geniy_5_11 by Epokha Epokha

Гений

№ 5 ’ 11 Литературно-художественный журнал

Проект Издательского дома «Эпоха» г. Махачкала, ул. Ушакова, 3 «в» Тел. (8722) 67-55-56 Свидетельство о регистрации ПИ № ТУ 5 – 0043 от 19.10.2009 г. Редакционная коллегия Литературный редактор Ш. Микаилов художник А. Качаев верстка Б. Багандова

Содержание Арбен Кардаш. Бессмертье слова...........................................................2 Полина Дибирова. Встреча молодых писателей Северного Кавказа..................................................................................4 ПОЭЗИЯ Мариям Кабашилова ............. 6 Хадижат Алиева.....................11 Ислам Ахмедов.......................14 Регина Гаджибалаева............17 Светлана Яникова.................23 Эльмира Зейналова...............33 Амина Магомедова................40 Амиран Марданов.................43 Зарипат Мирзаева.................45 Фарида Саидгазина...............50 Марат Шахманов...................54

ПРОЗА Марина Ахмедова................59 Лана Арчегова.......................83 Эльмира Битаева..................85 Кабира Буттаева...................89 Алексей Карелин..................96 Татьяна Карлова.................100 Элина Штанчаева...............103 ИЗ ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДИЯ 200 лет главному критику русской литературы..........107 Советуем прочитать........111

Подписано в печать 01.11.11 Зак. №54. Тир. 1000 экз. Сохраненa стилистика авторов www.epokha.ru

Материалы для публикации в журнале можно присылать на электронный адрес:

shihab33@mail.ru

Абашилов Шамиль Абдулгамидов Алик Абдулмукминов Мурад Алхасов Запир Гамалей Татьяна Гамзатов Гамзат Зулумханов Гаджи Сулейманова Зумруд Султанов Казбек Ханмурзаев Камиль

редакционный совет – главный редактор еженедельника «Молодежь Дагестана»; – журналист, член Общественной палаты РД; – журналист, шеф-редактор ГТРК «Дагестан»; – председатель Союза молодежи ДГУ; – зав.кафедрой редакционно-издательского дела и информации Даггосуниверситета; – председатель редакционного совета ИД «Эпоха»; – руководитель сети книжных магазинов «Арбат-медиа»; – министр культуры РД; – зав.отделом литератур народов РФ и СНГ Института мировой литературы РАН, доктор филологических наук, профессор; – доктор филологических наук, профессор, зав.кафедрой зарубежной литературы Даггосуниверситета.

БЕССМЕРТЬЕ СЛОВА В своей жизни я написал немало предисловий. Это не доставляло особого труда, так как под рукой находился текст, который надлежало предварить своими рассуждениями о нем. А предисловие к номеру журнала, где будет представлено творчество молодых авторов, я пишу впервые, и это поставило меня в некоторое затруднение. Если бы я располагал рукописью этого номера, я более легко вышел бы из положения. Но условие, предложенное литературным редактором, написать предисловие, не имея представления о материалах, мне показалось чрезвычайно интересным. Что можно сказать литературной молодёжи? Прежде всего, спасибо ей за то, что она есть. За то, что она уловила в себе некую неотмирность, требующую сказать что-то этому миру. Быть молодым поэтом или писателем – это осознать, что на этом поприще нужно учиться самому без посторонней помощи, без чужих советов и назиданий. Учителя, советчики нужны в приобретении знаний и опыта, в том числе и уроков жизни. Но раскрывающийся талант должен строиться только лишь на своей внутренней конституции. Здесь каждый, кто работает с художественным словом, воздвигает свой мир поодиночке, коллективность в этом деле непригодна, она убивает индивидуальность дара. В молодости мы все – непризнанные гении. Помню это по свому родному Литературному институту. Там, в моей альма-матер, каждый студент, поднимаясь по ступеням обучения, спускался по лестнице самооценки: на первом курсе ты – гений, на втором – великий, на третьем – талантливый, на втором – подающий надежду, а на пятом – бездарь. Это, по-моему, и есть главный урок, извлекаемый студентами Литературного института в годы своей учёбы. Остальные знания они могут получить в любом другом вузе. Чтобы дать возможность раскрыться своему таланту, молодому писателю важно постепенно избавляться от чувства своего превосходства, быть своим критиком и цензором, беспощадно доказывающими себе свою творческую несостоятельность. Если ты сможешь восстать из своего пепла, то твой талант имеет право жить и процветать. Но своего цензора и критика не следует отпускать далеко. Им можно доверять и чаще приглашать в свою творческую лабораторию. Литература в разные времена проходит через новые испытания. У нее свои приливы и отливы. Свои вдохи и выдохи. Современный литературный процесс – как огромное штормящее море. Зловещее и небезопасное. Всё смешалось в этом водовороте: добро и зло, правда и ложь, жизнь и смерть, красота и безобразие.

Ге н и й 4

2011

Молодому автору пристало присматриваться к опытному читателю. Опытный читатель, как настоящий пловец, стоит на берегу, ждет, когда утихнет шторм, или входит в море с большой осторожностью. А неопытный бросается головой в бушующие волны. Что он обретёт в этом возмущении стихии? Только опыт, что стихию невозможно победить, пока она сама не победит себя. Ведь всякая буря предвещает очищение и покой. Литература должна вернуться к равновесию. К разграничению Добра и Зла в себе. Здесь всё зависит от человека, берущего в руки перо. Каждая эпоха предлагает писателям свои соблазны и барьеры. Барьеры трудно одолеть, соблазны убивают душу. Настоящий писатель предпочитает пройти через преграды, чтобы сохранить в себе человека и свое призвание творить. Удивительно и прекрасно, что с тех пор, как человек обзавелся разговорной речью и письменностью, Слову отдается предпочтение бессмертья. Человек угасает, тело его становится прахом, Все близкие его исчезают с земли, Но писания заставляют вспомнить его Устами тех, кто передает это в уста другие. Книга нужнее построенного дома, Лучше гробниц на Западе, Лучше роскошного дворца, Лучше памятника в храме. Эти строки взяты из египетского текста конца II тысячелетия до н.э. Но как они значимо и убедительно звучат в наши дни! Увы, сейчас читающих людей становится всё меньше и меньше. Но хочется верить – это явление временное. А число пишущих, кажется, никогда не уменьшалось. Это и обнадёживает, потому что они – еще и читатели. Есть еще люди, которые не только не читают книг, но и терпеть их просто не могут. Они считают, что всё знают и что писателю не дано отразить словом ту реальность жизни, которая порой немыслима и непредставима. Но эти люди не знают, что многие невообразимые страницы человеческой истории дошли до нас в подавляющем большинстве случаев отображёнными в Слове. Поэтому пока еще никто не посмел отменить бессмертье Слова. Художественное слово превращает душу человека в храм и доказывает её причастность к космическому порядку, доказывает, что в Слове присутствует высшая реальность, приводящая земную жизнь человека к очищению, ладу и красоте. Быть молодым писателем – не бояться быть апостолом Добра в любой ситуации. Я верю в творческую молодежь и желаю ей успехов. Единственный совет: молодость проходит быстро, жгите её там, где больше нуждаются в свете. Душевно ваш Арбен КАРДАШ

2011

Ге н и й 4

Встреча молодых писателей Северного Кавказа С 19 по 23 сентября в высокогорном осетинском селе Цей прошло очередное совещание молодых писателей Северного Кавказа. Это уже четвертая встреча, организованная Фондом социально-экономических и интеллектуальных программ при финансовой поддержке Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям. Руководитель Фонда Сергей Филатов многое делает для того, чтобы талантливая молодёжь северокавказских республик нашла своего читателя как на малой родине, так и в России и за её пределами. Такие встречи особенно важны в нашем регионе, богатом национальными традициями и литературными талантами, имеющем свою специфику и характерный колорит. В совещании приняли участие прозаики и поэты из республик Северного Кавказа, Южной Осетии и Абхазии. Дагестан на совещании представляли молодой прозаик Полина Дибирова и поэтесса Мариям Кабашилова. Мариям предложила на суд профессионалов произведения из своего нового сборника стихов «Вода», вышедшего в 2011 году в Москве. Полина Дибирова представила к рассмотрению отрывок из романа «Орнамент на моей ладони», который выйдет отдельной книгой в этом году в Издательском доме «Эпоха» (Махачкала). Обе участницы получили высшие оценки критиков. Всего же было рассмотрено около 70 произведений, из которых было выбрано 22. Чеченскую Республику в этом году представили сразу 4 автора, работающих в прозе. В мастер-классе по прозе приняла участие известный критик из Грозного Лидия Давлеткереева. Карачаево-Черкесию представил поэт и «старожил» форума Хусей Бостанов. Из Кабардино-Балкарии приехали молодые поэтессы, также работающие над переводами. Литературный мир Адыгеи был представлен в лице молодого, но достаточно известного поэта Николая Редькина. Были и поэты из Абхазии, пишущие на русском и на родном языках. В рамках совещания участники посетили мастер-класс «Проза и критика», который провёл историк и писатель, лауреат премии «Национальный бестселлер» Михаил Юзефович, и мастер-класс «Поэзия и перевод» под руководством поэта и издателя, лауреата независимой премии «Антибукер» и многих других Максима Амелина. В план мероприятий этого форума вошли круглые столы по темам: «Значение русского языка в развитии литератур народов России» и «Кавказ глазами молодых писателей». Ведущими круглых столов были профессор, лингвист Максим Кронгауз и Ирина Барметова – главный редактор журнала «Октябрь». Молодых авторов ждали творческие встречи с народной поэтессой Северной Осетии Ириной Гуржибековой и писателем, заслуженным деятелем искусств Северной Осетии Анатолием Дзантиевым. Учёный-историк и краевед Таймураз Плиев провёл экскурсию к местному святилищу Реком и рассказал про Нартовский эпос. Трудности, пережитые республиками Северного Кавказа, не лучшим образом отразились на культуре национальных литературных языков. Основная проблема прозы и поэзии на сегодняшний день – это неопределенность. Зачастую автору сложно бывает определить для себя, в каком направлении

Ге н и й 4

2011

работать и развиваться: бороться за академическое признание или за признание своего читателя, писать в рамках республики на родном языке или рассчитывать на российскую аудиторию. Подобные региональные встречи с молодыми писателями северокавказских республик проходят по инициативе Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ. Президент Фонда, общественный деятель, публицист Сергей Филатов уделяет много времени молодым талантам. Он отметил и те проблемы, с которыми сталкивается в ходе своей профессиональной деятельности. В частности, это дефицит переводчиков. Институт перевода в нашей стране испытывает не лучшие времена. Средний возраст переводчика – 70-75 лет. Конечно, эта проблема волнует и молодое поколение. Что и говорить, в данное время родной язык даже в нашей республике, в большей степени сохраняющей традиционный уклад жизни, используется в основном на бытовом уровне. Молодёжь если и говорит на родном языке, то не владеет языком литературным. Похожая ситуация, в большей или меньшей степени, наблюдается и в других республиках Северного Кавказа. Когда на совещании встал вопрос о литературе на национальных языках, мнения участников разделились: кто-то считает, что нужно поддерживать молодых авторов, пишущих на родных языках и работающих над переводами как с национального языка на русский, так и наоборот. Уже сейчас переводчикам платят вдвое больше, чем авторам, и надо заметить, что работа эта чрезвычайно сложна, что отметили все, кто хоть раз с ней столкнулся. Но среди участников были и те, кто считал, что не нужно реанимировать родной язык искусственно, а следует дать возможность молодежи самой делать выбор. Не секрет, что значительная часть молодёжи северокавказских республик строит свою карьеру с ориентацией на признание российского читателя. В этой связи ее приобщение к русской культуре играет важную роль. По итогам совещания сертификаты на участие в 11 Форуме молодых писателей России были вручены Мариям Кабашиловой (РД), Хусею Бостанову (КЧР), Алексею Козловцеву (КБР) и Милене Тедеевой (РСОА). На итоговом мероприятии президент Фонда Сергей Филатов сообщил, что пятая встреча молодых литературных талантов Северного Кавказа пройдёт в Дагестане. Полина Дибирова

2011

Ге н и й 4

Мариям Кабашилова г. Москва 31 год. Родилась в Буйнакске. Окончила филологический факультет ДГПУ. Публиковалась в дагестанской периодике, в газетах “Литературная Россия”, “МОЛ”, альманахах “Словесность” и др. Автор сборников стихов “Мне бы...” (2002 г.) и “Вода” (2011 г.). В настоящее время живет и работает в Москве.

поэзия

*** Мне кажется, что все это уже с нами однажды Происходило. Вот ты говоришь о чем-то важном: «Привожу пример из Библии, вторая глава...» И рука твоя длится долго, заканчивается краем стола. Пальцы отстукивают несуществующий ритм. «Имеющий ухо слышать да услышит, что дух говорит». Мы сидим с тобой в кафе на Чистых прудах и пьем пиво, Мимо проходят молодящийся старик и дивная дива. Я думаю, что это кадры из кино какого-то давнего года, Психологическая драма, снятая на пленку кодак. Хочется, чтобы это был Тарковский, но ты считаешь – что Джармуш: Помнишь, в кафе она сообщает ему, что выходит замуж. Он отговаривает, называет ее «Малыш», А потом ты забываешь свою роль и долго молчишь. Взгляд нервно блуждает, на ладони медленно опускается голова – Именно так нужно играть актера, который забыл слова. Каждый раз, если кто-то смотрит это забытое всеми кино, Мы оказываемся за столиком в кафе, говорим о важном. И ночь за окном.

*** За свою работу в театре ты получаешь жалкие центы, Но все равно вот уже больше 2000 лет выходишь на сцену, Она для тебя – соединяющая с миром плацента. Изо всех сил изображаешь святого мученика, Надеваешь пластмассовый венок, будто он колючий, Очень стараешься, хочешь сыграть лучше.

Ге н и й 4

2011

Когда в миллионный раз тебя предает Иуда, Тебе уже смешно, но ты держишься, словно Будда. Невозмутим. А уже за кулисами кричишь на него «Иуууда». Бросаешься с кулаками, картавишь, передразнивая – «распни». Потом вместе идете в кабак, заказываете какое-нибудь Апсны. Ты объясняешь ему, как такое возможно – что и отец, и сын, И святой дух в одном лице. И покуда Ты говоришь, лицо твое меняется со скоростью 24 улыбки в секунду. Вам приносят еще вина, на этот раз бургундского. Так ты будешь играть свою роль до тех пор, опять и опять, Пока не убедишь зрителей, что тебя невозможно распять. Пока не придумаешь слово, которым нечего будет назвать.

*** Нет никакого смысла ставить за словом слово... Айдас Марченас

На свете много всего, отчего у тебя сердце из груди вырывается птицей: Когда свет уличных фонарей осторожно переходит границу Между вечером и ночью. Или когда предложение не заканчивается точкой, А замирает на ходу, уходя в бесконечность. Когда загадочная старушка в шляпке – тебе навстречу Всегда в одном и том же месте. Но ты не говоришь об этом никому уже лет двести. Ты так долго молчал, что твой язык потерял способность к речи. Проще кивнуть головой, улыбнуться, приподнять плечи. Слова отказываются складываться в предложения, как после сильной дури. Если очень постараться, получается что-нибудь вроде «Как дела?» или «Пойдем покурим».

*** У меня на коленях лежит раскрытая книга. Что-то такое… из раннего Стивена Кинга. Муха, присев на страницу, сразу же превратилась В набранную таймсом «эл». Из верхней квартиры Громкие голоса. Сосед не в первый Раз оправдывается перед женою-стервой По поводу вчерашнего пьянства – мол, ничего не помнит.

2011

Ге н и й 4

Полуденное солнце берет штурмом комнату, Делая незрячими зеркала, телевизор. Тонкая паутина свисает с карниза. Ты только что вернулся. Достаешь из пакета: «Пиво, хлеб, молоко, бля, забыл сигареты! Снова идти в магазин». Россия. Лето.

*** Думала, обойдется, но вирус в меня проник. В моем мозгу воспалился русский язык. Кровоточит метафорой, превращается в крик. У меня есть с похожим недугом друг. Я говорила? Он у меня хирург. Глупо с ним спорить, кричать: “Только без рук!” Он говорит: “Избавлю тебя от бед – Вскрою, выну из головы табурет. Даже поставил диагноз – «полный привет».

*** Наверно, эта чудесная история никогда не происходила, Потому что Яндекс выдает что-то про Дилана И результаты товарищеского матча Арсенал-Сокол На запрос «произошло чудо». Там был фотограф, но он, сука, Ничего не снимал, ссылаясь на отвратительное освещение. Фотограф сам был расстроен и просил прощения. А потом, напившись, рассказал нам бойко Про то, что глупо было бы снимать в Нью-Йорке В тот вечер, когда во всем городе отключили электричество. А все остальные свидетели выпили такое количество, Что наутро никто не помнил про то, как в темной комнате Раба божья Елена полюбила раба божьего Михаила. Поэтому можно считать, что ничего и не происходило.

*** Когда все осточертеет, и мир покажется серым. Когда потеряешь остатки веры, Когда осознаешь вселенскую бренность,

Ге н и й 4

2011

Пожалуйста, постарайся не думать о венах. Не запирайся в ванной, не хватайся за бритву, А запомни и произноси каждый вечер молитву: «Господи, дай мне силы так ошибиться, Чтобы забыть родные, любимые лица. Забыть и тебя, Господи. Растоптать в кровь Твой образ. Потерять рассудок, работу, кров. Стать жестокой, разучиться плакать, Повернуть в себе горизонт, заболеть раком. Проснуться в пустой больничной палате. Все для того, чтобы вернуться в Твои объятия. Потерянной, разбитой, уставшей. Рыдать и каяться, что не пришла раньше».

*** Я думаю, ты бы мог совершить великий подвиг, избавить землю от бед. Но когда ты умрешь, ничто в этом мире не напомнит о тебе. О человеке, гулявшем в легкой сорочке по заснеженным улицам, перебирая четки. Прохожие считали, что ты морж или йог, а некоторые даже называли чокнутым. Никому не было дела, куда ты уходишь, когда сумерки приходят в парк, растворяют ели. Когда тусклую ночь гонят из городских квартир электрическими пинками и дома тяжелеют. Сложно сказать, говорил ли ты по-русски или на каком-нибудь другом наречии. Ты всегда знал, что метафоры катастрофически множат вечность. От этого твоя молчаливость, холод, как от заброшенных чужих могил. Если бы открыли твой музей, там были бы чашки, из которых ты никогда не пил, Ложки, которыми ты никогда не мешал сахар в крепком чае, Трубка, которую ты никогда не курил долгими бессонными ночами, Кровать, на которой ты никогда не спал, которую не стелил покрывалом, Будто бы и правда тебя никогда не существовало.

*** Как ни глянешь в окно, там все время поздно, Стрелки часов тикают еле-еле, Снилось тебе, что мы не успели на поезд, Но это совсем не сон, а на самом деле. В город пришла зима, как много раз прежде. Время застыло, будто снег запорошил Память. Так смылись границы между Нашим будущим, настоящим, прошлым.

2011

Ге н и й 4

Так декабрь застает нас вдали от дома, Проникает за шиворот, залезает в карманы. Линия жизни ушла за пределы ладони, Запетляла вдали, исчезла в тумане.

*** Этот случай произошел в середине прошлого века В одном дагестанском городе, то ли в Махачкале, то ли в Хасавюрте. Девушка сидела в кафе и курила, когда увидела молодого человека, Высокого, красивого, в кожаной куртке. Очевидцы рассказывают, будто у него были крылья и нимб над головой, Когда пил воду, она просвечивала сквозь кожу, а что ни фраза – то стих. Но людям свойственно преувеличивать, такое напридумают порой. (Вот Святителя Иоанна изображали с крыльями, хотя он легко обходился без них). Он подсел к девушке и спросил: который час? и счастлива ли она? Предложил выпить с ним коньяку, ну, или хотя бы вина. За вином рассказал, что скоро придет к власти человек, у которого на лбу карта, СССР развалится, деньги обесценятся, брат пойдет на брата. И, к всеобщему удивлению, двигал ложки и чашки силой взгляда, Превращал грушевый лимонад в настоящую пиноколаду. А потом вспомнил, что ему срочно надо позвонить, и попросил у девушки телефон. Она дала ему модный тачскрин, но связь в кафе была плохая, поэтому он Вышел на улицу. И больше не вернулся. Одни говорят, что молодой человек – обыкновенный мошенник, а двигающиеся чашки – всего лишь ловкость рук; Другие утверждают, что это был архангел Гавриил, а телефон забрал, чтобы реальность произошедшего не подвергалась сомнению; Есть и такие, которые считают, что все это плод воображения сентиментальной девушки и нескольких посетителей кафе – потому что какие мобильники в середине прошлого века?

Ге н и й 4

2011

Родилась и проживает в Махачкале. 24 года. Выпускница Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена по специальности психология. Работает менеджером по персоналу в крупной компании.

Хадижат Алиева г. Махачкала

*** В заброшенный и одинокий сад украдкой осень заглянула И словно листья окунула в багряно – красный водопад. Теперь деревья будто в масках, вокруг огонь и буйство красок, Листва кружится на ветру и дарит саду красоту. И с тихим топотом копыт, подобно шелесту листвы, Проходит алая кобыла с волнистой златокудрой гривой.

***

Мне снова из тихого теплого детства Приходят виденья и сладкие сны, Где ночью звезды сверкали так ясно И слышались запахи ранней весны. Мне больше не ведомы нежность и легкость, Вновь стать бы ребенком хотя бы на миг И вновь унестись в то далекое детство, В то светлое небо и пение птиц. И если живу я под обликом маски, То с ней я прощаюсь, уже навсегда. Мне хочется в детство, в то сладкое царство, Куда не вернусь я уже никогда.

*** В тумане белом, неподвижном С утра уже не так тепло И даже бледно-желтым листьям Свисать на ветке нелегко. Они сверкать уже не в праве, И участь их теперь ясна – Они как странники над нами Летят неведомо куда. Мечты о крыльях журавлиных

2011

Ге н и й 4

Их заставляют пролетать Над теми, кто упал, не вынес Осеннего тумана гладь.

*** Почему ты сегодня не весел? Почему так серьёзен твой взгляд? Может быть, твои руки ответят, От чего они сильно дрожат? На столе два фужера и лампа... Объясни, для чего они здесь? Для чего ты разлил по бокалам Этот темно-бордовый дюшес? Обмани меня или нечаянно Урони мой бокал, я прошу, Чтоб разбился сон мой печальный, Я проснуться сейчас так хочу! Не протянуты руки к фужеру... Но я выпью, выпью до дна, Чтобы взгляд мой унылый и верный Наполнил слезами глаза. А рано, на рассвете... Ты будешь сидеть на крыльце, И тихий, ласковый ветер Напомнит тебе обо мне…

*** Напишу, напишу у порога, Как я долго тебя здесь ждала, Как замерзли в снегу мои ноги, Как я руки свои берегла, Как писала письмо к тебе плача – Мои слезы в нем были печатью, Как прощалась у двери с тобою – То прощанье с моею судьбою. Выходила тихонько в калитку, Закрывать её было мне пыткой – Сердце сильно тоска сжимала От того, что тебя не узнало.

Ге н и й 4

2011

*** В чистом небе огни загорелись – Я поверила в сладостный миг. От весны до весны всё надеясь, Я лелеяла милый мне лик, Как недолго холодная осень Обрывала надежд лепестки, Упорхала желтая осень, Упорхали куда-то мечты… Уж зима давно наступила, А мне летнее платье мало. Может быть, я его упустила, Может быть, мое время прошло.

2011

Ге н и й 4

Ислам Ахмедов г. Махачкала

Стихи из цикла «Egoschatten» Проклятый Я обнажил костей гранит, Я снял с лица покров фарфора, В пустых глазницах свет горит – Два солнца призрачного взора. Набрав в ладони лунный свет, Гранитный череп им умою. Я спать хочу, но много лет, Увы, не нахожу покоя. И каждый раз, когда рассвет Лучами окна разбивает, Я кутаюсь в гранитный плед, Но все равно дотла сгораю.

Zorn (нем. гнев) Я шею обручил петлей, Запястья кровью обраслетил, И, грудь свою сдавив тоской, Я в сердце желтой грустью метил. Я ненависть свою считал Не ненавистью – вдохновеньем, Я хохот плачем разбавлял – И, в этом находил спасенье. Тоскою разрывая грудь, Я превращал осколки в сердце; Горячую глотая ртуть, Спастись желал я и согреться.

Ге н и й 4

2011

На шее – бурый след петли – Он обручем вкруг шеи сжался. И, умирая изнутри, Живым я внешне оставался.

Город Он уставший мужчина С прокуренными легкими, У него морщины, Забитые пробками.

*** Дай мне воздуха напиться, Дай мне вдоволь надышаться, Нарисуй меня как птицу, Что должна одна остаться. Мне взлететь необходимо – Нет оков, но нет и неба, Падаю, огнем гонимый – Лишь в живых остаться мне бы. Тишина – и запах гари, В небе одиноко птица, Ее солнце в прах изжарит, Ей б навек к земле прибиться.

*** Из бахромы сплетая косы, Я резал пальцы о капрон, Меня кололи мысли-осы, Вонзая жало в чуткий сон. На пальцах темно-красный глянец, Перчаткой обтянувший кисть, Над головою мыслей танец, Натужно шепчущих «проснись».

2011

Ге н и й 4

Неон Стеклянный сосуд наполнился светом – Луну заковали в стеклянный сосуд, На землю посыпались света монеты, – Их с жадностью солнца лучи разгребут. Померкнет луна в стеклянной светлице, И губы сомкнутся железного рта, Чуть тлеющий пульс еще будет биться – Померкнет неоновых лун пестрота.

Ге н и й 4

2011

Регина Гаджибалаева г. Махачкала

22 года. Родилась и живет в Махачкале. Студентка филологического факультета ДГУ (отделение журналистики).

*** Давай сейчас с тобой поговорим. Я очень многое хотела бы тебе сказать – О том, как был ты мною без ума любим, О том, как тяжело тебя мне было потерять. Не знаю, как и почему Мы не вдвоем – и все прошло давно... Да ведь, пожалуй, узнавать и ни к чему – Теперь уже всё в прошлом всё равно. Один всего лишь у меня вопросИ пусть никто и никогда мне не ответит – За что же, Господи, за что мне столько слёз?! За что несправедливость есть на этом свете?! Я всё на свете отдала бы лишь за то, Чтоб на мгновение всего тебя вернуть... Боюсь, лишь не поможет мне, увы, никто. Да и не надо – пусть таков мой путь! Но до сих пор – я до сих пор тебя люблю... И все твои грехи передо мной, тебе прощаю. И пусть с тобою всё закончилось – и я не повторю, Но стану всё-таки счастливой, – даже без тебя я!

*** Ты знаешь сколько я хотела бы тебе сказать? Но мне, увы, никак не достучаться... Порой хочу не плакать, а рыдать – Но уж, поверь, любимый, – вовсе не от счастья!

2011

Ге н и й 4

Порой хочу так далеко я убежать, Чтоб позабыть про все проблемы и ненастья, Забыть – ни ненавидеть больше, ни страдать – Забыть – упасть – но не в твои холодные объятья!

*** Ты знаешь, мне так часто плохо – Бегут куда-то мысли далеко... Туда, назад, к моментам прошлым – Туда, где всё чудесно и легко... Пытаюсь скрыть я слёз с ресниц – Они когда-нибудь с ума меня сведут – Жизнь, кажется, начать с других страниц, Забыть, всё вычеркнуть, и кажется – забудь! Забыть – начать сначала всё придется. Пытаюсь и стремлюсь я убежать, А кто-то надо мною будто бы смеётся – Я знаю – ведь тебе меня совсем не жаль. Ты не умеешь чувствовать тревоги, И чувства для тебя – вообще совсем ничто... За что порой ты был таким жестоким?! Скажи, ответь, пожалуйста, – за что?! Я ни бежать и ни идти не в силах боле, А в голове все мысли лишь о нем. За что мне, Господи, досталось столько боли?! Когда, скажи, смогу забыть о нас вдвоём?!

*** Я ни о чем теперь не пожалею, Мне хватит сил, и ты в это поверь! Я ухожу, не хлопнув даже дверью, – Мне просто все равно почти теперь. Ты не узнаешь о моих обидах, Про эту боль, и горечь, и про этот страх... И слёз моих ты больше не увидишь В моих остывших в равнодушии глазах...

Ге н и й 4

2011

Я не всплакну тебе в жилетку – не надейся! И помощи твоей не попрошу! Не позвоню тебе, ты хоть убейся! И всё смогу сама – тебя я не прощу! Ты думаешь – в моей душе не хватит силы?! Нет, сил мне хватит, так и знай! Тебя я позабуду потихоньку, милый, – Хватило мне тебя по самый край! И я смогу – никто меня не свалит! Теперь лишь только Господа боюсь, И все свои обиды и печали – Я всё переживу – самой собой клянусь!

*** Знаешь, я только одного хочу понять – Пожалуй, больше ничего и не волнует – Скажи, когда я перестану тебя ждать?! Скажи, когда же, наконец-то, разлюблю я? Давно я, право, не мечтаю ни о чём. Мечтать? О нет, об этом даже речи не веду я. О чём мечтать? – мы больше не вдвоём! Ни дорожу тобою, ни ревную... Ценить? О нет – пожалуй, что не про меня... За что ценить, скажи, пожалуйста, на милость? За то, чего ждала день ото дня?! За то, что никогда уж так и не случилось?! Скучать? О ком? О пустоте? Чтоб заскучать, пожалуй, нужно вспомнить... А что же можно вспомнить нам с тобой? Ведь в памяти остался только омут! Терпеть? А сколько нужно сил? Прости – не помогает боле пламенная речь... И лишь вопрос – любил меня ты или не любил? И только лишь больней от этих редких встреч... А ждать – скажи – чего ещё мне ждать?! Я ничего не выиграла – увы … Лишь дождалась – ты начал изменять. И что ещё скажи мне ждать? Любви?..

*** Возможно, что сама я виновата, Что так случилось, что меня ты не любил.

2011

Ге н и й 4

Ведь я сама тебя впустила в жизнь свою когда-то, А ты, похоже, так меня в свою и не впустил... Но я тебя ни в чем не обвиняю, Не злюсь, и нет обид в моей душе, Возможно, у тебя уже другая, Возможно, даже ты влюблён в неё уже... А я тебя совсем уже и не ревную, И даже как-то абсолютно всё равно – Что, может, ты влюблён уже в другую, Что, может, разлюбил меня давно... Ты знаешь – я тебя за всё прощаю! Ведь сердцу не прикажешь полюбить... И не держу на сердце больше зла я – И как-то вот смогла тебя простить. А если жизнь опять сведет меня с тобою, Я притворюсь, что вовсе не было любви, Что вовсе не был ты моим героем, Что сердца моего ты вовсе не разбил.

ТВОЯ ГОРДЫНЯ Не знаю, скоро ли моя душа остынет И скоро ли смогу опять начать – Нас развела твоя гордыня, Моя – заставила молчать. Вот так живём теперь отныне – Мы не смогли с тобой друг друга уберечь. Всему виной была твоя гордыня – Она вражду в сердцах заставила разжечь. Твоя гордыня – камень преткновения – Сумела судьбы нам буквально поломать. Увы, похоже, ты не понял, к сожалению, Что лишь гордыня нас твоя заставила страдать! Твой смертный грех теперь – твоя гордыня! Она не раз заставит пожалеть Тебя о том, что сделал – сердце не остынет, И пусть тебе придется всё терпеть! И ты останешься один, и все тебя покинут, И пусть всё будет так – ты виноват!

Ге н и й 4

2011

Всему виной была твоя гордыня – Она раскинулась твоей дорогой в ад! Гордыня – лишь дорога в пропасть, Она не может не обжечь. В моей душе – нет, не гордыня – гордость! Она-то и смогла меня сберечь. Не стоит быть совсем-совсем простыми, Но нужно помнить раз и навсегда, Что к счастью путь через гордыню Не проложил еще никто и никогда!

ПАРАНОЙЯ Наша любовь с тобой подобна паранойе, Загнала в тупиковый лабиринт. Я полностью поглощена одним тобою, Живу, как воздухом, теперь тобой одним. Твоя любовь подобна паранойе. Ты рад бы сам, но не уйти, Тупик дороги все закроет На к счастью нашему пути. Мне кажется теперь порою, Что это уже вовсе не любовь, Что это просто паранойя Накатывает вновь и вновь Живу одним только тобою, И мне себя не убедить, Лишь только я глаза закрою, И вновь хочу с тобою быть. Ты поглощен одною мною, Возможно, сам тому не рад Нет, не любовь у нас, а просто паранойя. Но кто же в этом виноват? Зачем же так, одной рукою Разрушил то, что берегли. Ты, превращая в паранойю, Плоды нашей с тобой любви?!

2011

Ге н и й 4

Мне очень жаль, того не скрою – Я сожалею вновь и вновь, Как превратил ты в паранойю Большую чистую любовь.

*** Мы все бежим всю жизнь, пытаясь доказать, Что мы сумеем, обязательно всё сможем. Но нужно никогда не забывать – Нельзя всегда для всех нам быть хорошим. Кому-то в чем-то, может, повезет, А кто-то где-то в чем-то не успеет. Но каждый жизнь на свете проживёт Так, как считает нужным и умеет. Наверно, страшно то, что многие порой Так и не смогут людям доказать, Что он не просто раб, что он герой, Что он рожден не ползать, а летать!

*** Мужчине в Дагестане проще – С него не принято как следует спросить, А женщина должна вот быть хорошей Ну, или молчать и просто рядом жить. Она и уберет, и постирает, Сумеет пятерых детей сама поднять, Пока он её кормит, одевает – Мужчины в Дагестане любят упрекать. Мужчина иногда и загуляет, Жену не бросит – хорошо. Адат мужчине не мешает, Чтоб он на сторону пошел. Мужчине в Дагестане всё же проще – Он для себя, она – лишь для семьи, А он ещё её считает ношей – И накорми её, и напои. Я попрошу вас, дагестанские мужчины – Не обижайте женщин, тех, что любят вас! Не оскорбляйте женщин зачастую без причины Наборами порой привычных фраз!

Ге н и й 4

2011

15 лет. Родилась в Махачкале. Сейчас проживает в Москве, учится в гимназии с математическим уклоном. Мечтает стать журналистом.

Светлана Яникова г. Москва

Чайка Над бушующим морем Чайка кружит, Печальна она и грустна. Морские волны крылья бьют Той, что виною была. Плачет она и Просит прощенья У своего отца, А он молчит, Он зол на неё За то, что забыла она. Он проклял её, Никогда не простит, И зря эта чайка над морем кружит. И время несётся, словно песок, Гонимо апрельским ветром. И волны бегут, омывая мир Новым, таинственным светом.

Проповедь. К 1924-1953 годам Есть дара три у человека: Глаза, душа, воображенье. Но не всегда этим дарам Мы посвящаем время там, Где нужно жить и выживать, Где нужно верить, нужно лгать, Где мы смеемся, где зовем На помощь Бога. Мы поем О том, как страшен белый свет, О том, как тяжек людской грех, О том, что жизнь бесцветна,

2011

Ге н и й 4

Но, Ты хоть бы раз взглянул в окно, Забыв о людях, о страданьях, Измучивших тебя всерьез. В твоих глазах нет больше боли, В них только ровный стали цвет, В твоих движеньях нет восторга, Молчит лишь черный страха свет. Не замечаешь все поступки, Которые свершаешь сам, И вновь терзают тебя муки. Не оставляют и во снах Сомненья, грубые слова и Мысли, Печалятся, но лгут тебе. О человек! Задумайся на миг, Но разве Бог хотел, чтоб ты был дик? Чтобы забыл о трех дарах, Чтоб опустился ты, Погряз в ненужных спорах, В душной лени, Чтоб преклонялся перед всеми, Забыв достоинство своё? Нет! Он желал, чтоб ты развил огромную, Святую, такую чистую, Младую, Чтоб душу ты свою раскрыл И в жизни вовсе не грешил. Но миру нет теперь судей, Живи, как хочешь, Но не смей, Не забывай ты своих предков. И, может, совесть в вас проснется, Воспрянет духом, И вернется свободная моя страна Без клеветы, без страха к жизни, Без неоправданных потерь, Откроет дверь к нам справедливость, И страх исчезнет из людей. Летят теперь сердца народов На Бога святую Землю! И сердце русское открылось, К свободе нашей вновь стремилось.

Ге н и й 4

2011

Надежда К свободной жизни не привыкли И к искренне святой любви, Не верим, больше не гордимся Поступками глухой души. Надежда с временем в обнимку Бежит, не замечая боль, Ей чужды грубые ошибки, Но видела она лицо Страданий, мук, любви жестокой И лицемерие. Порой она теплилась в наших душах, Но увядала вновь и вновь. Она захватывает нежно Обломки серые души, Преображает, расцветает, И в нас горит огонь любви. Надолго ли? Нас ждёт обман, Или в душе горит не то, Что чувствует твоя душа Сквозь боль, страдания и кровь. Зачем так долго верить в чувства? Быть может, если были б сны, В которых здесь твоя стрела Помчалась в дальние края, Или, мечтатель юный мой, Ты сам помчался за звездой!

*** Людей внезапное вторженье Разрушило твою судьбу. На небе мрачном все созвездья Сгубили солнца красоту. Я, видно, многого не знаю О жизни стройной колеи, Но свет в тебе я увидала, В глазах твоих огонь души И постепенно наблюдала Глазами пламенной любви.

2011

Ге н и й 4

*** Ночная тишь, Морская гладь, Полночный ветер, Листья стонут. Укрыться негде, С кем бежать По жизни темной и холодной? Куда стремиться – В лес иль в море, И где укрыться? Луг да поле, Нет слов, шумов И доброты, Есть только резкий блеск луны. Заманчива игра в любовь, Обманчива и ненадежна. Потушат свет В соседнем доме, Рыбак закинет невод в море, Но нечего ему ловить. Он убивает так То горе, Что на душе седой лежит. Прильнет к его ногам Волна, Отбросит, дальше никуда. Уходят рыбы под водой, И шепчется Нептун с звездой. Король воды, Царица жизни, Им некого теперь судить. Земля пуста, И лишь вода Ей словно Солнце дорога.

Мой герой Ах, птица! Птица! Научи меня летать, И петь, и плакать, Ты научи меня страдать, Любить, жалеть.

Ге н и й 4

2011

Я не умею ничего! Я пуст, как раковина в море. Я затерялся далеко, Я утонул в небесном своде. Мне облака туманят путь, Я заблудился! Дай вздохнуть той свежести морской волны, Тот воздух, что дурманит мысли. Ты подари мне хоть надежду На Жизнь, на Землю и на Смерть. На всё готов я: На страданье, на ужас, боль, Увидеть смерть Я не боюсь. Мне лишь отрада Ей будет подарить себя! Ты одинока, птица счастья, Так подари мне Млечный Путь, Благодарить тебя не буду. Судьбу за всё благодарю.

Душа Томится в глуши одиночества Моя молодая душа. Зачем же ей это пророчество? Его не избрала она. Её осуждали за многое, За падшие души небес, И в ней ненавидели многие Все то, что хранит она здесь. Блуждала она океанами, Морями, Не зная о том, Что, может, на душу прекрасную Прольётся багряная кровь. Такая невзрачная мысль Однажды коснулась меня. Да я и тогда ведь не мыслила, Любя безмятежно тебя.

2011

Ге н и й 4

Родная Устав от мира, Одиноко ушла бродить она одна, И сочинять стихи у моря Всю жизнь готовилась она. Ей был приятен шум волны, Раскаты грома, свет луны, Поэт безнравственный, убогий И музыкант на деле строгий. Она любила крики чаек И перезвон колоколов, Стихи поэта. Бед не зная, Она бродила без него. Ей не знакомы были чувства, Он не знаком был с ней совсем, И берег влажный и безмолвный Ей был родной, как мать, отец. И тот поэт невзрачный, скромный Воспел её, забыв себя, И муза эта растворилась, Разбила время и ушла, Исчезла, слившись с ночью темной, Оставив лишь осколки сердца Поэта, скромного творца!

Радость на душе Пролетела птица в небе Под луной и над водой, Мир наполнится весельем В час дневной и в час ночной. Может, это и не птица, Просто радости искра. В море волны зашумели, Закричали небеса. Вновь настали в мире этом Счастье, радость, благодать. Больше ничего не надо, Только счастье вам вверять.

Ге н и й 4

2011

Вечная память героям Блокада. Город Ленинград. Там тысячи людей погибло. Им было страшно. Всё бомбят. Им было больно за родных, За счастье светлых, давних дней. И слезы каплями стучат О ледяной и белый снег. Зачем такое им несчастье? Зачем жестокая судьба Такой урок им задала? Они, Немецкие фашисты, Хотели Землю захватить Народ могучий истребить. Но нет. Враг много полагал И всю картинку разобрал, Да только он не знал, Что все напрасно будет. Все равно На жизнь, На смерть, На муки долгих, Тяжелых, длинных этих дней Ребята шли, Солдаты шли С отвагой юных им сердец. Они спасли мою Россию, Они под пули смело шли. Они в сердцах своих молили О славе будущей страны. Посвящено повести А.И. Куприна «Ася»

Обращение Аси к Н.Н. Я никогда не замечала, Как Вы смотрели на меня, Лишь потому, что опускала Глаза невинного дитя.

2011

Ге н и й 4

Вы удивлялись мне, Зачем же? Ведь я старалась лишь для Вас Быть каждый день другой И нежной, А, может, даже отчужденной Или порой совсем простой. Вы не увидели во мне Той прелести и красоты, Что так загадочно скрывалась Во глубине моей души. Я влюблена была И правда. Но Вы не приняли всерьёз. В тот вечер я письмо писала, Где был мой быстрый, нервный почерк, Вам назначающий свиданье. И вы пришли. Как билось сердце! И это было невозможно! Вы резко, грубо, беспощадно Отвергли милое дитя. Ну а теперь я Вас забуду, Не вспомню больше никогда.

*** Мне снится берег золотой И теплый воздух там ночной. Мой разум не подвластен боли, Я больше не ищу в просторе Твой силуэт, твой тихий голос Не слышу больше сквозь мороз. Я жить готова не была, На смерть ушла моя душа, Ей тесно в хрупком, Нежном теле, Она томится в нем, И тени Ее преследуют в ночи. Она боится клеветы, Людей, несчастья и потери. Она не может без любви, И каждый день она темнеет.

Ге н и й 4

2011

«Отрады нет», – вскричит она, Забьется, цепи разорвет И к Богу святой путь начнет.

Дьявол Лица бледные мелькают В мрачной ночи, Увлекают Нас в глухую пустоту, Где не светят миру звезды, Где нет мыслей, Где лишь слёзы Бьются звонко о металл. Мир свободный наш украл, Небо сизо-голубое, Море бурное, лютое, Ветер властный и опасный, Дьявол страшный, черный Вдруг разрушил и разбил Берег мой утопии, Мою душу, он сгубил. И теперь навеки Будет призрак мой летать И небесный брег искать.

Оставьте Вы меня, оставьте Ваши горькие улыбки Мне нелегко стоять напротив «друга», Который не сказал мне правду вновь. Мне нелегко держаться равнодушной К тому, к чему тянусь я всей душой. Я не прошу вас всех любить меня, Я не желаю слышать ваши крики. Я лишь прошу, оставьте вы меня, Оставьте ваши горькие улыбки. Я не хотела слышать в тишине Ваш плач о моей жизни несчастливой. Я вас прошу, оставьте вы меня, Оставьте ваши давние обиды.

2011

Ге н и й 4

Не приходите вы ко мне с Луной, Которая до боли надоела, И не спешите в выборе со мной: Я к вам безумно не летела. Вы жалостью своей тщедушной Лишь только раните меня все пуще. Мне разговоры ваши Вовсе не важны. Я вас прошу, Оставьте вы меня. Оставьте навсегда И больше не пишите.

Ге н и й 4

2011

Родилась и проживает в Воронеже. Стихи пишет уже 12 лет. После окончания школы, оставив музыкальное училище, находилась в творческом поиске. Пробовала себя как актриса и фотомодель. Сейчас занимается танцами, пением, проведением праздников. Мечтает издать свою книгу «Отрывки из жизни».

Эльмира Зейналова г. Воронеж

Посвящается маме

Два имени, а значит, две судьбы... Два имени ребенку при рождении дали... Одно – для Бога, А другое в паспорт – для людей. Как жить ему, Когда душа двоится, Когда другая жизнь ночами снится? И нет покоя от своих идей... Ах, мама, мама, ты меня сгубила! Ты имя мусульманское дала, Тогда зачем же в церковь повела? И там меня пред Богом окрестила... Мы знаем, верим, не одно сознанье Ведет по жизни нас то вверх, то вниз... Не только человеческий каприз Способен поменять существованье... Есть много сил... Вселенная нас слышит, Попробуй только ей приказ послать. Живи «по полной», но одно запомни: Не надо детям две судьбы давать!!!

3.03.2011 14.50

Желание Желание, его преодолеть нет сил... И пляшут мысли в танце неизвестном. Слова, которые хотелось бы сказать, Растаяли, они здесь неуместны. Я вся дрожу, то в пот бросает, а то в холод, Неистовый, неведомый мне раньше голод Во всём: в прикосновеньях, в поцелуях.

2011

Ге н и й 4

У жгучего желания в плену я, В тумане разум, по телу разлилась истома, Дыхание тяжёлое в груди. Нет больше сил... Держаться невозможно... Прошу, не мучай! Я прошу, уйди!!! Ведь мне какое-то седьмое чувство Кричит: нельзя, остановись, А чертики в глазах всё веселятся... И шепчут: не волнуйся, покорись! На части разрываюсь я в сомненьях, Я выберу сейчас, я дам ответ. И, в легкие набрав побольше воздуха, Я крикну в пустоту: НЕ НАДО, НЕТ ... Вокруг темно и почему то тихо, По комнате глазами пробегу, А на подушке волосы в безумном вихре, И в беспорядке одеяло на полу... Так это СОН??? О Боже, я проснулась! Но как же он был ярок и правдив! Тем лучше, только жаль из сна ушла я, У незнакомца имя не спросив... Посвящается А.И.

Не последняя встреча Пронзала воздух в тишине Лишь суета машин. Остановил одну для нас Без ведомых причин. Мы едем, радио поёт. И вздрагивают плечи… В салоне тяжело висит Амбре прощальной встречи… Последний раз мне разреши Тебе в глаза взглянуть, Обвить руками крепкий стан, Щекой к щеке прильнуть! Благодарю тебя за всё Не замечая моих грубых шуток,

Ге н и й 4

2011

Ты ждал, терпел, жалел, любил В любое время суток! Ты стал родным за три весны… Прощал обиды и капризы. Надежный, добрый, дорогой, Для сердца ветреной актрисы!!

............................. Ты уходил пять лет назад… Не обещая встречу, Но завтра я твои глаза Среди толпы замечу....

2003

Неизвестному другу Расскажи мне, друг нечаянный, Я к чему стремлюсь отчаянно? Жизнь заранее написана? Иль сюрпризы за кулисами? Ты развей мои сомнения, Угрызенья, опасения, Подскажи, мой друг, не зря Мы бросаем якоря? Один берег выбираем, А надолго ли? Не знаем... И зачем, мой друг, скажи, Нам в дороге миражи? Чтоб страдать потом неистово? Лучше быть совсем без пристани... Быть, как ты, мой друг, свободным, Одиноким... Благородным...

8.03.2011, 2.23 Ночь

Просто некому обнять... Капля. Капля. Дождь? Не дождь. Эля, что же это?

2011

Ге н и й 4

Просто душенька моя лаской не согрета... А давай её зальём! Легче станет, может? Стопка. Стопка. Лучше? Нет! Водка не поможет. Глазки, глазоньки мои, как же вы устали... Капля. Капля. Этот «дождь», сердце режет сталью! ...просто некому обнять сильною рукою... ...просто нужно пережить... Время вот такое! 5.05.2005 Посвящается Мне

Равнодушие Мы друг друга позабыли тихо, Без скандалов и истерик диких… Так бывает, когда люди равнодушны, Ревновать, звонить и ждать не нужно... От упрёков голову не кружит, Безразличью разум гордо служит. Хорошо, что равнодушны были, Без претензий обо всём забыли… Стерли в памяти безудержные ночи, И «Прощай» сказали – между прочим. Всё же равнодушным быть полезно, Не затянет сердце боли безднаНикогда любовь одна не ходит, За собой тоску и слёзы водит, Равнодушье празднует победу! Мы два чемпиона! Сердцееды! Мы других к своим ногам кидаем, А себя от страсти ограждаем. Улыбнемся только равнодушно… Жить вот так? Постыдно! Пусто!! Скушно!!! 26.03.2011, 19.53

Ге н и й 4

2011

Трюизм Мною сколько написано: Про любовь, про обман и истину. Но где же суть? В жизни немало видела, Что другим не доступно, но, видимо, Выбрала не тот путь... Только трюизм1, стереотип, заточение, Плыву, как все, по течению – Нет координат... А, может, не поздно попробовать? Жизнь свою не уродовать, Пресечь маскарад! Уйти без сожаления, Сменить земное окружение На ангельский край… Не экстрасенс, не дружу с хиромантией. Смешно! Но даю гарантию: Не светит мне рай! Ад – принимай! 1-2.04.2011 Посвящается тому, кто далеко, но всё же рядом

Ты просто будь! Я ни о чём тебя не попрошу! Ты просто будь!!! Живи и радуйся, люби отчаянно, И, если повезёт, когда-нибудь Мы встретимся на улице нечаянно. Не надо мне писать и тосковать, Ты просто будь!!! Я этим мучаюсь и этим наслаждаюсь. Сотри из памяти меня, забудь, Я не хочу с тобою быть... и не пытаюсь… И не прошу во сне являться мне, Ты просто будь!!! 1 Общеизвестная, избитая истина, банальность. Трюизмом считают нечто, что не может подвергаться сомнению и настолько очевидно, что упоминается лишь как напоминание либо как риторическое или литературное высказывание.

2011

Ге н и й 4

Шестьсот иль тысяча меж нами километров, Ты убиваешь медленно, как ртуть, И возвращаешь к жизни незаметно. Не попрошу звонить и приезжать, Ты просто будь!!! С любимой, в одиночестве... не важно… Судьбы непредсказуем путь, Мы обязательно увидимся однажды!!!

25.03.2011, 23.40

Посвящается Волшебнице Москве

*** Улыбнулась Москва. Жеманно… Я сегодня здесь гость. Долгожданный. Я приехала вновь. На постой. На два дня я здесь гость. Не простой. Может, в той суете. Москвичей. Мы столкнемся не зря. Без речей. Ты свободу мне дай. Не скупись. Научи меня жить. Торопись! Подари мне тепло. Ждущих глаз. Да, отнимешь потом. Но сейчас Приласкай! Жажду встреч утоли. В моем сердце тоска. Исцели! Я сегодня твоя. Наслаждаюсь. Прижимаюсь к тебе. Задыхаясь. Закрывается дверь. Электрички. Льется дождь по щеке. По ресничкам. Улыбнулась Москва. Жеманно... Помахала мне вслед. Туманно. Стук колес усыпил. Мгновенно. Я клянусь, что вернусь! Непременно!

Я не поэт... Я не поэт, я не писатель, И никогда не будет дня,

Ге н и й 4

2011

00.01 19.04.2011

Чтоб все узнали мои мысли... Не напечатают меня! Прекрасный пол не будет тихо, Найдя себя в моих стихах, Ронять слезинки на бумагу И думать о своих грехах... Мужчины – пусть не все из них Любители стихов наивных, Не смогут суть мою понять И не найдут в них строчек дивных... Пусть кто-нибудь с другой планеты... Да кто угодно, где угодно Не прочитают это никогда, Не стану я творцом народным! Скажу я, выражаясь проще. Саму себя в душе кляня, Не будет славы и почтенья... Не напечатают меня!!

2011

Ге н и й 4

18 лет, но уже учится на 4 курсе факультета иностранных языков ДГУ. Пишет стихи, новеллы на русском, французском и английском языках. Делает литературные переводы. Хочет связать свою жизнь с писательской деятельностью.

Амина Магомедова г. Махачкала

*** Дрожит и стонет в лихорадке, Прожив всего-то ничего... И привкус... Привкус горько-сладкий... Из прошлого... Все как в кино... Вот день живет, второй и третий... Потом, вдруг, смерть сбивает с ног... И смерти этой не заметив, Ее пускают за порог... Боль в сердце, слезы, крик от горя... Ты слышишь, видишь, чувствуешь? Душе так хочется покоя... И ты всего-лишь существуешь... Никто ее не похоронит... Никто не скажет ей прощай... И до сих пор дрожит и стонет... Не надо... Ты не забывай... Она погибла! Это правда! Она погибла! Все! Конец! В мозгу, в душе – абракадабра... А на глазах лежит свинец... Ты вспомни! Вспоминай то счастье, Когда была она с тобой... Когда все было в ее власти... Ты вспомни и глаза открой... Она погибла – это правда... Но повстречаешь ее вновь... В душе сейчас – абракадабра... Но встретишь ты свою любовь...

Ге н и й 4

2011

*** Прошу не открывай ей дверь... Ласкающему голосу не верь. Прошу тебя! Забудь, что она есть... Она забудет тоже о тебе. Она исчезнет... боль всю унеся. Она исчезнет... позабыв тебя. И мимо проходя, не будет знать, Что так тебя хотела отыскать. Она безумна и страшна во сне. Она, как крик от боли в тишине. Прошу! Не дай же ей себя найти... Не позволяй с тобою ей уйти. Она ведь разрушает все вокруг, И у нее так много жутких слуг. Мне даже жаль... Она всегда одна. В груди не сердце, а сплошная тьма. И никогда не знать ей той любви, Которая прогонит злые сны. И не понять ни радости, ни боли. Она отчаянно играет чьи-то роли. Она никто, но у нее есть власть. Не смей в ее объятия упасть. Не смей ей доверять! Не смей желать! Не думай частью ее жизни стать! Ведь это – ад... Ее вся жизнь... Она... Она так беспощадна... и одна. Она тебя заполучив, уйдет... И жертву новую лишь вмиг найдет. Я не боюсь ее. Пускай ко мне придет. Вместо тебя, меня пусть заберет. Пусть хоть сейчас стоит передо мной. Лишь бы не видеть никогда ее с тобой. Она всегда пьяна... Всегда слепа... Она так неожиданна всегда. Она всех втянет в эту круговерть... И имя у нее одно лишь – смерть.

2011

Ге н и й 4

Без фальши… Слова, несказанные раньше, Мечты, хранившиеся в сердце, Они так искренни, без фальши Они, как мысли у младенца. Их нет в реальном жестком мире, Их нет среди людей теперь, О них как будто бы забыли, Сейчас нет жизни без потерь. Мечты… Те были так прекрасны, Слова… Не причиняли боль, Сейчас их говорят напрасно, У каждого своя есть роль. И каждый ждет чего-то в мире, Не хочет добиваться сам, О них как будто бы забыли И рвется сердце пополам. Но не заметят чужой боли, Ждут выгоду все вновь и вновь, Вокруг полно невинной крови, Никто не помнит про любовь. Сейчас нет места добрым чувствам, Зато есть горечь, боль и злость, От этого должно быть грустно, Но это как скелета кость. Никто сейчас не знает меры, Всем нужно сразу все, везде, И не осталось даже веры: В жизнь или в смерть, в себя, в людей. Слова, несказанные раньше, Несказанными будут вновь, Мечты… красивые, без фальши Не сбудутся, как и любовь. Смотреть на это очень грустно: Нет веры, нет надежды, чувств. Без них ведь в мире очень пусто, Без них и править будет грусть.

Ге н и й 4

2011

43 28 лет. Родился в г. Махачкале, окончил среднюю школу №2, затем РосАмиран Марданов сийскую правовую академию (где и г. Махачкала делал свои первые попытки стихосложения). В настоящее время работает в одной из частных компаний ведущим специалистом тендерного отдела. Помимо литературы увлекается футболом во всех его проявлениях и спортивным покером.

Мне надоело, я устал любить, Односторонняя влюблённость губит душу. Я постараюсь тебя, милая, забыть И больше твою радость не нарушу! Я научусь смеяться без тебя, Забуду твою, солнышко, улыбку. Не буду я творить и, хоть скорбя, Исправлю свою главную ошибку. Мой мир разрушен, моя жизнь пуста – Ты не услышала признаний и намёков, Ты ветрена, наивна и проста, А я не выдержу и нескольких упрёков. Я лишь один из сотни, кто хотел К тебе поближе быть, не ведая печали. Сегодня же я понял: мой удел – Уйти, пока мою любовь не растоптали. В последний раз я для тебя пишу, И капают слезинки на бумагу. В последний раз тебя я, ангел мой, прошу, Оценивай не внешность, а отвагу!

*** Ночь. И стынет рядышком Луна, Ей сегодня тоже не до сна. Освещает она мраморные горы, Родины любимые просторы. Дарит парочкам влюблённым свет, Укрывая их от разных бед. Во тьме огонёчком служит одна, Знает во Вселенной всё она.

2011

Ге н и й 4

Знает, откуда на Марсе лицо, Что было раньше – петух иль яйцо. Знает, что есть теорема Ферма, Кого ждёт триумф, а кого и тюрьма. Знает религий любые догматы, Как расхищались фараонов палаты. Знает, как гильдии знатных купцов Дань собирали с крестьянских глупцов. Не знает она лишь одно во всём свете – Когда перестанут от боли выть дети, Когда прекратятся жестокие войны И станут правители просто спокойны. Когда на песчинке всего мирозданья Исчезнут навеки людские страданья.

*** Он стоял и смотрел на спокойный залив, Отрешённо шум волн и прилив созерцая. Про проблемы и дрязги сей жизни забыв, Он представил себя у обрыва, у края. И закрывши глаза, тут же он воспарил, Повинуясь порывам эфирного бриза. Вспомнив ту, кому сердце своё подарил Без остатка, по воле богини каприза. Тщетно он полагал погасить свою страсть, Затушить это пламя, что в нём полыхало. Он надеялся душу её обокрасть, Буйство трепета в нём к ней пощады не знало. Но не в силах сломить её юную честь, Он молил, чтоб взяла его фея с собою. Применив все таланты, и ласку, и лесть К той, которая спешно так стала родною. Он хотел разрешить этот вечный вопрос, Прикасаться степенно, быть рядом на ложе. И, откинув тихонечко пряди волос, Поцелуй закрепить на её нежной коже. Он стоял и смотрел на спокойный залив, Отрешённо шум волн и прилив созерцая. А она, так легко смысл жизни убив, Наблюдала с панно, звёздный свет отражая.

Ге н и й 4

2011

25 лет. Родилась в селении Маджалис Кайтагского района. В 2006 году с отличием закончила фельдшерское отделение Дагестанского базового медицинского колледжа. Работает в Республиканской детской больнице восстановительного лечения. Вторая публикация в журнале «Гений».

Зарипат Мирзаева Кайтагский р-он, с. Маджалис

Весна Волнующий запах акации В преддверии летней жары. Ни с чем не сравнимая грация От нас уходящей весны. И легкость пушистая, снежная Летает по свету, кружа. Земля утомленная, нежная Горит в ожиданье дождя. Беспечная молодость зелени От ветра уже не звенит. Весна, ты не чувствуешь времени, А лето навстречу бежит. Бежит, вся объятая пламенем И пыль за собою неся, Скатившись по уступам каменным, Проникла в густые леса. Спустилась в ущелья бездонные, Умывшись прохладной водой, Поля и равнины безводные Накрыла горящей рукой... А в воздухе пахнет акацией. Но ровно в условленный час Ни с чем не сравнимою грацией Весна ускользает от нас...

*** Скажите, что всего дороже И что в цене среди людей?

2011

Ге н и й 4

Что оценить мы смело можем? Доверие всего ценней. Скажите, что всего нам ближе, Чего желаем всей душой? Здоровья, счастья своим ближним, Дороги долгой и большой. Скажите, что всего приятней И сердцу нашему родней? Такой нелепый и невнятный, Но милый лепет малышей. Скажите, что всего прекрасней И что волнует нашу кровь? Взгляд восхитительный и страстный, Что зарождает в нас любовь. Скажите, что всего страшнее, Чего так все боимся мы? Что непременно постареем И станем немощны, больны. Скажите, что всего ужасней? Что мы хотели б изменить? Жизнь, ту, что прожита напрасно, На жизнь другую заменить!

Непогода Опять дожди, и снова пробки, И реки грязные текут. Автомобили, словно лодки, Местами тонут, но плывут. Сиденья час, и миг движенья, Машин огромная волна Вновь унесет тебя теченьем. Дорога вовсе не видна. И мат благой подобен песне, Сигналов звонкий перезвон. Не усидеть никак на месте, И чей-то пискнул телефон.

Ге н и й 4

2011

Все в ожидании застыло, Лишь за окном текут ручьи. Так непогода вновь закрыла Дороги все, как ни кричи.

Жизнь Жизнь – это круг движенья вечный, И нет иного в нем пути. Ждешь ветра в спину – ветер встречный Опять не даст тебе идти. Жизнь – это водопад событий, Унынья талая вода… И радость первого открытия, Чреда безделья и труда… Жизнь – это бездна откровений И лжи бурлящая река. Жизнь – это фейерверк мгновений И дружбы крепкая рука. Жизнь – это нега пробужденья И счастья сладкая слеза. И долгожданный крик рожденья… Жизнь – это матери глаза. Жизнь – это смех, и огорченье, И смерти острая коса. Жизнь-это вечный круг движенья, Ее крутого колеса…

Гроза Грохочет небо, будто кто-то По склону катит валуны. Так тяжела его работа, Что стоны тяжкие слышны. То ухнет он, то крякнет громко, То громким рокотом взревет.

2011

Ге н и й 4

И озариться неба кромка, Стрелой пронзая небосвод. И воздух станет невесомым. Все замирает, чуть дыша… Дождем безудержным, веселым Гроза бывает хороша!!!

Видение Взглядов томных преступленье, Облик дерзко откровенный… Неприглядное видение – Образ дивы современной. Одеяньем непристойным Тело стройное прикрыто. Дагестанские устои Напрочь брошены, забыты. И лицо закрыто маской, Коготки всегда на взводе. Покрываясь яркой краской, Все вы так прекрасны вроде. Не вводите в заблужденье, Мода, стиль, конечно, сила, Но такое вот видение Наблюдать невыносимо. Красота лишь от природы. Ну, а вы – какие птицы? И какой же вы породы, Сельскосветские царицы?

*** Любить людей порой так сложно, Их не пытаясь изменить. Но, может, все-таки возможно, Если самой чуть проще быть.

Ге н и й 4

2011

Не мерить всех одним аршином, Не возводить на пьедестал, Не рыться средь камней фальшивых В надежде отыскать кристалл. Ценить лишь то, что есть и будет Без изменений и прикрас... Любите же друг друга, люди! И жизнь тогда полюбит вас!

*** Поздний вечер. Свет в окне. Принц на белом на коне Под окном тревожно ждет. Конь ретивый тихо ржет. И принцесса, чуть дыша, Бесконечно хороша, Видит эту вот картину, Смотрит сверху на мужчину. Вроде все бы и при нем, Как положено, с конем И влюбленными очами, Сладко-нежными речами. Он красавицу зовет И о чем-то там поет. Но принцесса ведь не дура, Не хватает ей лямура. И конем лишь сыт не будешь, В шалаше мозги застудишь. Ей нужна большая хата. Таковы дела, ребята! Чтоб принцессу покорить, Нужно олигархом быть!

2011

Ге н и й 4

Мне 20 лет. Пишу с 8 лет. На данный момент являюсь студенткой психологического факультета ДГУ.

Фарида Саидгазина г. Махачкала

Весна уходит Неужели, весна, ты уходишь, Оставляя мечты позади? Неужели ты все это бросишь И уйдешь восвояси свои? Может, в край ты далекий уедешь, Может, будешь ты там в вышине, Наслаждаясь прекраснейшим летом, Иногда вспоминать обо мне. Иногда вспоминай хоть немного, Иногда, ведь я так тебя жду. Жду и я, и зеленая травка, И цветочки твои на лугу. Ты прекрасна, поверь мне, прекрасна, Но и лето достойно хвалы. Ты, весна ,отдохнувшей и ясной К нам опять и опять приходи… 31.05.08 г.

Мы оглушаем жизнь, не зная Мы оглушаем жизнь, не зная, Чего же надобно судьбе. Мы утопаем в лаве жизни, Понять не можем, что и где. Любые мысли мы стираем, Не веря в чудо из чудес. Мы не вершим, мы созерцаем, Не действуя назло для всех. Мы ходим молча в ритме жизни, Мы умолкаем не на час. И, возносясь к вершинам мысли, Уединяемся на час. Бежать готовы без оглядки, Смотря на мир пустой тоской.

Ге н и й 4

2011

Пустой! А от того несносной… Несносной! А от того пустой… 28.03.08 г.

Мне б только… Мне б только счастье подобрать, Собрать осколки моря И жизнь сворю перелистать Назад страниц на сорок. Мне б ритмы слушать в тишине, Смотреть луны сиянье И о тебе все время петь, Как жаворонок ранний. Собрать тоску и боль все в хлам, Нет больше в жизни места. Я буду думать о тебе, Я буду безмятежной… 1.07.08 г. по 2.07.08 г.

Палатки. Домики. Минутки. Палатки. Домики. Минутки. Так протекает жизнь моя. Друзья. Экзамены. Маршрутки. И так всегда день ото дня. Вот были б рейсы в Таллин, в Прагу, А можно в Вильнюс и в Марсель, Дела бы шли не по порядку, А как получится теперь. Могла бы Францию увидеть, В Париже башню рассмотреть, Сказать французам: «Bonsoir,ca va?» И про «Bientot» в конце напеть. Я б шла свободным, бодрым шагом, Дивясь, любуясь красотой. Но предо мной огни заката, И мне пора уже домой… 13.01.09 г.

2011

Ге н и й 4

Польют дожди… Польют дожди теперь вот скоро, За ними снежная зима. Согреет сердце только Бог мой, Он будет лучиком всегда. Темнеет рано в это время, Зато светло в душе сейчас, Легко на сердце, принапевно Смотрю я, звезды, вот на вас. Венера, ты моя планета, Планета нежности, любви Ты освещаешь мир Волшебным светом И даришь прелести свои. Так не хочу я засыпать сейчас, Так скоро, Хочу глядеть я все на вас, Вы так прекрасны, Вы так бездонны, Вы просто красите пейзаж. Душа моя согрета светом Тех звезд далеких и планет. Пройдут часы, И вот проснусь я на рассвете, И звезд моих простыл уж след... 29.11.08 г.

Я любовь оберегаю от ветра... Я любовь оберегаю от ветра, От внезапной сырости где-то, От обширного дождя в поле, От внезапного града в море. Любовь так нежна и сурова. Сколько боли приносит знакомым, Сколько счастья в их радостных лицах, Их сияньем легко заразиться. Любовь − это искусство ветра, То бушует, то стихает где-то, То воет всю ночь под луною, То просто... рядом со мною. Я благодарна жизни прекрасной

Ге н и й 4

2011

За то, что наполнила краской, За то, что вселила надежду, За обретенную веру, За все, что придало мне силы, И за творчество жизни спасибо! 20.01.09 г.

Не пойму, что со мной… Не пойму, что со мной – То счастье, то слезы. Не пойму, что с судьбой – И снег, и морозы. Не пойму я метели в душе, Иногда даже злобные грозы, А порой и не слышно совсем, Будто я растворилась в полете. Я мечту свою берегу, Я мечту свою нежно лелею, Для чего только вот не пойму, Да не сбыться ей вовсе, наверно. Мне бы стать невидимкой такой Или тучкой за ласковым солнцем, Чтобы следом бродить за тобой, Чтобы просто быть рядом с тобою... 17.09.08 г.

2011

Ге н и й 4

35 лет. Родился в г. Махачкале. Служил на Черноморском флоте. Закончил филологический факультет ДГУ (отделение журналистики). Владеет испанским и немецким языками. Победитель литературного конкурса в г. Линце среди германоязычных литераторов. Кроме литературы увлекается спортом.

Марат Шахманов г. Махачкала

Ветка жизни – пандур! Деревянный ствол – на ветви два прута упругих, – льётся сердца музыка, и гнётся древо в тёплых струях ветра. Не по-русски бьются струны. Не по-русскому уста мои шепчут эти руны вдоль шумерского креста. В звуках тёплая надежда, Слёзы матери моей, Горний1 глас вершины снежной, Стук копыт гнедых коней. В ритме рек разлив струистый, Неподвластный взору бег… Дух Аварии лучистой, Треск костра во тьме скалистой. Удалой тревожный век!.. Так играй, моя пандура! Ветка древняя судьбы, Плач души Гимри и Ура, Глас любви и зов мольбы! Вспоминай все битвы края, Просочись сквозь мрак времён, Тетиву-струну терзая, Пой о дикости племён И о нежности сердечной Матерей сестёр и жён, О любви их бесконечной, О судьбе святых имён!.. 1 Горний – небесный (прим. авт.).

Ге н и й 4

2011

Пой! Звучи, пандур старинный! Вкруг горы священной Каф Сорок рыцарей былинных Выйдут, цепью горной встав. И запрут ворота бездны, В глубь земли вонзив мечи, В остриё холодных лезвий От замка вложив ключи. Побегут, как прежде, реки Волны Каспия встречать… Свет родится в человеке, Уст божественных печать На челе звездой влюблённой Загорится. Голоса Не прольют на Землю стона, Смех, как Божья роса, Будет литься, в свете солнца Проникая в глубь Души, Облечённой плотью горцев В белоснежных снах вершин… Посвящается Морихэю Уэсибе

ПУТЬ СТРАНЫ СОЛНЦА Шёл один ты вьющейся тропою, В очаге вдали горел огонь. Всё осталось там: и меч старинный, И жена любимая, и конь. Наступала хару1, прелесть сакур2 Радовала взор в последний раз… Там, в Долине Сна, царила осень, Раскрывая двери в Никисаку3… Тории4 плывут, как лодки, мимо, Не глядишь на них сквозь свет зари, Чтоб не осквернить болезнью тела Золотого солнца алтари. 1 Хару – весна (япон.), символизирует расцвет природы и человека, свежесть, молодость и красоту. 2 Сакура – вишня (япон.). 3 Никисаку – небесная страна (япон.). 4 Тории – в данном случае плавучие ритуальные врата храмов в японской религии синто.

2011

Ге н и й 4

Впереди последний путь, песок и камни Превратились в мост к реке Сандзу, Где душа проснётся одинокой, Горестно взывая к Омиками1. «О Аматэрасу2, луч твой светлый, Как старинный меч в слепом бою, Укрепит мой дух в последней битве, Из Дзигоку3 жизнь спасёт мою!» Пролетает в небесах журавль, Машет на прощание крылом, Жизнь уходит – жизнь приходит следом, Будет тот, кто за тобою явлен. Он придёт, как ты неумолимо Шёл когда-то в этот мир земной, Чтоб увидеть цвет весенних вишен, О любви поющих под луной. Снимет со стены твой меч старинный, Оседлает мудрого коня, Цепью островной свой путь связуя, Свяжет земли солнца воедино. Спи легко, как ты сражался в прошлом, До4 души – священное синто. Там вверху услышишь голос детский, – Вечным ками5 став, – Аригато!6

ХАЛИЛБЕКУ МУСАЯСУЛУ Пространство уютной просторной квартиры Наполнено пеньем души. Вдали от убогого шумного мира Творец в первозданной тиши, Разводит цвета на палитре и в мысли Свои облекает, стремясь 1 2 3 4 5 6

Омиками – богиня солнца (япон.). Аматарэсу – имя богини (япон.). Дзигоку – ад (япон.). До – путь (япон.). Ками – просветлённая высшая душа (япон.). Аригато! – спасибо (япон.).

Ге н и й 4

2011

13.03.2011.

Излить на холсте порывами кисти Ума драгоценную вязь. Он вглубь проникает за грани явлений, Сквозь время и сумраки стран, Несясь на волшебном коне вдохновенья В далекий родной Дагестан. И там, за равниной, за горной преградой Он видит аул над землей, Волнистое небо над розовым садом, Колодец с хрустальной водой. И мчится он ветром по пыльной дороге, По крышам старинных домов. Взметаясь стрелою по скалам отлогим На башни седых облаков. Он кистью проводит по солнечным бликам, По неба густой синеве, Касается стеблей цветов многоликих, Укрывшихся в южной траве. И краски живые на холст изливает, Творя поднебесную явь – В завещанных формах родимого края, Коня на лету обуздав. Но время проходит... и встречи мгновенья Сливаются с тенью холста, Даря бесконечность земному явленью, Немолкнущей лиры уста. Он пришёл с Востока. Странствующий Рыцарь, с кистью художника он вышел из высоких гор, где орлы парят выше облаков и солнечные лучи скользят по заснеженным вершинам. Он шёл оттуда, где брат отдаёт жизнь за брата и волки не нарушают Закон человека. Он нёс в себе Красоту, красоту человека и воплощённую в ней красоту своей Родины, её земли и неба. И багровые тучи, чёрные туманы не затмили чистое пространство холста, но были пронзены его кистью, словно острым кинжалом, и рассеяны в безжизненной ночи. Авария – Ария, Чох, Ас-Сарир! Красное зарево Окутало мир. Чёрные тучи По небу ползут, Им горные кручи Преградой встают… Эти тучи заслонили ему путь домой, и он расстался со своей страной навсегда. Другие края стали ему временным приютом, где, несмотря на царящее зло, он творил свой труд. «Страна эта, из многих гор и долин, была единой страной. Народ этот, из многих племен, был единым народом…» – говорил он о Родине, и в сердце рождались слёзы, слёзы радости и восхищения.

2011

Ге н и й 4

И они вдохновляли его на бой с хаосом небытия, царствовавшим в ограниченной пространством и временем материи холста. Он создавал условия к её просветлению. Художник, как воин, начинал своё творение и заканчивал его в гармонии и временном успокоении. Затем в нём вновь пробуждалось чувство несовершенства бытия, и сознание этого, сращённое с творческим импульсом, подвигало его на новые битвы. Бесформенность и бездуховность мрака небытия – противник светлых мыслей и замыслов творца, его творящей в мире форм ипостаси. Но он преодолел и это и в одиночестве духа продолжил свой восходящий путь к Вершине, откуда и могучий орёл кажется лишь крохотной песчинкой, кружащейся в холодных потоках воздуха…

Ге н и й 4

2011

проза

Специальный корреспондент общественно-политического еженедельника “Русский репортер”. Родилась в Томске. По образованию филолог, лингвист. Занимается социальными репортажами, часто работает на Северном Кавказе, берет интервью у известных и не очень людей. Живет в Москве.

Марина Ахмедова г. Москва

Петька Окно моей комнаты закрыто оранжевой рулонной шторой с белыми разводами на ней в виде веток – тонких, с узкими листочками. Штора пропускает свет. Когда утро выдается солнечным, я просыпаюсь в оранжевой комнате. Особенно в конце зимы, где-нибудь в середине февраля утро все чаще удается. Хотя в это время за окном начинают скрести снег с шести утра. По мне, так оставили бы их – снег и утро – как есть. Первый – нетронутым, второе – незвучным. Я просыпаюсь, когда в комнате едва угадываются темные очертания мебели. Просыпаюсь оттого, что в мой сон врывается поскребок, и не могу сообразить, откуда этот звук, что это за звук. Потом засыпаю снова, на мой сон наслаивается сухой звук лопаты, добравшейся до асфальта, и я вижу сны, в которых тоже что-нибудь скребут. Однажды приснилось, как в незнакомом городе, оказавшемся почему-то на месте Москвы, от которой на ночь я отгораживаюсь рулонной шторой, кто-то со скрежетом закрывает за мной рассохшуюся деревянную дверь, лицом я натыкаюсь на еще одну такую же и оказываюсь в пространстве, запертом с той и с этой стороны. По бокам проход свободен, но я все равно никуда не иду – мешает скрежет за окном. И так каждое утро, если накануне днем шел снег.

Весной я просыпаюсь, а дерево за окном уже одето. Я засыпала, оно стояло голым. Я думаю о жизненных соках, которые бродили в дереве под корой, согретые лучами и моей шторой теплого цвета, а в одну прекрасную ночь, пока я спала, отгородившись от Москвы, выстрелили из дырочек веток. И тогда моя комната тоже представляется мне деревом – в ней бродят жизненные соки, мечутся из угла в угол, затянутые, будто корой, рулонной шторой. И я решаю: в одну из весен я тоже выстрелю из окна. Весной я часто поднимаю штору, выключаю в комнате свет, ложусь на диван и гляжу в окно. За деревом – дом, за домом – дорога, за дорогой – вход в метро. Я живу почти в центре. Движение здесь никогда не замирает. И когда я вот так лежу на диване, мне кажется, что я засыпаю посреди этого движения, на улице, в центре Москвы, и меня от нее не отделяют ни стены, ни штора, ни мои страхи. Я засыпаю, подложив под голову диванную подушку. И, хотя поскребок давно молчит, посреди ночи я непременно просыпаюсь от света фонарей или фар ночных машин. У противоположной стены, там, где нет окна, белеет моя витая железная кровать. Слишком широкая и витая, чтобы на ней спать. В темноте я могу ошибаться, но мне кажется, моя кровать зовет меня. А я не встаю, лежу вот так посреди Москвы.

2011

Ге н и й 4

Летом я почти никогда не опускаю штору, даже в дождь и в ветер, когда мокрые ветки теперь уже вполне одетого дерева стучатся в окно. Густая листва защищает меня от света фонарей, от любопытных окон дома напротив, и я до глубокой ночи не выключаю в комнате свет. Меня закрывает листва, за ней меня не видно. Днем сижу на подоконнике. У моего окна очень широкий подоконник, и я складываю на него стопки книг, уже прочитанных и еще ожидающих своей очереди, ставлю вазу с цветами, если их дарят, держу коробочки с пастельными мелками, хотя никогда не рисую, но мне нравится думать, что, захоти я порисовать, у меня найдется чем. На моем подоконнике стоит красная босоножка на высокой шпильке. Босоножки мне малы, их тонкие ремешки больно впиваются в пятку, они жали еще в магазине, и, покупая их, я знала, что никогда не смогу их носить. Я держу босоножку на подоконнике красоты ради. Мой подоконник выдержит все. Я никогда не видела таких широких подоконников. Однажды возле подъезда меня остановила незнакомая женщина. – Скажите, этот дом – жилой? – спросила она. – Да, жилой. Здесь живут, – ответила я. – Никогда не видела таких широких окон. – Женщина посмотрела вверх на вертикальные ряды окон дома, в котором я живу. – Подоконники тоже широкие, – сказала я. – Они выдержат все. Когда лето уходит, я начинаю опускать на ночь штору. Сплю на кровати, встаю поздно, поднимаю штору, сажусь на подоконник и гляжу на дерево – на то, как оно раздевается. В детстве, а я очень хорошо помню себя в детстве, я не могла понять, почему летом, когда тепло, деревья одеваются, а зимой, когда одежда нужнее, снимают с себя все. – Они хотят, чтобы их пожалели, – сказал Петька. Петька – первый человек, которого я спросила о деревьях. Мы познакомились в зимнем палисаднике, огороженном рассохшимися деревянными колышками. Теперь, в это время года, невозможно было угадать, что росло там летом. Петька стоял в

Ге н и й 4

2011

клетчатом коричневом пальто и круглой шапочке с опущенными ушами, их завязки болтались у него под подбородком. Болталась одинокая тряпка на замерзшей бельевой веревке, привязанной к стволам сырых, голых деревьев. В пятнадцати минутах ходьбы шумело море, но из палисадника его не видно. Не помню, во что я сама была одета, но даже сейчас, спустя много лет, отчетливо вижу клетку Петькиного пальто, его шапочку и очки с толстыми стеклами. – Очкарик, – сказала я. – Обзываться нехорошо, – отозвался Петька. Мне было семь лет. Петьке было семь лет. Но я же говорю, что очень хорошо помню свое детство. – Если деревья будут одеты в теплые листья зимой, их никто не пожалеет, – говорил Петька, и я ему верила. – Все будут думать, что им тепло, может быть, даже жарко. Летом, если они будут без листьев, их тоже не пожалеют – подумают: ага, они листочки-то скинули, потому что им жарко. Во-он видишь тот дом? Там живет дядька Витька, он летом тоже ходит в одних трусах. И никто его не жалеет. Дом, в котором жил дядька Витька, был похож на дом, в котором жил Петька. Эти дома – одноэтажные, выбеленные поверх штукатурки – стояли по обе стороны дороги, по которой никто не ездил. В каждом жило по семье. Штукатурка треснула, и по пыльно-белым стенам Петькиного дома, как по коре деревьев, шел рисунок темных штрихов. Маленькие дворики у дома не были огорожены заборами, из земли криво торчали только колышки. – А если их не будут жалеть, – продолжал Петька, – значит, и любить их не будут. Поэтому деревья специально одеваются наоборот. – А зачем им, чтобы их жалели? – Чтобы не рубили… Ветер налетел на тряпку, надул ее, будто парус. Я еще не видела моря. Мы с семьей только что переехали из большого снежного города, сугробы в котором вырастали выше деревьев. В том городе редко светило солнце, но в нем был горсад, зеленый летом, мелкая речка Ушайка, которую можно было перейти детскими ногами

и снова вернуться со второго берега на первый. Перед домом лежали трамвайные пути, ходили трамваи, и все было понятно. В этот новый город зима не принесла снега. Ветер не оставлял в покое одежду, срывал шапки, но моя плюшевая держалась на пришитой к ней тугой резинке. Хотелось поскорее увидеть море. – У дядьки Витьки на самой груди татуировка – фашистский орел… – Петька оглянулся на соседний дом и понизил голос. Сидя в начале весны на подоконнике, я припоминаю дядьку Витьку и бледную татуировку на его опавшей груди. Когда-то крылья орла были туго натянуты, наверняка, были. Когда я впервые увидела дядьку Витьку, крылья уже одрябли и болтались на растянутой, обвисшей коже. Летом дядька Витька ходил в длинных трусах, и никто его не жалел. Я хотела сделать из дядьки Витьки отрицательного персонажа своего рассказа. Дядька Витька носил немецкого орла на груди, был алкоголиком, ходил в трусах, и Петька его боялся. Если главный герой Петька – положительный, то мне нужен и отрицательный, иначе читать будет неинтересно. У дядьки Витьки была жена. Она каждый день подолгу стояла у окна их одноэтажного дома и смотрела на дорогу. Помню, как она тихо улыбалась нам из окна. С одной стороны у нее не хватало зубов. Когда дядька Витька бил ее худыми смуглыми кулаками, она молчала и по-прежнему улыбалась. – Она недоразвитая, – сказал про нее Петька. Он жил в этом городе дольше меня и знал больше. Жена дядьки Витьки редко выходила из дома. Только однажды мы встретили ее на той дороге, по которой почти никто не ходил. Она шла в прозрачной ситцевой рубашке без рукавов, ее дряблые руки болтались. Седые волосы, ровно остриженные у плеч, спутались, потому что всегда дул ветер, закрыли лицо. Стоя у палисадника, в котором еще ничего не росло, мы думали, может быть, она вышла раздетой, желая, чтобы кто-нибудь ее пожалел. Но мы никак не могли пожалеть старую женщину с такими некрасивыми, дряблыми руками.

Жена дядьки Витьки остановилась рядом с колышками, откинула седые волосы с лица, посмотрела на Петькино пальто, улыбнулась и ушла дальше по дороге. А дорога заканчивалась пыльной площадкой, посыпанной галькой с морского берега. Там был магазин «Колос», в котором дядька Витька подолгу стоял в очередях. – Ты видела ее фингал? – спросил Петька. Мы постояли еще в палисаднике, ожидая, когда она вернется. Все равно нам было нечего делать. Я ждала лета, чтобы увидеть море, а Петьку в этом городе уже давно ничего не интересовало. Дядька Витька вел ее по дороге. Костлявыми пальцами сжимал дряблую руку своей жены у самой подмышки. Она шла и улыбалась, и, все еще стоя в палисаднике, мы слышали, как она что-то шептала в свои седые волосы. Не помню, сколько времени прошло, но однажды жена дядьки Витьки перестала появляться у окна. Куда она делась, не знал даже Петька. Я могла бы вывести дядьку Витьку отрицательным персонажем, но он не сделал ничего плохого Петьке. С другой стороны за домами шла стройка. Гудели кучи красного кирпича и подъемные краны. Несколько домов уже выросло в два этажа. Под ногами не было асфальта, земля казалась холодной и одинокой – на ней не росли деревья. – Я буду жить в этом доме, когда его достроят. – Петька показал на первый дом. По мне, так и тот дом, в котором он жил сейчас, был вполне пригодным, чтобы остаться в нем на всю жизнь. За стройкой тянулась дорога, по ней ходили желтые автобусы, выталкивающие из трубы хлопья бензина. Автобусы приходили редко, и на остановке перед киоском с газетами скапливались люди, непохожие на тех, которые жили в моем другом городе. Там люди были белей. За остановкой начинался парк с длинными рядами акаций, а сбоку – тянулись железнодорожные рельсы. Товарные составы ходили беспрерывно. Что они везли в своих открытых вагонах, можно было увидеть, поднявшись на мост, ступени которого начинались у самой остановки. Мост был длинным, висел над путями и составами, и

2011

Ге н и й 4

до другого его конца было пять минут ходьбы. С моста открывалось море. Петька боялся подниматься на мост из-за сильного ветра, который в непогоду носился по всем его пяти минутам. В ту зиму я так и не увидела моря, но, стоя у моста в шапке на резинке, чувствовала его близость. В парке гнили прошлогодние листья. Скамейки набухли от сырости, они и без дождя всегда были мокрыми. Где-то за забором, отделяющим парк от железнодорожных путей, плескалась огромная бездна воды, и она делала все в этом городе сырым – воздух, скамейки, деревья, людей и даже наши мысли. По парку никто не гулял, на скамейках никто не сидел. То был одинокий парк, сотрясаемый грохотом вагонных составов. Я подняла с земли длинный изогнутый рожок акации, открыла его створки. В них сидели твердые коричневые семечки, похожие на бусинки. Попробовала одно семя на зуб, оно оказалось твердым, как камушек. – Отравишься и умрешь, – сказал Петька. Мне хотелось собрать из семян длинные бусы, я ворошила листья в поисках рожков и набрала их целую охапку, но так и не придумала, как просверлить в них дырочки для нитки. Поковыряла семечко толстой иглой большой булавки, приколотой к резинке моей шапки. Оно не поддалось. Рожки пришлось выбросить. Никогда раньше я не видела акаций. Как росток пробивается сквозь каменную оболочку, которую не взяла моя иголка? Петька не знал, он прожил здесь, возле моря, семь лет с самого своего рождения, и его в этом городе больше ничего не интересовало. Только фонтану не хватило воды – сухой, он молчал. Фонтан стоял посреди парка – круглая каменная ванна. На дне чернела старая вода с замоченными в ней листьями, рожками и полусгнившими ветками. Петька говорил, все дно усыпано монетами, которые приезжие бросают в фонтан летом на счастье. Еще Петька обещал, что в конце весны фонтан заработает, но на моей памяти он всегда молчал. Рядом была бездна, а ему не хватило нескольких струек. Я так и не смогла пожалеть этот сырой город, даже после того, как летом он высох, акации зацвели колосками цветов, парк наполнился людьми – белыми и коричневыми, а я, наконец, увидела море.

Ге н и й 4

2011

В начале весны город начал просыхать, Петька перестал бояться, и мы, пройдя стройку, на которой дома доросли уже до трех этажей, вышли на остановку и поднялись по ступенькам на мост. Пахло мазутом. Составы везли доски и щебень. Стоило дождаться, как под мостом пройдет хвост одного, как за ним тут же следовал второй состав. – Хочешь узнать, как мост трясется? – спросил Петька. Мы взялись за железные перила моста, когда под ним проходил состав, и я почувствовала, как мост, конца которого мне было не видно, ходит под моими ногами. Мне казалось, я проваливаюсь вниз, снова выныриваю. Я очень крепко держалась за перила. Мост был широкий, но я боялась, он нас с Петькой не выдержит. А больше на мосту не было никого. Море, видневшееся с моста, не было красивым, просто большим. Серым, неярким, сырым. О берег билась белая пена, Петька называл ее «барашками», но мне она не показалась на барашков похожей. Просто пена. Просто бездна. Просто много воды. А ветер, правда, был сильным. Пытался стянуть с моей головы резинку, но та держалась крепко. Чем дальше мы двигались по мосту, тем злее становился ветер. Он шел с моря, и у берега, наверняка, превращался в дядьку Витьку. Ветер был живым, бил нас в грудь. Да, мне казалось, это дядька Витька в шапке-невидимке колотит нас костлявыми солеными кулаками. Когда я сказала об этом Петьке, он испугался и побежал к лестнице, на бегу потерял шапку, и она, словно морская птица, слетела с моста и хлопала ушами над составами, а потом свалилась вниз на гравий, насыпанный между рельсами. Весна началась ярко и быстро, в городе запахло морем. Когда деревья выстрелили, Петька выкопал в палисаднике ямку. Умерла птица. Какая-то перелетная. Свалилась прямо под дерево, к которому был привязан конец бельевой веревки. Когда Петька ее нашел, птица была уже холодной. Он грел ее в руке. – Она замерзла, – сказал Петька. – Она сдохла, – сказала я.

– Надо ее согреть. – Петька подул в кулак, из которого торчала мертвая птичья голова. – Она оживет, если ее согреть. Я верила Петьке. Мы дышали на птицу и по очереди грели ее в кулаках. На нас из окна смотрела жена дядьки Витьки, тогда она еще не пропала. Мы не обращали на нее внимания, как если бы она была занавеской. Перья птицы вспотели от нашего дыхания. Мы положили ее на землю, она не улетала, и тогда Петька выкопал ямку. Он заплакал, когда мы опустили в нее птицу. – Ей будет жестко лежать, – сказала я, и Петька сбегал домой за ватой. Мы постелили толстый слой ваты на дно ямки, положили на него птицу, кажется, это был стриж или ласточка. Прежде чем засыпать ямку, Петька положил туда свой стеклянный шарик. Такие шарики составы возили под мостом целыми вагонами. Говорят, из них делали стекловату, которой оборачивали водопроводные трубы, чтобы те не мерзли зимой. Мне тоже хотелось иметь стеклянный шарик, но Петька пожалел его для меня, может быть, потому, что я, в отличие от птицы, была живой. Мы украсили птичью могилу гладкой галькой, наверное, когда-то принесенной с морского берега, а теперь валявшейся на влажной земле палисадника. – Наверное, у нее были дети, – начал Петька про птицу. – Теперь они ждут ее в гнезде на дереве, а ее все нет и нет… Петька снова заплакал. – Вот бы их здесь похоронить, – сказала я про птенцов и тоже заплакала. Мы сидели на корточках в палисаднике и плакали. Из окна на нас смотрела жена дядьки Витьки и улыбалась. А потом пришла Петькина мама – толстая тетя Галя с высокой прической и треснувшей кожей на пятках, и мы пошли смотреть кроликов. На следующий день мы снова хоронили. И на следующий через следующий тоже. Я принесла в палисадник божью коровку, которую поймала у себя на ноге. Она была еще жива. – Как мы ее похороним, если она жива? – спросил Петька.

– Мы ее убьем, – ответила я. Мы закрыли божью коровку в стеклянной банке и, пока она в ней умирала, разбивали галькой грецкие орехи. Это Петька придумал сделать для нее гробик из скорлупы. Орехи разлетались вдребезги, а нам нужна была целая половина. Когда нам удалось расколоть один ровно по шву, божья коровка в банке перестала двигаться. Мы постелили в скорлупу кусочек ваты, чтобы было мягче, положили в нее божью коровку, закопали ее в маленькую ямку и положили сверху гальку, а сверху еще одну – поменьше. Петька снял вспотевшие очки, вытер с глаз слезы. Я отвернулась, чтобы не смотреть на него. Я боялась Петьки без очков. Мне казалось, его глаза выпячиваются наружу. Мне казалось, они изнутри пришиты к Петькиной голове резинками. Пока резинки натянуты, глаза на месте – смотрят прямо вперед, но стоит резинки отпустить, и глаза скосятся к переносице или резко уйдут к вискам. Без толстых стекол коричневый Петькин зрачок, совпадающий по цвету с клеткой пальто, становился мутным, будто в него надышали, а ободки век напоминали оранжевый птичий клюв. Я предпочитала не смотреть Петьке в глаза, когда он снимал очки. В то время мне случалось с кем-то дружить по частям. Например, дружить с чьими-нибудь головой, ногами, а с руками – нет. Если мне не нравились чьи-то руки, я старательно отводила от них взгляд, делая вид, что они – сами по себе и мне необязательно на них смотреть. Например, я дружила с белым кроликом, который жил в сарае за домом. Он нравился мне больше всех, потому что остальные кролики в клетках были черными, один этот – белый. Но дружила только с его белой шерсткой, длинными ушами и хвостом. А его глаза с красными, засосавшими кровь зрачками я отделяла от белой шерстки и никогда в них не заглядывала. С Петькой я дружила, только когда он был в очках. – А вдруг они лопнут? – подумала я про резинки в Петькиной голове, перекатывая пальцами в кармане подаренный птице стеклянный шарик. Я очень хорошо помню свое детство, и подоконнику, на котором я сейчас сижу, тяжело, но он широкий.

2011

Ге н и й 4

Изо дня в день мы продолжали хоронить разных насекомых, но птицы нам больше не попадались. У деревянных колышков в ряд растянулись могильные гальки. Мы плакали, сидя у колышков, подсыхающих на весеннем солнце, и продолжили бы плакать, если бы тетя Галя не узнала, во что мы играем в ее палисаднике, и не разнесла ногой с потрескавшейся пяткой наше тайное кладбище. На следующий день я подарила Петьке яйцо. Принесла его в палисадник в кармане вместе со стеклянным шариком. Из кармана я вынула только яйцо, оно было еще холодным. – Где ты его взяла? – спросил Петька. – Из холодильника. – Из замерзшего яйца птенец не вылупится. – Мы его согреем, и он отмерзнет, – сказала я, и Петька мне поверил. Мы завернули яйцо в вату и ждали, когда из него вылупиться птенец, чтобы повторить все сначала. – Надо следить за яйцом, – говорил Петька, – когда птенец захочет вылупиться, он клюнет скорлупу, проделает в ней маленькую дырочку, и тогда надо будет ее всю разломать, чтобы помочь ему выбраться. Потом мы постучим пальцем по полу и научим его клевать пшено. – А потом похороним, – говорила я. По очереди мы дышали на яйцо. Когда тетя Галя узнала, во что мы играем, она сварила наше яйцо, и мы с Петькой съели его пополам – ему белок, мне желток. Я не могу вспомнить, как мы там оказались. Сижу на своем подоконнике, хотя теперь еще не лето, и вспоминаю, но не помню ничего – по какой дороге мы туда шли и зачем. Дома из красного кирпича еще гудели недостроенные. Деревья начали зеленеть. Мы стояли в маленькой комнате возле обтянутого красным ящика и любопытно заглядывали в него. Тетя Галя качала головой, ее взбитые вверх волосы сочувственно кивали. Петька ел булку, крошки сыпались с его клетчатого пальто на пол. Полы я помню – деревянные, покрытые коричневой краской. Но не могу сказать, где это было – в одном из белых домов, которые собирались снести, а их жильцов

Ге н и й 4

2011

переселить в красные, кирпичные, или где-то в другом месте. – Она зашла, вот так ахнула – «Ах!», – упала на кровать и сказала: «Мама, я умираю»… – проговорила женщина, которой я теперь тоже не помню, ведь мне было семь. Тетя Галя снова посочувствовала – кивнула высокой прической. – Да-да-да… Да-да-да, – кивала тетя Галя. – Да-да-да, – и поджимала губы. Она их поджимала всегда – ей было больно стоять на растрескавшихся пятках. Она так много в тот день кивала, что ее волосы рассыпались и оказались не такими длинными и пышными, как я думала. Одна шпилька упала на пол, но тетя Галя не стала за ней наклоняться. Она вынула из волос остальные, зажала их в зубах и снова заколола волосы, с силой втыкая их в голову и от этого морщась. Я подумала, что можно поднять валявшуюся шпильку и загнать ее целиком в трещину на тети Галиной пятке. Такие глубокие трещины на ней были. Мы придвинулись плотнее к ящику, когда в маленькую комнату зашло еще несколько человек. Я посмотрела на женщину, лежащую в нем. На ней было тонкое синее пальто, серые ботинки на шнурках с тупыми носками. Ноги лежали в растопырку, носки ботинок целились в разные стороны, как будто женщина хотела шагнуть и к тем, кто стоял справа, и к тем – кто слева. Цветной шелковый платок, затягивал узлом подбородок. Сквозь тонкую голубую кожу лица просвечивали кости скул и черный кончик подбородка. Я подумала: неужели можно умереть, просто сказав – «Ах!»? Не падая к корням дерева мимо бельевой веревки, не перестав двигаться в закупоренной банке? Правда, что ли, достаточно придти, упасть на кровать и сказать: «Мама, я умираю»? Петька накрошил булкой прямо в гроб, на ноги в толстых капроновых чулках коричневого цвета, из которых все равно просвечивала синева. Тетя Галя протянула руку, чтобы смахнуть с ног женщины крошки, но быстро отдернула ее, обхватила Петьку рукой и прижала его головой к своему выпуклому животу. Петька смотрел из-под очков вспотевшими глазами.

И тогда же я еще подумала: зачем люди приглашают так много других смотреть на своих мертвецов? Когда мы с Петькой хоронили в палисаднике, наши слезы видела только жена дядьки Витьки из-за занавески. Мы не выставляли свое горе в растопыренных ботинках напоказ. – Синяя тетя придет за тобой, ты на нее накрошил, – сказала я Петьке. Петька уронил булку и заплакал. Я вынула из кармана стеклянный шарик и незаметно бросила его в ящик. Когда мы ушли, на полу после нас остались булка и шпилька. С тех пор мы больше никого не хоронили. Когда началось лето, фонтан так и не заработал. Я пугала Петьку синей тетей, хотя сама боялась ее. Однажды я проснулась посреди ночи, открыла глаза, и мне показалась, что она стоит передо мной и глядит на меня сквозь стеклянный шарик. С той ночи я начала пугать Петьку еще сильней. Я и синюю тетю могла бы сделать отрицательным персонажем, но она умерла раньше, чем успела причинить вред Петьке. Мы шли по горячему асфальту. Тонким слоем он покрывал мост над путями. Асфальт нагрелся на солнце, вонял, можно было подумать, его только что положили, и он не успел схватиться. Но заасфальтировали мост давно, еще до моего приезда в этот город. Подошва резиновых сланцев быстро нагрелась. Моя белая, привыкшая к сугробам кожа краснела под низким солнцем. Ремешок сланцев стер кожу между пальцами. – В соленой воде все заживет, – говорил дядя Саша, Петькин отец, труся по пяти минутам моста в легких брюках и желтой майке. Дядю Сашу я часто видела еще в первые дни знакомства с Петькой. Вечером он возвращался в погонах и фуражке, заходил в грязно-белый дом и скоро выходил из него в синем шерстяном костюме с пакетиком картофельных очисток в руках. Вместе с ним мы шли в сарай кормить кроликов, бросали очистки сквозь прутья клеток и спорили, чей белый кролик – мой или Петькин. Дядя Саша разулся и пошел по мосту босиком. – Пятки быстро привыкают к горячему, – говорил он. – Если не бояться, то скоро они покроются толстой корочкой и перестанут чувствовать жар.

Дяди Сашины пятки были гладкими, без корочки и без трещин, может быть, поэтому он много улыбался и никогда не поджимал губы. Я обернулась. Стройка доросла до четырех этажей – с высоты ее было хорошо видно, но не слышно – грохотали составы под нами. Дойдя до середины моста, мы с Петькой взялись за железные перила и ходили вместе с мостом вверх-вниз, вверх-вниз, а потом пошли дальше – к морю. Мы спустились с моста и двинулись вдоль путей. И солнце казалось мне очень близким, низким, неприветливым. По другую сторону путей заканчивался парк рядами высоких акаций, и уже слышался шум прибоя. – Шлепайте, шлепайте… – слышалось мне в нем. И мы шлепали дальше в сланцах-шлепках, беря левее. – Шелестите, шелестите… – казалось, говорил прибой. Акации шелестели листьями, а мы тонули в этом сплош-шном ш-шуме ш-шипящих. Вышли к зеленому пятаку, на котором тесно росли невысокие деревья и кустарники. Вдоль него тянулась узкая железная труба. Дядя Саша подошел к ней, погладил нагретый металл ладонью, нащупал затычку и вынул ее из маленькой дырки. Из трубы ударила изогнутая струя. Дядя Саша подставил рот и хватал глотки. Много-много глотков. – Пресная, – сказал он, отрываясь от струи, и махнул нам. Струя была пресной и теплой. Я подставила под нее ногу с разодранной кожей. Дядя Саша вернул затычку на место. До моря было рукой подать. Я вытянула руку к горизонту и сощурилась. Я достала до моря. Погладила кончиками пальцев белых барашек на его краю. Дотягиваться я научилась еще в другом городе. Отходила подальше от большого сугроба, щурилась и тянула руку вверх. Так мне казалось, что я трогаю его верхушку. Я и Петьку научила дотягиваться до моря. Петька вытянул руку вперед, сощурился под очками, пошевелил пальцами. – Оптический обман, – серьезно сказал он, и я шлепнула его по руке.

2011

Ге н и й 4

Начался песок. – Шлепайте, шлепайте… Две лагуны на берегу растянулись большими выемками, заполненными черно-синей водой. И даже по цвету можно было понять, что вода в них густая, застойная, давно умершая. Дядя Саша шагал гладкими пятками по песку. Я сняла сланцы, песок обжигал. Снова обулась и побежала за Петькой к волне, загребая ногами песок. Волна подтянулась к берегу, лизнула мои ноги пеной, и я засмеялась. Петька прыгал по кромке волны, его ноги оставляли две глубокие ямки в мокром песке, но приходила другая волна и слизывала их. – Шалят шелковые барашки! – закричала я, выделяя во всех словах букву «ш». – Шелковые барашки шалят! – повторил за мной Петька, но море унесло его голос. – Барашки! – крикнула я еще раз, мой голос тоже улетел куда-то за горизонт. Стоило сказать слово, стоя у воды, как море хватало его и уносило прочь, туда, где очень глубоко. Но зачем морю наши голоса? Дядя Саша развернул вытертое покрывало с ткаными розами, и я узнала в нем зимнюю тряпку, висевшую всю зиму в палисаднике на веревке. Ветер надул покрывало и накрыл дядю Сашу с головой. – Шелковые барашки шалят! – Шебаршат! – добавил Петька. – Шерстью… – Дядя Саша снял покрывало с головы. Ему тоже хотелось сказать что-то на букву «ш». – Шерстью не шебаршат, – поправил его Петька. – Ушами… – предложил дядя Саша. – Не шебаршат! Мы зашли уже по колено в море, когда ветер донес до нас дяди Сашин голос. – Завитушками! Завитушками! «Завитушки» быстро пронеслись мимо наших ушей и ушли за горизонт. Море собирало наши слова, складывало их в большую копилку. – Я умею прыгать через волны! – крикнул Петька, когда мы зашли в воду по грудь.

Ге н и й 4

2011

Мы взялись за руки. Петька оставил очки на берегу, и я дружила только с его рукой, прохладной и скользкой под водой. Я глядела вперед и не поворачивалась к Петьке. Мы ждали волны, радуясь и дрожа под водой. Казалось, она накроет нас с головой и унесет туда, куда уносила наши слова, и мы захлебнемся собственными голосами. Но когда она подходила совсем близко, мы подпрыгивали, высоко поднимая наши невесомые тела над дном, выстланным из мягкого мелкого песка. Волна была высокой, но мы еще выше. Волна была хитрой, но мы еще хитрей. Побежденная, она отползала к берегу и что-то шептала дяде Саше, смотревшему на нас из-под газеты. Сидя на покрывале, придавленном по краям булыжниками, я ела вареную картошку вприкуску с большим теплым помидором. Я любила сваренную в мундире, но тетя Галя снимала кожуру для кроликов. Подул слабый ветер и посыпал мою картошку песком вместо соли. Крупинки заскрипели на зубах. Я набрала горсть песка, открыла ладонь, среди песчинок попались маленькие плоские ракушки и ракушки-завитушки, белые, хрупкие, не больше ногтя на моем мизинце. Я присмотрелась к песку. Оказывается, его крупинки – измельченные ракушки, которые валялись на этом берегу, обтачиваемые волной, и когда я жила в другом городе, и за тысячи лет до моего рождения. – Петька, куда море уносит наши голоса? – На дне моря лежат ракушки, не такие как эти, а большие, твердые, настоящие раковины, у меня есть одна такая, – начал Петька. – Море погружает наши голоса на дно и запирает их в ракушки. Поэтому когда вынимаешь ракушку из моря и подносишь ее к уху, то в ней слышатся разные голоса. Я тебе дам послушать. – А что они говорят? – спросила я. – Их так много, что не разобрать, – ответил Петька, – просто кажется, что море кричит. – А говорят они: шелковые барашки шалят, завитушками шебаршат. – Дядя Саша встал с покрывала и потянулся. И хотя я приехала из города высоких сугробов, я и раньше видела ракушки – множество ракушек.

Мне было шесть, и мы еще никуда не переезжали. То был сезон вареных кедровых шишек. Папа собирал их в лесу и приносил в мешке домой – чешуйчатые, смолистые. Он варил их в большом ведре на общей кухне. Мы жили на втором этаже старого деревянного дома, стоящего в центре города. От времени наружные доски дома почернели, но дом был очень прочным, добротным и добрым тоже. Наша семья дружно соседствовала на этаже с тремя старушками. О третьей я никогда не расскажу – мой подоконник этой истории не выдержит. История эта слишком большая и тяжелая, за ней Петька может потеряться. Я пойду от конца. Вторая была маленькой былинкой. Она закрывала седые пакли белой косынкой и редко показывалась в общем коридоре. Целыми днями сидела она в своей угловой комнате. Звали ее баба Капа. Имя ее казалось мне коротким и странным, и, когда в наших комнатах выключали на ночь свет, я начинала ее бояться. Что она – такая страшная – делала целыми днями в своей комнате? Так часто бывает во всех рассказах: непослушные маленькие дети, мучимые страхом и любопытством, отворяют запретную дверь и видят в ней что-то такое… Или ничего не видят и понимают, что их страхи были напрасны. Я была послушным ребенком – уж я-то свое детство хорошо помню. Правда, мне не вспомнить, как и почему это произошло, но однажды в сезон вареных шишек я оказалась в конце коридора и отворила дверь. Сейчас я могла бы сказать, что она отворилась со скрипом, вернуться в начало своего рассказа и накинуть петлю аналогии на скрежет лопаты за окном, когда по утрам убирают снег. Но петли бабы Капиной двери не скрипели. Дверь бесшумно открылась, я увидела что-то такое и остановилась на пороге, сжимая в руке теплую, только что из ведра, кедровую шишку. – Деточка, заходи, – обернулась баба Капа. Она сидела на железной кровати посреди комнаты, ситцевый платок был наброшен на ее узкие плечи, по нему спускалась худая седая косичка, схваченная черной лентой на конце. Меня поразил мужчина, висевший на стене, и я смотрела на него, застыв на пороге и разинув рот,

наверное, так широко, что в него можно было просунуть кедровую шишку. Я смотрела в его цепкие глаза и даже с такого расстояния видела в них множество крестов. Смотрела на его пышные усы и думала: в них можно заблудиться, как в колючем кедровом лесу. Я знала этого мужчину. Это был Сталин. Баба Капа вышила крестиком его лицо размером со шкаф. Она опустила круглые пяльцы на колени. – А я все вышиваю, – прошлепала она плохими губами. В ее комнате пахло старушкой. На нашем этаже жили одни старушки, и на первом этаже тоже жили одни они, и уж я-то знаю, как старушки пахнут. Сталиным, старыми нитками, худыми косичками, плохими губами и нашими молодыми страхами. В комнате той третьей старушки, о которой я не хочу сейчас рассказывать, пахло по-другому. Может быть, потому, что я всегда ее жалела. В комнату с наглухо запертыми окнами бабы Капы я принесла запах кедровой смолы. Баба Капа поманила меня иголкой. Ее маленькие стопы не доставали до пола. Я подошла и уперлась животом в ее коленки. Острым взглядом баба Капа кольнула мои глаза, и мне стало на секунду жаль и ее, несмотря на запах. Я разжала руку и на открытой ладони протянула ей шишку. Она воткнула иголку в ткань, натянутую на пяльцы. Я посмотрела на рисунок, запертый в их круглой раме. Это был глаз, размером с мою шишку. И я узнала его – такой же висел на стене. Зачем ей два Сталина? Баба Капа взяла шишку, понюхала ее, зажмурившись и растягивая губы. Отломила чешуйку, из шишки показались головки двух орехов. Снятые чешуйки кедровых шишек напоминали мне лунки ногтей, клювы птиц, а потом ободки Петькиных век стали напоминать мне кедровые чешуйки. – Беззубая я, – сказала баба Капа и вернула мне шишку. Она подарила мне на память вышивку. Я ее скоро потеряла, но рисунок хорошо запомнила – большой гриб с красной шляпкой и маленькая девочка.

2011

Ге н и й 4

Первая старушка – баба Зина. Первая она оттого, что жила ближе всех – ее квартира была напротив нашей. Выходя в кухню, она оставляла дверь приоткрытой, и с противоположной стены в дверную щель смотрела черноволосая женщина, сидящая в карете с белым пером на шляпе. – Это моя вторая жена, – шутил мой папа, замечая, как я разглядываю картину на стене соседской квартиры. Я верила, потому что женщина на ней была похожа на мою маму, и ненавидела эту с пером, а вместе с ней – бабу Зину. Откуда мне было знать, что на картине – не жена, а известная «Неизвестная». Позже я все равно продолжала ее ненавидеть. Баба Зина говорила басом, затягивала бугры своего лишнего веса желтым шелковым халатом. Халат еле сдерживался на груди. Лунки под ее глазами отливали фиолетовым. Я ненавидела ее толстые ноги с набрякшими пучками синих вен. Она тяжело ступала, как слониха, и когда шла по коридору, весь наш деревянный дом приседал. Если я кого не жалела, так это ее. Раза два в месяц баба Зина заходила к нам с виниловой пластинкой, зажатой под мышкой. Во всем доме только у нас был проигрыватель, потом он разбился при переезде. На конверте пластинки были нарисованы кудрявые мужчины с гитарами и длинноволосые женщины в цветных волнистых юбках. Баба Зина ставила пластинку под игольчатую лапу проигрывателя, та шипела недовольная, ну еще бы, и, наконец, запевала гортанными цыганскими голосами и гитарами. А баба Зина разводила желтые шелковые плечи, отрывала слоновью ногу от пола и топала. Дому было триста лет, так мне говорили, и его ветхие половицы стонали под ее тяжелой стопой. Баба Зина охала. Дом охал вместе с ней, и спинка красного плюшевого дивана, с которого я наблюдала за танцем, отражала охи дома. Игла ходила по пластинке, музыка набирала скорость, и баба Зина, волнуясь плечами, быстрее поднимала и опускала ногу. Во второй ноге было варикозное расширение, и ее, стянутую эластичным бинтом, баба Зина вообще не отрывала от пола. Она танцевала по частям. Ни с одной ее частью я не смогла подружиться.

Ге н и й 4

2011

– Ох-ох-ох, – приседал дом. – Дра-да-люда, дра-да-люда, – басила баба Зина, а потом у нее случалась одышка. Я же, сидя на диване, не могла понять – какая Люда? И я бы с удовольствием сделала из бабы Зины отрицательного персонажа, но она была незнакома с Петькой. В комнате у бабы Зины жили искусственные цветы, выглядывали отовсюду желтыми, розовыми, зелеными головками. Я мечтала получить хотя бы одну такую, но третья старушка навешивала мне подзатыльники и говорила, что искусственные цветы в доме – плохая примета. Я знала, что плохого примечала та примета – имея дома искусственные цветы, можно было постепенно превратиться в пучковатую, бугристую бабу Зину. Хуже этого плохого я ничего представить не могла. За все шесть лет своей жизни я не встречала более некрасивого человека, даже в городской бане рядом с домом, куда мы с мамой ходили каждую неделю. Не помню, сколько мне было, когда я попала туда впервые. Помню влажный с мороза воздух, деревянные сырые кабинки, в которых я оставляла валенки, плюшевую шубу и шапку на резинке. В бане я дружила с алюминиевыми тазиками, скамейками, сидя на которых поливались водой, с кранами – из одного шла горячая вода, из другого холодная, с каменным полом. И все. Я не смотрела на женщин, которые мылись, – они были абсолютно голые, и я точно знала, что у каждой в доме имелось по букету искусственных цветов. Тогда, в детстве, которое я так хорошо помню, я думала, что все люди разные, как, например, разные кошка с собакой. Не будет ведь у собаки, сколько бы она ни прожила, такого хвоста или ушей, как у кошки. Как и у меня не может быть таких длинных грудей до самого пояса и глубокого пупка, мой пупок был на виду. Мы похожи только до тех пор, пока одеты, в то время и одежда у всех нас была почти одинаковой. Я радовалась, что мы живем в сугробах и люди вынуждены ее носить, не показывая ни пупков, ни дряблых рук, ни фиолетовых животов. Только деревья сбрасывали одежду зимой, но они-то и голые были одинаковыми.

Дыра в стене выталкивала клубы пара, журчала вода из кранов, звенели тазы. Баня была огромной, в ней мылось женщин сто или пятьдесят. С раздутыми ногами, с широкими треугольниками внизу живота. Когда мои глаза привыкали к пару, женщины вырисовывались из него негибкими очертаниями, будто картины, написанные человеком, ненавидящим красоту, или реалистом, который лишь видит все, как есть, но не представляет, как могло бы быть, если бы он сам дружил с чем-то одним и не замечал все остальное. Стоя, женщины поливались из тазов, а я, глядя на их пупки, раздумывала, будет ли у меня, когда я вырасту, такой же и почему у взрослых дырка вместо пупка. Хорошо было выйти из бани и вздохнуть, особенно зимой, так, чтобы в нос залетели снежинки. Поскрипеть валенками мимо сугробов, пощуриться, чтобы снег заискрился, и представить, что сверху он посыпан драгоценными камнями. Я щурилась и в бане тоже, смотрела на абсолютно голых женщин сквозь тонкий пар, сквозь узкие щелки глаз. Очертания женщин становились гибче, изогнутее, художник как будто очнулся и увидел, что все не так, как есть, а как ты сам смотришь. В детстве у меня была привычка щуриться. – У вашей девочки плохое зрение, – часто говорили маме. Сейчас я могу сощуриться, вытянуть руку и со своего подоконника потрогать соседний дом, все его окна, вход в метро. И я удивляюсь тому, что так хорошо помню свое детство. Помню даже лучше, чем думала, больше, чем хотела. Как будто память начала открывать все новые и новые двери – туда, где я давно не была. И я снова удивляюсь: сколько хлама она может хранить. Моя память такая же широкая и прочная, как мой подоконник. Помню, как вот так же сидела на узком подоконнике деревянного дома в центре первого города. Смотрела на людей из окна, и в груди у меня щемило. Это странное чувство начинало приходить еще тогда, в детстве. Я могла идти с родителями летом по солнечному горсаду, стоять

с ними в очереди у бочки кваса, пить из прозрачного бокала с выпуклым узором, а я была рада хотя бы подержать в руках этот красивый бокал, и вдруг приходило оно – щемление. Как будто что-то должно было случиться, но ничего не случалось. И вот я сидела на подоконнике, смотрела на женщину в светлом плаще и красных высоких туфлях, ожидающей на трамвайной остановке перед моим домом. В груди у меня щемило. Хотелось, чтобы пошел сильный дождь, женщина намокла, и мне стало бы ее жаль. И непонятно было, откуда берется это чувство, не подходящее детству, как не подходят ему красные туфли на высоких каблуках. Может быть, оно прилетало из будущего, из моей взрослой жизни, как предчувствие, как примета. Я выпивала весь бокал кваса, но радостней не становилось, и квас, и бокал, наоборот, еще сильнее давили на сердце. А когда мы переезжали в другой город, это чувство давило будто бы целой бочкой, и постепенно я разучилась щуриться, подумав, что вместе с глазами я приучила к этому сердце. Мое сердце щурилось, складывалось вдвое и щемило. Я обещала рассказать про ракушки. Однажды к нам пришла женщина с розовыми бархатными туфлями. Туфли она принесла в коробке. Они были на невысоком каблучке, а спереди их украшали розы. Плохая примета, подумала я. Женщину звали Эммой, и, обращаясь к ней, моя мама всегда говорила: «Эмма, послушай…». Но Эмма слушать не хотела, она говорила сама, и слова ее были очень частыми. – Люда говорила, она их возьмет, потом вернула. Она их носила, это видно. Вот, вот и вот пятна. – Она вытягивала туфли, зажатые в руках, и мама внимательно разглядывала носки туфель, качая головой. – Она в них танцевала! – продолжала Эмма. – И кто-то наступал ей на носки! Эта Люда… Танцевала! «Танцевала» Эмма произносила так, будто это было не одно слово, а два. «Тан… Цевала», – говорила она, громко произнося первое, а второе – почти выдыхая. С дивана, на котором я сидела, пятен было не видно, но я, наконец, поняла, какую Люду баба Зина имела в виду, танцуя свою «дра-да-люду».

2011

Ге н и й 4

– Что мне теперь с ними делать? – спросила Эмма, а мама сказала: «Эмма, послушай…». Мы не могли купить эти туфли, потому что недавно купили шифоньер. Туфли мне очень нравились, несмотря на плохую примету на носках. Сейчас я бы ни за что не стала носить такие, предпочитаю держать на подоконнике красные босоножки с тонкими, врезающимися в пятки ремешками. У Эммы была не одна плохая примета, а две. Эмма жила в кирпичном доме. Мы приехали к ней на трамвае. Я никогда не видела такого количества ракушек, как у нее в квартире. Я никогда не видела ракушек вообще. Большие и маленькие, свернутые в улитку или открытые чашей, они лежали на полках, на столе, под столом, в коридоре и в комнатах. Некоторые из них были размером с мою голову. Черные завитушки в белых прожилках напомнили мне окаменевших змей, другие – бледно-розовые или белые с сосульчатыми отростками по краям – каменные уши большого морского зверя. Я хотела, чтобы Эмма подарила мне ракушку, а она подарила мне маленькую деревянную кадушку для драгоценностей. На другой же день я сощурилась у сугроба и набрала в нее полную горсть драгоценных камней. Кадушка разбухла и треснула, растаявший снег потек из нее каплями. – Держать дома ракушки – плохая примета, – сказала третья бабушка, выслушав мой рассказ про Эмму и ее ракушки. Примета сбылась следующим летом, перед нашим отъездом в другой город. Эмма села на красный диван, широко расставив ноги в бархатных туфлях с цветами на носках, она не смогла их продать и теперь носила сама. И даже баба Зина, несмотря на мучавшую ее в последние недели грыжу, вышла из своей комнаты и охала в коридоре. Она донесла свою грыжу до дивана и, стоя рядом с Эммой, повторяла: «Будет тебе, Эмма, будет…». – Эмма, послушай… – говорила, как обычно, мама. Эмма щурилась и мотала головой – никого не хотела слушать. – Что будет? – спрашивала она. – Что теперь может быть? Ничего теперь не будет…

Ге н и й 4

2011

– Эмма, послушай… – снова начинала мама. Эмма протянула ей записку, как когда-то протягивала туфли, мама хотела ее взять, но, разглядев, отдернула руку. Скоро точно так же отдернет руку тетя Галя от Петькиных крошек на чужих капроновых чулках. У меня пропало настроение любить кедровые шишки после того, как сын Эммы привязал веревку на прочную лапу кедра и повесил себя на ней. Он остановился на шестнадцати, не дожив до глубокого пупка. Записка, которая вместе с ним болталась на дереве, объясняла, почему. Но Эмму записка не устраивала, розовые туфли, в которых танцевала Люда, ей сильно жали – она щурилась и кривилась. Баба Зина басила: «Будет», Эмма мотала головой и отвечала: «Хуже не будет, это предел». Когда я видела Эмму в последний раз, снова после трамвая, она сидела, так же расставив ноги, в окружении своих ракушек. Короткая и плотная, похожая на кадушку, которую она мне подарила. Эмма тоже треснула – из нее постоянно текло. Она говорила, ей больше ничего не нужно, она хочет бросить все. Я подумала, она имеет в виду ракушки, кроме них и розовых туфель, в ее доме не было ничего замечательного. Она могла бы бросить ракушки в воду, но Ушайка была слишком мелкой, а моря в том городе не было. Поэтому Эмма вынуждена была остаться там, где была, за своим пределом, сидеть и слушать ракушки, которые, может быть, читали ей последние записки голосом ее сына. Она вышла нас проводить на трамвайную остановку. Снег искрился, в этом городе он выпадал рано, еще в середине осени. Снег скрипел под нашими ногами. Эмма подарила мне школьный рюкзак, набитый шоколадными плитками в блестящей обертке. Я шла, неся рюкзак на спине, чувствуя его приятную тяжесть. Он лучше, чем кадушка. И мне было Эмму не жаль, потому что нельзя жалеть человека, у которого дома так много блестящего шоколада. Зажав в кулаке песок, я ссыпала его тонкой струйкой в открытую ладонь, потом сжимала в кулак и ее, подставляла ладонь другой и снова пересыпала песок. Получалось похоже на песочные часы, и, пока они отсчитывали свое песочное

время, мы с Петькой успели собрать в бутылку с водой прозрачных медуз, похожих на кругляшки бесцветного желе. Пока мы несли бутылку домой, вода нагрелась, и медузы в ней растворились, успели получить легкий солнечный ожог и пойти в первый класс. Первого сентября я проснулась ночью, до утра было еще далеко. Пощупала ранец, стоящий на стуле рядом с кроватью. Шоколад из него был давно съеден, в нем не оставалось даже шоколадного запаха. Я несла белые банты и астры. Петька шел с гладиолусами из палисадника и в желтых сандалиях. Перешли через мостик над канавой. Короткий, похожий на еле сколоченный ящик, он обходился без перил. Скрипел гнилыми досками, качался, такой же трудный, каким и должен быть путь к знаниям. Под ним воняла черная застойная вода, из которой торчали илистые коряги. Канава была кладбищем вещей, умерших оттого, что в них перестали испытывать нужду, город сбрасывал их прямо сюда, они торчали над водой, но постепенно их засасывал черный ил. – Здравствуйте, дети… Здравствуйте, дети… У входа в первый класс нас встречал директор школы. Его голова была похожа на блюдце, в середину которого положили сваренное вкрутую яйцо. Лысая макушка отливала глянцем загара, а по всему кругу ее обрамляла густая полоска седых волос. Он кивал и здоровался. Здоровался и кивал. Учительницу, которой мы подарили цветы, звали Ниной Леонтьевной. Нас с Петькой посадили за одну парту. Со стены над доской за нами наблюдал Ленин. Весь сентябрь Нина Леонтьевна позволяла Петьке сидеть на уроках в кепке. Вернувшись домой первого сентября, дяди Сашиной бритвой Петька очистил середину своей головы от волос, так ему хотелось походить на директора, но выбрить ровное яйцо у него не получилось. В октябре тетя Галя записала нас в хоровой кружок. Я пела первым голосом, Петька – вторым. Песни были морскими – про бригантины, крейсер «Аврора» и паруса. У Петьки открылся густой бас.

Иногда доходили до конца железнодорожного моста посмотреть на море. За лето барашки успели превратиться в больших баранов. Издалека я смотрела на посеревшее море, разозлившееся непонятно отчего, и думала, что больше никогда не буду в нем купаться. Казалось, из него выкачали ласковую голубую воду и заполнили опустевший котлован злой, клокочущей. В своих самых страшных фантазиях я представляла, как спускаюсь в эту опустевшую дыру, выложенную светло-коричневым илом. Солнце не светит. На дне котлована я вижу ракушки, выпускающие голоса без эха. Ракушки, ракушки, ракушки и ничего стоящего. Я прерывала свою фантазию на том месте, когда в котлован должна была хлынуть бездна воды. – Это невозможно, – говорил Петька, но теперь я не особо ему верила: Нина Леонтьевна рисовала в его тетрадях пузатые тройки. Стройка до сих пор гудела. Дома доросли до пяти этажей, теперь на них клали крышу. Петька тоже вырос, рукава клетчатого пальто поднялись над его запястьями. Парк снова умирал. Потемневшие рожки акаций шумели на ветру. Летом в городе было весело, осенью – одиноко. И все как будто знали, что ничего не будет. Все желания сырели во влажном воздухе, а ветер уносил их в черную канаву. – Весной они снова высохнут, – говорил Петька про желания. Петьке видней – он дольше жил в этом городе. Морское покрывало снова болталось на веревке в палисаднике. – А кто исполняет желания, Петька? – спросила я, когда мы качались на железнодорожном мосту – вверх-вниз, вверх-вниз. – Может быть, бог, – ответил Петька. На нем была новая шапка, тоже клетчатая. – Бога нет, – сказала я. Еще в сентябре Нина Леонтьевна провела урок, который назывался «Бога нет». Мы внимательно ее слушали, а со стены на нас смотрел Ленин. Теперь я уже не помню, какие слова произносила Нина Леонтьевна, какие доказательства приводила. Память не хочет открывать эту дверь. А, может быть, никакой двери и нет, и мой мозг

2011

Ге н и й 4

давно стер эти слова учительницы из памяти, сбросил их, отмершие, в черную канаву, как переставшие быть нужными. – Как ты думаешь, кто главнее – бог или Ленин? – спросила я. – Ленин, – ответил Петька. – А Ленин или Сталин? – Ленин. – Значит, Ленин исполняет желания? – Значит, Ленин. Желания исполняет тот, кто главный. – Петька сделал вид, будто это он придумал ответ, но на самом деле его придумала я. Мы качались на мосту – бога нет, бога нет, бога нет. – Бога нет, бога нет, бога нет… – пел Петька вторым голосом, я – первым. – Кто вам сказал, что бога нет? Дядька Витька подошел к нам близко, мы его не слышали. Ветер откинул редкую прядь волос с бледной лысины. Орел притаился под грязным плащом. Под мышкой дядька Витька держал обкусанную буханку хлеба. – Кто вам сказал, что бога нет? – повторил он вопрос и потянул холодный воздух красными ноздрями. Дядька Витька – старый фашист. Петька знал о нем все. – Нина Леонтьевна… – ответила я. – Кто это такая – Нина Леонтьевна? – Дядька Витька нагнулся к Петьке, как будто хотел его понюхать. Петька заплакал: – Наша учительница… – Не верьте этой Нине Леонтьевне. Скажите ей, что бог есть. Скажете? – Дядька Витька щипнул Петьку за нос, из его рта сильно пахло. – Нас выгонят из школы, если мы скажем… – У Петьки снова открылся бас. – Тогда вы скажите ей по-другому. – Дядька Витька дыхнул по очереди нам в лицо – сначала мне, потом Петьке. – Скажите, что вы бога не видели, поэтому не знаете… Дядька Витька выпрямился. Петька побежал к лестнице, и новая его шапка снова упорхнула на рельсы. Я бежала следом. Стучало в ушах, и, казалось, дядька Витька топает за нами с буханкой

Ге н и й 4

2011

под мышкой. Возле стройки Петька споткнулся о кирпич, упал и разодрал запястье, на которое не хватило рукава. Очки слетели и треснули стеклами. Петька плакал басом и смотрел на меня птичьими клювами, которые могли в любую секунду ускакать к ушам. Я больше не могла с ним дружить и не появлялась в палисаднике до тех пор, пока Петьке не выписали новые очки. Все это время он не ходил в школу. Я сидела за партой одна, смотрела на Ленина и желала, чтобы он поменял Петьке глаза. Когда я постучала в дверь потрескавшегося дома, а Петька открыл мне, вид у него был торжественный. Петька подошел к окну, приоткрыл занавеску, посмотрел в щелку. – Кто-нибудь видел, как ты сюда заходила? – спросил он. – Никто не видел. Петька сел на раскладной диван, взял с его спинки дяди Сашину фуражку и надел ее на себя. Фуражка накрыла его с очками, и я подумала, хорошо бы он всегда ее носил. – За мной охотятся, – сказал Петька из-под фуражки, и голос его показался мне довольным. – Кто? – спросила я. – Фашисты, – гордо ответил Петька. – Дядька Витька – фашистский шпион. Я читал в одной книжке, у них знак на груди – татуировка орла. Ты видела, как он чуть не столкнул меня с моста? Они охотятся за мной. Петька приподнял козырек фуражки, чтобы увидеть, какое впечатление произвели его слова. – А зачем ты им нужен? – В том-то и дело! – Петька потер руки. – Они охотятся за мной потому, что знают, кем я стану. – А кем ты станешь, Петька? – Это тайна, которую я тебе открыть пока не могу… – Как же ты будешь ходить в школу, если за тобой охотятся? – Надо что-нибудь придумать… – Петька снял фуражку. Я придумала: Петьке нужно заболеть. Мы налили в тазик холодной воды, и Петька болтал в ней ногами. Через каждые полчаса он совал ртутный градусник под мышку.

– Она не поверит, – сказал Петька, когда за окном стемнело, а температура под мышкой не поднялась. Должна была вернуться с работы тетя Галя. – Мне осталось недолго. – Петька погрустнел, и снова надел фуражку. – Давай скажем, что у тебя болит рука, – придумала я. Петька согласилась, и мы сделали домашнее задание в его тетради по русскому языку. Одну букву писал Петька, вторую я. Петькины буквы были пузатыми, с наклоном влево, мои – худые, с наклоном вправо. Слова на линейках тетради выходили косыми. Я ушла домой, не дожидаясь тети Гали. Вечером у меня поднялась температура, и на следующий день я не пошла в школу. Петька пришел навестить меня после уроков. Тетя Галя отлупила его ремнем за испорченную тетрадь, а температура у него так и не поднялась. – Петька, а вдруг бог есть? Я не знала, почему мне не давал покоя этот вопрос. Но каждый раз, когда я начинала чтото просить у Ленина, мое сердце складывалось вдвое. Петька задумался: – Если бы он был, он бы работал, и мы бы видели его работу на земле, – сказал он и добавил: – Потому что все работают. – Наверное, он тоже работает. Например, он может выкачать всю воду из моря… – И что он будет делать со всей водой? – Нальет ее на город, и мы утонем… – сказала я, и у меня защемило еще сильнее. – Врешь ты! – испугался Петька. Рядом с вокзалом стояла церковь. На солнце блестел ее золотой купол, но, глядя на него, веселей не становилось – ни зимой, ни летом. Стены церкви были похожи на стены Петькиного дома – бледные, пыльные, потрескавшиеся. Мы зашли проверить, нет ли там бога. Петька очень боялся: если бог есть, а он, Петька, не будет в него верить, то этот бог как-нибудь ночью утопит нас в морской воде, которая покроет город выше акаций, выше стройки. В церкви было холодно и одиноко. Войдя в ее двустворчатые двери, я вспомнила неработа-

ющий фонтан в парке. Тут пахло щемлением, и даже если бы прямо в ту секунду во дворе церкви зацвели акации, а ветер принес бы с моря пение летних волн, огонь лампад сжег бы запах цветов, а любой крик радости превратился бы в шепот. Мы потрогали кресты, внимательно осмотрели все иконы, портретов Ленина и Сталина среди них не было. Из боковой двери вышел человек в длинном черном. Такой, пожалуй, мог выкачать море. – Простите, вы – бог? – спросил его Петька. Черный человек засмеялся. Мы выбежали во двор. – Ты видела, какие у него гнилые зубы? – спросил Петька. Перед новым годом Петькина семья получила трехкомнатную квартиру на пятом этаже нового дома. С балконом и лоджией. – Лоджию надо застеклить… – часто повторяла тетя Галя, ступая потрескавшимися пятками по деревянным полам, испачканным известкой. Она заглядывала во все комнаты, обмеряла их взглядом, ругалась на рабочих, не убравших за собой остатки обоев, разбросанных по полу, впрочем, эти обои на стенах тетя Галя оставлять не собиралась. Слово «лоджия» она произносила так, будто та была главным местом в квартире и ни в одном другом доме лоджий не было. Осмотрев все, включая балкон, тетя Галя останавливалась посреди широкого коридора и прижимала Петьку к своему животу, Петька вырывался. – Да стой ты! – говорила она, выпускала Петьку и снова начинала ходить по квартире, повторяя те же замечания. Когда мы вернулись в белый дом, мне показалось, он как-то присел, стал приземистей. – Мне не нужно это старье, – говорила тетя Галя про прежнюю мебель – двустворчатый полированный шифоньер, диван на коротких ножках и Петькину желтую кровать. – Мать, оно не старое, – тихо отзывался дядя Саша, собирая в пакет картофельные очистки для кроликов. Петькину кровать и все остальное можно было похоронить в канаве. А дом туда не отнести, и

2011

Ге н и й 4

даже Петька не знал, как поступают со старыми домами. Вещи пока оставались на своих местах, но в доме сделалось пусто. Или пусто сделалось самому дому. И когда я думала об этом доме и о других домах, жильцы которых скоро переедут в новые пятиэтажки, мое сердце, как обычно, складывалось вдвое. То был вполне еще прочный дом, с палисадником и сараем для кроликов. – Надо все менять, – говорила тетя Галя. – Надо жить по-человечески. А вот я не хотела перемен. Мне не нравилось, когда на смену лета приходила осень, особенно в этом неуютном городе. Не нравилось, когда котята превращались в гулящих кошек. Мне не понравилось, когда мы переехали из первого города во второй, а третья старушка легла на кровать и не смогла встать, даже когда за нами ночью пришла машина и повезла нас в аэропорт. Она слала мне письма, мы читали их вместе с Петькой, Петька пунктиром подчеркивал в них ошибки, хотя сам был троечником. Мне не нравилось, что третья старушка после нашего отъезда так и осталась навсегда в кровати, и я думала, что, наверное, скучно вот так лежать одной целый день и думать о переменах, которые случились и сделали тебя самого ненужным. И я еще думала о том, как поступать с переставшими быть нужными людьми, которым уже не скажешь: «Будет… будет…», потому что они лежат и знают, что ничего никогда не будет. В канаву их не сбросишь – туда попадают только ненужные вещи. Правда, както осенью в канаву свалился теленок и плавал с открытыми глазами в ее черном иле несколько дней. Волны в канаве не поднимались, но в ней было слабое, непонятно откуда взявшееся течение, и вот оно прибило теленка к мостику без перил, по которому мы каждый день ходили в школу. Теленок смотрел на нас снизу, и Петьке было страшно идти по мосту. Он зажмуривался и шел, щупая доски ногами. Потом теленка убрали и даже положили новый мост в нескольких метрах от старого – широкий, с железными перилами. Я продолжала ходить по старому, потому что на новом у меня щемило. Я шла, смотрела в канаву, а ее густая вода ничего не просвечивала, и я

Ге н и й 4

2011

думала: что делать с людьми, если они дошли до своего предела, перестали быть нужными, но до сих пор пишут письма? Где им найти место? Мне не нравилось думать о том, что, когда я вырасту, внизу моего живота появится широкий треугольник. Мне не нравилось, что Петькина семья переезжала в другой дом, в котором были балкон и лоджия, но не было палисадника. Мне много чего не нравилось, но моими желаниями никто не интересовался. Я загадывала их, глядя в хитрые глаза Ленина на классной стене, но он ничего не исполнял. И тогда я поняла, что бога, правда, нет. – Где Новый год встретишь, там его и проведешь, – говорила тетя Галя, спеша с переездом. В одно холодное утро, когда солнце выглядывало как назло, потому что с ним становилось еще тоскливее, дядя Саша натянул резиновые сапоги и отправился в сарай. Там он развесил по стенам узкие дощечки с металлическими лямками по углам. Петька не выходил в палисадник, и я скрипнула сарайной дверью. Дядя Саша сидел на низенькой табуретке. Он обернулся на скрип. Я успела заметь, какое твердое у него стало лицо. Его лицо можно было сравнить с мягкой булкой, очерствевшей оттого, что ее вовремя никто не съел. У дяди Саши на лице была корка черствости, а раньше я думала, что нечувствительные у него только пятки. – Где вы их похороните? – спросила я. Дядя Саша сконфузился. – Мы их съедим на Новый год. – Дядя Саша снова стал мягкой булкой. – Мама приготовит жаркое. – Вы думаете, бог есть? – зачем-то я задала вопрос, не имеющий отношения к кроликам. Дядя Саша сконфузился еще сильнее. – Ты иди, – сказал он. – Поиграй с Петькой, пока я тут управлюсь. Дядя Саша управлялся с кроликами до самого вечера. – Петька, не ешь! Не ешь, Петька! Мы сидели в новой квартире за столом. Тетя Галя, поджимая губы, ворочала длинной ложкой в кастрюле у плиты. Они переехали, но для того, чтобы зажить по-человечески, ей не хватало спального гарнитура.

– Дорого, мама, дорого… – тихо говорил дядя Саша. Тетя Галя стукнула по столу большим глубоким блюдом, внутри которого лежал посыпанный мелким укропом кролик. – Не ешь! – сказала я Петьке. – Это – кролик. Петька заплакал. – Дети, это – кура, – мягко сказал дядя Саша и погладил меня по голове. – Скажи, мама, что кура… – Кура! – прикрикнула на нас тетя Галя. В правой пятке у нее была глубокая щель. Иногда тетя Галя еле сдерживалась. Она бросила кухонное полотенце на плиту, села за стол, поправила вылезшую из волос шпильку и, подперев подбородок рукой, уставилась на дядю Сашу. – Хорошо, мама, – тихо сказал он. Я съела ножку кролика и попросила добавки. Дядя Саша поднялся из-за стола, на его белой майке, там, где пупок, расплылось потное пятно. Он ушел и скоро вернулся в тети Галином пальто, меховой шапке и с ватной бородой на лице. На спине он нес морское покрывало, завязанное в узел. Из-под пальто виднелись его синие шерстяные штаны. – Тук-тук, дети. Я – Дедушка Мороз! – сказал басом дядя Саша. – Вам подарки принес. – Ой, Дедушка Мороз! – засуетилась тетя Галя, вставая из-за стола. Мы с Петькой взяли подарки. В моем целлофановом пакете лежали мандарины, яблоко, печенье, шоколадные конфеты и белый кроличий хвост. В Петькином – все то же самое и черный кроличий хвост. – Спасибо, дядя Саша, – сказала я Деду Морозу. – Я – Дед Мороз, – сказал дядя Саша. – Папа, а почему ты ей подарил белый хвост, а мне – черный? – спросил Петька. – Мальчик! – пробасил дядя Саша. – Какой я тебе папа?! Я – Дед Мороз! Петька вздрогнул и заплакал. После каникул я носила белый хвост в ранце Эммы, пока из ранца не начало сильно пахнуть – хвост сгнил. Тогда я решила подарить его Петьке, но ему тоже не понравился запах. Мы утопили хвост в канаве и забыли про белого кролика.

Весной я окончательно убедилась в том, что бога нет. Дядя Саша получил повышение – еще одну звездочку на погоны. Тетя Галя купила спальный гарнитур – широкую полированную кровать, шкаф, две тумбочки, трюмо и маленький пуфик с красным плюшевым сидением. Она никогда не садилась на этот пуфик, он был ей не по размеру. Я все никак не могла понять, зачем она выкинула старый диван с короткими ножками, на котором они умещались все втроем, и купила пуфик, на котором никогда не сможет сидеть она одна. В конце третьей четверти нам выдали новые учебники по чтению. В начале учебного года мы получили учебники по всем предметам, но они были старыми с кое-где вклеенными пожелтевшими листами. Те ученики, которые когда-то взяли их в руки новыми, наверняка, уже окончили школу. Нина Леонтьевна раздала нам учебники, положив на каждую парту по два, и вышла из класса. Мы открыли их, и на нас выпрыгнули цветные картинки. Они иллюстрировали каждый рассказ, каждое стихотворение. – Смотри! Смотри! – толкал меня локтем Петька, а потом бросился в другой конец класса показывать кому-то картинку, как будто учебники не были у всех одинаковыми. Я выдвинула Петькин стул из-за парты и поставила его в проход. Дверь класса открылась. Петька побежал на место. Грох. На парту упала Петькина желтая сандалия в мелкую дырочку. Петька лежал под партой со своим новым учебником и плакал. – Так тебе и надо, очкарик, – наклонилась я к Петьке, хотя он не сделал мне ничего плохого. Нина Леонтьевна стукнула меня указкой по кончикам пальцев. Мои пальцы дернулись с парты, как маленькие зверьки, и спрятались под школьным фартуком. Красной ручкой она написала в моем дневнике: «Неудовлетворительное поведение». – Я могу вас рассадить, – сказала она Петьке. Петька хотел сидеть только со мной. Я могла бы сделать отрицательного персонажа и из себя, но я-то знаю, что всегда Петьку жалела.

2011

Ге н и й 4

Перед самыми летними каникулами, когда церковный купол бросался солнечными зайчиками в вокзальную остановку, когда деревья обляпались белыми цветочками, а в этом городе на каждом шагу росли фруктовые деревья, плоды которых никто не ел, все покупалось на рынке, деревья же в отместку сбрасывали плоды прямо на головы и плечи прохожих, и те ругались – попробуй теперь пятно отстирай, – так вот, в конце мая в нашем классе случилось происшествие на букву «А». Кто-то исписал чистую доску заглавными буквами «А». Буквы вышли неправильными – прописная «А» сначала пишется, как прописанная «Л», но, дойдя до конца второй палочки, нужно сворачивать влево и давать завиток по первой палочке. Но кто-то свернул вправо, пририсовал загогулину к боку второй палочки и потом только дал завиток. – Кто испачкал доску? – спросила Нина Леонтьевна. Класс промолчал. – Кто испачкал доску? – Нина Леонтьевна постучала указкой по столу. У нее была прозрачная пластмассовая указка с красной спиральной ручкой. – Мы не начнем урок, пока испачкавший доску не признается… Нина Леонтьевна ходила по проходу и стучала по всем партам по очереди. Никто не признавался. Урок не начинался. У меня в груди замирало. – Сдайте все свои тетради по русскому языку, – сказала Нина Леонтьевна, – я по почерку определю, чья это буква. Я вынула тетрадь из ранца. А вдруг моя «А» неправильная, но это не я испачкала доску. К доске Нина Леонтьевна вызвала Петьку и еще одного мальчика – Вовку Худенко. Петька шел к доске, приволакивая одну желтую сандалию. – Кто из вас? – Нина Леонтьевна стукнула указкой по столу. Петька заплакал. Это был не он. Он снял очки, чтобы вытереть слезы, и я сразу отвернулась. Даже если бы это была я, то сейчас бы не призналась. – Если вы не признаетесь, то сегодня ночью за вами приедет Черный Ворон, – пообещала им Нина Леонтьевна.

Ге н и й 4

2011

Ни Петька, ни Вовка Худенко не признавались. – Снимайте штаны! – Нина Леонтьевна подошла и дернула Вовку за пояс штанов. Я очень хорошо помню Вовку – маленького и худого, но еще лучше я помню его трусы до колен, над которыми мы потом смеялись уже всегда. Петька не успел показать трусы. Его глаза прыгнули к ушам, и он свалился возле доски, вытянув желтые сандалии. Нина Леонтьевна, в общем-то, не была отрицательным персонажем его истории. Третья старушка перестала писать письма, мне пришло письмо, написанное чужим почерком без ошибок. У меня щемило утром, вечером и днем. Я пила на вокзале газировку с желтым сиропом, не помогало. Купалась в море. Но все равно засыпала со щемлением и просыпалась с ним же. Тогда я написала Петьке письмо печатными буквами, и мне стало легче. Внизу я подписалась – Черный Ворон. Запечатала его и опустила в Петькин почтовый ящик. Это было время, когда советская власть делала последние вдохи. Мы застали только ее конец, и все, что в нашей жизни с ней было связано, – это газировка, октябрятские значки с лицом маленького Ленина в кругляшке звезды и неработающий фонтан. Нам, воспитанным на подвиге советского народа, не за что было ненавидеть эту власть, она нам не сделала ничего плохого, кроме того, что научила не верить в бога. Нине Леонтьевне ненавидеть было за что, но мы, в отличие от нее, думали, что Черный Ворон – это и есть птица, большая, страшная, а не черная Волга, забирающая людей из домов по ночам. Недавно я не по сезону уснула на диване, спинка которого заходит под подоконник. Забыла опустить оранжевую штору. Проснулась от скрежета за окном, снова уснула, и мне приснилось, что я в той церкви, где мы с Петькой искали бога. По церкви мечется жеребец, на нем сидит Надежда Аллилуева. А Сталин, состоящий из множества крестиков, держит жеребца под уздцы и гоняет его по кругу, ударяя по крупу большим церковным крестом, который и крест, и одновременно указка. Во сне скрежетало, но я так и не смогла разобрать, что. Проснувшись, я подумала, что сон

– цветная иллюстрация моего подсознания. Я начала вспоминать Петьку, и память открыла мне двери, за которыми ничего никогда не было. Черный Ворон стал Петькиным наваждением. Петька не выходил из дома, боясь, что Ворон налетит на него у самого подъезда. Я регулярно бросала письма в Петькин почтовый ящик – мне некому было больше писать. А Петька отказывался от моря, ходил дома в дяди Сашиной фуражке, и мне даже казалось, он был по-своему счастлив оттого, что за ним охотился Черный Ворон. Я училась уже во втором классе, советская власть еще дышала. Я мечтала стать Зоей Космодемьянской, но моя фантазия обо мне – Зое – заканчивалась на том месте, где в действие еще не вступала веревка, на которой ее – меня – должны были повесить фашисты. Я не хотела болтаться, как замерзшая тряпка на бельевой веревке, как болтался сын Эммы, и только гордо плевала в лица фашистам, сощурив глаза, чтобы своей смелостью дотянуться до их низкой и подлой сути. Петька мечтал стать директором, он понял – директорская прическа появится у него, только когда он вырастет. Мой дядя приехал внезапно. Внезапно потому, что раньше я и вовсе не знала о том, что у меня есть дядя. И я могла бы сказать, что появился он у меня скоропостижно. Однажды осенним утром сошел с поезда на вокзале под железнодорожным мостом. В руках мой дядя нес пластмассовый черный чемодан, из верхнего угла которого улыбалась рыжая распущенно-волосая девушка. Дядя шел качающейся походкой, казалось, ему хотелось пойти и вправо, и влево. Но шел он прямо – мимо парка, мимо стройки, к нашему тоже кирпичному, но двухэтажному дому. Под мышкой мой дядя нес зеленую фуражку, и, если бы кто-то сказал мне тогда, что он – чей-то дядя, я бы решила, что Петькин, ведь в нашей семье фуражек никогда не было. Мы с Петькой стояли на мосту и смотрели ему в спину. Можно было подумать, он идет не по земле, а по неспокойному облаку, но мы с Петькой сто раз и даже больше ходили по той дороге, и она была твердой, как и любая другая дорога. Мы не отрывали от него глаз, пока он не скрылся за деревьями, которые скоро начнут желтеть.

Вернувшись после моста домой, я узнала, что у меня есть дядя. Мой дядя открыл чемодан с девушкой в уголке. Даже ранец Эммы никогда бы не смог с ним, с этим чемоданом, сравниться. Такой мог появиться только из сказки. Я жила на этом свете восемь лет, за это время успела сменить один город на другой и похоронить множество насекомых. Моя жизнь была богата на события – я о многом и подолгу мечтала. Мои мечты менялись очень быстро, так быстро, что иногда наскакивали друг на друга. Особенно хорошо мне мечталось, стоя в классном углу. Нина Леонтьевна била указкой кончики моих пальцев и ставила в угол чаще других, ведь я Черного Ворона не боялась – я сама была Черным Вороном. Я стояла в углу щурилась и дотягивалась до Петькиного затылка, до Ленина над доской, он тоже щурился, но до меня не дотягивался. Я трогала глазами Нину Леонтьевну и все время представляла ее без одежды, но сразу гнала эту фантазию – уж я-то знала, что у нее может быть под одеждой. Мне было стыдно от такой фантазии, и я не смогла бы поделиться ею даже с собой – Зоей. Когда я вспоминала Зою, фантазия переключалась на фашистов, которым я плюю в лицо, а за ними вставал Петька с блестящим яйцом вместо головы в те времена, когда он станет директором, а я вернусь в свой первый город, в свой старый дом. Единственное о чем я тогда не мечтала, и я знаю, что Петька тоже не мечтал, – это о красивых вещах, потому что красивых вещей мы тогда ни у кого не видели. Но когда приехал мой дядя и открыл свой чемодан... Там в пластиковой упаковке лежали красные, желтые, зеленые шарики. У них был такой ядовито-веселый магнитный цвет, что глаза просто прыгали в этот чемодан и оставались лежать там рядом с жвачными шариками и жестяными банками кока-колы. Я знала, что такое квас, газировка и грушевый лимонад. В «Колосе» продавался бесцветный березовый сок в трехлитровых банках. Но ни в одном магазине, а их рядом с нашим домом была два – один «Колос», другой – через дорогу, – я никогда не видела напитка в такой таре. Дядька Витька был специалистом по таре

2011

Ге н и й 4

– всякая, какая можно, она звенела в сумках у него за спиной, когда он стоял в очередях. Сдав бутылки из-под пива и кефира, банки разных калибров, он, гремя мелочью в худом кулаке, шел в очередь за хлебом. Но железной тары, кроме консервов, я не видела ни в том магазине, ни в этом, ни в том городе, ни в этом. – Кока-кола... – произнесла я незнакомое название, перекатывая его во рту, оно, словно шарик, подпрыгивало на мягком языке, ударяясь о небо, – ко-ка-ко-ла... Когда Петька проник глазами в чемодан моего дяди, за резинки кто-то потянул, и его глаза чуть не скакнули к ушам, но вернулись на место. Мой дядя внимательно посмотрел на Петьку, в его скачущие глаза, потом взял меня за подбородок твердым шершавым пальцем и что-то пристально искал в моем лице, но не нашел и улыбнулся. А я в это время спрашивала себя, что нужно делать пальцем, чтобы он стал таким твердым и шершавым. У дяди Саши, к примеру, который тоже носил фуражку, твердыми были пятки, но я знала отчего – он ходил ими по горячей земле. Дядя вынул из чемодана банки, открыл их движением, каким отрывают чеки гранат. Когда Петька выпил из банки, его глаза снова чуть не ускакали. До вечера мы жевали. И на другой день тоже жевали. Заболели скулы. – Где ты все это купил? – спросила я дядю. – В Афганистане, – ответил он. – Это такой город? – Это страна. – Там есть сугробы? – Есть... – сказал дядя, – сугробы из песка. Мы с Петькой жевали и рассуждали, какая та страна, в которой можно купить цветные шарики жвачки и кока-колу. Выяснилось, что Петька уже все знал про Афганистан. – Там огромные фонтаны бьют беспрерывно тысячами струек кока-колы, – говорил Петька, глотая сладкую слюну. – Там вагоны, проезжающие под мостами, везут вместо стеклянных шариков шарики жвачки... Чудесная страна Афганистан, – мечтательно вытягивал Петька жвачку изо рта.

Ге н и й 4

2011

Когда дядя показал нам, как из жвачки надувать шары, Петька перестал мечтать стать директором, он хотел только одного – жить в Афганистане. Из дядиных тугих губ полез белый шарик тонкой пленки. Дядя дул в него, шар рос, закрывая его лицо. Такие шары, мы видели, выдували из ушей лягушки на берегу канавы. – Говорят, к тебе приехал дядя из Афганистана, – остановила меня после уроков Нина Леонтьевна. – Попроси его завтра провести в классе урок. – Я мечтал стал учителем, – сказал дядя, когда я его попросила. Мечта показалась мне неправильной. Мечтать нужно о том, до чего не можешь дотянуться. Например, жить в Афганистане или плевать фашистам в лицо. «Я ничего вам не скажу, как меня ни пытайте...» – и плюнуть. Но я легко могла дотянуться до Нины Леонтьевны, которая каждый день стояла у доски, расставив в стороны ноги. Дотянуться и пойти дальше, не задерживаясь надолго у доски, у которой Нина Леонтьевна будет стоять всегда. Дядя надел военную форму и ремень со звездой. Он краснел, стоя перед нашими партами. Часто отворачивался вбок и смотрел туда, где между окнами висела длинная дощечка с металлическими буквами: «Не любить историю может только человек совершенно неразвитый. Чернышевский». Дядя снял с себя пилотку, надел ее на Петьку, сидящего за первой партой. – Жвачки... кока-кола... – Петька поворачивался назад. Пилотка съехала на затылок. Я никогда не видела Петьку таким счастливым. Казалось, сейчас из ушей у него поползут лягушачьи шары. Вот что может сделать с человеком Афганистан. Дядя прикрепил к деревянной перекладине доски черно-белые фотографии с размытым изображением. Он прикреплял их долго, будто нарочно тянул свои сорок пять минут. Петьке пришлось протереть очки и поглубже задвинуть их на нос, чтобы разобрать картинку на фотографиях. – Дети... – сказал дядя и замолчал, качаясь на облаке. Я столько раз выходила к доске – пол там был твердый.

– Это – душманы... – дядя показал своим твердым пальцем на одну из фотографий. На ней, поджав ноги, на волнах песка сидели люди, похожие на дядьку Витьку – с обгорелыми на солнце лицами, сощуренными глазами. Дядька Витька тоже щурился, когда смотрел на жену. Может быть, хотел увидеть ее красивой. Но что хотели увидеть красивым эти люди с тряпками на голове и автоматами за плечами? Фонтаны с кока-колой и так красивы, стоило ли щуриться? – А там есть море? – спросил Петька, гордясь знакомством с моим дядей. – Там есть песок, – ответил дядя. – И душманы... – добавил он. – Душманы – это враги Советского Союза, – помогла дяде Нина Леонтьевна, подходя к доске ближе и рассматривая фотографии. – Да... – сказал дядя, – душманы – наши враги. И мы с ними воюем... Я пригляделась к людям на фотографиях. Они не были похожи на врагов. У них не было свастики, они были совсем другими, и лично мне не хотелось плевать им в лицо. – А что они нам сделали? – спросил Вовка Худенко. Дядя снова посмотрел вбок, на дощечку, и тянул свои сорок пять минут, как жвачку. – Нам они ничего не сделали, – Нина Леонтьевна снова ему помогла, – но они издевались над другими людьми – женщинами и детьми. Нападали на них. – А где живут другие люди? – Они тоже живут в Афганистане, – сказала Нина Леонтьевна. – Советский Союз всегда встает на защиту слабых. Наши солдаты защищают их. – Вот видите эту девочку, – дядя провел пальцем по фотографии, на которой сидела девочка с закрытой головой. – Она была вашей ровесницей, – сказал дядя. – Когда мы ушли, душманы ее убили... Ее больше нет в живых. На фотографии она была как живая. – А кока-кола? – спросил в конце урока Петька. – Где кока-кола? – Кока-кола на базе, – ответил дядя. Было видно, Петьке расхотелось мечтать об Афганистане, теперь он мечтал о базе. Я не слу-

шала дядю, потому что была занята – я сидела на первой парте и гордилась им. Это – мой дядя. Это мой дядя защищает слабых. Это мой дядя привез мне чемодан. И это – просто мой дядя. – Душманы так называются, потому что забирают души? – спрашивала я, когда, держась за твердый дядин палец, вместе с ним и Петькой шла домой по мосту. Петька не снимал пилотку. – Нет. – Потому что душат? – спросил Петька. – Нет... Просто так называются, и все, – ответил дядя, глядя в канаву. – А ты плевал им в лицо? – спросила я. – Душманам? – переспросил дядя. – Нет... – Почему? – Потому что я – летчик-истребитель, – ответил он. – Свысока мне не дотянуться до них слюной. – А в Афганистане есть ракушки? – спросила я. – Наверное, есть... – Может быть, на месте Афганистана раньше было море, потом бог выкачал из него воду за то, что там душманы, и осталось одно дно с песком? – Там всегда был песок... Мы сошли с мостика и пошли по гальке, мимо магазина «Колос». Дядя шагнул в него и столкнулся с дядькой Витькой, который все еще ходил в трусах, хотя поднимался холодный ветер. – Сейчас он его убьет, – сказал Петька. – Фашиста... Дядькин Витькин орел клюнул моего дядю в грудь – тугую, дуговую. Но дядя поправил ремень на поясе и улыбнулся дядьке Витьке. – А бог есть? – спросил Петька, когда дядя вышел из «Колоса» с прозрачной бутылкой под мышкой. – Я не знаю... – сказал дядя, и его палец в моей руке стал тверже. – Свысока не видели? – поинтересовался Петька, и я подумала, до чего же он – Петька – умный. – Не видел, – ответил дядя, взялся влажным от моей ладони пальцем за металлическую крышку на бутылке, дернул на себя, и крышка звякнула о гальку. – Пальцу не больно? – спросила я.

2011

Ге н и й 4

– Он у меня нечувствительный, – ответил дядя и глотнул из бутылки. Я поняла, что он делал этим пальцем. Показалось дно чемодана, и дядя вернулся в Афганистан. Он ушел, неся в руках пустой теперь чемодан, и, когда садился в поезд под мостом, из уголка улыбалась девушка. Мы с Петькой забрались на мост и, взявшись за перила, махали хвосту поезда. Мост качался под нами – вверхвниз. Одной рукой Петька придерживал на голове дядину пилотку. Больше дядя не привозил мне ни цветных шариков, ни кока-колы. Он исчез из моей жизни так же скоропостижно, как появился. Я часто думала про третью старушку. Где ее похоронили, ведь я не видела кладбищ в том первом городе. Там же, где сына Эммы? Может быть, под кедрами – так много в том городе кедров. Или под сугробом? Мягко ли ей лежать? Подстелил ли кто-нибудь под нее вату? – Петька, давай мы тебя похороним, – сказала я, когда мне надоело терпеть. – Зачем? – спросил Петька. – Я тебя пожалею, – ответила я. – Зачем? – спросил Петька. – Мне нужно кого-нибудь пожалеть, – сказала я, и Петька согласился. Петька завернулся в простыню, как я ему сказала, и лег на пол возле пуфика. Он хотел похорониться в дяди Сашиной фуражке, но я надела ему на голову целлофановый пакет. У нас не было свечи, и я поставила на грудь Петьки небольшой светильник, зажгла его. – Ты умер, Петька, – сказала я. – Ты умер. Петька заплакал. Я сидела на коленях возле него на полу с крышками от алюминиевых кастрюль в руках. – Тан-тан-тан-тан-тан… Бах… Тан-тан-тантан-тан… Бах… Петька плакал, а я думала, хорошо, что у него замотаны руки и он не сможет снять очки. Когда пришла тетя Галя и узнала, во что мы играем, она отхлестала полотенцем сначала Петьку, потом меня. На следующий день мы пошли с дядей Сашей на море, качались на мосту и прыгали по шелковым барашкам.

Ге н и й 4

2011

Я пересыпала песок из кулака в ладонь. Песчинки не были такими мелкими, как в песочных часах. Эти были частицами измельченных ракушек, иногда в песке попадались обточенные волной стеклышки. Песок сыпался, сыпался, и мы снова переехали – с окраины города в центр. А старый Петькин дом так и не снесли. Сначала он стоял и ждал своей судьбы, казавшейся такой же неизбежной, как судьба кроликов, нами съеденных. Но прошло время, а дом стоял, как будто его передумали сносить или о нем забыли. Из земли по-прежнему торчали все те же деревянные колышки, огораживающие территорию палисадника. И, наконец, через несколько лет в него въехали какие-то люди, которым был нужен дом. А дом оказался вовсе и не таким старым. Он даже поновел, напрочь забыв про старых своих жильцов, про меня и про Петьку, про тетю Галю, которая хотела жить по-человечески. Я пошла учиться в другую школу. За партой со мной сидел уже не Петька. Со стены над доской сняли Ленина, на его месте осталось только светлое пятно. К тому времени уже всем стало понятно, что никаких желаний Ленин не исполняет. Дядя Саша получил участок земли за городом. В летние дни мы выезжали на его красном «Запорожце» на огород, где дядя Саша разбил очень ровные грядки под огурцы и помидоры. Работал он в белой панамке и все в тех же синих спортивных штанах. Петька носил воду, я рыхлила землю тяпкой. Было весело. Мы пели – я первым голосом, Петька басом. Дни рождения мы отмечали вместе – я, Петька и дядя Саша родились в один день февраля. Песок сыпался, и постепенно я начала отмечать дни рождения отдельно от Петьки. Однажды Петьку назвали недоразвитым. Прямо в автобусе. Я посмотрела на Петьку и так, и этак. Он казался мне вполне доразвитым. Если верить Чернышевскому, то Петька – наоборот, был очень развитым. Он любил истории – слушать и рассказывать. Он знал про каждого его историю. Петька был развитым.У него было все, что нужно человеку. Все, что нужно для того, чтобы жить по-человечески. Не помню, куда мы ехали. Какой-то пассажир толкнул его в плечо.

– Что встал, недоразвитый? – сказал он Петьке. – Посторонись. Петька посторонился и не заплакал. Лицо дяди Саши стало мягкой булкой. Тетя Галя прижала Петьку к себе, теперь он доходил ей до груди. Петька вырвался, у тети Гали не было сил его удержать. – Сам ты недоразвитый! – крикнул Петька басом, у него уже начал ломаться голос, и, когда Петька разговаривал со мной, мне казалось, чтото сломано в моем ухе. Дядя Саша схватил Петьку за плечи. – Стой на месте. Стой на месте, – повторял он в Петькино ухо. Петька толкал дядю Сашу, бил его кулаком в мягкий живот и говорил: «Пусти… пусти…», а тетя Галя кричала: «Петя! Петя!». Петька вырвался, но когда подбежал к обозвавшему его пассажиру, стоящему у закрытой двери на подножке, то не стал месить его кулаком, как только что дядю Сашу. Он просто расплакался, стоя напротив него. Тетя Галя тоже заплакала. А дядя Саша отвернулся к окну вмиг почерствевшей булкой. Пассажир пристально посмотрел Петьке в глаза, не знаю, как он выдержал Петькины клювы, еще раз назвал его недоразвитым и спрыгнул на остановке. Тетя Галя не стала собирать рассыпавшиеся шпильки, а Петька весь тот день был очень тихим. Не менялось только море, оно всегда было вполне предсказуемым. Если утром шел дождь, оно штормило. Но кто ж соберется купаться в дождь? А бывало, на улице пекло, от жары трескался асфальт, и сгорала листва на деревьях. Но подходишь к морю, а вода ледяная, ноги сводит. Впрочем, и это тоже было вполне в духе моря. Как-то дядя Саша поленился придавить камнями морское покрывало. Ветер поднялся в секунду. Покрывало улетело – болталось вялым парусом в воздухе, обессилев, падало на песок и снова поднималось, когда ветер вдыхал в него новую силу. Небо потемнело, нависло буграми, становилось ближе и ближе, казалось, вот-вот свалится на нас. – Над седой равниной моря ветер тучи собирает! – крикнула я, стоя к морю лицом и глядя прямо в его бездну.

– Между тучами и морем гордо реет буревестник! Каждая новая волна была выше предыдущей. Сначала море толкало меня в колени. Потом поднялось до пояса, заревело и ударило в живот. – Гордо реет буревестник! Море бросило мне в лицо песок, порезало глаза. – Гордо реет буревестник! Черной молнии подобный! Я успела оглянуться на дядю Сашу, на его глубокий пупок над резинкой длинных трусов. Море ударило меня по лицу. Сбило с ног. Я ушла вместе с отхлынувшей волной, и под водой моя голова продолжала работать, производить мысли. Я думала о том, что сейчас доплыву до самого глубокого дна и увижу разбросанные по нему ракушки – белые и черные, свернутые в завитушки или похожие на кричащие рты. То-то интересно, что мне скажет третья старушка. И что я скажу сама, когда начну говорить из ракушек? Дядя Саша потянул меня за ногу. Я попрыгала на берегу сначала на одной ноге, потом на второй. Из ушей вытекла морская вода. – Буревестник, пора собираться. Шторм начинается, – закричал дядя Саша, и море унесло его голос. Дошли до лагуны. Дождь потек крупными каплями. Ветер бросал в нас песком, и он прилипал к мокрой коже. Я оглянулась. Море поднималось стеной воды. Чем мы ему не угодили? Его пена лизала низко нависшее небо и стекала с него густыми тяжелыми каплями. – А вдруг бог есть? – спросил Петька невпопад. – Глупый Петька робко прячет тело жирное в утесах… – невпопад ответила я. – Люблю Лермонтова… – невпопад отозвался дядя Саша, глядя на волну влажными глазами, а потом поспешил к рельсам, сняв намокшую панамку и сунув ее в карман. В девятом классе Петька уехал на родину дяди Саши – в Воронеж. Тетя Галя ходила голыми ногами по новому паркету и вовсю жаловалась на пятки. Пуфик она задвинула в угол, от него пахло

2011

Ге н и й 4

пылью. Новый еще на моей памяти диван стал старым. Петька приехал на Новый год. 31 декабря он прилепил к лицу вату, натянул на себя мою шубу, рукавов которой не хватило ему на запястья. – Тук-тук-тук! – постучал по полу палкой от швабры. – Я – Дедушка Мороз! Подарки вам принес! Дядя Саша развернул газетную бумагу и вынул из нее парусник. – Сынок… – тихо протянул дядя Саша. – Дяденька, какой я вам сынок! – пробасил Петька. – Я – Дед Мороз! – Хорошо, Петенька, хорошо… – отозвался дядя Саша. И тут, на этом самом месте, мне очень хочется закончить свой рассказ про Петьку и сойти уже с подоконника, на котором жестко сидеть часами. Мне нравится такая концовка. Но с самого детства я привыкла к тому, что мои желания никого не интересовали, никто их не исполнял, а я, как уже много раз говорила, очень хорошо помню свое детство. Поэтому я закончу рассказ так, как мне не нравится. Мне стало скучно во втором городе. Низкие дома давили на меня. Не помню ни дня, когда бы у меня не щемило. Это чувство, которым я заразилось в первом городе, стоя у бочки с квасом, приходило все чаще. Петька слал письма, он собирался поступать в военное училище. Я поменяла второй город на третий. Вокруг меня все так часто менялось, пора было и мне что-то изменить. Изменить самой. Я не видела Петьку лет пять. Встретились мы в Москве, когда он был проездом из Воронежа. Петька назначил мне встречу в метро. Он сидел на скамейке в центре зала в кашемировом пиджаке, очень широком в плечах. Когда Петька встал, то оказался не таким высоким, как обещали подплечники. – Давай выйдем из метро, – предложила я. – Тут ничего не слышно. Петька сжал ручку своей дорожной сумки. – Лучше здесь посидим, – сказал он. Петька рассказывал про родителей и Воронеж. Когда говорила я, он не хотел слушать и мотал го-

Ге н и й 4

2011

ловой. И я решила, пусть говорит он. Его голос попрежнему ломался или просто когда-то сломался окончательно и теперь починке не подлежал. Я вспомнила, как в детстве он говорил, что это не у него голос ломается, а у меня искривление барабанной перепонки. – Петька, а помнишь… – произнесла я. Петька замотал головой, он, кажется, ничего не хотел помнить. Или воспоминания перестали быть ему нужны, и он захлопнул за ними дверь. На платформу приходил поезд, состав забирал Петькин голос, и Петька умолкал. Когда состав уносил грохот в тоннель, Петька своим изломанным голосом продолжал рассказ с того самого места, где остановился. Петька разлюбил слушать истории. Он хотел только рассказывать, и я долго слушала то его, то составы, но в конце оказалось, что никакой истории у Петьки и нет. Составы проносились мимо нас с двух сторон, и в минуты пауз мы просто, улыбаясь, смотрели друг на друга. Петька снял очки, вынул из кармана носовой платок и потер стекла, чтобы чем-то заполнить очередную паузу. Когда он поднял глаза, я посмотрела в них и поняла, что он – недоразвитый. Про себя я решила, что никогда не поеду в Воронеж. А потом как-то взяла и съездила. Я сидела на подоконнике. Листья с дерева облетели. Я могла опустить оранжевую штору, ветки которой всегда в цвету, но за шторой не видно было бы Москвы. В ту осень у меня щемило и со шторой, и без, и я подумала, что, если не поеду сейчас же в Воронеж, мой подоконник не выдержит и провалится подо мной. И я выстрелила из окна. Сойдя с поезда, я отправилась в церковь. Утром в ней отпевали, в обед – венчали. Я села на скамейку, желая досидеть до конца и увидеть то и другое. Я уснула и проспала все. Мне ничего не приснилось. Когда я проснулась, в церкви было пусто. Петькин рассказ о Воронеже оказался точным, как путеводитель.

Мне 23 года. Родилась в Махачкале. С детства была странным ребенком, любила одиночество и волшебные рассказы. Работая по образованию дизайнером, параллельно занималась написанием сценариев и стихов. Любимый писатель Макс Фрай и мама Ирина Ободинка.

Лана Арчегова г. Махачкала

«Если кто-то верит в то, что я пишу, значит это правда»

О жизни Они встают каждое утро. И хорошо, что я не знаю точно, только из-за желания встать или изза необходимости. Иначе чувство вины подъедало бы меня с еще одной стороны. Я-то при первой прихоти могу себе позволить отлеживаться, кутаясь в теплое одеяло до обеда, да хоть целый день! В то время как они, в свою очередь, на моей памяти, не позволяли себе такого ни разу. Это какие ж они сильные! Да и там, на работе, в течение всего дня они тратят себя, а трата себя в их возрасте происходит куда быстрее. И оба в глубине души недовольны своим положением, должностями, статусом. И не удивительно. Грамоты, дипломы, черно-белые фотографии, на которых они, воодушевленные, на международных конференциях, съездах специалистов, каждый учился быть профессионалом в своей области, добросовестно и самоотверженно, будто не зная, что можно было иначе… А потом пара ключевых моментов- упущенные шансы в силу чего-то или кого-то (сделаю потом, сомневаюсь в своевременности / уместности действия, не могу!), а что-то честно делалось, но результаты себя не оправдали. Были и успехи, у каждого свои. Светлые времена, которые теперь изредка таят на губах мечтательной, грустной улыбкой. Вспоминают с замиранием сердца и нескрываемой тоской. Вечером один за другим откроют дверь и войдут. Иногда с одинаковой буханкой хлеба – не сговорились! А теперь всего не съесть, и добро будет черстветь. Через час ужин будет на столе,

а там и рукой подать до ночи, когда свет потушат во всех комнатах и писать уже будет негде. Встали, поработали, принесли есть, чтобы завтра снова встать. Перемотаем на 10 лет назад. Все то же самое. Чуть больше живых среди родственников, а и оттого, наверно, более живые они сами, немного другие декорации, ужин готовится быстрее, да и уборка до и после него – обычное, незаметное дело. 20 лет назад меня не было по уважительной причине- я еще не родилась. Но знаю, как все было. Так же. Только легче и быстрее. Оно и понятно: ожидание ребенка кажется колоссальным вложением в свое будущее, которое сделает жизнь лучше и правильней. И вот я – колоссальное вложение. Второе в их жизни. Только не чувствую я свою колоссальность, не нахожу ту значимость существования, которую они в меня вкладывали. Зато ощущаю все же обязательства. А что делать-то? Сколько ни думай, а человек больше, чем родить другого человека, ни на что не способен. Это самое большее. Но воспроизвести его для своей якобы самореализации – не сосем то, если даже совсем не то… Чтобы через десяток лет он так же не знал, как выразить свое «спасибо», и, не найдя ничего оригинальней, так же дал жизнь еще одному существу?.. Появляемся, не зная, для чего и поэтому не можем вразумительно объяснить, для чего жить, своим же детям. «На счастье». А скажи-ка ему, где именно его найти! Может, конечно, он гораздо быстрее тебя найдется здесь и будет проще в этом, ну а если нет? Тебе за него не страшно?

2011

Ге н и й 4

Тем временем в зеркале меняется и твое собственное отражение. Вчера в маршрутном такси мальчик, тыча в меня пальчиком, облепленным воздушной розовой ватой, пролепетал, обращаясь к девочке:

– Какие очки у тети!!! Ребенок, для него все тети да дяди. Вот только... когда я стала называть своих ровесников(!) детьми?! Ах, да… я выросла.

Книги Когда я была маленькой, мы с семьей жили в тесной однокомнатной квартирке. А я любила читать. Причем любовь к чтению просыпалась именно в тот момент, когда засыпали мои родители. Сверкая в темноте глазами, я в трусах и майке, крадучись приближалась к книжному шкафу, освещенному лишь фонарем со двора. В сумерках полки с рядами книг казались таинственной библиотекой, сияющей изнутри матовым лунным светом. Пожалуй, процесс чтения начинался уже тогда, когда меня и страницы книг разделяла тонкая преграда стекла. Наверно, поэтому, несмотря на слабое освещение, я всегда вытягивала какую-то определенную книгу – действовал некий принцип, питающийся подсказками интуиции. А может, и сама книга звала меня, и в момент, когда я была убеждена, что выбираю книгу, – меня вы-

Ге н и й 4

2011

бирала она. Первые страницы перебирались так же быстро, как и последующие, только со временем воздуха под одеялом становилось мало. Все чаще и чаще, выключив фонарик, я выныривала в холодный комнатный воздух. Волосы облепливали взмокшее лицо и шею, но терпения восстановить дыхание не было – руки жег переплет книги, ее внутренность тянула под одеяло. Я старалась не упустить ни секунды, чтобы не отключаться надолго от происходящего там, великого и волшебного. Не променять это на ничего не происходящее здесь. К рассвету на полке красовались все книги до одной, потому что вернуть книгам книгу, предположительно члена их семьи, было моим важным ритуалом. Суть которого, впрочем, как и существование, никогда и никому не раскрывались…

Эльмира Битаева г. Махачкала

19 лет. Родилась и выросла в Махачкале. В настоящее время студентка Московской государственной юридической академии.Третья публикация в журнале «Гений».

Вывести из равновесия Было уже поздно. И шел снег. Лед блестел под ногами, как серебристый лаковый паркет – ровный, изящный. Каблуки стучали звонко и быстро, даже очень быстро – я опаздывала. Встреча была назначена на семь. Я должна была поспеть хотя бы к половине. А сейчас было восемь, телефон мой разрывался от сообщений и звонков. …А еще работа…ух, работа…если б зарплата соответствовала их требованиям, если хотя бы отношение было б стоящим…но не было ни первого, ни второго. …А еще дети…ух, дети…если б они научились справляться без меня и перестали хулиганить в школе…у меня было бы больше времени…и я б не носилась сейчас, а уже сидела на встрече. …А еще муж…ух, муж…если б не его друзья, не эти ночные посиделки…я бы выспалась с утра и закончила отчет в первой половине, не пропустила бы обед…не опаздывала бы сейчас. …А еще родители…ух, родители…если б не ссора с ними, я бы не накричала на мужа…и он бы не пригласил друзей назло мне…довез бы вовремя, а не вынудил добираться пешком. …А еще квартира…ух, квартира…если б не этот кредит, не было бы никакой надобности разрываться между двумя работами сразу…сидеть перед компьютером по ночам… бежать теперь.

…А еще соседи…ух, соседи…если б не затеянный ими подъездный ремонт, я бы смогла купить детям обещанные коньки, они бы не обиделись на меня…не хулиганили бы в школе… Вокруг было темно и пусто: ни души. Толпились дома, и я досадно прорывалась между ними и опять попадала в какой-нибудь мрачный двор. Каблуки стучали и стучали, телефон звенел, часы трещали, и слезы были готовы в любой момент сорваться с моих глаз. …Работа…дети…муж…родители… Все будто сговорились против меня…специально делая всё, лишь бы разозлить меня…вывести из равновесия…и… …Я сама не поняла, что произошло. Не то оступилась, не то поскользнулась. Видимость резко взлетела до неба, и если секунду назад я смотрела вперед, на выстроившиеся гаражи, то теперь перед глазами оказалось нечто сине-черное, с блестящими огоньками и большим белым кругом. Я неподвижно лежала на спине. Тишина. Неожиданное легкое чувство покоя охватило меня. Я лежала, по-прежнему лежала, и мне совсем не хотелось подниматься. Как будто стоило только это сделать, и пришлось бы бежать дальше, дальше злиться, нервничать, плакать… А оставаясь, ничего этого не требовалось. Минуты остановились, и никто уже меня не ждал. Я стала хозяйкой своего времени. Сама решала, что мне делать.

2011

Ге н и й 4

А делать ничего и не хотелось. Лежать спокойно, смотреть на небо, дышать зимним воздухом, и всё…больше ничего… Я была счастлива. Хрупкие снежинки ложились на мое лицо и слегка щекотали… как в детстве. Я улыбнулась: в детстве… Работа… возможно, если б я не спорила с начальством и не возмущалась по пустякам, никто бы ко мне не придирался. Дети… наверно, мне бы стоило побольше уделять им внимания и не проводить выходные перед телевизором, а хоть раз сходить с ними погулять, вникнуть в их проблемы. Муж… давно мы с ним не говорили по душам. А жаль, раньше постоянно делились тем, что скрывали от остальных… и вот стали скрывать и друг от друга. Родители… мои милые, как же я их люблю! Но с годами не замечаю, что и мои мальчишки стали такими же по отношению ко мне, как и я к своим. Забываю подготовить подарок на праздники, молчу, когда нужно говорить, ворчу, когда требуется только лишь извиниться. Квартира…такая просторная и светлая. Как же повезло, что нам предоставили ее в рассрочку. Совсем немного, и квартира будет наша. Соседи… и когда я в последний раз к ним заходила? Они сами убираются в подъезде, чтоб не скидываться всем на уборку, а мне жалко какуюто четверть зарплаты на новую покраску. Но и кто же я после этого? Я привстала, отряхнулась, достала телефон. На заставке была фотография моей семьи – все

смеются, и все счастливы… Как же я всё испортила за один только год. Я позвонила сыну, зная, что он все еще на меня в обиде. – Да, мам? – сказал он серьезно. – Привет, мой маленький, – произнесла я ласково, – вы дома? – Да, делаем уроки. – А папа дома? – Смотрит телевизор, – и добавил со вздохом: – Один. Мы ели, а он не захотел. Я замолчала, смахнула со щеки снежные хлопья. – Передать ему трубку? – Нет, лучше слова мои передай…Скажи, что я его очень люблю. – Хорошо, мам, – оживился сын. – А ты скоро? – Скоро, скоро, – засмеялась я. – И на вашем месте я бы поторопилась с уроками. Он недоуменно усмехнулся. – Но кто-то же должен пойти со мной выбирать коньки. – Мама! – обрадовался он. – Может, мы сегодня и на ночной каток сходим? Все вместе. Я задумчиво посмотрела на гладкий лед у себя под ногами и непроизвольно представила лица собравшихся за столом «мажоров». Да, какой же, наверно, организатор сейчас злой, ждет меня битый час, а я и не спешу никуда. И не нужна мне никакая вторая работа. – Конечно, сынок, – согласилась я, – вот накормим нашего папу и пойдем. Все вместе. Как раньше…

Утро добрым не бывает Субботнее утро. Звенит телефон. Я сонно высвободилась из-под одеяла, неуклюже шаря по поверхности прикроватной тумбы. Глаза упорно не разлеплялись, и рука, увязнув в остатках вчерашнего пудинга, с трудом сомкнулась на мобильнике. Из-за задернутых штор в комнате было темно, как в погребальной. – Да? – вяло спросила я, устало вытирая испачканные пальцы о свисающий угол простыни.

Ге н и й 4

2011

В трубке раздался строгий женский голос. – Здравствуйте, вас беспокоят из деканата. Настройтесь, пожалуйста, на серьезный разговор. Я разом выпрямила скошенные на часах глаза и сдавлено переспросила: – Насколько серьезный? – Крайне, – безжалостно констатировала она, – ваши документы поданы на исключение.

Я подавилась зевком и чуть снова не вляпалась в пудинг. – К-как?! Почему?! За что?! – А вы думали, что все ваши фокусы так просто пройдут? – Какие фокусы? – растерялась я. – Ой, только не надо снова играть! – непонятно с чего взвилась женщина. – Вы взрослый человек и должны отдавать отчет своим действиям! Наш университет возлагает нешуточные надежды на каждого учащегося, а вы так бесстыже пренебрегаете этим! – Я… – Нет преподавателя, который бы не жаловался на ваше хамское поведение! Как можно?! Вы же девушка! – Но… – И ваши постоянные компании! – Я… – И выпивка! – Нет! – с трудом вклинилась я. – О чем вы? Я не понимаю… – Вы хотя бы посмотрите на ваш внешний вид! Я рефлекторно поправила взлохмаченные волосы и притихла в страшном ожидании продолжения. – Разве приличная студентка может себе позволить такое?! – К-какое? – Нет-нет, у меня язык не поворачивается это описать, – запыхтела она. – Однако есть несколько письменных жалоб, которые как нельзя лучше характеризуют ваше отношение к учебе и жизни в целом! Зашелестела бумага. – Преподаватель социологии: «Когда я увидел данную особу впервые, у меня волосы встали дыбом. Сказать, что ее облик не соответствовал всем известным нормам приличия, – не сказать ничего. Ее пестрые наряды, цвет волос, вбитые гвозди…» – Гвозди? – ужаснулась я. – Ну конечно же, вы-то их называете по-другому, – передразнила женщина, – но их предназначение тем не менее совершенно не меняется.

Я осторожно прощупала свои серьги в форме маленьких полумесяцев. – А ваши нескончаемые пропуски! Как вы могли подумать, что этого никто не заметит?! – Но я же не пропускала без причины! – Ах да, прогулки по Москве – это очень важная причина! – Но… – Мы долго терпели. Мы давали вам шанс исправиться. Смотрели на ситуацию сквозь пальцы. Если бы вы подошли ко мне вчера… – Вчера я была у врача! – Вот! – победоносно заключила она. – У меня есть подтверждающая справка! – Это не выход! – Но я же не знала, что за это исключают…– бессильно всхлипнула я. – Нет, Дарья, исключают и за меньшее, а в вашем случае… Кровь прильнула к моему лицу. – Дарья?! – Да, Дарья, я обращаюсь к вам, – раздраженно подтвердила женщина. – Нет, вы не поняли – я не Дарья. – А кто?! Я назвалась. Наступила тишина. Выждав некоторую паузу, она смущенно уточнила: – Выходит, это не вам. – Выходит, что да, – осторожно подтвердила я. Мы опять замолчали. – А…что сказал врач? – Э-э-э, – не сообразила я. – Вы же ходили вчера. – О, ну…это…всё нормально. Просто плановый осмотр. – Какая молодец, – восхитилась женщина, – правильно, нужно смолоду за здоровьем следить. Я вздохнула, тактично умолчав, что состоявшийся разговор вряд ли отразился на нем лучшим образом. – И…как дела в общем? – прониклась она. – Что делаете?

2011

Ге н и й 4

– Да вот только закончилась экзаменационная неделя, отсыпаюсь… отсыпалась… Женщина виновато осведомилась: – Я, наверно, вас разбудила… – Ничего страшного, – скрепя сердце, выдавила я. – Вы же понимаете… – Конечно. – Я заработалась… – Со всеми бывает. – И голос повысила…назвала хамкой… – Ничего, я уже забыла. – Это же относилось не к вам… – Все равно забыла. Она подытожила: – Не буду больше вас задерживать… Простите меня еще раз… – А меня точно не исключают? – не удержалась я. – Нет-нет, конечно, нет, – заверила она. – Если будут какие-то проблемы, я тут же вам сообщу. – Спасибо, не стоит так беспокоиться. – Обязательно сообщу, не волнуйтесь. Я усмехнулась в ладонь, невольно согласившись с тем, что студенческие годы незабываемы.

Ге н и й 4

2011

– Ну что, удачного вам дня. – Спасибо большое. И вам. – И вам спасибо, – засмеялась женщина, – подходите, если что. – Конечно, конечно. – Да-да, подходите. Было приятно поговорить. – Я рада…что вам было приятно… – Да, мне тоже очень…Кстати, как сдали экзамены? – Хорошо. – Замечательно! Вы умница. – Спасибо. – Не за что. До свидания. – До свидания. Счастливо вам. – И вам…счастливо тоже. Я опустила телефон, чувствуя, что уже еле сдерживаю смех. Вот расскажу кому-нибудь, ни за что не поверят! Это же надо так…вот каламбур… Сон мне отбило напрочь, но вставать все равно не хотелось. Я потянулась и с удовольствием откинулась на подушку. А потом вообще уткнулась в нее лицом, чтобы своим хохотом не перебудить всю квартиру.

30 лет. Родилась и живет в Махачкале, работает медсестрой. Рассказ «Навстречу солнцу» – ее первый литературный опыт.

Кабира Буттаева г. Махачкала

НАВСТРЕЧУ СОЛНЦУ Тебя увидел я – и предо мною Открылся рай, и показалось мне, Что ангелы небесные толпою Слетаются в глубокой тишине И вьются над твоею головою. Я в цепях – навек теперь с тобою... «Здравствуй и прости за то, что я сделал. Я не могу жить без тебя, вернее, могу, но не хочу. С твоим уходом ушли все краски и звуки, наполнявшие мою жизнь когда- то. Я ем и не чувствую вкуса еды, я живу и не чувствую вкуса жизни. Это как чёрно-белый вариант цветного фильма. Бледная пародия на жизнь. Ты хотела денег – они твои. Будь счастлива. Твой.......» «Письмо жгло и оттягивало карман, как раскалённый утюг. Хотелось достать и дописать ещё что-то, но тогда я всё испорчу. Боже, когда же закончится эта лестница! Хм... Лестница в никуда... Надеюсь, она разозлится, когда узнает, злость лучше, чем чувство вины, не хочу, чтобы она чувствовала себя виноватой. Ведь она не виновата, что я неудачник. Если бы не она тогда, то я бы сделал то ,что собираюсь ещё год назад... Я прыгну с крыши самого романтичного и сказочного места в нашем городе. Оттуда, где мы познакомились. Оттуда, где всё началось...» Годом ранее... «Придёт или не придёт? Ну же, перестань вести себя, как школьник, тебе давно за 30. Интернет знакомства, да, так я и думал, что ни к чему хорошему это не приведёт, а вдруг она как Годзилла?

Да нет, она, небось, красотка, увидела меня и не стала подходить. Вот чёрт! Какая обалденная! Неужели она? Нет, вряд ли. Ну, конечно, прошла мимо! Стоит, кого- то ждёт? Да, поглядывает на часы, злится... Какой дурак заставил ждать такую женщину? Если бы она была моей… Моей? Размечтался, даже подошва от её туфли никогда не будет моей. Прекрати на неё пялиться и жди свою Мечтающую Деву, ну и ник. Хотя у меня не лучше Одинокий Странник, ну, одинокий – это точно, но вот странник, я ж никогда не был даже за пределами своего города... Уже полчаса жду, так я и знал, что облом, как обычно...» – Простите, вас тоже обманули? «Она это мне?» – Да – ответил я, заикаясь. – И вас? – Да, – смущаясь, сказала она. – Свидание вслепую? – Да. «Неужели у такой красотки никого нет, и она ходит на свидания вслепую?» – Ну, раз уж нас с вами бросили, то, может, попьём кофе, поболтаем. Так не хочется идти домой и слушать тишину. Хотя у вас, наверное, свои планы, простите, я так навязчива. – Нет, нет, что вы! Я совершенно свободен! И раз уж у нас есть свободное время, то почему нам не пообщаться? У меня всё равно не было никаких планов на вечер. Куда бы вы хотели пойти? – Туда, где потише.

2011

Ге н и й 4

– Отлично. Полумрак и тишина кофейни, куда она меня привела, оказывали такое успокаивающее действие. Я полностью расслабился, хотя тот факт, что рядом со мной женщина, красивей которой я не видел в жизни, должен был меня заставить нервничать. «Интересное место, никогда здесь раньше не был, хотя проходил мимо несколько раз. Что бы у неё спросить?» – Простите, чем вы занимаетесь? -спросила она. «Ну вот, она меня опередила». – Я инженер. – Правда? Очень интересно! «Интересно? Что может быть интересного в инженере?» – А вы? – Я модель... – почему-то смущаясь, ответила она. – Неужели? Хотя, извините, я хотел сказать, разумеется, как же иначе, с такой-то внешностью. – Вы считаете, что внешность – это главное? – А вы хотите сказать, что нет? – Так многие считают, а я устала, что меня воспринимают только как красивую куклу. Я, между прочим, учитель иностранного языка и преподавала в школе. Это то, чем я могу гордиться, то, чего я добилась сама. Как я могу гордиться своей красотой, если это просто удачное сочетание генов и Божий дар. Ведь я не приложила никаких усилий к тому, чтобы у меня были такие глаза, губы, кожа. Мне всё это досталось по наследству, и жить с этим не так легко, как кажется. – Вы учительница? – в шоке спросил я. «Училка, ну надо же!» – Да. – Тогда почему вы не работаете по специальности? – Учителям платят мало, модели же зарабатывают куда больше. А с некоторых пор мне нужны деньги, так что выбирать не пришлось. Время летело, а мы общались не как два незнакомых человека, а как двое друзей, не видевшихся много лет. С ней было легко, свободно и солнечно. Да именно тогда я в первый раз сравнил её с солнцем. «Как бы попросить её номер?»

Ге н и й 4

2011

– Мне с вами так легко, давно я так ни с кем не откровенничала. Если вы не против, я возьму номер вашего телефона, попили бы кофе как-нибудь. «Она что, мысли мои читает?» – Да! Конечно! С удовольствием! Очень рад буду услышать вас! И увидеть тоже! «Заткнись, идиот». – Тогда до скорого, мне уже пора. Взяв салфетку с номером моего телефона, она выпорхнула из кафе и впорхнула в мою жизнь. Она позвонила через три дня, просто сказала в трубку: «Привет, хочу кофе» – и рассмеялась. А я не верил, что она позвонила, не верил, что всё это происходит не во сне. Мы встретились в той же кофейне, потом бродили по вечерним улочкам. Моя жизнь изменилась так быстро, что я не мог даже вспомнить, как же я жил до неё. Прошло около двух месяцев, мы виделись пару раз в неделю, и я жил ожиданием следующего раза увидеть её, слышать её смех. А потом она пропала, прошла неделя, вторая. Она не звонила. Номер мобильного, который она мне оставила, не отвечал. Ни домашнего телефона, ни адреса я не знал. Мне стало страшно. Я не знал, где её искать... Я стал жить ожиданием звонка, и если раньше ко мне звонили очень редко, то теперь мой телефон просто умер. По нескольку раз в день я проверял телефон, чтобы убедиться, что он работает. Когда прозвучал звонок, от неожиданности я облил себя горячим кофе, но не почувствовал боли. От громкой трели, которая оглушила меня, я не слышал никаких звуков, кроме звонка. Звонка, который я ждал столько дней. Даже не подняв трубку, я знал, что это она. – Привет! – радостно поздоровалась она. – Ты сегодня свободен? У меня есть планы на тебя, – и рассмеялась. От переливов её звонкого смеха по моему телу побежали мурашки, мне стало так спокойно и радостно, и тут я понял, что люблю её. Так просто и легко я понял, что она единственная женщина в моей жизни, что никого никогда не было и уже не будет! – Привет, – ответил я, почему-то злясь. Я ждал, скучал, нервничал, позвонит она или нет.

А она так просто позвонила, без объяснений и смеётся надо мной. – Где ты была? Почему так долго не звонила? – Ого, полегче, я не люблю, когда ущемляют мою свободу, – всё ещё смеясь, ответила она, но в голосе появился металл. «Я что, задал вопросы вслух? Идиот, какое я имею право на неё?» – Да я же шучу, тебя давно не было слышно, я переживал всё ли в порядке. Очень рад, что ты позвонила. Встретимся там же? – Вообще-то, я хотела пригласить тебя к себе, у меня сегодня день рождения. Придешь? – Обязательно. Диктуй адрес. Положив трубку, я стал лихорадочно придумывать, что одеть, у меня совсем нет ничего приличного, а там, наверное, будут гости. А что подарить, неудобно идти без подарка, и денег практически нет. Нужно зайти в банк и снять со счёта всё, что осталось. В голове крутился один и тот же вопрос: «Что во мне есть? Почему она общается со мной? Как такая, как она могла заинтересоваться таким, как я?» Недалеко от банка был книжный магазин, там я купил книгу «О философии мира и центре Вселенной каждого человека», или, просто говоря, «Про себя». Подъехав к её дому, я обомлел: она жила в одном из лучших и престижных районов города, в старом доме, где французские окна и балконы, поддерживаемые атлантами. Найдя нужную дверь, я долго не мог собраться с духом, чтобы позвонить. Наконец, вздохнув глубоко , я нажал на звонок, дверь распахнулась мгновенно, как будто стояли за дверью и ждали моего звонка. – Вам кого? – спросил меня симпатичный тип с угрюмым лицом. Не успел я и рта раскрыть, как услышал ЕЁ: – Кто там? – Она вышла навстречу, вернее, не вышла, а выплыла. И я забыл обо всём, кто я, где нахожусь и зачем вообще сюда приехал. – С днём рождения! – сказал я. «Я люблю тебя!» – хотел сказать я. Она посмотрела на меня так, как будто поняла, что я хотел сказать, и покраснела... – Спасибо, я рада, что ты пришёл. Познакомься, это мой брат, он приехал в гости пару дней назад.

«Брат? Брат!» – Очень приятно. – Мне тоже – ответил он сухо. – Проходи, я познакомлю тебя со своими друзьями. Ни один из них мне не понравился. Зачем они ей, они её не стоят, они грубы и завидуют ей. А я её стою? Почему я здесь? Потому, что я люблю её! Потому, что она позвала меня. А вдруг кто- то из них думает так же, как я, кто- то из них любит её? Как же я возненавидел их всех за то, что они могли вот запросто общаться с ней, за то, что они были частью её мира. А я? Я просто случайный знакомый... И в этот момент я поймал её взгляд. Он перевернул мне душу. Я понял, что они все в тягость ей, что они ей не интересны, что она была бы рада от них всех избавиться и просто поболтать в нашей кофейне. Книга ей очень понравилась, и она поцеловала меня. Я обомлел. Это было даже лучше, чем я мог себе представить. Позже, когда гости разошлись, я помогал ей мыть посуду. Её брат заснул на диване в гостиной, а мы сидели на кухне пили кофе с коньяком. Счастливее меня не было. В этот момент зазвонил телефон, она подняла трубку и стала разговаривать с кем- то из своих подруг. Но внезапно её лицо изменилось, она побледнела и стала ругаться на непонятном мне языке. Я в первый раз видел её такой, но даже в гневе она была прекрасна. Я любовался ею. Положив трубку, она прикусила губу и смотрела куда- то вдаль. Вдруг из прекрасных глаз хлынули слёзы, и она убежала в ванную. Я поспешил за ней, но она отказывалась выходить, и я вернулся на кухню. Минут через десять она вышла из ванной. – Извини, мне не следовало срываться, ты не должен был этого видеть. Прости, тебе лучше уйти, уже довольно поздно. Я устала. – Что случилось? Я могу чем- то помочь? – Нет. – Она посмотрела на меня задумавшись, а потом, скорее себе, чем мне, ответила: – Нет. – Но я хочу помочь. Если это в моих силах. Расскажи, что случилось. Она так странно посмотрела на меня и спросила: – Помнишь день, когда мы познакомились,

2011

Ге н и й 4

ты спросил, почему я не работаю по профессии. Я ответила, что мне нужны деньги. Так вот мой брат очень серьёзно болен, но ему можно помочь, нужны только деньги на операцию и послеоперационную реабилитацию. Лекарства, которые он сейчас получает, чтобы продержаться до операции, очень дорогие, потому-то я и стала моделью, я берусь за любую работу, в журналах, в рекламе, где угодно, лишь бы заработать денег. Мы не граждане этой страны, дома нам сказали, что помочь могут только здесь. Сначала сюда приехал брат, по направлению, потом я. Скоро мой контракт заканчивается, мне обещали один проект. Я очень на него рассчитывала, но сейчас позвонила подруга и сказала, что им нужна модель не с такой яркой внешностью. Так что в течение этого месяца я должна срочно найти новую работу, иначе меня депортируют домой. – А твой брат? – «Домой? Но я не могу без тебя!» – Он останется, но дома я не смогу зарабатывать на его лечение, так что это вопрос времени, когда он вернётся. Меньше денег, меньше лекарств, и никакой операции. За всё нужно платить! – И она снова расплакалась. – Я не знаю, что делать! – Что можно сделать? Ведь должен же быть какой -то выход? Как ты можешь остаться здесь? – Если заключу контракт или выйду замуж. – Она иронично усмехнулась. – Последнее вряд ли. А с работой не ладится. – Замуж?- «Так просто? » – Ты имеешь в виду фиктивный брак? Я согласен помочь, если ты не против. Её глаза были удивленно распахнуты: – Ты хочешь на мне жениться? Почему? – Потому что я хочу помочь, – сказал я. «Потому что я люблю тебя!» – хотел сказать я! – Но это так.. неожиданно.. странно. Я не привыкла, чтобы кто-то мне помогал, заботился обо мне. Я не думаю, что это хорошая идея, у меня такое ощущение, что я тебя заставила. – Нет, что ты, я действительно хочу помочь! – «Я никогда и ничего не хотел так сильно!» В эту ночь я остался ночевать у неё, и начался мой Рай. Через месяц мы поженились, её брат

Ге н и й 4

2011

опять лёг в больницу, а мы наслаждались нашим счастьем... Приближалась небольшая праздничная дата, и я думал над тем, что бы ей подарить, как вдруг получил уведомление, что меня разыскивает нотариус. Придя домой рассказал, что кто-то неудачно пошутил надо мной и отправил мне уведомление. Она отреагировала странно, сказала, что в жизни всякое бывает, и я должен обязательно всё выяснить. На следующий день я поехал по адресу, указанному на конверте, уверенный в том, что это или чья-то нелепая шутка, или ошибка. Каково же было моё удивление, когда мне сказали, что я стал наследником нескольких миллионов евро и двух фабрик. Я БЫЛ В ШОКЕ! Но, увидев все документы, я обрадовался, что закончилась моя нищая жизнь, что я смогу дарить ей подарки, которые она заслуживает. Что наконец-то хватит денег на операцию её брату и не придётся больше столько работать по ночам и ездить в командировки. – Ты уверен, что всё это теперь твоё? – спросила она. – Пока нет. – То есть? – Нужно, какое-то время чтобы я вступил в наследство, пару недель, как сказал нотариус. Не переживай теперь мы заживём по-другому. Первым делом мы оплатим счёт в больнице, и твоего брата прооперируют, потом купим красивый дом на побережье, ты ведь говорила, что всегда мечтала жить у океана. Чего бы ты ещё хотела? Она как то странно посмотрела на меня и отвела взгляд, а потом сказала: – Давай не будем загадывать ,сначала надо получить деньги. Эти две недели тянулись так медленно, я не мог дождаться, когда же получу наследство. Я видел, что она тоже с нетерпением ждёт этого, хоть и не говорит об этом. И вот наступил главный день в моей жизни. Вот так просто: поставив свою подпись на листе нужной бумаги и в присутствии нужных людей, я стал миллионером. Первым же делом я позвонил домой и сказал ей, что мы теперь богаты. Она очень обрадовалась и произнесла всего одну фразу: – Наконец то!

Открыв дверь, я был крайне удивлён тишиной, встретившей меня: – Милая, ты где? Я-то надеялся хотя бы на поздравления и бутылочку шампанского! Но её не было, я обошёл всю нашу небольшую квартиру и был потрясен. Её нет! И тут я увидел лист бумаги прикреплённый к двери в ванную. «Не ищи меня. Я не люблю тебя и никогда не любила. Ничего личного, просто мне были нужны деньги. Мой адвокат свяжется с твоим по поводу раздела имущества. Прости». Я прочитал это письмо, не знаю, сколько раз, прежде чем до меня дошёл смысл написанного, и в тот миг начался мой Ад. Я вспоминал каждое слово, каждый взгляд, каждый вздох и поразился, что только сейчас заметил все знаки, которые указывали, что она не любит меня. Взять хотя бы то, что она ни разу не сказала: «Я люблю тебя». Я говорил: «Люблю тебя», она отвечала: «И я тебя». И всё… Я был раздавлен, разбит и растоптан. Прошло несколько дней, прежде чем я вспомнил, что у неё есть брат и можно найти её через него. В больнице мне сказали, что у него небольшие улучшения и он временно покинул больницу, до операции. Я удивился. – А что, назначен день операции? – спросил я. – Да. Вы представляете, им так повезло, они должны получить наследство от какого- то дядюшки. Они уже обо всём договорились с врачом, так что, как только деньги будут у них на руках, они приедут обратно. Меня охватили какие -то смутные предчувствия. Что -то часто стали умирать дядюшки и оставлять наследства. Но правда оказалась ещё хуже, чем я мог себе представить. На следующий день меня нашёл адвокат и сказал, что моя жена подала на развод и раздел имущества. Я ничего не понимал, если она должна получить наследство от дяди, то зачем ей мои деньги. Мне не было жалко денег, у меня их никогда не было, я не привык к ним, и все эти нули были для меня только цифрами на бумаге... Увидев моё лицо, адвокат поспешил меня успокоить. – Да вы не беспокойтесь. Ваш дядя был очень умный и очень жадный человек, простите, что

так отзываюсь о вашем родственнике, но ваша жена ничего не получит, какого бы адвоката она ни наняла. – В смысле? – Я совершенно ничего не понимал: – Я получил наследство, когда был женат на ней, при разводе она должна получить половину, разве нет? – Обычно так и происходит, но ваш дядя оставил несколько указаний, прописанных в завещании, вы что же, до сих пор не прочитали то, что подписали в тот день? – Нет. – Так вот, единственным наследником являетесь вы, но вы не можете эти деньги кому-то подарить или потратить больше чем 500 тысяч в год. Если вы разводитесь, то ваша супруга имеет право на деньги только при условии, что вы прожили вместе не меньше 15 лет или если у вас двое совместных детей, которые свою долю наследства могут получить только после вашей смерти. Вам повезло. В голове было туманно, я никак не мог собраться с мыслями. Меня отвлёк вопрос адвоката: – Вы с ним знакомы? – С кем? – машинально ответил я и увидел, что он рассматривает одну из свадебных фотографий. Он показывал на её брата. – Это брат моей жены. – Правда, не знал, что у него есть сестра. Как он? – А откуда вы его знаете? – спросил я. – Он работал в нашей адвокатской конторе, когда ваш дядя пришёл оформлять завещание и попросил найти вас, он как раз занимался вашими поисками, это было его последнее дело перед увольнением. Неплохой малый, жаль его, у него серьёзные проблемы со здоровьем. Я ни разу не видел его жену, но слышал, что она потрясающе красива и очень любит его. Она даже бросила свою прежнюю работу и стала моделью, чтобы заработать больше денег. Не знаете, как у них дела? – Они должны скоро получить наследство, так что у них всё будет хорошо. – Столько мыслей одновременно крутилось в голове. «Ну, конечно, теперь всё понятно, как я сразу не догадался...» – Я рад за них, передавайте им привет при встрече.

2011

Ге н и й 4

– Обязательно, – ответил я машинально. «...Это всё было подстроено с самого начала. Он знал, что я получу наследство, знал, где меня искать, и придумал план. Он заставил её. Она не стала бы так поступать со мной. Она не такая. С самого первого дня я задавал вопрос сам себе: почему она выбрала меня? Что ж, теперь я знаю на него ответ. Из-за денег. «Ничего личного, только деньги» – так ведь она написала. Моя интернетпереписка, неудавшееся свидание, и она как будто бы нечаянно оказавшаяся в такой же ситуации. Каким же дураком я был. Как мог я вообще подумать, что она могла заинтересоваться мной просто так, ради меня самого? Нет, он её уговорил, заставил... «Она так его любит», – вспомнились мне слова адвоката. Состояние, охватившее меня, нельзя было назвать даже шоком. Это была дикая смесь разочарования, боли, обиды и страха. Страха, что никогда не увижу её. Но ведь они не добились того, что хотели. Всё, что она сделала, было зря. Мне было жаль, что все её усилия ни к чему не привели. Я понимал, что должен испытывать ненависть, но испытывал благодарность. Благодарность за то, что она показала мне, как сильно можно любить кого-то. Она любила его так сильно, что пошла на такое. Смог бы я так же, если бы это нужно было ей? С легкостью! Вся моя злость куда-то улетучилась, я понял, что хочу только одного, чтобы она была счастлива. Любой ценой. Я не могу жить без неё, она не может жить без него, а ему жить осталось не так долго. Значит, чтобы она была счастлива, нужно, чтобы он жил... Деньги они не получат, без денег он умрёт... Что же делать?» Ответ возник сам собой. Я набрал адвоката. – Если я умру, кому достанутся деньги? – Об этом в завещании ничего не было, я так думаю, что вашей жене. – А имеет значение, какой смертью я умру? – Нет. Постойте, вы что задумали? Не делайте глупос... Но я уже нажал отбой. Я услышал то, что мне было нужно. Благодаря ей я прожил самое счастливое время в своей жизни. Так почему бы не уйти сейчас? Сделав счастливой её... «Вот и крыша. С высоты птичьего полёта был виден спящий город, я подумал, что в каком-то

Ге н и й 4

2011

из этих домов спит она. Стараясь не думать, что спит она с ним. Я ужасно ему завидовал. Завидовал умирающему... Только потому, что она любила его. Было то самое время суток, когда уже не ночь, но ещё и не день. Я решил, что пойду навстречу Солнцу, ведь это так легко, нужно сделать всего один шаг. Шаг вперёд....» Раздавшийся телефонный звонок выдернул её из объятий сладкого сна. Она посмотрела на часы и скорчила недовольную рожицу: так рано вставать она не любила. – Да. – Голос был хриплым спросонья и приглушенным, чтобы не разбудить мужчину, спящего рядом.- Что? Вы уверены? Но это глупо... Да, я бросила его, но я не желала ему смерти... – Что случилось? – спросил сонным голосом её любовник. – Он покончил с собой, – сказала она, швырнув телефонную трубку на кровать. – То есть как покончил с собой??? – Он прыгнул с крыши, оставил мне предсмертную записку. Звонил его адвокат, я – его единственная наследница, так что, как только будет возможно, мы тебя прооперируем. У нас теперь есть деньги! – Ты понимаешь, что он умер из- за нас? – Его лицо выражало такую бурю эмоций. – Тебе его совсем не жалко? – Его об этом никто не просил! Жил бы и радовался жизни, у нас ведь не получилось то, что мы хотели провернуть. Он сам сделал свой выбор! – Иногда я боюсь тебя, – сказал он и вышел из комнаты. Несколько недель спустя... Пустой и длинный больничный коридор, бледные стены и едва уловимый запах, тот самый запах, который преследует все больницы. Запах лекарств, дезинфицирующих средств и крови. Фигура женщины стоящей у окна и чтото шепчущей, глядя на небо. Её можно было бы назвать красивой, если бы не ужасные фиолетовые круги под глазами, впалые щёки и полубезумный взгляд. Она всё смотрела на небо и шептала: «Я знаю, что виновата, но, пожалуйста,

спаси его, только спаси, не дай ему умереть. Спаси, спаси…» Услышав звук открывшейся двери, она осторожно обернулась назад. Подошёл врач и, не глядя ей в глаза, стал говорить, что всё было хуже, чем они предполагали, и что его организм не выдержал такой нагрузки. – Я не понимаю, что вы хотите сказать? – Её голос звучал на удивление твёрдо. – Он умер. Мне очень жаль, мы сделали что могли, но положение оказалось... – Нееет… – Крик был такой силы, что невозможно было представить, как такая хрупкая на вид женщина могла его издать. Она начала медленно оседать, лицо её приобрело тот же оттенок, что и стены коридора. – Сестра, срочно каталку! Здесь обморок. – Нагнувшись, чтобы пощупать пульс, врач стал кричать: – Скорее в реанимацию, остановка сердца...

Тусклые стены палаты реанимации, окно с опущенными жалюзи. Вазочка с искусственными цветами на прикроватной тумбе, мониторы и штатив с капельницей. Пациентка, лежащая на кровати, окутанная проводами и бессмысленным взором смотрящая телевизор, где показывали выступление какого- то проповедника. Вдруг одна его фраза привлекла её внимание. Её глаза, в которых не было смысла столько дней, заинтересованно посмотрели на экран. Проповедник говорил о том, что всё в жизни возвращается и нужно делать только доброе: «За всё в жизни нужно платить». – За всё в жизни нужно платить – повторила она вслед за проповедником, из глаз её тихо потекли слёзы: – ЗА ВСЁ В ЖИЗНИ НУЖНО ПЛАТИТЬ, А ИНОГДА РАСПЛАЧИВАТЬСЯ... 19.07.2010 г.

2011

Ге н и й 4

96 Карелин Алексей Валерьевич родился в 1990 году. Закончил БрянАлексей Карелин ский политехнический колледж, г. Брянск учится заочно в Брянском государственном техническом университете. Служил в ГРАУ. Пишет с десяти лет, публиковаться начал с 2009 года. Печатался в журналах «Введенская сторона», «Литературный Башкортостан», «Крылья», «Шалтай-Болтай», «Очевидное и невероятное», «Лучшие компьютерные игры», «Вселенная, пространство, время», в газетах «Красная звезда», «Молодежный акцент», «Бумбараш», «Клуб 801», сборниках рассказов «Такой разный Гоголь», «Unzensiert», а также на DVD-приложениях к журналу «Мир фантастики», интернет-журналах «Пролог», «Магия ПК». Общий тираж – около 400 тысяч экземпляров.

БЕГ «Взвод, подъем!» – гром на сонный разум. Выпрямившейся пружиной скачок в новый день. Скрип коек, шорох одежды. Облачение в легкие доспехи, забился в штакетник солдат. Команда дневального, топот сапог, нырок в океан утренней свежести. Сырость, щекочущий холодок гонят из глаз соринки сна. Медленно бегом... ма-арш! Бег – огонь, пожирающий студень жира; суровый тренер, закаляющий тело, превращающий творог в сталь; заботливый доктор, бескорыстно лечащий от сонма болезней. Вдох-выдох, вдох-выдох. Упругие порции воздуха раздувают легкие, стрелой вылетают наружу. Как горная река, полирующая камень и не терпящая преград, сносит мусор, рушит плотины, построенные чревоугодием и никотином. Кровь горячится, нитями лавы растекается по телу, проходит по нему очищающим, праведным огнем. Разбомбленный глупостью и небрежностью город латается, мягкая глина обжигается, чтобы обратиться в гранит. Прокуренные легкие молят о пощаде, привыкшие к растаманскому спокойствию мышцы бьют тревогу, свинцовые мысли виснут на ногах гирями.

Ге н и й 4

2011

Прочь, прочь, тягостные думы! Смогу, одолею, переборю! Толчок одной ногой – расслабился, толчок другой – отдыхаешь в полете. Мысли окунуть в белую краску. Думать о приятном. Верить в себя, бежать, отдыхая. Тело наливается силой и упругостью, с легкостью отрывается от земли, пружинисто соприкасается с нею. Как Армстронг, ступающий по Луне. С улыбающейся душой и зарей в голове паришь птицей навстречу восходу. На время мирские тяготы и заботы не властны над тобой, демон печали тоскует от голода, загнан в кувшин. Рождаешься вместе с природой заново. На месте... стой! «Взвод, подъем!» – обрушивается стеной на стеклянный сон. Взлетают одеяла, взлетают солдаты. Скачок в искрящийся мир росы и мелодичных трелей птиц. Обдает холодом, но ненадолго. Скоро тело запышет жаром. Легкий, непринужденный бег. Чистые легкие работают слаженно, как насос. Тело впитывает силу, как губка. Энергия распирает его, рвется наружу. Барьеры сломаны. Бег не борьба – удовольствие. Из урны одиноко смотрит непочатая пачка сигарет... 03.2010

ГНЕВ Гнев... Такое маленькое слово, но сколько мощи, эмоций в нем! Человек в гневе как пороховая бочка: опасен как для окружающих, так и для себя самого. Даже одной искорки достаточно, чтобы дуновение ветерка обратилось всеразрушительным взрывом. Напряжение ощутимо, как дрожь земли перед извержением вулкана. Любая, пусть даже безобидная мелочь – и ярость прорвет плеву жерла – столб пепла и реки лавы, пожирающие все на своем пути. Гнев – дикий зверь, разом заглатывающий разум; буйное пламя, окрашивающее мир в багрянец. Гнев – злодей, укрытый дружественной личиной, подлый лицемер. Берсерки знали лишь обманную личину, истинную не всякий различит. Гнев – анаболик, удесятеряющий силу; морфий,

уничтожающий боль; искусный оратор, взращивающий смелость, отчаянность, веру в победу и правоту, правда одна – твоя. В гневе ты неуязвим, решителен. Самсон! Но... слеп, как крот. Зримо лишь ненавистное, все прочее – призрачно. Мысли попадают в одно отверстие решета. Как бык, раздразненный красной тряпкой, ломишься напролом. Не важно как. Надо, хочу, прямо сейчас! И добьюсь! Внимание сужено – в одну точку. Словно надел шоры. Забыты хитрость, логика, осторожность. Забыты извилистые тропы. Уверенным шагом – прямо к цели. Но не дай Бог оступиться, угодить в ловушку, прозреть израненным перед ликом Смерти. Ведь холодный расчет и могильное спокойствие гораздо сильнее пожара гнева... 25.03.2010

ЛЮБОВЬ Любовь… Ощущали ли вы её гнет или же это чувство вас окрыляло? Быть может, вам знакомо одно не меньше другого? Бывало ли так, что вы сидели сложа руки, ничем не могли себя занять, потому что мысли о любимом человеке выталкивали из головы все иные? Сладкие ли грёзы иль тяжкие думы, но они поглощали вас всецело. Окружающим вы могли показаться рассеянным и немного отстранённым от мира, но вы всего лишь летали в облаках, тешили себя надеждами, отдавались мечтам и фантазии, где не прижилось одиночество. Случалось ли, что ночью мысли, светлые и умиротворяющие или терзающие сердце, прогоняли Морфея от вашей постели и воспоминания о пленившей вас надолго лишали сна? Искали ли вы встречи с земным ангелом, готовились ли к ней, заранее придумывая реплики и темы разговора? Проклинали ли себя за молчание, когда, наконец, оставались наедине с той, чей образ заменял вам икону? Тянул ли ваш взгляд невидимый аркан в сторону негласной святыни, когда вы находились на расстоянии нескольких шагов, разделенные её

и вашими друзьями или же вовсе чужими людьми? Приходилось ли вам сдерживать желание обнять Её и слиться в нежном поцелуе? Речь идет не о страсти, а о чистой любви, когда вам хочется проводить с избранницей как можно больше времени, чувствовать согревающую теплоту её тела и мягкость влажных губ. Любовь – это вирус. Вирус, от которого не застрахован никто. Вирус, против коего бессильны даже величайшие умы. Эпидемия, вмиг распространившаяся по миру, так как вакцин от неё нет. Любовь заставляет бороться за жизнь, даже когда бой заведомо проигран, даёт тепло и свет, мужество и отвагу, силу и поддержку в трудные минуты, вдохновляет на подвиги и творчество, превращает серые будни в желанную с детства сказку. Любовь – это эйфория. Дар Божий! Сам Бог! Идол, перед которым склоняют колени самые жестокосердные. Святая, плотская, вдохновенная, слепая, божественная, неразделенная, всесильная, роковая… Любовь двулика, как монета, но её не

2011

Ге н и й 4

всегда можно повернуть наиболее привлекательной стороной. Подобно гневу, любовь ослепляет, замутняет рассудок. Она превращает нас в марионеток, заставляет делать глупости и ошибки, порой ужаснейшие. Ради любви человек готов на всё, даже на преступление.

Любовь – это и счастье, и страдания. Она дарит боль и заглушает её. Всё зависит от двух сердец: того, что пылает, и того, чьё этим пламенем оно обжигает. 27.02.2011 г.

ОДА Тебе я доверяю самое сокровенное. Ты для меня и идол, и проклятье. Ты – та черная дыра, которая поглощает балласт, не навредив никому и ничему. Ты – мой психолог и друг, мой советчик. Лишь с тобой я могу спокойно, не спеша обсудить что угодно, без лишних эмоций, споров, нервотрепок. Ты выслушаешь внимательно, не

перебивая, не торопя, не задавая ненужных вопросов. Не разболтаешь тайны, если я не позволю. Прыгнешь в огонь, если скажу. Ты не предашь, не обманешь. Не дашь забыть. Не накричишь: только нежный шепот. Ты даришь бессмертие. Ты – дитя восточного народа. Ты – бумага. 30.06.2010

Одиночество Век связи, век информации. «Тук-тук», – вежливо интересуется Ася. Ася… Какое нежное имя мы дали бездушному софту, отнявшему радость встречи, сладость томительного ожидания, живое общение, вербалику. Всегда на связи. Со всеми и в любой точке мира. Хочешь увидеться? А для чего 3G-сети и вэб-камера? Лента фрэндов не умещается на дисплее и… что? Мертвое общение. Может ли оно оживить, если само пахнет… тленом? Нет, это живые люди несут аромат или вонь, испускают флюиды или феромоны, волнуют, вызывают ощущения и чувства. Мертвое общение пахнет одиночеством. Смотришь телевизор. Думаешь, гадаешь, переживаешь… «Куда пошел?!» – кричишь герою, ставшему за двадцать две серии родным. «Зачем?» – стонешь от глупого поступка. Тебе ответили? Читаешь. Удивительно: символы рождают яркие картины. И друзей, и кумиров! Но до них не докричаться.

Ге н и й 4

2011

Приятный тенор из колонок. Милая беседа с красивым эльфом. Он всегда вежлив. У него можно приобрести полезные артефакты и зелья, а также информацию. Полезные в этом мире, в котором ты буквально живешь уже неделю. Сочном, ярком, сказочном… «Пойдем выпьем пива?» – спрашиваешь эльфа. Он продолжает мило улыбаться и моргать так, что ресницы касаются нижних век. Молчит. С ним всегда так. Разговор лишь в одну сторону. На кухне кто-то гремит. Барабашка? Ах да, забыл, у тебя есть мать. Кто-то слоняется по дому. Еще родственники? Вот они – совсем близко. И так далеки… Как фрэнды в Асе. Ты не один, но тебе одиноко? А это как? Что есть одиночество? Глухая боль, одна из тех, что не чувствуешь. Пустота. Нет, не вокруг, внутри тебя. Тоска. Серая, как лохмотья неба в дождливую погоду. Обреченность. Как у узника на эшафоте. Косноязычие. Без публики оратор теряет дар. Раздражительность. Как дикобраз, пускаешь иглы, когда стучатся в

стены твоей камеры. Заторможенность. К чему спешить? С собой ты всегда успеешь поговорить, обдумать. Полет мысли и мудрость. «Мудрость теряется в седле», а рождается одиночеством. Философы – люди, которые нашли собеседника в себе. Таланты рождаются в тиши. А где её найти, если не в уединении? Одиночество – это страх перед внешним миром, а потому паутина. Опле-

тает, чтобы не отпустить. Тонкая, почти незримая ограда. Что стоит ее переступить? Но липкая… ПК, жвачник, радио наполняют квартиру смехом, криками, гамом. Но это лишь звуки, подчеркивающие пустоту. Пугающую тишину. Иную. А неподалеку маняще блестит дверная ручка. Повернуть – и перед тобой встанет жизнь. Хочешь? 19.05.2009

2011

Ге н и й 4

100

Татьяна Карлова г.Санкт-Петербург 24 года. Родилась в городе Железногорске Красноярского края. После окончания школы в 2004 г. переехала в Петербург, закончила Санкт-Петербургский государственный морской технический университет по специальности социолог, Международную федерацию шейпинга по специальности преподаватель физической культуры. Работает в Санкт-Петербурге инструктором тренажерного зала. Стихи пишет с 7 лет. Вторая публикация в журнале «Гений».

С первого визита в Дагестан 3 года назад меня покорила уникальная природа Кавказа и величественная история его гордых и гостеприимных народов. Каждый год я возвращаюсь в эти прекрасные места и увожу на Север массу впечатлений и частичку южного солнца. Любовь к Дагестану стараюсь передать в своих стихах. Мой первый визит в Дагестан состоялся в 2008 г., тогда я училась на четвертом курсе университета и готовилась писать дипломную работу на тему северокавказских войн. Тема была выбрана не случайно – на протяжении четырех лет я интересовалась обычаями и культурой кавказских народов, о которых узнавала из книг или общения с кавказцами-однокурсниками. Тогда мне все казалось экзотикой: чужой язык, каноны ислама, рассказы о храбрых воинах Аллаха. Неписаный кодекс норм поведения в моих глазах, застланных поволокой романтизма, был отождествлением верности слову и другу, мужественности, чести и достоинства горцев. В дорогу я собиралась, полная воодушевления. Ехала на поезде. По приезде на границу с республикой неприятно удивило отношение местных пограничников, предложивших знакомство и искренне удивленных отказом, мол, русская же, почему нет? После чего в тридцатипятиградусную жару был надет весь мой арсенал длинных юбок и платков и напрочь стерта с лица приветливая улыбка. Пришла в себя, только разместившись на базе отдыха на Каспийском побережье в Дербенте, где пребывал дружелюбный персонал и русские туристы.

Ге н и й 4

2011

Природа Дагестана – это отдельная тема! У меня был эмоциональный шок от вида гор, утопающих в солнечных лучах, покрытых сочным зеленым ковром и устремленных в бирюзовую небесную даль... Сейчас описываю пережитые впечатления, и сердце сжимается от воспоминаний необыкновенной свежести и красоты! Каспийское море – любовь с первого взгляда, теплое, ласковое, более синее, чем небосклон, отраженный в его блестящей глади! Хорошо запомнилась древняя башня с фруктовыми садами и уникальной архитектурой, наследие, охраняемое ЮНЕСКО (организация выделяет на реконструкцию баснословные суммы, но большая их часть, по всей видимости, не доходит до адресата, поэтому памятник, которому уже пять тысяч лет, по сей день нуждается в ремонте). Тронуло гостеприимство дагестанского народа – за неделю каникул мне помогли собрать необходимые для диплома сведения, провели экскурсии по городу, угостили национальной пищей. Следует отметить, что внимание было оказано ненавязчиво и, что называется, от души. Уезжая обратно в Петербург, я оставила свое сердце на юге с намерением вернуться снова. В течение следующего учебного года я подробно разбирала собранный материал, изучала литературу и вникала в суть проблемы непрекращающихся противоречий на Кавказе. В написании работы активное участие принимала моя мама, также погруженная в исследование, и куратор, профессор кафедры социологии СПбГМТУ Аносов А.Б.

101

Мы пришли к заключению, что кровавые столкновения на Кавказе – результат не столько исторических перипетий и гордого нрава местных жителей, сколько недобросовестной политики чиновников и социального напряжения в республиках. Чтобы убедиться в правильности выводов, весной 2009 г. я снова отправилась на Кавказ, теперь пунктом назначения были города Хасавюрт, Кизилюрт, Махачкала и Грозный, особенно пострадавший в ходе военных кампаний. Заново выстроенная чеченская столица порадовала новыми зданиями, восстановленной инфраструктурой, да и настроения грозненцев в ходе опроса, проведенного совместно с представителем чеченской диаспоры в Дагестане Асхабовам А., показали в целом удовлетворение сложившейся послевоенной ситуацией. В Дагестане, к сожалению, дело обстояло несколько иначе: большое количество жителей находится за чертой бедности, товары дорожают, зарплаты мизерные, сотрудники правоохранительных органов беспредельничают, коррупция в органах управления, казалось бы, достигла апогея, но продолжает расти. На фоне общего упадка бросаются в глаза роскошные особняки и дорогие иномарки элиты (особенно заметно в Махачкале), что еще сильнее провоцирует недовольство общества. Присутствие боевиков угнетает, но кто вербуется к «лесным»? В первую очередь, это подростки 14-16 лет из бедных семей. И не удивительно, ведь в этом возрасте так хочется (и необходимо для полноценного формирования личности) иметь материальные блага, встать на ноги, смотреть в будущее с уверенностью в завтрашнем дне. А глядя вокруг, что видит подрастающий человек? Нищету и невозможность выбраться из нее! Суля богатство и разглагольствуя об истинном пути мусульманина, боевики привлекают на свою сторону ребят, чьи родители с утра до ночи заняты на работе, старшие братья уехали в Россию в поисках лучшей доли или аналогично трудятся не покладая рук, таким ребятам порой просто некому помочь и объяснить, на что они себя обрекают в шайке террористов.

Для себя я резюмировала, что дотационная политика России оседает в чьих-то карманах, и уехала в Петербург на защиту диплома. Защитилась, кстати, на твердую «пятерку»! В середине лета я снова поехала в Дагестан, и эта поездка стала судьбоносной – я познакомилась со своим будущим мужем, уроженцем дагестанского села, мусульманином, который в то время работал как в Махачкале, так и в Петербурге. Я знаю, как сильно мой муж любит свою родину, ценит и уважает национальные традиции, но жить предпочитает за пределами республики, так как к этому его принуждает невозможность заработать честным путем достаточные средства в Дагестане. Тем не менее мы стараемся находить время, чтобы хоть иногда посещать этот прекрасный горный край, наслаждаться общением с представителями крепких традиций, красотой местных обрядов, многогранной природой этого региона. Говорят, подрастающее поколение забывает свои корни, деградирует, поддается западной пропаганде, стремящейся вбить клин межнациональной борьбы в отношения русских и дагестанцев. Может, оно и так. Но, обращая взгляд на дела и поступки тех людей, с которыми мне довелось пообщаться в краю гор, хочется возразить. Так много достойных и талантливых людей живет в Дагестане, так сильны они духом, такую великую империю мы можем построить вместе, идя рука об руку! Ведь все мы: и русские, и дагестанцы – стремимся к счастью, а оно не достижимо без мира и согласия на нашей общей земле под названием Российская Федерация. Ты видишь будущее? Что там? Пройдут ли грозы по стране? – Там счет закатам и восходам, Об остальном судить не мне! – Срывать ли голос в пользу правды? Один ста тысяч не спасет... – Кто справедлив, тому награду Судьба стократ преподнесет. – С кем до конца остаться нужно, Хоть руки вымажу в крови? – С кем поднимала тост за дружбу,

2011

Ге н и й 4

102

Кому сказала о любви. – А кто останется со мною, Когда придут ненастья дни? – Кто за тебя стоял горою, Когда все было вопреки. – Где развернулась та дорога, Что приведет в счастливый мир? – Дорога там, где вера в Бога, А совесть – лучший ориентир. – Что на земле всего дороже? Что согревает нам сердца? – Един закон, и слово Божье, И взор небесного Отца!

Ге н и й 4

2011

*** Сколько пролито крови и слез В нерешенных боях предрассудков, Только сердце, что любит всерьез, Не услышит советы рассудка, Потому Петербург и Кавказ Заключили в пожатии руки, Но прошу, не судите о нас, Не желайте нам скорой разлуки! Пусть мы жители разных миров, И различий вовек не измерить, Но молю, не судите любовь, Ведь любви невозможно не верить!

103

Элина Штанчаева г. Москва

23 года. Родилась в Махачкале, по образованию – лингвист. С марта 2011 живет в Москве, работает преподавателем английского языка в частной школе иностранных языков для взрослых «Wall Street Institute». Основные увлечения – иностранные языки, психология, психиатрия и кино. “Художница” – произведение на заказ, в котором стиль и речевые обороты совпадают с желанием заказчика, в оригинале – это аудиокнига, написанная на музыку группы «Estatic fear».

Художница Посылать свет в глубину человеческого сердца – вот назначение художника. Р. Шуман …Люблю эти моменты сосредоточенного одиночества. Когда ты находишься наедине с листом, тебя ничто не беспокоит. И так светло внутри. М. Петрова Речь пойдет о молодой талантливой художнице Марине Петровой. Возможно, совсем недалек час, когда весь мир, наконец, почувствует тот посланный свет, что чувствовала она в комнате один на один с листом. А пока… всего один день из ее неординарной жизни. – Ты погляди, а? Снова пошел дождь. Между прочим, он создает особое такое поэтическое настроение, хочется что-нибудь создать. Жаль, Его нет рядом. Так хочется вглядеться в небо через всю эту серую массу мокрую и увидеть Его, улыбнуться, забыть про бытовые проблемки, универ и остальную дребедень. А то сижу никакая… – Ну что, опять распустила нюни? Возьми себя в руки, давай, ну нет его сейчас, а тебе работы надо выполнять, вперед двигаться, жизнь идет. Она сидела так в комнате перед окном и спорила сама с собой. – Ну, работы подождут… – А с другой стороны, – подождут? Да я представляю, как выгляжу сейчас со стороны, – сижу,

наверно, то с глупой улыбкой, то злая, сама не понимаю, чего хочу. О чем я только думаю? Марина резко встала и задела стакан с молоком, стоявший на столе. При виде разбитого стекла и разлившегося по полу молока стало както невыносимо тошно. «Еще и это», – с грустью прожужжало в голове. Она с полминуты стояла в ступоре и смотрела вниз, потом вдруг перепрыгнула через все это безобразие, взяла лист и начала рисовать. Выглядела она заинтересованно, и в голове явно зародилась какая-то идея, и, если бы мы могли, мы, конечно же, подглядели бы на ту сторону холста, где творилось что-то новое и, по всей видимости, свеженькое. Только, конечно, очень тихо бы подглядели, чтобы она ничего не заметила, чтобы не спугнуть новую мысль, которая, штрих за штрихом, быстро отражалась на листе. И вот картина была готова. Яркие и темные краски изображали Ведийское жертвоприношение. Недалеко от дома, на участке, покрытом

2011

Ге н и й 4

104

травой, складывалось три костра. На одном из них грели молоко – символ божественного потока жизни при жертвоприношении, а недалеко была и сама жертва – конь послушно лежал на траве. Крупные слезы стекали из его еще живых глаз, и над ним стоял его палач с ножом, и еще двое связывали ноги отчаявшегося животного. И конь стонал и плакал, но послушно принимал распоряжения судьбы. И все это настолько реально отражалось на холсте, словно и впрямь наяву. Она стояла перед картиной и плакала. Было жаль гордое, сильное, смиренное животное. – И отчего только такие жуткие сцены на ум приходят? Холод, машины, быт – все приелось. Как странно, что одних мы ждем, других гоним. … И такое имя вроде простое – Сергей, а сердце чаще стучать начинает, когда слышишь его, глаза блестят, дышишь глубже и летишь выше… Понимаешь, что все можешь, и ничего тебе больше не надо. Ну, все, все готова отдать, чтоб увидеть тебя сейчас, Лучик мой! Вернись! Темно без тебя! Марина отчаянно вглядывалась в небо, оно как будто отражало всю ее душу, было так же пасмурно, серо, запутано облаками и туманом, а мысли, мысли наперебой что-то твердили и крепко, зубами впивались в мозг. – Хватит уже, хватит! – кричало внутри. Я не понимаю – холодно мне или горячо, светло или темно. Я хочу бежать отсюда быстро, ни о чем не думая. Просто бежать по земле, босиком, под дождем этим, чтоб ветер врезался в меня беспрерывно, чтоб брызги воздуха растрепали мне все волосы, бежать, бежать с закрытыми глазами, в никуда. Просто чувствовать, не думать, не скучать, не мучиться, а просто бежать вперед, быстрей, ни о чем, никуда, ни за чем! Разбить все стекла, поломать все двери разом, почувствовать чье-то крепкое объятье, утонуть, забыться в этой секунде, открыть глаза и увидеть Его! Марина сделала глубокий вдох и посмотрела в окно. Вечерело. Обычный интерьер, обычная квартира, как тысячи, миллионы других, обычная мебель, обычный телефон, который запел обычную песню, все скучно и предсказуемо, как у миллиардов других людей, думающих о том, как они уникальны… – Да, але.

Ге н и й 4

2011

– Привет, Марин, – заговорил знакомый женский голос. – Мы с ребятами решили завтра увидеться, погулять по городу, ты как? Для того и нужны друзья, чтоб в такую вот обычную минуту всколыхнуть сознание и убедить в том, что стакан все-таки наполовину полон, не пуст. По этим и другим причинам Марина согласилась. Они еще минут пять болтали о разной женской дребедени, весело смеялись и подшучивали друг над другом. Когда разговор стих, были слышны только звук дождя и глухой стук ее сердца. Рядом лежала прочитанная книга – «Одиночество в сети». Какое точное для нее определение! Она зашла в интернет и начала переписку. Движения были привычные и быстрые – мышка, кнопки, а в голове смута, противоречие в душе. Глаза подустали. Не то чтобы от монитора, нет, от букв, банальности. Она взглянула на часы: прошло около двух часов. – Теперь знаю, почему сеть, черт возьми… – улыбнулась она. – Накроет – не выберешься. А там уже – родные и не очень, друзья и не совсем, дежурные «привет» и искренние «блин». А в один момент так и получилось: «Блин. Картины ждут. Ну, все, пока». Она повалилась на кровать и широко улыбнулась: «А сеть – это здорово! Там любимый писал мне, скучает». – Вставай, уснешь! – снова вредничала вторая Марина. Чувства чувствами, у тебя работа. – Еще минуту, еще немного о нем, ну подожди, иначе что меня вдохновит? Постепенно все становилось одного цвета, и Марина упала на голый пол. – Ой, а где…? Потом все вдруг поменялось, она пошла вперед и увидела стеклянный куб, огромный. – Так красиво, – подумала она, – и темнотище. Хм…что-то поблескивает. Она подошла поближе. Там была безумно красивая пара – девушка и парень. – Они не видят меня. И не слышат… Марина тихонечко присела и наблюдала. Она как будто видела чудо: их серьезные лица молчали, но тела их говорили. Его запястье прикасалось к ее кисти, затем он выворачивался под ее вычерченными изгибами, и они меняли

105

положение. Он подходил к ней сзади, проводил рукой к шее и перекидывал ее тело к другой руке. Они синхронно вскидывали руки и опускали их, она нагибалась, и он вслед за ней. Он ловил ее лицо и откидывал назад, их танец лился мягко и гибко, она ловила его талию, кружила его, он падал наземь в ее объятия, она откидывала его, их руки и ноги взлетали и опускались. Она стояла – он прогибался, она падала – он стопой ловил ее опрокинутую голову… И музыка проникала в их движения, вытекая смыслом и чувствами из соприкосновений в незамысловатую импровизацию легко, красиво и трепетно. Куб начал медленно заполняться водой, и брызги летели во все стороны настолько завораживающе, что время замирало. Марине так хотелось быть сейчас там, внутри, что она почувствовала, как тело ее движется и изгибается, да, эта девушка была она сама. Холодная вода остужала сознание и придавала танцу особенную прелесть. Она взглянула на парня и увидела любимые черты лица, ощутила его горячее дыхание. Он был рядом, он был с ней близко, так близко, что хотелось забыться навсегда. Она уже медленно, безмятежно пробуждалась. Какое-то время было еще опьяняющее ощущение легкости. Затем она встала, взяла лист и начала переносить на него свой сон. На листе сливались два грандиозных вида

искусств – рисование и танец. Марина вспоминала, как обходила куб с разных сторон, как играли в нем близость и отторжение, смелость и испуг. Карандаш вычерчивал одно из движений. Затем многочисленные оттенки красок оживили картину, вдохнули в нее судьбу и рассыпали эмоции по лицам и телам красивой пары. Марина завершила работу и бережно отложила картину на видное место. – Пройдусь, освежу мысли, – решила она. Одела джинсы, теплый вязаный свитер, куртку и вышла на улицу. Она шла, смотрела на небо и думала: «Над тобой, милый, такое же небо, и, может, ты тоже сейчас идешь по улице, смотришь на него и думаешь обо мне. Где бы ты ни был, почувствуй мое тепло, я всегда с тобой рядом, я всегда твоя. Люблю тебя, мой Лучик». …Это всего лишь одна маленькая история из жизни человека, многим не знакомого, комуто дорогого. Но порой чья-то, казалось бы, чужая история может внести немножко света, а может, и ясности или даже новой идеи в вашу жизнь. Что-то понять, принять, от чего-то отказаться. А Марина… Может, скоро она станет великой художницей, и мы будем любоваться и хвалить ее работы, может, она откроет свою галерею, а может, навсегда найдет счастье и покой в объятиях любимого, его глазах, нежности и ласке.

История об одном цветке Основано на реальных событиях А важно ли, сколько книг на моей полке, если я совсем их не читаю? Это вопрос времени. Важно ли, сколько слов в этом предложении, если они лишены смысла? Ведь все равно никто не поймет… Важно ли, как мы начнем повествование, если конца его недоскажем? Время, слова, лишенные смысла, и неизвестный конец вместе, в какой-то момент могут свести с ума… Ничего не начнется нарочно, Ночь наденет невзрачный наряд,

Нас накроют неслышные ноты, Напоют, напророчат, нальстят… Мне, правда, стало интересно, что случится с ними дальше, но я не успел дочитать, страница перевернулась. В этом душном транспорте редко может что-то привлечь внимание – заостряешь его на чем-либо или от скуки, или чтоб отвлечься от серой повседневности. По телу пробежала нервная дрожь раздражения. Девушка, читавшая стихи, обладала таким легким безразличием и

2011

Ге н и й 4

106

невозмутимостью, что я невольно вспомнил ситуацию из детства. Мне было 6 лет, рядом шла мама, я вдруг посмотрел в ее добрые глаза, молчаливое лицо, и мне подумалось, что я совсем ее не знаю, – какая она, чего она хочет, о чем думает. И вот, каждый день мне хотелось спросить ее об этом, обнять крепче, но я так и не успел. Через несколько месяцев со мной ее уже не стало, а она так и осталась для меня тайной, и каждый день я проживаю в сожалении о том, что упустил. И сейчас, здесь, через много лет, мне вдруг стало так хорошо и свободно, словно у меня появился шанс заполнить свою жизнь кем-то того стоящим. Этот шанс уже не упустить. Я найду нужные слова, которые помогут мне забрать эту девушку в свою жизнь. И вдруг я почувствовал, как она улыбнулась мне сердцем. Через несколько секунд тело мое было к ней ближе, и ее душа расцвела и засветилась от осознания, насколько она была в эту минуту желанна. А я все не находил слов… Еще через минуту я стоял и корил себя оттого, что не вышел вслед за ней, и думал, насколько глупо я, наверное, выглядел. Все последующие дни я чувствовал ее тепло, нежный запах, хотелось встретить ее таким же вечером беспечной, светлой, сидящей за столиком в ресторане одной, ожидающей и манящей… …Я встретил ее утром серьезной, идущей по улице, уверенной и долгожданной. Мне ничего не мешало разглядеть ее большие круглые глаза, открытое лицо и яркие, сочные губы. Ни одна скула не дрогнула на ее выразительном лице, но я кое-что ощущал – она улыбается. И знаешь, Роза, сейчас, через годы после той встречи, после того, как мы прошли тысячи миль в ожиданиях, слезах, радости, невыразимых чувствах, разговорах, делах, планах и мечтаниях, сейчас, когда я так ясно слышу твой звонкий смех, что мне кажется – ты стоишь за этой дверью и вот-вот ворвешься, как ворвалась когда-то внезапно в мою жизнь, сейчас, когда я совсем не понимаю, ходил ли я по земле рядом с тобой или

Ге н и й 4

2011

летал в небе, сейчас, когда я не знаю, увижу ли я тебя вновь, я хочу вернуть ту минуту, в которую ты перевернула страницу со стихами, и сказать: «Не спеши… Я еще не разобрался в этой истории». У меня не хватило духу тогда и не хватило его в тот день, когда ты ушла. Мне бы заглянуть в дневник твоего сердца, прочитать все, что ты чувствуешь. За окном зима, и мне холодно. А где ты? С кем ты сейчас? Я помню, шли мы с тобой по набережной, я держал твою руку, и ты рассказывала, как любишь море. Временами ты замолкала и смотрела на меня так игриво, наклонив голову и чуть вытягивая вперед губы, образуя нежные ямочки на щеках. А потом ты хлопала ресницами, покукольному открывала ротик и продолжала говорить. Иногда я переспрашивал о чем-нибудь, чтобы просто снова услышать твое утвердительно-бесповоротное: «У-гу». Как чувствует себя голодный, которому дают лишь кусочек хлеба и не обещают больше ничего? Так чувствовал себя я, когда видел, как она уходит – гордая, таинственная, волшебная, – и боялся, вдруг завтра она уже не придет. Она пылала огнем и изливала свет. Она была со мной и сама по себе. Рядом с ней я понимал, какой должна быть женщина. Иногда она вспыхивала, как спичка, и я не знал, как мне себя вести. В этой девушке я видел девять жизней, казалось, из одной она переходит в другую, а потом обратно. Она танцевала эту жизнь и играла в нее так же эмоционально и увлеченно, как играла мне по вечерам на большом красивом рояле. Время шло, и я уже терял смысл в словах, которые я говорю, и все ждал непонятно чего, и все надеялся разгадать ее до конца, а однажды она пришла, чтоб попрощаться, и больше я ее не видел. Я только понял, что время беспощадно и полагаться на него – неразумно, что смысл чаще кроется отнюдь не в словах и что конец нельзя планировать, он будет таким, каким посчитает быть нужным. У каждого – свой.

107

из литерат урного нас ледия

200 лет главному критику русской литературы Когда мы кого-нибудь подвергаем критике, неважно, справедливой или не очень, профессиональной или поверхностной, жесткой или доброжелательной, мы обязательно вспоминаем Виссариона Григорьевича. Так нас научили в школе. Если критик, так непременно Белинский. Но что мы о нем знаем? Немного. Давайте же восполним пробел. Тем более есть повод. И какой! 200 лет со дня рождения. Всем юбилеям юбилей! Виссарион Григорьевич Белинский – русский критик и публицист. Родился 11 июня (по старому стилю – 30 мая) 1811 г. в крепости Свеаборг (Финляндия) в семье флотского врача, а позднее – уездного лекаря. Мать была типичной провинциальной кумушкой, а отец, человек не без дарований, опустился под влиянием провинциальной жизни. Дедом его был священник, отец Никифор, по семейным преданиям, праведник-аскет и подвижник. Характеры отца и матери отразились и на сыне. Темперамент матери, резкость и прямота отца проявились уже в молодом Белинском. В 1816 г. семья переехала в город Чембар (ныне Белинский) Пензенской губернии. В 1820 г. он поступил в уездное училище, а с 1825 г. учился в Пензенской гимназии. Не кончив учения в гимназии, в 1828 г. решил поступить в Московский университет. В конце 1829 г., после многих затруднений, ему удалось стать студентом Московского университета, поступив на словесный факультет. Любовь к родной литературе развилась с юных лет. Юноша сам пробовал писать, сочинять баллады, рассказы и считал себя, по его словам, «опасным соперником Жуковского». В конце 1830 г. перешел к другой отрасли искусства: стал писать в прозе драму «Дмитрий Калинин», направленную против крепостного права. В это время Белинский был казенно-коштным студентом, но относился к этому «казенному кошту» с ненавистью. В конце 1830-го, когда в Москве свирепствовала холера, в университете был карантин, и студенты были заперты в нем в течение трех осенних месяцев. Этим временем невольного отдыха Белинский воспользовался для того, чтобы закончить трагедию и представил в университетскую цензуру для напечатания, где оно «признано было безнравственным, бесчестящим университет», профессора-цензоры пригрозили Белинскому ссылкой в Сибирь, каторгой или солдатчиной. Это так потрясло Белинского, что он в тот же день слег в больницу. В сентябре 1832 г. он был исключен из университета под предлогом «слабого здоровья и ограниченности способностей». Осенью 1836 г. в «Телескопе» было помещено знаменитое «философическое» письмо Чаадаева, за что журнал был разгромлен, а Белинский подвергнут обыску. С весны 1838 г. ему удалось вернуться к журнальной работе: его друзья стали издавать журнал «Московский Наблюдатель», в котором Белинскому пришлось играть роль не только литературного

2011

Ге н и й 4

108

критика, но и редактора. С конца 1836 г. Белинский бедствовал. Неудачная любовь к Александре Бакуниной (сестре Михаила), в связи с тяжелым положением денежных дел, привела его к тому, что еще зимою 1836 г. он чувствовал себя совершенно опустившимся и, чтобы заглушить тяжелые чувства, «предавался чувственности». Такая жизнь довела его до болезни, и весною 1837 г. ему пришлось ехать лечиться на Кавказ на средства друзей. В конце 1839 г. он решился на переезд из Москвы в Петербург, где предстояла работа в «Отечественных Записках», продолжавшаяся до начала 1846 г. Это время было расцветом критической деятельности Белинского и расцветом «Отечественных Записок». В 1842 г. Белинский окончательно пришел к «социальности» и с этой точки зрения стал оценивать все литературные и общественные события. Начиная с 1841 г., он стал помещать в «Отечественных Записках» ежегодное обозрение русской литературы и продолжал до конца своей деятельности в этом журнале, до начала 1846 г. В начале 1841 г. Белинский был знаком с социализмом только понаслышке; в одном из писем середины 1841 г. он писал: «Надо познакомиться с сен-симонистами; я на женщину смотрю их глазами». Прошло еще два-три месяца, и Белинский познакомился уже с учением социализма и стал проповедником мирового учения социализма. В 1842–1843 гг. снова воскресла неудачная любовь к Бакуниной, и на этот раз Белинский, по-видимому, мог рассчитывать на взаимность. Но летом 1843 г. он, гостивший в то время в Москве у Боткина, встретился со своей будущей женой, Марией Васильевной Орловой, классной дамой московского института и немолодой уже женщиной. Белинский женился на ней в ноябре 1843 г. Брак этот, по-видимому, не был особенно удачным. Обострялась и болезнь – чахотка, которой Белинский был болен еще в Москве. Московские друзья устроили ему поездку по России с мая по октябрь этого года: знаменитый актер Щепкин собирался на гастроли по России, и Белинский отправился с ним. В начале 1847 г. доктора стали снова посылать его в путешествие на воды, в Силезию, и снова средства для поездки достали друзья. Белинский умер от чахотки 7 июня (по старому стилю – 26 мая) 1848 г. в Петербурге. Похоронен на Волковом кладбище. Он умер «вовремя», как говорил потом об этом Грановский, потому что в руки николаевских жандармов вскоре попало распространенное во многих списках его письмо к Гоголю, за одно чтение которого был приговорен к смертной казни Достоевский. В 1849 г. управляющий III отделением канцелярии Его Величества (позднее департамент полиции) Дубельт «яростно сожалел» о смерти Белинского: «Мы бы его сгноили в крепости». Среди произведений В.Г. Белинского – статьи, реценции, драма «Дмитрий Калинин» (1832), «О русской повести и повестях г. Гоголя» («Арабески» и «Миргород») (1835, статья), «Ничто ни о чем» (1835), «Стихотворения В. Бенедиктова» (1835), «Гамлет. Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета» (1838, цикл статей), «Соч. в стихах и прозе Д.Давыдова», «Герой нашего времени». Соч. М. Лермонтова...» (1840), «Стихотворения М. Лермонтова...» (1841), «Взгляд на русскую литературу 1846 года», «Н.А. Полевой» (1846), «Взгляд на русскую литературу 1847 года», «Ответ В. Белинского (Гоголю)» (1847). Сам Белинский как-то сказал: «Из всех критиков самый великий, самый гениальный, самый непогрешимый – время». Как это верно!

Ге н и й 4

2011

109

Из всего многообразия творчества В.Г. Белинского для публикации в журнале мы отобрали критическую статью о поэме Н.В. Гоголя «Мертвые души». Некоторым нашим авторам стоит обратить внимание на то, как безжалостно критик прошелся по великому произведению и гениальному автору!

Похождения Чичикова, или мертвые души Поэма Н. Гоголя Ни время, ни место не позволяют нам входить в подробные объяснения о «Мертвых душах», тем более что это мы непременно сделаем в скором времени, представив читателям «Современника», может быть, не одну статью вообще о сочинениях Гоголя и о «Мертвых душах» в особенности. Теперь же скажем коротко, что, по нашему крайнему разумению и искреннему, горячему убеждению, «Мертвые души» стоят выше всего, что было и есть в русской литературе, ибо в них глубокость живой общественной идеи неразрывно сочеталась с бесконечною художественностию образов, и этот роман, почему-то названный автором поэмою, представляет собою произведение, столь же национальное, сколько и высокохудожественное. В нем есть свои недостатки, важные и неважные. К последним относим мы неправильности в языке, который вообще составляет столь же слабую сторону таланта Гоголя, сколько его слог (стиль) составляет сильную сторону его таланта. Важные же недостатки романа «Мертвые души» находим мы почти везде, где из поэта, из художника силится автор стать каким-то пророком и впадает в несколько надутый и напыщенный лиризм... К счастию, число таких лирических мест незначительно в отношении к объему всего романа, и их можно пропускать при чтении, ничего не теряя от наслаждения, доставляемого самим романом. Но, к несчастию, эти мистико-лирические выходки в «Мертвых душах» были не простыми случайными ошибками со стороны их автора, но зерном, может быть, совершенной утраты его таланта для русской литературы... Все более и более забывая свое значение художника, принимает он тон глашатая каких-то великих истин, которые в сущности отзываются не чем иным, как парадоксами человека, сбившегося с своего настоящего пути ложными теориями и системами, всегда гибельными для искусства и таланта. Так, например, в прошлом году вдруг появилась статья Гоголя о переводе «Одиссеи» Жуковским, до того исполненная парадоксов, высказанных с превыспренними претензиями на пророческий тон, что один бездарный писатель нашел себя в состоянии написать по этому поводу статью, грубую и неприличную по тону, но справедливую и основательную в опровержении парадоксов статьи Гоголя. Это опечалило всех друзей и почитателей таланта Гоголя и обрадовало всех врагов его. Но история не кончилась этим. Второе издание «Мертвых душ» явилось с предисловием, которое испугало нас еще больше знаменитой в летописях русской литературы статьи об «Одиссее»... Это предисловие внушает живые опасения за авторскую славу в будущем (в прошедшем она непоколебимо прочна) творца «Ревизора» и «Мертвых душ»; оно грозит русской литературе новою великою потерею прежде времени... Предисловие это странно само по себе, но его тон... C’est le ton qui fait la musique, говорят французы... (Это тон, который делает музыку. – Ред.) В этом тоне столько неумеренного смирения и самоотрицания, что они невольно заставляют читателя предполагать тут чувства совершенно противоположные... «Кто бы ты ни был, мой читатель, на каком бы месте ни стоял, в каком бы звании ни находился, почтен ли ты высшим чином или человек простого сословия, но если тебя вразумил бог грамоте и попалась уже тебе моя книга, я прошу тебя помочь мне».

2011

Ге н и й 4

110

Вы думаете, это начало предисловия к «Путешествию московского купца Трифона Коробейникова с товарищи в Иерусалим, Египет и Синайской горе, предприятое по особливому соизволению государя царя и великого князя Иоанна Васильевича в 1583 году»? – Нет, ошибаетесь: это начало предисловия ко второму изданию поэмы «Мертвые души»... Но далее – «В книге, которая перед тобой, которую, вероятно, ты уже прочел (Автор не шутя думает, что его книгу прочли даже люди простого сословия... Уж не думает ли он, что нарочно для нее выучились они грамоте и пустились в литературу?..) в ее первом издании, изображен человек, взятый из нашего же государства. Ездит он по нашей русской земле, встречается с людьми всяких сословий, от благородных до простых. Взят он больше затем, чтобы показать недостатки и пороки русского человека, а не его достоинства и добродетели, и все люди, которые окружают его, взяты также затем, чтобы показать наши слабости и недостатки; лучшие люди и характеры будут в других частях. В книге этой многое описано неверно, не так, как есть и как действительно происходит в русской земле, потому что я не мог узнать всего: мало жизни человека на то, чтобы узнать одному и сотую часть того, что делается в нашей земле. Притом от моей собственной оплошности, незрелости и поспешности произошло множество всяких ошибок и промахов, так что на каждой (464) странице есть что поправить: я прошу тебя, читатель, поправить меня. Не пренебреги таким делом. Какого бы ни был ты сам высокого образования и жизни высокой (?), и какою бы ничтожною ни показалась в глазах твоих моя книга и каким бы ни показалось тебе мелким делом ее исправлять и писать на нее замечания, – я прошу тебя это сделать. А ты, читатель, не высокого образования и простого звания, не считай себя таким невежею. (Вероятно, автор хотел сказать невеждою. Замечательно, как умеет он ободрять простых людей, чтобы они не пугались его величия...), чтобы ты не мог меня чему-нибудь поучить», – и пр. Вследствие всего этого скромный автор наш просит всех и каждого «делать свои заметки сплошь на всю его книгу, не пропуская ни одного листа ее» и «читать ее не иначе, как взявши в руки перо и положивши лист почтовой бумаги», а потом пересылать к нему свои заметки. Итак, мы не можем теперь вообразить себе всех русских людей иначе, как сидящих перед раскрытою книгою «Мертвых душ» на коленях, с пером в руке и листом почтовой бумаги на столе; чернильница предполагается сама собою... Особенно люди невысокого образования, невысокой жизни и простого сословия должны быть в больших хлопотах: писать не умеют, а надо... Не лучше ли им всем пуститься за границу для личного свидания с автором, – ведь на словах удобнее объясниться, чем на бумаге... Оно, конечно, эта поездка обойдется им дорогонько, зато какие же результаты выйдут из этого!.. К чему весь этот фарс? – спросите вы, читатели. Отвечаем вам словами одного из героев комедии Гоголя: «Поди ты, спроси иной раз человека, из чего он что-нибудь делает...» В этом фантастическом предисловии есть весьма утешительное извещение, что «воспоследует издание новое (то есть новое издание) этой книги, в другом и лучшем виде». Боже мой, как вздорожают тогда первые два издания! Ведь до этого, второго, «Мертвые души» продавались по десяти рублей серебром вместо трех...

Ге н и й 4

2011

111

с о в е т у е м п р о ч и тат ь Олег Санаев «Земля круглая. Доказал Евгений Гвоздёв» Издательский дом «Эпоха» 2011. Основанная на письмах и телеграммах великого дагестанского мореплавателяпутешественника Евгения Гвоздёва повесть о двух кругосветках на судах, предназначенных для безмятежного прибрежного плавания на мелководье. Эту книгу должен был и хотел написать сам Евгений Гвоздёв. И была бы она полнее и интереснее, так как основывалась бы на его личных впечатлениях и дневниках. Но великий путешественник погиб во время своей третьей кругосветки. Шихабудин Микаилов «Напишите про меня книгу» Издательский дом «Эпоха» 2011. В этой книге вымышленные герои живут рядом с историческими персонажами прошлого века: Горбачевым, Ельциным, Магомедовым. История дагестанца, который в 20 лет ушел из родного высокогорного аула и прошел путь от мелкого предпринимателя с полукриминальным прошлым до большого руководителя с кабинетом на Старой площади, насколько типична для того времени, настолько и уникальна. Арбен Кардаш «Танец поневоле» Издательский дом «Эпоха» 2011. В книгу лезгинского писателя, лауреата Государственной премии Республики Дагестан вошли повесть «Пастух и орел», рассказы и миниатюры. В книге удивительным образом сочетаются вековая народная мудрость и простота изложения; лиризм и ирония; лезгинские слова и выражения и современные высокотехнологичные продукты. Произведения этого писателя наполнены глубоким смыслом, и вместе с тем они будут удивительно легко восприняты даже самым неподготовленным читателем. Курбангаджи Шахмирзаев, Ибрагим Ибрагимов «Повести об Ахульго» Издательский дом «Эпоха» 2011. Книга предназначена в первую очередь тем, кто интересуется историей своей малой родины. История каждого народа складывается из историй малых и больших селений, аулов, джамаатов, отдельных людей. Она о высоком подвиге чиркатинцев, 80 суток защищавших крепость Ахульго. Эта самоотверженная оборона вписана золотыми буквами в историю Кавказской войны. Отдельной книги достойны женщины, чьи подвиги описаны в повести. Полина Дибирова «Орнамент на моей ладони». Готовится к изданию В основу романа легли воспоминания дагестанца, прошедшего войну, немецкий плен и пережившего сталинские репрессии. Это жизнь просто человека и в то же время великого человека! Удары судьбы не сломили его веру в справедливость и не ослабили его стремление к счастью. В романе сохранено настоящее имя прототипа.

2011

Ге н и й 4