9. Сахалин
193
Юрий и Вадим Левкун, Ноглики, Сахалин. Работают с деревом. Делают все: от сценок из медвежьего праздника, напоминающих детские наборы Lego, до амулетов от вздутия живота.
194
Нивхи и ульчи знают, что делать с рыбой. Ее солят, сушат, коптят, жарят, вымачивают, делают из нее одежду, обувь, украшения из рыбьих костей и десерты.
195
Мы стоим на обрыве в Некрасовке, самом северном поселке Сахалина, на мысу Иль-Ых. Мой проводник надел специально для съемки сделанный им шаманский пояс. Но от холода камера перестала снимать, поэтому мы просто смотрим в небо – над нами летят на юг журавли. Я спрашиваю у попутчика, что там дальше, за морем? Ничего, отвечает он. И я ему верю.
Сахалинские пейзажи суровы, особенно в ноябре. Лиственницы уже опали, туманы спустились, медведи где-то рядом
Текст и фото Ольга Иванова
В
переди у меня двадцать дней, шесть перелетов, номер в кампусе нефтяников, горячие источники в снегу и дикие лисы, которых местные кормят шоколадной закуской Фрэнка Марса, известной нынешнему миру как Snickers. Мне нужно снять людей, о существовании которых я не подозревала еще неделю назад: нивхов, ульчей, нанайцев и айна, коренных жителей Сахалина. В первый день я узнаю много новых слов: Ноглики, Ныш, Катангли, Погиби и Календо. Они мелькают за окном на указателях. Что они значат, мне не узнать: почти все наши герои забыли свой язык, у всех русские имена и отчества. Но они еще сохранили народные промыслы. Делают сапожки из меха нутрии и кафтаны из рыбьей кожи, выпиливают амулеты из дерева (для женщин – из березы, для мужчин – из дуба), шьют национальные костюмы с ручной вышивкой, мехом и бубенцами. Американские нефтяные компании покупают их работы, возят
мастеров на Аляску обмениваться опытом с коренными народами и в Москву на выставки. После первого же перелета теряют мои вещи. На первой съемке ломаются камера и штатив. Не самый дружелюбный город Оха, темнеет в четыре, все вымирает в пять, ни один житель города не знает, где у них мастерская. За бутылку пива немногословный молодой человек из сервиса по ремонту мобильных телефонов LG чинит мне штатив, с камерой буду мучиться до конца. Это уже потом баба Лида скажет: «Не принял тебя Сахалин, видать. Надо было сделать чух-чух». Это у них называется «покормить землю»: сошел с самолета, брось что-нибудь вкусненькое на землю и скажи шепотом «чухчух». Кидать можно и в воду. Это на случай, если вы не желаете утонуть. Если в семье кто-то тонет, это почти проклятье – все должны замаливать хозяина воды, «кормить» его, чтобы искупить проступок родственника. Нивхи верят, что повсюду живут духи: на небе («небесные люди»), на земле, в воде и в тайге. Хозяева мира – «горный человек», хозяин тайги Пал Ыз, являющийся людям в виде огромного медведя, и хозяин моря Тол Ыз, или Тайраадз, – он приходит в виде касатки. До появления русских пахать землю было престу-
Русские еще в XIX веке были уверены, что Сахалин – полуостров: так решил исследователь Крузенштерн, и все ему отчего-то поверили. Ошибку особо пытливые умы приметили лишь полтора века назад. 196
197
Даша Копылова, сотрудница краеведческого музея, поселок Ноглики, Сахалин
198
Гостиница «Империя» в Охе, север Сахалина. Два дня нет никакой воды. Кормят несъедобным. Штрафуют на 350 рублей за испачканный ботинками коврик. Номер стоит 3500 рублей в сутки
199
Александр Дечули, мастер по дереву, село Булава Ульчского района Галина Кухтина, призер международных конкурсов, в самодельном национальном халате. Оха, Сахалин Иван Павлович Росугбу, философ и мастер по кости и дереву
200
201
Иван Павлович Росугбу в своей мастерской, поселок Булава, Ульчский район
202
203
Елена Васильевна Очан, мастерица по работе с рыбьей кожей, возле своего дома. Некрасовка, Сахалин
плением против духа земли. Бабе Лиде 72, когда ее бабке было столько же, пришли русские, оторвали нивхов от родных рек и лесов, переселили, сколотили колхозы, раздали серпы и лопаты. И велели копать. Тогда бабка откусила себе мизинец, оросила кровью землю и начала копать. Мизинец, говорят, она проглотила. Саша Воксин, который сделал шаманский пояс, – первый, кто впустил нас в дом. Сахалинские нивхи народ стеснительный, замкнутый и бедный, живут в лачугах, рыбу хранят порой в ванной со льдом, а коптят в единственной комнате. Тут же выделывают кожу, готовят еду. Коронное местное блюдо – мось. Для его приготовления в деревянном корыте мнут моченую шкуру осенних кеты и щуки. В нее подливают теплую воду, добавляют нерпичий жир, с высоты роста вбрасывают ягоды. При остывании получается студневидная масса, которую разрезают на куски. Говорят, есть невозможно. Но отказаться нельзя – закроются, перестанут уважать. Саша всю жизнь проработал в колхозе на холодильной установке, морозил рыбу. Он утверждает, что желудкам нивхов нужна определенная рыба – та, которую предки ели. А с исконных территорий их выгнали, приходится ездить за рыбой далеко. Пояс шаманский он сделал для местного музея, никаких шаманов на острове не осталось. За шаманами, говорит, езжайте в Якутию. Считает себя русским, нивхский язык не знает, его стали запрещать еще при советской власти. И вообще у него брат в Москве, зовет к себе. Но уезжать из Некрасовки он никуда не собирается.
204
А я уезжаю. В Хабаровске меня ждет номер с золотыми колоннами в центральной гостинице и новая дорога – в поселок Де-Кастри. Четырнадцать часов на маршрутке с одной остановкой в пирожковой для дальнобойщиков – лучшая из известных мне медитаций. Дороги нет: денег (по слухам, $10 млн), вложенных в нее американцами, хватило до половины пути – оттуда начинаются пыль, колдобины и буераки. В Ульчском районе Хабаровского края живут ульчи и нанайцы. Раньше ульчей называли мангуны, что значит «люди Амура». Река всегда была их домом и кормом, смыслом жизни и центром вселенной. Амур – мужская река: быстрая, темная, своенравная, от нее веет опасностью и силой. Ульчи и сами такие же: большие и свободные, с достоинством и характером, иначе тут нельзя. Амур виден из мастерской Ивана Павловича Росугбу, философа и единственного мастера в крае по изготовлению ульчских музыкальных инструментов. Пока мы пьем чай с жареной рыбой, он рассказывает ни много ни мало про устройство вселенной, а его жена тем временем надевает китайский шелковый халат позапрошлого века с ручной вышивкой, специально для фотографии. Через два дня на автобусной остановке водитель маршрутки передаст мне бумажный кулек с оберегом из березы – подарок Ивана Павловича. В ответ я отдам ему носовой платок и несколько монет – так положено, чтобы амулет заработал. Никакого удивления у водителя это не вызовет. А я пойду по уже совершенно темной улице в свою гостиницу на берегу залива, съем салат из сахалинского краба, постою на обрыве, пока не замерзну, и лягу спать. Завтра мне предстоит четырнадцать часов медитации в пути под самую ядреную, уматную, как здесь говорят, попсу. Я уже знаю, что всю дорогу буду чувствовать себя обезьяной из объявления, сорванного со столба в Де-Кастри на память. Оно гласило: «Цирк в Де-Кастри! Кролик-гигантмутант, танцы обезьян под гипнозом, одесские лилипуты».
205