Levental by Esti

Наталия Солянова (Левенталь) Светлой памяти Друга и Учителя Леонида Глазкова (Ольгина) посвящается с благодарностью и любовью

Обычный день

Санкт-Петербург 2013

Наталия Солянова (Левенталь) ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ - СПб.: Арт-Экспресс, 2013 – 152 с.

***** АВТОР ВЫРАЖАЕТ БЛАГОДАРНОСТЬ: Всеволоду Иванову (Des`у) – за эскизы иллюстраций и обложки; Борису Лепёшину и Александру Асманову – за помощь в разработке общей концепции; Александру Кузину и Елизавете Абакумовой – за техническую поддержку проекта.

Как-то так сложилось в моей жизни, что у меня с поэтами-классиками, которые мне нравились, всегда складывались очень прагматические и платонические отношения по типу «Я тебя люблю не за просто так, как любят когда любят, а за то-то и потому что, и что вот так, как ты написал(сала) ну и т.д. и т.п.» Наверно именно поэтому у меня никогда не было любимого поэта. Ни в детстве, ни в студенческие годы, ни в зрелом возрасте тем более. Потому что, когда я возмудел и похужал, то есть заматерел, я понял, что моя жизнь в критике стихов и мои скромные знания о том, как нужно писать, и как не нужно – никому на фиг не нужны, так как графоманы в основном не научаются, как бы ты ни старался, а хорошие поэты могут прислушаться, но никогда не признаются в моей правоте относительно своих стихов. И вот недавно я познакомился с уникальным поэтом – поэтом Милостью Божьей – Наталией Соляновой (Левенталь), и понял, что привычки пора менять. До того неожиданными, кое-где одухотворенно – «вверхногами назловсем» писанные, и вместе с тем потрясающими своею эмоциональной силой и многоплановой глубиной показались мне ее стихи. Наталия относится к редкому типу поэтов, стихи которых нельзя цитировать. Приводя в цитате один катрен, тянет поставить вместо цитаты всё стихотворение и любоваться им (я не оговорился) вместе с читателями. Да и как не полюбить вот такие строки:

«И Вселенная – духу, а как же иначе, Если вдох совершён, если очи открылись? Почему, надо мною склоняясь, ты плачешь, Белый ангел с рубцами обрезанных крыльев?» И здесь хочется узнать, а что было до цитаты? «Болит... Болит! Скорее записать – Мучительная радость графоманства. Пиит марает строками тетрадь, Поэт связует строками пространства. Поэт не в боль кидается, а в бой, Распаханной душою нараспашку, Прорехи мира штопая собой С беспечным видом храброго портняжки.» А здесь, чувствуете, как хочется прочитать, а что там дальше… Теперь, честное слово, у меня есть любимый поэт. И я люблю её за удивительное чувство слова, за глубину поэтического восприятия и передачи мира, за её низкий болевой порог и осознание себя и своего места поэта в нашем коллективном-бессознательном. Леонид Ольгин. Поэт, пародист, стихолюб и проч. г. Антверпен, Бельгия

Обычный день... Дешёвый кофе по утрам Погорячее и покрепче Запить зари холодный ком, Молочно-серое гляссе И выходить уже пора, Пунктир на карте дня начерчен, И нужно набирать разгон На новой взлётной полосе. В миг отделенья от земли Диспетчер наконец ответит, Что можно в общий гулкий строй Вонзить крыла свободный взмах, И воздух тело прокалит, И встречу свой знакомый ветер, Порой - попутный, а порой В лицо, лишающий ума И права просто долететь, Удар. Осколки переломов, И неоконченный маршрут, И турбулентность, и пике, И ливней порванная сеть В растерянных глазах знакомых, Неумолимый счёт минут Висения на волоске... Кривая вывезла опять, И замаячила прямая Посадочная полоса Огней берилловая нить. Дрожа, считать за пядью пядь: ТОТ порт пока не принимает... А утром - кофе, полчаса, И снова нужно выходить.

УТРО

Из чего состоит обычный день? Ответ знают даже маленькие дети: из утра, дня и вечера. В течение дня с нами происходит много разных событий, важных и мелких, порою забавных, порою огорчительных. Мы смеёмся и плачем, радуемся и печалимся, спорим, ссоримся и миримся, молчим, размышляем, наблюдаем… Вот, например, утро – это время пробуждения, время надежды и ожидания. Хорошо с утра включить музыку, подумать о жизни, и даже если эти мысли будут тяжёлыми и неприятными, утром всё равно захочется что-то изменить к лучшему, отбелить холсты своей судьбы, какое бы время года ни гляделось в окна.

БЕЛИТЬ ХОЛСТЫ... Белить холсты Кудель времён свивая в нить судьбы, на кросна дней натягивая туго, порой не отличить от сказки быль, зерно от плевел и врага от друга. Что соткано - уже не расплетёшь, ошибок не разгладишь узелочки... ...Белить холсты несёшь весной под дождь, под искры капель на набухших почках. И как спросонья, залпом, ошалев, глотнёшь весну, закашлявшись на вдохе, и оглянувшись, не узнаешь вех тобой прожитой маленькой эпохи. ...В грязь полотно беспечно уронив, сквозь даль глядишь - не можешь наглядеться в глаза фиалок, спрятавших в тени наивный взор вернувшегося детства...

Небо Небо разлито в груди океаном судьбы, но не спешат этой синью солёной напиться, прячут неловко в толпу неуютные лица, ожесточённые необходимостью быть. Что же вы, люди? Ведь это несложно - глотнуть синего-синего, с облачной белой прожилкой! Но бесконечность упёрлась в округлость затылков, вечно спешащих, сменивших на суетность суть. Узники жизни, зашторив очками глаза, вместо небес вы вдыхаете дым магистралей. Вы обманули себя, вы себя обокрали! Вы не позволили сердцу войти в небеса.

Небо, не плачь, образуется всё как-нибудь, и человечество выживет в адище боя, боя за право прозреть и остаться собою, синего-синего, с белой прожилкой, хлебнуть.

Смех улитки Вы видели смех улитки? Не сочтите, что я безумствую... Острый излом улыбки, Помноженный на предчувствие, Поделённый на пережитое, На смысл, из века вырванный... Церковной свече с софитами Даже смешно конкурировать... Черты в морщины состарены Язвительными улыбками, И след на пути - испарина, Избыток опыта липкого. Из хрупкой ракушки знания Вдруг высунется под солнце... Всё понимает заранее, И всё же она смеётся.

Mr. Pejo s wandering dolls Солнечный зайчик - улыбка паяца, шарик воздушный в небо заброшен, что-то отчаянно тянет смеяться и невзначай вспоминать о хорошем. Пёстрые платья, старая площадь, прошлые дни - под сегодняшней маской, тянет повозку усталая лошадь, и Пульчинелла толпою обласкан. Грубый мазок на холсте лицедейства будто бы Землю обратно вращает, светлые крошки прошедшего детства не возвращает, а дарит, нищая.

Тортом - по морде, блёстки - вдогонку, слёзы с улыбкой стараются слиться, взрослую маску смывая с ребёнка и утверждая светлые лица. Щедрым, бесплатным, дарующим жестом, всем без разбора, не порционно, так неожиданно новое детство юркнуло к сердцу щекочущим комом. Шарик - воздушное прикосновенье к вере наивной ладонями счастья. Дайте сегодня поймать на мгновенье солнечный зайчик - улыбку паяца.

Кораблик из сосновой коры Из серого корня в рыжую высь - нахально! взметнуться и стать в строю сестёр корабельных. Ветра теребят - вольнО им бродить верхами, не трогать белёсый стланик мшистой постели. Назавтра проснувшись, забыть, что такое «завтра», оставить привычку ступать на старые грабли... Кору сколупнёт мальчишка, сбежав от парты, о камень потрёт и выточит свой кораблик. Не хочет судьба в расчёт принимать размеры, не знаешь, кто будет обласкан, а кто наказан: важнее чудес и знамений отвага веры, а мы всё твердим о причинно-следственных связях. Но может быть, часть важнее целого станет, а ломаный грош дороже иных миллионов? Дошли аргонавты, зато затонул «Титаник»... Мелькает надеждой кусочек коры на волнах. Он дерзкий и рыжий, не знает, что значит «завтра», не видит, как строят ветра штормовые отряды, и правдам не верит, начерченным в лоцманских картах. ...Его провожу я тягучей слезой Гелиады.

Всё к лучшему в этом лучшем из миров Улыбка солнца в тёплой лужице судьбы лукавая излучина. Все перемены в жизни - к лучшему, все испытания заслужены. Тревоги трепетное деревце сомненье в голосе простуженном. Но если Света не заслуживал. то можно на Покой надеяться. Считая в небе звёзд соцветия, не вспоминай о прошлом ужасе сожми в горсти остатки мужества, не разменяй на междометия. Что причитается - получим мы, ещё случится в жизни нужное. Все испытания заслужены, все перемены в жизни - к лучшему.

На излёте звездопада... На излёте звездопада из сорвавшихся сомнений по заоблачным ступеням с недостигнутых высот на пути к воротам ада настигает озаренье, что в любых хитросплетеньях нужно жить наоборот. Если мудрости молчанье и нирваны просветленье обещают исцеленье от болезней бытия, антитеза состраданья с донкихотовским стремленьем целит мельницам в сплетенье наконечником копья.

Те, кто правы и неправы, состязаются на равных, и софистики отрава обжигает сладко рот. Даже если рухну в травы в горький миг звездой кровавой, но за правду - сквозь заставы рвусь, живя наоборот.

Песня о бумажных корабликах Мы, как кораблики бумажные, Легки и чувствами, и мыслями, Прошедший миг неважным кажется, Когда отчалили от пристани. Небрежно на плечи наброшены Плащи - примета расставания. Листки корабликами сложены, Обречены на расстояния. И слёзы гаснущими искрами, Спещащие в словах запутаться, Не то чтобы совсем неискренни Уценены сиюминутностью. Мы, как кораблики бумажные, На всех парах несёмся по ветру... А что-то нужное и важное Опять оставили непонятым.

Молотильщик А время - молотильщик на гумне Старается, не разгибает спину, Отвеивая суеты мякину, Ссыпает в закрома грядущих дней Отборных истин спелое зерно, Под солнцем золотящееся щедро, Чтобы однажды, брошенное в недра, Для новой жизни проросло оно.

Классики ...И дверь не запру, и уйду через пустошь двора, в асфальте которого трещины - годы и коды. И классиков клетки - смешная девчачья игра уже не удержат решимости в пору исхода. Исхода из нужных покупок, гремящих кастрюль, исхода из тёплой, пропахшей уютом берлоги в незримый пока что, но зрелый и мудрый июль, из врак, из экрана-ЖК, из политтехнологий. Идти сорок лет, избывая ментальность раба, привычку к оседлости сытой, к магниту дивана. Приходит пора и решимость уйти из себя на поиски истины, даже не обетованной. И дверь притворить позабуду - мне правда пора в июльскую мудрость, где сложное - проще простого! А классики - это смешная девчачья игра, не надо кивать мне на Пушкина и на Толстого.

Неожиданно... Не мигая, вглядеться в себя неожиданно страшно В неподсудную темень столетней душевной простуды. Мы казались вчера на одно обретение старше, На одно осознание элементарности чуда. Мы по лицам цветов безоглядно годами бежали, Мы чужие плоды на бегу от безделия грызли... Наши вёсны увяли. Из нынешней осени жаль их Прогоревшие зря краткосрочные спичкины жизни. И беги - не беги, но уже не вернёшься к истоку: Неожиданно мудро судьбе не давать вариантов. Бесполезное Слово - глухие не слышат пророков, Солнца в окнах не видно - одни только тёмные пятна. Но внезапно шепнув тривиальное «аста ла виста», Возвращаемся в завтра, на целую вечность моложе, Вырастая собою из древних затёршихся истин, Как весною змея вырастает из высохшей кожи.

Когда перестанем бояться Когда перестанем бояться себя и теней, За хвост ухватив наконец равновесие ветра, Закружимся нитью на пляшущем веретене Дороги, ведущей во тьме к обретению света, К покою свободы и к таянью наледей лжи, К познанью мгновения капли, затерянной в ливне, Когда перестанем делить на своих и чужих Не встреченных нами людей, несчастливо счастливых. Мы будем глядеть с одинаковой силой любви На грозных воителей и на смешливых паяцев, С оставленным миром один на один, vis-a-vis, Когда, наконец повзрослев, перестанем бояться.

Маэстро случай Случай - маэстро над всеми магистрами, Распорядитель вселенской мистерии, Выточи, выстругай, может быть, выстрадай Белое слово из чёрного дерева. В панцирь законных оплаченных чаяний Случай стучится синкопою галочьей, Выйдя из чащи глухих неслучайностей С лёгким смычком, как с волшебною палочкой. Слышишь? Играет негромко за дверью и Слово сгибает в тугие излучины В новый сценарий вселенской мистерии Под управленьем счастливого случая, Где хэппи-энд непридуманно-искренний Восторжествует с лихвой над потерями Только бы вымолить, выстругать, выстрадать Слово живое из мёртвого дерева.

Я готовлю побег... Я готовлю побег из-под стражи всевидящих взглядов, Из теснящих скорлупок затверженных правил ЖИ-ШИ, От сосулек фонарных махну на свиданье к Плеядам В новый речитатив на границе ума и души. Я готовлю побег. В багаже моём снежная сырость Наконец-то оплаченный долг депрессивных атак. Убегу в те пространства, где снова нелепо навырост Будут мысли и небо, и сердца случайный затакт. Я готовлю побег, потому что уже не по Сеньке Стала шапка и давит вчерашних надежд витражи, Я, конечно, сбегу, навсегда, грохоча по ступенькам, Потому что иначе мне просто не мыслится жизнь.

Из горсти... Зимний пульс океана старательно вылизал пристани, Обращая солёные капли в бесцветный салют Непослушный язык стал шершавым от спешности истины, Не умея молчать, даже если верёвку пришлют. Жизнь обронена где-то во ржи, возле края, над пропастью Частный случай ненужности или наглядный пример, Как муссоны сбиваются в мусс, попадая на лопасти Донкихотских иллюзий и прочих наивных химер. Отпусти из горсти прожитое, ранимое, раннее Ради права увидеть в открытке окна, не дыша, Как подвешенный в небе на шёлковой нитке познания, Голубеет игрушечный мир, будто ёлочный шар.

ВРЕМЕНА ГОДА Весне Пиши на календарных листиках свои небрежные заметки: тепла стремительные приступы и сок хмельной в тревожной ветке. Последний снег в полях проснувшихся зацвёл берёзовой болезнью, и солнце начало вылущивать листок из клейкого надреза. Пиши, весна, на лицах сумрачных автограф ультрафиолетом, крась тротуары мокрых улочек в масть послезавтрашнего лета, срывай листок - напишешь новое, взойдёшь цветком, забьёшь фонтаном. Ты завтра будешь коронована: ты в этом мире долгожданна!

Лето Солнечно в небе - плевать на судьбу, на нелюбимость ищущих губ, телу тепло - и от тела тепло. Лето песчинки плавит в стекло и фейерверком взрывает сирень, солнца квадрат расплескав во дворе, птицами зелень осыпать спешит... Что ему облако чьей-то души?

Перевал Отломился от лета осколок к убыванию дней поворот, еле слышное времени соло поскользнулось на бусинках нот,

пролетев по ступенькам стакатто в ясноглазую цепь фонарей, повернув от Разъезжей к Марату, овладело Вселенной моей. Свод небесный салфеткою влажной помогает зарю превозмочь... В молоко этой северной блажи из пипетки накапана ночь...

Ливень Ливень - по лужам счастливо-распятый, выйдешь из дома - и на попятный. Мокрые девочки в платьицах липких с визгом несутся, теряя улыбки. В уличных створах грохочущим эхом ливень трамваям пути переехал. Влажный и нужный, резкий, как пуля, неба подарок в сердце июля.

Осень Издательством отвергнутый роман Предательство осеннего причастья, Еловой лапой порванный на части неровных строчек ветошный туман. Июльских гроз весёлые грома Забыты эхом солнечного счастья: Сегодня низко, мелочно и часто Стучится небо каплями в дома. Имён осенних злая кутерьма: Сентябрь, октябрь - эпоха безучастья, Судьбы банкноту разменяв на частность, Придёт ноябрь усталостью ума. И снова что хотелось, не сбылось, И кажется кривою жизни ось.

Бабья осень, или О карнизном «Я о карнизном не буду, ещё не пора» Макошь

Я о карнизном не буду, ещё не пора В горечь минуты шагнуть, как в веков неизбежность, Просто зелёный мой мир стал сегодня с утра Чуть желтоват по краям, умирающе-бежев. Будет ненастье намокшие листья срывать, Путь к увяданию многими жизнями вытерт. Просто пустует никчёмно большая кровать, Просто я летнее платье сменила на свитер. Просто тревожит ветвей поредевший ажур, Солнце в холодной воде остужает ладошки. Что до карниза - пойду-ка на нём посижу непобедимо-нахальною дерзкою кошкой.

Впервые осень... Холодный ветер заблудился в петлях свитера, Дождь поцелуями до блеска куртку вылизал, И на чешуйчатой булыжной шкуре Питера осенней сыпью фонарей Плеяды вылезли. На мокрых листьях шаг неверный оскользается. Метнётся взгляд вослед: «Она, наверно, пьяная?»... Впервые осень так весомо осязаемо Ложится на плечи годами и туманами.

www.oktiabr.ru На тротуары снизошла желтуха: три дабл-ю-октябрь-точка-ру. Болезненное обостренье слуха полёт листвы услышать на ветру. В осеннем гулком зале ожиданья, Бессонной уподобившись сове, Я буду ждать, когда меня поманит В оплаченный уют купе СВ.

Укрыв шерстистой мягкостью сугроба, Помчат колёса в города зимы, Где лёд сияет самой чистой пробой, Где не на «ты» и не на «Вы» - на «мы» , На «мы» ладонь и снежные кристаллы, пускай меня распнут, когда я вру, но направленье это отыскала На ввв-октябрь-точка-ру.

Мокрый снег Был мокрый снег сродни печали Сезоном править не готов. Его полёт в штыки встречали Кривые купола зонтов. А он хлестал, и зол, и светел, Всего-то жизни полчаса Его швырял горстями ветер, Вывёртывая паруса, Гнал, так неистово нацелен На рябь осенних сытых луж, На недовыцветшую зелень Бросал тугой холодный душ. Снег затихал в траве устало, Смежая сонно капли век. Так быстро наступила старость, Так был нестоек мокрый снег.

Осенний снегопад В огнях мелькает хлопьев суета, До срока рассыпающая блёстки. Маляр небесный снежною извёсткой Покрасил город - в шутку, просто так. Прохожих гонит жизни маета: Дела, врачи, покупки - это срочно. Шаги, спеша, выстукивают строчки На хрупкой глади свежего листа.

А снег настелет новые листы, Настойчив и упрям, в огнях бессонных Привет из долгожданного сезона, Подарок от спокойной чистоты.

Ноябрит В ноябре и снежит и знобит, А перчатки, на грех, забыты. Где найдётся добряк-Айболит, Чтобы вылечил от ноябрита? Цепенею внутри ноября, Для стихов не находятся темы, И хандрю, по привычке коря Недостатки иммунной системы. Вякнет градусник: «36!» Как рекламный затасканный слоган, Но не греет свитера шерсть, Не готова к зимовке берлога. Ноябрит, разрастаясь во мне, Спешно пишет холодную повесть: В ней приказано мне коченеть, В ней души моей Северный полюс. Потечёт серой мутью заря В тусклый взгляд собаки побитой... Как бездарный дар ноября Эпидемия ноябрита.

Попытка отрицанья ноября Поймать в ладонь тепло чужой ладони, Верша сакральный вековой обряд, Где в сладком содрогании агоний Суть противостоянья ноябрям, Слезливым окнам, изморозным стенам, Штрихам полуснегов-полудождей, Холодным одиночествам измена, Попытка быть собой, увидев, где Шлагбаум поднят на дороге в зиму, Идти с улыбкой, радостно даря Тепло ладоней, пробы на взаимность, Попытку отрицанья ноября.

Пушистое уравнение Бесконечным знаком равенств залегла в снегу лыжня... Мир сегодня против правил, а не против ли меня? Уравнение - не выход: икс упёрся невпопад, и не равен вьюге тихой странный внутренний разлад. И холодные пушинки, вторя тайным голосам, заметают все тропинки к долгожданным небесам, и пушистый зимний почерк стал как будто неродной, и Вселенная не хочет разговаривать со мной.

Плач по зиме Время летит, как скорый, Мчится отстукивать век, Горе неся в мой город, Ибо растает снег. Лёгкие юного марта Выдохнут крик весне. Скоро, быть может, завтра, Лужами станет снег, Вычернив бесприютность Веток и проводов... Счастье сиюминутно И не длиннее слов, Сказанных честно, вроде, Но обречённых вновь Множить собой половодье Таяньем грязных льдов, Переполняя море Серым наплывом рек... Город, привыкший к горю, Просто отпустит снег.

Весенний городской эскиз Сменит время мехов на безвременье драпа стылый город, устав от зимы и ангины их вчера объявили персоной нон грата и штрихуют графитом, углём и сангиной. Белизна из эскизов дневных выцветает, стык сезонов поспешно меняет резоны, невзначай обнажив прошлогодние тайны, то щербиной асфальта, то бурым газоном. Солнце рыжею кошкой ложится на камень послезимних проспектов, сырой и холодный. По-девчоночьи звонко стуча каблучками, в город входит весна новой прихотью моды.

Вот такая весна... Покаянное солнце вечернее толщиною в полпальца ребёнка Тщится выплыть из зябнущих сумерек, плавником разрезая озон, И далёких высоток, впечатанных в синь, разномастные крыши гребёнкой, Как в причёску, зубцами вонзаются в сивый сырой горизонт. Предзакатное время знобит в небесах сиротою испуганной, Где в кошмарах целует проросшие почки морозливый бес, Где апрельские лёгкие, надрываясь дыхания синей натугою, О весне умоляют клочковато-безбожные космы небес.

Состояния дождя Грянул дождь, лиловый, смелый, как созревшие оливки, И за шиворот пробрался змейкой вкрадчивых колей. Одинаково промокли Несчастливцев и Счастливцев В перепутанных страницах недоученных ролей. Капли прыгали по лужам, как гимнасты на батуте, Разбазаривая брызги неуёмного добра, И Суок в намокшем платье танцевала принцу Тутти, Просто так, ещё не зная, что Наследник - это брат.

У смущённых горожанок размывая макияжи, Дождик чувствовал - недолго быть сегодня на плаву. Он суфлировал трём сёстрам, переигрывая даже, Повторяя бесконечно крик души: «В Москву, в Москву!» И затих, тугой и толстый, искривив улыбки радуг На невычисленном небе, с полуслова перебит, Будто нож вонзила в Лойко несмирившаяся Рада, Отрицающая радость подчинения в любви.

Осень Вертера Гроздья дней из семейства паслёновых идеальные шарики лет ставят штампы на выданный клёнами во вчерашнюю осень билет. Небеса, повинуясь движению заключённого в колбе песка, посылают Земле отражения танцевать на промокших мысках неумело, застенчиво, сбивчиво (метроном остановлен внутри)... Не спасает глухих и забывчивых шелестящий отсчёт «раз-два-три». Безразличный, как маска посмертная, танец осени стихнет в груди, где страдания юного Вертера, как ни странно, уже позади.

Последняя истина Бередящие сети ветвей позолотою вызлеет По аллеям осенних ненастий крадущийся вор, Устилающий гати болотные палыми жизнями, Своевольно верша свой неправый и злой приговор. Если вольно дышать - аритмией заходятся систолы, Расплескавши биенье в белёсых сыреющих мхах, Успевая до выстрела красками осени выстелить Перелески надежды с тропинками лжи и греха. Листопад, приходя, назовётся последнею истиной, Не признав свою смерть в оснежённой и твёрдой земле. Остаётся терпеть, опираясь на опыт, и выстоять В череде ноябрей, декабрей, январей, февралей.

Приметы осени На двускатной крыше лета проседает черепица Неожиданною охрой перепачкан горизонт, И рисует август потом знаки осени на лицах, И билеты дешевеют до заветных дачных зон. Перемётным птичьим стаям снятся сны о перелёте, О щекотке ветра в перьях распростёртого крыла, Паутинки в напряженьи, только клюква на болоте, Как лесной янтарый жемчуг, недозрело-тяжела. Август, высушивший листья для причастья позолотой, Непричастен к притяженью тени лет на шар земной. Ну а люди примут осень , как итог своих полётов, Увенчавший дело жизни слишком ранней сединой.

Метель Суетливо метель сыплет хлопья мирских ожиданий, Стелет вроде бы мягко, но боль оплеухи - наотмашь, Из разверзшейся в сумраке дня ледяной иордани Сеет белое время зимы на Дворцовую площадь. Балаган своей роли для грусти на время покинув, Поседев от раздумий, непраздничных, зимне тревожных, Балахоны Пьеро примеряют ряды Арлекинов, Опускаясь на камень, забывший паяцев и дожей. Наблюдая размеренность пытки, скупой инквизитор, Через линзу замёрзших ознобных дневных ожиданий, Аннулирует счёт обретений твоих депозитов И просеет метель в ледяном решете мирозданья.

Зимняя анестезия Пару кубиков зимнего холода, утром, подкожно, Внутримышечно - вязкое облако, серые стены, И уже напоследок, но медленно и осторожно Декабри на снегу, усыпляюще и внутривенно. Леденит стекловатной колючестью анестезия, Просочившись сквозь клапаны в самое пекло пустыни, В откровеньи беспамятства заживо космос разинет И на гребне забвения мёртвою точкой застынет.

Зимний пейзаж Полумёртвое время - заставка для траура окон, Где фантом декабря до неясности даты размыт, Коченеют наяды в изящных лохмотьях барокко, Проклиная в сердцах мозглый холод балтийской зимы. Разноцветные вспышки взрывающих ночь фейерверков Не ускорят прихода нахмуренной поздней зари, Календарь похудевший, с весёлой предпраздничной меркой Не помеха дождям бессезонья гнездиться внутри, Не запрет полумёртвое время цедить из стакана И на милость ознобу сдаваться в неясности дат, На себя примеряя лохмотья барочных туманов, Промежуток искать в коченеющем строе наяд.

Петербургская зима-2008 Затянуло дождями мотив бесконечных прелюдий, У лукавого времени взявших усмешку взаймы, И проталина города выстывшей каменной грудью Обнажилась, прорвав кружевную сорочку зимы. Мокрой плотью измены зима через край накормила Полусонные дни с меховой оторочкой одежд. Под январским дождём нелегко налегать на кормило Отсыревшей ладьи, потерявшей фарватер надежд. Ты дешёв и неправ, изолгавшийся в россказнях ветер, Продающий туман, подмочивший твоё реноме, Вымывая из памяти знанье, что где-то на свете Есть покой и снега - не чета петербургской зиме.

МУЗЫКА Бемоль Мой день - печаль сквозных бемолей, Зажатых пальцами на грифе, Где горечь ноты не позволит Вкусить бездумно горечь рифмы. Кому дано услышать ноты, Моей души листая полночь? За ощущение полёта Своей бедой плати по полной. Плати за музыку забвенья, За слов несказанную слякоть, Плати за каждое мгновенье, Не смея малодушно плакать.

Золотые подковы Посвящение Ирбис Руа Ляжет вечер осенний обрывком сонетной строки И печали ко мне не подпустит на пушечный выстрел. Золотыми подковами звёзд подобью каблуки И пойду поджигать их огнями усталые листья. По аллее вечерней вальсировать буду не в такт В ожиданье случайных, не слишком-то трезвых партнёров. Золотые подковы - нежданный и милый пустяк, оставляющий кружево горько дымящих узоров. А когда отшумит листопадных недель торжество И увязнут в зиме каблуков золотые подковы, Вы опомнитесь вдруг: Вам не вспомнить лица моего, Только вальс по аллеям опять пролетит бестолково...

Венский вальс Память о лете - раскрытая дверь на балкон, Память о жизни - бренчащая мелочь мгновений... Стайки дождей,заселивших осенние вены, Венского вальса фигуры заводят тайком. Ввысь устремляются стаи кочующих птиц, В крике для нас оставляя прощальные пени... Лужи - осколки небесного зеркала - пеня, Стайки дождей из небес устремляются вниз. Стайки дождей, обращающих вальсы в туман... Осень пульсирует мокрой набухшею веной... В толще тумана привидится так откровенно, Как улыбнулся ей добрый король Иоганн. Стайки дождей заселили балконный альков... Пусть голова закружится, и всенепременно Пусть провальсирует круг незнакомая Вена «В рюмочку» стянутой барышней в вихре смычков.

Слоу-фокс Заплатки разноцветных окон Зажгут кварталы ввечеру, Октябрь в трубы водостоков Прольёт бравурную игру. Без партитур, без дирижёра, Напропалую, наугад! И трубы - сытые обжоры, Звук ливня в горло не вместят. По луж стеклянно-мокрым нотам Ступая вкрадчивой стопой, Мотив осеннего фокстрота Любою каплей звонко пой Неровным, чутким, лисьим шагом, Печали дней наперекор, Фокстрот - намокший бедолага, Фокстрот - дождей тамбурмажор.

Танго Снова черти несут в припортовый кабак, Где мешают и виски, и ром, и коньяк, Где дешёвое танго с безумной Кармен Неожиданно требует душу взамен. Шаг - и плавится сталь безразличия глаз, И минуту, как вечность, встречаешь - анфас. И течёт Аргентина по пьяной крови Это танго ножей, дотанцуешь и рви, Рви сплетение взглядов, объятия ложь, Уходи с головой непокрытой под дождь От пропахших похмельной испариной стен, Где уже к новой жертве подходит Кармен.

Вальс-бостон Чёрный фрак. Это ночь заблудилась впотьмах. Дирижёрская палочка. Медленный взмах. Дай мне руку. Идти мимо римов и мекк Нам с тобою на дремлющий Невский проспект. Слышишь? Флейты прочли нотный стан проводов, Партитуру огней на верхушках столбов. Кисть руки - на плечо, сделай первое па, Так не мог танцевать даже сам Петипа. Этот миг не догнать - утекает песок, Первый шаг - перекат-выдох-пятка-носок. И вальсирует ночь, попадая не в такт. Помоги, подскажи: раз-два-три. Чёрный фрак.

Танго втроём Одна рука на плечо тебе, А другая - ему. И кто был чёрен, а кто был бел Я сейчас не пойму. Но эта музыка завлекла, И я бросаюсь вперёд. Пропахли гневом борьбы тела Обоих чёрт поберёт.

Вас распаляет горячий грог И зверский гонор борцов, А я, попавшись в капканы ног, Боюсь вам глянуть в лицо. Боюсь своих обнажённых плеч И ваших резких шагов. Но кто посмел бы предостеречь На перепутье тангО?

Ночной джаз И бу-дет джаз! С походкой блюз-де-ноктюрна. И по-нес-лась Кривая ночи к Сатурну, В козлиных ритмах сатурналий, Где когда-то джаз играли, Только эллины едва ли Понимали, Что это джаз! Во-ро-ний грай, Сегодня тоже джаз играй, Зво-ноч-ком в рай Вступает в ночь слепой трамвай: От электрического ромба К психоделическому тромбу... Спасёт тромбон: Сегодня джаза раб он. И бу-дет джаз Так неожиданно в нас! И от росы осипший голос Поведёт неверно соло Им-про-ви-за-ци-он-но и влёт... И в сини блюзо-Кама-Сутры Второпях настанет утро, Как только джаз умрёт...

Вальс ожидания Первый аккорд - это сердце метнулось в гортань. Ищут глаза: «Подойди, не томи, перестань». Ноги танцуют на месте - ни шагу вперёд. Кто пригласит? Одинокая девушка ждёт. Пары мелькают, сливаются звуки в года. Слишком горда... Города... Поезда... Никогда... Вальс ожидания. Лопнуть готова струна. Такты надежды... Морщинки... Усталость... Одна... Вальс ожидания проседью лёг возле лба. Знаешь, за кругом стоять - это тоже судьба. Музыка стихнет, надежду напрасно смутив... «Ждать» и «дождаться» - какой непохожий мотив...

Белая песня Холодами выбелен дочиста Предзакатный день и принять готов Голубиный ворох дворовых стай На линейках зябнущих проводов. Ноты-пули капают из груди Полуправдой, прожитой натощак. Через двери-клапаны уходи Ты не ждал, не верил, не обещал Расстелить постель и в озноб согреть Выжег память порохом у виска. Процежу на сдачу заката медь Через ноты сжатые в кулаках. Сизый вечер гулок и жалко вдов, Предлагая тихо сойти с ума. На линейки зябнущих проводов новой белой нотой скользнёт зима.

О ЖИЗНИ Шулер Краплёные карты в руках у тебя и джокер глумливый упрятан в рукав. Но шулеру имя, к несчастью, - Судьба, и стало быть, шулер опять при тузах. Мой мизер ничтожный безжалостно бит атласною ложью твоих козырей. Пощёчиной каждая карта летит. Зачем я упорствую в этой игре? В плену у не знающих жалости лап Я ставлю, теряя себя по рублю, Отчётливо видя бессовестный крап. И шулер тасует колоду свою.

Верится В чёрном платье, тихо, по-монашески, ночь бредёт на стоптанных ногах, унося приметы дня вчерашнего, спотыкаясь, путаясь впотьмах... Прежние комедии доиграны, только недописан эпилог. Ни любви, ни славы и ни выгоды в белой глади между чёрных строк. Промелькнули, намекнули, канули, в мягких складках ночи унеслись годы, несосчитанными шрамами щедро изморщинившие жизнь. Почему же так истово верится вопреки всему, что суждено? ...Повзрослевшей девочкой растерянно смотрит жизнь в угасшее окно.

Крах По венам рельс, по рельсам вен - тлен. Отыщешь в Книге Перемен крен? Пускай найдёшь не крен, а так, стык, но в нём застрянешь и начнёшь стыть. Как на мосту, назначен жить пост, И дрожь в ногах, когда дрожит мост. А что счастливым? Их рецепт прост: люби, любуйся на огни звёзд. Глядят апостолы на твой крах: Ты, человече? Это твой страх. Они забыли, как он жил в них, спасать не ринутся толпой вниз. Ах, не толпой, а сонмом - пардон. А что же ты? Хлебнувши бордо, себя выдёргивай, найдя крен, и оттирай со ржавых вен тлен.

Лица Меж витрин, завлекающих цифрами цен, пролегли непрямые людские пути. Приглядись: эти люди несут на лице отраженье того, что стремятся найти. Не холодную гладь ежедневных зеркал, не желанье поесть и улечься в кровать свет миров. что когда-то в пути потерял, но стремится однажды ещё отыскать. В каждой мелкой морщинке незримо залёг, сколько крема для лифтинга в них ни втирай, но читается еле заметный намёк на потерянный мир,на потерянный рай. А витрины слепят: «Подходи, выбирай!» и сезонные скидки напрасно сулят: ты не скажешь в бутике: «Продайте мне рай», и не встретит никто твой потерянный взгляд.

Просто можешь по улицам тихо брести, отраженье потерь подставляя под дождь, повторяя толпы непрямые пути. веря: если ты ищешь - однажды найдёшь. ...Кто в кабак, кто на дождь, кто под нищенский кров, но никто никогда - на позор и на суд! отраженье не сбывшихся в жизни миров повседневные люди на лицах несут.

Кулон В серое облако соком спелой черешни солнце несмелое цедит закат устало. напрочь забыты грубые руки-клешни, тела опала спрятана в глубь опала. Не налюбуюсь этим простым кулоном, схваченным цепкой долгих ночных одиночеств. Видимо, камни свои соблюдают законы, раз он согреться в ложбинке под шеей не хочет. Новую ночь из бокала выпью глотками. Каждый глоток одиночеством терпко грешен. Вновь не поняв друг друга, сердце и камень ждут появления в небе сока черешен.

В поисках себя Жахнет августом день из разодранных туч, обрывая покровы с притихшего «завтра». Но хитро провернётся в недрах скважины ключ и «сегодня» откушать предложат на завтрак. Ты себя соберёшь по минутам «вчера» и кулём перетащишь через полночь порога: и усталость пера, и морщины чела и «сегодня» начнёшь проживать понемногу. Прожевать - и опять не почувствовать вкус; занесёшь по привычке в реестры, в кадастры наступившего августа синюю грусть и устало заснёшь в ожидании «завтра».

Пять сантиметров Чтоб разминуться, назад отведу плечо Это инстинкт во мне, он сильнее разума. По тротуарам узким толпа течёт. Собственно, это всё, чем я с миром связана. Что мне до пьянок, драк и других забав? Ночью грешишь, а с утра невпопад покаешься. Пять сантиметров к росту ты мне прибавь, Чтобы понять, как хожу по земле пока ещё. Волчьей походкой - вольно и от бедра, Губы сомкнув, значит, я тебе не обещана. Кто я тебе? Не более, чем сестра, И не дерзай назвать меня своей женщиной. Вольной походкой, вклиниваясь в толпу, жизнь рассекая плечами на две судьбы... Пять сантиметров освобождают от пут... Пять сантиметров, а знаешь, хотелось десять бы.

Чужая ноша От дома Блока до дома Набокова Бродить и твердить, дескать, «Богу - Богово, Кесарю - кесарево, таланту - талантово, Небес не удержишь, куда в Атланты нам?» А взвалишь ношу - вроде, ничья? Мигом почувствуешь хрупкость плеча. Дрожат поджилки, гнутся колени, Зашкалила стрелка душевной лени. «Да ну его к чёрту! Пускай себе рухнет! Прошамкает в ухо проруха-старуха, И что ты можешь - в стогу иголка, И ноша чужая - что с неё толка? Зачем тебе лавры Иисуса Христа? Таких распинают всегда неспроста. В таких никогда их время не верило. Зачем тебе лоб свой кровавить о тернии? Живи себе тихо, где-нибудь около. От дома Набокова к дому Блокову Болтайся свободно, как Вечный Жид.» Твоя это ноша. Взвалил - держи.

Цезари «Венцы творенья, Цезари над тварями!» нам о себе твердить не надоест. ...Мы тоже персонажи бестиария и, к сожаленью, не от слова best. Но каверза финальная - и замертво все цезари слетают в пустоту, где станут экспонатами Кунст-камеры, настоянными в банках на спирту.

Одинокие питерские волки Среди мангровых джунглей из серого камня, Под густой электрической сетью лиан Ты трусишь, обходя по привычке капкан, Усмехнёшься, сверкнув желтовато клыками. Ты отводишь глаза, и никто не поймает Их янтарную жуть с чёрным лимбом зрачка: Людям незачем знать, как живётся волкам В мире сытых витрин и гремящих трамваев. Зубы стиснув, не вой над желаньем обглоданным, Что найдётся ещё, приручит кто-нибудь. И прищурив недобро янтарную жуть, Возвращайся в себя, в неуютное логово.

Мойры Вот бы взглянуть в единственный глаз трёх Мойр... Просто взглянуть. Нет, ни о чём не спросить. Знаю, вчера он был в глазнице у той, Что ножницы держит, чтобы обрезать нить. Тонкая нить, как на ветру, тряслась. Всё бы решилось быстро - уже к утру: Клацнуть осталось. Но отобрали глаз Жадные пальцы пряхи, любящей труд.

Просто бреду... Так хотелось бы выкроить пару минут по себе, как по осени, молча пошляться: не вполне досконально изучен маршрут, и тропинок полно, как судьбы вариаций. Предвечерне-осенний душевный ландшафт без дизайнеров создан, небросок и искрен. ... И на шею намотанный вязаный шарф в эту пору нужнее непознанных истин.

Дорога Посвящение Гансу Саксу

Я себя измеряю тобой, Я тебя измеряю судьбой Километрами-ветрами, Трепетом репетир Прозвонил, Просветил, Посвятил В это братство Не знающих racio, Не спешащих на коронацию Беззаботных и светлых, как боги Бесконечной дороги.

Завтра наступит Щупать покатость планеты и думать: «Да ладно!» Неотвратимость конечности сводит с ума. Глупость привычки на завтра выстраивать планы Недоказуема, как теорема Ферма. Завтра наступит и миг пробужденья подарит И - как всегда - перебой оркестровых синкоп, Труд балансировать маленьким эльфом на шаре Рядом с квадратным молодчиком в синем трико. Грех арифметики - время делить на минуты: Завтра наступит прозрением сотен слепых. Стройте же планы, как завтра вы будете щупать Шарик покатый чувствительным сводом стопы!

Дорога к зиме Повернула дорога на зиму, предложила опыт по бартеру, не позволила сверить азимут ни с какими дорожными картами. Стало время неласковым отчимом, нагрузило тяжёлой поклажею. Жаль, у жизни нет переводчика в диалоге резкости сглаживать. Безнадёга ведьмою сгорбленной набивается мне в попутчицы, натащила вранья три короба, мол, уже ничего не получится, бередит меня злыми кознями... «Да пошла ты!» - брехну невежливо: и под снегом не мёрзнут озими, и в сугробах дремлют подснежники.

Чеширско-флорентийский вечер Банальнее, чем Джоконды Стотысячный оттиск с клише, Вечер укутан с понтом В малиновое кашне. Веками стареющий модник На новые шутки готов, Нетрезвых поэтов угодник И сводник влюблённых котов. Тропинки шагов запутав В кирпично-бетонном лесу, О том, что настанет утро, Ему размышлять недосуг. Сегодня он очень занят: Он должен, как и всегда, Надежды ловить глазами Изящно стареющих дам,

Он должен им в эпикризы Диагноз вписать, что они В сравнении с Моной Лизой Так безнадёжно юны, Улыбкам их флорентийским Чеширскую искру придать И сумерками затискать Годами несомую стать, Вписать, не поставив даты, В небо меж облачных строк Чеширской улыбки цитатой Лунный кривой лепесток.

Пятница То ли день недели, то ли друг, Неожиданный и долгожданный, На столбе зарубкой, словно данность, Словно календарно-точный круг. Пятница. В языческих глазах Пальмы сок - хмельной и недопитый, Кромка моря, след парнокопытный, Во вчера ушедшая гроза. Пятница. Тугой вечерний хмель, Полутрезвый трёп у стойки бара... Толстым боком сшибла капибара Пальму, заменяющую ель. Тропики. Нежданный Дед Мороз, Под агавы прячущий подарки, И в зарубках на столбе - помарки. Пятница. Упал надой от коз. Ожидая ветер в паруса, Обнимаешь Пятницу за плечи... Времени изломы покалечат Роковой ошибкой в полчаса.

Пора бы научиться лгать Пора бы научиться лгать, Стать будням дерзко равноправной, Над чёрной зыбкой топью правды Мостить вранья кривую гать. Пора бы выдумать успех И брать билеты только в ложи, Укутывая сердце ложью, Как плечи кутаются в мех, На искренность, как на врага, Пойти войною оголтело... Пора любовно холить тело Пора бы научиться лгать. Не просто лгать, но верить в ложь, В притворный поцелуй бомонда. Поэтом нищим быть не модно В мелькании довольных рож. Пора стать глаже и белей, И, сытой, - тонкой, а не тучной. ... Да новым шуткам не научишь Ни старых сук, ни кобелей.

Как сдержать тебя, Время? Время, стой! Подскажи, как же можно тебя удержать? То ли в колбе песочных часов, то ли в колбе клепсидры? В них - лишь мера твоя, там - отрезок, там кончик ножа, А само ускользнуло, скривившись улыбкою хитрой. Как несёшься ты, Время! Секунды свои не просыпь: Ты же нас обворуешь, пойми, от тебя не убудет. Не удержит тебя и Житинский подарок - «Часы С вариантами» дней, параллельных непрожитых судеб. Как поймать тебя? Руку сжимаю, но пусто в горсти: Утекло, только пальцы мои отогрело мгновеньем. Как догнать тебя, Время? Ты вечно на шаг впереди, И тебя не страшит даже глупое наше забвенье.

Бонаротти И писать, и дышать - неожиданно ярко, По сусальному золоту блики рассыпав... А с изнанки помарку седлает помарка, Жизни круг - из подглазных кругов недосыпа. Напоказ - переливчатый веер павлиний, Мол, смотрите, любуйтесь, ну где ещё, кроме? А внутри только мягкая влажная глина, И лепи всё, что хочешь, меси хоть до крови. Столько поводов вызвездить и загордиться: Много званых, да избранных мало, напротив... Зеркала как хранители вечных традиций Возражают: ещё не рождён Бонаротти, Чтоб из глины по капле отжал унижение, Чтоб очистил изнанку талантом участия, Чтоб, на пальцах умелых неся Возрождение, Невзначай изваял запоздалое счастье.

Выть Бродячий пёс луну из лужи вылакал, Залив луной помойные объедки, И завилял хвостом на грязный быдла ком, Скопившийся под лестничною клеткой. Тревожа мрак вечерней близорукости, Плывёт покорный караван трамваев, Звонками и тупыми перестуками Прохожих о себе предупреждая. В потёмках копошащегося города Усталость вперемешку с безразличием Какие только плечи не изгорбила Обыденностью, долгом и приличием. А если сесть на тротуар меж лужами И вдруг завыть, рассказывая, было КАК, Слепой бедой, предательством контуженной, Луну из неба по-собачьи вылакать?

Бессонница Мы разминулись. Сон опять ушёл к другой, Глубокий и простой, без путанных видений. Бессонница вошла привычно, как домой, Шарденом по углам выписывая тени. Умножить неуют поспешно ночь пришла, Тремя мазками вскользь покрыв грунтовку неба... И не зажечь свечей в тяжёлых шандалах, Поскольку ни один покуда нажит не был. Кого винить? За что? Не лучше ли, смирясь С отсутствием боа и жемчуга в причёске, Любить свой трудный век, не наступая в грязь, И весело дымить горчащей папироской? Бессонница? Входи. Безденежье? Побудь. Безлюдье? И тебе учусь сказать спасибо. На всё своя цена, и если выбран путь, То заплати сполна за совершённый выбор. А разве кто-то жил безбедно на Земле? Пускай был сыт, богат, в устроенности быта... Но утешает то, что список кораблей Не только у меня остался недочитан.

Случилась жизнь... Случилась жизнь, и что поделать с нею, Когда она настойчиво права, Приказывая: «Ныне быть весне!» - и Швыряя солнце в грозовой провал, Неся сквозь тучи на горячих иглах Петроглифы нечитанных житий И раскаляя камни в жарком тигле, Чтобы дорогу в завтра замостить. А сколько завтр ещё тебе зачтётся До перехода роковой межи Когда захочешь знать, спроси у солнца. Случилась жизнь... И значит нужно жить.

Макрокосм... Микрокосм... С утреннего небосвода, С незнакомого портала Сквозь гардин прищур неплотный В комнату заря упала, Утвердясь минутным линком, Трепетным и невесомым... И в танцующих пылинках Узнаёшь своих знакомых. Тёмную ночную косность Вымело одним движеньем. Макрокосма в микрокосме Удивилось отраженье. А спросонок мыслишь тупо, За гардиной скрыты дали. И подробности, как в лупу, Поневоле наблюдая, Видишь, как листы повисли У неполитых растений И клубком скрутились мысли В депрессивной синей тени, Непричёсанные космы, Проступившие седины И вторженье макрокосма Светом утра сквозь гардины.

Бисер Пережитое - пёстрым бисером В одно тугое полотно На нитке, тоненькой немыслимо, Пречудно переплетено. Неуловимые подробности Мгновений круглые бока Любви, вражды, дерзаний, робости Не пересчитаны пока.

И кажется: лицо судьбы серо. Но у секунд особый толк: Ах, как играет пёстрым бисером Степной озлобившийся волк! Ты горд и смел? Сплетай судьбу себе, И нити шёлк в твоих руках... Но эти мизерные бусины Внушать умеют вещий страх. Поштучно выделаны высями Плоды неясных нам затей, И горстка разноцветных бисерин Лежит в ладони... Не твоей.

Пленники Как бы упорно мы ни шли, Закон Ньютона - мрачный деспот. Куда от притяженья деться? Мы пленники своей земли. У несвободы нет причин, Она живёт в нас изначально: Едва от берега отчалив, Мы пленники своих пучин. Взлетев, с мечтою или без, Мы в воздухе тотчас распяты Крестообразною заплатой Мы пленники своих небес. Приняв огонь святых даров, Идём на каторгу служенья, Где, как итог, - самосожженье. Мы пленники своих костров. Кем бы мы ни были и где б Среди стихий большой Вселенной, Но нам не вырваться из плена Для нас отмерянных судеб.

Анамнез-диагноз В анамнезе: «Вакуум может болеть?» Диагноз простой: атеизм. В расчётных листках было право на смерть, На кассе же выдали жизнь, Где, как на расстроенном старом ф-но, Запавшие клавиши крыш И неба в пастельных разливах панно, В которое враз не взлетишь. А где-то за небом - ещё города, Отрезки слепого пути. В анамнезе: «Мне не взлететь никогда», В диагнозе: «Нужно. Лети!» В расчётных листках - медь копеечных лет, Растраченных в быдле и лжи, На кассе - по высшему классу билет, Авансом - в случайную жизнь.

Искушение Порастраченные мысли всё смурней и виноватей, И скудней и простоватей надоевший бутерброд... Поскользнувшись на блевоте недосваренных проклятий, Мордой падаешь в объятья твердокаменных щедрот. На похмелку после пира не оставлено ни капли, Хасбулат пустою саклей загордился, дуралей... Опыт копится подолгу - быстро тратится, не так ли? И в сегодняшнем спектакле нет несыгранных ролей. Разве вдруг проснётся Фауст, до неистовства иссушен Невозможностью познанья заглянуть за горизонт, И на «Кристи» Мефистофель купит за бесценок душу, Хромоногий чёрный пудель злым оскалом просверкнёт. Поддаваясь искушенью под разнузданной Луною, Упоённо раздирая горизонта монолит, Не заметишь ни Офелий смертнопесенного воя, Ни потерянного взгляда сумасшедших Маргарит.

Но ведь можно и без крови - пусть бездарней и скучнее: Бутерброд покроет плесень, успокоится Луна... Ненаписанным шедевром струсившего Хэррингея* Ляжет ровная грунтовка рокового полотна. ---------------------------------------

*Хэррингей - герой рассказа Г.Уэллса «Искушение Хэррингея», художник, загрунтовавший дьявола, искушавшего его с холста.

Монолог волчицы Моё логово с краю, да что там - совсем на отшибе От надёжности стаи, от сытых кровавых кусков, От претензий на парность, когда по весне «майне либе» Воют пасти слюнявых щенков и матёрых волков. Моё логово холодно. Волчья клыкастая раса, Повстречав на тропе, торопливо обходит меня: Я учусть человечности, с полным отказом от мяса, Я учусь не бояться глядеть на разливы огня. Я, питаясь травою, смежаю слезливые веки, Показаться нелепой не с лапы мне и не с руки, Я учусь человечности, нет, не у тех человеков, Чьи глаза холодны, чьи окрашены кровью клыки, Кто сбивается в стаи, разя превосходством и сталью, И слабейшего выследив, заживо рвут на куски... Моё логово холодно. Голодно. Я подрастаю Над законами стай, то ли волчьих, а то ли людских.

Мир в клеточку

Тонкие гнутые прутики-веточки Вкрадчиво-злыми стальными метелями заживо делят пространство на клеточки, Мёртвые клеточки, ибо не делятся, Не плодоносят, но всё-таки множатся, Размежевав на «своё» и на «прочее», Успокоеньем душе растревоженной. Клетчатый лист - а на нём многоточия... Сделались клеточки странами, верами, Непониманьем, законом, границами... В клетчатом мире к звериной вольере мы Жмёмся ещё человечьими лицами.

Простое желанье Простое желанье - бежать босиком... Декабрь? Ну и что? Может, это последний Рывок до натянутой финишной ленты, И сердце в гортани клокочет комком. Простое желанье - покрепче обнять Всех тех, с кем ещё никогда не встречалась. Такая смешная безгрешная шалость И вдруг посетила никчёмную блядь. Простое желанье - проснуться с утра В короткой кроватке ушедшего детствва, В наивное платьице снова одеться И веровать, что не настала пора С бухгалтерской точностью вместе сводить Казённые строчки дебета-кредита, Что лучшее, в сущности, не пережито, Иначе зачем что-то бьётся в груди?

Каштановое ...Пахнет курицей на гриле Из кафешки под каштаном... Облаковая куадрилья Прозаически бесштанна, Окуная в кровь тореро Неба сумрачную плошку, И без меры, и без веры Убивает понарошку. Квазимоды на квадригах Метят прямо в Аполлоны, Да какой-то поп-расстрига Соблазнить хотел тефлоном, Говорил, что в преисподней Столько страсти и азарта! Я спросила: «Быть сегодня?» Он сказал, что лучше завтра.

Годы вылиняли в листья, Лица скомканы в морщины, Заменяя знаньем истин Недосказанность причины. Не по чину, не по сану Боль зашкаливших стакатто, Перетёкших из стаканов В горловые перекаты. Незапятнанные души Не достигли двери рая... Мама, ты меня не слушай Я сегодня умираю. ...С межсезоньем ветры бьются, Одичало, неустанно. Север выложит на блюдце Несозревшие каштаны...

laundry В гортани жжёт священный бред Стеклянноглазых мёртвых трансов, В кармане - денежка на транспорт И пыль истаявших комет Буреет, небом не искрясь, Вдохнув полвека ипохондрий, Как в глубине китайской laundry Чужая стиранная грязь. А всех святых гуртом увёз Бренчащий старенький омнибус Отстирывать облатки нимбов От непролитых пятен слёз, Отпарить веру в чудеса, Утюжить беды и проблемы... но если ты - бегущий лемминг, То некому тебя спасать. И снова сожжена гортань Огнём невыдохнутых стансов, К стеклянноглазой мути транса Ведёт размытая черта.

Период непознания себя Период непознания себя, Вялотекущий, как шизофрения, Где ветви клёнов небо накренили В холодное забвенье сентября. Раскатанная ширь библиотек Скучна речитативом расставаний Под заунывный реггей растоманий На клюквенно-болотной широте. Природой охмурённый урбанист Васильевский перебредёт по-бродски, Набросив сепий бурые наброски Плащом недуга на осенний лист. И будут вечер, грог, диван и плед Недостижимы, сколько ни стараться, Из дали предосенних эмиграций, Из шелеста летящих в Лету лет.

Инеяневое Щедрость ущербности - это ли не покаяние? Тонкая линия области инево-яневой, Хвостик собачий, виляющий кончиком вечности От человечности до глубины бессердечности. Сперматозоид изгибами тела глазастого Чертит межу очевидней мотыги и заступа, Мастеровитей кирки, подневольностью рубящей, Мастер хоронит стихи, облачённые в рубище. Тонкая линия жизни пленяет изгибами, Страстно дрожит неофит, наклоняясь над книгами, Слепо боясь пропустить воскресение вербное, Не осознав жизни щедрость как нечто ущербное.

Призрачное Мы так же призрачны, как тень секундной стрелки, Как отраженье рощ, снесённое рекою, Чью желтолиственность, рассыпав в каплях мелких, На мордах кони понесут от водопоя. Мы в постоянстве плоти странно эфемерны: Так изумляет день обычным пробужденьем Всё в тех же комнатах, религиях, размерах И в тех же хрупких от секундных стрелок тенях.

Так эмигрируют... Огни проспектовы... Заманчив шорох шин... «Чего изволите?» - свербит в раскрытых порах... Взахлёб, стремглав, не чувствуя опоры Так эмигрируют из собственной души, Забыв на вешалке постылое пальто С прошедшей биографией в кармане, Манкируя, манимы блеском money, Став monkеy на опилках шапито, Где злобные ужимки - хороши, Где укротитель Богом на арене Подачкой скормит лакомство забвенья... Так эмигрируют из собственной души.

Восемнадцатая весна Поток сознанья расчертили числа на жар и холод, на озноб и зной. Зачёркнуто всё то, что не случится, влюблённой восемнадцатой весной. Себя, как в гроб, укладывая в даты, В линейки полинялых серых дней, угрюмо понимаешь: никогда ты не будешь равен прожитой весне.

Бликует мир на обечайке скрипки, вливая краски в сумрачные сны, где целой жизнью платишь за ошибки безумной восемнадцатой весны.

Время Денису Виноградову, с благодарностью за узкоколейку.

Время брести, оскользаясь на взглядах толпы, И целлофановых луж нарушать равновесие, Время смеяться над временем - висельно, весело, Освобождать от путей верстовые столпы. Плотно на ось намоталось планетой-комком Время глухих тупиков, позабытых державою. Время сшибает на узкоколейке заржавленной Остья увядшей травы под осенним снежком. Время течёт безоглядно и ныне, и впредь, Скользкости взглядов, плакатов и мод постороннее. Что же так хочется время, зажав меж ладонями Глупой судьбы моей, словно птенца, обогреть?

Свободная тема Время ввинчено в нас или мы - стимуляторы времени? Барахлящий движок через дни нас везёт между тем, Как сужается свет и сгущается темень над теменем В тесных рамках свободы в тоннеле означенных тем. Потолок суррогатного неба в фонарной испарине Надвигает свободу вплотную к округлостям шор. Мы свободною темой невольно со временем спарены, Генерируя вечность, Пока не заглохнет мотор.

Сор вопросов Мы однажды, как сор, выметаем вопросы с порога, Перестав замечать умноженье саднящих отметин, Перестав наклоняться за галькой округлых ответов, Не надеясь найти под ногами «куриного бога». Наши мысли и сны деградируют в пыльную бурю, Что глаза заслезит и нырнёт в тротуарные щели, Словно залп холостой, в сотый раз не доживший до цели, Словно лучший порыв, удушённый в словесной текстуре. Нам усталость к лицу, разучившимся плакать по-детски, На Прокрустовом ложе читающим Пруста и просто Выметающим сор не доживших до веры вопросов, Потому что до смерти от жизни нам некуда деться.

ДЕНЬ

День – это самое суматошное время: куда-то бежишь, улаживаешь какие-то дела, кому-то звонишь, с кем-то встречаешься – словом, суетишься. В этой суете беспрестанно мелькают разные лица, порой знакомые, порой неожиданные, иногда совершенно удивительные. И весь ежедневный калейдоскоп похож на бесконечные путешествия в пространстве и времени. Но как бы далеко ни занесло в этих путешествиях, всё равно всегда возвращаешься в свой родной город, к которому душа приросла так накрепко, что уже непонятно – ты в городе или он в тебе. И так каждый день.

ЛИЦА Моцарт Понимая свободу как выблевок гордости Вензеля долгим шлейфом, «и прочая... прочая...», Хочешь свиту клевретов - не делайся Моцартом, Ибо ставят сальери в списки моцартов прочерки. В бальных залах шпалеры блестят позолотою, Шёпот лести - какой же он сладкий, наверное! А Зачёркнутый хлещет до сумрака рвотного, Глубину забытья измеряя тавернами. Что ни шаг - новый кукиш глумливого фатума, Мелким сором рассыпалась жизнь на мгновения. Всё, что нажито, - нервы, на струнах распятые, Да в висках девять грамм серебра неразменного, Да свобода себя не расшаркать на подлости Перед сытой надменностью тронов и трончиков, Не жалея ни счастье, ни гений, ни молодость, Занимая к сальери недлинную очередь.

Минотавр ...А где-то небо сушит зноем травы, А где-то Дельфы, Спарта и Коринф... Живая жизнь запретною отравой Не проникает в Критский лабиринт. Не освещённый даром Прометея, Запутанный коварный коридор... Что силюсь в непроглядной темноте я Увидеть, до крови натужа взор? Терзают слух кимвалы и литавры За крепкими засовами двери... Реву - и превращаюсь в Минотавра. Подайте мяса в Критский лабиринт!

Мыслитель Этот мрамор - родня Родену: под его резцом виртуозным локоть вжался не в то колено, не заметив нелепость позы. Напряжённые ритмы высей в лоб морщины прибоем гонят, на века каменеют мысли под змеиным взглядом Горгоны.

Лилит На границе океана и земли Есть контрольно-следовая полоса, Где веками бродит юная Лилит С древним запахом Эдема в волосах. Взлёт улыбки - первой строчкою стиха, Безмятежной, без волнений и стыда... Не вкусивши первородного греха, Ты вторую не напишешь никогда. Совершенство - Божьей кисти полотно, Не страдающая - ты не человек, Без любви - тебе Познанья не дано... Только Вечность влажным блеском из-под век. Не ведёшь ты счёта прожитым векам, Нет души и нет судьбы в покое дней. И сотрёт следов цепочку океан, Охраняя от Лилит сердца людей.

Гамлет Пока ещё не пробил нужный час отраву пить из поданного кубка, я доживаю сроки среди вас адепт несовершённого Поступка. Я всё ещё колеблю грузы чаш сомнением меж истиной и местью, бездарно жив и непременно ваш, хотя уже нелеп и неуместен. Я не школяр весёлый, в пух и прах

Лауре Цаголовой

смешивший сотоварищей в тавернах, я флейта в необученных руках загнивших Розенкранца с Гильденстерном. А впрочем, отречёмся от имён не с именами нам, с судьбою спорить в тот час, когда «распалась связь времён», бессмысленно стенанье: «Бедный Йорик». И тень отца - воинственный призыв махать мечом, не мирною оливой. Я жажду истины, пока бездарно жив, и верую в мирскую справедливость.

Марк Шагал А Марк - Шагал. Шли многие, а он Шагал себе от Витебска до неба, Упорный, словно подъяремный зебу, Распахивая залежи времён И вызывая к жизни красоту Своею дерзкой солнечною кистью, Раскрашивая контур старых истин, Почти что век бессменно на посту. Ему любой бесцветен мадригал, Ничтожно слово перед силой света. ... Влюблённые летели над планетой, Шли многие, и только Марк - Шагал.

Сивилла Где найти мне Сивиллу, древней Парфенона и Сфинкса, Чтобы хрипло смеялась над бедным понятием «тайна», Чтобы воду пила, по привычке черпая из Стикса? Мне Сивилла сегодня, поймите, нужна чрезвычайно! Пусть бормочет о том, что увидела в книге Пророчеств, И грозит, и пугает, но всё-таки скажет мне правду Без неясных намёков и без околичностей прочих Постараюсь принять, не ругнув втихомолку Кассандрой. Пусть отчистит мой завтрашний день от тумана и пыли, Что ещё не успела осесть, но, конечно, осядет. ...Заглянув невзначай в зеркала, улыбаюсь Сивилле С необычной для Вечных и Вещих тоскою во взгляде.

Жемчужина

М.Ц.

Блистательна, победна и надменна Среди канав в оплёвках сточных вод Жемчужина, рождённая из пены, К исходу дней стремительно плывёт, Вплетая наслоенья перламутра В тугое ожерелье крепких рифм. И всё ещё живою встретить утро Сложней, чем одолеть Барьерный риф. Изящный перл среди простой перловки, Не удостоен дорогих оправ, Испытывает странную неловкость, Сомнениями избранность поправ. Смятенье выдаёт поспешность пальцев В нервозном теребленье пояска. И воронёный холодок, запальчив, Елабугой маячит у виска.

Медея Горе и мрак прорастают, как зубы дракона, Пиками в сердце покинутой гордой Медеи. Ради руна золотого и отчего трона, Жалкий герой, ты предпринял поход за идею. Воды Авксинского Понта - тебе ли преграда? Понтом Эвксинским с трофеем уходишь обратно. Там, позади, среди выжженной пустоши ада Множит колдунья жестокой беды вероятность. Парус победный упругою выгнутой грудью К дому скорей с золочёною данью стремится. Как же посмели вы, пришлые, чуждые люди, Сделать любовь оскорблённую детоубийцей? Дочь Светоносного в брачные ткани вплетает Чёрное пламя и корчи незрелых паслёнов, В горе безудержной мести убийца-святая Будет ниспослан за ней экипаж Фаэтона. Лучше бы трон пустовал и ветшал от покоя, Лучше бы, если «Арго» натолкнулся на рифы. Так, на крови, утверждаются в славе герои, Так для потомков из горя рождаются мифы.

Песенка неизвестного актёра Я бережно храню пожухлые афиши, Внизу, в массовке - я, оправленный в петит. Ни славы, ни семьи, ни берега, ни крыши... И что меня ведёт? И кто меня хранит? Надежды не сбылись, и нужно постараться Овации прогнать с порога зябких снов. Я глупо опоздал на смену дкораций, На счастье загадав неверное число. Пора забыть мечты с потугой на бельканто: Я для Ромео стар и не смешон как Шут. Шаги за сценой - вот предел моих талантов, И слёзы на цветах не мне преподнесут. Я и сейчас готов хоть на край света мчаться Сыграть, пропеть, сказать, всем сердцем из груди. Но мне дано одно-единственное счастье: Без имени, без слов на сцену выходить.

Послушайте! «Послушайте! Если звёзды зажигают, Значит, это кому-нибудь нужно...» (с) В.Маяковский

Послушайте, Вы, безумец! Звёзды не зажигают! Их вколотили гвоздями однажды в небесный свод. И золотыми шляпками бездумно они мигают, И голубыми шляпками, покуда ночь не пройдёт. Вы футурист, не так ли? Не выкинуть слов из песни, У будущего не откупишь славы бродячих собак. Вот она, Ваша «футура» - на каждой заправке Neste. Плати за литраж и смело лей себе в бензобак. Владимир ВладимирОвич! Вы же у нас как Путин: Та же принципиальность, та же твёрдость и прыть. Как, «наступая на горло собственной песне» и сути, Контру, пусть не в сортире - в Окнах РОСТа мочить? Послушайте, Маяковский, Вы теперь за чертою: Свободны и от политики, и от иной шелухи. Вы же на «ты» со звёздами. Послушайте! Может, стоит Плюнуть на смерть и для будущего снова делать стихи?

Рыба-Пустота Я безумная чёрная рыба, Я древнее Левиафана, Я ровесница океана, Ибо имя мне - Пустота. Из воды добываю дыхание Пустотой своих жаберных щелей, На плаву держусь в океане Пустотой своего пузыря. Пустоту моего не-Слова Не поймать в глуби эхолотам, Лишь бесцельные телодвижения Генерируют ток волны. Только изредка и случайно Нарождается рой икринок Чёрных дней моих продолжение, Зарождение новых пустот. Так ловите меня и ешьте! Не считайте меня скоромной Я не знаю муки желаний, Ибо кровь моя холодна. Потрошившие - подтверждают: Пустота распирает чрево, Пустота разрывает жабры, Пустота раздирает рот, Рот, придуманный не для Слова Для глотания злых наживок, Для того, чтобы пусто круглиться, Как придуманный вами ноль. И когда вы меня съедите, Наберите в карьере глины, Налепите плоских табличек, Заострите сухой тростник И пишите тайное Слово, Я его, конечно, не знаю, Но оно вам известно: ИХТЮС И предайте глину огню. И когда покраснеет глина От стыда сокрытых предательств, От братаний царей с рабами, От молчания богохульств, Вы поймёте, ЧТО написали.

И оставите для потомков И по тайным знакам друг друга Узнавать начнёте в толпе. И я тоже пойму, посмертно, Что была лишь безумной рыбой. Не моё на табличках имя, Ибо имя мне - Пустота.

Лиле Брик турмалину - тюрьма, тур малиновой ласки захлопнется, ты молила сама, ты морила, Далила и гопница, недостойна прощенья недоброе вздёрнуто личико... ощущения Щена: соломинка, лилия, Лилечка! ты тянула тенета в тени, выпивала по жилочке, оборви и верни и тяни, вылей выстрелы, Лилечка! Века прошлого почта не знала понятия трафика: ты подчистила строчки и стала его биографией.

А.Б. Балансируя вкось на отточенных лезвиях вдоха, Испивая по капле вчерашний прокисший крюшон, Шёл трагический тенор по чёрным зигзагам эпохи, Не вписавшись в пожар, говоря, что теперь хорошо. Куртуазность альбомов так памятна, даже неловко Под прицелом раскосых,на завтра нацеленных глаз, По заснеженной тропке неся для любимой морковку, Осознать, что судьбу своим словом раскрыл напоказ. Но шепча «хорошо» и себя в лихолетье искомкав, Он по лезвию песни к погибели жертвенно шёл И во мраке искал шёлк и запах своей Незнакомки, Но под взглядами скифов, конечто же, их не нашёл.

Ты

посв. BG

Ты ведь знаешь, зачем обнажаются тополи в сквере, Ты провидел вчера наших ветренных слов бесполезность, Пустоту ноября мягкой кистью рисуешь на склере, Нагнетая душевные, а не глазные болезни. Ты озноб бытовой суеты упускаешь из виду, Потому что ты видел, а нам нелегко догадаться, Почему эта осень приводит опять к суициду Через чёрные дыры пространства и точки простраций. Ты приветствовал жизнь, оскользаясь на муторной жиже, Ты нащупывал грани, изведывал нечто такое, Что другим недоступно. Давай, говори, расскажи же, Как остаться живым, побывав за границей покоя.

Нострадамус Из тяжёлой лодки с уловом маний, Погрузив надежду кормилом в данность, Ноябри отпустим тонуть в тумане, Пусть их бреднем выловит Нострадамус. Он мудрец анфас и безумен в профиль, И словами правит, как омут рыбой, Неофит, рыдающий на Голгофе, Через время бросивший звёзды-глыбы. Он вопросом жил и ответом хлынет В беззащитность пагубы, не готовой К восхожденью чёрной звезды-полыни В перекрестье веры беды истовой. Плащ ветров порвал с кровяным подбоем, Ноябри тонуть отпустил в тумане... Трудно в мире быть наравне с собою В утлой лодке фобий, надежд и маний.

МОЙ ГОРОД Прививка Петербурга Памяти Татьяны Житлиной

Такому не учат в школе. Слишком обыденно-грубо Шпили прививки колют В тучи над Петербургом. В хлопковость неба вонзают Хмурую кровь болота. Как обещание рая Жалящих игл позолота. В венах - дожди и проклятья, В кости врастают корни. В тесных гранитных объятьях Облачный град непокорный. Так недоверчиво-странен Гладить рискнёшь по загривку? Непоправимо отравлен Сумрачной дозой прививки. Необходимо? Или Просто нам некуда деться? Иглы вонзают шпили Всем петербуржцам в сердце.

Петербурженка-весна Петербурженка-весна очень взбалмошная дама: и капризна, и упряма, и сомненьями полна. То зальёт колодец-двор, то нацепит, как улыбку, искру солнечного блика

на какой-нибудь собор. Сдвинув тучку набекрень гордость шляпного салона то плетётся утомлённо, то танцует целый день. Взгляд - в кривые зеркала Грибоедова канала, и опять в сомненья впала: «Я пришла иль не пришла?» И кокетливо она ждёт восторгов, комплимента вечная мечта поэта, петербурженка-весна.

Петербуржцам Все мы пленники этой унылой бесснежной зимы, Петербургских дворов анемичные, бледные дети, Все мы ветви, которые гнёт разгулявшийся ветер, У покоя и стужи права свои взявший взаймы. Все мы вымыты дохолодна, добела, Как солёная сыпь на кривой зачерствевшей краюхе, А зима не пришла, позабыла, да в общем, не в духе, И медали снежинок пока ещё не раздала. Под асфальтом сукна упокоился лист наградной, Где отдельной строкою прописан лоснящийся бюргер, Ордена не украсили гордую грудь Петербурга, Так пускай же спокойствие будет сегодня со мной. Все мы странники: кто от ларька до ларька, Кто от театра до театра, а кто от созвездья к созвездью, Покидая каморки стандартных бетонных предместий, Из оплаченных ценностей веруем только в «пока»: Нет пока что зимы и пока монохромен рассвет, И пока не завьюжат снега заколдованным кругом, Не украсят медали надменную грудь Петербурга, Все мы пленники серого города. Выхода нет.

Проклятие Сфинксы проклятье впечатали в сумрачный город над зеркалами холодными чёрной воды. Как ни прями позвоночник проспектами гордо, реет в глазах безысходность, как облачный дым. Как ни злати купола дерзновенных соборов, смоют сияние с них миллионы дождей. Друг мой безвинный, сурово страдающий город, пасынок лет под прицелом безжалостных дней. Как ни ищи в редких проблесках луч позитива, но напряжённы и сгорблены своды мостов, рана Кривуши по сердцу прорезана криво. На состраданье к тебе не способен никто, кроме задёрганных, злых, с отчужденьем на лицах, грузом тяжёлым несущих тебя на плечах... Сфинксы уставили глаз равнодушных бойницы, в каменных лапах навечно проклятье зажав.

Город номер 78 Полемический верлибр для Сергея Касаткина

Город № 78 равнодушный взгляд сквозь ветровое стекло. Пластик руля властно рука согрела, и нет никакого дела, что в городе вечная осень её отмеряют полуденными выстрелами с бастиона. Сколько их утекло, шарахнувшись из-под неба к невской волне? Над тетрадкой в линейку Васильевским островом облака испуганной стайкой разлетаются, отражаясь тенями в асфальте, перемежаясь

с золотыми каплями света. И булыжная рябь мостовых повторяет узоры ветра, взъерошившего воду рек. Это город № 78? Да, конечно, если ты веришь номерным жестянкам из МРЭО или автомобильному атласу, а не ему. Но мне хочется - только в рифму, и ещё желательно - стоя, Я зову этот город - МОЙ, А ты - «город № 78»...

Белая ночь Побелели от зноя сирени у нас во дворе, и асфальт побелел от мелка под рукой первоклашки, а рассвет по плечу ударяет вечерней заре, белой ночью, по-детски, играя друг с другом в пятнашки. Петропавловка, вздыбив грот-мачту, у Кронверка спит, не приняв во вниманье высокую парусность неба, триста лет белым пухом июни ласкают гранит и плывут белорыбицей в ловко расставленный невод. Белой ночью сердца и раздумья спокойно-чисты, будто время ночей темнотой никогда не догонит. Не об этом ли шепчут сегодня молитву мосты, в небеса воздевая попарно пролётов ладони?

Ну что я всё про Петербург? Разлом сезонов. И тепло опять опаивает зельем приворотным прохожих, наловчившихся нырять в ощеренные пасти подворотен. А там, несчётно штопанным бельём, изнанка пышной и надменной славы... Мзды не дают, да мы и не берём, и вроде, не в обиде за державу.

Не -град, а -бург, так европейски-горд, что Ярославнам не рыдать на стогнах, из тёмной топи жертвенно исторгнут на нищету, на славу, на восторг. Избит и нервен коммунальный быт, но сквозь граффити проступает явно: кудрявый бес четырёхстопным ямбом навеки вызолотил твой гранит.

На Мойке Катерок «Ветерок» на волне возле Летнего сада. Усмехнусь, посчитав по карманам рубли и полушки. Кошелёк - бутафория. Экая, право, досада: С ветерком не промчаться по Мойке - давнишней подружке. Белочубый весёлый бурун от кормы не отпрянет, И не выстудит брюшко посудине током поддонным. На Конюшенной вычурный Спас - глазурованный пряник, Яркой памяткой скорбному дню на крови возведённый. На крови, на воде, на костях, на трагической гати Из упорства и горя для нас было явлено чудо: Город серых дворов и фасадной торжественной стати, Город-храм, город-дым, сам себе и Христос, и Иуда. Братству наших домов так привычно смыкать свои плечи, Не пуская чужих в подворотни своих междурядий. Доля непосвящённых - его трёхсотлетняя вечность, Посвящённым - вторичное, грубо дроблённое рябью. «Ветерок», извини, я сегодня пешком - незадача. Поклонюсь Бенуа, по привычке нырну под «12». Люди пишут стихи, Александр Сергеич, а значит, Вы не умерли, просто Дантесу пришлось облажаться. А потом не узнаю витрин новомодных бутиков Это что-то для будущих: дорого, ярко и резко. Обойду, спотыкаясь, пугливо, смиренно и тихо И на миг надышусь загазованно мчащимся Невским.

Девка-Мойка, подружка, улыбку сложи кривоватей, Мои ноги, несущие по миру вес не пушинки, Наконец-то дошли до неё, до моей alma mater, Где стоит во дворе почему-то товарищ Ушинский. Вот откуда исхожено всё до последнего дюйма, До невидимой шири моста, неопознанно-синей, Где на задних копытах, горячий, чугунный и буйный, Конь понёс Императора в непостижимости линий. Но Исаакий мешает догнать Основателя Дурню Вот такая у питерских издавна есть поговорка. А хабарик не выбросить - ибо не сыщется урны, Поневоле швырнёшь на газон, как бы ни было горько. Ноги стёрты, болят - путешествие кратко, но тяжко, «Ветерок» промелькнул, на прощанье приветственно ойкнув, Уходя то ли мамой-Невой, то ли дочкою-Пряжкой, Покидая дугу кривовато-усмешливой Мойки.

Фильтры Как через фильтры фотошопа, Пропущен город в ноябре, Туманом влажным дышит шёпот Повисших жёлтых фонарей. Вечерние звонки трамваев, Спеша друг дружку догонять, В тумане застекольном тают: Один-два-три-четыре-пять. И следом, в чёрных кракелюрах, Спешит остывшая Нева, Надменно-радостным аллюром Гарцуя в дельты рукава. Наложен шпателем, нерезкий Медовый отсвет янтаря... Мой город, непросохшей фреской, Встречает вечер ноября.

Моему Питеру Янтарных капель солнечная дрожь, И я светло пронизана дождём - вся! Ты, как и я, успокоенья ждёшь, И мы вдвоём, конечно же, дождёмся. Кривоколейность общего пути, Изысканна, как бёдра обечайки, В короткий миг искусно уместит И лет, и состояний чрезвычайность, Неповторимость парковой листвы, Счастливо несравнимой с прошлогодней... Мосты заставят перейти на Вы, Нас разорвав на завтра и сегодня. Но утром, оправданий не найдя, Сведут ладони и придут с повинной... Янтарной нитью летнего дождя Мы связаны, как общей пуповиной.

Питер во мне Этот город, октавой дождя пригвождённый к асфальту, Онемевший пророк, на слепых перекрёстках распятый, Извергавший Шопена из чёрных расщелин базальта И доставшийся миру наградою или расплатой, Низводил к алтарям, изводя совершенство на буквы, Перекраивал вечность в угоду капризам июля... Ты снаружи омыт и с изнанки шпонирован буком, В сердцевине щемит, будто боги, создав, обманули. Недостаточность рек берега зачеркнули мостами, Разводя их на вдох посреди замечтавшейся ночи... биографию маркер пометит на карте местами, Нарисует созвездия личных моих многоточий...

Фонари белой ночи Фонари, белой ночью зажжённые, маются, Их сутулось на улицах ныне бессмысленна. Золотистые звёзды горят неприкаянно Под беззвёздностью неба спокойного, чистого. Неуклюже стесняясь, горят, подневольные, Золотыми слезами над чёрными лужами, В этой белой ночи так мучительно больно им, Невиновным, подвергнутым пытке ненужностью.

ПУТЕШЕСТВИЯ В ПРОСТРАНСТВЕ И ВРЕМЕНИ

На кой вам сдалась Итака? Я этот сорву спектакль! Невежливо, мимо такта... Я Вас огорчу, не так ли? На кой Вам сдалась Итака? Не повод, что Вы небриты И всё-таки Вы не эллин. Из Ваших судов Харибда Щепы накрошит на мели. А путать кифару с гитарой В наш век уже не пристало. Как ёжатся под ударом Усталые нервы стали! Никчёмный житейский опыт Толкает идти по трапу. Неузнанная Пенелопа Вослед Вам: «Эго сагапо».* Вы воин, певец, Вы эллин С мечтой о законном рае? Сказала бы Вам: «Се фело»** Но гордость не позволяет. Вы рвётесь из нашей эры! А где Ваш корабль, однако? Запишетесь в Монгольфьеры, И в небо - искать Итаку. На струны бросаются рифмы, Вы множите в море пену, И Вам наплевать на рифы, И Вас не страшат сирены.

Скажите, по крайней мере, На кой Вам сдалась Итака? Но Вам - уходить и верить, А мне... Я не буду плакать! -----

* Эго сагапо (греч.) - я тебя люблю. ** Се фело (греч.) - я тебя хочу.

Ковчег. Стена. Паранойя. Я посторою свой Ноев ковчег без веления Бога И не стану грузить в его трюм всякой твари по паре. Свой Всемирный потоп на борту пережду одиноко Агасфером и Каином, словом, одною из парий. Я не знаю, к какому причалю потом Арарату, И в какие края отнесёт на волне паранойи. Ошибётся земля, к ней придёт не смиренный оратай Обречённый Сизиф с набугрённой камнями спиною. Эти камни сложу и построю высокую стену, Для меня она станет Стеною Незримого Плача. ... Вот уже подступает к лодыжкам холодная пена, Мне пора на ковчег. Ухожу. Я не смею иначе.

Рейкъявик Неслышно и властно приблизилось лето, раскрыло, как зонтик, сиреневый ком. Бомжи по кустам - оскорбленье эстетам, а тоже ведь люди, хотя и с душком. Каблук застревает в разломах асфальта (катали по осени, прямо под дождь, и влага весенняя сделала смальтой, нарезала, вздыбив квадратную дрожь). Допеты и снег, и приметы проталин, так быстро исчерпан холодный сезон. ... А в евангелисты меня не позвали, поскольку всегда нарушаю канон.

Пускай мне о главном сказать не позволят я лето шагами пойду измерять, диезы нахально сменю на бемоли, смеша музыкантов несметную рать.

И если сестра Пастернака предъявит охапку счетов за любовь и восторг, сбегу неплательщиком злостным в Рейкъявик, где снова сгорела яичница Бьорк. Там гейзеры вместо полуденных радуг, и есть ли там лето - поди разбери! Но я унесу мимолётную радость и спрячу в закладках июньской зари.

Эльсинор Сосчитав года по шрамам и по срезам, размечтав любить и падать ниц, лбом ударишься в трагическую трезвость, в послевкусие дочитанных страниц. Чёрной строчкой от укола до укора в нераспавшейся ещё связи времён: кто для нас построил эти Эльсиноры, где с земли уже откинут дёрн? Бледный пленник в каземате слова, сделай шаг по острию ножа на тебя капканы мышеловок по углам поставят сторожа. Вышел срок - учись играть на флейте, наложи табу на миражи, завершив бессмысленностью смерти повесть о бессмысленности жить.

Век Врастают корни в рубежи времён... Он был злолик и яростен, как выстрел, Век, расщепивший атомы и мысли, Век, превративший Фауста в патрон.

Прощай, Калифорния! Good bye, Америка, о! Где не был никогда... В.Бутусов

Что ж, прощай, Калифорния! Мы не свидимся, очевидно, мириады огней для меня не швырнёшь в океан. Много званых, да избранных мало. Нелепы обиды не дались километры вросшим в питерский берег ногам. Не грусти, Калифорния! Звук незнакомого имени не расслышат на улицах шумных твоих городов. Хоть петляй, хоть кружи - но судьбу на иную не выменять: жизнь даёт только то, за что заплатить ты готов. Не смеши, Калифорния! Ты не для сирых и нищих: даже звёзды на плитах твоих под ногами лежат. А мечта, как «Титаник», погружает пробитое днище в океанский покой, отразивший багровый закат.

Ледяное сердце Ледяное сердце - прообраз пошлости... Что у снежной бабы внутри запрятано? Холодят сосульки немого прошлого, И «сегодня» - в грудь ледяной заплатою. Но в груди ледышку носить могли бы вы? Сколько вас в плену называли Каями... Внесено в экслибрис кристальной глыбою Перепутье вьюжности неприкаянной. Излагая льдинками образ вечности, Ледяное сердце твердеет в холоде. Герда, долгим странствием изувечена, Не прольёт слезу, омертвеет, гордая. Ледяное сердце - стучит ли, дышит ли? Не поймёшь, лупи по нему ботинками. За коньки и мир - две мечты мальчишечьих, Бледный Кай угрюмо играет льдинками.

Атлантида В душе презирая прелестные виды, роскошные виллы, и биржу, и рейтинг, подобранный парус на рее, на рейде стремится к дороге в века Атлантиды. Кому-то - вместилище йода и соли, кому-то - музей позабытых историй тобою ли грезила, южное море, на северной зорьке белёсая Сольвейг? К тебе ли стремились стальными мечтами суда, не пришедшие вовремя в гавань, намеренно выбрали зыби и саван триеры и лодьи, и крепкий «Британик»? Сильнее, чем либидо (или либидо?) за это уплачены страшные дани! Ревел, натыкаясь на айсберг, «Титаник»: «Моя Атлантида! Моя Атлантида!» А в бездне народ ясноглазых атлантов сквозь толщу глядит, усмехаясь сонливо, как вспорото небо стокрылостью клина и криком прощальным: «Куда ты? Куда ты?» Но где широта долготу повстречает единственно правильной координатой, не знают, волнуясь на рейде, фрегаты, и парус, подобранный к рее, не знает.

Параллельные миры Холодный дождь, как тесто, месит прах, На власть его не сыщется управы. А в параллельных нашему мирах Дожди растут из неба, словно травы. Как вывернутый купол над дождём, Нависшая Земля, а мы же с вами, Презрев закон, загадочно идём, Не падая, идём вниз головами.

Мы приняли трёхмерность бытия И обустроили трёхмерность быта, Не зная, что великость наших Я Дождём уже на капельки разбита. И капли - в мутных лужах и... нигде. Просохнет завтра вывернутый купол, А Я умчатся рябью на воде, Нам улыбнувшись на прощанье скупо. Блажен слепой, не знающий о том, Что видящая всё душа поэта Испачканным и порванным листом На острия чернильных пик воздета. Слепым нетрудно жить вниз головой: Дождь падает, трёхмерный мир - «в ажуре»... А в небе на поляне дождевой, Как я, небесный зрячий нервно курит.

Люди-корветы На скалистом обрыве поспешно стряхнув наносное (Что осталось - неведомо нам, это сверху видней), Мы, срываясь, идём полноводной бурлящей весною, Как лихие корветы, из попусту прожитых дней. И весёлая злость на вчерашние грузы и грусти Заставляет уйти, навсегда и как можно скорей, С болью выдрав сердца из сосущего тинного грунта, Словно ржавые лапы тяжёлых стальных якорей. После долгого штиля желанны и штормы, и грозы, И расхлёстанный ливнями мокрый небесный покров. Не милы одичавшим корветам гламурные розы, Своенравно влюблённым в жестокую розу ветров. Мы, срываясь, форштевнем весны океан бороздили, И весёлая злость напевала, свободу даря От затишья, от роз и от прочих дешёвых идиллий. ... Только в клюзах слегка продолжают саднить якоря

Факельная эпоха Каким было время - не людям решать, А Богу с собой в поединке. В испачканных кровью доспехах спешат На сумрачный пир Капетинги. Засеяны нивы судеб нищетой, А всход мракобесием сдобрят. Но выше, чем право прийти со щитом, Посмертно воспетая доблесть. И если портовою шлюхой успех Присядет врагу на колени, Разбавить вино в его кубке не грех Росинкой, упрятанной в гемме. У рыцарской чести - особенный суд, А кружево - прихоти моды. Но то, что в анналы потом занесут, Спешит потайным переходом. Как айсберг над морем - одною восьмой Всплывают истории крохи. А чем отличается век наш с тобой От факельной этой эпохи?

100 лет одиночества. Читая Маркеса. Неувиденные лица неродившихся существ внёс на тайные страницы старый хрыч Мелькиадес. И в плену реминисценций, строки на судьбу дробя, невозможно отвертеться от признания себя в той ослушнице печальной, обмирающей среди жёлтых бабочек в купальне, с скорпионом на груди.

Неприкаянные черти с одиночеством на «ты», и по золоту прочертит пеплом рок на лбу кресты. Время щедро на посулы, но пошло тропой не той и медведицу-Урсулу поражает слепотой. В сотый раз играет рондо пианола. Знаю, где затеряется Макондо в тёплой складке меж грудей. Одиночество - пещера, Быт длиною в тыщи бит генетически ущербных, не умеющих любить.

Зависть Обетом «никогда» - не зарекайся, Не надкусив румяной корки счастья. За клок батиста погибает Кассий, Не зная ласк, устав на верность клясться. В предобещанье адовых феерий, Терзаемые завистью и злостью, Во мне два Эго - Каин и Сальери За право на убийство мечут кости. В миг жалобы, тревожный, предпоследний (Соперник несговорчив и куражлив), Преодолев безвыходность и бледность, Дантес согреет рукоять лепажа. Как мало нужно - от краюшки счастья Урвать кусок вне дат и категорий, Но устраненьем тела не удастся Неизбранность избыть - причину горя.

Здравствуй, грусть (с) Франсуаза Саган

Ну, здравствуй, грусть. Влеки меня в Париж Он в октябре растрёпанно-каштанов. Соблазнами ночных кафешантанов Мой монастырь, быть может, разоришь. Мани в огни, в притоны, в Мулен-Руж, Не спрашивай меня, люблю ли Брамса. Я под мостом в Берси тебе отдамся, Войдя в приблудище холодных душ. Теперь уже за евро - не за су На стул присяду, бормоча Верлена, Чтобы увидеть, как ласкает Сена Баржу Ситэ, колебля на весу. Ну, здравствуй, грусть, мне без тебя невмочь, Горчит абсент в крови моей, неистов. Вхожу в полотна импрессионистов, Концами крыльев подметая ночь. Бредёт рассвет - лукавый Асмодей, Наглей литературного гасконца. Он знает, как разлить немного солнца В холодной тяжелеющей воде.

Я выросла из времени Ассоль Я выросла из времени Ассоль, Как из короткой, слишком тесной юбки, Но сделалась способной на поступки И неспособной верить, уж позволь, С благоразумьем об руку бродя, Забыть о глупой радостной отваге И не черпать ботинком вешней влаги, Не бегать летом под шатром дождя. Истлели в лавках алые шелка, Махнула вера, потерявши стойкость, Вниз из окошка с видом на помойку И даже не сказала мне «пока». И ничего не значит слово «боль»,

Бессмысленное, как из недр рапана Далёкий зов нездешних океанов, Оставшихся во времени Ассоль. А ты твердишь мне, что придёт пора И алых парусов, и новых правил. Как ты неправ! Оставь. Я знаю правду, Что завтра умерло. Ещё позавчера. И от камней не стоит ждать плодов, Нас жизнь имела в самых разных видах, И если даже хватит сил на выдох, То вовсе не останется на вдох. А тот, кто показал нам Зурбаган Экскурсовод, обманщик и волшебник Он в этот миг был просто непотребно, Взахлёб, до невменяемости пьян. Вот и придумал несусветный бред, Но Грэй кому-то продал караввеллу, Ассоль непоправимо повзрослела, Так быстро, за каких-то сорок лет. Налётом губы обметала соль, Осевшая из ветра, что доносит Мотивы закоулков Феодосий... Я выросла из времени Ассоль.

Мусорный ветер Ветер вытерт по швам, запылён и устал очевидно, Поднимая песчаные бури, иссох от натуги, А родился нахальным из облачно белого твида И учился по волнам гонять крутобокие струги, Надувал паруса - аж сосновые мачты трещали, Щекотал до девятого вала суровое море, Отклонял траектории пуль допотопных пищалей Он был дерзок и юн и, как видно, у Бога в фаворе. А теперь отлучён: седина и усталость не в моде, Ветры новые вызваны к солнечной рыжей карете. И гоняя пылинки от нечего делать, проходит, Неуютно ссутулясь, по улице мусорный ветер.* * «Мусорный ветер» - рассказ А.Платонова

В Москву, в Москву... «В Москву, в Москву!» - «Полцарства за коня!», Хотя бы страшным даром от данайцев На плоскости координат менять Крест нА крест, и самой в себе меняться. «В Москву, в Москву!» - но заняты места Не мной. согласно купленным билетам... Мой Рубикон - пока что не полста: «В Москву, в Москву!», «Карету мне, карету!»

Жизель На пыльной партитуре площадей С больной асимметричностью взаимоНепониманий - мой прожитый день В пуантах сбитых, безусловно, прима, Сильфида быстрокрылого «нельзя» В петле из озверевших нотных станов... Я, над булыжной пропастью скользя, Увядшую Жизель жалеть не стану.

Гравитация «И ощутить сиротство как блаженство» Б.Ахмадуллина

Не тронет снег на плоской крыше жесть Ни памятью ума и ни кровей, ни Сердца. Холостой холодный жест Не распахнёт астралы откровений На острие полуночной стрелы, Замкнувшей небо на числе «двенадцать» Порывы злы, прорывы тяжелы С балластом через гравий гравитаций. В хрипящем ветре слышно «никогда» Сиротству нет блаженного предела... В закрытый космос бьются провода Чечёткой жемчугов обледенелых.

Конфуций и Ангел Абрис поспешно придуманной жизни Запахом лжи поперхнётся на вдохе, Необратимостью метаболизма Смешных доморощенных философий. Чернокошачие копятся шорохи И по углам неуёмно скребутся В комнате тёмной, пустой, которую Без предисловий покинул Конфуций Вышел и веками сдерживал влагу, Хлопнул стопарь и слушал у стенки: Вдруг неуклюжий явится Ангел В нимбе незрелом кислотных оттенков? Слабо фосфоресцируя в комнате И привлекая запахом пищи, Жизнь, как сумеет, наладит - полноте! Чёрных котят по углам отыщет. От непридуманных дел старея, Возле свечи в назиданье положит То ли портрет Дориана Грея, То ли клочок шагреневой кожи.

Москва Коллекционным перегаром от экзотических напитков пропах мой праздничный подарок, где радостей с переизбытком, где небо зиму снегом лечит, упрятав тело в переходах стремления к минутной встрече, в душе спрессованной на годы, где обезумевший троллейбус сшибает пробку с Ярославки, решая криком сложный ребус с учтённой дружеской поправкой, где миг борьбы, беды и воли сведённый в узел эпилептик, а турникеты не позволят счастливый проглотить билетик...

... Но вот уже огни поплыли назад, откинувшись в тумане, искрошены до мокрой пыли упрямой сечкой расставаний... ...Не по-московски, нагло, слева вхожу с утра на эскалатор, прорвав собой тугую плеву меж обретеньем и утратой.

Тифло... Простыни снега сплетёнными белыми нитями Манят согреть бытием ледяную постель. Мы в темноте отдаёмся всецело наитию И ясновиденью время пронзающих бельм. Ты, мой слепой проводник в копиистике сложностей, Мой поводырь к упокою в плену декабря Мы побратаемся взглядом, не видя похожести, Ибо отныне смотреть будем только в себя. В белой тактильной погоне за прежними смыслами, Греем в ладонях иллюзию felicita Старый блокнот, где ещё не по Брайлю записано Главное - то, что не сможем уже прочитать. Вместе наткнёмся на стены - неловкость, которая Вызвана зрячестью в прошлом оставленных лет, Вместе научимся вкрадчивой тифломоторике В тщетной попытке догнать ускользающий свет.

Без названия Разрыхляя руками границы сырых горизонтов, зачерпнуть синевы из небесных тугих родников И, смеясь, расплескать её в гаммы беспечных и звонких отмеряющих время случайных трамвайных звонков. по звонкам позвонки распрямятся у снулых проспектов для полуденных знаний и тайных полуночных вер в санитара по имени Страннослучившийся Некто, Попадающий Иглами Счастья в издёрганный нерв, атропин бытия в участившийся ритм заливая, посягая на выбор, которого нам не дано... Синеву по проспектам расплещут звоночки трамваев, и сырой горизонт ненароком заглянет в окно.

ВЕЧЕР

Казалось бы, вечер – это время успокоения и отдохновения от разноголосицы дня. Но только захочешь отдохнуть, как, громко хлопая крыльями, прилетят белые птицы воспоминаний и взбаламутят в душе целую гамму переживаний, эмоций, страстей, и надолго задумаешься о своих обретениях и потерях, конечно же, о любви – как же без любви? – и всё-таки в итоге раздумий вновь посмотришь на мир с улыбкой, потому что день ещё не закончен… 82

БЕЛЫЕ ПТИЦЫ Белые птицы. Плач. Белые птицы, белые птицы, белые птицы горьких потерь вас уже целая стая кружится на неземной голубой высоте! Белые ангелы, белые ангелы дали вам крылья, но отняли жизнь... Синего неба движение плавное белое облако перьев дрожит. Вас призывают - вы самые лучшие! Веки болят от бессонниц и слёз, и неслучайность нелепого случая к горлу опять подступает взахлёст. Господи, Господи! Что же ты делаешь?! Страшно хороших людей обретать: вдруг ты увидишь их птицами белыми, вдруг призовёшь их в крылатую рать? Белые птицы, белые птицы белые пахари синих полей! Буду молиться - пусть сохранится больше хороших людей на земле.

Памяти Алёши - Такоси Ты подарил вдохновенье и смех... Закономерность - нелепый случай, Рвутся сердца у всех! ...А разрываются - только у лучших...

Закат имени В То ли пить, то ли петь? Ни того, ни другого не умею красиво - не сподобила жизнь. Предзакатная медь, разливаясь, дрожит и рисует эскизы полотен багровых. То ли плакать? Отвыкли глаза, разучились наливаться солёною тажестью слёз. А по окнам - мазками, нещадно, внахлёст ожиданье заката мешается с пылью. Ничего не дано! Торопливо, упорно утешенья ищу, учащённо дыша. В кровь и медь изливается неба душа. Вот и всё. Разлилась. Можно шторы задёрнуть.

Апельсины Тугая россыпь рыжих апельсинов На праздники. Сейчас не хватит сил... Воспоминанья разум воскресил, Но не для праздников, а для поминок. У прошлого не взыщешь недоимок, Закрыто время, тяжела печать. И можно головою постучать Рентген подарит гематомы снимок. А думалось: вот-вот сведут мосты, Откроют дверь, а там, за дверью - счастье... Какого чёрта было так стучаться И рухнуть в топь сосущей пустоты! Над головою вязкий свод свело, Отяжелели мокрые одежды. Какая глупость - отбирать надежду: Надеешься наперекор, назло! Надеешься, покуда хватит сил, Покуда больно и покуда страшно... ... Покуда ты идёшь вдоль Патриарших, В ладони грея рыжий апельсин.

Сознания разбившееся зеркало Памяти Саши Макаркина

Сознания разбившееся зеркало, Осколками впиваясь в этот мир, Изранило и злобно исковеркало Моей души непрочный балансир. И на канате, не страхуясь лонжею, Зажав сомнений воздух в кулаки, Шатаюсь я от ложного до сложного, Вложив себя в скользящие шажки. Советы мудрых праведною меркою Канат дороги истончают в нить: Сознания разбившееся зеркало Не в силах равновесье отразить.

О ЛЮБВИ Чарли. Штрихи к портрету Несколько штрихов к портрету моего друга, которого я очень люблю.

Не терпит, чтоб искали в «его стакане» грани, смешной и добрый Чарли с печальными глазами. Он гаер, он задира. издёрган горьким смехом. Не доверяя миру, он спит спиною кверху.

Убийца-любовь Евангелие от Юдифь. Евангелие от Саломеи. Рифмой разрезано вкривь, нежности капли алеют. Самым святым - убить! В крике любви - немея. Евангелие от Юдифь. Евангелие от Саломеи. Да, не читают его Ни с паперти, ни с амвона. Тайный капкан «зеро» Между строк Соломона. И не хватает тузов, И не придумано масти, Кроющей властный зов Счастья или несчастья. И удила закусив, Рухнешь, дрожа и млея, В Евангелие от Юдифь, В Евангелие от Саломеи.

Непризнание... или признание? Ночь опрокинулась, накрыла с головой созвездья фонарей, зигзаги улиц, и с ней ко мне молчание вернулось, давая право снова быть немой. Не мой. Казнил упрямо правдой ты, не видя содроганья нервных клеток. И россыпь слов - истёршихся монеток лежит на дне под толщей немоты. Бренчащей мелочью не оплатить счета, предъявленные строем горьких истин, не выразить простой и ясной мысли привычными движениями рта. Не выдам словом сердца перебой. Так вышло: ты не мой, а я немая. Всё, что меня наполнило до края. ночь, опрокинувшись, накрыла с головой.

Вода и огонь Дождь вымывает из крови гемоглобин? Эритроциты? Толчки настойчивого ритма: «Люби! Надейся! Позови!» Минуты - капли. А года несутся непрерывным ливнем. В ладонях, в углубленьях линий сплошная мутная вода. А ты несёшь ладонь к огню, и капли жизни стали паром. И значит, мы с тобой не пара. Голгофа. Полдень. Виды «ню». Огонь с водою виз-а-ви, и ты со мной - не «мы», конечно. Зачем же предынфарктно, спешно: «Люби! Надейся! Позови!»?

Ложь «Хочешь, чтобы я лгал тебе?» - отвечаю: «Нет!» Сколько раз ты задашь вопрос - столько раз повторю ответ. Нобелевские лавры велели жить не по лжи это единственное условие для того, чтобы жить. И одинокое утро я буду пить стократ так же, как чашу с цикутой спокойно выпил Сократ, терпеть, как спартанский мальчик, не посмею моргнуть в миг, когда дикий лисёнок насмерть грызёт мою грудь. Стоики и философы, за правду идей борцы стоит ли новыми строфами преумножать цирк? Стоит ли правда жизни, когда уже сложен гимн? «Хочешь, чтобы я лгал тебе?» - «Солги мне, солги, солги!»

Позови Позови - я тебя сочинила уже в желтоватых объятиях сентября силуэтом в окне на втором этаже, где гардины охраной построились в ряд. Позови! Я гуденьем в ночных проводах поведу к твоей жизни оставшийся свет, где танцует фанданго на нерве звезда, где случилось мгновенье, которого нет. Позови: буду тихая в тёмном углу не загадывать «завтра» на картах Таро. Можешь быть раздражителен, мелочен, глуп если это в тебе, то уже не порок. Я в ладони водой упаду - позови из гаргульих химер, из цветных витражей. Я ни слова тебе не скажу о любви... Позови - я тебя сочинила уже.

Ф.Б. Мне бы только до тебя дотянуться, Стылый ветер удержав на весу... Полновесным слитком солнца на блюдце Наше «завтра» я тебе поднесу. Вот, бери его и делай, что хочешь: Ты спасением однажды взорвал Каземат моих ночных одиночеств В мёртвой глади равнодушных зеркал...

На губах омертвевших... На губах омертвевших - признаний припёк, потемневший, желаньем засушенный вихрь. Ты спокойный и добрый, тебе невдомёк, что твоя доброта - эшафот для любви. Разговоры с тобой искромётно-легки: стаи слов перелётных - как пух тополей. Но опасно, как бритва, пожатье руки, поцелуй на прощанье пощёчины злей. По припёку признаний - молчания кнут, и осадком на дне оставляет любовь не похмельную слабость счастливых минут, а страницы исчёрканных черновиков.

Башня из слоновой кости В белой башне из слоновой кости В нашем веке странно оказаться, Здесь ко мне слова приходят в гости Вереницей злых аллитераций. Мой корсет не на китовом усе, Запрещает полноценность вдоха Это теснота твоих отсутствий. Без твоих присутствий очень плохо. Эта боль не лечится друзьями, Уж простите, незачем стараться, Гости меня в плен тяжёлый взяли Вереницей злых аллитераций. Осень просочится серой злостью Сквозь черты вчерашнего героя. Стены башни из слоновой кости Для меня возлюбленный построил.

Половина шага Сорваться в набегающий сентябрь, В его сухой желтеющий прибой И в запах яблок или спелых ямбов И в осень плыть наедине с собой... Наедине... Мобильник мой безумный Звонит в четырёхстенной пустоте... Вдоль тополиной гвардии угрюмой Я ухожу, закутанная в тень. Уйти в сентябрь - невелика отвага... Сентябрь, отреченьем отрави, Ведь ОН не сделал половины шага, Которая осталась до любви...

Шквальный ветер Д.Б.

Шквальный ветер взбесился и будто сметает следы Неслучайных надежд и случайно несыгранных музык, И гранитный канал для полночной холодной воды Спазматически тесен, до боли затянут и узок. Даже в тысячный раз перемеряв шагами проспект, Не привыкнешь к длине его хорды, прямой и упругой, Но успеешь понять, что с тобою по-прежнему нет Даже тени врага, а не то что вчерашнего друга. Нет ни тени от слова и даже молчанья вдвоём Не случилось опять январю прорасти чудесами. Остаётся уснуть и в забвении верить своём, Что сломал наше время другой - но не сами! Не сами! Кто-то третий пришёл и обняться покрепче мешал И подглядывал жадными, грязными дырками буркал... Шквальный ветер. Гранит. Спазматически узкий канал. И в холодную воду слетают, как звёзды, окурки.

Голос Был мой голос так счастливо смел Выше неба на два полных тона, Золотым колокольцем влюблённым Он звенел, заливался и пел. А теперь, за порогом беды, Он сорвался до хрипов утробных. Золотая оплавлена проба, В сигаретный оправлена дым.

Ветер с берега священного Ганга Как просто стать танцующим Шивой нужно начать танцевать. ***** Как просто стать смеющимся Буддой истину познав, улыбнуться. ***** Как просто стать светоликим Рамой в золотые войти небеса. ***** Как трудно стать камнесердой Кали нужно разучиться любить...

Холод Что-то лоб холодит. Может, осень, а может быть, возраст, может, ветер страниц, перелистанных беглой рукой. Холодок сизой патиной ляжет на спелые гроздья пережитого времени. Далее - новой строкой новый мир, новый день и непройденный путь обретенья, новый штрих (Гойю тёмного в мелкие клочья порви), преисполнясь отваги, доверчиво выйди из тени, яркой краской мазнув по печальной палитре любви.

Письмо Диагноз окончательно-жесток: Любовь. «Экзамен сдан, давай зачётку Получишь право почерком нечётким Марать больными виршами листок.» На жёлтую страничку сентября Издёрганным подстрочником печали Пролью чернильное: «Люблю, скучаю», И многоточия проставлю в ряд. А ты... увидишь кляксы на листке Рыдание под сорванною крышей. Ответ недоумение напишет На равнодушном чуждом языке.

Русалочья... Ни нарядов и ни почестей Не приму и не хочу. Домик, выскобленный дочиста, Я крестом заколочу. Сердце глушит конским топотом Налетевшую беду. Непричёсанной растрёпою На русалий луг приду. Вдоль опушки поразвешаю Слёз венки на дерева. Как была по жизни грешною, Так и нынче неправа. Пробираясь меж рогозами, Попрошу их замолчать. На упругой глади озера Вытку белизну плеча. Вдовы бледные, безмужние, Выплывут из тёмных вод, Назовут меня подруженькой И утянут в хоровод.

Терпко вызеленю травами Свой потухший дикий взгляд, Отопьюсь дурной отравою, Нарожаю русалят И восстану в ночь Купальскую Из несбывшихся примет, Обласкаю злыми пальцами Папоротниковый цвет. И тогда проклятым Каином, Приходи, забытый друг, Приноси своё раскаянье На русалий тёмный луг.

Облака Скрыто жёлтое око циклопа Медь начищенного пятака: То плывут, а то скачут галопом В небе взбалмошные облака. То ли это известие рая, То ль подсолнечная халва, То ли слёзы в снег истирают Божьих мельниц круги-жернова. С облаками встречусь глазами, Провожая за поворот... Мир под небом трусливо замер, Снегопада, съёженный, ждёт. Не молись обо мне, не надо Всё равно не бывать в раю. На пунктир седых снегопадов Я сама себя раскрою И помчусь в очумелой стае, На ходу вдыхая века. Станут пыткой тебе, слетая На виски мукой, облака.

Пепел Клааса В сердце стучит не остывший от времени пепел, не на борьбу призывая, но всё же не в петлю. Знаю, случится рассвет, неожиданно светел в тучах просветы замыленный глаз мой заметил. Утро дождями прольётся на пепел пустыни, каплями щедро застряв на ветвях саксаулов. Пепел остынет, я знаю, что пепел остынет, с мемориала однажды сниму караулы... Цели намечены. С каждым рассветом - светлее, жажда свободы в измученном теле окрепла. Преодолимо, что жгут и незримо алеют Искры любви в сером ворохе тёплого пепла.

Песнь Песней. Суламита. «Суламифь, оглянись, дай и мне посмотреть на тебя», Так шептали уста и взывала душа Соломона. Он поймал её в сеть, среди лоз отягчённых бродя, Он голубку пленил, Суламитой назвал окрылённо. Избавляя от скорбей, помазал ей миром чело, И сплетения лоз их союз навсегда повенчали. Как давно это было, и сколько мгновений прошло Небеса, улыбнувшись, себе записали в скрижали. Ты ливанский мой кедр, что могу для тебя претерпеть, Ослеплённая новым, доселе невиданным светом? Пики огненных стрел осчастливят сильнее, чем смерть, Имя этой любови достойно Новейших Заветов. Суламифь, оглянись и ничтожный покинь хоровод Для единого вздоха, для самого главного взгляда: Не любовником юным - седым и прекрасным придёт, Чтобы стать ожиданию сладко-желанной наградой. Не «придёт», а «пришёл», и венчание ваше меж лоз, Новой правдой наполнив, сподвигло на Песнь Соломона. Ты единственный свет и желанный ответ на вопрос. Ты сильнее, чем смерть, если нищенку сделал Мадонной.

Собачий хвостик Нелепую байку игра сочинила немая, Во рту у которой горчит похвалы пахлава. ...Я всё понимаю, конечно же, всё понимаю, Да вот, по-собачьи, с трудом, подбираю слова. Конечно, жалеешь, не можешь меня не жалеть ты, Я радуюсь жалости, как золотому рублю... ... Не мог бы ты мне одолжить упаковку Gillett’a? А впрочем, не надо, с ближайшей получки куплю. Спасибо, что изредка, но появляешься в гости, Хотя каждый раз мне опять непонятно - зачем, Но я превращаюсь в собачий виляющий хвостик От глупой надежды, что в ЭТОТ-то раз - насовсем. И встречи похожи на странное кружево танца На шатком, дощатом, занозисто остром кругу, Рождённого из нежеланья и страха расстаться, Которые спорят с «Остаться? Прости, не могу». Опять для меня ты поёшь глухариное соло, Я снова взатяг поглощаю дешёвый табак, И в нашем салате нехватка столь малого - соли, Но соль - это яд для людей, а тем паче - собак. И всё. У двери одаришь виноватой усмешкой: «Ну что ты? Не надо. Увидимся скоро, малыш». «Ага, позвони» - «Позвоню, непременно, конечно». И хвостик виляет... Конечно же, не позвонишь. Опять застываю в полуночном клейком желе я, Опять отказала привычка переть на рожон. Меня ты жалеешь, и так, по кусочку, жалея, Ты рубишь мой хвостик тупым перочинным ножом.

Сломанные часы Часы на стенке время врут. И друг не друг, и Брут не Брут. И нет желания и силы Жевать остывший разговор... От снежной пыли плечи сивы Ты пересёк по лужам двор И скрылся за углом поспешно, Так убегают от себя. Не обернулся, знал, конечно, Что здесь, в окне, за шторой я. Жестокость просто так - пустяк. И день не день, и враг не враг. Под неисправными часами, Часами пялясь в потолок, Утешусь: ты не самый-самый, А он прийти пока не смог. В нём есть и страсть ко мне, и жалость, Он как-нибудь меня найдёт. Я просто снова обозналась. И в сердце обнулю отсчёт. Остался без лица портрет. И боль не боль, и свет не свет. И.Г. «Я не отдам тебя сестре-горбунье»* С холодными руками злой горгульи За стены суток, улиц и морей, Где наши жизни вчуже открестили Зловещим свистом кожистые крылья, Несущие в некрополь сентябрей. Я повернуть сумею вспять планиду Мы встретим вместе мартовские иды, Презрев бумажный вздох календарей, Сшив берега Америки с Европой, Войдём, смеясь, в пустующий некрополь Не переживших жизни сентябрей. * (с) Кнут Гамсун

Сладкий ад, горький рай... Мы воздвигли совместно с тобою Наш сладостный Ад, Горький Рай отвергая, послушные яркому мигу. Но куда же теперь? Под «кирпич» или всё же назад? И ошейники давят, в которых мы вышли на выгул. Сладкий Ад, горький Рай - не стесняйся, иди, выбирай, Предлагаемых лотов достоинства жадно обнюхав... А посмотришь спокойно на жизнь: захудалый сарай, Не пригодный назваться вместилищем гордого Духа. Горький Рай - ты и те, кто «и ныне, и присно - еси»; Сладкий Ад - осквернённое лоно непризнанных капищ. Наш разрушенный Храм возродить никогда не проси: Ты опять его скверною горького Рая окатишь. Метить наши пути нам по разным теперь берегам, Разделили без ссор всё, что звали когда-либо «нашим»: И воздвигнутый вместе, и вместе разрушенный Храм, Свои души дежурным стаканом слегка ошарашив.

Метаморфозы Я себя раскрою, разнесу, разобью, Как богемскую звонкую вазу. Я гуляю сегодня. Замшелый уют Не вмещает взорвавшийся разум. Отфутболю себя, то ли вверх, то ли вниз, Словно туго накачанный мячик, И, конечно, заплачу (нелепая жизнь), Заскулю так смешно, по-щенячьи: Васильковое небо в карман не зашить (Кто поймёт это детское горе?), В черепке моей глиняной мелкой души Не вмещается целое море, Из пушистого ветра под куртку свою Мне никак не изладить подкладки... Я себя разнесу, разобью, раскрою, Разорву на клочки и заплатки. И - собою останусь. Не той, что ты знал: Быть вчерашней и стыдно, и страшно. Насмеявшись над памятью старых зеркал,

В новый колер себя перекрашу Изнутри и снаружи. Совсем не со зла, Щедро, ярко (сегодня гуляю), Чтобы старый знакомый меня не узнал, Удивился: «А кто, мол, такая?» Изменю и лицо, и походку, и всю, Изучу иероглифы терций... Я себя разобью, раскрою, разнесу (Больно? Ком? Ничего, это сердце). И в единственный, нам предназначенный час, (Мои руки от крови отмой-ка) Я тебе подарю свою лучшую часть. Остальное снесу на помойку.

Пятый рассвет Снова мне пустовать в удушающих лапах бессонниц И бесцельно бродить по Вселенной февральских снегов, И предчувствовать вкус, страшноватый, густой, малосольный, Горячительной жидкости с дерзостным именем «кровь». А почтовый летит! Он прибудет на пятом рассвете И доставит ко мне, замотав металлических кляч, Приглашенье на казнь - на гербовой, в невинном конверте, Где в изысканных фразах свиданье назначил палач. В этой странной любви отказаться не выпало права, Только честь поглядеть в перекрестье прицела. Затем, Навсегда попрощавшись с бессонницей, видеть, как травы По весне так победно растут из простреленных тел. О мой добрый палач! Ты, закончив работу, поплачешь И положишь на письменный стол чистый лист и конверт. А пока... громыхают по рельсам почтовые клячи И везут долгожданный, назначенный, пятый рассвет.

Невозвращенцам Ушёл... И даже не доел десерта... Бычок не загасил... И чай не допит... И новый обруч к старой бочке сердца Прилаживал неловкий бондарь - опыт... Пропал... И в этой форме милосердия Сквозила изощрённая жестокость... Печально из небесного предсердия Забвение текло по водостокам...

Исчез... А тень, мелькнув в колодце лестницы, Пообещала головокружение До дурноты, не видя неуместности Пророчества, не зная уважения К теплу объятий, на плечах застывшему, Подёрнутому тленом остывания... Ушёл. Как много в жизни было лишнего, И тем острей нехватка в полдыхания.

Навылет Ты прошёл навылет, как пуля, Прострелил, и тебя уже нет. Обманули нас, обманули Толкователи снов и примет. Сколько лет нам сулили друг друга, Но кривили душой волхвы. И ромашки нашего луга Переходят с нами на Вы, И дольмены покинутых капищ Холодеют от злой игры. Никакой ценой не оплатишь Не дарованные миры. Словно в пляске святого Витта, Бьюсь о выросшую тюрьму: «Пропустите же, пропустите, Пропустите меня к Нему!» ...Над симметрией двух отверстий Непреклонно встал караул. Через флейту мёртвого сердца Ветер паузу протянул.

Соломенные боги Силён размах, да невелик улов, И промах - предрешён, а не случаен: Разноголосье самых нежных слов Отравлено фигурой умолчания. * Предательство, надежде вопреки, Серпом ветров былинкам режет ноги.

* На быстрине в излучине реки Вращаются соломенные боги, Теряя радость лёгкого пера, Слезами ожиданий тяжелея... * Словами саван выткался вчера Для первой тризны в эре Водолея.

А знаешь А знаешь, нелюбимость пахнет бедою и вчерашним остывшим чаем, и пыльно-дождливой рябью на осеннем стекле окна так написано было в газете, пожелтевшей и сильно измятой, той, в которой завёрнуты были белошляпые гвозди гвоздик... А знаешь, это, в сущности, так нелепо просыпаться с утра спокойной, не надеясь, что вот, сегодня, обязательно станешь птицей, если снова Ньютон не подгадит со своим обрыдлым законом, по башке, как яблоко, бьющим притяжения тела к Земле... А знаешь, ежедневный пейзаж забалконный удивляет серой константой побуревших кривых коробок как их можно назвать домами? зачеркнувших весь горизонт. А ещё установлено точно, что отсутствие всяких желаний не ведёт к распаду молекул и вообще никуда не ведёт...

100

Я-то знаю: ты устал вспоминать полупьяно желтоглазую гейшу-осень, что придёт непременно завтра, холощёной, зарёванной сукой, на порог нерешённых вопросов, засыпая их пылью астр... Ты плевал на законы Ньютона потому и сумел взлететь.

А счастье... А счастье - пыльца бабочки в складках морщин, Остаточной деформации прошлой мимики Недожданных личин, причин, мужчин, Недоверы в патоку панегириков. Счастье - туннель надежды в будущий май, В поцелуи цветов и трепет колибри. Календарь зимы, не ломай, принимай Пулевое ранение радостного калибра. А счастье - глупое, как весёлый щенок, Порвавший, играя, энциклопедию философии. Глуховатую дичь призывает манок, Переполненный выдохом юного Мефистофеля.

LET IT BE Кофеем обжигает руки через фаянс Не замечаешь, в думах: «Разве это со мной?» Ляжет клубком тяжёлым дымный лёгкий Alliance, Переполняя горло горькою сединой. Сделалось главным в жизни бледное тленье дат Дни и часы надежда шьёт в неподъёмный том. Самым нелёгким делом стала привычка ждать, А вот напрасно, нет ли - это поймёшь потом.

101

С жизнью ведь не поспоришь - сука, всегда права, Радостью встречи тайно сунет в карман ключи... Ты, спотыкаясь о звуки, тупо твердишь слова Как хорошо, что чувства незачем так учить. И хорошо, что страшно - хочется уберечь От немоты вопросов серые блики глаз, Вылечить от печали руки, тела и речь Твёрдым ответом встречи. Странно? Но в первый раз.

102

С УЛЫБКОЙ Чёрный квадрат Малевича Что видят разные люди, глядя на картину Малевича. Спасибо Ефиму Банчику за идею.

Экскурсовод Задумайтесь, как титаничен труд, Который породил немало споров. Но критики, ломая копья, мрут, И очернителей редеет свора. Взгляните в левый угол полотна – Он выписан с особым артистизмом: Какая мощь, какая глубина, Какая тонкость в пониманье жизни! Взгляните в правый угол: здесь мазок Наложен так нарОчито небрежно, Что сразу нам понятно: вот намёк На то, что жизнь не слишком безмятежна. А центр – это просто контрапункт! Вот где видна манера виртуоза. Здесь бес и ангел вечный бой ведут, Переплелись поэзия и проза. Написан диссертаций миллион – Квадрата почва очень плодотворна, Но рассмотрели не со всех сторон Пока ещё фенОмен этот чёрный. Не каждая пока квадрата грань Оценена с позиции эпохи. Как Еву из Адамова ребра, Квадрат родит вершину философий. Взгляните, господа, на этот зал: Все от картин других идут обратно. Магнитом тянет зрителей глаза К загадке вечной «Чёрного квадрата».

103

Музыкант Квадрат? Сплошной квадрат! И вот опять! И этим восторгается Европа? Ну сколько можно миру объяснять, Что для искусства главное - синкопа! В искусстве без синкопы - просто смерть, Одна попса, ценителям на горе. И как квадрат сей чёрный можно спеть? В миноре? Нет. И точно не в мажоре. Да, партитуру эту не слабать Получится одна сплошная лажа. Отдать Сердючке? Вроде не слаба, Пускай поёт, прикольно будет даже. Хотя, пожалуй, стиль у ней не тот, «Квадрат» - не из её репертуара. Чернуха - на «Шансоне», там - пойдёт. И, может быть, дождётесь гонорара. Как? И «Шансону» чёрен ваш квадрат? Нет, зря им восторгается Европа: Квадратно-депрессивен звукоряд, А для искусства главное - синкопа.

Кавказец Малэвич, дарагой, я так скажу: Табой Кавказ гардицца, генацвале! Я в мастерской сегодня закажу, Чтоб копию для мне нарисовали. С друзьями мы паспорылы вчера, Чуть нэ падралыс, три часа оралы! Ани такой увидэли мура На твой картин великий, гениалный! Мой друг Эмзари - миравой мужык, Но в живапыс не смыслит он, канэшна, Сказал, что твой Квадрат - кусок шашлык, Но толка силна-силна подгорэвший.

104

А друг мой Гиви - просто дурачок, Его вчера мы дружно засмеялы: Сказал, что на картын - угля кусок, Аставшийся в нечыщеннам мангалэ. Но я сказал: «Астанавитэ спор!» И всэ маи друзя умолклы сразу. Твая картын - квадратный памидор, А чорный - уважение к Кавказу! Малэвич! Ест у нас другие фрукт! Ты нарысуй нам их в квадратнай форма. Нужна натура? Мы пришлём прадукт. Но штобы их партрэт быль тоже чорный!

Алкоголик Супружница моя с ума сошла: «Желаю, грит, культурного досуга». В музей меня с утра поволокла. Меня… в музей… в субботу утром… сссссссс-супруга! Какой культурный может быть досуг Вдогонку некультурному веселью? Ребята… расползлись… в каком часу? Уже под утро. Ох, ну и похмелье! И вот, вместо того, чтобы глотнуть Пивка или хотя бы минералки, Смотрю картины… У, КАКАЯ ЖУТЬ! Допился! Всё! Приплыли! ЁЁЁЁЁЁЁЁЁ-лки-палки! Ослеп! Не вижу – всё черным-черно! Но я не спятил, я же понимаю, Что это не колодец, не окно… Но и картин таких ведь не бывает!!!!! Не может быть в стене квадратный люк! И хто в музее(!) стенку мог испачкать? Нет, брошу пить! Уйди, проклятый глюк! Вот ты какая – белая горячка!

105

Врач-психиатр Малевич, несомненно, наш клиент. Колоть и капать – в лошадиных дозах! Маниакальный этот элемент Подвержен депрессивному психозу. В психиатрии я не новичок: Видал, как люди прыгают и воют. А этот ляпнул чёрным – и молчок, И смотрит косо – признак паранойи. Шизофрению видно без очков: Его едва держали два медбрата. (По мне сегодня вместо хомячков Ползут сплошные чёрные квадраты). Нет, он опасен, доложу я вам: Влияет людям пагубно на чувства. Не раз машины привозили к нам Любителей абстрактного искусства. Ведь это ж надо – написать квадрат! А был вполне приличный неврастеник. Нам не хватает в клинике павлат, И всюду слышен громкий звук истерик. Малевич ваш? Да там, в углу двора Сидит тихонько, нюхает ромашки. Его картина? Чёрная дыра – Как ворот на смирительной рубашке.

Тинейджер Не, гляньте, чуваки, во, блин, прикол! Сидел мужик, тихонько ждал прихода, Испачкал тряпку и в историю вошёл. Всех наколол Малевич, нах, походу. Вот это жесть! Вот эта аффтар жжот! Намалевал – весь мир не догоняет: Фигнёй объявишь – скажут «идиот». А бабок-то срубил, ой мать родная!

106

Блин, чуваки, прикиньте, нам бы так! А всё, пипец, уже закрыта тема. Круг нарисуешь – получи в пятак! Он перекрыл нам все кранты. Проблема! Ну как прорваться, чуваки, сейчас? Большие бабки – по большому блату. Спасительная травка – ганджубас, Приглючь покруче «Чёрного квадрата»!

Кошёлка (женщина неопределённого возраста и рода занятий, измученная семьёй и материальными проблемами).

Ну что вы здесь толпитесь, дураки? Подумаешь – вот невидаль какая! «Квадрат! Малевич! Живопись! Мазки!» Толкаются – ну чисто как в трамвае! Мазня какая – не на что взглянуть! И сколько денег перевёл на краску – Могла я целый месяц протянуть И отложить ребёнку на коляску. Неделю я не ела колбасы! А этот столько полотна испортил – Хватило бы детишкам сшить трусы. Да, я права, пожалуйста, не спорьте. Такое притащить на вернисаж! Мы тоже разбираемся в искусстве! Вот был бы натюрморт или пейзаж… А это – дрянь, ни мысли нет, ни чувства! Жаль, умер Сталин – крут, но справедлив! Всех в лагеря и не пускать обратно! Копали бы каналы, позабыв Про чёрные и красные квадраты!

107

Старый еврей Ах, Боже ж мой, какие времена, Какие стали рисовать картины! Простой квадрат – а жизнь его черна, Как сорок лет скитания в пустыне. А до пустыни? Тоже ж был не мёд: Египет и сплошная несвобода. Как Моисей просил за свой народ! Как всё еврейство жаждало Исхода! К Земле Обетованной мы пришли, Но разве там нам дали жить спокойно? Глядишь – когорта римская пылит, И вновь еврейство истребляют войны. А что нам надо? К Пэсаху – мацу, В шабат – гэфилте фиш и чистый талес, Чтоб дети не перечили отцу, И чтоб к евреям гои не цеплялись. Но гои – это гои, как всегда… Так Боже ж мой, чего вам непонятно: Печальная еврейская судьба На нас глядит из «Чёрного квадрата».

Весёлая клякса Печалей смог - для лёгких вреден, а потому уйти пора из мира маленьких трагедий, не удостоенных наград. Не стоит множить скопидомно обид кривые лоскутки и в серых будней балахоны сшивать неровно, от руки. А пёстрых радостных обрывков перетрясти скупой запас, небрежно прихватить улыбкой готово «домино» на час! И кляксу маленьких комедий стряхнуть с весёлого пера не ради шляпы с горсткой меди на пыльном коврике двора...

108

Вчерашнему Коллекция мужчин - как вяленая рыба, Нанизана судьбой на памяти кукан. За жабры подцеплю теперь тебя. Спасибо, Дописанный вчера последний мой роман. Теперь и ты твердей среди солёных мумий, Придёт и твой черёд однажды под пивко: Сухую шелуху твоих пустых раздумий От сути отделю умело и легко. Поджарю твой пузырь обычной зажигалкой: Как весело трещит амбиций дутых спесь. Ты жалок мне теперь, но мне тебя не жалко, Ты был Вселенной мне, да только вышел весь. И обнажив бока янтарной вялой плоти, Уныло усмехнусь: «Как был мне дорог он. Любила и ждала, мечтала о полёте. Не вышло. Но зато - приличный закусон».

Пролетарски-футуристический дебош А не замахнуться ли нам от нечего делать на самого нежно любимого? Оригинал - «Я сразу смазал карту будня...» В.В.Маяковского. Надеюсь, полный текст известен всем?

Плеснувши краску в морду будня, Хотел вдогон стаканом вмазать, Но проскользил по скулам студня: Вот пакость, скользкая, зараза! Копчёной шпротой из жестянки Пощёчин студню надавал, На донышке консервной банки Сыграл «Интернационал».

109

Лавры - в суп! Писака! Где тебя учили? Ты постигал язык родной В Перу, Камбодже или Чили? Жаль, валидола нет со мной! Несутся толпы в публицисты, Оравы рифмами плетут, Прозаики и пародисты, И тут же барды-гитаристы... Язык родной, тебе капут! Я промолчу про запятые, Кавычки, точки и тире Мне так за них набили выю И, добивая, злобно выли: «Век Интернета на дворе!» Безграмотность в зените славы. Ах, то ли дело было встарь? Грамматика теперь бесправна, И изнемог в борьбе неравной Орфографический словарь. И всё ж, писаки, трепещите! В суп ваши лавры упадут! Я русской грамоты Воитель, За честь её бесстрашный Мститель Дубровский, Тиль и Робин Гуд!

Развесёлый бегемот Я развесёлый бегемот трубач,трепач и обормот, но подвела меня торжественность момента: я на трубе сыграть не смог, тогда мне выдали свисток, и я с тех пор других не знаю инструментов. Я бесшабашный бегемот, хочу, как ласточка, в полёт изящно взмыть над кучевыми облаками. Я плюхнусь прямо на Луне, она прожжёт дыру на мне, но я готов беспечно жертвовать портками.

110

На небывалой высоте начну пронзительно свистеть, на Землю глядя, любоваться городами: они ночные огоньки сбивают плотно в косяки, как золотые рыбы в чёрном океане. Я разбегаюсь и лечу! (Но я не вниз, я ВВЕРХ хочу!) Хочу в простор, открытый глупым птичьим стаям! ... Вся морда - всмятку, мозги - в пляс, и гематома, и сотряс... Теперь я верю: бегемоты не летают.

Сверчок, сорвавшийся с шестка Сверчок, сорвавшийся с шестка, Ввалился в космос, полагая, Что вывезет его тугая Кривая нотная строка. * Сверчок, сорвавшийся с шестка, Прошёл по позвонкам созвездий, Танцуя чарльстон над бездной, И возле Южного Креста Оставил подпись невзначай Неровной строчкой: «Здесь был Вася» И в довершенье катавасий Раздал архангелам на чай Фальшивые монетки нот, Произведённых силой тренья, И разорвав бестактно Время, Упал в Безвременье. В Цейтнот. * Букашки! Будьте начеку, В шестке обожествляя косность. И лучше не стремитесь в космос: Кто знает, каково сверчку?

111

Периодические катрены В периоде полураспада трёхмерности координат стал слог на сложность формы падок, как генерал на ордена... * В периоде полуразбега времён к рекордному прыжку не измеряется в парсеках дрожание овечьих шкур... * В периоде полуфатальных ошибок, сложенных в судьбу, неистребимая натальность полмира тянет на горбу... * В периоде капитуляций, когда стихией сожран стих, всего страшнее гром оваций аудитории глухих.

Галошадь на верБЛЮДечке всадНИКнэйм пишет своё верЛИБРетто для баЛЕТнего дня или нового гандиКАПриччо, где шанТАНцами тешится, парафРАЗдета, Одетта, в белопенном сугрОБлаке от Живанши или Риччи, дописав, понесёт всадНИКнэйм стиХОхму на треПЛОщадь набегут, драКОНтекстно кусая, к нему поЭТруски: «Для чего ты родил слоНОвесную эту гаЛОШАдь?» и говНОжиком ткнут верЛИБРетто: «Ано ни парузке».

112

НОЧЬ

А вот этого маленькие дети не знают, потому что они ночью спят. Но мы-то с вами не маленькие дети, а потому для нас ночь – это тоже часть обычного дня, хотя ночью и темно. Иногда так темно, что кажется, будто тебя обступает первозданный Мрак, который был ещё до Света – ante lucem, и всё существо сжимается в маленький комочек, стремясь спрятаться в натальных глубинах. Лучшее лекарство от душевного испуга – разговоры с Богом и творчество. Вот на это и нужна ночь, завершающая собой обычный день.

113

НАТАЛЬНОЕ Натальин день Поздравление себе любимой с днём Ангела. Это не юмор, это иронический сарказм. Мне сегодня светлый ангел посылает благодать я себе присвою нагло право дерзкое летать. Новым острым левенталем продырявлю небосвод, вся в надежде на летальный, на летательный исход. «Мене, текел, фарес.» - Хватит увещаний каббалы! От проклятий и заклятий ветры злы и тяжелы. И погода тоже шепчет непристойный анекдот: мне в расправленные плечи мокрый бисер хлёстко бьёт. Перепуганные стаи враз пикируют к земле: не на крыльях я летаю, а верхом на помеле. Одинокий этот шабаш беспричинен и нелеп, я станцую дикий чардаш на высоковольтной ЛЭП и нырну, как Юхан Нагель, в омут гаснущего дня... Вот такой хреновый ангел получился из меня.

114

Маме Я всю жизнь свою держу под спудом, втихомолку плача и скорбя. Знаешь, мама, мне с тобою трудно и стократ труднее без тебя. Годы разучили доверяться, люди приучили, что нельзя. И в бреду полночных ламентаций тени левитации скользят. Я не для земли и не для рая без тепла, без пристани в душе. Для других невидимо сгораю, для себя закончилась уже. На меня не трать душевной силы: тонну не оплатят по рублю. Мама, я тебе не говорила никогда... Но я тебя люблю.

Исповедь Наталии Дайте дури, и чтобы покруче герыча: Полякову, Маринину, можно Акунина Чтобы тупо копаться в сюжетной мелочи, Завернувшись в плед вонюче-прокуренный, Чтобы зримо пустеть до последней клеточки, Опускаться - и даже от страха не жмуриться, Чтобы мозг элитарной умненькой деточки Стал размером, как мозг синявинской курицы. Поутру похмелье, под вечер, пьяная, Устаю галопом катрены взмыливать... Да валите вы со своими Татьянами!* Наплевать, какие у них фамилии! Не читали святцев совки вчерашние, Навязали мне жизнь чужую, в сущности: Как назвали, так и подохну Наташею Толстой сукой среди кобелей дерущихся.

115

Сколько было их - жадных, слюнявых, в похотях Не взирающих даже на боли месячных... Не нашлось, увы, одного хотя б, Кто любовью меня бы вознёс до Женщины, Кто бы трещины уврачевал синклинальные, Кто бы мне подарил воскресенье пасхальное... Как назвали меня, так и сдохну Наталией: Мне опять наложили запрет на дыхание. И какого, блин, чёрта - моложе ли, старше ли, С ясным взором ли или от муки рыча, Всё равно подыхать нелюбимой Наташею. Дайте дури, и чтобы покруче герыча!

Без изысков Джин-тоник натощак - и снова лезут вирши, как выползки земли, ком дождевых червей. И объяснить никак начертанностью свыше феномен никомуненужности моей. Кому-то пальмы сень, Мальдивы и Багамы, мартини и гарсон, и личный самолёт. Кому-то в пустоту тревожно рвётся мама, и телефон звонит, и сердце вдруг кольнёт. Шиншиллы? Жемчуга? Да нет, свободно-голой глотками пью шабли, сводя свои нули. Забытая звезда испанского футбола дрожащим тенорком проблеет «Нннатали». Ты умный, ты в конце письма поставишь «vale», Я скрою от тебя гаданье по руке. И как мне объяснить про жизнь в полуподвале? И как мне рассказать про жизнь на чердаке? Представить можешь ты, как я с тарелкой супа их кухни второпях с поклонами несусь, когда в своём дворце расшаркался Юсупов, и лаской с образов согрел меня Иисус? Уже до красноты захлопаны ладошки, и туш в моих ушах - расплавленная медь. Но не нашёлся, кто «люблю» - хоть понарошку, кто мог бы мне соврать, кто мог бы пожалеть.

116

Поэма без темы 1. Пробуждаюсь строкою в поэме без темы, Помню ангелов смех, отрицавший жестокость, Но отстали в дороге крылатые тени, Заблудились во встречных воздушных потоках. Два часа с половиной - для жизни не много, А забвенью достаточно даже момента. Если снова случилось свидание с Богом, То оно пронеслось для меня незаметно. Как хорош потолок, ослепительно белый, Затмевающий сини небесного свода. Первый вдох. И отныне дарована телу Недоступная прежде, иная свобода, И Вселенная - духу, а как же иначе, Если вдох совершён, если очи открылись? Почему, надо мною склоняясь, ты плачешь, Белый ангел с рубцами обрезанных крыльев? 2. Но кому же ты шепчешь: «Не бойся, родная», Весь в пощёчинах белых и злых снегопадов? Как ни горько, но я никогда не узнаю. Ты не скажешь, а впрочем, пожалуй, не надо. Ты соседней строкою в поэме без темы Примостился уютно, родной и сиамский, Так настойчиво вытряс из сердца и тела Все инстинкты голодной и влюбчивой самки. Мы друг друга строка за строкой продолжали, Упиваясь друг другом, себя перепрыгнув. Улыбаются ангелы - мы не слажали, Вовлечённые случаем в странные игры. И сплетаясь словами, почти что до рая, Удивлённые сами собой, достигали. Но кому же ночами ты шепчешь: «Родная»? Точно знаю - не мне. И узнаю едва ли.

117

3. Эти уши вразлёт и моргание глаза Вот и всё, что я знаю о милом и близком. Интернетна контакта слепая зараза, Будь ты хоть бегемотом, а хоть одалиской. Если хочешь молчать - я в поэме без темы Для тебя резервирую тягостный прочерк. Ты пойми, я обидеть тебя не хотела, Разминулись неистово - так, между строчек. Потому что я верила! Ты - по-другому, То, что в сумме, обоих едва ли устроит. Так смешно удивляться, когда вместо дома Разглядишь только стены пылающей Трои. Погибая в огне, отключается разум, Оставляя бессильным безвольное тело, Обречённое сделаться пригоршней грязи В этой неотвратимой поэме без темы. 4. Я тебе орошала слезами жилетку, Ты терпел, принимая, как должгле, данность, А потом мы курили на лестничной клетке И друг другу смотрели в глаза благодарно. Кто роднее тебя? Не смогу перечислить, Разве наше родство исчислимо словами? Снова споры тревожною острою мыслью Обнажились рапирами для фехтованья. А потом, через миг, покаянной нимфеткой Я смирюсь и признаюсь в грехах и обманах. Если хочешь, тебе постираю жилетку, Если хочешь, внесу тебя в список желанных. 5. Спи, родной, обнимая руками нирвану, Проигравший ковбой, никудышный любовник, Я тебя укорять и неволить не стану Ни по меркам людским, ни по книгам церковным.

118

Спи, родной. Ожиданье тянулось годами. Позвала - прилетел. И на этом спасибо... Но гаданья, увы, невпопад угадали Нашей встречи расклад кривизной некрасивой. Спи, родной. Я наутро без лишних упрёков Разобью скорлупу на краю сковородки И зажарю яишню - всего-то и проку От смятенной игры и от взглядов коротких. Спи, родной. Я назавтра бельё постираю, На котором... да что там! Расписаны судьбы. Спи, родной, и заведуй потерянным раем. Обо мне? Не печалься. Серьёзно - не будем. 6. Может, ангелы плачут, а может, смеются Не пойму. А они объяснить не желают, Просто крылья, шурша, в моё сердце вольются Обещанием... Кто-то назвал это раем. На дороге узнаю свои ориентиры, Улыбнувшись, опять попытаюсь поспорить. Не желаю быть серой. А ежели сирой То поверьте, что я не заплачу от горя. Так случилось - я не понимаю намёков И не верю в шаманский галдёж у тотема. Я проспать не желаю свидание с Богом. Вот такая случилась поэма без темы.

Несбывшийся вдох Несбывшийся вдох ожиданье стянул контрактурой И гвозди вколачивал в белый саднящий рубец, Растя междометием серых реалий культуру На ржавых созвездиях порванных дней и сердец. Из крошки зеркал истекая постыдною каплей В политику лиц, политес обязательной лжи, Непрожитый миг откровенья в провальном спектакле До боли похож на смешную обязанность жить.

119

РАЗГОВОРЫ С БОГОМ (отрывки)

Homo homini lupus est Homo homini lupus est. Тут предвижу протест (в децибеллах оперных арий) гуманистов, гуманитариев и прочих гумоидов всех мастей: завопят до вывиха челюстей, зайдутся в святой истерике неврастеники! Тысячелетьями эта клика надрывается от крика. А кто подставил плечо под крест? Homo homini lupus est. Трусливо заглядывать за поворот и не шагнуть вперёд, толпе поливать слезами спины: «Смотрите, за вас погибает Невинный!» с немощной совестью жалкий инцест. Homo homini lupus est. Сколько ни лей - красна вода. Гора шелухи - покрыть! оправдать! Закон не зависит от времён или мест: Homo homini lupus est. Расслабишься - тут же тебя грызёт чей-то жадный, зубасто-слюнявый рот. Плачет (от жалости!), сука, но - ест. Homo homini lupus est.

Иуда и Будда На резко прочерченной грани, Где встретились «Было» и «Буду», Друг друга глазами ранят Во мне Иуда и Будда.

120

БГЛ

Предательское страдание Себя осудить в себе бы И безмятежное знание, Холодная книга неба. По грани - ранящей ниточке Пройти невредимой хочется, Из двух половинок выточить Свой силуэт одиночества. Не Буддой и не Иудою, А смоквой лилово-сивою, Пожалуйста, можно буду я Любви непрочитанным символом? Угодницей Иисусовой Не стану в закатном зареве, Но сделаю минусы плюсами. А имя придумайте сами вы.

Слёзы на ветвях

посв. Б.Ахмадуллиной

Минуты - капли, слёзы на ветвях Нечаянно переплетённых судеб, С ветвей срываясь, капли будто судят За каждый миг, за каждый взлёт и крах, За каждый вдох и выдох, и за ложь, За правду, если правда неугодна, За то, что шоры сняв, глядишь свободно, Смеясь, по жизни лезвию идёшь, За то, что одиночество - не груз, Что к Богу путь важнее просто веры, И что несбывшейся любви галеры Дороже сбывшихся семейных уз. И если к Богу обращаться: «Дай!», Попросишь у него такую малость: «Пожалуйста, Господь, пошли усталость, А не какой-то там сусальный рай.

121

Пожалуйста, пошли моим глазам И пересохшим покрасневшим векам бесценный дар - не видеть человека И не рыдать вослед его слезам.» И вечер жизни будет слеплен так, Как будто Бог, ваятеля рукою Добавил в глину щедрый дар покоя, И снизойдёт блаженством слепота...

Прости меня, Боже... Прости меня, Боже, за то, что я верю не так, За то, что без радости жду наступления завтра, За то, что до крови поранит обычный пустяк, За то, что стихи. И за то, что подписаны «Автор». Прости меня, Господи, за неумение быть, За то, что с молитвой грешу - без молитвы не легче, За то, что у жизни кривы верстовые столбы, За то, что не жгу под иконами тонкие свечи. Прости меня, Господи, знаю, что просто раба И что не откроет апостол заветные двери... Хромая молитва. И в целом, хромая судьба. Прости меня, Боже. Я верую. Только не верю.

Субботнее утешение Марии Здравствуй, мама, что ты плачешь? Искры глаз от слёз угасли. Я давно не пухлый мальчик, Что лежал на сене в яслях. Мама, завтра будет лето День, когда вернусь ко всем я Не бедой из Назарета, А звездой из Вифлеема. Завтра выстроят палаты Для ликующего люда На раскаянье Пилата, На прощении Иуды.

122

Мама, плач уже не нужен Гвозди силу подарили (Между нами: всех подружек Звал я именем Мария). Завтра утро будет краше. Мама, знай, что на коленях Я молился не о чаше, А о силе одоленья. Мама, ждать до новой эры И терпеть - совсем немного. Вытри слёзы, мама, веруй: Завтра сын твой станет Богом.

На потребу Себя растрачивая на потребу Всеядной, неразборчивой толпы, Не видя светоносные столпы, Несущие на капителях небо, Врастёшь корнями вместо почвы в пыль, В ладони примешь камень вместо хлеба.

Молитва о бесконечности Не дай мне, Бог, в конечности исканий На все вопросы обрести ответ, Сжимая безысходными тисками Иссохший мозг в унылой голове. Молю, да не закончатся ступеньки У школьного высокого крыльца, Да будет вход, чтобы к последней стенке Не прислонить усталого лица. Пускай мне жизнь опять подаст гроши, но Пока живу - не каменный кумир Не дай мне, Боже, увидать с вершины Весь этот грешный и любимый мир.

123

Пасхальное тревожное Дрожь звонка прорвала утра сонную ветошь, Растревожив кумарное лоно кровати. Не стучи так испуганно, сердце, ведь это ж Крик химеры, лишённой паучьих объятий. Никого за тяжёлой железною дверью, Телефон отозвался гудком непрерывным. Просто утро настало, а страшные звери Только признаки грани душевного срыва, Только призраки злого служения Вакху, Что заставил поссориться разум и совесть. Пробуждение. Утро. И, вроде бы, Пасха? Натяни одеяло, усни, успокоясь. Но - повторно звонок! Это вытерпишь разве В оголтелом душевном больном непокое? И тревожный рассвет, будто яйца, окрасит Свет окна красной луковою шелухою. Символичную кровь освящающий пастырь, Расскажи, не кичась золочёностью нимба: Это правда, что каждый, кто сдохнет на Пасху, Будет принят, каким бы он грешником ни был?

Дорога к храму

Имануилу Глейзеру

«Зачем нужна дорога, если она не ведёт к храму?»(с) к/ф «Покаяние», реж. Т.Абуладзе

Внезапность беды - подмалёвок на заднике жизни, Облупленных стен перспектива в глухом закоулке, Где боль догнивает среди обвинений облыжных, Где ловчий сомнений фланирует по-вельзевульски. По трещинам плит тротуарных ступать нестерпимо, Как будто идёшь по недавним ожоговым шрамам, И ловчий сомнений злорадствует, неумолимый... Но именно эта дорога проложена к храму.

124

Иуда Словно сети, пыльные тоги люда, На потеху прущего в Колизей... Бормотал, целуя плечо, Иуда, Что не может быть у мессий друзей. Могут быть враги, при чинах и санах Раздражаться праздностью палача. Ну а те, кто встретил Тебя Осанной, У Голгофы попросту промолчат. Кто в толпе бездельной и разношёрстной За тобой ходил, ел с твоей руки Каждый стал теперь по церквам Апостол, И зазря горланили петухи. Так легко уйти от вины и блуда, Не греша - покаяться, не любя... Сколько было их? Лишь один Иуда Честен был, когда предавал Тебя.

Дурашливый вечер Дурашливый вечер зажжёт городские созвездья и сложит из них неизвестный пока иероглиф. * ...От сводки последних известий душа не на месте, противится горло вливающим воду ли, грог ли. Биение сердца живого не тонет в вине, ведь ты жизнью рискуешь, о тенях ушедших тоскуя. * И мокрое небо сочится в нештопанный невод, давно не ловивший ни рыбу, ни тину людскую. * Горячечный лоб о стекло ноября остужая, запутаешь небо в тяжёлые складки портьеры, внезапно почувствовав, как смертоносностью жалят пустые слова, что вчера принимались на веру. Не слушать - как просто, но разве возможно не слышать? * Дурашливый вечер созвездьями пишет сонаты, его иероглиф читать не желает Всевышний, заткнув свои уши обрывками облачной ваты.

125

Чайки В турбулентных потоках заоблачных ям, Сознавая свою чрезвычайность, Дозревают назло приполярным камням Предполётные чаянья чаек. там, где трассы и строки натянуто злы, За чертой, где неслышим диспетчер, На изгибе крыла наконечник стрелы Чайки в небо вонзают беспечно. Нет границ для внезапно сорвавшихся птиц, Пустоту обративших в дорогу. Только верящий камню, простёршийся ниц, Никогда не приблизится к Богу.

Мытарь Тонких капельниц времени выверен строй Перспективой фонарной размытой. Увлекаясь игрою с живою сестрой, От себя отрекается мытарь. Словно левая правой руке не с руки, Пустота равновесий в итоге: Раздаёт бесполезную дань - медяки По обочинам главной дороги И бормочет, давая: «Молчали хотя б, Не по слову воздастся - по вере. Пустоту узнавания словом «октябрь» Никому не возможно измерить». Но дарить не устав, через время бредёт За границею жизней и судеб, Для кого-то дурак, для кого-то бретёр, Для кого-то и вовсе - Иуда. Не взыскует, а стало быть, и не воздаст, Будь хоть Ирод пред ним, будь хоть Каин. Медяки раздаёт - прямо здесь и сейчас. А слова - это мера людская. И не вклинить судьбу в еле видный зазор Неевклидово мыслимых линий: Громогласностью слова сорвавшийся хор Ни единой песчинки не сдвинет.

126

Предпоследнее Имя Трубы медных забвений - растёршие память труды В небесах Вифлеема столетья мгновенье заклинят Зарождения Бога из гибели мегазвезды, Чья последняя вспышка шепнёт предпоследнее Имя. Полустёртые пальцы торговцев, бросавших дары На весы пред волхвами на древних шумливых базарах, Дотянуться не смеют к запёкшейся кромке дыры – Обгоревшему нимбу небесной могилы квазара На краю мироздания, где истончается дым Магелланова облака и наступает прозренье: Предпоследнее Имя, погибнув за мир молодым, Искупает убийства, предательства, ложь и презренье, Громогласность забвенья - сподобив дышать и болеть Невротической памятью в ворохе пепла и тлена, Безучастную вечность раздав, как дешёвую медь На столетья раздробленной древней звезды Вифлеема.

127

СНОВА ANTE LUCEM Пожалуйста, верните тишину... Пожалуйста, верните тишину в расстеленную выбеленность неба, лист календарный, тот, что на потребу надорванно ладошку протянул и сорвала. И сорвалась, сперва трусцой, рысцой и - бешеным карьером в страну без лиц, где слава и слова одним - игра, другим - догматы веры. Но в шуме тонет этот перекос, а свет - смятен, сметён порывом ветра, где провокационностью ответа насквозь пронзённый, корчится вопрос, где пенится грохочущий поток и вымывает из богов сакральность, где неизбежно к окончанью строк начала их теряют актуальность. Страна безликих, нервный пульс on-line, где каждый звук ощерился колюче на сердце - перепуганную лань... Виток спирали. Снова ante lucem. Спираль ведёт лукаво в пустоту, где глохнет гамма в беспросветном гаме, и в отвращенье к чистому листу, который надо замарать словами... Пожалуйста! Верните тишину! Я заплачу! Я даром не умею! Но небо взорвано, и вижу я, немея, в прорехе взрыва шумную страну... ...но всё твержу, потерянно и тупо: «Пожалуйста, верните...Mea culpa...»

128

Продайте мне точку Из тощего века повыдергать вехи, оставить прорехи - уехать, уехать! Не в сторону света, не в сторону Свана, а в кому, как в сому, в обманы нирваны. У кассы нахально: «Билет до Валхаллы!» По лицам скакали галопом оскалы. Поймите, не дело:тяжёлое тело потело и ело - и так надоело! И что мне до прочих? Об этом ни строчки. Продайте мне точку хотя бы в рассрочку. Кредит не верну? Да, конечно, вы правы, подайте хотя бы последнее право! Но век одиночеств ажурно прострочен свинцовою трассой сквозных многоточий...

Дайте света! Дайте света! И старый слуга в шандалах Огоньки желтовато засветит, Понесут караул восковые тела В кандалах из начищенной меди. Дайте света! Эпоха ночей истекла. Постарайтесь, эй вы, Эдисоны! Киловаттами солнца под грушу стекла Потекут по цепи электроны. Дайте света! И принц Гаутамо, смеясь, Повлечёт по реке распластаться, Обретая свет истины, чуждый для нас, В непонятной глуби медитаций. Дайте света! Не лунную рябь на воде! Осветите мне добрую пропасть: Справедливость - как право свободных людей, Вспоминая бродягу Эзопа. Дайте света! Смести равнодушие глаз, Безразлично не ждущих ответа. Канделябры и люстры... Ещё: «Бог подаст». Не пойму! Не приму! Дайте Света!

129

Мифология среднего возраста Дафниса с Хлоей - в древности сплетение юных тел, О верности и о ревности думать никто не хотел. Карается вечной болью один беспокойный взгляд Орфей, тебе не позволено оглядываться назад. Кандидатов в восьмое чудо список в руке сомни, Если нет силы выбрать - остановись на семи. Разрушен храм Артемиды - возликовал Герострат, Вычертили планиды маршруты сплошных утрат. Берег найти непросто, если погас маяк... «Кризис среднего возраста» - объяснили друзья.

Зелёная дверь Снова ключ не подходит. Наверно, замок поменяли на зелёной двери, за которою счастье прописано. Ждёт ли кто-то за дверью, а если и ждёт, то меня ли? Или там пустота и объедки от шабаша крысьего? В безнадёжных попытках понять, что творится за дверью, повстречается лоб неприкаянный с твёрдой филёнкою. Глуховато прислушаюсь. Как Станиславский, не верю в пыльный кордебалет в свете рампы от лучика тонкого. Вдавишь кнопку звонка - а за дверью оборванный провод. давишь кнопки мобильника - слышишь ответ безучастный: «Абонент недоступен», - пленительным голосом робот отсекает надежду на встречу с несбывшимся счастьем. Бесполезно топтаться часами, как страж у порога. Глухо звякнут ключи, потерявшись в траве у забора. Вновь придётся читать не солгавшую повесть дороги, Приводящей... не в Рим, вы ошиблись... на Лысую гору.

130

Дни тягучие... Дни тягучие, вязкие, как столярный клей, мажут, скрадывая непокорность профиля. Напоминает о том, что я на земле, только запах из соседской кастрюли с картофелем. А была жизнь - как беснующийся ипподром... Копыта стёрлись, и срываться не хочется в день, где переполненное мусорное ведро верхняя метка на шкале одиночества.

Судоку. Опечатка Мысль отточенным карандашом погружает рассудок в судоку острие истереть в порошок прописал понимающий доктор; истереть, заточить, раскрошить, растранжиривать попусту грифель наготу карандашной души, разнесённой на графы и грифы. Прописал: дорасти до пера, просветлеть до свечи и лучины, до бессилия топора словеса обрекать на кончину... ... Но в судоку, как рыба в садке, бьётся стиснутый цифрой рассудок, быть приученный накоротке и с пространством, и с временем суток. Приманили, как на живца, обошли, как лоха на вокзале, отказали в наличье лица и в реальности отказали. Век Сети - электронный, иной, где, гнушаясь работы топорной, опечатку в полгода длиной можно просто стереть с монитора.

131

И снова... И снова ни покрышки нет, ни дна... И снова жизнь предложит варианты, Где только в мышеловках сыр бесплатный, Где льют вину в бокалы для вина. Ночь прожуёт сомнений серый зельц, И день случится, ветренно-проказлив, Научит собирать себя, как пазлы... Вот только дать забудет образец. И если повезёт, попутный дождь Вернёт уже забытые потери С пометкою: «Исправленному верить»... Но веры ты, увы, не обретёшь. Осталось только выйти на крыльцо, Взглянуть назад, откланяться неспешно И осветить нечаянной усмешкой До ужаса спокойное лицо.

А лира не звучит Всё было не всерьёз, как в сетевой войнушке: Убили? Ну и что? Ведь жизнь-то не одна. Не смерть, а опыт дан коварною ловушкой. Но лира не звучит - оборвана струна. Но выжжены дотла нешуточным напалмом Поля души - всерьёз, нещадно, дочерна. И пусто в голове. И Муза подустала. И лира не звучит - оборвана струна. Дышать! Дышать взахлёб. Жечь лёгкие до стона, Пить небо через вход открытого окна, И нелюбовь писать параграфом закона. А лира не звучит - оборвана струна. И сузив до зрачка многообразье мира, Отправишь на аборт младенца новых строк. А лира не звучит. Обломки старой лиры Придётся замести на мусорный совок.

132

Усталость Усталость. И больше не хочется встреч, Не нужно читать иероглифы взглядов. Бездушное тело античной наяды Не чувствует холода мрамором плеч. Уже не пугает зимой нагота: Усталость божественной анестезией Дарует покой непутёвой разине И складку надменную в росчерке рта. Бесчувствие - ныне ты кум королю, Свобода от сердца и прочей обузы. Поломаны крылья у сдавшейся музы, Посмевшей сказать: «Я уже не люблю», Покорно стихает невнятная речь. Смирись и не вздумай искать виноватых. Не чувствуешь холода? - Это расплата За то, что не хочешь волнений и встреч.

Miserycordia От чёрных страниц несгоревших рукописей Пальцам пронзительно горячо. Сердце - огарок, оплавленный мукой, всей Ещё не совсем оплывшей свечой. И сон, испуганный тенью прошлого, Шарахнется от изголовья ввысь. Мрак мой недавний, прошу по-хорошему: Пожалей усталость мою, отвернись. Страницы чёрные больше не трону я, Затянет их плотно туманами серыми, И белым листом будет мне даровано Забвение - памяти милосердие.

133

Синдром заката До неба ветви дотянув, Деревья тщательно сметают Белёсо-перистые стаи, Разрозненные, сбив в одну, И в этих праведных трудах Не видят срама обнаженья. А солнце вновь самосожженью Заката предалось в сердцах... ... Собой пополню череду Луною мучимых Пилатов, Но мой палач - синдром заката В тупом пожизненном аду. Он пунктуален - он таков, И мефистофельски смеётся, А грех, расплавленный на солнце, Дешевле плавленных сырков. Скажите, что мне делать с ним? Как ежедневный ад разрушить? И свет, закатом влитый в душу, Порой бывает нестерпим. Куда спокойней жить впотьмах... Закат врубает килогерцы, И солнце бьётся, словно сердце, На оголённых проводах.

НЕДО...(аритмичное) В двух шагах от коронарного круга, Поперхнувшись, недовыдохнешь слово, Переломит пополам тебя, словно Пересохший хворост - хруст грубый. Недосмыслом простудив связки, Заплутав среди умов постных, Вдруг почувствуешь себя гостем На пороге не своей сказки.

134

Недовыжитое - не опыт, Недовыжжены адов кр`уги, Под брюшиною рубец от подпруги, За грудиной - злых сердец топот Аритмичный и непарнокопытный. Недомёртвая словесная вьюга В двух шагах от коронарного круга... Вот такая, знаешь ли, недопытка.

Обол От неправедных судей, торгующих правдой «на вынос», Отвращенье, счетов многотомник с изрядною суммой, А из праведных - запертый в сумрачном Тартаре Минос, Только грязный обол под язык мой пока не засунут. Но каких ухищрений ты стоишь, кругляшка обола! Всё намного трудней, чем в музее ограбить запасник: Обесценено имя, и день посекундно оболган, И цирюльник уже не орудует бритвой опасной. То ли вплавь одолеть воды Стикса однажды придётся И добиться на праведный суд ювенального права, То ли вырезать с неба кругляшку истёртого солнца И Харону в ладонь положить, оплатив переправу.

Витражи На прощанье для меня сложи Из осколков сердца витражи, Чтобы сквозь калейдоскоп стекла Зябкой хмарью осень потекла, Чтобы разноцветьем пролилась Нелюбовь пустых спокойных глаз. Свет обманов на стекле дрожит. Витражи - надежды миражи. Ложь стеклянной сказки от меня Заслонит печальный сумрак дня. Чернотою стыков крепежи Склеят расколовшуюся жизнь.

135

Полночный вор Друзья так до обидного нежны Какой бальзам на язвы и стигматы! Послать бы их подальше. Лучше матом, Но этот лексикон не для распятых На немоте оборванной струны. Полночный вор в мои прокрался сны, Умело, через форточку злодейства, И звёзды с неба смёл, глумился, дескать, Давно пора изжить наивность детства, Вдыхая смог недетской тишины. Намёки-гвозди: ржавчина и грязь, Вколоченные с силой междометий... А там, во сне, ещё смеются дети, Они не знают, что на этом свете Последняя струна оборвалась.

Подруга Тишь коридорную звонок Прорезал, как буравом, туго. Воткну зрачок в дверной глазок. Депрессия... Входи, подруга... Опять не прибрано, прости. Неделю пол не мыла даже. ...Такие гости не в чести, Но разве в чём-то им откажешь? Входи. Садись к столу. Налей. Что принесла? «Абсент»? Шикарно! Полынной горечью полей Затмим рассудок до угара! И понесётся, как всегда, Причинно-следственной канвою Ночных бессонниц череда С ритмичной тупостью покоя.

136

Крошится хлеб? Он, видно, чёрств, Как руки старого бродяги, Как бурой пыли сотни вёрст. А что ещё у нас во фляге? «Грусть»? - Наливай. «Отрава»? - пусть! Не пью «Любовь» и «Веру в чудо». И нет иллюзий, что вернусь, И нет надежды, что забуду.

Иму Не высказав себя...Да чёрт бы с ним, собой, Прижизненно толпой почтённым высшим даном, Когда зовёт любовь на бой фрагмент любой Миров, твоей строке для воссозданья данных. Когда терзает плоть сознание и дух Изломанная боль в межрёберном пространстве, Нет силы выбирать кратчайшую из двух Дорог: во время жить и в вечность постоянства. Что видится тебе во снах, почти иных, Когда распался мир на кучку мелких пазлов? Какие бы слова ты вплавил ныне в стих, Достав своё стило из-за подкожных пазух? Не высказав себя... Так выскажи, вернись, В печальное «всегда» не тронь тяжёлой двери. В распутье двух дорог есть указатель «ЖИЗНЬ», Где все мы ждём тебя, и молимся, и верим.

А.Г. Одичавшая ночь, словно чёрный манул, Рвёт когтями квадрат заоконный, И нетрезвый архангел изменой заткнул Клокотание в трубах картонных, Примеряя печали с чужого плеча На улыбку фальшивого нэцке, Приглашал откровенье на роль палача На заплёванный моросью Невский И выламывал время назад, в мезозой, В жадный голод мануловой пасти, За нестоящий мир расплатившись слезой Непроросшего детского счастья.

137

Увертюра финала Увертюра финала. Постройка ковчега напрасна не услышит потопа оглохший в безгрешии Ной. В бормотании ветра - отрывки из Экклезиаста, словно зеркало времени, треснув, больно кривизной. Пробужденье с утра сеет мантры своей Кама-Сутры на рассветное небо - сырой обесцвеченный лист, низводя кривизну до прожитой обыденной сути, будто рамки канона предвидящий евангелист. Скрупулёзную дату в папирусы или в пергамент занесёт летописец назавтра, устал и сутул, И надтреснутый мир промелькнёт в хроматической гамме: увертюра финала, ненужный ковчег утонул.

Биография пустоты «Я умер в болотах Сингапура»(с) Мелькиадес

Бездыханностью слова стирая с листа партитуру, Пишет белый, «волшебный» фломастер скупые черты Персонажей забвения цвета болот Сингапура Биографию пустоты. Обречённые выжить не смеют молиться и драться, Уходя в неизбежность линялыми тропами лис, Вместо строчки следов оставляя лишь «tabula rasa» Неисписанный лист...

Злобное Злобной гоблинской ухмылкой маску дня прорезал вечер, Понатыкав сторожами звёзд нечистые клыки, Мизантропии припадок на сегодня обеспечен Зажимают плашку неба спальных выселок тиски, Вытекает сок эмоций, сладко пачкая струбцину, Перекрученную ссорой, и в сухом остатке - жмых Заоконных многоточий, поминаний Бога-сына... В умноженье одиночеств остаёшься при своих.

138

ТВОРЧЕСТВО Многоточие... Пытаюсь угадать предназначение того, что не находит воплощения, всё - многоточия, пробелы между строк... Но вместо неба - плоский потолок, 2.60, в метрической системе. Отрывок мирозданья держат стены незыблемостью правильной своей, а многоточья бесятся за ней в попытках просочиться и прорваться, войти и быть. Совсем не для оваций для космоса. Найти иную суть, незыблемые стены пошатнуть, стать новым миром, новым обретеньем, позволить угадать предназначенье.

Грех лицедейства Губительный грех лицедейства, посмешище жадной толпы: в личину одевшись - раздеться и тем ниспровергнуть столпы. Четвёртого действия квота партер, соболезнуя, ржал и пятое за поворотом готовило холод ножа. Подайте нам автора пьесы! За что нам пришлось претерпеть, вздымая мечи: «Ave, caesar! Приветствуем, идя на смерть!» Затиснутый в глубь амфитеатра, за лавровой сенью незрим, но чудится:образ крылатый распахнуто реет за ним. Играть - и нельзя отвертеться! Цените отвагу и стиль! Губительный грех лицедейства меня попытался спасти...

139

О боли Болит... Болит! Скорее записать Мучительная радость графоманства. Пиит марает строками тетрадь, Поэт связует строками пространства. Поэт не в боль кидается, а в бой, Распаханной душою нараспашку, Прорехи мира штопая собой С беспечным видом храброго портняжки. И никому увидеть не дано: Легла косая клетка ученичеств Рубцами миокарда - всё равно Он мучается, учится, он ищет. Многоречиво льёт в строку пиит Слезу - и результатами доволен. Поэт - гранит, шлифует слов гранит. Поэт, ну что он может знать о боли?

На острие... Баядера... Полночный степ на острие иглы, Наждачный страх,шлифующий углы, Петроглифами шрамов тайной веры Испещрено надгробье Баядеры. Ах да, она не танцевала степ Подобный танец, право, был нелеп: Мыски на пробке стёршихся пуантов, Фортиссимо - на пальцах музыкантов... Фортиссимо - и новая игла Восьмою нотой нервы обожгла. Как вы не видите? - Вы, верно, слепы Биения сорвавшегося степа? Гримёрка. Бороздящий пудру пот У Баядеры по щекам течёт. Усталость в зеркале. В большой корзине розы Привычным знаком ежедневной прозы. Полночный степ на острие иглы Прописан твёрдо в правилах игры.

140

Гениям Быть гением - тоже работа, Тяжёлый физический труд, И неба края не до пота, До рёбер всю спину сотрут. Седины - белёсыми мхами, Зыбучим барханом - судьба, И струны души набухают Синюшною веной у лба. И сердце упрямо не хочет В кургузом ютиться мирке Масонский пароль одиночеств Начерчен ножом на руке. Заплёван толпой и загажен Весь путь до Голгофы со дна, И хочется бросить поклажу, Которая свыше дана.

Дурочка Антракт. Буфет. Дежурный бутерброд: Икра, лимон и розочка из масла. ... А в тёмном зале верхняя из нот За пыльным занавесом не угасла. Ей не принять условности ролей И наплевать на волю дирижёра Она пьяна правдивостью своей, Не чувствуя, что выпала из хора. Ты, дурочка, кому поёшь назло? Кому на радость пронизала тени? Каких Софоклов древнее стило Могло предугадать твоё явленье? Как в истину, уверовала в штамп? Да он мышами за века изъеден! И знаешь, опоздавший Мандельштам Не потревожит чопорных соседей.

141

Но дурочка не слышит и - поёт, На цыпочках, как будто подрастая, В молчании благопристойных нот, Безумная и чуточку святая. Не слышит призывающий звонок, Не соблюдая длительность звучанья, Не слышит шума сотен громких ног, Шуршанья платьев, движимых плечами. Она поёт! - За что её казнить? Сшивая ложь пронзительной иголкой, Продёргивает откровенья нить... Ты, дурочка, тебе пора умолкнуть!

Слово И снова в бой идти за внятность, А меч до цели не дорос, И только сердце - на износ, Как лист, измаранный и смятый, Когда идёт на буквы счёт, И ждёт покорно лист бумажный Стихов о нестерпимо важном, Хотя не понятом ещё. И звон металла, и пальба Идёшь тропой самосожжения Во имя высшего служения, Где «дышит почва и судьба» (с) И сердце в кровь, и сорван голос, Но стоит седины виска Одна чеканная строка Тугой, набитый словом колос. А если связан целый сноп Виват! Наградою достались И пепел сердца, и усталость, И орошённый потом лоб.

142

Зеркальный коридор Кривое зеркало несбывшегося прошлого Дверь, за которой длинный коридор, Зеркальное серебряное крошево Готово отражать случайный вздор, Высмеивать, когда ты оступаешься, Кривляться, если силы нет идти, Минуты рассыпать икрою паюсной, Запутывать в искрящейся сети Идущего. Часы упорно тикают, И завтра в зеркалах уже сквозит. До Стикса путь не вылощен мастикою, Отмерен срок - быстрей не проскользить. И вспять нельзя... Победы, поражения, Обыденность, и славу, и позор Всё подвергает пытке отражением Безжалостный зеркальный коридор.

Радист По спирали идя, шаг за шагом подходишь к итогам, К пониманию, что ты за многое в мире в ответе, Разучаешься мыслить барокково-вычурным слогом, Обретая слова, что порой не сложней междометий, Обретая закат в вазе неба растрёпанной розой И упрямство воды, что по капле всё точит и точит... И зачем-то захочется выучить азбуку Морзе, Разложив целый мир на тире и пульсацию точек. И радистом наняться в команду стареющей шхуны, У причала судьбы ожидающей ветра годами. Ключ рукою согреть и отправить короткий, безумный SOS таким же безумным радистам в морях мирозданий. Замереть, не дышать, ожидать, может, кто-то ответит То ли из глубины, то ли из непросчитанной выси. Если азбука Морзе короче любых междометий, Можно верить в ответ, что не будет барокково-выспрен.

143

Узелки. Бой. Игра словес - тугие узелки, Увязанные в образы и строки, В них поиск, откровения, пороки, То сердца боль, то пишущей руки, А то ещё случается порой Боль крепко намозоленного зада. Кому проклятием, кому наградой Выходит увлечение игрой. Поэт и Слово - не окончен бой Без компромиссов, правил и оглядки. И кто кого положит на лопатки? И кто в бою пожертвует собой? Враг изувечен. Победитель мнит Себя, конечно, в роли Галахада, Насмешливых не замечая взглядов, Презрения в оброненном: «Пиит!» И примеряя лавровый венок, Не видит в небо приоткрытой двери. Она для тех, кто, победив, не верит И вяжет новый крепкий узелок.

Подстрочник И захлебнулась песня. Сбился такт. Рисуют прозаический подстрочник Сухие факты. Merde! Mother fuck! (Но это так, не в тексте, между прочим) Как больно, если жизнь меняет почерк, И поздний, утомлённый Пастернак В поэзию играть уже не хочет. Сухая быль на белизне листа Кривой заплатой на линялом платье. На кой мне чёрт, скажите, простота, Когда гортань заполнена проклятьем? Но вычурное тощее распятье Вновь усложняет простоту креста Невольно распахнувшимся объятьем.

144

«Не суждено», «не правда», просто «не» Разбили песню, вытерли союзы. Ушла в запой истасканная Муза, И главдежурный по моей стране В «уже не стану» грустно ближе мне, И снова ищешь истину в вине, Прочтя подстрочник неподъёмным грузом.

Бетонное небо Бетонное небо - предтеча итожных увечий, Здесь кончилось время страниц с позолотой и без. Без компаса - азимут вправо с тропы человечьей И раковых клеток бессловия патогенез. Кто инициатор? Прошу объяснить мотивацию Назначенной мне внутривенно сквозной немоты, Прострации мысли и жалкой дезартикуляции, И высылки духа к границе стопервой версты. А я Наизнанку! И с этой румынской фамилией В бетонное небо, ступень восхождений чужих! Авось прошибу!...

Стерва Не пошла бы ты к чёртовой матери, стерва? Что ты бродишь за мной, бормоча ахинею? Ты изладила струны для лиры из нервов. Из моих. И бессовестно села на шею. На мою. Назвалась эксклюзивною Музой. Мол, записывай то, что тебе я диктую. Упаси меня, Бог, от такого союза, Чтоб нетрезвый писец принял Музу бухую. Заплевав Полигимнию вкупе с Эрато, Ты навязчиво и неразумно бормочешь То ли злые катрены пейзажей проклятых, То ли тайные строки пифийских пророчеств. Уходи! Я хочу быть печальной и хрупкой, И для Музы взаправдашней - нежной и первой. Ты ушла? И рассыпались мёртвые буквы. Ну, какие стихи? Говорила же - стерва!

145

Прозаик и Поэт Неизменно будь здрав, кропотливый прозаик, Твои корни питаются водами недр, Ты умеешь из пыли вседневных мозаик По клочкам собирать свой нетленный шедевр. А поэты из космоса ждут приговора, В антивремени, на полюсах чёрных дыр... А поэт, словно пазл из другого набора, Чей изгиб неизбежно не впишется в мир.

146

Читать Левенталь (Наталию Солянову) – значит вникать и думать. Во-первых, потому что лирика её многообразна по тематике и многозначна, а потому – интересна. Во-вторых, что особенно важно лично для меня, язык её лирики богат, сочен и метафоричен. В-третьих, всегда приятно читать умного, эрудированного и думающего автора. Но даже не многообразием тем и стилей, не историко-культурологическими аллюзиями интересны для меня Наташины стихи, а ракурсами, трактовками и переплетениями мыслей и эмоций, и в этих переплетениях всегда есть «вилочка», которую я так ценю во всём. «Квадрат? Сплошной квадрат! И вот опять! И этим восторгается Европа? Ну, сколько можно миру объяснять, Что для искусства главное – синкопа!» Со смешанным интересом словесника-профессионала и ныряльщикалюбителя я наблюдаю за «нырянием» Левенталь в философсколингвистические глубины (мол, «Ныряй, здесь неглубоко!») и каждый раз облегчённо выдыхаю, потому что Наташа для «нырков» выбирает места поглубже, а выныривает легко и элегантно. «Небо разлито в груди океаном судьбы, но не спешат этой синью солёной напиться, прячут неловко в толпу неуютные лица, ожесточённые необходимостью быть. Что же вы, люди? Ведь это несложно – глотнуть синего-синего, с облачной белой прожилкой! Но бесконечность упёрлась в округлость затылков, вечно спешащих, сменивших на суетность суть. Узники жизни, зашторив очками глаза, вместо небес вы вдыхаете дым магистралей. Вы обманули себя, вы себя обокрали! Вы не позволили сердцу войти в небеса [...]». Некоторые Наташины стихи – повторяю про себя, как заговоры: завораживают... «Евангелие от Юдифь. Евангелие от Саломеи. Рифмой разрезано вкривь, нежности капли алеют».

147

Предполагается, что, если стихи пишутся женщиной, то это «женская лирика». Честно говоря, я и не люблю «бесполые» стихи: и в стихах должны, на мой взгляд, быть «гормоны», и «женская лирика» имеет такое же право на существование, как и «мужская». Лирику Левенталь я бы назвала «жёсткой женской лирикой», потому что в её стихах ярко и сильно звучит мотив «резистенциальности», это не сентиментальнослезливо-истеричный женский протест против трудностей быта, а сопротивление личности негармоничности мира, попытка себя с ним примирения. И если читатель хочет утешительного поглаживания по плечу, то ему лучше вовсе не открывать сборник стихов Левенталь: ему не сюда. Левенталь не жалеет читателя, и она, возможно, имеет на это полное право, потому что она точно так же не жалеет и себя. Взгляд Левенталь – это взгляд женщины, знающей, «из какого сора растут стихи», это взгляд «предупреждённого», и, стало быть, «вооружённого» человека, не тешащего себя и других никакими иллюзиями, испытавшего боль и разочарование, но пытающегося простить, понять смысл этих испытаний и примириться с ними. Но примириться сложно...Поэтому у Наташи так часто встречается тема ухода: «...Идти сорок лет, избывая ментальность раба, привычку к оседлости сытой, к магниту дивана. Приходит пора и решимость уйти из себя на поиски истины, даже не обетованной». «...Я готовлю побег. В багаже моём снежная сырость Наконец-то оплаченный долг депрессивных атак. Убегу в те пространства, где снова нелепо навырост Будут мысли и небо, и сердца случайный затакт. Я готовлю побег, потому что уже не по Сеньке Стала шапка и давит вчерашних надежд витражи, Я, конечно, сбегу, навсегда, грохоча по ступенькам, Потому что иначе мне просто не мыслится жизнь». В «резистенциальных» стихах Левенталь я увидела ещё и один очень щемящий (несмотря на жесткость отношения автора к себе) момент, некий «эффект бабочки», желание перерождения: «Кого винить? За что? Не лучше ли, смирясь С отсутствием боа и жемчуга в причёске, Любить свой трудный век, не наступая в грязь, И весело дымить горчащей папироской?»

148

Между всех строк – сильная и цельная личность, без истерик и метаний стремящаяся принять реалии мира и при этом уберечь свой внутренний «космос»... «Тёмную ночную косность Вымело одним движеньем. Макрокосма в микрокосме Удивилось отраженье». Читая стихи Наталии Соляновой, порой думаешь: «Ну, всё, автор уже на том самом карнизе, и мы с ней сейчас...» «Уже до красноты захлопаны ладошки, и туш в моих ушах – расплавленная медь. Но не нашёлся, кто «люблю» - хоть понарошку, кто мог бы мне соврать, кто мог бы пожалеть», но Левенталь, обнажая свою (и чужую) боль, порой даже надавливая на больные места («Видишь, чувствуешь, где болит? Я знаю, что и где, я слежу за твоими зрачками»), всё же со-чувствует, принимает на себя, будто в последнюю минуту берёт за руку и держит, не отпуская и не способствуя расслаблению и потере сопротивляемости: «На дороге узнаю свои ориентиры, Улыбнувшись, опять попытаюсь поспорить. Не желаю быть серой. А ежели сирой – То поверьте, что я не заплачу от горя». И – верю, не заплачет, не будет «заходиться» в причитаниях. «То ли плакать? Отвыкли глаза, разучились наливаться солёною тажестью слёз. А по окнам – мазками, нещадно, внахлёст ожиданье заката мешается с пылью. Ничего не дано! Торопливо, упорно утешенья ищу, учащённо дыша. В кровь и медь изливается неба душа. Вот и всё. Разлилась. Можно шторы задёрнуть» – и отходишь от карниза, и шторы задёргиваешь... Будем жить! И о любви Левенталь – так же мудро и «по-взрослому», когда всё распадающееся соединяется воедино и спасается самоиронией и юмором

149

«Коллекция мужчин – как вяленая рыба, Нанизана судьбой на памяти кукан. За жабры подцеплю теперь тебя. Спасибо, Дописанный вчера последний мой роман [...] И обнажив бока янтарной вялой плоти, Уныло усмехнусь: «Как был мне дорог он. Любила и ждала, мечтала о полёте. Не вышло. Но зато – приличный закусон» Читать Левенталь - думать, вникать, сопереживать, наслаждаться прекрасным русским языком и - учиться сохранять цельность... «Кудель времён свивая в нить судьбы, на кросна дней натягивая туго, порой не отличить от сказки быль, зерно от плевел и врага от друга. Что соткано – уже не расплетёшь, ошибок не разгладишь узелочки... ...Белить холсты несёшь весной под дождь, под искры капель на набухших почках. И как спросонья, залпом, ошалев, глотнёшь весну, закашлявшись на вдохе, и оглянувшись, не узнаешь вех тобой прожитой маленькой эпохи. ...В грязь полотно беспечно уронив, сквозь даль глядишь – не можешь наглядеться в глаза фиалок, спрятавших в тени наивный взор вернувшегося детства...» Елена Кабардина, г. Москва

150

Споров о том, какой должна быть современная поэзия – не счесть, но истина пока так и не дается спорящим. На мой взгляд, поэзия – это грандиозный языковый эксперимент с массой переменных, но обязательно включающий в себя такую константу, как талант пишущего. Определения таланта тоже нет, да и вряд ли можно его придумать, поэтому здесь чаще всего мы полагаемся на свою интуицию, на тот внутренний камертон души, который отзывается на настоящие строки и равнодушен к поделкам. У автора этой книги талант, безусловно, есть. Ее стихи не оставят читателя равнодушным. Я не хочу заниматься долгим цитированием строк стихов, которые вошли в книжку - каждый найдет здесь для себя строчки по душе. Я просто хочу передать вам свое ощущение от их прочтения. Мир стихов Наталии Соляновой-Левенталь (Нат, я не знаю под каким именем будешь публиковаться, так что вставишь сама) - это мир, требующий не беглого прочтения, а вдумчивого, неспешного погружения. Дело в том, что ее поэтика - это не броская яркость череды образов, за которой чаще всего нет сути сказанного, поэтика Наталии – это точность и уместность образной составляющей, которая не подавляет внутреннюю логику стиха, а подчиняется ей. Но не нужно думать, что автор оказался в плену архаики поэзии прошлого. Чуткость к изменениям языка, свободное владение современными речевыми оборотами, которые не выглядят нарочитыми, а органично вплетаются в ткань стихов – это еще одно несомненное достоинство поэзии Наталии Соляновой-Левенталь. Что еще отличает автора книги от бесчисленного множества пишущих современников – это то, что она не замыкается в узком круге тем своих стихов, как это часто бывает, когда поэт ограничивает себя несколькими накатанными сюжетами и плодит клонов одного и того же однажды удавшегося стиха. Здесь можно найти все – от глубокой философской лирики до иронических стихов, от пейзажных акварелей до тонкой любовной поэзии, но опять же хочу сразу оговориться – Наталия не приверженец «чистоты жанра», скорее, все перечисленные мной жанровые компоненты органично сплетены у нее в единое целое. Рассказывать о достоинствах собранных в книге стихов можно долго, но лучше всего их просто прочитать, прикоснувшись к миру настоящей русской поэзии, каковой сегодня не так уж и много в нашем литературно пространстве, даже при избытке пишущих и издающихся авторов. Владимир Коркин, г. Ярославль

151

И как спросонья, залпом, ошалев, глотнёшь весну, закашлявшись на вдохе… И опять-таки – белить или не белить?.. Знаменитые холсты Левенталь – стихи, которые можно любить или не любить, но не заметить и не запомнить совершенно невозможно. Пронзительные, как питерский ветер, хлесткие, как отрезвляющая пощечина… И – хрупкие, нежные, в изначальном, библейском смысле – детские. Только дети умеют видеть белое на белом и только дети, сколько бы зим им не наступало на – умеют сказать о том, что видят, не боясь быть не понятыми и не услышанными. Они об этом не думают – они этим живут. И, наверное, именно поэтому их слышат, и им верят. Щедрым, бесплатным, дарующим жестом, всем без разбора, не порционно… Я верю Наташе безоговорочно в каждом слове – это то самое Цветаевское неоспоримое право сказать, которое пульсирует в каждой строке, потому Левенталь есть не только что сказать, но есть – чем и зачем. Я люблю эти стихи и люблю их автора не только за талант и поэтическую бескомпромиссность. Люблю за не прикрытую ни затейливой вязью, ни цинизмом глянцевого постмодернизма боль, за ликующую радость и за осознанность своего призвания и выбора. За смелость жить и любить. За силу, дающую любовь всякому, кто – готов. Имеющий – да услышит: Рви сплетение взглядов, объятия ложь, Уходи с головой непокрытой под дождь... Довольно часто, когда говорят о поэзии Левенталь, можно услышать сакраментальное – не женские стихи. Не соглашусь, просто женщины бывают – разные. И разная Левенталь в своих отчаянно страстных, распахнутых стихах – куда больше женщина, чем многие авторы карамельно-страдательного направления. Это стихи о любви, все – даже те, которые редакторы и (по)читатели не задумываясь относят к философской или какой бы то ни было иной лирике. Потому что и Бог есть и любовь, и ничего нет кроме нее на самом-то деле. Вот потому-то и предопределен ответ для читающего Левенталь – белить!.. Белить холсты и строчки – для того, чтобы читающие это тоже смогли. Когда перестанем бояться себя и теней, За хвост ухватив наконец равновесие ветра, Закружимся нитью на пляшущем веретене Дороги, ведущей во тьме к обретению света Лада Пузыревская г. Новосибирск

152

Завещание Когда умру, завещаю развеять мой пепел над Невой. «В человеческом организме девяносто процентов воды» Андрей Вознесенский.

*** Когда-нибудь, когда умру, Я выльюсь реками, И трепет листьев на ветру исполнит Реквием. А может, будут холода И снеги белые. Тогда - кристалликами льда. Ну что поделаешь? А может, в мае над травой Я гряну грозами И стану в радуге кривой Полоской розовой. А может, в сером ноябре, Насквозь простуженном, Блесну в асфальтовом дворе Стеклянной лужею. Умру - мой прах прими, вода, Бессменным вахтенным. Но только камень никогда На грудь не ставьте мне.

153

ОГЛАВЛЕНИЕ ПРИВЕТ ОТ ОЛЬГИНА ............................................................................................. 3 ОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ ....................................................................................................... 5

УТРО 1. БЕЛИТЬ ХОЛСТЫ .................................................................................................. 7 2. ВРЕМЕНА ГОДА .................................................................................................. 15 3. МУЗЫКА ............................................................................................................... 25 4. О ЖИЗНИ .............................................................................................................. 30

ДЕНЬ 1. ЛИЦА ..................................................................................................................... 51 2. МОЙ ГОРОД ......................................................................................................... 59 3. ПУТЕШЕСТВИЯ В ПРОСТРАНСТВЕ И ВРЕМЕНИ ...................................... 67

ВЕЧЕР 1. БЕЛЫЕ ПТИЦЫ .................................................................................................... 81 2. О ЛЮБВИ .............................................................................................................. 84 3. С УЛЫБКОЙ ........................................................................................................ 101

НОЧЬ 1. НАТАЛЬНОЕ ....................................................................................................... 112 2. ОТРЫВКИ ИЗ РАЗГОВОРОВ С БОГОМ ......................................................... 118 3. СНОВА ANTE LUCEM ...................................................................................... 126 4. ТВОРЧЕСТВО ..................................................................................................... 137 ПРИВЕТЫ ОТ....

.................................................................................................. 145

ЗАВЕЩАНИЕ ......................................................................................................... 151