3
7
Introduction by Oksana Salamatina
9
Oksana by Victor Skrebneski
CAROLE FEUERMAN
11
Carole Feuerman's Female Pride by David S. Rubin
41
Speech of Air by Charles A. Riley
61
Christy Singleton by Joyce Manalo
66
Christy Singleton by Cameron Shaw
83
95
The Painting of Lisa Wade Handcraft in the Mind's Eye by Alan Jones
Colofon
INDIA EVANS CHRISTY SINGLETON LISA WADE
Introduction by Oksana Salamatina
Оксана Саламатина
7
If a picture gives you a psychological shock, buy it. It's a good one.
– Sergei Shchukin
46, XX represents a confluence of many ideas and adventures. I am from Russia and my education, as well as my artistic eye, are strongly rooted in the culture and history of my homeland. No one inspires me more than Catherine the Great, who towers above all Russian rulers in her role as patron to the arts. Catherine was a woman of unrivalled curiosity and passion – a self-styled "glutton" for treasures – whose ample means matched her voracious appetite for the very best. Enlightened in her thinking, she was undaunted in her pursuit of Western culture, buying entire collections of art in order to secure a single, coveted work. Catherine knew what she wanted and she went for it. In her footsteps came many generations of collectors, but none as daring as Sergei Shchukin. A merchant with a palatial home in Moscow, he filled it with the works of French Impressionists and Post-Impressionists when they were shunned in their own country and criticized in his. Shchukin boldly championed these controversial artists: Monet, Cézanne, van Gogh, and Gauguin and, in even greater depth, Matisse and Picasso. Nothing was too shocking. Nothing was too difficult. Nothing was forbidden.
"Если, увидев картину, ты испытываешь психологический шок — покупай её. Это хорошая картина". – Сергей Щукин Выставка 46, ХХ представляет собой слияние многих идей и жизненных траекторий. Я из России, и мое художественное видение и мое образование неразрывно связаны с культурой и историей моей родной страны. Самым мощным источником вдохновения для меня является Екатерина II, роль которой как мецената искусств остается непревзойденной среди всех правителей России. Екатерина была женщиной великого любопытства и великих страстей, человеком "ненасытным" до сокровищ искусства, как она сама признавалась, чьи огромные возможности были подстать ее неутомимой жажде приобретения новых шедевров. Она была человеком Просвещения, одержимым западной культурой, и порой, чтобы приобрести одну единственную приглянувшуюся ей картину она скупала произведения искусства целыми коллекциями. Екатерина знала, что она хочет, и упорно преследовала свои цели.
Perhaps Shchukin's greatest legacy was his impact upon the young generation of the Russian avant-garde. From 1909 until the Revolution, he opened his home to the intelligentsia, giving artists – such as Goncharova, Tatlin and Malevich – the chance to absorb these powerful impulses from the West. By exposing them to challenging and radical viewpoints, Shchukin influenced their painting styles and the history of 20th century art. And so, in the spirit of Catherine the Great and Sergei Shchukin, I bring to Russia the work of four contemporary female artists. Some are established. Some are emerging. All are innately American. Each of these women has stirred my soul, through highly personal expressions of beauty, sexuality, and symbolism. Their messages are strong and compelling. Their talent is palpable and transcendent. They are a bridge between two worlds that have shaped my life: the sizzle of New York and the magic of Moscow. These are women of "the moment." May they all take flight. Oksana Salamatina New York, February 2009
По ее стопам следовали многие поколения коллекционеров, и одним из самых одержимых из них был Сергей Щукин. Щукин происходил из купеческой семьи и имел в Москве роскошный особняк, где он развешивал свои сокровища— картины французских импрессионистов и постимпрессионистов, которые в то время не пользовались успехом во Франции и подвергались критике в России. Щукин широко пропагандировал этих неоднозначных художников—Моне, Сезанна, ван Гога, Гогена и особенно, Матисса и Пикассо. Ничто не было для него чересчур шокирующим или слишком трудным. Табу для него не существовало. Возможно, главным наследием Щукина стало влияние, которое он оказал на молодое поколение русского авангарда. С 1909 г. и до революции его дом был открыт для интеллигенции, что позволило таким художникам, как Гончарова, Татлин и Малевич, впитать мощные импульсы современного западного искусства. Щукин открыл для них радикально–новые горизонты в искусстве, повлияв таким образом на их художественный стиль и на саму историю искусства ХХ века. Итак, отдавая дань Екатерине II и Сергею Щукину, я привезла в Россию произведения четырех современных художниц. Одни из них известны на западе. Другие—только обретают известность. Все четыре—очень американские. Каждая из них затронула мою душу своим чрезвычайно личным выражением красоты и сексуальности, своим индивидуальным символизмом. Это сильные, убедительные своим содержанием работы. Все четыре художницы обладают настоящим, непреходящим талантом. Они стали для меня как бы мостом между двумя мирами, сформировавшими мою жизнь—между энергией Нью–Йорка и красотой Москвы. Эти художницы— женщины "сегодняшнего дня": пожелаем им счастливого плавания. Оксана Саламатина Нью–Йорк, февраль 2009 г.
9
Oksana by Victor Skrebneski
ОКСАНА Виктор Скребнески
OKSANA: A unique vision, passionate preferences. OKSANA is acknowledging the art that she loves. Her roots of discovery and rediscovery of creative innovation produces her original vision. OKSANA'S deeply emotional response to the art that speaks to her consciousness and countenance will teach us how to see. OKSANA, the beautiful victorious succubus, the seductive vampire of ageless classicism. She exhibits to challenge you. OKSANA'S vision is OKSANA'S own hyper-reality that supercedes the mundane real world. Victor Skrebneski
ОКСАНА: уникальный взгляд, страстные пристрастия. ОКСАНА признает то искусство, которое она любит. Ее оригинальное видение уходит своими корнями в открытия творческого новаторства. Глубоко эмоциональное восприятие ОКСАНОЙ того искусства, которое находит в ней внешний и внутренний отклик, может научить нас видеть. ОКСАНА, прекрасный и победительный суккуб, соблазнительный вампир бессмертного классицизма. Ее выставки заставляют вас думать. Видение ОКСАНЫ—ее собственная гипер–реальность, которая сильнее обыденного реального мира. Виктор Скребнески
11
Carole Feuerman's Female Pride by David S. Rubin
Кэрол Фейерман Дэвид С. Рубин
Coming of age as an artist during the early years of the feminist movement, Carole Feuerman was keenly aware that it was time to put an end to the familiar cliché that women were "the weaker sex." Although many women her age took the political road to challenging outmoded notions of femininity, Feuerman opted for the path she had been on since childhood, that of an artist. In 1969, Feuerman made one of her first significant artistic statements, paying homage to the pioneering feminist Gloria Steinem in a psychedelic-styled portrait that she painted in acrylic and adorned with a neon pen, a signifier of Steinem's role as a writer. By the 1970's, Feuerman shifted her focus from celebrating a specific individual to embracing a more universal approach, one that could have meaning and impact apart from the place or time the work was created. For more than 30 years, Feuerman's feminist modus operandi has been to honor all women, generically, by portraying them as strong, healthy, happy, and sensuous. In the mid-1970's, during the height of the sexual revolution,
Период становления Кэрол Фейерман как художника совпал с началом феминистского движения, и она ясно понимала, что пришло время положить конец восприятию женщины только как «слабого пола». В то время как многие женщины избрали путь политической борьбы с исторически устаревшими понятиями женственности, Фейерман избрала другой путь, тот, по которому она шла с самого детства—путь художника. В 1969 г. Фейерман впервые серьезно заявляет о себе как о художнике: она создает портрет первопроходца феминизма Глории Стайнем в психоделическом стиле, который она пишет акриловыми красками и украшает неоновой ручкой—символом роли Стайнем как писательницы. В 1970–е годы Фейерман перешла от изображения отдельных известных людей к произведениям более общего содержания, эффект и значение которых выходили бы за рамки места и времени их создания. Более тридцати лет феминистский
Anything worth doing, is worth overdoing.
– Carole Feuerman
Feuerman exhibited a series of eroticized sculptural female fragments, clearly affirming the cultural awakening that was taking place, when women took charge of their sexual desires and claimed a territory that had traditionally been reserved for men. Since the 1980's, much of the artist's oeuvre has been devoted to athletic subjects like the swimmer or the ballerina. As females, these figures personify heroic archetypes, women who are proud of their bodies and triumphant in their achievements. As metaphors, they are expressive of hope and determination, and of the faith that accompanies the drive to push forward on life's journey, regardless of the challenges or obstacles that threaten to deter us. Over the years, Feuerman has worked in a number of sculptural mediums. Although best known for her Hyper Realist sculptures, which are fashioned from resin and then painted in oils, the artist has also carved in marble and cast in bronze. In the oil and resin works, Feuerman deftly reveals the fortitude of a woman's physical or spiritual being by meticulously rendering such details as the tautness of veins visible through skin, or by the evocation of serenity through a contemplative facial expression.
Carole Feuerman – David S. Rubin
modus operandi Фейерман заключался в создании произведений, прoлавляющих женщину вообще: женщина в изображении Фейерман была сильной, счастливой, здоровой и чувственной. В середине 70–х годов, на вершине сексуальной революции, Фейерман выставляет серию эротизированных скульптурных фрагментов, изображающих женщин, ясно знаменующих культурный переворот, когда женщина наконец получила возможность сама контролировать свои сексуальные желания и завоевывать территорию, которая традиционно была вотчиной мужчины. С 1980–х годов многие произведения Фейерман были посвящены женщинам–спортсменам или танцорам, таким как, например, пловчиха или балерина. Эти женские фигуры воплощают героический архетип, женщин, гордящихся своим телом и успешных в своих начинаниях. Они —метафоры надежды, решимости и веры, заставляющих человека идти вперед по своему жизненному пути несмотря ни на какие препятствия.
13
photo © Alessandro Moggi In her more recent depictions of swimmers, she has graced each body with the subtle touch of delicate water droplets, which function not only as references to the physical feat of the swim, but also as metaphors for the feminine connection to nature. The marble works, by contrast, are characterized by pristine milky surfaces, yielding a heroic sense of the sensuous. The recent bronze figures possess rugged exteriors that appear tarnished and aged. These latter figures are the proven champions of endurance. Though their exteriors reveal the withered effects of life's many trials, their robust and classically posed bodies are a testament to the inner strength and accumulated wisdom of their days.
За многие годы Фейерман успела поработать с самыми разными скульптурными материалами. Хотя она более всего известна своими гиперреалистическими скульптурами из каучуковой резины, раскрашенными затем масляными красками, художница также работала и в мраморе, и в бронзе. В своих работах из крашеной резины Фейерман искусно демонстрирует физическую и духовную силу женщины с помощью ярко выраженных деталей, таких как напряженность вен, хорошо заметных под кожей, или же передает ощущение спокойствия с помощью задумчивого выражения лица персонажа. В своих более поздних изображениях плавчих она наносит на тело персонажей мельчайшие капельки воды, которые служат не только отсылкой к самой физической культуре плавания, но и метафорой связи женщины с природой. Работы же из мрамора напротив характеризуются безупречно– белой, молочной поверхностью, передающей героическую, торжествующую чувственность. Последние бронзовые скульптуры Фейерман отличаются грубой внешней поверхностью, которая кажется потемневшей от времени. Эти последние фигуры—само воплощение выносливости. Хотя их поверхность носит мнгочисленные следы превратностей жизни, их могучие тела и классическая осанка свидетельствуют о внутренней силе и накопленной с годами мудрости. Дэвид С. Рубин директор Brown Foundation современного исскуства музея искусств San Antonio
David S. Rubin is The Brown Foundation Curator for Contemporary Art at the San Antonio Museum of Art.
Кэрол Фейерман – Дэвид С. Рубин
15
Carole Feuerman, Grande Catalina
unique variant of: 3, 3 a/p, oil and resin, 157.5 x 96.5 x 43.2 cm (62 x 38 x 17 in.), 2007 photo Š Ali Elai
17
Carole Feuerman, Francesca
unique variant of: 3, 3 a/p, oil and resin, 90 x 47 x 23 cm (35.4 x 18.5 x 9.1 in.), 2008 photo Š Courtesy of Carole Feuerman Studios
Carole Feuerman, Moran
unique variant of: 6, 3 a/p, oil and resin, 66 x 45.7 x 20.3 cm (26 x 18 x 8 in.), 2008. photo Š Alessandro Moggi
19
Carole Feuerman, Hand on Towel (blue)
unique variant of: 6, 3 a/p, oil and resin, 38 x 41 x 18 cm (15 x 16 x 7 in.), 1996 photo Š Ellen Page Wilson
Carole Feuerman, Rear
unique, bronze, 42 x 35 x 17 cm (18 x 14 x 7 in.), 2000 photo Š Ellen Page Wilson
21
Carole Feuerman, Heather
unique, bronze, 81 x 60 x 68 cm (32 x 20 x 27 in.), 1999 photo Š Ellen Page Wilson
Carole Feuerman, Hug V
unique, bronze, 84 x 36 x 18 cm (33 x 14 x 7 in.), 2004 photo Š Ellen Page Wilson
23
Carole Feuerman, Poseidon and Thetis
unique, bronze, 81 x 71 x 13 cm (32 x 28 x 5 in.), 1999 photo Š Ellen Page Wilson
Carole Feuerman, Madonna (front)
unique, bronze, 78 x 41 x 13 cm (31 x 16 x 5 in.), 2002 photo Š Ellen Page Wilson
25
Carole Feuerman, Madonna (rear)
unique, bronze, 79 x 41 x 20,3 cm (31 x 16 x 8 in.), 2002 photo Š Ellen Page Wilson
27
Carole Feuerman, Psyche and Amor
unique a pair of bronzes, 81 x 41 x 13 cm (32 x 16 x 6 in.) and 81 x 48 x 13 cm (32 x 19 x 6 in.), 2004 photo Š Ellen Page Wilson
Carole Feuerman, Economics I
unique, bronze, 61 x 29 x 6 cm (24 x 11.5 x 2.5 in.), 2004 photo Š Ellen Page Wilson
29
Carole Feuerman, Those Lavender Boots
unique variant of: 6, 2 a/p, oil and resin, 48 x 74 x 13 cm (19 x 29 x 5 in.), 1981 photo Š Ellen Page Wilson
Carole Feuerman, Lace Panty
unique variant of: 1, 1 a/p, oil and resin, 48.3 x 48.3 x 15.2 cm (19 x 19 x 6 in.), 1976-78 photo Š Ellen Page Wilson
31
Carole Feuerman, End of the World
unique variant of: 4, 2 a/p, oil and resin, 23 x 79 x 38 cm (9 x 31 x 15 in.), 1984 photo Š Ellen Page Wilson
Carole Feuerman, Amanda
unique variant of: 9, 2 a/p, oil and resin, 53.3 x 30.5 x 12.7 cm (21 x 12 x 5 in.), 1981 photo Š Alessandro Moggi
33
Carole Feuerman, City Slicker
unique variant of: 8, 3 a/p, oil and resin, 78 x 53 x 35 cm (31 x 21 x 14 in.), 1982 photo Š Alessandro Moggi
Carole Feuerman, Splash
unique variant of: 9, 3 a/p, oil and resin, 38 x 30.5 x 12.7 cm (15 x 12 x 5 in.), 2008 photo © Ellen Page Wilson
35
Carole Feuerman, Paradise
unique variant of: 8, 1 a/p, oil and resin, 66 x 41 x 48 cm (26 x 16 x 19 in.), 1997 photo Š Ellen Page Wilson
Carole Feuerman, Sunburn
unique variant of: 8, 2 a/p, oil and resin, 97 x 43 x 33 cm (38 x 17 x 13 in.), 1984 photo Š Ellen Page Wilson
37
Carole Feuerman, Balance
unique variant of: 3, 1a/p , oil and resin 91 x 81 x 46 cm (36 x 32 x 18 in.), 2008 photo Š Ellen Page Wilson
39
INDIA EVANS Индия Эванс
Speech of Air by Charles A. Riley
S
41
Воздушная речь: Индия Эванс Чарльз А. Райли
"She was the single artificer of the world In which she sang." Wallace Stevens, The Idea of Order at Key West
"Она творила спетое сама…" Уоллес Стивенс "Идея порядка в Ки–Уэст" (пер. А. Цветкова)
Amid all the visual prose that rhetorically exacerbates the cacophony of the contemporary art world, it is a delightful relief to discover the melodic grace of India Evans's pure poetry. Whether celebrating the pleasures of eros or delving the sober realities of thanatos, Evans combines exquisite painterly and collage techniques worthy of the golden era of the medium (the heyday of Surrealism) with a timeless verbal eloquence to match the poesie peinture of Joan Miró. Hers are provocative works that have the intimacy of dreams, the lightness of songs, and the universality of philosophical meditations.
Изящество и поэтичность работ Индии Эванс являются отдохновением на фоне всей той визуальной прозаичности, которая риторически усугубляет какофонию мира современного искусства. Изoражают ли они наслаждения эроса или мрачную реальность танатоса, произведения Эванс совмещают тонкую живописную технику с техникой коллажа, достойной золотого века этого жанра—периода расцвета сюрреализма, а также с текстовыми элементами под стать poesie peinture Хуана Миро. Как ни провокационны ее работы, они интимны, как сны, и универсальны, как философские размышления. Индия Эванс выросла в Нью–Йорке в семье художника–коллажиста Джона Эванса и ребенком ее водили на все открытия выставок в музеях
Raised in New York in the art-filled home of the collage artist John Evans, India was led to all the gallery and museum openings during a genuinely great moment in art history. As a result, she is one of those admirably
"literate" studio thinkers, conversant with the traditions of the Old Masters as well as High Modernism, and fully aware of the references and ramifications that offer context and depth to her own iconography. Asked for a few names of influence upon her work, she rattles off a catalogue that includes Giotto, Piero della Francesca, Paolo Uccello, Botticelli, Raphael, da Vinci, Michelangelo, Caravaggio, then slips into Modernism with Van Gogh, Cézanne, Modigliani, Braque, Picasso, Max Ernst, Hannah Hoch, Kurt Schwitters, Picabia, Magritte, Delvaux, Balthus and Joseph Cornell. Her work has been well received not only in the United States, via important exhibitions and
и галереях в эпоху, которая по праву считается поворотной в истории искусства. В результате Индия Эванс стала одним из немногих "грамотных" студийных мыслителей–художников: она хорошо знает как традиции старых мастеров, так и высокий модернизм, и понимает все оттенки смысла и референции, создающие контекст и придающие глубину ее собственным образам. Когда ей задают вопрос о том, какие художники повлияли на ее творчество, Эванс перечисляет целый каталог имен, среди них: Джотто, Пьеро де ла Франческа, Паоло Учелло, Боттичелли, Рафаэль, да Винчи,
My objective is to show the viewer the amazing physical, spiritual and emotional journey of life, through self-awareness and self-acceptance
– India Evans
fairs in both Manhattan and Miami, but in Italy as well. Her training includes formidable academic work at the Lorenzo de' Medici in Florence and Accademia di Belle Arti in Perugia, and a particularly salient biographical detail about her solid technical grounding is her original pursuit of sculpture.
India Evans – Charles A. Riley
Микеланджело, Караваджо; затем она переходит к модернизму и перечисляет имена Ван Гога, Сезанна, Модильяни, Брака, Пикассо, Макса Эрнста, Ханны Хох, Курта Швиттерса, Пикабиа, Магритта, Дельво, Балтуса и Джозефа Корнелла. Ее работы были приняты благосклонно не только в США, но и в Европе, и демонстрировались на важных художественных выставках и ярмарках в Манхэттане, Майями и Италии. Эванс получила отличное художественное образование в Школе Лоренцо Медичи во Флоренции и Академии изящных искусства в Перудже. Отдельной важной чертой ее внушительной профессиональной биографии являются занятия скульптурой в начале ее художественной карьеры.
43
A significant way of separating the masters of collage from the less convincing amateurs is the way they cut (Matisse used super-sharp shears, some prefer the Exacto blade). One of the rewards of closely examining Evans's work is the appreciation of the trim silhouette she carves using very sharp, small scissors, which allows the figure to "pop" from the painted ground so effectively. The absence of color or the gentle sepia of the nude figure is another inspired contrapuntal idea amid images that explore Matisse's theory of quantity and color. It helps to know the source of the nudes who are the dramatis personae, one by one, of these well-wrought collages. Exploring the extensive Porta Portese market in Rome, Evans experienced one of those magical chance encounters which propel an artist's life along an unforeseen trajectory. Her attention was seized by a box full of 19th century peep-show postcards. As she recalls, "These young women, in their nudity, seemed to be marked by a dream-like tranquility. Their faces were like broken dialogues and I tried to imagine their feelings and dreams and connect them to my own." Behold the idol resplendent in her voluptuous glory, perched on a Chinese
Мастера коллажа отличаются от любителей тем, как они режут бумагу (Матисс, например, использовал очень острые ножницы; другие предпочитают специальные резаки бумаги). В этом смысле коллажи Эванс отличаются точностью силуэта вырезанных фигур, которые буквально "выступают" из своего живописного фона. Отсутствие цвета или мягкая сепия обнаженной фигуры задают дополнительный контрапункт образов, эффективно использующих теорию и практику цвета Матисса. Для понимания смысла работ небесполезно знать происхождение обнаженных фигур, которые Эванс использует в качестве персонажей своих детально проработанных коллажей. Бродя по рынку Порта Портезе в Риме, Эванс сделала одно из тех случайных открытий, которые чудесным образом задают художнику совершенно новое, непредсказуемое направление в творчестве. Ее внимание привлекла коробка, полная эротических открыток XIX века. Эванс вспоминает: "В этих молодых женщинах, в их наготе, было
Индии Эванс – Чарльз А. Райли
fan in A Beginning, suspended in frilly panties in Rocking in the Dream, emerging from an unbuttoned white kid glove in Daybreak, and peeping alluringly through peacock feathers in Now I Love You Best. Whether it is the Botticellian wonder of her frank frontal nudity, or the Odalisque's demure dorsal view, there are precedents galore for such erotic theater. Evans stages an insouciant, yet paradoxically cool eroticism, gently treading the dialectic of Blakean innocence and experience. Her lyricism, like the "antique" aspect of the photographs, seems anachronistic, closer to the power imagery of Audrey Flack, the gaze of Balthus or the worshipful homages to ballerinas and opera divas of Joseph Cornell (a few of the artist's acknowledged favorites), suffused by the dense blue twilight of the ballet stage. The sweetest aspect of these highly romantic works is their inscriptions. The fluid legato of Evans's calligraphy that sews itself into the imagery, cursively linking words in an unbroken line that recalls not only Miró but the evenly spaced and carefully paced handwriting exercises of school children. That girlish style of writing complements an underlying innocence that is found even in the most sophisticated of her erotic
India Evans – Charles A. Riley
какое–то спокойствие, похожее на сновидение. Их лица были, как оборванный диалог, и я старалась представить себе их чувства и мечты и как–то совместить их с моими". И вот перед нами женщина–идол, великолепная в своей сладострастной красоте, примостившаяся на китайском веере в коллаже "Начало", или как бы висящая на кружевных трусиках в коллаже "На волнах сна", или выходящая из расстегнутой белой лайковой перчатки в "На рассвете", или чувственно вырисовывающаяся на фоне павлиньих перьев в работе "Теперь я люблю тебя больше всего". Идет ли речь о боттичеллиевском чуде откровенной фронтальной наготы или же об обнаженной одалиске, которую зритель видет со спины, очевидно, что у персонажей этого эротического театра существует множество предшественниц. Образы Эванс отличаются небрежным и парадоксально сдержанным эротизмом, в котором умело сочетаются блейковские невинность и опытность. Лиризм художницы, например, "старинный" облик фотографий, кажется
45
works. It is worth recalling an observation the artist has made about the way she uses the vocabulary of found objects: "It's very much like my experience as a child exploring/discovering new possibilities and I want the viewer to experience how exciting that feeling can be." The aphorisms have a poetic economy that recall as well the calligraphic puzzles inserted into scumbled white paintings by Cy Twombly, a fellow American who preceded her in Rome, particularly in his early work, Wilder Shores of Love. In addition to the coy nudity of Bathing in the Blue and Smiling Universe, the overt sexuality of Hide and Seek, with its evocation of a famous naughty picture by Courbet, marks the furthest extreme of Evans's erotic display. Here she subverts the commercial mocking smile of pornography enough to remain tethered to her sisters as a desirable character in a drama of personal identity. In an eloquent statement, Evans offers this obliquely autobiographical reading: "My work explores intuitively my various stages of feminine awareness. Through the recycling and juxtaposition of various objects (forgotten, discarded and seemingly worthless), I am attempting a
анахроничным, напоминая скорее "мужской взгляд" Балтуса или дань поклонения балеринам и оперным примадоннам, окруженным плотной голубой дымкой театральной сцены, в картинах Джозефа Корнелла (оба, по признанию Эванс, являются ее любимыми художниками). Надписи на романтических коллажах Эванс особенно привлекательны. Плавное калиграфическое письмо как бы "вышивает" по изобразительному полю коллажа; прописные строчки, написанные без отрыва "пера", напоминают не только картины Миро, но и аккуратные детские прописи. Эта "девичья" манера письма подчеркивает невинность даже самых утонченных эротических коллажей Эванс. Интересно наблюдение самой художницы о том, как она использует язык найденных предметов (objets trouvés): "Это очень похоже на то, как в детстве я исследовала/открывала новые возможности, и я хочу, чтобы зритель ощутил, каким восхитительным и волнующим может быть это чувство открытия". Афоризмы отличаются поэтическим лаконизмом, напоминающим калиграфические головоломки лессированных белых полотен Сая Туомбли, американского художника, который работал в Риме до Эванс, и особенно его ранней работы "Дикие берега любви". Двумя полюсами эротического диапазона Эванс являются застенчивая нагота в работе "Купаясь в голубой и ласковой вселенной" и откровенная сексуальность коллажа "Игра в прятки", отсылающего зрителя к знаменитой скандальной картине Курбе. Тут и ниспровержение коммерческой насмешки порнографии, и то, как Эванс и женщины вообще выступают персонажами в драме личной идентичности. В следующем красноречивом пассаже Эванс предлагает такую косвенно автобиографическую интерпретацию: "Мое творчество интуитивно исследует разные стадии моего осознания себя как женщины. Путем повторного использования и противопоставления различных предметов (выброшенных, случайных и на первый взгляд бесполезных) я пытаюсь достичь некой трансформации, чтобы получить бесценное воспоминание. Это воскрешение воспоминаний,
Индии Эванс – Чарльз А. Райли
transformation towards a precious recollection. Resurrecting memories, collective yet intimate, visceral yet tender… piecing together beauty as if telling a story. I am inviting the viewer to explore their childhood innocence and fantasies through their adult nostalgia and sensuality. I hope to create a romantic and playful portrait of the female identity with the possibility of entering dreams: my own or someone else's, as when a child plays dress up… full of the yearnings for beauty and mystery." The passage from eros to thanatos can seem endless at some moments, at others as instantaneous as the flipping of a coin. Evans shifts into high metaphysical gear, in the tradition of both Max Ernst and Paul Delvaux, with a major work in three parts collectively titled To Be Born Again. Addressing this immense question, she tiptoes along the precipice of doctrinaire cliché ("born again"), deploying the triptych in a way that makes the most of its kinetic potential. Evans choreographs the turning of the woman toward and then away from the viewer as elegantly as the revolution of a figure through a triptych by Francis Bacon, a master of the genre. The viewer has no doubt already noted her tendency to allow the marmoreal nude to appear in lone splendor in each work, but the soliloquy that is delivered in To Be Born Again is, like Hamlet's, intensely solitary. The looping attendant butterflies seem
India Evans – Charles A. Riley
общих и тем не менее интимных, яростных и тем не менее нежных… это складывание красоты из кусочков, как будто рассказывая историю. Я приглашаю зрителя вглядеться в невинность своего детства и фантазии своей взрослой чувственности. Я пытаюсь создать романтический и забавный портрет женской идентичности, возможность проникновения в мечты—свои и чужие…подобно тому, как девочка, повинуясь жажде красоты и тайны, играет в переодевание". Переход от эроса к танатосу иногда может казаться бесконечным, а иногда мгновенным, как переворачивание монеты с "орла" на "решку". В большом произведении из трех частей под общим названием "Родиться вновь" Эванс работает в метафизической плоскости в традициях Макса Эрнста и Поля Дельво. Обращаясь к глубоким метафизическим вопросам, она на цыпочках проходит по краю фундаментального религиозного клише ("вновь родившиеся" в Простестантстве) и развертывает триптих таким образом, чтобы оптимально использовался его кинетический потенциал. Эванс осуществляет сложную хореографию—поворот женщины к зрителю, а затем от зрителя—так же элегантно, как Фрэнсис
47 Бэйкон, мастер этого жанра, осуществляет вращение фигуры в своем триптихе. Зритель несомненно замечает, что Эванс в каждой работе показывает мраморную наготу женщины во всем ее одиноком великолепии, но монолог триптиха "Родиться вновь" напоминает монолог Гамлета глубиной своего одиночества. Вьющиеся бабочки кажутся более "человеческими", особенно когда одна из них оказывается в одиночестве на самом краю последней картины. Эванс мастерски использует живописное пространство в этой работе: женская душа сначала выходит вперед через дверной проем, затем встречается лицом к лицу со зрителем, а потом поворачивается к зрителю спиной и начинает таким образом новый цикл, название которого выражено в надписи–афоризме. Театральность цикла тонко подчеркивается красным бархатным "занавесом", на фоне которого кожа женщины, белая, как каррарский мрамор, сияет античной красотой. Триптих наводит на мысль о таких поэтах, писавших о подобном моменте перехода, как Мэтью Арнольд и Уоллес Стивенс. Интересно, что оба поэта использовали мизансцену монастыря. Арнольд с группой туристов ездил в монастырь Гранд Шартерз, а Стивенс приезжал в Рим, чтобы посетить философа Джорджа Сантаяну, который жил последние годы жизни в монастыре. Эванс удается достичь поэтического прорыва и одновременно отдать должное обоим поэтам, источником лиризма которых был предлог "между". Повторяющийся мотив у Арнольда более пессимистичен, чем у Стивенса, так как кажется, что душа потерялась "бродя между двумя мирами,одним—мертвым,/ другим—не имеющим сил родиться". Философ у Стивенса находится в таком же промежуточном состоянии срединности—он "жив,/и все же живет в двух мирах, нераскаянный—/в одном, и в глубоком раскаянье—в другом". Наряду с этими двумя поэтическими размышлениями о пороге бытия, Эванс вносит свой достойный вклад в жанре философской живиописи. Чтобы донести до зрителя значение диалога между эросом и танатосом, Эванс использует
Индии Эванс – Чарльз А. Райли
more human particularly when one wanders alone to the edge of the final picture. Evans uses pictorial space magically in this work, having the feminine soul step forward through the door, then confront the viewer before turning her back and re-initiating what suddenly snaps into a cycle, spelled out in the aphoristic inscription. The theatricality of this star turn is subtly enhanced by the plush red "curtain" against which her Carrarra-white skin shines in resplendent classical dignity. The work is reminiscent of two poets who approached this liminal moment, Matthew Arnold and Wallace Stevens, and both used the mise-en-scene of the cloister. Arnold was among the tourists who visited the monastery of the Grande Chartreuse, while Stevens sought the philosopher and novelist George Santayana at the cloister in Rome where he passed his final days. Evans manages to accomplish her feat of poetic transcendence with a nod to both poets, who derived high lyricism from the preposition "between." Arnold's iteration is more pessimistic than Stevens, as the soul seems lost, "wandering between two worlds, one dead, The other powerless to be born." Stevens locates the philosopher in a similar transitional middle, "alive/Yet living in two worlds, impenitent/As to one, and, as to one, most penitent." Along with these two masterful meditations on the threshold of being, Evans offers a worthy entry in the canon of philosophical painting. To drive home the point regarding the dialogue between eros and thanatos, Evans uses the traditional wintry wood to stage the darkest of her dreams, the inevitable regression from light back into shadow in the haunting work, Remote Places of the Soul. In a recent interview, she cited playwright Eve Ensler's view of the very real value of art in facing issues of such depth, recalling a quotation that is the perfect caption to this work: "Art is sacred because it allows us, it encourages us, as a community of strangers, to go someplace together and face the issues and realities we simply cannot face alone." Charles Allen Riley II, PhD is a journalist, curator, professor at City University of New York, and author of twentyseven books on the arts, including The Jazz Age in France (Abrams) and Color Codes (UPNE).
India Evans – Charles A. Riley
традиционный образ зимнего леса как фона для мрачнейшего из своих сновидений—ухода из света назад в тьму—в своей самой сновидечской работе "Отдаленные области души". В недавнем интервью она приводит мнение драматурга Ив Энслер, которая отмечает огромное значение искусства в постижении таких глубинных проблем, и цитирует ее слова, которые могли бы служить великолепным эпиграфом к работе Эванс: "Искусство священно, потому что оно позволяет нам, заставляет нас как сообщество чужих друг другу людей отправиться вместе туда, где мы можем посмотреть в лицо реальности, которой мы не в силах противостоять в одиночестве". Чарльз А. Райли II, доктор философии, журналист, куратор, перподаватель Городского университета г. Нью–Йорка, автор двадцати семи книг по искусству, среди них: "Эпоха джаза в Франции" (издательство Абрамс) и "Коды цветов" (издательство Университета Новой Англии).
49
India Evans, To Be Born Again I
collage, 62.8 x 83 cm (24.7 x 32.7 in.), 2008
India Evans, To Be Born Again II
collage, 62.8 x 83 cm (24.7 x 32.7 in.), 2008
51
India Evans, To Be Born Again III
collage, 62.8 x 83 cm (24.7 x 32.7 in.), 2008
India Evans, Nel Lago Dei Tuoi Occhi
collage, 47.5 x 40 cm (18.7 x 15.7 x 1.5 in.), 2005
53
India Evans, Rocking in the Dream
collage, 47.5 x 40 cm (18.7 x 15.7 x 1.5 in.), 2007
India Evans, Bathing in the Blue and Smiling Universe
collage, 47.5 x 40 cm (18.7 x 15.7 x 1.5 in.), 2007
55
India Evans, Translating to the Soul
collage, 47.5 x 40 cm (18.7 x 15.7 x 1.5 in.), 2006
India Evans, Daybreak
collage, 47.5 x 40 cm (18.7 x 15.7 x 1.5 in.), 2004
57
India Evans, Remote Places of the Soul
collage, 47.5 x 40 cm (18.7 x 15.7 x 1.5 in.), 2007
59
Christy Singleton Кристи Синглтон
61
Christy Singleton by Joyce Manalo
Эссе о Кристи Синглтон Джойс Манало
Women have been representations of beauty in paintings and sculptures as early as the 16th century. Throughout time certain facial features and proportions have become a standard definition of a woman's beauty. When a female approaches maturity, these idyllic images become more evident and important in becoming a woman. In today's society, the proverb "beauty is only skin deep" is grossly interpreted. Being young and beautiful is synonymous, and women of a higher social class pride themselves in retaining their youthful appearance through body modification. Christy Singleton introduces the viewer to women who are waging an aesthetic war that consists of battles against nature, culture and themselves.
Уже с ХVI века женщины служат объектом репрезентации красоты в живописи и скульптуре. На протяжении нескольких столетий определенные черты лица и пропорции становятся эталоном женской красоты. Идеализация женских образов наиболее заметна, когда девушка достигает зрелости, становится женщиной. В наше время выражение "Физическая красота поверхностна" (в английском варианте, буквально: "Красота только на глубине кожи") порой интерпретируется извращенно. Молодость стала сегодня синонимом красоты, и женщины из верхних социальных слоев гордятся тем, что они сохраняют видимость молодости, изменяя свое тело с помощью пластической хирургии. Кристи Синглтон преставляет нам женщин, ведущих непрерывную войну за красоту против природы, культуры и самих себя.
hristy ingleton Simone de Beauvoir claims "one is not born, but rather becomes, a woman." The female body undergoes a series of biological changes that enables her to procreate. During puberty, secondary sex characteristics begin to take shape and become more noticeable. Females develop breasts, grow pubic hair and their bodies becomes
Симона де Бювуар утверждает, что "женщиной не рождаются, а становятся". Женское тело проходит ряд биологических изменений, которые делают ее способной к деторождению. Во время полового созревания начинают развиваться и становятся более заметными вторичные половые признаки. У девушки развивается грудь, в паху появляются волосы, тело обретает более женственные формы. При рождении у младенцев женского пола есть около 400 000 неразвитых яйцеклеток; во время полового созревания яйцеклетки развиваются: каждый месяц яйцеклетка созревает и выходит из яичника. Матка наращивает слизистую оболочку, чтобы подготовиться к приему оплодотворенной яйцеклетки, а если оплодотворения не происходит, утолщенная слизистая оболочка отторгается и наступает менструальное кровотечение.
more curvaceous. At birth, females have approximately 400,000 immature eggs. During puberty, the eggs mature and each month one egg ripens and leaves the ovary. The uterus, which has built up tissue and blood to make a nourishing nest for the egg, sheds its lining about a week after the egg disintegrates, known as menstruation. Singleton consciously smears and spreads the flesh colored flashe paint upon a Tiffany blue background with her fingers into a biomorphic form that is a representation of the physical changes of the body. The grattage of defined curves with black paint and attention to areas of red paint evoke a psychological sense of a woman's rite of passage. The juxtaposition of recognizable objects like rings, pearls, eyelashes, and red nail tips suggest the various adornments that women use to distinguish and express their femininity and stature. Furthermore they function as an extension of the self, that can readily be noticed and hopelessly envied.
Christy Singleton - Joyce Manalo
Синглтон сознательно и намеренно размазывает пальцами густую телесного цвета краску по бирюзовому фону в биоморфную массу, являющуюся репрезентацией физических изменений тела. Граттаж ярко выраженных женских форм с помощью черной краски и особое внимание к пятнам красной краски создают психологическое ощущение женского обряда посвящения. Противопоставление знакомых предметов—колец, жемчужных бус, накладных ресниц и ногтей, покрытых красным лаком, намекают на всевозможные женские способы украсить себя, подчеркнуть свою женственность и статус. Более того, они функционируют как та часть самой личности женщины, которая легко замечается другими и которой другие безнадежно завидуют. Конечно, можно утверждать, что волосы, макияж, ногти и ювелирные украшения могут использоваться как форма самовыражения и индивидуальности, но для светских женщин они составляют лишь крошечный процент работы по поддержанию и сохранению образа–персоны, излучающего богатство и красоту. Молодость и красота в современном мире продолжают оставаться товаром. Рекламные изображения в
63 Presumably, hair, makeup, nails and jewelry can be used as a form of self-expression and individuality, but for socialites, they represent only a small fraction of maintaining a persona that is unmistakably rich and gorgeous. Youth and beauty continues to be a commodity in today's world. The onslaught of magazines and billboard advertisements that utilize digitally enhanced images display a misrepresentation of nature. Women who are deeply seduced by this imagery, are the ones who helplessly long for the fountain of youth. They find plastic surgeons who become their sword and shield against nature's aging process. Bearing the high cost of these cosmetic surgical and non-surgical procedures, becomes an inseparable declaration of beauty and wealth for these women.
журналах и на рекламных щитах, использующие измененные с помощью компьютера образы, демонстрируют глубоко искаженную картину мира. Женщины, которые легко поддаются соблазну таких образов, безнадежно мечтают об источнике вечной молодости. Они находят себе пластических хирургов, и те становятся их оружием и защитой от процесса старения. Огромные расходы, связанные с косметологическими процедурами, как хирургическими, так и нехирургическими, для этих женщин неотделимы от декларации своей красоты и богатства.
I play with the paint like finger paint to arrive at my fleshy imagery, a very sensuous way of art making – Christy Singleton Nearly 11.7 million cosmetic surgical and non-surgical procedures were performed in the United States in 2007, according to statistics released today by the American Society for Aesthetic Plastic Surgery. Women had 91% of cosmetic procedures. The number of procedures (surgical and non-surgical) performed on women was over 10.6 million. Since 1997, surgical procedures increased 142%, while non-surgical procedures have increased 743% due to Botox. The total fees for non-surgical procedures are $4.8 billion and $8.4 billion for surgical procedures, making a grand total of $13.2 billion in 2007. The artist's series of American Southern aristocrat busts—titled Zelda, Fiona, Sissy, Allimay, and Olivia – are made of silicone rubber, plastic eyes, fake eyelashes and wigs. Working with silicone rubber is homologous to the process in which a surgeon modifies his patient's skin and bone structure. Singleton depicts them with aged eyes, exaggerated lips, and a child's nose. In the South, beauty pageants are very popular. These "ladies" may have been chosen as candidates in their youth, whereby
Согласно статистике Американского общества пластической хирургии, в США в 2007 году было сделано почти 11,7 миллионов хирургических операций и нехирургических процедур в области косметологии. 91 % из них были сделаны женщинами. Число процедур (хирургических и нехирургических), сделанных женщинами, составило более 10,6 миллионов. С 1997 года число хирургических операций возросло на 142%, а нехирургических—благодаря ботоксу—на 743%. Общая плата за нехирургические процедуры в 2007 году составляла $4,8 миллиарда, а за хирургические—$8,4 миллиарда, всего $13,2 миллиарда. Серия бюстов, изображающих аристократок американского Юга, под названиями "Фиона", "Сисси", "Аллимай" и "Оливия", изготовлена из силиконовой резины с пластмассовыми глазами, накладными ресницами, и париками. Работа с силиконовой резиной аналогична процессу, при
Кристи Синглтон - Джойс Манало
they are judged mainly for their looks and their poise. As adults, they still live a life of pageantry, where it is deathly important to carry oneself with beauty and grace. They become competitive with other acquaintances in their respective inner circle and life becomes an adult beauty contest with higher stakes. The five busts are grotesque, yet beautiful and unexpectedly alluring. Each head is disproportionately larger in consideration of the eyes, nose and mouth. The shape of the head is either wider or narrower than normal. Areas of protruding and sunken skin interrupt the smoothness of the face and neck and create an unsightly undulating property of the skin. Their unusually large shaped heads give the feeling of this growing pressure to be young and beautiful. Each distortion is a connective tissue to their hidden emotions. With each procedure they undergo, they lose a piece of themselves. Simultaneously, as their bodily vessels become more ornate, feelings of low self-esteem, lack of confidence, inadequacy and fears swell.
Christy Singleton - Joyce Manalo
котором хирург изменяет кожу и костную структуру лица пациента. Синглтон изображает персонажей с глазами стариков, но с преувеличенно раздутыми губами и ребячьими носиками. На Юге необычайно популярны конкурсы красоты. Эти "дамы" могли бы в юности участвовать в таких конкурсах, где их судили исключительно за красоту и осанку. В зрелости они продолжают жить как на конкурсе красоты, где жизненно важно казаться прекрасными и грациозными. Они конкурируют со своими знакомыми из одного узкого социального круга, и их жизнь превращается в один непрекращающийся конкурс красоты, но только с более высокими ставками. Пять бюстов, представленных на выставке, гротескны и все же красивы и неожиданно привлекательны. Все головы непропорционально велики по сравнению с размерами глаз, носа и рта. Каждая голова или шире, или уже своей нормальной формы. Гладкость лица и шеи нарушается участками выступающей или
65 просевшей кожи, что придает ей неприятную волнистость. Неестественная величина голов передает ощущение растущего давления со стороны общества казаться всегда молодыми и красивыми. Каждая деформация связана со скрываемыми эмоциями персонажей. С каждой перенесенной операцией они теряют кусочек себя. Одновременно с тем, как их тела, как сосуды, становятся все более и более вычурными, усугубляются низкая самооценка, отсутствие уверенности в себе, чувство неадекватности и всевозможные страхи.
Jean-Antoine Houdon was a notable artist of the Enlightenment who sculpted many busts of French and American philosophers, politicians and monarchs, including Catherine the Great. Singleton studied his work in school and was committed to depicting facets of "personality." Today, royalty in contemporary society consists of high society women, famous young actresses and performers. Her portrait sculptures suggest a volatile tension that will inevitably consume the subjects to such an extreme that they may explode out of their own bodies. Her paintings provide a duality in transformation and destruction. In her next series, Singleton explores the violence that is an element of going under the knife. After all, beauty is only skin deep, if one goes beneath it, will one be fond of what is found?
Жан Антуан Гудон, известный как скульптор эпохи Просвещения, изваял бюсты многих французских и американских философов и политиков, а также европейских монархов, таких как Екатерина II. Синглтон студенткой изучала его произведения и в своих собственных работах стремилась передать черты характера персонажей. В современном обществе аналогом особ королевской крови являются светские львицы и знаменитые музыканты и актрисы. Портретные скульптуры Синглтон передают напряжение, поглощающее ее персонажей целиком и до такой степени, что их тела могут буквально разорваться. Ее картины изображают двойничество трансформации и разрушения. В своей следующей серии работ Синглтон исследует насилие как элемент пластической хирургии. В конце концов, "красота только на глубине кожи". Будет ли та, кто хирургическим путем проникает под кожу, довольна тем, что она там найдет?
Joyce Manalo is an independent curator based in New York City, and is the founder of ArtForward.
Кристи Синглтон - Джойс Манало
Christy Singleton by Cameron Shaw
Кристи Синглтон Камерон Шоу
Before Paris Hilton, there was Angelyne. Famous for simply being famous, the selfappointed billboard queen has reigned high above the traffic jams of Los Angeles for three decades. Touting outrageous curves, platinum tresses, and her signature pink pout, Angelyne has fashioned herself into Hollywood's veritable poster child – artificial and proud. She doesn't disclose her age, but recent paparazzi snapshots reveal the ravages of time, unsuccessfully camouflaged by plastic surgery and pancake makeup. There is something devastating and glorious about a woman so hell-bent on stopping the clock, one who flits around the streets of L.A. in her pink Corvette racing Father Time.
До того, как появилась Пэрис Хилтон, у американцев была Анджелин—модель и королева рекламных щитов, чье изображение в течение тридцати лет красовалось над забитыми пробками дорогами Лос–Анджелеса. Со своими умопомрачительными формами, платиновыми локонами и фирменными надутыми розовыми губками, она сумела стать настоящей любимицей Голливуда—насквозь искусственной и высокомерной. Свой нынешний возраст она не раскрывает, но недавние снимки папарацци свидетельствуют о неизгладимых следах, которые наложило на нее безжалостное время и которые не могут скрыть ни пластическая хирургия, ни толстый слой макияжа. Есть что–то трагическое и в то же время патетическое в том, как эта женщина, гоняющая по Лос–Анджелесу на своем розовом Корветте наперегонки со Стариком Временем, хочет во что бы то ни стало перевести назад стрелки часов.
With her work, Christy Singleton transmits this incongruously repellant allure. She uses silicone and cheap wigs to approximate the visages of her hometown celebrities – the debutantes and ladies of leisure in the Old South. Singleton's personal barometer of the cultural pressure
67
demanding youthfulness and physical attraction is her native Atlanta, where, as the artist notes, a woman can feel as if her social and economic future is determined by her ability to uphold the community's aesthetic standards. Like giant parade masks, Singleton's oversized busts perform this conflation of looks and status, self-presentation and self-worth. In the search for models, the artist culls society diaries and surgery websites. Working first in clay, she combines facial features from disparate sources; a nose from one photograph might be paired with the lips from another. Once the heads are cast in silicone, she incorporates plastic doll-eyes and carefully applies fake eyelashes and makeup, referencing the toy and cosmetic industries that continue to fuel unrealistic conceptions of female beauty. Though consciously ridiculous, Singleton's images cannot be written off as purely derisive. They are as much mocking depictions of vanity as compassionate portraits of female disempowerment. With their wide eyes and frozen smiles, Singleton's heads convey an eagerness and naïveté that betrays their worldly trappings, fancy jewels and plunging necklines. The artist personalizes her vision with names like Fiona, Olivia, Zelda, Sissy, and Allimay,
В своих работах художница Кристи Синглтон воплощает эти отталкивающие амбиции. Она использует силикон и дешевые парики, чтобы воссоздать облик известных женщин своего родного города—бывших дебютанток балов и светских львиц американского Юга. Согласно статистике Американского общества пластической хирургии, в 2007 г. В США женщинами было сделано 10,6 миллионов косметологических операций, а ботокс стал самым популярным средством борьбы с морщинами. Личным мерилом общественных настроений в контексте моложавости и физической привлекательности для Синглтон является ее родной город Атланта, где, как отмечает художница, женщина остро чувствует, что ее социальный и экономический статус определяется ее способностью соответствовать эстетическим эталонам своего круга. Скульптуры Синглтон—непропорционально большие бюсты, напоминающие гигантский парад масок, воплощают это слияние понятий внешности и статуса, самопрезентации и чувства собственной ценности. В поиске моделей художница просматривает светскую хронику и вебсайты пластической хирургии. Работая вначале в глине, она соединяет в единый образ черты лица из разных источников: нос с одной фотографии может быть совмещен с губами с другой. После отливки голов в силиконе Синглтон вставляет своим персонажам кукольные глаза и аккуратно приклеивает накладные ресницы и накладывает макияж—отсылка к индустриям косметики и игрушек, продолжающим задавать нереалистичные установки женской красоты. Хотя образы Синглтон сознательно абсурдны, их нельзя списывать со счетов как простое издевательство. Эти образы в равной степени воплощают насмешку над человеческим тщеславием и сочувствие к женской беспомощности и безоружности. «Головы» Синглтон с их широко раскрытыми глазами и замороженными улыбками вызывают ощущение детской готовности и наивности, сводящее на нет нарядную одежду, дорогие украшения и глубокие декольте персонажей. Художница
Кристи Синглтон - Камерон Шоу
придает персонажам индивидуальность, давая им такие имена, как Фиона, Оливия, Зельда, Сисси и Аллимай; таким образом «тупая стерва» может превратиться в обычную, хорошую «девушку, живущую по соседству», которая просто самым что ни на есть жалким образом жаждет одобрения и любви. Работы ярко воплощают гротескную, но часто неосознанную женскую мотивацию: если станешь красивее, то станешь лучше.
consequently repositioning the "superficial bitch" as the "girl next door," pathetically longing to be liked. The works forcibly channel that grotesque, yet oft involuntary, impulse felt by women throughout America: that making oneself prettier could amount to making oneself better. The innocence of these desires pervades Singleton's drawings. On rich blue paper, reminiscent of Tiffany jewelry boxes, the artist applies velvety, fleshy paint with her fingers. Though the process recalls Surrealist Automatism, the effect is more like a young girl playing in her mother's makeup box. Amid the childlike strokes, Singleton realistically renders diamond encrusted rings, strands of pearls, fake eyelashes, and lipstick prints. With these additions, the oozing sensuality and hyper-feminine coloration of the works propose a dialectical rupture consistent with Georges Bataille's theory of base materialism. Singleton exposes and destabilizes the societal superstructure of gender. The violence implied by the juxtaposition of precise figuration and messy abstraction is enhanced by sporadic red tinges on the peachesand-cream hued paint. However, the series title, Shotgun Wedding, signals this is not sinister abuse,
Christy Singleton - Cameron Shaw
Невинность подобных стремлений—сквозной мотив рисунков Синглтон. На красивую бирюзовую бумагу, напоминающую по цвету ювелирные коробочки магазина Тиффани, художница наносит пальцами бархатистую, густую краску. Хотя процесс и напоминает психический автоматизм сюрреализма, все же это больше похоже на игру маленькой девочки в мамину косметику. Несмотря на эти детские мазки, Синглтон реалистично изображает кольца с бриллиантами, нитки жемчуга, накладные ресницы и отпечатки губной помады. Со всеми этими аксесуарами, чувственность и гипертрафированно женственная цветовая гамма работ наводят на мысль о диалектическом разрыве согласно теории Жоржа Батайя о базовом материализме. Синглтон обнажает и дестабилизирует гендерную социальную надстройку. Насилие, которое угадывается в противопоставлении точной фигуративности и беспорядочной абстракции, усугубляется с помощью спорадических красных нот в общей гамме персиково–розовой краски. Тем не менее название серии «Вынужденная свадьба» (буквально, «Свадьба под дулом пистолета») намекает на то, что речь идет не о зловещем насилии, а скорее о неожиданных конфузах и обидах неловких сексуальных
69 but rather the surprise wounds of awkward teenage sexual encounters, girlish gossip, and menstruation. The works feel pissed off but also helpless, powerless in the face of the unexpected, unintended occurrences that can transform a young woman's understanding of herself and her sphere of existence. Ultimately, it is these occurrences that make the Angelynes of the world so disturbing and spectacular: they are able to hold on to the illusion that nothing changes, nothing is ruined. Cameron Shaw is a critic and fiction writer living in Brooklyn, New York.
отношений подростков, девчачьих сплетен и менструации. Персонажи кажутся взбешенными и беспомощными одновременно, безоружными перед лицом неожиданных и непреднамеренных обстоятельств, которые могут перевернуть представления молодой девушки о себе и своей жизни. В конечном итоге именно эти обстоятельства делают «анджелин» мира такими жалкими и великолепными одновременно: им до конца удается цепляться за надежду, что ничего не меняется и ничего не погибло. Камерон Шоу, критик и писатель, сотрудник журнала «Артфорум», живет в Бруклине, в Нью–Йорке.
Кристи Синглтон - Камерон Шоу
Christy Singleton, Olivia
unique, silicone rubber 40,5 x 30,5 x 33 cm (16 x 12 x 13 in.), 2007
71
Christy Singleton, Sissy
unique, silicone rubber 46 x 33 x 28 cm (18 x 13 x 11 in.), 2007
Christy Singleton, Allimay
unique, silicone rubber 46 x 25,5 x 25,5 cm (18 x 10 x 10 in.), 2007
73
Christy Singleton, Fiona
unique, silicone rubber 183 x 40,5 x 28 cm (72 x 16 x 11 in.), 2006
Christy Singleton, Zelda
unique, silicone rubber 63,5 x 40.5 x 35.5 cm (25 x 16 x 14 in.), 2006
75
Christy Singleton, Untitled (Primp and Prod)
flashe paint on Color-Aid paper, 66 x 91 cm (26 x 36 in.), 2007
Christy Singleton, Classic Red
flashe paint on Color-Aid paper, 66 x 91 cm (26 x 36 in.), 2007
77
Christy Singleton, Untitled (Sweet Sixteen)
flashe paint on Color-Aid paper, 66 x 91 cm (26 x 36 in.), 2007
Christy Singleton, Untitled (Pick Me)
flashe paint on Color-Aid paper, 66 x 91 cm (26 x 36 in.), 2007
79
Christy Singleton Untitled (Don't Tell Anyone)
flashe paint on Color-Aid paper, 66 x 91 cm (26 x 36 in.), 2007
81
83
The Painting of Lisa Wade Handcraft in the Mind's Eye by Alan Jones
Лиза Уэйд Алан Джоунс
"How do we become who we are?" Friedrich Nietzsche - Ecce Homo
Живопись Лизы Уэйд: умозрительное ремесло "Как мы становимся теми, кто мы есть?" Фридрих Ницше "Се человек" ("Ecce Homo")
The painter's occasion occurs within the time span of the hours of the day, but also within the perspective of precedence. "Poetry requires the best hours of the day," Charles Algernon Swinburne once declared. But for the artist the dial's shadow measures not only the afternoon but also the century. The locality of Lisa Wade's occasion as a painter is situated in Virginia, New York, and Italy, but the place into which her endeavors fall occupies equally specific parameters in time: a moment in recent art history marking a rich accumulation of resonances unrivalled by sister arts such as poetry or music. The past 40 years indeed have seen one challenging glove flung down after another, movement superceding movement, from Pop to Minimalism to Conceptualism to the anthological remix of the cyclical Eternal Return with Neo-Expressionism followed by Neo-Conceptualism until an apotheosis of
Художник занимается живописью не просто в определенное время дня, но и в более широком контексте—места, эпохи, предшественников и влияний. Алджерон Чарльз Суинберн как–то сказал: "Для поэзии нужны лучшие часы дня". Однако для художника единицей измерения является не только день, но и век. Более широкий контекст "места" для Лизы Уэйд как для художника—штат Виргиния, Нью–Йорк и Италия, но это "место" имеет и точные временные параметры—тот момент в недавней истории искусства, когда с ним по богатству смыслов и резонансов не могли соперничать ни музыка, ни поэзия. Действительно, столько вызовов было брошено за последние сорок лет истории искусства, столько движений сменяло друг
temporal associations seems to echo back and forth in the richly nuanced dialogue of contemporary artistic practice. Lisa Wade thus finds herself at a particularly fertile period in aesthetic history, but also in a moment which might easily intimidate less daring aspirants. Yet it is the pioneering spirit of her very origins, evident in the very fiber of her work itself, that allows her to brave the day. Virginia is one of the richest cultural contexts carved out of the wilderness of the New World, and Lisa Wade was fortunate that fate decreed it to be her place of birth.
друга—от поп–арта до минимализма и концептуализма и до классического ремикса циклического "вечного возвращения" и нео–эксперессионизма, за которым следует нео–концептуализм и т.д., пока как апофеоз современного культурного момента не возникает богатый нюансами диалог временных ассоциаций. Лиза Уэйд таким образом живет в необычайно плодотворную эпоху, но также и в такой период в истории художественной культуры, который
A flag indicates identity; it sends a signal. As one of the most direct visual signifiers, it often represents the physical aspects of an entire people – its topography, tribe, language and religion – as well as the social and moral values of its spirit – Lisa Wade
The vortex of Provence comes to mind as paragon, or the central Italian regions of Umbria and Tuscany: places where ancient seeds have flowered in new gardens. Virginia was the home of Thomas Jefferson, the American statesman who deserves the title of Renaissance Man, Illuminist and patron of the arts, author of the Declaration of Independence but also first to introduce the architecture of Palladio in America. Virginia is likewise the birthplace of Edgar Allen Poe, that precursor of the modern imagination, and in our day it may proudly claim the painter Cy Twombly as a native son. If Lisa Wade not only shares with Twombly her origins in Virginia, it is no coincidence that furthermore she holds in common with her precursor the choice of Italy as the scene of her creativity. It is significant that Twombly shares origins in the southern sector of the United States with Robert Rauschenberg and Jasper Johns. So it is that
Lisa Wade - Alan Jones
человеку более робкому не под силу. Уэйд же помогает побеждать дух первопроходцев, унаследованный ею от предков и заметный в самой сути ее работ. Штат Виргиния представляет собой один из самых богатых культурных контекстов, возникших среди дикой природы Нового Света, и Лизе Уэйд повезло, что судьба распорядилась таким образом, что она там родилась. По аналогии это наводит на мысль о Провансе или центральных областях Италии—Умбрии или Тоскане—т.е. таких местах, где древние семена проросли в новых садах. Виргиния была родным штатом Томаса Джефферсона, американского государственного деятеля, которого по праву можно назвать человеком Возрождения: иллюмината, мецената искусств, автора "Декларации независимости" и
85 as a painter Lisa Wade communicates with the particularly vibrant temporal aesthetic landscape: an inspiration but also a challenge. The study of history changes history, just as after Stravinsky we hear Mozart differently; as Walter Gropius re-opens the debate for us between Baroque and Classicism; as after Warhol, the portraits of Goya will never be quite the same again. So history constantly re-arranges itself, as new cooks re-create the menu in the old kitchen. This continual re-approaching of the same challenge generation after generation has the accumulative effect of either intimidating new arrivals into the shelter of docility and imitation (thus becoming "second generation" artists) or of making them muster all their courage to face the challenge of the day: to set out to contribute to a rich and complex patrimony – and carry it forward. It is like the challenge of finding a new heretofore untried move in the game of chess, or achieving a new truth in the ongoing heritage of science. As in science, artists build on what has come before, and Lisa Wade has first mastered the vocabulary of her predecessors in order to fill the vessel with her own ingredients. As much as Johann Sebastian Bach built on Buxtehude and Frescobaldi, so too has the Virginian painter taken it upon herself to assimilate the material practices of artists from Robert Rauschenberg to Richard Tuttle in order to put them to use for her own purposes. Lisa Wade can be seen as a painterly sculptor or a sculptural painter with equal ease. Her fascination with the mute historical testimony of found objects, and the use of them not as fetishes but as emblems, is at once inspired not only by her modern and postmodern predecessors but also by personal experience in her Virginian home state and her adopted Umbria. While Jasper Johns appropriated the iconography of the American flag and Rauschenberg notoriously replaced the canvas with a homemade quilted blanket as the support surface of his painting, Bed, Lisa Wade's use both of the Stars and Stripes and of folk fabrics retrieved in Umbria are as easily attributable to the hills of her Virginian childhood as they are to the patrimony of Pop art or to Italian handcrafts. Current world events apart, her choice of flags, and that of her native country's in particular, can be viewed from the formalist point of view as a renewal of the heraldic as an abstract visual language.
человека, который первым познакомил Америку с архитектурой Андреа Палладио. В Виргинии родился и Эдгар Алан По, этот предтеча современного мироощущения, и уже в наше время, художник Сай Туомбли. У Сая Туомбли и Лизы Уэйд общее не только место рождения в штате Виргиния; не случайно она, как и ее предшественник, выбрала Италию в качестве сцены для своего творчества. Важно и то, что Туомбли родился на юге США, как и Роберт Раушенберг и Джаспер Джонс. Таким образом, как художник Лиза Уэйд существует в необыкновенно живом и ярком художественно–эстетическом ландшафте, и это является и вдохновляющим и проблематичным моментом. Изучение истории меняет саму историю: так, после Стравинского, мы и Моцарта слышим иначе, а Вальтер Гропиус вновь открывает для нас спор между барокко и классицизмом; так, после Уорхола, портреты Гойи уже никогда не воспринмаются, как прежде. Так история постоянно сама себя перестраивает, и новые повара готовят по рецептам старой кухни. Совокупный эффект этого постоянного возвращения одного поколения за другим к той же самой проблеме или принуждает новых художников подчиниться и довольствоваться подражаниями (так становятся "вторым поколением" художников), или же заставляет их собрать все свое мужество и принять вызов—внести свой вклад в богатую и сложную традицию и развить ее дальше; это все равно что найти еще неизвестный шахматный прием или совершить начное открытие. Как и наука, искусство строится на опыте предшественников, и Лиза Уэйд сначала изучила язык своих предшественников, для того чтобы наполнить сосуд своим собственным содержанием. И в той же мере, в какой Иоганн Себастьян Бах опирался на творчество Букстехуде и Фрескобальди, Лиза Уэйд из Виргинии усвоила художественную практику многих художников—от Роберта Раушенберга до Ричарда Татла—для того, чтобы использовать их в своих собственных целях. Лизу Уэйд с одинаковой легкостью можно
Лиза Уэйд - Алан Джоунс
Heraldry represents an ancient and complex grammar of pre-alphabetical ideograms, genealogical and political, like the visual vocabulary of hand-woven tweed of the highland clans of Scotland or head-feathers of Amazonian tribesmen. Such insignias, like the signboards of a coffeehouse "at the sign of the golden bear," represent textbook examples by which to demonstrate the fundamental nature of abstraction as distinct from figuration; the signifier and the signified; the red white and blue of geometrical symbols and the political geography of 50 States. (What could be a better example of contemporary heraldry than recent protest banners that Lisa Wade has cited reading "Blood for Oil"?) If for the writer, as the British art critic John Berger has declared, "my only homeland is my language," the visual artist can just as easily affirm that his homeland lies in the arrangements of forms and colors that communicate with the viewer. While Lisa Wade may seem to place major emphasis on this mediation of symbols through metaphor, even aphorism, as philosophical signposts of meaning, it is immediately obvious to the beholder that she relishes the physicality of the objects in and unto themselves. If her goal appears Apollonian, her execution announces its Dionysian allegiances. Painterly depiction in the service of religious faith or philosophical creed, a Madonna and Child by Mantegna or Picasso's Guernica, would seem in opposition to an art intent on no more than the celebration of daily life, a still life by Chardin or a domestic interior by Matisse. "I know when a work is completed," wrote Georges Braque, "when I have eradicated the idea." Such is the high goal which Lisa Wade has set for herself, and the sure sign that she accomplishes what she has set out to do occurs when, confronted with her work, after having assimilated her geo-politic passions in all their urgency, we grow aware of the mute beauty of the object in and unto itself. Alan Jones is a writer and art critic living in Italy. His latest book is the biography of the great art dealer, Leo Castelli.
Lisa Wade - Alan Jones
рассматривать как живописного скульптора или, наоборот, скульптурного живописца. Источником ее интереса к немому историческому свидетельству, заключенному в найденных предметах (objets trouvés), не к фетишизации их, но использованию их в качестве аллегорий, являются не только ее предшественники–модернисты и постмодернисты, но и личные впечатления, полученные в родном штате Уэйд, Виргинии, и в ее любимой Умбрии. В свое время Джаспер Джонс присвоил и использовал иконографию американского флага, а Раушенберг в своем известном коллаже "Кровать" использовал сделанное вручную лоскутное одеяло как поверхность для своей картины. Лиза Уэйд тоже использует звезды и полосы американского флага или ткани, найденные в Умбрии, но источник этой эклектичности в выборе материалов лежит как в ее виргинском детстве, так и в наследии поп–арта или традициях итальянских народных промыслов. Даже если не касаться политических событий, происходящих сегодня в мире, ее выбор флагов как мотива, особенно флага ее родной страны, можно рассматривать с формалистской точки зрения как своего рода возрождение геральдики как абстрактного визуального языка. Геральдика—это сложная древняя грамматика доазбучных генеологических и политических идеограм, как бы визуальный словарь сотканной вручную "шотландки" высокогорных кланов Шотландии или перьев головных уборов амазонских племен. Вывески— например, какая–нибудь кофейня "у золотого медведя"—представляют собой классические примеры для демонстрации фундаментальной природы абстракции в ее противоположности фигуративности, означающего и означаемого; то же—и с бело–красно–синими геометрическими символами и политической географией пятидесяти штатов США. (И что может быть лучшим примером современной геральдики, чем недавние протестные плакаты Blood for Oil (Кровь за нефть), которые цитирует Лиза Уэйд?) Если для писателя, по словам английского критика искусства Джона
87 Бергера, "единственная родина—это язык", то виауальный художник с легкостью может утверждать, что его родина —в сочетании форм и цветов, которыми он разговаривает со зрителем. Хотя может показаться, что основной акцент Лиза Уэйд делает на связывании символов с помощью метафоры, или даже афоризма, как философских знаков, указывающих на смысл, зрителю совершенно очевидно, что она наслаждается и самой физической природой предметов. Тогда как ее цель кажется "аполлонической", ее художественная практика обнаруживает сильное дионисийское начало. Живописное изображение в религиозной службе или философской доктрине ("Мадонна с младенцем" Мантеньи или "Герника" Пикассо) может показаться противоположным намерению искусства просто как изображения повседневной жизни (как, например, в натюрморте Шардена или интерьере Матисса). "Я знаю, когда работа закончена," писал Жорж Брак. "Когда я уничтожил идею". В этом и заключается высокая цель, которую ставит себе Лиза Уэйд, и становится ясно, что она этой цели достигает, когда, осознав все страстное гео–политическое и идеологическое значение ее работ, мы начинаем постигать немую красоту самого предмета, находящегося перед нами. Милан, 12 февраля 2009 г. Алан Джоунс писатель и художественный критик. постоянно живущий в Италии. Его последняя книга—биография великого коллекционера и галериста Лео Кастелли.
Лиза Уэйд - Алан Джоунс
89
Lisa Wade, Flag II (America/Afghanistan II)
painted fabric stretched on wood, 125 x 82 cm (49.2 x 32.2 in.), 2008
Lisa Wade, For Francis II
painted fabric stretched on wood, 38 x 38 cm (15 x 15 in.), 2007
91
Lisa Wade, For Francis III
painted fabric stretched on wood, 38 x 38 cm (15 x 15 in.), 2007
Lisa Wade, Stars (Big Bear Constellation/Orsa Maggiore)
painted fabric on wood, 12 x 18 cm (4.7 x 7 in.) each, 19 pieces, 2009
93
ISBN 978-0-615-28377-7 New York / Moscow / Amsterdam 2009 Preface: Oksana Salamatina Essays: David S. Rubin, Charles A. Riley, Joyce Manalo, Cameron Shaw, Alan Jones and Victor Skrebneski Translation: Julia Trubikhina Editor: Robin Isabel Ahrens Photography: Ali Elai, Maria Macri, Alessandro Moggi, Ellen Page Wilson, among others 2009 Print: Design:
Robstolk Amsterdam Grrr Amsterdam - www.grrr.nl
info@salamatina.com www.salamatina.com