Автобиография Петра Деева (фэнзин-перзин серия №01), 2017

Я, Деев Петр Иванович, родился 23 июня 1926 года Москве. в Петр Верин

Ника Махлина

Наша семья

1999

M ыылмшс р

2017

Посвящается дедушке, пресс-атташе с сачком для бабочек

№ /30 п ервый тираж

1. Сырники.

2. Шапочки из газеты нужны от солнечного удара.

3. Палочка для поиска грибов.

4. Постоянно помешивать манную кашу.

5. Блины, прозрачные на просвет.

6. Микрокассеты с надиктованным фантастическим романом.

7. Как находить и наживлять червяка на крючок.

8. Ведро с пойманной рыбой для соседского кота Мурзика.

9. Гамак между яблонь.

10. Дачный самовар.

11. Натопленная печь.

12. Красная «девятка».

13. Истории о войне на ночь.

14. Немецкий язык.

15. Монетки на мороженое.

16. Седые волосы, как у Уорхола.

17. Тихий добрый голос.

18. Новости о политике.

19. Спасенные воробьи.

20. Взбивать подушку перед сном. Хорошо, что дедушка написал автобиографию, иначе бы это было почти 2 все, что я о нем помню и от него узнала. Мне только исполнилось 15, когда он умер (25 июля 2002), и мы как-то не успели нормально обо всем поговорить. Перед своей смертью дедушка сделал три вещи, которые для меня доказывают, что он был человек с небанальным взглядом на жизнь, как мне всегда и казалось в детстве (помимо того, что мы с сестрой считали его волшебником). Во-первых, находясь перед смертью в больнице, он извинился, что испортил мне день рождения. Во-вторых, он хотел, чтобы его прах поместили в гроб с его женой, моей бабушкой Верой, которая умерла раньше него, в 1994 году, и в честь которой он придумал свой псевдоним для публикаций — ​Петр Верин. В-третьих, дедушка успел написать эти мемуары.

Мы с мамой занялись ими, когда стали посещать психолога с целью поправить наши отношения. На третьей сессии мы заговорили про то, что у нас мало совместных действий. Психолог спросил, что бы мы могли сделать вдвоем, и я вспомнила, что давно пора взяться за дедушкины рукописи — ​перепечатать и издать. Это сработало. Так дедушка продолжил влиять на ход событий и сводил меня в еще один поход — ​по своей биографии. Отыскивать и цифровать фотографии, находить соответствие между портретами и именами в тексте, сканировать документы и расставлять пины на карте было ультраволнительно и увлекательно. В книжке я старалась максимально сохранить авторский текст, поправляя только фактические ошибки, но и то не везде — ​такие моменты собраны в сносках. Спасибо близнецам маме и тете, сестре, дяде Мише, моему психологу, а также спаниелю Бонжуру, без которого бы книжка вышла раньше. Издать книжку было бы невозможно без Большакова, моего единственного, арт-директора и друга, о нашей жизни с которым мне самой еще предстоит написать. Сейчас мы стараемся, чтобы читать потом было не менее интересно. Ника Махлина, январь 2017

3

Я у входа во фрауенклиник, где 31 января 1960 года родились мои мама и тетя → Бонн, Германия, лето 2012

Я, Деев Петр Иванович, родился 23 июня 1926 года в Москве. Моя мать, Деева Глафира Семеновна (девичья фамилия — ​Филимонова), родилась в деревне Кропотово Кимовского района Тульской области в 1887 году.

У нее были старшие брат и сестра. Брата звали Ваня, а сестру — ​Груня. Отец матери, Семен, считался в деревне зажиточным крестьянином. У него была мельница, две лошади и две коровы. Единственный в деревне каменный дом был его. Мой дед по матери прожил долгую жизнь. Он умер в возрасте 107 лет. Мать умерла в 1942 году. Мой отец, Деев Иван Федорович, родился в 1884 году в деревне Молчаново Кимовского района Тульской области. Умер в 1947 году в Москве. Похоронен в Москве на Калитниковском кладбище вместе с мамой.

4 Из деревни отец приехал еще до революции, скорее всего, в 1915 или 1916 году. Отец работал простым рабочим в различных предприятиях (фабрики и заводы). Семья оставалась в деревне до 1924-го. Последние годы почти 20 лет он был начальником охраны какого-то отделения московского мясокомбината им. Микояна. Отец учился в деревне. Окончил 2 класса приходской школы. Учил его дьячок. Поэтому он был верующим православным. Он очень хорошо писал. У него был каллигра- ↗ Константин Симонов фический почерк. Ему часто приходилось «Сын артиллериста» (отрывок) писать на службе воинские документы. Был у майора Деева Многим своим сослуживцам писал письма.Товарищ — ​майор Петров, Он был очень грамотным, любил книги Дружили еще с гражданской, Еще с двадцатых годов. и много читал. Отец в совершенстве знал Вместе рубали белых латинский язык и по праздникам читал Шашками на скаку, псалмы в церкви. Перед войной мы жили Вместе потом служили В артиллерийском полку.

в Москве на Сосинской улице (д. 3, кв. 6), Петя с сестрой и родителями в московской фотостудии на Пятницкой улице, 5 а до этого мы жили где-то на Красной Пресне. Там в церкви на улице Заморенова меня крестили. Позже оказалось, что в этой церкви крестили и Веру Михайловну, будущую мою супругу. Дома у нас был большой сундук, набитый различными книгами отца. Во время войны их пришлось сжечь (топили печь, чтобы не замерзнуть зимой). Но часть мне удалось прочитать. А читать я начал с 6 лет. В школу пошел уже подготовленным, но все равно меня сначала зачислили в нулевой класс, где я, правда, провел всего две недели и меня перевели в 1-й класс. Учиться в мое время начинали с 8 лет. Мама не работала. Она растила детей. А нас у нее было одиннадцать человек. Она верила в бога, но не верила в церковных служащих. Считала их пьяницами и в церковь не ходила. В деревне отец жил очень бедно, поэтому он был вынужден на заработки уехать в Москву. Он был четвертым ребенком. Его двух братьев и сестру я не знаю. Слышал, что детство они провели в деревне. У них были дети. Те, о ком я знаю (мои двоюродные братья), стали доволь5 но известными людьми. Об одном из них, майоре Дееве, Константин Симонов написал поэму «Сын артиллериста», другой был главным хирургом Кронштадта. Один из братьев отца стал революционером в 1910 году. Его арестовывали царским режимом, ссылали. С победой большевиков он стал 1-м секретарем губкома партии где-то в Казахстане. Бабушку мамы, как и бабушку и дедушку по папиной линии, я не помню. После войны, в 1945 году, отец возил меня на родину, в деревни Кропотово и Молчаново, но его родителей в живых уже не было. Моя мама, Глафира Семеновна, тоже училась в приходской школе и окончила ее с хорошими отметками. Вообще, мама была грамотная, энергичная женщина. В доме она была хозяйка, с детьми строга, но справедлива. Очень за нас переживала и любила. Видела, что я учусь хорошо, и часто говорила мне: «Петя, учись. Не останавливайся на семилетке, кончай 10-й класс, а там и поступление в институт. Хоть один из нас будет ученым». Она говорила: «Ты способный, ты сможешь». Особенно она

переживала за меня, когда началась война и мне пришлось бросить учебу, чтобы работать на заводе; мама очень переживала и боялась, что я вообще дальше учиться не буду. Поговорим теперь о моих брате и сестре. Мой брат Александр родился в 1907 году в деревне Грязевка Кимовского района Тульской области. Окончил четыре класса сельской школы. Рано вступил в ВКП(б). Окончил до войны так называемый Институт красной профессуры (2 года). Работал на заводе Гужона, ныне «Серп и Молот». Там его избрали секретарем партии. Заводчане его очень уважали. Он всегда был среди рабочих, ездил на работу на трамвае. Ничем себя не отделял от коллектива. В 1938 году попросил отставку. Год был

6

В верхнем ряду слева

начальником строительства всероссийского пионерлаге- направо: Клавдия, Петр и его будущая ря в районе станции Шаховская под Москвой. Потом его жена Вера, в центре сделали директором совхоза на станции Жаворонки под кадра — ​Александр Москвой. Оттуда в 1941 году он добровольцем ушел на → cтанция Жаворонки, июнь 1948 фронт. Его назначили комиссаром комсомольского добровольческого батальона (700 человек) и направили в район станции Кубанка Белорусской железной дороги. В первом

бою был убит командир батальона и брат возглавил батальон. Получил приказ «Ни шагу назад». Батальон в ноябре 1941 года стоял насмерть против фашистских танков и пехоты, но не пропустил немцев к Москве. В этом бою погибли все комсомольцы, кроме четверых. Брат был тяжело ранен. Пуля пробила насквозь его сердце. Он чудом остался жив, так как пуля прошла точно между сердечными мешочками. На поле боя он пролежал два часа. С обеих сторон его охраняли и пытались эвакуировать с поля боя три бойца. Все они были ранены и остались живы. После выздоровления его направили командиром батальона на защиту Ленинграда в район Синявинских болот. Там он пробыл в окружении и непрерывном обстреле из минометов и пушек, испытал голод и холод. Глубокой осенью 1942 года он был сильно контужен и потерял сознание. Очутился в сарайчике. Оказалось, он попал в плен. Немцы допытывались у пленных красноармейцев, является ли он комиссаром или командиром. Никто его не выдал. Его пытали, ставили в холодную воду, били прикладами по голове. Затем его отправили в тыл, но по дороге ему удалось бежать. После долгих мытарств он попал к белорусским партизанам. Хорошо воевал, в конце 1943 года в газете «Правда» был опубликован указ о награждении белорусских партизан, в том числе Александра Ивановича Деева, орденом Боевого Красного Знамени. В 1944 году их партизанскую группу окружили немцы и почти полностью уничтожили. Партизаны, оставшиеся в живых, выходили из окружения маленькими группами и в одиночку. Брату не 7 повезло — ​его и еще несколько человек схватили фашисты. Гестапо не сумело доказать, что они принадлежали к партизанам, но все равно направило в Германию под Берлин в концлагерь. В концлагере он занимался подпольной работой против немцев. Брата переводили из одного концлагеря в другой. Везде он пытался создать подпольную группу и бежать. В лагерях его заставляли заниматься непосильным трудом (работать в каменоломне, рыть могилы на кладбище и т.п.). В конце войны, в марте 1945 года, в концлагере фашисты построили пленников и повели на расстрел. По дороге колонну обстреляли два американских самолета, пленники разбежались в разные стороны — ​хорошо рядом был лес. Брат и несколько узников укрылись в нем и пошли на восток. Шли несколько ночей. Ослабли, изголодались. Решились на крайние меры — ​ обратиться за хлебом и водой в первую попавшуюся на пути деревню. Хозяин, немец, дал еду и укрыл их, трех человек, в сарае для сена. Через неделю пришли американцы. Хозяин попросил русских дать ему расписку

о том, что он их спас от фашистов (он понимал, что дни фашистов сочтены, и ему хотелось как-то себя реабилитировать). Пленники дали ему расписку о том, что они жили у него на сеновале. Американцы, узнав, что мой брат — ​советский командир, одели, обули, накормили его и устроили в лагерь для освобожденных советских офицеров. В лагере они предлагали русским не возвращаться на родину, а ехать в Америку, где им будет «очень хорошо». Трижды предлагали брату не возвращаться домой, но он ответил решительным отказом. На родину он возвратился в сентябре 1945 года. Однако в партии его не восстановили, на работе тоже. Пришлось работать в местном поселковом совете «Жаворонки». По натуре он был очень добрый, трудяга. Никогда не ныл, не ругал советскую власть. В душе оставался коммунистом. Брат был женат на Анне Карловне, по профессии бухгалтер. Была очень интеллигентная женщина. У них родились два сына: Александр и Сергей. Жив Сергей, он живет в Жаворонках в доме отца. Александр умер в 1999 году неожиданно.

В октябре 1957 года его вдруг вызвали в местный военкомат и сообщили, что он награжден орденом Отечественной войны I степени за отвагу и храбрость при защите Ленинграда. Брат очень растрогался. Дома ему стало плохо (сердце) и 4 октября 1957 года он умер. Похоронен на кладбище на станции Здравница Белорусской ж.д. под Москвой.

8

Моя старшая сестра, Васильева Прасковья Ивановна, родилась в 1904 году в деревне Грязновка Кимовского района Тульской области. Она рано вышла замуж за Васильева Сергея Тимофеевича. Затем они много лет работали на заводе «Манометр». В Москве получили квартиру в Новобасманном тупике, д. 4, кв. 146. В 1924 году у них родилась дочь Мария, и в 1926 году — ​сын Сергей. Они живут в Москве. Прасковья прожила долгую жизнь. Умерла в 1995 году на 92-м году жизни. Жила с сыном. В последние дни из дома никуда не выходила. Садилась на подоконник и наблюдала за жизнью на улице. Однажды она сидела на подоконнике, вероятно, задремала, перегнулась и… упала с 4-го этажа. Естественно, разбилась насмерть. Моя сестра, Деева Агриппина Ивановна, родилась в 1916 году в деревне Кропотово Кимовского района Тульской области. Окончила 7 классов. Училась на дамского мастера. Работала в парикмахерской Самотечных бань. Была очень хорошим мастером. Вышла замуж за летчика. Во время войны он дважды был сбит (летал на штурмовике). Дважды возвращался из немецких тылов в строй. Награжден двумя орденами Боевого Красного Знамени. Третий раз не вернулся с задания. Считался пропавшим без вести, но друзья видели, как самолет был сбит и упал в воду. У сестры родилась дочь Алла. Живет в Москве. Через 8 лет Агриппина встретила Анатолия Филипповского и прожила с ним до конца своей жизни. Умерла в 1994 году в возрасте 77 лет. Ее муж 9 работал прорабом-строителем. Умер тоже в 77 лет в 1996 году. Сестра Клавдия родилась в 1918 году в деревне Кропотово Кимовского района Тульской области. Окончила 7 классов. Была очень веселой, общительной, любила петь. Была очень грамотной и начитанной. Вышла Клавдия Деева (слезамуж за Евгения Дмитриевича Никифорова. Он служил ва) с семьей: мужем Евгением и детьми в армии в авиационных частях: на аэродроме в районе Маргаритой, Татьягорода Куганск и других авиачастях. Воевал. Награжден ной и Эдиком орденами и медалями. Он скончался в 1983 году. Сестра Клава работала в последнее время в детской городской больнице № 4. Она скончалась в 1988 году, не дожив до 70 лет 10 дней.

У них родилось трое детей. Это Эдик, Маргарита и Татьяна (Татьяна умерла в 1997 году). Сестра Валентина Ивановна Деева родилась 20 марта 1929 года в Москве. Окончила 7 классов и курсы машинописи. Работала много лет в издательстве СЭВ. Она вышла замуж за Володю Гуркевича, белоруса. Он служил в армии пограничником. Последнее место службы — ​граница с Турцией. Однажды он, лейтенант, с двумя пограничниками почти сутки преследовал нарушителя в горах. Сам заболел крупозным воспалением Валентина Деева с сыном легких и в несколько дней умер. Славой Ему было всего 25 лет. Остались жена и сын Слава. Валентина в день смерти Володи была в Москве, приехала погостить к родным. После смерти мужа так и не вышла второй раз замуж, воспитывала сына, живет в Москве. У Славы и его жены Люды двое детей; оба мальчики — ​ Павлик и Евгений. Теперь поподробнее обо мне. Да, остальные мои братья и сестры умерли в детстве. Меня назвали в честь умершего в раннем возрасте Петра. Да, надо еще сказать, что отец уехал из деревни до революции, 1 0 а мама с детьми оставалась в деревне и приехала в столицу только в 1923 или 1924 году. Итак, о себе. В раннем детстве мне очень не везло. Жили мы на Сосинской в полуподвальном помещении в трехкомнатной квартире без каких-либо удобств. Это у Крестьянской Заставы в Москве. Квартира была маленькой. В ней было очень сыро даже летом. Я часто болел и дважды — ​воспалением легких. Второй раз даже крупозным воспалением легких. Пролежал, как потом рассказывала мама, одиннадцать недель. Думала, что не выживу. Она сидела день и ночь у больного, выхаживала меня. К шести годам я поправился. Болел, но не так часто. Рос, как и все в нашем доме ребята, с утра до вечера на улице. В школе учился хорошо. Учителя говорили родителям на собраниях, что я способный, но не утруждаю себя уроками. Был непоседливым мальчиком. За это меня часто наказывала мама. Семь классов окончил хорошо, и родители сказали, чтобы я учился и дальше, но помешала война. Я, Васька и Витька, мои товарищи по дому,

пошли в военкомат с просьбой послать нас добровольцами на фронт, но в военкомате нам сказали, что я и Витька еще не доросли до службы, и направили в августе 1941 года на завод № 39, бывший «КИМ», а Ваську, так как он старше нас был на год, послали учиться на стрелка-радиста. Он погиб позже. На заводе я попал в цех сборки мотоциклов для фронта. Работа у меня пошла, и вскоре мне присвоили 4-й разряд. Это уже самостоятельный рабочий. Немцы подошли к Москве. И 16 октября 1941 года я пошел на работу, но на завод нас не пустили, сказали, что он заминирован. У проходной выдали зарплату и сказали идти домой. В Москве три дня шли погромы. Особенно грабили мясокомбинат. Московские власти сбежали. На шоссе Энтузиастов, это Калужское шоссе, большая толпа людей останавливала все машины и грабила их. В основном это были зажиточные семьи евреев. Я ходил с товарищами туда посмотреть, что там творится. Зрелище было ужасное. Полуторки, нагруженные доверху, останавливали, открывали борта, все сыпалось на землю: вещи, люди. На них налетала толпа — ​хватали все, что попадало под руку, а пассажиров избивали.

Фактически Москва оказалась без руководства. Правил анархизм и инстинкт самосохранения. Отец с мясокомбината кое-что принес из пропитания. Мама собрала нам всем небольшие мешочки с сухарями, водой и кое-чем из съестного в дорогу (это для Гали, Клавы, меня, Вали и родителей). Мы собирались уходить 11

из Москвы на восток, потому что все знали, что наш брат Саша коммунист, а мама активная общественница, а дети кто комсомолец, а кто пионер, и нам не поздоровится от немцев.

В этот критический день 16 октября к нам домой заехал брат Саша на машине и с двумя ординарцами (он был в штабе фронта). Меня дома не было, я ушел на завод. Саша сказал родным, что Москву они не сдадут, что уходить нам никуда не следует. Дан приказ «Ни шагу назад»; и уехал на фронт, который был уже в Куганке, 60 км по Белорусской ж.д. Так мы остались в Москве. В ночь с 16 на 17 октября мы не спали. По Остаповскому шоссе шли полки. Воины были хорошо вооружены, одеты в полушубок, в шапках и сапогах-валенках. Как потом выяснилось, это были сибиряки, переброшенные на защиту Москвы. На следующий день 1 2 анархия в столице прекратилась. Началось наведение порядка. Я пошел на завод. Там начали демонтаж оборудования и его эвакуацию на восток, под Куйбышев. Несколько дней работал на демонтаже станков и погрузке на ж.-д. платформы. Начальник цеха предложил мне вместе с семьей выехать в эвакуацию. Я сказал, что передам это родителям. Дома они сказали, что был Саша и сказал, что Москву не сдадут и уезжать никуда не надо. На следующий день я сказал об этом начальнику цеха. Он ответил, что «это твое дело». Так мы остались в столице. Те же, кто эвакуировался вместе с заводом, пережили все ужасы голода, холода, болезни, так как они были высажены в буквальном смысле в степи. Многие погибли, замерзли. Выжила всего ⅓ выехавших. Во время демонтажа оборудования в конце октября на завод пришла большая группа чиновников из Моссовета. Они шли по цехам. Увидели, как я и еще трое рабочих ломами отбиваем цемент у станка. Подошел какой-то чиновник и начал матом ругать нас за то, что мы портим станок, который стоит много денег (это был немецкий строгальный станок).

Я спросил, а как еще освободить станок от фундамента? Он подумал и сказал, что надо быть поосторожнее. Ведь это добро. Выругался и пошел дальше. Ко мне подошел какой-то чиновник и спросил: «Мальчик, а ты знаешь, с кем разговаривал? С президентом Моссовета Н.С. Хрущевым». Так произошла моя первая встреча с политиком высокого ранга. Эвакуация завода закончилась, и в ноябре он пустовал. В конце этого месяца завод стал оживать. Станков не было или почти не было. В его цехах начался капитальный ремонт танковых моторов. Я вернулся на завод. Работа у меня очень ладилась. За ноябрь-декабрь 1941 года завод «КИМ» (№ 39) перевели на Преображенскую площадь на завод № 37. Там вместе со сборкой танковых моторов испытывали и танки. Ремонтировали также захваченные под Москвой немецкие танки. Их было 2 тысячи штук, позже стянули со всех сторон в район Черкизово на стадион и вокруг него. В ноябре 1942 года нарком танкопрома м. Малышев предложил направить на центральный фронт добровольцев из десяти-двенадцати высококвалифицированных специалистов по танкам. Я записался добровольцем. Пробыл на фронте в составе 48-й танковой бригады с декабря 1942 года по июль 1943 года. Дважды был на волоске от смерти, но судьба миловала меня. Вернулся на завод в конце июля 1943 года, вернее, был срочно откомандирован по решению комитета обороны, т.к. завод № 37 остановили из-за болезни испытателей танков и их 1 3 сборщиков. Вспомнили обо мне и еще 3 человек. Доставили прямо на завод, где я и три моих товарища в течение трех суток занимались разгрузкой и расчисткой от скопившейся продукции. По прибытии на завод меня сразу назначили мастером цеха по сборке. Мне было 17 лет. В моем подчинении было 32 человека. Работал по 12–14 часов в сутки без выходных. Часто ночевал на заводе. Получил звание «Лучший мастер завода». Был избран секретарем комсомольской организации цеха и замсекретаря комитета ВЛКСМ завода. В 1944 году новым директором завода назначили генерал-майора Мещерякова, своенравного и ограниченного человека. У меня с ним отношения не складывались. Он часто приходил в цех в конце месяца и мешал нам работать. Всегда начинался аврал, штурмовщина. На счету были каждые минуты. Цех перевыполнял план иногда на 150–200%. И посещение директора со свитой в критические минуты нам только мешало. Я не выдержал и при всех послал его куда подальше. Он возмутился и затаил на

меня злобу. Вскоре меня вызвали в Наркомат танковой промышленности на совещание. Было 15 человек со всей страны, лучших мастеров танкового дела. Всех участников совещания представили к правительственным наградам. Меня представили к ордену Трудового Красного Знамени. Все на заводе поздравили меня с предстоящей наградой, но, оказалось, преждевременно. Директор завода сделал все, чтобы не допустить этого. Он добился того, чтобы исключить меня из списка награжденных. Все сослуживцы считали это несправедливым, возмущались, но ничего не добились. Я же на это смотрел очень спокойно и подчеркивал, что работаю не за награды, а за победу над фашистами. В конце 1944 года директора сняли, назначили другого генерала, который никогда в цеха не ходил, а вызывал часто на совещания. В 1945 году я был награжден медалями «За оборону Москвы» и «За доблестный труд в ВОВ 1941–45 гг.»; позже — ​орденом Отечественной войны и несколькими медалями.

В начале войны я от завода ездил в московский бассейн, что построен на месте бывшего храма Христа Спасителя. Распиливали, варили сварочным аппаратом, делали ежи и отвозили их в район Химки. Там их устанавливали с апреля, чтобы не прорвались немецкие танки к Москве.

14

После войны, в июне-июле, хотел поступить в 8-й класс вечерней школы, но не удалось из-за занятости на работе. Мы продолжали до 1947 года ремонтировать танки. Лишь в середине 1947 года завод перешел на производство стокеров и масленок для паровозов. Райком ВЛКСМ Сокольнического района Москвы по согласованию с горкомом комсомола поре-

комендовал меня возглавить комсомольскую организацию коммунального треста Бауманского района. В октябре меня избрали, а чтобы мне платить зарплату, оформили заместителем директора по технической части бань. В июле 1948 года горком комсомола направил меня в Министерство пищевой промышленности комсоргом. Оформили зав. складом Управления делами министерства, а на самом деле на эту должность предназначались младшие помощники министра пищевой промышленности Романычева, кем я и был до поступления в МГИМО в 1950 году. С 1947 по 1950 год работал и учился в школе рабочей молодежи. Днем работал, вечером с работы ездил в школу на Красной Пресне. Окончил с серебряной медалью и поступил в МГИМО. С мамой↗ познакомился в сентябре 1945 года. А произошло это таким образом. Моя сестра Галя работа- Петр Деев в 8-м классе «А» → 1948 ла дамским мастером в парикмахерской при Самотечных банях. Работала очень хорошо. У нее были три ученицы. Одна из ее учениц Валя Громова (по мужу Журавлева) выходила замуж. Она доводилась Вере двоюродной сестрой. Ее мать, Надежда Григорьевна, была родной сестрой 1 5 Марии Егоровне↗ ↗ — ​моей будущей теще. Валя пригласила мою сестру на свою свадьбу. Она состоялась в середине сентября 1945 года. В то ↗ То есть с будувремя свадьбы проводились три дня. Гуляли в квартире щей женой; видно, Петр здесь мысленно (громко сказано: это была большая комната и прихожая обращается к дочкам в общежитии бани). Во время свадьбы Галя увидела, что ↗ ↗ Да, у сестер не Вера была одна. Галя Веру знала и раньше. Она прихо- может быть разное Марию все дила к ней укладывать волосы, делать разные завивки, ну отчество; звали по-простому — ​ и поболтать со своей двоюродной сестрой Валей — ​уче- Егоровна, и здесь он ницей Гали. В разговоре с Верой Галя со своей откровен- по привычке называет ее так же

ностью спросила ее: «А где твой молодой человек?» Она ответила, что сейчас у нее никого нет. В разговор вмешалась Валя, сказав: «Галка, у тебя же есть брат, вот и познакомь ее с ним». Вера ничего не ответила, но и не возражала. Валя продолжила тему: «Чего тянуть-то, приводи его завтра на свадьбу. Договорились?» Галя сказала, что «насильно я его привести Двоюродная сестра не могу, но предложить предВеры Валентина ложу». Вера сказала, что это Громова, на свадьбе никого ни к чему не обязыкоторой они познакомились с Петей вает. Увидимся, посмотрим друг на друга и разойдемся как в море корабли. Мне даже будет интересно посмотреть и поговорить с ним. Ведь он у тебя работает на заводе. «Да, — ​ответила Галя, — ​он ван, добивается заводской парень, не избаловсего сам». Сейчас работает мастером цеха. В общем, расхвалила меня, как могла. Следующий день было воскресенье. Сестра пришла со свадьбы поздно. Утром она начала разговор издалека. Спросила меня: «У тебя сегодня выходной?» «Да», — ​ответил я.— «Что делать будешь?» — ​«Не знаю, может, схожу в кино». Тогда она сказала, что хотела бы меня, если я не возражаю, познакомить с очень 1 6 симпатичной девушкой, но для этого нужно поехать с ней на свадьбу к Вале. «Ты приглашен».— «Кем?» — ​«Валей и Верой. Я обещала тебя привезти». Моя сестра Клава заметила, что Галка может и преувеличить с приглашением. «Как он пойдет на свадьбу к человеку, которого совсем не знает?» Галя настаивала. Она сказала, что девушку зовут Вера. Она очень симпатичная, скромная и согласна познакомиться с Петром. Вера считает, что это знакомство никого ни к чему не обязывает. «А кто эта Вера?» — ​спросила Клава. «Это дочь управляющего коммунальным трестом Свердловского района Москвы», — ​ответила Галя. Я сказал, что не поеду на эту встречу. Клава продолжила: «Ты понимаешь, Галка, с кем ты его, простого паренька, хочешь познакомить? Да не пара он ей!» Узнав, с кем меня хотят познакомить, я заявил, что ни за что не поеду. «Ну, Галька, ты всегда такое учудишь», — ​продолжила Клава. Я стоял на своем. Не поеду, и все. Страсти разгорались. Потом мы все успокоились. Сели пить чай. После чая Галка опять заговорила о моей поездке. Начала расхваливать Веру. Что она не такая, как мы думаем. Она

скромная, общительная, никогда не подчеркивает, что она дочь управляющего, и т.п. Я сказал, что не собираюсь ни с кем знакомиться. Тем более я поступил в школу рабочей молодежи и мне надо учиться, а не встречаться с девочками. Клава меня поддержала. Галя настаивала. Говорила, что она дала слово, что приедет со мной. «Ты меня подведешь. Скажут, что я болтушка». Клава наконец сказала, что пусть Петька сам решает. Попытка не пытка. Я согласился поехать, хотя и не было большого желания. Галя просила, чтобы я приехал к ней на работу (она работала на вторую смену), ее отпустят в 7 часов, и мы пойдем вместе на свадьбу. Я приехал на Самотечную площадь немного раньше. Зашел к Гале на работу. Она была занята с клиентом и попросила подождать меня в холле для посетителей. Я уселся на стул и стал читать. Минут через 15 в холл зашла девушка и прямо прошла в парикмахерскую. Сестра заканчивала как раз клиентку и стала заниматься этой девушкой. Разговаривали они громко, и я понял, что это Вера. Галя ей сказала, что она приехала с братом и он ждет ее в холле. Вера ответила, что, пройдя в зал, она видела молодого человека, но не разглядела как следует. Галя сказала, что сейчас, после окончания завивки, она 1 7 познакомит ее со мной.

Они вышли. Я встал. Галя сказала: «Петя, а это Вера». Она ответила: «А меня зовут Вера» — ​ и протянула руку.

Вера в детстве

18

Вера, сфотографированная Петром

Так мы познакомились. Внешне она была стройной девушкой с голубыми глазами, очень миловидна. На меня она произвела впечатление обычной девушки, несколько романтичной. Приняли нас с почетом. Гости несколько уплотнились (а мы немножко запоздали из-за Гали), Верочку и меня усадили за столом вместе. Саша и Валя предложили нас оштрафовать и налили по стакану водки (грамм 50). Я с ужасом стал говорить, что не пью. Верочка тоже говорила, что она, как и вчера, может выпить глоток сухого вина. Гости нам уступили и налили по рюмке обычного портвейна «777». За столом я стал ухаживать за Верочкой — ​накладывать ей закуску. Она всегда говорила: «Спасибо». Она вела себя естественно, шутила, смеялась. Со мной она разговаривала редко. Спросила, где работаю, что делаю, где живу. Я отвечал на все ее вопросы. Когда пошли танцы, она без уговоров вышла и сплясала «Боярыню», «Цыганочку» и «Русского». Пела частушки и прибаутки. Когда садилась на место, то говорила: «А что вы не танцуете? Пойдемте, не стесняйтесь». Я ответил, что честно не умею плясать. Тогда она сказала: «Пойдемте вместе». Мне пришлось подчиниться. Она плясала прекрасно «Боярыню», а я ходил около нее. Но Верочка на меня не обиделась. Только сказала, что этому можно научиться. Галя со свадьбы ушла домой раньше (действовал еще комендантский час). Около 11 засобиралась домой и Верочка (жила она рядом, на Садово-Самотечной, д. 6, кв. 3). Я спросил, не будет ли она возражать, если я ее про2 0 вожу. Она без колебаний согласилась. Мы вышли. Улица была почти пуста. Мы шли первые несколько минут молча. Я думал, назначить ли ей свидание. Не откажет ли? Она тоже молчала. Лишь сказала, какой сегодня хороший вечер. Потом спросила, работаю ли я завтра. Я сказал, что работаю. Мы подошли к ее дому. Я проводил ее до двери квартиры (они жили на 3-м этаже). Постояли несколько минут молча. Потом я начал прощаться. Тогда она сказала, если будет время, позвони мне, и дала свой телефон. Она ушла. Дверь захлопнулась, а я постоял несколько мгновений и тоже отправился домой (от Садово-Самотечной улицы до Крестьянской Заставы шел пешком полтора часа. Был уже комендантский час. Шел и думал: нельзя поверить, что Верочка дочь управляющего. Не было никакого намека на это. Мы расстались на «вы». Я шел и думал: позвонить ей или не звонить? Внутренне у меня возникла к ней симпатия и интерес. Домой пришел поздно. Сестры Галя и Клава не спали, ждали меня. Они накинулись на меня с расспросами: понравилась ли Верочка? о чем говорили с ней? и т.п.

Позже, когда мы уже поженились, Верочка вспоминала первый день нашего знакомства. Она сказала, что я ей понравился: просто парень, не избалованный, очень скромный и вежливый. Нельзя было подумать, что я заводской паренек, но держался внешне спокойно и не выдавал своих симпатий.

Война недавно закончилась, и на заводе стало не так напряженно. Можно было отпрашиваться, а главное, теперь регулярно в воскресенье давали выходные. На следующий день после знакомства я пришел на завод в приподнятом настроении. Решил позвонить Верочке. Повод был узнать, как у нее прошел учебный день (она училась на двухгодичных курсах стенографии и машинописи). Первый звонок был неудачным. К телефону подошла ее мама и сказала, что Верочка еще не пришла с занятий. Она поинтересовалась, 21

кто звонит и что ей передать. Я назвался и сказал, что постараюсь позвонить позже. Позвонил вечером. Очень волновался. Подошла Верочка. Разговор как-то не клеился. Потом я предложил встретиться вечером в ближайшую субботу. Она сразу согласилась. Я спросил: где встретимся? Она подумала и предложила на углу Садово-Самотечной и Цветного бульвара в 7 часов вечера (это недалеко от ее дома).

22

Подошла суббота, а у меня, как назло, было очень много работы в цехе. Я пришел к начальнику цеха и сказал: «Что хотите со мной делайте, но я сегодня должен уйти в 18 часов (работали мы по 12 часов в день). Он посмотрел на меня строго и спросил, а что случилось. Я сказал, что мне очень нужно. «А кто останется за тебя?» (Я был мастером цеха по сборке танков.) Ответил: «Мой заместитель». Он согласился, но сказал, что за выполнение дневного плана спрос будет с меня. Я быстро переоделся, кое-как умылся и помчал на свидание. (Это с Преображенской площади. Тогда метро не было, надо вначале на трамвае до метро «Сокольники», а там до станции «Красные Ворота» и затем троллейбус до Самотечной. Я примчался на угол встречи почти в 19:00. Через минуту появилась Верочка. Мы поздоровались. Я спросил, куда пойдем.

Она ответила: «Давай в сторону Пушкинской площади». Она показала помещение ее курсов стенографии и машинописи. Потом повернули на улицу Чехова, прошли мимо Ленкома и опять вышли на Садовое кольцо. Потом нас осенила мысль сходить в к/т «Форум» и посмотреть, что там идет за фильм. Она заинтересовалась картиной, которая была новой, и мы решили пойти ее посмотреть. Купить тогда билеты было Мама Веры Мария Егоровна с красноарне так-то легко, но на руках у спекулянтов без особых мейцем проблем. Я потолкался среди фарцовщиков и купил за

хорошую цену два хороших билета. Из кино мы вышли поздно, около 11 вечера (в кино мы сидели спокойно, я даже не посмел прикоснуться к ее руке на подлокотнике). Настроение у нас было хорошее, смотрели кинокомедию. Делились впечатлениями. Вдруг Верочка обратилась ко мне на «ты». Я спросил ее, могу ли я обращаться к ней на «ты». Она ответила: «Конечно, нет вопроса». Дошли до ее дома. Я опять поднялся на третий этаж, до ее двери. Постояли, поговорили. Верочка предложила, чтобы

я обязательно ей позвонил завтра. Я обещал. Так у нас продолжалось до моего отъезда в начале октября 1945 года на картошку от завода. Через три недели я вернулся и сразу позвонил Верочке. Она обрадовалась и откровенно сказала, что скучала. Мы стали встречаться почти каждый день. На заводе начальник цеха махнул рукой и отпускал меня всегда в 5–6 часов с условием, что план будет выполнен. Но однажды в ноябре все чаще и чаще Верочка, когда я ее спрашивал, как дела с учебой, она как бы шутя отвечала, что учеба подождет. Я понял, что она ради встреч со мной пропускает занятия и даже может их бросить. Да и сам я тоже забросил школу рабочей молодежи, куда я поступил в 8-й класс. Правда, больше не из-за встреч с Верочкой, а из-за загруженности на работе. И то она тоже часто спрашивала меня, как идет моя учеба, говорила, чтобы я учебу не бросал. Вот здесь я подумал: наши встречи вредят нам обоим и прежде всего ей. Я пытался ее убедить, что ей надо, необходимо учиться, точно закончить курсы. Она отшучивалась. Я думал, что же делать. Верочка мне нравится. Видимо, и я ей. Но если так будет продолжаться дальше, Верочка бросит курсы и виноват буду я, а она была уже на 2-м, заключительном, курсе. Скоро ей сдавать экзамены. Я ломал голову и наконец решил: порвать с ней все связи. Я после работы сидел дома. Домашние спрашивали, что случилось: то почти каждый день приходил очень поздно, а сейчас сидишь дома. Я отвечал, что якобы наверстываю упущенное в школе. Учу 24 уроки, но это было не так. Учебу я уже забросил. Я сидел и мучился: правильно ли поступил или нет, но не звонил ей. И вот спустя неделю я вечером сидел дома, как вдруг к нам приехала Верочка. Она была возбуждена. Она приехала узнать, что случилось. Вдруг ни с того ни с сего я перестал звонить. Первая ее мысль — ​это не заболел ли он? Да и у Гали узнать нельзя — ​она в то время бюллетенила. А когда она увидела меня в здравии, тут она показала свой характер. Верочка резко отчитала меня. Наговорила много горьких, горячих слов в мой адрес, например, «как тебе не стыдно» и т.п. Я и домочадцы были в растерянности. Когда она немного успокоилась и приняла приглашение попить чая, я признался, что был не прав и извинился перед ней. Я пошел ее провожать, а она все выговаривала мне. Я проводил ее, как всегда, до двери квартиры. Стоим разговариваем. Поздно. Я начинаю прощаться, как открывается дверь и Мария Егоровна, ее мать, говорит: «Что вы тут в коридоре стоите, заходите в квартиру». Я застеснялся, но Верочка сказала: «Заходи, заходи, не стесняйся». Я зашел, думал, что на

несколько минут и поеду домой. Познакомился с мамой, увидел Игоря (отца не было). Предложили чая, я поблагодарил, но отказался. Заторопился, было поздно, но Мария Егоровна решительно сказала: «Куда вы пойдете? Уже поздно. Будете Бескурникова Мария Георгиевна, она же Егоровна для своих ночевать здесь в столовой на диване». Я пытался сопротивляться, говорил, что дома будут волноваться (телефона-то не было) и завтра мне на работу. «Да и стесню вас». Верочка поддержала маму, подчеркнув, что утром меня мама разбудит. Пришлось мне остаться. В столовой мы с Верочкой попили чай и проговорили до поздней ночи. Мария Егоровна постелила мне на диване и ушла в свою комнату. И позже мама, чтобы нам не мешать, всегда удалялась в свою комнату или на кухню. С этого дня наши встречи возобновились. Мы стали чаще встречаться, часто ходили в кино. Нередко Мария Егоровна открывала дверь и приглашала меня в квартиру. Познакомился со всеми членами семьи. Ее родители были ко мне очень 2 5 внимательны. Они оказались очень простыми и добрыми людьми. Когда я звонил Верочке, чтобы договориться о встрече, она говорила: «Приезжай ко мне, а там решим». Я приезжал к ней, и мы никуда не шли, а сидели в ее комнате. (У них была четырехкомнатная квартира, большая кухня и ванна, большой коридор, в коридоре висел телефон.) Разговор затягивался допоздна, и родители оставляли меня ночевать. Темно-зеленый диван в столовой служил мне кроватью. Потом он был перевезен на дачу и находится сейчас в сарае. Мои домочадцы на Сосинской ул., д. 3, кв. 6, уже привыкли к этому. Лишь мой папа, Иван Федорович, говорил мне, что я сейчас чаще ночую у Верочки, чем дома. Как-то в начале декабря 1945 года Галя пришла с работы и рассказала, что у нее сегодня причесывалась Верочка. Она была в хорошем настроении, веселая. Я ее спросила: а как у вас дела с Петей. Она ответила: очень хорошо. Галя, как всегда, в своем репертуаре и напрямую спросила: нравлюсь я ей или нет? Верочка ответила, что, если бы я не нравился, она бы не встречалась со мной. «Он мне очень нравится и моим родителям

тоже, особенно маме. Она даже говорила мне, что если это просто твое увлечение, не мути ему голову. Если серьезно, то выходи за него замуж». Клава возразила: «Ну, прям так и сказала? Ты что-то преувеличиваешь».— «Ничуть не преувеличиваю, говорю, что сказала Верочка». Затем Галя и Клава перешли на меня. Они стали допытываться, люблю ли я Верочку. Я ответил, что она мне очень нравится. Тогда они сказали: женись на ней, сделай ей предложение. Я ответил, что не против, но надо посоветоваться с папой. Вечером поговорил с папой, он не возражал. Поехал к Пане (Прасковье Ивановне, моей старшей сестре). Она не была за и не против. Только сказала, что вроде я ей не пара. Она дочь управляющего, а ты рабочий из бедной семьи. Это может тебя тяготить. Девушка она очень симпатичная (я показал ей фотографии Верочки), но, наверное, избалованная, а ты десятый ребенок у наших родителей, рос в нищете и заботах о хлебе насущном. А она в достатке и внимании к ней со стороны родителей. Я объяснил Пане, что Верочка очень хороший человек. Она не избалована, нет намека на ее гордость и высокомерие. Она такая же, как и я. Паня сказала, что не возражает. Жить-то тебе. Но сердце у нее не лежит к этому браку. Не пара ты ей. На прощание она сказала, что желает мне счастья и не ошибись. Женитьба — ​дело серьезное. 9 декабря 1945 года мы с Верочкой встретились на нашем уголке. Она была веселая, в настроении. Мы пошли по нашему маршруту в центр. Верочка чтото говорила, рассказывала о своих курсах, о своей подруге Нине, а я почти не слушал ее, все обдумывал, как сделать Вера с папой Михаилом Степановичем Бескурниковым

ей предложение. А вдруг откажет, да еще посмеется? Она заметила мою невнимательность и спросила, что со мной. Почему я сегодня такой сосредоточенный и неразговорчивый. Может быть, у меня какие-то неприятности? Нет, ответил я, просто думаю, как тебе сделать предложение. Верочка вдруг стала серьезной. Остановилась. Посмотрела мне в глаза и сказала: «Ну говори, я слушаю». Хорошо, сказал я, но только не смейся: я очень тебя люблю и хотел бы, чтобы ты согласилась быть моей женой и самым лучшим другом на всю нашу жизнь. Верочка опустила голову вниз. На мгновение задумалась, потом подняла голову, посмотрела мне в глаза и ответила: «Я тоже тебя люблю и согласна быть твоей женой на всю жизнь» — ​и поцеловала меня. Настроение у меня поднялось. Мы бодро зашагали в сторону ее дома. Пришли домой, и с порога Верочка громко объявила: «Мама! Петя только что сделал мне предложение, и я согласилась!» Мария Егоровна нас поздравила. Вскоре пришел Михаил Степанович. Верочка тотчас же сказала ему о моем предложении. Он нас тоже поздравил и спросил: когда будем расписываться и когда будем играть свадьбу? Вначале мы с Верочкой растерялись. У нас на эти вопросы ответы не были готовы. Верочка наконец ответила, что распишемся, наверное, числа 20–22 декабря, а свадьбу сыграем на Новый год. Родители согласились. Мы попили чай, и я заторопился домой. Договорился с Верочкой, что в ЗАГС пойдем 22 декабря, и уехал. Дома сообщил на2 7 шим, что Верочка приняла мое предложение и мы будем расписываться 22 декабря 1945 года. Все одобрили наше решение и стали потихоньку готовиться. Надо заметить, что в наше время в ЗАГС можно было просто зайти в любой день и сразу расписаться, а также и развестись. Не требовалось никаких заявлений, справок и испытательных сроков. Требовалось только иметь паспорта и уплатить 30 рублей (это меньше, чем мороженое «Эскимо» — ​оно стоило 35 рублей).

Перед уходом Верочка подарила мне свою фотографию со следующей надписью: «На память для вечной дружбы

в жизни Пете от Веры (в тот памятный день) 9.12.45 г.». Эту фотографию я ношу с собой всю жизнь, где бы я ни был. Это самое дорогое для меня.

До 22.12 мы встречались с Верочкой пару раз. Договорились, что 22-го я приду к ней домой в 17 часов и мы пойдем расписываться, но, как нарочно, в этот день в цехе было много работы. Горел план, и мы трудились по 12–14 часов в день. Начальство знало, что в этот день я иду в ЗАГС. Но не отпустило меня. Я нервничал. План не выполнялся. Но я не терял надежду, что вырвусь. Однако к 17 часам не управился и не смог уйти. Лишь в 18:30 мне удалось позвонить Верочке и сказать, что я не смогу из-за работы приехать. Извинился. Она сухо ответила, что мог позвонить и позже. Я жду как дура. Не знаю, что с тобой, что случилось и т.п. Конечно, ее понять можно. Она готовилась, ждала, а от меня никаких сообщений. Я сказал, что завтра, 23 декабря, я постараюсь приехать к 18 часам и мы пойдем в ЗАГС. Она ответила: «Хорошо». На следующий день на заводе опять была запарка: конец года, конец месяца, план горит, а я тут со 28 своими проблемами. В 17 часов я пришел к начальнику цеха и сказал, что хотите со мной делайте, но я уйду в 17 часов. Я женюсь. Начальник сказал, что, конечно, это дело хорошее — ​жениться, и я тебя понимаю, но ты же сам видишь, что с планом. Ну, раз такое дело. Иди! Я за тебя останусь на участке. Прямо с завода я приехал к Верочке. Она собралась, и мы пошли в ЗАГС. ЗАГС находился в одном из пассажей напротив Сандуновских бань. В комнате стоял ободранный стол. За ним сидела женщина в телогрейке. У стола две табуретки и… все. ЗАГС скорее выглядел как контора в ЖЭКе, чем зал бракосочетаний. Женщина спросила: «С чем пришли?» Мы сказали, что хотим расписаться. Она предложила присесть на табуретки и дать свои паспорта. Взяла листок, точнее, бланк и начала его заполнять. Затем спросила Верочку, какую она берет фамилию? Она ответила — ​мужа. Потом женщина попросила нас расписаться в книге регистрации и, обращаясь ко мне, сказала, что надо уплатить пошлину в 30 рублей. Я уплатил, затем она

Тот самый портрет Веры, который Петр носил с собой всю жизнь → 1945

29

30

встала, вручила мне этот листок и сказала, что поздравляет нас. Теперь вы муж и жена. На этом все процедура и закончилась. Мы вышли из ЗАГСа. Посмотрели друг на друга, а Верочка сказала: «Все так просто. Вошли в ЗАГС как друзья, а вышли как Петр и Вера Деевы → 23 марта 1946 муж и жена». Пошли к ней домой. По дороге она подчеркнула, что по-настоящему мужем и женой мы будем только после свадьбы. И ночевать ты будешь у себя дома. Встретимся накануне свадьбы, надо готовиться. Я не возражал. Пришли домой, дома нас ждал накрытый стол. Мама и папа нас поздравили. Посидели, и я поехал к себе домой. Дома меня тоже все поздравили и стали готовиться к свадьбе. Так мы поженились. Свадьбу гуляли три дня. На Новый год с 31 декабря 45-го года по 2 января 46-го года. Было 50–60 человек. Все мои родственники и все близкие родственники жены, а также друзья и хорошие товарищи. В основном весь стол готовила Мария Егоровна и Михаил Степанович. Мой папа где-то достал 10 литров чистого спирта и еще что-то. Так что выпивки у нас хватало. На свадьбе со мной произо3 1 шел казус. Я был непьющий. Ну иногда выпивал в компании красное вино, и то немного. А тут на свадьбе гости кричали «Горько», а мне налили стакан водки (грамм 50). Как я ни отбивался, пришлось выпить. Верочка пила шампанское. Через какое-то время я почти опьянел. Чтобы не смущать жену и гостей, я ушел в комнату родителей — ​а гуляли мы в квартире Верочки — ​и забился в большой платяной шкаф. Чтоб меня не беспокоили. Спас меня мой брат Саша, он нашел меня, напоил какой-то водой, и мне стало легче. Гуляли до утра, затем 1 января маленький перерыв — ​и опять свадьба. Повторение прошедшего дня. И так опять до утра. Затем небольшой отдых и опять гулянка. Гости приходили и уходили. Стол был накрыт всегда. Сколько же это стоило трудов и усилий Марии Егоровны, ее сестрам Варваре и Надежде, а также другим помощникам. Я уже не говорю, сколько все это стоило! Лишь 3 января 1946 года остались самые-самые близкие родственники Верочки и мои, всего человек 10–12. Посидели очень спокойно. Был серьезный разговор. Мы и раньше обговаривали с Верочкой, где будем

жить. Я предложил у меня, а она сказала твердо, что у нее. Сейчас родители и родственники обменялись мнениями на этот счет и решили, что жить я буду у жены. К вечеру все разошлись. Остались только Верины родители и мы. Еще посидели и разошлись уже поздно вечером. Мария Егоровна постелила нам постель в комнате Веры, и мы впервые улеглись вместе.

4 января я вышел на работу. Не успел прийти в цех, как ребята сказали, что меня срочно хочет видеть начальник цеха. Подумал, что сделает мне нагоняй за то, что не вышел на работу 3 января. Пришел к начальнику (Радионов). Он посмотрел на меня исподлобья и сказал, что задание плана на этот месяц несколько снижено, но не из-за этого я тебя вызвал, «наш лучший мастер завода». Он подчеркнул, что по итогам года мне присвоено это звание. Радионов поздравил меня. Однако сказал, что не это главное. Я тебя поздравляю с женитьбой и желаю счастья в семейной жизни! Я поблагодарил. Он предложил: сегодня после окончания смены не уходи, а заходи в мой кабинет. Мы, то есть он, его зам, два мастера цеха (я и мой сменщик), будем отмечать. Две даты — ​твою свадьбу и присвоенное тебе звание. Через месяц после свадьбы мы с Верочкой пошли в паспортный стол милиции прописывать меня к Верочке. Женщина-паспортистка, лейтенант милиции, прописала меня без проблем, но на прощание нам вдруг сказала: «Вы так молоды. Не сомневаюсь, что через год разведетесь». Вот те на! Вот так встреча! Мы переглянулись и креп3 2 ко, крепко взявшись за руки, вышли из милиции. Ее предсказание не оправдалось. Мы прожили в мире, согласии, а главное, в любви 49 лет! Верочка любила живые цветы, особенно розы. Когда мы встречались, я не часто, но дарил ей цветы (в то время они стоили очень дорого). Когда я встал на ноги и работал за границей, я дарил Верочке чаще всего розовые розы, ее любимые цветы. Через два года нашей совместной жизни Верочка забеременела. Мы обрадовались. У нас будет малыш. Но радость наша была преждевременной. У нее вскоре открыли такой токсикоз, что она не могла ни есть, ни пить. Страшно похудела. Врачи сказали: надо прерывать беременность — ​она дальше не выдержит. Пришлось сделать аборт. Во второй раз она была в положении, уже когда я учился на втором курсе МГИМО. Обрадовались. Однако, как и в первый раз, опять начался сильный токсикоз. И хоть мы продержались дольше первого раза, все равно пришлось прервать беременность. Были близнецы-мальчики. Мы были очень грустные.

На заводе я работал очень много, по 12–14 часов в день. Так продолжалось до 1947 года. Затем завод перешел на выпуск комплектующих для паровозов (вместо танков). Сокольнический райком ВЛКСМ предложил мне возглавить комсомольскую организацию Коммунального треста Бауманского района г. Москвы. Бауманский райком согласился, и я уволился с завода. На комсомольском собрании Бауманского треста (64 чел.) меня избрали секретарем. Оформили меня зам. директора бани в Бауманском районе по технической части. Пробыл на этой должности лишь около года. Пришлось уйти из-за конфликта с управляющим треста (был хапуга).

Через горком комсомола устроился на работу в Министерство пищевой промышленности РСФСР. Оформили на должность кладовщика министерства, а на самом деле был младшим помощником министра. Где проработал до поступления в Институт международных отношений в 1950 году.

33

В 1947 году я решил продолжить свое образование. Ведь у меня было всего 7 классов! Верочка мое желание поддержала, хоть и знала, что работать и одновременно учиться в вечерней школе трудно и почти не останется свободного времени. Она и с этим была согласна. Три раза в неделю я прямо с работы уезжал в школу. Приезжал домой очень поздно, и Верочка всегда меня ждала. Окончил десятилетку с серебряной медалью (но вечерникам ее не вручали). В июне 1950 года Верочка с Михаилом Степановичем уехала в Кисловодск. Перед их отъездом я сказал Верочке, что хочу поступать

в МГИМО. Она сказала, что это же элитный ВУЗ и туда Курс в МГИМО, на котором учился Петр едва ли ты можешь поступить: «Может быть, тебе пойти (сам он, вероятно, за в МГУ или еще куда?» Я сказал, что попытаюсь постуобъективом); слева пить в МГИМО, а если не пройду, то у меня будет время его друзья Шмаковы (экзамены в МГИМО проводились в июне) подать в МГУ, где экзамены начинаются 1 августа. В институт я сдал 3 4 экзамены очень хорошо, набрал 19 очков, проходной балл был 18. Каково же было удивление Верочки, когда она узнала, что меня приняли! Я поступил в МГИМО без блата, без какой-либо протекции. Сам. Мы были рады. Родные нас поздравили. Учился хорошо. Трудно давался немецкий язык. В институте вел большую общественную работу; был старостой группы, курса, а последние три года был главным редактором газеты института «Международник». Многие статьи из нашей газеты, которая выходила ежемесячно, перепечатывались в центральной печати. Да, в начале я был главным редактором газеты «Экономист» международно-экономического факультета, на котором я учился. Когда я окончил второй курс факультета, в институте произошли большие изменения, вернее, большая реорганизация. Из трех факультетов (международно-экономического, юридического и исторического) сделали только два — ​западный и восточный, а из трех студентов двух перевели в другие институты, то есть из 300 студентов оставили только 100. Я остался. Нам прибавили еще год учебы, то есть вместо 5

Диплом об окончании МГИМО → 1956

Вид на место работы Петра в Бонне; его подпись на обратной стороне: «Стрелка показывает, где было посольство СССР в ФРГ. Август 1957» 35

Визитки Петра. На той, что по центру, внесенная им самим правка

лет мы стали учиться шесть. Мне же пришлось учиться чуть больше 5 лет. МИДу СССР понадобились десять выпускников. Я попал в это число, и нам пришлось досрочно писать диплом и сдавать экзамены. В начале 1956 года я уже вышел на работу в МИДе. Мои же однокурсники, кто был зачислен в МИД, вышли на работу 1 сентября. Так началась моя служба на дипломатическом поприще. Она продолжалась более 30 лет и началась в 1957 году в советском посольстве в Бонне (ФРГ). Там я получил первый дипломатический ранг — ​атташе, но не в этом дело. В Бонне Верочка

родила нам близнецов — ​Надюшку и Любашку. Дались они нам с муками и страданиями, особенно для Верочки. Как и раньше, у нее в начале открылся токсикоз. Она не могла ни пить, ни есть, худела. Дважды ее клали в боннскую клинику, но ничего поделать не смогли. Токсикоз продолжался. И мы уже подумывали прекратить беременность ради спасения жизни матери. Однако в боннской фрауенклиник профессор Зибке сказал мне, что фрау Веру он поддержит гормонами, чтобы сохранить плод. Он также подчеркнул, что во второй половине беременности токсикоз прекратится. Подпись Петра к этой фотографии: Нужно только продержаться, потерпеть, «А без воды и ни и все будет нормально, у нас будет ребетуды и ни сюды. нок. Конечно, это очень трудно, мучитель1958.4.4. у г. Дуйсно трудно, но надо выдержать. Когда я все бурга» рассказал Верочке, она не задумываясь ответила, что будет терпеть, что бы это ей ни стоило. Профессор посоветовал нам продержать Верочку до четырех месяцев беременности в клинике, а затем сменить обстановку и уехать в отпуск. Так мы и сделали. Верочка мучилась, но держалась. Кое-как мы доехали до Москвы — ​и чудо: через неделю пребывания в столице она стала есть и даже повеселела. Через десять дней совсем прекратился токсикоз и другие негативные явления. Действительно, через 4,5 месяца она вошла в нормальный ритм. Произошло все так, как говорил профессор Зибке. Спасибо ему. Мы вернулись в Бонн, и Верочка даже принимала участие в художественной самодеятельности — ​пела в посольском хоре. Однажды на восьмом месяце беременности врач отозвал меня в сторону и сказал, что, возможно, у Верочки будет двойня, но только ей об этом пока не говорить, так как он в этом не уверен. Врачи рассчитали, что роды должны состояться числа 22–24 января. Когда мы пришли к врачу 24 января, ничего похожего на начало родов не предвещало, и мы уехали домой с пожеланием немедленно приехать в клинику, если начнутся схватки. Все эти дни мы были начеку. Я никуда не выезжал из посольства. Всегда был под рукой.

29 января мы поехали в клинику на консультацию спросить, что нам делать. Учитывая, что все сроки для родов

прошли, он посоветовал нам оставить Верочку в клинике, но она возразила, сказала, что чувствует себя хорошо и никаких симптомов у нее нет, но все же договорились, что завтра приедем в клинику. Дома Верочка поворчала на меня. Сказала, что я хочу заранее ее отправить в больницу. Договорились, что, если ближайшие два дня у нее все будет спокойно, я заберу ее обратно из клиники. С этим она согласилась, и я отвез ее на Венусберг (это под Бонном) во фрауенклиник. Врач, послушав ее, сказал мне, что прослушивается два сердцебиения и он не исключает, что будет двойня. С Верочкой я договорился, что на следующий день, 31 января 1960 года, приеду к ней около 11 часов утра. В 9 часов 30 минут 31 января вдруг раздался звонок и срочно попросили позвать меня. Дежурный посольства толком не знал немецкий язык и много раз переспрашивал и отвечал, что сегодня выходной и звоните завтра. Когда же до него дошло, что действительно речь идет о срочном разговоре, он позвал меня. Запыхавшись, я прибежал в посольство (наш дом от посольства был в 150 метрах). Врач, не задавая лишних вопросов, сказал, что необходима срочная операция и я должен дать согласие на кесарево сечение. Я ответил, что, если нет другой возможности, даю согласие. Врач дал трубку Верочке. Она сказала, что она уже в коляске, вокруг бегают врачи и сестры, и ее куда-то везут. Я сказал, чтобы не волновалась и что я сейчас приеду к тебе. Когда я приехал в клинику, операция еще продолжалась. Дежурный 3 8 врач мне рассказал, что у Верочки вдруг начались схватки. Оказалось, что у нее близнецы и что они обе повернулись головой вниз, что смертельно и для матери, и для них. Кроме того, у них на пути оказалась фиброма на матке, которая разрослась во время беременности. Единственный выход — ​срочно оперировать. Врач сказал, что очень хорошо, что она оказалась в клинике, могли бы ее не довезти. Через минут 30–40 в приемную вышли профессор Зибке и старшая сестра. Они подошли ко мне и поздравили меня с рождением двух дочек-близнецов. Профессор сказал, что это первый случай в фрауенклиник, когда рождаются такие близнецы-богатырки по 3 кг и по 50 см каждая. Затем он предложил мне пройти в операционную и посмотреть на детей и на маму. Сестра провела меня к ним. Они лежали рядом с пластмассовыми браслетами на левой руке, где было обозначено «Dejewa I» и «Dejewa II». Я потрогал их ручки, поцеловал и вдруг увидел, что их кроватки стоят у открытого окна (был-то январь). Я сказал, что им холодно и хорошо бы их поставить подальше от открытого окна. Сестра тотчас же исполнила

пожелание. Я спросил, а как самочувствие супруги, сестра повела меня к ней, предупредив, что она еще находится под наркозом, но скоро проснется. Мне дали стул, и я сел у ее постели.

Проснулась Верочка минут через 15–20 и, увидев меня, обра-

Дочки Деевых Надежда и Любовь на Садовом кольце

довалась и сразу спросила: «Кто у нас родился?» Я ответил, что у нас две девочки. С ними все хо-

рошо. Они здоровы, и я их уже видел. Она сказала: «Как две?» Я ответил, что ты родила близнецов, двух прекрасных девочек, их вес по 3 кг и по 50 см в длину. Я поздравил ее и пожелал скорейшего выздоровления. Она спросила: «Ты правду говоришь, что у нас сразу две девочки родились?» Я сказал, что это правда. Верочка обрадовалась, улыбнулась и сказала: «Как хорошо, что две девочки; ты же этого хотел. Я очень и очень рада, дай я тебя обниму и поцелую. Ты все со мной терпеливо выдерживал и вот тебе заслуженная награда — ​близнецы».

40

Перед уходом из клиники врач повел меня в операционную и показал фиброму, удаленную у Верочки. Она была почти с голову ребенка. Врач сказал, что теперь супруга не сможет больше рожать, но остается полноценной женщиной. Я подумал, как нам повезло, что судьба подарила нам близнецов.

Верочка пробыла в клинике месяц, а дети чуть больше. Посольство подарило нам детскую коляску для близнецов; самую лучшую для того времени. Посольство обратилось в МИД ФРГ для содействия в получении для меня квартиры в Бонне. Говорят, что доложили об этом Аденауэру и он отказал за отсутствием свободных квартир, но прислал Верочке букет цветов. Руководство посольства вынуждено было потеснить сотрудников и высвободить нам большую комнату недалеко от посольства. Я обратился к послу с просьбой вызвать в Бонн мою тещу Марию Егоровну, чтобы помогать Верочке. Посол поддержал просьбу, но Москва отказала. Тогда я попросил откомандировать меня в СССР и лишь в августе 1960 года получил разрешение на въезд в Москву, где Верочке очень помогла мама, нам стало намного легче. Теперь расскажу о семье Бескурниковых. Михаил Степанович родился в 1899 году (умер в 1983 году) в Тульской области в деревне Бескурниково. Приехал в Москву, устроился в Краснопресненскую баню. Вскоре его назначили замдиректора бани. Потом стал директором. За успехи его до войны перевели 4 1 директором Центральных бань. После войны его назначили управляющим коммунальным трестом Свердловского района. В 1947 году (после инДеев Петр Иванович фаркта) ушел с этого поста и стал директором Сандунов- и Бескурников Михаил Степанович ских бань. В 1961 году (после третьего инфаркта) ушел на пенсию. Был награжден орденом Трудового Красного Знамени и многими медалями. В том числе за участие в Гражданской войне на стороне Красной Армии. Михаил Степанович был очень одаренным руководителем-хозяйственником. Он окончил всего четыре класса,

Игорь Бескурников в школе авиамоделирования

Второй ребенок Марии и Михаила Бескурниковых — ​ Игорь, «летчик от рождения»

Слева направо: Игорь Бескурников, его сын Миша и отец Михаил Степанович

но все время учился, читал много специальной и художественной литературы. Несмотря на болезнь сердца, он трудился по мере сил и возможностей. Перенес шесть инфарктов и умер в больнице от отека легких в 1983 году. У Михаила Степановича было два брата: старший Дмитрий (1893– 1968) и младший Иван, который пропал на фронте в 1941 году, а Дмитрий умер в 1968 году. Кроме братьев у Михаила Степановича было четыре сестры. Полина (1903–1983), Лена (1903–1986), четвертую↗ не помню. Все они приехали в Москву и всех их и их мужей устроил на работу и помог получить жилье Михаил Степанович. У мамы, Марии Егоровны (а в жизни ее звали Мария Георгиевна), был брат Иван и две сестры — ​Надя (1883–1969) и Варвара. Все они умерли в 1965–1980 годы. Надя приехала из Смоленской области в Москву, брат Иван оставался в деревне. Варвара жила с Надеждой. Ее тоже устроил на работу и обеспечил жильем Михаил Степанович. Мария Егоровна встретилась с Михаилом Степанови- ↗ Так в рукописи: чем в Москве в 1924 году. Она не работала, занималась про третью ничего не домашним хозяйством и воспитанием детей. Второй ре- сказал бенок у них родился в 1930 году — ​это Игорь (умер в 1983 году).

Игорь с детства увлекался авиамоделированием. В республиканских авиамодельных соревнованиях (с бензиновыми моторчиками) занимал призовые места. Потом учился в аэроклубе, затем в летном училище на Урале. Стал отличным, знаменитым летчиком. Начал летать в Сы43

ктывкаре, потом в Москве. Был пилотом высшего класса, международным пилотом. Облетел почти весь мир. Прилетал даже к нам с Верочкой в Вену. Летчик от рождения. Он не мог без полетов. Игорь был очень простой, добрый человек. В личной жизни ему не повезло. У него была очень хорошая, красивая жена Люся, но она рано умерла. У них Жена Игоря Людмила Георгиевна с их родился сын — ​Миша. Сейчас он тоже хороший гражсыном Михаилом данский летчик. Игорь, когда исполнилось 50 лет, ушел в отставку, и он вскоре умер. Несколько слов о Марии Степановне и Полине Степановне — ​сестрах Михаила Степановича. Мария (умерла в 1989 году) была замужем за Иваном Александровичем, 44 татарином, инвалидом войны. Ему как инвалиду выделили 12 соток земли для строительства дачи в поселке Семхоз Ярославской ж.д. (65 км от Москвы). Мне от МИДа тоже предложили земельный участок в Семхозе, но у так называемого Загорского озера (тогда озера не было, а протекал ручеек и местность была заболочена). Мы с мамой поехали посмотреть (1956 год). Нам не понравилось. Далеко от Москвы, от станции — ​и мы отказались. Иван Александрович, татарин, за три года (1955–1957) не смог на участке ничего построить. По закону, если участок за три года не освоен, могли отобрать, и тогда он уговорил Михаила Степановича принять участие в совместном строительстве и… Михаил

Степанович согласился. Фактически весь дом он построил. Иван Александрович добыл где-то старый сруб и какие-то доски. Михаил Степанович купил разобранный финский домик и установил его, отступив от сруба так, чтобы получилась еще комната (сейчас в ней живет Юра с Надеждой Михайловной). Мы же в это время были в ФРГ и, когда узнали о том, что папа строил вместе с Иваном Александровичем дачу, были очень удивлены, но ничего уже сделать не смогли. Построили дачу. У нас был в середине дома вход. Среднюю комнату (Юрину) временно отдали Володе (это ближайший родственник сестры Михаила Степановича), так как он помогал осваивать сад (рыл ямы и сажал плоИван Скороходов на довые деревья и кусты). даче в Семхозе Иван Александрович все добивался от Михаила Степановича, чтобы все документы по строительству дачи были у него в одних руках. Мы уже вернулись из ФРГ и с дочками летом 1960 года приехали на дачу, но там Мария Степановна вела себя как единоличная хозяйка. Где бы мы ни постелили ковер для игры детей, там на следующий день она вскапывала землю. Фактически почти вся земля была вскопана. Нас это возмущало. Папа чуть не отдал Ивану Александровичу документы. Я был против. Михаил Степанович колебался. Я объяснил ему, что Иван Александрович 4 5 тянет время и ждет, когда пройдет три года, после которых иск в суд по гражданским делам не принимается. Наша же просьба к нему — ​ оформить нашу часть дома, но он тянул и тянул. Тогда я уговорил Михаила Степановича оформить все через суд. Подали заявление, а судья говорит: «Если бы подали месяц спустя, я бы не принял его за давностью». Вот почему Иван Александрович тянул! На суде Иван Александрович врал, говорил, что все строил он сам, а Михаил Степанович тут ни при чем, и плел тому подобную ересь. Однако представленные в качестве доказательств документы сыграли свою роль. Не помогли И.А. и лжесвидетельства от Комаровых. Альберт Александрович был тоже свидетелем от И.А., но он занял нейтральную позицию. Суд присудил нам две комнаты (финский домик и пристройку между домами), а также 8,5 соток земли. Во время суда (а суд был в Загорске) Мария Степановна на весь зал — ​и когда мы с папой шли на вокзал после заседания суда — ​кричала, оскорбляла нас. Чего она только ни плела: и жулики мы, и подкупили судью, и обокрали Германию, и т.п.

И.А. подал в областной суд кассационную жалобу, нашел адвоката. Суд состоялся, и на суде все шло в нашу пользу (я тоже был на суде). И вдруг судья спрашивает Михаила Степановича: «У вас есть документы, подтверждающие, что вы строили и две комнаты, на которые вы претендуете?» Михаил Степанович ответил утвердительно и сказал, что подлинники находятся в деле, а копии у него на руках. А судья говорит, что в своем заявлении И.А. Скороходов утверждает, что он тоже помогал строить эту комнату стройматериалами. Тут возьми М.С. да и скажи, что он взял у И.А. пару досок для настила пола в этой комнате! Это повлияло на решение суда. Он присудил эту комнату Ивану Скороходову, обязав его выплатить Бескурникову его затраты на строительство этой комнаты. Соответственно, и уменьшилась площадь земли для нас. Всего 4,5 сотки. Обязал суд обе стороны сделать отдельные входы. Но И.А. не выполнил это решение и даже не выплатил деньги. М.С. перенес вход и заодно увеличил площадь терраски. Все это время, когда судились и после, Мария поносила нас на всех перекрестках и копала 4 6 Вера (справа) с семьей землю. Мы построили забор, но не точно: 1,5 метра в стоМонаховых: рону Скороходова не давали Скороходов и Мария. Они не Николаем, Вахотели, чтобы 4 груши переходили к нам. Так этот участок лентиной и их сыном Юрием и оставили за ними. Спустя пару лет Мария умерла, а еще спустя пару лет умер и И.А. Их сын Анатолий решил продать свою часть дачи, но сделать он это не мог без нашего согласия (мы ведь под одной крышей). Вначале он должен был предложить эту часть нам, но мама (Верочка) сказала — ​хватит нам и дальше ссориться, пусть продают Монаховым (а Монаховы активно добивались продажи именно им и даже уговаривали Верочку). Делала это Валентина Николаевна и Николай Александрович. Я же хотел эту часть дома приобрести нам (всего-то за 4 тысячи рублей!). Мама дружила с Валей и не хотела наживать врагов в ее лице и в лице двоюродного брата Николая. Может быть, она и права была тогда! А кому это все достанется сейчас?

Тетя Поля (1903–1983), Полина Степановна (мать Николая), вышла замуж за Александра Иосиповича. У них родился сын — ​Николай, с детства он увлекался футболом. Стал играть в команде Метростроя, потом учился на курсах тренеров и играл и работал тренером в «Спартаке». Получил звание «мастер спорта». Женился на Валентине Николаевне (с первым она разошлась). Родился у них сын — ​Юрий. Верочка была его крестной матерью. Николай был деспотом, неуравновешенным человеком. Человек настроения. Валя была красавица. Ее называли «русская красавица», хотя наполовину она была полячкой (мать полька). Если она опаздывала с работы на 5–10 минут, Николай устраивал ей разгон, и она все терпела. Когда Валя, Верочка и Люся (жена Игоря) собирались вместе, а это бывало часто, они очень хорошо пели. У всех у них был очень хороший слух и голоса. Помню, как мама пела колыбельные песни нашим близнецам. Они затихали и слушали ее внимательно и засыпали. Мама участвовала в самодеятельности в Бонне, Вене и Берлине. Пели с душой Игорь и Николай, особенно вместе. Мама была очень и очень грамотной женщиной. Она много читала, любила театр, особенно Большой. Знала все оперы и ведущих солистов. Она была очень компанейской. За границей она всегда была в центре внимания. С ней дружили все от дворника до послихи. Верочка никогда не участвовала в конфликтах и интригах. С иностранцами она тоже легко находила общий язык. Для меня Верочка 47

Петр и Вера Деевы на улице Крещатик в Киеве → 1954

была не только другом, женой, но и помощником, дипломатом. И, хотя не кончала МГИМО, была прирожденной дипломатом и с иностранцами, и с советскими гражданами. Ее помощь и советы мне были неоценимы. Ее ум, начитанность и мудрость — ​все это было от природы, от ее родителей, особенно Михаила Степановича. Мне в жизни повезло. Как говорила моя мама, я родился в рубашке. Это подтверждалось много раз. На фронте я чуть не подорвался на мине (в последний миг сапер успел меня предупредить). Другой раз попал под бомбежку: 500 самолетов (бомбили с утра до вечера) — ​отсиделся в танке. Кругом все было перекорежено, разбито. Я был невредим. Еще на пути на фронт наш эшелон обстреляли два мессершмитта. Убили 4 человека, но я остался жив. Возвращаясь с фронта на автомашине-полуторке, на меня налетел мессершмитт и преследовал нас в степи, несколько раз меня не задел. И наконец, в ГДР, возвращаясь из пионерского лагеря из Карл-Маркс-Штадта на машине (вел я, но хотел вести мой товарищ Юра Шмаков). Автодорога на одном участке ремонтировалась, и движение на этом участке было по одной ленточке автобана. И вдруг на узком участке из-за автобуса выскочил немец прямо на меня. Я молниеносно вывернул руль 4 8 вправо и сумел проскочить между машиной немца и скалой. Всего в миллиметрах друг от друга. Судьба. За нами метрах в 150–200 ехал Юра Воронов, корреспондент «Правды». Он все видел и в Берлине сказал мне и другим: «Так мог увернуться от лобового столкновения только ас». Если бы произошло столкновение, а скорость была и у нас, и у немца по 100 км, то все бы погибли. Вернемся к родителям. Деев Петр Иванович в Бонне (по центру Мы жили на Сосинской улице в Москве. Дом был кадра) → 1958 двухэтажный: первый этаж кирпичный, а второй — ​деревянный. Первый этаж был полуподвальный. Наша квартира из трех комнат (громко сказано!) была на первом этаже. Ее окна находились почти на уровне земли и выходили на улицу. А одно окно выходило во двор. Это была моя каморка. В квартире никаких удобств, но зато в квар-

тире была русская печка. Она занимала много места, но зимой была для нас спасительницей. На ней мы, дети, спали и грелись. Родители умудрялись в ней мыться и нас мыть. Жили мы бедно, трудно, но мама всегда одевала нас чисто, одежда заштопана, рубашка поглажена. Интересно, как мама гладила: стелила на стол одеяло, на него простыню. Брала белье (простыню, наволочку, рубашку и т.п.), наматывала на каток и прокатывала его взад и вперед по несколько раз длинной деревянной плошкой с солидными зубьями. Получалось очень хорошо. Зимой с утра печка была натоплена, завтрак (в основном чай вприкуску с сахаром и хлеб) приготовлен. Для быстрого приготовления у нас был примус. Пол вычищен, полы вымыты, вода принесена из колонки. Когда были повзрослее, ей помогали Галя и Клава, а когда они пошли работать — ​мы с Валей. Сейчас можно удивляться — ​и когда мама все успевала делать! Да, еще ей приходилось что-то готовить нам на обед и ужин. Белый хлеб и сливочное масло в нашей семье не были частыми гостями. А когда наступали такие моменты, я с гордостью брал кусок белого хлеба с маслом и выходил во двор, чтобы все видели, что я ем. Воспитывала нас мама. Мы ее любили и помогали ей чем могли по хозяйству. Она была строга с нами, но справедлива. Наказывала в основном за дело. Мой отец много работал и воспитанием детей занимался, когда имел свободное время. Он был очень добрый. Я не помню, чтобы он наказывал нас. Мама даже упрекала за это его. Она говорила: «Ну, что ты смотришь? Накажи его (это меня), а то все я да я!» А он спокойно говорил: «Петька, кончай шалить, а то накажу!» Позже, когда Верочка в первый раз увидела моего отца, она сказала мне, что он ей очень понравился. Мама умерла в октябре 1942 года, в самое трудное время. Война, по продовольственным карточкам ничего не давали. Отпускали по карточкам в основном только хлеб, но какой хлеб! Очень сырой, с примесью картошки и отрубей. Отпускали по 400 гр. в день на иждивенцев (неработающих), по 500 гр. служащим и по 600 гр. рабочим, а кто работал на военных заводах — ​по 700 гр. Я получал по 700 гр. хлеба в день. Давали только черный хлеб. Он был настолько тяжелый и сырой, что одна буханка черного хлеба разрезалась на 4–5 кусков по 700 гр.!

На заводе нам выдавали (кто выполнял и перевыполнял норму) так называемые гвардейские талоны. По ним в столовой давали порцию каши или, реже, картошки с котлетой без хлеба. Я свою хлебную карточку оставлял дома и почти не пользовался. Ведь дома были мама, Валя и дети Клавы и Гали — ​Алла и Эдик. Все отдавалось в основном малышам. Мама же голодала. Она стала пухнуть. Сердце не выдержало нагрузки, и она умерла. Перед смертью за несколько дней она позвала меня к себе (я с работы на заводе приходил очень поздно) и сказала: «Петушок мой, когда Михаил Бескурников кончится война, а пона фоне главного входа ВСХВ (сейчас бедим мы, обязательВДНХ) → 1954 но учись дальше!» Я выполнил мамину просьбу. Когда мама умерла, мне было 15,5 лет, а Вале — ​13 лет. Заботу о семье взяли Галя и Клава. Папа все делал для семьи, но он стал чаще болеть. Жаловался на боли в желудке, но работал до последнего. Папа был на нашей с Верочкой свадьбе. Ему Верочка очень понравилась. Он говорил мне: «Береги ее, не обижай!» В феврале 1947 года папа умер от рака желудка. Накануне его кончины я и Верочка приехали его 5 0 навестить. Ему полегчало. Он шутил, настроение было хорошее. Мы уехали от него в надежде, что папа поправится, а на следующее утро позвонили Галя и Клава и сообщили, что папа скончался. Так мы осиротели. Мне же было легче, чем Вале, Мария Егоровна и Михаил Степанович заменили мне родителей. Они окружили меня вниманием и заботой. Это были золотые люди, добрые, чуткие и неповторимые люди, особенно Мария Егоровна. Таких тещ, наверное, больше нет на свете. С первых дней свадьбы с Верочкой я их звал мама и папа. Мама никогда не занимала позицию Верочки. Она всегда защищала меня. Верочка даже на нее иногда обижалась. А она говорила: «Ты моя дочь, ты дома, а он живет у нас, кто его защитит?» Когда я работал на заводе и приходил поздно, мама всегда встречала меня с Верочкой, готовила ужин. Верочка говорила мне, что мама меня называет Маслёнок (я приходил с засаленной одеждой). Мама никогда не вмешивалась в наши споры и мелкие ссоры.

Папа, Михаил Степанович, был самородок. Он был прирожденный хозяйственник. Он отремонтировал Центральные бани и Сандуновские. За это он был награжден орденом Трудового Красного Знамени. Работал папа очень много. Приходил очень поздно. Однако в воскресенье он вставал рано утром. Шел на центральный рынок, покупал продукты и готовил нам завтрак. Готовил очень вкусно. Накрывал стол и его сервировал. Затем стучался к нам и говорил: «Молодежь, вставайте, завтрак готов». Часы показывали 10 часов. Завтрак был для всех праздником. Папа очень любил своих детей. Верочку особенно. Когда он хотел подчеркнуть свое отношение к Верочке, он говорил: «Верка, посмотри, что я купил?» Или «Верк, вот вам билеты в Большой!» Папа меня полюбил, когда я первый раз переступил порог их квартиры. Всегда старался как-то помочь мне. Часто приглашал в Сандуны, но я редко пользовался этим приглашением. Верочке он давал деньги (небольшие) на карманные расходы, хотя она и сама работала. Я же учился в МГИМО и получал стипендию. Папа также любил Игоря. Все делал, чтобы он вырос порядочным человеком. Лишь когда Игорь стал знаменитым летчиком и зарабатывать немалые деньги, стал выпивать, в основном коньяк, папа его ругал и всегда говорил, что это до хорошего не доведет! Я и Верочка со своей стороны делали все, чтобы маме и папе было хорошо. Мы никогда не скупились за рубежом купить маме и папе лекарства, что бы это ни стоило. Будучи 5 1 в Москве, я и Верочка уделяли папе большое внимание, особенно когда он лежал с инфарктом. Я после работы обязательно заходил к нему, и сидели с ним разговаривали. Он любил поговорить со мной. Я ухаживал за ним как за больным. Папа был персональным пенсионером местного значения, награжден грамотой Моссовета, а получал мизерную пенсию. Теперь уже мы помогали ему.

Когда у нас появились близнецы, он их воспринял как своих детей и переживал очень, когда они заболевали, и скучал без них, когда находились

52

Слева направо: Валентина Монахова, Вера, Петр и его сестра Валя на даче в Семхозе

с нами за границей. Он часто присылал им письма в Вену. А однажды прислал с оказией им в Вену сразу два детских велосипеда! Вот такой был Дедушка!

Мы с Верочкой прожили вместе 49 лет! За это время мы никогда серьезно не ссорились, а если и поругаемся по мелочам, нас хватало максимум на 1–2 суток — ​и мы мирились. Она никогда не держала долго зла и, если была виновата, первая шла навстречу, на мировую, так же поступал и я. Нашей семейной жизни многие завидовали, ставили в пример другим, особенно за рубежом. Однако были и недоброжелатели нашей счастливой семейной жизни. За границей Верочке некоторые женщины говорили: «Петр Иванович, выезжая из посольства, посадил в машину такую-то женщину, и не в первый раз!» Верочка всегда отвечала: «И что? Разве он не может кого-то подвезти?» Она всегда рассказывала мне об этих «доброжелателях».

54 А однажды произошел такой случай. Мы с Верочкой в 1952 году отдыхали в доме отдыха «Соколова Пустошь↗ » под Москвой в г. Ступино на Оке. Место красивое. После отдыха, спустя пару месяцев, вдруг к нам в квартиру на Садово-Самотечной позвонили. Мама открыла. Я учил уроки. У порога стояла пожилая женщина. Она спросила: «Здесь живет Петр Иванович?» Мама ответила: «Да». Женщина вошла и начала свой рассказ. Ее дочь отдыхала в «Соколовой Пустоши» и познакомилась там с Петром Иванови↗ Так в рукописи; чем. Он ей закружил голову, обещал жениться, но бросил. на самом деле место называется «СоколоЯ наконец-то нашла его. Я вышел и говорю, что Петр ва Пустынь» Иванович — ​это я. Она стала бранить меня. Мама все это слушала и молчала. Я же не мог ничего сказать. Когда она кончила, заговорил я. Я сказал, что это ошибка, недоразумение, мы отдыхали вместе с женой. Всегда были вместе. Женщина не очень поверила; говорит, мой адрес она взяла из книги регистрации в доме отдыха и ошибки

быть не может. Вечером пришла Верочка. Мама, конечно, ей все рассказала. Верочка рассмеялась и подчеркнула, что она ничего не верит. Мы отдыхали вместе. Я же сказал: «А если бы я отдыхал один. Могла бы поверить?» «Нет, не поверю», — ​ответила Верочка. «Я поверю только тогда, когда сама, лично, увижу». Через три недели эта женщина опять пришла к нам и извинилась перед нами. Она сказала, что ошиблась при списывании адреса в доме отдыха. Вот такая была история! Хочу подчеркнуть, что Клава, как только увидела Верочку, полюбила ее. Женя, ее муж, тоже относился к ней очень с любовью. Я не говорю о Гале, которая нас свела с Верочкой. Она всегда была за Верочку. Даже Паша вскоре изменила свое первоначальное мнение. Она честно сказала, что ошиблась в оценке Верочки. Это эссе — ​лишь малая часть того, что мне удалось восстановить по памяти. Многое, конечно, осталось, как говорится, за кадром. Основное же я изложил. Если бы была жива Верочка, она бы добавила, уточнила… но и этот материал дает представление о нашей семье и ближайших родственниках. Добавлять уже будете вы — ​наши Надюшка и Любашка, а также Машуня и Вероничка. Закончил 12 декабря 1999 года

55

Все вместе в квартире на улице Тухачевского в Москве; в центре: Петр и Вера Деевы, по сторонам от них близняшки с мужьями и внучками: слева Любовь с Андреем Прицеповым и Машей, справа Надежда с Александром Махлиным и Никой → 15 июля 1991

Петр Деев «Наша семья» (авторская редакция). Сост. Ника Махлина. Издание первое. — ​М.: Москвич, 2017. — ​56 с. Автор идеи и составитель Ника Махлина Консультант Надежда Деева Арт-директор Иван Большаков Корректор Юлия Алексеева Верстка Ильяс Лочинов moskvichmagazine@gmail.com Сделано в лаборатории еды и путешествий Sputnik Иллюстрация на 2-й обложке: близнецы Надежда и Любовь в Берлинском зоопарке Иллюстрация на 3-й обложке: Петр и Вера Деевы Иллюстрация на 4-й обложке: Петр Деев с дочками

Fa n z i n e s e r i e s 0 1 Фэнзин серия 0 1