Genii1.pdf

Гений

№ (1)’ 09 Литературно-художественный журнал

Проект Издательского дома «Эпоха» г. Махачкала, ул. Ушакова 3 “в”, Тел. (8722) 67-55-56 Редакционная коллегия Литературные редакторы: Ш. Микаилов, Э. Абдурагимова художники: А. Качаев, Г. Магомедов верстка: Б. Багандова, С. Раджабова Редактор-корректор: Г. Бейбутова Подписано в печать 05.08.09 Тираж 1000 экз. Сохранены стилистика и пунктуация авторов www.epokha.ru

Содержание журнал молодости................................................2 поэзия Марина Гаджиева..............................................................4 Мадина Сулейманова.....................................................13 Залина Далгатова............................................................16 Ася Асеева........................................................................24 Абдурахман Абдулаев....................................................26 ПРОЗА Диляра Гайдарова...........................................................36 Магомед Курбанов..........................................................53 Мадина Сулейманова.....................................................61 Залина Далгатова............................................................69 Мусса Баркинхоев...........................................................75 публицистика и очерки К вопросу о процессе.....................................................97 Мультикультура..............................................................98 политика и наука Альберт Мехтиханов....................................................100 Юмор и сатира Феликс А.........................................................................119 из литературного наследия Иззет Алиев....................................................................127 Советуем прочитать.......................................... 133

редакционный совет Абашилов Шамиль – главный редактор еженедельника «Молодежь Дагестана»; Абдулмукминов Мурад – журналист, шеф-редактор ГТРК «Дагестан»; Абдулгамидов Алик – журналист; Алхасов Запир – председатель союза молодежи ДГУ; Гамалей Татьяна – зав.кафедрой редакционно-издательского дела ДГУ; Гамзатов Гамзат – председатель редакционного совета ИД «Эпоха»; Зулумханов Гаджи – руководитель сети книжных магазинов «Арбат Медиа»; Сулейманова Зумруд – министр культуры РД; Султанов Казбек – зав.отделом литератур народов РФ и СНГ Института мировой литературы РАН, доктор филологических наук, профессор; Ханмурзаев Камиль – доктор филологических наук, профессор.

Журнал молодости Самая отличная и прекрасная пора в нашей жизни – молодость, в которой сосредоточена энергия прошедших и будущих времен, в первую очередь и больше всего подвергается огромным перегрузкам и испытаниям на прочность, из которых молодой человек выходит закаленным как сталь, или с поломанной судьбой. Молодость никогда не покидает нас, заставляя даже в глубокой старости любить, смеяться, страдать, как в юные годы. «Смешон старик, когда юнцом родится он, не юноша-старик тем более смешон» - писал В.Шекспир. «Лет до ста расти вам без старости, год от года расти вашей бодрости», пожелал В.Маяковский. «Если удаль свою не покажешь в молодости, не поверят, если даже крепости возьмешь в старости», гласит мудрое народное изречение. «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет», пели мы в пору цветущей юности, совсем не подозревая о том, что на этой дороге столько всяких барьеров, о которые можно шею или судьбу сломать. И в настоящее время, несмотря на то, что мы ринулись строить правовое демократическое общество, где должны верховенствовать права и свободы личности, многим молодым, к сожалению, приходится иметь широкую спину или широкий карман, чтобы преодолеть дорогу к своей мечте. Твердим о нравах личных, Но народ уж который год Ходит на правах птичьих У постсоветовских господ, написал я когда-то, удрученный тем, что творится у нас с соблюдением прав человека. При такой удручающей обстановке неопытные молодые люди могут направить свою энергию не на созидание, а совсем в другом направлении. Надо создать такие условия, чтобы молодые направили избыточную энергию не на ломку ночных фонарей на улицах и скамеек, а на ломку националистических, религиозных и других предрассудков. Мы много говорим об улучшении условий жизни молодежи, но мало, что делаем ради этого. Творческая молодежь у нас в Дагестане до сих пор не имела своего журнала, в котором был бы представлен нравственный портрет современной молодежи и который стал бы творческой трибуной для всех, кто созидает. И честное слово, очень странно, что такая идея созрела у замечательного коллектива издательского дома «Эпоха», стараниями которого вот уже пятый год выходят прекрасные журналы «Детский годекан. Малыш», журнал о дагестанцах и Дагестане «Успех» и делается очень многое для сохранения и возвращения духовного наследия наших предков. Новый журнал для молодежи будет называться «Гений». Отличное имя. Мудрое и многозначительное. С глубоким подтекстом.

Ге н и й

В священных книгах гениями называют добрых джинов, которые приходят на помощь человеку, которому под силу многое. Дай Аллах, чтоб наша молодежь стала таким джином для нашего народа и нашего Дагестана. Мы, старые писатели и поэты вышли из молодости, но остались вечно молодыми в душе. И каждый считал себя когда-то гением. Мы от души приветствуем создание первого журнала для дагестанской молодежи, среди которой немало талантливых и даже гениальных людей. Вот теперь перед ними открывается широкая дорога, по которой можно идти безо всяких широких спин и карманов, надо лишь иметь божий дар в голове и интересные произведения в хурджинах: стихи и поэмы, рассказы и повести, очерки, статьи и т.д. в «Гение» будет немало разделов-рубрик как в настоящем литературном журнале. Надо признать очевидный факт: у нас в Дагестане многие, даже ученые люди не могут грамотно писать и читать на родных языках, пишут на русском. В кумыкском журнале, где я работаю редактором, вот уже немало лет приносят свои материалы на русском языке. Их приходится переводить на родной язык, теряя немало времени и сил. Такое же положение, наверное и в других национальных журналах. Вот теперь журнал «Гений» открывает дорогу и перед русскоязычными дагестанскими писателями, поэтами, ученными и др. надо только дерзать. «Да здравствует зрелость, и никаких скидок!» - провозгласил в свое время Эфенди Капиев, который сам был молодым и писал на русском языке. Но для того чтобы стать зрелым начинающим писателям и поэтам надо, видимо, иметь свое «поле», чтобы пробовать свои силы, обрести мастерство, расти. Зрелость не приходит сама собой. И порой, конечно, без всяких скидок не обойтись. Были бы в произведениях молодых хоть огонек, или на худой конец, уголек, из которых потом, может, возгорится пламя. Я верю, что найдется немало молодых людей с пламенной душой и горячим сердцем, чтоб журнал «Гений» мог принести своим читателям гениальные произведения. Я согласен с журналом «Гений», который утверждает, что молодость всегда гениальна своим бесстрашием и неукратимым стремлением к подвигу, в добрый путь, «Гений»! Магомед Атабаев, Народный поэт Дагестана

Ге н и й

Марина Гаджиева г. Махачкала

поэзия

Родилась в 1987. Хотя возраст - понятие относительное: зависит от настроения и определяется мироощущением. Люблю путешествовать, готовить, дождь, высоту, умных людей, Санкт-Петербург, М.Булгакова, море, открытое окно, хорошие стихи. Ненавижу лицемерие, грибы, розовый цвет. Боюсь пауков. Борьба с нестандартным подходом к жизни и попытки “жить как все” привели к тому,что неординарность все же нашла способ выразить себя. Способ этот можно было бы назвать “поэтическое слово”, если бы позволило наличие таланта. А так как таковым меня не наделили, то обозначу способ самовыражения просто: субъективный взгляд на мир в стихах.

Я, Ты, Осень. Мы верим, что Осень Останется где-то… Останется где-нибудь

в памяти нашей. И больше не спросит, Не выпросит света У тех, у кого отняла свет однажды… Мы верим, что Осень Нам будет являться Как символ ушедшего в небо покоя… От нас вдаль уносит Способность смеяться. И вот, мы глядим с бесприютной тоскою. Мы больше не скажем: «Будь проклята, Осень!» Мы тихо споем «Аллилуйя». И больше не важно, Что месяцев восемь Нельзя нам забрать

в жизнь иную…

Ге н и й

*** Летний дождик Сердце гложет И вливает Боль и грусть… Только можно Было б лежа На диване Туч уснуть… Ищешь веры, Но все двери К Богу Заперты на ключ. Сдали нервы… Ты не первый – Так не бойся, Не канючь. Где же сила?! Ты ж не псина, Чтоб с мольбой В глаза смотреть. Ты любил, но Будь мужчиной! Будь собой Хотя б на треть! Дождь, стихая. С крыш стекает На асфальт Под козырьком. Ты стихами Обливаясь, Открываешь Дверь ключом.

Ге н и й

*** Ты простил мне мои измены. Я простила тебе себя. До Прощеного Воскресенья Ты смотрел на меня любя… И мечтал, обожал, и грезил, Ненавидел меня, презирал. А теперь равнодушием резким Ты себя от меня оторвал. Может быть, твои пальцы коснутся Краешка моего рукава, Я мечтаю к тебе вернуться, Но иные кричу вслед слова… Я прошу у тебя прощенья, Отпускаю куда-то вдаль. Вмиг Прощеное Воскресенье Обернулось для нас Прощальным.

Новый вдох Вдохновение пахнет дождем, Вдохновение можно послушать: Стук ритмичных шагов под окном, Ароматные брызги по лужам. Вдохновение – это когда Бард под нос напевает картинку. А с ресницы стекает вода – То ли слезы, а то ли дождинки. Вдохновение – это мгновенье, Столь же краткое, что и вдох, Ветерка и души дуновенье, Бесконечное, словно Бог…

Ге н и й

*** Научи меня жить как все, Научи не желать умереть… Загляни мне в глаза, присев, К изголовью прильни скорей. Прошепчи мне свои стихи О безумствах и о весне… Может быть, я влюбленный псих – Обо мне твердил ты во сне. Ты пустился в далекий путь, Обо мне позабыв, плохой, Неспособной понять всю суть Бесконечно-простых стихов. Прикоснись осторожно так, Как умеешь касаться рук. К изголовью прильни, чудак, Излечи мой земной недуг. Говори ты со мной, говори… Как умеешь, как тот Сократ. Я безумнее раза в три, Ты мудрее меня во стократ.

Поэтам Парадоксальное в стихах Меня не привлекает больше. Банальный сероватый прах – Рассыпал в строчках кто-то мощи… Святая истина – в словах, Роняет что поэт беспечно. Ведь он в поэзии монах – Не смеет от нее отречься. И рабский лепет на устах Вымаливает: «Строчку… строчку…» …Вдруг! Покидает жалкий страх Величием одетой ночью. Шагая твердо в темноте, Идут уверенно на плаху. Приносят в жертву музе тех, О ком Господь так горько плакал…

Ге н и й

Море Я лежу на волне, Я лежу, как на мягкой перине… Облака в вышине Улыбаются тихо Марине. Никого рядом нет… Лишь бесшумная гладь - морская. Провалилась во сне И парю на спине я, морская… Розовеют улыбки И темнеют небесные дали. Позабылись ошибки На вечерней заре… Не пора ли?.. Море сможет помочь: Оно с радостью все принимает. И бесстыжие очи, И грехов моих дикий дурман. Я смогу отпустить… Воздух в легких – лишь дверь в неизбежность. А ты сможешь забыть Про морскую мою небрежность?.. …Я любила лежать На морской бирюзовой перине, Небеса отражать И мечтать о глазах твоих синих. Я любила смотреть, Как свободно летают чайки. И любила реветь От избытка своей печали… Ты считал лишь забавой, Самоедством мои терзанья. А теперь я избавлю И тебя, и себя от признаний…

Ге н и й

*** Я буду Я буду Я буду

идти долго. заглядывать в лица.

искать. Только Не буду не буду злиться. Я буду корявым почерком Беспечно бросаться в страницы… Я буду слезою крошечной Дрожать на твоих ресницах. Я буду плескаться морем, Я буду прощаться птицей. Не буду с тобою ссориться, Но буду с тобою мириться. Давай-ка уедем в Ниццу! А хочешь – помчимся в Лондон! Границы, Границы, границы… Я буду ждать долго, долго…

Гроза Асфальт с первобытной радостью Глотает капли дождя. Какая, в сущности, разница, Что говорить, уходя? Фонарь, запрокинув голову, Затылком льет свет на лужи… Дождем захлебнулся город, А мне он все больше нужен.

Ге н и й

Прольется душа на дорогу, Сверкнет в небе искра надежды, Пройдя путь от дьявола к Богу, Застряла я где-то между… Душа воскрешает душу, Водой омывая, греет. И, чистая, как после душа, Готова к новым потерям…

Любовь Имя твое я боюсь забыть, как поэт боится забыть какое-то в муках ночей рожденное слово, Величием равное Богу. В.Маяковский «Облако в штанах» Я высеку Имя твое, Как крест, На запястье. И будем всегда мы вдвоем, Как грех И распятье… Я выстрою Дом из камней – Наш храм И обитель, Где буду я грома немей, Мой хам И губитель. Я выложу путь из цветов – Из маков Душистых. И выпущу сто мотыльков – Чтоб мягко, Пушисто Нам было летать по дороге В согласии, вере и Боге.

10 Ге н и й

*** Небо в звездах. Город в слезы. Плачь от века, Век – об лед… Пароходик Беспокойный: То ли в холод, То ли в зной… Где-то страх, а Где-то гордость, Шаг от праха, Шаг от года… Бесконечно – Небо в звездах – Безупречно…

***

А у меня есть крылья – Недавно выросли. Я их от пыли Пытаюсь вытрясти.

Если б был я маленький, как великий океан. В.Маяковский

Разгладить белые, Помыть, почистить – И будут смелыми Дела и мысли. Планеты кажутся Ничтожно малыми, Когда отважишься – В полет над скалами.

*** Во сне… По бездорожью. Быть кому-то должным. И не любить навзрыд, А плакать лишь от боли. Взрыв Бескомпромиссно-эмоциональный –

Ге н и й 11

Для однозначно-сумасшедших… Думать так и жить слегка, Не выстрадав у Бога счастья капли… Зачем тогда на свет родиться? Заглядываю в лица… Бездумность, серость, пустота, Все та же незапятнанность листа, Что при рождении дается… Жизнь в полутон, без вьюг, без солнца, Без повода, поправ мгновенье, Уйти счастливым и без сожаленья… Не лучше ль вовсе не родиться, Чем не познать паденья птицы?.. Хотя б во сне…

12 Ге н и й

Мадина Сулейманова г. Москва

*** Ш: Вечереет…безбрежное море… Манит в бездну…зовет меня!… Утоплю...не себя…свое горе… Мне не выдержать…чувств огня… Они жгут…они рвут на части!… Оставляя лишь пепел в душе… Я устал…я горю в пламе страсти… Ты прости!…но я болен уже… Эта боль…отравляет сознанье… И бросает…то в холод…то в жар.. Излечи!...не томи ожиданьем… Потуши тот безумный пожар… М: Потушить бы я рада то пламя Что сжигает тебя изнутри Но взвалить на себя твоё бремя Не могу.. не проси, извини... Не затем не могу что мне тяжко Остудить твоей страсти пожар Я боюсь, что огнём ты однажды Заведёшь меня в цепкий капкан Не хочу ничего объяснять Не хочу ни о чём говорить Давай просто будем молчать И вдали друг от друга, но быть

Ге н и й 13

Из ниоткуда в никуда Однажды мы тихо с тобою пойдём. Куда? Сейчас неважно, узнаем потом. Когда до конца, и если дойдём. Идти будем рядом, спокойно, вдвоём. Размеренно в шаг, и руки сплетём. Чтоб на миг показалось, что счастливы мы. Что в мире огромном остались одни. Пройдём все долины, все горы, моря. И видеть лишь будем, ты - меня, я - тебя. Смотря друг на друга, не видеть других. И быть на секунду, счастливее их. По жизни шагать мы не можем вдвоём. Хотя бы во сне давай рядом пойдём. Вот наш с тобою личный рай. У нас вип - ложа здесь, ты знай. Снов и желаний дивный край. Но только пропуск наш сюда ты не теряй. Пойдём по долинам, срывая цветы. Друг другу даря неземной красоты. Тебе раздарю все опушки, пруды. Ты мне подаришь все стихи о любви. Все ненаписанные строчки, несказанные слова. Всё мне отдашь до точки. Всё заграбастаю я. Даже если ты не захочешь. Даже если кто-то против. Даже если так нельзя. Это моё право. Не лишишь его меня. Хоть во сне дайте дышать. Дайте жить. Дайте мечтать. Ты пахнешь мною, я тобой. Это как будто бы запой. Мы упиваемся собой. Ты – мной, я как всегда - тобой. Это безумство. А может сбой? Нет, просто сон. Не просто, нет! Мой сон. С тобой. Но даже наш сон не дают нам прожить. Будильник звенит, кто то тебя тормошит. Я пытаюсь держаться. Но было бы легче, если б могла к тебе прижаться. Всю ношу скинуть на твои колени и представить себя веткой ели. Аромат дарящей, зеленью разящей. В каждый дом, каждый год, приходящей. И тебя навещу. В углу постою. Вся в игрушках увешана, на тебя посмотрю. И чуть-чуть погодя, потихоньку уйду. Жить без тебя сложно, но знаешь, как оказалось это всё же возможно. Ах ты жизнь полосатая, не устала трепать ты нас. Всю душу расцарапала, втемяшив смачно промеж глаз И всё это продлится вечно, я на всю жизнь останусь беспечной. Не думать о муках, не истекать слезами. Вспоминать только руки, слегка размытые годами. Живём мы вроде в одном городе. А будто далеко. Мы стали с тобой юродивыми, висящими меж двух миров. У тебя своя дорога, у меня своя. И тебе жуть как одиноко. Хоть и говоришь что всё это не так. Понимаешь ты меня? Нет, наверно не поймёшь. У тебя душа пуста. Ты воткнул мне в сердце нож. Я наверно больная. Извини. Но я такая. Пусть больная, пусть слепая, но зато тебя я знаю, как никто. Годы сплетаются в кружево. Но ты всё так же нужен мне. Сколько ещё осталось. Баста. Конец. Я сломалась.

14 Ге н и й

*** Дай мира всем живым на этом свете Чтоб не коптило небо от войны Дай солнца всем, и взрослым дай, и детям Чтоб жизнь прошла при свете, не в тени Дай матери увидеть счастье сына А сыну помоги надежды оправдать И даже если тяжела судьбина Не дай ей людям руки завязать Голодному дай денег, нищим – хлеба Бездомного ты к дому приведи Больному подари ты исцеления Тому, кто ищет – помоги найти Всё это только у тебя мы просим, Боже Ведь только ты всё это дать нам можешь

*** Сказала она ему: тебя никогда не прощу А он ей крикнул в ответ: тебя уже рядом нет!! Так время прошло…зима… И вдруг он встречает её Коляска… рука малыша…. Тогда он ей говорит: тебя никогда не прощу Она ему тихо в ответ: тебя уже рядом нет… Прошли времена… года… И молодость их прошла.. Он снова встретил её, С внучатами она шла Он медленно к ней подошёл… Он странно в глаза ей смотрел.. Он молча о всём сожалел… Спросила его она: как жизнь… сбылись ли мечты… Он тихо сказал ей в ответ: всё плохо… не рядом же ты…

Ге н и й 15

Родилась 29 сентября 1989 года в Тамбовской области в семье врачей, там же закончила школу. Два с половиной года проучилась в Дагестане, после вернулась обратно. Сейчас - студентка технического университета, попутно занимающаяся исторической реконструкцией.

Залина Далгатова г. Тамбов

М.Г. Послезавтра у нас наконец-то начнется война. Я сойду не спеша со ступенек на твердую землю, И пойду, держа спину и плечи – привычно одна Я не вижу. Не помню. Не знаю. Не жду. И не верю. Перечеркнуто всё. Ложь нага и отпета. Аминь. Вот конец долгожданный гнилой череды перемирий. Я пойду через поле осколков, схороненных мин, Под огнем в неприкрытую, гордую, слабую спину. Через дырочки в сердце тихонько свистит пустота. Я всё выжгла твоё,слишком глухо моё, что осталось. И от мысли, что всё было ложью – всё время, всегда, Ничего в глубине не рассыпалось и не сломалось. Да и что говорить – у меня больше нет прежних сил. И могу-то: шагать под огнем, по молчащим снарядам. Нет ни крови, ни боли, ни сердца – ты их одолжил, Я теперь возвращаю. Расписки, надеюсь, не надо? Только жаль – мои тонкие руки слабы для борьбы, Не смогу причинить бесконечной и яростной боли. Мне опорой теперь безнадежной – одни лишь столбы В этом странном смертельно глухом перекопанном поле. Что ж, пора. Это был во всех смыслах удачный обмен. Кровь за кровь, пустота и дыра за жестокую правду. Ухожу зашивать свою душу – смешной манекен, Ковыляющий вдаль и роняющий ранами вату.

16 Ге н и й

Гудят провода Любой обманчив звyк. Стpашнее тишина, Когда в самый pазгаp веселья падает из pyк Бокал вина. Сплин Раз никто не хранил и никто вроде бы не берег, Буду думать, что с неба невидимо хмурится Бог, И пока я считаю их – бывших хороших друзей, Мне встречаются недруги строже, умнее и злей, И пока я кричу, что сильна, молода и горда, Мои камни всё точит и точит простая вода, Если б хоть кислота, на худой конец кровь или яд: Нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха. Капли звенят. И пока я не сплю по ночам и баюкаю страх, Люди ходят, живут, продают, отдыхают в горах. Вечный круг, жизнь идет, продолжается год или век У меня на рипите один, но бежалостный трек: В нём хрусталь раз за разом летит битой радугой в пол, Он любил её, пел её, ждал её, звал её, шел. Круг заклятия – голос, а струны – остов волшебства, Говоришь, всё слова? Да, наверно, всего лишь слова. Я жива ли, мертва – а меня и не думают петь, И от этого больно про чувства, которые – смерть. Круг романса, стена тишины, только каплет вода. Сколько лет, всё о том же гудят и гудят провода.

Плеть Что за гадкий удел такой – постоянно должна болеть, Разрастаются катарактами, ты про них еще будешь петь. Катакомбами, кровотоками, да следами младых ногтей, Только вот никого не хочется славословить у алтарей. Тем, кто выброшен на обочину, наплевать на хозяйский бред. Ты привязан к седлу веревкою – ковыляешь коню вослед. Странно только, что мне не выдали ни веревки той, ни седла, Шла бы к черту, да с удовольствием, только там я уже была. Вот бессовестно, окончательно окрыситься и обнаглеть, Если есть назначенье каждому, из меня должна выйти плеть. Ремешками переплети меня, схорони у луки седла, Буду верой служить и правдою той руке, что меня сплела. Потеряй меня, проиграй меня, на костре обрати золой. Пусть я стану твоим проклятием, раз я стать не смогла сестрой, Успокой меня, упокой меня, сказку страшную расскажи,

Ге н и й 17

Алой лентою ножны черные на прощанье мне повяжи. Вечным странником, вольным соколом – позови, я с тобой уйду. Пригожусь тебе, живой-мертвою, на удачу ли, на беду, Вечер сумрачный, ночь ковыльную помогу тебе скоротать, Об одном только не проси меня – я не знаю дорог назад

Лёд Бывает так – промотайте мне жизнь вперед, На день, на месяц, куда-нибудь кроме завтра, У знакомых ребенок в школу, форель клюёт, А мне всё кажется – я уже опоздала. В эфире прогноз погоды и про любовь, Я привыкаю слушать, как смолк динамик, Пролеты лестниц считают число шагов, Я считаю до десяти и теряю память. Сигналы уходят ввысь, пустота кругом, Нет сил даже чтобы рухнуть, ругаться, плакать, Кто-то моим становится маяком, Чтоб было зачем вставать и глотать свой завтрак. И каждый раз между черных и ровных строк “Подай мне знак” – застывшей кардиограммой. Еще я пытаюсь петь и ломаю слог, Потому что чище всего только выдох: “мама!” Инертная нужность всем в номерах и днях, Помеченных “д” и “р” в аккуратной книжке, В общем, наверно, правильно – это страх, Ты сляжешь, к тебе не придут повздыхать в больницу. Да, лучше так – там халаты, шприцы, врачи, А здесь никто не присядет на край кровати, Я слышу, как в дверь стучат, как гремят ключи, Идут к соседям – по дому ли, по палате. Что могут руки, когда не осталось ног? Перепишут в столбик, упрятав по лазаретам, Прости мне всё, за тобой пусть присмотрит Бог, А я ухожу под лед, чтоб воскреснуть летом.

18 Ге н и й

Видимость Не было ничего. А если и было – привиделось. Но уже не идет своей колеей обыденность, Кончилась, вышла хваленая осмотрительность, Быть равнодушной уже не хватает сил. Карты раскрыты, потайные карманы распороты, Будет удар – и никто не прикроет, готова ты? Ровные грани давно уже напрочь сколоты, А ради чего? Будто кто-то тебя просил. Ходишь, язвишь, только даром что не стреляешься. Некому врать – привыкаешь, тихонько маешься, Думаешь каждый раз, что и в этот раз не сломаешься. А тебя уже оплела золотая нить. Знаешь отлично – никому ведь с тобой не справиться, Ты сама себе воинство, сама себе злое ругательство, Нравится эта веревка на шее, признайся, нравится? Узел не стянут, не поздно освободить. Нитка блестит, ложится венцом и лентою Трудно быть связанной, Боже, творю – не ведаю, Только надеюсь, что буду отплаканной и отпетою, Знаю всех поименно, кто смолкнет тоскливо вслед. Быстрее бы – вздернут, повалят – какая мне разница? Время не хочет идти, всё упрямится, тянется, Если ты не придешь – мне уже ничего не останется. Разве что побросать мечты в золотую сеть. Снег пойдет, снег растает, по кругу пойдет опять, Я давно не умею спокойно смотреть и ждать, Я устала читать меж строк, и меня уже можно списать, Заодно – стереть память и счетчики обнулить. Научил бы кто, как с такой головою жить.

Ге н и й 19

Мегги – Садись со мной рядом за стойку и выпьем вина, Видишь, сегодня паб полон, а Меганн одна. По сути – я просто пьяна и немного больна. Но это пройдет – сядь за стойку и выпьем вина.

– Меганн – разбойница, сволочь и грязная дрянь, Мегги ложится в постель в несусветную рань, Правда, куча тряпья недостойна назваться постелью, Впрочем, мне наплевать, приходилось щекой греть и землю.

– Мегги – издевка судьбы над прогнозами света, Мегги когда-то получше бывала одета. Чего тут молчать, что под шелком и кровоподтеки, Правда, всегда были силы, чтоб твердо шли ноги.

– А как говорили, как пели мерзавцы вокруг! Мне каждый был брат мой родной или преданный друг, Любая звала себя преданной младшей сестрой, Не было такого, чтоб мне – и спиваться одной. “Мегги, кожа – белые лепестки, Мегги, краса округи, шаги легки”, Мегги сегодня уходит из дома в дом. Мегги теперь уже леди Уэмблтон. Венец и фата, краше Мегги на свете нет, Муж дает перед богом и миром святой обет, Бледные губы Меганн чуть-чуть дрожат. Мегги и Роберт друг другу принадлежат. “Мегги, ты чудо как хороша, Мегги, чиста и невинна твоя душа”. Мегги не знала, как там – за чужим порогом, Мегги, наверное, вряд ли хранима Богом.

– А знаешь, противнее мига на свете нет, Вот падают туфли на пол и гаснет свет, Никто не поможет, ты продана и отдана, Мне казалось, что нас обвенчал в церкви сам сатана.

– По правде, скажи мне, бывает на свете так? Там, где солнце светило, холодный и страшный мрак, Я думала: “Делай, что должно, ведь ты должна, Мегги, он редкая сволочь, но ты ведь его жена”.

20 Ге н и й

– Еще так случалось, он путал меня по пьяни, С собакой, наверно, ходил по спине вожжами, Его слуги снимали с сиденья, тащили в дом, Я шла вслед и смотрела, чтоб в спальне поставили ром.

– Бывало, что Роберт смеялся, шутя, целовал синяки. Мне хотелось рыдать от страха и взвыть с тоски. А из горла рвалось только хриплое: “Сжалься, довольно!” Он жалел. Губы в кровь. По щекам. Было больно.

– Алкоголь, милый друг, расчудесная, славная вещь. Только где-то во мне появилась и ширится брешь. Я пьяна? Да, пьяна, паб плывет и танцует в глазах, Страх не молкнет,и голос супруга бранится впотьмах. Роберт Уэмблтон, в общем-то, умер два года назад. Говорили, что кто-то подсыпал в вино ему яд, Конкуренты, враги – Роберт умер вот в этом вот зале. Теперь я здесь пью вечерком, особняк его сестры продали. Каждый рад плюнуть вслед, только мне все равно, Кровь и слезы закончились, в венах прокисло вино. Мег убили и, в общем, довольно давно и нестрашно. Кто живет вместо Мег? Я не думаю, что это важно.

Солнце Пока люди учились важным серьезным вещам, Она умела росу от дождя отличить по запаху, Под дверь летело: “лампочки” и “чулан”, Она улыбалась и птиц называла птахами. Выбирали маршрут и транспорт, билет домой, А она из тягучей глины лепила город, Ходил к ней за солнцем кот – был такой худой, Что мог пройти сквозь одну из оконных щелок. И в час, что, наверно, лучший в приемной Бога, Пух семян прилетал и падал в ее оконце, Она сидела на подоконнике, свесив ноги, И держала в своих ладонях кота и солнце.

Ге н и й 21

Грязь Они всё идут по улицам, света ищут, Половинку, пламя, замазку корявых трещин, Куклу вуду, жертву, экстракт всех своих амбиций. Ведь каждый счастлив настолько, насколько грешен. А мне бы перчатки – лайковой белой кожи. Брезгливость – похлебку есть из одной тарелки. Я с властительницей ваших грез ни черта не схожа, И глаза не мои – озера, ресницы – ветви. Мне грязно ступать в налитую кем-то лужу, Я лучше через колючки, там дрянь не ходит. И я отдаю предпочтение лютой стуже, Когда леденеет грязь и коленки сводит. Вы так безупречны с виду, белы и свежи, А что за парфюм, скажите, сбивает запах? Вы чем заедаете дух от своих брожений, Как будто одеколоном – коньяк из бара? У меня на руках не грязь, а земля и сажаСама казню всех шпионов чужих душонок, И не надо ко мне доверительно-нежно жаться, Как следует не рассчитав всех своих силенок. Вы что, конечно, разве я твердь земная, И даже порой отчего-то дурные слезы, Но я научилась плакать – точь в точь немая. И ваша любовь в кавычках – мне не угроза. Смеетесь мне вслед – опоздали, смеялась первой. А вам вслед – вы хоть уверены, что посмотрят? Мешаете краски так, чтобы вышла серость, А я их – об стены, так, чтобы стало больно. Меняться учите? Нет, я, сама умею. Но только вот не подстраиваюсь, – вырастаю. А низкие потолки ваши, ваши двери Куда ж их денешь, застройка-то типовая. Я давно не сужу никого, никого не жалею, Мне просто порой от бешенства сводит пальцыКак только вы смели, Господи, как вы смели Подумать, что вдруг смогли бы меня касаться? Вы пишете – ‘мы’, и пощечиной следом – имя. Моё.

22 Ге н и й

Только ваше рядом – с какого чёрта? От этого омерзительно и противно, Как будто тебя облапали в подворотне. Наверное, не постичь ваших Отношений, Ошибся буквой – и смысл стал предельно ясен. Наверное, я застряла в N-цатом веке. Да только вы не пошли бы куда подальше? Здесь вас не ждали, кончайте марать ворота. Что длань, что сердце – в коричневой липкой жиже. Не страшно знать, что твой ценник давно просрочен. Страшнее знать, что тебя продают на бирже.

Ге н и й 23

Ася Асеева г. Махачкала

*** Моя Земля кругла, Твоя – ромбообразна. Моя страна светла Твоя же – безобразна. И вновь война миров. (О, как все бесконечно!) Ужель и новый год Мы встретим как конечный?! Сегодня – я сильней, А завтра же – в могиле. Смотреть на все смешней. Когда ты на вершине.

*** Ты доволен? Смеешься. Ну что же, Я рада, что тебе помогла. И растаявшей свечкой на блюде Я с рельс твоей жизни сошла. Обманулась? Наверно. Ты тоже Не думал, что я для тебя Останусь загадкой в том мире, Что ты сотворил для себя. Кольцо разомкнулось на пальце. Надтреснутый камень в огне Мое бирюзовое счастье, Сохранить бы тебя на душе. Лучи заискрились в ресницах, А в глазах, как в прозрачной воде Мои, на изломанных пальцах Бирюзовые кольца в огне.

24 Ге н и й

*** Ars longa wita brewis Пишу стихи, когда мне грустно, Пишу стихи, когда покой Невидимым простым движеньем Нарушит кто-то за спиной Пишу стихи – за дверью вьюга, А в комнате моей тепло Пишу стихи – аллейна осень И на душе моей светло. Пишу стихи, когда повсюду Все сплетни, слухи, кутерьма Частички их крадутся в душу И не проходят без следа.

*** А по мне Земля – лишь глобус синий. А я сама лишь сон ночной, Голос тихий твой – далекий И гулкий говор белых волн.

A город пыльный и бетонный По мне лишь камера из дней. И серых туч тела на небе – Огнем пропитанная тень.

*** Белая река ночей бессонных Тихо утечет в долину белых снов. Белая луна, сошедшая с востока, Как саваном укрыла горизонт. Холодная роса на белой розе. На белый холст легла его рука, И вывела: на белом небосклоне, На фоне белокаменной луны Развеянные волосы по ветру И тонкий профиль Девы Белых Снов.

2005

Жизнь коротка, искусство вечно. ( лат.).

Ге н и й 25

Родился 16 февраля 1982 года в Махачкале, (в садик не ходил) учился в 17 и 33 Абдурахман Абдулаев школах Махачкалы, был хорошистом. г. Москва После окончания школы решил поступить на ФИЯ, так как кроме английского мне ни один предмет не нравился, далее – с 2006 по 2007 год работал в школе Сафинат, преподавателем английского языка. Поняв, что преподавательская деятельность не для меня, уволился по собственному желанию и уехал сдуру в Москву, сейчас работаю в Ирландской Строительной Компании “Меркури” помощником руководителя проекта и переводчиком по совместительству.

*** Кому будет интересно слышать смысл сгоревших слов И рыться в разбитых пополам мечтах Кого разбудит крик истощенных снов И по мертвым губам текущих слезах

*** Я так долго ждал момента истинной радости Пройти наконец всей этой жизни гадости Лживая альтернатива облегчает лишь на мгновение Пустое сознание давит даря вдохновение

*** Прости меня забудь свои обиды Не могу жить постоянно угнетаясь Наверно я это заслужил Когда все идет по кругу повторяясь Обманчивы те мысли что бродят в голове Владеют телом только лишь желания Когда все что было дорого исчезает на глазах Всегда остаются только оправдания

2003

*** Когда однажды ты меня забудешь Пиная снег перед ногами Тебя наверное уже не купишь До боли красивыми словами

26 Ге н и й

2003

*** На меня кричишь ты голос свой срывая А я тебя бессовестно меняю Не вижу слов, дрожащий голос твой не слышу Ты развернувшись в сторону идешь, тебя я больше не увижу

2005

*** В свете холодного дыхания падающих листьев Мрачно серое небо становиться чистым Что-то мешает спокойно дышать Недавно прожитые дни в голове заставляет листать 1/3 часть проходит болью и чувством вины Те, что были вновь рождены

2003

*** Забрав мой разум не услышишь слов Отбросив грусть взгляд в уме поймаешь Ты никогда не видела меня другим Быть может никогда и не узнаешь Не хочешь видеть свет иным Боишься показать свои страдания Время делает течение простым И в ход тогда пойдут наверно оправдания Когда мечты дарованы тебе ты их теряешь Когда слова к тебе стремятся ты их не слышишь Все на пути своем спокойно расчищаешь Но моих мучений ты больше точно не увидишь

*** И когда день за окном сменяет ночь Все и боль и радость улетают прочь И только непонятное чувство вины овладевает И ночной осенний дождь глупые мысли смывает Вернувшись вновь к истокам своих слез И печаль и радость, все с собой унес

2003

Ге н и й 27

Ночные мысли Когда капли дождя падают на волосы и медленно стекают по лицу Когда вспышки молний прорезают ярким светом улицу У меня внутри тепло и все немного перемешано с грустью Без которой не было бы таких красивых картин бегущих с огромной скоростью Когда ночью смотришь в окно на падающие капли за ним отражающиеся в свете фонаря Я почему-то думаю как хорошо что есть ты у меня.

Мысли Чтобы душа моя горела Любвеобильна и смешна И над сгоревшим полем чтобы тлела Пролив немного красного вина Зачем ты смотришь мне в глаза Раздвинув грани моих снов И чтобы заполночь упасть Собрав крупицы забытых слов Упасть, залечь и тихо думать Среди лесов зеленых чащи На части мысли все свои сломать Чтоб сделать их немного краше Заткнись теперь моя свобода И дай немного мне тепла Закроешь двери за какие то полгода Чтоб вдруг она не утекла И сколько раз себе я повторял Не будет более меня на этом свете И сколько раз с собою забирал Всех новых перемен мой ветер Цепь разума теряет звенья Поднявшись плавно к неба потолку Упустил в руках оставил только перья Той птицы что так похожа на мечту Хочу дышать твоим дыханием Собрав в едино свои мысли Познать одиночество моего молчания И слушать шум дождя остаток жизни 2001

28 Ге н и й

*** Беспощадно убит Время летит Недавние события приоритеты меняют Дни и месяцы быстро за собою оставляют Пустота и нерешительность Обида и страшная действительность Вера после 3лет как последняя сука изнуряет А напряг капли воды из тела выжимает Проклятый максимализм — единственный выживший в юности Побуждающий в реальной жизни делать глупости Не ищи сейчас во мне ты смысла Моя жизнь от поганого вируса зависла Режет ржавым ножом по прошлому действительное Плохое сменяет отвратительное Радость каждого дня проходит мимо А тебе все время твердят что все исцелимо.

2007

*** Раскрыли ангелы твои босые ноги Отбросив все ненужные тревоги Смотреть в ту темноту пропитанную туманом Устав выворачивать жизни дырявые карманы И серпантин ведущий в глухую неизвестность Существования бесполезность Рвать глотки за белое в камнях Харкать кровью по подъездам Нет ненависти сейчас в твоих глазах Лишь губы просят об отъезде Умоляют не судить так строго пацана Что был оставлен под забором Вся жизнь застыла грязью под ногтями Открыв потусторонние просторы Вдруг неожиданно попал туда О чем мечтал ночами под грязным покрывалом И 10 грамм покинули тебя Окутано в любви и счастье одеяло Там был конец а здесь начало Вокруг лишь белый свет Дарящий радость бескорыстно На вопрос молчаливый ответ Ты умер, но ...

Ге н и й 29

Необратимость Сквозь решетку глаза упираются в стену Веревка из простыни была бы здесь в тему Надписи на стене размазаны разбитыми надеждами Серые толпы по кругу и грязная одежда Какую осень по счету встречаешь Эту стену среди тысяч узнаешь Растаешь в поисках влаги Вертухаи на вышках и триколорные флаги Странные знаки вырезаны на нарах Кому ты нужен в этой борьбе и душевных пожарах Прослыл здесь молчуном и немного сдвинутым Покинутым родней был с детства В горячие 90-е использовал все средства А что еще было делать? Наверно вряд ли кто ответит В предписанном уже ничего не изменит Прощение потом принесет избавление Кто прошел школу улиц не ждет изменения Человек здесь уже со временем растение Теряется смыл твоего выживания У вещей появляются новые названия Братва, кореша, тачки, где все это? Так далеко и нереально, как нью-йоркское гетто Не для тебя все это, слышишь не для тебя Губы просят, чтоб приняла сырая земля Вести себя правильно и не играть на интерес Зачем тебе той ночью был нужен обрез Не ожидал, что будешь встречать рассвет в клетку 105я привет, надевай-ка жилетку Круг общения поменял на корню Отомстил, говоришь за псевдо семью 15 лет строгого не пожелаешь врагу, Рагу из шрамов и больных воспоминаний Слезы в подушку из плотских желаний Каждый новый день видишь насилие Убийства за мелочь дарят бессилие Где бы найти лекарство для времени Освободиться скорей от тяжкого бремени Два выстрела разделили на было и есть Теперь жизнь-это жесть Был парень вроде неглупый и взрослый Думать было надо до, а не после Красивые сны так подло отнимают Под утро разводы, на холоде считают

30 Ге н и й

Как животных, баранов, свиней Мечтаешь вернуться в хату скорей Чтоб не видеть ухмылок, презрительных взглядов Конвоиров с собаками и ударов прикладом Пытаешься здесь найти увлечение Религия твердят и будет спасение Не верится как-то, что спасет от заточки Малявы соседям, корявые строчки Только здесь понимаешь, что такое воля Не сладкая тебе выпала доля Психика уже себя проявляет Куда сератанин все время исчезает Забудь, что было и оставь надежды Удел твой теперь шитье лишь одежды Свои законы, свои порядки Свои понятия и непонятки Свои и чужие, Воры и блатные, Уставы тюремные и лексикон Сменил свою феню на тюремный жаргон Как же все это тебя убивает Ночи и дни из рук вырывает Царапаешь стену лежа на шконке Суицид в голове и боли в мошонке До сих пор не осознал, пытаешься проснуться Подонки сверху, тихо смеются Ошибка фатальна, ошибка страшна Необратимость и тишина.

Ге н и й 31

Последний звонок Сидишь на полу и смотришь на дверь Эта была, твоя ошибка поверь Собака скулит как будто что то чует А за окнами осень и ветер вновь дует Что заставило тебя пойти на этот шаг Ведь он тебя любил и не был тебе враг Скандал, порванное фото затем злость И ты дерешься как собака за брошенную кость Знаешь, ведь ты об этом пожалеешь Деньги, это хорошо но совесть свою не одолеешь Месяцы бегут перед глазами Вспоминаешь эту встречу и тот страшный план Ты не была бездушной сукой Да и он не был болван Последний звонок подтверждение и любви больше нет Деньги в мозгах и это твой бред Отмени свой заказ, дура, ведь он не заслужил такого конца Почему же слезы текут тогда с лица Бедность, потерянное детство, в памяти боль Быть может все это сыграло свою роль Запиралась в комнате ожидая побоев Никто не знал про крики в ушах и кровь на обоях Никто не узнает, что значит проснутся от холода И пьяных родителей стоны от голода Проходит время и ты вдруг одна Все закончилась грязных дней пелена Здесь нет твоей вины и ты это знаешь И все свои побои после смерти прощаешь Сломалась, таблетки и какая то жалость До настоящей жизни осталась лишь малость Встречаешь его и глазами стреляешь Как бы случайно плечом задеваешь Его извиняешь и телефон оставляешь Кафе, приятная ночь, зарождается план Затягиваешь его в бесконечный обман Полгода унесло и ты уже твердо стоишь на земле Нет проигравших в твоей поганой игре Алчность побеждает сомнение Решаешь убить, твое последнее решение Через нужных людей находишь убийцу Ощущение такое, что это только снится Звонишь, фотография и договор заключен Говоришь, что надо отъехать и мобильный включен Запираешься дома и алиби есть

32 Ге н и й

Твое мужа уберут ровно в 6 Сидишь на полу и смотришь на дверь Это была твоя ошибка поверь.

*** Прилепили ярлыки Где будем мудаки Красивые клыки Дождался открытки меня не жалей я не буду плакать и мозг перестал давно уже трахать нет да писал когда то сквозь слезы грезы, банальная рифма гитары вдалеке и морские рифы я давно уже забыл как это было когда твое тело в моей машине стыло те дождливые дни и были для меня настоящими предстоящим царапинам не был готов скажу честно мне на этой земле уже тесно прелестно встречать рассветы тебя обнимая мне в этом городе оставаться нет смысла прощаться не буду все равно не услышишь оставил себя у подъезда позже увидишь поцелуи грешны сухие розы страшны морально устарел нет новых решений жду как нод обновлений....

2008

Ге н и й 33

Отравленный надеждой Проснувшись от очередного кошмара в однокомнатной квартире Разбили окно и бочонок в сортире Серое небо кидало слабый свет на пол грязного зала Узнал через месяц что бросила и ничего не сказала Ковер на стене пытался добить своим видом Оставляя вопрос о суициде открытым Надев мятые джинсы добрался до кухни Лампы на люстре давно уже потухли Воды в кране нет поскольку ты должен за год Пустой чайник пускаешь в расход Жажда все больше о себе знать дает А сосед в который раз далеко пошлет Собрав остатки одежды покидаешь свой дом Пять этажей с одним легким даются с трудом Погода раздирает в кровь мозоли души Обливая дождем черно-серые крыши Капли воды на полуседых волосах Которой нет в обезвоженых глазах Лужи и слякоть съедают дневной свет Мертвые листья потеряли свой цвет Ржавый ларек убьет жажду на том конце улицы Жрать шаурму из уже надоевшей курицы Мозги болят от вопросов “Почему?” и “За что?” Из знакомых не сможет ответить никто Подруги, работы, и друзей больше нет Ну и смысла рождения на этот свет...

34 Ге н и й

7 Через 7 часов закрыл свои глаза Прошло лишь 7 часов он ничего не делал зря Чего ей стоило набрать номер и сказать: “Извини но не люблю” Зачем стрелять глазами и нести всякую х..ю Зачем говорить что лишь одним им бредит А у пацана ведь крыша едет Хватило 7 часов мучения Для принятия последнего решения Чем заслужила такого человека эта сука Что он стоял и не мог произнести ни звука Сидел ночами ждал звонка Смотрел с надеждой на седые облака Хотел достигнуть дна своей любви не получилось Думал, что его не поняла и всего лишь заблудилась О чем же мой рассказ спросили бы меня Да это просто драма очередная не сложившаяся жизнь Уходя корнями в землю и стремившаяся ввысь Кто испытал хоть раз такое чувство Наверное понял бы его В тот период все происходило будто бы на зло Встретившись глазами он еще не знал, что его ждет впереди Все в его душе расплавили её зеленых глаз огни Все как будто бы уплыло Разделилось на то, что есть и то что было Машина, бабки, шмотки все сложилось Он так хотел пожить не получилось Проснулась, встала и пошла и вроде бы на все готова Теперь я понимаю, что значит сила слова За 7 часов до смерти, сидела и смеялась Любила брать от жизни все но почему то обломалась Нет он не зашел к ней домой И не пытался взять её с собой Пиво, водка, а после гера Сидит пацан на крыше какая к черту вера Не хочется в такое время о чем то говорить Земля уходит из под ног и все пытаешься забыть Что потянуло его туда поймет хоть раз такое переживший Это человек без будущего и прошлое забывший 7 переворотов результат асфальт в крови Еще одна победа безответной любви.

2002

Ге н и й 35

проза

и

Родилась и проживает в дагестанском городе Южно-Сухокумске. По специальности преподаватель русского яз и литературы. Печаталась в республиканских СМИ. Лауреат республиканского литературного конкурса (2001).

НИКОГДА НЕ ГОВОРИ “НИКОГДА”

нтересная штука – жизнь. То она поднимает тебя на гребень волны, купая в потоке солнечных лучей, то с силой бросает вниз, на самое дно. Все, что связано с жизненным дном, мне известно не понаслышке. Иногда, думалось мне, легче было просто просунуть голову в петлю и все – прощай жизнь, белый свет и все, кто когда-то проявлял интерес к моему убогому бытию. Но сколько было в моей жизни трудностей, сколько горя и всяческих бед, я всегда убеждалась в том, что нет, и не может быть безвыходных ситуаций. Я не знала тогда, почему моя мама – Василюк Елена, русская женщина из города Невинномысска, решила родить меня в Дагестане и оставить в родильном доме двадцать два года назад. Сначала в Доме малютки, а затем в городе Избербаше, в детском доме прошли мои детские годы. Однообразные, подстриженные «под мальчишку», в одинаковых байковых халатиках, мы часами просиживали у окон детского дома, всматриваясь в прохожих. А какой был праздник, когда кто-нибудь приходил забирать себе девочку или мальчика. Заходила заведующая с людьми, желавшими усыновить или удочерить ребенка, и говорила нам: “Ну-ка детки, встаньте в ряд, пусть папа с мамой узнают свою девочку или сыночка!” И все мы быстренько выстраивались в ряд, заискивающе вглядывались в лица, улыбались, стараясь понравиться потенциальным папам и мамам. Не буду рассказывать о горечи и обиде, когда и на этот раз это оказывались не твои родители. Сколько раз я плакала в подушку от одиночества, сколько раз мне хотелось прижаться к невиданной маме, обнять ее и уже никогда не расставаться. И только заканчивая школу, я узнала, что я «отказная», узнала полное имя своей настоящей матери и ее адрес. Я хотела найти ее и спросить: “Почему? За что ты так поступила со мной? Я ведь плоть от плоти твой ребенок, твоя кровиночка! За что ты лишила меня дома, родителей? Ведь я не больная, у меня нет физических недостатков! За что?” Но, поостыв и поразмыслив, я решила, что разумнее будет найти ее и поговорить с ней только после того, как выучусь, устроюсь на работу, чтобы показать ей, кого она потеряла в моем лице. В медицинское училище города Махачкалы меня приняли без вступительных экзаменов: зачислили как круглую сироту. Устроили в общежитии. Так я стала студенткой. С первых же дней подружилась со своей однокурсницей Мадиной. Она была местной, из Махачкалы. Мы стали неразлучными, как родные сестры. Я была счастлива, что рядом со мной появился человек, который переживает, волнуется за меня. Я часто бывала в гостях у Мадины дома. Родители Мадины встречали меня очень радушно и гостеприимно. Однажды Мадина завела разговор о моей внешности:

36 Ге н и й

– Аня, ты такая симпатяга! Высокая, стройная блондинка. Если тебя чуть-чуть приодеть, то тебе по улице невозможно будет пройти от мужского внимания.

– Не сыпь мне соль на рану, – замяла я неприятный для меня разговор. Все, что касалось одежды, было моей вечно больной темой. Мне так хотелось выглядеть на все сто процентов. Хотелось красиво одеваться, иметь золотые украшения, кожаную куртку, дубленку. Но возможности купить все это у меня не было. Мадина часто заводила разговор об одежде, о косметике, об украшениях, о том, что как бы это все красиво смотрелось на моей фигуре. Я не понимала, чего она добивается этими разговорами.

– Анька, чем плакаться, что ты бедная сиротка, лучше оглядись вокруг, подумай, где бы подработать, чтобы не было никаких финансовых проблем. Я тупо уставилась на нее: – Мадина, какая работа? Я же учусь.

– Ну, учись, учись. Жди свою ежемесячную стипендию, а когда волком завоешь, вспомни о нашем разговоре, может, что-нибудь придумаем. Однажды я попала под сильный дождь. Замерзла так, что зуб на зуб не попадал. Ноги промокли насквозь в старых залатанных ботинках. Наскоро переодевшись в сухое белье, я побежала звонить Мадине, чтобы спросить ее, о каком заработке она мне говорила. Дома ее не оказалось. То, что я услышала от нее на следующий день, меня, мягко говоря, повергло в шок.

– Анечка, ты красивая, умная девушка. У тебя, конечно же, все впереди: муж, семья, работа. Но, чтобы это все было не так, как у всех – нищета, а потом показное благополучие, нужно уже сейчас работать на будущее. Я все никак не могла понять, что она хочет этим сказать.

– Вот смотри на меня, – продолжала Мадина, – ты думаешь, что мои родители меня так шикарно одевают и обувают? Это не так. Они простые труженики, которые не смогли меня даже в мединститут устроить. Поэтому я сейчас здесь прозябаю. Все эти навороченные шмотки я покупаю сама, на заработанные мною же деньги. Мадина рассказала мне о том, как она зарабатывает свои деньги и как потом отчитывается перед родителями за новую одежду. Секрет ее заработка был прост – она торговала своим телом. Как же я не распознала в ней грязное и порочное, до сих пор не пойму. А Мадина продолжала свой рассказ, воодушевленная моим молчанием.

– Полгода назад у нас на этаже поселилась молодая женщина лет тридцати пяти. Такая красивая и ухоженная. Ее одежда, облик, изысканность, новый автомобиль под окном вызывали зависть почти всех жителей нашей пятиэтажки. Дверь ее квартиры находилась прямо напротив нашей. Мы по-соседски подружились с ней. От нее я узнала, что зовут ее Зоя, что она заведует брачным агентством «Эксклюзив» и часто выезжает за границу по делам фирмы. Но вся эта ее деятельность только для отвода глаз. Основное занятие Зои – это, как сейчас говорят, сутенерство или, по-народному, «мама Роза». Таких, как я, у нее несколько десятков. Есть трудовые дешевки, есть «банные», или девочки для саун – они, конечно же, дороже, и есть элитные – эти самые дорогие, для избранной клиентуры. Я отношусь к третьей группе. Зоя научила меня красиво краситься, ухаживать за своим телом, со вкусом одеваться. В первое время она одалживала мне одежду, пока я не стала покупать ее сама. Я рада, что нашла себе работу, которая дает мне надежду на безбедное будущее. Я уже начала откладывать деньги для поступления в мединститут, потому что мои родители вряд ли смогут меня туда устроить. Мадина рассказывала мне о богатых и щедрых клиентах, поставляемых Зоей. О том, что Зоя приходит домой к Мадине и как бы «дарит» ей всю одежду, которую покупает себе Мадина сама, тем самым, отводя подозрение и лишние вопросы родителей о появлении новой одежды. Деньги она прятала у Зои, кроме этого ей оставались еще и подарки клиентов. В общем, Мадина не бедствовала. Всеми цветами радуги Мадина описывала свою нынешнюю жизнь и благодарила Аллаха, что послал ей Зою.

Ге н и й 37

– Анька! Такой билет выпадает раз в жизни! Давай, соглашайся. Здесь нет ничего противоестественного, все красиво и аккуратно. Я смотрела на Мадину и думала: «Чего ей не хватает? Ведь у нее есть почти все. Есть самое главное в жизни, семья: отец, мать, сестра. Она не голодает, у нее есть крыша над головой. И все равно ей этого мало. Польстилась на мнимые ценности и дорогие подарки».

– Мадина, хватит! Я не хочу тебя слушать и говорить с тобой вообще не хочу. Противно! Я встала, собираясь уйти, но Мадина, схватив меня за рукав, прошипела: – Ах, какие мы порядочные недотроги! Ну, смотри, как бы самой не вымазаться в грязи похуже меня. С тех пор я перестала близко общаться с Мадиной. Мы, как и прежде, здоровались с ней, но не более того. На нашем этаже в общежитии жили девчонки со всех курсов и групп. Жили мы дружно и весело, ходили друг к другу в гости. А этажом выше базировались ребята. В общем-то, жили они наверху, а вечерами были постоянными гостями нашего этажа: то поесть, то лекцию переписать, то к своей зазнобе на свидание придут. А однажды к нам на этаж пришла целая делегация ребят. Вызвав нас из комнат, они предложили нам провести вечер-дискотеку в актовом зале общежития к восьмому марта, а номера для концертов они подготовят сами. И вот настала долгожданная суббота. Я надела свое лучшее платье, собрала волосы тугим узлом на затылке, слегка подкрасилась и с группой девчат спустилась на первый этаж в актовый зал. Ребята постарались на славу: развесили плакаты с поздравлениями; разноцветные флажки и шары, развешанные под потолком, радовали глаз. Начался вечер. Мальчики нашего общежития старались вовсю: они пели, танцевали, проводили интересные конкурсы с призами. Я от души веселилась и отдыхала, а потом началась дискотека. Все медленные танцы я протанцевала со своим однокурсником Исмаилом. Он и раньше на занятиях уделял мне больше внимания, чем другим девчатам нашей группы. То усядется рядом со мной на лекции, то до самого общежития идет рядом, то угостит на занятиях чемнибудь вкусненьким. А на дискотеке не давал мне ни с кем танцевать, только с ним. Но мне это нравилось, и я не возмущалась его собственническим поведением. Исмаил был старше меня на три года. Он отслужил в армии и в медицинское училище поступил уже после службы. После памятного вечера Исмаил пригласил меня на первое в моей жизни свидание. С тех пор мы начали с ним встречаться, и не только на лекциях. Я даже не поняла, когда это случилось, что мне стало его не хватать. Привыкнув к его присутствию рядом, к его всегда своевременной помощи и отзывчивости, я уже не представляла своего существования без него. Он всегда интересовался, голодна я или нет, водил меня в кафе, где мы объедались от души. Исмаил очень бережно относился ко мне, никогда не допускал никаких лишних жестов, движений и разговоров в моем присутствии. Когда он уезжал на выходные дни домой, в Белиджи, я чувствовала себя настолько одинокой, что временами становилось жаль себя. Но выходные заканчивались, и Исмаил вновь был рядом со мной. А однажды он познакомил меня со своей мамой, которая приехала, как потом оказалось, специально, чтобы посмотреть на меня и познакомиться со мной. Я так растерялась, что поначалу не могла вымолвить даже слово, только стояла и краснела. Мама Исмаила обняла меня и сказала: – Я очень рада, что мой сын полюбил и выбрал в жены такую красивую девушку. Чувствую, что ты сделаешь моего сына счастливым. – Она пригласила меня в гости в Белиджи, после сдачи летней сессии на каникулы. – Погостишь, дочка, подольше, фруктов-овощей поешь. Познакомишься со всеми нами. После отъезда мамы Исмаила я хотела возмутиться, но он опередил меня, сказав: – Анечка, я хотел сделать тебе приятный сюрприз. Ну, что тут можно было сказать?! В начале июля, сдав последний экзамен летней сессии, мы с Исмаилом поехали в Белиджи. Никто и никогда не встречал меня с такой радостью и радушием, как семья моего Исмаила. Его сестры и

38 Ге н и й

братья по очереди обняли меня и представились: Зарема, Заира, Зайнаб, Рашид, Замир. У меня голова кружилась от того гомона, гостеприимства, внимания, которым окружили меня сестры и братья Исмаила. Вечером родители Исмаила, тетя Хадижат и дядя Ибрагим, усадили меня напротив и начали расспрашивать меня о том, как я отношусь к Исмаилу, о моих планах на будущее. Что я могла им ответить? Мне было восемнадцать с половиной лет, и я была влюблена по уши в их сына, и не представляла без него свою жизнь. Тетя Хадижат вынесла из другой комнаты пакет, вынула оттуда коробочку: – Если ты не против, дочка, и действительно любишь нашего сына так же, как и он тебя, то мы хотели бы тебя засватать за нашего Исмаила. Я очень долго думала, как бы это лучше сделать. Если бы у тебя были родители или кто-нибудь из родни, то мы бы с отцом обратились к ним, как к старшим, за разрешением засватать тебя. Но, раз уж так получилось, что обратиться не к кому, мы с нашим папой посоветовались и решили пригласить тебя к нам, – с этими словами тетя Хадижат надела мне на палец золотое кольцо с рубином. Затем вынула из пакета большой белый платок с красными розочками по краям и накинула мне на голову: – Ну вот, моя золотая, теперь ты невеста. Люби и слушайся нашего сына, а мы с отцом постараемся стать тебе родителями. Свадьбу сыграем в октябре. Все каникулы я провела в Белиджах. Помогала по хозяйству, готовила, училась доить корову. В начале сентября поехала с Исмаилом вместе на учебу, а в середине октября, пригласив однокурсников на нашу свадьбу, поехали в Белиджи готовиться к ней. Свадебное платье я взяла напрокат в Махачкале, а туфли и всю остальную одежду мне купила тетя Хадижат. Наконец-то у меня появились так желаемые мной золотые серьги цепочка, еще два золотых кольца. А какой кожаный плащ мне купили! Я была похожа на Золушку из сказки, на которую сыпались подарки как из рога изобилия. Правду говорят в народе, что некрасивых невест не бывает. Исмаил сказал мне, что я была самой красивой, а еще самой желанной. И свадьба у нас была очень веселой и шумной. Нас снимали на видеокамеру: как мы регистрируемся, как катаемся по улицам Белиджей. А потом была ночь. Моя первая ночь с любимым мужем. Господи! Исмаил, как же я люблю тебя! Я верю в судьбу, в Бога. Это Бог послал мне тебя в награду за все мои слезы. Исмаил еще до свадьбы договорился с комендантом нашего общежития и снял для нас отдельную теплую и просторную комнату на третьем этаже. Там, в этой комнате, началась для нас семейная жизнь, наполненная мелкими радостями, выливающимися в одно большое семейное счастье. Я готовила на Новый год, который мы решили встретить дома, Исмаилу и всем домочадцам большой сюрприз: я была беременной. Все то, о чем я когда-то мечтала, любимый муж, дети, дом, – все это принимало реальные черты. До Нового года оставалось всего две недели, когда грянула беда. Мадина, моя бывшая подруга, все никак не могла успокоиться, что я устроила свою жизнь просто и хорошо, не вывалявшись, как она, в грязи. Мадина решила мне отомстить за мое счастье. Если бы я знала о ее планах, то ни за что не стала бы ее слушать. Она подошла ко мне на перемене между парами уроков и, приобняв, сказала: – Аня, ты так похорошела после замужества. Видимо, правильно говорят, что любовь человека красивее делает. Мои родители постоянно спрашивают о тебе, а когда узнали, что мы с тобой больше не близкие подруги, страшно расстроились и переживали. Теперь, узнав, что ты вышла замуж, они приглашают тебя в гости к нам. Хотят поздравить тебя с замужеством, даже подарок приготовили. Я понимаю, что мы с тобой уже далеко не друзья, у тебя своя дорога, а у меня своя, но ради того, что у нас было и ради моих родителей, прошу тебя, навести нас сегодня, после занятий. Я буду тебе очень благодарна. Какой я была наивной, когда согласилась на это приглашение. Как можно было довериться человеку, который торгует своим телом и, к тому же, хотел втянуть в эту торговлю телом и меня?! Если бы Исмаил знал, куда я отправилась после занятий, он бы меня убил! О похождениях Мадины стали поговаривать в училище, и Исмаил неоднократно меня предупреждал, чтобы я не связывалась с ней.

Ге н и й 39

Я стояла и звонила в закрытую дверь квартиры, где жила Мадина с родителями, но никто мне так и не открыл. Зато открылась бронированная дверь напротив, откуда выпорхнула ярко накрашенная Мадина: – Ой, Анечка! Ты представляешь, родителей срочно вызвали в село. Они вместе с сестрой перед обедом выехали. Но ты не огорчайся, сейчас мы с тобой посидим и отметим, как старые добрые приятельницы твое замужество. Не успела я и рта раскрыть, чтобы возразить, как следом за Мадиной на лестничную площадку вышла женщина.

– А это Зоя! Я тебе о ней рассказывала. Я никогда не видела такой красивой и ухоженной женщины. Высокая, стройная, одетая с иголочки, она производила впечатление женщины, которая только что сошла со страницы модного иностранного журнала.

– Ну что вы, девочки, здесь стоите? Заходите. Давайте посидим, отметим замужество Ани, Я, как загипнотизированная, прошла в квартиру следом за Мадиной. В зале был накрыт стол, как будто кого-то ждали. Два часа пролетели быстро и незаметно. Зоя умело вела беседу, затрагивая различные темы для разговоров, начиная со всяких жизненных ситуаций и проблем и заканчивая политикой. Мадина сновала между кухней и комнатой, поднося все новые и новые блюда, убирала грязную посуду. По всему было видно, что она здесь далеко не гость. Попрощавшись с Зоей и поблагодарив ее за гостеприимство, я отправилась к себе в общежитие. Я не стала говорить Исмаилу, где именно я провела эти два часа. Отговорилась тем, что была в библиотеке. Мы уже готовились ложиться спать, когда в дверь постучали. Открыв ее, Исмаил впустил в комнату трех милиционеров. Я даже не поняла сначала, о чем они говорят. Но постепенно до меня стал доходить весь ужас их слов.

– Гражданка Гаджиева Анна! Вы обвиняетесь гражданкой Закавовой Мадиной в краже ее золотого браслета в квартире некой Сулеймановой Зои.

– Какой браслет? Какая Зоя? Какая Мадина? Аня, чего ты молчишь? – Исмаил кинулся ко мне с вопросами.

– Так, вот ордер на обыск. Старшина, пригласите понятых. Исмаил, приобняв меня, стоял рядом. Зато наша доблестная милиция, не теряя времени даром, как будто зная заранее, где и что им нужно искать, сразу произвела обыск в моей дамской сумочке и извлекла на свет золотой браслет. Он переливался, извивался, как бы насмехаясь надо мной, над всей моей судьбой, в руках милиционера, который уже говорил о составлении акта.

– Подождите, подождите, я сейчас вам все объясню! – услышала я свой голос, такой слабый и тихий, как будто говорила совсем не я.

– Объясните, уважаемая, в камере следователю. А нам ничего объяснять не нужно. И только тут до меня стал доходить смысл чудовищного поступка Мадины и Зои, которые перечеркнули всю мою дальнейшую жизнь, все мои планы на будущее, мое семейное счастье и даже мое неродившееся дитя, перечеркнули жестоким жестом никчемной зависти. Меня отвезли в воронке в отделение милиции и закрыли в вонючей камере, где нечем было дышать. Всю ночь я просидела на нарах. У меня кружилась голова, подозрительный комок тошноты то и дело подкатывал к горлу. Перед глазами мелькали кадры отвратительного спектакля, который разыграли передо мной Зоя и Мадина. Ладно, я понимала, что Мадина мне мстила за уязвленное самолюбие, но Зоя? За что она со мной так поступила? Ведь она меня видела первый раз в жизни. А Исмаил? Мой Исмаил… Его близко ко мне не подпустили, когда забирали из общежития. Весь этаж выбежал из комнат посмотреть на мой арест. Я всхлипывала, плакала, когда меня уводили, и проревела всю ночь, сидя на нарах в камере. А наутро начались допросы и следствие по моему уголовному делу, возбужденному по статье 158 часть 2 УК РФ. Следователь был глух к моим объяснениям. Он просто давал мне выговориться, а сам

40 Ге н и й

молча что-то писал. Потом, не давая мне ничего прочитать, он заставлял меня подписываться под составленными им актами допроса. Даже адвоката мне подсунули никчемного и глупого, который толком разговаривать не мог, не то что защищать. На удивление быстро, всего через неделю, состоялся суд. Я говорила, доказывала, как могла, свою невиновность, но мои слова, как будто ударялись о глухую стену. Это теперь я понимаю, что все было куплено, и за все было заплачено. Учитывая, что ранее я не привлекалась к уголовной ответственности и не была судима, суд вынес мне приговор – два года в исправительной колонии общего режима. Громко заплакала в зале суда свекровь, а Исмаил, повернувшись к Зое и Мадине, бросил им в лицо: – Будьте вы прокляты! В ту же ночь меня перевезли в город Хасавюрт. В изоляторе временного содержания я пробыла два дня, а на третий – меня, посадив в воронок, отвезли на вокзал. Выйдя из машины, я обомлела: передо мной был узкий коридор, составленный из ментов с собаками. Как только я вышла из машины, собаки начали лаять и кидаться на меня. Они, наверно, покусали бы меня, если бы их хозяева не держали так крепко поводки. До арестантского вагона я добежала в мгновение ока. От страха я сама выла как собака. Что такое вагон для заключенных? Это такой же вагон, как и для обычных людей, отличающийся только тем, что на окнах приварены толстые решетки, а вместо дверей в купе тоже решетки. Да и охраняется он таким усиленным нарядом милиции, как будто везут не арестантов, а нечто ценное. Я сидела в вагонной камере и плакала, никак не могла успокоиться. Мое лицо распухло так, что глаза стали казаться узкими щелочками. Вдруг я услышала сквозь лай собак, крики милиционеров и заключенных, которых тоже везли по этапу, как будто кто-то меня зовет: – Аня! Анечка! Я кинулась к окну. Да, так и есть, моя свекровь стояла метрах в десяти от вагона и звала меня: – Дочка! Анечка, доченькa, где же ты? Раньше я никак не могла назвать свекровь мамой, просто язык не поворачивался, а тут меня как будто прорвало: – Мама! Мамочка! Я здесь! Здесь! Мама! Слезы новой волной хлынули из глаз. Я заревела так, что сопровождающий надзиратель испуганно начал просить меня успокоиться, принес стакан воды. В окно я увидела, как свекровь, договариваясь со старшим, отдает ему сумку для меня и сует ему в нагрудный карман бумажку. Продажные твари, даже передачу мне передать не хотят. Вагон тронулся, поплыли мимо меня лица, здания. Поплыла в прошлое моя счастливая семейная жизнь. А сумку мне так и не передали. Еду мне по дороге передавали зеки из соседних купе-камер через охранников. Слыша мои рыдания и причитания, они не остались равнодушными к моему горю, делясь со мной своей едой из дома. Чем только они меня не угощали: начиная с фруктов и заканчивая сушеной домашней колбасой. До конечной моей остановки я оставалась единственным пассажиром своего купе. Местом моего заключения стала Головинская женская исправительная трудовая колония общего режима. Как только я прибыла в колонию, меня сразу же отправили мыться. Выдали мне сарафан, чулки, нижнее белье, полотенце, мыло, алюминиевую кружку, ложку и чашку для личного пользования. Затем был карантин: десять дней я находилась в закрытом бараке. Меня обследовали в санитарной части и, так как я была на третьем месяце беременности, меня поставили на медицинский учет и определили на легкие работы. По истечении десяти дней я и еще несколько женщин, тоже заключенных, были отведены к начальнице колонии, которая зачитала нам наши права и обязанности, а затем нас расформировали по отрядам.

Ге н и й 41

И потекли мои серые будни, где единственной радостью были письма из дома. До декретного отпуска я работала в швейных мастерских, где шили по заказу различных министерств и организаций одежду, фуфайки и постельное белье. Отсидев первые три месяца, я получила разрешение на личное трехдневное свидание с родней. Птицей полетело мое письмо домой с сообщением о свидании. Надо ли рассказывать, как мы встретились с Исмаилом впервые после ареста. Он обнимал меня, гладил мой растущий живот, целовал его, а я не могла даже разговаривать, только тихо плакала. Моя свекровь передала мне много разных вкусностей в посылке, и эти три дня в маленькой камере для семейных свиданий превратились для меня в настоящий праздник. Но все хорошее быстро кончается. Закончилось и мое свидание с мужем. Но, как ни странно, я не плакала, когда он уезжал. Эта встреча придала мне сил и уверенности. Я поняла, насколько любима и уважаема в семье своего мужа. Я узнала, что мне верят и ждут меня дома. До родов я получила еще одно свидание. На этот раз приехали свекровь и свекор. Жаль, конечно, что Исмаил не приехал. Они договорились приезжать по очереди ко мне на встречи. До утра мы не сомкнули глаз – все говорили, говорили. Свекровь никак не могла на меня наглядеться, все обнимала, плакала, уговаривала меня не переживать, не нервничать, чтобы на ребенке ничего не отразилось. С приближением родов мне стало тоскливо, накатила депрессия. Жутко хотелось быть рядом с мужем дома, но человек предполагает, а Бог располагает. На удивление легко и быстро я родила красивого и сильного мальчугана. Все никак не могла наглядеться на него. Весь медицинский персонал бегал на него посмотреть, даже главврачу приходилось отгонять и ругаться со всеми любопытными. Целую неделю после родов я пролежала в родильном отделении санчасти, как там говорят, на «щадящем режиме». Затем снова началась работа в швейных мастерских. Сердце мое разрывалось от тоски, так хотелось быть рядом с сынишкой, вдыхать его молочный запах, целовать нежные щечки. Утешало только то, что бегала я в ясли, где жили детишки таких же горе-мамаш, как и я, через каждые четыре часа для кормления. Невозможно передать словами то состояние души, когда прикладываешь к груди свое дитятко. Еще до рождения ребенка мы с Исмаилом договорились назвать сына Русланом. Когда Русланчику исполнилось три месяца, он сильно заболел. По колонии прошла эпидемия гриппа, которая не миновала и моего сыночка. Я разрывалась между ним и работой в мастерских. В итоге, после долгих переживаний, боясь осложнений болезни после гриппа, я вызвала телеграммой свекровь, чтобы она забрала внука домой. Поначалу, когда мне уже не надо было бегать в ясли к сыну и грудь моя была туго перевязана, я не находила себе места. Даже разговаривать нормально ни с кем не могла. Через две недели пришло письмо из дома с фотографией моих самых любимых и дорогих мужчин. Исмаилка улыбался, как бы подбадривая меня, держал на руках Русланчика. В письме он успокаивал меня, что все нормально, болезнь отступила, наш сыночек хорошо ест, спит и агукает. У меня отлегло от сердца. В дальнейшем на свидания со мной приезжал только муж. Свекровь оставалась с внуком. Никому его не доверяла, даже на час. Исмаил привозил мне целые пачки фотографий моего Русланчика. К весне вся наша Головинская женская исправительная трудовая колония гудела, как растревоженный улей. Вышел указ президента об амнистии к 55-летию Победы в Великой Отечественной Войне. Осужденные, попавшие под амнистию, готовились к досрочному освобождению. В их числе была и я. Выслав письмо с радостной вестью домой, я считала дни до выхода на волю. И вот, наконец, наступило утро моего освобождения: я вышла за ворота зоны в числе тридцати пяти женщин, для которых, как и для меня, этот день стал светлым мигом в жизни. Я сразу увидела в толпе встречающих своего мужа. Молча кинулась в его объятия, никак не могла оторваться от него. Исмаил говорит мне: – Аня, Анечка, подожди. Я хочу кое-что тебе сказать. – Высвободившись из моих объятий, он развернул меня на сто восемьдесят градусов.

42 Ге н и й

– Посмотри... Ничего не понимая, я уставилась на женщину, стоявшую рядом. Что-то в ней мне кого-то напоминало, где-то я уже видела это лицо, эти глаза, эти губы.

– Доченька... Прости ради Господа Бога мне мой грех! Она рухнула на колени передо мной, обняла мои ноги и заплакала. Уже позже, в гостиничном номере, сидя за наспех накрытым столом, я, еще до конца не вышедшая из шокового состояния, слушала эту женщину, Василюк Елену – мою родную мать.

– Жили мы с твоим отцом Николаем хорошо. Дом построили, хозяйство большое держали, детишек нажили. Сестра у тебя есть Светлана и брат Сергей. Да вот только бела приключилась: загулял твой отец, ушел к другой женщине. Когда узнала, что беременная третьим ребенком, то есть тобой, решила отомстить ему. Ушел-то он к другой недалеко, на нашей улице жил, видел, что я пузатая ходила. Для него дети – все на свете. Светку и Сергея каждый день из школы встречал. То гостинцев даст, то денег подкинет. А как понял, что я беременная, так вообще с ума стал сходить, хотел вернуться, да я, дура набитая, задумала больно ему сделать, чтобы мучился, переживал. Знала ведь, что дети – его слабое место. Незадолго до родов я собралась и поехала в Махачкалу, чтобы родить и оставить ребенка там – временно, пока с мыслями не соберусь, что дальше делать-то. Почему именно туда? Слыхала раньше, что дагестанцы очень гостеприимный и отзывчивый народ. Я ведь не хотела тебя там насовсем оставлять. Думала, напугаю своего кобеля Николая, верну его, а затем и тебя заберу домой. Когда оставила тебя, с ума сходила, сердце мое разрывалось на части, по ночам вставала, казалось, плач детский слышу. Когда рассказала все мужу, отцу твоему, думала ему отомщу, его накажу, а оказалось – не его, а себя наказала. Не было мне покоя ни днем, ни ночью. С отцом твоим со временем сошлись и принялись тебя искать. Я тебе имя и фамилию дала, координаты свои оставила. Да только чиновники отказывались нам тебя отдать. Говорили, что удочерили тебя, а тайна удочерения не оглашается. Не знаю, почему не захотели, чтобы тебя забрали мы, наверное, денег хотели с нас получить. Каждый раз поиск заходил в тупик. Когда, по моим подсчетам, тебе исполнилось восемнадцать лет, я решила еще раз поискать тебя. Мы с отцом обратились в сыскное агентство. Через несколько месяцев нам сообщили адрес твоего мужа. Поехали мы с отцом туда, познакомились с мужем твоим, зятем нашим, внучка увидели, да и узнали об этой истории, что с тобой случилась. Вот я и приехала к тебе, вернее за тобой. Доченька! Сокровище мое! Прошу тебя, ради всего святого, прости меня! Слезы ручьем текли по ее враз постаревшему лицу. Теперь я поняла, почему черты ее лица мне показались знакомыми. Это были мои глаза, мои губы, мое лицо – это была моя родная мама. Мы обнялись с ней и заплакали. Конечно же, я простила ее. Если бы я была ей безразлична, то она не искала бы меня столько лет. Не приехала бы в Белиджи. Не стояла бы у ворот зоны, встречая меня. Сейчас, по прошествии почти двух лет с тех пор, я понимаю, что я поступила правильно, простив поступок своей мамы. Я обрела сестру, отца, брата, маму, племянников и племянниц. Разве думала я когда-нибудь, что буду сидеть в тюрьме по лживому навету уже покойной Мадины, которая погибла от рук своего очередного пьяного клиента. Разве думала я, что обрету счастье родственных отношений? Когда-то давно я услышала одну поговорку, которая врезалась мне в память и, которую я люблю часто повторять: «Никогда не говори “никогда”».

Ге н и й 43

ДОЛГАЯ ДОРОГА ДОМОЙ Я не жила в Дагестане почти 20 лет. Дочь военного офицера и учительницы, меня заносило во все мыслимые и немыслимые города и веси. Бывало такое, что 1 сентября я шла в одну школу, а заканчивала учебный год в другой школе, совсем в другом городе. Поэтому-то отношение к своей малой Родине – Дагестану – у меня особенное. Родилась я в Германии, в городе Дрездене, где дислоцировалась военная часть моего отца. Он тогда был старшим лейтенантом. Когда ему сообщили, что родилась дочь, он расстроился и жутко напился. Ждал сына. Но как ни странно, меня он очень любил и баловал. Второй удар – рождение второй дочери, мой папа выдержал героически в чине капитана. Теперь в расстроенных чувствах пребывала мама. А я, пятилетняя дуреха, с большим красным бантом на голове (сооружение соседки по лестничной площадке) и хорошо выпившим папой, стояла под окнами роддома и орала: – Ма-ма-а-а-а! По-ка-жи-и-и ля-ль-к-у-у-у! Мама показывает в окно, с высоты третьего этажа Благовещенского роддома маленький сверток. И я, с чувством выполненного долга, повернувшись к отцу, говорю: – Видел, какая она красивая?

– А как же мы ее назовем? Рождение дочери не планировалось родителями, поэтому имя было подготовлено только для сына. Я вспомнила подружку, которая жила в селе, рядом с бабушкой.

– Зарема!

– Ну, Зарема, так Зарема! – соглашается со мной папа, пьяно взмахнув рукой. Впоследствии сестра не раз упрекала меня за это решение. Поклонница новомодных имен, она частенько мне это припоминала, на что я неизменно ей отвечала: – А меня вообще зовут Мадина, и, представь себе, я еще живу, и не повесилась. В Дагестане, а точнее, в селе, мы с сестрой и мамой, а иногда и с папой бывали нечасто. То очень далеко служил отец, то перепадала «горячая» семейная путевка на курорт, от которой просто грех отказаться. Но когда бывали в селе, я отрывалась на полную катушку. К своему великому позору, я не знаю своего родного языка. Как говорит моя мама, я – парниковая даргинка. Вот так и мотало нас по стране. Только обоснуемся, только разложим чашки по полкам, как вдруг – айда! – перевод в другую часть. Когда я перешла в пятый класс, папу перевели в Буйнакск. Нас поселили в офицерском городке. Может, обстановка так подействовала на моего отца (наконец-то дома), а может, погоны майора, но именно в тот год мама родила сына. Вы, наверное, подумаете, что папа был трезв от гордости и радости. Ничего подобного! Понаехало море родственников – маминых, папиных бабушек, дедушек, теток, дядек и прочих. Это была свадьба, проводы, именины, юбилей... – все вместе взятое семидневное мероприятие, пока не выписалась из больницы мама и все не разъехались по домам. Имя брату нам с сестрой выбрать не доверили, но мы, оскорбленные, все-таки лезли в споры взрослых. В итоге имя выбрали, оно было старо как мир – Магомед. На следующий год отца перевели в Краснодар. Чтобы мы не мельтешили под ногами у взрослых при переезде, меня отправили в пионерский лагерь им. Назарова, а сестру – в село к бабушке. Брат по малолетству остался с мамой.

44 Ге н и й

Поступление в пионерский лагерь – особенный ритуал. Привез меня туда папа. Путевку и другие документы он сдавать отправился сам к начальнику, так как я опоздала на пять дней к открытию смены, а меня оставил у медпункта дожидаться медсестру. Появившаяся медсестра, записав все данные, определила меня в первый отряд.

– Ну, пойдем, дорогая, знакомиться с коллективом.

– Вот, ребята, знакомьтесь, к вам новенькая из Краснодара. Зовут Мадина. Эти огромные серые глаза я увидела сразу. Я не видела любопытных взглядов ребят, только огромные серые глаза. Откудато издалека услышала голос: – Так, девочки, покажите Мадине наш корпус, комнату, кровать, расскажите ей о распорядке дня, в общем, прошу любить и жаловать. Гомонящая толпа девчонок отвела меня в корпус, знакомить с местом обитания на 20 дней. Зашел попрощаться папа: – Привыкай, не груби, я сам приеду за тобой. Если бы я знала, что меня ждет впереди, я бы сказала ему: – Никогда, никогда не приезжай за мной! Эти 20 дней пионерского рая навсегда запомнятся мне. Моя первая любовь не разбила мне сердце, она была взаимной. Его звали Яраги. Был он из Махачкалы. На первой же дискотеке он отбил меня у всех претендентов на дружбу. Танцевала все вальсы исключительно с ним. Сказать, что я немела от одного только взгляда, было бы неправдой. Я всегда была слишком болтливой. Но он так действовал на меня, что и разговаривать не хотелось, только слушать и слушать его. Однажды к нему в лагерь приехали родители. Он отдыхал там вместе с двумя сестрами. Вызвав меня из комнаты, он познакомил меня со своими родителями. Они очень серьезно отнеслись к этому. Все бы ничего, но мне тогда было 12 лет, а ему 15. Заканчивалась смена, а вместе с нею и моя первая любовь. Когда приехал за мной папа, от расстройства я даже заплакала. Папа истолковал это по-своему. Ребят на этот момент в лагере не было. Они все ушли в лес, на отрядную поляну, готовиться к закрытию смены, а я была дежурной по корпусу. Собрав вещи в свой видавший виды чемоданчик, я со слезами на глазах вышла к папе.

– Ну не плачь. Я же приехал за тобой. Все будет хорошо. Я расстроилась, что не оставила адреса, а самое главное, забыла фотографии на своей полке. Вспомнила про них, когда были на пути к Махачкале. Вот так закончилось мое первое любовное приключение. На память от него остались только имя и огромные серые глаза, навсегда запечатлевшиеся в моей памяти. Я выросла, заканчивала школу. Мы так и остались жить в Краснодаре. Папа дослужился до чина полковника, и теперь в его подчинении была целая военная часть. Каждый день у нас дома околачивались солдаты из части, то за папой приедут, то, наоборот, привезут его домой. Мы с Заремой отчаянно кокетничали с ними, за что нам хорошо доставалось от мамы. Когда встал вопрос о моей будущей профессии, я заявила родителям: – Хочу быть хирургом!

– Вайи, аставпируллах! – закричала мама. – Когда ты вырастешь, когда повзрослеешь? Почему тебе неймется? Выбери себе тихую женскую работу. Хирург – это мужская работа. Нет-нет, не надо! Папа молча выслушал и меня, и мамины причитания, затем спросил: – Но почему именно медицина?

– Ума нет – иди в пед, стыда нет – иди в мед, а если того и другого нет, иди в культпросвет, – продолжала бормотать мама.

Ге н и й 45

Я не буду рассказывать о маминых причитаниях, но, главное, папа меня поддержал. Дай Бог здоровья моему папе и папиным знакомым, что помогли мне поступить в Краснодарский Государственный медицинский институт. Я вообще считаю, что не стыдно поступить «по блату», стыдно не учиться. Самым ярким периодом в моей жизни было, пожалуй, студенчество. Сумасбродство, наглость, бесшабашность – вот три составляющих безмятежной, запоминающейся навсегда юности. Самое главное – все попробовать (в разумных пределах, естественно). Учились курить все девчонки из нашей группы, когда были в колхозе на сельхозработах. Днем постреляем сигарет у ребят, а вечером, сидя у входа в барак, курим. Попробовали водку. Непьющих медиков, по-моему, не бывает. Каникулы между курсами проводились на родине, в Дагестане. Хотя я столько жила в Краснодаре, все равно не могу сказать, что это мой дом. Я так люблю Дагестан, что описать свое чувство словами просто невозможно. Когда приезжаешь домой, а вокруг все дагестанцы, то кажется, все они тебе родственники. Хочется всем улыбаться, приветствовать каждого встречного. По окончании института я порывалась устроиться жить и работать в Махачкале. «Что скажут люди?!» – было вечной отговоркой моей мамы. Папа помог устроиться в хирургическое отделение Центральной краевой больницы. Сказать, что меня до 30 лет никто не сватал, было бы неправдой. Была уйма претендентов на руку и сердце, но все они были не моего вкуса, цвета и запаха. Бракосочетание с кузеном мною отвергалось на корню. Имея свободные взгляды на жизнь, несмотря на уважение к обычаям и традициям народов Дагестана, я не смогла побороть в себе независимость и самостоятельность в решении любых проблем. И именно эта черта бесила всех моих ухажеров. Я не хотела становиться в их руках мягким воском. У меня всегда и везде должно было быть свое мнение. Сестра давно была замужем за кузеном и имела всеми обожаемого сыночка. Честно говоря, я давно уже мечтала стать матерью. Такой маленький, беспомощный сверточек в руках, издающий самый прекрасный на свете запах – запах материнского молока. Да, это была моя золотая мечта. Но стать матерью-одиночкой... – такая перспектива меня не устраивала. Однажды я дежурила в отделении. Группа дежурных хирургов состояла из трех человек: я, Николай Семенович (пожилой человек лет 52-х) и Артем, старше меня на 5 лет (почти ровесник). Сидели в столовой, чаёвничали, ели чуду маминого приготовления, которые она старательно укладывала каждый раз мне в пакет, когда я уходила на дежурство. В столовую заглянула медсестра Ирочка: – Николай Семенович, вас просят срочно спуститься. Там пациент поступил с острым аппендицитом.

– Так, сворачиваем скатерть-самобранку и – в ускоренном темпе в операционную. Слово старшего дежурного – закон для молодых. Мы с Артемом уже мыли руки и надевали перчатки, когда завезли в операционную его. Молодой человек лет 32-33, черноглазый, смуглый, с красивыми кудрями. Он не корчился от боли, а просто лежал, плотно сжав губы. Передо мной лежал Аполлон. Смуглый, кучерявый, с правильным прямым носом, крупный волевой подбородок с ямочкой, брови вразлет. Тело мускулистое, жилистое. «От такого только рожать», – пришла в голову мысль.

– Мадина, ты меня не слышишь! Николай Семенович и Артем внимательно смотрели на меня.

– Между прочим, он подданный острова Крит. Приехал к родственникам своим – грекам. Ювелирбизнесмен. Хочет открыть ювелирный магазин в Краснодаре. Приступ случился в ресторане, где от-

46 Ге н и й

мечали день рождения его двоюродного брата. В приемном покое стоит целая толпа родственников, ожидает окончания операции. Мадина, миссия общения с родственниками возложена на тебя. Наконец-то наложен последний шов.

– Вы родственники Алекса Дакеркеса? Операция прошла хорошо. Ему ничто не угрожает. На память об этой поездке в Россию, на его красивом теле останется тоненький шрам с восемью швами. Операция выполнена безукоризненно хирургами-виртуозами. А сейчас всем спокойной ночи! Да, чуть не забыла! Завтра вы можете навестить больного с 16.00 до 18.30. Не дав раскрыть рта целой толпе родичей, я развернулась на 180 градусов и покинула помещение. Утром был обход. Не надо было мне заходить туда, в эту палату. Можно было послать Артема. Но меня туда тянуло, как будто магнитом. Он лежал, накрытый простыней до пояса. Лежал с закрытыми глазами. Я тихо подошла, присела рядом на стул. Взяла руку, чтобы нащупать пульс.

– Какие у вас нежные, ласковые руки. От неожиданности я вздрогнула. Он смотрел на меня сквозь опущенные ресницы.

– Я даже удивился вчера, когда увидел вас в операционной. Надо быть очень смелой, чтобы работать хирургом. Каждый день кровь, раны, переломы. Я смотрела на его губы. «Хочу его поцеловать… Дура! Успокойся! Раскраснелась, как малолетка!».

– Вам нельзя много разговаривать. Нужно побольше спать. Ешьте только легкое: бульоны, супы, соки. Первые шаги через 2-3 дня. Говоря все это, я опустила глаза, держа его руку в своей, – начала считать удары пульса. «Даже пальцы у него особенные, прямые, длинные, с ухоженными ногтями». Он развернул свою руку и подушечками пальцев погладил меня по раскрытой ладони. Озноб по спине – как кружка холодной воды после холодного душа. Я вскочила.

– До свидания.

– Я жду вас. Дома из головы у меня не выходил Алекс.

– Что, дочка, задумчивая ты сегодня?

– Устала я очень, папа. На следующее утро, отведя Артема из ординаторской в коридор, я попросила: – Артем, ты мне друг или портянка?

– Дежурить за тебя не пойду!

– Да не дежурить! Пойди в шестую палату. Проверь больных. Если будут спрашивать, скажи, что главный вызвал, или заболела или еще что-нибудь наври. Ты же профессионал в этом деле.

– О-о-о! Мадиночка! Пришла любовь – открой пошире двери! Пришла любовь – открой объятия свои! А может, это не любовь? Да! Это страсть! Добровольная сдача тела в эксплуатацию.

– Замолчи! Ты идешь?

– Иду. Куда от тебя денешься! Как бы я ни убегала от Алекса, в одно прекрасное утро он все-таки подкараулил меня в курилке (так и не разучилась после студенчества).

– Мадина, не надо от меня бегать. Я не кусаюсь, и не позволю себе лишнего. Мы не дети. Давайте общаться, как взрослые люди. Он прекрасно говорил на русском языке. Мама его жила в Краснодаре. Затем вышла замуж за приезжего грека и уехала на Крит. Все это рассказал мне Алекс, сидя со мной в курилке для врачей.

– Я хочу отблагодарить вас за операцию. Завтра я выписываюсь, а через неделю приглашаю вас в ресторан «Император» – там хорошая кухня.

Ге н и й 47

Он заехал за мной, как и обещал, через неделю в больницу.

– Алекс, я не поеду в ресторан в рабочей одежде. Мне неудобно.

– Это не проблема. Я подвезу вас до дома и подожду. Хорошо, что родителей не было дома. Наспех накрасилась, надела темно-синее вечернее платье, расчесала свои длинные космы и закрутила их в тугой узел на затылке. Сердце бешено билось у меня в груди, когда мы вышли из машины к ресторану. Отдельная кабина, превосходная кухня, и такой шикарный мужчина рядом! Это было что-то! Голова кругом!

– Я знаю, что операцию делали не вы одна, остальных врачей я уже отблагодарил. А вам мне хотелось бы преподнести несколько необычный подарок. Он достал из внутреннего кармана пиджака узкий длинный футляр. Щелкнул замочек. Внутри на черном бархате лежала, извиваясь, золотая цепь.

– Я не возьму такой дорогой подарок. Он будто обязывает меня. Нет, нет!

– Ну, что вы, Мадина! Это я обязан вам. Николай Семенович сказал мне, что ассистировали ему и накладывали швы именно вы. Спасибо, шрам не будет особенно выделяться, ну а швы вообще великолепны. Разрешите мне в благодарность надеть на вашу красивую шею эту цепочку. Он встал у меня за спиной. Руки были мягкими, теплыми, нежными. Опять щёлкнул замочек, но уже у меня на шее. Сперва я не поняла, что случилось, но затем резко вскочила: – Не надо! Не надо этого делать! Алекс целовал мне шею, что-то шепнул на ухо.

– Извини, извини ради Бога! Я не хотел тебя обидеть, но я не мог удержаться от соблазна тебя поцеловать. Остаток вечера прошел скомкано. Я не могла расслабиться, принять извинения. Он отвез меня домой. Ох, как блестели глаза у моей мамы, когда она увидела его подарок: – Дочка, выйдешь замуж за грека, уедешь от нас. А мы с папой, Заремой, Магомедом будем приезжать к тебе купаться и загорать на Средиземном море.

– Размечталась! Каждый день Алекс приезжал за мной на черном отполированном до зеркального блеска «Вольво». Машина принадлежала его брату. Дела Алекса шли в гору. Я была на презентации его ювелирного салона. Это был блеск! Планировал он открыть еще один магазин в Сочи. Я не мыслила жизни без него, купалась в его объятиях, таяла, растворялась в нем. Я влюбилась! Влюбилась, как 17-летняя девчонка – безумно, безоглядно. Я ждала, когда же он мне сделает предложение, но он медлил, умело переводил разговор на другую тему. Мне пришлось однажды прямо спросить его об этом в Сочи, где мы были на выходных. Лежа в постели уютного номера небольшой частной гостиницы на берегу моря я, заглянув ему в глаза, сказала: – Алекс, как бы я хотела побывать на Крите. Посмотреть твой дом, узнать, чем ты живешь, чем дышишь.

– А зачем? Нам ведь и здесь с тобой хорошо.

– У тебя там все не так ладно?

– Уф… Ну, хорошо, Мадиночка, давай расставим все точки над «i». Я женат, у меня двое прекрасных детей. Браком своим я более чем доволен. Она из состоятельной семьи. Ее отец, т.е. мой тесть, сделал из меня то, чем я являюсь на сегодняшний день. Сам я из небогатой, скорее, средней семьи. Кому я был нужен? Нищий ювелир, пусть даже и талантливый. Этот брак я считаю подарком судьбы. Если привезу тебя туда – это сразу станет известно моим родственникам, жене, тестю. Моему браку, карьере – конец.

48 Ге н и й

Но я и с тобой не хочу расставаться, поэтому предлагаю следующее. По работе я часто буду приезжать в Краснодар. Куплю квартиру – а ты будешь там жить, как говорят мусульмане, второй женой. Я обеспечу тебе безбедную жизнь. Мадина, Мадина, ты куда? Я встала, начала лихорадочно одеваться.

– Я знал, чувствовал, что ты так отреагируешь! Ну, куда же ты? Что за сумасбродство, Мадина? Схватив сумку, я бросала туда все свои вещи. «Дура! В любовь поиграть захотелось?! Да, я чувствовала, что такие мужчины свободными не бывают, но все-таки верила в принца на белом коне. И это в 30 лет! Лошадь!» Покидав кое-какие вещи в сумку, я развернулась лицом к нему, поднесла указательный палец прямо к его лицу: – Ты! С сегодняшнего дня, с этого часа оставишь меня в покое. Забудешь имя Мадина. Забудешь мое лицо, мой адрес и вообще про мое существование. Даже про себя не произноси мое имя. Я выскочила из номера, как ошпаренная. Он за мной в одних брюках: – Мадина!

– Пошел вон! Не помню, как добралась до автостанции, как села в автобус Сочи–Краснодар. Дома я была в каком-то забытьи. Только когда увидела маму, разревелась, как маленькая девочка. Плакала от обиды, от жалости к себе. Мама гладила мои волосы и тихим шепотом успокаивала меня: – Ты у меня самая красивая, самая хорошая дочка на свете. Не надо так плакать, он недостоин твоих слез. У тебя все еще впереди, просто твоя судьба еще не постучалась в двери. На следующий день я написала заявление главврачу о предоставлении отпуска. Раньше я надеялась, что мы проведем этот отпуск с Алексом на Крите. Я так мечтала побродить по развалинам дворца Кноссос, увидеть таинственный лабиринт, в котором обитал ужасный Минотавр. Алекс столько раз рассказывал мне о своем родном городе Ираклионе – воротах острова Крит. О площади Львов в центре Старого города, где в маленьких уютных кафе подают ракию – знаменитую критскую водку, а на закуску можно отведать «псари» – блюдо из свежевыловленной рыбы. Но все мои мечты рухнули в одночасье. Через два дня автобус вез меня домой, в Дагестан, в Махачкалу. Я сбежала от Алекса. Боялась увидеть его, услышать его голос даже по телефону. Сердце мое обливалось кровью. Семья дяди Рашида (папиного брата) встретила меня радостными криками. Я наслаждалась гостеприимством родственников. Старший сын дяди Рашида – Ризван был женат и жил отдельно от родителей. Неделю спустя Ризван отмечал день рождения своей трехлетней дочери Аиды. Дядя Рашид, тетя Ума, их дочь Малика и я отправились в гости. В комнату полную гостей, я зашла последней.

– Это моя двоюродная сестра Мадина из Краснодара работает хирургом, поэтому еще не замужем, все ее боятся. Дружный смех был ответом на представление меня гостям. Эти огромные серые глаза я увидела сразу, как когда-то в детстве. Меня усадили напротив него.

– Здравствуй, Мадина!

– Здравствуй, Яраги!

– Ты такая же хорошенькая, как тогда.

– Спасибо. Ты тоже не изменился особенно.

– О, так вы знакомы?! – глаза Ризвана чуть не вылезли из орбит.

– Давным-давно это было.

– Да, лет 18 уже прошло. В пионерском лагере вместе отдыхали. От нас наконец-то все отстали.

Ге н и й 49

– Как ты, Мадина?

– Нормально. Работаю. А ты как?

– Тоже ничего. Преподаю в университете на математическом факультете, мучаю бедных студентов. Как когда-то давно, когда начались танцы, Яраги не давал мне ни с кем танцевать. Только с ним. В комнату ворвалась толпа ребятишек. И накрыли стол в другой комнате.

– Папа, папа! На руки к Яраги вскарабкалась девчушка лет трех с небольшим. Удивительно милая, такая хорошенькая, со смешными косичками.

– Лапочка, папина красавица! Познакомьтесь, это Меседу, а это тетя Мадина. Она так ласково посмотрела на меня и сразу протянула мне ручки. Я взяла ее на руки, она так доверчиво обняла меня за шею и прошептала на ухо: – Тетя Мадина, ты такая красивая, хочешь стать моей мамой? Ты купила бы мне куклу и пошли бы мы вместе с ней в парк. Яраги сразу все понял, когда увидел мои растерянные глаза.

– Извини ее, Мадина. Она болтает, что можно и что нельзя.

– Да ничего страшного. Яраги засобирался домой. После его ухода Ризван рассказал мне о нем: – Жаль мне его. Такой парень хороший, а не повезло ему. Года два назад ехал с женой в Кизилюрт к ее родителям в гости. По дороге пьяный шофер камаза врезался в их «девятку». Жена скончалась сразу, а его еле спасли. Полгода провалялся на больничной койке. Хорошо, что девчонку с собой не взяли, оставили в Махачкале, у его матери. Сейчас он уже отошел, а поначалу смотреть на него больно было. В ту ночь мне снился странный сон. Я стою в лодке, которая медленно плывет по течению реки. На одном берегу стоит Алекс, хмурит брови и зовет меня, а на другом стоит молча Яраги. Рядом с ним Меседушка плачет, тянет ко мне руки и зовет меня: «Мама, мама, не уходи!» Проснулась с такой тяжестью в душе, что расплакалась. «Ну почему мне не везет? Надо же, угораздило влюбиться в женатого мужчину». Я часто бывала у Ризвана дома за этот месяц. Однажды Ризван попросил меня погулять в парке с его дочкой, пока они с женой съездят по делам. Ничего не подозревая, я отправилась в парк, решив заодно покатать Аидочку на качелях. Я не узнала его сразу. Он стоял возле качелей и катал Меседушку.

– О, Мадина, здравствуй! А мы заждались тебя. Ризван пообещал мне помочь встретиться с тобой. Я до того растерялась, что не ответила на его приветствие.

– Так вы с Ризваном договорились?

– Ну, да! А он тебя не предупредил?

– Нет!

– Да, некрасиво получается. Давай прогуляемся с детьми по парку и поговорим. Мы шли по аллее парка. Девочки бегали и прыгали вокруг нас.

– Мадина, скажу сразу все, о чем хотел с тобой поговорить, не буду вилять. Ты, наверное, уже знаешь все обо мне. Когда я увидел тебя у Ризвана, я был шокирован. Честно говоря, не ожидал, что меня так серьезно заинтересует женщина после смерти моей жены. Все эти дни я думал о тебе. Хочу с тобой встречаться. Намерения у меня самые серьезные. Только не говори «нет». Обещай просто подумать. Не скрою, что вижу в тебе идеальную мать для Меседушки. Смешно, да? Я во второй раз в жизни тебя

50 Ге н и й

встречаю и сразу начинаю ухаживать за тобой. Ты все молчишь, почему? Мадина, я не прошу ответа сразу, ты подумай, хорошо? Я думала всю дорогу, когда возвращалась в Краснодар. Взвешивала все «за» и «против». С Алексом все порвано раз и навсегда – это однозначно. Не хочу быть любовницей и содержанкой. Не так воспитана. Яраги. Он предлагал мне тихую спокойную жизнь со всеми вытекающими радостями. Рано или поздно мне нужно было выходить замуж, рожать детей. Я решила. Решила железно. Пора замуж. Лучше иметь в браке обоюдное уважение, чем пылкую, всепожирающую страсть, которая так же быстро угасает, как и вспыхивает. Через несколько дней после моего приезда я решила: пора действовать. Надо было вернуть ему его подарок – золотую цепочку. Я не хотела оставлять у себя хоть что-то, что напоминало бы мне Алекса. Завернув футляр, я пришла в его ювелирный салон. Увидев за прилавком знакомую продавщицу, я попросила ее: – Передай это своему хозяину, пожалуйста. В 18.00 я заступила на свое дежурство в больнице. Проходя в коридоре мимо входных дверей, услышала: – Мадиночка! Внутри все оборвалось. Это он! Медленно развернулась. Так и есть. Алекс. Довольная физиономия.

– Ну, наконец-то, а то я уже заждался. Мне возвращаться на Крит пора, а я не могу, пока тебя не увижу.

– Можешь спокойно уезжать. Я чеканила каждое слово, а Алекс все старался перевернуть в шутку: – Ой, ой какие мы холодные, даже ледяные. Хочешь, я тебя согрею, ты оттаешь в моих огненных объятиях?

– Алекс, хватит шутить. Ты меня прекрасно понял. Все, Алекс, все. Любовь прошла, завяли помидоры, ботинки жмут и нам с тобой не по пути. Роль второго плана не для меня. Возвращайся на Крит к своим детям и жене. Ей будет очень неприятно, если она узнает, что ты ей изменял. Алекс схватил меня за руку и с силой притянул к себе.

– Я не люблю, когда меня кидают и возвращают подарки. Я поставлю тебя на колени. Все будет так, как я тебе предложил. Звонкая пощёчина была ему ответом. (Хорошо, что больные не видели). В этот момент кто-то схватил Алекса за плечо. Яраги! Откуда он здесь?!

– Парень, отпусти руку моей невесты. Если ты мужчина, давай выйдем отсюда и поговорим помужски. Они начали спускаться вниз по лестнице на улицу, я за ними: – Яраги, не надо, прошу тебя!

– Иди в отделение и сиди там, пока я не приду. Мне ничего не оставалось делать, как вернуться в отделение и мерить шагами ординаторскую вдоль и поперек. Через полчаса ожиданий Яраги позвонил мне в коридор: – Ты можешь отпроситься с дежурства?

– Постараюсь. Николай Семенович без лишних слов отпустил меня.

– Я целую ночь ехал на машине сюда. Потом отдохнул и выспался в гостинице. Да, кстати, был у вас дома. Дядя Рашид и Ризван передали вам сумку, но сама понимаешь – это был только предлог,

Ге н и й 51

чтобы поближе познакомиться с твоими родителями. А я, вообще-то, за ответом приехал. Ну, что ты решила? Яраги быстро-быстро тараторил, не давая мне вставить словечко.

– Что я решила? Тебе, значит, нужен ответ? Вот тебе он – да!

*** – Мама, мама! Она глазки открыла! Сейчас плакать и кряхтеть начнет! Меседушка, как часовой на посту, охраняла сестренку Заирочку, которой исполнялся второй месяц.

– Сейчас мы ее покормим. Нежные губки причмокивали в ожидании еды. Господи, какие у меня красивые, славненькие дочки – Меседушка и Заирочка! Спасибо судьбе и Богу, что подарил мне такого любящего, внимательного мужа. Теперь я с полной уверенностью могу сказать: «Да, я счастлива и наконец-то я дома!»

52 Ге н и й

Я родился осенью 1980 года и рос до 18 лет недалеко от древнего Дербента в большой и веселой семье учителя и домохозяйки. Детство было с разноцветной юлой, трехколесным великом (по-моему, что-то вроде “Белый Бим”), кучей разбитых своих, а спустя три года и младшего брата машинок. Потом был большой велик (точно помню - «Десна»), мотоцикл, литература, история… Возможно, именно благодаря всем этим звеньям цепи и попал в 1998 году почти одновременно на филологически факультет ДГУ и страницы еженедельника «Новое дело». Входил в группу авторов рубрики «Дело молодое» газеты. Писал под…тремя псевдонимами – Мага-романтик, Ле де Универо и Квазимодо. Позже сотрудничал и с еженедельником «Черновик». В сети Интернет давно использую ник Le Flying Fox. Успел проработать в школе учителем, преподавателем компьютерных курсов, заведующим кабинетом СМИ родного филфака. Ныне руководитель Пресс-службы ДГУ и преподаватель кафедры РИДиИ. А так… Вроде, всё как у всех: школа, университет, работа, семья. Пытаюсь хоть иногда выкрасть время для диссертации, посвященной публицистике Набокова. Жена, малыш, близкие, работа – углы моего прямоугольника, в центре которого мне вполне комфортно. Ну... люблю ещё хорошие книги, компьютеры, люблю стильные фото, сладкое, море (только не летом), люблю кофе. Много чего люблю...

Ге н и й 53

54 Ге н и й

Ге н и й 55

56 Ге н и й

Ге н и й 57

58 Ге н и й

Ге н и й 59

60 Ге н и й

Мадина Сулейманова г. Москва

День, отнявший жизнь Ночь. Мотор. Звук тормозов. Крик. Всплеск рук. И чей-то ор. Тишина. Минуты. Час. Скорая. Сирены. Больничный коридор. Кровь. Палата. И печальный взор. Взгляд. Глаза. Рука. И страх. Тихая молитва. Плачь. И дрожь в ногах. Стоны. Всхлипы. Раны. Надежда. Бог. И боль. Терпенье. Гнёт. Страданье. Сегодня наша роль. Тоска. Молчанье. Слёзы. Смятенье. Мука. И печаль. Я верю. Я надеюсь. Я жду тебя назад. Назад. Сюда. Обратно. В мой мир. В мою мечту. Чтоб с чувством. Громко. Страстно. Сказать. Скучаю. И Люблю.

3 января, 2004 год. В день, когда случилась авария, мы собирались в кино и ещё куда-нибудь. Решили, наконец, отдохнуть и встряхнуться, чего не делали долгое время. Работа нас поглотила. До такой степени, что даже друг друга мы стали видеть изредка. Наш дом стал местом встречи двух людей, живущих под одной крышей. Это смешно, но это так. Бывали даже такие дни, когда мы приходили настолько поздно, что тот, кто пришёл последним, первого заставал уже спящим. А утром.. утром будильник громко делал своё грязное дело, мы поднимались, умывались, в лучшем случае пили кофе, в худшем уходили не выпив. Выходя из подъезда, мы моментально расходились, и следовали разными дорогами, ты со своей машиной, а я со своей. Моя машина была машиной, твоя же машина была чем-то иным, иногда складывалось впечатление что это, это не кусок железа, а человек. Видя твоё обращение с ней, было бы преступлением подумать иначе. Ты её любил так, как я любила тебя. Так и в тот день, всё шло по сценарию, начиная с будильника и заканчивая машинальным расходом в разные стороны по выходу из подъезда. Если бы мы только всё могли знать заранее… не было бы ни будильника, ни машины, ничего. Были бы только ты и я. Но, к сожалению, человеку не дано видеть будущее.

Ге н и й 61

Я завела машину, правда пришлось долго её прогревать, всё таки январь, мороз… Да, и ты не сразу отъехал. Когда выезжал, ты остановился возле меня...окно к окну... и на запотевшем стекле назначил мне свидание, написав: “вечером в 9, у твоей работы, жди меня, и я приеду”, и напоследок нарисовал в воздухе свою любовь. Потом мы громко рассмеялись и разъехались. Асфальта ни я, ни моя машина не ощущали. Был только лёд. Видимо снег шёл всю ночь. Сугробы были такие, что упади ты в них, сомневаюсь что выбрался б. Однако солнце при этом не жалело лучей. Мой кабинет встретил меня до неприличия светло и солнечно. Согревшись и выпив свою привычную дозу кофеина, я как всегда окунулась в работу. Вынырнула я оттуда только вечером, и с удивлением обнаружила, что не захлебнулась. На часах было 20:30, значит пора собираться. Хотя все, и не только приличные люди давно уже собрались, ибо рабочий день у нас заканчивается много раньше девяти. Как раз подошла наша техничка баба Надя, и я покинула своё рабочее место, не забыв угостить бабу Надю, печеньями купленными утром на перекус. Спустившись вниз, я оделась, посмотрелась в зеркало висящее в фойе, и пошла навстречу тебе… Выйдя на улицу, я ощутила резкий, ледяной ветер. Его порывы были настолько сильны, что буквально срывали меня с места. И было ужасно холодно. В тот момент, меня впервые кольнуло чувство беды. Запах беды. Голос тревоги. То самое ужасное ощущение, когда, кажется, что внутри тебя рвутся струны, а ты сама гитара. Тогда я не придала этому значения, потому что нам, людям, всегда кажется, что с нами никогда ничего не случится.. и продолжает казаться до тех самых пор, пока это не застигает нас врасплох, и не заставляет вкусить всю горечь и боль утраты. Оглянувшись по сторонам, я не увидела тебя, и побежала к своей машине. Всё-таки ждать в тепле более комфортно, да и хотелось выглядеть к твоему приезду не синей, морозной бабой, а всё-таки более живой женщиной, ведь свидание предполагает хороший внешний вид. По крайней мере, так принято. На часах ровно 9. Тебя ещё нет. Но это меня не удивило, так как твоя работа находится в противоположном конце города, и я не стала волноваться.

9.15 9.25 9.30 9.45 Тебя всё также нет. Ты всегда был пунктуален, и получасовое опоздание не в твоих привычках. Я набрала твой номер, шли гудки, но ты не брал. Через 10 минут я повторила попытку дозвониться, и уже не прекращала её до тех пор, пока…. Я обзвонила всё. Всё, что было возможно. Всех твоих знакомых, всех родных, все больницы, все отделения милиции, и конечная остановка это была все морги. Нигде тебя не было. Я не знаю, почему в центральной больнице мне тогда сказали, что человека с такой фамилией не поступало... может не все данные они обрабатывают сразу… не знаю... В 1 ночи, твой телефон ответил. Чужим скрипучим голосом. Сказал, что ты именно в той центральной больнице, в травматологии. Я не знаю, как я доехала, потому что по сей день не могу вспомнить ни дороги, ни себя на этой дороге. Ты пролежал в реанимации 3 дня. Кома. Переломы. Сотрясения. Гематомы. Внутренние кровотечения. Всё это выпало тебе. На тебя наехал камаз, и ты не смог справиться с управлением, хотя твоя

62 Ге н и й

машина обычно была послушной тебе. Может виновата зима? ..я не знаю ..возможно. За все эти дни, я ни разу не выпустила твоей руки из своей. Уже 3 января 2007 года. Я ни разу не выпустила твой образ из своего сердца. .....Я верю. Я надеюсь. Я жду тебя назад. Назад. Сюда. Обратно. В мой мир. В мою мечту. Чтоб с чувством. Громко. Страстно. Сказать. Скучаю. И Люблю.

Шрамы Они мучают меня. Мешают мне дышать. Мешают мне есть и спать. Они мешают мне во всём. Жить.. самое ужасное, это то, что они мешают мне жить. Они помешали мне быть счастливой. Они лишили меня всего, всего, о чём я мечтала.. мои мечты..вы остались всего лишь мечтами.. моими грёзами, моими несбыточными желаниями. Моя жизнь рухнула в одно мгновение. А как всё начиналось, красиво до безобразия.. Воспоминания.. как это больно. Вы ничем не лучше шрамов, вы одинаково мучаете, одинаково рвёте душу. Вы моё наказание.. наказание за то, что я посмела быть слишком счастливой. Ещё год назад всё было по-другому. Хорошо настолько, что нет сил, думать об этом. Но не думать невозможно, потому что это моя жизнь, потому что это единственное что помогает мне сегодня существовать. Я вспоминаю каждую деталь, и когда я при этом смотрю под ноги, то вижу капли крови, которыми истекает моё израненное сердце. С тех пор как всё случилось, я ношу его в руках.. потому что оно выпрыгнуло и покатилось.. от страха. Больше оно не во мне. Я его перестала ощущать, но теперь я его вижу. Мы были подростками с разницей всего лишь в год. Дерганья за косички, первые записки, переглядывания на уроках, вот с чего всё началось. Так и окончили школу романтиками, мечтающими о красивом и светлом будущем. Об общем будущем. И чтоб так и было, мы даже поступали вместе, в один институт, но на разные факультеты. Учились, любили, мечтали. Мы жили и дышали друг другом. Даже когда физически мы были на расстоянии, духовно мы всё равно были рядом. Мы мечтали о дне, когда наши две жизни, станут одной. Детские мечты которым не суждено было сбыться. Но мы не знали. И даже не чувствовали. А ведь это было началом конца. Между нами появился он. Я даже не знаю как это случилось. Как вообще могло быть так, что в моей душе оказалось место кому-то ещё. Я не знаю. Студент старших курсов, без пяти минут выпускник, обратил своё внимание на смазливую молоденькую первокурсницу. И закрутилось… такие же переглядывания, те же разговоры украдкой, первые звонки, разговоры о любви, о жизни, о нас. Боже, насколько всё одинаково. Всё одно. Помню тот последний разговор с тобой, когда я решила сказать тебе правду и поставить точку, дался мне с огромным трудом. Молодость глупа и безрассудна.. это сейчас я понимаю, что нельзя было так сразу взять и свалить на человека: «я люблю другого, извини, прости, прощай», но я сделала именно так. Сказала пару слов, не подумав о том, что сила слова порой убийственна. Тебя можно было сравнить с бурлящей рекой... Ты кипел и шипел, ты сносил всё на своем пути, любую преграду, всех кто был на дороге. Ты нёсся мне навстречу с неимоверной скоростью, добравшись,

Ге н и й 63

ты открыл какую то бутыль, и вылил мне в лицо. Это была кислота. Как я узнала позже, остатки ты влил в себя. Сегодня, вспоминая всё, что было 4 года назад, мне так же больно, как и тогда. Нет, я говорю не про те шрамы, что остались на моём лице. Я про шрамы в душе, ведь телесные раны, они со временем перестают болеть и заживают, а душевные с каждым днём болят всё сильнее и сильнее. Мои мысли бередят мою душу, царапая изнутри. А со временем она уже воет, пытаясь сказать о том, как ей больно, и удивляется, почему же её никто не хочет услышать. И становится невыносимо больно. Потому что ты один меня слушал…а главное слышал. Сегодня я осталась без лица. И без тебя.. Я прощаю тебя, потому что всё, что ты сделал, ты сделал из любви. Ко мне.

Расставанье маленькая смерть. Но начало новой жизни Настал день моего выпускного бала. Я так долго к нему готовилась. Как и любая другая из выпускниц, особенно меня волновал в тот момент, вопрос моего платья. Хотелось быть наряднее и красивее всех. Ослепить кого-то? Нет. Просто быть на высоте. Выше всех. Вот такие детские мечты. Но ведь мы и были тогда детьми. И вот момент наступил. Платье надето, максимальная высота каблуков взята, и я при полном параде жду свою карету. Хотя о чём это я, каретой была машина Жигули седьмой модели, а кучером был брат. Я с галдящей толпой своих подруг, забились в машину, и мы поехали. Сначала в школу, на торжественную часть, а потом он отвёз нас в зал, где проходил сам вечер. Вечер был не особо буйным, и не сказать что спокойным или скучным. Всё было неплохо. Самое главное был порядок. Примерно в час-два ночи, снова пришёл брат, проверить обстановку, как он выразился. Пришёл не один. С ним был его друг, и ты. Мой брат дружил с вами, точнее с твоим братом. Дружба была неразлей-вода, как тогда казалось. Но мы с тобой смогли всё испортить. Вы посидели пару часиков, и ушли. Так как моя мама была со мной, то брат преспокойно удалился, оставив меня на её попечение. Потом был рассвет на море, и дорога пешком до дому, а в итоге глубокий сон на целые сутки. После моего выпускного, ты зачастил к нам, хотя до тех пор, тебя наш дом, никогда не видел, только твоего брата. Но теперь и ты стал частым гостем. Как оказалось потом, из-за меня. Вот так мой выпускной перевернул всё с ног на голову. Всё у нас было, как у всех. Только чуть-чуть по своему. Переглядывания, стеснение, волнение… Первые звонки, первые разговоры. Телефонная жизнь у нас продолжалась целый год. Ну а потом, начались походы ко мне на занятия. Стояния за дверью, в ожидании конца пары. Первая любовь? Тогда казалось что да. Я и сегодня отчётливо помню наше первое свидание. Долго мы к нему шли. А всё моя нерешительность, и даже страх. Как-то я сказала, что мы встретимся только через 3 месяца. И вот ровно через три месяца ты мне напомнил.

20-ое число. Я готовилась так, как будто это был главный день в моей жизни. Раз двадцать я переоделась. Волновалась по страшному. И вот наконец час свидания настал. В одном из многих кафе города. Я даже

64 Ге н и й

помню что в тот день ела. А точнее чего не ела. Котлета по-киевски, вот мой заказ. Но он не был приговорён. Я тогда стеснялась перед тобой есть. Смешно вспоминать. Так пролетели 3 года. Всегда рядом, всегда вместе. Без тебя, меня не было нигде. Уже все привыкли и знали, что если где-то буду я, то там подразумевался и ты. Я закончила третий курс, когда ты заговорил о свадьбе. И была не против, а только за. Всё было сделано как-то даже быстро. Свадьба сыграна. И мы вместе теперь уже буквально. Казалось бы, что ещё для счастья надо? Вроде всё ведь есть. Мечты сбылись. Но человек устроен так, что ему всего мало. То о чём мы мечтали давно, и наконец получили, уже не казалось чем-то нужным и таким неземным. Скандалы начались уже на второй недели совместной жизни. Мне не хватало внимания, тебе понимания. Нам обоим же, не хватало лет. Наша семейная лодка потихоньку разбивалась, может быть об быт, а может об молодость. Полностью она развалилась через год. Всё случилось так банально. Позвонила девушка. Попросила тебя. И тут я начала копаться. Оказывается ты давно уже был с ней. Почти полгода. Шесть месяцев, для кого-то это возможно не срок, но не для меня. Мне было больно осознавать то, что даже одну минуту, ты провёл с ней. МОЮ минуту. Было ужасно это знать. Я долго не могла принять то, что кроме меня, в твоей жизни могла быть другая. Мы разошлись. Более тяжёлого времени у меня в жизни не было. Когда-то, кто-то сказал очень верные слова, о том, что расставание – это маленькая смерть. Я согласна. Потому что для меня это так и было. В течение всего следующего года, ты умирал для меня каждый день. Мучительно и больно. Да, да.. вроде умирал ты, а мучалась я. Наверно потому что хоронила тебя живым. Тот год это потерянное время. Время мрачных мыслей, время слёз. Я выпала из жизни ровно на 365 дней. Растворилась в своём горе. Тогда ты не хотел спасать наш брак. Даже не пытался. Возможно, хотел свободы. Сегодня я тебя не виню. Но в тот момент обвиняла. Прошло много лет. Сегодня, ты снова хочешь быть вместе. Но теперь уже, не хочу я. Потому что разбитая чаша, всегда даст новую трещину. Потому что, всё что произошло, мне сегодня кажется настолько далёким прошлым, что иногда я сомневаюсь, что оно вообще было. Я даже не помню твоего лица. Мне говорили тогда, что со временем всё пройдёт, а я только молча удивлялась. Как может пройти такая душевная боль? Как можно пережить такую муку? Теперь же я понимаю, насколько они были правы, время не просто лечит, оно начисто стирает всё из памяти, оставляя пустой белый лист, на котором можно снова нарисовать те линии, которыми ты будешь идти навстречу своему счастью. Была ли это любовь? Теперь я знаю что нет.

Дождь Когда-то, давным-давно я был дождём. Я поливал сады, обновлял моря, делал реки широкими, и когда я вовремя не останавливался, то реки выходили из берегов, и случалась беда. Дома смывало, люди оставались на улице, а иногда даже гибли. Но в тот момент, я не понимал, что может быть такой исход. Я лил и лил, с яростью я поливал всё, что было на пути. И только потом, когда уже я прошел, я смотрел со стороны и видел что натворил. И мне не было жаль. Потому что люди жестоки. Делая плохо другим, они считали это правильным, но когда я делал им плохо, то они проклинали меня. То им нужен дождь, то они плачут от него. Я не мог идти по заказу. Я шёл, когда не было настроения. Когда хотелось плакать.

Ге н и й 65

Иногда я лил сверху, и люди благодарили меня. Они радовались мне, потому что меня долго не было.. а их земле была нужна вода. Потому что они сажали, а чтоб росло, нужен был я. И вот я лил, и они радовались так, как будто пришёл самый дорогой гость. А однажды.. я видел, как люди ругались, они были родными, но готовы были убить друг друга. Кричали и кидались друг на друга. У одного был нож, и он грозил им. Их женщины плакали, и не знали что делать. Одна пыталась остановить, но её отбросили таким ударом, что была кровь. Я не люблю кровь. Кровь, это боль. А когда больно, я плачу. И я заплакал так, что не мог остановиться. Я шёл ливнем, я не останавливался много дней. У них испортились все посевы, потекла крыша, и затопило подвалы. Я так же залил весь их погреб, а там были все съестные припасы. Я размыл дороги, и они не могли никуда выехать. На третий день у них почти закончилась вся еда. …Но что главное, я им помог. Они забыли о своих взаимных обидах. Они сплотились. Беда их объединила и примирила. И когда я, наконец, успокоился, они вместе взялись за восстановление своего жилья. И всё у них было хорошо. Я часто к ним захаживал, и мне нравилось то, что я там видел. Это была красивая и дружная семья. И однажды, я услышал, как одна из них сказала – А помните.. как в тот день, грянул дождь.. Ведь они даже и подумать не могли, что в тот день, я плакал по ним. И я ушёл. Многие люди меня любили, я знаю это. Влюблённые сердца всегда были мне рады. Они были счастливы плясать во время моей музыки. Я и сам любил. Давным-давно. Утренняя роса, как она была прекрасна. Мы назначали свидание поздней ночью. И до самого утра, были рядом, мы были вместе. Сливались воедино.. роса и глупый дождь.. И было так красиво.. всё это было в ночь.. Это было прекрасное время. Счастливое. Но роса, меня бросила. В один из назначенных вечеров, она просто не пришла. Говорят, что она изменила мне с рассветом. С тех пор, я любви не ищу. Однажды я сделал плохо. Я убил, маленького ребёнка. Где-то просили воды для своей земли, и я услышал. Но не смог вовремя остановиться. Река вышла из берегов, и снесла несколько домов. Все люди успели покинуть их. Но в одном доме, мать оставила ребёнка и вышла куда-то. Ему было примерно год-два. Он спал. Река трепала дом как картонную коробку. Выпотрошила его наизнанку. Ребёнка даже не нашли сразу, много позже. Пока его искали, я тихонько ждал, надеялся, что он будет жив. Но он был мёртв. И я снова заплакал. Горько и громко. Мне впервые было больно за то, что я сделал. Я оплакивал это невинное дитя. Ведь получалось что, помогая одним, я обижал других. И больше я так не хотел. Я плакал в последний раз. А сегодня я капля …в море. И мне так хорошо и уютно. Ведь вокруг все такие же, как и я. Нас тут миллионы. Мы вместе. Мы одинаковые. И мы понимаем друг друга. А что может быть важнее в жизни, чем найти своё место в жизни? Ничего. Ищите все… и вы обязательно найдёте. Ведь даже я нашёл.

Мы вместе. Но каждый по отдельности Сегодня я не хочу ничего. Мне совершенно всё стало безразлично. Но вместе с тем, ко мне наконец пришло спокойствие, умиротворённость и долгожданный сон длиною в ночь, а не в час. Я впервые за очень долгое время, спала всю ночь. А раньше.. раньше я только могла мечтать о такой роскоши.

66 Ге н и й

И всё это безобразие произошло со мной в одно мгновение, моя жизнь из нормальной, обычной жизни человека, перевернулась с ног на голову в считанные секунды. И всё благодаря тебе, а точнее из-за тебя. В тот день город утопал в цветах, в воздухе парили разные ароматы, один лучше другого, все мужчины сбивали обувь, и ломали головы, гадая, что бы преподнести в подарок своим женщинам. Оно и понятно, ведь это был март, 8 число. Именно 8 марта начался отсчёт нашему знакомству с тобой, отсчёт истории любви, отсчёт мук и страданий, одним словом отсчёт нашей с тобой жизни. С утра я пошла купить цветы для мамы. Решила взять розы почти чёрного цвета, и чтоб это обязательно были бутоны. Мои любимые. Не успела я войти в дверь рынка, как меня облепили продавцы. Да уж, это был явно их день. Покупателей было очень много, но даже несмотря на это, каждая пыталась всучить свой букет, расхваливая лепесток, цвет и даже оформление букета. Так получилось, что мы с тобой оба, ухватились за один букет. И начались торги. Кто больше даст за него. Меня помню, это очень разозлило. Правда в итоге, ты как джентельмен, проявил благородство и уступил лот даме, чем привёл её в восторг, потому что я хотела именно эти розы, именно этого цвета, именно с этим розовым бантиком, и с блёстками на кончиках. У каждого свои тараканы в голове, но у женщин они очень огромные, тараканы эти. Можно сказать жуки колорадские. Я осталась, а ты пошёл выбирать дальше. Расплатившись и забрав цветы, я двинулась к выходу. Столпотворение за эти 15-20 минут возросло раза в два. Протолкнувшись через массу народа, и пройдя сквозь стену цветочного и людского запахов, я вышла на улицу, на воздух, и стало так хорошо …и свободно. Оказывается свежий воздух, это почти свобода. От ароматов и смрада, от хорошего и плохого, от негатива, но главное от людей, точнее от плохого в людях. Вдохнув глоток свежего воздуха, даже будучи в наимрачнейшем душевном состоянии, становится чуть светлее и легче. И понимаешь, что не всё так мрачно. С таксистами в тот день были перебои. Казалось, что весь город пересел на такси. Пока я стояла в надежде поймать хоть какой-то транспорт, мимо пробежала стайка школьников, думаю в поисках подарков для одноклассниц. Эх, школьные годы. Как всё было просто. Мы маленькие, и соответственно проблемы у нас, такие же. В то время мы мечтаем стать взрослыми, принимать решения, носить каблуки как у мамы, мечтаем познать все «радости взрослой жизни», и только познав их, мы понимаем, что нет лучшего времени, чем то, когда мы были детьми. И снова просимся назад, в детство. Завидую я этой бегущей ораве школяров.. хочу так же. Из этой задумчивости меня вывел голос сзади: - И здесь мы будем воевать за место под солнцем? Ты видимо закончил выбирать цветы. В руках у тебя было два букета, а сам ты ехидно улыбался…

- Воевать мы не будем, поскольку я пришла сюда первая, а значит, первая и уеду. А цветы выбирать он умеет., подумала я про себя. Купил букет почти как мой. Розы, такие как мне нравятся. Почти чёрные, и к тому же бутоны, мои любимые. Ну что ж, те, для кого они предназначены должны оценить его вкус, и их красоту.

- Ну-у, в таком случае, тот букет, что в ваших руках, по идее тоже должен принадлежать мне. Я ведь первый его увидел. Но учитывая, что сегодня ваш день, я просто решил уступить. Я думала было возмутиться, но поняла, что словесная перепалка с ним, это пустая трата времени. Этот из тех, что последнее слово оставит за собой. А сегодня я к спорам не расположена. И потому только пробурчала - Какое великодушие. Но благодарить не буду.

- И не надо. Можно только номер телефона.

Ге н и й 67

Ну всё, тут вообще всё ясно.

- Начали за здравие, закончили за упокой? Спросила я.

- Ну почему же сразу за упокой, предпочитаю болтать по телефону, о вещах более приятных и светлых.

- Сегодня явно не ваш день, потому что я, совершенно не люблю болтать по телефону. А значит, номера не будет.

- Ну, нет, так нет. Дальше мы стояли в полной тишине, если конечно можно назвать тишиной всю эту волокиту и сумбур вокруг. А так же, мы пронаблюдали, как впереди произошла, чуть ли не драка за место в такси. В общем, простояли мы минут 30. И наконец, я, а точнее мы, поймали что-то на колёсах. Естественно, что я пошла к машине уверенной походкой феодала, имеющего право на первую ночь, но и ты почему-то пошёл в ногу со мной. Сев, я увидела, что и ты садишься. Естественно возмущению моему не было предела.

- Молодой человек, что вы делаете?!

- Я сажусь.

- Я вижу.

- А чего тогда спрашиваете? Вы же не думали, что я останусь здесь, и буду до посинения, возможно до вечера, стоять и ждать вторую пустую машину. Я не могу так. Поедем вместе. Довезём вас, а потом меня. Скомандовав это тоном, не терпящим возражений, он спросил адрес, я ответила, и мы тронулись. Ехали молча. Подъехав к подъезду, мой попутчик не дал мне расплатиться, и получается, что проехалась я за просто так. Через 2 минуты я была дома. Поздравила маму, мама меня, гости нас. И все дружно разошлись. Так закончился день. Войдя в следующий день и выйдя на улицу, я встретила во дворе тебя, но уже без цветов, и без такси. Услышав, что-то типа того, что у тебя в этом дворе живёт друг, каждый пошёл своей дорогой. К другу ты пришёл и на следующий день, и через день, и ходил всю неделю. Конечно же, в каждый твой приход, мы как-то умудрялись увидеться. В итоге выяснилось, что никакого друга не существует, и это был придуманный повод. С тех пор и началось наше знакомство, а потом и общение, а потом и любовь. Глупая и никому не нужная . Внешне ты ничем не отличался от тысяч других. Но твой взгляд, выдавал в тебе сильную натуру, способную на поступки. Всегда трезвомыслящий, ты казался мне идеалом. Сейчас я понимаю, что это любовь была настолько слепа, и идеалов не существует. Это иллюзия, создаваемая нами самими. Мы рисуем себе то, о чём мечтаем, даже если холст, который мы разрисовываем, неровный, мятый и далёкий от совершенства. Так и тянулись наши встречи и проводы, наши звонки и разговоры, смех и слёзы, и всё было бы хорошо, если бы не было одного НО. Ты был женат. Да, я знала это, и всё равно была с тобой. Ты никогда не скрывал этого, а даже наоборот, говорил с гордостью. Но гордость была не за то, что ты женат, гордость была за детей. Говоря о них, ты загорался. Ты мог говорить о них часами. А я могла слушать. Но вот только хотела ли? Все эти разговоры про развод, это чушь. Этого не будет никогда. Ты знаешь об этом. Да я и не хочу теперь. Сегодня пока ещё твой день. Но уже завтра он будет моим. Только моим. Извини, но это болото. И я не имею права в нём тонуть. А розы я всё так же люблю чёрные, бутоны....

68 Ге н и й

Залина Далгатова г. Тамбов

В

Сестра

последнее время она любит приставить свою ладонь к моей и сравнивать наши руки. Мои непременно кажутся ей красивее, чем её. У нее маленькие тёплые ладошки, мягкие и чем-то похожие на кошачьи лапки, у меня – холодные длинные пальцы, нервная венка на кисти и длинные бледно-розовые ногти. Она говорит, что ей нравятся мои руки, и что ей хотелось бы, чтобы у нее были такие же. Ей четырнадцать. У нее круглое лицо и улыбающиеся глаза, она смеется заразительно и часто, наверное, если я не буду слышать этого смеха, мне будет казаться, что я оглохла. Я люблю ерошить её волосы и красить ей глаза перед школьными вечерами. Она возмущается, и говорит, что они у нее совсем не как мои, и говорит это с сожалением. А у нее очень красивые глаза. Нижнего века почти не видно, но ресницы длинные, темные, с золотистым сиянием на кончиках, она часто моргает, когда я крашу их тушью и возмущается: «Теперь я как кадра!» Ничего ты не как кадра, сердце моё, ты просто никак не привыкнешь к своей красоте. Она смотрит на меня, когда я одеваюсь или обмеряю талию, чтобы в очередной раз жалостно воскликнуть: «Ни черта не поправилась!», и говорит, что она была бы рада иметь такую фигуру. Я качаю головой. Она ничего не понимает. Ей четырнадцать. В мои четырнадцать я болела «Мастером и Маргаритой», запоем читала Ахматову и не знала, куда девать свои чертовы руки, если в них не было карандаша или сумки. В мои четырнадцать я думала о выпускном платье и даже точно представляла его себе. Платье было из голубой, цвета неба, органзы. Я тогда еще не слушала «Флёр» , но голубое платье было символом – и я видела, что на выпускном балу у меня будет платье из голубой органзы, мягко мерцающие волосы, уложенные в высокую благородную прическу, горделивая шея и белые туфли. Платье было из бледно-розового атласа, без ненавистных колец под юбкой, и я держала голову с высокой прической гордо и чуть насмешливо. Все говорили, что я чудо как хороша. Я думала, что наверное, так и есть, но не очень-то верила в это, и смотрела на свои руки в светло-розовых атласных перчатках. Она старательно прячется в балахонистые футболки и бурчит что-то невнятное в ответ, когда я говорю, что по дому нельзя ходить в пижаме. Носит кеды с зелеными шнурками, джинсы и не любит платья, застенчиво пожимает плечами в ответ на «Ты очень красива». Не верит. Она достает меня отличиями катаканы от хироганы, и отказывается дочитывать проспойлеренный мной «Агасфер». В свои тринадцать я была нескладной девочкой, остригшей длинную косу и как-то сразу ставшей без нее «как все». Больше всех, кажется, была тогда разочарована она – она отказывалась стричься, потому что ей хотелось иметь такие же длинные волосы, как мои. Я была вся из коленок и локтей, она в тринадцать – мягкая кошечка, короткие пушистые волосы и ямочки на щеках, маленькая, смешливая, спокойная – не то, что я. Если так посмотреть, мы всегда были разными. Не просто неодинаковыми – разными. Когда она родилась, мне было пять, я приехала с папой в роддом в ситцевом платье и голубых колготках, и мама, держа её на руках, выговаривала папе, что он не отправил меня переодеваться, а медсестра смеялась и говорила, что мы от радости забыли всё на свете – папа тоже был небритый и лохматый.

Ге н и й 69

Потом было много слез – я ревновала, ругалась, дулась, твердила, что меня больше никто не любит. Мама сначала ругала меня, потом садилась рядом, обнимала и говорила что-то мягко и тихо, а потом мы вместе плакали. Когда она подросла, я избегала её и отказывалась с ней играть, отчасти потому, что играть с ней нужно было либо изображая из себя нечто невероятное, либо несясь куда-то очертя голову. Я сбегала и сидела на старом клене у прачечной, слушая, как она зовет меня, превращая слог «ли» в моем имени в «йи». Однажды она пришла ко мне в школу. Одна, за два километра. Хорошо помню: меня зовут с урока, я иду в кабинет директрисы, там сидит она и болтает на стуле ногами. Чуть позже появляется мама, путаясь в полах дубленки, и начинает плакать прямо в коридоре, я возмущена: сестра пришла ко мне в школу в резиновых сапогах на босу ногу и моей синей лыжной куртке. Январь. Она гладит маму по спине, рукав чересчур длинный, куртка до колена, и твердит: «Не пачь, мама, не пачь». А потом рассказывает, что она «ша, ша и доша». А мама говорит, что узнала, куда пропала ее пятилетняя дочь от бабульки, которая встретила её на дороге. Та попыталась вернуть сестру назад, но тщетно. Дитё послало бабушку (удивляюсь, что просто к черту), и продолжило свой путь. Ей просто было скучно дома, пока родители на работе, а я на занятиях. Два километра, январь, одеревеневшие резиновые сапоги; в моей школе она была раз или два – её привозили на машине. Потом она уходила гулять со своим дворовым товарищем в Махачкале, и тоже никто не знал, куда. Мама ломала руки, я успокаивала ее, твердя, что всё с ней будет хорошо, почему-то я была уверена, что она не прыгнет в канал и не выйдет на дорогу. Нашёл её дядя, и первое, что она сказала, было: «Дядя Магомед, пообещайте, что мама меня не убьет». А у мамы, когда она ее увидела, просто подкосились ноги, и опять маленькие детские руки гладили мамины волосы, а тихий-тихий голос твердил «мам, не плачь». Еще она прыгала в спасательный круг и чуть не утонула в бассейне, когда ей было четыре. Ужасно боялась муравьев. Прыгала с крыши в снег. Таскала домой бездомных котят. У нас дома и во дворе в качестве её домашних животных успели пожить лягушки, кошки, хомяки, собаки, черепахи, голуби, кролики и коза Маринка. Последняя, кажется, была единственным животным, от которого сестра была рада избавиться – коза бодалась и не давала ей проходу, поэтому её сплавили какой-то старушке. Потом она пошла в школу. Я хорошо помню вечер за год до этого, летом – мы у тети на даче, лежим на кровати, и я рассказываю ей о том, как проходит время в школе. Она болтает ногами и слушает внимательно, изредка задавая странные вопросы. Я говорю, что она непременно будет отличницей. Вошедшая тетя смеется: она непременно будет драться со всеми подряд. Сестра хмурится и смотрит на синяк на коленке. Колени у нее вечно были в синяках, ссадинах, а то и порезах – она дралась, умудрялась падать на битое стекло или столкнуться на велосипеде с собакой и прийти домой в пыли и крови, но без слез. Как-то в детстве она растянула руку и недели две носила ее в лубке на перевязи. Это не мешало ей взбираться на шкафы, держась одной рукой, и проделывать свои выходки в обычном режиме – нонстоп. В школу она ходила со мной, у нас были одинаковые джинсовые сарафаны, и несмотря на пророчества родственников, она не дралась. Совсем. Зато мы с ней часто ругались по пути в школу, она упиралась и говорила, что устала и никуда не пойдет. Мы останавливались посередине дороги, и я готова была выть от злости – но она с места не трогалась. Приходилось тащить. Потом ей делали операцию в центре микрохирургии глаза. Она лежала там в палате с чужими девочками. С некоторыми были мамы. Мы ездили в больницу каждый день и выводили её гулять на несколько часов, она не хотела возвращаться и говорила, что девочки начертили в палате линию, за которую ей заходить нельзя, но она заходит, потому что они дуры. Мама шла в палату.

70 Ге н и й

Потом была операция, и две золотисто-розовых полоски на глазном яблоке, я как раз пришла из летнего лагеря, где была вожатой в её классе. Следы от этой операции прошли не сразу и незаметно, а в следующем году будет еще одна. Третья или четвертая. Собственно, я до окончания школы так и не осознала, как сильно я ее люблю. Никаких пасторалей. Мы ругались вдребезги, до слез и сорванных голосов, потом мама мирила нас и заставляла целоваться. Мы молчали еще некоторое время, а потом забывали, что не разговариваем. Я ходила к ней в класс и следила за тем, чтобы у нее всё было хорошо. Будила по утрам, заставляла завтракать, разбиралась с мелким хулиганьем, не дававшим ей покоя, а однажды даже подралась с ровесником. Я до сих пор не уверена, поверила ли мне мама, когда увидела огромный багровый синяк, оставленный на моем колене битой, которой играли в лапту, что «я упала». Наврядли. Но поверить в то, что четырнадцатилетняя я могла подраться с мальчиком, да еще с метровой битой, мама точно не могла. Одни свои летние каникулы я провела в Махачкале без сестры. За месяц я прожужжала все уши, которые находились в непосредственной близости со мной тем, какая она у меня замечательная. А потом вернулась домой и весь год прожила с мыслью: «а вот когда я уеду». А вот когда я уехала, мне стало тошно. Я приезжала на каникулы и мы говорили, говорили, говорили; ей снились кошмары, она боялась рассказать, какие, наши головы лежали на одной подушке, и когда она начинала плакать во сне, я гладила ее волосы и целовала лоб. Потом уезжала еще на полгода. Болела – сильно и долго, приходили люди, садились на край дивана, цокали языком и качали головами, я злилась молча, мне было больно разговаривать, пижама противно пахла медикаментами, а мне мешали смотреть «Семь самураев»; еще я думала о том, что только дураки умирают от гриппа, и поэтому тетя зря так волнуется, потом я сидела на подоконнике возле маленькой газовой печки, смотрела на свои ноги и хрипло говорила с отцом, он спрашивал, как болит горло, а потом делал назначения – я отдавала трубку тете и просила, чтобы мама с сестрой не знали ничего, он обещал. Мне ставили капельницы – всего их должно было быть три, «очень медленно», в первый день я лежала, не двигаясь, поздно ночью – три часа, и на исходе третьего плакала, потому что невыносимо жгло руку, капельницу сняли. На второй день мне не смогли попасть в вену с третьего раза , я прижала руку к груди и сказала, что как-нибудь обойдусь, все ругались, а мне было больно и не было никаких сил терпеть бесполезные проколы, папа вздыхал в трубке и говорил, чтобы меня оставили в покое. Потом я пришла в универ, мне было страшно обидно, что пока я полудохлая валялась в бреду, никто не пришел даже, а в первый же день одногруппники решили устроить спектакль со мной и одним несчастным в главных ролях, я слала всех к черту, молчала, куталась в шарф и думала о том, какие они малолетние идиоты, которым еще интересно играть в «тили-тили-тесто, жених и невеста» и о том, что он идиот особенно, раз позволил посадить себя за партой рядом и теперь терпит их смешки, а потом ехала домой одна и улыбалась отцу, который меня, конечно, не видел, и даже могла вполне своим голосом врать маме, что просто слегка простыла. Потом вернулась – внезапно и без какой-либо подготовки, Патя была рада больше всех – я была нужна, и вдруг оказалась рядом. У меня были экзамены, новая жизнь, а потом я вдруг остро почувствовала одиночество, которое гулко отдавалось эхом в съемной квартире. Она удивлялась – как это я могу чувствовать себя одинокой, у меня же столько друзей; а вокруг нее были ощеренные подростки, которые кололи по поводу и без, я давала советы и подначивала на бунтарство. Потом она как-то спросила, влюблялась ли я когда-нибудь, и не поверила, когда я ответила «нет». Она поднялась на локте («теперь мы точно раньше часу не уснем»), и начала выяснять правду, а когда поняла, что так и есть, откинулась на подушку и сказала: - Наверное, я какая-то неправильная.

- Не ты, а я.

- Думаешь?

Ге н и й 71

- Уверена. Потом – разговоры на кухне с мамой, она, кажется, и впрямь влюбилась, мы улыбаемся, я поддразниваю сестру и устало вздыхаю, когда она в очередной раз начинает рассказывать, что он сегодня сделал или сказал, она пихает меня в бок, я смеюсь; снова кухня, я опираюсь спиной на холодильник и пытаюсь устроить вытянутые ноги на табуретке, это занимает меня куда больше маминых слов.

- И что ты будешь делать? Пожимаю плечами: - Учиться. Работать. Жить.

- Когда ты устанешь от всего этого, у тебя даже детей не будет.

- Зато представь, как сильно я буду любить своих племянников. Потом лето, мы гуляем вместе, она знакомится с моими друзьями, нам хорошо, даже разговоры с родней о том, чего это я вдруг так резко бросила все и уехала не портят настроения, пару раз я реву в подушку, один раз мы ругаемся, ревем обе, потом ходим гулять одни, забегаем обедать в «Россию», болтаемся по книжным магазинам, забывая зайти в гости к родственникам, мама смотрит с укоризной, мне кажется, что мной недовольны все и сразу, но я не знаю, почему. Едем домой, её голова на моих коленях, моя – на ее боку, сквозь сон я слышу, как мама говорит папе: - Ты только посмотри на них. Потом нам показывают фото, мы снулые от жары в Калмыкии, на заправке кормим котят, ночью у дороги – пуганого щенка, первое сентября, первое моё – и здесь, у меня чужие черные волосы и челка, велюровый костюм и светлые лодочки, в зеркале совсем не я, я ненавижу красную помаду, но Патя говорит, что она не красная вовсе, а винного, спокойного цвета. Общежитие сорвалось, я разочарована донельзя, мне негде жить, срочно ищем квартиру. Она приезжает в гости чуть позже – ей странно находиться в доме, где я живу без родителей, и всё чужое – мои здесь только стол и компьютер, еще книги и запах вербены, у меня нет подушки – нет в принципе, я сплю без нее, но она засыпает быстро, не успев даже выговориться после концерта – море эмоций, лимонно-травянистый дым курится над аромалампой, я читаю при свете ночника. Завтра у нее МРТ – постоянно болит голова, я не думаю, что это рак, но мне страшно, я вдруг понимаю, что если – я не буду знать, куда себя деть, меня придется учить заново ходить, есть и думать, спать и читать книги, но я не думаю об этом. Поздно, меня отправляют домой из больницы, я жду дома, никто не звонит, потом мама ругается и говорит, что ненавидит меня в такие моменты – телефон был недоступен, а мне наплевать, потому что всё обошлось, вербена вьется над кроватью, на стене дрожат блики – всё обошлось. Еще один переезд, мне обидно, но все складывается легко и здорово, я счастлива, я думаю про новый год и строю планы, время летит, день рождения, поздравляют все, я улыбаюсь, а потом думаю, что мне вдруг – девятнадцать, синие стены кухни, торт, день рождения дома отмечен на день раньше, календарный – в новой квартире, я его не чувствую, но мне хорошо; весь октябрь в глубокой фиолетовости, ссоры, стены, я готова выть – отец не любит меня, я уверена; разговоры, я убегаю в ночь, меня ищут, крики, мне плевать, я боюсь темноты, потом слезы; я вернулась, всё бесполезно, в конце октября жизнь налаживается как-то сама собой. А теперь вот – её первый школьный вечер в старшем звене, она красива, но не понимает этого, не видит в упор, я улыбаюсь и, сердясь больше для виду, крашу ей глаза. «Я опаздываю!» - она уносится, едва позволив мне поправить ее волосы, я улыбаюсь вслед и вздыхаю вместе с мамой и завидую твоим глазам, улыбке, голосу и смеху.

72 Ге н и й

Какая же ты стала большая, но ты так нескоро поймешь, какая ты стала. А я очень хочу, чтобы поняла и перестала смотреть на меня, как на статую Мадонны - тебе вечно выговаривают в школе: “а вот Залина”, ты сама говоришь это часто, но ты всё можешь сама, правда. А я просто всегда буду рядом.

Стрижик - Деда, а у него крылышко заживет?

- Бес его знает, может и заживет.

- А если нет? Деда?

- Ну что ж, если нет-то? Помрет, стало быть.

- Дееедааа…

- Ну, чего раскуксилась! А ну подбери сопли! Вылечим, авось. Ксеньюшка вытерла кулачком нос и посмотрела на деда. Тот осторожно приподнял крылышко стрижа, а потом накрыл птицу ладонью.

- Деда, я за бинтом сбегаю, и мы завяжем стрижику крылышко. Как тетя Надя. У тебя тогда рука зажила и у стрижика тоже крылышко выздоровеет. Дед вздохнул.

- Неси уж. Перевязанный стрижик сидел в сенях в корзине, не ел крошек, которые протягивала ему в ладошках Ксеньюшка, и щурил потухшие глаза. Ксеньюшка уговаривала стрижика есть («А то не выздоровеешь»), а дед сосредоточенно крутил сигарку, сидя на пороге спиной к ним. По двору ходили куры, копались в земле и опилках и косились в сени. Ксеньюшка думала, что хотят обидеть стрижика, и ругала глупых птиц, отгоняя их прутиком.

- Деда, он ничего не съел.

- Не хочет, значит, - дед смахнул с брюк махорку. Ксеньюшка села рядом на пороге, прижавшись боком к дедовой руке, и горестно вздохнула.

- Онатса, - дед взъерошил Ксеньюшкины волосы, - выздоровеет твой стрижик. Ксеньюшка посмотрела недоверчиво.

- Да как же, деда, он выздоровеет? Он не ест ничего, глазки мутные, плохонький весь! Помрет он, деда! – Ксеньюшка всхлипнула и уткнулась в дедово плечо. Дед обнял посадил девочку на колени, вытер слезы и некоторое время молчал, глядя поверх Ксенькиной головы.

- Авось не помрет, - протянул он наконец. Может, чудом выдюжит.

- Чудом, деда?

- Чудом. Может, если изо всех сил пожелаешь, выздоровеет птаха.

- Я пожелаю, деда, я пожелаю! Я буду молиться, и Боженька спасет стрижика!

- Спасет, - надломленным вдруг голосом отозвался дед, не глядя Ксеньке в глаза. Перед сном Ксеньюшка выпотрошила дедову подушку (была б жива бабка – ох уж и получила Ксенька на орехи), устроила стрижика в грязно-белых перьях и снова попыталась его накормить. Стриж не ел и не пил. Перья плавно опускались на земляной пол.

- Боже милостивый, спаси стрижика, залечи ему крылышко, пусть он сможет летать по небу с другими птичками, пожалуйста, Господи, - услышал дед с печи, где ложилась Ксеньюшка.

- Спаси, Господи, - устало выдохнул дед и перекрестился.

Ге н и й 73

Проснулся дед первым, еще перед рассветом. Пастухи кликали опоздавших хозяек и погоняли коров на луг. Стрижик умер. Бусинки-глаза были закрыты сизой пленкой, а с клюва свисала желто-красная капля. Дед взял птаху в руки, осторожно пригладил перышки. Стрижик был мягкий, рыхлый, чуть теплый и будто шелковый. Ксеньюшка спала. Дед обулся и вышел во двор.

- Ну что ж ты, Господи? А на небе – только резвые ласточки. Дед пошел к реке. На лугу положил стрижика в ямку, забросал душистым клевером и травой. Разгоралось утро, а дед вспоминал. Он тоже верил в чудо, потому что больше ему тогда, в сорок втором, не во что было верить. Полевые врачи от Димки отказались, а он хотел жить – тоже похожий на стрижика, взъерошенный, непоседливый, вечно смеющийся. Ну что ж ты, Господи? Димка умер на рассвете, и дед запомнил тогда, как по-живому блестели от солнца глаза уже мертвого парнишки. Помер Димка… Царствие ему небесное. Стрижи носились над рекой, взмывая с обрыва, пикируя на водомерок, проносясь в по-утреннему холодном воздухе. Дед боялся не успеть. Ксеньюшка, только бы Ксеньюшка еще спала.

- Деда! Деда! – босая Ксеньюшка, смеясь и хлопая в ладоши, прыгала в дверях. В закрытых сенцах носился, вереща, черненький стрижик.

- Чудо, деда, чудо! – Ксенька смеялась и плакала, а дед улыбался и следил за стрижом.

- Отвори ему, пусть летит к деткам. Ксеньюшка помедлила, будто не желая отпускать птицу, но открыла дверь. Стриж стрелой пронесся над девочкиной головой, заставив ее взвизгнуть от восторга, и вылетел в пахнущее скошенной травой утро.

- Он чудом спасся, Боженька вылечил его, - дед только кивал в ответ, а Ксенька носилась по избе, согревая чай. Должны ведь хоть такие маленькие девочки верить в чудо. Иначе оно никогда и не произойдет.

74 Ге н и й

Мусса Баркинхоев, 29 лет. Родился и живет в Ингушетии. Юрист. Лауреат конкурса «Золотое перо».

С

Мусса Баркинхоев Республика Ингушетия

СТЕНА ВОКРУГ МИРА (рассказ)

тена, что со всех сторон окружала мир, была всегда, и никто, оказывается, не обращал на нее внимания – никто, кроме Ньютона. Ньютон собирался посмотреть, что находится по ту сторону Стены – если, конечно, она существовала, та сторона, – даже рискуя свернуть себе шею. Он был пятнадцатилетним подростком, а ведь это возраст, когда мальчишки склонны считать слово «невозможно» – бессмысленным звукосочетанием. Тем не менее Ньютон отдавал себе отчет в том, что трудно взобраться по ровной, как стекло, поверхности, отвесно вздымающейся более чем на тысячу футов. Вот почему он подолгу наблюдал за полетом орлов. Этим утром Ньютон в школу опоздал. Он замешкался, отыскивая в забитой до отказа подставке, куда бы пристроить свое помело, и когда с виноватым видом шмыгнул в класс, прошло уже ровно семь минут урока. Сперва ему подумалось, что все обойдется. Старый мистер Декарт стоял к нему спиной и мелом чертил на доске пентаграмму. Но едва Ньютон стал пристраиваться на свое местечко, как учитель обернулся и произнес, растягивая слова: –Насколько я понимаю, мистер Ньютон решил в конце концов присоединиться к нам! Весь класс грохнул, а Ньютон покраснел.

–Что же случилось с вами на этот раз, мистер Ньютон?

–Я на орла глядел, – неловко ответил Ньютон.

–Как, должно быть, приятно было этому орлу! И что же он такое делал?

–Он парил на ветру! И крыльями не махал и ничего не делал… – Над каньоном, который упирается в Восточную Стену. Там ветер ударяет в стену и поднимается вверх. И этот орел просто плавал себе кругами, и каждый раз все выше и выше! Знаете, мистер Декарт, на спор могу идти, что если наловить орлов целую стаю, привязать к ним веревки – так они человека прямо на край Стены вокруг Мира могут поднять!

–Это вполне вероятно, – согласился математик, философ и теолог мистер Декарт, – если бы только ты смог изловить этих Орлов. А теперь, с твоего позволения, я продолжу урок… Когда мы имеем дело со стихиями. Седьмого порядка, – обратился он к классу, – нужно быть осторожным с… На втором уроке учитель дал классу задачку по Практической Астрологии. Мистер Декарт увлекался еще и Астрологией. Ньютон никак не мог сосредоточиться. Ничего у него не получалось, а когда он обнаружил, что еще в самом начале нечаянно поменял местами пару знаков Зодиака, то окончательно сдался и стал рисовать схемы силков для орлов. Сначала он нарисовал одну такую схему, решил, что ничего не выйдет, принялся за вторую...

–Ньютон! Он подскочил. Учитель стоял рядом с ним, он протянул руку и взял лист бумаги, на котором Ньютон портил свои схемы, затем – ухватил Ньютона за плечо и выдернул его из-за парты.

Ге н и й 75

–Ступай ко мне в кабинет! Выходя из дверей, Ньютон услышал, как мистер Декарт сказал: –Класс свободен до моего возвращения! Мальчишки всех калибров – высокие, среднего роста и совсем малыши – неудержимой лавиной хлынули из класса. Когда орава эта неслась мимо Ньютона, его двоюродный брат Адам резко затормозил и как будто бы нечаянно заехал ему локтем под ребра. Адам, которого прозвали Бульдожкой за вечно драчливое выражение широкого, словно топором вырубленного лица, был на два года старше Ньютона к старшинству своему относился серьезно: –Вот погоди, расскажу про все отцу! Схлопочешь вечером! Мистер Декарт отпер дверь своего кабинета и жестом предложил Ньютону войти. Затем он закрыл за ним дверь и тщательно запер ее.

–Чем ты занимался вместо того, чтобы выполнять задание? Ньютон не отвечал. Учитель сузил глаза. Длинный ореховый прут, что покоился на книжном шкафу рядышком с чучелом совы, легко взмыл в воздух, проплыл через всю комнату и лег ему в руки.

–Ну? – спросил учитель, хлопая прутом по столу.

–Силки для орлов… – признался Ньютон. – Я силки для орлов рисовал. А что я могу поделать… Это меня Стена заставила…

–Продолжай! Ньютон мгновение колебался. Прут снова хлестнул по столу.

–Я хочу поглядеть, что там с другой стороны! – выпалил Ньютон. – Раз нет такого колдовства, чтобы меня туда перенести, значит, я должен еще чего-нибудь придумать!

–Я чувствую в тебе сомнение. Сомнение – это зло, Ньютон, зло! Есть пути, которые открыты людям, и пути запрещенные. Вспомни, что Черный Человек еще не приходил за тобой, но он пришел когда-то за твоим отцом. А теперь наклонись! Прут опустился со всего маху – но на стол.

–Встань, устало сказал мистер Декарт. – Я пытался вколотить кое-что тебе в голову, а также воздействием на противоположную часть твоего тела, но один его конец оказался столь же невосприимчивым; как и другой. Он указал в окно на вздымающуюся в отдалении поверхность Стены, со всех сторон окружающей Мир.

–Пусть тебя не волнует, что находится там, за ней! Может быть, там живут ангелы или демоны. Ни одно наше помело не может подняться столь высоко – у нас недостаточно сильны заклинания. Нам нужно получше овладеть ведовством, лучше понять невидимые силы, что окружают нас. Во времена моего деда даже на самом лучшем помеле нельзя было подняться в воздух выше чем на сотню футов. Но знающие в Великой Башне трудились и трудились, и вот теперь, когда облака опускаются низко, мы можем летать уже прямо среди облаков. И наступит день, когда мы сможем взмыть и к самой вершине Стены…

–А почему не сейчас? – упрямо спросил Ньютон. – С помощью орлов?

–Потому что, мы не готовы, – резко ответил учитель. – Возьми, к примеру, обмен мыслями на расстоянии. Всего пятьдесят лет назад были выработаны магические формулы, и даже сейчас лишь немногие обладают способностью разговаривать друг с другом за несколько километров, просто произнося слова в уме. Время, Ньютон, – на все это требуется время! Время – это самое дорогое, что у нас есть, чтобы правильно и плодотворно воспользоваться им в жизни. Нас поселили здесь, чтобы мы познали Путь Истины, и все, что могло бы отклонить нас от этого, – зло! Человек не в состоянии идти сразу в двух направлениях. Если он попытается, он разорвется на две части.

76 Ге н и й

–Может, и так, – сказал Ньютон, – но вот птицы летают же над Стеной, а они никаких заклинаний не знают. Послушайте, сэр Декарт, если все это – колдовство, то почему же тогда с его помощью нельзя сделать все, что хочешь? Вот, например… Он вынул из кармана сверкающий обкатанный кусочек кварца и положил его на стол. Слегка подталкивая камешек пальцем, он сказал: –Каменное око, Поднимись высоко, Выше облака белого, Дальше солнца горячего! Камешек не двинулся.

–Видите, сэр? Если слова влияют на помело, они и на камни также должны действовать! Сэр Декарт уперся в камешек взглядом. Внезапно тот затрепетал и подпрыгнул в воздух.

–Так это же другое дело, – сказал Ньютон. – Вы его подняли усилием мысли или разумом. Со всякими мелкими вещами – это хоть кто может! А мне вот хочется узнать, почему слова сами по себе ничего сделать не могут…

–У нас еще просто не хватает знаний, – нетерпеливо сказал учитель Декарт. Он отпустил камешек, и тот с мелодичным стуком упал на стол. – С каждым годом мы познаем намного больше, наука продвигается все дальше и дальше. Может быть, ко времени, когда у тебя будут дети, мы узнаем и заклинание, которым можно будет поднять все, что угодно. – Он презрительно фыркнул: – Да и для чего тебе, спрашивается, чтобы камни летали по воздуху? У мальчишек достаточно неприятностей, даже когда они ими просто швыряются! Ньютон нахмурил брови: –Это же не одно и то же – когда заставляешь какую-нибудь вещь что-то сделать, например, если я поднимаю ее рукой или мыслью, разумом, и когда нашепчешь наговор, и она уже сама все выполняет, вот как помело… Каждый из них задумался о своем, и в кабинете воцарилась тишина и повисло долгое молчание.

–Не хочется мне ворошить неприятное прошлое, Ньютон, – промолвил в конце концов сэр Декарт, – но было бы крайне полезно вспомнить, что произошло с твоим отцом. К нему сомнения пришли позже, чем к тебе, – некоторое время он был моим самым способным учеником, – но сомнения эти были столь же сильны. Он выдвинул ящик стола, покопался в нем немного и извлек пачку пожелтевших от времени листов бумаги.

–Вот сочинение, которое его погубило. «Исследование неколдовских методов левитации». Он написал это, когда выступал на соискание степени Младшего Знающего. – Декарт швырнул всю пачку на стол перед Ньютоном таким движением, словно уже одно прикосновение руки к этим листкам могло осквернить человека. Ньютон потянулся было к ним.

–Не прикасайся! Они полны богохульства! – загремел Декарт. Ньютон отдернул руку. Он посмотрел на лист, который лежал сверху, и увидел аккуратный рисунок чего-то, что напоминало птицу, разве только крыльев было две пары – одна впереди, а другая сзади. Учитель убрал бумаги в ящик.

–Если ты желаешь пойти по стопам своего отца, – он упорно не сводил с Ньютона своего цепкого неодобрительного взгляда, – никто из нас не сможет тебе помешать. – Голос его поднялся и окреп.

– Но есть один, кто может… Помни всегда о Черном Человеке, мальчик мой, ибо поступь его ужасна! В его глазах – пламень, и никакой заговор не защитит тебя от него! Когда он пришел за твоим отцом,

Ге н и й 77

день обернулся тьмой и стенанием. И когда солнце засияло снова, они уже исчезли, а куда – об этом и помыслить нельзя! Ученый покачал головой, словно бы сраженный этим воспоминанием, и указал на дверь.

–Думай, мой дорогой, Ньютон, прежде чем что-либо сделать. Хорошенько подумай! Ученик и думал, выходя из кабинета, но не столько о Черном Человеке, сколько о наброске в сочинении отца. Этот ящик из-под апельсинов с двумя досками поперек вместо крыльев отдаленно напоминал рисунок отца, но внешность оказалась обманчивой. Мальчик сидел на ступеньках крыльца, искренне жалея себя. Несколько раньше он взгромоздил свою трудолюбиво созданную машину на крышу дровяника и кинулся в ней в воздушный простор. Теперь он страшно жалел, что пригласил Бульдожку в свидетели своего триумфа, ибо вся эта история немедленно стала известна дяде с обычными последствиями. Чтобы уж совсем быть уверенным в том, что урок вколочен как надо, дядя на неделю отобрал у него помело, а чтобы мальчишка не улизнул потихоньку, он, прежде чем запереть помело в чулане, заговорил его. Ведь вся их компания собиралась сегодня вечером лететь к Красным Скалам – погоняться там за летучими мышами. Ребята снизились и начали кружить над домом, криками вызывая его и Бульдожку. Они гудели и свистели, кричали и улюлюкали, пока Адам не присоединился к ним, вылетев из окошка своей спальни.

–Ньютон не может! – покричал он. – Его вздули, и отец мой спрятал его помело. Пошли, ребята! Бульдожка был у них заводилой с тех самых пор, как получил взрослое помело. Он мог взмыть на пятьсот футов, повиснуть на помеле вниз головой, пропустив его под коленями, а затем отцепиться и полететь вниз. Он падал камнем, вытянув руки и изогнув тело, так, будто нырял ласточкой, и вдруг – когда до земли оставалась какая-нибудь сотня футов – подзывал помело, и оно стрелой мчалось к нему.

–Показуха! – пробормотал Ньютон и захлопнул дверь дровяника, чтобы больше не видеть удаляющихся ребят. На верстаке стояла небольшая модель из бумаги и лучинок, с которой и начались все его беды. Он взял ее в руки и резко пустил в воздух. Она нырнула было к полу, но затем, набрав скорость, задрала нос к потолку и описала в воздухе изящную петлю. Выровнявшись, модель внезапно вильнула влево и врезалась в стену. Одно крыло раскололось. Мальчишка подошел и поднял модель. Возможно, то, что получается на маленьких моделях, на больших не удается, – подумалось ему. Потому что, тот ящик из-под апельсинов с досками наперекрест был таким точным подобием этой маленькой модели, какое он только мог сделать. Равнодушно он снова модель на верстак и вышел во двор. Наверное, они все правы – и мистер Декарт и дядя, и все остальные. Может, только и есть один путь, по которому надо следовать. Что же, он будет поступать, как они требуют, но ведь нет никаких причин, по которым он не мог бы немного подхлестнуть события. Ожидание, покуда его внуки выдумают что-то, не перенесет через Стену его самого. Завтра, после уроков, он начнет разрабатывать свою новую идею и на этот раз, может быть, найдет правильный путь. На кухне дядя и тетя спорили о нем. Ньютон остановился в прихожей, прислушался.

–Ты думаешь, мне доставляет удовольствие пороть ребенка? Да мне еще больней, чем ему!

–Я обратила внимание, что после этой порки ты-то сидеть мог, – суха заметила тетя Элиза.

–Ну а как я еще мог поступить? Мистер Декарт, правда, не пришел и не сказал об этом прямо, но все же намекнул, что, ежели мальчик не перестанет мечтать черт-те о чем, его могут исключить из

78 Ге н и й

школы. Гром меня разрази, Элиза, я делаю для парнишки все, что и для собственного сына! Ты что, хочешь, чтобы я отступился и предоставил ему возможность покончить с жизнью так, как покончил твой братец!

–Ты брата не трогай! Что бы этот мальчик ни делал, ты не смеешь его бить! Он еще всего-навсего мальчонка. Раздалось громкое фырканье.

–На случай, если ты запамятовала, дорогая, в апреле ему уже стукнуло пятнадцать. Очень скоро он станет совсем взрослым.

–Тогда что же ты не поговоришь с ним как мужчина с мужчиной?

–Да разве я не пробовал? Ты же знаешь, что всякий раз происходит. Он начинает сыпать этими своими сумасшедшими вопросами и идеями, я выхожу из себя, и вот мы уже там, где начали. – Дядя воздел руки. – Ума не приложу, что с ним делать! – Он встал. – Пойду в гостиную, почитаю газету… Ньютон уже был там, с самым прилежным видом перелистывая свои учебники. Дядя опустился в кресло-качалку, развернул газету и раскурил трубочку. Он протянул руку к пепельнице – положить обгоревшую спичку, и, как обычно, пепельницы на месте не оказалось.

–Джеймс! – произнес дядя, так звали Ньютона.

–Да, дядя Эдуард?

–Принеси-ка мне пепельницу из кухни, ладно?

–Запросто, – сказал мальчик и зажмурился. Он стал думать о кухне, пока вся ее обстановка не выступила в его мозгу с необычайной яркостью и точностью. Помятая медная пепельница стояла возле раковины, где тетка оставила ее, сполоснув. Он скосил свой внутренний глаз, уперся взглядом в медную чашу пепельницы и прошептал: –Пепельница, брысь! Лети, не кувыркнись! Пепельница задрожала и медленно взмыла в воздух. Джеймс быстренько представил себе дверь из кухни, коридорчик и повел пепельницу к комнате.

–Джеймс! – послышался сердитый возглас дяди. Джеймс подскочил, а в коридоре раздался шум падения, – пепельница грохнулась об пол.

–Сколько раз я тебе говорил – не занимайся левитацией в доме! Если тебе так уж трудно дойти до кухни, скажи мне, и я схожу сам!

–Я просто тренировался, – оправдываясь, промямлил мальчик.

–Вот и тренируйся на улице. Ты все стены исцарапал, стукая о них вещи. Знаешь, ведь, что тебе пока рано баловаться с телекинезом за пределами прямой видимости.

–Вот она, дядя, – сказал Джеймс, внося пепельницу в комнату. – Извините. Дядя Эдуард взглянул на его несчастное лицо, вздохнул, протянул руку и потрепал племянника по вихрам.

–Держи хвост пистолетом, Джеймс. Но это было для твоей же пользы. Ты же знаешь, что люди у нас здесь думают насчет всяких машин. – Он поморщился, словно ненароком ругнулся. – Одно только запомни, мальчик: если тебе что-то захочется узнать, ничего не затевай сам. Приди ко мне и спроси, и мы поговорим с тобой как мужчина с мужчиной. Лицо у мальчика просветлело.

–Вот есть одна штука, я над ней все думаю в последнее время…

–Ну-ну, – поощрительно произнес дядя.

–Сколько нужно орлов, чтобы поднять человека до вершины Стены вокруг Света? Дядя Эдуард сосчитал до семи – очень медленно. На следующий день Ньютон отправился в Публичную библиотеку и по лестнице поднялся в зал главного абонемента.

Ге н и й 79

–Маленьким сюда не полагается, – сказала ему библиотекарь. – Детское отделение внизу.

–Но мне нужна книга для дяди, – запротестовал Ньютон. – Про то, как летать. У вас есть книжки про то, как заставить всякие вещи летать по воздуху?

–Какие вещи?

–Ну, вот – птицы…, например.

–Птиц не надо заставлять летать. Они такими рождаются от природы.

–Я не про настоящих, – объяснил мальчик. – Я про тех, которых… если сам сделаешь.

–О, Оживление! Секундочку, дай-ка, я представлю. – Она закрыла глаза, и картотечный каталог на другой стороне комнаты принялся один за другим выдвигать и снова задвигать свои ящики. – Ага, вот, возможно, то, что он ищет, – прошептала библиотекарь через минуту и снова сосредоточилась. Большущая, в окованном латунью переплете книга вспорхнула с кучи других и легла перед ней на стол. Она вытащила контрольную карточку из бумажного кармашка и протянула ее Джеймсу.

–Запиши вот здесь фамилию твоего дяди. Джеймс так и сделал, а затем, прижимая книгу к груди, со всей возможной расторопностью выбрался из библиотеки. К тому времени, когда Ньютон продрался через три четверти книжищи, он был близок к тому, чтобы в отчаянии сдаться. Это все было колдовство для взрослых. Каждый встретившийся ему свод инструкций либо использовал неведомые ему слова, либо требовал таких ингредиентов, которые достать было совершенно невозможно, – вроде измельченного рога единорога и крови блондинских девственниц. Он еще не знал, что такое девственница, – все, что дядина энциклопедия могла поведать ему по этому вопросу, так это только то, что девственницы – единственные, кто может удержаться верхом на единороге, – но одну блондинку по имени Жанна он знал, она жила чуть дальше по улице. У Ньютона было, однако, предчувствие, что ни она сама, ни родители этой блондинки не отнесутся тепло к тому, кто попросит выделить две кварты ее крови, поэтому он продолжил поиски в книге. Уже почти в самом конце он нашел свод правил, которым, как ему казалось, он бы смог последовать. У него ушло три дня, чтобы собрать все снадобья. Единственное, что причинило ему затруднения, так это поиски жабы – остальные ингредиенты, хотя по большей части противные и дурно пахнущие, он достал без особых хлопот. Число месяца и точное время эксперимента были делом важным, и Ньютон удивил мистера Декарта своим внезапным интересом к его предмету – Практической Астрологии. Наконец, после трудоемких вычислений Ньютон решил, что пора. В ночной тишине он выбрался через раскрытое окошко и пересек двор, направляясь к дровянику. Очутившись внутри, он аккуратно проследил, чтобы все окна были завешены. Затем зажег свечку. Приподняв одну из досок пола, Джеймс извлек свою книжку и запасенные зелья. Сначала нужно было из глины слепить грубое подобие птицы. Затем, воткнув ей в бока несколько белых перьев от курицы, которую тетка готовила в прошлое воскресенье, он смазал свое творение заранее приготовленной ядовитой смесью. Луна как раз садилась за Стену, когда он начал читать свои заклинания. Пламя свечи трепетало на страницах старого фолианта, а мальчишка медленно и тщательно выговаривал трудные слова. Когда настало время подключить к донной трапезе жабу, у него едва хватило духу продолжать начатое; но он напряг свою силу воли и сделал все необходимое. Потом, морщась от боли, проткнул булавкой кожу на указательном пальце, медленно уронил три капли крови на грубое глиняное тельце и прошептал: –Глина, Куриное перо,

80 Ге н и й

Жабий глаз, Подымайтесь враз! Джеймс наклонился поближе, напрягшись в ожидании. Внутренним оком видел себя строящим гигантскую птицу, крылья которой достаточно сильны, чтобы поднять его над Стеной вокруг Земного Шара. Проходили минуты, и он, наконец, увидел все, как есть, – просто вонючий кусок грязи с торчащими из него перышками. Слезы навернулись на глаза, когда он поднял тельце мертвой жабы и тихо сказал ей: «Прости меня». Его сломанный планер все еще стоял там, где он оставил его, – на дальнем конце верстака. Ньютон подошел и поднял его.

–Ты, по крайней мере, летаешь сам, – сказал он, – и чтобы тебя сделать, мне не приходится убивать бедных маленьких жаб… Ему пришло на ум, что, возможно, деревянные крылья того большого планера из ящика были слишком тяжелы.

–Может, если бы я достал несколько длинных, тонких жердочек, – подумал он, – и материи, чтобы обтянуть крылья… В течение четырех последующих месяцев мысли мальчика заняты лишь одним – машиной, которую он строил в просторной старой пещере на вершине длинного холма. В результате он все больше и больше запускал школу. …Он сидел на траве перед входом в пещеру, дожидаясь темноты. Крохотные мигающие огоньки внизу обозначали населенные пункты, которые один за другим тянулись по равнине на добрые сорок семь миль. Охватывая их словно в кольцо рук, простиралась темная и угрожающая масса Стены. Куда бы подросток ни взглянул, она повсюду вздымалась на встречу ночи. Джеймс следил взглядом за ее изгибом, покуда не сделал полный оборот, после чего погрозил Стене кулаком.

–Я еще через тебя переберусь! – яростно шептал он, поглаживая нескладную массу машины, покоившейся рядышком с ним в траве. – Вот эта старушка–Орлиха перенесет меня! Старушка–Орлиха являла собой странное сооружение, походившее на корабчатого змея. Джеймс прикинул, что он сможет управлять полетом, болтая ногами. Если он подаст их вперед, то переместившийся центр тяжести отклонит нос машины вниз; а откинув ноги назад, можно заставить Орлиху задрать свой клюв к небу. Мальчик пару раз сделал глотательное движение в тщетной попытке смочить пересохшее горло и бросился вперед, отчаянно стараясь сохранить равновесие по мере того, как его вихляющая рысь все убыстрялась и убыстрялась. Стремглав, еще и еще быстрей мчался Джеймс, и шаги уже стали прыжками, когда поверхности крыльев постепенно начали принимать на себя его вес. Пальцами ног он скользнул по высокой траве, и вот уже ноги его свободно болтались в воздухе. Он взлетел. Не решаясь даже двинуть головой, он скосил глаза налево и вниз. Земля быстро скользила в дюжине футов под ним. Медленно и осторожно он качнул ноги назад. Нос планера поднялся. Выше, все выше летел наш герой, пока вдруг не ощутил внезапное замедление скорости и какую-то неуверенность движений Орлихи. Почти инстинктивно он снова подался вперед, направив нос планера вниз в быстром нырке, чтобы снова набрать скорость. Ко времени, когда Ньютон поравнялся с подножием холма, он был уже на высоте ста семидесяти семи футов. Для эксперимента он немного отклонил ноги влево. Планер чуть просел и развернулся. Скользя над рощицей, Ньютон внезапно почувствовал, что подымается, – это его подхватил восходящий поток воздуха.

Ге н и й 81

Планер набрал высоту – сорок футов, – а затем снова медленно начал снижаться. Приземлиться оказалось нелегко. Благодаря скорее удаче, чем умению, Джеймс опустился в высокую траву луга, отделавшись всего несколькими царапинами. С минуту он сидел и отдыхал, а голова у него шла кругом от волнения. Он летал, как птица, без помела, не произнося ни единого слова заклинания! Значит, кроме колдовства есть и другие пути! Его радужное настроение внезапно померкло, когда он осознал, что, хотя планировать вниз и было так здорово, путь через Стену лежит вверх. Кроме того, и это было сиюминутно важно, от пещеры его сейчас отделяют полмили, а одному ему нечего было и думать втащить Орлиху обратно на холм. А люди плохо относятся к машинам и к тем, кто их строит. Помело, решил он в конце концов, имеет известное преимущество. Оно не может летать очень высоко, но после полета, по крайней мере, не приходится топать домой пешком. «Эх, будь у меня сейчас большущее взрослое помело, – подумал мальчик, – я бы поднял им Орлиху и отвез бы ее в пещеру». Он вскочил. Это могло бы получиться! Он помчался вверх по склону со всей быстротой, на которую был способен, и наконец, сильно запыхавшись, подбежал ко входу в пещеру. Не дожидаясь, пока успокоится сердце, он оседлал помело и полетел вниз к своему оказавшемуся на мели планеру. Семью минутами позже парнишка отступил назад и сказал: –Помело лети, По небу мети, Выше облака белого, Дальше солнца горячего! Оно никуда не полетело: Джеймс ведь привязал его к раме Орлихи. Но когда этот любитель воздушных приключений поднял планер, то оказалось, что девять десятых веса машины исчезли, уравновешенные подъемной силой помела. Он с тоской поглядел в небо. Было позднее, чем он думал. Ему давно пора было быть дома, в постели, – и видеть свой седьмой сон, но когда Ньютон вспомнил о том ощущении приключений и могущества, которое испытал в полете… Все выше и выше поднимался мальчишка, выше, чем когда-либо удавалось любому помелу! Когда он взял курс на снижение, это, надо сказать, оказалось уже не так весело. Трижды его увлек нисходящий поток и едва не прижал к земле, прежде чем парнишка смог освободиться от засасывающего ветра. Лишь подъемная сила помела позволила ему остаться в воздухе. Принимая на себя большую часть веса, эта сила так облегчала Орлиху, что едва заметного шевеления воздуха оказалось достаточно, чтобы ее снова понесло вверх. Паренишка посадил планер на расстоянии брошенного камня от входа в свою пещеру.

–Завтра ночью! – взволнованно подумал он, отвязывая помело. – Завтра ночью! …Прошла и завтрашняя ночь, и еще много ночей. Орлиха ловила крыльями любую восходящую струйку, и Ньютон мало-помалу обнаружил, что может часами оставаться в воздухе, перелетая от одного теплового потока к другому. Дату своего шестнадцатого дня рождения он обвел красным и ждал. У него были причины ждать. В мире внутри Стены шестнадцать лет – это граница между маленькими и большими, между мальчиками и мужчинами. И самое главное – это день, когда именинника отводили в Великую Башню, где жили Знающие, и где ему вручали полноценное помело, движимое самым сильным из заклятий, помело, которое могло подниматься на целых семьсот футов.

82 Ге н и й

Ньютону было необходимо взрослое помело, дополнительная сила, чтобы он смог преодолеть обширное пространство плоской равнины, отделявшее его от каньона, где Орлиху ждал могучий ветер. Полдень его шестнадцатого дня рождения застал мальчика сидящим на ступеньках парадного крыльца в ожидании, когда выйдет из дома дядя. Вышел Адам и сел рядом с ним.

–Наша компания устраивает сегодня ночью шабаш на вершине старушки Лысой, – сказал Бульдожка. – Жалко, что ты не полетишь.

–Полечу, если захочу, – сказал Ньютон.

–Это как? – спросил Адам и тихо заржал. – Отрастишь крылья и полетишь? Старушка Лысая высотой в семьсот футов, а ваши детские метелки так высоко не летают.

–Сегодня у меня день рождения…

–Думаешь, тебе дадут новое помело? Ньютон кивнул.

–Вот и нет! Я слышал, как мать с отцом говорили. Отец с ума сходит от злости, что ты завалил алхимию. Он говорит, что тебе надо преподать урок. Джеймс почувствовал, как внутри у него все оборвалось.

–А мне все равно, – продолжал Ньютон. – Если захочу, все равно полечу, все равно прилечу на шабаш. Вот погоди, сам увидишь; Бульдожка хохотал во все горло, когда вскочил верхом на свое помело и полетел вдоль улицы. Ньютон прождал час, но дядя все не появлялся. Он вошел в дом. До самого ужина никто и словом не обмолвился насчет его нового помела. Затем, дядя призвал его в гостиную и объявил, что помела ему не будет.

–Но, дядя Эдуард, вы же обещали!

–Это было обещание с условием, Джеймс. С ним было одно большое «если». Помнишь, насчет чего? Ньютон опустил глаза и принялся пальцем ноги выводить узоры на потертом ковре.

–Я старался…

–В самом деле, сынок? – глаза у дяди смотрели сурово, но с состраданием. – Может быть, ты как раз старался, когда заснул сегодня на уроке? Я пробовал и говорить с тобой, и пороть тебя – ничего не помогает. Так, может, хоть это подействует. А теперь поспеши-ка наверх и займись уроками. Когда сможешь показать мне, что твои отметки исправлены, тогда и потолкуем насчет нового помела. А до тех пор и старое сойдет. …Парнишка лежал ничком на кровати, зарывшись лицом в подушку, когда услышал в окне какое-то шипение. Он поднял голову и увидел своего двоюродного брата, сидящего на своем помеле и злорадно ухмыляющегося.

–А я только что видел мистера Декарта. Он выходил из старой пещеры за шахтой. Могу поспорить, он хочет привести Черного Человека.

–Ничего мне неизвестно про эту пещеру, – сказал Ньютон, сев на постели.

–Еще как известно! Я тебя однажды выследил. У тебя там машина. Я сказал про это мистеру Декарту, и он дал мне четвертак. Джеймс сорвался с постели и бросился к окну.

–Я тебя убью! Бульдожка отплыл в сторону ровно настолько, чтобы Ньютон не мог до него дотянуться, отпустил еще какую-то шпильку и унесся на Лысую гору к утехам шабаша. Дядя Эдуард только собрался пойти на кухню и приготовить себе сэндвич, как у входной двери прозвенел звонок. Ворча, он вышел в прихожую. В дверях стоял мистер Декарт. Он прошел в дом и теперь моргал и щурился от света. Казалось, он не знает, как начать.

Ге н и й 83

–У меня для вас плохие новости насчет Ньютона, – сказал он. – Жена еще не спит? Будет лучше, если она тоже это услышит. Когда они вошли в гостиную, тетя Элиза отложила вязание.

–Поздненько вы, мистер Декарт. Мистер Декарт помялся, закашлял и, наконец, выговорил низким, приглушенным голосом: –Джеймс построил машину. Черный Человек сказал мне, что сегодня ночью придет за мальчиком. Дядя Эдуард ринулся вверх по лестнице за парнишкой. Но мальчика в комнате не было. Луна стояла высоко и таинственно. Джеймс, словно днем, ясно видел весь мир, проносящийся под ним. Вдали слева он различал мельтешение огоньков на вершине Лысой старушки, где ребята устроили свой шабаш. Он подавил было искушение, но затем поддался ему. Заставив Орлиху парить кругами над небольшой рощицей, ждал, пока сильные восходящие течения не вынесли его почти на высоту Стены. Тогда Джеймс крутнулся всем телом и взял курс на красные огни далеких костров. Несколькими минутами позже мальчик безмолвно скользнул над ними на высоте в девятьсот футов, нащупывая воздушные течения вокруг скал. На дальнем конце Лысой горы было мощное нисходящее течение, и, когда Ньютон вплыл в него, оно внезапно подхватило планер, но Джеймс тотчас отвернул и, прежде чем Орлиху увлекло слишком далеко вниз, сумел найти спокойный воздух. По другую сторону горы, ближе к каньону, он встретил то, что искал, – сильный вздымающийся поток, который, казалось, шел до самого неба. Он твердо запомнил его расположение и затем начал кругами снижаться над шабашем. Вскоре он уже был так близко от ребят, что стал различать отдельные фигурки, сидящие у маленьких костров.

–Эй, Бульдожка! – закричал Джеймс во все горло. Коренастая фигура вскочила и ошарашенно стала оглядываться в поисках источника этого призрачного зова.

–Да здесь я, наверху! Джеймс сунул руку в карман, достал оттуда небольшой камешек и кинул его вниз. Тот с треском ударился о выступ скалы в четырех футах от Адама. Двоюродный брат Джеймса издал испуганный вопль. Остальные ребята тоже, повскакивали и, закинув головы, уставились в темное небо, ничего не видя из-за слепящего пламени костров.

–Я же сказал тебе, что смогу прилететь к вам на шабаш, если захочу! – закричал Ньютон. – Только мне теперь не хочется! У меня нет времени на детские забавы! Я лечу через Стену! На последнем проходе над вершиной он был на высоте не больше футов сорока. Когда он перегнулся через раму, в свете костров стало ясно видно его лицо. Приставив большой палец к носу, он оскорбительно пошевелил пальцами и пропел: –Кис–кис–кис! Вам меня не поймать! Ноги его едва уже не касались земли, когда он спланировал над обрывом. Секунда прошла в беспокойном ожидании, а затем он ощутил на крыльях крепкий и неуклонный напор восходящей струи. Джеймс почувствовал, как на высоте трехсот футов исчезла подъемная сила его помела. Орлиха стала неловкой и тяжелой, но силы потока еще хватало, чтобы медленно нести его вверх. Фут за футом поднимался он к краю той самой Стены. Была минута, когда он потерял драгоценные сто футов, – это спираль вынесла планер из потока, и ему пришлось снова искать его. Клок облака свисал с края Стены, и когда Ньютон вошел в него, то на мгновение его охватила паника. В один миг не стало ни левого, ни правого, ни верха, ни низа. Только белая мокрядь. У него было такое ощущение, будто Орлиха отказывается слушаться управления; но Джеймс крепко держался, полагаясь на то чувство воздуха, которое он приобрел во время многочисленных тренировочных полетов.

84 Ге н и й

Найтовы совсем ослабли. Всей силы его рук не хватало, чтобы удержать крыло от дрожи. Он изо всей мочи боролся за то, чтобы не потерять контроль над кораблем и над собой, не уступить огромному искушению податься вперед и бросить Орлиху в отлогую кривую спуска, которая снова приведет его в нормальный и безопасный мир. Он уже почти сдался, как вдруг с театральной неожиданностью планер выскользнул из облака в ясную, тронутую лунным таинственным светом ночь. Первый раз в его жизни Стена не закрывала путь взору, в первый раз не стало этой огромной черной линии, протянувшейся сквозь ночь. Он был над ней! Оглядываться не было времени. С громким звоном одна из веревок лопнула, и обшивка кромки переднего крыла отчаянно захлопала под напором воздуха. Планер начал то рыскать из стороны в сторону, то заваливаться носом. Но если ему суждено упасть, он упадет на ту сторону. По крайней мере, оставит в дураках мистера Декарта и Черного Человека. Теперь он был прямо над Стеной. Она протянулась под ним как широкая дорога, сверкая в лунном свете гладкой черной поверхностью. Повинуясь мгновенному импульсу, он яростно подал все тело вперед и вправо. Нескладный аппарат наклонил нос и нырнул к черной поверхности, вниз. Он перенес свой вес назад, круто вздыбив нос Орлихи. Падение прервалось лишь на одну драгоценную секунду, покуда еще держались крылья. Потом с громким треском переднее крыло заломилось назад и ударило его по лицу… Мгновения слепого беспорядочного падения и сокрушительный удар, погрузивший его в темноту. Ньютон осторожно отполз на четвереньках по скользкой мокрой поверхности, пока не добрался до середины Стены. Здесь он сжался в комок и стал дожидаться утра. …Джеймс открыл глаза и сел. Кто-то звал его. Казалось, что этот голос исходит с высоты и откудато издалека. Голос приближался, приближался, и внезапно мальчик увидел в темноте черную фигуру, кружащуюся над Стеной, подобно огромной вороне. Ближе слетала она, еще ближе и еще – человек в черном, с вытянутыми руками и длинными, похожими на когти пальцами! Мальчик вскочил и побежал, скользя по мокрой поверхности. Он оглянулся через плечо: черная фигура была уже над ним. Парнишка в отчаянии метнулся в сторону и поскользнулся. Он чувствовал, что со страшной скоростью скользит по краю Стены. Он цеплялся ногтями, ища бугорка, неровности, – и не мог остановиться. Была секунда, когда он почувствовал, как ускользает из-под него холодная, влажная поверхность Стены… Падая, он медленно переворачивался. Сначала под ним были облака, потом они пропали, и на их месте появилось усыпанное звездами небо. Он чувствовал, как Время несет его в мягких ладонях. Ужаса не было. Не было ничего. Ничего – пока внезапно небо над ним не исчезло, закрытое падающей стремглав черной фигурой, похожей на ястреба. Джеймс отчаянно пинался. Один удар пришелся почему-то твердому, и на мгновение Ньютон почувствовал себя свободным. Но тотчас же сильные руки обняли его сзади, и из пустоты забвения он был возвращен в мир падения и страха. Что-то внезапно надавило ему на грудь, и вслед за тем он почувствовал, как его поднимают. Потом его осторожно опустили на верхушку Стены. …Он стоял с вызывающим видом, высоко поднял голову, смело глядя на черную фигуру.

–Я ни за что не вернусь! Вам не заставить меня вернуться!

–Тебе не нужно возвращаться, Джеймс!

Ге н и й 85

Под капюшоном ему не видно было лица, но голос казался странно знакомым.

–Ты заслужил право увидеть, что находится с другой стороны, – сказал этот голос. Капюшон был сброшен. В ярком лунном свете Ньютон увидел мистера Декарта! Учитель приветливо кивнул.

–Верно, Ньютон, я и есть Черный Человек. Несколько неожиданно, правда ведь? Я с той Стороны. По-моему, меня можно назвать своего рода наблюдателем.

–Наблюдателем? – переспросил Ньютон. – С той Стороны?

–Именно. Оттуда, где ты проведешь ближайшие несколько лет. Не думаю, что жизнь там покажется тебе лучше, но не думаю, что она будет и хуже. А вот то, что она будет другой, это я, пожалуй, могу обещать твердо! – Он довольно засмеялся. – Ты помнишь, что я сказал тебе в тот день в своем кабинете?..

–Что человек не может идти сразу в двух направлениях, что Мозг и Природа обязательно столкнутся. Это и правда и неправда. Человек может владеть и тем и другим, но для этого нужны два мира… На той Стороне мир машин. Это тоже продуктивный мир. Но люди, живущие в нем, уже очень давно поняли, что они платят за это, что контроль над Природой – означает пренебрежение возможностями Мозга, поскольку автоматика – это продукт логики и здравого смысла, а чудеса – нет. Еще нет. Поэтому люди и построили Стену, поселили внутри людей и дали им такие книги и такие законы жизни, которые обеспечивали бы развитие сил Мозга. По крайней мере, они надеялись, что так получится, и так действительно получилось.

–Но… зачем же Стена? – спросил Ньютон. Декарт вытащил из кармана связку ключей.

–Подыми-ка их! Ньютон уставился на связку, покуда она накрепко не запечатлелась в его мозгу, и затем стал мысленно поднимать ключи, пока вся связка не повисла высоко в воздухе. Потом он снова уронил их в ладонь философа Декарта.

–Люди с Той Стороны так не умеют, – заметил ученый. – И сознательно телепатировать – вы называете это разговаривать мыслями – тоже не могут. Они не способны притворять это явление в реальность, так как не верят по-настоящему, что такие вещи возможны. Люди с внутренней стороны Стены верят, потому что они живут в атмосфере реальности и колдовства. Но как только все эти теории будут отработаны и овладение ими станет просто вопросом тренировок и метода, тогда больше уже не понадобятся все эти ритуалы, идеи, заклинания и глубокая вера в существование сверхъестественных сил. И Стена, естественно, рухнет. Но до тех пор… – философ на мгновение замер и нахмурился с шутливой суровостью, – Черный Человек всегда будет поблизости и присмотрит за тем, чтобы люди с Этой Стороны Стены не разрывались посредине пути, пытаясь сразу идти в двух направлениях! В глазах у Ньютона светилось томительное сомнение.

–Но ведь вы летали без всякой машины? Черный Человек распахнул балахон и показал небольшой блестящий диск, прикрепленный у него на груди. Он постучал по нему.

–Это машина, Ньютон, такая же, как и твой планер, только в другом роде и немного лучше. Она почти также совершенна, как и левитация. Мозг и Природа… – они в конечном счете обязательно сойдутся. Теолог снова запахнул балахон.

–Здесь холодно. Пошли? Завтра у нас будет достаточно времени, чтобы посмотреть, что же там, с Той Стороны Стены вокруг Мира.

–А мы не можем подождать, пока облака поднимутся? – с тоской в голосе спросил Джеймс. – Мне бы, понимаете, хотелось бы увидеть все сначала именно отсюда…

–Можем, конечно, – ответил учитель Декарт, – но есть один человек, которого ты не видел уже очень давно и который ждет тебя там, внизу. Если мы останемся здесь, он будет волноваться. Ньютон растерянно уставился на него.

86 Ге н и й

–Я никого не знаю на Той Стороне, я… – он внезапно умолк. Он инстинктивно почувствовал, что у него вот-вот разорвется сердце. – Это мой отец?!

–А кто же еще? Он выбрался легким путем. А ну, давай двигаться, покажем ему, каким мужчиной вырос его сын. Ты готов?..

–Я готов, – сказал Ньютон.

–Тогда помоги-ка мне перетащить твое сооружение к другой стороне Стены, чтобы мы могли сбросить его внутрь. Когда утром люди увидят эти обломки, они будут знать, как поступает Черный Человек с теми, кто строит машины, вместо того, чтобы заниматься своим делом. На Адама и на других это воздействие окажет свое благотворное влияние. Двое стояли молча, бок о бок, глядя, как Орлиха падает на своих сломанных крыльях. Когда она исчезла в темноте внизу, мистер Декарт обнял Ньютона, и уверенно ступил на внешний край Стены.

–Подождите немножко, – промолвил Ньютон, вспоминая кабинет учителя и ореховый прут, который послушно плыл по воздуху. – Если вы с Той Стороны, то как же вы можете поднимать вещи? Сэр Декарт широко улыбнулся.

–О, я родился Внутри. Первый раз я перешел на Ту Сторону, когда мне было чуть больше, чем тебе сейчас.

–На планере? – спросил Ньютон.

–Нет, – ответил Черный Человек с совершенно серьезным лицом. – Я пошел и наловил полдюжины орлов. А вокруг Стены Мира – кроется своя философия и математика жизни. Возможно, совсем скоро будут вычислены и уточнены, и доведены до умозаключения новые формулы жизни, надеюсь, ты до этого доживешь, Ньютон…

27.02.2009

ЧЕЛОВЕК (рассказ) Капитан Джефферсон стоял у раскрытого люка ракеты.

–Почему они не идут? – спросил он.

–Откуда мне знать, капитан? – отозвался его помощник Ньютон.

–И что же это за место? – спросил капитан, раскуривая сигару. Спичку он швырнул в сияющий луг, и трава тут же загорелась. Ньютон хотел затоптать огонь ботинком.

–Нет, не надо, – приказал капитан, – пусть горит. Возможно, они явятся посмотреть, что тут такое, невежи. Ньютон пожал плечами и убрал ногу от расползающегося огня. Мистер Джефферсон взглянул на часы.

–Вот уже два часа, как мы приземлились, и что же? Где делегация встречающих, рукопожатия, где оркестр? Никого! Мы пролетели миллионы-миллионы миль в космосе, а прекрасные граждане какого-то глупого городка на какой-то неведомой планете не обращают на нас никакого внимания! – Он фыркнул, постучав пальцем по часам. – Что ж, даю им еще десять минут, а затем…

–И что затем? – спросил Ньютон, неизменно вежливый Ньютон, наблюдая за тем, как трясутся отвислые щеки капитана.

–Мы пролетим над их проклятым городом еще раз и напугаем их до смерти. – Голос его стал тише.

–Ньютон, может быть, они не видели, как мы приземлились?

–Видели. Они смотрели на нас, когда мы пролетали над городом.

Ге н и й 87

–Почему же они не бегут сюда по лугу, почему не встречают нас? А может, они спрятались? Они что, струсили что-ли? Я не пойму их. Не нравится мне все это… Ньютон покачал головой.

–Нет. Возьмите бинокль, сэр. Посмотрите сами. Они бродят вокруг. Но они не напуганы. Они… похоже, что им все равно. Капитан Джефферсон прижал бинокль к усталым глазам. Ньютон взглянул на него, отметив на его лице морщины раздражения, усталости, непонимания. Казалось, Джефферсону уже триста лет. Он практически не спал, мало ел и заставлял себя двигаться все дальше и дальше?.. А теперь его казавшиеся старые губы, запавшие – двигались под биноклем.

–Ньютон, я просто не знаю, ради чего мы стараемся. Строим ракеты, расходуем силы, чтобы пересечь бездну, ищем их – и что получаем? – Пренебрежение, вот что… Посмотрите, как эти идиоты бродят с места на место. Неужели они не понимают, какое великое событие только что произошло?.. Первый космический полет в их глухомань. Часто ли такое происходит? Они что, пресыщены?.. Помощник Джефферсона не знал, как ответить на этот вопрос. Сэр Джефферсон устало вернул ему бинокль.

–Интересно, зачем все это, Ньютон? Я имею в виду космические полеты. Ищем, ищем, стараемся…

–Может быть, мы ищем мира и покоя. На Земле этого точно нет, и никогда не будет, к сожалению, таков уж смысл жизни планеты Земля, – сказал лейтенант Ньютон.

–Вы считаете, нет? – капитан Джефферсон задумался. – Со времен Чарлза Дарвина, да? С тех пор, как ушло все, во что мы раньше верили, все ушло за борт, да? Вы считаете, из-за этого мы и летаем к звездам, а, Ньютон? Ищем потерянные души, так, что-ли? Пытаемся улететь с нашей порочной планеты на другую, более чистую?

–Возможно, вы и правы, сэр. Во всяком случае, мы точно чего-то ищем. Мистер Джефферсон откашлялся, и голос его вновь стал твердым.

–Что ж, в данный момент мы ожидаем мэра города. Бегите туда, расскажите им, что мы, первая космическая экспедиция на эту планету. Капитан Джефферсон шлет свои приветствия и желает видеть мэра. Вперед!

–Будет исполнено, сэр. – Лейтенант Ньютон медленно зашагал по лугу.

–Быстрее! – рявкнул капитан.

–Да, сэр! – Ньютон пустился рысью, а отойдя подальше, снова двинулся не спеша, улыбаясь чемуто своему. До возвращения Ньютона капитан успел выкурить три сигары. Лейтенант Ньютон замер перед раскрытым люком, покачиваясь, было похоже, что он не в состоянии сфокусировать свой взгляд или связно мыслить.

–Ну, что там? – рявкнул Джефферсон. – Что случилось? Они придут приветствовать нас?

–Нет. – Лейтенанту пришлось прислониться к ракете – у него кружилась голова.

–Почему же?

–Мы не имеем значения, – ответил напарник капитана.

–Капитан, пожалуйста, дайте мне закурить. – Он протянул руку, вслепую нашаривая протянутую пачку, а глаза его, моргая, устремились к золотому городу. Он зажег сигарету и долго молчал, курил.

–Да скажите же что-нибудь! – вскричал капитан. – Они что, не заинтересовались нашей ракетой? Ньютон произнес: –Что?.. Ах, ракета… – Он поглядел на сигарету. – Нет, не заинтересовались, к сожалению. Похоже, мы прилетели в неблагоприятное время.

–Неблагоприятное время!..

88 Ге н и й

–Что это значит?..

–Ньютон терпеливо объяснил: –Послушайте, капитан. Вчера в городе произошло великое событие. Столь необычайное и величайшее, что мы оказались лишь жалкими дублерами данной реальности. Мне нужно сесть. Он потерял равновесие и тяжело сел, задыхаясь. Капитан сердито и нервно скорее всего жевал нежели курил сигару: –Что произошло?.. Ты можешь объяснить толковым языком в конце концов?.. Напарник поднял голову, дым от сигареты, зажатой в неподвижных пальцах, поплыл по ветру.

–Сэр, вчера в городе появился необычайный человек – умный, добрый, справедливый, сострадающий и очень мудрый. Капитан гневно воззрился на своего помощника.

–А нам что до него?

–Трудно объяснить. Это человек, которого они ждали веками – миллионы лет, наверное. И вот вчера, представьте себе, он вошел в их город. Потому-то, сэр, сегодня наша ракета для них абсолютно ничего не значит. Капитан резко сел. – Кто же он?.. Неужели маршал Валуа? Неужели он прилетел раньше нас и украл мою славу? – Он стиснул руку Ньютону. Лицо его было бледным, расстроенным.

–Томсон! Я так и знал. Томсон прокрался вперед нас и испортил нам ожидание! Никому нельзя доверять.

–Не Томсон, сэр, – тихо сказал Ньютон. Капитан не мог ему поверить.

–Но ведь было всего три ракеты, и мы летели впереди всех. А этот человек, явившийся перед нами, как его зовут?

–Простите, сэр, но у него нет имени. Оно ему и не нужно. На каждой планете его называют посвоему, сэр. Мистер Джефферсон уставился на Ньютона тяжелым недоверчивым взглядом.

–И что же он такого сделал, такого необычайного, замечательного, что никто и не смотрит на наш корабль?

–Например, – твердо ответил Ньютон, – он исцелил больных и утешил неимущих. Он смело и открыто выступил против лицемерия, несправедливости, беззакония.

–И что же, это так замечательно?

–Да, товарищ капитан.

–Не понимаю. – Капитан пристально всмотрелся Ньютону в глаза, в лицо. – Вы случайно не напились, а?.. – Он отступил на шаг, что-то заподозрив. – Честное слово, не понимаю. Лейтенант Ньютон посмотрел назад, на город.

–Капитан, если вы не понимаете, я не могу вам объяснить. Сэр Джефферсон внимательно проследил за его взглядом. Город выглядел очень тихим, блаженным и прекрасным, и великий покой царил вокруг него. Командир корабля шагнул вперед, вынув изо рта сигару. Он прищурился, глядя на своего напарника, на золотые шпили зданий вдалеке.

–Вы не хотите сказать… неужели вы имеете в виду… этот человек?.. Не может быть!.. Ньютон кивнул: –Да, сэр, именно это я и имею в виду.

–Капитан замер. Потом выпрямился во весь рост.

–Не верю.

Ге н и й 89

–В полдень капитан Джефферсон быстро вошел в город, сопровождаемый лейтенантом Ньютоном с помощником, тащившим необходимые приборы. Время от времени капитан разражался громким смехом, уперев руки в бока и покачивая головой. Их встретил мэр города. Ньютон установил треножник, прикрутил к нему коробку и подключил батарейки.

–Вы мэр? – капитан ткнул в инопланетянина пальцем.

–Да, – ответил мэр. Между ними стоял замысловатый аппарат для космического наблюдения, с которым управлялись Ньютон и техник. Коробка обеспечивала мгновенный перевод с любого языка. Слова резко падали в ватную тишину города.

–Давайте, сначала о вчерашнем, – начал капитан. – Это правда?

–Да.

–У вас есть свидетели?

–Да.

–С ними можно поговорить?

–Пожалуйста, говорите с любым из нас, – ответил мэр.

–Мы все свидетели. Капитан тихо шепнул Ньютону: –Массовый гипноз. – И мэру: – Как же выглядел этот человек, этот чужестранец?..

–Трудно описать, – мэр чуть-чуть улыбнулся.

–Почему же?

–Мнения могут разойтись.

–Что ж, сообщите нам по крайней мере свое, – сказал капитан. – Запишите, – приказал он Ньютону через плечо. Лейтенант нажал на кнопку портативного магнитофона.

–Это был очень добрый и мягкий человек, – начал мэр города. И он обладает величайшими познаниями во всем.

–Да, я знаю, – капитан помахал рукой. – Общие слова. Мне нужно нечто осязаемое. Как он выглядел?

–По-моему, это не столь важно, – ответил мэр.

–Очень важно, – сурово оборвал его капитан. – Мне необходимо описание внешности этого типа. Если вы не желаете отвечать, я спрошу у других. – И сказал Ньютону: – Наверняка это Томсон! Одна из его шуточек, очередной розыгрыш! Ньютон холодно молчал, не глядя на капитана. Капитан щелкнул пальцами: –Так что он там творил – исцеления?

–Много исцелений, – подтвердил мэр.

–Могу ли я увидеть… одного исцеленного?

–Конечно, вот мой сын, – мэр кивнул маленькому мальчику, и тот шагнул вперед. – У него была отсохшая рука. Теперь – смотрите. Капитан снисходительно засмеялся.

–Да, но ведь это не доказательство. Я же не видел мальчика с отсохшей рукой. Я вижу лишь здоровую руку. Есть ли у вас доказательства того, что вчера у мальчика была больная рука, а сегодня здоровая?

–Мое слово – мое доказательство, – просто отвечал мэр.

90 Ге н и й

–Послушайте! – вскричал командир корабля. – Вы хотите, чтобы я поверил вам на слово? Ну нет, уж!

–Извините, – промолвил мэр, глядя на капитана с выражением, в котором сочетались одновременно любопытство и жалость.

–Нет ли у вас изображения мальчика? – спросил капитан. Через несколько мгновений принесли большой портрет, нарисованный маслом, на нем был изображен сын мэра с отсохшей рукой.

–Дорогой мой! – отмахнулся от портрета капитан. – Картину нарисовать может кто угодно. Картины часто лгут. Мне нужна фотография мальчика. Фотографий не оказалось. Искусство фотографии было пока неизвестно на этой планете.

–Что ж, – вздохнул командир экипажа, и лицо его неожиданно задергалось.

–Дайте мне поговорить с другими. Так все без толку. – Он ткнул пальцем в какую-то женщину.

– Вы. – Она заколебалась. – Вы, подойдите сюда, – приказал командир. – Расскажите мне об этом чудесном человеке, явившемся к вам вчера. Женщина решительно посмотрела на капитана: –Он ходил среди нас. И он был прекрасен, справедлив и добр ко всем нам.

–А какого цвета у него глаза?

–Цвета солнца, цвета света, цвета моря, цвета гор, цветов ночи, цвета фиалки…

–Достаточно. – Командир воздел руки к небу. – Поняли, лейтенант? Ничего! Какой-то шарлатан бродил по городу, нашептывая им в уши сладкие пустяки, и…

–Прекратите, пожалуйста, – попросил Ньютон. Капитан отступил назад.

–Что такое?

–Вы слышали, что я сказал. Мне нравятся эти люди, я им верю. Вы вправе иметь собственное мнение, но держите его при себе, сэр.

–Не смейте так со мной разговаривать! – заорал капитан.

–С меня хватит вашего высокомерия, – ответил лейтенант. – Оставьте их в покое. У них появилось что-то доброе, светлое на душе, а вы явились в чужое гнездо и гадите в нем, и издеваетесь над ними – вы отдаете себе в этом отчет. А я разговаривал с ними, ходил по городу и смотрел на их лица. В них есть нечто такое, чего у вас и быть не может, – вера. И с помощью этой веры они горы сдвинут. Вы закипели от злости, потому что кто-то украл ваш триумф, кто-то добрался до них раньше вас и вы сделались ненужным!

–Я даю вам еще десять секунд, – заметил капитан. – Прекрасно понимаю. Вы находились под сильным напряжением, Ньютон. Целые месяцы в космосе, ностальгия, одиночество, любовь к близкому человеку. А теперь еще и это. Я вам глубоко сочувствую, Ньютон. Я не придаю никакого значения вашему мелкому неповиновению.

–А я придаю значение вашему мелкому тиранству, – ответил лейтенант. – Я ухожу. Я остаюсь здесь.

–Вы не сможете!

–Да неужели!? Попробуйте меня остановить. Я ведь за тем и прилетел сюда, хотя сам того не знал. Мне это нужно, эта жизнь для меня. Везите вашу грязь куда-нибудь в другое место или в другой космос, попробуйте нагадить в других гнездах своим сомнением и своим необоснованным научным методом! – Он быстро огляделся. – У этих людей только что произошло нечто поистине великое и настоящее, и нам еще повезло, что мы прилетели сюда почти вовремя! Неужели до вас не доходит, неужели вы не можете вдолбить себе в голову, что чудо действительно произошло?! На Земле об этом

Ге н и й 91

человеке говорили двадцать веков, после того как он прошел по нашему миру. Мы же так хотели увидеть его, услышать его доброе слово, да все не удавалось. А сегодня мы опять упустили его – всего на несколько часов разминулись. Командир космического корабля капитан Джефферсон с необычным удивлением взглянул на Ньютона.

–Да вы плачете, как младенец. Прекратите.

–Мне плевать.

–А мне нет. Перед этими туземцами нужно сохранять выдержку. Вы переутомились. Я прощаю вас.

–Я не нуждаюсь в вашем прощении.

–Глупец! Неужели вы не поняли, что это всего лишь штучки Томсона? Обмануть, надуть, основать свои нефтяные и прочие концерны под религиозным прикрытием! Вы дурак, Ньютон. Полнейший дурак! Пора бы уже знать цену землянам. Они способны на все: богохульство, надувательство, обман, ложь, кражу, убийство; лишь бы достичь своей намеченной цели. Все для них результативно, что сработает. Вы же знаете, Томсон – прогматик, каких мало! Джефферсон тяжко вздохнул. – Ну же, Ньютон, признайтесь, именно на такие гнусности и способен этот самый Томсон – запутать бедных туземцев да ощипать их дочиста, когда созреют.

–Нет, я не согласен с вами, – произнес Ньютон, но уже особо задумчиво и необычайно ответственно. Капитан вновь воздел руки к небу.

–Да, я уверен, что это был Томсон. Кто же еще. Его грязные, преступные методы. Да, конечно, можно и восхититься. Влетело к ним инопланетное, инореальное существо в огне и пламени, окруженное великим сиянием, тут – доброе слово, там – любящее прикосновение, целительный бальзам или заживляющий луч. Томсон, как есть он!

–Нет, – у лейтенанта упал голос. Он закрыл глаза руками, – не верю!

–Вы просто не хотите поверить, – настаивал Джефферсон. – Ну признайтесь же, наконец. Нечто подобное и способен выкинуть Томсон. Перестаньте видеть сны наяву, лейтенант, проснитесь! Уже утро, свет. Вокруг только реальный мир, и мы – реальные люди, сволочи, конечно, и Томсон особая сволочь! Помощник капитана отвернулся.

–Ну же, Ньютон, – капитан Джефферсон машинально похлопывал Ньютона по спине. – Понимаю, для вас это шок. Стыд, позор и все такое прочее. Томсон – негодяй.

–Полегче, я справлюсь, положитесь на меня. Напарник медленно зашагал к космическому судну. Капитан Джефферсон внимательно понаблюдал за ним, а затем, глубоко вздохнув, повернулся к женщине: –Расскажите мне еще что-нибудь об этом человеке. Так вы говорили, сударыня?.. Позднее, когда офицеры уселись за ужином вокруг маленьких столиков, поставленных на траву возле космической машины, капитан передал лейтенанту полученные сведения: –Опросил три дюжины, и все несут ту же белиберду. Работа Томсона, не иначе. Уверен. Через день-другой он свалится сюда, чтобы утвердить свои права и уставы и увести у нас из-под носа все контракты. Думаю, надо подождать и испортить ему удовольствие. Лейтенант Ньютон, с красными глазами, мрачно взглянул на него.

–Я убью его.

92 Ге н и й

–Ну-ну, Ньютон, мой мальчик!

–Я убью его, Бог помоги мне, … убью.

–Ничего, мы его притормозим. Но вы должны признать, что он хитер. Непорядочен, но хитер.

–Негодяй!

–Обещайте мне не предпринимать ничего резкого. – Джефферсон сверился с записями. – Говорят, семьдесят семь чудесных исцелений, слепой стал зрячим, и еще он излечил прокаженного. Да уж, Томсон умеет… обладает даром притягивать к себе людей, умеет обделывать свои делишки в этом ему не откажешь! Раздался сигнал сирены, и через десять секунд к капитану подбежал член экипажа: –Товарищ капитан, докладываю! Корабль Томсона идет на посадку! И Корабль Валуа, сэр!

–Видите! – капитан Джефферсон стукнул кулаком по столу. – Вот они, твари, явились пожинать плоды чужого разума! Дождаться не могут! Ну погодите, сейчас они у меня нарвутся! Однако им придется потесниться, чтобы пустить меня на свой долгожданный пир, – я – то уж их заставлю! Казалось, лейтенанта стошнит. Он молча глядел на капитана.

–Дело есть дело, мой милый, – промолвил капитан. Все подняли глаза вверх. Из небес словно выпали две ракеты. Приземляясь, они едва не разбились.

–Что там случилось у этих дураков? – вскричал, подпригивая, капитан. Люди уже бежали по дымящемуся лугу к кораблям. Подбежал и капитан. Люк корабля Томсона с треском раскрылся. Им на руки вывалился человек.

–Что случилось? – как обычно вскричал Джефферсон. Человек упал на землю. Они все склонились над ним. Он был весь в ожогах. Все тело было покрыто шрамами, ранами и гнойной дымящейся кожей. Он поднял вверх опухшие глаза, и его вздувшийся язык с трудом шевельнулся в разбитых губах.

–Что произошло? – кричал капитан снова и снова, встав на колени перед умирающим и дергая его за руку.

–Сэр, сэр, – шепнул тот.

–Семьдесят семь часов назад в секторе «77», недалеко от планеты «9» этой системы, наш корабль и корабль Валуа попали в космическую бурю, сэр. – Что-то темно-серое потекло из носа умирающего, изо рта его сочилась кровь. – Все погибли. Вся команда. Томсон мертв. Валуа умер семь часов назад. Семеро уцелели.

–Послушайте! – заорал Джефферсон, наклоняясь над истекающим кровью человеком.

–Вы впервые тут приземлились? Молчание.

–Отвечайте! Умирающий произнес: –Нет. Буря. Томсон умер три дня назад. Первая посадка за семь месяцев.

–Вы уверены? – снова заорал Джефферсон, тряся его изо всех сил, стискивая его руки в своих руках. – Уверены?

–Да, – ответили губы умирающего.

–Томсон умер три дня назад? Вы точно знаете?

–Да-да, – прошептал человек. Голова его упала на грудь. Он был мертв.

Ге н и й 93

Капитан Джефферсон встал на колени возле тела. Лицо капитана скривилось, мышцы непроизвольно сокращались. Члены экипажа отошли в сторону, глядя на него. Ньютон ждал. Капитан попросил, чтобы ему помогли встать, и ему помогли. Они обратно повернулись к городу.

–Это значит…

–Это значит? – переспросил Ньютон.

–Это значит, что на эту планету прибыли только мы, – прошептал капитан.

–И тот человек…

–Тот человек? – спросил лейтенант. Лицо капитана бессмысленно задергалось. Оно вдруг стало старым – престарым и совсем серым. Глаза его остекленели. Капитан сделал шаг вперед по сухой своеобразной траве.

–Идем, Ньютон, идем. Поддержите меня, ради меня самого, поддержите, я боюсь упасть и больше не встать. Нельзя терять времени… Спотыкаясь, они побрели к городу по высокой сухой траве, навстречу ветру. Через семь часов они все еще продолжали сидеть в приемной мэра. Тысячи людей побывали здесь, чтобы поговорить с ними. Капитан продолжал сидеть, лицо у него было изможденное, но он все слушал и слушал. Столько света было в лицах тех, кто приходил, подтверждал, рассказывал, что он уже не мог смотреть на них. И все время руки его дергались и ерзали взад-вперед, по коленям, по ремню. Когда все кончилось, капитан Джефферсон повернулся к мэру и произнес, глядя на него странными глазами: –Но вы же должны знать, куда он направился?

–Он нам ничего не сказал.

–К какому-то из близлежащих миров? – добивался капитан.

–Не знаю.

–Вы должны знать!..

–Вы видите его? – мэр указал на толпу. Капитан огляделся.

–Нет.

–Тогда он, наверное, ушел.

–Наверное, наверное! – слабым голосом прошептал капитан. – Я допустил великую кошмарную ошибку, и я хочу видеть его – сейчас! До меня только теперь дошло, что произошло величайшее событие в истории. Подумать только, мы оказались причастны к такому событию! Существует один шанс из триллионов, что мы прилетели на одну планету из миллиардов через день после его посещения! Вы должны знать, куда он ушел.

–Каждый находит его сам, – мягко ответил мэр.

–Вы спрятали его от нас! – Лицо капитана медленно исказилось, вернулось что-то прежнее, суровое. Джефферсон начал медленно подниматься.

–Нет, нет, нет, – отвечал глава города.

–Где он? – пальцы офицера задергались у кожаного футляра, висевшего справа на поясе.

–Не могу вам точно сказать.

–А ну, говорите, да поживее, – и капитан вынул из кобуры оружие.

–Ничего не могу вам сказать.

–Лжец! На лице мэра, не сводившего глаз с Джефферсона, появилось выражение жалости.

–Вы устали, – сказал он.

–Вы долго путешествовали, и вы прилетели от людей, которые давно уже живут без веры и тоже устали.

94 Ге н и й

А теперь вам так хочется веры, что вы сами себе мешаете. Если вы совершите убийство, вам будет намного труднее. Вы даже не представляете себе, насколько труднее. Так вы его никогда не найдете.

–Куда он ушел? Ведь он сказал вам, и вы знаете. Ну, говорите же! – капитан поднял оружие. Глава города покачал головой.

–Скажите мне, наконец! Вдруг раздался выстрел – всего один раз. Мэр упал, ему ранило руку. Ньютон прыгнул вперед.

–Капитан! Оружие метнулось в сторону напарника.

–Не мешать! Мэр поднял глаза вверх, придерживая раненую руку.

–Уберите оружие. Вы сейчас раните самого себя. Вы никогда не верили, а теперь считаете, что можете поверить, и лишь приносите людям вред.

–Вы мне не нужны, – молвил Джефферсон, возвышаясь над мэром. – Я упустил его здесь, разминулся на день. Что ж, полечу дальше. И дальше… На следующей планете я разминусь на полдня, потом – на четверть, на два часа, на час, на полчаса, на минуту. Но я догоню его! Слышите, вы все? – Он уже орал, склоняясь к лежавшему на полу. Он едва держался на ногах от усталости. – Идемте, Ньютон.

– Он опустил руку, оружие повисло.

–Нет, я остаюсь здесь.

–Болван! Оставайтесь, если уж так хотите. А я полечу дальше, так далеко, как смогу, со всеми остальными. Мэр поднял глаза на Ньютона: –Не волнуйтесь за меня, улетайте. Мои раны залечат.

–Я обязательно вернусь, – пообещал Ньютон. – Я только дойду с ним до корабля. Они промчались через весь город. Любому было видно, каких трудов капитану стоило казаться несгибаемым, как в молодые годы. Добравшись до космического корабля, он хлопнул его по обшивке трясущейся рукой. Он убрал оружие. Затем – посмотрел на Ньютона.

–Ну, Ньютон?..

–Ну, капитан? Джефферсон поднял глаза к небу: –Это – иное небо, – произнес он.

–Вы уверены, что не полетите со мной?!

–Нет, сэр. Не полечу.

–Нас ждет великое приключение, ей – Богу, как вы не понимаете. Я найду его!

–Вы решили лететь за ним, капитан? – спросил лейтенант. Лицо капитана сморщилось, он закрыл глаза.

–Да.

–Хотелось бы мне знать…

–Что?

–Капитан, когда вы его найдете – если найдете, – что вы попросите?

–Я… – капитан заколебался с ответом, открыл глаза. Кулаки его сжались, разжались. Он минуту размышлял в недоумении, а потом заулыбался странной улыбкой. – Я… я попрошу у него немного мира и покоя на душе, думаю, что он не откажет мне в этом.

–Он прикоснулся к ракете. – Давно, давно уже я не… не мог расслабиться.

–А вы когда-нибудь пытались, товарищ капитан?

–Не понимаю, – ответил капитан Джефферсон.

Ге н и й 95

–Неважно. Прощайте, капитан.

–Прощайте, Ньютон. Команда стояла у входа корабля. Лишь четверо решили лететь вместе с Джефферсоном. Семеро оставались здесь, вместе с Ньютоном. Капитан Джефферсон оглядел их и выдал свое заключение: –Глупцы! Он влез в люк последним, быстро отдал офицерскую честь, резко непонятно рассмеялся. – Он даже сам не понимал суть своего смеха. Крышка люка захлопнулась. Космический корабль поднялся в небо, подобно огненной колонне. Ньютон смотрел на него, пока он не скрылся из виду. На другом конце луга стоял мэр в окружении нескольких сограждан. Он поманил Ньютона рукой.

–Улетел, – сказал Ньютон, подойдя к мэру.

–Да, улетел, бедняга, – отозвался мэр. – Так и будет лететь, с планеты на планету, неустанно ища, и вечно, вечно будет он опаздывать – на час, на полчаса, на десять минут, на минуту. Наконец, он опоздает всего на несколько секунд. А когда он облетит семь сотни миров, «семь миров» и ему будет семьдесят лет, он упустит его на долю секунды, а потом еще на долю секунды. Так и будет лететь, думая, что вот-вот поймает то, что он оставил здесь, на нашей планете, в нашем сказочном городе, сейчас… Ньютон смотрел мэру прямо в глаза, и мэр протянул ему руку.

–Да разве можно в нем сомневаться? – Он поманил за собой остальных и повернулся к городу лицом.

–Идемте. Нас ждут великие дела. Он там. И они вошли в город.

96 Ге н и й

публицистика и очерки

К вопросу о процессе Вопрос о процессе создания литературного произведения так же прост, как и сложен. Во-первых, по моему личному убеждению, следует разграничивать процесс создания прозаического произведения и написание стихов. Во-вторых, какие бы попытки не принимались для определения каких-то четких общих правил или законов создания литературного произведения – они обречены на провал, ибо каждый создатель индивидуален и по складу характера, и по опыту. Теперь непосредственно к вопросу. По мне, прозаиков можно разделить на «механиков» и тех, кто ждет своего момента в течение дня, месяца, года… Первые – это те, кто каждый день, в независимости от настроя может исписать около десятка, а может и более страниц. Такие писатели, может только со стороны, напоминают людей, приходящих каждое утро на работу в определенное время и уходящих ровно в такой то час выполнив эту работу. В зависимости от многих факторов, то, что пишется такими людьми, может оказаться и гениальным, а может быть простым ширпотребом для «употребления» на короткое время. Увы, первого часто бывает очень редко. Что касается вторых. То, что выходит из-под пера людей ждущих, именуемого в народе, вдохновения, не всегда гарантирует им, что это нечто гениальное. Интересно тут другое – сам процесс. Человек день, месяц, год может ждать маленького момента, «толчка», а потом в середине ночи начать произведение, а к утру пятого дня завершить уже вторую главу. И главное, пока сей творец ждет этого самого вдохновения – он не бездействует. Он работает, что-то творит более материализованное, отдыхает, веселиться, но подсознательно, даже ведя обычный образ жизни, часто сам того не понимая, этот человек занят сбором красок, элементов, запахов - всего того, что станет потом частью его произведения. Конечно, в отличие от первых, для которых написание произведения становиться частенько уже простой работой, эти получают удовольствие от каждой удачной строки. Что касается стихов, то тут можно сказать только одно. Если человек слагает в рифму слова в силу своего природного дарования очень легко и просто, по крайней мере, черновой вариант, то это заслуживает, по меньшей мере, уважения. Но если человек при написании стихотворения большую часть времени потратил на поиск тех или иных подходящих по рифме слов, используя при этом к тому же словари, то, извините, здесь поэзии очень мало – это всего лишь стихосложение, как бы не казались, эти два понятия близкими. Стихосложением в современном мире могут заниматься и специальные компьютерные программы. То есть, я считаю, что научиться писать настоящие стихи невозможно.

Ге н и й 97

Можно научиться огромному количеству слов, их подбору, но в итоге все будет зависит от личного дарования поэта. Для меня вообще настоящие поэты – это особенные люди, отличные от других. Увы, (опережая чьи-то возгласы) сам к ним, не отношусь, так как максимум, что мне дано – это лишь редкие «рифмованные» строки в одном абзаце, что не имеет к поэзии никакого отношения.

Мультикультура «Ле, не торопись! Я сейчас приеду, и сделаем вместе. Окей?». Эта фраза не бред, а довольно стандартное сочетание слов нескольких народов в устах одного молодого человека, возможно, никакого отношения не имеющего ни к аварцам, ни к русским, а уж тем более к англичанам. Многоязычная среда, ТВ, современная поп-культура и Интернет, та же, набившая оскомину, глобализация – всё это не может не оставлять своих следов в речи, поведении, взглядах на мир у подрастающего поколения. Наше поколение обречено быть мультикультурным – нравится нам это кому-то или нет. Если в общероссийском масштабе мультикультурность обусловлена главным образом влиянием Запада (хотя я не удивлюсь, если узнаю, что на Дальнем Востоке подросток в своей речи использует какое-нибудь китайское словечко), то в Дагестане это традиционно многоязычная и многокультурная среда. В настоящее время взаимовлияние и взаимодействие между этносами достигло того уровня, что бывает смешно, когда особо ретивый дядька, частенько с высокой трибуны сельского клуба кричит, чуть ли не о богаизбранности своего этноса, особо смешно становится, когда узнаешь какой национальности его жена или двоюродные братья по матери. Какая ещё кровь течет в жилах детей его старшего брата. Мы перенимаем у соседнего народа не только словечки и фразы, но и какие-то традиции, корректируем свои обычаи. Не являясь даргинцем называем сына Багомой, (потому что так звали погибшего друга-даргинца). Едим в разных кофе и ресторанчиках «лезгинский» и «кумыкский» хинкал, хотя никаких особых отличий уже не замечая, заказываем «табасаранское» чуду в Дербенте и почти идентичное ему только с надписью «даргинское» в Махачкале. И разговоры о всяких там конфедерации народов Дагестана превращаются в простой пиар, уже глядя на этнический состав друзей, партнеров, на количество межнациональных браков в республике. Конечно же, помнить, любить, уважать свой этнос, свой язык и культуру необходимо, но реалии в Дагетстане, да, по сути, и во всей России таковы, что попытки сегодня отгородить свой национальный домик от других народов или выделить его над другими приведет к появлению целого поколения социальных уродов, что будет уже неизбежно приведет к катастрофе. И если нелакец с улыбкой произносит «Волноваться машару!» или неаварец заказывает беркал это не означает, что он забыл, как это произносится на русском или собственно родном или меньше любит обычное чуду, а лишь то, что он «не парится» от того, что среди близких его друзей больше всего лакцев или аварцев. Главное же здесь (как в ситуации в целом с Россией, так и Дагестаном в частности) перенимать и взаимообогащать друг друга культурными традициями, а не их имитацией или подражаниями, что зачастую происходит сегодня, когда подростки и юноши шаблонно копируют слова, поведение с участников «Дом 2», «Голод» и прочих телевизионных недоразумений или портала omen.ru или сайта podonki.org Должно придти поколение с мультикультурным мышлением и мировоззрением, для которого пер-

98 Ге н и й

востепенным будет не этнический признак, а человеческие и профессиональные качества друга, собеседника, работника и партнера. Народы Дагестана по легенде когда-то были одним этносом, возможно, спустя десятилетия они станут опять одним мультикультурным народом, совместившим в себя лучшее и ценное каждого народа. Но до этого нам надо разобраться с обычной культурой сегодня, культурой поведения, общения, речи и диалога. И тогда, возможно, мы наконец-то избавимся от пресловутых «национальных квот», «этнических группировок» и «клановости». Осень 2006

Ге н и й 99

Альберт Мехтиханов. г. Махачкала

политика и наука

Журналист, работает в еженедельнике «Молодежь Дагестана»

«Мастер и Маргарита» глазами мусульманина 80 лет назад он начал над ним работу. И через 11 лет, 13 февраля 1940 года, Михаил Афанасьевич Булгаков поставил точку (точнее, внёс последнюю поправку) в своём знаменитом романе «Мастер и Маргарита». «МиМ» – самое популярное художественное произведение на русском языке в ХХ веке. Его читают и перечитывают, в 1990-е годы роман был включён в школьную программу. Экранизацию романа в 2005 году (режиссёр – В. Бортко) посмотрели 40 миллионов российских телезрителей – это рекорд. Плюс массовые продажи DVD-версии. Я уж не говорю о других экранизациях, театральных постановках, песнях, посвященных роману или его героям, диссертациях, которые были защищены «на почве» анализа «Мастера», и т.д. О книге высказались все кто может: критики, поклонники, литературоведы, культурологи, православные священники, церковные либералы и консерваторы, искусствоведы, сатанисты… Однако в этой массе откликов я так и не нашёл взгляда читателя, который смотрит на эту книгу с исламских позиций. Попробуем?

Ложь и драма сатаны Роман начинается со следующего эпиграфа: « ...Так кто ж ты, наконец?

– Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. (Гете. “Фауст”)». Это сам сатана говорит, но он лжёт. А лучшая ложь – это красивая полуправда, как известно. Не зря в русской традиции сатану именуют «лукавым» («Лукавый попутал»), а лукавить – это хитрить, притворяться. Сатана действительно вечно хочет зла. Но вечного блага он не совершает. Это Всемогущий и Всезнающий Господь Бог может использовать козни сатаны в Своих «комбинациях» и обращать их во благо.

100 Ге н и й

Пример? Ну самый простенький. Сатана сбивает человека, подталкивая его, скажем, к азартным играм. Всё больше и больше увлекаясь, человек постепенно проигрывает всё, что у него имелось, включая сбережения, имущество, недвижимость…Сатана торжествует, он «организовал» очередное зло. Однако это не конец истории. Оставшись ни с чем, человек хватается за голову и на пике своих страданий осознаёт, что до сих пор он занимался полной ерундой в жизни. Азартное хобби и проигрыш всего – это только проявление общего неправильного образа жизни несчастного. Но осознав это, прозревший в то же мгновение совершает первый шаг к истине (в религиозной системе координат – к Богу, разумеется). Потеряв временное, земное, преходящее (деньги, имущество…), человек выигрывает гораздо большее. Обратившись к Всевышнему, он выигрывает СЕБЯ в опасной схватке с дьяволом. Опять же в религиозной системе координат этот выигрыш означает вечную жизнь в благословенной обители у Господа Бога. Никак нельзя сказать, что сатана желал такого исхода. Это его поражение, и он очень злобно воспринимает такие потери. Никогда не видели сцены изгнания джинна из человека? Зрелище, мягко говоря, впечатляющее. Сатана – это абсолютное зло, без каких-либо проблесков добра; никакого блага он сознательно совершать не может. В принципе, сатана – это и есть павший джинн (дух, существо духовного мира). Краткий курс его истории помните? Бог создал человека, рассматривая его как своё высшее творение. Гордый и самовлюблённый сатана воспринял эту новость как жуткое оскорбление для себя и отказался признать первенство человека. Мотив сатаны связан с происхождением: мол, я, джинн, сотворён из огня, а человек – из жалкой глины; с чего бы это человек поставлен выше? В припадке ярости и зависти сатана не учитывает, что действительно создав человека из материи низшего порядка (глины), Бог вдохнул в него «от Духа своего» (Коран, 15:29). Таким образом в человеке при наличии животного начала присутствуют также высшие параметры – разум, воля, способность к любви, милосердию, к творчеству. Сатана упрямо отказывается признать верховенство человека как лучшего из Божьих творений. И дальше происходит одно из важнейших событий в истории сотворённого мира. Об этом сообщается в Коране, где сатана назван Иблисом: 11. «Потом Мы ангелам сказали: “Адаму (низко) поклонитесь!” И те склонились перед ним, Кроме (надменного) Иблиса, Кто отказался быть средь тех, Которые (пред Господом своим смиренно) отдали поклон.

12.

(Господь) сказал: “Что же тебе мешало поклониться,

Ге н и й 101

Когда Я повелел тебе?” И (тот) сказал: “Его я лучше. Ведь из огня меня Ты сотворил, Его же – из (ничтожной) глины”.

13. (Господь) сказал: “Низвергнись же отсюда! Тебе не подобает величаться здесь. Иди же вон! Отныне средь презренных ты!”

14. (Иблис) сказал: “Дай мне отсрочку, (мой Владыка), До Дня, когда воскрешены все будут”.

15. Пусть будет так! – сказал (Господь). Ты – средь таких, кому дана отсрочка.

16. (Иблис) сказал: “За то, что свел меня Ты с правого пути, Я на Твоем пути засады буду ставить Всем тем, (кто устремляется к Тебе).

17. И я обрушу (искушения) на них И спереди, и со спины, по праву и по леву руку, И Ты потом у большинства из них Признательности не отыщешь”.

18. (Господь) сказал: “Уйди отсюда порицаемым и жалким! А если кто из них последует тебе, Я всеми вами Ад наполню!» (сура 7, аяты 11-18). Тут два важных обстоятельства. Во-первых, сразу проявляется лживая сущность Иблиса (главный из шайтанов в исламской традиции). Обратите внимание: своё собственное решение, собственный грех (ослушание Бога, неподчинение Богу в Его требовании) Иблис стремится «навесить» на самого Всевышнего («За то, что свел меня Ты с правого пути»). И второе. Вопреки стереотипам, сатана противостоит не Богу! Что он может сделать Всемогущему и Самодостаточному Господу? Как раз у самого Бога сатана жалко выпрашивает отсрочку до Судного часа – ЧТОБЫ ПРОТИВОСТОЯТЬ ВСЁ ЭТО ВРЕМЯ ЧЕЛОВЕКУ! Сбивать человека, подталкивать ко лжи, к греху, совращать с пути истинного…

102 Ге н и й

И каждого совращённого из несчастных людей шайтан рассматривает как свой очередной успех. В «тактическом» плане, разумеется – ибо стратегически (в перспективе вечной жизни) и совратителя, и совращённого ждёт духовная погибель.

Бог и человек Может возникнуть «претензия» к Богу – как же Он оставляет нас один на один с таким злобным и коварным врагом? А в том-то и дело, что не оставляет! Всю историю человечества Бог призывает человека к истине. Бог отправляет к нам Своих пророков и посланников (последний – Мухаммад, с. а. с.); Бог ниспосылает нам Священные писания (заключительное – Коран); Бог открыл для нас религию, чётко придерживаясь которой, мы достигаем безопасности от любого из шайтанов. Более того, Милосердный Господь для каждого из нас приуготовил индивидуальные знамения, намёки, подсказки. В принципе сам сотворённый мир, сама Вселенная вопиёт: люди, мы – сотворены! И за творением стоит великий замысел Творца. Доверьтесь Ему – и вы обретёте высшую истину. Примечательно, что Бог не просто равнодушно взирает, кто к Нему обратится, а кто – отвернётся…Вовсе нет, Всевышний помогает каждому, кто сделает даже малейшее движение души к Нему. И ясно сообщает об этом: “А тех, которые усердствуют за Нас, Мы Нашими дорогами направим, Ведь Бог поистине лишь с теми, Которые творят добро” (Коран, 30:69). “Поистине, Бог будет обращаться ночью, чтобы покаялся совершивший что-нибудь дурное днём, и будет Он обращаться, чтобы покаялся совершивший что-нибудь дурное днём – до тех пор, пока солнце не взойдёт оттуда, где оно заходит”. Пророк (да благословит его Аллах) передавал от Всевышнего: “И если раб приблизится ко мне на пядь – Я приближусь к нему на локоть, если он приблизится ко мне на локоть – Я приближусь к нему на сажень, а если он направится ко Мне шагом – Я брошусь к Нему бегом”. Так что, простите, никак нельзя «упрекнуть» Бога, что Он «равнодушно» оставил нас один на один с шайтаном. Другое дело, что Творец создал нас свободными, таков Его замысел. Бог не навязывает Себя насильно – «Нет принуждения в религии» (Коран, 2:256). По большому счёту каждый из нас принимает самостоятельное решение, как и с кем ему быть здесь, в этой жизни, и куда ему в Судный час – в обитель Божию (Рай) или в ужасный ад, без Бога… Не веруешь в Бога, не хочешь к Нему – что ж, это твой собственный выбор. Если не опомнишься и не раскаешься – по своему выбору будешь вечно обитать там, где Бога нет…

Ге н и й 103

Другой важный нюанс. Сатана может только нашёптывать и склонять. Он лишён силы заставить человека совершить грех. Всякий раз сам человек принимает свободное решение. Вот почему отговорки «это не я…чёрт попутал…» лукавы сами по себе. Кстати, человек свободен и в том, чтобы прочитав всё это, сказать: «Да ну, сказки всякие…Бог, сатана какой-то…Выдумки всё это». Но даже неверующие могут рационально признать: если сатана существует, ему выгодно, чтобы его считали несуществующим. Чтобы эффективно манипулировать, сам манипулятор должен оставаться в тени. Наивно ожидать, что он явится так: «Здрасте вам! Разрешите представиться – сатана. Внимание, я начинаю работать с вами». Механизмы «обработки» души человеческой носят более скрытый характер. И поэтому когда человек чувствует, что его «тянет» совершить зло, грех, «тянет» нарушить заповедь Божью, «тянет» придумать себе красивое самооправдание своему греху, нужно сразу вспомнить – это не безличное «тянет». Это дьявол тянет. Очень даже конкретный. Но в большинстве случаев невидимый (как существо мира духов; хотя он может принимать и видимые образы). А вот чего дьявол терпеть не может, так это обращения человека к Богу. Даже простое поминание Всевышнего (в исламе называемое «зикр») вызывает у сатаны и его «команды» острую реакцию. Помните у Булгакова: «- Боже!(воскликнула Маргарита).

– Пожалуйста, без волнений и вскрикиваний, -- нахмурясь, сказал Азазелло». Не случайно сатана у Булгакова предлагает Маргарите следующее: «- Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас». Но это прямо противоречит Слову Божьему и в Евангелии: “Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий – получает, и ищущий находит, и стучащему отворят» (Ев. от Матфея 7:7-8) И в Коране: «Поминайте Меня, и Я буду помнить о вас» (2:152), «Если Мои рабы спросят тебя обо Мне, то ведь Я близок и отвечаю на зов молящегося, когда он взывает ко Мне» (2:186).

104 Ге н и й

Великая любовь на пути…дьявола Обратимся теперь к судьбам героев книги, начав как раз с её названия. Мастер и Маргарита испытывают друг к другу великое чувство – любовь; как раньше говорили, они созданы друг для друга. В итоге они и остаются навсегда вместе, это высшая награда для любящих людей. Но почему не в Раю? Почему о Мастере печально сообщается: «Он не заслужил света, он заслужил покой» (и вместе с ним покоя, но без Света, удостаивается его возлюбленная Маргарита)? Во-первых, как помнят читатели романа, на старте своих отношений они успевают сильно согрешить. Замужняя Маргарита изменяет с Мастером своему мужу ещё до того, как она окончательно расстанется с ним (с мужем). И Мастер понимает, что он, э-э, спит с чужой женой, и его это также не останавливает. И пусть у них трижды не дешёвый романчик, а великое чувство… Но верующий человек, Михаил Булгаков, не считает, что это оправдывает грех. И любой монотеист с ним согласится: нельзя осуществлять благо (великая любовь) на путях зла, греха (измена, прелюбодеяние). Очевидно, что ВЕРУЮЩИЙ человек в таких случаях (как и во всех других) слушает не «общественное мнение», не реплики окружающих типа «Ой, что за ханжество!», «Нужно быть выше дурацких предрассудков», «Любовь снимает любые запреты и дарует все права», и всё такое прочее. Конечно, нет, и верующий послушник Божий («муслим») не позволит себе нарушить заповедь Всевышнего о запрете прелюбодеяния. И традиции Русской Литературы с Булгаковым полностью солидарны в этом: скажем, пушкинская Татьяна, несмотря на все ЧУВСТВА (без иронии) к Онегину и его горячую ответную любовь-страсть – не стала «опускать» их отношения до примитивного флирта. При этом в пользу булгаковской Маргариты говорит то, что она фактически признаёт свою вину: «- Вот как приходится платить за ложь, – говорила она, – и больше я не хочу лгать…Я не хочу, чтобы у него навсегда осталось в памяти, что я убежала от него ночью. Он не сделал мне никогда никакого зла. Его вызвали внезапно, у них на заводе пожар. Но он вернется скоро. Я объяснюсь с ним завтра утром, скажу, что люблю другого, и навсегда вернусь к тебе». Во избежание оскорбительных ярлыков добавлю, что Маргарита совсем не из тех, кто «по рукам ходит». Низменные похождения претят её натуре, помните: «Люди проходили мимо Маргариты Николаевны. Какой-то мужчина покосился на хорошо одетую женщину, привлеченный ее красотою и одиночеством. Он кашлянул и присел на кончик той же скамьи, на которой сидела Маргарита Николаевна. Набравшись духу, он заговорил: – Определенно хорошая погода сегодня... Но Маргарита так мрачно поглядела на него, что он поднялся и ушел». А отношения с Мастером основаны именно на глубоком чувстве. Однако эта любовь снова толкнёт женщину на роковый шаг. После расставания с Мастером и его исчезновения (Маргарита не знает, что

Ге н и й 105

любимого упекли в психиатрическую лечебницу) женщина идёт на союз с дьяволом (Воландом), дабы вернуть возлюблённого. Это не художественный оборот, Булгаков несколько раз ясно даёт понять, что речь идёт о сознательном выборе Маргариты – сделка с дьяволом во имя любви: «Ах, право, дьяволу бы заложила душу, чтобы только узнать, жив он (любимый) или нет!», «Согласна на все, согласна идти к черту на куличики», «Я погибаю из-за любви!». И уже когда Мастер вернулся: «Как я счастлива, как я счастлива, как я счастлива, что вступила с ним (дьяволом) в сделку!». Ну что тут скажешь? Не будем бросаться в другую крайность. Да, Булгаков невольно симпатизирует своей героине, и эта симпатия передаётся и читателям. Да, Маргарита – умная, интеллигентная, красивая женщина. Да, верная своей любви и отзывчивая. Готовая к самопожертвованию. Понимающая чужую боль – помните, как она бросила свои (важные для неё) дела и стала утешать мальчика, встревоженного шумом и отсутствием мамы, быстро убаюкав малыша? Так может поступить только очень добрый человек – дети как локаторы чувствуют добрых людей. Это очень трогательная сцена, сколько в ней нежности и человеческой теплоты. У Маргариты нет детей, но какой замечательной мамой она могла бы стать: «И неожиданно дикий разгром прекратился. Скользнув к третьему этажу, Маргарита заглянула в крайнее окно, завешенное легонькой темной шторкой. В комнате горела слабенькая лампочка под колпачком. В маленькой кровати с сеточными боками сидел мальчик лет четырех и испуганно прислушивался. Взрослых никого не было в комнате. Очевидно, все выбежали из квартиры.

– Стекла бьют, – проговорил мальчик и позвал: – Мама! Никто не отозвался, и тогда он сказал: – Мама, я боюсь. Маргарита откинула шторку и влетела в окно.

– Я боюсь, – повторил мальчик и задрожал.

– Не бойся, не бойся, маленький, – сказала Маргарита, стараясь смягчить свой осипший на ветру, преступный голос, – это мальчишки стекла били.

– Из рогатки? – спросил мальчик, переставая дрожать.

– Из рогатки, из рогатки, – подтвердила Маргарита, – а ты спи!

– Это Ситник, – сказал мальчик, – у него есть рогатка.

– Ну, конечно, он! Мальчик поглядел лукаво куда-то в сторону и спросил: – А ты где, тетя?

– А меня нету, – сказала Маргарита, – я тебе снюсь.

– Я так и думал, – сказал мальчик.

– Ты ложись, – приказала Маргарита, – подложи руку под щеку, а я тебе буду сниться.

– Ну, снись, снись, – согласился мальчик и тотчас улегся и руку положил под щеку.

– Я тебе сказку расскажу, – заговорила Маргарита и положила разгоряченную руку на стриженную голову, – была на свете одна тетя. И у нее не было детей, и счастья вообще тоже не было. И вот она сперва много плакала, а потом стала злая... – Маргарита умолкла, сняла руку – мальчик спал».

106 Ге н и й

А Маргарита, которая вступается за Фриду и Пилата? Причём в первом случае она рискует использовать право на свою единственную просьбу (использовать «льготу» на помощь постороннему человеку) и – остаться без Мастера, без которого жить не может… Ни о каком «комфорте для себя» тут говорить не приходится: какой «комфорт», если она в результате навсегда потеряет Мастера, что обернётся для неё жесточайшими страданиями. Это было бы страшной потерей для Маргариты. Ведь практически всё в романе она делает из любви к Мастеру, ради него, любимого – изменяет мужу, громит квартиру Латунского, мстит Алоизию Могарычу, горько переживает из-за сожжённого романа любимого, вообще идёт на саму сделку с дьяволом… Любые душевные и физические боли Мастера словно автоматически передаются ей, как вспоминает сам Мастер: «Моя возлюбленная очень изменилась (про спрута я ей, конечно, не говорил. Но она видела, что со мной творится что-то неладное), похудела и побледнела, перестала смеяться и все просила меня простить ее за то, что она советовала мне, чтобы я напечатал отрывок». Маргарита фактически живёт своей любовью к Мастеру: «– Боже, как ты болен. За что это, за что? Но я тебя спасу, я тебя спасу». Да, всё ради любви к Мастеру – и вдруг навсегда потерять его, истратив единственную просьбу на Фриду?! Но отвернуться от страданий другого человека Маргарита тоже не может. Не может – она такая (это повторится, когда она попросит, жарко потребует за Пилата). А дальнейший диалог с Воландом (после эпизода с Фридой) только усиливает симпатию к Маргарите: «Воланд обратившись к Маргарите, спросил: – Вы, судя по всему, человек исключительной доброты? Высокоморальный человек?

– Нет, – с силой ответила Маргарита, – я знаю, что с вами можно разговаривать только откровенно, и откровенно вам скажу: я легкомысленный человек. Я попросила вас за Фриду только потому, что имела неосторожность подать ей твердую надежду. Она ждет, мессир, она верит в мою мощь. И если она останется обманутой, я попаду в ужасное положение. Я не буду иметь покоя всю жизнь». То есть у неё и со скромностью всё в порядке: не будет же она кричать о себе «Да, конечно, я высокоморальная женщина (звучит-то как!), вся такая благостная, милосердная, чужую боль ощущаю как свою…». И напротив, человек, который помнит о своих обещаниях и который способен «всю жизнь» переживать, не выполнив их (из-за чего другие окажутся обмануты) – это человек ответственный и способный к состраданию. Чёрствых и равнодушных людей такие «мелочи» обычно не волнуют. Ещё чего – переживать из-за нерешённых проблем ДРУГОГО… Поведение Маргариты в целом вписывается в образ честного и благородного человека, бесспорно.

Ге н и й 107

Вот только хорошим людям тем более не нужно идти на сделку с дьяволом, здесь не может быть никаких компромиссов. Сотрудничаешь с сатаной – лишаешься Рая. А за искренность намерений, за великую бескорыстную любовь Мастер и Маргарита справедливо вознаграждаются «покоем без света». Вместе с любимым, но как там тускло, тоскливо, серо: «Приснилась неизвестная Маргарите местность – безнадежная, унылая, под пасмурным небом ранней весны. Приснилось это клочковатое бегущее серенькое небо, а под ним беззвучная стая грачей. Какой-то корявый мостик. Под ним мутная весенняя речонка, безрадостные, нищенские, полуголые деревья, одинокая осина, а далее, – меж деревьев, – бревенчатое зданьице, не то оно - отдельная кухня, не то баня, не то черт знает что. Неживое все кругом какое-то и до того унылое, что так и тянет повеситься на этой осине у мостика». Конечно, это не ад с его чудовищными страданиями. И любимый рядом будет всегда опять же… Но и не Рай точно. Действительно – «черт знает что». Не знаю, утешит ли возлюбленных народная заявка, мол, с милым рай и в шалаше. Добавлю только, что с точки зрения ВЕРУЮЩЕГО человека это и есть наказание – вечное пребывание там, где нет Бога, где невозможно Богообщение... И на контрасте – из Корана – о том, что сама близость, лицезрение и возможность прямого общения с Всевышним и есть пик вознаграждения для праведных муслимов: «Это лучше для тех, кто стремится к Лику Аллаха» (30:38) «Одни лица в тот день будут сиять и взирать на своего Господа» (75:22,23). Это и есть высшая награда для верного монотеиста. А «покой без Света» что-то не вдохновляет… Берегитесь, словно бы предупреждает Булгаков: в духовном выборе следует быть крайне разборчивым.

Бремя таланта А Мастера за что туда? Ведь он вроде бы никакой сделки с сатаной не заключал? Не заключал, но Мастер предал себя как художника, предал свой литературный талант. А как блестяще всё начиналось! Мастер написал замечательный роман о евангельских событиях, точно выведя образ доброго проповедника Иешуа и трагическую фигуру Пилата. Творческая интуиция (художественный дар) позволили автору максимально приблизиться к реальности: «- О, как я угадал! О, как я всё угадал!» И что? Роман о смысле жизни и учении истины вызвал жёсткую реакцию советского атеистического режима. Одна критическая статья. Другая. Третья… Безаппеляционные обвинения в адрес талантливого автора типа «попытка протащить в печать апологию Иисуса Христа»; «необходимо ударить, и крепко ударить, по Пилатчине и тому богомазу, который вздумал протащить (опять это проклятое слово!) ее в печать»; ярлыки наподобие “Воинствующий старообрядец”.

108 Ге н и й

Обычно в 1930-е годы такая критика означала, что её адресата вот-вот отправят в лагеря. И Мастер не выдержал методичного давления… В отличие от мастерски изображённого героя своего романа в романе (Иешуа) Мастер – явно не боец. Суровые испытания судьбы ввергли его в отчаяние. Он совершает творческое преступление – сжигает свой роман. И позднее признаётся: «Он мне ненавистен, этот роман, я слишком много испытал из-за него». На современном языке это называется «совсем не гражданская позиция». Понятно, что человекуодиночке невозможно эффективно противостоять тоталитарной государственной машине. Но сломаться внутренне? Отречься от лучшего, что ты сделал в жизни? Предать свою творческую одарённость? Ведь одарённость – это именно ДАР; это то, что подарили и вовсе не за красивые глаза. Художник несёт ответственность за его реализацию (пусть даже он не самый мужественный и яркий активист в гражданском отношении). При неряшливом отношении к дару он может быть отнят: «- У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет, – ответил мастер, – ничто меня вокруг не интересует, кроме нее, – он опять положил руку на голову Маргариты, – меня сломали, мне скучно, и я хочу в подвал». Жаль… Не желая бороться за Истину, за Свет, сдавшись и мечтая только о покое – Мастер и получает именно такое полунаказание-полунаграду. Маргариту он любит искренне, поэтому это покой вместе с любимой женщиной. Но без Бога, без Света, в общем, тихий ужас, приснившийся Маргарите.

Не Рай и не ад? Насколько соответствует Исламу сама эта возможность – оказаться в загробном мире не в Раю, но и не в аду? Строго говоря, не соответствует. Ислам не разделяет ни католического учения о «чистилище», ни булгаковского допуска о «покое без Света». В соответствии с мусульманским вероучением человек по итогам Судного часа оказывается либо в аду, либо в Раю. Третьего не дано. Особая категория людей – верующие грешники, те, кто верил в Бога, но эта вера не уберегла их от совершения грехов. Не исключается, что такие люди могут временно оказаться в аду (и таким образом быть покараны за свои злодеяния). Пламя ада как бы очистит их от грехов – и только тогда Бог переведёт их в Рай (ведь за искреннюю веру в Бога они заслуживают вознаграждения). Но опять же такое временное пребывание в аду нельзя назвать промежуточным состоянием «покой без Света». Нет, это именно ад – со всеми его ужасами и муками; другое дело, что, возможно, некоторые люди окажутся там (по итогам Судного часа) не навечно, а лишь «отбудут срок». В принципе, это справедливая концепция. За свои грехи человек несёт ответственность в форме пребывания в аду, а за веру затем вознаграждается Благословенным Раем. При этом искренне верующие люди не могут без содрогания представить себя в аду даже на мгновение. Помня, что Бог не

Ге н и й 109

только Справедлив, но и Милосерден, верующий человек не перестаёт каяться в своих грехах и просит у Всевышнего прощения. Не исключено, что Аллах по своей Милости вообще избавит верующих от страшной кары, простит их и спасёт от ужасного ада. Простит или не простит Бог те грехи, в которых человек не раскаялся и продолжал их совершать? (Кстати, это довольно распространённая практика в Дагестане. Верующие, но не шибко религиозные молодые люди придумывают для себя следующий «компромисс»: мол, пока молодой – надо всласть вкусить все возможные, в том числе запретные, удовольствия; а уж в старости придёт время и о покаянии подумать. Такая установка имеет множество уязвимых мест, одно из которых – ни один человек не может быть уверен, что он точно доживёт до старости, дабы только тогда оставить грехи и заняться спасением своей души). Так вот, простит Всевышний таких верующих (слабо-верующих) грешников или нет? Не имея никаких точных гарантий в отношении самого себя, благоразумному верующему остаётся одно – тщательно воздерживаться от любых грехов и не подвергать риску свою участь в будущей жизни. Напомним, что с точки зрения ислама ГРЕХ – это любое ослушание, неподчинение Господу Богу. Поэтому праведный мусульманин должен тщательно остерегаться и не нарушать повелений Божьих. Информацию о том, что является грехом, верующий черпает из священных текстов. В исламе это – Коран (Слово Божие, заключительное Писание) и Сунна (хадисы, повествующие о том, как поступал, к чему призывал и от чего предостерегал Последний Божий посланник на земле Пророк Мухаммад, с. а. с.). Убийства и разбой, блуд и прелюбодеяние, отказ от богослужений и самовлюблённость, зависть и клевета, эгоизм и неуважение к родителям, «дружба» с алкоголем и наркотиками, разрыв теплых взаимоотношений с родственниками и соседями, коррупция и страсть к азартным играм, грубость и высокомерие, бессмысленное прожигание времени и собственной энергии – всё это и многое другое осуждается в исламе и потому должно быть исключено из жизни верующего. (Кстати, независимо от степени религиозности читателя можно признать, что даже с рациональной точки зрения всё вышеперечисленное однозначно ВРЕДНО и РАЗРУШИТЕЛЬНО. И вообще одна из ясных целей ислама – это физическое, интеллектуальное и духовное здоровье человека и общества). Мусульманину остаётся довериться Богу, встать на путь Божий, покрепче ухватиться за протянутую свыше надёжную Руку – и Бог поведёт человека по линии его судьбы, помогая и благодатно поддерживая на этом пути. Под Рукой Бога можно аллегорически понимать Закон Божий, который верующий человек обязуется неукоснительно соблюдать. Всевышний заранее предупреждает, что на этом пути человека могут ожидать и определённые испытания. Но с чем большей стойкостью, терпением и силой веры человек эти испытания выдержит – тем крепче окажется духовное закаливание и развитие человека и тем чудесной станет вознаграждение Аллаха.

110 Ге н и й

Итогом этого пути станет ВЕЧНАЯ ЖИЗНЬ в Благословенном Раю у Всевышнего. Самое вечное пребывание рядом с Богом является для верующего наилучшей из наград, не говоря уже о прочих блаженствах Рая – как духовных, так и физических. Противоположный вариант: высокомерно отмахиваться от всех призывов Господа, от Его Священных писаний (заключительное – Коран), от предостережений Его посланников (последний из них – Пророк Мухаммад, с. а. с.). В таком случае человек сам лишает себя Вечной Жизни у Бога, ибо, повторимся, Господь никому Себя насильно не навязывает. Однако Михаил Булгаков выдвигает третий возможный вариант – не Рай и не ад, а некий промежуточный «покой без Света». В Исламе такая «промежуточность» не предусмотрена. При этом не исключается, что кара неверных (неверующих) может различаться в зависимости от тяжести их грехов и наличия/отсутствия добрых дел. К примеру, у Пророка Мухаммада (с. а. с.) был дядя – Абу Талиб. Он как мог оберегал своего племянника от нападок язычников. Как известно, язычники (мекканские многобожники) весьма агрессивно встретили призыв к исламскому единобожию. Язычники всячески преследовали первых мусульман (единобожников) во главе с Пророком Ислама, с. а. с., издевались над ними, угнетали, притесняли и убивали. Дошло до того, что язычники вознамерились убить самого Пророка, с. а. с. Сама доктрина веры только в Единого и Единственного Бога вызывала яростное неприятие у многобожников, которые стремились сохранить собственную языческую религию, предусматривающую поклонение множественным идолам, божкам и истуканам. Всё это время дядя Пророка Абу Талиб старался оградить своего племянника от чудовищных преследований. Делал всё это дядя из родственных чувств, но Ислам он так и не принял. Уже перед самой смертью Абу Талиба Пророк Ислама, с. а. с., вновь призвал дядю уверовать в Единого Бога (по-арабски Аллаха) и отказаться от языческого многобожия. Но Абу Талиб предпочёл остаться в языческой религии предков. Таким образом он сознательно и осмысленно сделал свой выбор и отверг ясное и чистое Единобожие. После этого уже и сам Пророк, с. а. с., не мог просить Бога о прощении для своего дяди. Человек сам добровольно отвернулся от правильной веры, что уж тут поделаешь…Пророк Мухаммад, с. а. с., даже получил очередной аят на эту тему: «Пророку и верующим не подобает просить прощения для многобожников, даже если они являются родственниками, после того, как им стало ясно, что они будут обитателями Ада» (Коран, 9:113). А как же помощь, которую дядя оказывал Пророку, с. а. с.? Неужели эта поддержка останется неоценённой? Ведь Бог справедлив, и ни одно благое деяние не ускользает от Его внимания, даже если это деяние совершает кяфир (неверный, неверующий)… В связи с этим Пророк Мухаммад, с. а. с., говорил: «Может быть, моё заступничество пойдёт ему на пользу в День воскресения, и будет он помещён в верхний слой огня, который будет доходить ему (только) до щиколоток».

Ге н и й 111

Иными словами, замена ада (для неверующих) на некий «покой без Света» в Исламе не предусмотрена. Другое дело – смягчение, облегчение страданий кяфира (неверного, неверующего) за какие-то особые услуги в земной жизни… Пример такого облегчения мучений мы и наблюдаем в посмертной участи Абу Талиба. Как сказано в Коране: «1. Когда земля содрогнется от сотрясений, 2. когда земля извергнет свою ношу 3. и человек спросит, что же с нею, 4. в тот день она поведает свой рассказ, 5. потому что Господь твой внушит ей это.

6. В тот день люди выйдут толпами, чтобы узреть свои деяния.

7. Тот, кто сделал добро весом в мельчайшую частицу, увидит его.

8. И тот, кто сделал зло весом в мельчайшую частицу, увидит его» (Коран, 99:1-8).

Законы Булгакова В мироздании пера Булгакова мы обнаруживаем два закона. Во-первых, ЗАКОН СВОБОДНОГО ВЫБОРА. По большому счёту, выбираем мы между восхождением к Богу и падением в объятия дьявола. Избежать этого выбора невозможно: отворачиваясь от Бога, мы «по-любому» оказываемся в зоне интереса сатаны. По Булгакову, весь ужас и беспредел, который Воланд со свитой устраивает в безбожной Москве, возможен именно потому, что москвичи забыли о Боге. Характерен тут диалог Воланда с Берлиозом и поэтом Бездомным: «- Но вот какой вопрос меня беспокоит: ежели бога нет, то, спрашивается, кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?

– Сам человек и управляет, – поспешил сердито ответить Бездомный на этот, признаться, не очень ясный вопрос.

– Виноват, – мягко отозвался неизвестный, – для того, чтобы управлять, нужно, как-никак, иметь точный план на некоторый, хоть сколько-нибудь приличный срок. Позвольте же вас спросить, как же может управлять человек, если он не только лишен возможности составить какой-нибудь план хотя бы на смехотворно короткий срок, ну, лет, скажем, в тысячу, но не может ручаться даже за свой собственный завтрашний день? И, в самом деле, – тут неизвестный повернулся к Берлиозу, – вообразите, что вы, например, начнете управлять, распоряжаться и другими и собою, вообще, так сказать, входить во вкус, и вдруг у вас... кхе... кхе... саркома легкого...- тут иностранец сладко усмехнулся, как будто мысль о саркоме легкого доставила ему удовольствие, – да, саркома, – жмурясь, как кот, повторил он звучное слово, – и вот ваше управление закончилось! Ничья судьба, кроме своей собственной, вас более не интересует. Родные вам начинают лгать, вы, чуя неладное, бросаетесь к ученым врачам, затем к шарлатанам, а бывает, и к гадалкам. Как первое и второе, так и третье – совершенно бессмысленно, вы сами понимаете. И все это кончается трагически: тот, кто еще недавно полагал, что он чем-то управляет, оказывается вдруг лежащим неподвижно в деревянном ящике, и окружающие, понимая, что толку от лежащего нет более никакого, сжигают его в печи. А бывает и еще хуже: только что человек соберется съездить в Кисловодск, – тут иностранец прищурился на Берлиоза, – пустяковое, казалось бы, дело, но и этого совершить не может, потому что неизвестно почему вдруг возьмет – поскользнется и попадет под трамвай! Неужели вы

112 Ге н и й

скажете, что это он сам собою управил так? Не правильнее ли думать, что управился с ним кто-то совсем другой? – и здесь незнакомец рассмеялся странным смешком». Это же прямое указание: не веруя в Бога, отвергая Его благодатную поддержку, человек сам выбирает путь марионетки в зловещих играх сатаны. Быть «равноудалённым» и от Господа, и от дьявола невозможно. Но свободный выбор делает сам человек. А одна из глав в книге называется – «Седьмое доказательство». Парадоксальное и остроумное – доказательство бытия Божьего «от противного»: сначала убедиться, что дьявол-то – вот он, вполне реальный. Второй закон мироздания по Булгакову – это непременное ВОЗДАЯНИЕ (вознаграждение или кара, а иногда и смешанный вариант, как в случае с Мастером и Маргаритой). Причём этот принцип связывает два мира – этот (земная жизнь) и будущая вечная жизнь. Принцип у Булгакова очень простой. Иуда – предатель? Вот и покарали его посредством предательства с участием женщины, которая завела Иуду к месту погибели. Дальше. Мастер и Маргарита испытывают друг к другу великое чувство любви? Что ж, и в следующей жизни они навсегда будут вместе. Мастер ещё о покое сильно мечтал – тоже исполнено. Но так как в этом мире они отстояли свою любовь, сознательно заключив сделку с дьяволом – то и в будущей жизни возлюбленные лишаются Света, то есть Богоприсутствия (страшный исход с точки зрения верующего человека…). Пилат. Впрочем, о Пилате мы поговорим чуть ниже, это очень важный образ. Ну, и Михаил Берлиоз, который так фанатично отвергал существование Бога. Какова его посмертная судьба?

«- Михаил Александрович, – негромко обратился Воланд к голове (Берлиоза), и тогда веки убитого приподнялись, и на мертвом лице Маргарита, содрогнувшись, увидела живые, полные мысли и страдания глаза. – Все сбылось, не правда ли? – продолжал Воланд, глядя в глаза головы, – голова отрезана женщиной, заседание не состоялось, и живу я в вашей квартире. Это – факт. А факт – самая упрямая в мире вещь. Но теперь нас интересует дальнейшее, а не этот уже свершившийся факт. Вы всегда были горячим проповедником той теории, что по отрезании головы жизнь в человеке прекращается, он превращается в золу и уходит в небытие. Мне приятно сообщить вам, в присутствии моих гостей, хотя они и служат доказательством совсем другой теории, о том, что ваша теория и солидна и остроумна. Впрочем, ведь все теории стоят одна другой. Есть среди них и такая, согласно которой КАЖДОМУ БУДЕТ ДАНО ПО ЕГО ВЕРЕ. Да сбудется же это! ВЫ УХОДИТЕ В НЕБЫТИЕ, а мне радостно будет из чаши, в которую вы превращаетесь, выпить за бытие. – Воланд поднял шпагу. Тут же покровы головы потемнели и съежились, потом отвалились кусками, глаза исчезли, и вскоре Маргарита увидела на блюде желтоватый, с изумрудными глазами и жемчужными зубами, на золотой ноге, череп. Крышка черепа откинулась на шарнире». Каждому будет дано по вере его… Не веришь в Бога, отрицаешь Его, отвергаешь Его ясные заповеди – рискуешь не чем-то пустяковым, ВЕЧНОСТЬЮ. Но пока ты жив – можешь надеяться. Можешь успеть изменить себя и что-то изменить. Можешь выиграть себя в схватке с дьяволом. Именно такова позиция верующего человека.

Ге н и й 113

Булгаков и его вера Почему я так уверенно «записываю» Булгакова в верующие? А он сам этого не скрывал. «Итак, будем надеяться на Бога и жить», «Помоги мне, Господи», «А больше всего да поможет нам всем больным Бог!» – это всё из дневников великого писателя. Работая над романом, Михаил Афанасьевич просил поддержки Всевышнего: “Помоги, Господи, кончить роман”. Но возникает и второй вопрос. А КАК верил Булгаков? Его личная вера соответствовала официальному православному вероучению? Или нет? Ведь даже в христианской и околохристианской среде выбор не сводится к двум вариантам – или воцерковленный, или атеист-безбожник. Скажем, Лев Толстой не верил в Божественность Христа, но у кого язык повернётся назвать Льва Николаевича атеистом? Сразу оговорюсь: я не стремлюсь «затащить» Михаила Булгакова в мусульмане. Иногда вызывает улыбку наше стремление видеть мусульманина в каждом, кто сказал что-то доброжелательное, лояльное об исламе. Тем более, что в отличие от того же Льва Николаевича Булгаков не писал, мол, считайте меня добрым магометанином.

Иешуа – человек от Бога Но с исламским вероучением может (хотя бы и случайно) пересекаться отношение Булгакова к Иисусу Христу. Супруга писателя Елена Сергеевна Булгакова вспоминала: «Верил ли он? Верил, но, конечно, не поцерковному, а по своему. Во всяком случае, когда болел, верил – за это я могу поручиться». Да и сам Михаил Афанасьевич признавался: «Мне мерещится иногда, что смерть – продолжение жизни. Мы только не можем себе представить, как это происходит… Я ведь не о загробном говорю, я не церковник и не теософ, упаси Боже. Но я тебя спрашиваю: что же с тобой будет после смерти, если жизнь не удалась тебе? Дурак Ницше...». И вот тут мы можем осторожно заметить, что булгаковский Иешуа в чём-то очень близок к мусульманской трактовке личности Иисуса Христа. Напомним, что в исламе Иисус Христос (по-арабски Иса Масих) – не Бог, а человек-Мессия, Посланник Божий, выдающийся Пророк, чудесно рождённый от праведной Марии (Мариам) по Воле Божией без участия земного отца. Иса Масих и переводится как «Иисус Мессия». Булгаковский Иешуа также не является Богом, он не называет себя «Богом-Сыном», и никак иначе не претендует на собственную божественность. Он – проповедник истины, идей добра и милосердия. Но можно ли его назвать обычным бродячим философом, этаким добродушным простаком? Разве вызвал бы рядовой проповедник ту реакцию у Пилата, которую описывает автор: «За сегодняшний день уже второй раз на него пала тоска. Потирая висок, в котором от адской утренней боли осталось только тупое, немного ноющее воспоминание, прокуратор все силился понять, в чем причина его душевных мучений. И быстро он понял это, но постарался обмануть себя. Ему ясно

114 Ге н и й

было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил, и теперь он упущенное хочет исправить какими-то мелкими и ничтожными, а главное, запоздавшими действиями…». Тут и стойкое ощущение, что он чего-то не договорил с осужденным…И мысли о бессмертии. С чего бы это обычный бродяга вызвал бы такую реакцию у правителя? Всё не так просто. Пилат проглядел Мессию – вот в чём дело. Иешуа – не Бог, но и не рядовой проповедник, «гуляющий сам по себе». Образно выражаясь, Иешуа – человек «из команды Бога». Учить добру, призывать к истине и предостерегать от зла – это классическая функция пророков. Косвенно это (свою принадлежность к «партии Бога») подтверждает и сам Иешуа. На вопрос Пилата, «в каких богов» он верит, Иешуа отвечает: «- Бог один, в него я верю». Кроме того, по исламскому вероучению, Иисус Христос имеет силу, данную от Бога, творить чудеса. А булгаковский Иешуа чудесно избавляет Понтия Пилата от мучившей его головной боли. К слову, нельзя без юмора и досады читать полемику булгаковедов о том, кто же Иешуа – всё же скрытый Бог или «просто человек». А почему навязывается такой ограниченный выбор, хотелось бы знать. А что, если Иешуа и не Бог, но и не «простой», а очень даже выдающийся человек, великий пророк? Так сказать, гость от Бога на земле? Иешуа у Булгакова – человек, но его проповедь истины носит явно неземной характер. Отсюда – необычайная сила убедительности учения Иешуа, которая понятна и Каифе: «- Ты слышишь, прокуратор? – тихо повторил первосвященник, – неужели ты скажешь мне, что все это, – тут первосвященник поднял обе руки, и темный капюшон свалился с головы Каифы, – вызвал жалкий разбойник Варравван?». Она понятна и самому Пилату: «Я полагаю, что мало радости ты доставил бы легату легиона, если бы вздумал разговаривать с кемнибудь из его офицеров или солдат. Впрочем, этого и не случится, к общему счастью, и первый, кто об этом позаботится, буду я… И слушай меня: если с этой минуты ты произнесешь хотя бы одно слово, заговоришь с кем-нибудь, берегись меня! Повторяю тебе: берегись». Если хотите, булгаковский Иешуа – это «человек от Бога» как в прямом смысле (то есть Посланник Божий), так и в переносном значении – наподобие расхожих выражений «писатель от Бога», «художник от Бога» и т.д. Иешуа – как раз такой ЧЕЛОВЕК, лучший из людей. (А в исламе пророки и являются лучшими представителями рода человеческого).

Учение Иешуа, человека от Бога Вот, к слову, самые важные религиозно-мировоззренческие узлы учения булгаковского Иешуа: «Я, игемон, говорил о том, что рухнет храм старой веры и создастся новый храм истины. Сказал так, чтобы было понятнее».

Ге н и й 115

«Истина прежде всего в том, что у тебя болит голова, и болит так сильно, что ты малодушно помышляешь о смерти. Ты не только не в силах говорить со мной, но тебе трудно даже глядеть на меня. И сейчас я невольно являюсь твоим палачом, что меня огорчает. Ты не можешь даже и думать о чемнибудь и мечтаешь только о том, чтобы пришла твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан. Но мучения твои сейчас кончатся, голова пройдет». «Беда в том, что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон». «Не думаешь ли ты, что ты ее подвесил, игемон (жизнь Иешуа)? Если это так, ты очень ошибаешься. И согласись, что перерезать волосок уж наверно может лишь тот, кто подвесил». «Злых людей нет на свете». И ниже Иешуа поясняет, какой аллегорический смысл он вкладывает в эту фразу, пояснив о Марке Крысобое: «Он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и черств». То есть злом мы порождаем зло в окружающих и множим его. Добром соответственно исцеляем. При этом есть сила, которая позволяет оставаться внутренне добрым, находясь среди злых. Это Сила Божия, а Иешуа – это пример такого человека, который испытывает благодатное влияние этой силы. Всё это очень близко сопрягается с кораническим: «Добро и зло не могут быть равны; Так оттолкни же зло добром, И тот, кто ненависть к тебе питает, В родного друга обратится». (41:34). Продолжим подборку религиозно-мировоззренческих цитат из Иешуа: «Правду говорить легко и приятно». «Всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдет в царство истины и справедливости, где вообще не будет надобна никакая власть». «Бог один, в него я верю». И реплики Иешуа в записях Левия Матвея: «Смерти нет… Мы увидим чистую реку воды жизни...». “(Нет)...большего порока...(чем) трусость”.(А в изложении очевидца Афрания об Иешуа: «единственное, что он сказал, это, что в числе человеческих пороков одним из самых главных он считает трусость). Вот такие жемчужины учения Иешуа. Все они выдержаны в духе строгого (так и хочется добавить – исламского) монотеизма, пронизаны любовью к истине, духовным бесстрашием, приоритетом добра над злом и упованием на Бога». Это говорит человек, но открывает он явно Слово Божие.

116 Ге н и й

(Сравни с евангельским: “А теперь ищете меня убить, ЧЕЛОВЕКА, который истину вам произнес, которую я услышал у Бога”). Итак, трактовка личности булгаковского Иешуа очень близка к коранической – не Бог, но Посланник, возвещающий учение Божье. Снова оговорюсь: я не утверждаю, что Булгаков сознательно создавал образ Христа, близкий к исламскому. Но он (образ) у него таким получился. Булгаков ведь тоже «мастер», и он тоже гениально «угадывает». Также уточню, что нельзя утверждать: мол, персонажи романа о Понтии Пилате – это плод воображения Мастера. Вовсе нет, ведь они позднее появляются и в романе самого Булгакова, а значит, вполне реальны (по замыслу основного автора)…Мастер не выдумал их «из ничего», а будучи талантливым писателем, именно угадал подлинную суть своих героев. Впрочем, полностью отождествлять два образа Христа (булгаковский и исламский), конечно, не приходится. Булгаковский Иешуа погибает в результате состоявшейся казни. Тогда как об Иисусе в Коране сказано: «О нет! Это Аллах вознес его к Себе, ведь Аллах – Могущественный, Мудрый» (4:157).

Прощение Пилата Остаётся разобраться с последним важным вопросом. Почему своё произведение о евангельских событиях Мастер называет «романом о Пилате»? Не об Иешуа, а о Пилате? Возможно, всё дело в том, что с Иешуа и так всё ясно. Его фигура не влечёт никаких вопросов. «Человек от Бога», он самоотверженно исполняет свою миссию, его Вечная Жизнь в Царстве Небесном (Раю) не вызывает сомнений. Совсем другое дело – Пилат… Образ Понтия Пилата в романе – одновременно трагический и дарующий надежду. Казалось бы, возможно ли преступление хуже, чем он совершил? Приговорить к смерти Божьего посланника! Отвернуться от Слова Божьего таким жестоким образом! Первые зачатки раскаяния появляются сразу же: «Все та же непонятная тоска, что уже приходила на балконе, пронизала все существо Пилата. Он тотчас постарался ее объяснить, и объяснение было странное: показалось смутно прокуратору, что он чего-то не договорил с осужденным, а может быть, чего-то не дослушал. Пилат прогнал эту мысль, и она улетела в одно мгновение, как и прилетела. Она улетела, а тоска осталась необъясненной, ибо не могла же ее объяснить мелькнувшая как молния и тут же погасшая какаято короткая другая мысль: “Бессмертие... пришло бессмертие...” Чье бессмертие пришло? Этого не понял прокуратор, но мысль об этом загадочном бессмертии заставила его похолодеть на солнцепеке». Однако движимый земными соображениями и страшась собственной ответственности перед римским императором, Пилат всё же утверждает смертный приговор Иешуа.

Ге н и й 117

Но с этого решения начинается и тяжёлое раскаяние Пилата. В первый же день «ему ясно было, что сегодня днем он что-то безвозвратно упустил». По Булгакову покаяние игемона будет долгим, длиной во много веков. Кроме того, Пилат сразу старается хоть как-то на деле загладить свою вину: принимает решение покарать предателя Иуду, старается помочь Левию Матвею, ученику Иешуа… Но муки совести и память продолжают терзать душу Пилата. Он постоянно видит во сне «лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом ГаНоцри, потому, что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему-то не удается, и к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится разговаривать ему с самим собою. Впрочем, нужно же какое-нибудь разнообразие, и к своей речи о луне он нередко прибавляет, что более всего в мире ненавидит свое бессмертие и неслыханную славу. Он утверждает, что охотно бы поменялся своею участью с оборванным бродягой Левием Матвеем». Да, Пилат мечтает, он жаждет вернуться к беседе со своей жертвой, с добрым проповедником Божественной истины. А желание «поменяться участью» с Левием Матвеем, то есть исправить свою чудовищную ошибку и стать учеником Иешуа, говорит само за себя. Но пока это только сон… Много тысяч лун повторяется этот сон. Таковы духовные страдания кающегося грешника Пока наконец не приходит весть о прощении! По лунной дороге Пилат бросается прямо на небеса, к Иешуа, которого он когда-то казнил и который теперь его ждёт. От избытка чувств игемон кричит, плачет и смеётся одновременно. Впереди Пилата по светящемуся пути бежит его верный остроухий пес. Да, Пилат упустил свой шанс много веков назад, но воспользовался правом на покаяние и возвращение к истине. Булгаков прямо говорит о его прощении – «прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат». В самом конце романа они идут рядом и оживлённо беседуют – Пилат и сообщивший о его прощении Иешуа. Пилат узнаёт, что его грех изглажен, как бы стёрт из бытия. Он прощён. Булгаков призывает нас не отчаиваться. Да, есть прямые пути к Богу. Тот же Левий Матвей, сборщик налогов, бросил всё и немедленно пошёл за Иешуа, проповедником Божественной истины (видимо, символика: услышав голос истины, отвернулся от мирского в пользу духовного). Есть и более сложные варианты – прийти к Богу через собственную трагедию, через жестокие муки совести, через очищающее покаяние. Но они всегда есть, эти варианты, пока человек жив. Бог Милостив, и Он принимает раскаяние. Пренебрегая же шансами на спасение, можно навсегда (навечно!) оказаться в «команде» дьявола и разделить его участь. А сатана у Булгакова закончил однозначно, как предостережение для нас: «Тогда черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита».

118 Ге н и й

Феликс А.

Юмор и сатира

Родился 31 год назад, в небольшом городе, которых множество. Маленькие улочки, знакомые домики, дворовые собаки, бабушки, сидящие на скамеечках – все это есть в каждом таком городе, и в моем был… А еще был садик…

Про мальчика Мишу… Детский сад был довольно далеко от дома. Возила Мишу в садик в основном мама, по дороге к себе на работу. Опаздывали оба часто. Потом уже приспособились; мама сама в садик не шла, спускала Мишу с трамвая, он перебегал дорогу, она ехала дальше, а он – садик был рядом с остановкой, – «бежал» дальше сам. То есть – медленно шёл. Все воспитательские мысли по поводу его опоздания доставались, таким образом, не Мишиной маме, а ему самому. Лично.

– Явление в коробочке! – неизменно приветствовала его Валентина Борисовна. – Ты ужье покушал? (это, видимо, на еврейский манер, но Миша этого пока не понимал), или таки ещё голодный?

– Не-е, – тянул Миша, – я ещё не завтракал.

– Таки ми ещё тоже! – раскланивалась Валентина Борисовна. – Ми ждали вас! И когда все уже заканчивали завтрак, Миша смотрел, замерев, широко раскрытыми глазами в стол, и ложка с кашей висела где-то между его полураскрытым ртом и тарелкой. Он вертел и комбинировал запомненное, добавляя кое-что от себя, и получалось потрясающе, – лучше, чем «Тарзан»!

– Мамалыга! – стонала тётя Нина, нянечка их группы, и тяжелый подзатыльник возвращал Мишу на родную землю. – Ты уже домучаешь эту вонючую кашу? Если быть честным, каша, действительно, казалась Мише вонючей, но, когда он задумывался, он этого не замечал. «Мамалыга». Так постепенно стали называть его все воспитательницы, а потом и многие дети. Летом Миша был в гостях у бабушки в городе Воронеже. Бабушка подарила Мише автомат, очень похожий на тот, что у папы на военной фотокарточке, и Миша гулял по двору, поглядывая на свою тень. Штаны, застёгивающиеся внизу, сразу под коленями, очень напоминали по очертаниям папины галифе, а руки свободно лежали на висящем на шее автомате. Смотришь на тень – вылитый солдат. А если учесть ползущего рядом щенка, то, может, даже и пограничник.

– Слышь, ты! – подошла к его тени тень гораздо более длинная, но тоже красивая. – Ты кто? Тень принадлежала мальчишке выше и старше Миши и умевшему, как тут же выяснилось, далекодалеко плевать через щель в верхних зубах.

– Я Миша, – задрав голову и улыбнувшись, ответил Миша.

– А ты евреев любишь? – ни к селу, ни к городу спросил мальчик, но видно было, что ему это важно. Миша стал думать. Что это такое, или кто такие евреи, Миша не знал. Тогда он прислушался к самому слову. Слово Мише не понравилось.

Ге н и й 119

– Нет, – сказал он, – не люблю.

– А я их душу! – облегчённо признался мальчик. – Дай из автомата пострелять. Обрадованный таким единством взглядов, Миша охотно снял автомат, они постреляли, поаккомпанировали себе боевым пением без слов, как в кино, и дружески разошлись. А вечером, когда родители Пети и Оли пришли с работы и сидели во дворе за большим столом, Миша подошёл к ним похвастать автоматом и новостями. Олю и Олину маму автомат не заинтересовал, и поэтому Миша решил именно их порадовать своим открытием.

– А я евреев не люблю! – хвастливо заявил он.

– Это как же так! – смешно, по-воронежски расставляя ударения, спросила Оля. – Как же ты их не любишь, когда ты сам еврей?

– Кто еврей? – оторопел Миша.

– Да ты вот и еврей! – обидно усмехнулась Оля.

– Ты с чего это взяла! – рассердился Миша. – И вообще – я ж тебя не обзываю.

– Да с того и взяла, – правда, мама? Я и не обзывалась вовсе. Это ты так называешься, потому что у тебя папа еврей.

– Папа еврей? – вид у Миши был раздавленный.

– Да. И папа и даже мама! Правда, мама? Миша некоторое время потрясённо молчал, а потом, резко встряхнув головой, сказал, как отрезал: – Я тебе не верю! Я спрошу у бабушки. Но если даже они и евреи, я – все равно не еврей! Олина мама очень смеялась, и Оля смеялась тоже, и даже Петя с его папой (тоже, кстати, Петей) отвлеклись от автомата и похихикали. Мише был знаком этот смех. Так уже смеялись у них в группе, когда сестричка пришла делать прививки, а некоторым, в том числе и Мише, их уже сделали. Им повезло, в тот раз они с лёгким сердцем смеялись над теми, кому было страшно подставлять лопатку. И Миша смеялся... Вот и они – Оля, Петя и их родители, – им в этот раз повезло: они не евреи, они могут смеяться. А через месяц приехала Мишина мама забирать его домой. Она весь день стирала то, что Миша успел «выпачкать и перепачкать», как говорила бабушка. Она стирала во дворе, недалеко от колонки. Миша долго стеснялся, а потом подошёл к ней с мучавшим его вопросом.

– Мам, слышь, мам! Что такое евреи?

– Что? – рассеяно спросила мама и вытерла лоб.

– Ну, евреи, – что это?

– Евреи? Ты откуда это взял? – она стала выкручивать очередную вещь. – Ну... Евреи, это... это такие японцы. – И засмеялась. С тех пор уже грамотный Миша на вопрос, какой ты национальности, уверенно и безапелляционно отвечал: «Японский еврей». В детском саду Мишину память заметили. Во-первых, его стали использовать как опытного рассказчика. Во-вторых, он стал главным якобы горнистом (горн он просто прижимал к губам, а Клара Яковлевна стучала по клавишам пианино) и главным исполнителем патриотических стихов на утренниках. И в-третьих. Благодаря тому, что родители Миши, уходя в кино, оставляли его на попечение бабушки (не той, воронежской, а местной, маминой мамы), он наслушался одесско-еврейских песенок, которые та исполняла, изготовляя на дому так называемые «плечики», подшиваемые к женским платьям. И не только наслушался. Его память прочно вбила их в мозг вместе с интонациями, ужимками и причмокиванием бабушки. И вот это-то как раз очень нравилось Валентине Борисовне, тёте Нине и двум молоденьким практиканткам из педучилища. Мишу ставили в угол за какую-нибудь провинность, а

120 Ге н и й

выпускали только при условии исполнения чего-нибудь «вашего». Миша никогда не кочевряжился и охотно орал – слуха он был лишён начисто – эти немудрёные тексты, пытаясь повторять, естественно, и интонации, и ужимки. Спекулянты дело знают Стары вещи продают. Ниткой дырки зашивают И за новые дают. А следом шло главное, что требовало высшего артистизма. А! А! А! – дыр-дыры. А! А! – дыр-дырыдыры... а! Слушатели хохотали и понимающе переглядывались. Во время купания в садиковский банный день Миша вдруг обнаружил, что у мальчиков и девочек все устроено по-разному. Мир для Миши раскололся надвое: на тех, кто «с этим» и на тех, кто «без этого». Он стал пристальней присматриваться к взрослым и решать для себя, зависит ли это от возраста. Это что ж получается и у меня так же? А у бабушки? Это вот так, оказывается, определяют окончательно, кто он, а кто она? Миша вспомнил сына папиных знакомых, которого принял вначале за девочку: так он был одет и пострижен, но папа ему объяснил, как оно на самом деле, а Миша ещё спросил тогда: «А как ты узнал?», а папа рассмеялся и ответил: «Так его же зовут Петька»! А на самом деле вот как это определяется! Но тогда уж совсем непонятно, почему чашка – она, а стакан – он... Или там стул и табуретка, ну и много такого... Спрашивать он уже стеснялся. Посмотреть ещё раз и у кого-нибудь ещё было невозможно. Когда-то мама брала его с собой в баню, но это было давно, он ещё был маленький... Оставался только один выход: Муська. Но как к ней подойти с этим, он не знал. Это тебе не сон с поцелуями. Он долго обдумывал план действий, но, как только в мыслях доходил до самого главного, в груди всё обрывалось и бухалось в живот. В конце концов он решил так. Во время мёртвого часа, когда все уснут, а Валентина Борисовна, как всегда, побежит посмотреть, «вдруг что выбросили», а тётя Нина, как всегда, вздремнёт себе, – позвать Муську в уборную и сказать ей, что ему приснилось, что она ему всё показала. А там, будь что будет... А про Пройченку – ни слова! Дни шли за днями, уже почти неделя проскочила, а нужный случай не подворачивался. «Эх, была бы Галя на соседней кроватке, давно бы всё узнал!» – думал с досадой Миша, но Галя давно уехала с родителями в другой город, и приходилось ждать. Однажды всё совпало замечательно: и Валентина Борисовна убежала, и тётя Нина вздремнула, но... неожиданно заснул Миша. Проснулся он оттого, что тихо скрипнула дверь. Миша резко, как кошка открыл глаза и увидел спину выходящей за дверь Муськи, которая явно шла в уборную. Сердце Миши заколотилось, он быстренько соскользнул с кровати и, даже не надевая тапочек, босиком шмыгнул вслед за Муськой. Он так волновался, что даже забыл про свой стыд, свои кальсоны. Когда Миша вошёл в уборную, он увидел, что обознался, перед ним стояла Таня Ивлева, которую он каким-то сонным чудом перепутал с Муськой. У Тани всё уже было сделано, вода быстро журчала в унитазе, и она стала натягивать трусики на место.

– Подожди! – осипшим голосом прошипел Миша, – подожди, дай посмотреть!

– Хитренький! – лукаво сказала Таня и окончательно натянула трусики.

– Ну что тебе жалко? – заныл Миша.

– Посмотрите на них!!! – раздался позади Миши жуткий крик, от которого оба они подскочили. – Вы

Ге н и й 121

чем здесь, мерзавцы, занимаетесь! Ах вы, паршивцы гнусные! Нет, вы все посмотрите на них! Тётя Нина стояла в дверях, твёрдо расставив ноги, а по обе стороны от неё стали протискиваться головы детей их группы. Таня стала поспешно натягивать трусики, но было уже поздно: все всё видели. Она заплакала и сквозь слёзы принялась повторять: «Это не я, это не я, это не я...» Тётя Нина крупно шагнула в уборную, и Миша обеими руками быстро прикрыл уши.

– Это не я! – завопил он вслед за Таней.

-Что ты ухи свои лопоухие закрыл! – орала тётя Нина. – Тебя не за ухи, тебя за другое место надо! Голову он мне открутит. Я сама тебе эти самые твои откручу, Мойша паршивый! Это тебя тоже папочка научил?

– Нет, – рыдал Миша, – это всё Генка! Пройченко! Это всё Генка!.. И Муська! – вдруг зачем-то добавил он и зарыдал ещё громче. Тетя Нина взяла орущую Таню за руку и потащила из уборной.

– Такая приличная мама, а что ты вытворяешь? С кем ты связалась! Они же всему научат! Вот мама придёт, Валентина Борисовна ей всё расскажет... И Миша остался в уборной один, со своими рыданиями, своими открытиями, со своими белыми ненавистными кальсонами. Как хорошо, когда у садика есть свой большой двор. А лучше – двор-сад. Конечно, летом это, как говорила мама, райский уголок, но и зимой даже игра на верандах – потрясающее удовольствие. А у Мишиного садика был именно такой большой двор-сад. Иногда, когда они плохо себя вели, их строили парами и пускали ходить строем вокруг клумбы, чем и ограничивали их гуляние на текущий день. Когда же претензий не было, можно было свободно распоряжаться пространством веранды и прилегающей к ней зоны. При этом строго запрещалось: а) есть снег; б) драться сосульками; в) держать снег в карманах; д) приносить снег в группы. Поэтому понятно, что именно дети старались делать больше всего. Алина Георгиевна вывела их во двор, никого не оставив наказанным в группе.

– Чего я знаю! – заговорщицки подъехал к Мише Игорь Долгов, когда Миша по суеверной привычке осторожно трогал снег на ступеньках.

– Ну? – насторожённо сказал Миша.

– Лучше всякой сосульки!

– Врёшь! – равнодушно предположил он.

– Честное Ленинское – честное Сталинское!

– Ну?

– Идём, покажу. Игорь отвёл Мишу в противоположный угол веранды и показал на зелёную трубу ограждения: – Вот здесь.

– Что – здесь?

– Вот он, он и он, – Игорь пальцем ткнул в каждого из стоящих мальчиков, – уже пробовали! Знаешь, как вкусно!

– Угу! – закивали все трое.

– Славка ещё летом, – стал объяснять Игорь и кивнул на Славку, – пролил здесь клубничный сироп. Помнишь, всем в блюдца наливали?

– Нет, – сказал Миша.

122 Ге н и й

– Эх ты! А вот он пролил. Сироп растёкся, а зимой замёрз. Славка лизнул и давай нас звать. Вкуснотища! Ну, а мы – тебя. Славка говорит, нам с тобой помириться надо, и мы станем, как кровные братья. Видел, сколько у меня было крови! И тебя за ухо оттаскали. Так что, можешь лизнуть – и мы в мире. Лизать что-либо, даже если на это пролита еда, мама строго запрещала. Но сироп!.. Было бы это варенье, или, например, повидло, или даже обыкновенный вкусный сок, – Миша бы сказал: «Мне нельзя!», – и ушёл бы обратно. Но сироп!.. Это таинственное вещество, которое тетки в грязных передниках вливают в газированную воду и быстренько размешивают кручёной ложечкой, и получается нечеловечески вкусно. И всегда – вместе с газ водой, и никогда – отдельно. Как же должно быть вкусно, когда отдельно. Да ещё клубничный! Да ещё замороженный! И Миша, кивнув, решительно спросил: «Где?» Четыре указательных пальца ткнули в заиндевевшую трубу в одно и то же место. Миша присел, далеко вперёд высунул язык и стал медленно приближать его к указанному месту. Когда между Языком и трубой оставалось миллиметра четыре, Миша скосил глаза и осторожно лизнул... вернее, попытался лизнуть. Но произошло непонятное. Мише показалось, что если сюда что-то и пролили, то явно не сироп, а какой-то суперклей. Кончик языка прилип намертво. Как в волшебной сказке. Миша подождал секунду-другую и опять потянул язык обратно. Труба не пускала. Он опять скосил глаза. Четыре физиономии, увидев, что, наконец, свершилось, изобразили искренний восторг.

– Обманули дурака на четыре кулака! – весело начали скандировать они. – Обманули, обманули, обманули дурака! Миша уже чуть было не произнёс магическую формулу: «А я вот сейчас расскажу», – но тут же с болью обнаружилось, что произносить-то и нечем. Ликованию Игоря не было границ. Прыгая вокруг Миши, он стал изображать танцы дикарей из «Тарзана» и исполнять свою любимую песенку о том, кто по верёвочке бежит. Миша опять зажмурился и резко дёрнул голову назад. Сначала стало солоно во рту, а потом запекло кончик языка. Миша сплюнул, кровь закапала на заснеженный пол веранды.

– Кровные братья, кровные братья! – веселился Игорь, но его друзья уже перепугались.

– Снег, снег приложи! На вот, ну! – стали совать ему в руки и в лицо снежные горсти. Он сначала отмахивался и молча вытирал слёзы, а потом сам испугался и запихал снежок в рот.

– Чем это вы тут занимаетесь, граждане товарищи? – опять неожиданно и опять из-за спины раздался голос Алины Георгиевны.

– А Мамалыга снег на железе лизал, и у него язык прилепился! – радостно доложил Игорь.

– Миша! – испугалась Алина Георгиевна, – быстро покажи язык! Увидав во рту Миши красный снег, она распрямилась и кликнула тётю Нину: – Побудьте с ними, я сейчас! И побежала с Мишей в медпункт. Ничего страшного не оказалось. Ему помочили рот марганцовкой, чем-то ещё мазали и разрешили обойтись без полдника и без ужина.

– Зачем ты это сделал? – спрашивала воспитательница, когда они возвращались обратно.

– Он сказал, там сиро-о-оп!.. – ябедничал Миша. – Он так спица-а-а-ально...

– Где? – не поняла она.

– На пери-и-илах. Это он спица-а-ально! За то, что я ему голову разби-и-ил. Он сказал «кровавые братья»...

– Какой ужас! – пробормотала Алина Георгиевна. – И набрались же откуда-то такой ерунды! – И, обращаясь к Мише: – Так это Игорь тебя научил?

– И-и-игорь! – заябедничал Миша. Притихший Игорь ждал на веранде наказания, но наказания не случилось.

Ге н и й 123

– Игорь, – обратилась к нему, как бы между прочим, Алина Георгиевна, – тебе нравятся сказки, которые рассказывает нам Миша?

– Да-а, – насторожённо сказал Игорь, но про кино больше. Я про шпиков кино люблю – он про них страшно рассказывает. Да. А что?

– Ну, а если бы он так и не отлепил язык, чем бы он это рассказывал?

– Отлепил бы, – махнул рукой Игорь. – Весна пришла бы – отлепил бы. Или из чайника горячим чаем полить – отлепил бы!

– С сахаром! – подсказал Славка.

– Скажи ещё – с сиропом! – строго глянула на него Алина Георгиевна. – Нет, братцы. Каждый ваш язык – это драгоценность. Никто из зверей не умеет так говорить, как вы!

– И мой? – спросил Игорь.

– И твой, – сказала она. – Когда глупости не говорит. Я ведь знаю, за что тебя толкнул Миша. Только не понимаю, зачем ты это сказал. Игорь насупил брови и отвернулся.

– Не люблю я их! – забасил он.

– Кого это, их?

– Да ивреев этих!

– За что ж ты их не любишь? – с явным интересом спросила Алина Георгиевна.

– Хитрые они все! И противные. Любого спросите.

– Значит, и я – хитрая и противная?

– Вы?! Так вы ж не иврейка!

– Еврейка, представь себе.

– Не-е-ет! – улыбаясь, с явным видом умника, которого не так просто разыграть, протянул Игорь.

– Какая же вы иврейка, вы – воспита-а-ательница!

– Эх вы, глупые вы дурачки! – потрепала она шапки Игоря и Миши. – Ни одного умного дурачка на всю группу. Бросьте эти глупости – евреи не евреи, русские не русские. Хороший человек – вот что главное. И ещё: вот мне все языки жалко, любому языку больно, а Мишин язык жальче всех.

– Почему-у? – обиделся Игорь.

– Потому, что у него... – она хитро прищурилась, – Ну, он же про шпиков страшнее всех рассказывает! Ох уж этот язык. И чего только не называют этим словом! Мишино воображение играло злые или смешные шутки с этими самыми языками. Миша слушал речь взрослых, пересыпанную всякими там фразеологизмами, и часто просто диву давался. «Прикуси язык!» – резко говорил папа, и Миша, чувствуя иносказательность, всё же пробовал это сделать буквально: ведь зачем-то так говорят! Пробовал, конечно, не до большой боли, но всё-таки... Однажды во время такого эксперимента он упал и уже не ПРИ, а ПРОкусил язык. Ему зашивали рану, и он ещё долго ходил, ощущая узелок нитки во рту. «С веточкой на языке», – говорили домашние. «Язык до Киева доведёт», слышал Миша и представлял себе немецкого языка, которого берут наши в фильме «Звезда», и который бредёт впереди красноармейцев в сторону города Киева. «Держи язык за зубами». Миша пробует добросовестно выполнить это требование и тут же начинает ощущать, что языка слишком много. Он весь не хочет умещаться за зубами, ему тесно, он заполняет весь рот и лезет в межзубные щели. Ведь только что он и так был за зубами, но, как только Миша концентрирует на этом внимание, его анатомия начинает чудить. Владение языком, то есть в смысле – речь, было для Миши почему-то гораздо важнее, чем для других. Тут Алина Георгиевна в чём-то очень права. Миша не только умел рассказывать, но и очень

124 Ге н и й

придирчиво слушал. Он рано стал проговаривать «трудные» звуки, и любой картавящий или шепелявящий из сверстников вызывал у него небольшое раздражение. Исключение, как уже говорилось, он делал для Муси Дворецкой: так свистеть он и сам давно хотел научиться. Услышав любую взрослую «неправильность», он стремительно бросался её исправлять, чем, в свою очередь, вызывал раздражение взрослых. Бабушка, которая пела ему песни, ну та – с «плечиками», уродовала язык немилосердно. «Намазать тебе кусочек хлеб с маслом?» – спрашивала она. «Хлеба! Кусочек хлебА надо говорить!» – «Слышишь, я видела твоего папу идти по улице домой – так он нёс нового ремня! – отвечала, не растерявшись, бабушка. – Не хочешь кусочек хлеб с маслом, так тебе будет нового ремня!» Родители требовали называть её «бабуня». Та другая бабушка, из Воронежа, но тоже «бабуня», говорила, наоборот, какими-то книжными словами. «Миша, ты уж не серчай-то!» – или: «Опёнки нынче больно хороши!» Мише казалось, что это звучит ужасно фальшиво. Ни в его семье, ни в садике никто не говорил: «Этот мальчик больно хорош», говорили просто, без штучек: «Этот мальчик – хороший» или там «очень хороший» , а то «больно» какое-то. Вступать в дискуссии с воспитательницами Миша не торопился: жизненный опыт что-нибудь да значил. Однако воспитательские «коммуниЗЬМ», «перЕспектива», «ложить», «кофэ» и многое тому подобное он мазохистски складывал в свою кунсткамеру. Иногда он просто не понимал, может, это она так шутит: «Все ша! Слушайте сюда, я сказала!..» И он на всякий случай улыбался своей знаменитой неуверенной улыбкой, для которой персонал садика всегда находил более яркие и выразительные эпитеты. Миша помнил тембр голоса и манеру говорить всех своих знакомых и изредка играл так: любую фразу мысленно приспосабливал в уста кого-либо из них и почти явственно слышал, как именно он её произносит. А потом другому. А потом следующему. Его мучили неправильные ударения и искажённые слова, как мучают музыкальный слух фальшивые ноты. Его «трудяга-работяга» язык рос с ним вместе, вместе с ним падал и ударялся, покрывался рубцами и крепко, намертво прилипал к морозным родным перилам. Так крепко, что без крови не оторвёшь. Однажды на «смитнике» Миша сделал важное открытие. Оказывается, с мухами можно сражаться и более совершенным, чем мухобойка, оружием и не использовать при этом ни яд, ни западню. Казалось бы, простая резинка от трусов, а сколько страстей таит она, врезаясь в кожу на животе и оставляя рубчатый след. Там, внутри себя, эта резинка содержит массу других, тоненьких резинок, которые можно, если удачно захватить , вытащить на белый свет в довольно длинном виде, пока не оборвётся. Так вот, если взять эту тонкую резинку, встать у помойного бака и замереть, то мухи не догадаются, что ты живой и что ты вышел на охоту. Они, как ни в чём ни бывало, будут садиться на бак, на стену и даже на тебя, что-то рассматривать, что-то жрать или тщательно мыть лапы, голову и крылья. Тут важно, чтобы она не села на что-нибудь мягкое, помидор, например, потому что может брызнуть в лицо охотнику. Итак, на довольно большом расстоянии растягивается резинка, левая рука ближе к мухе, правая, как у лучника – возле самого плеча, прицел... Прицел – и выстрел! Если не промазать, – муха, как подкошенная, сваливается тебе под ноги! Зелёные, эти, павлинообразные, глупы и неповоротливы, красивы и самодовольны. Их сбить легко, а потому жалко и неинтересно. Серые же, очень даже большие, проворны и стремительны. Спортивны даже, можно сказать. Кажется иногда, что стоит промазать, и они уж тебя не пощадят: разорвут к чёрту!

Ге н и й 125

Солнце, горячие стенки бака, тёплая, шершавая стена забора, жужжащие мухи, гниющие помидоры, долгая одинокая охота, азарт, неожиданное появление мамы, смущение и испуг, умывание под краном во дворе, разговор о боли и убийстве, снова двор (с запрещением охоты), найденный презерватив, принятый за воздушный шарик, надувание оного, появление мамы, умывание под краном, оплеуха и «получение по губам», запах хлорки и туалета, тёплый вечер, воскресенье... Щемящая, немыслимая пора далёкого Мишиного детства, куда до слез потом будет хотеться вернуться из тяжкой эмиграции во Взрослость, в которую Миша так рвался и где, как это ни странно, все оказалось чужим, враждебным, так до конца и не принявшем его. Вернуться в Детство, в котором были и слезы, и солнце, и которого нет больше нигде. Может быть, только в запахах, ибо запахи хранят всё. В этом году Миша уезжал к бабушке поступать там в школу. Он обходил свои детские владения и еще не знал, что это он так прощается, что прикосновениями к предметам пытается сохранить свои привычные, свои детские, свои рвущиеся навсегда связи. Но сквозь непонятную тревогу, сквозь еще не осознаваемую тоску уже понимал, что в его жизни наступает новый период, а в старом останутся и Таня Ивлева, и Нолик. Что придёт день, и даже Валентину Борисовну он будет вспоминать с грустью. Он оставлял рыбий жир, ревматизм, зелёный бульон и генеральщика из ресторана. И он вдруг резко, почти физически, почувствовал эти страх и боль, как тогда, когда отрывал свой язык от перил родной веранды. Здесь он навсегда оставался Мамалыгой и негодяем, а там – в этом огромном, бесконечном и неизвестном там – он ещё не был никем... Через много лет он еще раз отчетливо вспомнит это прощание, когда навсегда уезжая из страны, он так же будет с кровью отдираться от родного своего языка, от старых, ненавистных, любимых родных перил. Миша оглянулся и, убедившись, что никто на него не смотрит, быстро и осторожно прикоснулся языком к тому месту трубы, где остались, наверное, засохшие капельки его крови. Но если бы кто-нибудь всё же посмотрел в его сторону, то будь он даже Алиной Георгиевной, он ничего бы не понял, а подумал, наверное, что Миша просто поцеловал перила. (Уже вечер, пора уходить домой, скоро за ним придут родители)… Может, на прощанье? – дурачок...

126 Ге н и й

Иззет Алиев

из литературного наследия

Известный дагестанский журналист, автор нескольких публицистических книг. Долгое время возглавлял союз журналистов Дагестана, работал главным редактором республиканского еженедельника «Молодежь Дагестана»

Расул Гамзатов, конечно же, один из ярчайших поэтов современности. О его творчестве написаны сотни книг, сотни – еще впереди. О нем все говорят, используя эпитеты только в превосходнейших степенях, что всегда претило ему. Он от них только морщился и отмахивался. Есть еще одна сторона жизни Расула Гамзатовича, о которой говорят только в узком кругу, среди друзей, и особенно во время застолья. Эта сторона жизни охватывает повседневность Расула, комические ситуации и сложные коллизии, в которых оказывался он волею случая, и как он с великим искусством выходил из них. Я около сорока лет дружил с ним и имел удовольствие находиться рядом и ценить изюминки юмора, иронических шуток, рождавшихся почти из ничего. В канун 80-летия вспоминали о прошлом у Расула дома, и он сказал мне: – Что это ты все рассказываешь, рассказываешь, лучше напиши один раз и издай.

МИМО РАМПЫ Вы когда-нибудь видели человека, признавшегося в отсутствии чувства юмоpa? Вряд ли. Потому что смеяться над смешным привычно для всех и особенно, когда смешное касается кого-то другого. Но стоит только самому попасть в смешное положение, как чувство юмора куда-то исчезает, его место занимает досада и даже гнев. Так вот, исторический опыт показывает, что чувство юмора присуще только тем, кто в первую очередь умеет посмеяться над собой, в какой бы переплет он ни попал. Великого Бернарда Шоу как-то сбил с ног незадачливый велосипедист. Когда молодой человек начал неуклюже оправдываться и просить прощения за содеянное, драматург, отряхнувшись, произнес: – Напрасно извиняетесь! Будь чуть энергичнее, вы бы прославили свое имя, убив Бернарда Шоу! Наш Расул Гамзатов при любых обстоятельствах, какими бы грустными они ни были, всегда блещет юмором. Как-то зимой в окружении журналистов республиканских газет Расул шел по улице Пушкина на «посиделки» в кафе, которое между собой мы называли «Восьмистишья». Улица оказалась перерытой, и поэт решил первым перепрыгнуть через ров. Прыжок был неудачным. Расул запутался в широкой дубленке и, поскользнувшись, упал. Что же мы услышали, когда подбежали, чтобы помочь ему.

– Не надо, не утруждайтесь. Где же была пресса, когда дагестанская литература падала? Поддержку надо оказывать своевременно, – улыбнулся он.

Ге н и й 127

Другой случай был более драматичным. На сцене Аварского театра шел спектакль по произведениям поэта, Расула играл известный актер Махмуд Абдулхаликов. И вот в одной из мизансцен Махмуд, «стреляя» подтяжками брюк по груди, произносил с пафосом какой-то монолог Расула, двигаясь из глубины сцены к рампе. И вдруг, не заметив, что сцена кончилась, близорукий Махмуд шагнул в оркестровую яму. Раздался страшный грохот... Когда мы спустились в «подземелье», Махмуд лежал на носилках «скорой помощи», и врач осматривал его. Расул нервно вышагивал по коридору и все время спрашивал: – Ну что там?

– Ноги целые, руки целые, голова тоже, – наконец сказал травматолог, – слава богу, ничего серьезного.

– Какой я молодец, – произнес Махмуд, чуть приподнявшись. И тут Расул преобразился: – Какой ты молодец? Да никакой, Махмуд! Вот я всю жизнь играю Расула Гамзатова и ничего. А ты один час не выдержал! Позор! Драматическая ситуация превратилась в комическую. Знаменитый Сергей Эйзенштейн в своих воспоминаниях написал об очень интересной игре, которая практиковалась в Голливуде. Суть игры сводилась к следующему. В компании, во время застолья составляли две одинаковые анкеты, в которые были записаны десять характерных черт человека: честность, открытость, чистоплотность, доброта, смелость и пр..., среди которых чувство юмора было выведено жирным шрифтом, как наиболее ценное в человеке. Кто-нибудь из компании, выйдя в соседнюю комнату, по пятибалльной системе оценивал каждую черту своего характера, а компания – на него коллективно. Потом сравнивали: как человек думает сам о себе и как о нем – общество. И вот, говорит С.Эйзенштейн, представьте себе ситуацию, когда общепризнанный король юмора выходит за ширму и уверенно ставит «пятерку» своему чувству юмора, а компания, чтобы проверить его, ограничивается «троечкой». «Король» возмущен: как же так, сами признали мое превосходство, а ставите черт знает что! Общество низлагает «короля», так как он не сумел с юмором отнестись к случившемуся.

НЕРАСКРЫТАЯ ТАЙНА Один из видов юмора – юмор, складывающийся из ситуации, ситуации необычной, несуразной, иногда глупой, в которой оказались люди. Классический пример находим у Ю.Тынянова. В село к своим крепостным приезжает молодой барин и видит среди них как две капли воды похожего на себя парня и, подозвав его, с явной иронией спрашивает: – Не служила ли матушка при усадьбе?

– Нет, барин, – отвечает тот, – батюшка служил конюхом. Как-то Расул Гамзатов позвонил мне и спросил, не имею ли я желания навестить Магомеда Сулиманова, известного аварского писателя, балагура-весельчака, о проделках которого слагали легенды. Его фантазия была неиссякаема: он, к примеру, на свое 50-летие пригласил ровно 50 Магомедов.

– Что-то давно его не видно, – сказал Расул, – не заболел ли? Я, конечно, был согласен, и мы поехали к Магомеду, прихватив с собою бутылку коньяка. Магомед бурно и искренне радовался визиту, но, увидев бутылку коньяка, посерьезнел и произнес: – Впервые в мой дом приходят со своим спиртным. Так, так, отлично! Давайте сюда. – Он взял бутылку из моих рук, достал откуда-то фломастер и обратился сперва к Расулу, потом ко мне. – Распишитесь на этикетке!

128 Ге н и й

Мы расписались, Магомед снизу поставил свою размашистую подпись, написал число и торжественно произнес: – Эта бутылка будет стоять вот здесь и навсегда, – и водрузил коньяк на полку книжного шкафа. – А пить мы будем холодную водку. С этими словами он вытащил бутылку водки из холодильника и быстро накрыл стол какими-то закусками. Сопротивляться было бесполезно, Магомед умел командовать, и мы слушали еще долго его оригинальные тосты. Через три дня снова позвонил Расул и сказал: – Не кажется ли тебе, что Магомед обошелся с нами несправедливо, заменив наш коньяк водкой?

– Очень даже кажется, – ответил я. И мы пошли восстанавливать справедливость. Встреча была такой же трогательной и бурной. На этот раз Магомед, извинившись перед нами, выбежал из дома, видимо, за спиртным. Тут Расул говорит мне: – Давай-ка, открой наш коньяк, пока его нет, поставим его перед свершившимся фактом. Я взял с полки бутылку и обомлел – бутылка была откупорена. Белая металлическая крышка, прозванная тогда из-за свисавшей сбоку зацепки «У ну» по имени бирманского президента, носившего похожую повязку на голове, была оторвана. Понюхав содержимое, я убедился, что там – чай.

– Поставь на место, – сказал Расул, – мы ничего не знаем об этом. Магомед вернулся тут же и снова быстро накрыл стол. Были тосты и, кстати, и за наш коньяк, который «будет стоять там вечно». Через определенные промежутки времени мы сделали еще три визита к Магомеду, пытаясь заставить его «открыть» коньяк. Но Магомед был неумолим: – Есть вещи, которые должны храниться вечно, – говорил он каждый раз, и мы отступали. «Тайна» его так и осталась нераскрытой.

БЛАГИЕ НАМЕРЕНИЯ «Благими намерениями вымощена дорога в ад». Действительно, не всегда благие намерения завершаются плодами добрыми. – Сидели мы однажды в кабинете Расула Гамзатова с гостями из Польши. Супруги Анджей и Гражена Милош, литераторы, уже несколько дней находились в Дагестане, успели побывать в горах. Впечатлений у них было много, но почему-то Гражена время от времени впадала, прямо скажем, в плачевное состояние. Расул, заметив настроение гостьи, спросил: – Случилось что-нибудь? И тут она на глазах наших разревелась и, всхлипывая, рассказала нам о случившемся.

КУВШИН В одном из горских селений, в доме, куда их пригласили на обед, она увидела старинный медный кувшин, помятый и от времени почерневший, потерявший, как ныне говорят, товарный вид. Но опытный глаз коллекционера сразу оценил достоинства вещи. Гражена не отрывала глаз от кувшина, стоявшего во дворе, в углу, как не нужный никому предмет. Хозяин, проследив за ее взглядом, заметил: – Хороший был кувшин когда-то.

– Он и теперь прекрасен...

Ге н и й 129

– Нравится? Бери, – сказал хозяин. Так Гражена стала владелицей редкой для ее коллекции вещи, и в мечтах воображала какой это будет удар для варшавских коллекционеров. Вернувшись с гор, она этот кувшин оставилa дома у одного дагестанского писателя, боясь доверить подарок гостиничному номеру. И что же?

– Когда я пришла за ним сегодня, кувшина моего не было, – завершила Гражена свой рассказ.

– Как не было? – спросил Расул.

– Кувшин был, но не мой, – окончательно разревелась она. Короче говоря, дагестанский коллега, которому доверилась гостья, чтобы из республики за границу не вывезли какую-то дырявую почерневшую посудину, отдал его соседу-лудильщику и тот так поработал над кувшином, что он блестел, как новенький.

ДОХА Чтобы как-то успокоить Гражену, что она не одинока в подлунном мире, я вспомнил историю, рассказанную моим отцом, Минкаилом Алиевым, и произошедшую еще в 30-е годы. Из Махачкалы в Кумух приехал уполномоченный по каким-то там земельным вопросам, звали его Михаил. Сопровождать его по селам поручили моему отцу, Минкаилу. Вот после недельных конных походов по селам для изучения обстановки тезки остановились на ночлег в селении Вихли у кунака моего отца. Утром Михаил говорит Минкаилу: – Слушай, Миша, что-то я не вижу моей шубы. А шуба у Михаила была первоклассная, белая, из прекрасной александровской породы овчины, офицерская шуба.

– Не беспокойся, Миша, – ответил Минкаил, – наверное, кто-нибудь из хозяев по ошибке накинул на плечи, чтобы выйти по делу. Но беспокойство Михаила усилилось, когда и после завтрака его шуба не появилась на гвозде, куда он повесил ее вечером. И тогда отец спросил у кунака, где шуба гостя. Тот был явно обескуражен вопросом.

– Вот же она, на гвозде, – сказал он, и встав с тахты, снял какую-то, непонятного грязного цвета, доху. Все было очень просто. Время было дождливое, и чтобы помочь бедному русскому кунаку сберечь его шубу, жена и старшая дочь хозяина всю ночь мазали ее курдючным жиром...

КОМОД Гражена улыбнулась, а ее муж Анджей взял слово. – В Варшаве, – сказал он. – у нас есть приятель, который с ума сошел на старинной мебели. Он всю жизнь собирает ее, так что, придя к нему, даже негде сесть – вся квартира набита раритетами. И вот с этим самым Войцехом произошла следующая история. Как-то в своих поисках он в деревне под Варшавой у одного крестьянина в сарае наткнулся на старинный комод. «16-й век» – сходу определил он по узору на дверцах ящиков, где хозяин хранил какой-то ржавый инструмент. Комод был весь потрескавшийся, две ножки были заменены кирпичами, а выцветшее дерево больше походило на камень. Но это был 16-й век. Войцех к крестьянину:

130 Ге н и й

– Продай мне эту старую развалюху...

– А зачем пану развалюха?

– М-м-м, знаете, у меня в городе в квартире камин. Там сырыми дровами не затопишь. А твой шкаф иссох настолько, что годится только для топлива. Короче, за хорошую цену, чуть поторговавшись, крестьянин уступил комод, и Войцех, не показывая внутреннего волнения, охватившего его, помчался нанимать грузовик. Через полчаса, когда коллекционер приехал на нанятой машине, с ним чуть инфаркт не случился: на земле перед сараем лежали аккуратно перевязанные бечевкой вязанки чурок. Крестьянин на радостях за удачную сделку решил помочь горожанину и порубил комод на маленькие куски для камина.

ЗАЧАТИЕ Однажды я подготовил вопросы для интервью с Расулом Гамзатовым. Первый вопрос был о творческой «лаборатории»: – Болеслав Прус писал в комнате, обитой пробкой, чтобы ни один внешний звук не мешал его мысли; Хемингуэй, говорят, когда садился за «работу», поглаживал левой рукой свой охотничий трофей – заячью лапу, кто-то из великих писал только карандашом, а кто-то опускал ноги в таз с ледяной водой, чтоб кровь прилилась к голове... Каков ваш поэтический режим?

– Слишком философский вопрос, – сказал Расул, – тут без бутылки не разберешься. Пойдем к Яше, пригласи и Омаргаджи Шахтаманова. Яша был «хозяином» кафе «Восточные блюда», которое мы между собой называли «восьмистишья» в честь расуловских стихов. Кафе располагалось в полуподвальном помещении на улице Пушкина. «Заседали» мы обычно в задней комнате на ящиках из-под водки, приспособив один из них под стол. Яша безмерно гордился тем, что его постоянным клиентом был Расул Гамзатов, и всячески старался угодить своему высокому гостю. Однажды хотел даже настоящие стол и стулья поставить в нашей «кабине», но Расул в зародыше пресек нововведение.

– Не надо портить обстановку, – сказал он, -естественность теряется... И Яша вынужден был отступиться. На этот раз, когда мы входили в «кабину», Расул споткнулся о третью, последнюю, ступеньку лестницы и чуть не упал. Омаргаджи тут же среагировал на это: – Расул, ты знаешь, Махмуд из Кахаб-Росо был убит на четвертой ступеньке.

– Хорошо, что здесь их всего три, – ответил Расул и задумался. Возникла неловкая пауза. Напоминание о трагической кончине великого Махмуда наложило отпечаток на наше настроение. Когда Яша зашел зардевшийся, накрыл «стол» нехитрой снедью с бутылкой коньяка, мы с Омаргаджи наперебой начали рассказывать какие-то длинные несуразные истории, чтобы вывести Расула из задумчивости и, казалось, добились своего – он понемногу втянулся в разговор, но был как-то рассеян, что совсем не походило на обычного Расула. Мы вспомнили еще десяток смешных историй, когда вдруг Расул сказал: – А я написал стихи. Слушайте, но не записывай (это относилось ко мне, потому что я приготовил блокнот). И он прочитал как бы подстрочный перевод – замысел стихотворения (я это записал уже через несколько дней, как запомнил). Люди поднимаются по лестнице вверх, Потому что там, наверху, им светит звезда, Звезда их мечты и надежд. Люди поднимаются по лестнице, Расталкивая локтями друг друга.

Ге н и й 131

И я, Расул Гамзатов, среди них

толкаюсь и лезу, Потому что там, наверху, светит

и моя звезда мечты... Махмуд из Кахаб-Росо был настигнут Пулей на четвертой ступеньке. Не знаю, на какой ступеньке Настигнет меня пуля. Но одно точно знаю: Чем выше по лестнице я поднимусь, Тем больнее будет паденье.

– Вот тебе и поэтический режим, – резюмировал Омаргаджи Шахтаманов. Конечно же, это еще не было произведением, это было зачатие замысла. А само стихотворение, наверное, родилось позже. Впоследствии стихотворение «Лестница» было переведено на русский язык Солоухиным. Но мне никогда не приходило в голову сравнить свою запись с его переводом. Иногда замысел и подстрочник, не отягощенные размером, ритмом, рифмой, поэтическую мысль передают точнее.

СЕКРЕТ ТОМИКА ТОЛСТОГО Известные в Дагестане «киношники» Петр Малаев и Тимур Султанов снимали документальный фильм о Расуле Гамзатове. Я пришел вместе с ними навестить Расула. Петя объяснял Расулу мизансцену «Р.Г. в домашнем «рабочем» кабинете: «Расул в расстегнутой на несколько пуговиц белой сорочке, спортивных шароварах подходит к книжной полке, берет томик Л.Толстого, подходит к журнальному столику, надевает очки, раскрывает томик, садится на стул и делает какую-то запись в лежащем на столешнице листе...».

– Репетируем, – сказал Тимур, – Расул Гамзатович, начинайте. Расул подошел к полке и точно по режиссерской раскадровке повторил действия, включая «раскрывает томик», и тут же стремительно захлопнул его и сказал: – Сегодня солнечный день, вам нужно солнце, чтобы снять эпизод «У морских камней». Давайте на природу. Дома мы еще успеем.

– Может, все-таки завершим «Р.Г. в домашнем кабинете?» – попробовал возразить Петя.

– Слушайся, когда старшие говорят, – упрекнул его Расул, и тут же позвал Патимат.

– Малаев говорит, что пока стоит солнечная погода, надо поторопиться завершить съемки у моря, – сказал он ей. – Давай мой пиджак.

– Петя, ты же сегодня хотел завершить домашние сценки, что стряслось? – Патимат, как всегда, почуяла что-то неестественное в поведении Расула. Но Петя оказался неплохим актером.

– Патимат Саидовна, – сказал он, – кто знает, какая погода будет завтра. А домашнюю «погоду» вы сами можете установить. Сроки сдачи фильма четкие. Надо уложиться в график. Да и у вас сегодня усталый вид. Кадры с вами будем снимать с утра. Аргумент был убедительный. И мы пошли «укладываться в график», вопросительно поглядывая на Расула. И только когда сели в машину, он раскрыл «секрет» томика Толстого. Там сложенные вдвое лежали четыре 25-рублевые купюры забытой «заначки».

132 Ге н и й

с о в е т у е м п р о ч и т ат ь Алиханов Максуд. «В горах Дагестана. Путевые впечатления и рассказы горцев» В сборник включены 30 очерков Максуда Алиханова, опубликованных в газете «Кавказ» в 1895-1896 гг. под общим названием «В горах Дагестана». В очерках отражены исторические страницы древнего Кавказа и события его новейшей истории, быт, нравы, обычаи, уклад жизни, поэзия, музыка, эпос и лирика народов Дагестана. Устами очевидцев излагаются легендарные события Кавказской войны и их взгляды на личности имама Шамиля, наиба Хаджи-Мурада и другие эпохальные исторические имена. Россияне, независимо от рода деятельности и социального положения, все, кому дороги история и разносторонние сведения о древнем солнечном крае Дагестана, получат духовное наслаждение от знакомства с богатым журналистским наследием Максуда Алиханова «В горах Дагестана». Мусаев Халил, Шихабудин Микаилов. «Три буквы на моем заборе. КВН» Удивительно правдивая и веселая повесть о жизни, творчестве и маленьких тайнах самого крупного и титулованного в России КВНщика Халила Мусаева. Бейбутов Декабрь. «Я – собкор Дагестана» Предлагаемая вниманию читателей книга известного дагестанского журналиста Декабря Бейбутова, более тридцати лет проработавшего собственным корреспондентом Центрального телевидения, «Останкино», ИТА, ОРТ и Всесоюзного радио по Дагестану, а ныне собственного корреспондента РИА «Новости», представляет собой хронологически точный, многогранный, составляемый из дня в день «портрет» нашей республики, начиная с 60-х годов прошлого столетия и по сей день. «Портрет» этот сложился из прошедших по центральным каналам телевидения и радио репортажей, информации, зарисовок. Благодаря этим коротким оперативным материалам с Дагестаном, его жизнью и людьми знакомилась многомиллионная аудитория. Люди узнавали о гигантских гидроэнергетических стройках в горах, развитии экономики и социальной сферы, замечательном искусстве, традициях и обычаях Страны гор, о настоящей – не выдуманной, как ныне утверждают некоторые, – дружбе народов: и Дагестана, и страны. Казиев Шапи. «Ахульго» В книге писателя Шапи Казиева в художественно-историческом плане воссоздаются события времен Кавказской войны в Дагестане (первая половина XIX века). Героями увлекательного повествования стали многие известные исторические личности, а также образы, созданные воображением автора. Представляет интерес для широкого круга читателей.

Ге н и й 133