КРУГ,
СТРОЙ, МИР
«Раньше мы часто собирались своим кругом, чтобы убедиться, что живы. Теперь реже, чтобы не подвергать это сомнению». Собакин
Далее на другой странице собакинского трактата: «О Круг — ты Мир». …Строй, как гребенка. Выпавшие зубцы образуют пустоты, и они заменяются теми, кто готов заполнить расчет и подвергнуть себя основной функции: равнению направо. Все детали строя легко заменяются и почти не имеют особенностей. Индивидуальность требует осмысления своего места в жизни и, следовательно, независимости, а строй привержен идее единомыслия. Все отличия в строю (ну почти все) — допустимая и дозированная имитация вольности. Она определяется длиной поводка и снисходительным к «зубцу» отношением того, кому строй подчинен. А подчинен строй всегда, даже если обретает форму толпы. В толпе тоже все подобны друг другу. Попадая в эту среду, человек часто теряет способность к осмыслению собственного поведения, доверяясь общей цели. Эта цель принуждает его осознавать себя лишь частью целого — заблуждение, на которое он, возможно, не отважился бы, приди ему в голову наедине с собой мысль: а куда, собственно, ведут? Собакин считает, что отдельные люди не так дурны, как их объединения. …Чем больше людей связаны одной идеей, тем меньше их ответственность за ее последствия. Свобода же — это цепь самоограничений. Не освобождение от внутренних запретов, а следование им. Осуществляя главенствующую в государстве идею, ты, похоже, волен не соблюдать нравственные и моральные запреты. Правда, эта позиция лишает свободы выбора. Но это ведь такая малость, не так ли? Наши режимы всегда стремились превратить народ в строй или, на худой конец, в толпу. И удавалось. Толпа защищает строй, потому что она часть его, хотя и не оформленная в ранжир. И задача идеологов и надетых на руку довольно-таки мерзких телевизионных тряпичных кукол — сделать так, чтобы, беспрекословно подчиняясь чужой воле, ты был уверен, что тем спасаешь себя и отечество. Они справляются с поставленной задачей. Пусть им. На то — строй. Иное дело Круг. В нем может оказаться всяк, кто тебе мил и кто сам предъявляет свое расположение к живому человеку хоть общением, хоть процессом или результатом своих трудов. А хоть бы и тишиной в мусорном шуме современности. Круг могут образовать даже два человека, если у них теплые руки. И никто из Круга не выбывает. Просто кто-то уже ничего не может добавить к своей жизни. Но к чужой вполне. С помощью нашей памяти и вашего таланта узнавать их в словах и общении. Вот Римас Туминас — крупнейший театральный режиссер современности — ввел в свой Круг Пушкина с «Евгением Онегиным», Грибоедова с нашим общим «Горем от ума», а теперь и Толстого, создав великий спектакль «Война и мир». И весь мир… Нам не опасно жить в такой компании. Хотя слово «война» внушает страшную тревогу. Круг не теряет свою форму. Он может увеличиваться или сжиматься, но он по определению не может быть разомкнут. Вступая в него, ты просто расширяешь его. В Круге нет сторон, но есть порядок. Он предполагает самоорганизацию внутреннего устройства. Порядок — это собственный выбор запретов и очередности важностей твоей жизни во взаимодействии с важностями жизней тех, с кем тебе повезло общаться. Порядок назначаешь себе сам, а продиктован нам он с самого верха. — С неба? — С неба. Он соответствует внутреннему устройству мира. Круг — на осциллографе: синусоида, то есть жизнь. Строй — прямая линия. Юрий РОСТ, обозреватель «Новой»
P.S. Потребность в коллективной гордости приводит тьмы фанатов на футбольный стадион. И не так уж важно, как играет выбранная ими для обожания команда и из каких игроков (хоть бы все они не «наши») состоит. Победа порождает чувство причастности к мифическому превосходству, лишая тебя возможности задуматься, как ты живешь сам в свете этого ликования. Сравнение это, впрочем, условно. В футбол все-таки играют по одним для всех правилам, а живем мы по разным для каждой «лиги». Мне не хочется выбирать из строя героев, хоть бы они были так похожи на тебя, мой читатель, или меня.
П
оследствия очевидны: невероятная тупость, ничего в мозгах. Хоть бы какая-нибудь фантазия. Казалось бы, надо взять случай из жизни и вокруг него поплясать на бумаге. Так и случай не идет в голову, словно их не было вовсе. Не сказать, чтоб не готовился к такой ситуации. Напротив. Накопил фотобумаги и негативов, будто чтоб заниматься ими, когда опустеет голова. И все оборудование для «мокрой» печати сохранил: увеличителей Durst два: с конденсорной головкой и рассеивающей, лампочек для них в достатке, ванны для проявки 60х40 см (выставочный формат) бумаги Ilford с полтысячи листов. (Уж не знаю какой она кондиции через двадцать лет после выпуска, но надеюсь, что кроме чувствительности, которую она чуть потеряла, осталась чем была — лучшим продуктом.) Сохранилась и фотохимия (метол, гидрохинон, сульфит, гипосульфит, сода). Тоже, вероятно, постарела, но работать может. Негативы время выдержали, к использованию годны. Печатать с них можно. Рассчитывать при этом на постороннего нет резона. Никто, кроме тебя, не сообразит, что на них изображено. И кто? Ключ к этой тайне ты сам. И целая твоя жизнь, заполненная персонажами, которые то появлялись в ней ненадолго, то оставались с тобой на все годы жить рядом с доверием, а нередко и с любовью. Друг Собакин предлагает мне вернуться в темную комнату лаборатории. Это не значит, что нужно отказаться от колоссального цифровогокомпьютерного прорыва в фотографии, уйти от удобной беспленочной съемки и обработки материала на свету, лишенной тайны непроявленного негатива и рождающегося отпечатка, и отложить в сторону многопиксельную камеру, которая фиксирует все порой даже без вашего ведома, и вернуться к… к чему возвращаться? Нет не к съемке же старым способом новой жизни. Вот! К рассматриванию того, что уже произошло, случилось, состоялось, но не
погибло, а замерло перед тобой в момент фотографической своей смерти. Ты еще не всех помянул, да и успеешь помянуть лишь многих. И хотя вокруг наступило время ознакомительного взгляда, который скользит по поверхности человека, не печалься. Может быть, раньше вместо этого взгляда вообще закрытые глаза были. Ты их видел в ночном метро. Теперь они направлены на экран телефона. Мы им не родня, Собакин. Ты прав, мы никому не родня! Родня — порядок, строй. В строю все по ранжиру. А мы — Круг, мой друг! В круг входят просто, ну не запросто. И не надо презрения к тем, кто пока за его границей. Сострадание, понимание, сочувствие могут этот круг расширить. А начинай с точки. Она ведь тоже круг. Только маленький. В центре этой точки — ты. Черти свою фигуру. Любая милая тебе фотографическая карточка состоит из точек. В мокром бромсеребряном процессе они называются зерном. Зерно — вот основа образа, который ты хочешь сохранить. Истинная реальность отражения жизни стохастична — подвержена псевдослучайному сочетанию точек-зерен, точек-слов. Но во всяком кадре-взгляде-поступкедействии с камерой, перьевой ручкой или клавиатурой эта случайность (если она счастливая) соответствует твоему состоянию, состояниям мира, природы, человека, которые ты наблюдаешь и фиксируешь. Десятки (а может, сотни) тысяч негативов, к ним десятки тысяч видеофайлов — это стохастическая картина жизни, которая создается одним человеком снимающим. Ценность ее не в свидетельствах его жизни, хотя и они порой бывают любопытны (как жизнь икры, где одна икринка на взгляд не отличима от соседней), а в жизнях других, лишенных желания и возможности самим выстраиваться в изобразительный ряд. Потому что любой ряд претит, как мне кажется, честному носителю и выразителю своего времени. Круг никого ничему не учит. Он лишь принимает в себя тех, кто вышел из строя, или тех, кто в строю никогда не был.
ПОВЕРХ (Причитания после ковида)
Г
