Zasedanje Komisije za slovnično zgradbo slovanskih jezikov pri Mednarodnem slavističnem komiteju by Znanstvena zalozba FF

ZASE KOM SL

FILOZOFSKA FAKULTETA UNIVERZE V LJUBLJANI LJUBLJANA, 4.–6. SEPTEMBRA 2014 ФИЛОСОФСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ УНИВЕРСИТЕТА В ЛЮБЛЯНЕ ЛЮБЛЯНА, 4 - 6 СЕНТЯБРЯ 2014 Г.

ZASEDANJE KOMISIJE ZA SLOVNIČNO ZGRADBO SLOVANSKIH JEZIKOV PRI MEDNARODNEM SLAVISTIČNEM KOMITEJU ЗАСЕДАНИЕ KОМИССИИ ПО ИЗУЧЕНИЮ ГРАММАТИЧЕСКИХ СТРУКТУР СЛАВЯНСКИХ ЯЗЫКОВ MЕЖДУНАРОДНОГО КОМИТЕТА СЛАВИСТОВ

Filozofska fakulteta Univerze v Ljubljani Oddelek za slovenistiko, Oddelek za slavistiko Философский факультет Университета в Любляне, Отделение словенистики, Отделение славистики

Ljubljana, 4.–6. septembra 2014 Любляна, 4 - 6 сентября 2014 г.

Zasedanje Komisije za slovnično zgradbo slovanskih jezikov pri Mednarodnem slavističnem komiteju Заседание Kомиссии по изучению грамматических структур славянских языков Mеждународного комитета славистов Urednica: Andreja Žele Lektorirala: Eva Sicherl, Silvo Torkar Tehnično urejanje in prelom: Jure Preglau Univerza v Ljubljani, Filozofska fakulteta, 2014 Založila: Znanstvena založba Filozofske fakultete Univerze v Ljubljani Za založbo: Branka Kalenić Ramšak, dekanja Filozofske fakultete Publikacija je brezplačna. Ljubljana, 2014. Prva izdaja. Naklada: 100 izvodov

CIP - Kataložni zapis o publikaciji Narodna in univerzitetna knjižnica, Ljubljana 811.16'36(082) MEDNARODNI slavistični komite. Komisija za slovnično zgradbo slovanskih jezikov. Zasedanje (2014 ; Ljubljana) Zasedanje komisije za slovnično zgradbo slovanskih jezikov pri Mednarodnem slavističnem komiteju, Ljubljana, 4.-6. septembra 2014 = Zasedanie Komissii po izučeniju grammatičeskih struktur slavjaskih jazykov Meždunarodnogo komiteta slavistov, Ljubljana, 4-6 sentjabra / [urednica Andreja Žele]. - 1. izd. - Ljubljana : Znanstvena založba Filozofske fakultete, 2014 ISBN 978-961-237-658-1 1. Gl. stv. nasl. 2. Vzp. stv. nasl. 3. Žele, Andreja, 1963274531584

Predgovor

Spoštovani kolegi, v posebno veselje mi je, da vas zbrane v Komisiji za slovnično zgradbo slovanskih jezikov spet lahko pozdravim v Ljubljani na Filozofski fakulteti Univerze v Ljubljani; tu vas je večina tako zbranih bila pred dobrim desetletjem, ko je Slovenija avgusta 2003 organizirala trinajsti Mednarodni slavistični kongres. Tovrstna srečanja so in bodo tudi v prihodnje pomembna za aktivno ohranjanje in krepitev stikov med slavisti, kar brez dvoma vzvratno krepi tudi vsako nacionalno slavistiko, tako tudi slovenistično stroko in seveda tudi slovensko slavistiko. Tako jezikovno kot kulturno smo namreč najprej del slovanskega sveta in kot jezikoslovci in raziskovalci zlasti lastne literature lahko v njem enakopravno delujemo v smislu, da vedno lahko nekaj teoretično-metodološko novega damo in vsakič tudi nekaj sprejmemo. Vzdrževanje kontinuitete povezav v mednarodni slavistiki pa je seveda pomembno tudi za naše mlajše kolege. Dragi kolegi, želim vam čimbolj prijetno bivanje v Sloveniji, in naj bo to druženje tako strokovno uspešno kot tudi prijetno prijateljsko srečanje. Andreja Žele V Ljubljani, septembra 2014

Вступительное слово

Уважаемые коллеги, я очень рада вновь приветствовать всех Вас, членов Комиссии по изучению грамматических структур славянских языков, на Философском факультете Университета в Любляне; большинство собравшихся здесь уже были у нас в гостях более десяти лет назад, когда в августе 2003 г. Словения стала организатором тринадцатого Международного съезда славистов. Подобные встречи были и будут впредь очень важными для активного сохранения и укрепления международных связей между славистами, что в свою очередь, без сомнения, даёт импульс к развитию каждой национальной славистики в отдельности, в том числе словенистики и славистики Словении. Как в языковом, так и в культурном отношении мы, прежде всего, являемся частью славянского мира, и как лингвисты и исследователи собственной литературы, мы на равных правах функционируем в нем, с одной стороны, внося свой вклад в развитие теоретико-методологической базы, а с другой, каждый раз получая для себя чтото новое. Поддерживание преемственности связей в международной славистике безусловно очень важно и для наших молодых коллег. Дорогие коллеги, разрешите пожелать Вам приятно и с пользой провести эти несколько дней в Словении, и пусть наше общение будет успешным, как в профессиональной сфере, так и в частной, став приятной дружеской встречей. Андрея Желе Любляна, сентябрь 2014

Sodelujoči avtorji z naslovi prispevkov: Участники и названия докладов:

Юрий Д. Апресян: Взаимодействие лексики и грамматики. На примере глагола ВИДЕТЬ Adrian Barentsen: Об отношениях между «ретроспективностью» и «перфектностью» Tilman Berger: Перформативы в чешском и словацком языках – в сравнении с русским языком Jan Ivar Bjørnflaten: Перфект с общелингвистической точки зрения и преобразование прошедших времен в русском языке / The Perfect in a CrossLinguistic Perspective and the Transformation of the Past Tenses in Russian Игорь М. Богуславский: Парциальные выражения в русском языке Magdalena Danielewiczowa: Cтруктурa и значение восклицательных предложений (на материале современного польского языка) / Struktura i znaczenie zdań wykrzyknikowych (na materiale współczesnej polszczyzny) Maciej Grochowski: «Грамматика современного польского языка. Синтаксис» (1984) через 30 лет. Дальнейшие перспективы / „Gramatyka współczesnego języka polskiego. Składnia” (1984) po 30 latach. Dalsze perspektywy Леонид Л. Иомдин, Борис Л. Иомдин: Выражение валентностей русских предикатных существительных в некоторых микросинтаксических конструкциях Иван Куцаров: Аорист, перфект и имперфект в болгарско-македонском и сербско-хорватском языках / Аорист, перфект и имперфект в българомакедонски и сърбо-хърватски Руселина Ницолова: Посессивный перфект и экзистенциальный пассив с habere в болгарском языке / Посесивен перфект и екзистенциален пасив с habere в български Motoki Nomachi: On the Kashubian past tense form jô bëł ‚I was’ Борис Норман: Всегда ли для глагола важно его синтаксическое окружение? Елена В. Падучева: Славянский тип аспектуальности и видовое значение отглагольного имени Jarmila Panevová: Придаточные предложения и номинализации (на материале чешских аттрибутивных конструкций) / Vedlejší věty a nominalizace (na příkladu českých atributivních konstrukcí) Елена Петроска: Дескриптивная грамматика македонского литературного языка (от семантики к форме – количество в пространстве) / Дескриптивна граматика на македонскиот стандарден јазик (од семантика кон форма – количество во простор)

Људмила Поповић: Эвиденциальные значения сербских претеритов / Евиденцијална значења српских претерита Helmut W. Schaller: Болгарский язык как балканский и европейский язык: типологические аспекты / Die bulgarische Sprache als Balkansprache und als europäische Sprache: тypologische Aspekte Karolína Skwarska: Специфическое выражение участников ситуации у глаголов dicendi в чешском, русском и польском языках / Specifické vyjádření účastníků situace u verb dicendi v češtině, ruštině a polštině Jens Nørgård-Sørensen: The Old Russian past tenses – development and usage Hannu Tommola: Еще раз о перфекте (как «пончиковой» категории) Jadwiga Wajszczuk: Два главных типа лексики: слова подвластные и неподвластные грамматике / Dwa główne typy leksyki: słowa podporządkowane i niepodporządkowane gramatyce Björn Wiemer: Инфинитивы как предикаты независимых предложений и эквивалентные способы маркировки нефактивности в славянских языках / Infinitive als Prädikate unabhängiger Sätze und äquivalente Markierungen der Nichtfaktivität im Slavischen Виктор. С. Храковский: О реинтерпретации повторительных значений несовершенного вида в русском языке Andreja Žele: Словарь частиц как живая связь между текстом и словарем / Slovar členkov kot živa vez med besedilom in slovarjem

Program zasedanja Программа заседания

Kraj zasedanja: Filozofska fakulteta Univerze v Ljubljani: Aškerčeva 2/V, Ljubljana Место проведения заседания: Философский факультет Университета в Любляне, Ашкерчева ул. 2/V, Люблянa

4. september / 4 сентября 900 – 1000 1000 – 1030

Registracija / Регистрация Nagovora predstojnice Oddelka za slovenistiko prof. dr. Alojzije Zupan Sosič in predstojnika Oddelka za slavistiko izr. prof. dr. Nikolaja Ježa / Приветственное слово заведующей Отделением словенистики д.ф.н. проф. Алойзии Зупан Сосич и заведующего Отделением славистики д.ф. н.проф. Николая Йежа

Dopoldansko zasedanje / Утреннее заседание Predsedujoči / Председатель: Adrian Barentsen 1030 – 1100

1100–1130 1130 – 1200

1200 – 1230 1230 – 1300 1300 – 1330 1330 – 1500

Maciej Grochowski (Польша) «Грамматика современного польского языка. Синтаксис» (1984) через 30 лет. Дальнейшие перспективы / „Gramatyka współczesnego języka polskiego. Składnia” (1984) po 30 latach. Dalsze perspektywy Юрий Д. Апресян (Россия) Взаимодействие лексики и грамматики. На примере глагола ВИДЕТЬ Jarmila Panevová (Чехия) Придаточные предложения и номинализации (на материале чешских аттрибутивных конструкций) / Vedlejší věty a nominalizace (na příkladu českých atributivních konstrukcí) Игорь М. Богуславский (Россия) Парциальные выражения в русском языке Елена В. Падучева (Россия) Славянский тип аспектуальности и видовое значение отглагольного имени Виктор. С. Храковский (Россия) О реинтерпретации повторительных значений несовершенного вида в русском языке Premor / Перерыв

Popoldansko zasedanje / Дневное заседание Predsedujoči / Председатель: Maciej Grochowski 1500 – 1530

Иван Куцаров (Болгария) Аорист, перфект и имперфект в болгарско-македонском и сербско-хорватском языках / Аорист, перфект и имперфект в българо-македонски и сърбо-хърватски

1530 – 1600

1600 – 1630 1630 – 1700

1700 – 1730 1730 – 1800 1900

Руселина Ницолова (Болгария) Посессивный перфект и экзистенциальный пассив с habere в болгарском языке / Посесивен перфект и екзистенциален пасив с habere в български Hannu Tommola (Финляндия) Еще раз о перфекте (как «пончиковой» категории) Jan Ivar Bjørnflaten (Норвегия) Перфект с общелингвистической точки зрения и преобразование прошедших времен в русском языке / The Perfect in a CrossLinguistic Perspective and the Transformation of the Past Tenses in Russian Adrian Barentsen (Нидерланды) Об отношениях между «ретроспективностью» и «перфектностью» Tilman Berger (Германия) Перформативы в чешском и словацком языках – в сравнении с русским языком Skupna večerja / Торжественный ужин

5. september / 5 сентября Dopoldansko zasedanje / Утреннее заседание Predsedujoči / Председатель: Борис Норман 900 – 930 Magdalena Danielewiczowa (Польша) Cтруктурa и значение восклицательных предложений (на материале современного польского языка) / Struktura i znaczenie zdań wykrzyknikowych (na materiale współczesnej polszczyzny) 930 – 1000 Björn Wiemer (Германия) Инфинитивы как предикаты независимых предложений и эквивалентные способы маркировки нефактивности в славянских языках / Infinitive als Prädikate unabhängiger Sätze und äquivalente Markierungen der Nichtfaktivität im Slavischen 1000 – 1030 Jadwiga Wajszczuk (Польша) Два главных типа лексики: слова подвластные и неподвластные грамматике / Dwa główne typy leksyki: słowa podporządkowane i niepodporządkowane gramatyce Људмила Поповић (Сербия) 1030 – 1100 Эвиденциальные значения сербских претеритов / Евиденцијална значења српских претерита

1100 – 1130 1130 – 1200 1200 – 1400

Jens Nørgård-Sørensen (Дания) The Old Russian past tenses – development and usage Motoki Nomachi (Япония) On the Kashubian past tense form jô bëł ‚I was’ Premor / Перерыв

Popoldansko zasedanje / Дневное заседание Predsedujoči / Председатель: Jarmila Panevová 1400 – 1430 1430 – 1500

1500 – 1530 1530 – 1600 1600 – 1630

1630 – 1700 1700 – 1800 1800 – 1900 2000

Леонид Л. Иомдин, Борис Л. Иомдин (Россия) Выражение валентностей русских предикатных существительных в некоторых микросинтаксических конструкциях Karolína Skwarska (Чехия) Специфическое выражение участников ситуации у глаголов dicendi в чешском, русском и польском языках / Specifické vyjádření účastníků situace u verb dicendi v češtině, ruštině a polštině Борис Норман (Беларусь) Всегда ли для глагола важно его синтаксическое окружение? Helmut W. Schaller (Германия) Болгарский язык как балканский и европейский язык: типологические аспекты / Die bulgarische Sprache als Balkansprache und als europäische Sprache: тypologische Aspekte Елена Петроска (Македония) Дескриптивная грамматика македонского литературного языка (от семантики к форме – количество в пространстве) / Дескриптивна граматика на македонскиот стандарден јазик (од семантика кон форма – количество во простор) Andreja Žele (Словения) Словарь частиц как живая связь между текстом и словарем / Slovar členkov kot živa vez med besedilom in slovarjem Premor / Перерыв Zasedanje Komisije / Заседание комиссии Obisk kulturnega dogodka v Ljubljani / Посещение культурного мероприятия в Любляне

6. september / 6 сентября Izlet v Slovensko Istro (odhod ob 900– vrnitev ob 1500) / Экскурсия в Словенскую Истрию (отъезд в 900- возвращение в 1500)

Teze prispevkov Teзисы докладов

Юрий Д. Апресян: Взаимодействие лексики и грамматики. На примере глагола ВИДЕТЬ Adrian Barentsen: Об отношениях между «ретроспективностью» и «перфектностью» Tilman Berger: Перформативы в чешском и словацком языках – в сравнении с русским языком Jan Ivar Bjørnflaten: The Perfect in a Cross-Linguistic Perspective and the Transformation of the Past Tenses in Russian / Перфект с общелингвистической точки зрения и преобразование прошедших времен в русском языке Игорь М. Богуславский: Парциальные выражения в русском языке Magdalena Danielewiczowa: Struktura i znaczenie zdań wykrzyknikowych (na materiale współczesnej polszczyzny) / Cтруктурa и значение восклицательных предложений (на материале современного польского языка) Maciej Grochowski: „Gramatyka współczesnego języka polskiego. Składnia” (1984) po 30 latach. Dalsze perspektywy / «Грамматика современного польского языка. Синтаксис» (1984) /смчстя 30 лет/ Дальнейшие перспективы Леонид Л. Иомдин, Борис Л. Иомдин: Выражение валентностей русских предикатных существительных в некоторых микросинтаксических конструкциях Иван Куцаров: Аорист, перфект и имперфект в българо-македонски и сърбо-хърватски / Аорист, перфект и имперфект в болгарско-македонском и сербско-хорватском языках Руселина Ницолова: Посесивен перфект и екзистенциален пасив с habere в български / Посессивный перфект и экзистенциальный пассив с habere в болгарском языке Motoki Nomachi: On the Kashubian past tense form jô bëł ‚I was’ Борис Норман: Всегда ли для глагола важно его синтаксическое окружение? Елена В. Падучева: Славянский тип аспектуальности и видовое значение отглагольного имени Jarmila Panevová: Vedlejší věty a nominalizace (na příkladu českých atributivních konstrukcí) / Придаточные предложения и номинализации (на материале чешских аттрибутивных конструкций)

Елена Петроска: Дескриптивна граматика на македонскиот стандарден јазик (од семантика кон форма – количество во простор) / Дескриптивная грамматика македонского литературного языка (от семантики к форме – количество в пространстве) Људмила Поповић: Евиденцијална значења српских претерита / Эвиденциальные значения сербских претеритов Helmut W. Schaller: Die bulgarische Sprache als Balkansprache und als europäische Sprache: тypologische Aspekte / Болгарский язык как балканский и европейский язык: типологические аспекты Karolína Skwarska: Specifické vyjádření účastníků situace u verb dicendi v češtině, ruštině a polštině / Специфическое выражение участников ситуации у глаголов dicendi в чешском, русском и польском языках Jens Nørgård-Sørensen: The Old Russian past tenses – development and usage Hannu Tommola: Еще раз о перфекте (как «пончиковой» категории) Jadwiga Wajszczuk: Dwa główne typy leksyki: słowa podporządkowane i niepodporządkowane gramatyce / Два главных типа лексики: слова подвластные и неподвластные грамматике Björn Wiemer: Infinitive als Prädikate unabhängiger Sätze und äquivalente Markierungen der Nichtfaktivität im Slavischen / Инфинитивы как предикаты независимых предложений и эквивалентные способы маркировки нефактивности в славянских языках Виктор. С. Храковский: О реинтерпретации повторительных значений несовершенного вида в русском языке Andreja Žele: Slovar členkov kot živa vez med besedilom in slovarjem / Словарь частиц как живая связь между текстом и словарем

Юрий Д. Апресян Институт проблем передачи информации им. А.А. Харкевича РАН Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН juri.apresjan@gmail.com

Взаимодействие лексики и грамматики. На примере глагола ВИДЕТЬ

1. Определения. 1.1. Лексема – слово, рассматриваемое в одном из имеющихся у него значений, но во всей совокупности присущих ему в этом значении лингвистически существенных свойств. Лингвистически существенными считаются свойства, на которые опираются какие-то правила данного языка. К ним относятся стилистические свойства лексемы, ее фонетика, специфическая просодия лексемы, ее грамматические формы, если они отличаются от грамматической парадигмы всего слова, возможные значения грамматических форм, словарное значение (толкование) лексемы, его закономерные модификации в определенных контекстуальных условиях, управляющие свойства лексемы, т.е. внешние способы выражения ее семантических валентностей (для глаголов и, в меньшей мере, для некоторых отглагольных существительных и прилагательных), характерные для лексемы невалентные синтаксические конструкции, ее лексико-семантическая сочетаемость и, наконец, ее лексический мир, а именно синонимы, аналоги, конверсивы, антонимы и дериваты. 1.2. Интегральное описание языка – такое описание, в котором два основных компонента полного лингвистического описания языка, т.е. словарь и грамматика, полностью согласованы друг с другом по типам помещаемой в них информации и по формальным языкам ее записи. Важнейшее лексикографическое следствие из принципа интегральности состоит в том, что лексемы в словаре должны описываться гораздо более подробно, чем это принято в существующих толковых словарях. 1.3. Активный словарь – такой словарь, который обеспечивает нужды говорения, или производства текстов, между тем как пассивные словари обслуживают нужды понимания текстов. Ясно, что для решения первой задачи словарь должен содержать очень большой объем сведений о лексеме, между тем как самих лексем может быть не слишком много (активный словарь современного образованного носителя языка лежит, по-видимому, в пределах 8-10 тыс. слов). Напротив, для решения второй задачи словник должен быть большим, а информация о лексемах может быть минимальной.

1.4. Из обоих этих принципов – теоретического принципа интегральности и практического принципа активности – вытекают одни и те же следствия относительно объема информации о лексеме в словаре. 1.5. Концепция интегрального описания языка была положена в основу Активного словаря русского языка, разрабатываемого под руководством автора в Секторе теоретической семантики ИРЯ им. Виноградова РАН. В этом году был сдан в печать первый выпуск (буквы А-Г). 2. Одна лексема глагола ВИДЕТЬ. 2.1. Ниже я проиллюстрирую все, сказанное выше, на примере одной лексемы глагола ВИДЕТЬ из Активного словаря русского языка. Однако сначала я воспроизведу вход словарной статьи всей этой вокабулы и так называемый Синопсис – краткую сводку всех лексем ВИДЕТЬ с минимальными пояснениями их значений и одним-двумя примерами употребления каждой из них. 2.2. Вход словарной статьи: ВИДЕТЬ, ГЛАГ; вижу, видит, ПОВЕЛ нет, ПРИЧ СТРАД НАСТ видимый, ПРИЧ СТРАД ПРОШ виденный; НЕСОВ; ≈ СОВ увидеть [кроме 1.2, 2.1, 2.2, 4 и 5.4]. видеть 1.1 ‘воспринимать глазами’: Видишь белочку на дереве?; Я не вижу ее лица. видеть 1.2 ‘иметь то или иное зрение’: Хорошо <плохо> видеть. видеть 2.1 ‘быть зрителем’: Этого фильма мы еще не видели. видеть 2.2 ‘знакомиться’: Ты видел его последнюю книгу? видеть 2.3 ‘восприняв информацию, убеждаться’: Как видим, автор не вполне объективен. видеть 3.1 ‘встречаться’: Полгода <вечность> тебя не видела! видеть 3.2 ‘встречать, чтобы поговорить’: Можно видеть главного редактора? видеть 3.3 ‘иметь опыт восприятия, быть свидетелем’: Сам видел! видеть 4 ‘изведать, пережить’: Она видела много горя. видеть 5.1 ‘представлять, воображать’: Художник ясно видел свою будущую картину. видеть 5.2 ‘считать’: Я видел в нем друга. видеть 5.3 ‘понимать’: Теперь вы видите свою ошибку? видеть 5.4 ‘знать’: Вы видите какой-нибудь способ исправить положение? 2.3. Лексема видеть 2.1 видеть 2.1, СОВ нет. ПРИМЕРЫ. Ты видел последний фильм Германа <последнюю картину Шемякина, бой Майка Тайсона с Ленноксом Льюисом>?; Я ни разу не видел балет на льду.

ЗНАЧЕНИЕ. А1 видел А2 в А3 ‘Имел место факт зрительного восприятия человеком А1 в учреждении А3 или с помощью технического устройства А3 произведения искусства или спортивного соревнования А2, предназначенных для того, чтобы люди получали удовольствие от их восприятия’. КОММЕНТАРИИ. Употребляется только в форме ПРОШ и всегда обозначает результат, достигнутый в достаточно далеком прошлом и не связанный с моментом речи или наблюдения. Невозможно *Он видит сейчас по телевизору балет на льду, *Завтра мы будем видеть новый фильм Германа, *Завтра мы видим «Бесов» в постановке Вайды, *Мы каждый день видим соревнования по боксу. Этим видеть 2.1 отличается от своего ближайшего синонима смотреть, который возможен во всех перечисленных и других видо-временных значениях: Мы смотрим сейчас по телевизору балет на льду, Завтра мы будем смотреть новый фильм Германа, Завтра мы смотрим «Бесов» в постановке Вайды, Мы каждый день смотрим соревнования по боксу. УПРАВЛЕНИЕ. А1 ИМ. А2 ВИН: (Я) видел этот фильм <этот спектакль, вчерашний матч между Спартаком и Арсеналом>; (Он) видел все ваши картины. А3 ГДЕ: видеть в кино <в театре, в цирке>; видеть на сцене Большого театра; Где (ты) видел («Андрея Рублева»)?– по ДАТ: видеть по телевидению <по пятой программе, по «Культуре»>; разг.: видеть по телевизору [Я его только раз по телевизору видела]. ИЛЛЮСТРАЦИИ. Я восторженно рассказывал Лене обо всех пьесах, какие видел в театре: «Синей птице», «Дворянском гнезде», «Мадам Сан-Жен» и «Горе от ума» (К. Паустовский). А я видела в кино слона на лыжах (А. Битов). Когда мне предложили сниматься в «Гамлете», то я до этого не читал пьесу, а только дважды видел в театре спектакль (В. Давыдов). Они подробно рассказывали друг другу только что виденный матч (Р. Карцев). СИНОНИМЫ: смотреть [Ты видел матч между Спартаком и Динамо? = Ты смотрел матч между Спартаком и Динамо?], спец. отсмотреть; АНАЛОГИ: слушать; слышать; книжн. знакомиться (с экспозицией в Музее изобразительных искусств); КОНВЕРСИВЫ: показывать, демонстрировать; ДЕР: зритель; зрелище; зрелищный. 3. Заключение Полезно обратить внимание на то, что эта лексема (это значение глагола ВИДЕТЬ) не выделяется ни в одном толковом словаре русского языка.

Адриан Барентсен Амстердамский университет, Нидерланды A.A.Barentsen@uva.nl

Об отношениях между «ретроспективностью» и «перфектностью»

Как известно, в ходе исторического развития в большинстве современных славянских языков система форм для обозначения действий в прошлом сильно редуцировалась. Образцом крайнего типа можно считать современный русский язык, в котором сохранились только формы, восходящие к прежнему перфекту. Как следствие данного развития значение этих форм расширилось настолько, что теперь они охватывают также те случаи, которые раньше выражались отдельными формами: плюсквамперфектом, аористом и имперфектом. Несмотря на исчезновение указанных формальных различий, связанные с ними семантические различия продолжают играть заметную роль в употреблении современных форм прошедшего времени, а именно в плане функционирования видов. Это наглядно выражается в терминах «перфектное значение» и «аористическое значение» для разных типов употребления форм прош. вр. СВ. Как правило случаи аористического употребления трактуются наряду с процессным и неограниченно-кратным значениями прош. вр. НСВ, которые можно считать типичными для прототипического имперфекта, в то время как перфектное значение противопоставляется тем или иным вариантам общефактического значения НСВ. По нашему мнению, такие факты указывают на некое достаточно принципиальное различие в области форм, обозначающих действия в прошлом. В работе [Барентсен 1992: 14] мы предлагаем различать «нарративный тип» от «ретроспективного типа». (Ср. сходные различения у таких исследователей как Э. Бенвенист и Е.В. Падучева.) При нарративном типе действия рассматриваются в своих взаимоотношениях, т.е. как сменяющиеся или совпадающие элементы определенного целого, некоторого повествования. В этом типе выбор вида в большой степени связан с таксисными отношениями между действиями. А при ретроспективном типе прошедшие события рассматриваются с перспективы некоторой центральной точки отсчета. Эту точку прототипически можно отождествить с «дейктическим центром» – hic et nunc говорящего. Прототипические аорист и имперфект относятся к нарративному типу, в то время как протитипический перфект к ретроспективному типу, поскольку он обозначает определенную оценку прошедшего действия с точки зрения

момента речи говорящего. (К этому же типу мы бы отнесли и плюсквамперфект, несмотря на то, что он употребляется в повествовании. Но эта форма связана со вторичным дейксисом.) К сфере ретроспективности мы относим как случаи перфектного значения прош. вр. СВ, так и случаи общефакического значения прош. вр. НСВ. При этом возникает вопрос о сути различия перфектности, которая обычно определяется как «сохранение в момент наблюдения результативного состояния прошедшего действия», от ретроспективности, для которой это не обязательно (например в случае «общефактического двунаправленного»). Проблема адекватного определения указанных понятий значительно осложняется тем, что между языками, в которых существует формальное различие между формами перфектного и неперфектного типа, существуют далеко не тривиальные различия в функционировании форм, которые обозначаются как «перфект». В докладе предложим некоторый материал для дискуссии о сути данных форм и функций в виде сравнения ряда русских примеров, которые мы отнесли бы к ретроспективному типу с их соответствиями на некоторых славянских и неславянских языках, в которых существуют указанные выше формальные различия. Литература: Барентсен, А.А.. 1992. Об обстоятельствах ограниченной кратности действия в русском языке. Часть 1 // Studies in Russian Linguistics (= SSGL 17), 1-66. Amsterdam. Rodopi.

Tilman Berger Slavisches Seminar, Universitaet Tuebingen, Германия tberger@uni-tuebingen.de

Перформативы в чешском и словацком языках – в сравнении с русским языком

Перформативам в чешском и словацком языках посвящено мало исследований. В большинстве случаев там описаны только общие черты, известные из общелингвистической литературы. В своем докладе я хочу сравнить свойства чешских и словацких перформативов с русскими, исходя из статьи Ю. Д. Апресяна (1986). Предварительные результаты исследования следующие: 1) Относительно основных морфологических, синтаксических и семантических свойств чешские и словацкие перформативы ведут себя как русские. 2) Языки расходятся там, где перформативный глагол подчинен модальному слову (Падучева 1985, 21). Вероятно, это связано с различным использованием модальных слов в зависимости от прагматических целей (Brehmer 2003). 3) Известно, что в русском языке иногда можно употреблять перформативный глагол в совершенном виде. Дики, Вимер и др. утверждают, что это верно и для западнославянских языков и что совершенный вид употребляется там даже чаще. Несмотря на это, чешские и словацкие грамматики об этом феномене молчат. Я хочу показать на некоторых примерах, что факторы, влияющие на вид глагола, предположительно одинаковы во всех трех языках, и что различия между ними (напр. poprosím в чешском языке употребляется реже, чем poprosím в словацком и попрошу в русском языках) скорее связаны с полисемией отдельных глаголов. Литература: Апресян, Ю. Д. (1986): Перформативы в грамматике и в словаре. Известия Академии наук СССР 45, 208–223. Падучева, Е. В. (1985): Высказывание и его соотнесенность с действительностью. Москва. Brehmer, B. (2003): Beobachtungen zum Gebrauch von Hedged Performatives im Russischen, Polnischen und Tschechischen. \\ Blankenhorn, R. et al. (eds.): Beiträge der Europäischen Slavischen Linguistik (POLYSLAV) 6, München, 40–49. Dickey, S. (2000): Parameters of Slavic Aspect: A Cognitive Approach. Stanford.

Hirschová, M. (2011): Slovesný vid a tzv. performativnost. \\ Ološtiak, M. et al. (eds.): Vidy jazyka a jazykovedy. Na počesť Miloslavy Sokolovej, Prešov, 151–161. Ivanová, M. (ed.) (2009): Aspektuálnosť a modálnosť v slovenčine. Prešov. Wiemer, B. (в печати): Употребление совершенного вида в перформативном настоящем.

Jan Ivar Bjørnflaten University of Oslo, Norway j.i.bjornflaten@ilos.uio.no

The Perfect in a Cross-Linguistic Perspective and the Transformation of the Past Tenses in Russian

The perfect is recorded in a number of languages around the world. Typical of the perfect is that it undergoes a comparable development in a number of languages in which the perfect starts out denoting current relevance of an action that took place in the past, involving two temporal planes, the past and the present. In many languages the development of the perfect entails expansion of its meaning beyond current relevance. This is what has happened in Russian and several other Slavic languages where the erstwhile perfect based on an auxiliary and the l-participle after complete or partial loss of the auxiliary has turned into the single past tense, which is able to denote actions in the past with current relevance as well actions located in the past only. If, then, the Slavic perfect is assumed to have developed as the perfect generally does cross-linguistically, stages in this development should be expected to be observable in Old East Slavic texts where the aorist and imperfect have been crowded out or where these two past tenses are in the process of being replaced by the l-participle. In this paper an attempt will be undertaken to show on the basis of evidence from old East Slavic texts how the meaning of the perfect has expanded and replaced the aorist and imperfect. The aim of the paper is to provide an account of how this happened and how chronology, relative as well absolute, for the transformation of the past tenses in Russian can be established.

Перфект с общелингвистической точки зрения и преобразование прошедших времен в русском языке Перфект зафиксирован в большом числе языков мира, и часто наблюдается, что перфект подвергается развитию, общему для целого ряда неродственных языков. Общелингвистические данные указывают на то, что первоначально перфект обозначал состояние, которое наличествует в момент речи и которое является результатом действия, происшедшего в прошлом. Следовательно, самое характерное для перфекта то, что перфект включает в своей семантике связь бывшей ситуации с настоящим моментом. Во многих языках, однако,

перфект расширяет свою семантику и развивает другие значения. В некоторых языках перфект утрачивает связь с настоящим. В результате этой утраты перфект приобретает нарративное значение и заменяет простые претериты и становится единственной формой прошедшего времени, как это произошло не только в русском и в других славянских языках, но и в некоторых неславянских языках в Европе. В докладе предполагается, что этот процесс происходил постепенно и что перфект в некоторых из своих значений раньше всего утратил связь с настоящим моментом и начал замену простых претеритов. На материале данных древнерусских текстов будет предпринята попытка пролить свет на процесс замены простых претеритов перфектом.

Игорь М. Богуславский Институт проблем передачи информации им. А. А. Харкевича РАН, Россия igor.m.boguslavsky@gmail.com

Парциальные выражения в русском языке

В языке имеется много слов, обозначающих ту или иную часть некоторого целого. В настоящем докладе нас будут интересовать лишь количественные обозначения частей, такие, как половина, треть, четверть, процент, большинство, меньшинство и производные от них адвербиалы – вдвое, в N раз, наполовину, на N%, в большинстве. Будем называть их парциальными выражениями. Нашим сюжетом будет не само по себе значение этих выражений – оно само по себе вполне прозрачно, а то, как они взаимодействуют со значением других элементов предложения. Мы остановимся на следующих вопросах: 1. Актантная структура парциальных существительных. Будет показано, что они имеют две валентности – валентность целого и валентность части. Обе они могут выражаться подчиненной именной группой в родительном падеже. Ср. Десять процентов <половина> учеников учатся на двойки (ученики – целое, от которого берется 10% <половина>) – Десять процентов <половина> двоечников – это очень много (двоечники – часть, составляющая 10% <половину> от общего числа учеников). 2. Адвербиальная синтаксическая деривация. Здесь мы обсудим соотношение актантных структур исходного предиката и его адвербиального деривата. 3. Адвербиальные парциалы. Будут описаны их интерпретации в двух типах контекстов: а) в контексте предельной ситуации (Дом построен на 80%) = ‘степень, в которой имеет место ситуация «дом построен», составляет 80% от предельной степени этой ситуации’) и б) в контексте сравнения (Мы на четверть увеличили расходы на отопление = ‘расходы на отопление сейчас на четверть больше, чем они были раньше’). Особый случай составляет контекст предиката состоять из (Человеческое тело на 60% состоит из воды). 4. Актантная структура значения ‘больше’. Интерпретация парциальных адвербиалов в контексте сравнения опирается на то, что все сравнительные слова имеют в основе своего значения ‘больше’ или ‘меньше’. Предлагается и обосновывается решение о том, что значение ‘больше’ (как и ‘меньше’) не трехвалентно (“что больше”, “больше чего” и “на сколько

больше”), а двухвалентно. Значение “на сколько больше” следует считать сирконстантом. Оно имеет несколько разновидностей (ср. на 3 кг, на треть, в три раза), и каждая из них имеет по две антонимичных интерпретации, распределенных относительно контекста увеличения или уменьшения: на 3 кг (тяжелее) – ‘к исходной величине прибавить 3 кг’, на 3 кг (легче) – ‘от исходной величины отнять 3 кг’. 5. Поучительный случай – глагол разбавлять (молоко водой), который представляется предикатом увеличительного типа (вода добавляется к молоку), а ведет себя по уменьшительному типу. 6. В заключение мы сравним две единицы, обозначающие половину целого, - приставку полу- и наречие наполовину. Они обнаруживают любопытные различия, касающиеся того, как выбирается то целое, от которого берется половина.

Magdalena Danielewiczowa Uniwersytet Warszawski, Katedra Lingwistyki Formalnej, Wydział Neofilologii m.m.danielewicz@uw.edu.pl

Struktura i znaczenie zdań wykrzyknikowych (na materiale współczesnej polszczyzny)

Przedmiotem mojego referatu będą polskie zdania wykrzyknikowe, to znaczy takie konstrukcje syntaktyczne, które są językowo wyspecjalizowane do realizowania wypowiedzi eksklamatywnych. Odróżnienia wymagają trzy, utożsamiane ze sobą kategorie wyrażeń: a) należące do leksykonu wykrzykniki, (np. polskie fuj!, ojej!, o!), b) wykrzyknikowe struktury składniowe konkurujące ze schematami zdań oznajmujących, pytających i rozkazujących (np. Co za NP!, Jak(że) NP / ADV / VP!, Ile(ż) NP!, Tak NP./ ADV /VP!, Ale NP/ /ADV / VP!) oraz c) wypowiedzi bądź c’) to w ścisłym sensie eksklamatywne (np. Jakiś ty duży!, Ale słoń!), bądź to c’’) takie, w których wykrzyknienie towarzyszy innym aktom mowy, np. oznajmieniu, pytaniu czy rozkazowi, a realizowane jest przez nałożenie szczególnego rodzaju intonacji na niespecyficzne dla eksklamacji typy zdań lub ich funkcjonalne odpowiedniki (np. Lubimy jesień!, Śnieg!, Patrz pod nogi!, Dość!, A kto by wierzył w takie brednie!?, I co z tego?! ). Pośrednie czy wtórne eksklamacje, reprezentujące typ c’’) nie będą stanowiły przedmiotu moich zainteresowań. Za cel stawiam sobie przedstawienie strukturalnych wykładników polskich zdań wykrzyknikowych oraz uogólnienie ich własności semantycznych. Szczególna uwaga skierowana zostanie na podstawową w moim rozumieniu kategorię tego typu konstrukcji, a mianowicie na wypowiedzenia (w literaturze anglojęzycznej określane jako wh-exclamations) zaczynające się od zaimków pytajnych. Będę starała się wykazać, że ich podobieństwo do struktur pytajnych jest nieprzypadkowe, bo motywowane semantycznie. Poznawcza wartość zdań wykrzyknikowych sprowadza się bowiem, podobnie jak ma to miejsce w wypadku pytań, do ujawnianej przez nadawcę potrzeby zrealizowania prawdziwych predykacji na temat datum exclamationis, której to potrzebie towarzyszy dodatkowo świadomość niemożności ich dostarczenia; nie z tego jednakże powodu, jak to jest często ujmowane w literaturze przedmiotu, by charakteryzowanemu obiektowi dana własność miała przysługiwać w stopniu maksymalnym. W swoim wystąpieniu przedstawię argumenty przemawiające za tym, że tego rodzaju skalarność nie jest cechą definicyjną interesującej mnie klasy zdań, podobnie, jak nie jest nią zaskoczenie mówiącego czy też inne jego emocje (np.: zachwyt, oburzenie, gniew itp.), które

tworzą jedynie pragmatyczną otoczkę danej wypowiedzi, choć są motywowane semantycznie. Mój referat, jakkolwiek poświęcony materiałowi polskiemu, ma ambicje ogólniejsze, ponieważ w większości języków, nie tylko europejskich, zdania wprowadzane przez zaimki pytajne stanowią podstawowy typ konstrukcji eksklamatywnych.

Cтруктурa и семантика восклицательных предложений (на материале современного польского языка) Предметом моего доклада являются польские восклицательные предложения, то есть экскламативные синтаксические конструкции. Необходимо различать три сопровождающие категории выражений, которые часто воспринимаются как одна и та же: a) принадлежащие к лексическому уровню междометия (напр. польские fuj! [фу!], ach [ах!]), б) синтаксические восклицательные структуры, конкурирующие со схемами повествовательных, вопросительных и побудительных предложений (напр. Co za NP! [Что за NP!], Jak(że) NP / ADV / VP! [ Как(же) NP / ADV / VP! ], Ile(ż) NP! [Сколько(же) NP!], Tak NP/ ADV /VP! [Так NP/ ADV /VP!], Ale NP/ /ADV / VP! [Вот NP/ /ADV / VP! ]), и наконец в) восклицательные речевые акты, среди которых либо, в’) восклицания в строгом смысле, либо в’’) такие высказывания, в которых восклицательная интонация накладывается на совсем другие жанры речи (нпр. Lubimy jesień! [Мы любим осень!], Śnieg! [Снег!], Patrz przed siebie! [Смотри вперед!], Dość! [Хватит!], Kto by wierzył w takie brednie!? [Кто бы поверил в такую чушь?!], I co z tego?! [Ну и что с того?!]). Kосвенные восклицания, принадлежащие к типу в’’) не являются предметом моего научного интереса. Цель выступления – представить показатели польских восклицательных предложений и обобщить их семантические свойства. Особое внимание будет уделено главной, в моем понимании, категории экскламативных предложений, а именно конструкциям начинающимся с вопросительного местоимения (в англоязычной лингвистике используется термин wh-exclamations). Я постараюсь продемонстрировать, что их сходство с вопросительными конструкциями не случайно, так как оно семантически мотивировано. Когнитивное значение восклицательных предложений сводится, как и в случае вопросов, к раскрытой говорящим потребности в осуществлении истинных предикаций на тему datum exclamationis. Эта потребность связана с осознанием невозможности удовлетворить ее. Однако, причина такого положения вещей не в том (как это часто представляется в лингвистических работах), что некоторая особенность характеризует данный объект в максимальной степени. Я постараюсь изложить аргументы в пользу того, что такого рода ссылка говорящего на „максимум” определенной шкалы не входит в семантическую структуру

анализированного класса предложений, так же как и не входят в нее чувства удивления, восхищения, возмущения, гнева и другие эмоции, которые (хотя и семантически мотивированные) составляют лишь прагматическую оболочку данного высказывания. В моем докладе будут обсуждаться польские примеры, но у него потенциально более широкий охват, поскольку в большинстве языков, не только европейских, wh- exclamations являются основным типом восклицательных предложений.

Maciej Grochowski Uniwersytet Mikołaja Kopernika, Instytut Języka Polskiego magro@umk.pl

„Gramatyka współczesnego języka polskiego. Składnia” (1984) po 30 latach. Dalsze perspektywy 1. „Gramatyka współczesnego języka polskiego. Składnia” (dalej: GWJPS), wydana w 1984 roku, stanowiła – na tle wcześniejszych opracowań całościowych języka polskiego – przełom metodologiczny. Przyczyniła się do powstania licznych publikacji zbiorowych (np. serii „Studia gramatyczne”, 1977-1995), istotnych dla rozwoju dyscypliny. Pokazała wielu językoznawcom możliwości dalszych badań i ich niektóre kierunki. 2. Po 30 latach od wydania GWJPS dobrze widać jej liczne słabe strony. Zostaną one omówione w pierwszej części referatu. Por. np. (a) Koncepcje trzech części GWJPS, to jest składni wyrażeń predykatywnych Stanisława Karolaka, składni wyrażeń polipredykatywnych Macieja Grochowskiego i składni grupy imiennej Zuzanny Topolińskiej, opierają się na odmiennych kryteriach opisu, czego konsekwencją jest krzyżowanie się ich zakresów. (b) Składnia wyrażeń polipredykatywnych nie uwzględnia opozycji predykatów poziomu przedmiotowego i poziomu meta. (c) GWJPS ma liczne luki; brak m.in. opisu struktury linearnej i prozodycznej wypowiedzenia, struktury wypowiedzeń innych niż deklaratywne, opisu partykuł i spójników, a także nawiązań międzywypowiedzeniowych. 3. Pożyteczne i dydaktycznie celowe jest opracowanie nowej składni języka polskiego. Mogłaby się ona opierać na zmodyfikowanej i rozszerzonej koncepcji GWJPS. W drugiej części referatu zostanie przedstawiona pierwsza, bardzo wstępna koncepcja nowej składni języka polskiego. Do jej zakresu powinny należeć następujące główne działy: (1) składnia jednostek zdaniotwórczych, (2) składnia jednostek niezdaniotwórczych przedmiotowego poziomu języka, (3) składnia operacji sensu largo (asemantycznych i semantycznych), (4) składnia jednostek poziomu meta, (5) składnia linearna (zdeterminowana strukturalnie i komunikacyjnie).

«Грамматика современного польского языка. Синтаксис» (1984) через 30 лет. Дальнейшие перспективы 1. «Грамматика современного польского языка. Синтаксис» (далее: ГСПЯС), изданная в 1984 году, представляла собой - на фоне более ранних комплексных разработок польского языка - методологический перелом. Она

способствовала возникновению многочисленных коллективных публикаций (напр. серии „Studia Gramatyczne” [Грамматические исследованя], 1977-1995), существенных для развития дисциплины. Показала многим языковедам возможности дальнейших исследований и их некоторые направления. 2. Через 30 лет после издания ГСПЯС хорошо видны ее многочисленные недостатки. Они будут обсуждаться в первой части доклада. Например (а) концепции трех частей ГСПЯС, а именно: синтаксис предикативных выражений Станислава Кароляка, синтаксис полипредикативных выражений Мацея Гроховского и синтаксис именной группы Зузанны Тополиньской, основываются на различных критериях описания, последствием чего пересекаются границы их сфер действия. (б) Синтаксис полипредикативных выражений не учитывает различий между предикатами предметного уровня и мета-уровня. (в) ГСПЯС имеет много пробелов; в том числе отсутствуют: описание просодической структуры высказываний и порядка следования слов, описание структуры недекларативных высказываний, описание частиц и союзов, а также описание способов сочетания высказываний. 3. Полезной и целесообразной в дидактике является разработка нового синтаксиса польского языка. Этот синтаксис мог бы опираться на модифицированную и расширенную концепцию ГСПЯС. Во второй части доклада будет представлена первая, предварительная концепция нового синтаксиса польского языка. В состав синтаксиса должны быть включены следующие основные разделы: (1) синтаксис единиц, способных строить предложения, (2) синтаксис единиц предметного уровня языка, не способных строить предложения, (3) синтаксис операций понятых широко (несемантических и семантических), (4) синтаксис единиц мета-уровня, (5) порядок следования слов (детерминированный структурально и коммуникативно).

Леонид Л. Иомдин Институт проблем передачи информации имени А. А. Харкевича РАН Борис Л. Иомдин Институт русского языка имени В.В. Виноградова РАН, НИУ «Высшая школа экономики» iomdin@iitp.ru, iomdin@gmail.com, iomdin@ruslang.ru

Выражение валентностей русских предикатных существительных в некоторых микросинтаксических конструкциях

Заполнение семантических валентностей предикатного слова в тексте может значительно отличаться от канонической ситуации, когда эти валентности выражаются словами, синтаксически непосредственно зависящими от данного предикатного слова. Мы рассматриваем один широкий класс русских микросинтаксических конструкций, в которых одним из элементов является предикатное слово, а другими элементами являются слова, реализующие его валентности. В центре внимания – экзистенциальные (бытийные) конструкции с отрицанием или без отрицания: кому-л. нет нужды делать что-л., вам нет прощения, всему есть предел, им до всего есть дело, у меня просто нет слов и др. Определить, какие именно валентности таких предикатных существительных (нужда, предел, дело, слова и т.д.) заполняются именными и предложными группами в этих конструкциях, по их модели управления в общем случае оказывается невозможным. В целом картина поведения бытийных конструкций, стержнем которых являются предикатные существительные, сводится к следующему. Поскольку в этих конструкциях по крайней мере некоторые актанты предикатных существительных синтаксически отрываются от них, разумно ожидать, что их реализации становятся менее индивидуальными и более естественными, тяготеющими к прототипическому смыслу предлога или падежа. Однако реальная ситуация оказывается гораздо менее однозначной: часто однотипные и даже идентичные валентности близких по смыслу слов выражаются по-разному или допускают вариативность. Таким образом, описание валентного поведения предикатных слов в бытийных конструкциях в значительной степени требует индивидуального подхода к каждому слову. Для каждого такого слова полная информация о заполнении валентностей в рамках соответствующей конструкции должна помещаться в словаре.

Интересно, что исследование корпусного материала показывает явную тенденцию к сокращению в современном русском языке сферы употребления дательного падежа как выразителя субъектной валентности предикатного слова, что было обычным еще в первой трети XX века (ср. Благодаря этим зонтам, пассажирам есть возможность укрыться как от палящих лучей солнца, так и от дождя (газета «Московский листок», 1902); Многое покажется, когда человеку есть желание пить (А. Платонов, 1929). В современном узусе такой дательный почти стопроцентно замещается предложно-падежной конструкцией типа у+S,род.

Иван Куцаров Пловдивский университет им. Паисия Хилендарского, Болгария kutsarov@uni-plovdiv.bg

Аорист, перфект и имперфект в българомакедонски и сърбо-хърватски

Според сравнителноисторическото езикознание предполагаемият праславянски език е притежавал редовете граматични форми (грамемите) аорист, перфект и имперфект, отнасяни към категорията време (наред с презенс, футурум, футурум екзактум и т. н.). Тези редове форми са засвидетелствани в паметниците на старобългарския език (наричан най-често старославянски) и са добре изучени. Тук ще предложим някои разсъждения около по-нататъшната им съдба в съвременните славянски езици. Най-напред ще припомним доказаната и застъпвана последователно от нас теза, че в нито един естествен език категорията време не може да има повече от три члена (грамеми – минало време, бъдеще време, сегашно време), тъй като темпоралните отношения са само три: разновременност (предходност и следходност) ~ неразновременност (едновременност). Следователно, всички многочленни темпорални системи, представяни в граматиките на езиците (такава е и темпоралната система на праславянския език), са съчетания на две, три или повече морфологични категории. 1. В праславянски е имало асигматичен (прост) и сигматичен аорист (А), като простият е изчезнал още в старобългарския период. В съвремието наследникът на сигматичния А е съхранен в славянските периферии: българо-македонската област, в съседната на нея сърбо-хърватска област и в крайната северозападна област – лужишката. Напълно съхранен както в семантично (изразител на предходност), така и във формално отношение (носител на предходността е аористната морфема – тематичният гласен на аористната, бившата инфинитивна, основа) е А в български и македонски. Тук той може да бъде още конклузивен, страдателен, преизказен, преизказен страдателен и т.н. В тази област той продължава да бъде и основна повествувателна форма. Същата семантична и формална характеристика притежава А и в сръбски и хърватски. Тук обаче той вече е в значително отстъпление като основно повествувателно време – отстъпва на претеритизирания перфект (тенденция, обща за славянските езици, а и за други индоевропейски езици).

2. На същата територия се е съхранил и имперфектът (И), изразяващ относителност – отношение (едновременност) на действие с друго (минало) действие, а носител на относителността е имперфектната морфема – тематичният гласен на имперфектната основа. В български и македонски се изгражда цялостен ред относителни форми, характеризирани от имперфектна морфема. Противопоставени на неотносителните (непритежаващи имперфектна морфема), те представят морфологичната категория таксис (термин на Р. О. Якобсон), категорията на имперфектите, характерна и за други индоевропейски езици, напр. романските. В сръбски и хърватски И все още съществува, но е в очевиден упадък най-малкото поради факта, че не изгражда ред форми – няма напр. форми за футурум претерити. 3. Праславянският (и старобългарският) перфект (П) е аналитична форма, изразяваща едновременност на резултат от действие с изказването. Носител на резултативността е актуализираната (свързаната в причастие) аористна морфема. В български и македонски съществува ред форми, изразяващи резултативност. Противопоставени на нерезултативните, те изграждат морфологичната категория вид на действието, категорията на перфектите. В сръбски и хърватски П все повече се претеритизира и става изразител на предходност. На основата на П в български и македонски се изграждат и нови типове форми – конклузивът (умозаключително наклонение) и преизказността (маркиран член на категорията вид на изказването).

Аорист, перфект и имперфект в болгарско-македонском и сербско-хорватском языках По данным сравнительно-исторического языкознания предполагаемый праславянский язык обладал рядами грамматических форм (граммемами) аориста, перфекта и имперфекта, которые относят к категории времени (наряду с формами презенса, футурума, футурума экзактума и т.д.). Эти ряды форм засвидетельствованы и в памятниках староболгарского языка (чаще всего называемого старославянским) и хорошо изучены. Здесь мы предложим некоторые рассуждения по поводу их дальнейшей судьбы в современных славянских языках. Сначала напомним доказанный и последовательно отстаиваемый нами тезис о том, что ни в одном естественном языке категория времени не может иметь больше трех членов (граммем – это прошедшее, будущее и настоящее время), так как темпоральных отношений всего три: разновременность (предшествование и следование) ~ неразновременность (одновременность). Следовательно, все многочленные темпоральные системы, выявляемые в грамматиках языков

(такова и темпоральная система праславянского языка) являются сочетаниями двух, трех или больше морфологических категорий. 1. В праславянском языке существовал асигматический (простой) и сигматический аорист (А); первый исчез в староболгарский период. В наше время наследник сигматического А сохранился в славянских перифериях: болгарско-македонской, соседней ей сербо-хорватской и в крайней северо-западной области – лужицкой. А полностью сохранился в болгарском и македонском – как в семантическом (выражает переходность), так и в формальном отношении (носителем переходности является морфема А – тематический гласный аористной, бывшей инфинитивной, основы). В них А может быть еще конклюзивным, страдательным, пересказывательным, страдательным пересказывательным и т.д. В указанных языках он продолжает оставаться основной формой повествования. А в сербском и хорватском языках обладает той же семантической и формальной характеристикой, но в них он значительно отступает претеризированному перфекту в качестве основного времени повествования (это тенденция, общая для славянских, а также для других индоевропейских языков). 2. На указанных территориях сохранился и имперфект (И), выражающий относительность – отношение (одновременность) действия и другого действия, а носителем относительности является морфема имперфекта – тематический гласный основы имперфекта. В болгарском и македонском языках строится целостный ряд относительных форм, обладающих морфемой имперфекта. Противопоставленные неотносительным формам (не обладающим этой морфемой), они представляют морфологическую категорию таксиса (термин Р.О. Якобсона) – категорию имперфектов, характерную и для других индоевропейских языков, напр. романских. В сербском и хорватском языках И все еще существует, но сфера его употребления значительно сужается – по крайней мере вследствие того факта, что он не имеет рядов форм – напр. футурум претерити (будущее в прошом). 3. Праславянский (и староболгарский) перфект (П) является аналитической формой, выражающей одновременность результата действия и высказывания. Носителем результативности является актуализированная (связанная с причастием) морфема аориста. В болгарском и македонском языках существует ряд форм, выражающих результативность. Противопоставленные нерезультативным формам, они строят морфологическую категорию вида действия – категорию перфектов. В сербском и хорватском П все больше претеризируется и становится выразителем переходности. На основе П в болгарском и македонском языках строятся и новые типы форм – конклюзив (умозаключительное наклонение) и пересказывательность (маркированный член категории вида высказывания).

Руселина Ницолова Софийски университет им. Св. Климента Охридского nitsolova@abv.bg

Посесивен перфект и екзистенциален пасив с habere в български

Глаголът habere в и.-е. езици участва в много граматикализации. В български той е част от конструкции, подложени на различни граматикализации, които се намират в различна фаза на развитие. Този глагол е достигнал крайна степен на граматикализация в отрицателните форми на бъдещите времена: бъдеще време – няма (контракция на не има) да чета, няма да четем; бъдеще в миналото – нямаше да чета, нямаше да четем; бъдеще предварително – нямаше да чета, нямаше да четем; бъдеще предварително в миналото – нямаше да съм чел, нямаше да сме чели. В афирмативните форми се употребява стб. глагол нямаше да съм чел, нямаше да сме чели. Има обаче и два вида конструкции с habere, които не са достигнали до пълна степен на граматикализация. Това са посесивният перфект и екзистенциалният пасив. Конструкцията на посесивния перфект съдържа имам + минало страдателно причастие + име, напр. Имам една написана статия, а екзистенциалният пасив съдържа има (безл.) + минало страдателно причастие + име, напр. Има написана статия по този въпрос. Посесивният перфект се причислява към един от признаците на Standard Average European languages (Хаспелмат 2001:1495). Според степените за развитие на граматикализацията на посесивния перфект, посочени в типологията на Хайне и Кутева (2006: 144-145), съответната конструкция в българския книжовен език от вида Имам дадено тук едно заявление е от първа, начална степен, както и в други славянски езици (чешки, словашки, полски, словенски, горнои долнолужишки, сръбски, хърватски и някои украински и белоруски диалекти), също и в съвременния ирландски, баскски, испански (перфект с tener) и ирландския английски. Това се дължи на редица граматически и лексикалносемантични ограничения при граматикализацията. За разлика от посесивния перфект при екзистенциалния пасив има е универсален предикат, но в конструкцията има някои ограничения в сравнение със същинския пасив, свързани с различия в информационната структура и възможната детерминация на обекта на има.

Посессивный перфект и экзистенциальный пассив с habere в болгарском языке Глагол habere в и.-е. языках участвует во многих грамматикализациях. В болгарском языке он является частью конструкций, связанных с разными грамматикализациями в разных фазах развития. Этот глагол достиг конечную фазу грамматикализации в отрицательных формах будущих времен: буд. вр. – няма (не има> няма) да чета, няма да четем; буд. в прош.– нямаше да чета, нямаше да четем; буд. предв. – нямаше да чета, нямаше да четем; буд. предв. в прош. – нямаше да съм чел, нямаше да сме чели. Существуют, однако, и два вида конструкций с habere, которые не достигли полной степени грамматикализации. Это посессивный перфект и экзистенциальный пассив. Конструкция посессивного перфекта содержит имам + страдательное причастие прош. вр. + имя, напр. Имам една написана статия (‘У меня одна статья написана‘), а у экзистенциального пассива состав има (безл.) + страдательное причастие прошедшего времени + имя, напр. Има написана статия по този въпрос (‘Существует написанная статья по этому вопросу‘). Посессивный перфект считают одним из признаков Standard Average European languages (Хаспелмат 2001:1495). Учитывая степен развития грамматикализации посессивного перфекта, указанные в типологии Хайне и Кутевой (2006: 144–145), соответствующая конструкция в болгарском литературном языке занимает первую, начальную степень, как и в других слав. языках (в чешском, словацком, польском, словенском, верхне- и нижнелужицком, сербском, хорватском, и в некоторых украинских и белорусских диалектах), как и в современном ирландском, баскском, испанском (с перфектом с tener) и ирландском английском. Это связано с рядом грамматических и лексически-семантических ограничений при грамматикализации. В отличие от посессивного перфекта има – универсальный предикат в экзистенциальном пассиве, где тоже существуют ограничения по сравнению с настоящим пассивом с esse, связанные с различиями в информационной структуре и детерминацией имени, обозначающего объект глагола има.

Motoki Nomachi Slavic Research Center, Hokkaido University, Japan mnomachi@gmail.com

On the Kashubian Past Tense Form jô bëł ‘I was’

The Kashubian language has existed in the contact zone between Slavic, Germanic, and Baltic tribes. For centuries, it has had politically no official or prestigious status that would be comparable with the Polish or German standard languages. Thus, the Kashubian language has incorporated into its linguistic structure some grammatical borrowings as well as a significant number of lexical borrowings from literary German and local Low German dialects (Lorentz 1958: 41–42). Although the number of such grammatical Germanisms is not fully established, one may wonder whether it is possible to include one of the Kashubian past tense forms, the type jô Ø bëł ‘I was,’ instead of the form (jô) jem bëł ‘I was,’ into the category of borrowings from German. In fact, there are two hypotheses about this construction, one related to the omission of the present form of the auxiliary verb bëc ‘to be’ and the other to the use of personal pronouns in the past tense. The first hypothesis relates this phenomenon to the influence of German with which Kashubian had had intensive contact for centuries. This theory is based on the fact that, in German, personal pronouns usually cannot be omitted in a sentence, and this is reflected in the form in question (Gogolewski 1967: 70). In contrast, the second hypothesis claims that the verbal form jô Ø bëł is not due to language contact between Kashubian and German, but rather due to internal development of the language. It is a general tendency in Slavic languages, seen, e.g., in Russian constructions such as ja Ø byl ‘I was’ replacing the original Old Russian construction (ja) esmĭ bylŭ ‘I was’ (Popowska-Taborska et al. 1973:119, Breza and Treder 1980: 133). However, it seems that previous studies have not paid much attention to three dynamic aspects of the past tense form. The first aspect is the rise of the non-prodrop tendency, which is a typological change (or typological orientation) within Kashubian, as Common Slavic seems to have been a pro-drop language. The second is the tendency to omit the present-tense forms of the auxiliary verb bëc. The third aspect is a question: is there any diachronic correlation between the first two aspects? Unfortunately, there is a pitiful dearth of written material throughout the history of Kashubian for scholars to form a good idea of its original morphosyntactic forms and their functions. In this presentation, taking these facts into account, I will analyze the three factors referred to above.

Борис Норман Белорусский государственный университет boris.norman@gmail.com

Всегда ли для глагола важно его синтаксическое окружение?

Понимание глагола (и, шире, предиката) как организующего центра фразы составляет суть современного вербоцентрического подхода в синтаксисе. В наиболее ярком виде эта точка зрения была представлена в концепции Л. Теньера: глагол – режиссер драмы, и именно он распределяет роли среди участников-актантов. В соответствии с данным подходом принято описывать семантику глаголов в неразрывной связи с их синтаксическими признаками (управлением или валентностью). Можно сказать, что по другой работе «режиссера» и по новому составу «актеров» мы понимаем, что присутствуем на другом «спектакле». Классификационная, категоризирующая деятельность человека всегда связывалась, в первую очередь, с использованием имен существительных. Значит ли это, что с позиций ономасиологии, понятийной номенклатуры глагол «неинтересен» и «пуст»? Или нужно найти те дискурсивные условия, в которых номинационные способности данной части речи проявляются с достаточной очевидностью? Рассмотрим последовательно четыре «особые» ситуации. 1. Самый естественный контекст, в котором глагол оказывается самодостаточным как номинационная единица, это конечно, словарь. В толковом или переводном словаре глагол представлен на общих с именами и наречиями основаниях: как носитель номинативной функции. Неудивительно, что его константные синтаксические признаки в большинстве словарей представлены непоследовательно и неполно. 2. Представляет интерес глагол в контексте генерализации семантики. Установление для конкретного глагола степени обязательности его актантов касается, в частности, случаев типа Он читает книгу – Он читает. Можно ли говорить здесь об одном и том же глаголе? С нашей точки зрения, здесь происходит подмена референтной ситуации, что и отражается в переходе от значения действия к значению занятия. 3. Третья речевая ситуация, в которой глагол обнаруживает склонность к абсолютивному употреблению, без указания на типичное для него сопровождение в виде зависимых членов, – это высказывания с генерализованной (общереферентной) семантикой. На практике это многообразные паремии

– пословицы, афоризмы, сентенции, крылатые выражения и т.п. Эти однофразовые тексты, обобщая познавательный опыт социума, рисуют некоторый «образец поведения»: они наделены дидактическим, нравоучительным, морализаторским смыслом в отвлечении от деталей. Скажем, смешно было бы спрашивать, за что бороться, что искать и кому не сдаваться применительно к крылатому выражению Бороться и искать, найти и не сдаваться! 4. Четвертое дискурсивное условие, облегчающее «безактантное» (абсолютивное) употребление глагола, – это помещение лексемы в сочинительный ряд. Тут глагол как бы чувствует поддержку от своих соседей, таких же «понятийно-лексикографических» единиц, и вместе с ними образует некоторую номенклатурную перспективу. Причем чем длиннее сочинительный ряд, тем больше у конкретного глагола оснований отказаться от своей «организующей» синтаксической роли, ср.: Дружить, бродить, шуметь охота….

Елена B. Падучева Всероссийский институт научной и технической информации РАН elena.paducheva@yandex.ru

Славянский тип аспектуальности и видовое значение отглагольного имени

Принципиальное отличие категории вида в славянских языках от вида в таких языках, как, например, английский или итальянский, состоит в том, что в славянских языках глагол всегда является либо перфективным, либо имперфективным (двувидовые глаголы типа казнить естественно трактовать как омонимичные). Скажем, в английском языке есть два ряда аспектуальных форм, Perfect и Continuous, и, кроме того, ряд форм Indefinite, немаркированный по виду. А у русского глагола нет аспектуально немаркированных глагольных форм. Эту особенность славянских языков обозначают как славянский тип аспектуальности (Slavic-style aspect), Dahl 1985: 84. В статье Tatevosov 2011 предлагается отказаться от традиционного представления о принадлежности русской глагольной основы к одному из двух видов. Главный аргумент состоит в том, что отглагольные имена с перфективной основой (речь идет об отглагольных именах ситуации, ОИС, см. фундаментальную классификацию отглагольных имен в Мельчук 1974, Апресян 1974), обнаруживают имперфективное поведение: «поскольку имена на -ние не обладают перфективными свойствами, перфективность не является свойством, которое является общим у имен и глаголов – т.е. свойством глагольной основы». Говоря о соотношении между глаголом и его ОИС, следует разделить два аспекта – семантический и формальный. Что касается аспектуальной семантики глагола, то она присутствует у ОИС в ослабленном варианте. Глагольная форма выражает, прежде всего, viewpoint aspect. Между тем в именах остается только lexical aspect, т.е. аспектуальность, вытекающая из акционального класса предиката. ОИС может употребляться как имя события (появление, получение); развивающегося во времени процесса (раскрашивание, наблюдение), в частности, повторяющегося события (подмигивание); или состояния – удивление (Падучева 1991). Часто одно и то же имя может употребляться и в значении события, и в значении процесса, ср. после получения и во время получения; в значении события и в значении состояния, ср. до изгнания и в изгнании. Иное дело форма. Имя на -ние /-тие всегда сохраняет формальную связь с видом основы мотивирующего глагола. И наоборот, чтобы образовать ОИС от

данного глагола, надо знать аспектуальные свойства глагола. В Зализняк 2007 было установлено, что хотя в принципе возможно образование имен от глагольных основ обоих видов, в большинстве случаев от двух глаголов, входящих в видовую пару, образуется только одно имя ситуации. При этом имеются два варианта: 1) Если видовая пара состоит из СВ на -ить и НСВ на -ять, -ать (с суффиксом -а-, но не ва- или -ива-, -ыва-), то отглагольное имя образуется от перфективной основы глагола: украшение, получение, сочинение, сообщение, покорение, нарушение, наступление (ср. *украшание, *получание и пр.). 2) В остальных случаях имя образуется от имперфективной основы глагола. На самом деле, правила распределения видовых пар между этими двумя вариантами выбора видовой основы несколько сложнее, но в целом эти правила покрывают примерно 7 тыс. отглагольных имен в «Обратном словаре русского языка». Этот принцип соблюдается не всегда. Бывает так, что от каждого из двух глаголов видовой пары образуется свое имя, ср. осмеивание – осмеяние, съедание – съедение, опускание – опущение, спасание – спасение, рассекание – рассечение, сжигание – сожжение, сберегание – сбережение (примеры из Зализняк 2007). Казалось бы, имя с имперфективной основой должно иметь скорее процессное значение, а с перфективной – событийное. Но это предположение не оправдывается; так, съедание и съедение во многих диагностических контекстах взаимозаменимы. Загадку составляет глагол СВ подписать. Он имеет парный НСВ подписывать, но от основы СВ подписа- образуется имя подписание, которое употребляется во много раз чаще, чем имя от имперфективной основы подписывание, причем не только в значении события, но и в значении процесса. В тот же класс входит слово написание. Перфективная основа имен написание и подписание, а также многих других (оказание, указание), объясняется тем, что эти имена вошли в язык в ту эпоху, когда приставки имели не перфективирующее, а чисто лексическое значение: глаголы написать, подписать, надписать; оказать, указать и др. имели форму наст. времени. Итог таков. Имена типа написание не опровергают соотнесенности основы имени с одной из двух видовых основ глагола. Ведь и имена типа сочинение, будучи формально соотнесены с перфективной основой, употребляются не только в событийном, но и в процессном значении. Там, где соблюдается принцип «на видовую пару одно имя», имя соотносится с одной из двух видовых основ глагола. Там, где он не соблюдается, есть два имени – от перфективной и от имперфективной основы. В обоих случаях есть формальная соотнесенность основ, но акциональный класс имени не соотнесен непосредственно со значением /значениями глагольной видовой формы.

Jarmila Panevová Univerzita Karlova v Praze panevova@ufal.mff.cuni.cz

Vedlejší věty a nominalizace (na příkladu českých atributivních konstrukcí)

1. Případy konkurence mezi shodným adjektivním přívlastkem deverbativního původu a vedlejší vztažnou klauzí nabízejí jejich pojetí jako syntaktických synonym. Jejich vzájemná zaměnitelnost je však v některých českých pramenech (Mluvnice češtiny 2, Tvarosloví (1986), Příruční mluvnice češtiny (1995) aj.) přeceňována. Podrobíme zde proto analýze případy aspirující na konkurenci „nekondenzované“ (větné) formy a formy „kondenzované“ (nominalizace), a to na základě korpusového materiálu. V oddílu 2 vymezíme podmínky, za kterých může jít o konkurenci obou forem a u kterých existují omezení na užití jedné z nich. Případy adjektiv odvozených od sloves rozdělíme do skupin podle toho, z jakého slovesného tvaru vycházejí (v oddílech 3, 4, 5). V korpusu SYN2000 je 316 789 výskytů s adjektivem zakončeným na –ící, 1 447 výskytů adjektiv zakončených na –vší a 938 054 případů se zakončením –ný/-tý . Předkládanou analýzu pokládáme za přínosnou z hlediska stylistiky, ale zejména z hlediska vztahu gramatických pravidel a slovníkových hesel v popisu jazyka. Pokud se slovesné adjektivum významově nebo jinak emancipovalo předpokládáme, že je samostatným heslem ve slovníku (jako substantivum nebo adjektivum, viz (1), (2)), zatímco jindy je větným derivátem základového slovesa (3), do jisté míry (5). (1) Nejprve referoval jeho ošetřující lékař, pak sestry. (2) Všichni cestující si ho museli všimnout. (3) Z navrátivší se dcery neměl žádnou radost (= Z dcery, která se navrátila, neměl...) 2. V příspěvku budou analyzovány morfologické a syntaktické podmínky pro kondenzované vyjádření (funkce koreferujícícho elementu v nekondenzované vedlejší klauzi (4), časové vztahy obou predikátů (5), komplexnost rozvití adjektivní konstrukce (6), (7) atd.): (4) Vypracoval memorandum, které poslal prezidentovi. (5) Následně se vyměří clo a daně z dováženého zboží (= ze zboží, které se dováží/ dováželo/bude dovážet) (6) Zámožná a naftu vyvážející Venezuela si půjčovala během desetiletí miliardy. (≠Zámožná Venezuela vyvážející naftu …)

(7) Do ponořeného ledovce, který celý představuje v příměru zformované hmotné uspořádání … (* Do ponořeného ledovce celého představujícího…) Literatura: Mluvnice češtiny 2, Tvarosloví (1986) (M. Komárek et al., eds). Praha: Academia. Příruční mluvnice češtiny (1995) (Karlík, P. – Nekula, M. – Rusínová, Z., eds.). Praha: Nakl. Lidové noviny

Придаточные предложения и номинализации (на материале чешских аттрибутивных конструкций) 1.

Существование конкурентов между отглагольным согласованным прилагательным во функции аттрибута и относительным придаточным предложением вносит идею о их синтаксической синонимии. Однако, их взаимозаменимость в некоторых описаниях чешского языка переоценивается. В настоящем докладе будут подробно рассмотрены случаи кандидатов на конкуренцию номинализации и вставленного предиката в личной форме на основе корпусного материала. 2. В разделе 2 предлагаются условия, при которых обе формы могут сосуществовать и при которых существуют ограничения на одну или другую. Случаи отглагольных прилагательных будут разделены на три типа в зависимости от формы основного глагола. В корпусе SYN2000 находится 316789 отглагольных прилагательных с окончанием –ící, 1447 прилагательных c окончанием –vší и в 938054 случаях прилагательные оканчиваются на –ný/-tý. Предлагаемый анализ может быть полезным для стилистики, но прежде всего для изучения отношений между грамматическими правилами и словарными единицами. В случае семантической или другой эманципации отглагольного прилагательного оно входит в словарь как самостоятельная единица (см. примеры (1), (2)). В остальных случаях оно входит в особую производную конструкцию в виде относительного придаточного предложения (см. вариант (3) в скобках), до некоторой степени (5). В докладе будут рассматриваться морфологические и синтаксические условия для номинализированной формы (функция корелирующего элемента по отношению к глагольной форме вставленного предиката (4), временные отношения между участвующими членами (5), cтепень синтаксической сложности вставленной предикации (см. (6), (7)). (1) Nejprve referoval jeho ošetřující lékař, pak sestry. (2) Všichni cestující si ho museli všimnout.

(3) Z navrátivší se dcery neměl žádnou radost (= Z dcery, která se navrátila, neměl...) (4) Vypracoval memorandum, které poslal prezidentovi. (5) Následně se vyměří clo a daně z dováženého zboží (= ze zboží, které se dováží/ dováželo/bude dovážet) (6) Zámožná a naftu vyvážející Venezuela si půjčovala během desetiletí miliardy. (≠Zámožná Venezuela vyvážející naftu …) (7) Do ponořeného ledovce, který celý představuje v příměru zformované hmotné uspořádání … (* Do ponořeného ledovce celého představujícího…)

Елена Петроска Универзитет „Св. Кирил и Методиј“ во Скопје elena.petroska@msubillings.edu

Дескриптивна граматика на македонскиот стандарден јазик (од семантика кон форма – количество во простор)

Од дискусите на оваа тема во центарот за Ареална лингвистика при МАНУ, утврдено е дека е потребна нова дескриптивната граматика на македонскиот јазик, која треба да ги претстави јазичните процеси во македонскиот јазик од денешна перспектива. Фундаментална граматика за македонскиот јазик е најобемната Граматика од Блаже Конески, која треба да се искористи како појдовна точка за да се направи нова дескриптивна граматика на македонскиот јазик во сегашниот негов развиток, при што треба да се применат нови сознанија од лингвистиката. Целта е да се создаде дескриптивна граматика на македонскиот јазик со издржана, усогласена и доследна методологија, која ќе даде пред се опис на морфосинтаксичкото рамниште, а тоа значи дека станува збор за потесна граматика. Пристапот може да биде на два начина, од форма кон содржина и од соджина кон форма, од кои вториот е главната цел. И варијантноста на формите треба да биде претставена, а за тоа убава насока дава Граматиката на Конески. Ќе бидат искористени и многу одделни монографии и други трудови од домашни и странски македонисти што придонесуваат за подетален актуелен опис на македонскиот јазик. Како модел за успешна организацијата на работата може да послужат и искуствата од изработка на ваков тип граматики во другите словенски јазици (на пр. Пипер и др. 2005). Во ово реферат предмет на анализа се количетсвените категории кои се однесуваат на количество во простор и ќе биде претставена нивната формализација на површината, на морфолошко и на синтаксичко рамниште. Целта е да се даде целосен опис на формите со такви значења и да се претстави и нивната варијантност. Ќе бидат претставени следните количестени категории: единствената категорија што е поткатегорија на категориите избројливост и неизбројливост – партитивноста, двете основни количетвени категории – единичноста и множественоста, кои се поткатегории на централната количествена категорија избројливост; и на крајот колективноста и дистрибутивноста, кои се покатегории на категоријата множественост.

Дескриптивная грамматика македонского литературного языка (от семантики к форме – количество в пространстве) Участники дискуссий на данную тему, проходивших в Центре ареальной лингвистики при Македонской академии наук и искусств, пришли к мнению, что необходима новая дескриптивная грамматика македонского языка, которая должна представить процессы, происходящие в македонском языке, в перспективе лингвистических исследований последнего времени. Фундаментальная грамматика македонского языка – это объемная “Грамматика ...” Блаже Конеского, которую необходимо использовать в качестве отправной точки для создания дескриптивной грамматики. Целью проекта является создание дескриптивной грамматики македонского языка с использованием единообразной, согласованной и точной методологии, которая прежде всего будет являться описанием на морфосинтаксическом уровне, т.е. речь идет о грамматике в более узком значении термина. Возможны два подхода: от формы к содержанию и от содержания к форме, причем главной целью является второй из них. Следует представить и вариативность форм, и для этого наиболее подходящее направление намечено в грамматике Конеского. Будут использованы и многие другие специальные монографии и другие труды македонских и зарубежных исследователей, которые представляют собой детальное описание актуального состояния македонского языка. Моделью успешной организации работы может послужить опыт создания такого типа грамматик других славянских языков (напр., Пипер и др. 2005). В данном докладе предметом анализа являются количественные категории, которые относятся к количеству в пространстве. Будет представлена их формализация на уровне языка с точки зрения морфологии и синтаксиса. Целью является создание целостного описания форм с соответствующими значениями, а также описание их вариантов. Будут представлены следующие количественные категории: партитивность, которая является подкатегорией исчисляемости/неисчисляемости; две основные количественные категории: единичность и множественность (подкатегории количественной категории исчисляемости); коллективность и дистрибутивность (подкатегории категории множественности).

Људмила Поповић Катедра за славистику, Универзитет у Београду, Србија ljudmilapopovic@yahoo.com

Евиденцијална значења српских претерита

Изучавање морфолошких показатеља евиденцијалности у бројним типолошки различитим језицима света одвија се паралелно са истраживањем лексичких евиденцијала у оним језицима где је одговарајуће значење мање граматикализовано или нема свој граматички израз (Chafe&Nichols 1986; Willet 1988; Aikhenvald&Dixon 1998; Mushin 2001; Plungian 2001; Aikhenvald 2004; Храковский 2007; Wiemer 2005, 2010 и бројни други). У балканским словенским језицима тзв. одређени временски облици супростављају се у оквиру поткатегорије посведочене информације облицима неодређеног прошлог времена, који нису у том погледу обележени. Евиденцијални систем тих језика одликује синкретичност изражавања темпоралних и евиденцијалних значења (Friedman 1986, 2004). У граматикама српског језика традиционално се наводи да српски облици аориста, имперфекта и плусквамперфекта (са помоћним глаголом у имперфекту) означавају доживљену радњу (Стевановић 1974: 659, 667; Танасић 2005: 424, 430; Пипер, Клајн 2013: 391, 392). У раду се поставља питање да ли евиденцијално значење заиста представља характерну особину наведених претериталних облика у српском језику. На грађи која је прикупљена циљним анкетирањем говорника српског језика биће показано да се тај облик данас, као и раније, користи првенствено у сврху преношења информације о ситуацији са аспекта њеног непосредног посматрача. Исто се потврђује и примерима из књижевности: На глас да сам женско, мој отац пљуну, почеше се иза ува и опсова нешто ружно, што ја онда нисам разумео не познавајући довољно материњи језик (Бранислав Нушић). У наведеном примеру наратор користи аорист пљуну, почеше се за исказивање радњи које описује са аспекта посматрача, док за менталну радњу (нисам разумео) у накнадном коментару опаженог користи перфекат. Перфект у смислу изражавања едвиденцијалног значења у српском језику није обележен. Српски перфект због ширења сфере функционисања постепено прелази у неодређено прошло време, што га зближава са одговарајућим облицима у другим словенским језицима, укључно са македонским и бугарским. Губитак темпоралне локализације у семантици перфекта води развоју нетемпоралних значења, што потврђује облик крњег перфекта у српском језику

који се користи за изражавање потврђене радње. Српски крњи перфект може попут аориста описивати радњу с аспекта посматрача: (2) Стигли гости / Стигоше гости. Овај облик се у српском језику претежно користи у новинским насловима (3), као и у (ауто)биографијама (5), односно ради потврђивања чињенице о извршењу порученог посла (8). Чињеница да се у истом контексту у македонском и бугарском језику користе одређени временски облици потврђује претпоставку о заступљености конфирмативног значења у семантици српског крњег перфекта: (3) Оланд посетио (бившу) прву даму у болници; (4) (мак.) Оланд ја посети Трилвилер; (5) Завршио словенску филологију. Радио као наставник; (6) (мак.) За прв пат како наставник по музика се вработив во Нижето музичко училиште; (7) (болг. ) Постъпих в университета на 01.09.2000 г.; (8) Превео Н.Н. Исправио И.И.

Эвиденциальные значения сербских претеритов Описание морфологических маркеров эвиденциальности во многих, типологически разных, языках мира сопровождается изучением их лексических аналогов в языках с менее выраженными либо отсутствующими грамматическими показателями данного значения (Chafe&Nichols 1986; Willet 1988; Aikhenvald&Dixon 1998; Mushin 2001; Plungian 2001; Aikhenvald 2004; Храковский 2007; Wiemer 2005, 2010 и многие другие). В балканских славянских языках определенные временные формы глагола противопоставляются по дополнительному признаку „засвидетельствованность“ неопределенному прошедшему времени, так как эвиденциальная система данных языков отличается синкретичностью выражения темпоральных и эвиденциальных значений (Friedman 1986, 2004). В грамматиках сербского языка традиционно указывается, что сербские временные формы аориста, имперфекта и плюсквамперфекта со вспомогательным глаголом в форме имперфекта выражают значение засвидетельствованности (Стевановић 1974: 659, 667; Танасић 2005: 424, 430; Пипер, Клајн 2013: 391, 392). В настоящей работе поднимается вопрос, является ли эвиденциальность особенностью перечисленных сербских претеритов? На материале собранных с этой целью анкетных данных будет показано, что сегодня в сербском языке, как и в прошлом, формой аориста маркируется наблюдаемость ситуации, что подтверждается и примерами из литературы (1) На глас да сам женско, мој отац пљуну : AOR, почеше се : AOR иза ува и опсова: AOR. нешто ружно, што ја онда нисам разумео: PRF не познавајући довољно материњи језик (Бранислав Нушић). В приведенном примере формы аориста пљуну, почеше се указывают на наблюдаемые нарратором действия, в то время как в комментарии описываемой ситуации автор использует перфект нисам разумео. Аорист в современном сербском языке употребляется там, где налицо

значение наблюдаемости действия, в то время как перфект в данном отношении не маркируется. Утеря темпоральной локализации в семантике перфекта ведет к развитию других, нетемпоральных, значений, что подтверждает форма сербского усеченного перфекта. В работе будет показано, что в сербском языке усеченным перфектом передается конфирмативное значение, часто с позиции наблюдателя: (2) Стигли гости /Стигоше гости ‘А вот и гости’. (Разг.) Сербский усеченный перфект может употребляться с целью выражения конфирмативности в газетном заглавии (3), а также в (авто)биографии (5) либо для подтверждения факта выполненной работы (6). В некоторых случаях в том же контексте в македонском и болгарском языках употребляются соответствующие определенные временные формы, что подтверждает предположение о наличии конфирмативного значения у сербского усеченного перфекта: (3) (серб.) Оланд посетио (бившу) прву даму у болници; (4) (мак.) Оланд ја посети Трилвилер; (5) (серб.) Завршио словенску филологију. Радио као наставник (6) (мак.) За прв пат како наставник по музика се вработив во Нижето музичко училиште; (7) (болг. ) Постъпих в университета на 01.09.2000 г.; (8) (серб.) Превео Н.Н. Исправио И.И. Литература: Грицкат, Ирена. О перфекту без помоћног глагола у српскохрватском језику и сродним синтаксичким појавама. Београд: САН, Институт за српски језик. Посебна издања CCXXIII. Књига 1, 1954. Koзинцева, Н.A. Теоретические проблемы эвиденциальности// В.С.Храковский (ред.) Эвиденциальность в языках Европы и Азии (Сборник статей памяти Наталии Андреевны Козинцевой). СанктПетербург: Наука, 2007, 11–103. Петроска, Елена. Евиденцијалноста и евиденцијалните стратегии во македонскиот јазик// http://ical.manu.edu.mk/damj/zbornik/doc/0005-ElenaPetroska.pdf Пипер, Предраг; Клајн, Иван. Нормативна граматика српског језика. Нови Сад: Матица српска, 2013. Поповић, Људмила: Таксис и евиденцијалност у српском и украјинском језику. Београд: САНУ, 2012. Стевановић, Михаило. Савремени српскохрватски језик. Граматички ситеми и књижевнојезичка норма. II Синтакса. Београд: Народна књига, 1974. Танасић, Срето. Синтакса глагола // Пипер, Предраг; Антонић, Ивана; Ружић, Владислава; Танасић, Срето; Поповић, Људмила; Тошовић, Бранко. Синтакса савременога српског језика, Проста реченица. Ред. Милка Ивић. Београд: Институт за српски језик САНУ, Београдска књига, Матица српска, 2005, 345–469.

Храковский В.С. (ред.). Эвиденциальность в языках Европы и Азии (Сборник статей памяти Наталии Андреевны Козинцевой). Санкт-Петербург: Наука, 2007. Aikhenvald, Alexandra Y. & Robert M.W. Dixon (eds.). Studies in evidentiality. Philadelphia: John Benjamins, 1998. Aikhenvald, Alexandra Y. Evidentiality. Oxford: Oxford University Press, 2004. Аronson, Howard I. The grammatical categories of the indicative in the Bulgarian contemporary literary language// To Honor Roman Jakobson , Vol. 1, 82−98, The Hague: Mouton, 1967. Chafe Wallace & Johanna Nichols (eds.) Evidentiality: the linguistic coding of epistemology. Norwood, NJ: Ablex, 1986. Friedman, Victor A. Evidentiality in the Balkans: Bulgarian, Macedonian and Albanian // J. Nichols, W. Chafe (eds.) Evidentiality: The linguistic coding of epistemology. Norwood New Jersey: Ablex, 1986, 168–187. Friedman, Victor A. Evidentiality in the Balkans with special attention to Macedonian and Albanian // A. Y.Aikhenvald; R. M. W. Dixon Plungian, Vladimir. The place of evidenciality within the universal grammatical space// Journal of Pragmatics, 33 (2001): 349–357. Lazard, Gilbert: On the grammaticalization of evidentiality// Journal of Pragmatics 33 (2001): 359–367. Mushin, Ilana. Evidentiality and epistemological stance. Amsterdam, Philadelphia: JB, 2001. Topolińska, Zuzanna. Factivity as a grammatical category in Balkan Slavic and Balkan Romance// Slavia Meridionalis 1 (1994): 105–121. Wiemer, Björn. Conceptual affinities and diachronic relationships between epistemic, inferential and quotative functions (preliminary observations on lexical markers in Russian, Polish and Lithuanian)// B.Hansen, P.Karlik (eds.). Modality in Slavonic Languages (New Perspective)/ Slavolinguistica, 6. München: Sagner, 2005, 107–131. Wiemer, Björn. Hearsay in European languages: toward an integrative account of grammatical and lexical marking//G. Diewald, E.Smirnova (eds.) Linguistic realization of evidentiality in European languages. Berlin/New York: Walter de Gruyter. Mouton, 2010, 59–130. Willett, Thomas. A Cross-linguistic survey of the grammaticization of evidentiality, Studies in Language, 12 (1988): 51–97.

Helmut W.Schaller Marburg a.d.Lahn schalleh@staff.uni-marburg.de

Die bulgarische Sprache als Balkansprache und als europäische Sprache: typologische Aspekte

Die bulgarische Sprache als die National- und Staatssprache des bulgarischen Volkes gehört als slawische Sprache aus genetischer Sicht zu den slavischen Sprachen, zusammen mit dem Makedonischen, Serbischen, Bosnischen, Kroatischen und Slowenischen zur Gruppe der sogenannten südslawischen Sprachen, aus typologischer Sicht seit der Zeit des russischen Sprachwissenschaftlers Nikolaj Trubetzkoy und des dänischen Romanisten und Balkanologen Kristian Sandfeld Ende der zwanziger und Anfang der dreißiger Jahre des 20.Jahrhunderts gehört das Bulgarische auch zur Gruppe der sogenannten Balkansprachen, aus geographischer Sicht zum Balkansprachbund zusammen mit dem Albanischen, Rumänischen und dem Neugriechischen. Einen dritten und neuen Aspekt bedeuten typologische Übereinstimmungen des Bulgarischen mit einigen anderen europäischen Sprachen, so mit dem Ungarischen, dem Schwedischen und dem Lettischen, so dass man seit einigen Jahren auch von einem europäischen Sprachbund spricht. So hat das Bulgarische im Bereich des Nominalsystems fast vollständig die Kasusflexion aufgegeben und drückt die syntaktischen Verbindungen vor allem mit Präpositionalkonstruktionen und mit Hilfe der Wortstellung aus. Demonstrativpronomina werden für bestimmte oder mit Artikelformen versehene Nomina verwendet. Solche syntaktischen Besonderheiten sind nicht nur für andere Balkansprachen charakteristisch, sondern auch für nichtbalkanische romanische, skandinavische und baltische Sprachen. Fast vollständig wurde im Bulgarischen der Infinitiv wie im Neugriechischen verdrängt, was zumindest teilweise auch in anderen Balkansprachen der Fall ist. Zu erwähnen ist der analytische gebildete Komparativ der Adjektive, die Wortbildung der Zahlwörter von 11 bis 19 wie in anderen slawischen Sprachen, aber auch im Ungarischen und im Lettischen nach dem Prinzip arithmetischer Zusammensetzung. Der Sprachwissenschaftler Ernst Lewy hat 1942 in seiner Abhandlung „Der Bau der europäischen Sprache“ im Hinblick auf die sprachlichen Verhältnisse der Balkanhalbinsel von einem „demonstrativen Areal“ gesprochen, der amerikanische Sprachwissenschaftler Benjamin Lee Whorf hat 1956 im Hinblick auf die Übereinstimmungen mehrerer europäischer Sprachen von einem „Standard Average European“, einem „Standarddurchchnittseuropäisch“ gesprochen. So ist das Bulgarische auf der Basis der Prinzipien der „Eurolinguistik“ nicht nur als eine slawische und

eine Balkansprache, sondern aus typologischer Sicht auch als eine europäische Sprache im Sinne eines europäischen Sprachbundes darzustellen.

Болгарский язык как балканский и европейский язык: типологические аспекты Болгарский язык как национальный и государственный язык болгарского народа принадлежит как славянский язык с генетической точки зрения к числу славянских языков вместе с македонским, сербским, босанским, хорватским и словенским к так называемой южнославянской группе, но с типологической точки зрения болгарский язык, как хорошо известно, с времен русского лингвиста Николай Трубецкого и датского романиста и балканолога Кристияна Сандфелда с конца двадцатых и начала тридцатых гг. двадцатого века принадлежит и к группе так называемых балканских языков в географических рамках балканского языкового союза именно с неславянскими, с албанским, румынским и новогреческим языками. Третий и совсем новый аспект описания современного болгарского языка – это лингвистические языковые совпадения с некоторыми другими неславянскими языками, а именно c венгерским языком, сo шведским, датским, норвежским и латышским языками, с германскими и балтийскими языками на различных уровнях. Так и стало возможным с нескольких лет тому назад и говорить о европейском языковом союзе в рамках новой дисциплины евролингвистики. Так именно в области имени болгарский язык почти полностью изжил изменение по падежам и выражает синтаксические связи преимущественно с предложными сочетаниями и с помощью порядка слов, указательные местоимения употребляются определенными или членными формами имени, аналитические формы компаратива прилагательных по новому образу, словообразование числительных от 11 до 19 строится как в других славянских языках, но и как в венгерском и латышском языках. Почти полностью вытесненным оказался инфинитив как в новогреческом языке, частично в других балканских языках, так в албанском и сербском языках. Такие синтаксические особенности характерны не толькодля других балканских языков но и романских, скандинавских и балтийских языков. Уже Ернст Леви говорил в книге «Der Bau der europäischen Sprachen» в 1942 году об указательном ареале („demonstratives Areal“), именно балканском ареале. Американский лингвист Бенджамин Ли Ворв в 1956 году уже говорил o „Standard Average European/Standarddurchschnittseuropäisch“. Таким образом, болгарский язык на базисе лингвистических принципов евролингвистики не только славянский и балканский язык но и европейский язык с типологической и лингвистической точки зрения.

Karolína Skwarska Slovanský ústav AV ČR skwarska@slu.cas.cz

Specifické vyjádření účastníků situace u verb dicendi v češtině, ruštině a polštině

V češtině je možné u sloves mluvení realizovat participant „informace“ pomocí jedné valenční pozice (Vyprávěl, že bratr odjel do Francie.PAT), nebo pomocí dvou valenčních pozic (Vyprávěl o bratrovi.PAT, že odjel do Francie.EFF) Druhá konstrukce představuje tzv. rozpad tématu a dikta. Při práci na Valenčním slovníku českých sloves (VALLEX) a zpracování ruských a polských ekvivalentů těchto sloves jsou výše uvedené konstrukce považovány za alternace (Kettnerová 2009). Cílem našeho příspěvku bude vymezit ruské a polské ekvivalenty českých sloves, jež do této alternace vstupují, zaměřit se možnost vytvářet danou alternaci ruštině a polštině, na morfologickou i syntaktickou realizaci doplnění daných sloves. Předmětem analýzy bude také možnost sledovaných sloves vstupovat do dalších alternací, např. reciproční, pasivní apod. Představíme též problémy lexikografického zpracování syntaktických i sémantických vlastností sloves tohoto typu.

Специфическое выражение участников ситуации у глаголов говорения в чешском, русском и польском языках В чешском языке реализация партиципанта глаголов говорения «информация» возможна при помощи одной валентности (Vyprávěl, že bratr odjel do Francie. PAT рус. Он рассказывал, что брат выехал во Францию.PAT) или при помощи двух валентностей (Vyprávěl o bratrovi.PAT, že odjel do Francie.EFF рус. Он рассказывал о брате.PAT, что тот выехал во Францию.EFF). Вторая конструкция представляет собой распад информации. При работе над Словарем валентностей чешских глаголов (VALLEX) и разработке русских и польских эквивалентов этих глаголов такая пара конструкций считается альтернацией (Kettnerová 2009). Целью нашего доклада будет выделить польские и русские эквиваленты чешских глаголов, которые способны вступать в эту альтернацию, проанализировать возможность образовывать такую альтернацию в русском и польском языках и описать морфологическую и синтаксическую реализацию дополнений таких глаголов. Предметом анализа будет также возможность

вышеупомянутых глаголов вступать в другие альтернации: взаимную, пассивную и т. п. Завершится доклад обсуждением проблем, возникающих в процессе лексикографического описания синтаксических и семантических свойств глаголов этого типа. Литература: Kettnerová 2009: Kettnerová, V.: Konstrukce s rozpadem tématu a dikta v češtině. Slovo a slovesnost, 70, 2009, s. 163–174.

Jens Nørgård-Sørensen University of Copenhagen, Denmark jns@hum.ku.dk

The Old Russian past tenses – development and usage

The use of the past tenses in Old Russian has never been sufficiently investigated, and indeed, for reasons of the influence of Old Church Slavonic and of style and genre, most sources are more likely to raise serious problems of interpretation than to leave a clear reflection of the usage of the past tenses at different stages of development. Detailed recent descriptions, focusing on the use of past tenses in different sources, are probably those by Silina (1987, 1995:445-456) and Remneva (1995). For the perfect, which plays a crucial role with its expansion through the centuries, Silina draws a distinction between the static (statal’nyj) use on the one hand and the general-factive (obščefaktičeskij) or actional (akcional’nyj) on the other. While the static use is associated with the assumed use of the Old and Common Slavic perfect as denoting a past action the result of which is still valid at the moment of speech, the general-factive use does not carry any implication of the result of the past action being valid at the moment of speech. Traditional descriptions of the Old Russian past tense system appear to interpret the development as a gradual transition from the Common Slavic (early Old Russian) system to the Modern Russian system with only one past tense, the preterite, originating in the perfect. This explanation is controversial because it actually presupposes that speakers at any given language stage would know or sense (unconsciously) what the endpoint of the development would be. Another problem not sufficiently illuminated concerns the paradigmatic relations between the different past tense forms at different stages of development. I shall argue that a deeper understanding of the use of the perfect and other past tense forms can be achieved through a systematic investigation of their paradigmatic relations. This explanation actually presupposes that in a way the Modern Russian system was already available to speakers of Old Russian. The discussion includes an evaluation of Silina’s distinction between a static and a general-factive perfect with a focus on its potential explanatory force. Further, I shall take a self-critical view and discuss apparent weaknesses of my alternative explanation.

Hannu Tommola University of Tampere Hannu.Tommola@uta.fi

Еще раз о перфекте (как «пончиковой» категории)

Судьба граммемы перфекта может быть примером явления, которое получило название donut category («пончиковая категория»; Kemmer 1993, Dahl 2000: 10, 2004: 292; Пример о подобном развитии и реинтерпретации грамматических форм в японском языке предлагают также Т. Саданобу и А. Мальчуков 20111). Закономерности развития формы и значения перфекта позволяют говорить об известном «перфектном континууме» (Meillet 1921: 141, 149f, 183-90; Маслов 1964, 1983, 1984, 1987). В результате лишения перфектной граммемой специфического для нее значения, и полной или частичной утраты простых форм прош. вр. форма перфекта расширяет сферу своего употребления и становится универсальным прош. временем. В частности, в славянских языках представлены четыре стадии дегенерации составной формы старого перфекта. В современной типологии общепринятым является понимание инвариантного значения прототипического перфекта как «актуальной релевантности» (current relevance) факта прошлого действия в момент речи (или другой момент отсчета). Функции же перфекта обычно разбивают на четыре частных значения (Comrie 1976: 52–64): 1) перфект результата; 2) перфект недавнего действия; 3) экспериенциальный перфект; и 4) инклюзивный перфект. С точки зрения общей типологии перфекта, определенный интерес представляет аспектуально-темпоральная частица le в китайском языке (Li & al. 1982, Bybee & al. 1994: 85–86). Она фактически не одна граммема, а две омонимические граммемы: перфективный суффикс, который присоединяется энклитически к глагольному слову, и кроме того, частица, употребляемая в конце предложения, и выражающая актуальную релевантность. Диахронически показатель перфектива развился из показателя перфекта, хотя в современном языке они могут вместе выступать в одном и том же предложении. Не во всех языках, где в принципе имеется перфект, он обладает всеми четырьмя функциями. Например, в китайском языке граммема, которую можно интерпретировать как перфект, не выражает экспериенциальное значение. В функции указать на факт действия в прошлом употребляют специальный аспектуальный суффикс guo (общефакт. прош.; experiential): nǐ chīguo 1

Sadanobu, Toshiyuki & Malchukov, Andrej 2011. Evidential extensions of aspecto-temporal forms in Japanese from a typological perspective. Cahiers Chronos 23 (2011): 141-158.

Zhōngguócài ma? ʻты (раньше) пробовал/ел китайскую еду?’ (Отрицательные форма: wŏ méiyou hēguo Zhōngguó huángjiǔ ʻя не пил никогда китайское рисовое вино’). И в японском языке здесь употребляется специальная грамматикализованная конструкция ことがある, напр. Mike wa, Nihon de hataraita koto ga aru ’Майк работал в Японии’. В русском языке экспериенциал выражается обычно НСВ-ом (в общефактическом значении): ‘Вы бывали в Австралии?’, ср. экспериенциальный перфект в болг. языке: Бил ли си в Австралия? Кроме того, в русском языке в экспериенциальном значении часто употребляется аналитическая конструкция приходилось + инфинитив глагола НСВ.2 Кроме экспериенциального, в ряде языков и инклюзивное значение выражается не перфектом. В моем выступлении рассматриваются средства выражения этих двух частных значений прототипического перфекта, а также функции наречия относительного времени ʻужеʼ, выступающего часто некоторым показателем перфектного значения (см. Tommola 2000: 467–468).

В частности, значение японской экспериенциальной конструкции кото га ару по-русски объясняется как «приходилось, бывало» (Лаврентьев 1982: 240).

Jadwiga Wajszczuk Uniwersytet Warszawski, Katedra Lingwistyki Formalnej, Wydział Neofilologii j.z.wajszczuk@uw.edu.pl

Dwa główne typy leksyki: słowa podporządkowane i niepodporządkowane gramatyce

W referacie podejmuję próbę spojrzenia w świetle współczesnej wiedzy lingwistycznej na zasób leksykalny języka polskiego pod kątem możliwości rozwarstwienia tego zasobu na dwie sfery: (i) korpus podstawowy, czyli środki budowania zdań o świecie, tj. słowa nazywające, wskazujące i kwalifikujące wszelkie możliwe obiekty: rzeczy, osoby, czynności, stany i ich własności, a także środki pomocnicze waloryzujące pod jakimś względem stopień adekwatności użycia takiego a nie innego predykatu w odniesieniu do obiektu, o którym mowa; (ii) środki poziomu metakwalifikujące rodzaj aktualnie wykonywanej czynności mownej i inne elementy autotematyczne, służące jako komentarze rozmaitych aspektów danego, trwającego właśnie procesu mówienia. Języki naturalne – to z semiotycznego punktu widzenia systemy złożone, których możliwości komunikacyjne bazują na możliwości budowania z jednostek prostych (wyrazy) jednostek złożonych (zdania). Reguły ich łączenia dotyczą jednak nie konkretnych jednostek wyrazowych, lecz ich klas. Cały zasób słownikowy języka podzielony jest na kilka klas, nazywanych tradycyjnie – niestety myląco „częściami mowy”. „Częściami mowy”. słuszniej by było nazywać poszczególne jednostki słownika, a nie te klasy. To dla tych klas wyrazowych, a nie dla pojedynczych jednostek językowych przewidziane są reguły wstępowania w związki. Reguły te umożliwiają tworzenie jednostek wyższego rzędu, tj. grup syntaktycznych, ostatecznie zdań. Każdy leksem, o ile ma wstępować w związki, tzn. tworzyć jednostki wyższego rzędu, powinien być rozpoznawalny pod względem przynależności do jednej z tych klas, które są rzeczywistymi jednostkami systemu językowego. Klasy podstawowe wstępują ze sobą w związki w określonych parach: czasowniki z rzeczownikami (V+N1...Nk), przymiotniki z rzeczownikami (Adj+N), czasowniki z przysłówkami (V+Adv). Słowa należące do tych klas mają też możliwość łączenia się z reprezentantami własnych klas (N+N), np. syn brata, (V+V), np. chce odpocząć. Klasa piąta - przyimki wchodzą w związki dwustronne: łączą się z rzeczownikiem, lecz zależą od czasownika (V+Praep+N), np. chce odpocząć nad morzem, wrócił z pracy do domu nad ranem. W rezultacie otrzymujemy jednostki wyższego, drugiego poziomu grupy wyrazowe, których kombinacje służą z kolei

do tworzenia potencjalnych jednostek trzeciego poziomu – zdań. Podział na klasy wyrazowe, wskaźniki przynależności leksemów do klas oraz własności łączliwościowe klas wraz z zasadami i środkami ich łączenia oraz samą procedurę tworzenia z jednostek niższych rangą jednostek wyższych rangą nazywamy składnią. Rzecz w tym, że system językowy z jego gramatyką służy mówieniu, a więc jest całkowicie podporządkowany potrzebom wiązania znaczeń. Nieuwzględnienie reguł łączliwości semantycznej wyrazów prowadzi do powstawania konstrukcji poprawnych gramatycznie, lecz bezsensownych, por. Bezbarwne zielone idee wściekle śpią. (przykład Chomskiego). W zasobie słownikowym każdego języka jest spory korpus słów tworzących niezbyt liczebne klasy zamknięte, które łączą się z klasami podstawowymi jako słowa doprecyzowujące na zasadach wyłącznie semantycznych. Są to operatory metapredykatywne. Podstawę dla ich podziału stwarza także rodzaj ich znaczenia (intensyfikatory, aproksymatory i limitatory). Są to klasy słów gramatyką w ścisłym sensie nie objętych, podporządkowane jedynie szczególnemu rodzajowi składni, „składni semantycznej”, nadbudowanej nad strukturą zdania. Trzeci, zasadniczo odmienny rodzaj jednostek stanowią słowa, które łączą się ze wszystkimi klasami słów, włącznie z operatorami metapredykatywnymi, a także z jednostkami wyższych poziomów składniowych. Wchodzą one na linię rozwijającego się zdania, lecz w związki ze składnikami zdania nie wchodzą. Są to operatory metatekstowe spójniki i partykuły, operatory sfery parole, a nie langue.

Два главных типа лексики: слова подвластные и неподвластные грамматике В докладе делается попытка разделить весь словарный состав языка на две части: (i) основной уровень - подвластные грамматике средства, участвующие в строении предложения, т.е. называющие, указывающие, квалифицирующие объекты; (ii) уровень мета слова, грамматике неподвластные слова, функционирующие как разносторонние комментарии самих речевых действий. места в предложении не занимают. Естественные языки с семиотической точки зрения это сложные системы, коммуникативные свойства которых базируют на возможности строить из простых единиц (слова) сложные единицы (предложения). Большая часть словарного состава в любом языке разделена на несколько классов, т. наз. «частей речи» (это традиционное название явно неадекватно – ведь фактически это самые настоящие единицы языковой системы). Именно эти классы, а не конкретные слова, являются настоящими единицами языковой системы. Это именно они наделены свойством сочетаться друг с другом, вступать попарно в определенные связи: глаголы с существительными, прилагательные с существительными, глаголы с наречиями. Слова принадежащие данному

классу способны сочетаться с иными словами того же класса, напр.: сын брата, хочет одохнуть. Связь предлогов (пятый класс) с другими словами двойная: с одной стороны сочетаются они с глаголом, с другой с существительным, напр.: вернулся с работы, после работы пошел. В результате образуются потенциальные единицы высшего уровня – синтаксические группы, которые в свою очередь на основании тех же свойств образуют единицы третьего уровня – предложения. Правила сочетания классов слов в предложения называем синтаксисом. Сочетаемостные свойства этих классов слов и правила их сочетания (как и само их исследование и описание) называем грамматикой. Грамматика, однако, это только внешняя форма выражения семантических связей слов, на которых базирует речь. Без них получаем бессмысленные конструкции (квази-предложения) типа Бесцветные зеленые идеи яростно спят. (пример Хомского). В структуре словаря есть, однако, место для довольно большого репертуара слов, образующих немногочисленные закрытые классы, которые сочетаются с почти всеми основными классами лексем, подчиняются только семантическим правилам сочетаемости. Основанием для их подразделений являются их значения и сочетаемостные свойства. Это метапредикативные операторы (т. наз. интенсификаторы, апроксиматоры и лимитаторы) слова оказавшиеся за пределами грамматики, подлежащие особому виду семантического синтаксиса. Они надстраиваются над структурой предложения. Третий, совсем особый тип слов – это слова сочетающиеся со всеми классами слов, включая метапредикативные операторы, а также с синтаксическими единицами высших уровней: группами слов и предложениями. Они как будто занимают место по ходу развивающегося предложения, но фактически в нем не участвуют. Это метатекстовые операторы частицы и союзы, операторы структуры высказывания, т.е. операторы сферы parole, а не langue.

Björn Wiemer Johannes-Gutenberg-Universität, Institut für Slavistik Mainz, Deutschland wiemerb@uni-mainz.de

Infinitive als Prädikate unabhängiger Sätze und äquivalente Markierungen der Nichtfaktivität im Slavischen

Mein Beitrag gilt syntaktisch unabhängigen Infinitivsätzen und äquivalenten Prädikaten, bei denen man von einer Aufhebung oder Negierung der Faktivität ausgehen kann. Für solche Strukturen möchte ich eine synchrone Bestandsaufnahme über einen größeren Teil der slavischen Sprachen vorstellen, die vor allem nach morphosyntaktischen Kriterien klassifiziert werden. Dabei wird unweigerlich auch die Frage nach (In-)Finitheit als einer stufbaren Unterscheidung gestellt (vgl. z.B. Nikolaeva 2013 im Rahmen der ‘kanonischen Syntax’). Das Hauptaugenmerk wird auf dem Russischen, Polnischen und Makedonischen liegen. Vgl. dazu die exemplarischen Satztypen in (1-8). Zum synchronen Gesichtspunkt gesellt sich ein diachroner. Diese drei Sprachen sind hinsichtlich der Entwicklung infinitivischer Strukturen deutlich verschiedene Wege gegangen: während das Russische eine gewisse Vorliebe für infinitivische Satzmuster aus früheren Zuständen bewahrt hat, haben sich im Polnischen deutlichere Einschränkungen in der Verteilung infinitivischer Strukturen entwickelt, die vor allem syntaktisch selbständige Prädikationen betreffen; im Makedonischen wiederum ist bekanntermaßen der Infinitiv auch als Formkategorie vollständig verlorengegangen. Im Sinne einer funktional orientierten Erfassung schließt sich an eine solche grobe Gegenüberstellung die Frage an, wie „Verluste“ bei syntaktisch selbständigen Infinitiven durch den Ausbau äquivalenter Prädikationen ausgeglichen worden sind, insbesondere was Äußerungen mit suspendierter bzw. negierter Faktivität angeht. Es zeigt sich, daß dabei eine besondere gewichtige Rolle Funktionswörtern zukommt, deren syntaktische Verwendung variabel ist und die deshalb als heterosem (im Sinne von Lichtenberk 1991) einzustufen sind (vgl. russ. kak by, poln. jakoby, maked. da u.a.). Diese Einheiten müssen deshalb in einer jeglichen umfassenden Typologie von Mustern (unabhängiger) Sätze berücksichtigt werden.

Инфинитивы как предикаты независимых предложений и эквивалентные способы маркировки нефактивности в славянских языках Доклад посвящается синтаксически независимым инфинитивным предложениям и эквивалентным им типам предикации, для которых фактивность оказывается снятой (т.е. «подвешенной» или аннулированной). По таким структурам делается синхронный обзор, охватывающий большинство славянских языков и строящийся преимущественно на критериях морфосинтаксического порядка. При этом неминуемо возникает вопрос, не является ли различие между финитными и нефинитными предикатами градуируемым понятием (ср., например, [Nikolaeva 2013] в рамках так наз. ‘канонического синтаксиса’). Главный акцент ставится на синхронное состояние русского, польского и македонского языков. Ср. репрезентативные примеры под (1-8). К синхронной точке зрения присоединяется диахроническая. В ходе своей истории упомянутые три языка в отношении предикативных структур с инфинитивом обнаруживают довольно разные пути развития: в то время как в русском языке сохранилось известное предпочтение для инфинитивных структур, унаследованное из прошлых состояний, в польском языке проявились достаточно заметные ограничения по употреблению инфинитива, которые в первую очередь затрагивают синтаксически независимые типы предикации; в македонском же языке, как известно, инфинитив полностью исчез даже как форма глагола. Если рассматривать это грубое сопоставление с точки зрения функционально направленного синтаксиса, то напрашивается вопрос, каким образом произошла «рекомпенсация» подобных «потерь» в сфере синтаксически независимого инфинитива посредством эквивалентных типов предикации, в частности в области высказываний со снятой утвердительностью. Оказывается, что при этом особо большой вес нужно приписать коннекторным служебным словам, синтаксическое употребление которых варьируется и которые поэтому можно причислить к гетеросемным (в смысле [Lichtenberk 1991]);, ср., например, рус. как бы, пол. jakoby, мак. да, но и другие. Эти выражения поэтому и нужно учесть в любой представительной типологии (независимых) предложений со снятой утвердительностью. Polnisch /польский язык (1) Aby-ś mi tu posprząta-ł / nie przychodzi-ł więcej! comp.2sg 1sg.dat here clean_up.pfv:pst.3sg.m n e g come.ipfv:pst.3sg.m more ‘That you may clean here! / … don’t dare come here any more!ʼ

(2) (3)

Milcze-ć i pracowa-ć! (= Masz milcze-ć i pracowa-ć!) be_silent.inf and work.inf should.2sg be_silent. ipfv : inf and work.ipfv:inf ‘Be silent and work!ʼ Oby tylko nikt nie zauważy-ł błędu. opt_ptc only nobody.nom neg notice. pfv : ps .3 sg . m mistake.gen lit. ‘Be it only that nobody notice may mistake!ʼ (‘I hope nobody will notice my mistake.ʼ)

Russisch / русский язык (4) Čtoby tut vsё by-l-o snova čisto! comp_irr here everything.nom be.past.3sg.n again clean.n lit. ‘That everything may be tidy again!ʼ (‘I want you to make everything tidy again!ʼ) (5a) Liš‘ by / Kak by ne opozda-t‘! if_only that_only neg come_late.pfv:inf (5b) Ne opozda-t‘ by! neg come_late.pfv:inf ptc_irr lit. ‘If only not to be late!ʼ (‘We/I mustn’t be late!ʼ) (6) Side-t‘ tixo i molča-t‘! sit.ipfv:inf quietly and be_silent.ipfv:inf (= Čtoby ty side-l tixo i molča-l!) comp_irr 2sg.nom sit.ipfv:pst.3sg.m quietly and be_silent.ipfv:pst.3sg.m ‘Sit quietly and be silent! / That you sit quietly and be silent!ʼ Makedonisch / македонский язык (7) Da gi prečekate! con them.acc wait.pfv:prs.2pl ‘You should wait to welcome them!’ (8) Da ne si nešto bolen? con neg cop:prs.2sg something ‘Aren’t you somewhat sick?’

sick.sg.m

Literatur / Библиография Georgievski, Georgi 2009. Da-rečenicata vo makedonskiot jazik. Skopje: Institut za makedonski jazik „Krste Misirkov“. Grković-Mejdžor, Jasmina 2004. Razvoj hipotaktičkog da u starosrpskom jeziku. Zbornik Matice srpske za filologiju i lingvistiku 47 (1–2), 185–203. Lichtenberk, František 1991. Semantic Change and Heterosemy in

Grammaticalization. Language 67, 475–509. Łaziński, Marek 2011. Kto imeet uši slyšat‘, da slyšit! Funkcje semantyczne bezokolicznika jako nadrzędnego predykatu w zdaniu polskim i rosyjskim. In: Bańko, M. & D. Kopcińska (eds.): Różne formy, różne treści (Tom ofiarowany Profesorowi Markowi Świdzińskiemu). Warszawa, 139–150. Maurice, Florence 1996. Der modale Infinitiv in der modernen russischen Standardsprache. München: Sagner. Mišeska Tomić, Olga 2006. Balkan sprachbund morpho-syntactic features. Dordrecht: Springer. Nikolaeva, Irina 2013. Unpacking finiteness. In: Brown, D., M. Chumakina & G.G. Corbett (eds.): Canonical morphology and syntax. Oxford: Oxford U.P., 99–122. Słodowicz, Szymon 2008. Control in Polish complement clauses. München: Sagner. Topolińska, Zuzanna 2008. Factivity as a grammatical category in Balkan Slavic and Balkan Romance. In: Topolińska, Zuzanna: Z Polski do Macedonii: Studia językoznawcze, problemy predikacii 1, 173–184. Kraków: Lexis. [Reprint from: Slavia Meridionalis 1 (1994), 105–121.] Weiss, Daniel 1993. Infinitiv et datif en polonais contemporain: un couple malheureux? In: Karolak, Stanisław (ed.): Complétude et incomplétude dans les langues romanes et slaves (Actes du VI Colloque international de linguistique romane et slave, Cracovie 29 sept.-3 oct. 1991). Kraków, 443–487. Wiemer, Björn 2008. Pokazateli s citativnoj i inferentivnoj funkcijami v russkom i pol’skom jazykax – kommunikativnye mexanizmy semantičeskogo sdviga. In: Wiemer, B., Plungjan, V.A. (eds.): Lexikalische Evidenzialitätsmarker im Slavischen (= Wiener Slawistischer Almanach, Sonderband 72), 337–378. Wiemer, Björn (2014): Mora da as a marker of modal meanings in Macedonian: on correlations between categorial restrictions and morphosyntactic behaviour. In: Abraham, W., Leiss, E. (eds.): Modes of Modality. Modality, Typology, and Universal Grammar. Amsterdam, Philadelphia: Benjamins, 127–166.

Виктор С. Храковский Институт лингвистических исследований РАН, Россия khrakovv@gmail.com

О реинтерпретации повторительных значений несовершенного вида в русском языке

В современной русской аспектологии важное место занимает проблема формулирования инвариантного значения НСВ и СВ, а также проблема количества и критериев выделения частных значений обоих видов (Храковский 2001, Цейтлин 2009). Что касается трактовки инвариантного значения, то, несколько упрощая реальное положение дел, но нисколько его не искажая, можно, пожалуй, говорить о наличии двух принципиально различных подходов к этой проблеме. В соответствии с точкой зрения, восходящей к Р.О.Якобсону и Ю.С.Маслову, и в дальнейшем получившей развитие в Петербургской аспектологической школе, в трудах А.В.Бондарко и ряда других исследователей категория вида является грамматической, а «форма СВ является семантически маркированным членом оппозиции по отношению к несовершенному виду (НСВ) как форме немаркированной» [Бондарко1995: 30]. Иными словами, у НСВ «нет того подчеркнутого значения неделимой целостности действия, которая ярко бросается в глаза в формах совершенного вида» [Маслов 1959: 308-309; Рассудова 1968]. Разумеется, немаркированность НСВ не следует понимать, что НСВ ничего не выражает. Этот термин свидетельствует лишь о том, что значения НСВ нельзя свести к одному инварианту, противопоставленному инварианту СВ. В частности, это проявляется в том, что, «типы употребления формы НСВ варьируются в широкой сфере, охватывающей, с одной стороны семантику, противоположную категориальному значению СВ, а с другой – такую семантику, в которой не получают эксплицитного выражения ни признаки, противоположные значению СВ (нецелостность и неограниченность действия пределом), ни признаки, выражаемые формой СВ» [Бондарко 1998: 69]. Другая точка зрения наиболее отчетливо сформулирована Е.В.Падучевой, которая. в своей недавно опубликованной работе высказывает следующее суждение относительно инвариантных значений НСВ и СВ: «По поводу инварианта имперфектива, равно как и перфектива, можно считать достигнутым относительное согласие: перфектив означает ИЗМЕНЕНИЕ, а имперфектив выражает НЕИЗМЕННОСТЬ, см. [Гловинская 1982], [Wierzbicka 2002], [Падучева 2004] (в сфере линейной аспектуальности), а также имеет ИТЕРАТИВНОЕ значение (в сфере количественной аспектуальности, [Плунгян 2000])» [Падучева 2012: 34]. Что касается частных значений СВ и НСВ, то наиболее дискуссионной представляется проблема количества и критериев выделения частных значений НСВ. Трудно найти двух авторов, у которых бы были представлены одинаковые

классификации этих значений. Более того, у одного и того же автора с течением времени может принципиально измениться взгляд на классификацию этих значений. Примером может служить классификация частных значений НСВ, предложенная Е.В.Падучевой в работе [Падучева 1996] и в работе [Падучева 2012]. Вместе с тем, очевидно, многие, если не все аспектологи согласны с тем, что у граммемы НСВ наряду с частным актуально-длительным (иначе конкретно-процессным), есть группа частных значений, традиционно относящихся к сфере количественной аспектуальности, см. [Храковский 1989], и которые можно рассматривать как варианты одного повторительного значения. Мы имеем в виду такие значения как многократное, неограниченно-кратное, итеративное, хабитуальное, узуальное, не исключая того, что некоторые из перечисленных терминов могут у разных авторов использоваться для обозначения одного и того же частного значения. Указанные значения в той или иной комбинации практически присутствуют в любой классификации частных значений НСВ и занимают высокое место в иерархии этих значений. Именно неограниченно-кратное значение наряду с актуально-длительным (конкретно-процессным) А.В.Бондарко относит к самым важным частным значениям НСВ. По его словам [Бондарко 2002: 385], основным среди частных значений НСВ следует признать конкретно-процессное». При этом он отмечает, что «одну из верхних ступеней в рассматриваемой иерархии занимает неограниченно-кратное значение (речь может идти о втором месте в комплексе двух основных значений». Напомним, что Е.В.Падучева, используя в качестве обобщающего термин ‚ итеративное значение‘, рассматривает это значение наравне с инвариантным значением НСВ. Таким образом, можно думать, что актуально-длительное и повторительное значение, вне всякого сомнения, являются частными значениями НСВ. Но если это так, то эти значения, будучи частными значениями одной граммемы, в соответствии с современными представлениями являются элементами одной семантической сети и соответственно должны быть семантически связаны друг с другом. Как ни странно, в известной мне аспектологической литературе вопрос о семантической связи этих двух значений, если я не ошибаюсь, в принципе не ставился, хотя, в типологической литературе актуально-длительное значение (иначе прогрессив) относится к т.н. линейной аспектуальности (иначе к первичному аспекту), тогда как повторительное значение относится к т.н. количественной аспектуальности и даже переносятся из сферы аспектуальности в самостоятельную сферу глагольной множественности [Плунгян 2011]. Иначе говоря, эти значения семантически не связаны друг с другом и соответственно не должны быть частными значениями одной граммемы. Ниже мы попробуем найти адекватное решение этой парадоксальной ситуации. Полагая, что у НСВ, очевидно, нет инвариантного значения, будем термином НЕИЗМЕННОСТЬ обозначать его основное значение, суть которого состоит в том, что ситуация, обозначаемая глаголом НСВ, остается сама себе тождественной в течение некоторого длительного временного интервала, (хотя она и может в какой-то степени меняться). Это значение, как мы полагаем, реализуется прежде всего в виде двух ведущих частных

значений. Это актуально-длительное значение, признаваемое, очевидно, всеми аспектологами, и выделяемое нами неактуально-длительное значение. Что касается повторительного значения, то оно не присуще граммеме НСВ, а выражается средствами контекста. В тех случаях, когда в высказываниях с формой НСВ выражается повторительное значение, то граммема НСВ имеет либо стандартное актуально-длительное значение, либо неактуально-длительное значение. В принципе следует различать повторяющиеся ситуации, которые происходят в один период времени и которые фиксируются наблюдателем, и повторяющиеся ситуации, каждая из которых соотносится со своим отдельным периодом времени, причем ни в один из этих периодов времени не входит момент речи и соответственно эти ситуации не являются наблюдаемыми. Повторяющиеся ситуации первого типа в основном относятся к т.н. мультипликативной последовательности ситуаций. В данном случае повторяющееся множество ситуаций выражается лексемой глагола (а не значением граммемы НСВ), ср. [Храковский 1989: 25].: (1) Рубин, чуя беду, нервно зевал, оглядывался на соседей, ища поддержки [В.Гроссман. НКРЯ]. Во всех подобных примерах, с нашей точки зрения, у граммемы НСВ актуально-длительное значение, ср. [Шатуновский 2009]. В этой трактовке мы опираемся на суждение, в соответствии с которым «продолжительность действия во времени проявляется в двух формах: в длительности в узком понимании как непрерывной тождественности и длительности в широком понимании как повторяющейся (прерывной) тождественности действия» [Шелякин1983: 55]. Иными словами, одинаковые ситуации, следующие друг за другом через некоторые (небольшие) временные интервалы во время одного раунда наблюдения, можно воспринимать как одну длящуюся ситуацию, состоящую из одинаковых фрагментов. Таким образом, повторяемость ситуаций, осуществляемая во время одного периода времени и выражаемая лексическими и/или контекстными средствами, композиционально взаимодействует с граммемой НСВ в актуально-длительном значении (длительность в широком понимании) и соответственно самостоятельного повторительного значения у граммемы НСВ нет. Повторяющиеся, т.е. следующие друг за другом ситуации, каждая из которых соотносится со своим отдельным периодом времени, причем ни в один из этих периодов времени не входит момент речи, (и соответственно они не являются наблюдаемыми), относятся к итеративной последовательности ситуаций. Что касается повторительного значения, то оно и теперь не выражается граммемой НСВ, а наводится соответствующим контекстом. Стандартным маркером повторительного значения служат итеративные обстоятельства: (2) Таня своих домашних навещала нечасто. Приходила она обыкновенно под вечер [Л.Улицкая. НКРЯ]. Повторительное значение высказывания может быть выражено не в самом высказывании, а наводиться аспектуальной характеристикой предшествующего высказывания. Ср.:

(3) Что вы делаете по вечерам? Играем в преферанс. Не претендуя на исчерпывающее описание всех контекстных способов выражения повторительного значения, зададимся вопросом: каково частное значение граммемы НСВ во всех высказываниях с формой глагола НСВ, в которых выражается повторительное значение итеративного типа? В этой связи еще раз обратим внимание на то, что все повторяющиеся, т.е. следующие друг за другом ситуации происходят в разные периоды времени, и при этом говорящий в момент речи не наблюдает ни одной из повторяющихся ситуаций. Все такие ситуации образуют актуально не наблюдаемую длительную прерывную цепочку, своего рода длительную ситуацию более высокого уровня (длительность в широком смысле), у которой не фиксируется ни начало, ни конец. Соответственно количественную аспектуальность итеративного типа также как количественную аспектуальность мультипликативного типа можно рассматривать, как частный случай линейной аспектуальности. В данном случае контекстно выраженное повторительное значение композиционально взаимодействует с граммемой НСВ, которой присуще неактуально-длительное значение.1 Это значение хорошо коррелирует с актуально-длительным значением. Оба эти значения являются вариантами основного значения граммемы НСВ, которое характеризуется как НЕИЗМЕННОСТЬ Литература: Бондарко, А.В. 1995. О возможных подходах к изучению видовой семантики // Семантика и структура славянского вида. I, Kraków: Wydawnictwo Naukowe WSP, 27–42. Бондарко А.В. 1998. Проблемы инвариантности/вариантности и маркированности/немаркированности в сфере аспектологии // Типология вида. Проблемы, поиски, решения. М.: Языки русской культуры, 64–80. Бондарко А.В. 2002. Теория значения в системе функциональной грамматики. Москва. Маслов Ю.С. Глагольный вид в современном болгарском языке // Вопросы грамматики болгарского литературного языка. М.: Изд-во АН СССР, 1959, 157–313. Падучева, Е.В. 1996. Семантические исследования (Семантика времени и вида в русском языке. Семантика нарратива). Москва. Падучева Е.В. 2012. Русский имперфектив: инвариант и контекстные значения // II Международный научный симпозиум «Славянские языки и культуры в современном мире». Труды и материалы. Москва, 33–35. Плунгян В.А. 2011. Введение в грамматическую семантику: грамматические значения и грамматические системы языков мира. М.: РГГУ. 1

В данном случае представлен модифицированный вариант неактуально-длительного значения. Основной вариант формулируется следующим образом: имеет место ненаблюдаемая ситуация Р, которая началась до момента речи и будет продолжаться после момента речи. Это значение НСВ реализуется в примерах типа (3) Во время разговора с Марковым о ядерных фотографиях у Штрума возникло чувство, словно уже не он, а Марков заведует лабораторией [В.Гроссман. НКРЯ].

Рассудова О.П. Употребление видов глагола в русском языке. М. Изд-во МГУ, 1968. Храковский, В.С. 1989 (ред). Типология итеративных конструкций. Ленинград. Храковский, В.С. 2001. Семантика основных значений СВ и НСВ в русском языке // Studies on the Syntax and Semantics of Slavonic Languages. Papers in Honour of Andrzej Bogusławski on the Occasion of his 70th Birthday. Oldenburg, 89–108. Цейтлин С.Н. 2009. Очерки по словообразованию и формообразованию в детской речи. М.: Знак. Шатуновский, И.Б.2009. Проблемы русского вида. М.: Языки славянских культур. Шелякин М.А. 1983. Категория вида и способы действия русского глагола. Таллинн: Валгус.

Andreja Žele Filozofska fakulteta UL, Oddelek za slovenistiko andreja.zele@ff.uni-lj.si

Slovar členkov kot živa vez med besedilom in slovarjem

Ko govorimo o aktualnem razmerju med besedilom in slovarjem in obratno, so zelo bistvena sestavina jezika členki, saj označujejo vsebino razmerij. Prav pod geslom »besedilo v slovarju in slovar v besedilu« nastaja slovar členkov. • V slovanskem jezikoslovju so členki pomenljivo označeni kot stavčni prislovi, kar jih hkrati uvršča v besedilno besedno vrsto. V ospredju je torej njihova vloga v besedilu oz. besedilna funkcija, zato so samo funkcijska beseda in slovarske razlage za členke so (samo) funkcijske; leksikografsko lahko členek opredelimo kot ubesedeno (slovarsko) referenco z govornim dejanjem. Dodatno poudarjanje funkcijskosti členkov je tudi trditev, da so členki posledica pomenskega praznjenja besed, in tako ohranjajo samo še vlogo pomenskega niansiranja sledečih določevanih besed, tj. izražajo in določajo zgolj spremne okoliščine najbližjim polnopomenskim besedam. • Členek je opredeljen tudi kot strnjeni/zgoščeni ubesedeni govorni dogodek (t. i. besedilni/stavčni skrček), ki opozarja na spremenjene okoliščine besedila, saj s členki zlasti govoreči vzpostavlja stik s potencialnim naslovnikom. S sporočanjsko-pragmatičnega vidika se členki delijo na dve krovni skupini, in sicer na povezovalne členke (s poudarkom na besedilnih razmerjih) in naklonske (s poudarkom na medosebnih razmerjih). Poudarjena navezovalna oz. povezovalna vloga členkov vzpostavlja skladenjskopomenska razmerja s sobesedilom oz. pri govoru tudi situacijska razmerja z okoliščinami razumevanja, tako da so skladenjskopomenska sprevračanja med naklonsko in povezovalno vlogo zelo pogosta in navadna, kar členke funkcijsko približuje veznikom. Nekaj primerov prevladujoče vezniške rabe členkov sem povzela že iz zgornjih izpisov: Potem bi se vrnila. Seveda sama, Boji se zveri. Kajpada medvedov tudi. Po pričakovanju pa prevladujejo naklonski členki, saj je naklonskost v procesu upovedovanja njihova prvotna vloga: Kdor ne najde nobene povezave, se seveda moti (s prevladujočo pomensko sestavino (PS) ‚čustvenosti‘), Stari Marinč je bil kajpa slep in gluh (s prevladujočo PS ‚pritrjevanja‘). V ospredje stopajo razodevalna, pozivna in stikovna besedilna vloga, ki so neke vrste čustvenostna/naklonska nadgradnja samoumevni prikazovalni vlogi predmetnosti in pojavnosti.

•

Pri slovarski obdelavi členkov je upoštevana leksikografska obdelava členkov G. Helbiga (21990) z upoštevanjem slovarskega (SSKJ, SP) in aktualnega korpusnega gradiva. Za slovaropisno obravnavo členka je bil izdelan računalniški program, tako da slovar nastaja v okviru spletnega slovarskega portala Termania. Razmerje do povedanega in do okoliščin govornega položaja sploh izražajo členki, zato so funkcijsko zelo žive sestavine jezika vsakdanjega sporazumevanja, ki s svojo pomenskorazmerno vlogo aktualizirajo ubesedeno in hkrati besedila tudi sporočilno zgoščajo.

Словарь частиц как живая связь между текстом и словарем Говоря об актуальном соотношении между текстом и словарем и обратно, нельзя не заметить, что очень важным компонентом тут оказываются частицы. Как раз под лозунгом «текст в словаре и словарь в тексте» создается словарь частиц. • В славянском языкознании частицы знаменательно называются пропозиционными наречиями, что их относит к текстовым частям речи. На первый план выходит их текстовая функция, это просто функциональные слова, поэтому в словарях частицы описываются (только) функционально; лексикографически частицу можно определить как лексикализованную (словарную) референцию на речевой акт. Дополнительно функциональность частиц подчеркивает утверждение, что частицы возникают в результате семантического опустошения слов, и поэтому у них сохраняется только роль семантического нюансирования определяемых ими слов, т. е. они всего лишь выражают и определяют сопутствующие обстоятельства ближайших полнозначных слов. • Также частицу называют сжатым вербализированным речевым событием (т.н. резюме текста/предложения), сигнализирующим об измененных обстоятельствах текста, так как при помощи частиц прежде всего говорящий устанавливает связь с потенциальным адресатом речи. В коммуникативно-прагматическом аспекте частицы делятся на две базовые группы: связующие частицы (с акцентом на текстовых отношениях) и модальные частицы (с акцентом на межличностных отношениях). Подчеркнуто соотносительная или соединительная роль частиц устанавливает семантико-синтаксические соотношения с контекстом, а в речи также ситуационные соотношения с обстоятельствами коммуникации, так что семантико-синтаксические конверсии модальной и соединительной функций весьма частотны и обычны, что частицы функционально сближает с союзами. Приведем несколько случаев преимущественно союзного использования частиц из приведенных выше примеров: Potem bi se vrnila (Тогда она бы вернулась).

Seveda sama, Boji se zveri (Конечно одна, Она боится диких зверей). Kajpada medvedov tudi (Разумеется, медведей тоже). Как и ожидалось, преобладают модальные частицы, ведь выражение модальности в процессе вербализации является их первичной функцией: Kdor ne najde nobene povezave, se seveda moti (Тот, кто не находит никакой связи, конечно, ошибается) (с преобладанием семантической составной ‚эмоциональности‘), Stari Marinč je bil kajpa slep in gluh (Старый Маринч был, разумеется, слепым и глухим ) (с преобладанием PS ‚согласия‘). На первый план выходят оповещательная, призывная и контактная роль в тексте, которые являются в некотором роде эмоциональной/модальной надстройкой само собой разумеющейся роли описывания предметности и видимости. • В словарном представлении частиц учитывалась лексикографическая обработка частиц Г. Хельбига (Helbig21990) при учете словарного (SSKJ, SP) и актуального корпусного материала. Для лексикографического описания частицы была создана компьютерная программа, так что словарь создается в рамках лексикографического интернет-портала Termania. • Отношение к сказанному и к обстоятельствам речевой ситуации в целом выражают частицы, поэтому функционально это чрезвычайно живые компоненты языка и повседневного общения, которые благодаря своей семантико-соотносительной роли актуализируют выраженное словами и одновременно повышают информативность и выразительность высказывания.