2012-1 by Литературная Армения

В номере:

Проза, поэзия Сэда Вермишева. Но все-таки я есть. Стихи …………………………….……........................................................ 3

Роберт Кондахсазов. Незаконченные тетради……………….... 7 Михаил Синельников. Судьба живописца .................................. 76 Артур Андраникян. Экспрессионизм. Стихи. Перевод А.Татевосян .………………………………………………. 80

Артак Варданян. Оберег. Рассказ. Перевод А.Хармандарян …………..……………………………… 84

Нанэ. Три стихотворения. Перевод К.Лазаревой ………………………………………………….…….. 87

Микаел Абаджянц. Рассказы …………………..……………….…….. 91 Валерий Савостьянов. Армянские мотивы. Стихи …………………………………………………………………….…….. 101

Очерк, публицистика Сурен Асмикян. Из “Книги (без) Конца” ……………………...… 108 Галина Умывакина. История одной фотографии …...……….. 124 Донара Каримян. От портрета к образу. Нерсес V …………… 131 Диаспора в лицах Грант Бабаян. “Он несет в себе Карабах…” …………………….. 163

Cэда Вермишева

Проза, поэзия

Cэда Вермишева

Но все-таки я есть *** Алле Шараповой Я стою на далекой глухой Борозде. Я живу в деревеньке С названьем “Нигде”. Словно щепь, я плыву По холодной воде. Мне заслоном не стать Неминучей беде… И в заветы не сложены строки, – Жизнь летит, Словно шалые дроги. Но ни зги. Ни тропы. Ни дороги. Разметались по миру страницы. Не страницы – убогие птицы. Носом тычутся в пеструю мглу. Я поднять их в полет Не могу. Не могу вознести на скалу. И неможется мне. И не спится. Стала Родина мне – Литературная Армения

проза, поэзия

Заграница. Поменяла и лики. И лица… Встань, страна! Отзовись ей, Столица! То ли Лондон теперь ты, То ль Ницца… Я в названьях боюсь заблудиться…

*** Мы живем в пустоте. Мы живем на юру. Дом стоит наш В нигде. На холодном ветру. Может, выстоит ночь. Может, сгинет к утру. Закричит воронье. Филин ухнет в бору. Мне за здравье невмочь Пить на этом пиру. Всяк предатель здесь свят. А кто верен, тот пес. И себе он не рад. Под ногами – Откос. Говорю, А сама, Задыхаюсь от слез… 4

№ 1 январь-март 2012

Cэда Вермишева

*** Эти шапки с верхами, Эти лисьи хвосты Матерели и брали Все подряд. …И бразды. Я бы шла по дорогам. Я ушла бы в леса, – Не прибиться к порогам. Не осилить креста. Рано жизнь обмелела. Продолжает скудеть. Слишком мало посмела. И уже не посметь… Мне пора измениться. Никого не корить. Время кончилось. Вышло. Надо многих простить… Но пока – не умею. Но пока – не могу. Я молчу. Цепенею. Перед миром в долгу… Или мир мне обязан? Где отыщешь ответ? И преступник не назван. И прощения Нет…

*** Принимайся же, душа, За дело, Рук не покладая, сотвори Собственные правила удела, Где лишь праведники правят, Литературная Армения

проза, поэзия

Не цари! От зари до ночи, Без предела, Передышки, Прочерка, Пробела, Как свеча пред алтарем – Гори. И к тебе придут моря и веси, Расположатся стада у самых ног… Все молчит. Но светлое Предвестье Возникает… Или просто Бог…

*** И хоть меня убили, Как издревле велось, Как в той далекой были Ладони раздробили И в сердце вбили гвоздь, Я все-таки меж вами Невидимая весть… Темно и пусто в храме. Но все-таки Я есть…

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

Незаконченные тетради Роберт Абгарович Кондахсазов (1937-2010) родился в Тбилиси в семье врача. Окончил Тбилисскую академию художеств (факультет живописи). Заслуженный художник Грузии. Кроме живописи, занимался дизайном, книжной графикой, сценографией. Его работы хранятся в частных собраниях России, Армении, Грузии, Великобритании, США, Франции и других стран. Рукопись книги “Незаконченные тетради”, главы из которой мы предлагаем читателю, подготовила к печати вдова художника Виктория Зинина.

У меня есть живопись, но у меня нет биографии Не помню, как и когда родилась потребность заглянуть в прошлое, вспомнить людей, близких и не очень близких, но оставивших след в моей жизни. Я думал не о биографическом тексте. То, что ложилось на перо, – скорее яркие вспышки прошлого о тех событиях, которые известны только мне. Тексты стали появляться один за другим, писались урывками, вразброс, и это в какой-то мере служит оправданием того, что они никак не скомпонованы. Я пишу о времени, в котором жил, о городе, частью которого я ощущал себя до последнего времени и который безвозвратно Литературная Армения

проза, поэзия

канул в прошлое. Нет, я вовсе не хочу сказать, что сегодняшний Тбилиси мне менее дорог, просто он другой, я же воскрешу страницы прошлого, давнего и не очень, страницы, которые известны мне не понаслышке и глубоко запечатлены в моем сердце. Люди моего поколения всегда будут ощущать аромат того времени, когда город, как любвеобильный и радушный человек, раскрывал свои объятия всем своим гостям. То время ушло; я понимаю, что не следует жить с оглядкой в прошлое, надо получать радость не только от того, что нас окружает, но и от нашего отношения к окружающему. Почему я начал писать? Может быть, потому, что в последнее время все чаще думаю о том, что недалек день, когда отойду в мир иной, хотя, как говорил, кажется, Диоген, пока мы живы, смерти нет, а когда она приходит, нас уже нет. Так что будем жить столько, сколько нам отмерено. Но нет, скорее всего и в первую очередь я стал писать потому, что не теряю надежды, что нашим внукам и правнукам будет интересно узнать, как жили их предки, каковы были нравы и устои того времени, каков был уклад жизни. Но я обязан извиниться перед моими ближайшими друзьями, о которых я не смог написать. Почему их образы не “легли на перо”? Мы были так близки, так понимали друг друга, что известие о их смерти (я имею в виду прежде всего Шамира Тер-Минасяна, Мориса Тетродзе, Алика Сарчимелидзе) я ощущал как собственную смерть. А еще я хочу попросить прощения у моего родового гнезда, возраст которого не менее двухсот лет. Его построили мои предки и, несмотря на самые трудные годы, на все политические и социальные катаклизмы, сумели сохранить даже статус дома – частный особняк – и поддерживать его физическое состояние и первозданную красоту, восхищавшую многих и многих гостей дома, открытого для друзей. Не перечислить всех, кто бывал в нашем доме, – именитые гости или просто иногородние друзья нашей дочери. Частыми гостями были русские поэты, сотрудничавшие с журналом “Литературная Грузия”, – Лев Озеров, Татьяна Бек, Ян Гольцман, Евгений Рейн, Михаил 8

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

Синельников (он был не только гостем, он стал моим другом), Сергей Гандлевский, Владимир Леонович, Нина Габриелян (с которой я и сегодня веду долгие беседы о литературе и живописи. Кстати, Нина не только замечательный поэт, но и не менее замечательный художник), Лариса Фоменко (с которой можно говорить на любые темы, настолько глубоки ее познания во всем), Семен Заславский и многие, многие другие… Но чтоб дом не старел и не ветшал, его надо было поддерживать. Отцу моему это удавалось, мне, к сожалению, нет; по разным причинам, и прежде всего в силу своего характера, что вовсе не оправдывает меня. А потом пришлось и вовсе расстаться с ним. Прости меня, мой старый, мой любимый дом, простите меня и мои усопшие предки, – я уже не смогу посетить ваши могилы…

Дом на Авлабаре Авлабар – один из старейших районов Тбилиси. Он расположен на левом, самом высоком берегу реки Куры, на так называемом Метехском плато. На самом краю отвесной скалы стоит Метехская церковь. Там же располагалась Метехская тюрьма и крепость, я прекрасно их помню. Дом наш представляет собой трехэтажный особняк, первый этаж – полуподвальный, второй – бельэтаж, а третий – мансарда с двумя чердаками по обе стороны. Дом принадлежал моему деду, купцу второй гильдии Аршаку Арутиновичу Кондахсазову. Я полагал, что дом построен моим дедом, но, найдя чудом уцелевшие старые документы, выяснил, что дед получил этот дом в наследство от своего отца. Наша фамилия была Кондахсазянц, какое-то время и дед носил эту фамилию, но наступили другие времена, в моду входила русификация, и фамилия стала писаться на русский лад. Но коли дом был получен дедом в наследство от отца, стало быть, он древнее, чем я предполагал. Получалось, что ему около Литературная Армения

проза, поэзия

двухсот лет и построен был он сразу после нашествия Ага-Магомед-хана в 1795 году, который буквально стер с лица земли Тбилиси. Да и характер архитектуры дома говорит об этом. Я не историк, не архитектор, могу быть не точным, ошибаться. Прошу читателей и специалистов простить меня. Я не пересказываю чьи-то байки, я пишу о том, что видел, слышал и читал сам. Я пишу потому, что мной движет только любовь к моему городу и к моему дому, и мне бы хотелось, хоть и не в совершенной форме, сохранить память о вещах, которые помню и знаю я. Когда Тбилиси стал восстанавливаться, на Кавказе уже был назначен царский наместник, который издал указ, предписывающий, “дабы город имел надлежащий вид”, фасады домов строить в европейском стиле, а со стороны двора разрешалось строить в привычной, присущей для южного города манере – с открытыми балконами. Видимо, поэтому Тбилиси стали называть маленьким Парижем. Он ведь сильно изменился. Ранее характерным жилищем в Тбилиси для простолюдинов был полуподвал. Эти дома, тесно прижавшись друг к другу, карабкались по склону горы. Крыша нижнего дома становилась двором или верандой для верхнего. А в климатическом отношении полуподвал был лучшим условием для проживания. В нем летом было прохладно, а зимой тепло. Зажиточные горожане жили в т.н. “дарбази”. Конструкция здания держалась на центральном большом столбе очень своеобразной сложной формы с богатой резьбой, и назывался он в вольном подстрочном переводе “мать-столб”. В середине потолка было отверстие, через которое выходил дым от очага, горевшего в середине комнаты. На этом очаге, естественно, готовилась и пища. Ну так вот, дом Аршака Кондахсазова представлял собой с фасада дом в европейском стиле, а со стороны двора были уже открытые балконы и постройки в вольном стиле. Дом выходил на две улицы – с фасада на Ермоловскую улицу, а со стороны двора – на Дзорабашевскую. Если название Ермоловской улицы было понятно (по всей вероятности, улица названа была так в 10

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

честь генерала Ермолова), то Дзорабашевская ни о чем не говорила. И только относительно недавно я узнал, что недалеко от Метехи, на самой вершине Метехского подъема, прямо над скалой стояла скромная, неприметная церквушка Дзорабаш. Поармянски Дзорабаш означает “надскальная”. Вот эта церковь и дала название улице. Названия этих улиц, естественно, давно уже изменены. А с балкона нашей мансарды открывался чудесный вид на церковь, самую высокую в то время в Тбилиси, которая называлась “Пурпурное Евангелие”. У церкви ранее было и другое название – Шамхорецоц, потому что ее строили армянские мастера из Шамхора. И даже улица, на которой стояла церковь, называлась Шамхорской. Потом она была переименована в Преображенскую. Как оказалось, мои прадед и дед принимали самое активное участие в строительстве церкви и, конечно же, вносили значительный материальный вклад в ее строительство. Дед мой был ктитором (старостой) этой церкви. В городском архиве хранился документ, свидетельствующий о том, что дед финансировал строительство пристроек к церкви, где могли жить монахи и священнослужители. После того как церковь перестала функционировать, в пристройках разместили детский сад, и в этот детский сад ходила моя дочь. Вот какие случаются совпадения. К великому сожалению, я не уделял должного внимания истории нашего рода, биографии своих предков. Я вовсе не хочу оправдываться, но тем не менее время было сложное, все старались забыть свою биографию, потому что опасались новой власти, ведь их родственники в прошлом были меньшевиками или дашнаками, кадетами или полицейскими, купцами или чиновниками. А к купцам была особая неприязнь. Дед торговал мануфактурой, часто ездил в Польшу. Его магазин розничной торговли был расположен недалеко от центральной площади города, на улице, соединяющей Майдан, самую древнюю часть города, с центром. Улица называлась Армянский базар. Позже в этом магазине продавались швейные машины Литературная Армения

проза, поэзия

“Зингер”. Здание оптовой торговли находилось напротив караван-сарая Манташева. Сегодня это здание принадлежит грузинской духовной семинарии. В семье сохранилась групповая фотография купцов г. Тбилиси во главе с купцом первой гильдии И. Манташевым, среди них и мой дед. В первом ряду на почетных местах несколько лиц славянской или европейской национальности. Наверное, в их честь и была организована встреча купцов, вернее сказать, банкет, а еще вернее – кутеж. Такое вот политбюро самых уважаемых купцов города. Дед мой был человеком богатым. Опять же со слов отца знаю, что его состояние составляло полмиллиона золотом, которое хранилось в банке Джамгарова в Петербурге. Сведущие люди говорят, что это были очень большие деньги. Несмотря на богатство, дом выглядел весьма скромно, я даже сказал бы – аскетично. Никаких дорогих вещей, только самое необходимое. И в быту дед был человеком аскетичным и скромным. Он был высоким, голубоглазым и стройным, почему-то любил сидеть на старинном кованом сундуке. Сундук был пуст, я это знаю, потому что в детстве часто прятался в нем, чтобы избежать наказания. И вообще к этому времени, а это был 1941 год, от состояния деда давно уже ничего не осталось: после революции все его состояние в Петербурге было конфисковано. Он очень мужественно отнесся к потере. Видимо, деньги не имели для него ценности. Всем детям, их у него было пятеро, он дал достойное образование, двое, в том числе и мой отец, стали врачами, один из сыновей увлеченно занимался наукой, вторая дочь стала актрисой. И все дети занимались музыкой. А вот судьба старшего сына от первого брака, Степана, сложилась трагично, но об этом я расскажу чуть позже. Дед был человеком набожным, как и все люди его поколения. Он приютил в своем доме армянских беженцев, спасшихся от геноцида. Поселившись с семьей в трех комнатах бельэтажа, он остальные комнаты, мансарду и пристройки предоставил беженцам в безвозмездное пользование. Кроме того, он взял на 12

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

себя и заботу об их пропитании. Сам он ел очень мало, его любимая еда – грузинский хлеб с грецкими орехами, по утрам стакан чая с лимоном и одно печенье. Забавно, но он плохо узнавал людей (это у нас фамильная болезнь). Вернувшись как-то из церкви, он сказал, что встретил там женщину, очень похожую на свою жену. И ничто не смогло его убедить, что это в самом деле была его жена. Может быть, дед обладал некими, как сегодня говорят, экстрасенсорными способностями. Рассказывают, что когда мне исполнился год, я заболел какой-то болезнью, определить которую врачи не смогли. Я лежал в больнице, состояние мое ухудшалось с каждым днем, врачи сказали, что надо ждать самого худшего. Меня привезли домой. Отец мой ревел, как женщина, никто не мог его утешить. Дед подошел к моей кроватке, долго смотрел на меня, положил руку мне на лоб и сказал отцу: “Не плачь, он поправится, у нас сильная кровь”. Я выжил… А теперь о судьбе его старшего сына Степана. Он увлекся марксизмом, стал революционером. Он хорошо учился, имел многочисленные награды и заканчивал гимназию с отличием. Когда в Тбилиси приехал Николай II, всех учащихся вывели встречать его. Раздался приказ: “Шапки долой!”. В знак протеста некоторые учащиеся, в том числе и Степан, шапки не сняли. Жандармы открыли огонь. Дед рассказывал, что отыскал Степана среди трупов по носкам, которые сам купил ему незадолго до этого. Пулевая рана была сквозная, несчастный парень лежал, заткнув большими пальцами рук отверстия на спине и на груди, чтобы остановить кровотечение. Вот такая судьба. Одна власть убила сына, другая отобрала все состояние. Как он пережил такую трагедию? Он никак не проявил своих чувств. Только с тех пор перестал ходить в церковь. Отвернулся от Бога. Наверное, это его самый большой грех. Мне хочется еще рассказать о почти мистической истории, связанной с церковью “Пурпурное Евангелие”, к которой, как я уже говорил, мои предки имели самое непосредственное отношение. Церковь давно не функционировала, в разное время ее Литературная Армения

проза, поэзия

использовали под разные нужды, в одно время там хранились неиспользованные декорации из всех театров. Потом в центре церкви организовали ринг и проводили боксерские поединки, далее церковь пустовала, но в конце восьмидесятых ее предоставили в распоряжение моего друга-скульптора. Я уже говорил, что церковь была хорошо видна с балкона мансарды нашего дома. И к моему большому сожалению, я почти каждый день отмечал, как трещины на куполе все увеличиваются. А находясь внутри церкви, я отчетливо слышал, как сыплется песок. Никто, конечно, не думал о ее реставрации или хотя бы о временном укреплении стен. Но вернемся к событиям 1989 г. У меня родилась внучка, и мы с женой вылетели в Москву. 9-го апреля нам позвонили друзья и сообщили о страшной трагедии. Смятение, недоумение, страх и горе. Мы решили, что нужно возвращаться домой. По дороге домой мы ужасно волновались, воздух был пронизан напряжением, скорее, накален до предела. Дома мы не успели присесть, как послышался глухой гул. Выглянув в окно, мы ничего не увидели – все застилала густая пыль. А может быть, дым? Видимо, от разговоров о происшедших событиях нам почудилось, что это был взрыв. Мы выбежали на балкон. В густой пыли ничего не было видно. Но вот пыль медленно рассеялась, и мы увидели – церкви перед домом нет. Купол рухнул, похоронив под собой скульптуру, над которой работал мой друг.

Библейский цикл Античность, императоры, сенаторы, тираны, хилые злодеи, кровавые пиры, бои гладиаторов, обжорство, разврат, разгул необузданных страстей, сонмище богов, всемогущих и хитрых, коварных и жестоких, страсти небожителей, не уступавшие ни в чем страстям землян. Те же интриги, та же вражда и кровавые разборки, что и у людей. Трудно представить более 14

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

низкое падение нравов, вернее, полное их отсутствие, и искусство – более возвышенное, более прекрасное и более благородное. Царство абсолютной красоты, красоты тела, которое с такой легкостью становится пищей для зверей на арене, вызывая всеобщий восторг и ликование зрителей. Неисповедимы пути Господни, но не менее неисповедимы пути искусства, его небывалый расцвет и почти внезапное, почти полное его исчезновение. Только через тринадцать веков начинается эпоха Возрождения, которая пытается возродить античность и соединить красоту тела с красотой души. Чем занималось искусство эти тринадцать веков? Возникло христианство, оно провозгласило, что тело лишь вместилище, обитель души и только душа делает человека человеком. Оно провозгласило веру в единого Бога, всемогущего и вездесущего, что Он есть начало и конец всего. Это было событием такого значения и масштаба, что оно не могло не породить не только новой философии, но и новой эстетики. Новое искусство пыталось изобразить неизобразимое – душу. Но душа не может быть изображена, она может быть только обозначена. Обозначена знаком. Поэтому в христианском искусстве появилось так много знаков – символов. Символы встречались и в античности, но они не были знаками, знаками, как упрощенные геометрические, которые может изобразить любой человек, как крест, нимб и т.п. Я не думаю, что портрет “Джоконды” или “Джиневры деи Бенчи” Леонардо менее духовны, чем его образы Богоматери. Бог, божественное есть дух, а не плоть. Изобразить можно плоть, но не дух. Конечно, человек создан по образу и подобию Божьему, но он – субстанция материальная. А дух, Бог – это не персонаж для его изображения как человека, идущего по воде, воскресающего мертвого или же возносящегося на небо. Мне кажется, что мы воспринимаем такие сюжеты условно, а если нас и восхищает что-либо в картине, то восхищает не деяние святого, а то, как художник это изобразил. Литературная Армения

проза, поэзия

В восьмидесятых годах я написал серию небольших картин на библейские сюжеты. Работа шла стихийно, спонтанно, неосознанно. Шла легко и быстро, потому что я не был обременен сомнениями, которые стали появляться позже. Когда я недавно пересмотрел эти работы с позиции моих теперешних представлений, то оказалось, что концептуально они устраивают меня. Действие происходит в старом районе дорогого мне города, правда, в немного отчужденной, но привычной и узнаваемой обстановке, там не происходит ничего неестественного и необычного, это обычная жизнь обыкновенных людей, занятых своими повседневными делами. Это – рождение, изгнание, предательство, успение, пасха, вербное воскресенье и т. д. Персонажи в одинаковой одежде – нечто похожее на хитоны, они безлики, тем самым они лишены индивидуальности, они скорее знаки, они похожи на марионеток, и потому все происходящее напоминает средневековые мистерии, вертеп. Работа над этой серией в конце восьмидесятых годов прекратилась так же внезапно, как и началась С середины девяностых годов стали появляться черно-белые картины. Изначально они не были задуманы как черно-белые. Я начинал писать цветом, а когда работа завершалась, картина оказывалась черно-белой – в процессе работы цвет постепенно из нее изгонялся. Значит, он мне мешал следовать своей задаче. Я не пытался противиться этому, к тому времени я был уже твердо уверен, что надо следовать за кистью, а не за здравым смыслом, потому что только кисть способна вывести художника на дорогу к земле обетованной. Я, конечно, не противился своему подсознанию, но все же время от времени задумывался над тем, что происходит. Первое, о чем я подумал, это то, что существуют ведь художники, которые жаждут поделиться со зрителем своими впечатлениями, своими чувствами. Мне это совершенно не было нужно, я всегда считал, что художник должен постигать этот мир, а не делиться впечатлениями о нем, причем, что самое важное, 16

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

он должен постигать видимый мир, трактуя его пластическими средствами, тем самым изначально отвергая все литературные домыслы. А цвет – категория эмоциональная и в большей степени, чем форма, может увести живопись в дебри подражания и тем самым лишить ее метафизической сущности. Но была еще одна проблема. Когда я написал картины на сюжеты Ветхого и Нового заветов, меня стала интересовать та эстетика, на смену которой пришла эстетика христианства. Существовала античность с культом тела и земных радостей, с битвами богов и людей, с битвами полубогов и полулюдей. Родилась эстетика такой силы и значимости, которая не могла допустить проявления внутри себя даже минимальной индивидуальности творца. Сложился канон не менее значительный и жесткий, чем канон в искусстве Египта. Только канон позволяет создавать исключительно шедевры. Шедевры, лишенные любых признаков индивидуальности их авторов. Сотни ваятелей работают в Акрополе, создают скульптуры для фронтонов храмов, работают над созданием Пергамского алтаря. Нигде ни одну фигуру невозможно отличить от другой по признакам, хоть незначительно отличающим одну от другой и по качеству, и по своеобразной манере ваятеля. Индивидуальность автора появляется только в эпоху Возрождения. Отказ от индивидуальности персонажей мне надо было довести до конца. Но этому мешал цвет: он придавал некую минимальную, но все же индивидуальность и персонажам и деталям архитектуры. Я представил себе свои прежние картины почти черно-белыми и большого формата; чтобы лишить их станковости, я увидел их как фрагменты фресок, как (простите за высокопарность) фрагменты бытия. У меня перехватило дыхание – ведь это работа на всю оставшуюся жизнь, наконец-то можно написать картины, которыми можно будет гордиться. Я испугался, что не успею их написать – я чувствовал тогда себя довольно скверно. Но не мог допустить, чтобы такая идея, не буду скромЛитературная Армения

проза, поэзия

ным – такое откровение просто пропало. Я позвонил своему близкому другу в Москву и подробно рассказал о том, что я собираюсь сделать. Он слушал меня рассеянно, я чувствовал, что он думает не о том, что я рассказываю, а о том, что со мной происходит. Я понял, что это истерика. Этого вообще не следовало делать. Мой друг – замечательный художник, но обладатель совершенно иных представлений и о живописи и об искусстве вообще. Но он умный и тонкий человек. Наверное, я просто испугался того, что муза повернулась ко мне лицом, и я хотел убежать от нее. Тем не менее я написал несколько картин. На большее у меня не хватило сил. Наверное, потому, что еще в момент озарения было выброшено огромное количество энергии, оставшейся хватило только на несколько картин. Нравятся ли мне они, я не знаю, я уже давно сужу о своих картинах не по тому, как они выглядят, а по тому, как, глядя на них, я себя чувствую. Некоторые картины отпускают художника. Эти картины пока меня не отпустили.

Армянские страницы 1957 год. Первый курс факультета живописи Тбилисской академии художеств. Шаг влево, шаг вправо – исключение из академии. Работы студентов предельно реалистические, их практически трудно отличить друг от друга по манере исполнения, разве что по степени таланта. Ни о каких “…измах” мы пока еще понятия не имеем. А если и догадываемся о том, что существует некая другая живопись, то говорим об этом только в узком кругу между собой. На курсе двое армян, я и мой друг, замечательный художник Шамир Тер-Минасян. То, что я армянин, я вспоминал только тогда, когда приходилось заполнять графу “национальность” в документах. Армянином себя я никак не ощущал. Родился и жил в Тбилиси (я тбилисец в четвер18

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

том поколении – по сохранившимся в нашей семье документам), учился в русской школе, в семье говорили по-русски и погрузински, к своему стыду, армянского не знаю до сих пор. Приезжает в академию художеств делегация армянских художников. Переступив порог мастерской, они, указывая на мою работу и работу моего приятеля, говорят, что вот эти двое – армяне. Шок, но шок, похожий больше на фокус. Вскоре мы забыли об этом, на первый план вышли проблемы профессиональные, мириться с рутинным академизмом было уже невозможно, наступила так называемая “оттепель”, молодые художники, которые учились до нас и были изгнаны из академии за “формализм”, возглавили борьбу за свободу и право на индивидуальность в творчестве, которая выражалась в основном в работе над цветом. На многие годы мы все занялись проблемами цвета. Кстати, по-грузински живопись называется “цветопись”. Я очень не люблю путешествовать и считал до тех пор, пока я писал “открытыми глазами”, что жить и рисовать можно только в Тбилиси. Это удивительный город. Писать о нем и о любви к нему даже неловко. Это то же самое, как ежечасно говорить, что ты любишь свою мать. Я многим обязан Грузии, она не позволила мне забыть, что я армянин. Потом как-то по телевизору я увидел Иерусалим, и мне показалось, что можно рисовать и там. А потом была поездка в Армению. Мы ехали на машине. Закончилась граница прекрасной Грузии и началось нечто. Этим нечто был ландшафт, такой пугающий и почему-то такой родной. Я вдруг вспомнил посещение армянскими художниками Тбилисской академии художеств, и мне стало не по себе от того, что человек есть определенная свыше данность. У него нет возможности выбора, он не властен над собой, он не может проявить свободную волю. И тогда – где и в каких пределах он может выразить себя? Я видел перед собой другую планету, землю и камни, которые Бог сотворил суровой и щедрой рукой, казалось, только вчера. Ландшафт настолько ошеломил меня, что я понял – есть еще одно Литературная Армения

проза, поэзия

место на земле, где можно жить и работать. Должен признаться, что тогда я впервые ощутил себя армянином и даже испытал некую гордость. Мы долго ехали среди этих шедевров, композиций, созданных из камней рукой Всевышнего. Не покидало чувство, что ты находишься в другом измерении. Потом был Ереван. Он сначала не произвел впечатления. Наверное, оттого, что не был похож на Тбилиси. Впрочем, зачем он должен был походить на Тбилиси? Он был плоть от плоти того ландшафта, который мы видели по дороге. Та же суровая простота и мудрость. И строгая функциональность, без всякого социального пижонства в архитектуре. Во всем облике Армении чувствовалось, что народом пережито за его историю столько боли и горя, что он чтит и уважает только подлинные ценности, вычурность и украшательство для него неприемлемы изначально. Второе впечатление. Армения, я это чувствовал каким-то подсознанием, представляет собой в силу многих исторических событий и условий до предела сжатую пружину. Сегодня энергия, зажатая в пружине, пока развивается экстенсивно и проявляет себя в созидательном труде, в потребности положить камень на камень, возделать свой сад, растить детей и в создании произведений искусства огромной энергоемкости. На мой взгляд, самая большая заслуга армян состоит в том, что, невзирая на социальное устройство, на политические катаклизмы, они всегда относились и относятся к своей земле преданно и почтительно. Потом мы поехали в Эчмиадзин, очень значительный духовно-религиозный центр, пульсация которого ощущается даже плотью, тебя не покидает желание низко склонить голову и преклонить колено. Но художник – это человек, который ощущает мир глазами. На глаз Эчмиадзин особого впечатления не произвел. Мы подъехали к храму Рипсиме. Невозможно описать словами чувство, которое вызывает этот шедевр архитектуры. Я был настолько потрясен, что по многу раз обходил его со всех сторон и не замечал, что как одержимый бормотал про себя: “Этого не может быть, этого не может быть!” 20

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

Мы вошли внутрь храма. Изнутри он производил даже более сильное впечатление простотой объемов и суровой изысканностью. Никаких украшений, стены отделаны тем же камнем, что и снаружи, простые без спинок деревянные лавки, железные жаровни на ножках с речным песком, используемые как подсвечники. На передней лавке сидели, положив руки на колени, три старика. Вдруг, как бы взорвав покой и тишину, бодрым шагом из алтаря вышел молодой священник в ярко-голубой шелковой рясе и в больших солнцезащитных очках. Всем своим видом он демонстрировал, что на дворе ХХ век. Он подошел к крайнему из стариков, обнял его и что-то прошептал на ухо. Старики эстафетой тоже что-то прошептали друг другу. Священник ушел, старики остались смиренно сидеть на своих местах. Какая-то ирреальная связь времен. Позже я заметил в глубине ниши маленькую фисгармонию, за которой сидел лысый мужчина средних лет. Чуть погодя появилась сухонькая старушка вся в черном и подошла к фисгармонии. Второпях, волнуясь, прибежала женщина с двумя сумками продуктов, отдышалась. Старушка с трудом стала на колени, вознесла руки с раскрытыми ладонями ввысь. Послышались звуки фисгармонии, и все трое запели. Это нельзя назвать пением, это было нечто непостижимое, как сама музыка. И тогда возникло предчувствие, что когда произведение гениально на концептуальном уровне и превратилось в канон, то тогда не важен исполнитель. Все скульптуры Древнего Египта гениальны, Пергамский алтарь – над ним работала не одна сотня ваятелей, вспомним скульптуры Индии, русскую икону и, наконец, армянскую миниатюру. Когда соприкасаешься с чемто очень большим, то возникает страх и робость, но одновременно надежда, что не все так страшно и что самые простые смертные создают талантливые и даже гениальные творения. Не только Боги обжигают горшки. Надо было уезжать, но я не мог оторваться от этого места. Я все время оглядывался на храм, но это было уже не нужно. Самое главное свершилось – все, что я видел, поселилось во мне и Литературная Армения

проза, поэзия

стало моей сутью. Я стал армянином, правда, “некачественным”, не владеющим армянским языком и обделенным всеми признаками, присущими армянским патриотам. Я ведь всю жизнь прожил в Тбилиси, Грузия была моей родиной, любовь к ней и корневые связи с ней были не менее сильны и даже сильнее. Я уже говорил, что я тбилисец в четвертом поколении, но сейчас я пишу об открытии мной Армении и как все это отразилось на моей творческой судьбе. Мы тогда не знали таких умных слов, как генетика, генетический код. Слов мы не знали, а просто жили, наверное, по генетическому коду. По возвращении из Армении (кстати, мы были там всего полтора дня) я решил написать картины, навеянные поездкой. Должен заметить, что к тому времени я обладал абсолютной творческой свободой, потому что решил живопись не выставлять вообще и даже не показывать ее, разве что очень близким друзьям. Зарабатывал книжной графикой, оформлением интерьеров, сценографией. Десять лет проработал в театре кукол (но это особая тема, очень сложная и интересная, ведь у художника в этом театре есть возможность создавать движущиеся по его желанию скульптуры). Кто-то когда-то решил, что театр кукол – для детей. Это вовсе не так. Об этом тоже стоит поговорить отдельно. А сейчас передо мной стояли другие проблемы – совершенно беспомощные картины, навеянные поездкой в Армению. Это было непонятно, это было немыслимо. Испытать такой восторг от увиденного, так остро пережить каждую деталь, так осознать себя плоть от плоти этой страны – и написать такие слабые картины?! Прошли годы, я писал то, что писал обычно, а горечь от неудачи с армянскими работами меня не покидала. Постепенно, несколько успокоившись, я стал осознавать сначала подсознанием, а потом все увереннее, что неудачи эти были обусловлены тем, что все, что я увидел, настолько понравилось мне, что сковывало меня, я боялся “испортить” то, что увидел. Я просто забыл простую истину, что чем дальше отходишь от натуры, тем больше ты к ней приближаешься. Я вспомнил, что 22

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

однажды после захода солнца я увидел из окна моей мансарды вид на древнюю крепость Нарикала и окружающие ее горы, окутанные необыкновенно красивым жемчужным цветом. Я бросился быстро писать, чтобы не упустить впечатление. Картина получилась действительно внешне очень похожей, красивой и жемчужной по цвету. Но Боже мой, какая это была пошлость! После долгих сомнений и мучений я ее переписал кардинально. Я верю, что художники, к сожалению не так часто, как хотелось бы, но соприкасаются с неким сакральным, астральным информационным пространством, откуда получают некие импульсы, подсказки и даже неподвластную им волю, что заставляет их делать картину не так, как она была задумана. Как в бреду, беру темно-винный цвет и переписываю эту жемчужную, как мне казалось, красоту. Картина становится понастоящему жемчужной и очень похожей на тот вид, что я помнил. Но самое главное, она стала произведением искусства. Чем дальше от натуры, тем ближе к ней. И потом пришла догадка, что есть правда жизни (ее видят все), а есть еще правда искусства (ее чувствуют избранные). Сегодня это звучит наивно, это знают все. Но я пишу о годах после окончания академии, когда передо мной распахнулись наконец все двери и можно было писать как угодно и постигать все самому. Это было очень трудно, и уверяю вас, за это пришлось заплатить очень высокую цену. Своим здоровьем. Ремеслом занимаются люди здоровые, а творчество – это болезнь, в творчестве художник избавляется от навязчивых видений. Картины и воспоминания, подаренные мне Арменией, висели на мне непомерным грузом. Надо было собраться и не цепляться к каждой, даже самой прекрасной, детали, изображенной на картине. А ведь они были так дороги мне. Рассматривая другие картины, написанные после поездки в Армению, я, к своему удивлению, обнаружил, что они выглядят так, как я хотел написать армянский цикл. Более того, просмотрев ранние работы, я увидел то же самое. Вновь пришлось вспомнить о приезде армянских художников. Я вернулся к работе над “армянскими картинами”. Мне удалось Литературная Армения

проза, поэзия

сделать работы интереснее и, как мне кажется, глубже. Потому что я занялся формой, пластикой, непосредственно не связанной с реальностью, а связанной с абстрактной составляющей картины. И опять чем дальше от реальности – тем ближе к ней. Искусство есть ложь. Но она выше правды. Порой я спрашивал себя: так кто же я? Грузинский художник или армянский? Свою раздвоенность я не чувствовал, пока мне не напоминали об этом, правда, только на бытовом уровне. Но в искусстве это не имело никакого значения. Правда, иногда можно отличить художника по национальности. Но что из этого? Это ни хорошо, ни плохо, это просто данность. За нее цепляются только лжепатриоты. А в искусстве существует только талантливая живопись и не очень талантливая. Потом была поездка в Ахпат, Санаин, Одзун и Србанес. Я ехал туда без особого волнения, потому что, как мне казалось, я уже испытал такое сильное впечатление от Рипсиме, что более сильное впечатление на меня вряд ли могло уже что-то произвести. Но я конечно же ошибался. Во всем увиденном был какой-то нечеловеческий масштаб, но одновременно все было очень просто и человечно. В храме Одзуна народу не было. Но как только мы с друзьями вошли внутрь, словно ангел благовещения возникла девочка лет двенадцати необыкновенной красоты, с синими-пресиними глазами, окаймленными густыми черными ресницами. Она подошла к нам и просто спросила: “Хотите зажечь свечи?” В ответ на наше согласие она куда-то убежала и быстро вернулась со связкой свечей. Мы решили расплатиться с ней, протянули ей деньги. Она сказала, что это больше, чем надо. Мы стали ее уговаривать, что сдачу она может оставить себе. Но девочка очень серьезно ответила: “Так нельзя”, быстро убежала и вскоре принесла сдачу. Уходя, она снова повторила: “Так нельзя”. В ее голосе нам почудилась обида и недоумение. Я не буду писать об Ахпате и Санаине, скажу только, что прошло уже много лет, а они как живые стоят перед глазами, внушают гордость и надежду. Ахпат и Санаин – памятники хорошо известные и популярные. Мне же хочется расска24

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

зать об очень маленькой полуразвалившейся церквушке Србанес, рассказать не столько о ней самой, сколько о том месте, где она стояла. Простой, грубо отесанный камень, местами вставки из хачкаров. Стены сплошь облеплены воском, потому что свечи крепили прямо на стену. Никаких подсвечников. Единственное украшение алтаря – очень условная небольшая фигурка человека, вырезанная из ржавой жести и обмотанная цветными тряпочками. Трудно сказать, кого эта фигурка изображала. И было очень много ящериц, они сновали всюду, создавая атмосферу ирреального. Но самое удивительное находилось вокруг церквушки. Она стояла на берегу маленькой речки (ее можно было легко перешагнуть). Вокруг церкви было кладбище, речка делила его на две части. Одна половина – очень древняя, наверное дохристианская. Почти не было ни крестов, ни хачкаров. В основном плоско лежащие камни из разноцветного туфа, на которых рельефно очень условно были изображены фигуры усопших с орудиями труда, которым они занимались при земной жизни. Разнообразие форм надгробий и цвета туфа, из которого они были сотворены, общая композиция всего этого пиршества форм и цвета в который уже раз создавала впечатление, что все это сотворено не рукой человека, а десницей Всевышнего. А на левом берегу речки было совершенно роскошное, прошлого века кладбище с огромными надгробиями из черного полированного итальянского мрамора, украшенного скульптурами в европейском стиле из белого мрамора, изображающими ангелов. Это, судя по некоторым надписям, было фамильное кладбище Аргутинских и Калантаровых. На одной из боковых сторон могильного камня четко прочитывалась скромная надпись “Инженер Калантаров”, далее шли инициалы и даты рождения и смерти. Сновавшие кругом ящерицы были едва заметны на старых камнях, но на черном полированном мраморе они переливались под лучами солнца, словно старинные дорогие ювелирные украшения. Ну как можно было в такое поверить? Но оно существовало, это совершенно неправдоподобное сочетание времен, и докаЛитературная Армения

проза, поэзия

зывало то, о чем я смутно догадывался. А именно то, что время – понятие условное, а живопись может и должна синтезировать и прошлое, и настоящее, и будущее. Поездки в Армению, впечатления от этой земли не прошли бесследно. Более того, все, что я сделал позже, я имею в виду черно-белые картины серии “Протоформы и артефакты”, были в основном подпитаны впечатлениями, я даже рискнул бы сказать – осознанием и постижением этой земли, которая зовется Армения. А величие этой страны в том, что и самое высокое, самое духовное, и самое приземленное, бытовое, и самое древнее, и самое современное так органично сосуществуют здесь во всем, что кажется, будто эта страна не имеет ни начала и, что самое главное, ни конца. Что здесь поселилась вечность.

Как мы не познакомились с Бажбеук-Меликовым Второй курс Академии художеств. Мы с Шамиром ТерМинасяном, моим ближайшим другом и коллегой, решили познакомиться с А. Бажбеук-Меликовым. Не могу не сказать несколько слов о Шамире. Если сегодня художника Шамира ТерМинасяна знает только узкий круг любителей живописи, виной тому его патологическая скромность. Мы работали с ним в самом тесном контакте, и я ему многим обязан. Я где-то читал, что во Франции во времена салонов существовала такая традиция: художник, выставлявший свою картину, обязан был назвать наряду со своим именем и имя своего учителя. Сезанн выставлял свои картины так: Сезанн – ученик Писарро. Писарро не был его учителем, но Сезанн делал это в знак глубокого уважения к мэтру. Так вот, если бы сегодня существовала такая традиция, я бы с огромной радостью назвал себя учеником ТерМинасяна. Прости меня, мой верный друг, что эти слова я не произнес, пока ты был жив. Прости. 26

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

Итак, мы с другом решили осуществить свою мечту и познакомиться с А. Бажбеук-Меликовым, хотя и знали, что он не любит посетителей, которые, по его мнению, только отвлекали его от работы. Более того, у меня есть подозрение, что, если ему удавалось выпроводить именитого гостя, это доставляло ему определенное удовольствие. Я уверен, что подобным способом он самоутверждался, хотя вовсе не нуждался в этом. Художником он был фанатичным, всецело преданным живописи; он любил ее неправдоподобно самоотверженно – один только вид краски на палитре или в тюбике вызывал в его душе благоговейный трепет. Как видно из заголовка, я не был с ним знаком и рассказываю о нем со слов его дочери Зулейки, с которой мы познакомились в тот день и тесная дружба с которой продолжается по сей день (недавно она переехала в Ереван). Позже я познакомился с Лавинией, старшей дочерью Бажбеук-Меликова, а некоторое время спустя и с его сыном Вазгеном. Все трое – художники, все трое боготворили отца, но ни один из детей не стал его подражателем, все сумели найти свой индивидуальный путь в искусстве. К сожалению, недавно Лавиния и Вазген покинули этот мир, сейчас они находятся со своим отцом, и я уверен, что говорят они о живописи. Светлая им память… Возвращаюсь к тому дню, когда мы решили познакомиться с замечательным художником. Дело в том, что А. Бажбеук-Меликов выставлялся редко: начальство Союза художников не очень благоволило к нему, потому что вместо картин на актуальные темы он писал обнаженные натуры. Все знали, что он блестящий живописец, но помочь ему не решались. Да и непримиримый, принципиальный характер его не способствовал налаживанию отношений с людьми. У него было много поклонников, особенно среди женщин, которых он обожал и боготворил. Человеческий род для него состоял только из женщин. Больше ему никто не был нужен. Поскольку работы Бажбеук-Меликова на выставках появлялись редко, познакомиться с его творчеством возможно было разве что только у него дома. Да и сама личность художника Литературная Армения

проза, поэзия

вызывала интерес, по этому поводу ходило много баек, но я не буду пересказывать их, я пишу только о том, что видел сам, и еще со слов Зулейки, которую отец просто обожал. Она же считала и сегодня считает его гением и небожителем. Более близкой, какой-то мистической связи между дочерью и отцом просто невозможно себе представить. Итак, мы с другом пришли к нему домой – может быть, нам повезет и мы познакомимся с ним, а если бы он соблаговолил показать двум студентам хотя бы несколько своих работ, то мы были бы несказанно счастливы. Честно говоря, мы ни на что не надеялись, знали, что он выпроваживал людей более уважаемых и достойных, чем два студента. Когда мы вошли во двор старинного двухэтажного дома с длинным балконом (семья художника жила на втором этаже и занимала две комнаты, выходившие на балкон), он стоял на балконе с кистями и тряпочкой в руке. Просверлив нас только ему присущим взглядом, он вмиг исчез в комнате. Мы набрались смелости, поднялись на второй этаж и постучались в ту дверь, за которой он исчез. После долгой паузы дверь открылась, и на пороге, на всякий случай перегораживая нам дорогу, возник юноша невысокого роста, очень плотного сложения, с мощным обнаженным торсом. Мы представились, сказали о цели нашего прихода. В ответ юноша сказал, что отца нет дома. Маленькое замешательство, пауза, после которой раздался нетерпеливый, раздраженный голос Бажбеука: “Вазген!”. Мы поняли, что перед нами сын художника и что аудиенция окончена, извинились и собрались было уходить, как в это время из соседней комнаты появилась очень обаятельная девушка, приложила палец к губам и поманила нас во вторую комнату. Нетрудно было догадаться, что это дочь Бажбеука Зулейка. Комната была темная; насколько помню, там стоял только рояль, а стены с потолка до пола были увешаны картинами. В этой комнате они производили очень сильное впечатление, наверное потому, что в темноте светились почти неземным светом. 28

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

Мы с Шамиром были очень благодарны Зулейке – она дала нам возможность увидеть почти все работы этого замечательного художника, и в той атмосфере, в которой они создавались. Я говорю “почти все”, потому что он не то что в приступе гнева, а скорее потому, что сравнивал свои работы только с картинами великих мастеров, десятками сжигал их. Зулейка рассказывала, что, бывало, придя домой, она с ужасом видела иногда совершенно пустую стену. Надо сказать, что живопись Бажбеук-Меликова оказала огромное влияние на весь художественный процесс – я имею в виду чисто живописные, пластические находки и достижения в его картинах. Он, конечно, был непререкаемым мэтром. Но дело в том, что, к сожалению, мои художественные пристрастия находились в другой плоскости, среди других художников, поэтому особого желания войти в круг его почитателей, приблизиться к его окружению у меня не было. Я глубоко убежден, что подлинные художники могут общаться только на равных. Все остальное – от лукавого. Мы часто встречали его прогуливающимся по проспекту Руставели, где любили гулять все тбилисцы, но уже не рисковали подойти к нему, потому что, прогуливаясь, он занимался не менее важным делом, чем живопись, – он рассматривал, он любовался женщинами, пронизывая их только ему присущим взглядом, мысленно раздевая их и перенося на полотно ту красоту, которую видел в женщине только он.

Сергей Параджанов Мистификатор и пророк, Неистощимый византиец, Создал сам мало, но помог Чужим присвоить свой венок. Я слышал о Сергее Параджанове с самого раннего детства. Они были с моей двоюродной сестрой однолетки, учились Литературная Армения

проза, поэзия

в одном классе и жили по соседству. Я часто бывал в доме у своей сестры и слышал его имя, сопровождаемое не очень лестными эпитетами. Его никак не могли отучить от “вторжения” в дом сестры через окно. Он никогда не приходил как все, позвонив в дверь, а возникал неожиданно как призрак, пугая хозяев дома. Но к выходкам подобного рода все привыкли и реагировали в основном так: “Это же Сержик, ну что ты с ним поделаешь?”. Познакомившись с ним поближе, я убедился в его безграничном обаянии. Разница в возрасте между нами была в тринадцать лет, он меня помнил лучше, чем я его, но особенно он запомнил мою мать и впоследствии, когда мы стали чаще встречаться, он говорил мне: “ У тебя мама была очень красивая”. Он повторял это так часто, что я догадался: наверное, он был неравнодушен к ней. Параджанов так боготворил красоту, что невольно возникало желание воскликнуть: “Ну зачем ему Бог, когда есть красота!” Прости, Господи, и меня и его! А может быть, Бог и красота это одно и то же? Не знаю. Ну так вот. Мы знали друг о друге, но стали встречаться только в восьмидесятых годах. Так уж получилось. В этом виноват я, точнее – моя нелюдимость. Надо было просто взять какой-нибудь красивый букет и пойти к нему. Правда, он был человек непредсказуемый. Все, кто был вхож к нему, рассказывали о нем всевозможные байки, которые, признаться, не производили на меня особого впечатления, и я не буду их пересказывать, потому что все эти истории были сыграны или спровоцированы для определенного контингента тбилисского бомонда с определенной целью и сильно попахивали мистификацией. Я мистификаторов не люблю. Мне милее мистики, и потому я считаю, что лучше быть посредственным мистиком, чем гениальным мистификатором. На мой взгляд, мистификация вообще противопоказана искусству, особенно искусству живописи. А где-то в театре или кино, может быть, она даже необходима. Но это – не моя сфера. А за живопись без мистификации я готов сражаться до конца. Живописи нужны мистики. Сегодня я догадываюсь, что, может быть, самой важной причиной того, 30

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

что я не спешил записаться в близкие друзья Параджанова, было то, что он в моем представлении являлся олицетворением мистификатора. Каждый раз, когда я приходил к нему, мне очень хотелось увидеть и услышать его таким, каким он был на самом деле. Но его всегда окружала свита или компания непонятных мне людей, и спектакль продолжался до тех пор, пока последний посетитель не догадывался, что пора уходить. Ему очень нравился мой дом, и многим своим гостям он его демонстрировал. Находясь у себя в мастерской, я, бывало, слышал, как, проходя мимо нашего дома, он подчеркнуто громко говорил: “Посмотрите, какой красивый дом, здесь живет художник Робик”. Я выбегал на балкон, чтоб позвать его к себе, но он успевал зайти за угол дома. Была ли это игра? Но каждый раз я почему-то вспоминал его влезания через окно в комнату моей двоюродной сестры. Так мы и жили, не пересекаясь. Но все чаще и чаще до меня доходили слухи, что Параджанов хочет со мной познакомиться. Я простодушно отвечал, что буду счастлив, если он придет ко мне и я смогу показать ему свои работы. В своем простодушии я не понимал, что маэстро привык к тому, что обычно все приходили к нему на поклон, а тут вдруг кто-то не спешит засвидетельствовать ему свое почтение. Наконец, мне было прямо сказано, что Параджанов велел втолковать мне, что он старше меня и хотя бы поэтому я должен прийти к нему первым. Что за проблема? С удовольствием, тем более что это походило на приглашение. В назначенный день за мной пришел наш общий знакомый, и мы отправились к Параджанову. Он, конечно же, сразу начал говорить мне “ты” и упрекнул, почему я так долго не хотел знакомиться с самым интересным и самым обаятельным человеком – имея в виду, конечно же, себя. И еще он напомнил мне как бы вскользь, что помнит меня еще мальчишкой, когда я приходил к сестре. Я попытался невнятно оправдаться. Обмен любезностями был окончен. Наш общий знакомый покинул нас. Мы остались наедине друг с другом. Я оглядел комнату. Не буду ее описывать, о ней знают все, кто бывал там, и даже те, Литературная Армения

проза, поэзия

кто никогда там не был. Атмосфера комнаты, ее неправдоподобная изысканность и красота производили ошеломляющее впечатление, хотя я предпочитаю нечто совершенно противоположное. Когда мы вошли, Параджанов сидел за столом и нарезал ножницами на небольшие кусочки лепестки фиолетовых ирисов. Что он собирался из этого сотворить? Мне показалось, что он сидит в белых кальсонах с отрезанными штрипками. Он отложил в сторону ножницы и сказал: “Сейчас будут хоронить очень известного вора в законе, моего соседа, хочешь, пойдем со мной, я тебя познакомлю с его дружками. Это очень интересно”. Никакого желания знакомиться с этими людьми у меня не было, и тогда он велел мне дождаться его. Он пошел на похороны в тех же штанах. А может быть, я не разбираюсь в одежде и это было нечто очень стильное? Он вернулся очень скоро и спросил, чем меня угостить, – может, чаем с лимоном? Я взглянул на груду немытой посуды на столе и вежливо отказался. А он стал извиняться, что ложки к чаю не серебряные, а пластмассовые, что серебряные все украли, вернее, позаимствовали на память; впрочем, исчезают и пластмассовые, вот совсем недавно он слышал из соседней комнаты, как одна “великосветская” дама говорит другой, что хорошо бы прихватить с собой по ложке: “У него простых не может быть, это, наверное, слоновая кость”. Сочинял? Скорее всего. Но я почувствовал, что он постепенно начал разыгрывать спектакль с явной целью прощупать меня. Он ведь практически не знал меня, я был не словоохотлив, больше слушал, а ему необходимо было понять, с кем он имеет дело. Следующим номером программы была трехлитровая стеклянная банка, наполовину наполненная жидкостью неопределенного цвета, которую он торжественно достал из холодильника и предложил мне попробовать чудесный напиток. Он сказал, что сливает в эту банку остатки вина из бокалов гостей, разбавляет водой и получает очень вкусный напиток. Он, конечно, был уверен, что я откажусь, налил себе половину чайного стакана и с удовольствием выпил. Был ли это спектакль или он вообще так жил? Не знаю. Похоже, когда пи32

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

шешь о Параджанове, фраза “Не знаю” повторяться будет часто. Вся его жизнь, все, что он делал и в быту и в искусстве, представляло собой такую изощренную смесь мистификации и правды, что разматывать этот сложный клубок просто не имеет смысла. Он сделал очередную попытку расшевелить меня и пригласил в соседнюю комнату, где у него хранились просто уникальные вещи. Первая комната, где он обычно принимал гостей, по сравнению с этой выглядела очень красивой, выполненной с безудержной фантазией и изысканным вкусом. Он подвел меня к шкафу, показал стоящий на нем восточный кувшин неописуемой красоты, весь усыпанный крупной бирюзой, и предложил мне купить его. Дело в том, что я знал, откуда у него этот кувшин и как он сумел его заполучить, и сразу же предупредил, что я вообще не покупатель, что я пришел к нему только потому, что он интересен мне как человек и как художник. Перед тем как покинуть комнату, я обратил внимание на абажур над керосиновой лампой и сказал, что он мне понравился. Видимо, он понял, с кем имеет дело, и стал вести себя совершенно иначе. Вспомнил мою двоюродную сестру и сказал, что не может простить ей того, что она так и не подарила ему фотографию, где они были сняты детьми, а он так хотел иметь этот снимок. Постепенно стали приходить гости, он знакомил их со мной как с “гениальным художником” и почему-то каждому сообщал, что мне понравился абажур над лампой. Скорее всего, он называл меня “гениальным”, чтобы придать веса моим словам. Опять не знаю. Я почувствовал себя не в своей тарелке и предпочел раскланяться. Временами я наведывался к нему, и он всегда был очень любезен, а наши общие знакомые очень тому удивлялись. Я понимал, что Параджанов и ханжеская и бытовая этика – вещи несовместимые; казалось, все расхожие нормы этики и нравственности созданы не для него. Он был самый свободный человек из всех, кого я знал. И очень щедрый. Самую большую радость доставляла ему возможность сделать кому-то подарок. Литературная Армения

проза, поэзия

Однажды я зашел к нему с дочерью. Он был очень внимателен и даже галантен, сразу оценил красоту ее платья и добавил, что к нему необходимы гранатовые бусы, бросился к своим ящикам, долго в них копался, не нашел того, что искал, и очень расстроился. Я вспомнил другой случай, о котором рассказала подруга моей дочери. Ее знакомили с Параджановым, и он вдруг отдернул свою протянутую руку, чтоб не коснуться кольца на ее пальце, которое повергло его в ужас. Он не преминул сказать ей, что носить такое украшение просто неприлично, велел снять его с пальца и, не прощаясь, убежал прочь. Вот такой эстет. А может быть, это не эстетика, а просто проявление хорошего вкуса? Не знаю, опять не знаю! По-моему, эстетика – категория скорее философская. Я временами захаживал к нему и заставал его в самых неожиданных состояниях. Однажды, когда я пришел к нему, он лежал на кровати, повернувшись лицом к стене. Женщина, которая присматривала за ним, шепотом сообщила мне, что так он лежит уже целую неделю, что он посмотрел фильм Пазолини “Царь Эдип” и до сих пор не может оправиться от испытанного шока. Когда я вошел, он даже не шелохнулся. Может, спал. Женщина сказала, что он не реагирует на приход гостей. Мне ничего не оставалось, как уйти. А однажды я застал его в прекрасном расположении духа, он очень обрадовался мне и сразу начал хвастать, что он гений, показал мне итальянскую газету, где его фильм “Тени забытых предков” значился наряду с фильмами Чаплина и Эйзенштейна среди десяти лучших фильмов, снятых за всю историю кино. Итальянского языка я не знаю, удостоверить не могу, но фото кадра из фильма было. Потом он решил показать письмо от Сергея Катаняна, которое начиналось словами: “Сережа, ты подлец!”. Я читать не стал, о чем сейчас сожалею. Потом он сказал, что к нему обратилась известная балерина с просьбой снять ее в фильме “Демон” (он как раз собирался снимать этот фильм) и что он скорее всего возьмет ее в фильм, накинет на нее черный тюль – это может быть очень выразительно. В тот день он очень часто по34

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

вторял, что он гений, причем весьма убежденно. Судя по всему, он окончательно пришел в себя после просмотра фильма Пазолини. Наверное, осознал, что в фильме Пазолини есть великое чудо, но ему это не нужно, он просто другой человек и будет снимать другое кино. Как-то я зашел к нему и увидел очень красиво накрытый стол, уставленный вазами с фруктами и цветами, дорогой посудой, хрустальными бокалами и всякими другими предметами, назначения которых я не знал. Все выглядело очень изысканно и одновременно пышно и плотоядно, как на картинах Рубенса или Снайдерса. В то же время во всем этом великолепии было нечто ирреальное. Я не сразу осознал почему, но, присмотревшись, увидел, что все это великолепие лежит не на скатерти, а на огромном, величиной со стол, зеркале! Насладившись моим замешательством, удивлением и восторгом, Сергей Иосифович сказал как бы между прочим, что ждет в гости не то Майю Плисецкую, не то Беллу Ахмадулину – сейчас уже не помню. Почему-то мне вспомнился день, когда я пришел на панихиду по сестре Сергея Параджанова. В комнате с усопшей тоже было очень изысканно, но аскетично и даже сурово. Только белые каллы в узких старинных вазах и горящие свечи у изголовья покойницы, много свечей. Люди, пришедшие на панихиду, забывали, зачем они пришли и, жадно озираясь, рассматривали это великолепие, это торжество изысканного вкуса. Осталось мне рассказать об одной необычной истории, свидетелями которой были, к сожалению, только соседи с улицы Котэ Месхи. Был летний душный вечер, время было позднее, и я собрался уходить. Неожиданно он предложил, в знак особого уважения, проводить меня через подъезд, который выходил на улицу Котэ Месхи. Обычно все, в том числе и я, приходили к нему со двора. Так было удобнее. Услышав от него это предложение, я догадался, что Параджанов что-то задумал, и решил подыграть ему. На улице он сначала обычным голосом спросил, когда ему прийти ко мне в гости. Мы мирно перекидывались какими-то фразами, а он то и дело поглядывал на открытые окЛитературная Армения

проза, поэзия

на соседей, видимо оценивая, насколько подходящая обстановка для того, чтобы разыграть задуманное. Неожиданно он очень громко сказал мне, нет, вернее всей улице, что на днях его пригласил к себе Шеварднадзе и спросил, что он может сделать для него. Мгновенно в окнах появились какие-то люди. Надо было продолжать игру, и я спросил тоже подчеркнуто громко: “И что вы ему сказали?”. Ответ, конечно же, не мог не удивить. “А я ему сказал, что он ничего для меня не может сделать, а я вот могу сделать так, что его переведут в Москву”. Окна стали пустеть, соседи услышали то, что должны были услышать. А история эта имела свое продолжение. Недели через две, не помню точно, Шеварднадзе был переведен в Москву и назначен министром иностранных дел СССР. Вот такая забавная история. Что это было: прозрение или информация, которая дошла до него из каких-то источников, хотя подобная информация в те годы не просачивалась. Что здесь гадать? Опять приходится сказать – не знаю. Но я хорошо помню фрагмент из документального фильма о Параджанове. Горбачев еще был в фаворе. Но в фильме Параджанов произнес такую фразу: “Горбачев великий артист, и когда он выбежит из Кремля и крикнет: “Карету мне, карету!”, я возьму его за руку, переведу через площадь в Малый театр, и он сыграет у меня Чацкого лучше, чем Царев”. Из Кремля Горбачев выбежал. Прозрение? Не знаю. В начале восьмидесятых годов в Тбилисском доме кино была устроена большая выставка работ Сергея Параджанова. Естественно, экспонировалась только изобразительная часть его творчества. Выставка производила ошеломляющее впечатление. Ведь все это пиршество красоты было организовано самим Параджановым. Первое, что бросилось мне в глаза, это оформленная им самим автобиография. Она начиналась так: “Я, Параджанов Сергей Иосифович, родился и умру в Тбилиси”. Но произошло иначе. Он умер в Ереване, там его и похоронили. Видимо, действительно человек предполагает, но уже не Бог (прости меня, Господи!), а политики располагают. От дома Параджанова в Тбилиси ничего не осталось. Этот готовый, сотво36

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

ренный руками самого Сергея Иосифовича дом-музей исчез. А ведь надо было только поддерживать его. Уникальный, без преувеличения, памятник культуры, пропитанный любовью к родному городу, был разграблен и родственниками, и недругами, и даже друзьями Параджанова. В Грузии шла гражданская война. После выставки я зашел к нему. Не дожидаясь, пока я переступлю порог, он спросил: “Ты был на моей выставке?” (На выставке было такое множество народа, что он просто не сумел бы всех увидеть; такого паломничества я не видел никогда.) Я ответил, что был. И тут он вдруг совершенно неожиданно смутился и стал оправдываться, что ни на что не претендует, что он не художник, он всего лишь режиссер. Думаю, его смутил тон моего ответа – он не почувствовал в нем привычной для его слуха восторженной интонации. К этому следует добавить, что он вообще очень настороженно относился к профессиональным художникам. Он любил и прекрасно чувствовал самоучек, полусамоучек, юродивых, полуюродивых и прочих маргиналов от искусства. Он среди них чувствовал себя естественно, в их среде он был предметом восхищения и поклонения и делал все возможное, чтобы помочь этим людям. Он помогал им своим непререкаемым авторитетом. Самые умные, послушные и последовательные из его питомцев добились известности и признания… Но вернемся к моему визиту к нему после выставки и его заявлению, что он не художник. А по-моему, Параджанов прежде всего художник, большой художник. Потому что он мыслил глазами. Все, что он сотворил даже в кино, в первую очередь сделано для глаза. Есть письмо, написанное им из тюрьмы и адресованное жене, Светлане. В письме просьба: “Пошли, пожалуйста, Лиле Брик в Москву сто белых яблок и одно черное”. Вот это да! Неужели у кого-нибудь еще может возникнуть сомнение в том, что Параджанов прежде всего художник! То, что он предложил сделать, было продумано глазом и рассчитано на глаз. Это, на мой взгляд, самый емкий и точный автопортрет Сергея Параджанова. Конечно, в этой задумке есть и режиссуЛитературная Армения

проза, поэзия

ра, но, повторяю, она задумана и рассчитана на визуальное восприятие. В своих последних фильмах он постоянно стремился остановить кадр, избавиться от назойливого мельтешения изображения. Ему была нужна статика, потому что ему нужна была метафизика. А метафизика – это живопись, и серьезная живопись. Я подхожу к концу моих воспоминаний о Параджанове, но меня мучит главный вопрос, на который мне хотелось бы ответить. Кто он? Мистификатор или пророк? Или эти две ипостаси заключены в одном человеке? Мне все время хочется отделить зерна от плевел. Я попытался сделать следующее. Первым делом забыть все байки о нем, в том числе и те случаи, свидетелем которых был я сам, и сосредоточиться только на его творчестве. Я имею в виду его рисунки, особенно те, которые он выполнил в тюрьме, сценарии (конечно, в первую очередь “Исповедь”) – все, что было создано им “собственноручно”. Стал вырисовываться подлинный Параджанов – очень умный, очень серьезный, глубоко страдающий и глубоко чувствующий человек. Однажды в разговоре он произнес слова “мой порок”. Это было сказано с глубокой горечью. А где мистификация? Мистификацией занималось и сегодня продолжает заниматься его окружение, которое то открывает ресторан его имени или какоелибо другое заведение, то пытается выдать всякие беспомощные поделки и коллажи за произведения Параджанова и выгодно их продать. Конечно, он провоцировал свое окружение; более того, он сам его взрастил. Конечно, он был остроумен, удачно отшучивался; когда его спрашивали, читал ли он такую-то книгу, отвечал, что книг он не читает, что вместо него читает Буца (Виктор) Джорбенадзе (архитектор, близкий друг Параджанова, высокообразованный, рафинированный человек). Но он читал, и читал очень серьезно. Я несколько раз был свидетелем того, какие серьезные и глубокие мысли он высказывал по поводу “Мертвых душ” Гоголя, объясняя, почему ему не нравится фильм Швейцера. Он хорошо знал Библию – на его персональ38

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

ной выставке в Доме кино были представлены его работы на тему библейских сюжетов. Это были очень сильные вещи, хотя и выполнены были синей и красной шариковой ручкой на белом носовом платке. Несколько слов о его внешности. Описывать ее я, конечно, не стану: есть множество его фотографий. Его лицо производило на меня очень сильное впечатление. Какая красота, какая сила, какая мудрость были в этом лице! Я уверен, что на фреске Микеланджело в Сикстинской капелле среди изображений пророков нет лица такой красоты и силы. У него было лицо пророка. Я никогда не видел и, уверен, не увижу таких глаз. В них была вселенская мудрость и вселенская грусть. Он очень страдал. Отчего? Ведь он испытал не только унижения, но и великие взлеты. Казалось, какой-то невидимый черный тюль покрывал всю его незаурядную жизнь. Если мне удалось все же отделить зерна от плевел, я бы мог закончить свои воспоминания так: да, в жизни, в быту он был мистификатором, а вот в искусстве он был пророком. Сегодня, когда его уже нет, я, думая о нем, перечитываю “Смерть в Венеции” Томаса Манна.

Джотто (Геворк Степанович Григорян) Впервые работы Джотто я увидел в репродукциях, напечатанных в журнале “Литературная Грузия”. Об этом замечательном журнале я обязан написать несколько слов, потому что он сыграл до сих пор еще не оцененную роль в литературной жизни нашей страны. Формально журнал издавался (подобные журналы издавались во всех республиках) для того, чтобы знакомить русского читателя с современной грузинской литературой в переводах на русский язык. Уже только эта задача сама по себе была крайне необходимой и благородной. Но самое главЛитературная Армения

проза, поэзия

ное, существовали дружеские и неформальные контакты с самими авторами. Частыми гостями журнала были известные и пока еще не известные поэты и писатели со всей России. Мне трудно вспомнить имя литератора, который не приезжал в Тбилиси. Я говорю все это с уверенностью, потому что сам был свидетелем и участником многих событий. Все гости “Литературной Грузии” в конце концов оказывались у нас дома, в старинном особняке в историческом районе города. Самое, на мой взгляд, важное состояло в том, что эти встречи и контакты перерастали в большую личную дружбу, которая продолжается по сей день. Многих, к сожалению, нет уже в живых, царство им небесное! Надо еще сказать, что журналу всегда везло с редакторами. Это были замечательные люди, честные, благородные, профессионалы высокого класса. И что самое главное, они глубоко осознавали, какую значимую работу они делали. Я не буду называть их имена, просто низкий им поклон за ту важную миссию, которую они взвалили на свои плечи в те (не надо забывать об этом) нелегкие времена. Под стать редакторам был и коллектив редакции – люди одаренные, высокопрофессиональные, жившие и работавшие одной семьей. Но главная заслуга журнала состояла в том, что он печатал всех талантливых литераторов, независимо от того, как к ним относилась власть. Многие, кого не печатали в России, печатались в “Литературной Грузии”. Хорошо, если кто-то еще помнит об этом журнале и о том времени. Вот в такой атмосфере журнал взял на себя смелость и напечатал цветные репродукции работ художника Джотто. Говорили, что он сам взял себе этот псевдоним, потому что считал, что в его судьбе много общего с судьбой величайшего художника Раннего Возрождения. Он не любил, когда его называли по имени и отчеству, и требовал от всех, независимо от возраста, называть его Джотто. Надо отдать должное смелости журнала. Джотто мало кто знал, разве что коллеги одного с ним возраста. 40

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

Другие художники его поколения были широко известны, не со всеми отношения властей были лучезарны, но все знали, что, несмотря на некоторые идеологические разногласия, эти художники – классики грузинского искусства и представляют собой национальную гордость. Общественность, особенно тбилисский бомонд, знала и высоко ценила Бажбеук-Меликова, блестящего живописца, который, в обход реальной жизни, с упрямым постоянством писал обнаженных и полуобнаженных женщин, что еще больше подогревало интерес к его творчеству. А Джотто практически никто не знал. Но вот в “Литературной Грузии” появляется цветная подборка репродукций картин Джотто. Они выглядели вызывающе и дерзко, потому что были написаны очень сурово, несколько неловко и аскетично. Я был полностью покорен работами Джотто и решил непременно познакомиться с ним. Мне казалось, что я наконец нашел “своего” художника, ведь я до этого отдавал предпочтение только одному живописцу – Пиросмани. А тут я почувствовал, что между Пиросмани и Джотто есть какая-то глубинная связь. Познакомившись с Джотто поближе, я был разочарован некоторыми его высказываниями, но одновременно понял одну очень важную, на мой взгляд, вещь. Талант художника не имеет прямого отношения к интеллекту в прямом смысле этого слова. У художника информация, мысль движется по совершенно другим каналам, он способен прозревать вещи более значимые, сакральные. Мне кажется, что именно это объединяло Джотто и Пиросмани. Обделенный вниманием, Джотто стал часто заходить в “Литературную Грузию”, где к нему относились почтительно и с вниманием. Именно здесь ему передали мою просьбу посмотреть его работы у него в студии. Он отреагировал так: “Сначала я должен посмотреть его работы, а потом уже я решу, стоит показывать ему мои картины или нет”. Ну что ж, ответ однозначный, надо приглашать Джотто к себе домой. Я еще студент академии, и картин у меня мало, гордиться нечем, всего несколько натюрмортов, написанных Литературная Армения

проза, поэзия

“для себя”. Но терять нечего, главное, мы познакомимся, а дальше время покажет. Особых надежд я не испытывал. И вот в назначенное время у нас в доме появились Джотто и его жена Диана Уклеба – высокая златокудрая красавица с умным, добрым и благородным лицом. Она была родом из Кутаиси. Действительно пути Господни неисповедимы! Внешне более неподходящей друг другу пары трудно было представить. Красавица Диана и рядом с ней Джотто – невысокого роста, с крючковатым носом, с рассыпанными по плечам длинными седыми волосами, в очень смешных круглых очках. Во внешности ничего такого, на что можно обратить хоть какое-то внимание. Внимание привлекал только его пиджак, очень старый, но Диана сумела превратить его буквально в произведение искусства. Он был золотисто-коричневого цвета, на всех потертых местах – рукавах, бортах, лацканах на карманах, на локтях – был нашит черный бархат (вскоре это вошло в моду). Пропорции черных и коричневых пятен были прекрасно прочувствованы. Только позже я узнал, что Диана была художником, но ради Джотто пожертвовала всем, чтобы полностью раствориться в нем и всю свою жизнь думать и заботиться только о нем. Детей у них не было. Но и он относился к ней с огромным уважением, с нежностью и любовью, он ее просто боготворил, нигде без нее не появлялся, называл ее не иначе как Диана джан (дорогая). Я по сей день не могу найти ответа на вопрос, что же их объединяло. Ну конечно же любовь! Но к кому и к чему? По прошествии лет, наблюдая не одну семью художника, я пришел к мысли, что жены не преуспевающих художников ненавидят живопись. Потому что они с присущей женщинам мудростью и интуицией понимают, что, если мужу придется выбирать между семьей и живописью, он выберет живопись. Но так происходит тогда, когда жена любит только мужа. Диана же любила не только мужа, она любила и боготворила мужа-художника. Он был для нее иконой, а она была для него ангелом-хранителем. Без Дианы Джотто не смог бы даже выжить. Честь ей и хвала, и светлая ей 42

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

память. История искусств не столь уж богата подобными примерами. Забегая вперед, хочу поведать читателю, что, когда Джотто не стало (он до этого переехал в Ереван, где ему были созданы идеальные по тем временам условия для проживания и работы), Диана отказалась покидать Ереван, потому что Джотто был похоронен там. Ее приглашали родственники из Кутаиси, друзья и знакомые, ее уже ничего не удерживало в Ереване, но она сказала очень просто: “Он здесь, и я его не оставлю”. После кончины Джотто Диана неожиданно стала рисовать. Извиняясь, как бы оправдываясь, она говорила, что после смерти Джотто остались чистые холсты, на которые ей было тяжело смотреть. Она много работала, устроила персональную и совместную с Джотто выставку в Тбилисском армянском театре. Временами она наезжала на родину, но сердце свое она оставила рядом с Джотто. Итак, они пришли – Джотто с Дианой. Я познакомил их с моими родителями; они пришлись друг другу по душе. Был, как принято, накрыт стол. Завязалась оживленная беседа, им было что вспомнить, у коренных тбилисцев особое отношение и любовь к городу. Нашлись и общие знакомые. Оказалось, Джотто вел уроки рисования в школе, где училась моя мама, и она его вспомнила. Беседа становилась все оживленнее, Джотто стал рассказывать забавные истории о своих родственниках и знакомых; помнится, он сказал, что отец его торговал углем. За столом царила прекрасная, веселая атмосфера, молча сидели только Диана и я. Диана потому, что была очень сдержанна, а я молчал потому, что говорили взрослые. Я опасался того, что Джотто вообще забыл, по какому поводу он пришел к нам. Воспользовавшись паузой, я произнес какую-то фразу, больше для того, чтоб привлечь к себе внимание. Джотто взглянул на меня, встрепенулся и как бы между прочим сказал: “Ну, давай, показывай, что у тебя есть”. Я повел его в свою комнату, где уже были разложены мои работы – как я уже говорил, несколько академических этюдов и натюрмортов, выполненных дома. АкадеЛитературная Армения

проза, поэзия

мические этюды он не стал даже смотреть – отмахнулся рукой, словно отгоняя назойливую муху. Несколько минут он рассматривал натюрморты, потом молча вышел из комнаты. Вердикта я не услышал. Было уже поздно, гости собрались уходить, я вызвался проводить их до дома; мы жили недалеко друг от друга, надо было спуститься по Метехскому подъему, перейти мост и подняться по улице Энгельса, где жил Джотто. Я надеялся, что по дороге он выскажет свое мнение о моих работах. Но он молчал, вернее, говорил, что ему очень понравились мои родители и вообще вся моя семья, что им с Дианой было приятно побывать у нас. Мы подошли к дому, где жил Джотто. На улицу выходил подъезд необыкновенной красоты, как и многие старые подъезды в Тбилиси, но странным показалось мне то, что лестница при входе в подъезд вела не вверх, как обычно, а вниз. Мы попрощались, я понял, что дорога к картинам Джотто для меня закрыта; я повернулся и пошел к своему дому. Через несколько секунд раздался голос Джотто: “Если очень хочешь, завтра в одиннадцать можешь прийти”. Я так обрадовался, что, как мне помнится, даже не поблагодарил Джотто. Наутро, задолго до одиннадцати, я был уже возле его дома. Дождавшись назначенного часа, я спустился по лестнице и постучал в дверь слева. Других дверей, кажется, там и не было. На стук никто не отозвался. Через несколько секунд я снова постучался, уже более настойчиво и громко. За дверью послышался какой-то шорох, дверь открылась, на пороге показалась сухонькая старушка и, не дожидаясь моего вопроса, сказала: “Они с Дианой ушли”. Я стал себя успокаивать, что, наверное, они ушли ненадолго и скоро вернутся, потом стал убеждать себя, что они могли где-то задержаться, что у них неожиданно возникло неотложное дело, и все в этом духе, не отходя от подъезда, чтобы не прозевать их появление. Когда я последний раз взглянул на часы, было половина третьего. Наконец, в нижней части улицы показались Джотто с Дианой; он, конечно же, держал ее под руку. А лицо его озаряла светлая, ну просто луче44

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

зарная улыбка самого счастливого человека. Подойдя ко мне, он не моргнув глазом заявил, что опоздал не случайно, что задержался намеренно, чтобы убедиться, в самом ли деле меня интересует его живопись, или с моей стороны это простое любопытство. Он пригласил меня в свою единственную комнату. Это был полуподвал с единственным окном под потолком на уровне тротуара на улице – единственное светлое пятно в комнате, под окном мольберт, правую часть комнаты с пола до потолка занимали стеллажи с работами Джотто, в середине комнаты стоял старинный стол, а левую часть ее занимала большая кровать, на которой лежали работы Джотто, выполненные гуашью. Он сказал, что здесь их около тысячи листов. Ночью все работы перекладывались на пол, чтобы было где спать, а наутро они снова возвращались на кровать. Другого места в крохотной комнате для них не было. С точки зрения обывателя комната производила угнетающее впечатление: о нужде и бедности свидетельствовал каждый ее уголок. Но она была и прекрасна. Под окном стоял мольберт, освещенный падающим из окна светом, а на нем удивительный натюрморт. В комнате только то, что необходимо художнику, ни одного, казалось, лишнего предмета, не чувствовалось даже женской руки. Все аскетично и сурово, как и в картинах Джотто. И в то же время все органично. Джотто, к моему удивлению, стал показывать работы, которые покоились на стеллажах. Очень сильные вещи. То ли искупая вину передо мной, то ли потому, что расположился ко мне, Джотто стал показывать и листы гуаши. Думаю, это было признаком доверительного отношения, потому что маленькие, выполненные гуашью работыэкспромты, как правило, носят откровенный и интимный характер. Беседуя, он время от времени задавал мне какие-то вопросы, интересовался, какие художники мне нравятся, но самый провокационный для меня вопрос звучал так: “А тебе кто больше нравится, я или Бажбеук?”. Он, конечно же, был к Бажбеуку неравнодушен, зная, что тот невысокого мнения о нем. По всем характеристикам эти два художника были полной противопоЛитературная Армения

проза, поэзия

ложностью, и я так и ответил – что они настолько разные, что ответа на этот вопрос просто нет. Он кивал головой, но я чувствовал, что он недоволен. Он был недоволен всегда и всем: и растущим вниманием к его творчеству, и комплиментами, и знаками уважения, и вообще как-то ревниво относился ко всем проявлениям почтительного отношения к себе. Ему всего было мало. Думаю, что он так много натерпелся в жизни, испытал так много унижений, что горечи обид ничего не могло компенсировать. Характер у него был тяжелый. Но зато он любил Диану. После переезда в Ереван он часто приезжал в Тбилиси, обязательно звонил и приходил в гости. Скорее к моим родителям. Я как художник интересовал его мало. Он приходил для того, чтобы похвастать чем-то или поведать о своих недовольствах. Помню его рассказ о том, как его “обидели” в Союзе художников. В те времена краски по спискам распределял Союз художников. Так вот, придя за красками, он почему-то заинтересовался списком художников и увидел, что фамилия Сарьяна значилась раньше его фамилии. Это он счел величайшим оскорблением. Зато он очень любил Диану. В следующий приезд, прежде чем зайти к нам, он осведомился по телефону, будет ли дома мой отец, и сказал, что хочет показать ему американский журнал, в котором напечатана статья о нем с большой подборкой репродукций его картин. Придя к нам, он сразу же, даже не начав обычного разговора о житье-бытье, всучил моему отцу журнал. Он оказался не американским, а советским журналом “Soviet Laif” на английском языке. Я не стал его разочаровывать. Через минуту он шепнул мне на ухо, чтоб я забрал у отца журнал, потому что он может помяться. Вот такие мелкие страсти большого художника. Зато он очень любил Диану. Последняя встреча. Он в очередной раз приехал в Тбилиси. Захотел зайти, просто поболтать без всякой причины. Мы с ним не вели бесед об искусстве, как обычно это делают художники. Он или хвастал, или жаловался. Вообще, другие люди его мало волновали. Пока он жил в Тбилиси, я по возможности часто посещал его обитель. Он охотно показывал свои новые работы, 46

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

наверное потому, что чувствовал, как они мне нравятся. Но у меня никогда не возникало желания показать ему свои работы, потому что его высказывания о работах своих коллег и о теоретических проблемах современного художественного процесса зачастую просто шокировали. Он был только большим художником. А этого вполне достаточно. И еще он очень любил Диану. Я хорошо запомнил нашу последнюю встречу. Он пришел в гости и увидел на стене эскиз к моей дипломной работе “Игроки в нарды”. Он как-то особенно на него посмотрел, очень внимательно, и сказал: “Это ты сделал хорошо”. Он сказал это так, что мне показалось, будто он благословил меня.

Мама Как-то я вычитал у Жана Кокто, что слепой – это персонаж трагедии, а глухой – персонаж комедии. Я был того же мнения, но до той поры, пока не потеряла слух моя мама. Оказалось, Кокто ошибался, и если глухой все же персонаж комедии, то – трагикомедии, и уверяю вас, что трагичного в глухоте значительно больше, нежели комичного. Моя мать была женщиной общительной и любознательной, охотно общалась с соседями и была в курсе всего, что происходило в районе. Но после того, как она стала плохо слышать, она перестала выходить на балкон в страхе, что кто-нибудь из соседей заговорит с ней. Большую часть дня она проводила сидя на стуле перед окном, но если раньше она охотно беседовала с проходившими мимо соседями, то теперь уже укрывалась за тюлевой занавеской, чтобы с улицы ее не было видно. Кроме того, она была женщиной сильной, гордой и самолюбивой и поэтому очень болезненно относилась к своему недостатку (кстати, в молодости она отличалась невероятно острым слухом). Она фактически была оторвана от внешнего мира, не могла говорить по телефону. В то время (я говорю о 90-х, нелегЛитературная Армения

проза, поэзия

ких для тбилисцев годах) периодической печати практически не было, а то, что печаталось, было недоступно по цене, во всяком случае нам, так что приходилось ограничиваться только телевизором, включенным на полную мощность (что тоже было следствием ее глухоты). К ранее приобретенным слуховым аппаратам она так и не смогла приспособиться. Мне пришлось осваивать азы пантомимы, чтобы как-то общаться с ней. Вот это наверняка выглядело комично. Было очень жаркое лето. Наш сосед сидел во дворе в одних трусах, мне надо было выйти на балкон, где сидела мама, и когда я появился там, облаченный в брюки и рубашку, моя мама громко, как говорят обычно люди с пониженным слухом, сказала: “Странный ты человек, вот Валико – обезьяна обезьяной, а ходит в одних трусах, у тебя же такая красивая фигура, а ты стесняешься”. Валико, конечно, услышал ее, но великодушно смолчал. Надо сказать, что наш сосед был очень интересным, стройным мужчиной, а я вот не вышел ни ростом, ни фигурой, но в глазах матери я был красавцем. Ну чем не комичная ситуация! Однажды отец подозвал меня и сказал, что в жизни каждого наступает период, когда ему приходится хоронить близких: дети должны хоронить родителей, не дай Бог, если это происходит наоборот, и что я должен быть готовым к этому. Я удивился тогда, но вскоре мне стали понятны слова отца. Будучи врачом, он сам обнаружил у себя опухоль и понял, что она неизлечима. А перед самой смертью он сокрушался, что так замучил маму, что она после него долго не проживет. Но тут он ошибся. После смерти отца мама прожила тридцать лет, не дожив до девяностолетия всего четыре месяца. Она прожила бы и дольше, если бы не самая большая трагедия нашей семьи – болезнь моего младшего брата. Вот тогда мама резко изменилась. Слабая здоровьем, она, как это ни покажется странным, стала даже энергичней. После смерти отца здоровье у нее резко пошатнулось, врачи не очень рассчитывали на ее сердце. Сама же она решила иначе: она должна быть сильной, чтобы быть ангелом-хранителем младшего сына. В семье все заботились о брате, помочь мы 48

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

могли даже больше, чем мама, но у каждого из нас была и своя жизнь, и свои обязанности, мама же существовала только для него, и ни для кого больше. Она прожила столько, сколько нужно было ее любимцу. Брат мой прожил после нее всего четыре месяца. Я женился очень рано и рано выпорхнул из-под материнского крыла и тем самым оборвал пуповину, соединявшую нас, а брат мой с мамой были связаны пуповиной всю свою жизнь. Они не смогли жить друг без друга. Упокой, Господи, их души и прости меня, если я в чем-то виноват. Я делал все, что мог.

Василий Иванович Шухаев В воспоминаниях о годах, проведенных в Тбилисской академии художеств, я намеренно не называл имен своих педагогов (их было много), дабы не забыть кого-либо и невольно не обидеть их. Многих нет уже в живых, светлая им память. Но одно имя я не вправе не вспомнить, потому что в то время он был как бы человеком из другого мира, и общение с ним для меня и моего друга Шамира было выходом в совсем другое измерение. Я говорю о Василии Ивановиче Шухаеве. Несколько слов о его внешности. Высокий, уже несколько сутулый (возраст), седые волосы аккуратно зачесаны на пробор, красивое породистое лицо, всегда безупречно одет – без галстука его в академии никто не видел, пиджак красивого золотистого цвета безупречного покроя (явно не отечественного производства и даже не стран социалистического содружества). Он носил черный берет и белые лайковые перчатки, ходил с тростью. Одного взгляда было достаточно, чтобы определить в нем художника. Наше с Шамиром более тесное общение с ним было обусловлено до некоторой степени тем, что у нас было русское образование, общение с нами для него не составляло никакого труда. Надо отметить, что педагогический состав академии в те годы прекрасно владел русским языком, чего нельзя было сказать Литературная Армения

проза, поэзия

о студентах. Какая-то симпатия к нам возникла у него, вероятно, еще и потому, что он чувствовал наше в высшей степени уважительное отношение к нему и к каждому произнесенному им слову. Он преподавал в академии только рисунок, но, зная кое-что из его жизни и биографии, мы приставали к нему с вопросами о живописи и вообще по всем вопросам теоретического характера, которые нас интересовали. Помню, когда я учился на первом курсе, мне подарили книгу о Куинджи. Среди русских художников он считался хорошим колористом. В книге был описан такой случай. Куинджи пришел в гости в мастерскую Крамского, который писал портрет мужчины в военной форме. Портрет был готов, но Крамской был недоволен тем, как написаны эполеты. Они выглядели тускло и скучно. И вот к картине подошел Куинджи, взял кисть, нашел дополнительный цвет, и картина заиграла. Блеск эполет придал ей живость и привлекательность. Я был удивлен, более того, даже потрясен тем, что, оказывается, в живописи существует некий дополнительный цвет, который является просто волшебным средством, – а я о нем ничего не знаю. Наутро я чуть ли не первым прибежал в академию, стал приставать ко всем педагогам подряд, но никто не смог удовлетворить мое любопытство: они просто не знали, что это такое. Знал это Василий Иванович Шухаев. Как известно, Шухаев прожил в Париже пятнадцать лет. Это было начало ХХ века, самый интересный период в жизни французских художников и вообще в истории искусства, время, когда зарождались самые интересные течения и направления в искусстве: модернизм и все самое радикальное, революционное и передовое в искусстве. В это же время в Париже жили или часто наезжали туда выдающиеся представители русской культуры и русской эмиграции. Это было время популярности знаменитого кафе “Ротонда”, где собирались известные и неординарные личности парижской богемы и русской эмиграции. Василий Иванович был близко знаком со многими деятелями искусства – начиная с Пикассо и кончая Модильяни, особо близкие отношения у него были с Шаляпиным, Нейгаузом, Маяковским, Эрен50

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

бургом… И вот после этой интересной и захватывающей атмосферы он оказывается в ссылке в Магадане на целых двадцать пять лет. Он полностью отбыл свой срок в ссылке, после освобождения ему не разрешалось жить в таких городах, как Москва и Петербург, и он оказался в Тбилиси. Я не спрашивал его о причинах столь резкого изменения в его судьбе, это было бы крайне бестактно, да он и сам не хотел говорить на эту тему, но однажды, разговорившись, он назвал виновника своих бед; но я не буду его называть. Человек он был очень известный, его уже нет в живых, да и очень нам полюбилось в последнее время поливать знаменитостей грязью. Я не думаю, что это делает честь нашей стране. Пусть Бог будет ему судьей. А пока я хочу со слов Василия Ивановича рассказать историю, которая произошла с ним в самые первые дни пребывания в Париже: “Я в Париже. Мне не терпится скорее выйти на улицу, чтобы сделать этюд какого-нибудь уголка этого удивительного города. Я взял все необходимое – этюдник, мольберт – и вышел на улицу. Как только я вышел, меня заметил полицейский и пошел за мной. Он явно преследовал меня, потому что я петлял по улицам в поисках подходящего мотива и по нескольку раз оказывался на одном и том же месте. Я никак не мог от него избавиться. Мне эта игра надоела и, поскольку мотив для этюда я уже выбрал, то разложил свои инструменты и приступил к работе. Оглянувшись, я заметил, что полицейский остановился шагах в десятипятнадцати от меня и молча стоит. Я увлекся работой, а когда снова оглянулся, увидел такую картину: “мой” полицейский сдерживал слишком активных зевак и не подпускал их близко ко мне, чтобы они не мешали мне. Все время, пока я работал, он стоял за мной, охраняя меня. Когда я закончил работу, он незаметно исчез. Вот такой культ художника в те годы был в Париже. А может быть, “мой” полицейский просто очень любил живопись и мечтал когда-нибудь стать художником. Этот случай глубоко тронул меня, я запомнил его на всю жизнь – наверное, потому, что я зримо ощутил, что нахожусь в Париже”. Нетрудно представить, какой интерес вызывал Василий Иванович у нас, у студентов. Ведь он был живым свидетелем и Литературная Армения

проза, поэзия

участником событий, которые можно без преувеличения назвать историческими. Сколько интересного он рассказывал! Как я сегодня сожалею, что не записывал его рассказы! Все надо делать в свое время. Но вместе с тем, по прошествии времени легче делать обобщения и трезво оценивать прошлое. Например, мне вспоминается, что, рассказывая о своих встречах с представителями парижской богемы, он мало рассказывал о художниках, а больше о поэтах, представителях артистического мира: певцах, музыкантах. Я только сегодня догадываюсь, чем это можно объяснить. По своему творческому кредо, по манере письма он резко отличался от эстетики авангардизма. Тут я считаю нужным вспомнить статью И. Грабаря 1924 года “Искусство русской эмиграции”, где он писал о том, что наиболее сильное ядро парижской группы составляли художники “Мира искусств” Яковлев, Шухаев, Григорьев и Сорин. Причем И.Грабарь считал, что по своему “художническому складу” Шухаев очень близок к Яковлеву духом жесткого сурового рисунка. Возвращаясь к Василию Ивановичу, отмечу, что он был ярко выраженным академистом, прошедшим прекрасную школу обучения в Петербурге. Надо сказать, что академическим рисунком он владел в совершенстве. Припоминаю такой случай. Ничего дурного не подозревая, я спросил его, как он относится к Маяковскому. Он почему-то смешался, что-то буркнул про себя и быстро удалился. Я, конечно, не понял, с чего он вдруг обиделся. Прошло два дня. Дома я, не помню уже почему, раскрыл один из томов Маяковского и наткнулся на его статью о большой выставке художников в Париже. Сразу бросилась в глаза фамилия Шухаева. Не помню фразу дословно, но эти слова запомнились: “А это кто? Ну конечно Шухаев – академическая баба”. Мне все стало понятно, и в дальнейших наших беседах я уже не упоминал Маяковского. Я все не могу понять, что нас так притягивало к этому человеку. Ведь его эстетические взгляды и пристрастия никак нас не устраивали. Помню, однажды я поинтересовался у него, как он относится к Эль Греко. Он сказал мне буквально следующее, я 52

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

привожу его слова дословно: “Эль Греко очень плохо рисует и очень плохо живописует”. На мой естественный вопрос, кто же ему нравится, он ответил, что малые голландцы. Возразить здесь нечего. Характер у Василия Ивановича был непредсказуемый и парадоксальный. Он мог быть резким и саркастичным и одновременно добрым и демократичным. Временами он был высокомерен, мог, к примеру, обращаясь к студентам, сказать: “Если вы слышали, был такой великий русский писатель граф Лев Николаевич Толстой” или мимоходом бросить вслед не очень хорошему, но самоуверенному педагогу, который считал, что мы, студенты, должны рисовать так, как рисовал в молодости он сам: “Все равно рисовать вы так и не научились”. Но был и такой случай. В перерыве между сеансами натурщица встала, чтобы размяться. Я воспользовался тем, что ложе освободилось, прилег на тахту (я очень устал) и незаметно для себя задремал. Проснулся от того, что кто-то присел рядом. Подумав, что вернулась натурщица, я открыл глаза и увидел Шухаева. Я попытался вскочить, но Шухаев, легонько толкнув меня в грудь, сказал: “Отдыхайте, отдыхайте” и завел со мной беседу о годах, проведенных в Париже. Я взмолился: “Василий Иванович, позвольте мне встать, мне неловко”. Он рассмеялся, встал и ушел. Несколько слов о том, как Василий Иванович преподавал рисование. Подойдя к работе студента, он не давал ей оценки и не делал замечаний, он садился за рисунок и показывал, как это надо сделать. При этом он обязательно отворачивал рукав своего роскошного пиджака, чтобы не запачкать его о рисунок. После его поправок рисунок выглядел прекрасно и очень просто. Каждый раз нам казалось, что и мы так можем. Но мы не умели рисовать просто, мы упорно пытались дотянуться правой рукой до левого уха. Шло время, а меня все мучил вопрос, почему мне так нравились картины Василия Ивановича, ведь они не укладывались в тогдашние мои представления о хорошей живописи. И только с годами я понял, что важно, чтоб работа была хорошо сделана. А Литературная Армения

проза, поэзия

если это так, то и академизм может быть талантливым. Потом я побывал на двух больших персональных выставках Шухаева – в Тбилиси и в Москве на Кузнецком мосту. На одной из них был представлен написанный совместно двойной автопортрет Яковлева и Шухаева в костюмах Пьеро и Арлекина. Было полное ощущение того, что это предел мастерства и что эти два художника решили потягаться с великими мастерами прошлого. Это было дерзко и смело и свидетельствовало о том, что художническая отвага присуща не только авангардистам. В те годы, когда мы учились, существовало расхожее мнение, что академия губит таланты. Я поинтересовался у Шухаева, что он думает по этому поводу. Вот его дословный ответ: “Грош цена таланту, который может погубить какая-то академия”. Вот так! Возразить что-либо трудно. И все же одну, на мой взгляд важную, черту его творчества, которая объясняет мое, и не только мое, двойственное отношение к его наследию, я отгадал. Произошло это относительно недавно. В Москве, в одном из залов Музея частных коллекций я увидел две работы Шухаева – кажется, из коллекции Святослава Рихтера. Я долго и внимательно рассматривал их. Одна работа – шедевр, другая посредственная. На первой был изображен французский пейзаж – темно-коричневая гора вырастала с совершенно ровной равнины и занимала почти все пространство холста, а на самой вершине горы на ровном плато были расположены маленькие домики. Картина, ее композиция, ее суровая простота производили сильное впечатление. Рядом висела вторая картина – поколенный портрет седовласой женщины с короткой стрижкой. Портрет был написан тщательно и добротно, предельно реалистично, не была упущена ни одна бородавка (мне помнится, Василий Иванович очень ценил картину Гирландайо, изображающую дедушку с внуком; дедушка был изображен с большим бугристым носом). Одним словом, реализм без желания хоть что-то изменить в картине во имя эстетики. Я вспомнил большинство картин Шухаева, и мне все стало ясно. Он был крайне объективным художником, писал толь54

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

ко то, что видели его глаза. Так вот, если мотив, или портрет, или же натюрморт были интересными и выразительными в натуре, тогда получался шедевр. В противном случае все выглядело заурядно. Скончался он тихо, хоронили его скромно. Говорили, что вдова Василия Ивановича предлагала его картины друзьям и знакомым – полотен было много, и она не могла смотреть за ними, – но никто особенно не рвался стать обладателем картин Шухаева. В годы, о которых я рассказываю, чтобы поддеть художника, сравнивали его с Шишкиным или Айвазовским. Но времена меняются, и сегодня работы этих художников на аукционах Сотбис или Кристи стоят дороже, чем русская икона XV века. Но что мне особенно приятно – что и работы Шухаева сегодня на этих аукционах продаются за достаточно высокую цену. Я безмерно рад за моего любимого наставника. Может, там, на небесах, он уже знает, что сегодня его помнят и чтят и что его картины висят в Третьяковской галерее.

Тетя Соня В детстве мама часто водила меня к своей сестре – тете Соне. Бывало, я оставался у них ночевать. Я хорошо помню эти ночи. У тети Сони были настенные часы с боем. По тому времени такие часы были у многих, у нас тоже. Но бой наших часов был уже привычен, а у часов тети Сони был необычный – низкий, густой и мягкий. Я часто просыпался ночью, тотчас осознавал, где нахожусь, и быстро засыпал. Впрочем, у тети Сони необычными были не только часы. В их доме было много красивых и интересных вещей. Может быть, потому к ним часто забегал Сержик Параджанов. Он учился в одном классе с дочерью тети Сони, моей кузиной Катей, кстати, очень красивой (позже, когда я познакомился с творчеством Сергея Параджанова, я осознал, что значила для него красота). Я понимаю, что Литературная Армения

проза, поэзия

в этом рассказе я буду часто говорить о ком-то или о чем-то восторженно, но что поделаешь – это чистая правда. У тети Сони была прекрасная семья, добрый, любящий муж – дядя Ваня. Он занимался реставрацией старинных люстр. Не трудно себе представить, какие изумительные светильники были у них дома. Мне особенно нравилась одна настольная лампа. Она была из черного металла, представляла собой красивый куст за точеной женской фигурой. На кусте вместо цветов рассыпаны маленькие круглые лампочки молочного цвета. Впрочем, в доме все было подобрано со вкусом. В те годы была очень популярна игра в лото. Во всех домах вместо фишек использовались фасолинки или просто что попадалось под руку. И только у тети Сони специально для игры в лото лежали в круглой коробочке от монпансье блестящие, совершенно новенькие однокопеечные монетки. А еще меня привлекали цветные открытки на тему Отечественной войны 1812 года с изображениями Наполеона и Александра I и сценами сражений. Солдаты обеих армий выглядели очень красиво в цветных мундирах. Я зачарованно разглядывал их. Уже тогда я проявлял интерес к рисованию, и мне хотелось научиться рисовать так же красиво. Эти открытки были первыми изображениями, созданными руками художников, с которыми я познакомился. Младший сын тети Сони – Юра – был на несколько лет старше меня. Добрый, ласковый в детстве, он таким и остался всю жизнь. Не изменил своей природе, даже работая на высокой должности в Совете министров. В семье тети Сони все друг друга обожали, относились друг к другу трепетно, разговаривали ласково. Меня это удивляло, даже несколько смущало, потому что мои родители, несмотря на огромную любовь, были людьми сдержанными и, я бы сказал, суровыми. Такими были и Кондахсазовы и Долмазовы (девичья фамилия моей матери), особенно женщины, умные по природе и властные. Но, видимо, атмосфера в доме моей тети была такой, что ей незачем было проявлять свой суровый характер. Мягкими и даже застенчивыми в семье Долмазовых были мужчины – братья моей мамы и 56

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

ее отец (кстати, мама рассказывала, что дедушка хорошо рисовал. Жаль, что из нарисованного им ничего не сохранилось). Несмотря на сдержанность отношений в нашей семье, я чувствовал, я знал, что родители очень любят меня. Меня ругали, не исполняли, не балуя, все мои желания. Вот, пожалуй, самый яркий пример этого. Мне девятнадцать лет. В гости к нам приходит моя подружка детства со своей близкой подругой. Я оставляю их, выхожу в другую комнату, где находятся мои родители, и сообщаю им, что женюсь на подруге моей подруги. Через год мы поженились. Даже в этом случае родители не стали возражать и отговаривать меня. Царство им небесное и светлая память! Я тоже был сдержанным в проявлении своих чувств к ним, хотя должен признать, что был хорошим сыном. Я благодарен им за все, ведь они научили меня отдавать близким всего себя без остатка. В отличие от тети Сони Кондахсазовы были не в лучших отношениях с эстетикой. Красивые предметы их даже настораживали. Мой дядя Трдат, брат отца, даже возмущался, когда его жена или дочь покупали красивое нижнее белье, – по его мнению, белье должно было быть прежде всего теплым, чтоб согревать, а всякие там кружева – это только признак распущенности. И если у нас дома сохранились по сегодняшний день какие-то красивые вещи, то только потому, что не изящных, не красивых вещей тогда, наверное, просто не было. Мои бабушка с дедом ели с тарелок, которые сегодня продаются в антикварных магазинах, а для них они были настолько обыденными, что они подогревали еду в этих тарелках, ставя их прямо на керосинку, – я был свидетелем этого в детстве. Вообще Кондахсазовы-старшие при всем своем богатстве жили очень скромно, даже аскетично. Папа говорил, что конфеты и печенье выдавались им, детям, только по праздникам, а одежду, особенно шинель для гимназии, шили чуть ли не на два размера больше нужного, на вырост. Самые красивые вещи в доме появились после женитьбы папы. Во всех комнатах, благодаря дяде Ване, висели великолепные старинные люстры, которые, к большому Литературная Армения

проза, поэзия

моему сожалению, пришлось продать за бесценок, переезжая в Москву… Но вернемся к временам моего детства и к дому тети Сони. Суровые военные и послевоенные годы. Во всем был дефицит. Когда удавалось раздобыть сахарный песок, его смешивали с водой и в чугунной сковороде на керосинке выпаривали до тех пор, пока сироп не превращался в жесткую карамель, потом плитку бурого цвета старинными щипцами для колки сахара дробили на мелкие кусочки и наслаждались чаем вприкуску. Это было очень экономно – маленького кусочка хватало на целый стакан. Придя однажды к тете Соне, мы с мамой увидели на столе изящную вазочку с ослепительно белыми кусочками сахара. На вопрос мамы, где ей удалось раздобыть настоящий сахар, тетя Соня предложила нам попробовать его. Сахар оказался нарезанной на аккуратные кусочки редиской. Вот таким эстетом была тетя Соня. Она была счастливой женщиной, все любили ее, считались с ней, прислушивались к ее словам. Но вот одна беда – от рождения у нее был физический недостаток: вследствие искривления позвоночника одна лопатка сильно выпирала. Но этот физический недостаток она компенсировала обаянием и чувством юмора. В то время в городе основным видом транспорта был трамвай. Поздним вечером, вернее, ближе к ночи, когда завершался график работы транспорта, на каждой остановке кондуктор обычно выкрикивал: “Трамвай идет в парк!”. Все знали, где находился трамвайный парк и до какого места они могут доехать. Когда тетя Соня постарела и стали всплывать всякие болезни, на вопрос, как она себя чувствует, она с легкой горечью отвечала: “Эх, трамвай уже идет в парк”. Особенно врезалась мне в память наша последняя встреча. Я пришел навестить ее. На мой вопрос, как она себя чувствует, она, конечно, упомянула трамвай, идущий в парк. Я подумал было как-то развеселить ее, побалагурить, но не решился. Я ее любил и в то же время несколько робел перед ней. Была в ней какая-то внутренняя сила, которая не позволяла никому фамильярни58

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

чать с ней. Но комплимент я ей все-таки сделал. Выйдя на кухню, я заметил на стене крючок для кухонного полотенца. Что это всего лишь гвоздь, я понял не сразу – шляпка гвоздя была скрыта очень красивой не то бусинкой, не то пуговицей. Вернувшись в комнату, я позволил себе похвалить ее. Неожиданно для меня, она горько заплакала. Я смутился, подумал, что неосознанно чем-то ее обидел, но она произнесла слова, которые разбередили мне душу: “Я так люблю все красивое, а родилась уродкой. Я до сих пор плачу ночами”. Это были последние слова, которые я от нее услышал. Вскоре ее не стало. Уверен, что там, где она сейчас пребывает, ее окружает только красота.

Сурб-Геворк. Праздник Я уже поднимался по лестнице, ведущей во двор храма Сурб-Геворк (Святой Георгий). Я часто бывал здесь. Мне нравился сам храм с его простыми, сильными, монументальными формами, суровой простотой, нравилось, как он расположен, – он стоял во дворе в окружении жилых домов с многочисленными балконами, на которых кипела полнокровная жизнь, сушилось белье, проветривались ковры. Во дворе стоял водопроводный кран – центр общественной жизни, было множество маленьких пристроек. Прямо у стены церкви – могила великого ашуга Саят-Нова, сочинявшего стихи на трех языках – армянском, грузинском и азербайджанском. Могила спроектирована знаменитым художником Геворком Башинджагяном, который покоится рядом с ашугом. Стены церкви в свое время были расписаны самим Башинджагяном. В стороне – могилы нескольких выдающихся деятелей-армян, в том числе * графа Михаила Лорис-Меликова . Рядом сушится ковер и *

М. Лорис-Меликов (1825-1888) – российский государственный деятель, руководитель военных действий на Кавказе в 1877-1878 гг. В 1880-1881 гг. – министр внутренних дел Рос. Империи (примеч. редак.). Литературная Армения

проза, поэзия

шерсть, которой набивают матрасы. В последние годы во двор церкви были перенесены чудом уцелевшие барельефы церкви “Пурпурное Евангелие” на Авлабаре, которая рухнула средь бела дня. Все это вместе очень походило на обитель Бога и людей. Внешне все противоречило монофиситству*, здесь все сливалось в единство, здесь Бог и человек были добрыми соседями. Такая же простота и деловитость царила внутри церкви. Все скромно, без экзальтации делали свое дело: убирали, звонили в колокол, продавали портреты святейшего католикоса всех армян, книги религиозного содержания, свечи, открытки с видами величественных армянских храмов, по воскресеньям пели на хорах. Церковное пение это – нечто такое высокое, что его можно воспринять только как творение самого Создателя. Эту музыку исполняют простые люди, не профессионалы, жители этого двора или близлежащих домов. Для моего неискушенного уха не важно, кто поет. Если музыка великая, если она гениальная на концептуальном уровне, если она стала каноном, как в изобразительном искусстве пластическая культура Древнего Египта, античность, русская икона, армянская миниатюра, армянское средневековое зодчество и поэзия, – то она гениальна, гениальна всегда, вне зависимости от того, кто ее исполняет. Старушки стараются прийти в церковь как можно раньше до начала службы, чтобы занять место поближе к решетке, отделяющей алтарь от основного помещения, чтобы, ухватившись за решетку, легче опускаться на колени и легче подниматься с колен. Они приходят, тесно прижимая к груди маленькие подушечки в полиэтиленовых пакетах. Им больно стоять на коленях на мраморном полу. Пол – из белого мрамора, и на него падает свет через цветные стекла окна на восточной части купола. Этот свет, это цветное отражение на полу создает впечатление присутствия в храме Святого Духа. Меня всегда удивляла и вос*

Христианское учение, трактующее соединение двух природ во Христе как поглощение человеческого начала божественным. Его придерживается армянская церковь (примеч. редак.). 60

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

хищала “заземленность” армянских церквей. Грузинские церкви устремлены ввысь, они словно пытаются оторваться от земли, чтобы быть ближе к Богу. Армянские же словно стараются врасти в землю. Вероятно, армяне полагают, что близость к земле и есть близость к Богу. Но вернемся к тому дню, когда я пришел в церковь Сурб-Геворк. Поднимаясь по лестнице, я заметил необычное оживление. Я не думал, что мне предстоит стать свидетелем исторического события для армян, продолжавших пока проживать в Тбилиси. И вдруг я услышал за спиной слова, явно относившиеся к моей персоне. Я оглянулся и увидел художественного руководителя Тбилисского армянского театра. Я остановился, и он представил меня мужчине, в котором я не сразу узнал Армена Борисовича Джигарханяна. Просто я не ожидал встретить его здесь. Естественно, я был представлен как известный армянский художник – любовь к преувеличениям неистребима в армянах. Людей вокруг становилось все больше, и все возрастал “статус” представляемых, в счет пошли уже гении и даже живые классики. Это было слишком даже для армян, пристрастных к высокопарным эпитетам. Душевный подъем был вполне объясним и оправдан – среди почетных гостей этого собрания был еще и сам Шарль Азнавур. Двух самых дорогих гостей подвели друг к другу и познакомили. Взрыв ликования достиг предела. Мгновенно появился помост, который обычно устанавливался здесь во время торжеств. Сама встреча столь почетных гостей не была подготовлена заблаговременно – Армен Борисович приехал, кажется, на гастроли, а какие пути занесли в Тбилиси Шарля Азнавура, никто из присутствующих толком не знал. Почетных гостей пригласили на помост, рядом с ними оказались хозяева встречи. Полились пламенные речи, и каждый из выступавших почему-то подталкивал друг к другу Джигарханяна и Азнавура, видимо приглашая их обняться. Гости неловко улыбались и вежливо раскланивались. Я впервые видел смущенными великих артистов. Музыки не было. В завершение слово предоставили гостям. Первым выступил Джигарханян. Литературная Армения

проза, поэзия

Он говорил по-армянски, вызвав всеобщее ликование. Затем слово предоставили Азнавуру. И он стал говорить по-армянски. Народ просто впал в экстаз. К моему стыду, я почти не говорю по-армянски, но могу догадаться, о чем они говорили. Если встречаются трое армян, то они говорят конечно же о геноциде (родители Шарля Азнавура испытали его на себе), о том, что представляли собой армяне в Тбилиси до советизации Грузии, и о том, что самые выдающиеся в мире деятели по происхождению армяне, а если кто-то вдруг не армянин, то врач, принимавший роды у его матери, несомненно был армянином. Это, конечно, преувеличение. Но это не смешно, а очень печально, потому что взгляд, постоянно обращенный назад, в прошлое, не способствует созиданию. Мои слова не относятся к геноциду. Забывать о нем нельзя, и никогда он забыт не будет. Забыть – значит осквернить могилы и память миллионов невинно убиенных. Можно в силу определенных обстоятельств принимать какие-то политические решения, но из генетической памяти ничего не вытравишь. Что касается деятельности армян на благо Тбилиси, то нельзя забывать, что они ничего не разрушали, напротив, они строили, сохраняли и передали сегодняшнему поколению прекрасные дома, театры, больницы, придали городу неповторимый колорит и такое очарование, которое и сегодня производит неизгладимое впечатление на гостей Тбилиси. Сегодня у города новые законные хозяева, им видней, что делать, но что бы они ни построили, это будет их автопортрет. О том, что было построено армянами в Тбилиси, знают все, и даже те, кто делает вид, что этого не было. Все это зафиксировано историей, и вычеркнуть это невозможно, такой подход только унижает тех, кто пытается сделать подобное. И у грузинского, и у армянского народов есть очень много того, чем можно и должно гордиться. Но налицо все комплексы малочисленного и амбициозного народа, народа, у которого в действительности так много подлинно великого, что каждый другой народ счел бы честью быть обладателем хотя бы одного из этих шедевров архитектуры. 62

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

Армянская буржуазия в свое время действительно сделала много полезного и доброго для Тбилиси. Но произошла смена общественного строя, социалистическая революция породила совершенно искусственные предпосылки для дальнейшего развития страны, что привело к тому, к чему привело. Армяне же должны окончательно осознать, что то, что было, прошло. Так называемых грузинских армян осталось в Грузии так мало, что уже время заносить их в “красную книгу”, чтобы уберечь от исчезновения. Они еще могут пригодиться – ведь они не умеют разрушать. Зато строить – великие мастера. Но вернемся в Сурб-Геворк. Гостей все не отпускали, ведь подобные встречи случаются не часто, особенно для тех старушек, которые заняли самые лучшие места на балконах. Дело в том, что помост и балконы первого этажа находились на одной высоте и люди на балконах смотрелись как актеры массовки в театре. Я смотрел не на “солистов”, я не мог оторвать взора от старушек, которые так нелепо и трогательно до слез вырядились по такому, наверное, самому значительному событию в их жизни. Они вытащили из шкафов давно устаревшие, но модные в их молодости наряды и аксессуары, перчатки, шляпки с вуалью, веера, китайские зонтики и гордо красовались среди этой театральной оргии, наверное, вспоминая молодость. Внуки широко распахнутыми глазами смотрели на своих бабушек – такими они их не видели и думали, что те всегда носили только простенькие халатики и фартуки и всю свою жизнь убирали и готовили еду. А ведь в молодости они были красивы и кокетливы и наверняка разбили сердце не одному молодому человеку. Мне было очень больно. А еще я сожалел о том, что наши знаменитости не видят того, что происходит у них за спиной. А за спиной у них разыгрывался великий спектакль, спектакль, не имеющий драматурга, режиссера и, не приведи Господь, художника. Шел настоящий спектакль, не выдуманный никем, а сыгранный самой жизнью, без сквозного действия, зерна образа, темпоритма спектакля и всякой условной дребедени и потому – Литературная Армения

проза, поэзия

абсолютно подлинный; ведь перед глазами высоких гостей разворачивалось действо хотя и искреннее, но помпезно-парадное, востребованное большинством зрителей, которые сумели полностью удовлетворить свои амбиции. Но ведь это тоже немало?

Дядя Трдат Просим младшего корнета Поднести бокал вина, Хороша традиция эта, (имя), пей до дна… – запевал мой дядя Трдат во время довольно частых застолий у нас дома, и все гости дружно скандировали: “Пей до дна, пей до дна, пей до дна…” до тех пор, пока названный в куплете гость не осушал свой бокал. Затем с противоположного конца стола запевал мой отец: “Алаверды, Господь с тобою, алаверды, алаверды…”. Это означало, что он после произнесения им очередного тоста обратится к кому-нибудь из присутствующих за столом поддержать и продолжить тост. Таким образом, получалось, что за столом было два тамады. Зачастую застолья длились до утра. Быть тамадой на таких продолжительных сборищах довольно утомительно, поэтому братья иногда сменяли друг друга. Думаю, это было утомительно и для тети Мани, жены моего дяди, которая за отсутствием прислуги сама подавала все блюда. Гости, попробовав очередное угощение, выставляли оценку хозяйке. Время от времени кто-нибудь из них восклицал: “Пять с крестом, Марья Аветовна, пять с крестом!” Да, раньше так и говорили – не пять с плюсом, а пять с крестом. Гости дружно аплодировали, а тетя Маня искренне радовалась и, гордо посматривая на мужа, сдержанно и с достоинством благодарила гостей. Такая не совсем кавказская манера ведения застолий объяснялась тем, что братья и их друзья свои студенческие годы провели в Москве, Петербурге, Ростове. Дед мой, Аршак 64

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

Арутинович, был, как бы сказали сегодня, продвинутым человеком. Он не захотел, чтобы кто-нибудь из его детей продолжал его дело, хотя сам, будучи купцом, нажил огромное состояние. Все его дети получили прекрасное воспитание, хорошее образование, занимались музыкой. Оба брата играли на скрипке, дочери – на фортепиано. Одна дочь стала врачом, другая – актрисой. Дядя Трдат любил устраивать домашние концерты и зачастую уговаривал меня поаккомпанировать ему на пианино. К тому времени я уже бросил музыкальную школу, но иногда все же играл что-нибудь, подбирая по слуху. Дяде очень нравились “Амурские волны” и “Полонез” Огиньского, играл он очень проникновенно, закрыв глаза, высоко вскидывал голову и одновременно двигал челюстью в такт и в направлении смычка. Это было очень трогательно. Дядя уверял меня, что у него скрипка Амати. Не могу утверждать. Но прошло время, и сегодня, когда я сопоставляю события, которые происходили после смерти дяди, я уже отношусь к тому, что он говорил, не столь скептически. Во-первых, учитывая то, каким состоятельным человеком был мой дед, я допускаю, что он был в состоянии приобрести такую скрипку, да и стоила она в те времена не так дорого, как сегодня. Но меня больше убеждает то, что сразу после смерти дяди к тете Мане стал наведываться наш сосед, довольно ушлый и настырный тип, с просьбой продать ему скрипку. Тетя долго сопротивлялась, но потом, чтобы избавиться от него, ни с кем не посоветовавшись, отдала ему скрипку за бесценок. Вообще, мы с дядей дружили. Он любил меня и именовал меня не иначе как Роберт Абгарович. Жили мы достаточно дружно в дедовском доме – на одной половине наша семья, на другой – семья дяди; наши “половины” разделяла только общая прихожая. Можно сказать, что жили одной семьей. Мы рано приобрели телевизор – отец любил всякие новации, и вечерами все собирались у телевизора на нашей половине дома. Дядя с тетей предпочитали смотреть фильмы. Дядя удобно устраивался перед телевизором и вскоре засыпал. Я обычно садился рядом с ним, чтобы удержать его, если он будет падать со Литературная Армения

проза, поэзия

стула, с другого боку от него садился папа. Фильмы в те времена начинались громко и энергично, часто использовался такой режиссерский штамп: показывали громыхающий поезд, потом происходили всякие события, и заканчивался фильм, как и начинался, громыханием поезда. От шума дядя просыпался и, ворча, вставал со стула. На вопрос, понравился ли ему фильм, раздраженно отвечал: “Что здесь может понравиться, все время громыхает поезд, и только”. Но еще уморительнее были комментарии тети Мани. У нее весь мир со всем его населением умещался в круг ее знакомых. Время от времени она оживлялась и обращалась к нам, показывая на какого-то американского актера: “Вы узнали его? Это же муж Амиранашвили!” В другой раз, указывая на какую-то французскую актрису, она заявляла, что это жена Тиграна Назаровича. Такие вот веселые просмотры были у нас. Дядя мой засыпал перед телевизором потому, что у него был свой особый распорядок дня. Он привык к нему. Обычно вечером, вернувшись с работы, он плотно ужинал и засыпал. Просыпался к часам одиннадцати-двенадцати, когда все уже спали, и мучился и маялся до рассвета. Он был хорошим химиком, прекрасно знал физику, математику, вообще увлекался наукой. Это были времена торжества материалистической философии. О Боге многие просто забыли. Все вдруг стали атеистами. Большинство людей устраивало материалистическое объяснение мира. Особенно тех, кто увлекался наукой. Не был исключением и мой дядя. Но я запомнил одну фразу, которую в то время часто произносил отец: “Поверхностное изучение науки ведет к атеизму”. Он не был религиозным человеком, скорее наоборот, но почему-то часто повторял эти слова. Глубокие познания дяди сослужили хорошую службу в годы войны. Он умудрялся в домашних условиях варить мыло, делать серу для спичек и множество других полезных вещей, которые были дефицитом. Я вспоминаю, как он проверял качество ткани на костюм (в моем детстве говорили “отрез на костюм”). Он торжественно 66

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

водружал очки на нос, сильно мял ткань (она не должна была мяться), затем отрезал узенькую полоску от ткани и поджигал ее (ткань не должна была гореть – только тлеть). Он нюхал дымок и только после этого выносил свой вердикт, настоящая ли это шерсть. Этим тканям не было сноса. Костюм носили чуть ли не более десяти лет, а когда ткань начинала лосниться, костюм перелицовывали, и его снова можно было носить достаточно долго. Устаревший костюм не выбрасывали, его приобретал по дешевке старьевщик, который ходил по улицам, выкрикивая: “Стари адеж, стари вещ пакупаем”. Из остатков костюма шили мужские кепки особого покроя, которые в шутку называли “аэродром”, потому что у них был большой козырек. Но временами познания дяди в науке приносили нам лишние хлопоты. Его осведомленность буквально осложняла нам жизнь. Повсюду ему мерещились микробы и бактерии. Масло следовало выковыривать из середины брикета, хлеб непременно подогревать на огне и т.п. Плюс ко всему его дочь, моя кузина, поступила в медицинский институт и, не желая отставать от отца, постоянно пугала нас холестерином, запорами, расстройствами желудка, отравлениями, авитаминозом и прочими всевозможными болезнями. Особенно боялась она сквозняков. Стоило ей увидеть открытую дверь или окно, как она, трагически вскинув руки, бежала закрывать их. Родственники и знакомые подшучивали по этому поводу, мол, скоро она запретит открывать дверь гардероба, чтобы не продуло. А дядя придумал способ, как ему по ночам коротать время. Когда я садился за уроки, он забирал у меня учебники и тетради и ночью, когда все засыпали, решал за меня математические задачи, выполнял задания по физике и химии. Утром перед моим уходом в школу он вручал мне тетради и коротко пояснял суть решений. Я, конечно, слушал его вполуха, но был очень признателен ему. Совесть не мучила меня, что я не учу уроки: я уже твердо знал, что буду художником и эти предметы мне не понадобятся. Одно только меня пугало. У дяди был красивый каллиграфический почерк, и я боялся, что меня разоблачат. Я проЛитературная Армения

проза, поэзия

сил его не писать так красиво, он отвечал, что очень старается, но некрасиво у него не получается. Когда я пригласил к нам в гости мою будущую жену, чтоб познакомить ее с родителями, дядя отвел ее в сторону и о чемто оживленно говорил с ней. Потом подошел ко мне и сказал, что одобряет мой выбор. Когда я спросил Вику, о чем они говорили, она сказала, что дядя попросил ее решить устно какую-то математическую задачу. Она ее правильно решила. Вот уж действительно знание – сила. Дядя был тихим, скромным человеком, по-моему, он даже не знал ни одного бранного слова. То ли потому, что он был лысый, то ли хотел походить на ученого, он носил маленькую круглую шапочку, какую обычно носили ученые мужи. Он действительно походил в ней на профессора. Шапочки шила ему жена. Они были черного цвета, но последняя была темно-изумрудная. Я запомнил это потому, что написал его портрет в этой шапочке. Кстати, он и сам рисовал в молодости. Дядя был доволен портретом, но особенно нравился он моей тетушке, потому что был выполнен, как она говорила, “точь-в-точь”. Дядя был добропорядочным семьянином. Правда, однажды он ушел на работу и исчез. В доме поднялся страшный переполох, потому что такое с ним никогда не случалось. Всю ночь папа обзванивал больницы, отделения милиции – все тщетно. Наконец, на рассвете он появился в переулке перед нашим домом, шел медленно, прихрамывая (еще в детстве он сломал ногу) и выглядел очень виноватым и жалким. Все бросились открывать дверь. Когда он вошел, моя тетушка почему-то подпрыгнула (она была маленького роста) и дала ему пощечину. Он молча и безропотно снес ее и пошел спать. Когда он проснулся, его, естественно, стали расспрашивать, где он был. Оказалось, его пригласил к себе сослуживец. Угощали жареной свининой и красным вином. Это была его самая любимая еда. Увлекшись застольем, он несколько перебрал и отключился. Телефонов тогда в городе было мало, не было телефона и у хозяев дома, так что сообщить нам никто ничего не мог. Тетушка так и не простила ему “безобразный поступок” и при всяком удобном 68

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

случае корила за то, что он когда-то заставил ее волноваться. Годы брали свое, дядя старел (он был старше моего отца), появились болезни. Помню его последний день. Он был на ногах и стоял, как обычно, прислонясь к стенной печи. Было холодно, февраль, он говорил, что неважно себя чувствует и все спрашивал: “Где Абгар, где Абгар?” Папу вызвали к больному, которого он лечил. Когда отец пришел, дядя успокоился, лег в постель и спокойно уснул. Уже навсегда. Светлая ему память.

Детство В детстве я с удивительным постоянством видел два сна. Во дворе нашего дома была небольшая комната. Когда-то дед мой поселил в ней беженцев, позже в ней жили квартиранты, а потом в ней уже никто не жил, она пустовала. Так вот, в первом моем сне я постоянно видел эту комнату, от пола до потолка забитую бумагой, красками, карандашами и прочими атрибутами художников. Прошло много лет, я закончил академию художеств, и тут встал вопрос о мастерской. И тогда я вспомнил о комнате во дворе. Она стала моей мастерской. Мой детский сон оказался провидческим. Второй сон был связан с цирком. Я очень любил цирк, кстати, люблю и сегодня. Цирк располагался на высоком холме, и к нему вели чуть ли не сто ступеней, подниматься по ним было довольно трудно, и потому папа нанимал машину и мы подъезжали к цирку, огибая холм. Удовольствие я получал двойное – и на машине катался, и представление смотрел. Так вот, во сне мама с папой везут меня в цирк. Волшебная, завораживающая атмосфера цирка начиналась еще до того, как мы входили в фойе. Перед цирком толпились цыганки, продающие всякую всячину, в том числе набитые опилками мячики величиной со средний мандарин, обернутые яркой цветной фольгой. Они виЛитературная Армения

проза, поэзия

сели на тоненькой резинке с петелькой на конце. Петельку надевали на средний палец и ладонью отбивали мяч (потом во дворе мы устраивали своеобразное соревнование – кто сколько раз отобьет мяч). Еще цыганки продавали нечто подобное веерам, которые в сложенном виде ничем не были привлекательны, но когда их раскрывали, они переливались всеми цветами радуги. Продавали также вырезанных из картона и раскрашенных акробатов; они висели на руках на ниточке, привязанной к деревянной рамке, и когда сдавливали рамку, акробаты очень смешно и забавно вертелись на ниточке. И вот мы входим в цирк. Как всегда, пахнет папиросным дымом, духами и конской мочой. И конечно, я чувствую запах маминых духов (в те годы самыми модными духами считались “Манон”, “В полет” и, конечно, “Красная Москва”). Однажды неожиданно для всех нас папа подарил маме роскошную атласную коробку с набором “Красной Москвы”. В наборе были духи, одеколон, мыло и пудра. Неожиданным это было потому, что, как я уже говорил, при всей любви к семье и к родственникам, папа не был человеком романтичным, был скуп на проявления чувств. И вообще родители мои были людьми сдержанными. Я часто задумывался: а любили ли они друг друга? В те годы разводы были крайне редки, сохранение семьи было делом святым, тем более если в семье были дети. Помню, когда у меня родилась дочь, папа сказал мне: “Запомни, отныне, что бы ни случилось, ты будешь поступать так, как будет лучше для твоей дочери”. Сегодня, оглядываясь назад, я уверен – родители, конечно, любили и берегли друг друга, а внешняя суровость – это просто черта их характера, которую наследовал и я. Но я отвлекся от своего сна. И вот я в цирке, и, как всегда, меня приводит в восторг то, что на арене очень светло. Но вот перед самым началом представления включаются все прожектора, и становится так светло, что перехватывает дыхание. Бравурно гремит оркестр, и представление начинается. И каждый раз на этом самом месте мой сон обрывался. Я просыпался от грохота 70

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

оркестра и зачастую плакал от обиды. Спустя годы на машине по той же дороге я ездил в цирк уже с маленькой дочерью. В то время, о котором я рассказываю, на арене выступали Ирина Бугримова, сестры Кох, Петр Маяцкий, клоуны Карандаш, Костя Бергман, Енгибаров и многие другие выдающиеся артисты и коллективы. Кстати, Енгибаров был последним артистом, на выступление которого мы пошли в цирк, но выступление не состоялось – Енгибаров заболел. Вскоре его не стало. Любовь к цирку осталась у меня на всю жизнь. Я занялся теорией цирка, его историей, происхождением, цирк стал одной из тем моих полотен. Время от времени я изображаю цирк и сегодня, но в более условной манере. Однажды, зная про мою любовь к цирку, моя ученица обратилась ко мне с просьбой помочь ей сделать афишу для приехавшего в наш город цирка-шапито. И вот мы пришли в сад за филармонией, где был разбит цирк. Там царила удивительная атмосфера. Стояли фургоны, повозки, всякий реквизит, висели костюмы, к деревьям были привязаны кони, бегали, суетились артисты, кое-кто готовил пищу. Все было празднично, но, как мне показалось, и трагично одновременно. Нас встретил руководитель цирка и исполнитель главного номера программы – езды на мотоцикле по вертикальной стене. Это был молодой человек приятной наружности, очень обаятельный, располагающий к себе, с красивой улыбкой и очень грустными глазами. Мы поинтересовались, как он представляет себе афишу, и попросили написать для нее текст. Пока он писал, я огляделся (ведь это был самый настоящий цирковой фургон) и увидел на стенке фотографию нашего нового знакомого в обнимку с поэтом Александром Межировым. Я люблю поэзию, и стихи Межирова мне нравились. И еще мне нравилось, как он читает свои стихи. Совершенно не переношу, когда стихи читают артисты – они играют содержание стихов, не чувствуя вторую составляющую поэзии – музыку. Когда стихи читал Александр Межиров, нельзя было не услышать музыку стиха. Но вот наш новый знакомый закончил писать, и я спроЛитературная Армения

проза, поэзия

сил его, откуда он знает Межирова. Он ответил: “Это мой отец”. После встречи с сыном Межирова мне снова стал сниться цирк, но уже цирк-шапито.

Еще одно воспоминание Каждое лето мы непременно уезжали на дачу, которую снимал отец в одной из близлежащих деревень, чаще всего в Цхнети (когда-то она была вотчиной нашего дальнего родственника Гри Гри – князя Григория Григорьевича Бебутова). Ехали со всем скарбом. А на даче начиналось интенсивное откармливание детей, чтоб по приезде можно было похвастать тем, что дети набрали столь желанные килограммы. И если ктото из родственников или знакомых отмечал, что я совсем не поправился, мама бывала очень огорчена. И еще мама считала, что ребенка надо купать каждый день. Нагревали воды, ставили меня в так называемую лоханку и тщательно смывали с меня грязь, которой я обрастал за день. Но вот в один прекрасный день мама решила взять меня с собой в баню. И я впервые в жизни увидел голых женщин. У меня глаза вылезли на лоб и отвисла челюсть. Очнулся я от строгого окрика тетушки, маминой сестры, которую я с интересом рассматривал: “Чего ты уставился, бесстыдник?!” Мне показалось, что женщины очень интересно устроены, и буквально на следующий день я постарался изобразить их. Дома я побоялся рисовать и решил, что в туалете, который по обычаю того времени располагался в конце балкона, меня никто “не застукает”. Я полагал, что если никто не видит, как я рисую, стало быть, я вне подозрений. Вскоре наш туалет стал похож на пещеру с рисунками первобытных людей. Все стены были испещрены изображениями голых женщин. Меня до сих пор удивляет, что никто никогда не обмолвился ни словом и не поинтересовался у меня, не моих ли рук это дело. Все вели себя так, словно этих рисунков на стенах туа72

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

лета вообще не было. Но в баню стал водить меня уже папа. С ним было не так интересно, потому что он был устроен как я. Но зато мы мылись в роскошном отдельном помещении с бассейном в так называемой “гарнизонной бане”. Солдаты мылись в общем помещении, а номера предназначались для высшего командования и офицерского состава. После бани мы заходили в расположенную рядом харчевню “Аршин-мал-алан”, заказывали люля-кебаб и пили чай вприкуску из специальных маленьких стаканчиков с узкой талией – кажется, они называются армуды. Все бани находились на Майдане, древнейшем районе города. Чтоб попасть туда из нашего дома, надо было перейти через Метехский мост. А на мосту неизменно сидел слепой певец (ашуг). Все называли его Слепой Ваан. Он распевал старинные городские песни, играя на скрипке, но держал ее странно – вертикально, как старинный инструмент кяманчу. Сидел он, по-восточному скрестив ноги. Почти каждый прохожий останавливался, клал деньги в его шапку и спрашивал: “Как дела, Ваан?” Ответ был всем известен заранее. Ваан с грустью произносил: “Послушай, кто из нас слепой? Ты что, не видишь, что вокруг творится?” Не знаю, что он имел в виду. Временами на улице раздавался знакомый всем выкрик нараспев: “Хара-хура, мелкий товар!” На городском жаргоне это – всякая мелочь, барахло. Приезжала запряженная в ослик небольшая повозка, выкрашенная ярко-голубой краской. Хозяин повозки обменивал старые ношеные вещи – туфли, одежду, старую посуду – на мелкий, но дефицитный товар – швейные иголки, резинку для трусов и другую галантерейную мелочь. А для нас, детей, эта повозка была сказочным сундуком, откуда для нас извлекали перо для ручки, ластик, кусочек черной смолы, которую мы использовали как жвачку, и даже предел мальчишеских мечтаний – нарезанную полосками красную резину для рогаток. А по дворам ходили и выступали бродячие музыканты, шарманщики, актеры. Самой большой популярностью пользовался некий Бабаев. Он играл только финальную сцену из Литературная Армения

проза, поэзия

“Отелло”, причем исполнял как роль Отелло, так и Дездемоны. Задушив Дездемону, он закалывал себя деревянным кинжалом. Зрители были в восторге, женщины рыдали. Не могу вспомнить, на каком языке он играл. Неожиданно Бабаев исчез, и пошел слух, что, оказывается, он был немецким шпионом. Но мне особенно нравился кинто, продававший хар-туту. Кинто – это представитель особого сословия в старом Тбилиси. Он занимался мелкой торговлей. Хар-тута – тута темно-вишневого цвета с необычайно приятным кисло-сладким вкусом. Кинто шел по нашей улице с гордо поднятой головой, на которой красовалось огромное деревянное блюдо с тутой, прикрытой огромными листьями. Шел он легко, даже не придерживая блюдо рукой. В одной руке он нес разновес*, а в другой – большой красный платок “багдади”. Последний раз я видел его со спины, он уже уходил, и мне стало грустно, потому что я почувствовал, что вижу его в последний раз, что вместе с ним уходит детство. Вспоминаю первые послевоенные годы. Экономически жизнь налаживалась, но в воздухе веяло грозой. Все жили в ожидании чего-то страшного. И этот день пришел. Мы, дети, не понимали, куда стали увозить наших соседей, наших друзей. Обычно ночью, часа в три или четыре, к дому подъезжал грузовик, появлялись какие-то люди, громко и настойчиво стучали в дверь той семьи, которую собирались выселить, приказывали наскоро собрать вещи и одежду, которую они смогут прихватить с собой, сажали их в автобус и увозили. Позже стало известно, что их вывозили далеко в Среднюю Азию. Выходить на улицу нельзя было. Мы гасили свет, чуть-чуть приоткрывали деревянные ставни на окнах и могли видеть, что происходило на улице. В ту ночь, о которой я пишу, выселяли людей из дома напротив. Я протиснулся между папой и мамой и увидел нашего соседа. Он, обезумев, рубил топором пианино. Его грубо оттащили в сторону. Папа не выдержал и стал ругать власть, но *

Разновес – набор гирь различного веса для точного взвешивания.

№ 1 январь-март 2012

Роберт Кондахсазов

мама испуганно зажала ему рот ладонью и чуть слышно прошептала: “ С ума сошел? Не знаешь, что сегодня и стены имеют уши?” В чем провинились эти люди, не знаю, скорее всего ни в чем. У него были престарелая мать, жена и шестеро детей, все девочки, а он очень хотел мальчика и решил, что они с женой будут рожать детей до тех пор, пока не родится мальчик. Но видать, не судьба. В тринадцать лет возле школы я встретил настоящего художника. Он рисовал с натуры дом напротив. Я долго стоял рядом, смотрел, как он рисовал, потом признался, что я тоже хочу стать художником и уже делаю копии с картин. И тогда он сказал мне, что если я хочу стать настоящим художником, то должен научиться рисовать с натуры, а не перерисовывать чужие картины, посоветовал выбрать предметы быта, посуду, кусок яркой ткани, фрукты, все это разложить красиво и постараться изобразить их правдиво. Я в тот же день подобрал предметы, которые мне нравились, нарисовал их и сам удивился, как здорово у меня получилось. Многие и по сей день не верят, что это нарисовано мальчишкой тринадцати лет. Прошли годы. Я окончил академию художеств. Появилось множество творческих проблем и сомнений. В самые тяжелые минуты я извлекал мой тот самый первый натюрморт, который, к счастью, сохранился, и пытался писать так же просто, как тогда, но у меня ничего не получалось. И не могло получиться. То время уже прошло. Так же безвозвратно, как и мое детство.

Литературная Армения

проза, поэзия

Михаил Синельников

Судьба живописца Как и все, я звал его – Робик.Таково закавказское обыкновение, и к тому же на протяжении четырех десятилетий он был моим другом, хотя и старшим, но ведь в Закавказье разница в возрасте не слишком существенна при личном обращении. Робик, так он и был Робик на своей авлабарской улице, в театре – при подготовке живописного антуража для спектаклей, в издательстве, когда брался за иллюстрации… Но все-таки реально существует замечательный, может быть и выдающийся, художник Роберт Кондахсазов, очень тбилисский (тифлисский!). Конечно же, и очень армянский. Что-то невыразимое словом роднит живописцев этой национальности в самом выборе красок; непонятно почему, но национальность автора полотна часто угадывается по колориту. Чудится нечто общее даже у Сарьяна и Минаса, а ведь они такие разные… Быть армянским художником нелегко потому, что соперничество, хотя бы и невольное, неизбежно и слишком уж много выдающихся мастеров среди соплеменников. А еще и потому, что участь армянского живописца наглядно предполагает некоторую житейскую незаземленность, жертвенность, мучительное подвижничество, бессребренничество. Ну да, можно сказать, что все это свойственно и многим живописцам самых разных национальностей, и за примерами недалеко ходить: Ван Гог, Модильяни, Федотов, Врубель, Зверев… И все-таки в армянском случае такие судьбы, как видно, являются не трагическим исключением, а обыкнове76

№ 1 январь-март 2012

Михаил Синельников

нием. И позднее, как правило, посмертное признание здесь также обыкновенное дело. У Поля Валери есть поразительная запись: “Моя жизнь прошла без больших внешних событий, жизнь прошла в обдумывании некоторых мыслей, пришедших в голову во время одной летней грозы в Италии”. Жизнь поэта, композитора, художника далеко не всегда становится трагичной в силу внешних событий. Жизнь Кондахсазова долго, до самого наступления эпохи перемен, была не то чтобы безоблачной, но достаточно устойчивой, ровно текущей, пожалуй, и обеспеченной. Жизнь с любимой женой и любимой дочерью в одном из стариннейших тифлисских домов, принадлежавшем предкам. Некогда весь дом был собственностью Кондахсазовых, но во время резни пятнадцатого года отец отдал половину дома беженцам из Западной Армении, так они навеки и обосновались, но и оставшаяся половина такого дома тоже казалась громадной гостям. Во время оно и я бывал одним из этих гостей и сидел за семейной трапезой Кондахсазовых бессчетное количество раз. Однажды Робик попросил меня запомнить, что я вкушал в его доме редкостное, средневековое блюдо: курицу, приготовленную в дыне. Хозяйка дома Вика много лет работала в удивительном вольнолюбивом журнале “Литературная Грузия” и фактически делала этот журнал, но сверх того была (и по счастью, поныне осталась) выдающейся мастерицей кулинарии… Но, разумеется, еще до того, как начинались тосты и происходило знакомство с гастрономическими изысками, начиналось восхождение на второй этаж, в мансарду, ставшую мастерской Робика. Знакомство с новыми живописными работами и рисунками. Здесь можно сказать, что на протяжении всего жизненного пути этот художник неоднократно и радикально менялся. Мне нравились и некоторые самые ранние его работы, но, именно зная их, я мог с каждым разом уверенней входить в калейдоскопически протекавший мир живописи Кондахсазова. За этой непрерывной сменой форм и видений стояли, как два спорящих ангела, и беспредельная творческая свобода и суровая дисциплина (все Литературная Армения

проза, поэзия

же в отличие от многих тбилисских собратьев по ремеслу, Робик прошел основательную академическую школу и был блистательным рисовальщиком, а собственно в живописи виртуозом и портрета и натюрморта). Заключительным наслаждением нашего общения бывала долгая послеобеденная беседа, в которой я, пожалуй, чаще был внимательным слушателем. Робик являлся превосходным устным рассказчиком. Воспоминания о годах учебы и странствий перемежались выводами – тонкими, мудрыми суждениями о жизни, о человеческой природе и о природе искусства. Должен признать, что некоторые мысли Роберта Кондахсазова, по существу имевшие отношение и к работе поэта, оказали на меня воздействие и я считаю Робика одним из своих наставников. Оставаясь прежде всего живописцем, художником по преимуществу, он был так разносторонне талантлив. Что и выразилось в воспоминаниях, которые, как я думаю, писались уже в самом конце жизни, после переезда в Москву. Переезд этот не принес счастья Робику и не мог принести. Отзываясь на его вскоре состоявшуюся в Москве выставку, я писал в газетной рецензии, что поздравляю нашу столицу с приобретением такого великолепного живописца. Но в душе, конечно, сознавал, что прижиться здесь этот тифлисец до мозга костей не сможет. Работа художника все же до последних дней не прерывалась. А работа над воспоминаниями стала, конечно, и подведением итогов, и невеселым отдыхом, и последним прибежищем души. Возникла обширная рукопись, и пока лишь некоторые страницы были предложены для печати. Страницам этим отдано много ума, таланта, много жизненного опыта (который, надо сказать, был и творческим и нравственным опытом). Некоторых героев этой незаурядной книги я лично знал. Художница, может быть гениальная, Гаянэ Хачатрян была моей близкой подругой и собеседницей. Я бывал в доме Параджанова и считаю Сергея Иосифовича самым самородно-талантливым человеком, которого встретил в своей уже долгой жизни (хотя встретил-то я весьма немало одаренных людей). Итак, о некоторых персо78

№ 1 январь-март 2012

Михаил Синельников

нажах у меня есть и собственные воспоминания, но именно потому, что эти неисчерпаемо богатые в творчестве люди мне крайне интересны, тем более жгучее любопытство у меня вызывают всё новые подробности. И мне кажется, что памятные записки такого рода будут просто бесценны для новых поколений. Если уж новым поколениям вообще будет дело до наших дней и лет, кажется, надолго канувших в Лету… Сейчас перед моими глазами возникло вдохновенное и глубоко печальное полотно армянского Джотто “Прощай, старый Тифлис!”. Этот вихрь, клубящий и уносящий фигуры кинто с подносами, этот ветер убегающего времени, сметающий прошлое, в котором было ведь столько человеческих судеб, столько радостей и страданий. Ну что ж, как сказал великий автор “Будденброков”: “Осталась только музыка”. 14 января 2012 г.

Литературная Армения

проза, поэзия

Артур Андраникян

Экспрессионизм Перевела Анаит Татевосян

Понедельник …Я пытаюсь взглянуть назад, вспоминая умершего друга – когда стояла зима, и снега не было, мы не верили самозабвенным обещаниям января – возраст его хлынул, он сквозь болезни плыл на своей горе, налегая на весла. В остальные дни снег не пошел, но он умер вновь в ожиданиях матери; деревья продолжали жить по предсказаньям богов, земля ощутила холод крови – со спины, все бросились вон из домов – в измятых ночах; только мой друг улыбался, но времени не было у него, чтоб утешить меня, следующей зимой от прошлого ничего не останется, и мы не вспомним обещаний, что даны уходя…

№ 1 январь-март 2012

Артур Андраникян

Вторник Каким странным он был, когда спутывал волосы захмелевшего ветра, потом улыбался, будто пошутил, и резко поворачивался в сторону морщинистого дерева, молчал – о созревших в мыслях дождях, и, заметив в листве скрипящие двери, говорил: – Однажды мрамор ворвется и в ваши тела.

Среда Внезапно вспомнил, что в городе давно не было ночи, и в охрипшем горле улиц заметил безымянные записи; когда я не говорил, дрожь по всей длине свеженатянутого холста спасала мою память – от непокорных видений жизни.

Четверг Не находя нового повода оглянуться назад, дерево решило совершить самосожжение; осторожно вспыхивая, любовь зарождалась в его листве, прежде завороженной чарами рук пожилой гадалки, видевшей войну, вдвойне увечной. Так еще никогда не горело дерево, в присутствии Мондриана оно проявило тактичность – глаза опустив, ожидая чего-то. Лето из внезапно прорастающих древесных корней заблудилось внутри домов, где прятался июль… Литературная Армения

проза, поэзия

Пятница (второй в году приход весны) Все то же за окном; с висящих на бельевых веревках замысловатых предложений капают плохо отмытые прилагательные – что не успело присвоить ясное небо, склоняющее туман; и в дверях раздвоились взгляды – рассматривающие будущее Армении с территории Турции.

Суббота Ты пытался выбрать новое место, чтобы перезахоронить тела своих несформировавшихся мыслей? Временной территории тебе не предоставят – внутри других мыслей, у тебя репутация расточителя снов, и ты полутьму продолжаешь собой заселять; единственному жильцу не рекомендуется повернувшись набок засыпать как младенцу. От пламени бросающихся вместе с дровами в печь мыслей обретает плоть счастье – в изодранных одеждах; не злоупотребляй его доверием, все смешалось у тебя в голове, как кости в руках игрока, когда он проигрывает.

№ 1 январь-март 2012

Артур Андраникян

Воскресенье 1 (след уязвленных снов) Что я вижу отсюда? Все так обычно на кончике ручки – уязвленной моим нетерпением, но по ее следу я продолжаю идти; это место мне незнакомым показалось (когда я проснусь, но проснусь ли?) Следующая строчка – с легким вздохом. Холод жалко свернется на полу – с разукрашенной пылью начала века в глазах...

2 (след пробуждения) Ничего не изменилось с того дня, когда, услышанному не поверив, я захотел сдержать порыв классиков армянской литературы, которые увещевали меня перед сном, засыпая, не вспоминать из них ни строки, чтобы при пробуждении они внезапно не ранили моих снов... в спину. В тот день мой сон о своем пробуждении оповестил меня так безразлично, что я чуть было все видимое из окна не… выложил в стоящую на газовой плите сковороду…

Литературная Армения

проза, поэзия

Артак Варданян

Оберег Перевела Анаит Хармандарян

Cколько себя помню, оно всегда было на моем лице – это крохотное родимое пятнышко у левой брови. На первый взгляд это самая обыкновенная родинка, которая, слившись с бровью, напоминала перевернутую запятую, но для меня и моих родных она имела другой, не совсем обычный смысл. – Умереть мне за твою запятую, – со слезами целуя меня, иногда шептала на ухо старшая тетя. – Ну точно копия родинки твоего отца. В такие минуты я переживал какую-то грустную гордость и, не ожидая больше самого грустного на свете вопроса: “Помнишь своего отца?”, – убегал играть со своей одноклассницей, двоюродной сестрой. А тетя долго еще смотрела и смотрела мне вслед... – Родинка моего Вардана, – дома бабушка словно продолжает разговор. – Только ты и твоя родинка остались в этом мире на память о твоем отце, умереть мне за тебя. Из маленького отцовского чемодана бабушка каждый год бережно достает и вывешивает на солнце его черную велюровую сорочку, темно-табачные брюки и еще что-то из одежды, а потом, просушив, снова укладывает в чемодан под скорбные ду84

№ 1 январь-март 2012

Артак Варданян

шераздирающие песни, перекладывая только что созревшими плодами айвы. Когда я был мал, верил, что отец когда-нибудь вернется и, надев свои источающие аромат айвы одежды, возьмет меня с собой в город, но потом я понял, что увы, из той страны, куда он ушел, люди никогда не возвращаются и никуда не берут с собой своих детей... – И совсем не под левой бровью была родинка его отца, как твердят наши, – сказала однажды мама в моем присутствии подруге, – наоборот, она была над правой бровью, словно ктото прилепил ее сверху. От слов матери я несказанно загрустил. Она об этом никогда не говорила домашним, вероятно стеснялась, и об отце рассказывала только подруге. “Неужели и вправду не копия родинки отца”? – с этой волнующей мыслью я вошел в комнату отца, которую он достроил в год женитьбы. Там же на стене висела его увеличенная фотография.. Уже в который раз я стоял перед фотографией отца. Мне всегда казалось, что оба наших знака – на той же стороне, но в этот день я понял, что если в зеркальном отражении они совпадают, значит, на самом деле расположены на противоположных сторонах. После двухмесячного экзаменационного периода возвращаюсь из города в деревню. Я из тех счастливчиков, кто в первый же год после окончания школы поступил в университет и возвратился домой “ с неоспоримой победой”. Орешины нашего ущелья расточают все ту же прохладу, у студеной воды Ншахпюра тот же неописуемый нежный миндальный вкус. У ручья на гигантском колодообразном бревне в издавна традиционном порядке сидят старожилы села. Дед мой, всегда сидевший третьим справа, чуть-чуть постаревший, сгорбленный, издали замечает меня и, опираясь на трость, идет навстречу, горячо обнимает: Литературная Армения

проза, поэзия

– Молодец, мой мальчик! Когда я услышал, что один из поступивших – внук Мхсонц Айрапета, мне словно весь мир подарили... Здорово, сынок! Взяв свой саквояж, я спешу вверх по ущелью домой. Сидевшая за шитьем в отцовской комнате мать со сдержанным восторгом встает с места: – Ничуть не сомневалась, что поступишь, хотя ты мало занимался... Отец твой очень хотел, чтобы ты стал грамотным. Говорил, когда мой сын пойдет в школу, я куплю ему самый красивый портфель. Он не увидел этот день... Но сегодня он тоже счастлив... Потом мать удивленно и пристально смотрит на мое лицо и первый раз в жизни целует почему-то над правой бровью... Потом, когда с маленьким зеркальцем в руке я снова подойду к портрету отца и уже в который раз стану изучать его, я найду родинку над правой бровью – на ее настоящем месте. А на старом месте обнаружу только бледное маленькое пятнышко, а еще более яркая родинка отца на всю жизнь останется на своем месте – как заветная память, как оберег, как так и не произнесенное отцовскими устами благословение...

№ 1 январь-март 2012

Нанэ

Три стихотворения Перевела Каринэ Лазарева

Пробуждение без надежды Сегодня со мной не проснулась надежда – Я оставила её где-то там, в снах, И одна, без неё, устремилась навстречу жизни, Одна пустилась в дорогу, Одна споткнулась, упала И тут же поднялась вновь… И холод сегодня раскрыл Все свои пасти передо мной, И дно пустоты – во всей её обнажённости – Надо мной потешалось, Смеялось в лицо… Жизнь была совершенно голой – Не явились грядущего миражи, Чтоб привычным обманчивым блеском Её разукрасить… Жизнь была похожа лишь на себя… Попыталась спастись, зажмурив глаза, Литературная Армения

проза, поэзия

Но был пойман в капкан каждый прожитый миг… И мне опротивело всё, Возненавидела я всё, что было, И всё, чего не было… И даже любовь моя мне показалась ничтожной пустышкой – Я изорвала воспоминанья о ней… Перечеркнула и то, и это: Под вечер, с тяжкой ношей поставленных точек, Усталая, вернулась домой, Осыпая проклятьями то свою надежду , То себя – за то, что пыталась её пожалеть… Но чтобы опомниться, Достаточно и одного дня: Завтра я не позволю Этой бездельнице спать… Только жаль: уже не изменится Случившееся сегодня И там, где поставлена точка, Начала не будет. Лишь одна из точек мне не подвластна – И завтра новый день строптивый, неукротимый, Без стука, без оклика и звонка Ворвётся в мой дом сквозь закрытые двери … Но сегодняшний опыт Мне сослужит хорошую службу… Довольно жалеть других, О себе забывая: Впредь в одиночестве, без надежды Не встану вовеки перед воротами мира…

№ 1 январь-март 2012

Нанэ

Пусть не остаётся Жизнь моя безумная, непокорная, скрытная, Сумасбродка, похожая на ураганный ветер – Сегодня здесь она, Завтра, кто знает, в какой безысходности… И в изобилии щедрых дней, Неколебимо, как разумный эконом – На чёрный день соберу по крупице, накоплю по пригоршне, Свяжу в букет краски полей – синеватый, шафрановый, Усладу дня, его улыбки В охапке принесу домой… Потом, когда кто-то с дрожащими губами Скажет: так нельзя, ну, сколько же можно! Когда день угрюмый Своим серым подолом взмахнёт возле нас, Открою сохранные сундуки … Хотя… знаю по опыту: После раздачи Мне не остаётся почти ничего…

Будьте снисходительны Луна в эту ночь Не приглашена, как обычно: Улыбается лишь И забросив якорь в темноту, Литературная Армения

проза, поэзия

Становится белым волнующимся парусом ночи, И музы запросили выходной в водовороте дней – Будьте снисходительны к моим небрежным строчкам… После долгих, капризных пререканий Мысли мои наконец-то оставили меня одну… Ночь ленива, И я – на её крыле: Никакие размышления, никакие думы, уместные или неуместные, Не утомят меня рассвета… Ночь молчалива, Я безмятежна… Спела со сверчками колыбельную – И… тише: Еле усыпила сердце своё… И чередующимся однообразным дням Трудно различить: То, что прожито мной, Это сон или пробужденье? И то ли во мне пустота, То ли я в ней, И вроде я есть, Но как бы не совсем… Будьте снисходительны, Будьте снисходительны К моей небрежной жизни…

№ 1 январь-март 2012

Микаел Абаджянц

Последний сон писателя Мне сто двенадцать лет. Я больше не вижу снов. Мое подсознание пусто, как пересохший колодец. Мой сон больше не полнится видениями. А ведь именно этим странным снам и видениям я обязан мировой славе. Я никогда не проводил бесплодных часов за письменным столом, вымучивая очередной рассказ. Нет. У меня все было по-другому. Мне необходимо было заснуть и проснуться, а потом записать свои дивные сны. Под окном всегда толпились журналисты, и стоило подойти к окну, как улица озарялась частыми фотовспышками. Но мне не было до этого дела. Во мне мертво тщеславие. Но я все еще желаю создать свой лучший роман. Всю свою жизнь до рези в глазах я всматривался в сверкающий мир. Закидывал невод чувств в его хаос и пытался выловить то, что могло бы лечь в основу моих снов-сюжетов. Странные это были повести, полные необычайного вымысла и удивительных тайн. Они действовали на читателя безотказно. Во многих книжных магазинах и национальных библиотеках тома моих произведений заставляли потесниться книги классиков. Читатели во всем мире с головой уходили в мои книги. Я им дарил миры, неведомые им доселе. Такого они бы себе не вообразили. Захватывающие сюжеты, полное психологизма повествование и удивительные вымышленные миры делали мои книги предметом вожделения книгоЛитературная Армения

проза, поэзия

чеев во всем мире. Каждый обретал в моих книгах то, что искал, и никогда не разочаровывался. Меня переводили даже на самые редкие языки планеты. Мои книги издавались миллионными тиражами во всех развитых странах мира. Самые видные издательства горели желанием издавать мою прозу. Презентации в Москве, Нью-Йорке, Париже, Канберре, Токио... Самые прославленные в мире художники почитали за честь иллюстрировать мои произведения. Их изумительные творения и наполовину не отображали мое творчество. Со мной подписывали контракты на оформление книг самые известные дизайнеры. Не было во всем цивилизованном мире человека, который не читал бы моих книг. По моим произведениям ставили спектакли и снимали художественные фильмы самые именитые режиссеры и постановщики... Со мной фотографировались президенты, ко мне приходили советоваться философы, мой стодесятилетний юбилей почтил своим присутствием Духовный Отец... Но мое подсознание, исправно фонтанировавшее почти целый век, вдруг иссякло. Теперь оно напоминает потухший вулкан, гигантский выработанный карьер, лабиринт пустых штолен и шахт. Мое подсознание больше не родит поразительных видений, которые так долго завораживали мир. Как ни странно, это обстоятельство меня нисколько не тревожит. В моей душе нет обиды на то, что наступила моя творческая смерть. Я удивляюсь, что до сих пор жив физически, и мне кажется, что только затем, чтобы увидеть свой последний сон. Иногда моя рука тянется к осыпанной драгоценными камнями ручке, преподнесенной мне богатым меценатом в день вручения Нобелевской премии, и мой разум пытается в тяжких потугах выдать какой-то новый перл... я вглядываюсь в мутный мир, вновь и вновь процеживаю, словно золотоискатель, песок жизни, но ничего стоящего не нахожу. Все больше черепки да кости. Продолжаю ждать, когда в недрах подсознания заработает какойто, непонятный даже мне, механизм и вынесет наверх нечто необычайное. Но несмотря на все мои старания, ничего в моих снах больше найти не удается. Они пусты, как отвал горной по92

№ 1 январь-март 2012

Микаел Абаджянц

роды, как свежевырытая могила, как разграбленный склеп, как простор Вселенной... Я оборачиваюсь назад – за моей спиной рукоплещущая толпа почитателей и глухая стена из написанных мной книг. А впереди уже чернильная мгла. Подсознание исчерпано, в душе царит пустота... И все-таки после множества неудачных попыток я увидел свой последний сон. После невыносимых мучений удалось извлечь хоть что-то из подсознания. Казалось, я был вознагражден. Кое-что еще оставалось неизвлеченным из недр моей души. Ко мне из тьмы вышла женщина. Не очень красивая. Я даже особенно не вглядывался в ее бледное лицо, чтобы вдруг не догадаться, кто она. Женщина принесла мне книгу. Подала ее сразу, жалко улыбнувшись, точно выполнила мое же поручение. О Господи! Каким это было подарком! Нужно было всего-то прочесть все и запомнить. Это был свежеизданный том, сильно пахнувший кожей и типографской краской. На переплете горело золотое тиснение. Страницы были безукоризненной белизны и испещрены крохотными черными значками. Иногда попадались замысловатые графические рисунки. Но сколько я ни вертел в руках тяжелый том, сколько ни листал страницы, пытаясь уловить смысл напечатанного или хотя бы разобрать рисунки, – у меня не получалось это сделать. Я еще долго с отчаянным упорством старался понять, что же это за книга. Ведь прочитав ее, станет ясно, о чем будет следующий роман. Но у меня не вышло ровным счетом ничего. Кажется, я стал выкрикивать проклятья, угрозы и ругательства. Книга осталась равнодушна к ним. Мне оставалось только пробуждение...

Поющая ваза Вид вазы поражал. На деревянной полке музейного запасника стоял бесформенный флакон из мутного, плохо просвечиЛитературная Армения

проза, поэзия

вающегося стекла с множеством каких-то включений. И почему профессор называл этот флакон вазой, я никак не мог себе уяснить. Он говорил о том, что это, пожалуй, величайшее открытие в археологии, потому что нигде в мире, кроме как в Армении, больше не было найдено предметов из стекла такой древности. Состав стекла также говорил о том, что ваза не была привезена откуда-то, а древний мастер ее выдул из песка, взятого с берегов Севана. Господи, неужели технологии были тогда так несовершенны! Но в самой бесформенности вазы, в неправильности ее пропорций мне виделись ясная человеческая мысль, гениальное озарение человеческого разума. Я все пристальнее вглядывался в сосуд, пытаясь рассмотреть, что же в стекле не растворилось. В стекле что-то мерцало и поблескивало то серебром, то золотом, были видны беловатые осколки маленьких спиральных раковин и еще какие-то черные включения. Профессор сказал, что вазе что-то около пяти тысяч лет. Потом он стал говорить о христианстве. Чтобы очистить от скверны человеческую душу, говорил он, людьми была создана целая религия, строились громоздкие сооружения – церкви, придумывались обряды. Но древний мастер решил вопрос гениально просто. Да и человеком ли он был в нашем понимании? Может, он был древним пророком или мессией? Ведь и сейчас непонятно, как ваза воздействует на человеческую душу. Еще можно объяснить какими-то научными методами, почему ваза издает прекрасные звуки... но почему для каждого человека они разные, неповторимые? Возможно ли такое вообще сотворить человеческими руками? Почему вазу время не разбило на грубые осколки, не обратило опять в песок, из которого она была создана? И почему она была найдена только теперь? Ответов не было, однако ваза жила своей жизнью, манила и притягивала. Я не мог оторвать от нее взгляда, точно в ней было спасение моей души, ее очищение. Профессор бережно взял вазу в руки, подумал немного, а потом протянул ее мне. Стеклянная ваза была кое-где шероховатой, а где неровной, словно гладь озера, с берегов которого был отобран для нее золотистый пе94

№ 1 январь-март 2012

Микаел Абаджянц

сок. И по совету ученого я дохнул на горлышко вазы... совсем чуть-чуть, едва-едва. И ваза отозвалась... Отозвалась мелодией самой прекрасной, какую я только слышал. Мелодия была простой, но поражала воображение. Это было неожиданно прекрасно. Она затихла не сразу, всколыхнув самые недра моей души. В моей памяти воскресли затаенные детские обиды, которых я и не помнил вовсе. Мелодия прощала, как прощает тебе все, в конце концов, мать... Я увидел родительский дом, живых и здоровых родителей, которые были веселы и жизнерадостны. Промчались школьные годы, пронеслись в душе воспоминания о страшных муках юношеской неразделенной любви. Прошла вся моя жизнь со всеми ее ошибками, в которой все теперь полнилось раскаянием, а следовательно, и неизбежным прощением... И я чуть было не заплакал, словно маленький мальчик, настолько прекрасными были звуки этой мелодии. Зачем-то я старался запомнить эту мелодию навсегда, навеки, на всю жизнь, чтобы в схватке со смертью, уже в агонии снова ее услышать. Но она затихла в глубине сосуда, и я не мог ее вспомнить. Снова подышать на горлышко мне уже не хватило сил. Такое сызнова было невозможно услышать и пережить. Это бы означало предать само воспоминание об этой мелодии... Да и делать это было незачем, ведь мне уже все простилось...

Натюрморт к неоконченному рассказу Я сидел за письменным столом в своем номере и штурмовал очередной девственно-белый лист бумаги, наводняя его чернильными плотными строчками. Рассказ не клеился, я зачеркивал и начинал снова. Суть рассказа ускользала, как только Литературная Армения

проза, поэзия

я брался за перо, просачивалась между букв, оставляя мне лишь абcурдный смешной текст. Я никак не мог обосновать поведение своих героев, мотивы и действия моих персонажей в некой точке повествования становились мне самому непонятными, я никак не мог логически верно выстроить сюжетную линию. Мне самому себе не удавалось уяснить, отчего же мои алчные герои, спустившиеся в глубокую шахту по добыче серебра, оказались не в состоянии разобраться в том, как же запустить снова стальной механизм, который их вывел бы на свет божий, и почему они обречены теперь на гибель позорную, надо сказать, для представителей homo sapiens. Я вымучивал новые подробности, стараясь вместить их в общую сюжетную концепцию, но то чего-то остро не хватало, то что-то делалось нестерпимо лишним. Не было божественного вдохновения в моем рассказе, повествование изобиловало ржавыми бездушными лебедками, рычагами и шестернями, да и сами герои и ловушка, в которую они попали, казались всего-то плодом застоявшегося воображения. Я раз за разом комкал лист бумаги, бросал его в пластмассовую корзину в углу комнаты и начинал писать снова. Наконец, я выдохся. Одного упорства было мало. Мои герои с недоумением взирали на меня из мрачного подземелья, им тоже было не понять, что же от них хотят, во взглядах их застыли смертной судорогой безнадежность и неверие, а механизм, который мне все не удавалось запустить, становился все более хитроумным, замысловатым, мудреным... Я зажег белую большую настольную лампу-гриб и в полной уверенности, что рассказ мне написать не удастся, взглянул на стену, где висела небольшая картина маслом. Когда я вселился в номер, то не обратил на нее никакого внимания. Здесь в каждом номере висят похожие натюрморты или пейзажики, чтобы несколько скрасить писательское житье-пребывание. Но сейчас, когда мне не удавалось выдавить больше ни строчки, картина мне показалась прекрасной. На ней был изображен букет каких-то альпийских желтых цветов, не разобрать каких, втиснутый в горло глиняного сосуда. Букет был огромным, большая 96

№ 1 январь-март 2012

Микаел Абаджянц

видимая его часть скрывалась в тени. Вернее, букет был не просто огромным – он был величиной с гору. Его вершина больше напоминала расходившееся цветочное море и задевала мягкие призрачные облачка, а сам круглый кувшин тяжело давил на широкую пеструю равнину, начинавшуюся от берега безмятежного озера. Букет оглушал самым удивительным ароматом, и снова было не понять, что это были за цветы. А в вышине вокруг него кружили крохотные точки птиц-мошек. Оставалось только гадать, кто же собрал этот величественных размеров букет и для кого. Внизу, на горизонте, прозрачной бледно-синей волной накатывал горный кряж, а почти на его гребне была хорошо заметна церковь, как вечное олицетворение неистребимой человеческой веры, любви и надежды. Все в картине было туманно от обилия слепящего утреннего света. И весь этот мир был обнесен бронзовой деревянной рамой, потемневшей в местах, где ее коснулись нетерпеливые человеческие пальцы, не давшие краске как следует высохнуть... Я позавидовал вдохновению и выдумке художника, который смог вложить в свое творение столько ума и таланта. Картина дышала свежестью и была разительным контрастом моему тесному и затхлому подземелью. Все в ней было пронизано жизнью, движением и светом. Я поднялся из-за стола, подался к картине и попытался разобрать подпись в правом нижнем углу холста. Сделать это мне не удавалось. Первой буквой была точно М. Дальше было не разобрать. Я снова напряг зрение... не может быть! Вдруг я совершенно отчетливо различил: М.Абаджянц. Я стоял в оцепенении, не в силах поверить. Затем догадка потревоженной ночной птицей влетела в мою душу. И только я понял, что сам же и написал в своем воображении этот странный натюрморт, подпись снова стала неразборчивой, да и сама картина померкла, лишилась пронизывающих ее света и смысла и погрузилась во тьму собственных красок.

Литературная Армения

проза, поэзия

Заумь Водился я некогда с одним странным типом, писавшим стихи. Бегал он за мной по пятам – только бы я взглянул на его творения. Стихи я, конечно, хвалил, мне это не составляло труда, тем более что обсуждали мы их где-нибудь в закрытом кафе или ресторане. Угощение было всегда отменным: на столе искрилось пиво или темнело вино, изумительно пах копченый сыр. Закрывал счет всегда он. И был бесконечно счастлив, когда ему удавалось вырвать у меня похвалу. Хвалил я его не сразу, указывал ему на слабые стороны его творчества, подбрасывал кое-какие идейки. А стихи, между нами говоря, были совершенно невразумительные. Сам он их называл “заумью”, видимо не вполне понимая значения этого слова. Все, что невозможно было разобрать, объяснить и растолковать, подпадало под эту выдуманную им общую формулировку. И когда я спотыкался, запинался, чувствуя, что алкоголь уже замутил мне рассудок, мой приятель многозначительно закатывал к потолку глаза и произносил: “Вот это настоящая заумь!”. Был он много старше меня, хотя молодился. В похотливой дымной атмосфере кафе женские взгляды всегда из нас двоих безошибочно выбирали меня, и он, как мне думалось, от этого несколько страдал. Я прикладывал все усилия, чтобы не показывать, что замечаю это. Он был стар для поэта... для начинающего поэта. И где он был все эти годы со своими заумными стихами? Почему привязался ко мне? Да и кто кроме меня стал бы разбирать эти стихи, пролежавшие не один десяток лет в каком-нибудь пыльном ящике. Любой редактор сломал бы ручку, пытаясь добраться до их смысла. Игра корнями слов, поиск двойного значения там, где его не могло быть, поиск абсолютных рифм... Господи, да неужели вдохновение поэта могло выдавать и такие уродливые формы! Шло время, наше общение приобретало характер болезненной привязанности. Мой приятель после общения со мной стал 98

№ 1 январь-март 2012

Микаел Абаджянц

писать стихи значительно лучше. Он все так же еще стремился мне их показать, но только когда был в настроении и при деньгах. К моим замечаниям уже относился весьма критически. Принимал их не сразу, подливал мне вино уже не так охотно, как прежде, объявляя при этом, что поэт такой-то сказал по поводу этого его стиха то-то или то-то... Его уже больше интересовала моя реакция на мнение других, весьма уважаемых литераторов относительно его произведений. Он уже не принимал мои слова на веру и, закрывая счет, не торопился это делать, давая мне время ради приличия тоже порыться во внутренних карманах своего костюма. Самое удивительное во всей этой истории было то, что сам я стал писать значительно хуже. Исчезло былое вдохновение. Потоки рифм не рвались ввысь, разбилась стройность мысли, тупая заумь все чаще обволакивала мое сознание. Крылатые музы не вдохновляли меня, точно я был скован обязательствами перед другой, тупой и бездарной силой. А в художественной периодике уже замелькали портреты моего приятеля, о нем говорили уже если не с восхищением, то как о подающем большие надежды поэте. Звонил он мне все реже, все меньше говорил о своей “зауми” и все больше старался оборвать разговор на полуслове, подливая мне пивка. Я не мог понять, почему в моих произведениях больше не было творческого азарта. Почему они стали серыми и заумными. Я объяснял себе это тем, что я уже не юн и повидал жизнь и творчество мое обретает более зрелые формы. Но мои объяснения не имели под собой истинной основы. Я страшился честно признаться себе, что это тупая заумь произведений моего приятеля овладела моим сознанием, что, пытаясь разобрать путаницу его обрывочных мыслей и строк, я сам запутался, оставив в этой липкой паутине все лучшее, что было в моем собственном творчестве. А мой приятель уже получал литературные награды и больше мне не звонил... Однажды, когда я прикладывал неимоверные усилия, чтобы написать очередной стих, упорно отгоняя от себя мрачную навязчивую заумь, раздался телефонный звонок. Мой приятель Литературная Армения

проза, поэзия

был в отличном настроении и приглашал меня в шикарный ресторан. Накануне его награждал сам президент за бесценный вклад в литературу. Перспектива хорошо поесть и выпить сразу положила конец моим творческим усилиям, и я охотно согласился. За мной приехал черный автомобиль с желтыми шашечками такси, повез меня по малознакомым улицам. В ресторане все отливало золотом, яркий свет резал глаза. Между столами сновали официанты и симпатичные официантки. Нам был заказан столик на двоих. Мой приятель вел себя непринужденно и больше не показывал мне своих стихов. Внимание присутствующих привлекал только он. Его узнавали, он был в ореоле славы. Он говорил о том, как быстро смог сделать карьеру в литературе и уже даже начал приобретать мировую известность. Он конечно же считается с моим мнением, иначе не стал бы себя обременять такой дружбой… Что-то в его словах мне не нравилось все больше и больше. Мы выпили шампанское и закусили, после чего я сказал ему, что все это хорошо, но что делать с той тупой заумью, которую он мне оставил да так и не забрал. Сначала он рассмеялся и сделал вид, что не понимает, о чем идет речь. Но я уже порядком набрался и тупо настаивал на том, чтобы он избавил меня от этой своей зауми. А про себя я еще подумал, что глядишь, и талант свой удастся вернуть. Но он точно прочитал мои мысли. Побледнел, стал совсем белым в ярком ресторанном свете. И тут я понял, что он меня на целую вечность старше. Он бросил на тарелку смятую салфетку и позвал идти за собой. Мы вышли в сад, где гулял холодный бесноватый ветер. Я почти протрезвел, но снова завелся по поводу зауми. Вдруг он выбросил руку вперед и разбил мне лицо. Моя ладонь оказалась в крови. Он объявил мне, что на этом наша дружба кончается, что больше он мне никогда не позвонит и чтобы я тоже не смел его с этих пор тревожить. Я был вне себя от ярости, подобрал с земли булыжник и запустил ему в голову. Больше я ничего не помню. На следующий день по телевидению и радио только и говорили о том, что великий поэт был убит неизвестным маньяком...

100

№ 1 январь-март 2012

Валерий Савостьянов

Армянские мотивы Армении Пока во мне Севан Сокровищем лежит, Пока во мне Раздан Ущельями кружит И стольный Ереван Живёт во мне пока – Тебе, Страна Армян, И сердце, и строка! Пока твой Ардаган О мести вопиёт, А подлый ятаган Вины не признаёт И кровь несчётных ран Не запеклась пока – С тобой, Страна Армян, Мощь русского штыка! Ты выкосишь бурьян На кладбищах Ани! Ты выйдешь в океан! Литературная Армения

101

проза, поэзия

Ты райские огни Узришь небесных стран! Не будет больше слёз! С тобой, Страна Армян, Всевышний наш, Христос!

Арзрум Путешествовать поздно и не с кем, Но, спасаясь от горестных дум, Я хотел бы “путём генуэзским”, Словно Пушкин, уехать в Арзрум. Чтоб меня там встречали армяне – И всё было бы славно у них! Чтоб ходить в рестораны и в бани – И, как Пушкин, писать бы дневник… Может, к славе Поэта ревную Иль давно на пирушки не зван? – Я мечтаю узреть не больную, Снова гордую, память армян! И, запомнив счастливые лица, Доложить совещанию муз, Что надёжно стоит на границе Нашей Дружбы Великий Союз!

Раны Армении У солнечных красок Сарьяна Второе какое-то дно – 102

№ 1 январь-март 2012

Валерий Савостьянов

Как если б армянская рана Уже затянулась давно. У мраморных ликов Тарьяна* Какая-то странная власть – Как если б армянская рана Уже под бинтом запеклась… Мне даже порою неловко Так думать, что это – наркоз, Что цель красоты – маскировка Кровавых страданий и слёз. И прежде чем видеть Сарьяна, Стоять у прекрасных скульптур – Полезно читать Абовяна И знать, что не врал Хачатур…

Микоян О его удивительной жизни Я б хорошие песни сложил – Как служил он Великой Отчизне И Армении милой служил. Как служил? – По законам советским, Как служил бы любой комиссар… Но на фронт он – заметьте, турецкий – Добровольцем отправился, сам! И сражался он с турками смело, Отводя геноцида кинжал… *

Тарьян – скульптор, заслуженный деятель искусств Армении Литературная Армения

103

проза, поэзия

А ещё говорят, что расстрела В Красноводске едва избежал. А не то бы в песках прикаспийских Он исчез, растворился б совсем, Двадцать шесть комиссаров Бакинских Превратив разве что в двадцать семь… Но всплывает обломком Госплана Слух про ныне невиданный класс Знаменитых котлет Микояна, Микояновских чудо-колбас. Есть ещё и “весёлые” слухи: Те, где в ливень – он ходит меж струй! Но страну он тащил из разрухи, – И, попробуй, как ныне – своруй!.. И его не сломали заботы, Не сумел подсидеть интриган: Он собой подтверждал анекдоты Про живучую гибкость армян. Своему иль заморскому “дубу” Втолковать бы, – их много сейчас, – Что не только Карибы и Кубу Он армянскою мудростью спас!.. Ну а с теми, кто кровью расстрельной Всех вождей без разбору корит, Разговор – свой особый: Отдельный… Это бабка во мне говорит. 104

№ 1 январь-март 2012

Валерий Савостьянов

Бабке нет никакого резону Любопытному внуку соврать. Она ездила к деду на зону – И про всё записала в тетрадь. После долго искала дорогу До Москвы из глухого села – Микояну она, словно Богу, Своё горькое горе несла. Может, выпала бабке удача, – Но сегодня и этого нет! – Когда робко, слепая от плача, В депутатский вошла кабинет. И потом, не голодным, не рваным, Жил я с дедом на отчей земле… Если б только одним Микоянам Всё решать приходилось в Кремле!.. В ожидании грома и молний Мир трясётся, а я не боюсь – Попрошу Микояна замолвить, Как за деда, словечко за Русь! Надвигается кризис Карибский, Наши недруги входят в экстаз, – И на небе единственный близкий Из вождей – армянин Анастас.

Мост над Разданом У памяти есть два пути: Один – идти рекою горной: Литературная Армения

105

проза, поэзия

В ущельях с яростью упорной Когтями струй её скрести! Тогда ничто не ускользнёт. Но, правда, можно ненароком Сломать нечаянным порогом То нежное, что к сердцу льнёт… А есть другой, достойный птиц: Из плена скал, из тьмы ущелий – Во власть заоблачных течений Подняться, чтоб не знать границ. Но с высоты: и дом – не дом, И боль – не боль. И может статься – Чем дорожить, за что хвататься В миг скорби – различишь с трудом… И я – путь струй, что напролом, И путь паренья, птицам данный, – Соединю! И над Разданом Рекою стану и орлом! Ах, этот мост! Мне повезло: Он красотой своей пленяет И берега соединяет Того, что есть, и что прошло. Смотри ж – читай судьбы скрижаль: Сколь осязаемо-подробных Трагедий и камней подводных Там, в прошлом, ты не избежал! Но, благодарный, изумись И оставайся благодарным, 106

№ 1 январь-март 2012

Валерий Савостьянов

Что был парящий над Разданом Тот мост – и ты, смотрящий вниз: Запоминающий навек Стремительный полёт орлиный И яростный, рычаще-львиный, Тревожный голос горных рек!..

В старой крепости В старой крепости, кою в иные века Среди прочих и русские наши войска Осаждали не раз, взяв однажды, – так вот, Расположен сегодня коньячный завод. И, возможно, в изысканный вкус коньяка Добавляют изюминку эти века, И ответ – на вопросы о качестве – прост: Его выдержка двести и более звёзд!.. Когда русское сердце пронзает тоска, Ах, армянский коньяк, мне хватает глотка, Чтоб вернуться в тот розовый город и год – Из долины Раздана смотреть на завод. Боже мой, как люблю я того паренька, Что не знает, как русские наши войска Взяли мощную крепость, персидский оплот, Где теперь знаменитый коньячный завод! Был он прост, не начитан, не пил ни глотка, Но, я знаю, он чувствовал сердцем века! И стоял: слушал гида, смотрел на завод – Обожал этот город и этот народ… г. Тула Литературная Армения

107

очерк, публицистика

Очерк, публицистика Сурен Асмикян

Из “Книги (без) Конца”

Две страсти – два проклятия Обратимся к движущим мотивам человеческой психики. (Я использую в своих записях множественное число, естественно, не претендуя на царственные лавры “мы”, “нас”. В данном случае это даже не местоимение, а только фигура речи. Как-то неудобно все время “якать”.) Существуют ли всеобщие, какие-то изначальные силы, стихии или импульсы, которые влияют на душевную организацию человека? Кажется, Гегель рискнул обозначить две всепоглощающие общечеловеческие страсти. Ей-богу, не помню, в каком труде – в “Феноменологии духа” или в “Логике”, но очень мудро обозначено: это жадность и властолюбие. В дальнейшем у Ницше “властолюбие” трансформировалось в “волю к власти”. У постгегельянцев “воля” обрела более глобальное значение, но нам достаточно остановиться на первичных мотивах. Именно любовь к власти и жадность обуревают как отдельно взятую личность, так и любую человеческую общность на протяжении истории существования людского рода. Почему никакую другую страсть не поставишь рядом с ними? Потому что все остальные страсти и желания непременно сводятся к этим двум: тело и душа стремятся расшириться, то 108

№ 1 январь-март 2012

Сурен Асмикян

есть овладеть и тем, что находится вовне. То, что внутри, желает поглотить внешнее. Тело имеет естественную потребность – поглощать и переваривать пищу, то есть нечто материальное. Посыл тут прежде всего физический – отсюда жадность, которая изначально, в натурально осязаемом воплощении, выражается в таком плотоядном пороке, как обжорство. Властолюбие – иная субстанция, тут важна власть не тела, а духа. Поэтому они не накладываются, но взаимно друг друга дополняют. Это страсти, которые так или иначе посещают каждого человека. И любая иная страсть, если задуматься, подчинена одной из этих двух всепоглощающих... Выйти за пределы “себя” с единственной целью – присвоить, поглотить, поработить, переварить, – вот главный стимул и жадности, и властолюбия. Но мы в данном случае фиксируем отрицательную сущность этих понятий – “проклятия” на челе людского племени, однако тут есть, конечно, и положительный смысл: ведь желание овладеть и расширить сферу влияния определяет и то, что называется человеческим прогрессом. Завоеваниями Александра Македонского обусловлено возникновение и распространение эллинизма. Жадность – оборотная сторона желания постичь, познать незнаемое, но если это оборотная сторона, значит, есть и ее противоположность? Бывает же зависть злая и зависть добрая. Добрая питает честолюбие, без которого невозможно чего-либо добиться. Но я не собираюсь рисовать психологический портрет человека вообще. В данном случае жадность и властолюбие интересуют меня как мотивы, определяющие устремленность к какойто цели. И если несокрушима истина, что цель тут одна – смерть, то это слишком абстрактно и антипсихологично по сути. Ни один человек ни в каком случае не способен сознательно искать пути к смерти. Сознательна устремленность к вполне ощутимым целям – получить власть над территориями и людьми либо стать собственником определенного количества вещей. Альбера Камю в мифе о Сизифе интересовал тот самый Литературная Армения

109

очерк, публицистика

миг, когда он вроде бы достигал желанной цели. Камень все равно скатывается, и приходится снова идти вниз и начинать все сначала. И что же он испытывает там, наверху? Приходит ли к нему счастливое озарение “конца”, или же счастливо то самое ощущение, что придется все начинать сызнова? Был у меня друг, который не скрывал своих властолюбивых помыслов. Он признавался всерьез, что мечтал хоть на день получить власть над городом, над страной и народом. Он умер, конечно, так и не получив хоть на час этой власти. Но ведь в самом деле интересно, что бы он испытал, если б получил эту возможность? Что чувствовала старая вахтерша, отказываясь пустить друзей Шукшина в палату к больному писателю? Мы-то знаем – это выразил Шукшин в последнем послании миру: “Боже, что же с нами стряслось?” Но что же она, полуграмотная старушка, получившая на час-другой власть над человеческими душами? Упивалась этой властью? Не исключено, что это было чувство своеобразного удовлетворения, сопоставимое со сладострастным “оргазмом”, то есть концом. Уверен, что нечто подобное испытал Наполеон, вступая в Москву. Кутузов, как хитроумный психолог, разгадал тайну Наполеона – его торопливость, неудержимое стремление к финалу. Чем раньше достигнет Наполеон вожделенной вершины, тем раньше с ним будет покончено. И вот пожалуйста – дали Наполеону то самое, к чему он так стремился, и он испытал, возможно, минуту торжества, экстаза, но после всего этого наступает что-то еще. В том-то и дело. Бертолуччи в фильме “Последнее танго в Париже” гениально отобразил трагизм мужчины и женщины, распластанных на полу после небывалого оргазма, остолбеневших от ощущения тоски и опустошенности. После пожара и вынужденного бегства Наполеона из Москвы для него открылась новая реальность. Он лишился лейтмотива собственной жизни, теперь он как бы спешил освободиться от власти, которую имел, чтобы начать все заново. И было после несколько попыток, но – увы! – двух концов для одного и того же начала не бывает, это лишь имитация. 110

№ 1 январь-март 2012

Сурен Асмикян

Сюжет жизни Наполеона закончился в Москве, все остальное – это мемуары или опровержение, переосмысление места и роли Наполеона в истории. Наполеон – последний романтический герой человечества. Москва подвела черту всем его подвигам, и, если хотите, с 1812 года берет начало, по Ницше, современный декаданс. Впервые подвиг становится бессмысленным. По формальному признаку судьба Сталина могла быть идентичной, и тогда “конец” для Сталина наступил бы 9 мая 1945 года. Но это не так, и не только потому, что Сталину не пришлось испытать разочарование после взятия Берлина. Нет, строго говоря, я уверен, что у Сталина не было мгновения удовлетворения, – это была совершенно иная человеческая конституция. Властолюбие у него не было страстью, оно исходило из другого источника – из чувства врожденной ущербности, ущемленности. Я ненавижу Сталина изначально и не могу найти никакого оправдания его биографии, но отсутствие в его стремительной карьере и безграничной власти, которой он овладел, каких-то проколов, провалов может быть объяснено одним: Сталин практически поставил себя вне всяких параметров, которыми может быть измерена человеческая личность. Будучи от природы посредственностью и сознавая эту посредственность (вот в этом он был неординарен), он использовал всю свою власть только для одного – создания мифа о себе. Он автор мифа, а не человек, не личность, не герой, а монстр. Поэтому говорить о каких-то переживаниях, победах, чувствах, страхах, поражениях, тем более о трагедии и, соответственно, о катарсисе, то есть чувстве удовлетворения в момент конца, бессмысленно и некорректно. Сталин не был способен ни радоваться, ни унывать, ни страдать, ни переживать. Все это вне мифа Сталина. Он мог позволить себе иногда пошалить: погрозить кому-то пальцем с трибуны мавзолея, улыбнувшись при этом. Непроизвольно или вполне расчетливо – не столь важно. Но это всё шелуха от мифа, отбросы, отходы. Сам же миф так укоренился, что вжился в него и был уже от него неотделим. Даже не скажу, что этот миф порождал и сеял вокруг себя Страх. Я Литературная Армения

111

очерк, публицистика

не думаю, что все осознанно боялись Сталина. Боязнь – это человеческое свойство. А тут какое-то религиозное, безотчетное, неосознаваемое подчинение мифу. И никакого страха нет. У него самого была мистическая боязнь каждого шороха, дуновения, складки на марлевых занавесках, которыми были обвешаны окна его обиталища: в любом движении, жесте могло быть скрыто предательство. Это был страх не перед людьми, а перед жизнью. Поэтому напрасно внук Сталина сокрушается, что за дедом закрепилось прозвище “Красный монстр”, – это не клевета, не оскорбление, это диагноз. Сталин, так же, как и Гитлер, запоздалый “герой”, персонаж эпохи, которая изначально не могла быть героической. Победить или проиграть в XX веке практически невозможно. Тут действуют иные критерии. Но я позволил себе несколько отвлечься… Оставаясь в кругу изначальных влечений к власти и богатству, мы естественно в каждом отдельном случае можем обнаружить и конкретную цель. Да, человек так или иначе устремлен к власти и богатству, но редко достигает удовлетворительного конца. Да и само это желание редко выступает в чистом, дистиллированном виде, и если выйти за рамки отдельной личности, то оказывается, что личное так или иначе перерастает в общее, в социальную категорию. Тут тоже есть двучлен, и он фиксируется в неразрывности связи идей и интересов.

Интересы и идеи Естественно, пролетариат, которому “нечего терять”, не мог не вооружиться идеями социального равенства и справедливого распределения. Но идеи и интересы не одно и то же, и они могут вступить в трагическое противоречие друг с другом. Если властолюбие и жадность относятся к качествам, характеризующим волю человека – то, чего он хочет, то здесь мы вступаем в сферу деяний – что он может. Исходный посыл ясен: в 112

№ 1 январь-март 2012

Сурен Асмикян

человеке превалирует желание властвовать или приобретать что-либо. Не обязательно что-то чрезмерное, достаточно поставить перед собой цель и все желания сосредоточить вокруг нее: иметь дом, особняк с необходимой атрибутикой, приобрести “мерседес” новейшей модификации. Это вполне конкретные, осязаемые цели, и в принципе личное благополучие, в смысле обустроенности быта, достижимо. И если природу естественной потребности обывателя видеть в жадности, это не означает вынести eму приговор. Это значит всего лишь точно обозначить то самое качество, без которого немыслима жизнь, если не допустить ее скатывания на уровень растительного существования. Здесь и начинается то самое, что поднимает человека над животным: интеллект модифицируется в психические качества – желание власти и поглощение всего, что лежит вне тебя и тебе не принадлежит (вот откуда берет начало пресловутый инстинкт собственника). Властолюбие тоже ведь не обязательно выражается в глобальных притязаниях на весь мир – достаточно швейцару или шукшинской вахтерше в соответствии со своими служебными предписаниями буркнуть “Не положено” и при этом испытать некое чувство удовольствия и удовлетворенности: здесь именно сфера властолюбия, а не жадности. Конечно, существуют отклонения от этой модели: бомжа, как правило, не обуревает жадность, а властолюбие не обязательно присуще каждому человеку (трагический парадокс Федора Иоанновича, по версии Алексея Толстого, именно в том, что ему было органически чуждо и честолюбие, и желание властвовать). Все это так, но даже если решительно отстранить от себя хотя бы один из этих посылов, всегда остается место для другого (искренне признаюсь, что лично я начисто, как царь Федор, лишен всякой любви к власти. У меня, если хотите, аллергия к любой власти вообще, не приемлю ее ни над, ни под собой, но не могу так же решительно оградить себя от всякого проявления жадности). Если же оба эти посыла отсутствуют, в самый раз задуматься о человеческой состоятельности и полноценности. Бомж существует на этой опасной грани: если он и в самом деле не Литературная Армения

113

очерк, публицистика

притворяется, не играет и действительно ничего не хочет – ни обладать, ни владеть, ни иметь, тогда жизнь теряет смысл, исчезает ее энергетика. Но недостаточно только хотеть, надо еще что-то уметь. И тут мы переносимся в плоскость деяний, и личное властолюбие или жадность вступают в социальный, общественный ряд. Личные жадность и властолюбие обретают крылья, если приумножаются жадностью и властолюбием других, то есть человек становится частицей группы или общины. Тут исходные мотивы недостаточны, и в силу вступает категория интересов. Интерес может быть сугубо личным, но неизменно перерастает в интерес групповой. Это мощнейший двигатель. История человечества – это история столкновения и противоборства интересов. Но любопытный парадокс – интерес в чистом виде мало действенен, более того, – в обнаженном виде он мало привлекателен. Даже не в силу необъяснимого главенства кантова “нравственного закона” внутри нас, а в силу элементарной невыгодности выпячивания своего “я” в атмосфере общины. Если сложить все эти “я” воедино, ни одно “я” в конечном счете не будет удовлетворено (даже лидер, даже мультимиллиардер), человек окажется в положении “лебедя, рака и щуки”. Если же появится нечто объединяющее и находящееся вне территории обитания “лебедя, рака и щуки” и если оно окажется одинаково соблазнительным и манящим для всех этих “я”, то это уже другая история. Это может быть обман, может быть греза, в конечном счете фикция, но обладающая удивительной способностью властвовать, подчинять себе интеллект и волю каждого “я”. Это уже сфера идей – и именно эта сфера становится питательной почвой для интересов. Интерес беззащитен без идеи! *** Сегодня на всем пространстве бывшего Союза, и у нас, в Армении, большинство людей пребывают в состоянии “вакуума”. Потому что отсутствуют идеи (политические декларации 114

№ 1 январь-март 2012

Сурен Асмикян

– это не идеи!), зато на каждом шагу сталкиваются интересы. Мафий, корпораций и т.д. и т.п. – словом, групповые интересы. Акты насилия, экстремизма. Идей нет, одни интересы – природа их запрятана в изначальных инстинктах жадности и властолюбия. Но это круг, из которого выход не намечается, жертва и палач могут только меняться местами. Гибель Листьева, Старовойтовой или любой знаменитости уходящего столетия, безусловно оборвав их биографии, закончив, завершив их путь в жизни, вряд ли несёт на себе знак осмысления, то есть не подсказывает выхода, не отвечает на вопросы, отчего и почему, уж не говоря о главном – во имя чего? А не отвечает потому, что не освещена идеей. Возможно, эти убийства даже не связаны с коррупцией, имеют политическую окраску. Но что в наше время политика – разве сфера приложения идей? Тут что ни фраза, ко мне можно придраться! Но давайте разберем все по порядку. Даже поспешу огорошить читателя: в принципе отсутствие идей не означает абсолютную безыдейность, это тоже идеология. Но, чтобы не запутаться окончательно, все-таки постараюсь вникнуть в содержание понятий. Все время меня преследует марксова формула-определение (нет у меня никакого пиетета к автору “Манифеста” и “Капитала”, даже не уверен, в каком контексте он употребил эту мысль): “Идея, овладевшая массами, обретает реальную силу”. Удивительно точно схвачена логика превращения духовного в материальное – более наглядного примера возможности примирения, уж не говорю – слияния души и тела, духовного и материального – трудно, пожалуй, подобрать. Я, так же как и мой народ, имел счастье убедиться в этом. В феврале 1988 года на улицах и площадях Еревана и Степанакерта. Я тогда, по-моему, сразу нашел определение “карабахскому феномену”: “Явление духа!” (написал эссе, но не опубликовал). Именно “явление” – то есть материализация идеи. Сегодня задним числом мы можем подвергнуть весь 1988 год, карабахское движение переоценке. Сегодня мы охотнее говорим Литературная Армения

115

очерк, публицистика

не о “явлении духа”, а об эйфории, всеобщем обмане, в который были вовлечены люди. Но это не значит, что мы правы сегодня, а тогда глубоко и роковым образом заблуждались. Если поддаться искусу релятивизма, легко признать и сегодняшние ощущения столь же призрачными и эфемерными, как тогдашнее вдохновение. Ну что ж, это тоже заложено в человеческой природе, особенность психики: скептицизм более застрахован от ошибок, чем доверие и восторг. Легче пробудить ненависть, чем любовь. Но тем ценнее духовный порыв, а не эгоцентрическая сосредоточенность только на собственных интересах. Конечно, нельзя отрицать наличие интереса в самом карабахском движении, но это интерес не одной группы, а более высокого уровня – всей нации. Однако разве нация не есть тоже группа? Тут есть принципиальное отличие. Потому что в случае противоборства народов либо с обеих сторон, либо у одной стороны непременно присутствует идея. Если даже идет территориальный спор (самые вульгарные примеры – Эльзас и Лотарингия, Курильские острова, может быть Нахичеван), для каждой из сторон помимо интересов существует та малость, которая обозначается понятием “идея”. Я не случайно среди вульгарных примеров не назвал Карабах – тут не территориальный спор, как бы ни навязывали нам его наши оппоненты, – но я намеренно подчеркиваю, что даже в территориальном споре чаще всего мы имеем дело не со столкновением интересов, а с ярко выраженными идеями. Ну, не знаю, нужны ли России в плане интересов Курилы. Не уверен, что в них остро нуждается сама Япония. Но “идея” не позволяет отступить ни одной, ни другой стороне. Стоит ли игра свеч? Вопрос принципа, скажете? Верно. Но даже если все упирается в принцип, это уже идея. Подписать бумажку, разрешающую передачу островов Японии, для России означает утрату своего лица, хотя реальной пользы от островов нет, одни заботы. Заколдованный круг, из которого не выбраться, но этот узел способна развязать только “идея”, которой пока нет, чтобы вытеснить те, которые “правят балом”. Но мы, похоже, противо116

№ 1 январь-март 2012

Сурен Асмикян

речим сами себе: то сказали – пребываем в “вакууме”, где нет идей, то натыкаемся и спотыкаемся об них. Вот именно: от идей нам все равно не укрыться, они нас сопровождают и преследуют повсеместно, только видимость у нас безыдейная, на поверку оказывается – свято место пусто не бывает пока мы человеки, то есть духовные существа. Но вернемся к нашей “идее”, которая воспряла в 1988 году, а сегодня, кажется, уперлась в “торричеллиеву пустоту”. Ведь действительно, что требовалось в феврале 1988 года? Была бы соответствующая бумажка, удостоверяющая передачу НКАО Армянской ССР, соответствующая подпись на нужном месте – и все, идея получила бы выход, воплощение и мгновенно бы испарилась. Произошло иное – в полном согласии с марксовой формулой, идея обрела реальную силу, Карабах по сути воссоединился с Арменией, а бумажки все нет. Правда, как любая идея, наша тоже подверглась и деформации, и девальвации, и, если хотите, даже дискредитации. Но отсутствие “бумажки” внушает надежду, что идее не суждено умереть – она тлеет и вновь воспрянет и еще позволит нации удержаться на плаву в опустошающей рыночной стихии.

*** Тут мы подступаем к важнейшему моменту. Идея “всесильна” (да простится невольная аналогия с бессмысленным афоризмом “идея всесильна, потому что верна”) в том смысле, что одолеть ее можно только с помощью другой “идеи”. Опятьтаки вроде сам себе противоречу: как совместить отсутствие идей с их всесилием? Да, противоречие налицо и не поддается анализу: во-первых, безыдейность всегда мнимая, во-вторых, нынешняя ситуация – только момент. Одни идеи умерли, а другие не успели зародиться. Что случилось с нами недавно? Идея карабахского движения не переросла, нет, оказалась ловко подменена идеей независимости. Конечно, идея не взята с потолка, но в данном случае не без мощного влияния извне. Так или Литературная Армения

117

очерк, публицистика

иначе, из желания влиться в общемировой процесс мы допустили превращение собственно карабахского движения в движение за независимость. Мы хотели “малого”, а нам всучили слишком большую порцию, проглотить которую мы оказались не в силах. Не экономика, а идея независимости союзных республик развалила Советский Союз. В конце концов, экономические проблемы разрешимы, тот же рынок вполне успешно развился бы в условиях единого государства. А вот “призрак” независимости, как в недавнем прошлом “призрак” коммунизма, заполнил все и вся. Именно “призрак”, потому что идея всегда призрак и чаще всего результат ее воплощения не соответствует самой сути идеи. Разве лозунги Французской Революции, а тем более 1917 года можно признать осуществленными? Или христианство где-нибудь когда-нибудь добилось исполнения заповедей Нагорной проповеди? А афинская демократия так ли уж соответствует собственно мифу о ней? Дух и реальность существуют в разладе, и человечество пока не освоило механизм их примирения. Я не случайно упомянул о марксовом тезисе: Маркс говорил о превращении идеи в “силу”, а не о реальном ее воплощении. Идея на то и идея, что в ходе воплощения испаряется. Идеал – это образное выражение, а не воплощение идеи, которая или исчезает, или уступает место другой. Так же, как в реальной жизни в силу технического прогресса всегда старое уступает место новому. Мы еще несколько десятилетий назад распростились с керосинками в быту, но в условиях жесточайшего энергетического кризиса в Армении пришлось срочно обзаводиться керосинками, свечами и появились очереди за нефтепродуктами. Оказалось, что даже технический прогресс вовсе не так уж необратим, а в духовной сфере прогресс осуществляется черепашьими шагами. Многие идеи, возникшие на заре человечества, все еще пребывают в зачаточном состоянии и потому способны вновь всплыть на поверхность и получить неожиданные очертания. Идея объединения Европы, которая сегодня бурно 118

№ 1 январь-март 2012

Сурен Асмикян

обсуждается, родилась совсем не в нашем веке. Сотни знаменитых и безымянных личностей более тысячи лет вынашивали эту идею, чтобы сегодня, наконец, попытаться предпринять первые скромные шаги: учредить Европарламент, ввести в обращение новую валюту “евро”. Но вернемся к “нашим баранам”. Идея карабахского движения – сама по себе часть так называемого “армянского вопроса”, она локализована в реальных параметрах, но даже если НКР получит официальное признание (пресловутую бумажку), идея не исчерпает себя, потому что “армянский вопрос” не разрешен с учетом геноцида 1915 года. Однако в нашем общественном сознании проблема Карабаха была воспринята как чуть ли не единственная реально достижимая цель – ее нереализованность способна подорвать основу существования самой нации (по выражению одного из полевых командиров, это “последний бой, который ведет наш народ”, и добавим в доступном историческом обзоре – последний и в то же время первый бой, который может выиграть наш народ). Самодостаточность этого боя показательна – не требуется второй, третьей победы: идея получит воплощение и станет исчерпывать себя и уступать место иным идеям. Это не парадокс, а логика осуществления любого идеала: за частичной реализацией идеи наступает либо деградация, либо вытеснение ее иной идеей. Никакая идея не стремится к полной реализации, да это и невозможно по сути. Так случилось и с вожделенной идеологией коммунизма, которая достигла осуществления частичных социалистических замыслов, успев при этом испакостить программу в целом. Но попробуй усомниться в чистоте и справедливости лозунга “каждому по способности”! Андрей Сахаров чутко подметил разницу в позиции двух народов в карабахском вопросе. Если для Азербайджана это вопрос принципа, престижа, самолюбия, то для Армении – вопрос жизни и смерти не только 150 тысяч армян Карабаха, а всего армянского народа, если исходить из исторического контекста судьбы народа, пережившего геноцид. Литературная Армения

119

очерк, публицистика

Если мировое сообщество всерьез озабочено тем, как излечить армянский народ от комплекса жертвы, оно должно допустить существование армянского Карабаха, а затем морально (то есть на бумажке) признать акт геноцида. Далее не предвидится ничего. Нация вступит в нормальное взаимодействие со своими соседями, “армянский вопрос” будет снят с повестки дня в национальном сознании, и духовное поле будет расчищено для других идей, в том числе и идей сближения с вчерашними врагами. В детективных поисках Конца мы не случайно набрели на дихотомию “идея–интерес”, потому что только на этой плоскости смерть может быть воспринята как своего рода жизненная цель. Смерть, оплодотворенная идеей, – единственный вариант конца, который несет в себе заряд духовности. Погибнуть во имя Идеи (Родины, любви, идеала) – такая смерть традиционно воспринимается как героическая, потому что не лишена смысла. Тут, повторив фаустовский путь, можно прийти к завершающей точке, к осознанию величия и красоты мгновения. Но Фауст не знал, Гёте и мы знаем больше: как бы много Фауст ни постиг, он так и не догадался о том, что в это самое мгновение рабочие роют ему могилу. Его конец завершает цикл его путиодиссеи. Но порождает новые вопросы, на которые ответ дали последние два столетия. А именно – заслуживает ли какая бы то ни было идея хотя бы одной слезинки ребенка? Вопрос нешуточный, хотя и риторичный. Ребенок все равно плачет... Более того, первый вздох появившегося на свет ребенка обязательно сопровождается криком. С крика, с плача начинается и кончается гамлетовским “молчанием”…

Идея – идеал – идеология Я не склонен противопоставлять друг другу эти понятия. И не склонен считать (как бы модно это ни было), что идеи безо120

№ 1 январь-март 2012

Сурен Асмикян

бидны, а идеология – это зло. Нет, корень у этих слов один и тот же, они различаются лишь масштабом и функциональной ролью. Идеология – это совокупность идей, она предполагает некую систему (которая может отсутствовать на уровне отдельно взятой определенной идеи) и имеет вполне определенную цель. Идеал – это пластически выраженная идея либо совокупность идей. Существует даже понятие “образ идеи”. Чаще всего идеал воплощается именно в образе – сама природа и реальность подчас предоставляют возможность созерцания идеала. (Что есть Арарат – идеал, предложенный природой, или символ, рожденный человеческим воображением? Это вопрос не для дискуссии, он скорее риторический, как и вообще вопрос об объективности прекрасного). Я совсем не склонен вступать в бесплодный спор, что первично, курица или яйцо. Меня в условиях вступления безотчетного в стихию рынка, в эпоху торжества либерализма тревожит другое – когда ребенку с колыбели внушается установка, подкрепляемая инстинктом: “всяк за себя, и только за себя” (Ф.Достоевский). Конечно, можно придраться к формуле, озвученной Достоевским: почему не поставить точку после первого “себя”, почему фраза продолжается до сакраментального “только”? Потому что Федор Достоевский, тончайший и глубокий психолог, знает, что акцент на “себя” уже неизбежно подводит к черте “только”. То есть себялюбие не знает границ, чтобы как-то урезонить его, ему нужно что-то противопоставить. А именно – идею. Другой великий классик, Лев Толстой, писал о том, что во время Крымской кампании специально брал с собой в поездки случайного попутчика – незнакомого мальчугана. Зачем? Чтоб мысленно не сосредотачиваться на себе, думать, заботиться о другом. Иной альтернативы человечество не знает. Себялюбию противостоит альтруизм. Выход из себялюбия – это выйти “из себя”. Мы (не только я) вышли на территорию экзистенциализма, но это уже сфера мышления и искусства, я же пока нахожусь на Литературная Армения

121

очерк, публицистика

обычном пространстве жизнедеятельности. Человек и призван, и вынужден действовать. Речь о целях и направленности его деятельности. Можно согласиться с изначальной заданностью инстинкта: жадность и властолюбие присущи всем, как дважды два четыре. Неискореним также посыл “человек человеку волк!”, но при двух необходимых оговорках: во-первых, есть уровень, пусть не осязаемый чувственно, когда дважды два вовсе не обязательно равно четырем, и, во-вторых, даже волк к волку не обязательно всегда относится по-волчьи. Есть и там нормы поведения, есть и там, даже на уровне инстинкта, место для солидарности и взаимопритяжения. Чувство локтя хотя бы. Не буду вдаваться в тайны волчьей психологии, и даже отставляя в сторону феномен кантовского нравственного закона, то есть совести, и оставаясь на уровне рыночного прагматического мышления (“ты мне, я тебе”), скажу одно: только для себя невыгодно прежде всего для самого себя! Думать только о себе невыгодно прежде всего для себя. Именно невыгодно!

*** Хочу поделиться испытанным мною (лично!) ощущением счастья. В этой голой реальности привычными являются проблемы, горе, несчастья, болезни, разлады. Они – неразлучные спутники жизни. О счастье, как говорится, остается только мечтать. Говоря о счастье, мы предполагаем некую протяженность во времени, которая в принципе не реализуема, потому что заслоняется, заглушается, вытесняется грузом забот. И на долю счастья отпускаются максимум эпизоды или, точнее, мгновения. Поэтому правомернее говорить об ощущении не счастья, а радости. Счастье возможно, но, когда претендует на некую безмерную протяженность, сразу удостаивается презрительного упрека в “телячьем восторге” или “пастушеской идиллии”. Фаустовское прозрение “Мгновенье – ты прекрасно!” в этом смысле не имеет альтернативы. 122

№ 1 январь-март 2012

Сурен Асмикян

Не альтернатива, а мой вариант. Беру на руки новорожденную внучку. Вроде отринул от себя груз повседневных забот, могу позволить себе насладиться сладким ощущением тепла, исходящего от живого существа, которое держишь на руках. Ты несешь несусветную чушь, чтото напеваешь, прекрасно сознавая, что ребенок ничего пока осмысленно не видит и не слышит. Вдруг она посмотрела, пронзила тебя каким-то сосредоточенным взглядом – это наверняка всего лишь импульс, но на твоих глазах зарождается формирование души. Плоть, которая уверенно и неустанно начинает наполняться содержанием. Наверное неслучайно многие произведения искусства в финале или в композиции предполагают рождение ребенка. Я поместил этот эпизод далеко не в самом конце своих рассуждений, конечно, не потому, что сомневаюсь в его значимости. Более того, уверен, что более сладкого мгновения счастья – именно счастья! – человеку не дано испытать. Это ощущение сродни наркотическому опьянению. Удивительное совмещение трезвости с ощущением счастья: ты знаешь, что все происходит наяву, что проблемы никуда не ушли, ты ничего не забыл, а счастлив, необъяснимо счастлив! Только когда у тебя на руках ребенок – ты этому счастью находишь объяснение. И это, пожалуй, выход. Ты знаешь, ты ощущаешь неотвратимо приближающийся собственный конец, но при этом тут же – начало новой жизни, твоей жизни. Ты счастлив! Прошлое и будущее встретились, сомкнулись в настоящем.

Литературная Армения

123

очерк, публицистика

Галина Умывакина

История одной фотографии Осенью 1972 года я стала обладательницей подлинной фотографии Анны Ахматовой. На её обороте – автограф А.А.: “Милой Гаянэ Аветовне Тушмаловой – дружески – Ахматова 27 февр. 1946”. Подарил мне эту фотографию Константин Медведев – театрал, приезжавший в Воронеж из Свердловска на балетные спектакли. Как мне помнится, К.Медведев рассказывал, что незадолго до своей смерти Г.А.Тушмалова передала фотографию ему. Сама же она – женщина интеллигентная, большая почитательница поэзии – будто бы получила фото в знак благодарности за продуктовую посылочку, которую отправила в Ленинград Анне Андреевне. В начале 1980-х Н.Е.Штемпель и В.Л.Гордин собирали иллюстративный материал для “самиздатовского” фотоальбома “Осип Эмильевич Мандельштам в Воронеже”. Составители фотоальбома старались воспроизводить на его страницах подлинные фотографии 30-х годов. И так как фотографий А.А. этого периода не удалось отыскать, именно “моя” фотография пригодилась. А четверть века спустя, когда в сентябре 2008 года в Воронеже открылся памятник Мандельштаму и к этому событию при124

№ 1 январь-март 2012

Галина Умывакина

был из Москвы сборник “Осип Мандельштам в Воронеже”, фотография, обнародованная в нём, получила права на публичное существование*. Собираясь 8 февраля 2011 года в библиотеку им. А.Кольцова на вечер “Звезда с звездою говорит…”, посвящённый 75-летию приезда Анны Ахматовой к сосланному в Воронеж Осипу Мандельштаму**, я решила захватить с собой фотографию А.А. И, прочитав надпись на её обороте, обнаружила, что у фотографии тоже юбилей: ей уже 65 лет, да и у меня она хранится под спудом почти 40 лет, а я за эти годы так и не озаботилась узнать что-либо о ней, о её адресате и авторе… Сначала я стала листать книги в своей библиотеке. В точности такую же отыскала только в сборнике “Надежда Мандельштам. Об Ахматовой”***. Подпись под ней отсылала в Петербург, в музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме, и датировалась она 1950-ми годами. Но на “моей” рукой Ахматовой проставлен 1946-й?.. Я обратилась по электронной почте к директору музея, просила уточнить дату и источник публикации, но ответа не получила. Попалась мне на глаза и фотография 1940 года, на которой Ахматова запечатлена с сыном соседки по квартире Валей Смирновым – мальчиком, что погибнет в блокаду и памяти которого Ахматова посвятит два стихотворения в цикле “Ветер войны”. А обратила я на неё внимание, потому что на Анне Андреевне было то же платье, тёмное в светлый мелкий горошек, правда, бусы другие: не “ожерелье черных агатов”, а белые.

Осип Мандельштам в Воронеже. Воспоминания. Фотоальбом. Стихи. К 70-летию со дня смерти О.Э.Мандельштама. М.: Благотворительный Резервный Фонд, 2008. ** Г.Умывакина. Урок фотографии. К 75-летию приезда в Воронеж А.Ахматовой к ссыльному О.Мандельштаму // “Воронежский курьер”, 26 февраля 2011. *** Надежда Мандельштам. Об Ахматовой. М.: Новое издательство, 2007. Литературная Армения

125

очерк, публицистика

“Из года сорокового” до года 46-го не просто календарный срок. Это времена лишений и бед, мужества и испытаний, выпавших на долю Ахматовой, её народа, её страны. И она – “плакальщица дней погибших”, чьи строки “мечены каторжным клеймом”, – семь лет всё в том же платье?! Наверное, кстати пришлась ей продуктовая посылочка из Свердловска от Г.А.Тушмаловой… Так почти ничего не прояснив и располагая скудными сведениями об адресате фотографии, я без всякой надежды заглянула в Интернет и, к своему удивлению, кое-что обнаружила. Оказалось, что Гаянэ Аветовна Тушмалова (1892–1971) – педагог сценической речи, преподававшая в театральном училище и Уральском театральном институте, “человек редкой Культуры, интеллигент до мозга костей”; она оставила заметный след в истории театра на Урале. “Прожила жизнь, полную трудов и лишений, любви и признательности”. В ноябре 2009 года в екатеринбургском Доме актёра прошли вечер, ей посвящённый, и презентация книги о ней “Памятью учеников жива”, которая вышла в свет при финансовой поддержке президента Благотворительного фонда им. Всех святых С.Р.Галустяна и региональной общественной организации “Армянская община «Ани–Армения»”. Пространный отклик Марины Романовой об этом событии был помещён на сайте Министерства культуры РФ: “…Гаянэ Аветовна. Уже само имя звучит величественно и красиво. Тушмалова представляла редкую профессию – преподаватель сценической речи. О ней вспоминают так: армянка, лучше которой мало кто говорил по-русски. От того, какая речь звучит с театральной сцены и с телевизионного экрана, во многом зависит, как говорит нация. Гаянэ Тушмалова учила правильной речи артистов, а вместе с ними и зрителей. “…Гаянэ Аветовна была среднего возраста, среднего роста, но прилагательное средний никак ей не подходило. Это была очень эффектная женщина, порывистая, темпераментная. Её большие чёрные выразительные глаза невозможно позабыть 126

№ 1 январь-март 2012

Галина Умывакина

даже спустя столько лет…” – так описывает знакомство с Тушмаловой Мария Друян. …Авторы книги Виталий Болозович и Юрий Сыркин – “технари” по образованию, в своё время они занимались у Гаянэ Аветовны в студии выразительного чтения на Уралмаше. Они собрали большое количество документов о жизни Тушмаловой, свидетельства её современников и создали портрет этой яркой, удивительной женщины. Её судьба складывалась непросто, переменчиво, жизнь носила по разным городам, но так получалось, что она неоднократно оказывалась на Урале. Родилась в Моздоке, училась в Пятигорске и Санкт-Петербурге, затем работала актрисой в Смоленске, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге. Это ещё дореволюционная история. В Харькове попробовала себя в качестве педагога сценической речи, что и стало её главным делом. Потом – Одесса, Москва, Свердловск, Минск, где застала война. В 1944-м Гаянэ Аветовна переехала в Свердловск и больше его не покидала. Эта женщина стоит у истоков театральной школы Урала. И сегодня в театрах Свердловской области немало актёров, которых учила Гаянэ Аветовна. Ее творческие приёмы используются при подготовке нового поколения артистов. Вот только личность её остаётся уникальной – её не повторить”. Я связалась с екатеринбургским Домом актёра, сотрудники которого отыскали одного из авторов-составителей сборника – 78-летнего Ю.С.Сыркина, приславшего мне книгу “Памятью учеников жива”. Оказалось, что в 1908–1912 годах Г.А.Тушмалова жила в Петербурге, училась на драматических курсах, посещала литературные курсы Раевского. И, наверное, в ту пору она и познакомилась с А.А.Ахматовой. В сборнике есть упоминания об их отношениях, записанные составителями: “Рассказывает Э.М.Чарели: “Гаянэ Аветовну и Анну Андреевну связывала давняя дружба. Очень часто Тушмалова рассказывала мне об Ахматовой, искренне сопереживая страданиям, дуЛитературная Армения

127

очерк, публицистика

шевным потрясениям, которые испытывала Анна Андреевна в своей непростой жизни. Гаянэ Аветовна боготворила эту величайшую поэтессу за её талант, за её мужество, за её несгибаемый характер, за её человеческое достоинство. Анна Андреевна отвечала взаимностью. При личных встречах Ахматова любила читать Гаянэ Аветовне свои новые стихи, а также стихи классиков армянской литературы, переведённые на русский язык”. Хорошая знакомая Гаянэ Аветовны И.С.Михайлова вспоминает: “Я знаю, что Гаянэ Аветовна дружила с Вертинским, Яхонтовым, Журавлевым<...> что она была знакома с Маяковским, А.Толстым. Но с особой теплотой она относилась к Ахматовой. Однажды, перед моим отъездом в Ленинград, Гаянэ Аветовна сказала мне: «Ты будешь в Репино – это совсем близко от Комарово, сходи к Анне Андреевне»”*. Книга вышла почти через сорок лет после смерти адресата фотографии. А память о Г.А.Тушмаловой сохранилась, и это, согласитесь, факт редкостный, особенно когда речь идёт о провинциальных деятелях культуры. Оставалось попытаться найти автора фотографии. И я вновь обратилась к помощи Интернета, где на одном из сайтов увидела фото А.А. в том же платье, в тех же бусах, с той же прической и на фоне тех же книжных полок, что и на “моей” фотографии. Правда, А.А. была изображена стоя и анфас, а на “моей” – сидящей и в полупрофиль. Под фотографией была подробная подпись: “Анна Ахматова в квартире Иды Наппельбаум. Ленинград. 1945. Фото И.М.Наппельбаум”. Ида Моисеевна Наппельбаум (1900–1992) – дочь знаменитого фотохудожника М.С.Наппельбаума, автора многих фоторабот, посвящённых деятелям культуры первой половины ХХ века. Ученица Н.Гумилева, посещала занятия в его студии “Звуча*

В.Т.Болозович, Ю.С.Сыркин. Памятью учеников жива. Екатеринбург: Издательский дом “Автограф”, 2009.

128

№ 1 январь-март 2012

Галина Умывакина

щая раковина”, знала многих поэтов “серебряного века”. Автор поэтических сборников “Мой дом” (1927), “Отдаю долги” (1990) и книги мемуаров. Репрессирована в годы борьбы с космополитизмом. В 1951-1954 годах находилась в Озерлаге (Тайшет). В Интернете я нашла и мемуарный очерк И.М.Наппельбаум “Фон к портрету Анны Андреевны Ахматовой”. Важную ссылку подсказала мне автор путеводителя “Петербург Анны Ахматовой” И.С.Вербловская – племянница Осипа Мандельштама, приезжавшая в Воронеж на открытие памятника поэту. Оказалось, что очерк “Фон к портрету Анны Андреевны Ахматовой” был опубликован в вышедшей уже после смерти автора и выдержавшей три издания мемуарной книге Иды Наппельбаум “Угол отражения: Краткие встречи долгой жизни”. Рассказывая о встречах с А.А. в разные годы, автор воспоминаний пишет: “Прошла война. Люди из ада смерти возвращались к жизни. Пусть опустошённой, голодной, но жизни. Мы сидели в моём доме уже не на Невском, а в маленькой квартире писательского дома на улице Рубинштейна <…> Я предложила Анне Андреевне сняться. Она охотно встала у книжной полки, и я старомодным аппаратом сделала её снимок на фоне книжного ряда”*. Там же воспроизведена фотография: “А.Ахматова в квартире И.Наппельбаум на ул. Рубинштейна. Фото И.Наппельбаум, 1945”. Уточнить цитату и страницу в печатном издании мне помогла П.Е.Поберёзкина (мы с ней познакомились на Мандельштамовских чтениях в Варшаве), которая и посоветовала сообщить о моих поисках и их результатах в Отдел рукописей Российской национальной библиотеки. С более пространным вариантом своих изысканий я выступила в октябре 2011 года на Всероссийской научной конференции “Воронежский текст” русской культуры”. *

И.М.Наппельбаум Угол отражения: Краткие встречи долгой жизни. Изд. 3-е. СПб: Издательский дом “Ретро”, 2004. Литературная Армения

129

очерк, публицистика

…В сборнике “Памятью учеников жива” воспроизведен некролог, опубликованный в газете “Вечерний Свердловск” 17 июня 1971 года: “Не стало Гаянэ Аветовны Тушмаловой – редкого педагога и человека высокой культуры. Своей неизбывной любовью к искусству, к русской поэзии, своим темпераментом она увлекала всех, кто имел жизненное счастье учиться у нее или работать с ней. …Жизнь она видела несовместимой с равнодушием и пошлостью… Потеряно большое сердце, которое до последней минуты согревало других”. Отринув унылые шаблоны и пафосную риторику равнодушных “застойных” лет, ученики и коллеги Гаянэ Тушмаловой прощались с ней благородно и благодарно. Воистину сбылось сказанное Ахматовой: А каждый читатель как тайна, Как в землю закопанный клад… Сорок лет было отмерено мне, чтобы клад этот найти. И не мне одной. Пересеклись жизненные дороги и соединились усилия памяти многих людей, живших в разные годы в разных городах, чтобы фотография Анны Ахматовой, казалось бы, надёжно запрятанная временем и “промолчавшая подряд” 65 лет, в “назначенный час” обрела свою историю. Воронеж

130

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

От портрета к образу. Нерсес V В конце 80-х годов прошедшего века мне довелось отдыхать на берегу Черного моря в Алупке. Девственная красота крымской природы неописуема, но во сто крат приумножена трудом человеческих рук. Дорога к морю пролегала через парк Алупкинского дворца бывшего губернатора Новороссийского края, а потом и первого официального наместника Кавказа М.С.Воронцова. Ежедневное созерцание пышной растительности, выращенной на специально привезенной по морю почве, в соответствии с канонами классической парковой архитектуры; любование оперением диковинных птиц, особенно павлинов; питье воды из “армянского родника”, как мы его называли. Последнее доставляло особенное наслаждение не только тем, что вода была чистая и холодная, как в Армении, но и сам родник представлял образец армянской архитектуры. Он был скопирован приглашенными английскими архитекторами с родника армянского монастыря ХIII в. Сурб-Хач, находившегося в шести километрах к югу от средневекового города Сурхат (Солхат), что в 28 км от Кафы (Феодосии). Название города, собственно, и происходит от слов 1 Сурб-Хач . Только эту копию средневекового армянского род1

О.Домбровский, В.Сидоренко “Солхат и Сурб-Хач”. Симферополь, 1978. Литературная Армения

131

очерк, публицистика

ника заграничные зодчие окрестили по-своему – “Фонтан Трильби”. Знакомясь с исторической литературой, понимаешь, что Таврида была заселена и строилась не только византийца2 ми, как считают сейчас многие историки, но и армянами . Осев в любой точке земного шара, они тут же начинали строить поселения, караван-сараи, торговые лавки, родники и, в первую очередь, – церковь со школой… Наконец завораживающе роскошный Воронцовский дворец в стиле средневековья сначала останавливал в оцепенении, а потом заставлял обходить его с широко раскрытыми глазами, 3 чтобы все увидеть и не забыть . И конечно же мы не отказались от экскурсии по картинной галерее дворца, где среди прочих заметили портрет Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой в знаменитом “малиновом берете”. Портрет супруги губернатора Тав4 риды и не просто музы А.С.Пушкина , а горячо любимой женщины, которой он посвятил множество стихов. И вдруг в конце одного из коридоров, когда осмотр уже подходил к концу, на торцевой стене нашему взгляду предстало изображение католикоса Нерсеса V Аштаракеци – с орденами и медалями, с бриллиантовым крестом на клобуке. Портрет был знаковым – всё находящееся за этой стеной было связано с Нерсесом: его библиотека. Работники музея не смогли дать ответ на интересующий нас вопрос: почему портрет католикоса оказался в доме М.С.Воронцова, казалось бы, состоявшего в недружественных отношениях с известным армянским католикосом: ведь тот был поднадзорным графа! Но, изучив некоторые материалы Матенадарана, ознакомившись с многолетней перепиской двух замеча2

М.Г.Пештмалджян “Памятники армянских поселений”, Ереван, “Айастан”, 1987; А.Л.Якобсон “Армянская средневековая архитектура в Крыму” (“Византийский временник”), М., 1956. 3 Все описываемые территории – Алупкинский дворец и парк, некогда принадлежавшие М.С.Воронцову, – стали местом съемок многих фильмов (в том числе “Небесных ласточек” с участием А.Миронова). 4 “Жизнь Пушкина” М., “Правда”, 1988. 132

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян 5

тельных людей, так любовно собранной Ерицовым , я поняла, что Нерсес V умел врага превращать в друга. И ничего особенного для этого нужно не было – только доброжелательное отношение к человеку, который не так прост, как казалось на первый взгляд по его всегдашней чрезмерной любезности даже с теми, кому он собирался за что-либо мстить. Просматривая хронологию армянских католикосов от Григория Просветителя (318–334 гг.) и до рассматриваемого времени (1857 г.), мы находим пятерых католикосов по имени Нерсес, из которых двое звались Аштаракеци. При Нерсесе I (Святом, Великом; 364–367) произошло усиление власти главного армянского епископа в ущерб царской, проявилось стремление к церковной независимости. При Нерсесе II Аштаракеци (524–533), создателе монастыря при Эчмиадзинском храме, армянская церковь отделилась от вселенской. Нерсеса III (641–661) называли Строителем – он восстанавливал церкви; знаток языков и военной службы, Нерсес Строитель старался объединить армянскую церковь с греческой, восстановил армянский патриарший престол после нашествия арабов. Нерсес IV Благодатный (1165–1173) пользовался уважением и любовью народа, обладал красноречием, был за единение с вселенской греческой церковью, но не пошел против большинства. О Нерсесе V Аштаракеци (1843–1857) расскажет предлагаемая статья, восходя от его портрета в Алупкинском дворце к более объемному образу католикоса – в его взаимоотношениях с графом М.С.Воронцовым и его семьей. Атеизм так глубоко и прочно проник в сознание наших родителей, что нас, детей середины ХХ века, пугали проходящим 5

А.Д.Ерицян (Ерицов) “Патриарх всех армян Нерсес V и князь Михаил Семенович и княгиня Елисавета Ксаверьевна Воронцовы в их частной переписке”. Тифлис, 1898. Литературная Армения

133

очерк, публицистика

по улице попом, черная ряса которого на меня производила жуткое впечатление. Страх вихрем поднимал с порога и заставлял запирать дверь на все засовы, ибо открытая она представляла единственную брешь в заборе из досок, сколоченных внахлест, создающих монолитную стену без единой щелочки. Тогда я еще не знала, что в основной своей массе священнослужители были достаточно образованными людьми, распространявшими в народе просвещение, сумевшими сохранить родной армянский язык и консолидировать народ вокруг церкви, не дать ему исчезнуть как нации в условиях отсутствия государственности. Выйдя замуж, я попала в дом священника тифлисской Эчмиадзинской церкви Св. Георгия – Тер-Нерсеса, который одновременно был преподавателем, а впоследствии и завучем Нерсесяновской школы Тифлиса. Дом с остатками некогда богатой библиотеки, основную часть которой вывез НКВД при аресте хозяина в 1937 г. В те молодые годы я и ознакомилась с историей армянского духовенства, вызвавшей у меня противоречивые чувства: гордость – по причине всего вышеназванного, и в то же время смущение и неловкость за недостойные ее страницы, описывающие борьбу за высший церковный престол. Известно, что Нерсес V Аштаракеци (1770-1857), прозванный так по месту рождения, в свои 44 года бывший уже архиепископом Эчмиадзинского престола, в 1814 г. по ходатайству католикоса Ефрема был назначен в Тифлис якобы для “восстановления монастырей, церквей и благополучия армянской паствы в Грузии”. Католикос Ефрем писал генералу Ртищеву, предшественнику проконсула Кавказа А.П.Ермолова: “Просим распространить на него (Нерсеса V) особую милость Вашего человеколюбия и оказать такую помощь, чтобы он мог привести церковь в прекрасное благоустройство”. Нерсеса не впервые направляли в Грузию для работы с тамошней паствой. Он занимался ее духовным образованием, строил училища, собирая пожертвования тифлисских богачейармян. В 1811 г. он приступил к строительству училища на зем134

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

ле, принадлежавшей армянскому кафедральному собору Тифлиса. С той поры уже три года он неофициально пребывал в Тифлисе и даже в 1812 г. построил тут на свои средства огромный караван-сарай – торговый и гостиный дом. Теперь пребывание Нерсеса решили узаконить, назначив его предводителем армянской паствы в Грузии. Генерал Ртищев в рапорте императору в январе 1816 г. отметил, что архиепископ, занимавший второе место в Эчмиадзинском монастыре, “отличается ученостью и благочестием. Он уже в течение трех лет пребывания в Грузии показал себя пастырем, неустанно заботящимся о народе”. Ртищев, перечислив его заслуги, просил российского государя наградить Нерсеса алмазным крестом на клобук – в знак отличия от всего армянского духовенства Грузии. Через два года после этого награждения император Александр I даровал Нерсесу Аштаракеци орден Св. Анны первой степени “за особые заслуги перед Отечеством” – уже, видимо, по представлению управляющего Грузией главнокомандующего Кавказскими войсками А.П.Ермолова. 19 июля 1819 г. Ермолов переслал императорскую грамоту и знаки ордена Нерсесу Аштаракеци со своим поздравительным письмом. Чем же еще занимался Нерсес в Тифлисе, за что его так хвалили? Хранящиеся в Матенадаране выписки из книги обращений народа к начальнику армянской епархии в Грузии, во-первых, живо воссоздают эпоху, во-вторых, из них становится ясно, что у архиепископа Нерсеса, помимо его прямых обязанностей, было очень много других дел и двери его апартаментов не закрывались: приходили посетители с письмами, жалобами, прошениями. Церковь заменяла собой несколько учреждений гражданского характера: суд, нотариат, местный магистрат, ломбард, банк, архив и пр. В прямые обязанности священнослужителей, помимо крестин, богослужений, отпущения грехов, венчаний и расторжения браков, входило и смещение священников с должности. Сохранились важные документы, такие, например, как клятЛитературная Армения

135

очерк, публицистика

венное заверение некоего лица в том, что он никогда не изменит вере. И наоборот, гневное обещание сменить ее, если диакон Тер-Мовсес не перестанет вести себя недостойно и притеснять семью Тер-Овсепа, чем вынуждает прихожан перейти в грузинское православие. Вот жалоба на священника Тер-Степана, замучившего жителей села большими налогами и несправедливо распределявшего доходы церкви между священниками. Или письмо-обращение жителей Артозана к архиепископу с просьбой заменить священника Тер-Арутина, ибо он ведет себя непристойно и притесняет народ. Немного наивные, забавные для нашего времени прошения: разрешить повенчаться с третьей женой; вернуть домой зятя; не позволить бракосочетания двух молодых людей, так как жених обещал жениться на просительнице... Церковь была как бы промежуточным звеном для дознания и сбора документов, которые передавали потом в областной суд. Часто священник играл роль судьи в тех глухих деревнях, где не было судопроизводства, и, естественно, ведал секретными документами, судебными актами о допросе свидетелей и разборе дел. Чтобы получить доступ к ним, нужно было просить разрешения у архиепископа всех армян Грузии. Чуть позднее церковь уже официально исполняла функции судебно-сыскного органа. Священники разрешали споры между прихожанами, рассматривали дела об оскорблении какого-либо члена семьи, о разделе прибыли от строительства Мцхетского моста; решали тяжбы между духовенством и паствой. Священники были нотариусами: выдавали документы о разделе имущества граждан, рассматривали иски по судебным делам, составляли и закрепляли соглашения между горожанами о сделках, выдаче денег под проценты, купле-продаже земли и домов, давали разрешение на постройку или продажу дома. Народ часто сдавал в церковь на хранение свои документы, одежду, деньги, имущество. Духовенство было посредником между народом и властями. Так, полицмейстер Ахалкалаки Мовсес Аргутов просил архи136

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

епископа Карапета помочь восстановиться на службе после увольнения по доносу бывшего начальника края Казака. Священники занимались благотворительностью, причем оказывали внимание не только своим гражданам, но и переселенцам Церковь участвовала в борьбе с эпидемиями: холерой, чумой. В трудные годы эпидемий тифа и разорительных войн Нерсес помогал русской армии провиантом, организацией добровольческих сил и поставкой нужных сведений. Через приверженных ему армян в Турции и Персии содействовал русскому правительству в добывании сведений о намерениях неприятеля, чем вызвал к себе ненависть Эриванского хана. Таким образом, Нерсес Аштаракеци через своих людей за границей вел дела тайного сыска. Эта разведывательная работа стала известна персидскому правительству, и Ефрем отослал Нерсеса в Грузию, уже подвластную России, подальше от гнева и мести персидских властей. Из письма католикоса Ефрема от 18 февраля 1814 г. генералу Ртищеву мы узнаем, что после смерти католикоса Гукаса Нерсес Аштаракеци был “тайным секретарем и передовым должностным лицом совета при Эчмиадзине, управлявшего тайными, важными делами”. Это означает, что Гукас управлял тайным советом и сам же был его секретарем, то есть вел и содержал тайную документацию, что и перепоручили Нерсесу. Выходит, католикос Гукас не был пассивным, нерешительным и даже трусливым, каким его описывают историки из-за того, что он не взывал к помощи русских, не отвечал на предложения Екатерины II и Потемкина через Иосифа Аргутинского поддержать русские войска в случае их вторжения в Армению, находившуюся под властью турецко-персидских владык. Гукас был осторожен и сам вел свои дела тайного сыска. Когда в 1820 г. католикос Ефрем из-за притеснений и угнетения со стороны персидского правительства оставил Эчмиадзин и уехал в Россию, Нерсес временно принял на себя верховное правление всей Армянской церковью от имени католикоса, но не переставал руководить строительством своей тифлисской Литературная Армения

137

очерк, публицистика

школы. К 1823 г. строительство здания Нерсесяновской школы, хотя и не полностью, но было закончено, уже шли первые занятия в классах начального образования. В 1828 г. число учащихся достигло 400 человек. Из Парижа пригласили учителя Шаган-Чербета. Училище не было чисто духовным, имело два отделения – семинарию и светскую гимназию. Число предметов со временем росло, обучение усложнялось до уровня настоящей науки, так что училище приобретало статус Армянской академии. Здесь Нерсес основал также и собственную армянскую типографию. Вступая на престол, монархи извещали об этом друг друга и ожидали соответствующей реакции. И вот в 1826 г. князь Меньшиков был послан в Персию с грамотой, сообщавшей о вступлении на престол Николая I. Из воззвания Нерсеса к армянскому народу узнаем, что Меньшиков, “посланник Всероссийского Двора, с приличными подарками находится ныне при Персидском Дворе по обычному примеру благоустроенных держав”. Ничто не предвещало войны. Князь Меньшиков не выехал еще из страны, а персидская конница 16 июня 1826 г. перебила постовую стражу на границе, ворвалась на российскую территорию, опустошила армянские деревни и угнала жителей в плен. Персы дошли до окрестностей Тифлиса, то есть началась та самая русско-персидская война 1826-1828 гг. Аббас-Мирза с 60-тысячным войском стремительным броском ворвался в Карабах и осадил Шуши, где заперлись армяне с русским гарнизоном в 1700 человек под командованием Реута. Они смогли выдержать 44-дневную блокаду, так как армяне извне помогали шушинцам. Персы разорили Татевский монастырь, увели в плен и убили друга Нерсеса – настоятеля монастыря архиепископа Мартироса. 26 июля 1826 г. Ермолов пригласил на военный совет архиепископов Грузии и Армении – Иоанна и Нерсеса Аштаракеци, которые всегда готовы были поднять народ на вооруженную борьбу с неприятелем. Уже 29 июля Нерсес подписал воззвание к армянскому народу, проживавшему в Тифлисе, Карабахе, 138

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

Елизаветполе, Нухе, Шемахе, Баку, Дербенте, с напоминанием о страданиях армянской нации, рассеянной по всей земле, и о желании русского правительства и государя помочь всем армянам обрести спокойствие и мир. Он успокаивал народ, вселяя надежду на разгром персидской армии, которая теперь уже не столь победоносна, как в ХVIII в. Воевавший в то время в Закавказье соратник А.П.Ермолова армянин генерал-майор В.Г.Мадатов писал ему относительно войск и армян, защищавших Шуши: “…все они действовали с отличной храбростью, выдержали многократные приступы неприятеля, несмотря на недостаток продовольствия, не помышляли о сдаче крепости”. Полковник Реут взял у шушинских армян весь скот на прокормление войск и обещал оплатить по квитанции из казны. Мадатов ходатайствовал перед Ермоловым о возмещении убытков на приобретение нового рогатого скота к осенней распашке земель, дабы избежать голода. Перед началом Персидской кампании 1826 г. из Петербурга прибыл начальник Генерального штаба генерал Дибич, который составлял план будущих военных действий при участии Нерсеса V. Дибич сообщил русскому императору о готовности архиепископа оказать любые услуги российским войскам, которые вступят на подвластные Персии земли, то есть на территорию Восточной Армении. Николай I прислал 2 февраля 1827 г. именную высочайшую грамоту Нерсесу Аштаракеци с благодарностью ему и всему армянскому народу за верность российскому престолу. Грамоту Николая I Нерсес перевел на армянский язык, напечатал в собственной типографии Эчмиадзина и разослал по всей епархии, чтобы сообщить армянам о поддержке русского правительства и царя. А Дибич в свою очередь писал Николаю I, что Нерсес ручается за преданность и усердие армянского народа и если русские вступят в Эриванское ханство, то найдут у тамошних армян достаточное количество провианта. Нерсес надеялся и верил, что эта кампания непременно освободит его любимый Эчмиадзин, куда он попал мальчиком сеЛитературная Армения

139

очерк, публицистика

ми с половиной лет, чтобы выучиться грамоте. Его воспитанием и обучением занимался Галуст, который, найдя в нем отличные способности и предвидя будущее предназначение, позже передал воспитанника константинопольскому патриарху Григорию, очень образованному человеку, у которого Нерсес учился теологии и философии, став известным ученым. В 20летнем возрасте он принял сан архидиакона при Эчмиадзинском престоле, а в 23 года в Смирне был рукоположен в монахи и всегда отличался среди духовенства добросовестностью и старанием. Ездил на службу, как военный, – куда пошлют: два с половиной года в Смирне, три года в Греции, Валахии и Молдавии, полгода в Константинополе, объездил все российские епархии. После смерти Галуста, которого он считал своим вторым отцом, нашел новых покровителей – Луку, а позже Даниела, ценившего его старание и способности. Даниел и возвел его в сан архимандрита, а потом и архиепископа. До 1802 г. Нерсес смиренно служил в Эчмиадзинском монастыре. В 1826 г., будучи 56-летним архипастырем, он, как юноша, загорелся идеей освобождения Эчмиадзина от мусульманского владычества. Писал воззвания к армянскому народу, воодушевляя его на святое дело – освобождение Армении. И на его горячий призыв откликались армяне из разных стран. В Тифлисе Нерсес Аштаракеци стал формировать армянское ополчение, куда за несколько дней записалось более 200 добровольцев. За три дня до выступления в поход с русским авангардом, 30 марта 1827 г. на площади, где ныне разбит Александровский сад, Нерсес лично осмотрел отряд добровольцев. Причем не приехал, а прискакал верхом на коне, с крестом и обнаженной саблей в руках. На приветствие и пылкую речь Нерсеса добровольцы громко отвечали “Кецце!” – “Да здравствует!”. 2 апреля 1827 г. Нерсес выехал из Тифлиса в Эривань, сопровождая авангард русских войск, но без армянского ополчения, еще не до конца сформированного. Вместо себя он оставил священника Арутюна Аламдаряна. Вскоре от российского императора было получено официальное разрешение на формирова140

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

ние в Тифлисе армянского ополчения. Это было большим событием, ибо армянам, не имевшим не только своего государства, но даже своей политической партии, способной возглавить борьбу за освобождение от мусульманского ига, позволили иметь войско и с оружием в руках бороться за клочок своей земли. Предполагалось сформировать несколько батальонов по тысяче человек. Грамоту, дозволяющую формирование этих батальонов, перевели на армянский язык и распространили в виде агитационного листка. 15 мая 1827 г. в Ванкском соборе Тифлиса состоялось торжественное освящение батальонного знамени Армянского ополчения. Из Ванкского собора батальон с музыкой направился на городскую площадь Кабахи, где ему назначил смотр генерал Сипягин. На следующий день по городу распространилось воззвание – листки с сообщением Сипягина относительно Армянского полка: “Русских войск достаточно для сокрушения врагов и без помощи других. Но, видя храброе рвение армян в военных действиях прежних лет, Его Величеству благоугодно иметь в рядах победоносных своих войск особый полк, сформированный из Армян”. (Заглавная буква в названии национальности не ошибка, а общепринятая норма в орфографии ХVIII–ХIХ веков.) “Армяне! Вы будете иметь под своими знаменами ваши собственные полки. Вам даруется оружие для водворения благоденствия угнетенных братьев ваших, для дарования безопасности семьям вашим и защиты Отечества!” “Армянское ополчение” составляли из батальонов, куда записывались добровольно с 18 лет, причем семья воина освобождалась от податей и повинностей на время его участия в Персидской войне с принятием воинской присяги на верность. Ополченцев принимали на службу в русскую армию на общих правилах содержания за счет казны. Армянский батальон состоял из 950 человек с лекарем и священником. Каждым батальоном командовал армянский офицер. Всем воинам выдали ружье с патронами и сумку, но каждый имел еще свой кинжал и Литературная Армения

141

очерк, публицистика

торбу с 4-хдневным провиантом. Каждому бойцу выдали по 100 рублей на суконную, серого цвета, одежду (чекмень). Армянский батальон получал жалованье, провиант и гарантировал повышение по службе, бойцов обеспечивали лечением в госпиталях наравне с русскими военнослужащими, снабдили палатками, у них был свой казначей, свой барабанщик и горнист. Одним словом, армян приняли на русскую военную службу, только командным языком у них был армянский. По первому призыву архиепископа Нерсеса в армянское ополчение записались 67 человек из Грузии, 9 – из Карабаха, 18 – из Турции, 130 пришло с территорий, подвластных Персии. В Карабахе в это время формировалась конная милиция, поэтому в армянском ополчении карабахцев было меньше других. Первым Армянским батальоном командовал капитан Егор Лазарев, помощником его был прапорщик Давид Корганов из богатой и знатной тифлисской семьи. К июлю 1827 г. в армянском ополчении числилось уже 2000 человек. Их с радостью встречали у ограды Эчмиадзинского монастыря. 25 января 1828 г. Нерсес Аштаракеци получил из Санкт-Петербурга рескрипт Николая I с выражением благодарности за верную службу в Персидской войне, в которой Нерсес не только принимал боевое участие, находясь в войсках, но и “поддерживал верное предрасположение армянского народа” к русским. В конце рескрипта Николай I сообщал Нерсесу Аштаракеци о награждении его орденом Александра Невского. Уже в мирное время российский император разрешил создать Армянский легион из 1500 человек пехоты и 500 конных воинов. И в конце февраля 1828 г. началось формирование Эриванского армянского батальона и Первого армянского конного полка. За три года пребывания И.Ф.Паскевича на Кавказе из-за неуживчивости его характера место службы покинули знаменитые полководцы Мадатов, Бенкендорф, Красовский. Архиепископа Нерсеса Паскевич преследовал за дружбу с последним. В секрет142

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

ных донесениях Паскевич называл Нерсеса изменником с беспокойным характером. В 1828 г., при восстановлении Восточной Армении, католикосом был Ефрем – к тому времени полуслепой восьмидесятилетний старец. Ефрем отказался от сана, и на его место прочили Нерсеса, но в результате вмешательства Паскевича был избран Иоаннес Карпинский (Карпеци). После взятия русскими войсками совместно с армянскими добровольческими отрядами в октябре 1827 г. Эриванской крепости Эриванское ханство, то есть Восточная Армения, вошло в состав Российской империи. Было установлено временное правление во главе с генерал-лейтенантом А.И.Красовским. В помощь ему в число членов правления включили архиепископа Нерсеса и коменданта Эриванской крепости подполковника Бородина. Война продолжалась, поэтому в Эривани стоял сильный гарнизон и добровольческие отряды на случай, если персы попытаются вернуть себе Эриванское ханство. Для решения вопросов, связанных с Закавказьем, был создан комитет, возглавляемый управляющим императорским штабом графом Толстым. Комитет выдвинул проект установления и укрепления границы с Персией. Одна граница под названием “Кавказская линия” уже была, она тянулась от Черного моря до Каспийского по рекам Кубань, Малка, Терек. Вторая граница появилась после Персидской войны 1826-1828 гг. по рекам Кура, Аракс, Арпачай, Чорох. Армянская область, куда входили Эриванская и Нахичеванская провинции, была создана по личному решению Николая I, и 25 марта 1828 г. его провозгласили государем новосозданной области, в которую вошли не все исторические территории Восточной Армении. Но главное было сделано: имя Армении было возвращено из исторического небытия. Была даже мысль присоединить сюда и третью провинцию – Карабах, но… Нерсес, как последователь лидеров национально-освободительного движения ХVIII в. Иосифа Аргутинского и Ивана Лазарева, желал использовать итоги последней Персидской войны во имя Литературная Армения

143

очерк, публицистика

политического усиления Армении. Он вмешивался во все дела, касавшиеся ее организации, и границ в том числе. Это страстное рвение, вообще присущее католикосу, на сей раз не совпадало с интересами русского правительства и императора, желавших иметь Армению приносящей дань колонией, а вовсе не полноправным государством-соседом, строящим свои отношения на договорных началах. В итоге Нерсес, который слишком “высовывался” и будоражил народ надеждами, стал не просто лишним – он был признан личностью вредоносной и даже враждебной. Архиепископа следовало негласно изолировать и услать подальше. В 1828 г. Нерсес получил распоряжение царских властей срочно покинуть Армению и выехать в Кишинев для руководства новой паствой. Он стал предводителем Бессарабской армянской епархии, однако над ним установили негласный надзор. Бывший тогда губернатором М.С.Воронцов получил из Петербурга секретное предписание: “Распоряжения армянского архиепископа Нерсеса по духовным делам единоплеменников его, за Кавказом живущих и наипаче в Эчмиадзине, не совсем соответствуют предположениям правительства об армянском народе. Посему государю императору угодно, дабы Ваше сиятельство во время пребывания Нерсеса в Бессарабии имели наисекретнейшим образом бдительный надзор как за поведением, связями, так и за молениями его, насколько возможно при соблюдении строжайшей осторожности, дабы он о существующем за ним надзоре не мог иметь сведения”… Не ожесточилось сердце М.С.Воронцова против друга, хотя он и обязан был по долгу службы писать на него доносы, – ведь писал же он на Пушкина, на Раевского. Видимо, это была общепринятая мера воздействия царского правительства на человека, если даже отец поэта не отказался доносить на сына! Нерсес Аштаракеци был настолько добропорядочен, что не восстановил против себя Воронцова. Вероятно, он был так тактичен, так дипломатично шел на компромисс в отношениях, что даже воронцовский упорно-мстительный нрав не стал помехой для дружбы. 144

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

Официально вручив Нерсесу Бессарабскую епархию, куда вошли еще Нахичевань-на-Дону, Москва и Петербург, ему дали и новое секретное задание. Граф Д.Блудов в марте 1829 г. писал ему: “Вам ныне представляется случай оправдать доверие правительства. Состояние армян в соседственных Бессарабии княжествах Молдавском и Валашском и других турецких областях, занимаемых нашими войсками, требует особенного внимания, и для сего нужен человек, соединяющий усердие к престолу и отличное благоразумие и точные по сей части сведения. Вы можете способствовать успехам наших войск посредством влияния Вашего на армян, обитающих в Европейской Турции”. Понятно было, что армяне во всех случаях согласятся сотрудничать с Россией в войне против Турции. Был взят на службу племянник знаменитого Ивана Лазарева – Христофор Лазарев (1789–1871), который собирал для русского командования агентурные сведения. Русское правительство желало установить связи с константинопольскими армянами и направить воззвание к ним касательно назревавшей русско-турецкой войны. Продолжающиеся жалобы Паскевича на Нерсеса так наскучили первым лицам Петербурга, что в мае 1829 г. генералфельдмаршал получил от министра Чернышева извещение о том, что “Государь Император, рассмотрев всю переписку по взаимным жалобам вашим и архиепископа Нерсеса изволил повелеть объявить вам, что Его Величеству угодно считать это дело прекращенным”. В то время, когда архиепископ Нерсес после участия в Персидской войне и образования Армянской области был переведен в Кишинев, на пост епархиального начальника Бессарабии, граф М.С.Воронцов, которому было дано тайное поручение следить за Нерсесом, являлся наместником Бессарабской области. Однако все эти давно известные факты не открывали мне тайну нахождения портрета армянского первосвященника в Алупкинском дворце. А объяснялась эта тайна тем, что эти два человека – надзирающий и его поднадзорный – были не просто давними знакоЛитературная Армения

145

очерк, публицистика

мыми по обязанности службы, а старыми добрыми друзьями, встречи которых проходили в удовольствии долгих бесед и задушевного общения. Знакомство их произошло в 1803 г. Молодой, двадцатиоднолетний Воронцов состоял адъютантом при главнокомандующем Кавказа П.Д.Цицианове. Сюда же, в Тифлис, от Эриванского хана прибыл тридцатидвухлетний архимандрит Нерсес. Он инструктировал М.С.Воронцова, отъезжавшего на переговоры к хану. В конце года они вместе брали Гянджу, жили в одной палатке, помогая друг другу преодолевать трудности зимнего похода. В 1804 г. архимандрит Нерсес и М.С.Воронцов находились в авангарде русских войск в походе на Эривань, бились с войсками Аббаса-Мирзы под стенами Эчмиадзинского монастыря. После всего пережитого их знакомство переросло в крепкую дружбу. И теперь в Бессарабии Нерсес вновь встретился со своим тайно назначенным врагом, но явным другом М.С.Воронцовым и часто ездил из Кишинева в Одессу навещать его. В 30-х годах Воронцов обзавелся в Крыму большим имением, построил в Алупке тот самый великолепный дворец в стиле средневековой архитектуры и заложил необыкновенной красоты парк у горы Аюдаг, застелив каменистую поверхность привезенным на кораблях черноземом, о чем я упомянула еще в начале очерка. 17 января 1833 г. Нерсес прибыл к Воронцову в Одессу и через десять дней уже писал своему агенту Артемию Шермазанову в Тифлис письмо, в котором просил достать из Эривани по двадцать штук черенков всех тамошних сортов винограда, связав в отдельные пучки с надписанными названиями сорта, и переслать все это в Одессу Воронцову. Поручение Нерсеса выполнили, доставив графу черенки тридцати пяти сортов винограда. Через некоторое время Воронцов получил из Китая чайные кусты для своего имения и поделился ими с Нерсесом для Эривани. Но судно потерпело крушение у берегов Грузии, и несколько дней спустя море выбросило на берег посылку с чайны146

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

ми кустами, которые и были посажены в саду владетеля Гурии. Так по воле случая в Грузии стали выращивать китайский чай. В 1843 г. после смерти католикоса Иоаннеса (Ованеса Карпеци) 73-летнего Нерсеса избрали Католикосом Всех Армян. Это был правильный выбор, ибо Нерсес своими действиями неоднократно доказывал, что достоин быть избранным. Пример тому – его поведение во время русско-персидской войны в 1809 г. Когда русская армия проходила через Эчмиадзин и тогдашний католикос скрылся в Эривани, управление Эчмиадзинским монастырем взял на себя Нерсес и, без страха исполняя свои обязанности, твердо стоял на защите своего народа и церкви. Император Николай I одобрил этот выбор, утвердив Нерсеса в сане грамотой – “По единодушному волеизъявлению армянского народа избранный в Эчмиадзине 11 апреля 1843 г. католикосом Нерсес. Мы утверждаем архиепископа Нерсеса в сане Верховного патриарха Эчмиадзина и Католикоса Всех Армян ко благу Гайканского народа”. Так было принято: за неимением государства армяне, будучи в зависимости от соседних стран, ждали подтверждения своего (а порой и не своего) выбора попеременно то от турецкого султана, то от персидского шаха, с конца же ХVIII в. решающий голос был за российским императором. Примером тому выборы-назначение католикосом Иосифа Аргутинского. Николай I пригласил Нерсеса для личной аудиенции в Петербург, куда и поспешил из Кишинева в конце 1843 г. новоизбранный католикос. Но там он простудился и тяжело и долго болел, задержавшись в русской столице на целых два года. Из архива Матенадарана мы узнаем, что с самого начала болезни он был принят в доме Христофора Лазарева, где его усиленно лечили в течение месяца. Все думали, что старец умрет. Сам император присылал своего медика и часто справлялся о его здоровье. Прибегли даже к помощи ясновидящей – княжны Дондуковой-Корсаковой, приглашали к больному и гипнотизера – майора А.Пашкова. Нерсес был почти при смерти. ПрияЛитературная Армения

147

очерк, публицистика

тель Нерсеса, грузинский митрополит Антоний, другие русские, католические и православные архиепископы навещали его, устраивая молебны во имя выздоровления и спасения тяжелобольного. Навещали его граф Бенкендорф, Орлов, Протасов. Лазаревы не жалели сил и средств на лечение. Доктор Штенберг начал давать больному два раза в день гомеопатические средства, присовокупив лечение так называемым магнетизмом. Нерсеса терли настойками и мазями, делали ванны, и он постепенно стал оживать, встал на ноги, начал наносить визиты. Целый год Нерсес V жил в доме Лазаревых, участвовал во всех их семейных торжествах. Вместе с ними бывал на приемах царской фамилии, присутствовал при бракосочетании княжон Александры Николаевны и Елизаветы Николаевны в императорском дворце. В мае 1844 г. Нерсес радовался рождению долгожданного сына Христофора Иоакимовича и Екатерины Эммануиловны и при большом стечении народа крестил его в церкви. Через год после крестин католикос Нерсес поехал в Москву и жил там у Лазаревых 50 дней, по истечении которых выехал в Эчмиадзин. Ехал он через Кишинев, Нор-Нахичевань и Тифлис, где ему устроили грандиозную встречу. Там он встретился с М.С.Воронцовым, уже наместником Кавказа и главнокомандующим Кавказских войск. Оба на высоких должностях, и снова их пути сошлись – предстояла совместная служба, теперь уже в Закавказье. Нерсес свою радость и поздравления по случаю назначения М.С.Воронцова на Кавказ выразил в предваряющем встречу письме. Граф М.С.Воронцов с семьей прибыл в Тифлис весной 1845 г., а Нерсес приехал к концу года – в декабре. Встречали его, по распоряжению наместника, в торжественной обстановке. Местные власти приветствовали его еще по прибытии в Душети. Воронцовы на встречу с Нерсесом послали своего сына Семена, а сами встретили его уже в Тифлисе, у крыльца Ванкского собора. В тот же вечер Нерсеса, как старого друга, пригласили к вечернему чаю в салон Елизаветы Ксаверьевны Воронцовой, ко148

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

торую он по-дружески называл “душечкой” и искренне любил, как собственную дочь. Она к нему тоже относилась по-родственному тепло. Елизавета Ксаверьевна была младшей дочерью возлюбленной племянницы всесильного фаворита Екатерины II Г.А.Потемкина и вращалась в высшем обществе Петербурга. Ежедневные встречи у наместника или у католикоса продолжались в течение трех месяцев пребывания Нерсеса в Тифлисе. Воронцовы и их гости с большим уважением относились к католикосу, видя достойное его поведение в обществе, соответствующее его аристократическому происхождению: он был потомком знаменитого рода армянских князей Камсараканов. Его умные, дельные речи, основанные на фундаментальном знании наук, страстное желание восстановить государство Армянское и ревностное отношение к нуждам своего народа делали его интересным собеседником. Русский язык он выучил сам и со всеми говорил без переводчика. М.С.Воронцов с католикосом Нерсесом думали открыть в Тифлисе коммерческое училище для детей-армян на пожертвования местных армянских торговцев и промышленников. Нерсес сам составил проект “Устава Гайканского коммерческого училища”. В отчете императору Воронцов писал о Нерсесе: “Назначение патриархом всех Армян Нерсеса имело самое полезное влияние на устройство Армянской церкви и приведение ее дел в порядок”. Проведя в Тифлисе весну 1846 г., Нерсес отправился в Эчмиадзин, где 9 июня должно было состояться его торжественное миропомазание или, как еще говорят, рукоположение, то есть окончательное признание его католикосом в Эчмиадзине. Воронцовы обещали присутствовать на этой церемонии, но Михаил Семенович вынужден был спешно уехать на войну с горцами, а графиня без мужа не поехала. Послали от себя официального представителя – имеретинского губернатора с извинительным письмом, а адъютант привез Нерсесу от наместника личное поздравление и приглашение опять посетить Тифлис. Княгиня Елизавета Ксаверьевна послала собственноручное Литературная Армения

149

очерк, публицистика

письмо с поздравлениями и просьбой сохранить к ней “милостивое внимание” и молиться за жизнь князя, полную опасностей. Она послала в Эчмиадзин художника Н.Ваксмута, который запечатлел торжественный момент миропомазания. Нерсес подарил ему за старание бриллиантовое кольцо, а картину послал княгине Воронцовой на память. (Где хранится эта картина – мне неизвестно.) Осенью 1846 г. в Эчмиадзине должны были начать мироварение. Специально приготовленное и освященное в Главном соборе ароматическое масло, используемое в религиозных таинствах, потом распределяли по всем армянским церквам. Нерсес опять пригласил Воронцовых на это торжество, но они и на этот раз приехать не смогли. Присутствовал младший брат Н.Н.Муравьева-Карского, известный ученый-теолог и путешественник, академик Российской Академии наук Андрей Николаевич Муравьев, с которым Нерсес был знаком еще со времен своего пребывания в Петербурге, а позже с ним переписывался. В трехтомном труде “Грузия и Армения” А.Муравьев уделил особую главу церемонии мироварения и личности Нерсеса. Подробно описал он также Эчмиадзин ХIХ века, между двойными стенами которого был крытый базар; он посетил апартаменты католикоса. Нерсес жил в летних комнатах с двумя приемными залами, разделенными арками из разноцветных стекол; вся наружная стена представляла единое окно, как в теплице. Одну стену узкого зала занимал портрет российского императора во весь рост. А на других стенах висели изображения древних армянских царей. Другой приемный зал с резным троном католикоса на возвышении весь был покрыт дорогими персидскими и индийскими коврами. Нерсес V неслышно подошел к гостю и с приветствием дружески наклонил его голову к себе. Нерсес V приказал расположить А.Муравьева в своих зимних комнатах, а при встрече на общей монастырской трапезе (на 200 человек, за каменными столами и на таких же стульях) католикос познакомил гостя с членами Синода и другими живущими там епископами, которые были не очень разговорчивы 150

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

по причине незнания языка. В трех дополнительных дворах располагались кельи, училище, службы; под основание собора была подведена питьевая вода, образуя в гостином дворе водоем под названием “кан-кан”, что значит “текущая вода”. А.Муравьев особо отметил росписи на стенах Эчмиадзинского собора – портреты армянских католикосов из рода Григория Просветителя: сыновья, внуки и правнуки. Пробыв два дня в Эчмиадзине, Муравьев спешил осмотреть окрестности монастыря и Арарат. Возвращаясь в Россию через Тифлис, А.Н.Муравьев привез Воронцовым письмо от Нерсеса, на которое М.С.Воронцов ответил в ноябре 1846 г.: “Я чувствую себя виноватым, что давно не писал и не известил Вас о блистательном деле князя Василия Осиповича Бебутова – победе над Шамилем при селе Кутиши. Я имел честь получить лестное и милостивое письмо Ваше 15 ноября. Не могу довольно благодарить Вас за все, что вы мне в этом письме говорите, и за постоянную вашу ко мне благосклонность. П.А.Ладинский уверяет, что вы скоро будете сюда, и я то же самое слышал от Муравьева. Дай Бог, чтобы это была правда; это не только для нас, но и для Тифлиса и всей Грузии будет настоящий праздник”. Оказывается, ограда Ходживанкского кладбища, а позже парка, мимо которого я, живя в Тбилиси, ежедневно проходила, была построена М.С.Воронцовым по просьбе Нерсеса. Вот строки из письма: “Долгом считаю донести вам, что распоряжение ваше насчет обнесения стеною Армянского (Ходживанкского – на Авлабаре) кладбища за Курою уже приводится в исполнение. Я еду туда сегодня с Дав.Ив.Тамамшевым, чтобы посмотреть часть стены...” Наверняка финансировал возведение стены известный тифлисский богач-армянин Д.И.Тамамшев. Ходживанкское кладбище в советское время превратили в парк, а теперь с согласия армянского католикоса там построена грузинская церковь св. Троицы и религиозный центр. Литературная Армения

151

очерк, публицистика

Супруга наместника благодарила Нерсеса за отдельно посланное ей письмо. К концу 1846 г. Нерсес выехал в Тифлис на всю зиму и часть весны – до мая. Летом 1847 г. на Кавказе свирепствовала холера. В это время князь Воронцов руководил военными действиями в Дагестане, а княгиня пребывала в Кисловодске. Нерсес оставался в Эчмиадзине. Когда эпидемия утихла, он написал княгине поздравительное письмо по поводу ее окончания и получил дружественный ответ. Еще в 1848 г. стали говорить, что цесаревич Александр Николаевич собирается совершить поездку по Кавказскому наместничеству. Скоро об этом получил извещение князь Воронцов. На деле путешествие состоялось в 1850 г., но готовиться к встрече начали двумя годами раньше, когда поездка была еще на уровне слухов. Наметили путь следования Цесаревича через Боржоми, Ахалцих, Ахалкалаки, Александрополь (Гюмри), Эчмиадзин и Эривань. Предварительно наместник князь М.С.Воронцов с супругой решили посетить Нерсеса в его обители. Нерсес в это время был занят строительными делами, но, желая встретить дорогих гостей как подобает, просил сопровождавшего княгиню В.О.Бебутова прислать в Эчмиадзин собственного повара Воронцовых. Елизавета Ксаверьевна согласилась с этим, однако, по ее словам, хотела бы “вкусить трапезу вместе с Вами (Нерсесом), приготовленную Вашими стряпухами”. Три дня гостили Воронцовы в Эчмиадзине, Нерсес показывал им свои новые строения, лес, который сажали поблизости, большой пруд, тутовую плантацию, шелководческое заведение и строящийся сахарный завод. 27 октября гости, довольные увиденным, вернулись в Эривань, откуда князь написал Нерсесу письмо, в котором восхвалял труды католикоса: “Весь народ ваш и весь здешний край видит, что Армянская церковь имеет теперь достойного главу, и должно только сожалеть о потере более десяти лет, в течение коих вы бы сделали столько полезного во всех отношениях”. Речь идет о годах правления католи152

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

коса Иоаннеса Карпинского, не пользовавшегося популярностью. Нерсес поделился с М.С.Воронцовым замыслом основать вокруг монастыря деревню, и князь в этом ему помогал: “Инженерный офицер немедленно к вам будет послан для разбития нового поселения. Мне любопытно и приятно думать, что будет хороший форштат (то есть слободка, предместье, в данном случае – село Вагаршапат) почти на том месте, где мы в первый раз в 1804 г. сражались с Аббас-Мирзою… Коли Бог мне даст жить, я буду еще и в Эчмиадзине и в Нахичевани. Княгиня целует ваши ручки, и мы вместе с нею просим вашего благословения и будем ждать с нетерпением приезда вашего в Тифлис. Верьте душевному почтению и преданности, с которыми навек останусь. Кн. Воронцов”. К письму была приложена записка для инженера с подробным планом будущего Вагаршапата, с тем, чтобы Нерсес внес в него свои коррективы. После этой поездки княгиня Елизавета Ксаверьевна организовала в Эривани женское Благотворительное общество Святой Рипсиме. Нерсес сделал крупное денежное пожертвование этому заведению и уговорил многих армян отдать туда своих дочерей на ученье. Летом 1851 г. Нерсес подарил заведению Св. Рипсиме большой участок церковной земли в Дарачичаге под летнее помещение для отдыха воспитанниц и до конца жизни не переставал поддерживать существование женского училища. Непрекращающаяся переписка между Нерсесом и семьей Воронцовых показывает, сколь заинтересованы были эти люди в общении, ибо трудились на благо народа и края. В 1850 г. Нерсесу исполнилось 80 лет, но он сохранил железный характер, твердую волю, бодрость духа и остроту памяти. Сам вел свою переписку – в год до 2300 писем… Как строился его день? Ложился спать в десять вечера, вставал в четыре часа утра и сразу принимался за письма. Потом отправлялся в церковь и выстаивал до конца заутрени. Завтракал сухарями с чаем или молоком, после чего начинались приеЛитературная Армения

153

очерк, публицистика

мы и занятия текущими делами. Обедал в полдень, всегда в окружении гостей, и никогда не ужинал. К трапезе подавали два блюда и десерт. После обеда отдыхал час или полтора, а после вечерней службы радушно принимал гостей и вел с ними беседы до девяти часов вечера. Приходили к нему в гости, помимо Воронцовых, русские чиновники, бывшие выпускники его училища, грузинские князья. Нерсес угощал всех ширазским вином, севанской рыбой, эриванской дыней. Больше года провел Нерсес в Тифлисе и летом 1850 г. выехал в Эчмиадзин готовиться к достойному приему цесаревича Александра Николаевича. Католикос помнил внимание, оказанное ему в Петербурге императором Николаем Павловичем. Нерсес готовился к приему очень тщательно: из Тифлиса выписал богатую кровать с дорогой постелью, которую сшили тифлисские армянки; из Москвы привез мебель: зеркала, столы, кресла и стулья с бархатной обивкой. Куплены были фарфоровые сервизы со столовым бельем на 36 персон и по 218 аршин красного сукна и золотой парчи для дорожки в храм и в покои; заграничные напитки – по 25 бутылок каждого сорта, по 50 бутылок шампанского и водки, кахетинские вина, закуски, варенья, ящик с лекарствами, кадки с лимонными и апельсиновыми деревьями... Из Москвы Нерсес выписал повара, из Тифлиса – лакея. Наследник российского престола прибыл в Тифлис 25 сентября. В его честь устроил торжественный обед М.С.Воронцов, а вечером давала бал княгиня. Пригласили все грузинское и армянское дворянство Тифлиса. По Куре плыли освещенные лодки с песнями и музыкой; все празднества завершились в полночь фейерверками. Знатные тифлисские армяне встретили наследника в караван-сарае Арцруни близ Сионского собора. Фасад караван-сарая был весь в огнях, играла музыка. Осмотрев его, гости перешли в ярко освещенный фонарями и свечами Армянский базар, где пирующий народ сидел вперемежку с красиво расставленным товаром. Затем все вновь вернулись в роскошно убранные помещения караван-сарая и на его балкон, откуда был ви154

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

ден иллюминированный Авлабарский район. Весь город музицировал, пел и танцевал, то и дело слышны были крики “Ура!” и тосты в честь гостя. На Армянском базаре народ пировал до утра. Цесаревич выехал из Тифлиса утром 29 сентября. В воскресенье 1 октября, после Божественной литургии в Ванкском соборе, в монастырском дворе накрыли столы на 1500 человек – для неимущих армян, граждан города: “бедных и нищих, собранных к вратам храма”, о чем сообщили в Эчмиадзин католикосу Нерсесу. Наследника сопровождал из Тифлиса в Эчмиадзин в числе прочих лучший знаток края В.О.Бебутов, князь М.С.Воронцов по болезни остался дома. Цесаревича восторженно встречали в Ахалцихе переселенцы-армяне из Эрзерума, и ночевал он там, где и его отец, император Николай Павлович, во время путешествия в 1837 г. Александр 5 октября был встречен в Александрополе уже карскими переселенцами-армянами. На следующий день наследник отправился в Эчмиадзин и прибыл туда в 6 часов вечера. Нерсес встретил его в двух километрах от монастыря с 50 вооруженными стражниками и духовенством, а у ворот самого Эчмиадзинского монастыря гостя встречали песнопениями и колокольным звоном. Цесаревичу специально отвели большой зал, спальню, кабинет. В восемь вечера состоялся обед, за столом по одну сторону от Великого Князя сидел Нерсес, а по другую – князь В.О.Бебутов. В отдельном кабинете Нерсес с Александром Николаевичем пили кофе и беседовали до 11 часов вечера. На другой день гость присутствовал на литургии, после чего, осмотрев храм, его сокровища и библиотеку, уехал в Эривань. 25 декабря 1850 г. М.С.Воронцов пригласил католикоса в Тифлис с тем, чтобы обсудить путешествие по Закавказью наследника, который перед отъездом в Россию с большим восхищением отозвался об Эчмиадзине и состоявшемся приеме. “У него осталось самое лучшее впечатление обо всем, что видел на Кавказе, а жители этого края узнали своего будущего Государя”. Княгиня Е.К.Воронцова получила от цесаревича ленту ордена Св.Екатерины. Литературная Армения

155

очерк, публицистика

В дни бракосочетания графского сына, Семена Михайловича, Нерсес из-за болезни не смог приехать в Тифлис, однако написал теплое поздравительное письмо с благословением, приложив к нему два кольца: изумрудное для жениха и бриллиантовое для невесты – оба с гравировкой: “Католикос Всех Армян Нерсес”. На это письмо с подарками ответили мать и сын Воронцовы: “Письмо Вашего святейшества я имела счастие получить, и хотя никогда не сомневаюсь в чувствах живейшего участия Вашего во всех событиях, касающихся нашего семейства, я до глубины души была обрадована сим новым выражением оного. Ваши драгоценные подарки, столь замечательные древностью и вкусом отделок, я передам собственноручно детям моим с вашим благословением. Я люблю себя препоручать святым молитвам Вашим, и Ваше сиятельство исполнили мои душевные желания, записав в оныя имена моего сына и невестки. Муж мой поручает изъявить Вам и его живейшую благодарность. Мы оба целуем Вашу руку и препоручаем себя Вашему благословению. Завтра с ним расстаюсь и еду в Крым на встречу будущей невестки. Михаил Семенович приедет к нам в августе, свадьба совершится тотчас после Успенского поста. Кн. Елисавета Воронцова. 30 мая, Тифлис” 1 сентября 1851 г. из Алупки писал Семен Воронцов: “С душевной признательностью получил письмо Вашего святейшества, переданное мне маменькой при приезде в Алупку. Благословение Ваше осчастливило меня и жену и будет залогом долгого и счастливого нашего брака. Ожидаю с большим нетерпением той минуты, когда буду иметь случай представить Вам жену мою и просить перенесть на нее часть Вашего расположения ко мне, которым я истинно счастлив и горжусь. Подарки, присланные Вами, будут всегда храниться у нас с благоговением, как знак Вашей памяти и милостивого к нам расположения”. Князь М.С.Воронцов приглашал Нерсеса в Тифлис: “Приезжайте к нам, кроме удовольствия видеться, есть много предметов, по 156

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

которым нужно поговорить и узнать ваше мнение. Верьте истинному почтению и преданности, с которыми навек останусь”. В начале ноября 1852 г. М.С.Воронцов вновь звал Нерсеса “осчастливить Тифлис своим посещением” и очень обрадовался, когда узнал о согласии католикоса приехать: “Истинно обрадованный ответом, что, по обещанию вашему, вы скоро будете у нас в Тифлисе, я не знал, писать ли мне к вам опять, ибо думал, что, может быть, письмо мое не застанет уже вас в Эчмиадзине. Между тем, получив (от вас) посылку сюда для меня большого количества Ширазского вина, я не могу отложить удовольствие изъявить вам немедленно сердечную мою признательность. Будем пить это вино за ваше здоровье, но еще лучше и приятнее будет пить оное вместе с вами, и чем скорее, тем лучше. Прошу вас быть уверенным в искреннем моем к вам почтении и совершенной преданности”. Нерсес, по обыкновению, получая подарки из провинции, всегда делился ими с Воронцовыми, о чем мы узнаем из его записки княгине: “Я надеялся получить из Эривани дутмы (дыни) в большом количестве, но получил очень мало по недозрелости в огородах, поэтому на этот раз посылаю только 90 штук в ожидании прибытия второго транспорта”. Князю М.С.Воронцову было 72 года, когда началась русскотурецкая война 1853 г. (или, как ее называли, Крымская либо Восточная война), он по болезни отпросился в шестимесячный отпуск. В инструкции, переданной замещавшему его генералу Реаду, он сообщал: “Описав вам мое мнение о всех жителях и подданных России и повторив то, что я уже выше сказал о несомненной к вам верности и даже привязанности всех Армян, из которых даже есть некоторые сословия воинственные, всегда готовые служить против наших неприятелей, – прибавлю только, что в патриархе Нерсесе вы имеете сильное и всегда готовое орудие по всем делам и отношениям Армяно-Григорианского исповедания: я знаю его с того времени, когда мы были здесь при кн. Цицианове, он был после епископом Тифлисским и всегда нам оказывал большую услугу. Полковник Иван КоргаЛитературная Армения

157

очерк, публицистика

нов, человек, известный во всем крае самыми дурными качествами, успел оклеветать его у фельдмаршала Паскевича, благородная душа которого не могла постигнуть, что Корганов был движим местью и своим интересом. Нерсес удален епархиальным начальником в Бессарабию, и Армянская церковь лишилась в нем единственного человека, могущего завести в оной порядок, семинарии и школы и приготовлять на будущее время хороших священников. Епископы здесь после него запустили все полезные учреждения. Наконец, в 1843 г., когда открылась вакансия Эчмиадзинского престола, то Нерсес был выбран на этот знаменитый сан и утвержден в оном Государем Императором. Все заграничные Армяне с главным своим духовенством в первый раз признали первенство и власть патриарха Эчмиадзинского. Нерсес, явясь сперва Государю в Петербург, приехал сюда, и хотя ему теперь более 80 лет, он имеет еще довольно сил, чтобы действовать усердно с величайшею пользою для его единоверцев и для влияния на них в России. Я находил в нем всегда полную готовность помогать нам во всем полезном, когда в делах он мог иметь участие; надобно, чтобы Бог продлил еще на несколько лет жизнь и здоровье этого полезного старца”. 4 марта 1853 г. Воронцовы уехали из Тифлиса. Нерсес благословил их при прощании. Через два с половиной месяца М.Воронцов уже писал Нерсесу о трудностях дороги в Дрезден, где он намерен был подлечиться, чтобы вернуться к своим обязанностям наместника Кавказа обратно в Тифлис: “Мысль опять с вами видеться – есть для меня самая приятная и одна из самых убедительных для возвращения в Тифлис. Верьте истинному почтению и преданности, с которыми навек пребуду”. Прошло около двух месяцев, но здоровье М.С.Воронцова на курорте не улучшилось, и он подал в отставку. 12 ноября 1854 г. князь сообщил об этом Нерсесу, понимая, что с началом Восточной, то есть очередной русско-турецкой войны, он уже не будет нужен Государю в силу возраста, медлительности, неактивности: “вместо пользы оставление меня на прежнем 158

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

поприще могло бы причинить вред и для меня один стыд и чувство, что я дурно кончаю долговременную мою карьеру; служить, как я служил до 1853 г., я уже не в состоянии. Очень больно, что расстаемся с вами, при теперешнем моем болезненном состоянии я не могу надеяться на большое продолжение моей жизни. Будьте уверены, что давнишние мои к вам чувства душевной привязанности и совершенной преданности останутся во мне до гроба. Написав вам это печальное объяснение, я предоставляю себе право и надежду иногда отписываться с вами и получать от вас известия о драгоценном вашем здоровии. Не откажите этой просьбе, идущей от полноты сердца к вам и от меня, и от жены моей”. 84-летний католикос Нерсес понимал, что подходит к концу полувековая дружба с М.С.Воронцовым, но тем не менее старался письмами поддержать старого друга, сетовал, что трудно переносит разлуку с ним, просил Елизавету Ксаверьевну беречь здоровье князя, а сам от себя обещал ежедневно молиться за него. “Несмотря на дальность дороги, на преклонность лет моих я бы сам поспешил (к вам)”, – писал он 13 декабря 1854 г. На последнее письмо Нерсеса ответила княгиня Е.К.Воронцова, выражая сожаление по поводу того, что князю пришлось оставить свою должность на Кавказе, где она в течение девяти лет была так счастлива, а теперь так огорчена еще и тем, что разлучена с католикосом Нерсесом, лишена ученых бесед и благословения католикоса. Переписка между Нерсесом и Воронцовым продолжалась до 1 сентября 1856 г., когда Нерсес получил от князя последнее письмо и, следом, сообщение нового наместника А.И.Барятинского о смерти князя М.С.Воронцова. Католикос откликнулся на кончину друга письмом соболезнования и сочувствия княгине Елизавете Ксаверьевне. Написанная М.С.Воронцовым перед отставкой положительная характеристика, полная справедливых похвал в адрес Нерсеса V, не помогла католикосу избежать интриг и козней противников, сумевших опорочить достойную жизнь и дела велиЛитературная Армения

159

очерк, публицистика

кого человека. С началом наместничества А.И.Барятинского на Кавказе стали выявляться беспорядки в управлении Армянской апостольской церковью, которые озадачили российское правительство и самих армян. Посчитали, что католикос Нерсес уже стар и “ослабил нити в управлении обширной паствой; в течение десяти лет не позаботился о подготовке новых духовных лиц для замещения соответствующих вакантных мест членов Армяно-Григорианского синода и местных епископов”. Однако поговаривали, что истинную причину всех недоразумений в деле управления епархией в последние месяцы жизни католикоса составляла личная неприязнь между Нерсесом и семьей Лазаревых. А.И.Барятинский попросил католикоса Нерсеса отчитаться по трем пунктам, оставшимся неразрешенными: 1) о пересмотре церковного устава 1836 г.; 2) о епархиальных архиереях; 3) о поступке Нерсеса с Кишиневским епископом. Видимо, Нерсеса принуждали к отречению от Эчмиадзинского престола, ибо это было последнее, о чем он писал в своей жизни. Скончался Нерсес неожиданно, в ночь на 14 февраля 1857 г. Слуга нашел его неподвижно сидящим за письменным столом с пером в руке – редкая, но достойная и символичная смерть ученого, философа, борца за свободу родного народа. Нерсес писал объяснение по поводу третьего пункта. Затем он, вероятно, должен был написать отречение от не такой уж долгой (1843–1856 гг.) власти над Армянской апостольской церковью, которой он служил всю свою жизнь, как принято говорить, верой и правдой, причем с младых лет, не будучи еще облеченным духовной властью. Уже была приготовлена от Российского императора Андреевская звезда для вручения католикосу после отречения за все его труды. Католикос пережил своего друга, Михаила Семеновича Воронцова, всего на шесть месяцев. Можно предположить, что сравнительно спокойная, размеренная жизнь католикоса была в определенной степени обусловлена поддержкой первого по должности человека на Кавказе, со смертью которого кажущаяся безоблачность пребывания Нерсеса на этой земле рассея160

№ 1 январь-март 2012

Донара Каримян

лась, обнаружились какие-то недочеты в прежде безупречном его правлении, появились недовольные им люди, которые смогли в короткий срок организовать его “добровольную” отставку. И преклонный возраст, очевидно, также стал поводом для обвинения, чтобы вынудить католикоса отречься от Эчмиадзинского престола. Размышляя о причинах скоропостижной смерти Нерсеса, я вспомнила кое-какие сведения из рукописей Матенадарана, которые могли вызвать недовольство российского императора Александра II – с вытекающими отсюда трагическими последствиями. При коронации в Москве царей на российский престол существовал порядок присутствия на этой церемонии епархиальных архиепископов Армянской церкви. В царствование императрицы Екатерины II в алтаре Собора присутствовал единственный тогда в России епархиальный архиепископ князь Иосиф Аргутинский-Долгорукий, который участвовал во всех выходах и действах вместе с православным высшим русским духовенством. На коронации императора Павла I присутствовал тот же епархиальный архиепископ Иосиф Аргутинский, но уже вместе с викарным архимандритом Григорием. Во время царствования императора Александра I постоянно присутствующими были епархиальный архиепископ Ефрем с архиепископом Григорием. При Николае I это были архиепископ Армянской Астраханской епархии Иоаннес (Иоанн) и Бессарабский армянский архиепископ Григорий вместе с архиепископом Михаилом Салатьяном. Они получили пригласительные билеты на вход в Собор и присутствие на церемонии коронования. У Нерсеса не сложились отношения с архиепископом Матфеем: он определил ему место в Кишиневе, Матфей же упорно рвался в Москву и Петербург служить в армянских церквах, в своих прошениях объясняя это тем, что врачи советовали ему по состоянию здоровья жить в одной из столиц. Он часто и Литературная Армения

161

очерк, публицистика

настойчиво ходатайствовал о разрешении на жительство и службу в стольных городах, вероятно, порядком надоел, и его наконец оставили, а позднее только ему позволили присутствовать на коронации Александра II – видимо, дабы не тратить лишние суммы на приезжих. Другим представителям армянского духовенства Тифлиса или Эчмиадзина приехать не разрешили, что нанесло тяжелый удар самолюбию Нерсеса и вообще авторитету Католикоса Всех Армян. Католикос Нерсес V Аштаракеци был так огорчен этим обстоятельством, что в июле 1856 г. написал из Тифлиса на 19 страницах возмущенное письмо министру внутренних дел С.С.Ланскому. Это могло вызвать досаду и даже гнев в царственном доме, а также ответные действия с использованием монаршей власти, вероятно, основанные на рассуждениях типа: “Мы тебя утвердили, мы и снимем”. Нерсес, видимо, полагал, что имеет основание обижаться на государя после роскошного, поистине царского приема, оказанного ему в октябре 1850 г. в Эчмиадзине. Царственные же особы считали, что явили милость, позволив Нерсесу принять их, и это он должен чувствовать себя обязанным царской семье, а не наоборот. Служебные неприятности, которые за сим последовали, возможно, и привели к скоропостижной смерти католикоса. После кончины Нерсеса V католикосом был избран архиепископ Матеос Константинопольский. Одно осталось загадкой: знал ли Нерсес об установленной за ним царской слежке, которой руководил М.С.Воронцов? Не мог не знать…

162

№ 1 январь-март 2012

Грант Бабаян

Диспора в лицах

Грант Бабаян

“Он несет в себе Карабах…” Грант Маркарович Бабаян (1927-2010) – уроженец села Чартар Нагорного Карабаха. Работал в Баку редактором газеты “Коммунист” (на армянском языке). С 1987 г. жил в Москве. Автор многих статей, очерков, в том числе об известных соотечественниках. Публикуемая статья – одна из последних работ Г.Бабаяна.

Древняя восточная мудрость гласит: “Не дай вам Бог жить в эпоху перемен”. Но мы, увы, не выбираем время для появления на свет, точно так, как не выбираем родителей или родину. Человеку дано лишь совершить в дарованной ему жизни свой нравственный выбор. Наиболее остро это ощущается в судьбоносный для народа период. По какую сторону баррикад тебе находиться? Где твое место в общей борьбе? Этот вопрос задает себе каждая личность в критические моменты истории. Для Нагорного Карабаха такой поворотный момент наступил в конце 1980-х годов. Тогда же сразу и навсегда сделал свой выбор Самвел Самвелович Григорян – ученый-механик, ныне академик Российской Академии наук. Уже больше двух десятилетий он живет судьбой Нагорного Карабаха, ему отдает энергию своей души. Все эти годы близко общаясь с ним, я не пеЛитературная Армения

163

очерк, публицистика

рестаю восторгаться его восприятием понятия Родины. До сих пор помню мощный голос протеста Самвела Самвеловича после сумгаитского погрома армян. Его публичные выступления в Москве, осудившие организаторов этого чудовищного акта вандализма, несли тогда заряд духовной силы всем, кому небезразлична чужая боль, пробуждали сознание общественной ответственности за справедливое решение карабахской проблемы. Мое близкое знакомство с Самвелом Григоряном состоялось в Москве в 1989 году. За год до этого случилось самое трагическое землетрясение в Армении. Случилось в декабре, в необычно теплую для тех мест зиму. Такая же теплая зима повторилась в следующем, 1989 году. Это дало повод для распространения слухов о возможном новом землетрясении. Необходимо было опровергнуть эти слухи, снять напряжение, успокоить впавших в панику людей. Для этого нужны были авторитеты, ученыеспециалисты, в чьи слова могли поверить. Выбор пал на членов-корреспондентов Академии Наук СССР Самвела Григоряна и Артема Саркисяна. Я встретился с ними в тот момент, когда они готовили для армянского телевидения обращение к народу. Они успешно справились с этой миссией. Страшное землетрясение в Спитаке стало поворотным событием для Самвела Григоряна. В те трагические для Армении дни он принимает решение быть вместе со своим народом. Живя и работая в Москве, он избирается депутатом Национального собрания Армении. Самвел Самвелович оказывается на передней линии борьбы за создание новой государственности, самостоятельной и суверенной Армении, активно участвует в принятии новых законов для родины, живущей в новой реальности. С 1990 года начинается новый этап общественной деятельности Самвела Григоряна и в Москве – параллельно с работой в парламенте Армении. В Россию тогда стали съезжаться тысячи обездоленных беженцев из Азербайджана. Они остро нуждались в гуманитарной помощи и в обыкновенном человеческом внимании. Такую же помощь и внимание нужно было оказывать и Карабаху, против которого Азербайджан развязал 164

№ 1 январь-март 2012

Грант Бабаян

настоящую войну. Требовалось консолидировать силы здравомыслящих людей, в первую очередь армян, создать организацию, которая взяла бы на себя функции координации и руководства практическими действиями по оказанию такой помощи. Самвел Самвелович оказался в числе тех, кто взял на себя выполнение этой сложной задачи. Начали они с создания Армянской общины Москвы. В ее руководящий состав были избраны известные ученые, деятели культуры и искусства, представители разных слоев населения. Главой общины, ее признанным лидером вскоре стал Самвел Самвелович Григорян. Развернулась напряженная работа по выполнению сложной программы разнообразных, часто нестандартных действий. Кратко упомяну лишь некоторые моменты из сделанного землячеством. Армянская община Москвы превратилась в штаб по оказанию помощи беженцам в получении жилья, в трудоустройстве. По сей день успешно функционирует открывшаяся в то время воскресная армянская школа. Было оказано существенное содействие становлению профессионального армянского камерного хора под руководством маэстро Нелли Аркадьевны Андриасян, выступления которого доставляют подлинное наслаждение слушателям. Община занималась активной издательской деятельностью. На протяжении нескольких лет она выпускала свой журнал – Бюллетень общины. По инициативе и под руководством Самвела Григоряна изданы десятки книг и брошюр на самые актуальные темы. Большой интерес вызывали книги известных специалистов по карабахскому движению – профессоров Юрия Барсегова, Михаила Амирханяна и Гранта Епископосова, первого посла России в Республике Армения Владимира Ступишина и других. Община принимала участие в установлении памятника жертвам Сумгаита на армянском участке Ваганьковского кладбища. Тогда же сложилась традиция ежегодно вместе с общественностью Москвы отмечать дни памяти, посвященные трагическим событиям в Сумгаите, годовщине землетрясения в Спитаке, акту геноцида в Османской Турции в 1915 году, праздновать День независимости Армении, Литературная Армения

165

очерк, публицистика

другие памятные даты. На каждом из этих мероприятий непременно выступает Самвел Самвелович, причем, в зависимости от аудитории, – на русском, армянском или английском языках. Помимо этого Самвел Григорян возглавляет Региональную национально-культурную автономию армян Москвы. Он один из учредителей созданной летом 2000 года общественной организации – Союза армян России. С.Григорян – член Совета и Правления Союза армян России, кавалер ордена “Серебряный крест” этой всероссийской общественной организации. Наблюдая за всем тем, что делает Самвел Самвелович в этой области, я бы выделил как самую большую заслугу его постоянное стремление консолидировать силы общины, умение создать работоспособный творческий коллектив – коллектив единомышленников. Этот человек завораживает своей энергией, “кипучим” умом, масштабностью идей, ярким, образным мышлением. И как тут не вспомнить слова Н.В.Гоголя: “Ум идет вперед, когда идут вперед все нравственные силы в человеке”. Истоки же “нравственных сил” академика С.Григоряна – в Карабахе. Здесь он родился и вырос. Карабах вскормил и вспоил его, воспитал в нем любовь к народу, уважение к его истории, культурным ценностям. Самвел Самвелович вспоминает о детстве со светлой ностальгией. Он говорит о духовном облике своих соотечественников, о свойственных им чертах – трудолюбии, справедливости, широте души, дерзновенности, смелости, сердечности… Все это и делает человека человеком. Самвел Григорян и сам, что называется, с молоком матери впитал эти качества. Он всю жизнь несет в себе Карабах с его самобытным миром, с ароматом и красотой его великолепной природы, языком, обычаями, традициями народа. И чем глубже проникаешь в его биографию, тем острее понимаешь, что именно Карабах является тем источником, откуда академик черпает свою неуемную энергию. Кровными узами связан Самвел Григорян с Арменией, старается лично участвовать во всех значимых событиях, происходящих на родине. Так, он был в Ереване, когда закладывался 166

№ 1 январь-март 2012

Грант Бабаян

фундамент храма Григора Лусаворича (Просветителя), возведенного в честь 1700-летия принятия Арменией христианства. Академик участвовал в церемонии перезахоронения останков легендарного полководца, национального героя армян Андраника. Каждый раз по возвращении из Армении Самвел Самвелович непременно собирает актив Армянской общины Москвы и делится с соотечественниками впечатлениями об увиденном и услышанном. Россия для Самвела Григоряна является второй родиной. “Мы душою и историей срослись с русским народом. Наша святая обязанность – беречь и развивать связи, нашу дружбу с великой Россией”, – не устает повторять академик. Эта позиция и определяет одно из основных направлений деятельности возглавляемого им Армянского землячества. А где же ученый Самвел Григорян? – спросит читатель. Скажу, что нелегко мне писать о его научных открытиях, ибо С.Григорян – очень разносторонний ученый, получивший первоклассные научные результаты и в гидродинамике, и в механике твердого тела, и в современной биомеханике, и в геофизике, гляциологии и геомеханике – во всех областях науки, где исследование требует привлечения методов механики и математики. Существенную часть научного творчества С.Григоряна определяют проблемы механики природных процессов – собственно, это наименование и соответствующий раздел механики были “учреждены” им, а ныне прочно вошли в современный научный обиход. Но прежде чем писать о научных достижениях академика, оглянемся, чтобы вспомнить начало его пути. Карабахский мальчик из села Гиши, окончивший школу в Баку с золотой медалью, в 1948 году поступил на механико-математический факультет МГУ им. М.В.Ломоносова. Потом был диплом с отличием и аспирантура, где он учился и занимался наукой под руководством знаменитого ученого-механика – академика Леонида Ивановича Седова. В 1957 году С.Григорян защищает кандидатскую диссертацию по гидродинамике и с 1959 года работает в Институте меЛитературная Армения

167

очерк, публицистика

ханики МГУ: сначала старшим научным сотрудником, затем почти два десятилетия – заместителем директора института по научной работе. Одновременно он заведует лабораторией, а позднее – созданным им самим Отделом механики природных процессов. Позднее, по итогам впервые проведенных выборов директора института, он с большим отрывом от трех своих конкурентов был избран его главой и на протяжении десяти лет работал в этой должности. Это были самые трудные 1990-е годы, когда институту нужно было не только выстоять в переходный период, но и сохранить свой научный потенциал. По общему признанию, в значительной степени благодаря таланту С.Григоряна Институт механики МГУ стал одним из лучших научных учреждений мира в области механики и сохраняет этот свой статус и поныне. Научная деятельность Самвела Григоряна чрезвычайно многогранна и обогатила современную механику и целый ряд смежных с ней наук выдающимися достижениями. Еще в 60-е годы ученым была создана механико-математическая теория для количественного описания процессов движения, деформирования и разрушения грунтов и горных пород, значительно опередившая аналогичные исследования за рубежом. Это исследование составило содержание его докторской диссертации под названием “Исследования по механике грунтов”. Здесь, в связи с этой крупной научной работой, я хочу привести часть одной из моих бесед с академиком. Меня интересовал вопрос о том, как ученый избирает темы, проблемы для своих исследований. Что, здесь царит полная свобода, никаких принудительных дел? – Самвел Самвелович, вы ведь работали и работаете сейчас в государственном учреждении. Должны же у вас быть какие-то обязательства перед государством? – Это хороший вопрос, – ответил ученый. – Конечно, обязанности перед государством, перед страной есть. Но главная из них в государственном университете, особенно в Московском университете, это кроме обучения студентов – обучения на 168

№ 1 январь-март 2012

Грант Бабаян

очень высоком уровне – делать современную науку, и тоже на очень высоком уровне. И вот здесь ученый сам должен уметь “распознавать” важные и для науки как таковой, и для государства, предметы исследований. Так было всегда в науке, в настоящей науке, так будет, надеюсь, и впредь. После защиты кандидатской диссертации передо мной встала задача – чем заняться дальше? В те годы в мире очень интенсивно развивались две вещи – ракетная техника и ядерное оружие. И здесь возникало множество научных задач – и в области современной механики, в частности. Нужно было научиться количественно рассчитывать динамику развития взрывного процесса в воздухе, в воде, в грунтах и горных породах, изучить механическое воздействие взрывных волн на расположенные в этих средах объекты – сооружения, конструкции и т.п. Что касается решения таких задач применительно к воздушной и водной средам, тут был уже достигнут значительный прогресс. В частности, в 1945 году академиком Л.И.Седовым было выстроено точное решение задачи о развитии сильного взрыва в воздухе в виде явных формул (такое в количественной науке встречается крайне редко!). Сопоставление формул Л.И.Седова с результатами измерений при американском взрыве атомной бомбы в Нью-Мексико обнаружило поразительное совпадение расчета и измерений, и решение Л.И.Седова стало эталонным в науке. Существенно хуже обстояли дела с расчетами ядерных взрывов в водной среде, но и здесь многое удалось сделать уже тогда и можно было делать далее, ибо, как и для случая воздушной среды, существовала надежная теоретическая модель для постановки конкретных задач – общие уравнения гидромеханики. А вот для грунтовой среды и горных пород дело обстояло плохо, поскольку тут общетеоретическая модель, такая, как в случае газов и жидкостей, попросту отсутствовала. Так возникла для меня новая область научных занятий, которой я отдался целиком и с огромным энтузиазмом. В результате исследований ученого была построена такая модель для количественного описания процессов деформирования, Литературная Армения

169

очерк, публицистика

движения и разрушения в грунтах и горных породах. Кроме того С.Григорян организовал проведение лабораторных и полевых экспериментов для проверки действия модели применительно к конкретным разновидностям грунтов и горных пород. Весь этот цикл работ проводился в тесном сотрудничестве со многими специалистами и организациями оборонного ведомства страны. В частности, первые полевые опыты со взрывами в мягких грунтах (песках, суглинках) были поставлены на так называемом “картофельном поле” в одной из подмосковных воинских частей по инициативе и в творческом сотрудничестве с кандидатом технических наук, полковником Л.И.Кошелевым. Начавшееся таким образом научное сотрудничество продолжалось в течение многих лет (и до защиты диссертации, и после этого) на полигонах и опытно-испытательных площадках Минобороны СССР и других специализированных ведомств. В ходе выполнения этих работ была детально апробирована разработанная ученым общая теория, уточнены конкретные параметры для разных разновидностей грунтов и горных пород. Полученные ученым результаты вошли в “рабочий арсенал” и стали базой для теоретических и расчетных инженерно-технических исследований во всех организациях указанных ведомств. Таким образом была решена важная проблема оборонного значения. Примечательно, что эти исследования Самвела Григоряна по уровню и времени выполнения намного опередили все зарубежные исследования и обеспечили соответствующий военно-политический эффект. За теоретические исследования по механике грунтов ученому была присуждена престижная премия АН СССР имени академика С.А.Чаплыгина. За решение задачи о подземном сильном взрыве – премия им. М.В. Ломоносова в МГУ. Работы по оборонной тематике Самвел Самвелович вел и дальше. Им, в частности, была решена важная в прикладном плане задача о проникании в грунты твердых тел (снарядов, бомб, других специальных устройств). До появления его работ в этой области науке были известны лишь упрощенные теоретические результаты и, в основном, чисто эмпирические расче170

№ 1 январь-март 2012

Грант Бабаян

ты, применявшиеся на практике с существенными ограничениями. Ученого подтолкнули к этой проблеме сведения о том, что американцы “научились” загонять в грунт специальные боевые устройства на глубины в десятки метров. Нужно было понять, что это: реально достижимый факт или дезинформация? Будущему академику удалось всего за месяц построить очень простую теорию явления, организовать проведение специальных экспериментов в Институте механики МГУ, полностью подтвердивших эту теорию, и тем самым был получен исчерпывающий ответ на вопрос. Это решение задачи о проникании, впоследствии подтвержденное более детальными современными расчетами с применением компьютеров, по сей день является базовым в данной области. Еще одна проблема, имеющая важное прикладное значение и разрешенная ученым, состоит в следующем. При распространении в воздухе взрывной волны от ядерного взрыва ближние к эпицентру различные объекты (в частности, бронетехника, автомобили, самолеты на стоянке и т.п.) подвергаются существенному разрушению. На более далеких расстояниях они могут быть перевернуты, перекатываться, но уцелеть. Расчет силового воздействия взрывной волны на элементы боевой техники и последствий такого воздействия – очень трудная задача, даже с учетом возможностей современных вычислительных средств. Ученым была построена приближенная, крайне простая математическая теория, которая позволила рассматривать эту задачу в рамках классической теоретической механики и решать ее доступными средствами. Экспериментальная проверка теории, осуществленная с использованием испытательных аэродинамических труб Института механики МГУ и в организациях Министерства Обороны СССР, полностью ее подтвердила. На ее базе были разработаны и приняты в инженерных проектных организациях соответствующие расчетно-нормативные методики. За эту работу Самвелу Самвеловичу была присуждена Литературная Армения

171

очерк, публицистика

премия Совета Министров СССР (в коллективе соавторов, проводивших исследования в смежных областях). В ходе выполнения работ по созданию методов расчета сейсмо-взрывных волн в грунтах и горных породах ученому пришлось заниматься оценкой их воздействия на расположенные в этих средах специальные сооружения (стартовые комплексы крупных боевых ракет и объекты управления ими), а также проблемами амортизации этих объектов от таких воздействий. Эта большая работа, выполнявшаяся в кооперации со многими специализированными организациями, привела к созданию надежной методики расчета указанных воздействий, к разработке ряда специальных элементов и систем амортизации, не имевших аналогов, а также к созданию полигонных методов и средств испытаний, нашедших практическое применение в специализированных инженерно-конструкторских и испытательных организациях страны. Любопытна история и другого важного исследования, выполненного по заказу одного из конструкторских бюро ракетной техники. С.Григорян вместе с коллегой, заведующим одной из лабораторий Института механики МГУ профессором Ю.Л.Якимовым, занялись изучением “странного” явления. Ими были обнаружены интенсивные колебания жидкого топлива и окислителя в камере сгорания ракетного двигателя, которые делали невозможной саму его работу. На основе теории, предложенной учеными, были разработаны рекомендации по подавлению таких колебаний в ракетных системах. Рекомендации были внедрены в проектно-конструкторскую практику, и с соответствующими ракетами все стало в полном порядке! – Вы рассказывали о ваших исследованиях, связанных так или иначе с оборонной тематикой. Между тем мне хорошо известно, что вы занимались и другими вопросами, из “мирных” областей человеческой деятельности. – Видите ли, я говорил о вещах, в общем, мало известных в широких кругах. Кроме того, вас интересовала хронология моих научных занятий. Вначале она была такова, как я расска172

№ 1 январь-март 2012

Грант Бабаян

зал. Уже потом, параллельно с обрисованной выше тематикой, я стал заниматься “мирными” проблемами – механикой склоновых процессов, механикой и термикой горных ледников и ледниковых покровов, механикой землетрясений, биомеханикой, механикой процессов нефтегазодобывающей промышленности, механикой в спорте и некоторыми другими, более частными задачами. Итак, еще одной крупной научной проблемой фундаментального характера, заинтересовавшей ученого в те же годы, явилось изучение склоновых процессов – снежных лавин, ледников и ледниковых покровов, обвалов горных пород, оползней и селевых потоков. При этом Самвелом Самвеловичем был сформулирован новый закон трения для потоков дробленых материалов (снега, горных пород и т.п.), движущихся по твердому основанию. С помощью обнаруженного им закона, существенно отличающегося от известного закона Кулона, удалось объяснить давно известный, но остававшийся непонятным феномен высокой подвижности больших масс горных пород, обрушенных землетрясением или сильным взрывом. Математическая модель и новый закон трения были использованы для математического и физического лабораторного моделирования множества известных крупномасштабных обвальных явлений. При построении количественной теории снежных лавин С.Григорян выявил природу и выстроил математическую модель так называемой “воздушной волны” снежной лавины – удивительного явления, состоящего в том, что у некоторых типов снежных лавин наблюдается эффект силового и разрушительного воздействия “воздушной волны” далеко впереди уже остановившейся лавины – на препятствия, на людей и иные объекты. Оказалось, что “воздушная волна” – это снего-воздушное облако, своеобразный шлейф быстро движущейся по горному склону плотной части лавины, который при остановке последней у подножия горы отрывается и уходит далеко вперед, сохраняя свою инерцию и разрушительную мощь. Литературная Армения

173

очерк, публицистика

В конце 70-х годов ученым была создана количественная теория процессов торможения и дробления небесных тел (астероидов, ядер комет), вторгающихся в атмосферы планет и Солнца, объясняющая феномен “загадочного” Тунгусского метеорита, а также поведение малых комет в близкой окрестности Солнца. Академику С.Григоряну принадлежит теория процессов зарождения и эволюции очагов землетрясений. С помощью этой теории им впервые были выведены формулы для основных эмпирических закономерностей современной сейсмологии, установленных в результате наблюдений. В целях прогноза сильных землетрясений им была разработана принципиальная концепция организации мониторинга предвестниковых полей геофизических аномалий, возникающих в ходе эволюции очагов землетрясений. С.Григоряном предложена теория “загадочного” природного явления – шаровой молнии, объясняющая в терминах современной механики зарождение этого явления. Им построена, также в простой и понятной форме, теория другой грозной стихии – тропического циклона, тайфуна, позволяющая с применением простых расчетов выявить основные количественные характеристики этой разрушительной стихии. Особо надо сказать о теоретических исследованиях академика Григоряна в области космологии – науки о Вселенной. Так, им разработана оригинальная концепция строения и “жизни” Вселенной, радикально отличающаяся от общепринятой. Теория С.Григоряна по своему строению и логике очень проста (как, впрочем, и многие другие его теоретические работы) и свободна от каких-либо трудностей принципиального характера. Описанное множество научных разработок ученого, относящихся к самым разным объектам и сферам, объединяет нечто общее, что позволяет отнести их к единому научному направлению, которое Самвел Григорян именует механикой природных процессов. Такое же название имеет, как уже отмечалось выше, 174

№ 1 январь-март 2012

Грант Бабаян

созданный и руководимый им научный отдел в Институте механики МГУ. Академик занимается и многими другими научными проблемами. Им получены существенные результаты в области механики процессов в нефтегазодобывающей промышленности (в частности, создано простое и эффективное устройство для ликвидации тяжелых аварий, часто возникающих при бурении глубоких скважин). С.Григорян в течение многих лет возглавлял Федерацию санного спорта и бобслея СССР и был членом Национального олимпийского комитета СССР. С.Григоряном поставлены и решены некоторые принципиальные задачи механики спорта, благодаря чему советские спортсмены в санном спорте и бобслее впервые завоевали высшие награды на Олимпийских играх и мировых чемпионатах. Самвел Самвелович Григорян – академик Российской академии наук. Он избран также действительным членом Международной академии астронавтики, Международной академии информатизации, Международной академии духовного единства народов мира, Российской академии артиллерийских и ракетных наук, Российской академии естественных наук, Инженерной академии Украины, избран иностранным членом Национальной академии наук Республики Армения. Ему присвоено звание “Заслуженный профессор Московского государственного университета”. Самвел Самвелович – член Национального комитета России по теоретической и прикладной механике. За научные достижения ученый удостоен премий имени М.В.Ломоносова (МГУ), С.А.Чаплыгина (Академия наук СССР), золотой медали и премии им. М.А.Лаврентьева (Академия наук СССР), премии Совета министров СССР, Государственной премии Украины, звания “Рыцарь наук и искусств” и соответствующей медали Российской академии естественных наук. За активную общественную работу по установлению согласия и сотрудничества между многочисленными этническими общинами Литературная Армения

175

очерк, публицистика

Москвы и России С.Григорян награжден медалью Преподобного Сергия Радонежского. С удовлетворением хочу отметить, что с годами творческая энергия Самвела Григоряна не ослабевает. Интенсивность научного поиска, похоже, является для академика источником силы и молодости. Таким же источником силы стала для него общественная работа. Самвел Самвелович поистине одарен счастливой способностью умело сочетать научную и общественную деятельность. И мы ждем от ученого новых дерзких научных открытий.

176

№ 1 январь-март 2012