Иван Клиновой. Косатки

КОСАТКИ

книга стихов [2017 – 2020]

издательство «стеклограф» москва, 2020

УДК 82-1 ББК 94 К49 К49

Клиновой Иван Косатки. М.: Стеклограф, 2020. – 46 с. ISBN 978-5-4465-3230-8

В книгу вошли неуютные стихи последних лет.

© Иван Клиновой, 2020

© «Стеклограф», 2020

Мне говорили, что тело – срам, Молиться ему – харам. Я говорил: моё тело – храм, И шли бы все к херам!

Выйду на улицу гол как сокол, Сам себе муэдзин. Пусть они думают, что прикол, Пусть я такой один, Главное: вера моя крепка, Крепче всех ваших вер. До самого нижнего позвонка Для вас я кафир. Ке фер?

И что я ни сделаю – поперёк, И что ни скажу – промеж, И всё, на что я сам себя обрёк, Вымещено допреж

На тех, кто уже выходил и пел Под вашу муштру и жесть, Что нету священнее наших тел И каждый любим как есть.

2.

Когда-нибудь ты станешь андрогином, Восторженным сиамским близнецом. Попеременно выгибая спины

И улыбаясь то одним лицом, То следующим, будешь неустанно Любить и женщин, и мужчин стократ, Как не хотел, пока ты был тристаном, Как не умел, пока ты был кастрат.

Но ты живёшь стреноженный моралью Людей, которым нечем доказать, Что вот он – Бог, что закалённый сталью Ты должен сам нажать на тормоза И в воодушевлении едином Сливаться с обезличенной толпой...

Когда-нибудь ты станешь андрогином, А это значит, что самим собой.

Сердце никак не замкнёт кардиоиду бега: Вновь натыкаясь на чей-то отложенный взгляд, Ты вспоминаешь, что надо любить человека, Не обращая вниманья на пол и наряд.

Родина учит забвенью, но память металла Рвётся наружу, твои шестерёнки крутя. Можно любить и себя, только этого мало, Как не четырнадцать пальцев, а просто культя.

Это не жизнь, да и существованье – едва ли. Это забвенье целует тебя с языком. Так не уйти от любви – укрываясь в подвале: Тело-то помнит, и сердце в груди – хомяком.

4.

На тот, теплокровный, но недосягаемый свет По-прежнему пишутся письма о здешней погоде, О темах, какими всегда переполнен рунет, О часовщике, механизмы держащем на взводе, О том, как я так неудачно попался ментам, Что вышел, оставив им круглую сумму и почки, О том, что я часто гуляю по нашим местам, Что вместо срываемых – снова и снова – замочки Я вешаю... Там, у невзрачной и тихой реки, Где ты был забит гопотой, насосавшейся пива, Под пьяным угаром наполненные матерки, «Алёша + Коля. Навеки» – висит сиротливо.

Человек, проживающий в сказке, –Нараспашку, поскольку привык, Что подходят к нему без опаски

И целуют, не глядя в кадык.

Человек, что до сказки не до́жил, Глубже прячет себя в капюшон, Будто хер нарисован на роже, Будто хером он вооружён.

Былью, болью и Кафкой воспитан, Чайной ложечки слышащий звук, Он зажат, словно кнопка репита Жизни, что происходит вокруг.

Чем такая судьба чресловата, Знает каждый, кто не виноват, Что разжалованный до экспата

Непрозрачнее, чем Цинциннат.

6.

В тупик ведут и мемы, и репосты, Сквозь пену дней просвечивает гнев, Когда чужой мою читает простынь

И между ног заглядывает мне.

Где джага-джага стала джигитовкой, Где человек – заранее верблюд, Любовь не поддаётся перековке, Особенно, когда в неё плюют.

Но каждый взгляд, сбивающий с меренге На чопорный вальсирующий шаг, Подчёркивает разные оттенки И учит лишь держать в кармане фак.

Я весь – из червоточин и побочек, Но не для вас распахнута кровать: Не между ног смотрите – между строчек, Там тоже есть, чего поосуждать.

Человек с разъиньянием личности всё-таки хочет жить. Он проходит краш-тесты клякс, но тест-драйвы – плохо. Как заборы, вокруг понатыканы миражи –Без «простите» ни выдоха сделать нельзя, ни вдоха. Он сплошная мужчина сегодня, а через день –Исключительный женщина. Беглое и живое. Но он сам себе тень, наводимая на плетень, Т.е., если смотреть на просвет, не один, а двое. Эти два сообщённых друг другу сосуда не разделить. Каждый третий – в чужой монастырь со своим самосудом. Оттого зависает их палец над кнопкой Delete, Если мысли опасно густеют и вязнут мазутом, А вокруг – только счастья протезы, любви муляжи И открытые раны свободы, и ролики порно... Человек с разъиньянием личности просится жить: Чтобы по-настоящему, искренне, не рефлекторно.

8.

Позавчерай, позавчерад

В одном и том же человеке Спешат устроить гей-парад, Пока закрыты все аптеки, Пока нельзя купить кондом И защититься от аллюзий, И в кондоминимум с трудом Вмещается мечта о блюзе

И скоро выплеснется на Песочницы, велопарковки, На шебутного пацана, Грызущего компа́с морковки, И на сиамских близнецов, Руками сросшихся и ртами, На берег речки без концов, Поросший ржавыми кнехтами, На весь кандально звонкий свет, Из тюрем чёрных дыр бегущий И тщетно ищущий ответ В сменившей пол кофейной гуще...

Весь этот джаз, весь этот блюз Так больно бьёт по тонким декам, Что я отчасти становлюсь Одним и тем же человеком.

Надев на голову пакет И в руки взяв плакат, На одиночный гей-пикет Идёт, как на парад, Простой хороший человек, Дрожащий поплавок, Не чтобы совершить побег, Но заслужить плевок

За то, что он честнее тех, Кто похотью пропах, Но всюду видит крах и грех И с пеной на губах, Готовый рвать и убивать, Кричит «аз есмь Господь!», Соседу заглянув в кровать И крайней сделав плоть;

За то, что он и прям, и прав, Психически здоров, Своей природы не предав, За всех других готов, Надев на голову пакет И в руки взяв плакат, На одиночный гей-пикет Идти, как на парад.

10.

I’m

...and walk to the beat of your own drum. Sully

Каминаутентичный плейлист включив, Выйду и хлопну дверью куда сильнее, Чем разрешали пастыри и врачи –Полчища бивших по пальцам стальных линеек. Мне запрещали плакать, ходить по дну, Выглядеть, будто вырос в пампасах Марса. Мне запрещали любить и её одну, И одного его, и вообще – влюбляться.

Мне разрешали видеть в окрошке свет, За пресмыканье строем иметь медали, На геометрию мира давать ответ Странно-асимметричный, как Вуди Аллен. Да, я желаю странного. Чёрт возьми, Это не ваше дело, не ваше тело! То, что всю жизнь мешало вам быть людьми, Стало континентальным водоразделом. Путь под свои барабаны всегда тернист, Но никаких духовых, никакой жалейки! Мёбиусом закольцованный мой плейлист Будет звучать, если я заменю батарейки.

not walking by the beat of their drums... Elias Koskimies

Erna

11.

Чьё-то тело – храм, а моё – мечеть. Квазимодо – мой муэдзин.

Я готов за каждого умереть, Будь он банту, еврей, грузин...

Я могу без страха шагнуть за край, На чужой перейти язык, Если в нём три слова «любовь», «вай-фай» И «свобода» ложатся встык.

Только дайте гордо звучать и петь, А не шкериться по углам Оттого, что тело моё – мечеть, А не ваш православный храм.

Начиная с дикпика, ты должен быть альфа-самцом. Настоящие парни не плачут и платьев не носят. Это в тиндере можно бравировать сидя лицом, На кушетке врача разглагольствовать о «переносе», Но как только шагнёшь за порог, сразу «полный вперёд»: Виктимблейминг, мэнспрединг, газлайтинг, побольше мачизма... В униженьи других не должно быть невзятых высот, Даже если в шкафу ждут анальная пробка и клизма.

Маскулинность токсична: уж сколько бойцов полегло. Ерунда! Нас ещё нарожают безвольные бабы. Ну же, парень, дерись, или ты не мужик, а ссыкло! Вдарь по самооценке любому, кто выглядит слабым!

Но покуда над нами сбывается патриархат, И солдатики будут стреляться в позорных казармах, И насильники будут считаться правее девчат... Статус жертвы не больше, чем просто херовая карма. Плачь свободно, мужчина! И к чёрту озоновый слой, Одобрение общества, к чёрту – дикпики и страхи! Слышишь, платье в шкафу зашуршало призывно? Открой! Пацаны не поймут?! Да пошли эти ёбари нахер!

Я человек на самой грани фола, Ещё чуть-чуть – уже орангутан. Чему меня не научила школа, Так это дёргать вовремя стоп-кран.

Я сам себе чума на оба дома: Гертруды пьют, а йорики мертвы, Глаз Одина подъела глаукома И зайцы обкурились трын-травы, И в вышних волочках, и в верхних вольтах, И грянул гром, и не растёт кокос, И люди в килтах, и коняги в пóльтах –Смешалось всё и мчится под откос.

От коз? Отказ? Идёт DDoS-атака На мозг, готовый лопнуть, как арбуз.

В путеводитель «Милая Итака»

Впишу: «Не жди меня, я не вернусь».

Я встал на рельсы саморазрушенья. «Опять по шпалам» – невозможный зуд. Стоп-краны или корешки женьшеня Меня от этой гонки не спасут.

Я человек. Пока ещё. Недолго. Распродавайте акции. Обвал.

В какое море ни впадала б Волга, А я впадаю прямо в абырвалг.

За всех не скажу, а я – точно хочу, как в Париже. Мне ближе по духу французский осмысленный бунт: Уложенной криво брусчаткой – по тем нуворишам, При коих менты, защищаючи, встали во фрунт. Терпенье и труд... Но во мне столько злобы и гнева, Что всем клептократам я лично бы всыпал ремня, За то, что всё чаще и громче – «шаг вправо, шаг влево...», За то, что они забирают страну у меня!

И если бы Дудь со своим неизменным вопросом Пристал бы ко мне, то у Путина я бы спросил: Боится ли он быть своими же дружно обоссан, Когда застрелиться уже не останется сил?

Все слова неслучайны и чем-нибудь да чреваты. Жизнь к тебе повернулась спиной – расстегни ей платье. Сочини же молчанье и выруби сотни чатов, Из которых летят сердечки и кружки латте.

На одних обнимашках, особенно, виртуальных, Далеко не уедешь – у них КПД мизерный. Потому и город вокруг тебя – Гроб-Хрустальный, Что ты явно носитель СПИДа и прочей скверны.

Вот же был тугосеря, дорос и до тугодума, И поэзия смерть попирает по всей футболке. Ну, а то, что уже столько раз подводила сумма, Знать, самум из тебя не вышел – сквозняк и только. А кому на тебя не пофиг, так те далеко-далече И молчат, и не знают, что мальчик созрел, фурункул... Неприкрытые бледные ноги кладя на плечи, Жизнь к тебе повернулась лицом – и позируй Мунку. Злись, юродствуй, бесись, посылай всех пешком в Анкоридж, Не скупись на фигуры высшего эпатажа –Никаких егерей покерфейсом не объегоришь, Все давно уже знают, что ты монстр-трак и няша. И когда на тебя вновь накатит хандры Харибда, А с другого конца подберётся уныльцы Сцилла, Загляни на поля пожелтевшего манускрипта: Там ещё обитают драконы, там место силы.

Непрозрачность измеряя в цинциннатах, Погружаясь в безоценочную тьму, Никаких теперь Тибулов на канатах, Не увидишь. Сам же знаешь, почему.

Что же ты не спохватился, не уехал, А сидишь и ждёшь, покуда грянет гром: «Nevermore», – и губы, красные от смеха, Разорвут тебе нагайкой и багром?!

Можно спать, сидеть за кофе, хмурить брови, Слушать музыку, попинывать хуи, Но в оставшейся от золота полове Не найти уже ни слов, ни чешуи. И когда придут к тебе срывать коросты Неподкупные искательницы вшей, Что ты скажешь им? Что ты услышал звёзды, Потому-то кровь и хлещет из ушей.

Вере Полозковой

На багнутый софт обновление накатив, Твой кардиотерапевт потирает руки. Всё, что останется: пепел и негатив. Фантомные боли от бившей под дых разлуки Муаром пойдут, потихоньку сойдя на нет: Хвостом по воде и – адью, золотая рыбка, –И заново можно целиться в кошонет, Надеясь, что в старом софте была ошибка, А в новом она исправлена. Но не лги Хотя бы себе, не гляди сквозь разрез никаба: Брони у тебя – только шапочка из фольги, Трусы из свинца и бесплатный аккаунт PornHub-а.

Если не в душ, то куда ты уходишь молиться Богу, которого нет ни в альпийских шале, Ни на заляпанных спермой журнальных страницах, Нет никогда, и особенно нет – в феврале?

Нет, не в боксёра: в Летицию, Синди, Наоми, Клавдию, Линду, которыми полон журнал, –Бог воплощался на каждой странице, и кроме Этого бога, других ты тогда и не знал.

Только хотел, чтобы было как можно иначе, Долго хотел, спотыкаясь на том, что сбылось, Но до сих пор эти женщины что-то да значат, Воспоминанья тебя прошивают насквозь. Где у других приготовлены фетвы и бритвы, Ты развернёшь свой подслипшийся иконостас И ни одной не пропустишь вечерней молитвы Богу, который тебя не единожды спас.

...как медное изваянье, как бронзовое распятье... Nautilus Pompilius

Ты появляешься в кадре дверного проёма

С ниткой тампона, зажатой в понятных губах, И говоришь мне с улыбкой: «Вставай же, кулёма, Этот постельный комплект весь тобою пропах».

Столько доверия кроется в крохотном жесте, Столько тепла в поцелуем скреплённых словах... Если вселенная гладит меня против шерсти, Всё ещё есть, кого гладить в приятных местах. В утреннем тигле подсвеченной солнцем квартиры Нежность со страстью смешало в столь крепкий стояк, Что позавидовать могут иные менгиры, И никогда этот самый напряг не в напряг. Кадры меняются быстро, не видно ни склейки, Но всё равно я хотя бы один сохраню... Грустный Бутусов меняет свои батарейки И улыбается новому, яркому дню.

Светлане Кушмелёвой

Миг статичен и кинестетичен: Человек расплавлен и разлит. Беовульф приходит к Беатриче, К Лилу Даллас ластится Лилит.

Тот – за скобки, эта – за кавычки, Но выносят стыд, как старый хлам. В объективах угнездились птички, Но фотографировать – харам.

Только наблюдать, запоминая, Только вспоминать издалека, Что Будур целует Будулая Справа от шестого позвонка,

И тела – как лигатуры квенья, И постель – как прелая листва... Кто сказал, что чудное мгновенье Неостановимо? Чёрта с два!

Мы бережны не с теми, с кем должны: Нас тащит, как прибоем валуны, Сбежавшие из-под руки Сизифа, И все на междометия бедны, Покуда кто-нибудь не крикнет «сифа!».

И человек срывается с горы Под тяжестью уморы и муры, И перевранной радостно «шизгары» –По правилам пожизненной игры Вокруг молчат гусыни и гусары. Привычно замерев на раз-два-три, Сизиф о волны тушит волдыри, Потом сгребает сбагренные глыбы И выдыхает: «Что ни говори, Мы бережны не с теми, с кем должны бы».

Рука на пульсе, жменя на промежности, Полжизни – на тебе, как на войне, Но пуля со смещённым центром нежности Когда-нибудь достанется и мне.

И раненому – только ощетиниться. В ответ на вопль женщин всей Земли Мне хватит силы прохрипеть мужчинисто: «Будь милосердна. Лучше пристрели!»

В эпоху цифровых клондайков –

Биткойн, блокчейн и в ступе чёрт –Не человек, источник лайков, Живёт судьбе наперечёт.

Он, как лошадка-пржевалка (и по касательной – маскот), Идёт ни шатко и ни валко, Повозку лайков нам везёт.

А за утайку селфи – сайка, Баян запощенный – залёт... И лишь по недостаче лайков Заметят, если он умрёт.

Я пил из черепа мате И думал с теплотой, Что сколь бы Йорик ни ацтек, А умирать – отстой.

Пока напиток мой горяч И полон калебас, Я откажусь, когда палач Вдруг пригласит на вальс.

Я пил, и пью, и буду пить, Я подобрал бар-код, И ариаднутая нить Меня ведёт в обход,

Я всё брожу по краю ржи, Мотнёй своей звеня... Бомбилья, милая, держи, Над пропастью меня!

Когда сведётся жизнь к венозным бляшкам

И смерти обозначится черта, Моим стихам, как старым хахаряшкам, Настанет свой чердак.

Не из-под палки, не из-под пантеры, А просто в ручке кончатся черни... И сколько б ни менялись интерьеры, Чердак всё сохранит.

И если у далёкого потомка

На выброс не поднимется рука, Мои стихи останутся в потёмках

Родного чердака.

Дмитрию Воденникову

Каждый день находя новый способ сойти за другого, Человек устаёт и беспомощно сходит на нет. Он мечтал, что когда-нибудь сможет взорваться сверхновой И светить не десятку, а ста миллионам планет.

Но ему подрезают закрылки и гонят сквозь рамки, Норовят обыскать и найти хоть какой контрафакт. Хочешь в дамки? Бурлачь! Для тебя приготовлены лямки. Шаг не в ногу – уже экстремизм, пропаганда, теракт. Столько способов сбруи: от веры до психиатрии, –Стоит только поддаться толпе и она понесёт... Каждый день становясь всё искусней в своей мимикрии, Человек превращается в функцию. Синус, и всё.

По колено в воде. Как пиявка разбухший шнурок

В люверс не попадает, как этой заразой ни целься. Но пока у меня есть жилет и спасательный глок, Я держусь на плаву, я иду по затопленным рельсам.

Я слежу, наклоняясь чуть-чуть над ступенями шпал: Вот раздавлены водоросли, вот обломки коралла, –Это явно следы тех, кто здесь до меня прошагал, Словно инициалы в углу заливного мурала. А по правую руку – грейпфрутом горчащий закат, А по левую руку – дельфинов разняшена стая. Вместе с рельсами кончится действие биоблокад, И свирепый Мастдай превратится в лихого Банзая.

Где-то там, вдалеке, ждёт меня окончательный глитч, Заводящий в тупик бесконечные рифы фракталов. По-дельфиньи кричу, только сколько их, вольных, ни кличь, Не дождёшься и фака, тем паче – страховочных фалов. И когда-нибудь я не сдержусь-таки, дёрну стоп-кран: Нахер минус 140, подайте мне вечное лето! –И тогда в честь меня назовут наконец ураган, А разлом Сан-Андреас пройдёт через сердце поэта.

Пораздавши долги, порастративши деньги на пьянки, Посреди сквозь холодный асфальт просочившихся трав Я стою где-то с краю огромнейшей автостоянки, В оснащённую звёздами высь подбородок задрав, И пытаюсь понять, на котором из этих созвездий, Для меня обустроенный, ждёт наблюдательный пост, Чтобы мог я смотреть, как оставили лужу в подъезде Два залётных бомжа и, согревшись, ушли на погост; Как мой бывший сосед дядя Витя в попытке заначки Мутным взглядом рассольным упёрся в рассохшийся шкаф; Как в квартире напротив проходят постельные скачки (это Машка-Резинка, партнёра себе отыскав, так сказать, добывает насущный свой хлеб, не вникая в судьбы мира, и мир отвечает ей с тем же лицом); Как несутся года и сменяет картинку другая, Не меняется только подъезд, где когда-то жильцом Был и я, но теперь-то уже и дышу посвободней, И светло вспоминаю людей, что меня не смогли... Я стою на краю, жду, что ангел пришлёт беспилотник И вот-вот заберёт с этой мной не любимой Земли.

Набравши полный рот горелых спичек, Ты можешь выжить изо всех привычек, Не выбирая, в коей виноват, Не ставя на полях блокнота «птичек», Но, выжавши из лампочки сто ватт

Холодного, беспримесного света, Ты можешь намахнуть за всё вот это И спичками – опять же – закусить, Поскольку бесполезнее поэта Не так уж много пьяниц на Руси.

Не человек, а скомканный чертёж На слом предназначавшейся пиньяты, А ты ещё надеешься и ждёшь, Но все былые музыки разъяты,

И далее – не более, чем шум: Шуршанье, скрипы, шорохи по Кунцу... – Ах, вида крови я не выношу. – Подумаешь, каких-то пара унций!

И все, кому ты слал May Day и SOS, Склонились к расхераченной пиньяте: Диагноз превращается в прогноз, И ни черта он не благоприятен.

Don’t worry, be happy... Akuna matata...

Слова не приносят тебе облегченья. На фоне скайлайна не видно заката. Сокрыты личины в глубинах блокчейна.

И лётчик по небу идёт пешедралом, И тают за ним бурунов очертанья. С какой стороны ни смотри, за Уралом Нечётные люди встречаются тайно.

Ты можешь сойтись невозбранно с любою, И лифчик, расстёгнут, летит в неприличку, Но то, что одни называют любовью, Другие давно превратили в привычку.

А ты между ними – то вира, то майна –Всё мечешься молча, глядишь виновато, Как звёзды восходят над кромкой скайлайна, И шепчешь: «...be happy, akuna matata...»

Шишел-мышел сидит, доедая шашлык-машлык, Журавли-муравли издают свой курлык-мурлык, И такая во всём этом блажь, благодать и блядство, Что уже не хватает места, уже впритык, И не знаешь, куда податься.

И душа (если есть), разорвав соловьём усилок, Бьётся в чёрные стёкла и белых помех потолок, И такая во всём этом боль, безнадёга и жалость, Что болтается тело при этой душе, как брелок, Лишь бы, вот, не мешалось.

Александру Переверзину

Сырдарья вероятна не более, чем Эверест, Эйяфьядлайёкюдль и какая-нибудь Амазонка, Потому что оркестр, собиравшийся грянуть окрест, Не посмел разбудить прикорнувшего с краю ребёнка. Для кого я в букет собирал столько роз и ветров, Что теперь ими урны забиты на всех перекрёстках Городов, где я часто психически был нездоров, Из большого ребёнка спеша превратиться в подростка? А когда заединщик и автор подробнейших схем Отступленья, ощерясь, и стал отступленья причиной, То, никем побывавший, он так и остался никем, А вконец озверевший подросток очнулся мужчиной.

Но мужчина ребёнка в себе сохранил, на краю Уложил его бережно спать, подоткнул одеяло И опять затянул колыбельную про Сырдарью, Чтоб, когда он проснётся, она вероятнее стала.

1.

...и достаёшь слезу из пачки сигарет. Мария Маркова

Чем дальше в лес, тем горестней прогноз, Тем и котомка легче за плечами, Но если есть в кармане пачка слёз, Не стоит возвращаться за ключами:

Забыл и всё. Теперь иди вперёд, Покуда бензобак наполнен болью, Иди, считая каждый поворот, Прими планиду перекатиполью.

Не думай, не жалей, не призывай В попутчики ни ветер, ни привычку У всех прохожих спрашивать вай-фай, Спустив на дым последнюю наличку, –Всё это больше незачем, поверь, Теперь, когда печаль – твой навигатор. В котомке за плечами – только дверь, Ключи – забыты, где-то и когда-то.

Каю во льдах не нужен лидокаин, Это Тезею треба анестезия. Между тобой и мною вбивает клин Время и место под шильдиком «Бля, Россия...»

Это какой-то морок. Да и Макар, Тёлочек разогнавши, не отрицает, Что уж завёл и трактор, и блаблакар, По поручению и, так сказать, от лица их.

Мы и бежим, чем дальше, тем всё быстрей: Кто перекати-полен, кто центробежен... Как тут ни обживайся, как ни старей, А всё равно между нами вбивает стрежень

Время и место, которому ты да я Были подвержены, словно поджарым пыткам, Но, никакой обиды не затая, Мы разбегаемся. Счастья у нас в избытке.

«Мой милый друг, я шлю тебе привет С границы между...» приступами боли. Ландшафта немудрящий трафарет Однообразен и прямоуголен.

Тут, сколько ни гони велосипед, Луга глухи к твоим мольбам и матам, А все ларьки закрыты на обед, Но это не мешает быть поддатым

Ни слесарю, ни кесарю, пока

Не наступает время пересменки, И к пистолету тянется рука Моя – за недоступностью коленки.

И так уже незнамо сколько лет, Испытывая перекати-боли, Я за приветом шлю тебе привет, Покуда не отняли все пароли.

Убедись, что не привёл хвоста́; Сбрось рюкзак под старою сосною: Здесь такие чу́дные места, Что легко представить, как под хвою Скроется твой почерневший труп, Как размокнет от дождей записка, Как потом отсутствующий зуб Меж других примет опишут близким, Как, достав блокнот из рюкзака, Твой курсив не разберёт спасатель...

Что ж, хороший день для марш-броска: Твой последний хайкинг по глиссаде.

На селфи будет выглядеть сердито

Небритый и седеющий мужчина, Но он уснёт и афро-Афродита Поднимется из пены капучино.

В потоках боттичеллевского света Шагнёт на идеальную веранду, Протянет руку в золотых браслетах

И уведёт в свою страну – Ваканду, Где говорят на ко́са и на квенья, Где он закат увидит наилепший, А позже Афродита без стесненья Сама предложит разделить inception.

Споткнётся ли волчок – уже не тайна, И может, апорийнее Зенона Падение в формате буллет-тайма Похожего на Монолит смартфона.

Ты разденешь меня от макушки до пят

И оставишь лежать, прижимая лопатки

К ненагретой кровати, и хищен твой взгляд: У тебя не дельфины под кожей – косатки.

Тоже разоблачишься безмолвно, и твой Облик вдруг поплывёт – то Лилит, то Лолита, И шелка зашипят под горячей спиной, Словно и не шелка там, а масло разлито.

Ты наденешь страпон, подвернёшь ремешки И возьмёшь мои ноги на хрупкие плечи, –Сердце рвётся наружу, как волк за флажки, Каждый миг ожидая горячей картечи, –

И с улыбкой Джоконды неспешно войдёшь В мир ни мне, ни тебе не известный доныне, И взорвётся в мозгу золотой солнцеклёш, И мычащее «ты» горлом спазменным хлынет. И покуда во мне будешь двигаться ты, Прошепчу, по чуть-чуть выпадая в осадок: «Вот теперь мы на равных. У новой черты. Накормил я. Твоих. Беспокойных. Косаток».

Светлане Кушмелёвой

Чтобы высушить город уже не хватит Никаких прокладок и промокашек.

Мы не то, что из комнаты, – из кровати Не вылазим, из тёплых мужских рубашек, Из объятий, подколов, игры в щекотку, Ни на чём не основанной веры в то, что Никакому быту такую лодку

Не разбить, иначе – нельзя и тошно. За пределами стен (и ещё балкона)

Происходят погода, ремонт и ругань, Только мы друг о друге молчим влюблённо

И никак не хотим отпустить друг друга

В этот город промозглый, во тьму и морось. И кому бы из нас ни пришлось остаться, Всё равно это будет – нельзя, и порознь Не случится уже никакого танца

Двух теней на стене, потолке и шторах, На межкомнатной двери, на книжных полках

И на креслах напротив, сидеть в которых Мы не будем ещё, я надеюсь, долго.

«На тот, теплокровный, но недосягаемый свет...»

«Позавчерай, позавчерад...»

«Надев на голову пакет...»

«Каминаутентичный плейлист включив...»

«Чьё-то тело – храм, а моё – мечеть...» 15 • «Начиная с дикпика, ты должен быть альфа-самцом...» 16 • «Я человек на самой грани фола...» 17 • «За всех не скажу, а я – точно хочу, как в Париже...» 18 • «Все слова неслучайны и чем-нибудь да чреваты...» 19 • «Непрозрачность измеряя в цинциннатах...» 20 • «На багнутый софт обновление накатив...» 21 • «Если не в душ, то куда ты уходишь молиться...» 22 • «Ты появляешься в кадре дверного проёма...» 23 • «Миг статичен и кинестетичен...» 24 • «Мы бережны не с теми, с кем должны...» 25 • «Рука на пульсе, жменя на промежности...»

1. «Чем дальше в лес, тем горестней прогноз...» 2. «Каю во льдах не нужен лидокаин...» 3. «Мой милый друг, я шлю тебе привет...» 40 • «Убедись, что не привёл хвоста́...» 41 • «На селфи будет выглядеть сердито...» 42 • «Ты разденешь меня от макушки до пят...» 43 • «Чтобы высушить город уже не хватит...»

Иван Клиновой КОСАТКИ авторская редакция

Дизайн и вёрстка автора: Иван Клиновой

Печать цифровая. Тираж 100 экз. Формат 60 × 90  ⁄  16. Объем 2,75 усл. печ. л. Отпечатано в  типографии ООО «Буки Веди», 115093, Россия, Москва, Партийный переулок, д.1, корп. 58, стр. 2, www.bukivedi.com, +7 495 926 63 96, info+125814@bukivedi.com