Северо-Кавказский литературный Интернет-журнал

Гусиное перо

3/2016

Северо-Кавказский литературный Интернет-журнал

Фотограф: Шамиль Амиров

© Северо-Кавказский литературный Интернет-журнал «Гусиное перо» Все права защищены Все публикации, размещенные на страницах журнала, а также на сайте gusinoepero.ru сохраняют авторские права создателей, т.е. не принадлежат журналу. При копировании информации с сайта ш необходимо указывать источник. Стать автором: gusinoepero@gmail.com https://vk.com/gusinoe_pero Больше информации на сайте gusinoepero.ru vk: gusinoe.pero Fb: gusinoepero Instagram: gusinoepero #Гусиноеперо #СеверныйКавказ #Литература Редактор - Влада Мамедова Корректор - Алан Хадаев Фотограф - Шамиль Амиров

Гусиное перо

Проза Избитая тема Федор Ошевнев

Троллейбус-приведение. Реальная история Орест Трембита

Собутыльники Федор Ошевнев

Поэзия В бетонных городах и каменных кварталах Наталья Алексеева Милые глаза, что цвета шоколада Ольга Маликова Мы больше не будем вместе Георгий Фидаров Потерять в стоге сена иглу Магомед Расумов

Зарисовка Ночь сложила темную шаль в чемодан

Фатима Гудиева

Сказки для взрослых и не очень Друзья навеки

Михаил Сказкин Сказка о фонаре

Елена Ольшевская

П роза

Избитая тема

Заключительная часть дня рождения – «чаекофепитие» с именинным тортом. В зале трехкомнатной квартиры, за длинным раздвижным столом, человек десять студентов-второкурсников - в ярких молодежных одеждах, и лишь родители именинника, только что вернувшиеся из театра, выделяются из присутствующих - помимо возраста - строгими вечерними туалетами.

Родителей в подобные минуты частенько обуревают воспоминания, и, как бы в подтверждение того, мать виновника торжества, смахнув со щеки непрошеную слезу, несколько театрально – похоже, еще под впечатлением спектакля – произнесла, адресуясь к мужу:

– Видишь, отец, уже и жизнь под горку бежит... Нам – по сорок, сыну – девятнадцать... А, кажется, еще совсем недавно...

– Да-а, – согласно кивнул головой супруг. – Было да прошло, судить не время... И все-таки, я бы в день своего рождения не стремился так усердно спроваживать родителей в театр.

– Папа, ну опять ты за свое, – наморщив нос, отозвался именинник. – Ну как тебе еще объяснять? Это же мой день рождения. Понимаешь?

– Не понимаю, – с обидой произнес и развел руками консервативный мужчина.

– Интересы разные, – подсказал кто-то из гостей.

– Вот как? – напористо пошел в наступление отец. – Мы, выходит, совсем отстали от жизни, лишние и неинтересные? И это говорит студенчество – зеркало сегодняшней молодежи!

– Да никто этого вовсе не говорит, – попытался вклиниться в обличительный монолог именинник.

Но родитель уже никого не слышал и ничего не слушал. Он явно сел на любимого конька, менторским тоном указуя, что «в его время» все: и воздух, и вода, и молодежь были другими - лучшими.

Тысячелетиями старшее поколение пытается убедить в этом младшее. Давно подмечено: если человек заговорил в подобном тоне, стало быть, уже постарел – пусть не телом, но душой.

– Сейчас даже сказать неловко, такое кругом творится, – все больше распалялся родитель, – ни стыда, ни совести, а потом рожают в пятнадцать лет! Да чтоб мы с матерью, до свадьбы, о подобном хотя бы просто подумали!

Постельная тема «обсасывалась» всесторонне и подробно. И тут в зал возвратился именинник, до того выходивший в спальню. В руках он держал два документа: свидетельство о браке родителей и свидетельство о собственном рождении. Торжественно раскрыв две зеленые книжечки, громко зачитал даты регистрации отца и матери и своего появления на свет.

Выдержал многозначительную паузу и добавил:

– А одного месяца так-таки не хватает... Федор Ошевнев

«Троллейбус-привидение» - 11-го маршрута (реальная история)

В начале февраля случилась резкая оттепель и, естественно, сугробы и заносы тут же поплыли, образовывая местами непроходимые водохранилища, перемежовывающиеся кусками прессованного снега. Обочины дорог превратились в грязные, местами бурого цвета, стены тающих ледников. В пять часов вечера в феврале - особенно в такую погоду - темно и непроницаемо, что бы городские власти не пытались делать. Темно и всё тут тебе. Свет фонарей прорывается сквозь мокрый воздух едва на метра полтора, отчего уличное освещение становится всего лишь призрачным свечением чего-то потустороннего. И вот, именно в такой день на одной из богом забытых окраин города притаилось троллейбусное кольцо. Самое обычное кольцо, ничем не примечательное. Если, конечно, не брать в расчет атмосферу безысходности граничащего с упадком окружающего пейзажа. Десятка полтора фигур топтались нервно между двумя сугробами, наблюдая за тем, как масляные лужи колышутся под колесами проезжающих мимо машин. Троллейбусов подозрительно долго не было. И вот, наконец-то, вдалеке, где-то за деревьями, около проходной заброшенного советского монстра проминдустрии, замаячило нечто похожее. Тяжело переваливаясь с боку на бок, повиливая гармошкой-сцепкой, на круг выбралось нечто… Следом за этим угрюмым неповоротливым «чудом» аккуратно катил новенький троллейбус, купленный под «Евро-2012» и потому ещё не настолько ушатанный. Монстр нехотя подполз к остановке и там замер, распахнув наружу свои двери. Следом за ним то же проделал и новый троллейбус, с той лишь разницей, что двери того распахнулись плавно и без скрипучего натяга. Мне подходили оба маршрута. «Какая разница, до какой станции метро ехать?» - подумал я и, было, подался к 27-му, новенькому. Но тут же в голову пришла шальная идея – позволить случаю принять решение, на котором из троллейбусов отправляться в путешествие с окраины через депрессивный район в сторону центра. «Орел – 11, решка – 27» - самопроизвольно возник образ четвертной монеты в голове. Я вынул монету из кармана – герб. Мой путь лежал в утробу монстра, чей салон едва светился лампами аварийного освещения. Монстр принял меня в свои объятия, и я тут же упал на одно из видавших виды кресел, затянутых в потертый вельвет, сшитый явно вручную. И не успел я устроиться, как двери лязгнули, монстр дернулся, набирая скорость по дуге круга. Салон тут же заполнило шумом работающей силовой установки, стекла задребезжали, а с потолка время от времени сыпалось что-то, похожее на вековую пыль. Троллейбус резвенько пробежал с полсотни метров, до выхода с круга на главную магистраль и тут же грохнул и осыпал искрами округу – слетели «рога» - извечная тема. Троллейбус дернулся и застыл на месте, покачивая гармошкой из стороны в сторону, вывернутой под неимоверным углом к основной части транспортного средства. Силовые установки тут же утихомирились, что-то запищало, а освещение, ранее мне казавшееся аварийным, вдруг оказалось нормальным освещением этого монстра, должно быть созданного ещё при союзе. Теперь же мы, человек десять на тушу этого монстра, очутились в поистине аварийном освещении, отливающим розовым и время от времени мерцавшем. Я тут же вознамерился достать фотоаппарат и снять всё, что меня окружало, но передумав, решил, что камера просто не способна в деталях передать картину сюрреализма, в которой мы оказались. Салон был сер, угрюм, с легкими разводами конденсата и грязи на окнах и более значительными залежами пыли и нечистот на внутреннем убранстве салона. Я сидел и видел, как первая дверь отворилась и оттуда, перепрыгивая через лужи, обегая их по горам рыжего снега, выскочил водитель. Это был мужик лет пятидесяти, абсолютно лысый, ещё крепкий, лихой и одновременно угрюмый. Печаль, отпечатанная на его лице, контрастировала с лихими плясками по снегу, но больше всего поражал его взгляд: быстрый, цепкий, с выпученными наружу глазами, внутреннее свечение которых мог освещать дорогу троллейбусу. Водила перескочил со снежного пригорка на второй, собрался с решимостью и прыгнул, но не долетел, плюхнувшись в громадную лужу, как раз возле моего места. На какое-то время он скрыл-

ся из виду, но тут же появился, ознаменовав свое появление ударом тела в борт троллейбуса. Машины загудели, свет стал ярок и в салон вернулась жизнь, хотя, похоже, этому мало кто радовался, ощущая себя в не самом дружелюбном месте.

- Поехали! – простонал на весь салон водила и рванул машину с места. Рывок и вновь искры, вновь «отбой» машинам и «ура!» аварийному освещению.

- Да что ж там такое?! – не скрывал досады кто-то из пассажиров, бросая косые взгляды назад, где вплотную подошёл новенький троллейбус, чьи окна светились светом только что открывшегося фешенебельного магазина, а внутри сновали люди и бурлила жизнь. Со стороны мы смотрелись видавшим виды продмагном, работающим от случая к случаю и требующего не просто капитального ремонта, но и полного обновления ассортимента и торгового персонала. На сей раз водитель не падал, обежал транспорт с иной стороны и силовые установки заработали ещё надрывней. Троллейбус не просто тронулся, он рванул. Рванул во всю силу, на повороте, да так, что гармошку занесло тут же в сторону, и я едва не вывалился из своего неудобного сидения. Ускоряя ход, троллейбус пролетел метров двести, до следующей остановки, и тут, так же резко, затормозил, бросив своих пассажиров вперед. Пришлось вцепиться рукой в поручень предыдущего сидения. Вход на этой и последующих остановках оказался через первую дверь – в салоне не водилось кондуктора, причем, как мне показалось, его дух здесь не витал очень давно. Принимая судорожно плату у пассажиров, другой рукой что-то вертя под панелью, водитель угрюмо смотрел куда угодно, только не в зеркала, не на дорогу и не на пассажиров. Сзади подошел 27-й и застыл в нерешительности. Водитель наконец взглянул в зеркало, чертыхнулся и захлопнул дверь, едва не придавив старичка с авоськой, что, стоя на ступеньке, капался в карманах в поисках удостоверения. Троллейбус вновь рвануло с места, сзади, на последней площадке послышался грохот падающего тела и всего одно слово нецензурного содержания. На задней площадке, не дойдя пары метров до поручня, лежал грузный мужчина в приличном пальто. Он не двигался, а всего лишь сопел и царапал рукой грязный потертый пол. Тут же кто-то бросился помогать, сам едва не рухнул от очередного рывка, но всё же умудрился помочь пострадавшему. Пострадавший был явно изрядно выпивши, отозвался о водителе как о «козле» и тут же хотел пойти «набить ему лицо» (в кавычках приводятся цитаты), но передумал, лишь спросив у помогавшего ему: - Что у меня с лицом? Ему что-то ответили о оставили в покое. А меж тем в призрачном свете салона троллейбуса-призрака поначалу лицо пострадавшего мне показалось просто грязным – от подбородка до верха лба с одной из сторон, но после безнадежных попыток страдальцем вытереть грязь, стало ясно, что грязь уже смешивалась с кровью из ссадин – ссадин, как я уже говорил, от подбородка до самого лба. А троллейбус тем временем, подобно умирающему монстру, рвал вперед из последних сил. Силы его время от времени оставляли, и тогда он сбрасывал скорость не менее резко, чем её набирал. Что троллейбус, что его водитель были сутью одного целого. И, немного понаблюдав за ними обоими, провести различия в их поведении я не взялся бы. Троллейбус подходил к остановке, тут же блокировал всякое движение в округе и отворял первую дверь, обелечивая входящих. Сзади уже более уверенно подходил 27-й и с каждой остановкой все больше выказывал свое нетерпение. Как мы, пассажиры призрачного троллейбуса, наблюдали за происходящим вовне, так и внешний мир созерцал нас. На одной из остановок вдруг уловил взор молоденькой особы, что всматривалась в черноту салона из своего освещенного пятна остановки. Почему-то поставил себя на её место и мне перехотелось садиться в этого монстра. Собственно, она так и поступила, направив свои стопы к 27-му. Мы взлетели на мост, пассажиры уже крепко держались за поручни, вновь прибывшие быстро втягивались в условия «путешествия», кто не успевал понять, что к чему, тот плясал по трясущемуся в конвульсиях салону и ловил поручень. С моста почему-то катились тихо, притормаживали, маневрировали, шипела резина и в салоне несло горелым…

Салон постепенно набивался пассажирами. На удивление, стоит признать. 27-й уже не просто нервничал, он выказывал свое неудовольствие, требуя если не уступить «лыжню», то уж как-то более адекватно вести себя на маршруте. Водитель 11-го нервничал и поведение троллейбуса становилось ещё менее предсказуемым. Его бросало из стороны в сторону, он круто обходил слева, а то и справа малолитражки, разгонялся, тормозил, уходил в сторону, резко возвращался. Сидя на своем месте, я ощущал все манипуляции взбесившегося троллейбуса, что говорить уж об остальных пассажирах… Наконец-то пути двух маршрутов разошлись. Один уходил вправо, второй влево и все мы, пассажиры, вздохнули с облегчением, рассчитывая, что раз уж раздражитель исчез, то… Но троллейбус тут же заставил отбросить эти мысли. Вновь слетели «рога», распахнулись двери прямо посреди проезжей части и всем несогласным было предложено выйти здесь, не дотянув десятка метров до остановки. А дальше нас волокло, тянуло, кидало, швыряло, плюхало в ямы и лужи и всё по частному сектору, по узким улочкам, мимо гор такого же лежалого снега. Призрак гудел и тарахтел на брущатом спуске, изворачиваясь от изворачивающихся от его непредсказуемости автомобилей. Троллейбус лихо проходил повороты, опасно выбрасывал в стороны гармошку-прицеп, и мне очень хотелось верить, что ни один неосторожно припаркованный автомобиль на нашем пути не пострадал. И тот звон, что однажды донесся до моих ушей… Нет, определённо, это не было зеркалом, отбитым у автомобиля… Протрусив по узким улочкам в районе вокзала, мы наконец-то выбрались в центр, с натугой взобрались по спуску и, уже более опасливо совершив два поворота, остановились на конечной. Двери троллейбуса разверзлись, выпуская пошатывающихся пассажиров, не то восхищавшихся, не то просто констатировавших: «Повороты он проходил филигранно!» Я так же, как и большинство (!), выскочил из салона на освещенную улицу и оглянулся на уже убегающий троллейбус – тот самый троллейбус – что едва не обдал нас всех потоком грязи на прощание. Салон его был черен, габариты на внешней обшивке не просто не горели – они отсутствовали, а через мутные грязные окна на нас смотрела пара лиц. Таких же серых и угрюмых. Не то пассажиров, не то привидений. И дребезжащий монстр уносил их прочь... Орест Трембита

Собутыльник

Глухая стена сараев и сходящийся под прямым углом забор надежно скрывали дальний пятачок двора от любопытных глаз. Здесь, в тени пустующей голубятни, вокруг импровизированного стола-ящика, кто на чурбачке, кто на сложенных в столбик старых кирпичах, мостились Иванов, Петров и Сидоров.

На застеленном газетой ящике красовались водочная бутылка, разнокалиберные стаканы, треть буханки хлеба и пара свежих огурцов. В добавление к обычным атрибутам выпивки-закуски в кулечке, слипшиеся, лежали конфеты-леденцы.

Сервировавший стол Иванов довольно обвел его глазами и заявил:

– А чё? Вроде всё кайфово получилось!

– Ну, погнали? – подпрыгивал на чурбачке нетерпеливый Сидоров. – Погнали, а?

– Спешка нужна только при ловле блох, – авторитетно повторил Иванов где-то услышанную поговорку, важно выдержал паузу и скомандовал: – Разливай!

– По половинке или как? – проконсультировался Петров, берясь за бутылку.

– По полной! – распорядился Иванов. – Мы не слабаки!

– А пьем за что? – уточнил и опять подпрыгнул Сидоров.

Приятели задумались…

– Во! За дружбу! – наконец, провозгласил стоящий тост Иванов.

– Мирово!

Приятели подняли стаканы. Чокнулись. Выпили…

Иванов схватился усиленно нюхать хлеб. Сидоров надкусил огурец, жевнул и сплюнул в сторону:

– Горький - жуть!

Огурец вернулся на газету. А Петров скромно взял конфетку и громко зачмокал.

– Как маленький! – возмутился Иванов. – До таких лет дорос, а всё сладкоежка.

Но по инерции и сам потянулся к кульку. За ним – Сидоров…

Посасывая конфетку, Иванов вдруг качнулся и прогнусавил в его сторону:

– Т-ты… Ты мне друг или н-нет?

– А тебя это сильно колышет? – удивился Сидоров.

– Сильно! – И, подумав, Иванов схватил Сидорова за рубашку. – А может, ты вообще бандит!

Петров как бы невзначай снова сунулся к кульку.

– Сбесился, что ли? – дернулся в сторону Сидоров. От его рубашки отлетели две пуговицы, одна «с мясом». – Козел! – обидчиво возмущался Сидоров, шаря по траве. – Мы так играть не договаривались! Думаешь, на год старше, так и все можно? Что я теперь ма-аме скажу?

– Ой-ой! Маменькин сынок! Из-за чего бы плакаться…

Иванову и самому было неловко за оторванные пуговицы, но смущение он пытался скрыть под маской грубости.

– Сам ты сынок маменькин! – стонал Сидоров, поднимая клочок рубашки с пуговицей. – Щас как бы дал в рыльник!

– Ты чё, обнаглел, мелкий? – уже озлился Иванов: еще бы, такой удар по авторитету!

Петров досасывал очередной леденец.

– Подумаешь, крупный нашелся! – огрызнулся Сидоров. – Щас вот… приемчиком…

– Сопляк припухший! – подскочил к нему с угрозой Иванов. – Вчера на секцию записался?

– Шухер! – крикнул Петров, взвившись с кирпичей и поспешно закидывая в рот еще два леденца.

Перед распетушившимися мальчишками стояли трое взрослых мужчин. У одного красноречиво оттопыривался пиджачный карман, другой держал в руках газетный сверток. Несколько секунд взрослые обозревали следы детского застолья.

– Гаденыши! Что делают, а? – вдруг взревел крупный мужик с сизым носом в фиолетовых прожилках.

– Куда учителя смотрят? Стервецы! – поддержал негодующие возгласы второй мужчина, в очках.

– Д-да… С таких лет… – негромко попенял ребятне морщинистый, с сильной проседью, третий мужчина болезненного, усталого вида.

Закончил воспитательную работу, как и начал ее, сизоносый: живительная влага под сердцем напорно просилась в глотку, и мальчишек требовалось поскорее разогнать с облюбованной территории.

– Пороть их всех надо! – потрясая сжатым кулаком, рявкнул здоровяк, и его ладони устремились к брючному ремню.

Иванов чуть ли не с разбега пронырнул сквозь дыру в заборе. Сидоров по трухлявой лестнице взлетел на голубятню, спрыгнул оттуда на сарай и помчался по разновысоким крышам, соображая, где лучше спуститься на землю. Петров же, не забыв прихватить кулек с остатками леденцов, резким виражом обогнул старшее поколение и юркнул в проход меж сараями и забором.

– Д-да… И дети же пошли… С малолетства – и нате вам… – продолжал монотонно-приглушенным голосом мужчина с сильной проседью.

– Ну, мы-то не дети! – И при этих словах мужчина в очках развернул сверток с закуской. – Имеем полное право! Выходной!

Здоровяк вдруг неуловимым движением опрокинул в рот содержимое оставленной на ящике бутылки – в ней еще виднелось немного прозрачной жидкости.

– Э-э! Куда? – возмущенно завопил мужчина в очках, но сизоносый уже сплюнул и выругался, отшвырнув бутылку в сторону.

– Вода… Бли-ин! – с болью разочарования в голосе протянул он.

– Не по-хозяйски ты… – упрекнул его мужчина в очках, радуясь, что собутыльнику не перепало лишнего глотка спиртного. – По деньгам пусть мелочь, а другой-то раз в аккурат ее и не хватает.

– И бережливо поднял отброшенную стеклотару, тут же проверив: цела ли.

А морщинистый мужчина тем временем с горечью и грустью посетовал:

– Д-да… А мы-то, помнится, в детстве всю дорогу в войну играли. Федор Ошевнев

П оэзия

В бетонных городах и каменных кварталах Мы тихо говорили о рае на земле, О чистом синем море и живописных скалах О том, как быть одним с мечтой наедине. Среди угрюмых лиц и однотипных строек, Надуманных законов и мандатов Мы думали о свежести ночных прибоев И отправляли будущим себе координаты. Чтоб будущие мы проснулись на рассвете, В спокойном мире, не роботы войны, Чтобы рядом с ними были красивые их дети И счастье было там, как и задумал ты. Когда же в настоящем бывает нам тревожно, Закроем мы глаза и вспомним о мечте, И все становиться доступным и возможным, Не забывай мечтать в бетонной суете.

Наталья Алексеева

Милые глаза, что цвета шоколада Впервые я увидела во сне. Они мне показались глубже ямы, Что встретить наяву нельзя нигде. Они являлись мне уж целый месяц, Но вот беда: исчезли без следа. И я не знала даже, что мне делать, Вопросы били у виска. Прошла неделя, две и три, Но ничего...увы, ни капли света. Все дни покрылись мраком, и черты Стали прозрачны, как монета... Я не хотела засыпать, чтобы не мучить свою душу, Чтобы не мучить себя мыслями о нем... Но как назло: я лишь уснула на мгновенье, И он пропал, не будем мы вдвоем.. Ну всё... всё стало как обычно: Учеба, дом, заботы и опять Всё день за днем, как будто колесница, Всё повторялся, больше не мечтать!!! И вот, однажды выйдя на учебу, Стою на остановке, и как сон Подходит ко мне парень незнакомый Он руку протянул - зовут Анзор. Я руку подала, но вот задача: Боялась посмотреть ему в лицо, Боялась не увидеть милый образ Во сне что приходил давным-давно. Тот взгляд я сразу вспомнила, о чудо!! Его ждала как будто целый век, Заговорить я не решалась, сердце билось, Стуча, как поезд едет по весне. Он сам заговорил со мной, тот голос Был мне родным, пронзил до глубины души Он мне сказал, что мы знакомы! Но я ответила: «Увы». Увы, мы не знакомы, вы ошиблись!!!

Он улыбнулся лишь в ответ. Сказал: «А вы мне снитесь уж полгода, Роднее вас мне не было и нет». С тех пор прошло уже почти три года Они промчались будто в один миг. Ну, а у нас уже семья, заботы Мы написали о том стопки книг. Я всем желаю, чтоб и ваши сновиденья Сбывались безо всяких канитель Но если сон пропал, случайно, бесследно Вы не отчаивайтесь: жизнь не без потерь!!!

Ольга Маликова

Мы больше не будем вместе, Мы знаем все наперед. Ведь все потому, что ты идиотка И потому, что я идиот Мы не знали своих отношений, И все пошло в оборот. Одинаковых нет направлений, И каждый своею дорогой пойдет. Мы больше не знаем друг друга, Между нами любовь не живет. Все потому, что такая ты идиотка И потому, что я такой идиот Шло время, вдаль далеко уходило. При встрече... Кто из нас подойдет? Проверим, насколько ты идиотка И насколько я идиот. Но, знаешь, при этой же встрече Мой голос все же тебя позовет. И может ты мимо пройдешь, идиотка, Но я же не совсем идиот.

Георгий Фидаров

Потерять в стоге сена иглу не боязно. Опасно себя искать в одном углу, Ожидая счастливого поезда. Элизиум! Страна моя, кормилица, Кормилица Души моей васильковой. Замок слов прощальных противится. Соединены рельсы… идем одной дорогой. Пусть померкнет золото осеннее, Пусть сломаются ветки тонкие. Эта жизнь тут - мое откровение, Стихия бурная успокоена, но звонкая. Пусть уходит Любовь, а с нею - лица. Пусть в грязи испачкалось мое лицо, Я смогу с тобою нежно проститься И уйти. Уйти, не став подлецом. Каждые войны и к войне ведущие ссоры Могли, правда, мою Веру пошатнуть. И уходил я в горы: чуточек отдохнуть, Но не был там... не был здоровым. Жизнь коль не спрашивает больше, А дыхание с каждым днем тяжелее. Я буду любить тебя все тоньше и тоньше. А жизнь проходит, но там Луна светлее...

Магомед Расумов

Зарисовка

Ночь сложила черную шаль в чемодан, выключив звезды, отклеила с неба луну. Она уезжает, вместо нее туман, исчезла ночь, оставив меня одну. Меня одну с туманом наедине, мы тихо курим, окурки кидая в рассвет, и пьем сладкий чай в этой пустой тишине, видимо, - это скромного счастья секрет. Ветер лепечет свои монотонные сутры, он ведет монолог, нам раскрывая секреты. Теперь мы втроем в ожидании встречаем утра, а нас пеленою объял едкий дым сигареты. Фатима Гудиева

Сказки для взрослых и не очень

Друзья навеки

Это было обычное летнее утро. Я проснулся в четыре утра, за окном начинало светать, но в квартире было темновато. Я встал, подошел к окну и открыл его. Прохладный летний воздух подул в мое сонное лицо, это был самый свежий воздух, воздух, который еще не был испорчен выхлопными газами автомобилей, но ещё он напомнил мне моё детство.

В детстве я любил ездить к бабушке в деревню, именно там был такой воздух, который прогонял сон своей прохладой и кристальной чистотой. Я углубился в свои воспоминания и резко посмотрел на часы: была уже половина седьмого. У меня сработал рефлекс, что я опоздаю на работу, но потом вспомнил, что мне никуда не нужно идти. День шел как обычно: я умылся, покушал, прибрался в своей квартире и лег на диван, чтобы подумать, как провести ещё один день. На часах был уже полдень, а я также лежал на диване. Мне не был интересен в этот момент ни телевизор, стоящий передо мной и отражавший все мои движения, ни компьютер, который стоял в углу на столе. Ленивым движением я повернулся к окну. За окном собирались тучи, ветер качал деревья то в одну сторону, то в другую, тучи закрыли солнце и начал моросить летний дождик. Я встал, чтобы закрыть окно, через которое могли попасть капли дождя на документы, лежавшие на столе.

После того как я закрыл окно, я вышел на балкон, чтобы насладиться шумом ветра и запахом приближавшейся грозы. Мне было интересно смотреть на то, как люди торопились быстрее зайти в помещение, чтобы не попасть под проливной дождь. С каждой минутой гроза приближалась, и ветер сильнее раскачивал ветки деревьев, дождь стал сильнее стучать по крыше и лужи становились всё больше и больше. После недолгого просмотра начала грозы я пошел на кухню, чтобы попить горячий кофе, но, к сожалению, ни кофе, ни сахар я у себя на кухне не обнаружил. «Да не вовремя я пошел пить кофе, да и в магазин идти не хочу, там гроза, а ближайший магазин через дорогу» - проговорил я сам себе шепотом.

Но потом в моей голове пробежала мысль: «Я ведь целыми днями сижу дома, словно пес, привязанный к своей конуре, надо выйти, пройтись и пусть на улице гроза, пусть я промокну, но зато я вырвусь из четырех стен, в которых я сижу уже вторую неделю».

Я пошел в прихожую надел кожаный плащ, взял кошелек и зонт, но потом положил зонт обратно в шкаф.

«Вот уже который день я сижу у магазина, люди стали такими жестокими, они начали гнать меня и говорили, что я разносчик болезни, а если бы, хоть один раз, хотя бы один человек посмотрел не на мою внешность, а в душу, мы ведь собаки - преданные, и ни за что не подумаем плохо о других живых существах, живущих на этой планете. Да, бывает, проходят мимо меня некоторые люди, и приносят с собою частичку доброты и любви. Было, один раз пройдёт мимо меня пожилой человек, постелет мне в коробку свою старую и не нужную кофту и накормит кусочками мяса, которые он не съел на обед. Гроза началась, я почти промок, пойду я в магазин и тихо посижу около входа, может у продавца появится жалость, и он не выгонит меня на улицу».

Блеск молнии встретил меня у выхода, и гром немного оглушил меня. Я перешел, дорогу зашел в магазин:

-Пошел вон с магазина, нечего тебе здесь делать! - сказал продавец, как только я открыл дверь.

-Извините, вы это мне? - ответил я, слегка возмущенно.

-Нет,- ответил продавец, указывая мне за спину.

Я повернулся и увидел маленького щенка. Он медленно встал и перед самым выходом он повернулся и посмотрел на меня. В его глазах я увидел всю боль и страдания, которые причинил ему этот жестокий мир. Я купил кофе и сахар и направился к выходу. Да, на улице было не так уж хорошо. Ветер беспощадно срывал ветки деревьев, дождь превращал дорогу в реку, а раскаты грома становились громче и громче. Возле магазина я увидел щенка, он лежал в коробке, которая вот-вот развалится, он жалобно скулил. И в этот момент я увидел себя, я такой же одинокий, как и он. Мир отвернулся от, него и ему было все равно на то, доживет он до завтра или нет.

Я тихо подошел к нему, сел перед ним, погладил и спросил:

-Ты чей?

-Ничей, - ответил мне щенок, грустным и слегка дрожащим голосом.

Я был не много удивлен, да что там говорить, я потерял дар речи, когда щенок ответил мне

человеческим голосом. Я подумал: «А может, я сплю?»- слегка ущипнул себя.

-Что ты делаешь? - спросил щенок.

-Да проверяю, сон это или нет.

-Нет, это не сон. Я понимаю, ты удивлен, ведь ты никогда не видел говорящую собаку, на самом деле я не умею говорить. Окружающие нас люди не могут понять, что я тебе говорю, они слышат привычные для их ушей звуки. Просто твоё сердце полно доброты, и ты такой же одинокий, как и я.

-Да, ты абсолютно прав. Я уже давно живу один, после того как моя жена и дети погибли в авиакатастрофе.

- А что такое, авиакатастрофа?

-Не знаю, видел ли ты? Это очень страшно, да любая катастрофа страшна и в ней погибают как люди, так и животные.

-А почему ты не летел с ними?

-Я был в больнице, они летели, чтобы навестить меня.

-Мне очень жаль, я потерял свою семью, когда только родился, и если бы не доброта некоторых людей, я бы умер с голоду.

-Пошли ко мне жить?

-Пошли – ответил щенок, виляя хвостом.

Я взял его на руки и спрятал под плащ, который спасал меня, чтобы я не промок.

«Мир не такой уж и жестокий: я нашел себе друга, он такой же одинокий, как и я. Мир пустой для него и меня, мы оба не знаем, что такое счастье»

Я перешел дорогу, и под плащом чувствовал, как он дрожит, я чувствовал, как бьется его серд це и не мог понять, что чувствовал он в этот момент, страх или волнение.

Я открыл дверь в квартиру, было темно, хотя на часах было три часа дня, я включил свет:

- Ты умеешь зажигать солнце? – спросил у меня щенок.

- Нет – это не солнце, это - лампочка.

- Человеческий мозг имеет очень большие возможности, но жаль, что не все используют его в нужном направлении. Хотел бы я быть человеком.

- На самом деле не так уж и хорошо быть человеком: человек жесток, у него самая черная душа, люди ненавидят друг друга, за деньги они готовы убивать себе подобных.

- А что такое деньги? – спросил у меня щенок.

- Деньги - это то, чем мы платим за еду, за квартиру, за одежду. Деньги – это то, что управляет человеком. Они управляют его желаниями, потребностями и, можно сказать, они управляют человеческой жизнью. Ведь если у меня не будет денег, я так же, как и ты, буду жить на улице, буду голодать и буду искать жильё. Но, к счастью, я тебя забрал к себе, теперь мы не будем одинокими. Я знаю, какая порода у тебя.

-Какая?

-Твоя порода называется немецкая овчарка, обычно собаки такой породы не бывают бездомными.

Мы сидели в коридоре и разговаривали, шел час за часом, но я с удовольствием сидел и слушал своего собеседника. Наступил вечер, я встал, снял плащ, переобулся, взял щенка на руки и понес его в ванную. После того как я его искупал мы пошли на кухню, чтобы поесть. К счастью, в холодильнике нашлось несколько сосисок, и мой четвероногий друг не остался голодным. После того, как мы поели, я у него спросил:

-А как тебя зовут?

-Не знаю, - ответил щенок - но один старый человек, когда меня кормил, называл меня Ник.

Он говорил, что это имя его собаки, которую он потерял в бою.

-Пошли смотреть телевизор.

Мы пошли в зал, сели на диван, и я потянулся за пультом. Но потом подумал: зачем? Покрутив пульт в руке, я спросил у него:

-Помнишь ли ты свою семью?

-Нет. Моя мама умерла после того, как я родился. Потом моих братьев и сестер разобрали, а я остался один, край коробки накрыл меня, когда люди забирали мою семью.

-Да, жестоко поступила судьба.

Это разговор продолжался до полуночи. Ник стал потихоньку засыпать. Я постелил ему около дивана, затем выключил свет и лег спать.

-Спокойной ночи.

-Спокойной ночи, - ответил мне Ник.

Первый раз я спал сладким сном, мне снилось детство, снилась моя жена и дети, и я не хотел просыпаться, чтобы не расставаться с ними. Я сквозь сон почувствовал, что меня кто-то кусает за руку, и я испугался. Резко открыв глаза, я увидел Ника, который сидел рядом с диваном и вилял своим маленьким хвостиком.

- Доброе утро, - прокричал мне радостно Ник.

-Доброе утро, - ответил я ему.

Мы умылись, покушали, и впервые за пять лет после смерти моей семьи я не чувствовал себя одиноким. Как это хорошо, когда есть тот, кому ты нужен, и это прекрасно понимали я и мой четвероногий друг Ник. Я посмотрел в окно и увидел пожилого человека, который в очередной раз пришел покормить Ника. Резко взяв Ника на руки, я спустился вниз, мы догнали этого доброго человека.

-Доброе утро, - сказал я.

-Доброе утро, - ответил мне дедушка, поворачиваясь ко мне лицом.

Наши глаза встретились, и в этих глазах я увидел что-то знакомое. Я вспомнил: это тот самый легендарный Николай Михайлович. Каждый год, Девятого мая, он раздавал нам, детям, играющим во дворе, конфеты. Он кормил кошек и собак, брошенных другими людьми на произвол судьбы.

-Помните меня?

-Помню, - ответил радостно Николай Михайлович. – Мне очень жаль твою семью, и я глубоко сочувствую твоему горю. После потери семьи ты стал замкнутым и ни с кем не разговаривал.

Голос этого человека был такой добрый, он говорил мне это так искренне, что мне казалась, что он со мной пережил эту потерю.

-А помните эту собачку?

-Нет, не помню, я шел покормить Ника, щенка возле магазина, которого всегда прогоняют и обзывают, но, к сожалению, его там не оказалось. Может, отравили или утопили.

По щеке ветерана потекла слеза.

-Не бойтесь, с Ником всё нормально, - радостно проговорил я и увидел, как его лицо становится веселее. – Я его забрал к себе, эту ночь он был у меня. Я его искупал, накормил, и сейчас мы идем выбирать ему ошейник и поводок, а потом пойдём гулять в центральный парк.

-Я рад, что Ник нашел себе семью. Берегите друг друга. Жизнь может сломать поодиночке, но если вы вместе, то вы легко преодолеете любые препятствия на вашем жизненном пути.

После этого разговора мы его больше не видели. Спустя время одна старушка сказала, что он умер. Мы с Ником пришли на могилку, положили гвоздики, поблагодарили его и пообещали, что никогда не потеряем друг друга, что будем помнить подвиг его собаки и подвиг самого Николая Михайловича.

Шло время, Ник рос, становился красивее, мужественнее, благороднее. Все дети знали его во дворе. Каждый раз, когда я приходил с работы, он встречал меня, и я чувствовал, что я и он - единое целое.

Прошло пять лет с того момента, как Ник стал жить у меня. Он стал взрослым псом. Мы с ним игрались, веселились, поддерживали друг друга в трудных ситуациях. Все шло хорошо. Пролетали дни, недели, месяцы, годы, время бежало вперед и вперед, унося все вместе с собой в мир, который не известен никому.

Последнее время я стал замечать, что Ник не такой, как прежде. Он стал вялым, на прогулках мало играл, стал мало кушать, и каждая ступенька давалась ему с трудом. В ветеринарной клинике сказали, что ничем не могут помочь. Мы боролись, как могли, но всё становилось только хуже. Ник был уже старым, и ему оставалось жить пару дней.

-Я знаю, что мне осталось жить несколько дней, я понимаю, что скоро покину тебя, но я хочу поблагодарить тебя за то, что в тот дождливый летний день ты забрал меня к себе. Я стал частью твоей семьи, частью тебя, и я благодарен тебе за то, что ты был добр ко мне. Много людей гнали меня, но ты и Николай Михайлович, вы - два светлых человека в моей жизни. Благодаря вам я выжил, дожил до старости и мне не хочется оставлять тебя одного. Я помню каждый момент нашей жизни, помню

каждый день, будь он ясным или дождливым, мы были вместе, и это спасало меня и тебя. Ты добрый человек, у тебя самая прекрасная душа, ты способен на многое, если бы не ты, не было бы у меня дней, которые были полны счастья и радости. Спасибо тебе, друг, ты спас меня. Я последние 14 лет сыт, живу в тепле, меня не мучают блохи, как это было около магазина. И все это благодаря тебе, я никогда не забуду тебя, и вечно буду помнить, как своего самого лучшего друга. Друзья навеки.

Он положил мне лапу на руку и все. Это были его последние слова. Я заплакал, я снова остался один. Никто теперь не будет будить меня по утрам, встречать меня с работы, виляя хвостом, никто теперь не будет присматривать за детьми во дворе. Ник умер, и я это осознал. Мир снова стал сер и пуст, как это было до нашей встречи у магазина, на месте которого стоит торговый центр. Я похоронил его как человека. Дети со двора помогли мне, они принесли цветы и тоже плакали, прощаясь с ним навсегда. Каждый из них вместе с Ником потерял частичку себя. В память о нем мы с детьми поставили памятник. А на табличке написали: «Друзья навеки». Михаил Сказкин

Сказка о фонаре

Мастер долго трудился над этим фонарем. Каждый день, до самого вечера, не выходил создатель из мастерской, стараясь придать своему творению совершенный вид. С ювелирной точностью ковал он детали и вырезал стекла.

И вот, наконец, фонарь был полностью готов. В открытое окно проникал лунный свет, ветер легонько играл тонкими занавесками, а мастер мирно спал в кресле, в углу комнаты. Фонарь лежал на подоконнике и не мог налюбоваться городом и рекой, казавшейся растекшейся ртутью в эту поистине волшебную ночь.

- Сегодня день моего рождения, - задумчиво произнес Фонарь, - но на моем празднике нет ни гостей, ни подарков.

- Почему же нет? – спросил беспокойный ветер и еще сильнее зашевелил занавески. - А как же Мастер? Он ведь сделал самый главный подарок, он подарил тебе часть своей души и предназначение. Раньше ты был только куском металла, а теперь…

- А что будет дальше? В чем мое предназначение? – крикнул фонарь, но ветер уже исчез, оста вив после себя только ночную свежесть и прохладу.

- Ты создан, чтобы стать источником света в безлунные ночи, - ответила откуда-то взявшаяся большая свинцовая туча. - Ты сможешь видеть все то, что скрыто от простых смертных. Но этот мир не всегда чист и светел, и вот тебе мой дар. - Маленькая капля воды устремилась к фонарю. - Только пожелай и сможешь раствориться во времени и исчезнуть из памяти ныне живущих.

- Спасибо, - ответил Фонарь, - но зачем мне исчезать?

- Конечно же, это не обязательно, - улыбнулась желтая Луна. - Я тоже подарю тебе кое-что, но мой подарок надо заслужить. - Несколько тонких лучиков света окутали сиянием фонарь и исчезли. - А теперь спи, завтра у тебя важный день. - Луна скрылась за горизонтом, уступая место рассвету. ***

Когда Мастер проснулся, то подошел к окну, взял Фонарь за кованую ручку и вышел из мастерской навстречу просыпающемуся солнцу.

Фонарь удостоили почетной должности освещать один из главных перекрестков города. День за днем, месяц за месяцем, год за годом исправно нес он свою службу. Каждый день он был безмолвным свидетелем того, что не могли видеть простые смертные: радостного блеска во взглядах прохожих, радости встречи, слышал признания в любви, но случалось ему видеть и слезы потери, чувствовать горечь расставаний, слышать гнев и злость.

Каждый вечер смотритель менял масло и Фонарь светился ярким светом всю ночь, становясь маяком для редких прохожих.

Иногда прилетал ветер, шевелил верхушки деревьев, скрипел ставнями и рассказывал сказки о дальних странах. Фонарь слушал с особой внимательностью, фитиль тихонько догорал, и ночные часы пролетали незаметно.

Но вот наступила новая эпоха. Лошадей стали заменять машинами, а масляные фонари – электрическими. Каждый вечер фонарь спрашивал небо:

- Что будет дальше?

Но никто не мог ему ответить, и он смиренно ждал своей участи.

Однажды два почтенных джентльмена сидели на скамейке, недалеко от фонаря и спорили, что же произойдет с этой вещью.

- Нужно подарить его художнику или поэту, и только тогда он принесет пользу, - доказывал один.

- Ну уж нет. Его нужно переплавить. И даже если в чайник или подсвечник, - восклицал второй.

Испугался фонарь мысли о переплавке, задрожал огонек внутри, а потом и вовсе погас, только теперь никому не было дела до старого уличного фонаря. ***

- Луна, - обратился он однажды к светящемуся диску. - Я честно служил все эти годы, а теперь я совершенно не знаю, как быть с завтрашним днем.

- Ты можешь исчезнуть, используя подарок тучи, а можешь и подчиниться судьбе, оставшись

здесь, - ответила Луна и спряталась от взора редких прохожих, предоставляя Фонарю самому выбирать свой путь. ***

Фонарь стоял на прикроватной тумбочке маленького мальчика, который сейчас мирно спал. Мастер, который стал его новым хозяином антиквариата, решил не переплавлять, его, а сделать маленьким воспоминанием о прошедших эпохах. Сквозь открытое окно в комнату лился мягкий свет Луны.

- Что ты сейчас чувствуешь, Фонарь? – с улыбкой спросило ночное светило.

-Я чувствую себя нужным. Ведь мой свет, хотя теперь его и создает лампочка, растворяет страхи этого маленького Человека и дарит ему мирный и спокойный сон, - ответил страшно гордый своей новой работой Фонарь.

- Помнишь, я говорила тебе о том, что мой подарок нужно заслужить? Теперь я вижу, что ты действительно достоин. Ты сможешь делиться с этим ребенком всеми сказками, которые когда-то рассказал тебе ветер, ты станешь для него вдохновением и подсказкой в решении самых страшных и неразрешимых задач.

Спасибо тебе, Луна, - ответил Фонарь-ночник, и его лампочка засияла еще ярче. А маленький мальчик спал и видел яркие и красочные сны: сказки о дальних странах, еще не открытые континенты и неизведанные глубины космоса. Елена Ольшевская

Редактор

Влада Мамедова Корректор

Алан Хадаев Фотограф

Шамиль Амиров