Вологодский лад, №4, 2011 by Библиотека Тендрякова

Вспоминать для Рубцова, как и любить, - это далеко не всегда радоваться. Наверное, с резкою грустью Я родину вспомню свою... Резкую рубцовскую грусть мы ощущаем, глядя на фотосюиты Марины и Андрея Кошелевых, - взять хоть те, что посвящены рекам Севера, особенно Сухоне. Много серой воды, много серого неба... Я смутно помню Позднюю реку... Джанна Тутунджан вспоминала, как подарила Василию Белову сердце Сухоны - причудливый камень, найденный ею в путешествии по главной реке Вологодчины. Она сказала, что река благодарит Василия Ивановича за борьбу против поворота северных рек - и Сухоны в том числе - на юг.

Обложка новой книги Марины и Андрея Кошелевых

Тотьма. Храм Успения Пресвятой Богородицы, 2004

Дочь Николая Рубцова Елена и внучка поэта Аня. Село Никольское. 2004

Село Никольское. Родовой дом Генриетты Меньшиковой (Геты). Здесь началась семейная жизнь Николая Рубцова, здесь родилась его дочь Лена и здесь в январе 1963 года Гета впервые услышала песню «В этой деревне огни не погашены». 2004

У Николая Рубцова такого талисмана не было. Но сердце Сухоны он, несомненно, чувствовал. В его стихах много не только серой воды и серого неба, река присутствует во многих стихотворениях, И фотосюиты Кошелевых рассказывают... нет, воспевают - это же музыка! - реку, на которой поэт вырос, откуда уезжал много раз и столько же раз возвращался. Сухона - не только деревня Никола, но и Великий Устюг, и Тотьма, и Толшма, и Стрелица, и еще много чего еще. Книга «Что вспомню я?» напоминает калейдоскоп. Мозаику. Или, точнее, - деревенский половик. Он, как и наша жизнь, состоит из разноцветных и разноприродных кусочков ткани, - и книга Кошелевых тоже довольно пестра. В ней литературоведческие исследования - и воспоминания о поэте и о людях, которые с ним встречались; хроника рубцовской жизни - и воспоминания о прошлом своей семьи (не случайно же, предваряя книгу, Марина Кошелева приглашает читателей подумать о своей жизни - «вместе с Николаем Рубцовым»). И всё это высвечивается, окаймляется, украшается фотографиями. Снимки в книге - не иллюстрации к тексту, они в книге создают ту музыку, которую подхватывает текст, что-то уточняет, помогает перейти от темы к теме. Но композиция книги всё же зависит прежде всего от снимков. Именно эта зависимость книги не от воли авторов, а от сочетания изображения и текста, умение понять смысл этого сочетания и передать его, этот смысл, читателям - вот что роднит книгу Марины и Андрея Кошелевых с поэзией Рубцова. Это делает фотоальбом «Что вспомню я?» не просто сборником фотографий и текстов, а - книгой, то есть цельным произведением. Порой кажется, что тексты противоречат объемности, пано-

рамности фоторабот, что они то касаются уж очень личных деталей и событий, то слишком настаивают на какой-то не особенно, на посторонний взгляд, значительной подробности как на открытии. Но вглядишься, поживешь с книгой - и увидишь, что именно такие тексты не позволяют снимкам увести читателя в отвлеченные высоты, постоянно держа его на связи с Рубцовым и рубцовским миром. Мир этот земной - но в нем всегда отражаются звезды. Говоря о перекличках, ауканиях и аллюзиях рубцовской поэзии, авторы называют немало имен. Пару Рубцов - Бродский тоже, кстати, вспоминают, но дороже им - другое сочетание звуков: Рубцов - Батюшков. Или Рубцов - Бунин... Впрочем, дело тут не в желании исследователей поразить читателей новизной находки. Несомненна связь рубцовской поэзии не только с Есениным и Тютчевым, Яшиным и Чулковым, но и с Лермонтовым и с Пушкиным. Не так уж, впрочем, важно, строки и строфы какого поэта навеяли Руб-

Алина, внучка Николая Рубцова. Санкт-Петербург. 2004

Машенька, внучка Николая Рубцова. Санкт-Петербург. 2005

цову его дивные «Взбегу на холм и упаду в траву...». Важно, что их, этих строк, не было бы без всей предшествовавшей русской поэзии - а поэзии нынешней и будущей не будет, не может быть без этих строк. То есть она, поэзия, уже другая, чем была до Рубцова. Егор Исаев в отзыве на книгу Рубцова «Звезда полей» - дипломную работу поэта в Литературном институте - отмечал её «предвечернесть». Это, по мнению советского классика, «весьма выразительная черта творчества Николая Рубцова». Но Исаев не был бы советским, если бы тут же, спохватившись, не написал: «Надо немножечко подумать и о светлости, о не менее глубоких сумерках рассвета». Интересно, что нынешним читателям Рубцова предвечернесть его стихов кажется уже едва ли не светом. Сумерки жизни сгустились... Потому, наверное, голос рубцовской поэзии звучит сейчас всё чаще. И всё необходимее он нам - потому что поэт видел и тьму, и свет. И честный, серьезный разговор о нем, мне кажется, просто не может не вызвать широкого отзвука. Такой разговор, какой ведут Марина и Андрей Кошелевы со страниц своего фотоальбома. Язык фотографии - это тоже средство общения, а не только демонстрация красивых видов. И понимать его, этот язык, не так уж и сложно - ведь язык любви понятен всем. Мозаика, калейдоскоп, деревенский половик... В фотоальбоме Кошелевых пёстрые нити - или разноцветные стёклышки, кому что ближе - сходятся в одну картину, потому что они, эти стеклышки и ниточки, скрепляются любовью - к Рубцову, к Вологодчине, к поэзии... Ко всем нам, в конце концов. Спасибо вам, Марина и Андрей! Надеюсь, что этот альбом станет первым в ряду многих и многих, ведь любящему человеку всегда есть что сказать. И спасибо, конечно, всем, кто помог воплотиться прекрасной и давней мечте супругов Кошелевых, - кто финансами, кто трудом, кто советом и добрым словом. Таких людей немало в Москве и Зеленограде, Вологде и Череповце, и то, что альбом всё-таки родился на свет, общая их заслуга и радость. Андрей САЛЬНИКОВ На цветной вкладке в конце номера главы из новой книги Кошелевых

Ферапонтово. «...Что-то Божье в земной красоте»

ВОЛОГОДСКИЙ

ЛАД

2011 год

Литературно-художественный журнал

ЧИТАЙТЕ В НОМЕРЕ

В номере, который вы держите в руках, немало воспоминаний, а также размышлений о делах давно минувших дней. О прошлом пишут медик из Выборга Дина Красильникова и вологжанка Татьяна Загоскина, историки Галина Козина и Александр Коршунов, писатели Николай Толстиков, Владимир Личутин, Юрий Максин... Да и Марк Москвитин в своей фантастической повести, несмотря на футуристический антураж, тоже, по сути дела, размышляет над нашим прошлым и настоящим. И как же по-разному наши авторы смотрят на то, что было! Кто-то вспоминает милые подробности былой жизни, смешные случаи - а кто-то рисует трагическую картину невиданных испытаний, обрушившихся на нашу Родину. Всё как в жизни; ведь всегда рядом весёлое и грустное, доброе и злое. Одно оттеняет другое, и всё вместе сплетается в разноцветную, яркую и впечатляющую картину. Вглядываешься в неё, обдумываешь былое - и нагляднее становятся истоки событий сегодняшних. Люди вспоминают не для того, чтобы убедить кого-то, будто раньше вода была мокрее, а чтобы вместе разобраться в нашем прошлом - и осознаннее действовать в настоящем. Мы очень рады вашим воспоминаниям, дорогие читатели. Пишите нам! Ваши семейные предания и истории, ваши рассказы о ближних и дальних, об истории родных мест помогут нам всем глубже понять душу современного русского человека. Через прошлое мы узнаём завтрашний день в сегодняшнем, так что - давайте идти в будущее вместе!

Редакция

ПРОЗА Рассказы и повести Николая Толстикова, Виктора Никитина, Юрия Максина, Михаила Петрова, Марка Москвитина КНИГА В ЖУРНАЛЕ Владимир Личутин. «Вышли мы все из народа» (о писателях и не только...) ПОЭЗИЯ Стихи Марии Марковой, Владислава Кокорина, Сергея Пахомова, Александра Пошехонова, Веры Коричевой, Галины Макаровой, Галины Швецовой И НЫНЕ, И ПРИСНО Наталия Попова-Яшина. «Богородичная канавка в Москве» очерк о том, как люди стояли в очереди, чтобы поклониться Поясу Пресвятой Богородицы МЕСЯЦЕСЛОВ Года круг. Народное погодоведение Виталия Ламова (окончание) ПОЭТЫ НЕ УХОДЯТ Стихи Сергея Чухина, статья о нём Нины Груздевой

РЕДКОЛЛЕГИЯ В. И. Белов, И. А. Поздняков, священник Александр Лебедев, С. П. Белов, В. В. Дементьев, А. В. Камкин, А. К. Сальников (редактор журнала), А. А. Цыганов

(24)

И НЫНЕ, И ПРИСНО Минувшая осень была ознаменована небывалым событием: в Россию привезли великую православную реликвию - Пояс Пресвятой Богородицы. Много об этом было сказано и написано, много копий сломано в спорах. Но спорили, мне кажется, только те, кому не нравится любовь нашего народа к Православию, его горячая надежда на помощь Божию, на Покров Пресвятой Богородицы... Всё это для либерал-атеистов понятно - а значит, и неприятно, вот и обсуждали они, насколько это языческий обычай и насколько темны и необразованны эти церковники... Православные люди ни с кем не спорили. Они приходили поклониться святыне с молитвой и надеждой, с верой и упованием на Господа так, как это описала в своём очерке Наталия Попова-Яшина, дочь большого русского поэта Александра Яшина, уроженца Вологодчины.

Богородичная канавка в Москве В начале октября в газетах и по радио объявили, что по благословению нашего Патриарха Кирилла 20 октября в Россию привезут Пояс Пресвятой Богородицы из Ватопедского монастыря на Афоне. Сказали, что Пояс никогда не покидал пределы Греции, что Богородица подпоясывалась им, когда носила во Чреве Своего Божественного Сына, Господа нашего Иисуса Христа. Объяснили, в какие дни в каких городах будет пребывать Святыня. Сначала в Санкт-Петербурге, потом

Очередь к святыне протянулась на километры 2

в других городах, и в конце - в Москве: с 19 по 23 ноября. Что, в первую очередь, этот Пояс помогает женщинам в бесплодии - родить детей, и много от чего помогает: «от недуг и скорбей». А так как на Афоне женщины не могут побывать, то, конечно, это единственная возможность им не упустить такой случай. Рассказали и как Пояс помогал в военных сражениях... Много чего рассказали и светские СМИ, и православные. Только светские с присоединением слова «считается», а православные со словом «вера». Сообщили, что Пояс провезли по всей нашей стране крестообразно: с Запада на Восток и с Севера на Юг. Послушала я это всё и решила для себя: «Это не для меня». Раньше, когда была помоложе, я ходила ко многим святыням, привозимым в Москву. И к мощам великой княгини Елизаветы Фёдоровны и инокини Варвары ходила ночью, и помню, как, поднимаясь уже

Вологодский ЛАД

БОГОРОДИЧНАЯ КАНАВКА В МОСКВЕ

Многие скрашивали ожидание чтением

на площадку Храма Христа Спасителя, встречала рассвет над Москвой. На Афонском подворье, в церкви Никиты за Яузой, подходя к ковчегу со стопой апостола Андрея Первозванного, удивлённо смотрела, как двое крепких послушников берут под руки рычащего и лающего человека, стоящего в стороне, и ведут к святыне приложиться. И как он неистово сопротивляется, и как, наконец, после того, как они силой нагнули его голову, он обмяк, перестал буянить, становясь кротким и послушным. Была в Храме Христа Спасителя, когда привезли икону Божьей Матери Тихвинской. И было у меня чудо, связанное с просьбой к Ней, - исполнение её. Пе-

режила я и с другими иконами Божьей Матери чудеса: «Семистрельной» в Арзамасе, «Всех скорбящих Радость» у нас на Ордынке. Это было так: среди людей пробирался человек средних лет по направлению к чудотворной иконе. Он шёл с палкой, еле передвигая ноги. Они не слушались, разъезжались, сам он весь дрожал от напряжения. Казалось, сейчас упадёт. Неимоверными усилиями добрался он до ступенек мраморной полукруглой лестницы к иконе «Всех скорбящих Радость», но поднять ногу не мог. Сердобольная женщина, обхватив сзади его ботинки, стала помогать, передвигая его ноги вверх по ступеням. Наконец, он добрался и припал к иконе. Постоял довольно долгое время, и затем вдруг повернулся лицом к стоящим людям совершенно другим человеком. Ноги его окрепли. Он победоносно взглянул сверху на всех, наблюдавших за этим происшествием, и стал спускаться совершенно твёрдой походкой, словно демонстрируя чудо выздоровления. Казалось, ему и палочка не нужна была. Наверно, это не в первый раз было, раз он так целеустремлённо, через «не могу», шёл к Божьей Матери за помощью: только бы дойти.

Побежали!..

№4/2011

И НЫНЕ, И ПРИСНО Видела изумлённое лицо молоденькой фельдшерицы, приехавшей по вызову на «скорой» к нашему старенькому врачу - Варваре Ивановне. «Кто это? - спросила девушка, увидев на стене фотографию с иконы Божьей Матери. - Я давно ищу эту женщину. Она спасла меня от скорого поезда, которого я не видела, увела с рельс, а мне все говорят, что я сама отошла в сторону, что я сумасшедшая». Варвара Ивановна выслушала рассказ, сама рассказала о Богородице и подарила фотографию. Помню, как рассказывали служители Афонского подворья про женщину с тяжело больной девочкой-инвалидом. Как женщина, поставив кипятить бельё на газовую плиту, прилегла отдохнуть и заснула. Во сне ей явился прекрасный юноша и велел встать, иначе они погибнут. Когда она вошла на кухню, то услышала сильный запах газа и увидела, что конфорка погасла: вода залила огонь. Женщина всё вспомина-

Полицейские были улыбчивы и доброжелательны 4

ла, кто бы это мог быть, явившийся ей, - может, родственник? Но не могла такого припомнить. В те дни на Афонское подворье привезли мощи св. Пантелеимона. И кто-то её уговорил приложиться к святым мощам. Они с девочкой приложились, и, когда она подошла к иконе св. Пантелеимона, узнала в нём того юношу, который явился ей во сне и спас их. Через несколько дней в поликлинике девочку признали здоровой. Да что говорить: чудес в жизни было много, главное - замечать их, хотя часто они бывают и не такие явные. Когда у меня тяжело заболела крошечная дочка и мы с ней находились в институте педиатрии, мама с моим крестным, отцом Александром, молились о болящей на коленях в нашем храме перед иконой Божьей Матери «Утоли моя печали». Удивительно, что главными словами батюшки были не просьба об исцелении, а такие: «Матерь Божия, сохрани нас всех в вере! Господи, сохрани нас всех в вере». И через много лет родился у дочки сын, мой старший внук. И родился он в день празднования той самой иконы Божьей Матери «Утоли моя печали», перед которой молилась со священником моя мама, бабушка моей дочери. «Господи, сохрани нас всех в вере!» Внука моего, Кирюшу, иногда родители его отдавали нам по семейным обстоятельствам на длительное время, и мы с ним всё время ходили в Скорбященский храм. Батюшка благословил причащать его каждый день как младенца. Кирюша подрос, и незаметно из кулька в одеяле, в котором я подносила его к Чаше, постепенно превратился в самостоятельного человечка. Ещё не говорил, но всё понимал. Заговорил тоже рано. Помню, как поразил меня его разговор с Божьей Матерью. Обычно поможешь ему подняться по ступенькам на мраморную площадку перед иконой, поднимешь до уровня иконы, он поцелует её. Снова поставишь на ноги, опустив. А тут он сам остановился и, обращаясь к иконе, сказал тоненьким доверительным голоском, по-детски произнося: «Богородица, мама поправи-

Вологодский ЛАД

БОГОРОДИЧНАЯ КАНАВКА В МОСКВЕ лась, она вернулась из больницы. Но сестрёнку ещё не привезла...» Помню, как я катала Кирюшу по Битцевскому парку в Чертанове на саночках, а он распевал на весь лес: «Богома-атерь Каза-анская, моли Бога о нас!»; «Богомаатерь Скорбящая, моли Бога о нас!» - Кирюша, ты очень громко поёшь. - Я сильно пою, бабушка, сильно. Богома-атерь Московская, моли Бога о нас! - Кирюша, такой иконы нет. - Есть, бабушка, я знаю, есть! «Может, и есть», - подумала я, вспомнив записи папы: «Родина моя белоствольная. Москва белокаменная. Собор Московской Богоматери». Как это он с правнуком своим, не видевшись никогда, заодно?!. Вспомнила и как Кирюша, ещё недавно научившись говорить, что-то хотел объяснить мне: «...писёк, бабушка...» - Кирюша, какой песок? - спросила я. - Ну, писёк, писёк! - настаивал он. - Песка нет, кругом снег - зима. Кирюша подумал, подумал, видя, что бабушка не понимает, и сказал подругому: «ремесёк!» Ремешок. Только тогда я поняла, что значит «писёк». Это он синоним придумал для непонятливой бабушки. Поясок. Поясок! Давно это было, но я даже записала, что ему тогда только исполнилось два года. Удивительно: «ПОЯСОК!» Да, вот теперь Поясок привезли: «Пояс Пресвятой Богородицы». Но я уже старая. Всё в прошлом. По радио объявляют, что очередь к Храму Христа Спасителя протянулась на несколько километров. И в метро, говорят, объявляют, что к концу очереди надо выходить уже не на метро «Парк Культуры», а на «Фрунзенской», потом - на «Спортивной»... Десятки тысяч людей стоят поклониться Поясу Пресвятой Богородицы. «Ну, куда ж тут? Я не могу столько стоять и никуда не пойду. Разве что подойду к храму и поклонюсь издали». Когда-то читала рассказ, как спросили одного крестьянина, кланявшегося монастырской

№4/2011

В очереди было много молодёжи

стене Троице-Сергиевой Лавры, - войти он в монастырь не мог из-за огромного стечения народа: «Так ведь ты его, Преподобного Сергия, не видишь». «Но Он-то меня видит», - уверенно ответил молящийся. Вот и я так подойду к храму. Да и Божья Матерь в каждой иконе, в каждом храме... Как мне сказала одна древняя бабушка, которой я помогала дойти после службы до дома: «Милая, если с верой подходить к иконе - то они все чудотворные». Да, велика вера у бабушек! Тогда я была ещё молодой женщиной и только-только научилась не просто так прикладываться к иконе, а с молитвой. Этому меня научил отец Александр, но не мой крёстный, а тот, что служил тогда в Скорбященском храме. Книг не было, а он такие проповеди говорил, что, узнав, что он служил, плакала, что не была, и не послушала, и не поучилась. «Не горело ли в нас сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял нам 5

И НЫНЕ, И ПРИСНО

Пожилые люди использовали возможности, чтобы отдохнуть сидя, но из очереди не уходили

Писание?» (Лк. 24,32) - говорили друг другу апостолы о неузнанном ими Христе на дороге в Эммаус. «Горело, горело тогда сердце наше!» - хочется ответить и мне. А как полны людьми были храмы в праздники, и как хотелось после работы, опаздывая, но всё-таки втиснуться, воткнуться к ним, в эту толпу, найти кусочек пространства, чтобы быть вместе, чтобы праздник окутал тебя, слышать божественные возгласы священников, слышать неземное пение на Всенощной, подлить маслица в свою «лампадку», чтобы горело и оно, сердце моё. Вспоминаю, как совсем старенькую бабушку спросили, зачем она ходит в храм, ведь всё равно уже ничего не слышит. «А благодать-то!..» - улыбаясь, показала старушка движением руки от алтаря. «Нет, нет! Я не могу. Куда мне! Сил уже нет. Хотя пройти до Храма Христа через Патриарший мост - недалеко, совсем близко. Но я не могу! - повторяла я про себя, извиняя себя, оправдываясь. - Жалко, но не выдержать!..» Но в какой-то момент остановила себя, оборвала: «Как это? Живу в пятнадцати минутах от Храма Христа Спасителя и не приду поклониться Богородице? Совесть не даст покоя. Она к нам прилетела, а я не могу дойти». Решила попробовать пройти со священниками нашего храма - не получилось. Пояс в Москву привезли 19 ноября, а 20 ноября, в воскресенье, был день рождения нашего Патриарха, и священство поздравля6

ло его в храме. Патриарший мост был в самом начале перекрыт. Пришлось вернуться и идти по Каменному мосту. Но спуститься с него тоже не получилось. Набережную перекрыли. Очередь всю развернули в сторону Крымского моста. Пошла по Волхонке. Застава стояла за спуском в метро, выход из которого был закрыт. Пропускались через контроль только счастливчики, выходившие через кордон полицейских. Я постояла, постояла, поняв, что всех своих уже пропустила, перекрестилась, поклонилась на фасад храма и пошла обратно домой. «Слава Богу, что могла - сделала. А стоять... Я не могу... Она меня видела». «Надо смиряться. Слава Богу, что ещё на ногах...». «Нет, нет, я не могу». Но, уже побывав около храма, вернувшись и отдохнув, решила: «Пойду! На неделе, в другой день. Ну, как это я не поклонюсь Божией Матери, не приложусь к её Пояску. И всё Кирюшкины слова звучат во мне: «Писёк»! ПОЯСОК!» Расспросив у разных знакомых, кто был и сколько стоял, решила тоже объединиться. Кто-то стоял в очереди с субботы на воскресенье, с трёх часов ночи до десяти утра, кто с воскресенья на понедельник поехал последним метро, и стояли до утра. А потом их отвезли автобусом на Курский вокзал. А кто-то с утра первым поездом метро, а стоял и того меньше. А кто и по четырнадцать часов стоял и уходил, не дождавшись... Говорят, и сутки стояли - кому как повезло. Ну, думаю, пока мы соберёмся со вторника на среду, народу, может, поменьше будет, и нам повезёт. Выбрала я себе знакомых из города Ногинска: «Мы обязательно пойдём, у нас последняя надежда, никак у дочки не получается родить ребёночка. Поехали с нами. Вот дочка придёт с работы, и решим - поспит она немного или сразу поедем. Как она будет себя чувствовать. Мы на машине - можно будет отдохнуть, погреться. Вы не волнуйтесь, одевайтесь теплее. Мы за вами заедем, позвоним, когда выедем из Ногинска». В общем, так тепло приглашали идти вместе, что я стала собираться.

Вологодский ЛАД

БОГОРОДИЧНАЯ КАНАВКА В МОСКВЕ Ощущение было, что впереди Новый год или Рождество - в ночь ведь идём. Навязала на себя пуховых платков. Снизу как юбочку подвязала и сверху, уже на пальто. По радио объявили, что ночью 10 градусов мороза. Объявили, что очередь растянулась на несколько километров. Ощущение было, что вся Россия стоит к Богородице. Сказали, что прикладываться к ковчегу уже не разрешают, только рукой дотронуться, чтобы быстрее очередь шла. Ну как Бог даст! Наконец мы едем в машине через Крымский мост, на Садовом кольце разворачиваемся и выезжаем на Комсомольский проспект, но где свернуть на набережную, никак не можем понять, Наконец выехали на набережную. Вот она - очередь... Темно, и очередь кажется одним живым телом. Машин в переулках тьма. Брошены - видимо, это всё машины тех, кто стоит к Поясу. Спросили у милиционера, где конец очереди. - Вы можете сутки стоять? - спросил он в рупор и добавил: - Прежде чем встать в очередь, подумайте как следует: можете ли вы стоять столько километров и столько часов? - Нет, не можем, - замотали мы головами. - Стоять больше двадцати часов. Можете? Конец под метромостом - станцией «Воробьёвы горы», отсюда примерно километр, - объяснял он нам и в рупор говорил всем. И люди шли по набережной навстречу очереди. Шли и шли. По одному, по два, по три человека, группами, молодёжь - стайками. Тоже, видно, искали конец. «Нет, я не могу. Придётся возвращаться», - подумала я и про себя, и вслух. - Да, наверно, придётся возвращаться, - грустно подтвердили мои спутницы, а сами мы всё-таки устремились в сторону конца очереди: - Посмотрим, как там, и уйдём. Раз уж мы тут. Но когда мы нашли конец и присоединились к группе ожидавших людей, об уходе уже не помышляли. Ни разу ни одной мысли такой ни у кого не появи-

№4/2011

Паломникам раздавали горячий чай и гречневую кашу

лось. Тем более что, постояв не очень долго, мы продвинулись: нам открыли сдерживавшее ограждение, и мы почемуто бегом побежали до следующего. Так был сделан весь маршрут наш: шлюзами, загончиками, видимо потому что нас было очень много. Потом нашу группу разделили ещё: слишком большая. То мы стояли в нашем ночном стоянии, то почему-то все бежали, как только отодвигали решётку, и бежали до следующей преграждавшей нам путь решётки. Как шлюзование. Я тоже бежала, отставая, и думала: «Странно! Почему мы ночью бежим? Куда? Зачем?» И мощное сознание удивительности всего за меня отвечало: «Мы бежим к Божьей Матери. К Богородице!» Это к другим святыням мы шли в очередях. А здесь, к Ней, можно только бежать. Дорога наша шла по берегу Москвы-реки. Справа парапет - сначала металлический, потом гранитный. А слева решётка отгораживала нас от мостовой с городским шумом. Но в основном слева была вереница автобусов, освещённых, тёплых, чередующихся с туалетными кабинками, - позаботилось о людях начальство. Люди забегали в автобусы посидеть, погреться. Кто не успевал занять место, тот стоял. Потом, видя, что нашему «шлюзу» открывают проход дальше, люди выходили из автобусов и бежали снова дальше, оставляя неподвижные автобусы на месте для других пассажиров, просто греющихся и пользовавшихся возможностью немного дать отдохнуть ногам. Я сначала всё опиралась на парапет набережной, что7

И НЫНЕ, И ПРИСНО

До святыни - несколько шагов...

бы не сбиться, даже когда бежала, потом он стал низкий, и тогда держалась, когда стояли уже, за ограждения, но сами перебежки стали чаще и короче. То бежим, то стоим, то идём, даже не идём, а подходим. Главное - не отрываться от своих, своих единоверцев, паломников... Как штурмом берём новую преграду, на войне называлось: новую высоту... А мы по прямой. Темно, лица нечётко видны, только когда близко. О чём же просить, что самое главное? Путь впереди долгий, думаешь - успеется не один раз всё перечислить. «К Богородице! К Её Пояску, к Ней! Господи, Матерь Божия, спаси Россию. Все наши маленькие и большие просьбы - семейные и служебные, о здоровье, о рождении детей - все сливаются в один единственный вопль: «Спаси Россию! Россию спаси! Нашу любимую, драгоценную, единственную Россию спаси!» Вся Россия стоит к Богородице. «Сама Россия!..» - звучат во мне папины слова из его рассказа «Угощаю рябиной». Почему-то тут не как в церкви: вместе с 8

молитвами чередовались разные стихотворные строчки. О чём же просить, что самое главное... О долге своём - успеть бы выполнить, о здоровье, о взаимоотношениях с близкими-ближними и дальними, о возрождении у папы на родине храма в лесном селе Пермас, где его крестили, о доме нашем - сохранить его без чужих людей. Родительский дом - начало начал... Просьб много. «Господи, Матерь Божия, спасите Россию!!!» Ловлю себя на том, что не столько молюсь, сколько удивляюсь, где я, что я. Куда мы идём? Ночь. Москва. Москварека... «Молитву пролию ко Господу!..» Буквально - водой-рекой, молитвой. Толпы людей идут по её берегу. И всё не сон. Всё как нереальная реальность. Не за едой, не за ссудой, идут, как у папы в стихотворении: Матерь Божья, не обессудь, По церквам я Тебя не славлю, И теперь, взмолившись, Ничуть Не юродствую, не лукавлю.

Вологодский ЛАД

БОГОРОДИЧНАЯ КАНАВКА В МОСКВЕ Просто сил моих больше нет, Всех потерь и бед не измерить, Если меркнет на сердце свет, Хоть во что-нибудь надо верить. (...) Дай мне выбиться из тупика, Из распутья, из бездорожья... Раз никто не помог пока, Помоги хоть Ты, Матерь Божья. А ведь это он, партийный, писал в пятидесятые годы. Крик души. Такое не печатали, не издавали. И ещё его слова: «Отлучили от церкви, от Бога не отлучить...» Вот-вот, не отлучить! И он своим поиском помог нам найти дорогу в храм. Говорят, афонские монахи были так потрясены, что Россия осталась верующей, несмотря на все атеистические годы. Что люди стояли в 25-градусные морозы в Норильске - во всех пятнадцати городах, куда привозили святыню, что сами вернулись на Афон и предложили продлить срок пребывания Ковчега в России. Вместо 23 ноября - до 27 ноября. Помоги нам, Матерь Божья! Только ты, Державная, можешь спасти нашу державу. Утолить наши печали, сердца наши просветить, умягчить их, заступить от иноплеменных, сохранить от междоусобной брани... Только ты, Заступница, можешь заступиться за нас, за всех таких разных, несовместимых: «Заступнице усердная, Мати Господа Вышняго, за всех молиши Сына Твоего, Христа Бога нашего, и всем твориши спастися, в державный Твой покров прибегающим. Всех нас заступи, о Госпоже, Царице и Владычице, иже в напастех и в скорбех, и в болезнех, обремененных грехи многими, предстоящих и молящихся Тебе умилённою душею и сокрушенным сердцем пред пречистым Твоим образом со слезами и невозвратно надежду имущих на Тя избавления всех зол, всем полезная даруй и вся спаси, Богородице Дево: Ты бо еси Божественный Покров рабом Твоим». Все тропари каждой иконе как гимны, а этот особенный - тут всё: и «невозвратно надежду имущих на Тя», и «всех нас заступи», и «всем полезная даруй».

№4/2011

Даже папа обращался к Богородице, словно знал молитвы, силу Её, и в его стихотворении, написанном почти пятьдесят лет назад, он читает эту молитву в глазах жены - матери, в её голосе: Заступница, дай мне большую душу, Сердце доброе, Око недремлющее, Голос мягкий, отходчивый, ласковый, Руки крепкие, незлобивые, Очень трудно матерью быть! Не власти прошу, Не за деньги стою. Вдохни, Сердобольная, в грудь мою Столько любви и силы, Чтоб до могилы На всю семью На мужа, на сына, на дочерь мою, На каждый характер хватило, На все их сомнения И смятения, На спотыкания и причуды, На завихрения И увлечения, На заблуждения И остуды. Только любовь раскрывает сердца, Лишь перед ней отступает горе. Мне нужно очень много любви. Ты - Мать, Ты меня понимаешь... Господи, как папа всё понимал и чувствовал. Сколько любви нужно каждой матери, семье, на их всезнающих и часто отчаивающихся деток. И мы все, как дети, стоим к Божественной Матери. Все, всякие: послушные и непослушные. И снова наша русская литература: как-то у меня сегодня всё переплетается в голове, в сердце. Молитвы, поэзия. Так ведь все молитвы - поэзия, и настоящая поэзия - молитва. Сказочная ледяная Снегурочка Островского просила у матери-Весны любви. И как она преображается, получив венок из всех цветов, 9

И НЫНЕ, И ПРИСНО как у неё открываются глаза на Божье мирозданье: «Ах, мама, что со мной?/ Какой красою/ Зелёный лес оделся! Берегами /И озером нельзя налюбоваться. / Вода манит, кусты зовут меня /Под сень свою; а небо, мама, небо! /Разлив зари зыбучими волнами колышется...» И нам всем надо просить любви: к семье, к людям, к природе, к зверью, к Божьему творению нашей дивной Отчизны. Чего просить, что самое главное? Любви просить! Это главное. Она, как связующий цемент, всё наше здание укрепляет и сохраняет. Вот ещё его строчки про нашу ту жизнь. Ведь папы нет уже почти полвека: Давно обходимся без Бога: Чего просить? О чём молить? Но в сердце веры хоть немного. Наверно, надо б сохранить. Как трудно им было жить, доказывая, что не всё материально. Но теперь только пробили запруду, и народ хлынул, доказывая, что мир не из денег состоит. Как подпираюсь русской поэзией. «Я была с моим народом», - вспоминала ахматовские стихотворные строчки о горе, выпавшем ей. А я в радости с моим народом иду к Божьей Матери. Я со своим народом - вот в чём чудо. Это народное шествие к Божьей Матери, к Пояску. Выстрой такую очередь к правительству, предложи всем стоять столько, и в конце очереди ты можешь что-то просить: проси чего хочешь... Как в сказке. И никто бы не стоял, не поверил бы. А здесь верой стоит народ. «У любимой так много просьб, у разлюбленной их не бывает», - это тоже Ахматова - личное. Но у нас у каждого личное, и у каждого не по одной просьбе, не по одному желанию. И Божья Матерь нас любит - такие думки поселились в моей душе: Она нас любит, потому мы и идём, и бежим к Ней. 10

Какие мы все разные: старые и молодые. Женщина садится на раскладной стульчик. Отец ведёт девочку лет десяти. Без очереди пускают только до 7 лет. Мальчика-подросточка стараются усадить в автобусе. Я на автобусной ступеньке немного посидела. Автобусы все чистенькие, на стены их многие опираются... Мальчики дрожат в болоньевых курточках, в джинсах, но всё терпят - ждут, бегут. Нам-то не холодно. Оделись тепло. Одному кто-то дал серый пуховый оренбургский платок. Юноша его вокруг ног обернул от пояса. Получилась юбочка. Кто-то пледом накрылся, кто одеялом накрыт. Утеплялись. Но большей частью на многих оренбургские платки, даже поверх шуб. Как спецодежда. Юноша с девушкой влюблённые. Тоже, видимо, пара - курят по дороге. А этот какой-то странный, «опасный»... Но и он молча, сосредоточенно идёт к Богоматери. И ему надо к Ней. И у всех просьба, последняя надежда, желания. Всем нужна Божья Матерь. Все только Ей верят. Все молятся о России, о её спасении, выбраться из тупика, из распутья, из бездорожья. Даже если о личном, но из всех этих кусочков, слёз, капли слезной, капли часть некоей... Складывается в общее - в молитву о России, ибо все жители России, все частицы её. Иду и думаю: это чудо. Сама очередь - чудо. Я со своим народом!.. Надеждо ненадеемых. Это Она - надежда и любовь. А мы ненадеемые. Но безвозвратно надежду имущие. И опять стихи: «И невозможное возможно, дорога дальняя легка». Дальше не надо - это уже частное. А это общее - всех. Наша дорога. Помню, как мощно грянул в нашей церкви кондак Богородице: «Взбранной Воеводе победительная, яко избавльшеся от злых, благодарственная восписуем Ти раби Твои, Богородице, но яко имущая державу непобедимую, от всяких нас бед свободи, да зовем Ти: радуйся, Невесто Неневестная», и стоявшая рядом женщина сказала: «Вот какой должен быть гимн у нашей страны!»

Вологодский ЛАД

БОГОРОДИЧНАЯ КАНАВКА В МОСКВЕ Леночка, моя молодая спутница, всё время следила, чтобы я не отстала и не потерялась. Мама её во время наших стояний читала акафист, но потом перерывы стали всё короче, и читать было сложно, она просто молилась. Читала и я - сначала по чёткам 150 раз «Богородице, Дево, радуйся, Благодатная Марие, Господь с Тобою. Благословенна Ты в женах и благословен Плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших», а потом - что помнила... Маленький Кирюша, услышав, как я читаю вечернее правило, прислушался и сказал: «Бабушка, один к одному, как былины!» Да, язык наш драгоценный! Маленький Кирюша, как видит, что не так сделал, «обидел» прабабушку Злату, бежит, торопится засвидетельствовать свою преданность, крича: «Любы, любы, любы!» По-церковнославянски «любы»

значит «любовь». Наш преподаватель говорила нам, что русские дети сначала не учатся, а как бы вспоминают древнерусский язык. Кирюша много раз это доказал в своём возрастании. Вот так всю ночь, то молишься, то вспоминаешь, и идёшь, бежишь к Божьей Матери, нашей Заступнице. И пока мы шли, останавливаясь, глядя на тот берег, на уточек, с нами не спящих, плавающих у самого берега, меня пронизывало необыкновенное сознание: ничего не происходит, никаких, как теперь говорят, фактов - мы просто идём ночью по Москве. Разве кто из нас решился бы на такую многокилометровую прогулку от Воробьёвых гор до Храма Христа Спасителя? Кстати, его и строить сначала хотели именно на Воробьёвых горах. Всё символично. А мы - добровольная армия всех возрастов, ибо с нами и

У ларца с Поясом Богородицы дежурили монахи

№4/2011

И НЫНЕ, И ПРИСНО десятилетние дети-подростки были. И дети, и юноши, и средовеки, и старцы, и старицы. Ради какого события?! Мы идём к Богородице - Она нас позвала, и мы идём. Это чудо! Воистину невидимо происходило чудо! Неведомая сила, явно божественная, давала нам сверх силы быть паломниками. И что-то вечное, древнее проснулось. Ночь, небо, просыпающееся небо, река течёт... Чудо, конечно. Ни ссор, ни пустых разговоров, только вперёд, к цели. Я уж думала под конец: если не дойду, то доползу. И даже если не попадём - мало ли, может, доступ из-за какого-то события прекратят, всё равно: сказано же - Господь и намерение целует. Всё равно: Она нас видит. И МЫ ВСЕ ВСЁ МОЖЕМ! И я могу. МЫ ВСЁ МОЖЕМ! Нам ничего не страшно, только с Господом, с Пресвятой Богородицей, Заступницей нашей. Так и шли - этапами. Сначала мечтали: «Вот дойти бы до Академии наук и до Андреевского монастыря на той стороне!» Прошли. Позади и башни и монастырь. «5 с половиной километров отсюда», - говорят милиционеры. Теперь до пешеходного моста бы. Он сияет над рекой, но далеко ещё. «От него 3 километра 200 метров», - говорят милиционеры. Они вежливы: «Смотрите, не упадите, глядите под ноги, осторожно!» Стали встречаться полевые кухни с трубами, как у паровозов. Потом киоски с едой, питьём. К утру стали кашу раздавать в тарелочках и чай половником наливать в белые стаканчики. Идём мимо плавучих тёмных пока кораблей-ресторанов. Кто говорит, больше 5 километров, кто - больше 10. Так легко, даже лекарства не понадобились ни разу. Читаю по памяти тропари разным иконам, какие помню. Чего же просить? Что главное? Оскудела я любовью. Все мы оскудели. Так и в Евангелии сказано об оскудении любви. От Крымского моста уже два с половиной километра. Уже близко. Один милиционер, пока мы стояли, - а мне мои друзья помогали пробраться к ограде, чтобы опереться, - показывает и расска12

зывает нам, что мы должны получить: «Вот такую иконку Божьей Матери. Вот такой поясок. Просите ещё. Один не даст - вы к другому. Дадут. Не один просите». - Писёк, писёк, бабушка! - Поясок, поясок, Кирюшенька. Но как только нас перевели через проезжую часть набережной к храму и мы стали вверх подниматься вдоль стены, такая лёгкость наступила. Никакой усталости. Неужели дошли и сейчас дотронемся, ну хоть до арки?! Благодать-то всё равно идёт... Уже «летели», уже крылья обрели. «Лампадка» моя зажглась ярко, ровно, всё освещая и освящая. Святая ночь прошла так быстро, так благодатно, так памятно. Что-то такое совершилось при нас, в нас, что мы все не пропустили, а прожили. Это же сама Россия!.. Чудо, конечно. Пояс - Покров. И на иконке так и нарисован он. Воистину Богородичная Канавка Московская: «Кто Канавку эту с молитвой пройдёт да полтораста Богородиц прочтёт, тому всё тут: и Афон, и Иерусалим, и Киев!» - так говорил преподобный Серафим о своей Дивеевской Богородичной канавке. А тут Московская. Теперь уже только вперёд. Идём не останавливаясь: вверх, ввысь. День начался. Вокруг храма. Голову поднимешь, и стены помогают устремиться взгляду ввысь. Какая мощь. Мамочку мою сюда девочкой водили на службу воспитатели. Она рассказывала, какие сходы были к Москве-реке и сколько тут росло вокруг райских яблонь с райскими яблочками. Побывав в восстановленном храме, она подтвердила, что храм такой же. А стены-то! Ведь они внутри держатся на воззваниях Александра Первого к русскому народу о спасении Отечества, на текстах адмирала Шишкова. Вход с южного портала. Уже ничего не видишь, только тяга вперёд. Я наступила на длинную свою юбку и упала на ступеньку, но не расшиблась, просто поклонилась. И вот торжество, апофеоз. Вошли в храм, а он наполнен, почти переполнен людьми. Ли-

Вологодский ЛАД

БОГОРОДИЧНАЯ КАНАВКА В МОСКВЕ тургия кончилась. Слева блеск голубых риз сонма священства, служащих молебен. Тебе только вежливо: «Проходите, проходите!» Знаю только, что справа в раке святитель Филарет, мой любимый - всегда прихожу к нему, когда мимо. «Благослови, святитель». А тут: вперёд, вперёд! Поясок в маленькой шкатулочке-ковчеге - так много! Всё живое, все живые. ЦАРСТВО! Как это я не могу? Разве можно было такое подумать? Мы все всё можем. Было бы желание, жажда. Какая небесная лёгкость, душа парит, пир радости! Кто-то

фитилёк подправил, маслица добавил в мою «лампадку» - защиты, бесстрашия, добра, благодати, необъятной сияющей радости, ликования: «Радуйся, Невесто Неневестная!» Наталия Александровна ПОПОВА-ЯШИНА. Для иллюстрации очерка использованы фотографии Юлии МАКОВЕЙЧУК из ежедневного интернет-СМИ «Православный мир» http://www.pravmir.ru 7 декабря 2011 года

Всем, кто прикладывался к святыне, дарили иконки и небольшие пояски, освященные на Поясе Пресвятой Богородицы

№4/2011

И НЫНЕ, И ПРИСНО

О смерти плохой и хорошей СВЯЩЕННИК АЛЕКСАНДР ЛЕБЕДЕВ ОТВЕЧАЕТ НА ВОПРОСЫ О БОГЕ, ВЕРЕ И ЦЕРКВИ

Протоиерей Александр ЛЕБЕДЕВ Протоиерей Александр Лебедев родился в 1976 году в Вологде, настоятельствует в храме Покрова Пресвятой Богородицы на Торгу в родном городе. Закончил Московскую духовную семинарию и академию. Помимо упоминавшегося настоятельства в городском храме у отца Александра есть ещё одно - в храме в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» в женской колонии г. Вологды. Кроме того, на нём лежит забота о тюремном служении по всей Вологодской епархии. В 2006 и 2009 годах о. Александр был удостоен главной награды конкурса на лучшую публикацию о Православии в областных СМИ - премии имени святителя Игнатия (Брянчанинова). В 2009 году на ХIV Всероссийском семинарефестивале «Православие на телевидении, радиовещании и в печати» получил диплом III степени и бронзовую медаль. Автор двух книг ответов на вопросы о Православии в современной жизни, изданных в «Библиотечке епархиального журнала «Благовестник», причём первая из них вышла уже двумя изданиями - в 2009 и 2010 годах.

Для православного человека важна молитва, посещение храма, но так же важна и забота о ближнем. Не так уж редко в нашей жизни то и другое не совмещается. Что же важней? Когда Христа спросили о том, какая заповедь в законе главная, Он ответил: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя; на сих двух заповедях утверждается весь закон и пророки» (Мф. 22, 37-40). Спаянность этих двух заповедей настолько велика, что в церковном обиходе утвердилось наименование их как «двуединая заповедь». Поэтому любовь к Богу и любовь к ближнему нельзя противопоставлять и неправильно ставить вопрос: или - или. Лишь в неразрывности этих двух заповедей возможно достичь спасения. Когда всё же приходится выбирать, пойти в храм или навестить, к примеру, больного, я бы посоветовал выбрать тот вариант, на который решаешься с меньшей охотой. Я, конечно, сужу по себе и исходя из этого знаю, что зачастую в таких случаях не столько в храм тянет, сколько хочется избежать неприятного ощущения как бы виновности в том, что я здоров, - такое часто бывает у постели больного. И наоборот: не чувство сострадания и желание понести с ближним часть его боли влечёт его посетить, а стремление избежать скуки в храме на службе, которая воспринимается почти как пустая трата времени. Поэтому, на мой взгляд, в некоторых случаях бывает полезно отложить то или иное дело, даже благое, ради храмовой молитвы, а

Вологодский ЛАД

СВЯЩЕННИК АЛЕКСАНДР ЛЕБЕДЕВ в других случаях следует поступить наоборот. Каждый раз, исходя из конкретного сложившегося положения, принимается особое решение. Универсальный ответ на этот вопрос: «всегда иди в храм» или «всегда предпочти заботу о ближнем» здесь вряд ли возможен. Как воспитать детей хорошими? Ответ на этот вопрос пытается найти целая научная отрасль - педагогика; посмотрите, как много книг, учёных трудов, диссертаций написано с целью, в конечном итоге, ответить на этот вопрос. Изучаются возрастные особенности человека, способы педагогического воздействия, раскрытия талантов ребёнка. И всё же мне приходилось слышать от человека, тридцать лет занимавшегося педагогической деятельностью: и практикой, и теорией, что все усилия педагогов - лишь некий вспомогательный фактор, способный лишь откорректировать характер ребёнка. А основное значение в становлении личности имеют наследственность и воспитание в семье. Наследственность - это отдельный разговор, а о воспитании в семье можно утверждать, что главный способ воспитания детей - собственный пример. Если мы, родители, замечаем в ребёнке плохую черту, то нужно набраться честности и признать, что этой чертой с ним поделились мы. Ведь не секрет, что дети плохими не рождаются, скорее наоборот - рождаются хорошими, что плохому они учатся у взрослых, а из взрослых чаще всего рядом с собой видят родителей (во всяком случае - в первые годы жизни, а они, уверен, решающие в деле становления характера человека), соответственно, плохому своих детей мы учим сами. Чаще всего - неосознанно. Мы, конечно, не говорим детям: поступайте плохо; более того, явные грехи в присутствии детей мы тоже стараемся не совершать, каким же образом мы портим ребёнка? Состоянием своей души. Дети всё видят, всё слышат, всё понимают, а то, что не видно и не слышно, - чувствуют. И если семейные отношения строятся не на основе взаимной готовности к жертве своими интересами ради ближнего, а на перетягивании оде-

№4/2011

яла на себя, то этим эгоистическим подходом к жизни мы заражаем своих детей. Проявляться это может незначительно: упрек, претензия, ворчание супругов друг на друга, недобрый взгляд - мы привыкли как-то несерьёзно относиться к таким мелочам, но в них проявляется очень весомая страсть - гордость. Вот эту страсть дети и перенимают у нас (да к тому же корень её со времен Адама и Евы передается наследственно), а уж впоследствии гордость находит способ себя реализовать: ребёнок капризничает, не слушается, дерзит и т.д. Соответственно, если мы хотим воспитать детей хорошими, нужно взяться за воспитание себя самого и стать достойным примером для своих детей. Мне за тридцать, а я не замужем, что мне делать: искать самой мужа или положиться в этом на Бога? А может, семейная жизнь не для меня? Как узнать? Думается, что в таком случае возможно несколько вариантов действий, и все они будут верными. Ну чем предосудительна позиция человека, который во всём полагается на Бога, который не просто проговаривает, а чувствует слова молитвы «Отче наш»: «Да будет воля Твоя!» Ничем, и ведь практика - критерий истины - подтверждает: судьба и на печке найдёт тебя. Так что на Бога можно положиться. Второй вариант действий исходит из рассуждения о том, что Бог недаром наделил человека руками, ногами, умом и свободной волей, что это подразумевает активную жизненную позицию, ведь и перед едой мы молимся, но ложку в рот всё же сами, своей рукой отправляем. Так и в деле создания семьи. Если ты этого хочешь, то вести затворнический образ жизни как-то нелогично. Значит, надо действовать: присматриваться, примериваться и, конечно же, молиться, потому что, без всякого сомнения, браки заключаются на небесах. Я имею в виду настоящие браки, а не пародии на них, столь частые в наше время. И тот, и другой путь имеет свои крайности. Для первого - это искушение апатией, для второго - сведение смысла сво15

И НЫНЕ, И ПРИСНО его существования только к поиску жениха (невесты): всё-таки неестествен столь однобокий подход к жизни - «лишь бы замуж». Конечно, создание семьи, рождение и воспитание детей - это призвание, это особое служение, это большая ценность, большая ответственность и большая радость, однако бывает, что Господь уготовляет человеку иное призвание и иное служение, несущее с собой иную ответственность и иную радость. И речь не только о монашестве и не то чтобы об одиночестве (в этом слове сквозит какая-то ущербность), но, скажем так, о несемейности. Если в семье человек может сделать много хорошего для довольно узкого круга людей, то, будучи свободным от семейных обязательств, он может сделать много хорошего для гораздо более широкого круга людей. И в этом мне видится призвание (или одно из призваний) несемейных людей: в активном служении в социальной и церковной сфере Богу и ближнему. Благо, когда человек ясно ощущает свое призвание в жизни, но когда этого нет, как узнать: к чему прилагать усилия - к активной общественной деятельности, к активным поискам спутника жизни или вообще не думать на эту тему, а жить, как живётся? Последнее, как мне думается, маловероятно - человек так устроен, что мысль или сомнение не перестанут грызть ум до тех пор, пока не разрешатся в уверенность в том или ином. А тем временем надо жить, избрав для себя более соответствующую своему характеру модель поведения и стараясь избежать крайностей. И не забывать молиться, потому что ответ на искреннюю молитву может разом разрешить все сомнения. Хочешь в жизни проблем - сделай доброе дело, и их наживёшь. Да и ещё со стороны тех самых людей, которым делал добро. Почему так, почему Господь своих не защищает? Что такое хорошо и что такое плохо, кажется, знают все, и какое дело доброе, а какое - нет, кажется, понятно и без дополнительных объяснений. Но это, действительно, только кажется. Объяснить 16

тут кое-что всё же придётся. Скажем так: у всякого дела есть внешняя и внутренняя сторона, и только при их качественном совпадении можно дать полноценную нравственную оценку поступку. К примеру, милостыню можно подать по-разному. Можно просто откликнуться на просьбу без лишних слов, а можно, чтобы проситель поскорей отвязался, дать не как милостыню, а как подачку; а можно вообще швырнуть деньги в лицо, просто-напросто оскорбив человека. Получается, что о многих поступках можно сказать, что они принесли пользу другому, но далеко не каждый такой поступок можно назвать добрым. Важно, чтобы человек не только совершил хорошее дело; важно, чтобы его внутреннее состояние при этом было соответствующее. Вспомним притчу о мытаре и фарисее, молившихся в храме. Фарисей перечислил Богу довольно значительный багаж своих вроде бы добрых дел, причём надо учесть то постоянство, с которым они совершались. Однако все эти добрые дела родили в душе фарисея тщеславие - и сразу потеряли свою ценность. Из храма фарисей вышел, как известно, менее оправданный, чем мытарь - закоренелый, но кающийся грешник. Тщеславие нередко примешивается к доброму делу - человек, часто даже неосознанно, воспринимает свой поступок как заслугу и ожидает от облагодетельствованного благодарности: мы же любим, когда нам говорят о том, какие мы хорошие. Более того, к доброму делу примешивается и корысть - человек считает, и тоже часто неосознанно, что раз он такой хороший, раз он сделал доброе дело, как Бог заповедовал, то теперь Бог у него в должниках. Он обязан как-то его поощрить, и желательно понаглядней: дать хорошую работу, много денег, оградить от несчастий, короче - гарантировать земное благополучие. В таких случаях доброе дело обесценивается: истинная причина его породившая - это не милосердие, а искание себе выгоды или похвалы. Описанная в вопросе ситуация, надо сказать, очень частая в нашей жизни, сви-

Вологодский ЛАД

СВЯЩЕННИК АЛЕКСАНДР ЛЕБЕДЕВ детельствует как раз о том, что Бог своих защищает. Он заботится о том, чтобы наши добрые дела не обесценивались, чтобы у нас не возникало почвы для тщеславия и корысти, чтобы «свои» Богу люди не потеряли награды, которая ожидает всякого человека, сотворившего даже самое малое, но по-настоящему доброе дело. Нам остаётся лишь это осознать и непрестанно «хотеть себе проблем». Почему я в храме плачу? Каждый раз, как ни зайду, особенно во время службы, - слёзы сами по себе бегут. Отчего это? Можно с уверенностью сказать, что человек, задающий этот вопрос, в храме бывает не часто, иначе причина такого явления была бы найдена и преодолена. Мне приходилось в своей пастырской практике сталкиваться с подобным явлением, даже неоднократно, так что можно сказать, что это в некотором смысле типичная ситуациия. Предположить можно две причины этих слёз. Первая - это, конечно, плач о грехах, может быть ещё не осознанная, но душою ощущаемая богооставленность, особо остро переживаемая в храме как месте особого присутствия Божия. Своего рода ощущение, что ты чужой на этом празднике жизни. Это слёзы обиды, обиды на самого себя. Ты в храме - Царстве Небесном на земле - и в то же время вне этого царствия во «тьме кромешной, где плач и скрежет зубов». Вторая причина, которой можно объяснить эти слёзы, это чувство родины. Когда после очень долгого отсутствия человек возвращается на свою родину, в отеческий дом, думаю, всякий поймёт, отчего подступают к горлу слёзы, - от радости. Радости обретения давно утраченного дома. Скорее всего, обе эти причины действуют вместе, исторгая из глубины души те самые необъяснимые слёзы. Впрочем, как я говорил, необъяснимыми они остаются лишь тогда, когда человек избегает храма и избегает труда внутреннего самопознания. В противном случае он всё-таки докапывается до причины и с помощью покаяния устраняет её, тогда на исповеди

№4/2011

эти слёзы становятся очистительными, омывают душу от грехов и уходят, оставляя чувство прозрачной радости возвращения в отеческий дом, где живёт Тот, к Кому мы взываем «Отче наш». В падшем человеке нет целостности, ум, душа и тело редко действуют в согласии и созвучии, чаще - вразнобой и не в одном направлении. Умом человек понимает одно, душою чувствует желания совсем иные. Что касается тела, плоти - возникает ощущение, что оно вообще живёт само по себе и покушается диктовать свои правила. Так вот, в силу такой разобщённости и возможно, что душа умиляется, тело исторгает слёзы, а ум лишь с большим запозданием способен осмыслить, что же происходит. Моя знакомая, когда стала поститься, говорит: «Не трогайте меня, я голодная и злая». Имеет смысл такой пост? Я, например, не пощусь, но и на людей не кидаюсь. Помоему, это лучше. Такая позиция - лишь удобный способ самоуспокоения. Одно другого ни капельки не лучше, это всё равно что выяснять: чем лучше болеть - ангиной или гриппом. Ответ очевиден - лучше совсем не болеть. Вместо того, чтобы медитировать на тему «какая я хорошая», нужно просто взяться за дело поста и попробовать его совершить иначе, чем тот человек, которого ты осуждаешь. По-моему, это-то и будет на самом деле лучше. Конечно, описанное расположение души постящегося человека неправильно, ошибочно. Однако известно, что не ошибается лишь тот, кто ничего не делает, и такая безошибочность не приносит никакой чести бездельнику. С другой стороны, даже не вполне правильная попытка поста Богом принимается, ведь Он не только дела приемлет, но и намерения целует (см. Огласительное слово святителя Иоанна Златоуста на день Святой Пасхи). Это, кстати, даёт надежду на спасение всем тем, у кого есть желание сделать как лучше, а получается как всегда. Голодным же и злым становится человек, который неправильно постится. 17

СВЯЩЕННИК АЛЕКСАНДР ЛЕБЕДЕВ А неправильность здесь в том, что пост он совершает ради себя (дай-ка Я попробую, что у Меня получится). Внимание его сосредоточено на себе, поэтому и отказ от скоромной пищи воспринимается не как некая свобода от чего-то плотского, а как потеря, утрата. Конечно, всякая утрата раздражает - жалко ведь. Так когда-то евреи, выведенные из египетского рабства, путешествуя по пустыне, плакали о котлах с варёным мясом, которые остались в Египте. Они восприняли исход из Египта не как величайшее благо - освобождение от рабства, а как ущерб для своего брюха. Согласитесь, вещи несопоставимые: получили они гораздо больше, чем потеряли. А вот когда человек воспринимает пост как подвиг ради Бога, как способ угождения Ему, как способ борьбы со своими страстями, тогда лишение скоромной пищи будет не раздражать, а радовать, поверьте мне. Во всяком случае, среди церковных людей нередко чувство какого-то сожаления, когда приближается конец поста, потому что худо-бедно, но хоть в какой-то мере стало знакомо ощущение неотмирности, а теперь предстоит неизбежно возвращаться к суете обыденности. Часто о внезапной смерти говорят как о хорошей: человек не мучался, не доставлял страданий близким. Православные же молятся об избавлении от такой смерти, даже святая есть, которая в этом помогает. Почему? Неужели лучше умирать в мучениях? И вообще, какая смерть может считаться хорошей, а какая - плохой? Действительно, внезапная смерть очень удобна и предпочтительна лишь с одной точки зрения - как возможность избежать предсмертных мучений. Понятно и естественно желание человека избежать страданий и боли, неразумным же и губительным становится это желание, когда человек избегает исцеляющей боли и горького лекарства. Так что есть в жизни случаи, когда нормально и разумно желать боли, скорби, мучений и потерь, - это те случаи, когда малая потеря позволяет избежать большой. 18

Это-то и имеют в виду православные, когда молятся об избавлении от внезапной смерти. Если человек чувствует и осознает приближение к смерти - он к ней готовится. Даже если это время полно мучений, это всё равно время, которое может быть использовано для покаяния - средства избежать мучений вечных. Любой полководец скажет, что бросить солдата в бой неподготовленным - значит почти наверняка обречь его на смерть. Подобным образом можно сказать и о переходе в жизнь вечную - страшно идти туда неподготовленным, так как душу человеческую ожидает там далеко не дружелюбный прием. Об этом свидетельств великое множество: душе предстоит пробиваться через бесовские полчища. Итак, первое желание христиан относительно смерти - чтобы она не была внезапной. Иные наши пожелания выражаем прошением ектении: «Христианския кончины живота нашего: безболезненны, непостыдны, мирны у Господа просим». О безболезненности мы уже говорили, постыдная смерть - это смерть в состоянии греха (от перепоя или, допустим, в бандитских разборках, и проч.); мирная кончина подразумевает состояние примиренности с людьми и Богом. Это важно чрезвычайно, так как в случае, если человек простил все обиды, Бог прощает ему грехи. Христос это обещал (см. Мф. 6, 14-15), а Его слово непоколебимо. Примирение же с Богом происходит в исповеди и причастии - это нужнейшее и важнейшее приготовление к переходу в жизнь вечную. Это настолько важно, что церковные каноны называют людей (близких умершего или священника), по вине которых усопший перед смертью не был причащен Христовых Таин, преступниками! Плохая же смерть - это смерть внезапная, которая не даёт человеку возможности для покаяния, это смерть самоубийцы, по той же самой причине, это уже упоминавшаяся смерть «постыдная», смерть в состоянии обиды и смерть человека, сознательно отказавшегося от предсмертной исповеди и причастия.

Вологодский ЛАД

ПРОЗА

Брат во Христе ПОВЕСТЬ Посвящается Н.Н.

Николай ТОЛСТИКОВ Родился Николай Толстиков в городе Кадникове Вологодской области. После школы служил в армии, затем работал корреспондентом районной газеты «Сокольская правда», сотрудничал в областной печати. Более пятнадцати лет назад после окончания Вологодского православного духовного училища принял сан, и теперь он - священнослужитель храма Святителя Николая во Владычной слободе города Вологды. Окончил заочно Литературный институт имени А. М. Горького. Публиковал рассказы и повести в российских и зарубежных изданиях, в том числе в газетах «Литературная Россия» и «Наша Канада», журналах «Русский дом», «Крещатик», «Наша улица», «Венский литератор», «Север», «Вологодский ЛАД», альманахе «Литрос». В Вологде издал книги прозы «Прозрение» и «Лазарева суббота». Победитель в номинации «Проза» международного литературного фестиваля «Дрезден-2007» , лауреат «Литературной Вены-2008», лауреат международного конкурса, посвященного 200-летию Н.В. Гоголя, победитель конкурса имени Ю. Дружникова на лучший рассказ журнала «Чайка» (США).

№4/2011

Владыка Серафим готовился к уходу «на покой». Таков устав - архиерею после семидесяти пяти лет следовало подавать о том прошение. Оно, полежав где-то под сукном на столе, возымело ход, и теперь в Лавре готовили старому архиепископу преемника. Владыка, теребя дрожащими от волнения и немощи пальцами лист бумаги с патриаршим указом, увидел вдруг себя как бы со стороны. В просторном, залитом солнцем кабинете за письменным столом горбился в поношенном, ставшем просторным для высохшей плоти подряснике, старец с лысой, изляпанной коричневыми пятнами головой с седым пушком реденьких волос над ушами. «Вот и жизнь прошла...» - Владыка, вы просили напомнить... из приёмной заглянул секретарь. - Кандидат на духовный сан к вам для собеседования! - Пригласите! Ставленник был неказист, мал ростиком, топтался робко в большущих резиновых сапогах возле двери, и с них натекла на пол грязная лужица. Наконец он опомнился, где находится, и суетливо, чуть ли не вприпрыжку, подбежал под благословение поднявшегося из-за стола архиерея. Узкое, в глубоких прорезях морщин лицо со скорбными складками от краев тонкогубого рта, небрежно подстриженная пегая бородёнка, настороженный взгляд выпуклых водянистых глаз. «Годиков тебе уже немало, батюшко! И прожил ты их непросто, нелегко, - решил владыка. - И не умствовал много, сразу видно по рукам-то...» Кисти рук, увесистые, мослатые, с грубой кожей, в заусеницах, с въевшей19

ПРОЗА ся грязью, ставленник пытался втянуть в короткие рукава невзрачного пиджачка. «Подбирает же кандидатов «на сан» отец Павел! - усмехнулся владыка. Хотя... Глаз у него, как рентген. Доверимся. Да и этот уже мой последний, кого «рукополагать». - Так и будем молчать? Представьтесь... - Караулов... Руф, - задудел угрюмо гулким басом кандидат. «Диакон добрый, однако, выйдет!» решил было с удовлетворением владыка, но насторожился - фамилия знакомой показалась. Он попросил кандидата рассказать о себе, только в скупо роняемые им слова вслушивался мало. Сквозь толстые линзы очков пристально всматривался в лицо ставленнику и пытался вспомнить, где видел похожее...

2 Руф Караулов дожил уж до седых волос, лета упорно поджимали под «полтинничек», а до сих пор он не знал - любила его мать или нет. Запомнилось: в крохотной своей комнатке она ставила маленького Руфа перед стеной, сплошь увешанной иконами, и сильно, до боли, нажимала цепкими пальцами на плечо, вынуждая сынка плюхнуться на коленки. Руф послушно шептал вслед за матерью непонятные слова молитв, путал, перевирал их, под косым материнским взглядом крестился и старательно прикладывался лбом к полу. Знал, что теперь будет отпущен гулять на улицу. Мать пекла просфоры для единственного в городе храма. Её, всегда ходившую в тёмной долгополой одежде и наглухо, по самые брови, укутанную в такой же тёмный платок, со строгим взглядом немигающих глаз и со скорбно поджатыми в ниточку губами, соседи по улочке именовали «попадьёй» или «монашенкой». А Руфа, стало быть, все кому не лень обзывали «попёнком». Как он ненавидел своё прозвище и 20

желал избавиться от него! Чтобы каждый слабак или девчонка не дразнились, Руф пытался липнуть к самым хулиганистым пацанам в школе. Те подбивали простодушного, бесхитростного Руфа вытворять разные пакости учителям, дурачиться на уроках, но выстроить из себя «крутого» у него всё равно не получалось. Проклятая кликуха оставалась, как прикленная, а дома ещё мать за шалости славно лупцевала сынка вицей. Руф, переваливаясь с двойки на тройку, героически дотянул восьмилетку, а дальше путь известен: шапку в охапку - и бегом в «пэтэуху»! Азы профессии столяра и плотника он осваивал охотно; на другом краю города, среди незнакомой ребятни, и прозвище, наконец, от него отлипло. Разве ещё кто из соседей по набережной улочке поминал, да и то изредка: был бы Руф гладкий и пузатый, с бородищей до пупа, а то он ростом не удался, в кости мелковат, сух - в чём только душа держится; глаза на узком длинном личике - навыкат, водянистые, мамкины. В пору отрочества басина у него прорезался; мужики-наставники на практике в стройкомбинате хохотали - мол, всех девок и баб, паренёк, этаким своим гласом распугаешь! И как в воду глядели: семейством впоследствии Руф так и не обзавёлся, остался холостягой. Оббегал его слабый пол: ведь он забудется, недотёпа, гаркнет во всю мощь, что воронье с гвалтом с деревьев сорвётся, любая тут перепугается. Но душою-то он добрый... У учителей, на чьих уроках сглупу изгалялся, прощения готов просить и свою суровую мать на руках бы бережно носил, если б позволила. А коли не приветил его никто, развел тогда Руф в сарайке возле дома целую колонию кроликов, заботился о них и, бывало, ночевал среди этих ушастых и пушистых созданий. Что поделать, если плотничанье и столярное ремесло располагают иногда к закладыванию «за воротник». Случалось, в ненастье в сараюху вместе с Руфом затесывался компаньон, а то и не один. Через некоторое время вечер-

Вологодский ЛАД

Николай ТОЛСТИКОВ нюю тишину встряхивал хорошо знакомый соседям бас, выводя слова какойнибудь разудалой песни. Концерт продолжался до тех пор, пока в дверях сарайки не появлялась разъярённая мать Руфа, сжимая в руках суковатую палку. Основной удар принимал на себя Руф, пока гости невредимыми уносили ноги. После «добавочной» утренней головомойки он, смятённый, превозмогая сушь во рту, пытался оправдываться перед матерью, припоминая чьи-то чужие слова: «Не мы такие, жизнь такая!» А жизнь катилась и катилась... Не в гору и не под гору. В последнее время Руф всё чаще заглядывал по утрам в комнату к матери и, стоя на пороге, вслед за нею шептал затверженные с детства слова молитв. Мать в такие дни смягчалась и сына, вкушавшего небогатый обед, не одаривала суровыми взглядами и не ворчала под скорый брякоток его ложки. И в храм, что от дому неподалёку, возрождаемый из бывшего педуниверситетского склада, стал заходить. Тем более настоятель, отец Павел, прослышав про Руфовы плотницкие навыки, столярничать пригласил. Раз, поправляя в комнате матери грозящую вот-вот сорваться со стены полку со старинными книгами, Руф неуклюже уронил на пол тяжеленный том и между раскрытых его страниц заметил надорванный пожелтевший почтовый конверт. Листочек письма он не успел прочесть, разобрал лишь в конце подпись: «Ещё раз простите! К сему муж ваш несчастный иерей Петр». Мать выхватила письмо из рук сына, скомкала торопливо и на его недоумённый взгляд ответила нехотя, сурово поджимая губы: - От отца твоего. - Так он жив и... поп? - Не ведаю, жив ли, давно было... Убежал неведомо куда монастырь искать, чтоб грехи свои замаливать. Руф прежде не раз пытался расспросить у матери о своём отце, но она отмалчивалась. А сын знал: не захочет - слова клещами не вытянешь. И отставал.

№4/2011

Он рассказал обо всём на исповеди отцу Павлу. А тот, похоже, даже обрадовался: - Так ты потомственный, Руф?! Буду готовить из тебя диакона. Мне помощник в храме очень нужен.

3 Когда будущий ставленник Руф Караулов неуклюже откланялся и ушёл, владыка Серафим вспомнил всё. Не зря фамилия кандидата заставила его напрячь память. От воспоминания больно кольнуло сердце. Серафим в ту давнюю пору ещё только-только начинал служить священником... Из алтаря отец Серафим, правя пасхальную заутреню, не видел, отчего в храме вспыхнул пожар. Это уж потом рассказывали, что у кого-то из прихожан, стоящим вплотную к подсвечникам, уставленным множеством зажжённых свечей, загорелся рукав одежды. Больше самого бедолаги испугался отец Петр, поблизости за аналоем принимавший исповедь у старушек. С воплем метнулся он в узкий проход в толпе заполонившего храм люда, навострив перед собой клюшку, заковылял, припадая на больную ногу, подбитым селезнем, расталкивая всех, к выходу. В храм, помимо прихожан, набилось просто зевак, даже подвыпившая молодёжка сумела просочиться сквозь оцепление из милиционеров и комсомольцев-активистов. Вслед поповскому истошному воплю всё стиснутое толстыми стенами скопление людей встревоженно колыхнулось и схлынуло к притвору, к крутой, ведущей на улицу лестнице. Кто-то из задних не устоял на ногах, соскользнул со ступеней, и жалобный заячий вскрик сгинул в заполошном топоте множества ног, перепуганном рокоте голосов. И опять кто-то задавленно вскрикнул в толпе, пытающейся в тесноте притвора вырваться на улицу, и ещё загас чей-то предсмертный стон. Владыка Гавриил показался в раскрытых царских вратах, своим слабым 21

ПРОЗА голосом попытался докричаться до охваченного ужасом людского скопища, вразумить, успокоить паству, да куда там... Он повернулся и тяжело упал перед Престолом на колени, согнулся в земном поклоне. Прежде гордый, даже надменный старец древней княжеской крови шептал горячо и торопливо: «Господи, помоги! Остуди неразумных!» Диаконской дверью в алтарь похозяйски вошёл местный уполномоченный по делам религий Аким Воронов. Во всеобщей суматохе и панике он, похоже, не растерялся только один. Сгреб в охапку бедолагу-старушонку, нечаянную виновницу пожара, содрал с неё тлеющую лопотину, бросил на пол, затоптал. - Думаешь, боженька поможет? А, ваше сиятельство? Чего ж молчите? Воронов с издевкою называл архиерея вместо «преосвященства» на светский манер «сиятельством», норовя лишний раз подоткнуть, что владыка был далеко не пролетарского происхождения, а из аристократической, недобитой революционными бурями семьи, сбежал с братом за границу. Тот и до сих пор там. Что братья за «бугром» поделывали - большой вопрос, но, когда товарищ Сталин ослабил нажим на «длинногривых», скромный монашек вернулся на родину и вскоре епископом стал. Да тут Никита Сергеевич Хрущёв твёрдо пообещал показать последнего попа по телевизору. И выперли епископа Гавриила из Ленинграда в далёкий северный город. Забыл, господин, где находится - не во Франции, а в Советской стране, стал разные вредные проповеди о божественном за каждой службой произносить. В храм потянулись молодые оболтусы, и в одиночку, и ватагами. Интеллигенция всякая гнилая крадучись зачастила туда, поразвесила уши. Но здесь на то и есть он, Аким Воронов, мужик далеко не промах. В войну служил в «особом отделе», с поднадзорными много церемониться не привык, не особо тороват был и к попам. Грузный, неуклюжий Аким расхаживал по алтарю по-хозяйски, людская суматоха в храме 22

вроде бы как его и не касалась, он подошёл к отцу Серафиму и, обдав того тяжким табачным духом, приблизил почти вплотную своё лицо, скривлённое в глумливой усмешке: - Тебе, батько, ответ держать, как настоятелю... Коли какую божью овцу в толкотне задавили. Слыхал я, как ты тут перед службой с начальником оцепления толковал насчет того, чтобы молодёжку в церковь пропустили. Видишь, что приключилось?! Теперь хоть на коленках передо мной ползай, но регистрации я тебя лишу. Говорил я тебе: ты ж кандидат технических наук, светлая голова, и какого только праха в попы полез?! Не пацан зелёный, а почти профессор! Жертвы были. В давке на лестнице затоптали насмерть старушонок - божьих одуванчиков; власти стали искать «крайних» и ясно, что нашли. Владыку Гавриила насильно отправили «на покой», а отец Серафим, официально «почисленный за штат», фактически был вышвырнут властным пинком без всяких средств к существованию: говорили, что легко ещё отделался... Отец Пётр подстерёг его поздним вечером возле арки ворот в церковной ограде, выкурнул откуда-то из темноты в круг света под тусклым фонарём и заковылял навстречу, волоча за собой угловатую дрыгающуюся тень. Хотел было по-братски расцеловаться, но замер с раскинутыми руками на полпути: - Ты прости меня, отче! Все твои беды из-за меня... Но не по своей я воле! Отец Серафим на миг представил довольную ухмыляющуюся физиономию Акима Воронова и, не останавливаясь, прошёл мимо отца Петра, буркнув под нос: - Бог простит! - Испугался я, пойми! Давно уж испугался! - нет, не кричал, а бормотал ему вслед, испуганно озираясь, отец Пётр... Приехав в этот город на архиерейскую кафедру много лет спустя, владыка Серафим поинтересовался судьбой отца Петра Караулова, но никто ничего толком о нём не знал. Пропал человек.

Вологодский ЛАД

Николай ТОЛСТИКОВ

4 Ленка сидела у окна, закинув ногу на ногу, и курила. Сделав затяжку, она картинно-вальяжно отводила в сторону руку с зажатой в пальцах длинной пахучей сигареткой. При этом движении полы Ленкиной лёгонькой, явно нарочно не застёгнутой кофточки расходились, бесстыже оголяя упруго колыхающиеся груди с большими тёмными кружками сосков. Ленка опять подносила к своим губам сигарету и, усмехаясь, краешком глаза следила за смущённым Руфом, жмущимся испуганно в своём углу. И откуда, из какого далёка она взялась?!. Руф вроде б уж и не вспоминал о голенастой рыжей девчонке из соседнего дома. Там жил одиноко старый холостяк, школьный учитель, и каждое лето его навещала старшая сестра. Вместе с ней из далёкого неведомого города приезжало и её семейство - дочь, зять-капитан и внучка. Черноволосый капитан, затянутый в парадную форму, щеголевато прогуливался под ручку с толстушкой-женой по городским улочкам, выразительно по-хохлацки «гэкая». Служил папаша не ахти в каких знаменитых и привилегированных войсках, всего-навсего в автобате, но малолеток Руф о том не ведал, взирал завороженно на редкие медальки к разным юбилеям на офицерской груди. Впереди четы выпрыгивала бойко рыженькая конопатая девчушка. Вот уж сорвиголова! Стоило ей приехать, и вся ребятня с улочки сбегалась к своей заводиле. Толокся тут и Руф на правах ближнего соседа: в игры играть его местная пацанва не больно привечала. Начнут смеяться над большущей, словно капустный кочан, его башкой, болтающейся на хилом тельце от плеча к плечу, над штопаной-перештопаной затрапезной одежонкой - сам убежишь от позора из компании. При Ленке - нет, хоть бы словечко ехидное кто сказал, Ленке в рот глядят самые что ни на есть Руфовы обидчики. Почему и как насмешливая и дерзкая девчонка прониклась жа-

№4/2011

лостью к несуразному соседскому мальчишке - Бог весть; она ведь не только его от задир защищала. Видел бы кто из них, как Ленка втихаря выносила из дома для своего друга кусок булки с маслом или горсть конфет и угощала его в укромном месте. Руф поначалу, краснея и глотая голодные слюнки, мужественно отнекивался от подарков, но Ленка настаивала, как всегда: - Не ерепенься!.. Бери! Никто знать не будет... Папа-офицер и мамуля поглядывали за тем, как неотступно таскается лопоухий заморыш за их дочкой, посмеивались снисходительно: - Кавалер... Эх, беда, беда, когда и вправду пора этому подошла! На танцплощадке в городском саду пацаны вьюнами вились возле Ленки, по-городскому подчибриченной, своих местных подружек, начинавших в Ленкином присутствии застенчиво пышкаться, позабыли. Руфа, понятно, отпихнули в сторонку, да и на танцульках-то он, несуразный, когда пытался кривляться и дергаться, только хохот всеобщий вызывал. Но Руф на этот раз толчков и тычков не забоялся, от Ленки не отступался ни в какую, ни на шаг. Его вытащили без церемоний за шиворот крепкие высокие пацаны. Рассчитывали, видно, снабдить его добрым «пенделем» - и пускай несётся с рёвом восвояси. В другом случае Руф, может быть, так бы и поступил, но тут-то кровное, почти родное, единственное хорошее в его жизни отбирали! И он со злобным рыком - басишко знаменитый уже прорезался - расстегнул на себе солдатский ремень и начищенной звездастой бляхой с оттягом одного из обидчиков по заднице припечатал. Тот с воем прочь, и все остальные от Руфа отстали. Малахольный, чего с него взять! Шпана! Жаль, что вот Ленка, возле которой он теперь вполне заслуженно вертелся и дыхнуть на неё боялся, вскоре уехала. На прощание прижала к себе засмущавшегося Руфа, сочно и вполне умело поцеловала его прямо в губы. И больше не бывала в городке... 23

ПРОЗА Она присылала иногда письма, да из Руфа выходил плохой сочинитель ответов, с грамотешкой парень был не особо в ладах. Потом вся переписка заглохла. Однажды от Ленки всё-таки опять пришло письмо. Руф как раз «дембельнулся» из доблестных войск стройбата, где все два года службы в северных лесах исправно обрубал сучки на поверженных в делянках деревьях. Ленка писала, что вышла замуж за одноклассника, лейтенанта, которого давно и преданно любила. Руф напился с горя и выл, валяясь на крыльце, чем перепугал свою суровую мамашу. Может быть, впервые дрогнувшим голосом уговаривала она сыночка успокоиться... - Ты надолго, Лена? - Поживу пока, дом после дядюшки продам.

5 Владыка иногда выбирался на фортепианный концерт. В старинном зале консерватории на ложах с затейливой лепниной было немало укромных уголков, и знакомец-директор устраивал ему местечко, скрытое от любопытных, а порою и насмешливо-иронических взоров. Время ещё было такое, что церковь в стране вроде б как и существовала, но везде старательно делался вид, что её как бы не было и вовсе. Ждали выступления заезжей знаменитости, по этому поводу вывесили яркую афишу, где в уголке всё-таки скромным убористым шрифтом притулили парочку фамилий преподавателей консерватории. Знаменитость, естественно, выступила на бис: румяный улыбчивый толстяк в чёрном фраке долго и охотно раскланивался публике. Игру преподавателей и студентов слушали не так внимательно; вот уже за рояль сел и последний выступающий - высокий лысоватый человек в очках и с короткой бородкой-шотландкой. Ширпотребовский костюм сидел на нём мешком, вы24

звав у кое-кого из публики снисходительные улыбочки. На первых рядах в партере и вовсе сожалеюще заухмылялись, когда музыкант беспомощно подслеповато уткнулся в листы партитуры. Но вот он прикоснулся длинными пальцами к клавишам, и... весь зал потом стоя аплодировал, требовал ещё и ещё! Даже заезжая знаменитость вышла под занавес выступления и со слегка сконфуженным видом пожала неизвестному музыканту руку... Память на лица у Владыки была преотменная, но всё-таки за вечерним богослужением в кафедральном соборе он с немалым трудом узнал в неприкаянно жмущейся в дальнем углу долговязой фигуре того музыканта-виртуоза. Без сомнения, у человека что-то случилось, и Владыка послал иподиакона пригласить его после службы к себе. - У меня два горя воедино слились... - первые слова дались ему нелегко, с болью, но под внимательным сочувственно-добрым взглядом Владыки он разговорился. Склонив набок голову с ранними залысинами, музыкант беспокойно перебирал в длинных тонких пальцах снятые очки; худощавое лицо его с набрякшими синими мешками под беспомощно близорукими глазами выглядело измученным. - В один месяц. Сначала отец... наложил на себя руки. Повесился. Всю войну прошёл, политруком роты был. И потом на партийной работе долго. Атеист до мозга костей. Религия - пережиток прошлого, «опиум для народа». И меня так воспитывал: если уж довелось зайти в храм, то только как бездушному экскурсанту. И я не думал тогда, что бывает это и по-другому... Союз развалился, и отец мой сник, потерялся. Он же не как те «перевертыши»: сегодня - коммунисты, завтра - капиталисты, лишь бы у «кормушки» быть, он идейный. Жаль, для Бога у него места в душе не нашлось, ни раньше, ни позже. Может быть, так бы он и не поступил... А мой сын... Играли возле железной дороги школьники, под вагоном стоя-

Вологодский ЛАД

Николай ТОЛСТИКОВ щего на путях поезда решили на другую сторону перешмыгнуть, а тут состав и тронулся. Все успели проскочить, только сына одного под него затянуло. Он ещё, в реанимации находясь, жил, мучился. Врачи разводили руками: спасения нет. Я в угол забился в каком-то беспамятстве: куда бежать, что делать? И так до самого конца... А вот попросить помощи у Бога... - собеседник поднял на Владыку заблестевшие глаза, - даже в голову тогда не пришло. Правда, потом я взмолился, но поздно, поздно... Теперь всякий интерес к любимым делам, да и вообще к жизни, потерян. - К Богу прийти никогда не поздно, Владыка, выслушав рассказ, помолчал и предложил: - Вы ведь не только музицируете, но и поёте? Тенор? Не могли бы вы петь в церковном хоре на клиросе?.. «И вновь обрёл человек себя. С Богом. И стал со временем нынешним отцом Павлом, настоятелем храма в городе. Теперь уж и он сам людей приводит Богу служить. Как вот того Руфа, сына Петра Караулова». Владыку Серафима немного утомили воспоминания, он задремал в своём удобном глубоком кресле. В старческом чутком сне привиделись мать и отец... Отец был из обедневших дворян, карьеру делал споро, приспосабливаясь ко всему сам и особо ни на кого не надеясь. И пока не «грянуло» в семнадцатом году, он успел дослужиться до чина статского советника. Мама родилась в семье известного петербургского фабриканта, и злые языки поговаривали, что денежки тестя помогали хоть и родовитому, но голоштанному зятьку прыгать по служебной лесенке. Пусть и идеек либеральных он не чуждался и по воскресным дням его в церковь калачом не заманить. Жена же по всему была у него истинно верующая. Красавица с печальными чёрными глазами, она старалась не пропустить ни воскресной или праздничной обедни, стояла возле алтаря, клала поклоны, неспешно крестясь и шепча молитвы. Её неизменно обступала трой-

№4/2011

ка притихших сыновей. Впрочем, старшие мальчики вскоре перестали приходить на службы, оставался только младшенький, Сима. Батюшка ввел его в алтарь, и Сима быстро наловчился помогать пономарю раздувать кадило, выносить на полиелеях свечи... На него одного из прислуживающих в алтаре полудесятка мальчишек, поповичей и дьячат, во время своей последней службы возложил стихарь митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин. - Не зря он выбрал тебя, не зря, - гладя по голове сына, шептала мать, укутанная в чёрный траурный платок. У Симы ещё радость и ребячья гордость толком не улеглась, когда в семье узнали, что после скоропалительного процесса большевики умучили святителя. Сима, облачаясь перед службой в блестящий, расшитый крестиками стихарь, ещё не осознавал происшедшего своим детским умишком - шёл-то пареньку шестой годик. В городе закрывали храмы, взрывали их или превращали в склады, бани, клубы, но мать по-прежнему, проезжая в трамвае, крестилась на осквернённые руины, и насмешки окружающих не пугали её. Зато отец... Он пытался бежать и дальше в ногу со временем, даже облик принял «а ля Ленин». В кепке, при галстуке в крупный горошек, бородка - клином, витийствовал он, бывало, на митингах и собраниях, благо из писарей пролетарии продвинули его в бухгалтеры. Но «попутчиком» своим, несмотря на все его потуги, не посчитали - отец загремел в тюрьму как заговорщик, и отпустили его оттуда больным и сломленным домой умирать. Незадолго до кончины он попросил привести священника. Пожилой батюшка, принимая исповедь, не скоро вышел из его комнаты. - Да, после такой силы покаяния он больший христианин, чем мы с вами! вздохнул, прощаясь, протоиерей... У Серафима жизнь сложилась так, что сан священника он решил принять, когда ему было уже много за сорок. Не 25

ПРОЗА испугала и «чёрная» для церкви хрущёвская пора. Инженер, кандидат технических наук: всё вроде б в жизни есть. Не все поняли и приняли этот его шаг, многие отвернулись. А он знал: пришло время исполниться благословению святителя-мученика... В ответе ли сын за поступки отца? Опять на мгновение мелькнули перед глазами Карауловы: несчастный отец Пётр, Руф. Надо рукополагать в сан диакона сына, не поминая старые обиды. Бог судья непутёвому отцу. «Жатвы много, делателей мало...»

6 Руф Караулов считал себя всё-таки приличным работягой, в праздничные дни выбривался чисто - бородку отпустил, когда в церковь ходить стал, оболакивался в незатасканную рубаху и штаны с надрюченными «стрелками». В будни-то ладно, можно и кое-как бродить, в рабочем: мастеровой мужик - невелик кулик. Коля Шибаленок и в будни, и в праздники вышагивал в одних и тех же замызганных, давным-давно потерявших первоначальный цвет и форму обносках с чужого плеча. Маленькие поросячьи глазки на опухшей от постоянной опохмелки роже с кустами щетины на щеках заплыли, превратились в хитрющие щелочки; под грузным коренастым телом - кривые ноги враскоряк: не сразу поймёшь, «поддал» ли хорошенько Шибаленок накануне, или «прозрачен, аки стёклышко». Коля труждался экспедиторомгрузчиком в общепите, помимо коекакой силёнки, обладал пронзительно визгливым голосом. Ошалев от его раздражённого тембра, а ещё пуще - от выражений, разбегались, бывало, даже грузчики, а бабы-продавщицы боязливозаискивающе обращались к Шибаленку по имени-отчеству. Руф - он и до седых волос Руфик, Руфка, а тут шаромыжника - и так уважительно!.. Обидно! 26

С начальством Коля был ласков и обходителен, подобострастен до неприличия, до распускания слюней, и ещё одно обстоятельство присутствовало: Шибаленок мог запросто «настучать» на ближнего. За что Колю, в изрядном подпитии, не раз подкарауливали и метелили мужики. Руф и Шибаленок жили на одной улице, правда, в разных концах, были ровесники, учились в одной школе. У обоих были неласковые суровые матери - Шибалиха голосиной обладала ещё покруче сынка, не дай Бог, какой ротозей забредал на территорию возле общепитовской конторы, где бабка орудовала метлой, и невзначай ронял окурок. Шибалиха не только орала благим матом, но и норовила отхлестать нарушителя своим орудием труда. Часто попадало на орехи и подвыпившему сынку, мать на расправу не скупилась. Коля и Руф, получалось всё время, как-то нигде не «пересекались». Ни в мальчишеских потасовках, ни потом, за столиком в пивнухе или за одним стаканом на брёвнышке под забором, ни тем более в библиотеке, где Руф брал почитать исторические романы и книги «просто о жизни», а Коля, наверное, кроме букваря, ни одной книжки больше не осилил. Руф был удивлён, да куда там! - потрясён, когда увидел знаменитого матюкальщика стоявшим на воскресной службе в церкви. Шибаленок, скромно потупив глазки, топтался возле солеи, на самом виду, напротив царских врат, оттеснив испуганно поглядывающих на него старушонок. Заметив Руфа, он дружелюбно подмигнул ему, как старому приятелю. С какого уж бока сумел Шибаленок подкатиться к настоятелю отцу Павлу Бог весть... Для батюшки, говорят, всякий брат во Христе - свой. Коля вваливался всегда шумно, заполняя настоятельскую каморкукелью смрадной вонью перегара, мочи, табачища. Растягивая в умильнозаискивающей улыбке помятую, с линя-

Вологодский ЛАД

Николай ТОЛСТИКОВ лым «фингалом» под глазом рожу, бросался к отцу Павлу, хватал его руку и принимался смачно её лобызать. Потом облапливал за плечи худощавую фигуру священника: - Лучший друг ты мой, отец святой! Руф, починивающий оконную раму, тоже удостоился дружеского кивка: привет, столяр! - Тётку надо причастить, он уж там на последнем издохе, давно лежит, не встаёт, - затараторил Шибаленок. - В пригороде это, в Луках! Я там тебя, отец родной, в любое время с автобуса встречу и в нужное место проведу. - Да, тут дело такое, отлагательства не терпит, - согласился отец Павел. - Давайте договоримся - где и когда?.. В сопровождающие батюшка взял Руфа, всё-таки местный житель. С городом приезжий отец Павел был ещё плохо знаком, а тут пригород, посёлок. Руф там тоже никогда не бывал, но промолчал о том. В тряском, дребезжащем всеми внутренностями автобусе-«сарае», видимо, только что выпущенном в рейс, пока добирались до места, отец Павел продрог в своём тонком осеннем пальтишке. На конечной остановке путники поспешно выскочили из промороженного салона - на улице показалось много теплее. Возле покосившегося, с исцарапанными всякими похабными надписями стенами павильончика их никто не ждал. - Может, задерживается где Коля? Сейчас прибежит? - с надеждой вопросил отец Павел, озираясь по сторонам. - Чего его ждать-то? Пойдём сами! спустя какое-то время предложил Руф, глядя на съеженного вконец на пронизывающем до костей мартовском ветру батюшку. Аж стёкла очков на носу у бедного изморозью покрылись. И тут выяснилось, что ни названия улицы, ни номера дома, где ожидала болящая старушка, ни тот и ни другой не знают. Руф махнул безнадежно рукой на длинную череду одинаковых, как близнецы, бараков-времянок пристанционного посёлка:

№4/2011

- Поехали, отец Павел, обратно! Где тут искать?! - И всё-таки давай попробуем... - стуча зубами, не согласился священник. В ответ на расспросы, где обретается недвижная богомольная бабулька, встречные прохожие, поглядывая с удивлением на двух бородачей, недоуменно пожимали плечами. Поплутав вдоволь по всяким проулочкам, путники окончательно приуныли, и тут Руф хлопнул себя по лбу - вот уж верно: «хорошая мысля приходит опосля»! Первая же небритая, красноносая, слегка пошатывающаяся личность изрекла: - Шибаленок? Да он вон, в пивнухе возле остановки гужбанит! И точно. Едва заглянул Руф в питейное заведение - и за ближним к выходу столиком обнаружился притулившийся там Шибаленок. Он лениво, вроде б как нехотя, дотягивал из кружки оденок пива, дремал не дремал, раскачиваясь на кривых ногах и с блаженством жмуря щелки глаз. Но стоило его соседу, тщедушному мужичку, от переизбытка пития заикать и устремиться на выход, как Коля, не кумекая долго, подвинул к себе его недопитую кружку и стремительно выглотал из неё пиво. Руфу так и зазуделось подойти и треснуть хорошенько по этой мятой довольной харе! Шибаленок опередил: сначала по его лицу промелькнуло удивление, потом в более активно зашабарошившемся мозгу возникло воспоминание - и вот Коля, скорчив виновато покаянную мину, заторопился навстречу Руфу: - Ой, с батюшкой меня простите! Давно вас жду! Забежал вот на минутку погреться... Увидев на улице продрогшего отца Павла, Шибаленок и умильную слезу бы, наверно, пустил, кабы священник сурово не подгонил его: - Веди! - Это рядом! Вон там! Коля вбежал на крылечко неказистого домика, не особо церемонясь, забара27

ПРОЗА банил кулаком в дверь. Вскоре дверное полотно заходило ходуном уже под его пинками, но по-прежнему никто не спешил открывать. - Уф! - Шибаленок грязной ладонью вытер испарину со лба, оставляя на нём чёрные полоски. - Васька, гад, сын ейный, не иначе на работу убежал. Нас, мудило, не дождался! А она, хозяйка-то, больше года с кровати не встаёт. - Он подошёл к окну с приоткрытой форточкой, постучал в стекло. - Бабуля, слышишь? Мы с батюшкой тут, не виноваты только, что к тебе не попасть... И потупил свои плутоватые глазки под сердитым и уничтожающим взглядом отца Павла из-под стеклышек очков. В дверном замке вдруг заскрежетал ключ. Дверь распахнулась; на пороге стояла, целясь за дверные косяки, иссохшая - одна тень! - старуха в исподнем. На застывшем, неподвижном, будто маска, испитом жестокой болезнью, землистого цвета лице её жили одни только глаза, и было во взгляде их что-то уже далёкое от мирской суеты, ведомое человеку лишь на последнем пределе. И ещё вера была в них. Мгновение - и бабулька упала на руки подоспевшему отцу Павлу; Руф с Шибаленком застыли, распялив рты. Старушку унесли в дом; отец Павел едва успел накинуть ей на голову край епитрахили, принимая от неё «глухую» исповедь, и причастить её Святых Христовых Таин, как старушка, просветлев ликом, отошла в мир иной. - Видели? - спросил священник у своих растерянных и потрясённых спутников. - Вот как верить надо!..

7 Ленка привычно, гибкой кошкой, запрыгнула за руль и со знакомыми требовательными нотками в голосе, как в далёком детстве, заторопила Руфа: - Садись! Ну! Тот с робостью потоптался возле её, серебристого цвета, иномарки, наконец осторожно забрался в кабину и что есть силы захлопнул дверку. 28

- Не в трактор же залез!- недовольно сморщила носик Ленка. - Закрывай аккуратно, как холодильник! - А у меня дома только погреб! - простодушно вылупился на Ленку Руф. Она захохотала, стряхнула с темечка на нос очки с задымлёнными стеклами и поддала «газку» по ровной ленте асфальта. За городом по буеракам просёлочной дороги иномарка поползла и запереваливалась, как большая черепаха. Ленка берегла автомобиль, дальше бы и не поехала, кабы не хотелось туда, куда собрались с Руфом сразу, не сговариваясь, - на Лисьи горки. Низенькие, поросшие редким сосняком горушки далеко за городской окраиной Руф с Ленкой и другие ребятишки в летнюю пору навещали часто, мчались сюда на велосипедах за земляникой, плескались в тихой мелководной речушке рядом. Во взрослой жизни Руф избегал бывать здесь: не хотелось ему тревожить давнее, глубоко спрятанное в душе. Сейчас он, выбравшись из автомобиля, с каким-то даже изумлением оглядывал горушки или, вернее, то, что от них осталось. Там и сям безжалостно коверкали их безобразные ямы карьеров, валялись вывернутые с корнями засохшие сосенки. - Колодчик-то цел, не знаешь? - легонько подтолкнула Руфа Ленка. Она, показалось ему, к бедламу вокруг отнеслась спокойно. - Наверно... - промямлил все ещё не пришедший толком в себя Руф и указал рукой на промятую в высокой траве в сторону от большака колею. Она, петляя, тянулась к кирпичному остову часовни на вершине холма. - Я дорогу проверю! - Руф немного взбодрился и неуклюже, спотыкаясь, побежал по колее впереди автомобиля. Всё такой же - на сухом коротконогом теле на длинной, по-мальчишески тонкой, шее качается туда-сюда большой «шарабан» головы. Ленка, наспех промокнув повлажневшие глаза, тихо тронула машину следом...

Вологодский ЛАД

Николай ТОЛСТИКОВ Колодчик уцелел, кто-то даже подновил его сруб. Возле ворота, обмотанного цепью, поблескивало ведро. Холодянка, поднятая из гулкой глубины, обжигала до ломоты в зубах. Ленка засмеялась, зачерпнула из ведра полные пригорошни и плеснула на испуганно отпрянувшего Руфа. Потом гибким кошачьим движением дотянулась до него и чмокнула в бородатую щеку, совсем уж ошеломив бедного. Выпала вечерняя роса, более-менее сухого пригорка, где бы можно было примоститься посидеть, не нашлось, и Ленка с Руфом забрались обратно в автомобиль. Ленка приглушила поуркивающий какую-то бодренькую мелодию динамик, попеняла усмешливо Руфу: - Все молчишь да молчишь! Да меня боишься... Рассказал бы, как живёшь! - Плотничаю вот при храме... - Из тебя, как и раньше, слово хоть клещами тащи! - вздохнула Ленка. - Давай уж тогда я о себе... Ты помнишь, я всё дизайнером мечтала стать? Высокой моды. Ну и стала... инженеромпроектировщиком на фабрике обуви. Фасоны разные разрабатывать. Замуж вышла, помнишь, писала тебе? Считала, по любви. У меня будущий муж военное училище заканчивал, в доме жили - квартиры на одной площадке, отцы-сослуживцы, «военная кость». Другу моему диплом и распределение получать, а у нас уже дите наметилось. Возлюбленный мой было в сторонку вильнул, вроде б как ни при чём он, но батька у меня - хват ещё тот, недаром хохол! Прямиком к начальнику училища! И пришлось свадебку справлять... Ленка помолчала, вздохнула. - Потом - гарнизоны, загранка. Из Германии в перестройку нас выкинули. Мой-то муженёк, хоть и в майорских погонах, да с одной фуражкой в нашем городе оказался. Никому не нужен, ничего не умеет, только солдат гонять. Приткнулся куда-то охранником, и то уволили за что-то, полгода на работу без зарплаты ходил из принципа вроде как, судился. Да и спился совсем. Слабак... А я

№4/2011

на обувную фабрику инженером по старой специальности устроилась. Надо ж сына поднимать, на кого надежда? Освоилась, а там подвернулась возможность выкупить производство за копейки. Теперь вот, кроме фабрики, ещё и мастерская не одна у меня по городу. Всё мое, пошло дело... А муженёк так под забором в одночасье помер. Не любила я его. Так, красивенький в молодости был. После него заводились мужички разные, и голытьба-красавчики, и ровня мне, да тоже ни один к сердцу не припал. Всех, как только надоедали, бросала... А поехали со мной! - вдруг, прижавшись к Руфу, горячо зашептала Ленка. - Будем вместе! Ты понимаешь, как везёт тебе, дурачку? Из грязи прямо в князи! Но Руф опять затравленной испуганной псиной сжался в кресле, знал бы, как открыть дверцу, наверняка бы выскочил из машины. Ленка отодвинулась от Руфа, горько усмехнулась уголком рта: эх ты, тяпа, тяпа! - Ладно, подумай, реши! Самой мне на шею мужчинке вешаться несолидно. Прости...

8 Шибаленку порою, видимо, надоедало трястись от холода под грудой тряпья в своей нетопленой комнатушке в коммуналке или ночевать после «возлияний» по городским кочегаркам. Он выдумывал причину для заболевания и заползал в палату местной больнички понежиться на чистых простынях и пожрать, пусть и скудновато, зато размеренно. Благо старые доктора ещё полуголодной советской поры хорошо помнили Шибаленка как экспедитора продуктового склада, и благодарность их за прежние Колины благодеяния не улетучилась с приходом капитализма. В конце зимы Шибаленок не стал дожидаться тёплых дней, с загноившимся пальцем залёг в больницу. Тут его и повстречал отец Павел, пришедший соборовать одного старичка. Дедуля где-то 29

ПРОЗА упал и сломал бедренную кость, лежал на койке с ногой на вытяжке, впрямь как летчик-испытатель после катастрофы. Коля, радостный, вышмыгнул из соседней палаты, с бодрым кликом полез лобызаться к батюшке, засуетился возле него, норовя ему подсобить: зажег свечку и тут же, шумно вздохнув, загасил ее. Закончив таинство соборования, отец Павел, морщась от ядреного духа, исходящего от старичка, спросил Шибаленка: - Ты истинно верующий? - Да! - Шибаленок, состроив торжественно-скорбную мину, торопливо обмахнулся заскорузлой щепотью. - А слыхал, что вера без дел мертва есть? - с лукавинкой посмотрел на него отец Павел. Коля в ответ промычал что-то невразумительное, развел руками. - Вот тогда за дедушкой поухаживай! Видишь, старичок не прибран, ни родных, ни близких! Ну как? Благословить тебя на доброе дело? Шибаленку ничего не оставалось, кроме как согласно кивнуть... Обихаживать деда он взялся с круто подсоленным матерком, не особо кого из соседей или врачей стесняясь. Созывая всех чертей на голову бедолаги, вытаскивал из-под него судна и «утки». Притащив из столовки поднос со скудным обедом, пичкал им старичка, совал тому в беззубый рот ложку с кашей, а то и мимо ее просыпал. Как бы там ни было, но дед споро пошел на поправку, а Шибаленок потом обосновался у выписавшегося из больницы старика на топчане возле жаркого бока печки. Дедуля пенсию получал и делился по-отечески с Колей харчами, выдавая иногда ему и на винишко. Жаль только, что «лафа» скоро кончилась: у старичка родственнички объявились, и Шибаленка без церемоний выставили за двери. Тут он и вовсе стал возле отца Павла виться... Дела от Шибаленка мало, он больше горазд был трескать еду в три горла в трапезной и молоть языком. Отец Павел 30

поначалу избегал его, даже прятался, да разве скроешься от Коли! Притулится он на приступок возле двери настоятельской каморки-кабинета и будет, ожидаючи, часами сидеть-рассиживаться тут, задирая пробегавших мимо по всяким надобностям служек. Потом все-таки батюшка смирился, особенно после того, как Шибаленок опять оказался бесприютным, приноровился, занимаясь своими делами, слушать его болтовню и пропускать ее мимо ушей, наподобие трепа диктора из радиоприемника на стене. И ночевать оставлял Колю в своем кабинете на старом диванчике. Что поделаешь, раз послал Господь такое чадо духовное, надо же его окормлять и наставлять!.. В начале лета на острове посреди Святого озера в окрестностях города собрались восстанавливать монастырь. До настоящих насельников-монахов было еще далеко; несколько трудников - бригада заезжих реставраторов по благословению архиерея - пыталась обустроиться среди хаоса из груд битого кирпича, завалов гнилых балок и бревен, всякого мелкого хлама, оставленного рыбацкими артелями. Островок напоминал гигантский валун, зашвырнутый Всевышним при сотворении мира точно в середину озера. Вздымалась одиноко колокольня без креста с одиноким же большим колоколом с подвязанным языком. На озере день тих, да час лих: налетит буря, вздыбит волну на мелководной, доселе вроде бы и безобидной «луже», и держись тогда и Богу молись, зазевавшийся рыболов, коли не успел до беды добраться до берега! И вот из сумрака, сквозь заполошный вой ветра и водяной рев, до слуха отчаявшихся людей доносится звон колокола. Рядом - остров! Спасены! В седые времена здешний удельный князь тоже спасся от бури на острове, едва не пойдя ко дну в утлой лодье. Монастырек в честь того основал, и несколько веков тихая обитель обреталась тут, пока в «безбожную пятилетку», угодливо обезьянничая с негодяев, взорвавших в Москве храм Христа Спасителя, здесь тоже

Вологодский ЛАД

Николай ТОЛСТИКОВ местные «активисты» не раскололи взрывом собор. От громадных кирпичных глыб попытались было отколупывать по кирпичику, найдя вроде б и применение - для постройки скотных дворов в колхозе на «материке», да куда там - ломы беспомощно отскакивали от старопрежней кладки. Звонницу тогда не тронули и один колокол на верхотуре оставили: пусть послужит вроде маяка в бурю - Бог-то запрещен, да кто знает... Теперь, бродя по монастырским руинам, кто-то из молодых реставраторов предложил: - Вот глыбы-то эти соборные поднять да и смонтировать бы на специальный клей! - Придет время... - откликнулся ему руководитель группы, пожилой мужчина, московский профессор родом из села на берегу озера. - Нам бы сейчас тут зацепиться, осмотреться, обустроиться. Трудников бы! Сколько работы черновой, сколько разгребать всего! - Вот вам - первый! - отец Павел легонько подтолкнул к нему Шибаленка, таскавшегося по острову за батюшкой по пятам со значительно скорченной миной на роже. - Я? - Коля смешался, глазки его беспокойно забегали, и, когда отец Павел и Руф стали садиться в лодку, чтобы плыть обратно на «материк», и он сунулся было следом. - Благословляю! Оставайся, трудись! - священник размашисто перекрестил Колю из отчаливающей лодки. - Здесь ты нужнее!..

9 Если бы не епархиальный водитель, знавший город, как свои пять, вряд ли бы владыка Серафим разыскал квартиру бывшего уполномоченного по делам религии, старого знакомца Акима Воронова. По слухам, былой «гроза» епархии обретался в угрюмом одиночестве, заброшенный родственниками, парализованный, своей истовой борьбой с «мракобесием» не выслуживший даже «персоналки». Что подвинуло Владыку встретиться с

№4/2011

давним врагом, он, с трудом поднимаясь по истертым, избитым ступеням лестницы на пятый этаж, так просто бы и сразу не ответил. В указанную квартиру служкаиподиакон долго без толку звонил, пока не приоткрылась соседняя дверь и не высунулась старушонка. Подслеповато вглядываясь, Владыку она узнала и склонилась под благословение. - Вы к этому ироду? - спросила. - Плох, кончается... От родни все пенсию под подушку прятал. Как задремлет, те деньги стащат. И в квартиру худую к нам из хором его выпихали... Старушка шелестела и шелестела языком, едва можно было разобрать слова. Щелкнула в замке ключом, отворила дверь. - Я-то тут обихаживаю его, обдрищется когда. Живой человек всё-таки... Из нутра квартиры шибануло затхлым запахом старости, властвовало там запустение: толстый слой пыли лежал на всём, косо висела линялая штора на окне, лишь вокруг кровати, громоздящейся посреди комнаты, натоптана светлая дорожка следов. В обтянутом желтой кожей живом скелете на грязной постели трудно было узнать прежнего румяного крепыша Акима Воронова. Он тоже узнал ли Владыку Серафима: большие черные угли глаз на усохшем до костей лице оставались неподвижны, безучастны. И всё-таки что-то едва уловимое мелькнуло в них, а лицо перекосило судорогой то ли боли, то ли отчаяния. - Некрещеный, видать, был, что такие лютости церкви вытворял. Язык-то бы не отнялся, так бы покаялся, может, отпущения грехов попросил. Страшно, поди, пред Господом-то предстать... - не умолкала старушка-богоделка. - Надо бы его вам окрестить. Или крещен он родителями-то в детстве, да только прочно запамятовал о том?.. - Да, не ведали, что творили! - Владыка размашисто перекрестил лежащего. - Прости им, Господи!.. На улице, на чистом воздухе, стало лег31

ПРОЗА ко, свежо. Владыка вздохнул: завтра последняя его на епархиальной кафедре божественная литургия, последний совершаемый им чин хиротонии. И последним, посвященным им в сан священнослужителя, будет Руф Караулов, сын того самого иерея Петра, «благодаря» которому немало горького когда-то пришлось хлебнуть... Но ведь покаялся отец Петр, дождавшись тогда Серафима в глухой темной аллее за храмом. И куда пропал потом, никто до сих пор не ведает. То ли сгинул где на чужой стороне, то ли в иноки подался - грехи замаливать. Пусть теперь сын его Богу и людям послужит...

10 Шибаленку копаться в горах хлама на острове скоро наскучило. Жалился он на жуткие боли то в спине, то в голове, а то и еще где, норовил с видом страдальца поваляться и погреться подольше на солнышке, но пуще - нес без умолку всякую околесицу, пересыпая ее просоленными словечками и заставляя брезгливо морщиться профессора и криво ухмыляться молодых. Потому оказался вскоре Коля в подручных у кашевара, одинокого бобыля из прибрежного села. Тот тоже на старости лет вернулся в родные края, с разницей только, что профессор почти всю жизнь прожил в Москве, а кашевар «кантовался у хозяина» на суровом Севере. Шибаленок с боязливым почтением косился на вытатуированные синие перстни на его пальцах, заглянув в ощерившийся фиксами «под золото» его рот, беспрекословно мчался рубить дрова или послушно заседал чистить картошку. Впрочем, кашевар больше что-то делать Колю и не заставлял. Сварганив обед, он уходил с удочками на дальний утес, Шибаленка от себя не отгонял и, сосредоточенно глядя на поплавки, хмыкал в ответ на все его побасенки. И Коля рад-радешенек: это тебе не в кирпичных завалах неведомо зачем деньденьской ковыряться. Тут слушает тебя старый «блатырь» вроде б и с интересом и еще довольно подхохатывает. Вот толь32

ко со взглядом его - исподлобья, черные зрачки глаз, точно сверла, до донышка душу достают - лучше не встречаться... Однажды сверлышки эти бесцеремонно и больно впились Шибаленку в нутро, отчего затрусило беднягу бездомным щенком перед волкодавом. Брякал языком, как обычно, Коля да и похвалился: дескать, батюшке-то Павлу он - друг самолучший, что бы с ним ни приключись, тут же примчится отец Павел на выручку. - К тебе, фраерку?! - усомнился кашевар. - Да нужен ты ему сто лет! Они, попы, до «бабла» жадны, а у тебя, как у латыша, - хрен да душа! «Сам хренов... атеист! - Шибаленок поднахватался в церкви новых для него слов, но вслух, конечно, ничего сказал и, когда в черных глазах кашевара растеклась ядовитая насмешка, вздохнул: - Погоди ужо!..» Что там Коля задумал, что с ним случилось, но на другой день кашевар пришел к палатке реставраторов встревоженный: - Слышь, начальник! - обратился он к профессору. - Там у меня этот придурок, напарник мой, в натуре загибается! Шибаленок и вправду лежал в лачуге на куче тряпья и страдальчески кривя рожу, прижимал сложенные крестом руки к груди. - Хватанул наверно втихаря какойнибудь «барды» у старух... Утром мы с ним плавали в село за продуктами. Может, продрищется? - предположил кашевар. - Да тут что-то серьезное... - склонился над жалобно постанывающем Колей профессор и попытался разобрать его шепот. - Что, что?! Отца Павла зовет! Тут фельдшера, пожалуй, надо! - Нет! - еле слышно прошептал Шибаленок. - Отца Павла... Хочу исповедаться и причаститься. - Так не поедет, поди, попина-то! Что с этого «чушка» возьмешь! И не посуху еще добираться. Вон какой ветерок по озеру тянет! - засомневался кашевар. - Что ж! Позвоним! - решил профессор, доставая мобильник... Подплывающую почти в сумерках к

Вологодский ЛАД

Николай ТОЛСТИКОВ острову лодку заслышали по стуку мотора. Уже можно было различить на ее носу нахохлившегося в рыбацком плаще отца Павла и Руфа на корме. На мелководье малоопытный кормщик неосторожно подставил разгулявшейся волне борт, и посудина перевернулась. Руф вынырнул, отплевываясь, махнул было на «саженках» к острову, но опомнился, закружился на месте, а потом и вовсе легко достал ногами дно - воды только по горло. Увидел неподалеку от себя черное осклизлое днище лодки - и... всё. На острове перестали орать и бестолково бегать по берегу, кто-то уже плыл навстречу. Руф громко позвал отца Павла, хлебанул воды. Его, подхватив с двух сторон, ребята-реставраторы повлекли к берегу. Позади еще плескались, ныряли. На берегу, трясясь от холода и недавнего страха, Руф увидел наконец, что и отца Павла островитяне вынесли из воды, стали делать ему искусственное дыхание. - Поздно! - кашевар, приложив ухо к груди священника, горестно поморщился. Сердчишко, видать, у бати было ни к черту. Своим тяжелым, волчьим взглядом он нашел Шибаленка, до того голосившего громче всех и по виду совершенно здоровым бегающего по берегу. Тот съежился, захныкал жалобно и, ослабнув в коленках, повалился на землю. - Батюшка! Отец Павел, друг родной, как я без тебя буду-у?! - Колю прорвало, тело его сотрясали рыдания. - Кому нужен, куда пойду? - ревел Шибаленок в голос. - Прости меня, глупого!..

11 Руф эти дни бродил в полном смятении. Несколько раз он останавливался у крылечка Ленкиного дома, но зайти так и не решился. И однажды увидел выходящих из калитки каких-то незнакомых людей, следом - Ленку. - Всё, продала дядюшкин дом! Прощай теперь, город детства! - высокопарно произнесла Ленка, когда, распрощавшись с покупателями, подошла к Руфу. Но

№4/2011

не обняла, не расцеловала его, без всякого стеснения, как при первой встрече, только взглянула на него пристально, оценивающе и сразу отстраняясь: - Куда ты запропал? Меня избегаешь? Зря! Уезжаю вот сегодня... - она кивнула на свои иномарку. - Хотела уж к вам домой забежать, записку тебе оставить. - Она помолчала. - Извини, взять тебя с собой не могу! У сына проблемы... Завел безродную шлюшку-девчонку, ребенок будет. Я давно сына отговаривала: распутайся, брось, тебе не пара эта подзаборная дурочка. И на аборт бы ее сама за руку стащила, и «бабок» бы отстегнула. А он уперся, ни в какую! Избаловала я его, от армии «отмазала», ни в чем нужды не знал. Позвонил, что уже поздно его подружке аборт делать, в квартиру мою ее привел. Ленка встряхнула реденькими крашеными кудряшками. Смотреть в глаза Руфу она избегала, и в бородатую щеку ему ткнулась холодными губами торопливо, ровно принуждая себя. И вовсе буднично добавила: - Пора! Время - деньги! Извиняй, если что не так! Она села в иномарку, захлопнула перед носом Руфа дверцу и напрочь отгородилась - разные мы с тобою люди. - А я и сам бы с тобой никуда не поехал, - промолвил, наконец, Руф. - И я ведь не игрушка. Ленка посмотрела на него с удивлением, даже растерянно, но тотчас овладела собой и скривила презрительную гримаску на своем наспех и чересчур нарумяненном и от того еще больше постаревшем лице. На перекрестке она притормозила и, высунув голову из окна, крикнула Руфу: - Я тебе напишу! Руф, проводив взглядом иномарку, уже отвернулся и смотрел в другую сторону - туда, где над крышами кирпичных и панельных «коробок» домов родного города тепло золотился в лучах солнца крест над храмом. Пусть уж лучше останется та конопатая, рыженькая девчонка в безвозвратном далёком далеке... 33

ПРОЗА

Новое содержание РАССКАЗ

Виктор НИКИТИН Виктор Николаевич Никитин родился 15 ноября 1960 года в Москве. Закончил Воронежский инженерностроительный институт. Первая публикация в газете: в местном «Молодом коммунаре» (№ 7, 1986 г.) был напечатан юмористический рассказик «Умник». Печатался в журналах «Подъём», «Москва», «Звезда», «Наш современник», «Октябрь», «Сибирские огни», «Русское эхо», «Врата Сибири», «Дон» и «Российская Федерация сегодня», «Комсомольской правде», «Литературной газете», «Учительской газете», «Российском писателе», «ИнтерполЭкспрессе» и других газетах. Пишет прозу, пьесы, эссе, занимается критикой. Член Союза писателей России. В настоящее время работает обозревателем кино и видео в газете «Камелот. Программа». Лауреат премии портала «Русский переплет» за лучший рассказ, опубликованный в 2001 году (пополам с Андреем Геласимовым) и премии журнала «Подъём» за произведения, опубликованные в 2001-2002 годах. Лауреат премии «Русский переплет» за лучшее литературное произведение 2005 года - роман «Исчезнут, как птицы». Лауреат премии «Русская речь» журнала «Подъём» (2003) за рассказы, опубликованные в журнале в 2001-2003 годах.

Триумф был полный - крики «браво!» раздавались с разных сторон. К всеобщему воодушевлению и ликованию присоединилась даже билетёрша, стоявшая у дверей ложи. Она тоже не удержалась от переполнявших её чувств: прижав к груди нераспроданные программки, крикнула «браво!» и захлопала в ладоши. В антракте Сергей Николаевич вместе с женой Светланой и тринадцатилетней дочерью Аней отправились в буфет, где оказалось на удивление немноголюдно. Они выбрали столик у окна, купили воздушных пирожных, кофе, а себе и жене Сергей Николаевич взял ещё по рюмке водки и по бутерброду с красной, как значилось на ценнике, рыбой. Сергей Николаевич хорошо изучил либретто и, судя по нему, действие первого акта оперы «Князь Игорь» должно было разворачиваться в Путивле, где в отсутствие ушедшего в поход на половцев Игоря Святославовича гулял и бражничал князь Владимир Галицкий, брат Ярославны, и только во втором акте Игорь оказывался в плену у Кончака и предавался горестным раздумьям. В этой же постановке Путивль с половецким станом поменялись местами. Сергей Николаевич хотел поделиться своим если не открытием, так наблюдением, но его опередила дочь со своим вопросом: - Пап, а Альберт Васильевич, он кто - Скула или Ерошка? - Ну, а ты как думаешь? - в свою очередь спросил её Сергей Николаевич и улыбнулся. - Я думаю - Ерошка. Потому что Ерошка должен быть суетливым. Видели, как он с лавки легко упал? - рассуждала дочь, уверенно расправляясь с пирожным. - Он меньше Скулы должен быть, и голос у него тоньше. - Всё правильно, - подтвердил Сергей Николаевич. - Скула - бас, а Ерошка - тенор.

Вологодский ЛАД

Виктор НИКИТИН - В программке разве этого нет? - заметила жена. - Нет, - сообщил Сергей Николаевич. - Просто написано - Скула и Ерошка, гудочники, и список фамилий артистов указан. После окончания спектакля решили зайти в гримёрку к самому Ерошке, то есть Альберту Васильевичу, отцу подруги жены, которая зазывала их в театр, - чтобы поблагодарить за доставленное удовольствие, за удавшийся вечер, за прекрасную музыку, декорации и голоса. Альберт Васильевич наполовину был ещё Ерошкой - вспотевший, лоснящийся, он убирал грим, сидя в кресле перед зеркалом. Одна половина лица у него была одновременно потешной и, что называется, себе на уме, а другая - обыденной, уже настроенной на общегражданское выражение, которое проступало с безличной отчётливостью. Странным образом обе половинки в целом производили грустное впечатление; было что-то жалкое в его облике - главным образом, из-за пенсионного возраста; усталость, конечно, сказывалась, а ещё необходимость и даже понуждение играть роль. И это при том, что он шутил и отчаянно, как показалось Сергею Николаевичу, улыбался. Глядя на него, Сергей Николаевич вдруг почувствовал, что в нём самом чтото изменилось - закончилось, наверное, как представление; остались настроение и музыка. Он кашлянул, поддерживая возникший в разговоре смех, и вдруг ощутил чужеродную тяжесть внизу живота; справа, в паху, что-то отдалось неожиданной болью, когда он снова кашлянул, уже для проверки. Следом за женой и дочерью Сергей Николаевич вышел из театра на весеннюю улицу в вечернем освещении. Музыка никуда не уходила, она продолжала звучать. Суровые бояре пели «Мужайся, княгиня, недобрые вести тебе мы несём», а жена останавливала маршрутку. Хор разрастался и ширился, строгость голосов подчёркивал пронизанный недобрым торжеством оркестр.

№4/2011

В гардеробе, когда одевались, Сергей Николаевич пальцами, в кармане брюк, нащупал округлое утолщение, природу которого он не смог так сразу себе объяснить. Попытка кашля отдавалась тупой болью; боль почему-то хотелось испытать снова. Стало ясно: грусть пряталась именно там, там она жила, не обнаруживая себя прежде. Про то, почему первый и второй акт поменялись местами, Сергей Николаевич спросить забыл. Ехали в тряском и неприглядном «сарае». Жена и дочь не могли разделить его беспокойства, потому что ничего не знали, и тем самым отдалялись от него. Общим для них и Сергея Николаевича было воодушевление после спектакля, но у них оно было радостное, без осложнений. Им они и делились друг с другом. Они сидели, а он стоял над ними и уже думал, что ему надо быть осторожнее. Когда вернулись домой, голос дочери сразу же зазвучал серебряным колокольчиком: она принялась напевать «Улетай на крыльях ветра». Ноты высокие, звонкие; проблема низкая, медицинская. Нарост, бугорок, внутренняя выпуклость - как хочешь его или её назови - уже при открытом ощупывании производила тревожное впечатление, что и подтвердилось на следующий день, когда Сергей Николаевич обратился в поликлинику. Для врача не составило труда поставить диагноз: паховая грыжа, необходима операция. Сергей Николаевич показался, наконец, жене - до этого молчал. Она смотрела на грыжу как на диковинку, редкое и неудобное приобретение. Спросила разрешения потрогать. Осторожно. «Так не больно?» - «Нет». Сергей Николаевич стоял со спущенными брюками. У него, несомненно, дурацкий вид, она - слишком серьёзна. В таком состоянии он уязвим. Она никогда этого не забудет, решил он. «А как же мы теперь будем?» - «Не знаю». - «Бочком как-нибудь?» Она пыталась шутить. Как только Сергею Николаевичу объяснили причину, назвали её, так сразу же он осознал неудобство. Грыжа мешала при ходьбе. Она представлялась 35

ПРОЗА то потерянным кем-то кошельком, то подброшенным стальным шариком. Лежать в каких-то положениях, поворачиваться - на всё находились ограничения. Самым тяжёлым испытанием для него вдруг оказалось бы от души засмеяться - из-за сотрясения. Кошелёк бы стал противно трепыхаться, шарик - пребольно толкаться. Случаев для искреннего, животного смеха, правда, не предоставлялось. Да Сергею Николаевичу и не до смеха было. Непонятно и обидно - да: тяжестей никаких не поднимал, работа в основном сидячая; ни у кого из его знакомых, кому тоже ещё не перевалило за сорок, грыжи не случалось, даже намёка на что-либо подобное не было; ну если аппендицит какой-нибудь - и всё. Почему именно ему такое выпало? В голове Сергея Николаевича звучала тревожная музыка, предшествующая арии князя Игоря из третьего акта: «Зачем не пал я на поле брани...» Слова не имели к нему никакого отношения, можно было бы остановиться и до них, но впечатление от исполнения симфонического оркестра соответствовало его душевному настроению. Он готов был согласиться, что для слушателя драматизм музыки всё равно оказывался сторонним, искусственным, пусть и красивым, - если он не проникался, не желал ему открыться. Сергея Николаевича именно этот драматизм, тревога или скорбь дисциплинировали по жизни, заставляли всегда внутренне собираться. Он любил оперу, вообще классическую музыку. Был чутким слушателем в узком смысле: открывался, выискивал необходимые ему для упорядочения собственного существования места и сразу же прятал их в себе, таил, а когда возникала потребность - пользовался, чтобы устоять против хаоса и бесцельности. Жена и дочь над ним посмеивались, считая его несовременным, однако посещению театра были рады. Долго собирались в оперу, всё не шли по разным причинам; наконец выбрались, и вот как вышло. Чего-то ждать смысла не имело. Сер36

гей Николаевич сдал необходимые анализы и спустя неделю оказался в больнице «скорой помощи» - у жены там был знакомый врач, хороший, по её словам специалист, так, по крайней мере, говорят и сам он производит приятное впечатление; Альберту Васильевичу, кстати, Ерошке нашему, в своё время он делал операцию, но по другому поводу; живёт Ерошка и не жалуется. Это «кстати» на Сергея Николаевича произвело неприятное впечатление, а когда он увидел хорошего специалиста - возраст около шестидесяти, жидкие, прилизанные волосы, фамилия странная - Приблуда, в пол всё время смотрел, к тому же из ординаторской выходил как-то странно, боком, с какой-то нерешительной оттяжкой времени, - то и вовсе упал духом. «Ничего сложного, - объяснял Приблуда такому непонятливому полу, держа обе руки в карманах белого халата, - операция самая рядовая. Но делать буду не я, а мой хороший ученик. Я занят буду. Привет Светлане Викторовне передавайте». Выражения его глаз Сергей Николаевич, кажется, так и не увидел. Непонятно почему, но Приблуда напомнил ему телевизионного мастера: стоит специалист своего дела в стерильном цеху и терпеливо объясняет клиенту, что у них конвейерное производство, телевизоров тут сотни за смену проходит, так что волноваться нечего, ваш дефект пустяковый, исправим запросто. Третий этаж, отделение хирургии. В палате кроме Сергея Николаевича находились ещё три человека; четвёртый поступил буквально следом за ним - пожилой, как потом оказалось, механизатор из района с какой-то неразрешимой думой в лице. Усевшись на кровать у стены, - как был в своей верхней одежде и кепке, - он, немного помолчав, заговорил, обращаясь не к рядом занявшему место Сергею Николаевичу, что было бы вполне логично, а на другую половину палаты, как бы почитая троих лежавших на своих койках пациентов (один из них, у окна, правда, сидел и ел компот из банки) за старожилов, сведущих в болез-

Вологодский ЛАД

Виктор НИКИТИН нях и здешних порядках: «Вот не пойму, чего меня сюда привезли?» Вопрос вызвал оживление. Тот, что ел компот, постукивая ложкой, желтоволосый парень лет тридцати в тельняшке, спросил: «А чего у тебя болит?» У Сергея Николаевича не спрашивали ничего. Скорее всего, вид у него был такой, непростой. Сам он молчал, оценивая своё положение и место. Если с первым многое было неясно, то второе он нашёл для себя вполне защищённым. Койка у окна пустовала, но к окну его почему-то не потянуло. Чуть позже выяснилось, что не зря, - там было место старика, который накануне умер; по аккуратно застланной постели этого угадать было нельзя. «А бес его знает, что болит. Как телка привезли - поди узнай зачем!» - сокрушался механизатор. Назвался он как-то чересчур просто для возраста, без отчества - Иваном. Любителя домашнего компота (даже ложку облизал) звали Ромкой. Сразу было видно, в пять минут: деловой слишком, порывистый во всём. Тельняшка его представляла неслучайная: и моряком был, и речником вот теперь, по Дону баржи с песком водит; и ходил, и плавал, где только не побывал; всё знал, во всём разбирался, делился увиденным с Николаем, что меланхолично лежал на соседней койке с заложенными за голову руками, и продолжал увлечённо наворачивать свой компот. Ещё один больной, с бочкообразным животом, спал под этот рассказ как младенец. Сергей Николаевич тоже неожиданно задремал; в голове картинками менялось, в постановочной суете: то Кончак предлагал Игорю скороговоркой: «Хочешь ли пленницу с моря дальнего?», то Игорь кручинился: «А всё ж в неволе не житьё»; чарующий голос Кончаковны призывал и обещал успокоение: «Ночь, спускайся скорей, тьмой окутай меня». Вот и свет зажгли, вечер. Можно было беспрепятственно погружаться дальше - занавес открывал новую картину, музыка трепетала, как пламя свечи. А проснулся Сергей Николаевич от того, что спорили громко. Уверенному голосу Романа сопротивлялся

№4/2011

хилый и нудный, но, тем не менее, действенный голос обладателя бочкообразного живота: «Не было Шолтысика. Горгонь был, Дейна, а Шолтысика не было». «Это Шолтысика не было?» - напирал Роман. - Боря, да я его своими глазами видел!» Спорили о футбольном матче с олимпийской сборной Польши аж в 1969 году. «Не было Шолтысика», - липко давил своё неуступчивый, опухший со сна Борис. - Ты мне не рассказывай, я ведь старше тебя. Тебе тогда сколько лет-то было? Где ты его увидел, Шолтысика, - в детском саду?» Роман волновался: «А какое это имеет значение, если я Шолтысика видел?» Зачем-то встал; полосы на его тельняшке почему-то умножали аргументацию, но против расслабленно лежащего Бориса с внушительным, свалившимся набок животом были всё равно бессильны. После Шолтысика наступило время ужина, таблеток, а потом и сна по расписанию. Когда электричество погасили, в палате стало намного уютней. Темнота не была полной; из-за неплотно закрытой двери пробивался свет, слышались отдалённые пространством коридора глухие голоса медсестёр на дежурстве, иногда утешительное цоканье каблучков, стальной звук предмета, коснувшегося стекла, дребезжание столика на скрипучих колёсиках. Вот они сидят в круге лампы и фасуют таблетки по пакетикам, думал Сергей Николаевич о медсёстрах, и так по всем девяти этажам. От этого возникало чувство надёжности и обеспеченности новым состоянием, обещающим многое изменить в лучшую сторону. Палата ушла в сон. Сергею Николаевичу не мешали ни солидный, с хрустом и случайным рыком, храп механизатора Ивана, ни раздольный свист Бориса. Он лежал и смотрел в тёмно-синее, с отблесками жёлтого электрического света с улицы окно и угадывал за ним неохватный и неисчислимый простор. Само длинное и высокое окно уже было простором, оно дополняло его. Простор днём, за дальними деревьями, открывал поле военного аэродрома; самолёты садились, самолёты 37

ПРОЗА взлетали, воздушная пробка отскакивала куда-то в сторону и вдруг обрушивалась на окно - стёкла дребезжали. Теперь - ничего. Потолок серел покойными тенями. Сергей Николаевич уставился на свободную койку рядом с собой; пытался представить, кто тут лежал, как умирал; почему-то его это не взволновало, только подумал: вот глупость. Заворочался. Интересно, как там жена и дочь без него. Вспомнил, как ходили в оперный театр. Захмелевший Ерошка, как мальчик, падал с лавки. Сын Игоря Владимир очарованно пел в половецком стане: «Медленно день угасал, солнце за лесом садилось, зори вечерние меркли... Тёплая южная ночь, грёзы любви навевая...» Вдруг Роман проснулся, задышал шумно, полез в тумбочку за чем-то; проглотил, запил и снова завалился спать. Да, правильно, «кругом всё мирно, тихо спит». Новая обстановка по праву сильного навалилась на удовлетворённого Сергея Николаевича, и он заснул. Вызвать у себя приятные воспоминания - и получить неожиданный удар. Что-то проехало по полу, потом разбилось. Сергей Николаевич с испугу не сообразил, что происходит. Над головой Николая зажёгся свет. Ромка лежал у распахнутой двери туалета лицом вниз. Шумела вода в бачке. На осколках битого стекла была видна кровь. Проснулся недовольный Борис: «Что тут такое?» Николай уже поднимал упавшего с пола: «Говорил тебе, идиот, хватит!» Безраздельно владел сном лишь механизатор - его храп тащился по проторенной колее. Ромку поставили на ноги; его взгляд блуждал, лицо было подёрнуто налётом нездешней настороженности. Сергей Николаевич на всякий случай спустил ноги с кровати. А Николай продолжал выговаривать: «Допрыгался, придурок?» Из коридора на шум пришла напуганная медсестра, следом явился дежурный врач. Теперь уже и Иван разлепил глаза. Включили верхний свет. Вскоре всё разъяснилось. Морячок Ромка оказался наркоманом. «Ну что же, - сказал дежурный врач. - Завтра будем вас выписывать - нам такие при38

ключения здесь не нужны. Пусть вами в другом месте занимаются». Николай ещё долго чертыхался, обтирая с заторможенного Ромки кровь. Наконец угомонились, а утро началось с того, что пришла уборщица - та тоже чертыхалась, убирала битое стекло в ведро, усердно стучала и тёрла шваброй по полу. Утреннего обхода не было. Жена застала следы ночного безобразия - в туалете наглядно висел осколок зеркала, остатки крови бросались в глаза. «Что тут у вас - половецкие пляски были?» спросила она Сергея Николаевича. Он вздохнул: «Как видишь... Ни сна, ни отдыха измученной душе. Мне ночь не шлёт отрады и забвенья». Ромка безмятежно спал. Жену не интересовала судьба пропащего наркомана. И то, что оперировать будет не Приблуда, а его хороший ученик, её тоже не смутило: «Я его ещё не видела». «Я тоже», - сказал Сергей Николаевич; он был другого мнения. Очнулся Ромка - взъерошенный весь, какой-то несделанный. Про то, что случилось ночью, ничего не помнил; отнекивался, храбрился: «Да ладно там... Ничего не будет». Теперь, при ярком солнце с улицы, он вдруг сразу как-то постарел, смешался, и вообще стало непонятно, сколько ему на самом деле лет. Сергей Николаевич ждал жену - она должна была выяснить про хорошего ученика. Тот вскоре сам заявился, вместе с женой, но проследовал сразу к Ромке: «Что за представление мы тут устраиваем?» Выяснял недолго, но вышло всё так, как и говорил тёртый морячок: никаких мер не принял, а всего лишь предупредил: «Если ещё раз подобное повторится, то я буду вынужден...» Тут дверь в палату открылась, и кто-то окликнул: «Володя, ну ждём уже полчаса, честное слово!» «Владимир Иванович, - рассказывала жена, - очень внимательный и понимающий человек. В разговоре производит самое приятное впечатление. Вы одного с ним года, я уже всё узнала. Двое детей, жена кем-то в городской администрации. Операция - завтра». Ромка, тупо улыбаясь, объяснял Борису: «Говорил я

Вологодский ЛАД

Виктор НИКИТИН тебе, что ничего не будет. Он же отца моего хороший знакомый». Вторая ночь в больнице для Сергея Николаевича выдалась намного спокойнее: даже механизатор Иван храпел с какой-то оглядкой, Ромка вообще мёртво уткнулся в подушку; сам же он, ожидая сна, пытался представить, как это будет с ним происходить. Началось всё с внутривенного укола. «Что это?» - спросил Сергей Николаевич медсестру. «Это вас успокоит», - пояснила она. Потом зазвучала увертюра к «Князю Игорю». Сергея Николаевича везли в кресле на колёсиках, при повороте к лифту колёсики застряли в комковатом линолеуме. Когда спустились в операционную, пришла предвестница грядущих событий, нисходящая мелодия обряда целования перед дуэтом Игоря и Ярославны. И распахнулись белые двери, и открылся белый, холодный простор, и тишина объяла всё его тело, и пришла дрожь, потому что голый лежал он на столе. И смотрели на него без интереса люди в белом, и медсёстры взяли его за ноги, и туман прилипал к его глазам, а в голове был жар, когда он сказал: «Больно! Я же чувствую всё». «Тогда ещё укол», - говорили одни глаза другим, всё остальное было шёпотом, бесконечным ожиданием. В отсутствие хорошего специалиста его хороший ученик, а ещё и хороший знакомый показывал своему хорошему ученику, как ушивать грыжу. Сергею Николаевичу вдруг показалось, что его начнут передавать по эстафете. Медсёстры и врачи поднимут на руки, передадут другим, тем, кто стоит и ждёт его за дверью, а те - следующим, на лестнице, спустят так с этажа на этаж, и поплывёт он; вынесут на улицу, голого, беззащитного, и уже будут передавать прохожим, а те - новым зевакам, остановится движение, когда руки протянутся через дорогу - куда? зачем? - никто не знает; так надо, так сказали. Оставалось только терпеть и надеяться, что в нём перестанут ворочаться, зашьют разрез, холод скоро закончится, и придёт нормальное человеческое тепло.

№4/2011

Вышло сверх ожидания - пришёл жар. Когда его ввезли на каталке в палату, по вытянувшимся лицам Бориса, Николая и Ромки он понял, что выглядит худо. «Я очень бледный», - решил он. Ему объяснили, что он будет лежать, ходить пока что не сможет, а мочиться лучше всего, временно, осторожно поворачиваясь на бок, ну вот хотя бы в маленькие пустые упаковки от соков, которые принесла ему жена. Сказать легко - сделать сложнее. Что мы имеем? У Бориса - желчный пузырь. У Николая - язва. У Ромки - шесть ножевых ранений; он разматывал окровавленные бинты, всем показывал. У механизатора Ивана попрежнему ничего. Но как это «ходить»? Что это такое? Странно даже представить. «Хочешь ли пленницу с моря дальнего?» Его самоирония иной раз достигала предела. Какая-нибудь сторонняя, придуманная ситуация его могла взволновать больше, чем то, что реально происходит с ним. Можно было уже поверить и в то, что собственные страдания - ноль, пустота, ведь они никому не нужны; страдания же искусственные, артистические, например, на сцене, являются достоянием общественности, предметом для разговоров, оценок. Он решил вдруг, что это испытание, и для чего-то оно ему нужно. Поверил, что в нём скрывалась необходимость не потерять себя, ещё не зная, что отныне будет обречён на новое содержание жизни. «Ночь, спускайся скорей, тьмой окутай меня». Музыка оставляла его человеком. Он вспомнил, как дома сбривал волосы с лобка, готовился. Бережно проводил станком, боясь пораниться. Результат выглядел унизительным. Большего обнажения сложно было придумать. Жене довелось заметить, она сказала: «Смотришься ты чудесно - как гомосексуалист». Он не стал ничего говорить в ответ, не спросил - почему? Как детей уговаривают: пис-писпис... Из пакетика переливаем в банку. Сколько там ещё? Да ладно, отстаньте. Мне нужен покой. «Эй, как там тебя, Сергей, к тебе пришли». Он открыл глаза и сказал потолку: «У меня всё нормально». 39

ПРОЗА На самом деле не очень. У него высокая температура, он бредит. Ему щупают лоб. Жена выносит из-под кровати наполненную банку. В углу сидит Борис - в полосатой пижаме, похожий на обтянутый арбуз, кислый весь какой-то, опухшее лицо, узкие глаза; скучно и тихо поругивается с навестившей его женой. «Так дело не пойдёт - будем ставить катетер», - говорит Владимир Иванович. Дочь многого не понимает, но переживает очень сильно, в такт маме, ориентируясь по её голосу. И потянулись дни, и пошли катетеры - первый, второй, третий... Все - временные, приделанные пластырем к телу. И с тем же неутешительным результатом. И не держатся они, отторгаются и отлипают. Они думают, что в этот канал можно загонять всё что угодно, думает уже не Сергей Николаевич, а тот, о ком он думает. Сколько может вынести человек? Снова приходил Владимир Иванович - как положено, в белом халате, плотный, невысокий, довольный собой и профессией. Глядя на такого человека, почему-то возникала убежденность, что ему всегда было хорошо, и что никогда, ни при каких обстоятельствах плохо ему не будет и из себя он никогда не выйдет; будет всё так же обманчиво внимателен, покорно (впрочем, в меру) рассудителен - для общего спокойствия, для положительной картины, а волноваться вообще не стоит, пустое это и вредное дело. И становилось вдруг понятно, что и дальше, вне стен больницы, даже у себя дома, он был так же снисходительно отстранён от окружающих его лиц и предметов, и это было самым правильным и верным, даже не стилем поведения, а образом жизни, - чтобы не цепляли, не доставали, не лезли в душу, потому как что он может сделать? Он просто-напросто выполняет свою работу, а работа эта накладывает отпечаток на все отношения, незримо она всегда присутствует при нём, и уж он-то никого и никогда донимать и ложных надежд возбуждать не будет. А болезнь - болезнь вылечить насовсем нельзя, надо просто научиться с ней жить - и всё. 40

Так и сказал. И сказал иначе. Глаза у жены увлажнились: «Вы же понимаете, мне надо, чтобы у него всё работало!» «И будет работать, обязательно, - успокаивал её Владимир Иванович. - Это вопрос психологии». И потом уже обращался к Сергею Николаевичу: «Я читаю вас иногда в газете. Вот выйдете и порадуете нас новыми статьями». И вставали стены древнего Путивля, и опускался мрак на землю, и солнечное затмение было недобрым предзнаменованием. И хор поселянок звучал протяжным плачем. И спрашивал Сергей Николаевич у жены: «Как Ерошка-то остался жив?» И приходил уролог для консультации, и говорил, что надо было сразу ставить постоянный катетер, а не мучиться понапрасну. И закрывались глаза в надежде забыться, и у жены Сергея Николаевича открывалось дыхание для следующего испытания. Прокалывать брюшину? Ну уж нет. Инвалида мне из него хотите сделать? Жене надоедала эта затянувшаяся эпопея. И покупала она то, что нужно, а не то, что было. И всё менялось чудесным образом. Вокруг - тоже. Однажды механизатору Ивану надоело есть и спать в бессмысленном ожидании. Или это он надоел всем своим беспощадным храпом. Когда ему сказали, что можно отправляться к себе домой, он сразу не поверил: «Целую неделю продержали! За что, спрашивается?» Покинул палату радостный и тяжёлый. Военный аэродром за окном жил теперь и ночной жизнью. Вертолёты, самолёты постоянно взлетали и садились, успокаиваясь лишь на короткие перерывы. Морячок Ромка стоял у окна и восхищённо комментировал отдельные моменты: «Это «сушки», летал на них. На базе нашей, в Камрани. Я однажды в такой операции во Вьетнаме участвовал, что до сих пор рассказать не могу, а десять лет уже прошло. Ребята у нас в спецназе как на подбор были!» Приходил отец Ромки, маленький, сморщенный, с седыми кудрями; он молча и терпеливо выслушивал Ромкину галиматью, покорно терпел до самого кон-

Вологодский ЛАД

Виктор НИКИТИН ца посещения, ставил на тумбочку сына пакет кефира, пряники, что-то из домашних припасов, спрашивал, что ему ещё нужно, иногда вздыхал, потом так же покорно уходил. Я тоже вытерплю, говорил себе Сергей Николаевич, все терпят. Он начал учиться ходить. Первые движения у него же самого вызывали болезненный смех - так всё мучительно и неловко обстояло. Помогала жена. Она обнимала его, поддерживая за локоть. Вдвоём выходили в коридор. Свободный конец катетера, подогнутый и перетянутый резинкой, Сергей Николаевич опускал в карман. Дело шло своим чередом. Владимир Иванович улыбался навстречу: «Ну вот видите!» После непродолжительной прогулки конец освобождался в туалете. Там же Сергей Николаевич неожиданно испытал возбуждение: растравили мне всё, гады. «Поможешь мне рукой?» - «Дурак, - зашептала напуганная жена. - Тебе же нельзя». - «Можно. У меня психоз». Он попытался улыбнуться: «Ты одна, голубка лада...» - «Да-да, перебила она его, - я одна винить не стану. Сердцем чутким всё пойму, всё тебе прощу». Она знала, что и как говорить. С Ромкой снова что-то приключилось. Вдруг помрачнел, забеспокоился - и когда успел? откуда взял? - глаза округлились, в решимость ударились. «Уйду я от вас скоро. Надоело. Без меня тут лечитесь». Перебинтовал себя заново, бандажом стянул покрепче. Всё повторял: «Но-но, седьмое меня не добьёт». И к окну - за аэродромом наблюдать. Часами так стоял, сопровождая то затихающий, то оживляющийся рокот. На лётном поле тоже что-то сделалось - гул теперь стоял беспрерывный. И однажды под утро, когда Сергей Николаевич проснулся от яркой вспышки близкого света с улицы и свиста вертолётных лопастей, он увидел вдруг Ромку в камуфляже у распахнутого окна. Морячок подмигнул Сергею Николаевичу и уверенно сказал: «Это за мной. Ребята мои прибыли. Ну, бывай, братан!» Встал на подоконник и спрыгнул наружу. Сергей Николаевич в это поверить

№4/2011

не мог. Однако он это видел. Всполошились все, конечно. Николай запоздало кинулся, словно руками хотел воздух зацепить, - куда там! Внизу, на асфальте никаких следов не нашли. Куда подевался Ромка, так и осталось невыясненным. Приходили и из милиции по незавершённому делу, и ещё какие-то неясные личности в камуфляже. Складывалось впечатление, что морячок кого-то опередил. Один Владимир Иванович был спокоен: «Он и не такое выкидывал». Его ничем было не пробить, в отношении Сергея Николаевича - тем более. Но забылось и это, как забывается любая боль, любой испуг, любое потрясение. И не беда, что чесался шов, главное, что Сергей Николаевич больше не чувствовал себя измученным, угнетённым животным. В палату поступили новые больные, а он прощался с Борисом и Николаем, которым предстояло ещё полежать и належать себе выздоровление, - его подготовили к выписке. День стоял солнечный, тёплый, светлый во всех отношениях, без апрельских дураков, потому что это уже был самый конец месяца. Сергей Николаевич научился ходить почти как прежде. Научился сносно улыбаться. Способность распрямить тело воодушевляла. Наконец всё прошло. Конечно, физические изменения в результате хирургического вмешательства ещё должны были проявиться и уже проявились пока что в локальной, оправданной мере, но и обещано было улучшение посредством воздействия различных физиотерапевтических процедур. Сергей Николаевич шёл вместе с женой и дочерью по улице; многое из прежнего возвращалось уже сейчас. - Пап, через воскресенье будет «Царская невеста» - закрытие сезона. Посмотрим? - Оперу не смотрят, а слушают, - поправил он дочь. - Ну, пойдём? - настаивала она. - Обязательно. - А Ерошка там будет? Словно туман или тяжёлый сон. Не с ним. - Конечно, будет - куда он денется. 41

ПРОЗА

Лоскутки памяти (ИЗ КНИГИ МИНИАТЮР)

ВОЛЬНАЯ ПТИЦА

Юрий МАКСИН Юрий Михайлович Максин родился в 1954 году в деревне Плосково Череповецкого района, сейчас живёт в городе Устюжне. Автор пяти поэтических сборников. Стихи в разное время публиковались в журналах: «Москва», «Наш современник», «Роман-газета ХХI век», «Встреча», «Юность», «Север», «Русская провинция», «Невский альманах», в альманахе «Академия поэзии», в газете «Литературная Россия». Лауреат областного поэтического конкурса имени Николая Рубцова (1985 г.), победитель российского литературного конкурса имени Вячеслава Кузнецова (2005 г.), победитель международного поэтического конкурса «Золотое перо - 2007». Член Союза писателей России, Союза журналистов России. В «Вологодском ЛАДЕ» стихи Юрия Максина публикуются регулярно с 2006 года.

Пришла мать и сказала, что у соседа в старой рыбацкой сети, натянутой на краю поля, запуталась большая птица. Мать побоялась освободить её, увидев мощный крючковатый клюв и сильные лапы с острыми когтями. А мне было не до птицы... И мать пошла к соседу - сообщить, кто запутался в его сеть. Сосед взял палку и, определив, что незваный гость - ястреб, стукнул его по голове. И пошёл прочь. Но оглушённая птица очнулась и снова стала рваться на волю. Сосед вернулся и добил её. Потом он вывесил её на кол, чтобы отпугивала ворон и галок, кормившихся на его поле... Увидев ястреба мёртвым, я пожалел, что не спас его.

ДЕТСКИЙ МИР Мой племянник в самом раннем возрасте любил играть в кубики. Причём всегда один. Когда кто-то подходил к нему, слышалось грозное предупреждение: «Ун, ты!» Однажды я поправил его: «Унты - это обувь. Надо говорить: «Ну, ты!» Племянник посмотрел на меня и произнес: «Ун, ты!!!» Аж, с тремя знаками восклицания. В руке он сжимал деревянный кубик. Шестую часть его детского мира...

ПОЗА ЭМБРИОНА Всего удобней спать в позе эмбриона. В той самой, в которой человеческий эмбрион находится в утробе матери. Я это понял, когда перевалило за пятьдесят. Раньше засыпал на боку, на спине, 42

Вологодский ЛАД

Юрий МАКСИН на животе, лишь только голова касалась подушки. И сидя засыпал. И даже стоя засыпал, как лошадь, правда, периодически встряхивался, когда начинал падать, всё же две ноги не четыре. Бывало такое, когда ходил в караул в армии. А теперь - только в позе эмбриона: на правом боку, согнув ноги в коленях, притянув их к животу, слегка наклонив вперед голову к сложенным в неясной мольбе рукам... Прости, Господи, чадо твоё. Дай ему сна глубокого, чтобы встать, как заново родиться.

КОММЕНТАРИЙ Моего приятеля хлебом не корми, дай почитать какую-нибудь книгу эзотерического характера. После него весьма интересно читать комментарии, сделанные на полях. В книге Мигеля Серрано «Золотая цепь», в главе «Гитлер жив» есть такие возвышенные строки: «В апокалипсисе, в сумерках богов, пал Берлин. Подземный бункер Гитлера был окружен огнями и засыпан градом пуль. Это развитие событий сопровождалось музыкой сфер, которая исходила от героев небосвода». А вот комментарий к ним моего приятеля: «Ну, полный абзац!!! Это русские воины, истинные гиперборейцы, праздновали Победу. И на ступенях рейхстага слушали песню «Валенки» в исполнении Руслановой. Это была музыка русских сфер!!!».

«ПОСЛЕДНИЙ ДЮЙМ» По этому рассказу Джеймса Олдриджа, как известно, снят одноимённый художественный фильм. В прокате в СССР он появился где-то в конце шестидесятых прошлого века. Помню, смотрел я его в деревне. Нетрезвый киномеханик перепутал бобины с пленкой и поставил сначала вторую, где летчику, отдыхавшему с сыном на

№4/2011

Красном море, акула страшно искусала руки. Сын сумел доставить истекающего кровью отца в Каир. Одну руку пришлось ампутировать. В перерыве, когда киномеханик переставлял бобины, зрители, в основном механизаторы, вышли покурить. Вернувшись в зрительный зал, они увидели на экране летчика, державшего штурвал самолета обеими руками. В хорошем настроении он летел навстречу восходящему солнцу. Какое-то время в зале стояла мёртвая тишина. Потом вдруг разом поднялся невообразимый гвалт. «Ё-моё, - орали механизаторы, - в каком-то Египте руки обратно пришивают! А у нас?! Лёха - безрукий, Андреюшко - безногий, а Васька Кукуй - вообще без ...!» Этот «Последний дюйм» переполнил чашу терпения колхозников. И ругали они советскую власть на чем свет стоит. Пьяный киномеханик, заглянув на шум в зале, так и не понял своей ошибки и «докрутил» фильм до конца.

ГЛУПЫЕ ВОПРОСЫ Зашел я однажды в учительскую одного среднего специального учебного заведения и застал там преподавателя литературы, которая была в полной растерянности. Она только что закончила проверять сочинения учащихся первого курса. В глазах её стояли слезы, а в руках мелко подрагивал тетрадный листок, исписанный крупным, уверенным почерком знающей себе цену современной девушки. Тема сочинения называлась: «Образ Катерины в драме Островского «Гроза». «Катерина жила у Кабанихи, - писала юная особа. - Кабаниха заставляла её много работать. Катерина работала, работала, работала... И от тяжкого, непосильного труда стала задавать себе глупые вопросы: отчего люди не летают, как птицы?»... 43

ПРОЗА

БАНАНЫ И ПОМИДОРЫ Бананы в СССР были редкостью. А в провинцию даже телевизоры проникли значительно раньше, чем бананы. Впрочем, это не удивительно. Процесс окучки мозгов всегда идёт быстрее, чем забота о витаминах для народа... Однажды старший брат, любитель экзотики, привёз из столицы связку бананов, угостить заморским фруктом ближайших родственников. Бананы тогда почему-то продавались неспелые, и им нужно было недельку полежать, чтобы дойти до кондиции. И вот наступил момент, когда брат очистил банан и подал его маме. Она долгим взглядом посмотрела на заморский фрукт и грустно, почти обречённо произнесла: - Их обезьяны едят... Об этом она узнала из телепередачи «В мире животных». Мне те первые бананы тоже пришлись не по вкусу. Казалось, что они отдают земляничным мылом. Отец, улыбнувшись, вспомнил, как впервые в сельмаг привезли красные помидоры. Было это в начале пятидесятых уже прошлого века. До тех пор в нашей северной деревне этого овоща не едали. Стоили они дороже яблок. Они и казались яблоками, только очень спелыми. И вот, купив помидор, молодая колхозница, стоя на крыльце магазина, на виду у более робких подружек, со всего маху вонзила в диковинку свои крепкие молодые зубы. Что ожидала девушка и что она ощутила - отразилось на её лице. В следующую секунду помидор расплющился о дверь сельского магазина. Кстати, помидоры в деревню завезли значительно позже, чем в клубе появился первый репродуктор.

КРУГ ЗАМКНУЛСЯ В стране с названием СССР в московских вузах готовили национальные кадры для союзных республик. 44

Будучи студентом Московского государственного педагогического института имени В.И. Ленина, году этак в 1974, в общежитии на Усачёвке наблюдал такую картину. Студент-физик подошел к студентуфилологу и предложил ему купить дефицитную книгу. Недорого купить, так чтобы на портвешок хватило. - Книгу купить?! - завопил студентфилолог. - Да я их ненавижу! Действительно, зачем узбеку книги, да еще на русском языке, ему только диплом был нужен. Весь третий этаж общежития тогда занимали узбеки, которых обучали на историческом и филологическом факультетах. Они потом возвращались в свою республику, где диплом столичного вуза открывал им любую дверь... После окончания института, живя на Русском Севере, думал, что никогда больше не встречусь с азиатами. Но вот, спустя четверть века, когда и страна уже называлась Россия, а не СССР, в вологодской глубинке на улице ко мне прицепился узбек: - Купи мобильник. Видишь, какой красивый. Новый. - Мобильник?! Да я их ненавижу! - выпалил я, глядя ему в глаза. - Зачем так говоришь? Сейчас без них нельзя. - Можно! - Нет! Нельзя! Человечество вперёд идёт. Нельзя назад идти. - Назад и будет вперёд... Не знаю, понял узбек или нет относительность всякого движения. Но круг, как говорится, замкнулся.

ДИКТАНТЫ ПИСАЛИ Узбеки, обучаясь на филологическом факультете, писали не сочинения, а диктанты. Таким вот щадящим способом шлифовали их знания русского языка. В столовой общежития один узбек спрашивает другого: - Джума, диктант писал? - Писал.

Вологодский ЛАД

Юрий МАКСИН - Какую оценку поставили? - Два. - Сколько ошибок сделал? - Сто двадцать восемь... А ты диктант писал? - Писал. - Какую оценку поставили? - Три. - Сколько ошибок сделал? - Семьдесят шесть. Это в диктантах. А какие сочинения они могли написать! Нынешний «Аншлаг» в полном составе мог бы нервно курить. Но это было в начале семидесятых двадцатого века, и это были узбеки, и учились они не в Узбекистане, а в Москве. А вот цитата из материала доктора филологических наук Валентина Недзвецкого «Храм уединённого возбуждения», опубликованного в «Литературной газете» (№ 2-3, 2010 г.): «На факультете журналистики недавно провели для студентов первого курса двухстраничный диктант. Недавний абитуриент, поступивший в университет со ста баллами по русскому языку, сделал 23 ошибки; первокурсник с 58 «егэшными» баллами - 41 ошибку!». На дворе - век двадцать первый. И это - нынешняя Россия...

ОБОЗНАЛСЯ Приехали на рыбалку. Место на берегу реки замечательное. Река - красавица! Да вот только рядом со столиком и лавочками уже не одна, а две кучи пустых бутылок, консервных банок, пластиковых пакетов и прочей тары. Набросали это всё приезжавшие отдохнуть на природе горожане. Ну, не забрать им мусор в город и не положить в мусорные контейнеры! На дереве обратила на себя внимание табличка с облупившейся надписью. Издали прочел: «Хватит сеять. Неужели не стыдно!» Возмутил цинизм прочитанной надписи по отношению к сельским тру-

№4/2011

женикам. Дескать, хватит вам трудиться, надо отдыхать и гадить, как мы. Захотелось сорвать эту циничную надпись. Когда подошел поближе, прочел изначальный текст. Вместо «сеять» просматривалось крепкое русское слово, правильное в сложившейся ситуации.

«НЕ СТАНУ Я ВАМ СВЕТИТЬ!» Однажды у меня на диванчике заночевал знакомый писатель. После выпитого он довольно быстро угомонился, а я решил что-нибудь почитать на сон грядущий, сидя в той же комнате при свете настольной лампы. Под руку попался томик Горького. И вот часа через два, когда я читал «Старуху Изергиль», раздался отчаянный вопль: «Не стану я вам светить! А идите вы на ...!» Дальше следовало непечатное слово. Мой гость вскочил с дивана, со лба его градом катился пот. В ночном кошмаре приснилось писателю, что он - Данко. В кромешной тьме его плотно обступили люди и умоляли: «Данко, вырви своё сердце! Освети нам путь!»... Вот тут и раздался писательский вопль: «Не стану я вам светить!..»

МОЯ ФАМИЛИЯ Однажды задумался, откуда фамилия Максин, от какого такого Макса. Всё оказалось гораздо проще: ни от какого она не от Макса, а от имени Максим. Максим - Максимов, Макся - Максин. Подобным образом появились многие крестьянские фамилии на Русском Севере: Ванюшкины, Иванушковы, Васьяновы, Петрунины, Илюшкины, Спирины - и это только в моей родной деревне. Конечно, фамилии, образованные от полных имен, произносятся солиднее: Ивановы, Васильевы, Петровы, Ильины, Спиридоновы. Но вслушайтесь в фамилию Ванюшкин: так и веет от неё теплом и лаской. А от фамилии Спирин, обра45

ПРОЗА зованной от дразнилки Спиря, намахивает буйством и удалью. За годы обучения в Москве однофамильцев не встретил ни разу, да и в родной Вологодской области не часто мою фамилию услышишь, хотя есть на Вологодчине деревни Максино и Максинская. Однажды в одном из текстов попалась на глаза строчка, что первым редактором «Пионерской правды» была Ольга Максина. Рассматривая книги серии «Литературные мемуары», выходившие в советское время, обратил внимание, что они оформлены художником В. Максиным. Читая «Литературные и театральные воспоминания» С. Т. Аксакова за 1826 год, снова встретился со своей фамилией. Процитирую отрывок, связанный с ней, полностью: «В день представленья мы все собрались у Кокошкина в ложе; петербургского гостя усадили на почётном месте; Шаховской был весел, но вдруг смутился, когда кто-то прочёл вслух афишу: вместо Ширяева, который очень хорошо играл роль Радимова, дебютировал в ней переходивший из Петербурга на московскую сцену актёр Максин-старший. Шаховской очень поморщился, потому что не жаловал этого актёра, и пробормотал себе под нос: «Боюсь, боюсь я его плоповеди». Но Кокошкин поспешил его успокоить, уверяя честным словом, что Максин будет лучше, что он сам им занимался. Но, увы, беда произошла не от Максина: Мочалов как-то узнал, что его будет смотреть значительная особа из Петербурга, узнал, что Шаховской хочет похвастаться его игрою, и - постарался... Он был невыносимо дурён. Шаховской бесился, приписывая эту перемену новому актёру, который, правду сказать, был очень нелеп в своей роли. Каждое его слово и движение осыпал Шаховской бранью и проклятием. Наконец, совершенно вышел из себя, и, когда Максин подошёл поближе к директорской ложе, Шаховской, будучи уже не в состоянии говорить, начал высовываться из ложи и дразнить языком бедного актёра. Ко46

кошкин, схватив его за руки, усадил в кресла в глубине ложи и умилённым голосом произнёс: «Помилуй, князь! Что ты делаешь? За что ты его обижаешь и конфузишь? Ведь он прекраснейший человек!»... К актёрской династии предки мои не имели никакого отношения. Не было среди них ни художников, ни журналистов. Но от моего дяди Пантелеймона, обыкновенного крестьянского паренька, погибшего в юном возрасте на войне, остались отличные карандашные рисунки; дочь моего старшего брата носит имя Ольга, сам он заядлый театрал; я уже более четверти века тружусь на ниве журналистики. И это всё произошло независимо от разысканных фактов, связанных с моей фамилией.

ПОДПИСЬ ПРОВЕРЕНА В студенческие времена дружил я с Борисом Сечкарёвым, который перевелся в наш столичный вуз из Кемерова. Оба мы были порядочные оболтусы, частенько сбегали с лекций - в ближайшие окрестности или в кинотеатр «Спорт», который соседствовал с нашим факультетом. После просмотра фильма «Великолепный» с Жаном-Полем Бельмондо в главной роли стал я звать своего друга Бориса по имени главного героя картины - Бобом Сен-Клером, а он меня по аналогии - Джорджем Майклом... И вот, работая после окончания вуза учителем вечерней школы в городе Весьегонске теперь Тверской, а тогда, в советские времена, Калининской области, решил я поздравить своего друга с днём рождения. Текста телеграммы уже не припомню, обычный был текст с поздравлением, с адресом получателя. Подписался я: Джордж Майкл. Через несколько дней, а почта тогда ходила гораздо быстрее, пришло из Кемерова письмо, в котором Боб Сечкарёв рассказал, что вечером, в разгар дня

Вологодский ЛАД

Юрий МАКСИН рождения, раздался звонок в дверь. На пороге стоял человек, совершенно не похожий на почтальона. Даже вручая телеграмму, он продолжал внимательно изучать адресата и прислушиваться, что творится в квартире. Ощущение тревоги прояснилось, когда Боб наконец прочёл телеграмму. Под текстом поздравления было напечатано: «Подпись проверена. Действительно, Джордж Майкл».

КОГДА УХОДИТ ДЕТСТВО? Маленький мальчик канючит в магазине: «Мама, дай деньгу... Мама, дай деньгу». С ударением на первом слоге. Уже не интересно что-то получить в подарок, а интересно купить. Для него деньги - уже главное. Нет волшебства есть деньги.

ПРО БУКВУ «Ё» Начавшийся процесс ётизации, то есть возвращение в правописание буквы «ё», одобряю и поддерживаю, так как её отсутствие порождает различные заблуждения относительно истины. Взять, например, старинную русскую фамилию Лёвин, происходящую от слова «лёв», коим в старину на Руси обозначали царя зверей. В советское время её вписывали в паспорта, да и сейчас, пожалуй, продолжают вписывать как Левин, заменяя в ней «ё» на «е». Левин - распространенная еврейская фамилия, и множество русских Лёвиных таким образом превратились в людей с еврейской фамилией. Похожая метаморфоза произошла с названием старинного города Весьёгонска. С заменой «ё» на «е» город стали называть Весьегонск, с ударением на «о». И если вначале название имело топонимические корни, обозначавшие, что племя весь располагалось вблизи поселения Ёгна, то нынешнее название, так получается, всех гонит. Ничего общего с историческими корнями.

№4/2011

ОПЕЧАТКА В районной газете прошла информация под заголовком «Домашним арест», вместо «Домашний арест». В информации шла речь об утверждённых Президентом России Дмитрием Медведевым поправках в федеральное законодательство, согласно которым в России правонарушители смогут быть приговорены к домашнему аресту сроком от двух месяцев до четырёх лет. Потрясающая опечатка. Теперь правонарушитель будет находиться под домашним арестом, а все его домашние - под арестом правонарушителя.

ЗАЧЕМ? Было это в далёком детстве, когда я учился в деревенской школе. Колхозного бригадира за ударный труд премировали путёвкой в Болгарию. Такого в нашей деревне ещё ни разу не было. Когда бригадир вернулся из заграницы, директор школы пригласила его поделиться своими впечатлениями со школьниками. И вот на общешкольной линейке бригадир начал вспоминать, что ели, что пили, сколько градусов была температура морской воды на болгарском пляже. А что он ещё мог вспомнить? Он же отдыхал, а не шпионил за братским болгарским народом. Со лба бригадира градом катился пот, он привык к другому общению. Весь его рассказ уложился в несколько коротких предложений, разделённых продолжительными паузами. Сельские ребятишки глядели на муки колхозного бригадира, от которого попахивало перегаром и выкуренной перед выступлением крепкой папиросой, и понимали, что ему сейчас хочется одного - громко материться. Как на работе, когда дело не идёт.

НАЁМНИК Когда шли споры о том, по какому принципу формировать армию, выска47

ПРОЗА зывалось мнение, что она целиком должна формироваться по контракту. Контрактник - это своего рода наёмник, который служит на платной основе. И вот представьте себе две воюющих армии наёмников. Можно не сомневаться, кто победит. Исход войны предсказуем: победит та страна, которая платит своим генералам и солдатам больше. И ещё до начала кровопролития найдётся множество предателей, для которых деньги - главнее победы над врагом. Для них врагом будет тот, кто меньше платит. Логично предположить, что победителем всегда будет самая денежная страна в мире. Пока не наткнётся на такую страну, как бывший СССР.

НАЗВАНИЯ Сельская администрация, расположенная за двадцать пять километров от моей родной деревни, потребовала дать названия деревенским улицам и пронумеровать дома. Наверное, это оправданно, так как в деревне живет теперь множество некоренных жителей. Раньше такого не было. Все друг друга знали. Без всяких названий улиц и нумерации домов любую корреспонденцию почтальон приносил куда надо и кому надо. Наспех назвали одну улицу улицей Механизаторов, хотя их уже и не осталось ни одного, да и трактор - один на всю улицу; другую назвали улицей Труда. И так далее в этом роде. Кроме труда, в той или иной форме ничего в голову не приходило. Оно и понятно. Не до Елисейских полей. На краю деревни до сих пор стоит заброшенный дом. Не дом, а халупа с местами провалившейся крышей и сгнившими углами. Жила в нём вечная, как говорится, труженица, с началом реформ перешедшая в мир иной. Ни мужа, ни детей у неё не было. 48

Дом - чуть побольше бани - оказался бесхозным и никому не нужным. И вот на этом доме появилась красивая новая табличка с названием улицы и номером дома: «Улица Труда, 1». Символично. Символично и то, что в Москве, не на улице Труда (не знаю, есть ли такая в столице), а на так называемой Рублёвке, стоят дворцы. Ещё в старину говорили: трудом праведным не наживёшь палат каменных.

НАСМЕШИЛ, ИЛИ ДВА ЕВРЕЯ В нашей группе учились Вовка Гольдман и Шура Иоффе. Последний по секрету сообщал знакомым, что он какой-то там родственник знаменитого академика Иоффе, основавшего физико-технический институт в Ленинграде. А Гольдман был просто вундеркиндом. Однофамилец академика на лекциях и семинарах сидел в первом ряду. Ума это ему не прибавляло, мифические родственные связи - тоже. Вовка Гольдман сидел на «камчатке». И вот однажды в большой аудитории, с последнего ряда, он послал соплеменнику сложенный вчетверо листок - записку, на которой в качестве адресата было написано: «ёфе», с маленькой буквы, с четырьмя, получается, ошибками в знаменитой фамилии. Каждый, через кого шла эта записка, начинал трястись от смеха. Когда записка дошла до адресата, он аж подпрыгнул, издав непонятный еврейский клич и угрожающе сверкнув на последний ряд выпученными глазами. На что Гольдман с улыбкой поправил указательным пальцем очки в золотой оправе.

МИШКИНО ВРЕМЯ Зимнее... Летнее время... Сейчас по сравнению с истинным солнечным временем у населения нашей страны укра-

Вологодский ЛАД

Юрий МАКСИН дено два часа. Мой приятель Мишка, выйдя на пенсию, уехал из Питера в родную деревню и перевёл свои часы на истинное солнечное время. Так как человек он рукастый и все оставшиеся жители деревни так или иначе обращались к нему за советом или помощью, у них в конце концов установилось Мишкино время. Истинное солнечное время...

РАСКОЛ Двадцатисерийный фильм «Раскол» событие в отечественном кинематографе. О незаслуженно забытой болевой точке в русской истории. Мы увидели конфликт между правдой и силой. В самом кинематографе - тоже конфликт между правдой и силой. Между традиционным своим и чужим, которое денежнее, а потому политически сильнее. Но не в силе Бог, а в правде. Двоеперстие традиционно для Руси, троеперстие насаждалось силой, даже в высших слоях общества. Волей одного человека, задумавшего переделать Русь, объединённой с силой государственного аппарата. Сила всегда отступление от правды, выпестованной веками и исполненной Божественных заповедей. Кто силой переделывал Русь, начиная с её традиций, веры? Никон, Пётр, Ленин... У них была другая «правда» - не народная, а навязанная народу. Оправдано ли это? Политически, наверное, да. Нравственно - нет. Потому

что утрачивалось своё, а приживалось чужое. Побеждала сила. Но не в силе Бог, а в правде.

СНЫ ЛОСКУТНОГО ОДЕЯЛА У известного современного художника Юрия Воронова есть картина «Сны лоскутного одеяла». Лоскутные одеяла шили и моя бабушка, и моя мама. Одеяла хранят тепло их добрых рук, их умение, следуя традиции, создавать свои неповторимые сочетания лоскутков, ведь они у всех разные. Каждому из своих детей мама подарила лоскутное одеяло. Хранятся её одеяла и в нашем деревенском доме. И, поверьте, под ними сладко спится, когда мы слетаемся под родную крышу. Наверное, каждому лоскутному одеялу, когда они ждут нас, снятся свои сны. И, вспоминая картину Юрия Воронова, я пытаюсь представить, что им снится.

Юрий Воронов. Сны лоскутного одеяла

№4/2011

ПРОЗА

Смёртные ключи РАССКАЗ

Михаил ПЕТРОВ

Михаил Григорьевич Петров родился в селе Чередово Омской области в 1938 году. Закончил Литературный институт им. А. М. Горького в 1978 г., работал в Омске и Калинине (ныне снова Тверь), в отделе очерка журнала «Наш современник» (1991-2002), основатель и редактор журнала «Русская провинция». Печатался в лучших литературных журналах России, автор шести книг прозы, лауреат нескольких литературных премий. Живет в Твери.

Жарко и сухо, как в только что вытопленной бане. Даже комары попрятались. А слепни летят с такой силой, что, ударившись о телеграфный столб, в тени которого прячется от солнца Вовка, падают наземь замертво. Стоит он давно, ждет бабушку с последнего автобуса. Вовкина тень едва умещается в тощей тени столба, стоять приходится боком, втянув в себя живот и опустив руки по швам, как по стойке «смирно». Ему неудобно, но так и время бежит быстрее, и ждать веселей. Косясь на столб, Вовка усердно следит, чтобы из узкой его тени не выпирали бы ни живот, ни голова. Вот опять затылок вылез. Вот привалился затылком к горячему столбу - из тени выпер живот... Еще недавно этот столб гудел, и Вовка любил, прижавшись к нему головой, послушать его протяжные песни. Весной кто-то обрезал провода, осталась деревня без света, а Вовка без музыки. Бабушка подтрунивает: «Изломали твою балалайку?» Вовка уже проводил два автобуса. Теперь ждет трехчасного, последнего. Если бабушка не приедет и на нем, придется опять тащиться домой одному. Тогда последняя надежда - на попутку. Вон он ползет по косогору, таща за собой серый хвост пыли, издали похожий на божью коровку: желтый, блестящий. Утрешний и двенадцатичасный даже не остановились. Опухлицы - деревенька маленькая, о десяти дворах, а постоянных жителей в ней двенадцать. Из местных детей один Вовка. Остальные дачные, их привозят летом из Москвы и Питера на своих машинах. Бабушка уехала в город к Вовкиной матери на первом автобусе, когда Вовка еще спал. Неделю назад Вовкину мать увезла «скорая помощь», спасибо, дачни-

Вологодский ЛАД

Михаил ПЕТРОВ ки вызвали. Прощаясь, мать шепнула Вовке, что вернется через три дня. Прошло больше недели, а ей не лучше, и бабушка возвращается от нее с каждым днем все мрачнее... Вот и трехчасный автобус, жаркий, запыленный, лобовое стекло все в желтых пятнах от расплющившихся в дороге бабочек и слепней. Вовка еще по звуку мотора определил: этот остановится. Остановился, кутаясь в белую горячую пыль, защекотало в носу. Вышли трое: дачница Юля и двое опухлицких - тетя Лида Блинова и Костиха. Бабушка не вышла. - Вовк! - кричит Костиха. - Чё прячешься за столбом? Небось, баушку ждешь? - Ну. - А где у него бабка-то? - К Верке в больницу ездит. К дочке. - Еще лежит?! - Чего-то у нее по-женски случивши, а «скорая» опоздала. Бабка воспаления боится. - Не смёртны ли у нее ключи? Вовка замирает, смёртные ключи отзываются в нем непонятным, глубоким страхом. Он гонит этот страх тем, что выкрикивает из-за столба: - И никакие не ключи!.. - Вона! А что же? - нехорошим голосом спрашивает Костиха. - А то! Так бы тебе и сказал!.. - Смотри-ка! - обескуражена Костиха. - А мы-то думали!.. Женщины переглядываются многозначительными взглядами, прячут грустные улыбки. - Возьми вот батон, - говорит Костиха, - бутылку масла и четыре брикета лапши, баушка послала. Велела идти домой, козу загнать. Приедет на попутке. А нет - велела ложиться спать, завтра явится. Лекарство матери ищет. Козу я приду подою. Болезнь матери занозой ноет в Вовкином сердце. В ней тайна и позор. Однажды мать сказала ему, что к зиме у него будет братик. Вовка обрадовался. Задумываясь, он даже представлял лицо братика, его пухлые губки, курносый носик. Но запил отчим дядя Федя, в доме стало пло-

№4/2011

хо. Потом и вовсе исчез, а мать вскоре в больницу увезли. Левой рукой Вовка взял пакет с продуктами, правой - белый ошкуренный прут. Пошел за женщинами, рассекая им тугой жаркий воздух: «Вжик! Вжик!..» Костиха не унималась, говорила о маме и бабушке. Вовка воткнул конец прута в старую дряблую картофелину, взмахнул им. Картошка слетела с прута, сжалась в небе до черной точки, упала далеко перед женщинами. Все ничего, а Костиха оглянулась: - Вовка, козел тебя забодай! А если в голову?..

2 Мать у Вовки красивая, все говорят. Раньше она работала библиотекаршей в Ухове. Когда сельсовет из Ухова перевели в Котицы, свезли туда и ее книги, а которые не поместились в новой библиотеке, сгорели в Ухове. Болтали, что Ступак поджег, бизнесмен московский, потом себе дом рядом поставил. И ничего ему за это не было, у него, говорят, все схвачено. На новоселье попа привозил, освящал новый дом и три свои машины. Антенна у него на крыше круглая, а телевизор, говорят, в полстены. Ступак несет, что книжки скоро отменят, школы и библиотеки закроют, дети будут учиться дома по телевизору. Тогда Вовке совсем каюк: дома ни телевизора, ни света... Только радио на батарейках. А оно врет. Сто раз Вовка по этому радио слышал: «А деньги не пахнут!» Он сам проверял: пахнут, и по-разному. Старые, лохматые, - особенно вонючие. А пахнут даже монеты. И противней всех медные, если их долго держать в потном кулаке, когда стоишь в очереди. Правда, старухи этот запах не чуют, а мама чует. Вовка помнит, как в Ухове мамина библиотека горела. Дым был виден из Опухлиц, за четыре километра. Мать в телятницы пошла. Но порушили и телятник. Говорят, Ступак не захотел, чтобы телят мимо его дачи гоняли, воду в речке мутили. Он построил на Пудице плотину и купальню. Вот телята и помешали. Телят ку51

ПРОЗА пил какой-то черный, но денег за пастьбу маме с дядей Федей не заплатил, а телят сдал. Ступак завел в Ухове псарню и кобылью ферму. На псарне псари из деревенских разводят ему лаек и овчарок, приучают к упряжи. Собак берут турбазы, там запрягают в нарты и за деньги катают иностранцев и москвичей. Кобыльей фермой занимается башкир Юсуп. Из кобыльего молока делают настоящий кумыс, за которым приезжают из Москвы богатые московские татары. Ферма быстро росла, но Ступак не знал, куда девать молодых жеребчиков. Порода под седло не годилась, деревенские тоже их не брали, а кормить молодняк на мясо было невыгодно. Юсуп с весны гнал жеребят, однолеток и стригунов в поле, на подножный корм, они сбивались в табуны и носились по округе, наводя страх на детей и старушек, когда вдруг забегали в деревню. Ступак звал и дядю Федю пасти жеребчиков, а дядя Федя ответил: «Я лучше сдохну, но на твоей земле работать не буду». А тот: «Ты не будешь, другие найдутся». А дядя Федя ему: «Вот и нанимай китайцев. А я посмотрю, как они тебя в твоем барбекю зажарят». Барбекю - это у Ступака летняя кухня без окон, где он по вечерам мясо жарит и гостей угощает. У Ступака в Москве сорок платных туалетов, два аж на Красной площади стоят. Вовка задумывался, куда все из туалетов девают, не роют же под ними на Красной площади ямы, там же парады бывают. Оказалось, под туалеты ставят бачки. А ночью из них специальная машина все отсасывает, как на свиноферме. Ступак хвастал, что каждый туалет ему две тыщи в день дает. Давали бы и больше, если бы их не чистить, не мыть да не платить уборщицам. Чистит потому что не сам, а деньги для него кассирши собирают. Видно, денег у москвичей много, если они в туалет за деньги на Красную площадь ходят. Вовка интересовался у дяди Феди. А про ямы дядя Федя сказал Вовке, что если Ступак ямы под уборными на Красной площади выроет, России будет 52

конец. Вовка тоже не верит, что ему это разрешат. За упрямство и большой лоб Вовку зовут в деревне Лобаном. «Чё задумает - не свернешь», - говорят про него в деревне. И это так. Вовка сам выучился играть на гармошке. В праздники подвыпившие бабы, бывает, просят Вовку: «Сыграй!» Вовка не отказывает. Нередко он задумывается, да так, что его не дозваться. Разведет глаза, затихнет, и хоть закричись его. Матери это не нравится, а бабку пугает: «Был тут у нас один при Хрущёве, Иваном Акуличем звали. Тоже задумывался, задумывался, да и...» Что «и», она не договаривает, но Вовке ясно, что это «и» хорошего не сулит. Вовка упрям, уходит задумываться на чердак или за баню. Представляет, как вырастет и снова свет в Опухлицы проведет. Китайцев он попросит не жарить Ступака, а выгнать его подальше. А в доме Вовка снова откроет библиотеку... Приехала бабушка вечером на попутке с заплаканным лицом, долго вздыхала, обнимала Вовку, будто прощалась. Пахло больницей, лекарствами, тревогой. Это Вовка сразу почуял. Сказала: - Завтра со мной поедешь. Мать велела привезти. - Зачем?! - не удержал радости Вовка. - Говорит, соскучилась... - Снова заплакала. - Только сперва зайдем в церковь, записку за здравие подадим, свечки поставим, потом уже в больницу. Я сегодня не успела. На ужин заварили по брикету лапши, похожей на сетку рабица, которой у Ступака двор огорожен. Из-за стола хотел Вовка юркнуть в постель, но бабушка послала его на пруд вымыть с мылом ноги и руки. Когда Вовка вернулся, бабушка молилась. Велела и ему перед сном помолиться, попросить у Богородицы здоровья для матери.

3 Утром бабушка достала Вовке новехонький спортивный костюм черного цвета, а вот с обувью вышла осечка. Бабушка хоть и намыла с вечера его крос-

Вологодский ЛАД

Михаил ПЕТРОВ совки и они высохли за ночь в теплой печи, но в город явно не годились. Повертела в руках, ворча на Вовку, потом, к Вовкиной радости, кряхтя, полезла в шифоньер на верхнюю полку, где в белой картонной коробке хранились новые Вовкины резиновые сапожки. Лосные, ярко-синего цвета, устланные изнутри мягкой белой баечкой, с пористой резиновой стелькой, ненадеванные. Покупали их вместе с кроссовками, но кроссовки оказались дохлыми. Сначала с них чулком слезла белая краска, будто загар со спины, открыв грязную мешковину, потом пошли пороться швы. Дядя Федя пробовал спасти изделие китайских обувщиков, да и его мастерства не хватило. Швы вышли крепкими, но чудесный вид кроссовки навсегда потеряли. Вовка радостно обул сапожки, с недоумением слушая ворчание бабушки. Она словно уговаривала или оправдывалась перед кем-то, что обувала Вовку в сапоги: - Вон жары-то какие стоят. Авось сегодня и дождь соберется. Тогда посмотрим, кому лучше будет... Жар костей не ломит... А у нас с тобой ножки сухие будут. Первый автобус почти полон. С утра в нем свежо, резиновый коврик в проходе мокрый после мойки, с лужицами. Вовке в сапогах такие лужицы нипочем. Купив у шофера билеты, опухлицкие все садятся на заднее сиденье: бабушка, Костиха опять едет, Юля с дочкой Алисой, ровесницей Вовки. Вовка всех опередил, забрался на заднее сиденье в самый угол, к окну. Он жадно уставился в окно на убегающие назад поля, олешник, столбы. Потом Алиса стала проситься у матери на его место. Вовка пропустил ее. Она протиснулась, чиркнув ему по лицу белым душистым бантом, обдав голубым благодарным взглядом. Вовка впервые сидел рядом с такой красивой и нарядной девочкой и очень оробел. Но Алиса сама стала поворачиваться к нему, показывать то на корову, то на жеребенка, то на козлят, смешно прыгающих на лужайке при дороге. Вовке эти картинки были знакомы, но когда на них показывал розовый паль-

№4/2011

чик Алисы, все словно преображалось, наполнялось особенным и только им двоим понятным смыслом. - А вот отгадай, что делают собаки, когда волнуются? - Лают! - бухнул Вовка. - Да нет! - лукаво улыбнулась Алиса. Когда волнуются! - Хвостом махают! - Да не торопись ты, подумай! Вот смешной какой! Вовка задумался, но отгадка никак ему не давалась. - Вот не хотела это слово говорить, а приходится. Когда волнуются, собаки писают! - Алиса! Как не стыдно такие глупости загадывать! - вмешалась мать. - Но я не хотела, правда, мам! А он не знает! - У-у!.. Такая тоже гмыра растет, - сказала про Алису ее мать бабушке. - Двойку раз принесла, кричит с порога: «Пап, подай мне скорее ремень!» - «Зачем тебе?» - «Я напорюсь. Двойку получила!» Надо додуматься!.. Бабушка в ответ наклонилась к Юлии и секретным голосом стала рассказывать что-то стыдное про него, про дядю Федю, про маму и ее болезнь. Алиса тоже стала прислушиваться, постреливая в него бойкими голубыми глазками. - Тут с одним не знаешь как управиться: на мою пенсию все живем. Вовке восемь, давно пора в школу идти, а куда отдавать, ума не приложим. В Котицы зимой автобус не ходит, а на попутных ездить сегодня - сама знаешь как. Увезут мальца - и с милицией не найдешь. Вон в газетах какую страсть пишут! На органы детей разбирают для богатых. Хотели в город устроить, так в интернат берут только с 5 класса. Гляди, так неучем и останется. А мальчишка умный, учиться хочет. Рисует, зимой по букварю сам читать научился. - Вера-то как? - Плохо, - бабушка, забыв о секретном голосе, заговорила на весь автобус: - Нечисто сделали, воспаление пошло. Надо бы денег на лекарство, денег нет и лекар53

ПРОЗА ства нет, вот как теперь. Лекарство и деньги стали дороже человека. Вчера уехала от нее со слезами. Попросила Вовку привезти, хоть в окошко показать. - А Федор? - А! - махнула рукой бабушка и сморщилась. - Откуда он взялся? - Из института прислали зоотехником. Как же: сперва на машине ездил, Федором Васильевичем величали. А колхоз распустили, Федькой стал, в Городок на ферму услали. Вот там они и снюхались. Вера сперва дояркой пошла, потом телятницей, а потом и пастушкой. Они и свои паи земельные Ступаку продали. И меня продать уговаривали: «Продай, зачем тебе эта земля сдалась?» И этот черт рыжий приезжал, Ступак. «А ты знаешь, Анна Ивановна, сколько человеку земли нужно? Два на полтора». Знаю, мол, да только зачем ты сам уже полколхоза скупил? И чего он мне ответил? «Анна Ивановна, мне людей жалко. Людям есть не на что!» Кормилец! Что с нее толку? Не сеет, не пашет. Нет, говорю, я отцову землю продавать не буду. Пусть она Вовке останется. Не продала! - А Федор чего? - Федора только и видели. Говорят, под Москву подался. Им, кобелям, не рожать... А и родишь, потом будешь всю жизнь мучаться. Раньше замуж выдавали - всю подноготную до седьмого колена знали. Зато и народ был как лес строевой. А теперь, откуда ветром надуло, откуда нанесло - скорее в загс бегут... Чтобы остановить это безобразие, Вовка дергает бабушку за рукав кофты и ядовитым шепотом выговаривает: - Ба-буш-ка! - Чего тебе? - Я пи-сать! - Ты что, совсем уже? Говорила, чай с молоком в дорогу не пей! Говорила тебе! - Пи-сать! Останови! - Не думай и не гадай, ты уже не маленький. Терпи до вокзала. - Если вам в больницу, бабуля, лучше у кладбища сойти, - подсказывает кто-то. - Мы в церковь сначала зайдем... 54

Перебил. Заговорили о церкви, о новом батюшке Иустиниане. Когда подъехали к автовокзалу, бабушка сказала: - Беги, куда хотел! Вон за угол! Алиса опять с интересом уставилась на него. - Никуда я не хотел! - отрезал Вовка и хлестко, на обе подошвы своих лосных сапожек спрыгнул с подножки на асфальт. - Я нарочно.

4 Весной Вовка ездил в город с матерью покупать учебники к школе и лосные сапоги на грязь. Видел он и церковь, но издали, от рынка. Вблизи церковь гляделась еще краше. Купола и кресты блестели, словно медный бабушкин таз, когда она его надраит хвощом с песком и золой. Высокие узкие окна из цветного стекла. Сама церковь бело-матовая, как творожная пасха. Вчера перед сном бабушка учила Вовку правильно складывать пальцы и креститься, по дороге в церковь трижды останавливалась, просила повторить заученное: - Перекрестишься, поклонишься и скажешь, как я тебя учила. Не забыл? - Да знаю я, баб! - Нет, ты повтори, чтобы не оконфузиться перед иконой! Богородица занятая, её эвон сколько людей докучают! И все просят. Запнешься, она ждать не станет, когда ты вспомнишь. Ты уж не подкачай. Хорошо помолишься, она и маме поможет, и тебя запомнит на другой раз. Вовка повторяет заученную с вечера молитву: - Пресвятая Богородица, помоги моей маме Вере, дай ей здоровья, избави от болезни! - при этом голос у Вовки дрожит и щекочется, будто он по тряской дороге на телеге едет. Они долго идут молча, но за церковной оградой бабушка наклонилась к внуку еще раз. Она успела повязать платочек, глаза у нее строгие, в них страх, мольба и тревога. - Не забыл, деточка? - Да нет, бабушка, помню!

Вологодский ЛАД

Михаил ПЕТРОВ - Смотри же! Внутри церковь поражает Вовку своим великолепием. Свет, льющийся откуда-то сверху, росписи на стенах, трепещущие золотые листочки пламени на свечах, огромные иконы от пола до самого потолка, сосредоточенные, устремленные куда-то вдаль глазами люди, нищие с шапками на полу. За прилавком, похожим на книжный магазин, где мать покупала ему букварь и тетрадки, такой же шкаф с книгами, только вместо карандашей в ящичках разложены свечи - толстые, потоньше и совсем тонюсенькие, а на месте веселой оранжевой продавщицы за прилавком стояла печальная, вся в черном церковница. Бабушка купила у нее три совсем тонюсенькие, одну дала Вовке, подвела к иконам. Показала, как зажигать и куда ставить свечку. Вовка сам зажег и сам поставил свечку перед Богородицей, хоть сделать это было нелегко: в подсвечнике горел целый лес свечей, и можно было легко уронить свечку или обжечься. Глаза Богородицы большие, грустные, на руках младенец Христос. Младенец глядит как взрослый - строго и серьезно. Вовка сложил щепотью пальцы, перекрестился и, глядя Богородице в глаза, быстро, чтобы не сбиться, выпалил молитву. Он едва выдержал ее грустный взгляд, и когда закончил, на глазах даже слезы навернулись от радости, что не обмишулился. Они вернулись к церковнице, бабушка попросила у нее бумажку и встала в очередь за белокурой женщиной в синем платье. Потом достала из сумки ручку и велела Вовке написать на бумажке мамино имя. Сверху на бумажке было напечатано: «За здравие». Вовка крупно написал внизу «ВЕРА» и задумался. - Бабушк! А фамилию? Фамилию тоже писать? - Фамилию здесь не пишут! - А почему? - Не пишут, и всё! - А отчество? - Пиши вот так, видишь? - обернулась к нему белокурая тетенька, улыбаясь Вовке с бабушкой и показывая свою бумаж-

№4/2011

ку, на которой Вовка с недоумением прочитал слово «Вера». Бабушка тоже его заметила, но не подала вида, а Вовка смутился и опять задумался: «Как же Богородица их просьбу отличит? На бумажках не то что фамилии, а даже и отчества нет!» Сомнения усилились, когда батюшка, помахивая кадилом, стал отчитывать бумажки, перекладывая их из одной стопки в другую. Вовка узнал в нем попа, который Ступаку машины святой водой окроплял. Имя Веры батюшка произнес не раз, но когда он просил за его маму, Вовка не понял, а бабушка, торопясь в больницу, от него отмахнулась и увела из церкви.

5 Тревога за мать не оставила Вовку и на улице. Мысль, что тетенька в синем платье отдала церковнице бумажку с именем Вера раньше их, не давала покоя. Ведь и у других людей в бумажках могло стоять мамино имя, Вер на свете много, даже в Опухлицах две. Бабушка не понимает, что бумажки могут перепутаться, а церковница обронить записку. Вон она какая малохольная!.. Как Богородица поймет, кто и за какую Веру просит? - Бабушка, а куда эти бумажки тетенька церковница денет? Их потом выбросят? - Господь с тобой! Батюшка по ним за маму целый год молиться будет. - А через год? - Тьфу на тебя! Отвяжись! - Но он же не знает, кто за кого просит! На бумажке ни фамилии, ни отчества! Вот он скажет: «За здравие Веры», а какой Веры, Богородица не поймет. - Он не знает, а Богородица всё поймет. Она всё видела: как ты писал, на какой бумажке, знает она, и за кого батюшка молиться будет. Батюшка не знает за кого, а она знает. Ты еще и подумать не успел, а она уже знает. Ты еще писал, а она уже всё увидала. - Для чего же тогда целый год читать, бабушка? Она уже выздоровеет, а он всё молиться за неё будет. - Вот репей! Ты отвяжешься от меня или нет! - прикрикнула она на внука. 55

ПРОЗА И хоть сомнения кое-какие остались, Вовка зашагал веселей, снова запоглядывал, как перед ним над тротуаром весело выпрыгивают новенькие лосные сапожки с заправленными в них черными блестящими брючками, жалея, что его не видит сейчас своими голубыми глазками Алиса.

6 Больница находилась на окраине города, в сосновой роще, рядом с кладбищем. Когда они подходили к длинному серому четырехэтажному зданию с множеством одинаковых окон, внезапно поднялся ветер, и из тучи, нависшей над ними, брызнул частый, крупный как горох теплый дождь. Бабушка дождю вдвойне обрадовалась. Теперь уж никто ее не упрекнет, что надела внуку в такую жару резиновые сапоги. Напротив, сапожки оказались очень уместны. И с прогнозом она в самую точку попала: - Ну вот, слава Богу, и дождичек о нас вспомнил, и тебе я сапожки недаром надела. Теперь кто форсил в туфельках, тот ножки замочит, а у нас сухонькие. И к мамке в палату не стыдно будет зайти, и в окошечко она на нас посмотрит с удовольствием. Я как знала, что дождь пойдет. Наверное, она имела в виду Алису в белом платьице, гольфах и золотых туфельках. Хорошо бы ее намочило здесь как следует, тогда в деревню с автобуса они побежали бы босиком, прямо по теплым лужам. Большое полутемное помещение, напомнило Вовке фойе их колхозного клуба. Вдоль стен такие же рваные коричневые кресла на тонких ножках, а на полу, отчаянно чиликая, прыгала смешная взъерошенная синичка-гаечка, видно недавно вывалившаяся из гнезда, но уже по-взрослому покачивая длинным хвостиком, а головку ее украшал совсем взрослый черный платочек. Как она только попала сюда! При виде Вовки синичка неумело взлетела и, растопырив хвостик веером, ста56

ла биться в большое пыльное стекло. Вовке почувствовал жалость к ней. - Бабушка, бабушка, - зашептал он, давай её выпустим! Бабушка тем временем подошла к высокой белой двери и постучала в маленькую дверцу, сделанную прямо в большой двери. Вскоре дверца расхлопнулась и в квадратном проеме показалось безбровое то ли женское, то ли мужское лицо в белой шапочке, надвинутой на глаза. Лицо строго посмотрело на бабушку, перевело взгляд на Вовкины лосные сапожки, потом опять на бабушку. И совсем помрачнело, будто они и вправду в чем-то провинились. - Так, - сказало лицо. - А вы к кому без халата рветесь? - К Ивановой из четвертой палаты. - Имя-отчество как? - Вера Петровна. Мы ей лекарство и вот, сыночка она просила, привезли. Лицо будто бы растерялось, словно узнало бабушку. - Вы родственница ей? Мать? Посидите вон там, я сейчас доктора приглашу. Их провели в небольшую комнату. Скоро туда зашел доктор. Это был худенький старичок в круглых, маленьких, но очень увеличительных очках, которые делали его глаза пугающе огромными, как у муравья. Он был лысый, в руках держал бумаги. - Вы к Ивановой Вере Петровне? - спросил он у бабушки. - Вы ее мама, как я понимаю? - Мы, мы, - подтвердила бабушка. - Лекарство я ей вчера нашла, купила. - Как вас звать? - Меня Анна Ивановна. - Анна Ивановна, лекарство, к сожалению, уже не понадобится. Нет больше... - доктор поелозил в бумагах своими усталыми увеличительными глазами... - Веры Петровны. Вера Петровна час назад умерла. Примите наши соболезнования. Слишком поздно ее к нам привезли, вы это, надеюсь, понимаете, да?.. - Ой, - сказала бабушка, побледнев. Ой! Ой, да что же это такое?! Умерла? Час назад? Вова! Вовка! - и заплакала.

Вологодский ЛАД

Михаил ПЕТРОВ Дошло и до Вовки, что случилось чтото страшное: мать умерла. Он вскочил с кресла и закричал, стараясь заглянуть в бабушкины глаза: - Перепутали, да?! Перепутали?! Я же говорил, что они перепутают!..

7 Через день маму Веру похоронили на Уховском кладбище. На похороны собралась вся деревня. Пришли дачники, Алиса с Юлей, а отпевать маму Веру приехал из города уже знакомый Вовке батюшка Иустиниан. Правда, батюшку пришлось пождать. Уже и открытый гроб с мамой постоял во дворе на табуретках, и все простились с ней, поцеловав бумажную ленту, закрывшую ее лоб. Мама лежала очень красивая и тихая, и две лимонные бабочки не раз садились маме на лицо, на закрытые веки, и бабушка сгоняла их платком. Прощаясь, деревенские давали бабушке денег, она благодарила их и прятала деньги в карман кофты. Алисина мама дала целую тысячу. После этого тракторист Коля стал ругаться и говорить, что ему пора ехать косить зеленку, чуть было не отцепил тележку, на которой должны были ехать к могиле. Чтобы он не уехал, бабы задвинули гроб на тележку, а потом по одной стали забираться туда сами: с табуретки вставали на стол, а со стола на тележку. И только тут показалась машина батюшки. Он вылез из машины и хотел поехать следом за трактором. Но батюшку уговорили поехать вместе со всеми на тракторе из-за плохой дороги. Все слезли вниз подошли к нему за благословением. Вовка хорошенько рассмотрел его. Он оказался не таким строгим, как в церкви, и совсем не старым, с редкой курчавой бородой и длинными волосами, заплетенными сзади в косичку. Женщины поцеловали ему руку, он всех перекрестил, а Вовку сам поцеловал в макушку и потрепал по плечу. Вовка хотел спросить батюшку, почему мама умерла, ведь он так за нее молился, но Костиха перебила его:

№4/2011

- Вот, Вовк, учись хорошенько да иди в батюшки! Будешь нас, старых, хоронять. Алиса, стоявшая рядом с ней, едва сдержала улыбку, она так и запоглядывала своими голубыми глазками то на попову косичку, то на стриженый Вовкин затылок. Батюшка засек ее лукавый взгляд и сказал: «Да тут и попадья есть». И подмигнул Алисе. Алиса присмирела, а Вовка задумался. Из-за плохой дороги Вовку и Алису оставили у дома. Батюшка открыл им машину, пустил Вовку за руль, а Алису усадил рядом. Алисина мать боялась Юсуповых лошадей, велела им сидеть в машине. И как в воду глядела. Не успел трактор уехать, как по деревне, блестя молодыми спинами, вихрем пронесся табун стригунков. Следом проскакал на жеребце и сам Юсуп. Вовке понравилось за баранкой. Он сказал, что когда вырастет, купит себе такую же машину и будет всех возить в город. Алиса в ответ скривилась: - Это не машина, а отстой, в ней даже магнитолы нет. Вовка не знал, что такое магнитола, и промолчал. - Почему твоя мама такая молодая умерла? - У неё смёртные ключи открылись. И они помолчали. - А ты кумыс пил? - спросила Алиса. - Бабушка говорит, кобылье молоко поганое, а конское мясо есть большой грех. - А я пила. - Моя мама дяде Феде говорила, что если он кумыса выпьет, она его целовать не будет. - Кумыс мне не понравился, кислый, Алиса лукаво посмотрела на Вовку. Вовка опять задумался, представил, как прогонят Ступака из Ухова. Лошадей и собак его раздадут по дворам, чтобы собаки сторожили старушек, а лошади пахали им землю. А в доме Ступака откроется библиотека. И книжки выдавать будет Алиса. Вовка представил Алису за маминым столом в библиотеке и с облегчением вздохнул... 57

ПРОЗА

Вынужденная посадка ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ Окончание. Начало в «Вологодском ЛАДЕ» № 3, 2011 г.

ГЛАВА 5

Марк МОСКВИТИН Марк Москвитин родился в 1946 году в небольшом городе Ургуте в окрестностях Самарканда. Главную часть детства провёл в таёжном посёлке на севере Томской области. В 1966 году окончил Горно-Алтайское медицинское училище и около трёх лет работал фельдшером. После окончания Уральского лесотехнического института (Свердловск, 1975) работал в лесных научных учреждениях. Далее был электромехаником, инженером по обслуживанию ЭВМ, программистом. В 1996 году переехал в Вологду. Фантастику пишет с конца 2002 года. Публиковался в журналах «Техника молодёжи», «Вологодский ЛАД». Рассказы также можно прочитать на сайте «Самиздат» (www.samlib.ru). «Вологодский ЛАД» опубликовал фантастический рассказ Марка Москвитина «Обретение» (№ 1, 2011 год).

Командир всё не шёл с прогулки. Алексей Дмитриев включил внешний обзор. Неподвижно стояли в отдалении кусты, деревья. Забровского не было. Бортинженер вышел из корабля и сел на верхней площадке подъёмника. Было тихо, только в воздухе чуть слышным хором звенели местные «комары», готовясь к ночному жору. Днём они почему-то не кусались. Иногда пролетал ветер, ерошил траву. Дмитриев сидел и ждал; ему становилось всё неуютнее. Так не договаривались! Он взял радиоблок и набрал номер Забровского. Прибор отреагировал странно - будто бы вызываемого блока напрочь не существовало. Дмитриев вскочил... и остался на месте. Он был один на корабле и поэтому не имел права покидать его. Но командир тоже один! С ним, возможно, что-то произошло. Места здесь, конечно, тихие, и даже глухие, но всётаки близко большой город. Дмитриев прошёл в приборноинструментальный бокс, взял паяльник и запасные элементы к нему. Хоть какое-то оружие! При нажатии кнопки паяльник нагревался за долю секунды. Бортинженер запер корабль и двинулся в том направлении, куда ушёл командир. Пройдя через лес, он остановился. Открылась просторная, чуть холмистая равнина. Место было приметное. Отсюда они либо поворачивали направо, в лес, либо уходили в холмы, почти сплошь заросшие зловредным серым бурьяном. Холмы привлекали простором, открывавшимся с вершин, чуть волнистым далёким горизонтом, огромным небом с облаками. Кто давно не был на

Вологодский ЛАД

Марк МОСКВИТИН Земле, тому и этот чужой простор мог показаться украинской или казахстанской степью. Он свернул в лес, на звериные тропки. Иногда ему что-то казалось в стороне, и он шёл туда. Время от времени останавливался и кричал: - Ко-ман-ди-и-ир! Во-ло-дя-а-а! Ответом ему было только эхо, лесные шорохи и негромкий звон насекомых. Однажды близко сзади послышался шум. Дмитриев, держа руку на кнопке паяльника, обернулся. И успел увидеть, как нечто четвероногое с лихим наклоном развернулось и унеслось в чащу... Он вернулся, надел скафандр и полночи безуспешно бродил по лесу. Пошёл к кораблю, смутно надеясь: вдруг командир пришёл?.. Назавтра он продолжил поиски посветлу. Местность понижалась; километрах в пяти от корабля начинались болота. Дальше хода не было. На чёрной воде там и тут вскипали пузыри. В высокой мокрой траве кто-то возился и вскрикивал. С вершин деревьев срывались чёрные крылатые существа, планировали, шлёпались в воду и мгновенно тонули, оставив на поверхности гроздь пузырей... Дмитриев, чуть постояв, поворачивал обратно. К кораблю шёл другой дорогой. Он перенёс поиск в холмы. Простор степи и неба навевал тоску. Но особенно тоскливо было вечерами, в корабле. На пятый день он понял, что в ближних окрестностях Забровского нет. Однако аборигены, которым он, скорее всего, попался, вполне могли увезти командира в город. И неизвестно было, что хуже: отправиться в бесконечный и безнадёжный поиск или, призвав на помощь всю выдержку, так же безнадёжно сидеть в корабле, ожидая, что командир отыщется сам... Конечно же, Алексей выбрал из двух зол менее невыносимое. ...Автостоп - он и в Африке автостоп. И на другой планете тоже. Остановилась примерно десятая машина. (На Земле останавливалась первая или вторая). Его посадили. Смотрели на него во все глаза. Бесцеремонно дёргали за уши, за волосы,

№4/2011

что-то спросили. Он смог ответить только по-русски и, скорее всего, невпопад. От него отстали. Но между собой разговаривали громко и оживлённо, часто взглядывая на Дмитриева. Сами они были лысые и почти безухие. Глаза более круглые, чем у землян, шире расставлены. Лица костистые и угловатые, чуть-чуть с зеленцой. Инженеру ещё не приходилось видеть инопланетян. Полтора года назад на «Розу» прилетали тиенлорцы, но тогда Дмитриев был в экспедиции. Пейзаж быстро кончился. По сторонам понеслись высоченные заборы. Через несколько километров машина влетела в город. У Дмитриева опять что-то спросили - видимо, куда конкретно в городе. Он на секунду задумался - и ткнул пальцами за окно: тут. Машина остановилась. Водитель повернулся к нему и чего-то ждал. До Алексея дошло: деньги! Вполне возможно, что здесь капиталистические отношения. Он, улыбаясь, развёл руками. Его избили и выбросили в придорожную канаву. Он полежал, чувствуя, как снизу промокает одежда. Вылез, обтёр кровь с лица. Огляделся. Кругом стояли здания - большие, но примитивной архитектуры. Шли аборигены. Все мужчины были лысые. Некоторые - в платках, открывающих лишь глаза и лоб. И опять навалилась тоска: куда идти? Как искать Забровского? Нет, зря он попросил высадить его на окраине. Лучше бы в центре... Что ж, пошли дальше. Там сориентируемся. Возле него затормозил автомобиль оранжевый, с зелёными кругами. Вышли двое, одинаково одетые; на погончиках тоже стояли зелёные круги. Форма, понял Дмитриев. Охрана порядка, что ли? Полиция-милиция? Значит, тут есть от кого охранять порядок. Не от этих ли, которые подобрали его, привезли, но избили?.. Он машинально потрогал распухший, болевший нос. Аборигены в форме крепко взяли его за локти и посадили в машину. Повезли вроде бы в сторону центра, но скоро свернули. 59

ПРОЗА

*** Этот непонятный иностранец мог кого угодно вывести из себя. Во-первых, он был уродом. Огромные уши, волосы на голове и в других местах... Но он не был болен. Больные так себя не ведут. Показывал два пальца. Одним тыкал в себя, другим - во все стороны. Рисовал на бумаге двух людей, таких же уродов, показывал на одного: «Алексей!» - и тыкал пальцем в себя. Показывал на второго, кричал: «Владимир!» и поводил ладонью по сторонам. Было понятно, что хочет сказать: их всего двое, сам он здесь, а его компаньон где-то в городе... Врачи раскладывали на столе карту мира, трогали разные страны и касались груди пациента. Он отрицательно качал над картой ладонью и... раз за разом показывал на потолок. Рисовал астрономическую картинку: кружок солнца с лучами, вокруг него орбитальный круг с пузырьком планеты. Показывал на себя, вёл рукой откуда-то со стороны и останавливал карандаш на планете... И тоже было понятно: прилетел откуда-то из небесных пространств. В это здравомыслящий человек поверить не мог. И странного субъекта, привезённого полицейскими, решили сплавить в психлечебницу. Где и придётся ко двору. Если человек заявляет психиатру: «Я с другой планеты» - это означает, что собеседники правильно нашли друг друга. Но снимки его медики передали в полицию, и все патрули уже знали, что надо обнаружить второго такого же человека. Скорее всего, тоже не знающего язык и странно себя ведущего. По поводу уродства кое-кто сошёлся во мнении, что это существо - гибрид человека и обезьяны. Мало ли какие дикие обычаи могут сохраняться до сих пор в отдалённых уголках мира... - Кому они нужны, эти дурацкие гибриды? - кричали несогласные. Им резонно отвечали: - Мало ли кому! Жрецам. Для жертвоприношений. - А как его сюда-то завезли? 60

- Случайно. Вместе с нормальными обезьянами. - Не говорите глупостей! - возражали третьи. - Мы обезьян ниоткуда не импортируем. У нас свои, отечественные. И этот, вы же видите, светлошёрстный. Неужели в нашей стране тоже сохранились обычаи? - Как знать, - отвечали им. - Странато большая... Психиатры, однако, усомнились в гибридном происхождении этого Алексея. - Смотрите, - говорил заведующий отделением. - Форма его ушей - это же типичный лист болотного лопушка! А обезьяньи? Совсем другая форма, это уже столбец кривоватый. Вон, в нашем дворике вдоль забора высажен... А тип волоса? Совсем не обезьянья шерсть! Поторопились коллеги с выводами... - И вообще безграмотный бред! - горячился молодой врач. - Гибрида человека с приматом вообще не может быть! Генетика несовместимая. Пациент между тем вёл себя беспокойно. Но не так уж трудно было понять человека, яростно тычущего себя в грудь и показывающего один палец. Его перевели в одиночную палату. Но он и там продолжал закладывать свои «лопухи» ватой, надёрганной из подушки. Слишком шумным, видимо, казалось ему то, что доносилось сквозь стены, из соседних палат. Больные в палатах шумели неспроста. Последние годы их нещадно спаивали дешёвым водяром. По распоряжению свыше психам раздали большие пластиковые банки, в которые по утрам наливали водяр. Если кто-то приканчивал напиток раньше отбоя, ему наливали ещё. Было велено не чинить ограничений. Время от времени приезжали уполномоченные - так они себя называли, без подробностей - с помощью прибора отбирали самых пропившихся и увозили. - Что происходит? - спрашивал у заведующего отделением тот или иной врач. - Зачем их спаивают и увозят? Кому они нужны? Заведующий оттопыривал нижнюю губу. Чуточку думал. Махал рукой:

Вологодский ЛАД

Марк МОСКВИТИН - А, плюньте, коллега. Меньше знаешь - лучше спишь...

*** Дмитриев догадывался, что всерьёз его не принимают. Иначе почему бы его водворили в эту жуткую компанию. По внешности они были такими же, как и ранее встреченные аборигены. Но по их поведению он понял, что это психи. И, следовательно, он попал в психиатрическую больницу. Ему, как и всем, выдали банку и по утрам наливали её прозрачной жидкостью, в которой бортинженер быстро распознал знакомый технический этанол. Психи пили его, заедали больничной едой и снова пили. Приходили в весёлое настроение. Во всём отделении поднимался невероятный шум и галдёж. Кто-то пытался драться, но за этим следили санитары. Разнимали и сами били драчунов. Известно, что этанол входит в состав вина, занимая в нём второе место после воды. Но пить его в чистом виде или хотя бы в концентрированном растворе - всё равно что есть один только перец или одну горчицу. Дмитриев не понимал этого. Он отдавал свой этанол соседям по палате. Им это нравилось. Но всё равно находиться вместе с психами было невыносимо. Он знаками вытребовал себе у врачей отдельную палату. У него мелькала мыслишка, что командир, если он в городе, рано или поздно тоже окажется здесь. И уж вдвоём-то они вырвутся отсюда и доберутся до корабля. Если Володя вообще жив. Нет, вот попали так попали... Ему, как и другим, давали какие-то таблетки и заставляли глотать. От них у Дмитриева разбаливалась голова. Он стал делать вид, что берёт таблетки в рот, а сам проносил ладонь мимо рта и опускал в карман больничной куртки. Так продолжалось, пока это не заметил дежурный санитар. Он подскочил к Дмитриеву, повалил его на живот, уселся

№4/2011

верхом и вывернул карманы. Подобрал таблетки с пола и силком запихал ему в рот. Бортинженер их выплюнул, рванулся, скинул с себя мучителя. Тот заревел. Прибежали два других санитара. Втроём они избили его, оттащили в палату, там ещё добавили и кинули на кровать. Шли дни и недели. Забровский не появлялся, и неизвестно было, радоваться этому или печалиться. Дмитриев, измученный и одуревший от таблеточной головной боли, понял: надо уходить. Ушёл он легко - во время прогулки незаметно выскользнул в полуоткрытые ворота. Но пробыл на улицах города не более часа. Его поймали. Скорее всего, из-за одежды. Слишком она отличалась от костюмов горожан. Да и щетина здорово отросла. Других бородатых в городе не было. И он опять оказался в общей палате, где пьяные психи приветствовали его с глумливым восторгом. Хлопали по плечам, по голове, по животу и по заду. Врач сделал ему укол. Ввёл какую-то мерзость, которая тут же начала Дмитриева убивать. Он метался на кровати, стонал и плакал от жуткой, разрывающей боли в мышцах. Дыхание то и дело останавливалось. Смерть была мучительна. И лишь к утру он понял, что не умрёт. Лицо, подушка, край одеяла - всё было мокрым, липким и противным. И ниже, в глубине постели, тоже было слякотно и мерзко. Пришёл санитар, согнал Дмитриева на пол и, брезгливо рыча, сменил постель. Дмитриев, шатаясь, побрёл в умывалку... Вернулся и лёг. Пришёл врач. Сделал пальцами жест, изображающий ходьбу. И другой - словно продавливает между двумя пальцами поршень шприца. И протяжно, выразительно присвистнул. Дмитриев отвернулся... Он ослаб, стал вялым и больным. Покорно пил таблетки. Добавились какието другие, вызывающие почти ежеминутный понос. Дмитриев внешне не роптал, но внутренне ожесточился. Он стал требовать больше и больше еды. Медики не возражали. Он чувство61

ПРОЗА вал, что слабость уже не так донимает, сил потихоньку прибавляется. Нашёл в хозяйственной каморке массивный металлический предмет, что-то вроде гири. И оставил на месте: пусть пока лежит. Но как быть с одеждой?.. Как спрятать волосы, бороду и усы, он придумал. Видел в городе у многих встречных, по сложению явно мужчин, головные платки. Кое-кто и лицо повязывал. Должна подойти наволочка... И наконец, у него окончательно оформилась решительная и злая мысль. Он пришёл в каморку, дождался, когда мимо по коридору пойдёт врач - тот самый, сделавший укол - и жестами зазвал его. И саданул железкой по голове... Прикрыл дверь, заперся. Стащил с доктора костюм - пришёлся почти впору - завязал голову и нижнюю часть лица. Неспешно, смиряя нервную дрожь, спустился во двор. Ровным шагом пересёк его и вышел за ворота. Куда идти? Нет, сначала-то - куда угодно. Лишь бы подальше отсюда. В каком-то закутке, сидя на камне, он стал вспоминать свои перемещения по городу. Когда его перевозили, глаз не завязывали. Ориентировался он всюду и всегда прекрасно. Использовал всё, что могло пригодиться для определения своего места и направления движения. Выходило, что двигаться надо было на восток, а достигнув края города - на север. Там должно находиться шоссе, по которому его привезли автостопом. Через несколько часов он увидел запомнившееся здание у выезда из города: прямоугольный промышленный корпус, выкрашенный поверху в безвкусную бледно-голубую и тёмно-красную клетку. Он устал и проголодался. Неподалёку торчал крохотный домик; Дмитриев догадывался, что там можно получить еду и питьё. К домику подходили аборигены, что-то отдавали, что-то забирали и уносили. Он встал и направился туда. И вспомнил: деньги! Без денег здесь ничего не дадут. Он усмехнулся, сунул руку в один карман костюма, в другой... Нашёл мягкий футлярчик, раскрыл - там были узорчатые цветные карточки с надписями. Может, это и есть деньги? 62

Ему действительно удалось получить еду и питьё. Через маленькое окошко у него взяли денежную карточку и выдали то, на что он указал пальцем: прозрачную бутылку с жидкостью и четыре загадочных разных пакетика. Дали и мелких денег. Он нашёл укромное место за кустами, под высоким забором, сел на землю и подкрепился. Содержимое трёх из четырёх пакетиков оказалось съедобным. Встал, отряхнул костюм и вышел к шоссе. Он решил возвращаться тоже автостопом. Чего там, деньги теперь есть. Бедный врач... Дмитриев надеялся, что не совсем убил его железкой. Сам, впрочем, виноват. Дмитриев вспомнил свою ночь после укола и поёжился. Вскоре после выезда из города их машину остановила полиция. Водитель встревоженно обернулся к Дмитриеву. Тот быстро достал деньги и подал самую крупную карточку. Водитель, перекинувшись парой слов с полицейским, вручил ему деньгу Дмитриева, и они поехали дальше. Когда вдоль дороги кончились заборы, бортинженер попросил остановиться, отдал водителю другую крупную карточку и вышел. В два приёма перебежал шоссе. Скоро отыскалась и знакомая полевая дорога. Сил было маловато. И голова добаливала от последних таблеток. Возле киоска и потом в машине он не так уж хорошо отдохнул. Но он знал про себя, что вынослив, и не сомневался, что пятнадцать-то километров всяко пробредёт. И когда вдали мелькнул какой-то угловатый автомобиль, у него хватило соображения отступить в чащу ядовитого бурьяна и залечь - хорошо, что звери тут промяли извилистую тропку. Ну-ка их, эти лишние встречи... Автомобиль проурчал мимо, затих вдали. Дмитриев вышел и потащился к далёкому лесу... Но вот и опушка, вот знакомая пара кустов. Он углубился в подлесок - и скоро оказался на поляне, где высоким чётким силуэтом на фоне вечереющего неба стоял «Варандей».

Вологодский ЛАД

Марк МОСКВИТИН

*** Первым делом он снял головную боль, вымылся и отоспался. Встал жутко голодный... Два дня, с чистой наконец-то головой и с волчьим аппетитом, он был счастлив. Объедался корабельными салатами, супами, бифштексами и десертами... Потом вспомнил, что запасы продуктов ограничены, а командира на корабле нет, и в ожидании его ещё сидеть и сидеть - судя по записке, никак не меньше десяти дней. Эх, раньше бы удрать из психушки... Теперь командир в этом дурацком городе. И, как назло - связи нет! Командир не отвечал с того самого дня, как исчез. Радиоблок Дмитриева отобрали ещё в полиции. Сейчас он вызывал Забровского по мощной корабельной станции, но командир не отзывался. Ничего не известно. Дмитриев, тем не менее, хотел надеяться, что Забровскому повезёт больше, чем ему самому. Очистка ходового фильтра была закончена. Бортинженер решил провести профилактику других систем. Нет, скука ему не грозила. Но тоска наваливалась вечерами, когда он откладывал инструменты, закрывал приборы и шёл в кают-компанию ужинать. Виды поляны, на которой стоял «Варандей», ему, мягко говоря, примелькались. Выходить из корабля он не хотел. Не было необходимости, а без неё - не стоило. Планета оказалась не такой уж безобидной. Обзор был постоянно включён. Дмитриев чаще всего смотрел в ту сторону, куда они всегда уходили. Подсознательно ждал: вот шевельнутся кусты, и выйдет командир... Но кусты хранили неподвижность. Только иногда волновались от ветра. Шли дни. Росло нервное напряжение. Настал десятый день. Бортинженеру не работалось, он почти весь день сидел и ходил перед экраном в кают-компании. Наконец вышел наружу и долго стоял там, где начиналось открытое пространство серых холмов. Тишина и спокойствие царили кругом... Прошёл двенадцатый, пятнадцатый, двадцатый день.

№4/2011

Корабль был готов к взлёту. Забровский не появлялся. Дмитриев затеял профилактику регенераторов. День шёл за днём. Всё горше было сидеть в кают-компании над одиноким ужином. Командир, не исключено, погиб... Утрами не было никакого настроения работать. И однажды он принёс из приборно-инструментальной секции банку с техническим этанолом. Развёл его водой до переносимой концентрации и проглотил пару чашек. Мерзость... Рабочего настроения не прибавилось, легче на душе не стало. Только стал плохо соображать. В желудке стало муторно. Отравился, что ли?.. И очень захотелось плакать. По щекам стекло несколько пьяных слезинок. Командир, командир... Он всхлипнул, вытер лицо и пошёл в центральный пост. Сел в пилотское кресло. С некоторым трудом повторил в уме последовательность действий при взлёте. И... решительно встал. А почему, собственно, я так уверен, что Володя погиб? - подумал он. Я же не погиб... Этот день он провёл в вынужденном бездействии, леча себя от глупого отравления. А назавтра, среди деталей и агрегатов разобранных регенераторов, ему стало думаться о втором проникновении в город. Он жалел, что в проклятой психушке не постарался чуть получше изучить местный язык. Но до того ли там было?.. Только надо быть поосторожнее, подумал он. Теперь местная одёжка есть, деньги есть. Несколько слов знаем, остальные к ним пристроятся. Буду осторожненько разузнавать о командире... Ну да, а Володя в это время возьмёт и вернётся. И будет здесь на корабле ждать меня. А потом снова пойдёт искать... И так до бесконечности. То он, то я. Тьфу! Голова пухнет. Без конца тянулись одинокие неуютные дни и вечера. Продукты, наконец, кончились. Он запустил замкнутый цикл. Пил теперь безвкусную воду из регенератора. Морщась, жевал белые брикеты, отформованные из УПС - универсальной питательной смеси. И всё твёр63

ПРОЗА же знал: никуда он не пойдёт и никуда не улетит. Возможно, и помрёт здесь. Если командир не появится.

ГЛАВА 6 Трудновато было Мориону управиться с потрясением от необычного знакомства. На работе он получал замечания за рассеянность. В городе чуть не попал под машину. Молодой офицер понимал, что у него в руках великое открытие. Он сразу поверил странному гостю. В университете на третьем году обучения был курс астрономии. Звёзды небесные являлись чужими солнцами, возле них могли быть миры, населённые людьми. А если так, то возможны и перелёты от солнца к солнцу. Так же, как в старину самые отчаянные моряки на ненадёжных корабликах, рискуя жизнью, переплывали океаны и открывали другие материки. Ничего особенного... И в своём любимом журнале «Техника и молодёжь» он встречал статьи энтузиастов: если самолёт снабдить реактивными двигателями, достаточно мощными, чтобы набирать высоту без помощи крыльев, без опоры на плотную массу воздуха - то можно выйти в верхние слои атмосферы, а то и за её пределы... Но практически это было впервые в истории планеты Ниаль. Сами-то они у себя космонавтику не заводили. Мир был политически однополярным, у родной страны Мориона не было конкурентов, в гонке вооружений необходимости не было. Собственного спутника Ниаль не имела. Не было у местных людей таинственного, холодно светящегося шара в ночном небе. Ничто не дразнило воображения, не вдохновляло поэтов... И небо за пределами атмосферы принадлежало исключительно астрономам, писателямфантастам и их читателям. Забровский понимал, что ему здорово повезло. Спаситель оказался парнем умным, доброжелательно настроенным и, главное, имел неплохие возможности. В первый же день он попросил хозяина помочь в поисках Дмитриева. 64

- Нет проблем, Владимир! - воскликнул Морион. На работе он сказал непосредственному шефу, подполковнику Вазгану, что в городе появился странный человек, с большими ушами, с волосами на голове, называющий себя «Алексей Дмитриев» и утверждающий, что прилетел с неба. И что не мешало бы этого человека найти. Шеф помолчал. - Дело говоришь, старший лейтенант. Надо найти. Что интересно - появился перед самыми выборами. Не штучки ли это конкурентов нашего генерала? - Непонятные штучки. - Вот поэтому и надо их пресечь. Я дам тебе достаточно людей. А сам откуда узнал? - Люди говорят. Знакомые. Причём серьёзные. Морион не лгал. Забровский у него действительно был в ранге серьёзного знакомого человека. В Департамент пришёл ответ из психлечебницы: «Пациент, соответствующий вашему описанию, находился в учреждении с 12.05.33 по 04.07.33. После чего сбежал (повторно), несмотря на принятые меры воздействия. При побеге жестоко травмировал и ограбил лечащего врача. Полиция ведёт розыск». Что ж, у полиции свои преимущества. «Однако! - подумалось Забровскому. - Жестоко травмировал и ограбил... Это Лёша-то Дмитриев, который мухи не обидит. Здорово, видать, его там достали. А я ещё, дурак, девушку у Мохова просил». - Тут есть приписка, - сказал Морион. - «До побега пациент неоднократно давал понять, что в городе есть ещё один подобный ему человек». - Это я, - сказал Забровский. - Но я тогда, наверное, в деревне был. Четвёртое ноль седьмого... Это сколько дней назад? - Двадцать семь. Сегодня шестое восьмого периода. - Давненько... Ну, пусть ищут в городе.

Вологодский ЛАД

Марк МОСКВИТИН - Ищут. Землю роют! А он не мог уйти на корабль? - Мог. Это было бы лучше всего. Но нет уверенности.

*** Трое прошли по длинному коридору и вошли просторную приёмную. Секретарь, улыбаясь и глядя во все глаза на прихрамывающего Забровского, кивнул на дверь. - Господин генерал Фрадмаль ждёт вас. Генерал - крупный, рослый, со скуластым большеротым лицом - поднялся и вышел из-за стола. Чётким движением дотронулся до уха - это было общее приветствие - и по очереди сжал каждому плечо. Забровский, уже знакомый с местным этикетом, сжал ладонью крепкое плечо генерала. Морион смотрел сбоку на этих двух мужчин. Фрадмаль был настоящим богатырём. Впрочем, землянин рядом с ним смотрелся ничуть не хуже. Все сели. - Господин генерал, - начал подполковник Вазган, - сейчас наш... гость с неба расскажет, что он видел в концерне «Мотылёк». - И раньше того... - добавил пилот. Он рассказал о своём ранении, о софхосе, о диком, со стороны поощряемом, пьянстве жителей, о телевизионной пропаганде, о таинственном отборе самых проспиртованных «чемпионов». - Мне стало очень любопытно. И я сумел проникнуть, вместе с отобранными людьми, по эту сторону Стены. Нас раздели и загнали на створки лежачих ворот. Я понял: сейчас они раскроются, и все мы провалимся непонятно куда. Кинулся к стене. Ухватился за первое, что попало. Там по стене какие-то провода на кронштейнах. Тут ворота распались, а там внизу - циркулярные пилы крутятся! Прямо на них вся толпа рухнула. Кровь - во все стороны! У меня чуть пальцы не разжались... Створки ворот поднялись обратно, сошлись. Я вышел -

№4/2011

тут охранники напали. Я их зашиб. Был вынужден... В городе долго гнались за мной. Я не представлял, куда бегу. Лишь бы оторваться. Очень упорно преследовали, ранили. Я отстреливался. Может, и убил кого. Они, мне кажется, стремились не столько поймать, сколько уничтожить. Всё равно бы загнали. Если бы не ваш сотрудник, - он кивнул на Мориона. - Спас. Собою прикрыл... - Закон нарушили охранники, - заметил подполковник. - Им же запрещено применять оружие вне пределов охраняемой корпорации. - Нарушили, - согласился генерал. - И это неспроста. - Он повернулся к Забровскому. - У охранниках на одежде были какие-то знаки? - Были. Мотылёк с раскрытыми крыльями. - Нарисуйте... Так, так. А окраска? - Оранжевые на чёрном фоне. Фрадмаль взглянул на Вазгана. - Гицле, - уверенно сказал подполковник. - Нет сомнений. Сомнений и быть не могло. По всему периметру городских окраин стояли огромные корпуса заводов концерна. Тридцать лет назад все их соединила Стена. Она прерывалась только вылетными автомагистралями и железными дорогами - но поворачивала следом и по много километров сопровождала их. Получалось, что все окрестные деревни были отгорожены от внешнего мира, имея выход только к лесам и болотам. Усердно снабжаемые и спаиваемые крестьяне отнюдь не стремились попасть в город в обход Стены. Путь у них был один. Через Врата Бога - и на зубья циркулярных пил. - Да он людоед... - медленно проговорил генерал. - Пусть и не в буквальном смысле. - В буквальном столько не сожрать, буркнул подполковник. - Определённо связано с производственным циклом, я думаю, - сказал генерал. - Больше нигде в мире не делают такую парфюмерию и косметику. Невероятно, нереально высокого качества. 65

ПРОЗА В мире спрос на неё страшный. Несмотря даже на цены... Гребёт он, как более никто... Из Института есть ответ? Подполковник раскрыл папку, вынул верхний лист, положил перед генералом. - Так... - пробормотал Фрадмаль. - «В представленных вами образцах... обнаружены высокомолекулярные компоненты... явно животного происхождения, лабораторный и, тем более, промышленный синтез которых невозможен даже на переднем крае современной науки и техники. Эти вещества, целиком определяющие высочайшее качество продукции, нехарактерны для существующих на планете растительных и животных организмов. Их происхождение - пока что полная загадка...». Так, структурные формулы... Он отодвинул бумагу. - Это данные исследования образцов элитных духов и губной помады от известного всем концерна. Наши агенты закупили несколько партий в... в дружественной стране. Пришлось пойти на некоторые расходы... Немалые, - усмехнулся он. - Теперь надо в посёлках взять образцы крови и других тканей у жителей, - подал голос Морион. - У самых перепоенных. - Вы правы, майор... - отозвался Фрадмаль. Он резким движением вздел на голову телефонную гарнитуру, набрал код. - Генерал Катре? Это Фрадмаль. Прошу вас немедленно задержать предпринимателя Гицле и его ближайшее окружение. Как подозреваемых. Официальное представление вам передадут сегодня же. Открываются чудовищные факты. Он преступник, монстр... Да, я мог бы и своими силами. Имею право и обязанность. Но это будет... не совсем корректно. Он мой конкурент на выборах. Соммар, ты мне веришь?.. Если не подтвердится, успеем выпустить до выборов и принести извинения. Он снял гарнитуру, посидел молча. - А теперь я хотел бы побеседовать с нашим гостем наедине. Недолго. 66

Вазган и Морион Тарсе вышли в приёмную. - Побудем тут, - сказал подполковник. - Он нас не отпустил. Садись, майор. Морион недоумённо покосился на свои петлицы. - Не сомневайся, не сомневайся, проворчал Вазган. - Теперь ты в новом звании. Наш генерал почём зря губ не разожмёт. В приёмную заглянул Филендул Киру. - Вы к генералу? Я за вами. - Сегодня вряд ли, - ответил Вазган. - Он сильно занят. - Ну и ладно... Есть новости? - Кажется, наш друг Гицле допрыгался. Арестуют и снимут с выборов. - Серьёзно? Ну, я как чувствовал. Ладно, сидите... Он убежал. В кабинете генерал молча, изучающее смотрел в лицо Забровскому. Пилот выдержал взгляд. - Вы преодолели большое... очень большое расстояние, - сказал Фрадмаль. - Но ради чего? - Мы исследуем другие миры. - С целью колонизации? - Нет. Мы не размножаемся беспредельно. Но мы хотим знать Космос. И тех, кто его населяет. - Что ж, естественное стремление. Вы воинственны? - Мы сильны. Но мы достаточно навоевались у себя на планете и знаем, что в войнах нет ничего хорошего. Мы не ищем врагов. Мы ищем друзей. В вашем мире есть войны? - Есть... - неохотно ответил Фрадмаль. - Между странами, группами стран. И внутри стран, если государство слабое. - Вечно кому-то надо больше, чем у него есть... - Вы правы. Но сейчас войн стало гораздо меньше. Мир приобретает черты однополярности. Мне как патриоту приятно, что именно наша страна становится основным международным арбитром. Несмотря на недовольство отдельных стран... Ваша экспедиция многочисленна?

Вологодский ЛАД

Марк МОСКВИТИН - Нас всего двое. - Опрометчиво. Мне кажется, перелёты между звёздами опасны. И незнакомые миры опасны... Как поступают ваши сородичи, если экспедиция, извините, не возвращается? - Посылают новую экспедицию. Более многочисленную и лучше оснащённую. Обязательно отыскивают пропавших, живыми или мёртвыми. И выясняют все обстоятельства. - Вы настолько бесстрашны? - Мы достаточно бесстрашны. И... знание о Вселенной должно расширяться. - Что ж, наши учёные того же мнения. Только в космическое пространство они не стремятся. - Это у вас впереди. Всё происходит естественным порядком. - Расскажите, как шли ваши исследования у нас. - Своеобразно... Меня в первые же дни подстрелили какие-то стражники. Ну, я уже рассказывал. Чуть не умер. Подобрали местные жители, выходили. Но мне бросилось в глаза: этих простодушных людей кто-то усиленно накачивает этанолом. Мне удалось пройти с очередной толпой отобранных. Сумел обмануть контрольную автоматику. Остальное вы знаете... А мой товарищ, видимо, отправился меня искать. Наши устройства связи вышли из строя. Он проник в город, скорее всего, по автотрассе. Сейчас его ищут ваши. - Наши найдут, - уверенно сказал генерал. - И если он в городе, то быстро... А что было после того, как вы встретились с Морионом Тарсе? - Он привёл меня к себе. Обработал рану, накормил, дал отдохнуть. Потом стал задавать вопросы. Довольно быстро поверил, что я не шарлатан и не сумасшедший. У парня ум, образование, широкий кругозор... - Он говорил, что у нас с вами разные предки. - Да, одна из наших гипотез говорит, что мы произошли от обезьян. Земных, конечно.

№4/2011

- Понятно, почему у вас волосы растут. Значит, вы живородящие? - Да, живородящие. - Удивительно... - Я не спросил у Мориона: сколько яиц кладёт ваша женщина за один раз? - Одно. Изредка два, но меньшего размера. - А когда он вылупится, мать его кормит молоком? - Кормит. Недолго, от сорока до семидесяти дней. У вас, я знаю, в несколько раз дольше. - Так мы и называемся - млекопитающие. - А похожие на нас в вашем мире есть? - Есть. Земноводные и пресмыкающиеся. - Слово «пресмыкающиеся» он произнёс по-русски, не переводя. Кто знает, не обидится ли генерал... - Ваши коровы похожи на наших крокодилов. - Однозначных соответствий, конечно, не должно быть. Наши миры развивались независимо друг от друга. - У наших земноводных и пресмыкающихся холодная кровь. Они принимают температуру окружающей среды. Зависят от неё. Так же, как и ваши крестьянские коровы. А вы - теплокровные. Даже чуть горячее нас. - Иначе бы мы не смогли эволюционировать. Генерал скупо усмехнулся. - Мне говорили биологи, что у «чистых» млекопитающих более совершенный химизм мышечной ткани. Проверим? Он поставил локоть на стол, приглашающее раскрыл ладонь. Рука была пятипалая, с маленькими рудиментарными перепонками у основания пальцев. «Армрестлинг! - с удивлением понял Забровский. - Ну, держись, братец ты наш неродной...» Он не без труда пережал противника. У того участилось дыхание, чётко обозначились тёмные полоски от глаз к вискам. - Не придавайте большого значения, генерал, - сказал Забровский. - Я при67

ПРОЗА надлежу к наиболее сильным представителям своей расы. Генерал усмехнулся. - Я, вообще-то, тоже...

*** Фрадмаль нажал кнопку на столе. - Эршан, пригласите ожидающих. Вошли подполковник Вазган, Морион и ещё несколько человек. - Вольно, садитесь! - сказал Фрадмаль. - Генерал Катре только что сообщил, что не смог арестовать Гицле с компанией. Все скрылись в неизвестном направлении... Капитан Виан, берите батальон спецназа и найдите мне этих лиц. Список у секретаря. Свобода действий полная... Старший лейтенант Бассе! Поднимайте взвод. Ждите нас во дворе. Исполняйте! Офицеры вышли. - Уважаемый гость! - продолжал генерал. - Мы просим вас принять участие в операции. Покажете, как там и что... - Согласен, - ответил пилот. - Я, правда, прошёл там всего один раз. Ну да ничего, сориентируюсь. - Доктор Ханиор! Возьмите двух фельдшеров и весь инструментарий для взятия анализов. - Насколько я знаю жителей софхоса, - сказал Забровский, - они разбегутся и спрячутся в ялцырнике. - Не страшно, - успокоил генерал. Прихватим пару-тройку нюхачей. Он позвонил, и пришли три бойца с небольшими сумками на боку. Из сумок выглядывали любопытные остренькие мордочки, похожие на крысиные. ...Они вышли точно к тем воротам, через которые Забровский несколько дней назад прорвался, беглым огнём положив наземь охрану. Сейчас в ворота не стали стучать. Завернули за угол. Бросили на стену несколько штурмовых трапов. И в минуту вся команда, кроме водителя, оказалась внутри забора. Владимир призывно махнул рукой и бросился вперёд. Пробегая мимо ворот, по знаку Бассе два бойца метнулись к проходной, 68

на ходу резанув ножом по пучку выходящих проводов, и скрылись внутри. Сигнализация всё равно сработала. Под дикий вой ревунов они ворвались в здание. Охранники частью сдались, частью оказали сопротивление и были убиты. Во внутренних комнатах нашли несколько испуганных служащих, мужчин и женщин. Один клерк вышел из шкафа, предварительно осторожно выглянув. Другой застыл, вытаращив глаза на Забровского. - Что, не узнал? - спросил пилот. - У-у-у-знал... - Рассказывай. Косясь на зрачки спецназовских автоматов, оператор вспомнил тот день, когда в группе обычного живого сырья оказался этот атлетически сложенный человек. Поначалу всё было как обычно. Оператор видел на экране голую толпу проспиртованных. Мерзкое подобие людей... Краснорожие, желтозубые. Картину нарушал только один, с телосложением настоящего атлета и то же время с какой-то обезьяньей порослью на голове и кое-где ещё. Он и держался прямо, и краснорож не был, хотя по щеке шла синяя полоска отметины. Впечатление было такое, что в эту компанию он попал по недоразумению. Что ж - сам себе дурак... Почти у всех мужиков произошло восстание плоти. Один не выдержал, повалил на пол ближайшую бабу и навис над нею. Оператор, протянув руку к рычагу сброса, на мгновение остановился: посмотреть, что ли? Плюнул и решительно нажал на рычаг. Видел уже! Почти каждый раз такое. Он заметил, что атлет рванулся к стене и повис на кронштейнах силовой линии. Ну что ж, охрана перехватит. Всё равно попадёт по назначению... А вот, оказалось, не попал. Дрожащий оператор показал своё рабочее место с экраном наблюдения, рычагом сброса и прочей клавиатурой. Потом повёл грозных гостей в «комнату ожидания» и в зальчик с лежачими воротами вместо нормального пола. Вклю-

Вологодский ЛАД

Марк МОСКВИТИН чил на щитке местное управление - под полом взвыли электромоторы - и продемонстрировал раскрытие створок. Внизу крутились пилы. Забровский схватил оператора за шиворот, оторвал от пола. Рявкнул в ухо: - Тебя сейчас туда! Оператор обвис у него в руке, как взятый за шкирку большой кот. От него мерзко запахло. - Дриснул, скотина... - проворчал порусски Забровский. Он передал оператора бойцам. И сам, передвинув рубильник, поднял створки. Бассе вызвал тюремный фургон. Пошли в коридор, ведущий сквозь Стену. За входными боксами и каморками упёрлись во Врата. Замок не открывался - электричество вырубилось. Фрадмаль отправил бойцов найти одно из двух: плазменный резак или электрика. Забровский внимательно посмотрел на запор. Глянул по сторонам. Побежал обратно в коридор. Там среди прочего хлама валялся какой-то стальной стержень. Пилот подобрал его, вернулся, всунул ломик под пластину замка. Хорошенько упёрся и потянул... Он чувствовал, что не одолевает. Но тут ещё кто-то ухватился за его рычаг. Он покосился и увидел генерала. Запор начал поддаваться, металл «поплыл»... Через несколько секунд задвижка была отогнута. Бойцы шибанули каблуками в створки, и они распахнулись. Все зажмурились от хлынувшего солнечного света. Забровский вышел из Врат - и захохотал. Шагах в десяти, среди пыльной травы и коровьих лепёшек, валялся мертвецки пьяный Кунщи. - Вот, пожалуйста! - протянул руку пилот. - Ни искать, ни ловить не надо. Роскошный экземпляр! Запивоха... - порусски добавил он. - Сза-пи-вох-ха... - обеспокоено повторил врач. - Он умер? - Нет! Он временно, хотя и тяжело, отравил себя этанолом. Через несколько часов очнётся. - Видите, - довольно пророкотал Фрадмаль, - и эксперт у нас есть.

№4/2011

Врач повернулся к помощникам. - Начинайте брать образцы! Пишем: обследуемый номер один...

*** Морион вышел в летние городские сумерки. Было тепло. Кругом светились рекламы. Стояли деревья. Шли прохожие. Автомобили проносились уже с горящими фарами. Голова гудела. Он допросил не менее пятнадцати человек. Помощников сегодня не было. Фила, видимо, тоже куда-то услали. И пришлось Мориону весь день биться одному. Он, конечно, просился на операцию вместе с Владимиром. Но генерал не взял его. - Сидите, сидите, Тарсе. Мне говорили, что вы хороший следователь. Работой мы вас сегодня завалим выше головы. И долго ждать не пришлось... Подследственные рассказывали такое, чему Морион, уже более-менее искушённый сыскарь, с трудом мог поверить. Воспринималось, как некая чернушная фантастика. Домой он шёл один. Небесному гостю Владимиру предложили поселиться во внутреннем профилактории Департамента. Подполковник Вазган сказал ему: - Тут вы будете под наблюдением профессиональных медиков. Ваш гостеприимный хозяин всё же не врач. И в ходе расследования можете в любой момент понадобиться... Ваши вещи майор завтра принесёт. Город был праздничен. Со всех сторон доносилась близкая и далёкая музыка. На площадях веселился народ. До выборов оставалось два дня, и городские власти устроили большое народное гулянье с музыкой, танцами и бесплатной выпивкой. Над площадями стояло огромное изображение отечески улыбающегося Гицле с поднятым бокалом - чтобы и самому тупому было ясно, на чьи денежки он веселится. Пробираясь краем Прицепской площади у Павелетс-терминала, откуда до 69

ПРОЗА дома оставалось недалеко, Морион внимательнее всмотрелся в ликующую толпу. Там и тут он видел «трубачей» - так он прозвал парней и девушек, пьющих из бутылок и банок на ходу, запрокинув голову. Автомобильное движение здесь, как и на прочих площадях центра, было перекрыто. Из чудовищных колонок пронзительно гремел голос певицы Човы, любимицы народных масс: Пей вино и раздевайся! Поскорей ложись со мной! Не смущайся, развлекайся, Наслаждайся, дорогой! Под этот бойкий мотивчик с идиотским текстом плясали в едином порыве тысячи молодых горожан. От пляса вздрагивало всё кругом. Особенно жутки были эти три тройных притопа правой ногой, выбиваемые сразу тысячами танцующих: «До-ро-гой! До-ро-гой! До-ро-гой!!!». Даже тротуар ощутимо сотрясался. Морион заметил кучку обезьян, которые неуклюже топтались, пытаясь подражать людям. Он ещё раз окинул взглядом толпу, вспомнил признания сегодняшних подследственных - и ему стало холодно... Ох, вы все и понятия не имеете, от чего вы спасены, безмозглые плясуны и плясуньи. Не так уж плохо жилось вам со старым Выдулом. Никого он не прижимал. Даже тех, кого полагалось бы. Но бескорыстный друг Сорлин пообещал вам хорошо оплачиваемое безделье и почти даровую выпивку. Вот и получите завтра пыльным мешком по голове: кандидат Сорлин Гицле снят с выборов... Но что такое пыльный мешок в сравнении с циркулярными пилами обожаемого вашего благодетеля?

ГЛАВА 7 Ночью его разбудил телефон. Он услышал знакомый голос сержанта Менгата: - Господин майор Тарсе? У подъезда вас ожидает бронетранспортёр. Пожалуйста, захватите оружие. 70

Мотая невыспавшейся головой, Морион вышел из подъезда. Сразу пришлось прихлопнуть кровососа на щеке, и он мимолётно подосадовал, что не взял головной платок. Налетают, стервы, из ближайшего парка... В полумраке угловато чернел силуэт бронемашины с торчащими головами людей. В корме сидел пулемётчик. Морион сел; едва успел поздороваться с сослуживцами, как машина рванула с места. В кабинете генерал, шевеля желваками на щеках - явно подавляя зевоту - ввёл подчинённых в курс дела. - Наш друг оказался не так уж прост. Снятие с выборов его не смутило... На всякий случай он подготовил вооружённое выступление. Агенты сообщили, что час настаёт. Быстрее, чем ожидалось. Мы едва успели. Спецназ генерала Катре занял все важнейшие объекты. Правительственные учреждения взял под охрану наш спецназ. - А мы себе хотя бы взвод оставили? - поинтересовался кто-то. - Себя мы не обидим... - коротко бросил Фрадмаль. Ещё вечером в подвалы огромного здания спустилось несколько электриков и инженеров. И что-то они там делали. Морион не сомневался, что скоро всё само собой прояснится. Он спросил у Вазгана, куда девался Фил. Спецзадание, что ли, выполняет? - Капитан Киру арестован, - ответил подполковник. - Извините, шеф, я не ослышался? - Он работал на концерн. Искажал данные, поступавшие от агентов. А как услышал, что дела Гицле плохи, сразу позвонил ему. Поэтому и не смогли задержать. - За деньги, что ли, работал? - Не знаю. Конечно, за деньги. Но стало известно, что капитан женат на двоюродной сестре Гицле. Ай да Мафалуг... Нет, с этим чёртовым Филом никогда не соскучишься. Морион печально вздохнул. Было ясно, что Филу теперь не выбраться из дерьма.

Вологодский ЛАД

Марк МОСКВИТИН С продавшимися подчинёнными генерал Фрадмаль был холодно беспощаден. Площадь, на которую выходил забор городка Департамента, как обычно по ночам, заливал свет прожекторов. Перед рассветом послышался гул моторов. Генерал усмехнулся и набрал на пульте несколько кодированных сигналов. Из переулка выехали три больших автобуса. На асфальт высыпали вооружённые люди. Они с ходу рванулись к воротам, на бегу стреляя по прожекторам. Но прожектора были неуязвимы. Они светили из колодцев на территории городка, направляя вертикальный луч на отражающее колесо, по окружности выложенное зеркалами. Если стекло разбивалось пулями, колесо чуть поворачивалось, и на «боевой пост» заступало соседнее зеркало. На круглых широких колоннах у ворот, вызывавших недоумение Мориона своей архитектурой, откинулись колпаки. Над обрезом башен-колонн вынырнули пулемёты и открыли огонь. Операторы скрывались внутри башен. Атакующие залегли. Возможно, они не ожидали сопротивления. Часть автоматчиков отбежала и укрылась за автобусами. Генерал Фрадмаль переключил монитор. И все увидели, как вдоль забора, укрывшись за ним, гуськом идут люди. Они дошли до ворот и лавиной хлынули через верх. Несколько бойцов вскарабкались на пулемётные башни. Но... они там никого и ничего не обнаружили. Пулемётчики ушли. Всю цилиндрическую полость башен теперь заполняли поршни, поднявшиеся из глубоких колодцев. Нападающие одновременно проделали некое молниеносное движение. Сверкнула сталь. - Фехты! - воскликнул кто-то. Да, это были спортсмены-фехты. Здесь была примерно половина чемпионата. В атаку шли страшные восьмиклинковые бойцы. Они широко рассредоточились, чтобы не мешать друг другу и сопровождающим автоматчикам. Шли в шахматном строю, спецпоходкой, чуть пригнувшись и покачивая руками, из ко-

№4/2011

торых в обе стороны смотрели клинки. Из носков и каблуков ботинок тоже торчала острая сталь. Но перед бетонированным рвом с поднятыми мостами пришлось остановиться. У ног плескалась мутноватая вода. Перемахнуть прыжком было невозможно. Сунув ножи в держаки, втянув клинки на обуви, фехты вместе с автоматчиками по команде кинулись вплавь. И тут же все они потонули. Во рву была не вода, а тетраоктан, сложное углеводородное соединение, плотность которого равнялась примерно половине плотности воды. Такая «вода» не держит никакого пловца... Но у генерала Фрадмаля не было расчёта губить великолепных бойцов. Через пять минут тетраоктан хлынул в открывшиеся люки, и насосы погнали его обратно в гигантские подземные цистерны. В ров были сброшены лестницы. По ним спустились врачи и оперативники. Незадачливых повстанцев обезоружили (клинки оказались острые, боевые), откачали, разули и препроводили куда надо. Автоматчики, засевшие за автобусами с простреленными шинами, вышли и сдались. Гораздо меньше повезло путчистам в других местах. При спортсменах-фехтах автоматчиками были тренеры, массажисты и администраторы команд. Но основную массу мятежных войск составляли профессиональные воры и бандиты. Между Фрадмалем и Катре была договорённость: ни один из уголовников не должен уйти живым. Гицле водил дружбу с криминальными авторитетами, и те, конечно, предоставили ему свою «гвардию»... Генералы просто не могли упустить такой удобный случай сократить в несколько раз численность поганой братвы. Когда в амбразурах Крепости смолкли недолго, но хорошо поработавшие малокалиберные скорострельные пулемёты, из всех улиц и проездов, выходящих к Красной стене, показались танкетки... Путч был обречён с самого начала. У Гицле перехватили преимущество внезапности. Да и организация никуда не годилась. 71

ПРОЗА Хламеры, тоже нанятые олигархом, собрались в окрестностях назначенного им для атаки объекта - Центрального телефонного узла. Томились в прилегающих переулочках, перебрасывая из одной потной руки в другую ломики и обрезки арматуры, не получая никаких известий от руководства. Многие предлагали разойтись и уехать домой, в Хламцы. Но перевесили сторонники штурма, не желавшие терять обещанное вознаграждение... Между тем наступало ясное тёплое утро. На улице появлялся народ. Даже несколько молодых отцов вышли с колясочками. Удивительно: в такую рань... Наконец, неформальный лидер-качок подал команду: - Кореши, давай! Толпа хламеров в узнаваемых укороченных брючках попёрла из переулков. Гуляющие горожане вдруг кинулись к молодым отцам и похватали из колясочек автоматы. Младенцев там и в помине не было. «Отцы» тоже вооружились и присоединились к товарищам. Они дали дружную очередь поверх голов атакующих. Толпа продолжала нестись. - Кореши, вперёд! - ревел неформальный лидер. Защитники здания перенесли прицел ниже. Несколько парней осело на асфальт с простреленными ногами. Остальные замерли, выронив железные палки. Многие подняли руки вверх. Через минуту подъехала колонна тюремных фургонов... Всё это рассказал Забровскому Морион. Космонавт был раздосадован. - Тьфу! А я тут сижу, прокисаю... - Тебя бы, Владимир, никто туда не пустил. Нельзя тобой рисковать. Ты гость с неба... - А моего бортинженера не нашли? - Нет пока. Но среди убитых и раненых его нет. - Этого ещё не хватало... Ваш генерал обещал, что быстро найдут. - Если он в городе. - А где же ещё? - Он мог вернуться на ваш звёздный корабль. 72

- Это было бы лучше всего. Но пусть ещё в городе поищут. Времени немного прошло. И в окрестностях. У вас тут небезопасно. - Да, к сожалению. Очень трудно искоренить. - Ещё и эти ваши политические беспорядки. Не до поисков... Главного-то негодяя поймали? - Ловим... ...Главного негодяя не оказалось ни в роскошных городских квартирах, ни на дачах, ни в офисе. Впрочем, офис яростно отстреливался, пришлось брать штурмом. Среди убитых нашли человека, в котором опознали Ворлина Гицле - младшего брата олигарха. - Тоже был сволочь порядочная... шепнул Мориону какой-то клерк. - Так какого же нечистого духа вы у них работали?! Но у клерка была своя правда: - А где ещё столько платят?.. На этот раз никто и ничто не могло удержать Мориона в кабинетах Департамента. Мерзавец Фил сдал молодых агентов. Полуживых ребят нашли в подвале офиса... Сейфы с секретной документацией осторожно «выкорчевали» и увезли к специалистам. Мало ли какие неожиданности грозили при неквалифицированной попытке их вскрытия. Мятежникам ненадолго удалось захватить аэропорт. Их смяли превосходящие силы генерала Катре. Спецназ, теряя людей, прорвался на лётное поле как раз когда выруливала на взлёт небольшая изящная машина бизнес-класса. Бронетранспортёры на бешеной скорости выскочили на полосу, встали поперёк. Самолёт, избегая столкновения, резко затормозил, качнулся на нос. Бойцы рванулись к нему. Лётчик распахнул дверцу и отступил в сторону. В салоне они обнаружили ещё тёплый труп Сорлина Гицле. Людоед застрелился. И лишь потом нашли и взяли штурмом хорошо охраняемый коттедж, в котором пряталось семейство Гицле.

Вологодский ЛАД

Марк МОСКВИТИН

*** Генерал Фрадмаль пригласил к себе Забровского. - Уважаемый Владимир! Вашего товарища в городе нет. Ни живого, ни мёртвого. - Извините, генерал... это абсолютно достоверно? - Абсолютно. - Тогда... Возможно, он самостоятельно вернулся на корабль. Возможно, и не вернулся - если потерпел неудачу. - Я понимаю. Ещё три дня - и смогу определённо сказать об окрестностях столицы и о пригородах. Не найдём его - тогда поможем вам безопасно достичь корабля. А дальше - будет видно. Присутствовавший при беседе Морион чуть заметно ободряюще улыбнулся Забровскому. Молодой майор ежедневно заглядывал в профилакторий к «крестнику». Сегодня, подойдя к двери, он услышал знакомое негромкое жужжание. Владимир водил по лицу своим белым аппаратиком. - Вот видишь, опять бреюсь. Тебе хорошо - ни бриться, ни стричься. Морион включил телевизор. - Послушаем. Сейчас выступает Литру. На экране появился высоченный широкоплечий правитель. Близко за ним стояли неясными силуэтами, не в фокусе, два помощника. Правитель говорил тяжёлым басом, медленно, преувеличенно чётко разделяя слова: - Путч предпринимателя Гицле разгромлен. Сам предприниматель погиб. Всё его окружение либо убито, либо арестовано. Доблестные силовые структуры, возглавляемые... - Какие они у вас... - сказал Забровский. - Литру большой, Фрадмаль большой. Наводит на мысль... - Что в правители отбираем по габаритам? - засмеялся Морион. - Нет. Совпадение. - Он помолчал. - Если бы не твой прорыв сквозь Стену, мы вполне могли получить правителя среднего ро-

№4/2011

ста. Но что бы тогда началось... Стой! Что это он говорит? - Я принял решение, - вещал Выдул Литру. - Ухожу в отставку с сегодняшнего дня. Исполнение обязанностей правителя страны вплоть до инаугурации возлагаю на победителя выборов, генерала Торана Фрадмаля... - Ничего себе! - вырвалось у Мориона. - И двух декад не дотерпел... - Так разве это плохо? - сказал Забровский. Прошло три дня. Люди генерала не могли найти Дмитриева. Тревога Забровского росла. - Я должен быть на корабле! - Я дал распоряжение отвезти вас, Владимир, - сказал Фрадмаль. Прошло ещё два дня. Забровский оставался в своей комнатке, его никуда не везли. Подполковник Вазган объяснял: - Сами понимаете, уважаемый небесный гость, какие у нас события. Машин нет, все в разгоне. Подождите немного... Не волнуйтесь. Идите пока к себе. Мориону подполковник сказал совсем другое: - Не удивляйся, майор, но... мы должны придержать нашего гостя. - Почему? - Из высших государственных соображений. Он может оказаться весьма полезен... будучи в наших руках. А выпустим из рук - может оказаться вреден... и даже опасен. - Но генерал приказал... - Майор! У нашего генерала сейчас голова кругом идёт. Он победил на выборах, он правитель страны. Он сдаёт Департамент преемнику. Кроме того, и недавний путч... Генералу не до частностей. А после он нам только спасибо скажет. Не торопись... И, помолчав, добавил: - Я старше тебя - и по опыту, и по званию, и по должности. Слушай меня. Подполковник не часто задерживался на работе. Вот и сегодня в половине шестого он встал и, кивнув подчинённым, ушёл домой. 73

ПРОЗА Морион, чуть подождав, отправился в профилакторий. Небесный гость ходил по комнате, как хищник в клетке. Только хвостом по бокам не лупил - хвоста не было. Морион уже научился разбираться в выражениях его лица. Сейчас не было ничего хорошего. На столе стояла раскрытая сумка. Морион передал Забровскому разговор с Вазганом. - Ну и что ты решил? - мрачно спросил космонавт. - Что решил... - усмехнулся Морион. - Высшие государственные соображения, Владимир, знаешь ли, опасная штука. Поэтому давай-ка я тебя сейчас отвезу на твой корабль. Дорогу покажешь. - Я уж хотел уходить самостоятельно... - И мог бы весьма недалеко уйти! Они прошли к гаражу. Свободные автомобили, конечно же, имелись. Морион не сомневался, что они были и раньше. - Беру машину на три часа, - сказал он, показывая документ. - А разрешение? - спросил охранник. - Срочная необходимость. А начальство уже всё ушло. - Ладно... Берите вон ту, она получше. Морион, переулками и дворами объезжая пробки, быстро выбрался к Северному шоссе. Проехали мимо знакомого промышленного корпуса с карнизом в безвкусную клетку. Приближаясь к полицейскому посту, Морион включил опознавательную голограмму Департамента. Полицейские опустили жезлы. Обтекаемая серебристая «Кантилена» вильнула к осевой и стала обходить машину за машиной... Через несколько минут оборвались бетонные стены вдоль шоссе, по сторонам бешено понеслись пологие склоны, жёлто-серые от ялцырника. Забровский посматривал на счётчик километров и на смазанный скоростью пейзаж. - Морион, проскочили! - Здесь нельзя, - отозвался адский водитель. - Сейчас будет разворот. Сбросив скорость, они развернулись на двух колёсах и через пару минут уже 74

ехали полевой дорогой. Дорога была порядком выбита, машину раскачивало. Над холмами клубились тяжёлые чёрносиние тучи. - Там подождёшь меня, Морион? - спросил Забровский. - Если Алексея нет, я вернусь с тобой. Только оставлю сообщение. - А если он там? - Тогда... уедешь без меня. Или... - Он замолчал. - Что, Владимир? Забровский молчал. Непросто было произнести то, что ему пришло в голову. - Или... - выговорил он наконец, - улетишь с нами. Если захочешь. Теперь надолго замолчал Морион. Они остановились там, где справа к дороге подходили знакомые высокие кусты, рвущиеся по ветру, а поодаль начинался сплошной лес. - Пошли, - сказал Забровский. - Увидишь корабль. На поляне Морион увидел исполинскую, сверкающего металла коническую башню, смотрящую острым шпилем в небо. С трёх сторон к ней прильнули остроносые башенки поменьше. Там и тут из гладкого корпуса выступали какие-то устройства. Одно из них быстро и плавно поворачивалось туда-сюда. - Здесь! - закричал сквозь шум ветра Забровский. - Он здесь! Видишь? Блок датчиков настраивает. - Он нас видит? - Нет, скорее всего... Ну, что решил? - Ничего не решил. Такое вдруг не решается. - Ну, хоть зайди на корабль. С Лёшей познакомишься, посмотришь, как там у нас. Морион, глянув на часы, с сожалением качнул головой. - Нет... Пора ехать. Опаздываю. Он провёл ладонью по гладкой обшивке звездолёта, ещё раз окинул его взглядом, поднял голову к вершине, которую то и дело закрывали серые, клочьями несущиеся облака, пробормотал: - Сказка... Повернулся и пошёл к кустам. Забровский проводил его до машины.

Вологодский ЛАД

Марк МОСКВИТИН Морион взял с сиденья небольшое устройство - плейер. Протянул Забровскому. - На память. Ленита Фиора. Забровский быстро оглядел себя, хлопнул по карманам, глянул в сумку: чем отдариться? Отколол с комбинезона «тысячелетник». - Спасибо, Морион! У нас говорят - «до свидания». Значит - ещё увидимся. - Хорошо бы! Кстати, друзья зовут меня Мор. - Меня друзья зовут Володя. Они попрощались сначала поместному - стиснули друг другу плечо, потом по-земному - рукопожатием. ...Серебристая «Кантилена» стремглав летела к городу. Морион чувствовал горьковатое облегчение: дело сделано... Он представил себе, как Володя и его товарищ Алексей плывут среди звёзд в своём фантастическом остроносом корабле. И чуть-чуть, вторым планом, посасывало душу: теперь отношения с подполковником Вазганом испорчены всерьёз и надолго.

ГЛАВА 8 Как будто вчера лишь во время посадки Тревожно и жалобно выла сирена. И вот мы исправили все неполадки, И вновь перед нами дороги Вселенной. Н. Баазов

Пыль за серебристым автомобилем, в котором уезжал друг Мор, отдувало вбок. Погода портилась... Забровский пошёл к кораблю. Поднялся к входному люку, прочитал лаконичную надпись: «Код прежний». Набрал комбинацию и перешагнул через комингс. Где-то недалеко слышалось металлическое погромыхивание - Алексей работал монтажными ключами. - Лёша! - позвал Забровский. - Выходи, встречай! Лёша! Раздался звон упавшего ключа, приближающийся топот. Из-за переборки выскочил Дмитриев. - Командир! Володя, наконец-то... - Здор-р-рово, рыжая борода! - За-

№4/2011

бровский обнял бортинженера. - Живой. Кажется, здоровый. - А ты, Володя? - Как бык, - заверил командир. - Ну, что делал тут? Как жил? Скучал? - С ним не заскучаешь... - Дмитриев похлопал по переборке. - Тебя ждал. Знаешь, как было трудно решить - ждать тут «до упора» или опять искать в городе. Долго всё-таки. Слава Космосу - пришёл... - Он прерывисто вздохнул, задавил пальцем пробившуюся слезинку. - Еле вырвался, - засмеялся Забровский. - Ещё не хотели отпускать. Больно приглянулся... Я не стал говорить, что мы тут случайно. Сказал - плановая разведка, предварительная рекогносцировка. И если что - за нами прилетят... И то не отпускали. - В порядке гостеприимства? - Фиг вот! Из высших государственных соображений. Спасибо, там парень хороший есть, Морион. Увёз меня сюда... Ладно, хозяин! Веди в апартаменты. Принимай... Они сидели в кают-компании, смотрели друг на друга, смеялись, наперебой рассказывали свои приключения. Дмитриев подал на стол белые брикеты УПС и бокалы с регенерационной водой. - А разносолы где? - удивился «гость». Бортинженер развёл руками. - Понятно с тобой, - хохотнул Забровский. - Всё сожрал. Командиру не оставил. Дмитриев смущённо молчал. - Ладно, - сказал пилот. - Не горюй. До Марса и на этих кормах не загнёмся. А уж там... И он с доброй усмешкой посмотрел на бортинженера, много дней уже сидевшего на этих «кормах», тогда как сам Забровский питался хотя и не земной, но весьма приличной пищей. - Командир, - спросил Дмитриев. - Я всё не могу врубиться. Они что, и вправду лягуши? - Нет, Лёша. Они такие же лягуши, как мы обезьяны. Происхождение у нас разное, это факт. Но они не от земноводных, а от пресмыкающихся. От ящеров. 75

ПРОЗА - Удивительно... А на взгляд почти совсем как люди. И поведение... - Они люди, Лёша. Происхождение не имеет значения. И даже физиология ерунда. Если уж ты ступил на эту дорожку - всё, возврата нет. И на двух ногах зашагаешь, и хвост где-то обронишь за ненадобностью, и пальчики ловкие приобретёшь, и в глазках ум засветится... Менталитет - вот главное. Социальные законы по всей Вселенной едины. Всеми мирами правит любовь и голод. Этика, необходимая для выживания, едина: не убивай, не кради, почитай стариков и так далее... - Значит, Володя, чем дальше развиваются разные цивилизации... разного происхождения... тем они становятся ближе друг другу? - Да, конечно. - Приятно слышать... Дмитриев принялся убирать со стола, негромко напевая: Лягушаки, Лягушаки, Лягушаки вы мои, лягушаки... - Это кто такие? - благодушно поинтересовался Забровский. - Это в детстве мы с младшим братом придумали. Она - лягушка, значит, он - лягушак. К здешним паршивцам как раз подходит. - Так уж и паршивцы. Нормальные люди. - Я от них ничего доброго не видел. Били, мучали, всё отобрали. И радиоблок... - Ты просто неудачно попал. А мне они как минимум два раза спасли жизнь. - Ну да. А перед этим, значит, два раза чуть не убили. - «Чуть» не считается. Второй раз всего-навсего ногу задели. Как раз в тот день, когда ты меня похоронил и этанола наглотался. - Прости... - Ладно, забыли... Здесь, Лёша, как и на Земле, люди разные. Тебе повезло меньше, мне больше. 76

- Да уж, «больше»... Но я как-то не обратил внимания... Раз они от ящеров, у них кровь холодная? - Ну, нет! В норме - градусов сорок. Я как-то потрогал Мориона под мышкой, с его разрешения. Тёпленький! А коровы у них холоднокровные. Им не надо... - Да уж, ты говорил. - Я в первые дни привыкнуть не мог! Идёт стадо крокодилов, с хвостищами. Страх! Пастухи их жердями колотят. - Почему жердями? Кнут не изобрели? - Этих коровищ никакой кнут не возьмёт. Шкура - как броня у планетохода. - Крокодилы вы мои, крокодилы... запел Дмитриев. - Кончай, Лёшка, - сказал Забровский. - Сейчас настоящее пение послушаем. В честь встречи - культурная программа! Он поставил на стол плейер. - Эстрадный концерт! Певица Ленита Фиора. - Местная, что ли? - Разумеется. Дмитриев скептически фыркнул. Забровский посмотрел на него насмешливо. Плёнка пошла. Забровский уже слушал её в профилактории, но очень даже не против был повторить... Голос Фиоры - глубокий, тёплый альт, особенно трогал на высоких нотах. Бортинженер замер неподвижно, уставившись на плейер. Но вот он шевельнулся. - Володя... Это что она поёт? - Вот сейчас? О любви. «Любовь прекрасна, как радуга над полями. И, как за радугой, побежишь за ней - и обманешься...» - У них такая любовь? - Вовсе не обязательно. - А сейчас о чём?.. - «Легко дышится рядом с хорошим верным другом, - переводил Забровский. - Но найти такого друга нелегко»... А теперь она уже как зрелая дама. Утешает девчонку в несчастной любви: «Не переживай...». А вот - об атмосферных лётчиках: «Огромное небо, одно на двоих».

Вологодский ЛАД

Марк МОСКВИТИН ...Плёнка кончилась. Они сидели молча. Дмитриев, глядя перед собой, проговорил: - Голос, какой голос... Всё прощу ... - Смотри, Лёша, портрет. Забровский поднял крышку плейера. Они увидели лицо артистки: чуть выступающие скулы, щёки, плавно сбегающие к изящному подбородку. Выразительные большие глаза. Маленький прямой нос. Резко очерченный, красивого рисунка рот... - Всё прощу... - повторил Дмитриев. Забровскому хорошо было сидеть, расслабившись, в знакомой обстановке корабельной кают-компании, в обществе Лёшки Дмитриева, отдыхать телом и душой, слушать дивное пение инопланетянки... Но ко всему этому примешивался постоянный болезненный диссонанс нездоровья. Перед Дмитриевым он хорохорился - не стоило вводить Лёшу в ненужное беспокойство. Но пули-то из него никто не вынимал. - Бортинженер, - сказал он. - Доклада о техническом состоянии не слышу. - Корабль к взлёту готов. Хоть сейчас... Фильтры прочищены. Маршевые перебрал. - Сейча-ас? Фиг вот! Сейчас - по каютам. Отдыхать! А насчёт твоих трудов, Лёша, я и не сомневался. Спасибо.

*** Во время завтрака (те же белые брикеты с водой) Дмитриев спросил: - Командир, а почему этот Гицлер не использовал для своего производства обезьян? Почему обязательно людей? - Гицле, - ответил Забровский, - в молодости вёл некие биохимические исследования в интересах фабрикантов парфюмерии и косметики. Был совершенно заурядный аспирант. Из подающих надежды, не более того. Неизвестно, как он наткнулся на своё открытие - некоторые вещества, образующиеся в тканях употребляющего этанол человека, способны придавать косметике особое, выдающееся качество.

№4/2011

Сам этанол - всего-навсего катализатор. Гицле делал опыты с животными, в том числе и с обезьянами. И потерпел неудачу. У животных не вырабатываются нужные вещества, сколько их этанолом ни накачивай. Так сказать, годятся только люди. - Мог бы просто брать кровь, как у доноров. - Нет. В том-то и беда, что в крови эти реагенты почти не образуются. Они где подальше: в нервной ткани. В мозгу. В том числе - и в костном. Много в печени... И когда он стал владельцем первой небольшой фабрички, начал тайно использовать живых людей. Начинал с нищих, бродяг, осуждённых на смертную казнь... - Но почему не трупы? - После смерти всё быстро распадается. Сразу начинает реагировать с чем угодно, агглютинировать, выпадать в осадок... - Но это же людоедство! - Правильно, оно самое. На современном, высокотехнологичном уровне. - И в промышленных масштабах! - Высокий уровень науки и техники, как видишь, не гарантия от людоедства. - Значит, у них этика и мораль здорово отсталая. Или не умеют заранее распознавать наклонности. - Жизнь научит... Рано или поздно. - Значит, из моей психушки их тоже Гицле забирал. Его работнички... А что было бы, если бы он стал правителем? - Понятно, что... Все неквалифицированные и пристрастные к этанолу граждане пошли бы в промышленную переработку. На их место - обезьяны. Твари понятливые. Правда, злобные и неприятные для народа, но кто бы наверху на это посмотрел?.. Ладно, чёрт с ним, - сказал Забровский. - Всё-таки с этикой у них порядок. Судя по тому, что людоеду пришли кранты... Мы как раз в интересный момент попали: выборы, уходит старый правитель Выдул Литру... - Что, что он сделал? - не понял Дмитриев. - Его так зовут. Имя и фамилия. 77

ПРОЗА - Интересно всё-таки, литру чего это он выдул? - Понятно, чего. Этанола их любимого... Ладно, Лёша, работаем. Они заняли кресла в центральном посту и начали дистанционную проверку систем. - Зря списывают... - вздохнул Дмитриев. - Нормальная машина. - Может, на базу вернём? - Нет, командир. Будем выполнять задание. - И добавил: - Я укажу в заключении, что на нём можно выполнять рейсы внутри Солнечной системы. Забровский в душе был солидарен с бортинженером. Чёрт, всегда привязываешься к этим кораблям. Почти как к людям... - Нас, уж точно, потеряли, - сказал он. - Конечно. Три месяца... Забровскому не часто приходилось поднимать звездолёты с тяжёлых планет. И ни разу - в таком состоянии. Хирурги в профилактории предлагали ему операцию, но он увидел, нутром почуял, что врач прямо дрожит от любопытства - и отказался. Уж лучше дотянуть до своей, земной медицины. Меньше риска... «Но это здорово, - подумалось ему, что я всё-таки могу управлять кораблём. Подняла ты меня на ноги, любвеобильная царевна-лягушка. Нет - царевнаящерка...» По верхнему краю командирского пульта выстроились индикаторы систем. То один, то другой зажигал зелёную полоску готовности. И, наконец, вдоль панели протянулась сплошная зелёная черта. - Бортинженер, двигатели? - Готовы. - Зажигание! Взлёт с тяжёлой планеты не так сложен и опасен, как посадка. Но, тем не менее, расслабляться не стоило. Глаза пилота в установленном порядке обегали приборы; пальцы сновали по клавишам управления. Он чувствовал напряжённую вибрацию корабля. Пока что всё шло как надо. Пожалуй, высота набира78

лась медленно. Местное «горючее» плоховато? Забровский довёл мощность до девяноста процентов, затем до упора. - Форсаж! - Есть форсаж, - отозвался Дмитриев. Траектория постепенно выравнивалась. Появилась перегрузка и начала расти. Разгон проходил штатно. Самый напряжённый участок остался позади. Забровский глянул на экран внешнего обзора. - Через грозу идём! По экрану наискось неслись клочья чёрного тумана. Тучи громоздились горами и ущельями. Молнии, близкие и далёкие, били во все стороны. По экрану метались сине-зелёные сполохи - защита корабля нейтрализовала прямые удары. - Послушаем, командир? - Давай! Дмитриев перебросил тумблёр - и в замкнутое пространство центрального поста ворвался вой урагана, грохот двигателей, пронзительный треск электростатики, непрерывные пушечные удары грома... Сквозь всё пробивалось тонкое слитное пение защитных установок. Забровскому словно бы увиделось со стороны: сквозь грохочущий, клубящийся ад тянется вверх его корабль - светлая стрела, вверх, вверх... «Варандей» вышел в чистое пространство. Началась стратосфера. Небо становилось всё темнее - синее, фиолетовое. Появились звёзды. - Уф, вырвались! - облегчённо вздохнул Дмитриев. - Первая космическая. - Разгоняемся до второй, - отозвался Забровский. - Отойдём мегаметров на двести пятьдесят, потом рассчитаем прыжок. ...Планета Варандея-Ниаль, в дымке атмосферы, в скопищах облаков, сквозь которые проглядывала серовато-жёлтая суша и бирюзовые пространства океанов, постепенно уменьшалась на экране Космонавты взглянули друг на друга и невольно рассмеялись. - Нет, ну кто бы что мог подумать!.. сказал Дмитриев.

Вологодский ЛАД

ИСКУССТВО

Александр Гиндин подарил вологжанам своих Шумана, Брамса, Рахманинова

«Кружева» из нот непреходящих смыслов ЗАМЕТКИ НЕСЛУЧАЙНОГО ЗРИТЕЛЯ С 1 по 10 октября в Вологде проходил традиционный осенний фестиваль классической музыки «Кружева». Это был третий фестиваль, создаваемый в хорошо знакомом ему вологодском контексте Андреем Устиновым - москвичом, бывающим в Москве реже, чем в Саратове, Казани, Новосибирске, Екатеринбурге, Петрозаводске, Красноярске и, конечно же, Вологде и ещё десятке городов России. «Кружева» 2011 года, показалось не только мне, обрели оптимальную пластическую форму в практически не изменившемся с первого (ещё Гаврилинского) фестиваля вологодском пространстве, деликатно заполнив его по максимуму эмоционально, не создавая ощущения удушающей физической тесноты. Музыкальный фестиваль этого года, как отметила общероссийская газе-

№4/2011

та «Культура», не совсем верно было называть музыкальным по причине включения в обширную программу из 11 камерных и симфонических концертов поэтического вечера, колокольных звонов и двух выставок - предлагалось название «фестиваль искусств». Но это замечание, мне думается, оказалось всего лишь не совсем корректным стремлением высказать комплимент не напрямую. И выставки (фотографии, коллажи), и колокольные звоны - неотъемлемая часть осеннего фестиваля классической музыки в Вологде и вполне органичная его смысловая линия уже не первый год. Музыка, и только музыка в чистом виде может быть только... в вооб79

ИСКУССТВО ражении занудного теоретика, разве что. Музыка - единственный вид искусства, не нуждающийся в формальном переводе, а потому и самое благодатное пространство для объединения в этом пространстве разных смыслов. Свет в зале и фойе, оформление сцены (использование живописи, фотографий и видео в разных способах их демонстрации), дизайн афиш, буклетов и пригласительных билетов, различные фонограммы в качестве не просто шумов, но смысловых подсказок-оттенков, подводящих к главному - осмыслению музыки. Ни одно фестивальное действо не выпадало из общего контекста. Зритель, желающий понять происходящее, наверняка приходил не только к осмыслению отдельных сочинений, исполняемых в концертах, но и к пониманию всех этих музыкальных «вершин» и «мостиков», взаимосвязей духовных и светских праздников и дат, на которые пришёлся форум, о которых Андрей Устинов, художественный руководитель фестиваля, говорит совершенно просто и понятно, так что становится уже непонятно, почему ты сам этого раньше не связывал воедино, не наполнял тем единственным и верным смыслом, который - вот же он!.. Но для этого понимания было важно не пропустить НИЧЕГО! И мне совершенно понятно другое - зрителей, прошедших полным фестивальным маршрутом последовательно и целенаправленно, были единицы. Стоит ли затевать такое ради нескольких человек? - спрашиваю Андрея Устинова. - Если ты знаешь, как это можно сделать сполна и не делаешь, зачем тогда всё остальное? Хотя бы для одного человека - для себя. Всё надо делать по максимуму. А в наших условиях, я уверен, чтобы что-то получилось процентов на семьдесят, выложиться надо на все четыреста. Вот и главная формула вологодского фестиваля «Кружева», вот и страховка от всевозможных «непредвиденных обстоятельств». В течение трёх лет я был не совсем безучастным свидетелем рождения 80

праздника классической музыки, даже отдалённо не стремящегося к сходству с «музыкальной антикварной лавкой драгоценностей». Эта «Америка» открылась не сразу, но стала очевидной, слава Богу...

СМЫСЛЫ - Как мы живём? Как живу я сам? Каждый делает уйму бессмысленных дел, произносит множество лишних слов, не относящихся к делу, совершает огромное количество бессмысленных движений... Это расточительство стало доминирующей моделью поведения современного человека. Ты не согласен? - Что же делать тем, кто не согласен? - Давай говорить о тех, кто согласен. И с теми, кто согласен. Времени на дискуссии об очевидном совсем не остаётся. Я пригласил в этот проект, так получается, единомышленников, людей, близких по духу и воззрениям. Были жёсткие принципы формирования фестивального репертуара. - И совсем не было «сопротивления материала»? - Конечно, проще исполнять уже знакомые произведения. Всем проще: зрителям - они легко узнают сочинение, которое исполняют из концерта в концерт разные знаменитые артисты, и чувствуют себя «просвещёнными», артистам - им не надо добавлять в свой репертуар произведение, которое, может так случиться, не будет никем ещё раз востребовано в ближайшее время. Но это та самая простота, которая хуже воровства... - Вероятно, не совсем просто прийти к согласию исполнить то или иное произведение, но собрать в определённое время столько известных личностей и коллективов, гастрольный график каждого из которых расписан на годы вперёд, как удаётся? - С Божией помощью! Я всякий раз удивляюсь, как разумно всё укладывается у нас, в конце концов, утрясается. И потом, если ставить перед исполнителем или коллективом сложную за-

Вологодский ЛАД

Заметки о фестивале «Кружева»

Рахманиновская «Литургия Иоанна Златоуста» звучит в Софии

дачу, а сложность эта объясняется не моей прихотью, но вполне понятным, в конце концов, замыслом, то появляется интерес к решению этой индивидуальноколлективной задачи. В подготовительный период невероятно сложная задача стояла перед череповецким хором «Воскресение» - «Литургия святителя Иоанна Златоуста для хора a capella» Сергея Рахманинова впервые прозвучала в 1910 году в исполнении Синодального хора, но до сих пор это сочинение остаётся, по сути, неизвестным произведением, требующим своего нового открытия. Самым лучшим образом справились с этой задачей Сергей Зуев и его коллектив! Высочайший по степени постижения духовности музыки Рахманинова результат... Мне трудно выделить значимость какого-то фестивального концерта, ибо каждый очередной концерт фестивальной программы произрастал из всех предыдущих, придавая энергию, силу и новые смыслы последующим. Настоящие кружева из музыкальных смыслов. Причём не просто набор изысканных орнаментов, броских или вычурных элементов, но внятный сюжет о смысле жизни. О Жизни, Боге, Любви...

№4/2011

СПЛЕТЕНИЕ СМЫСЛОВ Первое отделение концерта-пролога получилось - как не вспомнить статью в «Культуре» - маленьким «фестивалем искусств», вместившим в себя главные смыслы всех искусств и всех времён, интерпретированные в живописи Татьяны Ян, музыке Йозефа Гайдна, мастерстве солистов «Нового русского квартета» и проповедях иерея Андрея Зуевского. Всё это по праву можно назвать театром Андрея Устинова, который бился за каждый сантиметр сцены для картин, каждая из которых была освещена индивидуально, образовавших на затемнённой сцене «диораму» из двухмерных живописных полотен невероятной глубины во времени и пространстве не физическом, но историческом, духовном. Бился он и за каждый квадратный метр зрительного зала, в котором артисты сидели около сцены, на одном уровне со зрителями, что вызывало справедливые опасения - не придётся ли зрителям тянуть шеи, чтобы рассмотреть музыкантов, играющих едва ли не в полной темноте? Кресла зрителей расходились концентрическими волнами от музыкантов - поймут ли зрители, примут ли та81

ИСКУССТВО

София Гюльбадамова - лауреат многих международных конкурсов, московская пианистка из Германии 82

Вологодский ЛАД

Заметки о фестивале «Кружева» кое предложение? Громкость, интонация каждого слова проповеди, которая не может, вроде бы, быть проповедью в привычном даже для воцерковлённого человека смысле - не в храме, а в концертном зале происходит событие... Боже! Какое благодатное напряжение возникло в зале с первыми звуками - стало ясно, что в этот вечер никому из присутствующих не придётся «отдохнуть» в традиционном для филармонических концертов смысле. И стало ясно, что отец Андрей говорит о себе, прежде всего, как на исповеди говорят, о каждом из нас, и все наши «разности» и «самости» вдруг стали мелкой пылью под ногами Великой Жертвы, принесённой во имя спасения каждого из нас... Тринадцать холстов можно было смотреть как один, и они не воспринимались иллюстрацией к музыке Гайдна. Один из первых биографов Гайдна, Альберт Дис, записал историю создания оратории «Семь слов Спасителя на Кресте» так, как её рассказал сам композитор: «Как-то раз Гайдн получил письмо на латыни из города Кадикс в Испании. Настоятель кафедрального собора предлагал Гайдну сочинить торжественную

ораторию для Страстной пятницы. Ход празднества был обстоятельно описан, с тем чтобы композитор принял его во внимание. Прежде чем быть посланным Гайдну, текст оратории долго обсуждался. В результате самыми подходящими были признаны последние слова Спасителя на кресте. Предполагалось, что торжество откроется музыкальной интродукцией. В это время настоятель поднимется на специально возведённую кафедру. С подобающим возвышенным выражением он произнесёт: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают» (Лука, 23:34), а затем прокомментирует эти слова в длящейся не более десяти минут проповеди. Спустившись с кафедры, он преклонит колена перед распятием. Здесь вступит первое Адажио, которое, как и последующие, на должно превышать десяти минут. По окончании музыки настоятель снова взойдёт на кафедру, прозвучит второе слово Спасителя и небольшая проповедь. Так музыка и слово чередуются на протяжении всей оратории. Произведение заканчивается изображением землетрясения, последовавшего за казнью Христа... Короткая, с чувством произнесённая

«Семь слов Спасителя на Кресте» - Йозеф Гайдн, «Новый русский квартет», Татьяна Ян (живопись), священник Андрей Зуевский (проповеди)

№4/2011

ИСКУССТВО

Профессор Пекарский и его оркестр ударных инструментов на сцене Вологодского музыкального колледжа

речь может потрясти сердце. Она должна не петься, а произноситься и растолковываться в небольшой проповеди. Тогда музыка легко сможет погрузить уже растроганное сердце в состояние глубокой скорби, а затем утешить его. Обычно критики ошибочно полагают, что Гайдн намеревался средствами музыки в точности передать смысл слов. Из моего рассказа читателям ясно, что Гайдну не требовалось переступать границы музыки. Его задачей было тронуть чувства слушателей. Произнесённые слова должны были дать этим чувствам правильное направление».

ВЕРШИНЫ И МОСТИКИ Три исполнителя - Марк Дробинский, Александр Гиндин и Марк Пекарский выступали и как солисты, и в ансамблях. Эти «вершины», признанные во всём мире, не нуждаются в перечислении их титулов и наград. Их имена могут украсить программу любого концерта или фестиваля. Как же трогательно и на 84

равных с юными музыкантами участвовали они во всех действах, являя собой пример истинного служения искусству! Софья Губайдулина о Марке Дробинском: «Я считаю Марка Дробинского одним из самых лучших представителей русской виолончельной школы. Он не только обладает благородным и мощным звуком, но и владеет в совершенстве всеми секретами и нюансами гармонии. Великолепное чувство формы прекрасно совмещается с искренностью исполнения. Среди прочих достоинств он обладает потрясающим качеством: личным неподдельным интересом ко всему, к чему прикасается, к любому музыкальному материалу». Александр Гиндин был приглашён в Вологду Губернатором Вячеславом Позгалёвым. Узнав о фестивале, он предпочёл сольным концертам своё участие в «Кружевах» и в качестве солиста с Ярославским симфоническим оркестром (потрясающе глубокое исполнение Концерта №2 для фортепиано с оркестром Сер-

Вологодский ЛАД

Заметки о фестивале «Кружева» гея Рахманинова), и в качестве равноправного участника ансамбля с «Новым русским квартетом» в великолепном камерном концерте, где прозвучала музыка Брамса и Шумана. Профессор Московской консерватории Марк Пекарский с оркестром ударных инструментов, состоящим из его студентов и аспирантов, устроили настоящий праздник в День учителя, а их «Вечер ударного труда» (звучали произведения Владимира Мартынова, Иоганна Штрауса, Йозефа Штрауса, Марка Пекарского и его же инструментовки народных мелодий) показал богатейшие, практически безграничные возможности ударных инструментов при условии виртуозного владения ими.

КАЖДЫЙ ЧЕЛОВЕК ДОЛЖЕН ИМЕТЬ ВОЗМОЖНОСТЬ... Часовой концерт виолончельной музыки в Вологодском детском доме № 2, во время которого Марк Пекарский рас-

сказывал историю своего инструмента, изготовленного итальянским мастером Карло Антонио Тесторе в 1748 году, истории создания различных сочинений для виолончели, прошёл без афиш и рекламы. Но видели бы вы глаза детишек, слышали бы вы шорох снежинок, человеческий плач, крик и шёпот, порывы ветра за окном, рождающиеся «из какой-то деревяшки, из каких-то грубых жил...»! - Марк, ты почему уехал из Союза? - Поверь, не потому, что там тогда сыра продавалось больше сортов... Понимаю, что лезу, может быть, в ту сферу, куда соваться не стоит, но я же видел, как он рассказывал только что вологодским детишкам из детдома о своей виолончели, о музыке Баха, о языке музыки, который во всём мире понятен без перевода. - У меня не стало педагога, когда я перешёл на пятый курс консерватории в Баку. Умер человек. Это была и моя смерть - как студента - с пятого курса переходить к другому педагогу, по-моему, никому не удавалось. Но Слава Ростропович, тоже бакинец, уже был доцен-

Камерным оркестром Вологодской государственной филармонии на фестивальном концерте руководил приглашённый дирижер Виктор Куликов

№4/2011

ИСКУССТВО том Московской консерватории. Он мне и помог перевестись в Москву. Потом я у него учился в аспирантуре. Потом пытался избавиться от многого из того, что он мне прививал. - Как?! Избавляться от «науки» знаменитого Ростроповича? - Так бывает в музыке. У каждого своя дорога, свой стиль, свой язык, своё видение. Ну это если ты хочешь иметь свой голос. А когда я уехал, размагнитили все мои «лауреатские» записи, которые к тому времени уже были на Всесоюзном радио... Понимаешь, каждый человек должен иметь возможность говорить своим голосом. Я второй раз в жизни играл сегодня в детском доме. Первый раз - в Баку. Когда ещё студентом был. Помню совершенно одинаковые лица, головы, глаза. И у мальчишек, и у девчонок - все стрижены наголо, худые, несчастные, испуганные. Сегодня не было двух одинаковых лиц... Увертюру для симфонического оркестра «Вологодские кружева» представил московский композитор Артём Васильев. Это уже третья мировая премьера в рамках фестиваля - каждый год по заказу фестиваля сочиняется новое произведение, некоторые непременные условия создания которого оговариваются с автором заранее и не меняются из года в год. Зрители уже услышали сочинения Александра Чайковского, Кузьмы Бодрова - разные по стилю и трактовке темы. Оригинальной и глубокой получилась и премьера этого фестивального сочинения - молодого Артёма Васильева хорошо знают в Европе (преподавал в Королевской Академии музыки в Лондоне 10 лет, писал музыку для Голливуда и европейских фестивалей), а вот нашим почитателям современной классики это имя ещё предстоит для себя открыть по-настоящему. - Как ты оказался в Лондоне, Артём? - Я заканчивал нашу консерваторию, времена менялись, поездка по студенческому обмену за границу переставала быть невидалью. В конце первого года 86

обучения в Королевской Академии музыки, вполне неожиданно, мне предложили преподавать. Решил попробовать. Проба растянулась на десять лет, в течение которых мне удалось написать докторскую работу и защитить её там же. Ансамбль звонарей Софийского собора Вологды, Мужской камерный хор Вологодской филармонии (художественный руководитель и дирижёр Альберт Мишин), Хоровая академическая капелла Вологды (художественный руководитель и дирижёр Елена Назимова), блестящая пианистка из Германии Софья Гюльбадамова - лучше таких «мостиков» разве может быть что-то ещё? Необычный по форме поэтический вечер Марии Марковой «В просветах речи», наполненный тончайшим словом, светом и виолончельной музыкой, воспевающими любовь, - это мостик или вершина? Какими усилиями Андрею удалось вытащить на сцену Марию Маркову, мне неведомо. У него тончайший нюх на таланты, кажется. И придумывать поэтический диалог с Машей он был вынужден, чтобы протянуть ей руку джентльмена, проводящего на сцене часть жизни, но не утратившего трепетного отношения к ней. И обставил этот чудный вечер фотографиями на стенах зрительного зала, превратив их в огромные экраны. А Марк Дробинский отделял поэтические диалоги о любви сюитой Баха для виолончели. И каждая часть звучала как продолжение поэтических ритмов, рифм и смыслов, переплетающихся в душе и поднебесье... Художественный руководитель и главный дирижёр Ярославского симфонического оркестра Мурад Аннамамедов, философ и глубочайший романтик, поставивший вологодскому зрителю заключительный концерт фестиваля - невиданное ранее зрелище в трёх отделениях, преподавший всем, кто знает об этом, урок человеческого мужества, рассуждал после концерта с фужером минералки в руке о двух космических людях (Гончарове и Устинове), благодаря гениальности и терпению каждого из ко-

Вологодский ЛАД

Заметки о фестивале «Кружева» торых... А что, собственно происходило, «благодаря гениальности и терпению»? Творческие люди делились со зрителями и друг с другом Любовью... Просто их всех надо было собрать в определённое время в определённом месте и попросить (подсказать, заставить, научить, предложить...) сделать то, что каждый в отдельности никогда не сделал бы. ...Всё закончилось, будто ведущая в сияющие небеса дорога неожиданно оборвалась в обволакивающую дискомфортной мягкостью пропасть. Пропастью закончилось, которая похожа на чей-то заговор или кошмарный сон. Ты только-только набрал скорость, почувствовал пение ветра в ушах, а тебе велят остановиться в самый неподходящий момент.

ПОСЛЕ ФЕСТИВАЛЯ Первую неделю очень не хватало зрителей, репетиций, споров, обсуждений, «разборов полётов». Их заменяли, насколько это возможно, телефонные разговоры. Изредка обменивались корот-

кими фразами по «электронке», жалуясь друг другу на оглушающую пустоту внутри, не сочетающуюся с внешней набранной скоростью. Зачем «пустому» телу мчаться в пространстве?.. Ближе к полуночи, не дождавшись звонка из очередной точки на глобусе, сам беру в руки мобильник: - Ты хоть понял, что ты «натворил» на этот раз, Андрей? - Не знаю. Устал смертельно. Ничего не могу и не хочу... Вчера с Гончаровым говорил по телефону - предлагает начать обсуждение следующего фестиваля. Не знаю... Потом следует пауза, в которую вползают предутренние городские шумы то ли Красноярска, то ли Екатеринбурга, сопровождаемые ритмичным дыханием человека, шагающего по скрипучему от свежего снежка тротуару. Человека, который не умеет останавливаться на достигнутом. И я предвижу его вопрос. И этот вопрос звучит: - Ну, ты готов?.. Алексей КОЛОСОВ Фото автора

Андрей Устинов, Марк Дробинский, Гюляра Садых-заде, музыкальный критик из Санкт-Петербурга

№4/2011

КНИГА В ЖУРНАЛЕ Владимир ЛИЧУТИН Творчество одного из лучших русских писателей современности Владимира Личутина читателям «Вологодского ЛАДА» хорошо знакомо: мы публиковали его художественно-публицистическое исследование современности «Год девяносто третий... Взгляд из деревенского окна (опыт психоанализа)», очерк «Сельский поп (Русская натура)», книгу«Сон золотой». Недавно Владимир Владимирович был в Вологде и передал нашему журналу свою новую рукопись.

«Вышли мы все из народа» (О ПИСАТЕЛЯХ И НЕ ТОЛЬКО...) ...Скажете, какой прок вспоминать? Может, проку и нет, одна любезность. Но ведь охватывает порою такая одуряющая черная тоска от неизбежности, что все живые безвозвратно уходят от нас, не оставляя по себе напоминанья, тусклых очертаний, не возвращаются даже во сне, - и даже врагов своих, коих избегал, бывало, годами, вдруг становится жаль, ибо без них минувшее пресно, без характерных оттенков, словно кофе без кофеина, как пиво без хмеля, медное петьё без языка, в котором и ветер-то спотыкается, не поёт свою задумчивую стихиру. Человек при жизни, пожалуй, ходячий призрак, он более призрачен, чем по смерти; мы знаем лишь кожуру, оболочку, личину, в которую облекается скрытная суть его; правду о себе он и сам-то едва ли знает, хотя скрывать горазд, притворяется, придумывет себя, да и миру неловко бывает грубо окунаться в её неисследимые глубины... А вот по смерти человек беззащитен, со снятою кожей, как на духу перед нами со своей неслышимой исповедью вроде бы из немых уст, но слагаемой из многих воспоминаний. Одно смущает, что очевидец, пусть даже и добрый, вполне искренний, с Богом в душе, извлекающий подробности о знакомце, обычно выглядит благопристойно, безгрешно, и даже нелживые впечатления вдруг превращаются в камень упрека и неприязни и летит отчего-то лишь в противную сторону. Конечно, хочется правды, которую невозможно объявить живому, но земная бренная правда, увы, многолика, всеядна, язвительна и жестокосердна, а светлых, прозрачных, необличаемых людей на миру до обидного мало, как мало адамантов чистой воды, затаившихся в граните. Потому грешные и вспоминают обычно о грешных, мелкое укрупняя, крупное умаляя... Мы никак не решаемся, не хватает духу воскликнуть: «Это я худой, я скверный, это моя, и только моя душа исполнена грязи!» ...Даже из этой немудрящей сентенции можно извлечь свой урок: не возгоржайся, не прислоняйся к власти и не хули свой народ. 88

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН

1 В восьмидесятом году писательский «десант» сорвался из столицы в Карелию и в Мурманский край. Для той поры событие необычайное, ибо «почвенники» внезапно собрались в гурт, единую команду и тем объявили русскому народу: «Мы есть, мы не скисли и не протухли в каменных вавилонах». Это был вызов космополитам: русская нация ещё не превратилась в пыль, она рождает своих певцов. У партийных пиджаков в Кремле лица, наверное, перекосило в жменю, будто объелись, несчастные, клюквою и запили уксусом. Хотя я подозреваю, что эта поездка была согласована Георгием Марковым с политбюро, и нас пасли в поезде и на каждом полустанке добрые люди из «комитета», а главою нашего десанта был назначен человек «непростой», скрытный, лояльный и в меру, как допускалось «верхушкою», вольнолюбивый, но без вольностей. А оказались в том поезде Астафьев, Белов, Распутин, Лихоносов, Балашов, Ким, Гусев, Бондаренко, Крупин. Заправлял нами Сергей Залыгин, председатель совета по русской прозе, а я был его заместителем. В общем, сели в вагон и поехали. А «какой русский не любит быстрой езды». Не успел поезд тронуться, знаменитые собрались своим кругом, а мы, кто помоложе, новая поросль, сбежались к Залыгину в купе, распотрошили баулы, скоро приняли по чарке. Без рюмки время тормозится, и поезд словно прикован невидимой цепью к полустанкам, никак не может сняться с тормозных колодок. А между первой и второй пуля не должна просвистеть. Так и сделали. Вот и захорошело: в голове зашевелилось, на сердце заершилось, - таково свойство русского белого вина, как ни похуляй его, но на дне стакашка таится вольность и праздность, смахивающая на праздник. И поезд сразу полетел, словно у него взялись крылья, а вместе с ним и наши мысли обрели необычайную ясность, слова - цепкость и ценность, каждое на вес адаманта, голос же - уверенную силу. Загалдели, зафасонили, - куда там, сливки едут, не подступись. Залыгин заправлял беседою, благожелательностью своей потрафляя нам, но держал в узде, мало ли куда поведёт винцо; респектабельный «инженер человеческих душ», «застегнутый на все пуговицы» даже в вагоне, - голубоватый пиджак, рубашка, при обязательном галстуке, никакой поэтической разболтанности, внимательные серенькие глазки, светлая прядка волос, на губах мелкая усмешка, дескать, всё знакомо, всё пережито, на мякине не проведёте. Настоящий глава делегации, столичная штучка, невольно всякий из начальства при встрече ему поклонится и признает за своего. Тем более, что Залыгин спас Тюменский край от затопления, этим сохранил будущие нефтяные кладовые, был ревностным защитником природы, почитался за «совесть нации» (после этот «пост» переймёт Дмитрий Лихачёв). Заговорили о литературе, о книгах. У Залыгина учительный голос, хрипловатый, приглушенный; отсекает каждое слово, ничего лишнего, но и всунуться в монолог невозможно, лезвие бритвы не просунуть. До Карельского перешейка смотрели ему в рот: знай, шелудивый, честь и место. Рюмочкой Залыгин не брезговал, но прикладывался с умом, и свой ум нам не забывал выказывать. Подле меня сидел Крупин, возбужденный, сама почтительность, и даже выпитое не разрушало её. (Помню, мы навестили Залыгина в больнице, речь пошла о последнем романе «После бури», я придирчиво высказал своё мнение, и Крупин был искренне изумлён, когда мы вышли из палаты: «Володя, как ты мог с ним так вольно разговаривать? Это же сам Залыгин...» - «Да, Залыгин, но не Господь Бог. Я писатель, он писатель. Он старый, я молодой. Он спросил, я высказал, что думаю»). Вятич Крупин смахивал в моем представлении на древнего скифа из причерноморских степей, пришедшего в давние поры на Севера. Выразительное лицо с широко поставленными «фасеточными» голубыми глазами и рассеянным взглядом, вбирающим в себя много лишнего, мешающего мыслить. Но профиль странен и необычен: словно бы деревенский мастер из осиновой баклуши выбирал теслом братину для питья, да промах-

№4/2011

КНИГА В ЖУРНАЛЕ нулся, снял лишку, и тут повело его куда-то в сторону, и вдруг возникло обличье кочевника: скошенный лоб, сарматский нос без переносицы. Лицо-топор, лицо, готовое к напору, схватке, обдутое, опаленное ветром; такие шатались по Руси от Черного (Русского) моря до Белого (Молочного) три тысячи лет тому назад. (У вятича академика Яблокова похожий образ, и я порою даже путаю их, принимаю за двойников. У них и «говоря»-то похожая, торопливая, сбивчивая, когда слова не поспевают за мыслью и чувством и налипают на бороду, как шелуха от семечек). ... Про политику тридцать лет назад не принято было на людях говорить, про баб вить сплетенки - ещё градусы не подошли, да и присутствие Залыгина стесняло язык. Мимо окон проплывали редкие белокаменные церковки, случайно уцелевшие при Хрущёве, мечтавшем к восьмидесятому году поставить советский народ в стойло коммунизма; он же, особо отличившийся в расстрелах в сталинские времена, торопя время, воскликнул однажды, похваляясь: «Последнего попа в двухтысячном году будут показывать в музеях». Хотя Хрущёв когда-то вышел из «демоса», из народной гущи, из самого низу, но волею обстоятельств и хитростью натуры со временем угодил в «охлос», выбился в атаманцы, от чрезмерного честолюбия и цинизма утратил былую осторожность и был в конце лет черно осмеян, густо оплёван и сопнут с вершины власти приятелями за дикую дурость. Нет, он не был вовсе глупым, у него, быть может, был крестьянский природный ум, которому недоставало грамотёшки, но, увы, Хрущёв пережил своё время и, не понимая того, невольно заступал чужое место, к которому рвались новые волкодавы. Те самые шестидесятники, кому Хрущёв собирался показать «кузькину мать», скоро заматерели, обросли звериной шерстью, сбились в стаю и принялись хватать кремлёвского управителя за ляжки, куда достанут «клыки» тоскующего придворного порученца, рассчитывающего на место самодура поставить своего «Бухарчика». Тот путь оказался долгим, почти безуспешным, если бы на вершину пирамиды, под самое солнце не всползли циничные, наглые вельможи, которые, кроме власти, возлюбили ещё и деньги. Ибо деньги, и только деньги, как считали партийные бонзы, дают человеку полноту власти, успех и бессмертие, какое только возможно на земле. И вот вошел в Кремль Горбачёв, ставропольский «пахан», явился с одной тайной мыслью, - разрушить цепью предательств великое государство, - и преуспел в своей «искренней» затее. (О чем и признается позднее). Почему сын комбайнера, краснобай, проникся чужебесием и презрением «кобыльников» к родной земле? - скрыто за семью печатями; это кощеево яйцо в потайной скрыне пока недоступно, оно спрятано в нави, но всякое тайное когда-то неизбежно становится явным. В конце восьмидесятых Горбачёв соберет в Кремле редакторов журналов, среди них окажется и новый «хозяин» «Москвы» Владимир Крупин. И вот, ласково глядя в масляногладкое, приветливо-улыбчивое лицо «хозяина» с кровавой метою на лбу, словно бы считывая с тайного масонского знака будущий алгоритм жизни, писатель, этот знаток православия, вдруг возгласит на всю страну: «Михаил Сергеевич, вы для нас как царь!» Горбачёв, которого ничто в жизни уже не могло устыдить и смутить в его тайном замысле разрушения, в котором он позднее публично признается, тут полуотвернулся от неловкости, приятной его сердцу, что-то пробубнил, но зато в глазах Крупина вылилось такое блаженное чувство, словно патриарх Пимен уже помазал отступника и богохульника, близкого друга Маргарет Тэтчер на царствие. «Аще всякая власть от Бога», - наверное, полагал тогда православный редактор журнала, вознося похвалу Горбачёву, но только запамятовал он продолжение этого поучения. «Но та власть, что не от Бога, та от дьявола», ибо на земле идёт нескончаемая война, и Господь Царь небесный, увы, не в силах пока сокрушить сатану, заточить в темницу, прося помощи у каждого из нас, вроде бы немощных и бессилых. А поле той битвы - человеческое сердце. Оттого явленные бесы с карамельной улыбкою торжествуют пока на Руси, опутывают души смирных, пася их жестоким жезлом: они - люди мира, они поклоняются всем Богам, они вкушают яства изо всех блюд и алкают из всех жертвенных чаш. 90

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН ...Может, потому Крупин и запивал в те времена так люто и безжалостно к себе, что плотское было слишком сильно и неусмиряемо, затмевало Божеское и насиловало душу в нескончаемом сражении. Поклонясь Горбачёву, признав его за царя, Крупин, знающий евангельские тексты, вдруг разом запамятовал Давидов псалом: «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых»; он забыл и старинное поучение истинно верующим, у кого сердце страждет по высшей Правде: «Противу тайных врагов тайно и нечаянно действуя, вдруг надобно открыто запретить и поступать». (Поэт Борис Олейник, член президентского совета, в те же дни опубликует о Горбачёве в «Роман-газете» документальную повесть» «Бес с кровавой печатью»). В безжалостной войне «якобы за трезвость», когда Горбачёв, скрывая коварный умысел разрушения державы, всю страну выставит в унизительную очередь к винному прилавку за бутылкой, тем лишь самым умножая пьянство, Крупин по глупости иль святой наивности сметнётся в ряды «царя», бросит пить и тут же «зарежет» себя как писателя. «Не говорю не пей, но говорю - не упивайся, ибо вино это кровь Христова», - советует «Домострой». Ведь если совсем не потреблять, то и причащаться нельзя, а к причастию не подходить - значит не вкушать Святых Даров и тем нарушить весь церковный чин, для чего православный и подступает к церкви, единственно в ней находя укрепу душе. Крупин был издавна верующим, но верующим тайно, пугливо, осторожно, как бы чего не вышло, не нарушило спокойной жизни. Это раздвоение личности тоже сокрушало его, угнетало литературный талант. И в помощь тому сокрушению была приклончивость известной приговорке: «Не согрешишь - не покаешься, не покаешься - не отмолишь». Это с негатива можно смыть отпечаток, а с души, увы, совершенного греха не согнать, как ни молись о том: каждое отступление от совести будет приходить во снах и преследовать до скончания дней, сколько ни положи на язык просвирок и ни исповедайся духовному отцу. Ведь и святые отцы, скитники и монастырские монаси, что пребывали в добровольном затворе десятки лет, падая ниц перед образом, причитывали: «Господи Иисусе Христе, прости меня, многогрешнаго. За мои грехи гореть мне в аду, такой я недостойный рабичишко твоей и самой малой милости». (В те же дни, когда мы, господа литераторы, усаживались в «литерный» вагон, Леонид Бородин был арестован вторично за попытку заполнить социалистический сосуд православным духом и сослан в лагеря на восемь лет). Но разве можно требовать от других смелости, если ты сам зачастую робок и не решаешься дать отпора? (Это я себе говорю: «Не суди, да не судим будешь»). ...Крупин, огрузнув от питья, постоянно ограждал себя крестом, отгоняя из купе бесов, но не забывал подливать в стакан, тем самым призывая чертей... Ну, и мы не зевали, лишь Залыгин лучился благожелательной улыбкой и всё чего-то мудрое внушал нам скрипучим голосом, нынче напрочь, за давностью лет, забытое. Как-то мы шли по Москве, и я посоветовал приятелю, бьющему в лоб у каждого храма: «Володя, если ты искренне веришь в Христа, так выйди из партии. Чего душу-то рвать?» Помнится, Крупин пугливо вздрогнул, огляделся по сторонам, не расслышал ли кто нечаянно, ибо «чужих» много за левым плечом, и протянул: «Ты что-о? Как это - выйти из партии?!» И тяжело вздохнул, поник головою и как-то печально повлекся улицей, размышляя о рюмочной: сейчас податься к стойке или ещё погодить? И я был смущён «скверным своим языком», а может, и слегка горд независимостью суждений, отправляясь в кабачок ЦДЛ, где тогда весело, лихо «поддавали», кто был при деньгах. Хорошо пили, легко и от всего сердца угащивали бедных. ...Но в конце восьмидесятых, когда опасность «новой зачистки» пропала, Крупин, бывший секретарь партячейки, вслед за режиссером Марком Захаровым выкинул партийный билет, который носил на груди четверть века, ещё с армии. Он тогда не понимал (а пожалуй, и сейчас не возьмет в толк), что книжица с обликом Ленина не помеха всесильному Господу жить во внутренней церкви, возбуждать совесть и подавлять в человеке звериное...

№4/2011

КНИГА В ЖУРНАЛЕ

2 Разговор пошел о литературе, и Залыгин без колебаний подвел нас к затверженному мнению, что Россия - самая читающая страна в мире, за книгами очереди, каких нет нигде в мире, ночами не спят, стоят за подпиской, последние рубли тратят, чтоб ухватить «новинку», книги разыгрывают в лотерею, меняют на макулатуру, в каждой квартире самодельные полки ломятся от книг, после водки книга - самый ходовой обменный товар. «Да-да! - поддакивала «кумпания», - мы самые читающие, книга у нас впереди хлеба, и какой русский не сочиняет в рифму... Девочка от горшка два вершка, а уже в строчку поэтическую чешет, потому что русский человек - отменитый ото всех, он живёт на особой земле, зовомой Русью, под Покровом Матери Богородицы». Это Крупин внёс религиозный оттенок бурной беседе, перекрестившись куда-то в темень, за отодвинутую занавеску, где ему помстились пресветлые ангелы, не оставляющие нас и в пути... Смелое, решительное лицо у Крупина, когда он молчит, но при первом же произнесенном слове вдруг рассыпается вдребезги; остаются наруже лишь смущение, неожиданная робость и лукавая растерянность... Но присутствие Богородицы ещё больше сблизило нас, ибо против Царицы Небесной никто возразить не смел, хотя многие из нас ещё не были крещены и в церковь не прихаживали, толпясь оглашенными при дверях, но само упоминание Заступницы уже каким-то боком невольно отпечатывалось и на нас, нехристях. Стаканчики граненые с шумом сошлись, отныне мы полюбили друг друга навсегда, и не только как «окаянные», ветреные собутыльники, соработники по писательской артели, получающие заработок со строки из государственной кассы, но и как члены тайного «ордена», назначенного Богородицей вершить судьбы народа и государства. Бывший инженер-гидролог Залыгин любезно поверстал нас, ещё покорливых, в свою дружину, и нам необычайно льстило, что мы из одной «бражки». «Из одной бражки, да разной гущи», - как бы сказал я нынче, вспоминая давнюю поездку. Мы жили братством, ровнею лишь в пути, за рюмкою, а уже на перроне нас сразу разделит невидимая сейчас (но не забываемая) табель о рангах. Залыгин, несмотря на всю внешнюю мягкость натуры, и в поезде оставался секретарём большого Союза, вперёдсмотрящим и руководящим, которому везде был ход, кому пела гимны любвеобильная советская критика. Об этом-то в хмельном угаре я и позабыл. Залыгин из новых «бояр», а я - разночинец, и негоже бы мне соваться со своим «свиным рылом в чужой калашный ряд»... Но это, братцы, уже натура, и её не переделать: «Каким человек рожен, таким и заморожен». Из этого хомута, что натягивает судьба от рождения, можно выскочить лишь на погосте; пригладить чуток, припомадить, принакрыть ершистость собольим подчеревком, - это да, но лишь до того момента, когда сердце распалится и кинется вразнос, нарушая всякие установленные приличия. А такое за мной водилось с детства («папинькина» черта), когда был я за свои слова уже и не ответчик, словно бы кто диктовал мне со стороны, а я лишь повторял, не смея отказаться. Помню, выступал на вечере сказочника Степана Писахова. Зал в ЦДЛ на удивление оказался полон, оказывается, северного баюнка и художника в столице не позабыли. Я и поведал о его судьбе, как власти всячески донимали Писахова за то, что он был в делегации, встречавшей в восемнадцатом интервентов хлебом-солью, и старику, ополчась за проступок, не давали пенсии. Жил он бобылем, кормился случайным приработком, и нередко бывало так, что, забредя в столовую, Писахов, голодая, подбирал обьедки со столов и зачищал хлебной коркою подливу с чужих тарелок. И при этом не терял чувства юмора, душевного веселия и человеческого достоинства, собираясь жить долго, пока не надоест. Низкорослый, широкоплечий, в неизносимом древнем пальто по лодыжки, в черной шляпе с широкими полями, с вислыми моржовыми усами и крохотными слезящимися глазками, он прогуливался по набережной Архангельска вдоль реки, постукивая корявым батожком и, уцепившись за рукав очередного знакомца, рассказы92

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН вал тому чудную историю из жизни помора-скомороха Сени Малины... Меня «понесло», говорил я, перейдя опаску, вольно, с запалом, впитывая в себя чувства растревоженного зала и этим настроением ещё более разгораясь сам и зажигая публику. После выступления подошел ко мне незнакомый литератор и спросил с каким-то тайным ужасом, почтением и восторгом: «Как вы можете такое рассказывать?.. Вы не боитесь, что вас могут забрать?» И я, по-мальчишески наивный, самоуверенный, ответил не высокопарно, нет, но совершенно искренне, из глубины души: «За правду не забирают...» Писатель пожал плечами и отошел... Наверное, уверенный в моей глупой смелости. (А ведь смел не тот, кто поступает безрассудно, по нахалке, сломя голову и наплевав на всё, ничего и никого не боясь, но кто пусть и трусит, но совершает задуманное, пересиливая отчаянный животный страх). Я вспомнил о Писахове по случаю, ибо отваги никакой в обоих обстоятельствах не требовалось, никто не приступал с ножом к горлу, но натура всегда восставала во вред мне... Нет бы сделать зарубку на памяти: «Молчание - золото. Смири себя, но промолчи». Вот и в поезде я распалил затухающий спор лишь из уверенности в правоте, когда уже не мог сдержать язык за зубами, да и «рюмка», братцы мои, добавив сердцу градуса, неумолимо требовала высказаться. Вот разойдёмся сейчас по своим полкам, и все останутся в неведении той правды, которую знаю лишь я... Наконец-то пришло время, после всяких отступлений, вернуться в ночное купе, за окнами которого проплывает темная, с редкими, зябко вздрагивающими огоньками деревень, северная Русь. И я возразил: «Сергей Павлович, Россия - самая не читающая страна в мире». Ну, тут я, конечно, подзагнул малость и этим всех обескуражил. Залыгин сделал недоуменное лицо, пробовал возразить, свести, пока не поздно, на глупую шутку, кисловатая улыбка ещё не сползла с губ, но взгляд по-охотничьи насторожился. Но я не дал Залыгину вставить слова, погасить мой пыл. «Я часто езжу по деревням. И сейчас только что оттуда... В редкой избе есть книги, но чаще всего где-то на шифоньере лежит замусленный справочник механизатора и стопка «Роман-газеты». И всё... Если выйти сейчас на улицу в Москве и спросить у прохожих прочесть хоть бы одно пушкинское четверостишие, да где там - хоть бы одну строку, и вам не сразу выпадет удача. Даже Пушкина в России не знают, да-да, даже Пушкина, и вообще литературу читает тончайшая прослойка народу, а если вымрет она, книги понесут на помойку, как старую рухлядь, и никто не подберёт. Книга скоро будет дешевле булки хлеба. Вот попомните меня. И эти времена уже на пороге... Когда книга стоит так дорого, когда за нею бегают, её ищут, ей поклоняются, значит, близится время, когда она рухнет в цене. Книга - самое беззащитное существо... А вы говорите, что Россия - самая читающая страна». Залыгин с ледяным взором жевал губы и, уставившись на меня, наискивал верные слова, чтобы окоротить спорщика. Толя Ким пытался мне возразить, вразумить дурака: «Враньё всё... Личутин, как всегда, сочиняет... Да за Шукшиным и Солоухиным мы по всей Москве бегаем... Пушкина издали миллионным тиражом - и не достать... Да нигде в мире подобного нет». Наверное, спутники были правы, более правы, чем я, но куда деть предчувствие, тоску безысходности на душе и ту глухую, неотзывистую темень за окнами, в которой потерялась забытая бессловесная корневая Россия. А собственно, что случилось-то? Обычный спор, что возникает и за рюмкой, и без оной. Толки о судьбах России были всегда и будут вовеки, они составляют как бы сущность горожанина, те самые соль и перец, без которых жизнь постна и невразумительна, особенно в те годы, когда Господь стоял осторонь, вчуже, как странный безмолвный гость за окном, и к Нему лишь присматривались настороженно, исподовольки, перетирая в себе неверие. А хотя уже подкатывало к душе желание поклониться Христу,

№4/2011

КНИГА В ЖУРНАЛЕ подка-ты-вало, братцы мои! Потому как интеллигенту без выяснения истины в последней инстанции ну никак не прожить - вот тут же умереть за неё! - и обязательно надо идти до конца, чтобы супротивника поставить на колени, а своё честолюбие и раздраженное самолюбие возвысить, ну, хотя бы на краткий миг сладостно восторжествовать, ибо через минуту причина спора забудется, и разговор собьется на другое: наверняка кто-то песняку завьёт в потолок, несмотря на неурочный час, шиканье соседей через стенку и усмиряющее появление в дверях купе проводницы. И верно, что Валя Устинов подал хрипловатым простуженным баском, по-котовьи топыря усы, ероша запотевший чуб: «Ой, любо, братцы, любо, любо, братцы, жить..!» Но никто не поддержал, и водка в бутылке сиротливо коченела. Холодный взгляд Залыгина обсекал гулянку: с раннего утра дела, а с недужным литератором, у кого в башке одни лишь мысли об опохмелке, доброй каши не сваришь... Но отчего и через тридцать лет незабытна именно эта случайная размолвка (а ведь расспорили-то, вроде бы, по пустяку), хотя чего только не случилось за эти годы. Ну, память выборочна - да; голова просеивает изрядно житейского сора, чтобы не захлебнуться в мелочах, но никак, хоть убейся, не познать нам этого сита, что оно принимает за полову, шелуху и мякину, а что замешивает в сытный каравай воспоминаний... Значит, за той стычкой меж мною и Залыгиным стояло что-то существенное и сущностное, вдруг приоткрывшее не только отличку характеров, но и разнобой жизненных смыслов и принципов; до этого разговора скрывали свой внутренний мир за дружеством отношений, а тут вдруг приоткрылись, обнаружив какую-то неискренность, - и захлопнулись за створками раковин, уже навсегда запомнив неприязнь и неумолимое отчуждение, которому когда-то должен был случиться выход... Тут требуется небольшое пояснение: Залыгин обо мне, начинающем, написал статью «Напротив неба на земле», а значит, разглядел какие-то способности, выделил из прочих литераторов, проникся симпатией, именно меня выдвинул в заместители. И Залыгин мне был тоже по сердцу своей мягкостью, глуховатым негромким голосом, походочкой вприклонку, глубиной рассуждений о социализме, о еврействе, о русском народе, когда мы гуляли по парку в Переделкино, своей доверительностью и вместе с тем некичливостью; он был, так казалось, родственником мне по своему душевному составу и вполне годился в отцы; вот и разговоры-то, вроде бы, были открытые, без утайки, а в те времена, когда полно было вокруг наушателей и перевертышей, любителей слать доносы, такие беседы многого стоили, побуждали к искренности, подвигали к доброму поступку, поднимали с колен внутреннего духовного человека. Но одно дело секретничать без свидетелей, другое - войти в столкновение на людях. Когда я перебил Залыгина, выставив свою умность, то и не представлял тогда, что чувство собственного значения с годами зачастую становится сильнее чувства собственного достоинства. Незаметно происходит подмена этих качеств, и человек не замечает подлога, считая себя прежним. Увы, слава истиха точит человека, заселяясь в душе. Вдруг завернул в купе Астафьев, повадками не то чтобы очень расхристанный, взбалмошный, но вольный, громкий, с раскатистым хриплым голосом, даже нарочито вольный в матерщине; посекновенное глубокими морщинами лицо, изъеденный военной язвою глаз, каждая грубая складка крестьянского лица как бы подчеркивают его деревенское происхождение; это был писатель от земли, из народа, списыватель мужицкой русской натуры, и в этом даре, в чудесной непритворной выразительности письма, он выгодно выпирал из писательского собщества. Вроде бы Астафьев и страдал от того, что мало хватил грамотёшки, и пытался ею напитаться по театрам и музеям, но в то же время каждый его залихватский жест с прихаханьками и скабрёзностями, с напором утверждал обратное; дескать, верно что у меня грамотёшки с воробьиный носок, но вам, с вашими университетами, никогда не угнаться за мною, как ни потейте над словарями, чтобы понахвататься народных смыслов; кому суждено ехать на запятках, бу94

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН ровя валенками снег, тому трудно, почти невозможно на полном скаку пересесть в расписную кошевку под медвежью полсть, ибо в расписных розанами санках место лишь для одного. Астафьев только появился, и все мы, набившиеся в каморку, как бы сразу умалились, и даже Залыгин посерел, помельчал в учительстве своём, отошел во второй разряд. Его сразу призабыли и переключились на гостя... Меня Астафьев миновал взглядом, но мне показалось, что скулы вдруг вздрогнули, вспыхнули багрецом. Может, покраснел лицом от випитого иль от новой компании, встретившей любимого писателя возбужденными криками. Со мною Виктор Петрович уже не здоровался года три, и опять виною всему оказался мой «подлый» язык. Я преклонялся перед его «Последним поклоном». Астафьев этой работой научал нас, как надо писать о самом «низком» с такой душевной силою и любовью, чтобы затрапезное, что городскому взгляду и не разглядеть даже, заиграло всеми красками и взволновало вдруг самое равнодушное сердце. А если слеза закипит у читателя, значит, страдалось за работою не зря и задуманный урок исполнен. Но взыграло моё ретивое, когда прочитал «Царь-рыбу». Такой согласный хор славословий распелся в столице, на таких высоких тонах, куда там лягушачьему ору на тинистом пруду в подмосковной Малеевке, где я и проживал в те дни. Прочитав повесть, я не умилился, не возрадовался мощному таланту Астафьева, но сильно посмурнел душою за напрасно обиженную деревню. Вот, вроде бы, писатель сам из кержацкой стороны, с Енисея, куда и мои земляки с Помезенья прихаживали в давние поры и обживали сибирскую сторону ещё в те времена, когда астафьевского корени и в помине не было; вроде бы от берестяной зыбки на очепе в бабьем куту, от русской печи с полатями начиналась его жизненная тропа, - но откуда проснулось в человеке такое раздражение ко крестьянскому роду, столько желчи вдруг вылилось на поселянина, вынужденного вечно гнуть горбину перед хозяином и таскать тяжкий воз, чтобы поднять чад своих. С какой страстью, чувственным восторгом и красотою выписана «Уха на Боганиде», чтобы на следующих страницах с презрением и негодованим, странным ожесточением лепить образ русского «браконьера», вынужденного обстоятельствами жизни попирать бездуховные государственные законы, напоминающие пудовые железные кандалы на ногах каторжанина, которые и раскуют-то лишь чтобы положить несчастного в домовинку. Крестьянин - дитя природы, он верный сын матери сырой земли, но он и слуга её, соработник, охранитель бесценного дара, данного Богом; но государство всеми силами отлучает от матери, втюхивая вместо воли нелепые лоскутья сочиненной свободы... Дайте ему воли, а мужик знает, как ею распорядиться во благо всем... Так думал я тогда, общаясь с деревней. А в «Царь-рыбе» вычитал лишь попреки и обещание сурового наказания за неведомые грехи - и ни капли любви, прощения и поклонения не нашлось перед русским простецом. И вот как-то мы встретились с Астафьевым. Виктор Петрович позвал меня в ресторан «Славянский» на блины с черной икрою, а надо сказать, что в те годы туда мог зайти каждый, даже не блещущий видом, положением и достатком. Пришли, сели за крахмальную скатерть, заказали еды-питья, - вот и угащивайся по своему карману и времени. А надо сказать, что в конце семидесятых мне пришло на ум опроститься в одежде, дескать, не внешним красен человек, но внутренним. Пусть и встречают по одежке, но провожают-то по уму: поначалу поплюются, отворотя рыло в сторону, а после, приглядевшись и прислушавшись к речам, повернутся всем сердцем навстречу. Вот и ходил я тогда по столице в туристических ботинках с толстыми шнурками и какой-то дешевой куртяшке, изрядно заеложенной на рукавах, но денюжка в нагрудном кармане грела, и ничего не стоило мне вытряхнуть на ужин «сотельную»... (Ну, это к слову). И официант не кривил нос на сторону, не указывал на порог, и швейцар не загораживал дорогу в ресторан начищенным штиблетом: все были вровню... Ну, выпили мы с Виктором Петровичем по стопарю, закусили малосольной семужкой (ещё настоящей, с Кеми, с Варзуги иль с Печоры, где в старых годах и водилась са-

№4/2011

КНИГА В ЖУРНАЛЕ мая жирная сёмга), Астафьев добыл из портфеля томик с «Царь-рыбой», достал из внутреннего кармана самописку: «Сейчас обмоем». У меня вдруг и сорвись с языка: «Виктор Петрович, обьсяните, за что вы так ненавидите русский народ?!» Прозвучало неожиданно для меня, резковато и громко. Ну, не на весь ресторан, но дерзко. Перо так и застало над книгою, молчание зависло над столом. Астафьев положил ручку, выпил, крякнул. Всё это делал в одиночестве, как бы меня и не было за столом. Пробурчал: «А ничего и не буду я тебе обьяснять. Подрастешь - поймешь». Подписал книгу: «Горячей голове от горячего сердца». В том же молчании доели блины с черной икрою и разошлись... Насчет ненависти я тогда, наверное, перебрал, иное чувство, более сложное, мучительное, завладело писателем, трудно поддающееся обьяснению: то ли это было презрение, то ли обида, иль высокомерие, иль учительный гнев из тщеславия, иль неприязнь, потому как из одной ненависти, что сожигает человека, ничего путнего не создать. А ведь «Царь-рыба» по письму, по сгустку энергии, по музыке стиля работа выдающаяся, крепко выпирающая из литературного ряда. И каждый из читателей нашел в повести что-то своё, особенно близкое уму и сердцу. Вот и я вычитал для себя нечто ужасное, угнетающее мою душу, вызвавшее крайнее отторжение. Ну, плох русский народ, - подумал я, - отвратителен, и убог, и невзрачен в своей падшести, мелочности, пьянстве, лени, темной косности, склонности к неискоренимому греху, - и что, давай топтать его, не давая возможностей на исправление? Но сам-то ты, мил человек, такой хороший и праведный, откуда, из каких тайных ухоронок взялся на землю, как Божий посланец? Не в этой ли темной пахучей, пузыристой русской бражке и выстаивался ты, пока-то расшумевшийся лагун тебя не выплеснул на путь писательства и учительства. И вот вместо благодарности - на тебе! Но ведь были «Пастух и пастушка», «Ода русскому огороду», «Весёлый солдат», «Звездопад», где русский человек (пусть и сам Виктор Астафьев), но написан мягкой таинственной акварелью, на полутонах, и не придуман нисколько, а вызволен на наше посмотрение из яви, из народной гущи, в которой и варится тысячи лет национальная натура. Даже из этики надо писать не о худших образцах человеков, но о лучших, которыми бы можно восхититься и хоть на капельку, но высветлить своё нутро. ...И вот судьба нас снова свела в одном поезде. (Думно ли было мне тогда, что «Царьрыба», которую так нахваливали либералы, будущие разрушители государства, и станет невольным запевалою торжествующего «охлоса» с его темной пробудившейся силою и ненавистью ко всему русскому. Её мотив подхватят с издевкою (русское быдло, пьянь и рвань, непуть и нероботь) и разнесут по всей стране. А лет через восемь после обеда в ресторане «Славянский» появится тот самый «Печальный детектив» - неистовое умышленное обличение русского народа; потом выйдет из-под пера «Людочка» с её грязью людского дна, публичные проклятия русской победе в великой войне, русским маршалам, генеральным секретарям, русскому крестьянину, русскому долготерпению и поклончивости, трудолюбию, отзывчивости, умению жить из малого, - всему тому, чем мы, миллионы безотцовщины, крепили натуру и особенно гордились в послевоенной жизни. Великая Победа побуждала Россию к жизни, не позволяла унынию втоптать народ в грязь перед стаями воронья, уже скопившегося за кордонами и чистящего клювы и когти в предвкушении богатого кровавого пира. Это было не «чаадаевское странное безумие»: «Как сладко родину ненавидеть», которому сразу явился пушкинский ответ: «Я далеко не восторгаюсь тем, что вижу вокруг себя, но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков...». Вроде бы разный взгляд на Россию (от него Чаадаев впоследствии откажется), но он не мешал им приятельствовать до конца жизни и взаимно ценить талант. У Астафьева, выходца с земли, проявились бунинские оттенки диссидентства, этой застарелой национальной хвори - чужебесия. Бунин даже умереть хотел бы где придет96

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН ся - в Австралии, Франции, Италии - только не в России. Бунин любил Родину до отчаяния, до скорби, до слезы, любил тихие темные пруды, перелески, березовые рощи в запольках, любил русское глубокое небо и срединную русскую землю, - но Русь без мужика, без этого тёмного быдла, пьяного безобразного рыла, из которого никогда ничего доброго не выкроить. Но больше всего Бунин любил себя посреди русской природы, которую понимал и так близко принимал к сердцу (будто бы) лишь один он. Гордыня в писателе, увы, перевешивала любое благоразумие; талант его был столь необычен, приманчив и силён своим чувственным гипнозом, что невольно вызывал множество подражателей и поклонников, - и это беззаветное, смиренное поклончество лишь разжигало тщеславие Бунина. После перепалки Астафьева с Эйдельманом (о еврействе) с писателем приключилось что-то необычное, ему словно бы «перелили кровь» (по выражению Валентина Распутина), настолько он внутренне переменился, выбилось наружу досель притаенное, глубоко спрятанное, что нельзя было обнаружить при прежней власти, когда Виктору Петровичу жилось вольготно (сыт, пьян и нос в табаке), ни с какого боку не поддувало, и он, конечно же, боялся нарушить ровное безунывное течение жизни. Так было наруже, но внутри, но в тщеславном сердце жила язва обиды ещё с детских лет, когда жил парнишонко на Игарке в детском доме, хлебнул в те времена баланды, вызвавшей столько желчи, которой и предстояло излиться в новые времена, и когда некого стало бояться, Астафьев расчесал ту язву: чужебесы надежно перехватили вожжи из большевистских одрябших рук и ретиво, злорадно торжествуя, пустили советский поезд под крутой откос. Но Астфьев удачно перепрыгнул в либеральный вагон к отщепенцам, а что случилось с миллионами растерявшихся русских людей, как перетирала это время деревня, торопясь на погост, писателя уже не терзало. Он поселился, приглушая тоскующую душу, в другом (пусть и враждебном мире), где лили ему сладкий фимиам и пели хвалебные гимны. Сокровенные, «из нутра» письма о еврейской судьбе Астафьеву не то чтобы простили (подобное не забывается), но, как бы перевязав шпагатом эту пачечку, положили в заветный чуланчик на хранение: дескать, при случае напомним, если будешь кобениться и лезть на рожон. Это была сознательная провокация Эйдельмана, вытащившего сугубо личную переписку на белый свет, и Астафьеву оствалось лишь более загрубиться, полезть на вилы уже в образе мракобеса и законченного антисемита иль скинуться на тайный уговор: де, крушите эту «подлую, отвратительную власть коммуняков», а я подпрягусь в помощь. Астафьев по-прежнему любил Русь, но Русь выдуманную, некий Китеж-град, погрузившийся на дно пучины, где люди прежде жили иные, сокровенные и чистые, не чета нынешней бессловесной рванине, что бьются из последнего за кусок хлеба, не решаясь вздеть глаза в небо. И эти толпящиеся у свиного корыта мужики, «злобные, пьяные, отвратительные повадками», были Астафьеву не родня, как остался навсегда чужим и отец, которого Виктор Петрович отыскал то ли в Саратове, то ли в Воронеже на заброшенном чердаке за бутылкою вина и перевёз на житьё к себе в Вологду. Рассказывали, что старик жил в доме тихонько, как мыша, старался на глаза не попадаться, чтобы не прогневить ненароком сына-горячку. Астафьев долго прохаживался пером по судьбе своего батьки, рисуя образ его черными красками. Однажды отец, робко приоткрыв дверь, взмолился: «Витька, долго ли ты будешь меня позорить перед народом и пачкать дёгтем?» На что сын будто бы ответил: «До тех пор буду стыдить и позорить, пока живёшь на свете». Это была месть сына отцу за то, что бросил жену с детьми и сбежал навсегда. Да и многих «из черной сотни», кто ехал тогда в одном поезде на Севера, Астафьев умудрится после покусать, как недругов своих: и Распутина, и Белова, и Куняева, и Бондаренко, и Балашова, да и мне достанется по загривку... Валентин Распутин не затаит обиды, навестит могилу Астафьева в Овсянке с последним поклоном.

№4/2011

КНИГА В ЖУРНАЛЕ

3 В Петрозаводске «писательский десант» встречал Дмитрий Гусаров, главный редактор журнала «Север». С Залыгиным они были как бы одной колодки даже внешне, улыбчивые, мягкие, благожелательные, да и взглядами одного русского разлива. Я был соколом-слетком из этого журнального гнезда, неожиданно привечен, обогрет и обласкан, и, казалось, ничто не могло бы разлучить меня с «Севером». А значит, сошел я на вокзале своим человеком. Тут придется отскочить слегка в сторону, коли взял исповедальный тон, и вспомнить, как журнал меня приютил. Правда, воспоминания всегда однобоки, обрывочны, ведь речь идёт о себе рядом с другими, а не о других рядом с собою: вот и нет портрета, художественного оттиска, полного впечатления от бывших рядом людей. Но ведь мазок к мазку, да если приложить душу и чувство, то можно в тех сумерках разглядеть картину... ...В семьдесят первом написал я повестушку «Белая горница». Сочинял в общежитии архангельских парткурсов, где кроме меня в комнате обитали ещё трое бессемейных журналистов из «Правды Севера». Поклёвывал по клавишам древней машинки, а ребята, лежа на скрипучих панцирных койках, похихикивали себе, пуская в потолок кольца дыма, и подкалывали меня, графомана, с той мужицкой прямотою, кою не передать на письме: бумага загорится от стыда. Они брили мою кислую шерсть, а я не обижался на однокорытников, понимая свою дурость; отшучивался, но тупо гнул своё, не отступался от занятия, для меня нового и, наверное, бессмысленного, но удивительно притягливого. Я впервые с разгорячённой головою сочинял чужую жизнь, не списывал с натуры, а изымал из своей головёнки, как мне, наивному, понималась тогда; но персонажи под моим пером, увы, разбредались, как бодучие козы, не хотели слушаться пастуха, отчего-то не желали объясняться в любви, переживать, страдать, совершать поступки, не умели даже толком поцеловаться; это были выморочные, чахлые существа с пудовым замком на губах, с жидкой кровью в жилах, с железными негнучими костомахами, с пластмассовым обличьем, и никакая сила не могла заставить их открыть рот и внятно, по-простецки объясниться. Хотя на губах и была частушка: «Меня милый не целует, говорит: потом, потом. Я пришла, а он на печке тренируется с котом». Народ мог весело, выразительно пошутить над собою, а у меня слова рождались столь не притягливые, казённые, будто обросли корою. Но что-то же приневоливало торчать за неловкой тумбочкой, когда не знаешь, куда деть руки и приткнуть ноги, остервенело долбить, как дятел, по клавишам, выискивая съедобной «поживы» из убогой памяти? Что за нужда плотно привязывала к стулу? Необъяснимое упорство было непонятно мне самому. Ребята подкалывают, то и дело сманивают на рюмку, скоро скидываются на бутылёк, такой внятный, всегда желанный газетчику, отзывчивый на тоску и безделье, - а я, как чучело, клювиком: тук-тук... Ведь никакого прибытка, ни почести от писаний: да и не нужны были ни слава, ни деньги, ни имя, ни златоглавая столица с её миражами, словно бы в темном древнем амбаре я отыскивал заветную укладку с забытыми истинами и отринутой Правдой, захороненную неизвестными старожильцами. Мне, наивному, казалось: стоит наискать тот заповедный вещий сундучок, и в нём обнаружатся нравственные уроки добра и жалости к ближнему, которые стали потиху утрачивать на Руси... Значит, это был непонятный, кем-то заповеданный урок, который надо было исполнить, несмотря на всё сопротивление обстоятельств, бытовые неурядицы, личные нескладицы, одиночество, частые попойки, газетную каторгу, эту обжорную «печуру», требующую для истопки каждодневных строк. И название повести преж всего явилось - «Белая горница», - душа человеческая, этот храм непокровен, где заселились в соседях и зверь, и Бог, на поле нескончаемой битвы добра и зла. ...И ещё раз придется отступить года на три назад. Тело заплывчиво, а память, увы, забывчива. Первую литературную попытку я назвал «Зимний берег». Написал, отпеча98

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН тал, сшил капроновой ниткой, цветными карандашами вензелями вывел заглавие. (Я ещё не знал, что так поступают все графоманы). Пришел к приятелям в газету «Ленинский завет», уговорил их послушать и высказать своё мнение. Они внешне не удивились просьбе и не кобенились, сразу согласились устроить чтение, только, дескать, принеси, братишка, белого вина. И нам веселее, и у тебя язык не присохнет к зубам. «Сколько затарить?» - понятливо спросил я. Они по очереди взвесили на ладони рукопись, а было в ней страниц шестьдесят: «Володя, тут без пары не обойтись». Я послушно сбегал в магазин, взял две бутылки «Перцовой» и батон варёной колбасы. (Тогда, в шестьдесят восьмом, колбаса была ещё безвыводно, делалась только из мяса, без добавки крахмала, сои и бумаги и так ароматно, завлекающе пахла, аж за версту слыхать. Нынче пришел в московский магазин, взял той же «Докторской» полкилишка, с подозрением повёл носом, спросил молоденькую продавщицу: «Мяса-то хоть чуточку в колбасе есть?» Она ответила, беззаботно улыбаясь: «Сегодня про мясо ничего не могу сказать, но иногда немножко бывает»). Ну, вот: принёс я вина и закуски, для зачину и сугреву, как водится в добрых компаниях, сразу приняли по стопке, крякнули, закусили, воскликнули одобрительно: «Хорошо пошла, стерва!» (Тогда после выпитого, братцы мои, невольно крякалось, ибо водка обжигала подзёбок и так приятно скатывалась в черева, немедленно возбуждая все члены). Я с некоторым сожалением отставил бутылку, вытер ладони о штаны, чтобы не замаслить рукопись, и принялся за повесть. Прочитал страницу, и приятель Анатолий, пухлый такой, лысоватый, вдруг бесцеремонно оборвал: «Володя, давай повторим. А то на трезвую голову трудно понять. Чую, что хорошо написано, но что хорошо, не объяснить». Выпили, закусили... На пятой странице прикончили обе бутылки, друзьям выпитого показалось мало, а колбаса ещё оставалась. Рукопись я сунул в авоську, туда же остатки закуски, и отправились мы в рюмочную... Отзыва я так и не дождался, товарищи, стесняясь, наверное, обидеть меня, усердно отводили глаза... И даже частые рюмки не помогли развязать язык. На следующий день «Зимний берег» был предан сожжению. На кухоньке в ведре я разложил костерок и в каком-то гипнотическом состоянии, без всякой жалости, с отрешенным видом глядя, как сворачиваются белые листы в обугленные лохмотья, казнил свой труд... А может, и зря погубил едва народившееся дитя. И, честное слово, не помню, о чём было то недоношенное в утробе сочинение. И уже никогда не узнать... А может, смутило меня «Привычное дело» Василия Белова, появившееся в том же «Севере»; помнится, после прочтения весь мой литературный провинциализм тут же осыпался с меня, как шелуха, я увидел, что мои романтические образы, которые я высасываю из пальца, так далеки от окружающей жизни. Мы упорно искали героя на стороне, а Белов, в научение нам, выдернул его из затрапезной вологодской деревеньки, разглядел в невзрачном мужичонке Иване Африкановиче и спел ему поэму той говорей, среди которой я жил с детства, но сторонился её и стыдился, съехав в большие города и чуток хватив науки. Может, и не сам Африканович зацепил душу, сколько его исповедальные причеты совестливой души. Тёмные от пашни и воды, расседавшиеся руки в мозолях и цыпках, с кривыми избитыми пальцами, похожими на еловое коренье, а душа-то у человека светлая, и этот свет радостный истекает в грудь не только от святых писаний и молитовок, но больше от клешнятых ладоней, ворочающих горы нескончаемой работы. И ведь не каменеет от неё с годами, но открывается Богу, послушно ступает ему навстречу, прежде чем сойти в землю на долгий отдых. Это и удивило меня, пока не отчётливо, смутными догадками, будто шильцем кольнуло под грудью, - и всё. Вроде бы газетная суета остудила, поглотила это внезапно вспыхнувшее чувство. Прикоснулся к истине - и отступил, напугавшись. Но случился тайный, не понятый до конца урок, который и пригодился. И в этом свете жалости люди, что окружали меня на Северах, вдруг доверчиво приоткрылись, подались навстречу, пробив сумрак отчуждения, и увиделись иными...

№4/2011

КНИГА В ЖУРНАЛЕ Оказалось, в светлой душе рождаются светлые чувства, высказанные всем нам светлыми словами, возбуждающими в нас дух, и этот дух, расширяясь, вовлекает в свои сферы множество сторонних, пока чужих людей, но уже готовых к родству. И это тоже цепь незримая, которая нас оковывает, но мы этой странной добровольной каторгой не тяготимся, но тянемся к ней. Это вспыхивает подзабытое, но тлеющее внутри каждого русского глубинное национальное чувство, как основание натуры, которой необходим миръ. Сама простота излилась из-под пера Василия Белова, и чего на неё закидывать взгляд? Но какая сложная она, эта простота, непостижная в своей глубине, вот так же сложен и непонятен в своих устремлениях и переживаниях сам русский народ. Оттого столько шуму и наделало в России «Привычное дело»; без особого сюжета, вроде бы, без интриги, без вспышки чувств: тихая, непритязательная деревенская судьба, «обыкновенная история», о какую и не споткнется бесталанный, безнациональный литератор. Белов подсказал широко известное ещё до Горького, но изрядно подзабытое: о самом сложном можно писать вот так, по-крестьянски просто, певуче, без всяких кулинарных изысков, без пряностей и копченостей, без надрыва и кровопусканий, - но душу-то изымает из груди... Разве не диво?! Помню, что некоторые слова из «Привычного дела» я даже выпевал по слогам, катал на языке, пробуя на вкус, как нечто осязаемое, будто сладкий корень саранки, добытый из весенней пашни... До прочтения повести Василия Ивановича жизнь деревенская казалась слишком опрощенной, приземленной, «каравой», куда бы мой взгляд ни нацеливался. Ничего-то в ней выдающегося, в этой бытовой зыбучей болотине, в которой легко утонет всякое романтическое чувство. Вот в чем величие и значимость писателя - он ведь не только пробудил моё внутреннее зрение к русскому слову, но он высветил красоту крестьянской жизни посреди матери сырой земли. То есть она была всегда, но как бы задрапирована в чёрные непроницаемые покрова, из-за которых не просвечивало ничего притягательного, волнующего сердце. И мы думали, что там, за мрачными пологами, всё глухо, неотзывчиво и ненужно с их грязью, неверием и беспробудным пьянством. Белов же драпировку скинул, а там алмазы и жемчуга! Вот я и очнулся и с новым чувством стал ездить по Северам, и жизнь моя внутренняя преобразилась ещё неведомо для меня. А «Белую горницу» я добил довольно скоро. Отнесли её на прочтение Николаю Кузьмичу Жернакову, архангельской знаменитости, таланту-самоучке из Холмогор. На войне Жернаков командовал ротой истребителей танков, был тяжело ранен, - думали, смертельно, оттащили в мертвецкую, мерзлый сарай, где окоченелые трупы были уложены поленницами, дожидаясь братской ямки... Довольно часто Жернаков бывал в редакции. Как сейчас вижу - идёт коридором, прижимая изувеченную кисть правой руки к пиджаку, ступистый, важный, недоступный, с приоткинутой назад породистой головою, густые толстые волосы осыпались на две волны, в серых приглядистых глазах то самое достоинство, которого нам, редакционной «мелочи», не нюхавшей войны, так не хватало. Мы были попрыгунчики, просяные воробышки от журналистики, и когда Жернаков появлялся, мы все невольно вскакивали и как-то подтягивались, словно солдаты перед генералом, и провожали писателя до двери главного редактора, где гость надолго исчезал. Для нас писатель тогда был человеком иного, недоступного нам мира, жидкие зарницы которого мы уловляли лишь по слабой улыбке Жернакова и скользящему беглому взгляду. Редакцию посетил «важняк»... ...И вот моя «Белая горница» отправилась на плаху к такому выдающемуся человеку. (В этих словах нет никакой иронии). Жернаков прочитал с неожиданной восторженностью, которая нынче так редка в литераторах; вышедший из крестьянских низов, на себе испытавший страсти тридцатых, войну, Николай Кузьмич сохранил независимый ум, непоклончивость перед криводушными, а душу непотраченную, совестную, в которой не было ни чванства, ни тщеславия, ни той заносчивости, которая нередко случается у людей, достигших положения и чинов. Внешне «бариноватый», внутри он был 100

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН прост, не испорчен самомнением, совестен, и удивительно, как легко, без усилий передо мной, начинающим, Жернаков сломал шапку, неисповедимым образом разглядев тщедушные зачатки литературных способностей, о которых я-то и не догадывался. Жернаков проник в меня прежде, чем я поймал свой промысл. Он величил меня, как бы искушая славою, а я лишь краснел и не знал, куда деться от похвал. Вот она, душа настоящего русского мужика: сразу кинулся пробивать повесть, не скупясь на восторги, понёс по рукам, отправил со своими пожеланиями и восхищением в «Север» (хотя по сю пору, а особенно нынче, нахожу в «Белой горнице» робкую ученическую работу и не переиздаю). И в Петрозаводске Гусаров, не мешкая, напечатал повесть, словно случилось явление грандиозное для литературы, и чтобы увидеть меня, специально прилетел в Архангельск. Мы встретились в зале публичной библиотеки. У Гусарова были удивительные глаза - как два ружейных дульца с крохотными резкими порошинками зрачков. Вперяясь своими зеницами в самое робеющее естество моё, он только и сказал хриплым, булькающим голосом: «Пишите, Владимир... Будем печатать». Невозможно представить нынче, как было тогда наэлектризовано литературное поле в стране, если даже писательское слово новичка из провинциального угла вдруг высекло искру в народных слоях, а особенно среди горожан, оторвавшихся от почвы, но тоскующих по родной земле. Успех не то чтобы вскружил голову, но расправил плечи, появилась какая-то талая приятность на сердце, словно глухариным перышком помазали, хотя новое положение в архангельской среде оставалось для меня странным, особенно если вспоминали обо мне прилюдно как о молодом писателе; я едва удерживал себя всякий раз, чтобы не обернуться и не взглянуть на того, о ком это мёд да патока льются. Какой я писатель? - думал смущенно, загораясь от стыда, словно бы кого-то крепко обманул, оставил с носом, и вот теперь примеряю пиджак с чужого плеча. А ведь так себе, ни Богу свечка, ни чёрту кочерга, выскочил прыщ на ровном месте, да и давай зудить на весь белый свет: «Вот он я!..» Не случайно однажды Юрий Галкин с едкой ухмылкою влепит мне: «Слушай, Личутин, откуда в тебе что взялось?.. Ведь ты был графоман». И действительно, что-то случилось во мне, какие-то волны пошли вокруг, похвальные слова пузырились и лопались на поверхности, испуская шум. И это после того, как появились «Последний поклон» Астафьева, «Последний срок» Распутина, «Привычное дело» Белова, «Пиво на дорогу» Галкина, рассказы Евгения Носова, Виктора Лихоносова, романы Абрамова, - и вдруг разглядели тонкий листик розовой сыроежки, - которую и в руках-то не удержать, - приткнувшейся к белым боровым грибам, что багрово-загорелой могучей шляпою видны за километр; а какой запах от них, какой навар, какие ядреные «шти», жирнее, пожалуй, чем из бурдючной баранины иссык-кульских горных выпасов. И первым поздравил Василий Иванович Белов, с которым я никогда не был знаком, коренастый, бородатый мужичонко из Тимонихи, внешне сердитый, супистый, с колючими, как шилья, глазами, шепелявый говорею, боящийся праздных мыслей. Это нынче Белов, при концах дней своих, печалится, что так поздно приник к Богу: «Эх, кабы раньше мне пристать к церкви... Пораньше бы разглядеть в ней спасение. Я бы такого написал!..» Да нет, христовенький, пожалуй, ничего бы, может, и не написал: слился бы с церковью, напитался бы её ладаном, её торжественной грустью, этой временностью жизни на земле, окунулся бы в святоотеческие книги, - и утонул бы в них с головою, согнал бы с сердца крестьянскую плотскую тоску по земле, сокрушающую жалость к русскому мужику, тянущему вековечное ярмо, сопнул бы праотеческий, от солнца, круг жизни, а обавные мистические предания заменил бы молитовкой, - и угодил бы ты, Василий Иванович, по крутому самолюбивому характеру своему иль на каторгу за богоискательство, иль в алтайские староверческие скиты по реке Белой, а то и просто затаился бы от мира в скрытне где-нибудь под Устюгом иль Ярославлем за перепискою древлих книг...

№4/2011

101

КНИГА В ЖУРНАЛЕ Чтобы выплеснуть на бумагу чистое, искреннее религиозное чувство, как Шмелёв («Лето Господне»), без примеси тщеславия и гордыни, надо сызмала, с пелёнок вариться в православном густом бульоне, чтобы каждая мышца прониклась религиозным чувством и дух того варева естественно напитал каждую волоть души. А ведь мы-то, поморяне, при Советах жили без Христа, вне обителей и храмов, без креста на груди, без образов в углу, без колокольных звонов, без осиянных торжественных праздников, без сладко пахнущих свечей, без кадильницы, без кулича и пасхи, без того церковного лада, который каждой мелочью устрояет Господа в наших. Если бы лет тридцать тому (случись так) Белов ушел в веру, восхитился бы её глубиною, её вечным праздником, открылся бы ей всем своим душевным и духовным составом, одержимо приник к святоотеческой книге, то боюсь, он бросил бы литературу, как изношенное, но ещё обольстительное платье; но если бы вдруг и продолжил писать, то уже словом хладным, округлым, копируя евангельские притчи, и невольно пренебрёг бы и горячей жалостью к простецу-человеку, и его косным живым языком, с каким разговаривает с нами мать сыра земля. Белов, прежде не думая о Боге, всю жизнь боролся с собою, плотским, перемогал в себе животное, не зная того, упорно притулялся к Христу, прилепливался к Нему, как к Отцу, свои страсти неустанно подбрасывая в костерок поэзии; вот это духовное пламя, вырывающееся наружу, и обжигает читателей. Писатель, как и монах, вырастает из страданий, он добровольно натягивает на свою шею ярмо, тащит часто на раменах непосильный крест учителя, ещё и не помышляя о Христе.

4 Повести поначалу выпекались легко и славно, как хлебцы в русской печи на вольном жару. Это я, отодвигаясь от газеты, приноравливался к литературе, приобретал ремесло (лишь ощипывал курицу, добираясь до её белых мясов), пока плохо соображая, зачем просиживаю над бумагой и для кого. Это уголёк честолюбия вдруг ожил, заискрил во мне и против воли принуждал, привязывал к стулу, словно бы я боялся отведённое время упустить. Но выйдешь из-за стола, разминая остамевшую хребтинку, глянешь в заиневелое окно в заметеленную улицу - и невольная мысль ожгет ременкою, аж застонешь с протягом: а куда, братцы мои, время-то девать? оно, бесконечное, растягивается, как резина, когда тоска заедает до печёнок, и весь дымящийся в пурге Архангельск за стенами не слышит моего сердца, чужой, равнодушный, и я, будто крохотная селеминка в стоге сена, зачем-то уросливо выпираюсь из душной его утробы на белый свет, пытаюсь крикнуть вразумительное в толпу, чтобы очнулась, а она, обтекая равнодушно, и не слышит вовсе. (Уже после, в Москве, будет ходить средь нашей братии едкое присловье: «Широко известен в узком кругу кабачка ЦДЛ»). На болоте стоит Архангельск, и от засыпанных песком зыбучих павн наносит духом забвения. ...И вот вбиваю ноги в твёрдые, негнучие голяшки фабричных валенок, на плечи - нагольный чёрный полушубок и, прободая грудью и лбом колючую поносуху, топаю, косолапя, до Павлиновки в писательский Союз, где постоянно при службе верная, какая-то домашняя, улыбчивая бухгалтерша Зинаида Ивановна. Перебросишься с нею парой необязательных слов, помолчишь, погрустишь невем о чём, так, неопределённо, кого-то поджидая с воли, чтобы неожиданно забуриться, но, пересилив себя, тем же скучным путём бредёшь обратно к дому, как невольник, где поджидает добровольная каторга: и без кандал, а прикован. Господи, думаешь, и закоим натянул на себя добровольную лямку? Эх, кабы само писалось, только страницы от машинки подхватывай, как горячие пирожки. Когда одиночество настигает человека, оно, словно непобедимая телесная хворь, упорно изъедает душу в дырья, куда утекает вся творческая сила, и никакие собу102

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН тыльники не заполнят пустоты внутри. Не мною сказано: «Решетом воды не наносишь». ...Где-то году в семьдесят четвёртом я послал в «Север» повесть «Вдова Нюра». Работёнка невеликая, листа в три, о лесовой бабе-охотнице из поморских суземков, что, всю жизнь проколотившись в дикой тайге, гнезда своего так и не слепила. Грустная вещица сложилась, может, несколько и мрачноватая по тону и мелодике, но и торжественно-трагическая, напоминающая молитвенную стихиру по русской крестьянке, у которой не сложилась судьба. Можно, конечно, читая повесть, запинаться тоскливым умом о каждую строчку, видеть лишь один мрак и тут же спрашивать себя с недоумением: де, зачем в такую печальную жизнь завлекает автор и без того угнетенного войною и всеми неправдами русского человека, почему нарочно прячет свет за тьмою, солнце залучает в темницу? Дух никнет от такого чтения... Выходит, советская власть повинна в тяжкой женской доле? - невольно спросит изощренный в подтекстах прозы совслужащий и, конечно же, погрозит партийным пальцем брюзге-писателю: дескать, на истины не задирайся и умом в верха не завивайся. Это же неправда... Советская власть печётся о каждом человеке; если она кого наказует, то после и милует... Но можно ведь прочесть и с чувством поклонения и восхищения к героине, с гордостью за русскую женщину, которую не сломала судьба-злодейка, не кинула на четыре кости, - если верно заострить мысль и возбудить сердце жалостью, что для русского человека и есть сама любовь, и даже крепче любви. Иной человек упёрся глазами в почерневшее небо и находит над головою лишь мрачную грозовую тучу: а другой глядит вверх и видит по окрайкам дегтярного бучила золотые стрелы выдирающегося из плена солнца... И вот вскоре привелось быть в Петрозаводске. Гусаров повесть завернул. «Владимир, это тупиковый путь, - журил главный редактор по-отечески, с запинкою, подыскивая верные слова, чтобы не пришибить, но глаза буравчиками сверлили меня, домогаясь моей сути, чтобы поколебать её и повернуть в свою сторону. - Тоска, беспросветная темень, ужас, безвыходное положение. Куда ты зовёшь читателя? А главное, зачем, кому это нужно?» «Но это же правда! - преодолев робость, решился я возразить, не дослушав наставления. - Вы посмотрите, Дмитрий Яковлевич, в каком несчастном состоянии находится деревня, как бедствуют вдовы, забытые властью. Ни мужа, ни детей, охапки дровец нет на горке, чтобы растопить печь, а на носу зима. И деревня забыла о старухах, нет бы ткнуться с помощью... И ничего в повести не надумано, это сама жизнь, судьба русской вдовы в тяжких условиях. Запрягли в ярмо - и тянет баба бесконечный воз. Но вдова Нюра не упала духом, не растеклась в слезах, канюча о помощи, но душа её страждет любви... Разве она не герой? Разве её присутствие на белом свете не подымает дух? Если вглядеться, за мраком - свет». «Владимир, внимательно послушай меня... Может, и правда, но не вся. Иная правда лечит, иная - калечит. Народ-то, Володя, пожалей, ему и так тяжело жить... Ты молодой, вижу я, времени зря не теряешь... Молодец... Но, послушай, не спорь со мною... Я калач тёртый, огни и воды прошел, вот и послушай меня. В той дороге мрака и тоски, куда ты приглашаешь читателя за собою, нет выхода. Главное, как ни вглядывайся, - света нет... Тупик. Ты себя, Володя, погубишь, и талант, не разгоревшись, потухнет... Останется одна головёшка. Скажи, и кому нужен мрачный писатель, который не дает читателю спасения, а загоняет в болото?.. Да никому, Владимир, не нужен... Нет, эту повесть мы печатать не будем. Я не скажу, что она уж совсем плохая, в ней есть отдельные страницы добротные, и природа замечательна. Но в общем... Нет-нет... Журнал не переварит». Я упрятал глаза, но слушал молча, закаменев, и ничто во мне поначалу не отзывалось на упреки Гусарова. Да, быть может, он прав, суждения его весомы и дельны, за ними стоит не только судьба известного писателя, бывшего партизана, которому не откажешь в смелости (вот и повесть «Привычное дело» поместил в журнале, которую в Мо-

№4/2011

103

КНИГА В ЖУРНАЛЕ скве побоялись опубликовать), но он ведь и главный редактор, от которого зависит моя будущность, а значит, стоит покориться, подавить сомнения в верности его оценки. Голос со стороны советовал мне уступить, не лезть на рожон; дружочек, нашептывал этот вкрадчивый шепот, границы начинающего литератора обозначены, и не стоит в данное время играть с огнём, лезть на рожон, доказывать своё. Вот вернёшься домой, там, в своей берлоге, и зализывай раны. А после жизнь покажет, что к чему... И я сдержался из почтения, чтобы не надерзить, но остался в большом смущении, сомнении, с горечью на сердце. Будущая жизнь вдруг увиделась мне беспросветной. По остывшему скрипучему голосу Гусарова и колючему взгляду понял, что и он едва терпит меня. Но редактор пересилил раздражение: «А сейчас-то над чем работаешь?..» «Да так, кой-чего есть... Вот задумал исторический роман о поморах. «Долгий отдых» называется... - вяло выдавил я. - Раньше, когда погибал помор на промыслах, на кресте писали: «На долгий отдых повалился». «Вот это будет интересно! - воскликнул Гусаров, оживившись. Он уже прижаливал меня, уловив добрым сердцем угнетенное состояние начинающего литератора, и соображал, чем помочь, чтобы не пришибить дара в самом зачине. - Владимир, вижу, ты на меня в обиде. Но вот тебе мой совет... «Вдову Нюру» запрячь в стол подальше и забудь навсегда, а садись за роман... Не теряй времени... Сейчас составим договор «под чернильницу», выплатим авансом двадцать пять процентов... У тебя, наверное, с деньгами трудно?» Я кивнул... «Ступай в бухгалтерию... Я позвоню». Я отправился в кассу и получил «на лапу» тысячу двести рублей, по тем временам (74 год) деньги приличные, можно жить полгода. Не было ещё романа, но в голове роился туманный замысел его, который вмещался в два слова «Долгий отдых». «На долгий отдых повалился русский промышленник на диком скалистом острову, и не стоит по нём, милые мои, шибко убиваться, уливаться слезьми, ибо смерть - это долгий отдых; когда-то пропоют восстанные архангеловы трубы, и христовенький очнётся, покинет могилку, вернётся в родные домы». А ведь Гусаров, по-сердечному чутью поверив мне, не только уцепился за название будущего романа, таящегося пока в омуте черниленки (неизвестно, выплыву - нет), но и увидел мой растерянный, тоскующий взгляд, каким я обшаривал редакторский кабинет, отыскивая себе подпорки. Из газеты уволен, кошелёк пуст, впереди густая темень, в которой не различить будущего: впору скулить собачонкой. И тут на тебе, как с неба упал прямо в руки горячий блин со сковороды, да и не постяной - мука на воде, в котором зубы можно увязить, - а на молочке мешон, на масле печён из пшеничной муки доброго помола. И тут снова придется дать крюка... В году семьдесят шестом я отнёс повесть «Золотое дно» в «Наш современник». Тогда журнал был в зените славы, напечататься в нём - что на вершину ледяного Олимпа по крутогору взлететь, - и ты сразу в синклите избранных. Так по-наивному казалось. Повесть поглянулась главному редактору Викулову, её поставили в план, анонсировали, однажды пригласили меня в журнал на «чашку чая» по случаю. Я оказался в праздничном застолье, сначала чинился в столь высокой компании, оказавшей мне такую честь, потому глазами не зыркал, голоса не подавал. Но выпил стопку-другую, закусил сёмужкой и красной икрою - внутри меня растеплилось, в голове расслабилось, я расхрабрился, потерял бдительность, язык мой развязался. Братцы мои, да за рюмкой белого вина на Руси все сваты-браты, пока не попадет шлея под хвост. «А теперь дадим слово нашему новому автору», - поднял меня Викулов из-за стола. Лицо cерое, длинное (лошадиное), щёки впалые, глаза оловянные, большие уши торчком, 104

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН «спинжак» на плечах висит, как наркомовский военный френч, - так мне запомнилось. Хотя откуда у главного редактора, хоть и цековской номенклатуры, возьмётся френч? Чистый бред. А сидел Викулов как раз напротив, и взгляд на меня упёр, как двурогие вилы; неверный шаг вправо-влево - насадит мою требушину, словно шашлык на шампур. «Журнал «Наш современник» замечательный, единственный в своём роде... Я горжусь, что и моя работа увидит в нём свет, - подмаслил я и увидел, как большая голова Викулова одобрительно качнулась. - Сергей Васильевич - замечательный редактор, он объединил всех лучших писателей России. - Викулов улыбнулся. И тут я споткнулся, пересиливая внутреннего «воспитанного «человека, зажимающего мне рот, и вдруг зачастил, обкусывая слова. - Но, Сергей Васильевич, так долго продолжаться не может. Ну, года три-четыре ещё протянете, а потом журнал скиснет». Тут шорох и шёпот пробежался по столу, и наступила зловещая тишина. Викулов подался вперёд, уши вдруг встали торчком, костлявое лицо заострилось, и глаза стали глиняными, взгляд по-кабаньи злым. Но этот взгляд ещё более раззадорил меня, дурака. «Почему?» - лицо у Викулова стемнилось, заходили желваки. «Да потому что Астафьев, Распутин, Белов не смогут каждый год писать по роману. Сил таких не хватит... А молодых вы не привечаете. Молодых надо тащить, помогать им, давать гонорар «под чернильницу». - Вот тут-то и вспомнился мне Гусаров из «Севера» для вящего примера. - Гусаров мне, начинающему, договор дал под одно название, поверил мне, вытащил из нужды». «У нас нет таких денег... » «Как, у вас нет таких денег?! - взвился я. - Да по сравнению с вами «Север» нищий! Просто вы не хотите возиться с молодыми, так вам удобнее! Вам подавай готовый талант... » Этими словами я подписал себе приговор. «Ну, хватит выяснять... Рюмки стынут», - раздался чей-то голос. Торопливо выпили, разгоняя смущение и неловкость, зависшие над столом. Все меня забыли, потеряли интерес. Повесть «Золотое дно» мне вернули днями без всяких объяснений, и на литературный Олимп, увы, я так и не взлетел. Ледяной склон священной горы оказался непосильным. Да я особо и не страдал, на Викулова сердца никогда не держал. И позднее, когда встречались, он всегда шел навстречу с распахнутыми руками. Прав ли я был? Больше нет, чем да. Викулов собрал вокруг «Нашего современника» лучшие русские силы в большой полк, и сразу стал виден огромный талант простонародья, ведь большинство писателей вышли из крестьянской деревни. Только имена перечислить: Абрамов, Носов, Астафьев, Лихоносов, Белов, Распутин, Бондарев, Нагибин, Чивилихин, Тендряков, Георгий Семёнов, Казаков, Знаменский, Потанин, Залыгин. Да всех разве упомнишь? Эти-то, ведущие, в памяти моей крепко застряли. И верно, что этого синодика хватило бы не для одного «Современника». Значит, сам Викулов имел личное обаяние, он мог постоять за автора, биться за него и в цензуре, и в ЦК. Но генерал от мелкой сошки возражений не терпел, хотя и вышел из гоголевской «шинели» и напитался жалостью к деревне. Но город, увы, безжалостно полирует человека, приучает к гибкости... А тут явился человеченко на банкет и «плюнул» генералу на лысину. И не испугался, такой храбрый заяц, но полез на рожон, готовый стянуть бобровую шубу с барского плеча себе на примерку. Ну, каков недоросток, а ? И к генеральскому лицу совсем некстати прилепился. Не с лица воду пить, его не выбирают, каков, братцы мои, человек рожен, таким и заморожен. Наружность русского вепса Викулова от родителей. (Такую Бог дал)... Но тот образ я зачем-то столько лет храню в памяти; видно, для какой-то нужды он зацепил сердце, если не смыло временем. Может, лишь для того, чтобы вспомнил усопшего; а человек живет до тех пор, пока его помнят. Большинство литературного начальства закалилось в горниле войны. Уцелев на

№4/2011

105

КНИГА В ЖУРНАЛЕ фронтах, многие из них посчитали, что Бога за рукав ухватили и теперь до скончания жизни не вылезать им из столоначальников, сливки с молока только им да приближенным, а все прочие будут у них на посылках. «Деды», старички пороху понюхали, кровцы пролили, смерть вплотную видели, и невольно в них жесткость поселилась, некоторая нравность, самолюбивость, усиленная номенклатурной властью. И вот я, молодой призывник из салажат, ещё молоко на губах не обсохло, вдруг с советом полез, «деда» подковырнул, с нравоучением подъехал. Спьяну, что ли? иль белены объелся, дурень такой? Видать, с копыльев съехал, совсем умом бабахнулся, коли полез в чужую душу, не спросясь? Ну, кому братцы, подобное занравится? Да святой душе разве, а они наперечёт... ...С другой стороны, во всём ли тогда был прав Сергей Васильевич? Сомневаюсь. «Лейтенанты былой войны» сбились в могучую кучку, некий закрытый привелигированный орден, и всю литературную власть прибрали к рукам, неохотно впускали «подрост» в вековые боры, заслоняя ему солнце, диктовали свой вкус, свою стилистику, этику и эстетику, прямое, как шлагбаум, понимание мира, отрицая Бога в небе и божеское внутри человека... Государственные цензора, когда им приносили рукопись на отчитку, не особенно и вникали в дух произведения, не пытались проникнуть в его глубину (можно захлебнуться и утонуть), скользили по глади текста, лишь вымарывая одиночные фразы. Главными «церберами» у цековской вахты, добровольными охранителями партийной демагогии стояли сами редакторы издательств, журналов и газет. И всё зависело от их национального чувства, от их поклончивости всему русскому. И задыхаясь от остывающего консерватизма «сделанных голов», от их добровольной цензуры и бесконечных баталий с «суровцевщиной» за истинного Ленина, когда каждая сторона хитрила, ловчила, чтобы не выдать истинных мыслей, и тем самым ещё более запутывала себя, уводила народ в духовный тупик, - мы, «молодые», невольно хирели, прозябали литераторами второго сорта, нам выпала участь до седых волос бегать в жеребятах-стригунках, а если и поминали когда на сьездах Марковы и Карповы, то холодно, торопливо, по списку молодых. А тем списочным великовозрастным уже под пятьдесят: лицо в паутине, загривки в трещинах, плешь до затылка и борода в инее. Но на наших глазах процветали графоманы, льстецы, люди бездушные, услужливые («что изволите-с»), проводчики пронафталиненных мыслей и вездесущие проныры. ...И когда я взялся «учить» Викулова «за рюмкой» чая, это не было моим пророчеством, игрою крохотного умишка иль причудою строптивого характера, - но внезапной зарницей предчувствия, разбуженного белым винцом. Именно наше поколение, обруганное «амбивалентным», вялым, не призванным к служению Отчизне, - так вот оно задолго угадало грядущий разлад в стране и разлом, внутреннее раздвоение, склонность у интеллигенции к чужебесию, некоторые из прирученных ЦК «кобыльников» шастали на Запад и обратно, сея в советские головы сомнительные знания, сомнения и беспокойство. Русская душа задыхалась в прокрустовом ложе идеологии, ей хотелось свежего вольного воздуха, азартных чувств и независимых мыслей, но, увы, краник у шланга с «озоном» был туго перехвачен властью. «Священная партийная корова» вместо молока давала сыворотку с привкусом ацетона. Через десять лет либеральные псы, откормившись и выправив прикус клыков на Западе, ретиво полезут из подворотен ЦК и примутся терзать за ляжки дряхлеющих патриотов и охранителей традиций, уже расслабленных, призабывших запах пороха, привыкших к уютному кабинетному креслу, и они, без партийной подпорки, окажутся сразу беспомощными, растерянными. И вот, когда припёрло вплотную, когда космополит осадил ворота и стал лезть в оконницы, «деды» повели вокруг плаксивым, затуманенным взором и не нашли той молодой поросли, естественной самобытной замены себе, тех запасных полков во всех отраслях жизни, на которые можно было опереться старикам. «Консерваторы», цеплявшиеся из последних сил за своё, родное, русское (но под прикровом партийных вельмож), прозевали отведенное природою время, когда можно было без духовных и душевных потрат с пользою отойти во второй эшелон, и без боя сда106

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН ли свои окопы. В этом главная ошибка «военных лейтенантов», слишком близко приблизившихся к государственной власти, уже изнутри изгрызенной оплодившимся червием... Я не думаю, что Викулов был виноват иль дал совет «ордену лейтенантов», но, как по команде, лет тринадцать ни один журнал в России не брал моих работ. Я не держал на Викулова сердца, до последнего дня мы были приветливы; Сергей Васильевич, увидав меня, ещё издалека распахивал руки для искреннего теплого приветствия, глаза с возрастом приотмякли, утратили былую свинцовую тяжесть. ...Станислав Куняев при встрече утешал меня: «Терпи, Личутка... Вот стану редактором «Нашего современника», все вещи твои напечатаю». И как в воду глядел.

*** Крюк (речной мег-заворот) в моем повествовании оказался длинным, надо выруливать обратно к «Вдове Нюре». ...Эту повесть обсуждали на высших литературных курсах на семинаре прозы. Сергей Антонов, черноглазый, худенький, будто вечный подросток, неожиданно кроткий, какой-то внешне невидный, несмотря на большую литературную известность, прочитав мою работу, сказал, обращаясь к семинару, как отрезал: «Вдову Нюру» если и напечатают, то лет через двадцать-тридцать, не раньше, как и мою повесть «Царский двугривенный». А всего вернее, что при нашей жизни это не случится». На дворе стоял семьдесят шестой год... Для меня оценка из уст Сергея Антонова прозвучала как высшая похвала; чувством отрицания, тайного и явного недовольства порядками в стране, затхлостью культурного пространства, в котором мы обитали, были заражены многие литераторы. Оттого и пили часто и много, проводя время в подвальном кабачке ЦДЛ. Там был разгул стихии, табчный дым колыхался слоями, как тафтяные завесы, там венчали на царствие и ниспровергали авторитеты, сбрасывая с литературного олимпа кулаком в челюсть иль пинком под подушки, и вместе с вином лилась по полу кровь. Именно кулак поэта Передрееева считался лучшим аргументом в споре, а веская зуботычина Куняева усмиряла надёжнее, чем увещевательные слова. Именно отсюда «серые спинджаки» из Комитета, не пропуская рюмку, но никогда не пьянея, уносили с собою все последние новости и строптивые замыслы, которые сочинялись порою по пьяной лавочке, но к утру, при трезвой голове, уже забывались. И в кабачке, и в дубовом ресторане наверху для денежной публики, куда к часам одиннадцати вечера поднимались снизу изрядно подгулявшие, сидели «длинные уши» из Комитета с магнитофонами и без: осведомителей вроде бы знали в лицо, вернее догадывались, не произнося имен вслух, но отчего-то не боялись быть приведёнными к дознанию, ибо только тут, в атмосфере «кабацкой вольницы», русский писатель становился, пусть и на короткое время, поистине свободным и оттого счастливым. Но прогноз Сергея Антонова не состоялся... Через два года повесть напечатали в издательстве «Молодая гвардия», где главным был Валерий Ганичев, решительный в то время, глубоко национальный русский человек, приветивший много начинающих литераторов. Любопытная деталь. Ганичев прочел повесть и по стечению обстоятельств угодил в больницу в бессознательном состоянии. Думали, что инфаркт. И, как писал Валерий Николаевич в письме, к нему явилась в палату вдова Нюра. Повесть из цензуры вернули исчерканной красными чернилами. Я спросил у Ганичева: а что будет, если я не соглашусь с правкой? Он ответил: «Тогда забирай рукопись с собой». «Вдова Нюра» вышла стотысячным тиражом. Через два года её переиздали в народном журнале «Роман-газета» тиражом в три миллиона семьсот тысяч, и разошлась повесть по всему Союзу.

№4/2011

107

КНИГА В ЖУРНАЛЕ Чтобы вернуться к первоначальному сюжету, стоит вспомнить, что в семьдесят восьмом из журнала «Север» мне пришел на очередную посланную повесть отказ: дескать, читатель устал от вашей прозы. Как выяснили это сотрудники редакции? - иль проводили опрос средь трудящейся публики, иль по личной догадке, иль я своими повестушками решительно набил оскомину штатным редакторам, так что им захотелось выть и причитывать от моей писательской графомании, иль по чьему-то тайному напуску из Москвы, мол, этого вольноотпущенника, что мутит воду в столице, надо прищучить, иль анонимка достигла редакционного стола - об этом не было ни слова в отказе. Писёмко было краткое, как выстрел, без лишних жалостливых слов; ну и, слава Богу, хоть не понадобилось, напрягаясь умишком, вычитывать между строк что-то тайное, обнадеживающее. Ну что ж, надоел читателям - значит, надоел. Против рожна не попрёшь. Сопроводиловку к рукописи я холодно, без гнева, порвал, нисколько не возмутившись, не подивившись своему равнодушию, словно бы поджидал этой участи. Жизнь продолжалась по принципу: «Ты начальник - я дурак. Я начальник - ты дурак». ...И вот сейчас я прикатил в Петрозаводск в «литерном» вагоне, который, ещё не добравшись до столицы Карелии, уже породил в части московской интеллигенции, имевшей фасеточный (прозападный, нигилистический) взгляд на кормилицу Россию, много слухов. Ведь, сгуртовавшись, потащились на Север «черносотенцы», русские националисты, а если проще - «дирёвня, скобари, темнота неотёсанная, неотмытая, необразованная сволочь, возомнившая о себе невесть что». И тайные потаковщики из ЦК позволили «русопятам» собраться в «бражку» и вылезти на публику.

5 На первом заседании совета по русской прозе коснулись текущей литературы, как бы начертили её контур, её абрис, её духовный посыл, выставили вешки по надежно запечатленным тропам, которыми можно следовать молодым, не боясь заблудиться и захлебнуться от восторга. Ехали на Севера те, кто никогда и не выходил из народа, жил его думами и мыслями о нём, кто пытался не просто скользнуть по взморщенной поверхности, а проникнуть за внешнее в самую толщу, в само бучило, опасный неизвестностью водоворот, в глубинах которого всегда неспокойно, всегда тревожно и маятно бессонному чувству; на поверхность народного моря обычно выплескивают, расходясь кругами, лишь слабые отголоски внутренней душевной работы, пережитой драмы и неисполненного мечтания. Рулил собранием Залыгин, опытно пас стадо, чтобы оно не разбрелось по кустьям и заполькам, не ударилось в политические чащобы, где кормиться скотинке опасно, а выбредать на опушку «путливо». Ведь вроде бы и бедою ниоткуда не грозит, и сыто стало на селе, отъелся при Брежневе народишко («уже белого хлеба не хотим»), приоделся и отстроился на удивление скоро, и у худобы, что прежде «по вёснам висела на вожжах», чтобы вовсе не околеть, бока округлились, морщиноватый загривок затвердел и взгляд повеселел; но не странно ли, при всём видимом благополучии глаза у горожанина всё равно косили куда-то на сторону, за моря-океаны, «где телушка - полушка, да рубль перевоз», словно бы оттуда приворотным зельем опахивало. Будто бы за бугром кисели да пряники печатные, а за нашим запурженным окном снова подстерегают неизбежные погибельные снеговеи и шквалистые ветры. Как писал в двадцатом году костромской поэт Дедков: «Не видать огоньков караульных, По волне, по желанью ветров Много лодок несется безрульных, Отошедших от всех берегов...». Вот и мы, заединщики-почвенники, казалось бы, думали об едином и переживали общей душою, но где-то в тайных закрайках головы уже теплилась грядущая расспорка и разладица, когда неминуемо нас потащат в разные стороны вот эти самые безрульные лодки с кормщиками, в один час потерявшими национальные маяки. Хлеба в России уже 108

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН было вдосыть, и теперь захотелось свободы переживаний и полёта мыслей; ярмо, куда была впряжена нация, тугой запотелый хомут с туго затянутыми клещами, уже многим натер шею до мозолей и язв, а от стальной «закуски», сунутой в пасть, болели загубья, и пшеничный мякиш уже казался пресным, не веселил сердца, не давал того сладостного ублаготворения, о коем мечталось в послевоенные годы. Тогда каждый вечер думалось в промороженном углу: «Господи, настанет - нет то время, когда хлебушка наедимся?» И вот пришла на Русь сытость, но душа вдруг затомилась, увидев какую-то ненормальность жизни, зауженность её, захотелось форточку нараспах, чтобы свежего воздуху хватить, вот и глаза странно полезли нараскосяк, отбегая в сторону от скрытой загадочной сердцевины жизни, на которой и покоится из веку деревня. Крестьянин каравай свой наконец-то получил, насытился им, душою сразу обрадел, ибо в каравае замесились не только соки матери-земли, но жар солнца и Божьи заветы, - и вот искренне возвеселился, руки его раззудились, только работу подавай, и будущее повиделось сверкающей прозрачной рекою, на которой вовек не сблудить (какой, к лешему, ещё надо коммунизм, если он уже тут, на дворе). Так скроен пахарь, ежели без косослоев и табачных суков, ибо заселась в нём язва какая иль внутренняя проточина, то такому человеку согласно не живать и с матерью-землёю полюбовно не ручкаться. Но горожанин, навсегда сорвавшийся с почвы, увы, устроен шатко, ибо одна нога его ещё на берегу, а другая - уже в лодке; того и гляди в рассохе порвёт. И вот наш председатель зорко следил, чтобы писательскую братию не повлекло в разномыслицу, в ту анархию чувств и мыслей, от которой всё собрание пойдет вразброд и рискует от шквального ветра угодить на скалы и затонуть. Мне казалось, что Залыгин каждому пристально смотрит в рот, стараясь по шевелению губ угадать, какое слово сейчас вырвется из сумбурной головы писателя. Я не особенно и собирался витийствовать, сутулился за последним столом, приклонив голову, но какая-то неловкость невольно теснила сердце. Словно бы лишним оказался вдруг и круговую чашу торопливо обносят мимо, не давая испить стоялых медов. Казалось, все собравшиеся соображают, а отчего это Личутина слова лишили, бросают в мою сторону любопытные взгляды. Ну, пусть ничего дельного не выдам в народ, но по самому чину в Совете мне бы полагалось высказаться; не такой уж я и дуралей, и язык на месте пришит. Может, Залыгин боится, что я лишнего брякну, шуму наведу, «подпущу ножа в сало»? Иль разговор в пути не забылся, когда я впоперечку пошел? Поди угадай. Но ведь что-то насторожило, насуровило человека, обычно добродушного, любезного ко мне? Приглашая выступить, пробегая по собранию взглядом, он старательно обходил меня глазами. Это чувство неприязни вспыхнуло во мне и тут же сгасло. Но Крупин, уловив моё смятение, послал Залыгину записку: «Сергей Павлович, почему вы не даёте слово Личутину?» И Залыгин смилостивился, сломал себя. Я ещё не догадывался тогда, как глубоко застряло в нём отчуждение ко мне, как трудно было ему переступить через самолюбие и смягчиться. Он, наверное, и не знал, что ждать от меня в каждую минуту, какую свинью может подложить этот парень. Я уже вырвался из-под опеки Залыгина и, признавая его старшинство, на каждую его оценку жизни смотрел под своим углом. Я многое почти забыл, о чём говорил, а коли забыл, значит, сказанное было лишено особого смысла. Значит, те подробности настолько мелочные, что их и вызволять-то из прошлого незачем; я вспоминаю лишь для того, чтобы через гряду минувших лет протянуть минувшее глубинное психическое расслоение, ту мешанину разнородных нестроений, которые кипели в писателях в восьмидесятые при самой дружественности, приязни дуруг к другу. Да, мы были от почвы, от земли-матери, никто нас не прикрывал с рождения, не откармливал с зыбки сладкими пачулями и сливками с малиною, все мы были дикорослью, исповедовали поклончивость к русской деревне, признавали её первородность в устройстве национальной общности и в созидании культуры. Но уже в те

№4/2011

109

КНИГА В ЖУРНАЛЕ поры невидимо глазу, сами не сознавая о том, отшатывались друг от друга, нащупывая босой ногою свой отвилок от главной тропы, издревле натоптанной нашими предками. И это чувство внутреннего сопротивления будет со временем нарастать, склонять в сутёмки, к противной стороне, а Виктор Астафьев и Сергей Залыгин - те и вовсе отшатнутся к либералам со всей откровенностью, обнаружив странное презрение к простецу-человеку и к замечательным трагическим страницам нашей истории. Словно бы при конце жизни обещивали им либеральные «пришивные головы» тех сладких сливок с малиною, которых они не отпробовали сызмала. И обманчивые посулы сосмутили каржавое, привередливое нутро, крепко прилепились к душе, - и не оторвать ту чертополошину без боли и досады. Не нами сказано: «С кем поведешься, от того и наберешься». Крохотная козявка, собою тоньше человечьего волоса, украдчиво пробравшись в черева, дремлет там годами, пока-то, отпившись и отъевшись, вдруг запрудит собою невидимые жилы, по которым текут живительные соки, окормляющие душу. А какова та «пища», таков и дух... При выступлении мой взгляд невольно упал на Астафьева, подпершего щеку ладонью, задумчиво, скорее грустно, сидящего за первым столом. Я увидел его до меди заветренное лицо, исчерканное частыми морщинами, мертвый с войны глаз; в другом глазу, уставленном на меня, не было обычной разбитной живости, какая обычно бывает у деревенского отчаюги и весельчака. Навряд ли Виктор Петрович слышал меня, но я неожиданно почуствовал необъяснимую вину перед Астафьевым и желание сердечного мира: «Время не зря потрачено русскими писателями, - сказал я, - если в наши времена появилось выдающееся произведение «Последний поклон», тонкая, неповторимая по языку, лирическая поэма о русской жизни. Повесть Виктора Астафьева «Последний поклон» должна быть в каждом доме, как Евангелие». Астафьев тут подошел ко мне, и мы расцеловались, и, казалось, прежняя дружественность вернулась к нам. Но надолго ли? Увы... Я склонен утверждать, что общество побуждают к движению (к развитию иль деградации) не столько поступки, пусть и героические, сколько неощутимые физически слова, их невидимая, неизмеряемая даже сверхточными приборами энергетическая сила; ибо Слово - это Дух, это сама Душа как вместилище Духа и самого Бога. При всей эфемерности порою сказанного устное слово возбуждает сознание и «колыбает» душу человека, подвигает к тому поступку, которым мы все после восхищаемся или проклинаем. Ведь и апостол, казначей общины Иуда из Кариота, который, устыдясь, повесился на осине, совершил предательство Христа не только из-за тридцати сребреников, из тёмного страха перед будущим, перед теми страданиями, той жертвенностью, что ожидали бы Иуду в будущем, пойди он за Христом, но и из сожигающей зависти, которую вызвали в сердце слова Учителя, обвиняющие иудеев в безлюбии, душевном окаменении, в рабском поклонении «золотому тельцу». Во имя любви к ближнему, ради спасения души и Бога в ней Иисус легко распрощался с теми древними незыблемыми научениями фарисеев, в которые уверовал народ Израиля, обменявший избранность свою на талант серебра. Христос мужественно распрощался с истлевшими ветхозаветными одеждами, стоптав их под ноги, попрал золотого идола, а ученику его Иуде недостало того мужества. Иуда обменял жизнь учителя на пригоршню монет, позабывши о душе, а она, сонная, потерянная в «животном человеке», почти угаснувшая, вдруг так больно «завопела», что жить в таком стыде Иуда не смог. ... Один мыслитель подметил: «Слово произнесенное есть ложь». (Если так рассуждать, то всё, высказанное Христом, - лживо). Нет, слово не теряет своего качества, будучи в мозгу, одеваясь в духовное иль душевное, оно не теряет своего вещного, плотского иль мистического смысла и снявшись с языка. Его узаконенное преданиями, народом, священными писаниями и книжными сводами значение, многослойный образ, его земное наполнение, фактура и свойства, его природность и историзм не исчезают и не переменяются, спущенные на волю, как бы мы ни осязали на языке, переживали в душе иль 110

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН плутали в мыслях, уловляя в сети. Но невольной фальши даёт слову голос при скрытой лживости в душе. Пуля в обойме и пуля летящая - это две разные пули; у одной спрятанная, потаенная энергия, которая может и не исполниться, угаснуть, истлеть от старости; у летящей - энергия, выпущенная на волю, полная стремлением убить, исполнить своё назначение. Значит, у Иисуса Христа был голос особенный, божеский, совестный, совершенно лишенный изворотливости и внутренней лжи, всепроникающий, как бы стекающий с небес, любовно обнимающий человека целиком. Каждое Слово, произнесенное Христом - Учителем, было словом открывшейся истины, скрытой другим, которую трудно (невозможно) было опровергнуть. Но его ждали, этого Слова, сердце было открыто для научения, потому семена падали в созревшую почву... Христос был - сама Совесть. Огромное, а может, и главное, значение играет интонация, наполнение голоса окраской (его тон) - хриплый, жесткий, распевный, звучный, отчаянный, требовательный, жалостливый, обидчивый, коварный и т.д. («Не тот тон взял», «Он говорил, а душа моя таяла, как воск, от одного его голоса», «Она исповедовалась так проникновенно, с такой искренностью, что от жалости к ней хотелось плакать и что-то немедленно сделать хорошее в помощь. Я не помнил тогда, что она говорила, но трогал её голос» и т.д.). Нет, это не литературные фразы, почерпнутые у искушенного беллетриста и повторенные уже многажды за века литературы, но это те состояния души, которые бывают почти в каждом из нас в ответ на голос, только мы часто не можем их выразить словами... Они рождаются в душе и там умирают. И беллетристы не столько сочинили их, сколько почерпнули из своих переживаний, так близких, родных всеобщей душе. Оттенков (игры, модуляций, тонов, частот) у голоса удивительное множество, как и у взгляда: они иль собирают рассыпанное в союз, иль рассоривают ватагу, зароняя зерно розни. Играет значение и куда исторгнуто слово и с какою силой: в толпу, сборище отчаявшихся, общину, миръ, к согражданам, к собранию верных, верующим в церкви, к врагу, разбойнику и насильнику, одинокому другу в беседе, к любимой, к учителю, в покаянной молитве пред образом, к трезвому иль хмельному... Слово внезапно теряет как бы свою вещность, остается лишь странный энергический сгусток из тесно составленных звуков, побуждающих к порыву, к сопечалованию, к отчаянию, сопереживанию, к борьбе иль немедленному бегству. Разберите эту импровизацию на письме - и увидите какую-то нечленораздельную бессмыслицу, неряшливо выставленные слова, множество лишних междометий и звуковых обрывков, и вас невольно охватит смущение, недоумение и невольный стыд. Господи, да вы ли это говорили? и где тут сыскать того смысла, того побудительного призыва, что подвигает собравшихся к немедленному решительно действию? (об этом скажу позднее). Слово печатное действует на мыслительные участки мозга, зовёт к размышлению, анализу, к переживаниям в уединении, такова тонкая энергия книжного слова, берущего душу в полон, уводящего в мир незримый, в зазеркалье; ты понимаешь, что туда нет входа, но ты проникаешь как бы сквозь стену и умещаешься ладно в чужом мире и живёшь в нём куда полнее, чем в реальном; поэтому с книгой уютно в тишине, в полном одиночестве, когда на дворе ночь, а ты в чистой постели под настольной лампою, и никто не вмешивается в твое переселение, не диктует своей воли, и ты, предоставленный самому себе, как бы на машине времени свободно путешествуешь в любую сторону. Устное же слово часто возбуждает «звериное» в человеке, рефлексивные струны, натуру и душевные качества. Духовная сторона, где живет Бог, чаще всего не откликается, призакрывшись, ждет своего часа, когда человек очнется от митингового безумия и стопчет звериное, устыдясь его. Неискренность, ложность произнесённому слову даёт раздвоенность души, когда «животное» в человеке берёт власть над духовным. ...Следующим днём выступали во Дворце культуры. Зал битком, редкостное, радостное единодушие, словно бы одной общей грудью дышали собравшиеся, удивительная духовная слитность бывала у людей в те поры, жаждавших слова пророческого, отворя-

№4/2011

111

КНИГА В ЖУРНАЛЕ ющего национальный дух. Непонятной свободы хотелось; хлеб был, но теперь свободы, братцы мои, недоставало, от этой жажды пересыхало нутро и жизнь виделась впереди безрадостной, уводящей в тупик, и любое решительное слово иль блещущее новизною, искренностью воспринималось в едином порыве, с обнаженным сердцем, словно в Петрозаводске наезжие «почвенники» могли разрешить их судьбу и определить будущее страны. А мы-то сами в то время были смятенные, колеблющиеся, растерянно оглядывающиеся вокруг, чтобы отыскать державу на будущее, мы тоже жаждали приникнуть хотя бы к форточке и хватить свежего воздуха, а от нас народ ждал откровений. Ну, как было обмануть их, чуя слитное желание тысячеглазого зала?.. Да никак... Залыгин дал мне пять минут. И не больше... Лучше ещё ужаться, сказал. И я понял без лишних слов: выступающих много, да и такие знатные гости приехали, с гудящими именами, госпремиями, ну, действительные тайные советники по литературе, а то и выше бери, их тома на каждой полке, это к ним пришли поклонники с авоськами книг, прихваченных на подпись. А тут какой-то Личутин (вспоминаю без иронии - авт. ), фамилия на слух трудная, - то ли Пичугин, то ли Мичурин, - и три мои книги, вышедшие в Москве, пролетели мимо Петрозаводска в неведомые деревенские библиотеки и там осели, безрадостно коченея, в морозных сумерках. Ну, жиденько похлопал народ, из провинциальной учтивости, из уважения к столичной штучке, призывая на посмотрение и на оценку. Что за фрукт? Маленький робкий мужичонко вылез на сцену и, раскоряча, широко разоставя ноги, как жук-скарабей, прислеповато вгляделся в забитую до отказа залу, а народ заполнил все проходы, мостился на подоконниках, сбился в дверях и вестибюле. Даже к знаменитым артистам, пожалуй, не случалось такого интереса. «Воистину, - подумалось, - не хлебом единым жив человек...» Для чего я так подробно мусолю строчки? Да потому как из самого зала, из его взволнованного напряженного дыхания, из его молчаливого настороженного ожидания и скраивается энергия смельчака, вылезшего к трибуне. Уловил чаяния слитного народа, заразился ими, взволновался, - и сам тон голоса, найденные порывистые слова и станут искренним ответом на ожидания масс. Возникает состояние гипноза, внушения, которым пользуются люди предприимчивые, часто тёмные нутром, беспокойные мыслями, повреждённые душою. Из умения взаимно переливаться чувствами по сообщающимся сосудам, не теряя присутствия духа, из нахрапистой смелости и самонадеянности, граничащей с наглостью, из честолюбия и искренней любви (хотя бы в этот краткий момент), из жертвенности, когда смерть на миру красна, - и рождаются заводилы, вожаки, отчаюги-атаманцы и трибуны. Ещё за секунду до сцены я не знал, что сказать, а тут как нарисовалось. «Однажды выхожу из метро в толпе, и эта река, плывущая из утробы подземелья в город, неожиданно расплелась на косицы, организовалось само собою пустое пространство, и посреди его, как на посмотрении, оказался старик с круглой седой бородою, на морщиноватом лице глаза жидкой голубизны, - тут я остановился, чтобы перевести дух, и заметил, что зал насторожился, ближние ряды потянулись ко мне. - Подле старика постовой в чёрном казенном полушубке, вцепился в рукав засаленного тулупа и тянет его в служебную каморку. А старик упирается, лениво так, похож на придонный камень-баклыш, который застрял посредине реки, и даже стремительному течению не сдвинуть, и вода вынуждена дробиться на струи. Видно, как пальцы милиционера дрожат, дрожат побелевшие губы, едва сдерживая угрозу... На старике шапка-ушанка, спереди пришит широкий блестящий козырек, наверное, от солдатской фуражки, по краю обтянутый серебряной фольгой. Сзади на шапке вышито крупно и ярко: «Хозяин земли русской». На ногах глубокие литые калоши с онучами, в руке толстенный корявый посох с круглым набалдашником, обвитым фольгою из-под чая. Милиционер тянет старика, а тот не даётся, дороден и сановит, на голову выше по112

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН стового. Да разве совладать с властью? Странный человек шарил глазами по толпе, надеясь на помощь, мы столкнулись взглядами, и я невольно отвернулся. Наконец постовой совладал с ряженым, отвел его в полумрак вестибюля. Толпа, обступившая сценку, сразу поредела, пропали из глаз невольный интерес и детская улыбка, с какой смотрели проходящие на «хозяина земли русской». Все двинулись по своим делам, и я сробел, не отправился следом за стариком на выручку. - Я призамолк, чтобы хватить воздуху. В зале стояло напряженное молчание, никто не шевельнулся, не скрипнул сиденьем, и сзади меня в президиуме тоже нависла тишина. - Я испугался... Волокли в милицию хозяина земли русской, а я не заступился, у меня не хватило смелости пойти, быть рядом с ним. Ведь на моих глазах тащили в кутузку хозяина земли русской как последнего бродягу, и я струсил...» Из короткой речи неожиданно возникла литературная притча, собравшиеся легко распознали истинный смысл откровения и отдались всем растревоженным сердцем. Дальше говорить не было смысла, я уложился в отпущенные мне пять минут. И зал вдруг очнулся, шквал оглушающих аплодисментов покатился по рядам, и этот грохот оглушил меня. Мне показалось вдруг, вот стоит скомандовать: «Шагом марш на защиту русского крестьянина!» - и народ, как один, кинется за мною на выход. ...Эту сцену я использовал позднее в зачине романа «Любостай». Минуло тридцать лет, прочитал нынче эпизод - и ничто во мне не зажглось, не отозвалось прежней томительной тоскою, недовольством собою, не подвинуло совершить что-то необычное. Обычный связный текст, ибо между уряженных, крепко сколоченных строк не слышны слитное дыхание зала, мой взволнованный голос, мои заикания и повторы, тот живой дух, что и возбуждает к поcтупку, не чувствовался мой внезапный порыв, смятенное сердце, моё тогдашнее желание свободы, душевное нестроение, что странно донимало меня и не давало внутреннего спокоя. И это состояние тогда неожиданно пережили многие в зале, а может, и все, пришедшие во дворец, заразившись от меня иль от сидящих рядом. Помню, как пятился тогда, смущенно, недоверчиво кланяясь на публику, меня била лихорадка озноба, словно я хватил сквозняка и внезапно простыл, лицо моё болезненно горело. (Поездка по Северу продолжалась дней десять, встреч с народом было преизрядно. Но Залыгин мне слова больше на давал, наверное, боялся, что я стану призывать к бунту). ...Вечером сидели в номере у Крупина вокруг бутылки. Состояние подъема, возбуждения не оставляло меня, распирало изнутри. Приняли по стакашку. Тогда и Распутин ещё не чурался рюмки. И я в порыве хмельного откровения вдруг признался, что чую в себе силу необыкновенную и, наверное, имею дар поклонять людей под свою волю. Конечно, я был молод (хотя и не совсем - уже за сорок), самонадеян от некоторого литературного успеха, наивен, и внезапный шум выступления во дворце смутил во мне устойчивую холодность к политике, небрежение и презрение к власти. Ибо из неё (партийной политики), напоминающей противогаз с пережатым гофрированным шлангом, от невнятных идеологем, запущенных в народное сознание, похожих на бухгалтерскую книгу, и наплывали на русскую нацию принуждение и чужой космополитический дух, которому хотелось сопротивляться. И вот мне, чудаку, помыслилось, что во мне, оказывается, живут скрытые пока силы, способные противостоять чужой безнациональной воле. Наверное, можно было простить мою минутную мальчишескую слабость и не заедаться, не язвить с грубым напором. А тут по мордасам: хлесь-хлесь... А я тогда был ещё не воцерковленным человеком и не мог приговаривать с мазохистским удовольствием на каждую пощечину, - ещё ударь, да покрепче, - и подставлять другую щеку... Крупин с Распутиным с удивительным единством вдруг обрушились на моё растревоженное честолюбие и давай терзать мою душу, не находя в ней ничего сносного, что возможно укрепить похвальным словом. Может, и целительными были те вразумляющие пощечины, сбивающие спесь и гордыню. Но обида моя, разгорячённая вином, удесятерилась.

№4/2011

113

КНИГА В ЖУРНАЛЕ Самое невыносимое было, что двое обрушилось на одного c обвинением, которое я не мог понять и принять. А двое - уже стая; стая не рассуждает, она инстинктивно воспаляется азартом, неожиданно свирепеет от крови, и образумить её почти невозможно. Тот спор скоро забылся, осталось лишь отражение неправоты, напрасного беснования и непонятных упреков, словно бы я уже покусился на высшую власть в государстве, пытаясь разрушить её устои... Тайную уязвленность Крупина к чужому успеху, которую не притушает даже богопоклончивость, ещё можно понять; но отчего Распутин тогда будто сорвался с цепи, обычно немногословный, склонный всё выслушать, не возражая, чтобы после передумать, перетолковать услышанное в одиночестве; так что же его-то, столь тактичного, задело в моих словах? (А я тогда благоговел перед Валентином, хотя обычно не склонялся перед авторитетами). Ну, совершенно вышибло из головы... О том разговоре никогда не вспоминали, он словно бы попал под запрет (иль был забыт?) иль в нём действительно скрывалось что-то нехорошее, порченое, с душком. Хотя от Анатолия Кима, не бывшего при том споре, вдруг случился намек: дескать, ты, Личутин, напрасно собачась, крепко обидел двух выдающихся писателей... Так создаются мифы. Братцы мои, да мало ли средь писателей бывает вздорного? Сшибутся лбами, высекая искры, будто два сохатых из-за лесной коровы-сырицы на боях, увязнут рогами - и не распутать. Вот кто-то, дескать, не так высказался иль поступил неблагородно... И в девятнадцатом веке крепко булгачили, доходило до вызова на дуэль, иногда от повода совершенно пустякового, - плюнуть и растереть, - не стоящего выеденного яйца (так нам кажется); но невнятные для нас минувшие чужие разногласия оказывались для спорящих столь глубинны, незабываемы, что не истирались из памяти до смертного одра, а после передавались по наследству в будущую литературную жизнь. ...Нет, меня не заклинило на Крупине, я не собираюсь писать низкую картину чёрными красками о сотоварище по цеху, но так случилось, что он, религиозный (вроде бы) человек, с удивительным постоянством вылезает на люди со своим «церковным» уставом, похожим на армейский: дескать, делай как я, делай как мы, шаг вправо, шаг влево - анафема, маранафа... Бежав из партийной толпы в относительное одиночество веры, Крупин не выдержал сердечного сиротства, одинокого келейного стояния, обуздывающего плоть, и снова крепко повязался уже с церковными иерархами, и не как простой молельщик, поклонник, но пастырь, служитель, учитель, единственно верно знающий истинный путь в вере. И чем значительней пред Крупиным историческая фигура (перед которой благоговеет всякая русская душа), тем крепче его суд, тем лютее стенания, тем больнее его надо пнуть. С такими воплями просятся грешники, отпавшие от церкви, обратно к престолу. Особенно достается от нового «учителя-головщика» Крупина Льву Николаевичу Толстому. Великого человека, может быть, самого нравственного не только среди русских писателей, но и среди пастырей церкви, «великого прежде всего неусыпной жаждой совершенства» (о. Валентин Свенцицкий), в каких только грехах не обвинил Крупин и уже добрый десяток раз сослал великого русского на галеры в самые теснины ада, в Потьму, откуда уже нет выхода, и насулил самых лютых казней. Господи, нашел тоже великого грешника. А наш любовный, смиреннейший батюшка Дмитрий Дудко на притязания Крупина, дескать, Пушкину, Толстому, Лермонтову, Есенину, Блоку не бывать в раю, со смиренной улыбкою ответил мне: «А откуда Крупину знать? Разве он там бывал иль думает попасть туда? - И, помолчав, добавил: - Думаю, что Александр Сергеевич Пушкин, Николай Васильевич Гоголь, Фёдор Михайлович Достоевский, Лев Николаевич Толстой, Сергей Александрович Есенин несомненно в раю и в скором времени будут церковью введены в сонм русских святых». Так рассуждает истинная православная душа, которую не смогли замутить отмщением самые суровые тесноты жизни, сумевшая в конце жизни простить своих притеснителей. Теплый свет от батюшки Дмитрия Дудко изливался на всех окружающих, как от солнца, и не позывало отвернуться, 114

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН зажмуривать глаза, ибо тепло было благотворным, не ослепляющим и так ладно умещалось в груди собеседника. По-иному, чем Крупин, принимал религиозные заблуждения Толстого русский философ и писатель о. Валентин Павлович Свенцицкий (1881 - 1931). Размышляя о противоречиях великого писателя, Свенцицкий указывал, в какие дебри уводит путаница философа Толстого, когда он проповедует христианство, лишенное Христа, превращая его в идола, в труп смрадный после смерти, вынув из Христа его божественную силу. «Но он (Толстой - авт. ) передает такую глубину переживаний, - рассуждает дальше о. Валентин, - до которой сам я дойти бы не мог... передаёт мне свою любовь, настоящую любовь... помогает мне ощутить высший смысл жизни с совершенно исключительной силой...». И дальше: «Лев Николаевич Толстой - самое полное, самое совершенное выражение духовной сущности великого русского народа. Не любить и не понимать Толстого - значит не любить и не понимать Россию». И далее: «Толстой велик прежде всего этой неусыпной жаждой совершенства... В смерти Толстого человечество пережило ощущение бессмертия. Она пробудила в людских сердцах веру. Она затронула что-то такое сокровенное, самую основу бессмертного нашего духа - и мы за несколько мгновений как бы осознали своё бессмертие... Толстой был религиозный гений. Ему было в величайшей степени дано это ощущение иного мира... . Смертью своей Толстой заставил людей почувствовать бессмертие - как святой человек». Свенцицкий в своих размышлениях связывет жизнь яснополянского отшельника с монастырским уставом, с христианскими скитниками, находя их удивительную похожесть не только в аскетизме, но и в соблюдении Христовых заветов: «Самая духовная основа его «я» ничем не отличается от признанных Церковью святых... Самоотречение, отдавание своей жизни. Его воле, и это постоянное тяготение индивидуальной религиозной души к тихой, радостной жизни в Боге, среди природы, в лесу, куда не долетает ни шум, ни треск пустой мирской жизни... Всё это делает его братом великих пустынников». Так что о. Дмитрий (Дудко), призывая Церковь не только вернуть Толстого в своё лоно, но и ввести в сонм святых, был не так уж далёк от рассуждений замечательного русского мыслителя о. Валентина Свенцицкого. Вот этой братней любви, на которой стоит православие, и не хватает Крупину, гложет его какая-то странная, ничем не вызванная на первый взгляд, явная озлобленность к «большому полку», что и по смерти стоит на обороне национальных рубежей, являясь стягом, иконой, духовной силой, поддерживающей в долгой пре с чужебесами и «кобыльниками». «Толстой хуже разбойника, продолжает убивать, - пишет Крупин в своих исповеданиях. - Я в Туле недавно был, там аж кафедра педагогического мастерства Толстого. «Евангелие» его печатают, ужас! Мы всё время предаём Россию. Что её сердце? Православие. Вроде не издеваемся напрямую над крестом, а как Аввакум на него ополчался, обзывая польским крыжом, - давай петь осанну Аввакуму, в книги вставлять и памятники ставить. А в церковь пойти, тут всё мешает... Миша Петров (прозаик из Твери - авт.) говорит: чего я пойду к священнику, я помню, как он в обком комсомола бегал. Курбатов в «Известиях» славит иконописца Зинона, который причащался с католиками. Демократы от восторга премию дают Зинону... Юра Сергеев очень скромно говорит: по моим книгам учатся, как по Евангелию. Личутин называет свои книги пятым Евангелием. И всё люди вроде бы неплохие». Слава Богу, смилостивился, оценку качества выставил: неплохие, значит, ребятки, посредственные, но и хорошего в них мало. (Все, кроме Толстого и Аввакума. Те-то, из другого времени, и вовсе скверные, память о ком надобно искрошить частыми тертухами). Ну и на этом спасибо, милейший Владимир Николаевич. (Хотя это так похоже на докладную записку в партком). Только зачем так усердно низить великого Льва, которому ты и в обсоюзки на «катанцы» не сгодишься, и не столько по литературному талан-

№4/2011

115

КНИГА В ЖУРНАЛЕ ту, сколько по своей внутренней душевной расхлябанности, которую никакой церковной ложкой не вычерпать. Да и зачем попутно привирать, скрывать ложь за елейным тоном, которая невольно предательски сочится из монолога, словно бы лишку причастился гретым винцом. Никогда, сердешный, я не впал в бы в подобную гордыню, называя свои труды пятым Евангелием, да и в ум такое сравнение не впало бы и не только потому, что это явная хула и неправда, а по мере таланта; что положено Юпитеру, то не положено быку. Да я и стесняюсь своих сочинений, оставаясь в вечном недовольстве, хотя и поддерживаю себя постоянной надеждою, что следующая работа станет, быть может, удачнее предыдущей. Может, Крупин, порская взглядом по строчкам Святых писаний и ухватисто почерпывая из них каких-то мыслей для укрепы своего вялого ремесла, в душе-то и почитает свои книги в самой превосходной степени? - это я, увы, не исключаю. Ибо ещё при жизни он печётся о музеях своему имени, вот и ткет для будущих залов памяти непрозрачные покровца, скрывающие гибкость позвоночника, инфантильность натуры, слабость ума и путаницу сознания, в котором Ленин и Христос легко поменялись личинами. Елей и патоку в душе, те православные меда, что вызревают на литургиях под церковные стихиры, постоянно перебивает предательский золотник густого дёгтя, что в корне меняет вкус и содержание религиозных чувств. И эта калёная кочерга, которою мешает наш «богослов и охранитель» желчное варево, может уязвить не только лоб Крупина, но и крепко приложить по темечку и всю православную церковь, отвергающую трагические страницы, крепко прильнувшую к разбойнику и меняле, отстранившуюся от печалей «маленького» человека. И как тут снова не вспомнить статью о. Валентина Свенцицкого «Куда уехал Лев Толстой»: «Застывшая религиозная жизнь, превращающая догмат из живых подвижных начал в мертвые и сухие, почти бессодержательные слова... получила от Толстого мощный толчок... Толстой, отвернувшийся от Церкви в значительной степени благодаря её современному позорному состоянию, выстрадал себе право безжалостно обличать и духовенство, и называющих себя христианами. Пусть он не прав в критике церковного учения, но он страшно прав в своих обличениях её безобразной жизни». Вот эту безобразную внешнюю жизнь, которая повторяется через сто лет после Льва, и нельзя трогать сомнением и нынче, хотя многих из православных терзает смущение от давних остерегов: дескать, придут в мир люди, видом наши, но они будут не наши, и ложь они выдадут за правду, добродетели за низость человечью и этим будут прилюдно похваляться, нисколько не боясь гнева Божьего: дескать, вот и церкви-то настроят благолепные, изуделанные золотыми паволоками, но будут они впусте. Так не близятся ли те самые предсказанные закатные времена? Я был в Сарове - в духовном царстве Серафима Саровского. В притворе городского собора, блистающего великолепием, от которого душа поклонника замирает, - так вот «при дверех» висит доска белого италийского мрамора, где золотом вычеканена похвала Анатолию Чубайсу, от упоминания имени которого у каждого русского из груди вырывается невольный стон ненависти и отвращения. В Дивеевском белокаменном храме, в притворе, на такой же мраморной доске - благодарность миллиардеру Дерипаске, процентщику и ловкому меняле, схитившему капиталы у простеца-человека. Они, закоренелые атеисты, не верят ни в Бога, ни в черта, но вносят на церкви лепту от награбленного на всякий случай: а вдруг церковники не сочиняют, вдруг где-то на седьмом небе действительно есть рай и ад, и в эту Потьму за земные дьявольские проказы придется угодить и гореть в аду всевечно, когда один день покажется за двести тридцать семь лет, и эти пожалованные на церковь сребреники, как последний спасительный тончайший волос, и вытянут из смрада к райским светлицам... Здесь вера в спасительную силу капиталов перевешивает человеческую совесть и жалость к ближнему. Грабь и беднейшего, не склоняясь на слёзы несчастного, выжимай последние соки, - и тогда спасешься, ибо Бог, по новому верованию бездушных, даёт деньги богатым за их особенный ум и талант. 116

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН Вот это и есть истинные разбойники, помощью которых церковь весьма удоволена и, плотно прильнувши к власть имущим, в который уже раз отстранилась от русского человека, самодовольно полагая, что народ для церкви, а не церковь для народа. И оставила его растерянного, униженного и оплеванного на распутье, не знающего, куда направить стопы свои и к кому приклонить бедную голову. В Пасху, как один, русские люди, встречаясь, лобызают друг друга и с радостным торжеством счастливым голосом возглашают: «Христос воскресе!» - «Воистину воскресе!» Спаситель сошел на землю на короткое время, чтобы после снова удалиться, и так до второго пришествия, пока не явится на правёж по грехам, - так примерно учит церковь. Но тут-то и возникает перетыка, разногласица между простым поклонником и Святым писанием, которое миллионы богомольников прочитывают многажды и находят своё. Для простеца-человека Христос сходит на землю не в виде мифа, но вживе, как мы все с вами, он и вознесся-то вживе, в своем теле, а не в форме какой-то энергии, и вот, воскресая, он ходит по бедным русским деревенькам меж изобок и, найдя верного труждающегося сопечальника, помогает ему вырваться из лиха. Для русского крестьянина Иисус Христос был живее всех живых, неумираемый Богочеловек, которого Отец только на время призывает к себе, в родные палестины, но не дает загащиваться и отсылает на службы обратно на землю. Для нынешнего монаха, наверное, это ересь от первобытности, неразвитости ума крестьянского; но от глубокой старины и почти до наших дней вся Русь великая стояла именно на этой несокрушимой плотской живой вере, лишенной для простеца-человека всякой мистики. Входя в церковь, они сознавали дальним сердечным умом, что приходят в дом Христа, и когда батюшка служит вечерницу, то за его спиною, в алтарной сидит Сам Спаситель. И хотя Лев Толстой лишил Христа богоизбранности, вознесения и воскресения, спрятал его в землицу, как обычного человека, но похоронил-то, оказывается, лишь в интеллигентском сомневающемся уме; но великодушным, испытующим сердцем, но религиозной душою, но всей своей плотской сущностью он дрогнул и не смог подтвердить смерть Христа, невольно отвергнул её, оставаясь в постоянном смущении и растерянности. Вроде бы умер Спаситель, но он и живой, ходит по Руси меж дворы, своим жалостным любовным сердцем милуя горестные забытые уголки земли с её темными скорбными деревеньками, забытыми церковью. Так, значит, он и не возносился, но он и не умирал никогда и не умрет вовеки... И оказалось, что Лев Толстой, отрицая воскресение Христа, был куда ближе к Спасителю, чем иерархи Синода, он куда плотнее связался цепью с богоносным народом, чем церковная «контора», и не случайно, когда умер писатель, холмушку с его могилы крестьяне скоро ощипали и растащили по рукам в тряпицах, как святую земельку, и скоро не по разу пришлось подсыпать заново. Ведь в гробу лежал «простой мужик в рубахе и синих порточках», но... святой. А церковь, не взглянув на себя бесстрастно, в упор, «во все глаза», не осудив внутреннее нестроение в церкви, раздор и разор, «пухлый разъевшийся живот, пригнетаюший под беса», решительно отвергла «безумца», не смущаясь, не чуя и своей вины, отрезала от себя Толстого, как инородное, полное скверны тело; некая женщина даже пришлет ему верёвку, чтобы яснополянский безумец повесился и не смущал более русскую душу. Послала верёвку именно в то время, когда по всему православному телу, как отражение неустроя в церкви, заискрил серьёзный раскол, и десятки миллионов окончательно отшатнулись от храма, предчувствуя близкую всесокрушающую грозу. И, как знать, может из тех решительных противников «нечестивого Льва», усердно намыливающих для него верёвку, сразу после февральской революции некоторые ошатнутся от православия и скинутся в содомию вакханалии. Сколько вдруг появится монахов-расстриг, попов, забывших Христа, ловцов душ человеческих, что однажды, испробовав невинной крови, поклявшись на ней перед дьяволом, забудут о всяком смирении и ненасилии, что проповедовал Толстой, при конце жизни осознавший неисполнимость романтического

№4/2011

117

КНИГА В ЖУРНАЛЕ идеализма своего учения (создание рая на земле), ибо человечество к такому решительному шагу, увы, не приспело и навряд ли когда созреет. Об отлучении Толстого и при жизни-то его мало кто знал в России, кроме приспешников Синода да сторонников толстовского учения; а после и вовсе забылось происшествие, как и не случалось, а когда по чьему-то умышлению внезапно вызволили на свет божий решение иерархов, то растерялись даже самые подкованные знатоки православия и засомневались, а было ли тогда простое отлучение иль предали «христоборца» анафеме-маранафе, вот и стали лихорадочно отыскивать по архивам следы, очищать их от праха. И Крупин подключился, чтобы в новом времени заявить о себе на революционной волне. Важно было подвергнуть сомнению саму значимость русской культуры, заразить отношение к ней скепсисом, иронией, недоверием, неправдою, далекостью от русского характера, выстроенного в православных стенах, барской безделицей, насочиненной дворянами, отошедшими от церкви, и в этой неразберихе попытаться снова «спихнуть с корабля современности» как писателей, лишних в народной культуре, развратителей, смутителей народа, сбивающих с православного пути, - и тем самам снова повторить неудавшийся опыт «РАППа». Признать вообще ненужность светской литературы как разлагающей и раскалывающей народное тело. К этому подошел вплотную Владимир Крупин. К Толстому он тут же подверстал Пушкина, Лермонтова, Блока, Есенина как писателей неправославных, на ком не лежит благотворная милость церкви. А следующий шаг его на иссыхающей ниве ниспровергателя - полное отрицание исторической литературы как надуманной, лишенной всякого смысла... Можно бы и не уделять столько места этой двусмысленной натуре, но за спиной Крупина, увы, выросла со временем «новая опричнина» из «серых макинтошей», людей ограниченных, выдающих себя за русских националистов, и хотя князья церкви явно не поддерживают их, но и не сшибают с запяток своей кареты; дескать, раз уцепились, то пускай и едут, авось сгодятся. Отказавшись в начале девяностых от премии им. Толстого и отчаянно козыряя везде поступком как выдающимся (в интервью, беседах, очерках), пугаясь, что он (этот поступок) вдруг останется в неведении, протухнет в небытии и с него нельзя будет «снять сливок», обзывая и через сто лет после смерти великого Льва разбойником и преступником, отшатнувшись от компартии, которой тоже присягал и носил партбилет на груди лет тридцать с гаком, как и присягал в пионерах, комсомольцах, в армии, скоро забыв клятву «как бы царю» Горбачёву, - Крупин дал сигнал иерахам церкви: отныне я весь ваш, пользуйтесь моими услугами, призовите к себе и приютите. В отказе Крупина от премии Толстого был не только вызов, но и свой спрятанный в рукаве смысл и умысел человека, не могущего существовать без прислона к сильным мира сего, без державы извне. Через восемьдесят лет по смерти Толстого ему вдруг понадобилось вытаскивать на белый свет уже давно забытое отлучение именно в то время, когда меняла и процентщик был впущен в храм и никто, увы, не собирался выгонять мошенника прочь метлою, а светлейшие сплотились с разрушителем государства Ельциным в единую спайку. Они лобызались с явным коварником и противником русского народа, но не испытывали стыда и срама. Великий Толстой, которого (по выражению многих замечательных русских) нельзя было не любить, несмотря на все его заблуждения, был неприятен «целовальникам», ибо куда ближе к умышленному сердцу оказались ельцины, бурбулисы, гайдары и чубайсы с украденным капитальцем, усердно роющие пропасть между церковью и народом. А теплого слова для яснополянского старца не нашлось... Угрозы епископа Саратовского Гермогена оказались куда ближе церковным владыкам, когда он насылает на Толстого всякие поносы: «Окаянный, презирающий Россию Иуда, удавивший в своём духе все святое, нравственно чистое, нравственно благородное, повесивший сам себя, как лютый самоубийца, на сухой ветке собственного возгордившегося ума и развращенного таланта». Это пишет архиерей, уже не могущий возразить от теплой души, но исторгающий обидные посулы лишь от бессилия своего, ибо сам-то Гермоген, увы, уже охладелый внутри, сдавшийся бесам, присту118

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН пающим к церкви со всех сторон, не чувствующим сопротивления изнутри, и от этой душевной остылости к простецу-человеку скоро и случится революция, храмы совлекут в овраги, и во многом помощниками скверне выступят соработники и дети православия. Равнодушие, внутренняя зальделость, неотзвывчивость, нелюбие при внешней пышности обрядов и речей так похожи на лютую заразу (вроде испанки и холеры), скоро пожирающую массы тоскующего и беспомощного народа, желающего возмездия. Месть - черта для русского человека необычная и весьма редкая, словно бы сошла ядовитым туманом с гор Кавказа на корневую Русь и, смешавшись с масонским коварством, крепко осатанила народное сердце. А когда месть закупоривает духовные сосуды, становится запрудою к любви, то пробить эту пробку очень трудно, болезненно, порою и невозможно... Гермоген злобно, попирая Христовы заветы, топчет соработника Богу, по немирию и душевной остылости не сознавая, на кого насылает хулы, а старый Лев, уже сорок лет упорно попирающий свою гордыню и тщеславие, смиренно отвечает епископу: «Ведь я брат тебе, если и погубил других, то, верно, и сам погиб, так обратись со словом увещевания, укоризны, любовного наставления». Толстой, заблуждаясь, никогда не отпадал от Бога, он и минуты не мог помыслить без Творца, почитая себя за жалкую малость, крохотную волоть, слепленную по Его милости. Перед смертью, отправляясь в Оптину пустынь, он ждал от старцев именно «увещевания, укоризны, любовного наставления». Лев Толстой был «зеркалом русского народа», куда он, наш простец-человек от земли, постоянно смотрелся, изумлялся, стыдился себя, негодящего, и потиху, даже незаметно для себя поновлялся, облагораживался изнутри любовью знаменитого старца. А епископ Гермоген, гнваясь на еретика, невольно подпихивал плечом дом православия к оврагу. Уже долгое ненастье обволакивало подступы Руси, наваливалось на землю, душное, мрачное, беспощадное, уже громы с молоньями обкладывали со всех сторон, обещивая лютые несчастья, а наши «гермогены» ринулись зарывать ещё живого Льва, находя лишь в нём беды и угрозы себе. Вот и нынче упорно закапывают память по Толстом, стаскивая национальную святыню и величие русского народа в скорбь и усталую, покорную бессловесность, которая так по сердцу нынешним господам... Увы, внешняя вера никак не покрывает собою внутреннюю немоту. ...Человек устремлен головою в небо, но ногами он стоит на земле, и чем прочнее упирается в русскую почву, тем легче ему взлететь. И вроде бы каждый взлетает поодинке, но дух-то национальный един, только слит из множества струй; он и подпирает в крыла «во дни сомнений и тягостных раздумий». Искренние, благородные душою дети России всегда молились за Толстого, они-то и завещают нам, что «яснополянского старца» нельзя не любить. Епископ Василий Родзянко вразумляет нас: «За Толстого нужно молиться, а не проклинать его... Святые отцы говорят: «Люби грешника, но ненавидь грех его...». 2011 г.

CЛОВО О СТАРОМ ПОЖАРНОМ САРАЕ Пространна русская земля и завидно обильна, но пока зачастую хозяинуют в ней «распустиха, неткеиха и непрядиха». При всём обилье городского народа запустошилась Русь, на удивление осиротела, и на самых-то родящих, жирных пашенных бережинах, на светлом юру вдоль рек и озер, по старинным пожням и наволокам, где трава встаёт по лошадиную холку, ныне пусто, безгласо и немо, и лишь остатки погостов на веретьях и холмушках выдают прежние печища. Изжитые деревни похожи на разграбленные кладбища. «Повыгарывала» Русь за последние тридцать лет куда больше, чем в войну: прокатился невидимый пал от края и до края земли нашей, сквозняком, внезап-

№4/2011

119

КНИГА В ЖУРНАЛЕ но подувшим, сняло десятки тысяч деревень, и где были прародительские поля, ныне березняки с самовар в обхвате, и ничто уже не напомнит угасшей деревенской общины. Скажете-де: снова грустно пою, и нет в словах моих зова к подвигу? Но ведь столько хвалы исторгнуто о нашей обильной жизни; и лишь недавно приумолк всеобщий хор, на миг прислушался к удаляющему эху, и вдруг сразу столько оказалось причин для грусти. Но грустное зачастую даёт куда больше пищи здравому уму и радеющей согласия душе. Да и что веселить хворого счастием чужой здоровой плоти; сначала помогите выбраться из недуга, дайте крыла духовные, выведите на пусть устроения, а после и хвалитесь своим здоровьем. А иначе лишь грусть и зависть совьют гнездо в чахлой груди, и тогда невольно воскликнешь, оглядевшись: «Да полноте, есть ли где на миру здоровый, осчастливленный человек?» Не пойму, для кого пишутся впечатления о сельских дворцах культуры, о молочных реках, о тучном беконе, о деревенском ладе и изобилье; всё это останется воистину неправдою, пока на просторах России будет хоть одна заброшенная деревенька и всеми кинутая старушишка с пенсией в двенадцать рублей. Есть такой способ самоутешения: глядится унылый человек в зеркало и, уважая собственное отражение, гладит себя по скудеющей волосне и расхваливает; де-какой я прекрасный, какой умница - таких поискать, и только мне Бог дал счастия и добрую жену, и талантом не обидел. И неважно, что от сих слов нет явного прибытку, но зато душа цветёт, и всё видится в ином, облагороженном свете. Не так ли ведут себя и наши столоначальники, что двигают бумаги снизу вверх по накатанной лестнице, где каждая цифирь надувается, как резиновая лягушка через шланг, а каждое слово надо читать тоже через зеркало, чтобы вернуть ему истинный вид. И всё за долгие годы настолько погрязло в неискренности, в селевом потоке суесловия, где потонет и самый отважный пловец и невольно захлебнулось множество самого добропорядочного народу. Один мальчишка пристал к матери: «Мама, купи мне костылики». Он видел в детском саду ребёнка, что ходит с костылями, и мальчишке завидно, что нет у него такой игрушки. Для него «ключки подпиральные» - лишь игра, забава, он ещё не понимает чужих страданий. И вот уже который день донимает мать, чтобы купила ему костылики. Мне кажется, нынче многие из нас невольно завидуют «несчастному на костыликах», считая болезнь за забаву, и требуют выписать из чужих земель всяких утех, чтобы украсить невзрачную жизнь; народ хочет хлеба и зрелищ, и если ему постоянно потакать, то душа ссохнется до грецкого ореха. Чего таить: сыта Америка, а мы безмятежно внушаем нигде не бывавшим о тамошних голодных и безночлежных. Зато о себе творили соловьиную песнь, пугаясь вопросить: а что с тобою содеялось, Русь? Где ты, невидимый и неслышимый человек с самой малой просьбою, глас которого давно никому не нужен? Много ли мы слышим, что на богатой Руси всё ещё скудно, грешно и бесхлебно, что мы, как подгулявшие купчики, пока тратим нажитое нашими предками? Прежде приходили на смену друг другу культуры (этики, эстетики), нынче - идеологии, нетерпимые к прежней культуре, склонные к неожиданным разрушительным переменам. Христианство сожгло Сварога, Даждьбога, Перуна, искренне хвалясь подвигом. Но слёзы прежних небесных Богов, которых мы, русичи, считали дедами своими (внуки Даждьбога), и поныне текут по лику Христа. Новые учения пытаются вытереть слёзы с лица страдальца, снять терновый венец, а небесную Троицу переодеть в мещанское чаепитие. В нетерпимости учений главная пагуба народу, тогда как культуры по мере сил пытаются сохранить образ единого рода. К обиде нашей, мы творим пока зрелище, но не душу; зрелища опаляют душу редкую, но чаще всего действуют на эрос, на темень инстинкта... Народ разделяется на созидающих зрелища и потребляющих. А если кто не хочет поглощать из общего корыта? Те пристально всматриваются за тускнеющими уходящими предками, пытаясь услышать от них спасительные заветы. И тоскует-то народ не по прежнему укладу, как то 120

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН представляется некоторым доморощенным наставникам, жизнь которых заключается в делании ошибок и просьбах о помиловании, но печалуется о забытом, тускнеющем национальном чувстве, которое и творит из нации монолит, не дает рассыпаться в песок. Без всеобщего, до боли милого желания родства мы будем постоянно топтаться в экстазе тяжелого рока, в мешанине распаренных тел, оставаясь одинокими, слепыми, заплутавшими меж трёх сосен, боящимися пробуждения. Есть культура зрелищ - она должна быть душевной; и есть культура для личности она должна быть духовной.

*** Эти меткие изречения, присловия, примолвки, которые полагаю за духовную культуру, я записал в поморской деревне от крестьянки, специально не выпытывая сокровенное. «Она меня за товар не дёржит; я для неё что есть, что нет» (бабушка о внучке). «Мы Москву строили с первого гвоздя». «Водка - подъёмные капельки». «Рушить - не строить, голова не болит». «Мышка в нитку вытянется и в любую щель пролезет, ей лишь бы голову просунуть». «Шанежки видом продать» (т.е. за один вид купят, столь хороши). «Не к смерти, дак к жизни». «Она так тлела, тлела, как дощечка выхудала». «Кто рано вставает, тот злыдня встречает; кто поздно вставает, тот талан дожидает». «Некрасиво, да дашь спасибо». «Кто с дороги скинет деревину, с того пятьдесят грехов снимется». «Потчевать можно, неволить - грех». «Где худо да бедно, там моя работа». «Не научи да по миру пусти, не только хлебы, а крохи и те плохи». «Худо мужичишко, да затульишко. За мужа повалюсь - никого не боюсь. Одна-то как ива без огороды». «Сковородка есть и сало; из-за муки дело встало». «Повар от пальцей налижется». «Печку-то рано прежде закрывали, тепло крепили. А много ли от угару тепла? Вот и напьются дешевенького» (порою и до смерти угорят). «Поехал кормиться - не надо лениться» (то есть на рыбалке нельзя залеживаться. Рыбака одна заря красит). «Вся семья вместе - и душа на месте». «Будь спокоен, как в санях» (сел в сани - лошадь довезет). «Зима-то - она долгая, обжорная, всё съест». «Зимой брюху тяжело, летом - спине». «Женщина одного часа» (говорят про тяжелобольную). «За водку чёрт церкву сломает». «Баба не человек, да и коза не скотина». Эти присловья (и много других) записаны от Марии Семёновны Семёновой (72 года, д. Сояна Мезенского района). У неё своя философия кроткого мирного человека, которому грех кого-нибудь обидеть, ей жаль самой малой твари, хотя жизнь прокатилась по ней тяжелейшим жерновом, и в работы-то пошла в десять лет, и пенсии доброй «не заробила». ...Вот мышка заскочила на стол - приманил запах печёного. Передними лапками вцепилась в шаньгу, кусает, поблескивая глазками. Старенькая заметила тварюшку, тихонько приблизилась, наклонилась, разглядывает с таким интересом, будто долгой жизни не прожила. «Тоже ись хочет, тварь божья, - говорит мне. - Ой, да сколь ты малеханна, да сколь хорошенька. И неужели я тебя буду убивать? - обращается к мыши. - Нет

№4/2011

121

КНИГА В ЖУРНАЛЕ уж, пусть тебя кошка ловит, на себя грех берёт. - И вернувшись из шолнуши, добавляет на мой вопросительно-смеющийся взгляд: - Мыши-ти маленьки ни в чём не виноваты. Люди во всём виноваты». Дальше я уже не расспрашивал, в чём виноваты люди, ибо любопытство не имело смысла для её чистой души. Я узнал, сколько хозяйке лет. «По паспорту-то семьдесят два. А годов столько, сколько здоровья. И вовсе не надо знать, сколько лет. И думать не надо. Родился когда-то, рос, а вот и умер. Так на што годы знать? Для потехи всё». - «А как со здоровьем?» - «Да ничего здоровье-то. Вот грипп не прошел, осадок сделал, наверное». - «Так лежать надо». - «Лежать-то хуже. Чего надо в нутре, само выболит. Чего теперь лечиться. Теперь умирать надо. Я решила так: заболею крепко, так увезут. Волей-неволей надо таблетки пить, чай, тоже больнице план выполнять надо. Я в шкапик положу, а пить не буду. Стары люди мешают. Такой закон жизни. Пока ходят, они не должны мешать...» Мария Семёновна говорит не спеша, у неё философский склад ума (который никто, кроме меня, не замечает), на всё своё категоричное мнение. Слова у неё тихие, и каждое она прощупывает и просматривает как бы со стороны, и глубоко поставленные серенькие глазёнки, в которых постоянно дрожит слеза, полны внимания, кротости и почтения. ...Вот ведь выпестовался земной ум сам по себе, по долгому размышлению, в тяжких трудах возле печи на пекарне, у квашни и хлебов, и сытный запах каравая (как потворство плоти) не убил желания созерцать и размышлять. Но разве эту женщину с «двумя школьными коридорами» назовешь бескультурной? - да язык не повернется на такое. Вот этой-то коренной, изначальной способности к внутренней жизни, к миросозерцанию, к размышлению об основах бытия так мало нынче в простом народе, словно бы тоскующий, жидкий нутром интеллигент отобрал у него право мыслить. Но ведь все главнейшие философии русской жизни (о совести, братолюбии, полноте реального и занебесного, о вертикали духа и т. д.) возникли и дали ростки в глубинах народного вероисповедания, а мыслители лишь подхватили, отшлифовали и умертвили по городам.

*** И снова зима стучит в ворота. И если окинуть Русь мысленным взглядом, то сколько тысяч деревнюшек и нынче наглухо запечатано снегами, и прерывистые, неотчётливые паутинки следов лишь напоминают, что жив пока престарелый народишко, крепится, сердешный, среди лесных палестин. Но отовсюду поступают вести, как погребальный звон: все помирают, сходят на нет крестьянские поселенья, коим от роду не одна сотня лет, а значит, пустеют пространства (культура), теряют свою одушевленность, защиту, призор, и на эти земли, коченеющие от сиротства, хлынет временный, перекати-поле, искатель приключений, выжига и плут, те, кому всё трын-трава... Вот и рязанскую деревеньку Часлово затопило снегми, уже не разгрестись лопатою, не пробить дорогу, уже никто не проторит след середкой улицы до самой весны, и лишь вдоль частокола утрами едва нащупывается неясная тропинка. Редко, раз в две недели, далеко по-за домами запоуркивает в тишине машина с хлебом, пробивающаяся сквозь заносы в соседнее село. И тогда мои соседи впрягутся в лямку и, превозмогая хвори и старость, потящатся с салазками через лес за мерзлою выпечкой, чтобы запастись впрок. Хорошо хоть линию выправили, обновили столбы, и нынче в новогодье будет свет; а то уж кой год подряд именно в канун Нового года погружали деревню в темноту недели на две, словно бы нарочито создавая на будущее грустное настроение. И вот представьте нынешнее российское селище в предстоянии праздника: кое-где тлеют керосинки сквозь наледь, лениво взбрехнет собака, а часов в девять и эти светильники погаснут, и тогда под глухим небом, залитая лесами, покажется деревнюшка заживо погребенной. А давно ли деревня была полна людом, и даже военный пал не искоренил; но лихо122

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН летья, однако, исподволь подтачивали её родящее начало, и вот нынче лишь один парень остался на сорок восемь дворов, да и то крепко пьющий. Вы знаете, как скоро извести деревню, пустить на неё невидимый пал? Сначала удалить школу (её перевели в центральную усадьбу, в бывшую кладбищенскую церковь), потом закрыть магазин, клуб, почту, как бы лишить кроветворных органов. И вот сама собою (будто) мельчает, скудеет улица, всё чаще в просвете её чёрный старушечий плат, всё реже открытый мальчишечий вскрик и коровий мык. Клуба в Часлово не было никогда. Прежде обходились вечерками, посидками, беседами, столбовыми и малыми хороводами, застольями, скопками и гульбищами, кулачными боями, свадьбами и похоронами, родительскими днями и проводами в рекруты; а также престольными праздниками, церковными днями всех святых, дожинками, молитвами, верою в мир скрытный, невидимый. Позже избу-читальню открыли в соседней деревне Гаврино, и новое поколение двинулось через лес туда. Пожарный сарай в значении вечернего кабачка, сходбища, гульбища - это незаконнорожденное деревенское дитя, байстрюк, сколотный, что-то вроде нынешней городской «лестницы», где кучится подросток, вкушая прелести запретного. Роились в сарае вокруг старинной пожарной помпы, млея от первой рюмки и побасок, где откровенное мужичье слово имеет особый терпкий привкус, а запах махорной сосули воистину сводит с ума. Девчонки туда ходу не имели, табунились в другом конце улицы, поджидая гармонику; потом они устремились в города, а следом укатили и парни. Давно забыты посидки и вечёрки (стародавняя культура), уже не разбудит вечереющий покой разлив гармоники, не вспыхнет праздничная проголосная песня, всё реже под окнами соседа на престольный праздник хмельная гулянка, ныне напоминающая поминки, некому выбить топотуху, и прежде вечно не зарастающая от пляса плешинка двора давно покрылась топтун-травой. Пожарный сарай похилился, и выставленные сердобольные подпоры похожи на временные костыли; меркло, пусто внутри, кучи мусора, обезножела и пожарная помпа, давно её никто не ворошил. Московские летние внуки натаскали в грязное нутро железных кроватей и тряпья, и сарай ныне похож на нору, откуда летними ночами доносится дерзкий смех уже чужих детей...

*** Уж сколько в нашем веке повторялось одно и то же: сначала беды бездумно и наскоро сочиняются «неистовыми ревнителями» на наши головы, а потом мы же горько и расхлебываемся с ними, не зная и не видя виновников страданий. Настало время собирать камни. Словно бы вздох Святогоров донёсся из давних потёмок, достиг нашего слуха, и вдруг что-то стронулось в нас и подумалось вдруг: де, живём мы как-то не так, будто повязка с глаз слетела и открылись очи сердечные. Глас какой ли был? Иль явление, иль нечто ужасное приоткрылось за гранью веков? Всякий раз, как умирает век, смута настигает человечество, душевный раздор, точно воздуху не хватает, и все вдруг цепляемся, как утопающие за соломинку, и тянемся с верою кто к Богу, кто к чёрту, а многие и к преданиям. Значит, пришла самая пора вновь задуматься о кормильце нашем, о Микуле Селяниновиче с его «сумочкой с тягой земною», образ которого всё далее отодвигается в марево, за невидимую, но ощутимую стену, что не пронзить, оказывается, даже самым яростным и мудрым взглядом, если он одинок. Явилась пора помыслить не об униженном человечке Акакии Акакиевиче, который при сходных обстоятельствах легко бы стал Хлестаковым, если бы судьба сошлась; бедного чиновника (ныне ими забиты все московские первые этажи) за последние сто лет уже с макушкою залили жалостными слезами сердобольные литературоведы и вовсе испачкали типографской краскою его обличье. А вспомнить мужика что-то нет охочих и страждущих. Но снова настало время, как в кон-

№4/2011

123

КНИГА В ЖУРНАЛЕ це девятнадцатого века, размыслить о жизни народа, о бытовании радетеля нашего, защитника, кормильца-поильца. По определению академика Лосева, «жизнь - это хождение по канату с опорой на труд». И надо бы на эту жизнь посмотреть без прищурки, во все глаза, с той трезвостью трудных времён, что настигают народы в конце тысячелетия. Если нация сбрасывает ветхие одежды пережитых драм, с легкостью презабавной позабывает грустные уроки и проклятые ошибки, то что то же должна взять из прошлой науки в будущее, чтобы в порыве перемен не оставить по себе мрак запустения? Думно мне, что стоило бы ныне, как никогда прежде, выявить из исторической темени преданного забвению черносошного мужика, того самого хрестьянина, что сидел на пашне и рыбных ловлях, тянулся в поисках русского прибытку на край неведомого материка, зимовал на зверобойном стану и в лесных крепях и, явив его сердечному уважливому взору, неревниво сравнить с нынешним селянином, и тогда лишь мы обнаружим духовные наши потери и обретения, и что-то существенное стронется в нашем иссякающем, коснеющем чувстве. Любопытно, однако, под каким именем прошел по отечественной истории русский земледел. Величали его и раб, и кощей, пахарь, чага, оратай, смерд, козак, холопишко, батрак, крепостной, кулак, середняк, бедняк, захребетник, каяф, крестьянин, мужик, колхозник, работник. А мужик - значит муж, мужество, мощь, сила, глава и кормилец семьи, продолжатель рода, защитник Отечества. Когда-то, ещё пьяные неостывшим торжеством революционных побед, мы вскинули над землею знамя меркнущего европейского гуманизма с их обожествленным человеком, властелином живой природы. И со всей решительностью начертали: «Нам нельзя ждать милости от природы. Взять их - наша задача». Нам, пожалуй, уже никогда не уразуметь, что есть такое - тяга земная, которую пытается приподнять Святогор, но ушел по колена в землю, обольясь кровавой росою. Иль это родящая сила матери-земли? Иль всеобщий дух единого народа? Иль мощь природы, с которою-де не тягайся, родимый, по запальчивому хлестаковству? Иль тотемный знак остереженья всем будущим поколениям? Святогор, однако, не смог поднять ту заветную вещую ношу и с восхищением долго глядел вослед удаляющемуся Микуле Селяниновичу, как малое дитя. Но вот ухитрились с годами (не мытьем, так катаньем) раскидать «суму с тягою земною» по многим торбам миллионов крестьян, сошедших с земли по городам, расплескали тот завет средь городских вавилонов, и «темному, косному» мужику, покинувшему родные палестины по нужде, ради алчущего машинного зева, приклеили собачью кличку «скобарь». Помню, как в моей юности бытовала она по столичным городам и как всячески пытались ею уязвить наезжего новосела, ничем не объясняя его вины. И тут позабылось вдруг, что прежде тот «скобарь» тысячелетья носил за плечами сумочку с тягой земной. И долгое время мы, паутинные корешки крестьянского древа, ответвившиеся от тех «скобарей», коим не хватило духу остаться мужиками (мужами), стыдились своего низкого происхожденья, чурались родни своей и деревенского рода и языка, с готовностью пропитывались ядом недоверия к деревне, краснобайством и ханжеством, вдруг прописавшимися по городам. И сколько потратилось всяческих (и писательских) усилий, чтобы прозрели, раскрылись наши сердечные очи: худо мужику - худо земле - худо всей Руси. Но жалость, вроде бы укоренившись в городском сердце, «не принесла практической отдачи», русский стол не забогател, не оказалось по волшебству скатерти-самобранки, и вот наивно греющая душу жалость вновь перерастает в раздражение. Пришла, значит, пора не просто жалеть Нечто, расплывшееся темно и непонятно на громадных пространствах; русский народ не нуждается в жалости (он сам искренний и вековечный жалельщик), но настало время отыскать корни долгого неустроя на земле. Да, мужик крадется, яко тать в нощи, чтобы промыслить рыбы в семейный котёл, порою он и волынит на земле, тянет лямку и «наступает на пробку». Но пора от риторических попреков и восклицаний перейти к существу беды и ответить на проклятый, замученный в застоль124

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН ных беседах вопрос: иль мужик не хочет работать на земле? (почему?), иль ему упорно не дают работать, служить извечному родовому предназначению? (почему?). И тогда лишь мы излечим застарелые язвы, иначе они будут тлеть постоянно, и не спасут от хворей наши желанья перемен, жалость и пепел разовых субсидий в прорвы издавна запущенной корневой Руси. Надо сронить шапку перед кормильцем, сломать норов, непонятную гордыню и признать вину. А повинную голову и меч не сечёт. У наших конфликтов долгая жизнь, и какой бы он ни был - малый иль касающийся коренных вопросов бытия, - мы в литературе не разрешаем его со всей строгостью праведной души, но зачастую вычерчиваем странное, уже мертвое подобье: и потому сходство его - как изжитая родовая картофелина напоминает молодой клубень. Я не сторонник петь мужику осанну и кланяться в ноги (хотя поклониться не зазорно), но и не след раздраженно хулить и вешать на него всех собак. Он такой же человек, как и горожанин, лишь на порядок выше понимает и чтит землю-кормилицу. Но как ему жить, сердешному, как идти по канату жизни, если главная подпорка - свободный труд на земле - почти вышиблена из рук его на долгие годы? Да землю разве он планует? Ею верховодит из городской конторы тот самый письмоводитель Акакий Ак., спроворивший себе на плечи шубу из синтетического меха и пыжиковую шапку (отличительный знак). Над ним не каплет, у него надёжные деньги, всякий приварок и почёт в своём кругу. И чтобы уцелеть на стуле, чтобы не сшибли с него пыжиковую шапку, он шлёт бумаги соседнему креслу повыше, угождая не правде, любви и милосердию, но характеру другого столоначальника. В сводках же из деревни постоянные прорехи, так за что любить крестьянина, который, покорливо внимая, мешает, однако, безмятежно жить и никак без понюгания не залатает прорехи. Разве конторским сладить «с сумочкой с тягой земною?» Они развязали котомицу и много лет раскидывают ту тягу пригоршнями по белу свету, удивляясь и досадуя, что слишком тихо пустеет та торба. Да и приговаривают: «Шей да пори - не будет пустой поры». Человек и его труд на земле - главные, закостенелые, замшелые валуны на распутье с преданным забвению остережением: «Налево пойдешь - богату быть, направо пойдешь - женату быть, а прямо пойдешь - сронить голову». Но ведь все старорусские богатыри, прочитавши то уведомление, ехали отчего-то прямо, вроде бы на верную смерть, и там находили и доблесть, и славу, а земле прибыток. Рассуждать о культуре в глубинной Руси вне состояния крестьянства, его быта и побыта, его нрава и уряда - по меньше мере бестактно.

*** Поводом для этой статьи о культуре было уведомление: де в сельскую картинную галерею плохо идёт зритель. Но что же такое картинная галерея? склад образцов, скоп, массовка, готовое зрелище? благотворительность? жест милости полузабытому в далеких пространствах коренному народу? Одно верно, что это калач культуры, а не основанье, не хлеб её. Без крупитчатого калача, без сдобы нация может прожить, а без оржанухи нам всем край. Да и в сельскую картинную галерею никогда народ скопом не повалит, и назначенье её - хранить, лелеять, призревать национальные духовные плоды до той минуты, когда мужику, внезапно очнувшемуся от вседневных забот о хлебе насущном, захочется вдруг глянуть на иные миры. Да и кто знает, быть может, всего и нужно-то один раз за жизнь сходить в галерею, постоять всего лишь у одной-разъединственой картины, чтобы ею согреть душу и настроить к праведному быванью. Случившееся на изломе восемнадцатого века раздвоение культур (элитарнодворянская и крестьянская) не утратилось и с революцией; лишь господская, помещичья, лишившись почвы под ногами, сменилась вскоре массовкой, готовым зрелищем для всех (танцы, кино, концерты). Одинаковую порцию культуры обязан был для нравствен-

№4/2011

125

КНИГА В ЖУРНАЛЕ ного, этического и эстетического наполнения впитать каждый, ибо полагалось, будто человек является на свет с душою белой и чистой, как лист бумаги, а на девственном листе каждому хочется оставить свои письмена. Непознанная русская душа, открыть которую пытались Пушкин и Толстой, Достоевский и Тютчев, Блок и Есенин, оставалась безмятежней мартовской целины... Но напрасно были осмеяны муки великих граждан. Корневая народная культура, почти позабыв религиозно-мистические мотивы, утратив черты природной созерцательности и общинности, мирского согласия и лада, вдруг нашла другое помещение для себя; она поселяется каждый раз в одной душе. Оттого столько на Руси стало любителей-художников и сочинителей, резчиков по дереву и портних, того самого деятельного люда, что, вернувшись с однообразной работы, из-под присмотра и догляда, каждую свободную минуту тратят на устроение только своей души, сами творят праздник себе. Их сотни тысяч по Руси, а может, и миллионы, что решаются оторвать взгляд от станка и пашни в занебесье - и это счастливый знак того, что природный дар отнюдь не иссяк, не излился по сокровенным сквозным трещинам в провалы недр. И каждая любительская выставка - это зов чувствующего народа.

*** И снова год на исходе, а там сочельник, Рождество, святки, Крещение, свечи, гадания, колядования, детишки идут по избам со звездой, славят двору зажиток; игры, ряженые, утробе разговление после филипповок - долгого поста, перелом зимы, морозко ещё в силах на заснеженной равнине, но и он не может спотычить тройки с бубенцами, ледяные горы-покатушки, хороводы, хмельные ватаги, застольные песни и долгий праздник по всей деревне, когда гощенники идут из дома в дом, пока не свалятся где-нибудь в сугроб. Вовсе иная стихия, верно? Ещё наши матери и отцы ею жили, в этом мерном потоке природного уклада купалось их детское сердчишко, потом взрослело, а постарело уже в полузабытой памяти. (Вот и я, хоть и боком, ухватил той жизни, а значит, прикоснулся к стародавней русской бытийной культуре). А нынешним, пожалуй, уже и не понять ценности тех устоев, того древнего духовного питья, коим всклень напиталось исполинское русское древо, и не понять, есть ли что в них от прежнего, хоть какая-то слабая искра, от которой можно возжечь горячее пламя родства, ибо историческая кровь, что текла по рудяным жилам, не дошла до нас, пережатая волею нового уклада. Ладно, хоть тосковать ныне можно; не прежнему миру плачемся, ибо в той жизни нам и дня, нынешним, не пробыть, но по тому прародительскому духу, что нет-нет и вспыхивает в иных трепетно и пробуждает на всё сущее взглянуть иными глазами. Да и что молвить: не посторонний уклад свалился с нашей горбины, как тяжкий воз, и вроде бы освободил нашу холку от ярма, но всё нажитое, с таким трудом скопленное предками, вдруг куда-то минуло, отхлынуло, как мираж, превратившись в очарование. О, русская судьба гнаться за миражами и в них сыскивать спокоя душе... Но это чувство не больное - но здоровое, в этом чувстве наше всеобщее устройство и наша крепь: немота к нему - наша погибель, и тогда все мы осыплемся, как труха, как пыль с сапога пришельца. Мало того, что отошли друг от друга культура массовая и личностная, духовная, мы разомкнули на две сферы бытие и культуру, - это как бы расчленили живое родящее тело и хотим от него полноты жизни. Конечно, дареному коню в зубы не смотрят, но зрелище отымает духовные силы, оно развивает немоту, с чем пришел в клуб, с тем и удалился, внутри пусто, нет того, светоносного, что рассеивает мрак в груди и что вырастает в человеке лишь при упорной работе над собою. Зрелище живет в тебе до дверей; а на воле оно иль опадает, как засаленная ветошь, иль усиливает розжиг души, усиленный пошлостью и стай126

Вологодский ЛАД

Владимир ЛИЧУТИН ным чувством. Культура зрелища, массы - это позднее, на верхосытку, на сытость, тогда она не опасна, если внутренне человек устроен и изьян не угрожает разрастись в болезнь. Пути народной культуры тайны, темны, неисповедимы и чрезвычайно усложнились. Россия лишилась своей избы, дома, как крепости, а значит, и родового чувства, особенно сильного на своей земле, в освященных долгим быванием стенах, омытых воздухом родины. Культуру народа надобно снова и снова начинать с культуры своего жилья, земли, обычаев, обрядов, культуры еды и быта, отношений, дорог, пригородов, райцентров, природы, всего того, чему так мало мы уделяем внимания, понимая культуру лишь как театр, кино и книги. Вроде бы какая разница, с чего начинать для народной укрепы? Но червь вгрызается в яблоко невидимо, выедает плодоножку и лишает его жизни. Также и темное чувство зрелища, заселяясь в сердцевину апатичного народа, лишает его устойчивого равновесия. Конечно, первый путь чрезвычайно долог, тут требуется полнота усилий всех. Второй путь - «хлеба и зрелищ» - стремителен, короток, требует усилий немногих людей, но последствия его угрозливы и самые неожиданные. Печально, но нынешний путь культуры мне напоминает старый пожарный сарай: вроде бы он и есть на деревне, но в случае беды уже ничем не поможет. 1988 г.

P.S. Минуло от этой статьи-уведомления больше двадцати лет. Не стало советского государства, ростовщик-каженик прочно вошел в наш быт, все мысли повязал с валютой. «Денежной болезнью», что будет для души пострашнее «испанки», по воле обстоятельств заболели миллионы русских людей; эти же миллионы превратились в офеней, прасолов, мелких купчишек, лихих мошенников, мешочников, торговцев, менял, процентщиков, перекупщиков; пусть и с тугою, душевной тоскою и внутренней разладицей, но почти забыли о былых мечтаниях, о судьбе и невольно втянулись в новую жизнь. И невыносимое русской душе стяжательство незаметно првратилось в привычку; теперь стали ценить ближнего за ухватки, умение обвести ближнего вокруг пальца, наварить капиталу, - и всякий путь к этому нечистому нажитку неожиданно стал праведным, не приносящим внутреннего стеснения и стыда... А деревня и вовсе обрушилась, покинутая властью. Поля заросли дурниной, фермы обрушились, петушиного крика не услышишь, не только коровьего мыка. Сосенники по былой пахоте наваливаются на житьё, и за грибами не надо далеко ходить, наломаешь тут же, за огородом. Двадцать лет назад я плакал, дескать, как зябко, ситротливо и пустынно стало на селе, одно старичьё бессловесно смотрит в заметенные снегом шибки, навряд ли чего радостного, кроме воспоминаний, находя в мутном, помраченном окне. Эх, если бы знатьё, что поджидает крестьянина впереди, так он бы локтем перекрестился, чтобы сохранить всё во спокое, ничего не ворошить, ради каприза честолюбца Ельцина и чужебеса Горбачёва, которым возмечталось рая на земле, и чтобы немедленно. И ради рая для себя, и только для себя и семьи своей, можно, оказывается, с необыкновенной легкостью пустить народный нажиток, его предания и обычаи под откос. Деревню Часлово засыпало снегами под самые подоконья, и даже тех редких стежек, что были натоптаны улицей, уже нет, все насельщики съехали на красную горку. И только один бобыль выйдет иногда на свой заулок, поглядит уныло во все стороны света, да и унырнет обратно в кухню, где ярится пламенем чугунная печка-буржуйка. И в соседних деревнях, где веками было людно и затейно, где детишки плодились на каждом дворе, та же мертвая тишина и безгласие. И Гайдар на погосте, Господь прибрал, а челядь его шумно пирует на русских костях. 1 января 2001 г.

№4/2011

127

ПОЭЗИЯ

Серый ангел воды дельфин *** Слушая, как - невозможно заснуть дождь задержался, встаю и - на кухню. Чёрные горы, извилистый путь. Свет загорится и сразу потухнет.

Мария МАРКОВА Родилась 5 февраля 1982 года в поселке Мыс Шмидта Магаданской области, окончила среднюю школу, жила в Кадуе. Имеет дочь Алену 2003 года рождения. Студентка заочного отделения филфака ВГПУ. Писать начала в школьном возрасте. Стихи публиковались в московских и региональных журналах, в том числе - «Вологодском ЛАДЕ» (2007, 2010). Автор поэтических книг «Упоение» (2005), «Мед-червоточина» (2007). Готовится к публикации сборник «Рай» Член Вологодского отделения Союза российских писателей с 2008 года. Финалистка Илья-Премии (2005), лауреат Международной поэтической премии «Серебряный Стрелец» (2008), дважды дипломант Международного Волошинского конкурса (2008, 2010). Участница Х Форума молодых писателей России, по итогам которого представлена к Государственной стипендии Министерства культуры Российской Федерации. Марии Марковой присуждена премия Президента Российской Федерации для молодых деятелей культуры 2010 года за вклад в развитие традиций российской поэзии.

128

Свет, говори со мной, нервно живи. Уличный блеск и огонь зажигалки. Фары мигнут, поплывут фонари посеребрят потолочные балки. Разве не мне в этой роще ходить, в стеклах дрожать, отражаться ветвями, жадно гореть и рассеянно пить, улицей спать и будить соловьями? Разве не мне превращаться и плыть, комнатой быть и стоять тополями, нежно живущих и живших любить, окна открыть и заплакать над нами?..

***

Представляю, как ходят по дому и письмо сочиняют в уме. Это - к облаку, к саду пустому, к серой мыши, к ненастью, к зиме. Всё такими словами простыми обозначено. Тронь - запоёт. Спичка выгорит. Кофе остынет. Поскребётся вернувшийся кот. На странице для нравоучений распинается друг-Феогнид. А за домом снимают качели, и антоновка сладко саднит. Разговор переносят на «завтра». Разъезжаются, как предают летний зной, легкомысленный завтрак, беспорядок и славный уют.

Вологодский ЛАД

Мария МАРКОВА В этом доме любили, гостили. Акварели убрали в комод. Или вспомнят о брошенном, или не вернутся потом через год.

*** Дай посмотреть издалека. Игрушечное - рраз, и нету. Я здесь, я всё ещё река, разлитая легко по свету. Где брод, где заросли, где рыб сияющая стайка вьётся, где шишки катятся с горы и облако скрывает солнце. Цветное стёклышко, смотри, мигнуло. Брызги полетели (на берег выйди, повтори). Каникулы, как мы хотели. Как мы хотели - навсегда, лодыжки, плечики худые, и над тобой - вода, вода, и надо мной - вода, вода колеблет лодочки пустые.

*** Три летних месяца. Из сада лестница окно открыто, заходи без стука. А в глубине пиликает смычок, напоминая об отъезде друга. О, астма музыки! Твой смех наперечёт сквозь слёзы радуги. Полжизни утечёт, но мы расстанемся, мы распадёмся на две не совпадающие больше никогда истории о верности и клятве, о зеркале смущенья и стыда. Пока же поднимают, задыхаясь, возлюбленных на гору муравьи, и персы объясняют мне стихами, как горько пахнут волосы твои.

№4/2011

*** В августе всегда летают осы. Залетают в кухню, в спальни сад. Спит Елена - тоненькие косы. Вызревает чёрный виноград. Вызревает, светится сквозь плёнку мир для спящих, лампочка в сто ватт. Ветер лист несёт, как похоронку. Умирает день, мой вторник, брат. Я сказала: осы, не летайте над сладчайшим сахарным песком, и достала беленькое платье с кружевами, с узким пояском. Я сказала: не будите чадо, сон её подобен сотне лет, и закрыла створки в сумрак сада, потянула старый шпингалет.

*** Да будет дождь. И вот с обеда двор зелёный шум, верёвки бельевые то рукоплещет через разговор о будущем, то в комнаты жилые врывается. Полжизни, как взаймы. Не надышаться и немного жутко. Сегодня жили слишком быстро мы, и воздуха так мало в промежутке. А завтра будем слишком кратки мы, немногословны. Или бессловесны. И ничего прекраснее зимы и пустоты оставленного места.

*** Август выпал из рукава, под стол закатился. Копейку - и не нашли. Наливали добавочки - и по сто в погребке на краю земли. Ты плывёшь, Маргарита, с подносом над припозднившейся чернью и шелухой. 129

ПОЭЗИЯ Это - смерть? Это - воздух и виноград. Это - сумрак любви такой, что блестят созвездия в волосах, и ещё минуточка про запас, что придёшь с мошной, а уйдёшь в трусах перед самым закрытием. Но сейчас Маргарита - сон её так глубок проплывёт, и сердце - прощай, прости. Это - смерть? Это - розовый локоток. Это - пуговка на груди.

*** Деревьев поступь. Ветер груб. По небу туч табун - клубами. То серый бок, то чёрный круп, то волны с пыльными губами. Не дышится легко огню всё задувает - не укроешь. Не говорится вслух: одну любил, не разлюбил её лишь. Мой собеседник полон зла. Он умер и ушёл под землю, пока слеза к губам ползла, пока внутри кипело зелье. И я любила так, что не забыть черты - горите ясно и освещайте угол мне, когда всё прочее погасло. Кровоточивая звезда, мак осыпается, сгорая, а ты - нигде и никогда, как будто жизнь дана вторая, как будто смерть изъяли из твоих кристально чистых клеток, и ночью через ужас веток ты безмятежно смотришь вниз.

130

*** Август опять оборвётся внезапно. Листья и травы - соломенный запах. Воздух прозрачен, север любим. Стелется дым. ...нет, никогда, никакими стихами не рассказать мне, как сердце поёт, если плывёт в темноте, затихая, голос знакомый, если плывёт. Вытащишь старую лампу в беседку, стульями скрипнешь и слушаешь: там птица вспорхнула и дрогнула ветка, ветер прошёлся рукой по кустам. Дом обитаемый канет во мраке, выступят тени - длинны рукава сокол в жабо и собака во фраке. Ляжет трава. Как объясняться в любви незнакомым? Рожицы корчить? Стыдливо кивать?.. Выйти из дома, выйти из дома ветер и листья легко целовать.

*** 1 Ходят воздухом сизым люди. Голубятня небес строга. Дождь прошёл высоко, и будет нас оплакивать. Берега Леты белыми парусами обросли, и в чешуйках гладь. Я - бессмертник тебе. Спасаем ты цветком из смердящих лап трёхголового пса. До срока не сорвать, а сорвёшь - цвести невесомо и одиноко, как звезда, на твоём пути.

2 Как ночные огни пылают и певичка поёт - тоска. Люди видят насквозь, я знаю, до последнего волоска. Вот он, мёртвый и серебристый, страх и старость, но присмотрись:

Вологодский ЛАД

Мария МАРКОВА высекается ветром искра, подсекается ветром жизнь. В море падаешь - всё пропало, и пошла череда лавин, но выносит тебя устало серый ангел воды - дельфин.

*** Ветер поднимется, значит, с обеда осень пришла и закончилось лето. Взглянешь вокруг, и в толпе - ни души. Плачь и крылатые письма пиши. Это вот - ласточка, чёрная строчка, а у другого с рожденья сорочка. Первое не долетит никогда, только второе - да. Третье себе напишу второпях почерком детским на корке блокнота: ты, моя милая, воздух и прах, воздух и прах, воздух и прах...

*** Прислониться к стенке. Коридорный свет - осечка, маятник, звезда. Слишком нежный поцелуй и вздорный. Он не стоил сердца и труда. Позабудем, между двух страничек спать положим листья и цветы, двух картонных шепчущих синичек и лоскут октябрьской темноты.

*** Истреплет время, музыка на пальцах износит, отыграется за всё, и сон придёт совсем не просыпаться, еловым лесом густо обнесён.

растаскивая сердце по куску. Остановись, безумие, прекрасно, не корчи рож, не скалься, не глазей. Пусть жизнь проходит, лёгкая, как праздник, в присутствии злопамятных друзей. Пусть отпевают раньше срока спящих, пока приметы прошлого ясны. ...закрой, Пандора, музыкальный ящик, не балуйся, не трогай тишины.

*** От того, что бывает непрочно то, что прочным казалось всегда, помни только о давке цветочной, о пыльце у цветочного рта. Помни облако с тоненьким краем и ноябрьского снега крупу. Как от счастья стоишь обмирая, с поцелуем холодным во лбу. Ветку дерева, тёмную руку, что стучится ночами в стекло. Извлечение жизни из звука это тоже твоё ремесло. И минута ещё, и минута, затянувшая воздух в петлю. Кто-то выйдет, сияя, оттуда: не забуду, прощаю, люблю.

*** Там, где стоять не могу, и идти не могу слово замрёт у губ, как подземный гул, словно предзимний лепет сырой воды, снежная корка неба, свинцовый дым.

Как непроглядна эта тьма земная, как ощутима косточка в зобу, когда октябрь, а не зима льняная, идёт с дырой чернеющей во лбу -

Всё выгова-риваю, выко-выва юркая кровь живая, горит трава, тянет небесной гарью и тонким льном, только не выго-вари-вай о больном.

не со звездой сверкающей, и птицы слетаются на чью-нибудь тоску не песни петь, а плакать и глумиться,

Эти костры под нёбом у кромки дня, плавные, как амёбы, ростки огня, белые, как пшеница в зобу зимы.

№4/2011

131

Мария МАРКОВА Чабер и медуница на дне сумы. Пепел и прах белесый на языке. Белые цапли леса бредут к реке, и по полоске узкой на берегу белые трясогузки к воде бегут, а надо мною лебеди-облака, пена, парное марево молока. Птичья зима, перинка, возьми меня хрупкой своей былинкой в траву огня, чтобы и я росла в нём под языком, в пламени этом плавном сухим цветком.

*** Не умирай, говорю я и отвергаю время, и пусть стоят за большим костром бледный ноябрь предзимний и жизнь другая -

точно внезапная боль или первый гром. Боль или гром, просыпаясь в пустой квартире ночью, испытывать красный рассвет стыда, словно зачем-то прошлое обратили вспять, но теперь не будет нас никогда. Но обернись, последнее и живое, радость моя, поющая высоко: я возвращаюсь, смертная, за тобою, точно вступаю в чёрное молоко Стикса, я возвращаюсь, и воздух - чуток, окна открыты и двери, столы - чисты. Чудо - скажи мне! - или так жду я чуда, но - появляешься в комнате светлой ты.

Фото Алексея Колосова

132

Вологодский ЛАД

ПОЭЗИЯ

От жизни золотая доля... ВОЛОГОДСКАЯ ПРОЩАЛЬНАЯ Инге

Покидаем, опять покидаем Милый сердцу родной уголок. А когда возвратимся, не знаем, Жмёт под сердцем, и в горле комок.

Владислав КОКОРИН Владислав Николаевич Кокорин родился 15 мая 1955 года в деревне Шера Сокольского района Вологодской области. Закончил Литературный институт в 1989 году, в 1995 - принят в Союз писателей России. Живет в Вологде.

Жизнь порой на чужбине измучит Так, что даже душа не своя. И тогда до слезы до горючей Вспоминаешь родные края. Вновь по склону петляет дорога И назад убегает, пыля. У небесного дремлют порога Словно сказка, льняные поля. Знает каждый, что сердцу дороже, И твердим, как молитву творя: Путь далёк наш и труден, но всё же Мы вернёмся в родные края. Никогда навсегда не прощайтесь, Пусть хранит вас надежда сия. Но всегда, но всегда возвращайтесь, Возвращайтесь в родные края.

КОСОВО ПОЛЕ Обеднела Москва голосами: Тенор, дискант, а то - баритон. А бывало, певали мы с вами, Как взыграем на праздник басами «Царь» великий* откликнется в тон. На горе муэдзин** встрепенётся, В поле Косовом стон отзовется. Взорван храм и повержен в бурьяне. Как же всё это вышло, славяне? Божьи лики в жестоких изьянах Княже сербский,*** молись о славянах. *Царь-колокол **Муэдзин - служитель мечети, скликающий мусульман с минарета для совершения молитвы. ***Святой благоверный князь Владислав Сербский.

№4/2011

133

ПОЭЗИЯ

*** Друзьям

Не зарывали мы талан*, А просто надо было выжить. Могла нас жизнь, как тряпку, выжать, Любой из нас был не титан. Но застревал, как в горле кость, У жизни злой и кровожадной. И, в общем, что-то удалось, Сложилось в этой жизни складно. Преграды на своей дороге Сшибал. В ударе был не слаб. Чтоб не сказал Господь в итоге: «О, подлый и лукавый раб».** Сошедших с круга не корил, Злобе ни в чём не потакая. Но им вослед не повторил: «Не мы такие, жизнь такая». *Талан ( в просторечии) - дарование: «Дал же ему Бог талану». **«О подлый и лукавый раб, ты зарыл свой талант» - из притчи о талантах. Талант ( с древнегреческого) - самая крупная денежная и весовая единица в древности.

ВОЛОГОДСКИЙ МУЖИК С.А.

Ну какой же вологодский без ножа? Не берёт его ножа даже ржа. За версту он кинет нож прямо в цель И одним ножом столетнюю рубит ель. А уж если в руки попал топор , Тут любой супостат будь шустёр. Потому что придется тебе убегать, А мужик на мокретях накатает гать, На горе поставит он дивный град, У горы построит он крепкий двор, От лихих людей взгромоздит забор И насадит сад для любимых чад. И душою рад, и добром богат. 134

Не минует он и вселенских врат. Так бывало встарь, будет так и впредь: Дел не сделавши, как же помереть? Города ещё и на том стоят,* Что не нож булат, а мужик булат**. *Не стоит город без святого, а село - без праведника (пословица). **Булат - стальной клинок, меч, которые в старину изготавливались из металла, обладавшего особой прочностью .

*** Пускай он пьян. Ты нищему подай Последнюю рубаху, ломоть хлеба. Одно для всех и солнышко, и небо, И, может быть, для подающих - рай.

*** А. Торопову

Обозвали нас ГУЛАГом. А по правде говоря, В красный день календаря На седьмое ноября Не совсем спортивным шагом, За отгулы, с красным флагом Выходили мы не зря? Носили «идолов» на палках, Кричали: «Партии - ура!» И честно признавалась Алка, Что и её трясёт с утра. Мне говорят: была эпоха. Наверно, всё-таки, была. Но я её запомнил плохо Не за хорошие дела.

*** У выпивохи нет проблем: «Раз выпил, надо похмелиться». Потом ненадолго забыться, Потом опять опохмелиться... Потом уже и сам теряешься, Где пьёшь, а где опохмеляешься. Затягивает эта «тема», И вот она уже проблема. И больше - никаких проблем.

Вологодский ЛАД

Владислав КОКОРИН

*** Как хочет русский человек, Так всё и будет. Ну что ж вы не поймёте, люди, Что для него немерен век. Как хочет русский человек, Всё так и будет.

*** И пьяницы с глазами кроликов in vino veritas* кричат. В моей душе лежит сокровище, И ключ доверен только мне. Ты право, пьяное чудовище, Я знаю: истина в вине. А.Блок

Да, истина в вине. - Для пьяного чудовища. И в этом Блок потрафил веку. Но не наврал. Душа - сокровище, И ключ доверен человеку. *in vino veritas - истина в вине.

*** Накололи меня наркотой, И хожу я теперь, как наркоша. Захворал я. И врач-поликлоша Ставит опыты надо мной. Нет, не зла нам хотел Гиппократ, И врачей мы браним не от злобы. Им не спрятаться в белый халат От такой же банальной хворобы. Кто ответит: леченье при чём, Если ты безработный? И даже В ОМээСе навряд ли вам скажут: А таблетки сегодня почём? Денег нет, так ложись помирай, А не то где-нибудь побирайся. И ко Господу Богу сбирайся, Всяко будет болезному рай. *ОМС - обязательное медицинское страхование.

№4/2011

*** У ней особенная стать... Ф.Тютчев (о России)

Живое пиво закушу я курагой. Откуда курага? Да братья с гор прислали. Дружу со всеми я. И ненцы присылали Мне рыбий жир с оленьею ногой. Быть может, в этом тютчевская стать, Что в дружбе мы так часто были слепы? Незыблема единая укрепа: Всех татей супротив за Родину стоять.

*** Андрею Алексееву (о сборнике его стихотворений «Сума любви»)

Легко читаются стихи: В них нет словесной шелухи, Ни выдумок, ни чепухи. Не унывай, по Слову брат, Зело талантом ты богат! На поле творчества страда Поэту сладкая неволя: От жизни золотая доля Для вдохновенного труда. Как для него хватило сил? Господь, однако ж, попустил.

*** В эпоху подзаборного застолья Не каждый приобрёл почёт и ордена. Гулящим по российскому раздолью Благоволит родная сторона. Кого прибрал Господь, кого-то - сатана, В кремлёвской ли стене, иль просто в чистом поле. Но, если нам не врут, что даже эта доля 135

ПОЭЗИЯ Заведомо была нам суждена Вождями без покрышки и без дна, Не всё ли нам равно, когда «не наша воля».

*** И внизу бывал, и вверху бывал. Головой летел сверху вниз! Низ меня встречал, головой качал: «Испохабилась наверху-то жизнь. Не расшибся, Славушка, об карниз? Не ходи наверх, там тебя не ждут. А живи, родной, потихоньку тут. Погляди, опять синяк Нажил от карниза. Не подружишь ты никак Верха с низом».

«КНЯЗИ СВЕТА» Р.Б.

Не заражён я кулуарным чистоплюйством, С друзьями выпить я могу хоть из опорка. Противно мне эстетское холуйство Новейшего продвинутого толка. С «князьями света» я не пью никак, На них по пьянке окороту нету. Лощеные, с иголочки одеты, Туда-сюда шныряют по паркету. Вчера из грязи, но авторитеты. Журить начнут: «Ну что же вы, поэты? Так пить нельзя». Как будто знают как. Мы ищем путь совсем к другому свету, Хотя порой шарашимся и в этом. Они и говорят, что «пьяный, мол, дурак». Я этих бы князьёв разделал в бешбармак. 136

«КАК БЫ» Какие все дела смешные: Как бы, не пережил их чтоб, Как бы тебя, как бы крутые, Как бы друзья, как бы родные, Как бы живьём вгоняют в гроб.

*** Водка, ребята, тяжёлый продукт. Но жить нам бывает еще тяжелее. Когда «бытие» словно каторжный труд, Ты пить начинаешь почти не хмелея. Напиться не штука, похмелье наука. Но ты замордован трудом: Ты хочешь забыться, упасть, отключиться, Чтоб только не думать о нём. Как будто надел водолазный скафандр И утонул вместе с водкой своею. Прав был земляк мой, Швецов Александр: Сваи бы заколачивать ею.

*** Ломковскому с благодарностью за книгу стихотворений Александра Алексеева и воспоминания о нём его друзей.

Он отслужил Поэзии как мог. Она к нему бывала благосклонна. И был порой один его стишок Значительней изданий многотомных. Мятущийся, чувствительный, не злой. Толкнула жизнь его в горнило века, Где антрацит становится золой, Откуда нет возврата человеку.

Вологодский ЛАД

Владислав КОКОРИН

*** Это всем давно знакомо: Мужики и в морге пьют. Если им в охотку дома Бабы выпить не дают. Пьют в пивной и в кабаке, Пьют в кустах и на реке. А в советское-то время Пили даже в нужнике, Потому что было пусто Дома в холодильнике.

УРОК

В щели державы, в свищи и прорехи Льются уже суррогатные реки. *Эрзац (от нем) - заменитель, слово употребляется также и в значении «суррогатный продукт, подделка» (пищевые эрзац-продукты). **Саласпилс - фашистский концентрационный лагерь в Латвии, центральный для всех восточных оккупированных территорий в Великую Отечественную войну.

*** Отоспался, отъелся, отпился, Отбрехался - и кум королю. Так жил, что с «катушек» чуть-чуть не скатился. Но девчонка нашлась и сказала: «Люблю».

Я не считаю выпивку пороком. Однако ж пьянство - это всё же грех. И, если в чем-то я снискал успех, Отнюдь не пьянство было мне уроком

МОЛИТОВКА О СПАС-КАМНЕ *

СЛАВЯНАМ Были бы деньги, никто бы не спился. Но чистая водка - питьё дорогое. Вот и хлебаем эрзаца* помои. «Деликатес» для жильцов Саласпилса.** Как же, славяне, он к нам просочился?

На Спас-Камень камешек принесу, Во Спас-Камень камешек положу. Пусть душа моя возрадуется, А Спас-Камень возвысится. *Спас-Камень - остров и монастырь на Кубенском озере в Вологодской области.

Спасо-Каменный монастырь. Фото Алексея Колосова

№4/2011

137

ПОЭЗИЯ

Внезапный сход луны *** Предрассудительность природы мятежным дням невыносима, Горят губительные всходы, как Нагасаки, Хиросима. Испепеляющие взоры роняют сумрачные листья, Как шулер карточный, который не разобрался в парном висте. Сергей ПАХОМОВ Сергей Станиславович Пахомов родился в 1964 году в Ленинграде, сейчас живет в деревне Мережа Устюженского района. Член Союза российских писателей, автор двух поэтических сборников. Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Нева», «Орион», «Север», «Волга», «ЛЕПТА», «День и ночь» и др. Окончил Литературный институт.

Обременительны и свежи, докучливы и сиротливы, Оставшиеся без одежды, обезображенные ивы. Не надо думать, что сегодня луны искромсанный обрезок Сольётся по небесным сходням с тяжелой тенью волнореза И, что кораблик трехмачтовый на острие адмиралтейства, Почти к отплытию готовый, утонет в море лицедейства. Среди гримас людских, ужимок я помню очередь за хлебом, В пенсне расколотом прожилок невыразительное небо.

*** Мороз подкрался иноходью, поле Застыло над верховьями борозд, Лес проржавел, как трактор на приколе, И стали различимы тени звёзд. Луна в ущербе, как-то без возврата Осунулась, обуглилась трава. Изба преобразилась угловато, Помыслив, мыши вышли из угла. Вселенная, забывшись на мгновенье, Свой исполинский сделала скачок, Предвосхищая всенощное пенье, Рванул в смычки растерянный сверчок. Душа, теряя все ориентиры, Рванулась за мильярдами светил. 138

Вологодский ЛАД

Сергей ПАХОМОВ Задворки ускользающего мира Увидела - и след её простыл.

*** И ночь пришла. И стало страшно За жизнь, которая одна. Льдом поперхнувшись рукопашным, На север двинулась Двина. И ельник, сросшийся с осокой, Ослеп, как сумрачный киот, И в небе низком, но высоком Звезда закончила полёт. Равнодержавные метели Весна отмеряла взаймы, Две с половиною недели Двина к Двине держались мы. Теперь не свидимся, тем паче Двина - на север, дым в трубу, Но двинский лед и боль в придачу Мне выжгли борозды на лбу.

*** Вечер зимний и темный - ни иголки, ни зги, Средь сыпучей позёмки шелест звезной лузги. На вершине утёса недостроенный тёс, Стынет жадное плёсо в небывалый мороз. На полях неуклюжий след крестьянских саней, Не напиться из лужи, не набить глухарей... А луна одинока, невозможно одна, Как господнее око на иконе окна.

ЗВЁЗДНАЯ РЫБАЛКА ...Один сезон нам Бог - снеток, другой сезон - сазан...

Млечный путь замутнён и отловлен В наши сети без всяких прикрас, Преломлённый - почти переломлен Над рекой запрокинулся вяз.

№4/2011

Средь камней - окуньё и налимы... Острогами шурша на ходу, Рыбаки, проплывавшие мимо, Укололи шальную звезду. Рыб созвездие сумрачным утром Индевело на отмели... Что ж... Две галактики нетто и брутто Навсегда уходили под нож.

*** Бог непосильными трудами мне возмещает смерть и снег, Река тяжелыми руками На русла раздвигает брег. Когда скользишь по этой глади, не зная, что там впереди, И умоляешь Бога ради На берег каменный сойти, Где очерствелые погосты мне возвращают жизнь и дождь, Остервенело где, непросто Страдает выжатая рожь. Страдай и ты во тьме бессонниц, глухой резне колоколов, Где адский гул ста тысяч звонниц И нежный ужас сладких слов.

*** Обыкновенною улиткой, Сползает к озеру луна... Как чаша пенного напитка, Ночь очертаньями полна. Вода светла и холодна, Земля тиха и угомонна, Луна вдоль озера одна Бредет и светит монотонно. Обозначая день и час Огнеопасным равновесьем, Горит огонь в ночи, погас... Луна и звезды над предместьем. И одинокая душа Глядит на небо и пейзажи 139

Сергей ПАХОМОВ И замирает, не дыша, Однажды, даже... Торжественная темнота, Луны сиянье, И умирает суета, Как изваянье, Как слепок жизни прожитой, Судьбы витийной, Над окружающей средой Страны... России...

*** Давным-давно я слышу долгий скрип... Телега осени, крестьянская недоля, Морозный утренник, случайный белый гриб, Усталое, седеющее поле. В деревне прозябать невмоготу, Притворствуя бездарно селянином, Закапывать, как зерна в борозду, Мгновенья участи тяжелой и недлинной. Немотствовать под бременем земли Среди картин холодных и прекрасных: Морозный утренник, грибочки, журавли... Великие, но тихие соблазны. Влюбиться - и беспечно окружить Себя семьёй, заботой по хозяйству, А можно - пить, бродяжить, ворожить, Плевать в лицо уездному начальству До той поры, когда из темноты, Над жизнью тешась вымученной, сучьей, Исчадья поздней осени - сады Оскалят окровавленные сучья.

*** Желтеет всё, что призвано желтеть, Полет ручья - стремительней и хлёще, Все пристальнее выцветший на треть Сохатый бор, все призрачнее рощи.

140

Что жить должно, не может умереть. Так дерево, засыпанное снегом, Старается дыханием согреть Забытую крестьянином телегу. Так в проруби на самой глубине Дневные звезды стукаются лбами, И рыбы, возлежащие на дне, Их шевелят прохладными губами. Дощатый наст на поле голубом, Полночною порошею подернут, Потрескивает под-за сапогом, И эхо разворачивает зёрна.

*** Сегодня сход луны внезапен, А свод небесный невысок, Весною я гляжу на запад, Зимою - чаще на восток. Моя душа, твои печали О странной участи людей Такие светлые вначале, В конце становется черней. Так и вода. На мелководье Пески да камни без конца, Едва нагрянет половодье, Глухой воды не пить с лица. Как не увидеть отраженье Небес чужих, родной руки, Движенье страшное, круженье, В котором гинут рыбаки. Я, как и прочие, стараюсь Ночь проводить на берегу, Но почему-то жутко маюсь, И жить как будто не могу. Проходят... дни, уходят... воды, Земля проталена уже... Я жду, как у моря погоды, Добра и света на душе.

Вологодский ЛАД

ПОЭЗИЯ

Разноцветные века ДУХ И ДУША Бунтарский дух покоя не даёт, Бунтарский дух тревожит сердца раны, Он песни революции поёт И жаждет правды в мире окаянном.

Александр ПОШЕХОНОВ Александр Алексеевич Пошехонов поэт, член Союза писателей России. Автор более двадцати книг стихов, афористической прозы, стихов для детей.

Он будит по ночам, Он ясным днём Мой бедный мозг томит негодованьем. О, как уверен он, Что только в нём Чиста мораль и святы основанья... А рядышком живёт моя душа, Ее страшат лихие мысли духа, Она привыкла тихо, не спеша Другие песни мне шептать на ухо. Она привыкла мирно славить миг, Она по-детски рада, Когда ликуют на страницах книг Бездонные слова любви и лада!..

ИЗБА Как переменчива погода И как изменчива судьба... Храни в любое время года Меня, крестьянская изба. Тепло твоих еловых брёвен, Веков дыханье по ночам Напомнят мне о сне часовен, О тропах к праведным ключам. Напомнят мне, что в мире этом Концы дорог в конце концов Ведут в ромашковое лето, В страну валдайских бубенцов. В любимый край лугов и пашен, Где сказки дремлют в тишине. В медовый рай, к святыням нашим, К печали нашей и вине...

№4/2011

141

ПОЭЗИЯ Пусть век мотает, словно лодку В открытом море на ветрах. Хрипит простуженная глотка, В глазах - то ненависть, то страх. Но сердце верит, сердце верит: Бродяге, божьему рабу Всегда в крестьянскую избу Тесовые открыты двери!

ИЗГОЙ Тяжело быть изгоем в стране дорогой, Захватили ее лилипуты. Не могу шевельнуть ни рукой, ни ногой Так коварны их острые путы. Хочешь - пой, хочешь - плачь, правду режь сгоряча Всё останется здесь без ответа. Прогорает усталой надежды свеча В одиноком жилище поэта. Стол со стулом. Диван. Комнатёнки уют. Телевизора злая пустыня. Книг ряды по шкафам мир иной создают, Я в том мире прописан отныне. Зачитаюсь с утра, размечтаюсь, как встарь, Полегчает на сердце тревожном. Щедро в кровь подольет хриплой песни «Блатарь» Невозможное станет возможным!

Всё привычно. Как в жизни. Азы... А попристальней глянешь - эпоха! День да ночь. Ночь да день. Как всегда. Словно в лодке плывешь по теченью, Где маршрут не имеет значенья... А попристальней глянешь - беда! Скачет поодаль век-сорванец, Варакосят людишки лихие. Ни страны. Ни народа. Стихия... А попристальней глянешь - конец! Но у нас и в конце - сто начал. Не истлел ещё парус надежды. Непотребство и стыд видят вежды... А попристальней глянешь - причал! И качает причал тот вода, И в воде той, почти без движенья, Шает божьей слезы отраженье... А попристальней глянешь - звезда!

КАКАЯ ГРУСТЬ Усталость вывернула тело, Изнанка чёрная видна. Все надоело, надоело И мелкое, и глубина. Излить бы душу и забыться Разумная мечтает плоть, Крылатый стих бы, словно птицу, К картонке неба приколоть.

Серый день промелькнет, ночь отбредит своё, Будет нового утра похмелье. Я в окно погляжу, а в окне - вороньё, И воняет кладбищенской прелью.

И я тянусь к заветной лире, Как выпивоха к стопарю. Какая грусть в весёлом мире, Какая бездна!.. - говорю.

На себя погляжу - будто кто-то другой, Горемычный, седой и небритый... Тяжело быть изгоем в стране дорогой. Дорогой, беспощадной, сердитой!

Какая бездна!.. Непонятно, Чем существую, чем живу. Не повернуть уже обратно Букашку в прежнюю траву.

ЖИЗНЬ НА УРОВНЕ

Букашку, мыслящую свечку, Сверчка на дедовой печи, Еще живого человечка Слепого сторожа в ночи.

Жизнь на уровне тайного вздоха, Тайной памяти, тайной слезы. 142

Вологодский ЛАД

Александр ПОШЕХОНОВ Одна надежда - помолиться, Перетерпеть, перемолоть, Крылатый стих свой, словно птицу, К картонке неба приколоть!..

РАЗНОЦВЕТНЫЕ ВЕКА

БЕСЫ По Руси гуляют бесы. Недомыслие - как рок. Наслаждаются повесы. Благоденствует игрок.

В чёрном веке чёрные герои, В белом веке белые кресты. Красный век мне нравится порою, Но сжигает за собой мосты.

Мир пропал. Не стало мира. Но полно антимирков, Где весёлые кумиры Развлекают дураков.

Синий век мне небо обещает, Выгибая из ребра крыло. Жёлтый век калиной угощает, Курит и вздыхает тяжело.

Сон ли, явь ли? Ночь ли, день ли? Близок выморочный час. Деньги, деньги, деньги, деньги Это главное сейчас.

Век зелёный плачет и жалеет Старый клён у дома моего. Голубой же век за всех болеет, Только не спасает никого.

Деньги всюду. Деньги рядом. Деньги - счастье. Деньги - власть. И течёт зловонным ядом Злая денежная страсть.

На краю долины предрассветной Помашу цветным векам рукой... Самый безобидный век - бесцветный. Может, потому, что - никакой!

Совесть, честь, слеза, икона Растворились в сладкой мгле... Есть права, но нет Закона, Нет Закона на земле.

У ПОЭТОВ ПТИЧЬИ ПРОФИЛИ Эти носики клювастые, Это буйство худобы, Эти чубики вихрастые, Донкихотовские лбы!.. На мякине да картофеле Утвердились жизни дни. У поэтов птичьи профили, Птицы божии они. В одиночестве скитаются, Без дороги, без имен. Но в конце концов слетаются В антологии времен. Попадают в хрестоматии, Стекла бьют и гнезда вьют. И ругаются «по матери». И поют, поют, поют!..

№4/2011

ПОМОГИ МНЕ, ГОСПОДЬ Не хочу быть могильщиком русского духа... Помоги мне, Господь, вдохнови, нашепчи, Что пройдет, аки хворь, горевая разруха, И хорошую жизнь огорланят грачи. По весне эти птицы на пашню слетятся, О высокой любви заведут разговор. С распроклятой судьбою навек распростятся И забытое поле, и проданный двор. Мир опять оживёт, встрепенётся, взбодрится, Расцветёт, как заря на щеках молодух. И улыбка разбудит поблекшие лица, И во здравие свечку зажжёт русский дух! 143

ПОЭЗИЯ

России образы живые... *** России образы живые Как будто вижу не впервые, Знакомо всё со школьных лет. Богатыри, Царевна-Лебедь, Грачи, Косцы и Три медведя; И там пейзаж, и тут портрет.

Вера КОРИЧЕВА Родилась в 1964 году в городе Загорске Московской области. В 1986 году закончила московское художественное училище «Памяти 1905 года» по специальности «художник-декоратор». С 1986 года живёт в Вологде. Работала художником-оформителем в областном драмтеатре, Театре для детей и молодёжи, на Вологодском вагоноремонтном заводе им. Калинина. Училась в ЛГИТМиКе (театральный институт в Санкт-Петербурге) на факультете театра кукол. В настоящее время работает дворником при детской городской поликлинике №1. Автор двух сборников стихов. Стихи публиковались в газетах и журналах, в том числе в «Вологодском ЛАДЕ» (№1-2008, №4-2009, №3-2010). Член литературного объединения «Среда» под руководством Ольги Александровны Фокиной с 2006 года.

144

От Аргунова до Попкова Крестьянки будто бы знакомы, Купчихи вроде бы родны... Казалось бы, не до открытий. Но вижу затонувший Китеж, Его черты весьма бледны. Всплывают образы неспешно: Леса, фигуры, лица, вещи Пречудный кажется ковчег. Для узнаванья, удивленья И понимания - есть время... И с ними - в двадцать первый век!

«ЗИМОЙ» ВАЛЕНТИНА СЕРОВА Из-за серого сарая Выбегает резво лошадь; Волочит привычно сани, В них мужик сидит продрогший.

Вологодский ЛАД

Вера КОРИЧЕВА Виснет серенькое небо Часто стиранной холстиной. Лошадёнка тоже сера, Мужичонка горбит спину. Леса серая полоска, На снегу пучки соломы. Но лошадка чует стойло, Значит, скоро будут дома. Отогреется хозяин Возле устья серой печи И раздаст дары «от зайца», И наступит серый вечер... Да приснятся вёсны сини... А пока зима сурова, И сера, как есть, Россия У художника Серова.

«КУПЧИХА ЗА ЧАЕМ» БОРИСА КУСТОДИЕВА ...Все религии пройдут, а это останется: просто сидеть на стуле и смотреть вдаль. Василий РОЗАНОВ

Вечерний чай. В саду почти прохладно. Любимый дуб листами шелестит. Прекрасен август; В широчайшем платье Богиня Мира за столом сидит. Сама как столп Плечей белеет мрамор И держит на себе небесный свод. А кот учёный Жмётся к щедрой маме И пушкинские сказки ей поёт. Как чай душист На блюдце с позолотой! Как нежно сочен розовый арбуз! Сияют небом Очи с поволокой, Арбузно-розов блеск румяных уст.

№4/2011

Соседний сад Виднеется отсюда За круглым скатом правого плеча. И там, гляди, Сидят в беседке люди, Вкушая с блюдечек вечерний чай. Сияет мир Фаянсом и атласом, Олимпом над лихой годиной бед... Как часто мы Своё не ценим счастье За чашкой чая просто вдаль глядеть.

«ПОРТРЕТ НЕИЗВЕСТНОЙ КРЕСТЬЯНКИ В РУССКОМ КОСТЮМЕ» ИВАНА АРГУНОВА А ей к лицу наряд роскошный: И шитый золотом кокошник, И нитка бус пурпурно-круглых, И сарафан под пояском. Она умна и некрасива, В её глазах живёт косинка, Пряма осанка, полны груди, Как два кувшина с молоком. 145

Вера КОРИЧЕВА

«ВЕСНА» ВИКТОРА БОРИСОВА-МУСАТОВА Где жила ты и, бледная, шла, Под ресницами сумрак тая... Александр БЛОК

Сад вишнёвый пока не срубили, Вишни снова волшебно цветут. Только призраки бродят меж ними, Не они ли хозяева тут? Вдруг покажется еле заметно Дома старого бледный фасад. Тихо девушка в платье столетнем Проскользит - не увидишь лица. Платье - цвета вишнёвого цвета, Цвета ягод - вишнёвая шаль. Живы образы дальнего века, И моя холодеет душа. За стеной, невозвратно-прозрачной, Призрак ели на той стороне Для неузнанной что-нибудь значит... Только станет фигура бледнеть. Растворится, растает, исчезнет Или вишней застынет стоять? Я прошу, современник бесчестный, Не губи зачарованный сад! Простая русская крестьянка, Всегда в кормилицах и няньках При тороватом барском доме, Всегда богата и бедна, От деревенского запечья Всегда скупа на праздноречье... И, может быть, во время оно Вскормила Пушкина она. Из глубины лесов российских Сияет нам улыбкой сфинкса, Волнует святочным гаданьем; И знает, но не говорит Что барин-арапчонок Пушкин, Всё деревенское заглушье С тем молоком впитавший тайно, Россию Словом озарит. 146

Вологодский ЛАД

ПОЭЗИЯ

В прощании - прощенье ***

Галина МАКАРОВА Родилась в Архангельской области. С 1977 года живет в Вологде. Работала в редакциях различных газет. Её стихи печатались в газетах и журналах, в том числе и в «Вологодском ЛАДЕ». Участница двух областных семинаров молодых литераторов. Автор стихотворных сборников: «Моё лоскутное шитьё», «На семи ветрах», «Чистым вечером».

И снова день Тобой благословлен. Пуста дорога, не пылят машины. Цветет чертополох несокрушимо, А колокольчика чуть слышен звон. Танцуют бабочки - и что им зной! У ячменей топорщатся усища. И кажется, что не бывало чище Голубенького неба надо мной. Привет тебе, святая тишина, Ступай отсель, постылая тревога. Веди, веди, укромная дорога, Туда, где петь и плакать я вольна. Где жадной грудью можно воздух пить, Где есть еще простор старинный, И знать, со лба снимая паутину, Что осени моей - погожей быть!

ТАЕТ Зонтик неба ярко-синь, Вторит птица: синь-синь-синь... Снег, с рождения седой, Стал водою молодой, Но не всюду и не весь: Там исчез, остался здесь И, чем дольше светлый день, Тем сильнее любит тень. Отощалый, сер и слаб, С грустью слышит: кап-кап-кап. Матушкой зимой храним, Разве не был он любим? Юным был пушист и бел, Постарел - и надоел? Нет ответа на вопрос. Опечален снег до слез.

*** Карай меня, карай, Но, Господи, и - милуй! Ко мне всё ближе край, Во мне всё меньше силы, Я славлю небеса, Их синь и беспросветность. Во мне поют леса -

№4/2011

147

Галина МАКАРОВА Я чую их древесность. Они еще шумят И осыпают златом, Но что до этих злат, Когда я - виновата. Пусть осень, пусть конец Начала золотого, Прости меня, Отец, Дай знак, шепни мне слово Заветнейшее: «Верь!» Шепни, Создатель милый. Я вышагну за дверь И залюбуюсь миром, Уткнусь в его плечо В последнем утешенье. Теперь всё нипочем, В прощании - прощенье.

ВЕТРУ Мои искусственные зубы, Мои беззубые стихи Швырни на свалку, ветер грубый, Порви в клочки. Ты летом нежно дул мне в уши, Выл яростно в часы пурги. Теперь я там, где только души, Кругом - ни зги. Спасибо за поддержку, ветер, За беспокойство, за азарт. Тебе известно всё на свете, Мне - ни аза. Довольно и того, что было. Лелея детские мечты, Я плакала, смеялась, выла... Почти как ты.

*** Вере Коричевой

Ты принесла сегодня солнечную дыню. Пустыню до тебя мой дом напоминал. С улыбкой взрезала овальный идеал, И сладостью ее упьемся мы отныне. Но дыни нам и половины не умять, Хотя нежнейший сок-южанин так и манит. Что дынная краса, когда в твоем кармане Стихотворений новых дивная тетрадь! 148

Влеки ее на свет, на глаз, на голос - слушать Со-мыслить, со-творить (вот то-то благодать!) Так море вынесет вдруг сердолик на сушу, Чтоб ищущий его находку мог поднять.

БЫ ... Если б я прямей возник... Б. Пастернак

Вот если б я была добрей, Глупей или жесточе, Умнее, зрением острей, Удачливее прочих, Людей была бы знатоком (Зачем не знаточихой?), Владела б лучше языком, А говорила б тихо... Дивуюсь на частицу «бы» И думаю о чуде. Что не произошло, то - бы, Судьба - что есть и будет, И исключительно моя. Увы (ура!), я - только я.

СХОДСТВО Сновиденье - снотворенье, Чем-то близкое стиху. Оба - лишь прикосновенье Смутной тени на лету. Паутину сновиденья Я одно мгновенье тку, Но нужны пуды терпенья, Чтоб из слов столпотворенья Выкроить хотя б строку. Из терпенья, из хотенья, Слёз и боли головной Выстроить стихотворенье Или терем расписной.

Вологодский ЛАД

ПОЭЗИЯ

Как дитя у отчего крыльца... ГЕОРГИЙ ПОБЕДОНОСЕЦ Закрыть глаза и устыдиться дня Моих потомков - это ли не горе? И да минует чаша всех сия, И да живет средь правнуков Егорий.

Галина ШВЕЦОВА Галина Николаевна Швецова родилась в г. Соколе Вологодской области. Окончила филологический факультет ВГПИ, художественную школу и студию «Спектр», а также курсы гравёров и резчиков по камню. Работала художникомоформителем, гравёром-резчиком, в издательстве молодёжной газеты. Преподавала в школе и гимназии литературу, русский язык, мировую художественную культуру и изобразительное искусство. Автор двух сборников стихов. Публиковалась в альманахе «Литературная Вологда» (2007 г.). Участник двух областных семинаров молодых писателей. Лауреат Всероссийского конкурса «Золотое перо» (2006 г.). Победитель юбилейного поэтического конкурса и лауреат в номинации «Проза» «Звезда полей - 2006» Московского Рубцовского центра. В «Вологодском ЛАДе» публиковались подборки её стихов.

Кривые сабли конницы степной, Тяжёлые доспехи иноземцев Всё одолеет меч его стальной, На выдох на скаку пронзая сердце! Держись в седле, безногий богатырь: «И попран змий», но яд его ужасен: Несётся конь, не слушает узды. Уж друг ли он, когда врагом ужален?.. Который век смертельный длится бой И, кажется, закончится к рассвету. Ах, добрый конь гарцует под тобой, И на сколь вёрст иного друга нету...

АПРЕЛЬ Снежные исчезли валуны Вдоль раскисшей от тепла дороги. И на ней уж не намочишь ноги Значит, поприбавилось весны. Значит, скоро самый светлый май, И пора подумать о картошке. Пусть давно пустые щи на ложке На посадку деньги вынимай! Застучали клюшки веселей В направленье дач и огородов. Хоть пока непросто жить народу На душе становится теплей От росточков робких на земле По пути к моей пятиэтажке, Где поутру распевают пташки За «хлеб-соль» для них на их «столе».

№4/2011

149

ПОЭЗИЯ И хозяин постного лица В предвкушенье тягостной работы Вдруг заулыбался без заботы, Как дитя у отчего крыльца.

*** Как слепят, сверкая, лужи, что вокруг! Пятна снега меньше, суше жухлый луг. У калитки куры радостно нашли Жирный мякишек оттаявшей земли. Даже дед, ровесник дома, как и дом, Приосанившись, блестит своим «стеклом». Влажный воздух полон запахом весны, Жаркой печки и родимой старины. Ни зимы как будто не было, ни бед. И по всей земле отныне - солнца свет!

В НОЯБРЕ И вот, как будто бы весной, Скользит по снегу свет. И дух пьяняще-озорной Далёких дней привет. Бежит из школы детвора, И - «клюшки наголо!», Не сдует, стало быть, ура! Старушек нанесло. Спешат в аптеки, на авто, И радостный прищур Нам обещает лет по сто Нетленность их фигур. Возможно, только краткий час Земля вокруг светла, Но сколько радости для глаз И для души тепла. Беспечны, будто круглый год Не будет мрачных дней. И тих глубокий небосвод, И стаи птиц видней.

ВЕСНОЙ

Из-за водителей лихих Промокли ноги и живот. «Венеция» - куда ни глянь! И комковатой кашей снег Осел изрядно на полях. Казалось - не сойдёт вовек. И новой радостью душе Стучат под каждым каблучком Мосточки - вытаяв уже, Как сердце: ладно и легко.

*** За окном ребячьи перепалки: Что с того, что двадцать первый век? В разные там салки и скакалки Маленький играет человек. И, разбужен смехом без заботы, Закурил нахмуренный сосед: Не привык слоняться без работы, Разучился радоваться дед. Что ему щебечущие птицы, Под стрехой весёлая капель? Как прожить и выжить умудриться С детства у соседа эта цель. Он такое повидал на свете, Что покой утратил и во сне. Что же? Может, нас научат дети Радоваться солнышку в окне?

*** А по обе стороны дороги Не раздолье, сколько хватит глаз, Полная надежды и тревоги Память, исцеляющая, в нас.

Вдоль улочки на солнце снег Сползает с потемневших крыш, И, как кораблик на волне, В канаве топчется малыш.

Там, налево, речка за полями, Тёмная, в кувшинках, гладь воды Да высокий берег с тополями, Домики под ними и сады.

Прошьёт капелью со стрехи, Лишь зазеваешься. И вот

Да ещё седьмое чудо света Разнотравье заливных лугов.

150

Вологодский ЛАД

Галина ШВЕЦОВА Капельками солнечного света Лютики желтеют меж стогов. Словно разноцветные салюты, Замерли над травами цветы. Да и я совсем как этот лютик, От земли вкусивший теплоты. Здесь моё коротенькое детство Помнит каждый полевой цветок... Скудное ли, скажете, наследство Памяти живительный глоток?!

ВЕРБА Не сошли еще снега, Зябко ёжатся луга. А на вербе у дороги Золотые облака. Может, рой пчелиный сел, Будто с небушка слетел, Грея бархатные спинки, Легким облачком висел? Шелохнуться не решусь, С вербы пчёл спугнуть боюсь. И душистою пыльцою Всё никак не надышусь.

*** Бежит весёлый ручеек Из чистых родников. По лесу путь его далёк, Среди родных лугов. По камушкам, где светел, чист, Как ангела слеза, Но в тёмной чаще не лучист, Мутнеет бирюза Его живительной воды Средь глины, средь земли, Как будто тучи свет звезды На миг закрыть смогли! Но ручеёк - не высох он И ясно, отчего Поднялись травы высоко Попутчики его. Как в лист, в ладонь воды набрав, Напьюсь из ручейка. Земли взял силу, радость трав. И дальше он - река.

№4/2011

ШУТОЧНОЕ А мне немилости урок, С тоскою в сердце понимаю. Тому свидетель - мой сапог, Что я сама теперь снимаю. Нет, не снимаю - ухожу! Не хлопаю - нет нужды - дверью. А там, на улице, - кружу, Крутя «баранку», под метелью. Ты сам узнаешь, какова За бессердечие расплата: Прощенья позднего слова Над тем, что было мной когда-то. Но не открыть потухших глаз, И потому - о, нет! - не вижу: Целуешь руки в сотый раз... Что ж, не уеду, не обижусь...

*** Ах, современные кварталы! Квадрат знакомого двора... Олицетвореньем тайны Стоит Соборная гора. Её увидишь отовсюду, Точнее - старый лес на ней. Казалось бы, подобно чуду Растущий в небе без корней. Дубы, акации, рябины... Взгляни на всё на это днём: Под ней бегущие машины, Над ней парящие вершины! И заслонивший гору дом.

ПОРТРЕТ Твои усталые глаза На незаконченном портрете И красный цвет в полночном свете Души измученной гроза. Но кисть смахнёт усталость с глаз, Покончит с красною тоскою, 151

ПОЭЗИЯ Обнимет голубым покоем, Надеждой окрыляя нас.

Ну что случается со мной, Вернее, с ним, - в приход весны?

О, как же я сейчас сильна И властвую в своей стихии! Мне покоряются лихие И золотые времена.

На ветках почки, как жуки, Что собираются в полёт, Раскрыли крылышки-листки. И у деревьев тает лёд

Вот краска заново легла И долгожданная победа. Ах, если б только кистью этой Тебя живого обрела!

В тени бревенчатых домов. А на откосе, вдоль реки, Как будто солнышко само Мать-мачех жёлтые глазки.

*** Как светел день - сойти с ума! И будто тени малой нет. Похоже, что земля сама И люди излучают свет. О, городка пейзаж родной Без памятников старины!

И рядом нежная трава, Как на дрожжах, растёт смелей. Так ярка неба синева... И есть ли сердцу что милей? Как будто за руку возьмёт Меня безгрешное дитя, И словно ангела полёт Увижу, детство обретя.

Фото Игоря Аксеновского 152

Вологодский ЛАД

КНИГИ О ПУТЕШЕСТВЕННИКАХ

«Ум российский промысла затеял...» О РОМАНЕ АЛЕКСАНДРА ГРЯЗЕВА «КАЛИФОРНИЙСКАЯ СЛАВЯНКА»

1 У писателя Александра Грязева вторым изданием вышел роман «Калифорнийская славянка» (Вологда, 2011). В 2010 году роман был напечатан в издательстве «Вече» (серия «Русский авантюрный роман»). Подступился он к роману не в год встречи двух губернаторов - Вячеслава Позгалева и Арнольда Шварценеггера накануне 200-летия крепости - форта Росс, что стоит на юге Калифорнии. Этой темой, по словам писателя, он стал заниматься еще в прошлом веке. И прежде чем сесть за работу над ней, он много времени провёл в архивах, изучал документы, мемуары, биографии первопроходцев, переписывался с русскими профессорами из США - Петровым и Рокитянским. Они занимались историей русской крепости и даже приезжали в Тотьму, на родину Ивана Александровича Кускова, купца первой гильдии, основателя форта Росс и первого его хозяина. Александр Грязев - писатель неторопливый, дотошный и как историккраевед - очень ответственный. Он писал книгу более десяти лет, потому и судьба её так же драматична и увлекательна, как и само повествование, в котором есть всё, что требует жанр приключенческого романа. Надо отметить, что в основе его лежат реальные события и люди. Даже появление Алёны, русской девушки, ставшей вождем индейского племени макома, и то не случайно. Подобный случай, действительно, в те годы был, только не с девушкой, а с юношей-матросом (упоминается во многих источниках). Писа-

№4/2011

тель «захотел разбавить мужское общество прекрасной девушкой и обогатить сюжет». Образ её удался, не случайно издатель вынес Алёну на обложку книги. Пришлось ему разрабатывать свою версию еще одного исторического факта, связанного с Кусковым. Неизвестно, «почему Кусков, покинув Тотьму, на протяжении двадцати лет посылал большую часть своей зарплаты на родину. Кому? Зачем? Следы этих денег, говорит автор, не обнаружены». Писатель предположил, что Иван с братьями, пытаясь завести собственное дело, взял деньги в долг у богатого купца. Они снарядили барку с солью на Прокопьевскую ярмарку в Великий Устюг, но барка на Сухоне опрокинулась, и весь товар ушел на дно. Денег он занял много, потому и возвращал их почти всю жизнь, верный слову и долговым обязательствам. А вот еще один интересный факт, о котором не мог знать Андрей Вознесенский, когда писал рок-оперу «Юнона» и «Авось». Американские друзья помогли найти «письмо Баранова отцу Кончиты, губернатору Сан-Франциско, с известием о гибели Резанова на пути в СанктПетербург, куда он отправился просить разрешения на брак с католичкой». А вот уже факт из биографии «самого романа». В интервью, размещенном на блоге Светланы Георгиевны Ясинской, учителя русского языка и литературы череповецкой средней школы № 22, писатель рассказал: «Мой замысел сначала вылился в киносценарий. В 2004 году он даже участвовал в конкурсе «Российский сюжет» на телеканале НТВ и попал в шестерку лучших сценариев. По условиям 153

КНИГИ О ПУТЕШЕСТВЕННИКАХ конкурса на сюжеты призеров должны были ставиться фильмы, но всё заглохло. Я не унывал и показывал сценарий всем продюсерам и режиссерам, до которых мог дотянуться. Никита Михалков выслушал сюжет вкратце и сказал, что он очень любопытен. Попросил прислать сценарий в его компанию, но ответа я не получил. Также с моим «творением» знакомились режиссер «Холодного лета 53-го» Александр Прошкин и известный продюсер Сергей Сельянов. Оба похвалили, одобрили, но сказали, что, раз сюжет исторический, костюмный и насыщен множеством персонажей, фильм потребует больших денег. Сказали: «Пока не потянем». Сейчас сценарий находится на руках моего старого знакомца Сергея Никоненко, который тоже не устает предлагать его студиям. Надежды на появление фильма мы не теряем. Но раз дело это небыстрое, я написал еще и роман. Первое же издательство, в которое я принес книгу, согласилось напечатать...». Хочется верить, что выйдет и фильм. Сюжет и впрямь красивый! Он совсем не авантюрный, и не только приключенческий, но и патриотичный, тем более, связан с историей и людьми нашей вологодской земли. Надо ли говорить, как это важно для нашего нынешнего времени... Александр Грязев на вопрос Сергея Виноградова, каким он представляет Ивана Кускова, ответил так: «Любознательным, пытливым, смелым, немножко безрассудным, типичным романтиком. Только человек такого характера мог отправиться на другую сторону земного шара искать удачу...»

2 Не буду пересказывать сюжет романа, неблагодарное это дело, а постараюсь передать его дух, а он всегда у Александра Грязева глубоко национален. События, которые он описывает, отдалены от нас на двести лет. 15 мая 1812 года было «положено начало пятнадцатой русской оседлости на американском матёром бе154

регу под тридцать восьмым градусом северной широты и сто двадцать третьим градусом восточной долготы», а 30 августа этого же года Иван Кусков обратился к «русским американцам» с торжественным словом: «Запомним, други мои, и потомкам нашим передадим, что в тридцатый день августа восемьсот двенадцатого года мы подняли здесь русский флаг как знак того, что Отечество наше - мать Россия, утвердилось на сих американских берегах. И трудиться здесь и жить будем мы для пользы Отечества нашего и всех племён и народов, землю сию населяющих. Так что с Богом, братцы!..». В инструкции правителя, коллежского советника и кавалера Александра Андреевича Баранова, было, кстати, даже письменно предписано: «Строго воспретить и взыскивать малейшие противу тутоземных обитателей дерзости и обиды, а стараться всячески, как вам самим, так и всем подчиненным снискать дружбу и любовь...». Новая земля была похожа и на землю сибирскую, здесь тоже было «просторно, вольно и всего довольно: и земли, и воды, и леса». Это было у русских в характере - идти «встречь солнцу» и «заглянуть за небоскат», ими двигала еще и неутолимая «жажда познания неведомого». Иван Кусков и сам всегда удивлялся: «Почему устюжане были такими непоседами? Что их заставляло бросать родной дом и идти в неведомые края, совсем не зная, что из этой затеи получится? Никто же не может знать, что будет вон за той рекой или горой, вон за тем небоскатом, где каждое утро встаёт солнце? Так что же они хотели? Славы? Но она могла и не прийти, а если приходила, то многие ли о ней знали? Нет, не ради славы и личного блага шли землепроходцы «встречь солнцу». Это были люди, по словам Баранова, «с деловой купеческой хваткой, с державным умом и заботой о благе Отечества...» Жизнь их вдали от родины была трудной и опасной. Это была «жизнь со всеми радостями и огорчениями, с любовью и ненавистью, с победами и бедами», с

Вологодский ЛАД

О романе «Калифорнийская славянка» верностью и предательством. А иной она быть и не могла. Когда русские купцы «объединились в одну компанию и на своих компанейских судах стали добывать морского зверя по всему побережью от Аляски до Южной Калифорнии и на островах Океании», то Мадрид перед своим фортом в Сан-Хосе поставил задачу: «не допустить в эти места русских». Можете представить, как испанцы, верные духу колонизаторов и не считавшие индейцев за людей, эту задачу выполняли и в каком напряжении жили наши далёкие предки - хоть и мужественные, но одновременно «наивные и доверчивые». Потому так много в романе острых сюжетных линий. Европейцы (англичане, французы, испанцы) ссорили племена между собою и с русскими. У России было много врагов - «тайных и явных» и здесь, на юге Калифорнии. И только тогда можно превозмочь и перенести все невзгоды и беды, когда «служишь на благо Отчества». Когда Алёна стала вождём племени и столкнулась с испанцами, выручая индейцев из рабства, то всерьёз задумалась о мире и людях: «И как-то необычно, неправдоподобно, странно и даже страшно было думать, что здесь, на этой же земле, где места для жизни хватит всем, есть другие люди - пришельцы-испанцы. А они в любой день и час могут прийти сюда, напасть на этих беззащитных людей, у которых даже одежды-то никакой нет, кроме набедренных повязок у мужчин и таких же коротких фартуков у женщин. Напасть и пролить кровь истинных хозяев этой благодатной земли...» Устоять в той жизни могли только люди отважные, честные и миролюбивые, которые понимали, что «нельзя строить счастье своё на несчастье других», и всегда помнили о том, что за всё, что они сделают, «через многие поколения потомкам придётся отвечать за это». И потому они «делали всё по согласию и любви». Отец Галактион, вступив на новую

№4/2011

землю и благословляя людей на труды праведные, говорил: «Помни и говори сам себе: пусть будет так, чтобы я вносил любовь туда, где ненависть, чтобы я прощал, где обижают, чтобы я воздвигал веру, где давит сомнение, чтобы я возбуждал надежду, где мучает отчаяние, чтобы не меня любили, но чтобы я других любил. Ибо кто даёт, - тот получает...». Индейцы верили русским, и потому «многие изъявили своё желание войти в российское подданство доброй волей». Даже Котлеан, вождь враждебного русским племени, сказал пирату Гельберу, что «русские сильны, и не все вожди побережья выступают против них». И это была правда. В разговоре с капитаном Муром Баранов говорил, думая о будущем «Русской Америки»: «Мы должны положить в дело устройства сей земли три начала - земледелие, просвещение, умножение народа здешнего... А какое может быть умножение без крепкой семьи? Из девочек мы готовим добрых хозяек. Учим их домоводству, разным рукоделиям, огородничеству. Чтобы жёны будущих служащих компании нашей были бы достойны своих мужей...». В этом-то, главном, русские и отличались от европейцев: «Мы за умножение здешнего народа, а они за истребление». В ответ на это капитан Мур сказал: «- Странные вы люди - русские. Вас очень трудно понять. Идёте из Европы через Сибирь и океан, в сей далёкий край, через лишения, а порой и смерть, к людям-дикарям и всё для того, чтобы этих людей научить всему, чем владеете сами, научить их жить так, как мы живём? Но это невозможно, да и нужно ли? зачем вам это надо?.. - Это надо нашей компании, - ответил Баранов, - а стало быть, и Отечеству, России. Мне же лично надо немного: чтобы вспоминали потом добрым словом. Вот, дескать, был в прежние времена здесь в этих местах правитель Русской Америки Баранов... Ну и слова там вся155

КНИГИ О ПУТЕШЕСТВЕННИКАХ кие разные: как одного крестил, другого уму-разуму учил, третьего женил... Добрая память... Она, брат, всего дороже. И ради этого стоит жить...». Они знали, что Господь не оставит их, если «они всё будут делать с любовью». Потому, наверно, так быстро и продвигались русские вглубь американского континента.

3 У нас и в Америке двести лет назад всё получилось нерасторопно (бюрократия и тогда была слепой и равнодушной) и совсем не так, как «державно» задумывалось выдающимися сподвижниками и патриотами России. А ведь как хорошо всё начиналось, и даже трудно поверить, как всё могло бы сложиться, если б не помешала война с Турцией. Кусков вспоминал, как сокрушался о том, «что русские люди не пришли в сей благодатный край раньше». Кусков был уверен: «Если бы правительство России следовало мыслям Петра Великого и укреплялось из года в год на американских берегах, спускаясь на юг по побережью, то никакой Новой Испании никогда бы и не существовало, а была бы Русская Калифорния - земля российского владения...». О том же самом рассуждали и на шхуне «Чириков» знаменитые в своё время мореходы и землепроходцы Иван Кусков, Сысой Слободчиков, Тимофей Тараканов и Иван Лихачёв: «- Да, долго мы, братцы, раскачиваемся, - подал голос Тараканов. - Ещё при Петре Великом надо было сюда, на юг американской земли, спускаться. Тогда бы всё побережье сие до самой Калифорнии наше было. - И Калифорния была бы наша! - воскликнул Слободчиков. - Да что там Калифорния! Мы могли ещё южнее, до самой тридцатой широты тутошнюю землю застолбить и с туземцами договориться...». И Баранов тоже не преминул сказать капитану Муру: «Придёт время, и обустроим мы сию землю американскую...». 156

А Кускову Баранов сказал так: «Обидно только, что поздно взялись за сие предприятие в Калифорнии. Жаль, что Резанов доехать до Петербурга не смог, а то бы всё это побережье уже давно стало под рукою России...» Тут надо сказать еще об одном герое романа - Григории Ивановиче Шелихове. В его семье «хранился серебряный ковш, которым дед Шелихова был награждён самими Петром Великим за бескорыстную службу Отечеству. Так что Шелихов думал о том, как быть достойным своих предков...». Внук был достоин деда и положил начало Русской Америке, «заложив русские крепости на островах Кадьяке и Афогнаке, на берегу Кенайского залива Аляски». Над ними «развевались русские стяги, а на видных местах были заложены медные доски с надписью: «Земля российского владения». Григорий Иванович - «купец, но больше заботился не о мошне своей, а о благе Отечества не только прибылью компании в деньгах, но и в открытии новых земель, коими прирастает Россия...». В докладе, отправленном в Петербург, он описал «своё странствие к берегам Америки и перечислил заложенные там крепости. В семьсот восемьдесят восьмом году с Иваном Голиковым поехал в столицу, желая получить исключительное право на промысел и торговлю на Тихом океане, да попросить ссуду в двести тысяч рублей и воинскую команду в сто человек». Императрица Екатерина Алексеевна «наградила его за труды на благо Отечества золотой медалью на Андреевской ленте и золотою же шпагою, а вот в монопольном праве на действия компании опять отказала». Шелихов отнес «такое отношение к его предприятию» на войну с Турцией, а войну с ней Россия объявила в семьсот восемьдесят седьмом году. Григорий Иванович Шелихов, заглядывая в будущее и мысля «державно» (не по-имперски), даже придумал название столицы Русской Америки - Славороссия.

Вологодский ЛАД

О романе «Калифорнийская славянка» Он понимал, что «алеуты-охотники и зверобои хлеб сеять, лес валить и дома строить не станут». Он готов был «просить императрицу послать хлебопашцев, мастеровых людей, да и просто посельщиков-переселенцев. А ещё православных священнослужителей, дабы они несли в народы, там обитающие, слово Божие и свет веры нашей православной...». Из разговора Баранова с Кусковым, когда правитель РоссийскоАмериканской компании благословлял тотьмича: «- Верю, что ты в Калифорнии достойно послужишь компании нашей и Отечеству... - Служить на пользу Отечеству - есть ли в нашей жизни большая награда, Александр Андреевич. Что для тебя, что для меня. Тем и живём, тому и рады бываем. Иной жизни для себя не мыслю...»

Вот такие они были - наши легендарные предки, ревностно и честно служившие Отечеству. Среди них было много вологжан. Воистину все они были патриотами земли русской и делали всё, чтобы преумножать её славу и богатства. И преуспели в этом изрядно. Нам бы не растерять того, что получили от них в наследство... Об этом, как я думаю, и хотел напомнить нам писатель Александр Грязев в своём новом романе «Калифорнийская славянка». Так хочется, чтобы книгу его открыли молодые вологжане, которые вступают в жизнь. Так хочется, чтобы в них сохранился дух людей, через которых Россия стала великой державой и утверждала себя добром и любовью на всех континентах... Владимир КУДРЯВЦЕВ, член Союза писателей России

В форте Росс сейчас музей, который хранит память о русских первопроходцах Америки

№4/2011

157

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ Дина Александровна Красильникова родилась в Вологодской области в 1935 году. Здесь прошло военное детство. Школу закончила в Заполярье (Мурманская область), медицинский институт - в Ленинграде. Врачебный стаж 46 лет, из них 20 лет - в системе МВД. Сейчас живёт в Выборге. Дина КРАСИЛЬНИКОВА

Трава пригибалась к земле О ДЕРЕВЕНСКОМ ЖИТЬЕ-БЫТЬЕ

АЭРОПЛАН Июнь 1941 года. Деревенская глубинка Вологодской области. Все деревни прихода на виду. И только одна наша скрыта перелеском. Бегу вслед за мамой. У неё на руках спящий младенец - это моя сестра. Миновали перелесок, перед глазами открылось большое поле, сплошь покрытое цветущим лютиком. И от этого оно кажется желтым, лишенным другой растительности. Впереди белеет церковь, справа шумит река. Среди поля только что сел аэроплан так называли самолёт в те далёкие годы. Со всех деревень, недоумевая (что бы это значило?), бегут люди. У самолёта - толпа зевак из ближней деревни. Из кабины молодцевато спрыгнул летчик в форменном лётном комбинезоне и в шлеме с очками; спрашивает, далеко ли руководство (администрация) колхоза, намеревается идти, - просит сопроводить. Желающих в избытке: когда ещё представится случай поговорить, пусть и мимоходом, с бывалым человеком. Ребятишки школьного возраста смотрят на лётчика расширенными глазами, а кто помладше - выглядывает из-за спины матери. Пока суть да дело, к самолёту приблизились бежавшие из дальних деревень. Среди них женщина - секретарь сельсовета. Пилот дал нужное объяснение: он летит с Севера, со стороны Архангельска; причина посадки - кончилось топливо, необходима заправка. Секретарша выслушала (запомнились сло158

ва мамы) «и увела в сельсовет для проверки документов» - воспитана бдительность. Вокруг аэроплана толпятся селяне. Колхозная работа на время оставлена. С любопытством и интересом рассматривают впервые вблизи невиданную доселе железную крылатую птицу. Экзотика! Трогают руками, подлезают под брюхо. Это не трактор! Не могу точно сказать, когда произошёл этот эпизод: до 22 июня или после. Не помню и преимущественный состав сбежавшихся - мужчины или женщины. Мне было неполных 6 лет. Долго ли коротко ли, аэроплан заправили. Сам процесс заправки выпал из памяти. Смутно припоминается, что день клонился к вечеру. Пилот попросил всех отойти подальше. Мотор завёлся. Трава пригибалась к земле от создавшегося ветра. Самолёт начал разбег и быстро поднялся в воздух. Собравшиеся проводили его взглядом, пока не скрылся из виду за лесом. Немного посудачили и восвояси стали расходиться.

ВАНЯ РОДИЛСЯ... Зима. Мороз. Заснеженная, в сугробах, северная колхозная деревня второй половины сороковых годов. Поздний вечер, а может быть и ночь. Стук в ворота. Анна, хозяйка дома, в испуге проснулась. Слезла с печи. Отворила дверь избы и в тёмное пространство сарая (верхних сеней) спросила: «Кто?» - «Давай отпирай», - услышала ответ.

Вологодский ЛАД

Дина КРАСИЛЬНИКОВА По голосу она узнала свою сестру Софью с Г-ы, что в трёх верстах. Сунула ноги в закропанные1 валенки, накинула сачок (серенький пиджачок из рогожки на куделе2) и ощупью спустилась по лестнице на нижний сарай. Отперла дверь на улицу и сказала: «Ведь с ума сведёшь!» - «Тебя сведу, да и сама сойду», - ответила сестра. Анна всё поняла. Софья была беременна и ходила последние дни. Пробежав три километра по морозу в нераженькой одежонке и прохудившихся валенках, она замёрзла и сразу же залезла на печь. А схватки уже шли полным ходом, а потом и потуги. Но плод никак не хотел покидать чрево матери или не мог. Софья была женщина здоровая и физически сильная, но рожала, спаси Господи, ох как тяжело. Что делать? Анна пошла к соседу со слёзной просьбой съездить за фельдшерицей, которая жила в двух верстах на П-е. Там же и медпункт. Михаил (за глаза звали Мишкой) лежал на печи, нехотя выслушал просьбу, почесался: «Ох, ядрёна корень, только что согрелся». Гостившая у него тёща пристала к разговору: «Миша, батюшко, поезжай, в бабьем деле нельзя отказывать, да ведь и соседи». Конюшня была в версте от дома, в другой деревне. Долго ли, коротко ли, Елену Николаевну привезли. С её повивальным искусством на русской печке при свете лучины Софья разрешилась от бремени. Родился мальчик, назвали Ваней, Иваном. А на Г-е оставленные спящими в ночи двое мальчиков, 8 и 6 лет, не могли знать в ту ночь, что матери нет в доме и что у них появился братик. На следующий день, когда рассвело, Анна пошла по занесённому снегом бездорожью, чтоб забрать детей к себе. Нашла их играющими на русской печке (в избе было холодно). На вопрос с хитринкой «Где матка?» дети ответили, что не знают. А известие о новорожденном братике восприняли радостно. 1 2

Закропанные - залатанные Куделя - льняное волокно

№4/2011

КОЛОСКИ Шёл послевоенный 1946 год - страшный, голодный. В южных районах страны недород из-за засухи. ...А это северное ржаное поле, сжатое косилкой. Снопы увезены в овин на просушку. На стерне остались редкие колоски обломившиеся во время жатвы. Это небольшие естественные или технические потери при уборке. Мы, дети, не видевшие хлеба много лет (росли на клеверных лепёшках), впали в искушение: взяли корзинки и пошли собирать эти самые колоски. Не знаю - законно или нет. Думаю, они (колоски) всё равно пропали бы под зиму. Я не помню, чтобы кто-то из взрослых получал наряд на такую пустячную работу, не доходили руки: военный молох поглотил почти всех мужчин из нашего прихода, вернулись единицы, да и женский коллектив поредел от голода, болезней и непосильного труда. ...Поле тянулось на километр. Окрест видны три деревни. В это время по дороге с П-а, где находилась администрация колхоза, шла женщина - секретарь сельсовета. Она была маленького роста, ниже среднего, внешне невзрачная - «серая мышка» с пятью классами грамотности. Курила. Имела привычку подтирать нос кверху большим пальцем при надобности и без надобности, «засыкала ноздри», по выражению одного мужичка, - он питал к ней неприязнь. Её боялись, перед ней заискивали. От её немилости можно было несказанно пострадать. Видимо, в этих руках находилась вся неограниченная колхозная власть. У неё было четверо детей. Муж вернулся с войны без единой царапины. Первое время числился военруком в начальной школе, а женщины, все вдовы, пахали плугом, косили косой-литовкой гектары на сено. Потом заведовал маленьким местным молокозаводом. Под покровом темноты уносил домой ведро молока за счёт придуманного им (конечно, ложного) недовеса при приёмке от колхозников. В налоговой молочной ведомости записывал вес меньше, чем он 159

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ был на самом деле при сдаче. Уличить было трудно. Девица-молоковозка объезжала деревни на лошадке с бидонами в телеге и сдавала оптом. Объяснений дать не могла, может быть, боялась (была сирота) и всегда отвечала: «Я не знаю». Да и узнавалось по прошествии некоторого времени. Страдали от мошенничества вдовы, сироты, у кого не было мужской защиты. Действовал без страха. Из сельмага его семья получала каравай аппетитного душистого ржаного хлеба, испечённого в русской печке, иногда и два, на «законных» основаниях как служащие, да и от налогов они были освобождены. Жили сытно. ...Увидев, что мы внаклонку ходим по полю, женщина припустила бегом. Что-то кричала, махала рукой в нашу сторону. Когда поняли, что это относится к нам, испугались и побежали. Она за нами. Но силы были неравные. Услышав дыхание в спину, мы остановились. Заискивающе поздоровались по имени и отчеству. Затравленно, горестно, чуть не плача, в страхе протянули корзинки. Она рывком выхватила их и зловеще произнесла: «Убегать вздумали!» Отвела нас в амбар, где хранилось зерно. Приказала кладовщице взвесить и конфисковать, хотя собрали самую малость. Домой вернулись с пустой тарой. Спустя много лет случайно в дороге я встретилась с её мужем. Разговорились. Узнали, что она на пенсии. Вместе со мной была односельчанка, колхозница, многострадальная вдова, хватившая лиха сполна, удивилась и недоумевая спросила: «Так ведь у неё ещё не подошёл возраст, она моложе меня. Как?.. Почему она на пенсии?» - «А потому, что матерей обижала», - издевательски ответил этот жуликоватый «патриций», цинично посмеялся над вдовьей беззащитностью. Но время расставило всё по своим местам: их дети не вышли в люди - двое спились, да и остальные звёзд с неба не хватают. Сытое детство не пошло впрок. А самих одиночество в расхристанной деревне тоже привело к Бахусу. Теперь, когда винят Иосифа Виссари160

оновича Сталина во всех смертных грехах, я не разделяю эту позицию. Невыносимо тяжело жилось людям там, где к власти на местах пробиралось сатанинское отродье, нравственные садисты. Не было бы Малюты Скуратова - не был бы и Иван Грозным.

КАТЯ (исторический очерк местного значения) Буду продолжать свои очерки о русском народе, самом странном и самом удивительном народе, какой только есть на свете. И.С. Тургенев. Из письма П. Виардо

Она была сирота. Мать, Ефалия, умерла незадолго до Великой Отечественной. Отец, Матвей, сельчане звали его Матюхой, с финской пришёл без ноги - на «деревяшке» от колена. А жарким летом 1942 года умер от дизентерии. Лекарств и мыла не было. Тогда эпидемия этого заболевания выкосила из жизни около четверти (а может быть, и больше) местного населения. Брат на фронте. Так началась в 14 лет Катина взрослая колхозная жизнь. Она сполна познала свою беззащитность. Самая беспросветная работа была для Кати. Труд доярки в то время был тяжелее труда шахтёра в забое. Человек уже не принадлежал себе, а принадлежал скотному двору. От этой рабски тяжёлой грязной работы во все сезоны года, без отпусков, без праздников, без выходных все старались откреститься любыми правдами и неправдами. Кому-то удавалось, но не Кате. Она была одинока в борьбе за место под солнцем. За неё некому замолвить слово. Её желания никто не спрашивал. Её отговорки были гласом вопиющего в пустыне. Так закрепилась за ней бессменно на долгие годы эта работа. Тяжёл был её крест. Скотный двор находился в двух верстах от В-ов, где жила Катя. Стоял на берегу реки. На другом, крутом, напротив - бездействующая захламленная церковь. Наверное, Господь с

Вологодский ЛАД

Дина КРАСИЛЬНИКОВА Ангелами всё видели и помогали переносить тяготы и обиды без больших потрясений для души и тела. Глохли чувства у смертельно уставшего забитого человека. Рабочий день Кати начинался в 5 часов утра и заканчивался в 10 вечера. А когда предполагался отёл - оставалась на ночь. За неблагополучные роды с неё «снимали строгую стружку». За мертворождённого колхозного телёнка конфисковывали приплод от своей коровы. В работе отсутствовала самая необходимая механизация - доильные аппараты. От ручного доения большого стада болели руки. Мытьё тары под молоко на реке (50-литровые металлические бидоны), зимой в проруби голыми руками - латексных перчаток ещё не было в помине. В холодные сезоны года носила вёдрами воду с реки для подогрева (от холодной корова могла простудиться). Котёл, вмонтированный в печь, располагался по высоте на уровне груди, и чтобы вылить воду или зачерпнуть ведро, надо его высоко поднять. Откуда бралась сила у тщедушного подростка? В мороз, снегопад с ветром, в нераженькой одежонке, в пиджачке из рогожки на куделе, в изношенных прохудившихся валенках, по бездорожью ехала Катя на лошадке к стогам. Вручную вилами грузила сено на дровни1. В часы кормления складывала ношу, перевязывала верёвкой, взваливала на спину и несла к кормушкам. За день ношами перетаскивала десяток центнеров. Очищала двор и вывозила нечистоты волокушей на улицу. Около двора высился навозный холм. Страдалицей была и Катина корова: безалаберный уход, бескормица зимой. Заготовлять сено для своей скотины не разрешалось. Одному Богу известно, как корова переживала зиму. Весной от истощения и бессилия не могла встать на ноги, поднимали на верёвках. В августовские и осенние дни темнело рано. Скотину засветло впускали на двор. В домах зажигали свет: керосиновую лампу или лучину. И только в Катином доме окна не светились - она «несла вахту» на скотном дво1 2

ре. Темнота сгущалась. Корова, чувствуя неприкаянность, одиночество на опустевшей притихшей улице, шла по деревне, останавливалась под чьим-нибудь светящимся окном (свет от него падал на землю) и мычала, давала о себе знать, просила приютить. Видимо, испытывала страх остаться в тёмной ночи вне дома да и переполненное вымя распирало, требовало опорожнения. Но вот в полукилометре от деревни из леса в кромешной тьме появлялась светящаяся точка от керосинового фонаря. Это возвращалась домой Катя и отзывалась на мычание коровы. Корова с продолжительным жалобным, каким-то плачущим мычанием бежала к отводу2 и ждала приближения хозяйки. А иногда сразу при наступлении сумерек шла к отводу и ждала, ждала... Но по мере сгущения темноты (а лес справа был рядом) возвращалась к чужому дому и вставала на то место, куда падал свет от окна. Слушая рассказчика, я уливалась слезами: корову было жалко больше, чем Катю. ...Как надо осознавать нужность своего труда, изыскивать титаническую выносливость, иметь святую крестьянскую душу и покорность судьбе, вставать ни свет ни заря, в непогоду, под завывание ветра и волков, утопая ногами в снегу или грязи, идти к месту своей работы, самоотверженно и добросовестно её выполнять, ничего не требуя взамен. Самое удивительное (в это мало кто верит, да и поверить трудно) доярке Кате, как и другим её землякам, ничего не платили, объясняли это нерентабельностью колхоза. Святые мученики, герои, которых упорно не хотело признавать отечество; их не привечали ни благодарностями, ни медалями. Жили от коровы (было молоко, но тоже не в изобилии), росла картошка. Вместо хлеба - клеверные лепёшки. Мясом не лакомились: телёнка «съедал налог». Вынужденно были строгими вегетарианцами. В сельмаг завозили пшеничную муку, называли «белая», для выпечки в праздники. Пользоваться ею имели право служащие: учителя, фельдшерица, санитарка медпункта,

Дровни - большие сани. Отвод - ворота в изгороди, через которые заходили и заезжали в деревню.

№4/2011

161

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ секретарь и председатель сельсовета, продавец магазина. Эти люди ежедневно получали из магазина каравай аппетитного душистого ржаного хлеба, испечённого в колхозной пекарне в русской печке. Жили легко и сытно. ...Было начало шестидесятых годов. То ли колхозное начальство разрешило продать муки на пирог к празднику всем или только негласно избранным, которые были хоть и в малом, но фаворе, или Кате самой пришла в голову такая смелая мысль, но она зашла в магазин, попросила продать муки. Ей отказали. Это явилось решающей каплей, переполнившей чашу терпения и обид. Шла вербовка в Сибирь. Катя попрощалась с деревней, родным домом, родными могилами и оказалась опять на ферме, но одна среди чужих незнакомых людей в северном сибирском колхозе, за несколько тысяч километров от дома, где растут карликовые берёзки. К ним она ходила после работы поплакать. Вспоминала живописную природу Яхреньги, родной дом и под окнами три высокие (выше дома) раскидистые кудрявые берёзы. Они и сейчас стоят, только недавно одна из них от старости переломилась пополам. Верхушка упала на избу, и крыша рухнула. Стоят только стены. Ворота на постоялый двор для скотины вросли в землю. Недалеко от них яблони-дички. В конце девяностых они засохли. Под окнами в одичавшей траве валяется ржавый каркас от керосинового фонаря, с которым Катя уходила на скотный двор и возвращалась домой по тёмной, труднопроходимой грязной вязкой дороге, разбитой гусеничным трактором, а зимой занесённой снегом. Удивительно, что до сих пор у дома сохранился колодец с воротом и закрытым срубом в виде домика, полный воды. Наземный сруб частично сдвинулся с места под уклон, и зияет широкая щель сбоку. ...Изредка осенью приезжаю на пару недель в бабушкин дом, в заброшенную давно вымершую деревню с остатками развалин. Тянет туда неведомая сила, зов родины. Каждый раз с грустью обхожу небольшой Катин домик, к нему тянет. Он меня 162

гипнотизирует, словно в нём витает душа Кати. Заглядываю в окна, в некоторых сохранились стёкла. Раньше заходила в избу без осторожности, а теперь опасно: всё покосилось, висит обрушившийся потолок. Печально стоит давно остывшая растрескавшаяся со следами серой побелки русская печь с открытым устьем без заслонки - как немой укор времени и людям. Со стен свисают обрывки обоев, потемневших от сырости и плесени. Всюду хлам, остатки разрушившегося жилья. Валяются предметы утвари и обихода: рваный сапог, берестяной лапоть 20-х годов прошлого столетия; ржавый с выщербленными краями чугунок, подойник1 и ведро с дырявым дном, ёмкость от керосиновой лампы. Царствует мерзость запустения. Испытываешь сложное чувство: грусти, жалости и потери. ...О дальнейшей судьбе Кати известно мало. Кто-то рассказывал что в Сибири Катя вышла замуж, родила дочь. Дочери сейчас около пятидесяти. Может быть, когда-нибудь у неё возникнет желание посетить родину матери. Как знать? Напоследок хочется поделиться скудными сведениями о Катином брате Александре, сельчане звали его Санко. Во время войны попал в плен. Удалось бежать. Это событие, слава Богу, никак не сказалось на его дальнейшей жизни. После демобилизации завербовался в Ригу. Там женился на украинке Тане. Встретились «два одиночества». Родился сын. Таня работала на мебельной фабрике, Александр - на стройке. Один раз, в середине пятидесятых, приезжал в отпуск с семьёй. Повторно посетил «сей уголок земли родной» один, будучи на пенсии. На В-и пришёл в сопровождении племянника из Б-го - это речная пристань в двадцати верстах. Планировал провести ночь, а может быть, и не одну, под крышей родительского дома. Но, давно брошенный, он был в непотребном состоянии и к ночлегу не располагал. Заночевал Санко у церкви, что в двух верстах, в вагончике мелиораторов. На следующий день навсегда покинул свою малую родину. 1

Подойник - ведро с носиком.

Вологодский ЛАД

НАМ ПИШУТ

Вера, надежда, любовь Прочитала в «Вологодском ЛАДЕ» призыв редакции побольше вспоминать о том, что пережито, и решилась немного написать о моей хорошей знакомой. В жизни она перенесла немало, но никакие испытания не сделали её озлобленной, раздражённой. Ко всем и ко всему она относится с любовью - и это дает ей веру и надежду. В окно постучали. Сначала негромко, потом сильнее, требовательнее. Матрена Яковлевна через стекло пыталась разглядеть в темноте, кто бы это мог быть. Но где там. Окна заледенели. Даже через них слышно, как завывает метель. - Да кто же это? - накинув фуфайку на плечи и поверх теплый платок, пошла открывать. В дверном проёме нарисовалась женская фигура, какая-то несуразная. Только потом Матрёна поняла, что вид такой был от большого куля, который, как что-то очень дорогое, прижимала женщина к груди. - Мама, это я... - Господи, Маня, Маня... Матрена засуетилась, буквально втащила дочку в сени, затем в единственную комнату своего небольшого дома. Маня еле расцепила замерзшие руки, которые, хотя и были в рукавицах, но едва шевелились. С трудом, особенно бережно положила свою ношу на кровать. Сама присела рядом, в изнеможении прислонилась к стене. Устало произнесла: «Добрались, наконец». Замолчала. Долго не могла расстегнуть городское пальтишко: пальцы не слушались. А мать, все поняв, захлопотала, заохала около кровати. Медленно, словно боясь чего-то, стала развязывать большой пуховый платок. - Метёт, метёт-то с утра. Как же вы от станции, ведь 30 километров, - заговорила Матрена и вдруг заплакала, запричитала: «Внученька, очнись, хоть голосок подай!» Осторожно раскладывала по сторонам заметенные снегом концы платка, приговаривая: - Хорошо, что в доме-то тепло. Как

№4/2011

знала, и вечером натопила. Печка-то тёплая. - Тёплая... - словно в забытьи повторила дочка, и, напрягшись, спросила: - Жива? - Жива, жива, - утвердительно, глотая слезы, прошептала Матрёна. Многое повидала в жизни, а такого... В платке лежал детский скелетик, обтянутый кожицей. И едва-едва шевелился. - Внученька, внученька... - казалось, у бабушки перехватило дыхание от увиденного. Но, взяв себя в руки, продолжила: - А вот мы тебя сейчас к печке, к печке поближе, к ней, матушке. Увидев усталое лицо дочери, скомандовала: «Живо на печь». Подсадив её на приступок, подталкивала вверх, приговаривала: - Не забыла печь-то родную? Дальше там фуфайка, на неё и ложись. Когда Маня разместилась, протянула ей платок, в котором находилось то, что дороже всего в мире было для этих женщин. Матрена вытерла слезы, пошла в кухню, привычно взялась за самовар. Надо жить. На другой день соседки чуть ли не в один голос заявили: - Не жилица, Матрёна, внучка-то. Худущая, не ходит. Ой, не жилица! Матрена отмахивалась: - А мы ее в печку, согреем, помоем, тепло-то пустим в тело - душа и оживет. Так поселились в селе Молоково Калининской области две блокадницы: мать и дочь. Русская печь стала для маленькой Вали второй мамой. Она давала стойкое уютное тепло, словно чувствовала, что выполняет самую важную задачу в тот холодный неспокойный 43-й год. 163

НАМ ПИШУТ Шла война, а маленькая ленинградка жила, вопреки всему. Она слышала, но не понимала тогда, что рассказывала ее молодая мама. Уже потом Валя узнает, что родилась в Ленинграде в январе 41-го года. Отца, Николая Ивановича Волкова, оставили на заводе «Большевик», дали бронь как слесарю высокой квалификации. Там, на заводе, за станком, он и умер в 43-м. От голода. Свои 250 граммов хлеба отдавал родившейся дочери, так как молока у жены, Марии Васильевны, не было. Война. Голод. И мама, положив к отцовскому пайку свою дневную норму - 125 граммов - в кастрюлю, заливала кипятком и кормила дочку, отдавая ей самое ценное, что было. После смерти мужа Марии предложили эвакуироваться в Сталинград, но его уже тогда бомбили. И потому направилась 24-летняя Мария с дочкой на родину, к матери, в Калининскую область. Ехали зимой, на перекладных, с военными эшелонами. Десять дней без еды, в

постоянном страхе. А мать прижимала, согревая на груди, маленький родной комочек... В голове одна мысль, одно желание: доехать живыми. Доехали. Отпаивали Валюшу козьим молоком из пипетки. Маленький ротик едва открывался. Бережно растирала бабушка в печке любимые ручки, ножки, которые ее внучка сама и поднять-то не могла. И снова на печку. Согревай, родная! Ходить Валя научилась только в три года. Валентина Николаевна Бедова (Волкова) недавно отметила свое 70-летие. Знаю её несколько лет. Оптимистка по жизни, прекрасная жена, заботливая мама и любимая бабушка. И сегодня Валентина Николаевна считает, что спасают человека в жизни любовь родных людей, тепло отчего дома и, конечно, вера и надежда. А ими, как известно, держится и сам человек, и вся земля наша. Татьяна ЗАГОСКИНА Вологда

Фото Алексея Колосова 164

Вологодский ЛАД

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА Татьяна Андреева знакома нашим читателям по главам из книги «Прощай, XX век!». Они публиковались в двух номерах 2008 года и вызвали у читателей необыкновенный интерес. Люди спрашивали, кто автор, где книжку достать... Писала в той книге (она, кстати, уже вышла) Татьяна Александровна о том, что многим вологжанам хорошо знакомо и дорого - о детских играх тех лет, о любимых книгах и развлечениях, о своих друзьях и знакомых, о магазинах и рынках... Словом, писала о нашей жизни тех лет. В книге и было всё как в жизни: и озорное, и грустное, и веселое, и серьёзное... Главы наш журнал публиковал, пока книга еще писалась. Потом автор её закончила, книжка не только издана, но уже и тираж почти весь разошелся. А писать Татьяна Андреева продолжила. Сейчас у нее в работе - новая книжка, собравшая разные смешные истории. Мы публикуем из этой книжки извлечения и надеемся, что традиция будет продолжена: сначала журнальная публикация, потом - издание, читательский успех и работа над новой книгой. Татьяна АНДРЕЕВА

Вологодская бывальщина Вологодская область отличается не только своей прекрасной природой, прозрачными борами, чистыми реками и озерами, такими же чистыми, добрыми людьми, но еще и тем, что ее население более чем на восемьдесят процентов состоит из русских людей. «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет»! Удаленность области от столиц и городов миллионников раньше помогала сохранять самобытность вологжан, старинную русскую культуру и свою особенную речь. Простые крестьяне и рабочие Вологодской области жили и живут своей жизнью, трудной, бедной, чувствуя себя сейчас брошенными государством на произвол судьбы. Но, несмотря на это, в них живет собственная некнижная культура, великая и имеющая глубокие национально-исторические корни. Она выражается, прежде всего, в православном мировоззрении, которое сохранилось в нашей генетической памяти. Она видна в деревянном зодчестве, в деревенском семейном укладе, в старинной одежде, которую до сих пор хранят в отдаленных деревнях, в речи, в песнях,

№4/2011

частушках и побасенках, которые Василий Белов когда-то назвал «вологодскими бухтинами». Неожиданное и дурное, с моей точки зрения, влияние на нашу самобытность оказало телевидение, особенно на удивительное и прекрасное разнообразие говоров Вологодской области. Телевидение, само того не желая, сглаживает особенности вологодской речи. Мало услышишь теперь «окающих» людей даже в глубинке, в районных центрах области, еще недавно сохранявших и древние корни русских слов, и церковные имена, и особенности произношения. Еще двадцать лет назад в северовосточных районах области, таких как Тарногский, Бабушкинский, Нюксенский, Кичменгско-Городецкий и Великоустюгский, «цёкали» («ницево», «цветоцки», «целовек», «цасто» и тому подобное), частили в разговоре (говорили быстро). Интонационный рисунок фраз напоминал интонации английской речи, падая с высокой ноты вниз, а затем снова высоко поднимаясь. На западе, например в Череповце, «чёкали» («овча», «делает165

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА ча», «смотрича»), в Бабаевском районе использовали не характерный для русского языка пассивный залог в глагольных формах («упадено было»), и так далее. Те маленькие истории, которые здесь собраны в разных районах Вологодской области и в самой Вологде, отображают характерные черты вологжан, их юмор, находчивость, простоту, а также те языковые особенности, о которых говорилось выше, и относятся к шестидесятым, семидесятым, девяностым годам прошлого столетия, а также к началу двадцать первого века. Истории взяты из жизни, а потому словечка из них не выкинешь, даже если это словечко ядреное, не всегда приличное и режущее нежное ухо интеллигента. Хотя нравы нынче упали настолько, что и интеллигенция не чуждается пустить матерка в разговоре, щеголяя псевдознанием народной жизни.

ТАРНОГСКИЕ ИСТОРИИ

«НЕ В АППЕТИТ»... В конце семидесятых годов прошлого столетия я работала в тарногской средней школе учительницей английского языка. С подружкой Гелей мы жили на квартире у Вали-магазинщицы (так местные жители называли продавцов магазинов). Валя была пролеченной запойной алкоголичкой, уволенной с работы и вынужденной сидеть дома. Свои дети у нее выросли и разъехались, ждать их раньше следующего лета не приходилось. А Валин муж, любя ее, хотел, чтобы она отвлекалась от своей болезни, хотя бы в заботах о чужих людях. Валя честно хотела бросить пить и со всей страстью окунулась в домашнее хозяйство и заботы о нас с Гелей. Мы даже договорились, что она будет кормить нас завтраками и обедами, а мы будем платить ей за квартиру и стол немыслимые по тем временам деньги - тридцать рублей в месяц. Валя доставала в магазине лесников, где она раньше работала, колбасу, 166

сыр, дефицитные рыбные консервы, шоколадные конфеты и прочую снедь, и все это выставляла утром к самовару, приготовленному к нашему уходу в школу. А вот с обедами ничего не вышло, потому что готовила она ужасно. И это приводило Валю в минорное настроение. Вечером мы заставали нашу хозяйку грустно сидящей у того же самовара, подпершей щеку рукой и говорившей на дивном местном диалекте: «Ой, девки! Цельной-от день емь, емь и всё не в апетит!»

ПРИЗНАНИЕ Как я радовалась, когда на перемене ко мне подходил какой-нибудь пятиклассник и спрашивал, «окая и цёкая», а также растягивая по-тарногски гласные звуки: «Татьяна Александровна-а-а, скоро английськой-от будет?» А когда я говорила: «Через два дня», слышала в ответ: «Довго ждать!» Или зимой пятиклассники приглашали меня кататься с горки на санках, говоря: «Татьяна Александровна, пойдем на цюноцках катаце!»

ПОСЕТИТЕЛИ Начались студенческие каникулы, и ко мне приехали в гости брат Шура и неизменный друг Славка Попов, посмотреть, как я устроилась и как складывается мое житье-бытье. Они появились внезапно, прибыв в школу прямо с самолета. Как же мы с Гелей радовались! Наша хозяйка по этому случаю напекла несъедобных пирогов, но мы их ели, болтали и хохотали от души. Заняться ребятам было особенно нечем, поэтому они как прилетели, так быстренько и улетели, оставив у нашей хозяйки неизгладимые впечатления от веселой болтовни и песен под гитару. Хозяйка Валя, несмотря на немногословность, умела смотреть в корень и давать сногсшибательные характеристики людям. Не знаю, что она говорила обо мне, но Гелю называла «трехшерстной», за то, что крашеная Гелина головка была ме-

Вологодский ЛАД

Татьяна АНДРЕЕВА стами светлее, местами темнее, а где и рыжиной отдавала. Про юркого и вездесущего Славку она сказала: «У этого и на ж...е глаза есть!» Причем эта характеристика была ему дана без юмора и с большим уважением, поскольку слово на букву «ж» было и является в Тарноге вполне обиходным и входящим в речевую норму, то есть так может каждый сказать и это никого не обидит.

СИЛА СЛОВА И СИЛА ДУХА Галя Л. родилась в Тарногском районе Вологодской области. Она жила вдвоем с мамой, которая работала сметчицей и учетчицей на северных стройках Советского Союза. Они ехали туда, где начиналась новая стройка, поэтому исколесили весь Урал и Вологодскую область, переезжая из одного поселка в другой. Девочке часто приходилось менять школы, иногда не по одному разу в год. Несмотря на это, Галя всегда училась хорошо. Чаще всего они с мамой жили в рабочих бараках, где было много бесхозных детей, где кучно жили рабочие семьи, в которых случались и дружеские попойки, и пьяные драки. Гале с самого нежного возраста приходилось защищаться от маленьких и взрослых. Несмотря на свой малый рост и хрупкость, она умела постоять за себя. В одном из таких рабочих поселков утром первого сентября она шла в шестой класс очередной новой школы вдоль разбитой и разъезженной дороги. Проезжавший мимо на велосипеде дядька столкнул ее в глубокую, полную воды колею. Галя, белокурая малышка с голубыми невинными глазами, обложила его таким матом, что он даже затормозил, не поверив своим ушам. Он догнал ее на повороте и уважительно попросил: «Девочка, повтори, что ты мне сейчас сказала, я хочу с друзьями поделиться». В этот же день с ней приключилась еще одна знаменательная история. Войдя в свой 6-б класс, она обнаружила, что свободное место есть только за пер-

№4/2011

вой партой, перед столом учительницы. Галя, недолго думая, стала устраиваться за этой партой. Класс молчал, только одна девочка сказала, что здесь сидит второгодник и хулиган, который всех лупит и не разрешает садиться рядом с собой. Галя прошла по всему классу и собрала в свой портфель учебники, какие смогла найти, сама она никогда книг в школу не носила. В этот момент вышеназванный второгодник ввалился в класс, схватил ее за шиворот и выкинул из-за парты. Не говоря ни слова, Галя размахнулась и что было сил ударила его по голове полным книг портфелем. Парень свалился в проход между партами и даже на какое-то время отключился. После уроков сосед по парте молча взял Галин портфель и пошел провожать ее домой. Вернее и преданнее друга у нее никогда больше не бывало.

ВЕРХОВАЖЬЕ

ИДИ ИСИ! У подружки моей дочки бабушка жила в Верховажье. Это был кладезь выражений на местном наречии. Внучка, уже взрослая девушка, летними ночами гуляла с подругами и друзьями детства. Недовольная бабушка ей выговаривала: «Веркя, будешь по ночам шляться, валенком отпистоню!» Она же звала утром свою любимицу завтракать: - Веркя, иди иси. - Не хочу, баушка! - Иди, кому говорят! - Баушка, я этого не буду! - Жори, как надавано!

БАБАЕВО

С МОТОЦИКЛА УПАДЕНО Женщина рассказывает другой женщине: - Колька у меня дурак дураком, дак ведь с мотоцикла упадено было! 167

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА ВОЛОГОДСКИЕ

ФИЛОЛОГИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ В начале семидесятых годов Т. А. преподавала английский язык на факультете иностранных языков в Вологодском педагогическом институте. Как-то раз зимой, часов в восемь утра, она направлялась в институт. Впереди нее по заснеженной улице Клары Цеткин шли два типичных вологодских мужичка, худеньких и низкорослых, прибитых морозом и похмельем. Одеты они были неказисто: старые телогрейки, потрепанные шапки-ушанки, на ногах валенки с галошами. При этом они вели неспешную и серьезную беседу. Т. А. шла совсем близко от них и невольно слышала содержание этого поразительного разговора. Тот мужичок, что был постарше и повыше ростом, ласково выговаривал второму: «Сколько можно повторять тебе, Василий, нужно говорить не «пидарас», а «педераст», понял?!»

ЦАРЬ Бабушка с внучком лет пяти зашла в хозяйственный магазин купить кастрюльку. Пока она рассматривала товар на полках, внук нашел внизу маленький чугунок и надел его себе на голову. Снять его не смог и заплакал. Как ни старались снять горшок с головы ребенка бабушка, подоспевшие продавщицы и администратор хозяйственного отдела, он плотно сидел на голове мальчика. Продавщицы стали требовать, чтобы бабушка заплатила за товар, иначе они отказывались отпустить ее домой. «Деточки, да отпустите вы нас в поликлинику, там ему горшок-то снимут, и я его назад принесу, нет у меня лишних денег на эту покупку», - причитала пожилая женщина. Однако продавщицы были непреклонны, пришлось за горшок заплатить. Едут бабушка с внуком в поликлинику на автобусе. Внук сидит прямо, голову держит гордо и, думая, что его плохо слышно, на весь автобус громко говорит: «Бабушка, 168

я - царь!» - «Сволочь ты, а не царь! - отвечает бабушка. - Мало того, что я из-за головы твоей напереживалась, ненужную вещь купить пришлось, так еще и в поликлинике неизвестно чем дело кончится!»

КОТЛЕТА В 1993 году, в разгар перестройки, мы с маленькой дочкой Машей зашли в продовольственный магазинчик в нашем доме на улице Галкинской. С продовольствием была «напряженка», мало его было, этого продовольствия. На витрине магазинчика лежала одинокая серая котлета, а рядом стоял ценник с названием продукта. Котлета называлась «Мираж»! Потрясенные соответствием продукта и его названия перестроечному времени, а также неисчерпаемостью и силой великого русского языка, мы вернулись домой.

ПАРОЛЬ Мама братьев П., Берта Давыдовна, библиотекарь на пенсии, была похожа на полненького пожилого ангела, с седыми просвечивающими кудрями в виде нимба вокруг головы и добрыми лучистыми глазами. Она, как все еврейские мамы, беззаветно любила своих грешных чад и прощала им любые выходки и проказы. Братья любили её не меньше, но постоянно добродушно подшучивали над ней. Особенно отличался С., который пребывал в том полном сил возрасте, когда душа жаждет вина и приключений. Он часто гулял ночи напролет, а мама Берта переживала за него и ждала, ждала... Как-то в подпитии С. сказал матери: «Мама, будь осторожна, ночью не открывай дверь незнакомым людям, даже мне не открывай, пока не услышишь пароль - «Зимой опята не растут»! Ты же должна мне ответить - «Поливай, не поливай!» И С. целый год, когда бы и в котором бы часу ни возвращался, выговаривал за дверью заплетающимся языком пароль, а святая Берта Давыдовна отвечала заветными словами и открывала дверь.

Вологодский ЛАД

Татьяна АНДРЕЕВА КИРИЛЛОВСКИЕ

ОХОТА НА РЯБЧИКОВ Дело было ранней осенью в конце шестидесятых годов прошлого века. Молодой директор филиала крупного ленинградского завода Л., расположенного в Кириллове, в конце трудовой недели решил отдохнуть и поохотиться на рябчиков. С утра он бродил в лесу, близ проселочной дороги и неподалеку от небольшого озерца, больше любуясь местными красотами, чем на самом деле охотясь. Не встретив ни одной птицы, он ощутил, что порядком утомился: тяжелыми стали казаться большие резиновые сапоги и двустволка с патронташем. И он решил вернуться домой, то есть в местную гостиницу, где Л. проживал по причине своего холостого состояния. Повернув по проселку назад, у поворота дороги Л. заметил большую корову, которая стояла к нему тылом и, низко наклонив голову, прикрытую от его глаз кустами, спокойно жевала траву. Чем ближе подходил он к корове, тем больше удивлялся ее высокому росту и величине задней части. Он подошел к животному вплотную, когда «корова» подняла огромную голову, украшенную ветвистыми рогами, и медленно повернула ее в сторону моего друга. Трудно описать словами ощущения, которые посетили его, когда он очутился нос к носу с взрослым лосем, меланхолично смотревшим ему прямо в глаза и медленно жующим зеленую, свисающую изо рта жвачку и падающую на землю вместе с тягучей слюной. Сказать, что он смертельно перепугался, значит ничего не сказать. Он застыл в каком-то первородном ужасе, прижав к сердцу бесполезную в этом случае двустволку, и панически соображал, что же делать дальше. Между Л. и лосем было расстояние не больше метра. «Лосик, дорогой мой, ты самый замечательный, самый умный и сильный зверь на свете! Я люблю тебя! Я никогда не причиню тебе зла, только ты не тро-

№4/2011

гай меня и иди своей дорогой!» - начал негромко и ласково говорить мой друг. И так он говорил и говорил, а лось очень внимательно его слушал и продолжал жевать и смотреть ему в глаза. Однако в какой-то момент он сделал легкий прыжок в сторону, еще один, и снова остановился и повернул голову в сторону Л. А у того будто камень с души свалился, он осмелел и начал громко материть лося всеми известными ему нецензурными выражениями, не решаясь, однако, поднять на него ружье. Лось снова сделал прыжок в сторону и снова развернулся рогами к Л., вслушиваясь в его отчаянные и истерические интонации. Наконец он как будто отпустил моего друга и махнул в дальний лес, в пять прыжков достигнув линии горизонта.

ЗАМЕРЗ Лето 2010 года выдалось в Вологодской области не просто жаркое, а какоето неистово-африканское. Полтора месяца жара стояла от 30 до 45 градусов по Цельсию. Как мы и выжили, не знаю! Юра П. с женой Таней - молодые пенсионеры. Он бывший капитан подводной лодки, боевой офицер, она занимается бизнесом, живут хорошо и без напряжения. Дети выросли, внуков немного. Они родом из северо-восточной части Вологодской области, но дом себе построили ближе к западу, где теплее и к детям поближе. Дом - хороший, рядом баня с двумя отделениями: парной и сауной. За баней вырыли огромный пруд, почти озеро, длиной двадцать, а глубиной пять метров. Все нынешнее жаркое лето они то и дело купались в этом пруду. (Мне даже думать об этом завидно, я-то в городе сидела, спасаясь под душем в ванной комнате). Однажды ближе к вечеру, когда жара спала с 37 до 32 градусов тепла, они решили попариться в бане - пруд прудом, а когда-нибудь и мыться надо. Таня отправилась «налажать» баню, но быстро выскочила наружу. Оказалось, что осы облюбовали их предбанник и начали строить под потолком гнездо. Надо сказать, что Юра при всей своей мужественной 169

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА внешности и боевом прошлом терпеть не мог и побаивался пчел, оводов и ос, видно, имелись на то причины. Тем не менее Таня отправила его изгонять из бани непрошеных гостей. Юра серьезно отнесся к встрече с опасными насекомыми. Он надел охотничьи брюки на помочах, рубашку, куртку, шапку и накомарник, а также перчатки, носки и резиновые сапоги. Снарядившись таким нехилым способом, Юра отправился на борьбу с осами. Гнездо он разрушил, собрал в пакет и, сопровождаемый разозленными насекомыми, понес выбрасывать его на помойку. По пути он повстречался с соседом. Сосед был стар, глух и заикался: «Ю-Юрка, т-ты что, зэ-замерз?» - спросил он.

СТАНЦИЯ В семидесятых годах прошлого века очень популярны были туристические поездки на выходные дни в столицы нашей Родины, Москву и Ленинград. Ездили школьники и студенты, учителя и библиотекари, а также группы людей от различных предприятий. Поездки недорого стоили, занимали немного времени и сочетали в себе два приятных мероприятия - осмотр исторических памятников и то, что нынче называют коротким иностранным словом «шопинг», который включал покупку некоторых дефицитных товаров, чаще всего одежды и колбасы. Вологодская областная связь имела в те времена отделения по всей нашей большой области, некоторые станции нередко располагались в отдаленных поселках и деревнях. И вот однажды молодежь предприятия связи собралась в такую двухдневную поездку в Москву. Компания была сборная, к московскому поезду прибыли связисты из Тотемского, Кадниковского, Кирилловского и Белозерского районов, а также из Вологды. Среди них был Паша Родичев из деревни Ивановской, что под Белозерском. Паша в жизни своей, кроме Белозерска, Кириллова и Вологды, никуда не ездил. В армии Паша не служил, а место его работы находилось всё в той же Ивановской, потому эта 170

поездка представляла для него большой интерес, но и тревожила. Он побаивался столичного города и возможности заблудиться или попасть в руки мошенников. В путь он отправился вместе с более опытным в таких делах другом, Сашкой Семеновым. Сашка в поезде наставлял товарища, дескать, Москва город большой, потеряться в нем ничего не стоит, поэтому надо держаться вместе. Особенно легко заблудиться в метро, хотя там-то можно обратиться к дежурному, который есть на каждой станции, и спросить, как проехать, где выйти. Оба дня в Москве, не расставаясь, они посещали магазины и ездили в автобусе на экскурсии. В середине второго дня ребята решили съездить на метро в дальний магазин за запасными частями к Пашиному мотоциклу. В метро они спустились вниз на эскалаторе и вышли на платформу. Сашка говорит: «Садимся, едем три станции и выходим». Пока Паша озирался по сторонам и что-то искал в карманах, Сашка, думая, что он следует за ним, сел в вагон и уехал. Поезд ушел, перрон освободился. Паша смотрит - Семенова нет. Он, недолго думая, пошел к дежурной, которую вычислил по красной фуражке и прозрачной будке. Подойдя к дежурной, Паша вежливо осклабился, поздоровался и спросил: - Вы Сашку Семенова не видели? Дежурная ответила: - Нет, - и добавила: - А кто это? - Сашка Семенов? Он у нас на восьмой станции работает! - Так ведь на нашем радиусе восьмой станции нет! - Странно, мне Семенов сказал, если что, к вам обращаться! - А где находится восьмая станция? - Восьмая-то? В трех километрах от Ивановской, а седьмая - в пятнадцати километрах от Липина Бора! В этом месте обычно спрашивают, как Паша добрался до гостиницы, в которой они с Сашкой останавливались. Добрался! Дежурная, которой жалко стало деревенского паренька, выспросила у него, кто он, откуда и как оказался на ее станции,

Вологодский ЛАД

Татьяна АНДРЕЕВА а затем написала ему на бумажке, каким транспортом вернуться в исходный пункт назначения. А Сашка спокойно доехал до магазина и купил все, что было нужно ему самому, а заодно и Паше Родичеву.

ИНИЦИАТИВА НАКАЗУЕМА На вологодском автовокзале сбоку от платформ, к которым прибывают рейсовые автобусы, сделан навес над скамейками. В этом защищенном от ветра и дождя месте, в теплое время года можно подождать своего рейса. Здесь же с самого раннего утра сидят пассажиры и редкие протрезвевшие бомжи. У их ног прыгают многочисленные воробьи, поглядывая на людей и ожидая подачки, так уж их приучили сердобольные отъезжающие. Я пришла на вокзал за полчаса до своего автобуса, скромно присела на крайнюю скамейку и стала наблюдать за разворачивающимися передо мной событиями. От вагончика с хлебом уверенно отошла крепкая невысокая тетка с тяжелой сумкой в руке. Она приблизилась к скамейкам под навесом и, вынув из пакета полбатона, стала кормить воробьев, с достоинством поглядывая на окружающих: дескать, вот какая я добрая. Воробьев было много, поэтому тут же образовалась шумная птичья свалка. Покончив с едой, птицы вспорхнули на сетку, натянутую под навесом, и чинно расселись в ряд. Тетка устроилась как раз под ними. В ту же минуту ей на голову капнул один воробей, второй, третий... Тетка вскочила и стала растерянно шарить руками по испорченной прическе. Сидящая в стороне деревенская старушка, глядя на нее, философски заметила: «Кто кормил - того и навоз». Я радовалась этой фразе до самой Тарноги. Думая об этом происшествии, я вспомнила о том, что в пятидесятые годы, когда крестьяне Вологодской области не имели возможности пользоваться химическими удобрениями, а коров и другой частный скот разрешалось пасти только в придорожной полосе или в лесу, навоз как ор-

№4/2011

ганическое удобрение ценился на вес золота. Его собирали, из-за него ссорились и говорили друг другу эту сакраментальную фразу: «Кто кормил, того и навоз!»

ПРОСТОЙ РАЗГОВОР Едут в автобусе из Тарноги в Вологду две пожилые женщины, бывшие жительницы Тарногского района, одна из Верховья, другая из Долговиц. Всю дорогу они с большим удовольствием разговаривают. Они давно живут в Вологде и, хотя обе «окают», общая речь звучит у них сглажено, без диалектных слов и тарногской интонации. Однако нет-нет, да и выйдет наружу тот деревенский, сочный и яркий язык, на котором они говорили в детстве и в молодости. Я сидела сзади и бессовестно подслушивала, о чем ни секунды не жалею и в чем совершенно не раскаиваюсь. Вот этот разговор. - Я к племяннице на свадьбу издила. - Подарочек возила или деньгам? - Подарок. - Понравилось на свадьбе-то? - Свадьба, конечно... А не так. Рот открывают, а все корытом! Так ли мы в молодости гуляли?! Всю-то ночь, до зари пели да плясали. Утром с солнцем придешь домой, только спать упадешь, а матка уже в задницу тычет - ставай, на роботу пора! Нынче гулянки у молодежи никакой - главное, чтобы в голове мутилось, а мы-то гуляли безо всего. - И я буде гуливала. Тепериче, уж остарела, дак куда... - Долго ли в Тарноге-то была? - Четыре дня, больше не смогла. Некогда, нету дней-то, картошку надо копать.

ЧТО В ИМЕНИ ТЕБЕ МОЕМ? Гале Л., Галине Тимофеевне, сильно за пятьдесят, но выглядит она замечательно молодо, а главное - характер у нее озорной и общительный. Едет она из Вологды в Тарногу на маршрутном такси всего четыре часа, но даже это время она должна скоротать разговорами с по171

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА путчиками. А для этого надо с ними познакомиться. Ближе всех от нее устроились молодой прапорщик и девушка Катя. Только выехали за город, Галя заводит с прапорщиком разговор. - Как вас звать? - Никак. (Прапорщик хмуро смотрит в сторону). - Какое странное имя. И как же в детстве звали? Никакушка или Никакашка? (Катя весело хохочет). - Валерьян я, Валерьян! - Вот это мужское имечко. Вы не прапор, случаем? - Прапор. - А откуда родом? - С Верховья, из села Тарасова. - И я с Верховья, может, знаешь, из Першинской. После таких разговоров прапор кричит водителю: «Генрихович, заезжаем в магазин!» Пассажиры вокруг подсказывают, что бутылку можно купить в Чекшино или в Воробьеве. Прапорщик ради встречи с землячкой не поскупился и купил бутылку коньяка. Галина задушевность и коньяк развязали язык неразговорчивого прапора, и в Тарногу они приехали лучшими друзьями.

ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР Разговаривают двоюродники, Юра и Люся, тому и другой за шестьдесят. Юра: «У нас гроза, проливной дождь. (Пауза). Таня огород поливает».

БАБКИНЫ ХИТРОСТИ У бабушки Евстолии три внука: трех, семи и четырнадцати лет от роду. У старшего внука на лице появились возрастные угри, и он от этого страдал. Бабушка просит внуков вынести мусорное ведро, но ни один из них не рвется выполнять ее поручение. Тогда бабушка говорит, ни к кому не обращаясь: «Слышала я, что если мусор в доме долго стоит, на лице появляются угри и не выводятся». Не успела договорить, как старший внук схватил ведро и побежал во двор выносить мусор. 172

В другой раз бабушка попросила внуков вымыть пол в коридоре, куда они нанесли грязи с улицы. Опять никакой реакции. Тогда бабушка замечает: «Помню, мама мне говорила в детстве - порог оботрешь, сорок грехов с тебя снимется!» Семилетний внук сразу пошел за ведром и тряпкой, уж и не знаю, какие у него грехи?! Младшенький внучок взял маникюрные ножницы и изрезал дырочками мамины рейтузы. Как мать ни допытывалась у него, ни за что не признался, что это он сделал. Бабушка его спрашивает: «Ты дырочки маленькими ножницами резал или большими?» Отвечает: «Маленькими, ты только маме не говори!»

КРАСИВАЯ У мамы трехлетняя дочка такая кокетка, наряжается в мамины платья и туфли и крутится перед зеркалом. Особенно ей нравится мамина маленькая сумочка. Однажды они обе пошли по Борисову погулять. Идут, впереди важно выступает дочка с сумочкой, висящей на руке, и с большим бантом в волосах. С ними поравнялся незнакомый мужчина, посмотрел на девочку и улыбнулся. Она прошла мимо, потом обернулась и гордо спросила: «Что, красивая?»

СЧАСТЬЕ (грустная история) В Борисове давно живет одинокая бабушка восьмидесяти трех лет, Надежда Аркадьевна Мишуринская, по-простому - баба Надя. Дети давно выросли и живут в других местах, видится она с ними редко. Радуясь гостям, баба Надя мечет на стол чай, конфеты, только что испеченные калитки с капустой (пресные пирожки), и говорит, говорит, чтобы успеть наговориться, гости нынче у нее редки. Баба Надя родом из Тотьмы, все родственники живут там, и она тоскует по ним и по местам своего детства и молодости, рассказывая мне историю своей жизни на старом тотемском наречии, каким и

Вологодский ЛАД

Татьяна АНДРЕЕВА в Тотьме-то уже не говорят. Угощая калитками, рассказывает, какие пекли раньше «коровашки» (маленькие караваи), «рогульки с картошкой» (ржаные лепешки с картофельной начинкой) и «наливушки» (лепешки со сметаной). Вспоминает, как несколько лет назад ее всё-таки возили в Тотьму внуки, и она видела своих старинных подруг. Одной уже девяносто лет, и она «ходит по дому с дубинкой» (с клюшкой). Повидаться с бабой Надей «приехали все девки («девкам» по восемьдесят лет и больше). «Поля - глупая (то есть маразм у нее). Вот, правда что разговорились, посидили, Валя писни запела. Валя-то - задушевная подруга. У Зои ум не очень. Сидили-то у двоюродников, они хорошие, гостеприимные, мы сытешеньки у Виталика были». Вспоминала раннюю молодость: «В пятнадцать лет что мы видели? На телятах боронили. Бывало, телята все лапти обступают! Пока солнышко не закатается, все роботаем! Замуж за Васю пошла. Вася маме не по мысли был (не нравился), но свадебку маленькую сделала мама». Бабушка Надя болеет, давление у нее высокое и сердце болит. Спрашиваем: почему не на инвалидности? Отвечает: «Всё от Бога! Бойкяя была, дак, на инвалидности не было». Она и сейчас бойкая и светлая. Угощая нас чаем с пирогами, приговаривает: «Счастливая я. Пенсию и все мне домой приносят, сын денег послал, дак я уголок с иконам сделала. Зажгу свечки, лампаду, вот и церковь у меня есть, и Вася на комоде стоит». Вася давно умер, и на комоде стоит его выцветшая фотография. И живет счастливая баба Надя в Борисове одна, потому что здесь Васина могилка.

ВОСПОМИНАНИЯ Галины Анатольевны Воробьёвой из Борисовского Дома культуры Эта история из довоенной жизни, случилась она с моим дядюшкой, который жил в глухой деревне под Борисовом. Довелось ему по делам съездить в Ленинград. Вернулся он домой и рассказывает: «Бабоньки, пошел я в лавку, а лавка

№4/2011

большушшая, как церковь, потолки высокие, шапка слетает смотреть, а на полках заспы-то, заспы всякой!» (Заспой в Борисове по-старинному называли крупу). Вот какая жизнь была до войны, только и смог мужик один-единственный знакомый ему продукт опознать! Мне было пять лет, папа говорит: «Щас простокишу (простоквашу) с песком будем с тобой хлебать». Налил простоквашу в глубокую тарелку, посыпал песком и обращается ко мне: «Ну, Галинка, тебе половина, и мне половина. Отмечай ложкой и держи ее посередине тарелки». Я держу, а он хлебает. Так всё и съел. Разочарование было так велико, что помнится всю жизнь. Бабушка приехала из деревни в город, особенно восхитили ее занавески на окнах: «Занавесы-ти, что ризы у попа!» «Слушай, Марья, мы в лес с тобой ходили лони или долонском?» - Перевод: «Слушай, Марья, мы в лес с тобой ходили прошлым или этим летом?»

В ГОСТЯХ У ВЕПСОВ Кто не знает, вепсы - это малый финноугорский народ, сохранивший национальное своеобразие и собственную культуру. Народ этот частично живет на территории Вологодской области между Онежским и Белым озерами. Есть вепсские деревни и в Бабаевском районе Вологодской области. В девяностых годах прошлого века моя хорошая знакомая работала в администрации Бабаевского района и в составе группы проверяющих сельское хозяйство поехала зимой по району осматривать колхозы и совхозы. Проверяющих было четверо, три женщины и один мужчина. К вечеру они замерзли и проголодались. Решили остановиться в первой попавшейся деревне, чтобы погреться и отдохнуть перед возвращением домой. Оказалось, что они попали в вепсскую деревню. Постучали в крайний дом, им открыли и пригласили войти. Вепсские деревенские дома, как правило, делятся на две половины - помещение, со173

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА вмещающее кухню и столовую, которое отделяется от остального пространства посудным шкафом (горкой) и русской печкой с проходом между ними, и второй половиной, женской, где стоит кровать, диван и детская кроватка или люлька. Гостей усадили в первой половине. Хозяйка поставила на стол ведерный самовар и принесла большую тарелку с крупно нарезанным домашним хлебом. Сказала: «Попейте чайку», - и удалилась. Женщины налили себе чаю и выпили по чашке. А мужчина, удивившись скромности угощения, и не надеясь на что-то большее, налег на хлеб и запил его парой чашек горячего чая. Тут в комнату вернулась хозяйка и спросила: «Ну что, попили чаю?» Гости закивали головами и стали ее благодарить. «А теперь поедим», - сказала хозяйка и достала из печи глиняные горшочки с омлетом. Омлет, сделанный из домашнего жирного молока, из домашних же яиц, издавал дурманящий аромат и был покрыт розоватой корочкой, которая может получиться, только если его томить в русской печке. Не приходится говорить о том, какой отменный вкус был у этого блюда. В третий раз хозяйка внесла большой чугун с картошкой и с мясом, запеченными в сметане, и торжественно провозгласила: «А теперь поешьте мясца, дорогие гости!» Женщины, хоть и с трудом, но отведали и это блюдо, а мужчина только постанывал и говорил: «Как бы мне хотелось попробовать всё это, да хлеб в чаю у самого носа плавает!» Так и уехал не солоно хлебавши!

ком, заварной чайник и чашки с блюдцами в мелкий цветочек. Мы проголодались и навалились на картошку с грибами. Я с удовольствием положила себе в тарелку пару горячих картофелин и, зачерпнув ароматных рыжиков, уже хотела было попробовать их на вкус, когда заметила, что в рассоле плавают мертвые белые червячки. Видно, на лице моем появилось брезгливое выражение, потому что старушка серьезно глянула на меня и важно изрекла фразу, которую я помню до сих пор. Она сказала: «Не тот червь, дитятко, которого мы едим, а тот, который нас ест!»

ДЕРЕВЕНСКАЯ МУДРОСТЬ

Мы с Н.Л. одногодки, обе родились в 1946 году. В разговорах обнаруживаем много общего и во взглядах, и в отношении к жизни и к людям. Она говорит мне: - Вечно я ко всем на улице пристаю, если вижу непорядок какой или слышу матерные слова. - Вот-вот, и я так. Уже после того, как выскажу людям свое мнение, думаю: «Ох, и прилетит мне когда-нибудь по рогам!» - А я иду недавно по улице - впереди ученики, примерно класса восьмого. Матерятся отчаянно, друг перед другом хорохорятся, кто ядреней выскажется. Я не

В детстве мы с папой ездили за грибами из Грязовца в глухие леса, к реке Обноре. Как-то раз, утомившись от ходьбы по лесу, зашли в первую попавшуюся на пути деревню. Из ближайшей избушки вышла женщина и пригласила нас к себе передохнуть и выпить чаю. На стол подавала маленькая сгорбленная старушка. Она поставила перед нами большую миску с дымящейся, разваренной картошкой и мисочку поменьше, с солеными рыжиками. С краю стоял медный самовар с горячим кипят174

ОСТОРОЖНОСТЬ Сгорела в деревне пекарня. Ведется следствие. Сторожа спрашивают: - Куришь? - Курю. - Наверное, это ты пекарню спалил. Окурки-то небось на пол бросаешь? - Не-е-е, я осторожный! Я их в тесто кидаю.

ЧЕГО С ОДНОЙ БАБЫ ВЗЯТЬ? Этому разговору без малого пять десятков лет. Разговаривают два мужика. - Ну, сколь детей у тебя, Ерофеич? - Дак много ли одна баба натаскает? Одиннадцать человек.

НАДЕЖДА

Вологодский ЛАД

Татьяна АНДРЕЕВА стерпела, подошла и говорю, мол, ребятки, я - православная верующая. Знаете ли вы, что Боженька за каждое плохое слово день жизни отнимает? Ребята притихли, а один смеется и отвечает: «В таком случае я уже давно бы сдох!» Расстроилась я, пошла дальше, да поскользнулась и грохнулась как раз перед ребятами. Тетрадки рассыпались, шапка улетела в одну сторону, сумка - в другую, а я посередине лежу и думаю, что сейчас мне деточки-то и отомстят. А они вдруг бросились меня поднимать, отряхнули, тетрадки собрали, сумку подали и спросили, не ушиблась ли я. Так что ничего, душа-то у них хорошая, добрая, авось подрастут и разговаривать научатся.

НА ЧУЖОЙ КАРАВАЙ РОТ НЕ РАЗЕВАЙ! Одна знакомая моей приятельницы, женщина лет шестидесяти, работала продавщицей в магазине «Электротовары». Она выглядела очень хорошо, моложаво и привлекательно. Никто не дал бы ей ее настоящих лет. Она этим гордилась и слегка кокетничала с покупателями мужского пола. Как-то раз в этот магазин зашел цыган, явно обеспеченный человек средних лет с благородной сединой, украшавшей его кудрявую голову, и жгучими черными глазами. Продавщица вскоре заметила, что он не спускает с нее глаз. Она встала спиной к окну, так, чтобы лицо выглядело моложе, а фигура рельефнее. Мужчина все так же пристально смотрел на нее. Она решила, что покупатель сейчас заговорит с ней, возможно, предложит в подарок цветы или пригласит в ресторан. «В ресторан пойду, думала она. Потанцуем, выпьем, но в первый вечер я к нему не пойду. Это как-то некрасиво. Постель подождет!» В этот момент он подошел к ней вплотную и, глядя в глаза, тихо спросил: «Вам навоза на дачу не надо?»

ГРЯЗОВЕЦ

ГЕРОИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ Дело было в 50-х годах прошлого столетия в военной части, которая ба-

№4/2011

зировалась тогда в Грязовце. В районной больнице работала гинекологом Мария Ивановна Мышалова. Она была хирургом от Бога! В Великую Отечественную войну была на фронте военврачом, оперировала раненых. В грязовецком полку её знали не понаслышке, она часто выступала здесь перед молодыми воинами с воспоминаниями о прошедшей войне, со времен которой у нее хранилось табельное оружие - именной пистолет. Однажды осенью, в самый разгар дождей, когда по дорогам ни проехать, ни пройти, мокрая и грязная Мария Ивановна влетела к заместителю командира части и с порога заявила: - Давайте танк! - Какой танк, вы что, с ума сошли? - У меня в отдаленной деревне женщина рожает шестого ребенка, роды трудные, может умереть, кто будет детей воспитывать, вы, что ли? «Скорая» застряла на полпути, застрял и трактор, высланный на подмогу. Давайте танк! - Нельзя, вы меня под трибунал подведете! Тут, Мария Ивановна вытащила свой именной пистолет и тихо сказала: «Давай танк, я тебе говорю, там двое умирают - мать и младенец! Скажешь, что дал машину под угрозой, отвечу за всё!» Замком полка взял танк и, как на фронте, помчался по бездорожью вместе с Марией Ивановной спасать младенца и роженицу. В темной избе, освещенной лишь керосиновой лампой, она успешно прооперировала пациентку и спасла еще две человеческие души. Эту историю замкомполка сам рассказывал моей знакомой учительнице. Он был потрясен тогда отвагой этой женщины и её желанием во что бы то ни стало выполнить свой профессиональный долг. Тем более что он хорошо помнил другой случай, когда в Москве, в хорошей клинике, несколько хирургов, имеющих всю необходимую технику и лекарства, не спасли рожавшую дочь его друга. 175

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА Пять лет назад четвертый номер «Вологодского ЛАДА» за 2006 год представил стихи и прозу участников областного совещания молодых писателей. Были среди них и стихи Анны Гробовой из деревни Филисово Усть-Кубинского района, тогда учившейся в педагогическом университете. Негромкий, но чистый и искренний поэтический голос Анны запомнился читателям. И вот - новая встреча. Анна ГРОБОВА

Мы выросли... РОССИИ «Посидим недолго на дорогу, Помолчим с тобой о чём-нибудь, И уйдёшь от отчего порога... Дай-то Бог, чтоб светел был твой путь! Я тебя удерживать не в силах Разве можно душу удержать?» И, таясь, трикрат перекрестила, Как любая любящая мать. «Помолюсь, чтоб ты не затерялся На земле, где связи так тонки. Только Бог, как остров, и остался В вихре этой бешеной реки. Где здесь мель, где берег - различишь ли? Сир и бесталанен стал народ. Помолюсь, хоть нас и не учили, Сердцем всем, душою - ОН поймёт!»

НАС ВЫНЕСЛО ИЗ ДЕВЯНОСТЫХ Нас вынесло из девяностых: Страна в кошмаре разлагалась, Слетались коршуны к погостам И тухлым мясом объедались. Нас выкинули в девяностых, Наивных, слабых и стыдливых. Кресты всходили на погостах, С укором горбились могилы. Нас выбросили в девяностых, И мы, захлёбываясь, плыли. 176

Нагих, неопытных - в мир взрослых Нас выбросили и забыли. Забыли нас, а мы живые, И в каждом сердце - часть России! Мы стали сильными и злыми! Мы выросли. И всё простили.

БЛАГОВЕЩЕНИЕ Да, такое бывает нечасто, И от этого странно вдвойне. Ты надолго ль, нежданное счастье, Погостить залетело ко мне? Словно окна открыли, и солнце Синим светом наполнило дом, Словно музыка светлая льётся, И заходится сердце огнём. Словно, нежной прохладою вея, Набежала на отмель волна. И нежданному счастью поверив, Встрепенулась душа, ожила.

ОТКРОВЕНИЕ Ты многое познаешь и оценишь, Раскаешься - и снова упадёшь В ту бездну, где не любишь и не веришь, Пока душой истерзанной поймёшь, Что жизнь есть всё: и смыслы и ответы, Что лучше жизни в мире не найдёшь, И солнца нет прекраснее на свете, Чем солнце, под которым ты живёшь.

Вологодский ЛАД

Анна ГРОБОВА

РЫЖАЯ СОБАКА Дождливое осеннее утро. Сумрак ещё не отступил от города. Мы выходим из служебного автобуса, грязь под ногами. Нас много, и мы почти лишены чувств: такими нас делают правительство и телевизор. Встречает маленькая рыжая собака, она молодая и весёлая. Радуется нам, виляет хвостом и просит подачки (работницы часто подкармливают её. В женщинах труднее убить жалость). Смертный приговор рыжей собаке - просьба об отлове бродячих животных на территории завода - уже подписан директором. Я сама носила бумагу на подпись. Я чувствую свою вину перед собакой, мне её жаль. Я хочу, чтобы процесс атрофирования чувств ускорили.

МАРТА Нашей корове

Гуря прошаркал к воротам, снял ржавый замок и развёл в стороны высокие железные створки. «Крже», - сказали ворота, открывая пыльную бетонку, ведущую к мастерским. Справа - грязнобелая кирпичная столовая, рядом с ней - чурбак, на котором рубят мясо, деревянная скамейка и бочка с водой металлического вкуса. Столовая принадлежала бывшему колхозу «Красный Октябрь», который, по-буддийски несколько раз переродившись, перешёл на очередную ступень развития - ООО «Картофель». Кажется, давно ли было: Гуря вспомнил, как молодым трактористом попал в «Октябрь», как разругался с агрономом Королёвым, закончившим институт и не хотевшим понимать, что на практике всё не так, как в теории, и что погода и природа - это такие вещи, с которыми необходимо считаться; вспомнил бесконечные посевные и уборочные - сколько их было?! Вся жизнь старика в деревне прошла; выработав положенные годы, Гуря ушёл из колхоза и наблюдал за догнивавшей сердцевиной «Октября»: новое руководство получило богатые зем-

№4/2011

ли возле реки, до остального ему дела не было. Всё более-менее ценное растащили, - кто понаглее, тащил среди бела дня, кто поскромнее - тот, оглядываясь и стыдясь, ходил на промысел ночью. Кое-как тащился ещё по Руси иструхлевший воз, на котором - ни государству, ни себе самому не нужный, всеми забытый и оплёванный, - сидел деревенский мужик. На колхозных дворах замычали голодные коровы, а где-то внутри старика заныла неуёмная совесть - весной они с бабкой сдали на мясо любимую корову Марту. Они пошли на предательство, решив, что держать её дальше не по силам и невыгодно. Тогда, проклятым майским утром, когда цвела черёмуха, Гуря вывел из стойла как-то вдруг съёжившуюся Марту; она шла за ним, задумчиво опустив голову. Мухи садились на её черные бока и остро впивались в кожу, но хвост Марты висел неподвижно, забывая отгонять насекомых, и лишь кончики коровьих ушей нервно подрагивали, словно пытаясь отогнать страшные и непонятные мысли. Гуря старался ни о чём не думать, но сердился на старуху, на себя, на соседа Володьку, согласившегося колоть корову, и на саму Марту за то, что она не умерла как-нибудь сама собой, например, в прошлом году, когда, придя с пастбища, вдруг стала заваливаться на бок, выкатив испуганные глаза и тяжело дыша, а потом ветеринар опускал ей в желудок магниты и колол антибиотики. Солнце, облизав горячим языком росу с травы и листьев, задержалось, согревая беззащитные Мартины бока и Гурино лицо, но старик был не рад солнцу. Память как будто долго спала где-то внутри, а тут вдруг разом проснулись все маленькие и большие воспоминания и, навалившись на сердце, до боли сдавливали. Гуря вспоминал, как встречал Марту с пастбища. Едва завидев хозяина, корова вытягивала голову и короткоприглушённо мычала. Она обгоняла стадо и шла за стариком без верёвки, как преданный пёс. Если старик по пути за177

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА ходил в райпо, Марта сначала терпеливо ждала его на улице, но потом, не выдержав, вставала на низкое магазинное крыльцо и просовывала голову в дверной проём - выглядывала хозяина. Идя на двор, Гуря не забывал для коровы густо посолённый урезок. Медленно прожевав хлеб, Марта облизывала старику руки и одежду шершавым языком и внимательно вслушивалась в его мерную окающую речь. Иногда совсем допекала старуха, тогда Гуря тоже шёл на двор, к корове. Гладил её красивую длинную шею, а Марта будто замирала: забывала про жвачку, добрые умные глаза заволакивала то ли дрёма, то ли какая-то древняя коровья думка. Когда зацветала черёмуха, старуха сказала, что договорилась насчёт мяса и потому корову через день - два надо колоть (когда расцветает черёмуха, то на

несколько дней погода обязательно портится - возвращаются холода). По воздуху, пропитанному черёмуховым ароматом, липкими невидимыми нитями тянулась Мартина тоска. Старик не мог уйти - оставить корову в последние минуты жизни, но и остаться, ничего не сделать, когда острое лезвие обожжёт Мартину шею и корова удивлённо и беспомощно вдохнёт этот мир, подавшись к хозяину, ища у него защиты, - было предательством. Двор был пуст, будто дом, покинутый хозяевами. К одной из его подгнивших бревенчатых стен сиротливо прижималась молодая черёмуха, впервые зацветшая в этом году. Старуха суетилась, подносила воду, тазы, тряпки. Марта лежала со вспоротым животом на залитой кровью молодой траве, а Гуря и Володька снимали её чёрную шкуру.

Фото Алексея Колосова

178

Вологодский ЛАД

МЕСЯЦЕСЛОВ Виталий ЛАМОВ

Года круг НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ

Окончание. Начало в № 3, 2011 г.

Весна

Фото Алексея Колосова

Апрель - априлий (латинское, от глагола «открывать»), зажги-снега, заиграй-овражки, снегогон, снеготок, водолей, водопол, ледолом, парильник, цветень, согреваемый солнцем, месяц весеннего открывания природы. С апреля земля преет. Апрель всех напоит. Не ломай печи, ещё апрель на дворе. Апрель сипит да дует, бабам тепло сулит, а мужик глядит, что-то будет. Днём жарко, ночью прохладно - к хорошей погоде. В апреле ясные ночи кончаются заморозками. Апрельские ручьи землю будят. Апрель с водою - май с травою. Апрель ни холоднее марта, ни теплее мая не бывает. Ранний вылет пчёл - признак наступления ранней весны.

№4/2011

Синие облака в апреле - к теплу и дождю. Багровые зори - к ветрам. Заря на восходе и закате солнца золотистая или светло-розовая к ясной погоде. Облака плывут высоко - к хорошей погоде. Мокро в апреле - к грибному лету. Где в апреле река, там в июле лужица. Какова погода в апреле, такова она в октябре, и наоборот. Вороны купаются - к теплу, играют на лету - к вёдру. Утихает ветер, улучшается видимость - к заморозкам. 179

МЕСЯЦЕСЛОВ При пасмурной погоде вечером уменьшается облачность - к заморозкам. Приметы на Пасху, которая выпадает преимущественно на апрель (с апреля по 8 мая): холодная Пасха - холодная Троица; на Пасху солнце играет и ясное небо - к хорошему урожаю и красному лету; коли непогода на первый день Пасхи - весна будет дождливой; ясная погода на второй день Пасхи - лето будет дождливое, если пасмурно - сухое; Великая суббота солнечная - к доброму лету, а если пасмурная, туманная - к плохому лету. 1 апреля - Дарья - грязные проруби, пролубница; какая сегодня погода, такова и погода 1 октября. 4 апреля - Василий-солнечник, капельник, парник; Василий-капельник уже был 13 марта, но апрельский Василий, надо думать, будет более тёплым; красные круги вокруг солнца обещают плодородный год. 6 апреля - Захарий, Артамон - дери полоз; ночь тёплая - к дружной весне; замёрзли заигравшие овражки - к помехе на урожай. 7 апреля - Благовещение; заморозок на Благовещение сулит ещё 40 утренников, т.е. затяжную весну, но урожай на грузди; мокро в этот день - к грибному лету; снег на крышах - к снегу в поле вплоть до Егория (6 мая); ветер холодный - будет лето холодное; на Благовещение небо безоблачно, солнце яркое - быть лету грозному; день красный - год будет пожарный (много пожаров); Покров (14 октября) - не лето, Благовещенье - не зима; с Благовещенья медведь из берлоги встаёт (будем памятовать весьма различные погодные условия на наших просторах); если пойдёт дождик, год будет грибной, рыболовы могут надеяться на удачный лов рыбы, а ещё на дождь родится рожь; до Благовещения зимним путём либо неделю не доедешь, либо переедешь; Благовещение - птиц на волю отпущение: было принято на Руси в этот день отпускать птиц из клетки на волю. 180

8 апреля - Гавриил, Василий; какова сегодня погода, такова и погода 8 октября; мороз - к урожаю на грузди; оттаивает почва: «замочи сапог, промочи подмётки»; если в этот день будет светлый восход солнца, убирают сани и говорят: «Выверни оглобли». 9 апреля - Матрёна-настовница, полурепница; бывало, наст и лошадь выдерживал; вздуваются, поднимаются реки: «щука хвостом лёд разбивает»; чибис (по-местному татарская воронка) кричит с вечера - к ясной погоде, низко летает - к сухой погоде. 12 апреля - Иоанн Лествичник; средний срок начала тяги вальдшнепов; если тяга вдруг прекращается - жди скорого похолодания или снега. 14 апреля - Марья Египетская - зажигает снега и играет водой в овражках; половодье сулит много травы и ранний покос; вода идёт в ясные ночи - к погожей уборке; вода течёт пенясь - к скорому дождю; на Марью Египетскую снег идёт на полую воду либо на синий лёд. 15 апреля - Тит-ледолом; весна воду в реках разливает; начинается интенсивное токование глухарей. 16 апреля - Никита-водопол, праздник рыболовов; рыбаки замечают: если лёд не пройдёт в этот день, то рыбный лов будет самый худой (не будем отчаиваться, помня о разнообразии погодных условий на родных просторах); суеверным рыболовам следует полакомить в полночь гостинцами водяного дедушку. 17 апреля - Иосиф Песнопевец, смотрины ольховые; пыльцой ольхи, смешанной с сахаром и мёдом, подкармливают пчёл; ольха - не только «царские дровишки», но и «живой ствол для колодца» (из ольхи делали сруб для колодца); на Иосифа начинает сверчок петь-скрипеть и подаёт голос журавль. 18 апреля - Федул-ветреник, тепляк, Федора-ветреница; тепло перемежается с ненастьем: «пришёл Федул - тёплый ветер подул» или «Федул губы надул»; зимние рамы до Федула не выставляют: «раньше Федула окна настежь - те-

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ плу дорогу застишь»; с Федула начинают систематически дуть южные ветры. 19 апреля - Евтихий Тихий; если тихий Евтихий - к урожаю ранних хлебов, а когда Евтихий ветром бьёт - колос собьёт. 21 апреля - Родион-ледолом (см. 23 ноября); солнце красное в этот день встречается с ясным месяцем; светел Родионов день - добрая встреча, пасмурен и туманен - худая; солнечный и светлый день - к хорошему лету; тёплый вечер и тихая ночь - к сухому и жаркому лету. 22 апреля - Вадим-ключник, отомкни родники; «Подземная водица, отмыкаем тебе пути вешние!» (чистили источники, умывались и пили на здоровье родниковую воду). 23 апреля - Терентий Маревный; солнце в дымке - год хлебородный, а если ясное небо - придётся поле перепахивать и снова засевать. 24 апреля - Антип-половод, водогон, водопол; вскрытие рек к этому дню обещает хороший урожай и благополучное лето; позднее вскрытие рек всегда обещает худое (плохое лето); дождь - к грибному лету; заморозки - к урожаю на грузди; если медведь залежался в берлоге до этой поры, то уж на Половода или на Василия Парийского (25 апреля) вый-

дет непременно, а зайцы начинают бегать и днём. 26 апреля - Фомаида-медуница; отправлялись в лес за медуницей (медуница - многолетнее травянистое растение из семейства бурачниковых с шершавыми, яйцевидно вытянутыми листьями, с цветками от розовой окраски до синей и фиолетовой в зависимости от периода развития, съедобна); женщинам следует опасаться медведя, и не только в плане быть «поданной на обед»; первые всходы щавеля. 27 апреля - Мартын-лисогон, вороний праздник, птичьи обереги; лисы переселяются в новые норы; на Мартына на лисиц курячья слепота наступает - на людей набегают; вороны отпускают годовалых воронят на отдельное гнездо. 28 апреля - Пуд пчелиный; на святого Пуда доставай пчёл из-под спуда; полнолуние - к большой вешней воде; грачи играют - к хорошей погоде. 29 апреля - Ирина (Арина)-урви берега, разрой овражки; на берегах рек нередки обрывы и оползни; овражки заиграют и вновь замёрзнут - жди помехи на урожай. 30 апреля - Зосима-пчельник, заступник и покровитель пчеловодов; расставляют ульи на пчельнике.

Фото священника Владимира Колосова

№4/2011

181

МЕСЯЦЕСЛОВ Май - травень, травный, травник, светлодень, цветень, птичий пересвист, зенит весны, торжество природы, запрягальник, икромёт. Май холодный - год хлебородный. Холодный май - будет и каша и каравай. Коли в мае дождь, будет и рожь. Дождь в мае хлеба поднимает. Коли март сух да мокр май, так будет каша и каравай. За сырым маем - сухой июнь. Окладные дожди в мае - на весь день. Майская трава и голодного кормит. Даром, что соловей птица малая, а знает, когда май. Ай, ай, осударь май, тепел да холоден. Месяц май, коню сена дай, а сам на печку полезай. Май смаит. Раз в семь лет в мае устойчивы холода. Захотел ты в мае добра! Коли май в начале тёпел, жди холодов со второй половины месяца, и наоборот. Пришёл май - и под кустиком рай. Майский мороз не выдавит слёз. Снег наземь - тот же назём (навоз). Первый гром с запада - к урожаю. Перепел раньше дергача (коростеля) голос подал - к добрым хлебам. Зерновые выдадутся - травы не изладятся. Хвощ прёт - недород. Май - время дорогое, мужику нет покоя. Съешь хоть зёрнышко из посадки весь урожай червь пожрёт. Лук (дикий, гусиный) - что татарин: снег сошёл, а он тут. (В память о набегах крымчаков, ногаев). Жаворонок запел - за плуг берись. Лягушки запели - быть грозе. Много майских жуков - к засушливому, жаркому лету. Комары появились - конец холодам. Когда цветёт черёмуха - всегда жди холодов, а когда дуб развернётся холод ещё пуще. Чем раньше начинает цвести черёмуха - тем раньше будет лето. У черёмухи много цвета к мокрому лету. 182

Когда берёза перед ольхой лист распустит, лето будет сухое; если ольха наперёд - мокрое. 1 мая - Козьма (Кузьма, Косма)огородник; на Козьму сей морковь и свеклу; если при пасмурной погоде к вечеру проясняется и утихает ветер - жди заморозка. 2 мая - Иоанн Ветхопещерник; тепло - к холоду в последнюю неделю мая; сыро - к сухому июню; град - к градобойному лету. 3 мая - Фёдор-неводник; не едят рыбу и не забрасывают сети - грех; туман - к плодородию. 5 мая - Феодора, Виталий, Лука; ночью заморозит, так 40 утренников ещё падёт на хлеб; утро ясное - можно сеять, утро туманное - лучше повременить. 6 мая - Георгий Победоносец, Егорьев день, Юрий вешний; на Егорья мороз будет просо и овёс; на Егорья мороз - под кустом овёс; коли на Егорьев день лист в полушку, на Ильин день (2 августа) клади хлеб в кладушку; Егорий с теплом, а Никола (22 мая) с кормом; Егорий с водой, а Никола с травой; Егорий с кормом, а Никола с комарами; Юрьева роса - от семи недугов: «Будь здоров, как Юрьева роса!»; святой Егорий разъезжает по лесам на белом коне и зверям раздаёт наказы; всяк зверь у Егорья под рукой; что у волка в зубах, то Егорий дал; на Руси два Егорья: холодный (9 декабря) и голодный; выгон скота на пастбище; закукует кукушка до Егорья - не к добру; мороз, повторившийся через неделю, - к тёплой осени. 8 мая - Марк-ключник, птичий праздник; на Марка прилёт певчих птиц стаями; в этот день отправлялись ловить чижей; на Марка ясный день - будет хороший урожай яровых; зацветает чистотел (ласточкина трава). 11 мая - Максимов день; на Максима ветер тепляк - здоровяк (южный ветер приносил с собой здоровье); на Мак-

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ сима больных отпаивают берёзовым соком; в дождь и туман берёзовый сок не собирают; тёплая и звёздная ночь - к урожаю; ясный восход солнца - вёдренное лето, сквозь облака взойдёт - на дождливый сенокос. 12 мая - Мемнон Чудотворец; зацвела берёза - через неделю и черёмуха с лиловой сиренью; дуб лист развернёт - к холодному дню; приплод у бельчихи. 13 мая - Яков; если солнце всходит на чистом, ясном небе, то лето должно быть ясным и вёдренным (грозовым); если вечером взойдут звёзды и подует с юга тёплый ветер, то лето будет грозное, тёплое и изобильное, урожайное. 14 мая - Еремей-запрягальник, запашник, яремник, посевы; коли на Еремея погоже, то и уборка пригожа; на Еремея непогода - всю зиму промаешься (простоит она суровой, холодной); расцветают осина и серая ольха; в лесу растут сморчки и строчки; тёплый вечер и тихая звёздная ночь - к вёдренному сухому лету. 15 мая - Борис и Глеб, соловьиный день; бывает, и ветер бесится, и снег повалит, гася цветы медуниц; запоют соловьи - добрая примета: по соловьям и погода. 19 мая - Иов-горошник, огуречник, росенник; большая роса в этот день очень полезна для огурцов и предвещает их «большой род», ясный день - к тому же; отсутствие росы - к дождю. 21 мая - Иван Богослов, Арсений пшеничник; коль в этот день пойдёт дождь - грибы пойдут полками. 22 мая - Никола вешний, тёплый, травник; Никола вешний с теплом; до Николы крепись, а с Николы живи - не тужи; земляника в цвету, белым-бела черёмуха, а лист берёзы развернулся полностью - пора подумать о посадке картофеля-«второго хлеба»; на Николу нет ни зимы, ни лета; велика милость божья, коли в Николин день дождик пойдёт; от Николы осталось 12 морозов (заморозков), коли не весной, то по Семён-день (14 сентября).

№4/2011

24 мая - Мокий мокрый, мокросей; обыкновенно бывают частые дожди; если этот день мокрый, то и всё лето будет мокрое; туман в этот день означает также сырое лето; если солнце всходит на красном небе (багровая заря), то ожидают лета грозного и пожарного. 25 мая - Епифан, рябиновка; если в этот день утро «в красном сарафане» (ясная заря), то лето будет жаркое, сухое и пожарное; заступницей от несчастий, бед и пожаров служила в народе рябина; ветка рябины помогала найти путь к дому из леса. 26 мая - Лукерья-комарница; появляются комары: если на Лукерью много комаров - готовь по ягоды коробов; за комаром не с топором, за мухой не с обухом; комарья много - дождь завтра будет; комары толкут низко - к холоду, высоко и активно - к теплу. 27 мая - Сидор-бокогрей, огуречник, прилетание птиц; с этого дня прекращаются северные ветры: ни Сидора ещё сиверно; как пройдут Сидоры, так пройдут и сиверы; прилетают стрижи и касатки, а с ними и тепло; на Сидора сиверко - и всё лето таково; если в этот день погода нехороша, значит, и огурцам быть плохими; ясный день - к хорошему урожаю огурцов; холодное, пасмурное утро и вечернее прояснение не сулят урожая ранних огурцов, а поздние будут хороши; ранние ласточки - к счастливому году. 28 мая - Пахом Тёплый; с этого дня начинается настоящее весенне-летнее тепло: пришёл Пахом - запахло теплом; на Пахома тепло - всё лето тёплое; утренники на черёмуховый цвет сменяются рябиновым теплом; на Пахома-травника и пустырь зелен. 30 мая - Евдокия-свистунья; в Евдокиев день ветры свистят; народится луна - к мокрому лету; северный ветер - к холодному лету; какова Евдокия - таково и лето. 31 мая - Федот (см. 20 ноября); пришёл Федот - последний лист развернёт; много мошки - под грибы готовь лукошки. 183

МЕСЯЦЕСЛОВ

Лето

Фото Алексея Колосова

Июнь - светозар (древнерусское), изок (кузнечик, которых в этом месяце как раз много), червень, червец (собирали красильных червей для получения багровой краски), кресник - от креса (огня) и от дня Иоанна Крестителя, румянец года, лету почин, разноцвет, хлеборост, медовый месяц природы. Июнь - месяц цветущих трав и поющих птиц. Май - радость, а июнь - счастье. Июньское тепло милее шубы меховой. В июне день не меркнет и заря с зарёю сходятся. Июнь - конец пролетья, начало лета. В июне частые зарницы - будет хороший урожай. Лист на дереве полный, так и сеять полноте. Июнь - хлеборост, скопидом, копит урожай на целый год. Поводит июнь на работу - отобьёт от песен охоту. Знойный июнь - на рыбалку плюнь. Коростели кричат мало и отрывисто к ненастью. 184

1 июня - Иван Долгий, оберег нивы; если первые два дня июня льёт дождь, то весь месяц будет сухим; на восходе солнца ходили на ниву и молились от пустоколосицы, от ветров-суховеев. 2 июня - Фалалей, Тимофей - тепловеи, грядочники, огуречники; на Фалалея (Тимофея) досевай огурцы скорее; много шишек на ёлках - к урожаю огурцов. 3 июня - Константин и Елена (Олёнальносейка, Алёна - поздние овсы); если на Олёну дожди и ненастье, то и осень будет ненастной; если 3 июня дождь с градом, то 3 декабря снег с крупой. 4 июня - Василиск, Василисасоловьиха; на Василиска не паши, не сей, а то родятся одни васильки; подслушивали соловьёв.

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ 6 июня - Никита-огуречник, свобориное дерево; свобориным деревом на Руси назывался шиповник; «Шиповник цветёт - румянец года ведёт». 7 июня - Иванов день, Ферапонт; сырая земля (сильная роса) - к урожаю на хлеба, сухая - к неурожаю; выпадают медвяные росы: от Ферапонтовой росы и трава ржавеет, и скот болеет (вредные росы, приносящие болезни); поздний расцвет рябины - к долгой осени; хорошо рябина цветёт, много цвета на ней - к урожаю льна и овса, малое цветенье - не будет с овсом толку. 8 июня - Карп-карполов, Алфей; на Карпа хорошо ловятся карпы. 10 июня Евтихий, Никита-гусятник (страж гусей); на Евтихия день тихий ждут хорошего урожая. 11 июня - Феодосия-колосяница; начинает рожь колоситься: рожь две недели зеленится, две недели колосится, две недели отцветает, две недели наливает, две недели подсыхает; возможно появление грибов-колосовиков. 12 июня - Исаакий Далматский - змеевик, змеиный праздник: змеи ползут поездом или станицами на змеиную свадьбу и скопляются; сажают бобы. 14 июня - Устин и Харитон; красное утро - красный налив ржи; дождливый и пасмурный Устинов день - урожай яри и льна. 15 июня - Никифор; сильная роса - к плодородию; отцвела сирень, раскрываются цветы рябины и шиповника - началось «молодое» лето (фенологи его определяют с 11 июня по 7 июля). 16 июня - Лука-ветреник, Лукьянветряк; на Луку южный ветер - к урожаю яровых; северо-западный ветер - к сырому лету и болезням. 18 июня - Дорофей; на Дорофея примечают направление ветров, с такими же приметами, как накануне, на Митрофана (17 июня): ветер с севера - к ясному дню, с запада, северо-запада - к сырому лету, южный ветер с полуден - яровым красный рост; на Дорофея утро вечера мудренее (кладут под голову сон-траву); погода на Дорофея ясная и тёплая - зерно будет крупное; начинаются

№4/2011

самые короткие в году, «воробьиные» ночи. 20 июня - Федот-урожайник; святой Федот тепло даёт, в рожь золото ведёт; святой Федот на дождь поведёт - к тощему наливу (зерна, колоса). 21 июня - Феодор Стратилат, Фёдор Летний, колодезник; большие росы на Стратилата - к сухому, но урожайному лету; Фёдор Стратилат грозами богат; гроза на Фёдора Летнего - плохая уборка сена; начало летней жары; устроители колодцев под этот день клали сковороды на места, назначенные для колодцев: сковорода на восходе, покрытая водяными струями, указывала на обильные водяные жилы; слегка отпотевшая сковорода обещала маловодный колодец; совершенно сухая не обещала ничего хорошего; облитая дождём предвещала все невыгоды их летних занятий. 22 июня - Кирилл Александрийский, солнцеворот; день летнего солнцестояния; поспевает земляника. 23 июня - Тимофей - мышиный писк, Тимофеевы знамения; случались важные для крестьян знамения, означающие голод: то по гумнам вереницами бегали мыши, что не сосчитать, то волки бродили по полям голодными стаями, то вороны стаями летели из-за лесов, что свету божьего не видно; в гнёздах появляются птенцы. 25 июня - Пётр Афонский, Пётр Солнцеворот, Онуфрий; солнце на зиму, а лето на жару; ожидают больших рос: поле от росы промокает. 26 июня - Акулина (Акилина)гречишница; появляются слепни и овода: пойдёшь лесом - комары взбесят; скот от жары бесится; дождь - к мокрому сенокосу; мошкара толчётся кругами - к хорошей погоде. 28 июня - Иона, Модест, Фит, Амос; дождь на Фита - плохо для жита; пришёл Амос - пошёл овёс в рост. 29 июня - Тихон; на Тихона солнце идёт тише; замолкают певчие птицы, кроме, разве что, соловья и кукушки. 30 июня - Мануил Солнцестой; на святого Мануила солнце застаивается, «мороки-туманы» являются; было принято по вечерам стрелять из ружей, чтобы отпугнуть болезни и злых духов. 185

МЕСЯЦЕСЛОВ Июль - иулий, юлиус (лат., в честь Юлия Цезаря), грозовик, грозник, червень ( в отличие от июня, в честь красных, червлёных ягод), жарник, страдник, сеноставник, сенокосник, сенозорник, косень, серпень, липец (старослав.), липень (укр., белорус.), жар (серб.), горешник (болг.), серпан (хорват.), вершина, макушка лета, перелом лета, зелёное пиршество природы, краса лета, сердце лета, экватор, зенит лета. Утро ясное, затем появляются кучевые облака, которые к вечеру рассеиваются, - признак хорошей погоды. В июле тучи простираются по небу полосами - будет дождь. Если утром трава сухая - к ночи жди дождя. Петухи кукарекают по очереди - жди дождя. Жаба в траву вылезла - к дождю. Зеленоватая окраска луны - признак сильной засухи. Утром туман по воде стелется будет хорошая погода. Утренний туман - к хорошей погоде. В цвету трава - косить пора, перестоялась трава - не сено, а труха. Пчёлы сильно летят к своим ульям скоро дождь. Июль жаркий - декабрь холодный. Июль - хоть разденься, а декабрь потеплей оденься. Июль сухой и жаркий - не жди грибов до осени. В июле осадки менее 3 мм бесполезны. Вьюн часто поднимается со дна водоёма - к ясной погоде. Мошки столбом стоят в воздухе к ясной погоде. В июле солнце без огня горит. В июле на дворе пусто, а в поле густо. На деревьях желтеют листья - к ранней осени и зиме. 1 июля - Федул, Ипатий, Ярилин день; западный ветер - к дождю; Ярилин день - день палящего солнца; если на Ипатия на рог месяца можно мысленно повесить ведро - две недели будет сухая погода, если ведро падает - к дождю. 2 июля - Иов Праведный, Зосимапчельник; пчёлы злятся, чаще жалят - к сильной засухе; пчёлы сидят на стенках 186

улья - к сильной жаре; пчёлы сонные, ленивые - к похолоданию и ветру. 3 июля - Мефодий-перепелятник; обычно грозовой день; если на Мефодия дождь, то он с перерывами будет идти сорок дней; праздник для охотников за перепелами; перепелятники примечали: если над озимым хлебом носится паутина, летает мошкара, то здесь-то более всего и будут собираться перепела; пойманная на Мефодия хоть одна птичка приносит счастье, а белый перепел (альбинос) обеспечит всегдашним успехом в ловле; паутинный день. 4 июля - Иулиан Тарсийский, Ульянов день, Терентий; обычно грозовой день. 5 июля - Евсевий, Ульяна; если дождь помочит - будешь с хлебом. 6 июля - Аграфена купальница; собирают лекарственные травы (волшебные травы: сон-трава, тирлич, колюка, разрыв-трава, одолень-трава, папоротник, купальница, известная под названием кошачья дрема), заготавливают веники, парятся в банях, купаются; потерял соловейко голос через яшный колос (ячмень колосится). 7 июля - Иоанн Предтеча, Иван Купала, Иван травник; ивановские дожди лучше золотой горы: хлебу хорошо, но плохо сену; сильная роса на Ивана - к урожаю огурцов; ночь на Ивана звёздная - к обилию грибов; гроза - орехов будет мало, и они будут пустые. 8 июля - Пётр и Феврония; если сегодня жара - быть ей ещё сорок дней. 9 июля - Давид Земляничник; сбор ягод земляники: «Первую ягоду в рот клади, а вторую домой неси»; пчела вылетает за медовым сбором; нет росы - к вечернему дождю. 10 июля - Самсон Странноприимец

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ (добродетельствовал страннолюбию), Самсон-сеногной; на Самсона дождь до бабьего лета мокро (14 сентября); вёдро - семь недель будет вёдро. 12 июля - Пётр и Павел, Петров день, Пётр-рыболов (покровитель рыбного промысла, поэтому принято ставить рыбаками свечи этим апостолам); сухой, жаркий, светлый день, а если всё-таки дождь - к урожаю не худому, два дождя - к хорошему, а три - к урожаю богатому; дождь на Петров день - сенокосы мокрые; соловьи поют, а кукушка кукует до Петра; если кукушка перестаёт куковать за неделю до Петрова дня, то и зима ляжет за неделю или две до Рождественского заговенья (28 ноября), если же кукушка кукует неделю или две после Петрова дня, то и зима уляжется через столько же времени после заговенья на Филиппов пост (27 ноября); если после Петрова дня соловей поёт больше 4 дней, то зима начнётся после Покрова (14 октября) спустя четыре недели; прошла Петровка - опало по листу, прошёл Илья (2 августа) - опало два. 14 июля - Кузьма и Демьян (Косьма и Дамиан), летние Кузьминки; положено есть только растительную пищу, собирают красильные растения, пропалывают огороды; разгар сенокошения. 17 июля - Андрей-наливы; на Андрея озими в наливах дошли, а батюшка овёс до половины дорос; каков сегодня день - таков и Калинник (11 августа). 18 июля - Афанасий Афонский; как медь желты облака - к дождю; из гнилого кута наволокло туч - к дождю; на Афанасия месяц молодой на восходе играет (кажется перебегающим с места на место и изменяющим свой цвет) - к урожаю; глядеть, как месяц играет, - силы копить. 19 июля - Сысой, Еремей (Сисой, Ермий); в этот день роса даёт и птице, и зверю, и человеку силы и здоровье; в воздухе с утра видны активно летающие осы - к ясной погоде. 20 июля - Фома и Ефросинья, Авдотья-сеногнойка; если на Авдотью дожди, то продлятся они несколько недель и очень вредны для урожая; на

№4/2011

Фому первый сжатый сноп освящали в церкви. 21 июля - Прокопий-жнец, жатвенник, летняя Казанская; встарь делался первый зажин ржи; коли поспела черника - поспела и рожь и, соответственно, наоборот; весь червец (черви, дающие краску, см. июнь) собирается под один куст (явление называлось «камаха»); на Казанскую жди грозы. 23 июля - Антоний, день ряски; ряску вилами собирали с воды, кормили ею птицу. Использовали как удобрение, а девушки плели даже кокошники; если Антоний выпадает на постный день (среда или пятница) и случится гроза, будет хороший улов рыбы; если на Антония глухой гром - к дождю, гулкий - к ливню. 24 июля - Ефимья-стожарница, Ольга-сеногнойка; обычно жаркий день; ночью смотрят на Стожары: если звёзды сияют - к удачной охоте на медведяовсяника (Стожары - созвездие Большой Медведицы и Полярная звезда - как ось); «Коли звездисто и Стожар горит - иди смело на медведя»; по другим источникам, данная примета имеет место 16 июля (Мокий и Демид); с утра душно - к хорошему улову рыбы; гром - к удачной охоте; для охотничьей удачи перед охотой следует искупаться или помыться в бане. 25 июля - Прокл - великие росы, Прокл-плакальщик; в ночь на Прокла нет росы и в низинах нет тумана - к ненастью (актуально для всего лета); большие росы гноят необмётанное сено; Проклова роса целебна для гляз и служит средством от сглаза; «Роса - добрая слеза, ею лес умывается, с ночкой прощается». 26 июля - Гавриил, Стефан Савваит; сухая погода в этот день сулит хорошую осень; сильные дожди - к гибели урожая. 28 июля - Кирик и Улита, Владимир Красное Солнышко; в Кириков день чаще всего дождь («зной на Кирику пагубен»); другие источники утверждают: на Владимира Красное Солнышко солнце всегда светит. 29 июля - Афиноген; тепло и солнечно - вся пора уборки урожая будет сухой: придёт Финогей с теплом да со светом, 187

МЕСЯЦЕСЛОВ уберёшься загодя со жнитвом; Финогей с дождём - копногной; ночи становятся холоднее (не дивьё, если перепадут холодные утренники, а то и заморозки); на Афиногена пташки задумываются.

30 июля - Марина, Лазарь; в этот день «сухие» молнии сверкают - зарницы; ранее верили, что эти грозовые отблески иссушают зрение и смотреть на них нельзя.

Август - секстилис (по древнеримскому - шестой), а уж потом Август (возвеличенный, в честь того же Юлия Цезаря), жнивень, серпень (от серпа), зарев, зарничник (от сияния зарниц или от слова «зоревать», «зреть», или от холодных рос), коловоз (хорват.), ленотраст, гастырь, густарь, густоед, разносол. Август - каторга, да после будет мятовка (сытная еда). В августе вода холодит, серпы греют. Побеги корня полыни толсты к урожайному следующему году. Высокий бурьян - к снежной зиме. Много одежды (кожицы) на луковице, причём если она толстая и грубая - к холодной зиме. В августе лучший клёв у окуня и щуки, судака и леща, плотвы и язя. Август - лучшее время для сбора грибов: белых и рыжиков, лисичек и груздей, подберёзовиков и маслят, сыроежек и моховиков, различных пластинчатых для засола и опят. Отсутствие грибов - зима будет суровой и снежной. В конце августа (на родине составителя обычно с 3-й субботы месяца) открывается охота на боровую, болотную, водоплавающую и полевую дичь, а также на кабана и медведя. В августе отлетают стрижи, ласточки, кукушки, иволги, чибисы. Жёлтые листья появились на деревьях раньше обычного - к ранней осени. Спелый овёс вновь зазеленеет ожидается ненастная осень. Обилие ягод - к холодной зиме. Муравьи строят большие муравейники зима предстоит суровая и длинная. 1 августа - Макрида, Мокрины; хороший день предвещает сухую осень; если дождь - осень будет мокрая и сырая: «Макрида мокра - и осень мокра»; «Смотри 188

осень по Макридам»; на Макриду дождь - открывается самый ранний листопад; на Макриду дождь - уродится рожь (в будущем году). 2 августа - Илья Пророк, Грозный; на Илью до обеда лето, а после обеда - осень; до Ильина дня под кустом сушит, а после Ильина дня и на кусте не сохнет; на Ильин день и камень прозябнет (утренники); до Ильи поп дождя не умолит, после Ильи баба фартуком нагонит; Ильинская пятница без дождя - пожаров много; Илья грозы держит; с Ильина дня работнику две угоды: ночь длинна да вода холодна; на Ильин день олень копыто обмочил - вода холодна, купанию конец; до Ильи тучи по ветру, после Ильи против ветру; придёт Илья - принесёт гнилья (дождей); на Ильин день дождь - мало пожаров, вёдра много; на Илью зверь и гад бродят по воде, лугам и лесам, вся нечистая сила, спасаясь от огненных стрел пророка, обращается в различных зверей - зайцев, лисиц, кошек, собак... Открываются волчьи выходы; усмиряют свою «звериную» кровожадность комары и мухи; начинается лёт осенней паутины; во что Илья, в то и Воздвиженье (27 сентября); Пётр и Павел дня на час дня убавил, а Илья Пророк два уволок; ночи становятся тёмными: «После Ильина дня в поле сива коня не увидишь»; дожди в Ильин день и на Макковея (14 августа) предвещают изобильный урожай на следующий год. 4 августа - Мария Магдалина, Марияискусница, ягодница; в поле в этот день не работали, боясь грозы, зато старались на-

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ брать в садах и в лесу побольше ягод; на Марию сильные росы - льны будут серы и косы. 7 августа - Анна-зимоуказательница, Анна - холодные утренники (см. 16 ноября); Макарий; по Анне судили о зиме, и если в этот день наступит холодный утренник и даже иней, то зима будет ранняя и холодная: «На день Анны зима припасает холодный утренник»; светлый и тёплый день также предвещает холодную зиму; если на Анну дождь идёт - зима тёплая и снежная будет; какова погода на Анну до обеда - такова зима до декабря, какова после обеда - такова после декабря. 8 августа - Ермолай; на Ермолая бывал, как правило, тёплый денёк. 9 августа - Пантелеймон (Палий)целитель, Никола-кочанник; собирают лечебные травы; капуста в кочаны завивается; опасаются в этот день грозы. 11 августа - Калинники, Калинов день; появляются с этого дня сильные заморозки: «Пронеси, Господи, Калинники мороком», то есть туманом, сыростью; (мороки - мрачное туманное время, неблагоприятное для пчёл: в мороки пчеле ходу нет); Калинник калит - морозит; вечером и ночью зарницами Калинник грозит - осенние грозы насылает; вечерами в низинах и в поймах рек стелются туманы - в лесу вовсю растут грибы; если не будет утренника на Калинника, а будет туман, то и на Луппа (5 сентября) не будет мороза, и наоборот: «Калина не закалинит, так и Лупп не залупит». 12 августа - Сила, Силуян, Силантий, Силин или Силов день; на Силу лопух (репейник) берёт от земли силу; растение это обладает многими лечебными свойствами; если на Силу стоят пасмурные, прохладные дни, то дождя можно не опасаться; если душно и насекомые злы, то наверняка будет дождь; посеешь рожь на Силу, хлеба соберёшь силу; «На Силу и бессильный богатырём живёт». 14 августа - Макковей, Макей, первый Спас, медовый Спас, Спас на воде, мокрый Спас, Авдотья-малиновка; дождь на Макея - мало пожаров; пчёлы перестают носить медовую взятку, а пчеловоды подре-

№4/2011

зают соты; в этот день совершается чин водоосвящения; с первого Спаса падают холодные росы, поспевает малина. 15 августа - Стефан, Степанов день; каков этот день, таков и сентябрь. 16 августа - Исаакий-малинник, Антон-вихровей; каков этот день, таков и октябрь; на Исакия вихри - крутая зима; если ветер с юга и появятся вихри, то ожидают зимою больших снегов; каков Исаакий, таков и Никола зимний (19 декабря); около этого времени бывает много малины. 17 августа - Семь отроков, Авдотьямалиновка и сеногнойка одновременно в отличие от более ранней (см. 14 августа), Евдокия-огуречница; каков этот день, таков и ноябрь; с этого дня начинаются дожди, вредные для сена: «Семь отроков семь дождей несут, сено гноят»; «Слепой дождь: ему говорят: «Иди, куда тебя просят». А он пошёл, где сено косят. Ему говорят: «Иди, куда тебя ждут». А он пошёл, где жнут». 18 августа - Евстигней-житник; каков этот день, таков и декабрь; прохлада и ветер - к хорошему клёву. 19 августа - Преображение, второй Спас - яблочный, осенины; каков этот день, таков и январь; второй Спас шубу припас; второй Спас - бери рукавицы про запас; на второй Спас и нищий яблочко съест; сухо - к сухой осени, мокро - к мокрой осени, ясно - к суровой зиме; каков Спас яблочный, таков и Покров (14 октября); к Спасу зайцы пережируют, а до того тощи, да и детны. 20 августа - Марин-воин, Пимен; Пимены, Марины - отходит малина; ласточки собираются в большие стаи - к грозе; аисты готовятся к отлёту (там, где гнездятся) - к холодной осени. 21 августа - Мирон-ветрогон; в этот день бывают сильные ветры: «Мироныветрогоны пыль по дороге гонят, по красному лету стонут»; Мирон также показывает январскую погоду; ранние инеи в это время выпадают - к доброму урожаю на следующий год. 22 августа - Матфей; Матвей ненастье подпускает, осенний дождь летним перебивает; журавли держатся высоко 189

МЕСЯЦЕСЛОВ под облаками - к ненастью; появляются осенние опята. 23 августа - Лаврентьев день, зоричник; в этот день примечают в полдень колебание воды: если реки, озёра и болота не волнуются ветром, лодки стоят покойно, то ожидают, что осень будет тихая, с хорошим осенним уловом рыбы и зимой не будет метелей; если сильная жара или сильные дожди, то будет так долго - всю осень. 27 августа - Михей-тиховей; если на Михея ветер тихий - к вёдренной осени, а если буря пронесётся - к ненастному сентябрю; Михеев день с бабьим летом бурейветром перекликаются; коли журавли улетают, то мороз наступит в середине октября, а нет, то зима позже придёт. 28 августа - Успение, Госпожинки, дожинки; с Успенья солнце засыпает, ветер по лету стонет; молодое бабье лето с

Успенья до по Семён-день; встречая «молодое бабье лето» (с 28 августа по 14 сентября), предсказывают погоду на «старое бабье лето» (с 14 по 21 сентября): если «молодое бабье лето» ведренное - жди ненастья на «старое»; радуга - к затяжной и тёплой осени. 29 августа - третий Спас - хлебный, Спожинки; ласточки отлетают в три раза, в три Спаса (14, 19 и 29 августа). 30 августа - Мирон-ветрогон; тихий ветер - к ясной осени. 31 августа - Фрол и Лавр - конские заступники; на Фрола и Лавра лошадиный праздник, на них не работают, чтобы падежа не было; на Фрола и Лавра не отсеешься - фролы и родятся (цветочки); с Фрола и Лавра - осенние утренники; последние дни августа случаются жарче июньских и июльских.

Приметы лета

Фото священника Владимира Колосова 190

Солнце светит днём сквозь оболочку - к скорому дождю. Солнце всходит в духоте - к ненастью. Солнце садится в тучу - к завтрашнему ненастному дню. Венец вокруг солнца - к дождю. Лучи солнца идут пучком вниз - будет дождь. Солнце при закате бледное или жёлтое, а утром красное - погода изменится, возможен дождь или ветер; бледное солнце с утра - быть дождю к вечеру. Если цвет луны ночью мутный и бледный, жди на следующий день дождь; если луна ночью чиста и ярка, дождя не будет. Месяц, народившись, омылся дождями - потом дождя не будет. А как месяц рогатым опять станет да опять омоется - тогда грибы пойдут. Когда звёзды собираются в куче, земля скоро покроется лужами. Хорошая погода сохранится, если звёзды мерцают зелеными оттенками. Сильное мерцание звёзд - к дождю.

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ Тучи опускаются - к ненастью. Синие облака - к теплу и дождю, облака комками - к короткому дождю. Утром или днём видны барашки облаков, а к вечеру появляются слоистокучевые облака - к грозе. Тучи полосами - к дождю. Облака слабо движутся в том направлении, в каком дует у земли ветер - к ясной погоде; облака веером, чаще всего с запада, движутся в сторону, противоположную той, куда дует у земли ветер - к ненастью. К вечеру облака утолщаются - к ненастью. Безоблачное утро, днём на небе появляются маленькие кучевые облака, которые во второй половине дня начинают таять - к хорошей погоде на завтра. Несколько дней подряд на небе видны тёмные облака - жди скоро дождь. Если покрывшие всё небо облака постепенно уплотняются, темнеют, то скоро настанет продолжительная плохая погода. Облака движутся навстречу друг другу - к длительному ненастью; плывут против ветра - к дождю; медленно плывут в одну сторону - к дождю; если идут большие кучевые облака с запада - к ненастью; если утром облака рассеиваются, а небо затягивается мутной пеленой высоких облаков - к сильным ливневым дождям. Облака быстро движутся в одну сторону - к жаркой погоде; идут большие кучевые облака с севера - к вёдру; если летним утром небо без облаков, день обещает быть солнечный и жаркий; вечернее небо без облаков - следующий день будет хороший. Отсутствие облаков - к суховею. Ярко-красный закат или жёлтый цвет облаков - к ненастью. Багровый закат обещает ветер. Если солнце заходит в светлорозовую зарю, то завтра будет хорошая погода. Золотистый цвет зари и фиолетовая окраска горизонта - к хорошей погоде.

№4/2011

На закате солнце садится во мглу - к засухе. Парной туман над лесом означает начало массового роста грибов. Туман по воде - к солнечной погоде. Ночной туман в низинах - к хорошей погоде. Туман утром опускается - к ясной погоде, а поднимается вверх - к дождю. Хорошая погода сохранится, если в низких местах вечером и ночью образуется поземный туман, рассеивающийся после восхода солнца. Сильные росы - к плодородию. Утренняя роса - к хорошей погоде, нет росы - возможен дождь. Ветер до полудня поворачивает за солнцем, а после полудня против солнца - к ясной погоде. Сильный ветер во время дождя предвещает хорошую погоду. Ветер полосами, порывами - к тихой погоде. Откуда ветер, оттуда и погода: юг веет - старого греет, запад - воду несёт, восток - овец пасёт, северный ветер - жди холодной погоды. Лес притихает - к скорой грозе. Птицы приумолкли - к грому. Тёплый душный вечер и небо в облаках - к грозе. Гром гремит долго - к долгому ненастью. Гром переходит с места на место - к холоду и граду. Гром глухой - к тихому мелкому дождю и грибам. Гром гулкий - к ливню. Частые раскаты грома - к долгому ненастью. Гром долгий и непрерывный - к граду. Короткие раскаты грома - к скорому прояснению. Радуга с преобладающим синим или зелёным цветом - к дождю. Высокая, крутая и круглая радуга - к хорошей погоде, низкая и пологая (ползучая) - к ненастью. Вечерняя радуга - к ясной погоде, утренняя - к дождливой. 191

МЕСЯЦЕСЛОВ Радуга утром в западной стороне горизонта - признак ливней, гроз, града, шквалов. Продолжительное ненастье скоро кончится, если появляется вечерняя радуга. Большой урожай грибов в течение лета - к продолжительной зиме. Частые туманы - к урожаю грибов. Не будет урожая грибов и ягод - не будет и хлеба: за полем пусто, то и в поле не густо. Первые грибы вырастают на пригорке - к тёплым дождям, в ложбинке - к суши. Начинает колоситься рожь - появляются первые грибы-колосовики. Одуванчик рано опушается - к короткому лету. Отцвела сирень - пришло лето. Поздний расцвет рябины - пришло лето; если рябина цветёт не очень обильно, но довольно сильно - дожди на лето заказаны; начало цветения рябины говорит о появлении тли. Ветки ели поднимаются кверху, на шишках прижимаются чешуйки - к скорому дождю. Сирень, жасмин, цветы и свежее сено сильно благоухают - к дождю. Утром трава пахнет сильнее обычного - к дождю. Хорошо пахнет жимолостью (поместному котовики) - к дождю. Сосна звенит - к буре. Дуб стонет - к буре. Дуб перед ясенем лист пустит - к сухому лету. Календула (ноготки) с утра развернули свои венчики - к ясной погоде, развернули после полудня - к дождю и грозе. Многие цветы закрываются - к ненастью. Если закрылись цветки клевера, то скоро пойдёт дождь. Если белая кувшинка закрыла цветки, через два-три дня пойдут дожди. С утра мокрица распустилась и осталась открытой весь день - к хорошей погоде. 192

Одуванчик сжимает шар - к дождю. Дальний лес покрыт дымкой, а звуки приглушены - к ясной погоде; лес виден ясно и чётко, слышны отдалённые звуки - к ненастью. Лес шумит без ветра - к дождю. Пчёлы утром играют - к ясному дню, толкутся - к ненастью. Пчёлы роем на цветущей рябине - к ясному дню. Много оводов - к урожаю огурцов. Пауки работают - к перемене погоды к лучшему. Много майских жуков было - лето будет засушливым. Сильный треск кузнечиков в поле - к сухой погоде. Мошки лезут в лицо - к дождю. Мало комаров в хорошую погоду жди ненастья. Комары толкутся - к вёдру. Вокруг муравейника много муравьёв - к хорошей погоде. Перед дождём муравьи начинают закрывать входы в муравейник. Если муравьи переселяются на высокое место - быть лету дождливым. Кукует кукушка - к хорошей погоде. Каркает воронья стая - к дождю, купаются - также к ненастью. Вороны купаются в пыли - к дождю. Чайки непрерывно купаются - к ненастью. Чибисы усиленно кричат - к ясной погоде. Голуби прячутся под крыши - к ненастью. Дрозды подолгу и громко поют - к грозе. Соловей поёт всю ночь - к солнечному дню. Воробьи веселы, подвижны, драчливы - к хорошей погоде. Если во время длительной ненастной погоды расчирикаются воробьи, то скоро наступит ясная погода. В дождь защебетали птицы - к солнечной погоде. Ласточки и стрижи перед дождём летают низко над землёй или над самой водой и кричат.

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ Журавли летят с полей не курлыча - к ясной погоде. Утки перестали кормиться и крякать - к грозе. Куры беспрерывно ощипываются - к ненастью. Цыплята посреди дня забираются под наседку - жди дождь. Коровы подпрыгивают, мотают головами - к ветру. Овцы «дуреют», кружатся на месте, вертят головой - к ветру. Свиньи разносят по двору солому - к ветру. Собаки, свернувшись клубком, много спят и мало едят - к ненастью. Лошади беспокоятся и часто всхрапывают - к грозе. Шерсть у овцы перед дождём становится влажной. Лягушка днём квакает - дождь зовёт. Посреди дня начинает ловиться рыба - перед дождём. Рыба выскакивает из воды за насекомыми - к ненастью, дождю. Не моли лета долгого, моли тёплого. Дождливое лето - не осени чета. Урожайное лето - к холодной зиме. Какова погода в пору солнцестояния, таково по характеру и всё лето (Пётр Солнцеворот - 25 июня). Река убывает к дождю, прибывает - к погоде. Прибывает вода - к плохому клёву. Лужи зеленоваты - к засухе. Если далеко видно по горизонту - к вёдру. Ранний дождь рано и закончится. Утренний дождь - до обеда. Ветер и дождь - к долгой мокроте. Духота и тягость, насекомые злы - к дождю. Дым от костра столбом, угли быстро покрываются пеплом - к ясной погоде; дым расползается по земле в разные

№4/2011

стороны, в сумерках на костёр летит много насекомых - к ненастью. Перед ненастьем уменьшается разница между дневной и ночной температурой. Лужа с пузырями на ней во время дождя указывает, что дождь ещё будет продолжаться. Утром сухая трава - к вечернему дождю. Много ягод - к холодной зиме. Дождливое лето - к долгой зиме. Когда в пасмурный вечер на горизонте хорошо видны предметы и отчётливо слышны звуки, то завтра будет дождь или гроза. Если после дождя стоит духота, а испарения поднимаются вверх - дождь скоро повторится. Рамы в доме начинают «плакать» жди скоро ненастье.

ПРИМЕЧАНИЕ Астрономы дают отсчёт началу лета от самого длинного дня в году - 22 июня, с солнцестояния. Метеорологи полагают, что лето наступает тогда, когда температура воздуха устойчиво переходит через 15 градусов тепла. Фенологи за начало лета считают время, когда отцветает яблоня, а на лугах появляются головки красного клевера и зацветает калина. (Это обычно должно происходить с третьей пятидневки июня, но по жизни мы видим, что год на год не случается, т.е. ежегодно происходят какие-то отличия). По раскладке фенологов продолжительность лета составляет 76 дней: с 11 июня по 26 августа. Состоит лето из трёх периодов. Начало - 26 дней: с 11 июня по 7 июля. Полное лето - 21 день: с 7 по 28 июля. Спад лета - 29 дней: с 28 июля по 26 августа.

193

МЕСЯЦЕСЛОВ

Фото Алексея Колосова

Осень

Сентябрь - септемврий (древнерим. - седьмой, считая от 1 марта), руен или рюинь, ревун (древнерус., связано с жёлтыми оттенками месяца, с рёвом ветров и оленей), новосёл, вересень, листопадник, златоцвет, багрянец, летопроводец, хмурень, переходник, золотое лето, ворота осени, вечер года, месяц осенней красоты. Холоден сентябрь, а сыт, сиверно, да сытно. В сентябре шуба за кафтаном тянется. В сентябре понеслись ветерки с полуночи. Простоит сентябрь сух - зима поздняя будет; чем теплее и суше сентябрь, тем позднее зима. Гром в сентябре - к тёплой осени. Если держатся на небе кучевые облака, значит, вовремя придёт бабье лето (с 14 по 21 сентября). Много паутины на бабье лето - к ясной осени и холодной зиме. Просыплет набежавший дождь капли крупные - ненастья затяжного не будет. 194

Паутина стелется по растениям к теплу. Если золотая осень добрая, то и вся без дождей. Частые и сильные туманы в сентябре, особенно без ветра, причиняют различные болезни людям слабого здоровья. Дружный отлёт птиц предвещает суровую зиму. Птицы летят высоко - к большому снегу. Скворцы долго не отлетают - к продолжительной осени и чернотропу. Если трясогузки в сухой день собираются в стаи - наступит ненастная и дождливая погода.

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ Пчёлы залепляют леток улья воском - к холодной зиме. Много желудей на дубе - к снегу перед Рождеством. В сентябре и лист на дереве не держится. Если с деревьев не чисто опадает лист, будет холодная зима. Резко пожелтели листья на рябине к ранней осени и ранней холодной зиме. Осиновые листья ложатся лицом вверх - к студёной зиме, изнанкой кверху - зима будет тёплая, если наполовину изнанкой, наполовину лицом, то зима ожидается умеренная. Если на деревьях лист желтеет снизу - к поздней весне, если с верхних сучьев - к ранней весне. 1 сентября - Андрей Стратилат; ветертепляк в паутину одет - ушедшему лету кланяется вслед; день-тепляк; ветер с юга обещает хороший урожай овса и тёплую осень; ветер с севера - к холодной осени. 2 сентября - Самуил, Самойлин день; соединяются в стаю самые первые перелётные грачи. 3 сентября - Фаддей, Васса (Василиса); если этот день будет ясный, то надобно ожидать, что ещё четыре недели будет хорошая погода (т.е. весь сентябрь). 4 сентября - Агафон-гуменник; этот день редко обходится без ветра (полагали, что леший в ночь этого числа дурит и раскидывает снопы в гумнах). 5 сентября - Лупп-брусничник; появляются первые осенние заморозки; мороз овсы лупит (осыпает), льны лупятся (коробочки лопаются); осенние заморозки бывают: лупенские, покровские (14 октября), михайловские (19 сентября и 21 ноября), екатерининские (7 декабря); на Лупа брусника поспевает и овёс созревает; журавли на юг потянули - зима наступит ранняя; журавли летят низко, то зима тёплая, если высоко - холодная; журавли летят низко, быстро, молчком - жди скорого ненастья; нет на Лупа утренника, так и во весь месяц не заморозит.

№4/2011

6 сентября - Евтихий; тихий, беззвучный день; дождь в этот день обещает сухую осень и хороший урожай на будущий год. 7 сентября - Тит-листопадник, Тит грибной, Варфоломей; листопадник-Тит последний гриб растит; «Не сеяно, не молочено, в воде обмочено, камнем пригнетено, к зиме приблюдено» (грибы). 8 сентября - Наталья-овсянница, Адриан-рябинник (по другим источникам, рябинник 9-го числа, в день двух Пименов и Анфисы); косят овсы, снимают рябинуименинницу; холоден утренник на Наталью - зиме ранней и холодной быть; большой урожай рябины - к дождливой осени и морозной зиме (см. 23 сентября). 11 сентября - Иван пролётный, полётный, полетовщик, постный; Иван Постный - осени рябой отец крёстный; если журавли, так же, как и на Луппа (5 сентября), на юг (Киев) потянули - к ранней зиме; Иван Предтеча гонит птицу за море далече; лебедь летит - к снегу, а гусь к дождю; лебедь несёт на носу снег. 12 сентября - Александр-сытник; журавли на болотине уговор держат, каким путём и когда в тёплую сторону лететь журавлиное вече (по другим источникам, 13 сентября). 13 сентября - Ку(и)приан; канун бабьего лета, северные осенины, копка картофеля, сбор клюквы (журавлики); до этого дня на болота за ягодой не ходили: «Ягоду-клюкву не тронь, покуда не полыхнёт она, не отгонит тьму в зыбучую топь!» 14 сентября - Симеон-летопроводец, Семёнов день, начало бабьего лета (14-21); если первый день бабьего лета ясен, то бабье лето тёплое; бабье лето сухое - осень мокрая, а ненастное - осень сухая; если на Семён-день хорошая погода, то вся зима тёплая; на Семёна ясно - осень ведренная; если много тенётника, дикие гуси садятся, а скворцы не отлетают - осень протяжная и сухая; в старину первый выезд в поле псовых охотников. 19 сентября - Михайлов день (см. 21 ноября); Михайловские утренники, заморозки; день на Михайлу укоротился уже на 5 часов. 195

МЕСЯЦЕСЛОВ 20 сентября - Созонт, Созоний, луков день; последний срок выкапывания лука из грядок; внимательно смотрят на одёжку лука: много её и толста кожура - быть зиме холодной. 21 сентября - Рождество Пресвятой Богородицы; если погода хорошая - осени быть такой же; вторые осенины. 23 сентября - Пётр и Павел осенние, рябинник; с Петрова дня летнего ешь землянику, а с осеннего - рябину; заготавливают рябину, оставляя часть дроздам (см. 8 сентября). 24 сентября - Федора - замочи хвосты; лето кончается, осень начинается, всё чаще идут дожди; осенняя Федора подол подтыкает, а зимняя (12 января) платком рыло закрывает: одна с грязью, другая со стужей; не каждое лето до Федоры дотянет; если пчёлы заводят в другой раз лётку, то будет продолжительная и тёплая осень. 25 сентября - Артамон, Автоном; змеи прячутся в лесную подстилку, уходят на спячку; в году два праздника змей: весной, когда на Василиска (4 июня) гады из земли выползают, и осенью, когда в землю обратно убираются; добыть в этот день зайца - к удаче в охоте и счастью во всех начинаниях. 26 сентября - Корнилий; последний тёплый день осени, последний раз тёплый дождь идёт (год на год, правда, не

приходится); убирают корнеплоды: «В Корнилов день последнюю репу с огорода вон». 27 сентября - Воздвиженье, Вздвижев день; третьи осенины (некоторые источники третью встречу осени относят к Федоре, 24 сентября); отмечаются первые зазимки, отлёт птиц: Сдвиженье тепло сдвинет, а холод надвинет; говорили, что на Вздвижев день медведь, очистив желудок слабительной крушиной, залегает в берлогу, однако рановато вроде бы; на Вздвижев день в лес не ходят. 28 сентября - Никита-гусятник; гусепролёт, праздник охотников на диких гусей; гуси летят - зимушку на хвосте тащат, снег на носу несут, а если не летят - осень ещё постоит; высоко гуси летят - будет высокое половодье предстоящей весной и хороший урожай, низко - к малой весенней воде; гусь лапу поднимает - к стуже, полощется в воде - к теплу, нос под крыло прячет - к ранней зиме. 29 сентября - Евфимия, птичья костка; в этот день добывали птиц, гадали по ним, какой зима будет: своей твёрдостью, жировым оплывом кость глухариная да утиная давала ответ. 30 сентября - Вера, Надежда, Любовь и мать их София; лоси-рогачи справляют по лету поминки, первоосенью конец; журавли летят - к морозу на Покров (14 октября), не летят - к поздней зиме.

Октябрь - октоврий (восьмой - лат.), паздерник (от паздери, кострики, так как в этом месяце начинали мять лён и коноплю), листопад, листобой, грязник. Ни колеса, ни полоза грязник недолюбливает. Знать осень в октябре по грязи. В октябре только и ягод, что рябина: «Жизнь в нашем краю словно в раю - лука да рябины не приешь и половины». Во второй половине октября все букашки исчезают. С какого дня в октябре пойдёт ясная погода, с такого же числа в апреле откроется весна. 196

1 октября - Евмен, Арина; три Арины в году живёт: Арина - разрой берега (29 апреля), Арина - рассадница (18 мая) да Арина-журавлиный лёт (осенняя); отлёт журавлей на Евмена и Арину - на Покров мороз (14 октября); на Арину и отсталый журавль за тёплое море тянет; если в этот день не наблюдали полёта журавлей, то ожидали первого мороза не ранее 20 октября ст. стиля (2 ноября); «Колесом дорога!» - кричат журавлям, чтобы пожелать доброго пути или

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ же чтоб воротить и чтоб подольше остались и зима попозже пришла; на Орину комары - к мягкой зиме; с Орины собирают и сушат ягоды шиповника; случается в это время первое зазимье. 2 октября - Зосима и Трофим, Трофимовы вечёрки; с этого дня начиналась Пчелиная девятина (со 2 по 10 октября), когда принято было есть утром чайную ложку мёда и запивать её тёплой водой; парни устраивали Трофимовы вечёрки и угощали девушек мёдом; праздник мёда правь, но ульи в погреб (омшаник) ставь (см. 10 октября). 3 октября - Астафий-ветряк; в этот день замечали направление ветров и гадали по ним о погоде: северный - к стуже, южный - к теплу, западный - к ненастью, мокроте, а восточный - к вёдру; на Астафья туман и тепло, по проулкам летит белая длинная паутина - осень будет благоприятной и снег не скоро выпадет. Немного о ветрах на просторах родины Шелоник на Онеге - юго-западный ветер, приводящий в этот день к буре («Ветер шелоник на Онеге разбойник»); другие ветры называют там зимняк, северик, подсеверный, меженец. Попутный ветер на озере Селигер называют поветер; северо-восточный - межник, меженец; противный - противень; боковой - покачень, боковик. Южный ветер волжские рыбаки называют хилок и считают его предвестником вёдра; свежий юго-восточный ветер с Каспия называется моряна, которая поднимает воду в Волге (нагон). Переменный благоприятный ветер на Каспийском море называют перекатом; ветер с северо-восточной стороны называется сорочиком или соровчаком. Сибер и беркопка (север и верховка) - ветра двух главных румбов на Енисее; ветер, дующий с верховья (север) - хиус. Байкал: восточный - веток; юговосточный - шелоник; южный - полуденик; юго-западный - глубник; северозападный - горный; дующий прямо

№4/2011

- обетонь; дующий наискось - битезь; зыбление воды под ветром называется колышень; бурные ветры со шквалами - толкунцы. Белое море: юго-восточный ветер обедник; юго-западный - шелоник; северо-западный - полудник; северовосточный - полунощник; ветер, дующий в открытое море - голымя; валы на море - зводни. В Туле северо-западный ветер, приносящий холод и дожди, называют московским. 4 октября - Кондрат и Игнат (Ипат); погода, случившаяся на Кондрата и Игната, продержится без изменений четыре седмицы (недели); до обеда осень, а с полудни зима. 5 октября - Фока, Иона, листодёр; в этот день порывы ветра сдирают с деревьев листву - начинается листодёр; если лист с берёзы на Фоку не опал - снег ляжет поздно; в этот день не ели рыбу, чтобы не обидеть Иону, который три дня провёл в чреве кита; луна покраснела - жди ветра пострела. 6 октября - Иоанн Предтеча, Ираида; редко тёплый день, начиналась настоящая холодная осень; иней - к сухой и солнечной погоде. 7 октября - Фекла-заревница; отрастают последние грибы, дни убегают лошадиным скоком, ночи темнеют, а зори становятся багряными; ясная Фекла при холодном северном ветре - к суровой зиме. 8 октября - Сергий Радонежский; если на Сергия хорошая погода, то стоять ей три недели; если первый снег выпадет на Сергиев день, то зима установится на Михайлов день (21 ноября); первый снег, по наблюдениям, выпадает за 40 дней до зимы; зимний путь устанавливается в четыре седмицы (недели) от Сергия. 9 октября - Иоанн Богослов; если снег выпадет на Иоанна, то зима установится с Михайлова дня - 21 ноября; (как видим, одну и ту же примету берут на себя два дня - 8 и 9 октября); если дожди - три недели будут идти; дождь 197

МЕСЯЦЕСЛОВ со снегом - к трём сильным оттепелям в январе; солнечно и тепло - к дождливому и холодному июню. 10 октября - Савватий-пчельник; в этот день должно убирать ульи в омшаник, если ещё не убраны (см. 2 октября); луна в кругу - к сухому лету; гром (? - в Вологде среднемесячная температура не дотягивает до трёх градусов!) - к бесснежной, мягкой, короткой зиме. 12 октября - Феофан, Кириакотходник; на Феофана Милостивого тепло возвращается; на Феофана много звёзд - к сухой осени. 13 октября - Григорий; журавли улетели - к ранней и холодной зиме; снег - к скорому началу зимы; белка чисто вылиняла - к хорошей осени и зиме. 14 октября - Покров; на Покров первое зазимье; Покров землю покроет то листом, то снежком; Покров не лето, а Сретенье (15 февраля) не зима; если на Покров ветер подует с севера или с востока, то зима будет холодная и многоснежная, с юга - к тёплой зиме, с запада - к снежной, а при переменном ветре и зиме быть непостоянной; не покрыл Покров, не покроет и Рождество; отлёт журавлей до Покрова - на раннюю холодную зиму; коли белка в Покров чиста (вылиняла), то осень будет хороша; между Покровом и Дмитриевым днём (8 ноября) зима не становится; Покровская суббота на голе - и Дмитриевская на голе; Покров на голе - и Екатерина (7 декабря) тоже; какова погода на Покров, такова и зима; на Покров до обеда осень, а после обеда зимушка-зима; с какого краю на Покров ветер подует, оттуда будет дуть всю зиму. 17 октября - Ерофей; с Ерофея холода сильнее, а зима шубу надевает; полагают, что в этот день лешие (лесовые) дурят по лесам, поэтому люди в лес не ходят. 18 октября - Харитина - первые холстины; сильные и ранние похолодания - к холодной зиме; яркая вечерняя заря - к ветру. 19 октября - Фома; бураны и ветры; безветрие - к похолоданию; последние кучевые облака. 198

20 октября - Сергий зимний (8 октября - Сергий Радонежский); с Сергия зима начинается, с Матроны (22 ноября) устанавливается; Сергий инеем травы бьёт, а Матрёна зиме вспять повернуть не даёт; если на Сергия земля снегом покроется - на Матрёну на ноги зима встанет; если в этот день выпадет снег, а листья всё ещё висят на деревьях, то и снег скоро растает; если падёт снег на Сергия днём, то лежать не будет: прочный снег ложится с ночи. 21 октября - Пелагея и Трифон, ознобицы; с Трифона и Пелагеи всё холоднее. 22 октября - Яков студёный, дровопилец; пора заготовки дров; Яков пришёл, холода принёс; Яков (Иаков), брат Божий, крупицу пошлёт (град, крупу). 23 октября - Евлампий, Лампия; выходили смотреть на месяц: если золоты рога у месяца на полночь (север), то оттуда повеют метели со снегом и зима ляжет посуху; если рога на полдень, то прежде наступят грязи и зима долго не станет; на Евлампия рога месяца кажут в ту сторону, откуда быть ветрам: с севера ветер - повеют метели и земля замёрзнет, с юга ветер - грязь будет; если на Евлампия грязь да слякоть, то октябрь-грязник до Казанской (4 ноября) снегом не умоется, в белый кафтан не нарядится. 24 октября - Филипп; наступает распутица, на дорогах грязь - «Филиппова канитель». 25 октября - Пров, Андрон-звездочёт; в день Андрона-звездочёта следили за появлением на небе звёзд: звёзды яркие на Прова - к морозу, тусклые - к оттепели и мокроте; если звёзд на небе много, будет хороший урожай гороха; сильное мерцание звёзд, преимущественно синими оттенками, - к снегу. 27 октября - Параскева-грязниха, порошиха, Параскева - льна трепальница; если в этот день (14-го по ст. ст.) будет настоящая осенняя грязь, то четыре недели ещё ждать до наступления зимы: «На Параскеву-грязниху грязь - четыре смены до зимы»; на грязниху не бывает сухо; неустойчивая погода: слякоть, пороша, грязь; если грязь велика, а лошадиное

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ копыто заливается водою, то выпавший снег сразу устанавливает санный путь. 28 октября - Ефимий Благочестивый; Ефимий холодом корни трав и деревьев с землёй смыкает, на природу сон навевает; иней - к сухой и солнечной погоде.

30 октября - Осий; на Осия колесо с осью до весны с дорогой прощается, устанавливается санный путь, но возможен и дождь; «Быстро тает день - не привяжешь за плетень». 31 октября - Лука; возможны снежные метели.

Ноябрь - новембер или ноемврий (девятый, считая от марта - лат.), грудный, грудень (из-за груд замёрзшей земли со снегом), двуликий (и грязь с колесом, и снег с полозом), ледень, сумерки года, ворота зиме, полузимник, предзимье, бездорожник (ни колесу, ни полозу нет хода), листогной, сентябрёв внук, октябрёв сын, зиме родной брат (иногда называют батюшка). Ноябрь - месяц ветров и перволедья. Ноябрь не устыдится - теплом поманит, да градом ранит. Холоден батюшка октябрь, а ноябрь его перехолодил. Ноябрьские ночи до снега темны. В ноябре рассвет с сумерками среди дня встречаются. В ноябре зима с осенью борются. Холоден ноябрь, да не зима. С середины ноября зима встаёт на ноги. Снег падёт на мёрзлую землю к урожаю. Первый снег сухой - к хорошему лету. Комары в ноябре - к мягкой зиме. Белка меняет летний окрас на голубоватый зимний. Мыши строят гнёзда под скирдами соломы или стогами сена внизу к холодной зиме и сухой весне, а вверху - к тёплой зиме. Облака плывут низко - к стуже. Воздух над лесом посинел - к теплу. Бело вокруг солнца - к буре. Ветер гудит в трубе - к холоду. 1 ноября - Иоиль, Иванов день; наступали настоящие морозы; мороз - к оттепели 8 ноября. 2 ноября - Артемьев день; с этого дня волки начинают приближаться к человеческому жилью; если волки на Артемия воют - к морозам.

№4/2011

3 ноября - Илларион Великий; с этого дня начинает заметать пороша, а днём может быть грязно; если на Иллариона снег ляжет на сырую землю и не растает - весной рано и дружно зацветут подснежники; светает скорее обычного - к снегу. 4 ноября - Казанская; по этому дню судили о наступающей зиме: коли на Казанскую дождь пойдёт и все луночки нальёт, то и зима пойдёт; пошёл бы на Казанскую дождь, а то будет зима на дворе с сугробами; с Казанской тепло морозу не указ; с Казанской мороз не велик, да стоять не велит, возможны заморозки; Казанская морозам дорогу кажет; ранняя зима и об Казанской на санках ездит; что Казанская покажет, то и зима скажет; до Казанской не зима, с Казанской не осень. 5 ноября - Иаков (Яков); коли Яков крупицу (мелкий град) пошлёт, то с Матрёны (22 ноября) зима станет на ноги. 6 ноября - Ареф(а), Афанасий; закат в облаках - к снегопаду; у коровы вымя тёплое - к теплу, холодное - к холодам; лиса из леса прибежала - к стуже. 7 ноября - Маркиан и Мартирий, дедовские плачи; в этот день вся природа и земля плакали - дождиком или снегом. 8 ноября - Дмитрий Солунский, родительская (дедова) неделя; если Дмитриев день будет по голу (без снега), то и Пасха будет тёплая; Дмитриева суббо199

МЕСЯЦЕСЛОВ та по снегу - и Святая по снегу, а если по голу - и Святая по тому; оттепель - к тёплой зиме и весне; Дмитрий на снегу - весна поздняя. 12 ноября - Зиновий и Зиновия, синичкин день, праздник охотников (в старину псарных охотников) и рыбаков, Юровая; в Сибири, на Иртыше в частности, Юровая (праздник) совершалась при отправлении рыбаков на ловлю красной рыбы; затравленный на Зиновия заяц сулил охотничью удачу впредь; к Зиновию прилетают птицы-зимники, в том числе синички, снегири, свиристели; синица - порошам вестница; утром синица пищит - к ночному морозу, свиристит синица - к ясному дню; невелика птичка синичка, а и та свой праздник помнит; коли на Юровую волки стаями ходили, ждали худа: голода, мора либо войны. 14 ноября - Кузьма и Демьян, Кузьминки осенние, курячий праздник (справляли курьи именины); Кузьминки - об осени поминки; Кузьма-Демьян - кузнецы, куют лёд на земле и на воде; если Кузьма и Демьян с мостом, то Никола с гвоздём, а то и сами с гвоздём (начало зимы); если Кузьма и Демьян закуют, то Михаил (21 ноября) раскуёт (оттепели); на Кузьму и Демьяна лист на дереве - через год мороз; если на Кузьму и Демьяна лист остался на дереве, то на другой год будет мор; снежный день - к большому разливу будущей весной. 15 ноября - Акиндин (Анкудин, Анкиндин) и Пе(и)гасий; последний срок отлёта уток; небо в тучах - к теплу; облака против ветра - к снегу; «Акиндин разжигает овин, Пигасий солнце гасит». 16 ноября - Анна холодная (см. 7 августа); Анна пришла - снега принесла; Анна без снега - жди хлеба; Анна холодная - осень голодная; прилетают хохлачи-свиристели, за ними пуночки. 19 ноября - Павел и Варлаамледоставы; в этот день святой Павел ледостав ставит: воду в реках и озёрах льдом сковывает; наступает пора подлёдного лова; на Павла лёд на реке грудами - будет хлеба пудами; на Павла снег - вся зима снежная; не замёрзли реки и 200

озёра - к неблагоприятному урожаю на следующий год. 20 ноября - Федот (см. 31 мая); Федот лёд ведёт; с Федота, бывало, можно по реке на санях ездить; если Федот льдом воду залатал, то прочной зиме путь ладит; с Федота до будущего года реки замёрзли; часто случается гололёд. 21 ноября - Михайлов день; в году два Михайлова дня - 19 сентября и 21 ноября; на этот день случаются Михайловские оттепели и грязи или, наоборот, Михайловские заморозки; с Михаила зима морозы куёт или, наоборот, зима не стоит, земля не мёрзнет; каждый год погода разная; во что Михаил, в то и Никола (19 декабря); Михайло мосты мостит, Николе зимнему путь готовит; коли на Михаила иней, то большие снега надо ждать, а коли день зачинается туманом - ростепели быть; коли на Михайлов день зима закуёт, то на Николу раскуёт. 22 ноября - Матрёна зимняя; с Матрёны зима встаёт на ноги и морозы прилетают от железных гор (надо думать, от Урала, т.е. вост. и с/в); с Сергия (8 октября) зима починается, с Матрёны (или с Михаила - см. выше) устанавливается; иней на Матрёну на деревьях - к морозам и урожаю овса, туман - к оттепелям, дождь - к богатой пшенице; если на Матрёну гусь выйдет на лёд, то будет ещё плавать по воде; облачная снежная погода - к ненастному маю, 23 ноября - Родион (см. 21 апреля) и Ераст; если после Михайловского мороза появится в этот день на деревьях иней, то будут большие снега; если день Ераста начинается большим туманом, то ждут оттепели; на Родиона-ледолома лёд ломается, когда ездят по нему; с Ераста жди ледяного наста; Ераст на всё горазд: и на холод, и на голод, и на бездорожную метелицу; дождь - к грязной и малоснежной, до Митрофана (6 декабря), зиме. 24 ноября - Фёдор Мороз, Студит (см. 8 февраля - Фёдор Студит); на Студита стужа, что ни день, лютей да хуже; со дня Фёдора Студита прилетают зимние ветры, бывает от них студено на дворе и морозно на земле; снег и сырость в этот

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ день - к оттепелям до Введенья (4 декабря), тепло - к тёплой зиме; каков Фёдор, такова и зима. 25 ноября - Иван Милостивый; если на этот день выпадет снег или пройдёт дождь, то оттепели продолжатся до Введения (4 декабря): «На Ивана снега - зима до Введенья с места не сдвинется»; прибывают клесты, снегири, сойки, щеглы, чечётки. 26 ноября - Иоанн Златоуст; земля на Златоуста погружается в сон до весны; астрономическое начало зимы. 27 ноября - Филиппов день, заговенье; на Филиппа ворона каркает - к оттепели; на Филиппа иней - урожай на овёс, дождь - пшеница уродится; облачное небо или снег - к ненастному маю.

28 ноября - Гурьев день, начало Рождественского или Филиппова поста (с 28 ноября по 6 января); зима приезжает на пегой кобыле; когда бывало очень грязно, то говорили: «Гурий приехал на пегой кобыле» (и снег, и грязь); уж коли ляжет снег на Гурия, то лежать ему до половодья. 29 ноября - Матвей; на Матвея зима потеет, т.е. случаются оттепели; «Если на Матвея ветры веют буйные - быть вьюгам и метелям до Николы Зимнего» (19 декабря). 30 ноября - Григорий-зимоуказатель; если мороз, то зима должна быть холодной; каков Григорий, такова и зима: плохая погода - к плохой зиме, хорошая погода - к хорошей зиме; начало устойчивых морозов.

Приметы осени Я всю ночь не сплю, а в окна мои ломится Ветер северный, умеренный до сильного.

Фото Алексея Колосова

№4/2011

Осенью семь погод на дворе: сеет, веет, крутит, мутит, рвёт, сверху льёт, снизу метёт. Погода пасмурная - долгое утро, но зато день короткий. Осенняя пора - птица со двора. Тёплая осень - к долгой зиме. Ранний снег осенью - к ранней весне. Если первый снег на мокрую землю падёт - то не пропадёт, а на сухую - дождь приведёт. (Существует обратная примета: если снег выпал на талую землю, то не полежит). От первого снега до санного пути шесть недель. Первая пороша - не санный путь. Снегу, что выпал за ночь - верь, а первый дневной снег - его только и видели. В ясную осень ветер быстрее зиму приносит. Если осень ненастная - будет весна дождливая. 201

МЕСЯЦЕСЛОВ Если осенью бывает много туманов, то зимою будет много снега. Осенью поднимающийся туман предвещает хорошую погоду. Лист хоть и пожелтел, но отпадает слабо - морозы наступят не скоро. Поздний и дружный листопад - к суровой и продолжительной зиме. Пока лист с вишни не опал, сколько бы снегу ни выпало - всё равно растает. Если с деревьев не чисто опадает лист, будет холодная зима. Лист на землю ложится изнанкой - к урожаю. Ива рано инеем покрылась - к долгой зиме. Дружный отлёт птиц предвещает суровую зиму. Если журавли летят высоко и «разговаривают» (курлычут), будет стоять хорошая, погожая осень. Лебеди поздно трогаются на юг - к чернотропу. Гуси высоко летят - до снега далеко. Появление комаров поздней осенью - к мягкой зиме. Заяц копит сало на почках перед суровой зимой.

Белки делают большие запасы - к холодной зиме. Кроты носят в норы много соломы - к холодной зиме. Мыши роют норы на тёплую сторону - к суровой зиме. Лошади трясут головой, закидывают её кверху - к ненастью. Гуси не разбиваются, а ходят стадами - к чернотропу. В осеннее время широко летит паутина, тенётника много - осень долгая и ясная. Большие муравьиные кучи и много желудей на дубу - к суровой зиме. Орехов много, а грибов мало - к суровой зиме. Высокий бурьян - к обилию зимой снега. Краснота с вечера приносит хорошую погоду, утренняя краснота даёт воду. При восходе солнца затягивает небо с севера - к ветру. Если несколько дней подряд поутру видны на небе белые облака, то скоро будет холод с дождём. Предметы издалека кажутся большими - к северному ветру и дождю. Много одёжки на луковицах - быть зиме холодной.

Жизнь по месяцеслову Встретились с соседом на деревенской улице, завели дежурный разговор о погоде. - Снега-то сколько навалило... сыплет и сыплет. - Не говори! Ноября совсем ничего прошло, а зима уже надоела. - Когда-то Михайлов день... потайки* на него случаются, - промолвил сосед, явно намекая на мои познания. Я знал, когда по народному календарю будет Михайлов день. В кои годы вошло в привычку отмечать погоду, вести фенологический дневник совместно с охотничьим, собирать народные

приметы. Многие охотники это делают. Они народ любознательный, а природа - неиссякаемый источник тайн, загадок и открытий. Записывал, конечно, не с пунктуальностью работника метеостанции, но изучил, какой святой «закреплён» церковью и народом за каждым днём из их годовой вереницы. У народа всё примечено и разложено по полочкам, как у рачительного хозяина: сроки пахоты и сева, сенокоса и жатвы; срок огурцы садить и время помолиться об отыскании пропавших вещей; когда какая ягода созреет и когда лучше тараканов заговорить...

*Потайка - оттепель.

202

Вологодский ЛАД

НАРОДНОЕ ПОГОДОВЕДЕНИЕ Изучение месяцеслова - интереснейшее занятие! Приверженцы научных методов предсказания погоды верят народным приметам не более чем на треть. Часто можно услышать, что всё смешалось в погодной кухне и старые приметы себя не оправдывают... И да, и нет. Но наша речь пойдёт не о погоде. День Михаила Архангела памятен по другому случаю. Как-то на двадцатый день ледня ноября месяца отправились с Михойтрактористом в делянку дровишек заготовить. Всё шло хорошо, пока не упёрлись в солидную осину. Этакий «баобаб» наших северных лесов. Села она у нас назад да и пилу в резу зажала. Наших силёнок, даже вкупе с рычагом и клиньями, не хватило осилить дерево. Дело было к вечеру и, каюсь, мы так и оставили осинку-толстинку стоять с приличным наклоном-накляпом назад. (Людей в делянке не было). Пилу, правда, вырубили топорами. Назавтра подходим со свежими силами, а осина лежит себе на волоке вершиной вперёд: как хотели, так и легла. Ветра ночью вроде бы не было. А был бы, так по закону бутерброда повалил дерево, куда не надо. Ну, не чудеса ли?! - Миха, - говорю, - сегодня Михайлов день, и твой тёзка-покровитель нам удружил. - Не знаю я ничего этого! - грубовато обрезал напарник и нервно задёргал стартёр «Дружбы». Пришлось поспешать за вилкой-пёхалом**. Молодой ещё этот тёзка святого Михаила, что с него взять. Ещё один эпизод памятен. Жена приступила «с ножом к горлу»: забей поросёнка да забей. Но что-то не было тогда настроя заниматься таким не силь-

но приятным делом, и пришлось придумывать какую-то причину отказа. В тот же день заехали приятели-охотники и пригласили на кабана. Домашние дела, само-собой, остались побоку. Охота состоялась как нельзя более удачной - двух кабанов завалили. Погасили «горящие» лицензии. Всё получилось путём да ладом: собачки хорошо отработали, выстрелы были дельные, с разделкой до полной темноты успели управиться, да и добычу вывезли из леса. Назавтра открыл тетрадку, чтобы записать погоду предыдущего охотничьего дня, а день-то оказался... «порезухой». Издавна 12 января резали свиней и варили требуху. Выходит, от домашнего кабанчика ушёл, так дикие на дорогу жизни вышли. Не надо бы нашему брату охотнику мучиться с придумыванием своего праздника, с определением его даты. Существовал таковой у наших предков с незапамятных времён - Зиновий и Зиновия, 12 ноября. Есть в месяцеслове и другое, ласкающее слух прозвание «кусочка» времени в одну тридцатую этого, самого, пожалуй, охотничьего месяца, - «синичкин день». Затравленный на Зиновия заяц считается именинником и сулит удачу на весь год. И лучше постараться в этот день! На этом выводе можно поставить личную печать: «проверено». Такая вот получается жизнь и охота по месяцеслову. Невольно задумываешься, увлёкшись наследием народного опыта: сам притягиваешь прошлое или оно к себе тянет, силит и крепит помимо твоей воли? Помимо так помимо. Отдана была дань самоуверенности и безверию, и пора подумать о духовном, прислониться к вечному.

**Пёхало - длинный шест с железной вилкой на конце, с помощью которого помогают вальщику сваливать деревья.

№4/2011

203

ЗЕМЛЯКИ

«Мне на плечи кидается век-волкодав...» СТРАНИЦЫ БИОГРАФИИ СВЯЩЕННИКА АФАНАСИЯ ТУРУНДАЕВСКОГО «Во мне давно живет твердое убеждение, что в мире ничто не пропадает, ни хорошее, ни плохое, и рано или поздно скажется, хотя бы и пребывало некоторое время в скрытом виде», - написал в одном из писем священник Павел Флоренский, известный православный философ1. Мы открываем для себя новые имена, полузабытые или совсем неизвестные, имена тех, кому суждено было «связать своею кровью двух столетий позвонки». В их череде имя священника Афанасия Васильевича Турундаевского. Отец Афанасий - личность незаурядная, с удивительной и в то же время довольно типичной судьбой интеллигента духовного сословия, ставшего «бывшим» человеком в советской России. Афанасий Васильевич Турундаевский родился в 1885 году в Вологодском уезде в семье священника. Его отец Василий Николаевич Турундаевский в конце 1862 года, еще учась в Вологодской духовной семинарии, был рукоположен в сан священника в Закубенской Крестовоздвиженской церкви Вологодского уезда, где и прослужил 50 лет. Благодаря его неутомимости и энергичности этот обширный храм был много приукрашен и, по свидетельству современников, «занял бы не последнее место и в губернском городе»2. О. Василий был на хорошем счету у епархиального начальства, его усердная служба, наряду с наградами Св. Синода, была отмечена орденами Св. Анны 3 ст. и Св. Станислава 4 ст., а в связи с 50-летием его священства и уходом на пенсию он был представлен к ордену Св. Владимира 4 ст.3. Отец сыграл большую роль в станов204

лении характера Афанасия Васильевича. Он был из разряда тех представителей духовенства, что близко к сердцу принимали заботы и интересы своих прихожан, а в самой мирской жизни были проводниками культуры и образования. Ценитель духовной музыки, он немало способствовал тому, что в его приходе было два хора: любителей церковного пения из прихожан и учениц местной церковноприходской школы, причем оба отличались «стройностью и одушевленностью»4 исполнения. Музыкальность Василия Николаевича нашла отражение и в тщательном подборе колоколов для церковной колокольни: по торжественному случаю по всей округе был слышен «необыкновенный для сельского места мелодичный красный звон, подобранный по камертону»5. Еще одной его страстью были книги: не случайно на юбилей сыновья подарили ему коллекцию довольно ценных книг религиознонравственного содержания. Еще одна отличительная черта о. Василия Турундаевского - чувство долга, ответственности за свою паству. Показателен следующий эпизод: во время холерной эпидемии, свирепствовавшей в Вологодском уезде в 70-е годы XIX века, о. Василий безбоязненно ходил к больным и оказывал посильную помощь, в то время как в соседнем приходе местный священник отказался исполнять христианские требы в деревне Старое Село, где холера свирепствовала с особой силой. Турундаевский добровольно взялся за него их исполнять, хотя сам чуть было не сделался жертвой эпидемии и остался жив лишь благодаря заботливому ухо-

Вологодский ЛАД

О священнике Афанасии ТУРУНДАЕВСКОМ

ду жены. А жители Старого Села в скором времени отписались от своего прихода и перешли в ведение о. Василия6. Не случайно местный сельский староста отметил: «Вы входили в наши нужды, по истине и совести, как духовный отец. Вы положили на нас силы и здоровье; мы свидетельствуем вам свое крестьянское спасибо»7. Не раз скажут спасибо о. Василию и ученики местной церковноприходской школы, ведь даже сыновний подарок на юбилей - два кредитных сторублевых билета - были им тут же внесен на имя церковноприходского попечительства, с тем чтобы проценты ежегодно были употребляемы на обувь и одежду одному или двум беднейшим воспитанникам школы8. Шестеро сыновей о. Василия пошли по стопам отца: священниками стали Феодосий и Афанасий; Анатолий - священник Шенкурского уезда Архангельской епархии - осенью 1910 перебирается поближе к престарелому отцу и становится священником Покровской Пучковской церкви Вологодского уезда9; Николай был священником Вологодского уезда, а с конца 1910-го и благочин-

№4/2011

ным 2 округа; 10 Афинодор священствовал в Кадниковском уезде, а Константин после ухода отца в отставку оставляет свой приход и становится преемником отца на посту священника Закубенской церкви11. В доме отца живет и дочь Людмила, учительница местной церковноприходской школы12. Ее педагогические успехи по представлению епархиального начальства даже были отмечены серебряной медалью на Александровской ленте13. По семейной традиции Афанасий учится в Вологодском духовном училище, после окончания которого в 1901 году14 продолжает учебу в Вологодской семинарии, где, впрочем, не отличался особым усердием и по окончании 3 класса подлежал переэкзаменовке после летних каникул по целому ряду предметов: логике, письменным упражнениям и церковному пению15. Семинарию по каким-то причинам Афанасий Турундаевский так и не закончил, выбыв из ее выпускного VI класса16. После завершения обучения он некоторое время служит регентом и псаломщиком в одной из церквей Архан205

ЗЕМЛЯКИ гельской губернии17, учителем в Николаевской Кустовской церковноприходской школе, а в начале июля 1912 года был определен священником в Тюребергскую Зосимо-Савватьевскую церковь Тотемского уезда18. Назначение было весьма ответственным: самостоятельный приход при Зосимо-Савватиевской церкви в местечке Борок близ Тюребери был открыт сравнительно недавно, в конце 1904 г., «во внимание к особливому миссионерскому значению нового прихода среди раскольнического населения»19, и новому священнику предстояла трудная работа - отстаивать интересы Церкви «в этом гнезде раскола, где существует две молельные, где живут главные руководители всего кокшеньгского раскола, и местные, и приезжие (в последнее время здесь свободно проживает бежавший из рук полиции более 10 лет назад черевковский начетчик Квашнин Иван (в иночестве Симон), где на всем лежит печать отчуждения от церкви» 20. Молодой священник вряд ли мог оказаться достойным оппонентом Квашнину, но оказался надежным проводником для приехавшего епархиального миссионера Апполинария Заплатина. В своем отчете о миссионерской поездке 1913 года в Тотемский уезд он писал: «1 мая... уговорились устроить беседу на другой день в деревне Нижней Долговицкого прихода. С о. Афанасием Турундаевским рано утром отправились туда... Беседа с Семеном Квашниным тянулась до позднего вечера. Отправив свои книги на лошади, мы опять отправились пешком до Тюребери. Ночью уже подошли к р. Кокшеньге, нужно было переправляться, а ни лодки, ни перевозу не оказалось на нашей стороне. Домашние о. Афанасия подождали нас с вечера, и успокоились в надежде, что мы ночуем в Долговицах. Мы стали кричать: перевозу...перевозу... и кричали более часу. Погода была очень холодная. Земля замерзла. Потеряв надежду, что нас услышит кто-нибудь, о. Афанасий отправился по берегу искать лодку около мельницы, шумевшей где-то 206

вдали внизу по реке... Прошло еще немало времени. Но вот вдали послышались всплески весла, и о. Афанасий подплыл на лодке, которую нашел случайно на берегу и сам втащил в реку. Мы переправились за Кокшеньгу»21. Закономерным следствием встреч и бесед с раскольниками стало его вступление в действительные члены Кокшеньгского Феодосиевского православного миссионерского Братства22. К своим пастырским обязанностям Афанасий Васильевич относился ответственно: занимался дикцией, постановкой голоса, декламацией, немалое внимание уделял церковному хору, так как сам в детстве пел в отцовском церковном хоре, одном из лучших в округе. Кроме того, он заведовал Мусоринской церковноприходской школой (в той же школе учительствовала и его жена, Мария Николаевна), где преподавал не только Закон Божий, но и занимался с ребятами электротехникой, любительской фотографией, учил их изготовлению самодельных камер-обскур23. Не чурался он и общественной деятельности: еще семинаристом (в 1905) сочувствовал социал-демократам, посещал собрания в Пушкинском доме; со временем он станет активным сторонником кооперации, и при его поддержке откроется целый ряд торговопотребительских товариществ24. С началом военных действий братья Турундаевские поступили в армию: Николай стал священником 478-го пехотного Торжокского полка25, Афинодор был назначен священником 4-й Вологодской дружины ополчения26 и вместе с Вологодским архиепископом Александром, священниками Т. Шаламовым и М. Поддьяковым 3 сентября 1914 года в кафедральном соборе совершал напутственный молебен (во время молебна епископ вручил начальнику бригады ополченческие знамена 1855 года) для сформированных ополченческих дружин27. После ухода Афинодора Васильевича в армию о.Василий не только стал исполнять пастырские обязанности сына при

Вологодский ЛАД

О священнике Афанасии ТУРУНДАЕВСКОМ Верхнераменской Николаевской церкви Кадниковского уезда, но и взял в дом на содержание пятерых малолетних детей призванного из запаса солдата, мать которых а августе 1914 года умерла28. Афанасий Турундаевский стал священником Устюжской бригады ополчения. Этот его шаг не был случайностью: «Я приехал сюда по доброй воле, потому что знаю и люблю народ. Я знаю, как подойти к солдату», - так объяснил он свое появление на передовой29. На передовой о. Афанасий проявил себя с самой лучшей стороны - о его храбрости писали местные и столичные газеты. Так, в № 148 «Русских ведомостей» за 1915 год была опубликована статья С. Ордынского «Из предсмертного письма»30. В основе статьи - письмо недавно погибшего прапорщика, бывшего московского присяжного поверенного М. Е. Сироткина. В нем рассказывается об одном из эпизодов из военной биографии о. Афанасия: накануне вторжения немцев в Курляндию часть отряда генерала Потапова, в котором служили Турундаевский и автор письма, попала в окружение, погибла значительная часть командного состава. Тогда молодой священник под огнем бросился к солдатам и повел их за собой31. Трудно сказать, как часто о. Афанасию приходилось собственным примером поднимать солдат в атаку. О подобном эпизоде повествуют и «Вологодские епархиальные ведомости» (возможно, речь идет об одном и том же событии, но сходные по сути эти сообщения расходятся в деталях): когда во время наступления пал командир отряда, о. Афанасий выступил вперед со Св. Крестом в руках и своим воодушевляющим призывом продолжал вести отряд вперед целых 12 верст32. В последний раз М. Е. Сироткин видел А. В. Турундаевского когда немцы уже подходили к Митаве: священник появился в его окопе, на передовой линии, буквально за несколько минут до боя, после окончания которого офицер узнал, что о. Афанасий пропал без ве-

№4/2011

У внутренней калитки лагеря, отделяющей бараки. Журнал «Искры», 1915, №35, с.277

сти. Это случилось 14 апреля 1915 около м. Корцапа33. Определением епархиального начальства от 8 июня 1915 года полученное известие о пленении священника было решено поместить в «Вологодских епархиальных ведомостях», «дабы пастыри церкви Вологодской нарочито помолились о своем пленном собрате»34. В плену о. Афанасию пришлось хлебнуть лиха: наряду с другими пленными его били прикладами, он голодал. Довелось ему испытать и издевательства особого характера - они были непосредственно связаны с его священническим саном: ему остригли бороду и волосы на голове, вместе со всеми «муштровали» - заставляли ходить строем, во время молитв оскорбляли и дергали за наперсный крест и т.д.35. За 7 месяцев пребывания в плену Турундаевскому довелось побывать в Тильзите36, Штеттине и Стральзунде37. Даже в плену он продолжал свою пастырскую службу: в письме, отправленном из Стральзунда одному из своих товарищей в Вологде, о. Афанасий просит похлопотать перед Советом братства Всемилостивого Спаса о высылке по указанному им адресу богослужебных книг, что и было охотно исполнено Советом братства38. 16 ноября 1915 г. в составе партии тяжело увечных русских инвалидов о. Афанасий Васильевич Турундаевский возвратился из плена. Отвечая на приветствия, он счел своим долгом подчер207

ЗЕМЛЯКИ кнуть: «Не судите строго попавших в плен, репертуар людских слов слишком беден, чтобы передать те мытарства и унижения, которые переживают наши воины в плену»39. После завершения формальностей Турундаевский был допрошен В. Д. Олыповым, членом Чрезвычайной Комиссии для расследования нарушений законов и обычаев войны австро-венгерскими и германскими войсками, созданной в апреле 1915 года40 - он, наконец, смог вернуться в родные края. Но вместо того, чтобы отдыхать в своей семье и поправлять здоровье, о. Афанасий, «движимый жаждой подвига»41, уже осенью того же 1915 года снова отправился в действующую армию. Перед отъездом на новое место службы, в 237-й Грайворонский полк, Афанасий Васильевич делает солидное пожертвование (на сумму более 400 руб.) в бывшую свою приходскую Тюребергскую Зосимо-Савватиевскую церковь Тотемского уезда на приобретение для церкви Креста-Голгофы с предстоящими, гробницы под плащаницу, святцев и масла для неугасающей лампады42. В 237-м полку, воюющем на германском фронте, Турундаевский прослужит до февраля 1918 года. Отличился в боях при Якобштадском плацдарме, за что был награжден Георгиевским крестом 4 степени43. После демобилизации он возвращается в родные края и становится священником Грибцовской Ильинской церкви, что в деревне Поповка Грибцовской волости Кадниковского уезда близ ст. Морженга. За Турундаевским вскоре закрепилась репутация хорошего проповедника, что привлекало к нему сердца прихожан. В одной из заметок в «Известиях Вологодского Совета...» в феврале 1919 года неизвестный корреспондент поведал, что «отец Афанасий устраивает спевки против каждого праздника, куда ходит много молодых девиц... часто поп рассказывает сказки, что очень любят женщины и которые, в другом приходе говорят, счастливы...»44. 208

Гражданская война захлестнула миллионы людей, втянув в круговорот событий людей, прежде сторонившихся политики. Враждебное отношение новой власти к помещикам и буржуазии спроецировалось и на сельское духовенство, которое «сжилось, сроднилось, слилось с деревней»45 и не причисляло себя к противникам Советской власти. Однако политика Советского правительства по отношению к религии вынудила сельских священников перейти к активной обороне. Поднял голос в ее защиту и о. Афанасий. В марте 1919 г. на основании донесения Исполнительного Комитета Кадниковского уездного Совета особым отделом VI армии против Афанасия Васильевича было возбуждено дело по обвинению его в агитации против Советской власти. Из Кадникова сообщали: о. Афанасий разъезжает по волости и выступает в церкви «с разными своевыдуманными проповедями... В особенности поп Афанасий Турундаевский разводит антимонию среди темного населения по поводу отделения церкви от государства и школы от церкви...»46. Противостояние между приехавшими в Грибцовскую волость представителями власти А. И. Турыгиным, В. А. Ниловым, Н. И. Грачевым и о. Афанасием состоялось на митинге в местной школе 26 января 1919 года. После доклада гостей о хлебном налоге и об отделении религии от школы и государства слово взял Турундаевский. Сам человек глубоко верующий, он считал религию основой нравственности, которую надо прививать с детских лет, со школьной скамьи, пренебрежение же государства религией может иметь пагубные последствия, примером чему является Великая французская революция, вылившаяся в разгул террора. Попенял о. Афанасий новой власти и за невыполнение своих обещаний - лозунг «Мир - народам, земля - крестьянам» так и остался лишь декларацией. Его слова нашли отклик у односель-

Вологодский ЛАД

О священнике Афанасии ТУРУНДАЕВСКОМ чан: в выступлении крестьянина дер. Анохренской А. В. Чебакова была высказана поддержка сохранению в школах икон и преподавания Закона Божия, а крестьянина В. А. Малышев впрямую обвинил советскую власть в богохульстве47. Масла в огонь подлила уже упоминавшаяся заметка в газете «Известия» под броским названием - «Новый Распутин». В изложении неизвестного корреспондента из Грибцовской волости Кадниковского уезда эти события получили свое утрированно-саркастическое отражение: «Поп Афанасий, когда рассказывает, становится как сумасшедший, руками размахивает, взлохмаченный, как пьяный мужик в кабаке, рассказывает всё про свою бедность, что он голодный сидит, и женщины ходили по селам и собирали попу хлеб, а в январе при переучете у него оказалось 19 пудов хлеба, а он ходил в Совет за пайком»48. Реакция на эти сообщения последовала незамедлительно: 1 марта против Турундаевского было возбуждено дело, ему было предъявлено обвинение в том, что он «затемняет массы своими фанатическими проповедями и подстрекательством»49, о. Афанасий был арестован и до конца марта содержался в бывшей Вологодской каторжной тюрьме. Арест почитаемого пастыря вызвал недовольство местных жителей, и ими «произведено выступление против отправления его в г. Кадников было оказано сопротивление, но выступление пока ликвидировано». Дополнительную напряженность в ситуацию внесло сообщение некоего Наблюдателя, что «крестьяне и крестьянки Грибцовской волости пришли в г. Кадников и вели подписку о выручении попа ихней волости Турундаева...»50. Такое развитие событий могло привести к очень тяжелым последствиям для Афанасия Васильевича, если бы не настойчивость радетелей за его освобождение. В особый отдел VI армии поступило более тридцати ходатайств прихожан Ильинской Грибцовской церкви о его

№4/2011

освобождении. Отметая все обвинения Турундаевского в антисоветской пропаганде и видя истинную причину в том, «что на митинге Турундаевской задавал весьма «деловитые возражения комиссару Новинскому таковые наверно и вызвали председателя Денисова и Новинскина по их самолюбию провести арест священику Турундаевскому»51 крестьяне просили «не оставить наш многонаселенный приход без священника так как при нашем приходе одному священнику всех касающихся церковных треб исправить невозможно так как в некоторых деревнях нашего прихода свирепствует эпидемическая боль много случаев нечаянной смерти и так как мы чады православной церкви не желаем без надлежащего обряда таинства покаяния умереть»52. Каждое из прошений - свидетельство уважения к о. Афанасию ( они созвучны словам некогда сказанным его отцу), наиболее четко сформулированное в письме крестьян деревни Тарасихи: «Это для нас примерный и хороший пастырь отец Афанасий. Мы все желаем чтобы он был нашим приходским священником...»53. Это заступничество спасло его от сурового наказания: 21 марта 1919 г. он был освобожден из-под стражи под подписку о невыезде, дело было направлено в Вологодскую губЧК, и чем оно закончилось - неизвестно. Во второй половине 20-х годов Турундаевский по-прежнему священствует в Ильинской Грибцовской церкви. Он - глава большой семьи: у него четверо детей, жена, подорванное войной здоровье (страдает хроническим катаром легких, и ему рекомендован мягкий климат). Семья в тяжелом материальном положении: небольшое хозяйство (дом с приусадебными постройками, корова, несколько кур да 240 кв. саж. земли) обеспечивает лишь минимальные потребности, его годовое жалованье от церковной общины - 300 рублей ( при этом он был обложен налогом в 105 руб.). Кроме того, о. Афанасий как лицо, лишенное права голоса на 10 лет («безголосый по со209

ЗЕМЛЯКИ циальному положению»54), уволен из кооператива и вынужден покупать товар не в кооперативной лавке, а на стороне, по гораздо более высоким ценам. Вероятно, поэтому его старшую дочь Ольгу, учащуюся школы-девятилетки в Вологде, взяла к себе на жительство и на свое иждивение сестра Афанасия Васильевича - Людмила Васильевна Турундаевская, в прошлом учительница, а ныне уже пенсионерка55. Но, несмотря на материальные тяготы, он не падает духом, и всё новое, что появляется в окружающей жизни, вызывает его живейший интерес и участие. Характерна в этом отношении история с установкой о. Афанасием в своем доме детекторного приемника. Его появлению в доме Турундаевских предшествовали три года подготовки: Афанасий Васильевич прочитал много литературы по радиоделу, консультировался по вопросам его установки и оплаты в сельсовете и радиотресте в Вологде, ходил слушать детекторные приемники и громкоговорители за несколько верст, так как в его деревне Поповке громкоговоритель давно уже молчал, а детекторных приемников и вовсе ни у кого не было. Наконец решились: о. Афанасий собрал своими руками детекторный приемник типа Б-В, секретарь местной партячейки «отпустил из леса две жерди»56 для антенны, и, наконец, деревня услышала голос радиостанции им. Коминтерна. Афанасий Васильевич был просто счастлив. Его дом по вечерам был полон, у наушников очередь. «Деловые крестьяне слушают серьезные доклады, а женщины или девушки любят...частушку, гармошку. Регент, певчие и любители пения и музыки с нетерпением ждут оперы или симфонического концерта. У псаломщика-регента семеро детей, старшей 18, а младшим последним двойняшкам году нет. Никуда бы не увернулся от такой семьи, а тут можно послушать и пение и музыку да еще из столицы с замечательно хорошим всесторонним подбором их удовлетворяющим... Мужич210

кам нравится как Москва пробирает на радио бездельников-начальников и когда хвалят какого, будь бедного крестьянина и женщину за хорошую работу»57. Чтобы удовлетворить потребность односельчан, он устанавливает на приемнике вторые наушники, а малограмотным вместе с женой объясняют непонятные слова. Турундаевский уверял всех приходивших в его дом «диковинку послушать» крестьян, что «это власть народная идет всем навстречу культурным начинаниям, как несут свет, знания и новые развлечения»58. Приобщение крестьян через радио к культуре по мысли о. Василия должно было помочь и в решении проблемы «непродуктивного» пьянства на селе, которое нередко заканчивалось дракой или простудой. Его агитация имела успех: несмотря на голоса скептиков - «поставил радио, продналог больше наложат, скажут видать у их есть излишки..»59, крестьяне уже было согласились так называемые «мечевые деньги» (традиционный выкуп за невесту во время свадьбы, обычно это 10-15 рублей, и эти деньги пропиваются за здоровье невесты), внести на установку в 4 окрестных деревнях еще нескольких радиоприемников, причем Турундаевский брал на себя обязательство руководить их установкой без какой-либо платы. Но вскоре оказалось, что продекларированные льготы по установке радиоприемника60 казались фикцией: заявление о его установке было написано от имени дочери Афанасия Васильевича, Ольги, и сославшись на то, что заявительница не проживает постоянно в месте установки радиоточки, местным почтовым отделением для Турундаевского как служителя культа была установлена плата в размере 9 руб. 50 коп., а как «радиозайцу» ему грозил бы штраф 25 рублей. Столь высокая абонентская плата легла непосильным бременем на небогатый семейный бюджет, в котором и так приобретение всех необходимых де-

Вологодский ЛАД

О священнике Афанасии ТУРУНДАЕВСКОМ талей для установки приемника пробило заметную брешь: семья вынуждена была отказаться от сахара и обновок. В итоге через полтора месяца после установки приемника (кстати, единственного в волости) Турундаевским пришлось от него отказаться. Лишение деревенского священника радиоприемника, который был для него не «игрушкой культурной», а средством не только отдыха, но и приобщению к строящейся «в широком масштабе новой жизни на началах социализма»61 подрывало доверие крестьян к власти: «сперва с попа, а потом и с нас, попов немного, один на волость, на попе не наживешься... Попа... одурачили, а нас не одурачить»62. Трудно было расставаться с надеждой. «Муж не верит, не хочет верить, и я тоже не верю, что пионерство в хорошем деле карается, а не поощряется народным пра-

вительством», - пишет жена Афанасия Васильевича - Мария Николаевна Турундаевская в письме на Московскую радиостанцию им. Коминтерна и просит ради всех ребят сельского духовенства снизить плату за установку радиоприемников лицам свободных профессий63. А в конце письма робкая просьба: «в память о лучших днях нашей жизни в революционной России, когда мы имели связь с культурным центром свободной столицы наравне с другими гражданами»64 Мария Николаевна просит прислать две фотографии дикторов («постоянных докладчиков»): «Голос баритон звучный, приятный, дикция безподобная... Женщина обладательница грудного контральто... и тембр голоса замечательно приятный, задушевный...»65. Как вскоре оказалось, неурядицы с установкой радиоприемника - лишь начало бед.

Афанасий Васильевич Турундаевский

№4/2011

211

ЗЕМЛЯКИ В начале декабря 1929 года о. Афанасий был арестован ГПУ по обвинению в подстрекательстве крестьян к антисоветским выступлениям. Источник конфликта с властью - хлеб. В 1929 году власти решили изъять у священника хлебные излишки, которые якобы имелись у него, поскольку прихожане традиционно платят священнику за проводимые требы не только деньгами, но и хлебом. Это решение было принято несмотря на то, что в округе был неурожай и цена хлеба резко возросла. На основании постановления Грибцовской группы бедноты Турундаевский был обложен хлебной повинностью в размере 60 пудов. 22 ноября в местный праздник «Скоропослушницы» после обедни большая группа прихожанок (50-60 чел.) явилась в сельсовет, чтобы подтвердить факт оплат услуг священника только деньгами, но отнюдь не хлебом66. Впрочем, и сам Турундаевский не сидел сложа руки, отстаивая свои права: он обходил свой приход, собирая в деревнях сходы (как было например в дер. Маркинское), в протоколах которых было зафиксировано все то же - исполнение треб не оплачивалось хлебом. В вину Афанасию Васильевичу кроме нежелания платить хлебный налог было поставлено и то, что якобы после одной из его проповедей состоялось тайное собрание прихожан в церковной сторожке. Сам Афанасий Васильевич считал, что обвинение его в антисоветской пропаганде - это происки местного члена ВКП(б) Копытова А. С., по просьбе жены которого (и, как оказалось, у нее не было разрешения сельсовета) он крестил сына. Свою лепту внесли, как ни странно, и служители местной церкви: именно церковный сторож Ильинский и насто-

212

ял в местном комбеде на привлечении священника к хлебозаготовкам, а члены церковного совета на следствии показали, что о. Афанасий был недоволен мероприятиями советской власти и неоднократно говорил верующим «что советская власть зажала налогами». Турундаевский с горечью говорил своей пастве: «Что же вы лицемерите здесь и соболезнуете, а в сельсовет на меня же написана бумага, об обложении меня хлебом»67. 18 января 1930 года особым совещанием ОГПУ о. Афанасий Турундаевский был осужден по статье 58 п. 10 УК РСФСР на 3 года исправительнотрудовых лагерей68. Можно лишь предполагать, как сложилась его жизнь дальше, известно лишь, что в 1954 году он еще был жив и находился в Омске. У отца писателя-вологжанина Варлама Шаламова, священника кафедрального собора Тихона Николаевича, была собственная теория о роли священства в будущем России, весьма спорная, но, как заметил В. Шаламов в своих воспоминаниях, «основанная на глубоких выводах, солидных основаниях, надежных перспективах»69. «История русской культуры должна гордиться своим духовным сословием, - считал Тихон Николаевич. - Славные имена выходцев из духовного сословия - знаменитых хирургов, агрономов, ученых, профессоров, ораторов, экономистов и писателей известны всей России... Священство - четверть населения России... Составляя такую общественную группу, духовенство ещё не сыграло той роли, которая предназначалась ему судьбой...»70. Галина КОЗИНА, Александр КОРШУНОВ

Вологодский ЛАД

О священнике Афанасии ТУРУНДАЕВСКОМ 1 Сергиев Посад в жизни П. А. Флоренского // Памятники Отечества. 1989. № 2. С. 84. 2 Воспоминание о пятидесятилетии служения о. Василия Николаевича Турундаевского в сане священника // Приб. к ВЕВ. 1913. № 21; ВЕВ. 1913. № 1. 3 Там же. 4 Там же. 5 Там же. 6 Там же. 7 Там же. 8 Там же. 9 ВЕВ. 1910. № 19. 10 Там же. № 24. 11 Там же. 1913. № 4. 12 Там же. 1911. № 13. 13 Там же. 1913. № 14. 14 Историческая записка о состоянии Вологодского духовного училища за сто лет его существования и списки служивших в училище и учеников, окончивших полный курс в нем за первое столетие (1814-1914 гг.). Вологда, 1916. С. 108. 15 Список воспитанников Вологодской духовной семинарии, составленный после майских и июньских испытаний в 1903-1904 учеб. году // ВЕВ. 1904. № 13. 16 Список воспитанников Вологодской духовной семинарии, составленный по окончании 1907-1908 учебного года // ВЕВ. 1908. № 13; Список воспитанников Вологодской духовной семинарии, составленный по окончании 1908-1909 учебного года // ВЕВ. 1909. № 13. 17 Архив УФСБ по Вологодской области. 18 ВЕВ. 1912. № 15. 19 Там же. 1904. № 22. 20 Архимандрит Неофит. Церковные торжества в Кокшеньге // Приб. к ВЕВ, 1911, № 1. 21 Заплатин А. Дневник миссионерской поездки в Тотемский уезд // Приб. к ВЕВ, 1913. № 22 . Приб. к ВЕВ, 1915, № 23 Архив УФСБ по Вологодской области. 24 Там же. 25 Приб. к ВЕВ. 1916. № 24. 26 ВЕВ. 1915. № 22. 27 Приб. к ВЕВ. 1914. № 19. 28 Там же. 1915. № 23. 29 Ордынский С. Из предсмертного письма // Приб. к ВЕВ, 1915, № 14. 30 Статья была перепечатана в Приб. к ВЕВ. 1915. № 14. 31 О р д ы н с к и й С. Из предсмертного письма // Приб. к ВЕВ. 1915. № 14. 32 Участие церковных школ Вологодской епархии в современной войне (Из отчета епархиального наблюдателя) // ВЕВ. 1915. № 22. 33 Издевательства германцев над пленным священником // Приб. к ВЕВ. 1915. № 23.

№4/2011

ВЕВ. 1915. № 13. Издевательства германцев над пленным священником // Приб. к ВЕВ. 1915. № 23. 36 Там же. 37 Возвращение из плена свящ. А. Турундаевского // Приб. к ВЕВ. 1915. № 23. 38 Участие церковных школ Вологодской епархии в современной войне (Из отчета епархиального наблюдателя) // ВЕВ. 1915. № 22. 39 Возвращение из плена свящ. А. Турундаевского // Приб. к ВЕВ. 1915. № 23. 40 ВЕВ, 1915. № 11. 41 Участие церковных школ Вологодской епархии в современной войне (Из отчета Епархиального наблюдателя) // Приб. к ВЕВ. 1916. № 24. 42 ВЕВ. 1916. № 20. 43 Архив УФСБ по Вологодской области. 44 Известия Вологодского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. 1919. № 28. 45 Из письма М. Н. Турундаевской на радиостанцию им. Коминтерна // Архив УФСБ по Вологодской области. 46 Архив УФСБ по Вологодской области. 47 Там же. 48 Известия Вологодского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов. 1919. № 28. 49 Архив УФСБ по Вологодской области. 50 Там же. 51 Там же. 52 Там же. 53 Там же. 54 Там же. 55 Там же. 56 Там же. 57 Там же. 58 Там же. 59 Там же. 60 Если инициатором установки радиоприемника являлся учащийся, то абонентская плата взималась в размере полутора рублей, в то время как для лиц свободных профессии она равнялась 5 рублям. 61 Архив УФСБ по Вологодской области. 62 Там же. 63 Там же 64 Там же. 65 Там же. 66 По утверждению следствия, это произошло после обращения о. Афанасия «со слезами на глазах» к верующим с просьбой оказать содействие в освобождении от хлебного обложения. 67 Архив УФСБ по Вологодской области. 68 Там же. 69 Шаламов В. Четвертая Вологда. Вологда, 1994. С. 61. 70 Там же. 35

213

ПОЭТЫ НЕ УХОДЯТ

И сердце по леву руку ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ЧУХИНА Работай, друг мой, Душою чист, Один проходи Науку. По праву руку Бумаги лист, И сердце По леву руку. Но легче будет писать Вдвоем, Если, Навек условясь, Рядом с тобою Поводырём Незамутненная Совесть... Эти строчки из стихотворения талантливого вологодского поэта Сергея Чухина цитировал в одной из телевизионных передач ЦТ Виктор Астафьев: «Это стихотворение всегда со мной, на моем рабочем столе», - говорил он. А написано оно было сразу после окончания Литературного института им. Горького, в начале 70-х, и вошло в книжку С. Чухина «Дым разлуки», изданную СевероЗападным книжным издательством в 1974 году. Оно и стало заповедью поэта на всю его творческую жизнь. Поэтическое творчество он считал главным делом своей жизни, был совершенно чужд конъюнктуре и каждой строкой своей отстаивал право писать «не левее сердца», что в те годы было непросто. Тоненькие книжки Сергея Чухина выходили нечасто. При жизни ему удалось издать шесть книг. Из них «Дни покоя» и «Ноль часов» - в столичном издательстве «Молодая гвардия», остальные - «Горница», «Дым разлуки», «Осенний перелет» и «Стихотворения» - в Северо-Западном книжном издательстве. После смерти поэта, в 1988 году, вышел в СевероЗападном книжном издательстве ито214

Сергей Чухин

говый сборник его стихотворений «Придорожные камни», хорошо изданный, в толстом переплете. Тематика чухинской лирики разнообразна, как сама жизнь, которую он любил, о чем писал проникновенно и светло: Так я всё люблю! И даже жутко, Что в последний раз отметит взгляд, Как в сырой канаве незабудки Рядом с маргаритками стоят. И всему земному мирозданью, Где цветет и золотится май, Каждый день шепчу я: «До свиданья», Каждый день боюсь сказать: «Прощай...»

Вологодский ЛАД

Памяти Сергея ЧУХИНА Удивительная мягкость и сердечность его стихов, доверительная форма лирического общения с читателем создали неповторимую чухинскую интонацию и нашли многочисленных верных поклонников его творчества не только на родной Вологодчине. Стихотворение «Подвигаюсь к вечному порогу» было написано поэтом, когда ему перевалило за 30, и вошло в сбор-

ник «Осенний перелёт», изданный в 1979 году. А в 40 лет, в 1985 году, простившись со всем, что самозабвенно любил, ушёл из жизни замечательный проникновенный русский лирик Сергей Валентинович Чухин, несправедливо забытый современниками. Он должен занять своё достойное место в ряду известных поэтов не только Вологодчины, но и России. Нина ГРУЗДЕВА

Сергей ЧУХИН

...Закричали вечерние птицы *** По родной земле кочую, По чужим домам ночую. Стукну в дверь. Кричат: «Войдите!» «Можно переночевать?» «Проходите, Бога ради! Добрым людям будем рады. Выбирайте, что хотите: Вон - полати, вон - кровать». Не спеша идёт беседа. «Далеко ли и откеда?» Не скрываю, отвечаю,

Мне и нечего скрывать. Словно дивная жар-птица, Самовар на стол садится. После трёх стаканов чаю Покурю - и почивать. Утром встану - понемногу Собираюсь в путь-дорогу, Тихо двери отворяю И ступаю со двора. По родной земле кочую, У родных людей ночую И поэтому желаю Им здоровья и добра.

Василий Белов, Сергей Чухин, Василий Оботуров

№4/2011

215

ПОЭТЫ НЕ УХОДЯТ

*** В вечерний час звуча рассветом... А. Блок

Закричали вечерние птицы За оврагами, рядом, во рву. Молодого тумана крупицы Понемногу согнули траву. На реке ивняки потемнели, Потемнела гряда камыша, Потемнели песчаные мели, Но зато посветлела душа. Вместе с ней посветлели сараи, Отдаленные скрипы подвод, И трава посветлела сырая, И река посветлеет вот-вот.

*** Пришли на память милые грехи. Со мною полушепотом болтая, Сидишь темноволосая, босая. Горланят по деревне петухи. Мой лёгкий плащ тебе великоват, А ты никак его надеть не хочешь, Но всё же надеваешь и хохочешь, Взглянув на новоявленный наряд. От этой ночи долго до любви! Но я не в силах справиться с волненьем. А между тем, захлебываясь пеньем, Деревню атакуют соловьи. За перелеском от незримых струй Туман летит и, подымаясь, тает. И наша ночь от окон отступает, Короткая, как первый поцелуй.

*** Н. Рубцову

Уходим за последними грибами Под крапающим изредка дождем. Хотя отлично понимаем сами, Что ничего сегодня не найдём. Уходим за последними грибами, И для согрева пробуем бежать, И сигаретки тёплые губами Стараемся подольше подержать. 216

На пустоши давно ли огребали Просушенное сено... А сейчас Уходим за последними грибами За первыми ходили и без нас.

*** Пускай со мной душа моя умрёт, Пусть без неё наступит время года, Пусть без неё воды круговорот Продолжит неуёмная природа. Пускай со мной душа моя умрёт, В другое тело не перелетая, Другой душе не принося забот, Пускай со мной душа моя умрёт, Невечная, спокойная, простая. Не надо мне заоблачных высот, Где пустота сознанье убивает. Пускай со мной душа моя умрёт, Но только раньше пусть не умирает.

*** На улице, Наверно, застывает. Ночь ветрена, Морозна и ясна. И засыпает, Тихо засыпает Усталая от разных дел Жена. Во сне Пусть от нее отступят страхи За мир и лад, За близких и родных... Горят в печи, потрескивая, плахи, А у трубы, наверно, жмутся птахи. Мне так бы всех Согреть хотелось их! То слышу я гудки далёких станций, То слышу я голодной птицы крик, То слышу я шум ветра меж акаций... Бессонной ночи Жалобный язык! И вдруг меня сомнение охватит, И я встаю в волненьи, Как же быть... Чтоб целый мир согреть, Души не хватит, А между тем Её должно хватить.

Вологодский ЛАД

Памяти Сергея ЧУХИНА

***

Ты не думай, что песенка спета, Отмахни свою чёлку со лба. Снова дымными тропами лета Нас опутывает судьба. И костры на дорогах разводит, И следит, чтоб огонь не погас. И как облако в облако входит, Так сливаются души у нас. Ветер дождь перед нами качает, Но пройдет, погоди, полчаса Снова солнышко увенчает Надо мной и тобой небеса. А давно ли казалось, что счастье Нам с тобой не достать, не под стать. Нам казалось, на птице летящей, Легче перья пересчитать. Только дымными тропами лета Мне уже не расстаться с тобой. Значит, песенка счастья не спета! Слышишь - жаворонки над головой...

Полузабытой дорогой неспешно шагаю, Топаю тихо на дальний мерцающий свет Мимо деревни, названья которой не знаю, Мимо ручья, у которого имени нет. Что-то не слышно собачьего звонкого лая, Что-то не видно привязанных в поле телят. Значит, деревня, как многие здесь, нежилая Вон лопухи в огородах какие торчат! Слышал, раскольники здесь поселились когда-то, И коренились, и каждый мужик был угрюм. Жили прижимисто, круто, зато и богато; К ним поученья писал протопоп Аввакум. Миром сводили леса под свои огороды, Под сенокосы и пашню, работка - воловьей под стать! Нет, для крестьян не случаются легкие годы, Даром земля не накормит, хотя и кормилица-мать. Нет уж давно тех, что крепко держались раскола. Здешний погост - он в малине, в смородине весь... А у потомков закончена средняя школа, Всюду их встретишь, но только, пожалуй, не здесь, Где ни веселых детей, ни собачьего лая... Топаю дальше на дальний мерцающий свет Мимо деревни, названья которой не знаю, Мимо ручья, у которого имени нет.

*** Что, ребята, горевать, Нет бессмертья людям! Если быть - не миновать, То и мы там будем. Только каждый в свой черёд... А черёд - когда же? Тут никто не разберёт, Разум не подскажет. Знай работай, нажимай В доле и недоле. Помирай, а засевай Родимое поле. Неизвестно, кто пожнёт С наших с вами пожен. Неизвестно, кто поймёт, Но ведь кто-то должен. Незарытым на земле Не оставят тело. Незабытым на земле Остается дело.

№4/2011

*** Среди разгула и разбоя, Обмана и борьбы за власть Держи на памяти такое, Что выручит, не даст пропасть. 217

ПОЭТЫ НЕ УХОДЯТ Пускай душа зайдется в крике, Но - отложи пока перо, И вспомни о лесной бруснике, О том, как было всё добро. Припоминая север милый, Своих товарищей, подруг, Душа воспрянет с новой силой И разорвёт печальный круг. Сейчас ничто не украшает Твоей судьбы - и потому Былое часто утешает, Давай поклонимся ему. Вот этой рощице зелёной, Откуда в жизнь вошли грехи, Где ты, счастливый и влюбленный, Писал счастливые стихи.

*** По тихим тропам родины моей, Где вызвездило чистые ромашки, Пойду бродить в сатиновой рубашке По тихим тропкам родины моей. Пока нигде не затопили печь, Пока в заре созреет день погожий, Поговорю с прохожим как прохожий, Пока нигде не затопили печь. Приду домой, присяду у дверей, Возьму перо и книжку записную... Но только мама знает, что ищу я На тихих тропах родины моей. Фотографии из архива Л. Н. Вересова

Сергей Чухин (третий слева) с вологодскими писателями

218

Вологодский ЛАД

ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Кимжа В первом номере за нынешний год мы напечатали материал об Уильяме Брумфилде - профессоре славистики в университете «Тулейн» в Новом Орлеане, почетном члене Российской Академии художеств. Он автор многих книг о русской архитектуре, иллюстрированных его фотографиями. В продолжение знакомства предлагаем читателям очерк Брумфилда об одном из красивейших мест Русского Севера - поморском селе Кимже. В верховьях реки Мезень на северовостоке Архангельской области России встречаются «карманы» населения, которые, кажется, существуют в другом времени. Среди них - Кимжа, одна из наиболее своеобразных деревень, которые я видел за многие годы путешествий по России. На большинстве карт нет этой маленькой деревушки, хотя она стоит на слиянии двух рек - Мезени и Кимжи. Численность ее жителей зависит от времени года: несколько сот зимой и примерно на сто человек больше летом, когда приезжают родственники. Большую часть года Кимжа закована в лед и снег; это объясняет, почему моя первая встреча с ней произошла в начале марта. Предыдущим летом - в 1999 г. - я увидел фотографию церкви Кимжи, построенной в 1760-х гг. и посвященной Богоматери Одигитрии. Я увидел пять взмывающих к небу башен и куполов над зданием, сложенным из крупных лиственничных бревен. Этого было достаточно, чтобы убедить меня: я должен побывать там. Финансирование от Фонда Гугенхейма позволит оплатить расходы. И всё же друзья в Архангельске предупреждали меня о трудностях: летом невозможно будет добраться до Кимжи по суше из-за отсутствия дорог. Прежде были редкие рейсы пароходом из Архангельска, но они прекратились изза отсутствия государственных субсидий. Другой вариант: полет Архангельск - Мезень на маленьком самолете. Но я хотел прочувствовать местность между Архангельском и рекой Мезень, а для этого, сказали мне, есть другой способ передвижения: зимник - временная зимняя дорога. К счастью, я знал одного человека.

№4/2011

С 1998 г. я поддерживал тесный контакт с главным университетом Архангельска и ведущим университетом Поморья (территории, прилегающей к Белому морю) - Поморским государственным университетом. Юрий Кондрашов, первый проректор университета, родом из Мезени. И хотя он давно уехал оттуда, он поддерживал связь с друзьями детства, в частности, с Петром Кондратьевым - директором деревообрабатывающего завода в Каменке. Кондра-

Купола деревянной Одигитриевской церкви 219

ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ

Вид с колокольни на село 220

Вологодский ЛАД

КИМЖА тьев выделил мне водителя из заводского автопарка и «лендровер» - один из нескольких «лендроверов», совершающих еженедельные поездки между центром (Архангельском) и городами-двойниками Мезенью и Каменкой. Для водителя это была обычная, хоть и нелегкая, челночная поездка. А для меня это было нечто совершенно особенное. Когда 7 марта после обеда мы выехали из Архангельска, солнце ярко светило, и был сильный мороз. Лендровер несся по асфальтированной дороге вдоль берега Северной Двины, пока мы не подъехали к устью реки Пинега, километрах в ста юговосточнее Архангельска. Там мы повернули на восток по довольно гладкой гравийной дороге близ правого берега Пинеги, пока не въехали в город с тем же названием. За Пинегой дорога на Мезень резко повернула на север от главной дороги, и вскоре мы подъехали к большому таежному лесу. Уклоны стали положе, а дорога уже. Это начинался зимник. Несмотря на вроде бы удаленность этой местности, движение на дороге на Мезень хоть и небольшое, но стабильное, включая, к моему удивлению, два раза в неделю рейсы маленького автобуса. По пути лес внезапно начал расступаться, и дорога стала лучше: прямая гать, похоже, через болото. Хотя было уже около одиннадцати, вдали были видны прожектора. Экскаваторы взрывали каменистую почву, а рокот большегрузных самосвалов нарушал нетронутую до того тишину леса. Водитель объяснил, что «они» решили построить круглогодичную дорогу через лес и болото прямо до Мезени через Кимжу. Тем временем мы снова углубились в лес. В свете фар не было видно ничего, кроме заснеженной колеи и бесконечных рядов елочных и сосновых стволов. Около полуночи клюющий носом и изнуренный водитель пробормотал, что мы, наконец, приехали. Приезд в Кимжу глубокой зимней ночью создает жутковатое впечатление, особенно потому, что сначала видишь не деревню - она находится в стороне от дороги, а группу больших крестов, застывших и похожих на привидения и резко контра-

№4/2011

стирующих с ослепительным светом фар. Это было потрясающее - и исключительно красивое - видение. Я глянул вверх и увидел зеленовато-голубое мерцание северного сияния. В этой поездке я больше не видел чистое небо в районе Мезени. Следующий час принес погодный фронт с не прекращающимися три дня снегом и ветром. Но в этот короткий миг я смог ясно увидеть маячащий призрак церкви Кимжи. Утром, несмотря на сильный ветер и опасную поземку, я решил сфотографировать всё, что смогу, хотя бы для того, чтобы снять напряжение. Конечно, церковь была моей главной целью. Она - единственный выживший пример этого типа, созданный, по-видимому, группой плотников, работавших только в этой части Севера. Меня до сих пор поражает великолепие их замысла. Но еще больше, чем монументальной мощью церкви, я был поражен тем, как хорошо сохранились в деревне массивные бревенчатые здания, построенные в конце XIX и начале XX столетия. Это не был музей под открытым небом с несколькими реконструированными бревенчатыми домами. Некоторые дома были заброшены или заколочены, а несколько других были обшиты досками. Но Кимжа продолжала быть фунционирующей средой обитания. Как объяснить такую степень сохранения - и зданий, и общины? Может быть, именно отсутствие дорог - «фактор изоляции» - защитило нетронутость этой среды? Но только этого было недостаточно для того, чтобы объяснить выживание Кимжи, в то время как исчезли сотни других деревень по всему Северу. Я подумал, что существование этой церкви, хотя она и была закрыта до 1999 г., могло способствовать выживанию деревни. Я решил снова приехать в Кимжу при более благоприятных обстоятельствах - летом, чтобы продолжить исследование источников ее силы.

*** В романе Александра Солженицына «В круге первом» развалины колокольни заставляют члена советской элиты размышлять о своей судьбе, о которой он рань221

ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ ше не задумывался. Похоже, что определенные культуры тянутся к своим развалинам, своим реликвиям, своим призракам и своим теням. Россия - одна из таких культур. Другая такая культура - американский Юг. Когда я работал на Севере, русские коллеги часто говорили о сходстве между их взглядами и тем, что они интерпретировали как мой южный дух уважения к традициям и культурному наследию. И действительно, некоторым русским было легче принять меня как представителя региона (даже региона, который они знают, главным образом, из перевода романа «Унесенные ветром»), чем гражданина Соединенных Штатов. Но сродство между Россией и американским Югом впервые поразило меня во время пребывания в Ленинграде в 1971 г. Красота этого города, даже в его обветшалости, преследовала меня - и напоминала мне о Новом Орлеане, основанном на 15 лет позже, чем Санкт-Петербург. Первоначальная планировка обоих городов во многом обязана французской военноинженерной науке. В тот год я также стал лучше понимать привлекательность литературы Юга в России. Самыми очевидными примерами были переводы романов Фолкнера и постановки пьес Теннесси Вильямса, а мой всё еще не совершенный русский напрягался до предела, когда я объяснял русским слушателям таинственный Новый Орлеан. У России есть еще одно общее с Югом: чувство, что, как сказал сам Фолкнер, «прошлое не мертво. Более того, оно даже не прошлое». На Русском Севере - основном регионе, где я фотографирую больше десяти лет, я побывал в десятках деревень, выжившая архитектура которых в течение последнего столетия свидетельствует об исключительно творческой и жизнеспособной культуре. К сожалению, многие деревни исчезли или обезлюдели в результате демографических сдвигов и последствий экономической и социальной политики (включая безжалостную коллективизацию) советского режима. 222

В обоих местах всё еще болят старые раны. Наследие рабства и разрушительной войны на территории Юга всё еще определяет южное воображение. Россия тоже когда-то зависела от труда подчиненного класса, а ее аристократическая история (вместе с ее очень иерархической советской историей) свидетельствует о большом историческом неравенстве на деле и в законах. Россия и Юг также имеют призраки в более традиционном смысле: тех, кто пал в бою на обагренную кровью землю. Путешествуя по России, я заметил, и во многих случаях сфотографировал, памятники жертвам войны, которые есть почти во всех российских населенных пунктах, даже в таких маленьких деревнях как Кимжа. Можно бесконечно спорить о причинах и ответственности за эти огромные жертвы, но масштабы жертв неоспоримы. Я рос на американском Юге и рано начал интересоваться военной историей, которая продолжает играть роль в моем понимании российской истории и российского менталитета. Я считаю этот интерес - в очень личном и, может быть, иррациональном смысле - уроком неповиновения: из каждой неудачи извлекать решимость отыграться. Идя на Север, я возвращаюсь на Юг.

*** В конце июля, снова в Архангельске, я купил билет на самолет и полетел из маленького местного аэропорта Васково. Вид с воздуха во время часового полета захватывал. Таежные леса, болота и извилистые реки приняли потусторонний вид. Я с трудом мог представить себе местность, по которой я проехал с таким трудом несколько месяцев назад. По приезде в Мезень меня встретил майор, начальник местной милиции, и после выполнения необходимых формальностей меня отвезли на новеньком «уазике» в деревню Дорогорское на противоположном от Кимжи берегу Мезени. Там я встретил председателя местного сельсовета Алексея Житова, давшего мне понять, что он контролирует практически всё, что происхо-

Вологодский ЛАД

КИМЖА

Кимжа сохранилась потому, что сохранилась Одигитриевская церковь

№4/2011

223

ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ дит в Кимже. Нелегкая, между прочим, работа, а заиление Мезени делает ее значительно тяжелее. Как я увидел позже, просто доставить маленькую баржу с котельным топливом на другую сторону - очень трудная, даже опасная, операция, а без котельного топлива в деревне Кимжа нет электричества. Я не был удивлен, узнав, что Житов страдает тяжелой формой язвы. Местный рыбак перевез меня в Кимжу в алюминиевой лодке с трещавшим подвесным мотором. Теперь я был на месте, но где же солнце? Оставив вещи в доме Федоркова, я пошел по деревне с двумя фотоаппаратами. Какое облегчение - идти без непрерывного преодолевания снежных сугробов, какими бы живописными они ни были. Теперь земля была окутана зеленью, и я сдержал свое разочарование отсутствием солнца. Сильный ветер гонял облака. За мной, посетителем с другой планеты, шла группа детей, засыпая меня скороговоркой вопросов. А потом выглянуло солнце. Когда я, подбадриваемый следующими за мной детьми, бежал к центру деревни, церковь приобрела такое богатое свечение, какое может придать только позднее северное сияние. Следующие несколько дней принесли такое же чередование облаков и солнца, и у меня было время поразмышлять над постоянно меняющимся образом церкви. Я также встретился с несколькими прихожанами местного прихода. Эта преданная группа, в основном женщины, сумели в 1999 г. добиться того, что с церкви был снят замок, после чего она была вновь освящена православным священником. Хотя не было ни местного священника, ни регулярной службы, церковь была открыта в 10 часов утра женщинами - членами церковного комитета. Они также сделали небольшой молитвенный столик (алтарь не был восстановлен) с иконой Спасителя. Дверь над папертью - репродукция одной из икон «умиления» с изображением Марии и младенца Христа. Церковных дам очень беспокоило состояние здания и волновало то, что Житов не хотел сделать необходимый ремонт, в частности, отре224

монтировать окна. Их призывы к разным фондам остались без внимания, хотя церковь является зарегистрированным национальным памятником. Довольно небрежная попытка реставрации в 1980-е годы была давно заброшена, и это тоже изуродовало внешний вид церкви. В ходе расспросов о приходе я также узнал больше об общине. Хотя этот бывший молочный колхоз, окруженный ржавеющими машинами, для которых нет горючего, - лишь тень его советских размеров, большая часть молочного стада появилась вновь - как индивидуальная собственность. У меня было много возможностей угоститься свежим молоком, творогом и ряженкой (густым кислым молоком, похожим на пахту), которые делали всю неделю владельцы коров. Жители деревни живут за счет леса и ритма его времен года: время для ягод, время для грибов, время для охоты и рыбной ловли. Я также был очень удивлен, когда узнал, что в Кимже осталось немало жителей моложе сорока с маленькими детьми. Это обычно большие семьи со скромными средствами. Большая часть их доходов в конце концов пойдет на оплату образования их детей в большом городе. А тем временем и эти семьи, и другие, кто приезжает на лето, тихо гордятся тем, что они - часть деревни. Как все сложные среды, Кимжа нелегко поддается определению. Я понял, что она не является каким-то изолированным карманом прошлого. Жители деревни больше не сидят кружком, распевая подлинные народные песни. Многие пенсионеры, работавшие на деревоперерабатывающем заводе, и их дети переехали в более крупные населенные пункты. Когда они возвращаются на лето, в культуре деревни появляются более городские элементы. Например, широко распространено телевидение. Жизнь здесь имеет много общего с жизнью в любом месте страны. И всё же эти сохранившиеся древние деревни - потрясающий микромир русских традиций, многие из которых теперь забыты. Уильям БРУМФИЛД

Вологодский ЛАД

И НЫНЕ, И ПРИСНО

Фильм о Спасо-Каменном: к зрителю - через фестивали УЖЕ НЕСКОЛЬКО НАГРАД ПОЛУЧИЛА КАРТИНА «СПАС-КАМЕНЬ» Документальная картина «Спас-камень. Остров Надежды» Валентины Гуркаленко награждена за лучший сценарий на XVI Международном кинофестивале «Радонеж» - одном из самых известных и самых представительных киносмотров страны. Фильм известного мастера кинодокументалистики Валентины Ивановны Гуркаленко уже отмечен на фестивале христианского кино «Невский благовест» (Санкт-Петербург), он получил высшую награду национального конкурса документальных фильмов «Окно в Россию» XXI Международного кинофестиваля «Послание к человеку» - «Золотого кентавра», а также специальный приз «За верность нравственным идеалам в киноискусстве» на Минском международном кинофестивале «Лістапад-2011».

Документальный фильм Валентины Гуркаленко «Спас-камень» состоит из двух частей. Первая - «Рассказы об Александре Николаевиче Плигине» - посвящена судьбе удивительного человека, вологжанина Александра Плигина и истории возрождения им к жизни Спасо-Каменного монастыря. Александр Плигин, талантливый инженер, отец троих детей, по собственной воле начал восстанавливать лежащий в руинах монастырь. Его благое дело прервала преждевременная смерть, но даже она оказалась не в состоянии раз-

На Спасо-Каменном. Фото Алексея Колосова

№4/2011

225

И НЫНЕ, И ПРИСНО

Надежда Плигина

делить судьбы Спасо-Каменного монастыря и человека, так самоотверженно возрождавшего его к жизни. После кончины А. Н. Плигина возрождению Спас-Камня посвятила себя его супруга, Надежда Александровна. О том, как сейчас идет восстановление Спасо-Каменного монастыря, - вторая часть фильма Валентины Гуркаленко, которая называется «Остров Надежды». Валентина Гуркаленко работала над документальным фильмом «Спаскамень» около трёх лет. Картина о СпасоКаменном монастыре и о людях, которые возрождают древнюю обитель, рождалась трудно. - Фильм требовал серьёзного, глубокого размышления, - говорит Валентина Ивановна. - Прежде чем воплотить это на экране, нужно было очень многое понять. Это очень глубокая, сложная история, хотя внешне очень простая... Валентине Гуркаленко удалось передать зрителям глубинный смысл этой 226

истории, донести своё восхищение людьми, которые отдают все свои силы возрождению Спасо-Каменного монастыря. Валентина Ивановна сняла более 30 фильмов. Её любимая тематика - познание России, взаимосвязь судьбы человеческой и судьбы народной. Это не первый фильм о православной Вологодчине, отмеченный на авторитетном кинофоруме. В 2004 году одну из главных наград фестиваля «Радонеж» получил фильм о священнике Казанского храма в Никольске Сергии Колчееве «Мой отец Сергий». Кинофестиваль «Радонеж» проводится при поддержке Министерства культуры, Министерства связи и массовых коммуникаций, Федерального агентства по кинематографии, Федерального агентства по печати и средствам массовой коммуникации, Союза кинематографистов России, Синодального информационного отдела, Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви и общества, Патриаршего совета по культуре и ОВЦС. В XVI фестивале приняли участие 189 теле- и кинокомпаний из разных городов России, ближнего и дальнего зарубежья. В жюри фестиваля вошли писатель В. Н. Крупин, сценарист Ю. Н. Арабов, киновед А. Н. Золотухина, режиссер В. И. Хотиненко, актриса В. И. Теличкина, ответственный секретарь Патриаршего совета по культуре архимандрит Тихон (Шевкунов) и другие видные деятели культуры. Победителям вручили серебряные медали Преподобного Сергия Радонежского, дипломы и памятные подарки. По мнению президента фестиваля «Радонеж» Евгения Никифорова, фестиваль «Радонеж» «показал реальное духовное возрождение наших сограждан. Зачастую люди снимали фильмы на свои деньги или добывали гранты. Поэтому, я считаю, «Радонеж» - это объективное документальное свидетельство возрождения духовной жизни России. И, поверьте, когда смотришь эти фильмы - хочется жить, несмотря на все мерзости и неприятности, которые происходят в нашей жизни». Соб. инф.

Вологодский ЛАД

ЯЗЫК МОЙ В первом номере нынешнего года мы опубликовали небольшой словарик жителей Чучковского поселения Сокольского района. Он был подготовлен Марией Бубякиной, тогда - магистрантом Вологодского государственного педагогического университета. Мария благополучно защитилась, а потом предложила редакции небольшой рассказик, написанный её отцом, Юрием Ивановичем, на «чучковском» диалекте. «Это, - робко сказала Мария, - вам посмотреть, вдруг не понравится...» Рассказ понравился, да и как может не понравится эта яркая, выразительная народная речь, которая так умело передана автором! Свежестью исконной русской речи повеяло от этой странички... Вот что написала нам, представляя работу отца, Мария Юрьевна Бубякина, магистр филологического образования: «Занимаясь подготовкой к дипломной работе об исследовании диалектной лексики ландшафта, я очень много почерпнула из рассказов моего отца - Юрия Ивановича Бубякина. Он - уроженец д. Яковково Чучковского сельсовета Сокольского района, сейчас работает учителем истории и обществознания Кадниковской средней общеобразовательной школы. Папа - увлеченный краевед, много лет изучает говор родных мест. Он и мне привил любовь к русскому языку, и многочисленным своим ученикам. Помогая мне в работе над дипломной и магистерской работами, он начал писать рассказы на «чучковском говоре», которые я использовала как образцы современной народной речи жителей изучаемой местности. По совету научного руководителя, кандидата филологических наук, профессора кафедры русского языка Л. Ю. Зориной, данные тексты мы решили представить на суд читателям. Хочу обратить внимание на то, что материал даётся с помощью средств современной орфографии, но запись отражает основные фонетические и морфологические особенности чучковского говора». Ю. И. Бубякин написал 14 «диалектных» рассказиков: 9 - в 2009 году, еще 5 - год спустя. Предлагаем читателям 9 из них.

Невыдуманные истории РАССКАЗ О ДЕРЕВНЕ Моя деревня стоит на пригорке, а дом с краю, так што заук большой-большой. Сенокосит-то удобно: травы навалом. Куричи свободно ходят, вплот до сусиднёй деревни. Хозяйка чиплят сама вырашщиваёт. Увидит, што какая-то курича клокчёт, значит, парит, она ещо любит в гнезде сидит. А под неё подсаживают ешщо десятка два яич - вот паруния и сидит около мисича и высиживает чиплят. Но не все яича бывают с чиплятам. Бываёт много и болтунов. Но вырастит из чиплят курич бываёт сложно: то хорёк утащыт ночью, то вороны нужен глаз да глаз. А лонис лиса приходила. Хрошо, собака спугнула, а то бы мы не только без чиплят осталис, но и без курич и петуха.

№4/2011

А коров у нас пасет пастух в поскотине, весной мы всей деревней ходили городит осек, вечером коров поочереди встречаём у переймы. С пастухом договариваемсё всем миром и ставим литки. Ночуёт пастух по очереди в каждом доме, у кого пасёт скотину. Пасти сложно, далеко не кажному по нутру: дож, жарина, паут скотину мучаёт. В такое время, когда много паута, коровы из поскотины домой убегают, так што некоторое время пасут даже ночью. А за грибам ходим, без грибов нельзя. У нас растут: боровики, чилики, путники, подосиновики, краснухи, подголешники, рыжики, маслята, лисички, моховички, белянки, белые грибы. Бываёт целый пестерь наберешь, еле тащышь. За белянкам ходим далеко, на 227

ЯЗЫК МОЙ лесные пашни, уж по инею. Целым кадчам солим. Без ягод тожё не бываём, все ягоды ростут: и чернича, и голубича, и малина, и землянича, и бруснича, и клюква. Топере за клюквой начинают свашит ещо зелёной в августе - это для бизнеса. Лет петдесят назад ходили с октября до Покрова дни. Все витамины в ней сохраняютчо. А питаемсё хорошо, всё свое: молочко с крошенинкой хлебаём, пироги ярушники по воскресениям, масло своё, особенно зимой. Как потопаёшь, так и полопаёшь. Когда я был в робятах, зимой было весело. Народу в деревнях много-много было. Кататчо с горы на чунках ходили, на реке и прудах на снегурках. Кататчо все любили: и робята и девки. Ешщо ходили святоват. Соберемсё гурьбой и по деревням ходим: то полиничу развалим, то рундук водой обольем, то двери проволокой замотаем. А иногда умудрялис привязат железягу к веревке и к дому, и дергат из-за угла. Она стукаёт об опушку, хозяин думаёт, что кто-то торкаетчо возле двери. Выйдет, а никого нет. Никто сильно не обижался на баловство святков. Святочная неделя проходила от Рождества до Крещения. Парить - физиологическая потребность курицы высиживать яйца. Болтун - цыпленок, не вылупившийся из яйца. Лонись - прошлый год. Крошенина - кусочки хлеба в молоке. Торкаться - стучаться в дверь.

СЛУЧАЙ НА БЛАГОВИЩЕНИЁ Мы с отчом решили выкопат в деревне колодеч, старый-то совсем обваливсё, никак не отремонтироват - легче новый выкопат. И вот однажды в начале априля собралис, пока до огородов время свободное ис. А люди поговаривали давно: нельзя работат в черковные праздники, а мы не вирили. Не повирили и на этот раз: взели и начали копат колодеч в Благовищениё, т.е. седьмоё априля. Ну и на228

мучилис с этим колодчом! Обруб рёшили не ставит, пока до воды не докопаемсё. Сначала земля шла глиноватая, так ещё хорошо было, но потом плывун пошел - я еле успел вылёзти, и все обрушилос. Ещё бы немного и засыпало бы... Потом вставили обруб, лари, но воды настояшщой так и не бывало в колодче. Хотитё вирте, хотитё нет, но топере в большой черковный праздник никакоё хорошоё дело я начинат не буду. Лари - продолжение сруба из досок на самом дне колодца.

О БУДУЩЕМ ЗЯТЕ ПУПЫРЁНКА В нашом совхозе в семидесятыё восьмидесятыё годы между полям оставалос много непаханой земли, так называёмыё межники. Люди не терялис и превращали эти межники в свои личные сенокосы. Вот однажды приехав к нам молодой агроном с института по распридилинию (а родиной сам с Украины). И как водитчо, познакомивсё с местной девушкой и дело шло к сварбе... Но всё бы хорошо, да вот молодой украинский агроном решив сделат поширше наши поля (как на Украине) и отдав распоряжениё механизаторам распахат все межники. И распахали... В том числе и Пупырёнка (так прозывали одного мужика в деревне Андреевское за его низкий рост). Потом трактористы смиес спрашивают агронома: «Ты хот знаёшь, чей межник-то велев распахат?» А Пупыренок был отчом той девушки...

ФЕРМЕР К нам в деревню из Череповча приехав фермер - Никулин Ванькя. Он так-то здишнёй, с Прудовки, а в нашой деревне оставсё дом от тёшщы, вот он туда и поселивсё. Лешой ёво знаёт, чоо ему там в городе-то, Череповче, не жилос: и фатера благоустроённая, и робота была что надо (говорят, роботав каким-то главным инжонером, аж всего Череповечкёго рай-

Вологодский ЛАД

Юрий БУБЯКИН она), и жена начальник, и дочерь рядом с внукам. Говорят, воздух худой... А ещё про нёво судачат, что больно нелюдскёй. Не мог ужитчо там ни с кем - вот и приперсё в деревню. Люди болтат зря не станут. Вот и у нас, как токо приехав - сразу же первым дилом стал строит высокушщый забор из частокола, отгородивсё от всего мира: не доторкаешьсё. Пройдет мимо - не поздороваетчо. Токо хвастаетчо: «Во я как буду жит! Во...!» И сразу же народ в округе невзлюбил этого «горе-фермера». Кроме насмешек «за глаза», о нем ничего и не говорили. И было над чем посмиетчо: где можно было вспахат трактором, Ванькя копав лопатой. Неохота из принчипа зват тракториста и угощат водкой. Копав он быстро и задорно. Толькё лысина на солнче блестела, но пет гектаров, которыё ему выделив совхоз, он так и не освоил. Большинство заросло крапилой, лопухам и другим сорнякам. Сенокосив тожо вручную - дедовским способом (косой-литовкой, граблям и вилам). Правда у нёво ещё была грузовая машина - вот он на ней сено-то и возив на сарай. Выращивал он в основном картошку. И тожо интересно! Люди второй раз окучивают трактором, а он нет - все тяпкой: вот ни линь-то! Живнос кой-какую завёв: кроликов, кур, поросят троих. Как ещо у нёго смелости хватало одних поросят отпускат без присмотра по всей деревне. Они у него аж на реку убегали. Потом и ищёт, и бегаёт, и бегаёт: вот ума-то нету. Продавал только одну картошку весной, чтоб подороже было и иногда огурчи сусидям предлагал. Ешщё случай был, как он кесон себе делав для хранения картошки. Залез туды и стал красит и чут там не подох, хорошо сусед случайно замитив и вытащив ёго оттуды. Жена к нему на все лето приезжала, дочерь ненадолго, внучки все лето гостили и помогали ёму. Увозили продукты с огорода челым машинам - на всю зиму хватало им. А он зимой жил один - даже в магазин не ходив - все продукты с Че-

№4/2011

реповча зять на машине привозив. За хлебом тожо не ходив (говорят лепешки в печи пёк). До чево жо он нелюдскёй быв и жадён. Быв у нас на всю деревню один колодеч, обруб стал гнит и земля осыпатчо. Хотили всем миром отремонтироват: заменит лари и обруб. Но фермер ни в какую не согласивсё - я, мол, и на ключ под горой схожу. Так колодеч и забросили. Совхоз наш давно разваливсё. Люди в округе сидят без роботы, пьянствуют. Поля все лисом заросли, не пашутчё, что будет дальше - одному Богу известно. Но такиё «фермеры» тоже страну не накормят!

САШКА-СОВДАТ Жила в деревне Боярском одна приезжоя семья Гошки Голичина. У них было два сына. У одного, постарше которой, как говорят в народе, были «не все дома». В школе он учивсё худо, но, как говорят, с божьёй помошщью - «выпихнули». Пришло время некрута. Взяли Сашку в стройбат, но зато в Москву! Мы, робятишки лет по 10 - 12, очен завидовали: Сашка увидит Москву, Красную плошщад, Мавзолей, Кремль... Как водитчо, отслужив два года, Александр, окрепшой и возмужавшой, вернувсё опет в деревню Боярскоё и став роботат шофером в совхозе. Раньшо совдата в деревне уважали, можно сказат, что на руках носили. Да вообше раньшо считалос, что парен, если в армиё не послужив, дак ни одна девка замуж-то не пойдет. Дак вот мы, робетишки, соберемся гурьбой, обступим совдата и давай о службе расспрашиват, что да как, и такая у нас завис и восторг быв, что хотелос скореё вырасти и идти в армиё служит Родине. Мы раньшё любили кататчо на тракторах в весеннее-полевыё роботы. Нам иногда трактористы давали даже сесть самим за рычаги трактора и попахат, культивироват, поборонит (правда сеят не давали, обсев мог получитчо). А Сашка-совдат в это времё привёз механизаторам в поле обед на своёй машине. 229

ЯЗЫК МОЙ Трактористы, расположившис на межнике, стали исти, а мы обступили Александра и давай о службе расспрашиват: што да как, чоо ты там видяв? Он сказав, что быв и на Красной плошщади, и в Мавзолиё, и в Кремле... - Ну, а Брежнёва? Брежнёва видяв? не отступаемсё мы. - Да, видяв, за руку с ним здоровавсё. Он дажо меня в гости к себе звав. - Ну, дак ходив к нёму в гости-то? - Да не пошёв - нековда было... Некрут - призывник в армию.

ПАШУНЬКЯ В дерене Агафоново с матерью жив мужик. Нарекли ёго Паша, но все называли Пашунькёй. Он быв полностью неграмотной, придурковатой, но ничоо плохого никому не сделав. Роботав он на ферме сторожом-скотником. Ночам сторожив ферму и соскребав навоз из-под коров в жёлобок. Интересноё можно было наблюдат во время зарплаты, когда кассир денги ёму выдавав. Если ёму довали одну двадчетипятирублёвую бумажку, то он не брав, а если меняли по одному рублю - очен радовавсё. Про нёго рассказывают один случай, и никто-нибуд, а охотники за медвидём... Охотники в конче августа - начале сентября возле поля с овсом строят лабаза, с вечера засядут и насторят косолапого, когда выйдет лакомитчо. Так сделали и в этот раз. Сидят и ждут мишку. А мишка выходит токо по сумеркам. Смотрят: идёт медвид прямо к ихним лобазам по полю, всё ближё и ближё. Причелилис и токо бы нажат на курок, как вдруг в медвиде узнают Пашунькю. Пашунькя ходив зимой и летом в одной шубе, чем-то похожую на медвижию, груд нараспашку, никогда не болив, небритый. Вообшщем, на медвидя-то быв похож, особенно в сумерках. Когда мат умерла, его отдали в дом престарелых, там он, говорят, и сгорев при пожаре. 230

СЛУЧАИ НА ОХОТЕ Давно-давно в нашей округе жив старик, любитель поохотитчё. Эти истории о нём рассказывав мне отеч в детстве, вот мне и врезалос в памяти. Пошёв он однажды на охоту. Шёл-шёл по лесу, потом решив зайти на пашню, где летом заготовлев сено. Смотрит - на другом краю поляны стоит лос. Дед причеливсё из ружья и выстрелив. Сохатый упав. Охотник поставив неспеша свою «берданку» и пошев посмотрит, говоря при этом: «Пуст кров-то поповыбежит». А лос повертухавсё, повертухавсё, потом встав и наутёк в лис. А старик: «Ах, матвой, матвой...» Пока за ружьём бежав на другой конеч пашни, лос уж из виду скрывсё. Ешщо с ним смешной случай приключивсё, тожё на охоте, токо на сей раз на медвидя. Сделав он лабаз возле поля с овсом, а сделав совсем низко, так как уже на высокий не зализти - возраст не тот. Став ждат медвидя, а его всё не было. Сумерки сменила настояшщая ночь. Старик наш заснув и чувствует во сне, как кто-то пятки щокотит. Проснувсё и видит, что Михайлыч пятки лижёт. Пока дед ружьё хватав, медведя и след простыл...

НАВОЛОК И КОЗЁЛ ЯШКА С ПРУДОВКИ Однаждыё совхоз выдилив на наволоках место для пастбы личных коз и овеч прудовленам. Пасли по очереди: один ден за одну овчу и один - за козу или козла. И жив в это вримё козёв Яшка, и вредниё ёго было во всий округе не сыскат. В обшом, делав он всё, что захочёт: то мужика какого-то вынасторит и в задницу боднёт, то бабу с коромыслом и вёдрам воды опрокинёт, то в огороде каким-то чудом отводок откроёт и капусту съест. Нет, штобы с краю у кочана листья поис, дак нет, он, паразит, прямо в середину кочана зализёт, поест немного и к другому кочану так всю капусту у хозяев и нарушит, проклятой. Как токо отводки не запирали, дажё замки вешали - все равно в огород попадав.

Вологодский ЛАД

Юрий БУБЯКИН Робята-подростки тожё над этим козлом подшучивали: то сигарету в зубы ёму вставят и по деревне пустят, то ешщо что-нибуд. А однажды приволокли Яшку в клуб, когда шёв кончерт (артисты из Вологды приёзжали), незаметно запехали в двирь и сами убежали. Козёв вышёв прямо на сцену к артистам и став их бодат. Смеху было болше, чем от кончерта. Ну, а пасти овеч и коз с этим Яшкой ешщо было сложниё. Ес такая пословича, что паршивая овча всё стадо портит, но паршивый козёв... портит вдвойне. Он вед всегда шёв впереди стада, куды он, туды и все остальныё. Если надумаёт в чапарыжник забратчо, - все за ним, задумаёт на кливер совхозной зайти - все за ним, надумаёт раньше вримени домой идти с пастбишща - ничем не удёржишь. Ес ешщо одна пословича: «Как от козла: ни шерсти, ни молока». Хозяйкёй Яшки была Катя Немая (прозвишщэ). Она с детства не разговаривала и лишь што-то бормотала сибе под нос, коё-кто дажё её понимав. Она была сирота, и держала, видно, она этого козла от скуки. На требования сусидей зарезат ёго на мясо категорически отказывалас и только махала рукам, показывая на свой дом. Но всё равно Яшка не умер своей смертью. Его нашли в глубокой яме, заросшёй крапивой. То ли он сам туда нечаянно проваливсё из-за своёго непомерного любопытства и выбратчо обратно не мог, а можёт, кто-то спечиально туда сбросив. Токо стало в деревне Прудовка тихо и спокойно: и капуста в огороде оставалас челой, и баб с водой никто болшо не опрокидывав.

ОТКУДА И СИЛЫ БЕРУТСЯ? Уречищо реки Корбаш находитчо за бетонкой, возлё старыё дороги. Чичас тамока выруба. Лис-то у нас ноне пош-

№4/2011

ти вес вырублён, вот реки-то и милиют. Старики рассказывают, что раньшо лис стояв в три обхвата, и избы-то строили из нёго, вот они и стоят до сих пор уже болиё сотни лит. Ешщо возли этого уречишща проходила наша лыжня, прямо по высоковольтке, мы по ний в школу издили. Раза быв такой случай. Мы с робятам решили проложит лыжню по этой высоковольтке и возле уречишща, чтобы скориё до школы доезжат, так как высоковольтка шла все прямо. Выехали рано, часов в шес утра. Снег быв рыхлой, лыжоны проваливалис чут ли не до колена. Добиратчо до школы было не близко, аж двенатчет километров, и, конечно, мы сильно устали и пришли токо аж к третьему уроку. Самоё интересноё случилос на обратном пути. Лыжня хот и была проложена, но после трех человек оставалас ешщо рыхлой. А силы у моих друзей были уже не такиё, как с утра. Мы елё плелис. Особенно стал сдават Володя Шихов - хот на себе ташщы. Проехав таким образом с перекурами ешщо нескоко километров у нашого друга положениё с силами становилос совсем безнадёжным - нужно было што-то решат. Но тут через лыжню мы увидели волчий свежий-свежий след. А охотники рассказывыли, что стая волков по рыхлому снегу ходит след в след.и не замитишь, один волк прошёв или несколько. Это было как раз возле уречища реки Корбаш, и до наших деревен оставалос ешщо километра четыре. Вы не поверите, это расстояние мы прошли, как хорошие спортсмены на соревнованиях. Но зато на следующее утро мы как ни в чем не бывало снова поихали по этой лыжне и в школу больше не опаздывали. Юрий Иванович БУБЯКИН, учитель истории и обществознания Кадниковской средней школы, краевед

231

ЯЗЫК МОЙ

Лебеди белые да малины зрелые Отражением поведения человека в жизни является его языковое поведение. То, как мы приветствуем знакомых и незнакомых нам людей, ведём себя в компании друзей и в рабочем коллективе, общаемся в праздничных и трудовых ситуациях, может многое рассказать о нас. Поговорим о приветствиях. На вопрос «Как вы приветствуете знакомого / незнакомого человека?» большинство произносит стандартные, всем известные фразы, ставшие клише: Здравствуйте! Доброе утро/ день/ вечер! Привет! Даже странно, что такой богатый русский литературный язык имеет в своём запасе всего лишь несколько стандартных фраз-приветствий, оказавшихся теперь сухими, шаблонными. Эти приветствия стали давно привычными и - вот автоматизм речи! - часто не несут уже в себе скрытого для говорящих исторического смысла. А теперь представьте тихую русскую деревню, где каждый житель знаком с соседями, каждый знает своё дело, своё место. Жизнь там течёт размеренно, по законам, складывавшимся годами и даже столетиями. Выходит поутру бабушка из своего крепкого деревенского дома и, встречая соседку, говорит: «Доброе утро, Семёновна!» Нет, что-то здесь не складывается! Ведь народная речь иная - эмоциональная, живая, красочная, а значит и этикетные формулы в народных говорах совершенно иные: в них вкладывается особый смысл, значение для жителей той или иной территории. Каждая фраза продумана, употребляется строго в определённой ситуации. За доказательствами не нужно ехать далеко. Летом 2009 года мы побывали в деревне Монастырской Режского сельсовета Сямженского района. Деревня Мо232

настырская была выбрана не случайно: это одно из замечательных мест, где ещё сохранилась своеобразная диалектная лексика, в том числе - необычные, яркие этикетные формулы. Увидев группу незнакомых девушек, жительница деревни так приветствовала нас: «А это кто стоит? Лебеди белые да малины зрелые!» Как непривычно для слуха горожан это приветствиекомплимент от незнакомого человека! Ведь в коммуникативной практике горожан вообще нет обыкновения здороваться с незнакомыми людьми. Обидно становится, когда на такое необычное, тёплое, игривое обращение ты не можешь ответить ничего, кроме «Здравствуйте!». Всей душой ты хочешь отблагодарить эту любезную пожилую женщину, ответить ей не менее затейливой фразой, но в твоём запасе приветствий и обращений сиротливо мерцает одинокое «Здравствуйте!». В народной речи детально разработана система приветствий и ответов на них. Причём ответы не ограничиваются повторами или единичными словами вроде ответного Здравствуй! Привет! или Спасибо! Народ моделирует ситуацию в своей речи и активно применяет нужные формулы в том или ином случае. Например, на приветственный вопрос «Как живёте?» ответ в деревнях может быть таким: «Живём - хлеб жуём». Так в шутливой форме нам скажут о том, что жизнь человека или семьи течёт спокойно, без особых событий и изменений. «Хорошо живём, кверху головой!» - такой фразой нам покажут, что жизнь человека вполне благополучная, такая же, как у всех, ничем не отличается от других. Хотя эти две этикетные формулы отличаются лишь нюансами смысла и на первый взгляд очень сходны, народ их

Вологодский ЛАД

Наталья НОВОЖИЛОВА различает и, в зависимости от конкретной жизненной ситуации, употребит тот или иной ответ. Понаблюдайте за своими бабушками и дедушками, старшими родственниками или знакомыми в деревне. Вы увидите, как значительно отличается речевое поведение этих людей в трудовых ситуациях, при встрече, прощании или поздравлении. Вы увидите, как богаты говоры красочными эпитетами, метафорами и сравнениями, как не скупятся люди на комплименты, шутки, пожелания здоровья, добра и удачи. Диалекты отражают народные взгляды, иде-

алы, верования, надежды, а также занятия и сам образ жизни людей. Необходимо бережно хранить эти слова, не стесняться пользоваться ими, ведь лучший способ обогащения нашего языка, а значит, и культуры народа, по словам А. Солженицына, - это «восстановление прежде накопленных, а потом утраченных богатств». Наталия НОВОЖИЛОВА, студентка филологического факультета Вологодского государственного педагогического университета

Фото Алексея Колосова

№4/2011

233

НОВОЕ ИМЯ

Страна чудес СТИХИ ДЛЯ ДЕТЕЙ

***

Алла СЕДОВА Алла Александровна Седова родилась в Костроме. Окончила Тотемское педагогическое училище в 1958 году и историко-филологический факультет Вологодского педагогического института в 1963 году. Работала учителем русского языка и литературы в Кипеловской восьмилетней школе Вологодского района, методистом Вологодского Дома пионеров, в партийных и советских органах. Печаталась в газетах «Тотемские вести», «Маяк», «Красный Север»; журналах «Петровский бульвар», «Автограф». С 2006 года занимается в литературном объединении О. Фокиной. Является автором двух стихотворных сборников и альманаха «Дети войны». Живет в Вологде.

Луна смотрит с неба Светящимся оком, Вот спряталась в тучу Серебряным боком. Весь мир заливает Таинственным светом, Как тонкая льдинка, Растает с рассветом.

*** Ручеёк журчит в траве, Воду он несёт реке, Чтоб могла она напиться И до моря докатиться.

*** На небесном горизонте Зорька догорает, Золотым корабликом Месяц проплывает. Легкой тенью сумерки На лужок спустились, В травах одуванчики До утра закрылись.

*** Дождик весело стучал Молоточками по крыше, А потом стучал всё тише, И к обеду перестал: Видно, очень он устал.

*** Луг расцвёл ромашками, Клевером и кашкою. Я не буду рвать цветы, Пусть растут для красоты. Только маленький букет Я нарву для мамы, 234

Вологодский ЛАД

Алла СЕДОВА Ведь ромашки лучше нет Полюбуйтесь сами.

*** Наш дом - в стороне Стоит на горе, У дома собака Сидит в конуре. Она охраняет Большие ворота, Но их воровать Никому неохота.

*** На дворе большая лужа, Как огромная река, В этой луже, как по небу, Проплывают облака. Я боюсь ступить ногой, Вдруг живёт там водяной?

*** Я цыплят и курицу Выпущу на улицу. Пусть они играют в прятки На лужайке и на грядке.

*** Дождик сеет, как из сита, Все цветочки им умыты, Улыбаются на солнце И глядят в моё оконце.

*** В небе тают облака, Под горой блестит река, А на поле колосится Золотистая пшеница. Вдалеке темнеет лес, Мы попали в край чудес.

Фото Андрея Сальникова

№4/2011

235

Содержание литературнохудожественного журнала «Вологодский ЛАД» за 2011 год РИМСКИМИ ЦИФРАМИ ОБОЗНАЧЕН НОМЕР ЖУРНАЛА, АРАБСКИМИ

АНОНС Всероссийская научно-практическая конференция «Н. М. Рубцов и отечественная культура XIX - начала XXI в.» .......I, 130

- СТРАНИЦА

Красильникова Д. Трава пригибалась земле. О деревенском житье-бытье ....IV, 158 Стрельцов В. Театральные курьёзы ..................I, 197 Сухарева С. Деревня моего детства ................II, 183

БЕЛАЯ РУСЬ ТЫ МОЯ... Карлюкевич А. Проза и публицистика............... III, 162

ВОЛОГДА ЧИТАЮЩАЯ Сальников А. Народный конкурс по народной книге........ II, 2-я стр. обл., цв. вклейка

ЗАПИСКИ ПУТЕШЕСТВЕННИКОВ Ехалов А. Хождение встречь солнцу. Из Тотьмы в Калифорнию. Главы из книги .......................... III, 210

ЗЕМЛЯКИ ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ Белов А. Копанка ........................II, 173 Письмо Василию Ивановичу Белову .......................................II, 175 Брумфилд У. Кимжа ................ IV, 218 Воробьёв Г. Вологодское Поозерье .......................................I, 217 Кузнецов А. Тайна топонима «Тотьма» ...................................I, 225 Авва Герман из Тотьмы ...........II, 168 Сальников А. Открывающий Россию .................I, 233 Западная жемчужина Вологодского края. Фотографии из книги Уильяма Брумфилда «Устюжна» ....................... I, цв. вклейка

ЖИВАЯ ПАМЯТЬ Борисов А. Возвращение. Из воспоминаний ..........................I, 185 Воробьёв Г. «Школьные годы чудесные...» ............................... III, 226 236

Бондарева Г., Кернер С, Кратирова Л. Гениальный труженик. О выдающемся русском физиологе Николае Введенском....................II, 179 Козина Г., Коршунов А. «Мне на плечи кидается век-волкодав...» Страницы биографии священника Афанасия Турундаевского ......... IV, 204

И НЫНЕ, И ПРИСНО Все святые Вологодские, молите Бога о нас! ....................... III, 11 Попова-Яшина Н. Богородичная канавка в Москве .......................... IV, 2 Давыдов П. Афонский «слон»: нет веры сказкам......................... III, 24 Фильм о Спасо-Каменном: к зрителю - через фестивали..... IV, 226 Лебедев Александр, священник Нужна ли Церкви реклама? ......... I, 2 Во что верит человек, если отходит от Бога? ................. II, 2 О смерти плохой и хорошей .... IV, 14

Вологодский ЛАД

ИСКУССТВО Балашова И. Анатолий Новгородов: новое имя в вологодской пейзажной живописи ................ III, 102 Колосов А. «Кружева» из нот непреходящих смыслов. Заметки неслучайного зрителя ................. IV, 79 Коновалова Е. Русский Север в живописи Бориса Студенцова ...I, 171

К 50-ЛЕТИЮ ВОЛОГОДСКОЙ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ Орлов С. Порохом пропахнувшие строки... Военные стихи. Предисловие Татьяны Самсоновой ...................II, 128 Бузин И. И встал поэт в бронзе. История памятника Сергею Орлову в Белозерске........II, 131

КНИГА В ЖУРНАЛЕ Личутин В. «Вышли мы все из народа» (о писателях и не только...) ....... IV, 88 Селезнёва О. Всё это со мной... Стихи и проза .............................II, 134

Полвека в русской литературе Балакшин Р. Жребий поэта ........I, 142 Батакова Н. Николай Угловский фронтовик и писатель ..................I, 154 Вересов Л. «Зелёные цветы» Николая Рубцова. Стихотворение. Поэтический цикл. Книга стихов ...............................I, 132 Ермаков Д. Имени Валерия Дементьева ...... III, 124 Кудрявцев В. Зачем будили соловья?.............I, 131 Иван Полуянов: «Добраться до корней. До сути...» ................I, 160 Колосов А. Река времён не все дела уносит?.. К 80-летию Михаила Сопина .... III, 131 Самсонова Т. Такая короткая долгая жизнь. Сергею Орлову - 90 лет ............ III, 127

№4/2011

Смолин А. Поверх барьеров... (Вологодская литературная школа: события, люди, мнения) ............ III, 108

КНИГИ О ПУТЕШЕСТВИЯХ Кудрявцев В. «Ум российский промысла затеял...» О романе Александра Грязева «Калифорнийская славянка» ...... IV, 153

КРИТИКА Кокшенёва К. «Дорога к себе бесконечна». Ультрареализм Ивана Зорина ..............................II, 154 Петрова М. Время просыпаться. О повести Веры Галактионовой «Спящие от печали» ......................I, 212 Сальников А. Мы здесь живём... Несколько слов о творчестве Ольги Селезнёвой ........................II, 152 Шишаев Б. Разумение сердцем. Поэзия Нины Груздевой. Воспоминания и размышления ......................... III, 158

МАСТЕРА Дементьев В. Жизнь гончарный круг ...........................II, 157 Коновалова Е. Берестяное кружево Татьяны Вязовой...........II, 162

МЕСЯЦЕСЛОВ Ламов В. Года круг. Народное погодоведение ................III, 197; IV, 179

МУЗЕЙНАЯ СОКРОВИЩНИЦА Смирнов И. Как собирали колокола. К истории приобретения одного экспоната в коллекцию КБИАХМЗ ................II, 238

НАМ ПИШУТ Загоскина Т. Вера, надежда, любовь ....................................... IV, 163 Подольский А. На родине и воздух другой.......................... III, 207 237

НОВОЕ ИМЯ

ПОЭТЫ НЕ УХОДЯТ

Савельев Л. Подарок. Рассказик.....................................II, 230 Смирнов С. Землякам .............. IV, 231 Седова А. Страна чудес. Стихи для детей ....................... IV, 234

Груздева Н. И сердце по леву руку. Памяти Сергея Чухина ............ IV, 214 Чухин С. ...Закричали вечерние птицы ........................................ IV, 215

ПАМЯТЬ Полянский В., Самсонова Т. «Здесь первый шаг свой сделала война...» ............................ III, 2

ПОЭЗИЯ Груздева Н. Одно магическое слово .............. III, 153 Климов А. Я вижу чудо... ...........II, 126 Кокорин В. От жизни золотая доля... ....................................... IV, 133 Комлев С. Ставят сети апостолы... .............II, 123 Коричева В. России образы живые... ............ IV, 144 Максин Ю. В томительное время перемен ..............................I, 127 Макарова Г. В прощании - прощенье ............ IV, 147 Маркова М. Серый ангел воды - дельфин .......................... IV, 128 Мишенёв В. Душа прорастает стихами... .............. III, 146 Павлов К. ...И появилась тишина .............. III, 137 Патралов Л. Продолжается времени бег...........I, 119 Пахомов С. Внезапный сход луны................ IV, 138 Пошехонов А. Во спасение светлого дня .........I, 121 Разноцветные века ................ IV, 141 Сазонов Г. Светом и любовью... ................. III, 141 Серков В. Врежусь в вечность. Пародии ........................................I, 125 Фокина О. Обрастай листьями! .....I, 112 Побреду цветущим клевером... II, 119 И песня... тебя просквозит! ... III, 134 Швецова Г. Как напоенный солнцем лист... .........................I, 115 Как дитя у отчего крыльца... . IV, 149 238

ПРЕДСТАВЛЯЕМ НОВУЮ КНИГУ О ВОЛОГОДЧИНЕ Колосов А. Размышления вслух на презентации фотоальбома ........I, 25 Кошелевы М. и А. Детство поэта. Главы из книги .............IV, цв. вклейка, 3-я стр. обложки Сальников А. С резкою грустью памяти. Вышла из печати книга Марины и Андрея Кошелевых о жизни и поэзии Николая Рубцова ............. IV, 2-я стр. обложки, цв. вклейка С точки зрения любви. Вышел в свет альбом фоторабот архиепископа Максимилиана «Сердце Северной Фиваиды» ........... I, 2-я стр. обл., цв. вклейка, 18

ПРЕДСТАВЛЯЕМ ФОТОХУДОЖНИКА: СВЯЩЕННИК ВЛАДИМИР КОЛОСОВ Красота Божьего мира ... II, цв. вклейка

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА Андреева Т. Вологодская бывальщина .............................. IV, 165 Гробова А. Мы выросли... ........ IV, 176 Викулов Н. Дорогие мне лица... ..I, 183 Мишуста Н. Тихий свет души .....I, 182

ПРОЗА Багров С. Сабля. Повесть ..............I, 28 Балакшин Р. Браслетка для часов. Повесть ...................... II, 24 Белов П. Небо цвета хаки. Фантастический рассказ ............ II, 42 Донец С. Столбики. Раздумья постфактум ...............................II, 113 Ермаков Д. Cерьёзное дело. Повесть .............................II, 61; III, 90

Вологодский ЛАД

Ехалов А. Ночь светла. Повесть .............................I, 104; II, 75 Зорин И. Два рассказа ................. II, 99 Ларионов О. Труды праведные и другие рассказы ....................... III, 50 Максин Ю. Лоскутки памяти .............. (из книги миниатюр) ................... IV, 42 Мишнев С. Два рассказа ............ III, 36 Москвитин М. Обретение. Фантастический рассказ ..........I, 65 Вынужденная посадка. Фантастическая повесть ............................. III, 66; IV, 58 Никитин В. Новое содержание. Рассказ ....................................... IV, 34 Петров М. Смёртные ключи. Рассказ ........................................... IV, 50 Рулёв-Хачатрян А. Опустите занавес. Повесть ......... II, 47 Толстиков Н. Брат во Христе. Повесть ............ IV, 19 Цыганов А. Вологодский конвой. Повесть .............................I, 74

Прощание Наша Джанна Тутунджан Дементьев В. Река времени и зов судьбы ................................I, 175 Сальников А. А ты улетаешь... ...I, 181 Шелкова Г. Время как память в творчестве Джанны Тутунджан ...I, 177

ПУБЛИЦИСТИКА Грязев А. Размышления над родной историей ................... III, 12 Колосов А. Они хотят закончить войну. Очерк о вологодских поисковиках ............. II, 8 Давыдов П. В Эстонии всё есть... Путевые заметки ........................ II, 16

РЕПОРТАЖ НОМЕРА Сальников А. Восстановление.....................III, 2-я стр. обложки, цв. вкладка

№4/2011

РОДИНОВЕДЕНИЕ Грязев А. Вологодские Лермонтовы, и не только... ...............................I, 166 Брянчанинова Е. Мои воспоминания от 1917 года до поступления в гимназию .................................II, 235 Тяжело и больно вспоминать... Сочинение гимназистки Кати Брянчаниновой о прощании с Россией ..................II, 233

СЕМЕЙНЫЕ ПРЕДАНИЯ Давайте вспоминать! ...................II, 198 Сальников А. Жизнь трудового человека. О воспоминаниях Николая Александровича Коробицина..................................II, 199 Наволоцкий В. Родословная Наволоцких и Кузнецовых .........II, 205; III, 174 Рау И. Епископ Брянчанинов, высокосветский Санкт-Петербург и моя прабабушка Ольга Александровна Межакова-Данилевская............. III, 186

СЛАВЯНСКИЙ МИР Давыдов П. Косово: земля слёз, боли и... радости. Записки путешественника .........I, 203

ЯЗЫК МОЙ Бубякин Ю. Невыдуманные истории ............ IV, 227 Бубякина М. Всё угоры да бугры ...................... I, 235 Зорина Л. Когда баба Поля идёт к нам ...... III, 234 Новожилова Н. Слова о труде ......................... III, 237 Лебеди белые да малины зрелые ................. IV, 232

239

Содержание ПРЕДСТАВЛЯЕМ НОВУЮ КНИГУ О ВОЛОГОДЧИНЕ Андрей Сальников. С резкою грустью памяти. Вышла из печати книга Марины и Андрея Кошелевых о жизни и поэзии Николая Рубцова ................2-я стр. обложки, цв. вклейка Кошелевы М. и А. Детство поэта. Главы из книги .......................... Цв. вклейка, 3-я стр. обложки И НЫНЕ, И ПРИСНО Наталия Попова-Яшина. Богородичная канавка в Москве ............... 2 О смерти плохой и хорошей. Священник Александр Лебедев отвечает на вопросы о Боге, вере и Церкви ............................... 14 Фильм о Спасо-Каменном: к зрителю - через фестивали ................ 225 ПРОЗА Николай Толстиков. Брат во Христе. Повесть ......................... 19 Виктор Никитин. Новое содержание. Рассказ .................................................... 34 Юрий Максин. Лоскутки памяти (из книги миниатюр) ................................ 42 Михаил Петров. Смёртные ключи. Рассказ ..................................................... 50 Марк Москвитин. Вынужденная посадка. Фантастическая повесть (окончание)..... 58 ИСКУССТВО Алексей Колосов. «Кружева» из нот непреходящих смыслов. Заметки неслучайного зрителя .............................. 79 КНИГА В ЖУРНАЛЕ Владимир Личутин. «Вышли мы все из народа» (о писателях и не только...).... 88 ПОЭЗИЯ Мария Маркова. Серый ангел воды дельфин ................................................. 128 Владислав Кокорин. От жизни золотая доля... ....................................... 133 Сергей Пахомов. Внезапный сход луны ... 138 Александр Пошехонов. Разноцветные века ................................ 141 Вера Коричева. России образы живые...144

Галина Макарова. В прощании - прощенье ........................ 147 Галина Швецова. Как дитя у отчего крыльца... ................................. 149 КНИГИ О ПУТЕШЕСТВЕННИКАХ Владимир Кудрявцев. «Ум российский промысла затеял...» О романе Александра Грязева «Калифорнийская славянка» ................... 153 ЖИВАЯ ПАМЯТЬ Дина Красильникова. Трава пригибалась к земле. О деревенском житье-бытье ......158 НАМ ПИШУТ Татьяна Загоскина. Вера, надежда, любовь ........................... 163 ПРОДОЛЖЕНИЕ ЗНАКОМСТВА Татьяна Андреева. Вологодская бывальщина ...................... 165 Анна Гробова. Мы выросли... ............... 176 МЕСЯЦЕСЛОВ Виталий Ламов. Года круг. Народное погодоведение (окончание) .................... 179 ЗЕМЛЯКИ Галина Козина, Александр Коршунов. «Мне на плечи кидается век-волкодав...» Страницы биографии священника Афанасия Турундаевского ...................... 204 ПОЭТЫ НЕ УХОДЯТ Нина Груздева. И сердце по леву руку. Памяти Сергея Чухина ......................... 214 Сергей Чухин. Закричали вечерние птицы .................. 215 ГЕОГРАФИЯ РОДНОЙ ЗЕМЛИ Уильям Брумфилд. Кимжа .................. 218 ЯЗЫК МОЙ Юрий Бубякин. Невыдуманные истории ...227 Наталия Новожилова. Лебеди белые да малины зрелые ........... 232 НОВОЕ ИМЯ Алла Седова. Страна чудес. Стихи для детей ................................... 234 Содержание литературнохудожественного журнала «Вологодский ЛАД» за 2011 год .............. 236

На 1-й и 4-й страницах обложки фотография Уильяма Брумфилда: «В Кимже сохранился потрясающий микромир русских традиций» ВОЛОГОДСКИЙ

В 1991-1995 годах выходил под названием «Лад. Журнал для семейного чтения». С 2006 года «Вологодский ЛАД» (24)

Литературнохудожественный журнал

ЛАД 4 2011, №

Главный редактор - А.К. Сальников Адрес редакции: 160009, Вологда, ул. Мальцева, д. 52, оф. 404 Телефон: (8172) 72-53-63, e-mail: Salnikov@krassever.ru Адрес типографии: ООО ПФ «Полиграф-Периодика», 160001, г. Вологда, ул. Челюскинцев, 3.

Учредитель - автономное учреждение Вологодской области в сфере средств массовой информации «Вологодский областной информационный центр» Адрес издателя: АУ ВО «Вологодский областной информационный центр», юридический адрес: 160001, г. Вологда, ул. Кирова, д. 16; почтовый адрес: 160009, Вологда, ул. Мальцева, д. 52, оф. 407 Журнал зарегистрирован Управлением Федеральной службы по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций по Вологодской области, регистрационное удостоверение ПИ № ТУ 35-069 от 28 декабря 2011 г.

Тираж 1500. Объем 15 п.л. Формат 70х100/16. Печать офсетная. Подписано в печать 25.12.2011 г. Время подписания номера по графику - 10 час., номер подписан в 9 час. Дата выхода номера - 30 декабря 2011 г. Заказ № 5829. Свободная цена.

Редакция не имеет возможности рецензировать и возвращать рукописи.

ИСКУССТВО

«Кружева» из нот непреходящих смыслов ИЛЛЮСТРАЦИИ К СТАТЬЕ АЛЕКСЕЯ КОЛОСОВА, см. стр. 79

Артём Васильев, Мурад Аннамамедов, Андрей Устинов, Александр Гиндин триумфальное завершение фестиваля «Кружева»

Художник Татьяна Ян и иерей Андрей Зуевский - «Семь слов Спасителя на Кресте»

Колокольня Софийского собора. 9 октября 2011 года. Большой «Праздничный» (1689 года) колокол. Андрей Устинов, Григорий Павлов

Мужской камерный хор Вологодской государственной филармонии (рук. Альберт Мишин) и Вологодская городская хоровая капелла (рук. Елена Назимова). 2 октября. Софийский собор

Заслуженный артист России пианист Александр Гиндин выступил на фестивале в составе ансамбля и с симфоническим оркестром из Ярославля, дал сольный концерт

На вечере поэзии царила Любовь

Воспитанники детского дома № 2 г. Вологды запомнили встречу с великим музыкантом Марком Дробинским как полтора часа Добра и сказочно прекрасной Музыки

Профессор Московской консерватории Марк Пекарский

«Новый русский квартет» и его портреты

На концертах классической музыки бывает много молодёжи

Художественный руководитель и главный дирижёр Ярославского академического симфонического оркестра народный артист России Мурад Аннамамедов

Участники оркестра ударных инструментов - студенты и аспиранты Московской консерватории

Дети - самые благодарные слушатели. Концерт хоровой духовной музыки в Софийском соборе

ПО ВЕЧЕРАМ С моста идёт дорога в гору. А на горе - какая грусть! Лежат развалины собора, Как будто спит былая Русь...

Село Никольское

ДЕТДОМ НА БЕРЕГУ ГЛАВЫ ИЗ КНИГИ «ЧТО ВСПОМНЮ Я?»

ДЕТСТВО ПОЭТА Кроватей в детском доме не хватало, и вновь прибывших 20 октября 1943 года ребятишек разместили по имевшимся. По два маленьких человека на каждой. «А тебя зовут Толей», - тихо утвердил новый товарищ Анатолия Мартюкова. - «Да, а как ты узнал?» - «На дощечке написано». Первая ночь прошла под звуки дождя. А впереди было ещё семь лет детства и будоражащих воображение звуков - шум ветра, крики коростелей, потрескивание костров, лошадиное ржание и ... детское хоровое пение. Песня поётся в ожидании скудной вечерней трапезы, за длинным дощатым столом, при свете керосиновой лампы: И пока за туманами Видеть мог паренёк, На окошке у девушки Всё горел огонёк...

Евангелист Лука. Одна из двух росписей, сохранившихся на парусах Никольского храма. 2004

Все пели, а Николай молчал. Вслушивался. Позднее он напишет: Вот говорят, Что скуден был паёк, Что были ночи С холодом, с тоскою, Я лучше помню Ивы над рекою И запоздалый В поле огонёк. Скоро не только в поле, но и в море, и в окнах людей, и даже на звёздном небе появятся у Николая Рубцова огоньки, готовые согреть одинокого, утомлённого бездорожьем путника.

ДО СЛЁЗ ТЕПЕРЬ ЛЮБИМЫЕ МЕСТА! Минуты грусти чередовались для Николая с мгновениями счастливого ликования, когда подросток ощущал себя в единстве с природой, родиной и

Матрос тралфлота Николай Рубцов

со своим народом - в будни и праздники, будь то «осенние дожинки» или весеннее половодье: И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке, А мимо неслись в торопливом немолкнувшем шуме Весенние воды, и брёвна неслись по реке... При детском доме содержалось большое хозяйство - обширные огороды и домашние животные. В нём трудились и взрослые, и дети. Когда Николай подрос, то научился запрягать лошадь и охотно ездил на телеге с бочкою за водой. Дивные дни наступали ранней осенью, когда начиналась уборочная страда. Солнышко играет с рекою, с рощей, с россыпью ягод в сенях. «Словно бы праздник нагрянул на златогривых конях!» - напишет Рубцов позднее в стихотворении «Сентябрь». Вечером после уборки картофеля разжигался костёр,

Тотьма. Спасо-Суморин монастырь

и по огородам плыл горьковатый запах дымка и аромат печёной картошки. После выполнения трудовых обязанностей можно было заниматься тем, что нравилось. Летом - ловить окуней и налимов, плескаться до озноба, до «головокружения» в речке Толшме и зарывать озябшие тела в горячий песок. А ещё можно было наблюдать за жизнью ласточек, свивших свои гнёзда на отвесных берегах Толшмы, собирать землянику на загадочной Круглице, а вечерами разжигать костёр и сладко мечтать возле него, глядя на высокие звёзды, о чём-то «большом и смелом». Зимою предпочитали мечтать у растопленной печки в пионерской комнате. Здесь готовили представления к праздникам. И здесь же, по флажкам на карте, наблюдали за передвижением линии фронта. Мечталось, что закончится война, вернутся родители и заберут ребятишек домой. Текст и фотографии - из книги Марины и Андрея Кошелевых «Что вспомню я?»