Вечером 19 ноября 2012 г. после продолжительной болезни скончался один из великих мыслителей Человечества – Борис Натанович Стругацкий… Вторая половинка Коллективного Разума – АБС. Писатель, фантаст, прозаик, сценарист, переводчик, главный редактор журнала «Полдень. XXI век» и просто человек... Ему было 79 лет. «Я не могу опомниться. Беднеем, беднеем, беднеем», — писатель Даниил Гранин. «Борис Стругацкий — абсолютно знаковая фигура для русской культуры. Невосполнимая потеря», - министр культуры РФ Владимир Мединский «Творчество братьев Стругацких стало провозвестником перемен в России. Он успел увидеть результаты этих перемен, и далеко не все его радовало, но факт остается фактом — Аркадий и Борис Стругацкие были властителями дум 60-х, 70-х и 80-х. Он оказал огромное влияние на формирование нескольких поколений в стране. По сути, Аркадий и Борис Стругацкие
— это один автор. Редчайший случай такого счастливого соавторства в мировой литературе», – писатель, главный редактор «Литературной газеты» Юрий Поляков. «Ушел из жизни Борис Натанович Стругацкий. Великий писатель и мыслитель. Невосполнимая потеря для нашей и мировой литературы», – председатель правительства РФ Дмитрий Медведев. «Уход из жизни фантаста Бориса Стругацкого — это прощание с эпохой, Стругацкие были не просто писателями, от чтения произведений которых испытываешь удовольствие, своими текстами они "предсказывали, объясняли, убеждали и предупреждали. Масштаб Стругацких — он гораздо больше, чем наша страна. То, что они сделали, объясняя историю и ситуацию и в нашей стране через фантастические миры, иногда с юмором, — это, конечно, великое достижение. Это не просто писатели, это не просто удовольствие от чтения литературных текстов. Это предсказание, объяснение, убеждение, предупреждение. Я не могу забыть книги Стругацких, спрятанные снизу от учебников. Читаешь их в детстве, а потом вспоминаешь, на каких произведениях ты воспитывался или что оказало на тебя самое сильное впечатление и влияние. И конечно, это Стругацкие. Для меня это грусть в 45 лет расставаться с ними. Жив один из братьев, и ты, вроде, еще молодой человек, вспоминаешь историю своего детства. А так, от тебя уходит часть, связанная с ощущением себя тогдашнего… Но, с другой стороны, мог ли я представить, что когда-нибудь экранизирую Стругацких… Я надеюсь, они почувствовали влияние своих произведений на формирование целых сообществ и просто на формирование огромного количества интеллигенции в нашей стране еще при жизни. Это редко бывает с художниками. Мне бы хотелось так думать, что они почувствовали это при жизни: миры Стругацких, обсуждения Стругацких, блоги по Стругацким и многое другое… Это такое прощание с эпохой. Хочется верить, что завтра в магазинах будут стоять очереди за книгами Стругацких. Так что это такая грусть щемящая. Масштаб таких фамилий велик. Стругацкие — это такие памятники!», – режиссер Федор Бондарчук «Вторая национальная потеря в русской литературе после Солженицына. Никто не дышал ему в затылок. Никого по-настоящему
не было рядом, кто мог бы продолжить его дело, — сказал Сокуров «Известиям». — Это потеря не только в литературном смысле, но и в гражданском. Потому что именно сейчас стране очень нужны такие судьи, такие адвокаты, каким был он. Мудрые люди нужны. Для нас, как для грамотного народа, и для всего российского государства это невосполнимый урон», – режиссер Александр Сокуров. «Борис Стругацкий до последнего запрещал друзьям и близким говорить с ним о болезни», –близкая подруга и прозаик Нина Катерли. Ранее сообщалось, что Стругацкий умер из-за проблем с сердцем. По словам Катерли, писатель был болен раком крови, из-за чего полторы недели назад он лег в больницу на общую проверку. "Борис умер в семь часов от тяжелой пневмонии… видимо, тогда он и заболел пневмонией — может, простудился, а, может быть, вирус", — сказала собеседница агентства. Также, по ее словам, при каждом случае, когда поднимался вопрос о здоровье писателя, он говорил, что чувствует себя удовлетворительно, и запрещал друзьям разговаривать о болезни. "Он строго-настрого запрещал говорить о болезни, предлагал любые темы, но не касаться его здоровья", — заявила Катерли. По словам близкой подруги, врачи оказали всевозможную помощь, но спасти известного писателя им не удалось. По словам Катерли, вопрос о том, где будет похоронен Борис Стругацкий, пока не поднимался. "Где его похоронят, пока неизвестно. Поскольку прах его брата был развеян с вертолета, ничего сказать по этому поводу не могу", — сказала она. Однако Катерли предположила, что похоронить Стругацкого могут рядом с матерью.
Вехи жизни Борис Натанович Стругацкий родился 15 апреля 1933 г. в Ленинграде в семье искусствоведа и учительницы. С начала блокады до 1943 года он прожил в осажденном городе. Вернулся в Ленинград после эвакуации. Окончил математико-механический факультет Ленинградского Государственно-
го университета по специальности «звёздный астроном». После университета Борис поступил в аспирантуру Пулковской обсерватории, где остался работать инженером по счетно-аналитическим машинам. С 1960 года — профессиональный писатель. Почти все художественные произведения написаны в соавторстве с братом, Аркадием Натановичем Стругацким. В 1958 году вышли первые их произведения («Извне», «Спонтанный рефлекс» и др.), в 1959 году — дебютная книга (повесть «Страна Багровых Туч»). Широкая известность пришла к братьям Стругацким после публикации первых НФ рассказов, представлявших собой образцы добротной «твердой» (естественнонаучной) НФ и отличавшихся от других произведений тех лет большим вниманием к психологической разработке характеров — «Шесть спичек» (1959), «Испытание СКР» (1960), «Частные предположения» (1960) и других; большинство составило сборник «Шесть спичек» (1960). В ряде ранних рассказов братья Стругацкие впервые успешно опробовали метод построения собственной истории будущего — первой и по сей день остающейся непревзойденной в советской НФ. В отличие от аналогичных масштабных построений Р. Хайнлайна, П. Андерсона, Л. Нивена и других писателей-фантастов, близкое будущее
по Стругацким не имело с самого начала четко заданной хронологической схемы (ее позже восстановили читатели-энтузиасты из исследовательской группы «Людены»), зато большее внимание было уделено созданию «сквозных» персонажей, переходящих из книги в книгу и упоминаемых эпизодически. В результате отдельные фрагменты со временем сложились в яркую, многокрасочную, внутренне эволюционирующую и органичную мозаику — один из самых значительных миров НФ в отечественной литературе. В 1966 году — стал членом Союза Писателей СССР. Печатался, в основном, в соавторстве с братом (известен также переводами американской НФ — в соавторстве с братом, под псевдонимами С. Победин и С. Витин). Лауреат Государственной премии РСФСР (1986 — за сценарий фильма «Письма мертвого человека», вместе с В. Рыбаковым и режисером К. Лопушанским). Бессменный руководитель семинара молодых фантастов при Санкт-Петербургской писательской организации. В позднесоветский период Стругацкие стали живыми классиками научной фантастики, хотя сами они предпочитали определять свой жанр как «реалистическую фантастику», поскольку в центре их интересов был человек, а не технологии будущего. С 1998 года на официальной веб-странице братьев Стругацких Борис Натанович отвечал на вопросы своих чита-
телей в рамках непрерывного интервью — вероятно, одного из самых продолжительных в истории. Диалог писателя с выросшей на его книгах аудиторией прервался в апреле 2012 года. Одним из последних предсказаний фантаста стал ответ на вопрос одного из читателей о том, «что нас ждет». «— Видимо, нас ждет один из двух (неравновероятных!) вариантов. Либо в правящей элите возобладает понимание того, что единственный верный путь России — демократия, свободная экономика, Европа. Тогда — очередная перестройка и ветры перемен. Либо всё пойдет, как идет, — тогда стагнация, превращение в страну третьего мира (с ядерными ракетами наперевес), Азиопа, развал страны и какой-нибудь «сирийский вариант», включая ввод международных полицейских сил. Выбор надо делать в ближайшие 20 лет, потому что там висит над горизонтом еще энергетический кризис со всеми его прелестями». В своем последнем интервью, которое осенью этого года писатель дал "Известиям", он довольно критично оценивал власть и происходящие в обществе конфликты. - В каждом конкретном конфликте власть должна искать способы для переговоров, а не для взаимного ожесточения. Эту политику преследования надо непременно прекращать и заменить систему наказаний на систему взаимных компромиссов. Если этого не произойдет, мы скатимся, на Бог знает, какую глубину, - заявлял он. Награжден Орденом почета, премией Президента РФ в области литературы и искусства, государственной премией РСФСР им. братьев Васильевых, является лауреатом премии им. Высоцкого «Своя колея». Учредитель
рема этики" (1994-1995) и "Бессильные мира сего" (2003), продолжившие исследование неумолимого рока и возможностей влиять на окружающую действительность. Всего за три с небольшим десятилетия совместной творческой деятельности братьями написано около 30 повестей и романов, несколько рассказов и киносценариев, пьеса. Член Литературного Жюри и председатель номинационной комиссии премии «Странник». С 2002 года являлся главным редактором журнала «Полдень. XXI век». Именем Стругацких названа малая планета № 3054 в астероидном поясе Солнечной системы, открытая 11 сентября 1977 года в Крымской астрофизической обсерватории. Братья Стругацкие — лауреаты медали "Символ науки". По данным: http://ria.ru/ culture/20121119/911369553.html#1353355778632 2&message=resize&relto=register&action=addClas s&value=registration http://izvestia.ru/news/539913 http://ria.ru/culture/20121119/911367543.html http://strugacki.ru/boris.html
премии «Бронзовая улитка». Вместе с Аркадием Стругацким был лауреатом многих российских и зарубежных литературных премий, включая премии «Аэлита» и «Великое Кольцо», премию Жюля Верна (Швеция), приз «За независимость мысли» (Великобритания). Лауреат премии «Странник» (как «С. Витицкий»). Их книги составили целую эпоху в отечественной литературе. Классикой, любимой уже не одним поколением читателей, стали их произведения "Трудно быть Богом", "Понедельник начинается в субботу", "Пикник на обочине", "Хромая судьба", "Жук в муравейнике", "Сталкер" (сценарий), "Обитаемый остров", "Малыш", "Отягощенные злом, или 40 лет спустя", "Хищные вещи века" и многие другие. Наибольшую известность среди экранизированных произведений Стругацких получил фильм «Сталкер», снятый Андреем Тарковским по «Пикнику на обочине» в 1979 году. После смерти брата – Аркадия Стругацкого в 1991 году под псевдонимом С. Витицкий вышли романы Бориса Стругацкого "Поиск предназначения, или Двадцать седьмая тео-
Александр Генис об АБС Стругацких я читал вместо букваря, то есть, столько, сколько себя помню. И в этом нет ничего странного. Все, кого я люблю и читаю сегодня, выросли на Стругацких – и Пелевин, и Сорокин, даже Толстая. Бесспорно, вне всяких сомнений, за пределами любой полемики, они являлись лучшими фантастами русской литературы. Но и эта размашистая характеристика не отдает им должного. Стругацкие - шире и глубже своего жанра и своего времени. Именно поэтому они так легко перешагнули непреодолимую почти для всех советских писателей границу, отделяющую новый режим от старого. Более того, Стругацкие сохранили преемственность между тем, что было и тем, что стало, связав насколько это вообще возможно, «нить времен». Решусь утверждать, что Стругацкие повлияли на советского человека больше не только Маркса с Энгельсом, но и Солженицына с Бродским. Собственно, они (а не Брежнев, конечно) и создали советского человека в том виде, в каком он пережил смену стран и эпох. Мощность исходящего от них импульса нельзя переоценить, потому что они в одиночку, (если так можно сказать о братьях) оправдывали основополагающий миф всего режима. Стругацкие вернули смысл
марксистской утопии. Как последняя вспышка перегоревшей лампочки, их фантастика воплотила полузабытый тезис о счастливом труде. Стругацкие глядели в корень, хотя он и рос из будущего. Их символом веры был труд – беззаветный и бескорыстный субботник, превращающий будни в рай, обывателя - в коммунара, полуживотное – в полубога. Такой труд переделывал мир попутно, заодно, ибо его настоящим объектом была не материя, а сознание. Преображаясь в фаворском свете коммунизма, герой Стругацких эволюционировал от книги к книге, приобретая сверхъестественные способности и теряя человеческие черты. Так продолжалось до тех пор, пока он окончательно не оторвался от Homo sapiens, чтобы стать «Люденом» - новым, напугавшим уже и авторов существом, у которого не осталась ничего общего не только с нами, но и с жителями светлого будущего. Всякая утопия, если в нее слишком пристально вглядываться, становится своей противоположностью. Об этом рассказывает их лучшая книга, написанная на излете оттепели - «Улитка на склоне». Только литературный предрассудок, запирающий фантастику в подростковое гетто, мешает причислить эту повесть к бесспорным шедеврам отечественной словесности. Исковерканная цензурой, книга счастливо пережила эпохальный перелом, выпав из времени в вечность, где она стоит на одной полке не только со Свифтом и Щедриным, но и с Борхесом. Расширив границы жанра до философской сатиры, «Улитка» стала глубоким и наглядным воплощением самого неразрешимого конфликта между сегодняшним и завтрашним. «Будущее, - объясняли свой замысел авторы четверть века спустя, - никог-
бы работать в НИИЧАВО, как все поклонники Роулинг мечтают учиться в Хогвартсе. Прощаясь с Борисом Стругацким, я с любовью и нежностью вспоминаю эти первые, оптимистические книги. Они были настоящим гимном свободному труду, свободно собравшихся людей, начинающих понедельник в субботу. http://izvestia.ru/news/539918
да не бывает ни хорошим, ни плохим. Оно никогда не бывает таким, каким мы его ждем». Сегодня, впрочем, нам остается его не столько ждать, сколько вспоминать, каким оно было в их ранних книгах. В них они, избавив фантастику от технологического крена, создали мир, в котором они – и мы – хотели жить. Стругацкие назвали его Полднем человечества. Люди Полудня напоминали студенческую ватагу. Они умны, здоровы, веселы и заняты – сложным, малопонятным, интересным. Здесь, как на ВДНХ, царила дружба народов, и каждому находилось место под высоким солнцем. Здесь оставалось место подвигу, несчастной любви и только мелким нелепостям. Ваганты будущего кочевали по Земле и ее неблизким окрестностям в поисках риска, открытий и рыцарских авантюр, но главное – увлекательной работы. В повести «Попытка к бегству» есть такой диалог: - Однако же нельзя все время работать… - Нельзя, — сказал Вадим с сожалением. — Я, например, не могу. В конце концов, заходишь в тупик и приходится развлекаться. Чуть позже Стругацкие вынесли эту мысль в лапидарный афоризм, ставший названием их самой популярной повести «Понедельник начинается в субботу». В сущности, это - советский «Гарри Поттер». В «Понедельнике» братья учинили не только рационализацию, но и бюрократизацию магии, сделав ее родной, доступной и достойной зависти. Все читатели Стругацких хотели
Черняков о Стругацких Почему именно Стругацкие так выделяются среди всех фантастов? Плеяда фантастов в то время, особенно в редакции Жемайтиса, была совершенно великолепной. Конечно, литературный язык. Прежде всего, это литературный язык. Надо сказать, что они определяли себя, по словам Аркадия Натановича, очень просто – это язык улицы. Мы говорим то, пишем то, что люди думают. Просто сами говорить не могут, а наша речь, наша стилистика, она как раз является самой адекватной для выражения этих мыслей. Это связано, конечно, и с вполне определенной трансформацией языка, литературного языка, обиходного языка. Почему? Потому что большое количество иностранных слов, появившихся после войны в обиходном лексиконе – они присут-
ствуют у Стругацких, если мы в этом плане проанализируем литературу тех времен, гораздо в большей степени, то есть так, как это было в жизни. Значит, это было органично, не несет на себе дополнительной функции, как предположим, у того же Гансовского, или у Днепрова. Дальше. Конечно, авантюрный сюжет. Всегда. Это требование – не фантастическая идея, и ей подчинено все остальное, а прежде всего – сюжет. Это главное, основное, что всегда, между прочим, было у них, как Аркадий Натанович говорил: «Основное в литературной деятельности – это сюжет. Что бы там ни говорили, литература первого, второго сорта, третьего – она должна быть интересной». На их трансформацию литературного языка, то, кстати, начало чему положил Хемингуэй – лапидарность произведений, отсутствие тяги к созданию широченных панорам, что было характерно для XIX – начала XX века. Надо сказать, что Аркадий Натанович Хемингуэя четко совершенно определяет как предтечу их литературы. Было время, когда они с Борисом Натановичем зачитывались им именно в литературном плане, в плане ремесла. Ну, и, конечно, адекватность. Адекватность интересов. Я, честно говоря, достаточно много читая, слыша Стругацких, принять гипотезу о примате эзопова язы-
ка в произведениях Стругацких, что только потому, что советская действительность не давала возможности говорить то, что, дескать, ты думаешь, быть, скажем, Ниной Андреевой – «Не могу молчать», что только это вызвало к жизни фантастическую литературу Стругацких – я, честно говоря, не могу. У меня по-настоящему глубокое убеждение, что эта оценка привнесена западными исследователями. Ведь третья Заповедь – не сотвори себе кумира – нарушается всегда и во всем. И пристальное внимание, так же, как и у нас к жизни другого мира, существовало и в другом мире – пристальное внимание к тому, что у нас творится. Будем говорить о том, что понятие «холодной войны» – пускай это больше политическое понятие – но противостояние было. Мы искали свои корни, свою пятую колонну – там, в Джеймсе Джойсе – «Отсюда и в вечность», в Андрэ Стиле, в шведских писателях-коммунистах – все то, что, скажем, издавала «Иностранная литература» в эти годы. Они точно так же искали у нас. Если Амальрик – да, это не эзопов язык, это действительно литература критики, если Войнович, если Синявский – это да, действительно, политизированная литература. Это с одной стороны. С другой стороны – Марков и вся остальная плеяда официальных литераторов, стоящих на другом конце шкалы. Вы помните, в свое время была роскошная пародия-статья «Политическая оценка политической позиции мышки в «Курочке Рябе»? Вот такое совершенно серьезное, политологическое, литературоведческое эссе по «Курочке Рябе». Вот мне кажется, что начало всех этих рассуждений об эзоповом языке Стругацких – это по-
добного плана критические эссе о творчестве Стругацких на Западе. Каждый видит то, что может, то, что хочет. А для наших литературоведов вот эта критика, вот эта идея оказалась... Давайте говорить так: когда появилась критическая стругацкология? Ну, как минимум, не раньше одна тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Это – конец шестидесятых и дальше... И это период четкой совершенно нарастающей политизации населения в Советском Союзе. Никакой политизации не было. Пятое марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, смерть Сталина. Дальше начинается: антипартийная группа и примкнувший к ним Шепилов. Начинается политизация. А что такое литературоведение? А что такое идеологический сектор? Он здесь же, рядом. И вот, параллельно с этим, начинается оттепель – это те же самые годы. А раз те же самые годы, значит, появляется возможность, во-первых, говорить то, чего раньше говорить было нельзя, а самое главное, позволить себе увидеть то, что раньше видеть было нельзя. А тут тебе сразу дают рецепт для идеологической оценки – фантастическая оболочка. Фактически все время ведь
говорится: Стругацкие меньше фантасты, больше социологи. Вы посмотрите, что пишет Ле Гуин во всех рекламных строчках: «Предтеча Стругацких – это Чехов и Гоголь, как я понимаю». Простите, что Ле Гуин понимает в Чехове и в Гоголе? Да и в Стругацких. И, с моей точки зрения, как раз этот крен в политическую социологию в оценке Стругацких умаляет по-настоящему значение сути фантастики братьев Стругацких. Ведь они же совершенно недаром, чем дальше и дальше в своих произведениях, уходят от технократии сначала к социологическому моделированию, а потом к биологическому моделированию. Вы посмотрите, уже начиная с «Волны гасят ветер» и даже с «Жука в муравейнике» – все больше и больше идет крен в биологию, последняя вещь Аркадия Натановича «Дьявол между людей» – это биология и социология. Фантастика, модели, предвидения, сюжетика, построение, ведь это же, простите, не критика. Можно говорить так: «Хищные вещи века» – это критика современного нам тогда общества. А куда мы тогда, простите, денем все эти удивительные социогенетические, социопсихологические предвидения, которые есть в этой вещи? «Хищные вещи века» – уникальная книга.
Это вещь, которая дважды рождалась. Изданная в шестьдесят пятом году, она потом была на двадцать с лишним лет забыта. И потом вдруг, во всех, сначала опять-таки не у нас, а потом во всех сборниках провинциальных и центральных изданий, вдруг опять пошла. Всюду стали ставить «Хищные вещи века». Почему? А потому что: дрожка – раз, слег – два, страна дураков – три, меценаты – четыре, что только потом мы узнали в виде цветомузыки, рэпов, галлюциногенов, социального варварства как эстетической категории. А многогодовые телевизионные сериалы – в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году их не было даже на Западе. Я когда занимался вопросом «мыльных опер», я специально взял «Британнику» девяносто четвертого года, там большая статья о «мыльных операх». В шестьдесят четвертом году, когда писались «ХВВ», этого не было. Это что, это критика? Чего? Будущего? Критика тенденций? Простите, это самое последнее дело, это марксизм – критиковать тенденции. И никогда в жизни Стругацкие этим не занимались. Значит, это нормальное социальное предвидение. Это Жюль Верн, но не в электричестве, не в электротехнике, не в астронавтике, а в социологии, в социогенетике, в социопсихологии. И в индивидуальной психологии. С этой точки зрения мы можем это назвать эзоповым языком? Это то, о чем они думали, то, о чем думали вы... Правильно, мы росли вместе с ними. Надо сказать, что сейчас надо, если серьезно говорить, то надо исследовать поколение, выросшее на Стругацких не по политологам, не по идеологам, а по тем, кто сейчас работает в социологии, психологии и в
социогенетике. Там это заложено, вот это понятие «развитие человеческой психологии». И оно заложено именно у Стругацких. Кстати, ни у одного другого современного писателяфантаста с такой четкой очерченностью и направленностью этого нет. Ни у современного российского, ни у современного западного. И вот тут мы можем начинать говорить, что если фантастика – это литература, скажем, второго сорта, изучающая будущее технократическое, технологическое – это подход Казанцева, а литература изучает человека, как говорил Горький, «типическое в типических обстоятельствах», то писатель Аркадий и Борис Стругацкие – это нормальный, современный, гениальный писатель, изучающий человека методами, в частности, так, как это делал Булгаков. Лев Николаевич Толстой изучал это путем дачи исторической панорамы, Ги де Мопассан изучал это путем дачи этнографо-социологического среза, так же, как почти все французы XIX-XX веков. Стругацкие дают это путем фантастики. Если мы берем предметом литературы изучение, исследование, понимание человека, высшей нервной деятельности, то есть эго в социуме и эго наедине с эго, это уже будет у нас и Достоевский, это у нас будет Джойс, это уже будет Кафка, то есть это уже весь экзистенционализм, то Стругацкие – это писатели, изучающие... люди с современной методологией, ученые...
Юрий Черняков, 1995 http://www.rusf.ru/abs/
Вспоминает Борис Натанович Стругацкий Комментарии к пройденному: 1969–1973. «Пикник на обочине» (фрагмент)
История написания этой повести (в отличие, между прочим, от истории ее опубликования) не содержит ничего занимательного или, скажем, поучительного. Задумана повесть была в феврале 1970 года, когда мы съехались в ДТ Комарове, чтобы писать «Град обреченный», и между делом, во время вечерних прогулок по пустынным заснеженным улочкам дачного поселка, придумали там несколько новых сюжетов, в том числе сюжеты будущего «Малыша» и будущего «Пикника...» Самая первая запись выглядит так: ... Обезьяна и консервная банка. Через 30 лет после посещения пришельцев остатки хлама, брошенного ими –– предмет охоты и поисков, исследований и несчастий. Рост
суеверий, департамент, пытающийся взять власть на основе владения ими, организация, стремящаяся к уничтожению их (знание, взятое с неба, бесполезно и вредно; любая находка может принести лишь дурное применение). Старатели, почитаемые за колдунов. Падение авторитета науки. Брошенные биосистемы (почти разряженная батарейка), ожившие мертвецы самых разных эпох... Там же и тогда же появляется утверждённое и окончательное название –– «Пикник на обочине», –– но понятия «сталкер» еще нет и в помине, есть «старатели». Почти год спустя, в январе 1971-го, опять же в Комарове мы разрабатываем очень подробный, тщательно детализированный план повести, но и в этом плане, буквально накануне того дня, когда мы перестали наконец придумывать сюжет и начали его писать, даже тогда в наших разработках нет слова «сталкер». Будущие сталкеры называются пока еще «трапперами»: «траппер Рэдрик Шухарт», «девушка траппера Гута», «братишка траппера Сэдвик»... Видимо, сам термин «сталкер» возник у нас в процессе работы над самыми первыми страницами текста. Что же касается «старателей» и «трапперов», то они нам не нравились изначально, это я помню хорошо. «Сталкер» –– одно из немногих придуманных АБС слов, сделавшееся общеупотребительным. Словечко «кибер» тоже привилось, но, главным
образом, в среде фэнов, а вот «сталкер» пошел и вширь, и вглубь, правда, я полагаю, в первую очередь все-таки благодаря фильму Тарковского. Но ведь и Тарковский не зря же взял его на вооружение –– видимо, словечко получилось у нас и в самом деле точное, звонкое и ёмкое. Происходит оно от английского to stalk, что означает, в частности, «подкрадываться», «идти крадучись». Между прочим, произносится это слово, как «стоок», и правильнее было бы говорить не «сталкер», а «стокер», но мы-то взяли его отнюдь не из словаря, а из романа Киплинга, в старом, еще дореволюционном, русском переводе называвшегося «Отчаянная компания» (или что-то вроде этого) –– о развеселых английских школярах конца XIX –– начала XX века и об их предводителе, хулиганистом и хитроумном юнце по прозвищу Сталки. АН в младые годы свои, еще будучи курсантом ВИЯКа, получил от меня в подарок случайно купленную на развале книжку Киплинга «Stalky & Co», прочел ее, восхитился и тогда же сделал черновой перевод под названи-
ем «Сталки и компания», сделавшийся для меня одной из самых любимых книг школьной и студенческой поры. Так что, придумывая слово «сталкер», мы несомненно имели в виду именно проныру Сталки, жёсткого и даже жестокого сорванца, отнюдь не лишенного, впрочем, и своеобразного мальчишеского благородства, и великодушия. При этом мы и думать не думали, что он на самом деле не Сталки, а, скорее всего, Стоки. Повесть написана была без каких-либо задержек или кризисов всего в три захода: 19 января 1971 года начали черновик, а 3 ноября того же года закончили чистовик. Замечательно, что «Пикник...» сравнительно легко и без каких-либо существенных проблем прошел в ленинградской «Авроре», пострадав при этом разве что в редактуре, да и то не так уж чтобы существенно. Киносценарии (фрагмент) Безвозвратно утрачены почти все варианты сценария фильма «Сталкер». Мы начали сотрудничать с Тарковским в середине 1975 года и сразу же определили для себя круг обязанностей. «Нам посчастливилось работать с гением, –– сказали мы тогда друг другу. –– Это значит, что нам следует приложить все свои силы и способности к тому, чтобы создать сценарий, который бы по возможности исчерпывающе наше-
го гения удовлетворил». Я уже рассказывал и писал раньше, что работать над сценарием «Сталкера» было невероятно трудно. Главная трудность заключалась в том, что Тарковский, будучи кинорежиссером, да еще и гениальным кинорежиссером вдобавок, видел реальный мир иначе, чем мы, строил свой воображаемый мир будущего фильма иначе, чем мы, и передать нам это свое, сугубо индивидуальное видение он, как правило, не мог, –– такие вещи не поддаются вербальной обработке, не придуманы еще слова для этого, да и невозможно, видимо, такие слова придумать, а может быть, придумывать их и не нужно. В конце концов, слова –– это литература, это высоко символизированная действительность, совсем особая система ассоциаций, воздействие на совсем иные органы чувств, в то время как кино –– это живопись, это музыка, это совершенно реальный, я бы даже сказал –– беспощадно реальный мир, элементарной единицей которого является не слово, а звучащий образ. Впрочем, всё это теория и философия, а на практике работа превращалась в бесконечные, изматывающие, приводящие иногда в бессильное отчаяние дискуссии, во время коих режиссер, мучаясь, пытался объяснить, что же ему нужно от писателей, а писатели в муках пытались разобраться в этой мешанине жестов, слов, идей, образов и сформулировать для себя, наконец, как же именно (обыкновенными русскими буквами, на чистом листе обыкновеннейшей бумаги) выразить то необыкновенное, единственно необходимое, совершенно непередаваемое, что стремится им, писателям, втолковать режиссер.
В такой ситуации возможен только один метод работы –– метод проб и ошибок. Дискуссия... разработка примерного плана сценария... текст... обсуждение текста... новая дискуссия... новый план... новый вариант –– и опять не то... и опять непонятно, что же надо... и опять невозможно выразить словами, что же именно должно быть написано СЛОВАМИ в очередном варианте сценария... (К сожалению, не вели мы тогда никаких протоколов наших бесед, и ничего от них не осталось ни в памяти, ни на бумаге, кроме нескольких строчек типа: «19.12.75 Тарковский. Человек = инстинкт + разум. Есть еще что-то: душа, дух (мораль, нравственность). Истинно великое м. б. бессмысленным и нелепым –– Христос». Совершенно не помню, в каком контексте шла речь об этих существеннейших проблемах и почему мы именно об этом тогда говорили…) Всего получилось не то семь, не то восемь, не то даже девять вариантов. Последний мы написали в приступе совершеннейшего отчаяния, после того как Тарковский решительно и окончательно заявил: «Всё. С таким Сталкером я больше кино снимать не буду»... Это произошло летом 1977-го. Тарковский только что закончил съемки первого варианта фильма, где Кайдановский играл крутого парня Алана (бывшего Рэдрика Шухарта). Фильм при проявке запороли, и Тарковский решил воспользоваться
этим печальным обстоятельством, чтобы начать все сызнова. АН был с ним на съемках в Эстонии. И вот он вдруг, без всякого предупреждения, примчался в Ленинград и объявил: «Тарковский требует другого Сталкера». –– «Какого?» –– «Не знаю. И он не знает. Другого. Не такого, как этот». –– «Но какого именно, трам-тарарам?!» –– «Не знаю, трам-трам-трам-и-тарарам!!! ДРУ-ГО-ГО!»... Это был час отчаяния. День отчаяния. Два дня отчаяния. На третий день мы придумали Сталкера-юродивого. Тарковский остался доволен, фильм был переснят. И вот именно тот сценарий, который мы за два дня переписали и с которым АНС помчался обратно в Таллин, этот последний вариант «Сталкера» публикуется здесь в своем (насколько я могу вспомнить) первозданном виде. Кроме того, сохранился третий (или четвертый?) вариант сценария –– он опубликован в НФ в 1981 году. И сохранился (чудом!) самый первый вариант –– он известен под названием «Машина желаний», хотя, мне кажется, что самое первое, условное название было все-таки «Золотой Шар». Сохранились в архиве еще какие-то разрозненные обрывки, вырезки и клочки –– то, что осталось от предпоследнего варианта после того, как мы превратили его в последний. И осталась (естественно) литературная запись. Она очень похожа на самый последний вариант, хотя в нашем тексте, помнится, никогда не было великолепного финаль-
ного прохода Сталкера с дочкой на плечах. Мне кажется, знатокам и любителям как повести «Пикник на обочине», так и фильма «Сталкер» небезлюбопытно сравнивать, насколько первый вариант киносценария отличается от самой повести, а последний вариант –– от первого. Вообще говоря, история написания кинценария есть, как правило, история жесткого взаимодействия сценариста с режиссером. История беспощадной борьбы мнений и представлений, зачастую несовместимых. Сценарист, как мне кажется, обязан в этом столкновении творческих подходов идти на уступки, ибо кинофильм –– это вотчина именно режиссера, его детище, его территория, где сценарист существует в качестве хоть и творческого, но лишь наёмного работника. На протяжении тридцати лет нам приходилось иметь дело с разнообразными типами, вариациями и разновидностями кинорежиссеров. Самый среди них распространённый –– бурно-кипящий, говорливый, абсолютно уверенный в себе энтузиаст. Он стремителен. Он, как гром с ясного неба, возникает вдруг из небытия, обрушивает на автора ворох соблазнительнейших предложений и остроумных, льстящих авторскому воображению идей и так же стремительно, подобно молнии, исчезает опять в своем небытии –– навсегда и без всякого следа. Таких у нас было множество. Если же говорить о серьезных режиссерах, то они все были очень не похожи друг на друга. Они были такие же разные, как и их фильмы. Андрей Тарковский был с нами жёстким, бескомпромиссным и дьявольски неуступчивым. Все наши робкие попытки творческого бунта подавлялись безо всякой пощады. Лишь однажды, кажется, удалось нам переубедить его: он согласился убрать из фильма «петлю времени» (которую мы сами же для него и придумали –– монотонно повторяющийся раз за разом проход по-
гибшей некогда в Зоне бронеколонны через полуразрушенный мостик). Этот прием почему-то страшно его увлекал, он держался за него до последнего, и только соединенными усилиями нам удалось убедить его в том, что это банально, общеизвестно и тысячу раз «было». Он согласился наконец, да и то, по-моему, только оттого, что ему пришлась по душе наша общая идея: в Зоне должно быть как можно меньше «фантастики» –– непрерывное ожидание чего-то сверхъестественного, максимальное напряжение, вызываемое этим ожиданием, и –– ничего. Зелень, ветер, вода...
OFF-LINE Борисом
интервью с Стругацким
Вопрос: Уважаемый Борис Натанович! Ваше отношение к фильму «Сталкер», и как случилось, что Тарковский заинтересовался Вашим романом? БНС: Как и почему Тарковский вышел на АБС, я не знаю. Просто он вдруг появился у АН и сделал ему соответствующее предложение. Что же касается фильма «Сталкер», то это кинопроизведение хорошее и даже, отличное – особенно первая и последняя треть. АН называл его «фильмом 21-го века». Вряд ли это так. Кино стареет быстро, гораздо быстрее литературы. Вопрос: Как происходило Ваше взаимодействие с А.Тарковским? Что его не устраивало, и какие новые идеи он пытался добавить в сценарии (если такое было)? БНС: Пересказывать короткую, но чрезвычайно насыщенную историю наших вза-
имоотношений с Тарковским я не в силах. Во-первых, я мало что помню. А во-вторых, суть этих взаимоотношений была чрезвычайно проста: мы изо всех сил старались ему угодить, и это, кажется, нам, в конце концов, удалось. У Тарковского было множество идей по поводу этого фильма (от большинства из них он со временем отказался), мы же пытались внушить ему только одну: фантастика тем лучше, чем больше в ней реализма и чем менее она фантастична. Вопрос: Вырос, как и многие мои сверстники, на книгах АБС. С таким же пиететом и восторгом отношусь и к Кино А.Тарковского. И, вот, «Сталкер». Нравится очень, как и все, что создано Стругацкими и Тарковским. Если Вас не затруднит, ответьте на 3 вопроса: 1. Ваше отношение к фильму (если можно, и к А.Тарковскому). 2. Возникло ли какое-то новое качество в вашем (АБС) творчестве от этого сотрудничества? 3. Почему так мало? Всего один фильм. БНС: 1. АН называл его «фильмом 21го века». Я отношусь к этому фильму гораздо спокойнее: фильм хорош, причем первая и последняя треть его – превосходны, а вот середина – малость «провалена» (на мой взгляд). Что же касается Тарковского, то он простой обыкновенный отечественный гений, создавший эпо-
ху и в российском, и в мировом кино. 2. Нет, не думаю. Работа в кино – это слишком специфическая работа. Тамошние навыки нигде больше применить невозможно. Что-то вроде огранки алмазов (как я это себе представляю). 3. Тарковский предлагал нам продолжить работу. В частности, над фильмом, который впоследствии вышел под названием «Жертвоприношение». Мне замысел интересным не показался, а вот АН – несколько месяцев занимался этим сценарием, и вполне серьезно, но потом Тарковский уехал «за бугор», и работа эта естественным образом прекратилась. Вопрос: Нужно ли было изменять Ваше произведение в фильме «Сталкер»? Хотя я понимаю, что это в основном решение Тарковского, но, насколько я понял произведение, оно было в духе самого режиссера. К сожалению, оно потеряло свою «прелесть» и силу в самом фильме.
БНС: В кино хозяин – режиссер. И мы писали-переписывали сценарий до тех пор, пока Тарковский не сказал: «Стоп. Это то, что мне надо». В результате получился фильм, который к повести «Пикник» не имеет никакого отношения, но – превосходный в своем роде. Что и требовалось. Вопрос: Наверное, и с этим согласятся многие, самое главное в «Пикнике на обочине» – это именно его неопределенный конец: может, выполняет «золотой шар» все желания, а может, и нет (ведь он по виду совсем не похож на Бога), может, действительно хочет сталкер всем счастья даром, а может, только себе или своей семье, а может, даже и не счастья совсем он хочет... И вообще, может ли ТАКОЙ человек просить за всех людей, и выйдет ли из этого что-то путное? А во всех опубликованных киносценариях по «Пикнику...» присутствует вполне определенный (и всегда плохой конец) с неизменным взрывом шара (комнаты). Почему Вы с братом так переиграли концовку? Множество вариантов сценариев не означает ли, что Вы с братом долго искали отличную от «Пикника...», но столь же сильную концовку сюжета, но так и не нашли ее? БНС: Дело в том, что концовка, которая хороша для повести (так называемая «открытая концовка»), плоха и даже никуда не годится, когда речь заходит о кино. Кино – искусство грубое, простое, не допускающее недомолвок и двояких толкований. Именно поэтому мы и бились так долго, пытаясь найти концовку в одно и то же время и сильную (эффектную), и значительную, глубокую по смыслу. На мой взгляд, такую концовку нам найти не удалось, но то, что получилось у Тарковского, меня вполне устроило. У него получилась, по сути, ОТКРЫТАЯ и в то же время удачная концовка – большая редкость для кинематографа. Вопрос: Недавно прочитал Ваш рассказ
«Машина желаний» (под таким названием он был). И я немного не понял его смысл: либо эта машина могла только дать человеку деньги, либо у всех людей мысли только о деньгах. Не подскажете – что вернее? Заранее благодарен. БНС: Авторы имели в виду следующее. Людям иногда кажется, что они хотят одного, а на самом деле (в подсознании) хотят они совсем другого. Человек кричит во все горло (и ему кажется, что вполне искренне): «Хочу, чтобы народ был счастлив и здоров!», а на самом деле – вне сознания, на глубине сознания, в тайниках своего сознания, – хочет он чего-то совсем другого, примитивного, дурацкого, вовсе не благородного: славы, богатства, удовлетворения похоти, чьей-то гибели. Так вот Машина выполняла именно ПОДСОЗНАТЕЛЬНЫЕ желания, а они у нашего героя были – увы! – низменны и прозаичны. В отличие от ОСОЗНАННЫХ желаний, благородных и высокогуманных. Представляете его ужас, когда он понял, что произошло? Вопрос: Почему-то среди огромного количества почитателей творчества Стругацких распространено мнение, что Тарковский в «Сталкере» «извратил «Пикник на обочине». Во всяком случае все мои друзья
– почитатели Вашего с братом творчества – дружно этот фильм ненавидят и считают его чем-то полностью противоположным творчеству Стругацких, каким-то издевательством над книгой. Мне очень нравится как книга, так и фильм, хотя это действительно очень разные вещи. Читал Ваше мнение по поводу фильма, но хотелось бы узнать, что бы Вы ответили на такие обвинения в «извращении» книги, а также в том, что Тарковский заставил Вас написать такой сценарий, т.к. это явно не стиль братьев Стругацких БНС: Я много раз писал здесь об этом. Никакого «извращения» нет – есть совершенно особый, отдельный от «Пикника» и отличный фильм, сценарий которого писали (и много раз переписывали) АБС, стараясь угодить великому мастеру Тарковскому. И угодили в конце концов – ко взаимному удовлетворению. Вопрос: А.Тарковский говорит об экранизации «Пикника на обочине»: «Мне важно установить в этом фильме то специфически человеческое, нерастворимое, неразложимое, что кристаллизуется в душе каждого и составляет его ценность...» Скажите, пожалуйста, согласны ли Вы с этой идеей? БНС: Во всяком случае, никакого возражения этот замысел у меня
не вызывает. Хотя и оставляет, надо признаться, довольно равнодушным. Вопрос: Также я читала, что Тарковский просил Вас переделывать сценарий много раз. Что конкретно он от Вас требовал? БНС: Требования Тарковского, как правило, сводились к одному: «Не так! Мне это не нравится. Надо по-другому. Как? Не знаю, но по-другому!» Во всяком случае, требования его по поводу образа Сталкера звучали именно так. Вопрос: Когда Вы писали сценарий, пришли ли Вам в голову другие идеи по поводу «Пикника...»? БНС: Насчет «Пикника» – нет. Легко видеть, мы писали сценарий, вообще никакого отношения к «Пикнику» не имеющий. Просто – совсем другой. «Другое кино». Вопрос: Я являюсь поклонником и Ваших с Аркадием Натановичем книг, и фильмов Тарковского. Вопрос такой – не тяжело ли было работать с Андреем Тарковским? Ведь, наверно, не так просто поладить, когда сталкиваются настоящие Мастера. Как я понял, Андрей Тарковский попросил Вас изменить личность Сталкера. Не было ли тяжело Вам подчинить свой талант таланту режиссера? И какой герой Вам нравится больше – из романа или из фильма? БНС: Обо всем об этом я писал столько раз, что начинать все снова уже не хочется. Поэтому коротко. Работать с Тарковским было очень трудно, но страшно интересно. Талант свой мы ему отнюдь не подчиняли, а, так сказать, «полировали» его (талант) с пользой для дела. Сравнивать Рэдрика Шухарта со Сталкером-юродивым я могу. Это все равно, что сравнивать своего старшего сына с младшим: совсем разные люди, но люблю их обоих одинаково.
Вопрос: Существуют разные Сталкеры – один в «Пикнике», другой – в сценарии и т.д. Почему так много толкований этого образа? БНС: Потому что Тарковскому не понравился сталкер из «Пикника». Рэдрик Шухарт был ему не интересен. Он хотел какого-нибудь другого, «не такого», и мы придумали ему сталкера-юродивого. Вопрос: Уважаемый Борис Натанович! И в «Пикнике» и в «Сталкере» Вы (с Аркадием Натановичем) отправляете в Зону одних мужчин. Почему? Случайно ли в сценарии к «Сталкеру» сказано, что Дама, пришедшая с Писателем, «Она совершенно выпадает из антуража фильма»? Что же сказал ей на ушко Сталкер, после чего она сказала Писателю: «Дурак», и ушла? Можно ли вообще представить себе женщину, идущую за Счастьем в Зону? Вот, например, диалог Сталкера с Женой: «СТАЛКЕР. Не пойду я туда больше ни с кем. ЖЕНА (жалостливо.) Ну... Ну хочешь, я пойду с тобой? Туда? Хочешь?
СТАЛКЕР. Куда? ЖЕНА. Думаешь, мне не о чем будет попросить? СТАЛКЕР. Нет... Это нельзя... ЖЕНА. Почему? СТАЛКЕР. Нет-нет... А вдруг у тебя тоже ничего... не выйдет». Вообще, мне кажется, Сталкер наоборот боится, что получится. И то, что получится, будет неприемлемо для самого Сталкера. Наверняка, сокровенное желание Жены – это зажить нормальной жизнью, воспитывать Мартышку, быть рядом с мужем, и чтобы перестал он, наконец, ходить в Зону, мучиться самому и мучить других. Выходит, что Женщина мудрее Мужчины. И процесс Исканий, творческой (духовной) неудовлетворенности специфический атрибут Мужчины. А житейская мудрость и стремление к житейскому счастью Женщины – это возможно единственно правильный путь к Счастью? Хотя, может быть, Женщины и любят нас за то, что мы такие «беспокойные». Если бы Вы снова отправили в Зону команду, была бы там Женщина? Что бы она, по Вашему мнению, там Просила или Искала?
БНС: Хороший вопрос, но ответа на него я не знаю. Зона – это не место для женщины. Может быть, потому, что АБС никогда не понимали женщин. Может быть, потому, что они преклонялись перед ними. Может быть, потому, что они считали, что женщины достойны лучшего. Может быть, потому, что если уж женщина потерпела поражение в Зоне, значит, надеяться больше не на что. Женщина – последняя линяя обороны мужчины, последняя надежда, ULTIMA RATIO – «последний довод». Вопрос: Внесите, пожалуйста, ясность – как же именно сталкеры кидают гайки? На обложках книг той же terra Fantastika это упорно изображается так, что Сталкер раскручивает их на веревках (это повидимому перекочевало из фильма Сталкер). Я лично всегда представлял себе, что он швыряет их как камешки по воде, достаточно близко к поверхности земли и, естественно, без всяких веревочек. Да и в книге сказано, что гайки он носил в мешочке. Ведь совершенно очевидно, швыряй он гайки, как в фильме Тарковского, куда-то ввысь, так если гравиконцентраты и обнаружишь, то только приблизительно, что, мол, там где-то впереди... А напасти поменьше так и вообще не заметишь... БНС: В книге не было никаких веревочек. Веревочки появились в кино исключительно для наглядности: снять полет гайки так, чтобы ее было видно кинозрителю, практически невозможно.
скому нравилась сама идея: показать прекрасный, зеленый, радостный мир, исполненный (в то же время) непонятной угрозы. Это называется «работать на контрастах».
Вопрос: В ответ на вопрос про веревочки у гаек сталкера Вы ответили: «В книге не было никаких веревочек. Веревочки появились в кино исключительно для наглядности: снять полет гайки так, чтобы ее было видно кинозрителю, практически невозможно». Не кажется ли Вам, что то, что сложно увидеть кинозрителю, о котором заботятся режиссер, оператор, осветители, монтажер, еще сложнее увидеть в полевых условиях сталкеру? Может быть, веревочки там и должны бы были быть изначально? БНС: Проверено. Полет крупной гайки днем, при солнечном свете, простым глазом виден хорошо. Кинооптикой это сделать гораздо труднее, а может быть, и вовсе невозможно. Во всяком случае, Тарковский избрал вариант с веревочкой. Вопрос: Насколько Вас устраивает Зона, изображенная в фильме Сталкер? Я спрашиваю потому, что мне лично она представляется совершенно другой, более пустынной, без такой густой растительности, травы... Чем-то вроде заброшенного маленького американского городка где-нибудь в пустыне. Было ли у Вас вообще какое-то конкретное представление об этом месте, может быть, даже карта? БНС: Полной карты Зоны у нас не было, но вот схема того участка, где Рэд с Кириллом Пановым находят полную пустышку, да, сохранилась. И разумеется, Вы правы: Зона в фильме совсем не похожа на ту Зону, которая описана у нас в повести. Тарков-
Вопрос: Читая «Исторические корни волшебной сказки» акад. В.Я. Проппа, я подумал, что сцена на кладбище в «Пикнике на обочине» – это художественное описание «процесса приобретения загробного магического помощника», по В.Я. Проппу. Так ли это? Можно ли аналогично интерпретировать Черную Собаку в «Сталкере»? БНС: Мне приходилось читать Проппа, но это было очень давно, задолго до «Пикника», и, признаться, особого впечатления не произвело. Так что: вряд ли. Разве что – подсознательно. А черная собака в «Сталкере» это вообще – от Тарковского. Мы с АН никогда не понимали, зачем это понадобилось Мастеру. Может быть, он был
вдохновлен Проппом? Опять же – вряд ли. Вопрос: Борис Натанович, Вы не знаете, что имел ввиду А.Тарковский в к/ф «Сталкер» под черной собакой, которую в дальнейшем семья Сталкера взяла в свой приют? БНС: Не знаю. В свое время случая не было спросить, а теперь остается только гадать. Кажется, черный пес – спутник Мефистофеля? Вопрос: Мне все не дает покоя эпизод с птицами из «Сталкера». Как Вы помните – одна птица исчезла. Правильно ли я поняла, что «зона» забрала какую-то часть Писателя? Тогда какую? И не связана ли она с Собакой? БНС: Я совсем не помню этого эпизода. Видимо, не обратил внимания. Я и собаку-то плохо помню. Но – помню. В литературном сценарии ничего этого не было – появилось, видимо, в режиссерском. Вопрос: Недавно пересмотрел фильм «Сталкер». Вы уже много о нем писали и многое уже сказано, но... Появилась у меня идея... А что, если перед Сталкером, Профессором и Писателем прошла еще одна группа? И в тот момент, когда они стояли в 200 метрах от комнаты, и Писатель пошел напрямик, тот, другой проводник видел их и это он крикнул: «Стой и не двигайся»... Это они «разрядили» мясорубку, и Писатель смог пройти и не погибнуть. А когда Сталкер с Профессором шли по «мокрому тоннелю», они видели угли от костра, который разводила предыдущая группа. Если так, то из этих двоих действительно не должен был дойти ни один. Писатель погиб бы в мясорубке, а Профессор бы, возвращаясь за забытым рюкзаком, угодил бы в какую-то ловушку, и они дошли до комнаты абсолютно случайно... Ведь не должны были они дойти... Если верить философии Сталкера, не должны были дойти... А дошли... Или Сталкер
не прав в своем видении Зоны и комнаты? БНС: Не знаю. В Зоне бывает всякое. А случайность – та же закономерность, но в другой системе событий. Вопрос: Экранизаций произведений братьев Стругацких не так уж много (и уж не так много, как хотелось бы). Есть ли среди них такие, которые Вы считаете удачными? БНС: Безусловная удача – «Сталкер» Тарковского – фильм мирового класса. Очень серьезная работа – «Дни затмения» А.Сокурова. Недурно получился фильм «Искушение Б.» (режиссера не помню). Остальные – на троечку. Вопрос: Вы несколько раз говорили в этом интервью, что религия – прибежище слабых. А кого Вы можете назвать слабым? Вот, например, три героя Вашего киносценария к фильму Тарковского, Писатель, Профессор и Сталкер,
кто из них «сильный», а кто «слабый»? БНС: Каждый из них слаб по-своему. Но по-настоящему религиозным является, конечно, только Сталкер. Потому что в этой жизни у него нет ничего, кроме веры в Зону. Вопрос: Как видно при серьезном «всматривании» в текст сценария и слова фильма, каждое предложение там взято «не с потолка», а имеет какой-то смысл. Пусть даже для воспроизведения реалистичности, – чтобы слова героев были именно такими, каковы бы они были при реальной реализации описанных событий. Но вот Писатель спрашивает: «А вы что – химик?», на что Профессор отвечает: «Скорее физик». Знаю Вашу плохую «осведомленность» о фильме и сценарии и все же спрошу – почему Писатель решил, что это химик, и почему «химик» оказался СКОРЕЕ физик? И есть ли в этом вообще какой-то смысл? БНС: У нас есть знакомый доктор наук, который обожает говорить «я – химик», когда ему задают вопрос из физики, и – «я – физик», когда спрашивают о химии. На самом деле он физико-химик, специалист по высокомолекулярным соединениям. Диалог, который Вы приводите, это калька реальной беседы. Никакого глубокого смысла в этом диалоге нет. Посетитель сайта: Мне кажется, что это замечательный фильм, почти что нет «чудес», да там их и просто нет, все, что требовало страниц в первоначальном варианте, сжато до притч. Единственно, что там не нравится, так это Фрейндлих, кажется, пережимает. БНС: Фрейндлих нам там как раз понравилась очень. Вопрос: Более 20 лет назад Андрей Тарковский снял «Сталкера». У меня вопрос: что бы Вы изменили в сценарии, если фильм переснимали сейчас. Инте-
ресно, какой опыт из этих 20 лет жизни Вы вложили бы в эту картину, как изменилось мировоззрение авторов и героев фильма? БНС: Не думаю, что я стал бы что-нибудь менять. Мы ведь писали этот сценарий, следуя требованиям и пожеланиям режиссера. Это – как бы сочинение на заданную тему. Сами, по своей воле мы ничего подобного бы писать не стали. И уж, тем более, ничего не стали бы переписывать 25 лет спустя. Вопрос: Как бы ни ругали фильм Тарковского по Вашему произведению «Пикник на обочине», остаюсь почитателем этого фильма. По-моему, он прочувствовал Ваш мир и, пропустив его через себя, через свой жизненный опыт, создал свою «вещь». Как Вы относитесь к тому, что Ваше произведение берут за основу другой истории? Пусть даже так похожей на Вашу. БНС: Ничего не имею против. Особенно, если это делает режиссер масштаба Тарковского и, тем более, если эту «другую историю» пишем мы сами.
Вопрос: Хотел спросить у Вас о фильме Солярис (естественно, о постановке А.Тарковского), что Вы лучше восприняли душой – фильм или книгу Лема? Ведь, насколько я знаю, Лем не принял фильм Тарковского, отверг его, сказав, что фильм не доносит до зрителя того, что он хотел сказать книгой. БНС: «Солярис», на мой взгляд – лучший роман Лема. Фильм «Солярис» – отличный фильм, но не лучший фильм Тарковского. Фильм особенно хорош в тех своих местах, где более всего отличается от романа. Лем думает иначе. Это его право, разумеется. Вопрос: Недавно пересматривая «Солярис» Тарковского, я обратил внимание, что в титрах имеется упоминание, что вся музыка к фильму исполняется на фотоэлектронном синтезаторе АНС. Не назван ли он (синтезатор) так в честь Вашего брата? И если да, то почему? БНС: Что такое у Тарковского АНС, я не знаю. Но совершенно уверен, что к АНСтругацкому это никакого отношения не имеет. [Владимир Борисов: Синтезатор АНС построен инженером-изобретателем Евгением Александровичем Мурзиным в 1958 году и назван так в честь Александра Николаевича Скрябина, инициалы которого совпадают с инициалами Аркадия Натановича. А ежели отнестись к проблематике фильма серьезно, то следует учитывать, что кроме синтезатора АНС в нем также звучит музыка Баха, исполняемая «человеками». Учитывая же тот факт, что музыку к фильму писал Эдуард Артемьев, хорошо знавший Мурзина и одним из первых воспользовавшийся синтезатором АНС, анализируя моменты, когда звучит та или иная музыка, можно сделать далеко идущие выводы, что и сделал А.Курченко в статье «Доказывать и не соглашаться, искать и не находить» (Сов. музыка. – 1974. – №№ 5–6).]
© Борис Натанович Стругацкий Тексты являются собственностью автора и охраняются Законом об авторском праве и смежных правах. Любое использование текста как полностью, так и частично возможно лишь с разрешения автора. Несанкционированное использование материала статьи преследуется по закону. Републикация материалов с официального сайта «Аркадий и Борис Стругацкие». http://www.tarkovskiy.su/texty/hr-stalker/Boris. html P.S. К сожалению, спросить разрешения или взять интервью у БНС уже не представляется возможным, хотя, наверняка, найдутся наследники на творчество писателей, которые, возможно, предъявят иск нашему Журналу. Но в такой день, мы решили совершить это «преступление» не для себя ради…
Читая воспоминания о писателе, конечно, нельзя не вспомнить и его творчество. Как мы помним, процесс творчества братьев Стругацких начался в 1958 году. Поэтому мы вам предлагаем один из самых первых рассказов АБС. Давайте снова окунемся в атмосферу стиля Стругацких!
ШЕСТЬ СПИЧЕК 1
Инспектор отложил в сторону блокнот и сказал: — Сложное дело, товарищ Леман. Очень странное дело. — Не нахожу, — сказал директор института. — Не находите? — Нет, не нахожу. По-моему, все ясно. Директор говорил очень сухо, внимательно разглядывая пустую, залитую асфальтом и солнцем площадь под окном. У него давно болела шея, на площади не происходило ровно ничего интересного. Но он упрямо сидел отвернувшись. Так он выражал свой протест. Директор был молод и самолюбив. Он отлично понимал, _что_ имеет в виду инспектор, но не считал инспектора вправе касаться этой стороны дела. Спокойная настойчивость инспектора его раздражала. «Вникает! — думал он со злостью. — Все ясно, как шоколад, — но вникает!» — А мне вот не все ясно, — вздохнул инспектор. Директор пожал плечами, взглянул на часы и встал. — Простите, товарищ Рыбников, — сказал он, — у меня через пять минут семинар. Если я вам не нужен... — Пожалуйста, товарищ Леман. Но мне хотелось бы поговорить еще с этим... «личным лаборантом». Горчинский, кажется? — Горчинский. Он еще не вернулся. Как только вернется, его сейчас же пригласят к вам. Директор кивнул и вышел. Инспектор, прищурившись, поглядел ему вслед. «Легковат, голубчик, — подумал он. — Ладно, дойдет очередь и до тебя». Но очередь до директора еще не дошла. Сначала следовало разобраться в главном.
На первый взгляд действительно все было как будто ясно. Инспектор Управления охраны труда Рыбников уже сейчас мог бы приняться за «Отчет по делу Комлина Андрея Андреевича, начальника физической лаборатории Центрального института мозга». Андрей Андреевич Комлин производил над собой опасные эксперименты и уже четвертый день лежит на больничной койке в полусне-полубреду, запрокинув щетинистый круглый череп, покрытый странными кольцеобразными синяками. Говорить он не может, врачи вводят в его организм укрепляющие вещества, и на консилиумах часто и зловеще звучат слова: «сильнейшее нервное истощение», «поражение центров памяти», «поражение речевых и слуховых центров...» В деле Комлина инспектору было ясно все, что могло интересовать Управление охраны труда. Неисправность аппаратуры, небрежное с ней обращение, неопытность работников — все это здесь ни при чем. Нарушений правил безопасности — во всяком случае, в общепринятом смысле — не было. Наконец, Комлин проводил опыты над собой втайне, и никто в институте ничего об этом не знал, даже Александр Горчинский, «личный» комлинский лаборант, хотя некоторые сотрудники лаборатории держатся на этот счет другого мнения. Инспектор был не только инспектором. Чутьем старого научного работника он ощущал, что за отрывочными сведениями о работе Комлина, которыми он располагал, за странным несчастьем с Комлиным кроется история какого-то необычайного открытия. Перебирая в памяти показания сотрудников лаборатории, он убеждался в этом все больше. За три месяца до несчастья лаборатория
получила новый прибор. Это был нейтринный генератор, устройство для создания и фокусировки пучков нейтрино. Именно с появлением нейтринного генератора в физической лаборатории и началась цепь событий, на которые своевременно не обратили внимания те, кому это следовало сделать, и которые привели в конце концов к большой беде. Именно в это время Комлин с видимой радостью переложил всю работу по незаконченной теме на своего заместителя, заперся в комнате, где был установлен нейтринный генератор, и занялся, как он объявил, подготовкой серии предварительных опытов. Это продолжалось несколько дней. Затем Комлин неожиданно покинул свою келью, совершил, как обычно, обход лаборатории, произвел три публичных разноса, подписал бумаги и засадил заместителя писать полугодовой отчет. На другой день он вновь заперся в «нейтриннике», прихватив с собой на этот раз лаборанта Александра Горчинского. Чем они там занимались, стало известно лишь недавно, за два дня до несчастного случая, когда Комлин (совместно с Горчинским) сделал замечательный, «потрясший основы медицины» доклад о нейтринной акупунктуре. Но в течение трех месяцев работы с генератором Комлин трижды привлек внимание сотрудников. Началось с того, что в один прекрасный день Андрей Андреевич обрился наголо и появился в лаборатории в черной профессорской шапочке. Сам по себе этот факт, возможно, и не запомнился бы, но через час из «нейтринника» выскочил всклокоченный и бледный Горчинский и, по чьему-то образному выражению, «роняя шкафы», кинулся к лабораторной аптечке. Выхватив из нее несколько индивидуальных пакетов, он в том же темпе вернулся в «нейтринник», захлопнув за собой дверь. При этом один из сотрудников успел заметить, что Андрей Андреевич стоял у окошка, сияя голым черепом и придерживая правой рукой левую. Левая рука была измазана чем-то темным, вероятно кровью. Вечером Комлин и Горчинский тихо вышли из «нейтринника» и, ни на кого не глядя, прошли к выходу из лаборатории.
Оба имели довольно удрученный вид, причем левая рука Комлина была обмотана бинтом. Запомнилось и другое. Месяц спустя после этого происшествия младший научный сотрудник Веденеев встретил Комлина вечером в уединенной аллее Голубого парка. Начальник лаборатории сидел на скамейке с толстой, потрепанной книгой на коленях и что-то бормотал вполголоса, уставившись прямо перед собой. Веденеев поздоровался и присел рядом, Комлин сейчас же перестал бормотать и повернулся к нему, странно вытягивая шею. Глаза у него были «какие-то такие», и Веденееву захотелось немедленно удалиться. Но уходить сразу было неудобно, поэтому Веденеев спросил: — Читаете, Андрей Андреевич? — Читаю, — сказал Комлин. — Ши Найань, «Речные заводи». Очень интересно. Веденеев по молодости лет почти не был знаком с китайской классикой и почувствовал себя еще более неловко, но Комлин
вдруг захлопнул книгу, сунул ее Веденееву и попросил раскрыть наугад. Слегка смущенный, Веденеев повиновался. Комлин взглянул на страницу («один раз, мельком»), кивнул и сказал: — Следите по тексту. И принялся обычным своим звонким и ясным голосом рассказывать о том, как некто Ху Яньчжо, взмахнув стальными плетками, ринулся на неких Хе Чжэня и Се Бао и как некто «Коротколапый тигр» Ван Ин и его супруга «Зеленая»... Тут только Веденеев понял, что Комлин читает страницу наизусть. Начальник лаборатории не пропустил ни одной строчки, не перепутал ни одного имени, пересказал все слово в слово и букву в букву. Закончив, он спросил: — Были ошибки? Ошеломленный Веденеев потряс головой. Комлин захохотал, забрал у него книгу и ушел. Веденеев не знал что подумать. Он рассказал об этом случае некоторым из своих товарищей, и те посоветовали ему обратиться за разъяснениями к самому Комлину. Однако Комлин встретил вопрос Веденеева с таким искренним изумлением, что Веденеев, замявшись, перевел разговор на другую тему. Но наиболее странными казались события, имевшие место буквально за несколько часов до несчастья. В тот вечер Комлин, веселый, остроумный, славный, как никогда, показывал фокусы. Зрителей было четверо: Александр Горчинский, небритый и влюбленный в начальника, как девчонка, и молоденькие девушки-лаборантки — Лена, Дуся и Катя. Девушки задержались, чтобы закончить сборку схемы для завтрашней работы. Фокусы были занимательные. Для начала Комлин предложил кого-нибудь загипнотизировать, но все отказались, и Андрей Андреевич рассказал анекдот о гипнотизере и хирурге. Потом он сказал: — Леночка, сейчас я буду отгадывать, что ты спрячешь в ящик стола. Из трех спрятанных вещей он отгадал две, и Дуся сказала, что он подсматривает. Комлин возразил, что он не подсматривает, но
девушки принялись над ним подшучивать, и тогда он заявил, что умеет взглядом гасить огонь. Дуся схватила коробок, отбежала в угол комнаты, зажгла спичку, и спичка, разгоревшись, вдруг погасла. Все страшно удивились и посмотрели на Комлина: он стоял, скрестив руки на груди и грозно хмуря брови, в позе иллюзиониста-профессионала. — Вот это легкие! — сказала Дуся с уважением. От нее до Комлина было шагов десять, не меньше. Тогда Комлин предложил завязать ему рот платком. Когда это было сделано, Дуся снова зажгла спичку, и спичка снова погасла. — Неужели вы задуваете носом? — поразилась Дуся. А Комлин сорвал платок, захохотал и, подхватив Дусю, прошелся с ней вальсом по комнате. Затем он показал еще два фокуса: ронял спичку, и она падала не вниз, а как-то вбок, каждый раз отклоняясь от вертикали вправо на довольно большой угол («Опять вы дуете...» — неуверенно сказала Дуся); положил на стол кусок вольфрамовой спиральки, и спиралька, забавно вздрагивая, ползла по стеклу и падала на пол. Все, конечно, были страшно удивлены, и Горчинский стал приставать к нему, чтобы он рассказал, как это делается. Но Комлин вдруг сделался серьезным и предложил перемножить в уме несколько многозначных чисел. — Шестьсот пятьдесят четыре на двести тридцать один и на шестнадцать, — робко сказала Катя. — Записывайте, — странным, напряженным голосом приказал Комлин и начал дик-
товать: — Четыре, восемь, один... — Тут голос его упал до шепота, и он закончил скороговоркой: — Семь — один — четыре — два... Справа налево. Он повернулся (девушек поразило, что он как-то сразу сник, сгорбился, словно стал меньше ростом), волоча ноги пошел в «нейтринник» и заперся там. Горчинский некоторое время с тревогой смотрел ему вслед, а затем объявил, что Андрей Андреевич сосчитал правильно: если читать названные им цифры справа налево, то получится произведение — два миллиона четыреста семнадцать тысяч сто восемьдесят четыре. Девушки работали до десяти, и Горчинский помогал им, хотя толку от него было мало. Комлин все не выходил. В десять они пошли домой, пожелав через дверь Комлину спокойной ночи. Наутро Андрея Андреевича отвезли в госпиталь. Официальным результатом трехмесячной работы Комлина была нейтринная акупунктура — метод лечения, основанный на облучении мозга нейтринными пучками. Новый метод был необычайно интересен сам по себе, но какое отношение к нейтринной акупунктуре имела раненая рука Комлина? А необычайная память Комлина? А фокусы со спичками, спиральками и устным умножением? — Скрывал, от всех скрывал, — пробормотал инспектор. — Не был уверен или боялся подставить товарищей под удар? Сложное дело. Очень странное дело. Щелкнул видеофон. На экране появилось лицо секретарши. — Простите, товарищ Рыбников, — сказала секретарша, — товарищ Горчинский здесь и ждет вашего вызова. — Пусть войдет, — сказал инспектор.
2
На пороге появилась громадная фигура в
клетчатой рубахе с засученными рукавами. Над могучими плечами возвышалась могучая шея, увенчанная головой, заросшей густыми черными волосами, сквозь которые, однако, просвечивала маленькая плешь (или даже две плеши, как показалось инспектору), — фигура вдвигалась в кабинет спиной. Прежде чем инспектор успел удивиться, обладатель клетчатой рубахи, продолжая пятиться, сказал: «Пожалуйста, Иосиф Петрович», — и пропустил в кабинет директора. Затем вошедший аккуратно затворил дверь, неторопливо повернулся и отвесил короткий поклон. Лицо обладателя клетчатой рубахи и странных манер было украшено короткими, но весьма пушистыми усиками и казалось довольно мрачным. Это и был Александр Горчинский, «личный» лаборант Комлина. Директор сел в кресло и молча уставился в окно. Горчинский остановился перед инспектором. — А вы... — начал инспектор. — Спасибо, — прогудел лаборант и сел, упершись в колени ладонями и глядя на инспектора серыми настороженными глазками. — Горчинский? — спросил инспектор. — Горчинский Александр Борисович. — Очень приятно. Рыбников, инспектор Управления охраны труда. — Оч-чень рад, — сказал Горчинский с оттяжечкой. — «Личный» лаборант Комлина? — Не знаю, что это такое. Лаборант физической лаборатории Центрального института мозга. Инспектор покосился на директора. Ему показалось, что у того в уголках глаз искрится ехидная улыбочка. — Так, — сказал Рыбников. — Над какими вопросами работали последние три месяца? — Над вопросами нейтринной акупунктуры. — Подробнее, пожалуйста. — Есть доклад, — веско сказал Горчинский. — Там все написано.
— А я все-таки попросил бы вас поподробнее, — сказал инспектор очень спокойно. Несколько секунд они глядели друг на друга в упор: инспектор — багровея, Горчинский — шевеля усами. Потом лаборант медленно прищурился. — Извольте, — прогудел он. — Можно и поподробнее. Изучалось воздействие сфокусированных нейтринных пучков на серое и белое вещество головного мозга, а равно и на организм подопытного животного в целом. Горчинский говорил монотонно, без выражения и даже, кажется, слегка покачивался в кресле. — ...Попутно с фиксацией патологических и иных изменений организма в целом производились измерения тока действия, дифференциального декремента и кривых лабильности — неустойчивости — в различных тканях, а также замеры относительных количеств нейроглобулина и нейростромина... Инспектор откинулся на спинку кресла и с восхищенной яростью думал: «Ну, погоди ты мне...» Директор по-прежнему глядел в окно, дробно постукивая пальцами по столу. — ...последние, равно как и нейрокератин... — гудел лаборант. — А скажите, товарищ Горчинский, что у вас с руками? — спросил инспектор неожиданно. Он терпеть не мог обороны. Он любил наступать. Горчинский глянул на свои лежащие на подлокотниках кресла исцарапанные, покрытые синими зарубцевавшимися шрамами руки и сделал движение, словно хотел сунуть их в карманы, но только медленно сжал чудовищные кулаки. — Обезьяна ободрала... — сказал он сквозь зубы. — В виварии. — Вы делали опыты только над животны-
ми? — Да, я делал опыты только над животными, — сказал Горчинский, чуть выделяя «я». — Что случилось с Комлиным два месяца назад? — Инспектор наступал. Горчинский пожал плечами: — Не помню. — Я вам напомню. Комлин порезал руку. Как это случилось? — Порезал, и все! — грубо сказал Горчинский. — Александр Борисович! — предостерегающе сказал директор. — Спросите у него самого. Светлые, широко расставленные глаза инспектора сузились. — Вы меня удивляете, Горчинский, — тихо сказал он. — Вы убеждены, что я хочу вытянуть из вас что-нибудь такое, что может повредить Комлину... или вам, или другим вашим товарищам. А ведь все гораздо проще. Все дело в том, что я не специалист по центральной нервной системе. Я специалист по радиооптике. Всего лишь. И судить по собственным впечатлениям не имею права. И поставлен на эту работу не для того, чтобы фантазировать, а для того, чтобы знать. А вы мне истерики закатываете. Стыдно... Наступило молчание. И директор вдруг понял, в чем сила этого немолодого, упорного человека. Видимо, понял это и Горчинский, потому что он сказал наконец, ни на кого не глядя: — Что вы хотите узнать? — Что такое нейтринная акупунктура? — сказал инспектор. — Это идея Андрея Андреевича, — устало проговорил Горчинский. — Облучение нейтринными пучками некоторых участков коры вызывает появление... вернее, резкое возрастание сопротивляемости организма разного рода химическим и биологическим ядам. Зараженные и отравленные собаки выздоравливали после двух-трех нейтринных уколов. Это какая-то аналогия с акупунктурой — китайским лечением иглоукалыванием. Отсюда и название метода. Роль иглы играет пучок нейтрино. Конечно, аналогия чисто внешняя... — А методика? — спросил инспектор. — Череп животного выбривается, к голой коже пристраиваются нейтринные присоски... Это небольшие устройства для фокусировки нейтринного пучка. Пучок фоку-
сируется в заданном слое серого мозгового вещества. Это очень сложно. Но еще сложнее было найти участки, точки коры, вызывающие фагоцитную мобилизацию в заданном направлении. — Очень интересно, — совершенно искренне сказал инспектор. — И какие болезни можно так излечивать? Горчинский ответил, помолчав: — Многие. Андрей Андреевич полагает, что нейтринная акупунктура мобилизует какие-то неизвестные нам силы организма. Не фагоциты, не нервная стимуляция, а что-то еще, несравненно более мощное. Но он не успел... Он говорил, что нейтринными уколами можно будет лечить любое заболевание. Интоксикацию, сердечные болезни, злокачественные опухоли... — Рак? — Да. Ожоги... возможно, даже восстанавливать утраченные органы. Он говорил, что стабилизующие силы организма огромны и ключ к ним — в коре головного мозга. Нужно только обнаружить в коре точки приложения уколов. — Нейтринная акупунктура... — медленно, словно пробуя звуки на вкус, произнес инспектор. Потом он спохватился: — Отлично, товарищ Горчинский. Очень вам благодарен. (Горчинский криво усмехнулся.) А теперь будьте добры, расскажите, как вы нашли Комлина. Ведь вы, кажется, были первым, кто обнаружил его... — Да, я был первым. Пришел утром на работу. Андрей Андреевич сидел... лежал в кресле за столом... — В «нейтриннике»? — Да, в помещении нейтринного генератора. На черепе у него была обойма с присосками. Генератор был включен. Мне показалось, что Андрей Андреевич мертв. Я вызвал врача. Все.
Голос Горчинского дрогнул. Это было так неожиданно, что инспектор задержался с очередным вопросом. «Так-так», — отстукивал директор, глядя в окно. — А вы не знаете, какой эксперимент ставил Комлин? — Не знаю, — глухо сказал лаборант. — Не знаю. На столе перед Андреем Андреевичем стояли лабораторные весы, лежали два спичечных коробка. Из одного спички были вынуты... — Постойте. — Инспектор оглянулся на директора и снова взглянул на Горчинского. — Спички? Спички... При чем здесь спички? — Спички, — повторил Горчинский. — Они лежали кучкой. Некоторые были склеены по две, по три. На одной чашке весов лежали шесть спичек. И там был листок бумаги с цифрами. Андрей Андреевич взвешивал спички. Это точно, я проверял сам. Цифры совпадают. — Спички, — пробормотал инспектор. — Зачем это было ему нужно, хотел бы я знать... У вас есть хоть какие-нибудь соображения по этому поводу? — Нет, — ответил Горчинский. — Вот и сотрудники ваши рассказывали... — Инспектор задумчиво потер рукой подбородок. — Фокусы эти... с огнем, со спичками... Видимо, Комлин работал еще над какими-то вопросами, помимо нейтринной акупунктуры. Но над какими? Горчинский молчал. — И опыты над собой он делал неоднократно. У него кожа на черепе сплошь покрыта следами этих ваших присосков. Горчинский молчал по-прежнему. — Вы никогда прежде не замечали у Комлина способности быстро считать в уме? Я имею в виду — до того, как он показывал вам свои фокусы. — Нет, — сказал Горчинский, — не замечал. Ничего подобного не замечал. Теперь вы знаете все, что знаю я. Да. Андрей Андреевич делал опыты над собой. Испытывал на себе нейтринную иглу-луч. Да, полоснул себя бритвой по руке... Хотел проверить на себе,
как нейтринная игла заживляет раны. Не вышло... тогда. И он вел параллельно какую-то работу втайне от всех. От меня тоже. Что за работа, не знаю. Знаю только, что она связана с нейтринным облучением. Все. — Кто-нибудь, кроме вас, знал об этом? — спросил инспектор. — Нет. Никто не знал. — И вы не знаете, какие эксперименты производил Комлин без вашего участия? — Нет. — Вы свободны, — сказал инспектор. — Можете идти. Горчинский поднялся и, не поднимая глаз, повернулся к выходу. Инспектор глядел на его затылок. На затылке белели проплешины — не одна, а именно две, как и показалось ему в самом начале. Директор смотрел в окно. Низко над площадью повис небольшой вертолет. Сверкая ртутным серебром фюзеляжа и тихонько покачиваясь, он принялся медленно поворачиваться вокруг оси. Сел. Откинулась дверца, из нее вылез пилот в сером комбинезоне, легко спрыгнул на асфальт и пошел к зданию института, на ходу раскуривая папироску. Директор узнал вертолет инспектора. «На заправку ходил», — рассеянно подумал он. Инспектор спросил: — А не ведет нейтринная акупунктура к поражению психики? — Вряд ли, — ответил директор. — Комлин утверждает, что не ведет. Инспектор откинулся на спинку кресла и стал глядеть в матово-белый потолок. Директор сказал негромко: — Горчинский уже не сможет работать сегодня. Напрасно вы так... — Нет, — возразил инспектор, — не напрасно. И простите, товарищ Леман, вы меня удивляете. Сколько, по-вашему, у нормального человека может быть лысин? И эти шрамы на руках... До-остойный ученичок Комлина. — Люди любят свое дело, — сказал директор. Несколько секунд инспектор молча глядел на директора, катая на скулах желваки. — Плохо они его любят, — сказал он, — по старинке любят, товарищ Леман. И вы их, этих людей, плохо любите. Мы богаты. Самая богатая страна в мире. Мы даем
вам любую аппаратуру, любых подопытных животных, в любом количестве. Работайте, исследуйте, экспериментируйте... Так почему же вы так легкомысленно транжирите людей? Кто вам позволил так относиться к человеческой жизни? — Я... — Почему вы не выполняете постановления Президиума Верховного Совета? Когда наконец прекратится это безобразие? — Это первый случай в нашем институте, — сердито сказал директор. Инспектор покачал головой. — В вашем институте... А в других институтах? А на предприятиях? Комлин — это восьмой случай за последние полгода. Варварство! Варварский героизм! Лезут в автоматические ракеты, в автобатискафы, в атомные реакторы на критических режимах... — Он с трудом усмехнулся. — Ищут кратчайшие пути к истине, к победе над природой. И нередко гибнут. И вот ваш Комлин — восьмой. Разве это допустимо, профессор Леман? Директор упрямо насупился. — Бывают обстоятельства, когда это неизбежно. Вспомните о врачах, прививавших себе холеру и чуму.
— Эти мне исторические аналогии... Вспомните, в какое время мы живем! Они помолчали. Близился вечер, в дальних от окон углах кабинета росли прозрачные серые тени. — Между прочим, — сказал вдруг директор, не глядя на собеседника, — я распорядился вскрыть сейф Комлина. Мне принесли его рабочие записи. Думаю, вам тоже будет интересно ознакомиться с ними. — Разумеется, — сказал инспектор. — Только, — директор слабо улыбнулся, — в них слишком много... м-м... специального. Я мельком проглядел кое-что и боюсь, вам будет трудно. Я возьму их на сегодняшний вечер к себе и, если хотите, попытаюсь составить для вас конспект... Инспектор откровенно обрадовался. — Только не возлагайте на меня больших надежд, — поспешно предупредил директор. — Эти нейтринные иглы... Это было для всех как гром средь ясного неба. Никто и представить себе не мог чего-либо подобного. Комлин здесь пионер, первый в мире. Так что это может оказаться не под силу и мне. Директор ушел. Может быть, записи Комлина помогут? Инспектору очень хотелось, чтобы они помогли. Он представил себе Комлина с обоймой нейтринных присосков на голом черепе, взвешивающего склеенные спички. Нет, это не акупунктура. Это что-то со-
всем новое, и Комлин, видимо, сам не верил себе, если проводил такие страшные опыты над собой, таясь от товарищей. Славное время, хорошее время. Четвертое поколение коммунистов. Смелые, самоотверженные люди. Они по-прежнему не способны беречь себя, напротив — они с каждым годом все смелее идут в огонь, и требуются огромные усилия, чтобы сдержать этот океан энтузиазма в рамках мудрой экономии. Не по трупам своих лучших представителей, а по следам могучих машин и точнейших приборов должно идти человечество к господству над природой. И не только потому, что живые могут сделать много больше, чем сделали мертвые, но и потому, что самое драгоценное в мире — это Человек. Инспектор тяжело поднялся и побрел к двери. Передвигался он без торопливости. Это, во-первых, было у него в крови, во-вторых, сказывался возраст, а в-третьих — нога. «Ноют старые раны», — бормотал он себе под нос, когда ковылял через пустую приемную директора, сильно припадая на правую ногу.
3
Ранним утром следующего дня, как раз в тот час, когда врачи, так и не сумевшие разобраться в причинах заболевания, с радостью отметили, что к больному Комлину возвращается речь, — именно в этот час Рыбников и Леман снова сидели в директорском кабинете за огромным пустынным столом. Инспектор держал на коленях блокнот, перед директором лежала пачка бумаг — записки, диаграммы, чертежи и даже рисунки — рабочие записи Андрея Андреевича Комлина. Директор говорил быстро, иногда бессвязно, уставившись покрасневшими от бессонной ночи глазами куда-то сквозь инспектора и иногда останавливаясь, словно прислушиваясь с изумлением к собственным словам. Инспектор слушал, и связь событий становилась для него все более понятной. Вот что он узнал. Облучением мозга нейтринными пучками Комлин занялся не случайно. Во-первых, этот вопрос был совершенно неясен. Методика получения пучков нейтрино «практической» плотности была разработана совсем недавно, и, получив нейтринный генератор, Комлин решил немедленно опробовать его. Комлин многого ждал от этих опытов. Излучения высоких энергий (нуклоны, электро-
ны, гамма-лучи) нарушают молекулярную и внутриядерную структуру белков мозга. Они разрушают мозг. Они не способны давать каких-либо изменений в организме, кроме болезненных, патологических. Эксперимент подтверждает это. Другое дело — нейтрино, крохотная, лишенная электрического заряда элементарная частичка без массы покоя. Комлин рассчитывал, что воздействие нейтрино не вызовет ни взрывных процессов, ни молекулярной перестройки, что нейтрино будет вызывать в ядрах мозговых белков умеренное возбуждение, будет усиливать ядерные поля и, быть может, вызовет в мозговом веществе совершенно новые, не известные еще науке силовые поля. Как оказалось, все предположения Комлина блестяще подтвердились. — Я понял в записях далеко не все, — прервал свой рассказ директор, — а кое-чему просто не могу поверить. Поэтому я расскажу лишь о самом главном — и о том, что может пролить свет на таинственную историю с фокусами. Хотя это тоже достаточно невероятно. Начав опыт над животными, Комлин сразу же натолкнулся на многообещающую идею нейтринной акупунктуры. Подопытная обезьяна поранила лапу. Рана затянулась и зажила необыкновенно быстро. Так же быстро исчезли у нее из легких темные пятна — следы туберкулеза, столь обычного для обезьяны в умеренном климате. Несколько собак было отравлено различными видами биологических ядов. Нейтринная «игла» вылечила животных очень быстро, причем хроматография показала, что почти весь яд был выделен животными в несвязанном виде. «Игла Комлина» (так Горчинский назвал этот метод) излечивала туберкулез у обезьян в десятки раз быстрее и успешнее самых мощных антибиотиков. В своем известном докладе Комлин высказывал предположение о существовании в организме человека и животных скрытых целебных сил, еще не известных науке, но уже
выявивших себя при опытах с нейтринной акупунктурой. Подробно излагалась программа перехода от опытов над животными к опытам над человеком — программа, предусматривающая переход от самых простейших и явно безопасных нейтринных уколов к более сложным и комбинированным. Предполагалось привлечение к опытам больших коллективов врачей, физиологов и психологов. Но... Инспектор не ошибся, Комлин работал не только с нейтринной акупунктурой. Очень скоро опыты с нейтринным генератором показали, что необычайная мобилизация целебных сил организма — важное, но вовсе не единственное следствие облучения мозга пучками нейтрино. Подопытные животные вели себя странно. Правда, не все и не всегда. Излеченные кратковременным воздействием нейтринной иглы обычно не обнаруживали никаких отклонений в своем поведении, но «любимцы», над которыми производились многочисленные и разнообразные опыты, приводили обоих исследователей в изумление. И там, где молодой лаборант Горчинский видел только забавные или досадные шутки природы, интуиция большого ученого подсказала Комлину новое открытие. Пес Генька (полное имя «Генератор») обнаружил вдруг склонность показывать цирковые фокусы, которым его никто никогда не учил: ходил на задних и даже на передних лапах, «здоровался», и Горчинский застал его однажды за странным занятием. Пес сидел на табуретке, уставившись в одну точку, и через правильные промежутки времени приподнимался и коротко гавкал, после чего садился снова. Горчинского он не узнал и зарычал на него. Комлина поразил случай с павианом Корой. Кора сразу после облучения сидела в камере с Комлиным и мирно с ним «беседовала». Вдруг ее точно током ударило. Обезьяна увидела что-то в углу, грозно и жалобно заворчала и принялась пятиться. Ни уговоры, ни ласки не помогали. Кора, отбежав в противо-
положный угол, сжалась в комок и просидела так целый час, следя глазами за чем-то невидимым, и время от времени издавала резкий вопль — сигнал опасности. Затем это прошло, но Комлин с удивлением заметил, что с тех пор Кора, входя в камеру, прежде всего оглядывалась на злосчастный угол. Однажды Горчинский прибежал к Комлину с криком: «Скорее! Скорее!» — и потащил его в обезьянник. В одной из камер обезьянника сидел молодой гамадрил и жевал банан. Ни в банане, ни в гамадриле ничего странного не было, но и сторож, и Горчинский в один голос утверждали, что были свидетелями чего-то совершенно фантастического. По их словам, гамадрила они застали в тот момент, когда он с видимым интересом наблюдал за кусочком бумаги, неторопливо, но уверенно ползущим по полу по направлению к нему, гамадрилу. Гамадрил потянулся к бумажке лапой, и Горчинский бросился искать Комлина. Сторож утверждал, что обезьяна съела бумажку, во всяком случае в камере ее обнаружить не удалось. Попытка воспроизвести удивительное явление не увенчалась успехом. — Вот что Комлин написал по этому поводу, — сказал директор, протягивая инспектору кусок миллиметровки. Инспектор прочел: «Массовая галлюцинация? Или новое? Массовая галлюцинация с участием гамадрила — сама по себе вещь удивительная. Но тут что-то есть. С этим зверьем — обезьянами и собаками — ничего не узнаешь. Надо самому». Комлин начал проводить опыты над собой. Скоро об этом узнал Горчинский и не замедлил последовать примеру начальника. Кажется, по этому поводу у них даже был небольшой скандал. В конце концов Горчинский обещал больше не экспериментировать, а Комлин обещал пробовать только самые простые, непродолжительные и безопасные уколы. Горчинский так и не узнал до самого дня катастрофы, что Комлин больше не занимался нейтринной акупунктурой. — К сожалению, — продолжал свой рассказ директор, — в записках Комлина сохранилось довольно мало сведений относительно поистине поразительных результатов его экспериментов. Записи становятся все более отрывочными и неудобочитаемыми, чувствуется,
что зачастую Комлин не может подобрать слов для описания своих ощущений и впечатлений, выводы его теряют стройность и полноту. Несколько страниц, вырванных из тетради, Комлин посвятил необычной способности запоминать, появившейся у него после одного из экспериментов. Он записал: «Мне достаточно взглянуть на предмет один раз, и я вижу его во всех подробностях, как наяву, отвернувшись или закрыв глаза. Мне достаточно бросить беглый взгляд на страницу книги, чтобы затем прочитать ее по «изображению», отпечатавшемуся у меня в памяти. Кажется, на всю жизнь я запомнил несколько глав из «Речных заводей» и всю четырехзначную таблицу логарифмов от первой до последней цифры. Огромные возможности!» Встречаются среди записей и соображения общего характера. «Память, мысль, рефлексы и навыки, — написал Комлин твердым почерком, словно раздумывая, — имеют определенную, пока неясную для нас материальную основу. Это азбука. Нейтринный пучок просачивается в эту основу и создает новую память, новые рефлексы, новые навыки. Так было с Генькой, Корой, со мной (мнемогенез — творение ложной памяти)». Наиболее интересному и удивительному из всех открытий Комлина были посвящены последние несколько страничек, соединенных канцелярской скрепкой. Директор взял эти странички и поднял их над головой. — Здесь, — сказал он очень серьезно, — ответ на ваши вопросы. Это нечто вроде конспекта или черновика будущего доклада.
Прочесть? — Читайте, — сказал инспектор. — «Усилием воли нельзя даже заставить себя мигнуть. Нужна мышца. Нервная система играет роль датчика импульса, не больше. Ничтожный разряд, и сокращается мышца, способная передвинуть десятки килограммов, совершить работу, огромную в сравнении с энергией нервного импульса. Нервная система — это запал в пороховом погребе, мышца — порох, сокращение мышцы — взрыв. Известно, что усиление процесса мышления усиливает электромагнитные поля, возникающие где-то в клетках мозга. Это биотоки. Сам факт, что мы способны это обнаружить, означает, что процесс мышления воздействует на материю. Правда, не непосредственно. Я решаю дифференциальное уравнение, поле мозга усиливается и смещает стрелку прибора, измеряющего это поле. Чем не психодвигатель? Поле — мышца мозга! Появляется способность считать чрезвычайно быстро. Как я это делаю, сказать не могу. Считаю, и все. 1919 х 237 = 454803. Считал в уме в течение четырех секунд по секундомеру. Это прекрасно, но не совсем понятно. Электромагнитное поле резко усиливается, а как другие поля мозга, если они существуют? «Мышца» развита. Но как ею управлять?.. Получается! Вольфрамовая спираль. Вес 4,732 грамма. Подвешена в вакууме на нейлоновой нити. Я просто смотрел на нее, и она отклонилась от начального положения на пятнадцать с небольшим градусов. Это уже нечто. Режим генератора...» Я говорил с Горчинским, — сказал директор, закончив чтение ряда цифр, — сегодня ночью. Он видел вакуумный колпак с подвешенной спиралькой. Потом прибор исчез. Видимо, Комлин разобрал его. «Психодинамическое поле — мышца мозга — работает. Не знаю, как это
у меня получается. И ничего нет странного в том, что не знаю. Что нужно сделать, чтобы согнулась рука? Никто не ответит на этот вопрос. Чтобы согнуть руку, я сгибаю руку. Вот и все. А ведь бицепс — очень послушный мускул. Мышцу надо тренировать. Поля мозга тоже нужно научить работать. Вопрос — как? Интересно, «усилием мысли» ни одной вещи я не могу поднять. Только передвигаю. И не по произволу. Спичку и бумагу — всегда вправо. Металл — к себе. Лучше всего обстоит дело со спичками. Почему? Психодинамическое поле действует через колпак из стекла и не действует через газету. Чтобы воздействовать на предмет, мне надо видеть его. Гашу свечу. Расстояние — в пределах «нейтринника». Убежден, что возможности мозга неисчерпаемы. Необходимы только тренировка и определенная активация, возбуждение белковых молекул и целых нейронов. Придет время, и человек будет считать в уме лучше любой счетной машины, сможет за несколько минут прочитать и усвоить целую библиотеку... Это страшно утомляет. Раскалывается голова. Иногда могу работать только под непрерывным облучением и к концу весь покрываюсь потом. Не надорваться бы. Сегодня работаю со спичками». На этом записи Комлина кончались. Инспектор сидел зажмурившись и думал о том, что, быть может, идее Комлина суждено принести богатые плоды. Но все это еще будет, а пока Комлин лежит в госпитале. Инспектор открыл глаза, и взгляд его упал на кусок миллиметровки. «...С этим зверьем — обезьянами и собаками — ничего не узнаешь. Надо самому», — прочитал он. Может быть, Комлин прав? Нет, Комлин не прав. Не прав дважды. Он не должен был идти на такой риск, и, уж во всяком случае, не должен был идти на такой
риск в одиночку. Даже там, где не могут помочь ни машины, ни животные (инспектор снова взглянул на кусок миллиметровки), человек не имеет права вступать в игру со смертью. А то, что делал Комлин, было именно такой игрой. И вы, профессор Леман, не будете директором института, потому что не понимаете этого и, кажется, восхищаетесь Комлиным. Нет, товарищи, говорю я вам! Под огонь мы вас не пустим! В наше время мы можем позволить себе отмерять семьдесят семь раз, прежде чем отрезать. В наше время вы, ваши жизни дороже для нас, чем самые грандиозные открытия. Вслух инспектор сказал: — Я думаю, что можно писать акт расследования. Причина несчастья понятна. — Да, причина понятна, — проговорил директор. — Комлин надорвался, пытаясь поднять шесть спичек. Инспектора провожал директор. Они вышли на площадь и неторопливо двинулись к вертолету. Директор был рассеян, задумчив и никак не мог приспособиться к неспешной, ковыляющей походке инспектора. У самой машины их догнал Александр Горчинский, взлохмаченный и мрачный. Инспектор, уже пожав руку директору, взбирался в кабину — это было трудно ему. — Ноют старые раны, — пробурчал он. — Андрею Андреевичу уже значительно лучше, — негромко сказал Горчинский. — Через месяц он будет здоров. — Знаю, — сказал инспектор, усаживаясь наконец с довольным кряхтеньем. Подбежал пилот, торопливо вскарабкался на свое место. — Будете писать рапорт? — осведомился Горчинский. — Буду писать рапорт, — ответил инспектор. — Так... — Горчинский, шевеля усиками, посмотрел инспектору в глаза и вдруг спросил высоким тенорком: — Скажите, пожалуйста, вы не тот Рыбников, который в шестьдесят восьмом году в Кустанае самовольно, не
дожидаясь прибытия автоматов, разрядил какие-то штуки? — Александр Борисович! — резко сказал директор. — ...Тогда еще что-то случилось с вашей ногой... — Прекратите, Горчинский! Инспектор промолчал. Он крепко стукнул дверцей кабины и откинулся на мягком сиденье. Директор и Горчинский стояли на площади и, задрав головы, смотрели, как большой серебристый жук со слабым гудением проплыл над семнадцатиэтажной бело-розовой громадой института и исчез в синем предвечернем небе.
(C) Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий, текст, 1958