Найзатас 4 by noirpost noirpost

Ақылдастар алқасы: Ерлан Арын Мұзафар Әлімбаев Қалмұқан Исабаев Ахат Жақсыбаев Жабайхан Әбділдин Зайролла Дүйсенбеков Ғарифолла Есім

Редакциялық кеңес: Ақын Алақанұлы Арман Қани Ғалымбек Жұматов Виктор Семерьянов Наум Шафер Ольга Григорьева Асыл Әбішев Юрий Поминов Мұхит Омаров

Мазмўны: Тамырлы ынтымақ Корни дружбы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 4 литературная гостиная У нас в гостях писатели России – Алтайского края, Омской и Новосибирской областей Из цикла «Блог-пост» Мемуары Александр Лейфер . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 12 Ночь звуков Стихи Сергей Дьяченко . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 57 Варварин дом Рассказ Галина Кудрявская . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 66 Футурия Рассказ Анатолий Шалин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 91 Награда Рассказ Сергей Ююкин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 100 Аманжол Шамкенов – 85 «Дөңгелей берсін жұмыр жер» Отан . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 103 «Мен қуандым жадырап, сен де қуан» Өлеңдер Жұмабек Сманов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 112 Позднее раскаяние Рассказ Ирина Винтер . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 120 Мои километры Стихи Талгат Гарипов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 155 На житейских перекрестах Рассказы Наталья Дворянинова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 162 «Мысли – как листья...» Стихи Рафаэль Мухамеджанов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 186 Әйгілі Күреңбай сыншы – жерлесіміз Таным Қайыргелді Тоқтамысов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 192

тАМырлы ыНтыМАқ

үгінде саяси-экономикалық бағытта Қазақстан, Ресей, Беларусь елдерінің ынтымақты бірлестігі үш елдің арасында Кедендік Одақтың қалыптасуына ықпал етті. Ал елдер арасында әдеби байланыс, шығармашылық ықпалдылықтың қалыптасуы ғасырлар қойнауынан бастау алады. Қазақ және орыс әдебиеті мен мәдениетінің терең тамырласуына ерекше ынталылылық танытып, белсенді үлес қосқан Хакім Абай – Абай Құнанбаев. Ол А.С.Пушкин, М.Ю.Лермонтов, И.А.Крылов, М.Е. СалтыковШедрин шығармашылығымен кеңінен танысып, өлең-жырлары мен мысал өлеңдерін қазақ тіліне аударған. А.Пушкиннің «Евгений Онегин» поэмасынан Абай аударған «Татьяна әні» («Письмо Татья-

ны») өлеңі қазақ халқының сүйіп айтар әндерінің біріне айналды. Орыс ойшылдарының бірі Е.П. Михайлес Абаймен кітапханадан Л.Н. Толстойдың кітаптарын оқып тұрған кезінде танысып, екі ел арасында дәнекер болар даналықты сезген екен. Бұл әдеби қарым-қатынас қай заманда болса да өз жалғасын тапқан. Қазақтың көрнекті жазушысы Мұхтар Әуезовтың «Абай жолы» роман-трилогиясын аударған Социалистік Еңбек Ері Леонид Сергеевич Соболев, Алтай суреткері Всеволод Иванов секілді жазушылардың екі ел арасындағы әдеби байланыстың нығая түсуіне үлкен үлес қосқанын атау орынды. Бүгінде қазақ тіліне аударылмаған орыс ауыз әдебиетінің, әлемге кең танылған классикалық шығармалары кемде-кем. Бұл бағытта қазақ әдебиетінің аса талантты қаламгерлері еңбек етті. Екі ел қаламгерлерінің Ұлы Отан соғысы секілді ауқымды тарихи кезеңдерді бірлесе жырлап, бірлесе бейнелегені де атап өтерлік тұс. Мәселен, қазақтың ақсақал ақыны Жамбыл Жабаев Ленин-

град қаласын қорғаушылар туралы «Ленинградтық өрендерім» («Ленинградцы, дети мои!») даңқты жырын жазған болса, майдангер жазушы Александр Бек қазақтың көрнекті қолбасшысы, талантты жазушысы Бауыржан Момышұлы туралы «Арпалыс» («Волоколамское шоссе») романын жазды. Тегі Баянауылдан бастау алатын ақын Олжас Сүлейменовтың орыс тілінде жазылған «Адамға табын, Жер, енді!» («Земля, поклонись человеку!») поэмасы әлемді шарлаған жалынды туындыға айналды. Қазақ жерінде орыс тілді әдебиеттің өрісін дамытқан Ә.Әлімжанов, И.Шухов, Д.Снегин сынды еңселі қаламгерлеріміздің жолын И.Шеголихин, В.Гундарев, С.Санбаев, Н.Чернова, Б.Қанапьянов, Г.Толмачев секілді ақын-жазушыларымыздың үлкен легі жалғастырып келеді. Бұл үлкен көштің Ертістің Павлодар өңірінде қанатын кең жайғанын мақтанышпен атай аламыз. ХХ ғасырдың басында дауылпаз ақын П.Васильев «Павлодар – менің қыран қалам» («Павлодар – город ястребиный») деп жырлап кеткен болса, ақын Марина Цветаеваның шығармашылық өмірі Ертіс өңірімен байланысты өтті. Ал енді облысымыздың «Сарыарқа самалы», «Звезда Прииртышья» газеттері өркениетті заманымыздың жылдар көшінде Павлодар облысының шығармашылық деңгейін Омбы, Новосибирск, Алтай өлкелеріне танытып, ол аймақтың әдеби жетістіктерін қазақ оқырмандарына жеткізуге ат салысқан болса, бұл игілікті істі облысымызда биыл жарық көре бастаған қазақ және орыс тіліндегі әдеби-көркем «Найзатас» журналы жалғастырып отыр. Қазақстан және Ресей басшыларының Павлодар обысында өтетін жоғарғы деңгейдегі кездесуі іргелес жатқан өңірлердің әдеби байланысын одан әрі нығайта түсуге жол ашары анық. Осы кездесуге орай шыққан журналдың кезекті санында Ресей Федерациясы Омбы, Алтай өңірінің ақынжазушылары: Александр Лейфердің «Из цикла «Блог-пост» естелігі, Галина Кудрявскаяның «Варварин дом», Анатолий Шалиннің «Футурия», Сергей Ююкиннің «Награда» секілді прозалық,

поэзиялық туындылары қалың оқырмандармен қауышып отыр. «Бүгінгі заманамыздың қиыншылықтарына қарамастан қазақ жазушылары бытыраңқылыққа жол бермей аға буынның игі дәстүрін жалғастырып, Жазушылар одағының аясына бұрынғыдан да тығыз топтаса түсті. Қазақстан Республикасының Президенті, аса құрметті Нұрсұлтан Әбішұлы Назарбаевтың және Қазақстан Үкіметінің айрықша көңіл бөліп, белсенді түрде қамқорлық жасауының нәтижесінде әдебиет, мәдениет және ғылым саласында үлкен табыстарға қол жеткізді. Сіздердің ынтымақтарыңыз, халықтардың рухани бірлігін сақтаудағы қажыр-қайраттарыңыз бұрынғы КСРО Жазушылар одағының мұрагері ретінде өз жұмысын жалғастырып отырған Жазушылар Одағының Халықаралық қауымдастығын, Халықаралық Әдеби қорды сақтап қалуға ең бір қиын сәтте жазушылар мүлкін талан-таражға түспеуіне айрықша көмегін тигізді» – депті 2002 жылы өткен Қазақстан Жазушылар Одағының Құрылтайына жолдаған жеделхатында Сергей Михалков, Юрий Бондарев, Расул Ғамзатов бастаған бір топ Ресей қаламгерлері. Екі ел қаламгерлердің бір-біріне деген ыстық ықыласы, бір-біріне қолдау көрсетуге деген сенімі жылдар өтіп, уақыт алға жылжыған сайын нығайып келеді. Ынтымақтастық тамыры тереңдей түсуде. Осы бағыттың алда да еселене түсеріне сенімдіміз. «Найзатас» редакциясы

Иртыш - река дружбы. г. Омск

корНи дрУЖБы

егодня в политическом и экономическом направлении единое содружество трёх стран России, Казахстана и Белоруссии оказало большое влияние на формирование Таможенного союза. А литературная взаимосвязь, формирование творческого влияния берут своё начало из глубины веков. В это сближение русской и казахской литературы и культуры внёс весомый вклад великий Хаким Абай – Абай Кунанбаев. Поэт широко знакомился с творчеством А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, И.А. Крылова, М.Е. Салтыкова-Щедрина и перевёл на казахский язык стихи, поэмы, басни. Одним из любимых произведении для казахского народа стало « Письмо Татьяны» («Татьяна әні») из поэмы «Евгений Онегин» А.С. Пушкина в переводе Абая Кунанбаева. Русский мыслитель Е.П. Михайлес познакомился с Абаем в библиотеке во время чтения книги Л.Н. Толстого,

он тогда почувствовал в нём гениального творческого посредника двух народов. Эта литературная связь находит своё продолжение и в наши дни. Уместно также отметить, что большой вклад внесли в укрепление литературных связей двух стран писатели Леонид Сергеевич Соболев, Герой Социалистического Труда (он перевел роман-трилогию «Путь Абая» известного казахского писателя Мухтара Ауэзова), и художник слова Всеволод Иванов – прозаик, драматург и переводчик. И сегодня переведено на казахский язык большинство произведений устного творчества и русской классической литературы, широко известной всему миру. В этом направлении трудились очень талантливые писатели-казахи. О том, что во время Великой Отечественной войны писатели и поэты вместе воспевали героизм защитников Родины, вдохновляли их на подвиг в тот исторический период, свидетельствуют многочисленные произведения тех времён. Старейший казахский акын Жамбыл Жабаев написал свою знаменитую поэму о защитниках Ленинграда «Ленинградцы, дети мои!» («Ленинградтық өрендерім»), писатель-фронтовик Александр Бек написал роман «Волоколамское шоссе» («Арпалыс») о казахском полководце, талантливом писателе Бауыржан Момышулы. Поэма Олжаса Сулейменова «Земля, поклонись человеку!» («Адамға табын, Жер, енді!»), написанная на русском языке, стала пламенным творением, облетевшим весь мир. На казахской земле широко развивали русскоязычную литературу видные писатели А. Алимжанов, И. Шухов, Дм. Снегин. Дело знаменитых предшественников достойно продолжает большая группа современных писателей и поэтов, такие как И. Щеголихин, В. Гундарев, С. Санбаев, Н. Чернова, Б. Канапьянов, Г. Толмачёв и другие. Мы с гордостью можем сказать, что эта традиция широко раскинула свои крылья в Павлодарском Прииртышье. Еще в начале ХХ века «поэт-буревестник» Павел Васильев воспел «Павлодар, мой город ястребиный» («Павлодар менің қыран қалам»), творческая

биография известной поэтессы Марины Цветаевой тоже была связана с Прииртышьем. И наши областные газеты «Сарыарқа самалы», «Звезда Прииртышья» помогают расширять художественную палитру культурной жизни области, а также знакомят читателей Алтайского края с творчеством одарённых авторов Павлодарской области, а казахстанских читателей – с литературными достижениями писателей и поэтов России. Это благородное дело продолжает созданное в этом году в нашей области новое издание - общественно-политический и литературно-художественный журнал «Найзатас» на казахском и русском языках. Несомненно, что встреча высокого уровня глав двух государств - России и Казахстана, которая будет проходить в Павлодарской области, продолжит путь к укреплению литературного содружества между соседями. В связи с этой встречей очередной номер журнала публикует для своих читателей прозаические и поэтические произведения писателей и поэтов Алтайского края Российской Федераций: мемуары «Из цикла «Блог-пост» Александра Лейфера, «Варварин дом» Галины Кудрявской, «Футурия» Анатолия Шалина, «Награда» Сергея Ююкина, «Ночь звуков» Сергея Дьяченко. «И сегодня, несмотря на трудности нашего времени, казахские писатели не пошли разобщенным путём, наоборот, ещё больше сплотились вокруг своего писательского Союза, продолжая добрые традиции своих учителей, и с помощью Правительства республики и пристального внимания и активной поддержки Президента Республики Казахстан многоуважаемого Нурсултана Абишевича Назарбаева достигли больших успехов в области литературы, культуры и науки. Ваша сплочённость и стремление к сохранению духовного единства народов помогли в самое трудное и разрушительное время отстоять существование Международного сообщества писательских союзов как правопреемника Союза писателей СССР, а сегодня спасти Международный литературный фонд от расхитителей писательского имущества». Так с уважением высказались известные

писатели и поэты Сергей Михалков, Юрий Бондарев, Расул Гамзатов и другие крупные литераторы России в поздравительной телеграмме ХII, очередному съезду писателей Казахстана, проходившему в 2002 году. С каждым годом всё сильнее крепнет взаимная поддержка и доверительное отношение литераторов двух народов. Творческое содружество ещё глубже пустило свои корни. Мы верим, что это направление наберет большую силу. Редакция «Найзатас».

Иртыш - река дружбы. г. Павлодар

У НАс в ГостяХ ПисАтели россии – АлтАЙскоГо крАя, оМскоЙ и НовосиБирскоЙ оБлАстеЙ

Александр Лейфер Из цикла «БлоГ-Пост»

е так давно неожиданно стал не кемнибудь, а… блогером. Пришли вдруг и предложили: пиши, мол, для нашего сайта пару-тройку раз в месяц пару-тройку страниц - о чём хочешь. Об окружающей нас жизнижестянке… О выходящих книжках…Вспоминай что-нибудь… Нам, мол, твоё мнение интересно. Решил попробовать. Решил воспользоваться возможностью высказываться. Люди моего поколения как-то по-особому ценят такую возможность. А вдруг опять её отберут?.. Учиться в первый класс я пошёл в 1951 году. В омскую… женскую школу № 13. Дело в том, что обучение тогда было ещё раздельным, но, видимо, система эта себя уже изживала, на нарушения её смотрели сквозь пальцы, поэтому родители отдали меня в 13-ю. Рядом с ней стояла другая школа – 17-я, мужская семилетка. Именно в неё, по идее, я и должен был поступить, но школа эта считалась «хулиганской», репутация у неё была плохая, вот и отдали меня родители в более спокойную и респектабельную 13-ю.

Надо сказать, что я был в нашем классе далеко не единственным исключением – в нём училось ещё около десятка мальчишек . Забегая далеко вперёд, скажу, что с одним из них , Толей Царенко, я много лет спустя встречался: он стал директором Омского театра юного зрителя. Мы с ним не раз сиживали за одним столиком в кафе Дома актёров, бывал я и в его театральном кабинете. К несчастью, сердечная болезнь рано свела Толю в могилу. Человеком он был мягким, приветливым. Да и со своими директорскими обязанностями справлялся, как говорили, хорошо. Обе школы – и 13-я и 17-я - находились недалеко от домика моей бабушки , где жила тогда наша семья. Вокруг было море разливанное таких же домишек – одна из городских окраин – Восточные и Ремесленные улицы. 13-я школа до сих пор располагается в том же солидном двухэтажном каменном здании, что и тогда. Уже в наше время я случайно побывал в нём вновь. Удивила установленная на здании мемориальная доска. Оказывается , в годы войны в этом здании формировались два воинских соединения – 282-я Тартуская стрелковая дивизия и 712-й отдельный линейный батальон связи. А мы, школьники, ничего об этом не знали. Тогда как-то было не принято интересоваться историей своей школы. Не принято было говорить и о минувшей войне, хотя она напоминала о себе на каждом шагу. Например, на всех базарах и возле располагавшихся на каждой трамвайной остановке закусочных можно было встретить инвалидов-колясочников, предсказывающих судьбу. В колясках у них имелись клетки с учёными морскими свинками или щеглами, которые по приказу хозяина вытаскивали из специальных ячеек всем желающим небольшие свёрнутые листки бумаги, на них были отпечатанные на машинке тексты предсказаний. Рекомендации нынешних столь широко распространённых гороскопов в принципе очень напоминают те наивные, полуграмотные тексты. Проучился я в 13-й школе два года. А потом си-

стема раздельного обучения перед своей кончиной вдруг ненадолго воспряла, так иногда бывает и с безнадёжно больным человеком – перед смертью он неожиданно на несколько дней или даже часов начинает чувствовать себя лучше. Так вот, тогда ктото наверху строго-настрого приказал «вычистить» мальчиков из женских школ. И в третий класс я пошёл учиться в «страшную» мужскую школу № 17. Сразу скажу, что ничего страшного там со мной не случилось. Наоборот – классным руководителем у нас была фронтовичка Варвара Семёновна. И я до сих пор благодарен этой несколько суровой женщине за то, что она научила меня воспринимать Книгу. Читать-то я начал, спасибо маме – тоже педагогу, вообще ещё до школы. А Варвара Семёновна завела на своих уроках обязательное чтение вслух. Те, кто умел это делать лучше других, два-три раза в неделю по очереди читали всему классу разные хорошие книги. Меня «отряжали» на это довольно часто. До сих пор помню то волнение, с которым я каждый раз приступал к такому публичному чтению. И (хотите - верьте, хотите - нет) до сих пор (а ведь полвека с лишним прошло!) я, начиная читать (про себя, конечно) художественный прозаический текст, невольно прикидываю – а как бы я стал читать его вслух?.. 17-я школа была тоже двухэтажная, но деревянная, срубленная из брёвен. Как оказалось, и это здание тоже связано с Великой Отечественной войной. Об этом мне в своё время рассказал весьма компетентный человек – известный омский краевед Ференц Карольевич Надь (1929-1995). «А ты знаешь, сказал он мне, когда узнал, что я учился в 17-й, – во время войны здесь было одно из самых страшных мест Омска – специализированный госпиталь потерявших на фронте зрение...». Лет, однако, 15-20 назад здание 17-й школы за ветхостью разобрали. Отучившись в третьем классе, я вернулся в 13-ю школу, т.к. раздельное обучение отменили. Нынче зимой меня пригласили в один изысканный литературный салон, где говорят о книжных

новинках, встречаются с писателями, слушают хорошую музыку. А также пьют чай или кофе с какимто необыкновенно вкусным фирменным печеньем. Вот за таким чаепитием ко мне подошла незнакомая женщина средних лет и, волнуясь, спросила, помню ли я, кто учил нас в 13-й школе русскому языку и литературе. Вообще-то с фамилиями, точнее – с их запоминанием, у меня всегда были большие проблемы – я часто их забывал и забываю, не раз попадал из-за этого в неудобное положение. Но тут будто кто-то нажал в голове нужную кнопку: без всякого напряга я ответил, что не только помню Симу Борисовну Протопопову, но и считаю её одной из тех, кто привил мне интерес к литературе. – Может быть, Вы тогда помните и её мужа? И опять, будто щёлкнула под причёской ещё одна соответствующая кнопка: – Анатолий Васильевич Зябкин, он у нас не преподавал, но мы знали его как завуча. Оказалось, что со мной разговаривает… дочь Симы Борисовны, что та жива, помнит меня, передавала привет! Не знаю, прав я или нет, но встретиться с ней я не решился. Тоже передал огромный привет, слова благодарности за тот заряд, который получил когда-то на её уроках. Передал в подарок и одну из своих книжек, сделав в ней соответствующую надпись. Когда я учился уже в шестом классе, наша семья переехала в другой район Омска – тоже на окраину, на Линии. Переезд состоялся прямо посреди учебного года, и мне сходу пришлось «въезжать» в жизнь совсем незнакомого подросткового коллектива. Теоретически это было непросто, но практически – скажу честно – никаких особых трудностей не запомнилось. Школа № 65 располагалась в большом четырёхэтажном здании, построенном, как это явствует из цифры на его фасаде, в 1937 году. Никаких дурных ассоциаций цифра эта у меня тогда не вызывала, Двадцатый съезд «родной Коммунистической партии», на котором обнажилась страшная суть этой даты, к тому времени уже состоялся. Но до съездов

ли мне тогда было… Я, тринадцатилетний, с размаху влюбился тогда в одноклассницу Нину – страдал, вздыхал, старался чаще попадаться ей на глаза… потом – через год или два, точно уже не помню – выяснилось, что ещё сильнее я люблю Розу – свою бывшую соседку по прежнему месту жительства. Я стал чаще навещать оставшуюся в своём старом доме бабушку. По бабушке я тоже скучал. Но признаюсь, что не реже одного-двух раз в неделю приезжал не столько к ней, сколько к Розе. Страдал, вздыхал, старался почаще попадаться ей на глаза… а в меня примерно тогда же влюбилась Оля из параллельного класса – роскошная девица с большими голубыми глазами и толстенной косой. Я, дурачок, был к её чувствам стопроцентно равнодушен, а она, как я теперь понимаю, страдала, вздыхала и старалась почаще… В этой третьей и последней моей школе у меня было всё, что и должно быть, – любовь, друзья, чтение запоем, увлечение стихами Евтушенко, Вознесенского и Ахмадулиной, первый алкоголь, нелюбимые и любимые предметы и учителя… среди последних хочу помянуть добрым словом Юлию Николаевну Колосову, преподававшую нам русский язык и литературу. Дамой она была весьма скептической и едкой – таким, что называется, палец в рот не клади. Носила короткую стрижку типа каре и курила «Беломор». Иногда читала вслух перед классом мои сочинения на вольные темы, ехидничая при этом по поводу пропущенных запятых, которые должны стоять на своих местах даже в таких претендующих на нечто большее, чем требует школьная программа , текстах. В конце одиннадцатого класса, когда я уже твёрдо решил поступать на отделение журналистики одного из провинциальных университетов, Юлия Николаевна написала мне свою – отдельную, дополнительную – характеристику, и я приложил её к посылаемым в приёмную комиссию документам. Но сегодня речь не об этом. Сегодня, следуя заявленной в названии этого эссе теме, я прежде всего должен рассказать о здании 65-й школы. А оно, как оказалось, тоже самым непосредствен-

ным образом было связано с войной, уже к зиме 1941-42 годов школу из него выселили, т.к. ещё задолго ДО начала войны здесь планировалось разместить один из эвакогоспиталей. Я не оговорился: война ещё не началась, ещё не были взломаны и польские границы, в высоких правительственных кабинетах нашей страны и её будущего смертельного врага ещё не составляли и не подписывали печально знаменитый пакт о ненападении, а во многих городах нашего будущего глубокого тыла уже строили десятки, если не сотни, одинаковых школьных зданий. В них предусматривались широченные лестничные марши и площадки, по которым так удобно было потом затаскивать и разворачивать носилки. Двери всех классов выходили в этих школах в коридоры – тоже широкие, похожие на длинные залы; в них без особого напряга ставили потом дополнительные койки, и было не так уж от этого и тесно. Одним словом, проект такого школьного здания заранее предусматривал, что в течение одного-двух дней его без особых трудностей можно переоборудовать в госпиталь: выбросил парты, затащил койки и принимай раненых – обо всём этом мне рассказал всё тот же Ференц Надь. Помню, мы долго рассуждали с ним о том, как совместить такую предусмотрительность с версией о ВНЕЗАПНОМ нападении фашистской Германии. Ведь только в Омске таких типовых зданий имеется несколько… А о войне, в местном преломлении данной темы, нам ничего не говорили и в 65-й школе. На уроках новейшей истории Великую Отечественную нам представляли как десять победоносных сталинских ударов – изменения в школьную программу внесли много позже двадцатого съезда и сноса всех имевшихся в Омске бронзовых и каменных памятников Верховного Главнокомандующего. Об эвакогоспитале, о десятках выпускников нашей школы, не вернувшихся с фронтов, мы, будучи школьниками, так ничего и не узнали… Теперь о «Жаре». Так называется новый стриптиз-клуб, открывшийся в нашем городе. Его

реклама размещена чуть ли не на всех главных магистралях Омска. В центре этой рекламы расположено символическое изображение либо крупной ягоды клубники, либо сердца – олицетворение, как, видимо, следует понимать, любви. Но если присмотреться чуть внимательней, нетрудно понять, что одновременно рисунок изображает и женскую, так сказать, корму – на «сердце» натянуты символические мини трусики-стринги. Не стал бы писать обо всей этой хренотени, ею сейчас никого не удивишь, поскольку подобных заведений полно везде. Фишка – для меня – заключается в том, что расположена «Жара» не где-нибудь, а в здании… бывшего Куйбышевского райкома комсомола. Именно здесь осенью 1958 года, в день 40-летия ВЛКСМ, меня принимали в комсомол. Волновался, помню, я жутко. Мало того, что осенью 58-го мне, родившемуся в конце декабря, ещё не исполнилось полных пятнадцати, и могли тормознуть уже из-за этого. В школьном комсомольском комитете нас сильно напугали, подчёркивая, что вступление наше особенное, происходящее в день сорокалетнего юбилея, что гонять по Уставу в райкоме станут усиленно, и вообще – в этот день будут принимать самых достойных, в то время, как мы… Ну, а кое-какие грешки у меня за плечами уже и в 15 лет имелись… Коммунистов, полжизни вешавших мне и тысячам таких, как я, лапшу на уши, честно скажу, – не люблю. Достаточно, например, вспомнить государственную сказку про построение коммунизма к 1980 году. «Партия торжественно провозглашает, - было написано тогда на всех заборах, - нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!». Хотя справедливости ради следует заметить, что лапша – явление вневременное, муки для неё хватает и в наши посткоммунистические годы. Что же касается комсомола, то обижаться мне на него не за что. В комсомоле мне было интересно и в чём-то даже комфортно. Был комсоргом студенческой группы, потом – членом комитета ВЛКСМ всего университета. Комсомольской была наша с

моей первой женой Галей свадьба. По комсомольской путёвке я в составе студенческого стройотряда поехал в 64-м году на целину – мы строили в Северном Казахстане школу, которая, как мне недавно рассказали, до сих пор работает. А поскольку несколько своих выходных мы в ту осень потратили , помогая обустроить совхозный зерноток, меня, как , впрочем, и всех остальных, наградили тогда памятным значком «Участнику уборки десятого целинного урожая». Мои первые публикации состоялись не где-нибудь, а в газете «Комсомолец Татарии». Сотрудниц этой славной газетки Юлю Колчанову и Надю Сальтину до сих пор считаю своими первыми профессиональными наставницами. Вернувшись после учёбы в Омск и начав – согласно распределению – работать в редакции газеты «Омская правда», я сразу же параллельно стал сотрудничать и с комсомольской газетой «Молодой сибиряк». И совсем не для того, чтобы сшибить на стороне дополнительный гонорар. В молодёжной газете можно было даже тогда напечатать то, что никогда не прошло бы в более серьёзной партийной. Нравы в редакции молодёжки были немножко повольней, в ней работали замечательные ребята, ставшие со временем моими личными друзьями – Иван Токарев (1933-1973), Виталик Попов (1935-1987), Слава Карнаухов (1940-2008), Миша Сильванович, Витя Чекмарёв, Миша Малиновский (1933-2010)… Позже я на несколько лет стал литконсультантом этой газеты. И с удовольствием публиковался в ней до тех пор, пока в наступившую эпоху гласности и свободы печати её благополучно не загубили… А вместе с обкомом комсомола, точнее – с его отделом пропаганды, мы в своё время раскрутили немало интересных литературно-молодёжных дел (или, как теперь модно выражаться, проектов) – семинаров начинающих авторов, литературных праздников, конкурсов… В целях экономии печатной площади умолчу о некотором количестве встретившихся на моём довольно-таки извилистом личном мужском пути

членов ВЛКСМ противоположного пола. Так что обижаться на покойный комсомол мне совсем не след. …А что - может, взять да и посетить как-нибудь бывший райком? Поглядеть, достаточно ли ударно трудятся у своих шестов-пилонов нынешние, капиталистические, «комсомолки»?.. «ПредАтЬ ПеЧАти…» Много лет среди моих бумаг хранится (теперь уже надо писать в прошедшем времени – хранилось) иллюстрированное приложение к старой томской газете «Сибирская жизнь» за 10 октября 1904 года – его когда-то прислал мне в подарок известный томский краевед Владимир Домаевский (1950-2010), ныне – увы – уже покойный. Владимир Павлович знал, что меня интересуют всяческие подробности пребывания в Сибири Ф.М. Достоевского, а в этом воскресном приложении напечатана хорошо известная среди тех, кто этой темой тоже интересуется, небольшая статья «Ф.М. Достоевский в Кузнецке». «В этом маленьком городке Томской губернии, – говорится в самом начале статьи, – Фёдор Михайлович провёл всего лишь несколько недель, но здесь совершилось важное событие в его жизни, именно - женитьба на Марье Дмитриевне Исаевой». «Нынешним летом, - продолжает свой бесхитростный рассказ автор, - мне удалось собрать в Кузнецке кое-какие сведения о самом писателе, а также о его невесте. Я пользовался при этом воспоминаниями некоторых старожилов и, кроме того, в архиве церкви, где происходило венчание, нашёл интересный документ – «выпись» из так называемого «брачного обыска». Полагая, что всем, кому дорого имя покойного Фёдора Михайловича, будет интересно познакомиться с лишней страничкой из его жизни, я решился собранные материалы предать печати». Подписана статья «Булгаков», даже инициал не указан. До нынешней весны я мало что знал об этом

человеке. Только слышал краем уха, что одно время он был личным секретарём самого Льва Толстого. А нынче весной довелось побывать в Новокузнецке. Который, как известно, давно уже вышел из административного подчинения Томску, а входит в Кемеровскую область и является, как утверждают его жители, культурной столицей Кузбасса. Про «столичность» я здесь распространяться не стану, что же касается Валентина Фёдоровича Булгакова (1886-1966), то не будет большим преувеличением сказать: здесь царит буквально его культ. В здании, где когда-то располагалось уездное училище, в котором когда-то преподавал его отец, а сам он учился, устроен музей. И большинство экспонатов этого музея рассказывают о непростой жизни этого незаурядного человека. В 1906 году сибиряк поступает на историко-филологический факультет Московского университета, вскоре знакомится с Львом Толстым и становится искренним последователем его учения. В 1910, роковом для Льва Толстого, году… бросает университет, переселяется в Ясную Поляну, где принимает на себя обязанности секретаря писателя. Он становится свидетелем последнего мучительного и до крайности напряженного периода жизни великого старца. Это позволило В. Булгакову уже на следующий год после его смерти выпустить две сенсационных книги: «Л.Н. Толстой в последний год его жизни» и «Жизнепонимание Льва Николаевича Толстого. В письмах его секретаря В.Ф. Булгакова». Оба этих сочинения неоднократно переиздавались и переводились на иностранные языки. В первый раз его арестовали ещё при царе – в 1914 году за активную антивоенную деятельность. Второй арест произошёл уже при большевистской власти – в 1921 году, когда он и его коллеги по Всероссийскому комитету помощи голодающим (Помголу) пытались помочь миллионам умирающих, устанавливая связи с зарубежными организациями, которые могли бы поставлять в Россию продовольствие. Из-под ареста членов Помгола выпустили, но вскоре выслали из страны на печально знамени-

том «философском пароходе». Третий, имеющий наиболее серьёзные последствия, арест произошёл в Праге, где, став эмигрантом, обосновался В. Булгаков. На этот раз арестовали его немцы, занявшие Прагу в 1941 году, - по подозрению… в коммунистической деятельности. До 1945 года находился в концлагере, где ухитрился не только выжить, но и работать над воспоминаниями о Толстом и его окружении. Всё это отражено в экспозиции Новокузнецкого музея. В 1948 году, будучи уже на седьмом десятке, В.Ф. Булгаков вернулся в СССР. Почти двадцать лет был хранителем Дома-музея Льва Толстого в Ясной Поляне, писал книги, вступил в Союз писателей СССР. Часть коллекций созданного им под Прагой музея русского искусства была передана в Третьяковскую галерею, Театральный музей им. Бахрушина и в Исторический музей, а часть осталась в Праге – в тамошнем Комитете советских граждан. Рукописное наследие хранится в Праге и в России ( Госархив литературы и искусства), постепенно его начинают печатать – например, в вышедших недавно сборниках «Лев Толстой и Сибирь» (Кемерово, 2009 и 2011, составители – мои добрые знакомые – кемеровские писатели Мэри Кушникова и Вячеслав Тогулев). Из материалов этих сборников видно, что В.Ф. Булгаков всегда помнил родную Сибирь, скромный городок Кузнецк – переписывался с местными краеведами, делал подарки местному музею, однажды приезжал сюда, отразил в своих мемуарах. А не так давно перед Новокузнецким музеем появился памятник, который навеки запечатлел молодого В. Булгакова и его Учителя – Льва Толстого, чьим заветам последний секретарь великого старца остался верен до конца жизни. Памятник так и называется – «Учитель и ученик» (скульптор Александр Миронов). Что же касается того небольшого документального очерка о венчании Ф.М. Достоевского с Марией Исаевой в 1857 году, который 18-летний Валентин Булгаков поместил в воскресном прило-

жении к газете «Сибирская жизнь», то он, на мой взгляд, и сегодня не утратил своего значения. Ну, сами посудите, – разве не интересно узнавать такие, например, подробности. «Сначала, как водится, приехал жених, – передаёт В. Булгаков записанный им рассказ кузнецкой старожилки Т.М. Темелевой, которой в 1857 году было 16 лет. - Лицо имел серьёзное. Одет он был в военную форму, хорошо, и, вообще, был мужчина видный… Худенькая, стройная и высокая, Марья Дмитриевна одета была очень нарядно и красиво, – хотя и вдовушка…». «По словам Окорокова, – приводит В. Булгаков свидетельство ещё одного очевидца, – он (Ф.М. Достоевский. – А.Л.) всегда бывал в очень весёлом расположении духа, шутил, смеялся. Это сообщение должно для нас быть особенно интересным. Как известно, вообще Фёдор Михайлович отличался характером необщительным, даже мрачным. Очевидно, здесь, в Кузнецке, под влиянием близости любимого существа, вдали от служебных обязанностей, от мест, неприятных тяжёлыми воспоминаниями, Фёдор Михайлович чувствовал себя, если не вполне счастливым, то удовлетворённым более или менее». Нынешний год для всех, кто чтит память автора «Бесов» и «Братьев Карамазовых», особенный: в январе отметили 130 лет со дня ухода писателя из жизни, а 11 ноября исполнится 190 лет со дня его рождения. К датам принято делать подарки. Поэтому подаренная когда-то мне старая сибирская газета со статьёй, подписанной «Булгаков», нынче передаётся (если хотите, передаривается) в фонды Омского государственного Литературного музея имени Ф.М. Достоевского. Там она, думается, будет целее. И нужнее. А параллельно всю эту историю я, как когда-то юный Булгаков, тоже решил «предать печати».

ко дНЮ роЖдеНия Беллы А. 10 апреля отмечался день рождения поэта Беллы Ахмадулиной (1937-2010 гг.). И хоть был он на этот раз никаким не «круглым», заметили его широко – телепередачи, вечера, выставки… Это и понятно – ещё свежа боль недавнего её ухода от нас – в ночь с 29 на 30 ноября прошлого года… И наш Омск не остался в стороне – в областной научной библиотеке имени А.С. Пушкина состоялась встреча с актрисой Пятого театра Марией Старосельцевой, которая подготовила литературную композицию «Памяти Беллы Ахмадулиной». Пушкинский зал библиотеки был полон. Мне же хочется вспомнить литературный вечер, состоявшийся много-много лет тому назад… …Среди документальных фильмов, снятых известным журналистом Леонидом Парфёновым, есть один, вспоминать который в последнее время как-то не принято. Имею в виду трёхсерийный фильм «Дети ХХ съезда» (1987 г.), созданный совместно с Андреем Разбашом – печальный рассказ о шестидесятниках, о романтичных, обманувшихся людях, веривших в «хорошего» Ленина, в идеалы Революции, которые, по их тогдашнему, послесъездовскому мнению, исказил пришедший на смену Владимиру Ильичу «плохой» Сталин. Их уже почти нет, этих замечательных людей, один за другим они уходят – Роберт Рождественский, Булат Окуджава, сравнительно недавно – Андрей Вознесенский , Василий Аксёнов… и вот – Белла Ахмадулина. Друг Беллы Ахатовны – известный прозаик Евгений Попов, в одном из интервью отнёс своё поколение к «поздним шестидесятникам». Я на пару лет старше Евгения Анатольевича, и тоже помню шестидесятые годы, небывалый интерес к поэзии и вообще к литературе, к гуманитарной стороне жизни. Помню «Струну» - первый сборничек Б. Ахмадулиной, чью-то доброжелательную эпиграмму в журнале «Юность», которым все мы тогда зачитывались: «Сыграла на одной «Струне», а сколько в душах струн задела…». Учился я в Казанском университете, и однажды

(было это, кажется, на 2-м курсе, т.е. скорее всего – в 63 году) в Казань приехала большая группа московских писателей. Пришли они выступать и к нам в университет. Из всех московских гостей, а было их человек аж пятнадцать, в памяти остались только двое – Джемс Паттерсон и она – Белла. Паттерсона я запомнил, разумеется, из-за его колоритности – ведь это был тот самый негритянский мальчик из кинофильма «Цирк», чьи родители после съёмок этой знаковой картины остались в СССР. Он поделился с нами своей радостью: вотвот должна была выйти его первая книжка «Хроника левой руки». Джемс рассказал содержание одной из составивших книгу новелл. В ней передавалась семейная легенда, согласно которой его предок был рабом на хлопковых плантациях американского Юга, и однажды надсмотрщик так сильно ударил его палкой по руке, что та стала сохнуть и постепенно пропала совсем. Но самой знаменитой среди приехавших литераторов, несмотря на свою молодость, была, разумеется, она – Белла. Это из-за неё оказался битком набитым актовый зал главного университетского корпуса (тот самый, между прочим, зал, в котором «бунтовал» когда-то на студенческой сходке юный Владимир Ульянов). Из её выступления я запомнил два момента. Представлявший москвичей пожилой седовласый татарский писатель, несмотря на то, что по возрасту гостья годилась ему во внучки, несколько раз почтительно назвал её «Белла-апа» - так в Татарии называют женщин достойных, заслуживших всеобщее уважение не только своим возрастом, но и своими делами. И на всю жизнь запомнил я, как читала Белла Ахмадулина – не ЧТО, а именно КАК. Такой завораживающей манеры чтения собственных стихов я не слышал больше ни у одного поэта. Хоть потом, за многие годы прикосновения к литературной жизни, наслушался авторского чтения предостаточно. Изящная, красивая, она стояла перед микрофоном, полузакрыв глаза, отключившись от всего на

свете. Звук её голоса, казалось, рождался где-то в самой глубине её точёной фигурки – может быть, возле сердца. Голова её была поднята, горлышко вытянуто вверх, и создавалось впечатление, что обращалась она не к нам, сидящим в этом старинном зале, а к кому-то находящемуся далеко - в недостижимых небесных пределах. И этот КТО-ТО внимательно и сочувственно слушает её прекрасные стихотворения, с пониманием кивает после каждого, а мы лишь присутствуем при этом полубожественном диалоге… Почти полвека прошло после того вечера, а ощущение счастья, накатившее на меня во время её выступления, до сих пор помнится, осталось в душе навсегда. Мне никогда не забыть ни Вас, Белла Ахатовна, ни Ваших друзей, которых Вы так любили («…а я люблю товарищей моих!»). Ни того, что Вы и они сделали для всех нас. Спите спокойно, Белла-апа. ШтриХи к ПортретУ Несколько лет назад в Омск приезжал знаменитый московский художник – академик, лауреат, ректор собственноручно основанного учебного заведения и прочая и прочая… Он сделал свои творческие дела (в областном музее изобразительных искусств работала тогда выставка его произведений), продал Омску портрет Фёдора Достоевского своей работы (за немалые, говорят, деньги) и отбыл обратно в столицу. Приобретённый портрет было велено повесить на самое видное место в омском Литературном музее им. Ф.М. Достоевского. Он, на мой частный и личный взгляд, – далеко не лучший образец многолетней работы этого художника над темой «Достоевский» – нечто серое и унылое, плохо вписывающее в нынешнее общее «просветлённое» художественное решение музейной экспозиции. Впрочем, я не искусствовед, могу и ошибаться. Да и не в портрете дело. А дело в том, что в последние годы знаменитый художник Илья Глазунов стремится стать ещё писателем и историком – вы-

пускает смущающие своей толщиной книги мемуарно-публицистического характера, где рассуждает обо всём на свете, в том числе и об истории России. Время от времени эта литературная деятельность выплёскивается и на страницы различных популярных еженедельников. Сами книги его я читать пока не решаюсь, духу подступиться к ним не хватает да и времени. А вот кое с чем из печатавшегося в периодике знаком. И показалось мне, что путаница в красивой и породистой голове автора царит порядочная. Настроен он при этом воинственно, всё время твердит о каких-то окружающих его со всех сторон врагах и размахивает дубиной, на которой недвусмысленно обозначено: «Государственная комиссия по борьбе с фальсификацией истории». Вот недавний пример. «Аргументы и факты» (№25 за 2011) поместили интервью с академиком под броским названием «Где русская правда?». Я тоже не знаю, где находится эта самая русская правда, но точно могу сказать: на той газетной странице, которую широко известный еженедельник выделил своему именитому гостю, её тоже маловато. Вот он (походя, вскользь) называет декабристов «предателями России». Предателями – ни больше, ни меньше. А ведь большинство из них были офицерами и принимали активное участие в отражении наполеоновского нашествия. Сражались и под Красным, и под Смоленском, и на Бородинском поле, а потом и под Малоярославцем, и на Березине, многие были в зарубежных антинаполеоновских победоносных походах, дошли до Парижа. Особенно не «прокатит» причисление декабристов к «предателям России» у нас в Сибири, куда была потом сослана основная масса участников восстания – 120 человек. Не случайно Михаил Лунин сказал впоследствии: «Настоящее житейское поприще наше началось со вступлением нашим в Сибирь…». Память о себе они оставили в наших краях самую добрую. Учили детей, занимались врачеванием, принимали участие в исследовании природных богатств Сибири, играли немалую роль

в развитии местной культурной жизни, позже – сотрудничали (под псевдонимами) с местными газетами и т.д., и т.п. Об этом существует немало воспоминаний. Много лет назад по командировке издававшегося в Омске сельскохозяйственного журнала «Земля сибирская, дальневосточная» я ездил в Якутию. Кроме прочих заданий, нужно было встретиться с местным учёным-селекционером и взять у него давно заказанную статью о выращивании в Якутии, в её южной, сельскохозяйственной зоне, картофеля. Статью эту я в Омск привёз, отдал мне её учёный в самый последний день моего пребывания в Якутске, чуть ли не у трапа самолёта. В самолёте же, помню, я стал её просматривать и на первой же странице с удивлением прочитал, что первые опыты по выращиванию картофеля в этих краях были сделаны сосланными сюда декабристами. Но вернёмся к интервью в «Аргументах и фактах». В другом его месте (опять же вскользь) сказано «влюблённый в государя-рыцаря Николая І Пушкин». В «государя-рыцаря», надо полагать, влюблён прежде всего сам маститый гость столичного еженедельника. Ну что ж, любви, как известно, не прикажешь, она , как говорится, зла… но при чём тут великий поэт? «Рыцарь» Николай, в первые же часы и дни своего царствования на всю оставшуюся жизнь напуганный восстанием на Сенатской площади, уже в 1826 году учредил печально знаменитое Третье отделение его императорского величества канцелярии (т.е. тайную политическую полицию) со специальным жандармским корпусом. Прообраз Охранного отделения, ЧК, ГПУ, НКВД и КГБ. Вся Российская империя была разделена тогда на восемь жандармских округов и отдана в распоряжение одетых в голубые мундиры чиновников нового ведомства. Тоже рыцарей – плаща и кинжала. А они, прежде всего, ввели негласную перлюстрацию частной переписки. Пушкин догадался, что его письма, посылавшиеся по государственной почте к жене, к другим род-

ственникам, к друзьям, читают посторонние глаза. И он, выражаясь современным языком, включил дурака – стал в некоторых из этих писем ненавязчиво, как бы между прочим похваливать молодого императора – положительно отзываться о его незаурядном государственном уме, его прозорливости, его доброте и т.д. Отсюда и пошёл миф о «верноподданном» отношении Пушкина к Николаю, его «любви» к государю. История эта общеизвестна, наверняка знает её и уважаемый Мастер, но… ему нужно вести свою «линию» о «государе-рыцаре», почему бы не «подключить» к этому и первого поэта России?.. (В заключение хочу заметить в скобках, что восьмым, сибирским, жандармским округом командовал генерал Яков Дмитриевич Казимирский – близкий друг многих декабристов ещё со времён их пребывания в Чите и Петровском Заводе; вопреки всему он не столько «надзирал» за своими «подопечными», сколько старался помогать им - сквозь пальцы смотрел на некоторые нарушения режима, способствовал тайной переписке и т.д. Как тут не вспомнить приписываемое учителю и старшему другу Пушкина – Николаю Михайловичу Карамзину выражение, утверждающее, что в России всегда имелось спасение от дурных законов – дурное их исполнение?..). Прошу понять меня правильно – написал всё это совсем не для того, чтоб поколебать заслуженный авторитет известного художника. В моей библиотеке есть, например, альбом «Образы Ф.М. Достоевского в иллюстрациях Ильи Глазунова» (М., 1990), в нём немало замечательных работ. А то, что он впарил вышеупомянутый портрет нашему омскому начальству, – тоже закономерно, ведь он же профессионал: не продаётся вдохновенье, но можно рукопись (в данном случае – полотно) продать… Просто не смог я удержаться – за декабристов стало обидно. И за Александра Сергеевича Пушкина тоже.

колЁсики Есть такая негласная традиция в российской словесности: полежал литератор в больнице – потом обязательно (ну, чаще всего) что-нибудь напишет. Заметки какие-нибудь, очерк, рассказ, а то и целую повесть. Ведь когда лежишь на хирургической кровати среди бинтов и стонов, среди бесконечных разговоров об операциях и докторах, а при этом твой живот недавно был распорот и потом зашит грубым, страшным швом, а из тебя изъяли наполненный камнями желчный пузырь, мысли в едва отошедшую от наркоза голову приходят всякие… Но пусть читатель не пугается – никакой «кроватной философией» я изнурять его не собираюсь, просто поделюсь некоторыми наблюдениями. А наблюдал я, прежде всего за медиками, ухаживавшими за мной и другими больными, оказавшимися в первом хирургическом отделении омской больницы скорой помощи на Левом берегу. И надо сказать, что впечатления у меня остались самые благоприятные – персонал работает как часы, как туго заведённый морской хронометр. Причём это относится ко всем – от санитарки до профессора. Невозможно представить себе кого-то из медиков – врача, медсестру или ту же санитарку – медленно, вразвалку идущими по коридору. Передвигаются все целеустремлённо, быстро, чуть ли не бегом, экономя каждую минуту рабочего времени. За лежавшим рядом со мной беспомощным, полувменяемым стариком ухаживали, как за родным, – то и дело меняли бельё, кормили с ложечки, точно по расписанию давали лекарства и делали уколы. И старику постепенно стало лучше – больше осмысленности появилось в его разговоре, спокойней стал спать. Он даже рукой мне помахал на прощанье, когда его выписали, и родственники повезли его на кресле-каталке к выходу. Однажды, будучи ещё «неходячим», наблюдал, как убирала нашу палату санитарка. «Ходячих» попросила удалиться и принялась за работу. Чтоб добраться до самых труднодоступных уголков пола и панелей, она двигала тумбочки и наши тяжеленные

кровати, при этом протирала их тоже; видимо, ни один квадратный сантиметр интересующей её площади не миновал влажной тряпки. Делала всё быстро, ловко, от души – так хорошие хозяйки убирают перед праздником свою собственную квартиру. Видеть всё это на фоне всеобщих негативных разговоров о состоянии нынешней медицины, о порядках в наших больницах было удивительно и отрадно. Одно показалось мне, мягко говоря, странным – отсутствие тишины и покоя. Тихо становится только в «тихий час» и ночью. Всё остальное время в отделении стоит невероятный гвалт. Как пушки среднего калибра бухают, закрываясь, стальные двери грузовых лифтов. Кричат то и дело курсирующие по коридору к заветному месту для курения (балкону) курящие больные («Серёга! Я зажигалку забыл! Свою захвати!»), и при этом никто их не утихомиривает. Не отстают и другие пациенты – у каждого мобильник, а по мобильникам разговаривать мы не умеем – кричим, будто остались со своим абонентом одни на всём белом свете. Как грибники в лесу, перекликаются между собой медсёстры – они вынуждены это делать, перекрикивая весь этот шум. А двери в палаты раскрыты, гвалт свободно доходит и сюда. Но, пожалуй, больше всего шума исходит от разных кресел, столиков, носилок и каталок. Передвигаются все они на колёсиках, и вот в них-то и есть главный источник лишних децибелов. Почему-то сконструированы колёсики так, что при передвижении трясутся, будто припадочные, и шумят при этом невероятно. Причём чем больше скорость, тем интенсивней шум и визг. Эх, думал я, пригласить бы сюда, в больничный коридор, придумавшего такие колёсики инженера вместе с утвердившим эту «придумку» его руководством да пожелать бы им… дальнейших успехов в работе… Не случайно на стенах первой хирургии нет обычных табличек, призывающих не шуметь и соблюдать тишину. Их наличие в таких условиях было бы по меньшей мере неестественным…

И я подумал, что раньше в любом цехе любого завода всегда находились люди, любимым занятием которых было как раз исправлять подобные конструкторские промахи. Такие люди изобретали различные «приспособы» - к станкам, к инструментам, подавали десятки рацпредложений, получая за их внедрение небольшие премии, Почётные грамоты, а то и авторские свидетельства. Но не только и даже не столько премии и грамоты интересовали этих замечательных людей. Их сжигала благородная старинная страсть российского Левши – подковать блоху, особенно, если блоха эта «аглицкая», утереть нос учёным-переучёным конструкторам. Их уважали товарищи по работе, знало и ценило начальство. Вот посидел бы такой дядя Вася или, допустим, какой-нибудь Лёша по прозвищу Профессор напротив бухающей, как при артподготовке, двери больничного лифта, покумекал, почиркал бы прямо тут, «на коленке», в своём блокноте, - глядишь и предложил бы что-нибудь такое, благодаря чему «кононада» эта если не стихла бы совсем, то децибел стала бы выдавать в разы меньше. А особенно, думаю, заели бы такого левшу эти самые колёсики. Перевернул бы он каталку вверх тормашками, достал бы из нагрудного кармана свой верный штангенциркуль и начал бы прикидывать что к чему… Уверен: через пару-тройку дней нужный эскизик был бы готов. Но где они теперь, эти дяди Васи? Торгуют китайскими колготками на Бутырском рынке? Или поливают капусту на своих шести сотках? Их искать теперь надо, как потомков участников Бородинского сражения… *** После того, как сняли половину швов, велели с часок полежать. Пришёл из перевязочной, прилёг, и вскоре передо мной возник телеэкран. На нём была обычная картина – симпатичная моложавая дама с вполне привлекательными коленками докладывала нашему Президенту об успехах отечественной медицины. Президент, как всегда, понимающе ки-

вал, изредка вставляя вопросы и реплики. Но вдруг в разговоре зазвучало нечто такое, что заставило меня прислушаться. – Мы пришли к выводу, Дмитрий Анатольевич, что нужно как можно внимательней относиться к сигналам с мест, многие наши граждане обладают поистине государственным мышлением… Вот недавно житель Омска поставил в своём письме проблему, над которой работают сейчас десятки специалистов – как наших, так и привлечённых из других ведомств. Он написал, что нужно вернуть тишину и покой в наши больничные учреждения. Что тогда, по его предположениям, заживление послеоперационных швов в хирургических отделениях, излечение других заболеваний пошло бы быстрее. Наши специалисты – психологи, хирурги и терапевты внимательно изучили эту проблему, и оказалось, что сибиряк прав: лечение при условиях соблюдения тишины протекает интенсивней. Установление тишины может помочь нам увеличить койкооборот на 20-25 процентов, что в свою очередь даст экономический эффект, рублёвый эквивалент которого подсчитывается сейчас в Вычислительном центре Академии медицинских наук… – Не только вашему министерству, уважаемая Татьяна Алексеевна, – мягко перебил даму Президент, – но и всем другим нашим ведомствам следует внимательней прислушиваться к подобным сигналам из глубинки. Кстати, оставьте в моём секретариате координаты этого сибиряка, в ближайшее время попробуем пригласить его в Москву… «Ёлки-моталки, окончательно усёк я, – так ведь это ж они про меня! Это ж получается, что я скоро на халяву в столицу покачу – с самим Президентом, может, придётся разговаривать!..». И я лихорадочно стал прикидывать, что я ещё смогу сказать Первому лицу государства? Колёсики – колёсиками, но ведь есть вещи и поважней… а что если взять да и рубануть напрямую: мол, до каких пор мы бабки на понты будем палить?! Скажу, что вычитал недавно в газетке «Наша Версия» – построить один камэ олимпийской дороги под

Сочи стоит 150 миллионов американских рублей, а это, сказано в газетке, как раз столько, сколько планировалось выделить Российскому фонду фундаментальных исследований на целый год! Или взять Приморье – вантовый мост на остров Русский под Владиком. Ведь, положа руку на сердце, не шибко он там и нужен, опять чистые понты. Чтоб иностранцев удивить, которые в будущем году на саммит приедут. Они, акулы капиталистические, в глаза-то, конечно, восхищаться будут. Мол, зэр колоссаль, мол, русишь культуришь!.. А одни когда останутся, знаете, что скажут? Нерационально, скажут, наши русские партнёры тратят немалые средства. Разве нельзя было, скажут, построить Приморский Федеральный университет, в котором мы проводим наш саммит, не на острове, а где-нибудь на материке? Тогда не было бы таких огромных расходов на мост, которые по сути являются расходами накладными… Или лучше про Иртыш ему нажаловаться? Мол, совсем засра… в смысле загадили великую сибирскую реку. Причём непонятно, кто именно загадил – мы сами или братья-казахи? Или родные до слёз братья-китайцы? Скажу, что вообще-то в таких случаях, когда река по нескольким государствам протекает, какой-нибудь межгосударственный комитет должен её проблемы решать. Специально для этого созданный на уровне Министерства иностранных дел. Где он, такой комитет, почему до сих пор не создан? А то если с казахами ещё можно поговорить, то с китайцами труднее: «моя твоя не понимай» - и весь разговор. А с Иртышом надо что-то делать, а то нынче на всех пяти омских городских пляжах… купаться запретили – мол, ПДН по всякой заразе во многие разы превышены. А тут ещё ниже Омска, под Красной Горкой, плотину собрались строить. Вот построят плотину, замедлит течение Иртыш со всей своей гадостью как раз напротив города, и что тогда? Вообще к нему подходить запретят? Огородят колючкой от этой самой Красной Горки до Усть-Заостровки? Вот я и скажу: Вы бы, уважаемый Дмитрий Анатольевич, пока плотину

по полной городить не начали, прислали бы нам по этому вопросу ещё одну комиссию? Самую последнюю. Самую авторитетную и независимую. Может, оно… того… пока погодить с плотиной-то?.. …Тем временем Президент продолжал что-то говорить. Но его голос стал заглушать всё приближающийся шум и металлический визг, которые становились всё громче и громче… Наконец, шум стих, и Президент снова заговорил, только теперь почему-то женским голосом: - Ужин приехал, ужин! Кашу будете кушать? Я открыл глаза – надо мной склонилось доброе, полное лицо подавальщицы из столовой нашего отделения. До меня медленно, но неотвратимо стала доходить жестокая истина: халявная поездка в Москву накрылась медным тазом… – Каши «геркулесной» хотите? – опять спросили меня. – Конечно, хочу, спасибо, что разбудили, – ответил я и медленно, держась за шов, стал подниматься с койки. Кашу в омской БСМП-1 варят очень даже душевную – хоть «геркулесную», хоть перловую, хоть манку, хоть гречневую… …И последнее. Вы, конечно, будете смеяться, но я испытываю перед своим выброшенным в таз желчным пузырём что-то вроде чувства неловкости и даже вины. Конечно, я не такой дикарь, что жил и не знал о его наличии в своём организме. В принципе знал, что где-то там, среди прочего ливера, есть (теперь уже – был!) у меня и он. Но ни разу, НИ РАЗУ за всю жизнь я не подумал, не вспомнил о нём хотя бы мимолётно, хотя бы на секунду. До вчерашнего дня весьма вообще смутно представлял, зачем конкретно он нужен. А вчера специально позвонил одной знакомой медсестре, и та чуть ли не лекцию мне прочитала по данному поводу. И мне после этой лекции опять стало как-то не по себе: расстался с таким нужным органом, даже не успев с ним хотя бы немного познакомиться… а ведь он столько лет верно служил мне, молчаливо помогал переваривать острое, солёное и жирное, молчаливо терпел, когда я огорчал его

частым и обильным употреблением разнообразных оскорбляющих человеческое достоинство напитков. Например, спирта питьевого или медицинского, который с молодых лет приучился заглатывать, не разбавляя, или самогона на кедровых орешках, который во времена дурацкого горбачёвского «полусухого» закона приспособился покупать по твёрдой цене у соседки – бывшей учительницы химии. Или… впрочем, не стану бередить душу ещё и этими воспоминаниями. Короче, – прощай, пузырь, спасибо тебе! И извини, если что было не так... НАШ дрУГ БесцеННыЙ… День 25 мая выдался совсем не праздничным – дождь, резкий холодный ветер, мрачность какая-то. И это несмотря на то, что всё вокруг цветёт. Такая, как говаривал один из героев Аркадия Райкина, мерзопакостная погода наверняка остановила когото из собиравшихся в Литературный музей имени Ф.М. Достоевского – на вечер «Наш друг бесценный…», посвящённый 75-летию омского писателя Геннадия Гаврилова (1936-2006). Но зато тот, кто пришёл, не пожалел об этом. Сам же Геннадий свой день рождения любил: всегда старался хоть самым скромным образом, но отметить его в кругу наиболее близких друзей и своих любимых женщин – жены Нины и дочки Маши. А людей, искренне относящихся к нему, всегда было рядом немало. Он удивительно легко располагал к себе окружающих – не только сослуживцев, но и случайных, казалось бы, знакомых – например, лечащего врача в больнице, соседей по гаражу, да мало ли кого… Однажды в такой день (но тогда он был замечательным – солнечным, совсем уже летним), мы решили не сидеть в четырёх стенах, а пойти в одну из рощиц, окружающих Чкаловский посёлок, где в однокомнатной квартире жили тогда Гавриловы. Была сварена огромная кастрюля картошки, в неё бросили пачку масла и посыпали всё мелко нарезанным многолетним луком-батуном, который в это время

года уже вовсю продают возле каждого гастронома омские бабушки-огородницы. Так, в кастрюле, мы и унесли эту прекрасную закусь в близлежащий берёзовый лесок. От души веселились, валялись на молодой траве, дурачились… На небольшой выставке, которую подготовил Литературный музей к гавриловскому вечеру, был снимок, запечатлевший этот день рождения: на полянке среди уже набирающих лист берёз возлежит часть компании – сам именинник, его однокашник по Омскому авиационному техникуму инженер-конструктор Евгений, писатель Михаил Малиновский и автор этих строк. Малиновский и познакомил меня с Гавриловым. Когда в конце 60-х годов Михаил Петрович переехал в Омск, он удачно обсудился на литературном семинаре, и его вскоре избрали председателем областного литобъединения, работавшего при Омской писательской организации. Постепенно вокруг нового председателя стали появляться новые талантливые люди – он как магнит притягивал их к себе. Это, например, прозаики Иван Токарев, Виктор Степанов, совсем ещё молодой Николай Березовский, Геннадий Великосельский, сатирик Александр Козлов, критик Евсей Цейтлин. Одно из заседаний мы посвятили «Рассказам колхозника Барабанова» Аркадия Кутилова (помню, в начале своего выступления я занудно выговаривал автору, что являться на заседания литобъединения следует трезвым; через час, когда мы закончили «официальную» часть и принялись все вместе с удовольствием употреблять оскорбляющие человеческое достоинство напитки, над этой моей нотацией беззлобно подшучивали). Одним из людей, пришедших в литобъединение «на имя» М. Малиновского, был закончивший недавно заочное отделение Литинститута Геннадий. Диплом Литинститута дался ему нелегко. Вначале всё было здорово – Геннадия ценил сам тогдашний ректор Литинститута – известный театральный критик Владимир Пименов, талантливому парню из Сибири благоволила и Инна Вишневская, тоже маститая театральная критикэсса - правая рука Пи-

менова. Они одобрили замысел пьесы Г. Гаврилова «В октябре на кислых водах», которую тот тогда только начал писать и наметил представить в качестве дипломной работы, но… Но в жизни страны произошёл резкий политический поворот: в результате заговора осенью 1964 года был отправлен на пенсию секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв – первое лицо государства и инициатор разоблачения культа личности. После этого «дворцового переворота» началась ползучая реабилитация Сталина. Тотчас же тема культа личности в литературе стала «нежелательной» и «исчерпанной». А именно ей и была посвящена Генина пьеса. «На кислых водах» (т.е. на каком-то кавказском курорте) встречаются двое пожилых мужчин. Когда-то, в годы «большого террора», один из них был следователем, а другой – его подследственным. Первый доказал вину второго в политическом преступлении, которое тот никогда не совершал, и новоиспечённый «враг народа» был на долгие годы отправлен в лагерь, а потом, после проведённого в 1956 году Н.С. Хрущёвым «антисталинского» ХХ съезда КПСС, как и тысячи других, оказался в числе реабилитированных. И вот, спустя чуть ли четверть века, бывший палач и его жертва случайно встречаются. Оба теперь – обычные пенсионеры, и конфликт, вначале возникший между ними, постепенно стихает. Но параллельно в пьесе возникают другие человеческие взаимоотношения. Старики приехали на курорт не одни: бывший следователь взял с собой сына, а бывший политзэк – дочь. Вначале между молодыми людьми возникает чувство, но тут они узнают историю своих отцов. И потрясённая ею девушка резко отвергает ухаживания молодого человека, а тот, раздавленный и этим, и внезапно открывшейся жуткой правдой о прошлом следователя-отца, накладывает на себя руки. Выставлять пьесу в качестве дипломной работы Геннадию запретили. Но он не отчаялся, сконцентрировался – тут же написал одноактовку о любви, приложил к ней несколько рассказов и всё же защитился. Но, разумеется, след в душе эта история

оставила на всю оставшуюся жизнь. Даже из слайд-шоу, которое подготовил к вечеру Литмузей, видно, как непросто складывалась биография будущего писателя – есть фото, запечатлевшее группу ребят из Славгородского детского дома, где он воспитывался, – отца не было, мать неизлечимо заболела и вскоре умерла. А перед этим случилось другое несчастье – будучи ещё подростком, Геннадий попал под поезд, лишился ноги… Но многие выступавшие на вечере говорили, что Геннадий Иванович запомнился им не только мужественным, всегда твёрдо отстаивающим своё мнение человеком, но и лёгким, жизнелюбивым, остроумным, притягивающим к себе собеседником. В Литературный музей пришли его коллеги по многотиражной газете Омского завода кислородного машиностроения – Людмила Козякова, Елена Петрова и Анатолий Галюкшев, а также журналист Владимир Плюхин, который, как и Г. Гаврилов, работал в редакции журнала «Земля сибирская, дальневосточная». О многих деталях поведала собравшимся и многолетний друг семьи Гавриловых – Галина Минеева. Она, в частности, вспоминала о том, каким замечательным семьянином был Геннадий Иванович, как ценил и любил свой домашний, принадлежащий только ему мир, состоящий из незаменимых, самых близких людей. «Мой остров сокровищ» – такую подпись сделал он под своим фотоснимком, на котором запечатлены стоящие на каком-то крохотном островке среди озерца жена и дочь. Интересным был и рассказ редактора Издательства Омского госпедуниверситета Николая Кузнецова. В этом издательстве Г. Гаврилов по частям, по главам – в виде небольших отдельных книжек выпускал свой роман «Маленький человек в проёме большой двери». Немало лет жизни было отдано им этому главному в его творческой биографии произведению. Многоплановый, написанный в традиционной реалистической манере роман автобиографичен, отсюда особая искренность многих его страниц. Перед читателем предстаёт широкая кар-

тина жизни послевоенного поколения, переданы многие приметы того, уже ушедшего времени. Частично этот роман был напечатан журналом «День и Ночь». С особым интересом слушали собравшиеся художницу Людмилу Рейх, оформлявшую посмертную книгу Г. Гаврилова «Главы из романа» (Омск, «Омскбланкиздат», 2007). Книга эта – настоящий памятник, который возвела её ушедшему автору его вдова – Нина Борисовна Гаврилова. В этом остроумно и красиво оформленном, солидно выглядящем, увесистом томике помещена часть романа, избранные рассказы, множество фотографий и вступительная статья однокашника по Литинституту – совсем недавно скончавшегося питерского писателя Владимира Кавторина (1941-2011), озаглавленная пушкинскими словами – «Мой друг бесценный…» «Литература, – пишет В. Кавторин, – была нашей святыней, «нашим всем». Возможно, потому, что не было у нашего поколения иных надежд и упований. Такое уж нам выпало время. И мы хотели служить ей, а не добиваться в ней места под солнцем». Выпустив эту книжку, Н.Б. Гаврилова принесла несколько её пачек на собрание нашей писательской организации и подарила всем, кто на нём был. Есть книга и в крупных омских библиотеках. Тираж у неё невелик, но вот что писал сам Геннадий Кавторину (по другому, разумеется, поводу): «От тиражей, если я правильно понимаю, духовное и нравственное состояние общества не зависит: знаковая вещь, хоть и в одном экземпляре, хоть в миллионном тираже таковой и останется. Другое дело, если её не хватает всем. Но всем она и не нужна. Тому же, кто её ищет, она всё равно попадёт в руки. Как в 60-е годы». Весь вечер смотрел на нас со сцены сам Геннадий – с большой фотографии и с рисованного графического портрета, сделанного его приятелем – художником Валерием Куликовым ещё в 1983 году… Органично вписалось в общий душевный

разговор негромкое и короткое выступление бардов (группа Владимира Иванова). Несколько раз в ходе вечера принимался говорить и я. Рассказывал о разных случаях, происходивших за годы нашей с Геннадием сорокалетней дружбы, вспоминал о том, как он помогал всем нам ставить на ноги писательскую организацию, каким требовательным членом редколлегии «Складчины» был, как много и доброжелательно работал с молодыми авторами. Но разве можно публично рассказать о том чувстве утраты, которое до сих, спустя уже пять лет после его ухода, не покидает меня, о малопонятном мне самому ощущении вины перед ним или о твёрдой уверенности в том, что не будет уже в моей жизни таких верных, беззаветных и строгих друзей, как он и Михаил Малиновский. ПоЖАры Опять горим. Как и в прошлом году горит многострадальный российский лес (интересно, восстановили ли на работе тех специалистов, которые должны его охранять, но как раз перед массовыми пожарами прошлого года были согласно пресловутому «лесному кодексу» чуть ли не в массовом порядке сокращены?). Горит и в городах. В Омске только с 6 по 10 мая пожарные выезжали по вызовам 521 раз: горели квартиры, гаражи, автомастерская, киноцентр, кучи мусора на улицах и во дворах. Один из таких «мусорных» пожаров случился прямо под окном моей кухни – приезжали, заливали. Сейчас подошла другая ежегодная беда – тополиный пух… Сгорели «КамАЗ», пять легковушек. Опять горели квартиры, одна из них на высоком этаже, людей спасали по автолестнице. Горело общежитие в Октябрьском округе. Загорелась даже любимая игрушка нашего начальства – «Арена Омск», где пожар повредил два метра электрокабеля; дальше огню распространиться не дали, т.к. тушить его примчались более двадцати пожарных машин и около сотни человек личного состава. …Полтора года назад в хоре многочисленных го-

лосов, обсуждавших пожар в пермском ночном клубе «Хромая лошадь», лишь изредка мелькали упоминания о том, что одной из причин массовой гибели людей был ядовитый дым, выделявшийся при горении отделочных материалов, которыми был оформлен интерьер этого клуба. А, на мой взгляд, именно данное обстоятельство должно стать предметом детального изучения. Ведь именно от этого дыма, а совсем не от пламени (на столах ведь даже бумажные салфетки не сгорели!) погибли посетители «Хромой лошади». Хорошо помню, что когда в 1977 году случился пожар в главной московской гостинице «Россия», меня поразило именно это обстоятельство – оказалось, что один из тогдашних столичных, выражаясь современным языком, брендов – крупнейшая в стране гостиница – была отделана обоями и ковровыми покрытиями, источающими при возгорании смертельные газы. Об этом говорили по «вражеским» радиоголосам (наши-то СМИ о пожаре в соответствии с тогдашними правилами вообще молчали). Как горят подобные материалы и как они при этом пахнут, я видел собственными глазами и нюхал собственным носом – лет двадцать назад участвовал в тушении цветного телевизора. Загорелся он в соседней квартире, хозяева которой – беспомощные старики – позвали меня и другого соседа на помощь. Помню, мы с этим соседом вначале лили воду прямо на пламя в нутро злосчастного телеприёмника, но оно выбивалось из-под струи воды и продолжало гореть! Догадались обмотать телевизор мокрым паласом, только тогда горение прекратилось. Пробыл я тогда в этой квартире никак не более трёх-четырёх минут, но несколько дней потом ходил с тяжёлой, будто похмельной, головой и, извините уж за такую подробность, в течение всех этих дней выхаркивал и высмаркивал из себя чтото чёрное и горькое. Ел, конечно же, через силу. Цветные телевизоры отечественного производства горели тогда – то там, то тут – по всей стране. (Именно в результате такого возгорания погиб в

Новосибирске поэт Казимир Лисовский – он «отходил» после инсульта, был полупарализован, и ушедшие из квартиры родственники включили ему телевизор для развлечения). На дворе стояли перестроечные времена, и пресса широко обсуждала данную проблему: помню, статья в «Огоньке» так и называлась – «Многоцветный убийца». Но отечественное «телевизоростроение» вскоре было вытеснено с рынка зарубежным, чья продукция более безопасна, и тема ядовитости продуктов горения от материалов, предназначенных для непосредственного окружения нашего быта, со страниц прессы исчезла. А зря! Я не специалист (а тут нужен именно профессиональный анализ всех моментов), но сильно подозреваю, что изготовить безопасный отделочный материал гораздо дороже, чем такой же броский и красивый с виду, но «ядоносный». Если такое предположение имеет под собой почву, то тогда получается, что количество жертв будущих пожаров закладывается уже в технологиях изготовления таких материалов. Как это ни дико звучит, но число гробов, которые потребуются после нового несчастья, уже как бы «предусмотрено» сметными отделами контор и институтов, разрабатывающих проекты строительства и реконструкции зданий и помещений, где разместятся будущие гостиницы «России» и «Хромые лошади», – ведь проекты для нынешнего, тендерного, их рассмотрения хочется сделать дешевле. Недавно сын взялся сделать в моей старомодной квартире современный ремонт, и я впервые попал в ультрановый хозмаг, который своим размахом, обилием товаров, уровнем обслуживания произвёл на меня впечатление прямо-таки ошарашивающее. А вот сейчас поглядываю на красивые панели, которые мы привезли тогда из этого магазина и которыми теперь отделаны стены и потолки в кухне и коридоре, и невольно думаю: а проверял ли кто-нибудь эти панели на пожарную «вшивость»? Боюсь, что нет. А ведь подобными материалами отделываются сейчас многие тысячи квартир. В каж-

дой из которых тоже может случиться всякое… Главным объектом общественного негодования, вызванного неимоверным количеством пермских жертв, стали владельцы ночного клуба и его менеджеры. Не собираюсь их оправдывать, хотя тогдашнее удаление их из Перми, где якобы была не исключена возможность попыток суда Линча со стороны родственников погибших, вызывает, мягко говоря, недоумение и горький осадок. Впрочем, это уже другая тема. Цель моей реплики – попытаться привлечь внимание к тому обстоятельству, что истоки, причины и той, уральской, трагедии и других подобных несчастий не только в обычном, текущем нарушении элементарных противопожарных правил. Не только (а может быть, и не столько) в применении злосчастной пиротехники и в отсутствии запасных выходов. А ещё и в том, о чём говорилось выше. И оно, это не «текущее», а уже «стратегическое» головотяпство, может в любой день и час коснуться каждого из нас и в Перми, и в Москве, в Новосибирске, в Омске да и в любой другой точке нашего бескрайнего не только по своей географической распростёртости, но и по своей безалаберности Отечества. *** Недавний факт просто вопиющий: в Ульяновске на ипподроме сгорела конюшня, погибли 22 породистых лошади. Говорят, поджёг… Не БоисЬ, ритА! Чаще надо заходить в нашу Омскую областную научную, в нашу любимую Пушкинскую библиотеку, чаще. Ведь как зайдёшь, – обязательно чтонибудь почерпнёшь – хорошее и полезное (это я без всякого прикола говорю – на полном, так сказать, серьёзе). Вот и на этот раз проходил по вестибюлю возле Академического зала, а там, в этом вестибюле, оказывается, небольшая, но совершенно замечательная выставка висит – «Палитра русского языка». На ней демонстрируются детские рисунки и плакаты

на эту тему. Правильно говорят, что дети мудрее нас, взрослых. Это потом, с течением лет и с приобретением жизненного опыта, природная, изначальная эта мудрость у нас тускнеет, оттесняется на задний план, нивелируется и вообще исчезает. И становимся мы порой узкими специалистами, авторитетами в своей какой-нибудь области, а если по-честному разобраться – занудами, тусклыми и малоинтересными личностями. А дети – они знают всё и обо всём. И на всё смотрят смело, свежо и непредвзято. Например, одна девочка, участница этой самой выставки, нарисовала плакат «Век живи – век учись». На плакате двое: бабушка в повязанном «зайчиком» платочке и внучка лет эдак десяти от роду. Бабушка сидит за компьютером, смотрит в монитор и внимательно слушает наставления, которые даёт ей терпеливая внучка. Учится бабушка. Очень даже лёг мне на душу этот плакат. Мне, ещё позавчера не умевшему слово «компьютер» без запинки выговаривать. Ведь я до сих пор звоню иногда, в трудных случаях, Соне – внучке одной своей коллеги, и та терпеливо разъясняет мне, как именно в этом случае бороться с компом. А возле другого плаката я вообще задержался – вытащил блокнот и всё его содержание переписал. И теперь на эту тему хочу порассуждать. Плакат этот придумала пятнадцатилетняя девочка Рита Цыганкова, «Мусор» называется. Изображена на нём мусорная куча, а на каждой конкретной (как это точнее сказать?) «мусорине» нанесено слово. Вот эти-то слова я в блокнот и переписывал: «ёмаё», «как бы», «короче», «ОК!», «чёрт», «чё», «блин», «типа», «ну», «капец»... Переписывал и думал, что слова-то все эти – мои, можно сказать, родные. Все их, без исключения, я, грешный, каждый день употребляю. Да ещё, пожалуй, и не по разу. А самое последнее в этом перечне словцо ещё иной раз (когда рядом дамочек нет) ещё и (как бы это сказать?) усиливаю. Дома вытащил этот блокнот и опять над ним за-

думался: а такой ли уж я нехороший от того, что все эти слова в своём лексиконе держу. Ведь употребляю я их, как употребляют перец, горчицу или уксус, угощаясь, допустим, пельменями. Вспомнил начало 60-х годов. Мы тогда школуодиннадцатилетку заканчивали, Евтушенко и Вознесенским зачитывались, полузапрещённого Высоцкого пели. А по всей стране шло всенародное обсуждение спущенной сверху широкоформатной языковой реформы. Согласно ей у нас должна была целая революция в русском языке произойти. В чём именно должна она была заключаться, за давностью лет не помню. Остались в памяти только два реформаторских предложения. Академики и профессора, разрабатывавшие это языковой проект, настаивали, например, что писать нужно не «заяц», а «заЕц». Почему, какой такой глубокий смысл в этом предложении заключался, не помню. Но какая-то база под ним – научная, а то, может, и политическая – наверняка имелась. Другой учёный-филолог настойчиво предлагал убрать из правил правописания исключение про слова «уж», «замуж» и «невтерпёж», поскольку употребляющиеся рядом, они звучат неприлично. Больше я ничего не запомнил. А лезть в старые газетные подшивки лень. Вот, может, кто не поленится – полистает и увидит, что в обсуждении всей этой псевдоучёной зауми на полном серьёзе принимали участие не только педагоги-словесники, писатели или, допустим, лекторы из общества «Знание», но и инженеры, агрономы, бухгалтеры и доярки с токарями. Вскоре, правда, весь этот шум-гам понемногу утих, и никакой реформы не произошло. Зачем и кому всё это было надо?.. Больше мне понятна другая «языковая» кампания, которую я, став вскоре студентом, изучал уже по учебникам, т.к. сам событий 1950 года, конечно же, не помню – слишком мал был. Имею в виду всенародное обсуждение статьи Иосифа Виссарионовича «Марксизм и вопросы языкознания». Крайне медленно залечивала страна свои послевоенные раны. Разруха в деревне, острейший жилищный

кризис, полуголодное существование, нехватка буквально всего, что составляет обычный человеческий быт… В 1950 году мне было 6 лет. И вот одно из самых ранних воспоминаний. Мы с бабушкой рано утром стоим в длиннющей очереди за хлебом, которую занимают за несколько часов до открытия магазина (магазин этот до сих пор сохранился, находится он на углу 4-й Восточной и ул. 25 лет Советской Армии, недалеко от «горбатого» моста через Омь). Дают по одной буханке в руки, для этого я и приведён в очередь – чтоб две взять. Ужасно тесно. Впереди меня стоит кто-то вставший в очередь во второй раз: у него под мышкой (как раз на уровне моего лица) уже зажата одна буханка. Вдруг толпа резко подаётся вперёд, я наваливаюсь лицом на твёрдый, заскорузлый угол буханки, и она расцарапывает мне щеку. Боль, кровь, испуг бабушки и мой плач. И крики женщин: «Да пустите вы их теперь без очереди!». Нас пускают, и мы, купив две буханки, спешим домой – прижигать йодом мою рану и ждать с работы мать. Нас трое, и хлеба на пару дней хватит. Видимо, нужно было отвлечь общественное сознание от всего этого. И после появления в «Правде» языковедческих статей И.В. Сталина (никогда до этого никаким языкознанием не занимавшегося) все остальные газеты Советского Союза, как и всегда в подобных случаях, встали, что называется, на уши – печатали статьи и заметки об этом не только лингвистов и учителей русского языка, но и рабочих, колхозников, геологов, лётчиков и народных артистов. Все, разумеется, наперебой горячо поддерживали лингвистические идеи великого вождя. В 1951 году была созвана сессия Академии наук, посвящённая (цитирую) «годовщине опубликования гениального произведения», после сессии выпустили сборник произнесённых на ней докладов (М., твёрдый переплёт, 224 стр., 10000 тираж). Это именно данную ситуацию имел в виду Юз Алешковский, когда сочинял свою знаменитую песню:

Товарищ Сталин, Вы – большой учёный, В языкознаньи знаете вы толк. А я – простой советский заключённый, И мой товарищ – серый брянский волк… А если заглянуть в даль веков поглубже, то придётся вспомнить ещё одного неистового ревнителя чистоты родного слова – адмирала Александра Семёновича Шишкова. Герой войны 1812 года, почтенный старец вызывал улыбки современников своей борьбой с иностранными словами. Он топал ногами и требовал галоши называть мокроступами, бандита – тайноубийцей, зонтик – тенником, бал – вечеринкой и т.д. Много лет прошло, но почему-то устремления охранителей русского языка остаются такими же неистовыми, а порой и просто истеричными, как и у их далёкого предшественника - достославного адмирала. То и дело устраивают они очередные кампании в СМИ по поводу опасностей, которые таят в себе: частое употребление иностранных (или жаргонных) слов, молодёжного сленга, исполнение песен на английском, непомерное количество «чужебесных» вывесок… Кампании эти проходят, забываются, а русский язык живёт себе своей независимой мощной жизнью, которая – слава тебе Господи! – не подвластна ни модам, ни политическим режимам. Язык продолжает проглатывать, пережёвывать и делать своими десятки и сотни английских, французских, тюркских и иных слов, нисколько не портясь и не меняясь при этом, а наоборот – обогащаясь, расцвечиваясь новыми оттенками и нюансами. Поинтересуйтесь, например, в любом хорошем словаре этимологией слов на букву «А»: там в основном слова иностранного происхождения… Чисто русских, славянских (в этимологическом смысле) слов всего-то два или три. Ну и что? Кто сегодня помнит это, кроме узких специалистов? Как-то много лет назад пришлось мне идти на большом сухогрузе от Омска до Салехарда и обратно. Обь под Салехардом настолько мощна и широка, что дух захватывает; берега – как левый, так и

правый – еле просматриваются где-то на горизонте. И кажется, что здесь, в низовьях, река навсегда забыла, как пытались её задержать плотинами в Бухтарме и Усть-Каменогорске, отсосать каналом «Иртыш-Караганда», отравить стоками с Омского нефтеперабатывающего завода… Огромная, неостановимая, незамутнённая, самоочистившаяся от всего мутного и наносного, оставившая позади все беды и обиды, она готовится к главному – к встрече со старшим братом – Великим Студёным океаном. Так и наш великий язык. Его тоже ничем не остановишь и не замутишь. Короче, – всё будет ОК! Не боись, Рита! «Мы оБеЩАеМ БУдУЩеМУ…» Недавно, раскрыв выходящую в столице «Общеписательскую литературную газету» (№ 1(14) за 2011 год), я, испытывая всё нарастающее чувство горького удивления, прочитал пространный отчёт, рассказывающий о состоявшемся в Центральном Доме литераторов «очередном торжественном собрании из «сталинского цикла». Оказывается, в Москве проявлена инициатива по «воссозданию» Сталинских премий, намечается проведение ежегодных Сталинских чтений, во время которых будут представляться «новые исследования того непростого (но для многих благодатного) периода». (Так прямо и сказано – «для многих благодатного»!) Мои столичные коллеги, собравшиеся в зале ЦДЛ (интересно, в каком – в Большом или в Малом?), вначале внимали поэту Сергею Соколкину, который «эффектно декламировал поэтические строки, посвящённые «отцу народов». Затем до конца вечера вниманием собравшихся завладел пишущий на исторические темы Арсен Мартиросян, автор «историософичных» пятитомных изысканий под названием «200 мифов о Сталине». Он, например, рассказывал «притихшему залу» о хорошем отношении Иосифа Виссарионовича к… евреям (наградил во время войны 157 евреев званием Героя Советского Союза), о том, что он – основатель…

современного российского демократизма и парламентаризма, о сталинской коллективизации, которая, оказывается, всего лишь «откорректировала» сложившуюся в стране агроситуацию, об инициаторе реабилитации ошибочно репрессированных – Почётном гражданине СССР и верном соратнике вождя «незабвенном» Л.П. Берии, о… пожалуй, достаточно. При этом, как пишет газета, автор пятитомника все неприятные вопросы и возражения, звучавшие из зала, «в корне пресекал незыблемым: «Да, есть такое предположение. Но это лишь исторический апокриф – никакими документами не подтверждается. Поэтому и рассматривать его не вижу смысла». Ну совсем как у чеховского героя: «Этого не может быть потому, что этого не может быть никогда»… …Вышеозначенный пятитомник мне пока подержать в руках не довелось. Но вот листаю скромно изданную небольшую книгу вышедшую недавно, благодаря усилиям Омского Центра общественных инициатив – «Помня прошлое, мы обещаем будущему» (Омск, 2010; редколлегия – З.В. Тикунова, М.А. Сбитнева и А. Жебрун, сайт www.omskngo.ru). На её обложке – мемориальный камень с надписью «Жертвам сталинских репрессий», установленный в 1992 году в самом центре Омска – в сквере напротив мрачноватого здания, прозванного в народе Серым домом. Книга эта появилась в результате реализации проекта «Репрессии. Права человека. Молодёжное участие». И важнее всего здесь два последних слова – «молодёжное участие». «Я считаю, что нужно как можно чаще рассказывать молодёжи правду о сталинских репрессиях, чтобы юное поколение знало эту трагическую историю. И не было бы этих несчастных 10% опрошенных студентов, которые либо считают, что понятие «репрессии» жителям СССР не было знакомо, либо вообще ничего не слышали и не знают об этом» это цитата из сочинения студентки ОмГТУ Анастасии Гуливатенко. Она и десятки её сверстников, изучив тему, расспросив родственников, написали

такие сочинения. Часть этих работ собрана в книге, о которой я веду речь, – в главах «Репрессии в истории моей семьи», «Что я знаю о репрессиях» и «Чтобы этого не повторилось». «Меня удивляют люди, которые в принципе отрицают существование репрессий в СССР, пишет старшеклассница из Кайзесской средней школы Ирина Баскаль. – В качестве доказательств они приводят тот факт, что с их родственниками ничего не случилось. На мой взгляд, общество того времени, грубо говоря, делилось на три категории – тех, кто сидел, тех, кто их охранял, и тех, кому повезло. И если тебя что-то не коснулось, это отнюдь не значит, что этого не существует. Я, допустим, никогда не видела северного сияния, но в природе же оно есть». Помните высказывание из московской газеты, которое я приводил в начале этого поста, – о том, что сталинский период нашей истории был «для многих благодатным»? Примерно об этом же пишет студентка Линара Айтпаева: «Можно ли забыть те кровавые годы? – спрашивает она. – Некоторые говорят, что не только можно, но и нужно забыть! Возможно, среди авторов такой точки зрения есть те, предки которых под руководством тов. Сталина и проводили эти массовые нечеловеческие репрессии? Но их всё же меньшинство, а большинство должно помнить всех тех, кто страдал в те годы, кто погиб в сталинских тюрьмах, лагерях, на лесоповалах – на так называемых стройках первых пятилеток. Помнить, чтобы не допустить вновь того ужаса, который охватил наше Отечество в те страшные годы!». А вот отрывок из сочинения студентки Ирины Михальчишиной: «Ох, и болючий этот тридцать седьмой…» – так ответила на мой вопрос, что она знает о тех тяжёлых временах нашего народа, моя бабушка. То, что она рассказала, потрясло меня, взбудоражило. Оказывается, я вообще так мало знаю о своих корнях, о своей истории». Некоторые из работ студентов и старшеклассников носят черты самых настоящих научных исследований. Например, сочинение уже упоминавшей-

ся Линары Айтпаевой. «Север Омского Прииртышья, Тарский район, - пишет она, - это родина моих предков, многие из которых живут в тех прекрасных краях до сих пор. Но, к сожалению, многие молодые люди не знают, что север Омской области был в годы сталинских репрессий жутким местом, где пострадали сотни, тысячи, десятки тысяч наших соотечественников. Тарский район – это то самое место, где в годы репрессий располагалась печально знаменитая Кулайская комендатура». И далее в работе Линары приводятся конкретные данные о деятельности Тарского отделения НКВД, о местах массовых захоронений расстрелянных, даже составлена жуткая таблица «наиболее «расстрельных» дней для Тары». Чувствуется, что перед тем, как сесть за написание своей коллективной работы, студенты Омского аграрного университета Е. Беглякова, Е. Конищева и А. Левей читали соответствующую литературу, в частности, – одиннадцатитомную омскую Книгу памяти «Забвению не подлежит». «Посмотрите, – пишут они, – на развёрнутой обложке – карта Советского Союза, она вся испещрена точками, где были построены лагеря для «врагов народа». Миллионы граждан десятилетиями отбывали своё «наказание», и большая часть их, конечно, погибла. В 30-е годы пострадала каждая вторая семья». В этом же сочинении есть рассказ об одной из конкретных таких «точек»: «Тема сталинских репрессий актуальна для села Сосновка и близлежащих сёл, которых уже нет на карте области. «Сосновка и Восток стоят на костях спецов», – это выражение бывших спецпереселенцев очень красноречиво отражает историю села, которое возникло на высоком яру в 30-е годы ХХ века в результате ссылки «кулаков» Алтайского края, Новосибирской и Омской областей. После этого Сосновка прошла ещё три волны репрессий: 1937-1938 гг. – «враги народа»; предвоенные и военные годы – ссылка немцев и жителей Прибалтики; послевоенная волна – прибалты, украинцы, народы Кавказа». Нет, не все нынешние молодые люди, думается мне, механически машут разноцветными транс-

парантами на различных поддерживающих (или протестующих – какая разница?) митингах, организованных взрослыми дядями и тётями из тех или иных политических партий и движений. Далеко не все! К счастью, значительная часть наших детей пытается самостоятельно разобраться в «непредсказуемом прошлом» России – для того, чтобы никогда не повторились его чёрные моменты. «Я хочу жить в свободной стране и не бояться за своё будущее», – пишет по этому поводу Максим Маркус из Большегривской школы. «Чтобы ничего подобного на земле никогда не повторилось, нужно как можно чаще рассказывать молодёжи всю правду о сталинских репрессиях, чтобы юное поколение знало эту трагическую историю» (Елена Чебакова из ОмГТУ). «Делегируя определённую власть государству, общество не должно быть подвержено риску, связанному с тем, что эта власть может стать тоталитарной. В противном случае бесправие человека в сочетании с полноправием государства и отсутствием механизмов, способных остановить подобную ситуацию, будут повторяться…» (Александр Жидченко из ОмГУ). Замечательные ребята! Именно они не дадут многочисленным «историософам» реабилитировать сталинизм.

Сергей Дьяченко НоЧЬ ЗвУков Повод в стихах, в самом деле, хорош любой, Жук, например, залетевший в окно, дремучий... Александр Кушнер

НеПосредствеННые вПеЧАтлеНия В росе листвы кивает животом Вращенным в горло, бурая лягуха... Ольга Мартынова Люблю в осенний, знаете, вечор Найти предмет для зрения и слуха: Вот строит хату вымокший бобёр, Берет октаву бурая лягуха. И давеча: я шла тропой лесной, Гоняя веткой комарье с задором, С восторгом обнаружив под сосной Роскошный гриб. Знаком кто с мухомором, Поймет мой вскрик, пронзивший лес насквозь! Столь мощной оказалась сила звука, Что шишек дождь, гремя, сорвался вниз И прочь метнулась некая змеюка. Шурша листвой, вдыхая аромат, Жуя калину, морщась и краснея, Брела я безмятежно наугад, Друг Дарвина, Дроздова и Линнея...

Смеркалось. В тишине глуши лесной Кукуха вдохновенно прокричала, И взвыл приятным басом за спиной Луною очарованный волчара. *** Муха бежит по стеклу семенящей походкой. Марь и сурепка растут за моей избой. Баню вчера растопил, терся новой вехоткой. Повод в стихах, в самом деле, хорош любой! Шляпки поганок раскрылись над кучей навозной. Стадо бредет. Матерится дуэт пастухов. Стайка грачей копошится на ниве колхозной. Повод сгодится любой для моих стихов. Петька с рыбалки идет с карасем и ершами. Запахи с кухни: бабка печет беляши. В юные годы я мастерски двигал ушами. Тоже ведь повод – сиди себе и пиши. Пес сторожит свою миску и блох добывает. Кошка отправилась мышь присмотреть на обед... К выпивке что-то сегодня меня подбивает. Поводов масса. Жаль, только выпивки нет. ПоЭты-едиНоМыШлеННики Есть поэты, что опята. Поместиться умудрились на одной своей грибнице. С одного пенька давно качают соки, и похожие, как гифы, тянут строки. Романтичны и лиричны равномерно, и любовь к родному краю их безмерна. Полагают, что замкнуть венок сонетов – долг любого настоящего поэта. Обязательно полынь (ковыль, сумах) вегетирует в душистых их стихах. Будут строки про березы и ручей, чтобы мы пустили слезы из очей. Грусть светла. Синеет даль. Горит закат. Жить – дотла! Чего-то жаль... И нет преград!

За советом задушевным как один, ходят строем до черемух и рябин. Вспоминают все один и тот же мост, сеновал, избу, завалинку, погост. Дай им волю – все рванут на сенокос, надышаться и умаяться до слез, а потом напиться – нет, не коньяка, не шампанского – парного молока! Даже тот, кто лом от вил не отличит, почивать мечтает только на печи. Том Есенина, чернильница, топор – весь в быту необходимый им набор. Что им быт? У них заботы круглый год: то встречать весны знаменье – ледоход, то по осени, смахнув слезу с ресниц, провожать на юг курлыкающих птиц, летом надо на букеты рвать цветы, а зимой взирать на снежные холсты. Так велит им их призвание – поэт, и другого назначения им нет. Не ко дворУ Всадница, пленница крови, сызмальства ей не до книг. Простонародные брови сдвинул смущенный жених. Лариса Васильева. Локти кусают инфанты, принцы сосут валидол. Рвет на себе аксельбанты венесуэльский посол. Плачет навзрыд королева, фрейлины сплетни плетут. Трононаследная дева выбрала пару не ту. Папы позорит седины,

мамы расстроила план: выбрала простолюдина, парня по имени Жан. Неродовитый избранник сам неподдельно смущен. Розовощекий, как пряник, смотрит затравленно он. Простонародные пальцы тянутся вилкой в салат. Топчется увальнем в вальсе, если его пригласят. Уличных правил ухватки. Мнется, картуз теребя. Но с хулиганами в схватке этот покажет себя. Он не трещит, как кузнечик, больше молчит по углам, парой внезапных словечек как-то шокировав дам… Хлопот не оберешься отныне. В прессе возник интерес. Словно на яркой витрине личная жизнь у принцесс.

стАрослАвяНскиМ МАкАроМ Заугрюмились ночью выгоны, Исподлобились до поры... Из-за рек-лесов, солнце, выгляни, Покажись из-за гор-горы! Сергей Макаров Раскудлатились травы росые, Рассупонились колоски... Вышли на поле девки босые, Косы русые распустив. Нахлобучились копны-копночки. Неба краешек розоват. Добры молодцы, ухнув: «Опачки!», Стали глупости затевать.

Учинили бой-состязание, Молодецкий кажут задор, Оземь шапками бьют заранее, Для прыжков разводят костер. Гоношатся друг перед дружкою, Распоясались – сорванцы, Брагу черпают ковшом-кружкою. Девки хрумкают леденцы. Я сижу вблизи, лапти меряю, Ровно стриженный под горшок. Вот, живу теперь старой верою В прялку, плуг и соломы стог. И душа поет. Не тужу – сижу. Хорошо в краю праотцов! Умилению нету удержу, И так хочется леденцов! Чок-Чок-Чок По цветку ползет жучок, Тянет нитку паучок, Роет норку червячок, Под корягою рачок... Ловит рыбку рыбачок, Подсекает на крючок... На лугу стоит бычок, Изо рта травы пучок. Василий Луков Разрядил сливной бачок, Выключателем – щелчок. Лег в кроватку на бочок, Под головку – кулачок, Губки бантиком: молчок, И за зубки - язычок. Днем вертелся, как волчок, Утомил свой мозжечок. Но не спится. Червячок

Тянет рифму: чок-чок-чок. Я поэт – не новичок – Скажет каждый дурачок. Но в головке бардачок, А на ручке колпачок. Покурю-ка табачок (Вроде где-то был бычок). Запишу в блокнот: сверчок, Паучок и светлячок, Винни-Пух и Пятачок. Припишу: сморчок, стручок, Кабачок, кинзы пучок. В кучу все! – смычок, клочок, Ярлычок, значок, зрачок, Рыбачок, крючок, сучок, Каблучок и сундучок! Уф! Устал, как ишачок. Все. В кроватку на бочок. Не НАдо слов Наш конь стеклянный Безглазый стоит в пруду, И ветр странны Бу-бу, говорит, ду-ду... Олег Юрьев Ходил по лесу, Как леший, по холодку, Угрюм, невесел, Ку-ку, повторял, ку-ку. Влекли просторы И слышалось за версту, Как поезд скорый Ту-ту, издавал, ту-ту. Рассказ украсим Деталью (хоть ни к чему): Вчера Герасим В пруду утопил Му-Му. В рассказе этом Я далее изложу, Как мухи летом Жу-жу, нам поют, жу-жу.

Утихли мухи. Иду и бубню строфу. Крестясь, старухи Тьфу-тьфу, вслед плюют, тьфу-тьфу. В таком же духе Я долго еще могу. Не дрейфь, старухи! Я более – ни гу-гу. НоЧЬ ЗвУков Вздыхают шумно сонные коровы... И, пропадая в небе, снова я, Сбиваюсь то и дело на основы И частности земного бытия! Владимир Башунов Философов задумчивые лики Глядят со стен тревожно на меня. А со двора в окно влетают крики: Залает Тузик, завизжит свинья. На фоне вздохов тёлки и коровы Раздастся вопль старого кота. А за рекой в ночи кудахчут совы, И хрюкают два сумрачных крота. Храпит на печке шурин, как турбина, Свояченица бормочет невпопад. Одно лишь чётко слышится: «Скотина!» Сквозь сонный бред рождаемых тирад. Всё наполняют звуки жизни тёмной... И силюсь я не сбиться, как всегда, На постулаты, догмы, аксиомы, Законы, теоремы. Прям, беда! Мой ум пытливый унесётся снова На поиск предпосылок и причин... Вздохнёт читатель шумно, как корова. И я вздохну. Бессонницей томим.

в своеМ ГНеЗде Лучше пасть уж подстреленной птицей, чем гнездиться в саванне чужой. Виктор Сапов Я был горд и отбился от стаи, что стремилась в чужие края. С той поры одиноко летаю среди зябликов и воронья. Свить гнездо в чужеземной саванне или в прерии песню запеть, жить на птичьих правах – хоть в Майями – это хуже, чем тесная клеть. Я полета высокого птица. Профиль мой украшают гербы. Мне в общипанной той Загранице, не нужны ни зерно, ни бобы. Говорят мне: «Нахохлился, очень высоко клюв задрал, чик-чирик!» Мне на это плевать, между прочим, пусть щебечут, я к гвалту привык. ...Мой полет оборвется когда-то.

Рухну, крылья смиренно сложив. Орнитолог возьмет экспонатом для музея. Но ныне я жив!

Галина Кудрявская вАрвАриН доМ Рассказ

ольше всего на свете Варвара любила индийские фильмы за то, что жалостливые и хорошо кончаются. «Танцора Диско» смотрела восемь раз. И всякий раз плакала. Знала наперёд, что хорошо кончится, а не плакать не могла. Как не плакать, когда горе видишь. Это уже потом можно радоваться, когда все обустроится. Потом, после слёз, и радость полнее. Она даже мелодию одну запомнила из этого фильма и мурлыкала её себе под нос, сидя ночью в будке на посту и глядя в окошко. Будка стояла на одной из тихих улочек большого города, там, где город уже походит на деревню, где маленькие частные дома, огороды и лавочки возле ворот. Это напоминало Варваре родную Пахомовку, куда каждый год в сентябре, взяв положенный отпуск — восемнадцать рабочих дней, она отправлялась повидаться с бабкой Пелагеей и помочь ей выкопать картошку. У бабки было хорошо, но тревожно: оставляла за себя временного человека — вдруг что не так сделает. — Ты, бабуся Поля, недопонимаешь, — втолковывала она старухе за вечерним чаем, когда та недоумевала: все от работы бегут, а эта на работу. — Ить одна я, никакой замены нету. Меня в конторе уважают, говорят, часовой на посту. — Часовым-то, поди, поболе твоего платят, — вздыхала Пелагея. — Отвыкла ты от меня, вот и бегаешь...

Варвара утыкалась мокрым от слёз лицом в морщинистую Пелагеину щеку: — Я бы и тебя забрала. Не то поедешь? Пожалуй, ей для полного счастья там, в городе, не хватало только Пелагеи да вот этого их огорода. «Но опять, — думала она, — когда бы я в огороде че делала? Да и бабусе в моей будке тесно покажется, она тут вольготно жить привыкла». Работа у Варвары и впрямь была необычная. Когда-то тут дежурили три будочницы. По городу проходила железнодорожная ветка, она пересекала улицу хоть и с маленьким, но все же движением. Вот и был оборудован переезд со шлагбаумом и построена та самая будка, что на восемнадцать лет стала домом для Варвары. Товарные поезда, неизвестно чем груженные, проходили по этой ветке только по ночам, да и то не каждую ночь. Проходили тихонько, будто крадучись, так что горожане считали, что тут и вовсе никогда поездов не ходит, и не понимали, зачем эти пути не уберут. А иные любопытные, проходя мимо будки, пытались заглянуть за плотно сдвинутые занавески, подозревая там какую-то скрытую жизнь. Но занавески эти раздвигались только тогда, когда свет в окнах гас и на небе высыпали звёзды. Варвара, отпросившись у Пелагеи в город за лучшей жизнью, случайно наткнулась на объявление: требуется будочница. Что это такое, она не знала, но в слове самом ей почудились надежда на прочность существования. Проработав полмесяца, явилась в контору к начальнику и заявила, что трём человекам тут делать нечего, она и одна управится. Всё равно, когда другие приходят, я, мол, тут же, потому как жить негде. — Мы тебя в общежитие устроим, — улыбнулся начальник. — Петрович! — позвал он предрабочкома. — Займись новенькой, место в общежитии надо. Варвара ещё в Пахомовке была наслышана плохого об общежитиях, что жизнь там вольная, греховная. И Пелагея наказывала в дорогу: приткнись к какой-нибудь старушонке вроде меня, помогай, чтоб не гнала, а в «общее житие» не ходи, погубят

там тебя. — Не, не хочу я в «общее житие», мне и тут хорошо. Днём посплю, а ночью буду дежурить. Да вы не бойтесь, я работящая. Вон, бабуся Пелагея знает. — Какая ещё Пелагея? — поднял брови начальник. — Да не, — махнула рукой Варвара, — вы ж её не знаете, бабка моя из Пахомовки. Деревня такая есть, может, слыхали? Она меня всегда так зовет — дура работящая. Начальник глянул на Петровича. — Может, в этом есть резон, а? Делать там нечего, а трёх держим. Петрович нахмурился: — Так-то так. Только закон нарушим. — Да ладно, — начальник улыбнулся. — Оформим её разнорабочей - и всё! — Дело ваше, — повернулся уходить Петрович. — Ты погоди, погоди, с тебя забота не снимается, человеку жить надо... Распорядись, чтоб забросили всё необходимое. Необходимого оказалось не так много — кровать с панцирной сеткой, тумбочка и две табуретки, а стол в будке был и прежде. Будка сложена была из кирпича, размером три на два с половиной метра. При ней имелась пристройка с сараюшкой, где хранились дрова и уголь, и с туалетом. Два окна будки смотрели на обе стороны пути. «Всё у меня теперь есть», — отписала Варвара Пелагее в Пахомовку. Она прикрепила к стене газеты, вбила гвозди и устроила вешалку для двух своих платьишек, юбчонки и полупальтеца, осмотрела будку — нет, неуютно. С первого аванса поехала в большой универмаг, где долго объясняла продавцу, что ей нужно, «чтоб дешево и красиво на шторы и на занавеску, а то с улицы всю её квартиру видать». Продавец помогла ей выбрать дешёвого ситцу с яркими цветами. На стол Варвара приобрела клеенку, полыхающую алыми маками, и «квартира» ее засияла. Теперь в свободное время она могла часами сидеть у печки, переводя взгляд со стола на

занавески, и душа её радовалась, как радовалась когда-то там, дома, в Пахомовке, когда летом выбегала Варвара на лужок за огородом и замирала от восторга — так хорош был лужок, убранный кашками и мышиным горошком. Очень нравилось Варваре, что дрова и уголь у нее казённые, бесплатные. Это ж какая выгода, думала она, пытаясь сосчитать, сколько экономит на этом, да с арифметикой у неё не шибко ладилось. Да еще и без заботы, всё привезут, хвалилась она в письмах Пелагее. Но на лето пришлось разориться, купить плитку. Летом печку не потопишь — жарища. Зато за электричество платить не надо и за жильё тоже. Так что жизнью своей Варвара была вполне довольна, и девяноста рублей ей хватало. «А куда их тратить-то?» — думала Варвара. Ела она совсем немного, как ни прикинь, больше сорока в месяц не уходит. Одежду носила подолгу, наряжаться некуда. Сразу по приезде раза два вокруг танцевальной площадки походила, а потом всё, с десяти уже — к окошку и до утра. А на танцах только в это время всё и начинается. В шесть утра ложилась спать, вставала в два часа, варила какую-нибудь похлёбку, обедала неохотно, без аппетита, сидя у окошка, задернутого занавеской, убирала свою «квартиру». Чистоту любила. Пелагеей приучена была мыть пол каждый день. Рядом с будкой располагалась баня, почти впритык к рельсам. Варвара бегала бы туда хоть каждый день: во-первых, с людьми поговоришь, а вовторых, воды — залейся. Никто не считает, сколько тазиков наберёшь. Но все же Варвара, на всякий случай, возвращаясь от крана на лавку, говорила соседке, что вот, мол, уже третий таз наливаю, чтобы та не решила, будто она уже пятый раз к крану сбегала. Улучив минутку, когда душ был свободен, она нежилась под потоками теплой воды, но как только кто подходил, убегала на лавку, которую и выбирала поближе к душу. На каждый день Варвара для бани денег жалела. А для кино — нет. Уже через два месяца городской

жизни поняла, что в клубах да на дневных сеансах можно и сэкономить. На это её арифметики хватало. И всё одно в месяц на фильмы убегала десятка да на баню — пятёрка. Каждый месяц Варвара умудрялась тридцать рублей откладывать на сберкнижку. Так ей присоветовала одна очень умная и добрая женщина, кассирша Матвеевна, из их конторы. В год у Варвары накапливалось триста шестьдесят рублей. С них и одежду покупала, и бабке гостинцы, и за восемнадцать лет сумела накопить тысячу, чем очень гордилась. — Представляешь, — округляя глаза, говорила она в очередной приезд Пелагее, — цельная тыща, это ж такая деньга, ужас. Жила Варвара одиноко, но людей не сторонилась, в кино, в бане охотно с соседями разговаривала, а возвращаясь домой после кино, до следующего дня жила увиденным, и жизнь казалась ей наполненной и интересной. В танцора Диско она влюбилась и теперь всю свою жизнь поверяла ему. Вернется домой из магазина, из бани или из кино и всё ему обскажет, как будто он её тут дожидается, в будке. Говорит ему, улыбается хитровато, знает, что игра, но продолжает, потому что игра приятная. Расскажет всё, а потом спросит, понизив голос: — А ты меня любишь? — и рассмеется, закружится, будто в ответ услышит желанное. Работой своей Варвара дорожила и гордилась. Все спят, думала она, а я вот караулю их от беды. За все годы ни разу у окна не задремала, хотя первое время ох как хотелось. Два раза в месяц появлялась она в конторе за авансом и получкой. Готовиться к этому начинала загодя, дня за два. Гладила платье и без того отглаженное. Теперь их у неё накопилось с десяток. Сначала выбирала, какое же надеть. Платья были яркие и все любимые. Останавливалась на самом скромном, чтоб не подумали, что несерьёзная. Гляделась, довольная, в маленькое зеркальце, висевшее в простенке над столом. Заходила в контору с улыбкой на широком лице, всем кланялась, со всеми здоровалась по руч-

ке, и с начальником, если тот попадался на пути, не замечая сочувственных или насмешливых взглядов, не слыша, как молодая бухгалтерша почти в полный голос говорила кассирше: — Дурочка наша явилась, ты посмотри, улыбается во весь рот. Хорошо ей, не жизнь — малина. Только дуракам и сладко — им что шло, что ехало. — Не греши, — одергивала её кассирша, жалевшая Варвару и желавшая ей добра, — не такая уж она дурочка, лучше всех на участке работает. — А что ей ещё остается, — передергивала плечом бухгалтерша. Варвара разглядывала и перечитывала все плакаты и объявления, в обилии развешанные по стенам длинного коридора. При этом она шевелила губами, краснея от старания. Капельки пота росой проступали над верхней губой. Увлёкшись, она начинала читать вслух. Стоявшие рядом переглядывались и понимающе улыбались. — Что, Варюха, читаешь? Читай, читай, грамота — вещь полезная, — говорил кто-нибудь из стоящих рядом в очереди, и Варвара старалась пуще прежнего. Подойдя к кассе, еще раз здоровалась с кассиршей и, показывая очередную обновку, крутила головой. — Гляди, Матвеевна, какую вещь приобрела: кашемировый. На голове её красовался зеленый с красными огурцами, новый платок. — Хорошая вещь, — одобряла Матвеевна и отсчитывала Варваре тридцать рублей в аванс и шестьдесят — в получку, — платок тебе к лицу. Варвара не торопилась, несколько раз пересчитывала деньги, не отходя от окошечка. Очередь и Матвеевна терпеливо ждали. — Ну что, всё верно? — спрашивала Матвеевна, когда Варвара наконец прятала деньги в специально сшитый тряпичный мешочек. — Ты, Матвеевна, никогда не ошибаешься, тика в тику, как мои часы. Вот, посмотри: ходкие — тика в тику, как в Москве.

Как-то, на пятнадцатый год работы, к Варваре нагрянула комиссия из месткома — обследовать жилье и поставить в очередь на квартиру. Она чуть не в ноги им: тут я привыкла — и работа, и дом вместе, да как я всё брошу? Комиссия не спорила — ну, не хочешь - не надо. Несколько раз Варваре премию отваливали по десятке, а один раз даже пятнадцать рублей. Тогда она устраивала праздник. Покупала торт и целую неделю пила чай с тортом, отрезая по кусочку и очень жалея, что такую вкуснотищу бабуся Пелагея не попробует. Она уже както собралась было купить да увезти, но проговорилась продавцу, и та напугала, что пропадёт торт, и обе отравятся. Полгода назад жизнь Варвары круто переменилась. Подарили ей на работе к сорокалетию цветной телевизор. Варвара только ахнула: такую деньжищу ухлопали. Вещь дорогая, а ненужная. Она привыкла, чтоб дешево и нужно... Когда ей его глядеть?.. Но уже через неделю поняла, какая это экономия. В кино ходить не надо. И потом — там же вся жизнь показана. Чего она раньше через своё окошко видела? А тут — целый мир сразу. Даже в баню Варвара теперь боялась отлучиться, вдруг в это время самое интересное покажут. — Видишь, — говорила она танцору Диско, полагая, что он должен радоваться вместе с ней, — теперь у меня цельный день гости. Телевизор не выключала с утра до вечера. Всех дикторов знала по именам, со всеми здоровалась. — Здравствуй, здравствуй, Танечка, — так она начинала свой разговор с Веденеевой. — Что-то тебя давно не видать было. Я уже стосковалась по тебе. А платье на тебе баское да фасонистое, ну, красавица ты в нём. Веденеева говорила что-то свое, а Варваре казалось, будто это она с ней, с Варварой, разговаривает. Всё бы хорошо, да переживаний прибавилось. Если бы только детские передачи показывали, то ещё ничего, а то ведь там и «Взгляд», и «До 16 и старше». Выключить бы, да сил нет. Как магнитом

тянет. Насмотрится, а потом всю ночь перед глазами всякие страсти: то дома развороченные, то люди раздавленные, то военный в ребёнка стреляет. Даже бояться стала, что поезд прозевает. Спать почти не удавалось. На улицу — только за водой и в магазин. Схватит, что под руку попадёт, и в будку. А тут можно и готовить — глядеть, и есть — глядеть, и так до десяти. А в десять выключить, чтоб никакого соблазна. Работа есть работа. Да вот беда, после десяти чаще всего кино. Щемит душу, но утешится тем, что утром повторяют. А утром только уснет — и вскочит: кино глядеть. Похудела, почернела. Пришла за авансом, Матвеевна спрашивает: — Болеешь, что ли? — Да не, на улице не бываю, сплю мало... — Хахаля завела? — это уже бухгалтерша вмешалась. — Телевизор гляжу, — серьезно ответила Варвара, — я теперь, как министер какой, все дела знаю. — Подарили девке игрушку, почище любовника сушит, — пошутил кто-то в очереди. Варвара не задержалась в этот день в конторе, убежала к своему телевизору, — ну их, пустомелев, уши заболят. Шла передача «Здоровье». Уважительно поздоровавшись с ведущей, Варвара уселась на табуретку — глядеть. — Чево ты нам седни покажешь, какое диво? — она любила поговорить с телевизором, потому что не всегда понимала, что показывают, и в это время отвлекалась на разговоры. Вдруг что-то насторожило её на экране. Показывали детей. Диктор сочувственным голосом сказала, что дети эти умственно неполноценные, она еще какое-то слово добавила, но Варвара его не поняла. Дети были некрасивые, все похожие друг на друга, с широкими носами и лицами, с раскосыми глазами, с глуповатыми улыбками. Они почему-то казались Варваре удивительно знакомыми. Она смотрела на них с жалостью и одновременно с тревожным волнением, словно они могли как-то повернуть её, Варварину, счастливую жизнь в худшую сторону.

И, главное, где же она их видела раньше? От напряженного воспоминания заржавленный механизм Варвариного мышления заскрипел, но с места не сдвинулся. Она рассердилась и выключила телевизор. Но тут же снова включила. Ведущая продолжала что-то говорить, держа на коленях маленькую девочку, которая странно дергала головой и раскачивалась всем тельцем, потом поднимала слабые худые ручки, брала себя за уши и тянула их, пытаясь оторвать от головы. Варваре стало больно в груди, она разревелась от жалости к девочке, каким-то образом ощутив свою причастность к её судьбе. Нет, телевизор не принёс ей счастья. Раньше она ходила в кино и смотрела фильмы, где всё всегда хорошо заканчивалось. После этих фильмов можно было петь вечером песни, глядя в окно и поджидая, когда появится подружка - маленькая, но яркая звездочка, можно было с удовольствием выпить чай с куском серого хлеба, негусто намазанного маслом, можно было показать танцору Диско обновку — капроновые чулки. А теперь... Варвара снова выключила телевизор и стукнула с обидой по нему кулаком. Такое показывать!.. Но тут же испугалась, не дай Бог, поломается, как тогда жить, все равно что родного человека похоронить. И опять в груди шевельнулось недоброе предчувствие. «Бабуся-то Пелагея старая. Помрёт, и никого у меня не останется, кроме телевизора, — подумала так и вздохнула. — Да еще танцора Диско, да еще звёздочки. И все равно бабусю жалко. Хорошо, скоро отпуск. Подарков ей накуплю, ситца, пряников!» А как телевизор бросить? На кого? Ладно, если на место её Зинку поставят, она убережет, а ежели Клавдею, так угробит. Она такая... Стукнет - и всё, а он обхождение любит. Додумала Варвара свою мысль и покраснела, вспомнила, что сама только что, минуту назад, стукнула его кулаком. Она незаметно погладила телевизор по тому месту, куда пришелся удар, делая вид, что просто пыль вытирает, а сама вину заглаживала. Телевизор в этот день больше не включала,

томилась, вздыхала. Сварила пшенную кашу, поковыряла ложкой и кое-как дождалась до десяти, когда можно заступить на дежурство и больше уже ничем не томиться. Наступил сентябрь, ночи стояли ясные, холодные, звёздные. Варвара глядела в окно, раздвинув шторы. До поезда было далеко. Она ждала свою звёздочку. Скоро появится. Звезда всегда появлялась с вечера в этом окошке, а исчезала под утро, когда кончалось Варварино дежурство, в другом. — Ага! Пришла уже! А чё так рано нынче? — всегда встречала Варвара звезду такими словами. Она и танцора Диско с ней познакомила. — Знаешь, какая у меня подружка? Токо гляди, не влюбись, меня на неё не променяй. — Иногда она лукавила: — А я тебя и не ждала, — хотя на самом деле ждала, тосковала, если небо застилали тучи. Утром, прощаясь, она махала рукой в другое окошко: — Ну, всё... На сёдни отдежурили. Теперь поспи. И я тоже... Потягиваясь и зевая, подходила к койке и засыпала ещё на лету, падая в постель. Но сегодня и звезда показалась ей скучной. — Тебе чё, неможется? Ишь какая бледная, — задумавшись, она долго глядела на звезду, и хотя всё сделала вовремя, было ощущение, что нарушила порядок, отвлеклась. — Ах, квашня, — ругала себя Варвара, уже убирая шлагбаум. — Чуть аварию не устроила! Улица была темна и пустынна, и такой будет оставаться до утра, но для Варвары это не имело значения. «При прохождении поезда дорога должна быть перекрыта шлагбаумом», — это был главный закон её жизни. Для этого она жила на свете, в этом Варвара была уверена. Она вернулась в будку, выпила стакан холодной воды, стуча зубами и сознавая себя преступницей. С трудом дотянула до утра, до конца смены. Только мысль о скорой встрече с Пелагеей утешала, но и та омрачалась сегодняшней промашкой: вот скажи, скажи бабусе, как чуть поезд не прозевала, лиши её покоя.

*** Жизнь стояла тягостная и удушливая. Такими бывают нестерпимо душные предгрозовые июльские дни. Время остановилось. Сменяли друг друга зима, весна, лето, осень, но то было движение по кругу. Пелагея отмечала смену времен года по картошке: картоху садить, картоху убирать. Но убирать было слаще, и не потому, что еда на всю долгую зиму, а потому, что Варвара приедет. — Варька, Варька, горе мое луковое, — вздыхала Пелагея. — Вроде всем девка ладная, а не умеет жизнью распорядиться. И деньгу хорошую получает... Варварина мать, Василиса, умерла от туберкулеза, наградив за год до этого Пелагею внучкой. А ещё годом раньше задержался у них в колхозе залетный бондарь. День работал, неделю пил. Но за день делал как раз столько, сколько другому бы на неделю хватило, и без придирки. Перестарок Василиса, больная и худосочная, не только о муже, но и о случайной ласке не мечтала. На весь колхоз мужиков десяток, они уже по третьему разу переженились, всех молодых и красивых перебрали. Хоть и плачут бабы, а утеха есть, детей растят. Вся деревня — братья да сёстры. И на бондаря невесты сразу нашлись. Да он оказался больше охоч на самогонку. Повезло Василисе както летним днем сойтись с ним на одной тропинке. Лето было сладкое, медовое, тёплое, с частыми дождями, с травами выше пояса, с надеждами на сытую зиму, на лучшую жизнь. Что промеж ними было, никто не видал, но вся деревня знала, что именно бондарь обрюхатил Василису. Хлестала её по бледным щекам Пелагея, не допыталась. — Думашь ты али не думашь, хто ж это дите кормить будет и чем? У тебя ж сиськи к спине присохли. Ни коровы в доме, ни козы. Бондарь исчез так же внезапно, как и появился, едва из-под короткой рваной Василисиной телогрейки выпятился живот с сидящей в нем Варькой. Впрочем, это могло быть и совпадением. Едва ли

он помнил о той летней встрече, шибко был пьян. Варьку вскормили жёвками из черного хлеба пополам с мякиной. Надежды на сытую зиму, впрочем, как и на лучшую жизнь, не оправдались. Но Варька росла всей деревне на зависть, румяная и белая, будто молоком вспоенная. — Не-е, Пелагея заговор знает, — судачили бабы, — да чтоб у дохлой Василисы, да от такого пропойцы, да такая девка, да век тому не бывать. Только в школьные годы Варька вдруг обнаружила свою несостоятельность, хотя читать и писать всё же выучилась. Учительница приходила по вечерам к Пелагее, пила морковный чай и пыталась втемяшить в Варькину голову, что такое дважды два. Варька улыбалась, слушала, потом осторожно прикасалась к краю учительницыной юбки. — Ишь, бабуся, какая материя. Учительницу она обожала. Так любят маленькие дети взрослого красивого доброго человека в ожидании, что вырастут и сами станут такими. — Да не майся ты с ней, не майся, — уговаривала Пелагея учительницу, — у нас в родове к грамоте способных не бывало. Откуда в ей возьмется? Читать маленько кумекает — и ладно, вывеску прочитает и копейку с копейкой сложит. Варвара явилась после успенья Богородицы, бледная, похудевшая. Вывалила подарки на стол. — Тридцать рубликов в магазине оставила, — похвалилась, чтобы Пелагея оценила гостинцы. — Это на платье, это на фартук, это тапочки. Это чулки, а конфетов нынче шаром покати, в трех магазинах была. Так я тебе вот чё привезла, надоумили меня, я прежде и не знала, что такие бывают. Торт это вафельный. Я бы другой привезла, но тем можно до смерти отравиться, а этим нет. Этот тоже вкусный, — тараторила она не переставая, опьяненная радостью встречи. А Пелагея смотрела и думала, что сдала её Варька, куда белила да румяна делись. Высушил ёе город. Не иначе, наши балаболки сглазили, всё завидовали. — Что-то ныне рано заявилась, — прервала она

Варьку. — Ещё бы погодить с картохой, пусть бы в земле посидела. Все лето сушь, а тут дощ прошёл, хоть чуток бы еще подросла, да кожура бы окрепла. А ты ить как помело, на месте не усидишь, ширпыр, восемь дыр, и умчишься. — Ничё, хватит тебе той, что наросла. Не барыня, будешь с кожурой варить. Мне случай выпал — хороший человек на моё место заступил. А то потом бросай на какую баламошку. — Да ладно, — согласилась Пелагея, — чё есть, то и будем есть. Скоко я теперь ем. Так, поклюю, как воробей. Она разлила по стаканам чай. — Ну, давай гостинцы станем отведывать, чем вас там по городам кормют... Ты отдыхай неделюто, а с картохой мы вполсилы за три дня управимся. Сладкой гостинец-то, — заключила она, перекатывая в беззубом рту кусочек торта. Варвара в этот вечер на удивление легко уснула, сказались бессонные ночи и дни у телевизора. Но пяти часов ей хватило, и в три часа она уже сидела на кровати, прислушивалась к дыханию бабуси, к тиканью старых, еще с кукушкой, ходиков. Потом, накинув телогрейку, выскользнула на крылечко, села, подогнув босые ноги, пытаясь прикрыть их полами ватника. На чистом высоком темном небе горстями висели холодные осенние звезды. У Варвары разбежались глаза: «Ой, где же моя-то?.. Там, дома, сразу вижу, а тут потеряла. Вот беда. Эта не моя, моя ярче, и это не моя, у моей соседки такой сроду не было». Она изо всех сил вглядывалась в ночное небо, наконец, проговорила тихо: — Не кажешься, ну и не надо, приеду домой и глядеть на тебя не буду. Всю шею из-за тебя отвертела. Тихо и сладко было в природе, готовящейся к зимнему отдыху. Варвара замерла, вдруг ощутив величие ночи. Очнулась оттого, что зубами стучала от холода. Подхватилась и в дом, юркнула в еще не остывшую постель и снова уснула, теперь уже до утра. Проснулась, полежала, прислушиваясь к звукам

и запахам родного дома, и сладкая волна узнавания накрыла её с головой. Стучала посудой Пелагея, пахло драниками, мяукала, выпрашивая подачку, кошка. — Ой! — Варвара вскочила, обняла Пелагею. — Драники! Я уж забыла, что они бывают. — Обленилась ты, девка. Драников напечь, великое дело. Было бы масло постное. У нас-то его по праздникам завозят. Днем Варвара отправилась походить по деревне. — В обход пошла, — говорила Пелагея. Варвара, и правда, делала обход, как делает обход врач, отмечая улучшение или ухудшение состояния больного. Она с детства знала каждый дом и видела одно ухудшение. Дома старились вместе со своими хозяевами. Молодая жизнь, казалось, покинула их навсегда. Строенные с любовью и надеждой, но на скудные средства, они и не были рассчитаны на века, но, по отсутствию должного ухода молодых рук, уходили раньше, чем было им определено. Но грустная картина радовала Варварину душу, это была её счастливая родина. И всё сейчас, что напоминало детство, вызывало в ней восторг. И слезы накатывались на глаза. Посреди дороги дымилась неостывшим теплом свежая кучка конского навоза. Кто знает, что может порой довести душу человека до крайней точки блаженства, откуда уже дальше вперед пути нет, только назад. В Варварином детстве в деревне было много лошадей, она ходила на конюшню, как ходят городские дети в цирк, как на праздник. Конюх Тимофей вручал ей скребок, и она чистила теплые бока лошадей и заглядывала в их большие грустные глаза. — Дядя Тимофей, а лошади — люди? — спрашивала она. — А как же, даже лучше, — улыбался конюх. — Они, брат, никогда не подведут, если токо сдохнут, но тут уже не их воля, Божья. Теперь в деревне один пегий мерин, и это над его испражнениями стояла сейчас плачущая от счастья Варька.

— Эй, девка, никак золото нашла?! Эй, да ты Варька, что ли? — из покосившейся калитки вышла Матросиха, выплеснув помои, из-под руки глядела на Варвару. День был пронзительно прозрачный, хрустальный, солнце слепило Матросихе глаза. Матросихой её прозвали в молодые годы, когда заезжал к ним на побывку вместе с её братом молодой моряк. Да не остался: места здешние не приглянулись, и невеста показалась староватой. Поматросил и бросил. Варвара утерла глаза, обняла Матросиху. — Ой, девка, — охала старуха, — ну нарядная, токо по телевизеру казать. На Варваре было ярко-зеленое кримпленовое платье с огромными, величиной с подсолнух, желтыми цветами. Три цвета она любила больше всего — зелёный, красный, жёлтый. В городе на полчаса застревала у светофора, глядя, как меняются желтый — зеленый, желтый — красный. И сейчас похвала Матросихи обрадовала её. Но та оставалась собой. — А похудела, подурнела, никому в молодых век не проходить. Вот Пелагее радость... А мой явится — токо горе привезет. Мотается, что дерьмо в проруби, ото всех жен убег, детишки по всем местам пооставлены. Вечор явился — ночь глаз не сомкнула, всю ночь прошарахался. Варвара помнила её рыжего Кольку, как говорили, похожего на заезжего морячка, и парнишкой, и мужиком неопределённого возраста, грязным, опустившимся и нахальным. Года три назад, когда она вот так же в сентябре гостила у Пелагеи, поймал он её за огородом и давай лапать грязными лапами. Не его тогда Варвара испугалась, а себя, что приятно ей было это лапанье и убегать не хотелось. Рассердилась она на себя и всю свою силушку вложила в пощечины, которыми отхлестала Кольку. Знала, знала она, чего нельзя, а что можно. И так иногда нехорошее томление в себе ощущала. Когда по утрам раздевалась и падала в постель, руки невольно касались груди, и прикосновение было приятно. Тогда она правой рукой била себя по левой и

голосом Пелагеи произносила: «Нельзя! Грех это». Неизвестно, чем бы всё кончилось, если бы не вечное недосыпание да прочно заложенное в младенческую Варварину душу понятие греха. Вот и сейчас, услышав от Матросихи, что Колька здесь, она, уже почти опустившись на завалинку, чтобы всласть наговориться и похвалиться телевизором, подскочила, как от удара, и понеслась домой. Матросиха осталась с разинутым ртом. — Во бешеная, живот, что ли, схватило?! Право слово, с приветом, не знаешь, чего выкинет, взбрыкнула — и поминай как звали, — не могла успокоиться Матросиха, ожидавшая хорошего разговора: хоть и дура, а все же в городе живет, обсказала бы чё почём. А Варвара, добежав до своего дома, притаилась за акацией и выглянула на улицу. Так и есть: изза Петрачихиного дома появился плотный мужик. Солнце, освещая его сзади, делало фигуру стройней и выше, и Варваре показалось, что он танцует. — Танцор Диско! — вскрикнула она и ударила себя по губам: Колька это пьяный идёт, ишь кренделя выписывает. — Ты кого это тут выглядываешь? — услышала она голос Пелагеи. — Нешто с обходу вернулась? — Голова болит, — буркнула Варвара, недовольная, что застали её за стыдным делом, за подглядыванием, и ушла в избу, улеглась на постель. Не заболела бы, забеспокоилась Пелагея, а то вот помощницу Бог послал, на кроватях лежать. После обеда заявилась Петрачиха. — Нет, ты глянь на неё. Явилась и носу не кажет. Я не верю Матросихе. Чтобы Варька приехала да ко мне не дошла, такого еще не было, а она бока отлёживает. — Пусть дома посидит, — вступилась Пелагея, — а то что была, что нет, уедет, и не знаю. Всю деревню обполкает, а на меня времени не хватает. Выспавшись накануне, Варвара опять не могла уснуть. Томно было душе и телу. Изжулькав всю постель, крутилась она с боку на бок и, когда кукушка прокряхтела трижды и Пелагея сквозь сон

пробормотала: «Чтоб ты подавилась», — поднялась, подхватила фуфайку - и на крылечко. Полная луна стояла над крышей Матросихиного дома. Деревня, залитая призрачным светом, казалась таинственной и красивой. У соседнего забора мелькнуло светлое пятно рубашки, вспыхнул огонек папиросы. Колька! Варвару будто ветром сдуло с крылечка. Дрожащими руками накинула она крючок и стояла, прижавшись лбом к двери, слушая, как бьется, будто хочет выпрыгнуть, сердце. — Варька! — позвал хрипло голос за дверью. — Открой, посидим, поговорим... Варвара молчала, боялась, что скажи она слово, и он уговорит её выйти. Надо уходить в избу, к бабусе, убеждала она себя, а дверь не отпускала её, тянула, как магнит. Резко оторвавшись от двери, стараясь не наделать шума, Варвара скользнула в избу, легла в постель, и долго еще дрожь волнами пробегала по ней от затылка к пяткам. И долго слышались шаги вокруг дома и появлялась Колькина тень то в одном, то в другом окошке. — Всё, — заявила утром Варвара, — копать надо. А то пойдёт дождь — и сиди потом, жди, чтоб обдуло. — Копать так копать, — согласилась Пелагея и внимательно поглядела на внучку. — Тебя тут давеча энтот охламон спрашивал. — Хто? — покраснела Варвара. — Ясное дело, хто. Матросихин довесок. Гляди, девка, кобелюга он известный. В обед, когда разомлевшие от работы и теплого осеннего дня Варвара и Пелагея устроились на картофельной ботве, вытянув натруженные ноги и прикрыв глаза от солнца, над ними птицей мелькнула тень. Обе враз очнулись от дремы. На мешке с картошкой сидел и склабился Колька. — Привет, бабка Пелагея, — процедил он сквозь зубы, глядя на Варвару. Варвара, опустив голову вниз, натягивала юбку на колени. Пелагея перевела взгляд с одного на другого, поднялась. — Вставай, Варька! Робить будем. А ты иди,

голубчик, своим ходом, иди, куда шёл, не мешай, говорю. А ну! — замахнулась лопатой. — Пойдёшь али нет? Колька посмеивался, чуть отступая. — Варька, поговорить надо... Варвара присела над выкопанной картошкой, застучали тугие клубни, ударяясь о дно ведерка. Пелагея, подняв лопату заступом вверх, надвигалась на Кольку. — Я тебе поговорю, бродяга! Ступай лучше подобру. Увернувшись от лопаты, Колька обхватил Варвару за плечи, задышал ей в ухо: — Ну и бабка у тебя, зверь... Варвара, оттолкнув Кольку, кинулась к дому, он за ней, а следом Пелагея с лопатой наперевес. Понимая, что ей не догнать, швырнула лопату вслед Кольке и достала, шваркнула по плечу. Колька выругался, отскочил в сторону и перемахнул в свой огород. — Убьёшь, дура старая! Нашла кого караулить. Да там с ней полгорода уже переспало. — Знаешь, Варька, — сказала Пелагея вечером за чаем, — погостила и будет. Завтрева утром и отправляйся, а картоху я сама дорою. Сон дурной видела, как бы там твою фатеру не обчистили. Утром, прощаясь, Варвара обняла Пелагею, и опять тревога защемила сердце. Так птица ждет зиму. Зима еще далеко, идет где-то поверху, а птица уже знает, скоро придёт беда. Вдруг почудилось, что бабусю она больше не увидит. «Помрёт она тут без меня», — всплакнула Варька, оторвалась от Пелагеиного плеча и долго оглядывалась, уходя в сторону центральной усадьбы, где останавливался автобус, и постепенно растворяясь в утреннем осеннем тумане. — Иди уж, иди, — поторапливала Пелагея, поглядывая на Матросихину избу, только бы тот супостат не прознал да следом не кинулся. — Ну ты даёшь, — удивилась сменщица, когда Варвара, нагруженная картошкой, постучалась утром в окно будки. — А говорила, на две недели. Варвара была счастлива, как путешественник, прошедший долгий и трудный путь, вернувшийся на обетованную землю. Всё было на месте — и

телевизор, и звездочка, и танцор Диско. Можно было продолжать жить. Но тут она вспомнила, что уже второй месяц не приходят её обычные женские дела. «Беременная!» — обмерла Варвара. Не находясь среди людей и не слыша обычных бабских разговоров, она совсем забыла, что такое бывает не только по беременности. Знала ведь, что у бабуси уже давно ничего нет, а детей она не рожает. Знала, что и дети не от сырости заводятся. Но тут одно важное знание вытеснило все другие. Раз нет - значит беременная. Возраста своего Варвара не замечала, ей казалось, что она всегда одинаковая. Не успев напугаться своей догадкой, Варвара представила, что у неё будет ребенок. Хорошенький, маленький, сладко пахнущий, такой, как у Вероники. В контору прошлый раз бухгалтерша приносила. Варвара забегала по будке: стол выброшу, тут колясочку поставлю, пеленок накуплю... А как же я днем спать буду? Ему ж гулять надо, ребеночку-то. Ничё, я же, Варвара даже раскраснелась от гордости, я же буду в декретном, как Вероника была! В конторе все будут про меня говорить: она в декретном. А Матвеевна насчитает мне кучу денег. Варвара ощутила себя значительной и важной, как и подобает будущей матери. И в контору за авансом она пришла серьезная, сдержанная, со всеми поздоровалась и первой стала у окошечка кассы, обойдя двух или трёх человек, потому что слышала, что беременным можно без очереди. — Как дела, Варя, идут? — улыбнулась кассирша. — Идут, — Варвара смотрела на неё серьезно, — мне с тобой, Матвеевна, очень нужно поговорить... — Поговорим, посиди, подожди, вот выдам деньги. — А, дебилочка наша явилась, — проговорила бухгалтерша, входя в кассу, улыбаясь и глядя на Варвару. И Варвара расплылась в улыбке. Очень ей нравилась эта яркая, нарядная, красивая Вероника.

Она и платья себе выбирала, как ей казалось, такие, как у Вероники. Само имя Вероника для неё звучало музыкой. Всех красивых она считала добрыми. — Господи, — прошептала Матвеевна, — ты погляди, как она тебе улыбается. Варвара старательно, высунув кончик языка, расписывалась в ведомости. Пока кассирша отчитывала Веронику, Варвара, уже забыв, что хотела поговорить с Матвеевной, шла по улице. Еще вчера казалось — всё, осени конец. Пронзительный ветер срывал последние листья с оголившихся, стынущих на холоде деревьев, колючие снежинки ударяли в лицо. А сегодня выглянуло солнце и возвратило на землю почти исчезнувшие краски и звуки. Возле дворов возились ребятишки, хохот и крики отчётливо раздавались в осеннем воздухе. Варвара шла, осторожно ступая, жалея красоту упавших листьев, ведь каждый из них только что был живым и жил для чего-то, и вот короткая его жизнь кончилась, оборвалась. «Конечно, — рассуждала Варвара, уговаривая себя, — весной новые нарастут. Только это уже будут другие, не эти». Пестрота осенних красок напоминала ей Веронику. «Красивая!» — с восторгом подумала Варвара. И тут в голове её отчетливо прозвучала фраза, сказанная Вероникой: «А, дебилочка наша явилась». Варварина улыбка угасла, уступая место тревоге: это она про меня. До нее постепенно доходило, что в словах этих было что-то нехорошее, гадкое. Где-то она уже слышала похожие слова. Варвара напряглась. Память не поддавалась. То, что лежало на донышке, никак не хотело всплывать на поверхность. Так иногда томишься час и другой, вспоминая, где это ты прежде видел только что мелькнувшее в толпе лицо. Но, увы... Разгадка, уже успевшая блеснуть в сознании, вновь исчезает, прячется. У Варвары от непрерывного напряжения заломило глаза и затылок. И тут из двора, мимо которого она проходила, выскочила громадная собака и бросилась прямо на Варвару. Варвара в ужасе за-

мерла на месте. А рыжий в подпалинах пес пронесся мимо, даже не повернув к ней головы. На дрожащих от пережитого страха ногах Варвара побрела домой, напрочь успев забыть и про Веронику, и про слово, которому она только что безуспешно пыталась найти разгадку. А вечером, когда Варвара уже устроилась у окна, заступив на дежурство, когда её звёздочка, появившись слева, уже успела продвинуться к оконному переплету, в голове Варвары громко и отчетливо прозвучало: «Дебилы — это умственно неполноценные люди, дураки». Варвара оглянулась. Кто это за ее спиной разговаривает? В будке было тихо и темно, только свет луны вызывал ответное свечение зеркала над кроватью. Варвара глубоко вздохнула и потрясла головой. Было ощущение, что нырнула и чуть не захлебнулась. Опасность подступила и сдавила её страхом. Только она никак не могла понять, откуда эта опасность, как она связана с ней. Какие-то лица мелькали перед глазами, кривлялись, показывали языки. Варвара снова потрясла головой — наваждение не исчезало. Неведомая сила оторвала Варвару от окошка. Безотчётно повинуясь ей, она включила свет и оказалась у зеркала. На неё смотрело лицо, как две капли воды похожее на те, из передачи «Здоровье», лицо умственно неполноценного человека, дебила. Раскосые глаза, короткий нос, толстые, чуть вывернутые губы, низкий лоб. Над короткой шеей нелепо топорщился помятый воротничок платья. И тут, впервые в жизни, проснулся, вспыхнул в Варвариной голове свет разума, свет прозрения. Вспыхнул, чтобы озарить, показать всю её жизнь и через минуту безвозвратно исчезнуть, оставив её в кромешной темноте. Раньше она жила душой, и душа её умела быть счастливой, а разум сказал, что жизни нет, не было и не будет. Она стояла посреди комнаты, освещенная ярким электрическим светом, и медленно обводила взглядом свою будку. Жизнь, казавшаяся удачной и счастливой, надвинулась на неё страшной тенью, темной, непроглядной. «Я нечеловек. Я не такая,

как все они. Они живут. А я не живу, я никогда не жила». На мгновение в ней проснулась ярость, желание мстить им за все — за эту будку, за нежизнь, за слова Вероники, за то, что они живут. «Вот устрою им катастрофу!» Но перед глазами возникло лицо Матвеевны, и гнев исчез: «Они не виноватые». Вместо Матвеевны появилось, как на экране, лицо девочки, мучительно сморщенное. Слабые ручки царапали, отдирали уши, плотно прижатые к голове. Зазвучал строгий женский голос: — Чаще всего от умственно неполноценных людей рождаются такие же неполноценные дети, зачастую с еще большими пороками развития. «Мой ребёнок!» — молнией мелькнуло в голове у Варвары. И ей представилась целая цепь поколений, раскачивающихся, как эта девочка. И тут же четкий голос жестко произнёс: «Этого не должно быть!» И всё. Озарение кончилось. Лампочки перегорели и погасли. Всё, что делала дальше Варвара, она делала механически, как бы исполняя чужую волю, тот приговор, что подписан и обжалованию не подлежит. Если и появлялась в её голове какая-то мысль, то она была тоже чисто механической. Так на табло вспыхивают буквы, из них складываются слова, но табло само не причастно к их возникновению. Варвара точно знала, что нужно делать. Она была совершенно спокойна. — Так надо! — сказала она звёздочке, глядящей на неё жалостливо. До поезда еще было время. Варвара причесалась, туго уложила волосы, умыла лицо. Сняла с себя всю одежду и бросила в печку. Достала чистое, приготовленное для завтрашней бани. Управившись, села к окошку ждать поезд. Восемнадцать лет она ждала его и никогда не задумывалась, зачем он здесь проходит. А сегодня знала, зачем. Этот поезд для неё. Он увезет её далеко-далеко. В никуда. Где будет покой, долгий покой. Он увезёт с собой и её девочку с уродливым лицом, и всех их будущих неполноценных детей, и им никогда уже не будет

страшно и плохо. Заметив вдалеке свет паровоза, она оделась и вышла из будки. Перевела шлагбаум, подошла к пути и села возле самых рельсов. Ещё нужно было рассчитать так, чтобы это оказались колёса вагона. Это не должны быть колёса паровоза, знала Варвара, потому что там человек, машинист. Она одернула юбку, тщательно прикрыла колени и посмотрела в небо. А там дрожала её звездочка, и Варваре показалось, что она плачет. — Чего ты плачешь? — спросила Варвара. — Так не надо. Грех это, — ответила звёздочка Пелагеиным голосом. — Жить надо. Кто будет тут за тебя работать? Они ить без тебя еще аварию устроят. — Конечно, устроят, — вздохнула Варвара. — Ну, так и чего? — спросила звездочка. — Чего, говорю, ты сидишь тут? Делать, что ли, нечего? Поезд прошел, открывай шлагбаум да спать иди. Простынешь, поди, холодно на земле-то сидеть. «И правда, — подумала Варвара, — чего это я здесь расселась?» Через полчаса она уже крепко спала, чуть посвистывая носом. А в Пахомовке вскочившая среди ночи Пелагея пометалась по избе в тревоге, будто весть какую дурную получила, посмотрела в окно на высыпавшие крупные звёзды, подумала: «К морозу, знать», - и успокоилась вдруг, сказав себе: «И чего это я посреди ночи прыгать начала? Все Варька бессонная, и меня полуношничать приучила».

Анатолий Шалин ФУтУрия Рассказ Мужичонка, торгующий саженцами на привокзальной площади, показался Калкину типичным, если не бомжем, то уж пьянчугой без определенного рода занятий. Его припухлый, морковного оттенка нос, седые космы, торчащие во все стороны из-под плохо заштопанной вязаной шапочки, потрепанный спортивный костюм и болоньевая куртка, образца начала семидесятых годов, говорили опытному глазу Степана Романыча о многом и никак не внушали доверия к их обладателю, поэтому Калкин уже собрался было проследовать мимо этого сомнительного продавца, когда был остановлен просительным голосом последнего: – Э, гражданин, вижу, что садовод, и опытный в этом деле, купите пару саженцев, есть вишня, слива, смородина – элитные сорта, все из питомника. Калкин остановился и добродушно улыбнулся. «Знаем мы ваши элитные сорта, – подумал он, – где-нибудь, здесь рядом в придорожных зарослях надергал и теперь ищет простаков.» Сам Калкин не раз бывал в шкуре такого простака, так, например, приобрел он прошлой осенью все на этой же площади у какой-то бабуси саженцы, тоже элитные, сливы и облепихи. Слива оказалась юным тополем, а облепиха дичком. И подвергаться очередному надувательству ему совсем не хотелось, однако до подхода электрички оставалось

еще минут пятнадцать, можно было и побродить по торговым рядам, обслуживающим отъезжающих дачников, огородников и садоводов, и даже поболтать с торговцами. Обозрев лежащие перед мужичонкой хилые побеги, Степан Романыч поморщился и с видом знатока отрезал: – У меня этого добра у самого на участке хватает. Ничего интересного не нахожу! – Как! – возмутился мужичонка. – А элитная груша! Сорт «бергемот австрийский», а « слива курильская?» –Нет, не надо, вот в Австрии своего бегемота и выращивай, а у нас Сибирь. – Тебе же редкости нужны! Вот и предлагаю, не хочешь сливу, возьми вот это растеньице – экзотика, на бутылку готов спорить – ни у тебя, ни у твоих соседей такого нет, футурия! – и мужичонка поспешно сунул чуть не под самый нос Калкина глиняный горшок с каким-то розовато-голубоватозеленоватым не то цветком, не то кактусом. Степан Романыч пригляделся и в задумчивости почесал затылок – и в самом деле такого растеньица ему еще не попадалось: мясистый стебель и листья ажурными розеточками так замысловато закручивались и изгибались, что создавали какой-то праздничный разноцветный узор, отдаленно напоминающий сияющую украшениями новогоднюю елку. На Романыча вдруг повеяло теплом детских воспоминаний, вспомнились совсем уже было забытые праздники и лица, и на душе стало как-то спокойнее и веселее. –Что это? –изумленно спросил Степан Романыч. –Я же говорю «футурия», очень редкое растение, ни в одном ботсаду не найдешь. Бери, мужик, не пожалеешь, единственный экземпляр, сам из экспедиции привез. –Так это, наверное, комнатное, в открытом-то грунте быстро загнется, видно же, что-то южное, а у нас, сам знаешь, климат суровый. –Ни черта ему не сделается, я его на балконе за-

был на всю зиму, думал, все – выбросить придется, а ничего – только сморщилось все и высохло, а как потеплело весной, пожалуйста, вновь набухло и листочки новые проклюнулись! Бери, даром отдаю, за двадцатку! –Ничего себе даром, –возмутился Романыч. –да я на двадцатку полдюжины саженцев куплю, и еще сдача останется. –Так это ж редкость, футурия, где ты еще такую найдешь? Романыч прикинул, что найти такую действительно не просто, и, проклиная в душе свою мягкотелость, полез в карман за бумажником. Рассчитавшись с продавцом, и запихав горшок с растением в сумку, он услышал неразборчивый голос диспетчера, объявляющий прибытие электрички, и поспешно побежал на платформу, позабыв даже поинтересоваться, какого ухода требует приобретенное экзотическое диво. Опомнился он уже в вагоне и поразился очередной своей глупости, и тому, зачем он ее совершил. Супруга, если пронюхает, что я за горшок с этим не то кактусом, не то папоротником выложил двадцатку, точно, меня сожрет с потрохами. «Прямо гипноз какой-то, – размышлял Романыч, – и как эти жулики-торговцы умеют уговорить и всучить всякую ерунду! Уму непостижимо! И где же мне его посадить? На участке, пожалуй, не годится, надо будет домой везти и в комнате на подоконник поставить...» Впрочем, мысли эти недолго занимали Романыча, о своей опрометчивой покупке он быстро позабыл и не вспоминал до самой дачи, а уж там и вовсе было не до горшка с растеньицем. Возня с парниками, грядки и прочее так отвлекло Романыча от мыслей об экзотике, что, лишь собирая вещи перед возвращением в город и наткнувшись на свою покупку, он вздохнул и, прикинув, что впереди лето, тихонько высадил растеньице у ограды среди раз-

личных гладиолусов и прочих цветов, авось пообвыкнется, примелькается, глядишь, и жена оценит приобретенье и не станет досаждать с упреками. Лето быстро набирало силу. Все вокруг цвело и благоухало. Травы и сорняки росли не по дням, а по часам и даже по минутам, а непрерывная изнурительная борьба с ними, причем без всякой надежды на успех и веры в конечную победу, совсем измотала Романыча, и он частенько присаживался на скамеечку перед домиком, закуривал сигарету и мысленно проклинал все свои садоводческие начинания, и свою непутевую жизнь. Изредка он поглядывал на росшую у забора футурию, растение вполне прижилось и чувствовало себя, похоже, великолепно – появились новые ветви, молодые, сочные, ажурные листья и розоватые то ли бутончики соцветий, то ли ягоды усыпали и стебель, и боковые ответвления. Созерцания этого экзотического корнеплода как-то успокаивающе действовали на Романыча, да и супруга его, как заметил Калкин, в непосредственной близости от футурии становилась более доброжелательной и даже, чего уж Романыч за своей старухой не замечал лет двадцать – нежной, и вроде бы, даже какой-то застенчивой. Поначалу-то Романыч и не обращал внимания на эти странности в своем поведении и поведении окружающих в зоне произрастания футурии, но, когда однажды два пьяных и вполне обнаглевших подростка, буянивших на всю округу, вдруг прониклись смирением и некоторой слезой раскаянияь, - опять же перед забором дачи Романыча, он задумался. Что-то не то творится. Как-то эта футурия странно влияет на нас. Прямо как валерьянка или какоето успокаивающее средство, и даже внутрь принимать не надо, успокаивает на расстоянии. Будучи по натуре человеком любопытным, Романыч решил проделать кое-какие опыты с растением

и определить хотя бы приблизительно зону его влияния на окружающий мир. Он установил складной стул приблизительно в семи метрах от растения, уселся и стал посматривать по сторонам. Ничего особенного вокруг не происходило. Постепенно Романыч начал клевать носом и тут вдруг поймал себя на мыслях, ранее ему не свойственных. Мысли были такие: Всю жизнь чепухой занимаюсь, дурака валяю... Годы уходят, а что остается, так... ерунда. А по молодости-то какие планы строил. У-у! Какие планы! Изобретать пытался, наукой серьезно хотел заниматься! И замыслы были, и силы, а где все это теперь? Сплошная суета, пустяки и ничего больше... Этак завтра или через год-другой помру, а через десяток лет никто и не вспомнит обо мне. А ведь мог бы кое-что полезное и для людей сделать, мог бы... –Черт знает, что в голову лезет, – пробормотал Романыч, – и ведь вот что обидно... правда это, вот что обидно... Неужели этот корнеплод на меня так влияет? Гм... И Романыч поднялся и перетащил складной стул на три метра поближе к футурии. На этом новом месте он почувствовал такую непривычную тоску и горечь за бездарно растранжиренные годы, что даже слабые его попытки самооправдания ссылками на непростые житейские обстоятельства и пакостные характеры окружающих ему не помогли. Мысли в голове Романыча так и шелестели: Ах, ты, старый идиот, лодырь и пьяница. Тебе бы только водочку с приятелями хлебать да языком трепаться, а на серьезные дела тебя нет. И что же ты за человек такой, да и человек ли ты? Нет, какой ты, к лешему, человек, так, двуногое животное с зачатками мышления, целиком программируемое привнесенными обстоятельствами внешней среды. Полное отсутствие всякого духовного мира... Ты о

жизни-то своей хоть раз задумывался, скотина? Из школьного курса хоть что-нибудь помнишь? А еще университет заканчивал! И это кандидат наук!.. Ну да... Человек – это звучит гордо! Хоть что-то в голове осталось. Только гордо-то звучит далеко не каждый человек, совсем даже не каждый. Из сотни, если не из тысячи, может, одному удается в своей жизни прозвучать гордо, а остальные так... хрипят что-то на потеху зрителям... И ты в том числе... А ведь были способности, были... Может, и сейчас еще не поздно, если усиленно заняться твоим перевоспитанием... Что нахохлился? От таких мыслей Романыча даже зашатало. И в пот бросило. –Елки зеленые, да это ж не мои мысли, у меня таких отродясь не было. То есть, возможно, когдато лет сорок назад что-то такое и могло в голове появиться, но с тех пор ни-ни... А мысли уже распирали черепную коробку и так и накатывали: Ах ты, мерзавец! Ты еще и трепыхаешься? От правды не уйдешь! Лучше начинай творить, что задумывал, еще вполне можешь успеть сделать коечто полезное. И не вздумай увиливать! Тут Романыч вздохнул, крякнул и с опаской посмотрел на цветущее растение. «Что же это со мной происходит сегодня? Неужели этот декоративный кочан капусты на меня так подействовал?» И тут же возникла мысль: «Сам ты кочан. Ты меня благоустроил, взрастил. В благодарность за заботу я из тебя человека выращу. Да, и не вздумай мне пакостить. У вас, людей, иногда такие мыслишки появляются: делать зло тем, кто вам добра желает, но со мной такое не пройдет». И в этот момент Романыча чуть не парализовало, он наконец осознал, что с ним ведет назидательную телепатическую беседу именно это растущее у него в саду на грядке нарядное растеньице. –Этого не может быть, я с ума схожу, – пробор-

мотал Романыч, хватаясь за сердце. –Может, еще как может! – звенело в голове. – Я тебя, сукиного сына, перевоспитаю, ты у меня станешь, наконец, разумным мыслящим существом... И началось для Романыча страшное интеллектуальное рабство. Он теперь и пикнуть не мог без ведома ужасного гипнотического растения. Футурия доставала его своими телепатическими ударами везде, и всякое сопротивление пресекалось. Она заставляла Романыча просыпаться чуть не в пять утра и обливаться холодной водой, делать гимнастические упражнения по неизвестной системе, прочитывать, точнее, перелистывать в институтской библиотеке за несколько часов рабочего времени до десятка объемистых томов. Самое ужасное, что содержимое этих фолиантов Романыч теперь запоминал чуть не с одного взгляда. В день работы в институте он теперь успевал сделать больше, чем раньше делал за два месяца, а футурии всего этого было мало. Она и дома заставляла его читать, трудиться, размышлять над прочитанным. Романыч понимал, что окружающие, и в первую очередь супруга самого Романыча, чувствуют происходящие с ним перемены и начинают удивляться его поведению. Он даже как-то высказал свои опасения футурии: –Пойми, чудовище, на меня уже косо смотрят. Я же умру от перенапряжения, у меня уже головные боли начинаются, ты жену мою хоть пожалей, детишек... –За них не переживай, их воспитанием займемся позднее. А супруга перемены в тебе приветствует, надеется, что ты продвинешься в науке, и она права. –Да я же через месяц от такой жизни ноги протяну, у меня сердце не выдержит, я же уже старый, мне скоро пятьдесят три стукнет. –Вот именно, надо же тебе в жизни хоть что-то полезное сделать для общества, пусть и с моей помощью, а все же... –Я же вот-вот упаду...

–Ерунда, сегодня приедешь ко мне на участок, я осмотрю твой организм, если что не так, регенерируем. Не забывай, что ты имеешь дело с одним из самых высокоразвитых мыслящих растений галактики. Все в наших силах... –Слушаю и повинуюсь, – отвечал мысленно Романыч, а что ему еще оставалось, когда все его мысли и желания были под контролем этого зеленого монстра. И он ехал на участок, поливал и окучивал своего зеленого хозяина, послушно выполнял все его предписания и за лето, на удивление друзьям, родственникам и сослуживцам, стал совсем другим человеком, помолодел лет на двадцать, приобрел звериную силу и добился такого ясного и тонкого мышления, что в конце концов полюбил своего учителя-мучителя и даже стал ему в чем-то благодарен. И вот уже где-то в конце сентября, когда начались ощутимые заморозки, прохладной звездной ночью футурия призвала к себе Романыча из дачного домика и объявила ему, что вполне довольна его перевоспитанием, его способностями и направлением мысли. –Да, мой друг, наше знакомство завершается, – заявила она ему, естественно, мысленно. – Мне пора... Дальше ты и без моих подстегиваний справишься, жажда деятельности, жажда мыслей – это теперь у тебя в мозгах. Делай свои открытия, изобретай! –Погоди, ты же обещала повоспитывать моих сыновей. –Вообще-то, своих детей человек должен воспитывать сам, но раз уж обещала, вот у меня здесь на макушке созрело несколько коробочек с семенами. Сорви одну, посадишь в цветочный горшок и подаришь своим чадам. –А как же ты? Зима же скоро. Может, и тебя в горшок?

–Обойдемся без горшка, не маленькие, такие, как я, растут не только в каком-то одном месте и времени, мы способны врастать в иные времена и пространства и таким путем познаем вечность, а теперь прощай. И в этот же миг перед изумленным Калкиным все растение вдруг засветилось призрачным голубоватым сиянием, заиграло, засверкало всеми цветами спектра, стало вытягиваться в безоблачную черноту звездного неба и растаяло где-то среди созвездий. И тут впервые за эти месяцы Романыч почувствовал, что чужое влияние оставило его мозг, он стал вновь свободен, но странно – совсем не обрадовался свободе. Ведь свобода – это еще и ответственность за свои мысли и действия, а подсказывать Романычу, исправлять его ошибки теперь было некому, и прежнее интеллектуальное рабство показалось ему вдруг таким сладким и уютным, и он поежился от ночной прохлады, горько вздохнул и, бережно сжимая в кулаке коробочку с инопланетными семенами, пошел в дом. А мозг сверлила одна жгучая мысль: –Никто теперь за тебя думать не будет, пень березовый, никто! – и Романыч готов был заплакать. –Сам напрягайся, сам ищи, сам добивайся знаний, иначе тебе, бергамоту сибирскому, не прорасти в вечность! Идея: не человек выращивает растение, а растение окультуривает, воспитывает и выращивает человека, создает личность...

Сергей Ююкин НАГрАдА Рассказ Сколько лет прошло, но каждый раз, чем ближе День Победы, тем чаще начинаю вспоминать дедушку Пастухова. Мы его так называли в детстве. Имени не знали. Для нас он был просто дедушка Пастухов. Бежишь, бывало, в школу мимо дома, где он жил, увидишь его копающегося по хозяйству, уважительно поздороваешься: – Здравствуйте, дедушка! – Здравствуй, здравствуй, внучек, – вежливо ответит он и проводит взглядом. Неприметен был дедушка. Никого никогда не обижал. Да и на особые торжества не ходил. Почему – никто не знал. Даже не знали, воевал он или нет, потому что дедушка никогда не появлялся в школе на вечерах ко Дню Победы. Да и наград у него никто не видел, хотя по возрасту должен был воевать. Поэтому особенно удивило, когда он последним из приглашенных участников войны зашел в спортивный зал, в особые случаи превращаемый в актовый, и скромно сел на крайний стул, положив жилистые руки на колени. Он выделялся среди ветеранов. У тех золотом и серебром сверкали награды, а у него на видавшем виды пиджаке ничего не было. Первое, что подумалось: “Он же не воевал. Зачем его пригласили?” – Дорогие ребята! – взяла слово директор школы, черноглазая Нелли Ивановна. – Сегодня мы пригласили участников войны, чтобы они рассказали нам о своих подвигах. Первое слово предоставляем Ивану Ивановичу Петрову.

100

– Ну что я могу сказать, – расправив грудь, на которой зазвенели медали, начал тот. – Воевал я с сорок третьего по сорок пятый годы. Прошел от Курской дуги почти до Берлина. Но потом был ранен и победу встретил в госпитале. – А много ли вы убили фашистов? – послышался детский голос. – Этого сказать не могу. Одно скажу: много стрелял, и много врагов падало. А от моих пуль или нет – разве разберешь? Это не самолеты сбивать. Те можно посчитать. А на земле да в пехоте – разве сосчитаешь? – А награды вам за что вручали? И дядя Ваня, бережно трогая каждую медаль, начал поочередно о них рассказывать. Так прошло одно выступление, второе, третье и… Остался один дедушка Пастухов, который еще не сказал ни слова и на которого никто особого внимания не обращал. Казалось, он случайно сел с ветеранами в один ряд. – В этом году, по просьбе нашей ученицы Люды, пригласили ее дедушку… – забыв имя, пришла в замешательство Нелли Ивановна, а потом поправилась, – дедушку Пастухова. Просим вас рассказать об участии в боевых действиях. – А что рассказать? – привставая, начал он расправлять худощавое длинное тело. – Можно сидя, – попыталась остановить его Нелли Ивановна. Но дедушка уже встал и о чем-то задумался. Он сжимал перед собой руки, и в этом чувствовалась былая сила. – Вы не волнуйтесь. Расскажите, как можете, – попыталась успокоить его Нелли Ивановна. Дедушка поднял глаза, обвел зал. – Да я и дня не воевал, – виновато произнес он. Послышались одинокие смешки. Жаль было дедушку, и было больно за то, что пригласили человека, а теперь смеются над ним. – Ну вы, – чувствуя неловкость, решила сгладить обстановку Нелли Ивановна, – расскажите, что помните. – Я и сделал всего один выстрел… – и дед стал рассказывать. – Когда прибыли на фронт, был сильный мороз.

101

Все в блиндажах укрылись. А меня послали посмотреть, что делается в окопах на нейтральной полосе. Не замышляют ли что фашисты? Мороз-то лютый. На улице долго не пробудешь. Надо греться в тепле. А вдруг враг воспользуется этим и нападет? Вот и пополз я смотреть. Когда дополз до окопа, спустился в него, сразу столкнулся с семью фашистами. Я за затвор на винтовке – он примерз. Фашисты тоже за затворы, но и у них ничего не получилось. Тогда они бросились на меня. Я одного штыком, а другого прикладом. Чувствую – удар автоматом по голове. Так бы ничего, будь каска, как на фашистах. А на мне простая ушанка. В глазах помутнело. И вдруг злоба одолела. Думаю: “Будь, что будет”. И пошел крушить налево и направо. Кого прикладом, кого штыком. Потом вижу: шесть фашистов вокруг валяются, а седьмой выскочил из окопа и убегает. Что делать? В руках винтовка без приклада. Он разлетелся на куски. Я рукой за затвор, а он, видать, от удара отскочил. Я патрон в патронник, винтовку вскинул и выстрелил. Фашист упал. Смотрю, ребята на подмогу бегут. Тут в голове окончательно помутнело, и я потерял сознание. Очнулся в госпитале. Череп был проломлен. Комиссовали меня. Так что и дня я не был на фронте, – дедушка замолчал. В зале повисла тишина. – А вас, дедушка, наградили? – поинтересовалась Нелли Ивановна. – Не знаю, – ответил тот. – Так надо было бы поинтересоваться. Вдруг награда затерялась, и вас разыскивает? – Эх, милые вы мои – вздохнул дедушка Пастухов, – мне лучшая награда, что остался жив и не сдался врагу, – и тихо опустился на край стула, опершись жилистыми руками о колени...

102

Аманжол Шамкенов – 85 «дӨңГелеЙ БерсІН ЖҰМыр Жер» отАН Отаным! Жеріңде өскен қызыл гүлді Су болып суарайын солмасын деп. Тосайын самалыңа көкірегімді. О дағы шын сырымды тыңдасын деп. Отаным! Күнде өзіңмен жадыраймын, Бір өзің ең қымбаты дүниенің. Бұлтыңа төбеңдегі Тау болайын, Кеудемде ұйықтасыншы қонып менің. Отаным! Бір өзіңде бар ықыласым, Ғажайып қызығыңа тоймай келем. Мен де бір саяңдағы сандуғашың, Тартуым – шын жүректен шыққан өлең. керекУ

Керекуім қадірлі, Менің туған қаламсың. Іргеңе осы өлеңім Кірпіш болып қалансын.

103

Сенің мөлдір суыңа Шомылдырған жан анам. Дүниеге сонда мен Тұңғыш рет қарағам. Болашақты ұғынып, Бүгінгіден көреміз. Екеуіміз де құлпырып, Бірдей есіп келеміз. кел, сАПқА тҰр Біз сүйеміз бейбіт күнді, Бейбіт күнде туғанбыз, Біздің өмір күндей нұрлы, Бақыт құшқан ұланбыз. Оқу, оқу − біздің мақсат, Асулардан өтеміз. «Бір жаңалық, − дейміз, − тапсақ» Ертең оған жетеміз. Тез жетеміз, ержетеміз Еңбек етіп ел үшін. Естіп даңқын, көрер халқым Ұланының жемісін. Қиқулаған бір топ құзғын Қағып соғыс дабылын, Жарқыраған күніміздің Жұлмақ балған тамырын. Зұлымдыққа жан шыдар ма?! Бойда жігер тасыған. Бейбіт туын алшы қолға! Кел, сапқа тұр, жас ұлан!

104

Жауыздарға жүрегі мұз, Тисін оқ боп әніміз. Бұзылмайды тілегіміз, Бұзылмайды сәніміз. МАқтАНАМ

Мұхтар Əуезовке

Сыр-сипатын бере алармын қалай мен? Осынау мидан қотарылды-ау талай кен, Әйтеуір һәм көрген сайын Мұқаңды Кездескендей болам ылғи Абаймен. Ол сөйлесе ұмытасың басқаны, Қыбыр етпей ұйып қалар жас, кәрі. Жасар мәңгі жанға керек ауадай, Оның үлкен өмір жайлы дастаны. Биік деуші ед Парнас тауын әмәнда, Маған Мұқаң биігірек одан да. Оның ойы шексіз мұхит секілді, Суат алып мәз боламын соған да. Егдемін деп елеп тыным таппаған, Өз халқының бар асылын сақтаған. Өнегелі ұл туғызған Мұқаңдай, Қазақ елі, құдіретіңе мақтанам! қУАНыШ Ей, адам! Шын өмірдің сырын білсең, Құй түсін, құй түсінбе тілімді сен, Қуаныш бәріңе ортақ қасиет қой, Шіркін-ай, бәрің ылғи күліп жүрсең. Ей, адам! Жөнің жоқ қой жаңыларға, Күтіп тұр қуанышты таңың алда. Бәріңе жер үстінің тірлігі ортақ, Тірліктің қуанышсыз сәні бар ма?!

105

Тағы да бір қуаныш келген ізгі, Шығарып тастады бір белге бізді. Мақтаныш, Зор махаббат елге деген Көтеріп бара жатыр кеудемізді. Ей, адам! Бір біріңді күндетпегін, Аялау жердің даңқын міндеттерің. Космоста Юрий салған даңғыл жолмен Ашты олар көне тарих тың беттерін. Ертең-ақ бүгінгіміз ескіреді, Кім бұрын мұндай шақты естіп еді! Космосқа жақсылықты сеуіп қайтты Қос батыр, біздің елдің қос жүрегі. Қалайша қуанбаспын, тым алыстан Келді ерлер Космоспен сыр алысқан, Жаманға жорымаңдар, о, достарым, Көзіме жас іркілсе қуаныштан. тыНыШтық тУрАлы толҒАУ Мұз қатқан кейбір қабақтар О, ғажап, жіби бастады. Жөні жоқ енді алақтар, Сауытын шешіп тастады. Кемітіп бекер беделін Келген ғой жайды ұға алмай, Енді сол сезік дегенің Сейіліп жатыр тұмандай. Түсірмей еске ескіні Тұрғандай дерттен айығып, Ғайып боп «жаудың» кескіні Құшақтап жатыр жайылып.

106

Арада болған алалық Шешімін тауып жеңілдер. Бұл да бір нағыз жаңалық, Табысып жатыр көңілдер. Өз мәнін әркім есептер, Тастадық түріп түндікті. Тыйылар мүмкін өсектер, Жатырмыз айтып шындықты. Артығын жойып қарудың Ақыры жеңді ақыл-ой. Қымсынбай жақын танудың Бір реті келіп жатыр ғой. Ұқсамас бәлкім түріміз, Жүрсек те қай шет, қиырда, Болса да басқа тіліміз Ұғысу деген қиын ба? Дүниеге келіп адамша, Адамша тірлік жасайық. Адамзат солай жаралса Жатсынбай жүрсек, несі айып? Өзінше әркім серпілген, Шапағат нұрдан безді кім? Өзінің мақсат, еркімен Көріп жүр әр ел өз күнін. Жаңа бір белден асты кім? Өзгелер кінә тақпасын. Өзінің салтын, дәстүрін Аялап мәңгі сақтасын. Жоғалсын қатаң жалған жүз, Жарастық тауып сәніміз, Қанша жұрт, қанша ел бармыз Жасаймыз бірдей бәріміз.

107

Жақсылық қана ұялап, Жамандық біткен шетінен Өктемдік, небір қиянат Жойылсын жердің бетінен. Осы бір тілек, осы арман Толқытар барлық жүректі. Аңсаған бар жұрт қашаннан Түріп-ақ жүріп білекті. Өзгеше бүгін туды күн, Пердені қалың ысырып, Адамдар, міне, бір-бірін Жатыр-ау енді түсініп. Ақтарып сырды ағынан Айтқанға бүгіп сенеді. Мұхиттың арғы жағынан Жайлы бір хабар келеді. Себебі біздің бетбұрыс Қырандай жайып қанатты Әлемге түгел төкті ырыс, Жылылық лебіз таратты. Ашылды барлық есіктер, Келеді қонақ көбейіп. Тербеле берсін бесіктер Шаттыққа жүзді бөлейік. Дөңгелей берсін жұмыр жер, Күшпенен ешкім озбасын. Қонақтап солай жүріңдер, Көрмейік мәңгі көз жасын. Болмасын ешбір қамалдар, Нығая берсін туыстық. Ол үшін керек, жарандар, Бәрімізге де тыныштық!

108

МеН ӨЗІңе Не БАры Мен өзіңе не бары Айттым, жолдас, шындықты. «Бұл да өмірдің сабағы – Деп білгейсің, – бір мықты». Бұл уақытқа дейін сен Сезіп пе едің мініңді? Мейлі өзің біл, кейісең, Айттым бірақ шынымды. Бұған дейін келдің сен Маңдайыңнан жел есіп. Ғаламатты көрдің сен, Ашылды алдан кең есік. Әйтеуір, сол беделдің Арқасында шалқыдың. Ойда жоқта кенелдің Көріп тағдыр тартуын. «Бармақтайын қонса бақ», Дегенді ішке түйіп ең. Өзгелерді жат санап, Шыға келдің бүйірден. Артыңа бір қарайлап, Көз салмадың өзіңе. «Кереметпін» деп ойлап, Сендің-ау жұрт сөзіне. Шаң жуытпай жаныңа, Жалған атақ жебелеп, Сүйенерің барында, Дәуірледің, не керек! Шағын емес бойыңа Мол шекпенді жамылдың. Не түссе де ойыңа, Өз ырқыңа бағындың.

109

Өзге егінін орсаң да Сілтей бердің әріге. Іштей әлек болсаң да Қарамадың әліңе. Қадам басса кім жаңсақ, Түсер бірде дұзаққа. Асқақ кеуде, құр мансап Апармас-ау ұзаққа. Бұл уақытқа дейін сен Сезіп пе едің мініңді? Мейлі өзің біл кейісең, Айттым, бірақ, шынымды. БолыП ЖАтыр, БолыП ЖАтыр Болып жатыр, болып жатыр Әзір сенің дегенің. Әзір билік қолында тұр, Кім білмейді себебін. Төнсе дағы әңгір таяқ, Сен мәз болып қарайсың. Келеді әзір дарымай-ақ Айтылса да талай сын. Шебер-ақсың түгендеуге Ағайынды сапырып. Келесің сен біреулерге Тырнағыңды батырып. Саяңа сәл ықтағанды Қамқорыңа аласың. Өз ойыңнан шықпағанды Сыртқа сыра саласың. Неге бірдей бәріне де Бұрылмайды бүйрегің? Бұл сырыңның мәні неде? Неге оларды сүймедің?

110

Әділдіктің ауылынан Барасың-ау алыстап. Байқа, алдың қалың тұман Қалмағайсың тал ұстап. Болып жатыр, болып жатыр Әзір сенің дегенің. Әзір билік қолында тұр, Кім білмейді себебін. Күйкі тірлік көңіліңде Қалған ба әлде ұялап? Бұл думанды өміріңде Көрдің бе сен қиянат? Қамтысаң да керегіңді, Қанша алысқа ұшарсың? Жөнсіз ішіп-жегеніңді Әлі-ақ сен де құсарсың. Көбік бедел, арзан абырой Сыпырылып қалады. Тайғанақ боп келеді ғой Дәрменсіздің табаны. Жоғалар-ау бір күн сенім, Шайқалып тұр терегің. Бола бермес енді сенің, Енді сенің дегенің. Өзің жуып кір жағаңды, Өз күніңді санарсың. Сыңаржақтық сыбағаңды Сонда жолдан табарсың.

111

Жўмабек Сманов «МеН қУАНдыМ ЖАдырАП, сеН де қУАН»

достық тІлІ Бауыр басып баласы әрбір ұлттың, Шежіресін сақтадың сан ғұрыптың. Қазақ елі! Ту қылып татулықты, Керуеніне айналдың мәңгіліктің. Қырғыз, өзбек, ұйғырмен араласып, Жақын көрдім, демедім ара қашық. Қыз алысып, қыз беріп, құда болып, Туыстық, ынтымағым барады асып. Магомед, Равиль, Шамиль – тау ұлдары, Дәм-тұзымыз жарасты, тәуір бәрі. Бір кездері бала еді ойын қуған... Ақыл айтар шал болды ауылдағы. Достасуға әзірмін неміспенен, Жауы емеспін, мен оның кек іздеген. Жомарттықтың пейілін танытқым кеп, Құшақ ашық, көңілім теңіз дегем... Украин Павлоны жат көрмедім, Ол «дос» десе, мен оны «батько» дедім. Ақ көгершін екеуміз аспанға атып, Тола қалды кептерге сәтте көгім. «Тамыр» десіп бір жақсы ырымды айтып,

112

Көршіменен мақтанған бұрын да айтып, Иванның Васясымен ұғысамын, Тіліменен достықтың сырымды айтып. Сыймен жауап беремін құрметіне, Ізгілік пен ілтипат тұр бетімде. Төрткүл дүние көз тігіп көк туыма, Дархандығын даламның үлгі етуде. Мен сөйлеймін, достықтың тіліменен, Ақтарылам, іште сыр бүгілмеген. Адал болса жүрегің, отандасым, Бәсіре күт, бәсіре бүгін менен. Ортақ Отан, өзен-көл, таулар – бәрі, Бірге мақсат-мүддеміз, арман-дағы. Менің тілім – достықтың Ұлы тілі, Қажетсіз деп білетін аударманы. отАНыМ

Отан, Отан! Бəрінен биік екен Мен оны мəңгілікке сүйіп өтем. Мұқағали

О, далам! Есті үнін ұрпағыңның, Отан маған, оған да ортақ ұғым. Өтеп көрген жан жоқ-ау саған борыш, Жырлағанмен қанша ақын Отанды мың. Отан – менің анамның алақаны, Отан деймін жазира Сарыарқаны. Отан от боп жанып тұр жүрегімде, Қалған кезде күл болып қалар табы. Сүйе білу керек қой, о дағы өнер, Аярым жоқ көмекті қолдан келер. Керек десе жүректі сорғалатып, Бөліп берем бөлшектеп одан да егер...

113

Білем, бәлкім, білмеспін қасиетін, Туған жерге есті ұлың бас иеді. Сайтан сезім жолынан адастырып, Салып жүрген жоқпын ба қасіретін?! Киелі деп санайсың десе кімді, Айтар едім туған жер-бесігімді. Шимайларын жастықпен жасап алған, Пейіліңмен өшірдің кешірімді. Сезесің бе көңілдің өрекпуін, Мақтану да, шаттану керек бүгін. Кием де – сен, Жаратқан ием де – сен, Махаббатым өзіңе бөлек-тұғын. Құшағыңды аш, шақыр бері келші де, Аймала жел, көңіл, шіркін, көншіме. Балапаның болсам кеше, дәл бүгін Қорғау сені тисін менің еншіме. О, далам! Есті үнін ұрпағыңның, Отан маған, оған да ортақ ұғым. Бақытты қып жаратқан саған деген, Тағзым менен арымда тұр тағылым. ӨлеңІМ – МеНІң ӨМІрІМ Өлең жазу – сауданың базары емен, Өлеңдерім – күлгеннің мазағы емен. Көкірегінде сәулесі бар жандарға Жазғам өлең, әлі де жаза берем. Түкке алғысыз санарсың, сірә, мұны, Қозғадым шамаммен бір жыр ағынын. Болсын кітап, болмасын... бұл жазғаным, Алғаш салған оюы құрағымның. Бәлкім сарай қалармын өлеңменен... Түк шықпас деп ойлайсың неге менен? Көкейімде сыр тұрса, жыр ғып оны, Жазып кетем, ант еткем, жеңем дегем!

114

Бәрін уақыт көрсетер сабыр қылшы, Келмес әлі тіл мен жақ жаңылғысы. Өлең деген күтетін қонақ емес, Мен білетін өлең ол – тәңір күші! АУыл ШетІНдеГІ терек Бабалардың қалған сен терегісің, Шежіресің біз үшін білемісің. Тарих болып бүгінге жеттің аман, Болашаққа көп әлі керек ісің. Әр бұтағың өзінше сыр шертеді, Төгіледі өлең боп жыр-ертегі. Тіршіліктің жалғастық белгісіндей Талай ұрпақ айналып жүрер сені. Көне көзді ақсақал атамдайсың, Тебірентпей жүректі жата алмайсың. Жүзің жылы көрінген жаз келгенде, Күздің мынау күнінде қаталдайсың. Кереметің бар ойға сенің түйер, Сүрінгенде сүйеу бол, деміңді бер. Сені көріп саяңда өскен ұлың Кіндік қаны тамған бұл жерін сүйер. Ауылыма сән берген көркем едің, Дауыл жықпас долданған ер терегім. Сәбиіңдей сағынып саяңа кеп, Еркелегім келеді, еркелегім. сАҒыНдыМ сеНІ, ертІсІМ Көктемде келдім, Ұлы Ертіс, сенің жағаңа-ай, Толқының асау тулауда тыным таба алмай. Арнаңа сыймай бейне бір теңіз секілді, Сағасы толып, шалқарлы дария тарауда-ай. Ұласып айға күндерім сені көрмеген, Жарысып жеттім самала ескен желменен. Білмедім қандай мінезді күзде көрсеттің, Қыс қатал өңің, жылылық лебін бермеген.

115

Бабамнан қалған мұра боп көне көз едің, Сағындым сені, Ертісім, талып өзегім. Жіберер ме еді жүрегім мұзын ерітіп, Көктем де тұрған шығар-ай күтіп кезегін. Сәулелі нұрын тек саған төгіп нұрлы аспан, Ғашықтар талай өзіңмен ғана сырласқан. Таусылмас мөлдір, сарқылмас кәусар суыңнан, Гүрілдеп даусың жаңғырып анау қырды асқан. ӨЗІМе Не өмірді ұқпадым, не желіктім. Місе тұтып жүрдім бе пенделікті? Балын татып тоймайтын, сірә, дағы, Қою керек шығар-ау еркелікті. Пәлен дегім келмейді ешкімге де, Өмір өзі сабақ қой ес білгенге. Ізім жатыр адасып тарам-тарам, Әлде өмірдің шимайын кеш білдім бе? Және ойлама өмірден түңілген деп, Үміт оты сорлының үзілген деп. Өткен өмір есесін артығымен, Қарымта қып қайтарам түбінде кеп. Мойныма алам, жетеді-ау ағаттығым, Ағаттық та өзімнің салақтығым. Ішке сырды жасырмай айта салар, Қателігім аңғалдық, сол-ақ тұғын. Ұмытайын ақылсыз, «бала өмірді», Қан жүгіріп бойыма, жаңа өң кірді. Кешегі күн алдымнан күтпесе екен, Жаңа өмірді бастайын, жаңа өмірді. Басқамын мен, ендігі басқамын мен, Опық алып жүрдім ғой жасқанумен. Таңғы түстен оянсам өзгеше бір, Ерік күшін жаңаша басқарумен.

116

сАҒыНыШ Аппақ болып жауған кезде, Ақ қар, сені сағындым, Күбірлесіп өзді-өзіммен, Жүрегімнен жарылдым. Білесің бе арман болып Бір қалау бар аңсаған. Бір өзіңмен атқаны ол Шапақ болып таңымның. ...Ғайып болды қар да лезде, Бейне бір тек сағымдай. Бірақ өзің көз алдымда Ұзақ тұрдың жанымда-ай. Мөлдір көздер, үнсіз мылқау Тілдеседі өзінше. Қалай тұрсын жүрек, шіркін, Жаным сені сағынбай. Жүрмін тосып қашан жауар Ақ қар таза, кіршіксіз. Асығулы аңсауменен Бұталар да бүршіксіз. Орын алып дәл төрінен Көңіл-жүрек о да әне, Келер ме деп, жауап күтіп Сауалдар да тұр шексіз. НАЗ Мейлі, мені қостама, мейлің, қоста. Өтіп кетті талай күн бостан-босқа. Демеу болар жан болмай мен сүрінсем, Демеді ме айналам: «көмек тоспа». Алмағы бар қаншама менде кімнің? Арқаладым өмірдің пенделігін. Тек біреуден күткенім жақсылықты, Сенде туар айым да, сенде күнім. Жат көзбенен қарады орман маған, Өз баласын қай дала қорғамаған. Жүрегімді, жанымды бердім саған,

117

Сыйлашы көңілді бұлт торламаған. Өмір, шіркін, өтер ме тектен-текке, Бақытыңды қисаңшы бұл тентекке. Жадыраған жазира жазды берші, Тұнжыраған көңлімді көктем ет те. Дұшпаным жоқ, ешкімге кегім де жоқ, Ашу айту біреуге тегімде жоқ. Кішіреймен мен бірақ ешкімге де, Мен бас иер «сұлтан» да «бегім» де жоқ. кӨңІлдеГІ ӨЗГерІс Жадыраған жазбенен бақталаса Көтеріңкі көңіл-күй тап-тамаша. Рахаты да дүниенің жазбен келіп, Еніп жатыр бойыма жанталаса. Өзгеге де күлкімді сыйлағым кеп, Игі жақсы жаныма жинадым көп. Жылы жүзбен қараған дос-жаранға Сырымды ашып ақтардым сый-бағым деп. Бүгін менің өн-бойым ашық аспан, Сақта, құдай, қабағы ашылмастан. Әрбір жанға тең бөліп берер ме еді Лүпілдеген қуаныш басылмастан. Мен қуандым жадырап, сен де қуан, Бойдан реніш толқынын мен де қуам. Қуаныш пен шаттықтың белгісін мен Құшағымды толтырған гүл деп ұғам. Гүл-гүл жайнап, ұмытшы өзге күнді, Жігер оты өртесін өзегіңді. Ей адамзат! Көңілді кір шалмасын, Төгілдір тасқын өмір-өлеңіңді. АНАМ МеНІң еШкІМГе ҰқсАМАЙды Білмеймін, барлық Ана сендей ме екен, Бұл сөзіме өзгелер сенбей ме екен? Бәрібір тең көрмеймін ешкімге де, Бір артықтық бар өзіңде елден бөтен.

118

Кейбіреу кінә тақты қыңырсың деп, Оны да көңіліме алмадым көп. Тынышсыз, кейде тіпті жыбырсың деп, Айтқанға назарымды салғаным жоқ. Байқаса бойымнан бір өжеттікті, Қой дегем жоқ, тілінен тежеп тіпті. Қуан, Ана, сенде бар ер мінезбен Бүгін сенің кішкенең ер жетіпті. Білгің келсе айтайын жақынырақ, Анам менің шайқалмас бір шаңырақ. Нәзіктік те бар онда әйелге тән, Қайсарлығы бойыңда басым бірақ. Тағдыр оны аямай салды сынға, Сонда дағы кетпеді салы суға. Ер азамат шыдамас тауқыметпен, Төтеп берді ерлерше алысуға. Жеңді және, жетті ол дегеніне, Сыйлы адам атанды елге міне. Артқа тастап бейнетті шүкір бүгін, Ақыл айтар әжесің немереге. Мойымаған қаншама қысса қайғы, Менің Анам ешкімге ұқсамайды. Қартаймайсың біз барда мәңгі жассың, Аппақ болып басса да шық самайды. ...Білмеймін барлық Ана сендей ме екен? Бір артықтық бары рас елден бөтен.

119

Ирина Винтер член Союза журналистов Казахстана.

ПоЗдНее рАскАяНие… Рассказ – Девушка, будьте так добреньки, пробейте дырочку, – Павел протянул свой проездной билет для компостирования впереди стоявшей девушке. Он ехал в маршрутном автобусе после окончания занятий в машиностроительном техникуме, на втором курсе которого учился. – А может быть, две или три? – улыбнулась она. – Сразу видно, что вы щедрый человек... – юноше понравилась открытая и притягательная улыбка незнакомки. – А вы? – доброжелательно отозвалась девушка. – Да у меня снега среди зимы не выпросишь, такой скупердяй! И денег нет, – Павел скорчил постную гримасу, как страдающий бессребреник. С юмором у него всё было в порядке. Молодые люди от избытка юношеского задора расхохотались так, что привлекли внимание хмурых пассажиров, теснящихся в узком проходе между сиденьями. – И чего гогочут? – вскинулся, как на неприличное слово, немолодой уже мужчина, шевелюристый, с пышными бакенбардами. – Нашли место, где зубоскалить и ржать, какая молодёжь некультурная пошла. То стиляги, то лохмы распускают, – посмотрев на волосы Павла отметил сердитый пассажир. Нервный тик кривого рта выдавал в шевелюристом неуравновешенного человека. Курчавые бакенбарды и крикливое выражение

120

на постной физиономии пассажира ещё больше рассмешили молодую пару. Их смех постепенно отогрел суровые сердца замотанных делами и заботами людей, и некоторые из них тоже заулыбались. В общественном транспорте такое случается редко, ведь всегда надо везде успеть, а автобусы ходят плохо, да и давка в салоне не располагает к веселью. – Что-то я вас раньше в этом автобусе не видел? – переходя на серьёзный тон, спросил молодой человек. Девушка что-то ответила и стала протискиваться сквозь толпу к выходу. Паша вдруг неожиданно для себя решил последовать за ней, но не успел – дверь коварно клацнула перед его носом. Юноша выглянул в окно, чтобы уточнить, в какую сторону направится незнакомка, но не увидел. «Наверное, не судьба», – подумал Павел и почувствовал сожаление, что не успел познакомиться с этой улыбчивой девушкой. Казалось бы, зачем такому парню, как он, расстраиваться из-за того, что не узнал имя, в сущности, обыкновенной девушки. Ну симпатичная, ну и что. Таких вокруг сколько угодно. Высокий, красивый, с хорошим чувством юмора, Павел не был обделён вниманием слабого пола. Многие девушки в техникуме сохли по нему, а он как-то несерьёзно к ним относился. Мог завести интрижку с однокурсницей с симпатичной мордашкой, но и спокойно расставался, не утруждая себя оправданиями. Видел иногда и слёзы, жалел, но ничего не мог с собой поделать, насильно милой ведь всё равно не станет. Павел Кайль приехал из деревни. В «Михайловском» совхозе прошло его звонкое, насыщенное радостью и множеством интересных дел детство. Богатый совхоз славился своей основательностью, большим добротным хозяйством, в котором дружной семьёй жили люди разных национальностей, особенно много было романтически настроенных приезжих, спешивших на целину из разных концов огромной страны Советов. Кайли тоже прочно обосновались в целинном совхозе, построили пя-

121

тистенок, постепенно завели большое хозяйство. Здесь Паша закончил десять классов, год проработал помощником комбайнёра, а потом поступил в техникум и перебрался в областной центр. Жил на квартире со своим земляком, который заканчивал педагогический институт. Иван за эти годы стал уже «городским» и на первых порах помогал своему молодому другу освоиться на новом месте. На каникулах Паша всеми фибрами души рвался в свой «Михайловский», скучал по родным и друзьям детства. Не только на каникулах, но и в праздничные дни, когда всех студентов областного центра обязывали принимать участие в парадах и демонстрациях, Паша пытался придумать всё что угодно, лишь бы уехать домой. Он удивлялся, что Иван Портман даже на каникулы остаётся в городе. – Подожди, студент, и ты скоро домой ездить так часто не будешь. Я тоже через это прошёл… – подчёркивал Иван, когда Паша уговаривал друга составить ему компанию в поездке. *** Перед Новым 1972 годом Паша с большим трудом достал билет на рейсовый автобус. Он очень хотел отметить этот самый любимый праздник с родными. Автобус был переполнен так, что многие пассажиры ехали стоя. Стоять пришлось и Павлу, но это нисколько не огорчало, главное, что он побывает дома. Когда Паша с сумкой, где у него были упакованы подарки родителям и двум младшим сестрам, пришёл на вокзал, он к своему удивлению увидел в толпе ту самую девушку, с которой весело общался несколько месяцев назад в маршрутном автобусе. Заметить ее было нетрудно: на рост свой она, как и Паша, пожаловаться не могла. Высокая, стройная, с сияющими серо-голубыми глазами, она выглядела так, будто каждую секунду своей юной жизни ждала обязательного, большого счастья. А больше всего Павлу нравилась её улыбка, с какой она общалась с кем-то в толпе, – открытая и настолько доброжелательная, что парень от волнения даже немного растерялся. Молодого человека ещё больше удивил тот факт, что девушка устремилась к ав-

122

тобусу, на котором должен был ехать и он. Теперь перед ним встала задача устроиться рядом с ней чего бы это ни стоило. Как оказалось, у нее тоже не было места. Справившись с лёгким замешательством, Паша пошёл в атаку. – Вот так встреча! Салам алейкум. Целоваться будем? – поинтересовался Паша у девушки, когда пассажиры, наконец, «упаковались», и автобус тронулся. Он радовался, что сумел протиснуться к ней, и что дорога теперь не будет такой нудной и долгой. - Как делишки? – Здравствуйте, – серьёзно и немного удивлённо ответила девушка. – Дела идут себе потихоньку. – Ты, наверное, меня не узнала, – без особых церемоний перейдя на «ты», продолжал юноша. – Не помнишь разве, как ты в автобусе мой билет компостировала? – Ой, вспомнила! – засмеялась она. – Надо же, опять в автобусе встретились. А вы что, шпион и следите за мной, и обязательно в транспорте? – весело спросила девушка. – Да, нанял несколько отставных кагэбэшников и они докладывают мне каждый твой маршрут. А если честно, я пожалел, что тогда не узнал твоё имя и адрес, ты так быстро исчезла, будто сбежала от меня. Вот и маюсь теперь в грусти и тоске, даже кушать не могу, – состроив печальную мину, драматически произнёс парень. – Да нет, вышла на своей остановке, вот и всё, – хохотнула она. Они познакомились. Лиза первые дни после их встречи вспоминала этого красивого, жизнерадостного парня. Как и Паше, ей тогда тоже пришла в голову мысль: «Не судьба!» Дорога длинная, времени поговорить достаточно. Молодые люди устроились на ступеньках автобуса, предусмотрительно постелив газеты, чтобы не выпачкаться. Говорили не умолкая. Лиза тоже была студенткой, училась в индустриальном институте на мехтехе, на третьем курсе. Жила в общежитии. Сейчас едет к родителям в Железинский район, чтобы вместе с родными отпраздновать Новый год. Постепенно они многое рассказали друг

123

другу о своей жизни – такой ещё короткой, но уже такой насыщенной и интересной. Как и в прошлый раз, часто и беззаботно смеялись, шутили. Жизнь в этот миг казалась им такой славной и радостной, такой счастливой и безмятежной. – Давай перекусим чем Бог послал, – предложила Лиза и достала из большой сумки пакет со снедью. Они с удовольствием пообедали вареными яйцами, хлебом, намазанным сливочным маслом, выпили горячего чая из термоса, зашуршали фантиками от «Золотого ключика». Павел достал из сумки два крупных яблока, вытер чистой салфеткой, которую ему протянула Лиза, и они с аппетитом захрумкали сладкими плодами. Совместная трапеза как-то по-новому сблизила молодых людей. И Паша, и Лиза почувствовали переломный момент в их ещё таком недолгом знакомстве… Лизе надо было выходить раньше. Когда Паша помог ей вынести из автобуса сумку, он спросил, может ли навестить её в общежитии. – Валяй! – запросто ответила Лиза. *** Домой Паша приехал в таком хорошем расположении духа, что домочадцы удивились его весёлости. – Что такое хорошее произошло? – поинтересовалась мать. – Сияешь, как начищенный пятак. – Мама, я женюсь, – заорал вдруг её взбалмошный сын и от избытка чувств схватил в охапку младшую сестрёнку Аннушку и закружил её по комнате. - Что ты такое говоришь, - в один голос вскрикнули мать с отцом. - А кто за тебя учиться будет, кто семью кормить будет? Ты ведь, наверное, толкомто эту девушку и не знаешь? – Ничего, проживём как-нибудь, – легкомысленно изрёк сын. – А девушка – хорошая, умная, милая, аккуратная, добрая, застенчивая, работящая. В общем, вся из себя такая, какую бы вы хотели иметь в невестках. И что бы вы мне сейчас ни говорили, я всё равно женюсь… – Ну, братец, ты даёшь! – только и произнесла старшая из сестёр Лида. Родители переглянулись. Сестры тоже во все глаза смотрели на своего шустрого брата.

124

– Пусть немного поостынет, потом поговорим, – успокоил отец родных. Все эти дни, которые Паша провёл дома, он только и думал о своей избраннице. В том, что она будет его невестой и женой, он не сомневался ни секунды. Родители ещё пару раз пытались завести разговор с непутёвым сыном, стараясь отговорить от поспешного шага, но всё было напрасно. Павел даже не пошёл на праздничный вечер, устроенный в честь Нового года в местном клубе, чем ещё больше убедил своих родителей в серьёзности своего намерения. Никто из молодых людей в селе такие вечера в клубе никогда не пропускал. – Слушай, мать, кажется, наш парень действительно не на шутку влюбился, – сказал Иван Александрович жене, – придётся нам к свадьбе готовиться. Давай покумекаем, что к чему. – Да как-то неожиданно всё случилось, – поддакнула мужу Амалия Карловна.– Ну что ж, свадьба, так свадьба. Когда-нибудь это должно ведь и произойти. В семье Кайль ещё не определились, как отнестись к этому важному событию в их жизни… А Павел читал книги, гулял по новому хрусткому снегу, вдыхая неповторимую морозную стынь звонких январских дней и любуясь тонкими серебряными иголочками, скользящими с синего высокого неба. Красные мёрзлые ягоды рябины, которые он срывал по просьбе матери для витаминного компота, легко давались ему в руки – рост позволял. Он кинул в рот несколько ягод, уловив в их терпком сладко-горьковатом вкусе неповторимый аромат – смесь морозной свежести с лёгким вкусным травяным запахом. Он сам удивлялся своему романтическому настроению, которое вдруг неумело, но настойчиво отыскивало себе местечко в простой Пашиной душе. Многое в родном селе, в знакомом ландшафте изменилось, что юноша с удивлением стал замечать. Так проходили каникулы. Молодой человек много думал о своей возлюбленной, строил планы их совместной жизни. Когда Паша возвращался в город, он с волнени-

125

ем ждал остановки в Железинке, надеясь увидеть Лизу. И увидел. Она стояла в окружении большой компании, ожидая автобус, и с нетерпением поглядывала в сторону грейдера. Её лицо разрумянилось на морозе, а взгляд серо-голубых глаз лучился таким заразительным жизнелюбием, что её улыбка глубоко ударила юношу в самое сердце. Что особенно привлекало его в любимой девушке – это её женственность, такая, какой обладает далеко не каждая. Паша выскочил из автобуса, чтобы помочь девушке занести в салон багаж. Заглянув друг другу в глаза, и он, и Лиза поняли, что очень ждали этой встречи… Общение на этот раз не было уже таким беспечно-безмятежным, как в предыдущие встречи. Волнение несколько сковывало мысли, и разговор тёк вяло, перескакивая с одной темы на другую. Но одно было неоспоримо: они уже не чужие друг другу, и их отношения – не лёгкий флирт, который никого ни к чему не обязывает. Паша взял ладонь девушки в свои руки и так и не отпускал до конца пути. Юноша ощутил лёгкую дрожь в нежных пальцах Лизы. Он раньше обнимал и целовал девушек, но никогда не испытывал того, что испытал сейчас, держа в ладонях руку любимой. И в её душе разные чувства тоже теснили друг друга – и сладко, и спокойно, и волнительно… Больше молодые люди ни о чём не говорили, отдавшись прекрасным мгновениям любви. «Пусть бы эта дорога никогда не кончалась», – замирая от счастья, думала Лиза. *** – Солнце ты моё, драгоценность! – шептал Павел, снова и снова обнимая любимую, приникшую к нему в трогательной доверчивости. Он с удивлением обнаружил, что от Лизы исходил такой же неповторимый аромат, как от тех рябиновых ягод, удививший недавно его воображение. – За что мне жизнь сделала такой дорогой подарок?! - Ему не верилось, что любимая женщина до окончательного предела, до невозможности стала ему всем-всем. Он был поражён новизной всего того, что случи-

126

лось с ними, что в его ещё такой недолгой жизни происходит несравнимая ни с чем перемена. Вчера он был ещё пустяковым юнцом, а сегодня – мужчина, отныне отвечающий за свою возлюбленную. Опьяненные близостью, молодые люди в первую же свою встречу, после того, как вернулись с каникул, кинулись в объятия друг другу, не думая ни о чём. Им хватило всего-то ничего, чтобы окончательно созреть для таких отношений и не сомневаться в правильности своих действий. В том, что сейчас происходило с влюблёнными, в страстном слиянии молодых, здоровых тел, достигающих полного единения, был свой глубокий смысл, крепко заложенный справедливой природой. - Я не могу жить без тебя… - Я тоже… Лиза недавно слушала по радио концерт симфонического оркестра. То громовые перекаты, то тихие переливы прекрасного музыкального произведения Моцарта навевали сейчас в её душе такие же переменчивые чувства – до невозможности красивые перелёты от взрывов страсти до безмятежной сладкой нежности. Их встречи и свидания продлились недолго. В начале апреля Паша съездил со своей невестой в её отчий дом и сделал официальное предложение, попросив её руки у родителей Лизы. Сватовство дочери уже не было неожиданным для родителей, и поэтому они сразу дали согласие на брак. Потом все вместе поехали к Кайлям, чтобы договориться о проведении торжества. Семьи друг другу понравились и выбором своих чад тоже остались довольны. Свадьбу решили играть в «Михайловском», на этом настоял жених. Отшумели свадебные дни, да так, что надолго запомнились гостям и родственникам, настолько весёлым был этот праздник. Чистые апрельские дни отражались благодарностью в глазах людей и как будто тоже сделали молодым подарок своей тёплой, ясной погодой. Нежно греющее солнце отозвалось такой беспредельной радостью в живых организмах, так мощно стали набухать на деревьях

127

и кустах почки, так весело пели птицы, неутомимо наводя порядок в своих гнёздах, так бурно все это поднимало настроение уставшим от холодных месяцев людям, что добавляло свадебной суматохе приятных минут вдвойне. Со стороны и жениха, и невесты молодым подарили перину, постель, посуду. Хорошим подспорьем в их небогатом житье были продукты, которыми щедро делились с ними родители: мясо, сало, картошка, масло. Всё это очень пригодилось неоперившейся семье, у которой доход состоял всего-то из двух студенческих стипендий. Но это не пугало супругов. Они как будто очутились в ином, странном мире, где люди живут только ради великого счастья, ради совершенной новизны. В этом мире есть только добро. Ликование от всепоглощающего счастья било через край и помогало им с какой-то ошеломляющей радостью обустраивать свой быт. Любая мелочь, например, новые веник или штопор, приводила их в восторг, и по этому поводу так и сыпались шутки и прибаутки. Паша, к примеру, ставил веник в вазу из-под цветов и кружился с ним в вальсе, отчего супруги покатывались со смеху. По такому случаю могли иногда купить бутылку «Солнцедара» или «Агдама», любимые Лизой конфеты «Золотой ключик» и обмыть такую нужную в хозяйстве покупку, как они шутили, по полной программе. Чтобы дольше служила. Как-то супруги дружно налепили пельмени, позвали своих друзей на дастархан. Все хвалили вкусное блюдо, а Павел, потешно выпятив грудь, постучал по ней и изрёк: «А кто тесто покупал?». От гомерического смеха молодых здоровых глоток вздрогнули ножки камышитовой хилой времянки, в которой жили молодожёны, отдавая за аренду из семейного бюджета пятнадцать рублей. По хозяйству молодые управлялись либо вместе, либо тот, кто раньше приходил с занятий. Ни Паша, ни Лиза не могли обходиться без друзей. В их времянке часто бывали гости: молодые студенческие семьи, друзья из районного центра, родственники. В те годы было вполне нормальным в свободное время завалиться к друзьям без пред-

128

упреждения и веселиться в своё удовольствие. К Паше и Лизе тянулись, а молодую пару весёлые компании нисколько не обременяли. Хлебосольные хозяева всегда старались как можно лучше накормить гостей. Лиза специально искала в журналах «Крестьянка» и «Огонёк» новые рецепты блюд, особенно салатов, которые в те годы вошли в моду. «Оливье», салат из селёдки, называемый «под шубой», из капусты, которую Лиза научилась так тоненько шинковать, что она смотрелась на блюде, как кудрявая горка, – всё это по достоинству оценивалось гостями, особенно вечно голодными студентами. По мере возможностей и талантов хозяева развлекали их игрой в подкидного, танцами под радиолу, песнями, особенно студенческо-романтическими типа «Люди идут по свету», «Остался у меня на память от тебя портрет работы Пабло Пикассо». Для веселья Паша не пожалел месячной стипендии и купил гитару. Так и жили – весело, дружно и, как говорили все их родные и знакомые, душа в душу. *** После окончания учёбы Паша и Лиза в один и тот же год устроились на работу на тракторный завод. Как они радовались этому факту. Однажды в воскресное утро, нежась и тетешкаясь в постели, Павел сказал Лизе, что у него есть для неё сногсшибательный сюрприз. – Лиза, посмотри на эту бумаженцию, о чём она тебе говорит? – хвастливо протянул он жене ордер на квартиру. – Боже, трёхкомнатная, да ещё на берегу Иртыша. И ты молчишь! – Лиза смотрела на ордер так, будто она держала в руках изящный дорогостоящий бриллиант. Паша, как богатырь Илья Муромец, постучал себя в выпяченную грудь. – Чья заслуга?! Пусть бы попробовали не дать, я б им показал, – балагурил счастливый семьянин. Вскоре семья переехала в просторную квартиру. Молодым специалистам государство выделяло жильё в течение двух-трёх лет работы на предприятии. У четы Кайль уже росла дочка Оленька, лю-

129

бимица всей многочисленной родни. Как-то Лиза позвонила мужу на работу: – Комбаттым, отпросись, возьми с собой несколько мужчин, чтобы перетащить мебель. Я сегодня случайно узнала, что в «1000 мелочей» завезли гостиные гарнитуры, сразу сорвалась с работы, сняла деньги и купила стенку за 400 рублей. – Жарайт. Жаным, какая ты молодец! – обрадовался Павел. В те годы дефицит товаров в стране был одним из самых неблаговидных сторон жизни, поэтому на предприятиях на всё про всё создавали нескончаемые очереди, которые не таяли годами. Процветал блат. Недорогая мебель, доставшаяся семье так быстро и без проблем, была как нельзя кстати. Паша удивлялся и радовался жизненной хватке своей жены, её домовитости. Да и хозяйка – каких поискать. – Это событие надо обмыть по полной программе, – шутил за ужином хозяин дома, – а не то развалится... Давай акша, купим арак и зови всех наших. – Натюрлих, маин херц! – в тон ему отвечала Лиза, и они как всегда залились счастливым смехом, а потом с большим удовольствием дружно готовили угощение. Мебель обмывали со старыми и новыми друзьями, с которыми подружились на заводе. Гости теперь уже сидели за большим новым столом, а до этого располагались на полу, расстелив дастархан посредине комнаты. Всё складывалось как нельзя лучше. Постепенно семья обзавелась всеми необходимыми вещами. Супруги взяли участок под дачу и с любовью обустраивали этот чудесный уголок природы. Построили домик, посадили саженцы фруктовых деревьев и кустов. А потом радовались, как дети, первому урожаю клубники и помидоров, пупырчатым огурчикам. Любили посидеть на скамейке возле калитки, любуясь ярко расцветшей к осени рябиной с её невозможно красными гроздьями ягод, наблюдая за холодной рябью предосенней желтовато-розо-

130

вой воды рядом протекающей речушки, ища в величественной красоте некий тайно-нежный смысл. Во всём они сейчас видели только этот загадочный прекрасный мир. В свободное время ходили в кино, в театр, устраивали пикники на берегу Иртыша. На работе тоже всё ладилось. Живи не хочу! *** – Счастливая ты, Елизавета! – сказала ей как-то соседка по рабочему столу, острая на язык Галина. – И муж красавец, любит и балует, и доченька загляденье, и в доме полная чаша. Что ещё человеку надо? – перечисляла она все благости молодой семьи, при этом пыталась изобразить на лице радость за коллегу. Но рот кривился в сторону, и вместо доброжелания на лице проступала гримаска зависти. – Сплюнь через левое плечо и постучи по дереву, – засмеялась Лиза, – а не то сглазишь. – Да разве такую любовь, как у вас, можно сглазить, – неопределённо, то ли искренне, то ли с лёгкой ехидцей, заметила Галина. Выпученные от природы глаза Галины подёрнулись мзгой, в толстой сгорбленной спине угадывалась напряженность. «За что она меня не переносит, не понимаю», – досадливо думала Лиза, глядя в унылое лицо замужней брошенки. … Однажды Паша задержался на работе. Пришёл поздно, сбивчиво, пряча глаза, объяснял, что в цехе недотянули до плана, и вот теперь иногда нужно будет задерживаться, и что это ему совсем не нравится. Он был какой-то странный, отказался от ужина и после душа сразу пошёл спать. Лиза почувствовала что-то неискреннее в словах мужа, но ей и в голову ничего предосудительного прийти не могло. Она помыла посуду, посмотрела по телевизору с дочкой «Спокойной ночи, малыши», уложила ребёнка спать. Прослушала вечерние новости, почитала перед сном фантастику Ефремова, пытаясь успокоить тревожные мысли. Ну почему так плохо на душе? Она первый раз за годы замужества уловила фальшь в голосе мужа. Всегда жизнерадостный, внимательный, ласковый Паша сегодня не чмокнул в щёчку свою Лизочку, когда

131

пришёл с работы, как это бывало до сих пор. Может быть, он заболел? Или неприятности на работе? Лиза терялась в догадках… Прошла неделя, другая. В семье снова всё шло по-старому, и Лиза уже начала забывать о том неприятном вечере. Через какое-то время муж вновь задержался на работе. Как-то пришёл поздно и лёг спать на диване в зале. – Почему ты не идёшь в спальню? – у Лизы нехорошо заломило в груди. – Я тебя чем-то обидела? – Ложись, я посмотрю телевизор и приду, – както отстранённо ответил муж. Но он так и не зашёл в супружескую спальню, а утром, не позавтракав, рано ушёл на работу. Вечером Лиза пыталась поговорить с мужем, но Павел уклонился от разговора, взял книгу и читал в спальне до полуночи. Теперь уже Лиза спала на диване, обидевшись, что он не стал с ней объясняться. Однажды после очередной задержки мужа на работе Лиза взяла ребёнка и ушла ночевать к своему старшему брату, который жил с семьёй на другом конце города. – Ничего, в семье всякое бывает. Перемелется – мука будет! – пытался Андрей успокоить свою сестру, но в глубине души у него остался неприятный осадок. «У этой пары всё казалось таким прочным и надёжным – и вдруг такое. Нехороший симптом…», – переживал Андрей. Он как раз читал приключенческую книгу Григория Адамова «Тайна двух океанов» и вспомнил что-то из текста похожее на случившееся с его сестрой: так что же за коварные гольфстримы угрожают этой тихой гавани? На следующий день Лиза снова ночевала у брата. Так прошла неделя – в полном сердечном огорчении: неужели семейный росток, казалось бы крепко пустивший корни, может так быстро погибнуть. Её удивляло, что муж ни разу не позвонил и не поинтересовался, почему она не приходит домой. Но он всё-таки пришёл за женой и ребёнком, чему Лиза очень обрадовалась. – Лизочка, извини меня, пожалуйста, – виновато выдохнул он, нежно её обнимая. – Кеттык! Пойдём

132

домой, я так соскучился… Она не стала устраивать разборок, а ночью всем телом приникла к любимому. И Паша вновь ощутил невероятный аромат рябиновых ягод, исходивший от любимой женщины. Казалось бы, у них всё наладилось, но теперь уже Лиза не верила, что так будет всегда, и не ошиблась. Паша снова стал задерживаться, и супружеские отношения дали такую трещину, что о скором перемирии вопрос уже не стоял. *** – Елизавета Яковлевна, вы перестали ходить в свой цех, путаетесь в отчётах. Что с вами? – спросил её как-то начальник отдела, озабоченный тем, что некогда хороший работник стал вялым и безынициативным, работает вполсилы. – Придётся мне по итогам месяца снизить вам премию. Приказ издам сегодня же. Лиза ничего не ответила, вышла из кабинета начальника и горько заплакала. Она не находила выхода из сложившейся обстановки в семье. Супруги не разговаривали, спали в разных комнатах. На попытки жены выяснить отношения, Паша отмалчивался, суровел лицом и либо уходил из дома, либо ложился на диван с книгой. Он тоже переживал, но нисколько не старался хоть как-то изменить положение. Та же вездесущая соседка по рабочему столу Галина как-то доложила Лизе, что её муж изменяет ей с одной из работниц сборочного цеха, где Паша работает. – Одинокая, кстати, симпатичная. Беленькая такая, фифочка. Целыми днями возле него вертится… – с презрительной осведомлённостью расписывала она ситуацию, но при этом беспокойно прятала свои выпученные глаза под тяжёлыми веками. В интонации Галиного голоса слышалось лёгкое злорадство: дескать, не так уж у этой сладкой парочки всё гладко, как казалось вначале. Женщина удовлетворённо облизала свои замечательно алые губы, улыбчиво-лоснящиеся, словно она только что съела жирный блин: вот тебе, дескать – получай по самую макушку!

133

– Закрой свою пасть, – вдруг неожиданно для себя резко и грубо оборвала её Лиза. Галина испуганно замолкла. Лиза - крупная женщина, лучше не связываться. Остальные работники бюро потом напустились на болтливую сотрудницу и посоветовали ей не лезть не в своё дело. Ни для кого в отделе уже не было секретом, что Павел изменяет жене. К концу рабочего дня, измучившаяся от страданий и головной боли, Лиза спросила у Галины, как зовут эту женщину–разлучницу. – Да Верой её зовут, – не так уже бойко ответила та. – Фамилию не знаю. (Здесь она явно слукавила…). Лиза взяла Галину за шиворот, подняла со стула и встряхнула, от чего у той масленые губки испуганно искривились. – А теперь послушай, что я тебе скажу. Если ты ещё хоть раз заговоришь на эту тему, пеняй на себя. Церемоний я устраивать не собираюсь. Уяснила?! – у Лизы было такое выражение лица, что сомнения в угрозе не могли бы и возникнуть. Галина плюхнула на стул толстое тело, при этом голова, лежащая на могучих её плечах, задёргалась, как у эпилептика. Она в ужасе сжалась в комок, решив про себя больше с этой ненормальной вообще не разговаривать. Лиза отправилась в сборочный цех. Завод огромный, как большая деревня. Она надеялась, что по дороге немного успокоится, но, увы… Лиза настолько тяжело восприняла эту страшную весть, что способна была разнести цех на мелкие кусочки. Когда женщина ворвалась в помещение, она была похожа на фурию. – Где тут у вас работает Вера, беленькая такая?! – крикнула она первому попавшемуся на её пути рабочему в грязной спецовке. – Чадикова, что ли, – спросил удивлённый мужчина. – Да вон её каморка. В фанерной отгородке с небольшим окошком Лиза увидела силуэт женской головы с высокой взбитой причёской, которая сейчас при свете не-

134

оновых ламп казалась стеклянной. Когда Лиза ворвалась в каморку, на неё страшно было смотреть: такой разъярённой она сама себя не знала. Она схватила сидевшую за столом даму за волосы, выволокла её на территорию цеха и начала осыпать испуганную соперницу чувствительными тумаками. Кто знает, чем бы закончилась эта воспитательная мера, если бы не сбежавшиеся на крик несчастной жертвы мужчины, которые и оттащили Лизу от ненавистной разлучницы. Синий халат Веры Чадиковой был заляпан кровью. Кровь хлестала из носа, под глазом у избитой начал расцветать синяк, стеклянная причёска сбилась на бок, волосы растрепались. У Лизы в руках остался приличный клок отбеленных перекисью водорода волос. Женщины увели Веру подальше от взбесившейся мстительницы, а мужчины удерживали Лизу за руки, пока та чуть-чуть пришла в себя. – Если ты не оставишь моего мужа в покое, я тебя убью. И не думай, что это просто угроза, – крикнула Лиза вслед своему врагу. – По тебе тюрьма плачет, бандитка такая, – зная, что мужики не дадут Лизе ещё раз поколотить её, прочистив голос птичьим трезвучием, осмелела разлучница. – Что я сделала этой тюрьме, что она по мне плачет, – рванулась к ненавистной женщине Лиза, но её крепко держали. Её лицо пылало оранжевыми и багряными красками. Одинокая Чадикова тоже бордово вспыхивала шеей, лицом и грудью под синим халатом. Конечно, Вера сразу догадалась, с кем имеет дело, но она не думала, что её пылкая страсть к понравившемуся мужчине может обернуться таким вот некрасивым образом. Чадикова давно уже положила глаз на Павла и в глубине души мечтала отбить его у жены. Она верила в гуманность своего «проекта», то есть вынашивала план о решении этого вопроса с женой Павла полюбовно, культурно, как воспитанные люди. Дескать, чувства превыше всего, и жена её возлюбленного должна это понять и отпустить супруга с Богом. Само собой, что без слёз

135

и обид здесь бы не обошлось, но ведь нельзя же так дико, по-бандитски отстаивать своё право на обладание мужчиной. «Где культура, элементарная воспитанность? А ещё с высшим образованием…» – обиженно всхлипывала приунывшая Чадикова, от волнения искусавшая весь свой незатейливый самодеятельный маникюр. Грозность, с какой напала на неё эта мегера, испугала женщину, и она позже, обдумав и взвесив всё, решила уволиться с завода и скрыться с глаз неумолимой соперницы. Вечером Паша пришёл домой ещё позже обычного. – Тебе не стыдно так себя вести? Зачем ты позоришь и себя, и меня? – стараясь говорить спокойно, спросил он жену. И тут Лиза не выдержала. Она подошла к мужу и со всей силы ударила его по лицу. Истерика была такой бурной, что супруг не мог справиться с разбушевавшейся женой. – Болды! Я устала! Конечно, так, как ведёшь себя ты, это правильно. А я поступила неправильно! Уходи! Куда хочешь, только не трогай меня сейчас, – крикнула вне себя Лиза. Паша надел пальто и вышел. Он решил переночевать у друга, с которым работал в одном цехе. *** Недели три Паша жил у Валерия, одинокого мужчины, которому цех выделил комнату в общежитии. Незваный гость спал на раскладушке и очень переживал, что стесняет в сущности чужого человека. Несколько раз, когда жены и дочки не было дома, Паша приходил домой, переодевался и снова уходил. Получку положил на кухонный стол так, чтобы Лиза её увидела, оставив себе только часть денег на пропитание. Ужин для себя и своего благодетеля он готовил сам. С Верой не встречался. Она уволилась с тракторного завода и устроилась на другое предприятие. Её судьбой он не интересовался. Павел вдруг понял, что ему не нужна эта женщина. И почему ему пришло в голову, что влюбился в Веру? Малоопытного в похождениях налево мужчину с самого

136

начала несколько отпугивала от пышнотелой Веры её тайфуноподобная страсть, но и манила тоже... Она одинокая женщина, замужем не была. Её сыну четыре годика. Малыш в те недолгие часы, когда Паша бывал у Веры, не слезал с его коленей, искренне веря, что он и есть его папа. Пашу этот факт смущал, а Веру, наоборот, очень даже устраивал. Она и не скрывала, что хочет увести Павла из семьи. Однажды он сказал ей, что это невозможно, что он любит жену и ребёнка и не собирается уходить из семьи. Вера плакала и просила его не говорить ей таких слов и не делать скоропалительных выводов. Он пытался порвать с ней отношения, но почему-то вновь и вновь шёл на свидание, когда она кокетливо зазывала его в свой дом. Сейчас Павел мучился и винил себя за слабость, за то, что доставил жене столько неприятностей, опозорил себя и Лизу. Он искал выход из положения, придумывал разные хорошие слова, которые собирался сказать жене при встрече, но малодушно прятался в чужой квартире и не выходил из «подполья». *** Лиза похудела и осунулась. Иногда ловила себя на том, что сама с собой разговаривает вслух. Однажды, когда её монолог затянулся, Лиза не на шутку испугалась. Грамотный человек, она знала, что это нехороший симптом и что ей надо взять себя в руки, хотя бы ради ребёнка. Лиза понимала, что раз у неё красивый муж, коммуникабельный и интересный человек, то всегда найдутся женщины, которые будут проявлять к нему нездоровый интерес. Все эти годы внутренне она была к этому готова. Но её настолько успокаивали его любовь к ней, его желание быть рядом, его мужское внимание, что всё это убаюкивало и ослабляло бдительность. Хотя она отдавала себе отчёт, что никакая бдительность не поможет, если мужчина увлечётся другой. «Может быть, я стала меньше за собой следить, располнела, – думала Лиза, смотрясь в зеркало. – Может быть, реже стала уделять внимание мужу,

137

особенно с рождением дочери. Трудно, конечно, быть и на работе, и дома ухоженной, красивой. Столько дел…». Лиза понимала, что она ищет для себя оправдание, что это, конечно, очень важно, но тут другое… Лиза вздрагивала от любого телефонного звонка, от любого шороха за дверью квартиры. Она так ждала своего Пашу, верила, что он одумается и вернётся домой. Как-то Лиза зашла после работы за Олей в детский сад, а воспитательница сказала, что девочку забрал отец. У женщины сердце ёкнуло от радости и с дурманящей лёгкостью оторвалось и полетело куда-то вниз. Домой она не шла – бежала. Открыв дверь, она уловила вкусный запах жареной картошки и малосольных огурчиков. Значит, Паша уже успел приготовить ужин, любимую всей семьёй жареную картошку. Оля вышла навстречу к матери и радостно затараторила, что папа уже вернулся из командировки, и они с ним готовят ужин. Пятилетний ребёнок ещё мало что понимал в отношениях взрослых. – Ну что ж, будем ужинать, – будничным голосом сказала Лиза, когда зашла на кухню. – Давайте. Иди мой руки, – поддержал жену Павел. Кот Барсик, тоже счастливо мурлыкая, тёрся о хозяйские ноги. Ни слова упрёка, ни слёз и истерик не было. Только – счастье, бесконечное, всеохватывающее. *** Прошло два года. Семья жила по своим семейным законам, ровно и спокойно. Лиза прямо-таки светилась возрождённым семейным покоем, щедро изливая любовь на мужа и дочку. Оля радовала родителей хорошими отметками. Одно только изменилось с того трудного периода их жизни: реже приходили гости, реже устраивались семейные праздники, реже шутили и балагурили. - Лиза, не жди меня сегодня вечером, ужинайте сами, я задержусь на работе. В цехе аврал, - снова завёл свою песню её неверный муж. Лиза вдруг почувствовала, что под её ногами закачался пол и стал уплывать в сторону, она едва

138

удержалась на ногах. «Неужели всё сначала?! За два года спокойной жизни подзабыл о былых страстях...» - с ужасом подумала она. Паша снова стал задерживаться вечерами, иногда не приходил домой ночевать, часто спал на диване в зале. Лиза не знала, что предпринять: то ли окончательно развестись, то ли, как в прошлый раз, биться за своё счастье. Она много плакала, частые головные боли донимали так, что без таблеток она уже не жила. Однажды Лиза, не дожидаясь, когда её вездесущая коллега сообщит ей об очередной измене мужа, решила сама проследить за ним. После рабочего дня она пошла в сборочный цех, встала так, чтобы не бросаться в глаза, дожидаясь, когда Паша направится к выходу. Она «пасла» его до самого подъезда того дома, куда её благоверный зашёл. Благо, было уже темно, и он её не заметил. Она вошла следом, тихонько поднялась за ним на второй этаж, и когда на звонок в дверь к нему навстречу шагнула женщина, распространяющая ароматические флюиды дорогого парфюма, Лиза рванулась к ним, проявив завидную шустрость. Влюблённые не ожидали такого оборота дела, защитная реакция не успела сработать, и это оказалось на руку взбешенной Пашиной супруге. Лиза грубо оттолкнула мужа, ворвалась в дом к сопернице, схватила табуретку и начала громить в квартире всё, что попадалось под горячую руку. Разбила телевизор, стёкла в посудней стенке, саму посуду, хрустальные вазы. Звон разбитого стекла, грохот от ударов, крики привлекли внимание соседей. Кто-то хотел вызвать милицию, но Павел крикнул, чтобы никто не вмешивался, он сам во всём разберётся. Когда Паше удалось выволочь жену из квартиры любовницы, она была вне себя от пережитого, плохо соображала, где находится и что вообще происходит. Что-то невнятное бормотала и покорно позволила себя увести. Паша сказал испуганной хозяйке квартиры, у которой волосы на голове стояли дыбом (она и не догадывалась, что можно вот так отстаивать право на своего мужчину...), что возместит ей ущерб и чтобы она не поднимала

139

шума. Потом он едва дотащил обессиленное вдруг тело жены до дома, в прихожей снял с неё обувь и верхнюю одежду и отвёл невменяемую женщину в спальню. Пашу испугал словесный бред жены и вообще её странное поведение. Ему показалось, что Лиза сошла с ума. На следующий день он позвонил в цех, отпросился с работы, чтобы побыть дома с женой. Позвонил также и в отдел механика, где Лиза работала, сказав, что жена заболела и несколько дней на работу не выйдет. Накормил дочку завтраком, отправил в школу. Потом приготовил обед. Жена из спальни не выходила. Услышав шорох, он заглянул к ней. Лиза выпотрошила шифоньер и что-то сосредоточенно искала в белье, разбросанном на полу. - Лиза, что ты делаешь? - стараясь говорить спокойно, с дрожью в голосе спросил Павел. - Я опаздываю в школу, ищу форму… - странно нацелив блуждающий взор на Пашу, ответила она. - Ложись, сегодня воскресенье, тебе в школу не надо, - испуганный Паша аккуратно, но настойчиво уложил жену в постель. Потом принёс ей стакан сладкого чая, она с удовольствием выпила и попросила ещё. Павел позвонил своему другу Валерию и обрисовал ему ситуацию с женой, опустив лишь тот факт, от чего это с ней случилось. - Может быть, мне вызвать «скорую»? - спросил Паша. - Подожди пару дней. Видимо, у неё был сильный стресс. - Валера догадался, от чего случилась такая неприятность с женой друга. В цехе ни для кого не было секретом, что Павел изменяет жене, и что Лиза отстаивает свою любовь жестко, не вдаваясь в сантименты. - Пройдёт. Главное, будь рядом с ней, прояви внимание. И действительно, Лизе стало легче. Вечером она спросила Пашу, дома ли Оля, ходила ли она в школу. - Всё в порядке, не волнуйся. Отлежись, а по хозяйству я управлюсь сам, - виновато пряча глаза, ответил Павел.

140

- Паша, ты уйдёшь от нас? - спросила вдруг Лиза и горько заплакала. - Да что ты, никогда, успокойся. Всё хорошо, - он благодарно обнял жену. Слава богу – ни истерик, ни выдвижения ультиматумов. Она вздохнула и первый раз за много месяцев улыбнулась той улыбкой, за которую он в своё время полюбил эту женщину. *** В доме снова воцарился покой, но Лиза в этой тихой обстановке ощущала что-то недоброе. Она уже не могла жить спокойно, постоянно переживая за своего Пашу, тревожась, как бы очередная пассия не увела его теперь уже навсегда. Хотя поводов для плохих мыслей он не давал. Правда, как-то сознался жене, что две зарплаты он должен отдать той женщине, чтобы после погрома она могла купить себе новые вещи. Лиза промолчала. Прошёл год. - Жена, пакуй чемодан, еду на курорт, - сказал как-то вечером за ужином муж. - Дали дешёвую путёвку, почти бесплатно, грех отказываться. В те годы люди часто ездили на юг поправить здоровье, отдохнуть, а самое главное – хоть на время «выпасть из обоймы», то есть абстрагироваться от бесконечных будней, жизненной рутины и предаться курортным развлечениям. Путёвки стоили чисто символических денег, поэтому проблем с поездками на отдых ни для кого не возникало. Елизавета уже как-то ездила по путёвке в Крым. Вернулась переполненная впечатлениями, отдохнувшая, загорелая. Вот теперь и Паша впервые собрался на юг. Конечно, ей сразу пришло в голову, что муж может загулять там с какой-нибудь особой, ищущей романтических отношений с мужчинами. Но это её не очень тревожило. «Куда денется, вернётся домой…» - как-то буднично думала Лиза. Четыре недели он отдыхал в Туапсе. Лизе казались эти недели вечностью, так она ждала мужа. Перед его приездом она приготовила любимые им манты с тыквой, салат «под шубой», который Паша тоже обожал, испекла пирог с присыпкой. Паша называл его по-немецки – «ривелкухе». Купила бутылку «Ркацители» и по блату достала коробку

141

конфет «Ассорти». Оля тоже помогала матери по хозяйству, радуясь, что они с мамой так празднично встретят папу и угостят всякими вкусностями. Но праздника не получилось… За столом Павел был рассеянным, ел мало, отвечал на вопросы жены и дочки односложно. Подарки дарил как-то вяло, без азарта и шуток, что было ему несвойственно. Вечером Лиза ждала мужа в спальне, а он то долго принимал душ, то взялся за книгу. Лиза ещё днём почувствовала, что с мужем что-то не так, но списывала его сонливость на усталость с дороги. Но сейчас она поняла, что за всем этим кроется беда. - Ты изменял мне на своём курорте, - не спросила, а утвердила она свою мысль. - Лиза, мне надо с тобой поговорить. Только постарайся взять себя в руки и не закатывать истерик. Я через несколько дней, как уволюсь с работы, уеду в Алма-Ату, навсегда. Развод оформим позже, - опустив глаза, едва слышно прошелестел муж. - ??? - Я полюбил так, как не любил никогда, и ничего не могу с собой поделать… - попытался он геройски отчеканить такие страшные для жены слова. - Спасибо за откровенность. Тебе не кажется, что ты слишком любвеобилен, - закричала Лиза. Пол снова резкими скачками стал уплывать из-под ног. Она схватилась за стол, чтобы не грохнуться. - Не кричи, разбудишь дочку, - отвернувшись к стенке, изрёк глава дома. - Тебя разве это беспокоит? Разве можно так издеваться над живыми людьми? Почему ты такой легкомысленный и бессовестный? Лиза не плакала, как это было раньше. Она вдруг замолчала, как будто окаменела. Она устала. Устала так, словно надрывалась день и ночь на непосильной работе… *** На следующий день Павел Иванович подал заявление об увольнении. Через пару дней получил расчёт. Часть денег оставил Лизе, часть взял себе. Уехал тихо, когда ни жены, ни дочки дома не было.

142

Оставил записку, что приедет через месяц, чтобы оформить развод, и что деньги для дочери будет присылать каждый месяц. Лиза ничего не стала объяснять восьмилетней Оле. Когда станет постарше, тогда она ей всё и расскажет, а пока пусть думает, что папа в длительной командировке. И предалась своему нескончаемому горю, разучившись спать, утратив интерес ко всему в жизни. *** - Да пусть катится на все четыре стороны! - в сердцах воскликнула Лизина подруга Таня, когда та пожаловалось ей на свою нелёгкую женскую судьбу. - Неужели тебе ещё не надоело насильно тянуть его домой? Кобель и есть кобель. Заладила – бороться за него буду, бороться… Хочешь яйцом камень разбить. Легче один раз пережить, время давно бы уже расставило всё по своим местам, если бы ты за него поменьше боролась. - Я не могу без него. Умираю, схожу с ума, бешусь, плачу, убиваюсь, и вообще – не хочу жить, - в голос запричитала Лиза. - Да это уже не любовь, а болезнь какая-то. Поверь, тебе будет легче, когда решишься, наконец, и отпустишь его от себя, - советовала Таня. Лиза всё понимала, но поделать со своими чувствами ничего не могла. Она существовала, а не жила. Как сомнамбула. Даже успехи в учёбе дочери её не радовали, как раньше. Своё повышение по службе она тоже восприняла равнодушно. Елизавету Яковлевну недавно назначили начальником бюро. Это было событием для большого отдела – женщин на технических предприятиях по службе повышали крайне редко. Мать Павла, Амалия Карловна, узнав о том, что натворил её сын, переехала к снохе. Иван Александрович умер два года назад, и она жила одна в большом доме. Дочери вышли замуж, жили отдельно. Свекровь во всём поддерживала свою любимую сноху, делала всё, чтобы хоть как-то облегчить её страдания, хотя мучилась и изводила себя ни меньше Лизы. Как она могла вырастить такого легко-

143

мысленного и безалаберного сына, от кого он унаследовал эти отвратительные качества характера? Что за страсть такая бегать от одной женщины к другой? Она терялась в догадках. Но больше всего Амалию Карловну пугала Лиза. Она стала замечать за снохой такие странности, которые никак не вписывались в нормальное человеческое поведение. То сама с собой разговаривает, то вдруг ночью порывается уйти из дома, то ни с того ни с сего начинает смеяться таким жутким смехом, что становится страшно. Взгляд отсутствующий, ушедший в себя. Правда, такое с ней случалось не часто, но всё-таки время от времени Лиза впадала, как считала свекровь, в «горячку». Амалия Карловна всегда старалась находиться рядом с внучкой, когда Лиза и Оля были дома. Мало ли что может случиться, ведь Лиза как-будто тронулась умом. Прошло три месяца. Паша ни разу не позвонил и совершенно не интересовался жизнью своих родных. Утешало одно – он не требовал развода. *** Но звонок раздался неожиданно днём, на работе. Когда Лизу пригласили к телефону и сказали, что это межгород, она вдруг почувствовала такую слабость, что на ватных ногах едва доплелась до телефона. Голос Павла прозвучал как с того света: - Лиза, если я вернусь, ты меня простишь? В голове у Лизы что-то сдвинулось, мир вдруг перевернулся – стало светло и ясно. Слёзы счастья брызнули из глаз. От волнения Лиза только и прошептала в трубку: - Да! - Я приеду в это воскресенье, в шесть часов утра. В трубке раздались гудки, но Лиза так и стояла, прижав её к уху. Когда она села за свой рабочий стол, то почувствовала, как от волнения её сердце стучит так сильно, что грудная клетка довольно чувствительно ударяется об край столешницы. - Мама, Оля, в воскресенье Паша возвращается домой! - Лиза, и смеясь, и плача, кинулась обнимать свою свекровь и дочь. Оля тоже уже знала о том, что отец бросил семью. Три женщины, обнявшись, разрыдались так, что напугали кота Барсика.

144

Он шмыгнул под кровать и жалобно мяукал, пока его хозяева не перестали плакать. Теперь уже в три пары рук женщины готовились к приезду сына, мужа, отца. Для всех в семье это был большой праздник, даже для Барсика, которому перепало любимой рыбки, и он впрок наелся от пуза. Всю ночь перед приездом Павла Лиза не могла уснуть. Утром в пять часов она уже была на ногах, привела себя в порядок, подкрасилась, надела новый кокетливый халатик и стала у окна, не в силах оторваться от пустынной дороги. Машин в это время ещё почти нет, тишина такая, что Лиза слышала собственный шум в голове, который стал часто преследовать её, плавно переходя в тупую боль. Даже обезболивающие таблетки не всегда спасали положение. По подсчётам Лизы, Паша уже должен был прилететь в аэропорт. На такси по пустой дороге ехать всего-то каких-нибудь полчаса. Почему его ещё нет? Неужели передумал? Вдруг она увидела в окно приближающуюся к их дому автомашину. Когда такси нырнуло под арку, Лиза кинулась к другому окну, чтобы убедиться, остановится оно в их дворе или нет. Стук захлопнувшейся дверцы такси оказался подобным взорвавшейся бомбе. Лиза вздрогнула всем телом. Измученное сердце бедной женщины скакнуло к горлу и пульсировало там с такой силой, что Лизе пришлось отпить глоток воды, чтобы хоть чутьчуть унять сердцебиение. Не дожидаясь, когда муж позвонит в дверь, она кинулась к лифту, спустилась вниз с восьмого этажа, выскочила во двор, застав Пашу курящим возле подъезда. - Паша!!! - только и выдохнула Лиза и вдруг почувствовала, что силы её оставляют. Он подхватил её на руки, прижал к себе, такую родную, такую любимую женщину. - Я - идиот, самый настоящий идиот, - твердил он, целуя жену, плача и смеясь от радости. Когда они зашли домой, мать и дочь уже стояли у двери, ожидая долгожданного гостя. Весь день в семье плач сменялся счастливым смехом.

145

*** Павел Кайль вновь устроился на тракторный завод в тот же цех. В первый же день на своём рабочем месте он понял, как соскучился по коллективу, по своей работе. Всё здесь такое знакомое. Встретили его так, как будто он и не уходил. «Слава Богу, что никто меня не упрекает, не смеётся над теми гадостями, которые я устраивал своей семье», - с благодарностью думал он. В семье снова был лад и покой. Теперь уже Лиза была уверена, что её муж больше не повторит подобной глупости. Однажды она спросила Пашу, почему же он сбежал от той женщины, с которой хотел связать судьбу. - Она не стала мне родной, - только и ответил Павел. Этот ответ успокоил исстрадавшуюся душу Лизы. Она счастливо засмеялась. Через девять месяцев после возвращения мужа Лиза родила дочь. Мариночка была очень хорошенькой, с милыми ямочками на щеках. Вторая копия папы. А он любил эту кроху до самозабвения, ребёнок платил ему тем же. Теперь в семье появились новые хлопоты и заботы. Оля всё своё свободное время нянчилась с сестрёнкой, мастерски пеленала малышку, гуляла с ней во дворе. Бабушка тоже была счастлива, радуясь за своих родных. *** Однажды Паша пришёл с работы бледный и осунувшийся, отказался от ужина, лёг на диван и попросил жену, чтобы ему не мешали и дали возможность отлежаться. Перед сном он едва поднялся, чтобы принять душ. - Что с тобой? - испуганно спросила Лиза, когда подала ему чистое бельё. - Не знаю. Наверное, в столовой что-то съел несвежее. Всё внутри болит, - бодрящим тоном ответил супруг. - Я стала замечать, что ты очень бледный в последнее время. - Да, чувствую какую-то слабость, а так ничего, - ответил Паша. На следующий день он едва поднялся и с трудом

146

поплёлся на работу. Так продолжалось недели две. В один из дней его на заводском автобусе привезли домой с работы. Лиза хотела вызвать «скорую», но Паша сказал, что ничего страшного, отлежится - и всё будет нормально. Но лучше ему не стало. Через несколько дней его положили в больницу. После обследования врач вызвал жену на собеседование. - Ваш муж тяжело болен. У него рак пищевода, причём уже в запущенной форме. Требуется операция, но мы не гарантируем, что он выздоровеет. У Лизы, как уже однажды было, пол стал раскачиваться под стулом, на котором она сидела, да так, что она упала и словно провалилась в чёрную дыру. Очнулась через минут пять на кушетке за перегородкой. - Что со мной? - не сразу поняла она, где находится… - Вам стало плохо. Полежите еще несколько минут, - ответила медсестра. Потом Лиза зашла в палату к мужу, стараясь не показывать ему своё страшное состояние. Сменила больному постель, помогла помыться в душе, переодела. Попыталась накормить домашней лапшой с курицей, но Паша от еды отказался. Она смотрела в такое дорогое лицо, унимая дрожь в теле, через силу справляясь со слабостью, охватившей её в кабинете врача. «Неужели теперь, когда у нас, наконец, всё наладилось, я потеряю его?!» - с ужасом думала несчастная женщина. - Лиза, почему ты не говоришь, что сказал врач? - с тревогой спросил Павел. - У тебя язва, - стараясь говорить как можно правдоподобней, соврала Лиза. - Тебе нужна операция. - Я так и думал, что именно эта зараза ко мне пристала, - ответил расстроенный Паша. Лиза вдруг не выдержала и заплакала. - Не плачь, это ведь не смертельно. Конечно, не хочется, чтобы меня разрезали, как барана, но делать нечего, - стараясь шутить, успокаивал он жену. Лиза еще немного посидела с ним и пошла за Мариночкой в детский сад. Вечером Лиза сказала матери, что Павлу требуется операция. О диагнозе она никому не говорила.

147

Сказала всем, кто интересовался здоровьем мужа, что у него язва желудка. Готовили его к операции недолго. После операции Паше стало легче. Его выписали из больницы, он вышел на работу, окрылённый тем, что вылечился. Лиза тоже радовалась, что мужу стало легче. «Может быть, выводы врачей неверны», - с надеждой думала она. Амалия Карловна тоже успокоилась. *** Но болезнь вновь коварно дала о себе знать. Пашу опять положили в больницу. Вторая операция также ненадолго вернула его к жизни. Он работал, но вполсилы, с большим трудом. - Что со мной такое, почему две операции не помогают мне уверенно встать на ноги? - удивлялся и сокрушался молодой еще мужчина. Ему снова стало хуже. Проблемы с кишечником измучили больного до основания. Когда его разрезали в третий раз, то ввели в организм выводные трубки, которые угрожающе торчали из живота. Отныне в туалет он уже нормально ходить не мог. - Как тебе не тошно ухаживать за такой развалиной? - спросил он как-то жену, когда она в очередной раз принесла ему «утку». - Я тебя люблю, и всё, что касается тебя, мне никогда тошным быть не может… - Спасибо тебе за терпение, за мудрость, за такую любовь, - виновато прошептал Павел. Молодому мужчине становилось всё хуже и хуже. Лиза сама колола мужу обезболивающие уколы, постепенно увеличивая дозу: ему требовалась уже приличная доза морфия, чтобы хоть ненадолго отдохнуть от боли и забыться сном. Больному сделали ещё одну операцию, но, как потом выяснилось, врачи уже ничего удалять не стали. Это было бесполезно. Пищу организм отторгал. Спасала глюкоза, которую ему регулярно вводили в измученные от уколов вены. Боли были такие сильные, что Паша часто сползал с кровати и корчился на полу, стараясь не кричать, чтобы не пугать детей.

148

Когда Лиза была на работе, за сыном ухаживала мать. Оля помогала взрослым по хозяйству, чтобы хоть чуть-чуть разгрузить маму и бабушку. Что пережили эти женщины, описать невозможно… Даже маленькая Маринка тоже как будто понимала, что в семье горе, перестав капризничать и своевольничать. Почти два года прошло после первой операции. Молодой организм долго сопротивлялся этой страшной хвори. Паша уже давно догадался, что неизлечимо болен. Он никогда не стенал, не жаловался на горькую судьбу, мужественно переносил боли и процедуры. - Знаешь, Лиза, я не хочу умирать зимой. Постараюсь дотянуть до весны, чтобы легче было выкопать могилу и чтобы меня не закидали комьями земли. Пусть она будет для меня пухом, - пытался он ещё и шутить. - Не говори таких вещей, - строго отвечала на это Лиза. - Зачем ты раньше времени себя хоронишь… *** Наступила весна. В один из солнечных апрельских дней, в воскресенье, Паша спросил мать, которая только что вернулась из магазина, какая на улице погода. - Такая теплынь, - ответила Амалия Карловна. Снег уже почти весь растаял, воробьи купаются в лужах. - Лиза, подойди ко мне, - позвал жену Павел. Она с утра сделала ему обезболивающий укол, сменила под ним простынь, протерла тело мокрым полотенцем. Сейчас готовила систему, чтобы ввести больному глюкозу. - Собери семью, я хочу попрощаться, - буднично сказал муж. - Нет, - закричала Лиза, - нет! Не пугай меня, Паша, пожалуйста, я не хочу, чтобы ты умирал. - Я ведь всё равно умру, и вы уже все к этому должны быть готовы, - строгим тоном ответил умирающий. Возле его изголовья уже стояли мать с Ольгой, а испуганная серьёзностью обстановки Мариночка

149

попросилась к матери на руки. Даже кот Барсик застыл возле ног Оли в какой-то торжественной позе. Он вообще сегодня вёл себя как-то странно, отказался от пищи, несколько раз резкой тенью выскакивал из зала в спальню к больному, при этом не издавая ни звука. - Пусть у вас у всех всё будет хорошо. Не болейте, живите долго и дружно. Вы ведь у меня такие умницы! И простите меня за всё плохое, что я вам сделал. Я за это и расплачиваюсь своей жизнью. За всё надо платить. Я сполна наказан за бессердечность и легкомыслие. И прошу вас, поплачьте, конечно, но не надо так сильно переживать, поберегите своё здоровье. Не думайте, что мне сейчас плохо. Наоборот, мне легче умереть, чем так жить и мучиться. Я давно уже жду этого дня, который принесёт мне облегчение. Оля, ты уже большая, поддерживай маму и бабушку, люби свою сестрёнку. Мама, я верю, что встречусь на том свете с отцом… Я вас всех очень люблю! Лиза, останься на минутку, а вы выйдите, пожалуйста, из комнаты. Прощайте, мои дорогие! Мать с Ольгой, поцеловав больного и забрав Мариночку, плача и причитая, вышли из спальни. Барсик, поджав ушки, тоже последовал за ними. - Лиза, помнишь ту замечательную чушь, которую мы несли, когда только познакомились? Как я любил тебя. И сейчас люблю, только сильнее, более зрело, что ли, - как-то по-книжному заговорил Павел. - Если есть там, на небе, вторая жизнь, я всегда буду помогать вам оттуда, насколько это будет возможным. Прости меня за всё, моя дорогая! Пройдёт определённое время, необходимое для соблюдения приличий, выходи замуж. Ты ни в коем случае не должна жить одна. Спасибо тебе за терпение и мужество, за то, что умела прощать. А теперь выйди из комнаты. Зайдёшь ровно через пятнадцать минут… Прощай! - Нет, нет, нет! - запротестовала Лиза, припав к больному. - Лиза, от тебя пахнет зимней рябиной, такой неповторимый аромат, - нежно сказал муж и поцеловал любимую в губы, - а теперь улыбнись мне, я так люблю твою улыбку.

150

- Какой ужас, Пашенька, как я могу сейчас улыбаться. Неужели ты сейчас умрёшь?! - кричала бедная женщина. - Лиза, постарайся взять себя в руки. Выйди и не мешай мне, - вдруг коротко, но властно потребовал Павел. Лиза даже не помнит, как вышла из комнаты. На кухне выпила воды, а потом вернулась к двери спальни. Дверь была неплотно прикрыта, и Лиза, затаившись, следила за поведением мужа. Он сидел на кровати, с тоской смотрел в окно за проплывающими по васильковому небу весёлыми чистыми облаками, на высокое солнце, ласковыми бликами играющее на оконном стекле, подставил лицо сладкому солнечному теплу. Потом лёг, перекрестился, повернулся лицом к стене. Через минут семь его тело вдруг задёргалось в конвульсиях, вытянулось во всю длину кровати. Он страшно захрипел и затих… Лиза ворвалась в спальню. В воздухе уже витал дух смерти. Откуда она знала этот запах, она понять не могла, но он был ей знаком. «Странно, я ведь на похоронах-то была два-три раза в жизни, а запах покойника так хорошо знаю. Может, это запах души моего Пашеньки, который сейчас где-то здесь?» - отвлечённо думала Лиза. Она повернула тело покойного на спину. В уголках его рта розовым цветом пенилась кровь. Лицо было спокойным и умиротворенным, как будто он спал. В спальню вошли заплаканные Амалия Карловна с Ольгой. Маринка спала в детской. - Больше мне за него бороться не надо, - как-то равнодушно и вяло произнесла Лиза. Дикая боль пронзила голову, как будто там торчала толстая игла. Такие прострелы в больной голове всё чаще изводили её резкими болями и всё чаще пугали. - Оля, принеси таблетку, - произнесла Лиза и рухнула на пол, потеряв сознание. Павлу было тридцать два года, двенадцать лет из которых он, несмотря ни на что, был предан одной единственной женщине.

151

*** Люди шли и шли. Казалось, весь большой город собрался на похороны. Огромная толпа шла за гробом, усыпая путь цветами. Хорошо, что сделали большой заказ на поминальный обед в заводской столовой и в пять заходов накормили всех, кто пришёл проститься с Павлом Кайлем. Вдове материально помогла заводская администрация, и коллеги по работе, и соседи собрали деньги на погребение, за что Лиза была всем очень благодарна. Неравнодушие, с каким народ стоял у гроба, слёзы сожаления очень тронули родных Павла. Это были уже не похороны, это была акция протеста вопиющей несправедливости этой бренной и суровой жизни. Почему такие молодые, красивые, умные и талантливые должны так рано покидать этот мир?.. День похорон по странному стечению обстоятельств совпал с днём свадьбы Паши и Лизы. Он был таким же тёплым и ласковым, как и ровно двенадцать лет назад. Так же набухли на деревьях почки, так же головокружительно пахло оживающей после долгих морозов землёй, так же весело чирикали птицы, но их гомон сейчас никого не радовал. Тот апрельский день был светел, радостен, чист и неповторим своим бесконечным счастьем. Этот – наполнился болью, страданиями и какойто чудовищной безысходностью оттого, что всё в жизни оказывается миражом, что жизнь так непостоянна и коротка. И ещё – мстительна и коварна. Люди прощают, злой рок – нет! Зачем? Кто просил эту жизнь так наказывать дорогого и нужного всем родным человека? А там, за её чертой – бездонная пустота, которая уже никогда и никуда не исчезнет. Пашину могилу, как он того и хотел, засыпали растаявшей и уже подсохшей землёй. Цветов и венков было столько, что уже не хватало места, куда их класть. Пришлось укладывать цветы в дватри слоя. Красивая и последняя дань человеку…

152

*** Шло время, а Лиза не могла успокоиться. Ей было очень нелегко все эти два года, пока Паша болел – и морально и физически, но он был рядом, живой и любимый, и все трудности не казались такими неподъёмными. Она то плакала, то впадала в состояние невменяемости, то вдруг у неё начиналась истерика. Голова болела так часто, что таблетки уже не помогали. Однажды ночью Амалия Карловна услышала возню у входной двери. Она сразу поняла, что у Лизы снова началась горячка. Лиза стояла в ночной рубашке, держа под мышкой рулон ткани, который она купила себе ещё два года назад. Платье к первомайскому празднику она тогда так и не сшила. - Лиза, ты куда собралась? - не на шутку испугалась свекровь. - Я уже давно украла этот отрез и сейчас хочу его вернуть, - глядя куда-то в сторону, с придыханием ответила сноха. - Кому ты хочешь его вернуть? Посмотри, на улице ночь. Иди, моя дорогая, ложись, - приговаривала Амалия Карловна, вытирая слёзы. Она с трудом уговорила Лизу лечь в постель, а сама прилегла на вторую кровать, чтобы контролировать поведение больной. С каждым днём Лизе становилось всё хуже и хуже. Как Амалия Карловна ни откладывала визит к психотерапевту – тянуть уже было нельзя. Неизвестно, что может прийти на ум психически нездоровому человеку, и кто потом будет отвечать за последствия. Лизу сразу же забрали в больницу. Когда её навещали свекровь с Олей, Лиза их не узнавала. Бывало, что её болезнь принимала формы агрессии, и на неё надевали смирительную рубашку. Несчастная женщина часами лежала на кровати со спеленатыми руками и ногами. Однажды Лиза сказала врачу, что всё хорошо помнит, и что он может спокойно отпустить её домой. Что дети и свекровь её уже заждались. Лизу выписали, поставив на учёт в психоневрологический диспансер. Врач предупредил родных, что

153

улучшение временное, болезнь может вновь вспыхнуть, и это уже может быть необратимо.Так и случилось. Лизу увезли в больницу в смирительной рубашке. Сумасшедший дом отныне стал её вторым пристанищем. Не помог ей Паша с того света, как обещал. А Лизе было абсолютно всё равно. Она уже давно не знала, кто такой Паша, и какое он вообще имеет к ней отношение. Редкие проблески сознания возвращали её на время в прошлое, но глубоко спрятанное чувство самосохранения гасило эти воспоминания и вновь возвращало её больные мысли в небытие. Вскоре умерла Амалия Карловна, которая, как ни крепилась, тоже не могла справиться с глубокой печалью, отчего постоянно саднило сердце. А над Ольгой и Маринкой взяла опекунство младшая сестра Паши Анна. 1984 год. P.S. Прошло много лет. Лиза практически выздоровела, память вернулась к ней. Выросли её красивые дочери. Сейчас она живет в Германии, помогает дочерям растить внуков. 2010 год, г. Павлодар.

154

Талгат Гарипов Мои килоМетры ПервыЙ сНеГ Падали снежные хлопья, Скромно в окна смотрелись. Пили хрустальное, пели Песнь тишины изогелий. Падали снежные хлопья Без суеты и печали, Нежно в тиши одевали Крышам пушистые шали. Сани с полозьями гнутыми, С белыми гривами кони... Детское что-то, забытое – Снежные хлопья напомнили. По ХрУПкоМУ лЬдУ До чего же «иначистый» вечер! До чего же смешон я опять! Словно сказочной феей отмечен: Я готов мир расцеловать. Есть загадки души человечьей, Из которых ищу я ответ, И найдутся ответы, конечно, Как во тьме непременный рассвет. Сочиняя из чувств глупый ребус Бесконечно, беспечный иду По весеннему мокрому снегу, По весеннему хрупкому льду.

155

ШторМит И что же делать мне с тобой? Вновь жжешь, вкус боли не тая. Видать, завещано судьбой Познать всю горечь бытия. Ах! сердце, замерзшая льдинка… Вокруг холодный океан! С теплом извечная заминка. У мира есть такой изъян. Тебе – я знаю, – не уняться И так, порой, что сам не свой... Но, сердце, все-таки не прячься От серой черствости людской. После долГоЙ рАЗлУки Дом с тесовой крышею, ворота, Милые герани на окне – Прячетесь еще за поворотом, Но уже привиделись вы мне. Улицей, знакомой босоного... Клены, повзрослевшие со мной. Будто бы чужие вы немного, Но в душе, как прежде, вам родной! Сердце встрепенулось отчего-то, Ветер бросил детства пыль в лицо... Крашенные солнышком ворота; Крепкое, ровесник мой, крыльцо! доЖдЬ ЧетверГА Дождь барабанит под грома глухие раскаты. Листья беспечно, как взгляды влюбленных, блестят. Зонтик нескладный – остров в размокшем закате, А Робинзон среди теплого дождика – я. Лужи пузырчато шепчут свои заклинанья. Уж не хотят ли погоду чуть-чуть подлечить? И у меня

156

небольшое, смешное желанье: Пятницу встретить в этой дождливой ночи. ПроиГрАННое срАЖеНие Выстрел – взгляд, Картечь – смешинка, Канонада звонких слов. Чувства – хлипкая былинка, Всплеск волны из берегов. Артобстрел над миром вешним. Окружен. По уши влип. Вот снаряд летит. Конечно, Попаданье… Я погиб! *** Ласковый утренний ветер. Бархат лучей из листвы... Ловит в зеленые сети Время волнистый ковыль. Зоркий орел над волнами Чуткий покой стережет. Вдруг устремляется камнем, Резко обрушив полет! Миг, словно всплеск сильной рыбы, В сном окольцованный штиль. Но не озерные зыби – Плещет бескрайний ковыль. еЩЁ всЁ вПереди Растает снег – уйдет зима в былое, Забудет день морозный взгляд небес, Загадок свет природа приоткроет В душе моей, в глазах твоих, окрест. Ворвется в жизнь веселым перестуком Совсем иной, для мира новый ритм,

157

Возьмет апрель опять нас на поруки, И мы о нем еще поговорим. в сетяХ МеЧтАНиЙ Надо ли тревожить на пороге? Надо ль о печалях и судьбе?.. Смотрят в дали грустные дороги, Будто им, как мне, не по себе. Размечтавшись о своем, застыли В поступи разбуженных веков; Как от мыслей, груз извечный были: Пыль грызущих даль грузовиков. Вот и вы, моих мечтаний крылья, Где-то в тундрах ищете ковыль. Как дороги, рвусь от серой были; Как всегда, встречает ее пыль. НА ПересеЧеНии с деЙствителЬНостЬЮ Чувство реальности, сжатое думой о светлом… Солнечный полдень в сиянии утренних звезд: Вновь по сугробам бреду в отшумевшее лето Через воздвигнутый инеем памяти мост. Чувство бескрайнего, сжатое струнами улиц… Море тюльпанов на саване серых снегов: Снова витрины в степные цветы обернулись До горизонта раскинутых росных лугов. Чувство граничного, сжатое в призрак изъяна… Мистика сна в сочетании с гимном зари: (Может быть, это и впрямь распустились тюльпаны?) В инее спящих березок цвели снегири.

158

сквоЗНяк Люстру качал в форточку рвущийся мир, Тени гардин, встрепенувшихся мыслей, Взглядом циклопа за тучами лунный сапфир – Миг, ворвавшийся в сон мой по-лисьи. Кокон квартиры качался на ветке из снов. Стены покоя с просветами рока. Этот провал подо мною, конечно, не нов, Как и души силуэт одинокий. Жизнь продолжала свой вечный таинственный пир, Мчась, как всегда, в свои светлые дали. Вновь мои мысли неспешно за ней побежали. Люстру качал в форточку рвущийся мир. совет Хочешь знать, мой мальчуган, Умом жить надо или сердцем? Да, человеку разум дан, И сердце не напрасно бьется. У мысли есть один изъян: Ей чужды сердца эпатажи. Но слушай сердце, мальчуган, Оно верней тебе подскажет. Подскажет путь в людской глуши, Где ждут ненастья и обрывы. Но будь разумен, не спеши Отдаться ветреным порывам. *** Плетет весна на ветках клена Листочков клейких кружева. Я сам как будто бы «зеленый»: Идет вновь кругом голова. Призывно солнышко сияет, Рождая ветреную грусть. Пусть всё я знаю, понимаю, Но чувство… снова заблужусь.

159

И в грусти скрыта своя радость, Ведь жизнь, она всегда права... Не для осенних листопадов Листочков клейких кружева. Мои килоМетры Километры, распятые в далях На полотнах разбитых дорог, Сколько вы узелков навязали По забытым следам моих ног! Сам, как будто из километров, На дорогах разбитой судьбы, По которым злодействуют ветры, Равнодушные к стону мольбы. След ветра заметают, тают Эхом долгим молитвы в тиши, А во мне километры мерцают Равнодушно распятьем души. По ПороШе Шагнешь на выступ откровений, Взглянув с вершин своей души, И вновь поймешь – в огне мгновений Снег равнодушья порошит. Огонь нечаянно погаснет – Душа в отчаянье замрет. Элегий слог упрячешь в басни: Печалей взгляд – наоборот. И вновь поймешь – не на вершинах Жизнь повседневное вершит. И сердце все же не машина. Вновь чувство – снегом порошит... У ПрилАвкА Рюкзаки, дорожные сумки Предо мною построились в ряд. В них мои заблудились задумки. Где, в каком странствии сладостный яд? Уж ни в этом ли чуде туризма? Или в этом?.. Наивный вопрос! Эх! дороги, души атавизмы! Эх! душа с непутевостью грез!

160

Рюкзаки, кто в дорогу со мною За мечтами, в июльский закат?! А мечты обветшалой сумою Из-за ценников грустно глядят. БереГА Кто-то не умеет плавать, Кто-то не умеет плакать... Горечь океанская Земли. Запоздают радости в началах, Растворятся в далях и печалях. Уплывают в штормы корабли. Кто-то ищет счастье упоенья, Кто-то прячет грусть долготерпенья, Светлую, как облако, печаль. За прибоем теплятся надежды; Бьют о берег волны, и, как прежде, То, что не вернется, очень жаль. Кто-то не умеет плавать. Кто-то не умеет плакать... я еХАл доМоЙ Я ехал домой. Встречали приветливо ели. Я ехал домой. Вагоны плелись еле-еле. Я ехал домой! Шумело в груди очумело: Я ехал домой! Встречали меня беспечного детства пейзажи. Встречали меня - смешную до боли пропажу. Встречали меня! И тучи, небесные стражи Встречали меня… Я ехал домой. Слезилось в улыбке ненастье. Я ехал домой. Мальчишки кричали мне: «Здрасте!». И только лишь дом, мой дом босоногого счастья Без окон и крыши в тиши безучастно стоял.

161

Наталья Дворянинова НА ЖитеЙскиХ ПерекресткАХ Рассказы Не отрекАЮтся, лЮБя Ступенька, вторая, третья… Сауле по обыкновению спускала коляску с сыном вниз по лестнице, и тут у нее вдруг в пояснице что-то как стрельнет! Резкая боль невольно заставила разжать руки… И вот уже коляска с сыном машинально покатилась и загрохотала по ступенькам. «Ой бай!» – женщина, превозмогая боль, панически схватилась за ускользающие поручни инвалидной коляски. Стараясь во что бы то ни стало удержать драгоценную свою ношу, на какой-то миг потеряла равновесие и со всего маху грохнулась на колени. Разбила ноги в кровь. Зато коляску с ребенком из рук не выпустила. Пройдет минут десять, прежде чем Сауле, уже сидевшая у подъезда на лавочке, начнет-таки отходить от шока. «И как это я чуть было не упустила собственное дитя?! – мысленно корила она себя. – Впервые за столько лет чуть его не угробила! Силы, что ли, теперь не те?» Сауле заботливо поправила на сыне шапочку, как-то невесело ему улыбнулась и, словно очнувшись, тревожно оглянулась по сторонам: не был ли кто свидетелем ее сегодняшнего конфуза? Однако кругом не было ни души. «Ну, и спасибо Аллаху!» Женщина, тяжело поднявшись, собралась

162

было покатить коляску с сыном дальше. Но тут из подъезда вышла незнакомая дама и направилась прямиком к Сауле. – А вы тоже здесь живете? – приветливо улыбнулась она. Затем перевела взгляд на коляску. – Ваш? – Мой, Муратиком его зовут, а меня – Сауле. Но вас я почему-то не знаю. – Да я в ваш дом всего три дня назад переехала. Не успела еще со всеми познакомиться. Верой меня зовут. Новая соседка по дому – миловидная мадам лет тридцати с хвостиком - внимательно смотрела то на Сауле, то на ее сынишку. Ее пристально-любопытный взгляд полон был такого чрезмерного недоумения, что Сауле не выдержала и спросила прямо в лоб: – Сейчас скажете, что такого ребенка, как мой, вы еще никогда в жизни не видели? – Не видела. Женщины помолчали. «О чем, интересно, думает сейчас эта улыбчивая красавица? О превратностях человеческой судьбы? А может, о том, что я вся такая бедная-несчастная, раз имею на руках безнадежно больного ребенка?» Так размышляла Сауле, незаметно разглядывая новую знакомую. Вслух же спросила, как всегда, напрямую: – Не понимаете, зачем такому ребенку вообще жить?! Или почему я его до сих пор в какой-нибудь дом инвалидов не сдала?! – Да что вы, что вы! – залилась краскою дама из подъезда. Немного помолчав, Вера добавила: просто мне показалось, что вы как раз тот человек, у которого я могла бы попросить совета… Проговаривая все это, женщина выглядела настолько беспомощной, что сердце у Сауле невольно сжалось. – Так уж и быть! – смилостивилась она. – Приходите к нам вечером, поговорим. Предусмотрительно спросив номер их квартиры, Вера тут же расцвела. Как будто бы несчастная эта

163

женщина с беспомощным ребенком на руках – это именно то, что она, Вера, так долго и безрезультатно искала. …Звонок раздался около восьми. На пороге стояла светящаяся от счастья Вера. – Вот, это вам, к чаю, - протянула гостья красивый торт. – Спасибо! Хотя это лишнее, – ответила Сауле. И по-хозяйски широким жестом пригласила Веру в одну из комнат. За компьютерным столом гостья увидела… Мурата. От неожиданности она опешила. – Что, ничего подобного не ожидали? – понимающе улыбалась мать ребенка. Невооруженным глазом было видно, как довольна она произведенным на гостью эффектом. – Кто бы мог подумать! – вырвалось у Веры. Сауле придвинула инвалидную коляску с сыном поближе к столу и принялась, как любая мать, расхваливать своего ребенка. – Разбираться с компьютером нашего Муратика никто не учил. Он у нас вообще технику обожает. Мы сами поражаемся, как он в этом разбирается. Любую технику, что приходит в дом, в первую очередь должен настроить-наладить он. Никого другого сын к этому даже близко не подпускает. Видя, что Вера слушает ее, раскрыв рот, Сауле продолжила рассказ, затрагивая самое больное. – Он всегда таким был. Родовая травма тяжелой степени. Шейный отдел позвоночника нарушен. Видите, он перевешивается с коляски, голову даже нормально держать не может. Чтоб ему вот это набрать (кивает головой на монитор), столько нужно приложить усилий. Компьютер я только ради него купила, в долги влезла. Все делаем ради него, понимаете? Он ведь у нас такой беспомощный… Детей с ДЦП много, но форма болезни у всех разная. Второго такого, как мой, в Павлодаре, я знаю, нет. Кто-то из детишек хоть голову может держать, сидеть может, а Муратик… Я сейчас его с коляски спущу – он будет на полу лежать. Передвигается он на спине. Или перекатами. Самостоятельно сидеть не может. Прислонишь его к стене – немножко по-

164

сидит, потом начнет падать. Спина у него вообще не держит, позвоночник совершенно не работает. Больно на это смотреть, а что сделаешь? Все, что можно было, мы уже перепробовали – бесполезно. Вера слушала не перебивая. И Сауле все говорила и говорила. …Замуж она вышла сравнительно поздно, после тридцати. Ребеночка они с мужем, конечно же, очень хотели. Узнав о беременности, оба были на седьмом небе от счастья. С двух месяцев Сауле надела широкое платье: пусть, дескать, все видят, что она дитя под сердцем носит. Как и положено, стояла на учете в женской консультации; никаких патологий доктора у «старой» первородки не находили. Роды, как сейчас помнит, принимали у нее практикантки – девочки из медучилища. Они стояли спиной к креслу, на котором лежала роженица, и беззаботно болтали о вчерашней дискотеке. Муратик родился восьмимесячным, с сильнейшей асфиксией – кислородным голоданием, как ей потом объяснят. Новорожденного перевели в реанимацию, где он пролежал больше месяца. – Если б я тогда знала, что он таким будет… Не знаю… Возможно, тогда бы я так не молила Бога о том, чтобы Он мне его сохранил. Сауле говорила дрожащим голосом, глаза ее были полны слез. Однако Вера решила не перебивать: пусть выговорится, глядишь, и легче станет. – Мне многие «добрые» люди советуют: «Сдай ты его куда-нибудь. Сколько можно – семнадцать уж лет мучаешься!» А как я его сдам… У меня с ним столько связано. Я с ним, как говорится, и умирала, и воскресала… Он – в реанимации, а я у себя, в палате. Сижу ночью, смотрю на месяц и прошу небо, прошу: «Сохрани его, хоть каким сохрани! Лишь бы жил». А вот живет… Вы знаете, мои мучения – это одно. А смотреть на эти его страдания – так больно… Не дай Бог ему до старости дожить, не дай Бог ему меня пережить… Если это с ним случится, пусть случится, пока я жива. Чтобы только не после меня… В прихожей хлопнула дверь. Спустя мгновение

165

к ним в комнату ввалились двое – средних лет мужчина и девочка-подросток. – Мои! – пояснила Вере Сауле, как-то вдруг сразу взявшая себя в руки. – Пойдемте на кухню, чай будем пить. С новой нашей соседкою. После чаепития женщины еще какое-то время посидели на кухне. Потчуя гостью ароматным чайком, Сауле, по ее просьбе, поведала о том, как после такой трагедии отважилась на еще одни роды. Рожать второго ее уговорили старики-родители: «Бог тебе дважды плакать не даст! Что случилось, то случилось, так ты хотя бы второго роди!» И она родила здоровенькую девочку. Во время вторых родов ей повезло больше: попала в руки хорошего акушера-гинеколога. Со вторым ребенком ее «прокесарили». Тут только и выяснилось, что, оказывается, и первый ее малыш должен был появиться на свет благодаря операции. Но первенца она рожала самостоятельно. Наглядное «последствие» врачебной той ошибки – бедный их Муратик… – А ты, собственно, зачем ко мне приходила? За каким-то советом? – спохватилась Сауле. – Я, дура, разоткровенничалась. Из головы вылетело, что у других тоже могут быть свои трудности. Ну, говори, что у тебя? Вера улыбалась во весь рот. – Спасибо, вы мне уже очень-очень помогли! – она звонко чмокнула Сауле в щечку и убежала. … Примерно через месяц у их подъезда появилась еще одна инвалидная коляска. - Знакомьтесь, это моя Светочка! – Вера представила Сауле с Муратиком худенькую девчушку лет пяти. Во время прогулки Сауле узнала, что Света – дочь родной Вериной сестры. Сестра живет в деревне, детишек у нее много, а вот Вере Бог ребеночка так и не дал. Светочку, самую младшую из племянников, тетя Вера полюбила практически с рождения. Только вот взять и удочерить ее как-то опасалась. Думала, что не справится. После знакомства с Сауле и ее семейством сомнения покинули Веру раз и навсегда.

166

отреЗАННыЙ лоМотЬ Где-то за месяц до Родительского дня Ольге вдруг позвонила золовка. – Брат дома? – сходу деловито спросила Виктория, по обыкновению даже не поинтересовавшись их житьем-бытьем. - Коля на работе, – ледяным голосом ответила Ольга. Она хотела тут же повесить трубку, но элементарное женское любопытство взяло верх (золовка внедрялась в их жизнь крайне редко, исключительно в тех случаях, когда ей от них было что-нибудь нужно). – А в чем дело? – выдавила из себя Ольга. – Оградку на могиле отца надо покрасить! – командным тоном заговорила Виктория. – И у мамы порядок бы навести: рядом с ней недавно кого-то похоронили, так они лавочку нашу переставили, кучу мусора нагребли… - Позвони вечером! – отрезала Ольга и положила трубку. Вечером звонка от золовки не последовало. «Наверное, эта змеюка решила все сама вместе с сыном да очередным своим хахалем сделать. И правильно: это ведь ее родители, если на то пошло!» - подумала Ольга. О внезапном том звонке от сестры мужу своему даже и говорить не стала: зачем?! Недели через три Виктория вновь напомнила о себе. Звонок от нее раздался в субботу, в половине девятого утра. – Яйца-то хоть к Пасхе покрасила? – вместо приветствия огорошила она невестку дурацким вопросом. – Пасха завтра, успею еще, – буркнула Ольга. – А я к вам все по тому же вопросу. Родительский день на носу! Вы там о чем думаете!? – То есть? – Порядок на могилах наводить кто будет? – Так вы разве… Не дав Ольге договорить, Виктория потребовала к телефону Николая.

167

– Спит он еще. После ночной смены. - Вот всегда вы так! – гневались на другом конце провода. – Все приходится делать самой, все самой… «Да уж! – подумала Ольга. – Тебе б только все заграбастывать!» Однако ругаться со своенравной золовкой, которая самокритично (и это делает ей честь!) называла себя «змеиной головкой», было не в ее, Ольгиных, правилах. Сохраняя хладнокровие, она пообещала родственнице, что Николай, как только проснется, перезвонит ей. Упоминание о сестре Николая озадачило. – С чего это вдруг почтили они нас своим вниманием? – иронично проговорил он и насупил брови. Жена разъяснила ситуацию. – А без меня никак? – отреагировал он на ее сообщение. – Ну, это же и твои родители тоже… – Да. Только сами они об этом почему-то всегда забывали! Николай, вооружившись пачкой сигарет, пошел на балкон. У дома напротив какая-то старушка выгуливала внучка. Бабулька заботливо поправляла капюшон, то и дело спадавший с головы обожаемого чада, терпеливо собирала за ним совочки с ведерками. «А моя мать моими детьми совсем не занималась», – невольно наблюдая за чужой идиллией, горько подумал Николай. Стало до того обидно! Захотелось невозможного: пойти и высказать отцу с матерью прямо в глаза все, что так наболело… Ольгу его родители почему-то невзлюбили с первого взгляда. – Зачем тебе эта деревенщина?! – учила мать сына-жениха уму-разуму. – Нет, чтобы найти себе девушку здесь, в городе, с квартирой… – Да не нужна мне с квартирой! – перечил Николай. – Ольгу я люблю, и баста! И женюсь на ней, хотите вы того или нет. Со свадьбой парень торопился: его любимая заканчивала институт и должна была ехать по распределению – в родное село, за двести километров

168

от города. «Уедет, ищи ее потом свищи!» - рассуждал новоиспеченный жених. В феврале он поставил родителей перед фактом: их с Ольгой свадьба состоится в конце апреля. На свадебной церемонии его родители вели себя, как они сами считали, достойно. Хотя со стороны это больше смахивало на высокомерие. Особенно задирали голову мать с сестрою: «блистали» во всей своей красе перед новой родней – «настоящими колхозниками»… За невеселыми думками Николай и не заметил, как скурил несколько сигарет подряд. «Черт!» – закашлялся он от одной мысли о том, что сказала бы на сей счет его благоверная. «Дымишь, как паровоз! После сорока о здоровье надо задумываться, о здоровье! Тем более тебе, с хроническим бронхитом!» – беззлобно передразнил про себя супругу. И в виртуальном же диалоге ответил второй своей половине: «Извини, мать, нахлынуло…» Николай, забиравший невесту в загс прямо из ее студенческого общежития, заикнулся было родным насчет того, что из ресторана приведет молодую жену в родительский дом (огромный, из шести больших комнат!), но тут же получил от мамаши «пинок под зад»: – Чтобы ноги ее в нашем доме не было! – Понимаешь, сынок, если бы с нами не жила Вика, – пряча глаза, объяснил свою позицию отец. – Но можно же дом поменять на две квартиры, – робко предложил сын вариант решения жилищной проблемы. – Пока я жив, дом этот никто и ни на что не разменяет! – ответил родитель. Внесла свою лепту и сестрица Виктория: – Если ты Ольгу к нам приведешь, я уйду жить в общагу! «Ну и катись! Ты одна, тебе проще», – «отбрил» сестру Николай. Жаль, но сделал он это только сейчас, двадцать лет спустя, да и то лишь мысленно. Тогда же повел себя, как ему казалось, вполне естественно: гордо взяв любимую женщину под руку, пошел скитаться с нею по чужим углам.

169

Без собственной крыши над головой оказалось ох как непросто. Цены на съемные квартиры день ото дня росли, зарплата же, наоборот, падала. Вконец измученные постоянными переездами и вечным безденежьем, Ольга с Николаем решили плюнуть на все и уехать жить в деревню. Ольге, педагогу по образованию, сельская администрация пообещала предоставить отдельное жилье, ведомственное, от школы. «Черт с ним, поживем в глуши, пока дети маленькие. А там видно будет», – постановили они на семейном совете. Но уехать в деревню им, судя по всему, было не суждено. – Не губи ты себя, доченька! – схватился за голову Ольгин отец, прознавший про их возможный переезд. – Что вам, молодым, в деревне той делать?! Для того мы тебя, что ли, пять лет в городе учили, как могли, тянули, чтобы ты потом коровам хвосты крутила?! На том, собственно, переселенческая их эпопея и закончилась. Ольгины родители, собрав все, что было у себя да по родственникам, купили дочке с зятем в городе двухкомнатную квартиру. Николай никогда не забудет момент, когда на новоселье к ним незваным гостем явилась его вездесущая сестрица. – Что, заживете теперь, как белые люди? – с порога «поздравила» родственников Виктория. – Вот вам от меня, обживайтесь! – протянула она хозяйке дома объемный сверток. Развернув подарок, Ольга прямо-таки обомлела: то был красивый тюль, точь-в-точь такой, какой украшал окна в доме родителей Николая. – Большое тебе спасибо за столь чудный подарок! – искренне поблагодарила Ольга золовку. Та в ответ самодовольно улыбалась: пользуйтесь, дескать, моей добротой! Благодушную сию картину испортил подошедший к женщинам Николай. – Собственное приданое раздариваешь? – ухмыльнулся он, многозначительно переводя взгляд с тюля на Викторию и обратно. – Уже всякую надежду потеряла?

170

– Я-я-я!? О чем ты говоришь?! Да какие наши годы!? – зарделась сестра. На том общение родственников и закончилось. – Зачем ты с ней так? Она же все-таки твоя сестра, родная кровь, – принялась отчитывать Николая жена, как только за Викторией захлопнулась дверь. – Сколько помню, мы с ней всегда были как чужие, – с грустью проговорил он. – Может, из-за того все, что отец с матерью ее слишком уж баловали? Поэтому она и превратилась в такую ведьму? …Николай курил и все перебирал в памяти отдельные эпизоды, связанные с его близкими родственниками. С годами он все чаще задумывался о том, почему это у одних (у его жены, к примеру) родные по крови люди действительно являются самыми дорогими и близкими, готовыми разделить с братом (сестрой) последний кусок, а у других (как у него) всю жизнь только и делают, что собачатся друг с другом? Взять хотя бы его единственную сестрицу. Так и не устроив свою личную жизнь, она почти что всю жизнь прожила вместе с родителями. На всем, получается так, готовеньком. Ближе к сорока, потеряв всякие шансы охомутать «принца на белом коне», родила сына. Отец ее ребенка был человеком женатым и бросать семью ради стервозной Виктории совсем не собирался. Между тем сына Виктории, росшего у них под боком, бабушка с дедушкой обожали, считали его своим единственным внуком. Еще при жизни старики успели справить ему благоустроенную квартиру, да и дом свой завещали тоже только ему одному. Жизнью же детей родного сына (равно как и его жизнью) они никогда не интересовались… Николай затушил о дно пепельницы последнюю на тот момент сигарету, еще разок с нескрываемой завистью взглянул на гуляющих под окнами бабульку с внуком и вернулся в дом. – Что ты решил? – вышла из кухни Ольга. – Пока еще не знаю, – честно признался Николай. И устало присел на диван. – Я тебя понимаю, - жена, вытирая руки о пе-

171

редник, пристроилась рядышком. – Не так давно прочла где-то замечательную, на мой взгляд, фразу: «Если сын – отрезанный ломоть, стоит ли удивляться тому, что он очень быстро черствеет». Твои родители (царство им небесное!) давным-давно вычеркнули тебя из своей жизни. Поэтому и тебя к ним не тянуло. – Что есть, то есть, - вздохнул супруг. – Сейчасто я понимаю, как много мы (мы все!) в этом плане потеряли: я, сын, не чувствовал родительской любви, внуки не знали ласки бабушки с дедушкой, а те в свою очередь были лишены радости общения сразу с двумя внуками, причем такими замечательными! – Да, дети у нас с тобой действительно выросли замечательными. Плохо то, что на могилы «городских» бабушки с дедушкой ходить никак не хотят… Вместо ответа Николай лишь тяжело вздохнул. После обеда он вдруг куда-то засобирался. Притащил с балкона инструмент – грабли, лопату, банку с краской, деловито сложил все это в походную сумку. – Пойдешь? – только и спросила жена, привыкшая понимать его с полувзгляда-с полуслова. – Угу! – Вот и правильно! Николай ушел. А Ольга открыла шкаф, взяла в руки пухлый семейный альбом. «Чтобы вспомнить, какими мы были, загляните в семейный альбом», - пропела про себя строки из старого доброго шлягера. Перелистала альбом и в который уж раз ужаснулась: единственная фотография свекра там все же есть, больше из родных мужа – ни-ко-го! Их нет здесь даже поодиночке! О совместных же снимках, где были бы запечатлены навечно лица Колиных родителей, единственной его сестры, их самих (ее и Коли), физиономии их детишек – о таких фото теперь остается разве что мечтать. Время, увы, назад не вернуть. Ушедших, как того ни желай, обратно не воскресить. Все надо успевать делать еще при жизни…

172

173

«сНеЖНАя БАБА» Субботнее утро Светлана начала традиционно – устроилась с чашкой ароматного чая у телевизора. Автоматически нажала кнопку. На экране появилась Елена Малышева. «Ага, попала в самую точку!» – обрадовалась Светлана. «Здоровье» на первом канале она любила. С тех самых пор, как явственно ощутила: с собственным организмом надо что-то делать! А не то годам к шестидесяти превратишься в настоящую развалину. Основания полагать именно так у молодой женщины имелись неоспоримые: долгожителей в их роду, увы, не было. «С этой исторически сложившейся генетической несправедливостью надо кончать!» – с завидным постоянством убеждала себя Светлана. И изо всех сил старалась следовать новомодному явлению – придерживалась здорового образа жизни. Так, в холодное время года любила побаловать себя душистым тонизирующим чайком. Вот и сегодня, уютно устроившись в кресле, мелкими глотками отхлебывала чай из плодов шиповника, листьев смородины и мяты, заваренный в термосе еще с вечера. – Перед вами мужчина и женщина, им по сорок пять лет. Но смотрите, насколько по-разному они выглядят! – призывала внимание телезрителей доктор Елена Малышева. Светлана пригляделась. Действительно. Мужчина казался намного моложе своей ровесницы. – А все потому, - поясняла телеведущая, - что у мужчин кожа намного толще, поэтому она и стареет медленнее. Выдержав скорбную паузу, Малышева оторвалась-таки на цветущем сорокапятилетнем мужчине: – Ну вам-то это, скажите, зачем!? Герой программы лишь виновато улыбался. Светлана, глядя на происходящее, окончательно расстроилась. «Бедные мы, бедные!» Искренне пожалев всех женщин на свете, она тяжело поднялась и направилась к зеркалу.

174

«Пока я еще ничего! – бережно погладила свое отражение. – Но… Пройдет еще каких-нибудь десять лет, и я буду смотреться, как эта бедняжка в телевизоре?!» Женщина решительно двинулась обратно к креслу, взяла пульт и энергично нажала красную кнопку. – Вот так! – бросила она в погасший экран. И, довольная «отмщением», проследовала на кухню – заесть только что полученный негатив бутербродом на скорую руку. Тем временем в прихожей позвонили. - Кто? – на ходу дожевывая, удивилась хозяйка дома. В столь ранний час она никого не ждала. Да и вообще в тот день никого не ждала. За рабочую неделю ей, менеджеру довольно-таки солидной фирмы, приходится иметь дело с таким количеством народа, что в выходные хочется одного – чтобы ее оставили, наконец, в покое. – Я это! Открывай! – потребовал знакомый голос. – Люська!? – щелкая замком, недоумевала Светлана. – Случилось чего? – Да нет, ничего, – спокойно повела плечами нежданная гостья. – Фу-у! Напугала до ужаса! Приняв из рук пришедшей пихору и заботливо повесив ее рядом со своей новой норковой шубкой, хозяйка указала рукой на кухню. – Пойдем. Я тут как раз чаи распиваю. Завидев на столе тарелку с бутербродами, Людмила рассмеялась. – Ба! Что я вижу! Ты ж давно такой «ерундой», как сама выражаешься, не питаешься?! – от души хохотала приятельница. – А-а-а! – удрученно махнула рукой другая. – Сегодня у меня горе! – В чем дело? – моментально перестроилась на серьезную волну Людмила. – Старею я, понимаешь… – Ах, вон ты о чем. Брось, не переживай: все стареют.

175

Минутку-другую помолчали. Погрустили. Гостья первой «пришла в себя»: – На-ли-и-вай! – придвинула кружку поближе к термосу. За чаепитием давние подруги, как водится, разговорились о жизни. Светлана спросила у Люськи о муже, о детях, делах вообще. Узнав, что у той «все нормалек», тяжело вздохнула: – Везет же некоторым! Все путем. А тут – одно сплошное (в доказательство уныло обвела глазами окружающее пространство) одиночество. – Сама виновата! – безжалостно отрезала гостья. – У тебя тоже все было. Но ты… – Что было-то?! – Светлана с трудом сдерживала слезы. – Муж, который объелся груш? Ради Бога, не трави душу! –Да знаю я, знаю: он изводил тебя вечными хождениями на сторону. И при этом тебя же и винил. – «Холодная ты какая-то», - передразнила женщина своего бывшего. – Вот-вот! Помнишь ту вечеринку, на которой Верка все на гитаре бренчала? Песня еще мне одна запомнилась. Как ее? Черт, забыла! – Со словами «была я баба нежная, а стала бабой снежною», - подсказала Светлана. – Вот именно! Твой тогда еще прилюдно тебя унизил, сказал, что это – про тебя, «ледышку». Заметив, что подруга вот-вот разрыдается, Люська поспешила сменить тему разговора: – До Нового года три дня! Ты как встречать будешь? – Как обычно, – шмыгнула носом Светлана. – Схожу на корпоративную вечеринку, а после – домой, к телевизору. - А что насчет старого Нового года? Помнишь, как его у нас в деревне отмечали?! Девчата гадали. По улицам ходили ряженые… – Теперь ничего этого нет. Тем более здесь, в городе, – печально проговорила Светлана. Зазвонил телефон. Хозяйка дома взяла трубку. – Спасибо, спасибо, мой маленький, у меня все хорошо! – заворковала она. – Мама? Да, у меня. А ты уже успел соскучиться?

176

Догадавшись, что это ее домочадцы, в прихожую вышла Людмила. О чем мать троих детей беседовала со своим младшеньким, Светлана не слышала. Она вернулась на кухню. «Вот оно, простое женское счастье! И достатка особого в их доме отродясь не было, а ведь как живут – душа в душу! Люди верно говорят: не в деньгах счастье». За этими мыслями она и не заметила, как инстинктивно собрала посуду, побросала ее в раковину. После чего принялась шарить по шкафам. «Ага! То, что надо!» – по-детски обрадовалась, наткнувшись на заранее (и зачем, спрашивается?) припасенные сладости. Однако сейчас они оказались как нельзя кстати. Когда Людмила со словами «извини, меня дома ждут» появилась вновь на пороге кухни, улыбающаяся до ушей подруга протянула ей большущий кулек с конфетами. – Это тебе! Точнее, твоим деткам. – Зачем же столько… – Бери, бери! Они вкусные: миндаль в шоколаде, финики в шоколаде… Короче, пусть в наступающем году все у тебя будет в шоколаде! – И тебе того же! Стыдно признаться, но таких дорогих конфет мы не можем позволить себе даже в праздники. Уже в прихожей Людмила не удержалась и посвойски «ляпнула» подруге детства о том, что пора бы и ей завести ребеночка. Коль уж хронически не везет с мужиками. В ответ услышала неожиданное: Светлане не суждено быть матерью. Неловко оправдываясь: «Прости, ты никогда мне об этом не говорила», - гостья поспешила удалиться. «Не только тебе. Я о том вообще никому не рассказывала». Оставшиеся полтора выходных дня Светлана хандрила. Потом наступил понедельник. Жизнь завертелась в привычном рабочем ритме. И внезапно нахлынувшая жалость к самой себе постепенно прошла.

177

С Новым годом они друг друга не поздравили. Почему? «Трафаретных речей говорить как-то не хочется», - оправдывалась перед собою же Светлана. Думала ли ее подруга примерно так же – кто его знает… А потом, потом в жизни Светланы произошло чудо. Вечером 13 января в дверь нетерпеливо позвонили. – Кого там принесла нелегкая? – полюбопытствовала хозяйка уставшим голосом. День выдался не из легких, и встречать поздним вечером непрошенных гостей не входило в ее планы. – Нас! – ответили Люськиным голосом. Дверь распахнулась, и в квартиру ввалились ряженые. – Сеем, веем, посеваем, с Новым годом поздравляем! Люська в маске лисицы, высокий мужчина с дырявым картонным ведром на голове и длинным морковным носом на веревочках, мальчонка лет пяти в шапочке гномика – веселая честная компания щедро забросала оторопевшую Светлану пшеном да рисом. – Что это?! Что за маскарад!? – шепнула она, улучив момент, разлюбезной своей подруге. – Да тише ты! – шикнула на нее Люська. И, взяв под локоток, увела в сторону: - Это мой братец, - проговорила вполголоса. – Приехал из Новосибирска. Два года как овдовел. Так вдвоем с сынишкой и живут. Прости, что я тебе о них ничего не говорила. Сюрприз! – Да уж… – Я тебе, дорогая моя, так скажу: у каждой снежной бабы должен быть свой снеговик. – Ну, ты и лиса! – отвесив «комплимент» в адрес подруги, Светлана повернулась к остальным гостям: Проходите, проходите, будьте как дома! - Странно, но привычной ледяной поволоки, с какой смотрела она на всех мужчин без исключения, на этот раз в ее взгляде замечено не было…

178

ГреШНицА С Ольгой, бывшей своей сокурсницей, Ирина столкнулась совершенно случайно – в больнице. Ирина оказалась там по делам, а вот Ольга… «Не окликни она меня первой, я бы ее, наверное, и не узнала», - подумала про себя Ирина, пристально вглядываясь в идущую навстречу ей приятельницу. В широком больничном халате, в растоптанных тапках на босу ногу, некогда слывшая красавицей Ольга казалась сейчас такой жалкой… - Приболела? – участливо поинтересовалась Ирина. - Не то слово, - тяжело вздохнула Ольга. - Да что случилось? - Это мне за грехи. Ты же мою историю знаешь. - Что-то знаю, а чего-то, наверное, нет: мы же с тобой уже столько лет не виделись. У пятнадцатой палаты Ольга приостановилась: - Здесь я теперь обитаю, - горько усмехнулась она. Выждав многозначительную паузу, проговорила. – А ты, подруга, приходи ко мне после тихого часа. В палате я со вчерашнего дня одна лежу, так что сможем спокойно поговорить, повспоминать. - Я к тебе еще обязательно зайду! – пообещала Ирина. Она вдруг спохватилась, бросила взгляд на висевшие на стене часы. – А сейчас, ты уж прости, у меня здесь встреча назначена, по работе. Ольга понимающе кивнула. *** Освободилась Ирина в начале второго. «Поеду на обед, а там видно будет», - подумала она и направилась к автобусной остановке. Спиной вдруг почувствовала на себе чей-то взгляд, оглянулась – Ольга приветливо машет ей из больничного окна. «Так, значит, и быть: навещу ее сегодня же», - решила Ирина. По дороге домой она невольно принялась вспоминать все то, что знала об Ольге. Та, по ее же рассказам, с детства была «примерной девочкой». Хорошо училась в школе, считалась активисткой-общественницей. Дома была маме первой помощницей. После школы Ольга точно знала, кем будет – пой-

179

дет по материнским стопам, в педагоги. Без проблем поступила в педучилище, как иногородняя, получила место в общежитии. Там, собственно, они с Ириной и сдружились. Как близкая подруга, Ирина, естественно, знала отдельные моменты из Ольгиной личной жизни. Была она наслышана и об одной встрече, что в одночасье перевернула всю Ольгину судьбу. Дело было – Ирина это четко запомнила - на Первое мая. Надо заметить, что все без исключения праздники они, сельские девчонки, в обязательном порядке проводили дома. Так вот, в тот день, а точнее, вечер, Ольгу на местной их автостанции встретили подружки-одноклассницы – Сауле с Юлькой. И сразу же огорошили новостью: из армии вернулся Андрей, по которому, как потом выяснилось, Юлька еще в школе тайно вздыхала. Андрей был старше их на два года, слыл красавцем, первым парнем на деревне, и по нему, разумеется, сохли многие девчонки. И их Юлька оказалась не исключением. С автостанции девушки разошлись по домам – переодеться да примарафетиться. Условились встретиться в клубе, на танцах. Явились они в самый разгар веселья. Где дерзя, где отшучиваясь, прошли «сквозь строй» местных кавалеров. Андрея среди них не было. Он стоял по другую сторону танцплощадки – красивый и неотразимый даже в этой своей изрядно поношенной солдатской форме. У Юльки глаза так и блестели, так и блестели… Ольге же, как она потом рассказывала Ирине, было как-то все равно: ну, красивый парень, ну, обольстительный, и что с того?! Ребята из ансамбля заиграли танго. Все трое заметили, что Андрей, решительно поправив солдатский свой ремень, направился в их сторону. Юлька напряглась, стояла не шелохнувшись. Но красавец-парень неожиданно для всех остановился напротив нее, Ольги. Девушка перевела виноватый взгляд на покрасневшую свою подругу и отрицательно качнула головой. Однако молодой человек настаивал, и она с ним пошла. Затем был еще один совместный их танец, потом еще… В общем, после вечера Андрей пошел провожать домой Ольгу. Молодые люди

180

стали встречаться, а спустя полгода поженились. Уже потом, после свадьбы, Ольга откровенничала с Ириной: дескать, сглупила она, связав судьбу с нелюбимым человеком. Просто, говорила она, надеялась, что ответные чувства в ней когда-нибудь да проснутся. Чуда однако не произошло. И через год Ольга и Андрей официально развелись. «В случившемся только моя вина», – посыпала голову пеплом Ольга. Ирина как могла ее успокаивала: что поделаешь, мол, если насильно мил не будешь. Но подруга не соглашалась: «На мне этот грех, на мне! Я всем жизнь испортила – Юльке, Андрею, себе…» Прошло какое-то время, и Ольга перестала горевать по не сложившейся семейной жизни. Вместе с другими выпускницами училища готовилась к защите диплома, удачно выдержала это испытание и получила направление на работу – учителем начальных классов в одну из сельских школ. На том пути-дорожки однокурсниц, как это обычно бывает, разошлись, и Ольга с Ириной лишь изредка созванивались. А по телефону много ли наговоришь-узнаешь?! *** Добравшись до дома, Ирина первым делом заглянула в холодильник: что из имеющегося там в наличии взять для больной подруги ее молодости? Нашла парочку спелых бананов, симпатичное краснобокое яблоко, несколько мандаринов. «На первый раз, пожалуй, хватит», – решила она про себя. Уложила продукты в пакет. Призадумалась. «По пути зайду в магазин, возьму какого-нибудь сока… Вот я дура! Надо было хоть спросить, с чем она там лежит! Может, у нее специальная диета!?» – корила себя Ирина. Наспех отхлебнув холодного чайку, она спешно оделась и, прихватив гостинцы, захлопнула за собой дверь. Уже на улице посмотрела на часы – около трех. «Что-то рано я собралась. Тихий час вроде как до четырех бывает». Зашла в магазин, купила две плитки шоколада (Ольга его всегда обожала), пакет абрикосового сока, рассудив, что он не может быть кому бы то ни было противопоказан. Лично

181

она этот сок любила больше всего. А вот что из напитков предпочитала Ольга – не помнит. В годы их студенчества было, мягко говоря, не до жиру. Да и не продавалось тогда тех же соков в таком, как сейчас, разнообразии… *** Ольга ее, похоже, очень ждала: стоило Ирине разок постучать в дверь палаты за номером 15, как оттуда сразу же послышалось: «Входите!» Больная сидела на краешке кровати и слабо улыбалась. – Я тут фруктов принесла, – Ирина принялась выставлять гостинцы на Ольгину прикроватную тумбочку. – Да зачем ты?.. Не надо было беспокоиться. – Ешь, ешь! Тебе витамины нужны! Наступило какое-то неловкое молчание. Ольга нервно теребила пуговицу на своем больничном халатике. Ирина старалась найти в ней сходство с той, прежней, Ольгой. Делала она это, видимо, не совсем тактично, потому как больная как-то криво усмехнулась: – Думаешь: и на кого это наша красавица теперь стала похожа?! – Да нет, что ты! Выглядишь ты вполне… – Не стоит лицемерить,– прервала ее Ольга, – я знаю, что стала страшная. – А ты здесь с какой болячкой? – Ирина пыталась шутить. Подруга на это промолчала. И только крутила, крутила бедную пуговицу… – Ты ей скоро голову свернешь! – кивнув на пуговицу, улыбнулась Ирина. – Давай лучше поговорим о чем-нибудь. – Давай, - охотно согласилась Ольга. – Только не о болезнях, ладно? Ирина в знак согласия кивнула. – Расскажи мне о себе, – попросила Ольга. – Как ты все эти годы жила? Мы ведь столько лет не виделись! – Давно не виделись. За это время, как говорится, столько воды утекло… – Ты рассказывай, рассказывай, – повторила

182

просьбу Ольга. Глаза ее при этом заблестели, Ирина увидела в них неподдельный интерес. И она вкратце поведала приятельнице о своем житье-бытье. В школе проработала недолго – три с небольшим года. Вышла замуж за сельского парня, переманила его в город. Родила дочку. После декретного решила в корне поменять род занятий – арендовала аптеку, даже пошла учиться на фармацевта. Спустя какое-то время они с мужем открыли собственную аптеку. Ради этого, правда, пришлось влезть в долги, но дело того, рассказывала Ольге Ирина, стоило. Сегодня они с мужем не без гордости называют себя предпринимателями, потому как за счет аптеки они и живут, а в настоящее время еще и оплачивают дочкину учебу в медицинском институте. – Так что у меня все вроде бы довольно-таки неплохо складывается, – поставила точку в рассказе о себе Ирина. – Рада за тебя, – улыбнулась Ольга. – Моя же судьба менее удачная. В свои почти сорок лет я так и живу одна-одинешенька. – Замуж больше не выходила? – Не довелось. Тем не менее настоящая любовь в моей жизни все же была, была… Ольга вспоминала о том, как она впервые серьезно влюбилась. Было это много лет назад, когда она еще учительствовала в сельской школе. Ее роман, рассказывала Ольга, был самым настоящим – красивым, романтичным, как в кино. Однако была во всем этом пресловутая ложка дегтя: ее избранник оказался женатым, более того, отцом двоих малолетних детей. Хоть и встречались они тайком, но деревня есть деревня: рано или поздно там все тайное становится явным. Ольга не раз замечала, как за ее спиной судачат словоохотливые кумушки. «Я не могу больше, я отсюда уеду», – изливала она душу перед своим возлюбленным. Тот ее отговаривал, просил подождать. Когда же Ольга прямым текстом спрашивала: «А чего ждать?» - предательски отводил глаза в сторону. В один из дней Ольгу вызвала к себе директор школы и принялась читать ей нотации: дескать, не ожидала она от нее, от учительницы, такого поведения; дескать, ей, директри-

183

се, стыдно сельчанам в глаза смотреть… Это стало последней каплей. Ольга собралась – и в самой середине учебного года уехала. Директриса такого поворота явно не ожидала, уговаривала доработать до середины мая, до каникул. Только решение Ольги осталось неизменным – она подалась в город. К тому времени туда уже перебрались ее родители – на деньги, которые собирали, считай, всю свою жизнь, купили небольшой домик на окраине. Так что Ольге было где остановиться. Повезло ей и с работой: в школе, что недалеко от дома, нашлась вакансия. А через какое-то время она вдруг обнаружила, что беременна. Недолго думая, пошла и сделала аборт. На этом месте Ирина резко оборвала ее рассказ: – Зачем?! Зачем ты так глупо поступила? Родила бы ребеночка, ведь от любимого же человека. Ольга опять взялась терзать бедную пуговицу: – От любимого человека. Но ведь он женат, у него семья… – Господи! Да сегодня столько женщин рожают для себя, и никто их ни в чем не упрекает. – Не могу я так: чтобы дитя без отца росло. Неправильно это. – А прерывать беременность – это, по-твоему, правильно?! Вот это действительно считается грехом! Ольга сидела потупившись. Когда же подняла глаза, Ирина увидела в них слезы. – Знаю я, – тихо проговорила Ольга. – Знаю, что в народе это даже нашим, бабьим, грехом называется. Но что сделано, то сделано. Да и было это так давно. Как будто в другой жизни. Ирина встала и обняла подругу за худенькие плечи. Ласково заглянув ей в глаза, спросила: – А сейчас у тебя что за недуг? – Толком не знаю. Что-то по женской части. Врачи правду не говорят, но мне кажется, что они подозревают у меня онкологию. Да я и сама догадываюсь. – С чего ты это вообще взяла?! – А я тут пока лежала, книжки всякие умные читала.

184

Тут только Ирина заметила на подоконнике стопку литературы, подошла, пробежалась глазами, запомнила в названии одной из книг слово «карма». – Это такую литературу ты, умная женщина, читаешь – про разное там мракобесие? – укоризненно сказала она Ольге. Но та стала противиться: – Карма, наказание за грехи действительно существует. –Да какие за тобой, глупая, грехи?! Ты живешь так, как все – обыкновенно, по-людски. – Да, а жить надо по-божески. Ирина смотрела на давнюю свою подругу и не верила: она ли это?! А может быть, и впрямь перенесенные несчастья делают нас смиреннее и где-то даже глупее? Распрощались они довольно холодно. Ольга просила Ирину заходить к ней еще, Ирина пообещала. *** Из больницы Ирина возвращалась пешком. Хотелось поразмыслить. Почему-то припомнились слова из песни: «…Бог, не суди. Ты не был женщиной на земле». Воспитанная на атеизме, Ирина невольно подняла глаза к небу и мысленно попросила Всевышнего пощадить бедную ее подругу. В ежедневных делах и заботах прошла неделя. Когда Ирина позвонила Ольге на сотовый, то узнала, что она уже дома и что никакой онкологии у нее не оказалось. Подруги договорились встретиться. Ирина шла на ту встречу с уверенностью, что пройдет она, в отличие от предыдущей, на сплошном позитиве.

185

Рафаэль Мухамеджанов «Мысли - кАк листЬя» * * * В объятом временем пространстве Плывут событий облака, В неповторимом постоянстве Меняет глубину река. Уходят с подиума тайны, Блеснув стыдливо наготой. Слеза, упавшая случайно, Заполнит жертвенник святой. С непревзойденной быстротой Сомкнутся веки ожидания, И луч, направленный судьбой, Укажет место покаяния. Минута райского тепла Обнимет свежею волною, Чтоб дух, расправив два крыла, Взметнулся ввысь над суетою. Чтоб поиск вечности принес, Созревшие плоды терпения, Оставив след в долине грез Зерном для жизни вдохновения. 1998 г. * * * Иногда время своими вершинами Окунается в проплывающие мимо Облака памяти. И кажется,

186

Что реальность происходящего Останавливается, Обретая причудливые формы Воспоминаний…

2004 г. * * * Если некуда идти, Скажи мне: «Здравствуй!». Я - твоя неразделенная печаль. Получил свою свободу, Значит, властвуй. Если больше не испытывает даль, Не померкнет без тебя Звезда Востока. Не исчезнет без тебя меридиан, Только станет без тебя так одиноко, Как бывает одиноким океан… Зов разбросанных судьбою расстояний, Звон разбившихся непонятых надежд, Шорох тонких невесомых одеяний, Шум тяжелых волочащихся одежд. Все по росту, соблюдая очередность. Приближается и твой последний шанс. На вчера - еще забытую влюбленность, На сегодня - незаконченный романс. * * * Подари мне улыбку – В ней так много тепла, Даже если ошибка Нас с тобою свела.

1999 г.

Даже если о встрече Звезды нам не сулили, В этот сказочный вечер В сердце звезды горели. Подари мне на память Своих губ талисман. Может быть, он избавит Мое сердце от ран.

187

Может быть, он укажет Мне дорогу в тот край, Где бескрайняя радость Прогоняет печаль. Подари мне улыбку Не о многом прошу, Знаю – это ошибка, Но я ею дышу. * * *

1998 г.

Моя обманщица – судьба, Нескошенных капризов поле. Как серпантин, твоя тропа Ведет то к радости, то к горю. Моя обманщица – мечта, Несбывшихся надежд плеяда. Открылись без тебя врата В глубины сказочного сада. Моя обманщица – любовь, Как птица райская, пуглива, Появится на миг и вновь Исчезнет в небе торопливо. Моя обманщица – весна, Растопит в сердце ожиданье, И станет грудь моя тесна От безответного признанья. 1998 г. * * * Я живу, когда есть действие. Когда нет его, я сижу, Продолжая быть посредственным И приравнивая все к нулю.

188

* * * Знаете, сколько на свете чудес? Столько, что вам и не снилось! Сколько поющих и смелых сердец? Знаете, это ведь сила! * * * Босоногая ночь Пробежала по лужам. Тенью, сгинувшей прочь, Был покой мой нарушен. Утопали в тиши Раскаленные звуки. Против воли спешил Ветер скорой разлуки. Слов, чарующий бюст, Рифмы, тонкие плечи, Расстояния чувств Пролечу - не замечу. Чтобы вспомнить ту ночь, Ту босую невинность – Уносящую прочь Богом данную милость. 1999 г. * * * Мне нравится, что я не одинок, Что нет во мне ни подлости, ни страха. Что так же, как и Вы, на волосок От верности супружескому браку. Мне нравится, что я в рассвете сил Коснулся Вашей сути чуть заметно. Что вовремя себя остановил, Когда остались Вы раздеты.

189

Спасибо Вам за этот чудный миг, Который с нами так и не случился. Спасибо Вам за мой душевный крик, Который тишиною разразился. Спасибо говорю я Вам за то, Что были Вы со мною так прекрасны! Спасибо, что любви веретено Не затянуло нас своей чудесной страстью. * * * И в этом, и в том мирах я кочую. В одном я живу, а в другом существую. В одном ощущаю безумство и страх, В другом выражаю все это в словах. И в чем же мое назначение? Не знаю. Но так же во снах, как и прежде, летаю. Ищу, нахожу и теряю безмерно, Когда говорю обо всем откровенно. * * * Если решил ты чего-то добиться, То, забываясь, не стой над душой. Если решил с тишиною сравниться, Падай на землю Осенней листвой…

1999 г.

* * * Мысли – как листья, упавшие с веток. Искрами кружится пламя рассвета. Необъяснимо и неповторимо Жизнь обращается с нами игриво… * * * Вот и всё, сказало лето, ухожу. Вот и всё, кричали птицы, улетая.

190

На пустынном берегу я вновь сижу, В одиночество тоску свою вплетая. Вот и всё, сменили краски облака, Листья зашумели к непогоде. Вот и всё, неравнодушие вчера Стало равнодушием сегодня.

191

«тАНыМ»

Ќайыргелді Тоќтамысов ƏЙГІлІ кҮреңБАЙ сыНШы – ЖерлесІМІЗ Тарих беттерінде хатқа түсіп, кеңінен жазылмаса да көне көз шежіре қарттар арқылы көптің жадында сақталған халқымыздың ұлы думан ас беру рәсімдері болғаны аян. Әсіресе, Ереймен тауы, Қусақ көлінің жағасында берілген Керей Сағынайдың, Шыңғыстау баурайындағы Қазбалада берілген Тобықты Бөжей және он сегіз мың жылқысы болған, жылына ақ патшаға бір қыры көмірдей қап-қара, екінші қыры сүттей ақ жүз ат жіберетін Сапақ байдың ағасы Қорыспайға берген Елкелдіде өткен аспа-төкпе астар. Бастысы, «Ас – атамыздікі, береке – елдікі, қонақ – көптікі» деп, мырзалық танытқан Ереймендегі Сағынай асы, соған әнімен, сәнімен сері атанған Ақан, оның жүйрік аты – Құлагер, сол асқа Үш жүзден қатысқан 1300 аттың ішінен Құлагердің ерекшелігі мен мүмкіндігін дөп танып, бәйгенің алды сол Құлагердің еншісіне байланатынын айнақатесіз аңғарған жерлесіміз Күреңбай сыншының ғажаптығын айтпақпыз. Баптап қосқан күлігі бәйгеден келмесе «аса таяқ ұстар бағының» сағы сынатындай болатын қазакем үшін бәйге атының атаусыз қалуы – айтулы ас-думанға сілет еткендей боп келіп тұрған тоқмейілсіз, күпи көңілдің құлазығаны, елінің еленбегені, ат иесінің нейбет қалғандығы, несібе бұйырмай нәумез болғандығы.

192

Ілияс Жансүгіровтің «Құлагер» поэмасында астың өткізілген жері аталғанмен, қай жылы берілгендігі айтылмаған. Мына деректерден ас берілген нақты жылды біле аламыз: «...Осы өңірдегі тұңғыш қазақ мектебін аштырған ұлы әже Айғанымның Айыртауы, бүкіл шығыста құйрықты жұлдыздай жарқ еткен Шоқанның Айыртауы, әнімен елін елжіреткен, Құлагерімен жер дүбірлеткен ақиық Ақанның Айыртауы, от ауызды, орақ тілді Орынбай Ақынның Айыртауы». Бұл маң «Кривозерныйдан» бұрын алдымен ақ айдынды саумал сұлу көлдің атымен «Саумалкөл» атанған. Саумалкөл болысы болған. Осы Кривозерное селосы Ақан серінің дүлділі – Құлагер жауыздар қолынан мерт болған 1876 жылы Селебеден (Челябі) келген переселендер қолымен тұрғызыла бастаған. Қазан төңкерісі қарсаңында осы ауыл өңірдегі 400 үйлі ірі поселке болған. Саумалкөл, Кривозерное, ...енді Володаров» деп жазыпты жазушы Жанайдар Мусин «Ақиықты Айыртау» («Білім және еңбек» журналы, №5, 1988ж.) деген көлемді мақаласында. Ақан сері Қорамсаұлы 1843 жылы Айыртау ауданы Қоскөл мекенінде (қазіргі Көкшетау облысы Володар ауданында) дүниеге келгенін және Құлагердің өлімі 1876 жылы болғанын Ақанды он төрт-он бес жасынан бері көріп-білген, бұрын белгісіз өмір жайлары, өлеңдері, әндері туралы бірнеше деректі мақалалар («Замана бұлбұлдары» А. Жұбанов, 456 бет) жазып берген Тілеубаев Хамит та растаған. Ас бәйгесінің І-сыйлығына 500 жылқы, 1000 қой тігілгені баршаға аян. Сол додаға Арқаның ардагер ақыны, әрі әншісі Ақан сері бірнеше бәйгенің алдын бермеген Құлагер деген атын бәйгеге қосады. Сөз етіп отырған түсініктеме әңгімеміздің жай-жапсарын толықтыра түсу мақсатында, поэмада келтірілмеген Күреңбайдың сыншылық ерекшелігін сипаттай түсетін үзіндіні келтіре кету де жөн сияқты. «...Асқа аттанар мезгіл жеткенде Құлагерін бәйгеге әзірлеген Ақан 25 кісімен атқа шабатын Мәкен деген баланы алып жолға шығады. Жолда

193

құдасы Бегалының үйіне түсіп, Құлагерді белдеуге байлатады. Оларға жездесі Ералы қосылады. Аттанар кезде Бегалы: «Асқа аттанғалы отырсыңдар ғой, жолдарың болсын. Менің сендерге айтарым, Құлагерді басқа аттың қатарында апарыңдар. Құлагерді келді дегенді естісе, өш адамдар қастық істей ме деп қорқамын. Осыған дейінгі бес жарыста алдымен келген жүйрікке алтыншы ретінде қастандық жасалуы ықтимал. Құлагерді бұл жолы келген жоқ деп жасырыңдар» – дейді. Бір жұма жол жүріп Ақан тобы асқа келіп, арнаулы тігілген үйге түседі. «Көкшетаулықтар келіпті, Құлагерін тастап кетіпті», – деген лақап елге лезде жайылады. Төрт күннен кейін қосылатын аттар көрмеге шығарылып, есепке алынады. Сонда қатар тұрған аттардың біріне де аялдамай, көзімен шолып келе жатқан Күреңбай атбегі кежімдеулі тұрған Құлагердің тұсына келіп тұрып қалады да: –Құлагер келмепті, – дегендері қайда? Бұрын көрмесем де айтайын, мынау Құлагердің дәл өзі ғой, – дейді. –Жоқ, Құлагер емес деп, көкшетаулықтар шу ете қалады. Атбегі сенбейді. «Осы ат Құлагер болмаса да, бәйгеден бірінші болып келеді», - депті Күреңбай.» Тағы бір мысал: «...Құлагерді жасырын алып барады, бәйгеге қосылып кеткенше ешкім білмесін дейді. Шабатын аттарды қарап жүрген Күреңбай деген атсейіс Құлагерді таниды» («Замана бұлбұлдары» А. Жұбанов, 77 бет). Сондай ақ: Көзімнің көбеймесе бүгін ағы, Есімнен жаңылтпаса сайтан тағы. Егер де шын жылқыны мен танысам, Хақ мұның қырып-жойып бәйге алмағы. –Пәлі! Ат таныдың! –Таптың, сөз ақ! – деп оны өзге қазақ етті мазақ. –Көмбеде көрісерміз, асықпаңдар!.. Соны айтып кете барды сол Күреңбай, – деп жырланған «Құлагер» поэмасында. Ақын сәйгүлік сынын беру барысында Күреңбай сыншы аузына

194

мына сөздерді салып, Құлагер сипатын: «келіскен кескін мен омырау, сом аяқ, быртық бақай, болат тұяқ, тәует бас, қамыс құлақ, қуарған жақ, құлан жал, бұлан мойын, қой жұтқыншақ, қоян жон, жазық жая, жауырынды, құс топшы, сіңірлі, аяғы тік, түлкі төс, тазы тізе, ит жіліншік, шашақты, шақпақ етті, аласа ұршық, құндыздығы құйрығына қалай дөп біткен, жібектей жеңіл құйрық, бұтының арасынан ел көшкендей, жамбастың басы делдек, қуыс қолтық, шүйделі, шоқтығы мен шідерлігі өргек, серке сан, желмаядай тілерсегі, талыс танау, тынысты кеңде жатыр кеңірдегі, жаздай құр жүрсе де болмайды тоқ, кез жарым кесер баста кесім ет жоқ, қақпан бел, қалбағайлы, үңгір сағақ, – деп суреттейді. –Сүйегі – сиыр сүйек, қиқы-жиқы, Сал бөксе, жазық бауыр, ұзын тұрқы... –Осы ма даңқы шыққан Құлагер? – деп, Ас тегіс Ақан атын қылды күлкі. Сыншының келіп көрді отыз-қырқы, Күреңбай көріп деді: «Жаман сұрқы, Алдынан ұмтылғанда аң құтылмас, Артынан жөнелгенде жетпес жылқы!» –дей келе, шапса жел, мінсе жайсаң, тұрса селсоқ; қанында шығысың мен батысың жоқ, ағылшын арғымақтың шатысы жоқ, қашаннан қазағымның қолтумасы, араптың дүлділінің қатысы жоқ, – деген Құлагердің шыққан тегіне де имантаразы бағасын береді. Ат танудың қас шебері, Күреңбай атпаз аузынан суы аға сұқтанады. Сол бәйгеде Құлагер Батыраш пен Қотыраштар қолынан мерт болады. Серінің «Құлагердің желісі» және «Құлагер» әнінің екі түрінде «Ат қоса Ерейменге барғанымда» немесе «Асына Сағынайдың барғанымда», «Бір сыншы көзі шыққыр көріп еді» деп Ақан өзінің Күреңбайға деген ішкі наразылығын ақтарады. Ақанның қайғырған, Құлагерді жоқтаған әні мен зары даланы күңірентеді, аһ ұрып, қасіреттен әбден тұралап қалады. Асылы, Күреңбай сыншыны өмірдің қитұрқысын

195

жетік білген шодыр шоралық жасаушылардың бірі ретінде емес, нағыз атсейіс, жылқы танудың арналы білгірі ретінде түйсінуіміз қажет. Иә, талай дүлдүл сыншылар болған ғой. Мәселен, жоғалған биенің ішіндегі құлынының түріне дейін дәл айтатын балгер сыншы Толыбайдың сәуегейлігінен басқа, Ішкі Ордада әйгілі Ауқатым сыншы бәйге басталмастан бұрын қай аттың бірінші жүлдені алатынын дәл айта білген. Ауқатым қатардағы арзан, нашар жылқыларды сатып алып, одан атақты сәйгүліктерді баптап шығарып, жарыстарда қандай орын алатынына дейін дөп таба білген екен. Жоғарыда «Сыншының келіп көрді отыз-қырқы», – дегендей, әр бәйге додасында білгір сыншылар тобы болған. Елкелдіде өткен Қорыспайдың асында Сырттанбай, Көбен сыншылардың есімі аталған. Ал алты алашқа есімі танылған әйгілі Күреңбай сыншы біздің Баянауыл өңірінің тумасы, жерлесіміз. Нақтылап айтқанда, қызылтаулық, руы Арғын, оның ішінде – Қозғанның Сарықыз тармағынан. Әл-Фараби атындағы ҚазҰУ профессоры, филология ғылымдарының докторы Серік Негимов «Мәшһүр Жүсіп ауылы» деген мақаласында («Қазақ әдебиеті» газеті 10.09.2004 ж. №36 саны) «Ұлылық пен сұлулықтың бесігінде тербеліп өскен жігіт Рамазан Нұрғалиев та шешен де шежіре екен... ойын былайша өрнектеді: –Мәшһүр Жүсіптің кіндік қаны Қызылтауда тамған. Мұнда 18 әулие, 34 қажы дүниеге келген. Әйгілі Күреңбай сыншы, Жүсіпбек Аймауытов, Қадыр Тайшықов осы жерде туған. Мәдидің Үшқарасы да иек астында», – деп жазады. Күреңбай сыншының бел баласы – Мамырхан, оның баласы – Баязи 1900-1975 жылдар аралығында өмір сүрген. Күреңбай сыншының шөбересі – Ғалымжан Баязиұлы әкесінен басқа туыстары мен бабаларының туған, қайтқан жылдарын айта алмаған. Дегенмен, қолында аса құнды жәдігер ретіндегі жалғыз фотосурет қана сақталған. Сол фотосурет қадірменді Әділханұлы Алпысбес

196

ағамыздың баласы, тарих ғылымдарының кандидаты Мақсат Әділханұлының өңдетуімен Қарағанды облыстық «Орталық Қазақстан» газетінің 2002 жылғы 20 ақпандағы санында мақаламен бірге басылыпты. Суретте, кезінде сан қилы зергерлік қолөнер іскері болған – Шәхин Мұстафа, Күреңбай сыншының бел баласы – Мамырхан бай, Оқас Жантекеұлы, Исахан хазірет Жиенбайұлы, Зәукеш Қасымұлы Мұстафин (жоғарыда аталған Шәхиннің ағасы Қасымның баласы), Хамза Мүсетұлы, Сірән Ысқақұлы, Қабыш Сірәнұлы, Ықыш Мамырханұлы – барлығы 9 адам бейнеленген. Күреңбай сыншының немересі – Ықыш Мамырханұлы (Баязи ағасы) мен оның баласы – Самат екеуі де Ұлы Отан соғысында опат болған. Осы әулеттен тараған он алты ағайын би ұрпағы, әулетті ортадан шыққандықтан үкіметтің (ГПУ мен НКВД) қудалауына ұшырап, қамалып, атылып кеткен. Қан майданда мерт болған Ықыш пен Жанжу деген қыз ғана аман қалған екен. Жанжудің күйеуі – Омаров Молдажан, ұрпақтары Қарағандының Энгельс деген жерінде тұрады деген дерек бар. Күреңбай сыншының зираты жүз биені сауғызып, сүтімен илеп, қылымен қосып құйдырғандықтан бүгінге дейін құламай сақталған көрінеді. Поэмада Ақанның Құлагерін қолға түсіре алмай кектенген Хамзаның аты аталмаған, қолқалап сұрауға оның туысы Батыраш жіберген кісі – Жексенбай екендігі ғана айтылған. Сағынайдың асының шараларының ойдағыдай өтуіне белсене атсалысқан, поэмада «Шорманның Оқасы!» деп аталған Қаржас руынан шыққан, заманының озық ойлы, сауатты адамы саналған Садуақас (Мұсаұлы) Шорманов (1850-1927) ас берілген 1876 жылы небәрі 26 жаста екен. Сол сияқты поэмада бас бәйгені алған дәулетті әулеттен шыққан, Айдабол Қарақозының Құнияз тармағынан шыққан Байдалыұлы Мұстафаның орнына (зираты Баянауыл жеріндегі Жаяу Мұса ауылына таяу Сарышоқы қорығының сыртында) кедейден шыққан Жақып балуан (Болмаса Оқасқа ерген бір итаршы)деп келтірілген.

197

Асына Абақ, Керей барған Жақып, Онда да бас бәйгені алған Жақып. Мойынын қашағанның үзген талай, Дейтұғын Баянауыл Таутан Жақып. Бұл Жақып әлде жалшы, әлде малшы, Болмаса Оқасқа ерген бір итаршы. Жүректі, кім болса да күшті жігіт, Шорман әулетімен дәулеті де, дәуірі де үзеңгілес Байдалының Мұстафасын дәріптеуге бой ұра қоймаған. Поэмада осы іспеттес атышулы Сүтемгеннің баласы Шамұқанның атастырып қойған қалыңдығы, Ақанның ғашығы, белгілі сұлу – Ақтоқтының есімі де Ақмарқа деп алынған. Поэма қуғын-сүргінді отызыншы жылдары жазылғандықтан Ілияс ақынның қолданған бұл тәсілдерін әбден түсінуге болады. Тоқсанға келгенде Құралай сұлуды айтып, сақалын көзінің жасы жуған Келден сияқты, Ақанның есінен Ақтоқты өмірбойы шықпаған. Ақтоқтымен қуғыншылардан қашып Есілден өткел тауып өте алмаған Ақанның тағдыры мен Қорланмен қашып Ертістен өте алмаған Естай тағдырларының ұқсастығына еріксіз таң қаласың. Қалаған теңдеріне қосыла алмай қуғыншылар қолында қалуға мәжбүр болған Ақтоқты мен Қорлан арулардың да аузына заман сазы егіз мазмұнды сөз салғаны тіпті ғажап! Соңғы рет біріне бірі қарап, қия алмай тұрды да, қуғыншылар таянып қалған кезде: «Сен елдің ардагерісің, мен болсам, көп қыздың бірімін. Қуғыншылар жетсе сені аямайды, сен аман болуың керек. Дәм жазса тағы көрерміз, жау қолында қалсам мен қалайын, азар болса қинар, сен мына судан жүзіп өт, екі адамды ат көтере алмайды», – деген екен. Ақан Есілдің өткел бермес Сарыми түбегінен, Естай Ертістің ағыны қатты тұсынан арғы жаққа жүзіп өтіп, құтылады. Бұл жердегі басты айтқымыз келгені, ғашықтар хикаясы ғана емес, Күреңбайдың елі – біздің Баянауыл, Естайдың елі – біздің Ақтоғай ауданындағы Ақкөл Жайылма, Исаның елі – біздің Ертіс ауданындағы

198

Үлгілі және Ақанның елі – Айыртау-Қоскөл іргелес жатқан өңірлер. Атап айтқанда, әйгілі Күреңбай сыншының өз жерлесіміз екендігін екінің бірі біле бермейді. Мектеп бағдарламасы бойынша «Құлагер» поэмасын өткенде де, «Қазақфильм» туындысы Ақан сері туралы кинофильмде де Күреңбайдың баянауылдық екендігі жайында мағлұмат атымен жоқ. Туған өңіріміздің айтулы тұлғаларын зерделеп, танып білу игі парыз екендігін ұмытпағанымыз абзал. Павлодар қаласы.

199

Хаттар, қолжазбалар, фотографиялар мен суреттер рецензияланбайды және қайтарылмайды. Редакция оқырмандардан түскен барлық хаттарға тегіс жауап беруді міндетіне алмайды. Авторлардың пікірлері редакция ұстанған көзқарастарға сәйкес келмеуі мүмкін. «НАЙЗАТАС» журналынан алынған материалдарға сілтеме жасалуға тиіс. Жарияланған материалдарды, фотосуреттерді және безендірулерді көшірмелеу тек КМК рұқсатымен жүзеге асырылады. «Павлодар облысы әкімінің аппараты» мемлекеттік мекемесі (Павлодар қаласы) Павлодар облысы әкімдігі Павлодар облысы ішкі саясат басқармасының шаруашылық жүргізу құқығындағы «Аналитикалық ақпарат орталығы» коммуналдық мемлекеттік кәсіпорыны «Найзатас» облыстық журналы

Директор Р. Т. Билялов Телефоны 32 20 11 Бас редактор Ғ. С. ЖҰМАТОВ Телефоны 61 80 37 Журнал Қазақстан Республикасының Мәдениет және ақпарат министрлігінде тіркеліп, тіркеу туралы 2.03.2012 ж. № 12332-Ж куәлігі берілген. Таралым аумағы: Қазақстан Республикасы. Редакцияның мекен-жайы: 140000, Павлодар қаласы, Ленин көшесі, 143 үй. E-mail: naizatas_zhurnaly@mail.ru Журнал екі айда бір рет шығады. Суреттерді салған: Ғалым Қаржасов Коллаждарды әзірлеген: Берік Төлеуғалиев «Баспа үйі» ЖШС баспаханасында басылды. ҚР Павлодар қаласы, Ленин көшесі, 143. Телефоны: 8 /7182/ 61-80-26.