Я БЫЛ ЗДЕСЬ № è‚˚È ‡ÂÒÚ ë‡ÒÒ ïÂÌÌÓ
1.
Ублюдки. Гандоны. Суки позорные. Шелудивые псы. Если хотите что-то узнать, волоките мне еще бумаги. Подтереться. А вы что подумали – чтобы вы с идиотским видом, который вы приобрели за те два года, что вам засирали мозги в ментовской школе, следили за каждым словом, которое я напишу? Хрен вам! Вы слегка склонили головы набок, как собаки. Ищейки ментовские. Я знаю, что вас интересует. Я знаю, что точно с такой же идиотской мордой вы когда-то глазели на своего отца, когда он увлечено собирал на полу авиамодель, подаренную вам на Новый год. Вы пялились на него и дивились, как кто-то играючи делает то, что вам недоступно. В чем вы ни хрена не соображаете. Потому что слишком тупы, чтобы подпустить вас к этому занятию. Вы непременно что-то испортите. Или сделаете неправильно. Так говорил вам отец. Я вообще тащусь от того, что самые сообразительные из вас в последнее время хоть научились составлять простейшие протоколы. Правда, вы делаете это вдвоем, чуть
3:18
3:21
ли не на плече друг у друга, сопя и ярясь и время от времени проверяя по кодексу правописание отдельных слов. Но все же умеете нацарапать, как ворона лапкой, нужное слово в нужной графе. И то сойдет. Когда прошлым летом мой брат в Виймси наехал на автобусную остановку и смял павильон в лепешку, ему не пришлось ничего платить, потому что придурковатый младший инспектор в протоколе о возбуждении дела половину вещей не отметил, только очень находчиво вписал: «Опираясь на вышеизложенное, оштрафовать в размере 6000 крон». А в «вышеизложенном» много чего не хватало. Следовательно, опираясь на вышеизложенное, все вы кретины безмозглые и говнюки. И я не понимаю, с какой стати вы тут караулите по двое. Вы поодиночке что-то делать способны? Вы после работы дрочите под душем тоже попарно? Ссыте вы по одному, или вам страшно поодиночке ходить в сортир? Блин, мне кажется, у вас начнутся судороги, если вы попытаетесь что-то сделать в одиночку. В прошлом году в Пюхаярве во время летнего праздника Талис и Айво отобрали у какого-то местного мусора радиопередатчик и малость навешали ему пенделей, потому что тот тип напился и пришел права качать. Айво хотел бутылкой съездить ему по башке, но мент отдал им часы. Талль и Айв загнали эти часики за 125 крон. А радиопередатчик никто не захотел купить. По одному вы ни хрена не можете, да и в группе тоже мало чего. Как какие-то питерские отморозки, уличная шпана. Они не только воруют кошельки у старух и всем хором насилуют школьниц, но и временами отсасывают у конкретных пацанов, которые рассекают на джипах с затененными стеклами.
Вообще-то за групповое изнасилование я бы расстреливал. Могу даже вынести приговор в порядке ускоренного судопроизводства. Опираясь на вышеизложенное, приговариваются к расстрелу за групповое насилие над мозгами эстонского народа. Народ мне за это еще спасибо скажет! Мне надо еще бумаги! – Простите, могу я попросить еще бумаги? Гробовое молчание. Только забранные сеткой лампы дневного света сияют на потолке. И в углу сопят два мусора. То, что я скажу, останется тайной этой комнаты. Никто не слышал. Никто не помнит. Комната, чуть больше размером среднего сортира, умеет хранить тайны. Если бы я постоянно не думал об этих вооруженных дебилах, зарешеченных окнах и массивной металлической двери, я бы еще лучше ощущал душераздирающую ауру этой комнаты. Нацарапанные на стенах тексты дышат ненавистью и отчаянием. Возбуждением и бессильным гневом. А что еще ты почувствуешь, когда в комнате рядом с тобой, за дверями, этажом выше или этажом ниже столько людей, которых ты ненавидишь намного сильнее, чем своих родителей или кого-нибудь еще, виновного в твоих бедах. И я чувствую, насколько эта комната со своими стенами, исцарапанными именами, датами и похабством, интеллигентнее, чем эти сопящие у стены мусора. Вы что, какие-то чертовы инваполицейские, что ли? Вы ведь настолько глупы, что сами не понимаете. Или так оно и есть? Стражи порядка с расстройством слуха и рассудка? Или просто туго соображаете? Младшие инспектора с
3:26
3:31
неполноценным умственным развитием? А, теперь вы заметили, что я больше не пишу? И смотрю на вас. И вы испытываете неловкость от того, что вам нечего сказать. У вас нет соответствующих указаний, как поступать в таких случаях. У вас никто никогда не просил бумаги. Поесть, попить и вывести в сортир просили, а самую обыкновенную бумагу – никогда. Теперь у вас ступор? Теперь ты шепчешь что-то напарнику. Ты такой тучный коротышка, что не дотягиваешься до уха верзилы и тебе приходится встать на цыпочки. Теперь вы точно в такой позе, как парень и девка. Поцелуй в щечку. При мундире, портупее и кирзачах. Да вы педики! Смеяться мне не положено, но ведь вы не догадаетесь, над чем я смеюсь. Мусоров эмоциям не обучают. Где-нибудь в гигантском городе в Южной Америке, в той части, где педерастов полно, наверняка стоит фонтан с вашим изображением. Целующиеся менты. Один из стражей порядка шевелится. Вот как? Что теперь? Уходишь? Оставляешь брата-близнеца одного? Не оставляй. Да он в штаны наложит, если останется со мной наедине. Поедешь после смены домой в одной машине с ним, а от него вонь такая. Долговязый задумчиво кивает, когда толстячок выходит из двери. Дверь тяжело захлопывается. Скрежещет ключ в замке. Интересно, зачем он запер дверь? Боится, что я дам дёру? Никогда я еще не чувствовал себя преступником настолько, насколько сейчас. А они еще говорят, что я сижу здесь в целях исправления общества. Да зашибитесь вы все со своими дебильными разговорами! Гляжу на долговязого мента. Он не смотрит в мою сторону. Не помню, он ли брал меня ночью. Наверно,
он, морда что-то знакомая. И, возможно, он знает, что я знаю, что он. И наверняка он знает, что, к примеру, я знаю, что его трехмерное изображение со стереозвуком находится на удалении двух с половиной секунд от меня. Коленом ему по яйцам и шариковой ручкой в глаз. Или в ухо. Фактор внезапности сработает в мою пользу. И имя мое – Скорость. Даже год тренировок по самбо, ментовская школа, тяжелоатлетический зал, накачанные грудные мышцы и твои любимые фильмы про умных полицейских тебе не помогут. Потому что я быстрее. Наручники совершенно бессмысленны. Они никого не остановят. Вот только запястьям от них больно. Вот если бы вы пристрелили меня на месте, тогда другое дело. Или хотя бы ранили. Если бы. Но я спокойно кладу шариковую ручку на стол. Очень спокойно и медленно. Если кто-то смотрит на тебя из-за спины, ты мгновенно это замечаешь. Я сейчас ощущаю, как он смотрит на мою руку. Следит за каждым движением. За каждым сантиметром. Я резко поворачиваюсь на стуле и говорю: – Простите, вы не скажете, который час? Мент вздрагивает, отступает на шаг, мгновение соображает, прочищает голос и отвечает: – 3.32, – и, артикулируя, добавляет: – скоро вам принесут писчую бумагу. Вы ведь ее хотели? Артикулированно. Как в академии учили. Несколько лет назад я и не знал, что такое слово существует. Но сейчас это не важно. Черт, могу поклясться, что где-то я его встречал. Несколько лет назад я был бомжем. А теперь могу готовить вашу дочь к выпускному сочинению.
3:33
3:43
– Да, спасибо, – улыбаюсь я ему. Сердечно, будет, наверно, правильным словом. Ну не то, чтобы правильным, но первым пришедшим в голову, если учесть мою мину и интонацию. Никто не догадается, когда я вру. Мать решила, что я наркоман, когда я впервые как следует дал ей по зубам, а потом на всякий случай сказал, что ничего не помню. На самом деле я давно уже не имел дел ни с какой дурью. Я тогда как раз занимался продажей того серого «Вольво». Было это той самой весной, когда мы решили устроить в гараже Руслана автомойкутоплесс. Но те две кошелки, которые должны были у нас работать, вместо этого стали водить туда каких-то типов. Один из них мне переносицу сломал. Это долгая история, после, если будет время, расскажу. А смысл ее в том, что никто не понимает, чего тебе на самом деле нужно от этого мира и чего ты своими поступками добиваешься. Предполагать-то все горазды. – Руки жутко болят, – я протягиваю к нему скованные наручниками запястья. – Пока пишу, венам тяжко. Произношу грустно. Или печально. Можно еще сказать: убедительно. Или: просительно. И то, и другое верно. Вообще эти эпитеты можно применять ко всему, что мы говорим. День ото дня. Год за годом. Кому угодно. – Терпите. Сука! Минуты идут. Я сижу за этим столом и думаю самые бесполезные думы в своей жизни, потому что в висках у меня стучит, в затылке ломит, во рту пересохло, а полицейский стоит себе у стены, и, может быть, в его голове проносятся самые интересные мысли за всю его
жизнь – вот и все, что происходит в камере. Мысли, приходящие в заключении, как правило, самые бесполезные, если, конечно, они не имеют отношения к побегу. Мои – не имеют. Чтобы не сойти с ума от ожидания, требуется найти себе занятие. Гляжу на стены камеры. Они так исцарапаны, что сразу приходят на ум запястья сестры Олара. Ханна – психованная девка. Она раз десять пыталась покончить с собой. Я не хочу ее. Хотел-то я Рениту, но она куда-то ушла, и в тот вечер я ее больше не видел. У Рениты удивительно красивые глаза. Хитрые лисьи глаза. В последнее время она гуляла с каким-то русским. Хотел бы я, чтобы она избавила меня от этой хренотени. Мы бы целовались перед полицейским участком. А потом уехали бы куда-нибудь далеко. Хотя бы на первой попавшейся машине, которую мне удалось бы завести. Долговязый мент уставился в пустоту. Но я чувствую, что время от времени он смотрит на меня. Смотрит, словно это дает ему пищу для размышлений. И снова кажется, что мы уже где-то встречались. Встреча, скорее всего, приятной не была. И теперь он никак не может распознать, что я за человек, потому что я веду себя не в соответствии с его ожиданиями и не похож на типичного блатаря. Не бзди, мусор, не ты один. Никто не может. Я думаю о глазах Рениты. О ее шее. Животе. Ногах. Плечах. Блин, я все еще люблю ее! Минуты текут. Скрип ключа в замочной скважине свидетельствует, что дверь сейчас откроется. Она открывается, и тот мент, который уходил, возвращается. На коробке, которую он
3:50
3:54
кладет передо мной на стол, написано «Paber Copy». Не на мой стол, а на тот, что в камере. Я очутился за этим столом по глупой случайности, мне вообще здесь не полагалось быть. Это тоже долгая история. Изменить, конечно, уже ничего нельзя, но вы скоро поймете. Мусора шепчутся между собой. Длинный, который стерег меня, уходит. Жирный хряк, который принес бумагу, смотрит на меня презрительно. Гляжу ему в глаза. Таким всегда надо смотреть в глаза. Мент вынимает резиновую дубинку и сует ее мне под нос, коснувшись концом моей щеки. – Убери свою колотушку, ты, бля, падла! – закованной в наручники рукой я отвожу дубинку. Сукой буду, когда-нибудь я его убью! Если уж топтать зону, то хоть за дело! Дубинка стремительно наносит мне ощутимую плюху по голове. В глазах сразу темнеет, уши закладывает. Еще миг – и я замечаю, что теплая кровь стекает по левому уху. Она жжет и свербит. Жжение постепенно распространяется по щеке. Голова гудит. – Тебя что-то беспокоит? – спрашивает жирный. «Агрессивно» – так можно охарактеризовать то, как он задал вопрос. К профессиональному арго это не относится. Сука позорная! Чувствую, как слезные каналы начинают наполняться гневом. – Утрись! – он бросает передо мной на стол извлеченный из кармана клочок туалетной бумаги. Когда-то мы встречались в каком-то ночном клубе. Когда-то столкнулись в парке, где ты прогуливал свою телку и прижитых от чужого мужчины детей. Когда-то
нам довелось стоять в одной очереди к кассе супермаркета. Когда-то на перекрестке я «подрезал» тебя своим «бумером-шестеркой», проехав на красный свет. И когдато ты был уверен, что совершил самую крупную ошибку в своей жизни, став ментом. В детстве ты хотел стать крановщиком, а чуть позже геологом. Окончив школу, увлекался спортом. А то, что ты поступил в ментовское училище, было ошибкой. Неверные решения не прощаются никому. Жизнь платит нам за них. Или я плачу. – Вынь шнурки, – указывает он дубинкой на мою обувь, – и положи на стол. Я не отвечаю. Шнурки им понадобились, чтобы я не повесился. Иногда они забывают отобрать шнурки. Или брючный ремень. В результате какой-нибудь мелкий жулик вешается на дверном косяке или на радиаторе. BNS: Задержанный полицией в момент приобретения незначительного количества наркотических веществ и помещенный в арестантскую камеру молодой человек, ранее условно осужденный, повесился. Eesti Päevaleht Online: Позавчера поздно вечером ранее известный полиции 20-летний Рассь был задержан во время облавы в ночном клубе «Эссекс». Его доставили в арестный дом, внимательно осмотрели, изъяли шнурки от ботинок, – сообщил верховный комиссар Ляэне-Вирумааской полиции Хрензнает Кто. – На парне были двойные брюки с ремнем, на которые, по словам комиссара, внимания, к несчастью, не обратили. Именно на ремне, зацепив его за угол нар, Рассь повесился в арестантской камере.
3:59