Вологодский лад, № 2, 2011 by Библиотека Тендрякова

Приятно, конечно, было встретить среди победителей авторов нашего журнала: череповчанин Леонид Вересов, например, признан победителем в номинации «Исследования». Тема его работы - «В.И. Белов и Н.М. Рубцов формула дружбы». Принёс конкурс редакции и новых авторов - Анатолий Васильевич Белов из Вохтоги передал нам свою работу «Письмо Василию Ивановичу Белову», мы её напечатали. Среди победителей - взрослые и дети, жители Вологды и дальних окраин, рабочие и учителя, студенты и

Татьяна Кербут: «Посмотрите, какая прелесть!»

школьники... Все лауреаты получили в подарок дипломы и книги, а в подарок библиотеке остались замечательные работы. Да и каждый участник, думаю, тоже не внакладе: разве не подарок – возможность прикоснуться к чудесной прозе Василия Белова, снова и снова насладиться дивной русской речью, погрузиться в мир его героев?.. Читая Белова, нельзя, наверное, не задумываться о судьбе нашей Родины, нашего народа, - а значит, нельзя не становиться хоть чуть-чуть лучше. Андрей САЛЬНИКОВ Фото Алексея КОЛОСОВА и автора

Многие победители пришли на конкурс с мамами

Гербариев «по Белову» на конкурс прислали несколько. Все сделаны с любовью – и к природе, и к беловской прозе

Награды - книги и цветы

Больше всего книг досталось библиотекам, победившим в конкурсе

Семья Мараковых из деревни Борисово Вологодского района признана самой дружной, активной и читающей за музыкальную и поэтическую фотоэкспедицию «Старый наш дом заколочен...»

Это только небольшая часть конкурсных работ

ВОЛОГОДСКИЙ

ЛАД

Литературно-художественный журнал

2011 год

(22)

ЧИТАЙТЕ В НОМЕРЕ Мария МАРКОВА Нынешняя весна выдалась урожайной на литературные премии для авторов нашего журнала и для тех, о ком в «Вологодском ЛАДЕ» были публикации. Патриаршая литературная премия имени святых Кирилла и Мефодия вручена замечательному русскому писателю Владимиру Крупину, это нам кажется знаменательным. И потому, что премия - первая, и потому, что наш журнал в числе других организаций выдвинул Владимира Николаевича на соискание этой награды. Мы не раз печатали рассказы и повести Крупина, надеемся, что еще представится случай порадовать читателей его прозой. II Славянский кинофорум «Золотой Витязь» отметил несколько близких нашему журналу писателей. Поздравляем нашего белорусского автора Ивана Чароту, он получил приз за вклад в развитие духовной поэзии.За душеполезное чтение для детей награжден Анатолий Ехалов (читайте в нашем журнале его новую повесть), в номинации «Проза» золотой диплом - у Веры Галактионовой (в прошлом номере журнал опубликовал статью о её прозе), бронзовый диплом - у Ивана Зорина, рассказы этого интереснейшего прозаика мы представляем читателям в нынешнем выпуске «Вологодского ЛАДА». И совсем недавно премию Президента России за 2010 год для молодых деятелей культуры получила давний наш автор Мария Маркова - «за вклад в развитие традиций российской поэзии». Машины стихи мы публиковали не раз, и это была каждый раз такая радость - мало что сравнится с радостью встречи с настоящим талантом. И сегодня мы не только всех лауреатов поздравляем, но и читателей наших тоже - ведь им удалось прочесть произведения лучших русских писателей современности, а это в нынешних условиях совсем не просто. «Вологодский ЛАД» помог осуществить незримую, но прочную связь читателей и писателей, и это - самая большая радость для редакции.

ПРОЗА Рассказы и повести Роберта Балакшина, Павла Белова, Дмитрия Ермакова, Ивана Зорина, Александра Рулёва-Хачатряна, Сергея Донца, Анатолия Ехалова ПОЭЗИЯ Стихи Ольги Фокиной, Андрея Климова, Сергея Комлева К 50-ЛЕТИЮ ВОЛОГОДСКОЙ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ Военные стихи Сергея Орлова Воспоминания Ивана Бузина КНИГА В ЖУРНАЛЕ Стихи и проза Ольги Селезнёвой МАСТЕРА Статьи о гончаре Нине Мишинцевой и художнике по берёсте Татьяне Вязовой РОДИНОВЕДЕНИЕ Малоизвестные страницы из жизни семьи Брянчаниновых СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ Родословная Наволоцких и Кузнецовых, составленная профессором Владимиром Наволоцким

РЕДКОЛЛЕГИЯ В.И. Белов, И.А. Поздняков, священник Александр Лебедев, С.П. Белов, В.В. Дементьев, А.В. Камкин, А.К. Сальников (редактор журнала), А.А. Цыганов

И НЫНЕ, И ПРИСНО

Во что верит человек, если отходит от Бога? СВЯЩЕННИК АЛЕКСАНДР ЛЕБЕДЕВ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОСЫ О БОГЕ, ВЕРЕ И ЦЕРКВИ

Протоиерей Александр ЛЕБЕДЕВ Протоиерей Александр Лебедев родился в 1976 году в Вологде, настоятельствует в храме Покрова Пресвятой Богородицы на Торгу в родном городе. Закончил Московскую духовную семинарию и академию. Помимо упоминавшегося настоятельства в городском храме у отца Александра есть ещё одно - в храме в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» в женской колонии г. Вологды. Кроме того, на нём лежит забота о тюремном служении по всей Вологодской епархии. В 2006 и 2009 годах о. Александр был удостоен главной награды конкурса на лучшую публикацию о Православии в областных СМИ - премии имени святителя Игнатия (Брянчанинова). В 2009 году на ХIV Всероссийском семинаре-фестивале «Православие на телевидении, радиовещании и в печати» получил диплом III степени и бронзовую медаль. Автор двух книг ответов на вопросы о Православии в современной жизни, изданных в «Библиотечке епархиального журнала «Благовестник», причём первая из них вышла уже двумя изданиями - в 2009 и 2010 годах.

Рождество Христово - это большой праздник. А на праздник надо веселиться. Какое же веселье без возлияний? К тому же приходится этот праздник на время январского, по словам музыканта Юрия Шевчука, геноцида. Получается, что Церковь соучаствует в этом геноциде. Вас это не беспокоит? Вообще-то церковное отношение к праздникам заметно отличается от того, которое принято в среде любителей отмечать «день граненого стакана». Если прислушаться к самому слову «праздник», то становится понятно, что это день, в который человек празден, то есть свободен от работы. Но это не просто день отдыха (безделья), ведь не каждый выходной мы отмечаем как праздник. Отличие праздника от выходного в том, что в выходной день человек делает что хочет, а праздник наполнен каким-то определенным содержанием. Праздники были всегда, на протяжении всей известной истории человечества. А значит, они являются такой же необходимостью для человека, как еда, сон и прочее. Причем интересная особенность: светских, в нашем понимании, праздников раньше не существовало. Все известные с самых древних времен праздники носят религиозный характер. Хотя «религиозный» - слишком сухое слово. Правильнее будет сказать, что праздник всегда был связан с верой в Бога. Человек трудился, пахал землю, добывал пищу - всё его внимание было приковано к земле. Но вот наступал праздник, человек разгибал спину и устремлял взгляд в небо, молился, питал душу службой в храме. Получается, что жизнь была по-

Вологодский ЛАД

Священник Александр ЛЕБЕДЕВ строена так, что душа и тело попеременно трудились, получая свою пищу: тело - от плодов земли, душа - от Бога. Праздники помогали человеку ощутить себя именно человеком, а не пресмыкающимся по земле существом. Об этом, на мой взгляд, нужно помнить, иначе любой, самый прекрасный праздник грозит обернуться алкогольным марафоном, который не возвышает, а унижает человека. Именно так Церковь и призывает понимать и отмечать праздники, а за тех, кто ищет повода напиться - будь то день взятия Бастилии или память Святителя Николая - Церковь, естественно, не в ответе. Нельзя же из-за пристрастий не самой лучшей части людей лишать всех остальных праздничной радости. Во время святок, да и не только, люди гадают. Я лично вижу в этом пустой, но безобидный обычай, может быть глупый, но не более того. Почему же Церковь настаивает на том, что это опасно? Легкомыслие - бич нашего времени. Неоднократно поражался я тому, насколько легкомысленны могут быть люди. От одной медицинской сестрички мне приходилось слышать досадование (не сокрушение, не слёзное покаяние, а именно досадование) на то, что она по невнимательности какому-то больному старичку на дежурстве капельницу не поменяла. А он возьми да помри. Какая, казалось бы, мелкая оплошность - и какие серьёзные последствия! Люди, говорящие, что в гаданиях нет ничего «такого», страдают похожей болезнью легкомыслия. Есть слова, к которым я советую прислушаться с большим вниманием, они принадлежат английскому писателю Г.-К. Честертону: «Когда человек перестает верить Богу, он начинает верить всему остальному». Вера гаданиям - отречение от Бога! Не иначе! Потому что двух вер сердце человеческое вместить не может. А если такое двоеверие все же происходит - человек впадает в тяжелую душевную болезнь, подобную раздвоению личности при шизофрении. Только раздваивается не

№2/2011

разум, а сердце, душа. В конце концов, что-нибудь да перевесит: либо человек скатится к язычеству (а гадания - одно из его проявлений), либо возвысится до христианства. Приходилось слышать, что христиане празднуют Рождество в тот самый день, когда раньше праздновали день рождения бога солнца. Зимнее солнцестояние! А христиане просто заняли «чужое место», «отняв» этот праздник у безобидных язычников. И вообще, язычество духовнее христианства. Страдания о потерянной языческой духовности - явление сугубо современное, его придерживаются люди, в глаза не видевшие язычника, из пальца высосавшие представление о нем как о человеке, нюхающем цветочки и живущем в гармонии с окружающим миром. Гармония с окружающим миром! Как прекрасно звучит и как густо пахнет кровью! Окружающий нас мир - совокупность пищевых цепочек, где поедание друг друга - норма, где более могущественное существо вправе сожрать того, кто стоит ниже его в этой самой цепочке. Даже не то что вправе, а это просто естественно! Так должно быть. Человек употребляет в пищу животных - это ведь нормально. Теперь вопрос на засыпку: а кто стоит выше человека в пищевой цепочке? Не догадываетесь? Боги! И они не то что имеют право, а естественно, в соответствии с мировой гармонией, должны пожирать людей! Этим и объясняется необходимость (!) принесения человеческих жертв богам. И такие жертвы приносились нашими предками славянами до принятия христианства, и было это привычным и распространенным делом! Так что совершаемые любителями реконструкций хороводы, да плетения венков, да прыганья через огонь - не иллюстрация язычества, а сублимация собственной сентиментальности и розового прекраснодушия. Как видим, о какой-то преимущественной перед христианством языческой духовности речи быть не может, как и о безобидности язычества. 3

И НЫНЕ, И ПРИСНО Что же касается празднования Рождества Христова в день зимнего солнцестояния (25 декабря) - да, это, конечно, не случайность. Это попытка наполнить новым содержанием старую форму. Когда христиане перестали быть гонимыми и получили возможность праздновать свои праздники открыто, то естественным стал вопрос времени празднования Рождества Христова. Точных исторических сведений о дате рождения Спасителя не существовало, поэтому решили поискать день, символически подходящий к смыслу празднуемого события. Христос говорил о Себе: «Я свет миру», и с момента Его рождения «Свет Христов просвещает всех» (это слова из богослужебного текста). Поэтому естественно было установить празднование Рождества Христова в день, когда, условно говоря, нарождается новый свет. Языческая радость о прибывающем солнце, от которого зависит жизнь и благополучие человека, преобразилась в состояние радости духовной о рождении Того, Кто дарует жизнь вечную и просвещает знанием Истины. Такая вот символика. Если Новый год люди встречают под знаком Кролика, Кота или какого-нибудь другого животного, то что в этом плохого? Чем Церковь не устраивают гороскопы? Тем, что принижают человеческое достоинство. Человек сотворен по образу Божию, а не по кроличьему и не по кошачьему. Поэтому соотносить свою жизнь с разными тварями мы никак не должны. Один мой знакомый на вопрос, кто он по гороскопу, отвечал: человек! Да, человек! А к прочим собеседникам, соотносившим себя кто с овном, кто со скорпионом, он обращался и называл кого бараном, кого - насекомым, а кого и просто животным. Люди обижались. Очень странно. С чего бы? Ведь человек просто серьезно воспринял их самоопределение, не больше того. Еще раз повторю: люди, оставайтесь людьми! На Крещение я хожу в церковь за святой водой, потому что она, как говорят, помогает против болезней. 4

А вообще - для чего нужна святая вода? В каких случаях она для меня полезна? Когда вредна? Действительно, в Церкви человек может получить пользу. Это очевидно потому, что в течение двух тысячелетий люди, как мне кажется, вполне могли разобраться, что приносит пользу, а что - нет. Если Церковь по сию пору жива и храмы заполняются людьми (кстати, если нет искусственных внешних препятствий, то заполняются все гуще и гуще), то, думаю, это красноречиво говорит о том, что какую-то выгоду для себя человек в Церкви находит. Искать выгоды естественно и, как говорится, не безобразно, я лично ничего крамольного не вижу в том, что человек стремится извлечь из посещения храма какую-то пользу. Ненормальность и глупость я вижу в том, насколько убоги и ограниченны претензии человека, который может получить в Церкви нечто несопоставимо большее, чем просто «не болеть». Не думаю, что мы назовем нормальным и разумным человека, приобретающего новейший компьютер для того, чтобы использовать его в качестве подставки для горшка с цветами. Спору нет, это оригинальное дизайнерское решение, но насколько больше пользы можно извлечь из покупки, если её всё же употреблять по прямому назначению. Что-то подобное можно сказать и о Церкви. Она призвана помочь человеку достичь вечной жизни и вечной радости. Достигаются они путем очищения своей души от страстей и грехов. Дело это, как можно себе представить, не легкое, более того, без внешней помощи - неподъемное. Через приобщение к церковным святыням человек как раз и получает необходимое ему укрепление. При этом улучшение состояния здоровья - всего лишь побочный эффект этого, так сказать, процесса. Как известно, человек состоит из души и тела, которые существуют не обособленно друг от друга, а взаимосвязанно. Поэтому изменения в душе человека естественно влекут за собой некий отзвук и в области теле-

Вологодский ЛАД

Священник Александр ЛЕБЕДЕВ сной. Соответственно: без внутреннего душевного оздоровления надеяться на телесное укрепление не приходится, в каких бы количествах святая вода ни употреблялась. Хороший топор, к примеру, вещь чрезвычайно полезная, но сам он, без усилий и труда мастера, дом не срубит. Так и святая вода: вещь это, безусловно, хорошая, но без приложения молитвы - малополезная. Этим, кстати, и объясняется, почему одни и те же церковные действия, одна и та же святая вода комуто приносят ощутимую пользу, а кому-то малозаметную или вовсе никакой. Поэтому Церковь не просто «производит» святую воду, но приглашает каждого человека принять участие в ее освящении - на праздник Крещения Господня, как известно, водосвятный молебен совершается не тайно, за семью засовами, а всенародно. И к молитве, и к приобретению святыни приглашается Церковью в этот день каждый считающий себя православным человек. «Просите - и дастся вам». Согласно этому духовному закону в ответ на молитву Бог подает человеку благодать. Подает через посредство святой воды, которая наделяется Богом особыми целительными и чудесными свойствами: «бесам губительна, ангельския силы исполнена, ... ко очищению душ и телес, ко исцелению страстей, ко освящению домов и ко всякой пользе изрядна» (слова из молитвы на Великом водосвятии). Святую воду пьют, ею кропят жилища, ею обливаются, а наиболее смелые в день Великого водосвятия купаются в Иордани (так называют прорубь в реке). В наших широтах я бы назвал это испытанием веры: способен ли ты ради верности церковной традиции претерпеть ожог холодной водой? Однако нельзя забывать, что купание в Иордани - не шоу экстремалов, а возможность приобщения к святыне, которая требует к себе благоговейного, а не залихватского отношения. Как уже говорилось, благотворное действие святыни зависит от правиль-

№2/2011

ного душевного состояния человека. «Миром Господу помолимся» - этот молитвенный возглас звучит среди начальных слов всякого богослужебного последования. Это напоминание о том, что прежде обращения к Богу нужно суметь примириться с людьми. Если ты с людьми столковаться не можешь, то можно ли надеяться на то, что удастся что-либо получить от Бога? Вопрос риторический. К сожалению, его приходится задавать людям, пришедшим за святой водой, почти каждый год. Ведь зрелище жадных до благодати прихожанок преклонного возраста, которые, употребляя героические усилия, буквально пробиваются в первые ряды получателей крещенской воды, - пока еще не редкость. Впрочем, со временем положение улучшается: может быть, уходит в прошлое психология времен дефицита и страха того, что «на всех не хватит», может быть, народ наш постепенно все-таки воцерковляется, а может быть, мы наблюдем действие обоих этих факторов. Церковь покупает свечки дешево, а продает их не по себестоимости, а в разы дороже! Где справедливость?! Какой у них, у церковников этих, навар-то получается, а?! И вообще, РПЦ напоминает финансовую компанию, целью которой является отъем денег у бедного населения. Церковь живет на пожертвования - это общее место, и это знают все. Поэтому ко всем денежным средствам, передаваемым Церкви, нужно относиться именно как к пожертвованиям, то есть - бескорыстно передаваемым. Никто не принуждает человека вносить пожертвования: пожалуйста, заходи в храм, молись, исповедуйся, причащайся, не тратя ни копейки своих денег. В конечном итоге ни один священник не вправе отказаться от совершения любого священнодействия безвозмездно. Однако этому священнику нужно есть и пить; храм, в котором совершаются службы, нужно ремонтировать и содержать. Люди это понимают и вносят пожертвования на храм. Думаю, такое 5

И НЫНЕ, И ПРИСНО положение дел назвать отъемом денег у населения нельзя. Одни бескорыстно жертвуют, другие бескорыстно священнодействуют - так должно быть в идеале, и такой идеал осуществим при одном условии: церковной десятине. Пусть каждый православный человек отдает часть своих доходов Церкви - и она вполне может жить, развивать свои социальные инициативы, весьма широко заниматься благотворительностью и раздавать свечки налево и направо каждому нуждающемуся. Может быть, когда-нибудь церковно-общественные отношения и придут к такой норме, пока же имеем то, что имеем. Практику фиксированных пожертвований. Вообще «таксы» за исполнение треб, то есть богослужений по просьбе, по потребности людей (крещение, отпевание и т.д.) - это не церковное установление. В практику Русской Православной Церкви они были введены при Екатерине Великой. Это было частью весьма широкой компании секуляризации, когда государство отнимало церковные земли, вводило различные штаты содержания храмов и монастырей, притесняло наиболее смелых представителей духовенства, в конечном итоге за всеми этими мероприятиями просвечивает явное желание контролировать церковные доходы. Раз поставленная в такое неудобное положение, Церковь не смогла от него освободиться до сих пор. Сегодня государство не принуждает Церковь устанавливать определенный размер пожертвования, но роль ограничителя в деле возвращения к «ненормированному пожертвованию» играет неизжитая расцерковленность нашего народа. Один жизненный пример на эту тему. Некий священник решил предлагать в своем храме свечи не за «таксу», а за добровольный вклад - он положил свечи, а рядом поставил ящик для пожертвований. На следующий же день свечей не стало, потому что по поселку прошел слух, что в храме свечи бесплатно раздают, и все поспешили запастись впрок. Вот каков 6

духовный уровень большинства «верующих» людей. Так что Церковь всегда готова вернуться к нормальным отношениям пожертвования, а вот наше расцерковленное общество - пока что нет. О богатстве священников можно заметить, что священник живет так, как живет его паства. Если батюшка служит в столице и в храм его ходят банкиры - это один уровень пожертвований и, соответственно, доходов священника, а если храм сельский - то совершенно другой. А теперь ответьте на вопрос: большая часть людей в нашей стране сейчас живет богато или бедно? Вот ровно так же живут священники. Что-то не наблюдается вокруг храмов скопление желающих в них поработать на постоянной основе, и это вполне объяснимо весьма скромным уровнем заработной платы. И священник в этом смысле не исключение. Не слишком ли богато живут священники? Разъезжают на иномарках, сотовые телефоны у них дорогие... И вообще: на что Церковь тратит деньги? На этот вопрос могу ответить как настоятель одного из городских храмов. Более половины наших расходов - это выплата заработной платы работникам храма (и всех сопутствующих этому налогов). Да, Церковь платит налоги государству, она кормит его. Треть расходов - различные приобретения - те самые «свечки», а также иконы, литература, которые впоследствии предлагаются к распространению при сборе пожертвований. Значительный кусок церковного бюджета - это оплата коммунальных услуг, далее - сопоставимые с этим «куском» затраты по содержанию благотворительной трапезной, и кроме того - воскресной школы. Добавьте сюда необходимые ремонты, поддержание в порядке коммуникационных сетей, канцелярские и прочие расходы, и вы увидите, что церковные деньги как вода в песок уходят. Кроме того - благотворительность и взносы на общецерковные нужды. Найти в церковном бюджете брешь размером со

Вологодский ЛАД

Священник Александр ЛЕБЕДЕВ стоимость «Мерседеса» - из области малонаучной фантастики. Во всяком случае, применительно к нашему храму - а он расположен в центре города. Миф о богатстве Церкви - это миф. В свое время мне приходилось слышать о том, что для разорения Русской Православной Церкви достаточно предпринять только одну меру - передать на ее баланс содержание Храма Христа Спасителя в Москве, который сейчас содержится правительством города. Затраты по его содержанию сопоставимы с размером общецерковного бюджета! А теперь скажите: велик ли и огромен ли этот бюджет? Церковь бедна, и бедна настолько, что более девяноста процентов когда-то принадлежавших ей зданий представляют собой руины, вернуть и восстановить которые Церковь сейчас не в силах. Церковь только-только приходит в себя после страшных лет безбожия, которые буквально обескровили её, она пытается хотя бы встать на ноги. Большая часть священников и церковного народа - самоотверженные и бескорыстные люди. Другие вряд ли приживутся в церковной почве. Если и попадаются среди священников хапуги и пьяницы, то гораздо реже, чем среди всего остального населения нашей страны. Да, может и священник оказаться недостойным своего сана, но ведь и среди учеников Христа был Иуда, не по нему же мы оцениваем нравственный уровень апостолов! Вот и я предлагаю судить о священстве не по статьям в желтой прессе, а по реальным и, слава Богу, немалочисленным примерам простых русских батюшек, в которых соединяются добродушие, нестяжательность, зачастую - бесстрашие и многое другое, что позволяет народу говорить о священстве как об

№2/2011

особых людях и предъявлять ему особо высокие нравственные требования. Как-то зашел в храм - а там всё черное, мрачное, траурное (дело было Великим постом), однако в книжках пост называют радостным временем, «духовной весной». Как понять этот парадокс: с одной стороны - печаль, с другой - «радость велия»? В чем она - постная радость? В чем радость поста, объяснить человеку, не знакомому с делом покаяния и исповеди, сложно, потому что понять, как сочетаются печаль и радость, можно только на своем опыте. Попробую объяснить на примере. Допустим, я сильно провинился перед человеком, причинил ему боль и несчастье и чувствую это: всякое воспоминание об этом человеке, всякий взгляд на него сопровождается внутренним мучительным чувством вины и разочарования в себе (оказывается, я на такое способен!). Чувство долга толкает меня просить прощения - и это дело мучительное: как просить чтолибо у того, кто пострадал от тебя? Ты теряешься в словах, хотя долгое время готовился и подбирал их, ты мямлишь что-то нелепое, ты боишься посмотреть в глаза... И наступает прощение. Это приносит огромное облегчение, зарождается какая-то робкая радость, однако остается и горчинка от осознания своего недостоинства. Постом что-то подобное происходит между человеком и Богом: покаяние, прощение, примирение, горькое осознание своих немощей - радостопечалие, так это называется на церковном языке. Радость, растворенная с печалью. Мне жаль людей, кто подобного в жизни не испытывал, такие моменты запоминаются надолго и лучше всяких доводов объясняют, для чего нужен Великий пост.

ПУБЛИЦИСТИКА

Они хотят закончить войну ОЧЕРК О ВОЛОГОДСКИХ ПОИСКОВИКАХ ...Война не имеет времени. Когда говорят, что будет война, это означает, что она уже идёт. В чьих-то головах, на секретных совещаниях, в учреждениях картографии и даже на простенькой швейной фабрике в каком-нибудь маленьком посёлке или городке война начинается задолго до официального объявления. И никогда не заканчивается в момент подписания мирного договора в каком-нибудь дворце или на палубе крейсера. Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они - кто старше, кто моложе Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь, Речь не о том, но всё же, всё же, всё же... Александр ТВАРДОВСКИЙ

Любую войну, как правило, начинают одни люди, а заканчивают совсем другие. Без скопления журналистов, без громких речей и заявлений трибуналов. До тех пор, пока последний солдат, павший на полях сражений, не будет восстановлен в памяти людской...

«ДВАДЦАТЬ ВТОРОГО ИЮНЯ, РОВНО В ЧЕТЫРЕ ЧАСА...» Традиционный митинг скорби и памяти начинается у Вечного огня. Вологжане собираются здесь ежегодно не по разнарядке. В нынешнем году заметно отсутствие большинства бойцов Вологодского поискового отряда: как раз в этот день у них открывается музей в долгожданном помещении, которое депутаты Вологды изыскали и узаконили. А в 10 утра на Козицынском кладбище найдут покой останки ещё одного воинавологжанина, погибшего в сентябре сорок второго на тверской земле... 8

Губернатор Вячеслав Позгалёв участвовал и в церемонии погребения Павла Виноградова, уроженца деревни Нелидово Вологодского района, и на открытие поискового музея счёл нужным прийти не с пустыми руками. Просмотр документального фильма о работе отряда, осмотр экспозиции... Командир поисковиков Иван Дьяков и его заместитель Александр Метёлкин приглашают гостей на солдатский чай. Разворачивается интересный разговор о том, что власть думает о поисковой работе, как планирует поучаствовать в ней. - Ещё раз говорю вам огромное спасибо за ваш труд! А как с этим обстоят дела в других регионах? Командир и заместитель рассказывают по очереди. Губернатор смотрит и слушает внимательно, демонстративно не обращая внимания на стремительно летящее время. - Мне кажется, эту работу надо развивать. Вам это по силам? Что нужно для того, чтобы поиск проходил интенсивнее и не в ущерб качеству? Каковы масштабы предстоящей работы? - Из ста семидесяти тысяч вологжан, не вернувшихся с войны, восемьдесят тысяч без вести пропавших! - Иван Дьяков говорит вполголоса. - Вот такие масштабы. - Сколько? Вячеслав Евгеньевич замолкает на

Вологодский ЛАД

Алексей КОЛОСОВ

Губернатор Вячеслав Позгалёв начал разговор о перспективах развития поисковой работы во время осмотра экспозиции

Вернулся домой солдат...

№2/2011

Павел Виноградов. Фото сделано 3 января 1941 года 9

ПУБЛИЦИСТИКА минуту, то ли потрясённый услышанным, то ли уже решая что-то... - Надо подготовить обращение к жителям области и руководителям предприятий, представителям бизнеса. Это дело всенародное. И мы в стороне не останемся... Собственно говоря, областные власти и сейчас не в стороне. Вопрос материальных затрат, довольно серьёзных порой, решается за счет грантов Правительства области, небольшой, но постоянной строки расхода в бюджете комитета по делам молодёжи, разовых добровольных пожертвований предприятий и состоятельных людей. Правительство помогло и с оснащением, и с автотранспортом. Просто сделать нужно гораздо больше, чем сделано... Командир вологодского отряда Иван Дьяков пришёл в поисковое движение, чтобы найти сведения о своём деде, пропавшем на полях сражений. Заместитель командира Александр Метёлкин, в чём я успел убедиться, оказался мастером по привлечению в поисковое движение полезных в хорошем смысле людей. Кто-то помогает техникой, кто-то - разнообразным оборудованием, без чего любой поиск обречен на неудачу и превращается во вредную самодеятельность, которая извращает благое дело. Часть из этих людей, в конце концов, примыкает к поисковому движению по-настоящему, как это сделал предприниматель Николай Шиловский. Ребята, объединившиеся в общественную молодёжную организацию «Вологодский поисковый отряд», учатся в институтах и работают там, где это возможно, чтобы всё свободное время отдавать поиску. Они считают поиск пропавших без вести в годы Великой Отечественной войны солдат и командиров Красной Армии самой главной своей работой. Цель поисковиков проста и недостижима - вернуть в людскую память всех воинов, сложивших головы во имя защиты Отечества. Всех до одного! Они изо всех сил дистанцируются от различных политических партий. 10

Опасаясь оказаться под чьим-либо знаменем, они утвердили в органах юстиции своё - красное, со звездой пятиконечной, очень похожее на Знамя Победы.

ВОЕННАЯ ТАЙНА ЧЁРНОГО ОЗЕРА Одна из самых памятных акций вологодских поисковиков - прошлогодняя, в Чагодощенском районе. К 65-летию Победы многие журналисты взялись «просеивать», казалось бы, отработанные материалы. А вдруг? Так, в чагодощенской «районке» «Искра» появились воспоминания жителя деревни Лукинское Павла Федулинского о самолёте, упавшем во время минувшей войны в озеро Чёрное. В момент трагедии Пашке Федулинскому было 14 лет - вполне осознавал, свидетелем чего довелось ему стать. Когда уже в наше время вспоминал военное детство, перевалило Федулинскому на девятый десяток. Но Павел Александрович пребывал в здравом уме и трезвом рассудке... Вологодские поисковики случайно прочитали это сообщение в «районке», тут же приехали за 330 километров из Вологды в Лукинское к единственному очевидцу для определения «момента истины», 82-летний Павел Александрович повторил сказанное районным журналистам. Вспоминал подробности, утверждал, извлекая из тайников памяти вполне конкретные детали, что наш военный самолёт загорелся в воздухе, свалился в пике, взорвался и упал в озеро Чёрное. Не совсем ясно помнил он, правда, взорвался самолёт от удара о воду или всё произошло ещё в воздухе, на высоте. Шли они с сенокоса, рассказывал почтенный ветеран, дети и взрослые, и всё видели своими глазами. Нашлись и те, кто подтвердили, что из воды какое-то время торчал хвост самолёта, который местные умельцы, уже после войны, оторвали с помощью трактора. То ли вытащить самолёт хотели, то ли убирали из озера помеху, о которую не одну рыбацкую сеть загубили. Даже место с берега показали, где из воды хвост торчал.

Вологодский ЛАД

Алексей КОЛОСОВ Монетов Александр Николаевич, который не вернулся с тренировочного полёта 22 октября 1942 года. В это время, правда, в Вологодской области о сенокосах только изредка вспоминают - такая вот аберрация памяти... Первые серийные бронированные штурмовики Ил-2 начали выходить в 1941 году, Со дна озера достают броневую защиту кабины пилота а первые боевые подразделения, на вооружении которых Чагодощенский район находится на находился этот самолёт, сформировали границе Вологодской, Новгородской и перед самой войной. Появление Ил-2 Ленинградской областей. Линия фронта на фронтах явилось полной неожиданне дошла до озера Чёрного добрую сотню ностью для противника. Два пулемёта километров. Что делал в тылу военный калибра 7,62 мм, две пушки калибра 20 самолёт, почему загорелся, если никто или 23 мм, восемь реактивных снарядов ни разу не намекнул о воздушном бое? калибра 82 или 132 мм и 400-600 кг Первая разведывательная экспедиция, проведённая 28-31 мая 2009 года бомб обеспечивали поражение самых силами Вологодского поискового отряда различных целей: пехоты, колонн войск, и поискового отряда «Рубин» из Ленинбронемашин, танков, артиллерийских и зенитных батарей, средств коммуникаградской области, принесла и первые ции и связи, складов, железнодорожных значительные результаты. С лодок обсоставов... следовали металлоискателями место, Управлять новыми самолётами учиуказанное сельскими жителями, и почти лись, в том числе, в непосредственной без хлопот определили, что в воде есть близости от линии фронта. Учебный тайна. Стали прощупывать дно шестааэродром, с которого взлетал найденный ми - благо, глубина не больше полутора Ил-2, находился, скорее всего, на терриметров, и наткнулись на металлические предметы, увязшие в донном иле. После тории Новгородской области. Одним из учебных полигонов для бомбометания и нескольких погружений извлекли стойку стрельб на это время суждено было стать шасси и несколько кусков разрушенной озеру Чёрному, что расположилось у югобронезащиты. На некоторых обломках западной границы Вологодской области. уцелели бирки с заводскими номерами. На плотах устанавливали мишени, котоЕщё аквалангисты подняли на поверхрые легко можно было восстанавливать ность два ствола пулемётов ШКАС, на после очередной работы штурмовиков. которых тоже читались номера. ХаракДо сих пор примыкающие к озеру леса тер расположения обломков самолёта указывал на то, что взрыв произошёл испещрены старыми воронками - точной от детон ации авиабомб в момент сопристрельбы и бомбометания удавалось добиться не сразу... косновения с водой... Ещё поняли, что поднимать самолёт с После того, как поработали с докуменпомощью «одной водолазной силы» - дело тами в Центральном Военно-Морском бесперспективное. Решили дождаться архиве, стало ясно, что самолётом Ил-2 зимы и хороших морозов. № 1879924 управлял командир запаса

№2/2011

ПУБЛИЦИСТИКА

К 65-летию Победы в Великой Отечественной войне вологодские поисковики восстановили, уточнили, исправили данные о лётчиках, погибших на близких к фронту территориях Вологодской области. К празднику установили пять новых памятников. Один из них, военному лётчику Александру Монетову, в деревне Анишино Чагодощенского района, где находилась база поиска самолёта Ил-2. СЛАВА ИНТЕРНЕТУ ВСЕЯ РУСИ! Полученные в ходе экспедиции и за время работы в архивах данные выложили в Интернете. Отклики пришли быстрее, чем ожидали. В Новочеркасске Ростовской области, откуда был призван на войну Александр Монетов, нашли его племянницу, Людмилу Петровну Толстопятенко. Та рассказала о дочери военного лётчика, Ларисе Александровне Демьяненко (Монетовой), которая живёт в Ростове-на-Дону. Нашли телефон, попробовали связаться и наткнулись на... суровое недоверие! Выходило, что поисковиков и их помощников приняли за мошенников. Винить некого, обижаться не на кого, надо работать! Попросили помочь журналистов Первого канала, что они и сделали с радостью. Сюжет на озере Чёрном снимали в марте 2009 года. Тогда в двухдневной экспедиции, участником которой довелось быть и мне, водолазы обнаружили на заиленном дне винт самолёта с уцелевшей лопастью и редуктором. С помощью подъёмных механизмов, 12

установленных на прочном льду, агрегат удалось поднять на поверхность. Журналисты Первого канала приехали на озеро в воскресенье, а винт подняли в субботу. Обидно! Корреспондент - бойкий молодой человек с микрофоном и в специальной курточке с эмблемой Первого канала, попросил поисковиков опустить агрегат под воду и вновь поднять его оттуда «на бис». Он так и сказал: «Давайте ещё разок, «на бис» его поднимем!» После непродолжительных междометий, в наступившей тишине было слышно, как в юной журналистской голове происходит процесс осмысления... Запись из Вологодской области после эфира перегнали в Ростов. Местные журналисты отправились в гости к дочери Александра Монетова во всеоружии. После чего вологодские поисковики получили сообщение: «Здравствуйте! Монетова Лариса Александровна вчера звонила к нам в Новочеркасск. Она очень довольна, благодарила Людмилу Петровну и сожалела, что сразу нам не поверила. Рассказала, что к ней приходили журналисты. Снимали. Сюжет показывали по местному каналу. Я, к сожалению, не видела. Первый канал, а именно Юлия Погорелова, сегодня в Ростове-на-Дону снимала сюжет с дочерью Монетова - Ларисой Александровной. Контакт, как я поняла, шёл тяжело, но фото у неё есть, и они его отсняли. Надо будет продолжать дальше наводить мосты. В общем, мне кажется, всё наладилось...»

ПОД ЛЮБАНЬЮ, В УРОЧИЩЕ СМЕРДЫНЯ... Весенняя поисковая экспедиция «Любань-2011» в Ленинградской области завершилась 10 мая. На мемориальном кладбище близ деревни Чудской Бор были преданы земле с воинскими почестями останки 231 бойца и командира Красной Армии, пропавших без вести в одной из самых неудачных наступательных операций Великой Отечественной войны.

Вологодский ЛАД

Алексей КОЛОСОВ

Останки красноармейцев переносят к месту захоронения

Уже свернули с федеральной трассы в районе Любани, как и советовал Иван Дьяков, уже проехали деревеньку Бородулино, но никак не можем найти «отворотку» к лагерю поисковиков, до которого остаётся чуть больше десяти километров нормального просёлка. Вернулись в Бородулино. Подъехали к троим парням, устроившимся на брёвнах с пивком: - Подскажите, где тут у вас в лесу поисковики работают? - А это кто такие? Не знаем... «Перед войной в Тосненском районе проживало более 110 тысяч человек. Когда в 1944 году прогнали фашистов, в районе осталось 112 жителей, - скажет на вечере памяти 9 мая заместитель главы района Александр Наумов. - Часть населения успела эвакуироваться, кто-то сгинул в огне войны, кого-то фашисты угнали в рабство. Спасибо поисковикам за нелёгкий труд, благодаря которому мы помним тех, кто завоевал Победу! Глубокое уважение родственникам воинов, погибших на нашей земле, проделавшим

№2/2011

нелёгкий путь и собравшимся здесь, чтобы поклониться их праху!..» На лесной поляне - импровизированная сцена. Вместо стульев и кресел - пеньки. Дети, внуки и правнуки красноармейцев, погибших на этой земле, приехали из Вологды, Башкирии, Якутии, Санкт-Петербурга, с Урала... Надо лишь один раз взглянуть в их глаза, чтобы всё понять. Чтобы не задавать поисковикам глупый вопрос: «Зачем вы это делаете?» Двухнедельная вахта памяти, в которой в этом году принимало участие более двадцати поисковых отрядов из разных регионов России, проходила в непростых условиях. Дождь, снег, ночные заморозки до самого последнего дня, палаточный быт и ежедневные раскопки, порой по колено в раскисшей глине... В составе поисковых отрядов в основном студенты. Есть и школьники. Остаются в строю и ветераны поискового движения. В Вологодском поисковом отряде это Валерий Палаткин. - В конце восьмидесятых впервые 13

ПУБЛИЦИСТИКА

- Вспоминать ушедших от нас, молиться за них надо потому, что они не могут сами изменить своей участи. А мы можем им помочь - молитвой, добрыми делами... Эти слова священника Владимира Пьянкова на проповеди после Божественной литургии в День Святой Троицы в Никольском храме в деревне Ламанихе, что под Вологдой, сказаны, конечно, не по поводу поискового движения, они касаются всей нашей жизни. И всё же, всё же... Если поиск не освящен пониманием общего смысла нашей жизни, он становится не ниточкой, соединяющей поколения, скрепляющей разобщенных людей в народ, а просто увлечением. увидел всё это своими глазами - горы незахороненных тел бойцов... До сих пор не могу смотреть художественные фильмы про войну. Разговаривает Валера спокойно, вполголоса. Кабина его «Мерседеса» раскачивается на ухабах просёлка с большой амплитудой, но мы «шаг за шагом», почти без единого толчка пробираемся к мемориалу, что в Чудском Бору. В обтянутых кумачом гробах, аккуратно уложенных друг на друга в несколько слоёв в кузове - точь-в-точь, как это будет на следующий день в братской могиле, останки двухсот тридцати одного красноармейца. По несколько человек в одном гробу. Рядом. Как и почти семьдесят лет, что пролежали они в болотах безвестными. Завтра будет торжественное захоронение с воинскими почестями, а сегодня это последняя «передислокация» для безвестных мучеников. Впрочем, до сих пор ещё удаётся некоторым бойцам вернуть их имена. Расшифровка записок даётся всё труднее с каждым годом. Большая часть медальонов оказываются пустыми, в некоторых записки истлели полностью... Наш отряд, показалось мне, держится немножко особняком. При сведении к минимуму внешних проявлений военной романтики, но и не исключая её совсем, вологодские поисковики оснащены своими методиками поиска, раскопок, расшифровки записок из медальонов, 14

работы в архивах. С ними советуются, у них консультируются, к ним на стажировку просятся. Да и технически оснащены всем на зависть. Чего только одна «буханка» - подарок Губернатора - стоит! По здешним лесам и болотам только на этой машине и можно было пробираться. Не задирают ли наши носа, спрашиваю у Ивана Дьякова, командира отряда, и получаю отрицательный ответ. - Мы все делаем общее дело. Слышал, что чиновники на митинге говорили? - Да уж. «Вы делаете то, что не сделало государство, что не сделали старшие поколения...» - только от этого голова может закружиться. А ещё ведь в этом возрасте так хочется быть первым, самым-самым, разве не так, Иван? - Мы уже перестали спрашивать, почему наше государство до сих пор не сделало этого. Проще думать, что не смогло, а не захотело. А мы можем, поэтому и делаем. Что касается головокружения... Первым можно быть в навыках. Это не осуждается. Некоторые наши поисковики обладают незаурядной интуицией, а потому прослыли лучшими в своей «специализации» - медальон найти, скажем... А в остальном у нас - воспитание и дисциплина. Вот подняли в этот раз 16 бойцов, 10 медальонов нашли. Три медальона - пустые. Два уже удалось прочитать. Остальные - наша надежда. Не только наша, как ты теперь понимаешь.

Вологодский ЛАД

Алексей КОЛОСОВ

БОРИС ВАСИЛЬЕВ ВЕЛЕЛ НИЗКО КЛАНЯТЬСЯ В доме писателя Бориса Васильева с утра царит простительная неразбериха - чаще обычного трезвонят все телефоны, в воздухе проплывают вслед за перемещающимися с кухни тарелками всяческие будоражащие аппетит запахи. На взгляд виновника торжества, стол накрывается медленно. Прибывающие гости не скрывают подарки «до поры, до времени», и это отвлекает Бориса Львовича от контроля за столом. Ещё звонок, то ли из Болгарии, то ли из Германии: - Да! Совершенно верно! Спасибо, дорогой! Когда увидимся?.. После того, как трубка водружена на место, поворачивается в мою сторону: - А что интересного в Вологде? Каждая наша встреча имеет определённый ритм, обусловленный состоянием здоровья Деда (так называем мы Бориса Львовича за глаза), временем, которым мы располагаем, и погодой. Но этот вопрос означает, что теперь будем говорить о вологодских поисковиках. С самой первой моей встречи с Борисом Васильевым эта тема разговора ни от чего не зависит. Я привожу ему свои материалы о поисковиках и дополняю их устными рассказами. - Недавно вернулись из-под Любани.

Наш отряд работал две недели в урочище Смердыня. Подняли шестнадцать бойцов... Дед слушает внимательно, задаёт уточняющие вопросы, интересуется состоянием записок в медальонах: - Бумага, наверное, истлела? Или всё ещё можно что-то прочитать? Объясняю, как научились читать записки с помощью цифровых технологий. Дед удовлетворённо кивает головой. - Они делают настоящее дело! Имя солдата не должно оставаться в забвении. Кланяйся от меня этим ребятам! Я рассказываю о готовящемся к открытию музее поискового отряда и предлагаю сделать подарок поисковикам - книга «В списках не значился», кажется мне, - самый стоящий и ценный. - А что, хорошая идея! С радостью принимаю!.. На этой мажорной ноте мне и хочется сделать временную паузу. Непродолжительную, не «мхатовскую», хочется думать. Чтобы через некоторое время вернуться к рассказу о работе вологодских поисковиков, сообщить новые имена не вернувшихся с войны вологжан, пребывавшие долгое время в безвестности. Чтобы меньше оставалось поводов печально вздыхать, услышав, что у нас «никто не забыт и ничто не забыто...» Алексей КОЛОСОВ Фото автора

В руках поисковика - солдатский медальон

№2/2011

ПУБЛИЦИСТИКА

Таллин. Правда, красивый город?

В Эстонии всё есть... ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ В Нарве, метрах в ста-двухстах от русской границы, стоит мемориал, на котором выбиты слова: «Memento mori» - «Помни о смерти». Это памятник жертвам депортации, как утверждают сторонники его установления. Но, согласитесь, несколько всё-таки необычно, когда тебя встречают или провожают такими замечательными словами. Приехал в Эстонию - «Помни о смерти», уезжаешь в Россию - тоже не забывай. А так - добро пожаловать, конечно, гости дорогие... Экая склонность к оптимизму!

С ПОЛИТИКОЙ И БЕЗ НЕЁ Друзья и знакомые удивлялись, даже беспокоились: «В Эстонию? С ума сошел? Там же фашисты, нацисты и эсэсовцы! А «бронзовый солдат»? А русофобия? Смотри - поосторожнее там!» Короче, мои сборы в эстонскую поездку сильно смахивали на отъезд на службу в одну из «горячих точек» - будь то у нас в России или где-нибудь в Сомали, Иране, Ливии или Кот д’Ивуаре. Сам я был в Эстонии лет 15 назад, сохранил самые лучшие чувства к этой земле и ее жителям, но, должен признаться, стал даже побаиваться: что, может, действительно всё так круто изменилось и жизнь там 16

напоминает нечто среднее между концлагерем и гетто?.. Всё-таки поехал - и, знаете, не пожалел. Несколько дней, проведенных в Таллине, убедили: далеко не всё так страшно запущено, как это пытаются представить нам некоторые СМИ, гоняющиеся за сенсацией-дешевкой. Возьмем того же «бронзового солдата». Если верить пропаганде, то нехорошие эстонцы разрушили этот памятник и осквернили могилы советских солдат, погибших за освобождение Таллина от фашистов. Если же взглянуть свежим, «незапропагандированным» взглядом, то окажется: памятник перенесен в тихое и вполне достойное место - кладбище,

Вологодский ЛАД

Пётр ДАВЫДОВ где он сегодня стоит, находится всего в километре с небольшим от своего прежнего места. Кроме того, останки наших воинов захоронены на этом же кладбище, и теперь по захоронению не ездят автомобили. Что же касается массовых протестов, связанных с перенесением памятника, то, по словам моих собеседников (как русских, так и эстонцев), в них принимали участие представители молодежи обоих народов: погромы в табачных лавках, винных магазинах и бутиках устраивали и те, и другие. А вот организовывали эти погромы, приведшие к столкновениям с полицией, интересные люди: приезжали в определенное время к определенному месту на микроавтобусах, выходили, кричали, размахивали плакатами, начинали бить витрины, возбуждали толпу, доводили ее до экстаза и тихо уезжали - туда, где собралась очередная толпа жадных до «жареного» журналистов. То есть отрабатывали ребята программу, видимо. И хорошо ведь отработали - последствиято для наших с Эстонией отношений до сих пор сказываются. Пример этого - редактор одного из крупнейших эстонских журналов на русском языке, которому я привез статью о туризме в Вологодской области, извиняясь, стыдясь, но все-таки... заштриховывает на фотографии в этой статье российский флаг над катером в Кубенском озере... «Ты понимаешь, журнал-то читают не только нормальные люди, но и некоторые политики, а среди них есть попросту идиоты: увидят русский флаг заорут про очередную оккупацию». - «Как это, - говорю, - оккупацию?! Тут же рассказ о водном туризме у нас - лодки, катера, плоты даже есть. Ясное дело, что на русских судах будут русские флаги. Сами ж говорите, что заинтересованы в развитии различного вида взаимовыгодных контактов, консул ваш, когда в Вологде была, об этом говорила - чем туризм-то помешал?!» - «Да ничем туризм не помешал - наоборот, все - «за». Только не хочу я политиков провоцировать - могут ведь воспользоваться, счесть за повод». -

№2/2011

В городе мастеров 17

ПУБЛИЦИСТИКА «Хорошая логика, - хохочу, - значит, если я в нашем, русском журнале эстонский флаг на какой-нибудь лодке увижу, это я должен как призыв к великодержавному эстонскому шовинизму воспринимать, да?» - «Тебе смешно. Да и многим смешно - и большинству эстонцев тоже. Но, повторяю, пара политиков может испортить всё дело». - «А политики-то эти точно ли эстонцы?» - с участием так интересуюсь. - «Паспорта у них, правда, американские», - говорит редактор. - «О, какая замечательная независимость!» «И не говори». Но Эстония без политики способна вызвать уважение. Прежде всего - умением ее жителей не только говорить о любви к своей земле, но и подтверждать эту самую любовь делом. У нас тёплое время года - для многих не только летние радости: «Опять эти пивные опойки на улицы и набережные выйдут, опять всё будет заплевано и загажено, опять эти идиотские шашлычные посиделки под оглушительно-тупую музычку... Сколько лет люди просят, требуют от власти всех уровней принять строгие меры против этих «тыц-тыц-тыц»-шабашей - пока все безрезультатно. А в Эстонии справились быстро: ввели строжайшие правила и

высокие штрафы за их нарушение, и не только ввели, но и постоянно следят за их исполнением. Лицо эстонского города - это не глумливая физиономия с пивной «литрухой» и мутными глазками, а улыбчивые, спокойные, располагающие к себе прохожие, продавцы сувениров на старых улочках, неспешные водители и даже полицейские. Кстати о последних. Минимальный штраф за незначительнейшее нарушение ПДД в Эстонии - 20 евро (800 рублей). Алкоголь в крови при управлении автомобилем - уголовное преступление. Таллин стал в этом году культурной столицей Европы. Это почетное звание он делит с финским городом Турку. Перечисление всех достопримечательностей Таллина займет, наверное, не одну страницу, поэтому ограничимся лишь некоторыми. Церковь Олевисте (св. Олафа): построена в XIII веке и до конца XIX века считалась самым высоким сооружением в мире. Да и сегодня ее шпиль, вознесшийся на 124 метра, выглядит весьма впечатляюще, а сама церковь стала одним из символов города. Большие Морские ворота были построены для защиты города от нападения с моря, а еще для того, чтобы

Красть здесь не принято. Кто крадёт, тот - idioot 18

Вологодский ЛАД

Пётр ДАВЫДОВ производить впечатление на прибывающих в Таллин заморских гостей (до сих пор производят, надо признаться). В начале XVI столетия рядом с воротами, в ходе их перестройки, была возведена орудийная башня со 155 бойницами, которую за ее внушительные размеры диаметр 25 м и высоту 20 м - прозвали Толстая Маргарита. За свою долгую историю Толстая Маргарита использовалась также как оружейный склад и тюрьма. Кстати, именно в этой башне под именем Андрея Враля был заключен и умер священномученик Арсений (Мацеевич) (1697-1772): он защищал Церковь от нападок светской власти, за что и был отправлен в заточение. Сегодня в башне располагается Эстонский морской музей.

ЗДЕСЬ ЖДУТ ГОСТЕЙ ИЗ РОССИИ Дворик мастеров: этот тихий дворик в Старом городе - напоминание об искусных мастерах прошлого. Самые старые постройки относятся к XIII веку. На протяжении столетий они постоянно перестраивались и всё же сохранили до наших дней свои средневековые сводчатые подвалы, винтовые лестницы, искусно украшенные окна и балочные потолки. Разумеется, вы найдете здесь, как и повсюду в Старом городе, многочисленные сувениры, произведения народных промыслов, изготовленные со вкусом и хорошего качества. Ратуша и Ратушная площадь, замок Тоомпеа, самая древняя в Европе аптека, переулок св. Екатерины, православный собор св. Александра Невского, церковь Нигулисте, сад датского короля и многое, многое другое - всё это Таллин, похоже, основательно нами подзабытый. - Пора вспоминать, - говорят эстонцы. - Нам нужны гости из России! Как призналась одна эстонская старушка, торгующая всякими «интересностями» (народные костюмы, шапки, кошельки и кисеты из кожи, другие поделки, причем не китайские, а местные,

№2/2011

Остроумные какие эстонцы!

подлинные), «хваттит политтики - нам русские туристы отсень нусны!» Эстония вовсю развивает туристическую отрасль. Получается довольно хорошо: только в летний период готовятся провести десятки самых разных культурных мероприятий, способных вызвать не только интерес, но и восторг путешественников. Здесь всегда можно посетить выставки, концерты, театральные представления и фестивали, проходящие, впрочем, не только летом, но и круглый год. Летом, конечно, интереснее - можно походить по всяким замкам и крепостям. А фестивали народных песни и танца будут проходить по всей стране - стоит побывать, поверьте. Эстонцы не были бы эстонцами, если бы не пытались (иногда небезуспешно) опровергнуть навязчивый миф об их, эстонской, чрезмерной медлительности и отсутствии чувства юмора - в этом 19

ПУБЛИЦИСТИКА они финнам не уступают. Вот решили провести у себя в августе фестиваль соленых огурцов - и ведь проведут, точно проведут, они такие... Искусство, конечно, - великая сила. Но гораздо большей силой обладает вера. Возникали и исчезали империи и королевства, княжества и республики, приходили и уходили политики (или политиков), а христианство остается неизменным, живым, нужным. Многие, кстати, подметили: самые хорошие, по-настоящему уважительные и даже братские отношения между эстонцами и русскими - в той местности, где находится православный Успенский Пюхтицкий монастырь. Паломников из разных стран здесь всегда много. Вообще-то считается, что эстонцы - народ нерелигиозный. Как с юмором поделился своими наблюдениями один наш профессор богословия, «когда русский примет на грудь лишнего, - о чем начинает говорить? Правильно - о смысле жизни, о решении мировых проблем, об «ты меня уважаешь?», короче. А эстонец, который переборщит? - о деньгах, пенсиях и счетах за электричество!» Может, он и прав, но мне посчастливилось познакомиться с такими эстонцами, которые многим нашим бы фору дали - не в смысле рассуждений за бутылкой, конечно, а в смысле благочестия. Маленькая история. 80-е годы прошлого века. Эстонец, парень лет 20, идет по таллинскому пригороду вдоль железнодорожного полотна в страшном унынии - начитался модных тогда (увы, и сегодня) цветистых книжек об агни-йоге, Шамбале и прочей восточной нечисти. Читал вдумчиво, серьезно, последовательно - и вполне логично был подведен к выбору: или сейчас брошусь под поезд, или же должно произойти какое-то чудо, которое меня остановит и изменит мою жизнь. И, как рассказывает он, видит неподалеку маленький православный храм. «Мне, эстонцу, ничего не знающему о христианстве - и в православный (к тому же русский) храм?» Всё-таки зашел - подальше от смерти. И остался там. Навсегда. Сначала работал дворником, садовником. Потом стал 20

Митрополит Таллинский и Эстонский КОРНИЛИЙ

священником. Родственники и знакомые сначала пугались, удивлялись, крутили пальцем у виска, а потом сами приняли православие. И еще несколько эстонцев стали священниками. Попробуй им или их детям (которые в совершенстве, кстати, знают русский) сказать что-нибудь нехорошее о русских - эстонскую медлительность как рукой снимет. Они, эти эстонские священники, занимаются сейчас переводами православных книг на родной язык, ведут уроки в воскресных школах, разумеется, служат по всей стране - и как служат! Многие люди, знакомясь с ними, знакомятся с христианством по-настоящему.

МИТРОПОЛИТ КОРНИЛИЙ РАССКАЗЫВАЕТ... С митрополитом Таллинским и Эстонским Корнилием (Якобсом) мы беседовали о многом. Кстати, с вологодской землей Владыку митрополита связывают годы служения. Правда, вологодский период его жизни был сложным: здесь Вячеслава Якобса рукоположили во священники, но здесь же и посадили

Вологодский ЛАД

Пётр ДАВЫДОВ в тюрьму - за религиозную агитацию... Так что Вологда для митрополита - время и страдания, и любви, и радости... Несмотря на тяжелые испытания, перенесенные им на нашей вологодской земле, Владыка благодарен земле Северной Фиваиды, людям, которые живут здесь.

О том, как и почему приходят в Церковь - ...Кризис, конечно, влияет на жизнь людей. И, может быть, влияет и на их приход в Церковь. И это - одна причина. Другая же причина в том, что люди стали чувствовать духовную пустоту, вакуум, в котором они доселе находились. Ведь сейчас в Церкви очень много, скажем, бывших комсомолок - что-то же их привело в Церковь, хотя воспитывались они в совершенно ином духе. Люди приходят в Церковь очень по-разному, совершенно разными путями призывает их к Себе Господь. И, думаю, точно так же обстоит дело и в России. Но есть разница: в России и в Эстонии совсем разный фон. Скажем, в довоенной Эстонии здесь были русские, причем довольно много. Вся восточная часть - Принаровье, Причудье, Печоры - это густое русское население. В городах, в особенности в Таллине, было очень много русской интеллигенции. Они жили своей жизнью, но жили всё-таки русскими интересами: вера, культура, история - все это было именно русским. Были русские гимназии - я, например, учился в такой гимназии - там мы чувствовали свою принадлежность к исторической России, ее корням. Но от тех русских осталось очень мало. Печорский край вообще отошел к России, правый берег Принаровья тоже, да и в войну там было всё разрушено полностью - пустое место война оставила. И очень многое война перемешала. С одной стороны, в 1939-м году вместе с немцами очень много уехало русских в Германию - ведь было много смешанных браков. Потом пришла советская власть - была депортация, аресты, ссылки, расстрелы. Так что эта часть русского

№2/2011

населения значительно уменьшилась. Сейчас же - свободная граница - на Запад уезжает много народу из Эстонии, в основном на заработки. Едут и эстонцы, и русские - бегут от кризиса. Теперь ведь в основном живут в долг - из-за кредитов, набранных раньше. Мы начинали жить с тем, что было: у меня в начале семейной жизни была комнатка - и всё. А сейчас люди предпочитают взять кредиты на квартиру или дом - чтобы было всё сразу. Всё строится совершенно иначе - менталитет изменился. А в советские годы здесь шло очень сильное строительство: заводы, фабрики и т.д. Для этого нужна была рабочая сила - и из России много людей приехало сюда. Люди оседали здесь, появилась новая, довольно большая, как ее называют, «русскоговорящая» часть населения. Теперь картина начала меняться, когда Эстония стала самостоятельной: очень много людей, у которых есть корни в России, уехало из Эстонии. И, к сожалению, уехала часть населения более высокого культурного уровня, т.е. интеллигенция по большей части - инженеры, преподаватели и другие. Остались здесь в основном люди, которых называют сейчас «русскоязычными» или «соотечественниками». Кто эти «соотечественники», до сих пор выяснить очень трудно. Назвать их русскими сложно - скорее советскими, людьми советского воспитания. Но очень многое зависит от того, смогут ли русские, живущие здесь, по-настоящему организоваться. Вот как странно получается: до войны здесь и немцы имели автономию, и евреи, а русские - нет (хотя их было здесь больше всех)! Почему не имели? Потому что не умели организоваться. И, говоря об отношении русскоговорящего населения Эстонии к Церкви, трудно сказать сразу что-то определенное, окончательное - люди совершенно разные. Многие люди просто не ходят в церковь. Причина еще и в том, что эстонцы по сути своей - очень малорелигиозный народ. Считается, что в Европе эстонцы чуть ли не на самом первом месте по своей безрелигиозности. 21

ПУБЛИЦИСТИКА

Об «эстонизации» русских - ... Многие русские, видя для себя и своих детей будущее только в Эстонии, отдают своих детей в эстонские школы и гимназии. Не знаю, что из этих детей получится - смогут ли они сохранить в себе свою национальность, станут ли они эстонцами, не потеряв при этом русского менталитета. У нас был такой случай в воскресной школе: преподаватель попросил детей написать что-то по памяти. Один мальчик говорит: «А я не умею писать по-русски»... Он учится в эстонской школе. Да и в русских школах сейчас идет процесс преподавания многих предметов на эстонском языке. Это - болезненный вопрос во многих отношениях, и далеко не все эстонские педагоги сочувствуют этому. Эстонские преподаватели должны переквалифицироваться, а сплошь и рядом должны преподавать на эстонском языке русские преподаватели - здесь много болезненных моментов и необдуманных. И кем эти дети вырастут? У нас есть понятие «русский человек» и есть понятие «советский», а теперь еще «русскоязычный» - это же абсолютно разные понятия, разный менталитет, разная психология... Что же касается отношений с государством, то должен сказать, что люди понимают необходимость и значение Православия в Эстонии и во многом помогают нам - так что отношения с властями у нас хорошие. Конечно, есть и трудности. Одна из них это адаптация так называемого «русскоязычного населения» к жизни в Эстонии. Кто-то из русских является гражданами Эстонии, кто-то имеет российское подданство с эстонским видом на жительство - в этом есть плюс, потому что человек может ездить без виз как на родину, так и в страны Европейского Союза. Кстати,

очень многие так и делают - ездят на заработки в Финляндию, Швецию, Норвегию. С эстонским гражданством, чтобы поехать в Россию, нужна виза, а получить её довольно утомительно. Было бы, конечно, гораздо лучше, если бы мы могли ездить без всяких виз. Очень тяжело сказался на Эстонии и ее жителях кризис - многие вынуждены уезжать на заработки за границу. А вот очень плохо русские учат эстонский язык! Особенно это касается среднего поколения. Для полноценной жизни и работы здесь требуется хорошее знание эстонского языка, и это вполне естественно, но, к сожалению, далеко не все люди стремятся овладеть им в должной мере.

О том, почему он любит Вологду - Ну, это очень просто: именно на Русском Севере я и учился Православию. Приехал я в Вологду всё-таки с Запада, а жизнь здесь, на Западе, нельзя назвать пропитанной Православием - в отличие от Русского Севера. Там Православие органично, оно свое, родное. Сколько я там обходил деревень и сел, общался с очень светлыми людьми, с теми даже, которые помнили и жили настоящей духовной жизнью - с монашествующими! Так что земля Северной Фиваиды оставила во мне светлые воспоминания... Многое о своей жизни на вологодской земле я рассказал в книге «Мои воспоминания», которая будет с исправлениями и дополнениями издаваться во второй раз. Всегда молюсь о светлой вологодской земле и ее людях. Поклонитесь от меня Вологде, передайте ей мое благословение и поклонитесь святым земли вологодской.

...Так что Эстония, если получше узнать эту страну и её народ, предстает перед нами далеко не в том плохом свете, в котором ее пытаются показать скандальные новости. Здесь действительно очень красиво и уютно. И живут здесь в большинстве своем очень даже хорошие и приветливые люди, которые, уважая Россию, уважают и собственную страну. Заботятся о ней не на словах, а на деле: может, многому можно у них поучиться? Далеко не всё так плохо. И до Таллина недалеко. Пётр ДАВЫДОВ Фото автора 22

Вологодский ЛАД

Пётр ДАВЫДОВ

Кафедральный собор святого Александра Невского

№2/2011

ПРОЗА

Браслетка для часов ПОВЕСТЬ Дорогим парням-однополчанам, отцам-командирам, всем, служившим в в/ч 7458

Роберт БАЛАКШИН Роберт Александрович Балакшин родился 25 декабря1944 года в селе Коротыгино Грязовецкого района Вологодской области. Учился в школе, окончил строительный техникум, служил в армии в 1964-1967 гг. (Латвийская ССР, г. Рига). Член Союза писателей России с 1985 г. Проживает в г. Вологде. В «Вологодском ЛАДЕ» публикуется с первого номера.

Дневальный по первому батальону, услышав шаги на лестнице, быстро и бесшумно отнес к дальней стене табуретку, на которой сидел, и, на цыпочках вернувшись к тумбочке, замер возле нее. В батальон поднимался командир второй роты капитан Нечаев, офицер среднего роста, подтянутый, ладный, с приятным, располагавшим к себе взглядом карих глаз. Солдаты ценили его за незлобивый, отходчивый характер. - Караул из Валмиеры всё ещё не прибыл? - спросил он. - Нет, товарищ капитан. - Что ж там у них стряслось? - в раздумье промолвил капитан, направляясь по коридору в ротную канцелярию. Несколько минут спустя внизу с громом распахнулась входная дверь, и высокое гулкое пространство лестничных пролетов вмиг наполнилось топотом множества ног, сбивчивым говором голосов с прорезавшими его звучными всплесками смеха. - Дежурный второй роты! - позвал дневальный, но дежурный - рослый, горластый здоровяк сержант Гальчинский - уже мчался сюда. Бренча связкой ключей, он отпер железный шкаф рядом с дневальным, выбрасывал на стол из шкафа патронные колодки - продолговатые деревянные бруски с насверленными в них тридцатью углублениями, в каждый из которых пулей втыкался патрон. Караул уже близко, оставалось пройти две лестницы. Впереди - замполит роты, старший лейтенант Логанцев, худощавый, тщедушный, с впалой грудью, так что портупея болталась на ней. За ним кучей валил караул: впереди суетились не дерзавшие обогнать замполита

Вологодский ЛАД

Роберт БАЛАКШИН «салаги», за ними гомозился «второй год», и позади в обношенных, ладно сидевших бушлатах, посмеиваясь и балагуря меж собой, чинно шествовали «старики». Гальчинский прикрыл дверцу шкафа, зыкнув на дневального: - Смотри! - (в шкафу хранились пистолеты офицеров батальона) метнулся к перилам и, радостно улыбаясь, гаркнул: - Здорово, братья-конвойники! Замполит вздрогнул, отшагнул на ступеньку назад. - Ну, Гальчинский, и голос у вас! конфузливо сказал он. «Старики» захохотали над замполитом, смущенно хихикнул кое-кто из «салаг», а «второй год» зубоскалил: - Глотка будь здоров! - Луженая. Здороваясь за руку с друзьями«стариками», покровительственно хлопая по плечу второгодков, сержант подгонял всех: - Веселей, веселей, хлопцы! Где пропадали-то? Ротный ждет вас не дождется. - В Цесисе автокран с «МАЗом» столкнулись, дорогу загородили, - пояснил кто-то причину задержки. - Как наше дельце, Кулага? - Гальчинский подошел к второгодку Диме Кулагину, светловолосому, плечистому солдату, который в стороне от всех на корточках разряжал магазин прямо в пилотку: к столу не протолкаться. - Дела идут, контора пишет, - умело выщелкивая ребром донышка гильзы патроны из магазина, весело ответил Кулагин. - Скоро, Саня, будет готова. Уже набрал ее, шаркну на наждаке да шкурочкой пройдусь для отделки. В роте-то чего нового? - Да ничего, - Гальчинский принимал у солдат колодки с патронами, помещая их в шкаф. - Только у Витьки Сударенко какая-то сволота вчера часы свистнула. Караул разом перестал разряжать магазины, все взглянули на сержанта, но уже через мгновение снова раздалась трескотня вылетавших, как золотистые сосульки, патронов.

№2/2011

Воровство по мелочам было обычным явлением в роте. Время от времени ктонибудь обнаруживал в тумбочке пропажу гуталина, зубной пасты или баночки с асидолом. Многоэтажно обложив вора на всю казарму, потерпевший со спокойной совестью открывал тумбочку соседа и брал пропавшее у него. Иногда ставил назад, чаще «забывал». Но - часы, такого в батальоне (в казарме жили 1-я и 2-я роты) что-то не припоминалось. Всех больнее известие о краже задело Кулагина. Недавно он сделал Витьке Сударенко, своему лучшему другу, для этих украденных часов чудную браслетку. Трудился над нею больше двух месяцев, хотя обычно делал их за неделю. Браслетка - три пачки сигарет. Но на сей раз он изрядно поломал голову, какой ей быть, потом подыскивал материал; добывал, где придется, плексиглас, цветную пластмассу, медные пластинки, тонкую сталистую проволоку. Работал в основном в карауле, ведь в полку крутишься весь день, как заводной. Сперва он собрал браслетку на леске, примерил, чтобы пришлась Витьке по руке, и только потом скрепил звенья проволочными заклепками, корпел над каждой, как Левша над блохой. Капитан Нечаев, увидав готовую браслетку у Сударенко, воскликнул: - Ай да Кулагин! Молодец! Как говорили в средние века - работа на звание мастера. Посередине искусно собранной, до зеркального блеска отполированной браслетки голубело: «ДРУГУ ВИТЕ», а на железных зажимах выведены маковые зернышки буковок: «Латвия - Рига» и «ДМБ-1966». Подарок создавался на долгую память, а выходит, что пользовался им Витька всего неделю с небольшим. Было жаль своих трудов, но пуще всего точила досада, что браслеткой, в которую он вложил столько выдумки и любви, владеет теперь какая-то вороватая подлятина. Витька был сейчас в конвое «Югла», спросить, как увели часы, не у кого. Дима сдал патроны, поставил автомат в пира25

ПРОЗА миду, натянул ремень на пистолетную рукоятку и только взял курс в курилку, как от дневального, передаваясь по казарме, пролетело: - Рядового Кулагина к командиру роты. Зная, что ждет его у ротного, Кулагин всё же заскочил в курилку, толкнул плечом «салагу» из первой роты: - Дай, дерну разок, - хватанул две затяжки, а его уже звали от дверей: - Димка, к Нечаеву тебя. - Успеется, - Кулагин затянулся напоследок и, разгоняя складки под ремнем и застегивая ворот гимнастерки, нехотя потащился в ротную канцелярию.

2 Капитан Нечаев, как считал не один Дима, а и многие солдаты, был неплохой ротный, но имел одну слабость: читать поучения. А зачем тратить на них золотое время? Нарушил - получил заслуженное наказание, к чему еще тратить ненужные слова? Вот и сегодня не светило ни наряда, ни «суток», предстояло элементарное выматывание нервов. Однако и от него не отвертишься. Кулагин уныло вздохнул у дверей канцелярии, принял на лицо выражение глуповатой покорности и постучался. Капитан был не один. Сбоку, у стола, сидел старшина. Дима доложил о прибытии. Капитан кивнул, что-то дописал на листке, протянул его старшине и сказал: - Не уходи, старшина. Задержись на минутку. Старшина сложил листок, разгладил по сгибам, с уважением поместил в карман гимнастерки, строго взглянул на Кулагина. Багровое, одутловатое лицо старшины (так и хотелось сказать о нем - ряшка), его полная, с приподнятыми плечами, шкафообразная фигура производила первое неблагоприятное впечатление казарменного оруна и хама. Но старшина был, в сущности, добряком. Конечно, подзадубевший на службе, но не вредный, как иные «куски», с кото26

рыми сталкивался на своем ухабистом солдатском пути Кулагин. - Знаешь, зачем я тебя позвал? - спросил ротный Кулагина. Дима поднял брови и плечи: понятия не имею, но, чтоб не раздражать капитана, добавил: - Не знаю, товарищ капитан. - Ты почему оставил караульное помещение? - прищурившись, как будто что-то вспомнив, в упор спросил капитан. - Где был, когда майор Гнедин из полка с проверкой приехал? Кулагин на мгновение столкнулся с капитанским взглядом и сказал с вызовом: - На пять минут и вышел... - Не ври, - оборвал ротный. - Майор целый час в караульном сидел. - Ча-а-ас? - правдоподобно изумился Кулагин. - Представь себе. Узнавал, каковы размеры твоего нахальства. - Какое час-то, товарищ капитан, - со смущением улыбнувшись, словно желая сказать: бывают же такие сочинители, как майор Гнедин, не сдавался Кулагин. - От силы минут двадцать. Капитан, оценив улыбку Кулагина, пустил пальцами дробь по столу, но сказал спокойно: - Хватить ваньку валять. Кончай паясничать. Отсутствовал ты более часа, так в караульной ведомости записано. Кому я скорей поверю, тебе или майору? Где был? - В лавку за сигаретами для караула бегал. - Столько времени? Магазин-то через дорогу. - Ну уж никак не через дорогу, - чувствуя, что разговор пойдет без крика и ругани, смело возразил Кулагин. - Минут десять, как минимум, хорошего хода. - Да обратно десять. Двадцать. Но не час! - Там очередь была. - А что начальник караула говорит? - спросил старшина. - Покрывает его. Тоже про сигареты бубнит. Врут оба. Сговорились.

Вологодский ЛАД

Роберт БАЛАКШИН Ротный помолчал, передвинул статуэтку футболиста на своем столе. Конечно, утомительно целую неделю быть в карауле, семь дней подряд - пост да караулка. А в том году, когда двое бандюг совершили побег из Даугавпилса и полк подняли по тревоге, вывезли на заставы и в патрули, караулы не сменялись почти месяц. Поневоле будешь закрывать глаза на мелкие нарушения службы. Но все их безнаказанными оставлять нельзя. Капитан встал, надел фуражку, лежавшую на столе (поднялся и старшина), приложил к козырьку ладонь: - За нарушение дисциплины караульной службы объявляю рядовому Кулагину выговор. - Есть выговор! - Кулагин облегченно вздохнул: ура! Конец фильма! А ротный снова сел за стол и сказал: - Дима, неделя в карауле - это трудно, тяжело, но служба есть служба, надо терпеть. Армия - не курорт. И нужно быть всё-таки осмотрительней. Кулагин потупился: пропас он майора Гнедина, это факт, прохлопал ушами, и начкара, и ротного подвел. Это Любка, конечно, виновата. Говорил он ей: «Побежал я». А она: «Посиди еще пять минут». - Тем более ты же рукодельный, толковый парень, - продолжал Нечаев. Старшина тобой не нахвалится, сколько для роты, для батальона сделал. Телефон в штабе, проигрыватель в ленкомнате починить, стекло вставить, замок врезать - никого не проси, не кланяйся, скажи только Кулагину. А у тебя то всё нормально, то срам. Ей-богу, как у нервной девицы. Скоро вы «стариками» будете, молодые придут. Потом вы уедете, а они останутся, нам с ними служить. Помогайте же мне, комвзвода, старшине, а не вредите... Дима с удивлением слушал капитана. Чувствовалось, что он не притворяется, не изображает из себя мудрого педагога, а говорит от души, по-человечески. Чувство вины и слабого раскаяния за свои многочисленные прегрешения тронули сердце Кулагина, а капитан снова и снова повторял о сотрудничестве

№2/2011

старослужащих с командованием роты, говорил о дисциплине, ответственности, неприметно превращая свежие, искренние слова в занудное поучение. - Всё, свободен, - наконец сказал он. - Ступай в ленкомнату, там Логанцев беседу о международном положении проводит. - Товарищ капитан, - попросил старшина, - я возьму Кулагина белье из подвала принести? Вечером для караула баня. «Нашел старшина молодого», - подумал Кулагин, но в душе был рад просьбе старшины: всё хоть не слушать замполита. - Но чтоб не болтался по казарме, сказал ротный. - Комбат увидит, опять хай поднимет. В подвальном этаже казармы, где находился бельевой склад и другие тыловые службы полка, Дима взворотил на спину втугую набитый чистыми наволочками, простынями и полотенцами тюфяк, в правую руку взял мешок с портянками. - Унесешь? - спросил старшина. - Чего тут нести-то? - ответил Кулагин и пошел к выходу. - Дмитрий, и сразу в ленкомнату, послал вдогонку старшина. - Куда же еще, - отозвался Кулагин, пинком открыл дверь подвала и резвой, шагистой рысью, перемахивая через две и три ступеньки, понесся на четвертый этаж. Разгоряченный быстрым бегом, но не уставший и почти не запыхавшийся, он шел с мешком по казарме, насквозь просвеченной нежарким августовским солнцем, и веселая молодая радость ровно горела в его душе. С капитаном всё обошлось как нельзя лучше, через неделю снова в караул, где он увидит ненаглядную Любку, в октябре-ноябре «стариков» отправят по домам, и служить останется всего ничего - последний, третий год. - Люба, Любушка, Любушка-голубушка, Я тебя не в силах позабыть, - напевал он. 27

ПРОЗА

3 У ротной каптерки Дима шмякнул мешки с бельем на пол, но в ленкомнату, само собой, не пошел (сыт по горло лекцией ротного), а завернул в курилку, что была от каптерки через дверь. В курилке, пропахшей запахом табака, ваксы и оружейной смазки, на столах для чистки оружия сидели и, болтая ногами, курили свободные дневальные: Луферов и Дупчак. Луферов служил в роте с учебки, а Дупчака перевели недавно за какую-то провинность из автороты. Луферов, хорошо игравший на гитаре, шумливый хохотун и трепло, был нормальным парнем, пока не пришел Дупчак, державший себя наособицу. Корчил из себя столичного жителя: дескать, вы все сельпо - вологжане да архангельцы, а мы - ребята питерские. Вратарь сборной части по футболу, в караулы и конвои он почти не ходил, неделями отираясь в роте. Словом, был придурком, да еще и спесивился, на всех через губу поплевывал. А Луферов ему в рот глядел и за какой-то месяц испоганился. Вовка Фокин, заводной парень из Котласа, давно подбивал Кулагина обломать им рога, чтоб не вылупались, но Дима, специально не искавший драк, уклонялся от его предложений. До получки оставались считанные дни, в батальоне все «стреляли» друг у друга, а у этих двоих курево не переводилось. Только они не каждому давали. - Давай закурим, товарищ, по одной, - нараспев сказал Кулагин, поприятельски подмигнув Дупчаку. Дупчак, жилистый, резкий парень, молча приоткрыл нагрудный карман гимнастерки. Кулагин кончиками ногтей уцепил сигарету, потянул из пачки. К ней присоседилась вторая. Дима хотел вернуть ее. Дупчак, глядя в окно, лениво позволил: - Оставь себе. Мимолетная досада царапнула сердце Кулагина, но что делать: хозяин - барин. Он прикурил у Луферова, с наслаждением думая, что хоть выкурит цельную 28

сигарету, а не какой-то плюгавый, на три-четыре затяжки, хапчик. - Димка, - спросил улыбчивый Луферов, - ну чего капитан? - Да воспитывает всё, - желая показать этим ленинградцам, что и он, вологжанин, не лыком шит, развязно сказал Кулагин. - Поздно, говорю, меня воспитывать, горбатого могила исправит. А «кусок» ему подпевает: «Товарищ Кулагин, товарищ Кулагин, будьте примером для молодежи». Кулагин в порыве вдохновенного бахвальства и вранья выпятил грудь, прижал подбородок, придал лицу выражение суровой важности и, поводя по сторонам придирчиво-хозяйским взглядом, степенно двинулся по курилке. - Чаво вы тут сидите, товарышы солдаты? - он остановился напротив Луферова, ткнул в него пальцем. Луферов залился тихим восторженным смехом. - Чаво скалиссё, лоботряс стоеросовый? - окающим баском старшины проворчал Кулагин. Луферов прыснул неудержимым хохотом, качнувшись вперед, едва не свалился со стола и сунул руку в карман за носовым платком, чтобы вытереть проступившие слезы. - Ой, мамочки, помираю! - хохоча, стонал он. Луферов выдернул платок, а следом за ним из кармана выскользнула и, блеснув, легла на столе мелкозвенчатая, изящно сработанная вещица. Тонкие, тщательно подобранные пластинки голубой пластмассы образовали на ней два слова: «ДРУГУ ВИТЕ». Кулагин, онемев, уставился на браслетку. Луферов, недоумевая, проследил за его взглядом, проворно засунул браслетку вместе с платком в карман и кинулся к двери. - Стой! - Кулагин схватил его за плечо, как вдруг удар сзади под лопатку перебил дыхание. Задыхаясь, по-рыбьи глотая воздух, Дима всё же через силу оттащил Луферова и, крутнувшись, загородил собой дверь.

Вологодский ЛАД

Роберт БАЛАКШИН Луферов с глазами, остекленевшими от ужаса, вцепился ему в лицо, царапая ногтями. Дима сжатыми кулаками отбросил его и упал на колено. Он вскочил на ноги, щеку тут же прожгла затрещина от Луферова. Взвыв от боли и злобы, что за собственную браслетку его еще и бьют, Кулагин закрылся плечом, и удар Дупчака только мазнул по носу. Левым кулаком он встречно ткнул Дупчака в зубы, пнул в живот прыгнувшего на него Луферова, снизу врезал ему по морде и, пропуская жесткие, сотрясающие голову удары по глазу и по губам от Дупчака, припечатал ему кулаком сбоку тонкого, с горбинкой носа. В носу у Дупчака хлюпнуло, кровь выскочила из него струей. Дупчак попятился, зажимая лицо ладонями. Кулагин мгновенно расстегнул ремень, обхлестнул бляху вокруг запястья и, облизывая разбитую губу, яростно шагнул вперед. - Прекратить! - кнутом стегнул сзади чей-то высокий, негодующий вскрик. - Товарищ старшина! - Кулагин шагнул к нему со жгучим желанием пожаловаться, что он не виноват. Но слова замерли в горле. Луферов сразу куда-то пропал. Дупчака старшина положил на крайнюю койку в казарме, крикнул, чтобы немедленно звонили в санчасть, а сам схватил Кулагина за рукав и, как школьника, поволок в канцелярию. Ротный, узнав о случившемся, сбегал в курилку, посмотрел на лежавшего на койке и захлебывавшегося своею кровью Дупчака (по проходу в казарме уже бежал санинструктор), вернулся в канцелярию, сел за стол, положил голову на ладони. - За что ты избил их? - глухо сказал он, не поднимая головы. Кулагин протяжно моргнул слипшимся от крови из рассеченной брови правым глазом. Ах, как погано все вышло! И после такого разговора с капитаном. - За что, я тебя спрашиваю! - треснул ладонью по столу Нечаев. - Они пусть скажут, - буркнул Кулагин. - Прекрати-и! - бледнея от гнева, заво-

№2/2011

пил капитан, вылетев из-за стола, замер перед Кулагиным, сжав кулаки у груди, дрожа от желания ударить его. - Тебя спрашиваю, за что? - За дело, - огрызнулся Кулагин. - За какое дело? - капитан убежал за стол. - Ты ногтя их не стоишь, скотина! Парни служат, ни одного замечания, а тебе бы только из караула по валмиерским б-б-бля, - капитан жевнул губами, - девкам бегать. Нет, по-доброму с вами разговаривать нельзя. Нельзя! Садить вас надо! Капитан дернул нижний ящик письменного стола, не рассчитал силы, ящик выскочил на пол. - О, зараза, - злился капитан, собирая выпавшие бумаги. - Старшина, дай ему тряпку, пусть затрет в курилке. Вот записка об аресте. - Нечаев стремительно писал. - После обеда немедленно на гауптвахту, чтобы духу его тут не было. Больше я нежничать с тобой не стану, дознаватель с тобой побеседует. Буду просить командира передать дело в трибунал. Бойню в роте устроил. Негодяй, мерзавец, сволочь! - Да чего обзываетесь-то, - не стерпел Кулагин. - Убить тебя, гада, мало! - взвился ротный. - Игра в воскресенье, а ты с Дупчаком что сделал? Кого я в ворота поставлю, харю твою безобразную? Внезапно дверь распахнулась, и в канцелярию вошла полковой врач - высокая, стройная, в звании старшего лейтенанта латышка. Со светлозолотистыми густыми волосами, пышно выступавшими из-под пилотки, с тонкими и гордыми чертами лица. Когда она шла по части, мало кто из солдат не оглядывался на нее. И даже бывало как-то странно думать, зачем она здесь, что делает женщина такой волнующей красоты в военном городке? Ребята, посещавшие санчасть, говорили, что она вообще-то злая баба, но Кулагин за два года в санчасти ни разу не был и проверить их слова не мог. Капитан расцвел в улыбке навстречу врачу, но сразу же сделал хмурое лицо. 29

ПРОЗА Кулагин искоса взглянул на нее, затаенно вздохнул. Даже старшина опустил взор. - Здравствуйте, - с легким акцентом, придававшим ее голосу особое очарование, поздоровалась она с капитаном и старшиной, приблизилась к Кулагину им своим прохладным, чистым пальчиком дотронулась до набрякшего, лилового «фонаря» под его глазом (сердце Димы трепетно сжалось), оттянула веко, посмотрела за заплывший кровяной пленкой глаз. - Вот какие герои у нас, - покачав головой, сказал ротный. «Послушала бы она, как ты орал тут сейчас. Герой», - без злобы на него подумал Дима. - Что с Дупчаком, Марта Карловна? спросил капитан. В соседней с канцелярией ленкомнате растворилась дверь, и в коридор, заглушив ответ врача, вылился поток грохочущих сапог. - Что? Что? - переспросил Нечаев. - Положение серьезное. Его требуется срочно отправить в санчасть. Выделите четырех человек для носилок. - Да, да, конечно. Значит, к воскресенью он не поправится? - Что вы! Как бы госпитализировать не пришлось! - врач посмотрела на Кулагина. - И его бы нужно обработать, товарищ капитан. Кожные покровы сильно повреждены. - Рота, строиться на обед, - закричал в коридоре дневальный. - Старшина, - приказал Нечаев, тряпку ему, пусть исполняет, что велено, и строй роту. Людей, Марта Карловна, я сейчас дам. Кулагин, через силу улыбнувшись, склонил голову. - Чего лыбишься, живодер? - не стесняясь врача, озлился на него капитан. А Дима улыбнулся тому, что ротный, не отдав его в руки врача, сделал ему доброе дело. А то бы в санчасти разрисовали его зеленкой, как папуаса из мультфильма. Стыдоба одна. И так всё заживет, без лекарств ихних. 30

Когда рота построилась на обед, капитан вызвал Кулагина из строя. В это время Дупчака понесли из казармы, и все обернулись на него. Затем ротный сообщил об отвратительной драке, случившейся в роте, и объявил Кулагину от имени командира батальона пять суток, хотя комбата еще никто не видел с утра. Но какое это имело значение, он же не будет спорить. После обеда старшина выдал Кулагину шинель, чтобы было на чем спать ночью, и сопровождал его на «губу». У статуи раненого воина с противотанковой гранатой, что стояла напротив КПП, старшина, как бы разговаривая сам с собой, сказал: - Двадцать один год в армии служу, а такую битву, скажу честно, вижу впервые. Если бы дело касалось его одного, Кулагин открылся бы старшине. У них часто бывали доверительные мгновения, когда они говорили свободно, по душам, не опасаясь, что их разговор станет известен еще кому-то. Но сказать об этих козлах - значит фактически заложить их, стать дешевкой. - Покурить я попросил у вратаря этого, - скучным голосом забормотал Дима, - он не дал, а у самого пачка в кармане. Я ему: не жмись, фраер, он мне в ухо, я не стерпел, ну и понеслось... Старшина недоверчиво хмыкнул. Дима понял: нескладная получилась байка: из-за одной сигареты не разгорится такой скуловоротный мордобой. А другого ничего не придумывалось, да и наплевать еще придумывать-то. Чуть поодаль от первого корпуса казарм стоял одноэтажный кирпичный домик. Слева, при входе, в нем размещался магазин, а в конце коридорчика, за железной дверью было караульное помещение караула, охранявшего городок, и одновременно полковая «губа». Начальник гауптвахты, старший сержант-сверхсрочник Чуркин, здоровенный, добродушный парнище, должно быть, в шестом или седьмом номере гимнастерки, два года назад сам солдат

Вологодский ЛАД

Роберт БАЛАКШИН срочной службы, принял Кулагина радушно, потрепал по плечу, назвал старым знакомым и поинтересовался, кто его так отделал: свои или чужие? Узнав, что свои, он громко присвистнул, но было трудно понять, порицает или одобряет он такое обстоятельство, и спросил: «За что?» - однако исчерпывающего ответа не получил. В комнате начальника «губы» старший сержант предложил Кулагину вывернуть карманы, снять сапоги и встряхнуть портянки - больше для виду делал обыск, нет ли у него сигарет и спичек. Ремень Кулагина он скрутил и положил в ячейчатую коробку. - Таковы превратности военной службы в мирное время, - философствовал он, записывая Кулагина в журнал. - На фронте, если бы ты с немцами схватился, тебе бы «За отвагу», может, навесили, а в мирное время - на «губу». Чуркин кликнул начальника караула, у которого были ключи, и самолично, как почетного гостя, повел Кулагина в камеру. - Нынче у нас раздолье, - благодушно рассуждал он. - Жилплощади много свободной. Все три конурки пустые. Занимай любую. В другое время Дима тоже побалакал бы со словоохотливым старшим сержантом, но сегодня ему было не до болтовни. Он молча выбрал третью камеру, которая была всех дальше от комнаты караула, а то караульные ночью так рубятся в домино, что в первой камере с непривычки не скоро заснешь.

4 Тяжелые, беспросветные думы одолевали капитана Нечаева. В ближайшее воскресенье между сборной полка и командой пограничного батальона (соседей по городку) должен состояться футбольный матч. Победитель завоевывал первое место в подгруппе и право в следующем году выступать на первенстве округа. Командир полка, страстный болельщик, в разговоре с ним намекнул, что начштаба батальона скоро уходит на

№2/2011

пенсию, и досрочное присвоение звания майора и, соответственно, назначение на должность начштаба во многом зависит от исхода матча. Капитан Нечаев, футболист первого разряда, был капитаном сборной и ее главной ударной силой. О нем шутили - капитан в квадрате. И вот накануне решающего матча Кулагин преподнес такой сюрприз. Придется ставить на ворота не Дупчака - вратаря с хорошей реакцией, смелого, прыгучего, а заведомую «дыру». Какая уж тут победа. Но это еще полбеды. Звание майора рано или поздно присвоят (характеристики у него отличные, службу он знает и любит), и на должность начштаба, а то и комбата назначат, но эта драка могла вообще поставить крест на его военной карьере и выйти боком даже самому командиру полка. Отец Дупчака, генерал-лейтенант, занимал в зональном управлении внутренних войск высокий пост. Если он узнает о случившемся, последствия могут быть самыми печальными. Не о звании майора придется мечтать, а чтоб погоны совсем с плеч не слетели. Отчего же возникла драка? Кулагина сейчас расспрашивать об этом бесполезно. Руки-то у него воистину золотые, но как попадет ему вожжа под хвост, он способен на любую наглость и дерзость. К Дупчаку в санчасть не пускает Марта Карловна. Она сказала по телефону, что кровотечение, к счастью, остановили, но разговаривать Дупчак не может, нос и рот забиты тампонами. Луферова, не ходившего на обед, насилу отыскали в сушилке. Он зарылся под груду старых, рваных бушлатов, сидел, как в норе. Поведение его было весьма странным. Он дрожал, бледнел, заикался. Внушаешь ему: «Ты кого боишься? Кулагина? Так он на «губе» и в роту больше не вернется, посадят его». Кивает головой, соглашается, но в ответ несет чепуху: дескать, он смотрел в окно, а когда обернулся, Кулагин с Дупчаком дерутся. «Что же, они, друг другу ни слова не сказав, начали драться?» Молчит. 31

ПРОЗА Ничего нового не добавил и старшина, которому Нечаев поручил выведать что-нибудь у Кулагина. Дураку понятно, что драка вспыхнула не из-за курева. Тем более что Луферов показал: Дупчак дал закурить Кулагину. - Чего-то темнят они все трое, старшина, - сказал ротный, начиная докладную на имя комбата. - Конечно, темнят, - поддакнул старшина, скрепя сердце взявшийся исполнять поручение ротного и даже обрадовавшийся, что Кулагин соврал ему. - Кулагин - не драчун, сам первый ни за что не полезет. - Да и парочка ведь не какое-то хулиганье, - мучаясь над докладной, говорил Нечаев. - Шалопаи, конечно, избалованы на гражданке, но с кем этого не бывает. В докладной пришлось писать, что драка, по-видимому, произошла по бытовым причинам, обстоятельства уточняются. Зачинщиком, очевидно, был рядовой Кулагин. Учитывая его недисциплинированность и тяжесть совершенного проступка, ходатайствую о возбуждении уголовного дела. Конечно, если бы не отец Дупчака, о трибунале и речи бы не шло, всё разрешилось бы в семейном, полковом кругу. Перебелив докладную, Нечаев представил ее комбату. Комбат, пожилой подполковник, лысый, располневший, с брезгливо выпяченной нижней губой, прочитал докладную, поморщился: - Ох, Сергей Иванович, не любит ведь командир этих «по-видимому, очевидно, вероятно», не любит... Вдруг короткой, настойчивой трелью разразился полковой телефон. Комбат снял трубку. Краешки его ушей вмиг покраснели, почтительно вскинулись густые, с упрямыми завитушками брови. Ясно - звонит командир полка. - Подполковник Микитенко слушает. - Комбат, прикрыв трубку ладонью, глядя на капитана, укоризненно качал головой. - Да, да, товарищ полковник, знаю, знаю... Да, да, здесь вот он, и докладная его... Есть, товарищ полковник. 32

Комбат положил трубку, подержал на ней руку. - Не служба, а сплошное ... - он выругался. - Не успеешь прикинуть, что к чему, обдумать свой маневр, уже донесут, настучат. Знает он всё. Зовёт нас с тобой... - Комбат надел фуражку, поправил её перед зеркалом, передвинул ремень на полном животе, откашлялся. - Не было печали, так черти накачали. Комбат с ротным, нервничая и скрывая друг от друга волнение, ожидали командира полка у его кабинета. Капитан Нечаев теребил ремень портупеи, а комбат то вставал со стула, то садился на него. - Вызвал, а самого куда-то унесло, прошептал комбат. В коридоре послышались шаги, и в приемную вошел командир полка - невысокий, крепко сбитый полковник Чучков. Во время войны пуля немецкого снайпера пробила ему шею, отчего голова у него была слегка наклонена вправо. Офицеры и солдаты боялись и уважали крутого, но справедливого полковника. - Входите... - сверкнув на них исподлобья гневным взглядом, пригласил он офицеров. Полковник никогда не кричал на подчиненных, говорил медленно, с расстановкой, но от его низкого, глухого, с кипящими в нем повелительными интонациями голоса многим становилось не по себе. - Что, отцы-командиры, - не предложив им сесть, говорил полковник, - сынки ваши в курилках по мордасам в кровь бьются, часы друг у друга воруют, а у вас всё тишь да гладь, хоть к ордену представляй. Когда этот балаган прекратится? Когда порядок в подразделениях наведете, служить станете по-настоящему? Что это за первый батальон, товарищ подполковник? Первый - с конца? Почему у тебя всех больше нарушений? Неделю назад в первой роте устроили пьянку в карауле, в третьей роте какойто прохвост заключенным водку передал, и вот сегодня такая пилюля, от которой, боюсь, всем нам станет горько. Ты чего

Вологодский ЛАД

Роберт БАЛАКШИН ждешь? После самострела в прошлом году тебя предупреждали: не можешь служить - уходи достойно на пенсию, выслуга давно есть, молодые офицеры ждут вакантных должностей. Не справляешься, устал - иди, проводим с честью, не дожидайся, чтоб выгнали с позором, с треском, без права ношения формы... - Товарищ полковник... - просипел комбат. - Молчать! У себя в батальоне выступай, а здесь стой, молчи и слушай. Ты чему молодых офицеров учишь? Нечаев перспективный офицер, ему шагать да шагать в гору, он, может, генералом станет, прославит часть, а ты его куда тянешь своим потворством и расхлябанностью? Капитан Нечаев, стоявший чуть позади комбата, почувствовал, как тот задрожал всем телом. Правой рукой, которую не видел командир полка, капитан подбадривающе сжал локоть Микитенко. - Но и ты, капитан, - обратился Чучков к ротному, - много о себе не думай, не возносись шибко, чтоб не так больно падать было. Крепенько задумайся, не теряешь ли ты контроль над ротой. Помню, как твой взвод три года передовым в полку был, а рота всё пятится, пятится назад. Командирский жирок уже появился? Не рано ли... Нечаев, вытянувшись струной, слушал обидные, незаслуженные упреки. Он ли не старается, он ли не днюет и ночует в роте... - Я только что из санчасти, - сказал Чучков. - У Дупчака большая потеря крови, общая слабость, температуры нет. С минуты на минуту подъедет врач, специалист из окружного госпиталя. Буду просить его: пока никому ни слова. Положение облегчается тем, что Дупчак написал мне записку, в которой умоляет (так и написано: умоляю) не сообщать о случившемся отцу. Кулагина, безусловно, в назидание всем будем судить. И на докладной командира роты полковник наложил визу: «М-ру Гиталову. Возбудить уголовное дело по факту злостного хулиганства».

№2/2011

5 К правой стене узкой, сумрачной, затхлой камеры замком было заперто опускавшееся на ночь деревянное полотнище нар. Свет в камеру проникал через крохотное, с почтовый конверт, оконце, забранное частой металлической сеткой. Стены, как водится, исписаны сверху донизу, но читать нечего: бесконечные ДМБ - 1955, 1958, 1960, 1961 и т.д., матюжные нескладухи и прочая чушь. Дима побродил по камере, сел на привинченный к полу чурбак. Угрозы ротного о трибунале не давали покоя. Особенно пугало слово «дознаватель». Ведь всегда дело ведет следователь, так и говорят: был под следствием. А тут... Дознаваться, допытываться, значит, будут. Но пытать же нельзя, законом запрещено. Ох, гадство! В армии всё не как у людей, дознаватели какие-то... Неужто вправду посадят? Что с матерью-то будет, с отцом, когда письмо не из армии, а из зоны придет? Дима, волнуясь, заходил из угла в угол. Зачем, зачем я только с ними связался? Подавились бы они, псы, этой браслеткой. Кинуть бы ее им в рожу: нате, жрите, я Витьке в тыщу раз лучше сделаю. Нелепая, идиотская драка. Болела голова, разбитая бровь, ломило скулы, фингал под глазом так набух, что, казалось, даже чувствуется, как он отвисает и дотрагивается до щеки... Ловок же этот вратарь драться. Если б он так удачно не вмочил ему по рубильнику, еще неизвестно, что было бы. Отметелили бы они его вдвоем, иди потом, плачься ротному. Но все же он победил их, постоял за себя! Дима довольно улыбнулся, вспомнил, как увертливо крутился под кулаками Дупчака и как ударил сам. Наверно, в трибунал дело не передадут, наверно, ротный стращает его в целях воспитания. Подумаешь, невидаль какая - драка. В 3-м батальоне недавно бляхами махались, да и то ничего, а мы-то кулаками. «Батя», конечно, влупит на полную катушку, 15 суток, так отсижу. Все равно 33

ПРОЗА когда-нибудь все это кончится: конвои, караулы, вышки, серые физиономии зеков в зоне, физзарядки и лекции ротного, утренние осмотры, долбежка уставов, стрельба, кроссы. Он снова уселся на чурбак и весело (насколько позволяла разбитая губа) насвистывал дембельскую лирическую: Прощай, комбат! Прощай, дружище, будь здоров. И за бутылкой вспоминай своих орлов. А дома мама мне нальет стакан вина, И на гражданке на хрен нужен старшина! А за окном камеры пролетали обрывки команд, слышались громкие вздохи труб полкового оркестра. На плацу, неподалеку от «губы», строился на развод суточный наряд. Вот бодро, приподнято грянул «Встречный марш». Эта музыка много значила для Кулагина. Вскоре после развода начнут возвращаться в полк конвои. С одним из них придет Витька Сударенко, узнает, что он тут, и, конечно, первым делом прибежит сюда, принесет покурить (караул на «губе» был от 2-го батальона, и попросишь курнуть, так не дадут), и, главное, можно будет все рассказать ему, излить душу. Потянулись минуты ожидания. В висячем замке захрипел, заскрежетал ключ, дверь камеры отворилась, и на пороге собственной персоной появился не кто иной, как Виктор Сударенко черноглазый, ловкий, жизнерадостный парень, ушлый черниговский хват. - Димка, - сияя улыбкой озорных глаз, сказал он. - Сударь! - вскрикнул Кулагин, бросаясь к нему. - Витек, - прикрывая дверь, напомнил нач. караула, - как договорились. - Земеля, о чем разговор? - повернулся к нему Сударенко. - Пять минут. Засекай время. Друзья остались вдвоем. - Я только узнал о тебе, - говорил Сударенко, - сразу сюда: кто начкар сегодня? А он земляк мой, с одной улицы мы. 34

- Витек, курить хочу - умираю. Сударенко подал сигареты, спички. Кулагин, отойдя к окошку, закурил, жадно затягиваясь. - Ну-ко, повернись ко мне. - Сударенко присмотрелся и застонал, качая головой. - О-о, Дмитро, Дмитро! Вот это слива у тебя под глазом. Первый сорт. Мечта Мичурина. И губка верхняя поправилась - как у откормленного кабанчика! И глазок красный, как у бычка с колхозной фермы, - интонация удивления, соединенного с негодованием на тех, кто избил друга, снимала шутливый оттенок с этих слов, придавая им зловещий, мстительный смысл. - Это кто ж тебя, Димочка, так угостил? За что? - Ты скажи сперва, как часы у тебя увели? - со слегка кружившейся, оттого, что долго не курил, головой спросил Кулагин. - Элементарно. Пошел я в ногомойку, хэбэ остирнуть, часы оставил на тумбочке: кто ж возьмет? Вернулся, а к ним ножки приделали. - Так вот кто к ним ноги приделал, тот меня и сливой угостил, - начал рассказ Кулагин. - От твари, - потрясенный, вымолвил Сударенко, выслушав рассказ о сражении в курилке. - Ну, это им так не пройдет. Футболист свою порцию получит, как из санчасти выйдет, а его подельнику мы сегодня «банки» отрубим. Нехай почешется. Надолго запомнит.

6 В давние, минувшие годы в Риге располагался отдельный конвойный полк. В октябрьские дни 1944 года вместе с частями Красной Армии он вступил в город и надолго обосновался тут. Первоначально полк обитал по-походному, в палатках, а потом во временных бараках на окраине города, лишь в середине пятидесятых годов справив новоселье в построенных для него казармах. За десятилетия ежегодно обновляющейся армейской жизни тысячи молодых парней вошли в их стены робкими, стрижеными,

Вологодский ЛАД

Роберт БАЛАКШИН примолкшими новобранцами, а оставили родную часть бывалыми «стариками», много повидавшими на своем, казалось бы, коротком солдатском веку. Возвратившись домой, демобилизованные солдаты учатся, работают, обзаводятся семьями, и всё дальше отодвигается в прошлое караульное, песенно-походное, строевое житьебытье. Проходят годы, и ничего не остается в памяти, кроме смутных, бледных воспоминаний да номера части, как вечного, нестираемого знака. Но наступает положенный срок, и бывший солдат провожает в армию повзрослевшего сына. Вечером, разыскав убранные далеко в шкаф старые фотографии, он перебирает их, с умилением и грустью всматриваясь в забытые дорогие лица. И вдруг откуда-то из таинственной, зыбкой дали донесется глуховато-протяжное «По-о-олк, под знамя смирр-рно!». Звонко и чисто заиграют в отдалении трубы, тревожно ударит барабан, от крыльца штаба тронется к плацу знаменный взвод, и вот уже плывет перед молчаливыми рядами, колышась текучими складками, светло-багровый с золотым шитьем плат, покачиваются витые тяжкие кисти, и в настороженносвященной тишине слышна печатная поступь знаменосца и ассистентов. Как много вспомнится, оживет в этот миг! Исчезнет глубокая темная пропасть, разделяющая времена, и вся былая армейская жизнь, от первого, до мельчайших черточек врезавшегося в душу, дня в казарме до прощального осеннего вечера в кругу друзей, до последнего шага через порог КПП, встанет перед глазами. Встанет как живой вчерашний яркий, светящийся молодой день. И подумается старому солдату, что не три года прожито под сенью казарменных корпусов, словно крыльями обнявших воинский городок, а целая жизнь, которая не вернется, но которую не забыть никогда... ...В полку подходит к концу еще один день. После ужина наступает личное время: кто пишет письма, кто читает,

№2/2011

кто в комнате отдыха играет в бильярд, кто смотрит телевизор. И вот - отбой! На всех этажах казармы гаснут огни. На городок опускается ночная тишина. Лишь изредка послышится звук чьих-то одиноких шагов да за забором прозвенит по рельсам полуночный трамвай, отзываясь печальным эхом в пустынных аллеях Лесного кладбища. Допоздна светятся окна курилок, но гаснут и они. Только в одном окне свет будет гореть всю ночь - окне дежурного по части. Долго не гас свет в эту ночь в уборной первого батальона. По возвращении Сударенко от Кулагина в каптерке второй роты состоялось деловое совещание, в котором приняли участие сам Сударенко, зам. комвзвода Вовчук и Гальчинский. - Так вот оно что, - узнав подробности, сказал Вовчук, сутуловатый, похожий на нахохлившегося ворона, старший сержант. - А я в толк не возьму, с чего бы это Кулагин, покладистый парень, так разбушевался. Ну что ж, разберемся! У старшины были важные дела дома, вечернюю поверку проводил сам Вовчук. Зачитав список роты, он объявил состав суточного наряда на завтра, затем вызвал из строя Луферова, дал ему наряд вне очереди за плохо почищенную бляху и передал его в распоряжение дежурного по роте - мыть уборную. Луферов, затирая пол в уборной, с радостью думал, что дешево отделался. Ясно, что этот наряд - наказание за сегодняшнюю драку, и одним нарядом, видимо, всё и обойдется: ведь о том, что было на самом деле, никто не знает. В уборную кто-то вошел. Луферов хотел крикнуть, чтоб ему не мешали, поднял голову и выронил тряпку: от двери на него шли - страшный, покачивающий чудовищными кулаками Гальчинский и Вовчук с Сударенко. Вовчук, призвавшийся после двух отсрочек и выделявшийся среди всех солдат житейской хваткой и рассудительностью, придержал Гальчинского и, выступив вперед, спросил: 35

ПРОЗА - Часы кто украл? - Дупчак, - ответил Луферов, с трудом державшийся на ногах. - Где они? - Не знаю. Он их продал кому-то. Луферов в поисках опоры прислонился к окну, оперся дрожащей рукой на подоконник. - Как стоишь перед сержантом, гнида? - взревел Гальчинский, снимая ремень. - Сейчас «банки» тебе рубить буду. - Погодь, Петро, не торопись, - урезонил его Вовчук. - А как браслетка у тебя оказалась? - Я купил у него за червонец. - Та-ак. Где она? Луферов, не поднимая взгляда, трясущимся пальцем показал на унитаз. - О-о! - Сударенко ударил его кулаком по ладони и тоже расстегнул ремень. - Знаешь, что полагается по солдатскому закону за воровство у своего товарища? - спросил Вовчук. Луферов обреченно молчал. - Сымай штаны, - вступая в свои права, мрачно приказал Гальчинский, - и ложись по-хорошему сам, а не то я тебя положу. Луферов, затравленно взглянув на Гальчинского, вдруг вьюном скользнул мимо него, бросился к Вовчуку и встал перед ним на колени. Солдаты обмерли от такого невиданного зрелища. - Товарищ старший сержант, пожалейте, - лепетал, всхлипывая, Луферов, - не бейте, не надо. Я все расскажу командиру роты, только не бейте. - Зачем ты на коленях стоишь? гадливо сплюнув, сказал Гальчинский. - Подымись. Ты ж солдат, а не какое-то говно. Вовчук, раздумывая, сверлил Луферова взглядом. - Правда - скажешь? Луферов затряс головой с выражением отчаянной радости в глазах. - Соврет, подлюка, - убежденно сказал Гальчинский. - Дай, Леша, я ему аванс выпишу. - Поверим, - сказал Вовчук. - Соврет - вдвое получит. 36

7 Минула росистая августовская ночь. Унесла с собой свои тайны, свои зыбкие, как молочный туман, поднимающийся из лесистых лощин под Сигулдой, сновидения. Редеют, тают сны, и, прогоняя ночную обманчивую тьму, с привычным торжеством восходит солнце. Оно золотит дальние даугавские плёсы и волны Плявиньского моря, где некогда боролся с Черным рыцарем славный богатырь Лачплесис, кипящим янтарем обрызгивает верхушки сосен в Болдерае, зажигает в небе радостным пятном голосистого певуна на шпице Домского собора. Кажется, сейчас вздрогнет он, встрепенется, облитый животворным светом, взметнет свои древние крылья и полетит его медный, звонко-ликующий вскрик... Услышит его милая Валмиера на серебристоструйной Гауе, продутая морскими ветрами Лиепая, суровый Даугавпилс и певучий Резекне, вся удивительная приморская страна Латвия, которую нельзя не полюбить, хотя бы раз побывав в ней, которая равно дорога и близка и латышскому, и русскому сердцу... Всех раньше в Риге новый день встречают воинские казармы. Ровно в шесть ноль-ноль призывно поет полковая труба. И, воспрянув от недолгого сна, снова пробуждается полковая жизнь. Пробежав два круга вокруг сквера в центре города, роты делают на стадионе зарядку и возвращаются в казармы. Закончен утренний осмотр, ротные колонны снова стоят у подъездов, и над городком летят, перебивая и дополняя друг друга, громовые песни рот, шагающих на завтрак. Слышит эти песни в своей камере Дима Кулагин, скоротавший первую беспокойную ночь на «губе». Поспать удалось недолго, урывками, как ни ляжешь - то неудобно, то больно, а начнешь засыпать, придут караульные со смены, заговорят, захохочут прямо в коридоре. Съев холодный, остывший завтрак (сначала поест караул, а «губачам» дают в последнюю очередь), Дима только искурил украдкой полсигареты, как его вызвал в

Вологодский ЛАД

Роберт БАЛАКШИН коридор начкар, и караульный с автоматом повел его в штаб, к майору Гиталову. Сердце Димы тревожно заныло: обещания ротного оказались не пустым звуком. Кулагин слышал от парней, что Гиталов - офицер-особист, но для чего он нужен в полку, по своей неопытности не знал. Встречая майора на территории городка, пухлого, с постоянной легкой улыбкой на губах, он только вспоминал, что Вовка Фокин почему-то прозвал его «Чарли Чаплин». Кабинет этого «Чарли» ничем не отличался от ротной канцелярии - такой же письменный стол, стулья, только на окне решетка да на стене большой, в рост, портрет железного Феликса. Но в полку эти портреты чуть не на каждом шагу. На учебке они даже песню такую пели: Тот, кто чекистом зовется, Будет всегда впереди. Сердце Дзержинского бьется В каждой солдатской груди. Хозяин кабинета с улыбочкой поглядывал на Кулагина, настороженно осматривавшегося по сторонам. - Садись, товарищ рядовой, присаживайся, - приглашал майор Диму к столу. - В ногах правды нет. Дело солдатское - трудовое, походное, всё время на ногах. Присядь, отдохни. Нет, нет, сюда, поближе к столу. Сядем рядком да поговорим ладком, - майор придвинул пачку «Беломора». - На гауптвахте не положено, - хмуро возразил Кулагин, отгораживаясь от улыбки и вкрадчивого голоса майора. - Да ведь ты сейчас не на гауптвахте, - рассмеялся майор, - а у меня в гостях. Кто ж узнает, что ты здесь курил? Я человек не болтливый, умею хранить тайну, и ты тоже. Я ж тебя, Дима, знаю, ты - настоящий мужчина. Кулагин бросил на него встревоженный взгляд. - А кто ж тебя не знает, - успокоил его майор. - Ты, можно сказать, личность известная, историческая. Кто ж, побывав четыре раза на «губе», не становится такой личностью. Память о них остается в полку надолго, ты уйдешь, а помнить о

№2/2011

тебе будут. Конечно, не только потому, что ты на «губе» сидел, а еще и потому, что руки у тебя мастеровые, работящие, душа открытая. Кури, кури, - поощрил майор и сам поднес зажигалку. Кулагин достал из пачки «беломорину», размял ее, подумав: чего боятьсято, хоть покурить на дармовщинку да спокойно, без оглядки. Майор, видно, мужик простой, только масляный какойто, может, побазарит о том о сем, да и отпустит. - Так вот. - Майор погасил зажигалку. - О чем мы с тобой сейчас говорили? - Он устремил на Кулагина дружески теплый, приглашающий к беседе взгляд, шевелил в воздухе пальцами. - Помогай. Старость, склероз. Всё на ходу забываю. Дима смешался. Что ответить? Не скажешь ведь: говорили о том, что я историческая личность. - Да, вспомнил, - легко шлепнул себя кончиками пальцев по лбу майор. - Что ты - историческая личность. Вообще-то каждый человек - такая личность. Как считаешь? Дима опять не сообразил, что ответить. - Ну, Дима, - с обидой в голосе укорил его майор. - Долг вежливости - участвовать в разговоре. Что же я, по-твоему, не человек, а какое-то чучело, может, вот этот бездушный сейф, но только говорящий? Как думаешь? - Нет, вы - человек, - почувствовав неловкость за свою неотесанность, ответил Дима. - Отлично! Наконец-то слышу твой честный, мужественный голос. У тебя, кажется, тенор. Петь любишь? - Люблю. - Дима чуть не засмеялся, что майор спрашивает о какой-то ерунде. - Это хорошо. Непоющий человек особа скрытная, опасная, с ним тяжело жить людям. Вот и я, признаюсь тебе, тоже пою здесь иногда. Запрусь, чтоб не мешали, и попою. Но об этом чуть позже. Вернемся к нашей проблеме. Исторической личностью можно быть с хорошей стороны и с дурной. Верно? 37

ПРОЗА - Верно. - Превосходно! Солдат, жертвующий собой ради спасения своих товарищей, личность историческая в хорошем смысле слова. Верно? - Верно. - Прекрасно! Молодец! Но представь себе такую ситуацию. Слушай меня внимательно. Майор сел напротив Кулагина, пристально взглянул ему в глаза. «Гипнотизирует, что ли?» - в замешательстве подумал Дима. - Вообрази себе такую ситуацию, майор положил руку на колено Кулагина, не отрывая взгляда. - Двое солдат, допустим, как мы с тобой, ведь майор и рядовой носят одно и то же имя - солдаты, курят в этой комнате. К ним входит третий солдат. И вдруг - причина не ясна, а нам важно выяснить ее - вспыхивает жестокая драка. Все трое оказываются в разной степени пострадавшими. Обрати внимание, пока третьего не было, все было тихо-мирно. Он появился - скандал, драка, кровь и т.д. Что же произошло? Почему этот третий является исторической личностью в дурном плане? А, может быть, я чего-то не понимаю, не знаю, и этот третий ни в чем не виноват? Скажи мне честно, открыто, как солдат солдату, как мужчина мужчине. У Кулагина пересохло горло. Он не заметил, как майор оплел его ласковыми словами, улыбочками и так ловко подвел к финишу, что не отмолчаться, не соврать. Легче всего после такого доброго, задушевного разговора сказать правду, тем более что на нем вины действительно нет. - Ну, ну, - мягко подталкивал его майор, - он зашел и увидел, услышал... Что? Я лично не верю, что он начал драку первым. Кулагин взглянул на сладко улыбавшегося майора и почувствовал прилив злобы к нему за то, что он влез к нему в душу и едва не заставил поступить против воли. - Он попросил закурить, а они ему не дали, - монотонно повторил он то, что сказал старшине. 38

- Дима, - казалось, ничуть не огорчившись его ответом, - улыбнулся майор. Во-первых, закурить они ему дали, а драка началась после. Во-вторых, если ты продолжаешь настаивать на этой версии, то, оказывается, что инициатор драки - ты, со всеми вытекающими - в плане уголовного наказания, прошу заметить - последствиями. В-третьих, давай мыслить логически. Дети могут подраться из-за игрушки. Но взрослые, здоровые, умственно полноценные парни не могут, это исключено, подраться только из-за того, что один другому не дал закурить. Ты же был трезв? Кулагин мотнул опущенной головой. - Психически ты здоров? Только буйно помешанные, сбежавшие из дурдома, бросаются без повода на людей. Так отчего же произошла драка? Кулагин опустошенно молчал. - Покури, успокойся. - Майор крутнул колесико зажигалки. - Ну, на сегодня, пожалуй, хватит. Спешить нам некуда. Когда мы установим истину - сегодня после обеда, завтра, через неделю, не всё ли равно. Как считаешь? Кулагин еще ниже опустил голову, сунул недокуренную папиросу в пепельницу. - Вот ты опять спрятался в скорлупу, - увещевал майор, - а зря. Истина нужна не мне, а тебе. Подумай, что лучше: дембельнуться через год с небольшим, встретить мать, погулять как следует с друзьями или сесть в тюрягу на четыре года, а это минимальный срок по этой статье? Майор еще подождал, но не получив отклика на свои слова, открыл дверь и приказал стоявшему в коридоре караульному увести арестованного.

8 Луферов, увильнувший от позорного наказания, на другой день не исполнил обещанного. Днем, на людях, ни Вовчук, ни Гальчинский, ни Сударенко ничего сделать ему не могут, а потом... потом

Вологодский ЛАД

Роберт БАЛАКШИН ... да, может быть, как-нибудь все само собой устроится, обойдется. Возмущенный Вовчук пытался нажать на него, однако Луферов избегал оставаться с ним один на один. Времени же, чтоб затащить его в каптерку и вправить мозги, не было: перед отъездом на службу нет ни одной свободной минуты. В восемь ноль-ноль, построив вооруженные конвои в казарме, Вовчук пошел вдоль строя, остановился возле Луферова, впился в него взглядом (тот елозил глазами из стороны в сторону), скрипнул зубами и побежал в канцелярию. Ротный, задумавшись, стоял у приоткрытого окна. - Товарищ капитан, конвои для получения приказа на службу построены. - Иду. - Нечаев закрыл окно, запер его на задвижку, взял ключи от канцелярии. - Товарищ капитан, - спросил Вовчук, - командир полка добавил Кулагину? - А ты что думал? За такие-то фокусы. И не только добавил, судить его будем. Всем в назиданье. Мысли вихрем помчались в голове тертого жизнью Вовчука. Украденные часы проданы, их никто не найдет. Это первое. Браслетки нет следа. Второе. Если Дупчак с Луферовым сговорятся, то, что бы ни сказал Кулагин, он прямым ходом попадет за решетку. Что-либо исправить можно только сейчас. - В чем дело, сержант? - не понимая, почему зам. комвзвода не выходит из кабинета, спросил командир роты. - Товарищ капитан, - решительно сказал Вовчук. - Часы у Сударенко украли Дупчак с Луферовым. Кулагин увидел у них браслетку, и возникла драка. Он ни в чем не виноват. - Это правда? - почувствовав, как в душе взмыла стремительная волна радости, спросил ротный. - Луферов нам, - Вовчук поправился, - мне признался. - Так нам или мне? - Ротный, усмехнувшись, вернулся к столу. - Били его? - Мизинцем не тронули. С места не сойти. - Ну, зови его.

№2/2011

Когда дверь за сержантом закрылась, Нечаев с радостью, жарко охватившей сердце, стиснул голову руками. Если всё подтвердится, то зонального управления бояться нечего, а это самое главное, что сидело занозой в сердце. Капитан любил военную службу, не мыслил жизни без нее и в то же время с горечью знал, как карьера и сама служба зависит от чьеголибо каприза, вспышки начальственного гнева. Микитенко обычно приходил на службу к 9 часам, но капитан не стал дожидаться его в канцелярии, а ходил под березками у КПП, здороваясь со спешившими на службу работниками штаба. Комбат шёл через КПП, что-то громко и торопливо доказывая начальнику строевой части, как и он сам, заядлому рыболову. Увидев Нечаева, комбат побледнел и непроизвольно приложил левую руку к сердцу. - Опять... - Нет, нет, товарищ подполковник, - бросился к нему капитан и, пока они шли до батальона и поднимались наверх, рассказал комбату об изменившейся за ночь обстановке. - Солдаты-то не дураки, сами разобрались, - говорил комбат, читая объяснительную Луферова, которую капитан сразу же заставил написать его в присутствии Вовчука. - А где автор? - торжествующе потрясая в воздухе объяснительной, воскликнул комбат. - Ну-ко, подать этого молодчика сюда. Луферова из ротной каптерки, куда его заперли, чтоб он снова не вздумал прятаться, доставили в кабинет. - Это что ж получается, - после допроса Луферова похохатывал комбат, набирая номер телефона командира полка. - Кулагин-то, выходит, у нас - страдалец за правду? В курилке по физиономии за здорово живешь схлопотал, да еще и на «губе» оказался. - Выходит, что так, - соглашался капитал, радуясь за повеселевшего комбата, который всего около полугода назад перенес инфаркт. 39

ПРОЗА После звонка к командиру Луферова, невольно ставшего героем дня, немедля повели в штаб, где он в третий раз за это утро должен был в подробностях рассказать об обстоятельствах кражи и драки в курилке. Покончив с разбирательством, полковник в присутствии комбата и ротного объявил Луферову 15 суток «губы», и они вчетвером направились в санчасть. Комполка приказал всем больным оставить палату, и Дупчак подтвердил все показания Луферова.

9 Настал день долгожданного матча. Накануне, в субботу, Кулагина с Луферовым рано вывели из камеры, и они целый день ходили с носилками по полю, просыпая известкой границы футбольного поля, линии штрафной площадки, центрального круга. Луферов, вначале дичившийся Кулагина, опасавшийся его, потом осмелел, разговорился и даже попросил у него прощения за случившееся. Кулагин пожал плечами и ничего не ответил ему. Что было, то было - дело прошлое, злобы он не держал ни на Дупчака, ни на Луферова, а чтобы простить их, об этом он не задумывался. Простить, будет, конечно, нелегко, физиономию-то они ему обработали кулаками на совесть. В воскресенье с утра на плацу играл оркестр, роты проходили торжественным маршем, пели песни. До обеда шли легкоатлетические соревнования, а после обеда переливчатый свисток судьи возвестил о начале игры. Дима Кулагин сидел в камере, с грустью думал о напрасно потерянных днях. Можно бы Гальчинскому браслетку закончить и Витьке новую начать, чтоб к дембелю успеть. А кантоваться тут еще долго. Одна радость, что трибунала не будет. Думы его прервал скрежет ключа в замке. Надо нести пищевые отходы из столовой на подсобное хозяйство полка. С Луферовым они снесли два бака объедков, поглазели на грязных поросят, 40

визжавших и хрюкавших в обнесенном сеткой дворике, и нога за ногу плелись с караульным в камеру. Со стадиона доносились трели судейского свистка, стоны и вопли болельщиков. - Давай глянем, - попросил Луферов караульного. - Заругают, - сказал тот, сам сгоравший от любопытства. - Не увидит никто. Караульный снял автомат с плеча, держа его в руке перед животом, и они подошли ближе. Луферов и караульный жадно смотрели на поле. Сборная полка проигрывала 2:0. Начался второй тайм. - Продули наши, к бабке не ходи, сказал незнакомый Диме солдат. - Будет сегодня Нечаеву от полковника клизма. И зачем он этого «дыру» в ворота поставил? - Где ж он лучше возьмет? - возразил ему приятель. - А Дупчак-то? - Говорят, какой-то хмырь ему так хавальник начистил, что он в санчасти валяется. Дима попросил у того парня, который назвал его хмырем, докурить и, скучая, смотрел по сторонам: в футболе он ни бельмеса не смыслил, а грустное настроение, посетившее его с утра, никак не проходило. - Ну ладно, пойдемте, - позвал их трусивший караульный. Подходя к «губе», они услышали дружный, торжествующий рев. То капитан Нечаев сквитал один мяч. Вратарь соперников вышел далеко вперед, потерял ворота, и капитан Нечаев наказал его: по высокой, крутой дуге перекинул мяч через вратаря. Еще дважды (Дима уже был в камере) полковой стадион вскипал овациями и ревом, приветствуя неукротимого командира второй роты, сделавшего в этот день хет-трик. Второй гол он забил со штрафного, крученым ударом направив мяч в «девятку», а третий вколотил с пенальти. За честь полка и майорские погоны капитан бился в этот день как лев. После ликования на стадионе поздра-

Вологодский ЛАД

Роберт БАЛАКШИН вить сборную с победой в душевую пришел командир полка. Капитан Нечаев уже помылся и, накрытый душистым махровым полотенцем, усталый, но довольный, сидел на простыне. - Молодец, Сергей! Сиди, сиди. Еще раз поздравляю, - полковник подсел к нему, пожал руку, обнял за плечи. - Составь список, отпустим ребят срочной службы в отпуск домой. Великое дело - впервые в истории полка на округ пробились. Но какой же ты второй гол забил! Ну, красавец! Красавец! Да-а. Выходит, соображаешь, с какого бока по мячу бить? Нечаев, смущенно краснея, слушал похвалы.

- Товарищ полковник, - сказал он, когда Чучков собрался уходить. - Может, мы как-нибудь решим вопрос с Кулагиным? - А что его решать? Ведь факт мордобоя был, наказан он по заслугам, - полковник взглянул на ноги Нечаева, все в синяках и ссадинах, на его красивое молодое лицо, на его мокрые блестящие волосы, разделенные строгим офицерским пробором, и усмехнулся. - Сколько он отсидел? - В понедельник будет пять суток, - на мгновение задумавшись, сказал капитан. - Ну, ладно. Во вторник забирай его. Будь по-твоему, комроты два. По случаю победы объявляю ему амнистию.

Фото священника Владимира Колосова

№2/2011

ПРОЗА

Небо цвета хаки ФАНТАСТИЧЕСКИЙ РАССКАЗ

Павел БЕЛОВ Павел Белов родился 11 июня 1984 года в поселке Вохтога Вологодской области. Там пролетело и детство, и школьные годы. «Как-то так получилось, - вспоминает Павел, - что читать в школе не научили. Вернее, складывать буквы в слова, и далее, в предложения - пожалуйста, а самого главного, того, что при чтении информация передается прямо в мозг и в мир книги можно погрузиться едва ли не физически, я тогда не знал. И потому поступил в технический университет. Учился... Это называется «вечный студент», с размахом от лучшего на потоке до армии - Дагестан, Каспийск, 77-я отдельная гвардейская бригада морской пехоты. Увы, осознал, что специальность «не моя» - бросил. Далее - чем только не занимался, при этом ни одна из профессий с литературой не была связана, но как-то так получилось, что сел за компьютер и начал писать. Все водят машину, но не являются при этом гонщиками. Так и я понял, что быть писателем - это не просто знать буквы. Пришлось учиться». Литературой Павел занимается недавно, но уже есть успехи. На счету молодого фантаста из Вохтоги - несколько призовых мест в сетевых литературных конкурсах, участие с романом «Нибиру» в Крымском фестивале фантастики «Созвездие Аю Даг, Партенит 2011». Рассказ «Небо цвета хаки» - первая журнальная публикация Павла Белова. 42

Бурый туман облизывает иллюминаторы. Не страшно - года два ему жевать резиновые уплотнения, не меньше, а стены и того дольше простоят... Да уж, стены-то простоят, а нам бы хоть до лета дотянуть. Ходок из Москвы ни жив ни мертв вернулся, не справляются уже обогатители - задержись на улице чуть дольше - и конец. Раньше лучше было - связь работала. Но провода еще в первый год разъело, электронику сожгло. Могли бы сохранить, наладить, если б хотели. Ракеты сберегли ведь - прячутся по шахтам, ощетинившись боеголовками, ждут своих координат. Кошка сдохла, хвост облез. Кто слово скажет, тот и съест. Вот так приблизительно - игра в молчанку. Все ждут, пока у кого-то нервы сдадут, не удержится, нажмет на пуск, и тогда со всех сторон заклюют - всё возможное оружие ударит по стране, нарушившей мораторий на запуск ракет. Трусливые люди - и жмутся к пусковым установкам, вокруг них все выжившие кучкуются, а воспользоваться, закончить всё - кишка тонка. Французы рискнули, так месяц потом долбили по ним все, кто мог. Англии, Италии перепало заодно, а в Германии вряд ли хоть одна живая душа осталась - за компанию выжгли. В иллюминатор стукнуло. Тихо, едва слышно, а как будто грохот раздался. Сердце екнуло. Не наш ходок, не Славка. Тот всегда, подойдя к бункеру, рисовал на стекле крестик грязью, и ни ногой наружу, пока дождем не смоет примета у него такая была. Не знаю, кто это, но не оставлять же на улице... - Впустите, - скомандовал я. Дневальные, сонные как мухи, начали натягивать ОЗК. Всё ведь живое умерло, а мухи откуда-то берутся, черт бы их побрал. И дневальных тоже. Парнишка за дверью еле на ногах держится.

Вологодский ЛАД

Павел БЕЛОВ Влетаю в перепускной тамбур, несколько глубоких вдохов, чтобы легкие провентилировать, да глаза закрыл, перед тем как гостя впустить, - вместе с порцией кислотного тумана. Мучительно хочется вдохнуть, но нельзя, пока жужжат фильтры. Долго, легкие совсем ни к черту стали, нужно было обогатитель надеть... Внутренние двери щелкнули затворами - можно открыть глаза, можно дышать. Дневальные под руки ввели гостя, хотели и мне помочь, но, нарвавшись на матюги, отстали. Ходока усадили на лавку, от противогаза ничего не осталось - потрескавшаяся резина разваливалась в руках. Оказалось - девушка. Вот те на! Стараются наружу посылать мужиков, да и то самых крепких. Худенькая, маленькая, обогатительто, поди, больше, чем она, весит. И дернул черт в пекло лезть... Красивенькой была, даже сейчас красивенькая, пусть и кожа пожелтела, и глаза воспаленные, красные, и потрескавшиеся губы кровоточат. - Ты как, жива? Закашлялась вместо ответа. Да и что спрашиваю? Все понятно, отравилась кислотой. То ли поврежден обогатитель, то ли забит - слишком долго на улице была. - В медчасть ее, живо. - Надо бы раздеть сначала, - рискнул возразить один. - В медчасть! И ускориться! Раздеть ему... я тебя самого голым наружу выставлю да посмотрю, как конец отвалится! Остаток смены тянулся мучительно долго. Во-первых, лицо и руки дико щипало, сколько ни умывался содовым раствором - лучше не становилось. Укусилтаки, туман проклятый. А во-вторых, из головы не выходила гостья. Кто она? Откуда? Что вообще могло произойти такого, что заставило девушку пойти на улицу? Не знаю почему, но всё пытался себе представить ее голос - какой он был? Визгливый - это вряд ли, тем более не

№2/2011

грубый, подсиповатый, как у ходоков. Уверен, это ее первая вылазка. Представил, как она на ушко шепчет приятности всякие, аж вспотел. Поговорить бы с ней. Увы, с такими ожогами слизистой если и сможет говорить, то не скоро. Сменщик пришел чуть раньше. Дневальные сверлят завистливыми взглядами. Еще бы - они на сутки в наряд заступали, еще восемь часов париться будут. Сдав пост, рванул в медчасть. Как она там? Кровь на зеленом халате хирурга выглядит черной. Остановился перед ним, и ни слова выдавить не могу, только губами хлопаю, будто сам кислоты надышался. И он молчит, головой только качнул - так и поговорили, без слов. Присели на кушетку в коридоре - он у изголовья, я в ногах, и еще минут десять тишины. - Руку пришлось ампутировать, - не поднимая взгляда, сказал хирург. - Зачем? - хотел сказать безразлично, но голос дрогнул. Будто клубок колючей проволоки в горле встал. - Рукав порвала по пути. Хорошо, догадалась проволокой какой-то перевязать чуть выше, иначе бы точно не дошла. Мужественная девочка, кожу ей до самого мяса разъело, но не сдалась. Видно, очень нужно было дойти. - Зачем? - Да что ты заладил, зачем, зачем? - хирург вскочил, но тут же взял себя в руки. - Спирт будешь? - Зачем?.. - пробормотал я, но двинул вслед за ним в кабинет. Странный он. Достал аптекарскую бутыль, на которой, как заклинание от всех бед, размашистым нечитаемым почерком накалякано: С2Н5ОН. Нет чтоб как нормальные люди - в стакан налить, так спирт в пробирку, а пробирку в стакан, чтоб не падала. - Думаешь зачем? - спрашивает. - Зачем? - в который раз повторяю я. - Да потому что живем в стакане. А выпить хочу за то, чтоб когда-нибудь наружу выбраться. - Вытащил пробирку. - Ну, вздрогнули. 43

ПРОЗА Выпили не закусывая. Чуть легче стало - кожа горит еще, но боль отпустила. А девчонке каково было? Как она там одна продержаться сумела, когда ядовитый газ сочился под защиту, жрал ее заживо... Чертова «Платина», все беды от нее! Всегда так было: если колесо, так сначала боевая колесница, а потом крестьянская телега. Если уран, так бомба прежде электростанции... Вот и тут та же история. Воздух - что могло быть привычнее? Дышали ведь, и не думали о том, что дышим. Азот, кислород, еще какие-то газы по мелочи... говорящие названия. Азот - значит нейтральный, сам по себе, а кислород - как водится, рождает кислоту. Так просто газы не реагировали - только в специальных установках, при огромной температуре, на поверхности катализатора, тончайшей платиновой сеточки, азот сгорал. А потом один ученый додумался новый газ, совершенный катализатор. Ничтожная примесь этого газа да солнечный свет как источник энергии, и - о чудо - азот соединяется с кислородом, превращаясь в грязно-бурый оксид. А если водички подлить, так и вовсе азотная кислота, одна из самых сильных. Изобретатель вскоре повесился, он-то как лучше хотел, для промышленности старался... а может, помогли ему, никто точно не знает. Быстро все произошло - сообразил кто-то, что «Платина» - прекрасное оружие. Распылил его на вражеской территории - и дело с концом. Воздух сгорел, дышать нечем. Кислотный дождь добивает выживших, но всё имущество цело - квартиры готовы принять новых жильцов, предприятия выпускать продукцию. Это ядерное оружие запретить, ограничить успели, а «Платиной» запаслись все, кому не лень. Сначала Штаты пол-Азии выжгли, потом кто-то по Вашингтону ракету запустил. Не долетела, сбили над морем, но такая неразбериха началась, целую неделю стреляли, тысячами эти ракеты в воздух взмывали. 44

Потом спохватились, мораторий ввели, игру в молчанку. Да поздно. «Платина»то никуда не девалась, так и продолжала воздух пожирать, выплевывая бурый газ. Не быстро - хватило времени, как кротам, под землю зарыться, кислотоупорные растения вывести, чтоб с голоду не сдохнуть. Так и выживаем. Да только последние остатки кислорода тают, тает отведенное нам время. - Из Москвы ничего не слышно? - нарушил тишину хирург. - Глупо на что-то надеяться, но ведь у меня там семья осталась. - Семья? - Ну, почти. Бывшая с детьми. Развелся я, квартиру им оставил, а сам в Вологду рванул, я ж отсюда родом-то... - Ничего. Слава два месяца как ушел, ни слуху ни духу. Думали сначала, это он вернулся, оказалось, девчонка. - Худо так, без связи, каждый в своей норе. Ты сам глянь - Славка пропал, и не хочу этого говорить, да, скорей всего, не увидим мы его больше. Девочка тоже - еще чуть-чуть, день буквально, и не стало бы ее. Эдак скоро вообще на улицу носа не высунешь. Не хотят ведь говорить, договариваться не хотят. Противоракетные радары, небось, шерстят небо, а парой слов с соседом перекинуться, так связи нет. Булькнув пару раз, бутыль в руках хирурга поделилась содержимым со стаканами. Он снова выпил и, как ни в чем не бывало, продолжил: - А знаешь, уж если Славка не вернулся, значит, в Москве полная задница. Они ведь еще в прошлом году электролизным кислородом дышали... Пора бы и к Архангелам прибиться. Архангелам - значит архангельским. «Платины» везде полно, но чем ближе к экватору, тем жарче - химическая реакция быстрее идет. В тропиках давно уж ничего живого не осталось. Поэтому правительство, самых важных шишек, перебросили в Архангельск, дескать, там севернее, значит, и протянуть можно дольше. Опять же, море рядом - если совсем худо станет, можно кислород

Вологодский ЛАД

Павел БЕЛОВ электролизом из воды получать, специально там электростанций понастроили. Политики помельче, те, что в «Ковчег» не попали, обвинили бывших правителей в предательстве. Европейская часть России пополам треснула, раскололась на два лагеря, ну а что за Уралом творится давно уж неизвестно. Вот и получилось, что мы, вологодские, меж двух огней. Нет, не дерутся за нас, наоборот скорее - спихнуть бы соседу, как лишнюю головную боль. Потому, наверное, и связи сгнить позволили - не о чем разговаривать. - Интересно, - промолвил я, - а гостьято к нам откуда пожаловала? С Севера, с Юга? - Лиза ее зовут, Лизавета Сергеевна. И пришла с Питера. - Увидев мой изумленный взгляд, хирург пояснил: - На бумажке написала. Заранее. Конверт у нее в нагрудном кармане был, а на нем - группа крови, имя... знала девчушка, на что идет. - А что в конверте? Где он? - Да там же, в ее нагрудном кармане. Не читал я, не до того было. Я направился было к выходу, но хирург остановил: - Подожди, халат надень. Там же стерильность, мать ее, дезинфекция, - и опустошил второй стакан, для меня приготовленный. Я рванул в палату. Спит еще, не отошла от наркоза. Голова сплошь бинтами перемотана, бедняжка... И не знает, наверное, что калекой проснется. Склонился, послушал дыхание. Тяжелое, через раз, с хрипами, но дышит, жива. Ни рассмотреть толком не успел, ни поговорить, а прикипел уже, волнуюсь за нее, как за родную. И запах - вроде противный, больничный. Но примешивается к нему едва уловимый аромат женщины, заставляет биться сердце и шептать тихонько, скорее, для себя: - Все хорошо будет. Ты поправишься, обязательно поправишься. Спи, набирайся сил. И глаза слезятся, не только потому, что в тамбур без противогаза выскочил.

№2/2011

Одежды не видно, осталась в операционной, судя по всему. Двери открыл, а внутрь шагнуть не могу. Операционный стол сплошь в крови, а рядом, на блестящем подносе, крохотная ручка, обрезанная по локоть. Так и не убрали ее. Понимаю теперь, почему хирург пил не морщась. Не было у него выбора, нечего было спасать. Кожи вовсе не осталось, мышцы изъедены желто-коричневыми язвами, похоже, кислота даже до кости добралась. Пересилил себя, заставил шагнуть внутрь, не смотреть на руку. Схватил одежду - и пулей в коридор, подальше отсюда. Что же там, в конверте? Чувствую, там что-то настолько важное, что дало ей сил добраться, несмотря на страдания. Мятый, пожелтевший, сложенный вчетверо, он лежал в левом кармане, поближе к сердцу. Дрожащими руками развернул, прочел, любуясь каждой буквой, выведенной каллиграфическим почерком: «Маврина Елизавета Сергеевна. В пути с 12 февраля, группа крови АВ, резус-фактор отрицательный. Конверт прошу передать губернатору бункера «Вологда» не вскрывая». И ни слова о Питере. Ругнул про себя хирурга, говорит невесть что, но потом взгляд упал на печать - мелкими буквами по ободку «Администрация СанктПетербурга». Глянул на Лизу - спит, снова на конверт... что делать? Любопытство шепчет «загляни». Или стоит дождаться, пока она проснется? Нет, не для того она сюда торопилась. Губернатор, лысеющий и толстый, всегда меня недолюбливал, почти час пришлось в приемной просидеть, прежде чем впустить соизволил. Разговаривать в этот раз не пришлось, молча передал конверт. Состроив кислую мину, будто лимон пережевывает, он принял, вскрыл, начал читать. Морщинки вокруг носа поползли вверх, увлекая за собой брови, проскочили лоб и затерялись где-то на лысине. На лице губернатора застыла безразличная маска, только капельки пота, проступившие на по45

Павел БЕЛОВ белевшей коже, выдавали - взволнован и напуган. - Свободен. - Выдавил единственное слово, не разжимая зубов. Но далеко уйти не удалось, сразу за дверью скрутила охрана, повалила лицом в пол. - Предатель! Пособник диверсантки! раздался крик губернатора. - В изолятор его и девчонку! Казнить на рассвете. В разговоры не вступать, если не хотите присоединиться. Тупой тычок чуть ниже затылка, вспышка света - и темнота. Очнулся в камере. Лиза плакала рядом - пришла уже в себя. Присел рядом, обнял худенькие плечи, заставил себя улыбнуться. - Я не... - просипела Лиза, но зашлась кашлем. Грудным, хриплым, переходящим в кровавую рвоту. - Воды! - никто не принес, естественно. - Не смогла... - снова приступ кашля. - Тише, тише, милая, не торопись, время еще есть... А есть ли? Сколько был без сознания? Вот так, значит, без суда и следствия. Знать бы, за что? Лизе каждое слово через мучения дается, но ей нужно было выговориться... Никакая не диверсантка, спасти хотела. Не нас, всех остальных. В Питере еще остались ученые, сумели вывести «рекомбинаторов» - бактерии, что вдыхают бурый газ, а выдыхают кислород, более того, они переваривают, разрушают «Платину». Осталась малость - запустить контейнер с ними повыше, туда, где небо голубое. Одна ракета, одно нажатие «Пуск», но кто рискнет? Из-за

чертовой «молчанки» все боятся, запуск означает смерть. Еще неделя бомбежки, и ничего живого кругом. Питерское правительство отказалось, послали гонцов в Москву и Архангельск - не вернулись. Скорее всего, с ними стало то же, что будет с нами. Лиза уже не кашляла, сил не осталось. Плакать, говорить - тоже. Нервные, короткие подрагивания груди перемежались паузами, пока одна из них не затянулась... Я смотрел, как лицо девушки разглаживается, успокаивается. Помочь всё равно уже ничем не могу. Разве что глаза закрыть напоследок. Не удержался, погладил по щеке - красивенькая... Через час и за мной пришли. Закончилось всё там же, где и начиналось - в перепускном тамбуре. И снова я без обогатителя. Безразличное лицо губернатора за иллюминатором - врезать бы напоследок! Боится он меня, до смерти боится. А я - нет. Не стал дожидаться, пока приговор зачитают, какая разница, что они там придумали. Открыл дверь, сделал шаг наружу, еще... Вдох отозвался пожаром в груди, голову словно сжимают в тисках, хватаюсь за единственную мысль: «Еще шаг, еще». Не хочу, чтобы из бункера видели, как упаду. Ветер в лицо, смрад, будто в аду, кожа горит. Странно, что я ещё не ослеп - вижу небо. Такое голубое когдато, а мы замазали его грязью, облачили в военный «хаки», заставили убивать. Убей меня, небо... в раю туман белый, ласковый. И воздух настоящий, цветами пахнет, ромашками. И Лиза там. Встретит меня, будем бегать по лужам под теплым ливнем, дышать полной грудью.

Вологодский ЛАД

ПРОЗА

Опустите занавес ПОВЕСТЬ

Александр РУЛЁВ-ХАЧАТРЯН Александр Хачатурович Рулёв-Хачатрян родился в 1939 году в Казахстане, в селе Новотроицкое, куда были сосланы его родители. Двойная фамилия происходит от дедов: тверского купца и армянского священника. После окончания Ленинградского инженерностроительного института с 1959 года жизнь его связана с нашим краем. А. Рулев-Хачатрян работал на стройках Вологодчины, на Череповецком заводе железобетонных изделий. Окончил Литературный институт им. Горького. Первая публикация в журнале «Север» в 1966 году. В 1974 году в Северо-Западном книжном издательстве вышла первая книга А. Хачатряна «В году 305 дней». Член Союза писателей России. Живёт и работает в Череповце. В «Вологодском ЛАДЕ» печатались статьи А. Рулёва-Хачатряна. Нынешняя публикация посвящена юбилею писателя - 50-летию его творческой деятельности.

№2/2011

Обыкновенно, если он заезжал в гости, то шел к приятелю этой улицей. Называется она Молодогвардейской, от нее поперек, с шагом в сто двадцать метров, идут в обе стороны обрубки тупиков, они все, что по левую руку, что по правую, упираются в ровные стены сосен, отделенных от поселка огнезащитными канавами. Получается много четких квадратов - в каждом восемь домов: четыре по углам и четыре между ними. Есть обшитые вагонкой и покрашенные в синий цвет, но большинство не обделанные, а просто так, черно-зольные. Здесь не только каждый квартал, но и любой хозяйский участок отсечен от улицы забором из штакетин стандартного размера. В Новотроицке, так называется поселение, заборы имеют особое значение, и многочисленные приезжие величают их, вслед за местными, «ограждением», потому что по хребту скелета любого забора пущена поверху и пришита мастерски колючая проволока. Ряд по ряду. Гость уже прошагал дорожкой от железнодорожной станции, вышел из плотного леса, где все еще было сухо и не продувал осенний ветер, и только свернул на дорогу, как сразу же попал под мелкий дождь. Через минуту-другую дождь покрупнел, человеку пришлось поторапливаться. Улица была пуста. Она сбежисто уходила от леса к реке, под конец же вовсе вкруть опускалась к берегу. У воды, помнил приезжий, должен быть старый причал... С перелома улицы в ясную погоду открывается большая вольная река. За рекой перелески, овраги, затейливо изрезавшие высокую желтоватую глину, там и пашни, луга, пересеченные в сухих краях проселками, вдали тополиные шапки на отдельных пологих холмах, где под купами, наверно, укрылись в тень погосты; там-сям, то далеко, то близко 47

ПРОЗА посверкивают белые колокольни - а все вместе очень похоже на цветной рисунок из учебника по географии, где коричневозеленые горы, меж ними синие реки с извивающимися по течению названиями, где олени ростом выше елок стоят и бредут по лесотундре, а почти наверху медведица с медвежатами, она подкарауливает нерпу, которая спокойно лежит возле голубой лунки. Рядом написано: «Белое море». Свободой и счастьем веет от картины, простершейся до черных лесов, где замыкается небо. И в светлый день приходит на ум красивая мысль, что если переплыть реку, пробиться сквозь дебри в тундру, мимо белой медведицы и дальше сквозь льды, через моря и океаны, холодные и теплые, по странам полуденным и прохладным, то, в конце концов, пройдя от станции через лес и по Молодогвардейской улице до конца, можно вновь очутиться на высоком берегу, где внизу тихо лепечет волна о сваи причала. А в самом поселке всегда песок, песок. Он желтовато-серый, ни на что не годный, его уносит в реку дождями, но песку не убывает, зимой он каменеет, а летом кажется, что песку прибавилось - осыпает он лица и руки, сушит губы. «Не хотел бы жить в Новотроицке», - думает приезжий, разглядывая свежие следы, оставленные далеко идущим впереди низкорослым солдатом. В песке отжимается водичка и елочкой держится в четком оттиске от нового сапога. Солдат свернул направо, а гость спустился к воде, тут, если знать, есть тропиночка по кромке, правда, кое-где вода чуть накрывает ее и лижет плотные щиты высокого забора, которым отделена от реки лесопилка. Пройти можно только впритирочку, где по доске, где по опилкам, буграми выплывшим изпод ограды. Когда сухо, опилки сносит с кромок, они медленно уплывают, образуя белые вееры на речной глади. Проезжий сумел обойти лесопилку и выбраться на широкое место, здесь пять жилых домов по четыре квартиры, двухэтажная контора, низ у нее каменный, охряной. Десять голых деревьев далеко друг от друга, но в ряд, между 48

ними четыре гипсоцементных пионера: с трубой, с барабаном, двое салютуют. Трусы и тапочки на пионерах выкрашены в черный цвет, рубашечки с короткими рукавами и пилотки - синие, галстуки, барабан и труба - красные. Скульптуры установлены на кирпичных тумбах. За конторой опять забор, а дальше то же: вдоль реки и вверх верблюжьими горбами от берега к поселку. Ну, кто подумает, что сюда можно добраться так легко и быстро, минуя два поста? Проезжий зашел в первый дом, но в квартире номер два не застал хозяина. Его сынишка Женя, навалившись на двухтумбовый стол, чего-то рисовал шариковой ручкой. Мальчик гостя не узнал, хотя тот и спросил: «Не помнишь дядю Антона?» Женя сообщил, что папа еще не приходил обедать, мама в зоне на уроках, но уроков сегодня будет мало, и она пойдет в магазин и купит Жене цветных карандашей. Обещала потому что. Жениного папу зовут Виссарионом, фамилия - Киров, он главный инженер детской колонии, как в старину говорили, а правильно если, то надо читать слева от крыльца конторы: «Исправительнотрудовая колония для несовершеннолетних». Номер пять. - Трудимся, - Виссарион Киров встретил приятеля не у себя, а в кабинете начальника, - шеф мой в Сочи, я за всех. - И показал гостю ту часть свежевыкрашенного пола, которую следовало обойти. У Кирова толстощекое лицо, но глаза большие, а не щелочки, как обычно у пухлолицых. Глаза умные, однако уже с дымкой - это здесь у многих, кто долго проработал. Пожалуй, даже и не дымка, и не поволока, нет, а вроде бы стекло какое-то между миром и его глазами, чуть подсиненное стекло, а может быть, и зеленоватое. Скорее зеленоватое. И этот стеклянный щит как будто перемещается: дальше - ближе, к самым глазам Кирова... Или он сам приблизил лицо к стеклу и разглядывает гостя? У вошедшего глаза сизые, перед ними тоже стекло, только оно сейчас прозрачное. А так обычно оно дымчатое.

Вологодский ЛАД

Александр РУЛЁВ-ХАЧАТРЯН - Однако, однако, однако... - Киров простер обе руки, положил на плечи Антону, как бы слегка поворачивая гостя тудасюда, но приехавший не шелохнулся, он лишь чувствовал руки, разворачивающие его к свету то одной стороной, то другой. - Не волнуйся, Виса, ничего не случилось. Я не по службе. - Антон взял со стола папиросу, стал раскуривать. Потом сел. - Ты серьезно, просто так? - Киров всё еще был расстроен и не верил, что Антон приехал по-приятельски, без дела. Чтобы его успокоить, гость улыбнулся. Увидел - этого мало. Достал командировочное удостоверение, там было сказано, что направляется он в другое место. - Ну, бродяга, испугал ты меня, - засмеялся Киров, глядя сквозь бумажку. - Кругом шестнадцать - и все наши. Через три часа отбываю. Аминь. - Аминь. Что в управлении? - Все по-старому. Как у тебя? - Как всегда - внатяжечку. План, правда, волокем, - Киров показал на черную фанерку, где мелом были выведены цифры. - А в общем, плевать. - Он выругался просто так и стал собираться. - Пошли домой, поговорим. У меня спирт есть... В это время дверь сама приотворилась, вплыли женские голоса вразнобой, негромкие, вежливые, так обычно переговариваются матери в родительский день. Но один резкий голос выделялся. Когда Киров с гостем вышли в длинный коридор, все разом смолкли, кроме пожилой уборщицы, почему-то подметавшей пол в такое время. Она ругалась. Лазала сухим лохматым веником под скамьи, шебаршила там, подымая гнилую пыль, одной рукой при этом опиралась в чье-нибудь колено. Она мешала всем, была пьяна. Женщины теснились на скамейках, но не вставали, боясь потерять очередь. «Сегодня Кирову предстоит работка», думал гость, поглядывая на широкую спину Виссариона. - Всё одно и то же, всё одно и то же, - говорил Киров на ходу, отмахиваясь от посетительниц, и казалось, что его слова растянулись вдоль коридора, а потом застыли, как лица тех женщин вдоль

№2/2011

обеих стен. С порога Киров бросил, полуобернувшись: «Потом. Приду скоро...» «Нарожали гадов, кобылью вашу мать, теперь их во-он сколько! Больше мирного населения! Нарожа-али!» - орала уборщица, ее было слышно даже на улице. Здесь тоже стояли женщины. Шептались под дождичком. Одна низко поклонилась и сказала: «Здравствуйте, Виссарион Захарыч». - «Здравствуйте, Кукушкина», - ответил Киров и стал выбирать место посуше, чтобы дойти до дому, не испачкав сапоги. «Одно и то же, одно и то же», - продолжал он ворчать. Но вдруг остановился, заслышав громкий крик: - Тащначальник! - Человек в чистейших кремовых ботинках ловко и быстро приблизился, и не успели опомниться, а он уж руки обоим сразу пожимает - Антону - левой, Кирову - правой. Свалился как с неба с дождем. Столичный парень... Артист - и это сразу видно. Одет весело и разнообразно. Ну ладно, а дальше что? - Товарищ начальник? - с чего-то засомневался кремовый и забегал взглядом по лицам. - Я, - и стекло, исчезнувшее было от неожиданности, показалось между незнакомцем и глазами Кирова. - Тогда вы можете ответить на один вопрос? Стекло меж ним и Кировым стало пуленепробиваемым и в мгновение зажелтилось. Антон поразился, как артист это сразу усек. Бывалый мужичок, видимо... А тем временем тот успел сделать строго-ответственное лицо и хорошо приготовленным чужим баритоном спросил: - Вы хотите иметь живого Олега Кошевого? Стекло испарилось, Киров замялся, скоренько посмотрел на женщин и в сторону охранников у пропускного. Антон же нервно почесал правую ладонь, но порадовался, грешным делом, что отвечать не ему. - Товарищи, вы говорите «да», и вы его имеете уже сегодня. Он будет в пилотке, - уточнил нахал тоном человека, подводящего итоги. Сказал, сделал официальные глаза, стал вполоборота, заранее готовый 49

ПРОЗА обидеться на всех, кто не захочет увидеть живого Олега. - Кого-кого? - Киров понемногу приходил в свое нормальное состояние. Антон сурово, как тяжелым колесом, проехал взглядом по всей фигуре незнакомца утаптывая сверху вниз и снизу вверх. Потом спросил равнодушно: «Вы как сюда попали, гражданин?» Но гражданин вскинул подбородок в ожидании ответа на главный вопрос. - Кого? - переспросил Киров. - Да Олега ж Кошевого! Мне стыдно делается каждый день, если что надо объяснять, особенно такое... И вы ничего не слышали насчет героевчерезтирекраснодонцев? И вы? И то, как они в подпольной борьбе с вторгшимися немецко-фашистскими захватчиками, тьфу на них, по одному умирали и умерли насовсем, кроме одного или двух, за всех за нас и за нашу светлую теперешнюю действительность - и это вы не знаете? - Так он же умер! Ну ты, черт возьми! Погиб он, говорю! - Киров закричал, как глухому. Приведись кому говорить с этим артистом, любой бы закричал, потому что друг оказался из вызывающих на крик. Есть такие... «Погиб он», - повторил Киров достаточно уверенно. - О героической смерти товарища Кошевого в расцвете лет юности мне тоже известно, - артист скорбно поджал губы, его лицо и вся поза вопили о том, что он уважает молодогвардейцев. И выходило кругом шестнадцать, будто Антон и Кировым неприлично базарят на похоронах подпольной организации в целом. - Ну, ладно, - Киров с тоской поглядел на свой дом, где ждал спирт, - ну, хорошо... Где он у вас? - Это ж совсем деловой разговор! Значит, вы хотите иметь живого Олега Кошевого! Пусть у вас растут здоровенькие детки! Правильно я выражаюсь? - Он смотрел на обоих, а показывал на женщин, которые продолжали двигаться к ним сами по себе, едва заметно переступая по грязи. Три из них придерживали над 50

головами полупрозрачные пленки, две были под черными зонтами. Антон кивнул. Правильно, мол, если детки здоровы. Ободренный артист заговорил еще громче, привлекая внимание солдатиков из ВОХРа, подошедших от ворот под грибок и молчаливо замерших возле бочки с песком. - И мамаши захотят его видеть в смысле воспитания, клянусь вам! Киров обозлился, увидев, что вокруг слушают разговор: - Я спрашиваю - где Кошевой? - Он же на станции пьет с баянистом пиво у дежурного. А клуб у вас, конечно, есть, да? - На ремонте. - Жаль. Но у вас имеется школа, правда? Ведь и вы тоже выполняете закон о всеобщем по стране среднем просвещении, так? - и артист умело подмигнул всем сразу. Глаза у него такие же, как у Виссариона Кирова - умные, но гораздо веселей. - Школа есть. А вас, артистов, много? - В том и весь фокус, что нас только трое, мы, клянусь, как братья: я, баянист и он - как одну титю сосали. Да вы же его знаете... - и он прервался, словно предлагая отгадать интересную загадку. - Кого? - Живого Олега Кошевого! Это же киношник! Артист! Вы помните кино «Молодая гвардия»? Вот именно, его нельзя не запомнить - круглолицый, розовенький, вроде вас, дай Бог, чтобы у меня было столько денег, сколько у вас здоровья, товарищ. - Я что-то припоминаю, - Киров смотрел на Антона, - давно было... А, чёрт с ним, пусть будет из кино... Мы давно мероприятий со звеньями не проводили... - А я что говорю! Вы поимеете от нас первоклассный концерт! Кошевой дает монолог из романа писателя Фадеева, чуть покороче - из кино, а потом он будет в пилотке петь песню под баян и сделает вам сцену из книги «Они сражались за Родину». Читали? Вот-вот, это же сам Шолохов написал, он лауреат, клянусь, я сам видел об этом заметку в газете.

Вологодский ЛАД

Александр РУЛЁВ-ХАЧАТРЯН Да! А вы, как военные люди, конечно, понимаете правительственное значение этого романа, - тут артист перешел на тихий голос, - и все за сорок пять минут... А потом Иванов, это настоящая фамилия Кошевого - Иванов, вежливо обратится к публике и скажет: «А сейчас артист Задунайский вас немного повеселит». Он уйдет пить пиво, а я выйду вторым номером и сделаю новейшую программу фокусов. - С этими словами Задунайский показал на синий клетчатый мешок, оставленный на крылечке под козырьком. Солдаты, слушавшие внимательно, женщины и Антон оживились. Тугой мешок с лямками издали ярко синел. Женщины продолжали стоять в трех шагах. - Мне надо осмотреть школу, вы даете машину, через час - концерт первый класс, честное слово порядочного человека. - Фокусник тянул Кирова за рукав к конторе. - Школа у нас в зоне. - Ну и что! Я думал, мы вначале составим денежную бумагу... В зоне! Как вроде я маленький, чтобы не знать, где у вас что и что у вас как. Помните - я Задунайский, - он подал Антону руку, - Юра. - Протянул руку Виссариону, - а пока мы ходим, мой сэкво-эж не тю-тю? Там весь я и надежда нашей семьи. - Не тронут, - Киров оглянулся на свой дом, поглядел на гостя. - Давай, Виссарион Захарыч, - успокоил Антон, - дело нужное. И я погляжу, какая у тебя школа... - Школа мировая. Я новую пристройку делаю со спортзалом, каменную. Только вот тяжелых перемычек достать не могу... Женщины посторонились, а та, что здоровалась, снова поклонилась. Киров ей кивнул: «Хорошо, Кукушкина, хорошо». Возле широких ворот похаживал охранник. Он вызвал офицера. Тут же вышел пригорбоватый капитан в неряшливой форме. У него оказалось мужественное лицо латунно-песочного цвета и какие-то пустые глаза. «Они со мной, - сказал Киров, глядя мимо капитана.

№2/2011

«Приготовить документы», - капитан ушел в узенькую дверь, а трое скучились. Проскреб отодвигаемый засов. Воротница приотворилась лишь настолько, чтобы пропустить их по одному. Проследовали в глухой загон - только небо в дождичке над головами, но такое низкое, словно его нарочно опустили, прикрывая сверху четыре деревянные стены. Дверь тем временем захлопнулась, и мощный брус, толкаемый невидимыми людьми, запер ее. Потом, как обычно, с того боку, где за стеной был капитан, из щели выдвинулась деревянная плоская «рука» с долбленой ямкой на конце. Антон с артистом положили в ямку документы. «Рука» убралась. Киров равнодушно ждал, думая о чем-то. Артист жался к нему. Вернулась «рука». «У Генкина просрочено удостоверение», - сказал изза стены латунный капитан. «Я - артист, у каждого порядочного артиста псевдоним. Я в искусстве - Задунайский», - шептал фокусник. Киров уже стоял в конце тамбура перед следующими воротами. Так же отодвинулся выглаженный до блеска тяжелый засов. Вышли в обширнейший двор. Артист передохнул и даже улыбнулся Антону: «Вы хладнокровный мужчина. Вы здесь, конечно, бывали?» - Да. Кстати, следует продлить удостоверение. - Клянусь, у меня много разных документов, но я туда никогда не смотрю, я даже один раз чуть не уехал за рубеж на гастроли, а знаете как там, одних фото сорок штук, я их подарил родственникам... - Он рассказывал, а сам вертел головой на гусиной, но сильной шее. Осматривал всё по всем сторонам... А что тут смотреть? Всё как есть, всё как было: справа и слева бараки друг к другу тычком; если в конец по аллее, то где-то и школа, а вдоль ограждения построены цеха, мастерская, баня, далеко в углу кочегарка и клуб. Всюду посыпано битым кирпичом, он уже окрасил подошвы в бледно-желтый с краснинкой цвет, издали кажется, будто все ходят босыми. У будки, в ней можно купить на свои белый хлеб и маргарин, стоят двое в униформе, разглядывают, а лавочка заперта. 51

ПРОЗА Вкруг саженцев беленые колышки, стянутые веревочками. Тишина. Реки не видно. Издали Новотроицкое показывает телевизионные кресты. Что еще? Дождь перестал вроде, вот что еще. Еще лозунги всюду: внизу, на двух палочках и на трех, если слова подлиннее, повыше - на щитах, еще выше - на сырых сейчас стенах бараков, над крышами вдоль коньков и поперек фасадов. Судя по манере, они писаны одним человеком, белой краской по красному и красной по белому: высказывания Дзержинского, слова Макаренко, славицы, но в большинстве варьируется мысль о честном труде, который приводит к свободе. Киров уже сделал строго-недовольное лицо, фокусник шествует рядом и подражает ему. Антон похож на проверяющего, ребята еще издали вытягиваются, если идут группой в рядок, тут же скидывают бески, кое-кто хлопает ими по черным штанам. Глядят мимо и ждут, когда комиссия минует их синие головы. Да, сегодня в колонии оживление. Из крайнего барака слышны голоса, возле крылечка трое отмывают грязь с ботинок, в деревянном корыте плавают свободные мочала на палочках. День родителей... Мамин день... Артист молчит. Киров подзывает Антона, а Задунайскому показывает: мол, вы идите потихоньку. - Вот здесь, - Виссарион останавливается неподалеку от живописнейшей груды пионерских рук, ног, безносых голов и барабанов, но пальцем показывает на кучу опилок у цеха, - трое суток прятался. Еле с овчаркой нашли. Кругом шестнадцать, только неприятности. Было бы за зоной, а тут... - махнул рукой Киров. - Странно... Не могу привыкнуть. И чего таятся в зоне? И срок у него, конечно, истекал, - больше рассуждал, чем спрашивал Антон, в то же время ищуще обсматривал облитые свежей известью опилки. - Как обычно, - рассеянно проговорил Киров, и они пошли догонять артиста. - Об чем они думают, а? - спросил Антон. - Все до одного только об одном - как 52

бы поскорей отсюда выйти, - сказал Киров, хотя Антон это и сам знал отличною Артист поджидал: «У вас лошади? Нам бы со станции подбросить баян, баяниста и декорации». - «И много декораций?» - «Нет, все в одном чемодане, там полотно, где все стреляют и падают». - «Подумаем». Неподалеку от складских ворот стояли две телеги с раздвинутыми осями, одна была гружена горбылем. Из-за приземистой лошади вышел коротышка парень и пересек им путь. - Разрешите спросить, гражданин начальник. - Он обращался к Кирову, но смотрел на артиста. Артист - на него. - В чем дело? - Родимцев из звена, которым командует сержант Сабакатуллин! - выпалил. - Знаю. Что надо, Родимцев? - Виссарион Захарыч, это правда, что сегодня концерт с фокусами? Артист хотел было сунуться, но Киров жестом остановил его. - Вопрос еще не решен. - А еще можно спросить? Ребята просят, чтобы наказанных выпустили на концерт хотя бы... - Это не мое дело, Родимцев. Обращайтесь через командира к начальнику режима. Все. Родимцев вразвалочку вернулся к телеге. Начал громко понукать лошадь, она осеклась, и телега не сдвинулась. Тогда он принялся гладить животное по морде, видимо, стал уговаривать... Антон глядел на эту сцену и не заметил, как из школы навстречу вышла жена Кирова. Мариша смутилась и высвободила красную ладонь из пальцев артиста, пожелавшего поцеловать ей руку. Потом испугалась, увидев Антона. Но он улыбнулся ей, и она успокоилась. Киров переминался. Артист сообщил о концерте. Мариша сказала: «Ну и погодка сегодня». В руке она держала уродливую хозяйственную сумку. - Домой ты? Если пойдешь - приготовь нам закусочку. Ладно? - Я думала до магазина в поселок, там, говорят, сапожки дают. Ходить не в чем.

Вологодский ЛАД

Александр РУЛЁВ-ХАЧАТРЯН - Она словно извинялась. - А Женьку нашего видел? - спросила у Антона. - Видел. Ну и вырос он, ну и вырос. Он уж доложил мне, что мамка пойдет по магазинам шататься, так и сказал «шататься». Киров с артистом зашли в школу. «Не опаздывайте на концерт, мадам!» - изогнувшись, напомнил фокусник. Мариша расспросила о работе. Потом ушла, еще раз попеняв на грязь и сырость. Когда она уходила, Антон смотрел вслед на ее старомодные туфельки с красными подошвами. - И сколько же у вас человек? - спрашивал в это время у Кирова артист. Киров назвал цифру. - Ого! Так это ж замечательно даже! Виссарион Захарыч, мы даем концерт в две смены, так? Приглашаем родителей она пройдут бесплатно. Это очень важно, - добавил он, однако не стал распространяться, почему это важно. - Во-вторых: первым идет Кошевой, его пропускаем, потом я, за мной ваша самодеятельность. Я вас правильно понял? - Он торопился к воротам. - Неплохо бы... Самодеятельность, да-а... Родители вот... Не знаю... - Киров что-то соображал. Снова проходили мимо кучи опилок, они теперь имели значение. «Убрал бы», - посоветовал Антон. Киров согласно кивнул, а сам продолжал сосредоточенно думать. Артист тоже приумолк, ожидая от него какого-то ответа, фокусник энергично вышагивал, опережая Кирова, но не выпускал его из поля зрения: «Ну как?» Наконец они остановились перед знакомым тамбуром. Снова пошел дождь. Киров запрятал голову под воротник плаща: «Нет, столько не могу». Он передохнул, выговорив эти слова. - Да вы что, маэстро! Разве это деньги?! Каких-то паршивых двести рублей. Я могу и бесплатно, я много давал бесплатных концертов и работникам станка, и труженикам полей, но Кошевой! Вы не знаете Иванова, зато я знаю Иванова... Ну, хорошо - сто восемьдесят, по пятьдесят за смену, минус ваша польза, кинош-

№2/2011

нику сто и баянисту - а? Баянисту тоже надо... Так-так-так. Послушайте, Виссарион Захарыч, что, у вас нет профсоюза? Если нет профсоюза - нет и денег, если он есть, то у него всегда деньги в ящике. - Профсоюз есть. Денег нет. Жаль. До свидания. Извините за беспокойство... Киров стал отделяться стеклом, на глаза наплыл туман. - Ну, хорошо-хорошо. Что вы имеете предложить? Только честно. Я сам, клянусь, поступаю только честно - это мое хобби, любой может подтвердить. Так и сколько? - У меня есть шестьдесят два рубля. Если хотите... - видно было, да и Антон это отлично понимал, что эти шестьдесят два рэ у Кирова в секретнейшей заначке... - Вы бы еще сказали - и бесплатный ужин. - Артист презирал, но как-то странно, потому что выглядел сейчас гораздо умней и добрей, чем вначале. Выбрались через тот же тамбур, тот же латунный капитан еще раз напомнил из-за стены о просроченном удостоверении Задунайского. Когда вышли окончательно, капитан выглянул из караулки и стал расспрашивать - будет ли концерт? Много ли вохровцев можно привести? Фокусник сделался неразговорчивым, глядел в сторону печальными глазами, и Антон подумал: ему весь этот концерт, что царская каторга. Артист участливо пожал им руки, посмотрел в глаза тому и другому, и: - Ну, ничего, правда ведь? Клянусь... И стал уходить, далеко обходя сгрудившихся под небом женщин. ... - ну и дождь, мать его в душу и апостолов мать. - Киров задержался по пути к дому, лишь чтобы зло крикнуть: - Ну потом, Кукушкина, потом! - Женщина оробела и отступила к толпе. - Я деньги-то потратил, - стал объяснять Киров Антону, - за молоко уплатил авансом в совхозе... Спецжиры ребятам нужны, понимаешь... - Все правильно, Виссарион. Чего огорчаться? - Да уж кто-то дохнул на меня за это молоко. 53

ПРОЗА - Свои... - А то как же... Антон видел, как чувство неловкости, досады все больше овладевает Кировым, да самому было неуютно, обидно за свой неуместный вроде бы приезд, вернее, неудачный, а разговоры, которые вел фокусник, совсем выбили из равновесия, обретенного Антоном в дороге, когда едешь и знаешь, куда едешь. И зачем. А тут... Да еще эта невысказанная неловкость за киношника, возникшая теперь вина перед ребятами - а скажи: какая вина? Как-то и не объяснить. Желая вернуть все к исходной точке, к моменту своего прихода, когда все было ясно - встреча, спирт, закуска, отъезд, Антон остановился и показал на другой берег, там внезапно открывшееся среди туч солнечное окно косовато высветило сельцо, посверкивающее оконцами, на горке выделилась церковь. Киров остановился и тоже стал смотреть на белый купол. - Помнишь, - Антон говорил с хорошим лицом, с каким вспоминают определенно известное, - помнишь того попенка, он приезжал к тебе за досками, на инока похож был, бороденочка едваедва, босой вышел из лодки, смешной пацан, помнишь? - Еще бы, - Киров теперь мрачно смотрел под ноги, - помню этого батюшку. Сидит он. Два года. Почти все село перезаразил, сволочь. Табуном лечиться ездили. Миряне! - Слушай, с артистом этим... - Неловко, понимаешь. Со станции шел, свой мешок пер. Да и вообще... Давай пригласим его, а? Спирту хватит. Посидим по-человечески. Мы и потолковать не успели с тобой. - Говорил Киров отрывисто и сбивчиво, чувствовалось весь на пределе человек, а тут еще рядом топчутся родители. Поднакопилось, наверное, всяких неприятностей у Кирова, о них теперь напомнил приезд Антона - друг не друг, но всегда служебное лицо напомнит чтонибудь из последних передряг и упущений. У Кирова сейчас было единственное 54

желание - спрятаться от всех и не дышать, чтобы не узнали, где он. Мысль о выпивке в компании с артистом заметно воодушевила его. Антон все понимал, он обернулся нетерпеливо, ища глазами фокусника. «Товарищ Задунайский!» крикнул в ту же секунду Киров. Фокусник резво направился к ним, синюю сумку-мешок он легко нес в правой руке, хотя было заметно, что она тяжелая. Казалось, что именно его яркая сумка, так быстро перемещаясь, заставляет и женщин, и солдатиков, и одиноко прислонившегося к забору латунного капитана поворачиваться в ту сторону, где стояли Киров и Антон. - Вы передумали? - он удовлетворенно улыбался. - Да нет, дело тут такое... - Словом, Юра, пойдемте с нами выпьем, - дружески подмигнул Антон. - К такому варианту, клянусь, не готов. Пью я плохо. Но что поделаешь, если вы бедные люди и мне нравитесь. - Перекусите, - Киров пригласительно взял его под руку. Пошли, удаляясь от всех, в квартиру номер два...

II Мариша успела поставить картошки, гостеприимно собирала на стол. Женя весело помогал носить тарелки. Пахло селедкой и луком. Хозяин пошел на кухню открывать консервы, а Задунайский с Антоном были усажены на диван и тихо беседовали. Лицо фокусника было даже симпатичным, и только длинноватый нос чуточку портил впечатление. Он вполголоса, как бы извиняясь, рассказывал: - Я смонтировался с этим киношником, потому что у меня свободный месяц, а жена говорит «хочу шубу». И не идет в постель без шубы. А с кого ее снять? Я не бандит, а артист второй категории. Ах, я забыл спросить - вы в колонии по делам? - Никаких особых дел. Навестил друга... - Сидит? Это ужасно, правда? За дело сидят, наверное? - Конечно, за дело, а не так...

Вологодский ЛАД

Александр РУЛЁВ-ХАЧАТРЯН - Но мне как человеку жалко. Я всегда говорю своей Гале, мою жену зовут Галя, я ей говорил всегда: Галя, говорил я, это ж ужасно, если друг сидит или родственник. Она согласна. Так и у вас кто-то? - Виссарион - мой друг, - Антон мотнул головой в сторону радостно-озабоченного хозяина, который сейчас шутливо за чтото выговаривал Марише. - Я об этом догадывался, а сейчас понял, почему вы так свободно дышали - вы из той же системы? - Дождавшись утвердительного кивка, фокусник положил ногу на ногу, продолжил, интимно склоняясь к собеседнику: - Иметь друга хорошо, клянусь. У меня тоже был друг. А как с этим бороться? Ну как, я вас спрашиваю, если человек - преступник? - Ваш друг? - Антон очень внимательно и даже бдительно слушал артиста, но пока не мог привыкнуть к его манере говорить. - Что вы, мой друг поет, как и все поют в их доме. Я говорю о преступниках... - Женя, не мешай дядям разговаривать! ... - которым уже плевать, а жить хочется, как люди. По улицам не пройти! Дожили! Антон изучал этого человека с большим интересом и охотой, слушал с удовольствием, представлял его дом, жену. Он видел, что артист тоже плотно присматривается к нему, но делает это ловчее, успевает заодно поглядывать по сторонам и все оценивать. «Воспитываем», - неопределенно произнес Антон, а внутренне застеснялся сказанного, чувствовал, что здесь уместнее другой тон, какой - не мог уловить. Оставалось пока слушать и поддерживать беседу. - Ваши глаза мне нравятся, и не знаю почему, - искренне и радостно улыбнувшись, артист похлопал Антона по колену, - я давал концерт для вашего руководства. Как же. Один полковник сел на моего цыпленка, который должен был вылупиться из фокуса, и раздавил эту птичку. Анекдот! А яйцо я съел... Антон слушал и думал: «Вот и еще один человек, я говорю с ним, слушаю, а

№2/2011

он так и не узнает, как я живу, сколько я прочел и всего знаю, что я думаю и о чем. Живем и скользим друг по другу. И никому до меня дела нет. Или взять Кирова - тоже ничего никто не знает о нем. Никто ни о ком ничего не знает и знать не хочет. Некогда». Раньше Антон тяжело переживал разговоры с новыми людьми, когда, слушая их, он, мучимый ассоциациями, то и дело порывался сказать чтото умное, глубокое, но это ускользало, вытесненное следующими интересными мыслями, которые вспыхивали в нем порой от самых обыденных слов собеседника. Прошло время - привык не раскрывать себя, омозолился и затих. Антон очнулся и безразлично спросил: «О чем мы говорили? Какая-то пилотка...» Задунайский резко оживился и как бы подзапрыгивал на диване, видно, киношник его умучил: - Как же, они ведь сражались в кино за Родину. В пилотке. Так отрежиссировано. У него весь текст залитован на сорок пять минут, как в сказке. Собирают, к примеру, на заводе по заказу в цехе черных работяг. Им пожрать охота, а тут живой Кошевой. Все стоят, он сокращает монолог, трекает за писателя Фадеева, как тот с ним живой разговаривал, потом о маме Кошевого, что она у него ночует, если бывает в столице... - Она что? Действительно у него ночует? - В том и дело. Он хотя трепло и пьянь, но когда дело касается такого святого, как мама, то извините. Поразительно! На киношников народ идет, полные сборы, я с Крамаровым как-то монтировался, и другие были, а шли на него. Вот и с Кошевым этим - куда ни приедем, всюду он первый киношник, будто до него народ не видел ни одного живым, кошмар! И я думаю - боже ж мой, какой дикий зритель. Публика! - О чем речь? - Киров приставил себе стул напротив гостей, с добродушным любопытством хозяина поглядел на разговаривающих. За его спиной продолжала хлопотать Мариша. Женя просился гулять, но ему велели остаться. 55

ПРОЗА - Да вот, говорим про этого Кошевого, - объяснил Кирову Антон. Киров дома стал совершенно иным человеком, грузным и ласковым, и разговаривал совсем другими словами. Он спросил: - Неужели терпят Кошевого? Ведь неловко, согласитесь. В любом смысле неловко. В любом. - А что ему! - Задунайский показал рукам, что это не так уж и страшно и что сам киношник не испытывает угрызений. - Я, знаете, тоже поначалу... А потом привык. Он же про Фадеева говорит, о том, какой он был бескорыстный, когда подарил детям дачу. И еще про одного писателя... При слове «писатель» Мариша замялась на полпути в кухню, желая услышать продолжение. - ...только он фамилию не называет, который клеветал на Фадеева, и как он был отрезан от бурной действительности, потому что телефон у него отключили. Какое счастье, что мы теперь живем и все говорим, но ничего не делаем, а у вас есть телефон? Есть. А у меня нет... Отключили... - У кого? - У Фадеева. Как же! Вы разве не знаете такого вопиющего литературного факта? Вам бы, если интересуетесь искусством, надо бы поговорить с Кошевым, я подозреваю, он скрывает много. Фактического. Особенно когда Фадеев застрелился. - А я думала, что он умер, - Мариша подошла с видом человека, у которого все готово. - Так он и умер, только застрелился. - И фокусник вскочил, взял с полочки Женин пистолетик и очень точно показал, как стреляются: - Бах! И Кочетов тоже... Дальнейшие его рассуждения Киров слушал со смущением, а Мариша с улыбкой... Вот еще человек - Мариша. Кто знает, что она прочла? Никто. О чем думает, когда читает? Кому есть дело, что в глуши лесов у реки живет вот такая Мариша, чья душа чиста и романтична. Сколько бы она могла рассказать о лермонтовском 56

герое своего времени... И о многом другом очень хорошем и нежном. Кому? - Писатели - ничего не поделаешь, - продолжал артист, усаживаясь за стол рядом с Антоном, - все они хотят жить как Толстой, а умирать как Пушкин, а дуэлей нет, или как Лермонтов. Помните? Вы Кочетова читали? Вот-вот, и моя жена любит его читать, правду пишет про начальство, говорит она. Сам я ничего не читаю, клянусь, не буду врать, не имею такой привычки, да на моей работе разве можно читать? Когда? У меня тренаж каждый день, педалирую сердце, все залитовано... Женю мама посадила рядышком и велела есть. «Не хочу», - твердо заявил сынишка, делая попытку отодвинуть тарелочку, на нее было положено яйцо. «Вкрутую же, как ты любишь», - стесняясь, укоризненно сказала мать. Киров, разливающий спирт, хотел что-то выговорить Жене, но тут вмешался артист. До этого он, с разрешения хозяйки, снял куртку, остался в легком черном свитере, плотно облегающем стройные плечи и упругие руки. Задунайский удивленновесело покачал головой и тихо произнес: «Женечка...» И столько ласки было в голосе фокусника, столько искреннего соучастия к маленькому мальчику, что сразу стало ясно - больше всего на свете этот человек любит детей. Задунайский не взял, а снял с тарелочки яйцо и подбросил его к потолку. Яйцо взлетело и пропало! Все сидели и оглуплено глазели на оклеенный потолок. Самое смешное, что фокусник так же ошарашенно смотрел вверх и делал вид, будто разглядывает росшую из потолка трехрожковую люстру. - Где? - спросил Женя. - Здесь, - охотно ответил дядя Юра и достал яйцо из кармана папиной гимнастерки, предварительно попросив Кирова расстегнуть его. - Вы не будете кушать это яичко? Тогда его будет кушать умный мальчик Женя. Да, Задунайский из тех людей, которые с ходу могут расколоть человека на улыбку и с полуслова в любой обстановке находят нужный тон.

Вологодский ЛАД

Александр РУЛЁВ-ХАЧАТРЯН Решили спирт не разбавлять, а пить его так, сразу запивая водой, потому что пить его таким способом - правильно. А разбавлять - неправильно. Глубокие мужские рассуждения прервали Женя и Мариша. Женя спросил у фокусника: «Дядя, а ты кто?» А Мариша заявила, что так уж и быть, и она выпьет, чем потрясла мужа и Антона. В общем, отличное настроение за столом. - Женечка, я желаю, чтобы ты вырос таким же, как папа... - тут артист глубоко засмущался, - трудолюбивым! - радостно выкликнул он найденное слово. Выпили и навалились на еду, как люди действительно проголодавшиеся. За окном вновь заморосило. Зажгли свет, и сразу стало хорошо. После того как мужчины в один голос похвалили селедку, Мариша обратилась к артисту: «А вам приходится много ездить, я чувствую...» - Да. И в колониях я часто бывал, в лагерях. Там интересная публика, я честно говорю. Они тихо смотрят всю программу, но я знаю, чего ждут. Они сидят и ждут карточных фокусов. После представления подходят обязательно, просят показать вблизи. Хотят понять, но не понимают. А как-то подарили мне три самодельные карты. Маленькие, из папиросной пачки. - Да, - Киров говорил как о давно известном деле, - они их делают, обрабатывают клейстером из мякиша. - Чистая работа. А чем наносят рисунок? - Черная краска из жженой резины самая устойчивая, она и на татуировки идет, а красная масть лучше всего рисуется спичечными головками... Ну, прошу по второй! - Не часто ли, дорогие товарищи? Антон уже слегка захмелел и тихо таял. - А где вам еще приходилось выступать? - спросила Мариша, раскладывая горячую картошку. - Спасибо... Вы, я понимаю, хотите знать о зрителе... Но его прервал Женя, зачарованный необычным гостем. Он потрогал его за руку и сказал: «Покажи еще, дядя». Дядя

№2/2011

немедленно, с улыбкой, объясняющей всем, что желание ребенка свято и это не каприз, взял из рук Антона коробок спичек, положил его себе на правую ладонь, а левой рукой показал на коробок. Застыли. Коробок исчез! - Где коробок? - спросил фокусник у Жени. - У папы в кармане... - Нет. Вот он. Смотри. Коробок черт-те откуда вновь оказался на ладони. Общий восторг. Мариша невольно захлопала в ладоши: «Вы кудесник!» Женя протянул руку, получил спички, потряс и, согласно с указанием фокусника, опять положил коробок ему на ладонь. «Ап!» - сказал артист. Потом повернул руку - коробок спокойно лежал на тыльной стороне ладони. - Мой папа, - начал он рассказывать, - великий артист! Дай Бог ему здоровья и много денег, он видел мир, и мне было три года, когда он сидел и за обедом говорил: делай так, мальчик мой, пока мама несет суп. - Задунайский медленно провел средний и безымянный пальцы под коробком, зажатым между мизинцем и указательным. Коробок переполз и снова очутился на тыльной стороне ладони. Так же демонстративно коробок был возвращен. - Как просто! - Киров попросил спички, попытался зажать, но выронил сразу же и всех насмешил. - С трех лет! - наставительно пояснил Антон, взял спички и раскурил сигарету. - Да, так о зрителе, - Задунайский говорил Марише, она сидела с видом человека, готового бесконечно слушать, подбадривала красивыми и очень разумными глазами, по-учительски кивала, как хорошему ученику. - Я знаю о зрителе всё, что мне надо, и не больше, потому что если знаешь больше, чем надо, тогда может быть плохо. Так мой папа говорит. Все кивнули, соглашаясь с его папой. - Разный зритель... Например, я работаю программу перед академиками. Что я делаю - я им не даю лампу Аладдина, когда все тухнет, а потом загорается, я им 57

ПРОЗА не даю пену в бокале. А почему? А потому, что они все в очках и каждый думает, что он вундеркинд. Если я даю пену, то он не хлопает, а сидит, бездельник, и думает о химической реакции или о том, почему потухло. С учеными я поступаю просто. Я достаю пятак из носа академика или другого какого профессора - и все они в восторге. Номер кушают, и хлопают, и смотрят Ивану Ивановичу в нос, где были медные деньги! Все расхохотались. Мариша невольно прихлопнула в ладоши, Задунайский тряхнул черными кудрями, откинул их назад и рукой достал из волос игральные карты. - Я умею ушами шевелить! - заявил Женя. - Нет, вначале выпьем! - Киров уже налил по целой. - Только картошку ешьте, пожалуйста. Я еще сварю. - Может, не надо по стольку? - Антон спросил неуверенно, хмель волнами накатывал в голову, но было светло и ясно, он отчетливо, к примеру, видел, как здорово ударил спирт по Задунайскому, как далеко он смотрит поверх голов полузастывшими глазами. Но вдруг артист встрепенулся и сразу весь возвратился за стол к Марише, Кирову, Антону и, конечно, Женечке. «Итак!» - вскричал он. Удобнее расположился на стуле и, расчищая перед собой место на столе, продолжил так же громко: «Итак, вы первые люди, я вам клянусь, что как вы нравитесь - это ж не сказать. Вы первые, кто не просит у меня фокусов. И только поэтому...» И вот Задунайский неожиданно встал, отодвинул стул и заговорил голосом воспитательницы детского сада, или пионервожатой, или дурачкаконферансье из провинциальной самодеятельности: - Друг мой, зритель! Я буду обманывать но я честный человек как и все тут сидящие и стоящие тоже что же вы зашевелились вы не честный гражданин вы что-то пустили налево правой рукой ну нет вы конечно честный гражданин как и все в этом зале а я просто фокусник я 58

не из о-бэ-хэ-эс-эс и вы не оттуда очень приятно разрешите начать! С этими словами Задунайский сел и подтянул повыше рукава черного свитера, так, что далеко обнажились жилистые руки, затем он стал выкладывать перед Женей карты по одной. И снова продолжил тем же тоном: - Мой друг из далекой но братской Чехословакии подарил мне следующий фокус в их прекрасной стране мне пришлось бывать на гастролях и всюду нам советским артистам был оказан горячий прием. - Шесть! - сказал Женя. - Отлично! Грамотный народ пошел, товарищи! Итак, здесь ровно шесть карт. Правильно? Вы случайно не в бухгалтерии работаете, нет? - Нет, - смеялась Мариша. - Тогда возьмите на память две карты. Мариша неловко за уголочки взяла две карты. Задунайский сложил оставшиеся и начал, перегнувшись, сдавать их Кирову... «Раз, два, три, четыре, пять... шесть!» - Кругом шестнадцать! - Киров пересчитал карты, поглядел на свет - обычные, и отложил две карты, а четыре вернул. - Помедленней можно? - попросил Антон. Перед ним легли две карты, перед Женей - четыре. - Как вы это ловко уж очень. И руки голые, - Мариша пожимала плечами, поешьте еще, пожалуйста. - Да-да, - спохватился Киров, - налито, а не выпито, грех. За вас, за ловкость рук! - И головы, - добавил Антон, отдышавшись после спирта. Потом стал смотреть на часы. Его стали уверять, что он успеет, что не поел еще как следует. А фокусник уже извлек две бельевые защепки и стал по-особому пристраивать их между пальцами. «Вы знаете, ведь это мы их делаем, у нас, то есть, делают», невзначай сказал Киров. И все смялось вмиг... Мариша засобиралась: «А то магазин закроется, вы уж извините меня». - «Что вы, что вы, спасибо за угощение». Фокус-

Вологодский ЛАД

Александр РУЛЁВ-ХАЧАТРЯН ник убрал защепки в сумку. Поцеловал хозяйке руку, потрепал Женю за щечку, Женя уходил с мамой, он протянул руку дяде Антону, артисту сказал: «Ты еще к нам приезжай, не бойся». Протопали по крыльцу. Ушли в сырое предвечерье. - Вот вы артист, - Киров пытался вновь наладить компанию, - и я еще хочу спросить: а правда, что у Кобзона волосы самодельные, а так он лысый как колено, правда? Интересуюсь. Моя Мариша чуть что: Кобзон-Кобзон, поет-поет, а он лысый, я думаю. - Киров водил ножом по лужице томатного сока. - Э-э-э... У Кобзона, - фокусник неловко надевал пиджак, - вполне может быть, хотя точно и не знаю, клянусь. Парики теперь в моде, да-а. - Он ожидающе ловил Антона в поле своего зрения. - И я думаю - парик у Кобзона, - хозяин улыбнулся удовлетворенно, расставил стопки, - на посошок! На улицу вышли пошатываясь. Завидев у конторы Кукушкину и других, Киров сразу посуровел, потрезвел, ожесточился. Прощание было при народе и получилось холодным. Юра с Антоном пошли по сырому песку в гору и вскоре оказались на Молодогвардейской. Юра нес мешок, Антон приставал с помощью, оба вперебой разговаривали. Их заваливало в разные стороны, потом они сходились и уже вдвоем перлись наискось, что резко бросалось в глаза прохожим, потому что улица и заборы тут идеально прямые. Проделав змееобразный путь, они вышли к лесу, сели на сырую бровку, опустив ноги в неглубокий окоп. Юра достал из мешка с реквизитом бутылку дешевого портвейна и пластмассовый стакашек. Всю бутылку выпили без лишних разговоров, и на минутку им стало полегче. Решили торопиться. Затопали в полутьме срывающимися шагами. Антон жал грудью вперед и видел себя в каком-то поле под солнцем на коне... Юра за спиной не умолкал про своего папу, дай Бог ему здоровья и много денег, он видел мир. Антон хотел запеть что-то боевое-хоровое, но осекся - нога резко

№2/2011

упала в колдобину. Фокусник говорил о паразитах-любителях, они за три рубля укупили секрет папиного фокуса у того музыканта, который стоял сзади и видел, как папа спрятал птичку в презерватив, приклеенный к штанам. И вообще! Арутюн Акопян хотя и великий артист, но некачественно поступает, потому что печатает в журналах секреты, и папа сказал этому технарю на профсоюзной конференции обо всем и обещал платить гонорары от имени журнала, но Акопян ответил - не надо, и потом прислал телеграмму, где поздравил папу с юбилеем, какой редко бывает - сорок лет в иллюзионе. Папа плакал... - О мой па-апе-э! - заорал он не своим голосом. - Чего папэ?! Чего?! - Антон сгреб его за одежду. - Чего? Веселый ты человек! Живешь, как хочешь! Ну! В пилотке, говоришь, а ты в чем? Не в пилотке?! Задунайский немного покачался. Чужая рука тянула к себе. Их лиц теперь почти не видно. Только слышно было, как злобно дышит Антон. - Я не могу в таком варианте, - сказал Юра жалобным тоном, потом отодрал от себя Антона и так резко толкнул, что тот полетел в кусты и там сильно ударился головой о валежину. Фокусник ушел диким лесом. Несколько раз он крикнул: «Аа-у-у-оп-оп!» Вроде он грибы собирает. А потом затих и сгинул совсем. Антон поскребся пальцами по песку с листьями, сел, вытянув по-бабьи ноги. Когда стал подниматься, под руку попала толстая палка. Взял ее и наугад пошел, прихрамывая, стараясь попадать в темные провали меж едва прочерченных сосновых стволов. Минутами ему казалось, что в самом деле он продирается сквозь тайгу, за которой тундра, потом льды, а там и разные страны и острова... Но скачками возвращалась действительность, и тогда Антон соображал - он движется на юг. И думал: «Быть может, это и правильно». Наконец, мало что понимая, продрался через мокрые кусты, скатился вниз, про59

Александр РУЛЁВ-ХАЧАТРЯН чамкал по воде, вышел на скользкую глину. По запаху определил, что здесь должно быть железнодорожное полотно. Отдышался, полез по осыпающемуся щебню. И тут, где-то очень далеко за лесом и рекой, объявилась вытянутая полоса светлого неба, она уходила по горизонту вправо, все более сужаясь, как таяла в темном небе. Дождь перестал. Обрывки туч комьями висели над головой и миром. Внезапно вспыхнувший прожектор осветил черный мост, и он разноцветно засверкал мокрыми железками. Антон пошел от моста, зная, что станция разу за поворотом. Тропка обходчиков плотная и не скользкая... В душе ничего не осталось от обиды и злости, не было в ней ни боли, ни стыда, ни желаний, ни веры. Как будто бы тот Антон, который сегодня ходил к другу и смотрел фокусника, а потом яростно пробирался меж сосен и летел на сильном коне по степи, который думал и жил по сей день - тот молодой Антон разом отодрался и заблудился весь в черном лесу. Где холодно и страшно. А другой Антон, седой и разрушенный, с понятливой головой и острым зрением, нес на сырых ногах непослушное тело в одеревеневших брюках из казенного сукна и грязном плаще форменного образца. Шел к яркому окну станционного буфета. Заглянул в полурастворенную дверь - на единственном синем столике лежала сивая голова, обставленная гранеными кружками с опивками, - спала уборщица из колонии. Или горевала? От яркого света противные буфетные запахи делались острей. Антон отошел и сел в отдалении на пустующую скамейку. Он физически ощутил замкнутость пространства между станцией, лесом напротив, небом и мостом. Из этой западни был единственный выход - через мост. «Но мост, пожалуй, охраняется», - сообразил Антон. Он сел попрямей и стал глядеть далеко вперед в сторону реки за лесом. Взгляд уходил в густую темь и сырость. Сейчас он стал думать о том, что ему уже никогда не прорваться сквозь лес, не переплыть 60

реку, не пройти оврагами, полями и селами мимо церквей, через тайгу и лесотундру, не миновать белую медведицу с медвежатами, теперь уже никогда ему не увидеть страны холодные и полуденные, не поговорить на дальних островах с людьми, которым, наверное, тоже хочется пройти весь свет через пустыни, моря, льды, леса. Да, не выйти снова по круглой Земле на улицу Молодогвардейскую и дальше на берег широкой реки. Можно прямо - хоть сейчас, а вокруг Земли - никогда. Он это понял теперь ясно и окончательно. Бесповоротно. «А ведь я бы тогда и жить стал по-другому... - здесь он вытянул в пустоту руку с ладошкой, сложенной как у нищего, - по-другому жить бы стал...» - бормотал он в слезах, не убирая дрожащей руки. К кому он обращался - неизвестно... И заплакал, стыдливо покачивая головой, горестно зажатой в оцарапанных ладонях... Постепенно сквозь горький туман привиделась ему живая картина: он - десятилетний мальчик, счастливый, что сидит в кино. Живут они в городишке на юге, там отец служит в погранотряде. Школа - на их же опаленной солнцем улице. А сейчас в узком длинном зальчике что-то цветное на маленьком экране. В первом ряду встает дядя в белом кителе и, держа на отлете соломенную шляпу, кричит: «Да здравствует наш родной!» И еще кричит, и все встают и хлопают в ладоши. Потом в зале объявляется красный светик над выходом. Не было его, не было, а вдруг появился. Или горел он с самого начала? Там был выход, куда, толкаясь, устремились все из душного зала. А вот Антон увидел себя, он боится в темноте возвращаться домой. И еще тогда он очень боялся, что будет война. В школе учился отлично... Но вот же оно - кино! Вновь заканчивается очередной сеанс, как живые мчатся напоследок победоносные кони. А вот и опять загорелся красный огонечек... Антон убрал руки, повернул голову на шум, увидел красное пятно, расплывшееся в слезах. Он решил, что это выход, и пошел ему навстречу. 1977 г.

Вологодский ЛАД

ПРОЗА

Cерьёзное дело ПОВЕСТЬ

1 Дело серьёзное

Дмитрий ЕРМАКОВ Дмитрий Анатольевич Ермаков родился в Вологде в 1969 году, долгое время активно занимался спортом, работал тренером. Член Союза писателей России, автор двух сборников прозы, лауреат Всероссийского литературного конкурса имени Василия Шукшина «Светлые души». «Вологодский ЛАД» не раз печатал прозу Дмитрия Анатольевича и его критические статьи.

№2/2011

«Колбаса - дело серьёзное» - крупными буквами над проходной мясокомбината. И три поросёнка шпанистого вида: один в чёрных очках, второй в сбитой набекрень шапке, третий... ещё какой-то. Почему-то никогда не получается разглядеть эту картинку подробно, хотя она не только здесь, а и по всему комбинату - на дверях, на стенах; да и в городе на огромных рекламных щитах; и по местному телеканалу мелькает... Да, колбаса - это серьёзное дело. Особенно для тех, кто её, эту колбасу, делает. В проходную вливаются работники первой смены, приехали только что на комбинатском «пазике». Под ногами хлюпает февральская мокредь, - которую уж зиму подряд зимы-то и нет, - сверху серое-серое небо, в руке у каждого пропуск зажат. И у Сергея Труфанова пропуск - на прямоугольнике пластика, под плёнкой, фотография двухлетней давности (времени устройства на мясокомбинат), и синими почему-то буквами напечатано: «Колбасный цех, аппаратчик термической обработки колбасных изделий». Приложил пропуск к датчику, пикнуло, вместо красного огонька загорелся зелёный, «вертушка» разблокировалась, кивнул, то ли здороваясь, то ли пропуская, охранник с усталым лицом, в чёрной с жёлтым шевроном на рукаве униформе. Прошёл. И впереди него идут, и позади, и изо дня в день, из года в год идут и идут - обвальщики мяса, технологи, засольщики, фаршесоставители, термисты, начальники цехов, слесари... Идут все молча (и в автобусе все молчали, лишь звучала утренняя радио61

ПРОЗА музыка), может, ещё не проснулись, может, от осознания серьёзности предстоящего дела. Сразу за проходной трёхэтажное здание конторы - директор, главный инженер, начальник охраны, бухгалтерия, отдел кадров, профком, и кого там только и нет. А перед конторой, посередь сейчас серого ноздреватого сугроба, а в другую пору аккуратной, глаз радующей клумбы - серебристый бюст, с детства знакомый облик Ильича. Все идут мимо, к цеховым корпусам. В раздевалках вдруг оживление - и голоса, и смех... Ночная смена с утренней встретилась. - Вовка! Лысая головка! Ты опять на работу? - И как ни приду - ты уже здесь, уже успел, наш пострел! - Колян, убери носки из шкафа, третий день дышать нечем... Сергея ждёт уже вымывшийся в душевой, переодевшийся Миха - коренастый чернявый парень с короткой стрижкой и открывающимися в улыбке крепкими белыми зубами. - Здорово. - Здорово. Руки пожали. Присели на скамью, приставленную к большому столу, за которым в карты-домино режутся в перекуры и обед, чай пьют... - Как там? - Сергей спросил. - В Багдаде всё спокойно, - Миха откликнулся и передал ключи от сушилок. - Колбаса вся есть? - Вся. - Массажёры? - Большой в восемь, малый в девять. Да, сюрпрайс тебя ожидает - дополнительная заявка на триста килограмм. - Ясно. - Мало приятного, да что ж поделаешь... Стали собираться к столу картёжники - минут пятнадцать у них ещё есть. Труфанов попрощался с Михой и пошёл в раздевалку, к своему шкафу. Выходя из раздевалки, Труфанов глянулся в зеркало: белый колпак, снизу подогнутый; белый с синим воротником 62

балахонистый халат; зелёные штаны, грязноватые снизу; ботинки-кирзачи в белом химическом налёте. Вихры из-под колпака задиристо, по-ребячьи выбиваются, а и седые волосы уж есть; глаза льдисто-серые; борода - полузапретная роскошь на пищевом производстве... Когда устраивался на эту работу, ничего не сказали, а потом уж какая-то старушенция из лаборатории увидела: - Ну, с бородой вам придётся расстаться, если хотите здесь работать. - Нет уж, я лучше тогда не буду здесь работать. И старушка смолчала, и другой никто больше не приставал. Цех большой, безоконный, в тусклом ламповом освещении - белый металл оборудования, низких квадратных тачек для перевозки мяса и фарша, кареток для развешивания и перевозки в камеры колбас; керамическая плитка на стенах и полу; длинные, с конвейерной чёрной лентой, столы для разделки мяса... Это основной цех. Сейчас здесь ещё тихо и пусто - пересменка. А скоро, через пять минут, ярко зажгутся все лампы, цех наполнится гулом огромных вентиляторов, скрежетом, звоном, стуком, криками рабочих и мастеров... Труфанов же работает в отдельном цехе, называемом «цэ-эс-ка». Цех сырокопчёных колбас. Дверь в него из основного цеха - не всякий войдёт, ключ только у термиста, начальника цеха да у технологини Ангелины Ивановны. В цехе этом три огромные «климокамеры», в которых и происходит процесс копчения, да две сушилки, в которых после копчения еще с месяц доходят до кондиции десять видов сырокопчёных колбас. Здесь всегдашний гул работающих климокамер и сушилок, запах дыма сгоревших буковых опилок и химический запах моющих средств. Тут у них (термистов-аппаратчиков) и отдельная комнатуха есть (электрощитовая вообще-то), а в ней топчан для отдыха-сна (тоже полузапретный), и стол, и электрочайник. Не шутка - сутки тут жить-работать.

Вологодский ЛАД

Дмитрий ЕРМАКОВ И повлеклось время рабочее, то разгоняясь, то будто останавливаясь, зависая (в чём? в вечности?): сделал необходимые записи в журналах - о том, что смену принял, что температура и влажность воздуха в сушильных камерах нормальные; побежал в отдел сбыта (по пути кому кивая, с кем здороваясь за руку, а с кем и расходясь без приветствий); там, «на сбыте», переписал из общей распечатки заявку на свою колбасу (и правда, триста килограммов дополнительно, да ещё обычная заявка на столько же); на обратном пути заскочил в «сто пятую» морозную камеру (на железной двери бумага под целлофаном: «Закрывайте двери, берегите холод»), всю заставленную тачками с мясом; тут и массажёры - два вращающихся металлических барабана с задраенными крышками. Нажал кнопки остановки обоих массажёров (автоматика! электроника!), открыл краны - со свистом воздух полетел в барабаны; раздраил люки, то есть снял крышки, подкатил под большой массажёр пустую тачку, снова кнопку нажал, барабан завращался в обратную сторону, вываливая оранжевые, склизкие, выгибающиеся, похожие на осетров куски «карбонада юбилейного». Из малого массажёра таким же образом - «говядину купеческую». Обе тачки на весы - и дальше, к столу, где две толстухи-веселухи делают «деликатесы» и отправляют их дальше для окончательной варки, копчения, запекания. - Серёж, за кого голосовать-то пойдёшь? - любопытствует Оля. - Ни за кого, - короткий ответ. - А я дак за Ельцина, - хвастает Оля. - Дура! - Света ткнула в товарку пальцем, задохнулась от хохота: - Ой-ой-ой... Дура! Он же помер! Некогда тут с ними... Труфанов дальше спешит. Фарш ещё не подают, колбасу не делают - ну и ладно. Сергей нырнул в свой цэ-эс-ка. Восемь банок (специальных ящиков из красной пластмассы) поставил на низенькую, бойкую на ходу и легко крутящуюся во все стороны тележку и покатил в сушилку.

№2/2011

Сушилка на замке - самое дорогое тут, самая дорогая колбаса... Открыл замок, откатил тяжёлую железную дверь, вошёл: посередине проход, а по бокам стеллажи с висящими колбасами-колбасами-колбасами. Запах теперь уж и не замечается, а когда впервые сюда вошёл, думал, что нет, не привыкнуть к этому копчёному, жирному, пресыщающему сразу и надолго запаху. Ничего, привык. Колбасу, правда, «свою» не ест никогда... Стеллаж 2Б1 - колбаса «московская». Оставил на тележке одну банку и пристроился к стеллажу. Тут же на палке рулон вощеной бумаги с налепленными этикетками - разматывать его, срывать этикетку и лепить на батон колбасы, на каждой палке двенадцать батонов, как все проклеил - в банку их, а пустую палку в сторону. И клеить, и клеить этикетки... Работа монотонная, успокаивающая... Вспоминается шутка о больных из психушки, что будто бы наклеивают марки на конверты... Этикетку с рулона сорвал - на батон хлоп, пальцами по краям придавил, и опять, и опять... И не думается ни о чём... Или это какие-то очень поверхностные, не оставляющие следа мысли... И хорошо так-то... Три банки «московской» Сергей накидал - хватит пока, надо бежать в главный цех, там уж, наверное, фарш подали, колбасу делают. Выглянул в цех - точно, Лена уж клипсатором - чпок-чпок с двух концов - кишку, заполненную фаршем, зажимает, сразу же и нитка с одного конца крепится, а Галя за нитки подхватывает, нанизывает мокрые мягкие батоны на палку, а палку укрепляет на каретке. На каждой каретке тридцать палок, и одна каретка уже полная. Труфанов спешит к ней, подхватывает каретку, катит к своему цеху, опускает в лифте в свой подвал. Раскатал длинный чёрный шланг, «продушевал», то есть окатил водой колбасу, и оставил в покое - пусть вода стекает. Пока вторую каретку грузят - опять в сушилку, клеить, клеить эти63

ПРОЗА кетки, укладывать, укладывать колбасу в банки... Резкий, надрывающий ушные перепонки звонок (а иначе и не услышать) во входную дверь. Бегом туда. - Серёжа! Срочно «летней» и «южной» по банке! - мастерица с отдела сбыта крикнула и уже бежит на свой сбыт... Как это всё не вовремя! Быстро проклеил по банке «летней» и «южной», на сбыт, заполнил и подписал накладную... Уже готова и следующая каретка. А там и массажёр пора загружать... Около двенадцати первая передышка. Вообще-то с двенадцати до часа обед, но Труфанов на него не ходит - простоишь весь час в очередь, какой уж и отдых. В своей «комнате отдыха» вскипятил воду в электрочайнике, заварил чай, достал из пакета печенье... Опять звонок в дверь. На этот раз начальник цеха Игорь Михайлович - молодой, несуразно длинный: - Сергей, здравствуйте. Как тут у вас дела? - Всё нормально. - Большая заявка? - Да. Ещё ведь триста дополнительно. - А, ну ладно... Ясно, хотел попросить чего-то в цехе помочь. Вечные эти припашки. Вообще-то здесь ко всем обращаются на «ты» и по имени, но что-то Игорь чувствует такое или знает про Труфанова, что заставляет его говорить «вы»... Сергей попил чаю и пошёл курить за климокамеры. Есть в цехе такой закуток - щель между стеной и задними стенками климокамер. Там и дымогенераторы ящики, в которые засыпаются опилки, сгорающие постепенно и дающие дым для копчения. Сегодня уже загружена климокамера - пять кареток, засыпаны опилки в дымогенератор. Теперь только проклеить «заявку» да загружать-разгружать массажёры... И он клеил этикетки, загружалразгружал массажёры... В шестнадцать тридцать сходил в столовую. Опять загружал-разгружал... 64

Заходил Паша из лаборатории - взял на анализ три вида колбас. Время зависло... Труфанов прилёг на топчан, закинулся фуфайкой, но перед тем как уснуть набрал номер на мобильном телефоне: - Привет, как вы там?.. Кашляет?.. У меня нормально. Давай. Включил в телефоне будильник на двадцать два тридцать. Закрыл глаза... В первые дни работы здесь только глаза закроет: и колбаса-колбаса-колбаса... «Небо в колбасах!» Теперь - нет. Закрыл глаза - и ничего, и спать, спать... И даже если не спится - лежать и усыпать, потому что ночью могут и не дать поспать, да и время, время, глядишь - и пролетело, и ближе к дому... И опять этот звон. И надо встать и открыть дверь. Но встать невозможно, невозможно - ноги свинцом налиты, спина - плита бетонная... Но звон не кончается. Да кто ж это так старается!.. Труфанов разрывает веки, трясет головой, будто можно вытрясти из неё этот звон... Будильник! Жмёт кнопку, выключает. Но сразу же и поднимается - стоит только закрыть глаза, не встать - и снова уснёшь. Умыться. Заварить чаю... Ну вот - ожил, проснулся. Хочешь не хочешь, а опять тянуться в холодную «сто пятую» - выгружать «грудинку восточную» и «говядину отборную», загружать «карбонад юбилейный» и «говядину купеческую»... Сходил перегрузил - ручками, всё ручками в нутро массажёрное перекидал, тачки взвесил и подписал. Ещё чаю попил. Начал перекатывать к лифту тачки с нагруженными колбасой банками. Уже ночная смена пришла - уже сосиски, колбасы ручейками потекли от скутеров к клипсаторам, к кареткам и дальше в камеры-печки... Покатил и Труфанов свою «заявку» в отдел сбыта. На сбыте сейчас шумно и толкотно. Ночью самая работа - к утру в магазинах свежий товар будет. Грузчики, молодые всё парни из студентов, грузят колбасы и сосиски в банки, на весы отвозят. Там всё взвешивают, записывают, и принимает товар

Вологодский ЛАД

Дмитрий ЕРМАКОВ уже «дальний сбыт», а оттуда - в машины, «Газели»-фургоны с теми же поросятами на бортах, с той же надписью: «Колбаса - дело серьёзное». Крики тут, смех. У Олега, здоровенного парняги, музыка аж через наушники из плеера орёт. Вовка, очкастый, по-обезьяньи длиннорукий и подвижный, банки на весы закатывает, покрикивает: - Сосы молочные! - это «сосиски молочные». - Слива! - «колбаса сливочная». - Сосы венские!.. - смешит весовщицу Тому. Да той уж не до смеха - успевай вес записывать да не перепутай. Вклинился к весам и Труфанов со своей «сырокопчёнкой». Вовка к нему: - Дай батончик. Сергей оглянулся. Раздача «батончиков» не поощряется, камер слежения натыкано по всему цеху. - Здесь чисто, - понимающе говорит Вовка. - Вон московская, бери живо. - И Вовка запускает лапу в банку с «московской» колбасой, прячет батон куда-то под халат. Труфанов быстро поскидывал на весы свои банки. Тома говорила ему чистый вес каждого вида колбасы, а он ей - количество штук. Всё. Пустую тачку подхватил и в свой цех-подвал пошёл. Перекурил. Теперь и поспать можно. В туалет ещё пошёл. Туалет - тот ещё. Пенальчик с унитазом, хлоркой пропахший. И вечно перед ним, в комнатушке, где раковинаумывальник, сидят на скамейках курильщики под строгой надписью: «Курение запрещено. Штраф 50% от премии». Сейчас вот бабы сидят. И молодые тут есть, и пожилые, в косынках синих и белых, в халатах. И все курят. Все без косметики - и лица простые, грубые. Но вот одна - девчушка совсем - личико светлое, глаза ясные, красота истинная, без подмалёвки. И тоже курит. Тут и Вовка с ними уже, анекдотики подсыпает. Сидят они на скамейках, и нужно идти

№2/2011

мимо них. В туалет. Первое время Труфанов, если видел, что сидят там, разворачивался и уходил, будто случайно туда заглянул. А потом привык, как и все. Ну, подумаешь, в туалет иду, ещё и здороваться здесь же приходится... ...Однажды угораздило его в женском монастыре оказаться - знакомый зазвал в паломническую поездку, и хоть не больно какой верующий и совсем даже не воцерковлённый Труфанов (хотя и крещённый во младенчестве бабушкой), а согласился, поехал через пол-России в автобусе ещё с двумя десятками паломников. В монастыре было многолюдно, суетно. Не такой жизнь монастырская Сергею представлялась. Едва ли не с десяток автобусов под древними стенами стояло, внутри же стен - центральный огромный храм, весь зелёной строительной сеткой затянут от земли до куполов, лишь крест золотой на воле, в небе. Люди всякие, будто туристы, туда-сюда бродят, нищие не просят, а требуют. Возле столовой-трапезной прямо на улице длинные столы, и всем (всем!) раздается из котлов каша, хлеб, какой-то совсем бледный чаёк разливается. И всё же, не сразу и видимая, но иная жизнь тут текла - будто тени, проходили женщины в тёмной одежде, глаза опустив, в платках до бровей. Увидел Сергей и клумбы ухоженные, и гряды огорода в дальнем углу монастыря, и дорожки чистые - ни пылинки. И везде молча и быстро те женщины трудятся. Конечно, интересно было, вглядывался в их лица. Все без косметики, в основном - простые, даже грубые, но если красивые, то красотой истинной, от рождения данной. А одна вдруг подошла к нему: - Пошли, - сказала. Растерянный и даже как будто испугавшийся, пошёл Сергей за ней. Привела в подсобку за трапезной. Кивнула на бачки с отходами. Без слов понял Сергей - бачки на тележку поставил, хотел уж и впрячься, да монашка опередила, сама взялась. 65

ПРОЗА - Спасибо, иди, - сказала. И он ушёл. Приятелю рассказал. Тот, вроде даже с завистью, пояснил: - Это большая честь, благодать здесь потрудиться. И ещё видел Сергей женщину, старуху - вся в чёрном с белыми крестами... Неземным, не из этого мира опахнуло его... ...Да... Вон где даже бывал Труфанов, побросала жизнь. Вот и на мясокомбинат забросила. И не думал ведь, не гадал... Всё это вспомнилось-подумалось, пока возвращался в свой цэ-эс-ка да на лежанке устраивался. Фуфайкой закинулся, телефон с включенным будильником под ухо сунул. Думал, что сразу уснёт, - вроде и не такая уж тяжкая для здорового-то мужика работа, а к вечеру руки-ноги уж и не шевелятся, - а и не спалось. Лежал, глаза прикрыв. Ещё вспомнил: обратно уж ехали, в том монастыре службу отстояв (утомительно-длинную, Труфанов несколько раз на улицу выходил), на святой источник сходив, трижды в него окунувшись. И ещё в монастырь заехали, на этот раз мужской. Тут всё по-другому было... Разруха, запустение... Обшарпанные, да не везде и сохранившиеся стены, наглухо заложенные оранжевым современным кирпичом ворота и на скрипучих петлях калитка сбоку. Внутри - небольшой свежепобеленный храм, старинные кособокие здания, заросли кустов между сохранившихся с давних времён, в едва улавливаемом ныне порядке живущих лип с морщинистой грубой корой. Густо затянутый ряской пруд. И непонятный сначала, урчащий звук - свадебное пение лягушек из того пруда. К ним вышел настоятель, весь в чёрном, бородатый и не старый, кажется, мужчина с большим крестом на груди, переговорил о чём-то со священником, руководившим их поездкой - отцом Олегом. Им, видимо, разрешили пройтись по территории монастыря. И казалось, что никого здесь больше и нет. Запах прели, 66

мокрой земли, лягушачий гул и неожиданно охватившее Труфанова чувство жалости и тоски по той жизни, которая была здесь когда-то... И вдруг из одного из этих полуразрушенных зданий, через низкую, казалось, из подвала ведущую дверь выкатилась инвалидная коляска. Сидел на ней очень старый человек в монашеском одеянии, а катила коляску пожилая женщина в тёмной одежде. И все подошли к ним. И женщина стала говорить о монахе (поэтому сперва показалось, что сам он и говорить не может). Труфанов стоял позади и плохо слышал. Кажется, что отец Владимир преподавал в каком-то учебном заведении, что знает восемь языков... И тут-то и перебил её старик, и странно, его тихий дребезжащий голос Сергей расслышал: «Что ты, милая, я и русский-то скоро забуду». Узнал, откуда они едут, сказал что-то одобрительное. Потом женщину кто-то позвал, и она ушла, оставив коляску. И паломники тоже все пошли куда-то дальше. А отец Владимир сидел в коляске, будто всеми брошенный, забытый. Труфанов подошёл к нему и попытался катить коляску (почему-то решил, что это нужно). «Там внизу рычажок. Нажми», - подсказал монах. И Труфанов нажал на рычажок, коляска двинулась. «Отвези меня вон туда, в тенёк», - кивнул старик. И Сергей откатил коляску под крону старинной липы. «Спасибо. Сейчас за мной придут. Как тебя зовут?» Сергей ответил. И монах, будто враз обессилел, лишь кивнул и прикрыл глаза. Сергей еще постоял перед ним несколько мгновений, увидел идущую в их сторону женщину и поспешил за своей группой. Вот и всё событие, но почему-то помнится тот монастырь и старик-монах в инвалидной коляске... Звон-звон-звон. Труфанов тянет изпод фуфайки телефон-будильник, жмёт беспорядочно кнопки. Но звон не прекращается, он настойчив, он бьёт по ушам. Да это не будильник, это кто-то к нему рвётся, кнопку у входа жмёт. Откинул фуфайку, рывком вскочил, натягивая

Вологодский ЛАД

Дмитрий ЕРМАКОВ попутно колпак, к двери устремился. Открыл. Мастер отдела сбыта, бочкообразная Базукова, сразу орёт, на Труфанова не глядя, орёт, чтобы переорать всё - вентиляторы, станки, гул сушилок и климокамер, не глядя, потому что не интересен ей Труфанов, и неважно для неё, Труфанов или кто другой, она и знать не знает, чья сегодня смена, и знать не хочет, орёт, трубой разевая златозубый рот: - «Летней», «южной», «карнавальной», «московской» по банке! - И ещё раз: - «Летней», «южной», «карнавальной», «московской» по банке! - И ещё раз... И уходит, так и не взглянув на него. Да не больно-то и хотелось... Это уже сверх заявки, даже дополнительной. Бывает и так. Труфанов подхватывает пустые банки, идёт в сушилку, опять клеит, укладывает, ставит на тележку... А минут через двадцать снова вытягивается на топчане, закидывается фуфайкой и на этот раз усыпает сразу без дум, воспоминаний и снов. И по сигналу будильника в пять пятнадцать проснулся, сразу поднялся - разлёживаться сейчас некогда - последний рывок. Чайник включил - утром, хоть дома, хоть на работе, пока крепкого и сладкого чаю не выпьет да сигарету не выкурит, и человеком себя не чувствует. Умылся Сергей, изнанкой халата, в обед смененного, утёрся. Заварил сразу два пакета чайных (дома только листовой настоящий пьёт, а на работе приходится и пакетиками обходиться). Пока заваривается чай, заполнил накладную (в трёх экземплярах): колбаса такая-то, штук столько-то, вес такой-то... «Итого: шестьсот пятьдесят три кг 350 г. Сдал: Труфанов. Принял: ...», - оставил место для автографа мастеру отдела сбыта, громоподобной Базуковой. Выпил уже поостывший и хорошо, до горечи настоявшийся чай и сразу ещё два пакетика заварил, выкурил в щели за дымогенераторами сигарету (первая утренняя, даже после чая - невкусная, но возрождающая к жизни). И на сбыт, на сбыт! Подписывать накладные. Только бы Базукова на месте была.

№2/2011

На месте. Сидит за своим столом, сама в ширину стола. - Доброе утро. Мне бы накладные подписать. Молча протянула руку, взяла бумажки, неторопливо деловито расписалась, две накладные вернула Труфанову, одну себе оставила - учёт и контроль! Снова в свой цех. Закатил в лифт пять пустых чистых кареток, поднял в главный цех, перекатил к клипсатору, так же, лифтом, поднял четыре тачки под фарш, на которых выписано красными буквами (будто старался ярый футбольный болельщик): «ЦСК». И вес каждой тачки той же красной краской прописан. Сергей взглянул на часы - пять сорок пять. Хороший темп. Ещё стакан чая выпил. И ещё сигарету, теперь уже неторопливо, с удовольствием, вкусно выкурил. Заполнил журнал - из накладной выписал, сколько чего сдал, остатки колбасы в сушилках подсчитал (калькулятор), расписался. Большой массажёр до восьми часов будет крутиться - это уже сменщика Лёши забота. А малый ещё надо разгрузить и вымыть. Последний, совсем уже последний рывок. В сто пятой камере холодрыга - берегут люди холод! Но быстро-быстро выгрузил Сергей говядину из барабана, отвёз на весы, подписал на бумажке вес, бумажку в тачку поверх мяса - и дальше, дальше. Раскатил шланг (вода горячая, напор сильный - хорошо) и вымыл массажёр. Совсем уже не спеша возвращался в «цээска»... У двери топчется, в звонок тычет Олег со сбыта и всё приплясывает под музыку плеерную. Увидел Труфанова: - Две банки «летней», срочно! Ну, вот это совсем некстати. Через двадцать минут сменщик придёт, а тут... Банки пустые схватил, бегом в сушилку - наклейку шлёп, батон в банкуящик - хлоп... Бегом на сбыт, банки на весы, бегом обратно к себе. Накладная, в трёх экземплярах. Бегом на сбыт. Нет 67

ПРОЗА Базуковой на месте... Ага! Вон слышен её ор: «Мальчики, «молочной», «сливочной», срочно! Срочно!» Туда, к ней, бегом. - Подпишите... К стене приладив бумаги, подписала. - Одну ко мне на стол положи... Конечно-конечно, одну накладную Базуковой, две себе. Снова в свой цех, внести исправления в журнал. Две банки «летней», девяносто штук, 35 кг 360 г... Всё! По карманам рассовал - телефон, пропуск, зажигалку, сигареты. И на выход. Основной цех уже пуст, ночная смена в раздевалки ушла, только на сбыте ещё колготятся, чего-то грузят. И уже коекто из утренней смены навстречу идёт, хотя до начала работы ещё пять минут. Вон и Лёша... - Привет. - Здорово. - Как там? - Нормально всё. - Массажёры? - Большой в восемь встанет, малый пустой. Труфанов передал сменщику, высокому, с болезненно-бледным лицом, очень серьёзному парню лет двадцати пяти ключи, и они разошлись. Лёша в цех, Сергей в раздевалку и далее на трое выходных суток. Вышел на улицу - свежо, хорошо. Ветер дунул, принёс навозный дух от цеха со страшным названием «забойный».

2 Другая жизнь Вышел и Труфанов за проходную. А тут уже другая жизнь. Ветер свежий, весенний и чистый. Будто проходная и стены даже воздух, даже ветер комбинатский за себя не выпускают - нет у них пропуска. А Сергей вышел. Садятся опять все в «пазик». И Сергею даже место в углу у окна досталось - с ночной-то смены меньше народу, чем утром сюда едет. А рядом Базукова сиденье примяла и Труфанова глубже в угол, ближе к мокрому стеклу прижала. 68

В тепле автобуса сразу в сон клонит, хоть и поспал сегодня, часа три с половиной урвал - не каждую смену такая удача. И Сергей задремал под женские разговоры и смешки (на комбинат едут молча, а с комбината с разговорами - вот так почему-то), под бубнёж и музыку приёмника. Сергей вскидывается, смотрит в окно, в рассветный серый город. Люди стоят на остановках, спешат на работу, ведут детей в детские сады... А у него выходной - трое суток. Другая жизнь. Хотя разве жизнь поделишь на какие-то части? И комбинат его жизнь, и дом, и жена, и дети... Всё жизнь. Ну, не думал, что будет на мясокомбинате работать. А теперь работает. Значит, так тому и быть. А всё спасибо Эдику... Звал-то ещё четыре года назад. Мол, новый цех открывают, немецкое оборудование, хорошая зарплата. Но тогда смешно было даже подумать, что бросит Труфанов работу в музее и пойдёт на какой-то мясокомбинат. Но тогда ведь и вспомнил он, что не «какой-то» это комбинат. Очень даже его, Труфанова, этот комбинат касается. Отец рассказывал, что родом он из соседней губернии (вот это запомнилось чётко - отец сказал «губернии»), из большого села. И отец его (дед, то есть, Сергея) и дядя (брат, значит, деда) скотопромышленники были, свой мясной цех имели, товар аж в Питер возили, а там у них свой магазин был. А им это дело тоже от отца досталось (прадеда Сергея), а тот из крепостных был, но такой, что и себя, и семью выкупил, и барин-то у него в долгах как в шелках ходил. После революции заводик, конечно, национализировали. Старший брат успел куда-то за границу уехать, а младший (дед Сергея) остался, так и был директором уже советского завода. А в тридцать третьем всё же арестовали. И всю семью сюда сослали. И не случайно - здесь строительство мясокомбината затевалось. Вскоре и построили. А дед Сергея, тоже Сергей,

Вологодский ЛАД

Дмитрий ЕРМАКОВ первым его директором и стал. Недолго, правда, директорствовал. Умер. Отец рассказывал всё это, когда Сергею было лет десять. А когда стало двенадцать - не стало отца. И всё это - про деда, про комбинат - он напрочь забыл. Мать же никогда об этом не говорила, будто и не знала. И вспомнил Труфанов вот тогда, когда Эдик позвал. Вспомнил, да и забыл - ни к чему. Через два года, когда всё же оказался на этом комбинате - снова вспомнил (то есть и не забывал никогда, просто все эти отцовские рассказы, до поры не ценные вроде бы ничем, ждали своего часа). Хотя рассказывал отец не очень, кажется, уверенно. Сергей уж потом прикинул - отцу три года было, когда дед умер. Ничего он, конечно, не помнил, знал что-то по рассказам. А ведь в те годы не больно о таком (собственных мясных заводиках, репрессиях, родственниках за границей) рассказывали. Так что, может, всё было и не совсем так, как говорил отец. Сам-то отец был всю жизнь самым простым работягой. И бабушка (мать отца) - Сергей чуть-чуть помнил её, - жила в каком-то старом деревянном доме. Это жена-то директора?.. Надо бы в архивах покопаться. И когда-нибудь Сергей этим займётся... Эдик тоже... В школе вместе учились. Дружбы особой не было, но жили рядом, в школу-из школы одной дорогой ходили, разговоры разговаривали. Во дворе Эдик почти не гулял - домашний был мальчик, отличник. Труфанов же, бывало, по дворам с утра до ночи с дружками носился. Но любил (и сейчас любит) и один побыть, да ещё как-то неожиданно к чтению пристрастился, глотал книги. А в школе плохо учился. Но в институт поступил на филфак, а Эдик на инязе учился. Опять вроде как приятельствовали. В армии оба отслужили, снова в институте встретились. Эдик потом в аспирантуре остался, преподавал, а Труфанов в музей попал. На институтской двери и объявление увидел: «Требуется научный сотрудник с филологическим образованием». И музей тот в соседнем

№2/2011

с институтом здании был. Опять частенько встречались. В автобусе - на работу, с работы... Потом долго Эдика не видел. И встретились случайно в центре города, в магазине. Тогда и рассказал он про мясокомбинат. Не верилось, что Эдик - вечный отличник, специалист по немецкому и шведскому языкам, Эдик, у которого высшее образование и склад ума учёного на лбу написаны, Эдик, знающий себе цену интеллигент, работает на мясокомбинате, каким-то коптильщиком колбасы... - Новый цех открывают, новое оборудование. И человек пока ещё требуется. Я поговорю с начальством - возьмут. - Да ну, Эдик, какой из меня колбасник... - Ну, смотри. Запиши-ка мой телефон всё же на всякий случай. Труфанов записал. И всё же спросил недоверчиво: - Ну и как ты там? - Нормально. Везде есть свои проблемы, конечно. Но это всё колбаса по сравнению с зарплатой и работой - сутки через трое. Да, вот тогда-то и услышал Труфанов впервые: «Это всё колбаса». То есть ерунда. Сам Эдик себе такую присказку и придумал. И Труфанов потом уж, когда всё же стал колбасником, иногда так говаривал. Это как самозащита хоть я и копчу колбасу, но я всё же не просто колбасник, есть что-то и более важное в жизни, а вся эта колбасная работа, по большому счёту, - колбаса, колбаса... В деньгах, конечно, дело было. В зарплате то есть. Андрюшка подрастал, Катюшка появилась... Стихами, хоть даже и Константина Батюшкова, семью не накормишь, а надо ведь ещё и одеваться. Музей-то, где работал Труфанов научным сотрудником, располагался в доме, где доживал когда-то свои дни Батюшков, вот так... Ну, перебивались как-то - Сергей ещё подрабатывал уроками в педагогическом училище (в девяностые годы получившем новое гордое имя «колледж»), да изредка его краеведческие 69

ПРОЗА заметки в местных газетах публиковали. Но когда Эдик позвонил и сказал: «Я тут на повышение ухожу, место освобождается. Пойдёшь?» - согласился сразу. «Куда он там повышается-то на мясокомбинате?» - только и подумал... Музыкальное бульканье и дрожание телефона в кармане вернули его в реальность. - Да, Вера... - Ты где? Труфанов глянул в окно. - Мост проезжаю. - Тогда встречаемся как обычно. - Хорошо. Народу в автобусе поубавилось. Не прижимала его с правого бока и монументальная Базукова. Сергей поднялся и прошёл к выходу. Вон они, родные, стоят у магазина. Вера, Андрюшка и Катя. Катя сразу из материнской руки рванулась: - Папа! - но Вера удержала её, отпустила, когда Сергей совсем близко подошёл. И девочка сразу подбежала к нему, ткнулась в колени: - Папа! Сергей пригнулся, обнял дочку. - Привет, привет, Катюшка. Как дела? - Во! - отклонившись, девочка вытянула правую руку с поднятым вверх большим пальчиком. Это уж в садике научилась... - Привет, папа, - по-мужски сдержанно сказал Андрюшка. - Привет, привет. - Привет, - Вера негромко сказала, ямочками на щеках улыбнулась. - Ну, пошли, Андрюшка, - Сергей взял сына за руку. - Пока, Катюшка! - Пока, папа! Пока, Адюша! - Пока, Катя, пока, мама, - сказал Андрей. И Вера с Катей пошли в один детский сад (недавно с большим трудом устроили), А Сергей с сыном в другой. Так заведено у них. - Катя говорит «Адюша», - передразнил сестру Андрей. 70

- Ничего, научится. Как у тебя-то дела? - Хорошо... Папа, я робота сделал. На столе стоит, увидишь. - Конечно, посмотрю, молодец... Так переговариваясь, переступая через лужи и оскальзываясь на льду, пробирались они к недалёкому садику (поначалу-то в другой район приходилось в детский сад ездить, хорошо - удалось обменяться). В раздевалке Сергей помог сыну снять куртку: - Ну, дальше сам, ты большой. - Ну, пап, сапоги-то помоги... - Давай-давай... - Труфанов отвернулся, взял с низкого столика (здесь всё было низкое - скамейки, шкафчики) тетрадку и ручку, положил тетрадь на шкаф, расписался напротив имени и фамилии сына. Тогда только прочитал то, что было написано на отдельном, вложенном в тетрадь листке: «Срочно сдать деньги за фотографии - 100 рублей». И хотя сейчас сто рублей не были такими уж серьёзными деньгами для семьи Труфановых, но его бросило в краску от того, что вот этих-то небольших денег он и не может отдать сейчас, нет с собой. Это напомнило те унизительно нищие дни, когда шёл из своего музея и не знал, на что хлеба купить (потому что у кого можно было занять - уже занято, а зарплата через три дня). Обернулся. Сын, как ни в чём не бывало, сидел на скамейке, ничего не сняв... - Быстро раздеваться... Андрею не потребовалось повторять, он знал такой голос и тон отца. Засопел. Сапоги стаскивает. А губы дрожат. От обиды. И сдавило сердце Труфанова... Тут вошла какая-то молодая женщина с мальчиком. - Андрюша, привет, - радостно крикнул бойкий мальчуган. - Привет, - сдавленным голосом ответил сын. Воспитательница вышла - крашеная и как пудель завитая блондинка. Труфа-

Вологодский ЛАД

Дмитрий ЕРМАКОВ нов сразу к ней (говорил и сам себе был противен): - Ольга Борисовна, здравствуйте. Там сто рублей надо сдать, так можно я вечером, нет при себе сейчас. - Хорошо, можно и вечером, - кивнула Ольга Борисовна и снова ушла в группу (зачем и выходила?). А к Труфанову приступила мамаша - молодая, в тесных джинсиках, в короткой курточке, из-под которой виднелась полоска голого тела (а ведь, хоть и тёплая, зима!). - Вы на подарок воспитателю сдавали тридцать рублей? - Не знаю, может, жена... - Сергей всё же полез в карман куртки, тридцать рублей у него, кажется, было. Женщина подросткового вида заглянула в какой-то список: - Ага, сдавали... - и сразу отвернулась, будто Труфанов перестал существовать. А у него от сердца отлегло - хоть тутто ничего не должен. Андрюшка уже переоделся. В раздевалке становилось тесно - подходили ещё родители с детьми. - Ну, вот, вижу, что большой парень, замечательно оделся, - сказал Сергей, поправляя всё же плохо заправленную в шорты футболку. - Папа, ты за мной придёшь? - Я. - Ну, пока. - Пока. Труфанов вышел на улицу. Увидел приплюснутую к стеклу мордочку, махнул, и сын мигнул ему белой ладошкой и сразу исчез, убежал по своим важным делам. С женой снова встретились у магазина. - Сто рублей надо сдать за фотографии. - Чего-то и много. - Вера достала из сумочки кошелёк, подала мужу пятьсот рублей. Вошли в магазин. Было уже восемь, и его только что открыли. Вере на работу к одиннадцати. Работает она в детском музыкальном театре.

№2/2011

Пению детей учит. И сама хорошо поёт. Они, можно сказать, из-за её пения и познакомились. Из-за одной, точнее, песни... Купили продуктов - и домой. Спать Труфанову уже не хотелось. Сонливость в тупую головную боль перелилась. Дома он сразу нырнул в ванну, а Вера готовила на кухне завтрак. - Ну, как вы тут вчера? - спросил Сергей, выйдя из ванной и переодевшись в домашнее. - Ой, натаскалась, по такой-то погоде... С утра обоих отвела да вечером... Да сам же понимаешь... - Угу... - отозвался Труфанов, потягивая горячий (настоящий листовой) чай. - А ты как? - Нормально... Колбаса, всё колбаса... Вера усмехнулась: - Не жалеешь? - О чём жалеть? - Дальше можешь не продолжать, - шутливо оборвала Труфанова жена. Знала, что дальше последовало бы: «... ведь каждый в мире странник». Потом, когда в комнате, сидя на диване, смотрели телевизор - предвыборные выступления кандидатов, сменяющиеся рекламой туалетной бумаги и девицами, демонстрирующими подмышки без запаха и белых пятен, - а вообще-то пытались смотреть бесконечный детектив-боевик про ментов, Вера, хотя Сергей не предпринимал никаких активных действий, почувствовала, сказала: - Не надо... Ну что ты, как маленький... Мне идти скоро... И вскоре, действительно, собралась, пошла на работу. Труфанов же, накинув куртку, вышел на балкон, закурил. Хлопнула внизу дверь. Вера вышла из подъезда, шла в своей шубе (всё же Труфанов решился, купил ей на день рождения осенью, в кредит, конечно же, за который ещё расплачиваться и расплачиваться), в лёгком платке, накинутом на голову, с пакетом в руке, в котором всегда какие-то тетради и книги, нужные для работы, шла, обходя лужи, оскользнулась, и Труфанов 71

ПРОЗА дёрнулся поддержать её, выровнялась, вышла на сухой тротуар, скрылась за углом дома. А Труфанов в очередной раз констатировал, что с женой ему повезло, просто повезло, и всё. А вот многим его знакомым не повезло, как не повезло ему самому в первый раз... Погода уже весенняя, солнце греет, с карниза срываются капли, бьются о перила балкона... Докурив, он ушёл в комнату, выключил телевизор, лёг на диван, прикрыл глаза. Сразу уснул. Дневной сон после работы - короткий, но помогающий от головной боли. Часа два всего поспал, умылся холодной водой - и как новенький. Ещё чаю попил. И взялся за книгу. «Братья Карамазовы» - третий раз уже читает... ... - Ты достал меня, достал. Достоевский! - цедил сквозь зубы сержант Хрусляков, «пробивая грудину» Труфанову. Труфанов попытался прикрыться от следующего удара. - Смирно! Руки по швам! Достоевский! Остальные «духи» стояли в шеренге по стойке «смирно», все в белом армейском белье и оранжевых кожаных шлёпанцах. Идёт вечерняя «воспитательная работа». Труфанов провинился, Труфанов не ответил какой-то параграф из «Устава строевой службы»... Всё, если сейчас он, Сергей Труфанов, не ответит этому Хруслякову, если не взбунтуется, он перестанет быть человеком... Вцепившись обеими руками в ворот «хэбэ» Хруслякова, он, будто полоскал бельё, таскал вправо-влево сержанта по полу, не давая подняться. А когда его всё же оттащили, вывернув руки, свалили на пол в спальном отсеке, прижали лицом в намастиченный тот пол, он всё хрипел, вкладывая в хрип силу удара: - Сука, я всё равно достану тебя, всё равно достану... ...А он Достоевского-то и не читывал, даже в школе проскочил как-то мимо программного «Преступления и наказания». А тогда и захотелось почитать. 72

И при первой же возможности пошёл в библиотеку и взял, как сейчас помнит, сборник издательства «Детская литература» - «Униженные и оскорблённые». А после армии и остальное прочитал. Любил Достоевского. Хотя любимый-то у него всё же Чехов (одно время ставил на первое место Бунина. Но Бунин как-то, хотя и его, конечно, любил, отодвинулся, уступил Чехову место)... У Чехова «стиль, язык»... А Достоевский... «Но, - думал Труфанов, - «язык» сам по себе хоть и важен, не главное. Для русского писателя и для русского читателя всегда (хотя иногда и не сразу) неизбежно встают вопросы: о чём ты пишешь? И для чего ты пишешь? Да, говоря о «языке», мы обычно изначально считаем, что «хороший язык» - это «язык» Тургенева, Чехова, Бунина... А о «языке» Достоевского как-то даже и не принято говорить. В одном предложении у него могут четыре раза повториться «что» и дважды «потому что»... Но начни читать его - хоть «Братьев Карамазовых», хоть коротенький рассказец «Мальчик у Христа на ёлке»... «Язык» ужасный с обычной точки зрения. Но... Достоевский достаёт и уже не оставляет, не даёт покоя... Так что - спасибо и сержанту Хруслякову...» Труфанов читал, лёжа на спине, откладывал книгу, снова уходил курить... И вот это одиночество с книгой, это курение на балконе - это ведь тоже счастье. В пятом часу оделся, пошёл в садик за Андрюшкой. Дети гуляли на участке. Лепили снеговиков. Два уже стояли. Один большой в рост взрослого человека. Воспитательница, не та, что утром, с распущенными по плечам рыжими волосами, втыкала веточку-нос. Второй снеговик - поменьше, уже с «лицом», и на «шее» повязан красный шарф. Катали орущей оравой комы и для следующего снеговика. И в этой суете Труфанов не сразу разглядел Андрюшку. А! - вон он - синяя шапочка, серая куртка, тоже старается, толкает-катит ком. Труфанов подошёл к воспитатель-

Вологодский ЛАД

Дмитрий ЕРМАКОВ нице, вставлявшей теперь снеговику «глаза»: - Здравствуйте, Ирина Николаевна! - она обернулась, и на веснушчатом лице была растерянная улыбка (видимо, от неожиданности), но растерянность сразу улетела, а улыбка стала обычной, сдержанной (но в глазах искры прыгали, была она сейчас чем-то очень похожа на окружавших их детей.... Искренней радостью - вот чем). - Здравствуйте, - ответила Сергею. - Мы там деньги должны, сто рублей... - А! Давайте, я отмечу в журнале, а фотографии завтра. - Она сунула деньги в карман куртки и вдруг попросила: - Вы не поможете нам... - Конечно. - Папа! Мы снеговиков делаем! - увидел отца Андрей. - Вижу, вижу, молодцы... Сергей помог установить один на другой снежные комы. - Спасибо, - сказала Ирина Николаевна, и в улыбке веснушки разбежались от носа по щекам. - До свидания, Андрюша. - До свидания, - Андрей с гордостью взялся за руку отца. Ещё мальчишка подбежал: - А мне папа машину купит! - А мне мама колону, - добавила стоявшая рядом толстая девочка. - Принцессой будешь, - откликнулся Труфанов. И отец с сыном вышли с территории детского сада на улицу, всё более превращающуюся в снеговое болото. - Папа, а у нас в магазине обои под покраску продаются? - спросил сын, поправляя рукой в мокрой матерчатой перчатке вязаную шапочку. - Продаются, - ответил Труфанов. - А ты не будешь против, если мы в нашей комнате сделаем природу? - опять спросил Андрюшка. - Это как? - Ну, нам потребуется синяя краска, белая, коричневая и зелёная... И ещё красная. - Так-так... - будто бы всерьёз заинтересовался старший Труфанов.

№2/2011

- Синюю мы разведём с белой, получится голубая. Ей покрасим потолок. Потолок сейчас белый, значит, если мы оставим пятна, это будут облака. На стенах мы нарисуем деревья. Стволы и ветки коричневой краской, а листья зелёной. А пол весь зелёной краской. Это будет трава. - А красная? - А красной ягоды нарисуем. Только надо будет дождаться, пока зелёная высохнет. Согласен? - с надеждой посмотрел Андрюшка на отца. - До покраски ещё много чего сделать надо будет, - задумчиво проговорил Сергей Труфанов. - Да. Мы вынесем из комнаты всю мебель, оборвём старые обои, выровняем стены... Шпатель надо купить. Папа, мы купим шпатель? - Обязательно. - А он дорогой? - Не очень. Краска дороже. - Да, - вздохнул мальчишка, - деньги надо копить. А пол мы сделаем паркетный. Чтобы был крепкий и ровный. - Много работы, - уже будто бы примериваясь к предстоящему ремонту, сказал Труфанов. - Да, папа, надо обязательно каски. Вдруг упадёт что-нибудь. - Можно и каски... - А как ты думаешь, мама согласится с нами делать ремонт? - Думаю, что согласится. - Тогда и ей надо каску. А Катю, пока ремонт, мы отведём к бабушке, она ещё маленькая... В эту зиму сын много болел, простужался. Часто не ходил в садик. Жене приходилось брать больничные, сидеть с ним дома. Один раз сходил на больничный и Сергей. И вот пристрастился мальчишка к этой передаче по телевизору, про ремонт. Труфанов и сам с интересом смотрел - так всё здорово, быстро, красиво получалось у весёлой ремонтной бригады... Ну, конечно, не всё так уж весело и красиво, как видят они по телевизору. Но сын, ясное дело, верит. 73

Дмитрий ЕРМАКОВ А Труфанов однажды прикинул, сколько же может стоить такой ремонт материалы, инструменты, и всё для него ясно. Сделает он летом во время отпуска ремонт, сделает - потолок в комнате побелит, обои переклеит. До коридора и кухни руки вряд ли дойдут, потому что есть ещё и дача. Ну, какая дача - участок садово-огородный... А жена, кстати, любит «дачные» передачи смотреть... - Папа! Проталинка! - сын показывал на чёрную полосу земли, там, где проложены трубы отопления. А вокруг, везде - грязный, ноздреватый снег. - Папа, это скоро уже совсем весна будет... А потом лето. - Да. - И мы будем делать ремонт. Ведь надо окна открывать, чтобы краска высохла... Папа, а давай постоим на проталинке, давай, а, папа... - Давай, - выдохнул Труфанов. И они оба встали на мокрую чёрную землю, пачкая, конечно же, обувь, и сын прижался к его бедру тёплым тельцем, и Труфанов ещё приобнял его, прижал крепче к себе. Стоят они на проталинке, дома мама и дочка-сестрёнка ждут. Чего ещё надото... Остальное - ерунда, колбаса... Квартира-то, конечно, нуждается в серьёзном ремонте, да хорошо хоть такая есть. Мать Труфанова, поняв, что Веру ей не подмять, что Сергей тоже отрезанный ломоть, согласилась на размен своей и сына двухкомнатной. Да... С матерью отношения тяжёлые. Но какие бы ни были, а завтра (не сегодня) надо ей позвонить, а в воскресенье (как раз выходной подпадает) и сходить к ней, а то она ведь пластом будет лежать - не позвонит, не попросит... Вера с Катей только-только перед ними пришли. - Раздеваемся быстро! - скомандовала жена, а сама, уже переодевшись в халат, что-то начала готовить на кухне.

Сергей переоделся и пошёл к ней. Дети занялись чем-то в комнате. - Ой, трудно с дураками работать, делилась своим Вера. - Это ты о воспитанниках? - Нет, это я о начальстве... Сходи-ка в комнату, дерутся ведь... Обычные вечерние разговоры. Ужин. «Спокойной ночи, малыши». - Папа, почитай. - Ну, ложитесь быстро. Дети улеглись по постелям - купили осенью и тоже, конечно, в кредит два кресла-кровати для них. - Тли полосёнка! - кричит Катя. - Нет. Винни-Пух, - возражает Андрей. - Винни-Пуха прошлым вечером читали, - говорит Труфанов. - А тебя вчера и не было, - резонно возражает сын. - Ну, позапрошлым. Давай уж поросят-то почитаем. - Ну, давай... ...Поросята победили, серый волк навсегда убежал из их леса. - Всё, спокойной ночи. - Спокойной ночи, папа, - сонным голосом отвечает сын. - Папа, а ты меня когда на лаботу возьмёшь? - спрашивает вдруг Катя. - Я бы взял, да ко мне на работу детям нельзя. - Селдитые полосята не пускают? - спрашивает опять дочка, но имеет в виду не книжных поросят, а тех, что в рекламе колбасы, насмотрелась тоже по телевизору. - Да, Катя. Всё, спи, - выключил свет и прикрыл дверь. И они ещё говорили в кухне, и Труфанов выходил на балкон курить (благо - выход с кухни), и Вера ещё что-то печатала на компьютере «по работе», а Сергей читал Достоевского. Потом легли.

Окончание следует.

Вологодский ЛАД

ПРОЗА

Ночь светла ПОВЕСТЬ Окончание. Начало в №1, 2011 г.

ГЛАВА 4 Непарламентское поведение скотины

Анатолий ЕХАЛОВ Анатолий Константинович Ехалов родился 28 марта 1951 года в деревне Новинка Ярославской области в семье учителя. Закончил факультет журналистики Ленинградского госуниверситета. Действительный член Петровской академии наук и искусств. Член Союза писателей России, автор десяти книг прозы и публицистики, многих сценариев для документального кино. Лауреат многочисленных премий и фестивалей в области литературы и кино: Валентина Овечкина, Николая Лескова, Владимира Гиляровского, «Золотой Витязь», «Ника», «Золотой бубен», Государственной премии по Вологодской области. Знаменитыми на весь свет стали организованные Анатолием Ехаловым на просторах нашего края народные праздники коня и коровы, бани и топора... Нынешней весной Анатолий Констатинович был удостоен награды II Славянского литературного форума «Золотой Витязь»: вологодский писатель получил специальный диплом за душевнополезное чтение для детей за повесть «В поисках забытых ремёсел» (журнальный вариант этого произведения был опубликован в №№ 3-4 «Вологодского ЛАДА» за 2010 год). В июне А.К. Ехалов получил диплом юбилейного, XX Международного кинофорума «Золотой Витязь» в номинации «Короткометражные документальные фильмы».

№2/2011

Утро выдалось прохладное и росное. Солнечный колоб выкатился из-за соснового бора торжественно и радостно, приветствуя своими лучами деревенское население, леса, деревья и травы в полях. Утренний холодок далеко разносит каждый звук. Звон ведер и мычанье скота, тарахтенье последнего деревенского трактора в лугах и стук пастушьей барабанки. Слышно, как встретившиеся у колодца деревенские бабы делятся новостями: - Иду, девка, улицей, а навстречу - Чубайс. Думала, он меня укатает. Глазища красные, губищи трясутся... Я на него ведром махнула, так он огород перескочил - и по грядам... - Да ведь это не Чубайс был, - поправляет другой женский голос. - А кто? - Скажи, так и я скажу. Депутатом был, фамилья еще такая круглая... - Бурбулис, что ли? - Он, леший его неси... - Так оба и были. И второй туда выскочил. Да как стали они, девка, сраженье разыгрывать, так картовь, не поверишь, до дороги летела! - Нет, надо меры принимать с этими парламентерами! Ведь разорят! Либо пришибут. ...Того, кто устроил погром в хлеву у бабки Сани, и звали Бурбулисом. Это был главный баран в деревне. С первого взгляда было видно, что этот баран не в щепках найден. Он был не простых, а чистопородных романовских кровей. Шерсть у него курчавилась и отливала голубизной, на груди пробивалась жесткая щетка черной бороды. 75

ПРОЗА Он высоко носил свою голову, презирая на деревне, казалось, вся и всех. И только хозяйке своей бабке Сане иногда дозволял почесать себя за ухом. Двор у бабки Сани тесный, ветхий, на подпорках. У Бурбулиса с овцами был отдельный «кабинет», который бабка Саня вечерами запирает. Но Бурбулису нужна свобода шастать по всему двору и жрать неограниченно комбикорма прямо из мешка, не считаясь с интересами других обитателей двора. Придет утром бабка в хлев, а воротное бревно лежит вместе с запорами. Вышиб Бурбулис его чугунным лбом. Бабка Саня бревно поставит, гвоздями самобольшими закрепит - наутро бревно повержено. Тогда повбивала бабка Саня гвозди в стояк, в то место, которое баран бодает, так, чтобы гвозди сантиметров на пять торчали. Наутро пришла - стояк лежит, а гвозди все подчистую в бревно вколочены, словно их забивали молотком, а запасам кормов нанесен такой урон, что бабка Саня вынуждена была крыть Бурбулиса самыми последними словами. Но что Бурбулису бабкина хула? Тут требовались меры кардинальные. И решила бабка Саня, что выхода иного нет, как пустить Бурбулиса... на мясо. И вот сидела она у окна, попивая чай и обдумывая, кому бы поручить это ответственное дело, как тут увидела свою супротивницу... Раиску с Того Угора, прозываемой Матросихой, которая была лет на десять моложе Саньки. У них с бабкой Саней была давняя неприязнь, наверное, она шла еще с тех времен, когда Санькин тятя прижимал Раискиного отца по линии колхоза. С годами неприязнь эта не исчезла, а, как хорошее вино в бочке, выстоялась и окрепла. Это Раиска писала жалобы на гражданку Титову по поводу нетрудовых доходов, это она уличала ее в кормлении скота хлебом. Раиска с Того Угора несла до дому на коромысле воду на чай, потому что вода в ихнем колодце была невкусной. Когдато Раиска была первой красавицей на деревне. Вот и сейчас она несла воду, как 76

на показ раскачивая крутыми бедрами. Бабка Саня уже хотела крикнуть ей из окна что-нибудь обидное, как тут в тылу у Раиски появился Бурбулис. Он опустил к земле голову, покачался на ногах и с разбега ударил Раиску в зад. Ведра покатились под угор, расплескивая воду, коромысло отлетело в сторону, а Раиска упала на четвереньки. Она только пришла в себя и попыталась было встать, как Бурбулис нанес ей снова короткий, но мощный удар, и Раиска на четвереньках продвинулась по угору метра на три. Не успела Раиска подняться, как настырный Бурбулис снова таранил Раискин зад, она снова пробежала на четвереньках метра три-четыре... И так гнал Бурбулис ненавистную Саньке Раиску по всему угору, пока не выгнал за пределы своей территории. Ожесточившееся сердце у Александры Титовой отмякло. Она уже простила Бурбулису и ночные погромы, и разорение кормовых запасов, и высокомерие. И тут же она решила не лишать барана жизни. - А не сбагрить ли мне этого окаянного Бурбулиса «хермеру»? - пришла в голову ей счастливая мысль. - Он на дармовщину падкий, так пусть его, «американского шпиона», этот окаянный Бурбулис и тиранит... А для пущей верности подарю еще пару ярушек в придачу. Где ему отказаться... И Александра Титова, взяв пару присоленных скип хлеба, тут же отправилась исполнять задуманный план по искоренению в деревне кулачества.

ГЛАВА 5 Ответный ход Фёдора Гусакова Братья Гусаковы вернулись в деревню после северов, армейских и спортивных карьер, чтобы «покрестьяновать всласть». Так уж устроена братская взаимосвязь, видимо, что и жить друг без друга они не могли, и вместе ничего не получалось. По жизни они были соперники. И дома, и в школе, и на лыжне, и на

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ крестьянской ниве. Если один начинал строить дом, то тут же начинал строить и второй. Только один строил его на одном конце деревни у реки, то второй на другом, у леса. Если у одного усадьба развивалась в горизонтальной плоскости, то у второго - в вертикальной. Хотя строились они одинаково долго. В одиночку скоро ли дома возводить... В то утро Федор ползал по крыше своего будущего дома, пытаясь затащить на нее шифер, когда внизу появился бывший лесник Ванька Деянов, маявшийся бездельем и похмельем. - Ты чего тут нечевухой занимаешься? - насмешливо крикнул снизу Ванька. - А братан твой ночью целый сундук добра с райцентра притащил... Стрела зависти, пущенная коварно Ванькой Деяновым, попала в точку. Трудовой запал у Федьки улетучился. Он безо всякого интереса втащил еще пару листов шифера на крышу и больше уже ничего делать не мог. Федор оставил новостройку и пошел в барак к брату, сжигаемый ревнивым любопытством. Василий уже встал и разбирал вчерашнюю добычу, примеряя лыжные ботинки. Ботинки, хотя были и велики размера на три-четыре, все же производили благоприятное впечатление своей основательностью и почти металлической прочностью кожи на подошве. Довольный Василий вышел на луг примериться: каково будет в этой обутке на сенокосе. Он взял косу и взмахнул ею. Но тут же коса, молнией сверкнув на солнце, полетела в сторону, а Василий оказался на земле кверху ногами. Подошвы лыжных ботинок скользили по траве не хуже, чем по льду. Василий попытался встать на ноги - и снова оказался на земле. Тут-то и увидел его шедший в барак брат Федька. - Чего это он, пьяный, что ли? Или заболел? Василий поднялся на колени, добрался до огорода и по огороду выбрался на деревянные мостки, где подошвы уже так не скользили.

№2/2011

- Вот решил вспомнить молодость, поразмяться, - сказал он братану Федьке. - Что это у тебя за ботинки на ногах? - спросил ревниво Федор. - Купил вчера по случаю! - Василий притопнул кожаной подошвой по мосткам. - Дорого ли? - справился заинтересованно Федька. - А ты угадай! - как бы нехотя раскрывался Василий, хотя на самом деле его так и подмывало сразить братана. - Говори, не томи! - А не хочешь ли: пара... коробка спичек не стоит. Я все партию окучил. Пятьдесят пар. Федору как-то сразу стало и тоскливо, и обидно, и досадно. Он хотел было сохранить гордость и уйти, не сказав ни слова. Но продолжал стоять, как приклеенный. - Продай десяток, - без всякой надежды сказал Федор. - Две цены дам. Василий торжествующе захохотал: - Они теперь в цене, знаешь, как улетели. Я ведь их на себе пер. Пусть они у меня на чердаке лучше лежат, цену набирают. Через год они, может, на машину потянут. Федору было не по себе. Обскакал его братан. И круто. Ни слова не говоря, он переоделся и пошел на дорогу ловить попутку. ...Через час он уже был в районе и приступил к обследованию магазинов. Ничего подходящего, на чем можно было сделать скорый бизнес, он не нашел. Среди уцененных товаров попадалась какая-то ерунда. То партия перьевых ручек, то партия самоварных труб без самоваров, то детские шапочки из соломки, выпущенные еще в шестидесятых годах и до сих пор не проданные. С обеда Федор решил пройтись по базам. И был прав. На базе райпотребсоюза он выяснил, что еще в семидесятых на склад была привезена большущая партия... беговых коньков без ботинок, из которых ни одна пара не была продана. Однако искать их ни у кого не было никакого желания. Федор на рысях бросился в магазин, 77

ПРОЗА купил коробку конфет, бутылку сладкого вина и, вернувшись, упал перед остолбеневшими райпотребсоюзовскими тетками на колени. - Девки! - скорбел Федор. - Христом Богом молю, найдите. - Да на что тебе это ржавое железо? испуганно сопротивлялись бабы. - Бабы, найдите! Всё же настойчивостью странного покупателя сопротивление было сломлено. К вечеру на нанятой в райпо машине Федор вез в родную деревню четыреста пар беговых коньков. Коньки глухо позвякивали в кузове, мелькали темные елки, сырые низины и сосновые взгорки... На душе у Федора был подъем. Он и сам не мог сказать, зачем нужны ему эти беговые коньки, но всей своей кожей, всеми ее порами Федор чувствовал, что попал в какой-то новый, неизведанный поток жизни, который скоро вынесет его в счастливое и богатое будущее... Но он еще не знал, что в деревне его поджидает неприятный сюрприз. Василий вновь обскакал его.

ГЛАВА 6 Гусаков-старший доит Чудему В тот день около полудня СанькаГорошина, сопровождаемая Бурбулисом и ярушками, не успев дойти до владений Василия Гусакова, была остановлена невероятным зрелищем: Василий Гусаков доил посередь луга корову Чудему. Надо сказать, братья Гусаковы и в самом деле были не так просты, как могло показаться с первого взгляда. Василий, чтобы подмазаться к новой демократической власти, в расчете на поддержку и кредиты, заведя корову, дал ей мудреное, но политически выдержанное имя: Чудема, что означало Чубайс и Демократия. Когда появился теленок, то его Гусаков окрестил Габерелем, что означало: Гайдар, Березовский и Ельцин... Но кредитов власть не дала, поддержала только на словах, а име78

на у скотины остались. Более того, по всей деревне мода пошла крестить животин звучными именами: говорили, что с такими именами они быстрее набирают вес... Кормить Габереля Василий решил не как все, а по-своему: пусть-де он сам у мамки титьки сосет. И ему, Василию, не доить корову по первости, да и с Габерелем никаких хлопот с выпаиванием. Всё как в природе. Первые месяцы и впрямь не было никаких хлопот, но потом захотелось молочка и самому Гусакову. Наладился он было Чудему подоить, только с ведром уселся под нее, а корова так приложила копытом ведро и самого хозяина, что ведро в лепешку, а Василий с неделю с перебинтованной головой ходил. А сегодня, как поняла Александра, «хермер» решил, видимо, во что бы то ни стало подоить зарвавшуюся скотину. Она спряталась за угол сеновала и стала наблюдать. «Хермер» Гусаков вбил в землю четыре толстенных кола, принес из дому широкие веревки - парашютные стропы, оставшиеся у него еще со службы в армии, завел между кольев Чудему и, пока она пила из ведра пойло, ловко зафиксировал ей ноги стропами... Корова стояла смирно, не выражая беспокойства, и тогда Гусаков уселся под корову с ведром. Но только он взялся за вымя, как корова, утробно взревывая, напряглась, и колья вместе с веревками полетели высоко вверх. Василий, бросив ведро, едва успел отскочить от взбесившейся коровы. Чудема, страшно ревя, скакала по лугу, высоко взбрыкивая, пытаясь освободиться от остатков пут с кольями... Наконец она сбросила с ног парашютные стропы и ускакала вместе с Габерелем вдоль реки на дальние пустоши... - Убью! - закричал отчаянно Гусаков. - Порешу на раз и тебя, Чудема, и Габереля твоего. На мясо спишу! Приговор окончательный, обжалованью не подлежит! И тут перед поверженным и разгневанным Василием Гусаковым явилась Санька-Горошина со своей делегацией.

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ

ГЛАВА 7 Бурбулис устраивает дворовый переворот У Василия на душе было радостное настроение. Подарок Саньки-Горошины в один момент снова возжег в нем угасшую было капиталистическую жажду наживы. Он прикинул, какое потомство за год может дать этот нежданный подарок, и твердо решил заняться товарным овцеводством. За пару лет стадо вырастет до сотни голов, а это уже хорошие деньги. Одного мяса как минимум на полмиллиона, да шерсть, да руно... А вот корову с теленком, которые так и не возвращались с дальних пустошей, Василий окончательно решил свести со двора, не столько по экономическим соображениям, сколько от обиды. Василий разместил новоселов в недостроенном дворе, обеспечил их свежей подкоской, намолол на ручном жернове ячменя, заварил ароматной каши, сдобрив ее тертой морковкой, устроил из прошлогоднего сена подстилку. Бурбулис подошел к нему и властно ткнул Василия чугунным лбом, подставляя для почесывания ухо. - Хозяина признал, - радостно екнуло у Василия сердце. - Уважает. И Гусаков принялся чесать Бурбулиса, радуясь обретенному, наконец, счастью взаимопонимания со скотиною. А баран уже лежал у ног хозяина, подставляя для почесывания бок. Василий старательно принялся расчесывать густую серую с голубым отливом шерсть Бурбулиса. И Бурбулис млел, закатывая глаза и сладко похрапывая. Гусаков настолько расчувствовался, что даже ночевать не пошел в барак, а всю ночь провел на дворе с Бурбулисом и ярушками. Наутро он вновь накормил ароматной кашей свое крестьянское будущее и вывел его на лужок. Чудема с Габерелем так и не появлялись. Но Бурбулис, в отличие от последних, проявлял к нему особые нежные чувства, не отходил от нового

№2/2011

хозяина ни на шаг, то и дело подставляя для почесывания голову. До обеда в нежностях и радостях провел время Гусаков. Наконец, Бурбулис утомившись от ласк и почесываний, прилег на траву отдохнуть. К Василию подошли две симпатичные ласковые ярушки, невесты Бурбулиса, которые должны были наплодить Василию скорое богатство. Они тоже сунули свои головы под руки Гусакову, ласково прихватывая его ладони губами. Давно не видевший от скотины таких нежных чувств, Василий поплыл. - Ох вы, мои бяшеньки, красотулечки. Давайте, давайте почешу ваши ушки, - ласково приговаривал Гусаков, теша столь приветливую и послушную скотинку. Он не заметил, как дремавший на лугу Бурбулис открыл фиолетовый глаз и недобро глянул на хозяина, а потом встал и, опустив голову, стал раскачивать свое могучее тело, готовясь к нападению. А Василий, подхватив ведра, которые так и не изведали тугих молочных струй, отправился к бараку попить, наконец, чайку. Удар чугунной Бурбулисовой башки пришелся чуть ниже поясницы. И это обстоятельство спасло Василия. Ведра покатились под угор, а сам он, приходя в себя, стоя в четвертой позиции, почувствовал, как на него, храпя и постанывая, садится обласканный им баран. И тут Гусаков понял всю нелепость и позор своего положения. Кровь бросилась ему в голову. - Зашибу, - прохрипел он, пытаясь вывернуться из-под Бурбулиса. И это ему удалось в какой-то мере. Не зря Гусаков был мастером спорта. - Кастрирую... Он вывернулся, но подняться на ноги не успел, как тут же был повержен снова. Удар пришелся в то место, откуда растут ноги. Василий от удара пробежал на четвереньках метров пять, и снова удар чугунной головы продвинул его на пути к бараку... 79

ПРОЗА

ГЛАВА 8 Как Фёдор Гусаков стал гусеводом Тем временем Федор, выгрузив беговые коньки у себя на стройке, пришел домой отобедать да похвастать приобретением. - А Василий где? - деловито спросил младший Гусаков бабушку Дуню. - У себя перелещается, - отвечала недовольно мать. - Горошина ему Бурбулиса-негодника подсунула да ярушек двух. Говорит, овцеводством станет заниматься топерь да богатеть на глазах. Погоди-ка вот, станет богачом, так к нам всяко и не признается. Садись давай щей хлебать. Но у Федора эта новость вызвала неожиданную реакцию. Он даже за стол не сел, шапку в охапку да в дверь. - Куда ты, сынок? - но Федора уж и след простыл. Братья Гусаковы встретились на выходе из барака. Один стоя, другой на четвереньках. - Обронил чего? - спросил ревниво Федор. - Обронишь тут, - ответил загадочно Василий, оглядываясь. Бурбулис уже трусил к своим ярушкам. Только теперь он, кряхтя, поднялся на ноги. - С молоком не получилось, так на овцеводство решил переквалифицироваться? - спросил уязвленно Федор. - А сам чего? - вопросом на вопрос отвечал Василий. - У меня свой план. - Что за план? - недоверчиво проворчал Василий. - Колись давай! - Я решил в гусеводство податься... - Когда это? - А вот сегодня и решил. Прочитал в газете, что в Москве новые русские на Рождество обязательно гуся в духовке жарят. А где в Москве гусей-то взять? Дефицит. Так они за гуся по тыще долларов дают не торгуясь. - По тыще? - поразился Василий, чтото прикидывая в уме. - Вот возьму сотню гусят, выращу 80

зимой сто тысяч долларов как нашел... - словно из ведра окатил его Федька. - А где гусят возьмешь? - с надеждой на неосуществимость Федорова плана спросил Василий. - Да я тут одно объявление нашел. Нет проблем. Продают с доставкой, - отвечал уклончиво Федор. - Ты это, заказывать будешь, так и на меня десяток закажи, - попросил потерянно Василий. - Нет уж, я вам гусями продавать стану. По тыще долларов за голову, - отвечал дерзко Федор. И он бодро зашагал по дороге. ...Через неделю у его новостройки остановился грузовик. Водитель и грузчик открыли кузов и стали выгружать клетки с гусятами. Радостный Федор таскал клетки во двор. Несколько дней никто в деревне не видел Федора Гусакова. Только слышно было из-за его забора многоголосое попискивание, виден был дым, день и ночь валивший из трубы уличной печки, запахи каш волновали прохожих. Скоро в магазине исчезли яйца, крупы, начали исчезать рожки и макароны... Товар в немыслимых для деревни объемах скупал Федор. Поползли слухи о грядущей войне, бабки спешно расхватали сахар, соль, мыло... Наконец, Иван Деянов прекратил панику, сообщив, что Федька Гусаков скупал яйца и крупы для кормления гусят... И добавил, что питания тем всё равно не хватает, пенсия у Гусакова не министерская, поэтому в стаде его намечается крупный падеж... Население потянулось к Гусакову с предложениями: кто просил десяток гусят продать, кто пяток. Федор был непреклонен: продавать будет только взрослую птицу, только на Рождество и только дорого! Как-то к Федору заглянул Иван Деянов. Федор принял его без особой радости. Луговина у дома была чисто выбрита до земли, в старом пруду плавало уже изрядно поредевшее стадо гусиного подроста. Сам Федор выглядел болезненно осунувшимся и голодным... - Тут я в отрывном календаре давно

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ еще вычитал, - сказал Деянов участливо. Будто бы до революции был такой простой способ выращивания гусей. Куда такую ораву прокормить? Тут ни средств, ни травы во всей округе не хватит. Не говоря уж про яица... Хочешь расскажу? - Говори, - потухшие глаза Федора зажглись слабой надеждой. - Так вот, в те далекие времена гусей откармливали самогоном! - Кончай баланду травить. Не до тебя, - отмахнулся Федор. - Да я не про алкоголь. Вот, скажем, где-нибудь в Вологодской губернии в начале лета формировали гусиные тысячные стада и начинали их гнать в сторону Петербурга. Дорогой гусята паслись, травку щипали, лягушек по канавам ловили, в прудах всякую живность истребляли. Осенью к Петербургу подходили уже тучные стада взрослых, нагулявших жир гусей. Оставалось только продать их, и - домой при больших барышах... Деянов рассказывал, а глаза у Гусакова загорались всё больше и больше. Он уже мысленно просчитывал барыши такого предприятия. Но тут Гусаков сник. - Не получится, - сказал он разочарованно Деянову. - Это почему? У предков наших получалось, а у тебя не получится? - Движение на дорогах большое. Передавят моих гусей. Не уследишь... - И то верно, - согласился Деянов. - Не угадаешь нынче, на чем деньги заработать. Вон у меня зять в Вологде, так тот в Китай катать приспособился. Везет туда какнебутную ненужную копеечную хренотень, а обратно доллары, либо одежу какую по дешевке там возьмет, а здесь втридорога перепродаст. - Ну и что за хренотень он возит? спросил как бы нехотя, не показывая заинтересованности, Гусаков. - Да я, право, и не знаю особо, - отвечал Деянов. - Вон в прошлый раз возил партию коньков-«снегурочек». Почто они китаёзам - не знаю. А только по десять долларов за пару платили... Тут Гусаков торопливо поднялся.

№2/2011

- Вот что, Ваня, недосуг мне с тобой. Работы много. Иди с Богом! Довольный Деянов отправился в деревню. А к вечеру на дверях магазина было вывешено объявление: «Продаю месячных гусят. Дешево. Федор Гусаков». А спустя неделю старухи в магазине обсуждали, что видели, как нагруженный гремящими железом мешками Федор Гусаков садился в рейсовый автобус на Вологду.

ГЛАВА 9 За хлебом, как на сходку Пришла из райцентра «вахта», и вместе с ней доставлен был слух, будто бы Саньке-Горошине в администрации района за сданных государству бычков дают Почетную грамоту. Это событие бурно обсуждалось в очереди за хлебом. Кто-то из стариков одобрил: - Заслужила, ничего не скажешь. Из очереди выступила старуха в плюшевой жакетке и в запале промолвила с обидой: - Мы тоже сдавали. Не хуже Санькина робили. - Вам до Александры далеко. Ей не грамоту, орден надобно дать. Очередь обиду проглотила. Только бабка в жакетке пробубнила: - Зато она жизни не видывала. Мы хоть питались чередом. Теперь все одинаково едим! С хлеба на воду. ...Магазин открыт, двери полы, дымно топится печь. Народ крепится, утирает глаза, но от прилавка ни на шаг. Старики покупают в основном хлеб. На все остальное «купило притупило». Буханка в день - и то сколько набегает, да сахару, да чаю, да за свет заплатить, за дрова, за запашку огорода, за навоз... вот и вся «пензия». А надо еще «робятишкам помочь, кои на производстве без зарплаты сидят...» Язык всегда вокруг больного зуба крутится. - Шутка ли, две пятилетки глазурованных пряников не едали, - возмущается Лидия Филина. - Нет, гнать надо этих правителей поганой метлой. 81

ПРОЗА - Слава Богу, хлеб еще возят, - вздыхает на пороге Ассикрит Деянов, отец Ваньки Деянова. - Я хлеба-то настоящего попробовал первый раз не то в сорок пятом, не то в сорок шестом. Батько две буханки из города привез. Брат у меня и говорит: « Еще бы раз хлеба-то поесть, так и умирать можно...» Как вспомню эти драники, так и сейчас тошно. Лепешки такие заместо хлеба мать из картошки напечет. Чего туда не намешано, вплоть до коры толченой... В школу придем и давай сраженья разыгрывать, этими драниками, что снарядами, в друг друга пулять. К стене прилипнет - не отодрать. - А мы так лепешки из клевера и лебеды делали, - подхватила Лидия Филина. - А весной за пестышами пойдем да насобираем цельные подолы, да мама поставит чугун с пестышами в печь, так один запах кормит... - Как не кормит! - возразили ей. - Ты вспомни, сколько здесь народу примерло с голодухи в войну да и после ее. - Эдак, эдак, - поддержал Деянов. - Особо когда поволжских немцев из Германии сюда привезли. Помню, они, горемычные, все помойки вычистили, искали картофельные ошурки. - Вон Анна-Пароход катит, она скажет, - подхватила деяновскую речь Санька-Горошина. По тропе вдоль забора продвигалась к магазину с котомкой в руках мать братьев Гусаковых. - Кто крайний-то? - подала она еще с дороги голос. - Ты крайняя и будешь, - весело ответил ей Деянов. - А я, батюшка, всю жизнь крайняя, - сказала Анна-Пароход, и впрямь грузным телом, большими валенками с огромными калошами напоминавшая корабль. - Как мужик ушел на войну, так семерых на моих руках оставил. Да еще и братовых троих - у того бабенка на сплаве утонула. Десятерых поднимала. Иду как-то улицей, они облепили меня кругом, а председатель сельсовета проезжал деревней и говорит: «Ты, Нюра, 82

будто пароход». Так и пристало: Пароход и Пароход... - Да и пенсии не дали, - пожалел ее Деянов. - Говорят, стажу не хватило, - грустно согласилась бабка Анна. - А уж я ли не робила? В колхозе, помню, лен теребили. Нам с двумя девками отвели участок, а они решили от меня отделиться, мол, у нее ребятишки, отвлекаться будет. Обидно. Я по хозяйству обрядилась, деток накормила, пришла на поле, а солнце уже высоко, и девки далеко ушли. А как начала лен дергать, как огнем палила - обеих обогнала и ушла раньше. Осенью полномоченный с района приезжает, собирают собрание. «Ну, - говорит, - докладывайте: кто тут у вас передовики?» Бригадир встает: «Маня Калинина!» А народ: «Рано этой еще в передовики». Тогда говорит: «Меньшикова!» - «И эту, - кричат, - знаем. Пусть еще покажет себя!» - «Ну, - говорит, - тогда Анна Гусакова». - «Вот эта, - кричат, - заслуженно. За троих управляется». Полномоченный достает из портфеля отрез ситца и мне вручает. Синий в белый горошек... - Ты это забудь, - сказал Деянов. - Это колхозный стаж. Ты ведь потом на производстве в лесной работала. Тут стаж нужен либо колхозный, либо производственный... - У меня и производственного хватало, - возразила бабка Анна. - В войну на конюшне робила. Дак не засчитали. Начальник лесопункта Равдин говорит: ты у нас приказом не проведена была. Я работала, а кто-то другой оформлен был. Так и осталась, по утрате кормильца платят. Всю жизнь всех кормила, а вышло, что меня мужик мой кормил. А где уж кормил, когда в сорок третьем сгинул... она вздохнула тяжело. И люди в магазине сочувственно вздохнули. Но тут на воле скрипнули тормоза. Привезли из райцентра хлеб... Но в магазин ввалился громадный парень с бычьей шеей и бритой головой. За ним явилась рыжая крашеная девица в длинных сапогахботфортах и до безобразия короткой юбке.

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ Они оглядели презрительно пустые полки, примолкших старух в заплатанных фуфайках, валенках, стоящих с пустыми котомками. - Нищета! - сказала девица. - Что с них возьмешь? - Чем торгуем? - пробасил парень. Иконы, складни, самовары, антиквариат есть? Плачу как рублями, так и баксами. Он вытащил пухлую пачку денег, стукнул ею об ладонь. Старухи испуганно молчали. - Может быть, у кого ценные бумаги завалялись, акции? Куплю дорого! - Свят, свят, - перекрестилась Лидия Филина. - Пронеси, Господи! - прошептала неверующая Санька-Горошина, почувствовав, как к сердцу подкатывает неясный, неведомый ранее страх...

ГЛАВА 10 Емеля и русские помочи Младший Гусаков вот уже месяц как в воду канул со своими коньками. Василий, избавившись от коровы и теленка, лишив Бурбулиса мужского достоинства через посредство ветеринара, заскучал, поднажал в строительных делах и скоро уже зашел под крышу. Теперь требовалось сложить в доме печь, а это схоже с катастрофой. Одного кирпича надо тысячу штук, а каждый кирпич едва ли не в стоимость буханки хлеба. Да печное литье, которое в прежние времена копейки стоило, а теперь сотни, а то и тысячи рубликов. А работа? А где такие средства взять, когда в кармане - вошь на аркане... Не на большую же дорогу идти. Но, слава Богу, не в Америке живем. В России. А она всегда взаимовыручкой сильна была, коллективизмом... Первым поддержать Василия пришел Емеля с Того Угора. Седой, лохматый, в старой латаной фуфайке и катаниках с калошами. Видно было невооруженным глазом, что его ломало похмелье. - Ты насчет печи шибко не тужи, сказал уверенно Емеля. - Тут, ежели на деньги счет вести, так и в самом деле ни-

№2/2011

каких, парень, твоих авуаров не хватит. Но ежели расчеты перевести на водку, - он многозначительно подмигунул, - то печку считай, задарма скласть можно. - Ведь у нас в России завсегда как было, - философствовал Емеля. - Надо какую работу свернуть, сейчас помочи собирай, пиво вари, мужиков скликай. Миром дом в один день поставить можно. Россия - это тебе не какая-то заграница единоличная. Настоящее имя у Емели было другое - Эммануил Карлович Шмидт. Он был из поволжских немцев, репатриированных в конце войны Сталиным из Германии в вологодскую тайгу на лесоповал. Но имя свое Емеля вроде как и позабыл. Живет на Угоре русским Емелей, спит на русской печи, работает по-русски, думает по-русски, гуляет по-русски, по-русски и с похмелья мается. - И насчет кирпича тоже не сумлевайся, - заверил Василия Емеля. - За деревней старый скотник помнишь? Он уже изгнил весь, а столбы кирпичные остались. Там этого кирпича не на одну печь хватит. Мы живо с мужиками разберем, не успеешь и до магазина добежать. Тут у дома протарахтел движок. Василий выглянул в окно и увидел, что из старого разбитого «газика», собранного буквально из металлолома, вылезают Иван Деянов и Андрюха Кукуй. - Слышали, Василий, ты печь собрался класть. Так лучше Андрея тебе никто не сложит. А я в подручные. Будет тебе печь. - Сегодня чего? Пятница? - поинтересовался Андрей. - В воскресенье, даст Бог, дым пустим. - А как с расчетами? - беспокойно спросил Василий. - Какие расчеты! - возмутился Деянов. - Мы что, нерусь какая? Выпьем с дымом поллитру-другую, и весь расчет. Россия всегда на взаимовыручке держалась. Правильно я говорю, Емеля? Емеля согласно кивал головой: - В Германии, сказывают, придешь на свадьбу в ресторан по приглашению. Первую стопку за счет хозяев пьешь, остальные - за свой. Как живут - убей, не 83

ПРОЗА понимаю. А у нас - один за всех или все за одного. Он стал загибать пальцы, бормоча под нос: - Бутылок десять надо, - подвел он, наконец, итог. - На разборку кирпича, глины навозить, песку, замесить... Половину на дым, половину в работу... Под стопочку-то оно веселяя. - Он весело подмигнул Гусакову, который в напряженном раздумье стоял перед веселой компанией. - Так, - решительно скомандовал Деянов. - Приступаем к делу без лишних речей. Ты, Емеля, организуй мужиков на кирпич, Андрей займется глиной, я привезу песок. В приподнятом настроении Василий отправился в магазин и уже через час притащил сумку водки и закуску. - Ну, с началом можно и по стопочке, - бодро сказал Емеля, уже вернувшийся из деревни. Мужики разбирают кирпич. Хорошее начало - половина дела! Выпили по одной, степенно закусили, выпили по второй. Пошла умиротворенная беседа про печи и помочи, добрые русские традиции. Через час поднялись из-за стола. И тут Деянов хлопнул себя по лбу: - Мать честная, а у нас нет полосового железа! Чем перекрытия будем делать? Надо срочно в райцентр ехать к кузнецу, пока там шараги не закрылись. - Ты, Емеля, остаешься за старшего. Не баловать тут у меня, - сказал Деянов, полностью принявший руководство процессом на себя. - И хозяина забираете? - посетовал Емеля. - Хозяин за руль сядет, - развел руками Деянов. - Мы-то уже выпивши. Василий нехотя сел за рычаги полуразваленного газика. Но тут Андрюха ахнул: - Водки забыли взять. В дороге без водки опасно. Он рысью побежал к дому и тут же вернулся с оттопыренными карманами. На выезде из деревни машина села обеими мостами. Теперь ее можно было вырвать только трактором. Пошли к ЛехеКультиватору. - Что я говорил, - погордился Андрюха. 84

- Без водки в дороге карачун. - Носит вас леший, - заорала на Деянова Культиваторова баба. - Нету его. Уехал на тракторе на рыбалку. Топеря до утра праздновать будут. Взяли волю! - Далеко ли уехал? - спросил вежливо Деянов. - А я знаю? Надо - так по колее найдешь! Пьяницы! - И она захлопнула двери перед носом Деянова. Ждать попутки было делом бессмысленным. Андрей предложил идти за трактором по колее. - Тут рядышком. В полчаса обернемся. Дорога была грязна и разбита. Шли не меньше часа. День догорал. С востока накатывала темнота. Наконец Андрюха запросил перекура и соточки для сугрева души. Василий терпеливо согласился. Сели под елку и почали неприкосновенный запас. До реки оставалось еще километра два. Шумел над головами ельник, в чаще ухал филин, какая-то испуганная птица тревожно спрашивала в кустах: «Леху видел?» Наконец троица побрела дальше. Еще через полчаса вышли к реке, холодно и мрачно темневшей в пойме, где этим летом покосничали Санька-Горошина с Мишкой Новоселовым. Горел у реки костерок, слышались матерные слова, по пойме метались длинные тени гудевших у костра мужиков. Радостные Деянов с Андрюхой почти бегом бросились к костру. Рядом с костром темнел «Беларус» с ковшом. Видимо, собутыльники Культиватора ехали до реки в этом самом ковше. - Выручай, Леха! Машину вырвать надо. Расчет водкой! - Андрюха показал горлышко торчавшей в кармане бутылки. - Наливай! - загудели рыбаки. - Потом разберемся. Вырвем, хоть лешего. Водка пошла ходко. Закусывали килькой в томатном соусе. Удочек и сетей никто не собирался ставить. Вскоре пошла полная неразбериха. Васильевы попутчики стали втягиваться в эту дикую гулянку, и тот стал их усиленно тормошить. Наконец заговорили о деле. Леха Культиватор пошел заводить трактор. Мужики

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ светили ему факелами из тряпья, намоченного в соляре. У Василия были нехорошие предчувствия, которые скоро оправдались. Трактор не хотел заводиться, как ни рвал Леха веревку пускача. - Помпа накрылась, как пить дать. Надо менять помпу, - сказал равнодушно Культиватор. - Где ты ее ночью возьмешь, эту помпу? - рассердился Василий. Тут вывернулся в полосу света Деянов: - У моего другана есть всё. Только это за рекой, водой километров семь будет. - А вон у Петрухи лодка под мотором зачалена. Всяко даст сгонять. За полчаса обернетесь. Сели допивать остатки. Деянов с Культиватором трогательно выводили «И дорогая не узнает...». Эхо носило голоса по пойме. Испуганные птицы более не подавали признаков существования. За мотор сел Деянов. Андрюха Кукуй был уже в изрядном поддатии, и весь словарный запас его свелся к нескольким фразам: «Я скажу» и «Я прямо скажу, такая мать». Споро вырулили на простор большой реки. Берегов уже не просматривалось. И тут мотор заглох. Василий достал бачок из-под сиденья. Он был пуст. Бензин кончился. На душе Василия стало погано. Деянов во всю глотку орал песни, а Андрюха Кукуй твердил как заведенный: - Я прямо скажу... Деянов пытался вставить в уключины весла, но тут же одно весло вывернулось и исчезло во мраке реки. Лодку быстро несло в неведомую тьму. Серый рассвет проклюнулся часа через три. Лодка быстро неслась мимо лесистых пустынных берегов. Василий был в отчании, не имея возможности сопротивляться обстоятельствам. Деянов с Андрюхой безмятежно спали на дне лодки. Наконец на берегу показались некоторые признаки жилья: лесотаска, пилорама, склад древесины. Оставшимся веслом с большими усилиями Василий подгреб к берегу.

№2/2011

Андрюху с Деяновым он оставил в лодке, а сам полез в угор, в надежде отыскать хотя бы сторожа. Сторожка была пуста. Пришлось идти в селение. Оказалось, что за ночь они отмахали километров пятьдесят вниз по течению и находились в соседнем районе. С большим трудом Василий выторговал у рыбаков канистру бензина и пошел обратно. Лодки у берега не было. Не было ни Деянова, ни Андрюхи. У Василия зашевелились волосы на голове. Какая-то страшная сила затягивала его в свой водоворот. - Товарищей своих выглядываешь, услышал он сзади себя старческий голос. На крыльце сторожки стоял старик, как две капли похожий на Емелю. Но это был другой старик. - Взяли твоих товарищей, - сказал он ласково. - И ты бы поостерегся. - Как взяли? За что? - вскрикнул Василий. - А с поличным взяли. Рыбинспекция с милицией, пока они спали. Сетку нашли у них да пару лещей. Топерь намотают штрафу да лодку конфискуют по закону... Домой Василий вернулся только к вечеру. Из дома вышел, тряся кудлатой головой, Емеля. - Где хоть вас леший носит? Уж мы ждали, ждали, все жданки вышли. Хорошо хоть водка была. Правда, теперь голова болит. Нету похмелиться-то?

ГЛАВА 11 Гусаков женится Василий Гусаков, устав от безуспешного фермерства, решил, наконец, жениться. Правда, он уже был однажды женат. И семья у него была благополучная. Сам он всю жизнь состоял при хорошем заработке, не пил, не курил, хозяйка, хоть и не скажешь, что красавица писаная, но все же недурна собой: многие мужики заглядывались, детки толковые выросли, образование получили. Василий вышел на пенсию молодым еще, поскольку служил на Севере, вышел 85

ПРОЗА в полном, так сказать, расцвете сил: хоть воду на нем вози. Вот и пришла ему в голову страстная мысль - вернуться в родную деревню крестьянствовать. Но семья у Василия, как, впрочем, и у Федора, забастовала - из города в деревню - ни ногой. И вот лет уже столько лет Василий в одиночку отстраивал будущие свои хоромы из вековых строганых сосен - рубил баню, более похожую на будуар, совмещенный с прачечной и физкультурноспортивным залом, гараж, погреб, скотный двор, пустующий пока, огораживал владения гектаров в пять земли с небольшим леском. Теперь, когда имение в общих чертах обрисовалось, нужен стал и бабий пригляд, и женские руки, да и самого тоска по любви и ласке женской одолела. Вот и решил жениться вторично. С учетом прошлого опыта. Еще и ребятишек вознамерился настрогать: иначе кому наследовать дом и хозяйство, машину и инструмент, трактор и землю, закрепленную за ним с правом наследования? В общем, по нынешним временам Василий казался женихом завидным. И пенсия добрая, без задержек, и богат, и трезвенник, и как мужик - крепок. Один маленький изъян - лысина, да и той под шапкой не видно. Нужна была ему баба работящая, не старая, способная к деторождению, чтобы и не толстая, и не маленькая, и не дылда, чтобы стройненькая, смазливая, с которой и на люди выйти не стыдно. Чтобы характером мягкая, услужливая, чтобы мужа любила, чтобы сварить умела и испечь. Чтобы раньше мужика вставала, скотину обряжала, печь затопляла, самовар ставила. Чтобы не пила, не курила, не гуляла и чтобы без особых претензий была... Для такого, как он, жениха, считал Василий, невест сегодня - пруд пруди. И то верно: не стало в Руси стоящего мужика. Одни слабаки да пьянь хроническая. Ни за свои интересы постоять, ни семью поддержать, ни государство... Как говорится: ни богу свечка, ни черту кочерга! А сколько от пьянства запойного в молодые годы 86

на тот свет отправилось, сколько семей не могли завести... Да таким и баба не нужна - поллитра милее. С другой стороны - крутых бизнесменов взять, новых русских, про этих и вовсе говорят, что они на девяносто девять процентов импотенты. Так что женскому населению одна дорога - Василию в невесты! В очередь, бабы и девки. В очередь! Не все сразу! Слух о том, что Гусаков жениться решил, быстро по округе распространился, и тут же через добровольных свах и сватов предложения пошли. Кандидатур до десяти набралось. Василий методом индукции и дедукции отбор производил, не встречаясь с претендентками, пока не остановился на одной вдове лет около сорока из дальней деревни. Правда, возраст у нее был критический для полноценного деторождения, но была у женщины в хозяйстве корова и сама она слыла работящей и заботливой хозяйкой. Василий съездил в район на барахолку, купил новые кроссовки, дешевые блестящие штаны китайского производства и, не извещая избранницу - сюрприз, - отправился за сорок верст свататься. Однако не по что и съездил. Потому как не только мужики нынче на Руси в редкость, но и настоящие бабы. Чтобы с коровами и без претензий. Живо приберут к рукам. Опоздал, Вася. Деревню нашел и дом невестин, в крыльцо зашел - постукал, потом в сени - стучал, потом в коридорчике оказался, потянул дверь - вроде как на кухню попал: печь русская с занавесочкой. Еще и поздороваться не успел - слышит - неладно в дому. Женщина на печи стонет тяжело. Не его ли избранница прихворнула? Вот и повод для знакомства, есть возможность свою обходительность проявить. - Минутку, - кричит, - потерпите, я сейчас помогу! - И соколом на печь. Взлетел соколом, а свалился мешком картофельным. Там на печи его избранница от счастья стонала, обнимая удачливого конкурента. Вернулся домой без супруги и без коровы. Только новые кроссовки грязью заляпал да бензину бак сжег.

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ Стал дальше думать, куда оглобли направлять. На какой еще кандидатуре взгляд остановить. Одна - старовата, другая - толстовата, третья на ходу спит, как пожарная лошадь... Случилось ему в район ехать. Ездили на этот раз на пару с Санькой-Горошиной, всеведающей и всезнающей. - Бабы с девками так нынче все с ума посходили, - вздыхала бабка. - Левонтея Макарова всяко знаешь. Этому уж под восемьдесят. А токо пенсию получит, сказывают, тут как тут девки к нему катят. Ночи-то и скачут. Срамной болезнью, слышь, Левонтея-то заразили... Василий осуждающе качал головой. - А тут, ну-ко ты, мужику на хозяйство бабы не найти, - возмущалась бабка Саня, осуждая современные нравы. Опять на барахолку завернули. Гусаков яйца, муку закупает, холостяцкий стол блинами усладить. И тут бабка не выдержала, продавщицам толкует: «Да видно, бабы, у вас глаз нет! Гляньте-ко, как мужик один маетси. Жениться за сто верст собрался. Али своих баб нет? Ведь из ума мужик сложен! И дом, и хозяйство, и даже трактор свой! Провороните мужика!» Продавщицы заволновались, зашушукались. Потом догоняют: «Есть одна желающая! Баба хорошая, правда, с ребеночком!» - Молодая? - И тридцати нет. Василий растерялся было, уж очень молода была кандидатка, да вспомнив разговор дорожный про Леонтия Макарова, скомандовал решительно: - Ведите знакомить! Повели продавщицы жениха, оставили у крыльца: погоди, мол. Минут через двадцать выходит из дома, как с экрана телевизора, красавица. Ноги длиннющие, стройная, что тростиночка, волосы русые волной, глаза зеленые черной бровью обсоюжены, губы, что клубника спелая. - Вот, знакомьтесь, - ухмыляются бабы. - Вези домой, хозяйство показывай. Василий при виде красавицы рот разинул и даже шапку зачем-то стащил, сразу продемонстрировав свой главный изъян.

№2/2011

Но дама была невозмутима и готова, видимо, ко всему. Поехали в деревню. Скоро уже Гусаков суетился вовсю: таскал воду, топил баню, разогревал самовар и пек блины. Потом, счастливый, водил нежданную длинноногую королеву по своему имению, широким жестом указывая: «Это наш дом, это наша земля. И лесок тоже наш. А это, милости прошу, баня». Красавица благосклонно принимала владения. И в жаркую истому бани ступила первая решительно. Вечером, напившись чаю с блинами, распаренный Василий новоженей стоял в заулке дома в чистой глаженой рубахе и, глупо улыбаясь каждому прохожему, наслаждался забытыми уже было ощущениями семейного благополучия. Подруга его нежилась в чистых простынях широкой кровати, посматривая телевизор. Почти месяц Гусаков летал, как на крыльях. Хлопотал по дому, мыл, стирал, варил, копал и садил огород, его королева сидела чаще всего на крыльце, покуривая длинную черную сигарету с золотым ободком, щурилась молча, подставляя солнышку высоко заголенные ноги. Через месяц она неожиданно исчезла, оставив на столе короткую записку: «Прощай, дедуля, и не ищи! Мне нужно на суд. Лишают материнских прав. Может, когданибудь я к тебе и загляну на ночку, если к тому времени у тебя будет жена, скажешь, что я твоя племянница. Чао!» В тот сезон Василий так никого и не нашел на вакантную супружескую должность. Долго грустил по длинноногой красавице, все стоял у изгороди вечерами, поглядывая на пустынную дорогу. А осенью, убрав урожай и оставив имение под приглядом бабки Сани, поехал вновь на переговоры с семьей. И снились ему на вагонной полке дальняя дорога и пустые хлопоты. А потом шел он в новых кроссовках деревенской улицей, вел под руку бабку Саню в белой фате, и сзади бежала вприпрыжку его народившаяся в новом доме мелкота и кричала звонко: «Тили-тили тесто! Жених и невеста!» 87

ПРОЗА

ГЛАВА 12 По дрова Вслед за осенью, скучной, мокропогодной, на лихих метелях да вьюгах прикатила в деревню Конец белоснежная красавица зима. Курчавит деревня в стылое небо горьковатый дым ольховых да осиновых дров, варит картошку, пироги по праздникам печет, скотинку обряжает ежедень трижды да на печках бока греет... Дрова для деревни - жизнь. Ни больше ни меньше. А для тех, кто их из лесу возит - праздник. Андрюха Кукуй с Иваном Деяновым да Лехой-Культиватором наладились ехать по дрова Раиске с Того Угора, прозываемой в деревне Матросихой. Звалась она Матросихой потому, что лет сорок назад погулял с ней недельку заезжий матрос, да и отбыл в неизвестном направлении. Еще Раиска известна была своим дурным глазом. Глаза у нее разные были, один - черный, другой - зеленый. Наверное, зеленый и был дурным. А может быть, и черный. Только многие замечали, что если Матросиха недобро взглянет на тебя, жди какой-нибудь напасти. Ну, да это так, к слову сказано. Так вот, собрались мужики по дрова. Леха - за тракториста, Андрюха - за впередсмотрящего, Иван - за грузчика в дровнях. С Матросихой срядились, а чтоб в лесу не замерзнуть, бутылку задатку выпили. Матросиха поупрямилась было, а дала. Правда, сказала, мол, смотрите, по дрова езжайте - и нехорошо так взглянула. Тронулись лесовики в путь. Еще деревней едут, Андрей Леху в бок толкает: - Стой! Пойдем, - говорит, - к моей бабе. Скажем, что не Раиске Матросихе за дровами поехали, а нам. У ней в заначке есть, выставит. Пошли к Андрею. И впрямь баба обрадовалась, бутылкой о стол стукнула. Андрей за хозяина тост поднял: - Всякий выпьет, да не всякий крякнет! Выпили, крякнули, пошли трактор заводить. А Ваня Деянов и говорит: - А что, мужики, у меня тоже дрова не 88

вывезены. Не мешало бы и мою бабу расколоть на белоголовую. Сказано - сделано. Крякнули у Деянова третью. Народ подобрался крепкий: каждый по поллитре на нос примет - один запах. Пришлось заезжать к Лехиной бабе, чтобы норму добрать. Тоже дров посулили. Выбрались, наконец, за деревню. Леха Андрюхе говорит: - Я, парень, дороги не знаю, да и снег густо валит. Ты, Андрюха, мне дорогу-то сказывай. - Я скажу, мать-перемать, - отвечает Андрей. - Я прямо скажу (непечатное)... Кукуем Андрея звали тоже не понапрасну. В молодые годы ему на гулянке гирькой от ходиков долбанули. С тех пор он, если больше поллитры выпивает, теряет дар речи. Глазами смотрит, руками, ногами шевелит, а вот язык выговаривает только матюги да еще два словосочетания: «Я скажу, такая мать...» и «я прямо скажу...» (а дальше следуют вовсе непечатные выражения). И все... Но говорит он это почти безостановочно, а потому и прилепилось к Андрею прозвище Кукуй. Так проехали они поскотину, вывернули на дорогу к сельнику, тарахтят вдоль берега реки. А снег так валом и валит, ни зги не видно. Скоро уже карьер будет, когда-то песок прямо из берега брали, нужно объезжать. Андрей заволновался, Леху в бок тычет: - Я скажу, мать-перемать, я прямо скажу (непечатное)... Леха прямиком и прет, только газу поддает «дэтэшке». Ваня Деянов носом в дровнях клюет. Убаюкало, засыпало. - Андрей, - тревожит Леха, - дорогу сказывай! - Я скажу, - горячится Андрей. - Я прямо скажу (непечатное), я скажу, матьперемать, тут, тут... Тут трактор в карьер нырнул. Благо песок уже осыпался, полого было да снежно. Андрей лбом в стекло ударился. - Я прямо, - говорит, - скажу: тут - яма! А Леха что? Леха за рычагами не шелохнулся. Леха спокоен, как телеграфный столб. Не зря его Культиватором с малолетства дразнили.

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ - Андрей! Едем куда? - и газу жмет. - Я прямо скажу... А тут дровни на обрыв выскочили и только до середины его дошли, как катапультой Ваню Деянова выкинуло. Но не зря Деянов служил в десантных войсках, за что и дразнили его Парашютом. Упал посреди реки в глубокий снег, как сидел, так и сидит, даже не проснулся. Андрюха с Лехой дальше шпарят через реку к лесу. - Я прямо скажу, - кукует Кукуй. И дальше - всё непечатное. Вскоре трактор исчез за пеленой снега, и треск его тоже стих. Пропали, будто в черную дыру провалились наши лесовики. А Деянов тем временем проснулся, отряхнул с себя снег и стал с удивлением оглядываться кругом: - Чего это я? - говорил он сам себе с недоумением. - Вроде бы на реку не собирался. А если и собирался, то где санки, мешок, пешня? Но ни того, ни другого, ни третьего в наличии не значилось. - А-а, пустая башка, - наконец догадался Деянов. - Сани с пешней я всяко у Раиски Матросихи оставил, когда у нее выпивал. Она ишшо говорит: «Водку-то выжрешь, а рыбы-то не попадет». А я ей: «У меня вся рыба в реке на привязи ходит...» - Али это было лонись, - почесал он затылок под шапкой. - Али до лоньского, али намедни? - Но так и не решив, когда же он был у Матросихи, Иван пошел разгребать снег и проверять сети. Благо лунки не застыли и веревка оказалась на месте. Рыбы неожиданно попалось изрядно. Щука, налим, пара лещей, пяток бершей и судак. Деянов скинул фуфайку, оклал в нее рыбу и, перекинув через плечо ношу, побрел в целик к деревне. - Ишь, - говорил он воображаемому обвинителю, - бают, что у Парашюта вся рыба в сетках пропита. А вот Матросихе долг отдам, бабе на пирог оставлю да еще на две поллитры в магазин сдать хватит. Дом Матросихи был крайним к реке, и скоро Деянов торкался в ее ворота. - Что больно скоро? - откликнулась Раиска.

№2/2011

- В самый раз, отворяй живее! - Деянов скинул ношу на крыльце. - Выбирай, какую хощь. Хошь берша, хошь леща! - Эка! - удивилась Раиска. - А мужикити где? А трактор, а дрова? - Я те про Фому, а ты - про Ерему. Долг вон принес, на реку бегал. Сама на рыбник просила. Раиска охнула. - От дура-то я, дура. Нельзя было наперед водки давать. Не уехали по дрова, окаянные, запили, ой, горе-горькое. Тут что-то щелкнуло в голове Деянова. Отрывочно всплывали кое-какие детали. Андрей, Леха, сборы по дрова. Однако куда все это делось? Он вроде бы и в дровнях сидел... Тогда при чем тут река, рыба? Он бросил Матросихе несколько рыбин и снова, вскинув на плечо фуфайку, в полной задумчивости побрел к магазину. «Ну и зловредная эта бабенка Матросиха, - думал он про себя. - Не зря говорят, что глаз у нее дурной. Поди теперь разберись, чего было, чего не было. Всё перепутала, окаянная. От ейного сглазу один рецепт - стакан». ...Андрей с Лехой тем временем катили лесом. Снег все падал и падал. Они уже объездили Бог знает сколько лесных дорог и вырубок, но ни Андрюхиных, ни Алехиных, ни Матросихиных дров не нашли. Или их засыпало снегом, или ктото ошибочно увез. Уже вечерело, когда наткнулись на порядочную гору осиновых и ольховых хлыстов. Леха подогнал впритык сани и только тут заметил отсутствие Парашюта. - Сбежал! - заругался он. - Слышь, Андрей. Деянов дезертировал. - Я прямо скажу, - ответил Андрей осуждающе. Они вдвоем перекидали дрова на воз, забили стояки и, довольные, тронулись дальше. Уже смеркалось, когда засветились огни деревни. Андрей к тому времени малость протрезвел и толкнул Леху в бок: - Куда приехали? Вроде как не наша деревня? - Протри глаза! - крикнул Леха. - Вон овин, вон Раиски Матросихи дом. Не с той стороны въехали, вот тебе и блазнит. 89

ПРОЗА Андрей, хоть и сомневался, все же решил с Лехой не спорить. Уж больно хотелось домой, «колосники» горели, не мешало бы закинуть на них стакан-другой. Они поставили у Раискина дома трактор и в предвкушении горячих щей и запотелой поллитровки споро выгрузили дрова. - Парашют нам топерь не товарищ, сказал Леха. - Я прямо скажу, - поддержал Андрей, - брянский гусь ему топерь товарищ. Раиска Матросиха не появлялась. Да и огни в доме не зажигались. Они постукались в ворота - тишина, постучали сильнее. Тут из соседнего дома выглянул незнакомый мужик. - Чего ломитесь? - спросил он строго. - Дрова привезли - чего... - недовольно отвечал Леха. - А ты кто такой, командир? - Живу тут, - отвечал мужик. - А в том доме, куда ломитесь, года три уж никто не живет. Мужики не поверили: - А Раиска Матросиха где? - Матросиха всяко в деревне Конец живет. Бывал я там лет пять тому. - А мы тогда где? - заикаясь, спросил Андрей. - В Ульянке, - усмехнулся мужик. Тут наши заготовители остолбенели. Это они километров на двадцать усвистали от дома. - Вы лучше скажите, откуда дрова везете? - спросил мужик, приглядываясь к штабелю. - А шут его теперь разберет. Вроде недалеко грузили, - отвечал нехотя Леха. - Вот и я гляжу, - оживился мужик. - По зарубкам мои дрова-то. Ну коль привезли - спасибо, прошу в избу. Подмогли. Андрюха мгновенно повеселел. - Слышь, Леха, вот свезло! Щец топерь в самый раз под стопарик. А? Леха молчал. - Слышь, идем в избу-то? - подталкивал его Андрей. - Молчи, пустая твоя башка. Думай, чего говоришь! Ославят топерь на всю округу. В избу не пойдем. Проси у мужика литру за дрова - и домой! 90

Андрюха ушел к мужику в закоулок на переговоры, Леха - к трактору, запускать движок. И он тоже, как и Деянов, нехорошо подумал о Раиске. - Ишь, накружали, - сказал он сам себе. - С чего бы это? Тут вприпрыжку выскочил из калитки Андрюха Кукуй, обеими руками держа перед собой кулек с горячей картошкой и огурцами. Из карманов его фуфайки торчали белоголовые. - Топерь, парень, мы с тобой правики. Токо бы нам ишшо по дороге дрова найти! Топерь нам с тобой, Леха, нам черт не брат! - Дурак ты, Андрюха, - с суеверным страхом откликнулся вдруг Леха, - ты почто его, рогатого, в такую пору поминаешь! Но вот на всю сумерничавшую деревню заверещал пускач Лехиной «дэтэшки». Наши горе-путешественники прыгнули в кабину, и трактор, шаря по деревне длинной рукой прожектора, выскочил за околицу. ...Дезертир и предатель, друг тамбовского гуся Иван Деянов, он же Парашют, успешно поменял в магазине рыбу на вино и отправился было домой лечиться от Раискиного сглаза. Но нехорошие предчувствия от предстоящей встречи с женой подтолкнули его отсрочить явку. Внимание привлекла колхозная баня. С утра ее кто-то топил, но не мылся. Баня была большая, с широким полком, огромной, на треть помещения каменкой, топилась по-черному, и жар ее был лучшим целителем, чем весь персонал районной больницы. Иван замахнул в предбаннике стакан, закусил сельповским пряником и, скинув под лавку одежду, полез в жаркую истому бани. Он бросил на каменку ковш воды, каменка ахнула, и Деянов мигом очутился на широком полке. Доски были в копоти, но Иван этого не замечал. Через минуту он сладко спал, и пот градом катился по его бокам. ...Было уже темно. Раиска Матросиха, устав ждать трактор с дровами, собрала белье и отправилась в натопленную с утра баню, захватив огарок свечи.

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ Она хорошенько разогрелась, намылась до розовости молодухи, и только собралась было окатиться, как в темном углу полка что-то зашевелилось и страшно захрапело. Раиска обмерла: «Баннушко пужает али блазнит!» Но с полка, кряхтя и чертыхаясь, лезло уже что-то невообразимо большое, черное, имевшее при себе, как всё же Раиска успела заметить, мужское достоинство. В тот же миг она вышибла банную дверь и, похватав в охапку одежду, ринулась в голом виде вдоль улицы домой. ...Сглаз у Деянова прошел к утру. Он вспомнил всё: как собирались в лес, где и сколько пили, как выехали за поскотину. Страшная догадка обожгла сердце Ивана. Не заходя домой, он схватил в приделке лыжи и молчком во весь дух покатил к реке - искать промоину во льду, куда, по его мнению, провалились вместе с трактором мужики. Снегопад закончился. Поднималось солнце, и с обрыва Иван разглядел уже занесенные снегом, но хорошо видимые под солнцем тракторные следы, уходившие на другом берегу в лес. Деянов бросился по ним, радуясь избавлению от одной беды и гася в душе недоброе предчувствие новой. К вечеру, чуть живой от усталости, пробежав, наверное, километров полста, Парашют вернулся в деревню. Следы Лехиного трактора кончились под городом на бетонке. Дома у Деянова восседала Матросиха с таким гордым видом, словно она отказала сейчас десятку сватов, и пила с Ивановой бабой чай. - Явился, - без злобы, но с издевкой сказала баба, - извращенец. Надо догадаться: за Раиской Матросихой в байню подглядывать залез. Ну и чего там тебе неизвестного наглядел? Матросиха по-королевски швыркала чай из блюдца, не удостаивая Деянова и взглядом. - Да пошли вы! - тускло возразил Иван. - Чего пошли, куды пошли? Я твои подштанники опознала. Раиска вон к ма-

№2/2011

газину их принесла, как доказательство. Я вот тебе сейчас как дам коромыслом, дак полетишь у меня парашютом, - запричитала жена. Не слушая ее, Иван обреченно сел на лавку и стал стягивать валенки. «Пропали, пропали товарищи мои дорогие!» Но тут возле его дома затрещал движок. Деянов выглянул в окно и радостно остолбенел. У его крыльца стоял знакомый трактор, груженый дровами. Двери кабинки открылись, и в проеме показался Леха Культиватор. - Ванька! - закричал, перекрывая шум мотора, Культиватор. - Парашют окаянный! Кто за тебя дрова разгружать будет?! Деянов облегченно выдохнул. И тут же, об одном валенке, с другим в руке, поскакал на улицу. Рядом с трактором стоял пропавший еще летом Федька Гусаков. На нем была богатая куртка на гагачьем пуху, модные теплые ботинки на толстой подошве и новый меховой треух. Тут из-за дровней вырулил Андрюха Кукуй с двумя огромными сумками, больше походившими на набитые матрасы, в которых что-то подозрительно металлически побрякивало. На сумках стояли какие-то непонятные иероглифы и еще было крупно написано по-русски: «Привет из коммунизма!». Ванька машинально сжался, не ожидая ничего хорошего от встречи с человеком, которого он обманно заслал на край земли. Но Федька шел навстречу, радостно распахнув объятия.

ГЛАВА 13 Страда сенокосная Леха точно помнил, что с вечера в поллитре у него оставался оденок граммов на сто пятьдесят. Он проснулся с рассветом на полу своей конуры, не понимая: жив он еще или уже умер... В груди стоял могильный холод, словно там давно уже всё остановилось, опередив теплившееся еще сознание. Он попытался пошевелить рукой, рука бесчувственно повиновалась. Живой! Теперь остатки его жизни зависели от того, 91

ПРОЗА как скоро найдет он, и найдет ли, оденок. Замирая сердцем, Леха пощупал карман фуфайки. Здесь! В груди его потеплело чуть. Нужно было еще заглотить махом остаток и удержать в себе, чтобы не вырвало. И ждать, когда внутри загорится огонь, побежит по жилам, толкнет сердце, просветлит голову... Леха вытащил из кармана поллитру и похолодел от тревожных предчувствий. Карман фуфайки был влажным, а бутылка слишком легка. Так и есть, водка вытекла ночью через свернутую из «Красного Севера» пробку. Леденящий смертный ужас пополз по ногам Лехи, снова захватывая тело и грудь. Голова его глухо стукнулась о грязные доски пола. Он очнулся от нестерпимой жажды. Внутри на этот раз палило адским огнем. Леха попытался встать, но его бросило на стенку и снова на пол. Сердце подкатило к самому горлу и, казалось, вот-вот вырвется наружу. Он переждал и толкнул дверь: утренняя прохлада, напоенная ароматами лугов, ворвалась в его убогую каморку. Леха с трудом вывалился на улицу. Мир радовался утру и солнцу. Речная долина звенела птичьими хорами, травы сверкали бриллиантовыми россыпями, туманились низины. Леха пополз к реке, сдерживая рвущееся из груди сердце, оставляя на росном лугу темный след, потом, припав по-звериному, долго пил на приплеске пахнущую тиной воду, медленно оживая. Леха уже месяц сенокосил на этих заливных лугах, некогда давших славу вологодскому маслу. Раньше луга принадлежали крупному совхозу, и в страдную пору здесь было тесно от тракторов. Потом совхоз развалился, луга перешли в пользование местного населения и выкашивалась едва ли треть. Густые, сочные травы уходили под снег, луга зарастали, заболачивались. Уже о вологодском масле и не вспоминали. Клубилась вокруг Лехи роем деревенская неработь да опойки. Сами-то они давно потеряли доверие у стариков, единственного на деревне платежеспособного населения. Едет Леха за сеном - вокруг его 92

трактора человек пять тусуется. Кто вицей со стога снег сбивает, кто трос заводит, кто отмашку дает. Вроде как все при деле, и стакан литошный заработан. После стакана Леху славить начинают. А доброе слово и кошке приятно. Вывернет Леха из кармана последнюю копейку: «За компанию, говорят, и колобок удавился. Гуляй, народ!» Всех Лехиных трудов достало только на водку. Закусь мануфактурная - рукавом. Вчера снова пили до умопомрачения. Неработь кой-как до дому убралась, а Леха в покосной будке, словно бомж, всё лето на полу вальком. ...Сегодня нужно было косить бабке Сане-Горошине. Пол-лета она на луга бегает, Леху тормошит - успеть бы до осенних дождей траву свалить, высушить да состоговать. Не на кого ей, старой, опереться, не к кому головушку пришатить. Всё одна, всё одна... Сена не будет - надо козу со двора сводить, а без молока в деревне зимой голодомористо. Леха с трудом поднялся на ноги, отдышался и побрел к будке. За ней горемыкой стоял Лехин трактор с распахнутыми дверцами и спущенным колесом. Преодолевая разгулявшееся в груди сердце, Леха долго рвал веревку пускача, наконец, луга огласились радостным треском мотора, и по низинам поплыл сизый солярный дым. Пока накачивалось от компрессора колесо, отдыхал. Залез в кабину и снова долго переводил дыхание... Когда в лугах появилась праздничная бабка Саня в малоношеном мужском пиджаке, доходившем ей почти до колен, красных шароварах, белом платке, с большим еловым батогом в руке и наволочкой за спиной вместо мешка, Леха скосил уже половину бабкиного надела. Бабка Саня пощупала траву в валке и встала на краю покоса, поджидая трактор. У Лехи вновь расходилось сердце. - Есть чего в мешке-то? - кинул он взгляд, подрулив, на бабкину наволочку. - Есть, есть, кормилец. Не тужи. Весной еще брала на рынке у грузинских мужиков. У тех хошь она подешевле. Вот и берегла для тебя, - радостно заговорила бабка, суетливо снимая и развязывая наволочку.

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ ...Унимая внутреннюю дрожь, Леха опрокинул махом стакан вонючей маслянистой жидкости из бабкиной поллитры, понюхал протянутый хлеб, долго сидел без движения, тревожно прислушиваясь к себе. - Езжай, езжай, кормилец, - торопила его бабка - Докосишь, так ищо выпьешь. Леха пустил по покосу трактор, застрекотала косилка, трава покорно падала в валок, и сердце старой крестьянки ликовало. Но что-то в один миг в этом мире переменилось. Она подняла голову и увидела, что трактор потерял управление и едет сам по себе в сторону реки. Вот он взбежал на пригорок, накренился, и из открытой дверцы тяжело вывалилось уже холодеющее Лехино тело. Жаркое солнце выкатилось из-за леса, и задымились маревом росные некошеные луга...

ГЛАВА 14 Последний приют бабки Горошины Всему в этой жизни свой срок. Железо и то ломается от усталости, не то что человек. А бабке Сане-Горошине на восьмой десяток круто повернуло. Из них двадцать в колхозе на свинарнике, двадцать в лесу сучкорубом да все шестьдесят на своем подворье. Сорок семь быков выращено этими вот болезнью скрюченными руками, выращено и государству «сдадено», считай что безвозмездно. Бычки те на сберкнижке прописаны были, кто и где сейчас этих бычков пасет, неведомо бабке. Санькиных сбережений теперь и на похороны не хватит. Всю прошлую зиму Александре Титовой недужилось. Воды с колодца на коромысле натаскать - испытание, сена с подгорья в корыте привезти - мука. - Задний мост у меня полетел, а запчастей не наделано! - жаловалась она соседям. По утрам все реже и реже курчавился дымок над ее избушкой, а к февралю и вовсе перестала бабка смогать невеликим своим хозяйством управлять, слегла.

№2/2011

Лежит бабка Саня в холодной постели своей, прежнюю жизнь поминает. Худогото и не помнится, вроде только хорошее на ум падает. Быки поминаются. Таких быков, как у нее, ни у кого в округе не бывало. Не быки, слоны чистые. Сам председатель колхоза Жданов, куда бабка быков сдавала, приезжал в деревню и признавал бабкино первенство. Кому не лестно? В «полукамоднике» у бабки еще и грамота почетная от колхоза «За большие трудовые достижения в области производства сельскохозяйственной продукции». Было пороблено! В глаза людям не стыдно поглядеть... Закружилась у бабки голова от добрых мыслей, только забылась во сне, как слышит, на коридоре ведра пустые загрохотали, притвор дверной стукнул. Васька вражина, рожа «хермерская», на пороге проявился. Глазами по углам зыркает. - Кой леший принес! - буркнула бабка. - Нихто и не звал... - Ты это, не дури... - сказал строго Васька. - «Супцю» вот тебе принес с баранинкой. Да молока поллитровку. Давай, поправляйся. Не один месяц выхаживал Васька«хермер» врага своего классового. Обряжал козу Мальку с Боренькой, печку топил, «супцю» варил, бегал на телефон, хлопотал перед собесом о бабкиной судьбе. К зиме дело обрешилось-таки. Дали бабке Сане направление в дом престарелых. Куда еще с таким «мостом задним» бабке деваться. Всплакнула. - Ты уж, Василей Иванович, меня прости. Я тебе за доброту свою Мальку с Борькой отдам и всё своё именье подпишу. День-деньской собиралась бабка в неведомый дом престарелых. Ночь не спала, паковала чемоданы. Один чемодан у нее деревянный был, в тридцатые годы на заказ сделанный, другой - новомодный, фибровый, при Сталине в пятидесятые брат. В один чемодан загрузила бабка выходные платья свои, жакетку плюшевую, калоши и катаники, фуфайку, в другой, деревянный, - серп, две новые ненасажен93

ПРОЗА ные лопаты, молоток, коробку с гвоздями, клещи, лопатку для точки кос, двадцать пар двойных рабочих рукавиц металлургических. Отдельно увязала косы, грабли и вилы. Утром она уже сидела с чемоданами на крыльце, ожидая из района машину. Скоро пришел Василий, оглядел бабкино имущество и чуть не заплакал. - Оставь этот инструмент, баушка. Отработала ты свое. - Нет, - решительно оборвала его Александра. - Не возьмут - так и я не поеду. Чего я там делать-то стану? Мне такая богадельня без надобности... Подлетел к дому «уазик». Два сноровистых мужика выскочили на волю. - Титова? Александра Ивановна? - развернул один из них бумаги. - Собирайся. Бабка ухватилась за чемоданы. - Ничего брать не надо, - строго остановили ее мужики. - Документы и всё, что на себе. Едем! ...Через месяц в деревню на имя Василия Гусакова пришло письмо. Из дома престарелых. «Уважаемый Василей Иванович! Не держи на меня, дуру старую, зла. Пропиши, как там живет Боренька, да ежели путь выпадет, завези мне косу да тяпку. Я летом хошь картошку обваливать стану».

ГЛАВА 15 Ночь светла Еще одна зима пришла в деревню Конец. Суровая, малоснежная, студеная. Мишка проснулся затемно. Печь была чуть теплой, в избе выстыло, и окно покрылось толстой шубой инея, только вверху оставался чистым островок, в который заглядывала утренняя звезда и колюче подтыкала лежебоку: «Что, Мишка? Понял, почем фунт лиха?» На душе у Мишки и без того студено. В доме ни есть, ни пить. Последняя картошка в мешке под лавкой замерзла. Осенние заготовки - ягоды да грибы выменяны на вино еще до Нового года у кооператоров: ведро уходило за бутыл94

ку. Зарплаты в леспромхозе не давали уже с год. Перед праздниками Мишка уволился, продал Федору Гусакову, разбогатевшему на торговле с Китаем и переселившемуся на Тот Угор, купленный еще до реформ с больших денег телевизор и отправился к сестре в Питер подкормиться. Но сестра сама сидела без работы. Мужик у нее уже с год как ушел в магазин, да так и пропал без вести. Жила она с ребятишками на пособие: хлеб и тот не каждый день. Так что Мишке в Питере сытой жизни не выгорело, только зазря деньги прокатал да картошку заморозил. Да хуже того - на вокзале вытащили у него паспорт и трудовую, и стал Мишка без пяти минут бомжом, хорошо, что еще крыша над головой осталась. Но и та не своя, леспромхозовская. Выгонят за неуплату - хоть землянку в лесу рой. - Эх, жизнь бекова, - вздохнул Мишка и стал думать, как выкрутиться из положения. - Надо поставить верши на реке. Налим на нерест пойдет - ухи наварю, - решил он и пошевелил ногой под рваным одеялом. Стужа тут же поползла по телу. Мишка замер, снова набирая тепло, и стал сладко думать о том, что хорошо было бы поставить еще петли на зайца, что зайчатину можно выменять на хлеб и картошку, хорошо бы еще и капустой квашеной разжиться. Так, глядишь, и протянет до весны, а там уж рыба пойдет, потом грибы, на огороде чего-нибудь да нарастет... От этих добрых мыслей стужа на душе стала постепенно истаивать и даже чувство голода притупилось. Тут очнулось на стенке давно молчавшее радио. Захрипело, затрещало и сказало медовым голосом дикторши: - Говорит радио России! С Новым годом вас, дорогие друзья! С новым счастьем! - Ни хрена себе! - поразился Мишка. - Видать, ветром провода разомкнуло на линии. Радио замолчало вновь. Но Мишка теперь радостно напрягся и стал ждать нового сеанса радиосвязи с миром. Про-

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ шло в ожиданиях минут пять, и вновь, потрещав, динамик заговорил. Та же дикторша, сменив тон, сказала: - А теперь перейдем к новостям криминальным. Как стало известно из достоверных источников, вчера из СанктПетербурга в Финляндию был угнан пассажирский самолет с сорока пассажирами на борту. Ведется следствие. «В Финляндии, наверно, хорошо», - подумал Мишка, нисколько не возмутившись очередным террористическим актом. Финны работали у них в леспромхозе на своей технике. Все упитанные, под два метра, комбинезончики на них - хоть под венец. Только вот пить не умеют, с одной поллитры в «аут» уходят. Мишка пил с ними, когда на пилораме работал. Финны хвастали, что у них безработные лучше наших бизнесменов живут. На одно пособие можно «тачку» купить подержанную. - В Финляндии я бы жил как король, - сказал сам себе Мишка гордо. - Известна фамилия угонщика, - продолжала дикторша обзор непраздничных новостей. - Это тридцатилетний безработный Михаил Варфоломеевич Новоселов, уроженец деревни Конец Вологодской области. На этом радио вновь умолкло. Мишка лежал на печи, словно пораженный громом. Страх сковал всё его тело. - Да ведь это про меня говорят. Это я самолет угнал! - ужаснулся он. - Что топеря со мной сделают? Он подумал, что из района сразу после такого сообщения вышлют наряд и верняком загребут его на нары. А потом кто будет разбираться: угонял ты самолет или нет, когда вот он - ты, Михаил Варфоломеевич из деревни Конец, собственной персоной! - Бежать надо! В леса! - твердо сказал Мишка и решительно спустил ноги с печи в избяную настуду. Деревня была темна. Он сторожко прошел улицей и свернул к крайнему подъезду барака, где пустовала квартира после отъезда бабки Сани-Горошины.

№2/2011

Двери были не заперты. Мишка шагнул во внутрь, забрякал в темноте пустыми ведрами. - Кто? - скрипуче, но громко и строго спросили Мишку. - По кой лешой несет? Мишка вздрогнул. Голос был бабки Сани. Он попятился было в страхе к дверям, но одумался и взял себя в руки. - Ты, что ли, бабка Саня? - выдавил он из пересохшего враз горла. - Я, Мишка, я, - ответствовали ему с печи. - Ну-ко, вздуй лампу карасиновую. Лепестрическая у меня ищо в прошлом годе перегорела. Мишка пошарил в штанах спички, запалил фитиль. Бабка Саня-Горошина сидела на печи в полушубке, валенках, на голове у нее была надета шапка-ушанка с распущенными ушами, перетянутая для тепла алюминиевой проволокой. И странно: из-за спины бабки сверкали недобро большие глаза-лупыши, слышалось надсадное сопение. Мишка поднял лампу и чуть не выронил ее на пол. На печи рядом с бабкой Саней-Горошиной сидел самый настоящий черт. С рогами, боро дой, копытами... Мишка попятился и левой рукой начал неумело осенять себя крестом: - Чур меня, чур, - прошептал он еле слышно. - Богородица дева Мария, владычица милосердная, спаси меня, грешного. - Ты чего это, Мишка, крестишься? Никак пьяной изутра? - спросила строго с печки Санька-Горошина. - Ишь, как у миня робенка испугал. - И обернулась назад к рогатому, приговаривая: - Не пужайся, Борис Яковлевич. Вот мы Мишку-то сейчас ухватом потурим из избы. Пошто пьяной ходит, народ смущает. - Ну, ты, бабка, даешь! - наконец, выдохнул Мишка. - Откуда ты взялась здеся, почто козла на печь затащила? Уж я думал - сам черт к тебе посватался. - Молчи, пустой! - махнула бабка рукой. - Убегла я, Мишка, из богадельни. Не климатит. И Бореньку у Василья за95

ПРОЗА брала. Только вот кабинет у Бореньки совсем худой стал. Студено. - Чего ты бредишь! Какой ищо кабинет? - Сам дурак! - огрызнулась с печи бабка. - У меня козел, смотри, не простой. Из ума сложен, и выходка чисто генеральская. Ему бы не козлом родиться, дак, может, бы страной управлял. Вот я и говорю, что двор у меня весь на подпорках. Подрубать надо, а и средствов нету. Я бы тебя подрядила, так всяко дорого возьмешь. Мишка оживился. Разговор принимал для него положительный ход. - Ты, бабка, вот чего. Двор я тебе весной вычиню. А ты мне задаток дай. У тебя в яме всяко и картошка, и капуста осталась. Морковь опять жо, - скороговоркой выпалил Мишка. - Лады? Бабка на печи задумалась. - А ты, Мишка, пошто же это ероплан за граничу угнал? - Не угонял я! - Мишка вздрогнул, словно током ударило. - По радиву здря не скажут. А тут спечиальное сообщенье было. Мол, Мишка Новоселов из Выселок... - сказала бабка Саня убежденно. Мишка сник. - Вот что я скажу: жениться тебе, Мишка, надо, - подытожила бабка Саня беседу. - Седни ночью сон мне был... Вещой. Будто женился ты на моей козе Мале. Украли-то которую летось... В сельсовете расписывались. Будто она девица красная. Платье белое, фата. Только вот по рожкам и узнала Малю-то... - Тьфу ты, старая! - плюнул Мишка. - Плетешь тут... - Ладно. Вон ключ на стенке, полезай в погреб, накладывай картошки, да смотри всю не унеси. - Бабка обняла сопевшего рядом козла за шею. - Вот робенокто мой самолучший. Он картошечку у меня только чищеную да резаную ест. Он с ошолушками не будет. Благородной. Ему бы не козлом родитча! ...Солнце еще не встало, а Мишка уже был на Барсучьем бору. Там, километрах в трех от деревни, стоял пустующий до96

мик серогонов. Мишка сделал еще ходку до деревни, притащил рыбацкие снасти и, вернувшись назад, замел еловым лапником свои следы. Теперь он чувствовал себя в безопасности, затопил жаркую буржуйку, наварил картошки, с аппетитом поел. Солнце стояло уже высоко, когда он отправился к реке ставить верши. С высокого берега открывалась неописуемая красота лесной речки, укрытой снегами. Мишка долго стоял, как зачарованный, любуясь искрящимся зимним миром. На противоположной стороне реки на крутом берегу стояла заснеженная, рубленная в два этажа из отборного леса дача бывшего директора леспромхоза, а ныне крутого бизнесменалесопромышленника. Окна ее украшала витиеватая резьба, внизу у реки прилепилась просторная баня. Дача была еще не обжита. Когда Мишка уезжал в Питер, мастера из города сооружали камин в горнице, занимались отделкой комнат. Теперь тут никого не было. И Мишка даже подумал, что хорошо бы ему пожить на этой даче до весны. Всё равно, пока не сойдет снег, хозяевам сюда не пробраться. Но тут же испугался этой мысли, вспомнив, что за ним должна охотиться милиция. Он спустился к реке, прорубил топором лед поперек русла, забил прорубь еловым лапником так, чтобы рыба могла пройти только в одном месте, и вырубил широкую полынью под вершу. Скоро он уже закончил свою работу и пошел в избушку отдохнуть от трудов. Избушка была маленькой, тесной. Но был в ней особый лесной уют. Мишка набросал на нары лапника и завалился во всей одежде на пахучую смолистую подстилку, радуясь обретенному наконец покою. Проснулся Мишка от странных звуков, наполнивших лес. Казалось, в Барсучьем бору высадился десант инопланетян, производящих невероятные, грохочущие, сотрясающие столетние сосны звуки. Мишка свалился с нар, шагнул за двери избушки.

Вологодский ЛАД

Анатолий ЕХАЛОВ «Путана, путана, путана! - гремело и завывало в бору. - Ночная бабочка, но кто ж тут виноват?». Музыка доносилась со стороны реки. Мишка осторожно пошел к берегу. У директорской дачи стояли машины, из труб поднимались к небу густые дымы, топилась баня, хлопали двери, на всю катушку гремела музыка, то и дело доносился заливистый девичий смех. У Мишки тревожно забилось сердце. Он спрятался за кустами и, сдерживая подступившее к горлу волнение, стал наблюдать за происходящим... Он видел, как к бане спустилась веселая компания. Впереди грузно шел директор их леспромхоза, следом, оступаясь с пробитой тропы в снег и взвизгивая, шли три длинноногие девицы, за ними еще какие-то крупные, породистые мужики. Скоро баня запыхала паром. Изнутри ее доносилось аханье каменки, приглушенный смех и стенания. Наконец распахнулись двери предбанника, и на чистый девственный снег вывалилась нагишом вся развеселая компания. Мишкин директор, тряся отвислым животом, словно кабан, пробивал своим распаренным розовым телом пушистый снег, увлекая компанию к реке, прямо в полынью, где стояла Мишкина верша. Три обнаженные девицы оказались на льду, как раз напротив Мишкиной ухоронки. Казалось, протяни руку - и достанешь каждую. От этой близости и вида обнаженных девичьих тел у Мишки, жившего поневоле в суровом воздержании, закружилась голова, а лицо запылало нестерпимым жаром стыда и неизведанной запретной страсти. Словно пьяный, он встал и, шатаясь, побрел к своему убогому пристанищу. А сзади дразнил и манил волнующе девичий смех и радостное повизгивание... В избушке смолокуров он снова затопил печь, напился чаю с брусничным листом и лег на нары ничком, горестно вздыхая по своей беспутной никчемной жизни, которая теперь, после утреннего

№2/2011

заявления по радио, и вовсе стала лишена всякого смысла. Мишка рано остался без родителей. Мать утонула на сплаве, отец запился. Сказывают, что у самогонного аппарата не тот змеевик был поставлен. Надо было из нержавейки, а Варфоломей поставил медный. Оттого самогонка получилась ядовитая. Никто в этой жизни Мишку не любил. После ремесленного гулял он с девицей и даже целовался, а как ушел в армию, так тут же любовь его выскочила замуж за приезжего с Закарпатья шабашника и укатила с ним навсегда. А после армии была работа в лесу да пьянка в выходные. Парень он был видный и добрый, а вот девиц рядом не случалось, оста лись в Выселках одни парни, девки все по городам разъехались. Тут поневоле запьешь! Уж лучше бы ему родиться бабкиСаниным козлом! Сидел бы себе на печи да картошку чищеную ел. Ишь, в кабинете ему студено! Мишке стало так нестерпимо жалко самого себя, что горючая слеза закипела на глазах и упала в еловый лапник. ...Ночью он вышел из избушки, всё та же песня гремела на даче и стократным эхом прокатывалась по Барсучьему бору: «Путана, путана, путана, Ночная бабочка, но кто ж тут виноват?» Столетние сосны вздрагивали под ударами децибел и сыпали с вершин искрящийся под светом луны снег. Луна светила, словно прожектор. В необъятной небесной бездне сияли лучистые звезды, и ночь была светла, как день. Мишку, будто магнитом, тянуло опять к даче, музыке и веселью. И он пошел туда под предлогом перепроверить вершу. Ее могли сбить, когда ныряли в прорубь, или вообще вытащить на лед. Директорская дача сверкала огнями. Мишка видел в широких окнах ее сказочное застолье, уставленное всевозможными яствами. Кто-то танцевал, кто-то уже спал в кресле. Вдруг двери дачи распахнулись, выплеснув в мо97

Анатолий ЕХАЛОВ розную чистоту ночи шквал музыки и электрического сияния. Мишка увидел, как кто-то выскочил в огненном ореоле на крыльцо, бросился вниз в темноту, заскрипели ступени на угоре, и вот в лунном призрачном свете на льду реки он увидел девушку, одну из тех трех, что были тут днем. Она подбежала к черневшей полынье, в которой свивались студеные струи недремлющей речки, и бросилась перед ней на колени. Мишка еще не видывал в жизни таких красивых девушек. Волосы ее были распущены по плечам, высокая грудь тяжело вздымалась, и по прекрасному лицу текли слезы. Вновь распахнулись дачные двери, и на крыльцо вышел мужчина: - Марго! - крикнул он повелительно. - Слышишь? Вернись! - Видимо, он звал девушку, стоявшую сейчас на коленях перед полыньей. - Маля! - повторил он настойчиво, - Малька! Забирайся домой. Я устал ждать. Девушка не отвечала. Мишка слышал лишь тихие всхлипывания. Мужчина потоптался на крыльце, выругался и ушел обратно. Девушка что-то прошептала и сделала движение к полынье. Мишке стало невыносимо жалко ее. Он выскочил из кустов и в один миг оказался рядом с девицей. - Не надо! - сказал он деревянным голосом. - Тут глубоко. Девица подняла голову. - Ты кто? - спросила она отрешенно. От нее пахло дорогими духами, вином и заграничным табаком. - Мишка, - сказал он волнуясь. - Ты местный? - Живу тут. В лесу, - все так же деревянно отвечал Мишка. Девица вновь опустила голову. - А я Марго. Или Маля. Путана. - Это стриптизерша, что ли? - Да нет. Путана.

Мишка не знал значения этого слова и решил, что путана - это фамилия девицы. - Ты, это, не стой коленками на льду-то, - предупредил Мишка. - А то простудишься. Девица вдруг заплакала, и плечи ее мелко задрожали. Мишка, подавив в себе стеснение, взял ее за локотки и поставил рядом с собою. - Слышишь, Мишка, - сказала она вдруг и подняла на него полные горя прекрасные глаза. - Уведи меня отсюда. Куда-нибудь. И Мишка вдруг ощутил, что прежнего Мишки уже нет, что он весь теперь во власти этих горестных глаз. И что он готов делать всё, что она скажет. - У меня замерзли ноги, - сказала она. - Погрей мне коленки. Мишка присел и охватил своими негнущимися руками упругие колени Мали. Ноги ее были голы и холодны. Мишка склонился над ними, стал согревать их своим дыханием. - Пойдем, - скоро сказала она. - Уведи меня отсюда скорее... Они поднялись по тропе в угор. Неожиданно для себя Мишка легко подхватил ее на руки и понес к своему лесному зимовью. А она обхватила его руками за шею, прижалась тесно к Мишкиной груди, облеченной в пропахшую дымом и хвоей фуфайку, и затихла. Когда Мишка добрался до избушки, девушка уже глубоко спала. Он уложил ее бережно на укрытые лапником нары и сел у окошечка, прислушиваясь к неизведанным чувствам, полчаса назад поселившимся в его душе, но уже укоренившимся так, словно он вечно жил с этими чувствами и так же вечно будет жить дальше. Маля чуть слышно дышала. Ночь была светла, как день. За окошком сияла прожектором луна.

Вологодский ЛАД

ПРОЗА

Два рассказа ИГНАТ И КОНДРАТ

Иван ЗОРИН Иван Зорин (р. 1959), писатель, публицист, член Союза писателей России, главный редактор «Литературного журнала». Автор более 500 рассказов, а также ряда статей о геополитике современного мира. Окончил Московский инженернофизический институт по кафедре «Теоретическая ядерная физика», работал научным сотрудником АН СССР. Участник Гражданского литературного форума.

№2/2011

«Каждый человек - писатель, он пишет своё житие невидимыми чернилами...» - думал Игнат Трепутень, кусая гусиное перо. За слюдяным окном догорал семнадцатый век, Иван-колокол пугал ворон, а в Кремле, заглушая его, шептались по углам. «Что страшно одному - другого не пугает», - продолжал размышлять Игнат. На площади чернели головы с пиками вместо шей, галдели птицы, вырывая друг у друга мёртвые глаза, и перья, измазанные запёкшейся кровью, сыпались на булыжник. Игнат всего с месяц как сменил рясу на кафтан. «Послужи государю твёрдой рукой», - перекрестил его на дорогу игумен с высохшим от молитв лицом. У предыдущего писаря нос скривили клещи усов, а взгляд был такой острый, что хоть перо очинивай. Но на масленицу, проверяя глазомер, он высчитал глотками бутыль медовухи и допустил пропуск в титулах царя. От страха у него выпали волосы, хмель выветрился, а тень встала дыбом. Но с бумаги букву не вырубишь. Тараща медяки глаз, он уже видел, как точат топор. И, расплетя с перепугу лапти, стал вить верёвку. Но потом, растолкав стражу, удрал к шляхтичам, принюхиваясь к пограничным заставам, точно зверь. Он бежал, выскакивая из порток, и в Варшаву явился в чём мать родила. Звали его Кондрат Черезобло. Вслед ему полетели грамоты. Их под диктовку думного дьяка выводил Игнат. Красивым почерком, за который его взяли из монастыря. Изо дня в день Игнат прислонял букву к букве, макая носом в чернильницу. Он всегда держал её под рукой, а перо за ухом. В его замурованной келье едва поместился стол, на котором, переплетая пламя косичкой, денно и нощно чадила свеча. Игнат сидел на высоком стуле, 99

ПРОЗА болтая ногами над земляным полом, заслонившись от мира кованой дверью и ворохом бумаги. А за Кондратовой душой явился государев человек. - Не сойти мне с этой половицы, - топнул он каблуком, оттопыривая карман, из которого глядела тьма, - пока здесь не окажутся его кости! В королевской свите спрятали ухмылки: - Но ваш подданный ссылается на нехватку чернил... Оставалось расшибить лоб. Однако Москве упрямства не занимать, и посол гнул своё. - Кондрашка умалил честь помазанника! - стучал он посохом, багровея, как рак. И пока анафемствовал, зашло солнце. - Впрочем, воля ваша, вам выбирать... - А в чём же наша воля? - Кол или виселица! Ему отказали. Боярин выломал под ногами половицу и, унеся с собой, сдержал слово. Однако домой он вернулся с пустыми руками. И это ему не сошло. Звали посла Чихай-Расплюев, а указ о его ссылке написал Игнат Трепутень. Была ранняя весна, Кондрат брёл по нерусскому лесу, разглаживая седые колтуны мокрым снегом, и сочинял стихотворение: ЧУЖБИНА Чужбина.Чужбина, чужбина... Чужбина, чужбина, чужбина... Чужбиначужбиначужбина... Пел ветер, скрипели сосны, и воспоминания уносили его в Москву. А там икалось Игнату. Он запивал икоту квасом, корпел над челобитными и, причащаясь, видел отражённого в чаше змия. «Повинную голову и меч не сечёт», искушал он беглецов аккуратными ижицами и ятями. От лжи у него шелушился нос, и он соскабливал кожу ногтем. А после спускался в подвал - смотреть, как, выжимая рубахи, трудятся до седьмого пота палачи. 100

Иногда он получал в ответ сломанную пополам стрелу. И тогда понимал: ему не верят. Игнат седел изнутри и, оседлав свой возраст, был лыс, как колено. «Не перебегай дорогу зайцу, чтобы чувствовать себя львом», - учил он. Однако его боялись. Величали по отчеству и ломали шапку перед его железной дверью. Теперь у него всё было написано на лице. Но прочитать по нему было ничего нельзя. Когда же он невзначай проводил по лбу платком, там отпечатывалось: «Холопу - кнут, боярину - почёт!» И он торопливо прятал в карман свою мораль. На пирах Игната превозносили до небес, а за спиной ему мылили верёвку. Он принимал это как должное. В своих ночных мыслях он доказывал, что прощать врагов - значит вовремя их предавать, и не опускал глаз, когда угодники на иконах заливались краской. «Памятники рукотворны, - приговаривал Игнат, отправляя в Сибирь завистников, - к славе каждый сам себя за уши тянет». Раз в келью явился татарский мирза Ага-Кара-Чун. На нём было столько крови, что пока он говорил, она стекала ручьями с рукавов. - Тебя же четвертовали... - удивился Игнат, вспомнив, как гудело лобное место: «Ну что, секир-башка, добунтовался!» А теперь татарин стоял, цел и невредим. - И что? - в свою очередь удивился гость. - Разве можно, расчленив тело, разъять душу? Взяв правую руку в левую, он почесал её об угол стола. Игнат покосился на дверь: соглядатаев при дворе - как грязи. - А вот скажи, Игнат, - отрубленная голова закачалась параллельно полу, - что ты ответишь не мне и не государю, а там, - мирза вздёрнул палец, - когда тебя спросят, зачем ты из слова извлекал корысть? - Я служил царю твёрдой рукой, - начал писарь, возвышая голос, - и всякий, кто оскорбит святейшую особу... - Эх, Игнат, Игнат... - усмехаясь,

Вологодский ЛАД

Иван ЗОРИН перебил татарин. - Гордыня говорит твоими устами! Я видел царства, в сравнении с которыми твоё - клочок земли. Я видел Чингисхана и Кира Великого, когда Железный Хромец сыпал груды черепов, я стоял рядом, я шёл за ордами Аттилы и полчищами Махмуда Завоевателя. Поверь, любой поступок - только грех другого поступка, их лестница не приводит ни в ад, ни в рай, она упирается в бесконечный тупик... - Татарин сложил конечности, как в коробку. - А ещё раньше я услышал голос: «Где брат твой?» - и ответил, что не сторож я брату своему. С тех пор меня обрекли бродить по свету и кричать человеку: «Проснись!..» - Проснись! - тряс за плечо Игната думный дьяк. - Надо писать благодарственную - Ага-Кара-Чуна казнили... В своём лесу Кондрат слыл книгочеем. «Очень важно не прочитать лишнего, - предостерегал он щебетавших по кустам соек. - Никакая книга не может стать Евангелием. Даже Евангелие». Он всё больше сгибался, уже касаясь мизинцами икр, так что издалека казалось, будто катится колесо. «Раньше мои пятки сверкали, как грудь молодицы, - разгоняя кровь, упирался он босыми ступнями в ежа, - а теперь они, как глаза вдовы...» А Игнат продолжал бегать за собственным носом, наступая себе на пятки. «На родине и сухарь сладок, - соблазнял он, - на чужбине и мёд в рот не лезет...» Его прилагательные виляли хвостом, а от глаголов пахло кандалами. «Бескрылая муха не жужжит», - цедил он, когда вернувшиеся корчились на дыбе и глохли от собственного крика. У слов двойное дно, они кричат, чтобы заглушить тишину. Шли годы. Будущее входило в левое ухо и собиралось у правого виска, поэтому пророчества лгали, а сны сбывались лишь после смерти. Пропуская время, как нить сквозь игольное ушко, Игнат двигался, растопырив руки, и ловил всё, что в них плыло. Он уже переселился в дом с резным палисадом и целующимися

№2/2011

голубями на воротах. В его саду пахло липой, а среди корней гнездились конуры, где цепные псы лаяли так, что у чертей лопались перепонки. С женой Игнат был счастлив, а она с ним нет. С утра они находили общий язык, который к вечеру теряли. И каждый год у них рождались немые дети. «Это ничего, - отговаривался Игнат, - говорят на языке брани, на языке любви молчат». В приданое он взял имя Чихай-Расплюевых, между чётными и нечётными буквами вставлял себя и заедал кисели соловьиными язычками. Но жизнь закусывает мёд перцем. Однажды на Игната напала хворь - в языке у него завелись кости, и он смолк, боясь, как бы тот не повернулся в ненужную сторону. К тому же у него ослабела рука, его гласные стали пускать петухов, а согласные трещали кузнечиками. И его отстранили от дел. Теперь он горбился у печи, ворочал кочергой угли и, как все старики, слушал упрёки детей. Обступая его вечерами, они, точно побитые псы, шевелили ушами, нарушали тишину молчанием и, говоря невысказанное, обиженно кривили губы. А Кондрат жил уединённо. Собаки мочились на его ворота, которые никогда не открывались. Тут, в медвежьем углу, он понял, что любой поступок - только грех другого поступка, что их лестница не может вести ни на небо, ни в ад, а упирается в бесконечный тупик. Была самая тёмная ночь в году, когда, как считают христиане, родился Бог, а огнепоклонники - сатана. В эту ночь оперение стрелы не ведает, куда летит наконечник, а слепые на дуэли убивают зрячих. Раздался стук дверного кольца. Кондрат притаился, зажав в кулаке ключ, но замок лязгнул сам по себе, и ворота заскрежетали. - Ты молчишь, как лев, - бросил с порога Ага-Кара-Чун, но заговоришь словно птица запрыгала... - Тебя же четвертовали... - промямлил Кондрат, вспомнив глашатаев на площадях, - на мирзе польской крови было не меньше, чем русской. 101

ПРОЗА - Душу нельзя разъять, - уставился на него татарин, погладив бритую голову. - Но её можно схоронить заживо. Кондрат перекрестился: бесов всегда, как комаров. - Ты спрятался, как гусь под крыло, и бережёшь себя, точно свечу от сквозняка, - глухо вымолвил гость. - Ты думаешь, что путь не вне, но внутри, что крест не целуют в церквах, а носят у сердца под рубахой, но вера без слов мертва. Он опять провёл пятернёй по голове, расчесывая несуществующие волосы. - Кто мелет языком, будет лизать жаровню... - попробовал оправдаться Кондрат. Ему стало казаться, что татарин отбрасывает две тени, которые сливаются в одну, а его речь, наоборот, раздваивается, выталкивая из себя, как роженица, свое отрицание. - Когда распинали Его, все попрятались, как тени в полдень, - не обращая внимания, продолжил Ага-Кара-Чун, глядя в угол. - В домах закрывали ставни, чтобы не слышать, как кричат третьи петухи... Он почернел бровями, будто через сплюснутые ноздри выдохнул сажу. «Тринадцатый апостол! - мелькнуло у Кондрата. - Вечный жид...» Он убавил в лампе фитиль, и тень Ага-Кара-Чуна поползла во двор. - Да-да, - шагнул он ей вслед, и из темноты его речь опять потекла, как два ручья в одном русле, - я был там и с тех пор брожу по свету, стучась в закрытые двери: «Проснись!..» - Проснись! - тряс за плечо Кондрата королевский гонец. - Зовут... Его приглашали в Варшаву спорить с иезуитами. - Диалог, как супружеская любовь, отговорился он первым, что пришло на ум, - его допустил Бог, а монолог - это рукоблудие, и уж публичный диспут свальной грех... Однако он больше не хоронил слово. Он завёл голубятню и стал посылать в мир сизарей, привязывая к их лапам сушёную бересту - страницы своих 102

книг. «Каждый человек - писатель, он пишет своё житие невидимыми чернилами», - думал Кондрат, с размаху запуская в небо очередного почтаря. Но мир не откликался. Точно глухая птица, он пел свою вечную песнь. И тогда Кондрат послал в него свою смерть. Её услышали. В Москве зазвонили колокола, запели здравицы государю, радуясь, что Всевышний покарал его оскорбителя. Игнат Трепутень, слюнявя палец, перелистывал страницы, скреплённые рыбьей костью. Это были указы, составленные за жизнь. Ему нравился слог, витиеватая кириллица под его рукой не уступала арабской вязи, но теперь в своих трудах он не узнавал себя. Он видел в них Кондрата Черезобло. У крика есть эхо, у дерева - тень, у берега - противоположный. У каждого есть тот, кем он не стал. Судьба нечиста на руку, она всегда ведёт двойную игру. Бывает, она бьёт по шару, и тот занимает чужое место. Чтобы не видеть, как буквы наливались кровью, Игнат, подув на пальцы, загасил свечу. А на небе судили Кондрата. Вынули из головы память, и она развернула перед ним всю его жизнь. Толпившиеся на облаках ангелы, держа за щекой прошлое, медленно выдували время, и Кондрат ещё раз проживал событие за событием. Как во сне, он видел их со стороны и в обратном порядке. Его вчера теперь начиналось завтра: вот, переступив свою смерть, он, ещё пьяный со сна, отказывает в споре иезуитам, вот слушает исповедь безбородого татарина, вот оправдывается, ссылаясь на нехватку чернил, а потом, измеряя глотками бутыль с медовухой, сокращает царские титулы. И тут Кондрат понял, что ему суждено было умереть под чужим именем, а отвечать под своим. «Это не я!» - в ужасе отпрянул он, когда череда событий оборвалась. И добровольно сошёл в преисподнюю, узнав в себе Игната.

Вологодский ЛАД

Иван ЗОРИН

РЕЖИССЁР И у тебя, Господи, милость, ибо Ты воздаёшь каждому по делам его. Пс. 61, 13. Часы в метро тускло высвечивали половину второго ночи. Похожий на гнома пассажир, в длинном грязном плаще, сошёл с эскалатора. Скользнув взглядом по спине одинокого парня на опустевшем перроне, поздний пассажир отвернулся. А когда парень упёр ему в затылок пистолет, не вздрогнул, только крепче сжал торчащую из кармана газету. Бомж спал, сложив ладони под щекой. Скамейка была короткой, и с неё, будто с гвоздя, свисали его стоптанные ботинки. Не отрывая дула от напрягшейся мускулистой шеи, парень подвёл мужчину к бомжу и рукояткой вперёд просунул ему под мышку другой пистолет. Когда оружие взяли, парень открыл рот, собираясь что-то сказать, но человек в грязном плаще опередил его: «С удовольствием, приятель!» Выпятив крутой подбородок, он прицелился очень сосредоточенно, как злодей в дурном сне. От бомжа несло водкой, и его храп оборвался выстрелом - по лохмотьям медленно расплылось красное пятно. Из туннеля потянуло землёй: приближалась электричка. «Вот и всё», - решил молодой человек, застёгивая «молнию» на куртке. И ошибся. Срываясь на визг, мечется на ветру уличный фонарь, выхватывая из темноты снежинки. Прислонившись к окну, мальчик считает их, загибая пальцы. - Боря, уже поздно, - доносится голос няни. Мальчик поджимает пухлые губы. «Хорошо, что снег, - скребёт он ногтем изморозь, - будет работы дворникам...» У мальчика холодные васильковые глаза, ровно подстриженные волосы. - Боря, опять без тапочек! Раскинув руки, няня плывёт в сумер-

№2/2011

ках, как привидение. И вдруг спотыкается о протянутую верёвку. Ангельское лицо мальчика искажает злорадство. - Гадкий мальчишка! - журит сына Ангелина Францевна, вычесывая ему упрямые колтуны. - Сейчас же извинись! - Я пошутил... - шепчет ребёнок, но в его глазах нет сожаления. Проходит снег, мелькает лето, мальчик вытягивается, идёт в школу, но его по-прежнему мучает ровный голос няни, изрешечённые обедами будни и воскресенья, когда он не знает, куда себя деть. - Жизнь - пресная штука, - пожалуется он позже бомжу. - И оч-чень похожа на смерть... - охотно подтвердит тот. Они делали из людей убийц, превращая их в преступников. «В каждом сидит зверь - только подвернись случай, - оправдывался Борис Бестин, призывая в свидетели бомжа. - Ты же сам видишь, им только шкуру сберечь! Эх, Фёдор Михайлович, какая там, к чёрту, процентщица, они и мать родную!..» Бомж кривил рот, сворачивая табак козьей ножкой. Собиралась гроза, ветки скребли крышу, и на занавесках уже плясали уродливые тени. «Пугают Страшным Судом, вечными муками... разглагольствовал Бестин. - А ты не убий даже безнаказанно, даже когда страха нет! Вот что такое совесть! - он плеснул в стакан мутного вина. - Только, сам видишь, нет её и в помине...» Бомж, пуская клубы дыма, молча кивал. У бездомных своя мораль: пустой желудок совести не переваривает. «У мира две погонялки, - думал он, холод и голод...» Дни проводили в праздности, а вечерами, притворив калитку, шли на дело. В пустеющих залах подземки инсценировали убийство. Играли плохо, но всё сходило с рук. И каждый раз убеждались в человеческой слабости. Проявляя изнанку вещей, они толкали на убийство, которому сопротивлялись лишь некоторые. 103

ПРОЗА «Ну!..» - цыкал тогда Бестин, сузив глаза. И, отводя пугач, пыхал холостым выстрелом. Стоит ранняя весна. Расцветая подснежниками, школьницы готовят платья для выпускного бала, в классах по стенам прыгают «зайчики», и всё кругом наполнено зовом могучего животного бытия. - Бестин, приведи пример безличного предложения... - Скучно на этом свете, господа! Одни подчинялись с рабским безволием, другие - после короткого бунта, а после затихали, как ручеёк, попавший в лужу. Их делали палачами, но они ощущали себя жертвами. Под страхом потерять жизнь, их принуждали её отнять. «Он бомж, - оправдывались они, - такие всё равно долго не живут...» И старались поскорее всё забыть. Бомжа звали Шамов. Давя под рубашкой пузырёк красных чернил, он чувствовал себя хирургом. «Мы вскрываем гнойник», - повторял он за Бестиным. А тот куражился. Оставляя пугач, давал возможность раскусить игру. Он называл это «соблюсти приличия». Но игрушка жгла, точно жаба за воротником, и «убийцы» старались выбросить её в первую же канаву. И никто не заявил на себя. - Бестин, почему сорвал урок? Лысоватый директор ковыряет в ухе мизинцем. - Не я один... - Нехорошо, Бестин, был заводилой, а теперь в кусты. Подросток краснеет, угрюмо кусая заусенцы. Но у директора много ключей. - Я понимаю, школа - не сахар, - заходит он с другого конца. - Однако ж, образование... Вынув из уха, он задирает вверх палец. - А что образование, - раскрывается подросток, - только изуродует... 104

У него ломается голос, из рукавов торчат худые кисти. - Надо же, - всплеснул руками директор, - он уже всё знает! Пойми, впереди у тебя сложный мир... От смущения он не нашел ничего лучшего. - Мир прост, - отрезал подросток, когда одному лучше, другому хуже! И вдруг, болезненно морщась, признаётся, как раздражает его щенячья радость сверстников, их наивная, бездумная жизнь. Он был другой и чувствовал это. Возвышая голос, он заговорил о мировой несправедливости, которую ощущает кожей, о том, что не представляет, зачем жить. Директору стало не по себе. - Не делай из болезни философию! взвизгнул он. - Для вас философия - всегда болезнь! - огрызнулся подросток. И опять Ангелина Францевна ласково шептала: «Ах, проказник...» Первый блин вышел комом. Весь день лил дождь, и к ночи вода бурлила возле водостоков. Город обезлюдел, на автобусной остановке, притворяясь спящим, лежал на скамейке Шамов. Бестин караулил по соседству, когда из темноты вынырнула худая фигура с поднятым воротником. Мужчина лет сорока стряхивал зонт о колено, едва не задевая остриём асфальт. Капли летели Шамову в лицо, но он терпел. Складывая негнущиеся спицы, мужчина тихо выругался. А через мгновение к нему прилип Бестин, упирая пугач под воротник. «Стой, как стоишь...» - зашептал он. Но не рассчитал, наклонился над самым ухом, и человек инстинктивно отпрянул. У Бестина взмокла спина. Протягивая второй пистолет, он увидел себя со стороны: жалким, ничтожным. И от этого заскрежетал зубами, впадая в ярость. «Застрели, застрели его!» - истерично закричал он. Мужчина, сухой, костистый, съёжился, как платье, соскользнувшее с вешалки. Оружие в его руке болталось посторонним предметом, он испуганно

Вологодский ЛАД

Иван ЗОРИН моргал, уставившись на блестевшую молнией куртку. Бестин дёрнул шеей, направляя пугач ему в грудь. И тогда он, точно слепой, ткнул дулом в Шамова... Когда его впихивали в автобус, у него выпал бумажник. Фамилия мужчины была Рябухин, на тиснёной визитке значился его адрес. В университете Бестину прощали все сумасбродства. Учёба давалась ему легко, чего другие добивались упорством, он схватывал на лету. Манеры, голос, привычка хорошо одеваться - всё выделяло его. В компаниях он верховодил, однако сокурсники его не любили, чувствуя в нём скрытое превосходство. Гордился Бестин и своим происхождением: его дед и отец были профессорами. После смерти отца сослуживцы часто навещали вдову, толпились в прихожей, обещая помощь. Однако их участие этим и ограничивалось. Борис их ненавидел, он запирался у себя комнате, заставляя Ангелину Францевну краснеть. Внешне Бестин казался весёлым, но внутри у него была пустыня. Ему чудилось, что он видит мир насквозь, и ему было невыносимо скучно. Иногда он думал, что живёт задом наперёд, проводя время в воспоминаниях, иногда - что родился стариком, и вместо того, чтобы проживать жизнь, он её доживает. Как-то он открылся однокурснице. Зина была миловидна, застенчива и тайно влюблена в Бестина, который представлялся ей необыкновенным. Они шли по морозной улице, под ногами хрустел снег, и птицы клевали на ветках рдевшую рябину. «Да как же можно скучать! - встрепенулась Зина, перебирая костяшки на пальцах. - Ведь от смерти нас отделяет тонюсенькая льдинка, каждый час, каждую секунду она может подломиться... А боль? Да ведь за каждым углом караулит!» Она вынула из сумочки зеркало, поправила шляпку. - Смотри, как уши покраснели отморозила... - тыльной стороной ладони она стала отчаянно растирать мочки, зеркало запрыгало. - А скука - это что-то

№2/2011

основательное, от комфорта...» Эти слова странно запали Бестину. С тех пор он стал искать риска. Его выходки отличались жестокостью. «Хомо хоминем люпус эст, - оседлав стул, передразнивал он на вечеринках университетских профессоров. - Недаром нам в детстве пели... - тут он доставал спрятанное в рукаве пенсне и тянул в нос: «приидёт се-еренький волчо-ок и уку-усит за бо-очок». - Он отчаянно паясничал, прыгая со стулом. - А раз кругом звери, держи ухо востро, а вместо поцелуя жди укуса...» Гвалт, хохот. Сгрудившись вокруг, слушали, к чему он подведёт. «И молодёжь должна учиться кусаться... - кривляясь, Бестин вскакивал на стул, звенел вилкой о бокал. - С этой минуты каждый может зубами вцепиться мне в ухо... Но если промахнётся - подставит своё!» Некоторые соглашались - и проигрывали. Скука - это гидра, у которой растут двадцать четыре головы. Бестин рубил их, проводя дни за картами, в казино, заводя бесконечные романы, но с каждым часом головы вырастали опять, обжигая бесцельностью маеты. И у него опускались руки. А юность проходила, оставляя на душе щемящую пустоту. Учёбу он совершенно забросил, и к четвёртому курсу его отчислили. «Вы талантливый человек, Бестин... Вам работать надо, а вы чёрт знает кого из себя строите...» Но теперь он скалился, представляя, какими жалкими сделались бы преподаватели, пропусти он их через мясорубку своего эксперимента. Ангелина Францевна обивала пороги, напоминая о заслугах мужа, по-старушечьи плакала. Ждавший за дверью Борис, встречая её, притворно опускал глаза. От отчаяния мать предлагала жениться. «А хоть бы и на Верижной - это была фамилия Зины, - буду внуков нянчить...» Начались скандалы, и Бестин съехал на дачу. 105

ПРОЗА С Шамовым его свёл случай. Он провожал Зину, уезжавшую на лето. На вокзале пахло тепловозной смазкой, сновали носильщики. Бестин прокладывал путь, петляя между чемоданами, орущими детьми и тележками с кладью. «Муравьи!» - шипел он, и его презрение доходило до ненависти. Вдруг Зина тихонько вскрикнула. Мордатый бомж, вырвав у неё сумочку, замелькал в толпе. Бестин метнулся следом. Глохнув от женского визга, они размазывали по асфальту плевки, опрокинув урну, барахтались среди окурков. Когда их растащили, Бестин стоял разгорячённый, ещё плохо соображая, а рядом, заикаясь, вопил о своей невиновности вор. Стали звать милицию. - Не надо! - твёрдо сказал Бестин. Бог ему судья... - Ты добрый... - прощаясь, шептала Зина. Проводив её, Бестин разыскал бомжа. Тот горбился возле буфета, прислонившись к мусорному баку, грыз сморщенное яблоко. По его ленивому красному лицу ползла муха. «Нет, - подумал Бестин, - скука не от комфорта...» Он сел за столик и жестом пригласил бомжа. Тот не спеша выбросил через плечо огрызок. Бестин заказал водки, доставая кошелек, взлохматил купюры. - Давно здесь крутишься? - Др-у-гой год... - бомж высморкался, зажав нос пальцами и вдруг заголосил: - Эх, жизнь - ж-е-стянка... Юродство шло ему, как лай собаке. «А он сметливый...» - подумал Бестин, пристально глядя в бегающие глаза. От бомжа несло, и Бестин, наполнив стакан, подтолкнул его мизинцем на край стола. - И не стыдно? - вернулся он к происшествию. Бомж закусил водку хлебом, смахнул крошки в карман. Барабаня пальцами по столу, Бестин притворно нахмурился, заговорил о за106

коне. Бомж согласно кивал, косясь на недопитую бутылку. - Да разве можно так с людьми? - подвёл черту Бестин. - А они что, мне р-о-дные? - захмелев, оскалился бродяга. - Человек человеку б-у-рундук! Щелкнув невидимым замком, половинки сомкнулись. И Бестин решился: - Можно по-лёгкому денег срубить... - А что, - выслушав, усмехнулся Шамов, - будем, как р-ы-жики в сметане... С Рябухиным вышла загвоздка, но потом всё наладилось. В их планы входил шантаж тех, кого жестоко разыграли. «Мы открываем им глаза на себя, философствовал Бестин, - а это дорого стоит...» Они думали вымогать деньги, но узнавать адреса «убийц» было трудно, и с этим решили повременить. Пока их забавляло действие. Особенно веселился Шамов. Он мстил за изломанную судьбу, как туберкулёзный, мажущий своей мокротой дверные ручки. «Я ц-а-рь. Я ч-е-рвь. Я Б-о-г...» - бубнил он, возвращаясь на дачу, и во всех его движениях сквозило угрюмое самодовольство. Но, когда кончились деньги, стал настаивать, чтобы Бестин прижал Рябухина. Моросил дождь, в сизых сумерках кривились фонари. - Долго ум-и-рать нев-е-жливо... - густо прохрипел Шамов. Он вынырнул из подворотни и, поравнявшись с Рябухиным, схватился за живот. Рябухин вздрогнул и нелепо заморгал, как тогда ночью. Накануне он видел сон. Будто он пошёл в театр и актёр, представлявший зарезанного, вдруг встал у его кресла с торчащим из груди ножом: «Ты зачем убил меня?» И Рябухин, мгновенно проснувшись, похолодел, натягивая на голову одеяло. А теперь это случалось наяву. Вон мимо скользит воскресший бомж и, тыча пальцем, бормочет: «У-бийца, у-бийца!..» Всё это время Рябухин жестоко

Вологодский ЛАД

Иван ЗОРИН мучился, он не мог поверить, что он, добропорядочный гражданин, за всю жизнь не обидевший и мухи, так легко совершил убийство. «Я не успел подумать, - заговаривал он себя, - всё произошло слишком быстро!» Раз за разом прокручивая случившееся, Рябухин ломал голову, что оно могло значить, пока не решил, что его руками свели счёты: заставив убить, переложили часть вины. Однако у него что-то не складывалось. А ночью после нелепой выходки бомжа Рябухин понял, что именно. Его озарило сразу, как только он открыл дверь. На пороге стоял молодой человек в расстёгнутой куртке. Рябухин в ужасе попятился, а парень, хватая липкие перила, едва не скатился по лестнице. Мир тесен, Бестин узнал в Рябухине одного из сослуживцев отца, вечно толпившихся у Ангелины Францевны. А по тому, как тот впился в него глазами, понял, что и Рябухин узнал его. «Вот тебе и сл-у-чай, - мямлил на даче Шамов. - Нет, что ни г-о-вори, над всякой ар-и-фметикой есть своя алгебра...» Но Шамов хоть и намекал на вмешательство небес, в Бога не верил. Раз он проводил зиму в монастырском приюте, за харчи чистил скотный двор, таскал вёдра из выгребной ямы. «Мир без Бога - сиротский дом, - хрустя суставами, проповедовал вечерами молодой священник, он быстро воодушевлялся, глядя поверх голов, принимал шевелившиеся губы за молитву. - Бог, как отец, один, и другого не бывает...» «Бог, как отец, один, - зубоскалил про себя Шамов, - но отец у к-а-ждого - свой...» А весной ушел побираться и воровать. Свой опыт однажды ставили на женщине. Руку ей оттягивала сумка, и она не выпустила её, когда Бестин совал ей пугач. Она взяла его за дуло, растерянно хлопая ресницами, и веснушки на её лице прыгали, как чёртики на пружинках. Бестин кивнул подбородком в сторону бомжа. Жест был красноречив, но женщина только испуганно пере-

№2/2011

миналась. Бестин состроил страшную гримасу. И тогда, уронив пугач, женщина разревелась. У неё потекла тушь, а веснушки стали наползать друг на друга, сбиваясь в желтые пятна. Не выдержав, с хохотом вскочил Шамов. «Курица!» - разозлился Бестин. С тех пор женщин не трогали. Едва Бестин закрыл глаза, навалился кошмар. Вот он сидит в кровати, обложившись подушками, как в детстве, когда бредил в жару, а в дверях стоит кто-то, чьего лица не разобрать под складками чёрного капюшона. Бестину кажется, что это его отец. - Ты же умер... - шепчет он. - Ну и что, - опустился на кровать человек в чёрном. - Разве мёртвые не воскреснут? По стенам закружились тени, поплыли, растворяя комнату. Время повернулось вспять: вот Бестин снова стоит у морозного окна, глядя в метель, слушает нудный голос няни, вот опять угрожающе тикает будильник, словно детство никуда не уходило. - А что, уже наступил конец времён?.. Бестин хотел продолжить, но смутился. - Он и не прекращался, - отрешённо промолвил человек в чёрном. - Апокалипсис происходит ежеминутно, только его не замечают... - он тяжело вздохнул. - Но оставим философию, я не за этим пришёл... Скажи, разве можно так с людьми? Отец вдруг стал строгим и чужим, и Бестин почувствовал, что его испытывают, точно он сам недавно испытывал Шамова. «Нет-нет, это не отец, - завертелось в голове, - он подделывается, чтобы обмануть меня! В его голосе нет любви...» - Ну-ну! - ухмыльнулся незнакомец. - На свете вся мерзость делается во имя любви... И Бога распяли её именем! Он промокнул лоб, показав землистое лицо. Бестин хотел возразить, но человек в чёрном поднял руку. 107

ПРОЗА - Брось, себе все адвокаты, никто не признается в собственной подлости, устало махнул он и вдруг перешёл на «вы». Его голос зазвучал вкрадчиво, заползая в душу, точно змея: - А вы, Борис Берсеньевич, стало быть, на этой подлости промышлять вздумали? Стало слышно, как тикают часы. - А почему бы и нет? - храбрился Бестин. - Мира не переделать... Последовал вздох такой долгий, что задрожали стёкла. - Это верно, его можно лишь искупить... Только вот сплёл раз паук паутину, ждал, ждал, а никто в неё не попадался. Так и засох в углу! А в его сеть после муха угодила. Дурные дела долго по свету бродят... - Уж не явился ли ты читать мораль? - огрызнулся Бестин. - Я?.. Ну что вы! У меня другая цель... - Что, душу купить? - Бестин боялся ответа и оттого заговорил шёпотом. - Ах, сколько пафоса! - также шёпотом передразнил человек в черном. - Душу-то по пять раз на дню закладывают... Какая там цена! - он наклонился, демонстрируя кошачьи зрачки: - Нет, я больше предостеречь... - взяв Бестина за пуговицу, привлёк к себе. - Не боитесь сообщника? Ну как донесёт? - А какой ему расчёт? Его же самого привлекут... - Э-э... Если бы все человеческие дела на расчётах зиждились! А то ведь больше на дури... И Бестин испугался. Ему вдруг захотелось избавиться от Шамова. - Но что мне будет? - подумал он вслух. - Тянет на мелкое хулиганство... - И то верно. Вы ловко придумали... - человек в чёрном сложил пальцы пистолетиком. - Игры в пиф-паф. А денег пока не требуете. Только ведь кто соблазнит малых сих, тому лучше мельничный жернов, да в омут... Незнакомец рассыпался мелким смехом. «Как гнусно он хихикает», - подумал Бестин. Вспыхнув, перегорела лампочка, 108

выхватив свернувшийся, как свиток, потолок. - А человецев искушать не гнусно?! вдруг заорал человек в чёрном, заполняя собой всю комнату. Бестин закрылся руками. Оставшись одна, Ангелина Францевна ушла в болезни. Появились бабкитравницы, знахарки, умевшие снимать порчу. «Багульник хорош от подагры», - воровато причитали они, кадя повсюду запах лекарств. Покрывая платком секущиеся волосы, Ангелина Францевна зачастила в церковь, молилась за сына, ставила свечки мужу. «Без Бога душа, как овца заблудшая, - густел басом батюшка. - Без Бога живёшь, как в лесу дремучем...» И Ангелина Францевна косилась на строгие лики угодников. На Покров она решила навестить сына. Выкрашивала седину, пудрила дряблые щёки. Портя румяна, раза два всплакнула. На улице было сыро, сквозные липы уже пропускали тёмную синеву. Ангелина Францевна взяла такси, дорогой наказывала себе не злобить сына стариковскими наставлениями, и то же авто час спустя привезло её домой - уже мёртвую, с неестественно запрокинутой головой и выпученными глазами. Хоронили скупо, на кладбище пришли старухи-соседки, мелко крестившие покойницу. Туман полз клочьями, и сгорбленные фигурки выглядели в нём особенно жалко. Глядя на мать, Бестин запомнил сухонькие, смирно сложенные руки и волосы, убранные с воскового лба под чёрную ленту. Когда гроб стали заколачивать, Бестин отвернулся. Рябухин действительно признал в Бестине сына Ангелины Францевны, которую он навещал после смерти Берсения. Он долго колебался, прежде чем донести. Его смущала и собственная трусость, и неизбежное, когда откроется дело, унижение. Но всё же он явился в

Вологодский ЛАД

Иван ЗОРИН кабинет следователя Павла Прокопьевича Смыкалова, и в тот же кабинет через день вызвали Бестина. Пропеллер разгонял сизый дым, плывший от дешёвых папирос следователя. - Слышали, в городе убийства прокатились? - начал он издалека. - Проверяем вот всех... - Меня подозревают? Следователь замахал руками. - Ну что вы, как можно! Я ведь уже двадцать лет как служу, участковым начинал, я и батюшку вашего застал... Хотите чаю? - Бестин отказался. - А я выпью. Чай размышлять помогает... Павел Прокопьевич достал из-за папок распечатанную пачку, не спеша, всыпал в стакан. - Боже упаси вас обидеть! Но, согласитесь, вы уже год как университет бросили, нигде не работаете... - он мелко помешивал в стакане. - А теперь вот и связи странные завели... И чем вы только занимаетесь? - А я обязан отчитываться? У вас, верно, и так осведомителей хватает... - Хватает, хватает! Этого добра как грязи... - Павел Прокопьевич глубоко вздохнул. - А как я дружка вашего нового притащу в отделение да допрошу с пристрастием? - Прекратите ёрничать! - огрызнулся Бестин. - Не стройте из себя Порфирия Петровича! - Да уж, да уж!.. - закудахтал следователь. - Куда уж нам! Так ведь и вы не Раскольников... Однако же на людской подлости промышлять вздумали... Бестин вздрогнул и как-то сразу осунулся. - Откуда вы знаете? - прошептал он побледнев. - Это он вам сказал? - Кто? - подхватил Павел Прокопьевич, разливая в блюдце дымившийся чай. - Ну же, голубчик, выкладывайте... Но Бестин уже оправился. - Нечего выкладывать! И хватит меня ловить, всё равно не поймаете... - Фу ты, какие мы важные! - напустил обиду следователь. - Претензий много, а сами наследство отцовское проматываем...

№2/2011

- Завидуете? - Тоже скажете! Только я в университете навёл справочки - вы ещё тот умник! И про меня, верно, думаете: мент тупой!.. Только напрасно, мы своё дело знаем туго. Рано или поздно, дойдём. Как бы не опоздать... - Да как вы смеете! - взорвался Бестин, стискивая пальцы. - Хотите на меня убийства повесить? Признания добиваетесь? А в чём? К Рябухину заходил? И что? Дверью ошибся... - Стоп! - перебил следователь. - А чего вы про Рябухина вдруг речь завели? Я ведь, кажется, его не упоминал... - Так элементарно! У меня с ним давняя антипатия, ещё со смерти отца, вот он вам, видно, и наплёл с три короба... - Ну, хорошо... Только зачем безвинному так волноваться? Может, всё-таки выпьете чаю? А приятель ваш, тот, кого на дачу к себе поселили, ведь он забулдыга... И пьёт. Какая вам компания? - Павел Прокопьевич пристально уставился на собеседника. - Ну, это моё дело! - вскинулся Бестин. - Это конечно, только разве он вам ровня? И верно, мать недовольна... Следователь осёкся. - Умерла она... - эхом отозвался Бестин. - Ой, и не знал! - притворно смутился Павел Прокопьевич. Бестину стало противно. - Я ухожу! - твёрдо сказал он, поднимаясь к вешалке и втискиваясь в пальто. - А я вас и не держу! Только смотрите, бросьте вашу затею... - Павел Прокопьевич говорил, как строгий отец. - Я знаю, вы по-своему честный. Думаете, вам деньги нужны? Так нет же. Вы их презираете. Вы только говорите, что за наживой бегаете. Вам гордыню свою потешить. Мол, не такой я, как все, выше! Только поверьте старику, плохо кончите... Не первый чёрта за усы дёргаете!.. - Не мелите чепухи, - бросил в дверях Бестин. Следователь быстро подошёл к нему вплотную. - А что, сообщник-то уже теребит? 109

ПРОЗА - подмигнул он. - Ведь он попроще, философией сыт не будет, ему деньжат подавай... Бестин сухо откланялся. «Как бы не накаркал...» - подумал он. Шамов был бродягой по призванию. В последние годы он тёрся среди хохлов и поднабрался их выражений. Наглея, он выпячивал челюсть и, делая ударение на первом слоге, цедил: «Шо вы говорите?» В этом опустившемся, сизом от водки человеке было трудно заподозрить сельского учителя. Вспоминая брошенную жену, «разнесчастную бабу, жившую с горьким пропойцей», рассказывая про разлучницу-тёщу и маленьких, вечно плачущих детей, он горячился и жаловался на судьбу. Но потом разводил руками: «Об-ычная история...» Павел Прокопьевич исполнил свою угрозу, вызвав Шамова. Но ничего не добился. На допросе тот прикидывался слабоумным и всё время переспрашивал: «Вы шо говорите, гр-а-жданин начальник?» Павел Прокопьевич усмехался, а в конце остерёг: «Смотри, как бы беду не накликали...» Вмешательство Павла Прокопьевича имело результат - на какое-то время затаились. Но шла неделя, другая, и становилось невмоготу. Обоих точно подмывало, будто кто-то дразнил: «Ну, в последний раз...» Избегая разговоров, смотрели телевизор, наливали водки каждый себе. Но сломались в один день. Не сговариваясь, достали с чердака пугачи и флакон красных чернил. Чтобы дело принесло выгоду, Бестин привлёк Зину. Он наговорил ей про какие-то документы, бросавшие тень на его семью, про шантажиста, свалившегося как снег на голову, заклинал памятью Ангелины Францевны. Он сказал, что встречается с шантажистом ночью в метро, но документы тот хранит дома. Зина должна была ездить мимо условленной станции, чтобы потом проследить за севшим в её поезд и узнать его адрес. 110

Дважды она проезжала мимо пустынного перрона. На третий раз в вагон зашёл пассажир, похожий на гнома. У человека в грязном плаще не было имени. Вместо имени у него было множество прозвищ, вместо лица - маски. На войне он забыл своё прошлое, на ней же потерял золочёный крестик, подаренный матерью при крещении. Привычки, желания, прежняя жизнь - всё схлынуло мутным потоком, всё было смыто селевой грязью, сошедшей с чужих гор. Он служил в диверсионном отряде, и инструкция велела ему уничтожать случайных свидетелей - будь то женщина у колодца или пастушок. И он охотно соблюдал эти правила. На войне своя мораль, лицемерие остаётся в далёких городах. И человек в грязном плаще добивал раненых - своих и чужих, друзей и врагов. Когда взводного зацепила пуля, он помог ему избежать плена, выпустив в него обойму. В его жилах текла кровь убийцы, его руки были руками палача. Человек в грязном плаще избегал женщин: они давали жизнь - он её отнимал. Смерть доставляла ему все муки сладострастья, приносила жгучее, ни с чем не сравнимое удовольствие. В нём было что-то от некрофила, но он замахивался выше. Разрушая творения, он бросал вызов Творцу. Он был религиозен, как падший ангел, бунтуя против Создателя, узурпировавшего право на жизнь, против Его никчёмной, дурно устроенной Вселенной, против оболочки человека в грязном плаще. Он часто представлял себе, как слушает проповедь шестикрылого серафима, глядя на него сквозь прорезь прицела, как молчит, когда тот рассказывает о любви, победившей смерть, о любви, которая единственная обещает спасение, и как, легонько тронув спусковой крючок, проверяет его любовь к палачам. Человек в грязном плаще был отчаянно храбр и не ждал пощады к себе. Когда вышел срок службы, он заключил контракт. Раньше он убивал, прикрываясь долгом, теперь - наживой. Но очень скоро от его услуг

Вологодский ЛАД

Иван ЗОРИН отказались. Псы войны почуяли в нём тигра, они были волками, он - людоедом. В городе он стал убивать за деньги. Его почерк отличала точность, казалось, его страхует само Зло. Затаившись, как клещ, он долго выжидал жертву, но жалил молниеносно, как тарантул. Он помнил растерянность братвы, когда в стеклянном переходе, соединявшем больничные корпуса, пристрелил прятавшегося в клинике «авторитета». Он долго караулил его на лавочке в саду, нацепив тёмные очки и полосатый халат, а свалил первым же выстрелом, смешав его со звоном бьющегося стекла. Раз ему «заказали» чиновника. Он застрелил его дерзко, вместе с охраной, в лифте деловой «высотки». Рассчитав движение по секундам, открыл пальбу сквозь двери встречного лифта, в котором бросил после исстрелянный автомат. Кабина спустила его в вестибюль, где он растворился в людском муравейнике, когда другая, изрешечённая, поднимала вверх трупы. Но работа по найму притупляла остроту звериных желаний, и вскоре человек в грязном плаще оставил прибыльное ремесло. Теперь, когда подступавшее к горлу желание делалось невыносимо, он отправлялся на ночную охоту и, как хищник, чувствовал в момент убийства невероятный прилив. Как-то в полночь его встретили двое. - У тебя есть выбор, - угрюмо процедил один, - либо отдать всё сразу, либо со сломанными пальцами... - Надеюсь, ты мужчина, - ухмыльнулся другой, сжимая кулаки. - Я не люблю драться, - блеснул фиксой человек в грязном плаще, - я люблю убивать... Всего этого Бестин не знал. «С удовольствием, приятель!» - выдавил человек в грязном плаще, точно провёл бритвой по стеклу. Спуская курок, он уже чувствовал привычное возбуждение. Пузырёк лопнул: чернила красным пятном проступили на рубашке Шамова. Но не там, куда целил человек в грязном плаще. Обычно

№2/2011

такую мелочь не замечали. Но человек в грязном плаще заметил. Его блеклые глаза обратились в щели, повернувшись, он опустил игрушечный пистолет в карман и сразу извлёк оттуда настоящий. Он медленно направил его в лицо Бестина, сосредоточившись на переносице. Затем, повернув рукояткой, протянул, качнув им в сторону скамейки. Бестин содрогнулся. Этот жест перечеркивал его жизнь, растворяя её, как слёзы девушки растворяют каракули любовных признаний. Человек в грязном плаще подавил его. «Надо кончать...» - застучало в висках, и его прошиб пот. Он повернулся на ватных ногах и, как заведённая кукла, дважды выстрелил. Разгоняя спёртый воздух, на перрон вылетела электричка. Человек в грязном плаще не спеша вошёл в вагон. На дремавшую в углу девушку он не обратил внимания. Как вернулся на дачу, Бестин не помнил. Он дрожал, натягивая на голову одеяло. - Ну, вот и всё, - вздохнули рядом, паук угодил в свою паутину... Бестин встрепенулся. «За мной пришли», - подумал он. - Да нет, - ответили снаружи, - ты забавный, наблюдать за тобой - удовольствие... Бестину было душно, он трогал ледяными пальцами воспалённый лоб. - Я знаю, - жмурился он в темноте, это ты все подстроил! Заскрипели пружины, но Бестин не решался скинуть одеяла. - Ну, зачем так? Ты же сам хотел избавиться от Шамова... - голос лился вкрадчиво и, проникая под одеяло, жёг раскалённым железом. - А теперь разнюнился... Что, бомжа жалко? Нет, боишься, что приговорят... - он произнёс это с какой-то безмерной усталостью, точно читал прописи. - А ты не бойся! И смертный грех тебе не грозит. Там перевоспитывать не будут - ада нет, как и рая. Мир - это письмо без адреса, его уже 111

Иван ЗОРИН не переписать... - он немного помолчал. - А что Евангелие предлагает любить палачей - так это от страха. Заложники тоже часто просят за тех, кто держит их на прицеле. Нет, жизнь ужасна, вот и Шамов подтвердит... И Бестин увидел в углу сидящего потурецки бродягу. - Да-да, - беззвучно шевелил он, уже не заикаясь: - Умирать легко - жить трудно... - С другой стороны, - философствовал голос, - если бы ещё и страха не было, а была бы одна серая скука? Только бы и вешались! Сквозь одеяло Бестин вдруг почувствовал запах земли, точно её комья забрасывали свежую могилу. Холодея от ужаса, он вынырнул наружу, в непролазный мрак. А в милицию не ходи... - доносилось оттуда. - Ну, кто станет искать убийцу бомжа? А Смыкалов хватится - скажешь: ушёл, на то и бродяга... - Сгинь! - заорал Бестин и, откинувшись на кровати, впал в беспамятство. Таким его наутро нашла Зина, принёсшая адрес человека в грязном плаще. Плыли рассветные сумерки, цветы на обоях проступали лиловыми пятнами. Бестин метался в горячке. В короткие минуты просветления он, как рыба, глотая воздух, во всём признался. Зину потрясла его исповедь. Несколько раз она порывалась уйти, взмахивая руками, подносила ко рту, точно удерживала готовые сорваться слова. К вечеру Бестину стало лучше. - Пойдём, - твёрдо сказала Зина, стиснув ему кисть, - ты не виноват! Они поймут... А я всегда с тобой буду, всегда, так и знай!.. Бестин смотрел на неё невидящим взором. - Вот еще одна пострадать вздумала! - издевался внутри него человек в чёрном. - На каторгу пойти... «Где страдания - там Святая земля...» Тьфу! Нет никакой

112

каторги... Всё - ложь, нет ни страдания, ни святости, а есть одна серая скука! Дело вёл Смыкалов. Оформляя явку с повинной, качал головой: - Как же вас угораздило... И поучал Бестина, как получить сбавку: - Упирайте на молодость, судьи - те же люди, посочувствуют... Но Бестин его не слушал. Возвращаясь в камеру, он отворачивался к стене и точно окаменевал. Одна и та же мысль сверлила ему мозг: он всё продумал, рассчитал - и потерпел неудачу. Значит, у этой пьесы был и другой режиссёр. Тот, которому с самого начала был известен финал. Приходила Зина. В короткие минуты свидания, кусая губы, допытывала, что может для него сделать. «Уйти», - хотелось сказать ему, но он молчал. Смыкалов сам приготовил речь и в ночь перед судом всучил Бестину: - Постарайтесь, голубчик, свидетелейто нет... И действительно, человек в грязном плаще остался верен себе: отстреливаясь до конца, он в последний раз испытал жгучую радость, сунув дуло в рот. - Маньяк... - по-своему объяснит это Смыкалов. - Вот говорят про какой-то там выбракованный процент, про взбесившееся гены... Чепуха! Таких делают, чтобы мы не задавались, чтобы помнили про звериное нутро... О суде сообщили газеты. Узнав о своей невиновности, явились несостоявшиеся убийцы - негодовали, грозили, требовали. Больше других лютовал Рябухин. Он тряс лысоватой головой и рассуждал о справедливости. Смыкалов не подвёл, рассказав о помощи следствию. Но прокурор потребовал смертную казнь. Обманув ожидания защиты, Бестин от последнего слова отказался. Он смотрел в сторону и видел Режиссёра, с которым ему скоро предстояло встретиться...

Вологодский ЛАД

ПРОЗА

Столбики РАЗДУМЬЯ ПОСТФАКТУМ

Сергей ДОНЕЦ Сергей Петрович Донец родился в 1952 году в г. Батайске Ростовской области. В 1974 г. закончил Ейское высшее военное училище летчиков. Служил штурманом в Военно-Воздушных Силах. Уволился в звании полковника. Женат. Имеет сына и дочь. Получил еще два высших образования: историческое и юридическое. Закончил аспирантуру Ярославского государственного университета, кандидат юридических наук, старший научный сотрудник кафедры уголовного права ВГПУ, доцент. Председатель коллегии адвокатов «СФЕРА». С 1997 года - член Союза российских писателей. Выпустил сборник стихов, роман «Сновидения от Сильвестра», ряд рассказов, статей, в том числе литературной критики. Живёт в Вологде с 1989 года.

№2/2011

Столбики - это приятели и знакомые моего друга, которые, еще живыми, в разное время праздно и одновременно чинно стояли у покосившихся ворот какого-нибудь батайского домика или сидели по-татарски на корточках в пыльной травке, когда мой друг проходил к себе домой по улице Пролетарской. У них были разные физиономии, но все они были на одно лицо, которое зорким взглядом сопровождало походку друга и живо реагировало на его голос. При этом волнение легкой рябью единой волны пробегало по их наморщенным и багровым от дешевого портвейна лбам, передаваясь от одного другому, как быстрый электрический ток. «Привет, Серега!» - орали одни Столбики, а другие лишь небрежно и царственно кивали, ковыряя ногтями больших заскорузлых пальцев своих поджарых и черных от южного солнца ног поросшую выгоревшими подорожниками донскую землю. Он отвечал на приветствие, но ближе переулочного прогона не подходил к Столбикам, боясь заразиться ленью и пьянством, как бубонной чумой. При всем при этом печальные фигурки Столбиков моему другу были важны и дороги. Они стояли важными вехами в его судьбе. Он по Столбикам - ни много и ни мало - сверял свою жизнь. Вот Столбик с большим курносым, облупившимся носом - Мишка Дюкарь, старший брат одноклассника и одногодки моего друга Витьки Дюкаря. Когда-то друг мечтал: вот вырастет большим - и набьет Мишке морду за те издевательства, которым тот с такой изощренностью подвергал его в голопузом детстве. «Отольются мышке кошкины слезы!» - кричал друг, убегая от своего мучителя после очередной и незаслуженной трепки. Мишку очень сердила интеллек113

ПРОЗА туальная выпендрежность малолетки, и он гнался за ним, чтобы навешать увесистых щелбанов, от которых потом так долго болела «многоумная» лопоухая голова моего друга. Летом ребята очень любили ездить купаться на Азово-Черноморский оросительный канал, который уважительно именовали Каналом, заменявший им Амазонку с Гангом и вообще все моря и реки на свете. Отвесные берега Канала у самого основания кое-где заросли острым и тонким, как бритва, камышом. Вода, быстрая и прохладная, слегка желтоватая от глины, бурлила в шлюзах как в паровозном паровом котле, сочась водопадными денатуратными струями из-под гильотин гидротехнического сооружения. В боковых шлюзиках воды почти не было, и только в самом низу, на дне забетонированных русел стояли ржавые, перегревшиеся на солнце мутные лужицы. В них плескалась неплавучая детвора. Говорили еще, что там плавает Живой волос, который может свободно проникнуть сквозь человеческую кожу до самых мозгов. Они верили, боялись, но от своих водяных забав не отказывались. И мой друг начинал с тех же самых луж. Но именно лужам и Мишке принадлежала заслуга научения моего друга плаванию до такой степени, что потом на Черном море местные мальчишки спрашивали его, где он так хорошо научился плавать, не уставая, наперегонки мчаться в любую погоду и даже в шторм мимо длинного жала волнореза, защищавшего гористый туапсинский берег от черноморских волн. Но Мишке могла принадлежать и другая слава. Слава палача моего друга. Обучая малолетку, он обхватывал моего друга сзади за пояс и швырял с высокого крутого берега в Канал. На удивление самому себе, друг тогда не тонул, а пощенячьи выплывал на другой берег. Прошло время, и друг стал играть на воде со всеми старшими пацанами в «деда». Все ребята считались, и последний из них становился «дедом». Он должен 114

был догонять остальных и кому-то легким касанием ребра ладони передавать эстафету. Проигравшего старшие мальчишки трижды безжалостно окунали в воду, стараясь утопить в артерии АзовоЧерноморского канала. Поначалу друг часто проигрывал. И его регулярно топили. Конечно, понарошку, но долго держали с головкой под водой, пока он не начинал изо всех сил сучить ногами по мутному глинистому дну, и только тогда, по причине собственной усталости, а не милости, его, почти бездыханного, милостиво отпускали и позволяли вернуться к жизни. Особенно старался тот самый Мишка. Потом, много лет спустя, Мишка, набравшись алычевой самогонки, сел на свой синий мотоцикл «Ижак» и поехал купаться на тот самый Канал. Вспоминал ли он детские годы, проведенные с моим другом, и что пронеслось у него в голове после удара о встречный автомобиль - никто уже не узнает. Вспоминал ли он детство - тайна за семью печатями. Вряд ли. Но вместе с ним безвозвратно и безропотно ушла целая эпоха. Мишка разбился в одно короткое дыхание, в один крик, не успев ничего сказать. Он даже самогона не мог выдохнуть, которого набрался от всей души. Родственники поставили Мишке Дюкарю знатный по тем временам памятник: стелу из темной мраморной крошки и оградку из четырех столбиков с черной, крупной чугунной цепью. Землю вокруг могилки выложили розовой кафельной плиткой. Вкопали столик с лавочкой и посадили маленькую плакучую иву. Сейчас она разрослась и сделалась большим-пребольшим деревом, тень от которого покрывает и чужие могилки, едва не дотягиваясь до бюста цыганскому барону. Примечательным Столбиком был дядя Федя. Мой друг, по его утверждению, здоровался с ним с того времени, как только научился говорить. Дядя Федор жил с тетей Устей, которая была старше его лет на двадцать. У них был угловой флигилек на соседней улице.

Вологодский ЛАД

Сергей ДОНЕЦ Даже и не угловой, так как он стоял в глубине запущенного двора, принадлежащего многочисленному семейству Рыбальченковых. У Рыбальченковых дядя Федя был сначала, в шестидесятых-восьмидесятых, простым приживальщиком, а потом стал чем-то вроде чеченского раба. Его могли послать в магазин за хлебоммолоком, а могли запрячь от темна до темна на картофельном поле, что располагалось вблизи станции Наливной. Могли поставить лепить вонючий кизяк для строительства, а могли усадить с краю свадебного стола, чтобы показать всю широту русской души. Дядя Федя и этому был бесконечно рад, поскольку в городке моего друга он не имел другой родни и вообще неизвестно откуда приблудился. В молодые годы дядя Федя был то ли уркой, то ли проштрафившимся колхозным бухгалтером, за что крепко претерпел от справедливой советской власти. Он особо ни на что не рассчитывал, а жил себе, как чертополох при дорожной колее, и ни на что никогда и никому в жизни не жаловался. Только вот облика дядя Федя был точно голливудского. И лишь посмотрев фильм «Спартак» с Керком Дугласом в главной роли, мой друг наконец понял, что дядя Федя был немыслимый красавец и его выстиранные до сизого стона глаза и крутой, слегка выдававшийся скандинавский подбородок никак не уступали киношному американскому герою. Умер дядя Федя просто и страшно одновременно. Его спутница жизни, героически дожив до девяноста пяти лет, в один «прекрасный» день тихо и безнадежно скончалась. С тех пор в их заросшем крапивой и лопухами дворике перестали появляться на бельевой бечевке Федины байковые кальсоны и клетчатые рубашки. Федю чаще всего можно было увидеть в компании таких, как и он, безнадежно потерянных Столбиков. Нашли горемыку дядю Федю в высоких болотных камышах по пути на старое батайское кладбище, где навечно

№2/2011

приклонила свою любящую голову баба Устя, Федина единственная и настоящая любовь. Федор, видимо, ночью пьяный в дрыбаган пошел на кладбище и не рассчитал своих сил. Свалился он в глубокую Канаву, образовавшуюся из некогда, вероятно еще при исторических татарах, полноводной реки Батайсу. Бродячие собаки отъели у него нос вместе с половиною голливудского лица. Главным среди Столбиков был сосед, живший напротив моего друга, Саня Пантюха. Толстый, вальяжный кат с большим брюхом и с таким злобным характером драчуна-забияки, что просто спасу от него не было, когда Пантюха входил в раж. По слухам, он работал то ли егерем, то ли еще кем-то. На улице моего друга по авторитету Саня был чем-то вроде индийского раджи. Часто устраивал разборки перед своим заросшим старыми вишнями и кривыми жерделами палисадником. Провинившуюся жертву бил жестоко, не жалея ни ребер, ни яиц, ни прочих причиндалов ветхого человеческого организма. Пантюха был тароватым и очень соответствовал званию разбитного донского казачка. Дом у Пантюхи был как полная чаша. Ветки груш без спроса лезли сквозь сырую марлю форточки. С работы в Донском заповеднике он на зеленом «уазике» привозил крупных, размером с мазутную шпалу, еще живых и бивших хвостами сазанов. Он ел их, как фокусник, целиком, вкусно двигая круглыми и крепкими скулами. Его мать, богобоязненная тетя Надя, была хрупкая и незаметная женщина. Она часто жалела тех, кто попадался ее сыну Пантюхе под горячую руку. Пантюха умер неожиданно, во сне, то ли от инфаркта, то ли от инсульта. Тихо и как-то даже скучно ушел с этого суматошного света. После его ухода Столбики, оставшись без вожака, поблекли и девальвировали, но продолжали в любую погоду героически стоять на своем сторожевом посту. Большим оригиналом из числа Стол115

ПРОЗА биков по части почесать язык о шероховатости жизни был Жорик Чубукин. Он среди Столбиков представлял собой довольно редкое явление почти безупречного человека: не пил, не курил, по женщинам не ходил, ласково улыбался прохожим. Эдакий лысый добрячокскромняга. Всегда тщательно следил за своим внешним видом. Даже когда он женился, то оказалось, что у него паховая грыжа и он не может иметь детей. Удивительнее всего было то, что он всетаки родил здорового ребенка - девочку и потом развелся с женою, повторив путь камчатской кеты, идущей на икрометанье и погибающей на камневых перепадах в верховьях горной реки. Дом у Чубукиных был странный и страшный. Он представлял собою тесную и низкую саманную мазанку с тремя малехонькими комнатами, передняя из которых была парадною залою. Вторая комната представляла собой спаленку с затхлым воздухом - этакий уголок для спаривания мужских и женских особей. Третья была столовой, кухней и кочегаркой одновременно. По субботам в ней даже мылись в большом оцинкованном корыте. К мазанке пристроили летнюю кухню и еще что-то вроде сарая. В холодное время года все жители глинобитного жилья тесно жались друг к дружке, оплодотворяя жарким теплом все тесное пространство дома. Они так плотно жили и так же скученно умирали. Первым умер отец Жорика, фронтовик и старый кавалерийский рубака дядя Вася. Мой друг помнил его по пыльной батайской дороге к золотокачке, на которой кавалер-орденоносец Отечественной работал дежурным оператором. Летом мой друг с Жориком ходили к дяде Васе босиком и наслаждались свалившейся на них свободой, когда можно было идти по дымящимся коровьим лепешкам и не опасаться за свое здоровье. Мелкие колючки репяхов были не в счет. Свидетелями пацанячьего счастья были только огромные подсолнухи-мутанты и мучители-слепни, хватавшие ребят 116

за неокрепшие части тела. Перед собою парни катили тонкие велосипедные обручи и повизгивали от удовольствия. Второй из большой семьи ушла из жизни Дарья, младшая болезная сестра Жорика. Заразилась, сердешная, чахоткой. Потом просто ослабела разумом и стала как-то совсем лишней всему многочисленному семейству, полному яркой и неясной надежды жить. Мать у Жорика была особо замечательной женщиной. Незлобивая и серенькая, она часто стояла у своего домика за частоколом невысокого палисадника, в простеньком ситцевом платьице, и прозрачными глазами смотрела на редких прохожих. Когда бы мой друг ни приезжал в очередной отпуск на малую родину, домой, баба Нюра, как бессменный часовой, стояла у забора. - Здрасьте, тетя Нюра! - звучало как пароль и пропуск в будущее. Пока баба Нюра стояла у своего домика, жизнь продолжалась. Когда баба Нюра умерла, моему другу показалось, что вместе с нею ушла вся прошлая жизнь. Короткого «здрасьте» стало не хватать как глотка воздуха, как талисмана. Без бабы Нюры соседский домик-мазанка стал еще мрачнее. Люди в нем долго на этом свете не задерживались. Видимо, место было до того проклятым, что даже пытаться выжить там было бесполезно. Но задолго до осознания всего этого поселяне играли в русское лото, садясь прямо на сырую травку перед чубукинским домом и вдыхая живой кизяковый запах костра, мелкими камешками заполняли квадратики лотовских карт, словно ставя на судьбу. - Барабанные палочки! - кричала дородная Нина, старшая Жориковская сестра, вытаскивая цифру одиннадцать. - Семь! - Охренел совсем! Пять! - Ну ты и б...ть! - Сто! - Конь в пальто и Чебурашка с зонтиком!

Вологодский ЛАД

Сергей ДОНЕЦ - Квартира! - радовался очередной победитель. - Замучаются в тире! Участники игры недовольно косились на счастливчика, сплевывая сквозь желтые зубы и продолжая полулежа сибаритствовать на примятой травке. Кто-то разжигал поблизости еще один дымный костер, чтобы отогнать назойливых комаров, и подбрасывал в огонь мелкие щепочки и всякий остро пахнущий строительный мусор: благо, что в те послевоенные времена строился практически каждый второй. Не строились только Чубукины. Тесная мазанка продолжала вмещать всё новых и новых обитателей, словно была резиновой. Перезревшая девушка Нина работала в прачечной воинской части и там из хилых и недокормленных солдатиков нашла себе подходящую пару. Витек был значительно моложе и к тому же любил выпить. Он был мягкий с виду, но совсем непонятный изнутри. По этой или по какой другой причине он быстро сошелся с местными Столбиками, и уже очень скоро его сутулую спину с резко выступавшими косточками позвоночника можно было заметить в их незатейливой компании. Нина и Витек, торопливо потершись потными пупками, родили сыночка Толика, который незаметно вырос и стал наркоманом. Сыночка потом видели у батайского цыганского барона. Чуть погодя - среди арестантов в ростовской пересыльной тюрьме. Срок ему дали большой, говорили, то ли за наркотики, то ли за убийство. После этого большая и добродушная Нина как-то сразу сдала всем своим большим телом и уже ни в какое лото не играла. Она так и не дождалась сына: умерла на половине его тюремного срока. За год до освобождения Толика, окончательно спившись, умер Витек. Из зоны Толик вышел полным инвалидом. Жорик, единственный хозяин дома, грозился выгнать племянника. Толик подумал, что жизнь кончилась, и

№2/2011

тоже умер, ничем особо себя не проявив и совсем чуток побывав в Столбиках... Столбики не любили чужаков и с презрением рассматривали всякие новые лица, появляющиеся в их поле зрения. Чужаки с опаской обходили Столбиков, как сталкеры - Зону. Время от времени среди Столбиков затесывались временные стояны вроде Витьки Телимончика или Вовки Кисы. Когда-то они вместе с моим другом ходили в среднюю школу и на танцы в парк железнодорожников. Но потом всё как-то поменялось, и парни стали отбывать свои сроки по разным поводам и статьям. Столбики были из них никудышные, так как Телимончик всегда очень суетился, нервно и с опаской поглядывая по сторонам. Быстро заглатывал баночку с паленым портвейном и бежал дальше. Киса был крепко подслеповат на левый глаз, а правый глаз у него от верхнего и до нижнего века был просто-напросто разорван пополам и не давал следить за происходящим. Часто случалось так, что его обносили выпивкой. Оба пацана были холостяками и сорокалетними ушли из жизни, едва зацепившись в чужой памяти. Догнал их в полете к низким небесам и Витька Дюкарь, средний брат Дюкарей. Его почему-то окрестили Зойкой, хотя голубым он никогда не был. Высокий ростом, он имел грубую отталкивающую мужицкую наружность. Крепко заикался, сильно косолапил и очень любил водку. «Д-д-дай выпить!» - просил Витька и тут же выпивал, если давали. Возможно, что парни дожили бы до наших дней, но не вовремя случилась «перестройка» под руководством Горбачева. Бытовой алкоголизм «удачно» наложился на социальные катаклизмы и в одно мгновение ока гэгнул всех неустойчивых к соблазнам жизни и выкрутасам начальства однокашников моего друга. Так случилось, что почти никто из Столбиков не оставил потомства. Как по законам ботаники: пустоцвет - он и есть пустоцвет. Но моему другу почему-то ка117

Сергей ДОНЕЦ залось, что наша отчизна непременно и точно, хоть и в разные времена, но приложила к этому свою «заботливую» руку, склоняясь карьерными доброхотами к людоедской «евгенике». Это она в лице Меченого лауреата шутя расправилась со Столбиками. Сначала ввела сухой закон, потом постыдные продуктовые карточки, а потом отобрала табак, самую большую в мире страну и веру в будущее. Словно какаянибудь лярва на Тверской, сперва привела кавалеров на хату-малину, поманила обширными и мягкими телесами, а потом, заботливо подсыпав клофелинчика, кинула их, как лохов. Надо сказать, что не все Столбики были алкоголиками. Среди них довольно часто попадались старики и старушки с благообразною внешностью почетных пенсионеров, крепкие хозяева вроде Рыбальченкова зятя, который когда-то в пионерском возрасте выходил моего друга от коньячного отравления и построил своему многочисленному семейству добротный дом, но это ровным счетом ничего не меняло. Сквозь рентгеновские взгляды Столбиков надо было пройти, подвергаясь

строгой внешней оценке, словно примеряя на себя человеческое обличие, чтобы потом долго помнить конвоирскую прищуренность прозорливых соседских глаз и тихие голоса, выносящие тебе жесткий, не всегда справедливый, но непременно окончательный приговор. Иногда Столбики снились моему другу в виде больших распятий на пустынном берегу Азово-Черноморского канала. Во сне ноги мучеников свисали с железобетонных столбов до самой жидкой осенней грязи. Арматура, как кровь, давала ржавые полосы по вспоротому от перепада температур бетону. Столбики покачивались на легком ласковом ветерке. Волосы на головах Столбиков всклокочены в виде терновых венков вперемешку с колючей проволокой, а руки, как перебитые крылья, которым уже никогда не бывать в небесном полете, широко раскинуты в стороны. Рты обозначены в единственном и прямо-таки босховском искривлении губ, в котором хоть и с трудом, но угадывается одно библейское слово: «Прости!» - И вы простите! 5.12.2004 г.

Фото священника Владимира Колосова 118

Вологодский ЛАД

ПОЭЗИЯ

Побреду цветущим клевером... ***

Ольга ФОКИНА Ольга Александровна Фокина родилась 2 сентября 1937 года в деревне Артемьевской Корниловского сельсовета Верхнетоемского района Архангельской области. В Вологде - с 1962 года, после окончания Литературного института. Член Союза писателей России с 1963 года, автор тридцати книг стихотворений и поэм. За поэтический сборник «Маков день» в 1976 году ей присуждена Государственная премия РСФСР имени Горького. Лауреат многих престижных литературных премий. В октябре 2008 года награждена медалью Пушкина. Стихи Ольги Фокиной в журнале «Вологодский ЛАД» публиковались с первого номера в 2006 году.

...Всю-то зиму есть да спать, Да глядеть в окошко, Как гуляет - благодать! Вдоль по скверу кошка. А ему-то вот, коту, Не даётся воли: Берегут - за красоту Пышной шерсти, что ли? Предлагают грызть-жевать «Китикет» конфетный, Нет бы выпустить гулять В этот сквер заветный! Городской квартиры клеть... Ну, а летом - смена: Спать он ходит на поветь, В молодое сено! Ест он птичек да мышей, Коих сам же ловит, От хвоста и до ушей Мокр, бывает, ходит. Он дерется за подруг С местными котами, Не даётся на испуг, Дыбит шерсть пред псами. По неделе - сам-большой! Не бывает дома, По статье «пришёл - ушёл» Никаких содомов! Не горюет, заблудясь, Хорошо в траве-то: Воля, пища, сила, страсть! ...Скоро, Васька, лето.

*** Зачем мне гречка? Зачем мне рис? Зачем мне печка? Резной карниз? Зачем рябина Перед окном? Тебя не видно В окне родном.

№2/2011

119

ПОЭЗИЯ На окнах - доски: Не для красы! Не рядом дочка, Далёко сын. Забиты окна, Закрещены! ...От слёз не мокну Запрещены! Беру я клещи, Беру топор, И гвоздь скрежещет На весь простор! И доски - наземь К моим ногам. Наличник - красить! В кострище - хлам! Ворота - настежь! Долой замок! Стол, лавки, здрасьте! Привет, совок! Дай руку, веник, К ноге, ведро! Спина, колени, Держись бодро! ...Теплеет печка. Блестит окно. Готова гречка. Кипит пшено. Скворчит картошка В сковороде... Где вилка-ложка? Соль-перец где?! Стелю я скатерть, Несу вино: - Садитесь, братья, Все заодно! Ну, мама, что ты Ворчишь опять? Из рамки с фото На лавку сядь! Но мама строго, Как встарь, глядит, И хоть не много, Но говорит: - Нe гож он, девка, Мне лавки край, 120

Ты табуретку Мою подай! ...Та табуретка, Ей сотня лет! Столь стала ветхой Один скелет! Но всё лелею Её, пасу, И вновь немедля К столу несу...

*** Нахмурилось. Напыжилось. Набрякло: Вот-вот прорвёт, и хлынет, и польёт, Недаром так вчера цветами пахло: Перед дождём! А вдруг - наоборот? Барометр наш - недрогнувшая стрелка! Упрямо указует: вёдру быть! И я, ему поверив, хоть несмело, С оглядкой, но попробую косить. Пора! Трава уже перестояла, Ромашки меркнут, зреют семена. Траву нельзя нескошенной оставить, Пахучим сеном стать она должна И - до сенинки! - собрана граблями, И сношена, и складена в копну, И это будет так приятно маме, Хоть мамы - нет... Но я её верну: Мне возносить её, как прежде было, На самый верх копёнки, к стожару Всей памятью, воображенья силой Опять и вновь, покуда не умру.

*** ...Один поджёг Траву сухую И предварил Большой пожар. Другой увлёк Жену чужую, Чужих сирот Ему не жаль. От крыш-углов Остались угли: Не пощадил Пожар жилья, А поджигатель -

Вологодский ЛАД

Ольга ФОКИНА «Неподсуден»: - Не я! И хата Не моя! ...Черён, гнусав, Тщедушен тельцем: - Чужих, - ха-ха! Немало жён! Герой-любовник, Сделав дельце, Объектом новым Увлечён. Опять - юны, Опять - игривы! Дотла - лишь искру Зарони... Увы вам, новые! Увы вам, Измены... слёзы... Головни...

*** Ветер южный, ветер северный, День - с востока, вечер - с запада. Побреду цветущим клевером, Задохнусь медовым запахом. По лугам-полям хождение Без нужды, без цели-повода, Всё знакомо от рождения, Ничего другого-нового. Но - воспряну с новой силою И воскликну торжествующе: - Здравствуй, милое Корнилово, В настоящем! В прошлом! В будущем!

*** Опять - понедельник, И снова - среда, И - вторник-повторник, И чёрный четверг не сбежал никуда: Все - с корнем! Отнюдь не сумятица в их череде: Чёт-нечет. Суббота - за пятницей, прочно, везде, Строй - вечен.

№2/2011

И в ум никому не приходит - менять Их нравы. Однаки для всех: для тебя и меня, И - правы!

*** Тихонько, не зло Снежок понесло: Покинувши высь, Он падает вниз. Он падает в грязь, Её не боясь: Он с облаком в связь Войдёт, испарясь.

*** Пьют женщины. Мужчинам любо: Подруги - с ними заодно! Их можно «по мордам» и «в зубы», Как равных. Так заведено. Пьют женщины. Необратимо. Неотвратимо. До конца. Мужчинам это не противно: - Пивца? Ликёрчика? Винца? Пьют женщины. Зовёт реклама: «Купи!» Твердит телеэкран, Что опьянение - не драма, Что алкоголь - на пользу дан. Пьют женщины. Какое счастье! Они, лишь выглонут стопарь, Согласны с теми, кто у власти, Не в оппозиции, как встарь. Пьют женщины. Рождая в пьяни, Детей бросают под забор. Они - не матери. Не няни. Не бабушки. Им приговор Пожизненное заточенье Внутри стакана. Всё равно Пьют женщины! Им - по теченью Плыть легче. Было бы вино.

*** Решил он книгу написать О русских - для французов. Его жена, их деток мать, Не возражала мужу. 121

Ольга ФОКИНА Она во Франции жила Лет не один десяток, Фортуна к ней щедра была: Дом, сад, кругом достаток. Почти французы - сын и дочь: Ни бе, ни ме по-русски... А душу матери всё червь Точил - тоски и грусти: Она ж в России родилась, В России воспиталась, И всё над ней России власть Никак не изживалась! ...Они приехали вдвоём, Француз и россиянка, В селенье Плёс купили дом, Вставали спозаранку, Ложились затемно: все дни В земной, ручной работе! И так освоились они, Что и не знали вроде Других забот, других красот, Иных цивилизаций!

Она с утра варит-печёт, А на дворе резвятся В ограде куры, петушки, Овечки, козы, хрюшки... Меж тем готовы пирожки, И шанежки, и плюшки, В массивной кружке - молоко, Грибы в сметане - грудкой, И всё-то радостно-легко, Да с шуткой-прибауткой! ...Стучит топор, свистит коса, Мелькают вилы, грабли: Ох, приближается гроза, Уже упали капли! Скорей-скорей вали в копну Подвысохшее сено! Почти успели... под копну, Счастливые, присели. ...Хотел он книгу написать Чуть-чуть побыв в России, Но вот - не хочет уезжать! - Тут, - говорит, - красивей!

Фото священника Владимира Колосова 122

Вологодский ЛАД

ПОЭЗИЯ

Ставят сети апостолы... *** «Суровые годы настали, и следом грядут - не легчей», так мыслил почтенный Виталий, проснувшись однажды ничей.

Сергей КОМЛЕВ

Сергей Викторович Комлев родился в Узбекистане 8 августа 1968 года. Несколько лет жил на Украине, потом переехал в Череповец. Окончил факультет журналистики МГУ. В начале 90-х работал в Москве, где стоял у истоков создания популярной газеты «Спорт-Экспресс». Потом вернулся в город металлургов. Стихи и песни пишет лет с 15. Посещал одно время в столице «домашний переводческий семинар» Александра Ревича. Делал переводы с испанского. Написал около 15 текстов для московской группы «Квартал», ныне, после гибели ее лидера А. Пилявина, практически не существующей. Печатался в журналах «Смена», «Новый берег» и других. Вологжанам Сергей Комлев известен как ведущий новостей и авторской программы «Акценты» Вологодского областного телевидения. Подборку стихов Сергея Комлева «Вологодский ЛАД» представил читателям во втором номере за 2006 год.

И думал он дальше, хромая в лежавший кругом неуют: «Земного лишился я рая, а в вечность котов не берут». Огонь его очи метали, деревья стояли во фрунт, пока не окончил Виталий свой метафизический бунт. Теперь у развилки дороги сидит он, покорен и слаб. Суровые, лживые боги у самых Витальевых лап. И вот наклоняются низко, касаясь почти рукавом, и тычут холодной сосиской в духовную жажду его.

*** Вот стану я стариком и всякий меня обидит: кто в булочной обсчитает, кто в рюмочной недольёт. У входа в ЦПКиО облают а ну, изыди! И в будущий межпланетный меня не возьмут полёт. Тогда ото всех запрусь, тогда ото всех уеду, тогда распишусь в приказе: мол, больше вам не родня. Не будет меня к утру, не ждите меня к обеду, и обод цепекиошный пусть вертится без меня.

№2/2011

123

ПОЭЗИЯ Ищите меня не здесь, я здесь уже не бываю. И там меня не тревожьте, ведь там меня тоже нет. Тревожную жизнь мою обиженно избываю И долго, по-стариковски, смотрю и смотрю ей вслед.

*** Переженились, переплелись, переругались, перемирились, перебесились, и поутру на перекрестке - как перекормленный попугаец икаю: одноклассникиру, одноклассникиру. С января, говорят, ограничат поставки крови, переведут на лимитный энергорежим. Хватило ли вам, чужие мои, любови? Поодиночке на остановку перебежим.

ВОРОВАННЫЙ ВОЗДУХ Под сенью софитов, при крымских ли звёздах, поэты делили ворованный воздух: по булькам-граммулькам; с лица, из горла ли; братались-шептались, но чаще орали. О, гиблое племя, дружки-филоманы. Ворованный воздух сифонит в карманах. Ворованным воздухом поры забиты; и рифмы побиты; и души убиты. Во что вы ввязались, мои грамотеи? Обкрадывать воздух - пустая затея. Вдохнем, что осталось; за здравие грянем; и люки задраим; и павших помянем.

*** Полетаем, панночка, полетаем. По Луне мы, панночка, погуляем. Разглядим из кратера чёрта, бога ль. Будем есть из тюбиков гоголь-моголь. 124

Вот и всё нам, панночка, партзаданье. Приземлимся за полночь на Майдане. Встретят нас горилкою - и взаправду мы с тобою - первые хохлонавты. Петухи валяются - никакие. И покуда бодрствует виев Киев да в степях геройствует субмарина, щэ не вмэрла панночка Украина.

*** Уместились в этой точке у бессмертья в закуточке мама, папа, даже я. Даже точечка моя. Точки в точке. Малоточье. Сверху - нечто молоточье. Сверху-сверху - молоко. Только это - далеко. - Скоро всех нас обесточат, точка радио пророчит. И вздыхает, и хрипит, и не спит.

*** О, жизни плотная основа и мозг, что вечно на сносях! Здесь каждый метит вставить слово и должен высказаться всяк. Идешь с кефиром из лабаза торчат в тебя со всех углов всепонимающие глазы из всё объемлющих умов.

*** Ставят сети апостолы, что на том берегу. Ни страны, ни погоста я опознать не могу. На слежавшемся гравии лунь в обнимку с лещом. Здесь - конец географии и чего-то ещё.

Вологодский ЛАД

Сергей КОМЛЕВ Здесь, отставив удилище, бродит речкой-Угрюм моё душехранилище и вместилище дум.

***

А из окон веет тишиной и какой-то жалостью овечьей... Голоса - чужие - за стеной. И следы - повсюду - человечьи.

***

Все ушли... Нахохленный уют. Занавеска медленно трепещет. Из углов друг дружку стерегут на себя оставленные вещи.

...ибо скорбь близка, а помощник спит. А не спит - так пьян, а не пьян - убег. Ибо персть - не взыщет. А дым - не стыд. Вот и ест глаза, вот и валит с ног.

Бессловесно. В зеркале - вдвойне. Где-то мышь заводит цап-царапки. На остывших ходиках в стене пыль веков, не знающая тряпки.

...ибо пролит я у подошв сосны, у горы основ, у тепла руки как вода. И кости потрясены... И лицо Твое скрыл туман с реки...

Фото священника Владимира Колосова

№2/2011

125

ПОЭЗИЯ

Я вижу чудо... МАСЛЯТА

Андрей КЛИМОВ Андрей Николаевич Климов родился 8 мая 1963 года в городе Красавино Вологодской области. Закончил школу рабочей молодежи. Работал разнорабочим, заготовщиком упаковочных материалов, слесарем-ремонтником. В настоящее время - безработный. Стихи публиковались в областных газетах, альманахах «Истоки», «Парус», «Великий Устюг», журналах «Мурзилка», «Север», «Автограф» (Вологда), коллективных сборниках. Автор поэтических книг: «Полосатый мир» (Вологда), а также изданий за счет благотворителей: «Земные звезды» (Красавино), «Под русским солнцем» (Великий Устюг).

126

Перешла Мою дорогу птица... Это, друг, Наверное, к добру: В той дали, Где можно заблудиться, Я грибов корзину Наберу. И вернусь домой Без приключений, Без суровых окриков И встреч, Придавив к земле Лесные тени, Что, устав, Решили здесь прилечь. Я вернусь, Оставив в ямах иней, Но найду местечко Для маслят. Боже, Боже, Как они, родные, Под сосной От холода дрожат!

Я ВИЖУ ЧУДО... В далекий год, Наверно, серым утром Взорвали белый храм Большевики. И сразу стало пусто, Неуютно У полноводной Северной реки. Не мне судить Людей за их поступок... Я вижу чудо здесь... И не во сне: Да, храма нет... Но купол его, купол! Он до сих пор Сияет в вышине. Он до сих пор Траве и робким ивам

Вологодский ЛАД

Андрей КЛИМОВ Пригожим летом Шлет свое тепло. Но, Господи, В какую даль тем взрывом Его от русских пашен Отнесло...

ИСПУГАННЫЙ РУЧЕЙ Очень жаль, что снег стихи не пишет. Написал о том бы пару строк: Как ручей, что спал зимой на крыше, Вдруг упал и взвизгнул, как щенок. Как поднялся. Как, минуя кочки, Убежал в канаву возле плит... Я бы не поверил! Но цепочка В ту канаву всё еще скользит...

У КОСТРА

И дальше лети... Там, у теплых озер, Дай Бог тебе доли хорошей! А я покурю... и в певучий костер Еще пару веток подброшу...

ЗА КАРЬЕРОМ Брату Владимиру

А хорошо, что нет в лесу трясины! Похоже, и грибов в нем тоже нет. Напрасно я под сосны и осины Бросал «ау» - ни вздоха мне в ответ. Предчувствую: когда, кружнув немного, Скажу я дому: «Здравствуй, милый дом!», В моей корзине будет лишь дорога С прилипшим к ней осиновым листом...

РАННИЙ ЛИСТОПАД Увы, мне нечего терять... Я в этой жизни, словно тополь, Что всю листву свою прохлопал Уже в начале сентября. Увы, мне нечего терять...

Закрякала утка, увидев костер, Крыло напрягла для полета. Я очень люблю свой суровый простор Какая здесь, к черту, охота!

Я в этой жизни, словно тополь, Что там, за озером, стоит В морщинах весь, не знаменит. К нему народ не топчет тропы. Я в этой жизни, словно тополь,

Я очень люблю одинокую тишь К чему оружейные ссоры. А ты, если вечером вдаль полетишь, Прошу, не лети через горы...

Что всю листву свою прохлопал. Не лгал, за правду не бранил На пустяки не тратил сил... Что Русью жил, а не Европой! Что всю листву свою прохлопал.

Лети через речку, лети через лес. Пусть ахают наши старушки, Когда твоя тень, словно маленький крест, Заденет кресты на церквушке.

Уже в начале сентября. А есть еще октябрь пригожий! Но так случилось... Верю, Боже, Что все случилось так не зря Уже в начале сентября.

Пусть грустно у сосен коровы мычат Их ждет скоро тесный коровник. Ты брось на них с неба приветливый взгляд, Сердца их любовью наполни.

№2/2011

Увы, мне нечего терять... Но я об этом не жалею: Придет пора - зазеленею! Вот только б зиму простоять. Увы, мне нечего терять... 127

К 50-ЛЕТИЮ ВОЛОГОДСКОЙ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ Сергей ОРЛОВ

Порохом пропахнувшие строки Стихи Сергея Орлова о войне, оставленные в наследство будущим поколениям, всегда будут тревожить сердце и душу, ибо написаны солдатом, познавшим горечь утрат и радость побед. Им чужд пафос, но в них человек предстает во всей своей сути: он проверен войной на душевную прочность.В стихах Орлова главный герой всегда СОЛДАТ, «простой солдат всего». Ему слава и память, «верность, благодарность и любовь». Он не забыт даже спустя десятилетия после войны, и это самое важное и ценное. Каждый, кто прикасается к стихотворным строчкам С. Орлова, непременно находит то самое сокровенное, что бережно хранится в истории его семьи. Да и может ли быть иначе: ведь поэт писал о своих стихах: «Я порохом пропахнувшие строки из-под обстрела вынес на руках...» Так спасают самое дорогое - память. И как память о великой войне, о великих потерях и великих подвигах, орловские строки будут жить долго пока стоит Россия. Предлагаем читателям в год 90-летия поэта перечесть его военные стихи и задуматься на ними, над нами сегодняшними...

*** Я забыл, какого были цвета У прощанья руки и глаза, Только помню, как померкло лето И пришла по радио гроза. Черный диск затмил для нас светило, Вместо солнца в небе - черный диск... Глаз с него Россия не сводила, И гремел динамик болью вниз... 1952 ПРИМЕЧАНИЕ. Чёрный диск громкоговоритель-радиодинамик, имевший форму чёрной тарелки.

СМОТРОВАЯ ЩЕЛЬ В машине мрак и теснота. Водитель в рычаги вцепился... День, словно узкая черта, Сквозь щель едва-едва пробился. От щели, может, пятый час Водитель не отводит глаз. 128

Татьяна САМСОНОВА, г. Белозерск А щель узка, края черны, Летят в нее песок и глина, Но в эту щель от Мги видны Предместья Вены и Берлина.

*** Костры горели на снегу, Мы их сооружали быстро Ведро газойля из канистры, И, как деревья, шли танкисты Погреться, покурить в кругу. Друг друга подперев плечами, Никто не заводил бесед, У каждого свое молчанье, Свои слова, свой в лицах свет. Костры горели на снегу... Настало время мне признаться: Ни мужество, ни долг солдатский, С тех пор забыть я не могу На черном фронтовом снегу Круг человеческого братства.

Вологодский ЛАД

Сергей ОРЛОВ. СТИХИ О ВОЙНЕ

О СЧАСТЬЕ

***

Сейчас бы закурить одну На экипаж на весь цигарку. По очереди дым тянуть, Чтоб губы обжигало жарко.

Вот человек - он искалечен, В рубцах лицо. Но ты гляди И взгляд испуганно при встрече С его лица не отводи.

Потом разуться у костра И просушить свои портянки, Потом забраться до утра И дрыхнуть на сиденье в танке.

Он шел к победе, задыхаясь, Не думал о себе в пути, Чтобы она была такая: Взглянуть - и глаз не отвести!

А утром с кашей из полка Из дома принесли б открытку... Для счастья мне всего пока Довольно этого с избытком.

ТАНКИСТ Пистолет из рук не выпуская, Выскочил из люка, задыхаясь, На пути двоих убил гранатой И приполз, а на лице нет кожи, И врачи сказали в медсанбате: Этот парень вряд ли выжить сможет. С губ слетело хриплое проклятье: Значит, полз и принимал все муки Для того, чтоб умереть в кровати, На груди сложив спокойно руки... Смерть пришла, назвал ее бесстыжей, Жить решил назло всему, - и выжил. 1944

***

Было утро, шумели травами Сенокосы в лесах глухих, Да за дымчатой переправою Перекрикивались петухи, Да березки ствол забинтованный, Над рекой наклонясь, белел... Милой родиной околдованный, Встал солдат и вздохнуть не смел. Всё, что в дымной дали горячечной Только сердцем он видеть мог, Не приснившееся, настоящее Расстилалось у самых ног. Вот дорога, в ромашках, торная, Та, которой до смерти рад... Край родимый, вся жизнь просторная Наивысшая из наград.

№2/2011

*** Тополь встанет молодой, Рожь взойдет над головой, Журавли перо обронят, Вдаль летя своей тропой. Будут лить дожди косые, Будут петь снега... Будет жить твоя Россия Всем назло врагам. Вырастут на свете люди, Что еще не родились, Смерти никогда не будет Будет жизнь.

*** ...Не было ни маршей, ни речей, Ни знамен, ни воинских парадов. Был он - ослепивший свет очей День, в который ничего не надо. Солнце было, были небеса, Каторжная кончилась работа, Та, что длилась будто без конца И без роздыха четыре года. И никто не вспоминал о ней, Все мечтали только о грядущем В солнце ясном, в дождике идущем, В рощах, в тишине, в игре теней. Били в небо, гнали лошадей, Плакали, на месте застывая... Кончилась вторая мировая, И никто не вспоминал о ней.

*** Самые отважные солдаты Были те, что не пришли домой, 129

К 50-ЛЕТИЮ ВОЛОГОДСКОЙ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ В день Победы, в мае, в сорок пятом, Став навеки родиной самой. Как редело наше поколенье Звездам в небе гаснувшим сродни Знают только русские селенья, Города да матери одни. Как в жару в степи мелеют реки И сады сгорают в тишине, Лучшие друзья у нас навеки В юности остались, на войне. Не хотим мы выйти в генералы, Меньше нас на этом, чем на том. Время что-то с нами потеряло, Что не смог бы, кроме нас, никто. Молча спят под бронзовою сенью Памятников в скверах городских Циолковский наш и наш Есенин, Не раскрывши замыслов своих. А года без них всё длятся, длятся... Ах, как в мире холодно без них! Цепь порвалась. Павшим не подняться, Чтобы на земле согреть живых. Только плещет пламя над гранитом. Нерушима кладбищ тишина. Кто забыт - не знаем. Что забыто? Ничего не скажут имена...

*** Я ее вспоминаю снова В полушубке солдатском, в каске, В сапогах пудовых кирзовых, В давней были, как будто в сказке. Мины падали, снег сметая, Обнажая до дна болото. Кровью на снегу залитая, Залегла - не встает - пехота. Ткнувшись в снег головой неловко, Ни назад, ни вперед ни шагу. За убитыми, как за бровкой, Поле ровное, как бумага. И горит там после атаки, За деревней Гора у леса

130

Наша рота, все наши танки, На газойле горит железо. А она мне встала навстречу, Головою ткнулась под мышку И свои подставила плечи, Ты держись, говорит, братишка. Ты держись. И скинула каску, И пошли мы по полю с нею, С нею, тоненькой и глазастой, Нос веснушками весь усеян. Про таких говорят заглазно, Что ни кожи, ни рожи нету. Шла она в снегу непролазном От кювета и до кювета Там, где пели пули и мины, Да еще подставляя спину, Да еще твердила - держись ты. А потом она парабеллум У меня взяла осторожно, К рукоятке его прикипела, Как перчатка, - с ладони кожа. Постояла возле носилок И ушла к пехоте без слова. Это в сорок четвертом было У деревни Гора под Псковом.

*** Его зарыли в шар земной, А был он лишь солдат, Всего, друзья, солдат простой, Без званий и наград. Ему как мавзолей земля На миллион веков, И Млечные Пути пылят Вокруг него с боков. На рыжих скатах тучи спят, Метелицы метут, Грома тяжелые гремят, Ветра разбег берут. Давным-давно окончен бой... Руками всех друзей Положен парень в шар земной, Как будто в мавзолей...

Вологодский ЛАД

История памятника в Белозерске Иван БУЗИН

И встал поэт в бронзе ИСТОРИЯ ПАМЯТНИКА СЕРГЕЮ ОРЛОВУ В БЕЛОЗЕРСКЕ Иван Бузин и Сергей Орлов дружили с детства, вместе они учились в Мёгринской семилетке. В 1944 году, когда Орлов после тяжелейшего ранения восстанавливал свои силы в родных местах, в Белозерске оказался и Иван Игнатьевич: он был тяжело ранен в 1942 году и уволен в запас. После лечения в госпитале приехал к родителям в село Ковжу. В 1943 году вновь призван в армию, служил офицером по призыву в районном военкомате. Как вспоминал И. Бузин, он был рядом с Орловым в трудные для него дни весны и лета 1944 года. «Тогда Серёжа, - писал Иван Игнатьевич, - не долечившись в госпитале, перетянутый бинтами, в апреле пришёл из Череповца в Белозерск к матери Екатерине Яковлевне Шаровой и прожил с ней до августа 1945 года. Физически и душевно тяжело переживал за обожжённое пламенем горевшего танка лицо и чуть было не свёл счёты с жизнью. Но любовь к поэзии, помощь матери и друзей помогли преодолеть эту боль и отказаться от дурной мысли». Сергей Орлов уехал в Ленинград, а потом в Москву, но связи с другом юности не терял. Жизнь Ивана Бузина прошла в Белозерске. С 1956 года он был на советской и партийной работе, закончил трудовую деятельность на посту второго секретаря Белозерского райкома КПСС. Земляки удостоили его звания «Почетный гражданин Белозерского района». К сожалению, уже три года Ивана Игнатьевича Бузина нет в живых. Но остались его статьи о друге, опубликованные в периодике, сборниках воспоминаний. Предлагаем читателям воспоминания Ивана Бузина, присланные им в редакцию газеты «Красный Север» в 2006 году. Х о р о н и л и С . О р л о в а в Сергей Орлов стремился приезжать дождливый день 12 октября в родной город каждый год, однако на Кунцевском кладбище под Москвой. А до похорон в Цен- не всегда это ему удавалось. тральном Доме литераторов Он говорил: «Ваня, если не съезжу состоялась гражданская панихида, на которой прозвуча- на родину, у меня ничего не пишется»... ли прощальные слова друзей, Из воспоминаний Ивана БУЗИНА говорили известные писатели Михаил Дудин, Юрий Бондаход «Сергей Орлов»... Стоявший рядом рев, Сергей Викулов... От вологодской писатель, фамилию которого не запомделегации слово было предоставлено нил, тихо проговорил: «Не многовато ли мне. Выразив соболезнование родным и взяли на себя?» Да и товарищи из нашей делегации тоже тогда к моим словам отблизким от земляков поэта, я рассказал неслись с сомнением. о том, как будет увековечена его память По возвращении домой я обо всем на родине, в Белозерье. Сказал, что на рассказал руководству района. Бюро здании, где была школа, в которой Орлов закончил 10 классов, будет установлена райкома партии своим постановлением мемориальная доска, в городе появится одобрило мои предложения, после чего улица, названная его именем. Пообещал, слова стали воплощаться в дела. Причто установим памятник Сергею Орлову, знаюсь, что не всё шло быстро и гладко. откроем мемориальный его дом-музей, Требовались средства, немало деловых бумаг, ходатайств, просьб, доказапо Белому озеру будет ходить тепло-

№2/2011

131

К 50-ЛЕТИЮ ВОЛОГОДСКОЙ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ

Бюст Сергея Орлова работы скульптора Василия Астапова. Гипс тонированный. 1977 г. На обороте фотографии бюста дарственная надпись: «Ивану Игнатьевичу Бузину в память о моём посещении Белозерска в дни Поэзии, посвящённые памяти Сергея Орлова. Сердечно Василий».

тельств. В работу включились райком, райисполком, горисполком, речной порт, учительский коллектив второй средней школы. По истечении трех-четырех лет задуманное было исполнено. Наиболее трудным из всего явилась организация создания памятника поэту. Встал вопрос: с чего начать? Я обратился с ходатайством в Союз писателей России, конкретно к С.В. Викулову, редактору журнала «Наш современник» и близкому другу С.С. Орлова. Тот, в свою очередь, вместе с секретарем комиссии по изучению литературного наследия Сергея Орлова писателем А.А. Карповым обратился с просьбой в Совет Министров России. Там согласились не сразу, но всётаки дали добро сделать скульптуру поэта малого размера (2,5 натуральной 132

величины) и поручили выполнить это московским мастерам. Но те почему-то отказались. После этого поступила рекомендация уже к нам в Белозерск обратиться с просьбой в Ленинградский экспериментальный скульптурный производственный комбинат, сокращенно ЭСПК, куда мне и пришлось поехать с письмомзаказом и заключить договор. Выполнение работы по изготовлению скульптурного портрета было поручено скульптору Василию Павловичу Астапову, хорошо знавшему Сергея Орлова. Ранее он сделал его бронзовый бюст натуральной величины и привез в Белозерск. Поэтому впоследствии художественный совет утвердил за Василием Павловичем заказ на изготовление бюста С. Орлова из мрамора размером 2,5 натуральной величины, что не устраивало ни нас, белозер, ни вологодское руководство, ни друзей поэта. И вновь ходатайства, телефонные звонки в различные инстанции. И, наконец, получено «добро» тогдашнего министра культуры Ю.С. Мелентьева. В.П. Астапов, не дождавшись официального разрешения, уже приступил к созданию портрета в глине. «Я уже начал, - писал он тогда, - время бежит, надо успеть к 60-летию поэта», И скульптор успел. В конце октября 1980 года бюст был сделан и представлен на рассмотрение художественного совета с участием матери С.С. Орлова Екатерины Яковлевны Шаровой и поэта М.А. Дудина. Пригласили и меня. Требовалось удостовериться в портретном сходстве бюста. Увидев бюст сына, мать заплакала и обняла изваяние. Михаил Александрович ладонью погладил бюст и произнес: «Хорош старик». Одобрив работу в целом, я пожелал скульптору поправить некоторые детали изображения лица поэта. Совет дал положительную оценку работе В.П. Астапова. Встал вопрос: из какого материала сделать памятник? В Белозерске и Вологде думали, советовались и решили

Вологодский ЛАД

История памятника в Белозерске отлить его из бронзы. В Ленинград на завод «Монументскульптура» поехал председатель райисполкома М.Ф. Грузинский, который и заключил соответствующий договор с директором завода В.П. Степановым, хорошо знавшим Сергея Орлова по встречам в Ленинграде. Памятник в бронзе был изготовлен досрочно в июне 1981 года, в это же время усилиями коллектива завода был сделан и гранитный постамент. Вскоре то и другое было перевезено в Белозерск. Надо было успеть к 60-летию поэта-

земляка. Всё делалось в быстром темпе, работы велись ежедневно, с раннего утра до позднего вечера, с непосредственным участием скульптора и архитектора, по проекту которого оформлялась площадка для установки памятника. И сделали! 22 августа 1981 года в торжественной обстановке с памятника было снято покрывало, и перед взором белозер и гостей предстал поэт Сергей Орлов, вернувшийся в родные места изваянным в бронзе. В этот же день был открыт доммузей поэта.

Вологда, июль 1960 года. Друзья-белозёра провожают поэта Сергея Орлова на рыбалку в Белозерск. Слева направо: Б.И. Ананьев - работник аппарата обкома КПСС, Л.Н. Бурков журналист, С.С. Орлов, И.И. Бузин - в то время работник Белозерского райкома КПСС, приехал в пединститут на экзаменационную сессию (учился заочно).

№2/2011

133

КНИГА В ЖУРНАЛЕ

Всё это со мной... СТИХИ И ПРОЗА

РОДИНА Мне это видится издалека: Мостик чернеет, и светит река, Вдета в него, как бечёвка в проушину; Мною нечаянно это подслушано: Дали чем дальше - тем молчаливее, Ветер чем ниже - тем неторопливее, И осторожно рассветом надкушена Ночь - запотевшая черносливина. Ольга СЕЛЕЗНЁВА Ольга Ивановна Селезнёва живет в Шухтовском лесничестве Череповецкого района. Закончила Литературный институт имени М. Горького (поэтический семинар Эдуарда Балашова). «Вологодский ЛАД» публиковал стихи и рассказы Ольги Селезнёвой.

Сонные вздохи травы-лебеды, В речке шипенье упавшей звезды, В небе иссякнувший звёздный поток, Холод в полях, и в груди холодок; Тихая радость, с которой приемлю В бедном селении чьё-то житьё, В древних углах кружевное шитьё Сердце утешено этим ли, тем ли. Как я люблю эту чудную землю, Будучи мизерной частью её! Соль бытия и корней моих суть. Люди и даты с бессмертной судьбой, Ими пробитый в грядущее путь Пусть наших лет неуёмная боль Так и не стала обещанным светом В завтра, но Родина - помню об этом! С дома родного, с родного крыльца, С вида, что вызвал сердечную жажду, С радости каждой и горести каждой, С той колыбельной начавшись однажды, Как и судьба, не имеет конца.

*** Безмолвье, безлюдье в деревне родной И годы без слёз и улыбок. Не движется время, висит над страной Бесцветной, бесформенной глыбой. Холодные ветры тревожат зарю, Росой устилают и нижут Леса-перелески. Вокруг посмотрю И что я с зарёю увижу? Всё те же равнины, леса и поля, Всё та же под ливнями дышит земля; 134

Вологодский ЛАД

Ольга СЕЛЕЗНЁВА. СТИХИ И ПРОЗА Рассветы над реками брезжат, Углы зарастают медвежьи. И ветер над теми же крышами кружит. Лишь люди немного другие снаружи, Но глубже вглядеться - себя обнаружат Сердца человечьи всё те же. И видом глухих журавлиных краёв Всё так же утешено сердце моё, И столь же в нём страха и боли За участь российских раздолий. Иду по дорогам, полями иду, Где густо бурьяном синеет, Тоскую, что с нынешним днём не в ладу, Его лишь терплю, как дурную страду, Что чувствую Родину я, как беду, Которой помочь не умею. Вокруг же просторы поют и звенят, И дали туманят тоскующий взгляд, И травы мне шепчут всё то же: Что день как столетие прожит, Что в брошенных пажитях ветру вольней, Что вечера утро всегда мудреней, Что бедной от века России моей Нет в мире светлей и дороже.

СТРАНА ГОРОДОВ Россия - страна городов, Гардарика. В России печален в любую погоду Над пашнями всплеск журавлиного крика И трогает сердце, как тихую воду. Все тропы предзимья в отметинах красных, В рябиново-горьких закатных просторах, Заморскою сказкой заслушавшись насмерть, Каким зачарована ты Черномором? Зову, и ни звука в ответ не проронишь. А голос кудесника вкрадчив и нежен, И вот уж метелью спелёнут Воронеж, И Суздаль во льдах, и Невежин заснежен. В сиреневом мареве веси выси, Протяжны и гулки, и щедро разбросан По карте России тускнеющий бисер

№2/2011

Заросших проулков, дворов и покосов. Как близкому, что удручён и недужит, Твержу опустевшим дорогам и сёлам: «Бывало в России, бывало и хуже, И ей не в диковинку век невесёлый, Бездарные годы, безвременье это, И спит она, ваших не слыша молений, Лишь снежные рощи пропитаны светом, И солнцем просвечена россыпь селений, Лишь зимы полынными вьюгами веют В глубинках пустынных, и всё голубей Февральское небо, и я ещё верю Во что-то хорошее в русской судьбе». Мне видятся отсветы в сумрачной чаще, Тропинка, в гривастой осоке болотце, Всё это теряется в дымке дрожащей, Всё это со мной навсегда остаётся. Я слушаю сердце - в окраинах диких Оно открывает себя без усилий, Как в полой воде, отразились в нём лики Страны городов, Гардарики, России. Задует ли ветер холодный, виска ли Коснётся сорвавшийся лист, одиноко Пустившийся в плаванье память людская Глубинна и скрыта, как память потока. Дай, Господи, мужества видеть и помнить! Багряные тропы, безмолвные реки, Дороги в бурьянах - всё это дано мне, Всё это со мной остаётся навеки.

ДОМ В ЛЕСУ Мы здесь живём. А в десяти шагах едва, В тенисто-солнечном древесном мире Живут неведомые существа, И всем им, как соседям по квартире, Открыты наши радости и беды. Лес слушает, как лают наши псы, Как я зову детей домой обедать. Когда же травы никнут от росы, И гаснет свет последнего окна, 135

КНИГА В ЖУРНАЛЕ И дом наш засыпает вместе с нами, Из зарослей выходит Тишина С прозрачными и робкими глазами. Несмело, в светлой дымке по колено, Переглянувшись с облаком знакомым, Под звёздами бессонной и бессменной Молчальницей она стоит над домом. И смотрит вдаль поверх берёз высоких, И держит чуткую ладонь на гребне крыши, Вдыхает запах тины и осоки, От старого пруда идущий, слышит, Как в доме спят. И лёгкую гардину Качнёт в окне меж потолком и полом, Когда она, к окну ссутулив спину, Во тьме туманным колыхнёт подолом. Стоит всю ночь и с первым шевеленьем Листвы и ветра, с первым птичьим свистом Она плывущим, тающим движеньем Себя скрывает в ельнике росистом. И, выйдя на крыльцо под звук и свет, Я успеваю лишь заметить длинный, Парящий в воздухе, чуть видный след Из тонкой серебристой паутины. Лишь по нему могу я угадать, Что трепетная гостья посещала Наш дом и, как на лбу ребёнка мать, На крыше руку тихую держала.

*** Есть круг земли без видимой границы. Нет точных знаний о его пределах, Но всё, что может грезиться и сниться, Что видится из окон запотелых И с тех холмов, от дней, когда луна ещё Была живой, до журавлиной стаи, В закат, как в вечность, крылья окунающей Всё из глубин его произрастает. Есть круг земли безвестной... Во Вселенной, Где грандиозны звёзды и планеты, Есть круг земли, во всём обыкновенной, Но сердце благодарно доле этой: Не зная выгоды или высокой чести, Судьбе послушное, вращаясь в круге том, Оно всегда при деле и на месте, Как яблоко на блюде золотом. 136

ПЕРВЫЙ ЗАКОН ДИАЛЕКТИКИ Всё были сумерки, и к спящим берегам День сквозь чащобу крался незаметно. И вот однажды луч к моим ногам Упал, как бурей срубленная ветка. Он распластался на полу ничком, Туман и холодность оконного стекла Собой пробив безудержно, и в нём Тень от ветвей берёзовых текла. Весь дом преображён одним лучом! Окно зажглось, и кухня засветилась, Где тень ручьём на лаковом моём Полу переливалась и струилась. И взглядывая, как она танцует То развернётся, то совьётся в нить Порою на неё, как на живую, Я второпях боялась наступить. День рос и ширился, и вместе с ним листва Росла и ширилась, дремучая, густая, И луч под тенью жил едва-едва, Речного блика дробность обретая. Он, весь её течением окутанный, Пожаром залитым бледнел и гас. А день сверкал часами и минутами, Как гранями - шлифованный алмаз. И млел под ним зелёный окоём, И я уже без боли наблюдала, Как тень собою заполняла дом И в нём кусочками луча играла. Так без конца, покуда длился день, До сумерек или внезапных туч, В моём жилье с лучом сливалась тень, И с ней отчаянно боролся луч. Потом пришла зима, и как родник Иссохла тень, и луч обрёл свободу, Но жухлым стеблем сжался и поник В суровую ноябрьскую погоду.

Вологодский ЛАД

Ольга СЕЛЕЗНЁВА. СТИХИ И ПРОЗА Потом стемнело. Тусклая свеча Двоякое внушила мне виденье: Тень в ореоле алого луча И луч, как неводом, пленённый тенью.

*** Отрадно посетить весной природу, Где каждый куст душист и снежно-бел. Май мог бы поберечь себя к исходу И так не тратиться, но вот не захотел. И стали дни под невесомым небом Щедры, красны, как всходы лебеды, И ароматным яблоневым снегом Занесены, засыпаны сады. Отрадно погружаться с головой В такую глушь, в застывший сон округи, Где ствол берёзовый, точёный, меловой Вдруг вырастает из черёмуховой вьюги. Отрадно видеть ночь бледней воды, Стоящей молча в берегах заиленных; Весь год, как избавленья от беды, Душа ждала, ждала её бессилия. Сбылись все чаянья в лесной стране, Где всякий житель в праздничной обнове, Где каждый день вчерашнего стройней, И путника виденье остановит: Фатой венчальной, позабытой, лишней И невзначай открытой вдруг и вынутой В дыму морозном розовеют вишни, И жалко ночи, навзничь опрокинутой.

*** Вот этот ельник в солнце и тенях, Пестрящий бликами на супеси дорожек, Глядящий ввысь, не знающий меня, Не чувствующий, как по грубой коже Веду ладонью, трогаю смолу я, И шелест в рощах липово-дубовых, Как будто кто-то мягко и балуясь Одно и то же произносит слово Куда исчезнет всё в неведомые сроки, Когда по капле глубина лесная Вберёт в себя растительные соки, Клетчатку, ткани и волокна? Знаю: Землёй рождающей становятся стволы, Землёй - не прахом, лёгким и бездарным, Но блеск, и шелест, и наплыв смолы, Застывший на коре зрачком янтарным? Узор хвоинок в розовом огне,

№2/2011

Разнятый надвое лиловой тенью Ствола, незнанье леса обо мне, Моё к нему с утра прикосновенье Куда всё денется? Где продолжают жить, В каких таких запасниках глубинных, Неосязаемы, как миражи, Светлы, как строчки Книги Голубиной, Как голос, мне заведомо родной, Зовущий в вечно солнечной отчизне, Как влага - мхом, воспринятые мной Счастливые произведенья жизни? Иль невдомёк порядку мировому, Что, как века, вместительны мгновения, И сердцу, помнящему и живому, Не примириться с их исчезновением? Вот эти ели, в синеву и свет Всегда глядящие, в хвое, похожей На ворс зелёный - на десятки лет Они меня и старше, и моложе. Седые липы устремили взгляд В закат, в его сияющую пасть Я помню их рожденье век назад, Но мне неведомо, какая власть Велит им продолжаться; чей завет Зовёт их жить и всё перетерпеть, Терпением ломать зиме хребет И так бесстрашно в пустоту глядеть.

БАРХАТНЫЙ СЕЗОН НА СЕВЕРЕ Временем пренебрегая, от случая К случаю, в русле теченья привычного, Как-то не думая, как-то не мучаясь, Стал этот мир золотым и коричневым. Вежливей оранжерейной драцены Ветки ольховые в замше и яшме; Хлебные запахи - кухни домашней Блюда любимые так драгоценны. Двери распахнуты, в дымке ореховой Плоскость порога - страницей пролога; Куст, до поры облетевший - прорехою, Первой, на тоге сентябрьского бога. Зрелость лишь тронула астры и циннии. Как молоко в погребке запустелом, Замкнуто мир огибающей линией, Время створожилось и загустело. 137

КНИГА В ЖУРНАЛЕ Ольга СЕЛЕЗНЁВА

Кисельные берега - Помнишь ту лосиху с лосятами? Тёплый майский ветер шевельнул волосы на виске, и костёр негромко стрельнул, хрустнул смолистой веткой. Я киваю, вспоминая, возвращаясь памятью в тот год, когда выдалась такая затяжная, мучительно поздняя весна. В конце апреля местами ещё лежал снег. То и дело шли холодные весенние дожди; почерневшие остатки сугробов разъедало сочащейся с неба влагой; мокрые крыши домов тускло блестели в свете пасмурного дня. Временами, и чаще всего к вечеру, разъяснивалось; солнце на краткий миг озаряло землю, окрашивая в розовые тона стволы деревьев, сырую хвою и тёмные от сырости ветки, серый водянистый снег. С северо-востока надвигалось низкое облако, снова начинало моросить, и в то же время на западе, в проёме между облаков, стиснутое ими, слабо светило солнце, и казалось, что не оно делает розовым мокрый лес и тающий снег, а просто идёт розовый дождь, странно сочетающий в себе леденящую холодность мелких капель и теплоту живого солнечного света. Парили, исходили синеватым туманом сугробы в низинах и с северной стороны дорожных откосов. В один из таких дней Слава пришёл из леса запыхавшийся и, плюхнув мокрый рюкзак на крыльцо, зазвал таких же запыхавшихся, прибежавших с ним собак в дровяной сарай, закрыл, подперев дверь толстой осиновой чуркой. Стаскивая на мокрых досках крыльца глянцем блестящие, сырые бродни, выдохнул: - Лосиха! С телятами! И уже в доме, отдышавшись, развешивая над печкой сырую одежду, наполняя кухню запахом талого снега и мокрой хвои, стал рассказывать, как шёл по просеке и, услыхав собачий лай, наткнулся на пару только что родившихся лосят: 138

- Один обсох уже - девка! Лезет ко мне, мордой тычется, а пацан в стороне, мокрый ещё, и пуповина до земли. Полчаса, наверное, не прошло, как родился. Наливая чай и болтая в чашке чайной ложкой, он досказал, как ревели собаки где-то дальше в стороне от лосят, и он понял, что на лосиху: едва разрешившись от бремени, мать увела собак от детей. Тогда, уйдя с просеки, он свистом, криком стал отзывать собак, и когда, наконец, прибежали с болтающимися синими языками, повёл их домой, бегом, огибая большим полукругом то место, где на просеке среди голых кочек, на чёрной и мокрой прошлогодней листве остались лосята. Лоси - наши исконные соседи в лесу. Зимой то и дело видишь в глубоком снегу цепь тёмных провалов от мощных раздвоенных копыт, а если снега небывало высокие, то в них и борозда от лосиного брюха остаётся. Летом на глинистой дороге или в чёрном торфе на берегу ручья - чёткие вдавленные отпечатки. И так же, как в русских сказках и в обиходном людском разговоре называют бурого лесного медведя Мишей, мы всех живущих в нашем лесу лосей называем Лёшами, а глухарей Гришами. Увидишь зимой слева и справа от заснеженной дороги широкий машистый след с глубокими синими впадинами и подумаешь: «Дядя Лёша куда-то пошёл, по делам своим». Придёшь домой и, растирая застывшее лицо у жаркой печки, скажешь домашним: «А у Глухарёвки дядя Лёша зимник пересёк. На болото двинул». Несколько лет назад лоси повадились на лесосеменную плантацию в километре от конторы лесничества. Как эту хвойную элитную плантацию закладывали, как создавали, рассказывать - и то долго, а уж само дело много лет делалось, кропотливо и нудно даже. Сначала во взрослых сосняках и ельниках выбрали

Вологодский ЛАД

Ольга СЕЛЕЗНЁВА. СТИХИ И ПРОЗА плюсовые деревья. Плюсовое дерево это самое лучшее дерево, дерево-гигант, дерево-акселерат, обогнавшее на треть в высоту своих сверстников, выметнувшее крону поверх густого лесного полога. Ствол у такого дерева ровной античной колонной уходит в голубизну, в бесконечность, где плывут наравне с облаками далёкие-далёкие ветви, а внизу на стволе не должно быть не единого сучочка, ни одной веточки, даже шрамика, зажившей ранки от отмерших ветвей и сучьев не должно быть. «Энергия зарастания сучков высокая», - скажут специалисты. Когда найдут такое дерево в лесу, осмотрят со всех сторон, обследуют и, как человеку, выдадут паспорт, скреплённый подписями и государственными печатями. До самой своей естественной смерти дерево будет жить под охраной этого важного документа. Ствол его окольцуют - обведут широкой белой полосой и белой же масляной краской напишут на нём номер. Охранная грамота защищает не только само дерево, но и близких, и дальних его соседей: придут лесорубы в бор, позарятся на чистый и звонкий лес, на хорошую кубатуру - лесники скажут: «Здесь рубить нельзя, здесь плюсовые растут». Никто не знает, почему в сосновом или еловом бору, среди тысяч обычных, ничем не примечательных ёлок и сосен вдруг вырастает такое дерево. Мутация ли это, или древние гены, дремавшие до поры до времени в тайной глубине, выходят на поверхность и обнаруживают себя в невиданно мощном росте, но такие деревья находят лесники в российских лесах уже не один десяток лет, ещё с тех самых пор, как Петром Великим был учреждён на Руси лесной департамент, а потом зародилась в университетах и академиях и медленно стала занимать своё место в ряду других премудростей российская лесная наука. И с тех самых пор, как стали отмечать в лесах такие выдающиеся деревья, лесные академики и простые лесники во многих лесхозах и лесничествах не переставали думать и мечтать о том, чтобы все наши деревья:

№2/2011

сосны, ели, берёзы - увидеть такими же мощными, стройными, здоровыми и сильными, чтобы леса наши были выше на целую треть и на целую треть богаче. Разными хитростями и уловками начали лесоводы получать потомство от плюсовых деревьев. В марте, когда в лесу наст и ходить легко, наймут альпинистов, чтобы те залезли на тридцатиметровую ёлку или сосну и с самой вершины достали шишки с семенами и маленькие веточки - черенки. Семена посеют в грядки на лесном питомнике, черенки привьют на саженцы обычных, «неплюсовых» ёлочек и сосенок. Лет через пять-семь всё это селекционное богатство высадят на лесную плантацию, чтобы ещё лет через двадцать оно стало давать элитные семена для будущих лесов. Элитные семена - это только начало, но и на него понадобилась жизнь целого поколения лесников. Чтобы вырастить из этих семян будущие леса, ещё жизни нескольких поколений потребуются. Лес - не человек, растёт в пять раз медленней. Родятся в один день человек и сосна; человек через двадцать пять лет уже взрослый, и спрос с него взрослый; сосна в двадцать пять - ребёнок, не подросток даже, и хоть вымахнет метров под семь, но ей до полного спроса расти и расти ещё не один десяток лет. На нашей плантации с ёлок и сосен уже семена собирают, а несколько лет назад в зимнюю бескормицу повадились лоси обкусывать сосновые побеги и сдирать со стволиков длинные ленты тонкой, нежной коры. «Эх, дядя Лёша, дядя Лёша!» - сказали лесники, с горечью качая головами, когда увидели, как щедро пестреет белыми порезами молодой сосновый лес. Но от предложения охотников отказались, отстрелу лосей воспротивились и вместо этого стали тянуть вдоль сосновой молоди ограждение из проволочной сетки. В тот день, когда Слава наткнулся на отелившуюся лосиху, собаки наши просидели в сарае до вечера. А через полчаса после того, как их выпустили, ветер донёс 139

КНИГА В ЖУРНАЛЕ со стороны дальнего болота яростный лай. Вот же пиявки! Нашли всё-таки. И быстрым шагом, напрямик через поле, чавкая сапогами по мокрой земле и разбрызгивая холодную талую воду в мелких лужицах и канавках, пустились мы на собачий лай, время от времени останавливаясь, чтобы перевести дух и прислушаться. Звон от азартного злобного лая стоял в лесу, становился всё явственней и ближе по мере того, как мы подходили. Наконец мы увидели собак, мелькающих между деревьями. Заметив нас, они принялись ещё яростней наседать на подножие толстой сосны с однобокой кроной, искривившейся в сторону болота. Кругом стояла вода, свинцово синел в ней нерастаявший снег; на дне прозрачных луж жалко темнели мхи и болотные травы, и прямо в воде, неловко подогнув, как будто подломив, длинные неуклюжие ноги, лежал обессилевший лосёнок. Пока я ловила и держала собак, Слава поднял лосёнка и понёс на сухое место; длинные ноги с раздвоенными копытцами волочились и задевали о кочки. Сняв с себя шапку, Слава стал вытирать ею мокрого детёныша, а тот, опираясь на подламывающиеся передние ноги, всё пытался подняться рывком, наконец, встал и заревел неожиданно громким басом. - Пошли! Пошли скорей! Мать вернётся - мало нам не покажется. И так же быстро мы стали уходить, хлюпая сапогами в раскисшем снегу, уводить собак, рвущихся с поводков и на ходу судорожно лакающих талую ледяную воду. Прозрачные брызги летели с собачьих загривков, капала вспененная слюна с языков, жаркое парное дыхание вырывалось из свистящих собачьих глоток, и парили вокруг мокрая холодная земля и деревья, роняющие в туман светлые ледяные капли. - А не бросит она его? Вернётся за ним? - Конечно, вернётся. Девчонка первая родилась, она покрепче. А пацан, видишь, слабее. Притомился. 140

- Надо было нам его домой взять. Выкормили бы козьим молоком. - И что бы ты с ним стала делать? - Ничего. Жил бы себе и жил. Ходил бы рядом с домом по лесу. Ручной был бы. Зимой запрягла бы его в санки и в магазин поехала. - Да подстрелят ручного лося охотнички! Долго он наживёт, ручной-то, людям доверяющий... - А мы бы ему ошейник с красным бантом... Ну, чтоб всем понятно было, что ручной. Назвали бы его Мишкой, а не Лёшей, как всех остальных. Чтоб отличался... - Объяснишь ты людям... Первый же дядька с ружьём пристрелил бы твоего Мишку. - А мы бы... «Мы бы, мы бы...» На носу росли грибы бы. Мишке лучше в лесу, в снегу и в ледяных лужах, а не с людьми - «ясен пень», как говорит молодёжь. Ночью хлынул ливень. Он жёстко молотил по крыше и с порывами ветра ударял по северной стене дома, как будто кто-то огромный и раздражённый то и дело швырял в стенные брёвна пригоршни гороха; в окнах метались тени деревьев, и свет фонаря был зыбким, текучим в льдистых потоках воды. Когда рассвело, мы увидели, что ливнем смыло последний снег и затопило округу; в саду дорожки и подножия яблонь скрыло холодной прозрачной водой. И нигде не было сухого места, и некуда было встать, чтобы не плескало и не хлюпало под ногами. - Я потом осенью встретил ту лосиную семью на Шухтовке, за плантацией. Мишка за лето вырос, и шерсть стала бурая, а был рыжик такой... Мы сидим на песчаном берегу перед маленьким костерком, и тёплый ветер тихо ходит вокруг нас, трогая пламя, несильно толкая его то в одну, то в другую сторону. Сегодня на Шухтовку мы вышли со стороны деревни. Перейдя серое пустое поле, устланное мёртвыми прошлогодними травами, вошли в полупрозрач-

Вологодский ЛАД

Ольга СЕЛЕЗНЁВА. СТИХИ И ПРОЗА ный светлый лес, из которого, казалось, властно подняв голову, сама весна смотрела на нас широко раскрытыми глазами. В подлеске краснели звёздочки распускающихся листьев малины и перемежались с зелёными - смородины. Голубоватым пушком пробивались почки дикой жимолости. Сын шёл за мной и называл на латыни все попадающиеся нам травы и поющих в лесу птиц. - А почему селезёночник селезёночником называется? - спросила я о мелкой травке, ярким ковром устлавшей почву, и одновременно подумала, что совсем недавно я им, маленьким, рассказывала о деревьях, травах и зверях, а теперь сын знает гораздо больше меня и объясняет мне: - Он ядовито-зелёный, цвета селезёнки, и ещё лекарственный. - А это медуница, - показываю я на хрупкие мелкие колокольчики; гроздочками свисают они с нежных стебельков - на одном и том же стебельке и яркорозовые, и густо-голубые. Мы шли по рыхлому мягкому перегною, и я чувствовала у себя под ногами добрую, щедрую силу земли, готовую бесконечно рождать и вскармливать. Справа светлела прошлогодняя вырубка. С лёгким сердцем я подумала, что и здесь покорёженная гусеницами тракторов земля не позволит себе долго пустовать, лишь год-два будет зализывать раны. Грунтовые воды вспучатся и выйдут на поверхность - так всегда бывает на вырубке, где одним махом, за несколько дней свалены сотни естественных гигантских насосов, перегонявших влагу по стволам к листве и хвое. Выдохнутая в воздух, в небо, она становилась дождём и снова проливалась вглубь земли, и из глубины деревья откачивали, отсасывали её непрерывно. Они старились и умирали, на смену им вырастали молодые и продолжали дело своих предков. Ничего не зная о круговороте веществ в природе, гнали, толкали сквозь себя воду, выбрасывали её в небо, и вода - этот могучий проводник жизни - несла им из глубины земли соли и минералы, и соли,

№2/2011

и минералы деревья превращали в древесные поры, в смолу и луб, в листовые прожилки, в золотистый узор листвы и хвойную мозаику. Цепь эта двигалась бесконечно, как чётки в медитирующих ладонях природы, и когда оказалось грубо вырванным, выломанным одно звено этой цепи, резко остановилось плавное, непрерывное движение. Вода, привыкшая подниматься по корням и стволам, обильно разлилась по поверхности лесной почвы. Но тем и восхитительна жизнь, что сила её никогда не заканчивается, не иссякает. Медленно-медленно, никуда не торопясь, не паникуя и не жалуясь, природа начнёт ладить взамен порушенного новое звено. Уже на второй год вырубка начнёт зарастать осокой и мхами. Сквозь плотную подушку мхов пробьются всходы берёзы, ольхи и осины. Ещё через несколько лет в их светлой листве завиднеются крошечные тёмнозелёные ёлочки. Молодой лес будет светить прозрачной листвой среди гущи тёмных старых боров, и лишь этот свет напомнит о нанесённом когда-то глубоком порезе - так светят розовым свежие рубцы на недавно зажившей плоти. С той лишь разницей, что шрамы на теле человека остаются на всю жизнь, лес же за сотню лет восстановит себя, если, конечно, человек не станет снова и снова вмешиваться и вредить. В старом ельнике почва бугрится головками папоротника. В мягких золотистых плёнчатых чешуйках туго скрученные, будто клубки голубоватой пряжи, собираются с силами будущие листья. На светлых местах уже пробилась таволга, распушила тёмно-зелёные перышки на кроваво-красных стеблях. Мы вышли к речке, и собаки забегали, зарыскали по песчаным берегам, обрадовавшись простору. Ребята взяли удочки и пошли вниз по течению, а меня оставили разводить костёр и слушать речку. Высокий берег весь состоял из промытого, чистого и мелкого песка - все речкины берега были этим ласковым светлым песочком. Кое-где держалась 141

КНИГА В ЖУРНАЛЕ за него дикая калина, и белел мелкий сухой плавник. Развести из него костёр - одно удовольствие; обглоданный, облизанный водой, солнцем и ветром, он превратился в хрупкие тонкие косточки, и я осторожно подавала их огню, разламывая на кусочки. Речка плескала на перекате, говорила, говорила о чём-то глубоким голосом; иногда особо резвая струя вдруг выбивалась из общего тона, и казалось, что там всплёскивает крупная рыба или какой-то водяной зверь. Разгорелся костёр и запереговаривался с речкой, заспорил с ней колючим сухим говорком, стал скручивать прозрачный дым в горячие жгуты и водить ими по сторонам, размахивать над собой. Ветер, пройдя стороной, задел свисающие над берегом еловые лапы - молчавшие до этого ели вступили в разговор, качая серебристыми от лишайника ветвями. Ровный густой гул пошёл над речкой, и большие слова деревьев заглушили спор огня и водяных струй. С закопченным котелком я спустилась к воде. Плавно и сильно перекатывала себя по камням речка Шухтовка, темнело в глубине красноватое дно. Зачерпнув холодной воды и разогнувшись, увидела я на песке чёткие звериные следы. Они были похожи на собачьи, но с очень мелким шагом, будто шла к воде приземистая такса с короткими и толстыми лапами. Они были бы похожи на собачьи, если бы не отпечатались в мокром песке пять когтистых пальцев, а не четыре, как у собаки, и не угадывались бы на отпечатках задних лап еле заметные перепонки между пальцами. Такие следы я видела на Шухтовке лишь однажды и далеко отсюда, километров пятнадцать выше по течению. Там, на середине своего пути от истока до устья, Шухтовка и на речку-то не похожа. Бедный лесной ручей, медленно пробирающийся в заболоченной, заросшей осоками и лютиками пойме. Берега заилены, и белёсые туманы тонкой кисеёй висят над ними в пасмурные, холодные дни. «Туманы кисейные - бере142

га кисельные», - думала я тогда, чавкая сапогами в чёрной жиже. И впрямь, кисельные берега - жидкие, зыбкие. Трудно растут на них, болея с самого детства, искривлённые берёзы и ёлки. Поселится ёлочка на мягкой смеси ила и торфа, и лет пять-шесть хватает ей питательных соков, но в один год наступит сильное половодье, и весенние воды вымоют почву из-под корней. Но ёлка не сдаётся, дальше протянет корни, ухватится ими за зыбкую почву, держится так ещё и ещё десяток лет. Хвоя на ёлке жёлтая, вся она сухая, словно высосанная, и прирост крошечный, но живёт, терпит. Куда денешься? Не перебежишь, не перескочишь на сухой бугорок, где повыше, повольготнее - живи, где родилась. А вода моет и моет корни, они ползут и ползут, держатся и держат на себе ёлку, поднимают её над болотиной. Растёт ель по полметра в десять лет и всё больше встаёт «на цыпочки». Как балерина - только на кончики пальцев опирается, а кругом торф, жидкий ил, бедность, скудость. Корни из зыби узлами выпучились, приподняли ствол, под ним - пустота. Сохнет ёлка, хвоя мельчает и желтеет, лишайник её всю облепил, как короста, но живёт дерево, одной своей волей держится и жаждой жизни. Так и доживает почти до старости, а состарившись, умирает быстро, намного быстрей, чем её престарелые ровесницы на хорошем, благодатном месте. Лет за пять она вся осыплется и перекосится: корни уже не держат её на торфяной тяпушке. Ещё года два будет она выситься громадным серебристым скелетом, наклонившись в подветренную сторону, или наслонится, обопрётся на соседку, да так и застынет, пока та, в свою очередь, не сбросит последнюю хвою и не начнёт медленно клониться - падать в просвет между деревьями. Дунет ветер покрепче - и, проскрежетав в последней муке, повалятся обнявшиеся мёртвые ели, подмяв под себя молодую чахлую поросль. Мёртвому дереву немного нужно ветра, чтобы упасть. И живые, ещё растущие, беззащитны перед ним.

Вологодский ЛАД

Ольга СЕЛЕЗНЁВА. СТИХИ И ПРОЗА Корни у ёлки неглубокие, а широкий хвойный подол - как парус, ветер нажмёт на него крепким плечом, как на рычаг, и вывернет корни вместе с землёй. Такие еловые выворотни - плоские переплетения корней, обросшие мхами, тут и там высятся в еловом лесу, как поставленные «на попа» громадные столешницы. Я часто останавливаюсь около них и смотрю на извилистые корни, скрещенные и расходящиеся причудливыми дорогами, тропинками - похож выворотень на загадочную лесную карту, на иероглиф, скрывающий тайны древней древесной жизни. Дикие и пустынные там берега у Шухтовки, и странно, что в бедности их, неказистости заключена какая-то прелесть, какое-то печальное очарование. Молитвенным покоем отшельника веет от маленькой речки, бредущей извилисто среди зыбких кочек, в густой осоке. Похожа она на старушку-странницу, что с палочкой идёт на богомолье; пройдёт десяток шагов и остановится, задумается отдыхая. Потом медленно и осторожно дальше идёт, переставляет свою палочку. Помню, как по упавшей берёзе, покачиваясь и балансируя, перебиралась я на другую сторону, и тень моя впереди меня, наискосок, на коричневатой воде смешно взмахивала руками. Противоположный берег был повыше, но и здесь деревья стояли вкривь и вкось, наклонившись в разные стороны, как колья прохудившегося забора, а поваленные лежали крест-накрест, и пробираться в этом буреломе было трудно. Помню, что дальше лес перестал валиться, пошёл чище и стройней, встретился на кочках черничник. Дальше - ещё выше, и меня потянуло идти и идти, не останавливаясь, поглядеть и разведать: что там за лес? Безлюдные лесные пространства всегда притягивают, заманивают вглубь. Так в детстве тянет идти за дразнящей линией горизонта, непременно дойти и увидеть: уж точно там какой-то необыкновенный фантастический мир. Я ломилась сквозь чащу, и карабкалась

№2/2011

по упавшим ёлкам, и увязала в промоинах, и почти упёрлась лбом в громадный берёзовый пень. Немудрено, глядя на такой пень, придумать лешего и кикимору. Берёза в три обхвата толщиной сломалась на высоте пяти метров, и от пня на всём его протяжении пошла мощная поросль; кряжистые толстые ветки в лишайниках и мхах, как волосатые руки, растопырились во все стороны; и весь пень-великан - волосатый, замшелый, в земле и лоскутах отслоившейся коры. Приделать ещё глаза из стеклянных тарелок, и можно экскурсии водить, пугать падких на впечатления туристов. В тот раз где-то в стороне от меня, ближе к речке залаяли мои собаки, и я, повернув, пошла наискосок к Шухтовке, посмотреть, что за зверя выследили они на берегу. Солнце светило попутно, и помню, как в лучах его блеснула большая паутина, натянутая между вершинками двух ёлочек. Мимоходом полюбовавшись на неё и заметив в центре крошечного серого паучка, я несла в себе дальше эту картинку и удивлялась: вот зверь! Сам чуть больше головки спичечной, а какую громадность сплёл, да узорчатую, да переливается радугой, вся в мелких пылинках. На тончайших клейких нитях паутины золотилась еловая пыльца. Той весной обильно цвела ёлка, и весь подвес, все нижние малые веточки, свисающие с длинных лап, были усыпаны круглыми малиновыми шишечками, чуть крупнее горошины. Это мужские соцветия. А женские - на вершинах, тёмно-малиновые толстенькие свечи смотрят вверх. Нижние мужские шишки пылят, и восходящим потоком тёплого воздуха пыльца возносится к женским шишкам, ждущим оплодотворения. Мужские шишки сделают своё дело и осыплются, а женские вытянутся, станут коричневеть, одревеснеют, отяжелеют и, перевесившись, опрокинутся вниз, осенью будут свисать с вершин нарядными глянцевыми гирляндами. Собаки лаяли где-то за излучиной, и, отведя набежавшую на глаза мохнатую еловую лапу в гроздьях малинового го143

КНИГА В ЖУРНАЛЕ роха, я шагнула в высокий кочкарник. Послышался шум речной воды, как на перекате, всё ближе и ближе становился мерный мелодичный плеск, и вскоре я увидела небольшую бобровую плотину. Шухтовка через неё переваливалась и разговаривала, подавала свой тихий голос, должно быть, первый раз от самого истока. Собаки ревели взахлёб метрах в ста. Да иду, иду. Невелико удовольствие пробираться сквозь кустарниковую чапарыгу, вытягивая сапоги из вязкого чёрного ила, спотыкаться о кочки и карабкаться по коряжинам. Вспотела, запыхалась, не раз помянула недобрым словом и болотину, и собачек своих. Они уже рыдают охрипшими голосами, прыгая вокруг большой еловой корчи, то и дело пытаясь поднырнуть под неё. Три кривые сросшиеся ёлки стоят «на цыпочках» в торфяной тяпушке, опираясь на вылезшие из болота переплетенные корни. На корнях - плотная подушка мха; ветром опада лиственного нанесло, получился как будто большой низкий стол на многих корявых ногах, накрытый толстой пушистой скатертью из мха и земли. Под эту «скатерть» и пытаются залезть собаки, роют лапами, расширяя узкие проходы, и лают, не замолкая. Айна зубами яростно схватила мешающий корень и тянет, и дёргает, и рвёт его изо всех сил; не поддаётся бросила, одним прыжком перескочила на другую сторону, к другому тёмному проёму, уводящему в торфяные недра, сунула в него голову - вылезла, отфыркивается, снова перескочила, схватила зубами тонкий корень, снова тянет. Носы у обеих в земле, в торфе; сами все в зеленовато-чёрном иле, дышат тяжко, языки тряпками болтаются. У Айны от одышки живот втянут и бока ходуном, а вокруг глаз мелкие складки, оттого что пасть оскалена, и кажется, будто она страдальчески морщится - страсть охотничья болезненного пика достигла. - Кто же вас так раззадорил? - заглядываю я в нору между корнями, пытаясь разглядеть что-нибудь в её мягкой 144

земляной черноте. Собаки визжат от возбуждения: - Там! Там! Там! Он! Он! Он! - суются в нору, скачут в болотной жиже, взмётывая лапами фонтаны грязи, обливая и себя, и меня. Дюна в азарте поскользнулась на корче и, не удержавшись, плюхнулась в грязь прямо на спину, забарахтала в воздухе лапами, извернулась, выскочила - чёрным маслом блестит ил на рыжей шкуре. Меня тоже любопытство разбирает, кто может прятаться под еловой коряжиной в сырой речной пойме, но я ничем лайкам помочь не могу. Выломала сухую ветку, засунула в нору, пошевелила там. Собаки, умаявшись, замолчали на секунду, перестали вопить, и в наступившей тишине я слышу тихий-тихий короткий рокочущий звук, как будто кошка мурлыкнула, только не «мур-р-р» сказала, а как будто «ор-р-р». Это точно не хорёк; тот, если рассерженный или испуганный, стрекочет отчётливо и звонко, будто мелкие камушки перекатывает в пустой комнате, да и нечего хорьку в таком месте делать, очень уж сыро. Я устала и замёрзла, в сапогах у меня хлюпает - не раз черпнула холодной чёрной жижи. Зверь, сидящий в норе, вылезать не собирается и голоса больше не подаёт. Собаки тоже заметно пылу поубавили, тявкают уже вполсилы, вяло хватают торчащие из норы корни. - Домой пойдём? - предлагаю. Посмотрели на меня, как здоровые на больного смотрят, будто у меня температура и бред. - Ну, так что, до ночи здесь сидеть?! - оправдываюсь. - Ну, вылезет он, что с ним делать? Айна пыхтеть перестала и смотрит сквозь меня. Всё-таки лайка. Порода охотничья. А охотничьим собакам задавать такие вопросы не принято. Их такие вопросы, можно сказать, оскорбляют, и на оскорбления охотничьи собаки отвечают таким вот отсутствующим взглядом. Я прислонилась к тонкой, корявой берёзе, почувствовала спиной неожиданно сильную упругость дерева.

Вологодский ЛАД

Ольга СЕЛЕЗНЁВА. СТИХИ И ПРОЗА И снова смотрю на вершины редких, покосившихся в разные стороны елей. Родились в мало пригодном для жизни месте, где скудного пайка хватает лишь мхам да болотным травам. Нищий рацион с самого детства искалечил их стволы и корни. Деревья, как и люди, не выбирают, где родиться, не выбирают себе родину, но в отличие от людей не могут оставить её в поисках другой. Приняв судьбу, смиренно и терпеливо тянут измождённые ветви к солнцу и любят, наверное, по-своему бедную свою землю, хотя это булькающее чавкающее месиво у меня под ногами и землёй-то нельзя назвать. Опускаю взгляд и вижу, как чёрное, блестящее от ила короткое брёвнышко бесшумно выскальзывает из-под корчи и торопится к бурелому, волоча за собой по грязи чёрный, широкий у основания и резко сужающийся на конце хвост. - А-а-а! Вон оно побежало! - от неожиданности кричу я, и собаки, спохватившись, бросаются в погоню. Айна гибким рыжим челноком снует в путанице поваленных стволов; зверь уходит к реке - она отстаёт, увязнув в буреломе. Спешу следом, спотыкаясь и чуть не падая, балансируя на зыбких кочках и скользких стволах. Когда я подбежала к реке, Айна уже плавала широкими кругами, сильно работая лапами, подняв над водой нос и вынюхивая запах нырнувшего зверя. Дюна рыскала в осоке и боязливо поглядывала на неё - Дюну в воду калачом не заманишь. На берегу, на мягком иле отчётливо отпечатался почти затоптанный собаками пятипалый след с едва заметными перепонками на задних лапах. Вот почему ребята жаловались, что не поймали здесь ни одной щучки. Это наш сиделец подкоряжный всю рыбу съел, это выдра выловила в маленьких речных омутках всех местных щук. Выдра - зверь проходной, мигрирующий. Придёт откуда-то, поселится на берегу, поживёт, поест всю более-менее крупную рыбу и уходит другое рыбное место искать. Найдёт - остановится и по-

№2/2011

живёт, сколько поживётся, пока опять не выловит всю рыбу. Вот и сейчас, здесь, на этом песчаном берегу, раз я увидела выдриные следы, значит, ребята даром проходят с удочками по речке. Я вернулась к костру на песке и повесила котелок над огнём. Высокий густой ельник спускался к реке уступами. Зыбкими зелёными террасами, театральными кулисами свисали над водой еловые лапы. Плавно покачивал их то неслышный, то коротко шумящий умеренный ветер. От костра вкусно пахло дымком, и от этого запаха шевелилось в памяти что-то давным-давно забытое, из детства, дававшее в далёком прошлом чувство надёжной защиты, покоя и уюта. Костёр в лесу не только для того, чтобы чай вскипятить или кашу сварить в бархатно-чёрном котелке. Хочется, прежде всего, просто посмотреть на вольный огонь, на его грозный и лёгкий танец, напоминающий удивительный полёт, когда летит и остаётся на месте, всё время меняется и остаётся неизменным, порывистый и плавный, то золотой, то лиловый, то золотой и лиловый одновременно. Огонь - волнующая загадка, и сколько мне ни говори, что это всего лишь четвёртое агрегатное состояние вещества, плазма, энергия, освобождённая от телесной оболочки, - я пойму это умом, а сердцем и глазами снова и снова поддамся его ворожбе, снова и снова удивлюсь его грозной бесплотности и тому, как он всё содержит в себе: блаженство и боль, спасение и погибель, жизнь и смерть. В печи огонь пойман, замкнут в кирпичную клеть; оттого и ревёт, и гудит, и сердится, что не дали ему свободного воздуха и неба, куда бы мог лететь, не ломаясь в закопченных, заросших сажей печных колодцах. Здесь, на воле, куски пламени вспархивают к самому лицу и бросаются в стороны, пригибаясь к земле, плывут в вышину и тают в ней, непрерывно исчезая, непрерывно рождаясь в сердце костра. Смотрю в огонь, слушаю, как звенит неутомимая Шухтовка, думаю о вечном споре и о вечном буйном единении огня 145

КНИГА В ЖУРНАЛЕ и воды, без которого нет жизни. Маловодна и слабосильна речка Шухтовка - не счесть таких ручьёв по всей России, но на неё, как бусины - на сверкающую нитку, были нанизаны деревушки. Люди селились у воды, возделывали тощую землю, отвоёванную у леса, поили речной водой своих животных и пили сами, наводили чистоту, поливали цветы и овощи. Как ни мала речка, хватало её на все окрестные селения. Тенистые речные поймы были маленькими молочными фабриками, паслась здесь здоровая и продуктивная рогатая скотинка. «Поешь, поешь моего молочка с кисельком», - шептала тихая речка какой-нибудь деревенской капризнице. «У моих-то у батюшки, у матушки!» - заносчиво надувала губы та и спешила, летела от речного шёпота, от родных берегов на громогласный зов города, к его пестроте, праздничной яркости, к его скоростным асфальтам и нарядным витринам... Но это позже... А раньше - и в голодные дни, и в пору благоденствия и достатка - люди любили свою небогатую, неказистую землю, надеялись на неё, дорожили ею. Земля, река и солнце, лес и воздух - людям, чтобы жить, любить и верить, только эти нехитрые вещи и необходимы. Но кроме жизни, любви и веры, они всегда хотели чего-то ещё, много-много разных вещей и предметов, и всего необъятного мира, так непохожего на здешний, так поражающего воображение... Лопочет без устали тёмная лесная речка, зовёт и просит: «Отведай, отведай моего молочка...» Некого порадовать, некого удивить ласковой Шухтовке: на берегах её не осталось жителей. Ходившие за водой, гонявшие в пойму коров ушли в эти же берега, стали ими и травой, которой кланялись и молились всю свою жизнь. Их детей и внуков переманил город, втянул в себя, всосал ненасытной утробой. Город и близок, и далёк от этих мест. Близок потому, что отсюда до городских многоэтажек всего лишь полсотни километров старой асфальтовой дороги. Далёк, потому что всё в городе меряет146

ся другой мерой и оценивается другой ценой. Время, такое плавное, щедрое и ёмкое на Шухтовке, в городе становится скупым, скудным, как будто порубленным на острые сухие минуты - они непрерывно покалывают и напоминают о себе, как попавшие в сапог еловые хвоинки. На Шухтовке за день сколько я всего увижу, услышу! Сколько дел переделаю, дум передумаю, чему-то порадуюсь, чему-то огорчусь, и всё время чувствую: рядом со мной, вокруг меня и во мне - ясное или в облаках небо, яркое или скрытое в тумане солнце, лес, притихший или поющий, и земля, неизменная в своей доброте, в своей готовности одаривать. В городе же я только и успеваю, проторчав в пробке, обидеться на «подрезавшую» меня иномарку да в двух-трёх местах расстаться с деньгами, заработанными трудно и нескоро. И мысли приходят всё какие-то серые и куцые; кажется вся эта возня, которую мы называем жизнью, бессмысленной и никчёмной. Неужели же для того только человек и живёт, чтобы платить за свет, за жильё, отчитываться за свою жизнь перед чиновниками разных рангов и трудно, нудно зарабатывать на эту жизнь?! Витрины блестят зеркалами, горит, зазывает реклама; над рекой возводят новый мост, но взгляды у людей уставшие, равнодушные. Два дня назад вечером, отдав городу долю сил и энергии, возвращалась домой мимо светящих огнями заводов. Раздражали невидимые в темноте ямы и бугры на дороге. Когда машину встряхивало и колотилось, звеня, всё её изношенное нутро, я стискивала зубы и мысленно ругала всех подряд: дорожников, правительство, нашу российскую неумелость, косорукость, дурацкий климат и подвижные глинистые грунты, из-за которых дороги ломаются быстрее, чем их делают. Сталепрокатный на фоне тёмно-сизого неба светил цветными огнями, и я подумала, как всё волшебно изменяет ночь. Вот это болото справа с отражающимися в его чёрном зеркале

Вологодский ЛАД

Ольга СЕЛЕЗНЁВА. СТИХИ И ПРОЗА фонарями кажется ночью прекрасным озером, чудесной романтической заводью. Потому что не видно в темноте его зелёную, вечно цветущую воду в бензиновых переливах, плавающий мусор и чахлый, заплёванный выхлопами рогоз по берегам. Проехала мост над питерской трассой и на подъёме увидела трубы химзавода в красных огоньках. Струи дыма тянуло южным ветром, и они плыли в темноте, как длинные пряди седых волос. Дорога после моста пошла полями, стала забирать и забирать вверх. Освещенное фарами пространство дальней своей границей сливалось с розоватой линией горизонта, и казалось, что дорога сейчас кончится, упёршись в край земли. Блеснуло что-то справа, как будто в широкой воде на миг отразилось сумеречное небо, и если бы я не знала, что вокруг на километры одни поля, подумала бы, что еду вдоль озера. «Мираж» - мелькнуло в уме, и вдруг в поле ярко вспыхнул и тут же погас голубоватый огонь. Я скашивала глаза, но ничего не видела, только вдали светились мелкие огни карьера. Фары выхватывали кроны придорожных кустов - они казались огромными грубыми париками, выставленными бесконечным рядом. Облака впереди растрёпанными, отделившимися прядями сливались с кронами деревьев и кустов и придавали им фантастический вид, как будто распростёрлись над дорогой гигантские эвкалипты и лианы. Дорога шла подо мной ровным серым полотном, плавно подрагивал на ней свет фар и убаюкивал, укачивал мою дневную тоску. Засветились на небе первые звёзды. Слегка нагнувшись и взглянув через лобовое стекло вверх, увидела я среди звёзд светящийся кружок из маленьких треугольников. «Тарелка!» - успела я обрадоваться и испугаться, прежде чем сообразила, что это отразился в стекле горящий в салоне индикатор. Редкие облака ещё слегка светились в густеющих сумерках и всё вырастали, удлинялись и удалялись. Вот так же вырастает и удаляется надежда или мечта, остава-

№2/2011

ясь недосягаемой. И почему сердце так стремится к этим облакам и звёздам, почему на пустынной ночной дороге, в полном одиночестве оно вдруг становится счастливым? Приходит спокойная уверенность, что человек живёт не для того только, чтобы платить за свет и газ. Мелькнула над дорогой белёсая в свете фар птица, взмывали перед стеклом ожившие в весеннем тепле мотыльки. Трепетными быстрыми струйками утекали они вверх. Перед Покровом перебежала дорогу кошка. Я успела заметить, что у неё светлое туловище и тёмные хвост и лапы. А через километр снова засветились на обочине кошачьи глаза. В темноте они горели двумя яркими голубыми искрами. Чуть притормозив, я разглядела среди клочков сухой травы и серых глинистых комков такую же серую ушастую голову. Кошка легла, притаившись; только треугольные уши выдавали её, и мне пришло в голову, что будь я величиной с букашку и гуляй сейчас в придорожной траве, показалась бы мне эта кошка громадным каменным сфинксом посреди дремучего леса. Дальше, уже перед самым домом, тревожно горела в ночи сухая трава на поле. Каждую весну горят наши непаханые и некошеные поля. - Какой-то раздолбай поджёг опять! Нарочно! - уверял меня муж, когда приехала домой. Я говорила, что могло загореться и от выброшенной в окно машины непотушенной сигареты. - Нарочно зажгли! - твердил муж. - Ну, подумай: нужно остановиться, выйти из машины, сойти в кювет и поджечь. Когда едешь, останавливаться неохота, сам знаешь, лень останавливаться. - А вот тут-то и не лень, вот на это-то и хватает! Мне не хочется думать, что так сильна в людях страсть к бездумному разрушению. - Да ты вспомни, вспомни хоть того охотничка! На егерских посиделках «охотничек», трясясь от возбуждения, перекрывал пьяную разноголосицу, крича о том, как он 147

КНИГА В ЖУРНАЛЕ за две зори, вечернюю и утреннюю, убил тридцать семь гусей. Осенью и весной гуси летят над домом и садом, осенью и весной их крики тревожно-печальны. В вечерних сумерках они садятся отдыхать на наше болото, и болото до темноты стонет птичьими голосами, рвётся к небу и разносится по гулким далям. Айна слушает, сидя на крыльце, насторожив уши «топориком», смотрит серьёзными коричневыми глазами. Ближе к городу, у питерской трассы гуси сидят на полях и днём, набираются сил для дальнейшей дороги в древнюю Лапландию. Поля становятся светло-серыми, гогочут и вспархивают, будто обрели тысячи крыльев. На обочинах приткнуты машины с охотниками; стрелки экипированы по последнему слову охотничьей моды, маскировочные крутки кепки - всё импорт, всё недешёвое - многозарядные ружья, карабины... Несколько дней над дорогами и полями мечутся разбитые, раздробленные стаи. С хватающим за душу криком летят к югу и возвращаются, делая круг, чернеют, трепещут на фоне заката. Один из защитников весенней охоты объяснял мне: - Эти птицы всё равно гнездятся не у нас. Летят во Францию, в Финляндию, и там их стреляют почём зря. Я не понимала, почему, если не наши, не у нас гнездятся, то нам их нужно стрелять почём зря. - Тридцать семь штук! От каждого гусята были бы, пять или шесть. Поставь знак умножения, и получишь задачку из низшей математики: две зори, вечерняя и утренняя, один любитель стрельбы по живым мишеням - две сотни жизней. - Через нас молодые летят! Двухгодовалые! А гуси потомство только на третий год дают. От этих, которых мы отстреливаем, гусят в этом году всё равно не будет. - От этих потомства уже никогда не будет. Вы же их отстреляли. - Ругаешь охотников, а у самой собаки охотничьи. - Ты спроси моих собак, много они настреляли? Не собаки с ружьями ходят. 148

Не всяких охотников я ругаю и не всякую охоту. Чиновники наши, большие властные люди, летая на охоту на вертолёте, стреляют и по десять, и по двадцать лосей в год. Егеря рассказывали, как в одном охотхозяйстве два медведя жили - Мишка и Машка, конечно. Гости охотхозяйства угощали их бананами и яблоками сквозь прутья клетки. Как-то приехал в область с визитом иностранный высокородный и знатный охотник, какой-то Хуан Карлос, и наши большие люди решили угостить его русской экзотикой. Карлоса со всеми почестями препроводили на охотничью вышку, егеря вывели Мишку из клетки и поставили прямо под пулю. Хуан Карлос был доволен. Наверное, даже счастлив был редким охотничьим счастьем. Ему, наверное, из Мишки котлет нажарили, и котлеты получились вкусные, сочные. Мишка ведь в клетке жил и питался хорошо. - Ну, вот скажи, что ты с этим лосём или гусем убитым делать станешь? Съешь его? Ну, съешь... Только без кулинарного восторга; может, даже поморщиваясь и через силу. Потому что дичина, и вкусной она кажется только голодному человеку. Голодному! Который никакого мяса полгода не ел, сидел на чёрном хлебе и картошке. Это тебе не домашний поросёнок, кашей откормленный. На корешках и осиновых побегах сочного мясца не нагуляешь. Не всяких охотников я ругаю. В старинном охотничьем заговоре такие слова есть: «Идите ко мне, все мои драгоценные ласковые звери. Не бойтесь ни меня, ни лаюшек моих». Почитали, любили и жалели настоящие охотники лесное зверьё; тайга для них была кормилицей, как для крестьянина - хлебная нива. Позванивает скромная Шухтовка, катится не спеша то в песчаных, то в илистых заболоченных берегах. Не умолкают тихие звоны, и слышатся в них голоса всех живших когда-то на этих берегах людей, лай собак, мычание коров. Как будто вобрала в себя и сохранила Шухтовка всю нехитрую музыку преж-

Вологодский ЛАД

Ольга СЕЛЕЗНЁВА. СТИХИ И ПРОЗА ней жизни. И пока живёт и звенит речка, как будто и прошлое никуда не уйдёт с её берегов, так же течёт и позванивает тихонько, даёт о себе знать еле слышным говором и пением. С некоторых пор вид зарастающих лесом полей, расселившихся на бывших пашнях ивняков и ольшаников перестал удручать меня. Без грусти и с верой в необходимость и правильность всего того, что совершается в природе, смотрю я на дичающую местность. Раньше мне было больно глядеть на землю, с таким трудом отвоёванную нашими прадедами у леса. С детства помню рассказы бабушки о том, как крестьяне лес «прятали». - Ой, вывозилась! Ой, баско-то! Не лес прятала? - выговаривал она мне, явившейся с улицы, набегавшейся досыта. И, поддавшись моим расспросам, начинала рассказывать, как устраивали землепашцы новую пашню, как в первый год рубили лес и вывозили на лошадях хлысты и брёвна; во второй год корчевали на вырубке вековые пни и вытянутые из земли громадные корчи сжигали - «прятали», как стаскивали к опушке леса валуны и большие булыжники. Эти груды камней, заросшие травой и наполовину ушедшие в землю, и сейчас лежат на окраинах полей. И не верится, что их перенесли сюда люди, не имевшие никакой техники, и что людей этих давно уже нет, а валуны лежат, как неброские памятники человеческому труду, поту, слезам и страданию. Сколько в наших лесах таких памятников! «Прятанье» было самой тяжёлой работой, тяжелей пахоты, тяжелей заготовки леса. И бабушка, и мать, и тётка, вспоминая о колхозной жизни, в один голос твердили о том, как дорог был каждый клочок земли, не занятой лесом, и каждый клок травы, выросшей на этой земле. Как выкашивали каждую лужайку, обходили с косой каждый кустик, все лесные опушки, все неудобья; и весной и осенью чистили покосы от кустарника, не пускали к земле, не давали воли. «Все труды человека - для рта его...» Но и трудясь для рта, человек преображал,

№2/2011

создавал и творил, стремился насытить мир не только хлебом, но и красотой. Потому так радостен весной, летом и осенью вид ухоженных, прибранных полей в обрамлении тёмных ельников. Раньше мне было горько глядеть на здешнюю землю, всю в свежей, молодой и нахальной лесной поросли: еловой, сосновой, осиновой... Раздражали стереотипные предновогодние акции «Сохраним ёлочке жизнь!». Огорчало, что заботясь о том, что и без их заботы выросло, не видят люди заброшенности одного из главных богатств, не знают, что земля, почва ещё более уязвима и ранима, чем лес, ещё большей защиты требует. «За ёлки переживают. Ими все поля заросли!» - думала я, глядя в рыжую даль бывших покосов и пашен. С каждым годом прибавлялось там тёмной хвойной зелени. Но постепенно я стала чувствовать вечную умиротворённость земли, её невозмутимое глубинное дыхание. Я поняла, что земле нет дела до наших акций, споров, нашего понимания. До нас самих нет дела, и ей всё равно, что на себе растить, вскармливать: хлеб или лес. Никакой скорби нет для природы в том, что люди покинули здешние места. Это не земле без нас плохо, это нам без неё неважно будет, когда окончательно собьёмся тесными ордами в города и забудем, как выглядит живой хлеб, как он родится и растёт. Земля пустоты не терпит и не спеша покроет себя лесом, тайгой; так же ровно и тихо будет парить по утрам, дышать туманами, принимать дожди, снега и палую листву, отдавать свои соки живущим на ней. Расплодятся в лесах лоси, и глухари, и всякая другая таёжная живность. И, может, правы защитники новогодних ёлочек. Пусть люди учатся беречь хоть что-то. Раз уж так случилось, что не нужны нам стали пахотные земли, пусть на них растёт и сохраняется лес. Мы пробыли на Шухтовке почти до заката. Домой шли ельником, по просеке. Покрывали землю блестящие тёмно-зелёные листья копытня. Сныть и 149

КНИГА В ЖУРНАЛЕ майник разрослись на высоких местах, на богатой влажной почве. На ходу я задумчиво брала в горсть тонкие шелковистые ветки попадающихся на пути мелких кустиков: калины, жимолости, черёмухи; слегка сжимала и отпускала, и, выскальзывая из моих ладоней, они оставляли ощущение чего-то нежного, беззащитного. У самого дома в небольшой берёзовой рощице брызнуло на нас прозрачными, крупными каплями, как будто грибным дождём. И не сразу догадались, что это капает берёзовый сок. Птицы, клесты и дятлы, расклёвывают кору на тонких ветках на вершине, и берёза слезится светло и щедро, сыплет на землю сладкие брызги. Чуть дунет ветер, чуть тронет дерево, и снова, и снова наискось прыскает в нас сладким берёзовым дождём. Когда уже полностью скрылось солнце за гребнем ельника, стало вдруг чтото происходить в светлом немеркнущем небе. С запада покатился через весь небесный свод оранжево-лиловый облачный вал, и ветер, догоняя его, загудел в вершинах ближнего бора. На севере сквозь хвою горело золото и таяло, подминаемое громадой облаков, а на западе уже свисали с неба туманные лохмотья и нити, медленно тащились над лесом и шевелились, как сизые щупальца; в другом месте они были похожи на коровьи сосцы, сочащиеся белёсой влагой. Там что-то потрескивало и ворчало, угрожая, но большая гроза пришла с юга, уже в поздних сумерках, почти в темноте. Она двигалась на наш дом чёрно-сизым фронтом, но не прямо, а обходила, охватывала широким полукругом, как зверь обходит свою добычу. Мы сидели наверху, на флигеле, смотрели на вспыхивающие сосны и говорили, что нет, неопасно, это где-то в десяти километрах, и молнии бьют высоко. Наглядевшись, все пошли спать вниз, а я осталась. Разложив и застелив старый диван, смотрела в серую мглу, обжигаемую молниями; то и дело вокруг меня крупно вздрагивали предметы и миг трепетали в короткой судороге. Я легла, 150

укрывшись тонким одеялом, и Айна запрыгнула ко мне, крутнувшись, легла в ногах; навострив уши, поблёскивала тёмными глазами. Гроза рокотала неподалёку, громыхала, катая и встряхивая в деревянном ящике груду булыжников; под этот рокот и мерные вспыхивания дремота незаметно подкралась ко мне, уютно обволокла, укрыла сознание. Проснулась я в диком испуге. Дом, обрушившись, падал куда-то с треском и грохотом, падали нависающие над ним сосны, и сама земля и небо в слепящем свете проваливались в бездну. Рушился, падая, мир, и не за что было ухватиться бестолковыми, растерянными руками. Сердце застучало, сон отбросило от меня. Айна села в ногах и, вытянувшись, напряжённо глядела во мглу, ставшую огненной. Но в позе её не было страха, она просто чутко слушала разбушевавшуюся стихию. Я вспомнила, что дом у нас заземлён кое-как, наспех, первой попавшейся под руку проволокой. Справившись с испугом, пробралась к электрическому щитку, ощупью нашла и надавила кнопку вводного автомата обесточила дом. Потом так же ощупью спустилась вниз, где слабо светили ровным холодным светом принесённые ребятами из сада фонарики на солнечных батарейках и было почти тихо. Ярость грозы не пробивалась сквозь толстые бревенчатые стены. Казалось, на улице просто идёт очень сильный дождь, изредка отдалённо гремит и освещает окна бледно-розовыми вспышками. Слышалось спокойное дыхание спящих. И всё же мне не захотелось оставаться в тишине и духоте нижних комнат. Я вернулась на флигель, бесстрашно забралась под одеяло, погладила бесстрашную Айну, и мы с ней стали смотреть на грозу, прямо в её огненный оскал. Небо сверкающими уступами сбегало ко мне, очерчивало белым огнём арочные оконные проёмы, взрывалось и исчезало. И каждый раз казалось, что лопаются стёкла, содрогаются стены, уносит во мрак сорванную крышу. Гроза пугала и восхищала, томила сердце страхом и вос-

Вологодский ЛАД

Ольга СЕЛЕЗНЁВА. СТИХИ И ПРОЗА торгом. Потом поутихло, и стали слышны ливневые потоки, бьющие в скаты крыши и в мокрую землю в голом саду. Я лежала, опираясь на локоть, глядела в бешено льющуюся мглу за близкими окнами. Мне представилась Шухтовка в эту бурную ночь. Как там дико сейчас и страшно на мирных при свете солнца, пустынных берегах. Как кипит и пузырится, топорщится водяной щетиной взъерошенная река, мотаются чёрными метлами ветви гнущихся, скрипящих елей. Не одну, наверное, повалило, вывернуло с корнями. Пойма за плантацией разлилась озером, и скелеты мёртвых елей серебряно вспыхивают под молниями. После такого ливня река у бобровой плотины заговорит со всей своей силой, водяные струи на перекатах забурлят, заревут по-звериному, обгоняя друг друга, обгоняя сами себя. Утром все берега будут в белом тумане; взбитой молочной пеной он будет парить над взбудораженной рекой почти до полудня, пока не прогреет, не высушит солнцем влажный воздух. На гигантскую кухню или прачечную похожа Шухтовка после сильных дождей: вся шумит, клокочет и булькает, вся в пару по утрам, как в чаду. Через день-два она сбросит избыток вод в нижнее своё течение и, умиротворённая, снова зашепчет: «Поешь, поешь...» И неважно маленькой речке, что некому слушать, некому откликнуться на её ласковый призыв. Годы и годы будет она пробираться по заросшим кустарником и осокой низким поймам, будет журчать у бобровых плотин, собирать со всей

№2/2011

округи дождевые и талые воды, нести их в Андогу, а вкупе с ней - в Суду, а дальше - в Шексну, а ещё дальше - в Волгу. И где, и когда заканчивается жизнь лесной речки, одиноко несущей себя по пустынной неказистой местности? Там ли, где, обретя, наконец, силу и растолкав лесистые берега, она сливается с Андогой и, отдав себя более сильной реке, перестаёт быть собой? А может, тогда, когда её частицы, соединившись с сотнями других мелких и полноводных рек и ручьёв, попадают в Каспий? А может быть, никогда и нигде: ведь морская вода, становясь облаками, держит путь к первоначальным истокам, и Шухтовка в виде дождей и снегов возвращается сама в себя, неся в своих водах уже частицы всех рек мира. Так самое малое сливается с безмерным и, растворяясь в нём, не умирает, а вновь является на свет. И не жаль, что берега маленькой речки уже много лет остаются безлюдными, не жаль жизни, протекавшей здесь прежде. Потому что никуда не ушла она, а преобразовалась, став и чьей-то памятью, и новыми деревьями, поднявшимися на заросших пашнях, и буйным бурьяном, покрывшим поля. Потому что никогда никуда не исчезает жизнь и не терпит от времени никакого ущерба, сила её никогда не заканчивается, не иссякает. Медленно-медленно, никуда не торопясь, не паникуя и не жалуясь, ладит она всё новые и новые звенья бесконечной цепи. Мудрая речка Шухтовка, торя свой нескончаемый путь среди болот, лесов и заброшенных полей, дико зарастающих лесом, знает об этом лучше меня.

151

КРИТИКА

Мы здесь живём... НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТВОРЧЕСТВЕ ОЛЬГИ СЕЛЕЗНЁВОЙ Стихи Ольги Селезнёвой появились в нашем журнале сами собой просто пришел конверт по почте, редактор открыл его, ничего хорошего не ожидая («Знаем, что «самотёком» приходит!»)... Ну, а дальше вы знаете: первая публикация в 2007 году, потом - каждый год, то стихи, то проза. И вот сегодня мы решили представить общую подборку, пусть и небольшую. Хочется, чтобы читатели составили более полное представление о творчестве талантливой писательницы. Для поэта Ольги Селезнёвой характерны стихи-раздумья, в которых действительность не столько отражается, сколько осмысливается. В её стихах виден человек серьёзный, ответственный, глубоко задумывающийся над жизнью, - и в то же время тонко чувствующий, ответственно относящийся к слову. Вот, дважды выпало слово «ответственность» - но это, пожалуй, показательно: свою ответственность перед миром и людьми Ольга Селезнёва не только осознает, но и не желает ни на кого перекладывать. Тяжкий груз для женских плеч? Конечно, но Ольга знает, где черпать силы: семья и природа - вот что поддерживает поэта. Есть у Ольги Селезнёвой стихотворение о луче и тени, и не только об их отчаянной противоположности, но и об единстве, которое может быть единством только в борьбе этих крайностей - «.. тень собою заполняла дом// И в нём кусочками луча играла». Стихотворение вполне философское, оно и называется «Первый закон диалектики». Название может показаться не очень удачным, не самым поэтичным - но оно чётко и внятно выражает авторскую идею и не просто отражает содержание стиха, а расширяет его, поясняет. Одним из главных - из того, что я читал - стихотворений Ольги я бы назвал «Дом в лесу». Здесь название тоже не очень-то свежее, но и оно, как мне кажется, очень верно, очень точно говорит о сути стихотворения. Само по себе сти152

хотворение - образ жизни человеческой среди невидимых, неведомых, но весьма значительных для жизни человеческой существ: «Из зарослей выходит Тишина //С прозрачными и робкими глазами». Повторюсь: это не просто рядом живущее Что-то; эта Тишина охраняет людей - или, во всяком случае, никак им не вредит: «...трепетная гостья посещала// Наш дом и, как на лбу ребёнка мать, // На крыше руку тихую держала». Эту мистическую ноту название не разрушает, а словно уточняет, переводит из разряда поэтических выдумок в детали собственной жизни. В стихотворении Тишина держит руку на крыше не стихотворного, вымышленного дома - а самого что ни на есть реального. Не случайно первые слова этого стихотворения - «Мы здесь живём...». Ольга Ивановна Селезнёва и в самом деле живет в доме, окруженном лесом, и это очень даже сказывается в её поэзии. Не в том дело, что пишет она больше о лесе, собаках и лосях, о речках и холмах. Стихи Селезнёвой говорят о природе так, как бы она сама о себе сказала. Поэт смотрит на лес и его обитателей не со стороны - они все близки ей. И она для них совсем не чужая... Не менее ярко это проявляется и в прозе. Рассказы Ольги Селезнёвой заставляют вспомнить русских писателей, писавших о природе: Михаила Пришвина, Ивана Соколова-Микитова. Но воспоминания эти - не потому, что Ольга

Вологодский ЛАД

О творчестве Ольги СЕЛЕЗНЁВОЙ Ивановна подражает своим великим предшественникам. Не о подражании речь; Ольга Селезнёва, и как многие русские писатели, воспринимает природу не как то, что надо одолеть, победить, с чем надо расправиться и подчинить своим целям и намерениям. Традиция русской классики - видеть человека в пейзаже не чужеродным элементом и не сторонним наблюдателем, а такой же частью, как дерево, облако или холм... Только в советские времена единственно верным в обращении с природой стал командный тон - вспомним детский стишок: «Человек сказал Днепру: - Я стеной тебя запру!»... До чего докомандовались, видим сейчас. Но так можно себя вести, только когда природа - чужая. Если же она своя, родная, как для Ольги Селезнёвой, если живность в лесу - не лоси и глухари, а Лёши и Гриши, - то и понимаешь её глубже. Как и всю нашу жизнь. В рассказе «Кисельные берега» она размышляет, почему её со временем перестали удручать зарастающие ельником пашни. «Но постепенно я стала чувствовать вечную умиротворённость земли, её невозмутимое глубинное дыхание. Я поняла, что земле нет дела до наших акций, споров, нашего понимания. До нас самих нет дела, и ей всё равно, что на себе растить, вскармливать: хлеб или лес. Никакой скорби нет для природы в том, что люди покинули здешние места. Это не земле без нас плохо, это нам без неё неважно будет, когда окончательно собьёмся тесными ордами в города и забудем, как выглядит живой хлеб, как он родится и растёт. Земля пустоты не терпит и не спеша покроет себя лесом, тайгой; так же ровно и тихо будет парить

№2/2011

по утрам, дышать туманами, принимать дожди, снега и палую листву, отдавать свои соки живущим на ней». В последнее время Ольга больше пишет прозу. Легче? Да нет, наверное. Прозой (в прозе) удобнее думать. Но поэт - и в прозе поэт, никуда не денешься. Вот пассаж из тех же «Кисельных берегов». Чем не стихотворение в прозе? «Костёр в лесу не только для того, чтобы чай вскипятить или кашу сварить в бархатно-чёрном котелке. Хочется, прежде всего, просто посмотреть на вольный огонь, на его грозный и лёгкий танец, напоминающий удивительный полёт, когда летит и остаётся на месте, всё время меняется и остаётся неизменным, порывистый и плавный, то золотой, то лиловый, то золотой и лиловый одновременно. Огонь - волнующая загадка, и сколько мне ни говори, что это всего лишь четвёртое агрегатное состояние вещества, плазма, энергия, освобождённая от телесной оболочки, - я пойму это умом, а сердцем и глазами снова и снова поддамся его ворожбе, снова и снова удивлюсь его грозной бесплотности и тому, как он всё содержит в себе: блаженство и боль, спасение и погибель, жизнь и смерть. В печи огонь пойман, замкнут в кирпичную клеть; оттого и ревёт, и гудит, и сердится, что не дали ему свободного воздуха и неба, куда бы мог лететь, не ломаясь в закопченных, заросших сажей печных колодцах. Здесь, на воле, куски пламени вспархивают к самому лицу и бросаются в стороны, пригибаясь к земле, плывут в вышину и тают в ней, непрерывно исчезая, непрерывно рождаясь в сердце костра». Андрей САЛЬНИКОВ

153

КРИТИКА

«Дорога к себе бесконечна» УЛЬТРАРЕАЛИЗМ ИВАНА ЗОРИНА У него нет произведений большой прозаической формы - нет повестей и романов. Он пишет рассказы, до краев наполняя их художественной силой и смыслами такой концентрации, что иному хватило бы и на пару романов. Художественное совершенство - его принцип, кредо, цель. Иван Зорин его добился - просто физически чувствуешь, как отбирает писатель слова с необыкновенной для нашего времени тщательностью. Он, будто живописец, умеет рисовать словом образ: «Она лишь подумала, что кровь на снегу горит одинаково ярко - и звериная, и человечья». Всякий рассказ Ивана Зорина будто выступает, проявляется из сложной символической системы: он любит прием «наложения времен», чтобы увидеть повторяемость человеческих грехов и радостей, несчастий и счастий, ведь «из века в век жизнь одна и та же». От тех, кто «топчет дороги Руси», он запросто перейдет к временам Древнего Рима, или в императорскую Россию, или к мрачно-романтичному средневековому колориту - что «времена и сроки» для художника? Он зорко видит, что нет ни малейшего прогресса там, где человек остается наедине с собой и должен ответить на вопрос: «Кто я в этом мире?». «Так и Господь, - читаем в рассказе «Численник», - говорит из века в век одно и то же, только переводчики у него разные». Линейное историческое время принципиально игнорируется автором, чтобы видеть необыкновенные картины бытия, - те, «где вздымая пыль, мужчина, как овцу на поводке, вёл за ожерелье женщину»; где о другом герое «говорили, что будто он проглотил беса и с тех пор носит свою судьбу за пазухой», где «у крика есть эхо, у дерева - тень, у берега - противоположный. У каждого есть тот, кем он не стал». Символика незавершенного и завершенного пути дана через образ путника (а у него все герои в пути, будь то нищенка, шут, бродяжка, монах, искатель правды или иной доли, актер или художник, рыбак или писарь) - один из 154

любимых у Ивана Зорина. Дорога у него «насыщает взор, но не ухо». На дороге можно потерять себя, легко потерять свое имя или стереть его о пыль дорог, можно «стать героем чужого сна» или узнать о себе то, чего бы и не хотел. На этом пути фигура библиотекаря, как путешествующего по дорогам самым длинным - из слов и речи разных времен и культур, - фигура библиотекаря часто играет ключевую роль в рассказах. Ведь библиотекарь владеет всей мировой культурой - ее смыслами и ценностями, всем интеллектуальным жаром, накопленным человечеством. Он - служитель культа культуры. Тень, зеркало, двойник, сон - эти образы часто встречаются у Зорина, которыми, кажется, он сильно дорожит. Все они из области пограничья - между явью и неявью, вымыслом и реальностью: то герой «протыкает бородой свою тень», то «сумма дней моих - тень», а иной - «ходил как тень», и зеркало часто способно делать «человека непохожим на себя». А жизнь? Жизнь в его прозе - это «горькая настойка, и лучше пить её залпом»; жизнь в его прозе - будто «гирлянда тусклых дней, неотвязных, как лохмотья», а «мир - это лабиринт, каждый коридор которого кончается тупиком», при этом «Бог творил русскую природу со слезами, разводя сырость и слякоть», а потому «избы чернели трубами, свисая на дымах, как на веревках, с промозглого серого неба». Пожалуй, бедность

Вологодский ЛАД

Ультрареализм Ивана ЗОРИНА («эти бедные селенья») русской природы - единственное, что роднит с нашими классиками автора, демонстрирующего «обратный взгляд» - с неба на землю, когда сверху сначала виден дым, а потом дом. При том проза Ивана Зорина совсем не сентиментальна и не тепла - в его героев «не вложишь» себя, как это делала, например, Анна Каренина, читая английский роман, или делаем мы, читая русскую классику. Отношения с читателем тут иные. Рассказы Зорина нужно зреть, видеть (а не столько чувствовать) - ему важны визуальные эффекты, благодаря которым он и достигает своей специфической метафоричности, пластичности, ёмкой сравнительности. Но зреть мы можем опять-таки с помощью слова, и только слова. «Сумрак наслаивался на сумрак, как масло на хлеб, ночь лютовала, и только копеечная свечка храбро сражалась с ней», - какая речевая и образная роскошь! Невероятные случаи (от рассказа к рассказу накапливается «метафора невероятного») описаны во многих рассказах Зорина, герои которого часто обладают сверхкачествами (но не в ницшеанском понимании - это не сверхчеловек, отказавшийся от этики). Сверхкачествами обладает, как правило, человек, чего-то лишенный, чем-то изначально обделенный: горбун, карлик (обладающие физическими увечьями), палач (обладающий увечьем судьбы), сироты (обладающие горечью горя).Человек у писателя часто неучен, часто груб, прост нравом, но, кажется, именно в нём человечью породу разглядеть можно лучше. Обделенные оказываются наделенными силой физической и жизненной (витальной) - таковы контрастные, интеллектуальные ходы писателя, где физическая ущербность становится одаренностью, а безнадежное и страдательное вдруг (перемена участи!) обретает покой. Иван Зорин не любит писать об обычном человеке - ему не интересен мещанин, бюргер, обыватель, филистер, среднестатистический современный потребитель. Ключ к двери такого мира ему

№2/2011

подбирать скучно: для него это жизнь, лишенная вкуса и запаха. Быть может, называть его «ультрареалистом» слишком радикально? Но ведь его рассказы радикальнохудожественны! Да и вообще у Ивана Зорина нигде нет степенной или подвергшейся испытаниям патриархальности отношений (что я в прозе люблю), нет у него и нынешней «современности» как бездумности о себе и мире. Но что же есть, как это назвать? «Клочок родной земли» мы найдем только в некоторых его рассказах, скорее увидим «клочок исторического времени», в которое он погружает героев, но при этом никакого литературного «почвенного национализма» у него тоже нет, как нет и «участи народа». Так почему же его рассказы читаются как присущие нам? Я бы назвала это главное качество его драм (а он пишет всякий рассказ именно как драму) бесстрашной и часто яростной независимостью от всего, что есть штамп, что серо в красках и стерто в человеке. Он плохо чувствует (не видит в нашем мире?) отцовства (отечественности) как фундаментального принципа правильной жизни, а потому у его героев жизнь часто неправильная и неправедная. Взгляд самого Зорина (его писательское «эго») мне видится как скептический, - в этом здешнем мире мало что вызывает у него доверие, а сам мир - это пестрая карусель чрезмерных человеческих страстей, пороков, зол, привязанностей и случайностей, бессердечного и добродетельного. Потому самое главное нужно отделить от этой круговерти, - нужно так сказать о мире, чтобы высказывание звучало притчей (я вообще чувствую у него стилевое подражание библейскому): «ты написал множество букв и - ни одного слова»; «сумма дней моих - тень», - говорит проповедник. Но где то солнце, которое её отбрасывает? Я достаточно искушен в словах, чтобы не поддаться их искушению. Воистину, перебирая, как бусы, метафоры, множишь скорбь...». Иван Зорин, безусловно, эстет - но при 155

Ультрареализм Ивана ЗОРИНА этом он испытывает не красотой, а неким напряженным, концентрированным эстетическим смыслом буквально всё: историю, время, профессию, любовь, человека и даже, кажется, Бога. Не случайно в рассказе «Золото, ладан и смирна» волхвы, «потерявшие лицо в пыли дорог», принесли Младенцу «самое дорогое, что у них было - меч, лекарство и слово». Есть какая-то дерзость и решимость принести Богу-Младенцу заранее то, что Он даст людям потом - новое Слово (Новый завет), которое будет и мечом, и лекарством. Бог у Зорина скорее Собеседник, нежели Судия, а христианская нравственная традиция воспроизводится часто через парадоксальность, некоторое эстетическое и этическое юродство (автор не выносит никакой моральной банальности): в рассказе «Посмотри на ближнего своего» речь идет об актере, играющем на сцене монаха (sic!), заболевшем смертельной болезнью, оказавшемся в больничном отделении, откуда живыми не выходят, переживающем общую судьбу со всеми обреченными и... оказавшемся единственным выжившим, поскольку диагноз был поставлен ошибочно... Он вернется в жизнь и на сцену, и снова будет играть монаха, будет жадно счастлив, но пока не может забыть (а скорее всего - забудет!) тех, «полных жгучей обиды глаз, которыми провожали его бывшие ближние, которых он предал». Ближними его совсем недолго были эти обреченные, которых он тогда любил... а потом забыл, и любил уже других ближних. Но Зорин мистик: актер играл монаха, носил рясу, ключом замыкал Библию, - потому с этим актером и должно произойти что-то, из обыденности его выносящее. И произошло.

156

Пожалуй, что только к слову Иван Зорин относится сверхсерьёзно, а потому его собственное слово - это скальпель в руке писателя. Вообще, он очень любит прием «обратного времени» (или «обратной перспективы») - будущее наступает раньше должного, и тогда «Сократ слушает Нагорную проповедь», а «Вергилий знакомится с учением Христа» (рассказ «Трудные уроки христианства»). У Зорина будущее может выступать вперед настоящего как некое предвестие судьбы, когда герой в будтото бы случайно подаренной или кем-то данной книге прочитывает о себе (тут книга явно вызывает некие ассоциации с Книгой Жизни), что может его удивлять или не удивлять, но всегда прочитанное в книге сбывается. И снова зримо является авторское отношение к слову, к книжной культуре как к особой силы реальности. Так рафинированный эстетизм Зорина противостоит не только литературе факта, но и стертым цивилизацией лицам современников, всё менее вмещающим в себя слово. Современность для Зорина - это антикнига! Да, современный мир явно не имеет каркаса (сохраняющей и охраняющей его иерархии), а потому писателю остается одно - наслаждаться безупречной логичностью повторяемости, смело вступать в перекличку с культурными эпохами, добывая в этой внутрилитературности вечность для искусства слова. Он не уступит Слова современности! Так тоже открывается долгий и по-настоящему важный путь к себе. Капитолина КОКШЕНЁВА, председатель Гражданского литературного форума России

Вологодский ЛАД

МАСТЕРА

Жизнь - гончарный круг В Москве в выставочном зале «Новый Манеж» прошла выставка вологодской художницы Нины Георгиевны Мишинцевой. Выставок в столице много, залов и галерей еще больше, и все они держатся различных художественных направлений, на любой вкус. «Новый Манеж» среди них - зал особый. Во-первых, престижный, типа филиала «большого» Манежа, и тоже в центре города, за Домом Союзов, да еще в прекрасно отреставрированном старинном здании. Во-вторых, это муниципальный выставочный зал, относящийся к московскому департаменту культуры, там показывать всякую ерунду не станут. Но даже для этого зала выставка Нины Мишинцевой стала небольшим, но событием. Легко ли было художнице привезти свои работы - а это тяжелые печные изразцы и хрупкая керамика - за 600 километров, из деревеньки Куракино, что совсем недалеко от вологодского Ферапонтова? Прямо сказка для столичных интеллигентов: во глубине России в высоком расписном тереме живет ху-

№2/2011

дожница, глину месит, плошки-горшки обжигает. Да, глубина есть, однако не Сибирь же, а рядом со всемирно известными фресками Дионисия, и терем настоящий - жилые хоромы Мишинцевых - в чистом поле имеется, и даже музей крестьянского быта в деревенской избе оборудован: вот вам лавки, вот голбец, а вот и глиняные горшки и латки. Дивитесь, люди городские, на такую невидаль, хотя куракинские крестьяне до сих пор и живут так - с лавками и кринками. И сама мастерская «Куракинская керамика» располагается в заброшенном колхозном коровнике, куда по зиме волки к окнам подходят. Трудов на ее обустройство положено немерено: одного засохшего навоза сколько надо было перелопатить да вывезти!.. А протопи-ка в стужу коровник, а наноси-ка воды... Промыслы сегодня в России какимто чудом развиваются, как и многое

157

МАСТЕРА другое. На энтузиазме, что ли, на врожденном консерватизме? С одной стороны, последние из них являются остатками былой роскоши - это бывшие советские предприятияпроизводства, а в Вологодской области их осталось из шести лишь два: кружевная «Снежинка» да «Северная чернь» из Великого Устюга. Перебиваются они с хлеба на воду. Чернение по серебру, промысел-то и в целом мире уникальный, соперник кавказских кубачинцев, спасается заказами от Московской Патриархии, а «Снежинка» давно затоварена, не может найти устойчивого сбыта: нет моды на кружево, а значит, нет спроса и на продукцию, которую таковой назвать язык не поворачивается, если увидеть плетеную ручную красоту. С другой стороны, остались в этом, как сегодня говорят, сегменте рынка одни ярмарочные да рыночные ремесленники Семья Мишинцевых. Фото архиепископа МАКСИМИЛИАНА - бабки и дедки, за прибавку к мизерной пенсии режущие из сельские пенсионеры, вытесняются с дерева всякие поделки, лепящие из рынка и вымирают. Мало кому удается глины игрушки-свистульки, плетущие наладить серьезное производство, а разноцветные половики. И на них уже штучный товар так и останется самонаступает вся мощь китайского ширподельным для таких же сердобольных чудаков-знатоков. Иноземный стеклярус треба, собирая по российским просторам становится нам роднее и ближе, чем не только денежную дань, но и образцы собственное злато-серебро. для нового трудового приложения своих Что дальше? миллионных рук. Жена моя недавно А дальше - Нина Георгиевна Миудивилась тому, что в продаже появились «деревенские» лоскутные одеяла с шинцева из деревни Куракино. Одна тем же самым, известным всему миру из немногих в России, она пытается клеймом: made in China. Так сказать, совместить традиционное ремесло с стиль вологодского кантри для русского рыночной конъюнктурой и сделать его прибыльным делом, то есть успешным потребителя. производством. Итак, последние хранители русских Но какими трудами это дается! Прихудожественных промыслов, то есть 158

Вологодский ЛАД

Вадим ДЕМЕНТЬЕВ

ехала она в Ферапонтово в 1991 году, когда в Новосибирске потеряла работу на крупном производстве, потеряла мужа, да и веру во всё доброе и светлое. В буквальном смысле спасалась в вологодской глуши, где хоть прокормиться еще можно было и люди не озверели от свалившихся на них бед. Чемоданчик в руках и двое маленьких детей... Всё надо было начинать сначала. Приветила их в селе Ферапонтово бывшая преподавательница Мишинцевой по Абрамцевскому художественному училищу, разделив с ней и с детьми кров и скудную пищу. Отчаяние, конечно, не порок, а слабость, в тех условиях и обстоятельствах простительная, но оно, то ли под влиянием природы и святого для русского человека места, то ли от обретения спасительной христианской веры и воцерковления, а может, и от крепости характера этой неординарной молодой женщины, от сочувствия и помощи деревенских людей, постепенно стало уступать в душе чувству надежды на лучшее. Жизнь еще требовала тяжелейших

№2/2011

трудов, перенесения разного рода тягот, но она уже не казалась беспросветной. Ради детей, ради любви к местному человеку, понявшему ее и разделившему с Ниной весь дальнейший путь. Поселились они с Виктором Евгеньевичем Мишинцевым в захудалой будке-сторожке, которую нельзя было протопить, начали, как в сказке, житьпоживать и трудиться. Муж стал поднимать новое для себя дело - пилораму, потом занялся фермерством, а Нина Георгиевна увлеклась лепкой игрушек из глины для оживающих окрестных ярмарок. Сыновья Ярик и Гоша росли как на дрожжах, а потом родилась и дочка Вера, общая любимица, понятно, что имя ей дано не случайное. Ребята пошли в школу, а это за несколько километров от дома, и мне позднее Виктор рассказывал, что он им купил стартовый пистолет - от волков, чтоб только попугать. Как пересказать чужую жизнь? Всё равно что-то и выпадет, забудется. Отошлю читателей к современной палочке-выручалочке - Интернету, там 159

МАСТЕРА можно посмотреть хороший телефильм, снятый Первым федеральным каналом о Мишинцевых. Мне же интересно другое: как женщина, попавшая в беду, так быстро поднялась? Через несколько лет Нина Георгиевна уже встречалась с президентом В.В. Путиным, позднее получила от него грант на развитие промысла, совсем, правда, небольшой. Она развернула производство изразцов в старинных русских традициях, вышла со своими замечательными изделиями на российский рынок (Мишинцева - автор более 200 печей и каминов) и, наконец, провела с успехом свою юбилейную выставку в «Новом Манеже», оплатив за нее все счета. Значит, можно? Только я в ответ спрошу: а кому? Побывав у Нины Георгиевны, познакомившись с ее производством, подружившись с ее семьей, да и сам поставив в новом доме, вологодской избе, русскую печь с мишинцевскими изразцами, скажу, что она мало того что увлечена конкретным делом, но и посовременному постоянно ищет новое, не

160

зацикливается на одних традициях, учитывает и моду, и вкусы, и направления, и рыночную конъюнктуру. Как здесь не вспомнить четверостишие старого русского поэта: Мир не закончен и не точен, Поставь его на пьедестал И надавай ему пощечин, Чтоб он из глины мыслью стал. Еще когда шел монтаж экспозиции в «Новом Манеже», Нина Георгиевна мне с первых же слов стала показывать, как она освоила новую технику, требующую сложного умения и тонкого мастерства, - роспись по сырой эмали. Затем повела к восстановленной ею ямчатогребёнчатой керамике, которой не одна тысяча лет, рассказывая, как изучала ее в столичном Историческом музее. Потом мы с ней говорили об ангобной - белой глиной - росписи на кувшинах, которые популярны в лакском ауле Балхар, что в Дагестане, и вот теперь на Вологодчине. Практицизм и предприимчивость Мишинцевым не мешают, а только помогают. Эти качества издавна у нас подвергались остракизму: мол, такие художества, разные там коты-копилки и лебеди на клеенках, делаются на потребу неразвитым вкусам публики. Нина Георгиевна даже своими любимыми керамическими котами доказывает обратное. Они у нее получаются семейно-добрыми, по-деревенски хитрыми. Как, впрочем, и куракинские вороны. Впавшие в безверие и скудость вологодские художники судачат, что Нина Мишинцева и не прикладная художница, и не народная мастерица, и отсюда делают вывод - это, мол, не высокое искусство. Да, она просто-напросто в наше время стала эстетическим и социальным примером, исключением из правил. Ей бы еще нашей поддержки и помощи, а не то всё сама, сама, сама... Но как сама?.. Если поставлено производство, открыты магазины, проводятся мастер-классы, имеется от всего этого какая-то прибыль, то и свободные средства пускаются Ниной Мишинцевой на творчество. Значит, она имеет

Вологодский ЛАД

Вадим ДЕМЕНТЬЕВ относительную, но свободу для своих проектов, для своих поисков. Трудное и тяжелое это дело - глина, гончарный круг, особенно для женщины. Посмотрели бы на ее ежедневную работу, на ее руки. Днем у нее на ферме производство, трудятся работники и работницы из окрестных деревень, толкаются туристы, а вечерами Нина Георгиевна приходит сюда одна, в тишине и покое колдует с формами, росписями, составами. Двадцать лет она занимается этим делом. «Доросла» до Москвы, где продаются ее изделия, регулярно участвует в ярмарках-выставках популярного «Крокус-центра», отвоевала себе сегмент столичного рынка. Для многих вологодских талантов это несбыточная мечта. Но всё познается в сравнении. Китайская керамика в те же годы заполонила весь мир. Скоро там будут делать и нашу чернолощёнку, и изразцы, если уже не производят. Помнится, читал я в журнале «Китай», как в одном тамошнем селе нашли промышленные запасы глины

№2/2011

и через несколько лет стали монополистами в мировой экономике по выпуску раковин и других сантехнических приспособлений. Что, китайцы больше нас трудились?.. А другое китайское село на 80 процентов монополизировало производство пуговиц. И так далее. Дело не только в сметке, не в одном трудолюбии и настойчивости, а в чем-то другом, более важном, что мы каждодневно и видим на своей родине. Нина Мишинцева здесь идет, как говорится, поперёк многого в нашей экономике и в жизни. Она не умиляется тому, что в Куракине «огни не погашены», что в этом и её заслуга. В прессе и в телевизионных интервью художницу так и называют - Нина Куракина. Потому что она день и ночь работает, делает свое дело с умом, талантом и волей. P.S. На столичной выставке Нины Мишинцевой можно было встретить немало интересных людей. Одним из посетителей стал известный блогер Интернета, главный специалист по русской еде, ее исследователь и популяризатор Максим Сырников. Я его еще зову «певец во стане русской кухни». Увы, может быть, и последний. В прошлом году зимой Максим заезжал в деревню Куракино, познакомился с Ниной Георгиевной, купил у нее плошки-горшки, чтобы варить в них щи да каши (и еще какие!), и не мог не приехать в Москву из Питера, где он живет, на выставку Мишинцевой. А затем поехал в Белозерск - изучать, как ловится снеток и какие блюда из него готовят. На выставке нас с ним и сфотографировали возле печки с изразцами Нины Мишинцевой. Вадим ДЕМЕНТЬЕВ 161

МАСТЕРА

Берестяное кружево Татьяны Вязовой В жизни великоустюгского художника народного искусства Татьяны Вязовой своеобразным итогом стал именно 2010 год. В сентябре она заняла первое место на Всероссийском конкурсе «Русь мастеровая» в номинации «Художественная берёста» в Москве, в октябре ей исполнилось 55 лет, и в связи с этой юбилейной датой в Вологде состоялась её первая персональная выставка, а в конце года ей было присвоено звание заслуженного художника Российской Федерации. Судьба Татьяны Вязовой вначале никак не была связана с северным краем. Она родилась в 1955 году в Туле, там прошли её детство и юность. О своей родине она говорит с восхищением. Частичка родного края всегда живёт в её душе и нередко находит воплощение в произведениях. С улыбкой вспоминает Татьяна Георгиевна, как однажды знаменитый великоустюгский художник Е. П. Шильниковский, рассматривая её работу со сценой чаепития, удивился: «И где же тут Русский Север, ведь самоварчик-то явно тульский?» На что Татьяна с радостной гордостью откликнулась: «Конечно, тульский, ведь я и сама тульская!» Рисовать Татьяна любила с детства; первые навыки рисунка получила она от отца - Георгия Ивановича Вязова, фрезеровщика по профессии. «Дома папа всегда что-то мастерил из дерева и с увлечением рисовал фигурки людей, - рассказывает Татьяна Георгиевна, - особенно женские. Видимо, это как-то передалось мне, потому что мои фигурки на берестяных шкатулках похожи на те, что он рисовал». Одарённость в девочке разглядела мама, Мария Сергеевна, фельдшер по образованию, работавшая воспитателем. Она привела Татьяну в 1969 году в только что открывшуюся детскую художественную школу, а впоследствии помогла ей определиться с выбором училища. Татьяна училась с 1973 по 1977 год в Абрамцевском художественно162

Т. Г. Вязова в Москве, на Поклонной горе, на конкурсе «Русь мастеровая» (2010)

промышленном училище им. В. М. Васнецова на отделении художественной керамики. «На практику выезжали в Вологду, Кириллов, Ферапонтово, - мне очень понравились эти края, - вспоминает художница. - Я восхищалась красотой северной природы, озёрами, белыми ночами, прекрасными архи-

Вологодский ЛАД

Елизавета КОНОВАЛОВА тектурными памятниками, тихими улочками с уютными, украшенными резьбой деревянными домами и замечательными людьми: добрыми, прямыми, спокойными. Вот и на распределении сама попросилась, чтобы направили в Вологодскую область». В 1977 году она приехала в Великий Устюг, где с тех пор постоянно живёт и работает. Город, по её словам, сразу пришёлся ей по душе, не разочаровалась она в нём и теперь. Не только удивительная красота архитектурных памятников и природы этих мест затронули душу Татьяны, но и неспешный ритм жизни северной глубинки, по её словам, как нельзя лучше подошёл ей, выросшей в тихом районе Тулы, где было много деревьев, окружавших невысокие дома, и мало людской суеты. Трудовую деятельность Татьяна начала в цехе керамики на Великоустюгской фабрике художественных кистей. Керамическое производство там просуществовало недолго, так как оказалось неперспективным. Ей предложили заняться резьбой по берёсте, что стало её подлинным призванием, подарком судьбы, как уверяет она сама. Берёста с давних времён ценилась многими народами и широко использовалась ими в быту. Это замечательный материал, легко поддающийся обработке, не пропускающий влагу и в то же время свободно дышащий, обладающий красивым колоритом, выразительной текстурой и приятным запахом. Берёста неотделима от художественного облика Великого Устюга, издавна славившегося многими ремёслами. В Устюге в первой половине XIX века работали мастерские, в которых делали табакерки, шкатулки, коробочки, украшенные прорезной резьбой по берёсте с изображением жанровых сценок. Для городских мастеров было характерно стремление к сюжетности и объемности изображения. До нашего времени дошли имена Степана Бочкарёва и Ивана Усова. С немногими сохранившимися их работами Татьяна смогла познакомиться в фондах Государственного Эрмитажа. Особенно впе-

№2/2011

Шкатулка с женским портретом. 1992. Дерево, берёста, сквозная резьба по берёсте. ВУГИАХМЗ

чатлили её отличающиеся виртуозным мастерством работы Степана Бочкарёва. Шемогодскую резьбу по берёсте Татьяна изучала в фондах Государственного Исторического музея, Государственного Русского музея, Государственного музея этнографии народов СССР, в музеях Вологодской области. Центром берестяного производства в XIX веке было Шемогодье - несколько деревень по берегам реки Шемоксы близ Устюга, где мужчины были заняты изготовлением бураков, шкатулок, табакерок и других изделий, украшенных прорезной резьбой по берёсте. В шемогодской резьбе преобладал орнаментально-плоскостный стиль. Главный мотив декора шемогодских изделий - растительный волнообразный побег с завитками, двулистниками и трилистниками, цветами, ягодами, завёрнутый в спираль. Активно развивался промысел в конце XIX - начале XX века, значительно расширился ассортимент изделий: делали чайницы, сухарницы, рамки для зеркал и фотографий, декоративные тарелки, - всё, что пользовалось спросом у горожан. В послереволюционное время появились промысловые артели шемогодских резчиков. 1 февраля 1981 года в Великом Устюге была 163

МАСТЕРА

Туесок «Свидание». 1979. Берёста, дерево, сквозная резьба по берёсте. ВОКГ

создана экспериментальная фабрика «Великоустюгские узоры» (с 1999 - ЗАО), главной задачей которой стало возрождение шемогодской берёсты как вида искусства. Важнейшую роль в этом сыграла Александра Егоровна Маркова, уроженка Шемоксы, у неё было много учеников, в том числе и Татьяна Вязова, достойно продолжившая её дело. В творчестве Марковой традиционный растительный орнамент, отличающийся богатством и красотой форм, сочетается, как правило, с изображениями птиц и зверей. Её изделия отличаются также высокими художественными качествами, вирту164

озностью резьбы. «Для нас, учеников, она была как солнце!» - с восхищением отзывалась о ней Татьяна Георгиевна. Разрабатывая как уникальные, выставочные, так и изделия массового производства, Т. Г. Вязова нередко выполняет их вместе с мастерами промысла, с которыми работает в тесном контакте. «Главное в моей жизни - это работа на промысле, - уверяет она, - главное, чтобы промысел жил, чтобы было кому передать свои знания и навыки, чтобы тонкая нить, связующая поколения мастеров, не прерывалась никогда». Тридцать лет работает Татьяна Вязова на этом предприятии. Она активно участвует с 1977 года в областных, межрегиональных, всероссийских, всесоюзных, международных художественных выставках и ярмарках. Её работы экспонировались во многих странах: Австрии, Германии, Швеции, Финляндии, Югославии, Люксембурге, Бирме, Марокко, Эфиопии, на Кубе. В 1984 году она стала членом Союза художников России. Совершенствуясь в своей профессии, она училась в 1989 - 1993 годах в Московском технологическом институте. Татьяна Георгиевна - ведущий художник своего предприятия (теперь, к сожалению, единственный), имеющий своих учеников. Произведения Т. Г. Вязовой хранятся в собраниях крупнейших музеев страны: Государственного Русского музея, Государственного Исторического музея, Всероссийского музея декоративно-прикладного и народного искусства, в художественных музеях Красноярска, Мурманска, Тулы, в частных собраниях в России и за рубежом. Наибольшее количество её работ сосредоточено в музейных коллекциях Вологодской области - Великоустюгском и Вологодском государственных историко-архитектурных и художественных музеях-заповедниках, Вологодской областной картинной галерее и в фонде ЗАО «Великоустюгские узоры». Произведения из этих собраний были представлены на первой персональной юбилейной выставке Татьяны Вязовой,

Вологодский ЛАД

Елизавета КОНОВАЛОВА в декоре внутреннего убранства шкапроходившей в Шаламовском доме Волотулки. На обратной стороне её крышки годской областной картинной галереи в изображена та же семья, сидящая дома декабре 2010 - феврале 2011 года. На выза чайным столом с самоваром. Нужно ставке экспонировались лучшие работы отметить, что это один из излюбленных в художницы, познакомившие зрителей творчестве Вязовой сюжетов: сцены чаес развитием её творчества за тридцапития в разных вариациях повторяются тилетний период: с 1979 по 2010 год. во многих её произведениях как символ Были показаны некоторые натурные и домашнего уюта, русского гостеприимэскизные рисунки из архива художницы. ства и радушия. Ощущение домашнего «Сюжетные мотивы, - утверждает Татепла в этом изделии усиливается зотьяна Георгиевна, - это то, что отличает лотистым сиянием фольги, служащей меня от других мастеров». Уютные сценфоном для резьбы. Фольгу нередко ки из провинциальной жизни - гуляния, свидания, чаепития, дружеские встречи, использовали шемогодские мастера в сбор грибов и ягод - сопровождаются в своих изделиях в старину, применяют её работах Татьяны Вязовой динамичным и теперь. По словам автора, сюжет этой кружевным орнаментом. Одна из наибоработы, как и ряда других у неё, носит лее ранних работ в её творчестве - туесок автобиографический характер; здесь «Свидание» (1979, ВОКГ) несколько напоизображена она и её семья, а на крышке минает традиционную народную вышив- конкретная деталь городского пейзажа: ку с мотивом древа жизни и фигурками колокольня Георгиевской церкви в Устюге. Большой интерес вызывает шкатулка людей по его сторонам. Характерная для её ранних произведений деталь - вклюдля рукоделия «Осень в лесу» (1989, ВУчённый в композицию текст, в данном ГИАХМЗ) со сценой сбора ягод на крышслучае - задорной частушки, как нельзя ке и сюжетными сценками на бортах, где лучше соответствующий сюжету: «Карие созданы выразительные, полные жизни глазёночки стояли у сосёночки, стояобразы животных: трепетного, прячущели улыбалися, гося под кустом кого-то дожизайца, ретивой далися». Татьясобаки, вспугина Георгиевна вающей грациозсчитает, что её ную, с длинным изделия и изпушистым хвостом белку. нутри должны В 80 - 90-е быть красивыми, тщательно годы Татьяна отделанными. Георгиевна акОдин из лучтивно экспериших этому приментировала с меров - шкаформой изделий тулка «Прои с их резьбой. гулка» (1989, Так появились у ВУГИАХМЗ). неё нетипичные Сюжетный модля шемогодских тив гуляющей мастеров издепо зимнему лия малого форУстюгу моломата, предназнадой семьи ченные для замама, папа и ветных, особенно дочка - имеет Тарелка «Декоративная». 1996. Дерево, берёста, любимых украпродолжение прорезная резьба по берёсте, тиснение. ВУГИАХМЗ шений: одного

№2/2011

165

МАСТЕРА

Фрагмент шкатулки «Прогулка». 1989. Дерево, берёста, тиснение, сквозная резьба по берёсте. ВУГИАХМЗ

кольца или пары серёг. Изысканной красотой декора восхищает шкатулка «Миниатюрная» (1982, ВОКГ) с изображением сказочной птицы-царицы, как называет её сама художница, а виртуозная, тончайшая резьба здесь отчасти напоминает скань. В соавторстве с вологодским ювелиром В. П. Кордюковым была исполнена брошь «Чаепитие» (1987, ВУГИАХМЗ). Оригинальность изделию придает сочетание матово-золотистого цвета берёсты и неяркого серо-серебристого мерцания мельхиора и серебра. Уникальным экспериментом является шкатулка «Свидание» (1982, ВОКГ), созданная в соавторстве с великоустюгским художником росписи Т. Ю. Беляевой (Лабутиной) по совету С. Г. Жижиной, кандидата искусствоведения, ведущего научного сотрудника Государственного Исторического музея. Берестяной ажур Вязовой послужил красивым обрамлением неярким акварельным росписям Беляевой. Мотивы изящных фантастических птиц и цветов с остроконечными 166

лепестками, напоминающих и лилию, и тюльпан, взяты художницей из северных расписных лубяных коробеек XVII века и переработаны по-своему. Эксперимент оказался удачным и перспективным. Сейчас ЗАО «Великоустюгские узоры» выпускает многочисленные изделия массового производства, в декоре которых сочетаются резьба и роспись. Ещё один совершенно необычный и чрезвычайно трудоёмкий эксперимент, которому нет аналогов в творчестве Т. Г. Вязовой, «Шкатулка с женским портретом» (1992, ВУГИАХМЗ). Художницу вдохновляли, по её словам, ажурные изделия с сеточкой из гжельского фаянса, и она решила попробовать сделать нечто подобное в берёсте. Здесь вместо традиционного шемогодского узора в декоре изделия присутствует изящная ажурная сетка в виде четырёхлепесткового цветка. Выполнение такого чёткого геометрическиоднообразного узора требует и точного расчёта, и большого терпения. На крышке шкатулки в овале - тонкое миниатюрное профильное изображение девушки

Вологодский ЛАД

Елизавета КОНОВАЛОВА - обобщённый образ светлой, полной надежд юности. Богатством, оригинальностью сюжета и виртуозностью резьбы отличается тарелка «Декоративная» (1996, ВУГИАХМЗ). Центром композиции здесь служит сцена свадебного застолья, а на бортах в овальных медальонах размещены профильные изображения пирующих гостей, среди которых есть и семья Вязовых. Фоном служит традиционный шемогодский декор, в который на бортах фрагментарно включена ажурная изящная сеточка. Большим композиционным мастерством, интересными сюжетными решениями выделяется лучшая из работ Т. Г. Вязовой последнего времени - овальная шкатулка «Летние вечера» (2007, ВУГИАХМЗ), на крышке и бортах которой размещены исполненные мягкого юмора выразительные сценки из повседневной жизни устюжан. Образы горожан носят здесь, как обычно, обобщенный характер, но есть, по словам автора, среди них один конкретный персонаж на фоне конкретного архитектурного памятника - это стоящий среди деревьев великоустюгский живописец Владимир Латынцев, рисующий с натуры широко известный в Устюге дом Шилова. Любовь к своему делу, тёплое, уважительное отношение к работникам промысла нашли воплощение в небольшой прямоугольной шкатулке «Шемогодские мастерицы» (2005, частное собрание, Великий Устюг). Традиционные шемогодские узоры здесь отсутствуют. На крышке запечатлена шемогодская мастерица - женщина средних лет, увлечённо работающая дома при свете настольной лампы. В интерьере уютной комнаты видны типичный для тех краёв шкаф, сработанный на Шемогодском мебельном комбинате, большой фикус и кот. На переднем бортике виден пейзаж с деревьями и красивым деревянным домом; в таком доме, по словам художницы, жила А. Е. Маркова. Шкатулка, таким образом, является своеобразной данью восхищения и уважения как самому промыслу, так и всем, кто его представляет.

№2/2011

В последние годы формы некоторых изделий Татьяны Вязовой стали более крупными, массивными, соответственно изменился и характер их декора. Он стал более лаконичным и лапидарным. Жанровые композиции включаются уже не в традиционный ажурный шемогодский орнамент, покрывающий почти все изделие, а в орнаментальные рамки и размещаются на гладкой поверхности изделия только в одном или двух местах. Такова одна из последних её работ - большой туес для хранения белых грибов «Лето в деревне» (2010, ЗАО «Великоустюгские узоры»), в декоре которого главенствуют заключённые в крупные декоративные рамки сюжетные композиции сбора грибов и рыбной ловли с укрупненными фигурами людей, животных и птиц. Интересной находкой в композиции изделия является нижний поясок из вьющихся побегов, среди которых плывет семейство уток с утятами и гонит зайца собака. Обращает на себя внимание и необычный цвет берёсты - она чуть более тёмная, а изнутри - почти коричневая, что придаёт изделию оригинальность; такая кора бывает, по словам автора, только у растущих в сырых местах, на болотах берёз. Отдавая дань недавно сложившейся в Устюге новой традиции, художница включает в композиции своих работ образ Деда Мороза. Наиболее выразителен он в ее изделиях из фонда ЗАО «Великоустюгские узоры»: шкатулке для рукоделия «Сказка» (2000) и большом сундуке для детских подарков «Зима в Великом Устюге» (2006). Произведения Т. Г. Вязовой привлекают внимание специалистов и любителей народного искусства прекрасным чувством материала, большим композиционным мастерством, богатством и выразительностью форм, высокой техникой исполнения. Что очень ценно, в ее берестяных изделиях есть мягкий юмор и доброта, душевная чистота и щедрость, светлый взгляд на мир - те качества, которые присущи подлинно большому искусству. Елизавета КОНОВАЛОВА 167

ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Авва Герман из Тотьмы ОБ ОДНОМ ИЗ ОСНОВАТЕЛЕЙ СОЛОВЕЦКОГО МОНАСТЫРЯ

Александр КУЗНЕЦОВ Александр Васильевич Кузнецов родился в 1962 году в деревне Фоминское Тотемского района. Закончил Погореловскую среднюю школу и естественно-географический факультет Вологодского пединститута. Работает учителем географии и истории в школе деревни Усть-Печеньга на реке Сухоне. Опубликовал более 500 статей на краеведческие темы в газетах и журналах Вологодской области. В журнале для семейного чтения «Лад», который был предшественником «Вологодского ЛАДА» с 1991 по 1995 год, вёл постоянный раздел «Язык земли вологодской». Автор книг: «Язык земли вологодской» (1991), «Сухона от устья до устья» (1993), «Названия вологодских озёр» (1994), «Болванцы на Лысой горе» (1997), «Шексна - река Велеса» (1997), «Легенды, предания и были Тотемского уезда» (2005), «Тотемский ономастикон» (2007), «Именослов Устьянских волостей» (2010) и других. Ряд книг проиллюстрировал своей графикой: «Тотемская церковная старина» (2004), «Свод вологодских волоков» (2002) и другие.

168

Воскресным днём 3 июня 1912 года тотемский крестьянин Александр Алексеевич Замараев, житель окологородной деревни Галицкая Пятовской волости, отправился в путешествие к Соловецким островам. Пароход «Зосима», названный по имени одного из соловецких угодников, отчалил от пристани в Тотьме и бойко побежал вниз по Сухоне. Обратно на родину Замараев вернулся 18 июня и как раз поспел к началу сенокоса в своём хозяйстве. Подробнее об этом паломничестве можно прочитать на страницах авторского дневника Александра Алексеевича, опубликованного во втором выпуске краеведческого альманаха «Тотьма» [1: 278-283]. Меня же заинтересовал сам факт выбора крестьянином монашеской обители как цели своего путешествия. Ведь мог же Замараев гораздо проще и быстрее съездить, например, в Вологду - в Прилуцкий монастырь, тесно связанный исторически именно с Тотьмой, или даже добраться по недавно построенной железной дороге до подмосковной Свято-Троицкой лавры в Сергиеве Посаде, но он почему-то выбрал именно далёкие и труднодоступные даже в начале ХХ века Соловки. Одних пересадок с парохода на пароход Замараев сделал шесть! Вероятно, у пятовского крестьянина была какая-то внутренняя и достаточно глубокая мотивация такого выбора объекта паломничества, но в своём дневнике он об этом ничего не написал... Интересно также, что в Тотьме и Тотемском уезде издавна проявляли особый интерес к Соловецкому монастырю. Например, когда в 1614 году монах Евфимий решил устроить пустынь в Заозерской волости, он посвятил её преподобным Зосиме и Савватию - соловецким чудотворцам. Введенская Зосимо-Савватиевская пустынь просуществовала до 1764 года, после чего в результате секуляризации церковных владений была упразднена.

Вологодский ЛАД

Александр КУЗНЕЦОВ Рядом с ней возникла и существует до сих пор деревня Подмонастырская Слобода, которую в народе в память о тех временах именуют просто Монастырь [2: 209]. Но почему в глухом углу Тотемского уезда появилась пустынь в честь основателей беломорского Соловецкого монастыря? По какой причине монастырское именование в Заозерье было выбрано именно в этом направлении? Ответы на эти вопросы, как мне кажется, существуют. Всё дело в том, что подлинным основателем Соловецкой обители был уроженец Тотьмы - авва Герман. Сведения о жизни этого человека туманны и противоречивы, да это и неудивительно. Жил Герман в ХV веке. Дата его рождения неизвестна, но, судя по житию преподобного, умер он на седьмом десятке лет, в 1479 (или в 1484) году в Новгороде, где

находился по монастырским делам [8: 214]. Его мощи спустя несколько лет были перенесены на Соловки и захоронены в Никольском храме рядом с местом погребения святого Савватия. Позже деревянную церковь Николы Чудотворца поменяли на каменную, которая затем несколько раз перестраивалась, пока в 1859 году не была создана отдельная Германовская церковь, в которой «под спудом» и находились мощи святого. На Вологодчине в исторической и краеведческой литературе о Германе почти ничего нет. Начать с того, что в известном сочинении священникакраеведа Иоанна Петровича Верюжского «Жития святых, подвизавшихся в Вологодской епархии» (первое издание вышло в 1880 году) об авве Германе даже не упоминается. Может быть, это связано с тем, что этот инок провёл большую часть своей жизни в Беломорье и с территорией Воло-

Соловецкий монастырь

№2/2011

169

ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ годчины связан лишь по рождению? Интересно, что общецерковная канонизация Зосимы и Савватия состоялась уже в 1547 году, а третий из основателей монастыря, Герман, удостоился местной канонизации лишь в 1692 году, но на родине его почемуто больше не вспоминали... В «Соловецком патерике» о святом Германе говорится, что он был родом из города Тотьма Пермской епархии (существовала с 1383 по 1492 год), а его родители по причине своей бедности не смогли обучить сына грамоте [7; 8: 214-215]. Герман родился в том селении, что стояло в устье реки Тотьмы. Сейчас археологи именуют его остатки Старототемским городищем (правильнее - селищем). По всей видимости, мы имеем дело с одним из самых первых упоминаний о древней Тотьме в более-менее достоверном источнике. Известно, что от пятнадцатого столетия не осталось ни одного памятника письменности, так или иначе связанного с историей нашего города, в связи с чем сведения о жизни аввы Германа имеют особую ценность. Некоторые источники, например, Волоколамский список жития Зосимы и Савватия, сообщают, что Герман «был родом из корельских людей, от простых человек» [6: 233]. Скорее всего, эта версия связана с тем фактом, что до Соловков монах некоторое время жил в устье реки Выг на Карельском берегу Белого моря и тесно общался там с местными жителями - православными карелами. Германом его назвали при обращении в монашество. Обычно в подобных случаях новое имя начиналось на ту же букву, что и прежнее, данное младенцу при крещении в церкви. Значит, при жизни в Тотьме этот человек мог быть и Герасимом, и Георгием, список можно продолжать... Слово «авва» в церковном и монастырском обиходах в старину означало «настоятель, знаток священного писания». Данный термин был заимствован в древнерусский язык из греческого и переводится как «отец, учитель». Где, в каком монастыре этот человек принял монашеский постриг? Сведений об этом не сохранилось... В качестве предположе170

ния можно назвать некую обитель святого Стефана, возможно, существовавшую близ устья реки Тотьмы в XIV или XV веках. Облик аввы Германа сохранился на ряде соловецких икон, но кто может поручиться, что данная иконография передаёт подлинный вид человека, жившего шесть веков назад? По какой-то причине Герман покинул родные места и устремился к Беломорью. В книге под названием «История первоклассного ставропигиального Соловецкого монастыря», изданной в 1889 году, говорится, что инок Герман искал для себя уединённое место по берегам Белого моря. Сначала он вместе с артелью рыбаков высадился в устье реки Выг, где стояла небольшая часовня. При ней и стал жить. Вместе с рыбаками Герман побывал на Соловках, и у него возникла мысль основать там обитель. В Усть-Выге его нашёл Савватий, бывший монах сначала КириллоБелозерского, а потом Валаамского монастырей. Спустя некоторое время, летом 1429 года, оба инока отправились морем на Соловки. Архипелаг этих островов в те времена был пустынным. Лишь изредка туда заплывали на промысел рыбаки да звероловы, но на постоянное жительство среди суровой природы решиться никто не смел. Герман и Савватий вскоре устроили себе небольшую келью в лесу среди многочисленных озёр, близ Секирной горы на Большом Соловецком острове. «Видевши же место некое странно и ту поставиша хижины свои близ озера мало в далее от моря яко едино поприще и начате преподобные ко трудам труды прилагати», - говорится в старинном житии соловецких святых. Так, в молитвах и уединении, они провели вместе шесть лет [3: 2-20; 4: 124]. Вспоминал ли Герман о своей родине, проживая на Соловках? Может быть, временами представлял он и Сухону, и избушки деревянной Тотьмы на берегу реки... Любопытно, что одно из озёр Большого Соловецкого острова носит название Тотимо. Уж не Герман ли так назвал его в память о родных местах? Позднее, в ХVIII веке, на месте первой кельи отшельников соловецкие монахи

Вологодский ЛАД

Александр КУЗНЕЦОВ выстроили сначала часовню, а затем церковь и близ неё два жилых «братских» корпуса. Эта пустынь стала именоваться почему-то Савватиево, а не Германово. Интересно, что в годы Великой Отечественной войны здесь размещалась школа юнг ВМФ, где проходил обучение и будущий писатель В.С. Пикуль, автор слабых (по моему мнению) авантюрных романов на темы из русской истории [4: 128-129]. В 1435 году Герман отправился с острова на материк за продовольственными припасами. Пока он собирал муку и солёную рыбу на Онеге, Савватий умер. Почувствовав приближение смерти, он сумел добраться до материка, причастился и скончался в русском поморском селении при устье реки Выг. Лишь в 1465 году его мощи перенесли на Соловки. Вернувшись, авва Герман не нашёл своего спутника и два года жил на острове в полном одиночестве, пока на Соловецкие острова не приплыл на лодке юный отшельник Зосима. Новый пустынножитель поселился сначала отдельно от Германа на берегу одного из озёр, но потом монахи решили объединиться и основали Соловецкий монастырь на том месте, где он находится и до сих пор. За период с 1923 по 1939 год, когда на Соловках существовал лагерь особого назначения (СЛОН), Германовская церковь над мощами святого была разорена, а интерьер её уничтожен. Одно время она даже использовалась как продуктовый ларёк для заключённых. 21 сентября 1925 года «в целях антирелигиозной пропаганды» было осуществлено вскрытие захоронения преподобного. Момент изъятия мощей запечатлела фотография, на которой хорошо виден костяк, сложенный на каменной плите. До 1939 года мощи Германа, вместе с мощами Зосимы и Савватия, находились в историко-археологическом отделении музея Соловецкого общества краеведения. После упразднения лагеря они попали в Москву, в Центральный антирелигиозный музей, а в 1946 году их передали в Ленинград, в Государственный музей истории, религии и атеизма, размещавшийся в Казанском соборе. Только в 1990 году

№2/2011

священные реликвии вернули Русской Православной Церкви, и спустя два года мощи основателей Соловецкой обители в ходе визита на Соловки патриарха Московского и всея Руси Алексия Второго были доставлены обратно на острова [7]. Вот какие «мытарства» претерпели бренные останки святого Германа в ХХ веке! Благодаря усилиям Германа и Зосимы обитель на Соловках добилась от Великого Новгорода, которому принадлежали земли Беломорья, грамот на право владения островами «в веки». Впоследствии имя монаха из Тотьмы по каким-то причинам отошло на второй план после Зосимы и Савватия и оказалось полузабыто... Это какая-то загадка Русской Православной Церкви. Любопытно, что Зосима и Савватий даже не жили вместе на острове, тем не менее на иконах их помещали рядом друг с другом, а Германа незаслуженно отодвинули в тень. К.К. Случевский, сопровождавший великого князя Владимира Александровича в путешествии по Поморью в 1885 году, побывав на Соловках, тоже отметил данное противоречие: «Непосредственно к собору прислонена Троицко-Зосимо-Савватиевская церковь, а под ней находится церковь преподобного Германа. В богатых серебряных раках почивают преподобные Зосима и Савватий, один подле другого. В нижней церкви почивают мощи святого Германа. Собственно говоря, святой Герман был первым в деле основания Соловок...» [9: 27-28]. Даже на родине Германа, на Старототемском погосте, в писцовой книге 1630 года отмечена деревянная церковь, названная в честь Зосимы и Савватия [5: 67], но не Германа! Правда, из житийной литературы известно, что в 1602 году святой Герман явился во сне некому пресвитеру Григорию (обратим внимание на это имя!), служившему в одной из церквей Тотьмы, и повелел ему написать свой образ вместе с преподобными Зосимой и Савватием, а также составить ему тропарь, что Григорий и не замедлил исполнить. Эта икона с Германом в ХVII веке почиталась среди тотьмичей чудотворной, но дальнейшая её судьба неизвестна. Только с 1992 года 171

Александр КУЗНЕЦОВ память святого Германа (30 июля / 12 августа по новому стилю) стала отмечаться наравне с памятью Зосимы и Савватия. Для тотьмичей же имя преподобного Германа Соловецкого навсегда будет связано с самым изначальным периодом истории нашего города. По крайней мере, отталкиваясь от сведений, содержащихся в его церковном житии, можно предположить, что в начале ХV века Тотьма уже

существовала как небольшое селение в устье одноимённой реки, что не противоречит и материалам археологических раскопок Старототемского могильника. Впрочем, такие источники, как жития святых, редко могут служить надёжным источником для достоверной научной датировки, поэтому основание города Тотьмы напрямую к житию Германа привязывать пока не стоит.

Источники: [1]. Дневник тотемского крестьянина А.А. Замараева: 1906-1922 годы. - Публ. В.В. Морозова, Н.И. Решетникова. // Тотьма: Краеведческий альманах. - Вып. 2. - Вологда: Русь, 1997. - С. 245-517. [2]. Кузнецов А.В. Тотемский ономастикон: Фамилии тотьмичей. Названия деревень. «Советские» ойконимы. Русские гидронимы. - Вологда: Изд-во ВГПУ, 2007. [3]. История первоклассного ставропигиального Соловецкого монастыря. - СПб., 1899. [4]. Скопин В.В. На Соловецких островах. - М.: Искусство, 1991. [5]. Архангельский А. Исторические сведения о Тотьме до половины XVI века. // Вологодские губернские ведомости. - 1859, № 9. [6]. Житие и чудеса преподобных Зосимы и Савватия Соловецких чудотворцев. - Сост. С.В. Минеева. - Курган, 1995. [7]. Соловецкая энциклопедия. - Книга 7, глава 1: Святые Соловецкого архипелага. ~ Электронный ресурс. Режим доступа: http://www. solovki.ca; Буров В. Церковь преподобного Германа Соловецкого ХIХ века: история и археология. // Соловецкое море: Альманах. - 2005, № 4. ~ Электронный ресурс. Режим доступа: http://www.rusarch.ru [8]. Православная энциклопедия. - Том ХI. - М., 2006. [9]. Случевский К.К. Поездки по Северу России в 1885-1886 годах. - М.: ОГИ, 2009 [Переиздание книги: По Северу России. - Том 2. - СПб., 1886].

Слева - заросший соснами узкий перешеек между Сухоной и Старой Тотьмой, где, возможно, располагалось первое поселение тотьмичей 172

Вологодский ЛАД

ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Копанка

Анатолий БЕЛОВ Анатолий Васильевич Белов родился в 1940 году в Вохтоге, здесь вырос, отсюда уезжал учиться в Москву, сюда вернулся и живёт в родных краях до сих пор. Многое в лесном поселке построено с его участием. Анатолий Васильевич долгое время проработал заместителем директора Монзенского ДСК по капитальному строительству. Выйдя на пенсию, увлекся краеведением. Прилагает много усилий для создания в Вохтоге краеведческого музея. Журнал предлагает читателям исследовательскую работу Анатолия Васильевича о волоках между Лежей и Монзой, а также его «Письмо Василию Ивановичу Белову» оно было написано на конкурс «Вологда читающая». Ольга Сергеевна Белова, жена писателя, которой передали послание вохтожанина, по просьбе мужа позвонила Анатолию Васильевичу и поблагодарила его.

№2/2011

О существовании волоков между реками Лежей и Монзой, к сожалению, не говорится в документах, на карте они не обозначены. О них известно только по преданиям, которые передавались от отцов и дедов сыновьям и внукам. Может, и есть где-то описание местоположения волоков, но пока они не найдены. Географические условия не противоречат существованию волоковых путей между вышеупомянутыми реками. Ещё в 1837 году историк З. Ходарковский предполагал наличие волоков между реками Лежей и Монзой, но его поиски успехом не увенчались. Член-корреспондент РАН Николай Андреевич Макаров в книге «Колонизация северных окраин Древней Руси в XI-XIII вв.» говорит о намерении найти (локализовать) волока, но результата он не достиг. Он пишет о Лежско-Монзенском волоке, по его предложению, использовавшемся в древности: он «должен сегодня рассматриваться как наиболее реальный из всех реконструированных в этом районе. Повторные археологические разведки и сбор микротопонимов, возможно, позволят уточнить его трассу». Вологодское областное отделение Русского географического общества запланировало в 2011 году изучить этот вопрос и направить экспедицию. В марте Правительство Вологодской области и попечительский cовет Вологодского областного отделения Всероссийской общественной организации «Русское географическое общество» выделило автору статьи и Ивану Фёдоровичу Никитинскому грант на организацию экспедиции по теме «Локализация Лежско-Монзенского волока» (Грязовецкий район). Работа уже началась в мае. Волости на Руси известны с X века. На Волжско-Сухонском водоразделе на территории существующего Грязовецкого района Вологодской области была волость Лежский волок. В древности, ещё до новой эры, люди проложили волоковые пути между реками 173

ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Канал вдоль Копанки. Фото автора

разных бассейнов. На территории волости Лежский волок существовало много волоков. Самым древним считается волок, освоенный ещё индоевропейцами, между реками Корна и Ёда, он не превышал трёх километров. Речка Ёда - это левый приток реки Лежи, а Корна - правый приток Великуши, которая впадает в Обнору, правый приток реки Костромы. Об этом волоковом пути написал в грязовецких топонимических этюдах А.В. Кузнецов (с. Усть-Печеньга). Местный старожил Михаил Андреевич Морозов, родившийся в 1930 году в деревне Филино, жил в деревне Алфёрово в верховьях реки Лежи, где группа деревень носила название Леждом. Он рассказал, что от деревни Филино до речки Корёги (правый приток Костромы) существовал волок. По этому пути в 1608 г. прошли отряды поляков, которые не смогли взять Вологду и направились на Галич, Кострому. На карте Грязовецкого уезда Вологодской губернии за 1872 год указаны две дороги между реками Лежей и Монзой: одна идёт от села Никольское на реку Лежу до погоста Васильевка, что на р. Монзе, вторая - от деревни Аксёново до деревни Уткино, где р. Витальевка впадает в р. Монзу. Обе эти древние волоковые дороги в настоящее время заброшены, заросли травой. Та из них, что соединяла деревни Аксёново и Уткино, называлась Копанкой. В книге «Гидротехническое прошлое великого города» Ф.Я. Нестерука 1947 года выпуска есть упоминание о канале между Лежей и Монзой. 174

«Необходимо отметить весьма важное событие в отечественной гидротехнике, случившееся при Иване Грозном. В связи с «открытием Московии англичанами» и установлением торговых отношений Москвы с заграницей при царе Иване приступили к устройству соединения рек Волги и Северной Двины по двум направлениям: 1. Был прорыт канал длиною в 6 км между реками Лежей, притоком Сухоны, и Монзой, впадающей в р. Кострому (приток Волги). 2. Приступили к прорытию канала между р. Печербой (впадающей в р. Соду - Комёлу, приток Лежи - Сухоны) и р. Журиной, впадающей в р. Ухтому, приток р. Согожи, которая, в свою очередь, впадает в реку Шексну». Начались поиски этого канала, не должен же он исчезнуть бесследно! 14 июля 2010 года мы с жителем Вохтоги А.В. Матреничевым приехали на Копанку. Перед нами открылась заросшая дорога шириной 7 метров, местами видны неглубокие колеи. С левой стороны дороги - канал 5 метров шириной, глубиной в настоящее время 0,8-1,0 м. 21 сентября 2010 года по моему приглашению из Вологды приехал археолог Иван Фёдорович Никитинский. После инструментальных замеров определили, что дорога имеет направление юг - север с уклоном 20 градусов к востоку. Ввиду сухого, жаркого лета воды в канале и речке Аксёновке не было. Были зафиксированы координаты (широта и долгота), где производились замеры, произведена видео- и фотосъёмка. Дорога Копанка эксплуатировалась с древнейших времён до 1954 года. Уроженец д. Михалково, что рядом с д. Аксёново, Илья Смирнов рассказывал, что в 1957-1959 годах он с отцом ходил летом на сенокос по Копанке и купался в канале. Прошло 52 года. За 50 прошедших лет Копанка совершенно заросла. При строительстве ЛЭП - 10 кВт Вохтога - Орлово в 19761984 гг. был нарушен рельеф части дороги.

Вологодский ЛАД

Анатолий БЕЛОВ

Письмо Василию Ивановичу Белову Узнав о конкурсе «Вологда читающая» по книге рассказов В.И. Белова «Душа бессмертна», я решил вспомнить, какой была Вохтога 60 лет назад, когда после окончания Сокольского ФЗО осенью 1949 года Василия Ивановича Белова направили на строительство Монзенского лесообрабатывающего комбината. В 1950 году Василий Белов оставил Вохтогу. Ему было тогда 18 лет. С тех пор он у нас не бывал, но память о том времени жива. Вот мне и захотелось рассказать, как росла Вохтога. «В деревне Васильевке на реке Монзе нас - человек восемьдесят - поселили в заброшенной церкви, - говорится в автобиографии В.И. Белова. - Начали копать под фундамент пилорамы яму прямо на кладбище. Выбрасывали черепа и кости. Большая часть «фезеошников» разбежалась, но пилораму поставили. Завезли в церковь станки, установили электростанцию ПЭС-60. В свободное от работы время я досконально изучал эту электростанцию, помогал мотористу. Одновременно освоил некоторые электромонтажные работы. Меня перевели работать мотористом на электростанцию ПЭС-60 на ст. Вохтога Северной железной дороги». Уверен: Василия Белова судьба не случайно забросила на старинный Погост на реке Монча. Да, да: не ошибся, раньше река называлась не Монза, как сейчас, а Монча, и Погост - не только кладбище,

а административная единица волости Лежский волок Вологодского уезда. Упоминание о волости имеется в источниках за 1417 год. Сын Дмитрия Ивановича Донского, Василий Дмитриевич, отдавал эту территорию по завещанию в числе других своей жене. В 1461-1462 годах по завещанию Василия Тёмного эта территория относилась к уделу его сына, Андрея Меньшого. Главным поселением Погоста было село Васильевское, а в нём была выстроена церковь, вначале деревянная - в 1760 году, а в 1866-м - каменная, во имя святителя Василия Великого. Приход назывался Заволочьевским - значит, за волоком. Начиная с древнейших времён финноугорские племена проложили волоковые пути между реками Монзой и Лежей, Монзой и Вохтогой. Вохтога - это тоже финноугорское название: «ухт/охт» означает

Вот та полянка, на которой находились ПЭС-60 в далёком 1950 году

№2/2011

175

ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Сосна - свидетельница тех времён

Монзенского СМУ Порфирий Иванович Храновский, грамотнейший специалист, двое его сыновей пошли по стопам отца. Монзенское СМУ было организовано для строительства жилья, объектов соцкультбыта, временного домостроительного предприятия (ВДП), а также продления Монзенской железнодорожной ветки широкой колеи Монзенского леспромхоза, который был создан в 1932 году для обеспечения Москвы дровами и древесным углём. В 1951-1956 годах директором леспромхоза был Ермолай Алексеевич Иванов. Он в эти годы очень много сделал для Вохтоги. Были построены двухэтажная средняя школа, хороший клуб, столовая, магазины, детдом, библиотека, стадион с трибунами и много жилья для работников леспромхоза. 1955 год - начало строительства временного домостроительного предприятия, а уже 25 декабря 1956 года построен лесопильный цех ВДП. Первая продукция - 7 кубометров обрезной доски. Первым начальником ВДП был Сергей Александрович Грузов. В августе 1957 года вступил в строй домостроительный цех. Строительство диктовалось острой нехваткой жилья в стране в послевоенный период. Производство ВДП работало, набирало мощности, а на параллельной площадке строились новые корпуса, большей производительности - лесопильный, домостроительный, фибролитовый, склад цемента, котельная, складское хозяйство, дороги и т.д.

как раз «волок», перетаск лодок с одной реки на другую. Финское «охто» - медведь. Окончание «га» означает движение. Так, вероятно, и произошло слово «Вохтога». У реки Вохтоги есть еще и другое название - Медвежья река. Волока проходили от Васильевки до села Никольское, что на реке Лежа; от деревни Уткино до Аксёнова, где Вохтога впадает в Лежу. Между последними шла волоковая дорога, которая впоследствии стала называться Копанка. Ещё при Иване Грозном была попытка соединить Монзу и Лежу каналом. Следы канала видны и до сих пор. Я живу на Вохтоге с рождения - 1940 года - по сей день. Мой отец, Василий Александрович Белов, погиб на фронте в Великую Отечественную. Я был младший в семье. Когда появились электростанции около наших домов, нам провели электроосвещение. ПЭС-ки стояли на полянке между домами Беловых и Кузнецовых. В обеих семьях погибли мужья, отцы, в каждой семье осталось по пять детей-сирот. Какое счастье было, что уроки можно было делать без керосиновой лампы! ПЭС-60 обслуживали пилораму, башенный кран, тепляк с бетономешалками, где приготавливали раствор и бетон для строительства. Всем этим командовал старший прораб Фрагмент жилого посёлка 176

Вологодский ЛАД

Анатолий БЕЛОВ

Цех ламинирования

11 февраля 1960 года исполнительный комитет Вологодского областного Совета депутатов трудящихся утвердил Вохтогу в ранге рабочего посёлка. Постановлением Вологодского Совнархоза от 15 декабря 1961 года временное домостроительное предприятие преобразовано в Монзенский домостроительный комбинат. Первым директором комбината был назначен Юрий Васильевич Коробов, молодой, энергичный инженер. После окончания 10 классов я ещё поработал в цехе домостроения ВДП, а в 1959 году поступил учиться в Москву. Выходит, Василий Иванович, мы в одни и те же годы в Москве учились! Помнит Вас и моя жена, Светлана Фёдоровна, она в 1961 году работала инструктором Грязовецкого райкома комсомола. 12 апреля 1961 года, когда по радио сообщили, что в космосе Юрий Гагарин, она заплакала от радости и гордости за нашу Родину - да, так мы были воспитаны. В этот момент Вы тоже были в райкоме и сказали Светлане, что не плакать, а радоваться надо. Не помните такого случая? После окончания учёбы в Москве в 1962 году я вернулся домой, на Монзенский ДСК. Ноябрь 1969 года. В истории комбината и посёлка открывается новая страница. Минлеспром СССР запланировал на Монзенском домостроительном комбинате строительство предприятия по производству 100 тысяч кубометров в год древесностружечных плит на базе финского оборудования. Назначен главный инженер проекта - Ц.Б. Штейнберг из московского

№2/2011

института «Гипродревпром». Всё закрутилось с небывалой быстротой. 24 ноября собрали ИТР и служащих комбината, показали фильм о производстве древесностружечных плит. 26 ноября комиссия из работников министерства, области, района, посёлка и комбината выбрала площадку для строительства производства ДСП, ламинирования, импрегнирования, а также строительства благоустроенного посёлка. Для строительства была создана ПМК-3 спецназначения. В короткие сроки был возведён посёлок строителей, который назвали Таёжный, время его основания - 22 апреля 1970 года. 26 февраля 1971 года мощный японский бульдозер «Камацу» приступил к рыхлению мёрзлого грунта. Так началось строительство главного корпуса комплекса производства ДСП. Оно длилось три года - три года самоотверженного труда. Трижды за это время приезжал министр лесной и деревообрабатывающей промышленности СССР Николай Владимирович Тимофеев, он следил за стройкой и вникал во все дела. Министерством было закуплено пять комплектов импортного оборудования, а наша стройка была первой. Нужно было построить десятки объектов, среди них - главный корпус, цех подготовки сырья, склад технологического сырья, компрессорная, мазутное хозяйство, котельная, водозабор на реке Монзе, водовод с реки Монзы до Вохтоги (две нитки), водоочистная станция для производства и жилого посёлка, канализационные очистные сооружения, электроподстанции, подъездные пути, кабельные сети, трубопроводы водоснабжения, канализации, пожаротушения... Декабрь 1973 года. Осуществлена запрессовка 16-этажного горячего пресса. Выпущена первая древесностружечная плита, а в 1974 году государственная комиссия приняла пусковой комплекс по производству ДСП. А стройка продолжалась. Второй комплекс по производству 22,5 миллиона квадратных метров плён177

Анатолий БЕЛОВ Есть и негативные стороны в жизни посёлка Вохтога. Прекратил своё существование - как говорят, приказал долго жить - Монзенский леспромхоз. Это самый крупный леспромхоз в области, который в отдельные годы вывозил 1,2 миллиона кубометров лесоматериалов в год. Просуществовало лесозаготовительное предприятие 78 лет. Двадцать один директор преумножал славу леспромхоза, а вот двадцать второй разрушил всё до основания. На Монзенском деревоЦерковь Михаила Архангела в посёлке Вохтога. В Крещение Христово за святой водой пришли прихожане обрабатывающем комбинате появился уже третий работодатель. Опять предвидится сокращение ки для ламинирования ДСП был принят штатов. в 1979 году. Параллельно строились объНе хочется заканчивать на грустной екты и третьего комплекса. Мебельное ноте, ведь жизнь продолжается. В декабре производство было организовано в 1992 2011 года Монзенскому деревообрабатыгоду. Это были очень тяжёлые времена вающему комбинату исполняется 50 лет. для комбината. Именно выпуск и проХочется верить и надеяться, что юбилей дажа мебели помогли выжить нашему комбинату. всё же будет. Обещают строительство Одновременно с производственным новых производств. А ещё говорят, что в велось строительство жилья, объектов сонедрах нашей земли обнаружены больциальной сферы. Построены благоустрошие запасы очень качественной нефти. енные жилые дома, больница на 100 коек Значит, будем жить! В 2011 году юбилей не только у комбис поликлиникой на 300 посещений в день ната, но и у нас с женой. 50 лет нашей сов 1981 году, общественный центр, в котовместной жизни будем отмечать 4 ноября рый входят клуб с залом на 400 мест, адсего года, на осеннюю Казанскую. министрация посёлка, библиотека, кружковые комнаты, спортивный зал. В 1993 А Вам, Василий Иванович, доброго здогоду было совершено первое богослужение ровья на долгие годы, спасибо за великий в храме Михаила Архангела, который был труд, за Ваши книги, которые написали. построен в Вохтоге иждивением прихоВаши произведения - бессмертны! P.S. Василий Иванович! А церковь в жан, главную лепту в строительство храма селе Васильевка восстановили. Житель внёс Монзенский ДОК. В 1995 году храм села Талашов Николай Александрович, освящён. Построена автодорога Вохтога будучи на пенсии, решил восстановить - Грязовец, есть автобусное сообщение храм Василия Великого - и восстановил. Вологда - Вохтога. В посёлок пришли приНесколько раз совершалась служба в родный газ, мобильная связь, кабельное телевидение, интернет. Сейчас Вохтога церкви, но прихожан-то не осталось, одни - рабочий посёлок городского типа, в котостарики живут. Сейчас церковные ворота ром проживают 6622 человека. Это центр на замке. муниципального образования Вохтожское До свидания, Василий Иванович! Грязовецкого муниципального района ВоС уважением А.В. Белов логодской области. Март 2011 года 178

Вологодский ЛАД

ЗЕМЛЯКИ

Гениальный труженик О ВЫДАЮЩЕМСЯ РУССКОМ ФИЗИОЛОГЕ НИКОЛАЕ ВВЕДЕНСКОМ Нынешней весной в Санкт-Петербурге была открыта мемориальная доска на доме, где жил наш знаменитый земляк Николай Евгеньевич Введенский, выдающийся русский физиолог, основатель научной школы. Точнее сказать, памятная доска Н.Е. Введенскому на доме была установлена еще в 1955 году, но потом была убрана, и вот теперь справедливость восторжествовала. Знаменательно, что произошло это 16 апреля, накануне дня рождения ученого (Н.Е. Введенский родился 29 апреля 1852 года в селе Шуйском). Предлагаем читателям «Вологодского ЛАДА» статью о Николае Введенском, написанную его внучатыми племянницами. В 1922 году, 29 апреля, в Петроградском университете проходило торжественное заседание по случаю 70-летия со дня рождения Н.Е. Введенского. От имени видных представителей российской науки юбиляру был вручен адрес, в котором отмечались его заслуги перед отечественной и мировой физиологией: «Чем дальше и дальше идет время, тем все большие и большие круги специалистов-физиологов обращаются к Вашим идеям и пробуют осветить при помощи их свои искания. Чем дальше идет время, тем с большим правом приходится сказать, что уже не может быть научно образованного физиолога, не знакомого с Вашими идеями и открытиями». Н.Е. Введенский - основатель известной физиологической школы Петербургского университета. В 1889 г. он наследовал кафедру своего великого учителя И.М. Сеченова в университете; в начале двадцатого века был избран членом-корреспондентом Российской Академии наук. По всей справедливости он может быть причислен к славной плеяде тех русских самородков, прозорливых новаторов науки, в своё время недооценённых, которые своими творческими достижениями намного опередили «властителей дум» зарубежного мира. Научные работы Введенского (всего их числится 64) относятся «преимущественно к физиологии нервов и мышц».

№2/2011

Он жил в эпоху больших перемен в России, и совесть не позволяла ему быть равнодушным к несправедливостям мира; так он оказался среди «ходоков в народ». Стойко и достойно перенес трехлетнее пребывание в тюрьме, пока шло следствие по «процессу 193-х». По-видимому, будущий учёный ни в малой степени не был причастен к террору, поскольку получил оправдательный приговор. Освобождению и, главное, восстановлению в университете поспособствовали такие прогрессивные ученые, как И.М. Сеченов и Н.Н. Бекетов. Время тюремного заключения Николай Введенский использовал для изучения языков. Конечно, эти годы наложили отпечаток на его характер, породили некоторую замкнутость, как отмечали его современники. Его ученик Н.Я. Пэрна пишет: «Всю жизнь он, как рыцарь, был неуклонно предан своей даме - экспериментальной науке. И, как рыцарь, остался верен ей до самой смерти». Всё это и очень многие иные подробности стали нам известными, когда, исследуя свою родословную, мы установили очень трогательный для нас факт: мать Н.Е. Введенского Аполлинария Арсеньевна (в девичестве Кратирова) была родной сестрой нашего прадеда Евлампия Арсеньевича Кратирова. Как оказалось, рано оставшийся сиротой Евлампий, скорее всего, и воспитывался в доме 179

ЗЕМЛЯКИ своей сестры, то есть в семье «Имя Н.Е. Введенского, - пишет Введенских. Ф.Я. Коновалов в книге «Выдающиеся Родословие Введенских объединяет несколько районов вологжане», - стоит в одном ряду нашей области: жители нынешс именами таких выдающихся ученых, него Усть-Кубинского района могут гордиться тем, что именкак Д.И. Менделеев, И.М. Сеченов, но на их земле берет начало род И.П. Павлов, И.И. Мечников, вклад Введенских по отцу: Евгений Николаевич Введенский родом в мировую науку которых признан из Кадниковского уезда, сын не только в России, но и во всём мире». дьячка Николая Михайловича Введенского. В глубь времен только Константин Евгеньевич Введенуходит его родословная, которую пока удаский, который окончил Ярославский Делось проследить до середины XVII века. Стоит вспомнить добрым словом Никомидовский юридический лицей и служил лая Михайловича Введенского уже и потопо судебному ведомству. му, что воспитал он достойного сына: ЕвСам Николай Евгеньевич считал, гений Николаевич Введенский 39 лет был что школа - это не только место непосвященником Леонтьевско-Кочковской средственного получения знаний, но церкви Тотемского уезда (ныне - Между«вся та духовно-культурная атмосфера, которая окружает человека, и совокупреченский район). Отец Евгений пробыл и вышел за штат по своему прошению ность приемов и правил деятельности, которые даются ему по преданию от лишь в 1889 году. Вместе с супругой он прежних поколений работников». Вполне, воспитал прекрасных детей, один из котона наш взгляд, современные мысли о прорых прославил не только род свой, землю вологодскую, но и страну нашу. цессе воспитания. Будучи профессором Многие члены этой семьи оставили Петербургского университета, он имел заметный след на ниве просвещения. Замножество учеников, которые достойно ботился о создании школы в приходе и продолжили дело своего учителя. преподавал в ней отец ученого, священник Правда, достатка большого в многодетной семье сельского священника не Евгений Николаевич Введенский. Был было, и братья Введенские, особенно в педагогом Вячеслав, брат Николая Евгестуденческие годы, испытывали материньевича, в «Вологодских епархиальных альные затруднения. Возможно, это было ведомостях» за 1899 год говорится о благоодной из причин того, что Николай Евгесловении Святейшего Синода с грамотой инспектору народных училищ Вячеславу ньевич Введенский, живя в Петербурге, Введенскому «во внимание к особливой поменял множество квартир. И только заботливости о нуждах народного обкогда он становится профессором Санктразования, выразившейся в устройстве Петербургского университета, положение бесплатной народной библиотеки при его стабилизируется, он поселяется в доме Леонтьевско-Кочковской церковноприход№ 18 по Биржевой линии Васильевского острове, где, кстати, проживали знамениской школе Тотемского уезда». тые деятели того времени в области науки Еще один брат, Александр, был преи искусства. Николай Евгеньевич прожил подавателем Вологодского епархиального в этом доме с 1894 по 1914 год. женского училища, а затем переведен на должность инспектора народных училищ Поражает, каким душевно щедрым был Никольского уезда. В дальнейшем он стал этот человек, постоянно бравший на себя действительным статским советником, дополнительные заботы и обязанности - и директором Псковской учительской сеэто помимо своих научных трудов. Только, минарии. Не связан с просвещением был как говорится, встав на ноги, он направ180

Вологодский ЛАД

О выдающемся русском физиологе Николае ВВЕДЕНСКОМ ляет часть своих средств на поддержку студентов, вносит деньги на строительство школы в родном Иванищеве, там же вместе с братьями создает Евгеньевское (в память об отце) общество «воспомоществования жителям Леонтьевско-Кочковского прихода». Как истинные интеллигенты, братья Введенские видели свой долг в том, чтобы «прийти на помощь деревне, поднять её экономически и нравственно, позаботиться о её просвещении, научить рациональному земледелию и огородничеству, ввести и усилить кустарные промыслы».

В «Вологодских епархиальных ведомостях» за 1912 год находим отчет о состоянии и деятельности Общества вспомоществования нуждающимся воспитанникам Вологодского духовного училища, где отмечено: «Правление общества выражает благодарность почетному члену Николаю

Дом № 18 по Биржевой линии Васильевского острова, где жил Н.Е. Введенский, находится вблизи от комплекса научных учреждений - Академии наук, Санкт-Петербургского университета, которому он посвятил многие годы своей жизни: после окончания Вологодской духовной семинарии Николай Евгеньевич стал его студентом, а затем профессором

№2/2011

181

О выдающемся русском физиологе Николае ВВЕДЕНСКОМ Евгеньевичу Введенскому за вновь поступившее от него крупное пожертвование». Именно Н.Е. Введенский стоял у истоков Вологодского землячества в СанктПетербурге, призванного осуществлять в любом виде помощь вологжанам. Да, междуреченцы по праву гордятся своим знаменитым земляком. Есть о нем материалы не только в районном краеведческом музее, даже небольшая школа в Шейбухте имеет замечательный музей, где есть экспозиция и о семье Введенских. Ухаживают школьники и за могилой Николая Евгеньевича Введенского. Трудами междуреченцев при поддержке областных структур, а также Вологодского общества изучения Северного края уже несколько лет проходят Введенские чтения, где исследователи-краеведы выступают с интересными докладами. Давно разрушилась ЛеонтьевскоКочковская церковь, сгорел в 2006 году дом Введенских, отмеченный в былые времена мемориальной доской. С огорчением мы узнали, что в 1991 году была разбита неизвестными вандалами мемориальная доска из серого мрамора, и установленная в 1955 году на доме № 18 по Биржевой линии Васильевского острова. Возможно, причиной варварского акта была ценность материала (как говорят очевидцы, была попытка отвинтить доску, но не получилось). Рядом находящиеся памятные доски, посвященные художникам И. Крамскому и А. Куинджи, сделаны из другого материала и поэтому сохранились. И вот в нынешнем году мемориальная доска воссоздана, установлена на старом месте. Конечно, этому событию предшествовали обращения в целый ряд инстанций, переписка, личные встречи и переговоры. Замечательно, что откликнулись на наши просьбы многие люди. Среди них хотелось бы назвать сотрудников комитета по культуре Правительства СанктПетербурга, мы персонально благодарим отзывчивых, с душой относящихся к своей работе сотрудников музеев Петербурга: заведующую отделом музея-квартиры А.И. Куинджи Елену Ивановну Прасолову, ведущих специалистов Государственного 182

музея истории Санкт-Петербурга Галину Юрьевну Никитенко и Государственного музея городской скульптуры Екатерину Вячеславовну Шудрову. Глубокую информацию о доме на Васильевском острове, где продолжительное время жил Н.Е. Введенский (здание выстроено ещё в XIX веке в виде трапеции и выходит сразу на четыре улицы), мы получили в архиве комитета по государственному контролю, использованию и охране памятников истории и культуры Санкт-Петербурга. Наши слова благодарности - начальнику Вологодского областного управления по делам архивов Ольге Алексеевне Наумовой и сотруднику Вологодского областного архива новейшей политической истории Сергею Николаевичу Цветкову за рекомендательные письма в архивные учреждения Санкт-Петербурга для нашей работы по изучению материалов о Введенском. Хочется отметить и активное участие Вологодского общества по изучению Северного края во главе с его председателем Сергеем Павловичем Беловым. В 2012 году исполняется 160 лет со дня рождения и 90 лет со дня смерти Н.Е. Введенского. Не оставляет нас желание увидеть достойную книгу о знаменитом вологжанине. О нем есть ряд публикаций в сборниках и журналах, в XX веке было издано семитомное собрание его научных сочинений, не забыт Николай Евгеньевич и в академических изданиях Петербургского университета уже XXI века - упомнянем, например, очерк Е.Н. Груздевой в книге «Знаменитые универсанты» 2005 года. Но, может быть, и писателей-вологжан увлечет идея написать книгу о Н.Е. Введенском? Пусть она будет небольшая и скромная, но содержательная, пусть донесет до широкого читателя неизвестные ещё факты его биографии. Он не терпел громогласия, а был гениальным тружеником во славу Отечества и своей малой родины, которую никогда не забывал. Г.Ю. БОНДАРЕВА, С.Ю. КЕРНЕР, Л.Ю. КРАТИРОВА, внучатые племянницы Н.Е. Введенского

Вологодский ЛАД

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ

Деревня моего детства Светлой памяти моих родных посвящается

Светлана СУХАРЕВА Светлана Петровна Сухарева родилась 6 сентября 1941 года в Карелии. «Война уже началась, - вспоминает она, - и нас с мамой эвакуировали на родину отца, в Вологодскую область, в Тарногский район, в Верхний Спас. Дедушка на лошади нас встретил в Тотьме. Это был декабрь, морозы, а мне было три месяца от роду. Добирались почти целый месяц. Так что тарногскую землю я считаю своей родиной. Здесь прошло моё детство, здесь окончила школу. В 1959 году поступила в ЛГПИ им. А. И. Герцена, на историкофилологический факультет. В 1964 году после окончания института поехала на работу в Якутию. Сначала - Вилюйск, потом - Заполярье, Верхоянье. Работала учителем русского языка и литературы в посёлке Батагай, получила почётное звание «Заслуженный учитель РСФСР». 1992 год - юг, Ставрополье, Будённовск. В 1995 году пережила первый захват города бандитами Басаева. В 1996 году вернулась на родину, в Тарногу. Работала в школе учителем». Стихи писать Светлана Сухарева начала еще в школе, в институте. Публиковалась в тарногской районной газете «Кокшеньга». В прозе воспоминания о детстве - первый серьёзный опыт Светланы Петровны. Она надеется, что не последний.

№2/2011

Дорога в Верхний Спас на «Жигулях» вполне комфортна: какой-никакой асфальт. Я вглядываюсь в окрестности и ничего не узнаю. Да и неудивительно. Лучше не считать, сколько лет я не была в этих местах, таких родных для меня. Здесь я выросла. Около трёх месяцев мне было, когда мы с мамой появились на родине отца. Мы были «эвакуированные», дед нас встречал на лошади в Тотьме в декабре 1941 года, а выехали из Карелии в октябре. Тогда мне было два месяца. Но это отдельный рассказ из воспоминаний мамы, как мы добирались до Спаса... А сейчас мы, три двоюродные сестры, едем на могилы бабушки и дедушки, которые похоронены на уже закрытом сельском кладбище. Сегодня Троица, настрой души какой-то благостновиноватый: долго же я собиралась это сделать, хотя годы подгоняют уже в обратную сторону - в память далёкого детства. И хочется поклониться родным могилам. Возможно, на уровне подсознания, или чего-то свыше, таким образом восстанавливаются ранее прервавшиеся связи с предками. Душа просит... Июнь - такой свежий и сочный месяц. Такая нежная зелень, каждая травинка тянется к солнцу, синеют хрупкие колокольчики, маленькими солнышками желтеют в траве колтышки. А берёзки, белоствольные, стройные, гибкие, действительно кудрявятся буйной зеленью молодых листьев. Раннее летнее разнотравье... Лесная дорога петляет в сторону от основной. Всё гуще становится лес и подлесок. Лениво шелестит листва, темно зеленеют ели. Уже пешком спускаемся вниз, где ещё гуще зелень, сырой воздух, ноги мягко пружинят в бархатной зелени мха. Столько вокруг зелёного цвета, цвета жизни... Вот оно, старое сельское 183

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ кладбище. Среди этого буйства жизни в вечном покое застыли кресты и могилы. Здесь уже не хоронят официально, но кое-где видны и не очень старые захоронения, рядом с родственниками. Серые деревянные кресты, железные... Нет современных новоделов, только кресты. Всё по-христиански. Около старой ели, поседевшей, косматой, заросшей мхом, безымянная могила с крестом, который грубо вырублен из целого дерева. Омытый дождями, задубевший под ветрами и морозами, возвышается он над всеми могилами. Почему-то думается, что под ним покоится чья-то мятущаяся, неугомонная и своенравная русская душа. Может быть, он сам и заготовил себе этот крест. И так бывало. А потом его нужно было пронести, возможно, по бездорожью на могилу, исполняя волю покойного. Это мог быть и чей-то обет. Этот удивительный крест даже не кажется безымянным. Вот и могилы наших родных: дедушки, бабушки и тёти Ульяны (бабушкиной сестры). Место сырое, и могилки все затянуты изумрудным мхом. Он мягкий на ощупь, но нетронутость его создаёт ощущение забытости. Виновато и осторожно открываем дверцу ограды. Мысленно прошу прощения за позднее возвращение к ним, за скупую и редкую память. То немногое, что мы можем сделать, это помянуть, оживить зелень могилок цветами, покрасить оградку. Что мы и делаем старательно и молчаливо... Вспоминаем те далёкие годы. Детская память избирательна. Она отторгает самые печальные и страшные воспоминания, но старые чёрно-белые фотографии возвращают нас в то, только кажется, что забытое время. Дед и бабушка прожили по тем временам долгую жизнь: по 73 года. А родились они (трудно представить!) в XIX веке, в 1881 году. Первой умерла бабушка, Татьяна Михайловна Сухарева, 21 октября 1953 года. Инсульт. Пролежала без сознания около недели. Осень. Непроездная грязь дорог. Мой отец был на учёбе в Рязани и 184

приехать не смог. А дядя Вася из Ленинграда добирался до деревни почти целую неделю, чтобы проститься с матерью и похоронить её. Чёрно-белая, скорее чёрно-серая, маленькая фотография, где около гроба бабушки склонили голову родные. Горестные лица, скудость, даже нищета в одежде, и человечность сопереживания. Маленькая, горькая тётя Зоя, повязанная большим клетчатым платком, в фуфайке, склонилась к матери. Дядя Вася в городском пальто возвышается над всеми. К изголовью бабушки склонился дедушка в безысходном горе. Порвалась нить их жизни. В руках он мнёт треух и плачет, плачет. Жить ему осталось тоже немного. После смерти бабушки тётя Зоя забрала деда жить к себе, но каждое утро он уходил в свой осиротевший дом, куда гнала тоска по бабушке. Со смертью бабушки он потерял смысл жизни. Дедушка Василий Иванович ненадолго её пережил. Он умер 8 марта 1954 года в страшных мучениях. У него была гангрена ноги. Саня, моя двоюродная сестра, вспоминает, как кричал от невыносимой боли наш терпеливый дедушка, притянув к беззубому рту колено больной ноги. И вместе с ним плакала, причитая, тётя Зоя: «Ой, тятя, за что тебе выпали такие муки...» Так умирал наш добрейший дедушка. Даже в гробу не могли его распрямить ногу, застывшую от боли. Так и похоронили. Почти такая же чёрно-серая фотография его похорон. Тот же фон, та же безысходность горя, те же скорбные лица и униформа того времени - фуфайка, чёрная, серая..., низко повязанные бесцветные, безликие платки. Навсегда успокоился наш дедушка... Прощаемся, веря, что снова вернемся через год. Хорошо бы, не загадывая... Хочется увидеть и родную деревню. Едем. Душа сжалась от напряжённого ожидания, от волнения и даже страха. Что я там увижу? Что почувствую, что узнаю? Хотя по рассказам сестёр я уже знала, с чем я встречусь, но всё же, всё же... Всё кругом незнакомо. Вот и первые

Вологодский ЛАД

Светлана СУХАРЕВА дома нашей родной деревни КарповскойПасыновской. А вдруг пахнёт таким знакомым, вкусным духом подворья: дымком топящихся бань, парящим теплом свежего навоза, пирогами из русской печи... Но это всё, оказывается, из далёкого, далёкого детства. И ничего такого нет и в помине. Разноликие дома. Некоторые добротные, крепкие, хозяйские, другие живут абы как. И обуглившиеся от времени, полуразвалившиеся и местами уже рухнувшие, заброшенные старинные дома. Они как обломки той деревни из далёкого детства, которая была полна звуков, запахов, ребячьих голосов, суматошного кудахтанья куриц, колодезного скрипа. Мне кажется, что они хранят и запахи той деревенской жизни. Я не идеализирую деревню моего детства. Слишком мала была, да и бывала здесь лишь летом. Я знаю из рассказов моих сестёр о нищенском колхозном выживании после войны, о голоде, непосильном труде и бесправии. Из бесхитростных, обрывистых, к случаю, их воспоминаний складывается картина бедной, малорадостной жизни. Но я, кажется, навсегда пропитана этим неповторимым духом деревни, он тревожит мою душу, требует выхода хотя бы в этих строчках. Этот ни с чем не сравнимый запах прогретой земли, напоённой солнцем, это запах коровы, устало несущей тяжёлое вымя, пыль от проходящего стада тоже тёплая и пахнет молоком, цветами. А самое главное - доброта, которую я постоянно чувствовала. Она была неотделима от той деревенской жизни. И поэтому растерянно мечется сердце от этой пустой тишины, разрозненности домов, отсутствия всякой деревенской живности. Всё же в одном из домов залаяла собака. Хотелось написать «забрехала», но это для неё обидно: она-то верно несёт свою древнюю службу. Улица сплошь заросла одуванчиками. Жёлтые цветы, сочная зелень листьев... Так и хочется воскликнуть: «Какая красота!» Какое счастье видеть это цветение земли, держать в руках сочный стебель и

№2/2011

наблюдать за деловитой пчелой. Но радости не чувствую. Мне уже видятся облетающие белые шарики парашютиков и длинные отжившие будылья стеблей, печально сникшие среди пожухлой осенней травы. Не востребованные никем. Мои сёстры - как экскурсоводы на этой пустынной улице детства. Что-то узнаваемо, что-то неузнаваемо, а чтото исчезло совсем. Вспоминаем, кто где жил, Рая с Саней издали смотрят на бывший родительский дом. Представляю тоску в их душах, но... уже ничего не исправишь, и в прошлое возвращает только память. Вот и первый человек идёт нам навстречу. Пожилая женщина, в куртке, резиновых сапогах, с разноцветным пакетом в руках, но голова повязана платком низко, по-деревенски, кончиками вниз. Подслеповато вглядываясь, поздоровавшись, пыталась угадать, кто же мы. - Нет, не могу узнать кто. Дак чьи вы будете-то? Узнав, обрадованно заговорила: - Вот ведь, сразу-то и не признаешь. Я в Шабаниху ходила, в магазин сельповский. Хлеба купила, чаю да конфет с печеньем. Чай пошли ко мне пить, гостеприимно пригласила она. Саня и Рая завели с ней разговор о деревне, кто живёт и кто ещё жив. - Да вот в трёх домах ещё живут старухи. А остальные пустые, никто не живёт. Огороды? Весной приедут из Тарноги молодые, вспашут трактором, посадят картошку, капусту - и до осени. Может, раза два за лето приедут, посмотрят - и всё. У всех машины теперь. А дома что? Без людей ведь они быстро рушатся. Скотина? Да какая ныне скотина. Правда, молодяшка, что по верхней линии живёт, поросят ещё заводит. Есть, которые и крепко живут. Бизнесом занимаются, - старательно выговорила она чуждое слово. - А коровушек-то давно нет. В Шабанихе была одна, и ту в прошлом году порешили. Старикам уж тяжело за коровой ходить, а молодым неохота. А травы-то нонече сколь. Не прежние времена. А неохота... 185

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ Вот так нерадостно закончился наш разговор. Потом мы всё-таки пошли к пустырю, где стоял когда-то дедушкин дом. Родовое гнездо, так сказать. Вот старая черёмуха. Она, кажется, из той жизни. Память услужливо помогала восстановить те далёкие годы, перенести в счастливые мгновения деревенского детства... Правда, оно было совсем коротким, и тем пронзительнее эти воспоминания. Холодок ожидания: когда же, наконец, поедем? Ура! Папа сказал, что завтра пойдёт попутка. Когда это было почти счастье - найти попутную машину, уговорить шофёра, чтобы он разрешил устроиться где-нибудь в уголке кузова. А потом, вцепившись в какие-то верёвки и узлы, трястись несколько часов по рытвинам, ямам, наполненными зеленоватой водой или жидкой глиной. Мотор натужно гудел, пытаясь вытащить машину из липкой вяжущей грязи, а моё сердчишко от страха тоже ухало куда-то вниз. Конечно же, рядом был папа, но всё равно было страшно. А потом, усталые, мы просили шофёра остановиться около склада и шли по своей деревенской улице к дедушке. Это уже был другой мир, ни на что не похожий. Улица тоже кое-где в дождливую погоду была изрезана тележными колеями, но уже зарастала какой-то вьющейся травкой, одуванчиками, подорожником. Усталые ноги прохладой ласкает зелень тропинки, вечерний воздух остро пахнет свежими шлепками коровьего навоза, из чьего-то двора слышно короткое мычание, звон подойника. Все уже убрались со скотиной. Нас не ждали сегодня. Тем неожиданнее радость и больше суеты. Бабушка наливает мне большую кружку парного молока и отрезает кусок пирога. Ничего вкуснее я тогда не едала. Дед суетливо принес маленькие стаканчики, отец достал бутылку водки - за встречу. У папы расслабленное, доброе лицо дома, дедушка счастливо моргает своим единственным глазом и задирает вверх бородёнку. Бабушка собирает 186

какую-то еду. Дедушка наливает: «Ну, со встречей, Пётр!» Это он первый раз так торжественно, а потом перешёл на по-домашнему любовное «Петруха». Потом дружно задымили у окна, и началась бесконечная беседа. Бабушка, видя, что я уже осоловела и засыпаю, обнимает меня: «Пошли-ко, ягодка, спать», - и уводит в горницу. Горница для гостей, поэтому в ней нежилой свежий воздух, на полу половики, стол с деревянными стульями, по стенам две деревянные скрипучие кровати. Я ложусь на одну из них, на туго набитую соломой, ещё не обмятую перину, покрытую чистым рядном, бабушка закрывает меня тяжёлым ватным одеялом и - всё. Меня обволакивает хлебный дух соломенной перины, и я мгновенно засыпаю. Утром просыпаюсь от солнца. Оно залило своим светом всю горницу, пляшет по половикам, рассыпалось бликами по окнам и длинной полосой тянется на мою подушку. Вот он, счастливый день. Я оглядываю горницу: кажется, ничего не изменилось. Всё как и в прошлый раз. Стена около кровати оклеена газетами военных лет. Чёрная типографская краска, кое-где вкраплены красные заголовки или плакаты (уже не помню). Сначала я их просто рассматривала, а когда научилась читать, то перечитывала и сводки с фронта, и заметки про героические подвиги. Но герои, совершив подвиг, почти всегда погибали. Мне их было так жалко, что я придумывала счастливый конец, а смерть вычёркивала, старательно замазывала фиолетовым карандашом. Северные деревенские дома высокие, особенно перёд, летняя изба. И много окон, которые опоясывают весь дом. Вековая мудрость человека и природы гармоничны: за короткое лето надо всему сущему впитать жизненную благодать солнца на долгую морозную зиму. Вот и играет солнышко в окнах, зайчиками пляшет по черёмухе, чтобы скорей наливались, набирались сладости ещё зелёные ягоды. За дверью кути (так бабушка называет кухню) слышны

Вологодский ЛАД

Светлана СУХАРЕВА голоса папы, дедушки и ещё чей-то бубнящий голос. Бабушка гремит ухватом. Потихоньку выхожу к ней. «Выспалась, ягодка? На-ко вон, молочка выпей». Наливает из глиняной кринки. Их у бабушки много - целый ряд на полке намыт и прожарен в печке. Ещё не совсем протопилась русская печь. Щурясь от жара, заглядываю в глубину. Угли уже загребены в одну сторону, под (дно печки, как я понимаю) ровный, чисто заметён петушиным крылом, приготовлен для пирогов, точнее, ярушников. Так назывался каждодневный хлеб. А пироги пекли только в праздники из пшеничной муки, если она была. В то несытое время ярушники пекли из ржаной муки собственного ручного помола, чего-нибудь добавляли для количества. Хлеб был тёмный, тяжёлый, но и этому были рады. Всё же, когда мы приезжали, бабушка старалась кормить нас хлебом из муки. Лишь однажды, я запомнила, у нас был хлеб с кукшей. Наверное, мы подъели запасы муки, и бабушка добавила в тесто сухие, растёртые в порошок головки клевера. Хлеб был коричневый, а на разломе порой торчали и травинки. Это, вероятно, был самый голодный год. Но многие, как я сейчас понимаю, жили гораздо хуже. Как тяжело жилось тёте Зое, оставшейся с тремя ребятишками: муж погиб на фронте. То, как она работала в колхозе за палочки-трудодни - летом почти круглые сутки - нельзя называть работой. Она «ломила» и в колхозе, и дома всю мужскую и женскую работу, оставляя ребятишек. Я помню летнюю страду белых ночей нашего северного края. Колхозники ловили каждый погожий денёк. И тёти Зои всё нет и нет. Застав скотину, Санко, Санька и Райка прибегают к бабушке. Молча садятся на лавку, но не к столу, а около стола. Садятся по старшинству: черноволосый, смуглый (в отца) Санко - Александр, Санька - Александра и Рая, моя ровесница. Да и все мы по возрасту недалеко друг от друга ушли. Сидят смирно, несмело поджав под лавку худенькие грязные ножонки. Дед дотошно расспрашивает,

№2/2011

что дома да как. Есть не просят, хотя ясно, что голодные. Бабушка гремит в кути. Дедушка не выдерживает и сердито бросает: «Накорми робят». Вся троица дружно передвигается к столу. Бабушка несёт миску супа (штей), ложки, по куску хлеба, молока. Дружно отстучали ложки, и жить сразу стало веселей. Зазвенели детские голоса, завозились на лавке. А дед сел к открытому окну, вытащил из кармана видавший виды кисет с табаком, из-за божницы достал листок мелко нарезанной газеты, свернул самокрутку. Потом из другого мешочка достал кресало, трут и стал добывать огонь. Закурив, закашлявшись, он с ласковой добротой единственным глазом смотрел на внучат. Вот и тётя Зоя пришла. Маленькая, худенькая, скуластенькая, загорелая, с выгоревшими волосами. Подол длинного сарафана приподнят спереди, видны худые босые ноги. В волосах и на плечах старой рубахи запутались зелёные травинки: по дороге ещё по кустам нажала ношу травы для своей коровы. Тяжело опустилась на лавку. Девчонки облепили с обеих сторон. Гладя светлые волосёнки, она робко говорит: «Мама, дай чего-нибудь поисть». Бабушка, тяжело вздохнув, кормит почти раздавленную непосильным трудом дочь. И сказать нечего: вся жалость вылита в миску супа, кусок хлеба и кружку молока. Немного передохнув, тётя Зоя, Санко, Санька и Райка пошли домой. А дедушка, смоля ядрёную самокрутку, долго смотрел им вслед, пока не затихли звонкие голоса. По траве уже полз туман, обещая хороший день и тот же непосильный для женских и подростковых плеч от восхода до захода солнца труд. А куда денешься... Ведь с войны вернулись непокалеченными в деревню лишь два мужика. ...Выглядываю из кути в избу. У окна сидели дедушка, папа и Лыко. Это высокий, прямой старик в холщовой рубахе и портах. Он не работал в колхозе, жил одиноко, все дни проводил на реке, ловил рыбу, а потом продавал или менял на еду. Этот благообразный старик с 187

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ длинной седой бородой, идя огородами с реки, всегда заходил к дедушке. Они дружно закуривали, и долго был слышен его протяжный тенорок, уже потускневший от старости. Почему его так звали? Не знаю. ...Папа мой - тоже заядлый рыбак. Он уже с утра побывал на реке, на столе в миске лежали, свесив хвосты, крупные рыбины. Увидев меня, Лыко благодушно сказал: «И Светланью привёз к деду с бабкой. Дело, дело». И одобрительно кивнул он. Тогда имя «Светлана» для деревни было редким, поэтому пожилые люди называли меня чаще всего «Светланья». Наверное, так созвучнее с деревенскими именами. Хлопнули ворота. Забежала тётя Зоя. Торопливо обняла брата, торопливо спрашивая: «Как живёте? Как Мария?» За ней потихоньку подтянулись Санко, Саня и Рая. Мама всегда старалась послать им какие-либо немудрящие подарочки, что-нибудь сладкое. Бабушка поставила самовар, принесла горячие пироги-поливашки, дедушка щипчиками мелко наколол сахар. Получился почти праздник. А вечером папа ушёл на большую дорогу ловить попутку, чтобы уехать домой. Вот и кончился первый день. Бабушка ложится спать со мной в горнице на другую кровать, а дедушка в избе на лежанку у печки. Бабушка садится в одной рубахе на кровать, снимает платок, борушку, долго расчёсывает длинные волосы, зевнув, крестит рот, шёпотом читает молитву, крестит меня, сама крестится и ложится. Господи, благослови... Утром просыпаюсь, когда в избе уже никого нет. Дедушка что-то рубит топором, бабушка тоже там, наверное. Двор уже полон упругой стружки, так щекочуще свежо пахнущей. Дедушка наш - мастер. Он делает любую столярную работу: грабли, косовища, правит косы, ремонтирует телеги, в сторонке лежат заготовки для дровней. Всё может наш дедушка. Я сгребаю в кучку стружку, подкидывая вверх, в кружочек складываю круглые деревянные лепёшечки. А дед выкручивает их снова и снова, делая 188

заготовки для граблей. Тут же бродят куры, порхаясь и что-то выклёвывая. За углом истошно заголосила курица. - Ну-ко, Света, погляди, яйцо вроде снесла. Бегу за угол, засовываю руки за сруб и выкатываю несколько яиц. - Дедушка, их тут много! - Ну вот. Вишь, где пряталась. А бабушка и найти не могла, - добродушно отзывается он. На меже мелькает белый платок бабушки с охапкой травы за спиной. По кустам жала траву для коровы. Услышав голоса, подходит к огороду тётя Анфиса. - Светланушка приехала! Хорошо у бабушки-то. Ангелину-то чего не привезли? Мала ещё, конешно. Приходи, Светонька, ко мне, - приветливо говорила она. Я любила ходить в её маленький домик. Тётя Анфиса была единоличницей с вытекающими из этого последствиями. Я сейчас даже представить не могу, как жила эта худая старуха с добрыми и грустными глазами. Сколько помню, она всегда ходила в одном и том же тёмном платке и сарафане. Ей выделили полоску земли, которой она жила. Ей нельзя было рубить дрова в колхозном лесу, ей не давали лошадь, чтобы привезти дров. И вся её избушка была обставлена жердями и жёрдочками, которые она собирала везде. Это дрова на зиму. Тёмные сени и изба увешаны пучками разной пахучей травы. Тётя Фиса живёт лесом: собирает грибы, ягоды, травы. Что-то сдаёт в аптеку, заготконтору, заготовляет на зиму для себя. Тем и живет. Мне нравится изба, низенькая, с осевшими углами, потемневшая от времени, оклеенная картинками из дореволюционного журнала «Нива». В тусклом свете низенького окошечка, на закопчённых временем стенах яркими красками играли пришельцы из другого мира. Это были нарядные барышни с горделивой осанкой и нежным румянцем, бравые военные и пожилые господа, батальные сцены и господские усадьбы с ухоженными парками... А вечерами, в полумраке чадящей лампы, лица как будто обретали реальность:

Вологодский ЛАД

Светлана СУХАРЕВА кажется, появлялся таинственный блеск глаз, глубже становились тени. В этой нищей избёнке параллельно жил другой мир, другая жизнь. Что они здесь делали? Откуда взялись? Скрашивали скудную на радость жизнь одинокой старухи или были изгнанниками своего мира? Это сейчас я спрашиваю себя. А тогда меня просто привораживала эта чужая загадочная красота. Бабушка почему-то не любила, когда я ходила к тётке Анфисе. А меня тянуло туда. И никто мне тогда не говорил, что она нам дальняя родственница. Сейчас уже не у кого узнать. Судьба её типично трагична, как и судьбы многих одиноких людей, пришедших в этот мир и сгинувших в нём. Сначала в Анфисиной избушке начала проваливаться и протекать крыша. А кто поможет нищей старухе-единоличнице? Потом провалилась печь. В холодные зимы она приходила греться на печь к дедушке. Я представляю полузанесённый снегом домишко с осевшей крышей, торчащие жерди и убродную тропинку в снегу к дедушкиной зимовке. Около большой печи сидит тётя Анфиса и дремлет. Она похожа на оцепеневшую серую старую птицу. Потом её определили всётаки в дом престарелых, где она скоро умерла. Одним словом, сгинула. Дом тёти Орины за дорогой, ближе к оврагу, наискосок от нашего. Муж Орины и наш дедушка - братья, поэтому мои ранние детские воспоминания связаны с этим домом. Помню, что моя тётя Кланя, папина сестра, и Оринина Кланя, молоденькие девушки, были подружками. И в свободную минутку бегали друг к другу. Наша тётя Кланя, невысокая, веснушчатая, русоволосая, была говорливой и быстрой. В руках всё горело, вихрем носилась по дому, и на работе ловкая. Рассказывали, что зимой, укутав меня, неслась через сугробы к тёте Клане. Там они говорили о своём о девичьем, а мной занимались её братья - Вася и Раша. Старший, Вася, - светловолосый, светлолицый и спокойный. Он обычно садил меня на лавку или подоконник

№2/2011

и что-то рассказывал, строил. А Раша был совсем другим. Этот круглолицый мальчишка с весёлыми, хитрющими глазами постоянно дразнил, дёргал, строил всякие козни, играл в прятки, носился по дому. Однажды он прятался, дурашливо кукарекая в разных местах. Я в полном восторге бегала по дому: «Илина, Илина (с «р» были проблемы ещё), петух-то «кукареку!» И - свалилась прямо во двор к корове, в навозную кучу. Потом был рёв, отмывали меня всем домом и сушили на печке. Иначе бы от бабушки всем попало. Вот такие у нас были двоюродные дядья. Когда лет через пятьдесят я встретилась с Рашей на похоронах своего двоюродного брата Саши, то мне показалось, что по сути своей он совсем не изменился: такой же круглолицый хитрован, только морщинок стало больше. Хорошо бы, если только от улыбок... Следующая встреча состоялась уже на кладбище... Дедушкин дом стоял почти на окраине деревни. Справа поля, а прямо, как мне тогда казалось, был глубокий и длинный овраг. С нашей стороны он был сравнительно пологим, но с другой стороны он круто лез вверх, кое-где даже были вырублены ступеньки. А наверху как будто прилепилась деревня Шабаниха, сверкая стёклами тёмных домишек. Снизу они казались какимито несуразными гнёздами. Овраг, который соединял и разделял обе деревни, звучно назывался Пердуньей. Там была контора, туда изредка приезжала кинопередвижка. Тогда бабушка давала нам по пятаку, и мы ползли на эту верхотуру уже в сумерках. Народу набивалась полная изба. Не у каждого был заветный пятак, но ребятишки правдами и неправдами просачивались в избу под ногами взрослых, заползали под лавки. Ну что там было видно между ног! Порой, устроившись под лавкой, засыпали и сладко спали до конца сеанса. Но в кино были! Киномеханик заправлял большую бобину с фильмом, а парни по очереди крутили ручку аппарата. И по видавшему виды экрану то мчался с шашкой Чапаев, то показывали невзаправдашную, 189

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ весёлую и певучую колхозную жизнь, то хроники войны. И тогда изба замирала: вдруг среди дыма, залпов, куда-то бегущих, кричащих и падающих солдат мелькнёт родное лицо, не вернувшееся с войны, а его всё ждут, ждут... Иногда кто-нибудь истошно кричал: «Прокрутите назад!» Плёнку прокручивали, но угрюмое молчание убивало этот робкий лучик надежды. Иногда крутили трофейные фильмы. На чёрно-белом экране двигалась, развёртывалась какая-то ненастоящая, чаще всего нарядная жизнь, чужие лица улыбались, говорили, что-то делали. А настоящая жизнь была в этой избе: в ядрёном махорочном духе, крепком запахе рабочего пота и усталости, которой позволила расслабиться эта чужая жизнь. В жаркие июльские дни овраг манил таинственным бормотанием прерывистого ручейка, кустами малины и смородины, томившимися на солнце. На склонах жарко пахло зреющей земляникой. Бабушка давала нам по кружке или баночке, и мы ползали по склону, собирая сладкую душистую ягоду. Особенно хороши были ягоды на меже в траве: крупные, сладкие, на высоких стебельках, их и называли «колокольцами». Ближе к реке овраг становился более пологим, всё гуще становились кусты, и как-то неуютно и страшновато было в сырой прохладе. Карабкаюсь вверх и, перевернув баночку, слегка трясу её, чтобы ягод казалось больше (вот такая детская хитрость). Уставшие от жаркого солнца, шли в прохладу избы. Бабушка доставала из погреба кринку холодного молока, наливала в миску, насыпала душистых ягод, отрезала хлеба и... Что может быть вкуснее! На дворе всё засыпано стружкой, сухой, смолистой, упругой. Это дедушка готовит к сенокосу новые грабли, ремонтирует старые, старательно оглаживает косовища. Июль выдался жаркий, погожий, сенокосный. Даже на закате, кажется, солнце не уходило за горизонт, а растекалось жарким маревом. Вот снова оживает деревня, приходят с работы, 190

перекликаются между собой бабы, устало мыкают коровы, коротко блеют овцы. Бабушкина Чайка тоже заходит во двор, тяжело неся полное вымя. Не отходит от матери телёнок, обмахиваясь хвостиком и обнюхивая стружку. Сбившись в серую кучку, забегают овцы. Чайка по-хозяйски идёт к хлеву и ждёт, когда бабушка откроет его тёмную прохладу. - Кормилица наша пришла, ягодка ты наша, - приговаривает она, неся полную бадью пойла. Одобрительно мыкнув, Чайка припадает к питью. Я подхожу к серой кучке и глажу овец. Запускаю пальцы в плотную жёсткую шерсть и чувствую, как мелко дрожит шкурка, а копытца нервно топочут землю. - Ну что вы, глупые, я вас не обижу, не бойтесь, - приговариваю, гладя по тёплой шёрстке. Чайка уже нетерпеливо ждёт бабушку, кося на неё лиловым глазом, подбирая травинки в кормушке. - Иду, иду, моя ягодка, устала вся. Эко, жарища-то какая, - приговаривает она, ласково обмывая вымя. Корова понимающе шумно вздыхает. И вот первые струйки молока звенькают о стенки подойника, бабушка всё тихонько что-то приговаривает. Услышав, что я зашла в хлев, Чайка тут же насторожилась и перестала давать молоко. Пришлось выйти. Только бабушка пользуется её доверием. Вскоре она вышла с полным подойником, а белая шапка пены тихонько шипела и оседала. Бабушка процеживает молоко и разливает по кринкам. Мне наливает тоже кружку парного. Бабушкино хозяйство всё обихожено: Чайка уже легла, лениво жуёт жвачку, телёночек, вытянув тонкие ноги, уткнулся матери головой в бок и спит; в закутке ещё топчутся овцы; на насесте дремлют куры; хрюкнул, вероятно, во сне, поросёнок. А к дедушке, после того как обрядились дома, забегали то одна, то другая бабы: то в грабли зуб вставить, то косу отбить, то новые грабли половчее выбрать... Дед никогда не отказывал. Пришла тётя Зоя. Простоволосая, босоногая, усталая... - Тятя, отбей мне косу. Завтра косить

Вологодский ЛАД

Светлана СУХАРЕВА надо. - А сама, ожидая, засыпает. И «завтра» уже наступило, поднимаясь росным туманом над дорогой. Сенокосная страда. Это и праздник труда. Действительно, летом день год кормит. В эти дни деревня пустеет. Все на сенокосе, от мала до велика. Исада (заливные луга) расцвела яркими сарафанами баб. Некоторые даже к сенокосу шили новые ситцевые сарафаны, чтобы пофорсить. Дедушка сделал нам, девчонкам, небольшие грабельки, и мы тоже идём на сенокос. Тётя Зоя с другими бабами ранёшенько по росе ушла косить. Когда мы приехали, они уже заканчивали. Несколько баб в белых платках и рубахах, в разноцветных сарафанах ровным полукругом шли по покосу. При дружном взмахе косы блестели на солнце, скошенная трава бесшумно ложилась под ноги. Иногда они останавливались, доставали лопатки и правили косы. Металлический звук нарушил утреннюю тишину. Потом опять дружные взмахи, блеск кос, шорох срезанной травы. А мы будем ворошить черенками грабель скошенную траву, переворачивать, чтобы скорее высохла, потом сгребать в небольшие копёшки, готовые к стогованию. Над лугом разносятся звонкие ребячьи голоса, белеют бабьи платки, споро мелькают грабли, оставляя за собой ровные валки травы. Весело работать вместе со всеми, пряно пахнет завядшей травой, травинки щекочут и покалывают вспотевшее тело. Солнце, кажется, жарит немилосердно, всё тяжелее становятся грабли, а голова сама поворачивается к тенистым кустам и неторопливо журчащей речушке. Чей-то голос звонко кричит: «Обед!» И мы, побросав тут же грабли, несёмся в прохладу кустов и речки. Но не тут-то было. Матери строго запрещают соваться в холодную воду (речка-то родниковая), пока не остынем. В тени кустов отдыхают косцы. После обеда им предстоит стоговать сено. Здесь же, под кустами лежит нехитрая еда: молоко в бутылках у берега в воде, пучки зелёного лука, свежие огурцы, может, у кого яйцо варёное, хлеб - да и всё, пожалуй.

№2/2011

Но зато едят все сообща, подкармливая в первую очередь ребятишек. К детям в деревне особое отношение. Они рано начинают работать, выполняя посильный, а порой и непосильный труд. Матери жалели, конечно, этих недокормленных, худосочных детей, росших в войну и в послевоенное голодное время. А что делать? Отцы погибли на фронте, а каждый заработанный трудодень - маленькая надежда, что не умрут зимой от голода. Рано в селе узнают, почём кусок хлеба и почём фунт лиха. Так жила и наша тётя Зоя. После обеда бежим купаться. Находим песчаное мелководье, сбрасываем платьишки и, дрожа и повизгивая, потихоньку входим в студёную воду. Мальчишки за кустами подкарауливали. Как только мы окунулись, они выскочили из кустов и начали нас нещадно обливать водой. Визг и смех согревал в холодной воде, тело притерпелось, что даже вылезать не хотелось. Но уже кричали: «Робята! Вылезайте! Эвон тучи заходили!» На горячем воздухе зубы начали отбивать дробь, губы посинели, а кожа стала гусиной. Зато куда девалась усталая лень, бегом побежали за граблями. Парни запрягали лошадей в конные грабли, чтобы волочить сено с дальних углов. И правда, из-за леса поднималась туча. Она медленно ворочалась, шевелилась, собираясь в кучу, далеко погромыхивало. Бегом начали сгребать высохшее сено. Мужики и парни вбивали колья для зарода и копны, а потом на трёхпалых вилах стали носить сено, сначала утаптывая основание, а потом поднимаясь всё выше. Не каждый может правильно уложить сено в копну, чтобы она была плотной, ровной, некособокой. А наша тётя Зоя умела. И вот она стоит уже на копне с граблями в руках. Парни, высоко поднимая вилы, подают ей целые копёшки сена. Она расправляет его граблями, утаптывает ногами, крутится вокруг жерди. Поднялся верховой ветер, сухие травинки летали в воздухе. Туча угрожающе ворчала, проблескивали молнии, порывы ветра гнули к земле 191

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ кусты, пытались вырвать из рук парней вилы с пластами сена. А они в азарте этой борьбы со стихией, наперекор ей, облепленные сеном, несли его на копну, где подхватывала ношу тётя Зоя, приминала ногами, удерживала граблями. Ветер раздувал колоколом сарафан, травинки носились вокруг неё, а она принимала всё новые и новые ноши. Разгорячённые этой борьбой, парни почти бегом несли последние пласты сухого сена с одной мыслью: успеть до дождя. И они успели! Молния, трескучий разряд грома и дождь. Спустили с копны промокшую тётю Зою и обессиленно легли на землю, подставив горячие лица под благодатные струи. Гроза задела нас одним боком, но с сильными порывами ветра, режущими струями дождя. Домой возвращаемся на телеге, тесно прижавшись спинами друг к другу. Весело перебирали прошедший день, беспечно хохотали. И вдруг кто-то сильным, свободным голосом завел: «Ягодинка в Красной Армии, дак в армии и пусть. Я, молоденькая девушка, из армии дождусь». Ей ответил другой голос: «Проводила дорогого до вагона синего. Мои годы позволяют дожидаться милого...» Девичьи страдания протяжно и звонко плыли над сенокосами, над стелющимся по кустам туманом и таяли в широком закате... А дома, в постели, плыли перед глазами валки сена, почему-то хотелось пить, умыть лицо холодной водой. И полное удовлетворение проведённым днём. Последней проплыла мысль: ещё хочу на сенокос. На неделе бабушка начала собираться в Спас за керосином. Для нас это был выход в свет, так как там были сельсовет, школа, магазин, МТС, там бабушкины знакомые и сестры Ульяна и Феоктиста на Борке. По такому случаю надевали лучшие платья, туфли. Бабушка тоже надела другой сарафан, борушку, белый платок и сапоги. Принесла плетёную корзинку с большой бутылью для керосина, из горницы - в узелочке деньги, цветную зобенечку для покупок. Собирались долго и основательно. Дорога 192

тоже неблизкая: километра три в гору, да ещё и по жаре. Шли, конечно, босиком по горячей пыльной дороге, оставляя за собой фонтанчики пыли. Бабушка шла с батожком. Но церковь, которая возвышалась над Спасом, всё никак не приближалась. Вокруг тянулись поля, вдалеке зеленели перелески, справа остался Борок. Показались первые дома. Спас не похож на нашу деревню. Многие дома построены по-другому. Между домами проложены деревянные мосточки; от МТС доносился металлический лязг; по улице изредка проходили озабоченные люди. Конечно, первым делом мы пошли в магазин. Прохлада магазина дышала самыми разнообразными запахами. Это был какой-то мануфактурный запах, из угла пахло кожей от хомутов и упряжи, мылом, и всё это поглощалось хлебным духом. На полках безлико стояли стаканы, кружки, кое-какая обувь, керосиновые лампы без стёкол, пара рулонов бесцветного ситца. И тут же стоял фанерный ящик с «подушечками». На прилавке - железные весы с чашечками, горой сложены буханки недавно испечённого хлеба. Продавщица взвесила бабушке буханку магазинного хлеба с румяным довеском, потом в кулёчек «подушечек», достала несколько пачек махорки для дедушки. Почти не дыша, мы наблюдали, как священнодействует продавщица, как покачиваются чашечки весов. Потом она пошла наливать нам керосин. Бабушка, развязав узелок платка, долго отсчитывала деньги. Вот и все наши покупки. Перекрестившись на купол церкви, откуда и доносился железный лязг, бабушка разделила нам с сестрой горбушку, наделила липкими «подушечками», и, вполне удовлетворённые этим походом, мы отправились домой. Солнце жарило вовсю, горячий песок обжигал ноги, страшно хотелось пить. Поэтому заход к тётке Ульяне был спасением от жары и жажды. Вкусная колодезная вода, потом чай с пряником, который можно было долго грызть, и конфетой были достойным завершением этого дня.

Вологодский ЛАД

Светлана СУХАРЕВА Не так уж много радостей было в нашем детстве, да и игрушки были самые простые: тряпичные самодельные куклы и лоскутки к ним, разноцветные стёклышки и фантики от конфет. Через тщательно протёртые красные, синие, зелёные разных оттенков осколки мы видели окружающий мир в волшебных красках. А конфетные фантики? Они дарили нам мир путешествий и красоты. Мне кажется, мы даже не задумывались о вкусе этих конфет, потому что никогда не пробовали. Тщательно разгладив, вглядывались в яркие рисунки, порой непонятные надписи, названия городов, откуда они чудесным образом появились. Это было настоящее богатство, предмет долгого рассматривания и обмена. Куда только не уносила фантазия из этого вороха разноцветных бумажек! Саня уже ходила с матерью на работу, хотя дедушка сердился и выговаривал тёте Зое: - Рано девку робить водить. Мала ишшо. - Да я ведь её, тятя, не неволю, сама просится, - оправдывалась она. - И правда, - вспоминает Саня, - всё лучше, чем дома. Поработаешь, похвалят тебя бабы, кто калачик даст, кто пирожка - вот и сыта. Жалели. А мы с Раей играли во дворе рядом с дедушкой. Перебирали и менялись фантиками, строили для кукол домики из брусочков, вставляя вместо окон разноцветные стёклышки. Порой спорили. Всё бывало. Приходила бабушка из огорода, садилась устало в тенёчек, говорила: «Дак что, дедко, и поисть бы надо, эвон где уж солнце. Анфиса сказывала, что в болотине черницы много наспело, надо бы сходить...» На следующий день с тётей Анфисой идём за ягодами. На головах платки, а на ногах старые обутки, заскорузлые чарки (самодельная обувь из невыделанной кожи), на бабушке лапти (ступни), в руках зобенечки и туесок под ягоды. Узенькая тропка вилась по ржаному полю. Рожь местами чуть ли не выше меня, тяжёлые колосья щекотали и царапали

№2/2011

кожу, пахло сухим хлебным духом и нагретой землёй, синели кое-где васильки, вилась повилика, мышиный горошек. Мы с Раей на ходу сорвали по колоску, растёрли в ладошках. Зёрнышки были крупненькие, тёплые и мягкие, на вкус сладковатые, хлебные. Скоро начнётся жатва. А там и осень. Уже мелькали её первые приметы. То жёлтый листик промелькнет в уже жёсткой листве, да и облака плыли холодноватые, с синевой. Но на болотине душно, влажно; неутомимо звенели комары; мухи готовы облепить всю, лезли в глаза, в нос, в рот. Зато крупные, налитые ягоды, как синеглазки, заманчиво выглядывали из-под зелёных листиков. Они наполняли рот сладким густым соком. Отмахиваясь от надоедливых кровососов, мы старались побыстрей собирать ягоды, ревниво заглядывая в туески друг другу. А когда мы набрали их вровень с краями, бабушка дала по ломтю пирога, который мы ели, заедая горстями ягод. Это было удивительно вкусно: кусочки хлеба, пропитанные соком только что сорванной ягоды. Уже взрослой я попыталась вспомнить эти вкусовые ощущения, но... Нет, не повторяется то, что было в детстве. А дома мы наперебой угощали дедушку ягодой из своих туесков: - У меня, дедушко, первой! - И у меня, и у меня... Дедушка, улыбаясь в бороду, заскорузлыми пальцами щепотью брал ягоды то у Раи, то у меня: - Добро, унучки, больно добро насобирали. А бабушка, улыбаясь, молча смотрела на нас. Потом мы ещё ходили за ягодами. Ели их и с молоком, и в пирогах, и просто так. На печи томились и сохли ягоды на зиму. Это были наши витамины. Вот и черёмуха скоро созреет, нальются сладким, вяжущим соком чёрные блестящие ягоды. Мы ждали нетерпеливо, когда можно будет забраться на неё и собирать их. Может быть, старая черёмуха помнит детские руки, которые бережно и благодарно срывали её плоды, такие сочные и терпкие... 193

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ Память снова переносит меня в дедушкин дом. Простая деревенская изба, широкие лавки по стенам, большая русская печь с лежанкой и полатями, на которых спал дед, скрипучая деревянная кровать бабушки - вот и всё, пожалуй. Да, ещё в переднем углу стоял большой деревянный стол, над ним - небольшой иконостас. Встав на лавку, я разглядывала строгие лики икон. Две были в ризах, под стеклом, а третья... Мои руки до сих её помнят. Это, наверное, была икона старого письма: толстая, немного выгнутая доска, и на ней тёмный лик Богородицы, написанный красками прямо по дереву. Прикоснувшись, я чувствовала кончиками пальцев каждый мазок, и от образа исходило тепло. Когда в избе никого не было, я брала её в руки, вглядываясь в таинственный лик. Где она сейчас - не знаю... Помню ещё интересное место - поветь. Этот широкий настил соединял летнюю и зимнюю избы. А под ним было бабушкино хозяйство, вся живность. Так что зимой можно было не выходить на мороз, а спуститься по ступенькам прямо в хлев. Присев на корточки, можно наблюдать за коровой, овцами. Ещё там были ручные жернова. Два тяжёлых круглых камня, соединённые штырём, с ручкой на верхнем камне. С трудом двумя руками проворачиваю жернов. Он хранит запах зерна, хлебной пыли. Осенью дедушка снова будет молоть зерно с участка около дома на крупу, на муку. Вот и цеп, которым обмолачивают зерно, висит на стене. Это вот безмен. Деревянный ларь под муку, в который я тоже заглядываю, пуст, да и вряд ли он наполнится: не те времена, и семья уже не та. А вот и небольшая горенка. Воздух в ней какой-то стылый, недвижный. В ней сложены старые ненужные вещи. И маленький сундучок. В нём лежат письма с фронта, серые треугольники с лиловыми треугольными печатями полевой почты. Мне, конечно, хотелось их прочитать, но не могла я тогда разобрать эти второпях написанные фиолетовым карандашом коротенькие письма. Все 194

три сына дедушки и бабушки были на войне. Старший, мой отец, прошёл две войны: финскую и Отечественную, вернулся в 1944 году. Я была совсем маленькой, но, кажется, помню, как мама взяла меня на руки: «Света, наш папа вернулся». Залитая солнцем изба, и человек в военной форме, к которому я сразу доверчиво потянулась. Он увидел меня в первый раз, до этого знал лишь по фотографии, которая прошла с ним всю войну. Мне на снимке девять месяцев... Запомнилось блюдечко с сахарным песком на столе. Наверное, потому, что до этого я никогда сахара не пробовала. Блюдечко с голубой каёмочкой до сих пор перед глазами. Средний сын, Ваня, погиб в 1943 году в Калужской области. Было ему только девятнадцать лет, и не осталось даже его фотографии. Для нас он навсегда остался просто Ваней. Младший, дядя Вася, был взят в армию в конце войны. Он был лётчиком, повоевать ему пришлось совсем немного. Сначала он был военным лётчиком, потом гражданским, а потом учителем истории. В деревне одна страда сменяла другую. Кончился сенокос - надо готовить поля под озимые. Ребятишки возили навоз на поля. Им помогали запрягать лошадей в телеги, потому что слабые детские руки ещё не могли справиться с тяжёлым хомутом, оглоблями. Я каждый день бегала с ребятами на конюшню, с замиранием сердца ждала: а вдруг сегодня будет свободная лошадь и бригадир отдаст её мне? Однажды мне доверили возить навоз. Это так здорово - держать в руках вожжи! Большая, наверное, самая тихая лошадь покорно шла за мной. Я ласково гладила её шелковистую морду, она тёплыми мягкими губами осторожно брала с ладошки хлебный кусочек. Вся она такая теплая. Цапкой-царапкой с тремя зубьями я сгребала навоз с телеги на поле в небольшие кучки, потом садилась на передок пустой повозки и быстро ехала на конюшню. Мне хотелось сделать как можно больше поездок, я так старалась. Мне всё нравилось: и сама работа,

Вологодский ЛАД

Светлана СУХАРЕВА и доверенная лошадь, и тёплый запах навоза, и грачи, вороны, которые важно ходили по вспаханной земле. А потом на распряжённых лошадях мы ехали на водопой. Дорога спускалась вниз к реке. Без сёдел, вцепившись слабыми ручонками в холку и уздечку, оседлав ногами широкий круп лошади, я изо всех сил пыталась сохранить равновесие, но потихоньку съезжала под живот. Всё же сумела удержаться, а на обратной дороге и выпрямиться. Это удивительное чувство восторга победы. Можно представить, какой кавалерийской походкой шла домой... Всю зиму я мечтала о лете, о лошадях: как сяду на тёплый круп лошади, как обниму её большую тёплую голову, как она неожиданно фыркнет и замотает головой, не желая надевать уздечку. А я ей дам припасенный для неё кусочек хлеба. Но всё так и осталось мечтой, которая таяла, таяла и растаяла: один за другим ушли в мир иной бабушка и дедушка. Появилась новая мечта. Я хотела быть агрономом, выращивать яблоневые сады. Тоже не сбылось. Но запах свежевспаханной земли, блестящей на срезе плуга, пряный аромат скошенной травы, деревенская улица... незабываемы... Однажды, запыхавшись, прибежала Рая. - Там, в Сафоновской, мужики качулю (качели) делают! Побежали смотреть! Получив согласие, мы помчались туда. Молодые мужики очищали от коры длинные тонкие деревья (хлысты), крепко-накрепко скрепляли верх. Всё делалось на совесть. Кроме нас, крутилось ещё много ребятишек. - А ну, робята, подсобляйте! Будете первыми на качуле качаться, - тужась, говорили мужики. Мы и рады стараться, бестолково толкаясь около них. Но предвкушение праздника радовало нас. Он будет 19 августа, в день Преображения Господня. Это церковный праздник нашей деревни, который праздновался испокон веков. Никакая бдительность райкома, никакие запреты не могли сломить крестьянское упорство.

№2/2011

У нас в доме тоже готовились. Дедушка в кадушке ставил ржаной солод на пиво, бабушка потихоньку собирала сметану, мутовкой взбивала её в масло. Убирались в избе, божница украшалась шитыми цветами, полотенцем с петухами. Дедушки давал нам пробовать сусло - хлебный густой сладковатый напиток, очень вкусный. Потом добавлял шишечки хмеля, и пиво на печи начинало зреть. По избе плыл горьковатый хмельной дух, предвкушение праздника. Тётя Зоя шила девчонкам по ночам новые платья. Не успевали, тётя Зоя приходила к бабушке, и они шили вдвоём. А чтобы шов был плотнее, передними зубами покусывали его, делали ровнее. Редко-редко у кого была швейная машинка, наверное, у настоящих портних. Вся деревня готовилась к празднику. И пиво варили почти в каждом доме, и что-нибудь вкусное приберегали к этому дню. Праздничный стол в наших северных деревнях довольно традиционен. Обязательны пироги с разной начинкой, но всё же главным был на столе рыбник. А какие у бабушки были пресновики! Они были с толчёной картошкой, крупой, с румяной пенкой, пропитанные маслом. Даже названия таких пирогов нынче нет. Обязательны на столе были курники, начинкой которых была пшеничная рассыпчатая промасленная каша, драчёны, мучники, хворостки... Обязательно на столе был суп из солонины, а в завершение обеда - пшеничный или ржаной кисель. Как сейчас вижу бабушку в праздничном наряде: белая рубаха с широкими рукавами, с собранным воротом, с прошвами; темно-зелёный гарусный сарафан с прошвой по низу подола, под грудь повязывался цветной шерстяной поясок, а поверх сарафана она надевала нарядный фартук, тоже с прошвой. На голове - борушка с золотым шитьём, а сверху красивый платок. В этом наряде бабушка выглядела красиво и статно. Дед тоже принаряжался: светлая рубаха, штаны, а главное - яловые сапоги, щедро смазанные дёгтем. Тётя Зоя забегала нарядная. В атласном яр195

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ ком сарафане, в кофте в талию с оборочкой, на плечах цветастый полушалок, а на ногах высокие ботиночки, со шнуровкой и на небольших каблучках. И сразу преобразилась наша тётя Зоя: молодая, стройная, с добрым улыбчивым лицом. Сейчас праздник в нашей деревне, поэтому к нам приходят родные и знакомые из других деревень. Дедушка наливает братыню пенистого тёмного пива. Братыня медная, ребристая, начищенная, она светилась солнечными бликами. Братыня... Старинное крепкое слово. Дедушка разливает пенистый напиток. Не знаю, может быть, детская память укрепила во мне эту уверенность, но вкуснее пива я больше не пробовала. У него был такой густой вкус, хлебный аромат со сладостью и горчинкой. Дед разрезал рыбник из свежей речной рыбы. Начинать с рыбника - это своеобразный ритуал. Рыбак тоже свой уже подрос - Саша. Перед гостями вкуснейшие пироги, яичница, суп и другие блюда. На подносе гостям подаётся в небольших рюмках из толстого стекла на ножках водка и стаканы с пивом. Водки никогда не было много. Во-первых, она стоила денег (а у колхозников какие деньги?), во-вторых, главным напитком тогда в деревне было пиво. И рюмку эту никогда не пили всю сразу. Мне кажется, что та давняя деревенская культура застолья заслуживает уважения. Деревня постепенно разгуливается. То в одном, то в другом доме сыплет переборами гармошка, колокольчиками вызванивает тальянка. Вспыхивает и срывается частушка. Наш папа, когда приезжал на праздник, тоже брал в руки тальянку и играл протяжные Спасские страдания. Он был своим за этим столом, среди гостей, в родной деревне. Так же хорошо было здесь и моей маме, совсем девчонкой приехавшей в войну в ещё незнакомую семью, где её приняли как родную. Её знали во всех деревнях, так как всю войну проработала секретарём сельсовета. Высокая, стройная, лёгкая, с гладко причёсанными тёмными волосами, её все звали Марией, близкие - Мару196

сей, уважительно - Марией Петровной. А мы с девчонками бежали в Сафоновскую на качулю. Здесь собирались молодые девки и парни. Нарядные, весёлые, возбуждённые, они чувствовали свою молодость, кровь играла румянцем. Самые смелые из девчат садились на качели. Парни, жарко распахнув вороты рубах, брались за гладкие колья. Здесь требовалось умение и ловкость. Сначала слегка раскачивали руками, потом брали колья и легонько с двух сторон одновременно начинали качать. Сноровка заключалась в том, чтобы колья с силой, но легко скользили по верёвке, чтобы она только подрагивала. Всё чаще мелькали колья, напряжённо натягивалась верёвка, всё выше взлетала девчонка. Казалось, вот-вот она попросит пощады: «Хватит!» Но нет, молчит. Тогда ещё два парня берутся за колья, уже четверо качают. Чаще вздрагивает верёвка, ещё выше взлетает девчонка: того и гляди, что перекинут. Все с замиранием следят за этим поединком. Наконец мы слышим: «Хватит!» Парни враз бросают колья, закуривают. А она ещё некоторое время плавно летает над толпой. Толпа вновь оживает. Устанавливается очередь качаться. Парни, грубовато подшучивая, подсаживают девок на высокое сиденье. Одни уходят, другие приходят. До самого вечера толпится у качели подгулявший народ. Появляется и гармонь. Поёт она просто так, от широты хмельной души, которой кажется всё по плечу. Встречаются, расходятся, знакомятся, шутят, хохочут, о чём-то беседуют. Что-то даже детское есть в расслабленности мужиков, зажатых обычно работой. А мы по-прежнему стайкой толкаемся около, с завистью смотрим на счастливчиков. Кто-то из женатых мужиков заметил это и сказал: «Ну, робята, подходи по одному, покачаем». Пока меня подсаживали на высокое сиденье, сердце куда-то ухнуло. Изо всех сил вцепилась в верёвку, почти не дыша. Мужики осторожно кольями трогают верёвку, раскачивают всё выше. Я плавно взмываю вверх, земля

Вологодский ЛАД

Светлана СУХАРЕВА и люди остаются внизу, ветерок движения охватывает со всех сторон, но сердце уже на месте и полное восторга. Ещё чуть выше, уже нет страха, а лишь ощущение полёта. А вокруг небо, бесконечное и прекрасное. Гуляние к вечеру стихает. Лишь молодёжь с гармошками, с частушками, весело перекликаясь, собиралась в конторе вечеровать. А вечер был теплый, тихий; звонко перекликались девчата, перешучивались с ними парни, совсем ещё молоденькие, но выпитое пиво прибавляло смелости и куража. Мы тоже прибежали посмотреть, забились в уголок, чтобы всё было видно. А видно было, что пока парни кучкуются с одной стороны, девчата с другой. Освободили место гармонисту, он растянул меха и выдал такой перебор, рассыпался такой удалью, что усидеть было невозможно. Тут же две самые смелые выскочили на середину и, держась за концы наброшенных на плечи цветастых полушалков, выдали первую частушку: «Веселее запевайте, девкиспасовляночки, под заметочку попали, всё из-за гуляночки...» Дробь каблуков звучала как вызов. Тут же выскочили два парня, смело обняли девок за талию, и первая парочка пустилась в пляс. Дробно стучали каблуки, вихрем закручивало юбки. Частушки сменяли одна другую: «Дроля - серенькие глазки, больше так не делайте. Завлекли дак и любите, за другой не бегайте!» Парни отвечали им: «Расставалися - ругалися, сошлись - оба

№2/2011

ревим. Больше разу не расстанемся и людям не велим!» Каждый переход в пляске сопровождался частушкой. Не дождавшись конца, выскочили ещё две пары. Это уже «восьмёрочка», пары плясали крест-накрест, дробно, задорно стучали каблуки, парни выделывали лихие коленца, частушки не кончались. Гармонисты меняли друг друга. «Не милёночек играет, да похоже на его. Видно, тот парнёк молоденький учился у него». Атмосфера сгущалась, воздух, кажется, пропитан такой отчаянной любовью, что фитили трёх керосиновых ламп трепетно дрожали. Парочки меняли друг друга. А мы, сжавшись, сидели в углу, впитывая этот праздник. В эти минуты я больше всего на свете хотела вот так плясать «Парочку», петь частушки, играть в «ручеёк» и с замирающим сердцем ждать, когда выберут меня. Так хотелось побыстрее вырасти. Устали и гармонисты, устали плясуны. Парочки одна за другой исчезали в проёме двери. Их подхватывала ночная тишина, лёгкие шаги гасли на узких тропинках, фигуры таяли в росном тумане. Иногда неожиданно вспыхивал короткий смешок. И снова тишина. Мы, зябко ёжась, тоже разбегались по домам. Осень проступала в грибных росах, краснеющих гроздьях рябин, готовых к жатве полях. Завтра новый трудовой день. Лишь бы погода не подвела. А я поеду домой с папой, или на попутке отправят. Скоро в школу.

197

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ

Давайте вспоминать! Наверное, воспоминания о своей жизни - самый естественный вид литературного творчества. Их пишут маршалы и крестьяне, священники и учителя… Человеку свойственно раздумывать над своей жизнью, причем не только на склоне лет. Лев Толстой, например, был молодым человеком, когда писал свои знаменитые «Детство», «Отрочество» и «Юность». Воспоминания - это не только перечисление событий и встреч, это, прежде всего, - осмысление всего, что с тобой произошло. Часто полагают, что мемуары - дело не только пожилых, но и много чего в жизни добившихся людей, военачальников, например, государственных деятелей, ученых, актеров, художников... Конечно, публике интересно знать подробности жизни знаменитостей, но это, на мой взгляд, немного похоже на подглядывание в щелочку за соседями. Каждому из нас есть что рассказать людям, честное слово. Есть что вспомнить, и не так уж важно, был ты свидетелем каких-то крупных исторических событий или нет, встречался с людьми, известными всему миру, или круг твоих знакомых не выходил за пределы сельсовета... В конце концов, история достаёт человека везде - и в селе, и в столице. Интересно, как человек воспринимает её, как относится к собственной роли в общей жизни. В последние годы историки стали проявлять пристальный интерес к жизни рядового человека, они видят в ней отражение мировых общественных процессов, и порой жизнеописание скромного труженика может оказаться не менее важным для понимания истории, чем биография политического деятеля. Тем более, что скромный труженик, ско-

198

рее всего, не станет приписывать себе каких-то подвигов, а честно расскажет, как жил. Заняться мемуарами не должна мешать недостаточная, на взгляд автора, литературная одаренность. Николай Александрович Коробицын, о книге которого мы рассказываем в этом разделе, предваряет свой труд такими словами: «Из-за отсутствия необходимого красноречия и литературных способностей придется пользоваться корявым протокольным языком и испытывать стыд за качество текста». Сказано сурово, но - справедливо ли? Родословная - это такой текст, который требует не выдающихся литературных способностей, а качеств несколько других. Причем главное из этих качеств, на мой взгляд, - правильное отношение к жизни, желание не похвастаться пройденным путем, а осмыслить, что же с тобой происходило, чем занимался. Так что - пишите воспоминания, дорогие читатели! Кто-то может издать толстую книгу в шикарном переплете, а кто-то так и оставит записи в скромной тетрадке; кто-то соберет по архивам массу документов и фотографий, а кто-то ограничится тем, что слышал от родных и знакомых. Всё может быть важно, полезно, всё может помочь потомкам понять нашу жизнь - и сделать свою лучше, чище, правильнее. Пишите, пишите о своей жизни! Редакция «Вологодского ЛАДА»

Вологодский ЛАД

О воспоминаниях Николая Александровича КОРОБИЦИНА

Жизнь трудового человека О ВОСПОМИНАНИЯХ НИКОЛАЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА КОРОБИЦИНА «О родственниках и о себе» - так называется книга, которую издал Николай Александрович Коробицин. На страницах большого формата (размером с газетный лист) - рассказ о жизненном пути уроженца Нюксенского района, много лет проработавшего в угольных шахтах Воркуты. Николай Александрович родился в крестьянской семье в селе Городищне Нюксенского района. О предках Н.А. Коробицин пишет только уважительно: «Титаническим трудом, стремлением к обеспечению достойной жизни и полученными результатами они заслужили наш низкий поклон и уважение». Они осваивали землю, вырубая и выжигая лес для пашен и сенокосов, «современные люди не отважились бы на такую операцию», - считает Николай Александрович. По его мнению, всё, что есть у нас хорошего, передано нам предками. Дед автора, Иван Дмитриевич Коробицин, родился в 1885 году в деревне Устье-Городищенское (сейчас это Нюксенский район). Дом, где он вырос и жил первые 15 лет после женитьбы в 1910 году, уцелел до сих пор, правда, хозяева у него уже несколько раз сменились. Дед, вспоминает автор, гордился, что фасадом его дом был обращен к церкви, стоящей в трехстах метрах. Иван Дмитриевич был разнообразно талантливым человеком, умел и на тальянке играть, и стихи знал наизусть, и пошутить мог вовремя. «Дед, - пишет Н.А. Коробицин, - обладал удивительной способностью выводить людей из хандры и уныния. А в военное и послевоенное время было много причин находиться в состоянии уныния». И.Д. Коробицин владел всеми крестьянскими ремёслами. Работал добросовестно и красиво. Он не курил, не пил,

№2/2011

Н.А. Коробицин

но был непревзойденным пивоваром. В 1948 году варил пиво на Октябрьские праздники. Почувствовал себя плохо, но в больницу идти сразу отказался. Через два дня врачи уже были бессильны... Пиво, сваренное дедом на праздничную братчину, пошло на поминки по нему. К сожалению, пишет Н.А. Коробицин, фотографии деда в семье не осталось. Автор вспоминает, как летом 1945 года в деревне появился фотограф, как они сидели перед объективом. «Я крепко обнял 199

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ

Дедушка автора по матери Николай Иванович Попов во время Первой мировой войны. 1916 г.

любимого дедушку, прижался к его окладистой, волнистой бороде». Однако фотограф оказался жуликом, он собрал деньги, а сам уплыл на плоту вниз по Сухоне. Так Коля первый раз столкнулся с обманом, «он заставил меня насторожиться и задуматься». Новый дом Иван Дмитриевич закладывал основательный. Поставил зимнюю избу, перпендикулярно к ней - огромный хозяйственный двор размером 8 х 10 метров. Рядом должна была стоять большая и красивая летняя изба, и сруб для неё был уже собран, оставалось только перевезти его из леса, где он стоял - но грянула коллективизация, и «ни о каком дальнейшем строительстве не могло идти речи»: лошади стали колхозными. Сруб использовали для строительства колхозного скотного двора. «Дед, - пишет Николай Александрович, - до конца дней не смирился в душе с вмешательством властей в его жизнь»: его лишили возможности построить родовое гнездо. Крестьяне устремились из села, кто мог - уехал, кто мог - работал на промышленных предприятиях, на стройке или на транспорте, только бы не в колхозе. Многие родственники Коробициных разъехались. 200

Александр, отец автора книги, был старшим сыном Ивана Дмитриевича, родился в 1911 году. В начале войны добровольно ушел на фронт, хотя должность позволяла остаться в тылу «по броне». До 1943 года воевал на Карельском фронте. Был ранен, лечился в Вологде, получил отпуск для поездки домой. Он был единственным фронтовиком в деревне, побывавшим в отпуске. Коле тогда не было и шести лет, но хорошо запомнил, как прощались с отцом у сельсовета на улице Первомайской в Нюксенице, как отец в солдатском обмундировании легко поднял его и много раз поцеловал... Они с бабушкой Елизаветой Степановной не стали дожидаться, пока придет машина, и раньше всех домашних вернулись домой. «Гнетущее и тоскливое настроение» вызвала безлюдная изба со следами недавнего застолья... А через год, в начале февраля 1944 года, пришла похоронка: ефрейтор Коробицин Александр Иванович погиб 23 января 1944 года в белорусском Полесье, освобождая деревню Капличи Калинковичского района Гомельской области.

А.И. Коробицин, фронтовая фотография, 1943 г.

Вологодский ЛАД

О воспоминаниях Николая Александровича КОРОБИЦИНА Николай Александрович вспоминает, что в тот морозный солнечный день он с утра катался на санках с ребятами на крутом берегу Сухоны. Замерз и побежал домой греться. Забрался на печь и заснул, разбудили его рыдания матери. В избе было много народа, соседки успокаивали Колину мать, сами при этом обливаясь слезами. Мальчик понял, что случилось, и тоже заплакал. Память об отце-фронтовике в семье Коробициных свято хранили. В 1976 году Николай Александрович с женой, дочерью и матерью съездил на Гомельщину, побывали и на кладбище, и на местах боёв. Приняли гостей замечательно, по-братски. Местные жители рассказали, что бои там шли жесточайшие и кровопролитные. В окрестностях лес для деловых нужд не заготовляли: пилы на пилорамах летели одна за одной - каждое дерево буквально пронизано осколками... Эта поездка осталась одним из самых ярких впечатлений в жизни Николая Александровича. Дед по матери, Николай Иванович Попов, родился в 1875 году. Его отец Иван (отчество неизвестно) был, пишет его правнук, «бесподобным тружеником»: постоянно был при деле, работал без устали по 16-17 часов в сутки. Вставал до света, а чтобы не мешать многочисленной семье (пять дочерей и два сына), спал в летней кухне. Дед Николая Александровича тоже был неутомимым тружеником. Его дом в Брызгалове, по мнению автора, - лучший из всех, что он видел в родных краях: просторный, с высокими потолками, мезонином (его называли «вышкой»), очень красивый дом. Работали без устали все в семье, не исключая и детей. Мать Николая Александровича вспоминает, что с шести лет она уже ходила на сенокос: носила воду для питья, собирала хворост для костра. В хозяйстве было восемь коров и пять лошадей. В страду приходилось нанимать работников, за что, как говорит семейное предание, Николая Ивановича чуть не отправили на Соловки как кулака. Сельский сход встал на его защиту: все говорили, что если Попов и нанимал

№2/2011

Л.Н. Коробицина, мать автора, в 1975 г.

работников, то платил всегда больше, чем другие хозяева, а угощал лучше. Коллективизация, конечно, сказалась не только на благосостоянии, но и на здоровье Н.И. Попова, он скончался в 1934 году от прободной язвы желудка. Один из жителей деревни Дунай, Максим Шабалин, уже в пятидесятые годы с восхищением отзывался о Николае Ивановиче: «Да, вот это был хозяин! У него всегда всё было на железном ходу...» Рассказывают, что к Н.И. Попову часто обращались парни с просьбой дать напрокат на время свадьбы тулуп с бобровым воротником и серебряные часы фирмы «Павел Буре» - дед не отказывал и денег «за аренду имущества» не брал. «Видимо, - заключает автор воспоминаний, - уже тогда процветала показушность». Автор книги, Николай Александрович Коробицин, родился 12 мая 1938 года. Детство его разделилось на две части: счастливое и беззаботное - до гибели отца на войне, и безотцовщина, нужда, как у и многих детей того времени. С детства он приучен к труду, с 10 лет пилил дрова 201

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ лучковой пилой. В начале пятидесятых годов освоил по необходимости многие профессии - надеяться было не на кого. «Мне не составляло труда, - пишет он, «возродить» сапоги, установить латки на резиновой или кожаной обуви, запросто ремонтировал и подшивал валенки». Плотницкие и столярные работы, заготовка дранки для крыши - всё это подросток Николай осваивал вполне успешно, как и другие крестьянские ремесла. Сказался тот самый драгоценный опыт предков, сказалось воспитание - в то время в деревне нельзя было не быть трудолюбивым, добросовестным, благожелательным к людям. Вспоминает Николай, как в неполных 12 лет он едва не утонул: в конце апреля 1950 года шли с ребятамиодносельчанами из Нюксеницы домой, перебирались через речку Городищну и наткнулись на большую полынью. Бойкий мальчишка прыгнул на край льдины, та накренилась, и Николай оказался в воде. Бурным течением его утянуло под лёд, протащило метров восемьдесят и выкинуло в небольшую полынью. Счастье, что в пальтишке из плотной ткани («чертовой кожи») задержался воздух и некоторое время воздушный пузырь держал парнишку на поверхности. На берегу работали сплавщики, они с баграми добрались до полыньи и вытащили Николая из воды. Своих спасителей - Василия Фёдоровича Шабалина и Семёна Михайловича Коробицина - Николай Александрович запомнил на всю жизнь. «Не перестаю благодарить Бога, своего ангела-хранителя, а также своих спасателей», - пишет он. С 14 лет он работал во время каникул на разгрузке барж, зарабатывал деньги для семьи. Трудился на лесосплаве, в колхозе, было время, даже хотел оставить учёбу ради заработка, хотя учился Николай хорошо, несмотря на постоянную занятость совсем не учебными делами. Закончив семилетку, пошел в восьмой класс, но хотелось скорее получить рабочую профессию. Тайно от всех - даже мать не знала! - Николай подал документы в училище 202

механизации сельского хозяйства № 6 в Городищне, потом работал в МТС. 14 месяцев работы показали: заработки на уровне уборщицы, и перспективы никакой. А куда уйти? Паспорта жителям села не давали. В то время трое парней из деревни, где жили Коробицины, работали в Воркуте, туда и решил отправиться Николай. В августе 1957 года молодой механизатор подает заявление в Грязовецкий техникум механизации и электрификации сельского хозяйства, но это только предлог, чтобы уволиться из МТС. Нарочно завалив первый же вступительный экзамен, Николай вместе с приятелем Рудольфом Поповым едет в Воркуту. Рудольфа взяли на работу сразу - паспорт у него был, а вот Николаю пришлось побегать по городу. Никак не удавалось устроиться ни на работу, ни на учебу. Только в конце августа он обратился к главному инженеру четвертой шахты А.Д. Харитонову, тот вошел в положение юноши и пообещал принять проходчиком - если Николай получит паспорт в милиции. Разговор с начальником был эмоциональным. Звучали и требования не оставить в беде, и взывание к добрым чувствам, и ссылки на обещание А.Д. Харитонова... В общем, заключает Н.А. Коробицин, вспоминая об этом эпизоде, «я в очередной раз в своей жизни убедился, что мир не без добрых людей». Шахта - мир особый. «Рассказывали, - пишет Н.А. Коробицин, - что после посещения рабочих мест в шахте (в лаве) в Донецке летчик-космонавт Г.Т. Береговой сказал, что легче слетать в космос, чем отработать смену в шахте». Н.А. Коробицин отработал в шахте не один десяток тысяч смен. «36 лет добровольной каторги!» - так он отозвался как-то сгоряча о воркутинском периоде своей жизни. Думается, что это не совсем так. По тяжести труда, по напряженности, по условиям работы, может быть, труд шахтера и сравним с каторгой, но это только поверхностное сравнение. Да и сам Николай Александрович вспоминает о том времени с гордостью. Начал он работать в шахте с большим желанием, силы и

Вологодский ЛАД

О воспоминаниях Николая Александровича КОРОБИЦИНА трудолюбия было не занимать, смекалки и умения обращаться с инструментами - тоже. Проходчиком он был несколько месяцев, а потом участок, где работал Коробицин, расформировали и всех перевели на добычу. В 1960 году женился, появились дети - Саша и Аня. «Хотелось жить обеспеченно, - пишет автор, - не хуже людей. А для этого нужно было хорошо работать и зарабатывать, что у меня получалось». Жена, Алевтина Кузьминична, много лет проработала в отделе кадров на шахте, она - заслуженный работник Министерства угольной промышленности СССР. Уже через три года работы Н.А. Коробицина назначили звеньевым, его портрет поместили на Доску почета шахты. Он заочно закончил Тульский политехнический институт, вскоре стал горным мастером. Потом - начальником участка. В 1962 году вступил в КПСС и до сих пор не стыдится этого. Среди партийных работников было немало людей умных, энергичных, эрудированных. Но были и другие, с которыми Николаю Александровичу не хотелось иметь дела. Он вспоминает, как в 1965 году отказался занять должность инструктора райкома партии: дескать, нет норковой шапки и дублёнки, к тому же и галстук не умеет завязывать... Ради справедливости отмечает: «Галстук, конечно, я завязывал». Своей партийной нагрузкой он считал, как сам пишет, «добросовестное отношение к труду, достигая при этом максимально лучших результатов». Нет возможности перечислять все ступени продвижения по службе Н.А. Коробицина; отметим, что везде его уважали, высоко оценивали его организаторские способности, профессиональ-

№2/2011

1962 год, Воркута

ные знания. «Быстрого продвижения по службе, - отмечает он сам, - мне удалось достичь за счет неуёмной работоспособности, доведённой до фанатизма. Я отдавал себя работе всецело, этого требовал и от подчиненных». Требовательность, преданность делу окружающие ценили. Один из рабочих участка, который возглавлял Н.А. Коробицин, назвал сына в его честь - это ли не уважение! Об отношении к делу и профессиональной подготовленности начальника участка шахты «Октябрьская» Н.А. Коробицина красноречиво говорит то, что он постоянно искал возможности лучше организовать труд. Первое рационализаторское предложение он внедрил в производство в 1966 году, а всего на его счету более 50 рацпредложений. Николай Александрович - заслуженный рационализатор Коми АССР. Гонораров за рационализаторскую деятельность Николай Александрович получил больше десяти тысяч рублей, «по тем временам большие деньги, стоимость «Волги» столько составляла», - пишет он. Среди других его наград - ордена Ленина и Трудового Красного Знамени, знаки «Шахтерская слава» всех трех степеней, звания «Заслуженный шахтер Российской Федерации», «Почетный шахтер Министер203

О воспоминаниях Николая Александровича КОРОБИЦИНА ников часто говорит: «Хвастать не буду, но скажу...» Вот и автор тоже говорит, что написал о себе и своем роде без хвастовства, но с гордостью. И действительно, именно такие люди, как Н.А. Коробицин, создавали экономическую мощь советского государства. Среди родственников автора - людей разных профессий. Военные и медики, водители и шахтеры. Есть профессора, а есть люди без образования. Но все унаследовали от предков трудолюбие, добросовестность, любовь к семье. Н.А. Коробицин заснят в лаве своего участка в 1972 г. Этот снимок долгое время использовался в качестве Обычная семья с крестьянзаставки на Воркутинском телевидении скими корнями. На таких и вырастала Россия, их трудом создавался Советский Союз. Крестьян у нас всё ства угольной промышленности СССР», меньше, деревни стремительно пустеют, множество дипломов и почетных грамот... поля зарастают лесом... Дело не в том, Он построил кооперативную квартиру в Вологде, отремонтировал родительский что на асфальте не научишься ни корову дом в Устье-Городищенском, куда придоить, ни лошадь запрягать, ни топором езжает каждое лето. Сын Александр тоже работать. Основой прежней жизни - и не работал на шахте, сейчас уже на пенсии, только экономической, но и нравственной живут с женой Ириной в Воркуте. Дочь - был упорный созидательный труд. Если Анна - майор МЧС, работает в лаборатоэтой основы лишимся, сложно будет восрии пожарного надзора. С мужем Юрием питать новых Коробициных... Андрей САЛЬНИКОВ они живут в том же доме, что и Николай Александрович с Алевтиной Кузьминичной, растят двух сыновей: Рома - студент Вологодского политехнического института, Дима учится в школе. Лида, дочь Саши, живет и работает в Краснодаре, заочно учится в СанктПетербургском университете. На восьмом десятке подводить итоги жизни вполне естественно, и Николай Александрович, думается, написал свою книгу не только для внуков, которым её посвятил, но и для самого себя. Рассматривая жизненный путь, оценивая прожитое, он приходит к выводу, что сделал всё, что хотел. Бабушка Аля с внуками Ромой (слева) и Димой в деревне «Один из моих родствен- летом 1998 года 204

Вологодский ЛАД

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ

Родословная Наволоцких и Кузнецовых Посвящается памяти моей матери, Александры Симоновны Наволоцкой

События и потрясения в общественной жизни России, начиная с 1917 года, многое перевернули в жизни народа России, особенно в плане семейного уклада, общности людей, их нормальных отношений между собой и уважения друг к другу. Начался пагубный процесс разъединения семей, разрушения связи поколений и памяти о своих близких. Закономерно, что с каждым годом увеличивается стремление людей познать свои корни, изучить свою родословную, нарисовать древо рода, поискать могилы своих предков. Отрадно отметить, что у наших граждан всё чаще появляется желание отдать дань уважения своим предкам, помнить о них, гордиться ими. В настоящее время воссоздано историко-родословное общество, восстанавливаются родословные, прежде всего, известных на Руси людей и знаменитых российских родов. Значительно труднее воссоздать родословные простых людей, так как архивных материалов сохранилось очень мало.

ИЗ ГЛУБИНЫ ВЕКОВ Для защиты от нашествия татар, черемисов и мордвы в устье реки Юг славяне построили «крепостцу» и назвали ее Устюг. А для охраны своих границ было построено несколько оборонительных городков-крепостей: Халезец, Кичменга, Подосиновец, Березово. Крепость несколько раз подвергалась нападениям воинствующих соседей. Строения Городка разрушались, но затем вновь отстраивались жителями. В ХVII столетии, потеряв свое оборонительное значение, Городок Журнальный вариант

№2/2011

становится обычным крестьянским селом с развитыми кустарными промыслами, торговлей и несколькими храмами. Издревле в этих местах проходили торги. Один древний торг был на Кичменге, при впадении речки Тафты, на месте нынешней деревни Исады, около Сараева. Второй торг - на реке Юг, на месте деревни Оленево. Оба торга располагались на торговом пути Галич Устюг. Торговали в основном пушниной, льном, хлебом, медом, холстами, кожей, орудиями крестьянского труда, а также изделиями, изготовленными местными кузнецами. В писцовых книгах Устюжского уезда Никиты Вышеславцева в 1622-1626 годах, а также в писцовых книгах за 16761683 годы дано описание Кичменгского Городка и окружающих его деревень. Городок был тогда центром Кичменгской волости, в которую входили Федоровский, Шонгско-Николаевский и Кобыльский погосты. К концу ХVII века в связи с расширением границ Русского государства крепость потеряла свое военное значение, оборонительные сооружения пришли в ветхость, церковь сгорела, только остатки башни стояли до начала ХIХ века. На воротах этой башни старославянской вязью была вырезана надпись о том, что в память избавления от поляков выстроена в Городке деревянная, во имя Преображения, церковь. В настоящее 205

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ

Крепость Кичменга

время сохранились только крепостной вал и ров. На месте крепостной башни была построена небольшая церковь в честь Александра Невского. Федоровский погост находился в устье реки Кичменги, на высоком левом берегу. Теперь это улица Первомайская в Кичменгском Городке, а на месте разрушенной Афанасьевской церкви размещается аптека. В приходе Афанасьевской церкви к 1917 году числилось 12 деревень, 512 дворов и 4839 прихожан. В 10 километрах на красивых холмах расположен Шонгско-Николаевский погост. Позднее была образована ШонгскоНиколаевская волость. В нее входило более двух десятков деревень, в том числе деревни Наволок (родина моих предков - Наволоцких), Шатенево, Воронино, Шилово, Загарье и другие. ШонгскоНиколаевский приход, в котором настоятелями с ХVII века служили мои предки по матери - Кузнецовы, был очень большой. В 45 километрах от Городка расположено село Сараево, в храмах которого с середины ХVIII века несли пастырскую службу тоже мои предки Кузнецовы. В 1778 году в Сараеве была построена каменная Троицкая церковь: население в деревнях прихода увеличивалось так 206

быстро, что через несколько десятилетий возникла потребность в строительстве нового, еще большего храма. Поэтому «... в 1864 благодаря усилиям священника Кузнецова Ипполита Гавриловича и тщанием прихожан и на их средства был поставлен новый двухэтажный храм в честь Афанасия Александрийского...». Оба храма, сооруженные с большим искусством, с колокольнями и красивой каменной оградой, представляли великолепный ансамбль. Церкви, как и везде, стояли на высоком угоре (холме) на берегу реки Кичменги, как бы царствуя над большой долиной с деревнями прихода. На многие километры был слышен колокольный звон. Прихожане любили свои храмы и гордились ими. В Сараевском приходе, а он был очень большим, перед революцией числилось 5690 прихожан, из них 2785 мужчин и 2905 женщин. В течение многих лет, с 1754 года, в этом храме несли пастырскую службу священники династии Кузнецовых: Кузнецов Конон Симеонович, его сыновья Иоанн, Михаил и Платон, внук Василий Иоаннович, его сын Иоанн Васильевич. Позднее - Кузнецов Ипполит Гавриилович, его близкие родственники: Гвоздев Иоанн Михайлович, Кулаков Николай Алексеевич и другие.

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ К 1917 году в Кичменгском Городке было пять церквей. Это основной СпасоПреображенский храм, начало строительства которого на месте деревянного храма Архистратига Михаила относится к 1792 году. Деревянная Успенская кладбищенская церковь, построенная в 1700 году. Новая каменная церковь Успения Богоматери, окончание строительства которой совпало с переменой власти, она так и не была освящена. Афанасьевская церковь, каменная, с высокой колокольней, сооруженная на месте деревянной в 1786 году. И в 1882 году на древнем городище, в ответ на убийство царя-освободителя Александра II, была построена церковь Александра Невского. В тридцатых годах все церкви в городке, да и в районе, были разрушены, иконы и церковные книги сожжены (я был свидетелем этого варварства, видел этот костер), имущество разграблено, священники репрессированы. Кладбище в центре Городка, на котором покоились прихожане всех деревень прихода, в том числе и наши предки, было уничтожено.

ОБ УКЛАДЕ ЖИЗНИ В ДЕРЕВНЯХ Профессор П.А. Колесников в своих исследованиях пишет, что «...правительство при разборе различных спорных дел наказывало дьякам сперва выяснить, «как прежь сего бывало», и только после этого принимать решения. Заслуживает внимания и государственная политика по отношению к запустевшим земельным и промысловым угодьям. Писцы, «радея казне государевой», вносили в книги и эти угодья, даже если запустение произошло 50-100 лет и более до описания. Понимая, что заросшую пашню молодым лесом оживить легче, чем таежную целину, писцы призывали «охочих людей» взять эти земли на различных условиях «изо-льготы» с освобождением от податей и повинностей». По воспоминаниям старожилов, которым за восемьдесят пять - девяносто: председателя колхоза Некипелова Симо-

№2/2011

Мария Симоновна и Николай Алексеевич Кулаковы

на Степановича, колхозниц Маклаковой Екатерины Алексеевны, Некипеловой Ольги Ивановны, Огарковой Параскевы Михайловны, колхозника Некипелова Анатолия Викторовича, сельских учительниц Квашниной Александры Лукиничны, Бараковой Антонины Павловны, Наволоцкой Александры Симоновны и многих других - мне удалось сделать краткое описание уклада жизни в деревнях в прошлом. Так, Параскева Михайловна Огаркова из деревни Наволок вспоминает: «Нелегка была крестьянская доля. Труд в деревне был ручным и тяжелым. Основная работа была в поле, это вспашка земли, жатва хлебов, обмолот и сушка зерна, сенокосы. Не меньше труда и заботы было и дома: воспитание детей, уход за скотом, все работы по хозяйству, заготовка дров, да и много другой разной работы. Тяжела была женская доля. Кроме основной работы надо было вырастить лен, вырвать его, разостлать на поле, собрать в суслоны. Затем во дворе сухой лен измять, обтрепать (очистить от костры), расчесать щетками на сорта. Осенью и зимой уже в избе прядутся на прялках су207

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ ровые нитки. На ткацком станке, обычно это делается зимой, ткется ткань: полотна, полотенца. Ранней весной ткань выбеливается на солнце. Для этого раскатываются рулоны холстов по насту. И только после этого ткань готова. Из неё шьется нижнее белье, рубахи, порты (штаны), платья, простыни, занавески. Для верхней одежды холсты красят в бочках, обычно в синий (кубовый) цвет и в красный (кумачовый), реже в другие цвета». Для скатертей нужно было выткать особое полотно с рисунком. Очень трудно было выткать красивое полотенце с вышивками. Полотенце вывешивалось над иконами в красном углу. Хозяйка старалась показать свое умение делать красивое. Надо было еще уметь ткать ряднину, из которой шили мешки, и сукманину, из которой шили теплые рукавицы и пиджаки для мужиков. Из лоскутков старой одежды ткали красивые половики. Чего только не умела делать женщинакрестьянка! Одежда была обыкновенная и праздничная. В обычные дни мужчины носили холщовую рубаху и порты, на ногах - лапти; зимой - катанки (валенки) из овечьей шерсти, балахон или азям из сукна, овчинный полушубок. На голове летом - поярковая шляпа, реже - суконная фуражка; зимой - меховая шапка. Женщины в будни надевали холщовую рубаху, обычно белую, реже синюю, синий холщовый сарафан на лямках. На ногах - лапти с холщовыми онучами. Девушки ходили с непокрытой головой или повязывались платком, а замужние женщины носили борушку, а поверх нее - платок. В праздник мужчины надевали ситцевую рубашку. Но ситец был очень дорогой тканью. Если не могли его купить, то рубашка шилась из домашней пестряди (самодельная набивка по холсту) или из тонкого холста, с вышитым воротником. Штаны надевали суконные или нанковые (плотная ткань). Кафтан шился из сукна, а кто победнее - надевал нанковый казакин или азям из домашнего сукна. Под кафтаном носили иногда плисовые или суконные камзолы. На зимние праздники 208

надевали тулуп, крытый сукном, и подпоясывались красным кушаком, который был шерстяным или гарусным. На голове - шапка с широким меховым околышем, часто бобровым, называлась иногда распашней. В праздник женщины надевали яркий ситцевый сарафан, чулки, кожаные башмаки, яркий плетеный пояс с преобладанием красного цвета. На шее серебряный гайтан с большим крестом и два наборочника, вышитые золотом, с жемчужными вставками. Голову девушки повязывали шелковым платком. Замужние женщины носили парчовые или шелковые борушки с узорами спереди, на лбу, которые вышивали сами бисером или жемчугом, купленным на ярмарке. На голове - красивые полушалки. Зимой в праздники надевали шубы, покрытые сукном. Многое делала женщина-крестьянка. От её уменья, художественного вкуса, желанья творить красивое, вкладывать душу во всё жизнь в доме становилась интересной и радостной. А глава семьи - крестьянин тоже должен был уметь многое. Он и строитель - сам строил себе дом, он и лесоруб - сам рубил лес для стройки и дров, и земледелец, и агроном, и ветеринар, и экономист, и пасечник, сам плел лапти, подшивал валенки, выделывал овчины. Весь огромный объем работ по жизнеобеспечению семьи лежал в основном на нем. Так жили в деревне столетиями. Всё изменилось после переворота 1917 года, особенно при коллективизации. Все самые главные ценности и имущество, созданные таким трудом, - всё было обобществлено. Зерно ссыпали в общий склад, весь скот поместили в общие дворы. Хозяйственный инвентарь свезли в одно место. Главное, чего лишились крестьяне, - это была земля, которую возделывали, за которой ухаживали, которую ценили и берегли веками их предки. В крестьянских семьях оставили по одной корове, хотя семьи были большие, до 10 - 25 человек. Пожилая сельская учительница Александра Лукинична из деревни Наволок рассказывает: «Я часто теперь думаю:

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ как же всё это перенесли крестьяне, обремененные большой семьей, не представляющие жизни без земли, без личного хозяйства? Что творилось у них в сердце, в душе? Не все мужики в нашей деревне приняли колхозы, многие из них уехали на Север, в Мурманск, на шахты в Инту, на лесозаводы в Архангельск и вообще куда-нибудь. Уезжали по одному, парами, семьями. Молодые парни увозили своих невест. Оставшиеся в деревне работали в колхозе в поте лица, но дела в колхозе шли всё хуже и хуже. Наше хозяйство в колхоз не приняли, однако отобрали землю, скотный двор, амбар, баню, в которой сушили лен, гумно с овином. Взяли плуги, бороны, сани, лошадь, две коровы. Надо как-то было жить, не умереть с голоду, и тятя (папа) стал ходить по деревням шить одежду. Так как швейную машинку тоже забрали, то ему приходилось шить руками. Это помогло нам выжить в то трудное время. Моему старшему брату Симону не разрешили служить в Красной Армии, а Николая не приняли в пятый класс. Причина - социальное положение, то есть мы дети так называемого кулака».

О РАСКУЛАЧИВАНИИ В ДЕРЕВНЕ Через полгода после переворота 1917 года в стране разразился голод, особенно в больших городах и в Поволжье. Но в деревнях северо-восточной части России, особенно в Вологодской губернии, голода не было, крестьяне жили зажиточно. Ленин высказал и претворил в жизнь гениальную идею, страшную по своей сути: «Спасти революцию может только хлеб. Для этого архиважно создать в каждой деревне из самых бедных и безлошадных крестьян комитеты бедноты. Остальных крестьян назвать кулакамимироедами. Уверен, что уж эти комбеды выскребут в деревнях все до зернышка». Декретом ВЦИК от 11.07.1918 г. комбеды были созданы. А для поддержки комбедов была создана продовольственнореквизиционная армия численностью до

№2/2011

60 тысяч человек и продотряды из числа рабочих. Кроме того, декретом ВЦИК 6 армия, стоявшая в Архангельске, по просьбе ее командующего Кедрова была прикреплена на продовольственное снабжение к Никольскому уезду как самому богатому в Вологодской губернии. Представляет интерес имеющийся в Государственном архиве Вологодской области (фонд 585, оп.1, д. 9) так называемый «победоносный» рапорт секретаря уездного комитета партии в губком партии. В нем написано, «что в Никольском уезде за неполный 1918 год было изъято 850 тысяч пудов зерна, а у крестьян было изъято и зарезано в июле и августе более 7 тысяч коров!» Трудно представить, как можно было сохранить в жару без холодильников такое огромное количество мяса. Можно предполагать, да и старожилы рассказывали, что пропало его очень много. Все эти мероприятия привели к полному изъятию продовольствия у крестьян и обнищанию населения в деревнях Никольского уезда. Рассказ учительницы Александры Лукиничны о раскулачивании и политических репрессиях в деревне, которые она пережила сама, потряс меня. «Самыми тяжелыми и страшными годами в моей 85-летней жизни были 1923-1938 годы, жестокие годы разгула беззакония, - пишет учительница. - Я запомнила основные лозунги тех лет: «Только диктатура пролетариата, только рабочий класс могут вести страну в светлое будущее». А для деревни: «Уничтожим кулачество как класс!» Я, маленькая девочка, во втором классе видела и читала этот жуткий плакат. В том далеком году призыв уничтожить нас хороших крестьян, был очень страшен, но понятен. А вот почему уничтожать наш класс(!), то есть нашу школу (как мы, дети, думали), мне было совсем непонятно. Спросить же я боялась. Кулачество, кулаки-крестьяне еще назывались «твердозаданцами», от слов «твердые задания» по обязательной сдаче государству продуктов. Властью отдель209

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ ным крестьянским хозяйствам, особенно более зажиточным, давались совершенно невыполнимые задания на сдачу государству зерна, мяса, молока, масла, картошки, сена и других продуктов. При невыполнении этого задания конфисковывали дом, хозяйственные постройки, скот, хозяйственный инвентарь, одежду. Хозяина ссылали куда-нибудь на Север, семью выселяли на улицу, оставляли без средств существования. Так случилось с семьей моих родителей, которые всю жизнь трудились в поте лица. Летом, в сенокос, арестовали моего отца Луку Ивановича. Милиционеры привезли его с сенокоса, тятя (так называли в деревне папу) снял лапти, переодел нижнее белье, надел сапоги и покорно сел в их тарантас. Мама дала ему в дорогу пять серебряных рублей. На следующий день из Городка приехали эти же милиционеры искать у нас серебро и золото. Меня посадили к столу, пригрозили, чтобы не убежала и никому ничего не говорила. Перерыли весь дом и голбец (подполье), но, конечно, ничего не нашли. Увидели в горнице круглый стол и стулья кустарной работы, погрузили их на тарантас, Прихватили еще березовый туесок с коровьим маслом и зеркальце, маленькое и старенькое. Мне до сих пор диво, куда же они его повесили? Никакой описи, никакого акта не дали, просто нас ограбили. В марте 1931 года я с подругами возвращалась из школы. Странная картина удивила нас. На крыше нашего дома работают не знакомые нам мужики. Трещат доски, крик, шум, матерщина. К вечеру от нашего большого, красивого пятистенка, только что построенного, остались одни закладные бревна да кучи мусора. Разобрали и скотный двор на дрова. Нас выселили в зимовку. Семья таяла. Мама боялась ареста, боялась, что её сошлют куда-нибудь далеко. Поэтому после раздумий решилась и тайно уехала к тяте (папе) в ссылку. Он в ссылке работал в конюшне в деревне под Архангельском. Мама устроилась работать на лесную биржу. Мой старший брат в свои 210

16 лет уехал в Коми АССР попытаться заработать деньги для строительства нового дома, взамен отобранного. Семья была разрушена, остались в зимовке мы трое: глухой, немощный дедушка Иван Антонович и мы с сестрой. Мне было 10 лет, сестре 7. Оставалось еще немного муки. Дедушка учил меня печь пироги. Вставала рано, затопляла печку, пекла пирог. Дед кипятил самовар. Еда - хлеб и горячая вода и ничего больше, и скорее в школу с сестрой, а идти далеко, да еще по глубокому снегу. Баню отобрали. Мы с сестрой, грязные, непричесанные, оборванные, полуголодные, ходили так почти год. Моя голова покрылась гнойной коркой, я заболела куриной слепотой, после захода солнца ничего не видела, хоть реви. Причиной, наверное, был авитаминоз. Так мы и жили, страшно вспомнить. Дожили до июня месяца. Дедушко показал мне пустую кадку, в которой была мука. Сказал: «Сходи-ко, Саня, сегодня по деревне с корзиной, попроси у людей милостыню ради Христа». Рядом с нами жила нищенка Федора. Кстати, нищенки в северных деревнях появились уже в советское время. Позвала Федору. Пошли по деревне. У меня подкатывался комок к горлу, не могла выговаривать слова просьбы о подаянии. Плакала и пряталась за спину Федоры, было стыдно смотреть в глаза. Ведь наша семья была обеспеченная, уважаемая, гордая, тем более что дедушка был выборным церковным старостой много лет, с 1906 года. Соседи все понимали, жалели нас и, хотя сами очень нуждались, подавали куски хлеба, а иногда и целые пироги. Я удивляюсь и радуюсь за моих близких: тятю, маму, братьев. Несмотря на перенесенные гонения, лишения и страдания, они не обозлились, не упали духом. И в то трудное время начали восстанавливать свое разрушенное хозяйство. Позднее с огромным трудом удалось построить новый дом, завести скот, помочь нам с сестрой получить среднее образование. Доказали всем, что мы труженики, что мы сильны духом».

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ

О КОЛХОЗАХ Из рассказа колхозницы Параскевы Михайловны: «В колхозы крестьяне шли неохотно. На колхозы накладывались большие налоги. Получалось так, что почти всё зерно, мясо, молоко сдавали государству, а колхозникам ничего не оставалось. На трудодни выдавали по 200-150 грамм зерна, и больше, как правило, ничего, в том числе и денег, колхозники не получали. Колхозное мясо выдавали только на сенокосах, особенно на дальних, так называемых «в островах», то есть когда заготовляли сено на лесных полянах около речек. Там варили шти, так назывался овсяный суп с мясом. Они испокон веков в деревне были основной пищей крестьян. Конечно же, по трудодням никаких овощей не выдавали, да и не выращивали их. Не потому что не хотели, а потому что государству нужно было только зерно. Вспоминаю сдачу зерна. Его на лошадях возили в Городок в «Заготзерно», склад которого находился в здании бывшей церкви на высоком втором этаже. 22 ступеньки по крутой лестнице с тяжелейшими мешками, особенно мне, худенькой девушке, давались с большим трудом, в войну в деревне остались только женщины и старики. Государство планировало колхозам очень большие объемы заготовки древесины. Техники в то время никакой не было. Только двуручная пила и лошадка. Работа тяжелая, по пояс в снегу, в любой мороз, и в пургу, и в слякоть. Особенно тяжело доставалось девушкам и подросткам. В деревне эти работы в лесу назывались «деляной». Работали всю зиму. Жили в бараках, в тесноте, в темноте, полуголодные, бабы и мужики вместе, без каких-либо удобств. Главное, негде было просушить одежду, негде помыться, отдохнуть. О культурном отдыхе: чтении, музыке, прогулках - даже и не мечталось. Труд в лесу среди крестьян считался каторжным. Правда, с годами стала появляться техника, но это мало облегчало тяжесть непосильного труда.

№2/2011

Весной, при разливах рек, колхозников отправляли на сплав леса по лесным речкам, а также по Кичменьге и Югу. Условия на сплаве тоже были тяжелые: надо катать «свинцовые» бревна в реку, баграми толкать их, разбирать заторы, иногда огромные. Было много травм, переохлаждений, падений в воду, иногда тонули, особенно девушки. А на дворе весна, надо бы работать в поле, всё начинает расти, сердце болит у крестьянземледельцев». Симон Степанович Некипелов, бывший председатель колхоза в селе Сараево, рассказывал: «Была еще повинная - это ремонт дорог. На лошадях, запряженных в телегуодноскатку (специальная телега для перевозки земли), возили песок для засыпки ям на дорогах, вырубали кустарник около дорог, строили мосты через речки, рыли канавы. Работа тоже не из легких. За сданное зерно, мясо, молоко, за работы в лесу, на сплаве, на ремонте дорог и других работах денег не платили или иногда платили гроши. Пенсия у колхозников была самая низкая по стране. Даже паспортов у колхозников не было, не разрешалось самовольно выезжать из деревни. Колхозник-крестьянин был совершенно бесправный человек, закабаленный рабским трудом и ужасными условиями жизни. Хотя в песнях пелось: ...Человек проходит как хозяин Необъятной Родины своей! И еще: Я другой такой страны не знаю, Где так вольно дышит человек! Низкий поклон тому поколению, которое пережило все эти трудные годы: смену власти, продразверстку, гражданскую войну, коллективизацию, раскулачивание и политические репрессии, борьбу с церковью, с верующими и памятью поколений, финскую и вторую мировую войны, годы восстановления народного хозяйства, годы застоя и перестройки, а в последнее время - и полный развал сельского хозяйства и запустение деревень». 211

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ

О ЦЕРКВИ Александра Лукинична рассказывает: «Я, сельская учительница, знаю, что с незапамятных времен церковь была очагом культуры и нравственности, имела большое влияние на воспитание души человека. Все изменилось после 1917 года, когда началось гонение на церковь. Новая власть уничтожала православную веру, рушила храмы, построенные на средства прихожан, арестовывала и уничтожала служителей церкви, отбирала у них дома и имущество, семьи выселялись на улицу. А ведь в церкви служили образованные, честные и высоконравственные люди. Таким был в нашей церкви протоиерей Кузнецов Симон Ипполитович. Я его хорошо помню - уже пожилого, но энергичного, доброго и участливого человека. Хорошо помню и матушку Павлу Петровну. Она славилась добрым отношением к прихожанам, помогала, давала советы, особенно как лечить детей травами и собирать их. Она всегда молилась вместе с прихожанами. Меня в церковь всегда тянуло. Хотелось быть в ней почаще, посмотреть на иконостас, фрески на стенах, сверкающие свечами люстры (тогда их называли паникадилами). Хотелось слушать и слушать церковное пение, голос священника, очень красивые женские голоса на клиросе и пение всех прихожан. Это производило на меня очень сильное впечатление, прошли годы, а всё помню как сейчас. Мы с подружкой девяти, десяти лет старались для молитвы попасть в первый ряд, смотреть на священника, слушать его. Нам интересно было наблюдать, как он в алтаре переодевал искрящиеся ризы, как окуривал мирян кадилом. Служба заканчивалась пением какого-то псалма, мне непонятного. Все было так продумано, гармонично и слаженно, что не хотелось выходить из церкви. А как приятно было слушать звон колоколов. Особенно запомнился мне колокольный звон на празднике Крещения, 212

Протоиерей Симон Ипполитович Кузнецов

когда священнослужители и прихожане шли к реке освящать воду. Мне удалось побывать на колокольне и увидеть, как она устроена. Кирпичная лестница ведет на площадку, ограниченную оградкой. На площадке висел огромный колокол и много маленьких. Мне до сих пор диво, как обычный мужичок - звонарь умело владел ими. Далеко по округе раздавался красивый, могучий звон большого колокола, к нему присоединялся перезвон маленьких колоколов, все это сливалось в одну торжественную мелодию, вызывающую какие-то необъяснимые чувства. Все в деревне любили слушать колокольный звон нашей церкви. Крестьяне любили посещать церковь. Накануне обязательно мылись в бане, надевали лучшие одежды. У меня о нашей церкви остались самые лучшие впечатления и воспоминания. В ней всё красиво, тихо, кротко, благоговейно».

ОБРАЗОВАНИЕ В ДЕРЕВНЕ В далекие времена в деревне центром образования и духовной культуры была церковь, а священники - первыми учителями и воспитателями прихожан. Сведения о начальных училищах, су-

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ Ипполитович и другие, учителя Кузнецова (Попова) Софья Симоновна, ее муж Авенир Алексеевич, Глубоковская Анна Никаноровна и другие, всех их с уважением и благодарностью вспоминают прихожане. К 1914 году в приходе были открыты еще четыре земских училища, в одном из них была учительницей Кузнецова Александра Симоновна. Все пять земских училищ сыграли большую роль в становлении образования в приходе и увеличении количества грамотных прихожан. Священники прихода и учителя школ и училищ внесли большой вклад в образование, а также в духовное и нравственное воспитание прихожан. Никольский уезд считался самым грамотным уездом в Вологодской губернии.

ществовавших с 1800 года, не сохранились. В 1838 году в Шонге было открыто первое начальное приходское училище. А в 1886 году вместо него была открыта церковноприходская школа, которая содержалась за счет церковных средств, а также средств попечительства, земства и Стефано-Прокопьевского братства. В отдаленных от церкви деревнях в 1891*** 1906 годах были открыты четыре школы грамоты. Они размещались в крестьянАлександра Лукинична вспоминаских домах, содержались за счет креет послевоенные годы, рассказывает: стьян, и на их содержание из местного «Кончилась страшная война. Разруха. В попечительства отпускалось от 16 до деревне одни бабы. Стали возвращать32 рублей. Обучалось в школах от 20 до ся мужья, чаще всего инвалиды. Стали 26 человек. Заведующими и учителями восстанавливать народное хозяйство. этих школы были священники НиколаПришлось платить совершенно непоевской церкви и грамотные крестьяне. сильные налоги. Нужно было каждому Еще в 1841 году в числе первых хозяину сдать мяса 44 килограмма, молока - 270 литров, яиц - 30 штук и много в Никольском уезде было учреждено другого. А где все это взять? Обложили Шонгско-Николаевское земское училище на 66 учеников. Оно располагалось в каменном двухэтажном здании, содержалось на средства Никольского земства. Яркое воспоминание о себе оставил заведующий училища Рупышев Александр Михайлович - почетный гражданин Никольска, награжденный за успехи в образовании серебряной медалью «За усердие», талантливый педагог и замечательный человек. Среди законоучителей были священники Куклин Феоктист Михайлович, Яхлаков Евгений Федорович, Кузнецов Симон Церковь в доме С.И. Кузнецова

№2/2011

213

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ обязательными большими государственными займами, многих отправили на лесоповал и на сплав леса. Так прошли годы. Вынесли и это. Отменили некоторые налоги. Стало немного легче жить. Начали перестраивать и ремонтировать дома. Появился шифер, краска для пола, гвозди, стекло. Многие купили мебель, а позднее телевизоры, велосипеды, даже мотоциклы. Принарядились. Народилось много детей. Думали, что всё наладится. Но... надежды крестьян не оправдались». Положение колхозников в деревне с каждым годом ухудшалось. Даже паспорта не выдавали. В культурном и материальном отношении деревня опять была на втором плане. Выросшие дети стали покидать родные места. А затем пресловутая перестройка. Пустые полки в магазинах, талоны, очереди. Закрылись школы в деревнях. Опять из деревень поехали семьи в так называемые «центральные усадьбы» (реформы по столичной деятельнице Заславской), в Кичменгский Городок и в другие города. А при Ельцине и позднее наступил полный крах в деревне. Колхозы распустили, все хозяйства ликвидировали, поля зарастают кустарником, лес хищнически вырубается, деревни пустеют. В больших и богатых деревнях осталось всего несколько жилых домов, в которых доживают свой век пенсионеры. Что-то, видно, не продумано в государственном управлении, что-то, видно, не так...

*** Родословная нашей семьи уходит в глубь веков двумя большими корнями: по моему отцу, Наволоцкому Анатолию Степановичу, - линия или род Наволоцких и по маме, Александре Симоновне, - линия или род Кузнецовых. Фамилия «Наволоцкий» редкая. Изучая научные труды А. С. Суперанской, А. В. Сусловой, Ю. Федосюка, Ю. А. Рылова и других, посвященные исследованиям истории возникновения фамилий, можно утверждать, что это древняя рус214

ская фамилия, свойственная жителям северных областей России. Выдающийся ученый с мировым именем, профессор Унбегаун Борис Генрихович, филолог, специалист по славянским языкам в своей книге, изданной в Оксфордском университете в Англии, дает подробный анализ происхождения русских фамилий. Он объясняет историю появления большого количества русских фамилий в северных областях с окончаниями на «ский» и «цкий» по географическому принципу, то есть от названия места жительства, деревни, реки, озера. Например, в деревне перед лесным волоком с названием Подволочье - все жители Подволоцкие, деревня Чекавино - все Чекавинские, река Вохма - Вохомские, озеро Наволок - все жители деревни Наволок Наволоцкие. С этими же окончаниями в деревнях имеется большое количество фамилий и от имен предков: Ивановские, Алексеевские, Андреевские и т.д. Это научное обоснование опровергает бытующее мнение, что фамилии с такими окончаниями имеют польские корни.

РОД НАВОЛОЦКИХ Род берет начало в деревне Наволок, которая расположена в десяти километрах от Кичменгского Городка, на высоком правом берегу реки Юг. С другой стороны деревни - озеро Наволок, старица реки, изменившей свое течение. Красивые дома-пятистенки из кондовых бревен с мезонинами, балконами и большими окнами развернуты фасадами на озеро. Кругом лес, сосновые боры, березовые рощи, поля, холмы. Почти все жители деревни - Наволоцкие. Жили большими семьями, детей было много, славились в округе трудолюбием и физической силой. Мой дед Степан Степанович очень давно, в тридцатые годы, рассказывал (предупредил, что по секрету), что ктото из наших предков ходил пешком в Грецию, на Афон, а также в Соловецкий монастырь на богомолье. А кто-то, по

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ преданию, из очень далеких предков ушел в монастырь за Вологду, в Каргополь, на Онегу. Возможно, это и был Афанасий Наволоцкий, как говорится в его житиях, вошедших в «Жития русских святых», том 2, изданных в 2000 году: «...Преподобный Афанасий Наволоцкий пришел из Каргопольских пределов в Олонецкую землю, где основал монастырь в 78 верстах от возникшего позже Петрозаводска. Скончался святой близ Верхоледской Слободки, близ Шенкурска...».

*** Родоначальником рода Наволоцких можно считать Наволоцкого Ермена (Еремея, Ермила, разное правописание в метрических книгах). История не сохранила сведений о его родителях. Сыновья Ермена: Терентий, родившийся в 1683 году, и Кирило - в 1685 году - дали две ветви большого генеалогического дерева, бурно разросшегося в последующие столетия. В 1718 году у Терентия родился сын, названный, по-видимому, в честь его деда Еремеем или Ермилом. Еремей был женат дважды: на Евдокии Минеевне, родившейся в 1727, и Дарье Прокопьевне (1741). В 1744 году у него родился сын Василий. У Василия Еремеевича с женой Марфой Васильевной было пятеро детей, в том числе Евсевий (или Евсей) (благочестивый, греч.) - мой прапрадед. Мне удалось найти в Государственном вологодском архиве интересную запись в Исповедных ведомостях Шонгской Николаевской церкви за 1791 год, сделанную рукой моего прапрапрадеда по маминой линии, священника Якова Семеновича Кузнецова. Из неё следует, что свыше 200 лет тому назад на исповедь к моему прапрапрадеду священнику Якову Кузнецову пришел из деревни Наволок со своей семьей мой прапрапрадед по отцу крестьянин Василий Еремеевич Наволоцкий. У Евсевия Васильевича с женой Евдокией Федоровной было четверо детей, в том числе Степан, мой прадед.

№2/2011

Степан Евсевиевич (Евсеевич) переехал в деревню Чекавино, где 21 сентября 1853 года женился на дочери государственного крестьянина Петра Квашнина - Александре. После её кончины при родах в 1855 году взял в жены Ульяну Федоровну, дочь государственного крестьянина Федора Ивановича Морозова из деревни Лыченица. Её родословная представлена на схеме. В счастливом браке Ульяна родила 27 детей: 10 сыновей и 17 дочерей («две тройни, три двойни, остальные по одному» - по молве старушек деревни), из них только трое умерли в раннем детстве. Поразительно, что она прожила 105 лет, сохранив до глубокой старости ясный ум, трудоспособность и физическую бодрость. В Спасо-Преображенской церкви Кичменгского Городка крещение почти всех детей Степана Евсевиевича совершал священник Глубоковский Никанор Петрович. В эти же годы крестились и его дети: Матвей, Александр - в 1861 году, восприемником которого был его же сын Петр и в 1863 году - Николай, ставший известным богословом, профессором Императорской академии. Возможно, что дети Степана Евсевиевича (в том числе и мой дед Степан Степанович) были знакомы и вместе учились в церковноприходской школе. Огромная дружная семья, в том числе и женившиеся дети со своими семьями, это более сорока человек, все жили в одном большом доме-пятистенке. Дом стоял на высоком берегу реки Юг в сосновом бору. В пойме реки - заливные луга, сенокосы, поля. Красоту этого места описать невозможно, это надо видеть.

*** В начале двадцатого века, приблизительно в 1902-1904 годах, семь сыновей (по возрасту): Василий, Иван, Федор, Петр, Степан, Егор и Александр - переселились из деревни Чекавино поближе к Городку «на выселки», «на выставку», построили четыре больших дома и образовали деревню Выставка. В первом доме (в настоящее время дом 215

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ № 19 по Советской улице) жил Иван, во втором (№ 21) - очень большом - три брата: Василий, Федор и Петр, в третьем (№ 23) - Степан (мой дед) и в четвертом (№ 25) - Егор. Александр-холостяк купил старый двухэтажный дом на Кипарице (это рядом, дом не сохранился), бывшую почтовую станцию. В тридцатые годы деревня вошла в состав Кичменгского Городка и стала называться улицей Советской. Семьи братьев были многодетные, так у Ивана было 19 детей, у Федора - 8, у Степана, моего деда, - 8, у Василия в деревне Чекавино - 10. Все дочери были выданы замуж в деревни Попово, Гари, Шонгу, Березовую Гору, Утманово, Кобыльск, Шарью и другие. След их потерян. Попов Федор Федорович, обладавший феноменальной памятью, рассказывал: «...В огромной семье Наволоцких не было больных и инвалидов, как правило, все были долгожителями, трезвенниками, работали «от зари до зари», отличались честностью и порядочностью, пользовались в народе уважением, и их ставили в пример...». Братья построили дома добротные и красивые, осушили заболоченное место (где теперь стоит автовокзал), прочистили и углубили речку Кипарицу, сделали ухоженный луг, который назвали Долгуша. Осушили озеро-старицу и болотце под Городищем и под Княжигорой - получились хорошие заливные луга. До недавних пор их называли «Наволоцкие луга», об этом в 1977 году поведали мне старушки из деревни Крохалево, косившие траву на этом лугу. В начале 1929 года в Кичменгском Городке была создана первая сельскохозяйственная коммуна. В неё добровольно, одними из первых, вошли все братья вместе с многочисленными сыновьями и их семьями. Мои родители были учителя, но тоже входили в состав коммуны и привлекались на многие сельскохозяйственные работы. Все имущество сразу было обобществлено. Зерно из амбара 216

сдали в общее хранилище. Сразу же на еду коммунарам зарезали нашу корову, овец, кур. Наш большой скотный двор и хозяйственные постройки распилили на дрова. Лошадку Рыжко сдали в Красную Армию, дед переживал, впервые в жизни видели его слезы. Питались сообща в доме Ивана Степановича - там организовали общую столовую, готовила на 55-60 человек Дарья Феофановна, жена хозяина дома. Дома не было ни крошки хлеба. Не разрешалось. Все делалось на каком-то подъеме, но с тоской в сердце: «что-то будет ...». Вскоре остались без хлеба, без мяса, без молока и всего другого. Коммуна была нежизненна, скоро распалась, все коммунары в ней разочаровались. Мы лишились всего личного хозяйства. Но, несмотря на печальный опыт, все братья с семьями снова записались в организуемый колхоз. Мой дед был в колхозе пасечником. Сначала пасека размещалась в самом Городке, около Успенской церкви и кладбища, где теперь проходит улица Октябрьская. А затем её перенесли в лес на берег реки Шарженги, это около четырех километров от Городка. Мне было 5-6 лет, дед брал меня с собой на пасеку, обратно мы возвращались уже после захода солнца с фонарем «летучая мышь». Я вспоминаю, как с дымарем помогал ему смотреть ульи с пчелами, качать мед. Кстати, несмотря на то, что пасека из 75 ульев стояла на лужайке в лесу, сарай, где находился мед в деревянных кадках и все остальное имущество на замок не закрывался, дед приставлял к дверям только палочку. Не было ни одного случая кражи или хулиганства. Правда, несколько раз забирался на пасеку медведь полакомиться медом, переворачивал ульи, устраивал разгром в хозяйстве деда.

*** В семье Василия Степановича, переехавшего в деревню Выставка, было четверо детей: Сергей, Николай, Алексей и Юлия.

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ Два двоюродных брата: Сергей Васильевич с Выставки и Владимир Васильевич, сын второго Василия Степановича из деревни Чекавино не вошли в колхоз. Предупрежденные, что их могут раскулачить (хотя они не были кулаками), они, оставив свои дома и все имущество, уехали с детьми на Урал. Но и там, начав жизнь с нуля, они сумели вырастить, воспитать и выучить детей и внуков. Все стали достойными людьми и достигли в жизни очень многого. Так, сын Сергея Васильевича и Анфисы Ивановны Аркадий Сергеевич окончил Московскую сельскохозяйственную академию, работал директором совхоза, был первым секретарем райкома КПСС, председателем райисполкома в Новгородской области. Позднее стал начальником главка, членом коллегии Министерства сельского хозяйства, а затем заместителем председателя Госстандарта СССР. Он президент отделения проблем качества сельскохозяйственных и пищевых продуктов Академии проблем качества, академик. Опубликовал свыше 80 научных работ. Имеет награды: два ордена Трудового Красного Знамени, орден «Знак Почета», медали. Награжден Золотой медалью ВДНХ СССР и знаком «Отличник социалистического сельского хозяйства». Жена его, Лидия Григорьевна, родом из Устюженского района Вологодской области, работает в поликлинике Управления делами Президента России. Сын Сергей, выросший в городе, стал известным фермером на Валдае, дочь Елена - сотрудница туристской фирмы. Второй сын Василия Степановича, Алексей Васильевич, уехал в Ленинград, окончил университет, работал в научноисследовательском институте, занимался исследованиями по селекции пшеницы. Ему удалось вывести несколько элитных сортов высокоурожайной пшеницы, которые использовались на полях СССР несколько десятков лет. Алексей Васильевич имел ученую степень доктора наук, ученое звание профессора, был лауреатом Сталинской премии. Его жена, Клавдия

№2/2011

Александровна, - селекционер по картофелю, кандидат наук. Оба имеют государственные награды. Их сын Юрий не пошел по стопам родителей - стал инженером, кандидатом технических наук. Третий сын Василия Степановича, Николай Васильевич, погиб на фронте в Восточной Пруссии. Его сыновья: Николай - инженер-судостроитель, Леонид - авиационный инженер, Александр - инженер, строил подводные лодки в Нижнем Новгороде. Дочь Николая Николаевича Наталья преподает в Московском энергетическом институте, её муж Степан заведует энергосетями Восточного округа Москвы. Вторая дочь, Екатерина, живет и работает в США, в штате Вирджиния, в университете. Она ученый-генетик, её муж - профессор русского языка, написал диссертацию о русском казачестве. У дочери Василия Степановича Юлии Васильевны Ваулиной, прожившей до 99 лет, было пятеро детей. Её дочь, Лидия Яковлевна, всю жизнь проработала на тракторном заводе имени Кирова в Ленинграде. И сейчас, несмотря на свои 90 лет, она полна энергии и оптимизма. Сын её, Ваулин Валерий Георгиевич, был дипломатом, сотрудником Организации Объединенных Наций, работал в США и в Швейцарии, в настоящее время живет в Москве, предприниматель. Три его сына окончили МГУ. Дочь Юлии Васильевны Мария вышла замуж за Кузнецова Михаила, учителя рисования в Кичменгско-Городецкой средней школе. Он был хороший скульптор, в центральном сквере Городка у памятника погибшим воинам на аллее все бюсты Героев Советского Союза - в его исполнении. Их дочь, Жаравина Ангелина Михайловна, работала заведующей отделом в редакции газеты «Заря Севера» в Кичменгском Городке. У Василия Степановича (1870-1910), оставшегося в деревне Чекавино, в семье было десять детей. Как я писал выше, его сын Владимир Васильевич, уехавший на Урал, обосновался там в Камбарке. У него в семье с Александрой Ивановной было пятеро детей. Старший сын Борис погиб 217

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ на фронте в 1943 году под Смоленском. Со слов мой мамы, его учительницы, он был очень талантливым, любознательным юношей. Леонид - ветеран Великой Отечественной войны, полковник, начал служить в кавалерии, был в группе войск в Иране, многое испытал в жизни. В последующие годы служил в Закавказском военном округе начальником химической службы армии, преподавателем на военной кафедре Тбилисского университета. В семье Леонида Владимировича и Лидии Павловны два сына-офицера: Борис и Алексей, живущие в настоящее время в Подмосковье. Борис - военный врач, полковник, у них с женой Аллой Сергеевной две дочери: Елена и Ирина. Алексей, подполковник, был в составе миротворческих сил в Косово. У него два сына: Игорь и Вадим. Игорь тоже выбрал профессию офицера, окончил военный университет связи, капитан. Остальные дети Владимира Васильевича - инженеры, учителя, строители проживают с семьями на Урале, в Камбарке, Сарапуле, Ижевске и других городах. Сыновья Василия Степановича: Григорий, Алексей и Владимир - воевали на фронтах первой мировой войны. Во время Отечественной войны Григорий, уже работавший в Москве, и Николай погибли на фронте. Сын дочери Василия Степановича Александры, Новосельцев Николай Васильевич, в тридцатые годы был народным комиссаром лесной промышленности СССР. Муж дочери Василия Степановича Ольги, Леготин Николай Викентьевич, был перед войной военным комиссаром в Городке. Ольга после смерти мужа жила в Сарапуле. По-видимому, заложенная предками духовная сила и характер помогли членам этих двух семей выстоять в то трудное и тревожное время, не сломаться от невзгод и добиться многого в жизни. Егор (Георгий) Степанович (1877) в 1899 году женился на Марии Петровне Шемякиной из деревни Крохалево. В се218

мье воспитывалось семеро детей: Николай (1899), Галина, Валентина, Раиса, Лидия, Евлампия и Валентин. В его семье жила свои последние годы моя прабабушка Ульяна Федоровна Наволоцкая, родившая и воспитавшая 27 детей. Она скончалась в возрасте 105 лет, была похоронена на приходском кладбище. В 1932 году Егор Степанович с семьей уехал в Симферополь. Связь с ними была потеряна. Только известно, что его дочь Евлампия (Лана) Капустина стала известной художницей. Сын Валентин остался в Городке, с женой Василисой Матвеевной они жили в доме отца. У них было семеро детей, взрослыми почти все разъехались по стране. Трое из них с семьями жили в Ангарске: Аркадий - офицер, Тамара с Натальей и Владимиром и Людмила (19301988) с Татьяной и Людмилой. Галина с дочерьми Валентиной и Ольгой живет в Майкопе. Евгения с Ольгой и Сергеем живут на Украине. Борис остался в Городке, в его семье трое детей: Владимир, Надежда и Ольга. У Федора Степановича и Клавдии Ксенофонтовны было 8 детей: пять сыновей и три дочери. Благодаря своей энергии он из крестьян выдвинулся в менеджеры по реализации швейных машин фирмы «Зингер». До сих пор в деревнях района встречаются эти хорошие машины. В мае 1918 года на чрезвычайном заседании Кичменгско-Городецкого потребительского общества Федора Степановича избрали председателем, а моего деда Степана Степановича - членом правления, как сказано в газете: «...из числа наиболее прогрессивной, революционно настроенной интеллигенции...». Его старший сын Александр во время первой мировой войны с Русским экспедиционным корпусом, в котором служил унтер-офицер Родион Малиновский (будущий маршал, министр обороны), оказался в Париже, где и застала их революция. А затем, с огромными трудностями, через Америку, Японию, Дальний Восток и Сибирь добрался до дома. Никому не рассказывал о своих странствиях - это, наверное, и помогло ему выжить в годы сталинских

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ репрессий. Я узнал об этом несколько лет тому назад от его сына Виталия. Александр Федорович всю свою жизнь проработал бухгалтером в райсоюзе. Семью Александра Федоровича и Анны Ивановны во время организации коммуны в 1929 году подселили в наш дом, в котором и так уже в нашей семье было 12 человек. Четыре года, пока строился их дом, мы жили в невероятной тесноте, но дружно. Виталий, сын Александра Федоровича, был не по годам развит, любознателен, всем интересовался, в свои шесть лет он уже бегло читал. Он-то и научил меня читать в четыре с половиной года. Всё время Виталий, я и Валерий, который был младше меня на год, проводили вместе. Целыми днями на вышке (так тогда назывался чердак дома) перебирали кипы иллюстрированных дореволюционных журналов «Нива», смотрели, читали, но особенно любили читать старый энциклопедический словарь с иллюстрациями - это было захватывающе интересно. Позднее мы все трое серьезно увлеклись фотографией, до сих пор в Городке можно увидеть наши фотографии. Во время войны Виталий, контуженный, после боя попал в плен, но пробыл у фашистов недолго, ему удалось бежать и перебраться через линию фронта к нашим. Наши ретивые контрразведчики хотели после допросов его расстрелять, но не успели, так как начался новый бой, подаривший Виталию жизнь. Плен, как пятно в биографии, создавал проблемы в те годы, мешал ему в жизни, но, несмотря на это, Виталию удалось успешно окончить Ленинградский политехнический институт, прослужить несколько лет в армии офицером, а затем стать известным в стране строителем, заместителем директора проектного института в Орле. Его дочь Елена работает в Пущино в НИИ, биохимик, доктор наук, вторая дочь, Катя, живет в Вологде. Брат Виталия Валерий после окончания политехнического института испытал все тяготы офицерской службы на островах за Полярным кругом. Демобилизовавшись, участвовал в строительстве

№2/2011

Академического городка в Новосибирске. Его талант инженера-проектировщика, а затем и руководителя раскрылся в проектном институте «Сибгипрошахт», где были запроектированы крупнейшие шахты, разрезы и обогатительные фабрики Кузбасса. С женой Верой Алексеевной вырастили дочь Анну и сына Андрея, они с семьями живут и работают в Новосибирске. Анна родилась в 1961 году. После окончания Новосибирского инженерностроительного института и аспирантуры в московском ЦНИПИ градостроительства защитила диссертацию, работала научным сотрудником в институте. С 1992 года - директор фирмы «Сити ЛТД» в Москве, а с 1992 года возглавляет фонд «Культурнопросветительский центр художественных ремесел «Сибирский вернисаж». Анна создала единственный за Уралом музей игрушки, проводит международные фестивали художественных ремесел «Артания», создала центр ремесленного обучения, серьезно занимается возрождением русской национальной культуры. Её дочь Евгения активно участвует в деятельности фонда, она является его исполнительным директором, сын Макар учится в школе. Андрей Валерьевич (1963) после окончания Новосибирского института водного транспорта трудился на судоремонтном заводе во Владивостоке, в настоящее время работает фотографом. Сестра Виталия Александровича Софья много лет работала фельдшером скорой помощи в Кичменгском Городке, была добросовестной, внимательной к больным. Многие вспоминают её добрым словом. Сын её Владимир, инженерстроитель, жил в доме деда. К сожалению, дом сгорел в 2010 году. Дочь Федора Степановича Анна была замужем за Чешковым Николаем Григорьевичем, в послевоенные годы работавшим секретарем райкома в Городке. Их сын Адольф - полковник инженерных войск, служил на Украине. В семье сына Федора Степановича Ивана и его жены Анны Семеновны - двое детей: Юрий и Николай. Дочери Юрия: 219

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ Татьяна с тремя детьми живет в Городке, а Ольга - врач, с семьей живет в Петербурге. Сын Юрия Александр с женой Людмилой Владимировной, детьми Варварой, Юрием и внучкой Лизой живут в Городке. Людмила Владимировна Наволоцкая окончила училище культуры в Кириллове. На посту директора Заречного дома культуры сумела создать замечательный коллектив единомышленников, которым успешно руководит два десятка лет. Творческие коллективы и хореографические ансамбли «Кичменгская гармоника», «Нежность», «Весна» и другие таланты снискали популярность у жителей Городка. Они неоднократно становились лауреатами областных и международных конкурсов и фестивалей, участниками выступлений по Центральному телевидению. Людмила Владимировна внесла большой вклад в развитие культуры района. У Ивана Степановича и Евдокии Петровны в семье было 19 детей. Вся большая семья в 1929 году вошла в коммуну. У его сына Степана Ивановича была организована столовая, в которой питалась вся деревня Выставка. Поварихой была жена Степана Ивановича Дарья Феофановна. Я помню, как обедали все вместе, в 2-3 смены, ели из одного большого блюда. Было шумно, весело, но не совсем удобно, да и невкусно. Сыновья Степана Ивановича Анатолий и Сергей, мои троюродные братья и друзья детства, с первых дней войны на фронте. Толя погиб, а Сергей, в 20 лет получивший воинское звание капитана, командовавший батальоном, в боях был тяжело ранен в голову. Привезли в 1943 году домой, дали инвалидность первой группы. Благодаря замечательной жене Анфисе Петровне, фельдшерице, тоже бывшей на фронте, смог прожить долго, хотя речь так и не восстановилась. Воспитали детей, Анатолия и Людмилу, посвятившую свою жизнь медицине, ставшую опытной хирургической медицинской сестрой. Сын Людмилы Андрей продолжил медицинскую династию, работает фельдшером на скорой помощи, Иван - пасечник. Дочь Анатолия Сергеевича Людмила 220

- тоже в медицине, трудится фельдшером в Вологде. У второй дочери Ольги, товароведа, и ее мужа Сергея Капустина два сына, Владислав и Иван. Иван - ученик шестого класса, талантливый, старательный юноша, освоил компьютер, хорошо рисует, пишет стихи, получил диплом первой степени на областной олимпиаде. Из пяти сыновей Ивана Степановича трое погибли на фронте: Павел, Николай и Александр. Жены: Павла Ивановича Ольга Федоровна и Николая Ивановича Таисья Федоровна - были учительницами. Их дети и внуки живут в разных городах: Вениамин Павлович - директор техникума с дочерьми Ларисой и Светланой - в городе Белая Калитва Ростовской области; Любовь Николаевна с сыновьями Сергеем и Алексеем - в Северодвинске, Антонина Николаевна с Андреем и Натальей - в Одессе. У дочери Ивана Степановича Агнии и Поджарова Василия Леонтьевича двое детей: Николай - врач, с семьей живет в Кемерово, а Антонина с сыновьями Леонидом и Николаем в Кичменгском Городке. Много лет была секретарем сельского совета. Муж её, Филин Павел Павлович, всю войну был на фронте танкистом, вернулся с правительственными наградами, после войны трудился в Кичменгском Городке. Их старший сын Леонид руководил энергосетями в Городке, много сделал полезного, успешно внедрял новые технологии, пользовался авторитетом у сельчан. С женой Галиной Николаевной вырастили двух сыновей. Старший, Александр, специалист по ЖКХ, архитектор, учится на заочном отделении Вологодского политехнического университета, его жена, Татьяна Валерьевна, окончившая СанктПетербургский институт социальной психологии и педагогики, работает социальным педагогом. У них три сына: Илья, Кирилл и Алексей - это подвиг в наше время. Сергей Леонидович - контролер ОАО «Вологдаэнерго», его жена Светлана Николаевна окончила ВТУ и Академию государственной службы, трудится в администрации района. Воспитывают сына Дмитрия и дочь Юлю. Второй сын Антонины Васильевны,

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ Николай Павлович, с женой Галиной Аркадьевной живут и работают в Городке. В семье их сына Владимира - офицера, начальника ГАИ района и жены Екатерины Васильевны - учительницы двое детей: Мария и Артем. У второго сына Николая Павловича, Александра, сыновья Дмитрий и Даниил. Интересно, что Иван Степанович, небогатый крестьянин, сумел всем своим 14 дочерям подарить на их свадьбы по немецкой швейной машине фирмы «Зингер». У Петра Степановича было пятеро детей. Старший сын Аркадий погиб на фронте. У второго сына, Александра, работавшего в леспромхозе бухгалтером, от двух жен, Агнии Кузьминичны и Анны Михайловны, было тоже пятеро детей. Евгений перенес блокаду Ленинграда, в конце войны в Китае пропал без вести. Второй сын, Леонид, с которым я учился в одном классе и вместе мы ушли на фронт, всю войну был механиком-водителем танка. В армии маршала Рокоссовского на танке с боями дошел до Берлина, был ранен, за смелость и отвагу награжден орденами и медалями. После войны работал в леспромхозе, в настоящее время посвятил себя живописи. В своих картинах отражает красоту нашей северной природы. У Леонида трое детей, пятеро внуков и две правнучки. У дочери Светланы, медицинской сестры Городецкой больницы, два сына: Андрей (окончил Петербургский университет водного транспорта) и Виталий работают в Великом Устюге. У Натальи, учительницы, - трое детей, живут и работают в Вологде. Сын Леонида Сергей живет и работает в Городке. Сестры Леонида, Елена и Татьяна, с семьями живут в Вологде, а брат Сергей (1931-2002) и его две дочери - врачи живут в Петербурге.

бы в армии то ли из Финляндии, то ли из Кронштадта. Анна Дмитриевна, по словам Попова Федора Федоровича, «была женщина статная, стройная, гордая, вызывавшая восхищение окружающих своей необычайной красотой». Умерла она рано, 11 июля 1921 года, сорока пяти лет, оставив семерых детей. Младшим сыновьям, Вениамину и Серафиму, было 7 и 5 лет. Около четырех лет дед управлялся с хозяйством сам, пока не пришла в дом моя мама, Александра Симоновна, выйдя замуж за его сына Анатолия. Я смутно вспоминаю дом, полный народа, шума, веселья. Его сын, дядя Веня, был первым киномехаником передвижки в Городке, поэтому фильмы смотрели и дома. Электричества в Городке еще не было. Двое на скамейке крутили динамо-машину, а

О МОЁМ ДЕДЕ Мой дед, Степан Степанович Наволоцкий, был женат на Анне Дмитриевне Федулиной из деревни Завачуг, расположенной около села Кобыльск, дочери крестьянина Федулина Дмитрия Ивановича и его жены Варвары, которую он привез после служ-

№2/2011

Мой дед, Степан Степанович Новолоцкий 221

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ нашей радости и удивлению от немого кино не было предела. Он же пригнал из Великого Устюга в колхоз и первый трактор «Фордзон», на котором делал первую борозду, восхищая всё собравшееся население Городка. Я сидел у него на коленях, радостно переживая важность «эпохального момента». Позднее он работал директором кинотеатра в городе Тотьме. С 1939 года Вениамин Степанович служил в Красной Армии, принимал участие в финской войне рядовым артиллеристом. В Великую Отечественную войну в 1942 году после окончания Лепельского пехотного училища и присвоения офицерского звания был назначен командиром штрафной пулеметной роты в армии маршала Рокоссовского. Четыре раза был тяжело ранен. Награжден двумя орденами Отечественной войны, орденом Красной Звезды, многими медалями. Закончил войну капитаном. До и после войны был заядлым охотником-медвежатником. Его семеро детей проживают в разных городах. Сын Вадим работал начальником цеха шарикоподшипникого завода в Вологде, в настоящее время - предприниматель. Как и отец, тоже опытный охотник. У них с женой Татьяной - хорошей хозяйкой, рукодельницей и мастерицей, обладающей превосходным художественным вкусом, двое сыновей, Андрей и Алексей, и четверо внуков. Алексей воевал в Чечне. Оба получили высшее образование, живут своими семьями в Вологде. Старший сын моего деда, Александр Степанович, уехал в 1917 году в город Никольск, работал директором почты. Женился на Ольге Александровне Яхонтовой. Оказалось, что её дядя по матери, Яхонтов Николай Александрович, летчик, погибший в 1936 году, похоронен в Кремлевской стене. В 1925 году они переехали в Великий Устюг, а затем уехали куда-то в Сибирь. Ничего о нем не знали до 2000 года, пока я в Москве не нашел его дочь Маргариту, работавшую в поликлинике Управления делами Президента. Она участница войны, зенитчица, имеет много наград. Оказалось, что во время войны мы служили с ней в Заполярье в одной диви222

зии, но не знали, не ведали о друг друге. При встречах в Москве она рассказала о многочисленных потомках отца. У Маргариты и ее мужа Владимира Александровича два сына: Сергей и Александр, внучки Алиса и Светлана. У Светланы и её мужа Игоря Гордеева - дочь Дарья. В Петербурге в 2004 году состоялась наша встреча со старшей дочерью Александра Степановича Антониной, которая, несмотря на свой почтенный возраст, 85 лет и болезни, удивляла своим неуемным характером, оптимизмом и отличной памятью. Антонина Александровна после окончания строительного техникума в Великом Устюге получила назначение в Ненецкий национальный округ, в город Нарьян-Мар. Там вышла замуж за Рогова Бориса Александровича - механика Печорского порта. В 1941 году семья переехала в Астрахань. Бориса Александровича призвали в армию, а затем в военную академию, по окончании которой воевал на Ленинградском фронте, в морской авиации. После войны работал на судоремонтном заводе в Мурманске и на Ижорском заводе. Подполковник, имеет правительственные награды. Антонина Александровна с детьми эвакуировалась сначала в Гурьев, а спустя некоторое время они с огромными трудностями перебрались в Великий Устюг, где работала в тресте «Устюг-лес». После войны семья объединилась, жили в Литве, в Ленинграде, в Мурманске, а после демобилизации мужа снова вернулись в Ленинград. Дети Антонины: Тамара - химик и Виктор инженер - живут в Петербурге; Валерия с детьми и внуками - все по специальности химики, живут и работают в Америке. Третья дочь Александра, Тамара, еще до войны работала в Великом Устюге в строительном тресте. Она и ее муж Шота Цверава - участники Великой Отечественной, познакомились на фронте. После войны жили в Кутаиси, у них в семье двое детей. Сын Виктор - директор техникума в Ставрополе, его сын Владислав Цверава погиб в Чечне в 2004 году. Дочь Китино - учительница, с семьей живет в Кутаиси.

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ Дочь деда, Лариса Степановна, выйдя замуж за приезжего районного продовольственного комиссара Чевыкалова Георгия Ивановича, проводившего продразверстку в районе, уехала с ним жить в Кемерово. У них был сын Николай, о судьбе которого ничего не известно. Вторая дочь деда, Фаина Степановна, вышла замуж за командира Красной Армии, ставшего к концу войны генераллейтенантом, командиром корпуса. Оба всю Отечественную войну были на фронте, Фаина была в офицерском звании. После войны семья жила в Новосибирске. Её дочь Надежда - научный сотрудник в Академическом городке под Новосибирском, позднее переехала жить на Украину. Младшая дочь деда, Елизавета Степановна, по рассказам моей мамы, была красивой, энергичной, любознательной девушкой. Несмотря на запреты отца, убежала пешком, без денег, в тридцатые годы в Великий Устюг учиться. Там встретила Подольского Андрея и вышла за него замуж. Андрей Андреевич в гражданскую войну воевал на Севере вместе с легендарным в те годы Павлином Виноградовым, затем был секретарем горкома в городе Тотьме, вторым секретарем обкома в Вологде, председателем горисполкома города Никольска, директором многих леспромхозов. У них в хорошей, дружной семье было восемь детей. Часто летом всей семьей, до страшного 1937 года, приезжали к нам в Городок в гости. Все выучились, обзавелись семьями, жизнь разбросала их по стране. Проживают во многих городах: Ганна - в Кадуе, Людмила - в Череповце, Юрий и Эдуард - в Вытегре, Николай - в Тирасполе. Маргарита проживает в Костроме, Вениамин - в Подмосковье, Валентин и его дети Виктор и Галина - в Петрозаводске. Вениамин и Виктор служили в армии - офицеры. Сын деда, Серафим Степанович, с 1939 года прошел две войны, во время Великой Отечественной войны его направили служить офицером в польскую армию. Был ранен, награжден многими орденами и медалями, кадровый военный, подполковник инженерных войск. После

№2/2011

войны служил и жил с женой Лидией в Бресте и в Свердловске. Принимал участие в строительстве Белоярской атомной станции. В семье Серафима Степановича - дочь Лариса и внук, проживают в Черновцах. После смерти жены Серафим женился на Анфисе.

*** К 1931 году все разъехались кто куда. Анатолий Степанович и его семья: мама, мы, трое детей - я, Ганна, Нина - и дед Степан Степанович остались в доме одни. Это были самые счастливые, интересные годы дружной, культурной, интеллигентной семьи. Все рухнуло 2 сентября 1937 года, когда с большой группой учителей и директоров школ папа был арестован и исчез на многие годы бесследно. Только через 55 лет удалось узнать, что он был расстрелян еще в 1937-м. Реабилитация 1956 года - слабое утешение. Мама и мы, дети, все годы жили со страшным клеймом «детей врага народа». Дед уехал в Кемерово к дочери Ларисе. Переписка с родственниками из-за репрессий прекратилась. Началась трудная жизнь, жизнь «семьи врага народа», полная лишений, забот и огорчений, нищеты, особенно в годы финской и Отечественной войн, когда присоединились еще и страдания от страшного голода. С первых дней войны мама и мы, дети-школьники, бесплатно работали в колхозе, очень уставали, но там хотя иногда давали кусочек пирога и болтушку из муки. В 1942 году мы с моим другом Володей Шашериным после окончания первого курса Велико-Устюгского речного техникума всю навигацию на Северной Двине работали матросами, а затем штурвальным на пароходе. В начале лета мне не было еще шестнадцати лет. Жутко вспомнить нечеловеческие физические нагрузки при погрузке дров на большой буксир, длинные ночи у штурвала и постоянное чувство голода. Мы буксировали огромные плоты леса, длиной до 700 метров и объемом до 40 тысяч кубометров, от Котласа до Архангельска, а обратно - большие связки барж. Страшно было стать вино223

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ вником аварии, за неё в военное время могли расстрелять или сгноить в лагере. В Архангельске при немецких бомбардировках впервые испытал ужасы войны, когда на моих глазах с верхних этажей горящего военного госпиАнатолий таля (здание лесотехСтепанович нического института) Наволоцкий выбрасывались раненые и разбивались о землю. Осенью, когда почти все студенты старших курсов ушли на войну, мы вернулись в Городок в школу. В 1943 году почти весь наш десятый класс был призван в действующую армию. Только в 2010 году я узнал в институте военной истории, что было совершенно секретное постановление Государственного Комитета Обороны № 4322 от 16.10.1943 года, подписанное Сталиным, о призыве в действующую армию школьников десятых классов, которым исполнилось 17 лет. Причем в этом документе есть любопытное примечание: не призывать в армию работавших в некоторых военизированных наркоматах и призывников из Грузии. Мы, одноклассники, были направлены в войска Карельского фронта в Заполярье, которые принимали участие в обороне и обеспечении полярных конвоев союзников: США, Англии и Канады. Это большие караваны океанских судов с вооружением, военной техникой, продовольствием и другим оснащением, предназначенным для нашей страны, которые в сопровождении военных кораблей, подводных лодок и авиации с большими трудностями и потерями направлялись в наши северные порты Мурманск и Архангельск. Только теперь стало известно, что при героических усилиях удалось прийти 41 конвою - это 811 судов. Было отправлено в нашу страну 19 тысяч самолетов, 18 тысяч танков, более полумиллиона автомобилей большое количество артиллерии, кораблей, целых заводов, брони для танков, другого оснащения и огромное 224

количество продовольствия. Конечно, эта помощь союзников очень помогла нам для достижения Победы. Затем моя часть с тяжелыми боями в суровых условиях Крайнего Севера освобождала Заполярье. Там в 1944 году я потерял своего одноклассника и друга Владимира Шашерина. В 1945 году я закончил войну в звании сержанта, помощником командира взвода. Мои сестры Ганна и Нина в трудные, голодные годы окончили среднюю школу. Мама работала в школе учителем младших классов. Летом у них был бесплатный непосильный труд в колхозе, от зари до зари. Мне часто вспоминается, а с годами все чаще и чаще, жуткий, страшный эпизод из нашей трудной жизни во время войны, в 1942 году. Морозная зима. Голод. Хлеб давали по карточкам: маме - 400 граммов, нам, иждивенцам - детям, по 150. И больше ничего, ни сахара, которого мы не видели всю войну, конечно, ни масла, ни мяса, ни спичек. Огонь высекали кресалом. На весь Городок был один магазин, в котором выдавали хлеб по карточкам. В нем - столпотворение, очередь занимали ночью. Учителя получали хлеб в школе. Мама задерживалась на педагогическом совете и поручила Нине отнести хлеб домой. Нина, а ей было всего 9 лет, не сдержалась и по дороге домой, ...съела этот хлебушко, все 850 грамм. Вечером мы,

Моя мама, Александра Симоновна Наволоцкая

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ голоднущие, пили кипяток из самовара и горевали. Нину никто не ругал. А она так горестно рыдала, что и сейчас, спустя 69 лет, меня бросает в дрожь от её стонов и слез. Так мы и жили. С 1943 года я был уже в лучшем положении, в действующей армии, но лица голодных сестер и мамы не давали мне покоя. После войны в 1947 году мне посчастливилось поступить в Военномедицинскую академию в Ленинграде. Это были лучшие годы моей жизни: упорная учеба, восхищение величайшими учеными, профессорами знаменитой академии и все это в сказочном городе на «державной» Неве - центре мировой культуры, где музеи, дворцы, архитектурные ансамбли, театры, симфоническая музыка - все в этом оазисе слилось в единый гимн интеллектуальной красоты. Для меня, деревенского паренька, это было величайшим счастьем. После окончания академии в 1954 году и получении воинского звания офицера началась трудная служба в войсках в отдаленных гарнизонах: врачом мотострелкового полка, дивизии, главным радиологом-токсикологом Закавказского военного округа, старшим преподавателем ОКУОМС. Трижды (в 1959, 1968, 1974) окончил Высшие академические курсы ВМА. После окончания второй военной академии, её командного факультета руководящего состава, был назначен начальником высшего военного учреждения - Окружных курсов офицеров медицинской службы (интернатуры) ЗакВО. С 1968 года преподавал в Государственном военном институте усовершенствования врачей МО в Москве. В 1982 году окончил с отличием факультет новых методов и средств обучения НИИ проблем высшей школы. Действительный член Географического общества Академии наук СССР с 1960 года. Принимал участие в научных экспедициях и в разработке медикогеографического описания горных театров военных действий. Занимался научными исследованиями в войсках, в лабораториях, на кафедре и на военных

№2/2011

полигонах, в том числе и при испытаниях оружия массового поражения. Ученое звание - профессор, кандидат медицинских наук, имею свыше 120 опубликованных научных трудов по актуальным вопросам военной медицины Прослужил в армии 44 года, полковник медицинской службы. Имею 22 государственные награды, в том числе ордена Отечественной войны II степени, «За веру и службу России» и медали: «За боевые заслуги», «За оборону Заполярья», «За победу над Германией» и другие. Награжден знаками «За заслуги в высшей школе» и «Отличник здравоохранения». В связи с восьмидесятилетием мне присвоено звание «Почетный гражданин Кичменгско-Городецкого муниципального района» с вручением серебряного знака. Заместитель председателя Государственной Думы РФ В.А. Купцов вручил мне медаль Шолохова за достигнутые успехи в исследовании родословия русских деревень и публикации материалов по краеведению. Губернатор Вологодской области наградил именными часами, а Московский городской совет ветеранов войны и труда присвоил звание «Почетный ветеран» с вручением серебряного знака. В настоящее время занимаюсь краеведением, изучением истории родословия деревень Никольского уезда, его храмов, истории школьного образования в районе. Последние 20 лет посвятил исследованию и написанию книг по родословным нашей семьи и других семейных родов. Занимаюсь фотографией, киносъемкой, видеосъемкой, таксидермией, охотой, рыбалкой, сбором грибов. В молодости имел спортивные разряды по альпинизму, стендовой стрельбе, слалому и гимнастике. Жена, Галина Ильинична, - из Архангельска, окончила педагогический институт, биолог, научный сотрудник Военного института прикладной микробиологии, имеет научные работы и изобретения. Ее отец, Уланов Илья Иванович, из Нюксеницы, мать, Пелагея Семеновна, с Виледи. Моя сестра Ганна в 1946 году поступила в Ленинградский сельскохозяйственный институт. В послеблокадном 225

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ городе, впроголодь (еще не была отменена карточная система), ночами разбирая завалы разрушенных зданий и улиц, Ганна сумела успешно окончить институт. Работала агрономом в пригородном совхозе, принимала участие в восстановлении уничтоженных войной фруктовых садов. Через несколько лет ей посчастливилось стать научным сотрудником научноисследовательского института растениеводства имени Н. И. Вавилова в Ленинграде. Занималась исследованиями в святая святых - в хранилищах коллекций семян, собранных академиком Н. И. Вавиловым со всего мира. Позднее работала в секретариате ученого совета института. Жила в Петербурге, в Павловске. Нина начала учиться в Ленинградском педагогическом институте, но после ликвидации общежития и материальных затруднений ей пришлось оставить институт. Работала в отделе науки и культуры Ленинградского Дворца пионеров. Ей очень нравилась работа, но жить в Ленинграде после моего отъезда в войска было негде, поэтому пришлось уехать в пригородный поселок. Работала в библиотеке, жила в старой баньке. После неудачного замужества и тяжелых переживаний вернулась на родину. В Кичменгском Городке в детской библиотеке нашла свое призвание. Нина была очень трудолюбивой, скромной, доброжелательной, независимой, слишком доверчивой. Любила книги, цветы, грядки, была большая мастерица в вышивке и вязании. Погибла в автокатастрофе в 1976 году. Дети: у меня от первой жены, Павловской Натальи Петровны, сын Александр, он врач. Кроме Московского медицинского университета окончил в 1997 г. университет Witten/Herdecke в Германии и финансовую академию в 2003 году в Москве. В течение нескольких лет был медицинским советником немецкой фармакологической компании, в настоящее время работает главой представительства немецкой компании в Москве, генеральным директором «Магна Интернэшнл». Его жена, Елена Игоревна, - детский врач, кандидат 226

медицинских наук. В семье сына две дочери-школьницы: Наталья и Анна. У Ганны - сын Александр, окончил Ленинградский институт физкультуры, много лет бороздил океаны на круизном лайнере «Лермонтов» в качестве начальника оздоровительного центра судна, в настоящее время занимается торговлей. У него в семье дочь Александра. Сын Нины Сергей после трагической гибели матери воспитывался у нас в Москве. Окончил радиотехническое ПТУ, затем служил в армии на Северном Кавказе, учился в военном училище радиоэлектронной борьбы в Воронеже. После его окончания - дальнейшая служба в Группе советских войск в Германии, затем в Воронеже и в Москве, в Генеральном штабе. С 2001 года и по настоящее время - старший офицер - начальник группы в Национальном центре по уменьшению ядерной опасности Министерства обороны РФ, полковник. Неоднократно принимал участие в ответственных правительственных командировках по инспектированию объектов в США и в странах НАТО в Европе: Греции, Португалии, Польше, Словакии и других. Участвовал в работе комиссий по проверке выполнения государственных договоров, в том числе Договора о стратегическом и наступательном вооружении, а также Договора об обычному наступательному вооружению стран Европы. В 2002 году принимал участие в качестве эксперта в тендере по модернизации международной сети связи ОБСЕ в Австрии. В 2003 году Министерством обороны был командирован на международные учения «Combined Endevor 2003» на военной базе «Баумхольдер» в Германии. На показательных стрельбах из боевого оружия среди офицеров, представителей стран - участников учений за отличную стрельбу получил приз «Золотой аксельбант». Участвовал в организации показов военной техники МО для стран Договоров о контроле вооружений в 2001 и 2006 годах. Его жена, Елена Вячеславовна, по профессии бухгалтер. В семье Сергея и Елены есть дочь Александра, названная в честь бабушки.

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ

О ВОЙНАХ, О ЗАЩИТНИКАХ ОТЕЧЕСТВА Почти все мужское население деревень Наволок, Чекавино, Сараево и выходцы из них - предки Наволоцких и Кузнецовых - принимали участие во всех войнах, которые вела Россия по защите своих земель от врагов. РУССКО-ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА Кузнецов Иван Гаврилович, родился в 1825, военный врач (брат Ипполита Гавриловича моего прадеда). РУССКО-ЯПОНСКАЯ ВОЙНА Наволоцкий Самуил Васильевич, погиб на крейсере «Паллада» в первый день войны 27.01.1904. ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА 1914-1916 гг. Наволоцкий Александр Федорович, 18961962. Наволоцкий Алексей Васильевич, 1894-1964. Наволоцкий Виталий Дмитриевич, 18911971. Наволоцкий Владимир Васильевич, 18961953. Наволоцкий Григорий Васильевич, 18921941. Головков Автоном Петрович, протопресвитер Балтийского флота в Кронштадте, 1879-1918. ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА 1941-1945 гг. Наволоцкий Александр Иванович, 1914-1941. Наволоцкий Александр Федорович, 18961962. Наволоцкий Александр Никандрович, 18981943. Наволоцкий Алексей Васильевич, 1894-1964. Наволоцкий Алексей Васильевич, 1902-1997. Наволоцкий Александр Александрович, 19231942. Наволоцкий Анатолий Степанович, 19191943. Наволоцкий Аркадий Андреевич, 1911-1941. Наволоцкий Аркадий Петрович, 1908-1942. Наволоцкий Афанасий Иванович, 1902-1942. Наволоцкий Афанасий Павлович, 1923-1942.

№2/2011

Наволоцкий Борис Владимирович, 1922-1943. Наволоцкий Валериан Николаевич, 1926. Наволоцкий Вениамин Степанович, майор, 1912-1985. Наволоцкий Вениамин Николаевич, 19251944. Наволоцкий Виталий Александрович, 19242006. Наволоцкий Владимир Анатольевич, 1926, полковник медицинской службы. Наволоцкий Владимир Васильевич, 18961953. Наволоцкий Григорий Васильевич, 18921941. Наволоцкий Дмитрий Лазаревич, 1907-2003. Наволоцкий Дмитрий Александрович, 19211941. Наволоцкий Дмитрий Григорьевич, 19071941. Наволоцкий Дмитрий Федорович, 1912-1942. Наволоцкий Дмитрий Федорович 1915-1941. Наволоцкий Иван Александрович, 1900-1943. Наволоцкий Илья Михайлович, 1902-1941. Наволоцкий Илья Михайлович, 1900-194? Наволоцкий Леонид Александрович, 1926. Наволоцкий Леонид Владимирович, полковник, 1924. Наволоцкий Михаил Николаевич, 1900-1974. Наволоцкий Михаил Федорович, 1906-1960. Наволоцкий Николай Иванович, 1921-1942. Наволоцкий Николай Васильевич, 1899-1943. Наволоцкий Николай Иванович, 1899-1943. Наволоцкий Павел Лазаревич, 1917-2002. Наволоцкий Степан Федорович, 1910-1942. Наволоцкий Серафим Степанович, 1914-1964, подполковник. Наволоцкий Сергей Степанович, капитан, 1923 - 1995. Наволоцкий Сергей Васильевич, 1897-1986. Наволоцкий Семен Михайлович, 1902-1972. Наволоцкий Семен Никандрович, 1901-1966. Наволоцкая (Говор) Маргарита Александровна, моя двоюродная сестра, 1925-2005. Наволоцкая Фаина Степановна, 1900-1976. Наволоцкий Феодосий Иванович, 1911-1943. Наволоцкая Анфиса Петровна, 1923-2003. Кулаков Николай Дмитриевич, 1918 - 1942. Гвоздев Михаил Иванович, 1897 - 1942. Юркин Николай Васильевич, 1894 - 1943. Петропавловский Сергей Александрович, 1925 - 1944. 227

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ Петропавловский Иван Алексеевич, 1922 1998. Ваулина Елизавета Яковлевна, 1925 - 1942. Попов Валерий Анатольевич, 1918 - 1939. Среди них и военный фельдшер Головкова Тамара Автономовна (19181942), двоюродная сестра моей мамы, награжденная за героизм и отвагу в финскую войну орденом Ленина, погибшая при эвакуации раненых из блокадного Ленинграда по ледовой Дороге жизни в возрасте 25 лет. ...И еще много других родственников. Все верно служили Отечеству, честно исполнили свой долг перед Родиной, защищая её в трудную годину. Предателей и дезертиров среди них не было. За героизм, отвагу и смелость в боях почти все были отмечены наградами. Не вернулись домой, погибли более 35 человек, многие были тяжело ранены, стали инвалидами. В настоящее время живых осталось пятеро участников войны.

*** Когда книга была уже написана, удалось выяснить в архиве и проследить линию потомков Артамона Васильевича Наволоцкого (род. 1772), живущих в настоящее время в деревне Наволок. Это Иван Александрович с женой Лидией Александровной и детьми. Его отец Александр Иванович (1914-1940) погиб на финской войне. Лидия Александровна в настоящее время - староста в деревне Наволок, активная, деятельная, помогает престарелым пенсионерам выжить в наше трудное время.

*** Исследование второй ветви нашего рода, идущего от Кирило Ерменовича (нашего общего предка Ермена) завершено. В ней также много имен. Она детально изучена, но мне показалось более целесообразным описать ее в 228

отдельной книге, которая уже написана, это «Родословная Наволоцких и Квашниных». Потомки этой ветви проживали и проживают в настоящее время в Наволоке, в Городке и во многих городах и селах России. Среди них много известных и почитаемых имен, участников русско-японской, первой мировой и Отечественной войн, крестьянтружеников, рабочих, интеллигентов. Например, крестьянин из деревни Наволок Наволоцкий Иван Антонович, родившийся в 1865 году, был выборным старостой Николаевской церкви в селе Шонга с 1906 года и вплоть до закрытия храма. Активно выступал против ликвидации храма, за что и был репрессирован. Его восьмидесятипятилетняя внучка Александра Лукинична, уважаемая сельская учительница, прожила всю жизнь в родной деревне Наволок. Наши встречи и сотрудничество по написанию её ветви родословной в последние полтора года доставили мне огромное удовлетворение и радость общения с ней - умной, обаятельной, скромной женщиной. К сожалению, когда книга «Родословная Наволоцких и Квашниных» была закончена и переплетена, в этот день у Александры Лукиничны случился инсульт. Очень жаль, что ей не пришлось увидеть и прочитать её. Среди потомков и Наволоцкий Павел Лазаревич - моряк, воевавший в Заполярье, и Наволоцкий Михаил Николаевич - летчик, генерал, и Наволоцкий Иван Ильич - полковник, доцент, заведующий кафедрой философии в Кубанском медицинском институте. Среди потомков и Наволоцкий Анатолий Валентинович - инженермеханик совхоза «Гледенский» около Великого Устюга, а затем директор фирмы «Колос» в Вологде и «МТС Кичменгский» в Кичменгском Городке. Обладая деятельным, инициативным, неуемным характером, он задумал в плане развития деревенского туризма организовать и построить комплекс

Вологодский ЛАД

Родословная НОВОЛОЦКИХ «Северная русская деревня». Проект туристического комплекса, несмотря на скромные финансовые возможности, уже выполняется около его родной деревни Наволок. Среди потомков - Наволоцкий Вениамин Дмитриевич, ученый-селекционер, доктор сельскохозяйственных наук, академик Российской Академии естественных наук, живущий в Белгороде, и много, много других.

*** В начале двадцатого века до революции в деревнях КичменгскоГородецкого района проживало около 60 тысяч человек. В 1940 году население уменьшилось до 51512 человек. В Великой Отечественной войне участвовали 13559 человек, из них больше половины - 7194 человека - погибли. Эти данные, безусловно, приблизительные, так как в те времена большое количество жителей района, особенно молодежь, было завербовано на лесозаводы Архангельска, на комсомольские и ударные стройки по всей стране. По данным последней переписи 2002 года, в районе оказалось всего 22200 человек. Идет катастрофическая убыль населения. В настоящее время много деревень исчезло, в других осталось по нескольку жилых домов, в которых доживают свой век одинокие старики и инвалиды. Почти все колхозы ликвидированы. Поля и луга зарастают лесом. Запустение на плодородной земле. Не пасутся на лугах стада коров, не слышно тарахтенья трактора, редко услышишь гармошку и песню, ребячий смех. А жаль. На этих холмах, среди роскошных лесов и чистых речек, среди плодородных полей и сочных лугов много столетий жили и радовались сильные, красивые, трудолюбивые,

№2/2011

смелые православные русские люди.

*** Годы идут, уходят люди, помнящие о своих предках, уходят в небытие родные и близкие. К глубокому сожалению, новое поколение стало меньше читать, интересоваться книгами, печатным словом, почти разучилось писать, особенно письма. Конечно, телефоны, компьютеры, Интернет - это всё очень удобно, но, к сожалению, имеет, в какой то степени, и свои, как бы сказать поаккуратнее, нежелательные стороны. Всё меньше непосредственного общения людей друг с другом, всё меньше вдумчивой работы за письменным столом, нет дорогих сердцу писем, которые можно бережно хранить и перечитывать. Стало меньше семейного интима, нет трогательного волнения от пожелтевших страниц с записями, сделанных каллиграфическим почерком прадеда или бабушки, родителей и близких. Это неповторимое чувство волнения я испытал, когда читал старые письма и увидел в древних церковных книгах записи, сделанные рукой моего деда, прадеда, прапрадеда и даже прапрапрадеда сто, двести и даже триста лет тому назад. К сожалению, к настоящему времени некоторые славные ветви нашего рода оборвались, прекратились. Другие же получили свое дальнейшее развитие, окрепли и радуют яркими личностями, достойными своих замечательных предков. Продолжение следует. Владимир Анатольевич НАВОЛОЦКИЙ, профессор, полковник медицинской службы, почётный гражданин Кичменгско-Городецкого района

229

НОВОЕ ИМЯ Леонид САВЕЛЬЕВ Леонид Вениаминович Савельев родился 17 февраля 1951 года в деревне Дьяконово Грязовецкого района. Трудовую деятельность начал в 1967 году учеником столяра на Вологодском паровозовагоноремонтном заводе, одновременно учился в школе рабочей молодёжи. После армии работал техникомэлектриком, мастером, сотрудником многотиражной газеты «Вологодский подшипник». После получения высшего юридического образования работал в органах прокуратуры. С 1998 года на пенсии. В Вологде живёт с 1960 года.

Подарок Перед началом спектакля я занял привычное место за пультом осветителя в будке, расположенной в правой части авансцены местного драматического театра. После проверки аппаратуры сквозь маленькие дырочки в занавесе намётанным глазом оценил уже успевших занять свои места зрителей. От того, кто находится в зале, зависело многое, если не всё. Особенно мы опасались вечеров, когда зрителями оказывались учащиеся профессиональных училищ - их, как правило, загоняли на спектакль насильно. Хорошо, если их увлекало происходящее на сцене, а если нет - пиши пропало! Гуляющий по рядам нарастающий и одновременно слабеющий странный гул, смешки во время трагических монологов героев пьесы и, наоборот, гробовое молчание по завершении комических сцен... Подобная обстановка выводила некоторых актёров из себя, ломала режиссёрский замысел. В тот день среди зрителей преобладали молодые люди. Все - юноши с девушками и те, кто постарше, - были одеты очень нарядно. Они бойко разговаривали между собой, и можно было сделать вывод - спектакль шефский, значит, ничего отрицательного ожидать не следует. Молодёжь к старшим людям относилась с уважением, особенно к небольшого роста полноватому мужчине, степенно прошедшему через весь зал и занявшему место в первом ряду. Она тоже сидела в первом ряду. Полуприлегающий кремовый брючный 230

костюм идеально подчёркивал точёную фигуру. Немного вытянутое, тронутое лёгким загаром лицо. Лежащие на круглых плечах светлые, слегка волнистые волосы. Чуть вздёрнутый нос, удивлённые приподнятые брови. Аккуратно подстриженная чёлка наполовину прикрывала сосредоточенный лоб. Честно сказать, я часто встречал красивых девушек, но эта незнакомка, затронув давно молчавшие струны души, пробудила во мне новые, ещё не до конца осознанные чувства... - Алексей, ты что, заснул? - раздался по громкоговорящей связи резкотребовательный голос помощника режиссёра Николая Николаевича. Я не сразу вернулся в окружающую реальность. Мне не хотелось надавливать на кнопку выключения света - ведь тогда незнакомка оказалась бы в таинственной темноте. Но я вынужден исполнять свои служебные обязанности. Против своей воли я запустил реостат, и полностью заполненный зал начал медленно погружаться в темноту. Вскоре перед зрителями уже разворачивались события прошлого века. Безупречная работа аппаратуры позволила мне вновь прильнуть к одной из просверленных дырочек. Незнакомку освещали отблески направленных на сцену прожекторов и софитов, что придавало её фигуре, а главное, лицу необъяснимую притягательность. Во время антракта по просьбе Николая

Вологодский ЛАД

Леонид САВЕЛЬЕВ • Сергей СМИРНОВ Николаевича участники спектакля собрались у столика дежурной. - Сегодняшнее представление необычно, - сообщил помощник режиссёра. - Чувствуется и без ваших слов, - заключил один из ведущих актёров театра Касарин. - Это вам не пэтэушники или старшеклассники. - В зале - рабочие и служащие подшипникового завода, - не отреагировав на слова Касарина, продолжил Николай Николаевич. - После спектакля состоится подписание договора между нашими коллективами. Директор театра приказал всем, включая технические службы, выйти на сцену. Второе отделение спектакля прошло так же слаженно, без каких-либо накладок. Занавес закрывался под бурные, долго не смолкающие аплодисменты. По указанию Николая Николаевича я включил свет в зале и, как было приказано, миновав несколько узких петляющих коридоров, появился на сцене в окружении тех, кто вместе с артистами подарил незабываемый праздник сегодняшним зрителям. Моя работа в театре не предполагала публичности, поэтому перед взорами со-

тен людей я чувствовал себя не в своей тарелке. При любой возможности прятался за спины коллег, которые не меньше меня были обескуражены всеобщим вниманием. Невнимательно я слушал и выступление директора завода, постоянно смахивавшего капельки пота с круглого красного лица и прятавшего глаза от прямых лучей мощных прожекторов. Выступил и директор нашего театра. - А сейчас на память о сегодняшней встрече каждому участнику спектакля наши лучшие молодые работницы вручат маленькие, но для нас дорогие подарки, - сообщил директор завода, когда был подписан договор о сотрудничестве и взаимной помощи. Девушки из первых рядов, подобно весенним мотылькам, взлетели на сцену... Через несколько лет я начал работать на подшипниковом заводе, но все поиски незнакомки оказывались безрезультатными. И лишь хранящийся дома перевязанный красной ленточкой подшипник напоминает мне о том незабываемом вечере. Подарила мне его именно та, которой я любовался в тот давний вечер... Сергей СМИРНОВ

Сергей Николаевич Смирнов - уроженец станции Лежа Грязовецкого района Вологодской области. Генералмайор в отставке. Бывший военный летчик-истребитель. Многие годы находился на военно-дипломатической службе при Посольствах СССР и РФ в ряде зарубежных стран. Автор поэтического сборника «Миг жизни». Член Вологодского землячества в Москве.

Землякам ПАМЯТИ Н. РУБЦОВА Февральский лес. Уж тени всё длиннее, Снег опадает с лапчатых ветвей. В лучах полдневных ели зеленеют В предчувствии весенних тёплых дней.

№2/2011

Любуюсь молча солнечной картиной. Иду опушкой леса не спеша. Приход весны сосна ждёт и осина, Ольха, берёза и моя душа. Прекрасен лес. Всё дышит здесь покоем Родной земли в отеческой глуши. 231

НОВОЕ ИМЯ Вдруг тишину, как будто перед боем, Почувствовал я в отзвуках души. Россия, Русь! Вдруг понял ощутимо Великое терпение твоё... И земляков своих представил зримо, Их трудное, нелёгкое житьё. Мне стало как-то жалко всех до боли, Да и себя немного стало жаль, Что не могу ответить им - доколе В стране богатой будет жить печаль? Но верю я. Весна неудержима. Вновь листья народятся на ветвях. Дух не угаснет. Богом Русь хранима И в городах, и весях, и полях. 15.02.2010 г.

О ЖИЗНИ Наша жизнь весела и печальна. Каждый хочет в ней смысл обрести.

Всех рожденных на свет изначально Испытания ждут впереди. Человек ко всему привыкает: И к суме, и к тюрьме, и к войне. Но о счастье большом всё мечтает, Хоть и малым доволен вполне. Грусть порой душу вольную точит, Вдруг возникнув, как вспышки зарниц, И вплетает бессонные ночи В сеть морщин вокруг впалых глазниц. Болью в сердце она отзовется, И дробит, словно капли гранит. Но мечта всё ж в душе остается И надежду о счастье хранит. Он и радость, и горе, конечно Ощутит на свету и впотьмах И в поступках былую беспечность Взвесит «против» и «за» на весах. Осознает... у Бога попросит Отпустить ему в жизни грехи. С покаяньем придет к нему осень И расставит все точки над «и».

Кичменгский Городок. Храм святого благоверного князя Александра Невского. Фото священника Владимира Колосова 232

Вологодский ЛАД

РОДИНОВЕДЕНИЕ

Тяжело и больно вспоминать... СОЧИНЕНИЕ ГИМНАЗИСТКИ КАТИ БРЯНЧАНИНОВОЙ О ПРОЩАНИИ С РОССИЕЙ Сейчас всем известно о Покровском, где родился и вырос замечательный русский духовный писатель святитель Игнатий (Брянчанинов), многие бывали в возрождённой усадьбе, гуляли по древнему парку... Конечно, всё больше хочется знать о жизни дворянского семейства, создавшего эту дивную усадьбу. К сожалению, свидетельств о жизни Брянчаниновых в Покровском перед революцией осталось очень немного. Да и откуда им быть? Ни Владимир Николаевич Брянчанинов, последний владелец имения, ни жена его София (урожденная Татищева) записок после себя не оставили. Что-то, конечно, рассказывали дочерям, Екатерине и Наталии, что-то - внукам, Татьяне и Алексею... Остались предреволюционные письма Владимира Николаевича семье, но они еще не опубликованы. Неожиданное свидетельство обстановки первых послереволюционных лет подарила книга «Дети эмиграции». Это

сборник сочинений школьников русских гимназий за рубежом. «Мои воспоминания с 1917 года до поступления в гимназию» - так называлась тема сочинения, которое было предложено написать 12 декабря 1923 года всем ученикам русской гимназии в Моравской Тржебове, самого крупного учебного заведения Русского Зарубежья. Среди них была и Екатерина Брянчанинова, сочинение которой мы публикуем. Позднее Екатерина выйдет замуж, её дочь, Татьяна Александровна Ватсон, будет регулярно приезжать в Покровское, помогать восстанавливать храм. Несколько слов об гимназии, где училась Екатерина Брянчанинова. Это не только самая крупная, но и одна из лучших русских школ. Её основой была Константинопольская гимназия, эвакуированная в 1921 году в Чехословакию в полном составе - 550 учеников. Правительство предоставило русским детям и преподавателям лагерь для военноплен-

Семья Брянчаниновых в усадебном доме в Покровском. 1910-е годы

№2/2011

233

РОДИНОВЕДЕНИЕ ных под местечком Тржебова в Моравии, в 5 часах езды от Праги. Для приспособления одноэтажных строений к нуждам школы чехословацкое правительство выделяло значительные средства. В городке были и классы, и общежития, и церковь, и квартиры для персонала, и мастерские - короче, всё, что нужно. Наверное, давая детям задание вспомнить самые, возможно, тяжелые годы их небольшой еще жизни, преподаватели гимназии не предполагали, что из этого получится. Выяснилось, что детские воспоминания - это не просто размышления о пережитом, это яркие свидетельства национальной трагедии, которая прошла через неокрепшие еще души и оставила, конечно, тяжкий след в каждой из них. «Что значит перед этими подлинными трагическими переживаниями всё то, что отныне сваливалось на человека?» - писал об этих сочинениях известный русский религиозный философ и педагог профессор В.В. Зеньковский. Видя их огромную историческую ценность, Василий Васильевич очень хотел, чтобы с ними познакомились как можно больше людей. Вначале удалось издать несколько отрывков сочинений учащихся гимназии в Моравской Тржебове в «Бюллетене Педагогического бюро по делам средней и низшей русской школы за границей» № 4 за 1924 год (В.В. Зеньковский был председателем Педагогического бюро). Публикация вызвала множество откликов, было решено собрать сочинения на ту же тему и из других эмигрантских русских школ. Откликнулись почти все, и к 1 марта 1925 года собралось 2043 сочинения из 15 школ, находившихся в Турции. Чехословакии, Болгарии, Югославии. Их авторам - от 6 до 25 лет. Издать полностью эти свидетельства времени, к сожалению, тогда не удалось эмиграция не была богата... Лишь часть отрывков из школьных сочинений о первых послереволюционных годах вошла в сборник «Дети эмиграции», изданный в 1925 году в Праге под редакцией В.В. Зеньковского. Вот что писал о нем Н.М. 234

Могилянский в парижской газете «Последние новости» - главной, наверное, газете Русского Зарубежья: «В основу этой книги лег обширный материал, материал этот какое-то калёное железо, приложенное к нежной душе ребёнка». Сочинения эти - и изданные, и не вошедшие в книгу - сохранились в Праге. Были вывезены после Великой Отечественной войны в СССР. И снова оказались под спудом - теперь по идеологической причине. Они были помещены в спецхран ЦГАОР (Центральный государственный архив Октябрьской революции СССР), и никакого доступа к ним у исследователей не было. Да это и понятно... В 1990-е запрет был снят. В 1997 году издательство «Терра» выпустило книгу «Дети русской эмиграции», куда вошли все собранные Педагогическим бюро сочинения русских детей. «Мы публикуем эти поразительные памятники по подлинникам, сохраняя все особенности детских листочков», - говорит в предисловии составитель книги Лидия Петрушева. Но, к сожалению, пронзительные свидетельства времени остались почти не замеченными ни читателями, ни критиками. К этому времени, видно, трагизм эпохи достиг такого градуса, что о прошлом думать мало кому хотелось... А зря, честное слово, зря. Вглядываясь в эти пусть и фрагментарные, но яркие, живописные картины времени перелома, мы могли бы и по-иному относиться к тому, что имели. Более бережно, что ли. И еще мысль: читаешь эти строки, смотришь на лица их авторов, глядящие с фотографий в одиннадцатый год XXI века из двадцатых годов века XX, - и как жалко становится страну, самих себя! Ведь сколько же умных, честных, талантливых людей выкинул большевистский режим за пределы Родины! Скольких уничтожил физически - а скольких нравственно, духовно... И всё-таки - если после такого жуткого испытания, после напалма репрессий и войн живет еще Россия, значит, Бог её для чего-то хранит. Для новых испытаний? Может быть, может быть... Редакция «Вологодского ЛАДА»

Вологодский ЛАД

Воспоминания Екатерины Брянчаниновой БРЕНЧАНИНОВА1 Е. 8 класс

МОИ ВОСПОМИНАНИЯ ОТ 1917 ГОДА ДО ПОСТУПЛЕНИЯ В ГИМНАЗИЮ Отречение Государя Императора застало всю нашу семью в нашем имении Вологодской губернии, где мы проводили каждое лето, на этот год остались и на всю зиму. Я была тогда еще совсем девочкой и, может быть, не понимала всей важности этого события, но и тогда я уже чувствовала, что совершилось что-то важное, меняющее весь строй нашей жизни, да и неважно, конечно, что нашей, а главное, то, что всей России. Так и случилось, с тех пор мы скитаемся и нигде не можем найти себе убежища. Из нашего имения мы уехали жить в Москву, и с этим переездом началась для нас всех уже совсем другая жизнь. В Москве у нас была маленькая квартира и одна только прислуга. Денег у нас было мало, да и достать ничего нельзя было. Питались соленой рыбой да хлебом, который выдавали. Мы попали в Москву в то время, когда шла борьба между кадетами и большевиками. С неделю нельзя было совершенно выходить. На нашей улице шла самая ожесточен-

ная борьба. Окна, которые выходили на улицу, были разбиты, никто не мог поручиться, что снаряд сейчас не взорвет всего нашего дома. Но через неделю все начало успокаиваться. Взяли верх большевики, и с этого дня начинается еще более ужасная жизнь. Вечный страх, что вот-вот придут, ограбят, арестуют, а там Бог знает, что ждет. И так жили мы около года под вечным страхом. Советская власть заметно укрепилась, и нечего было ждать чего-нибудь хорошего. Хотя я и не была тогда большая, но меня страшно угнетала эта жизнь, не только в материальном отношении, но угнетало главным образом то, что надо было молчать, вечная боязнь сказать что-нибудь лишнее, чтобы потом за это не поплатились бы люди, мне близкие и дорогие. И, промучившись так этот год или больше (я не помню точно, это время казалось мне вечностью), мы решили уехать на Украину, где жили в это время наши родственники. Там жилось хорошо, потому что Украина была занята немцами

Общий вид гимназической колонии

№2/2011

235

РОДИНОВЕДЕНИЕ и был порядок. Нам не хотелось уезжать из Москвы, но оставаться дольше было невозможно. Аресты учащались. Большевики стали подозрительные, хватали всех. На прислугу, дворников, да вообще ни на кого нельзя было положиться. Чрезвычайки все были переполнены, и каких пыток не видели там все сидящие! Трудно себе представить. Многие выносили все пытки со стойким мужеством, зная, что они погибают за правое дело. И радовалось сердце, зная, что есть еще у нас такие люди, и думалось, нет, не может погибнуть Россия. Всего написать невозможно, времени бы не хватило, да и слишком тяжело и больно вспоминать это ужасное время. Итак, мы уехали на Украину. Переехав границу, мы попали совершенно в другую обстановку. Там, в Москве, мы оставили грязные улицы, все заваленные семечками. На улицах гуляющих не было, все спешили или на службу, или чтобы достать себе где-нибудь кусок хлеба. Здесь же всего было в изобилии, все были довольны, но одно, что было

ужасно, это то, что власть принадлежала не русским, а немцам. Недолго мы здесь жили. Начались восстания - появился Петлюра, и мы уехали в область Войска Донского. Как хорошо мне там показалось. Первое, что нам бросилось в глаза, когда мы приехали в Новочеркасск, это был русский флаг, который гордо развевался на каком-то доме, а дальше военные в формах, в погонах, солдаты отдают честь офицерам, мы чувствовали, что мы попали в уголок России, который еще держится. И как приятно было каждое утро, проходя мимо Освага 2, смотреть, как на карте расширяется и увеличивается место, занятое Войском Донским. Какие радостные лица были у всех, как все поднялись и верили, что скоро Москва будет в наших руках, а тогда и вся Россия. На лето мы поехали в Геленджик. Там были вечные выступления зеленых, которые положительно не давали жить. Они брали к себе заложниками тех, кто попадался на их дороге, они грабили окружающие селения. Но скоро мы уехали оттуда в Ставрополь, где мой отец служил. Жили мы там очень хорошо и спокойно. Мы продолжали учиться, так как последнее время заниматься не приходилось. Но вот кончилось и это последнее наше счастливое время в России. Большевики начали брать верх, и Ставрополь был взят. Мы бежали в Туапсе, где жили одиннадцать человек в одной комнате. Мужчины и женщины вповалку на полу в сырой, холодной, совершенно не топленной Русская гимназия в Моравской Тржебове. На приеме у директора комнате, абсолютно гимназии А.Е. Когосьяна 236

Вологодский ЛАД

Воспоминания Екатерины Брянчаниновой без всякой мебели. Трудно описать этот месяц, настолько он был ужасен. И вот тогда мы услышали, что англичане эвакуируют, и мы отправились в Новороссийск. Ехали мы до Новороссийска, кажется, дней 6-7, хотя расстояние между ними очень маленькое. Нас то не прицепляли ни к одному поезду, то говорили, что у Русская гимназия в Моравской Тржебове. Спальная комната для нас вагон сломан, девочек в интернате при гимназии в общем, ставили Но тогда мы твердо верили и надеялись, всякие препятствия к нашему выезду, а зеленые тем временем брали город, и что мы скоро вернемся в Россию. На вот-вот мы могли попасть в руки зелеследующее утро мы увидели еще раз ных. Но наконец нас прицепили, и мы русские берега. Мы пристали к Ялте. поехали. Приехав в Новороссийск, мы Был чудесный солнечный день, Ялта записались на английскую эвакуацию казалась сказочно-прекрасной, и так и следующим пароходом, который отхотелось сойти с парохода и остаться, ходил, мы уехали. Куда мы ехали, не но это уже было невозможно. А дальше что? Жизнь уже за гразнали, что нас ожидает впереди, тоже не знали, и все-таки решились уехать. ницей, сперва в Антигоне 3, а потом Как сейчас помню наш отъезд. Пасв гимназии, в которой нахожусь и до мурный день... 5 часов вечера, пароход сего момента. Вот мои воспоминания отчаливает. Мы долго смотрели на русс 1917 года. Конечно, можно было бы ские берега, которые мы видели, может гораздо подробнее написать, но нет быть, в последний раз в нашей жизни. времени. Примечания редакции 1 Так фамилия напечатана в книге. 2 ОСВАГ(Осведомительное агентство) - пропагандистский орган Вооруженных Сил Юга России во время гражданской войны. 3 Антигона - один из Принцевых островов близ Константинополя, где была русская гимназия в начале 20-х годов.

Фотографии из книги «Дети русской эмиграции». Москва, «Терра», 1997 год.

№2/2011

237

МУЗЕЙНАЯ СОКРОВИЩНИЦА

Как собирали колокола К ИСТОРИИ ПРИОБРЕТЕНИЯ ОДНОГО ЭКСПОНАТА В КОЛЛЕКЦИЮ КБИАХМЗ В 1990-е годы Кирилло-Белозерский музей-заповедник активно и целенаправленно пополнял коллекцию колоколов и поддужных колокольчиков. Формирование собрания шло различными путями: через экспедиции, снятие колоколов с обветшавших колоколен, покупки, дарения. Участвовал в этом процессе и я. В 1991 году музей приобрел один колокол при таких обстоятельствах, что они могли бы стать сюжетом для детективного романа или юмористической статьи. Но тогда было не до смеха. Долгое время мы даже в беседах не раскрывали деталей этого приобретения. С тех пор прошло 20 лет, выросло новое поколение людей, коренным образом изменилась ситуация в стране, а вместе с этим изменились и формы музейной работы, в том числе и способы пополнения музейных коллекций. Романтика экспедиций, задушевные многочасовые беседы с деревенскими старожилами, психологические тонкости работы с коллекционерами сменились на трезвые экономические и финансовые отношения (деньги - товар)... Идею описать историю приобретения колокола мне подсказала жена недавнего министра культуры России Л.С. Соколова, побывавшая на экскурсии в нашем музее 8 января 2006 года. По этическим соображениям я не буду называть имена людей,

задействованных в этой сделке. Хотя все они достойные люди, но играть «не по правилам» их вынуждала экономическая ситуация в стране. В начале 1990-х годов наша страна переживала глубокий политический и экономический кризис. Дефицитом являлись одежда, обувь, мебель, продукты питания, водка, запчасти для автомашин. Большинство названных товаров отпускалось населению по талонам или распределялось в трудовых коллективах, продавалось по предварительной записи (очередь на приобретение машин, мебели, запчастей растягивалась на годы). Осенью 1991 года в музей поступила информация о том, что у одного из жителей Белозерска имеется хороший колокол. Мне удалось выехать в Белозерск и посмотреть колокол, хранившийся в гараже. Оказалось, что колокол весом около тридцати килограммов был отлит в конце XIX века на известном ярославском заводе П.И. Оловянишникова. Его

Кирилло-Белозерский монастырь. Фото Алексея Колосова 238

Вологодский ЛАД

украшал нарядный орнамент. Музейная ценность памятника не вызывала сомнений. Начались переговоры с владельцем о продаже колокола в КириллоБелозерский музей-заповедник. И тут выяснилось, что деньги владельцу не нужны!!! Он был готов продать колокол, но только за комплект зимней резины к двум задним колесам своего автомобиля. В настоящее время эта задача разрешилась бы в два счета в ближайшем магазине запчастей. Однако в 1991 году автомобильные шины были в дефиците, а о зимней резине, особенно в глубокой провинции, можно было только мечтать. Приехав в Кириллов, я доложил руководству музея об этой проблеме. Директор музея Г.О. Иванова только посочувствовала, но не смогла помочь. Пришлось обращаться к знакомым чиновникам, друзьям, родственникам - то есть тем людям, которые имели какой-то выход на торговые организации, на властные структуры. Однако и это не помогло. Не оказалось зимней резины в городе Кириллове! Но красавец колокол стоял перед глазами, и поиски резины были продолжены уже в Вологде. Прокурор Кирилловского района по моей просьбе договорился с одной из вологодских коммерческих фирм о продаже резины. Я выехал в Вологду по указанному адресу. Фирма размещалась на втором этаже двухэтажного деревянного дома, недалеко от «белой церкви», которая использовалась для сбора призывников на военную службу. При переговорах оказалось, что представители фирмы могут продать мне полный комплект (на четыре колеса) зимней, очень хорошей, резины. И хотя мне для совершения обмена нужна была резина только на два колеса, отказываться от такого лестного предложения было бы неразумно. Однако кроме денег (кстати, резина в то время стоила недорого) руководители фирмы потребовали с меня еще два литра водки. Водка в то время была дефицитом, «валютой». Она отпускалась только по талонам - две бутылки в месяц на человека. Продажа её осуществлялась в одном

№2/2011

специализированном магазине 2-3 раза в месяц, и, чтобы приобрести водку, надо было отстоять огромную очередь. Причем был риск, что в очереди «намнут бока», а водки не достанешь: завозили её мало, и не все талоны отоваривались. Итак, представители вологодской фирмы запросили с меня две месячные нормы. Деньги и водку мы нашли (часть денег выделил музей, водку и другую часть денег пришлось брать из своих запасов), с ними я приехал в Вологду и приобрел резину на четыре колеса для «Жигулей». Половина приобретения с успехом была реализована в Кириллове, тем самым возмещены были мои деньги и половина водочной «валюты». По телефону мы договорились с Белозерском о дате, времени и месте обмена. Кстати, несмотря на декабрь, прямого проезда из Кириллова в Белозерск не было, так как на Волго-Балте в месте переправы лёд был ещё тонкий. Пассажиры, следующие маршрутом Кириллов - Белозерск, были вынуждены на кирилловском автобусе доезжать до переправы, затем преодолевать пешком Волго-Балт, на другом берегу садиться в белозерский автобус и уже на нем следовать в Белозерск. В назначенный день на музейном автобусе мы с резиной направились к переправе. Приехали туда около 12 часов дня. На противоположном берегу - никого. В голове появились тревожные мысли. Потянулись долгие минуты ожидания. Через полчаса заметили машину. Из нее вышли два человека и двинулись в нашу сторону. Через пятнадцать минут колокол, перевезенный на санках через Волго-Балт, уже стоял в салоне нашего автобуса, а счастливые белозеры, погрузив на санки свой груз, уходили в обратном направлении... В настоящее время этот колокол занимает достойное место на выставке колоколов в Казенной палате КириллоБелозерского музея-заповедника. Илья Алексеевич СМИРНОВ, заместитель директора Кирилло-Белозерского историкоархитектурного и художественного музея-заповедника 239

Содержание ВОЛОГДА ЧИТАЮЩАЯ Капитолина Кокшенёва. «Дорога Народная книга ........................ 2-я стр. обл., к себе бесконечна». Ультрареализм цв. вклейка Ивана Зорина ........................................ 154 И НЫНЕ, И ПРИСНО МАСТЕРА Во что верит человек, если отходит от Бога? Вадим Дементьев. Жизнь - гончарный Священник Александр Лебедев отвечает круг ........................................................ 157 на вопросы о Боге, вере и Церкви ................. 2 Елизавета Коновалова. Берестяное ПУБЛИЦИСТИКА кружево Татьяны Вязовой...................... 162 Алексей Колосов. Они хотят ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ закончить войну. Очерк о вологодских Александр Кузнецов. Авва Герман поисковиках ................................................ 8 из Тотьмы .............................................. 168 Пётр Давыдов. В Эстонии всё есть... Анатолий Белов. Копанка .................... 173 Путевые заметки .................................... 16 Письмо Василию Ивановичу Белову ..... 175 ПРОЗА Роберт Балакшин. Браслетка для часов. ЗЕМЛЯКИ Повесть ................................................... 24 Г.Ю. Бондарева, С.Ю. Кернер, Павел Белов. Небо цвета хаки. Л.Ю. Кратирова. Гениальный труженик. Фантастический рассказ ....................... 42 О выдающемся русском физиологе Александр Рулёв-Хачатрян. Опустите Николае Введенском .............................. 179 занавес. Повесть ..................................... 47 ЖИВАЯ ПАМЯТЬ Дмитрий Ермаков. Cерьёзное дело. Светлана Сухарева. Деревня моего Повесть ................................................... 61 детства .................................................. 183 Анатолий Ехалов. Ночь светла. Повесть (окончание) ................................ 75 СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ Иван Зорин. Два рассказа ....................... 99 Давайте вспоминать! ............................. 198 Сергей Донец. Столбики. Раздумья Андрей Сальников. Жизнь трудового постфактум .......................................... 113 человека. О воспоминаниях Николая ПОЭЗИЯ Александровича Коробицина ................. 199 Ольга Фокина. Побреду цветущим Владимир Наволоцкий. Родословная клевером... ............................................. 119 Наволоцких и Кузнецовых ..................... 205 Сергей Комлев. Ставят сети апостолы... 123 НОВОЕ ИМЯ Андрей Климов. Я вижу чудо... ............ 126 Леонид Савельев. Подарок. К 50-ЛЕТИЮ ВОЛОГОДСКОЙ Рассказик ............................................... 230 ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ Сергей Смирнов. Землякам .................. 231 Сергей Орлов. Порохом пропахнувшие строки... Военные стихи. Предисловие РОДИНОВЕДЕНИЕ Татьяны Самсоновой ............................ 128 Тяжело и больно вспоминать... Сочинение Иван Бузин. И встал поэт в бронзе. гимназистки Кати Брянчаниновой История памятника Сергею Орлову о прощании с Россией ............................. 233 в Белозерске ........................................... 131 МУЗЕЙНАЯ СОКРОВИЩНИЦА КНИГА В ЖУРНАЛЕ Илья Смирнов. Как собирали колокола. Всё это со мной... Стихи и проза К истории приобретения одного Ольги Селезнёвой .................................. 134 экспоната в коллекцию КБИАХМЗ ........ 238 КРИТИКА ПРЕДСТАВЛЯЕМ ФОТОХУДОЖНИКА: Андрей Сальников. Мы здесь живём... СВЯЩЕННИК ВЛАДИМИР КОЛОСОВ Несколько слов о творчестве Красота Божьего мира ...............цв. вклейка Ольги Селезнёвой .....................................152 Знамя вологодских поисковиков очень похоже на Знамя Победы. Фото Алексея КОЛОСОВА на 1-й - 4-й страницах обложки ВОЛОГОДСКИЙ

ЛАД

Литературнохудожественный журнал

2011, №

(22)

Учредитель ИНП «ФЕСТ» Главный редактор А.К. Сальников

В 1991-1995 годах выходил под названием «Лад. Журнал для семейного чтения». С 2006 года - «Вологодский ЛАД» Журнал зарегистрирован Управлением Федеральной службы по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций по Вологодской области, регистрационное удостоверение ПИ № ТУ 35-048 от 9 ноября 2010 г.

Адрес издателя: ИНП «ФЕСТ», 160009, Вологда, Мальцева, 52. Адрес типографии: ООО ПФ «Полиграф-Периодика», 160001, г. Вологда, ул. Челюскинцев, 3. Адрес редакции: 160009, Вологда, Мальцева, 52. Телефон: 8 (172)72-55-70, e-mail: salnikov@krassever.ru Тираж 1500. Объем 15 п.л. Формат 70х100/16. Печать офсетная. Подписано в печать 01.07.2011 г. Время подписания номера по графику - 10 час., номер подписан в 9 час. Дата выхода номера - 15 июля 2011 г. Заказ № 5636. Свободная цена.

Редакция не имеет возможности рецензировать и возвращать рукописи.

Они хотят закончить войну ИЛЛЮСТРАЦИИ К ОЧЕРКУ АЛЕКСЕЯ КОЛОСОВА О ВОЛОГОДСКИХ ПОИСКОВИКАХ

Церемония торжественного захоронения останков 231 красноармейца на мемориале в Чудском Бору

Пядь за пядью прощупывают землю поисковики

К этому кресту в базовом лагере поисковики свозят перед захоронением на мемориале поднятые останки красноармейцев

Боец Вологодского поискового отряда Андрей Сорокин

Подготовка к захоронению останков бойцов и командиров, найденных под Любанью

Здешняя земля хранит много следов войны

Из Якутии приехали родственники погибшего под Любанью Михаила Кривошапкина, чьи останки найдены вологодскими поисковиками

Захоронению останков предшествовало поминальное богослужение

ПРЕДСТАВЛЯЕМ ФОТОХУДОЖНИКА: СВЯЩЕННИК ВЛАДИМИР КОЛОСОВ

Красота Божьего мира Родился Владимир Колосов в Кичменгском Городке в 1969 году, до армии учился в Великом Устюге. После службы в ВВС - Вологда, послушание у протоиерея Георгия Иванова в Андреевском храме. Летом 1995 года рукоположен во священника. Сейчас служит в храме святителя Стефана Великопермского в Великом Устюге. Фотографии священника Владимира Колосова не раз печатались в нашем журнале. Работам отца Владимира свойственна особая

изысканность, он стремится найти - и показать - дивную красоту Божьего мира, свойственную всем творениям Создателя. И травинка с блистающими росинками; и лошади, пасущиеся на лугу; и северный пейзаж - вроде бы неброский, но такой гармоничный, душевный; и младенец, улыбающийся на руках у мамы, - всё это становится сюжетом снимков фотохудожника, и всё показывает, как много в мире добра, света, любви и красоты.

Молитва

Половодье на Сухоне

Свежесть лета

Провожая гостя

Одуванчик

Путешественник