СИЗИФ или ДУЭТ НА СНЕГУ ТОМ 2 by Darya Milocheva

Александр Лихолёт

СИЗИФ или ДУЭТ на СНЕГУ Избранные стихотворения и поэмы

ТОМ 2

Издательство «Со-автор» http://co-a.com/ skype: co-a.com e-mail : co@co-a.com 2014г.

УДК ББК

ISBN © Лихолёт Александр Анатольевич, 2014 г. © Оформление и макет - Милошева Д., электронное издательство "Со-Автор", 2014 г .

ДУЭТ НА СНЕГУ «Давно ли к нам пришла зима, Лиц наших смяв черты, Чтоб не сходили мы с ума От книг и доброты, Давно ль смотреть мы стали вниз Под ноги декабря, И меж молчаний – слово из Чужого словаря»? «Любимый, этот перелом Из полудня в закат От нас был скрыт в снегу слепом, Его не видел взгляд. Ко всем такой приходит миг, И каждому он нов, И знали мы о нём из книг, Но не постигли слов». «Любимая, а жаль не зря, Что кончился подъём. Привычней, честно говоря, Мне с прежним словарём. Теперь на гребне мы стоим. Простор и бел, и пуст. Обрыв, долина ли за ним? – Идём… покажет путь». Совьётся вниз тропа, как дым, Скользнут по ней шаги, За пилигримом пилигрим Уйдут, куда – ни зги, Где вновь не нужно узнавать, Как быть перед горой И дни-года переживать, Уча язык иной.

РИТОРИКА О РАСПЛАТЕ Дело не в возрасте. Взорван тщетой организм. Катит к вершине свой траурный камень Сизиф. Камень, конечно, сорвётся и скатится вниз... Всё ли тут – миф? Или нечто побольше, чем миф? Силу и жизнь отдаёт мрачной глыбе герой. Глыба энергию пьёт из сизифовых рук. Камень до капельки выпьет и станет горой, Встанет горой – воплощеньем сизифовых мук. Будет герой отражением глыбы-судьбы, Даст ему камень свой холод срединный и плоть Длиться, и длиться, и длиться веками, дабы, Ну, хоть чуть-чуть превозмочься судьбу побороть. Так вот и стынет он многие тысячи зим Как назиданье катяще-пыхтящим – Сизиф… Знали б герои: возвысясь, – а меньше камней, Что увлекали попытками в горы катить… Не победитель ты – жертва юдоли своей. Нечем платить… Разве только собой заплатить.

ОГЛАВЛЕНИЕ Том 2 Неформалы 60-х ................................................................ НИТЬ (архат-поэма) ............................................................ Нобéль .................................................................................. Новый Иов ......................................................................... Ночная переправа (из цикла «Бродяги») ..............................

14 16 44 46 47

О добрых днях… ......................................................... Обеты ....................................................................................... Обида Франсуа Вийона ........................................... Образ .................................................................................... Образец ................................................................................. ОБРАЗЫ ............................................................................... ОБРАТНЫЙ ОТСЧЁТ (поэма-бардо) ........................ ОБЪЯСНЕНИЯ В ПОЭЗИИ .......................................... Однажды утром (из цикла «Дети манежа») ...................... Ожидание ............................................................................... Озёрная звезда ................................................................ Оксюморон или Антуан незадолго до падения .............. Оползень ................................................................................. Осень .................................................................................... Отметины ............................................................................... Отморозок ............................................................................. Отражения .............................................................................. Отъезд ..................................................................................... Очищение ............................................................................

48 49 50 53 54 55 57 64 74 76 77 78 79 81 82 83 84 86 87

Памяти Гарсиа Лорки .......................................................... 88 Пан ........................................................................................ 89 Пасха в аэропорту ................................................................... 90 Перед возмездием ................................................................. 91 Перед немотой ...................................................................... 92 Перед портретом ..................................................................... 93 ПЕРЕРЫВ (блиц-поэма) ...................................................... 94 Перья ....................................................................................... 98 Песенка в ритме волны ............................................. 99 Песнь ................................................................................... 100 Песня о цирке (из цикла «Дети манежа») ......................... 101

Песчинка .............................................................................. 103 Петрарка ................................................................................ 104 Пехотинский плач последней трети ХХ-го ........................ 106 Пешка конченная .............................................................. 108 Писк .................................................................................... 110 Письмо на север ............................................................ 111 Пичуга ................................................................................... 112 Пластический этюд (из цикла «Дети манежа») ............... 113 Плач Дедала ......................................................................... 114 ПЛАЧИ ................................................................................... 115 Плоды несозидания ............................................................ 117 Побег ..................................................................................... 118 Подмена ................................................................................ 119 Пожелание ............................................................................ 120 Поиски во Вселенной .................................................... 121 ПОКАЯНИЯ РОБКОГО ЧЕЛОВЕКА ........................... 122 Покой ..................................................................................... 124 Полюс .................................................................................. 125 Пони-фалабелла .............................................................. 126 Портрет автопортрета ............................................... 127 Последние известия ...................................................... 129 Потустороннее (месса) ........................................................ 130 Похмельный перепляс ........................................................ 131 Поход ................................................................................ 133 Поющие пески ............................................................... 134 Предание ............................................................................. 136 Приватные торжества .................................................. 138 Привычка к оружию .................................................... 139 Призыв ............................................................................. 140 Примирение ........................................................................ 141 Приступ темени ................................................................. 142 Притча о поисках пропавшей души .................................. 143 Притча о псе поющем ...................................................... 144 Пробуждение ....................................................................... 146 Проветренный мотив .......................................................... 147 Прогулка во всегда ............................................................ 148 Пророк на Руси ........................................................ 149 Простая вещь ....................................................................... 151 Проявления .......................................................................... 152

ПРОЯВЛЕНИЯ ЧЕРНОБЕЛОГО .................................... Псевдонимы ......................................................................... Птичник ................................................................................ Пустынь ................................................................................ Пуще охоты ..........................................................................

153 154 155 156 157

Работа по обжигу .............................................................. 158 Радоница ........................................................................... 159 Развалины .......................................................................... 160 Революции ........................................................................... 161 Режиссёр ................................................................................. 162 Реквием патетический ........................................................ 164 Рисунок дочери давнишний ....................................... 165 Риторика доброжелателю ............................................... 166 Риторика в стиле соцреализма ................................... 167 Риторика об утешении .......................................................... 168 Риторика о беспечальном изгое ........................................... 169 Риторика о бессоннице ........................................................ 170 Риторика о воплощении слов ............................................... 171 Риторика о Времени .............................................................. 173 Риторика о Всегда .................................................................. 174 Риторика о Главном ............................................................... 175 Риторика о Горбунке ............................................................. 177 Риторика о зрелом ................................................................. 179 Риторика о Кресте ................................................................. 180 Риторика о любви .................................................................. 181 Риторика о Марине ................................................................ 182 Риторика о масскульте .......................................................... 183 Риторика о неизбежности ..................................................... 184 Риторика о «неслыханной простоте» .................................. 185 Риторика о нестоющей стоимости ....................................... 186 Риторика о подвиге ................................................................ 188 Риторика о позднем раскаянии ............................................ 189 Риторика о поисках родства ................................................. 191 Риторика о привычке к оружию ........................................... 192 Риторика о призрачном ......................................................... 193 Риторика о пропащем ............................................................ 194 Риторика о растерянном ...................................................... 195 Риторика о скорости ............................................................. 197

Риторика о смелом ................................................................ 198 Риторика о старой паучихе .................................................. 199 Риторика о сугубо материальном ......................................... 201 Риторика об Америке ........................................................... 202 Риторика об архитекторе и архитектуре ............................ 204 Риторика по-житейски ......................................................... 206 РИТОРИКИ О СМЕРТИ ....................................................... 207 РИТОРИКИ О СУДЬБЕ ........................................................ 211 Родимое земное ............................................................. 213 Рождение флоры .................................................................... 214 Рэ-эволюция ........................................................................... 215 Самоед .................................................................................... 216 Сближение ............................................................................ 217 СВЕТКА ................................................................................ 218 Светлая память ..................................................................... 224 Свободное созерцание целого и дроби .......................... 225 Свысока ................................................................................. 227 Свято-Владимирский в Киеве ............................................. 228 СЕВЕРНЫЕ ЭТЮДЫ .......................................................... 230 Сельская новь живописца Григория Тышкевича ............... 234 Сельский домик .................................................................... 235 Серая Шейка .......................................................................... 236 Сердце ..................................................................................... 237 Скорость света ...................................................................... 238 СКРИПЫ СТАРОГО СРУБА ............................................. 239 Слияния .................................................................................. 241 Слово ................................................................................. 242 Случай .................................................................................... 244 Случай за кулисами (из цикла «Дети манежа) ................ 245 Случайные встречи .............................................................. 247 Случайный цвет ..................................................................... 248 Смена составов .............................................................. 249 Смех ..................................................................................... 250 Смеюсь ................................................................................. 252 Снежный мотив ............................................................ 253 Сны детства ...................................................................... 254 Собственность ..................................................................... 255 Событие (из цикла «Бродяги») ................................... 256

Сожаление ............................................................................. 258 Созвучье ................................................................................. 259 Соискатель ............................................................................. 260 Соната ..................................................................................... 262 Сонт плохому пародисту .............................................. 263 Спектакль .......................................................................... 264 Спутница (из цикла «Бродяги») ...................................... 266 Старая новая ......................................................................... 267 Старое Щурово ...................................................................... 268 Старший реечник .................................................................. 270 Степень света ................................................................ 272 СТРАСТИ ПО НЕЛЁТНОЙ ............................................... 273 Строители ............................................................................. 276 Стройка ................................................................................... 277 Сфинкс ................................................................................... 278 Схватка ................................................................................... 280 Счастье ................................................................................... 281 Таёжная любовь (из цикла «Бродяги») ............................... 283 Тайга в грозу (из цикла «Бродяги») .......................... 284 Тайны ...................................................................................... 285 Там, где сегодня нет меня ......................................... 286 Творец .................................................................................... 287 Творцы .................................................................................... 289 Театр бездействия .............................................................. 290 Театр теней ....................................................................... 291 Теория со-относительности ............................................... 293 Тёмная родина .................................................................. 294 Толстой Алексей Николаевич ................................. 295 Точка росы ......................................................................... 297 Тризна .................................................................................... 298 Троица ..................................................................................... 299 Труд ....................................................................................... 230 У ДРЕВНЕГО РАСКОПА (экспресс-поэма) ...................... У момента истины ............................................................. Украинская песня (коломыя) ......................................... Уроки (из цикла «Бродяги») ....................................... УТРАТЫ БЕЗ УТРАТ ...........................................................

302 304 305 307 308

Уют февраля ........................................................................... 311 Фантазия-скерцо .................................................................... Фантасмагория ..................................................................... Фантом ................................................................................... Фантомграмма ....................................................................... Федерик Шопен. Соната №2. Marchefunebre .............. Ферзь или треугольник любовный ................................. Фомин день ......................................................................... Фонарик .................................................................................

312 314 315 316 317 318 319 320

Хам вторический ................................................................... Хатынь .................................................................................... Ход лося ................................................................................. Хранитель ...............................................................................

321 323 324 325

«Цыганы» ............................................................................... 326 Час дождя ....................................................................... Человек на Земле ............................................................. Черта ....................................................................................... Чета ......................................................................................... Четвёртая тишина ....................................................... Чёрт-те что или монолог ловкой кассирши ...................... Чечёточка ............................................................................... Читая Библию ................................................................... Чудовище ...............................................................................

327 328 329 330 331 332 333 334 336

Шалые топи (из цикла «Бродяги») ................................... Шарль Бодлер ...................................................................... Шёпотом ............................................................................... Шмель ..................................................................................... Штурм .................................................................................... ШУРШАНИЕ МЁТЕЛ ....................................................... Шутовства ..............................................................................

337 338 340 341 342 343 346

Э-гей, славяне! ....................................................................... 348 Эволюта .................................................................................. 349 Экклесиаст или библейский ноктюрн ............................. 350

Элегия ...................................................................................... 351 ЭНЕРГИИ (нежная песнь) .................................................... 352 Эпитафия ................................................................................. 358 Эпоха перемен ........................................................................ 359 «Это – я» ................................................................................. 360 Этюд ....................................................................................... 361 Юбилейный монолог от поздравителя ................................. 363 ЮНАЯРОДИНА ..................................................................... 365 Языческийспор ....................................................................... 370 «CONQUEST of PARADISE» ................................................ 372

Неформалы 60-х моим студенческим годам гасите красный не пацанячество не разбазариваем понятия не те жонглёры на не арене а жизнь не номер и не манерна но тянет скорость нас жмёт к барьерам нам жжёт колёса стезина злая уж быть у цели так только первыми нас не учили мы это знаем среди прохожих шутов и гномиков не прижилось нам не копошилось а тянет скорость и значит гоним мы лишь пылью малость припорошились

ты так устало предсердье бега но не увидят башкой в подушке меж скучных личек и спален душных сверхскоростного владельца века и если руль мне не сжать руками ни шагу больше ни вздоха даже на повороте под рыжим камнем похороните и дальше дальше но чуть позволю чужим к орбите мотор сфальшивит ли на высшей ноте молчаньем ночи презреньем ночи похороните размыт асфальт от слёз и ветра но чистым гулом полно пространство ревут моторы и люди верят огням летящих вперёд по трассе гасите красный

НИТЬ(архат-поэма) «Давно, усталый раб...»

А.С. Пушкин

Пролог Итак, не присказку, не сказку По чьей-то воле и указке Перемололи строки тут. Короткий миг мне улыбнулся, Век о часы мои споткнулся И уплотнился до минут. В теченье их припомнить надо Сырую полночь Ленинграда, Где дышат сон и красота. С неё приезжий глаз не сводит: Рабы и лошади уходят В него с Аничкова моста... И проступает в этой теме Вспять повернувшееся время. Там, под уздцы держа коня, По всеми брошенным дорогам Живого времени залогом С собою раб ведёт меня. Уже не в бронзе, настоящий, Он - внемлющий и говорящий На незнакомом языке. Но раскрывая души наши, Мы пьём вино из общей чаши И чертим знаки на песке.

И как ни разны мы, однако Подобья некоторых знаков Моё вниманье привлекли... Да будет истинным наитье, Пронизывающее нитью Всё человечество земли. 1. Итак, не присказку, не сказку По чьей-то воле и указке Перемололи строки тут. Я - факт невиданной эпохи. До нас не смели даже боги Дожить. А люди здесь живут! Сюда вошедший неизбежно С душой, раскрытой безмятежно, Я изменить себя не смог. Сначала думал: век добрее, В таков уверовал, старея. Иначе - поздно. Я - не Бог. Дороги в рытвинах и ямах: Как труден он, воздушный замок Воображения итог! Но снёс мой замок до основы Рождённый веком вихрь суровый. А новый строить - я не Бог! И стиснув зубы терпеливо, Постигнул я неторопливо, Что век мой - к лучшему пролог, Поскольку, хаосом разрушен, Мой век гармонии не нужен!

А время править - я не Бог... Но жизнь как будто понимала: У красоты её начала, Что к продолжениям ведут. Короткий миг мне улыбнулся, Век о часы мои споткнулся И уплотнился до минут. 2. Вначале их - припомнить надо Сырую полночь Ленинграда, Моста Аничкова пролёт. Там конь восстал. И в нетерпенье, От скакуна не ждя смиренья, Раб недоуздок с силой рвёт. В порыве трепетном и грубом На глади вод зеркальна группа Раба с конём. Но двинет рябь. И, словно кровь живая, воды В них жизнь вдохнули и свободу Вернули им... Но я - не раб. Я жив. Мне жизнь - из категорий Коня, что со смиреньем в споре. И я покуда не ослаб! Но мне поэзия и проза Живее ли восставшей бронзы? Им время суд! А я - не раб. Когда ж уродство равнодушья Рвёт горло гибельным удушьем, Как золотую рыбу краб, Я испытанье принимаю!

Но, против дыбясь, всё же знаю, Что и под пыткой я не раб... А этой полночью сырою Стою, восторжен красотою, Что соразмерна и чиста. И веря жизни и свободе, Рабы и лошади уходят В меня с Аничкова моста. 3. И проступает в этой теме Вспять повернувшееся время, Черты забвенных рубежей. Сын чисел, точности и меры Иду к векам до новой эры, Мир нынешний неся в душе... Путём, заведомо известным, Туда попасть неинтересно: Зарытый - станешь ты ничем, А тот, что, в почве роя ходы, Находит прожитые годы Всего лишь червь... Но я не червь! Смешон мне поиск эволюций Посредством медиума с блюдцем Удел набитых туго чрев: Под гнётом духов мертвечины, От глупости неизлечимы, Пусть роются... А я не червь. С надеждой керн берёт геолог, Над прахом пляшет археолог, Гипотезой осточертев... Шагаю в мир до новой эры:

Мне самому нужны примеры Веков живых. Ведь я не червь. Я к повторениям причастен, И потому мой день подвластен Теченью канувшего дня... По всеми брошенным дорогам Живого времени залогом С собою раб ведёт меня. 4. Уже не в бронзе, настоящий, Он - внемлющий и говорящий На непонятном языке, Обозначая образ жестом, Как смысл мелодии маэстро Доводит палочкой в руке. И слышалось в его рассказе С судьбой покорное согласье И отзвук горестных годин. Ему - легендой дом родимый, Ему дано чужое имя. Но я ему - не господин. Зачем свободным волей страсти На мост его поставил мастер, Из мёртвых выудив долин?! Ему без окрика и плети Не по себе на белом свете, Где я ему не господин... Он обозначил нежеланье Стоять предметом любованья: Ни сном, ни духом - исполин. «Я раб!» - вся суть его кричала.

Но я на даль кивнул: «К началам! Ведь я тебе - не господин». За словом слово, слог за слогом: Соединялись понемногу Две нити в общем узелке. И пили мы из общей чаши, И, дополняя сказы наши, Чертили знаки на песке. 5. Но, как ни разны мы, однако Подобья некоторых знаков Моё вниманье привлекли... Итак, во все века, вначале Рождались люди. И рождали. И род свой крепко берегли. Но эта крепость береженья Их рук длинила протяженье: Дубиной, палицей, мечом... Сохой, мотыгою, киркою... И вновь - копьём, пращёй, стрелою, Пищалью, пушкой и бичом... Короче, в праве первородства Орудия не производства, А нападений и защит И следом за вооруженьем: Страданья, рабство, избиенья, Убийства, гибель, геноцид... И ко всему уже привычный, Покорен юноша античный, Изобразив свой горький свет. Но - и моим его считая -

Мнил он: другого я не знаю, Мнил он: другого - просто нет. И тут поддавшийся искусу, Ему я выдал об искусстве Соображения мои... Да будет истинным наитье, Пронизывающее нитью Всё человечество земли!

Агенор Окружена Закатноморьем, Песком пустынь и плоскогорьем, В сырых ветрах освежена, Стенами высясь на востоке Откуда ждать гостей жестоких Древнела узкая страна. Её граничные широты Охватишь с птичьего полёта. Лишь у прибрежной полосы Кипела жизнью Финикия, Чужим не подставляя выи, Хитря в смолёные усы. Всяк у неё в долгу великом: Месопотамские владыки, Аккад, Биайнили, Элам, Сплочённой конницей лихие Воители из Ниневии Морским склонялись городам. Шля от царей купцам приветы, Сюда заглядывали хетты

Просить почтительно заём... Всем Финикия угождала. Сама ж она не воевала. А суть, по-видимому, в том, Что, занята морской торговлей, Она - ни-ни наличной кровью Оплачивать военный счёт. Здесь был совсем иной порядок. Не то - давно пришли б в упадок Портовый строй и крепкий флот. С падения Микен и Крита Искусством кормчих знаменита Держава лёгких кораблей, Недосягаемых колоний На сухопутный и разбойный Мирок чихать хотелось ей... Война, известно, не игрушка: За оловянную полушку Кого заставишь воевать? Но, задолжав, цари хлопочут О займах вновь. А кто захочет Взаймы задолженнику дать? Оскорблены скупым богатством, Стране грозили святотатством, Последним словом и мечом. Но чуть затеют с нею войны, Как все: и стар, и мал - на волны. И вдаль. И враг им нипочём... Котлы вскипают на кострищах, Рыбьё да водоросли - в пищу.

Их в море остров приютит... Глядишь, гонители остыли. И вновь бурлят в красе и силе Тир, Сайда, Библос, Угарит. Во времена, наверно, оны, В богатом полисе рождённый, Стихий с людьми познавший спор, Среди купцов - торговых бестий, Особняком, но с ними вместе Жил финикиец Агенор. Как жил он? - В памяти осталось, Что с детства стронут был он малость, Что, звуки будто бы любя, Протянет в голос полсловечка И на песке черкнёт колечко, Ещё полслова торопя И чёрточка... И море смоет, Что на песке он палкой строит. Чудак был, в общем, Агенор... Но время шло. И год от года Всё любопытней он народу: Скрывает что-то. Может, вор?.. И грянул день. Пришли. И споро Купцы скрутили Агенора. И вопросил судья-магнат: «Юнец, старейшинам ответствуй, а не преступное ли средство готовишь ты для наших чад? Коль в зло оно державе вольной, Плетьми ты хлёстан будешь больно, а после изгнан навсегда...»

И юноша без проволОчек Срывает с дерева листочек И говорит: «Смотри сюда...» На лицевой и на изнанке Запечатляя щепкой знаки, Он продолжает: «Двадцать два гортанью звука извлекая, мы способов простых не знаем хранить во времени слова. Представь, магнат, что знаки эти отныне станут жить на свете как финикийское письмо!.. Вот иероглиф. Слишком сложно... Лишь в глине клинопись возможна... А слово здесь - оно само. Значок подобный букву значит. За буквой буква - передача значками слОва языка. Ещё за словом - слов движенье. И всё... Читайте предложенье. Его оставила рука! Что до запечатленья мыслей? Сгодятся: фиговые листья, дощечка, тряпка, черепок... Писать? - Вот палочка, вот жало стрелы, топорика, кинжала, вот - в краске кисть и шерсти клок... Как быть с порядком букв исходных? Вот ряд понятий обиходных к примеру: «бык», «гора», «дворец»...

И двадцать две простые штуки определят в начальном звуке изображенья букв, купец. Учись, почтеннейшая свита, моей науке алфавита! Передавай им: плеск волны, шум в парусах, и пальм шептанье, и зов любовный, и посланье во все концы и стороны. Не станут в тягость и заботы учесть товар, свести расчёты. Всё просто. Смогут и глупцы...» Но, соль словив довольно скоро, В ответ на речи Агенора Смолчали хитрые купцы. И кончив оптом суд их розный, Изрёк магнат по пунктам грозно: «Ты чёрных духов чародей! Ты маг! Колдун! Доносчик грязный! Ты враг народа безобразный! Ты гнусный варвар! Ты халдей! Хлестать согласно приговору плетьми и выгнать Агенора! Для Финикии он пропал...» Как вдруг - тревога. Все - по лодкам. То вышел - по сигнальным сводкам На город Ашшурбанапал. ...Мой сказ прервался. Я заметил, Что раб внимателен и светел,

И глубоко печален взор. Я удивился: «Что с тобою?» И он, качая головою, Шепнул вдруг: «Я ведь - Агенор!.. Они связать меня успели, но брать в побег не захотели. Я под смоковницей лежал, покрытый грязью и позором. Я больше не был Агенором! Но быть собой не перестал...» Он вспоминал! В нём всё запело Глаза, ладони, плечи, тело, И даже горечь не могла Смирить внезапного полёта: Сверкала память, как свобода, Как расступившаяся мгла... «...И поднят был я мощной дланью. Передо мною - истуканий, жестоко вылепленный лик (изломы скал - такие лица: тугие бороды в косицах и шрамы старые на них). Мечом поигрывая, хмуро молчала мрачная фигура... Взмолился я ему: - Убей... Осклабился декум злодейский и вдруг спросил по-арамейски:

- Ты кто, мышонок? - Грамотей... - Знай, грамотей один... Владыка мой - Ашшурбанапал великий, мой царь, храни его Иштар! Не тесно ль в паре грамотеям? А ну, в шатёр к царю злодея оценит живо он товар... Под одобрительные крики они влекут меня к владыке (он - я наслышан - был жесток)... Вот мол над морем - мимо... мимо... вот хижина - мой кров родимый... Глядь: на пороге - черепок горшка где были мною скрыты дощечки с первым алфавитом... Да, так! - Сородичи-купцы тайком тут раньше побывали и все труды мои прибрали. Торгуйте ж словом, подлецы! не знать добра от вероломства ни им, ни ихнему потомству, что мой познает алфавит... А мне теперь от горя мало всех казней Ашшурбанапала... Пусть... смерть одна! Пускай вершит... В шатре царя (о, страх - недаром), у входа рухнув под ударом, Я гневный голос услыхал:

- Раб, ты в уме своём ли, смея присвоить званье грамотея?! воскликнул Ашшурбанапал. Кто полонён ещё во граде? Пускай род истинных занятий откроет отрока сего... Но поклонился воин главный и молвил: - Царь, владыка славный, один он... больше никого... - У нечестивца от испуга язык ворочается туго. Подать ему вина с водой... По знаку Ашшурбанапала мне поднесли большую пьялу, и сделал я глоток-другой. Набравшись сил, как мог толково сказал царю я слово в слово всё, что и судьям говорил... И, взяв листок с моей запиской, шепнул владыка ассирийский: - И впрямь ты новое открыл! Свидетельства побед, сражений, всех утверждений, всех сомнений отныне в тонкую тетрадь, от посторонних в тайне скрытой, посредством знаков алфавита легко и просто записать. О, письменные манускрипты! Бледнеет золото Египта,

ничто - роскошества царей... В тебя свой ум вдохнули боги! И впрямь ты, юноша убогий, достоин званья - грамотей! И царь продолжил громогласно, что многознание прекрасно, да вот - немногим здесь оно из-за символики обильной, неодинаковости стильной на повседневность нам дано... В том, правда, некая отрада: закон, к примеру, - думать надо не час, не день, а часто - год, пока на каменной таблице суть в слове точно отразится. А жизнь стремительно идёт! И царь, измысливший законы, вдруг видит, жизнью умудрённый: не так закон определён! И те, кто судьбы стран решали, бьют вдребезги свои скрижали, а заодно - и блеск корон... - Там, - продолжал он, - в Ниневии, есть книги, клином выписные. Они - всего дороже мне! Но, словно чахнущие дети, в непрочной глине чуда эти, они нуждаются в уме... Тебе отдам библиотеку! Дай им при тщанье и опеке

по буквам конницей взлететь и стать повсюду знаменито в живом порядке алфавита неувядающими впредь... - Ах, нет! Не гневайся, владыка, мне... - Стой и внемли! Погоди-ка, я расскажу тебе о них, творениях умов чудесных, о едких, тихих или лестных табличках клинописных книг... Ну, вот: страстна в глубинах грешных поэма «Песнь о Гильгамеше»... герой молвою осуждён, низведен злыми языками, но, вопреки им жив значками, принёс и мне страданье он... «О бедняке ниппурском» сказка проделок всяческих огласка: простой народ не так уж прост: как скот, не будь с ним недостоин, коль на правленье ты устроен, не то - накрутит живо хвост... «Теодицеей» строгих правил себя Анум, наверно, славил: так сочинить мы не смогли б. Но автор есть! Он - заклинатель, он - маг, он - истинноискатель: Эсагилкиниубоббиб... Как видишь, сердцу есть работа. Но ты хотел сказать мне что-то? -

Изволь же, юноша, скажи. - Ах, царь, владыка ассирийский! Ведь я - лишь отрок финикийский... Но родина мне - жизнь души! И пусть меня на ней прокляли сородичи. И обокрали... Принадлежу я ей, увы... И пусть ты, царь, всех выше честью! Я не могу с тобою вместе идти: мне там слова мертвы!.. Здесь, дОма, знаками созвучий певучий, щебетный, гремучий, любой язык изобразить, свести к единству многоликий оркестр гармонии, великий природы голос вразумить могу я, царь... Но там, в затворе, напевы берега и моря не возродит дворцовый свод. Мне топот чужд. Мне дико ржанье. Кров новый страшен мне страданьем. И глины сушь меня убьёт... А ты?.. Ты сам - всегда в походах, то в буйной славе, то в невзгодах ты сможешь помнить обо мне?.. Не обрекай же, царь, неволе того, кому лихой юдоли и так достаточно вполне!

Царь ассирийский думал долго. Давно всё стихло. И умолкла возня. И ругань грабежей лишь издалёка долетала... Царь думал. Что-то созревало в его растравленной душе. Но вот он хмуро усмехнулся, тяжёлый взгляд в меня уткнулся. И новый суд судьбе моей свершило мрачно и сурово зло высекающее слово: - Хотел ты воли, грамотей?! Да, так - она сродни полёту. Но прежде воля пахнет пОтом: труднее пот - кровавей след... В тебе хотел я видеть друга по грамотейству и по духу. Но вот он - враг. А друга нет... И как врага тебя, хамита, подвергнуть казни за обиду я мог бы волею своей... Тебя я в сердце принял. Ты же сбежал, как девочка на крышу, страшась насилья, грамотей... Чем на добро ты нам ответил? Тем, что привета не заметил, что руку нашу оттолкнул, что нашу гордость боевую ты конницу мою лихую насмешкой тайною лягнул?!!

Но буду мудр: казнить такого, что, обуздав крутое слово, взлюбил позор на площадях, не стану я... Моё желанье: тебе коней ужасно ржанье? Рабом же будь! При лошадях!!! Вот так я очутился вскоре в степях, у скифов лукоморья, что объезжали лошадей для ассирийских армий грозных, чем я и занялся серьёзно, сколь мог при участи своей... Меня табунщики вначале за неуменье бичевали. Но был я стоек и упрям, осилил ловкостью невзгоды, живя и рабством, и свободой средь пота с кровью пополам. В заботах каждый день по горло былое плоть моя отторгла, развеял память вихрь степной. Зато теперь, вцепившись в гривы, я укрощал коней ретивых. И главный скиф гордился мной... За алфавит, за день позора, за финикийца Агенора мной было плачено сполна! Скакать, сосать кобылье вымя: к чему носить вдобавок имя? Рабам несносны имена...

Нить Рябь успокоилась под утро. И многоцветье перламутра Сошло на зеркало воды. Спокойно небо отражала Далёкая длина канала, Да перемычками мосты Вились вдоль дали вертикально. В том коридоре идеальном, Что слил с вещественностью свет, Лежала плоско симметрия, Деля деянья: рук прямые И те, каких на ощупь нет... И в этом не было обмана: Она творится неустанно Игра воздушных половин. Не шлях, не материальный посох Так быль достраивает воздух, Длясь эхом канувших годин, Так не теряет жизнь движенья В разбуженном воображенье, Где жадно бьётся пульс тугой, Так слово вкладывают в слово, Храня, как лёт до стрельб новых Хранит цилиндрик пулевой... Но горько жить и выжить трудно, Пока былое неподсудно, Поскольку нет его уже, Пока: что будет - лотерея. В неё играют, как умеют...

Лишь знанье тайное в душе Подсказывает неизменно: Непроницаемые стены Пройдя, вернёшься ты сюда И сам, не кто-нибудь вчерашний, Тобой заложенные башни Продолжишь строить. Как всегда... 1. Рябь успокоилась под утро. И многоцветье перламутра Сошло на зеркало воды. Светлы гранитные громады. Мосты и башни Ленинграда Творят воздушные ряды. Он спал ещё, огромный город. Промозглой сыростью за ворот Рассветный холод заползал... Но вдруг к шагам моим, вполслуха Прибился эхом отзвук глухо. И рос. И в топот вырастал. И оглянулся я на отзвук: Прозрачна, призрачна, как воздух, Тень грохотала за спиной (Прообраз города наследный: Страж Петербурга - Рыцарь Медный Вот так же мчал по мостовой). Она выплясывала шало Над огражденьями канала

И торопила в бег меня. И я узнал своё виденье: Был раб с конём моею тенью! И раб не смел сдержать коня... Живые души монумента Они летели к постаменту. Я, помогая им, бежал К мосту... Бьёт пять... Творенья Клодта Стоят в росе, как в струях пота, И тёпл ещё скульптур металл... К шести в себя пришли фигуры, Упала их температура До окружающей среды. И только небо отражала Вода спокойного канала, Плывя сквозь эллипсы-мосты. 2. Мосты растянуты спирально. Длину тоннеля идеально Сложил с вещественностью свет. Так сослужили отраженья: Всего двоякого сложенье В объёмно-образный предмет. Объём и образ... Это значит, Что мир приемлем не иначе, Как: видит око - зуб неймёт. И если смысл лишь в материале Творить бессмысленно спирали:

Простак сюжетов не поймёт... Зачем мосты? Чтоб ездить в гости Перемывать соседям кости? Носить, возить и торговать? Или - по замыслу стратегов Мосты: устройства для набегов? Потом их следует сжигать?.. Но примитивны ль наши взгляды, Когда сосуществует рядом Отрада сложной красоты? Её творец - ты, умный зритель (Да не войдёт в тебя любитель Сжигать красивые мосты)! И нет значительней работы, Чем та, что выдумали клодты, Верша творенья навсегда. И среди них, осуществлённый В объёме, образ оживлённый Пролёт Аничкова моста... Не разрушать такое строят! И значит он чего-то стоит Объёмно-образный предмет, Где возникает симметрия, Деля деянья: рук прямые И те, каких на ощупь нет. 3. Она творится без обмана Нерукотворна, неустанна Игра воздушных половин. И в этом смысле: мост и слово

Глубинной спаяны основой, Как с финикийцем славянин... ...Меж алфавитом и санскритом, До неких дней не знамениты, Копили память племена. Стеной вокруг леса глухие. Но ось язычной симметрии Была сквозь них проведена. И хорошо видать отсюда Славянам выпавшее чудо, Стремительный навстречу рост: К оси - от берегов санскрита, К оси - из далей алфавита Сводил концы незримый мост. Шёл по нему булгар на запад, Хазара вёл поживы запах, Сошлись на Венгрии угры, Нашли пути варяги в греки... Хранит язык славянский вехи Мостом устроенной игры... В крови замешанное слово! Не потому ли добр сурово Славян беспечнейший народ? И живы мы не потому ли, Что наш язык ни плеть, ни пуля, Ни новый Запад - не берёт? Но есть ещё в нас и такая Ось - наша память временнАя, Идущая от сердцевин: Не шлях, не материальный посох Здесь плач-былину помнит воздух, Длясь эхом канувших годин.

4. Нет, не теряет жизнь движенья В разбуженном воображенье, Где жадно бьётся пульс тугой, Поскольку всякий образ - новый: И солнца ярь, и мрак свинцовый В единстве, движимом тобой... Дитя неоднозначных взглядов, Переосмыслив! - строить надо, Перевоображая быль!.. Страшён строитель пустозвонный. Столпотворенья Вавилона Жива ещё и пахнет пыль. Не властовозвышенья ль ради Он вечный мост на рабстве ладил? Не в камне ль выбил письмена: Как, табунам подобно конским, Он - род ассиро-вавилонский Взнуздал земные племена? И позабыли созиданье На языке непониманья: Был Вавилон - хоть густ, да пуст В стремленье стать столпом великим Над всем двунадесятьязыким Слов разобщённых миром уст... Но ты договорись с пространством, Достигший общего гражданства Земли свободных языков, Воображеньем моментальным Стремись по образам спиральным Сквозь совершенный ряд веков. -

Лишь через явь и отраженья Достигнет разум возвышенья, Дойдёт до цели основной. Так слово вкладывают в слово, Храня, как лёт до стрельб новых Хранит цилиндрик пулевой. 5. Но горько жить и выжить трудно, Когда былое неподсудно, Поскольку нет уже его. Постичь ли тайны отражений, Не зная мига возвышений В себе себя же самого? Уснувших дней, когда-то страстных, Теперь свидетель и участник Переведён сюда не ты ль (Как точно сказано - «по бритве») К мечте вселенской: вечной битве За нескончаемую быль? Лишь прошлому открывший душу Ты существующему нужен Как отражений миг живой... С колен не встанут люди Клодта! Над ними дыбится природа, Жить не желая под уздой. Давно их рубища истлели, Усилия обронзовели Под гнётом пагубных времён. И предок, рабством обездолен, В своей бессильно-жалкой роли На обозренье водворён.

Но изваянье из металла Кого из нас не восхищало Монументальной красотой? И лишь в мгновенье отражённом Внезапно став одушевлённым, Оно смутило разум твой. Суди его!.. Оно подспудно В тебе проспало непробудно Тщеты наследственной клише... Но в час, когда, дерзнуть не смея, Отринешь мир как лотерею, Проснётся тайное в душе. 6. Оно подскажет неизменно: Непроницаемые стены Пройдя, вернёшься ты сюда. Но, к высям неба обращённый, Себя не вспомнишь обречённым Рабом Аничкова моста... Ты был томим духовной жаждой, Твердил ты с нею не однажды За буквой букву - алфавит. И каждый раз твои ладони Несли кирпичик в кладь гармоний: И на вершок возвышен быт. И каждый раз - себе предтеча Ты собирал богатство речи И отражал её письмом... И потому не умирало: Теченье чудного канала И отражения на нём...

Сюда сегодня поселённый, Верши свой быт незавершённый, Одушевляй собой мосты И не стремись к узде и в стремя: Смирявших сбрасывает время Законы времени круты... Но если сам ты не лукавишь, Смелей касайся вечных клавиш, Свои мелодии твори! Оркестр подхватит звуки эти И поведёт, как нить, бессмертье, Хор смертных слухом одарив... Незримы наши отраженья. Рядов воздушных совершенье Не отпускает никуда: Сегодняшние из вчерашних, Когда-то начатые башни Пришли мы строить, как всегда...

Нобéль «Аршином общим не измерить»

Ф.И. Тютчев

Русь не постичь никем: она - зима, Согревшая потоки поколений. Здесь Пушкин влит как эфиопский гений, Возвышенно творил француз Lerma. Покой, простор и воздух, и снега, И ни Востока нет, и ни Европы, Бесчисленны то друга, то врага Никем не подытоженные тропы. Здесь пришлостью оканчивалась даль Бежавшим от какой-нибудь угрозы, Их яростные русские морозы В закал преображали, в блеск и сталь. Замешанный из красок, из дерьма, Здесь совершён народ многообразный, Всегда бурливый, часто безобразный... Но кто решил, что отчина - тюрьма?.. От предков-скандинавов (в чём - печаль?), По прошлому никак не именитых, Отсюда он, родитель баллистита НобЕлевскую начал магистраль... Неторен путь. Насмешлива война, Но жаждет совершенствованья взрыва, С которым бы удачливей она Всех нас в себе мешала суетливо...

Стоит мороз в Руси. Но жаль до слёз Весь мир честной. До бешенства. До транса... Да! Баллистит* - что огнь протуберанца, Протрясший человечество всерьёз... Стоит мороз... Увы, не на Руси... Что ж! Отчина частенько отпускает, Когда её не очень понимают И знают, как в сметане караси. Но верно, что круги ведут назад, Откуда семя племени и роду... В петле забилась русская свобода... И вновь на Запад он, как на закат... Декабрь. Мороз нерусский. Завещание: «Посмертных концентраций состояния Процентами тому адресовать, Кто, обретал в трудах своих стремление Из года в год земные поколения, Подобно баллиститу, потрясать»...

*Баллистит - особый вид бездымного нитроглицеринового пороха.

Новый Иов На расстоянье остановки От быстродействующей тьмы Решил товарищ мой неловкий Стяжать и суммы, и домы. Он развлекался делом разным. Он стал лидировать в толпе. И всё обрёл. И зажил праздным. И превозвысился в себе. А тьма меж этим не дремала. Неслышно крадучись в ночи, Она уже преобладала, Пуская чёрные лучи. И щупальца её тугие До остановки доползли, Домы и суммы дорогие Круша и руша вглубь земли. И не уйти... Всё поздно было, Все силы канули во тьму... И лишь звезда над ним светила, Как встарь, сочувствуя ему.

Ночная переправа (из цикла «Бродяги») «Это же переправа на тот свет»

Из обмена мнениями

Продолженье пути из Сибири На неведомый Дальний Восток... Стонет в узком ущелье поток, Стонет трос, защемленный в распиле. Принимая опасность и тьму, Что сопутствуют поискам трудным, Над рекою на берег безлюдный Мы уходим по одному. Кто знаком с переправой воздушной, Понимает, как это всерьёз: Стиснув зубы и вытравив души, Карабины накинуть на трос. Холодок затаился в груди, Не расслышать команды тягучей. Здесь надёжной страховки не жди Переправа особенный случай... Но покажется эта пора Не такой уж опасной и странной, Озарись костерком до утра Тот неведомый берег туманный.

О добрых днях… «Кому повем печаль свою»*? – Стремящемуся вдаль Едва возникшему ручью Поведаю печаль. К нему на миг сойдёт она… Ведь в метре, поперёк Ручью – зыбучая волна, Прожорливый песок. Он остановит, он глотнёт Мне внемлющий ручей, И тот в глубины перейдёт С моей печалью всей. И там, где нижут времена Земную вертикаль, Найдёт пристанище она – О добрых днях печаль.

* строка из Псалтири.

ОБЕТЫ Венчание в катакомбной церкви (времена Траяна)

О, брак трагического плана! Переживаем до изъяна, До изъязвления души Сюда слетевший чёрный ветер, Крадущуюся мысль о смерти, Надежд безмыслых миражи… О жизни с чудными дарами Мы молим смертными слезами И смертный источаем пот, Длить жизнь готовые как муку… Когда бы не такая штука Как бытия заветный плод.

Исповедь пред Ликом Господним (наше время)

Был бы проклят мой век лагерей, Истязаний, убийств, геноцида, Век подмены счастливых людей Людом звероподобного вида, Если капля по капельке свет Не сочился бы с неба на землю, И не знало б, что гибели нет Имя Божье несущее племя.

Обида Франсуа Вийона «Глупцы обманутые, вы живёте, Чем Бог пошлёт, да нож, да ночи тьма... Мстить некому, - в себя же попадёте! Зло в вас самих гнездится, как чума. ................................... Опомнитесь! Вы ж у себя крадёте!» Франсуа Вийон, «Баллада-завет»

Во сне я видел крыс. Сейчас Воочию увидел вора. Он буркнул: - Стойте, сударь! С вас... И отделился от забора. Мелькнул традиционный нож. Но я не чувствовал напора, Бросающего жертву в дрожь, И не ушёл от разговора. - Вчера крыс видел я. Сейчас Вас, принц мой, честь имею встретить. Какая дьявольская связь! Как, право, рядом всё на свете. Так что вам: душу? Кошелёк? Словечко ль вымолвить велите?.. - На что душа... деньгу б, дружок, Но коль угодно - говорите... - Так вот, я видел крыс в жилье. Дом был распахнут, пуст и ярок.

В нём - стол. И блюда на столе. И вина благородных марок. Клянусь, я сам не понимал, Зачем сюда меня зазвали? Крысиный шабаш... полный зал... Там крысы жрали, и лакали, И, веселясь, швыряли мне Куски. И тут же отнимали. И люди двигались в окне, Но будто глаз не открывали... Я перед крысами стоял И сам себе казался голым, Чужим, беспомощным, бесполым, Как душу мелкий бес изъял И потешается над ней, Душою вынутой моей... И крикнул я в окне идущим, В домах, как этот дом, живущим: «Эй, признавайтесь, - у кого Крысиный сбег и торжество?» Но шли они и все молчали... За них мне крысы отвечали, Наперебой пища о том, Что им подходит славный дом, Что люди сном поражены, Что крысы крепче их дружны, Мол, крыс войною не убить, Монетой звонкой не купить: Поди, спроси в любом подвале, Как уважают крысы крыс! Но кошелёк мой увидали Погрызлись и передрались...

Мой принц, при мне моя душа, А вот в карманах ни шиша... Вор нож убрал, смущён и розов. Вор нежно хмыкнул: «Уж... философ»! А люди шли всё. И молчали. И ничего не замечали.

Образ Я ведь не экономист! От чего мои доходы? От закатов, от восходов... Сколько стоит палый лист, В рощах шум дождей осенних, Птиц отставших пересвист, Бой ночной часов настенных? Не политик я. Поэт! Бой часов - мне дар бесценный Достаёт, как взгляд со сцены, Где играют в белый свет. Там идёт игра по-крупной. Мне та сцена недоступна. Я не вхож туда... Завет! Встал политик на часах, Стрелки взял на абордаж. Сколько стоит смертный страх, Несговорчивость «в верхах»? Сколько времени мне дашь Завершить свой круг поэм Да исчезнуть насовсем?

Образец Вдруг к монолиту недоверчив Я стал без видимых причин, Чутьём одну из тайных трещин В таком красавце различив. Она скользнула с грани гладкой В его стальное существо... Жаль! Не спасёт моя догадка От разрушения его.

ОБРАЗЫ "Вера же есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом"

ап. Павел

Старая икона Христос! Хрусталь… И неизбежный Цвет золотой да ирис нежный – Высокий фон голубизны И чистоты духовной Мысли, Какою выписаны выси Моей старинной стороны.

Тени Ты – мёртв, я – жив. Какая разница: иллюзии, да миражи, да равных две души-отказницы, хотя ты мёртв, хотя я жив. Но призрачному или твёрдому – принадлежа мирам одним, давай-ка искренне по-мёртвому, о нас, живых, поговорим:

ведь в языках, не обезволенных к осуществленью тайных сил, нет слов, что явью недозволенны, нет слов - запретов от могил... ты мне про вещее, про вящее, про будущее расскажи, а я тебе - про настоящие иллюзии да миражи.

ОБРАТНЫЙ ОТСЧЁТ(поэма-бардо) Предшествие …и запомнил: в конце переулка я – один... я застыл на бегу… и почудилось: чёрная гулко взвыла буря, срываясь в пургу… …но тогда мне в лицо не метели, а зелёные листья летели и сегодня упали в строку… …в самом деле, не в самом ли деле, въяве или во сне на постели, на земной или нет параллели – где?.. Не вспомню… А врать не могу.

Развитие Не верил долго, что умру. Не признавал за смертью права Меня упрятать в конуру И превратить в цветы и травы. Но время шло. И умер друг, Всему доверчив изначально. Неразрушимость веры вдруг Исчезла с истиной банальной.

И вот живу, преображён Уроком несуществованья, И лезу смерти на рожон, Едва переводя дыханье. Всё дальше бег. Всё тоньше нить. Плотнее всё навстречу вьюга… Но разве всех похоронить? Всех тех, кто в памяти друг друга...

NB на полях «Тибетской Книги Великого Освобождения» * NB Растворялся весь куплено-проданный мир, Очертания стали нерезки, И обрёл фиолетовый отсвет эфир Сквозь узорную ткань занавески, Стал дыханию воздух и густ, и тяжёл, И чудовищной – тяжесть компресса… Это значит, что пробил он… значит, пришёл Странный миг, не имеющий веса. **NB И смещая знакомые признак и знак Ликов милых в печальном убранстве, Вдруг приимет вблизи твой расширенный зрак Сонм ушедших, возникший в пространстве.

Сгустки тел эфемерных, и плазменных тел, И нейтринных, сквозь всё проходящих, Окружили тебя и зовут за предел Дел сегодняшних, дней настоящих. *** NB Но в последнем усилии умницей будь, Не теряй ни сознанья, ни воли: С окончанием дней продолжается Путь Вне привычных страданий и болей. Там проявится чистый восторг Бытия Нестерпимо-негаданным светом. И успевший промолвиться: «Ты значит я», Обретёт растворение в этом. **** NB И свободно удастся тогда избежать Игр, иллюзий и чудищ рассудка, Если примешь в себя, а не станешь бежать Светоносности дивной и жуткой. Эта молния стоит усилий, поверь, И превыше навязчивых страхов, Одиночеств, стремлений, привычек, потерь И всего, чем сей мир одинаков. ***** NB Но не вспомнивший или не знавший совсем Древнемудрую суть наставленья, – Оказался раздавлен ты, немощен, нем И беспамятен в то же мгновенье.

И тебя понесёт постоянный поток Вглубь иных иллюзорных видений, Где помогут лишь Ангел-Хранитель и Бог, Если был ты к ним выше сомнений. ****** NB Там привычно не принято сутки считать По причине отсутствия суток. Но сочтёт их тебе запредельная рать: Что ни лик, то всё более жуток. Ты не бойся. Иди к ним навстречу. Неси Всё, чем добрым слыл в пройденной жизни. И молитвы творя, Путь смиренно спроси, Пролегающий к новой отчизне. ******* NB Пусть навстречу тебе устрашающий лик, Трупы гложущий, когти расправит – Не беги… то одна из реалий твоих, Что, извечно здесь царствуя, правит. Не показывай страх свой… взгляд – прямо… не вниз Потому, что в игре непрестанной Это – Будда, Архангел, Ормузд, Озирис: Воплощение силы охранной. ******** NB Одновременно с резкими станут светить Шесть огней, вроде – мягких и мирных. То откроет врата, чтоб тебя поглотить Глубина обиталищ кумирных:

Мир людей, и зверья, и растительный мир, Мир, терзающий души распадом, Мир, где алчность и нежить, где бес и вампир, Мир страдалищ и демонов ада. ********* NB Они двинутся плотно и, со всех сторон Грохоча, ужасая, ликуя, Станут между собою твердить: «Это он, Всё всегда проклинающий всуе. Это тот, кто не нужен был жизни совсем, Но прожил, лишь в зерцала глядящий»… Будет много, подобного этим. И тем. И они – в правоте настоящей! ********** NB Что бы ни было, как бы ни сталось вдруг, ты Всё в себя принимай ото всюду, Так как в мире идей резче станут черты Твоей сущности всей, что – отсюда. Не гони же её. Полюби. И лелей. И прощенья проси у себя же. И тогда, может быть, проскользнёшь меж идей, Сделав ады бессильными даже. *********** NB Но не думай, что всё безопасно уже, И повергнуты ниц испытанья. Весь ты – образ души. И с душою в душе Поведёт к воплощенью желанье.

И желающий, множество тел видишь ты, Извивающихся при соитье… Отличишь ли уродство в них от красоты И Врата приведёшь ли к открытью? ************ NB Это – главное всех испытаний, поверь: Свет Предвечный не принял поскольку, – Отворяй же теперь в воплощение дверь, Но без памяти, прожитой только… Лишь душа от всего остаётся тебе, Недоопытна, но и безгрешна… Продолжайся же жизнью земною теперь… Ну… давай же… рождайся… не мешкай!

ОБЪЯСНЕНИЯ В ПОЭЗИИ РЕМЕСЛО

Что в поэзии? Глупотца, смех наивен, слова игривы, плач высок и чисты порывы всё творится в её столбцах. Что в поэтах? Нередко - гривы и, как правило, судьбы криво... И порою, куском свинца разрушаются их сердца, оглушая потомка взрывом. ВОПЛОЩЕНИЕ СЛОВ

Но передалось нам Землёй, Как тело маленькой планеты Нам стало почвой и стезёй, Как непонятно для иного Не нашей почвы существа: Её мироточивым Словом Полны нам данные слова. В них – стон камней и прозябанье На камне первого гриба, В них сократилось расстояние До слова-символа «судьба». Пусть не имеет веса слово, Но лишь благодаря ему Мы держим ключ к своим основам, К любому шагу своему. Оно – коробка передачи И «чёрный ящик» перемен – Всё подытожит и означит В миру бесценностей и цен. И повторяя в детях снова Свой вихрь, свой кругооборот, Слова судеб вольются в Слово, Что общую Судьбу несёт. БРАТСТВО ВРА ЖДЫ

Мы пили. Мы обалдевали. Несли потоки чепухи. Стаканы громко поднимали С любовью-дружбой за стихи.

Мы были – клятва на кинжале, Пожатье крепкое руки. Стихи нам души обнажали И разжимали кулаки. Но… был такой накал страстей… Как при паденье крепостей… И как враги, насупив брови, Под осуждение молвы, Стоим над дружбой и любовью В крови… не братьями по крови, А просто… с ног до головы. ЧУ ДО

Изгнанным снова по лесу ночному проблеск наощупь рыщу-ищу: в просеке свет фонаря ли почтовый, в оке-окошке лучик-свечу. Может быть, станется, может быть, нет проблеска поиск увенчан удачей! Мой круговой замыкается след… Значит, сначала по кругу. И значит, снова светить, самому на весу огник исторгнув… темно ль, слепота ли – чистую боль я по чаще несу… только б шепталки не околдовали.

РУССКИЕ ИНТЕЛЛИГЕНТЫ

...И шли. И знали, что лежит дорога Среди руин, завалов и трущоб, Что ввек никто не встретит у порога, Венцом из роз не изукрасит лоб, Но шли… Навстречу мир то нем, то тёмен, Мечты, слова и сны все – на убой. Но знали только вы, как он огромен, Как гулок, словно колокола бой. Не объяснить идущим вслед за вами Ту Русь, что – рядом, Ту, что – вдалеке… И плакали вы светлыми словами На чистом, На прекрасном языке. СОНЕТ ПЛОХОМУ ПА РОДИСТУ

Алхимиком не ставший по природе (зато всегда в подёнщине везло!) он смешивал при помощи пародий и авторов, и собственное зло. Он, в денежном нуждаясь переводе, себя интерпретируя зело, лепил такую чушь при всём народе, алхимию приняв за ремесло.

И если (по секрету между нами) он скажет вам, что ищет некий камень и что устал от поисков, как бог, – не слушайте речей его прелестных: алхимики печально нам известны… А этот не зашил ещё чулок. ПОХОРОНЫ ПОЭТА

Входят люди. Ах, какие встречи… Понаехали со всех концов. Неторопко льющиеся речи. И ни подлецов, ни молодцов. Входят люди и просты, и странны, И звучны ожившие слова… Эти смех и слёзы непрестанны, Это – жизнь, которая права. Входят люди. Душ закрытых нету. Неумолчны чуткие уста. Что их привело сюда со свету: Отклик, долг, привычная узда? Мальчик тараторящий, с разбега Встал вдруг, глядя каждому в глаза: «Помянём родного человека! Помянём, как может кто…» - сказал…

Входят люди. Тесно за столами. Собрана соборная печаль. Где уж тут с бравурными стихами… И поэт стихами промолчал. Промолчал. Не вымолвил ни слова. Не разрушил тёплой тишины… Чарки поминальные… и снова… Бесконечной тягостной длины. ПИИТА

Молчит. Ни шороха, ни звука. В глазах: То – рай, То – бездный ад. Стихи – юродивая штука, А не волшба или набат… А рано утром – на работу В который раз. В который век. Он также жалок без комфорта – Ведь современный человек. И не на небо взгляд направлен, А собеседнику в лицо. И среди равных он уравнен, И хлебом жив, а не пыльцой.

Но он далёк их постоянства И восприимчивей других, Как только вести из пространства Уловит нерв его. И в миг В нём всё на свете позабыто, И ходит бурей тишина, И сердце вечному открыто, И – только истина одна. Он за вселенскую тревогу, За малой мошки благодать Способен тотчас душу - Богу, А Сатане грехи отдать. И ради этого готов он Сходить ума, В огне гореть, Но только б словом стало слово, Как жизнью жизнь И смертью смерть. Сон вас храни от этих зрелищ: В них – пот, и дикость, и оскал… Лишь Пушкин Александр Сергеевич Себя в юродивом искал. ДОГОВОР

Отошёл я. И ты отойди От бессовестно-буйного жара, Что в своей запекала груди

Чёрный наш соглядатай – держава. Что ни день, как в кошмарном кино, В час молитв позабытых - не реже, Нам она угрожала в окно Наших сумрачных долгих ночлежек. И когда, отчадив до конца, Стёрла зрак ненасытного дула, Слава Богу… лишь кожу с лица… Слава Богу, что звёзд не слизнула. НАОТМА ШЬ

и л и СВОЙСТВА

ПОЛЕМИК

Утверждаю: поэзия - бог! А с поэтом тягаться опасно То, что он сконцентрировать смог, Прозе-дуре никак неподвластно. Потому ей опасней всего, Если он вдруг исторгнет проклятье, Так как это проклятье его Не сносить, как штаны или платье... Только прозе никак невдомёк (Надо ж прозой-таки уродиться!) Что поэту поэзия - бог! Как свершат они, так и случится. Ах, по-своему, проза права В исключительном праве упрямом Разрешать и слова, и дела Своему лишь прислужнику-хаму. И решать ей: ласкать-не-ласкать, В свято место пускать-не-пускать Сквозь шеренги охранников верных

Созидателя строк эфемерных... Пуст поэту прозаичный толк! Одинок и свободен, как волк, Он не станет у прозы проситься До её простоты опроститься, А исчезнет совсем потому, Что от прозы загнулась округа. Ни к чему даже дружба ему: Нет от прозы в поэзии друга! Потому и нисходит сюда Он со знаками высшего долга, Чтобы тут отличать иногда От овцы одинокого волка.

ОБЪ ЯСНЕНИЕ В ПОЭ ЗИИ

Её развенчивали серые На что, мол, нужен этот клад? И шутники колючеперые Над нею скалились с эстрад. И часто, лапами захватано, Мутнело дивное стекло. Тогда казалось: небо спрятано, Ненастьем свет заволокло. Её расстреливали чёрные, Одну её во всём виня. Но восставала, отречённая, Она из пепла и огня.

И прозревали вдруг ослепшие, Впотьмах угадывая свет, Тянулись конные, и пешие, И мёртвые за нею вслед. По закоулкам, по трущобищам, Сквозь гул и гарь глухих времён Несла она грядущим сборищам Блеск молнийный своих имён. Не знать ни страха, ни бесчестия Поэтов братству на крови: Ведь объяснение в поэзии Как объяснение в любви... И коль с тобой она поделится, Не предавай её надежд И погремушкою-безделицей Толпу нарядную не тешь!

Однажды утром (из цикла «Дети манежа») …а дежурная шептала (то ли голос, то ли стон): «Этой ночью лошадь пала»… Пал артист по кличке «Дон»! Грустно лошади стояли над пустым его станком, словно что-то вспоминали или думали о ком… Это «Дон» под гул каникул по манежу пролетал, от восторженного крика зал взрывался и стихал: перед всем ребячьим миром на скаку коня крутом Анатолий Кантемиров проходил под животом*. И сливались в то мгновенье в двуедином существе конь и всадник на арене – головою к голове. И светлел джигит, свободно отдавая шенкеля**. И в животном благородном горячилась кровь, бурля…

Ничего теперь не нужно… Труп машина увезёт. Опоздавшая ветслужба, молча, ногти щёткой трёт.

*трюк в джигитовке. **Обращенная к лошади часть ноги всадника от колена до щиколотки, служащая для управления лошадью.

Ожидание Как страшно взлетает ракета, корёжа опорный металл. И снова любимый твой где-то на дальней дороге пропал. Спокойно, дружок мой, спокойно, небесна твоя красота, тебя осияла достойно вечерняя чудо-звезда родимая точечка света ему ото всюду видна: и там, где взлетала ракета, и там, где пропала она. Не гасни, дружок мой, не гасни, задумчивым взором следя, как чаще в окне и ненастней печальные струйки дождя ах, это стекло вековое, размытое это окно, других растворив за собою, тебя не рассеет оно... И если холодной вселенной настигнет любимого смерч, ты пламенной станешь мгновенно, ты холод сумеешь отсечь.

Озёрная звезда прости разъезды города встреч вышедшие сроки пускай озёрная звезда пройдёт сквозь эти строки пускай небесный светлячок с тоской соединённый пронижет твой живой зрачок и взгляд моих зелёный ты платье белое надень и веточку сирени сорви и кинь в далёкий день где наши сны и тени где я в руке держал как дым цветы иного мая сиренью белой с голубым тебя воображая идёт по озеру звезда по доле человечьей печалью доброго суда и еженощной встречи как милосердный знак видна чему не повториться ко дну уйдёт коснётся дна и в небе отразится

Оксюморон* или Антуан незадолго до падения «И красивая легенда о сгинувшем в небе Франции писателе-лётчике, человеке, которого арабы прозвали Капитаном птиц, продолжала жить: он исчез, растворился в средиземноморской лазури, ушел навстречу звёздам – так же, как и его Маленький принц»... Из биографии Экзюпери

Было: чистая мечта. Ветер. Поднебесья. И в любви – брат всем чертям. И восторг. И песня. Стало: чем мрачнее рань – Тяжек взгляд, как камень, Небосвод, куда ни глянь, Тучами захламлен… Может – статься, может – нет: Мир опять летящим? Может, будущее – вслед Не за настоящим?

*Оксюморон – здесь: сочетание несочетаемого

Оползень «Когда оползень совсем ушёл в реку, мы увидели их, лежащих штабелями в болоте вечной мерзлоты»… Дневниковая запись

Похоронщики в фартуках чёрных. Голый трепетный ряд обречённых. Залп мелькнул – и бестрепетен ряд. Только тел распростёртых полоски. Только горечь погоста. И плоский Вид болота. И лепет лопат… И опять по ступеням, по сходням Поднимаемся из преисподней, Восстановлены в прежних правах. Но не в силах от смертного плена Разогнуться локтям и коленам Отряхнуть околения прах. Над равниной добры и белёсы, Мы прозрачно стоим, как берёзы, Всё простивший туман голубой. И чем призрачней струи тумана, Не пройти б похоронщикам рьяным, Сквозь туман не вернуться б домой.

Но как горестно б мы не кончались, Не убийцами мы начинались, Хоть чудовищной чьей-то виной… Породнившимся смертью, не к чести Предавать похоронщиков мести! Ляг, рассейся, туман, под луной. – Ведь сегодня, сегодня, сегодня Им навечно судьба - преисподней, Похоронщикам нашим глухим… Пропускайте ж их всех понемногу, Чёрным фартуком ихним дорога Пусть постелится под ноги им.

Осень Она - под знаком увядания Сегодня с самого утра, И ни единого желания Не принесут её ветра. Но там, в её осеннем самом, Угадывалась глубина Неодолимая стена Безмолвной белой панорамы. Иди по осени, иди, Пока в глаза снега не рухнут, Ещё играет стих, и хрупок Разгар последнего пути. Ищи ненайденное слово До окончательного крова, Что нам единственный приют... Но это - в будущем... Пока же Начало осени. И даже Плоды сады ещё сдают.

Отметины То помины, то юбилеи, То скорбь, то хохот за столом. Но сумеречность всё плотнее Обуревает общий дом. В ней нарастает неуклонно, К земле направлен наугад Всех злобных ратей поколонно Перемещающийся ряд. Они грядут сплошным навалом На призрачный земной уют, Где торжества живут устало, Где скорби весело живут. И чем слышней их дальний рокот Предвестник мешанины дней Неотличимей плач, и хохот, И торжества внутри скорбей.

Отморозок Апрель - опровержение утрат. Вновь тяжело вздохнуло подземелье, И соков нарастающий удар Кору перенапряг и выжал зелень. Кипел апрель и царствовал в Крыму. Шло дерево, ненужное ему. Шарахаясь от каждого куста, Прохладной темнотой оно кружило, Как будто пламя нашего костра Теплом его к себе приворожило. И сознавали спутники мои: Тепла б всего апреля не хватило Остывшему растению земли, К цветению утратившему силу... Шло дерево сухое по весне, Корнями поросль новую цепляя... Влетай в огонь! Вытаивай в огне! И вспыхивай горящими цветами! И пусть утихнет праздничная ночь Перед на миг расцветшей красотою!.. Сорви цветок. Он полон перегноя, Но свеж, когда в ладони разомнёшь.

Отражения Устану. И старую книгу открою, И стану искать на страницах героя, Который бы не был похож на злодея, Из давних картин в настоящую зрея. – Он выйдет, плоды обирающий жадно У дикой природы, к нему беспощадной, Земную среду о прозренье молящий, Едва сознавая свой смысл настоящий… Я стану следить за путями развитий Умов гениальных, великих наитий, Зажегших огни на дорогах прогресса И в бронзовом веке, и в веке железа. Приду к рудокопам, которыми дорог Талант безымянный, придумавший порох, Найду металлургов, стволы отливавших, И цельщиков, порохом ядра толкавших. Дойду до распутий зловеще распятых, Бессмысленных войн, пустотою чреватых, И в пепел ступну. И приближусь в итоге К стратегам, держащим узды технологий. Но немощью бицепсов их поражённый, В себя загляну, от себя отрешённый. – И вырвется из позолоты и лака Меня стерегущая совесть-оракул:

«Увидь же, стремительно мчась без оглядки, Последний тупик постоянной разгадки, Найди же в зерцале обратного вида Себя ты со всем, что тобою забыто, Где, волен избрать незлодея-героя, Ты облагородил героя-изгоя, Где кончатся снова: тропинкой дорога, Мортира пращой, миноносец пирогой, Лучинами лазеры, танки квадригой… И пепельной горстью наивная книга».

Отъезд Мы, как прежде, разделим стол, Напоследок водочки выпьем И последние капли выльем На тяжёлые хлеб да соль. Вышний свет да хранит тебя, Да ещё - этот стол прощальный, И судьба, суету стерпя, Впредь да сбудется беспечальней. Испытавшие сотню бед, Мы не стали друг другу злее. На Земле государства нет, Что назвали б землёй своею. И когда горький час разлук Растворится за далью белой, Поминай же наш здешний круг И больнее ему не делай.

Очищение Под ветром яростным восточным За часом час, за валом вал Хозяин жизни полномочный – Дымы завод на город гнал. Вздымались трубы, как орудия, Клубясь потоками беды. И задыхались тихо люди От окружающей среды, И плыли улицы в тумане Среди полуденной жары, И кислый смрад свербел гортани Привычно вялой детворы. И лишь толпа у бочки с пивом, В ошмётки воблу теребя, Сдувала пену торопливо И жадно чистила себя.

Памяти Гарсиа Лорки Лишь собаки, дети и поэты Знают грань невидимую эту, Эту нечужую синеву Далеко от жизни настоящей, От безумства умных отстоящий Мирный сон бессмертий наяву. Всем нам в детстве эта грань витала Вне ручных творений и металла Взрослости начинка-образец. Но боясь как сглаза и проказы, Мы её ломали раз от разу И совсем сломали, наконец. Вот и всё. Но по ночному мраку Воет, синеву зовёт собака, Воспитуя ужасом детей, Чтоб они при нашем чёрном деле В никуда стремительно взрослели, Становясь подобием людей. В мир за гранью до смерти влюблённый, Вон - поэт рыдает отчуждённо, Вымученный, всё же, видит свет... Детям лгут. Пинаемы собаки. И молчит посередине драки Пригвождённый пулями поэт.

Пан пень свирель сверло-звучок слух-самообманщик тайну ладит старичок белый одуванчик кутерьма кругом да страх но музӹки бдение и в беспомощных глазах удовлетворение

Пасха в аэропорту Привет, мир утренний, привет! Мы пережили ночь ненастья, Был ветром сорван лунный свет, И гром раскалывал на части Литую цельность бытия, И средь всеобщего недуга На зов о помощи ни звука Не принимала суть ничья. Но всё – путём… Перетерпев Вторженье временного мрака, Из-за туманов добрым знаком Восходит утро нараспев. Привет, мир утренний! Привет Непобедимому восходу… Зарегистрирован билет, И пригласили к самолёту.

Перед возмездием Но не за вами суд последний, Не вам замкнуть мои уста!.. Александр Блок, «Возмездие»

«Я в этом деле разберусь, Пускай придёт пора... Я сплю пока. Но я проснусь. И кончится игра. Как задремавшая гора, Вулканом обернусь, Дыхну разок на комара И вылечу укус».

Перед немотой Страстям обречённые жадным, Шалея, творятся века Насупленным князем державным, Тупой слепотой кулака. Тайком помолись и не выдай Ни всхлипом… ни словом… не смей... Тебя обыгравшей обиды Надеждой бессильной твоей. Свидетель нечастого чуда Мучительных кратких удач – Гори, восковая свечурка… Шагай себе мимо, палач, Туда, где в глубинке полночной, Ещё не сорвавшийся в крик, Возник во взрывном полномочье Кощунственно-длинный язык.

Перед портретом …И вот, восторженный до дна Души, ловлю в ней отголосок Ещё сырого полотна, Где оживал портрет-набросок, И так мучительно хотел Одну тебя изъять художник Из вереницы лиц и тел, Ненужных слов и мнений ложных. Ласкаю взглядом твой портрет, Твой силуэт, в холсте летящий... Казалось, ты - вне зим и лет, Вне тягот жизни настоящей. И разве думалось тогда, Что образ мастера смущает, Что ты - на миг, не навсегда?.. И кисть рисунок искажает! Сломались хрупкие черты За что художника немилость?! …А над цветком уже не ты Назавтра искренно склонилась.

ПЕРЕРЫВ(блиц-поэма) ...А сад кончался и молчал, Лишь глухо ветками стучал, Под топорами, под пилой Додумывая жребий свой. И, верно, помнил старый сад Строй саженцев и звон лопат Зачатья праздничные дни, Что материнскому сродни, И поколения людей, И вакханалии затей, И перерывы их, когда Листва на осень золота. Ах, не тогда ли, многолик, Он разглядел свой мрачный миг?.. ...И объявили перерыв. И все мы вышли на обрыв. У нас не век в запасе - час. И час пестрит обрыв от нас. А солнце светит прямо в рот. И каждый рот кусает плод. И каждый плод велик и спел. И всяк таких плодов хотел: Их ради саду отдают Возвышенный и потный труд И получают за труды Плодами щедрые сады... Но - перерыв!

На полосе, Где сад над бездной, - вот мы все. А всем совсем немного лет. Нам - справа свет, нам - слева свет, И под ногами, и вверху Нам свет - волшебник на духу. И мы стихами говорим, Что сад роскошным сохраним. И в трепете от волшебства Нас исповедует листва Дитя ему и антипод Ведь тоже свет волшебный пьёт. Но тень от света, а не тьмы! Во тьме садов не знаем мы... Чисты листва, плоды и сок. Заводит соло голосок. Сопрано выпьет сад заволглый, Потом таится и молчит: Ведь это женщина звучит, Как только женщина звучит!.. Потом волнуется подолгу От громовых басов парней, Орущих общей глоткой всей О том, что нет поры чудесней, Чем наша молодость над бездной У поднебесной глубины, Что юнь полна голубизны И белизны большого солнца, Что сад на жизнь один даётся... И вот не песня - жизнь летит Над старой далью, юной новью И вместе с новою любовью

Всем сторонам восторг творит. О, мы! И этот перерыв! И свет, распахнутый на диво! И сад у самого обрыва!!! Но от восторгов поостыв, Глядишь: уже и отвизжали, Отпрыгали, отхохотали, Поодиночке рты закрыв. Окончен час. И пуст обрыв... Молчат уступы, ниши, камни, Сорвётся ветер лишь стихами, Да заволакивает свет Присутствий безымянный след... Но сад! О, Боже, сад ли это В поре плодов, в разгаре лета? Всего за наш законный час Стал урожай поганым сором, Пропали певческие хоры, И прокляли деревья нас. Что значит ржавая листва, Насквозь источенная гадом За час, пока мы были рядом Восторженны от волшебства? Что значат пьяные столы, Час бушевавшие весельем, Что - вервии для каруселей, Передушившие стволы Всех плодоносиц семенных, В чужих садах неповторимых?

Что - в догорании шутих, В гниенье связей корневых, До вечера ещё живых, Назавтра невосстановимых? Лихой задумал саду месть, А всей округе горе несть!.. Мы возвращаемся назад, Сменив лопаты топорами, И доедаем страшный сад Ещё прожорливыми ртами.

Перья …и ледяное недоверие у некогда прекрасных лиц и мы потерянные перья неведомых случайных птиц и в разводящихся потоках нас вертит ветер на весу разнообразно одиноких в когда-то праздничном лесу но как развеяться б ни смели ни леденели б от зимы какие песни всё же спели как перьями сыграли мы…

Песенка в ритме волны Свет осенний повсюду разлит. Лишь стеснённое скалами море Мелодичный мурлычет реликт «До-ре-ми, фа-диез, ля-си-до-ре...» «Соль» пропала? Да здравствует соль! Нам и горько, и сладко от соли. Бесконечно солёную роль С нами вместе играет раздолье. А... позволь объясниться в любви На слиянии воли и моря, Взять в ладони ладошки твои Две гранички твоих территорий, Музыкальным отдаться волнам В море, словно в огромной солонке, Что в объятья кидается нам Белогривою синькой-зелёнкой, Обуять необъятную даль, Где, не зная предельности вовсе, Нам как счастье открыта печаль... Ах, неважно, что возраст - на осень. И неважно, что жизнь не юна. Море тоже: печаль и открытость! Только б черпать и черпать до дна И до дна исчерпать, не насытясь.

Песнь Убийца срифмует живые тела Последними залпами, вечною точкой И за ноги выложит строчку за строчкой, Насмешливо глядя в глаза-зеркала. В поверженной странной судьбою строфе Заглавная кровью окрашена алой. Извечно готовил аутодафе Убийца поэме такой небывалой... Он молод. И немочь ещё за горой. Он профи железный. Он специсполнитель. К тому ж - гражданин. И родитель. И житель. И акции эти ему не впервой. Но... синь в зеркалах отражённо стоит У рухнувшей, только что песенной стаи. И сдержанный холод вселенский таит. И замерзший ритм стихотворный не тает. Он длится рассеянной мыслью вокруг Энергия взаимодейства немая. Он гневом-событьем сгущается вдруг, Предметы, дела и людей потрясая... И снятся младенцам глаза-зеркала. И душат кошмары ночами кого-то. И немочь прошамкает спьяну: «Работа... Как спелось... какую эпоха дала»...

Песня о цирке(из цикла «Дети манежа») Искромётный, манежный, манящий, Разноцветно сверкающий круг, Цирк волшебный, твой друг настоящий, Самый верный волшебник и друг. За кругами круги на арене, Гул парада и дружеский взмах. Начинается в это мгновенье, Удивительное представленье. Началось представление... ах! Это - блеск молодого задора, И восторга угаданный миг, И на нитках канатов - жонглёры, И бесстрашие скачек лихих. Вот мелодия с трюком сольётся, Напряжённых трапеций размах И, сверкая осколочком солнца, В купол-небо гимнастка несётся, В небо-купол гимнасточка... ах! Убеждаетесь в цирке вы сами: Чудеса - никакой не обман! Всё вам клоун расскажет глазами, Спрятав лишнее слово в карман, Слон и мышь* дружелюбно-приятны, Соколиный у лошади мах... Только в цирке, как жизнь необъятном, Очевидное невероятно, Очевидно-чудесное... ах!

Не бывают без дерзкой отваги Круг манежа и купол небес. Силачи, акробаты и маги Посреди бесконечных чудес. Гул восторгов, и блёстки одежды, И летящее тело в лучах... Цирк волшебный - твой друг безмятежный, Ярко-звёздочный, и белоснежный, И мечта непокорная... ах!

*мышь - единственное живое существо, коего слон панически боится!

Песчинка ...А в горстку песчинок на белой ладони подуй… пусть одна лишь останется втуне, чтоб через эоны времён, переструнней эолов, предстала б - мадонны мадонней. Так всё потому, что песчинка мечтает и, не измельчаясь уж, мне излучает. Конечно ж, приедь поклониться песчинке... Вот только признаться боюсь (по-старинке), что были-пребыли приливы-отливы, что рост-симбиоз танцевал под сурдинку, и в мире том странно-чудесном красиво взросла на ладони иная песчинка.

Петрарка «Я пел о золотых её кудрях, Я воспевал её глаза и руки, Блаженством райским почитая муки. И вот теперь она — холодный прах»

Франческо Петрарка, из сонетов к Лауре.

«Что скажешь, человече? О чем грезишь? Чего ждешь? Или не помнишь, чтоты смертен?»

Франческо Петрарка, «Моя тайна, или Книга бесед о презрении к миру»

Всю ночь сквозь тело напряжённое Рвались отчаянно стихи. …Костры горели. Отречённые, Сгорали в них еретики. Земля болела. И была Горячим рыхлым пепелищем. Дарили бога толпам нищим Фанаты. И колокола. Колени ныли. Спины стыли. Тычки горели на губах.

Но люди в белом выносили Моей любви нетленный прах… Через века, Через границы На чьих крылах лечу-несусь, Чтоб вновь на время воплотиться, Когда очнусь?

Пехотинский плач последней трети ХХ-го «Я согласился тут не жить»… Эпитафия

В огонь, и в дым, и в пыль дорог Размером боевых сапог… И вот склонённый враг у ног, На милость – враг у ног. Но ты по дурости по чьей Не досыпал часов ночей, И сколько снов ты не был с ней, С любимою своей? Учитывает кто-то там Твои «наркомовских» сто грамм, Но что тут празднуют бедлам, Творится тарарам – Там это некому учесть, По меньшей степени, не здесь, Так как с изъятьем «совесть-честь» Прошлись по букварям. Привет уставу твоему, Где только «есть!» и нет «к чему?», Где ночь в огне, и день в дыму, Где жизнь в огне-дыму, Где ты шагай и не боись, Твердя: «Всё будет – заебись!», Где перепутан с верхом низ И в ад – по одному.

Ты пил в нерусских кабаках Ты бил-гвоздил за русский стяг, Вернее, думая, что так, Что всякий встречный – враг… И вот за это, может быть, Не мысль, но проводная нить: «Я согласился тут не жить» – Увенчивает прах.

Пешка конченая почти с Рабле Меня пустили в коронарий, Где королев и королей Прокороновывают в паре И по коврам течёт елей, Где белобрысые варяги (Их скандинавами зовут) Коней впрягают в колымаги И новоявленных везут… А одного такого (чтоб Мне сдохнуть) сделали… граф–финном! Под королевским балдахином Он всех ферзюшек новых грёб. Мог быть и я средь них возимым И чествуемым мог бы слыть Будь конь с ладьёй непоразимы, Живее собственная прыть. А так, не чувствуя вины, Медами хмельными упился И – по секрету – обмочился При всех в широкие штаны. А белобрысый скандинав (Форейтором он оказался), Со мною в паре пив и жрав, На пару писать отказался. Ну, и пошёл он в анашу (Не скандинав, а просто – конюх)!

А я с тех пор не выношу Любых лошадников на понюх И ненавижу с этих пор, Сам – вне времён и вне сезонов, Жильцов небес и вышних гор В местах, где раздают короны.

Писк Глаз циклона выискивал точку. И, сужая звездчатый зрачок, Напридумал такую всем ночку, Что никто и представить не мог. Люди спали в беспечных объятьях, Веря в крепко сколоченный кров. Но вещают небесные рати О себе шевеленьем громов, Но седеет, что было зелёным, Внемля грозным небесным коням, И завидуют в ужасе кроны Попрощавшимся с ними корням. Потянуло в тропическом мраке Сквозняками полярных широт, Отразились горящие знаки В стенах к небу подброшенных вод, И почуяв наитьем старинным Исключительной силы набег, В небо криком кричит муравьиным И проклятия шлёт человек. – Ах, вместилище альфы с омегой!.. Твердь сметя мановеньем одним, Глаз под бледным скрывается веком, Слеп всему, сотворённому им.

Письмо на север Как хан - степной, кыпчакский, южный, На белой выделке верблюжьей Вдыхаю душный воздух-мёд. Обходит холод стороною, И пахнут степи стариною, И полдень по небу идёт... А на полярном побережье Под белой шкурою медвежьей Похожий на меня не спит. Там ходит холод за стеною, Там пахнет елью ледяною На время выстроенный быт... Давай друг другу слать приветы! И я отдам тебе пол-лета, И грусть-печаль ты растопи, Запри стоячий дух барачный И дуй что силы, брат бродячий, Шататься вместе по степи.

Пичуга Ты вначале убил. Ты заплакал потом. Ты бежал от ружья с перекошенным ртом, От себя, от пера тебе вслед, от курка Выдрал камень души и швырнул в облака. Ой, высоко закинул – другим не чета, Точно память отринул… Да жжёт пустота… Точно память – вулкан, что завыл-загремел Да и, магмой извергшись, вдруг окаменел. Как мучительно, чуть прикасаясь к цевью, Вспоминать-понимать, чем не мил воробью, Отчего унеслась от тебя стрекоза – Соль слезы той разит, Хоть истлела слеза… Постигай же, почти доживая уже: Меж заоблачным камнем И камнем в душе Весь твой век грозовой разрастался разлад… Разрастался разлад, Распластался разряд.

Пластический этюд(из цикла «Дети манежа) Ирина Ващенко

Тело скручивать в кольца на складке тройной как тебе удаётся, милый «каучук»* мой?.. Милый «каучук», спящий в подушку лицом, над подушкой висящий во сне колесом, привыкая к изгибам тугих позвонков, чтоб на завтра «спа-си-бо» да буря хлопков… И не знают, такое сочтя волшебством, как, порою, во зло ей её мастерство: днём и ночью на складке, на скрутке, в кольце… Лишь улыбка накладкой на милом лице. Знаю, просто нельзя быть прекрасней и гибче змеи… Отчего-то глаза повлажнели мои. *«каучук» – артистка жанра пластической акробатики.

Плач Дедала Солнце славят горожане, Жизнь в Афинах бьёт ключом… Разве доброе сиянье Стало б сыну палачом? «Как ты смел не слышать старца, Дурачок, храбрец, малыш? Знают боги, как сквитаться, Если к солнцу полетишь! Лжи не выдумать нелепей, Чем сказал тебе в глаза: Разве воском крылья лепят, Коль решились в небеса? Ты, крылатый высшей волей, Сразу в небо захотел И макет надел… не боле… На макете ты взлетел… Я кричал, а ты не слышал Непреложных истин зов: Нету гор Олимпа выше, Мы ничтожны для богов – Там пируют, не насытясь, Среди облачных завес. Там тебя, крылатый витязь, Подстерёг и сшиб Зевес! Будь же проклято уменье – Совершенства чудный дар»… Ночь. Бессонница. Виденья. Тайна вечная - Икар.

ПЛАЧИ Со н м и ро т оч ащ ей и ко н ы .

Если ад, - то не дыба, не плаха, Не палач, не чумная болесть… Доводилось ли мёртвому плакать, Получая от сущего весть? – Хоть и небытие - отличимы Сон от яви и явь ото сна: Там – бредущие лета и зимы, Здесь – один лишь миг, вспышка одна… И подвержен, как все, переходу В мир загадочный, негостевой, Мне видать, что творится с народом, Как народ умерщвляется мой. Средь гниющих (на благо!) отбросов, Средь обжорства (для блага, не зла!) К вере в жизнь поутратили способ Растерявшие души тела. Им, наверное, кажется – время Отыскать, что потеряно, есть, Что не дыба, не плаха под всеми, Не палач, не чумная болесть. – Постепенное стало мгновенным, Не понять, где восход, где закат… Мироточу над миром вселенным, Над пустыней, стремящейся в ад.

Через п ол е.

Могучий, куда через поле идёшь, Откуда, беспечно идя, происходишь, Какие попутные песни заводишь, Что думаешь, дышишь чем, как ты живёшь? Что воздух всё более скуден, и нищ, И каждый глоток его труден – понятно… А можешь ли ты повернуть и – обратно От ржавой земли, от багровых огнищ? Конечно-конечно, всё – воля твоя, И столь же – туда, сколь – обратно по воле… Но глянь – за спиною пропало полполя, Тебя потеряв, полыхает земля. Конечно, полполя ещё впереди, А там и окраина, глядь, замаячит… Но тише, прислушайся: кто это плачет На самой твоей середине пути?

Плоды несозидания из оболтусов быдла белковая взболтана масса это новая масса кривого корявого класса проработана тщательно яростным венчиком Солнца дабы не повторить её ни питекантропам ни кроманьонцам

Побег От летнего зноя - на холод, на холод. Позор подавившимся сытой слюной. Зимой оживает по голоду голод, Спокойная кровь горячее зимой. На холод, на холод из тёплого крова В морозную белую скрипку снегов. Там облачком зримым становится слово И чистой мелодией – знаки шагов… Как ты задыхался в бензиновой гари, От мух с комарьём безголосье терпя, Пока этот холод, как в бубен ударив, На звонкую волю не выгнал тебя. А здесь дерева и река неподвижны, И холод несёт абсолютную власть… Длиннее лыжня. Удаляется лыжник Как спящей природы звучащая часть.

Подмена На одного пророка сотня лже – Пророчество утрачивает силу, По капле яду копится в душе… А сколько мёда в ней перебродило! Пророк – пчела. Единственный цветок От деревца над кучею навозной Целебного нектара туесок Позволил ей, печальной и серьёзной, Но в общем взятке смешан дивный сок – Могучий дар всей бездны светоносной.

Пожелание Остановиться, оглянуться, Перелистать, пересмотреть, В своё былое окунуться, На «до» и «после», всё ж, посметь Разъять, что и спешит, и длится, Явясь роскошным майским днём По небу чиркнувшею птицей, Плюмаж-сиренью за окном. И ничего не отвергая, От русел прежних отойти И спеть, как Пан свирелью мая, О том, что будет впереди.

Поиски во Вселенной Как сиротливо на этом пути Щупалец ищет – себя обрести, Жалок движеньем несмелым, Но представляется целым… Он заблуждается! Где-то его – В щупальцах (братия) – сосущество Также упорные ищет пути, Хочет себя обрести и спасти… И заблуждается! Где-то его – Особей (братия) – собольшинство Ищет заблудшего, тонко Клича, как кошки котёнка… Мечется-плачется голос небес Торной дорогою множеств существ. Но по дороге неторной, Волей гонимый, как перекатиПоле, отчаянно ищет пути, Верный всем множествам (чти-не-сочти), Милый их братец бесспорный!

ПОКАЯНИЯ РОБКОГО ЧЕЛОВЕКА «Люблю тебя, Господи, люблю более всего на свете, ибо ты истинная радость, душа моя. Ради тебя люблю ближнего как самого себя. Аминь». Молитва о. Александра Меня.

*** Допустишь ли меня к молитве по Тебе? Доверишь ли мольбе, взыскующей Тебя? Греховное ль простишь ещё одной судьбе, Что в мир Твой вплетена, и плача, и скорбя? И – раб своих страстей – мне белый свет не мил! Слаб я, мне мира зло собой не превозмочь… И нужен ли, Господь, Тебе такой, без сил? Захочешь ли, Господь, такому мне помочь? *** Пустословен, и лжив, и двуличен, И за то ненавижу себя, Что, мирской суетой намагничен, Я совсем не достоин Тебя. И с течением дней понимаю, Что погряз я…. Но скотскую сыть Принимая, а не отвергая, Я себя и не думал винить.

*** Роптал ли я, о, Господи? – Роптал… Хотя в любви Твоей не сомневался, От веры и Креста не отрекался И сердца суетой не замарал, И знал: желаний выше воля та, Которая от Бога, от Христа Идёт, мои грехи и страсти меря. Но всё ж, молитв нарушив очерёд, Среди пустых бессмысленных забот О хлебе, забывал прибегнуть вере… О, каюсь в том, когда – и глуп, и пьян – Твердил я о Тебе, как истукан, Как барабан навязчиво-гремучий. В воскресные же дни – не вспоминал. Храм обходил. Родных не поминал… Хоть не взывал, когда – мрачнее тучи. Да, грешен я ещё и потому, Что был несносен всем в своём дому И для других – в быту и на работе… Талант, Тобою данный, я менял На смысл пустой.… А ближних обвинял В размене том при всём честном народе. Суда боюсь ли? Да! Но всё ж, суди… Карай Твоею карою великой… И лишь не отворачивайся Ликом… И если можешь, Господи, прости…

Покой Просто так ничто не происходит. И в разрывах белых облачков, Словно надо мною их наводят, Звёзды проявляются молчком. Но звучит их свет в ночном молчанье И не прерывается, пока Чистое звучащее мерцанье Снова не приглушат облака. Вновь, когда пройдёт по небу ветер, Рой за роем вьётся и горит! И спокойно мне на этом свете, Ведь «звезда с звездою говорит».

Полюс Когда из мраморного снега Зимой устроены дворцы И жадно оком человека С концами сведены концы Гармоний невообразимых, Никем непознанных начал – Поймёшь вдруг, как по крохам зимы Дают – бери! – чего ты ждал, Во что, идя дороги, верил, Так и не зная ничего, Приговорён лишь к высшей мере – К природе сердца своего.

Пони-фалабелла*

Шутка

Ох, непроста. Из княжон. Не верховых. Но верховных. Всмотришься в толщу времён – Не перечесть родословных. Только не слепнет аркан, В шею впивается больно, Видя такого конька В поле, где вольному воля… Спит удивительный зверь, Редкий подарок погони. Что тебе снится теперь, Дикая пони в попоне – Так же достаточно ли Бешена скачка лихая Или уже увлекли Будни конюшего рая, И в подневольной судьбе Так же всё хочешь отторгнуть Мула, что ржал по тебе И не осмелился тронуть?

*Фалабелла - самый маленький в мире пони-аргентинец.

Портрет автопортрета когда и строги и светлы чела откуда вдруг свищет песнь шальной стрелы лучами всюду и видя пламенны глаза с немой картинки и стрелопады льют леса и паутинки поит роса нагих цветов самое сердце ничьих не стерпит голосов стрела в соседстве сгорят глаза автопортету сбросят платье не для игры в да или нет а для распятья

и спела точная стрела полрасстоянья и распрямились два крыла от попаданья и лишь с немых небес порой на пепелище маяча падает перо а стрелы свищут

Последние известия Орудие власти тупое опять под защитою власти, привычно пахнули застоем открыто кипящие страсти – всё тот же котёл приоткрытый для выпуска лишнего пара, разбитое то же корыто у той же развалины старой.

Потустороннее(месса) Я - из времени вырванный с корнем росток. Подо мной - облака, облака. Не грозится мне Запад, не снится Восток, И легка моя ноша из прожитых строк, И дорога мне дивно легка. Я туда, где не знают ни дат, ни времён, Где не помнят оков и убранств, Где никто непокорен и не покорён, Где кошмарный не надо досматривать сон Существам бесконечных пространств. И когда из пространств предстоит мне прийти Сотый раз в человечий подвал, Что искать, буду знать на обратном пути, Потому что сто раз то, что надо найти, На обратном пути забывал.

Похмельный перепляс В городе-подвале глухо: Ни позвать, ни постучать. Эх, сеструха ты, сивуха… Чтоб других не замечать: Как проклятьем, вечера Скукою измучены, Перебрал тебя вчера. Да сегодня – лучше ли? Нас автобусы качали. В самой спёртой духоте Никого не замечали Сдуру – эти, спьяну – те: Как проклятьем, вечера Скукою измучены. Люди, где вы?.. Ни хрена. Словно обеззвучены. Мы живём одной судьбою. Нам под крышею одной То заплачет, то завоет Телевизор за стеной: Как проклятьем, вечера Скукою измучены. Глянешь – окна со двора

До чего же скучены. Мало прежнего простора? "На" – ворчанье труб в домах. Ни огня, ни разговора? – А... молчком живи впотьмах: Как проклятьем, вечера Скукою изъедены… На сегодня спать пора. И часы заведены.

Поход Человек, затеявший дорогу, Вдруг меня почувствовал во мгле. И сказал он: «Мы дойдём до Бога По никем нехоженой земле». И дорога медленно раскисла, Высохла и канула в пыли. Но звезда далёкая повисла На краю непаханой земли. Светом озарилось бездорожье, Луч упал у самых наших ног. И сказал он: «Нет её дороже...» И ещё сказал он: «Это - Бог!» Много-много звёзд на небе разных, Но такой - не вспыхивала высь. И сказал он: «Шли мы не напрасно». И ещё сказал: «Теперь молись!» Я к звезде далёкой повернулся, Взор поднял к блестящей вышине... Человек спокойно усмехнулся И сказал: «Не ей молись! А мне».

Поющие пески Места расположения современных великих пустынь совпадают со средоточием погибших древних цивилизаций. Молот бьёт по пустой наковальне, Гулок, будто язык колокольный. Он давно не куёт железа, А впустую гремит округе. И давно не пахали землю Потому, что заржавлен лемех. Стаи воронов налетевших Все болты и гайки склевали, Оттого-то и лемех к плугу Прикрутить совершенно нечем... С каждым часом смелей, сильнее Грохот молота по наковальне. И наслушавшись под завязку, Голодая, округа глохнет. И ведёт хоровод округа, В землю тупо глаза потупив.

А земля на глазах ржавеет. И никто не спасает землю... И грохочет, грохочет молот, Забавляясь игрою жуткой. Гулок голос его в пустыне. И песок, отражая голос, Перекатывается под ветром, Безразличный песок поющий.

Предание и серый бег коня и чёрный высвист ветра и синь-простор края и зелены края сквозь медленный туман просвечивают «ретро» а дальше в степь темней история твоя калейдоскопна смесь гнедой буланый пегий гремит булатный ряд привычно вознесён вновь чу из дали той расплакались телеги им автор «Слова» причитает в унисон черным-черна беда… Светлеешь ты под утро, зелено-синь – вокруг распахнуты цвета, и зоревый восток нежнее перламутра, и солнце встало, но… черным-черна беда! – уходят от погонь распластанные кони из века в век живёт предание твоё

вдруг села пыль и степь озвучили клаксоны а дальше рёв ракет смертельный как копьё

Приватные торжества …город пёр, углы топорщил, мял в утробы, рожи корчил и грозил громадой всей душ развалом, чёрной порчей сытых, нищих, тощью, толщей и хозяев, и гостей. …а толпе всё было мало: нагишом толпа плясала, воровала, что попало сверху вниз и снизу вверх, и родные мощи, сала торжествами восхваляла, запуская фейерверк.

Привычка к оружию На стене сотню лет В старом доме мушкет Провисел, запылён и нестрашен. А младенец играл Там под ним и не знал, Что старинный предмет был заряжен. А на полках - тома С популярным Дюма. Ах, скорей приходи, повзросленье!.. Вот и как бы само Стало твёрже письмо И нужнее ребячества - чтенье. И в какой-то момент Вызрел эксперимент, Любопытство сменив беспокойством: А не плохо б понять, Как умели пулять Мушкетёры подобным устройством? Но скрипучий крючок Произвёл не щелчок Грохнул выстрел в раскрытую книгу. И наставник ума Продырявлен Дюма, Сам на выстрел младенца подвигнув. И сменили букварь Порох, пули да гарь, Да стрельба по собакам и кошкам... А какое б ещё, Коль стреляет ружьё, Получил понимание крошка?

Призыв Пошедшие в ад, возвращайтесь назад, хотя и не станете – светел и свят, хотя, породивши химеры, пропитаны запахом серы, и всё ж, возвращайтесь… Хотя новый сад смердит, источая ваш тлен-аромат, и хватит таких источений на пару других поколений. И всё ж – возвращайтесь, вползайте, как тля, стелитесь, как варево гнили, пусть здешняя вас переварит земля, которую вы не щадили. Да будет к вам милостив пахарь, и плуг, и тонкий живой человеческий нюх потомства да не отвратится от вас – от позора и срама Земли, которую в ад за собой вы вели, безумцы и жизнеубийцы. Но если, но если, но если в ответ вас почва отринет, и тысячи бед пути нам слизнут и дорожки – будь прокляты вы во все краи Земли! А ты, всемогущий Господь, раздели… А знаешь, не надо делёжки…

Примирение Как после болезни глубокой, От действия мрака устав, Свет празднует каждое око, Срастается каждый сустав. Гремят дождевые корыта, Зевает разбуженный гром, Из неба целебный напиток Пьёт город измученным ртом. Давно ли он, зол до бесчестья, Дымами на высь наступал, Давно ли, раскинув предместья, Как руки, под высью упал? И зная лишь участь такую, Скончался б, в себя не придя... Но ринулись вниз поцелуи Простившего город дождя, Но льёт разноцветную краску Зари грозовой небосвод, Очищенный собственный встряской От мстительных чёрных забот.

Приступ темени На странном находимся мы временном рубеже: Сегодня вдруг кажется – завтра не будет уже. И вещие сны забывая назавтра с утра, В сегодня мы входим темнее, чем были вчера. Морочат башку то усталость, то гибельный мор. Усталость пройдёт ли? Скорее б ли мор забирал? И с вечера в ночь увлекая, мерещится монстр – Туманное чудище в завтра, как в тёмный подвал. И сон перечёркнут. И страх – наша тёмная явь. И явные страхи темнее, чем приступы язв… Мы на неродном изъясняемся вдруг языке, Последние крохи родного собрав в узелке. А темень и утром. И наисмертельнее нет Её невидимых, её беспросветных цепей. И тяжесть цепей неподвижней и угольней недр: Чем к вечеру ближе – огромнее, толще, целей.

Притча о поисках пропавшей души …И была ведь. Прям, как пить дать – была, Где-то пряталась тихонько внутри, А недавно вдруг взяла да сбрела До рассвета, до утра, до зари. Коль у каждой есть души человек, А она в нём чем-то не хороша, Может, ей и потеряться не грех: Ведь в бесценок, ведь ни в грош. В ни шиша. Пей, гуляй теперь вовсю да греши… Только как же без неё… без души? За душой он по базарам пошёл, Много добрых видел яблок и груш. Только, сколь там ни искал, не нашёл Ни бесплатно, ни на грош этих душ. Позарез он вовсе тут захотел Хоть какую-то в себе обрести… Вспомнилось, как прежде гнулся-потел, В баньку двинулся себя поскрести: Под наростами, кто знает, авось Душу малую свою и найдёт… Только, видно, так мозолист нарост, Хоть железами скреби – не сойдёт. Человек тогда к хирургу-врачу: Помоги мне, дескать, душу достать. Постучал тот по кости да хрящу И промолвил: «Не, никак не сыскать»… Так и ходит без души малой плоть. Что ж ещё? – Тут весь, пожалуй, и сказ… А бездушный лучше всех запродаст, Чем искать ещё какую-то хоть.

Притча о псе поющем Знать, так лучше и не знать бы, Как уже который год На зажиточной усадьбе Верный сторож-пёс живёт. На цепи неторопливо Бдит хозяйскую красу. И, порою, псу тоскливо, И, порою, странно псу… На кого захочет – лает, И когда захочет – спит. На кого? – Природа знает. Спит? – Когда никто не злит. Но велел хозяин пёсий, Чтобы пёс, дозор неся, Голосил бы, стоголосил, Всех обрёхивал. И вся. Что хозяину угодно, Хоть убей, понять – никак: Горло драть – неблагородно, Лает без толку дурак… Добрый пёс хвостом виляет, Как и прежде, не спешит: На кого захочет – лает, Спит, когда никто не злит…

«Хороши ж собачьи шутки! Всё одно – что пёс, что вор». Пса пинком хозяин в будку И дыру доской подпёр. …На усадьбе стол накроют, С гостем чай хозяин пьёт. «Что-то ветер нынче воет»… «Не-ка… пёс мой так поёт».

Пробуждение Мы прожили такую смерть, Которой не было конца, Какой познать земная твердь Не порождала мудреца. А жизнь?! И в помыслах грешны О ней, стремились в землю лечь, Поскольку стали не нужны Ни весть о вечности, ни речь... Ушёл в одну шестую часть Как удобрение народ. Всяк перед тем, как навек пасть, Хрипел оставшимся: «Вперёд...» Прошли шеренги с похорон, Идя лопатами назад... Кто в нашем сердце сохранён, Какие мать, отец иль брат? Кого из нас нам всем судить? Каким придуманным судом? Кому на родине родить Очаг, и род, и отчий дом, Утихомирить круговерть Родимых боен и забав?.. Мы пережили нашу смерть, Тайком о жизни услыхав.

Поветренный мотив Посмотрите: всё чаще и чаще мокнет воздух в октябрьской чаще, и теряет листву березняк, но, как длинные пряди с начёсом, банным веником шпарят берёзы о расхлябанный ствольный костяк – это ветер вошёл: посмотрите… он лесное раскрыл общежитье, он проветрил поляну, как зал, вымел-вычистил сверху донизу всё, что смог… и сороку-подлизу вместе с мусором в чащу загнал.

Прогулка во всегда Как в сказке, всё легко и просто: Свежа дорога, села пыль, Налево – спелые колосья, А справа берег виден был. И я, шагающий, шагаю, Переступая забытьё, И, преступая, забываю Слова последние её. А за спиной едва маячит, Мне чужд и сер, а всё же – мой, Мир, мал и кругленький, как мячик. И мячик катится за мной.

Пророк на Руси Коль будишь ты кого-нибудь, Всерьёз неравнодушным будь И мучайся, и плачь. И злоразбуженный в ночи – Забудет браться за бичи Растерянный палач. По камню в руки взяв, груба, Сойдётся сонная толпа, Не видя ничего, Но слыша муки, прянет вспять И стихнет, чтоб тебе внимать У дома твоего. Она светильники зажжёт, Наверняка решив: ты – тот, Кого она ждала. И Словом поднята со дна, Глянь, пробуждается она, Слов смысл испив дотла. И чем с ней искреннее ты До самой истинной черты, Тем легче явь души, И свет в твоём немом дому Изгонит нежилую тьму И тени сокрушит.

Но в этом обретя покой, Не успокойся, дверь закрой И выйди за порог, И сквозь толпу тебе вослед Твой дом усилит ясный свет, Храня от всех тревог. Стопой всяк камень принимай Опорой ввысь и понимай, Что каждый шаг – не зря… Что, если в том ни в зуб ногой – Хана тебе, хоть волком взвой, По-русски говоря.

Простая вещь

Две тёмных полыньи глаза твои – Чуть соскользнуть и сразу очутиться На дне твоих загадки и любви, И всю тебя пройдя, остановиться. Взглянуть бы вверх, где некогда земли Искал я над безбрежною водою Бредя среди печали и покоя, Пока твои глаза не завлекли, И вдруг – не жаль вверху стоящий свет Нашедшему твой мир чистейший донный, И сладостно в любви соединённой Печаль растворена, Покоя нет.

Проявления Мастеровая бытия, Как скучная исповедальня, Как тусклый бормот в сонной спальне, Здесь меркнет исповедь моя. И на плохих грунтах холстов В остатках нищего рисунка Ничьих не разглядеть основ, Ни в ком не тронувших ни струнки. В грязи зашарканных полов Валяются твои мазилы, Жуя свои объедки снов И связывая их уныло. Но, шумно двери отворя, С привычным смехом светоч входит. Мастеровая бытия, Тебя он жалкою находит. – Пинком отбросив подлипал, Он рвёт их нищие холстины, И луч, разящий наповал, Врисует в новую картину. И что он видел день за днём, То, новое, преображало, И кисть его, как мысль, огнём По жилам жизни пробежала. Входи, прохожий, и дивись На краски трепетные эти, Где немастеровая жизнь Жива ещё на белом свете.

ПРОЯВЛЕНИЯ ЧЕРНОБЕЛОГО Верет ен о

Дан дар, организованный из слов, Из формул и стремительных наитий. Дан клуб разнообразных голосов, Сливающихся в путаные нити. Ориентированный вертикально И сам ты – тонкое веретено: Вот полюс преисподний, вот астральный. Сколь путанице ни было б длиннò, Где утолщится вьющаяся нить, Там и веретено утяжелится… Дан дар тебе. Он - всякий может быть, В любые бездны может устремиться. Неи збежн о ст ь

п о т ерь

Когда устанешь ненавидеть, И станет, в общем, всё равно: В каком из ненавистей виде Вдруг - их достойное «оно», Ты, отвлекаясь от мистерий Всеобщей драки, истерий, Открой провидению двери И жди знамений у двери… И видь: разъят на элементы, Утих раздор. И весь бедлам Не более эксперимента Того, Кто прежде верил нам.

Псевдонимы Истлела бумага, осыпались дохлые буквы (молчи, самолёт, не реви, не мешай умиранью) библейская смоква с вонючей концлагерной брюквой, с безликостью образы, крайнее с противокрайним. Попробуй, узнай-ка, где буква какая стояла, зачем возникала в миру она, что означала? Осыпались буквы, их ветер несёт по равнине (и рёв самолёта присутствует в их мешанине)... Всё с часом скончалось. Всех позже осыпалось имя. Осыпалось имя закрыл себя автор забвеньем. И - тайные стражи его стерегут псевдонимы (взреви, самолёт, напоследок над траурной тенью)... Балуй, молодой! Завораживай, скалься, печалься, флиртуй, задираючись, пьяным повесой болтайся, былого не зная, новейшею буквой шокируй (и ты, самолёт, не реви... Хохочи и пикируй).

Птичник

Проклюнулось… вот он, пушист и нежен – Дунь ветерок, и с ног его валит… А мир вокруг совсем небезмятежен: Два петуха дерутся – пух летит, Орёт наседка, высидев яйцо, Внезапный коршун солнце закрывает… Но рядом шесть таких же молодцов, И любят все грозу в начале мая.

Пустынь Осеннее. Холодно. Незвучна Из глубины пустых лесов Навстречу осень вышла скучно Стоять с опущенным лицом. Её коснись – она отпрянет, Роняя капли по стволам, Свой лес разделит пополам Со мною... И собою станет. Тебя-то мне не достаёт, Моё осеннее движенье, Хоть снова осень отдаёт Леса в моё распоряженье, Хотя привычное уже Осеннее-холодно настало. И ни души в моей душе… И всё-таки чего-то мало.

Пуще охоты Пропеть собирается кочет, Заснуть собирается сыч, Пора б… Да охотник не хочет Сегодня отстреливать дичь. К пустующей старой берлоге, Где спрятала лиска лисят, Охотничьи резвые ноги Сегодня идти не хотят. Напрасно играет собака, Свободную привязь грызя… Не будет привычного знака. Ему на охоту нельзя. Такое случилось в природе, Чего ещё не было с ним, – Душа разлилась половодьем, Как после растаявших зим. Впервые за долгие годы Он ясно глядится в неё, Впервые застигла охота, Хоть режь, рассказать про своё. Над тонкою в клетку тетрадкой Он хмуро корпит за столом И жизненно, Всё по порядку Выводит корявым пером.

Работа по обжигу Глина сыреет на блюде, Кровь пламенеет в сосуде, Млечная брызжет струя… Кто мановеньем из глины Нам даровал именины – Одушевлённые «я»? Алым раскалом налиться, Млечности снежной напиться… Смилостивится ли Суд, Если калёные глины Быть перестанут едины И разлетится сосуд?

Радоница

…Что – Жизнь? – Великолепье тайных дел! В ней станут одинаково бессмертны И смерть на остриях полночных стрел, И смерть от золотой иглы рассветной, И смерть, в ничто продолжившая жизнь, Чтоб дать дожить, что жизни не досталось, И смерти жизнь, которая осталась, Чтоб никогда до смерти не дожить… И кем бы ни был ты в земной забег, От клеветы упал ты или песни, Приветствуешься ныне, человек, В жилье своём из памяти и бездны.

Развалины Я крепость знал. В ней постепенно Обуревало время стены И уносило каждый миг Друзей - соратников моих Во глубину траншей осадных, Где, обмелевшая изрядно, Ещё годна, ещё горда, Стояла зрелая вода... Но отсырело в тайниках, Но всё ослепло в паутине, Но мне откликнулась пустыня На чуждых уху языках. И в силу найденных причин, Оставшись в крепости один, Я опустил её мосты, Стволы поскатывал с тарелей И выдал совам крепостным Язык паролей устарелый... Прости мне, крепость! Бог с тобой... Видать, нет участи плачевней Нести дозор земли ничейной, Где мы повязаны судьбой... Но вслед ушедшему, с утёса Сползает крепость безголосо, Как будто следует за мной.

Революции Нет, мы ещё не знаем глубины вины, потери, мира и войны. Мы так благополучием хранимы, что далеко нам, нищим, до сумы, что не понять нам воли как тюрьмы, как одинокой боли по любимым. Чем занят недозрелой мысли плод? – Бессмысленным стремлением вперёд? А может, смысл стремления утрачен? Но мчится во все стороны толпа, ей мнится: уж она-то не глупа. А мнилось ли толпе когда иначе? Лишь после многих дней и многих дум нам смысл раскроет вдохновенный ум, и медленно сдвижение начнётся… Нет, мы совсем не знаем глубины, поскольку своевременно умны. Но и за это сильно достаётся.

Режиссёр Но сейчас, после бурь за кулисами, Что покоя тебе не даёт? Скоро выйдут актёры с актрисами, Полный зал откровения ждёт. Отдалён от внимания бдительной Массы, вот – ты, совсем одинок. С этой ролью сомнений мучительной Никогда ты справляться не мог. Здесь предвидеть всё трудно заранее. И поэтому, сердце скрепя, Одного лишь ты ждёшь: понимания!.. Понимания жизнью тебя... И живут, воплощённые в действии Перед залом, герои твои Открывается прозе поэзия Доброты, благородства, любви. И, нависший над сценою обручем, Зал навстречу встревожен и тих: Это людям являются в образах Задремавшие качества их... Нет, не кажется вымыслом явное Потому, что со сцены всерьёз Ты мечты человечества славные Человечеству залов принёс. Пусть всезнанием скептик бравирует! Но тебе - не факиру на час Аплодирует жизнь, аплодирует, Не скрывая восторженных глаз

И не зная, чего это стоило: Взгляд глубокий и голос в упор... Видно, очень тебя беспокоило Состояние душ, режиссёр.

Реквием патетический Мириады людей приняла Земля, триллионы судеб и тел! – Кто, взывая, добрел и кто злился, зля, кто свистал, изрекался, пел, кто дубиной в детстве времён играл, так и не наигравшись всласть, долго-долго ел, ко всему алкал, и не думая в Землю пасть, кто, любя, не избег на земных кругах истязания и креста, но от смерти сделал свой первый шаг, притчею во языцех став. Жертвой, жерлом, жорлом твоим, Земля, да поглотится смертный всяк, ляжет камнем или взовьёт, пыля, неприкаянным ставший прах… Уставая ото всего совсем, Жизнь моя у зримой черты! Что готовишь, Земля, мне ты после действ, совершённых всем, Душу выпустишь ли мою ты за свой роковой предел, ту, которую не убьют, кто бы этого ни хотел?

Рисунок дочери давнишний Не повторён совсем никем Неприхотливостью свободной: Два красных клоуна – дородны… Голодный синий манекен… В смешенье пятен цветовых Вдруг растворяется согласно Голодный синий в сытом красном. Так фиолетовый возник. Так фон безжизненный листа Воображенье оживило. Так проявилась острота Беспомощной недетской силы. А карандаш в её руке Следил нетвёрдо, без нажима… Так мысль отыскивает живо Уловку в лживом узелке. Так избегает честный взгляд Постылость копии с натуры. Так пальцы музыку творят Всей сложностью клавиатуры. Так просто правду говорят…

Риторика «доброжелателю» «Мысль изреченная есть ложь»

Ф.И. Тютчев, «Silentium»

Велеречивый друг, Ты не вели мне речно! – Язык души извечно Неизреченный круг. Всё сразу понимать Лишь ей одной пристало, А просто Слова – мало Понятие объять. Ведь сам не знаю я: Какой раздельной речью Понятье это встречу, Впишу для бытия, Найду ль скупую нить Ответа у пространства, Где Слово – лишь убранство. Частичка лишь. Финифть. Мой друг, не повели: О том писать ли, этом… Наития поэтов Не очень от земли. Ты можешь постучать Сюда. И принят будешь. Входи… Но не забудь же – Тут надо замолчать!

Риторика в стиле соцреализма На чей-то взгляд я обернулся. И человек мне улыбнулся Устало, умно и добро. Предупредив вопрос возможный, Он мягко молвил: «Я - художник». И вместе мы вошли в метро. И рассказал он о плакатах, О фоне их голубоватом И розоватом фоне их Совсем нетворческих работах, Где нет простора для полёта, И чуда в линиях прямых. Он рассказал, что чёрный с белым Переплетаются умело На чистой свежести холста, Потом добавил огорчённо, Как научился белый с чёрным И сам он путать иногда... Он рассказал, что Днепр в разливе Подобен буйной конской гриве, Когда размалывают тишь О камень грубые подковы Под сечей древней и суровой… В две ж краски это не решишь… Сгущалась даль. Кончался вечер. И я кивнул ему: «До встречи...» И как зовут его - спросил. Он имя тихо мне ответил, Но смял слова внезапный ветер, И дождь знакомство оросил.

Риторика об утешении

Оботри ему слёзы рукой. Не платочком крахмальным рукою. Человека покинул покой, и не справиться с болью такою равновесие выбил удар, и петлёю судьбина качнулась... Обоюдно рука твоя - дар, если горя чужого коснулась.

Риторика о беспечальном изгое

Все те, кто отирался рядом, Кого он удостоил взглядом И добрым словом одарил, И утешал их «ахи-охи» – Прочь нынче брызнули, как блохи… Ну, что ж… и он их позабыл. Прощайте все! Пусть на забвенье Ползут, истаивая, тени, Напоминающие их, И давних, и немноголетних В тусовках, форумах, передних… Их всех, рассеявшихся вмиг.

Риторика о бессоннице Ночное от бессонницы ночней… Бесчисленные солнечные пятна, Что днём душа впитала многократно, Темно оживлены ночами в ней. Терзающие душу много лет, Запечатлелись пятна в ней невинно Её фотографической пластиной, И вот – черно душе, просвета нет… Я редкий день, когда не замечал Трагедий в ослепительности солнца, Хотя и верил: ясный свет начал К душе моей запятнанной вернётся, И встрепенётся радостно она От явного дыханья перемены Под утро. Перед солнцем. Вдруг. Мгновенно… До первого попавшего пятна.

Риторика о воплощении слов

Из убедительности вящей, Совсем не ради озорства Из дали, взоры леденящей, Пришли и в даль уйдут слова. Мы рассуждаем о пришельцах, Родивших нас, явивших нас… Не потому ль так явна сердцу Времён пространственная связь? И было бы полдела это. Но передалось нам Землёй, Как тело маленькой планеты Нам стало почвой и стезёй, Как непонятно для иного Не нашей почвы существа: Её мироточивым Словом Полны нам данные слова. В них – стон камней и прозябанье На камне первого гриба, В них сократилось расстояние До слова-символа «судьба».

Пусть не имеет веса слово, Но лишь благодаря ему Мы держим ключ к своим основам, К любому шагу своему. Оно – коробка передачи И «чёрный ящик» перемен – Всё подытожит и означит В миру бесценностей и цен. И повторяя в детях снова Свой вихрь, свой кругооборот, Слова судеб вольются в Слово, Что общую Судьбу несёт.

Риторика о Времени

Подбили время. Не убили, А так… слегка ошеломили… И каждый день из года в год Мы наше время лупим влёт. Без умысла, как эскапады, Шалят по времени заряды, Палит прогресса мишура Под наше всехнее «Ура». Мы рады этому. Хотя И понимаем неизменно, Что все у времени в когтях. Котята малые вселенной, Воруя время и простор, Без них увидим вдруг мгновенный Спиральный тёмный коридор, Пространства вьющий безвременно И вне комфорта наших нор.

Риторика о Всегда Мы были рядом с высотой, Стремясь подстать неповторимой… Под ней – всё лживее от грима, И рёв моторов пах войной. Там тяжело жирели мухи, Обсев голодные уста, Две трети лишних жизней пухли С остатком чёрствого куска И ожидали новой муки… Прощай, большая высота! Ты примешь множества других, Стряхнувших прежние ненастья, Но удостоишь ли участьем Нас, ныне страждущих своих?

Риторика о Главном

Мне поле на два полюса мои Несущиеся годы поделили: Один в родстве с глубинами Земли, С другим Земли просторы породнили. Откликнуться письмом на каждый штрих? – Нет, так не получилось бы картины. Энергия, бытующая в них, Два полюса связала воедино… Так зреет жизнь, из тысяч мелочей По вертикали строя позвоночник – Основу укрепившихся на ней Событий, перемен и оболочек. И всё живёт, как сложено судьбой, Свободно, не похоже, без покоя (К примеру, бой был с горною рекою, Но суть не в нём, а в жизни над рекой. – Разведывая трассу для моста, Проникли мы в глубокое ущелье. Вверху – сияла солнцем высота, Внизу на дне – чудовища ревели.

Там жил поток, рассерженный чужим Вторжением в своё "святых святое", Но, с чёрною работая водою, Висели мы – гидрологи – над ним). Не вспомнить каждый миг своей тропы, Вплетающей всю жизнь иные тропы… Но что не помнит память, помнит опыт, Творящий несказанности судьбы.

Риторика о Горбунке «По усам хоть и бежало, В рот ни капли не попало».

П. Ершов, «Конёк-Горбунок».

Дабы в необъятное стремиться, А не спать-пролёживать бока, Выбродила Ваньке кобылица Трёх коней и малого конька. Никому таких и не приснится: Что – пахать, что – сеять-гужевать, И добыть заветную жар-птицу, И царевну за косу поймать. Стал богат и славен смерд безродный! Ан ему, хоть лопни, невдомёк: И к чему четвёртый, беспородный Горе-недомерок Горбунок – До него ли в радости великой? – Хоть и речью умной упасёт, Но ни под какой-такой веригой Ни седла, ни ноши не снесёт. Потому отпихивал ногою, Тех, других без продыху кормя – За жар-птицей мчаться, за красою… Дела нет до горе-неконя!

Эх, ты, Ванька! – Краи-то чужие… С доброты ли, с глупости ль своей Распродал он сбруи дорогие, Растерял невиданных коней. – Первого украли на рассвете, В пропасть опрокинулся второй, Вспыхнул вдруг огнём заморским третий И унёсся искрой золотой. Что тут делать бедному Ивану, Как распутать тыщи путь-дорог?.. Чу… заплакал из-за океану Родный недомерок Горбунок. И под плач, что тихо доносился, Поднял Ванька нищую суму Да и восвояси снарядился С милостью к уродцу своему.

Риторика о Зрелом Решая задачки забот, И в детстве быть взрослым хотелось: Ведь зрелость врага наживёт И друга отпразднует зрелость, Так не потому, что врага И нужно иметь, и уместно, Но жизнь, как без русла река, Скучна без врага или пресна. И друг потому только друг, Что рядом в дороге до цели Не строит ни встреч, ни разлук, А просто дорогу разделит… О том, вообще говоря, Не раз и писалось, и пелось… А всё-таки, зрелость твоя – Такая, как в детстве хотелось?

Риторика о Кресте Когда все шорохи вокруг Как гром небесный принимаем, Вдруг истинных моментов круг В себе тогда мы прозреваем. Таких моментов три всегда… Один – на первые полста Лет (их уже прожили) – Верхушка нашего креста: Осознанная красота, Какой себя мы окружили. Второй – в началах благородства, Где поперёк займут места Прекраснодушье и уродство, Дав равновесие креста, Что наступает лишь тогда, Когда даст Бог остепениться. Он будет долгие года, А сколь – никто не знает, длиться. И третий, что уходит вдаль (Точнее, вглубь, в твоё столетье): По суете земной печаль Крест завершает вертикаль Моментов, прожитых на свете.

Риторика о Любви Любви понятное значенье Не каждому доступно… Нет! Как день перед зарёй вечерней Незримо скрадывает свет, Так неразумному в ответ Земля нисходит до прощенья, Не предавая зла отмщенью И мудрый дарствуя завет: Когда любимые – любимей, Нет в мире выше из наград!.. Нет всех преград неодолимей, Неотвратимей всех утрат, Когда, хоть клятвой на крови, А не вернуть своей любви!

Риторика о Марине В изначальной обречённости стиха, Перед небом и землёю неповинна, Не брала Марина на душу греха, Ни на чуть не налукавила Марина. Изначальное, как точечка в душе. Лезет в душу мир, выискивая точку. Там на самом-самом тайном рубеже Слово-стих стоит защитной оболочкой... Нарасти-расти охранный панцирь тот, Обмани себя хотя бы малой ложью, И глядишь, день тенью-петлей не качнёт, И продлится целым днём, всех дней дороже... В темноте, ещё не веря в темноту, В тьму до имени от таинства зачатья, Глубоко секут девизы по щиту, Истончая панцирь счастья и проклятья, – Гениальное маринино перо, Благородством изблеставшееся слово... Вот и кончено... Как в мире всё старо От чернот его до неба голубого.

Риторика о масскульте Мудрецы, академики, боги, Равнодушные сонмы светил… В храмы их обивали пороги Те, кто чуточку мыслящим был. А туда ни войти, ни пробиться. Кособочил усталых испуг. Лишь идеи как белые птицы Возмущённо метались вокруг. Но однажды, в счастливое время Толпы праздничный вдох колыхнул, Именитый живой академик Дверь замшелую всем распахнул, И в святые ворвавшись потёмки, Что рождали лучи на земле, Все увидели амфор обломки И столетнюю пыль на столе, И под сводами с росписью грустной, Полыхая огнём молодым, На обломках возникло искусство То, что стало искусством твоим.

Риторика о неизбежности …И если мы, всё же, бессмертны, Соседи по общей Земле: Не мы ли – пространственный ветер В бескрайности звёздных полей, Не мы ли, лучами питаясь, – Огни от звезды до звезды, То в точке какой-то слетаясь, То для между нами мосты? Как вечные дети пространства Бесчисленных жизней мечту Разумным своим постоянством Мы в мир принесём доброту, И страх перед смертью, который Унизил людей на века, В таких растворится просторах, Каких мы не знаем пока. А здесь и не вспомнят Голгофы, Чьё зло изгвоздило крыла… Ведь нет ни одной катастрофы, Что нас навсегда б развела.

Риторика о «неслыханной простоте» Возьмите «ересь» Пастернака*, Добавьте чуточку своей, Вон тропкой бегает собака – Пренебрегать нельзя и ей, А также тоненькой снежинкой, Что на ладони краткий миг, Ещё – приглушке под сурдинку, Раскачивающей этот мир, Придайте торжества и воли Движенья ваши покорять… И сбросьте внутрь, чтоб повторять Всё-всё, знакомое до боли.

*«В родстве со всем, что есть, уверясь И знаясь с будущим в быту, Нельзя не впасть к концу, как в ересь, В неслыханную простоту» -

Борис Пастернак, стихи из поэмы «Волны»

Риторика о нестоющей стоимости Точно дюжины отмерив, Мастер кисти выбирал. Рядом в краски подмастерье За желтком желток втирал. Три… почётно ль, не почётно ль… Подмастерью быть равно. Яйца горкою посчётной Перед ним одно в одно. И сработав цвет жар-птичий, Спектр павлиньего пера Замешал он, взгляд набычив От голодного нутра. А ещё над подмастерьем, Строен, строг, высок и прям, Не чертог стоял, не терем – Православный новый храм. Для него-то – и работа: Мастер кистью поведёт, И горячей позолотой Белый камень оживёт, Гулкий колокол ударит, Звон услышит и глухой, И великий князь одарит Рисовальщиков деньгой… Только вот: в письме умелец, Мастер верой не силён. – Не беду ль зовёт, осмелясь Малевать на храме он?

Ну, как поп да про безверье Князю светлому шепнёт… Взволновался подмастерье, Сдул со лба холодный пот И, угрюм несытым бытом, Стал увероваться в том: Быть плетьми обоим битым С ненабитым животом. И в ответ сему как будто Отзовясь на мысли те, Разыгрались кишки буйно, Заурчало в животе… Что ж ты сделал, человече, Курам на смех, нам на срам? – Также виден издалече Православный старый храм. Только свод его пустынен, Облупились краски стен… Да не мастер в том повинен, Что немастер яйца съел! Может, проголодь?.. Но схоже Нам видней отсюда, что Яйца съеденные тоже Должен миру кое-кто.

Риторика о подвиге Рублёв. Андрей. Творил и жил. И прочим был в пример… И образ - след его души, Кой на доску он положил, Явил мне старовер. И я представил вдруг, как лет Шестьсот тому назад Ему какой-нибудь Ахмет Или родимый мироед Мог запросто сломать хребет И выколоть глаза, И бросить свиньям труп его, И думать запретить Среди народа своего, Чтобы Рублёва самого Взять и похоронить… Но повезло ему в тот час И прожил он поднесь, И душу, полную прикрас, Как свет иной, идущий в нас, Нам видеть дал, что - есть.

Риторика о позднем раскаянии Ну, и какого ляда – Вспомнить бы, на черта Выстрелил я когда-то В крохотного дрозда? Редко опали перья… В переселенье душ Я ведь тогда не верил, Не сомневался – чушь. Тут – никуда не деться И не сдалось вдруг мне – Но засверкало тельце При светозарном дне, Вспыхнуло и погасло… Сделал назад я шаг – Вслед из земли поганка Вылезла на глазах. Может, и не приметил Раньше поганки той…

Кажется, всё ж: отметил Кто-то поступок мой. Твёрдо теперь я знаю Что от себя укрыл: В птицу тогда стреляя, Птицу в себе убил – Это моё сиянье Птица собой свела, Это поганкой-дрянью Погань в меня вошла… Не потому ли долго Слёзам лилось тогда, Не потому ли только Пить – солона вода?

Риторика о поисках родства Известно – всё преобразится: Посыплет пепел с горних глыб, И поплывут подводно птицы, И примет небо стаи рыб. Так в стари, видимо, и стали Китом – гряда, струя – змеёй, Заветы каменных скрижалей – Живою славой временной. Так, разожжённое руками, Однажды в ясный летний день Под солнцем пышущее пламя Отбросить позабудет тень. Ловлю природные несходства Вокруг себя, в себе самом… Так что ж со мною в первородствах, И сам я – с чем в родстве прямом?

Риторика о привычке к оружию На стене сотню лет В старом доме мушкет Провисел, запылён и нестрашен. А младенец играл Там под ним и не знал, Что старинный предмет был заряжен. А на полках - тома С популярным Дюма. Ах, скорей приходи, повзросленье!.. Вот и как бы само Стало твёрже письмо И нужнее ребячества - чтенье. И в какой-то момент Вызрел эксперимент, Любопытство сменив беспокойством: А не плохо б понять, Как умели пулять Мушкетёры подобным устройством? Но скрипучий крючок Произвёл не щелчок Грохнул выстрел в раскрытую книгу. И наставник ума Продырявлен Дюма, Сам на выстрел младенца подвигнув. И сменили букварь Порох, пули да гарь, Да стрельба по собакам и кошкам... А какое б ещё, Коль стреляет ружьё, Получил понимание крошка?

Риторика о призрачном

Я разгадал ночные тени. – Чуть время к темени пошло, Ворочаются на коленях Ночные тени тяжело. Они: то, вдруг взметнувшись разом, Свисают плотно бок о бок – И превращается пространство В угрюмый каменный мешок, То лягут вдруг, утихомирясь, По плоскости перспектив, И брезжит вдалеке, как милость, На нерв угаданный мотив, То пропадут… И это значит, Не только теням свет погас, А все загадки и задачи Сон снял и спрятал про запас.

Риторика о пропащем «Сколь ты Богу, столь бесконечно Бог и тебе»

Заповедь

В разнообразной смене окаянств Одно при неизменности и силе: Нет на земле двух разных христианств! Взлелеяло их властное дебилье… Как некогда, дуря с заморских яств, Язычники богов своих пропили, Так и теперь безбожно подменили Религию Христа на веру в пьянство, В осознанный убой души своей… И, как раскол церквей, распад славянства День ото дня всё горше, всё острей. И Запад руки борзо потирает, И ждёт – вот-вот загнёмся мы – Восток. И в лапах нуворишей прозябает, Устав неимоверно, русский Бог!

Риторика о растерянном в час расхождения снова Евангелие стану читать символы слов беспредельность за флёром таящих что мне величие чья-то смешная телесная стать и ежедневная спячка вне праздника снов настоящих шаг мой греховен а дух мой и слаб и раним жест импульсивен и прямо в никчемность направлен но прикоснулся и образа ясного дым взял и окутал того кто житьём обесславлен

как же найти мне о Боже о Господи меж двух опор смысл ежечасному ежебытийнотворимому вечный как на разлад на разрыв поселившему спор между земным скоротечным собой бесконечным

Риторика о скорости Не торопите дней. Не торопите, Какая бы удача к вам ни шла, Каких бы неожиданных событий Ни жаждала бы жадная душа, Не торопите. К сроку всё случится. Но если заморочит суета, То поезд, куда надо, не домчится, А завезёт неведомо куда. Подстёгнута неумным нетерпеньем, Пропустит дней несущихся гурьба Полёт снегов, и птичьи голошенья, И золотом налитые хлеба. И не понять ни века, ни мгновенья В переплетенье спешек за спиной. Природа не выносит ускоренья, Нас упредив собой сверхскоростной.

Риторика о смелом Есть такая повадка у смелых людей: Победить, лишь придя и увидя, Каждым шагом не мучась в дороге своей, Не ползком достигая открытий… Правда, опыт удачников многих твердит: Потихонечку бренное мая, Кто-нибудь из родни, наконец, победит, В обстоятельствах ловко виляя, – Мол, дедами завещано внукам: смотреть, Где попятиться, где затаиться… К ясной цели проходит сквозь трепет и смерть Бесшабашный смельчак-единица. И не то, что б не знал он про встречный удар Или ноши не ведали плечи – Только б яростный пыл полыхал, как пожар, Только б кровь горячее и легче… Он приходит. И видит. И не убежать Он приходит и видит, а биться, Чтобы раз победившему вновь побеждать, Чтобы новой победе учиться.

Риторика о старой паучихе «Убить паука — сорок грехов простится, да к несчастью»

Поговорка

В уголке, где прохладно и тихо, Где случаен нечаянный звук, Паутину плела паучиха, И за мушками бегал паук. Не роптал он в нужде постоянной, На добыче и ночью, и днём… «К бабам шастает чёрт окаянный», – Паучиха скрипела о нём. Время шло. Подросли паучата, Заводя потихоньку детей… Паучиха дичала и чахла В самом центре авоськи своей. Ан червяк вразумил её как-то: Мол, чем сохнуть да в злобе дрожать, Насекомых не жрала б крылатых, А звала б их – себя ублажать… Много ль надо для гостя сноровки? – Были б скамьи да чайник бы пел. Прилетала к ней божья коровка. Мыл шампунем ей голову шмель. Ей кузнечик наяривал сказки. Ей стрекозы носили питьё. И оса опасалась огласки Развлечений бескрылых её.

И привычны паучьему взгляду, С нею многие спутались так, Что, совсем опоённые ядом, Смертным воем жужжали в сетях… В тех краях человек объявился, Гиблость эту случайно нашёл, Постоял, посмотрел, подивился, Понял, плюнул и дальше пошёл.

Риторика о сугубо материальном Как ясно – быть материальным, Не подвергаясь ничему, За тайной скрытому в астральном И подсознательном дыму. – Топтать асфальт, не видя неба Сквозь щель прямого бытия, Пережевать вот столько хлеба, Вот столько вылакать питья… Как просто – выйти на работу, Где, побывав от сих до сих, Не знать: зачем и для чего ты Средь современников своих, Где наивысшая удача С наивернейшею чертой: Слыть не слепым, но и не зрячим, Слух соразмерить с глухотой И жить, как в кадре моментальном Всё сразу запечатлено Несложно и материально С собой и веком заодно?

Риторика об Америке Привычно подтолкнувши колесо, Что ход слегка замедлило за сутки, Привычную напялив на лицо Гримасу отвращения и скуки, Америка встаёт не с той ноги… Под рокот мессианского кимвала Скрипят в её приёмной сапоги, Приподняты военные забрала… И предстаёт средь сборища она, И слухом ловит смысл в раскате дальнем. И вновь её советницей – Война, Ближайшая к её опочивальне. И значит, в ней всё снова, как вчера, И облаченье будет, что и прежде… Подобострастно круг её двора Следит за соответствием в одежде, – Лёг на погон ей новый полигон, На все ракеты плащ её застёгнут, Над нею нимбом замерший огонь Готов лучи последние исторгнуть. Законченный воинственный покрой! Ликует круг и жаждет безобразий…

Ей сапоги приносит чёрный boy, Едва отмыв их от вчерашней грязи. «Пороть нерасторопного юнца, – Раздался глас Америки суровый. – Он кровь здесь не дочистил до конца, Не стёр тут след ураново-свинцовый…» «Опомнись, госпожа! Моя ль вина? Пори свой сброд из первых и последних…» «О! Да он – Мир!.. – шепнула ей Война. – Но он – твой boy. Слуга. А не советник»!

Риторика об архитекторе и архитектуре Расширил не ты мне, увы, кругозор. – От здешних старушек радушных Узнал я, что тот музыкален собор, Что песенна эта церквушка, Бубенчику тройки созвучен «конёк», Узор соловьиный у ставен. И ты здесь родился, и твой городок Был исстари зодчими славен. Давно уже кончилось их бытиё. Нам их имена неизвестны… Но толку, что знают здесь имя твоё? Ты думаешь неинтересно! Всё есть у тебя: и учёный подход, И званиями ты не крайний, И стройка твоя потихоньку идёт. Вот только нет музыки в камне… Ты будешь твердить про отдачу долгов, Мол, строишь на благо народа И даже, увлекшись, дойдёшь до того, Что ты – зодчий первого рода. Без музыки, впрочем, как можешь - споёшь, Прикинувшись умным тихоней.

Но людям видна изначальная ложь Средь зодческих прошлых симфоний. Так что же ты строишь в ненужном кругу, Долги створив неуклюже? – Не может быть зодчий у зодчих в долгу, Покуда он зодчеству нужен!

Риторика по-житейски

Чем богаты кровь и плоть, Проще сжечь, а не засеять, И отрезанный ломоть Проще бросить, а не клеить, Проще выкрасть под шумок То, что просто не даётся. Проще грязное болотце, Чем надорванный пупок. Проще рвать, кромсать и резать И, не брезгуя ничем, Старым всем на зависть крезам Новым вылезть… Между тем, Дар божественный – не всуе И жлобам наоборот, С ними не сосуществуя, Параллельно жизнь идёт. В размножениях Иуды Отделённей лик Христа… Жизнь, доверчивое чудо, Как ты, всё же, неспроста!

РИТОРИКИ О СМЕРТИ * «Аз отмщением воздам, Только бди (о, не уснуть бы!) И сведу к твоим стопам Неприятельские судьбы, Только бди! Держи свой меч Обнажённым – Бога ради Рати встречные посечь При одном враждебном взгляде»… И – во взвихрь жизни ярь – День за днём испепелённы, Немо вся прозябла тварь Под мечом инерционным… Совершился дней пожар. Дальше сумерки. И вечер. Дальше смерть… высокий дар… Выше жизни! Даром вечность…

** У Смерти длинная коса, Ещё длинней язык: Лизнёт – белеет полоса, Чернеет рядом крик. Но мир, живым однажды став, Представ во всей красе, Для языка её шершав, Кремень её косе. И убеждён не зря народ, Толкуя про неё: Смерть не всегда своё берёт, Коль Жизнь даёт своё. И верь, не раз судьбою бит, Ты – соль её и твердь. И всё, что Жизнь не защитит, В живых возвысит Смерть. *** А смерти не хочу я никакой – Ни глупой, ни осмысленной, ни этой, Нелепо возвышаемой, порой, Традициями нынешнего света.

Я слишком жив, чтоб запросто принять Предел в существованье человечьем, Хотя и не страшусь осознавать, Что ныне мир, как никогда, не вечен. Пусть вострубят, что близится гроза, Что в ней земное может прекратиться… Но я смотрю в раскрытые глаза, А не в пустые чёрные глазницы! **** Стара для всех И новизна такая, Что не могу иначе о Тебе, Таинственное Нечто представляя В Твоём Ничто как в будущей судьбе. Мудрейшие философы не в силе Нутро Твоё открыть. Или закрыть. Им звёзды что-то, может, сообщили, Но... перед тем, как в немоту зарыть... Кто осветил Твои опочивальни? Кто изумил сознание людей, Что ни один из нас не гениальней Обычной гениальности Твоей?

Но, Больше не придя сюда оттуда, Пусть мраком, Пусть безличьем окружён, Я, Словно озорством, Одной причудой – Совсем не верить в Смерть – Вооружён.

РИТОРИКИ О СУДЬБЕ * Крепка и неизбежно-непреклонна, Рвани её попробуй, уболтай! Она тебя ведёт меж свор и стай, Клыков, тебе навстречу воспалённо Светящихся в кромешной темноте… Послушен будь лишь ей одной на свете – По ею предназначенной черте Минуешь клеть за клетью, сеть за сетью, Всю ловль подстерегающих чертей… И в день, что будет всех иных черней, Она спасёт предвзятостью своей, Исхлёстывая всемогущей плетью. ** Чёрные годы, Белые годы, Годы-разряды, Громоотводы, Годы-болота, Годы-озёра, Годы печального в трауре взора,

Годы-ладони, Годы-подошвы, Шаркает память – охотник за прошлым. Сыпятся годы… Моргнуть не успеешь – Блеск растеряешь И потускнеешь. Сплошь эпилоги уже, Не анонсное, Будто идут лишь одни високосные, Будто вот-вот оборвётся тропа… Благодарю тебя, детка-Судьба!

Родимое земное В противоречье город этот, И ненавистный, и родной – Все приснопамятные лета И зимы пыльные со мной. Он порождён железной мощью Пласты сжирающих машин, Он смял пустующие толщи Ярмом искусственных вершин, Он утвердился на покатах, Щетинясь гроздьями жилья И там, где степь была когда-то, Застыл, дымами шевеля. Нет, я не гнул его железа И в землю в клетях не гонял, Но груз невиданного веса Я в дар от города принял: Его промышленные тонны, Даль в ядовитых пузырях… И даже странно, что вороны Ещё живут на пустырях.

Рождение флоры Под землёй ли, Над землёй ли Или прямо на земле Всё земное раскололи, Вспыхнув, молнии во мгле. Жгло-корёжило-кружило И, кто б ждал, рождало жизнь… Ввысь от мук смертельной силы Соков струи вознеслись, А из брызг, сюда упавших Чистой волей колдовства, Родилась во тьме вчерашней В свет сегодняшний трава. И деревенея в стонах Узловатых корневищ, Ствол-струя раскрыло кроны… И сова поймала мышь.

Рэ-эволюция Мы такие сады на земле посадили! Даже знойные бури – и те их щадили, Даже ливни сплошными морями воды Не смогли обесплодить такие сады. Но нашли на сады порождённые всуе, Хоть эректусы в ходе… но зря и впустую Им живые плоды от живого начала… Видно, мамка нездешняя их зачинала.

Самоед* Конь забирает ногами дорогу. Ночь забирает в дороге коня: Верно, – забрать у дороги премного Тяжести, всю навалив на меня. Этого я не просил оставлять мне! – Распорядилась дорога… Она В плечи впивалась рюкзачною лямкой: Сгорбленным – так и гуляй, старина! Так и гуляю до будущей ночи, Не уповая на милости дня, Что с каждым шагом, со вздохом короче. С тяжестью той же. И без коня.

*Образованный из самого себя – «Этимологический словарь».

Сближение Событие, как луч, разит, Из прошлого достав меня – Вот-вот скрепится память-скит, Взволнуются уста-змея И слово вот-вот – на устах… Да немощен уже язык. И катится букварь с листа, И смысл тайный не возник. И если это – гибель есть, Так только это – гибель есть! И мести большей не привесть… Прости, немолвленная весть… Вздохнёт мой Ангел. И простит. И тихонький прольётся свет. И укрепится память-скит На всём, чего давно уж нет, И то событье подойдёт Ко мне, как волхв-пилигрим… Туман осушенных болот Да образов незримый дым.

СВЕТКА * В мае было зелено, и нежно, И, по-молодому, безмятежно, Сумерки вытягивали мост Прямо в отраженья ранних звёзд. Кто ты на дороге мостовой В стрельчатой короне лучевой, Встречные влекущие глаза, Вечная и юная коса? Шла ты, и светясь, и хохоча, Тоненькая ниточка луча. Звёзды не плясали на воде Никогда так больше. И нигде. * Не позабудь, что есть на свете я С объятьями раскрытыми и нежными – Твой свет, скользящий далями кромешными, Пускай найдёт когда-нибудь меня. Не позабудь, что есть на свете сон, Обиды дней и наших бед стирающий И занавесом лёгким открывающий Спектакль надежд из праздничных времён. И как ни тяжело от бытия, Как всё в тартарары ни обрывается, Не позабудь, что рядом сон. И я. И значит, всё когда-нибудь сбывается.

* Знакомый дом. Порог. Ступени. Здесь пуст простор. И снегопад Укутал яблоням колени, Как много лет тому назад... Не вспомним старого итога, — Ведь годы нас, а не беда, Вели сюда по всем дорогам И привели опять сюда. Но если ты об этом прошлом Хоть знак какой-то мне подашь Вдруг вновь пойму, куда заброшен, В какую глушь!.. Продли мираж, Не тронь того, что отгорело, И помолчи под снегопад. Ведь ты сама так захотела Когда-то, много лет назад. * Телефон-автомат сократил Долготу и нелепость разрыва. Ты устало шепнула: «Простил?..» Словно руки навстречу раскрыла.

И слова, как в полёте стрела Со стрелою, в пространстве столкнулись. Просияли тобой зеркала И спокойно тебе усмехнулись. Я любил, я любил, я люблю Этот шёлковый шелест мембраны, Настоящую гордость твою С настоящей виною на грани... И к тебе полдороги пройдя, Видел я, как упали лучами Две стрелы — две судьбы бытия, О которых мечтают ночами. * Тончайшая, я верен той минуте, когда, во мраке стен и потолка, угадывал тебя под зыбкой сутью и угадал, как солнце в облаках. Ты повела меня, неуловимо дотрагиваясь кончиками глаз доверчивее всё и всё любимей, нежней и безысходней всякий раз. Я баловался снами наяву, тебя, порой, со скуки зазывая. Тончайшая, ты шла, таясь и тая, легко-легко, когда ни позову.

Но сон смелел. И, как всегда, некстати смело с небес немые облака... Тончайшая, ты — кто в домашнем платье, в коробке тесной стен и потолка? * …И жили неведомо как, И были без автомобилей, И всяких бродячих собак Объедками счастья кормили. Они прибегали, худы, Грязны и кудлато-неловки, Как с горстью собачьей еды Ты из дому шла к остановке. И ты излучала им свет Такой неопасный и нежный, Что стая хвостатая вслед Плелась за тобой безмятежно. Тебя знали все до одной. И стало им вовсе привычно, Что день начинался тобой… А что в нём потом – безразлично. * Сквозь крышу в дырах дождь протёк На потолок моей квартиры. И обвалился потолок. И обнажилась крыша в дырах.

Ты онемела, чуть вошла. И увидали мы с тобою Громов разбухшие тела, Дождей начало столбовое... «Я так устала, мой родной, От твоего смешного дома, С тобой сдружившегося грома, Дождя в компании с тобой»... И тихо плащ прошелестел. И следом дверь закрылась, ноя. Мой дом волшебный опустел. А дождь плясал и песни пел, И гром смеялся надо мною.

* Здесь всё временно так же, как временно время само, Обветшалые стены, заботы, бумага, письмо, Всё, к чему ты иллюзий пустых, как ни тщись, ни питай, Происходит случайно, случается нам невзначай. Ты меня достаёшь пониманьем порядка своим, Облицовочной плиткой, обоями, нежными в дым, И покраской полов, и оклейкой цветной потолка...

Но ведь время до тех пор, пока оно длится, пока Тихий омут домашний, что тайно под нами стоит, Не поглотит любви без остатка и сделает вид, Что ремонты домашние — главное в этой судьбе... Как, дружок, объяснить временное во мне и в тебе? * Что — планета! Что — Вселенная сама, Если в сердце человеческом зима, Голос нем, в глаза — ни проблеска, ни зги Из-за чёрной, вроде ядерной, пурги! Как песок, сквозь пальцы высыпался век, Век, беззвёздно завершивший свой забег. И заметней всё устраивает глушь Расслоение осадочное душ. Ну, скажи теперь, ответь: где мы с тобой В самом сердце горькой доли вековой?.. Спим, баюкаемся в люльке-челноке. Всё-то счастье, что — с тобой. И налегке.

Светлая память Памяти старшего друга моего и наставника Рудольфа Гринштейна, ГУЛАГ претерпевшего Белый Лес, напоите меня чистотой, Лапы тяжких ветвей на меня возложите, В стужи снежную хижину мне сослужите И по-братски примите к себе на постой. Наша встреча настала. И мне разрешили Вам признаться в любви этой мягкой зимой, Вашей глуби пригубить, испить Вашей силы, Исцелить неприют и вернуться домой. Я не ведал обид вне безбрежности Вашей, Зная жизнь по законам людского родства... Нашепчите же, как там живут во вчерашнем, И какие теперь на земле торжества? Вы, конечно, другие расскажете сказки, Там - любовь, и с людьми - чудеса наяву... Но я Вами живу, белый Лес мой февральский, Среди Вашего плена свободным живу.

Свободное созерцание целого и дроби Тяжёлое тело. Тяжёлая тень. Под небом тяжёлым тяжёлое время, И ноша души – ежедневное бремя При мыслях тяжёлых весь тягостный день. Скрипуче устроенный в теле шарнир Ржавеет в пути. И движенье не вечно. Но весь из борделей, сортиров, квартир В подобия дней выползающий мир, Всё ж, мнится себе бесконечным. А ты, сотворившийся сам по себе, Дням строишь иные подобья: Тяжёлый пунктир по тяжёлой толпе – Раздел, именуемый дробью. Здесь: кто – головой как числительным горд, А кто знаменателен телом… Попробуй, реши-ка подобный кроссворд, Коль общую цельность дробит на комфорт Вселившийся бес между делом. Твердит он, что это – в порядке вещей: Подробности слиться не смеют, А общая цельность – не в духе дробей И смысла, увы, не имеет! А если тебе это всё – трын-трава, Тебя возведут на костёр, созерцатель. И вот под тобою дымятся дрова, И пламенем первым занялся едва Ненужный уже организм-знаменатель…

Под корни, под хруст механизмов-костей, В прожжённые дыры твоей оболочки – Живьём удираешь из мира гостей, Как джин-чародей из разваленной бочки. И то, что числительным было твоим, Свободно вдруг от знаменателя дроби… И дух, что дробями незримым был, зрим Отдельною особью высшей особе.

Свысока «Аз отмщением воздам, Только бди (о, не уснуть бы!) И сведу к твоим стопам Неприятельские судьбы, Только бди! Держи свой меч Обнажённым – Бога ради Рати встречные посечь При одном враждебном взгляде»… И – во взвихрь жизни ярь День за днём испепелённы, Немо вся прозябла тварь Под мечом инерционным… Совершился дней пожар. Дальше сумерки. И вечер. Дальше смерть… высокий дар… Выше жизни! – Даром вечность…

Свято-Владимирский в Киеве Во Владимире служба идёт. Во Владимире много народа. Перекрестятся этот, и тот, И стоят, ожидая чего-то. Целованья под всхлипы звучат, А на паперти с кружками хмуро, Ну, совсем не святые торчат Колоритно-больные фигуры… От красот отвлечённый на миг, Узнаю вас, базарная дама: У, какой богохульный язык За вратами Господнего храма! Бог не дай, чтоб имели успех Ваши сборы на «общую свечку». А в кого вы сейчас как на грех Площадное пустили словечко?.. Сотый раз во Владимире я. Но не краску молельного грима, А глотки голубого питья Щедро дарит красивый Владимир. Говорят: он – смешенье эпох И не свят с точки зрения стилей. – Если Врубель расписывать мог, То неважно, как стиль окрестили*!

Я стою посредине без слов, Умилён возникающим чувством: Даже купольный бог Саваоф, Как хотите, - а тоже искусство, И не богово в нём естество, А земное величие духа Да такое, что: глядь на него Вдруг заплакала рядом старуха.

СЕВЕРНЫЕ ЭТЮДЫ Первая часть I Как на душу Бог положил, Под небом тяжёлым и серым Церковку умелец сложил, Не руша ни меры, ни веры. Всевышнему ставя престол, Он мягко, он песенно окал, Щепу золотую колол Да ладил на кровле высоко, Чтоб к осени, верх возведя, Исчезнуть, округой забытым… И ведомо лишь: ни гвоздя В строеньице им не забито. II В тряпицу топор завернёт, Да чьи-то обноски – обновка, Он севером русским идёт Вдвоём со своею сноровкой. И где бы ни шёл он, подряд – Всё выше, светлее и краше Кокошники главок стоят, Вслед око-окошками кажут. На трудной земле он возрос, Воспоен полярным сияньем, Потомственный великоросс, Свободный от южных влияний.

III Там были монголы. И мгла. И ранее – длань Византии, Чьи полушары-купола Возьмут его предки прямые. От междоусобиц и слёз, От храмов, в прах испепелённых, Величий чужих не донёс Сюда его дед ослеплённый. – Под вихрем ордынских копыт Лёг он головою на север, И мёртвый – а всё ж, не убит, А только, как искры, рассеян. IV Звучат над погостом Кижи, Храм Преображенья завьюжен. На голос великой души Слетаются малые души, Садятся о двадцати двух Главах, от снегов поседелых, Как сторожи, глядя на юг, В три стороны – как древоделы. Далёко видна им земля: По Балту, по два океана, Где не предавали князья, И не было орд окаянных.

Вторая часть I Я – степняк, не бывал ещё там. Я не видел завьюженный храм. Ширь моей родословной была… Но иные в степи купола: Конус тёмный, донбасский канон Грандиозных трудов – террикон. Здесь по этим громадным буграм Различают упрятанный храм. В нём сокровищницу нарекли «Преисподенным даром земли», В нём посменною службой глубин – Хор шахтёров и грохот машин. II Но ещё до подземной поры Здесь мелькали кочевий шатры, И шелом надевал Игорь-князь, И Каяла меж ратей вилась, Здесь, окрайне добывший покой, Меч зачистил Димитрий Донской… Я – отсюда. И как ни крои – Всё в моей намешалось крови: Есть от шляхты во мне. И татар. Но славянами кованный дар Был бронёю чужому мечу… Я на север сегодня лечу.

III Угли жаркие горкой сложив, Самоварец раздул старожил. – «Издалече ли будешь? Отколе?» «Из Донбасса я. С Дикого Поля*»… Допивали мы третий стакан, И спросил он: «Здоров ли Стахан?» Помянул довоенного братца: «Захотелось-ить в шахту забраться…» За окошком бело намело. В старой горнице было тепло… «Не сложу, что за Поле ДикОе?» «На окрайне** имелось такое». IV Спозаранок, пока ещё досинь, Правим по лесу лыжи за лосем. Наст глубокий. Вершок пуховой. След лосиный петляет тайгой. Вот он!.. Планка на уровне глаза. Я палю сгоряча… и промазал. Едко сплюнул охотник, озлясь: «Блох стрелять на печи тебе… князь!» По местам по медвежьим, по волчьим До избы выбирались мы, молча. «Слышь, - промолвил он, - ты не серчай… Так… свернулось словцо невзначай».

*Дикое Поле - Приазовье. **окрайна - ныне Украина.

Сельская новь живописца Григория Тышкевича «Такой мастер натюрморта… и вдруг… чёрт-те что!» Из разговора на выставке

Годится или не годится (улестить иных мудрено) – свинарок могучие лица Григорий врубил в полотно. Они здесь – творчихи. Над ними есть вечность и звёздность… Хотя нет иконописного нимба… Данае хотелось… и – им бы… да нет золотого дождя. Основами миропорядка в ногах у свинарок висят, как облаки, мать-свиноматка, литые тельца поросят. Всё – почва, и труд, и здоровье для этих красивых людей, питающих плотью и кровью сырец философских идей, дарующих стол неизменно, творящих извечно своё… Старо. И вовек – современно: Картина. Земля. Бытиё.

Сельский домик Сквозь ночь и сон, сквозь щель в ограде – Живого света полоса. Со стен, нагретых солнцем за день, Сияют окна, как глаза. Пойду лучащейся дорожкой И вновь увижу, как парит, Как виснет в воздухе окошко, Как будто, ждя меня, не спит. За ним мой дом до чая сведен, А жизнь – до трёх родных сердец, Оно одно на целом свете Другим, похожим, не близнец. Окно выхватывает ветку, И въявь ко мне под ночь и сон Плод абрикосовый планеткой – Какой чудо! – занесён Сюда случайным вздохом грома… И это было так давно, А нынче стало так знакомо И так привычно, как из дома Живёт и светится окно.

Серая Шейка Всё теснее полынья посредине ледостава. Птица бедная моя лёд собой ломать устала, как друзья ни окликали переломлено крыло, с обнажёнными клыками где-то рядом ходит зло и подходит к полынье, лишь пока пугая птицу... Но давно известно мне: ничего с ней не случится.

Сердце Сгусток эмоций, молнии ком шаровой, Не удаётся миром поладить с тобой – В комнате виснет запах грозы и войны, Точно при жизни мы вдруг разъединены. Всё понимая и принимая как есть, Рядом, страдая, мечется шарик-болесть. Не защитимо невыносимое… Лишь, Шарик ранимый, на сквозняке ты горишь. Чуткий ко вздохам В тесном семейном кругу – Шар-недотрога, Искренний, как на духу. Эту зарницу Кто-то и в клетку бы рад Взять да боится: Будет смертельным разряд. Спрятаться, деться Мне самому б от него… Как же без сердца стану я жить своего?

Скорость света Путь-дорога далека. На руле рука лежит. Луч ночного огонька Тьмой ожившей ворожит. То в ней деревце взрастёт, То - мосток через ручей... Всё когда-нибудь взойдёт В ясной памяти моей. Всё сойдёт когда-нибудь С путь-дороги. А пока По земле дорога-путь, Луч живого огонька.

СКРИПЫ СТАРОГО СРУБА * Свет погасили. Остыло стекло. Дом провалился во тьму тяжело. Мрачен и глух, как вода подо льдом, Долго и грузно ворочался дом. К скважинам сна подбирали ключи Липкие лапы видений ночных… Но засмеялся и чмокнул спросонок Мой исключительно смелый ребёнок. ** а что там дальше впереди откуда не доходят вести не отойти не подойти быть не на месте и на месте и знать и всё-таки не знать сегодня прошлое итожа как это с будущим связать причуда может быть но всё же

*** Ну, разве это тяжело: Ночной июнь, и грохот грома, И, рухнувший на всё село, Молотит ливень в окна дома? И разве это не светло, Не искренне и не прекрасно, Когда в омытое стекло Идёт рассвет зарёю ясной?

Слияния Не специальным предрешеньем, В труде, что потен и суров, С объёмом смысла зрели звенья Произносимых нами слов. Они роились тёмной бездной В гортанях каменных эпох. – За медным веком век железный Многообразью их помог… Менялись годы-катастрофы, В словах делились мёд и яд, И некто, вынянчивший строки, Почуял в Слове чисел ряд. Закономерностью попарной Он увязал и смысл, и мысль, Где с безударным слог ударный На чёт и нечет разошлись. В них – верх и низ. В них – плюс и минус. Восход, делённый на закат. В них добрый див и злобный Минос Как отрицания – стоят. «Начал» эвклидовых теченье. Арабских цифр факториал. И формула пересеченья Как Лобачевский прозревал… Когда ж гармонии основу В немые дали унесёт, Вернутся числа к Слову снова, Где их Поэзия спасёт.

Слово Он проповедовал им, Он среди них бытовал, Слух отверзая глухим, Зренье слепым даровал. Всяк урезонивал страсть, Видя и слыша Его, К чуткому братству стремясь Ради себя самого. Он озарял Вертикаль В горизонтальной поре Мира, где горечь-печаль Душ, надлежащих горе. Что есть истории ход? Не абстрагировал Он, Но утверждал наперёд Узкой дороги закон В Царство... Не сразу, не вдруг Выйти к незримым вратам, Может, на тысячный круг Взорам откроется Храм... Может, на тысячный день... Может, на тысячный век... Может быть, звёздная тень, А не земной человек...

Но перехвачен под дых Силою проповеди, Нынче же каждый из них Требовал жадно: «Веди...» Он не повёл никого: Жадным не светят Пути. Кроме Него Самого Некому выше идти... Вот и зарделась тропа. Вот и возделись кресты. Вот и не вняла толпа Слову с такой высоты.

Случай Борису Ластовенко Два поэта по городу шли. Говорили про тайны земли. И чего-то такого касались, Что глубокими очень казались. Горожане дивились на них: Ну, ещё бы: не слово, а стих! И кого-то уже раздражало Стихотворное тонкое жало. От того ль, что округа всё злей, Стих крыло волочил по земле. А дома, что полны горожан, Городились, как вражеский стан. Над поэтами дрогнул карниз, Сбросил камень... Но камень завис И рассыпался, зло распыля... Видно, связана с небом земля.

Случай за кулисами (из цикла «Дети манежа) …А она кусает губы Да качает головой… «Люба, что с тобою, Люба? Объявили номер твой». И она, светла, как прежде, И красива, как всегда, В цирковой летит одежде, Как сквозь облако звезда. Зал ведёт зрачки за взлётом. И, уже едва видна, Там, в лучах, под самым сводом На трапеции она… Вот – финал. И гул восторга. Вот – «коронный» трюк на «бис». Вот стремительно и гордо Заскользила Люба вниз. Всё исполнено, как надо!.. Только страшно стало нам: Кровь течёт, а не помада, По искусанным губам.

А она белее мела И бессильно-холодна, За кулисами осела, На пол рухнула она И шепнула: «Телеграмма…» Разобрали мы потом: На казенном бланке «Мама»… Факт, заверенный врачом.

Случайные встречи Люди в поле зрения попали, Радостно кивнули и пропали. Людям очень свойственно стремиться К удовлетворенью любопытства, Просто для того, чтоб молвить к слову: «А, такой-то… знали такового». – Будто о тебе знавали что-то, В чём себе не отдал ты отчёта, Или сам не смог, не разобрался, Или жить не жил, а красовался. Перед кем? Опять же, - перед ними, Встречными случайными твоими… Люди далеко неравнодушны К тем, кто им распахивает души: Смотришь – впрямь радёшенько приветны. А в ответ попробуй… Видишь – нету! Только ножка скрипнула у стула. Только тень с улыбки соскользнула.

Случайный цвет Ветка белая в чёрном саду, Будто перст ослепительный Божий! Даже капелька если в цвету Значит, беды на ад не похожи... Устремленья старались унять, Вон мечты человечие выгнать... И зерцалу-то неча пенять, И такой красоты не постигнуть?!

Смена составов (почти шутка) Космический холод, космический газ Прорвались в ракетные дыры-колодцы. – Неприкосновенный воздушный запас Прозрачной струёй устремляется к солнцу. Ты чувствуешь запах земли неземной, Холодную, острую тяжесть дыханья, И дождь непохожий, и ветер другой – Иных климатических формирований?.. И кажется, что через несколько лет У мамки земной, по-нездешнему, рослый В сорочке-скафандре родится на свет Потомок семьи изыскателей звёздных.

Смех Эпоха площадных. Раблезианство... На Гревской, возле «матушки культур»* Зондирует кишечное пространство Рапирой самодуру самодур. Изысканно испросит он прощения За прерванный процесс пищеварения И, выудив у жертвы кошелёк, Презрительно поморщится в упрёк. Обиженный на следующий раз, От раны и обиды излечась, Даёт в ответ обидчику урок И отнимает жизнь и кошелёк... Подобные повадки с давних пор Воспитывает истинный бретёр. Недаром же дворянам честь дана: Сорвать куши, нажраться допьяна И, сталью продираясь во хмелю, Почаще слыть любезным королю... Вершителем судеб своей страны, Со славой от войны и до войны, Наследником влиятельных фигур Зондирует пространство самодур. Он к высшей власти прётся напролом. Дворы Европы вымесив, как глину, Становится он первым дворянином И станет не последним королём...

Смотрите же, как бешен карнавал! Его Парижу герцог даровал. И значит, всем признать уже не слишком, Что наш король - и кукла, и пустышка! Но это - площадные времена... А самодур, зондируя пространство, Пролез на трон с наследным постоянством И утвердил стопу свою, сполна Покончив навсегда с раблезианством. А мне в том - что, далёкая страна? И может быть, живя к тебе поближе, Я тоже упивался бы Парижем! Но мне Париж Рабле нарисовал. А я в Париже сроду не бывал.

*"матушка культур" - гильотина на Гревской (Ратушной) площади в Париже.

Смеюсь выживем и с нами не случится ни позор ни бедственность ни страх выживают крохотные птицы на студёных северных ветрах выживают зайцы оставаясь в поле с январём наедине избы выживают запираясь на зиму чтоб настежь по весне пусть беда набег не прекратила и ещё прихватывает пусть с нашей нерастраченною силой выживем поэтому смеюсь

Снежный мотив Нам подарили сотни голосов. Но каверзы лукавые часов, Шутя, в нас голоса растеребили, Сведя их вовсе до ни одного. И бросили. И помнить позабыли. И ни один не значит ничего. Но мысль объёмна в прошлых голосах! И сотнями собравшись в небесах, Они дождутся мига или века, Когда настанет жадная пора, И жажда спросит облачного снега Тех слов, что произнесены вчера.

Сны детства Разбегаются мыши из дома, Покидают подвал и чердак. То сгнила под стрехою солома, То скрипят половицы не так, То приманка запахнет потравой, То своё пропищать не дают. Разбегается мышья орава, Словно где-то ей счастье куют. Пусть бегут торопливые мыши, Завивая хвостишками пыль. Дом починят... И дети услышат, Разве, в сказках мышиную быль. Но под мамкин бай-бай засыпая, Вдруг возьмёт да попросит малыш: «А сегодня приснится большая, Убежавшая из дому мышь»?.. Ты усни, несмышлёнок-ребёнок, Эту странную сказку любя, Даже самый последний мышонок Не придёт потревожить тебя: Кот в подвале и кошка на крыше Днём и ночью мышей стерегут... «А куда разбегаются мыши, Если в доме коты не живут»?

Собственность

И ушёл я. Мой дом на замке. Никому ничего не открыто. Пусть живёт от меня вдалеке Там теней молчаливая свита. От неверного света луны – Тонкой неги ночного покоя – Эти образы мной рождены И по памяти будут со мною. И поскольку отец им и мать, Что, понятно, навеки бывает, У меня их теперь не отнять. Даже если запоры взломают.

Событие(из цикла «Бродяги») Взрыв осколочный сосенок частых Нам с пригорка в глаза полыхнул. Не горюй, старина, не печалься, Что с прямого пути ты свернул… Может быть, этой высшей награды, Где зелёный разлив как бальзам, Нам, далёким отсюда, не надо, По делам всё гоняющим нам? Скороходы асфальтовой секты Мы забыли просторы в лицо, Наши принципы, наши аспекты: Узкий ряд - колесо в колесо... Но однажды нечаянно съехав, Напряжённый и жёсткий, как нож, Ты услышишь, умноженный эхом Личный голос в лесу и поймёшь: Не страшней магистральных кюветов, Поджидающих автомобиль, Сброс ухаба, и хлёсткая ветка, И лесная стерильная пыль.

Здесь шептать не начнут за спиною, Как бы ни был характер твой крут, Здесь над самой звериной тропою Соловьи во всё горло орут, Здесь не станет обидно и стыдно, Что до мошки сгущён кругозор, Что себя уменьшительно видно, Если внутрь обращается взор.

Сожаление «Так погибают замыслы с размахом, Вначале обещавшие успех, От долгих отлагательств…»

Шекспир, «Гамлет»

Сгустить рассеянную мысль, Войти в туман её летучий И волею очистить высь Случайной молнией из тучи… Но учащается разряд. Но вдруг увидишь через время – Ты нищ, ты мыслью не богат, Ты растворён в ползучей неми, И то, что гласом в небесах Послышалось, из туч мерцая – Подобие пушинки… ах! И ничего не изменяет, Что ты – не молния, не луч, Что многократно высь слоиста, Что мрак сгущающихся туч Неодолим для молний чистых… И к отрицанию придя Своей реалии бесстрашной, Проси потопа… не дождя... Чтоб, сорок дней происходя, Мыл мерзость памяти вчерашней.

Созвучье Печальный звучок пианино назойливо-вязок и сир. И падает снег на пустынный мой, Богом потерянный мир. Услышь! – А не хочешь, не слушай, как звуку средь снега тесны проходы в оглохшие уши бредущих началом весны. У них – бытовые заботы, ничто им вне личных забот. И всё же, тревожит их кто-то, по клавише пальчиком бьёт. Тем искренней, чем монотонней, чем проще звучок, тем верней, он как предваренье симфоний гармонии будущих дней… А нынче ему бы пробиться сквозь уши застлавшую тьму и сбыться б. И значит, родиться Из звука в созвучье ему.

Соискатель "...Дьявол есть, прежде всего, Время - особое, искривлённое и разрушающее" Эрнст Мулдашев, «В поисках Города Богов»

Впрямую к открытию подойти, имея и ум, и страсть, как вдруг растеряться и не найти явлений взаимосвязь… «Зачем же шаг был упруг и прям, зачем простирался Путь»? «Ты думал, хозяином станешь там? Так даже гостем не будь! Смотри, как, распоров небосвод, сгорела твоя звезда»… «Зачем же шаг был упрям и твёрд, а Путь мой лежал сюда»? «Песчинкою вихрь тебя занёс, случаен ты здесь, беглец. Ответ получишь на свой вопрос, но не сейчас, не здесь. Почий в ладонях времён земных, в полном безмолвье недр!

…И, лишь преображённый в их воды, и твердь, и ветр, ждущий… не ведая сам, что ждёшь, мёртвый – мертвее нет, сам себя позабывший, всё ж, будет тебе ответ… Будет тебе ответ… пока ж, не искушай завет: поиск и Путь твои – хуже краж, шаг твой сюда - запрет»! ...Но стал он сильным, как никогда, но сделал запретный шаг! Вновь острым светом его звезда вспыхнула в небесах. Он твердь забыл, обретя полёт, А вместо шёпота – гул… И говорят, он ещё придёт добр и слегка сутул.

Соната Л.К. Туда, где ожил струнный ящик, Где воздух плотен и тяжёл, Идя из дней позавчерашних, Он в день сегодняшний зашёл И в этой комнате звучащей Вдруг проступил со всех сторон, Возвышенный и снисходящий Из новых, будущих времён. Не затерявшимся в началах, А гордостью - услышал ты В нём человечество звучало, Как свет, струясь из глухоты. Клавиатурою летя, Лучей касались чьи-то руки, И преломлялись просто звуки В несокрушимость бытия. Среди тревог и забытья, Опровергая их собою, Он шёл сквозь нас, не уходя, Животворя полуживое. Как путеводная звезда, Из тьмы, смолы, всеобщей боли Он шёл творцом счастливой воли И за собою звал туда... А там, где струны отзвучали, Где мир Бетховен потрясал, Остался мальчик: в гулкой зале Свою сонату он писал.

Сонет плохому пародисту Алхимиком не ставший по природе (зато всегда в подёнщине везло!) он смешивал при помощи пародий и авторов, и собственное зло. Он, в денежном нуждаясь переводе, себя интерпретируя зело, лепил такую чушь при всём народе, алхимию приняв за ремесло. И если (по секрету между нами) он скажет вам, что ищет некий камень и что устал от поисков, как бог, – не слушайте речей его прелестных: алхимики печально всем известны… А этот не зашил ещё чулок.

Спектакль К первому исполнению двухтысячелетних армянских гимнов Из окошечка заспанной кассы Мне случайно продали билет На спектакль, не шедший ни разу, На спектакль, которого нет. И кассиршу приветствуя взглядом, Про себя я решил без труда, Что, как люди, стоящие рядом, Я пойду вместе с ними туда... В нужный час, в полутёмном предзалье, Отражающем улицы свет, Мы по вздохам друг друга узнали, Каждый сам свой проверил билет. И спектакль начался, как обычно, Как положено было ему. И актёры играли прилично, Несмотря на кромешную тьму. С каждым возгласом, с каждым мгновеньем Всё отчётливей их голоса, Монологи сливаются с пеньем, Надвигается пенье-гроза.

И когда проявился как вестник Вдруг знакомый всем древний мотив, Как восторженно страстную песню Взбудораженный зал подхватил. Люди пели и плакали, стоя, Словно видя сквозь тысячи лет Время дальнее, Время иное И спектакль, которого нет.

Спутница (из цикла «Бродяги») Не подруга, не жена Мы едва-едва знакомы. Только рядом шла она, Как и я, вдали от дома. И казалось, полуслова С ней достаточно вполне, Чтобы сразу невесомой Стала ноша на спине. Так и шли мы - след во след По нехоженому миру, Выбран был ориентиром От звезды далёкой свет... Но когда тропа свела В глушь, куда звезда упала, Чуть отстала. И пропала. И полмира отняла.

Старая новая «…И простёрла Иудея Перед нами образ свой – Нищету свою и злобу, Нетерпимость, рабский страх»

Н.А. Заболоцкий, «Бегство в Египет»

Больше одурачивать не смея, Прянув ото сна кровавых драм, Вот и поклонилась Иудея Поясно изгоям-сыновьям, Прекратила высчеты по пальцам Лжегрехов их, грамотой слаба, К аду - задом, передом - к скитальцам Стала, как изба или судьба, Дворовых охриплых псов сдержала, Тайно раздирающих её Нищеты и жизни покрывала На своё отдельное житьё. И быть может, так – лишь потому, что Выпал час ей татей не прощать, Перед строем, выкованным муштрой, Мудрыми тупиц не величать? И, наверно, некуда ей деться, Выжатой, истерзанной, немой От зверьём запуганного детства… Только б древний ум созвать домой. Ах, не опозорьте Иудеи Матерью искомые сыны! Ведь и впрямь добрее, кто мудрее, Кто страдал, не ведая вины.

Старое Щурово Тропкой лесною с дочкой вдвоём, Чуткое эхо причудливо множа, Медленно движемся, будто плывём. И паутинки касаются кожи. Светится лес и волнуется, весь В трепетных отзвуках, полосах, пятнах, Взлез на пригорок, над речкой исчез, Снова затеял за речкою прятки. Это - на осень. Пронзительным днём Август подвис, как стрела на излёте. Взрослые птицы шумят на болоте. Лёгкие листья летят в водоём. Год или два незаметно мелькнут, Ты, окрылившись, от детства очнёшься, Только сюда никогда не вернёшься В несколько долго горящих минут. Встретит ли нас через год или два Очарованием лес обновлённый? Солнечной памятью полон, едва Лёг на ладошку листок опалённый...

Маленький друг мой, побудь на тропе, Ход годовой перемены послушай, И листопада парящие души Тайну о жизни скажут тебе. Как бы судьба не рядила круги, Скольких сторон бы тебе ни открыла, Обереги свои чистые крылья, Перьев недобрым огнём не ожги.

Старший реечник* ...the art to work retro** Борька съёмку творит По спиралям рельефа – От зари до зари Ход направо-налево. Целый день световой Он пешком черепашьим Выверяет собой Дебри всякие наши. Не спеша, вопреки Голенастым и быстрым, Борька строит шаги И работает чисто. Как былинный мотив, Стать косая саженья… Он, шутя, выходил Из любых положений. Скинет унты в мороз, Чтобы не было парко, Да и шельма-завхоз, Принимая б, не каркал. По тайге меж болот На маршруте расчётном Виден борькин проход Трассы высечкой чёткой. – Аж гудела спина От работины ловкой: «Словно пёр кабана На себе до зимовки»…

По дождям ноября, По раскисшим пикетам Подминал он не зря Под себя километры, Занимал у земли Хвои запах высокий – Здесь дороги легли, Там ведут новостройки… Но не думал о том, Лишь насвистывал бойко Да пыхтел табаком Старший реечник Борька.

*геодезический рабочий. **англ. буквально: «искусство работать когда-то».

Степень света Живу у нищеты. Глаза в глаза бесстрастны... Свет больше темноты, Но в степени неясной. Я спрашивал - в какой? У лёгких блеском залов, У затхлой, у глухой Промозглости подвалов. Найти ответ хотел Средь самых посвящённых: От яробелых тел До абсолютно чёрных... Ползут за днями дни, Тупы и безголосы... Больны глаза мои: В них тот же знак вопроса. Да нем, видать, язык Длиной - до звёзд. И выше. Я слепну от одних! Я при других - не вижу... Лишь здесь, у нищеты, Ко степеням всеядной, Подобной нет тщеты Всё просто... всё наглядно...

СТРАСТИ ПО НЕЛЁТНОЙ 1 увы мне увы мне погода не хочет быть лётной погода в ангарах никак не равна самолётной и взлётно-посадочной эта погода неровня пропала погода подумаешь радуйся что в ней кудрявое облачко чистую землю задело и белыми хлопьями пепла на землю слетело слетело и смыло прямую полоску бетона и вот самолёту ни зги не видать для разгона сижу и читаю в журнале написано что-то о прямо-таки новизне вертикального взлёта у взлётов таких в непогоду иные повадки а как при посадке

2 два часа два числа и разбойничьи стрелки своровавшие капли «бытия по-ничьи» точно пулю влепили на бегу в перестрелке и нежданно-негаданно чистую боль получил два часа ожиданий перетасовки привычек нервно сломанных спичек под мерное взад и вперёд люди авиапорта в настроении птичьем возбуждённо щебечут прервали полёт люди авиапорта потупились в пол равнодушно полчаса или час отупел временной ориентир погулять небесами б да нету в погоде отдушин ни просвета над полем ни в стенках навьюженных дыр два часа подключают меня к мировому ознобу озлоблению смёрзшихся душ и нелётных погод за стеклом галереи заснеженная Европа два исчезнувших часа вымерший авиапорт

3 Какие небосводы Вдруг утром ворвались – Лазурная погода, Разветренная высь… Мороз щекочет ноздри, И скоро самолёт Расколет острым носом Замёрзший небосвод.

Строители Вселенная не знала б языка Земли-былинки. Он ей безразличен. Но сам язык – строительный кирпичик, Как стены, возвышающий века. Я строю на невиданной стене Свой крохотный, но к небу ввысь, участок. От матери-Земли небесной частью Жить в мире посчастливилось и мне. Замешаны восторг мой и тоска, Прочнее их раствор от слова к слову. Тяжёл «кирпич». Но жажда класть сурова – Вселенная не знала б языка. Здесь рядом, на невиданной стене Нас множества язык передающих, Вперёд смотрящих или отстающих. И хорошо, что мы – не наравне: Стена была б корява и низка, В сумятицах – строители бездарны, Миг вытворился б серым, мир – коварным, Вселенная не знала б языка. И чередуясь в громе ль, в тишине, Пожизненно ль, посмертно ль… Но упрямей Зубцами в небо наши явь и память Всё выше на невиданной стене.

Стройка Где цикория целое море И разбуженный стройкой пустырь, Луч прожектора вспыхнул. Но вскоре («вскоре» - значит, под утро) остыл. Жестенеет плакат на заборе. И лопату в бетонном растворе Кто-то медленно проворотил… И зачахло цикория поле. И никто не почувствовал боли От своих созидательных сил.

Сфинкс Презрев былую ярь, Он смотрит за тобой, Давно уже не царь, Не бог и не герой. Наверняка, уже Давно не существо Какой-нибудь душе, Не верящей в него. Но не об этом речь, Не станешь мил силком. И стоит пренебречь Подобным пустяком: Ведь смысл его игры Умом непостижим. И вертятся миры, Запущенные им. Он помнит мощь труда, Расплавившего тьму, Что капля, что звезда Всё дорого ему. Ведь бездны величин Таит его чело. Ведь знает он один Конечное Число!

…Так что, пускай - ничто. Чего ему желать? Накинет он пальто И выйдет погулять. Нет-нет, не чтоб - вершить. Он выйдет просто так: Поправить, притушить Один-другой светляк. Свернёт на Млечный Путь, Над искромётной мглой Присядет где-нибудь И смотрит за тобой... От бесконечных драк, Богатства, нищеты Ни умный, ни дурак, Чего же хочешь ты? Не раб. Но и не царь, Не бог и не герой Как горек твой сухарь. Как пир обилен твой. Как разум твой горяч. Как ненасытен дух... Как вечно ты незряч, Как нем ты, как ты глух!

Схватка Мы на цыпочках подходим к двери. Кто осмелился мешать нам сегодня? Наши комнаты темны изнутри, А снаружи - гром и блеск преисподней. Ты - из будущего вся. Я - со дня До ковчега, что в потоп. Или раньше... Друг для друга от воды и огня Мы спасали и спасли души наши. Твои волосы - голубье крыло. А мои давным-давно поредели. Вновь слетелись мы всем бедам назло! Кто посмел загрохотать в наши двери?.. Мы стояли у двери, не дыша, Не сегодняшнего времени птицы. Больно вздрагивали, как от ножа, Твои долгие крыла голубицы. Свет мой вечный, как ты обнажена! Как тосклив зрачок твой, как беспокоен. В каждом времени земли мне - жена. Каждой клеточкой земной я - твой воин... Но когда неукротимый напор, Всё ж, ворвётся размести нашу стаю Подниму я допотопный топор, И расправишь ты крыла, улетая... Не увидь же, как огнём и водой Что привычно мне, что часто бывало Этот грозный век воюет со мной, Человеком из стекла и металла.

Счастье это умное поколение 20-30-летних всё и вся разделившее и по полочкам разложившее и своим наградившее мнением вещи от мелочей до всесветных это жёсткая логика выделяющаяся в хаосе бестолковщины матерщины процессий обязательных войн и вовсе необязательных репрессий взяв лишь самую малую толику вроде лезвия или луча чтобы жить хорошо или просто никому ничему ничья

но простым бытие не придумано вглубь копай или в небе висни или просто дыши и кисни только в логику эту умную разнимая её на части где подарками где ударами ненасыщенно-неосмысленная обязательно входит старая словно девка когда-то ярая вечно всякая жажда счастья

Таёжная любовь (из цикла «Бродяги») Под шорох листвы, изумлённой От тихого в полдень дождя. – Взъерошенный, мокрый, влюблённый Стоял под деревьями я. И, гладя древесную кожу Не менее жёсткой рукой, Я думал, как, всё же, похоже Мы лес называем роднёй. «Любимая… слышишь?.. лесная…» – Звучит от ствола до ствола Касанье моё, замирая Там, где ты недавно была… Но сухо на месте на этом. И дождик листвы не пробьёт… Лишь слово, подобное эху, Волнуясь, тайгою пойдёт.

Тайга в грозу (из цикла «Бродяги») Ночью – беженкой лохматой Часто молнии сверкали, Непрерывно громы святы Темь глухую разгоняли. Бытие кляня, очнулась Птица-ужас из металла, Во всю ярость развернулась И деревьями мотала. Бедный мир! На самом деле, Им вершит хаос… Наследный Принц грозы в громовом теле Приближает миг последний. Вот он… Жуткий сон уходит, Исчезают наважденья, И покой меня находит Вдруг на самом дне рожденья.

Тайны Я завёл небольшую тетрадь, Стал ей тайны свои поверять Те, которым в молчании тесно. Это, может быть, общеизвестно: Напиши, коль не в силах скрывать, Так, наверно, куда безопасней: Если недругу тайны открыть, Он узнает, где яму отрыть. Впрочем, всё это - милая басня, А побасенкой, значит, - мораль... Но в тетрадку проникла печаль Не один полон ею был день: Ах, обычная юности дань, А не хитрая тень-на-плетень... Дни летели. Увиделась даль. Перессорились тайны мои. И хоть все они вместе - милы, Всё ж, во мне поселился педант: Стал я тайны в лицо различать, Разграничивать и размещать. А когда разместились окрест, И... досталось же тайнам мытарств: Тайна бОльшая мЕньшую ест, Как ведётся у царств-государств. Всё окончилось тайной войной Тайна тайною тайне грозит... Если эта тетрадь не сгорит, Я не знаю, что будет со мной!

Там, где сегодня нет меня И грянет гром из долгой немоты, И сердце разорвёт грудную клетку, И медленно распустятся цветы На медленно качающихся ветках. Мелодий строй земли-некабалы Ничьим дыханьем хриплым не нарушить. Туда впорхнут, уставшие от стужи, Сперва чуть взбудораженные души – Бродить и петь, от радостей светлы.

Творец Как ритуальна эта тяжесть И как осмысленна, когда Ночь, табаком вовсю кадя, На стол бубновым ромбом ляжет... Магический безмолвья миг И, привороженный дурманом, В стихе танцующим шаманом Интуитивный строй возник... Язычник. Дух. Всё есть как есть. В игре картёжника и мага Слов еретическая смесь. Теперь - метать. И рвать бумагу, Швыряясь клочьями в лицо Полюбопытствовавшим: что там Истерзывает сумасброда, Как пыточное колесо, Что завертело карусель Наитий, взглядов, откровений?.. Но чуть последнее мгновенье Уловлено на колесе Пропал шаман... Теперь, зверея, Воздев свистящие бичи, Разделывают палачи Упряжки ямбов под хореи...

В свист разбойный, вскачь, в опор, Упряжь с грохотом летела, Так грохочут камни с гор И крушат преград пределы... Но обманчива строка, Что сперва бежала складно И вразнос в конце стиха Сбила ритм, будь ты неладна! Унесутся с нею прочь Ритуальные заначки. И шаманящая ночь Смята, как пустая пачка... Но чуть спал обильный пот, Высмоктан чинарь последний, Как опять он снизойдёт Предрассветный строй победный. И в изнеможенье маг, Иссечённый нежной музой, Рад без памяти от груза Стихотворной плахи плах.

Творцы И увидел он – дождик сюда снизошёл. И окно ещё более слепо. И последние капли упали на дол. И душа истекла, будто небо. Ах, зачем он печаль принимает в себя, Этой ночью вконец измождённый, Мрак вопросами вновь бесконечно долбя И в него погружаясь бездонно? – Не ответит никто. И не видно ни зги. И пора бы смириться согбенно, И просить, И просить лишь: «Господь, помоги И помилуй песчинку вселенной».

Театр бездействия В зоне тридцатикилометровой Бродят одичалые коровы, Каждая – цветной лучистой масти, Без хвоста и вымени, но с пастью, Ветру обусловленные, гордо, Без хозяев, доек и отловов, К чистым небесам задравши морды, Бродят, двух… и даже трёхголовы, Странным поголовьем отражая Созреванье частых урожаев На земле заброшенной, обильной Сортностью зерна элитно-сильной. А рога коров, как у оленей: Лес рогов – антенна на антенне, Что, скорей, привычно, а не дивно В зоне этой радиоактивной.

Театр теней Что - снова пыль снимать с дорог?.. Полуголодная и злая Змея гремучая - кривая Свилась дороги поперёк... И занавес... И тени, тени Проносит прошлое по сцене, Былым играя, словно будущим Вдруг заживёт... Но меркнет зал! Лишь из суфлёрской грустной будочки Мои таращатся глаза... Вновь сцены прошлых неурядиц, Актёров, судеб, неудач, Как затянувшийся раскладец Или в подъезде детский плач, Вы отшумели, отзвучали... Но временами, налегке Качнёт прозрачными плечами Мой пьяный призрак в кабаке

(Знакомый с бесами и ведьмами Теперь в углу, на верхнем леднике... Он уходил в такие дебри, Он ставил на себя на дерби, Он предпочёл всем геометриям Дорожный замысел цветов И, никому не веря, верил, Своих путей асфальтам серым, Где звон погонь подобен ветру Или реакции цепной... Он - вот. Он пьяный. Он закатится Сиреной, рвущейся во мглу, Он влипнет в стенку аппликацией, Раскинув руки на полу. Он выйдет тенью. Он опять Себя забудет доиграть)... И тяжело в моих соцветьях Перемещаются созвездья: Мои огни, Мои бега, Моя неприбранная память... Вновь занавес... В актёрских пальцах Неукротимая пурга...

Теория со-относительности У потока могуч и суров, корнем вывернув камень из кручи, вырос дуб (непредвиденный случай на границе альпийских лугов). Буйной кроной он в небе стоял совершенный властитель Олимпа и над ним наподобие нимба звёздным заревом август сиял. Знал ли этот законченный бог, что собратий по борам - как блох, что, сбегая с вершины в долину, как ни странно, но им - пуповиной их питающий горный поток? Но иному запрошен ответ: как он сам наверху проявился вес предметов ли вдруг отключился, семя дерева поднял ли свет? Был на это ответ. Не прижился...

Тёмная Родина Там, где тысяча религий, Нет и толики церквей, Так опутанных в вериги, Как на Родине моей. В быль – сплошною брешью дранной Высь цедили купола И страшнее страшной раны – Ниши под колокола. Ныне празднично убрано Совершают крестный ход… Пьяно, а не покаянно Службу пастырь стад ведёт. И слыхал от старика я, Что у Самого мошна От того, что выпускает Он сивушные бражна… Так во чью же честь охоче Отцы благоденствуют, Новый колокол хохочет, А не благовествует?

Толстой Алексей Николаевич «В 1944 году профессор Г. Слюсарев в книге «О возможном и невозможном в оптике» доказывал, что Толстой пренебрёг законами оптики и термодинамики, что гиперболоид Гарина — пример теоретически необоснованной фантазии. Однако уже через 16 лет был создан первый лазер — квантовый генератор оптического диапазона, луч которого очень похож на «лучевой шнур» гиперболоида». «О создании боевых лазеров»

Но что за идея: кристалл объявить, Всему, что есть, противореча, Способным энергию вытянуть в нить И жгучим лучом мирозданье прошить Луне или звёздам навстречу? Положим, идея луча не нова, Её англичанин в романе* Давно разместил. Но хотя бы едва Кто верит, что есть марсиане? …Металась в тифу и разрухе страна, В себя приходя постепенно. И всё неотвязнее мысль-волна К догадке абсурдной гнала ото сна Усталости послевоенной. Оставить? – Ведь нэпман мошной потрясал И, радуясь толпам голодным, Быт мелкими дрязгами в душу вползал, Собой начиняя базар, и вокзал, И всё, что им было угодно.

Ведь пахло от будущей мощи нуждой, Эпохой, почти допетровской, И вяз в экономике строй молодой, С трудом отражая беду за бедой… Но где-то мечтал Циолковский! Пространство, быть может, подслушав тогда, Предвидя бег времени бурным, Решил он: не станет большого вреда – А эта фантазия стоит труда – Коль будет роман авантюрным. И нужно сплести детектива канву С идеей такой специальной, Чтоб главный герой не во вкус большинству Пришёлся… как будто бы сон наяву… Как будто урод социальный… Судьбу он обяжет. Он праху вернёт Звериную алчность, Устроит Из шлюх, капиталов, бандитов компот И, вывернув мир этот наоборот, Утопит в нём гиперболоид… Но всюду угрозами Судного дня Какие лучи настигают меня?

*Герберт Уэлс, "Война миров"

Точка росы «Человек при высоких значениях точки росы чувствует себя некомфортно. Иполный дискомфорт, когда при прочих равных условиях роса не выпадает». Справочник комфортного существования.

Точка-то настала да роса не пала, за час до рассвета не выпала роса – или её сшибли ветровые баллы, или её вылакали звёзд сухих глаза. Воет смерч над Мексикой, 25 на Тикси, от жары в Донецке плавятся мозги, в небесах белёсых ни облачка не виснет, вот какие с пылу-жару нынче пироги. В зарослях полынных конь ушами прядает, капелькой скатился в степь метеорит, жаждой ночь измаяна… А роса не падает, и вода криничная, как рассол, горчит.

Тризна «Твоё лицо в его простой оправе Передо мной сияло на столе»

Александр Блок

Когда больная совесть гложет, Сметя покой, лишая сна, Пускай прожитое итожит, Казнит безвинная вина. Нет, мы виновны, всё ж... Мы жили В преддверии смятенных дней, И то, как души одолжили Им, давит нас всех сил лютей. Мы дни бессильно постигали. И разом руки опустив, Друг другу шепотком играли Лишь нами слышимый мотив. И не дан миг - собраться в точку, Сопротивляться дням в душе... И может быть, лишь оболочки Здесь путешествуют уже.

Троица Мягкий полог - ни окон, ни входа Заслоняет от глаз полутьму, Словно листья укрыли кого-то В том берёзовом тихом дому. Не её ли жильё за рекою Три берёзы да крыша ветвей?.. Далеко. Не коснуться рукою. Не пойти, не увидеться с ней. Позову, но она не услышит. А сегодня во время зари Тронул ветер зелёную крышу И раскрыл на подобье двери. И упрямому взгляду не веря, Вижу я пустотелый объём: Никого там - ни птицы, ни зверя, Ни любимого образа в нём... И тому, что в загадке и тайне Мне мучительным стало до слёз, Не нашлось никакого названия, Кроме троицы стройных берёз.

Труд На серебряном фоне морском, Горбясь, карлики мачту строгают. Осыпает их ветер песком. Жар солёный глаза выедает. Но строгают они потому, Что удачнее будут уловы, Что надежда - кораблик их новый, А без мачты не плавать ему... Тихо облачко в небе парит. - К непогоде, - один говорит... Вот сереет серебряный фон. Вот могучие воды несутся. Утомлённой трудом испокон, Хорошо бы спине разогнуться. Но строгают они потому, Что проходит любое ненастье, Что кораблик им нужен со снастью, Ведь без мачты не плавать ему. - Жди погоды, - промолвил другой, Тяжело покачав головой...

И упала на берег волна, И кораблик без мачты слизнула, Понесла его в море она, Выгибаясь под ношей сутуло. Все, что труд человечий скопил, Что колёсами сделало спины, Ненасытно глотнула пучина Моря, полного яростных спин. Но строгают они потому, Что не ведают умысла злого, Что бессильно их карличье слово, Что привычны к труду своему. Тих по дереву лезвия ход... Зацелованный ласковой пеной, Кверху дном броненосец военный На серебряном фоне плывёт.

У ДРЕВНЕГО РАСКОПА (экспресс-поэма) Из камешков и стёкол разноцветных – Предметов бытовавшей суеты, Когда-то, до развалин заповедных Не знающей о близости беды, Я выкладку мозаики задумал. На небольшом расчищенном плато Я долго ладил это или то – Не ладилось… День ото дня угрюмо Я вновь воображенье занимал Картинами. Попытками картины… Когда же всё, казалось, воедино Сливалось в ней, — ломал и понимал, Что это лишь случайные явленья, И не видна ещё в ней глубина Высокая. И надобны сомненья Мучительней, чтоб ожила она… И долго я блуждал по мёртвым залам, И выносил из мёртвой тишины Особенный, лишь ей присущий запах, Особенные каменные сны, Что в сны мои живые приникая И сплавом незнакомым становясь, К творению вели меня… Прямая, Раздробленно-осколочная связь

Штрих со штрихом во мне соединила, Раскачивала маятником мысль... И вот вздохнула древняя могила. И видение выстроило высь. В делах нерукотворных и безмерных Умения и навыки слепы. Времён набатный голос тысяч «герник» Пронизывает судьбы. До судьбы! Когда они пожар в тебе раздуют, Предаться не желая забытью, Когда их зов, очистив, испытует На прочность душу вольную твою, Когда, изгнав неверие и чванство Одним собой, своею болью лишь, Их жалобы уловишь из пространства, Ты жизнь былую перевоплотишь! И сплавятся на пламени искусства В мозаичный величественный ряд Осколки разрушения. И чувство. И о себе живым заговорят…

У момента истины Достойны ли,скажи, любви Труды потешные твои, И ты – творения ль венец Или игрушечный творец? …Налей моление собой, Страстями всеми, всей судьбой, Всей светлостью-бедой пути, Не зная, что там впереди, Налей моление полней Из первых дней. И всяких дней. И выплеснись. И жди ответ! (Да будет в нём не мрак, но свет!), Чтоб кто ты - сам ты знал тогда: Труд Бога, Или бог труда?

Украинская песня (коломыя) Провожали мать козаки В сторону далёкую, В сторону далёкую, Тёмную, глубокую. Наклонилися над ненькой Сивыми чупринами, Буйными чупринами, Очами грачиными. Мамо, мамо, не веселье Под вишнями старыми, Где в тот год тебе звенели Внучата гитарами, Где в тот год ещё едались Пироги подовые, На здоровие бодались Грушовкой медовою, Каблучками выбивали Невестки нарядные Да правнучкам вытирали Щёки шоколадные. Мамо, мамо, что ж не чуешь Своего Ивана, Своего меньшого сына, Сына-великана? Что ж старшим печаль не снимешь Материнской волею, Головы им не поднимешь, Павлу с Анатолием?

Погляди ж: седа от горя И темна от горя Донька твоя Евдокия, Глазыньки немые. Нет, ещё не пахло в хате Горькою, полынною, Лихою годиною, Елью домовинною, Не вели у хаты трубы Песню леденящую, Не знавали гости любы Тебя неглядящею, Глухо в чёрные платочки Кос не убирали... Шли за мамою сыночки, Слёз не утирали.

Уроки ...Нас к лютости так и не приучили, Когда в глухих краях, где волки выли И люди, выпив, плакали навзрыд, До судорог болота мы месили, Нисколько не похожи на гранит. Не чувствуя ни мяса, ни костей, Не радуясь возможностями первых, С природой уживались мы на нервах И ею становились… из гостей. Тогда случайным не казался нам Наук лесных урок её нередкий: За смятый лист, за сломанную ветку Деревья нас хлестали по щекам… И было так до той поры, пока – Не топором, а тёплая рука, Тяжка неимоверностью усталой, Нет, не жестока… чуточку жестка, Неторопливо дебри раздвигала.

УТРАТЫ БЕЗ УТРАТ «Вот, чем я болен – тоской по пониманию»

Аркадий и Борис Стругацкие, «Улитка на склоне»

ПРОЗРЕНИЕ Вдруг посещает ощущенье Однажды каждого из нас: Тщета пути, и разобщенье, И прекращенья мрачный час. То в середине жизни нашей О прошлом тужит в нас самих Отпочковавшийся, отпавший Прекрасной молодости миг. И не желая с ним разлуки, И явно чувствуя закат, К себе протягиваем руки И устремляемся назад. Но как усилиями всеми Настигнуть в собственной душе Своё исчезнувшее время, Себя на раннем рубеже? Крепка невидимая дверь... И рядом - жизнь! И смысл потерь...

СМЫСЛ …Но что утрачиваем – свято! В глубинах каждого из нас Тасует память дни и даты, Творит невидимый запас. Мы называем это – «Опыт» И совершенствуем коллаж… Но в нас всё слышимее ропот: Кому он нужен, опыт наш? К чему, стерпев без вещей жажды Всё, шествуем, как короли, Забыв, как верили однажды, Что тропки к небу – от земли? И, взяв ограниченья в спорах: От стенки сей до стенки той, Висим, как фразы на заборах, Сражающие «простотой»!.. А смысл есть! И смысл жестокий: Брести раздельно по тропе, Где – одинако одиноки, Но с опытом… как вещь в себе…

Когда ж слабей завод пружины, Смиренней тихих стрелок ход, – Нам вдруг из нашей мешанины, Из куч наскучивших забот Вещь высверкнет как бесконечность, Как вещий лёт за гранью лет, Как в нас бесспорны скоротечность И вечность… Верим или нет!

Уют февраля Кто-то волосы сугробам шевелит, То пластает в космы их, то в косы вьёт. В белом свисте полночь белая летит И над белыми сугробами поёт. Слышь? – Свистяще и шершаво голоса Вихрей тоненькие саженцы несут. И возникли, и качаются леса Под мелодии метели на весу. Вот прохожий стал похожим на сугроб, Еле движется по зарослям ветвей, И едва-едва просвечивает столб Жутковато-бледной лампочкой своей… Хорошо, когда такая кутерьма – За наснеженным, за комнатным стеклом, И надеждами, как термосы, дома Переполнило счастливое тепло. А скажи, а не завидует уют, Что мечтательно глядит из-за гардин, Тем, кто бешенными вьюгами идут И давно не устают ещё идти? – Может, выведать таким и предстоит У таинственно-свободных непогод: Кто там волосы сугробам шевелит И пластает в космы их да в косы вьёт?

Фантазия-скерцо Человек играет с тенью. Он играет на свирели. Пальцы гибкие играют Переливами камней. Под музЫку платят деньги: Люди видеть бы хотели, Что он с тенью вытворяет, Этот маг и чародей? Человек стоит недвижно. Тень его сперва недлинна, Удаляясь постепенно, Превращаясь в ничего: Вот - на треть её не видно... Вот - уже наполовину, Вот совсем не стало тени... Нету тени у него... А всего пошло на это: Точка яростного света, Да игрушки из монеток, Да нечестная игра... В результате, бродит где-то, Вне законного предмета, Без прописки и привета Тень до самого утра.

То к вискам прижмёт ладони, То в сыром саду затонет, То запляшет в старом доме Заревётся детворе То мелькнёт на небосклоне, То на лес кулак уронит, То луну макушкой тронет, И макушка в серебре. Но страшитесь ей доверья, Перед ней закройте двери Потому, что вдруг коснётся Вас такое существо: Вы (поскольку вы не маги), Чуть доверившись бродяге, Даже тенью не проснётесь, Превратитесь в ничего. Те ж, кто шёл смотреть на дядю Любознательности ради, Те давно не существуют... И сквозь них пройдя, как луч, Тень скрывает постепенно То, что быть должно нетленно! И при этом торжествует Потому, что маг живуч.

Фантасмагория Бред, сопенье с храпом, гомон Ловит слух из тысяч спален. Это сон. И он фантомен. Он чудовищно реален. В нём ворочается биржа, Переваривая что-то. Банк почмокивает ниже, Съев на ужин ползавода. Спит под пьяную отрыжку Благодетельный уродец. Видя полную кубышку, Безработный спит народец. Спит правитель под наркозом С тёмной думою о троне. Всем наяривает грёзы Небо в траурной короне... Сны-шатры и сны-растяжки, Непробудное качанье... Сны до бодрствованья тяжки, Долги сны до просыпанья.

Фантом Платок в ладони смят. Куда теперь деваться? А у дверей стоят, И надо собираться, И улыбаться им, Как будто не случилось: Постылость и немилость Во мне с собой самим… Крыльцо. И на крыльце – Заснеженные двое. В одном моём лице Они пришли за мною. Я выйду на крыльцо, Раскланиваясь с ними, Как третье лицо В незримой пантомиме.

Фантомграмма Тот щепотью, тот щекою, Тот горбат и строен тот – Все уравнены тщетою Хлеба, мира и забот. Даже пусть в тщедушном тельце Только пульса волоски И разболтанное сердце Чуть ещё и - на куски: Тот вприпрыжку из постели, Тот родился, помер тот – Все хотят, на самом деле, Хлеба, мира и забот… А на полках опустевших И в витринных зеркалах Только тени всё доевших Отражаются впотьмах.

Федерик Шопен. Соната №2. Marche funebre Неотвратимым избранником траура, Цепью соцветий пурпурно-муаровой Ты приближаешься. И прекращаешься. И в исчезающее превращаешься. Слышишь ли, слышишь ли шорохи, шорохи, Марш приобщения сущего, слышишь ли, Преображение снежного в шёлковый, Праха в перинку пуховую, слышишь ли, Свет мой, секрет мой, беглец мой нечаянный?.. Тает январь на мохнатой перчатке, Тянется день безнадёжного цвета: Чёрная Лета, Чёрная лента, Хмурые хлопья вечерних грачей, Хрупкие копья оград и свечей.

Ферзь или треугольник любовный Властная женщина с тоненькой талией, Ликом прекрасней не вообразить – Самые лушие правила дали ей: Или помиловать, или казнить. Что эти стычки, хоть с важной, но мелочью, Если она, не таясь за углом, Вся, в самомненье от мощи без немощи, Станет моей со своим королём.

Фомин день Семь дней от Воскресения Христа. Но холодно. Но мокрая погода. Но тучи опустила высота И выпала в житейское болото. Ни солнце не пробьётся, ни звезда Сквозь наше равнодушное ненастье. Лишь призрачно единственное счастье Семь дней от Воскресения Христа... Коль вдуматься, жизнь, в сущности, проста: Случается в ней с нами что угодно... В седьмой от Воскресения Христа Справляются поминки ежегодно. В седьмой от Воскресения Христа Когда-нибудь и нас помянет кто-то. Слова с полуистлевшего листа Смятенье позовут, а не зевоту. И если так, то было неспроста Божественному равное смятенье, И Смысл Христа, и Замысел Христа, И Крестный Путь, и Крест, и Воскресение.

Фонарик Вдоль дороги позёмка ведёт Заунывный мотив декабря. Одинокий фонарик цветёт, Еле теплясь во тьме пустыря. Что он ищет и что потерял На огромном таком пустыре, Среди ночи, в снегу декабря, Вдалеке от больших фонарей, В стороне от обжитых дорог, Где плывут вереницы авто, Где спросил и ответить не смог Человечек в холодном пальто?

Хам вторический За грех Хама расплачиваться пришлось его сыну Ханаану, которого Ной проклял, пророча ему рабское существование: «Проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих» (Быт.9:25)

Хам на пана пахал. Не для хама Распевают в хоромах и храмах, Расписные чудные убранства Не для хама малюют - для панства. А для хама свои хороводцы: Пану шапку ломать на дорогах Да горбушка с водой из колодца – И чиста, а веселья не много. Много ж панства на бедного хама Развелось тут и криво, и прямо… И нашёл хам верзилу-мазилу: «Намалюй-ка, мазила, для сраму Чёрта-пана-нечистую силу, Чтоб за жилу брала панорама». И мазила, умом некороткий, Скорый на руку, духом некроткий, Взгромоздил под луну на поляну Козлоного-рогатого Пана, Сунул в ус ему дудку-сопелку, Сгорбил, будто старуху-сиделку…

Хам и сморщил гармошкою лобик: То ли чёрт на мазне, то ли попик, То ли вовсе кудесник из сказки – Уж добры больно чёртовы глазки. Но… с какой ни на есть, а с картинкой… Ай, калинка моя ты, малинка! _______________________________ Стал теперь нехамом хам, Свой нехам отгрохал храм, Люд загнал туда, чтоб знали, Что нехам он, а не хлам, А при храме, а при сале, А при хамах прежний хам.

Хатынь …и высится в камне печаль… …и глухо чернеют колодцы… …ни здравствуй, Хатынь… …ни прощай… безмолвие. бой кололокольцев… измученно короток звон, чуть глубже вздохни – прекратится… Но явью владеющий сон Кошмаром по-прежнему длится. Здесь, в сердце Хатыни, молчат, Кощунственность слов понимая, Лишь к скорби сердца, прикипая, Всё громче и громче стучат, И с чёрных табличек имён Беззвучно губами людскими Под явью владеющий сон Здесь сшептано каждое имя… …молчи… или хочешь – поплачь… сквозь слёзы увидится резче безумье свершивший палач, живые горящие смерчи… …и слушай: как горестный крик, оттуда тебя леденящий, молчит измождённый старик, ребёнка над пеплом поднявший.

Ход лося Уходил напролом, унося на рогах головную, Уходил от заливистых, волнами льнущих борзых... Эта сука вела всю охотничью свору вплотную, Всю погоню вела вдоль загонной лесной полосы. И когда опрокинулась ночь над его стороною, И в далёкой дали егеря протрубили отбой, На звериной тропе он, устало мотнув головою, Сбросил выжлицу рьяную под ноги перед собой. Ощетинилась псина, в упругий собравшись комочек, И затихла, почуяв доселе неведомый страх, И раскрыла навстречу глаза свои, полные ночи, И луна заструилась в тоскливых собачьих глазах. И не видел он глаз изумлённей, испуганней, чище... Постоял, будто вспомнил о чём-то. И в тихую тьму Он враскачку ушёл, победивший и неотомстивший, Как судьбой великаньей и велено было ему.

Хранитель И ночь. И не пели ещё петухи. И тонкие звёзды мерцают. И, словно всему отпуская грехи, Кладбищенский сторож читает стихи... Кому в темноту он читает? Но всё осторожно приблизилось вдруг, Цветы распрямились, как свечи, И нитку сигнальную тронул паук, И сетка его резонирует звук Живой человеческой речи. Густые оградки, надгробий холмы В единой кладбищенской скорби На голос волною вползают из тьмы, Как будто земля напрягает умы, Чела рукотворные горбя. И чудится вдруг: пониманья полна И, более тайны не знача, Из тёмных покровов могильного сна К живому слух вытянула тишина Навстречу, взволнованно зряча. И каждый оттенок ночного стиха Ей - смысл, стократ отражённый... И длится здесь жизнь, продолжаясь, пока Далёкий и призрачный крик петуха Вновь час не означит ей сонный.

«Цыганы» «Всё живо посреди степей»

А.С. Пушкин, «Цыганы»

Давно ли, недавно ль, далёко ли, близко ль, огнём избалованный, вытканный в камне, он где-то витает над степью румынской, пропахшей любовью, луной и кострами. Когда-то там кубки пролили за тризной, телеги рыдали по давней потере и ночь там струилась по лезвиям быстрым в росистые травы студёною тенью… Её унесут на рассвете цыгане к далёким шатрам полотняной столицы… Чего не приснится на древнем кургане… Чего только в старой степи не приснится.

Час дождя Свой час хотел я тратить, как хотел! Но сплёл над головой ненастье дождь. Холодных косм струящуюся дрожь Под вечер сотворил он. Оголтев, Он мокрыми людьми набил подъезд, Перезнакомил тех, кто незнаком, В мой чуткий нос навязчиво залез Пальто, одеколоном, чесноком, Он уксусной кислятиной вина Бесцеремонно рядом задышал. И я ушёл... Но толку? Продолжал Выматывать он душу из меня: То маятником бился на стене, То полосами ползал по спине... Мне странно оттого, что мы вдвоём Шатаемся по улицам пустым. Мне странно оттого, что мы идём От облака и выше - от звезды. Мне странно, что не страшно умереть... И вновь ожить, родство своё ведя От облака, звезды или дождя, Отдав кому-то высшее, чем смерть: Кого-то вещим словом одарив, Всего себя, как дождь, изговорив.

Человек на Земле Памяти Иосифа Бродского ...Но совместя в хлопке одной ладонью высокоточный взгляд сиюсторонний (что, в общем-то, в ряду невероятном), штрихом прохода по Земле, понятном любому здесь, измученному думой сводить не счёты, а соединенья искать в деталях общего творенья, помочь не в силах он. Такой угрюмой в начале снов, в конце ж - такой свершённой, что: дрозд щебечет в кроне кипариса, разрушив зрак конвоя воронёный, планида, прихотлива и капризна, змеёй свилась в нём индивидуально, не пресмыкнувшись, впрочем, здесь ни разу, не выделив ни яда, ни заразы, присущих и гонимым, и опальным то гениям земным, то мракобесам, то диогенам бочковым, то крезам, зажравшимся с потерей всех эмоций... В отличие от них, он шёл за солнцем, хватаясь за сердце, оголодавший, хлопком «в одну ладонь» соединявший себя, и тень, и свет Земли, и вечный миг на Земле высокочеловечный.

Черта Вдруг кажется: ты над воронкой Какой-то большой пустоты Ещё существуешь ребёнком На крыльях ненужной мечты. Сменяются зимы и лета, По капельке крадя мечту… А люди не знают про это, Большую творя пустоту. И сколько ж продлится такая Ненужная воля мечты, Бредущих вокруг раздражая, Что в небо всё тянешься ты, Как в зеркале дальнего вида, Полётом своим отразив Пустоты твои и обиды, Людской ненаглядный массив?.. Когда не нужна постоянству Всеобщего чья-то мечта, – Ни воздуха нет, ни пространства, И горе – такая черта!

Чета Так хрупко: жить, прощаясь каждый день И каждый день отчёркивая даты, Бегущие восходы и закаты, Мелькнувший свет, единственную тень, Винить себя, что юности твоей Седой пацан мог быть и не достоин, Что от забот лицо твоё родней, А взгляд уже доверчив и спокоен, Что выбора не будет у тебя До самого конца, до дней предела, Что вместе ты и я, Лишь ты и я, Пока нам вечность песню не пропела.

Четвёртая тишина

Три постоянных долгих тишины В мирах мне – том и этом – суждены. Одна, концы с началами пленя, «До» берегла и «После» ждёт меня. Раздумий изумительный покой Явился мне глубокою второй. В полуночном безмолвии видна, Звездой мерцает третья тишина… Но если распадётся шар земной – Из долгих трёх не станет ни одной.

Чёрт-те что или монолог ловкой кассирши Я – баба земная, простая, С мышиной побежкой у глаз, Хоть на руку и не чиста я, Но славлюсь механицей касс. Какие угодно системы Считающих «бабки» машин Давайте… лишь были бы немы… Тайком… как один на один. Наощупь умею природно Освоить машинный секрет, Тем овладевая свободно, О чём в вас и понятия нет. Не знать оправданий мне сверху, Мной тайно низы смущены, Все хитрости я опровергла, Все тайны к нулям сведены. Отколь моя удаль такая – Понятно… об этом смолчу… Вот вырастет девка меньшая, Машинки и к ней приручу.

Чечёточка Словечки, словечки, словечки, колечки, цепочки, уздечки, гвоздочки, калёные в печке – кусочки игры в человечки. В колючках? – Зовутся ежами. В дремучках? - Дремучки вы сами, а также пискучие мышки, сурки, нуворишки-воришки… Дремучки словечки свои проиграли, в колечках ручных человечки застряли, скривились гвоздочки, калёные в печке, распались цепочки, порвались уздечки.

Читая Библию Книга умная нежна, Истекает мыслью Книга... Четвернёй запряжена, Боевая мчит квадрига. Кто там, грозный и глухой, На квадриге боем правит, Торопливою рукой Войско встречное кровавит?.. Царь в карете проблистал. Скакуны. Шестёрка цугом... Поле пахарь запластал, Перелистывая плугом. Под страницами земли Кто лелеет зёрен всходы: Боги, царства, короли, Позабытые народы?.. Волю к славе укрепи! Воля - слева, слава - справа... Тройка бесится в степи Достаёт казачья лава. Чьи вы, мёртвые уста?! Пулемётик в степь стрекочет... Человечья жизнь проста С точки зренья многоточий...

Миллионом лошадей В небо вздыбилась ракета. Небо станет перед ней Черно-точечного цвета. Кто там, целеустремлён В высь, в легенду, в небылицу, Тяготения закон Преодолевая, мчится? И нисходит тишина... Мир строкой сгущён до мига. Книга умная нежна. Истекает кровью Книга.

Чудовище Свисала лампа на крюке, Горел огонь на сквозняке, Стелилось пламя, волновалось… У света бабочка металась. …Мелькали крылья на стене Невиданной величины. Плясали стены от теней, От крылец крошечной длины… Горя рубиново и зло, На светоносное стекло Устремлены её глаза, Огню домашнему грозя. Огромна тень в полночный час! Уже не бабочка, а Князь Всего летучего зверья Вымётывался у огня. Я дверь закрыл. И за окно Ушло оно, раскалено… Горел огонь тепло, и ровно, И комната была огромна, И за окном скользнула в лес Звезда падучая с небес.

Шалые топи (из цикла «Бродяги») Нам хвалили тиманские тропы, Мол, надёжней нигде не найти. Но проклятые Шалые топи Вдруг возникли на нашем пути. Виноваты ль маршрутка и компас Или сами зашли не туда... Но болотными газами лопаясь, Жадно чавкнула рядом вода. И сказал проводник: «Ну, куда нам?» И сказал проводник: «Повернём. Мы отравимся в топях метаном, Мы в болотах тропы не найдём...» И ответил товарищ: «Да что ты? Думай, батя, о чём говоришь, Это ты никуда не спешишь, А у нас, понимаешь, работа...» Мы тропу под водою искали, Привыкали метаном дышать Мы тяжёлые слеги ломали, Продолжая по топям шагать. И на третьи лишь сутки болота Отступили надсадно и зло... Эх, работа ты наша, работа! Впрочем, все - налицо. Повезло.

Шарль Бодлер Ни прятаться, ни гнуться, Никто не страшен им В поэтах революций Пожар неукротим! Брожения в народе Начало их мечты, Им голод и лохмотья не горше нищеты... Зовёт восставший город, Настал свободы миг И гениален бормот, И долгожданен стих. И яростью объятый, Из варева эпох Вот он, пророк-глашатай, Народный полубог. Он громко возвещает Предчувствие побед... Он горько утишает Предвидение бед. Дитя самой природы, С историей - «на ты», Он знает у свободы И мрачные черты -

Товарищей на муки Гвардейцы поведут. Их скованные руки Покоя не дадут. И в тысячах запретов Свобода как вина. И вот не свет поэту, А ночь ему она. ...Тоскливой ночью сонный От жизни и химер, Шатаясь, из притона Бредёт поэт Бодлер. В душе, когда-то гордой, Сгорело всё дотла. И ненавистный город Разит цветами зла*.

* "Цветы зла" - единственный при жизни поэта сборник его стихотворений.

Шёпотом Ища участия ли взглядом Или закрыв глаза, – наощупь Войди собой во что-то рядом, Хотя бы в зябнущую рощу. И если рощу тонко тронет Мысль – щупалец из мириадов, И образ рощи с ней утонет Предметно в ранке миокарда, И если роща оврачует Тебя пыльцой осенней сени, И сердце, замерев, почует Цветенье майских поколений, И если воссоединеньем При обоюдном умиранье Проникнет дальний цвет весенний В мир гибельных переживаний – Тебя благой настигнет дрожью, На сердце зарубцует метку Откликнувшийся образ рощи, Качнув полуопавшей веткой.

Шмель Черно-серый простор. И такие же будни. Никакой середины, двуцветны поля. Шмель, как витязь бессильно поник на распутье. Обесцвечен цветок в слабых ножках шмеля. Это – грёза твоя, мрачный мозг человечий: Шмель на время уснёт под прозрачной бронёй, И цветок ненадолго погаснет, как свечка, Чтобы вновь загореться, как свечка, весной. Стоит множество раз умереть и воскреснуть, Вспоминая, как пахла когда-то пыльца, И продолжить-продлить бесконечную песню, И её никогда не допеть до конца, Чтобы время пришло, И прошло умиранье, И цветами опять был двуцветный разбит… Вновь на бал полевой на цветочной поляне Шмель живой и нарядный как праздник летит.

Штурм Круг соответствия ища, Я штурмовал оплот сомнений И, как осадная праща, Всё глубже слал в него каменья. Потомок истины – я жил, Давным-давно её не помня, Взамен золотоносных жил Из глин выскрёбывая комья И обжигая на огне За шаром шар – запас осады, Чтоб разом, брешь пробив в стене, Достигли истины снаряды. Летел на крепость рой шаров. Редел могучий строй вопросов. Но усмехался мир миров, Вопросы новые подбросив… А панцирь истины стоял Неоцарапанный, несмятый. А с истиной лишь Он гулял – Когда-то, в древности, распятый.

ШУРШАНИЕ МЁТЕЛ Памяти Юры Бычкова * ...А в безысходном отчаянье как все мы мёрли бы, Если б не дворники с матом да крупными мётлами, Или нахальный и умный мусоровозчик Внутрь бы свою не кидал содержимое бочек С нашим последним, от нас, через нас, но невечным Нашим наследием, столь же земным, сколь беспечным. ** Верно, жалеем кого-то, храним В переплетении памятей сложном, Каждый из нас прямо в сердце раним Словом несдержанным, неосторожным. И невзирая, порой, ни на что, Навстречь орём и взрываем округу Злым языком и, напялив пальто, Предпочитаем ненастье друг другу. Верно, ни о себе - ничего, Ни друг о друге... Мы тем знамениты, Что не своё обнажаем крыло В воздухе славных других именитых. И воспеваем их жизнь. Или смерть! Лишь потому, что наверно не зная, Как боль пространства перетерпеть, Встречные знаки едва различая

На воплощенье вражды ли, родни, Видя их - живы сегодня иль мёртвы, Здесь предпочтя из движений - одни: Праздничный вымет предутренних мётел! Верно, так дружба меж нас расцвела, На двоеборье похожая с виду. Сквозь недоверие, страсти, обиды Нас так судьбина под осень свела. Но - лишь случись отхлебнуть от беды Верно, встаём друг у друга на страже, Предпочитая все разности наши Общей, судьбой нам отмеренной, чаше С пойлом из яда, вина и воды. *** В воздухе весть пронеслась, Люди ссутулили плечи. В землю уткнулись тотчас Тысячи глаз человечьих. Весть поползла по земле И, уловив отголосы, Сразу собрала во мгле Тысячи стайных отбросов. Мечется смрадный фантом – Прошлому автовендетта… Может, газеты потом Что-то и молвят про это…

**** ...Как друг мой поздний желал Съехать отсюдова к чёрту! Как всё я не принимал Бухающей аортой...

Шутовства Мы шуты. Поманил фейерверк – Правь помины по лицам, по душам. Лишь проплаканные подушки, Как причастья, щадят от химер. Мы способны в юдоли любой Куролесить легко и уютно, Чей-то смех вызывая нетрудно И снимая кому-нибудь боль. Разноцветные тайны тая, А скопивши, всё больше скупея, Мы храним от превратностей дня Дудки радуг, что ночи нам спели, Пряча их в глубине… А в залог Наши маски маячат на сцене, Что-то комкая, кружим по центру: Глядь – ударнее стал эпилог.

А когда, затерявшись в глуши, Вдруг взревут наши души по-бычьи – Кто придёт к нам, Кто не убежит, Нет, не струсив – Стряхнув по привычке? А любовь к нам – она ещё та! У подъезда толпа рукоплещет. И последнего тащат шута... И словами над нами клевещут.

Э-гей, славяне! Какими мерками ни мерьте, Как ни речитесь во весь рот Здесь Время думает о смерти. Остановилось. Не идёт. Оно выискивает точно, Презрев торжеств помпезный вздор, Последнюю поставить точку, Скрепить с пространством договор. Здесь родный царь по-русски правил, Но усмотрел в том грех народ. И Бог Русь-матушку оставил, Дескать, пускай в себя придёт. И что - позор из грязи в князи? Что князь из грязи - стыд и срам?.. Живи, как Иов больной в проказе, Внимай их падальным речам! Но вновь - поверится ль? - упруго Славян последняя черта Напряжена тетивой лука И, замерев, не заперта. Куда, в какие мешанины, В какие бойни бросит вдруг В сивушном облаке гордынный, На что угодно вольный дух?!

Эволюта Есть две кривые, связанные вместе. Одна в зодиакальные созвездья Стремится непрерывно плавной лентой. Её виток зовётся эвольвентой. Другая – производная кривая: Вместилище чистилищей и рая, В конце времён завинченная люто… Мы – в ней. Мы – от неё. От эволюты. Она – хозяйка наша. Не иначе… Как убеждают числа Фибоначчи: Всё праведно в подлунном нашем мире, Коль эволюте – 144. А дальше? – Дальше круче мира мера: Всё чаще в катастрофах биосфера, Крупнеет Зло, оскал ломает лица: И значит, эволюта – в единице… Сплошь тьма кругом. И далеко от Рая. И в точке эволюта. И – пралайя*.

*Пралайя - катастрофическое состояние между концом предыдущего и началом следующего мировых циклов

Экклесиаст или библейский ноктюрн Ты - вихрь, сгустившийся с небес, Ты - из глубин возникший бес, Ты - тёплый дождь, ты - белый снег: Ты просто разный человек. И ты, и ты - лицо одно, Неодинаково оно: Скорбишь ли, любишь ли, грозишь Земной орбитою летишь! Случись - войдёт орбита в год, Где станешь ты наоборот: По небесам летает бес, Небесный вихрь в глубины влез... Но белый дождь, но тёплый снег: Всё - ты, всё – разный человек... Когда ж придёшь ты не играть, А, не родившись, умирать, То: в тот же миг загнётся бес, Там сгинет вихрь, где ты исчез, Сольются воды и миры... И всё, как было… вне игры!

Элегия Ты сам себе – потеря навсегда! Оглядываясь, видь свою потерю: Когда удачи шли, ты в них не верил И вышел в неудачники тогда. Но верилось: крепки твои границы, Ты их держал, уверен и красив… Чудак! Легко на облако трудиться, Себя в себе бессмысленно зарыв. Итак, – теперь никак? Но посмотри, Как от удач жиреют упыри, И рыл ряды лелеет разный люд, И рыло всех изысканнее блюд, Чтоб – жрать… И вот становится вдомёк: Творящиеся – времени поток. Играя, не оставит в стороне Он никого ни в мире, ни в войне. И что в цепи удач и неудач – Добро и счастье или горе-плач – Лишь одному ему дано измерить. Лишь он один – Даритель. И палач… И дети наши входят в эти двери, Ещё не зная дара и потери.

ЭНЕРГИИ (нежная песнь) I Ведь ты слыхал, как клады ищут, Как по округе слепо рыщут, Как, место верное найдя, Вдруг обессиливают разом, И, дух едва переведя, Косят вокруг недобрым глазом, И роют, роют... Шелуху, И гниль, и прочую труху, Сосредоточенно и молча, Из ям швыряя что есть мочи... Но если вглубь легко идут Кладоискателей лопаты, Напрасный труд. Копать не надо. В том месте клада не найдут! Возможно, был он да похищен... Теперь представь: под пепелищем Остатки древнего огня, Насквозь прожжённые породы. Там, тайну гибели храня, Смешались с глинами народы. Вскрой осторожно эти своды. Замри. И слушай. Вот возник В них неокаменевший крик.

Ещё вскрывай... Но не нарушь О чём-то плачущий невнятно, Тебе пока что непонятный Язык невыгоревших душ. О том, что сталось в их судьбе, Они поведают тебе. Твой взор да будет им лампадой, Да станет слух твоей лопатой, Острейшею из всех лопат... Тогда, сквозь груды кладов мнимых, Тебе, ничем неистребимы, Живые клады зазвучат. II А знаешь, чем ты был До мышленья, до слова? Висит над степью пыль. И пыль - твоя основа. Людей живой семьёй Ещё не сотворённый, Ты был уже собой, Но... в пыли растворённый. Луч зноя с высоты Сквозь облако пробьётся. И радуешься ты: «Основа пыли - солнце! («Нет, весь я не умру...») И ты со мною вместе»...

Как флюгер по ветру, Стремится в пыль созвездье. И, опытом гоним, В туманность пылевую Ты тянешься за ним, Планеты образуя... И снова будет степь, И пыль над нею - тоже. И ты посеешь хлеб, Всегда один и тот же. И чья-то суть как быль Опять тобой вернётся. И ты увидишь пыль Гораздо раньше солнца. III Счастливые деньки Костров и мановенья Искр, высекшихся ввысь, Но... пепел на снегу... И вот перед детьми Сгорело поколенье Нас, пригоршнями жизнь Швырявших на бегу. Исчезнут имена... Впервые скоротечность Путей за нами вслед Увидит детвора...

Но вновь и вновь волна Людей находит вечность, Свет черпая в себе Из нашего костра. Пусть огненный запас Истрачивает солнце, Из мёртвых и живых Выстраивая дом! В нём - всё, что после нас, В наследьях остаётся, Но всё, что в нас самих, Темно таится в нём... Ты спишь. А дом звучащ От нас ему не спится. Легко ль от частых смен Густот и пустоты? Но ты услышишь час. И дрогнут половицы. И явят щели стен Нетленные черты! От имени племён До имени Вселенной Все наши времена Одна прошила нить: Энергия имён Земной шкалы мгновенной...

И смерть была смешна Попыткой - разлучить! IV Ты помнишь свет любви сердец кристальных В трагедии Изольды и Тристана, Дошедшей до тебя сквозь норы лет? Гляди туда: там двуединства силой, Из глубины могилы вглубь могилы Возник и врос волною розов цвет. Из праха в прах! И не был сиротлив он... Его срезал садовник торопливый И корни безнадежно корчевал. Но хваткою бессмертного закала Земля могил как жизнь его держала... И цвет над ней бутоны раскрывал. Так сказ гласит! Но ты - из ниши новой: Теперь невнятен сказ средневековый, Любовь негорячее светляка. И всё ж, гляди! Ведь нынче каждый знает, Что лёт луча преграды огибает, Вновь возвращая свет издалека...

О, если свет Земли - сердец источник: Не знать ему ни стен, ни оболочек! И огненной дугой сверкнув во мгле, Сквозь норы лет летящий неустанно, Он станет возвращаться постоянно К любви, что в нас пылала на Земле.

Эпитафия Турнирный рыцарь подлости не знал. Трубя, турнирный рыцарь вызывал. Оружие держа наперевес, Он мчался, раскошмаренный, как бес, С копьём, накалом в тысячу свечей, К такой же, как и сам он, каланче. Но Был убит он Или убивал – В подвижничестве подлости не знал. У рыцаря оруженосец был, Чинил доспехи. Штопал. И варил. И рыцарские штучки проклинал. Но, как и рыцарь, подлости не знал. Ещё был пёс. Обоим так служил, Что подлостей бы их не пережил… Вдруг рыцарь стал народным депутатом (Те во всех бедах наших виноваты!), И крал с оруженосцем понемногу... А пёс? – Он околел… И слава Богу…

Эпоха перемен Светшавшие руша основы, Жизнь массово требует вновь Каким-то неслыханным словом Зажечь охладевшую кровь. Вычёркивай прежние фразы, Смени оболочку письма… И рациональна приказом, Иррациональна сама – Вдруг клятва звучит. Не молитва. И пламен ей отзвук в груди. И облагорожены битва С возмездьем на страстном пути. Но незатухающий разум В коротком отрезке броска Не выдаст светшавшее разом, Лишь пылью присыплет слегка Затем, чтобы вновь ностальгию О прежнем душа обрела, Чтоб снова, как будто впервые, Рождалась бы жизнь. И была.

«Это – я» По тишине ночей-мгновений, Сквозя предчувствием огня, Ты появлялась лёгкой тенью И говорила: «Это – я»… И, на колёсах планы строя, Я сны никак не примечал, И день за днём, что – неземное, Как телевизор, отключал. Но безмятежьем этим сложным, Сквозным предчувствием огня, Ты от реалий неотложно Спасала хмурого меня Сперва – досадною помехой, Как воздух сладостный – потом. И «Это – я» звучало смехом На самом поприще крутом… Нам подарили целый месяц Всего, что – радость, и беда, И то, что близилось, как месса, Растя из пропасти без дна.

Этюд сегодня как вчера затейливая пляска двух крошечных фигур на шахматной доске сегодня как вчера снесли Верхам Паяцы на души и пайки привычные досье где это было всё наверное не вспомнишь да вспомнить ли когда невпроворот дела двух крошечных фигур беспомощную полночь и помощь двух коней активного крыла фервраль у залов свет густой и беспечальный и кажется вот-вот но в горле ком когда уносит нашу жизнь от нас диагональю прямой наискосок за поле навсегда по времени игры теряем мы минуты пытаясь уловить победное из тьмы расчётные года красивые салюты но времени опять проигрываем мы

в сиянье сотен ламп основ глобальных поиск ликует полный зал надеждою горя но вот сведён король на самый крайний пояс и меркнет свет и всё и кончена игра да это было но как обл и как успешен наш хрупкий мир и как на нас похож второй тот маленький мирок атак слонов и пешек и рядом на боку развенчанный король сегодня как вчера сквозь игровые беды сквозь полдень и закат брожения и сна бредём по чёрной мы лишь думая что белой рассветной золотой нам жизнь озарена

Юбилейный монолог от поздравителя Эх, с днём рождения, Володя, Всего тебе!.. И вот вопрос: Когда – ВСЕГО, так надо, вроде, Желать не в шутку, а всерьёз? Так что – прокатимся на танке, Прицел вернее наведём И, храбро вкинув по полбанки, Лжедемократию сметём? Оно, конечно, и не ново, И время б развернуло вспять… Но вряд ли станет жизнь толковой, Коли утюжить да стрелять. Опять же: вправду ли отрадно За недолгу лишь тем и мстить, Что, вздыбив люд лавиной стадной, Вновь землю нашу обагрить? Но глянь, от злобы всё теснее Вокруг круги ненастья вьют! – А это - всем петля на шею… И не из танков, а валют. С тех пор, как траки из Афгана Сюда доставили позор, Всё жёстче челюсть их капканов, Всё вязче грязь их, пуще сор. Эх… А стрельнуть-то, всё ж, охота!

Давай, Володя, сходим в тир. Спорнём?.. на банку… с отворотом*… Изрешечу мишень до дыр.

*«зеркальный отворот» - приём стрельбы спиной к мишени

ЮНАЯ РОДИНА ЖИЛИЩЕ (запев)

Когда в урочище осеннем Прозрачен падающий лист, Любой поляной, каждой тенью Лес тонко высветлен и чист: Свидетель дней седоволосых, Здесь волховой колдует тишь И разрисовывает воздух Видениями городищ. Из пустоты она устроит Времён забытых полотно, И неизбывное родное Совьёт её веретено. Тебе откликнуться решаясь, Она запомнит голос твой И, от тебя не разрушаясь, Опять сомкнётся за тобой... Давай зайдём в её жилища, И с удивленьем скажешь ты, Что города и городища Имеют общие черты. Родство незримое, живое Меж ними крепко пролегло, Соединило их собою И в нас исчезнуть не могло. И потому совсем не снится, А въявь стоит осенним днём: То глубь, которой вновь не сбыться, То быль, которой мы живём.

ИСТОК (колыбельная) Моя родительница древняя, Хранительница очага... Стоит славянская деревня, Круты речные берега. Ещё - до темени батыевой, До Киева и басурман Там - вольно племя. И чисты его Сварог, Велес да истукан. В борах, среди деревьев кряжистых, Над старой речкою давно Оно прямым родством мне кажется, И говорит во мне оно Про небогатое узорочье На толстостенных теремах, Где равно: пробы чьи и сборы чьи В общинных крепких закромах. Не знаю, что своё нашептывал Оратай, плотник ли, кузнец, Но сила слышится волшебная В словах «умелец», «удалец»... Там хоровод неспешный тянется, Катится солнце-колесо, И в самом малом заклинаньице Живёт охранное лицо. Там на разливе травы росные Светлым-светлы. И в час ночной В них прячутся разноголосые Кикиморы и див речной. Там, там, родная, безымянная,

Льняная, юная моя, Тебя любовью осиянною Дарила мать сыра земля. С тобой, нежней поверий давнего И тайней таинства лесов, Твой добрый молодец, и стан его, И ясная твоя любовь. Вам вместе с нею час нести ночной, Отмахиваясь до утра Заговорённой хворостиночкой От духа, как от комара. А после, ладой-зорькой ясною Пуская с берега венки, Себе сынка ли, дочку ль красную Просить в подарок у реки... Была ли, нет когда деревня та? Не знать... Но шепчет мне река Про зачинательницу древнюю, Хранительницу очага.

ИСХОД (героическая) «Что в имени тебе моём? Оно умрёт...» А.С. Пушкин Неисчислимых дней немилость В твоём могуществе слышна. Но чистотой твоей открылась Светло и эта сторона.

Ты, юная, ещё не знала, Откуда ждать себе скорбей, И безмятежно вековала Спелёнутых богатырей. Ой, то не лебедь выгнул выю, Не сокол в небе удалой, То видят витязи впервые, Как враг любуется тобой. Свирепый старец развращённый, От беспредельной власти пьян, Вокруг тебя он вьёт знамёна Германцев, гуннов, латинян. Слепое в ненависти голой, Нащупывало остриё Живое плачущее горло И сердце детское твоё. Когда же в гибельном удушье Слилось враждебное кольцо, Запела ты под лязг оружья, Нахмурив скорбное лицо. Тогда из сердца вышли дети За строем строй, за ратью рать... Чужому никогда на свете Такого детства не понять, Не отличить от песни плача, От плача песню не отвлечь! И не твоя вина - горячий Сыновне-безымянный меч... Что в имени тебе моём? Один, могущий в мире целом

Обрушить гром на вражий гром, Перед оскалом озверелым, Перед космическим прицелом Ещё держу ракетодром.

Языческий спор По острой выжженной траве Туда, где идол мой, Бегу. Сосуд на голове, Наполненный водой. За мной другие бегуны Упорно спор ведут. Все перед идолом равны. И каждому - сосуд. И каждый, волю окрылив, Проводит бег, как бой. Наш идол высится вдали. И каждому он - свой. Бежим... За мною - сын царя И сыновья вождей. Я впереди один. И я Один - простых кровей. Всё круче спорная тропа, И это б - ничего. Но ждёт почтенная толпа Паденья моего. А я бегу. И ждут тогда, Как проигрыша, ждут: Вот-вот расплещется вода, Уронится сосуд. Бегу...

Сосуд на голове, Наполненный водой... Всё ближе в горней синеве Желанный идол мой. Вдали соперники давно Слились в одно пятно: Кто пал без сил, кто всё разлил, А кто сосуд разбил... В меня, решающего спор, Мой идол взор упёр Меня бегущего он зрит, А кто - не разглядит. А что бегу - я знаю сам. И знаю: почему Сосуд я идолу отдам Ибольшеникому.

«CONQUESTofPARADISE» * Заблужден и я

Точно сон в развалинах глубоких, Где на камнях древний пепел-снег, Зная – с небесами шутки плохи, Небо продырявил человек. День и ночь стоят сторожевые, Трепетно сжимая бурава: Не идут ли гости внеземные Дать землянам звёздные права? Скважины. Воздушные колодцы. В пустоте случайные лучи… Будто вправду космос отзовётся, Бросит с неба райские ключи. Во и н ст во Свет а

По принципу «бери своё и властвуй», Вселенную на секторы деля, Стать возжелала звёздным государством Понюхавшая космоса Земля. Куда несут зарвавшиеся дети Игрушечное царствие свое, Когда на том, ином, небелом свете Безвластно-неделимо бытие, Когда оруженосцы в ясной бездне Несут не ослепление и страх, А вечные сияющие песни, Где нет земных понятий «друг и враг»?

В п ут и

Собой устраивая хаос, Потом ловя за связью связь, Отстраиваюсь, продолжаюсь, Иной гармонией светясь, А всё – до мига совершенья Моей гармонии иной – Предстанет хаосом. И тленьем. И всё останется со мной. С вы со т ы

Дойти до сжатья недр земных, До раскалённого ядрища, И пребывать короткий миг Всего поверхностного тише, И самому совсем не знать, Что будет новое начало… Земля на время остывала, Чтоб жить вулканами опять. Заблужден и я

Безумье – отвергнуть прогресс, Когда, человечески строен, Ты в нём не убийца, а воин За воздух, и воду, и лес…

Но зная иное в себе, Прогресс отвергать – не безумье… Гляди: с человеком в борьбе Сильней всё Земля. И угрюмей. Разго во ры

- Камо грядеши? – спросят… - К всеобщему добру… - Ну, то-то ветер носит Песчинку на ветру. Я истину – простою Не стану звать в миру, Она таит такое, Что и – не по нутру. Лакун ы

И эта проблема. И та… А проще и думать-то нечего: Науку хребта и кнута Отведало всё человечество. Но если ты перерождён, То, всем вопреки испытаниям, В себе знаешь высший закон, Мудрейший закон понимания.

Познанье, что хочешь – творит И зиждется на осенении. И лишь пониманье хранит Уроки стыда и сомнения. Недаром: «Таи и молчи»**, И в этом они начинаются – Манящие в небо лучи... А всё остальное ломается. Маст еру

Прощайте, мой мастер! Она состоялась Обидно короткая Ваша спираль От точки «начало», Сквозь точку «усталость», До самой бравурной с названьем «печаль». Но только: В движении Вы предо мною, А этот безмолвный и бледный – не Вы. И речь не над Вашей звучит головою. И плач не у Вашей стоит головы. И комья, что глухо с лопат и щепотей Упали в глубокую яму сейчас, Пророчат мне шёпотом: Вы не умрёте, И это прощанье с людьми – не для Вас. Ведь опровержением сроков жестоких Средь вам безразличных сует и молвы – При жизни бессмертными ставшие строки, С которыми сладко и страшно живым.

И странно не верить, что глубь мирозданья, Где – чередования Света и Тьмы, Назначит исходную точку: «Свиданье», В которой, уверен, и свидимся мы.

*«Conquest of Paradise» - «Завоевание Рая», Евангелос Одис, саундтрек к одноименному фильму. ** «Selentium» - «Безмолвие», стихотворение Ф.И. Тютчева.