Internum Drive 1 by Glen Art

Split

UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV UMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVNTERNUMDRIV

ID RI

E •

NUM

N T E R N U M R I V E • INTE

H R V A T S K A

M DR I

ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЙ АЛЬМАНАХ НА Р УС С КО М Я З Ы К Е

Жизнь как путешествие

ПУТЕШЕСТВИЕ В ВОЛШЕБНЫЙ ГОРОД СПЛИТ

ISSN 1847-3385

Туристический союз Комижи: www.tz-komiza.hr Туристический союз Виса www.tz-vis.hr 2

ВСЕ О ЧЕМ МЫ ХОТИМ

РАССКАЗАТЬ ВАМ

В НАШЕМ ЖУРНАЛЕ

ВЫ СМОЖЕТЕ УВИДИТЬ

СВОИМИ ГЛАЗАМИ

СОВЕРШИВ УДИВИТЕЛЬНОЕ

МОРСКОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

НА БЕЛОМ ПАРУСНИКЕ

VJEKO

Риека 4 - Задар - Шибиник - Трогир - Сплит - Корчула - Вис - Млет

НЕДВИЖИМОСТЬ И ТУРИЗМ

Ante Starčevića 7/1 51000 Rijeka, HR tel: + 385 (0) 51 211-317 e-mail: info@qtim.hr, www.qtim.hr 5

в ы п у с к

п е р в ы й

И Л Л Ю С Т Р И Р О В А Н Н Ы Й А Л Ь М А Н А Х Н А Р УС С КО М Я З Ы К Е

INTERNUM DRIVE H R V A T S K A

1 glenart

СОДЕРЖАНИЕ Путешествие в волшебный город Сплит

Кардинал Алоизий Степинац

Сверчок Виса

Римский император Гай Аврелий Валерий Диоклетиан за всю свою долгую жизнь не основал ни одного города, но именно ему мы обязаны существованием самого удивительного, самого невероятного города на свете.

Ни одна другая фигура в хорватской истории XX века не вызывала столько противоречивых оценок, как кардинал Алоизий Степинац. Эпитеты, употребляемые в его адрес, варьируются от «святой» до «военный преступник». Но, ни одна из сторон не может отрицать, что этот человек, был одним из самых выдающихся людей своего жестокого времени, так богатого и на героев и на злодеев.

Последний уголок старой Далмации - остров Вис. Островкрепость, гордый и прекрасный, он стоит в море, первым встречая и врагов, и друзей. Какое счастье быть его другом! И не дай Господь, оказаться его врагом!

Рассказ о Римском императоре Диоклетиане. О его сторонниках и противниках. О великих гонениях, и великих реформах. О строительстве великолепного дворца и людях превративших его в удивительный город. О семи парадоксах императора. И, конечно, о том, почему Диоклетиан, одна из ярчайших личностей античной истории. Блистательный полководец и администратор. Успешный реформатор. Человек, поднявший страну из руин и обеспечивший ей тысячелетнее существование. Создатель государственной системы организации власти, существующей уже семнадцать веков – не заслуживает доброго слова перед лицом истории.

Рассказ о великом человеке, спасшем тысячи жизней. О несправедливости и о незыблемой вере. О мужестве противостоять системе. О черных легендах и исторической правде. И о том, что каждый человек, независимо от того к какой расе и народу он принадлежит, несет на себе печать Бога-Творца и имеет свои неотъемлемые права, которые от него не может самовольно отнимать или их ограничивать никакая человеческая власть.

Рассказ об удивительном острове. О том, какой выбор сделал троянский герой Антенор. И еще о том, почему Хорватии принадлежит две трети Ядрана. И о том, почему одна далматинка выгнала из своего бассейна маршала Тито. Это рассказ о легендах, мифах, сказках и были. О рыбаках, партизанах, пиратах и путешественниках. Сверчках, котах, ястребах и тюленях. О венецианских дожах их дочерях, и мужьях их дочерей. О богах, героях, парусах и мачтах. О морских сражениях и затонувших кораблях. О рыбной ловле и гонке за ветром. И конечно, о море, солнце и бескрайнем синим небе. Одним словом, это рассказ о мечте и надежде найти лучший остров на свете.

14 44 62

СОДЕРЖАНИЕ Иван Мештрович Непокоренные герои

Проспер Мериме Гу з л а

Сломанная шпага

Поставить себе на службу его талант безуспешно пытались и Франц-Иосиф, и Муссолини, и Гитлер. И только Маршал Тито смог сделать великого художника своим «придворным» скульптором. Без его согласия и без его участия.

Легенды, песни и баллады народов Хорватии, Далмации и Черногории, изданные великим французским писателем - мистификация или научное исследование? Но в любом случае - потрясающее литературное произведение.

Новые приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона. Великий сыщик расследует загадочную гибель прославленного генерала.

О взаимоотношениях художника и власти написаны десятки тысяч страниц. Этой теме посвящены пьесы, романы и фильмы. Для многих великих художников этот вопрос был самым тяжелым в жизни. Но, наверное, только один из них – хорват Иван Мештрович, смог стать понастоящему независим от нее. Это рассказ о жизни и творчестве великого скульптора. О его вере в достоинство художника. Которую, он пронес через две мировые войны, тюрьму, и изгнание. И, которой, остался верен до конца.

Рассказ о том, почему каждый русский школьник знает наизусть несколько хорватских народных песен – не зная, что они хорватские. И о том, почему великому французскому писателю Просперу Мериме понадобилось объявить свой шедевр – мистификацией, и почему великий русский поэт Александр Пушкин ему не поверил. А также о том, как три писателя обманули секретные службы трех империй. И конечно о том, что делал молодой француз на австро-турецкой военной границе.

Начало XX века. В далекой Бразилии, в бессмысленной и кровавой атаке гибнет полк в котором когдато служил доктор Ватсон. Смерть на войне — дело обычное, но не все так просто и доктора не оставляют вопросы: Что же на самом деле произошло на берегах Rio Negro? И почему все пленные англичане были отпущены на свободу, а командовавший ими генерал безжалостно повешен? И почему прославленному английскому генералу изменила свойственная ему осторожность, а благородному бразильскому президенту — присущее ему милосердие? И о чем предпочитают молчать выжившие англичане? И какое отношение ко всему этому имеет сломанная шпага?

94 122 136

СЛОВО РЕ Д А К ТО РА Internum Drive. Наверное так можно было бы назвать шхуну... Это странное на первый взгляд, название состоит из двух слов и многих значений: латинское слово ИНТЕРНУМ (Internum) – буквально переводится как – между, среди земель, а английское ДРАЙВ (Drive) – как движение, перемещение или путешествие. Значит, Internum Drive – это путешествие в Средиземье. Средиземье – так назвал свою вымышленную страну-феерию Джон Руэл Толкин. Значит Internum Drive – это путешествие в сказку, мечту, а значит и в литературу, которая, собственно говоря, тоже является путешествием. В древнем Риме Средиземное море называли Internum Mare. Значит Internum Drive можно перевести как – проводник по Средиземноморью, и это действительно так, ведь вы сейчас читаете наш альманах – находясь на его берегах. Со временем слово Internum приобрело значение «внутренний». Вот уж поистине, нет на свете другого места, так погруженного во внутрь времени и пространства, как средиземное море! Семь морей включает оно. Земли двадцать одного государства омывают его воды. Семь тысяч лет назад зародилась на его берегах цивилизация. Поэтому Internum Drive можно перевести еще и как – путешествие вовнутрь. И это тоже верно: узнавая чтот о новое, мы погружаемся вглубь событий, эпох и времен, и одновременно смотрим вовнутрь себя. Теперь перейдем к слову Drive. Уже давно оно приобрело значение не просто движения, а активного устремленного движения, гонки. В джазе, Drive это эффект нарастающего ускорения темпа. Drive это ощущения ритма жизни, его напряжения, нерва. Слово «Драйв» идет рука об руку со словом «Экстрим», а значит с приключением, без, которого, немыслимо настоящее путешествие.

INTERNUM DRIVE Но не так уж важно, какое из значений нашего названия более точное, главное чтобы из потока всех этих терминов и толкований родилось ощущение радости от предвкушения путешествия и по-истине Божьего дара – умения вспоминать о нем, как о лучшем времени жизни. А мы постараемся в этом Вам помочь, ведь Internum Drive это – захватывающее путешествие во времени и пространстве, во внутренний и внешний мир, в прошлое и настоящие, в действительность и историю, в себя и в мечту. Internum Drive – иллюстрированный альманах для чтения, на русском языке.

HRVATSKA 2010. Издатель/Nakladnik: GLEN ART d.o.o. Главный редактор/Glavni urednik: Theodor de Canziani +385 99 987 65 43 internumdrive@net.hr Дизайн/Grafičko oblikovanie: GLEN MAJSTOR d.o.o. glenmajstor@mail.com Корректура/Lektura: Matilda Ružić GLEN ART d.o.o. Переводчики/Prevoditelji Matilda Ružić Ludmila Litončić Фотография на обложке Fotografija na naslovnici Damir Konestra Колокольня кафедерального собора. Сплит

Отпечатано/Tisak: grafik d.o.o I. Matrljana 15a, HR - 51000 Rijeka Перепечатка материалов альманаха Internum Drive© невозможно без письменного разрешения редакции

Zabranjeno je kopiranje i prenošenje sadržaja almanaha Internum Drive© bez dopuštenja izdavača Редакция не несет ответственность за достоверность информации, опубликованной в рекламных объявлениях

Theodor de Canziani Главный редактор

INTERNUM DRIVE HRVATSKA

ISSN 1847 - 3385

Журналисты и авторы/Novinari i suradnici: Damir Konestra Teodor de Canziani Neven Profozić Matilda Ružić Janina Marakulina Marija Čegodaeva Andrey Krel

Фотографы/Fotografija Damir Konestra Аndrey Krel Рисунки/Slike Dmitry Alimov Издатель/Nakladnik: GLEN ART d.o.o. Primorje 43, HR - 51222 Bakar +385 98 996 00 32 glenart@mail.com

PremierStroyDesign Company Oгнезащита, Защита от коррозии металлоконструкций, Очистка резервуаров и технологического оборудования

12 tel. +07 495 128-56-08 E-mail: prom@transecon.ru. www.premierstroy.ru

PremierStroyDesign Company Гидроочистка технологического оборудования, Техническая диагностика оборудования резервуарных парков, магистральных трубопроводов опасности устройств, применяемых на

13 tel. +07 495 128-56-08 E-mail: prom@transecon.ru. www.premierstroy.ru

В А Ш А Ф О Т О Г РА Ф И Я Присылайте ваши фотографии! Журнал Internum Drive объявляет конкурс на лучшую фотографию. Все, что Вы увидали во время Ваших путешествий. Все то, что Вам показалось наиболее интересным, красивым и занимательным смогут увидеть читатели альманаха Internum Drive. Лучшие фотографии будут опубликованы. Наш e-mail: internumdrive@net.hr

h i s t o r y

ПУТЕШЕСТВИЕ В ВОЛШЕБНЫЙ ГОРОД

С П ЛИТ

СЕМЬ ПАРАДОКСОВ ИМПЕРАТОРА

h i s t o r y

11 86

1 79

Римский император Гай Аурелий Валерий Диоклетиан за всю свою долгую жизнь не основал ни одного города, но именно ему мы обязаны существованием самого удивительного, самого невероятного города на свете. Те о д о р д е К а н з и а н и

Бывают города, где люди и античные руины живут пососедству, уважая друг друга. Так живет Рим. Есть города, где живут только люди и таких городов большинство. Есть города, г. Сплит где живут одни античные руины, и люди ходят к ним в гости. Так живут Помпеи. Но есть один невероятный город, где люди живут в античных руинах и гордятся этим. Так живет Сплит. Но давайте все по-порядку. История Сплита – такая же невероятная, как и сам город. Как мы уже говорили, Сплит своим существованием обязан человеку, который и не помышлял об этом. Он просто построил себе дом. Правда, дом большой, даже очень большой – целый дворец, но ведь не город. Но это, наверное, единственное чему не стоит удивляться – Гай Аврелий Валерий Диоклетиан Август был человек настолько необычный, что и все что он делал, приобретало невероятные формы.

Что значит убить кабана Родом Диоклетиан был из Далмации, и происходил из самого низшего сословия – отец его был вольноотпущенником (то есть бывшим

рабом). Имя его было греческое – Диокл, которому, став императором, он придал римское звучание – Диоклетиан. Поступив при императоре Галлиене простым солдатом на военную службу, он быстро поднимался в служебной карьере и, совершая походы из конца в конец Римской империи, приобрел знакомство с положением дел в стране. Находясь со своим легионом в Галлии, он, по преданию, получил от одного друида предсказание, что будет императором, если убьёт кабана. На латыни «кабан» - «Aper», запомните это. Наверное, Диоклетиан посмеялся над этим предсказанием – слишком велика была пропасть между ним – плебеем из провинции и римским троном, но как человек рачительный все запомнил. И не зря. Через некоторое время Диоклетиан все-таки стал императором. К власти он пришел в результате очередного переворота, которыми изобиловала история времен заката Рима. Но вопреки всей римской, да что там римской, мировой истории – не в результате заговора, а в результате его подавления. И это был только первый парадокс императора.

Императоры-соправители Диоклетиан и Максимиан Изображение на колонне собора Св.Марка в Венеции

Вопреки стремлению каждого получившего власть – ею никогда и ни с кем не делиться, Диоклетиан провозглашает своего старого друга Максимиана равноправным ему императором 22 20

Когда император Кар отправился на войну с персами, Диоклетиан сопровождал его туда в качестве начальника императорской гвардии (comes domesticorum). Когда же Кар внезапно умер, а бывший с ним сын его Нумериан был коварно умерщвлен своим тестем, префектом преторианцев Аррием Апером, – Диоклетиан мятеж подавил. Его гвардейцы заковали Апера в кандалы, а Диоклетиана провозгласили императором. Было это 17 сентября 284 г.

Как разделить империю Первое, что сделал новый император - было собственноручное, перед лицом войска, умерщвление коварного Апера, так сбылось предсказание друида. Но этой жестокостью и ограничился новый император. Он не тронул никого из своих врагов, утвердил их в должностях и очень удивил современников своей кротостью, совсем необычной в Риме у победителей в междоусобных войнах. Вторым невероятным действием нового императора было то, что вопреки стремлению каждого получившего власть – ею никогда и ни с кем не делиться, он провозглашает своего старого друга Максимиана равноправным ему императором, дав ему титул «Августа». Это был второй парадокс императора. Диоклетиан был умен и проницателен, и он быстро понял, что одному ему не сохранить надолго власть в том бушующем море, которое представляла собой в III веке Римская империя, раздираемая междоусобицами, окруженная свирепыми варварскими племенами. Все это так, но часто ли история дает нам примеры, когда ум и проницательность берет верх над самолюбием и амбициями? Одним словом, Диоклетиан поступил, мягко говоря, нетради-

ционно. Он официально объявил о том, что берет себе соправителя, а потом и вовсе разделил империю пополам, оставив себе восточную, наиболее богатую часть. В III веке, когда варварский мир пришел в движение, город Рим в стратегическом отношении оказался неудобен: императоры, дабы владеть ситуацией, должны были постоянно находиться ближе к внешним врагам государства. Своей резиденцией Диоклетиан сделал Никомедию (ныне город Измит в Турции). Поэтому Рим, оставаясь столицей, перестал быть императорской резиденцией и медленно, но неотвратимо стал клониться к упадку и запустению. Весь конец III века императорамсоправителям пришлось вести бесконечные войны на границах с варварами, подавлять мятежи наместников и крестьянские восстания. И вот, когда в конце 290 г. порядок в империи был восстановлен, императоры отказываются от триумфального прибытия в Рим – одной из важнейших римских традиций. Диоклетиану совершенно были не нужны лицемерные почести римского сената и патрициев, ненавидевших его – плебея, сына раба, окружившего себя провинциалами, людьми дельными, но не знатными. Диоклетиан решил вовсе отказаться от услуг сената, он просто отменил принципат – систему государственного устройства, согласно которой, еще со времен Октавиана Августа, император был лишь первым из сенаторов, и установил абсолютную монархию. С его правления начинается период Римской истории, называемый доминат. Диоклетиан начинает собой новую эпоху, прежде всего тем, что с его времени императорская власть становится не только de facto, но и de jure неограниченной, абсолютной. Император сам – источник всякой власти, он выше всех за-

Перистиль и вход в мавзолей Диоклетиана. Сплит

конов; все обитатели империи, какого-бы звания они ни были, – его подданные, рабы или холопы. Это понятие об императорской власти было перенесено в Византию, а оттуда – в Москву, и там осталось навсегда. В начале 291 г. на совещании в Милане Диоклетиан и Максимиан решают избрать себе двух наследниковкесарей. Одним из них был Констанций Хлор (отец будущего императора Константина Великого, основателя Константинополя, покровителя христианства, и святого). Другим был Галерий Максимиан. Привлечение к императорской власти еще двух новых лиц было вызывано тем, что, при постоянных войнах и возмущениях в разных частях государства, даже двум императорам не было возможности управиться с делами. Для скрепления взаимной связи с новыми императорами Диоклетиан и Максимиан входят с ними в ближайшее родство: Констанций, разведясь с Еленой, матерью Константина, женится на дочери Диоклетиана – Валерии, и получает в управление Галлию и Британию; Галерий, тоже разведясь со своей прежней женой, берет замуж падчерицу Максимиана – Феодору и получает в управление всю Иллирию. Максимиану, кроме общего надзора за всем Западом, предоставлено было ведать Италией, Африкой и Испанией. Области к Востоку от Италии остались на попечении Диоклетиана. Так произошло разделение империи на западную и восточную, определившее все дальнейшее развитие Европы, вплоть до наших дней. Торжественное приобщение двух кесарейнаследников к императорской власти произошло 1 марта 293 г. Но и тут Диоклетиан остался верен себе, его совершенно не интересует вопрос престолонаследия, точнее, его не интересует создание своей династии. Он привлек к себе 18-летнего Константина, сына Констанция от Елены, который следовал за ним всюду в его походах на Востоке и стал ему, на некоторое время, самым близким помощником. Итак, порядок в империи был наведен: Диоклетиан усилил армию; упорядочил налогообложение; наладил финансы, введя полноценную монету; обуздал спекуляцию,

Вопрос, который во все времена мучил все царские династии на свете – априорное право на власть. Диоклетиан решил этот вопрос по-солдатски просто: император это бог, бог и все.

Император Диоклетиан

издав эдикт о ценах. Диоклетиан провел земельную реформу предусматривавшую, в частности, расторжение сделки купли-продажи земель, ранее проданных за бесценок. Но возникло одно затруднение. Диоклетиан не был знатного рода и по рождению прав на престол не имел. Одно дело, когда ты первый среди равных, а другое – когда ты единственный. Тут-то перед ним и встал вопрос, который во все времена мучил все царские династии на свете – априорное право на власть. Диоклетиан решил этот вопрос по-солдатски просто: император это бог, бог и все. И он стал прибавлять к своим именам Jovius (Юпитер), а Максимиан – Herculius (Геркулес). Диоклетиан вводит восточную пышность в придворный этикет. Окружает персону римского императора ореолом высокомерия. Требует чтобы перед ним падали ниц, как перед божеством. При этом лично он был лишен всякого

чванства, но – должность обязывала. Для античного общества в этом не было ничего чрезмерного – когда ты имеешь пантеон из двух сотен богов, прибавить еще двух не является большой проблемой. Но в империи уже существовала часть общества, для которой это было неприемлемо. Все более и более набиравшее силу христианство, стало к концу III века явлением, пронизывающим все слои римского общества. В благоприятную эпоху мира христианство значительно распространилось в империи. Даже в самом близком окружении императора находилось довольно много людей преданных христианству. По-видимому, и жена Диоклетиана – Приска, и его дочь – Валерия были весьма благосклонны к христианству. Дело доходило до того, что христиане занимали места правителей отдельных областей, и существовало даже особое распоряжение, по которому на них не возлагались обязанности принимать участие в жертвоприношениях языческим богам! Это были люди надежные, деятельные и убежденные. Они были готовы верой и правдой служить императору, но почитать его как бога – не могли. Это был вызов. Не лично Диоклетиану, он бы с этим смирился, но всей стройной системе государственной власти. А теперь ненадолго прервемся и посмотрим, что же за государственную систему придумал Диоклетиан. Созданная им, или точнее доведенная до абсолюта, форма государственного правления называется Теократия. Происходит это название от греческих слов Теос – бог и Кратос – власть и буквально означает «боговластие». Суть ее в том, что априорное право на власть обуславливается ее божественным происхождением. Государь, не конкретный человек, а государь вообще – помазанник божий, и власть его безгранична и безусловна – так как исходит непосредственно от

бога, а само понятие власть становится категорией религиозной. При этом именно какая это религия – не важно. В Римской империи времен Диоклетиана – античное язычество. Позднее, в Византии и дореволюционной России – православие. А в Советской России и вовсе некий суррогат, в лице коммунистической идеологии. Важно другое: государство и религия образуют устойчивый симбиоз или симфонию – религия обосновывает законность власти, а та обеспечивает ей защиту. Поэтому, при теократии религия неотделима от государства, так-как является его базовым элементом, фундаментом всей государственной системы. Форма правления, введенная Диоклетианам, была проста, устойчива и стабильна, ведь любая критика власти становилась богохульством, а отказ от исповедания официальной религии – государственным преступлением. И именно поэтому, христиане категорически отказавшиеся совершать языческие обряды, то есть исповедать официальную религию, рассматривались не как религиозные диссиденты, а как государственные преступники со всеми вытекающими последствиями. К христианам лично Диоклетиан относился нейтрально, даже покровительствовал им, не считая нужным по своей инициативе принимать против них какие-либо меры. Так, в течение двадцати лет его правления христиане не подвергались притеснению. Более того, им было разрешено служить в гвардии и состоять на дворцовой службе. Но вместе с тем, он был римский император – государственный человек, который в ситуации, когда затрещала система государственной идеологии – не остановился и перед самыми жестокими репрессиями. Кроме того, историки характеризуют его как человека, который умел оставаться вдали от непопулярных мер и, если они были не-

Император Максимиан

обходимы, то умел так направлять своих помощников, что они оказались их инициаторами. Так главным виновником гонений оказался кесарь-наследник – Галерий. Тот самый Галерий – которого после его поражения от персов, Диоклетиан заставил в полном облачении триумфатора бежать за своей колесницей...

Великие гонения И начались репрессии. Целью начавшихся в 303 году великих гонений, было полное искоренение христианства. Антихристианские указы Диоклетиана запрещали любые собрания христиан с целью отправления культа, постановляли разрушать их церкви и уничтожать священные книги, разрешали арест всех священников, за исключением тех, кто соглашался служить языческим богам и совершать жертвоприношение

22 73

перед статуей императора. Дело открылось 23 февраля 303 г. тем, что великолепная никомидийская христианская церковь была разрушена, а на другой день выставлен был на всеобщее обозрение подписанный Диоклетианом и Галерием эдикт, объявлявший преследование христиан. Пункты этого эдикта были в высшей степени суровы. Приказано было места общественных собраний христиан, как обширные церкви, так и маленькие – разрушить; священные книги у христиан – отобрать. Затем, все христиане подвергались, так сказать, «гражданской смерти». Без различия своего ранга и состояния все христиане были объявлены подлежащими пытке. Те, которые занимали должности – объявлялись лишенными этих должностей. По эдикту каждый мог обвинять христиан, христиане же, не имели права ни выступать обвинителями на суде, ни даже обращаться к гражданскому суду с просьбою о защите. В частности, было предписано, чтобы христиане знатного происхождения, или занимавшие значительные должности, объявлялись – «бесчестными». Люди незначительные, но свободные, состоявшие в какойнибудь службе – лишались свободы, т.е. обращались в рабство. Наконец, рабы, если они останутся твердыми в христианстве, лишались права на освобождение. Вскоре последовал второй эдикт, который предписывал всех представителей христианского клира – епископов, пресвитеров, диаконов и даже чтецов заключать в темницу. И эдикт приведен был в исполнение с таким усердием, что даже для уголовных преступников не оставалось места в темницах, переполСвятые Себастьян и Влахо – жертвы великих гонений 304-305 гг.

Чудо Святого Георгия от змея.

Святой Георгий – командир императорской гвардии, принявший мученическую смерть во времена великих гонений – стал небесным покровителем Москвы

27 9

Император Констанций Хлор

ненных христианскими духовными лицами. Затем последовал третий эдикт, который предписывал принуждать взятых под стражу духовных лиц к принесению жертв перед изображением императора. Исполнивших это требование – велено было отпускать на волю, а твердых в христианстве – принуждать к исполнению всевозможными пытками. В 304 г. Галерий издал последний, четвертый, эдикт – самый страшный, которым предписывалось всех вообще христиан, во всех местах принуждать к принесению жертв и добиваться этой цели любым путем. Гонения Диоклетиана и Галерия справедливо признаются наиболее страшными и жестокими. Репрессии шли под лозунгом – «Nomine christianorum delete» дословно «Имя христианство – уничтожено», то есть

целью их была даже не борьба с церковью, а истребление самого христианства как такового. Но далеко не так выполнялись эдикты на деле. Во всяком случае, не следует преувеличивать масштабность этого последнего удара по христианству. В полной мере гонения развернулись лишь на территориях контролируемых Диоклетианом и Галерием, да и там они вовсе не носили массового характера – так, согласно слов Евсевия, епископа Кесарийского, прозванного отцом христианской истории, в его Кесарии за 8 с лишком лет гонения скончалось мученически до 80 человек. При этои отмечалось, что в числе их погибали, между прочими и такие, которые в своей готовности к мученичеству перешли пределы христианского благоразумия. На западе Максимиан относился к делу прохладно, а Констанций и вовсе его игнорировал. Более того, в отличие от времен Нерона, римские граждане не поддержали репрессии. Гонение началось сверху. Представители власти, стараясь возбуждать народ против христиан, потерпели фиаско. Многие язычники предпочитали рисковать и своим состоянием и свободою, лишь бы не выдавать христиан, укрывавшихся в их домах. Нелегко было даже набрать исполнительных чиновников. Христианство больше не было для римского народа религией подозрительных чужаков. Христиане были теперь для них родственниками, друзьями, боевыми товарищами, да и просто равноправными согражданами. Конечно, христианские гонения не украшают образ Диоклетиана и навсегда остаются на его совести. Но, как, ни странно, именно эти гонения заложили основу той христианской империи, которая называла себя Римом, а мы называем Византией, и основате-

лем, которой по праву является Диоклетиан. Диоклетиан не смог искоренить христианство. Это было не в его силах. Конечно, он был бог, но христианский Бог был явно сильнее. Более того, очистившаяся в ходе гонений от случайных и корыстных людей, обретшая новых исповедников и святых мучеников, христианская церковь заявила о себе, как доминирующая общественная сила, не зависимая от воли императора, а наоборот, способная самостоятельно решать, кого она хочет видеть государем. Что и продемонстрировали, через несколько лет христианские легионы Константина. Надо отметить, что Диоклетиан сам немало способствовал возвышению Константина. И не зря. Удивительно, но главным продолжателем его дела, развившим и закрепившим его систему государственного строя, стал именно Константин, когда-то его воспитанник и помощник, а сейчас яростный противник и оппонент. Человек, чья деятельность нашла редкую в истории оценку: римский сенат счёл Константина достойным возведения в боги; история признала его Великим; а Церковь – святым и равноапостольным. И тут мы подходим к третьему парадоксу императора. Поразительно, но никто так не способствовал укреплению христианской веры, как Диоклетиан. А «благодаря его стараниям» все крупнейшие города Далмации и Кварнера – Сплит, Дубровник, Задар и Риека получили своих небесных заступников и покровителей в лице Святого Дуэ (Домний), Святого Влаха (Василий), Святого Крсевана (Хризогонус) и Святого Вита. Получила своего небесного покровителя и Москва – в лице Святого Георгия Победоносца. Диоклетиан был человек мудрый и про-

Император Галерий Максимиан

зорливый, он видел, что гонения обернулись полной моральной и политической победой гонимых. Собираясь искоренить христианство, он фактически затеял войну со своим народом. В первый раз он встретил противника, который был ему «не по зубам». Его эпоха кончилась. И он ушел.

Отречение Еще один, четвертый парадокс Диоклетиана – Римский император Диоклетиан Август первый раз посетил Рим в 304 году по случаю двадцатилетия своего правления. Там он неожиданно заболел. Болезнь была настолько серьезной, что несколько недель он находился при смерти. Будучи человеком убежденным, Диоклети-

ан счел нужным отказаться от власти, которую он и его соправитель – Максимиан торжественно сложили 1 мая 305 г. Редкие правители добровольно отдают власть. История знает лишь несколько подобных случаев: Корнелей Сулла, Карл V, Пиночет и Ельцин. Впрочем, иногда такие поступки, исполненные искренности, благородства и заботы о стране, приносят этой стране один вред. Так и наследники Диоклетиана немедленно перессорились и началась смута. Доживать свой век Диоклетиан отправился на родину и поселился в своем дворце в Далмации, о котором мы, собственно, и ведем речь.

Строительство дворца Неизвестно, было ли в планах Диоклетиана перенести свою резиденцию на побере-

жье Адриатики, в Далмацию, но в 298 году император приказал возвести на побережье близ города Салоны на месте рыбацкой деревни Аспалатос великолепный дворец. Строительство дворца завершилось в 305 году. Диоклетиан был военным, и дворец его был сооружен по образцу и подобию римского военного лагеря. Он имел форму не вполне правильного четырехугольника. Стены с башнями надежно защищали императорскую резиденцию, будучи одновременно и внешними стенами самого дворца. Дворец был огромен, он занимал участок в 39 тысяч квадратных метров, длина его внешних стен превышала 800 метров, башен же, из которых до наших дней дошло три, всего было – шестнадцать. По углам располагались самые мощные четырехгранные; шесть восьмигранных башен защищали въезды во дворец со стороны суши, еще четыре четырехгранные башни меньшего размера, симметрично расположенные между угловыми и надвратными, создавали дополнительную защиту и без того грозным стенам. В каждой из четырех стен дворца были ворота, называвшиеся Золотыми, Серебряными, Бронзовыми и Железными. И сейчас сохранились четкие полукружия маленьких арок и резные капители Золотых ворот, боковые башни Серебряных – но полностью сохранились лишь Железные, с изображением богини Победы над аркой. Северную часть дворца занимал большой двухчастный комплекс служебных помещений. Здесь располагались гарнизон дворца, телохранители императора и провиантские склады. В южной части, обращенной к морю, находились пышно украшенные покои ДиоСеребрянные ворота дворца

Золотые ворота

Декуманус

Термы

Тронный зал

клетиана, библиотеки, трапезная и термы. Северная и южная части дворца были разделены широкой улицей – Decumanus, соединявшей Серебряные и Железные ворота, которую под прямым углом пересекала другая улица – Cardo, идущая от Золотых ворот к парадному входу в дворцовую часть. Перед главным входом во дворец – Вестибюлем – располагался сохранившиеся до наших дней Перистиль – огромный открытый зал, обрамленный колоннадой. По одну его сторону был возведен – храм Юпитера – то есть самого себя, а по другую – Мавзолей, заранее постро-

Серебрянные ворота

Мавзолей

Центральный холл

Резиденция Императора

Вестибюль

Храм Юпитера

Decumanus Перестиль

1. Мавзолей 2. Перестиль 3. Храм Юпитера Железные ворота 4. Вестибюль 5. Центральный хол 6. Термы 7. Покои императора 8. Тронный зал 9. Трапезная 10.Казармы 11.Склады 12. Криптопортик 13. Бронзовые ворота 14. Железные ворота 15. Золотые ворота 16. Серебрянные ворота

Склады

Cardo

Казармы

Большая галлерея

Бронзовые ворота

Дворец Диоклетиана. Реконструкция

енный для императора-бога и членов его семьи. Дворец располагался на самом берегу глубокой бухты, так что одна из его стен – южная, поднималась из воды. Этот «морской фасад» дворца был нарядно украшен – по верху стены шла аркада, за которой находился Cryptoporticus – широкая крытая галерея для прогулок и отдыха императора. В центре этой стены внизу были устроены маленькие скрытые ворота, предназначенные только для лодки императора. Оформление остальных стен было простым и строгим – лишь вверху проходил ряд

Oceanus Germanicus

Britannia

Oceanus Atlanticus

GALLIA IT

HISPANIA

Mare Tyrrhenum

MARE Западная Римская И м пе р и я Восточная Римская Империя

IMPERIUM ROMANUM

Pontus Euxinus

ILLYRIUM ASIA Mare Aegaeum

INTERNUM

AEGYPTUS

Смерть императора Диоклетиан прожил в своем дворце восемь лет в уединении. На попытку Максимиана и Галерия убедить его возвратиться снова к власти он ответил решительным отказом, между прочим, заметив, что если бы они видели, какова капуста, которую он сам вырастил, то не стали бы в другой раз приставать к нему со своими нелепыми предложениями. Каламбур вошел в историю, а Диоклетиан больше не покидал стен дворца. Последние годы его были омрачены не только физическими страданиями. Он видел, как рушится с таким трудом поднятая им империя, как дерутся его наследники. Как набирает силу единственный достойный его наследник – Константин, сумевший примирить теократию с христианством. Достойный наследник, но ненавидящий его, так и не простивший ему, ни развода своих родителей, ни христианских гонений. Еще более сильного и последовательного противника получил он в лице Елены – матери Константина, ревностной христианки, истинного вдохновителя поворота империи к христианству, признанной церковью святой и равноапостольной. Другие его приемники не обладали ни его мудростью, ни его дальновидностью и не могли поверить, что человек, держащий в руках такую власть, может всерьез от нее отказаться. И боялись его. От них он мог ожидать худшего. Как умер Гай Аврелий Валерий Диоклетиан Август Юпитер – неизвестно (по Аврелию Виктору – покончив с собой, от яда, по Лактанцию – от голода и кручины, по Евсевию

Салона. Развалены амфитеатра

полукруглых оконных проемов, через которые свет попадал в галерею для стражи. Время пощадило именно эти стены – ведь их постоянно поддерживали как надежные оборонительные сооружения, нужные городу. Века наложили патину на стены, и дворец-лагерь уже не поражает искрящейся белизной отшлифованных каменных блоков с тонкими красными и голубыми прожилками – но можно себе представить, как хорош он был со стороны моря, когда сверкал на солнце, как сказочное чудо, поднимающееся из морских глубин. Да и сейчас он прекрасен, особенно в пору вечной медитеранской весны.

Недалеко от дворца находился богатый и веселый город Салона – столица провинции Далмация. В те времена римские города Далмации, незатронутые нашествием гуннов, готов, лангобардов и вандалов жили спокойно и вольготно.

– после продолжительной болезни). Было это в 313 году от Рождества Христова. Ему исполнилось 68 лет. В год его смерти эдикт Святого Константина Великого предоставил право свободного перехода в христианство всякому желающему. Оценка личности и деятельности Диоклетиана у языческих и христианских историков не так уж различна. Понятно, что христиане описывая его правление в черных тонах, говорят о нем, только как о кровожадном убийце. Но и язычники, отмечая его государственные заслуги, крайне сдержаны в своих оценках. И вот здесь мы видим пятый парадокс императора. Диоклетиан, одна из ярчайших личностей античной истории. Блистательный полководец и администратор. Успешный реформатор. Человек, поднявший страну из руин и обеспечивший ей тысячелетнее существование. Создатель государственной системы организации власти, существующей до сих пор – не заслуживает доброго слова перед лицом истории. Наверное, можно согласиться со словами известного швейцарского историка Якоба Буркхардта: «Диоклетиан остался бы для нас одним из величайших римских императоров, спасителем цивилизации и государства, если бы он умер в 302 г.» Но случилось по другому, и Диоклетиан не стал в один ряд с Юлием Цезарем и Октавианом Августом. История определила ему место рядом с Нероном и Калигулой. И хотя Диоклетиан не был ни сумасшедшим садистом, ни циничным изувером, никакие попытки обелить его или хотя бы просто объективно разобраться в его биографии – не имеют успеха. Святые равноапостольные император Константин и его мать Елена

В отличие от Юлия Цезаря, тоже никак не бывшего ангелом и пролившего море крови, Диоклетиан затеял войну не с вооруженным противником, а с беззащитными мирными людьми, обрекая их на смерть не ради защиты отечества, а лишь для того чтобы навязать им угодную ему идеологию. Соблазняя людей требованием выбора между жизнью и верой, натравливая их друг на друга, принуждая совершать жертвоприношения перед своей статуей, он возвел предательство в культ, и тем сотворил великое зло. А зло всегда останется злом, во имя каких бы целей оно не творилось. Такие вещи история не прощает, и ее суд определил Диоклетиана в злодеи. Но в отличие от истории, Бог, с которым император решил померяться силой – Бог любви и прощения и Он дал, даже этому злодею, шанс на спасение. И об этом мы еще расскажем ниже. После смерти Диоклетиана дворец был заброшен, последующие римские императоры редко заезжали сюда. Страх перед грозным предшественником держался долго. Тело старого императора, лежащее в порфирном саркофаге, было надежной защитой от непрошеных гостей. Так продолжалось триста лет. Казалось, что так будет продолжаться вечно – огромный пустой дворец, гроб и лежащий в нем император… Но тут в дело вмешались наши предки.

Рождение города Недалеко от дворца находился богатый и веселый город Салона (Солин) – столица провинции Далмация. В нем жили смелые и свободолюбивые люди. Император-

Император Максенций

скую власть они терпели, но недолюбливали. Когда-то, они не пустили в свой город первого римского императора – Юлия Цезаря, а потом и вовсе убили последнего римского императора – Юлия Непота (Julius Nepos). Одним словом, жили весело. В те времена, римские города Далмации, незатронутые нашествием гуннов, готов, лангобардов и вандалов, которые поочередно разоряли Рим, жили спокойно и вольготно. И все бы хорошо, да в начале VII века в Далмацию вторглись славяне. Вскоре они оказались в непосредственной близости от Салоны. Ситуация стала отчаянной. Помощи было ждать неоткуда, а город не имел оборонительных сооружений – ведь строился он, когда границы были далеко, а варвара можно было увидать только на невольничьем рынке. Неиз-

Святой Дуе

вестно был ли штурм или Салона сдалась без боя, но население ее покинуло. Многие бежали на острова Хвар, Брач и Корчула, другие уплыли на дальний Вис. И так могло бы статься, что от славного города и его веселого населения ни осталось бы и воспоминания, но жил в Салоне один человек по имени Север, за ум и дела его, прозванный Великим. Он не хотел уходить за море и бросать родные края. Он придумал невероятный, почти безумный план. Увести людей в старый дворец, защищенный мощными стенами, и жить там. И хотя Фома Сплитский в своей «Салонской истории» (Historia Salonitana) утверждает, что веселый город пострадал за свои грехи, – Салона, скорее всего, не была ни Содомом ни Гоморрой, как и Север не был Ноем, но дворец стал своеобразным Ноевым Ковчегом.

Итак, Север сумел уговарить своих сограждан разместиться на время в палатах Диоклетиана, где, под защитой его стен, оставаясь в безопасности, они могли бы занимать, по крайней мере пядь своей земли, пока не появится возможность вновь застроить Салону, при более благоприятных обстоятельств. Совет этот понравился нобилям и всему народу; и они заключили между собой соглашение, по которому более богатые строили бы себе дома на собственный счет, прочие же, чьих денег не хватало для строительства домов, заняли бы под свое жилье окружающие башни, а остальное простонародье селилось бы под старыми сводами. Естественно, это изменило облик дворца – по меткому замечанию одного из современников: «множество почтенных обломков прошлого было принесено в жертву повседневной жизни». Со временем перистиль стал городской площадью, новые дома включили в себя аркады старых стен, море отошло от стен дворца, дав место набережной. Но это потом, а пока они отправились в путь вместе с женщинами и детьми и по прибытии вошли во дворец. И поскольку дворец был просторным, его стали сначала называть – Спалатум (Spalatum – Большой дворец) а потом Сплит. По другой версии название Сплит произошло от места, где был когда-то возведен дворец – Аспалотос (Aspalathos – терновник). Но, так или иначе, появилось имя, а значит, появился город. Вот так, уже после смерти Диоклетиана возник еще один его парадокс – он строил дворец для себя одного, для своего императорского одиночества, а построил город для многих людей. И в этом, шестом по счету парадоксе императора видна, воистину неисповедимая Божья милость. Пусть через триста лет

после смерти, но Бог дал Диоклетиану сделать нечто по-настоящему доброе – дать приют и защиту тысячам бездомных и напуганных изгнанников, и тем обрести шанс на спасение. Неизвестно, как долго собирался Север держать осаду в Сплите, но возвращаться было уже некуда – Салона была полностью разрушена. Вскоре стали возвращаться многие из тех, кто бежал в чужие края и на острова, и встала проблема снабжения города. Постепенно, мало-помалу, начали выходить и возделывать близлежащие земли. Но как только горожане оказывались за пределами крепостных стен, они становились предметом нападения славян. Тогда граждане, посоветовавшись между собой, направили посольство к константинопольским императорам, смиренно умоляя и прося, чтобы им было позволено жить в Сплите и владеть по старому праву территорией своего города Салоны. Что и было сделано. Послы, получив все, что хотели, возвратились к своим согражданам, принеся священный рескрипт государей-повелителей. Было направлено также предписание вождям славян со строгим требованием, чтобы они не причиняли беспокойства жителям Сплита. «Получив предписание повелителей, они [славяне] не осмеливались в дальнейшем выступать с оружием против сплитчан. После того как между ними был заключен мир, сплитчане постепенно стали водиться со славянами, устанавливать торговые связи, заключать браки, вступать с ними в мирные и дружественные отношения». Так описывает те далекие события историк Фома Сплитский. Почему славянские вожди вдруг взяли да и испугались константинопольских императоров, которых до этого совершенно не боялись

Славянский воин VII века

– не ясно. То ли не захотели большой войны, то ли Север просто стал им платить дань, – но наступил мир. Славяне поселились рядом с разрушенной Салоной, а ее бывшие граждане навсегда остались в Сплите. На этом можно было бы завершить нашу историю. Но в ней остается место еще для одного, наряду с Диоклетианом и Севером, основателя Сплита.

Последний парадокс императора Между тем, верховный понтифик – папа Иоанн IV направил в Сплит одного легата по имени Иоанн родом из Равенны, чтобы он, восстановил разрушенную церковную иерархию и начал проповедническую деятельность среди славян. Поскольку с момента ги-

Алтари Святых Дуе и Сташа. Сплит

бели Салоны в Далмации не было епископа, церковь находилась в запустении. Тогда, согласно обычаю, на собрании клира все единодушно избрали Иоанна Равенского архиепископом Сплитским. Так Далмация снова обрела церковное руководство, а Сплит получил энергичного и бескорыстного пастыря. Заметив, что у народа возрастает любовь к богослужению, Иоанн тотчас приступил к делу. Он очистил святилище Юпитера от изображений идолов, сделав в нем двери и запоры. К счастью Иоанн не был фанатиком,

и не нанес прекрасному зданию никаких разрушений. Когда было назначено торжество освящения, отовсюду стеклось великое множество народа. Так он сделал из языческого святилища церковь, освятив ее при большом благоговении и восторге всех собравшихся в честь Бога и пресвятой Девы Марии. В те времена, в самом начале апостольской миссии Иоанна Равенского, когда он еще не окрестил хорватских вождей и их народ, жизнь в Сплите была как на вулкане. Одних стен было недостаточно. Людям нужен был святой – небесный заступник. И Иоанн начал убеждать граждан, перенести мощи Святого Дуе (Домния) епископа Салонского, принявшего мученическую смерть во времена Диоклетиановых гонений, из разрушенной Салоны в недавно освященную церковь. Вот как описывает Фома Сплитский это событие: «И это пришлось всем по душе. А потому, выбрав время, когда они могли бы беспрепятственно сделать это, они проникли в Салону и, войдя в базилику епископа, обнаружили, что все пребывало в запустении и развалинах. Место это было загромождено обломками здания и, засыпанное пеплом пожаров, уже так поросло терновником и кустарником, что хотя еще оставались в живых некоторые, знавшие место [захоронения], невозможно было без труда определить, откуда следовало извлечь тело блаженного Домния, поскольку исчезнувшая могила затерялась в подземных гротах. Разрыв землю, и расчистив место, они подняли первый обнаруженный ими саркофаг и, опасаясь, как бы ни случилось помехи со стороны славян, с большой поспешностью перенесли его в Сплит. Раскрыв его, они обнаружили тело не блаженного Домния, а блаженного мученика Анастасия. На следующий же день, без промедления, пойдя опять в Салону, они в том же месте раскопали саркофаг

блаженного Домния и, как можно скорее перенеся тело, с величайшим благоговением поместили драгоценные останки обоих мучеников в вышеназванной церкви Богородицы, где по милости Божией они покоятся по сей день». Так Сплит обрел своего небесного покровителя. Вскоре у Иоанна дошли руки и до мавзолея императора, ставшего кафедральным собором Святого Дуе, чей день славы так радостно празнует Сплий кождого седьмого мая. Вот так началась история волшебного города Сплита и закончилась история императора Диоклетиана. Закончилась последним, седьмым по счету, но, наверное, самым главным из его парадоксов, прекрасно высказанным хорватским писателем и историком Слободаном Просперовым Новаком: «Гай Аврелий Диоклетиан – человек, объявивший себя богом, был выброшен из своего мавзолея, дабы в нем могли соорудить христианскую церковь. Храм во имя истинного Бога – ставшего Человеком».

Небесный защитник Сплита О Святом Дуе или Домнии известно крайне мало. Родился он в Антиохии Сирийской в богатой и знатной семье. Родители его были люди набожные, и когда Дуе исполнилось 10 лет, вся семья приняла христианство. Прекрасное образование и искренняя вера – сделали Дуе проповедником Христа. Проповедуя в Далмации, он снискал у местных жителей любовь и уважение и в скорости был избран ими епископом Салоны. Согласно церковной традиции, Дуе принял мученическую смерть в годы великих гонений при Диоклетиане в 304 году в Салоне вместе с другим святым мучеником Сташем (Анастасием). Вот как говорит легенда о смерти Дуе: «И видя, что император столь жестоко издевается над христианами, стремясь многих отвратить от святого намерения, то, будучи глубоко искренним и благочестивым христианином, он ободрял мучеников в святом намерении вытерпеть все до конца: в то же время он находил для них возможность спасаться от ярости тирана и бежать в Рим. Когда об этом стало известно императору, он в исступлении обрушил на него жестокий гнев. Но блаженный Домний, спасаясь от гнева тирана, поспешил бежать в Рим. И когда он шел Клавдиевой дорогой, на него напали гнавшиеся по его следу императорские стражники, окружили его и, обнажив мечи, отрубили ему голову. Но мученик, силой Божьей, поднял свою голову с земли и твердой поступью перешел через реку, именуемую Ситирион, и в том месте он в течение некоторого времени покоился в могиле. Когда же Господь стал творить через него большие чудеса, из многих провинций стали стекаться к этому месту люди для исцеления. Тогда салонские граждане тайно вырыли тело блаженного Домния и с большим благоговением поместили в Салоне. Тогда же, возле Салоны, принял мученичество за Христа и блаженный Анастасий Аквилейский.» Праздник обретения мощей Святого Дуе отмечается 7 мая.

Место действия город Сплит 7

5 3 4 1

4 04

С П Л И Т (хорв. Split, итал. Spalato) — город в Хорватии. Самый крупный город Далмации и второй по величине город страны после столицы — Загреба. Центр известного курортного региона, находится в центральной части побережья Адриатики между городами Задар и Дубровник. Население 221,456 человек. Площадь города 63 км2 Административный центр Средней Далмации. Город расположен на полуострове Марьян между заливом Каштела и Сплитским каналом у подножия Мосорских гор (высочайшая вершина — Мосор, 1330 метров). Современный Сплит — динамично развивающийся город. Население занято в туристическом сервисе, торговле, пищевой промышленности, рыболовстве и рыбопереработке, виноделии, производстве удобрений, судостроении. Значительное число горожан работает в портах, пассажирском и грузовом. Большой вклад в развитие города внесла новая современная автомобильная трасса (А1), связавшая Сплит со столицей и европейскими странами. Город Сплит важный культурный и научнообразовательный центр, город памятников и музеев. В 1979 центральная историческая часть Сплита внесена в список мирового наследия Юнеско. Сплит связан регулярным автобусным сообщением со всеми крупнейшими городами Хорватии, городами Боснии и Герцеговины и некоторыми европейскими столицами. Автобан А1 позволяет легко доехать до города из континентальной части страны на автомобиле. Город связан национальными морскими паромными линиями с городами Риека и Дубровник, с островами Брач, Хвар, Шолта, Вис, Корчула и Ластово; а также международными паромами с итальянскими городами Анкона, Венеция и Пескара. В 20 км от города расположен международный аэропорт. Сплит — самая южная точка национальной хорватской железнодорожной сети.

Основные достопримечательности: Дворец Диоклетиана — четырёхугольный мини-город, отделённый от остального города высокими стенами. Южная стена дворца выходит на набережную, северная — к парку Штроссмайера, восточная к городскому рынку, а западная к Народной площади и старому городу вокруг неё. Внутри дворца находятся: 1. Собор св. Дуе (Домния) — восьмиугольный собор с высокой колокольней, построенный в раннем средневековье на месте мавзолея Диоклетиана. Святой Дуе (Домний) был епископом, замученным в Сплите во время гонений на христиан при Диоклетиане. Считается покровителем Сплита. В соборе — алтарь с рельефными изображениями авторства знаменитого средневекового скульптора Юрая Далматинаца. С колокольни открывается великолепный вид на Сплит и городскую гавань. 2. Перистиль — одна из немногих внутренних дворцовых построек дошедших с римских времён. Четырёхугольный зал под открытым небом, окружён мраморными колоннами. Римлянами он использовался для торжественных церемоний, а в наши дни его облюбовали для выступлений уличные музыканты и любительские хоры, профессиональные театральные коллективы. 3. Вестибюль — круглый зал, увенчанный куполом. Вел в несохранившиеся личные покои императора. 4. Храм Юпитера — великолепно сохранившийся римский храм, переделанный в раннее средневековье в христианский. 5. Ратуша — старинная ратуша XV века находится на Народной площади. Сейчас в ней размещён Этнографический музей. 6. Памятник Гргуру Нинскому — находится у Северного входа в Диоклетианов дворец. Автор И. Мештрович (1927 г.). Епископ Гргур Нинский, живший в X веке, прославился борьбой за сохранение хорватского языка и культуры. 7. Музей знаменитого хорватского скульптора Ивана Мештровича. 8. Крупнейшая на Адриатике марина – стоянка для яхт.

44 51

m e m o r y 46

Кардинал Алоизий Степинац Я не нуждаюсь в снисхождении - моя совесть чиста Десятого февраля 2010 года, Хорватия и весь католический мир отмечали 50 лет со дня смерти блаженного кардинала Алоизия Степинаца. И опять всколыхнулась полемика. Сторонники и противники кардинала сново сошлись в непримиримой схватке. И это не удивительно. Ни одна другая фигура в хорватской истории XX века не вызывала столько противоречивых оценок, как кардинал Алоизий Степинац. Эпитеты, употребляемые в его адрес, варьируются от «святой» до «военный преступник». Но, ни одна из сторон не может отрицать, что этот человек, был одним из самых выдающихся людей своего жестокого времени, так богатого и на героев и на злодеев.

Двадцатый век. Он скрылся за поворотом, в одночасье, ставши историей. Но таковы, суровые законы этой переменчивой науки, что не нам «людям прошлого века» судить каким было наше столетье. Наверное, только родившиеся в новом тысячелетии смогут ответить на вопрос, что подарил нам двадцатый век: великих диктаторов или великих гуманистов, великие надежды или великие разочарования. Хорватии же он подарил великое поколение. Удивительное, наверное, самое мощное за всю ее многовековую историю. Это были люди, родившиеся в глухих деревнях, получившие образование на деньги, в складчину собранные их односельчанами, и ставшие мировой культурной элитой. Их талант, их целеустремленность, раскрывшиеся в полной мере между двух великих войн, в корне преобразили их родину, сделав ее, пусть и на краткое время, одним из центров мировой культуры. Это были очень разные люди, но их объединяли целостность натуры и точное знание своей предназначенности. А главное, непоколебимая вера в свободу. Для себя и всех. Вера в то, что все люди, невзирая на расу, веру и социальное положение – равны перед Богом и законом. Вера, звучавшая диссонансом в эпоху, которая признавала только силу, но именно эта их вера, позволила миллио-

нам людей остаться людьми. Таким был и кардинал Алоизий Степинац. Родился он 8 мая 1898 года в селе Брезарич в большой крестьянской семье пятым из восьми детей. Когда Алоизий в 1916 году окончил гимназию, он был призван в Австро-Венгерскую армию. Шла первая мировая война, и его послали на итальянский фронт. Воевал он хорошо и вскоре дослужился до звания подпоручика – первого офицерского чина. Бои в долине реки Изонцо, в которых участвовал Степинац, отличались крайнем кровопролитием. То одна, то другая сторона переходили в наступление. После каждой атаки оставались горы трупов. Вот как это описывает участник тех боев, ровесник Степинаца Эрнест Хемингуэй: «Наступление окончилось страшной бойней, солнце припекало, и, чтобы расчистить позиции у реки и дорогу, кто-то приказал сбросить трупы в каналы… Вода стояла почти без движения, и мертвые – их и наши – запрудили каналы надолго, плавая лицом кверху или лицом книзу, пучась, раздуваясь и достигая чудовищных размеров… Наверно, я тогда потерял веру в бессмертие. Что ж, в своем роде это немалая потеря». Степинац не потерял веру в бессмертие, наоборот именно тогда он понял, что служение Богу – эго настоящее призвание. Ему довелось выжить в этой бойне – он попал в плен. Но война для него на этом

Настоящая статья предоставленна нам редакцией журнала “Истина и Жизнь”

не кончилась. Он добровольцем вступает в сербскую армию и отправляется на Салоникский фронт, где сражался уже против Австро-Венгрии. Что же заставило молодого офицера, вступить в ряды своего недавнего противника, а пережив одну бойню - немедленно бросится в другую? Ответ на этот вопрос очень прост - он пошел сражаться за свою родину. Двадцатого июля 1917 на греческом острове Корфу была подписана декларация, предусматривавшая по окончании Первой мировой войны, объединение Сербии и югославянских земель АвстроВенгрии в единое государство — «Королевство сербов, хорватов и словенцев» под эгидой сербской династии Карагеоргиевичей. Авторы декларации премьер-министр Сербии Никола Пашич и председатель Югославянского комитета (состоявшего из хорватских и словенских политических эмигрантов) Анте Трумбич, провозгласили равноправие сербов, хорватов и словенцев. Так многовековая мечта хорватов обрести независимость, пусть и в рамках единой Югославии, из мечты превращалась в реальность. Сейчас это может показаться невероятным, но в те годы идея независимой, единой Югославии обладала такой неотразимой привлекательностью, что многие молодые хорваты – истинные патриоты и ревностные католики, пошли добровольцами сражаться за православную Сербию. Интересно, что командующий австрийскими войсками, в это время, был генерал-фельдмаршал Светозар Бороевич – православный серб. И так, в этот раз Степинац воевал за свободу свой родины, воевал так, что вскоре был награжден очень редкой наградой «Звездой Карагеоргия» - вручавшейся за личную храбрость в бою. Первого ноября 1918 года он в составе сербских войск триумфально вошел в Белград. Война закончилась, а ровно через месяц, было провозглашено создание Королевства сербов, хорватов и словенцев. После демобилизации в 1919 Алоизий некоторое время учился на аграрном факультете Загребского Университета. Но, вскоре, он был вынужден оставить учебу и вернуться домой, помогать семье. Но, чувствуя призвание к священству, он в 1924 году отправился в Рим, где обучался в Германо-Венгерском Колледже. Через шесть лет получив степень доктора теологии и философии, Степинац принимает сан и направляется приходским священником домой, в Хорватию.

Но это была уже совсем другая страна. За то время, что Степинац учился в Риме, сербский король Александр произвел государственный переворот. Конституционная монархия была ликвидирована и заменена единоличной королевской диктатурой. Королевство сербов, хорватов и словенцев прекратило свое существование, а вместе с ним и все надежды хорватов на равноправие, и политическую свободу. В новом Королевстве Югославия для таких понятий просто не было места. Собственно говоря, власти Сербии, в отличие от хорватских югославистов, никогда не считали югославянские земли бывшей Австро-Венгрии и населявшие ее народы равноправными Сербии. Скорее в их глазах это были завоеванные территории и покоренные народы. Понятно, что подобные взгляды и соответствующие методы руководства не могли не вызвать ответную реакцию. Благородные и возвышенные идеи югославизма уступили место жесткому противостоянию. Седьмого января 1929 года, на следующий день после государственного переворота, адвокат Анте Павелич основал в Италии ультранационалистическое движение усташей. Вернувшись на родину, Степинац скоро приобрел очень широкую известность своей помощью бедным и неимущим. В ноябре 1931 года основал в Загребе католическую благотворительную организацию «Каритас». Действие, показавшее его решительность и даже храбрость – ведь в это время все католические общественные и культурные объединения были запрещены. Целеустремленность и отличные организационные качества молодого священника обратили на него внимание архиепископа Загребского Байера, и 29 мая 1934 года, по личной его просьбе, Папа Пий XI назначает Степинаца коадъютором с правом наследования кафедры. 24 июня 1934 года он был возведен в сан епископа, став самым молодым епископом на тот момент. После смерти архиепископа Байера он занимает кафедру загребского архиепископа. Алоизию Степинацу довелось возглавить хорватских католиков в очень непростое время. И для Хорватии и для всего мира. Европа неуклонно катилась к войне. Ворох проблем рожденных великой войной, неминуемо вел к новой, еще более страшной. А предотвращать ее, похоже, никто не собирался. Некоторые поэты даже считали ее единственной гигиеной мира. Недовоевавшие мальчики – хотели реванша, а их отцы, уставшие от анархии

и депрессии двадцатых годов, единственное спасение видели в диктатуре. При этом вопросом полемики был только ее цвет – красный или коричневый. Фашизм стремительно приближался к хорватским границам. Сначала Италия, потом Германия, а дальше Австрия, Румыния, Венгрия, Болгария скатывались в фашизм. В 1936 г. Степинац основывает комитет поддержки беженцев из третьего рейха, а 1938 году «Комитет помощи еврейским беженцам». Этот период сделал из него стойкого защитника прав человека, каковым он и остался до конца своих дней. Первого сентября 1939 года началась вторая мировая война. Полтора года Югославия балансирует между противоборствующими сторонами, но весной 1941 года война приходит и на ее землю. Длилась она восемь дней. Шестого апреля 1941 года Германия и Венгрия вторглись в Югославию. Десятого апреля немцы заняли Загреб. Тринадцатого - Белград. Семнадцатого - югославская армия капитулировала. Одиннадцатого апреля, на следующий день после оккупации Загреба, один из лидеров усташей Славко Кватерник объявил по радио о провозглашении Независимого государства Хорватия. Так начался самый черный, самый трагический период в хорватской истории. Период, когда каждому человеку пришлось сделать свой выбор. Степинац поначалу приветствовал усташей и восстановление хорватской независимости. 28 апреля 1941 года, через 11 дней после капитуляции Югославии, он издал пастырскую энциклику, которая призывала католиков страны поддерживать усташей и созданное ими независимое хорватское государство. Конечно, это была ошибка. И Степинац это признавал. Но трудно его – хорвата судить за то, что он приветствовал создание долгожданного независимого государства. Тем более что в послании говорилось: «Необходимо предостерегать и учить, что святое рвение и благородный порыв, направленные на построение основ нового государства должны внушаться страхом Божьим и любовью к Божьему закону, Его заповедям, только через Божий закон, а не на основе каких-то ложных естественных законов хорватское государство может получить прочное основание». Но законы, насаждавшиеся усташами, были очень далеки от закона Божьего. В стране разворачивается террор по отношению к сербам, евре-

ям, цыганам, и всем не согласным с режимом. И тогда отношение архиепископа к режиму усташей резко меняется. Поначалу Степинац писал лидеру усташей Анте Павеличу письма, в которых описывал усташеские преступления, добавляя «Я уверен, что это происходит вне вашего знания». Убедившись, что письма остаются без ответа, уже через несколько месяцев Степинац начал произносить в загребском соборе публичные проповеди, направленные против принципов усташеского нацизма. В проповеди от 14 марта 1943 года он говорил: «Каждый человек, независимо от того к какой расе и народу он принадлежит, несет на себе печать Бога-Творца и имеет свои неотъемлемые права, которые от него не может самовольно отнимать или их ограничивать никакая человеческая власть». Это фразой, полностью подрывающей самые основы фашизма и расового государства, Архиепископ заявляет о себе как об открытом враге усташеского режима и их германских хозяев. Не удивительно, что в секретной инструкции, составленной гестапо для офицеров вермахта говорилось: «Степинац представляет опасность для рейха не только по причине своей англофилии, симпатии к евреям и непримиримости по отношению к немецкой агрессии, но и потому, что за ним стоит более шести миллионов прекрасно организованных верующих». Да загребский Архиепископ становится крупнейшей оппозиционной силой. Он открыто выступал против усташеских гонений. И ему следовали другие священники запрещавшие прихожанам участвовать в преследованиях некатоликов под страхом отлучения. В конце 1941 года был арестован и приговорен к смертной казне великий хорватский скульптор Иван Мештрович. Огромными усилиями Степинацу удалось добиться отмены приговора и депортации художника в Ватикан. Перед отъездом, Мештрович встретился с архиепископом, чтобы получить его благословение. Вот как он описывает эту встречу: «Степинац сидел за письменным столом, на котором возвышалась стопка писем, придавленных куском грубого камня размером в кулак. - Это «приветствие» от наших фашистов, которое я «получил» в окно своей машины. А эти письма от немцев и усташей. Написаны они и на

хорватском и на немецком, но смысл один: «Мы знаем, что ты наш враг и предупреждаем тебя, что если ты не прекратишь выступать против нас, как выступал до сих пор, мы убьем тебя посреди улицы как собаку». Ну, этим разбойникам меня не запугать»! Запугать Степинаца не удалось, хотя на него было совершено несколько покушений. Во время войны Степинац помог огромному количеству людей: евреев, сербов, антифашистов укрывая их в монастырях и других зданиях, принадлежащих Церкви. Некоторые скрывались там до конца войны. Он скрывает жителей еврейского дома престарелых, сербов, евреев, детей из смешанных семей, еврейских детей, сербских детей, еврейского раввина, православных священников. Он спасает православного Митрополита Загребского. Предотвращает уничтожение православного Кафедрального собора в Загребе. После войны Секретарь Степинаца, Стефан Лацкович, писал о своем архиепископе: «Его протесты и вмешательства в пользу конкретных лиц и целых деревень или групп сербов перед хорватскими и германскими властями были бесчисленны». Архиепископ Степинац спас из концентрационных лагерей около восемь тысяч детей сербских националистов (четников) и партизансербов, разместив их в частных домах католиков и в католических учреждениях, строго-настрого наказав при этом не пытаться обращать спасённых в католическую веру. С другой стороны, Степинац оправдывал практику добровольного крещения и перевода в католицизм. Однако необходимо учесть, что он считал переход в католицизм способом сохранения жизней жертв террора. В своих письмах к священникам, он писал: «Когда к вам придут люди иудейского или православного вероисповедания, находящиеся в смертельной опасности и желающие перейти в католицизм, примите их и спасите человеческие жизни. Не требуйте от них никаких особых познаний в делах веры, ибо православные христиане, как и мы, а из иудейской веры ведёт происхождение само христианство. Роль и задача христианина, в первую очередь, - спасение людей. Когда эти грустные и дикие времена пройдут, те, кто пришёл в нашу Церковь по вере - останутся. Остальные же вернутся в свои Церкви, когда

опасность минует». В 1945 г. нацистская тирания в Югославии сменилась коммунистической. Степинац, как писал его биограф, «принял новую власть в соответствии с Евангелием», но продолжал бороться за права Церкви и интересы хорватов. После опубликования послания, осуждающего репрессии в отношении священников, он был арестован в первый раз. После его освобождения новый лидер Югославии, Иосиф Броз Тито, стал подталкивать Степинаца к отделению от Рима и созданию независимой Католической Церкви Хорватии. Но встретил категорический отказ. Более того Степинац потребовал от властей полной свободы для человека и обеспечения его неприкосновенных прав, полного уважения христианского брака, прекращения церковных гонений и возвращения всей конфискованной ранее церковной собственности. Немедленно начались атаки государственной прессы на Церковь вообще и на ее архиепископа в частности. В 1946 году состоялся суд. Степинаца судили за «коллаборационизм с нацистами». Абсурдность обвинения и его несправедливость вызвала мощный международный протест. Еврейская община США обратилась к властям Югославии с такими словами: «…этот великий человек обвинен в сотрудничестве с нацистами. Мы, евреи, отрицаем это…Алоизий Степинац был одним из немногих в Европе, кто поднял свой голос против нацистской тирании, особенно в тот момент, когда это было наиболее опасно». Но все было напрасно, 11 октября 1946 г. он был приговорен к 16 годам исправительных работ и поражению во всех гражданских правах. В своем последнем слове Степинац сказал: «Что же касается суда надо мною, я не нуждаюсь в снисхождении – моя совесть чиста»! Суд был полным фарсом. Все обвинения сводились к тому, что в апреле 1941 года Степинац приветствовал создание Независимого государства Хорватия. Все его дальнейшие поступки в учет не принимались. Главными свидетелями обвинения были бывшие усташи, а свидетели защиты, в том числе и спасенные им коммунисты, не допускались в зал. Все понимали, что архиепископа фактически судят – за его верность единой Католической Церкви. Впоследствии, общественный

обвинитель, Яков Блажевич, отметил, что если бы Степинац согласился возглавить независимую Хорватскую Католическую Церковь, он бы никогда не предстал перед судом. Многие, как в Хорватии, так и за пределами страны, считали этот приговор местью режима Тито за критику. Милован Джилас, в то время второй человек в коммунистической партии Югославии, говорил: «Сказать правду, я думаю, да и не только я, что Степинац – цельный человек, с твёрдым характером, которого невозможно сломать. Он был действительно несправедливо обвинён, но сколько раз случалось в истории, что люди были осуждены исходя из политической необходимости». Пять лет он провёл в тюрьме. Все эти годы продолжалась борьба за свободу архиепископа. Свои протесты выразили Римский папа, Президент США, Генеральный секретарь ООН. Тито, разругавшийся за это время со Сталиным и стремящийся наладить отношения с западом, предложил Степинацу помилование, если тот напишет прошение о нем. Но тот только повторил свои слова на процессе: я не нуждаюсь в снисхождении – моя совесть чиста»! Пятого декабря 1951 года очень плохое состояние здоровья Степинаца вынудило власти переместить его из тюрьмы под домашний арест в селе Красич. Здесь он по возможности выполнял обязанности священника и написал более чем 5000 писем различным людям, в которых не было ни малейшего следа обиды на тех, кто его преследовал. Двенадцатого января 1953 года Папа Римский Пий XII возвёл Степинаца в звание кардинала. Во время церемонии, на которой находящийся под арестом кардинал не мог лично участвовать, Папа назвал его «примером апостольского рвения и христианской силы…». Это было чересчур для югославского режима, который немедленно разорвал дипломатические отношения со Святым Престолом. Положение Степинаца стало еще сложнее, однако он сохранял свое отношение к властям до самой смерти. Степинац скончался 10 февраля 1960 года. Его последними словами были: «Благословенно имя Господне! Да будет воля Твоя»! Так закончилась земная жизнь Алоизия Степинаца но, как это бывает с великими людьми, история его только началась.

Уже 17 февраля того же года Папа Иоанн XXIII лично провел в базилике св. Петра святую Мессу в его память, и эту дату можно считать неофициальным началом беатификации несгибаемого кардинала. Одиннадцатого ноября 1997 г. Папа Иоанн Павел II принял выводы Конгрегации по делам Святых, гласившие, что Алоизий Степинац достоин титула «мученик» как принявший смерть в духе всепрощения, но не отступивший от примата Петра над Вселенской Церковью. Третьего октября 1998 г. Алоизий Степинац был причислен к лику святых. Оценивая роль Кардинала Степинаца, надо отметить, что в своем роде, она уникальна. Степинац не был политиком. Лично он, был огромной политической силой, - но политиком он не был. И поступал он, как ему велело ему его сердце, его вера и его пасторский долг. А сердце, долг и вера велели ему спасать людей. И он их спасал, их жизни, и их души. Да, в своих проповедях он не призывал людей к вооруженному сопротивлению режиму, но он призывал их к сопротивлению злу, ненависти и безразличию внутри себя. Он говорил, что заповедь «не убий» относится ко всем, и не имеет ни политического, ни расового, ни религиозного оправдания. Он говорил, что все люди равны в глазах Божьих, и этой своей проповедью, своим авторитетом, своей молитвой он не дал хорватскому народу стать пособником фашизма и тем спас его. Жаль, что у других народов не было своего Алоизия Степинаца. На церемонии беатификации Папа Иоанн Павел II сказал: «Благословенный Алоизий Степинац составил своему народу вид компаса, помогающий ему в ориентации. Его главными принципами были: вера в Бога, уважение к человеку, любовь ко всем, доходящая до прощения, единство с Церковью под руководством наследника св. Петра. Он прекрасно знал, что правда не может быть предметом торговли, поскольку она не является предметом переговоров. Поэтому он сопротивлялся страданию, чтобы не предать собственную совесть и не изменить слову, данному Христу и Церкви».

m u s i k

Голос скрипки, созданной руками великого Страдивари, слышали миллионы. Eе видали тысячи, а держали в руках единицы. Но если вам повезет и вы прикоснетесь к одному из творений мастера из Кремоны, помните, что это целая эпоха, золотой век одного города и всей музыкальной культуры. Невен Профозич

золотой век

КРЕМОНЫ Мне повезло. Я держал в руках скрипку Антонио Страдивари. Держал как новорожденного младенца, как античную вазу, боясь, лишний раз вздохнуть. В отличие от, доверившего мне это сокровище, австрийского скрипача профессора Райнера Хонека, солиста Венской филармонии и Оркестра Венской оперы. Похоже, он воспринимал ее совсем по-другому, видя в ней скорее друга, чем предмет благоговения. Профессор Хонек только что исполнивший сложнейший Концерт ре-мажор для скрипки с оркестром Людвига ванн Бетховена, был весел и на мою просьбу подержать скрипку, кивнул в сторону открытого футляра: мол, если хотите — берите. А сама скрипка, с красивым именем „Hammerle“, созданная в 1709 году, сто-

имостью три миллиона евро, великодушно предоставленная Национальным Банком Австрии и доставленная на концерт со специальным эскортом, мирно возлежа на своем черном ложе и улыбаясь во всю свою деку, и казалась — говорила: „бери, бери, я за триста лет и не такое видала“. Ну, я и взял... Но давайте все по порядку. Уже второй раз в Кристальном зале Отеля Кварнер хорватского курортного города Опатии, в рамках предсезонного Фестиваля «Кварнер», проходил концерт оркестра австрийской Академии Оссиах, под руководством известного французского дирижера Реми Балло. Организаторами этого довольно рискованного мероприятия являются австрийская продюсерская компа-

Французский дирижер Реми Балло Австрийский скрипач Райнер Хонек

ния Ad Libitum Konzertwerkstatt и Оргкомитет Фестиваля Кварнер, под покровительством города Опатия и его туристическим объединение. Рискованный, потому, что «обкатывать» новую симфоническую программу в Мекке хорватского туризма да еще в самый разгар туристического сезона — может только самый отчаянный оптимист. Нет, вы не подумайте, в Хорватии любят классическую музыку, но когда дело касается туристов, да еще и во многом российских — загадывать что-то очень сложно. Но организаторы фестиваля основанного двумя весьма незаурядными людьми – Михаэлем Фендре и Векославом Мартинко, оказались куда дальновиднее. Несмотря на все опасения — зал был полон. А, невзирая на молодость исполнителей и очень сложную программу (Концерт для скрипки с оркестром ре-мажор Людвига ванн Бетховена, восьмая «Незавершенная» симфония си-минор Франца Шуберта и импрессионистическая сюита Мариуса Равеля „Ma mere l’oye“) — оркестр был превосходен. И если в первом отделении вся основная тяжесть легла на плечи, одного из лучших скрипачей современности — Райнера Хонека, то во втором отделении, когда оркестр и зал остались один — на один, молодые музыканты показали себя в высшей степени профессионально. И не смотря на то, что это были люди только начинающие свою карьеру, можно сказать, что многие европейские страны почли бы за честь иметь такой коллектив. Впрочем, удивительного в этом мало. Академия из австрийского города Оссех, поль-

зуется заслуженной репутацией одного из лучших музыкальных учреждений Европы. Здесь, в стенах бенедиктинском монастыре XI века, совершенствуют свое мастерство, под руководством ведущих исполнителей Венской филармонии, молодые музыканты из десяти стран. Работают с ними, действительно, выдающиеся мастера. Особенно хочу отметить маэстро Реми Балло. Выпускник Парижской консерватории и ученик легендарного маэстро Сержиу Целибидаша, он является руководителем Парижского камерного оркестра и основателем фестиваля Azur Classic на юге Франции. Реми Балло сотрудничает с Венской оперой и ее солистами, такими как Роберто Алагна и Анна Нетребко. Сегодня Реми Балло по праву считается одним из самых интересных дирижеров нового поколения.

И, наверное, что-то есть символическое в том, что в этом концерте слились воедино талант еще очень молодых людей, мастерство двух, всемирно-известных, исполнителей и голос трехсотлетней скрипки. Голос далекого золотого века маленького итальянского городка, давшего миру трех величайших скрипичных мастеров Антонио Страдивари, Николо Амати и Джузеппе Гварнери. Именно благодаря им, и их потрясающим творениям, скрипка вышла из оркестровой ямы и превратилась в солиста. Наступило время скрипичных виртуозов, а вместе с ними и новой музыки. Из золотого века скрепичных дел мастеров, вышел золотой век великих композиторов. Без старого мастера из Кремоны не было бы ни Антонио Вивальди ни Вольфганга Амадея Моцарта.

Взгляд человека удивительная вещь! Иногда он передает мельчайшие детали, а иногда не замечает целые континенты. Он может праздно скользить по лицам и платьем и внезапно остановится на сучке. Так и со страной. Каждый человек видит страну по своему. Если это его родная страна, или если он в ней живет, он глядит на нее каждый день, но видит ли он ее. Иногда люди путешествуют, что бы увидеть прекрасное за тридевять земель, а оно тут - у него под боком, но он этого просто не замечал. По этому, иногда стоит посмотреть на свой дом, свой город, свою страну - другими глазами. Особенно если это глаза иностранца. Ведь иностранец - иностранцу рознь. И взгляд у него может быть особенный. В христианской традиции принято радоваться гостю - ведь он может оказаться ангелом. Начиная с этого номера, мы будем публиковать работы фотографов из разных стран и земель. Разного возраста и пола. Вероисповедания и образа мысли. Их работы будут очень разными и по манере и по стилю. А объединит их Хорватия и то, что они иностранцы. И еще, конечно, их глаза, ведь они же ангелы.

f h o t o 56

Остров Крк 57

Город Сень 59

Дубровник 61

Риека 63

ПОСЛЕДНИЙ УГОЛОК СТАРОЙ ДАЛМАЦИИ - ОСТРОВ ВИС. ОСТРОВ - КРЕПОСТЬ, ГОРДЫЙ И ПРЕКРАСНЫЙ, ОН СТОИТ В МОРЕ, ПЕРВЫМ ВСТРЕЧАЯ И ВРАГОВ И ДРУЗЕЙ. КАКОЕ СЧАСТЬЕ БЫТЬ ЕГО ДРУГОМ! И НЕ ДАЙ ГОСПОДЬ ОКАЗАТЬСЯ ЕГО ВРАГОМ!

СВЕРЧОК

ВИСА 64

t r a v e 6 5l

t r a v e l

Здесь, на залитой солнцем деревенской дороге, золотым клинком отсекающей лазурь моря от синевы неба, вы услышите удивительную песню. Вначале вы подумаете, что это шум прибоя, пение птиц или звон колоколов, многократно отраженный небом и землей. Но море мирно, умолкли колокола в соседнем монастыре и от полуденного зноя скрылись и люди и птицы. А песня льется и льется, наполняя все вокруг миром и покоем... Вот так вы познакомитесь с добрым духом и покровителем острова Вис — его величеством Cверчком».

Не подумайте, что эти слова прекрасного хорватского поэта и певца Якши Фламенко, просто красивый поэтический оборот. Вовсе нет! Именно здесь, в поо. Вис следнем уголке старой Далмации, на острове-крепости Вис, как нигде понимаешь, что добрым духом этой непреклонной земли могло стать только самое домашнее и самое беззащитное существо на свете.

Третий выбор Антенора Произошло это, по местным понятиям — не так давно, где-то в седьмом веке до Рождества Христова. В те времена, когда все мужское население делилось на богов и героев, жил в городе Трое герой по имени Антенор. Помимо недюжинных героических качеств, он обладал еще значительной политической прозорливостью. Когда сын троянского царя Приама — Парис похитил

жену спартанского царя Менелая — прекрасную Елену, Антенор, видя, что это чревато большим скандалом, предложил: Елену — незамедлительно отправить к мужу; Париса — вразумить; Перед Менелаем извиниться за доставленные неудобства. Восторжествовал, как известно, военноромантический подход. В результате от Трои не осталось камня на камне, а ее герои полегли на поле брани. Все. Но не Антенор. На богов его дальновидность произвела хорошее впечатление и ему удалось, избегнув гибели, пуститься в путь — искать себе новую родину. Но греческие боги не были бы греческими богами, если бы не сопроводили свое благодеяние каким-нибудь бессмысленным и трудновыполнимым условием. Так, Антенору было дозволено взять с собой только три предмета. Он подумал и выбрал: росток виноградной лозы; деревце маслины; куколку сверчка.

ми в троянской войне участие не принимавшими... Так, на Млете лет десять «гостил» у нимфы Калипсо Одиссей, а на Палагруже прятался от козней Афродиты Диомед и т.п. Поэтому, вполне естественно, что новую родину Антенор обрел в самом центре Адриатики на острове Вис. Здесь он, посадив маслину и виноград, — выпустил сверчка. Так, Вис обрел своего доброго духа и покровителя.

Ключ к Далмации

Артемида Висская. II век до Р.Х.

Последний, третий, выбор Антенора может показаться странным. Маслина и виноград тут все понятно — это жизнь. А вот сверчок? Дело в том, что Антенор, хоть и был герой, но герой очень умный. Покидая Трою навсегда, он хотел сохранить что-то напоминающее ему о безвозвратно теряемом доме. А что может больше напоминать о доме, чем пение «сверчка на печи». И поэтому, единственным живым существом сопровождавшем героя в изгнании, стало вовсе не какое-нибудь полезное животное, скажем коза или курица, а совершенно бесполезный сверчок. Антенор отправился в путь. Дорога его лежала на запад и перед ним раскинулись просторы Adriatik Mare. В те времена Адриатика просто кишела античными героями: троянцами, сбежавшими от греков; греками, заблудившимися возвращаясь домой; и прочими другими героя-

Уникальное расположение острова делают его важнейшей стратегической точкой на среднем Ядране. Вис — ключ к Далмации. Обладать им значит держать под контролем Висский канал — пролив между Висом и островом Хвар — главную судоходную артерию в этой части Адриатики. Не удивительно, что за контроль над островом спорили все великие державы своего времени. Сначала здесь жили люди, род и племя которых, историкам не известно. Во втором тысячелетии до Рождества Христова сюда пришли иллирийцы, а потом на Висе появились греки. В 397 году до Рождества Христова Дионисий Старший — тиран города Сиракузы, основал на берегах восточной бухты острова город Иссу — первое античное поселение в Далмации. Именно отсюда началась греческая колонизация восточной Адриатики. Уже через несколько лет, Исса освободившись от Сиракузской власти и став независимым городом-государством, сама начала основывать свои колонии. Лумбарда (Корчула), Трагурион (Трогир), Салона (Солин) — вот лишь некоторые из них. Вис заслуженно можно назвать Отцом городов Далмации. Но эта активность вызвала конфликт с иллирийской царицей Теутой (она же Тевта) и в 229 году до Рождества Христова разразилась война, длившаяся десять

Новую родину Антинор обрел в самом центре Адриатики на острове Вис 69

лет. Видя, что в одиночку ей не справиться, Исса стала искать себе союзника. Так на остров пришел Рим. Иллирийцы были разбиты, их столица пала, а Теута бросилась со скалы. Исса была богатый и культурный город. В ней проживало более двенадцати тысяч человек (сейчас на Висе втрое меньше жителей). В городе был построен огромный театр, живописные руины которого и сейчас прекрасно видны. Увы, это был первый, и все еще единственный театр на острове. Почти двести лет Исса была союзником Рима, но в 47 году до Рождества Христова, во время гражданской войны между Цезарем и Помпеем, она выбрала не ту сторону, поддержав проигравшего Помпея... и стала обычным римским городом. Но значения своего не утратила. Остров стал базой имперского флота и главной торговой перевалкой на пути из метрополии в провинцию Далмация. В седьмом веке нашей эры на остров стали прибывать беженцы из материковых городов, захваченных славянами. Потом появились и сами славяне. Народы перемешались и на свет появилась удивительная «нация» — островитянин с Виса. В разные годы Вис считали своей вотчиной и византийские басилевсы, франкские императоры и хорватско-венгерские короли, но

по-настоящему, он всегда оставался Островом сверчка. В 997 году венецианцы сожгли Иссу и тогда же, на «своей» — западной стороне острова, основали город Комижу. С тех пор вплоть до 1799 года Висом, в основном, владела Венеция. А отчаянные островитяне составляли гордость флота республики святого Марка. На кораблях под флагами с изображением крылатого льва они наводили ужас на алжирских и ускокских пиратов. При этом и сами не брезгуя морским разбоем. Да так успешно, что в турецких лоциях остров был отмечен как разбойничье гнездо. Как напоминание об этой славной странице в истории острова, возвышается над Комижей крепостная башня, ставшая сейчас музеем рыболовства. В годы наполеоновских войн, когда, под пятой французских войск, пала республика крылатого льва, Вис стал ареной жестокой и яростной борьбы. Островом по очередности владели и французы, и русские, и англичане. А в 1811 году у его берегов произошло морское сражение, в котором, английская эскадра под командованием сэра Уильяма Хоста разгромила превосходящий по численности французский флот. Это событие вошло в историю как Битва при Лиссе — так по-итальянски звучит название острова. Напоминанием о тех грозных временах может служить Форт Джордж, названный англичанами в честь своего короля Георга III. Крепость, до сих пор почти в полной сохранности, возвышается над городом Вис. В 1815 году по решению венского конгресса, остров, как и все другие венецианские владения, отошел к Австро-Венгрии. В 1886 году Италия попыталась отобрать остров и почти на том же месте, что и первая, состоялась вторая битва при Лиссе, ставшая самым кровопролитным морским сражением на Адриатике. На горе Италии, понесшей сокрушительное поражение от маленькой

Форт Джордж до сих пор почти в полной сохранности возвышается над городом Вис. 71

му, что описать все это не под силу ни одному писателю на свете.

Две твердыне

Битва при Лиссе 1886 года

австрийской эскадры контр-адмирала Вильгельма фон Тегетхоффа, и на радость дайверам слетающимся сюда со всего света. В 1941 году итальянские войска все-же вошли на Вис. Но не надолго. В 1943 году их выбили англичане и местные партизаны, превратив остров в плацдарм для высадки в материковой Хорватии. А потом, сорок лет островом владела югославская армия, и он был закрыт для туристов. Сейчас остров открыт и вы всегда можете его посетить. Хотите из Сплита, а хотите из Анконы, что в Италии. О его достопримечательностях: руинах Иссы, английском форте, францисканском монастыре в городе Висе и бенедиктинском — в Комиже, голубом и зеленом гротах и пещере маршала Тито — вы прочтете в любом путеводителе. Но нигде вы не прочтете о молчаливых застольях рыбаков, пережидающих бурю. О том, как стучат кружки о деревянный стол. О том, как люди моря, стоя на волнорезах, пьют ветер. О том, как бьются буруны о его берега, и как вскакиваешь с постели, услышав хриплые крики чаек, встречающих рыбацкие баркасы. И о том, как благоухают морем и переливаются всеми цветами омары и лангусты на льду. Нет, этого вы точно не прочтете. Пото-

На Висе два города — Вис и Комижа. И нельзя сказать, что жители этих городов очень гордятся своим соседством. На протяжении всей своей многовековой истории дух соперничества, кстати, совершенно мирного, витает над островом. Горожане Виса считают себя столичными жителями — город Вис административный центр острова. Они видят себя носителями культуры и прогресса, наследниками античной Иссы, на руинах которой построен их город. В связи с этим, они находятся в полной уверенности, что они и есть истинные, настоящие, первосортные Висцы. У Комижан по этому вопросу имеется совершенно иное мнение. По их представлению истинным висцем может быть только уроженец их города. Эти суровые островитяне — отчаянные рыбаки и мореходы не размениваются на современные глупости и держатся старых традиций. Именно в Комиже дольше всех в Далмации звучал старо-далматинский говор — уникальный романский язык, промежуточное звено между древней латынью и современным итальянским. И, конечно, любая тема может стать причиной для яростного спора. Так, как-то поспорили один комижанин с жителем города Виса, чьи земляки большие домоседы. - Мой дед, — сказал комижанин — за всю свою очень долгую жизнь ни разу не покинул остров. - Ну и что? — отозвался его оппонент — Мой дед тоже никогда не покидал остров. - Да, но мой дед ни разу не уезжал из Комижи.

Комижа помощи не ждет. Она обращена в открытое море. Оттуда не приходят свои корабли. Оттуда ждут чужих и, как правило, врагов 73

Крылатый лев Венецианской Республики

- Нашел чем удивить! И мой ни разу не покидал наш город. - Так-то оно так... Да вот в чем дело. У нас в Комиже всего две каваны (кафе — понашему). И он за всю жизнь ни разу не бывал в одной из них. Это, конечно, шутка, но действительно местные жители не любят покидать свой остров. Да и зачем? Остров-то лучший в мире! При этом остров дал миру много прославленных моряков и путешественников. Впрочем, участие в кругосветном путешествие еще не говорит о том, что великий землепроходец хотя бы раз в своей жизни поднимался на вершину соседнего с его домом холма. Вот так и ведут Комижа и Вис свой спор уже тысячу лет, с того времени, когда венецианцы основали на острове второй город. Не берусь, конечно, быть арбитром в этом многовековом споре, но оба городка, расположенные в восьми километрах друг от друга, действительно сильно отличаются. И при этом совсем не архитектурой, а каким-то внутренним настроем. Город Вис, расположенный на внутренней, восточной стороне острова, как бы обращен в себя, в прошлое. При этом являясь той единственной ниточкой, которая связывает остров с материковой Хорватией. От-

куда приходят свои корабли. Откуда может прийти помощь. Комижа помощи не ждет. Она обращена в открытое море. Оттуда не приходят свои корабли. Оттуда ждут чужих и, как правило, врагов. Но, несмотря на все свои различия, жители двух твердыней объединяет главное — они обожают свой остров и самоотверженно защищают его. Потомки Антенора не позволили Вису разделить судьбу Трои — несмотря на многократные попытки, ни один завоеватель так и не ступил на остров сверчка. Сюда приплывали и мирно жили, и греки, и римляне, и венецианцы. Но никто и никогда не захватил этот остров силой оружия. Троянский герой сделал верный выбор — сверчок надежно хранит свою новую родину.

Зять венецианского дожа Жители Виса, как, впрочем, и все далматинцы, отчаянные спорщики, при этом они еще и честнейшие люди. Поэтому, если далматинец поспорил о чем-то или пообещал что-то, то он либо это сделает, либо погибнет при попытке сделать это. В подтверждение расскажу вам одну историю. Жил-был в Комиже один рыбак. Имя его я называть не стану так-как происходили эти события совсем недавно — лет четыреста тому назад, и кое-кто из участников или их родственников еще могут быть живы. Так вот, этот комижанин, в не добрый час, пошел в кавану и тем обрек себя, свой город, Венецианскую республику а заодно и всю Италию, — на очень большие проблемы. Дело в том, что он поспорил с приятелями, что возьмет в жены дочь венецианского Дожа. А Дож, между про-

И Дож подарил своему будущему зятю половину острова Палагружа — маленького вулканического острова, совершенно лишенного воды... 75

Дож Венеции Джованни Мочениго

чим, — это пожизненный правитель Венеции. А Венеция была в то время владычицей морей и Адриатического (включая Вис) — тоже. Так, что поспорил парень не шуточно. Но сказано — сделано, и рыбак отправился в Венецию. Как он добился аудиенцию у Дожа — неизвестно, но дож его выслушал и даже дал свое согласие. Почему? А кто его знает! Может быть у его дочери был скверный характер и она ему сильно надоела? А может он был просто веселого нрава. Но согласие свое на свадьбу он дал. И даже подарил своему будущему зятю половину острова Палагружа — маленького вулканического острова, точнее архипелага состоящего из четырех малюсеньких островков, удивительной красоты, населенных саламандрами и птицами, но, к сожалению, совершенно лишенных воды. Правда, расположенных как раз на полпути от Италии до острова Вис. Как много бы Италия потом отдала за то, чтобы он этого не делал. Но он это сделал, правда при условии, что свадьба состоится, если жених выкупит у него другую половину этого острова. Дож, конечно, был ловким малым. Одним махом избавился и от дочки и от, как ему казалось, совершенно бесполезного клочка земли,

да еще за хорошие деньги. Наверное, провернув это дело, он весело потирал руки. Правда, если бы он знал, что через два столетия Италия будет вести две безуспешные войны за этот бесполезный кусок скалы, он бы так не веселился. А вот комижанину было совсем не до веселья — таких денег у него, конечно, не было. Грозил большой позор, но за честь земляка вступилась вся Комижа. Ведь если бы он не смог заплатить — опозорен был бы весь город. И над комижанами потешалась бы вся Далмации, а уж город Вис в первую очередь. Одним словом, комижане скинулись и жених купил половину Полагружи. Честь была спасена. Правда, он и его потомки еще лет двести возвращали землякам долги... Дальнейшие события для нас неизвестны. Были-ли они счастливы и понравилось ли Дочери Дожа Венеции чистить рыбу в маленькой Комиже — история умалчивает. Да, и не в этом дело. Но кто знает? Может быть и сейчас живут в Комиже потомки Дожа Венеции. Мораль этой истории такова. Окрестности острова Палагружа оказались самым богатым на Адриатике местом лова омара. Комижани вошли в историю как самые честные спорщики на свете. А Хорватии принадлежит две трети Адриатического моря, так как граница проходит теперь возле острова Палагружа.

Корабли в Лиссе Если вам, по каким-то причинам, не довелось увидать последний день Помпеи, взрыв вулкана на острове Санторин или хотя бы послушать пение гиппопотамов на реке Замбези, приезжайте на Вис во время Ферагосты. Это замечательное явление, входит в тройку величайших итальянских изобретений, наравне со спагетти и бельканто. Слово Ферагоста

Но кто знает? Может быть и сейчас живут в Комиже потомки Дожа Венеции. 77

состоит из двух — «Фиера» и «Агосто» и дословно означает «Праздник августа». По традиции Ферагоста приходится на 15 августа — великий првздник Успение Божьей матери. Наверно, только самый жизнерадостный народ на свете мог додуматься до того, чтобы отправляться в отпуск сразу всей страной. Логика в этом, конечно, есть. Никому не обидно и не надо придумывать скользящие графики, напрягать отделы кадров и тому подобное. Просто заперли державу на ключ. Написали на Колизее «Италия закрыта, очередной отпуск», и отправились отдыхать. Все. О нашествии Ферагосты узнаешь по внезапному исчезновению англичан и немцев. Потом наступает тишина. Жуткая, гнетущая тишина, как перед схождением горной лавины. Мир замирает в тревожном и каком-то обреченном ожидании. А дальше начинается такое, чему просто нет определения. Потому, что слова фейерверк, карнавал и даже чемпионат мира по футболу, не передают то, что могут устроить три итальянки с пятью детьми. Но, также как и землетрясение, ферагоста начинается и заканчивается внезапно. Пестрая, веселая толпа исчезает в одночасье, оставляя вас в полном недоумении, что это было. А вместе с нею исчезает лето. Ощущение это скорее психологическое, чем климатическое, так-как никакой разницы вы не почувствуете. Также сияет солнце, также плещется море. Просто уехал цирк, и на острове началась настоящая жизнь. Хохот и визг в кафанах сменяется размеренной неспешной беседой, а суета яхт в порту — безупречной логикой передвижения рыбацких лодок. Наверное, нет более интересного занятия, чем смотреть, как корабли приходят в порт. Особенно рыбацкие, после ночного лова. Сначала, в зыбком предрассветном

воздухе, ты только чувствуешь чаек, с криком кружащихся над невидимой на море точкой. Постепенно, вместе с рассветом, все начинает приобретать свои очертания, и наконец, в сияющем и искрящемся потоке в гавань влетает барка. Обычно, движение рыбацких корабликов, также неспешные, как и их хозяев, но не сейчас, когда дорога каждая минута. Тогда на пристань выходят коты. Наглые поморские коты. Отъявленные мерзавцы и злодеи. Каждый из них мог бы запросто повторить слова одного известного пирата: «Одни боялись Пью. Другие — Флинта. А меня боялся сам Флинт». Наверное, коты это последнее, что осталось от пиратской вольницы Виса. Их главный шик, их несомненная удаль в том, чтобы прошмыгнуть на еще, толком, не причаливший баркас и стащить рыбу прямо из-под носа у рыбака. Те, относятся к этому спокойно — ведь эта игра продолжается уже не одну тысячу лет — ограничиваясь лишь крепким морским словечком. Но иногда, когда кот слишком нагло и бессовестно ухватит не причитающийся ему улов, в глазах простого висского рыбака зажигается тот огонек, при виде, которого, добровольно бросались за борт алжирские корсары. Вот тут-то вору точно несдобровать, его спасет только скорость, так как зазевавшееся животное точно, с громкими воплями полетит в море. А потом, выбравшись на берег (коты на Висе плавают), мокрое и недовольное, будет прятаться подальше от насмешливых взглядов более удачливых сородичей. Но гонка продолжается. На огромной скорости к баркасу подлетают маленькие грузовички перекупщиков, в недра которых с поразительной быстротой отправляется улов. И благородные орады. И коричневые бранцыны. И лавруны и шкарпи. И, конечно, божественная, сияющая на солнце как солнце, сардела. А по-

Все это, в пенопластовых ящиках наполненных мелко колотым льдом, отправится на быстроходных катерах в Сплит, чтобы через несколько часов украсить собой лучшие рыбные рынки Европы 79

Сокол Элеоноры

сле нее креветки, лангусты, гребешки и огромный самодовольный омар. Все это, в белых пенопластовых ящичках наполненных мелко колотым льдом, отправится на быстроходных катерах в Сплит, чтобы через несколько часов украсить собой лучшие рыбные рынки Европы. Грузовички исчезли, и весь этот пир цвета и форм переходит в настоящее торжество желудка. Все, что не было куплено, раздается всем желающим. Рыбаки делятся своим уловом и с чайками, и с котами, и даже с незадачливым ворюгой. О рыбаках написано много но, наверное, лучше всего у Эрнеста Хемингуэя, бывавшего здесь на адриатике и полюбившего ее. Его старик Сантьяго из знаменитой повести «Старик и море», стал олицетворением рыбака. Его философии. Для рыбака и море, и волны, и ветер — не враги, а друзья. Даже акулы, сожравшие его улов. Настоящий рыбак никогда не будет горевать об упущенном улове. Море отдает только то, что хочет отдать и забирает только то, что хочет забрать. Для него важнее любого улова то, что он был в любимом море, без которого не может жить, и в котором, наверное, найдет свой конец. А потом приходит ветер, и вмести с

ним люди моря. Когда-то так называли викингов потому-что они приходили из моря и уходили в него как прилив и отлив. Те, кто теперь носит это странное имя, не обладают бурным нравом и не украшают свои яхты фигурами драконов, но они также приходят из моря и уходят в него. Люди моря отличаются от нас, ходящих по земле, как скажем, кит от слона. Тоже млекопитающее, а все-же другое. Поэтому, когда в гавань, спасаясь от переменчивой медетеранской осени, заходят корабли, вы безошибочно отличите их от прочей братии, попавшей в море по воле случая, от скуки или любопытства. Отличите не по одежде, не по походке, не по разговору. Вовсе нет. Дело в том, что они пьют ветер. Идет себе человек — как человек и вдруг, замирает как гончая почуявшая дичь, а потом начинает жадно вдыхать в себя ветер, словно пытаясь напиться каким-то удивительным, не доступным для нас, напитком. Они так и идут за ветром и гонимы им, как волны на море или облака на небе. Куда? Зачем? От чего? Попробую вам ответить. Живет на свете Сокол Элеоноры. Такая птица размером сорок сантиметров и с размахом крыльев полтора метра. Из всех европейских земель она почемуто выбрала Вис. Каждый год она летит из ЮгоВосточной Африки на свой остров, а потом обратно, проделывая путь в десятки тысяч километров. Зачем? Вряд ли вы это сможете понять, не будучи соколом. Также вы не поймете, зачем плывет за ветром человек моря. Он просто ставит свои паруса и весь мир для него становиться размером с его лодку и одновременно со всю вселенную. Красиво? Безусловно! Но не спешите, все совсем не так просто и романтично. Дело в том, что стать человеком моря — значит пуститься в путь по дороге, у которой есть только один конец. Начать это путь очень легко. Достаточно встать на самой

Вы не поймете, зачем плывет за ветром человек моря. Он просто ставит свои паруса и весь мир для него становиться размером с его лодку и одновременно со всю вселенную

Мне повезло. Я увидал настоящий Лисс и корабли в его бухтах. Корабли, готовые сняться с якоря и пуститься в путь на поиски настоящего Зурбагана.

Путь на Бишево

Модра шпиля

кромке воды, на той черте, которая отделяет сон от яви, и сделать шаг вперед. Не оглядываясь назад, на свою жизнь, на своих друзей, на свой дом. И все. Этот человек больше не относится к нашему миру, потому, что у него нет ни прошлого, ни будущего. Ведь когда наступит срок, море заберет то, что должно забрать. Я обязательно напишу об этих удивительных людях, об их пути и об их смерти. Если не стану одним из них. Мы вышли из теплой конобы. Моросил мелкий дождь. Ветер гнал по заливу обрывки пены. На волнорезе стоял человек. Он пил ветер. В начале прошедшего столетия, парень из сухопутной Вятки — Александр Грин придумал удивительную страну. В ней было все. И благородные герои, и коварные злодеи. И алые паруса, и девушки, бегущие по волнам. И ослепительные города, лестницами спускающиеся к морю. И стук кружек о деревянный стол, и звуки старинных морских баллад. Да и сами названия городов звучали как музыка: Зурбаган и Лисс.

Бишево это небольшой островок, расположенный в открытом море напротив Комижи. Остров знаменит своей «Модрой шпилей» (голубым гротом — по-нашему). По мнению тех, кто ее видел, она производит такое-же сильное впечатление, как и «Гротто Азуро» на острове Капри в Италии. На мой взгляд, она красивее и итальянская аттракция не идет с ней ни в какое сравнение, как не идет ни в какое сравнение прославленный Неаполитанский залив с островами Далмации. Удивительное природное явление преломления солнечных лучей, создает иллюзию того, что и вода и воздух в гроте насыщенного голубого цвета. Иллюзия такая сильная, что многие люди пытаются унести с собой «голубую» воду в бутылке и крайне огорчаются, найдя в ней обычную морскую воду. В эти дни на море было волнение, и корабли из порта не выходили. Все наши попытки уговорить кого-нибудь ни к чему не приводили. Рыбаки просто показывали на волны и отворачивались. Комижан вообще не возможно ни уговорить, ни переубедить. Единственное, что может на них повлиять, это искреннее уважение к ним и их острову. Подчеркиваю — искреннее. Всякую фальшь они почувствуют сразу. А любое пренебрежение вызовет моментальный отпор. Как-то я видел, как официант захлопнул меню перед носом какого-то американского яхтсмена, скривившегося при виде замечательной далматинской кухни. Сообщив ему при этом, с очаровательной улыбкой, что ближайший Макдональдс в Сплите. После нашего продолжительного блуж-

дания от лодки к лодки, нас окликнул капитан небольшого рыбацкого баркаса — высокий, еще молодой человек. - Я вижу, что вы хотите пойти на остров — сказал он — ну что же, я вас отвезу. И мы вышли в море. Через пять минут он спросил, умею ли я править кораблем. Я честно сознался, что не очень. - Ничего, научитесь — пробурчал он и отошел от штурвала. Когда он увидел, что я стараюсь править поперек волны — опыт, полученный у рыбаков в Боке Которской, он заметил: - Вы можете править. На приборы не смотрите, они вам не помогут — правьте на глаз — и ушел из рубки. Управлять моторным баркасом, да еще в волнение, да еще первый раз в жизни — дело рискованное, но очень захватывающее. Не верите — так попробуйте. Уверен, что вы со мной согласитесь. Если, конечно, не утоните. Нам повезло, и мы не утонули. Высадив нас на берег, капитан пробурчал, что мы отходим через три часа и стал разбирать мотор. Перед этим сказав, что если мы захотим пить, то тут есть маленькое кафе, оно сейчас закрыто но он объяснит где лежит ключ, а деньги можно оставить на прилавке. На Висе не берут чужого. Да и дверей не закрывают. Возвращаясь назад, капитан сразу отошел от штурвала, предоставив его мне. Так мы и шли все пять морских миль — я в рубке, а он, загорая на палубе. Потом, уже в порту я спросил его, зачем он повез нас. Ведь он потратил горючего больше, чем заработал. - Надоела гужба (толпа — по-нашему) — мрачно ответил он. Сезон давно закончился, и в то время в Комиже было от силы человек пятьдесят. - А что же вы тогда делаете в сезон —

спросил я. - Ухожу на свой остров — отозвался он. Капитан оказался полновластным владельцем острова святого Андрея или Светаца — малюсенького вулканического островка находящегося на расстояние четырнадцать морских миль от Виса. Раньше он принадлежал еще нескольким его родственникам. Но они ушли на войну — за свою Далмацию — и не вернулись. Капитану повезло — он вернулся. На Светаце у него есть виноградник, вокруг много рыбы и еще очень-очень много синего моря. - Да и вообще — подумав, сказал капитан — ни я же вас вез, а вы меня. Я просто отдыхал. И он улыбнулся так, как умеют улыбаться только люди для которых пятьдесят человек уже толпа.

Тито и другарица В 1944 году, после тяжелых и кровопролитных боев в Боснии, на остров Вис перебазировалось верховное партизанское командование. Сюда же, под защиту британского флота и авиации, был эвакуирован и маршал Иосиф Броз Тито. Здесь на склоне высокой скалы ему оборудовали комфортабельную пещеру, облицованную известняковыми плитами, откуда он, со своими сподвижниками, руководил освободительной борьбой югославских народов. Так Тито познакомился с островом Вис. Познакомился он и с независимым характером островитян. С этим связана одна забавная история. У одной комижанки — «правой далматинки» — в доме бил целебный источник, известный своими благотворными свойствами на всю округу. Как-то раз возвращается эта женщина

И он улыбнулся так, как умеют улыбаться только люди для которых пятьдесят человек уже толпа 85

это народный герой и отец нации.

Забытое железо

Маршал Иосиф Броз Тито на Висе. 1944 г.

к себе домой и видит, что он оцеплен крепкими парнями с красными звездами на пилотках. Когда она спросила у партизан, что они тут в ее доме делают, те ей ответили: - Другарица (товарищ — по-нашему) гордись! В твоем доме принимает ванну такой человек, что мы тебе и имени его назвать не можем! Женщина крайне возмутилась и грозно ответила: - Никакая я вам не другарица! Я вам в матери гожусь! И что это за враг такой (черт — по-нашему) засел в моем бассейне, что вы и именя его назвать боитесь! С этими словами она растолкала партизан, ворвалась в дом и выбросила из него самого маршала Тито — спокойно принимавшего там ванну. При этом надо отметить, что эта суровая женщина — в действительности добрая и веселая, вовсе не была противником Тито. Напротив, ее сын всю войну сражался в партизанском отряде. Но висцы невыносят никакого вторжения и всегда дают отпор незваному гостю, даже если

От своей предшественницы Трои остров Вис унаследовал главную черту — он стал неприступной крепостью. Стены и ворота Трои так и остались не взятыми и захватить ее, удалось только силой хитрости и коварства. Высокие утесы острова заменили стены, а мужество ее жителей оказались крепче самых мощных крепостных ворот. Но также как у Трои у Виса был свой «Троянский конь». Точнее это был скорее не конь, а крот, так как лошади не роют подземные ходы. В конце сороковых годов маршал Тито и генералиссимус Сталин поссорились. Югославия оказалась между молотом и наковальней. Помощи с востока больше ждать не стоило. Поблажек с запада — тоже. Тито стал готовиться к вторжению. Тогда он, наверное, и вспомнил про Вис. Именно отсюда его войска начали штурм материковой Хорватии. И маршал решил превратить остров в непотопляемый авианосец. Начались грандиозные работы. Вис был изрыт десятками километров подземных ходов, блиндажей, казарм, складов и ракетных шахт. В глубине скальных пород был построен целый город. Социалистическая Югославия зарыла в остров миллиарды долларов и кубометров первоклассного бетона. Напичкала его тоннами смертоносного оружия. И надорвалась от непосильной ноши. Сорок лет югославская армия готовила себе здесь базу для многолетней войны, а ушла в одночасье. Ушла, забрав то, что смогла унести

Вот такой железной розой встречает вступившая в НАТО Хорватия своих новых союзников 87

и взорвав то, что не смогла. Оставив в полном порядке километры подземных сооружений. Как памятник безумного расточительства. Наш провожатый уверенно ведет нас бесконечными ходами и переходами. Меняются уровни. Узкие коридоры сменяются обширными залами. В свете фонарей мелькают названия «Казарма», «Командный пункт», «Столовая», «Магазин». В лабиринте сухо и прохладно — до сих пор работает вентиляция. Везде удивительная чистота. Невольно вспоминаешь российские катакомбы, превращаемые за один день в общественный сортир. Здесь же полный порядок. Туристы обо всем этом не знают, а местные сюда не ходят. Они не любят вторжения, тем более на своем острове. Один из туннелей неожиданно заканчивается ступенями. Довольно длинный подъем и массивная стальная дверь на удивление легко поворачивается на петлях. Мы стоим на маленькой площадке над высоким обрывом. Под нами плещется море. Над головой сияют звезды. Посреди площадки возвышается направленная на запад корабельная пушка с взорванным стволом. Покореженный метал, причудливо напоминает лепестки цветка. Вот такой железной розой встречает вступившая в НАТО Хорватия своих новых союзников. А вокруг живет и стрекочет неприступный Вис, переживший всех врагов и завоевателей. Даже своего троянского крота. С Хума — самой высокой вершины Виса видна вся Далмация. И Хвар, и Корчула, и Брач. На западе тонкой полоской — Италия. Вот остров Бишево со своим голубым гротом, перед которым, меркнет слава самогго «Гротто Азуро». Вот Палагружа — приданное венецианской принцессы. Вот Светац где прячется от мира наш друг капитан. Вот города-соперники Вис и Комижа. И еще, гдето под ногами загадочные лабиринты, а над головой —бескрайнее синее небо. На залитой солнцем деревенской дороге, золотым клинком отсекающей лазурь моря от синевы неба, поет сверчок, наполняя все вокруг чувством мира и покоя. В голове крутятся слова Якши Фламенко, приведенные в начале моего рассказа. И еще другие — из детства:

До рассвета помолчи, мой сверчок! Видишь совы и сычи, мой сверчок, Поломать хотят в ночи твой смычок. До рассвета помолчи, мой сверчок... 89

Место действия остров Вис Битва при Лиссе

Ви



о. Св. Андрея (Светац)

сс

12 морских миль от Комижи

Форт Джордж

ки

й К ан ал

•

Вис

Комижа

о. Цребен

Гора Хум Залив Комижа

587m

•

Подшумье

Подшпилье

•

о. Паржан

Маринье Землье

о. Будиковац

о. Равник

Модра шпиля

о. Бишево

о. Палагружа

5 морских миль от Комижи

о. Северный Камик о. Малая Палагружа

о. Южный Камик

42 морские мили от Комижи

98 60

В И С , по хорватски - Vis, по итальянски - Lissa — остров в средней части Далмации. Площадь острова — 90,3 км², длина 17 км, ширина 8 км. Самая высокая вершина – Хум 587 метров. Среднегодовая температура 18•С. Лето жаркое и сухое, зима мягкая и влажная. Остров Вис — расположен в 29,6 морских милях (55 км) от материка и является самым далеко удаленным от материка населенным островом Адриатики. От острова Хвар отделен Висским каналом шириной 9,6 морских миль (18 км). На остров весьма легко попасть на пароме компании “Jadrolinija” или скоростном катамаране (Krilo) из Сплита. В сезон на остров можно попасть из Анконы (Италия) на пароме компании “Blue line”. Остов покрыт хвойными лесами и зарослями розмарина, лавра и рогача. На побережье растут пальмы. Население — 4500 человек занято туристическим обслуживанием, рыболовством, виноградарством. Самые большие населенные пункты: Вис (2100 жителей) на восточном берегу острова — красивый старинный городок. Основные достопримечательности: Францисканский монастырь св. Юрия XVI века, построенный на развалинах греческого театра, несколько церквей и дворцов XVI и XVII веков. Комижа (2250 жителей) на западном берегу острова — город рыбаков. Считается, что здесь лучшие всего в Хорватии готовят лангустов и прочие дары моря. Основные достопримечательности: Бенедиктинский монастырь св. Николая XIII века, а также музей рыболовства, размещенный в старинной крепостной башне. В центральной части острова расположены села: Подшумье, Маринье Землье, Подшпилье и др. На острове, в двух защищенных от ветра долинах Драчево поле и Плиско поле, растет автохтонный виноград из, которого, производится вино Вугава. В окрестностях острова на глубине от 15 до 38 метров покоятся затонувшие корабли. В том числе два итальянских броненосца “Re d’Italia” и “Palestro”, потопленные в1866 году, в ходе морского сражения. А также австрийский пассажирский пароход “Brioni” (1930 год), греческий сухогруз “Vassilios” (1939) . Б И Ш Е ВО - Biševo — скалистый островок, расположенный в 5 морских милях (9 км) от Виса. Площадь острова 5,8 км². Берег острова, кроме его западной стороны, сплошные неприступные скалы. На западном берегу есть две маленькие бухты, пригодные для морской стоянки – Салбунара и Порат. В настоящее время остров не населен, но еще сто лет назад на нем проживало более 300 жителей.

В 1050 году на острове был основан Бенедиктинском монастырь св. Сильвестра. Главной достопримечательностью острова является Модра шпиля (Голубой грот) Уникальная пещера, расположенная на восточном берегу острова, глубиной 160 и шириной 14 метров, в котором благодаря эффекту преломления света в воде все люди и предметы кажутся залитыми голубым сиянием. Попасть в пещеру можно только на лодке, через узкий проход, длинной 5 метров, в отвесной скале. Добраться до Бишево можно катером из Комижи.

СВЯТОЙ АНДРЕЙ (СВЕТАЦ) - Sveti Andrija (Svetac) – скалистый зеленый островок, расположенный в 14 морских милях (26 км) от Виса. Площадь острова - 4,6 км². Северное и западное побережье – высокие и скалистые. Южный и восточный брега - более пологие и доступные. Остров славиться, как лучшее место лова лангуста на Адриатике. В настоящее время остров не населен, но еще в 1953 году на нем проживало более 64 жителя. В 219 году до Рождества Христова, римлини заточили на острове царицу Теуту – последнюю владычицу Иллирии. Именно здесь, не выдержав неволи, Теута покончила с собой – бросившись со скалы. До сих пор на острове можно увидать руины крепости ставшей последним домом иллирийской Клеопатры. П А Л А Г Р У Ж А – Palagruža – архипелаг, состоящий из четырех островков вулканического происхождения: Палагружа, Малая Палагружа, Южный и Северный Камики, а также восьми каменных утесов, расположенный в 42 морских милях (73 км) от Виса. Общая длина архипелага 10 км. Палагружа, практически, лишена растительности, но является местом гнездовья огромного количества птиц. Площадь главного островка - 0,29 км², длина 1,33 км, а ширина 200 метра. На нем располагается церковь св. Михаила, а на вершине утеса Рубич (87 метров) Маяк высотой 29 метров. Остов славится ловом омара. И вообще считается «рыболовным раем». Согласно легенде, на Палагруже обрел вечный покой греческий герой Диомед. Во время осады Трои он случайно ранил богиню Афродиту. За это богиня любви, заставила его жену полюбить другого. Любовники решили убить Диомеда, когда он вернется в родной Арг на Пелопоннесе. Но герою удалось спастись бегством. Последний приют он нашел на каменном островке. И сейчас он лежит на высоком утесе, а его покой стерегут верные спутники, превратившиеся в птиц. На острове археологи нашли более 500 фрагментов античной керамики VI – III веков до Рождества Христова и на одном из них указано имя Диомеда.

98 71

MECTO ДEЙCTBИЯ

Подводный мир

Морской человек

Битва при Лиссе

Окрестности Виса одно из лучших мест для дайвинга. Во-первых, эта часть Адриатического моря необыкновенно прозрачна и чиста. Видимость тут составляет около 50 метров! Кроме того воды Адриатики известны и своей соленостью. Нередко она составляет 38 промилле, что выше среднего уровня солености мирового океана. Во-вторых, здесь вы можете встретить практически всех морские обитателей Средиземноморья. Многие из них поразят ваше воображение своими цветами, формами и повадками. Морские губки цыплячье-желтого, оранжевого, кровавокрасного, нежно-розового, зеленого цвета различаются и своим внешним видом. Некоторые похожи на руку с множеством пальцев, некоторые напоминают полые трубочки, некоторые похожи на пористый камень. Одни совершенно крошечных размеров, другие – слоновье ухо- сами говорят о себе. Еще одной морской драгоценностью являются кораллы. Их название происходит от греческого coralion – дочь моря. Красные кораллы растут преимущественно в морских пещерах, углублениях и трещинах между камнями, на глубине от 30 до 200 метров. Ветвистое деревце красного коралла может достигать 30 см. В-третьих, затонувшие корабли. Одним словом, почувствуйте себя Жак-Ивом Кусто. Подробности на сайте Туристического союза Комижи. http://www.tz-komiza.hr

В окрестностях Виса живет Морской человек. Он же Морской медведь. Он же Monachus monachus — белобрюхий тюлень-монах, представитель рода тюленеймонахов, семейства настоящих тюленей. Если вам посчастливится его увидеть, то считайте, что вам очень повезло, так-как на всем белом свете осталось не более 350 белобрюхих тюленей. Тюлень-монах весит около 300 кг. Длина самцов превышает 2 м. Мех самцов черного цвета, самок — коричневого или темносерого. Питаются рыбой, моллюсками (преимущественно осьминогами и кальмарами). Раньше эти животные были распространены по всему Средиземноморскому бассейну, атлантическому побережью Африки, населяли Крым. Однако в результате варварского истребления человеком они в настоящее время входят в десятку млекопитающих планеты, которым грозит полное исчезновение. Настоящей трагедией для этого вида стало развитее туризма. Дело в том, что тюлени-монахи всегда держались в прибрежной зоне у малонаселенных человеком мест или у берегов скалистых пустынных островов. Вели оседлый образ жизни и размножались на одном и том же участке побережья из года в год. Но пляжи заняли люди, и тюленям пришлось уходить в самые отдаленные уголки Средиземноморья, чтобы скрыться от людских глаз, выбирая скалистые бухточки и труднодоступные пляжи. А таких мест остается все меньше и меньше. Пожалуй только остров Вис.

Битва при Лиссе — морское сражение, состоявшееся 20 июля 1866 года при острове Вис в ходе австрийско-итальянской войны 1866—1867 годов. В ходе этого сражения более сильный итальянский флот под командованием адмирала Карло Пеллион ди Персано, графа Пьемонтского, был вынужден покинуть поле боя. В битве при Лиссе участвовали все современные и более старые типы судов, от новейшего двухбашенного броненосного монитора до колёсного парохода. Итальянцы обладали превосходством в силах, но не были готовы к сражению. Они были заняты подготовкой к высадке десанта на Вис, когда до них дошла новость о приближении австрийской эскадры. Наверное, это было самое нелепое поражение в истории морских сражений. Дело в том, что проиграна она была исключительно из-за того, что итальянский адмирала Персано внёс полную сумятицу в боевой порядок своей эскадры, зачем-то решив перед боем поменять флагман, перейдя с броненосца «Ре д’Италия» на броненосец «Аффондаторе». В довершение всего, Персано не сообщил командирам кораблей о своём решении, и на протяжении всей битвы итальянцы продолжали ждать приказов от «Ре д’Италия», а не от нового флагмана. Чем не преминул воспользоваться командующий австрийской эскадры контр-адмирала Тегеттхофф. В результате 2 броненосца затонуло, а все надежды на оккупацию Виса завершились провалом.

98 82

OCTPOB BИC

Nika Adventure

Омары и лангусты

Вино Вугава

Конечно, одним из главных удоволь-

Вис лучшее в Средиземноморье место

Вугава — довольно крепкое белое су-

ствий отдыха на Висе является рыбалка. А

лова омаров (jastog), . Понятно, что и готовят

хое вино 13,5 — 14,5% vol. Делают его из ви-

еще интереснее объединить ее с путешестви-

их здесь замечательно. Съесть вкуснейшего

нограда, растущего на высоте 250 — 300 ме-

ем на острова. И действительно, что может

омара вы сможете в каждой конобе Комижи

тров над уровнем моря в районе села Под-

быть лучше, чем провести несколько дней на

но, наверное, интереснее всего вам будет по-

шпилье. Сбор винограда приходится на ко-

борту, рыболовецкой шхуны с капитаном, ко-

сетить таверну Ястожера (Jastožera).

нец Августа, а разливают вино по бутылкам

торый также является профессиональным

Все началось в далеком 1883 году, ког-

в Июне. На Висе вино делают все, но лицен-

рыбаком, да и просто интересным челове-

да сотрудник таможни по фамилии Балицо

зией на промышленное производство Вугавы

ком. Узнать все о древних орудиях лова и по-

решил основать ферму по разведению ома-

обладают только три семейные винодельни:

лучить навыки рыбалки в открытом море. Да

ров. Дело хорошее, но вот средства для его

Рокис, Свиличич и Липановиц. Вся осталь-

еще при этом быть активным участником это-

воплощения предприимчивый итальянец по-

ная продукция с этим названием к Вису отно-

го путешествия, которое, надо отметить, со-

заимствовал у государства. Дело вскрылось,

шение не имеет.

держит в себе большую долю экстрима. Или

лавочку прикрыли, а все имущество незадач-

Вино это замечательное. Делается

на несколько дней почувствовать себя робин-

ливого таможенника, включая Ястожеру, вы-

оно, наверное, из той лозы, черенок которой

зонами, проверив свои возможности к вы-

ставили на аукцион. Там ее купил знамени-

Антенор привез из Трои. Это само по себе

живанию на необитаемом острове. Все это

тый инженер Иван Маринкович — строитель

уже интересно, но подлинно уникальным оно

вполне возможно выполнить. В Комиже суще-

маяка на острове Палагружа. Предприятие

стало в конце XIX столетия, когда из Амери-

ствует несколько фирм готовых оказать вам

получило надежного и почтенного хозяина,

ки в Европу была завезена виноградная тля

такую услугу, но на наш взгляд, лучше всего

да еще и придумавшего уникальную систему

— Филлоксера, моментально уничтожившая

доверить себя агентству Nika Adventure Tours.

специальных омарных садков. Но вот беда

виноградники Франции, Испании, Италии,

Несмотря на то, что Nika Adventure яв-

— омары категорически отказались размно-

Далмации и Греции, Крыма и Северной Аф-

ляется самым молодым туристическим агент-

жаться в неволе. Пришлось переквалифици-

рики. За двадцать лет от европейского вино-

ством на острове Вис (Создана летом 2006

роваться на хранение живых омаров вылов-

градарства ни осталось и следа. Спасением

года), ее заслуженно можно назвать лидером

ленных в окрестностях острова и ожидаю-

стала американская лоза, имеющая устойчи-

среди организаторов альтернативного туриз-

щих перепродажи.

вый иммунитет к этой заразе, а вот старые

ма не только на Висе но и в целой Хорватии.

В 2002 году Ястожеру превратили в ре-

европейские сорта винограда перестали су-

Одним словом: если вы хотите получить от

сторан. При этом сохранив интерьер омар-

ществовать. Но вот что удивительно, почва

своего путешествия больше, чем может пред-

ной фермы. Здесь вам подадут омара жаре-

Виса оказалась для Филлоксеры совершен-

ложить обычный туризм – вам туда. Прове-

ного, печенного, варенного, в виде паштета,

но непригодной и виноградники на нем не по-

ренно на себе.

салата, спагетти и ризотто. А главное, фир-

страдали. Так, что пейте Вугаву —

Подробности на

менного омара под четырьмя соусами. При-

радуйтесь, что пьете единственное в Европе

http://www.nika-adventure-tours.com

ятного аппетита.

настоящее европейское вино.

пейте и

98 39

INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR INTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDRIVEINTERNUMDR

ЧИТАЙТЕ В СЛЕДУЮЩЕМ ВЫПУСКЕ:

INTERNUM DRIVE H R VA T S K A

ИЛЛЮСТРИРОВАННЫЙ АЛЬМАНАХ НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ

Rijeka Карнавал на четырех ветрах

ЗВОНЧАРЫ, ДОНДОЛАШИ И ДРУГИЕ

ВТОРОЙ АРАП ПЕТРА ВЕЛИКОГО

И МНОГОЕ ДРУГОЕ

99 40

Glen Majstor

G R A F Iv C K O

OBLIKOVANJE Glen Majstor d.o.o Графический дизайн. e-mail: glenmajstor@mail.com

a r t

Иван Мештрович

Непокоренные герои Рассказ о жизни и творчестве великого скульптора. О его вере в достоинство художника. Которую, он пронес через две мировые войны, тюрьму, и изгнание. И, которой, остался верен до конца.

Редакция выражает глубокую благодарность профессору Мате Мештровичу за возможность публикации произведений Ивана Мештровича

О взаимоотношениях художника и власти написаны десятки тысяч страниц. Этой теме посвящены пьесы, романы и фильмы. Для многих великих художников этот вопрос был самым тяжелым в жизни. Но, наверное, только один из них – хорват Иван Мештрович, смог стать по-настоящему независим от нее. Поставить себе на службу его талант безуспешно пытались и Франц-Иосиф, и Муссолини, и Гитлер. И только Маршал Тито смог сделать великого художника своим «придворным» скульптором. Без его согласия и без его участия.

Часть первая.

Каменотес из Далмации Иван Мештрович родился в день Успения Богородицы 15 августа 1883 года в брошенном железнодорожном вагоне, недалеко от славонского городка Врполье. В таком удивительном месте рождения нет ничего необычного. Мате, отец художника, – искуссный каменщик и резчик, в это время с семьей был на заработках - собирал урожай на сезонных работах. Но, наверное, рождение в вагоне оказалось для Ивана Мештрович пророческим. Потом он всю свою жизнь был вынужден переезжать из одной страны в другую, сначала в поисках знанья и мастерства, а потом спасаясь от стальных объятий так полюбившей его власти. Вскоре после рождения сына семья вернулась в родную деревню Отавицу в Загорский Далмации, расположенную в двадцати километрах от моря. Неизвестно был ли Мате Мештрович грамотным, но натурой он был, безусловно, творческой. Отца художника часто укоряли его коллеги, другие каменотесы, за бескорыстную склонность к украшательству и изящности при сооружении мостов и зданий. А по вечерам он украшал резьбой мебель, делал деревянные игрушки и украшения. Рядом с отцом вырезал игрушки и маленький Иван. Отец всячески поощрял тягу сына к искусству. И как-то раз он повез его в город Шибенек посмотреть на грандиозный средневековый собор. От этой поездки у Ивана остались на всю жизнь два сильнейших впечатления: бескрайнее синее море и очень суровая, и очень выразительная скульптура замечательного скульптора XV века Юрая Далматинца, украшающая Собор, и особенно фигуры Адама и Евы на северном портале. Он и сам пробует резать по дереву и высекать из камня. Уже к шестнадцати годам слухи о талантливом мальчике, который вырезает из камня и дерева фигурки и крестики с распятым Христом, распространились по округе. А о его первой скульРедакция выражает глубокую благодарность профессору Мате Мештровичу за возможность публикации произведений Ивана Мештровича

Иван Мештрович. Портрет работы Влахо Буковаца 1908

100

птуре «Босниец верхом на коне» (1898) даже написали в газете. И односельчане решают помочь ему получить образование. Собрав немного денег, они отправляют Ивана в Сплит. Там он успешно учится ремеслу у резчика по камню Павла Билинича. Уже вскоре он смог вылепить и перевести в мрамор фигуру Христа. Одновременно мальчик, живя в семье школьного учителя, у которого снимает угол, самостоятельно осваивает грамоту и общеобразовательные предметы. Чтобы понять какое впечатление произвел Сплит на Ивана, надо просто побывать в нем. Столица королевства Далмация соединившая в себе древний Рим, средневековье и барокко был богатый и образованный город, там действовали театр и книжно-художественный клуб. Иван Мештрович полюбил этот город на всю жизнь, но его не покидала мечта. Он хотел стать скульптором. А для этого надо было ехать учиться в Вену. На заработанные деньги Иван покупает билет и отправляется в путь. Часть вторая.

В объятьях двуликой империи И вот, в октябре девятисотого года, молодой далматинец выходит из поезда на венском вокзале. Без денег, без знакомств и, не зная ни слова по-немецки. Веселая, шумная Вена встретила Ивана Мештровича совсем не ласково, в те времена в Австро-Венгрии хорваты воспринимались как люди второго сорта. Но, наверное, в Иване Мештровиче воплотились главные черты далматинского характера: гордость, независимость и невероятное упорство. И конечно, огромный талант, посланный ему Богом. Поэтому, он не пропал. Как не пропали и многие другие его сверстники приехавшие искать счастье в столицу двуглавой империи. Вена первого года нового столетия была не только Веной господ танцующих Штрауса, но и Веной Малера, Фрейда, Мештровича, а также Гитлера, тогда еще Шикльгрубера. Мештрович в Вене. Но мечта о карьере скульптора, пока еще остаются мечтой. Надо как-то зарабатывать на хлеб насущный. Он нанимается каменотесом к известному тогда в Вене скульптору Отто Кенигу. Мештрович помогает переводить глиняные макеты в камень, выполняет всю черновую работу. И лепит. И вот здесь ему снова приходит на помощь его Ангел - хранитель, свято оберегавший скульптора всю жизнь. Кениг, увидев выполненную Мештровичем копию небольшой скульптуры, настолько был поражен его талантом, что сам взялся готовить юношу к поступлению в Венскую Академию художеств. Тогда же приходит еще одна удача, на работы Ивана обращает внимание Карл Витгенштейн, знаменитый венский бо-

Ружа Мештрович 1915 Поющая девочка. 1906 Семья Катунарич. 1906

гач и меценат, отец известного философа Людвига Витгенштейна. Он приобретает несколько работ молодого скульптора, и выделяет ему стипендию на обучение. В 1901 году Иван Мештрович поступил в Венскую Академию художеств. В том же году при поступлении в ту же академию проваливается начинающий акварелист Адольф Гитлер. Может быть, если бы венские профессора нашли бы у будущего диктатора талант, вся история бы повернулась по-другому, а Мештровичу пришлось бы спорить с ним в артистических кафе, а не из политической тюрьмы. Известность приходит к Ивану Мештровичу уже на втором курсе. В качестве курсовой работы он представил фигуру женщины с ребенком в натуральную величину, которая вызвала большие споры. Ее грубоватость и обнаженность, не нашла понимания у утонченной венской публики, но понравилась профессору архитектуры Отто Вагнеру. Понравилась настолько, что он даже пригласил Мештровича участвовать в выставках «Венского Сецессиона» председателем, которого он был. Там, на выставках «Венского Сецессиона» Иван Мештрович познакомился с творчеством Карла Миллеса, Густава Климта, Вяйню Аалтонена, но наибольшее влияние на него оказало искусство Огюста Родена. Именно роденовский подход к воплощению характера, внутреннего переживания героя, живописность и трепетность фактуры чувствуются в созданных в начале XX века Иваном Мештровичем скульптуре «Поющая девочка», групповом портрете «Семья Катунарич» и других работах тех лет, в том числе и в памятнике Луке Ботичу в Сплите, и «Фонтане жизни» в Загребе. Да, работы Мештровича имели успех на выставках, но их никто не покупал, он перебивался случайными заработками. Но в 1904 году он - студент - неожиданно был приглашен в Белград, чтобы изваять портрет сербского короля Петра Карагеоргиевича. Там он знакомится с молодым наследником престола - Александром, дружбу с которым он сохранил на всю жизнь. Кстати, портрет короля Петра стал первым и единственным портретом государственной особы сделанным им. В 1906 году Мештрович блестяще завершает академию и получает самое лестное предложение, которое

101

Портрет Луки Ботича. 1905

102

Моя мать. 1908 Воспоминание. Видавданский цикл. 1908

мог бы получить молодой художник - работать при австрийском императорском дворе. И тут он совершает по-истине невероятный поступок. Берет у Витгенштейна деньги и уезжает в Италию. Демонстративно, даже не удостоив ответом венценосных заказчиков. Впоследствии он напишет, что поступил так, потому что не мог служить людям, которые грабили его народ. Но, как показала его дальнейшая жизнь, он вообще не мог никому служить, кроме Бога и искусства. В Италии он внимательно изучал творчество художников эпохи Возрождения и особенно Микельанджело. В 1907 году Мештрович пишет письмо Родену с просьбой разрешить ему поработать в его ателье и поучиться у него. На что получает неожиданный ответ: «Дорогой Мештрович. Дорогой коллега. Почему вы считаете, что я могу Вас чему-то учить? Вы и так величайшим феноменом среди скульпторов». И все-таки он едет к Родену в Париж. Париж начала ХХ века, безоговорочный центр мировой культурной жизни. Сосредоточение лучших художников. Здесь пишут картины Сезан, Матис, Пикассо, Модильяни... Здесь ваяют скульптуры Роден, Бурдель и Майоль. Здесь работают три замечательных русских скульптора Николай Андреев, Паоло Трубецкой и Александр Матвеев. Переехав в Париж Иван Мештрович получил признание. В 1907 году он начинает работать над проектом задуманного им архитектурно-скульптурного ансамбля Видовданского храма. Храма в память славян погибших в «Видов дан» на Косовом поле. В 1908 году некоторые фигуры из Косовского цикла имели большой успех в Осеннем салоне фран-

103

Голова Христа Homo. 1913 Девушка с лютней. 1927

104

цузских художников. Этот цикл был первой, по-настоящему крупной работой Мештровича, обратившей на него внимание уже не как на подающего надежды ученика, а как на большого художника. Наиболее значительной из Косовского цикла является скульптура «Воспоминание». Женская фигура, окутанная еле уловимыми тенями, полная внутренней динамики, создает ощущение удивительной гармонии и, в то же время, напряженности. В этой работе и еще другой скульптуре парижского периода – «Моя мать» можно заметить ту монументальность, которая скоро станет характерной чертой творчества Мештровича. Но не только знакомством с Роденом, было отмечено пребывание Мештровича в Париже. Там он знакомится с хорватскими политическими эмигрантами, сторонниками идеи югославизма – создания объединенного, равноправного и демократического государства южных славян. Так взгляды художника приобретают политическое выражение. В 1908 году Мештрович возвращается в Загреб и основывает художественное общество «Медулич». Весь период между 1908 – 1912 годом Мештрович продолжает работать над проектом грандиозного монументального памятника в честь Косовской битвы. Однако, подобный замысел был бы не по силам и целому коллективу скульпторов. Он так и остался неосуществленным. В те годы к Мештровичу приходит международная известность. Персональные выставки в Мюнхене, Риме, Белграде, Венеции, Лондоне, Париже... Австровенгерские власти снова предлагают ему работу. Предлагают устроить выставку в Вене. Но в 1911 году на всемирной выставке в Риме, Иван Мештрович выставляет 74 свои работы в павильоне... Сербского королевства. Сейчас это может показаться невероятным, но в те годы идея независимой, единой Югославии обладала такой неотразимой привлекательностью, что когда через три года грянула мировая война многие молодые хорваты – истинные патриоты и ревностные католики, пошли добровольцами сражаться за православную Сербию. Эти взгляды полностью разделял и Мештрович. Всемирная выставка стала для него триумфом: Гран-при в разделе скульптуры. Полное признание. Он встал вровень с теми, кем восторгался и у кого учился еще несколько лет назад. Гран-при в разделе живописи была присуждена Густаву Климту.

105

Среди произведений предвоенного периода следует выделить портрет итальянского скульптора Бьетолфи (1913) и портрет Родена (1914). Но история двадцатого века уже мощно стучится в дверь его мастерской. И одно, казалось бы, не очень значительное событие в корне поворачивает его жизнь. В 1913 году в Белграде, где проходит его выставка, он случайно знакомится с полковником сербского генерального штаба Драгутином Дмитриевичем-Аписом, главой террористической организации «Черная рука». В свое время, эта организация свергла династию Обреновичей и возвела на трон Петра Карагеоргиевича. Через год эта «рука» произведет роковой выстрел в Сараево, стоевший жизни австрийского наследника престола Франца-Фердинанда, а потом - десятков миллионов неповинных людей. К Апису и его деятельности Мештрович отнесся с крайней антипатией, он не принимал никакого террора. Но сам факт, встречи, как и дружба с сербским принцем, не могли остаться не замеченными для австрийских секретных служб. 28 июня 1914 года, в день, когда произошло убийство Франца-Фердинанда, Мештрович был в Венеции. У него в кармане лежал билет в Сплит. Но он не поехал. Опять Ангел-хранитель помог ему. На следующий день в его дом в Сплите пришла полиция, и не найдя Ивана Мештровича, арестовала его отца. Мате Мештрович был приговорен к смертной казне, к счастью, не приведенной в исполнение. Вряд ли скромный каменотес заслуживал такого сурового наказания. Приговор, конечно, предназначался его сыну. В годы войны Иван Мештрович много работает на религиозную тему: «Снятие с креста» и «Оплакивание» (1914), «Богоматерь с младенцем», рельефы «Христос в Гефсиманском саду», «Христос и Мария» (1916-1917) - полны трагизма и в то же время надежды. Он все больше следует великому Микельанджело, который всегда оставался для Ивана Мештровича идеалом настоящего художника. Находясь в эмиграции в Италии, он с огромным почтением копирует его «Пиету», свою интерпретацию которой он воплотит во время свой второй эмиграции - в 1942 -1946 годах. Находясь во время первой мировой войны в Лондоне, Мештрович знакомится с выдающемся хорватским политиком Анте Трумбичем и становится членом возглавляемого им Югославского комитета. Теперь его политическая деятельность направлена на освобождение словенцев и хорватов от австро-венгерского владычества и объединение их с сербами. Часть третья.

Между двух воин В 1919 году Мештрович возвращается из-за границы в Загреб, и избирается почетным членом Югославской академии наук и искусств. В 1922 году он становится профессором. Период первой Югославии, в число создателей которой входил и Мештрович, наверное, один из самых трагических и переломных моментов современной истории югославянских народов. Это было время надежд на единую и свободную

106

Психея. 1927

страну - и полный их крах. К несчастью, великая идея братства и равноправия в действительности обернулась полным фиаско, заложив базу ненависти, разразившейся кровавой трагедией. Какова была реакция Мештровича на крах идей югославизма, на политические склоки и конфронтацию, и в конце концов, на установление диктатуры короля Александра, - неизвестно, но скорее всего, она была отрицательная. Мештрович все более сосредотачивается на творчестве и преподавании и все больше ощущает себя человеком мира. Неслучайно во время празднования своего пятидесятилетия он написал: «Я прошу прощения у моей родной бессмертной матери Хорватии, у ее сестры-близнеца Сербии, у моего отечества Югославии и у всех славян за то, что посвящаю свое скромное творчество: молитвы, песни и протесты не им, а всему человечеству».

107

Марко Марулич. 1924

108

Но какими-бы, горькими не были эти годы, они стали периодом наивысшего расцвета хорватского искусства. В это время, делают свои лучшие работы Йозев Клякович, Миливой Узелац, Вилко Гецан, Марино Тартаглиа. Начинается творческий путь Габриэля Стопицы и лучшего ученика Мештровича - Иво Лозицы. Именно тогда наступает самый мощный, самый плодотворный период в творчестве Ивана Мештровича. Он создает несколько монументальных композиций, наиболее значительными из которых являются монумент благодарности Франции в Белграде и памятник Неизвестному герою на горе Авала. Наиболее значительные работы Мештровича, выполненные между двумя войнами, можно назвать Галерей Непокоренных Героев. Это памятники средневековому епископу Гргуру Нинскому в Сплите, кардиналу Езефу Штросмаеру и великому изобретателю Николе Тесле в Загребе, это портреты Микельанжело и Гете, и, конечно, евангелисты Лука и Иоанн, пророк Моисей. Эти работы полны яростной мощи и трагической глубины. Видно, что скульптор восхищается своими героями, преклоняется перед людьми, всею своей жизнью доказавшими незыблемость своей веры. В эти напряженные годы, когда над Европой сгущалась угроза новой войны, а диктатура становилась самой популярной формой правления, проблема борьбы человека за право выражать свои идеи, за свободу и чи-

109

Памятник Гргуру Нинскому в Сплите. 1927

Христос и блудница. 1943

110

стоту совести не дает Мештровичу покоя. Как глубоко верующий человек, он нередко видит решение этой проблемы в библейских сюжетах. Поэтому, не случайно, что к этим, лучшим по силе и выразительности, его работам, очень близка композиция «Мадонна с младенцем Христом и Иоанном Крестителем». В то же время, проявляется и лирическая сторона его таланта в тонких, почти «музыкальных» работах «Отдыхающая женщина», «Женщина у моря», «Психея», «Девушка с лютней», «Далекие аккорды», «Хорватская рапсодия». Среди работ предвоенного периода надо отметить парные фигуры Адама и Евы, выполненные в виде кариатид, и две конные статуи индейцев в Чикаго. В эти годы в жизни Мештровича произошло два события, оказавшие очень серьезное влияние на его биографию. Первое, произошло в 1925 году. По предложению короля Александра он начинает работать над проектом усыпальницы замечательного писателя и философа, черногорского владыки – митрополита Петра Петровича Негоша. Но вскоре прекращает эту работу, в связи с тем, что король принимает справедливое решение: лучшим местом упокоения православного священника может быть только православный храм. А второе, относится к 1935 году. Адольф Гитлер захотел устроить выставку Мештровича в рейхстаге, и лично открыть ее, при условии, что в Германию приедет автор. Мештрович ответил, что ради этого он в Берлин не поедет. Часть четвертая.

«Все же я хочу надеяться» 6 апреля 1941 года немецкие и итальянские войска вторглись на территорию королевства Югославия. В Загребе к власти пришел фашистский режим усташей. Иван Мештрович, не скрывавший своей ненависти к фашизму, был арестован. Скорее всего, реальной причиной ареста был тот самый «отказ Гитлеру». Суд был очень краток. Художнику предъявили об-

111

винение в том, что он собирается бежать в Англию. После чего был вынесен смертный приговор. Уже второй в его жизни. Шесть дней он провел в камере смертников, ожидая казни. Смертный приговор был отменен за три минуты до назначенного срока. Потом были долгие месяцы тюрьмы, потом тюремной больницы и опять тюрьмы. А потом неожиданная свобода. Стараниями загребского архиепископа Алоизия Степинаца Святой престол добивается освобождения художника и высылки его в Ватикан. В 1942 году Мештрович приезжает в Рим. Но и там власть не забывает о нем. Бенито Муссолини предлагает ему поработать на славу Италии, точнее - его самого. При помощи друзей Мештрович пересекает границу Швейцарии. Он поселяется в Лазанне, потом - Женеве. Там он принимается за воплощение своей мечты. Он создает «Пиету» - оплакивание Христа. Со времен Микельанджело, то есть 444 года, скульпторы не рисковали браться за воплощение этой темы в столь огромных размерах. Четыре года с 1942 по 1946 Мештрович методично высекает из огромной глыбы каррарского мрамора весом в пять с половиной тонн свою лучшую скульптуру. В этом произведении, как не в одном другом, он выплеснул весь трагизм, всю мощь и всю глубину, присущую его душе. Трагедия распятого Христа является его личной трагедией и не случайно в образе Иосифа Аримафейского Мештрович дает свой автопортрет, а образу Христа придает сходство со своим сыном, невероятно и страшно предчувствуя судьбу. Болезнь сердца, приобретенная им в тюрьме, не позволяет Мештровичу подолгу работать над скульптурой, и тогда он пишет свою первую книгу «Все же я хочу надеяться». Часть пятая.

Цена свободы

Пиета. 1946

112

Окончание войны не оправдало надежды на возвращение домой. К власти в Югославии пришли коммунисты. Мештрович не доверял ни Сталину, ни Тито. Он справедливо видел в новой власти - новою диктатуру. Убийство священников, начавшиеся политические процессы и особенно арест архиепископа Алоизия Степинаца, давали этому весомое подтверждение. Он не хотел служить никакому режиму и решил не возвращаться на родину. Но его ждали, и вскоре поступило первое приглашение от маршала Тито. На это предложение Мештрович ответил, что он не босанский бугомил. Это был очень жесткий отказ. Во время турецкого нашествия XV веке, бугомилы - члены христианской еретической секты, массово приняли ислам, изменив своей вере. Для южных славян, как православных, так и католиков, слово «бугомил» равносильно слову предатель. Тогда же к нему начинают проявлять интерес представители спецслужб. Иван Мештрович был опытным и дальновидным в политике и от неожиданной ласки «товарищей» ничего хорошего не ожидал. Более того, он был слишком близко к ним, и это становилось опасным. Поэтому, когда ему предложили занять

113

Автор апокалипсиса. 1946

114

место профессора скульптуры в университете американского города Сиракузы, он согласился. В 1946 году вместе с женой Ольгой и младшим сыном Мате, он переезжает в США. Вскоре к ним присоединяется дочь Марта. Старший сын Твртко, которому было в то время 25 лет, отказался покидать родину. В Америке Мештрович много преподает и много работает. Из наиболее интересных работ американского периода, можно назвать святого Андрея для епископальной церкви в Гонолулу, «Распятие» для лютеранской церкви святой Троицы в Рочестере, святого Антония в Оксфорде, работы для университета в Вашингтоне, памятник Франциско Лопесу во Флориде. Все эти годы, маршал Тито не оставляет истинно-титатнических усилий заполучить себе самого знаменитого хорвата на свете. Он неоднократно обращается к Мештровичу через посольство Югославии в США, через журналистов и просто в личных письмах с предложением «не валять дурака и вернуться в свою мастерскую в Сплите». Мотивы Тито были художнику понятны. Уже не первый раз в его жизни ему предлагали своей художественной славой поддерживать диктаторские режимы. И он отвечает молчанием. Тогда, в 1949 году Тито посылает к Мештровичу второго человека в партии Милована Джиласа, имевшего реноме либерального интеллектуала. Встреча состоялась в Нью-Йорке. Джилас ответственно обещал мастеру деньги на реализацию любых его проектов, гарантировал полную свободу творчества и высказываний и все другие блага, если он вернется в Югославию. Выслушав Джиласа, Мештрович рассказал ему притчу про человека, нашедшего дверцу, ведущую в ад. В дверце было окошко и человек, заглянув в него, увидел веселое застолье, прекрасных женщин, богато накрытые столы. И человек вошел в эту дверь. Вмиг картина изменилась и перед ним предстали все ужасны ада. «А где же угощения, где женщины, где вино?» - воскликнул человек. «А это была пропаганда» - ответил один из чертей, под хохот всей преисподней. Помолчав, художник добавил: «Вот вам мой ответ. Можете передать его маршалу». В 1947 году проходит грандиозная персональная выставка Мештровича в музее Метрополитен в Нью-Йорке. После него такой чести удостоился только Пабло Пикассо. На следующий год, как бы в противовес этой выставке, Тито организовывает свою. Называлась она «Выставка живописцев и скульпторов Народной Югославии», но в основном состояла из работ Мештровича. Эта выставка была показана во всех сто-

Воскресенье. 1943

лицах социалистических стран. Разумеется в отсутствие автора. В 1952 году Мештрович делает родине щедрый подарок - передает свой дом в Сплите со всеми находящимися в нем произведениями народу Хорватии. Югославская пропаганда изобразила этот поступок, как акт полного примирения скульптора с социалистической державой. Но это было не так. Фактически и дом, и произведения уже были реквизированы «народной властью». В действительности Мештрович, как бы в насмешку над этим беззаконием, дарит народу то, что отобрала у него власть. Он хочет быть свободным в своем решении. Свобода становиться для него главным лейтмотивом жизни и творчества. Именно в это время он выбивает на воротах дома дочери слова: «Живи свободным или умри». Иллюстрацией этого девиза можно назвать одно из созданных им в это время произведений – «Человек и свобода». Бронзовая фигура юноши на фоне выложенного светлым мрамором абсолютно плоского фасада диагностического корпуса клиники Майя в городе Рочестер. Но ему надо было отдать долг. В 1946 году был арестован и осужден человек, спасший ему жизнь - архиепископ Алоизий Степинац. Абсурдность и несправедливость приговора изумила всех. Архиепископ, спасший в годы войны десятки тысяч человек, сербов, евреев, цыган - был признан пособником фашистов и приговорен к 16 годам каторжных работ. Свои протесты выразили Римский папа, Президент США, Генеральный секретарь ООН. Причина столь сурового приговора была известна. Лидеру Югославии, Иосипу Броз Тито, пришла в голову идея создания независимой от Рима Католической Церкви Хорватии. Он стал подталкивать к этому Степинаца, но встретил категорический отказ. Фактически архиепископа судили за его верность единой Католической Церкви. Впоследствии, общественный обвинитель - Яков Блажевич, даже отметил, что если бы Степинац согласился возглавить независимую Хорватскую Католическую Церковь, он бы никогда не предстал перед судом. Степинац провел в тюрьме пять лет. В1951 г. очень плохое состояние здоровья архиепископа и международное давление вынудило власти переместить его из тюрьмы под домашний арест. В 1953 года Папа Римский Пий XII возвёл Степинаца в звание кардинала. Это было чересчур для югославского режима, который немедленно разорвал дипломатические отношения со Святым Престолом. Положение Степинаца стало еще сложнее. Здоровье кардинала резко ухудшилось и Мештрович счел своим долгом поддержать

115

Скульптор Иван Мештрович. Портрет Густава Ликона.1959 Последний автопортрет. 1961

116

своего друга. В 1959 году Иван Мештрович неожиданно приезжает в Югославию. Социалистическая пресса ни словом не обмолвилась о подлинной цели визита. Приезд художника выставлялся чуть ли не как его возвращение на родину. На это - он просто пожимал плечами. Кардинал, несмотря на то, что уже не мог ходить, встретил Мештровича бодро и весело, но от проницательного взгляда художника не могло укрыться, что тот очень скоро получит долгожданную свободу, но совсем не из рук диктатора. Его друг умирал. И тогда Мештрович решает встретится с Тито. Вначале, он было отказался от приглашения маршала. Но после посещения кардинала он меняет свое решение. И встреча состоялась. Они, долго, молча, сидели вдвоем на огромной террасе роскошной резиденции Тито на острове Бриюне. Потом Тито встал, заглянул за двери, ведущие с террасы в дом, и плотно затворил их. Потом, подойдя к Мештровичу, тихо сказал: «Верьте мне, я не меньший хорват, чем вы». Что означала эта странная фраза. Вряд ли Тито надо было напоминать Мештровичу о своей принадлежности к хорватскому народу. Нет. Думается, здесь было нечто другое.

Маршал Иосиф Броз Тито. 1959

На солнечной террасе дворца сидят худой старик и вальяжный диктатор. Старик смотрит в стол и молчит, молчит и, главное, ничего не просит. Не так Тито представлял себе эту долгожданную встречу. Потом старик поднимает голову, и маршал видит его глаза, а в этих глазах жалость и презрение. Вот тогда разъяренный диктатор говорит художнику: «Ты думаешь, я меньше тебя? Поверь мне, это не так!» Но он ошибся. Он был значительно меньше. В начале 1960 года умер кардинал Степинац. Его последними словами были: «Благословенно имя Господне! Да будет воля Твоя!». В 1961 года в Америку приехал старший сын художника Тврдко. Цель этого визита так и осталась неизвестной. Между отцом и сыном состоялся очень тяжелый разговор и Тврдко уехал. По возвращении в Югославию он покончил с собой, повесившись на галстуке, привязанном к дверной ручке. Неожиданность и странность этой смерти вызвала разговоры об убийстве. И если это было так, то очень дорогой ценой далась Мештровичу его свобода. Последней работой художника стал автопортрет. Старик, мертвой хваткой сжимающий свою голову. Иван Мештрович умер 16 января 1962 года в своей мастерской. Похоронен он был на родине, в построенном им самим мавзолее семьи Мештрович в Отавице. Так закончилась удивительная жизнь безграмотного паренька из Загорской Далмации, самостоятельно выучившегося грамоте в пятнадцать лет, и ставшего одним из самых образованных людей своего времени. Блестящего знатока истории, философии, богословия, искусства, литературы. Свободно говорившего и писавшего на пяти языках. Автора романов и пьес, монографий о художниках. И, конечно, великого скульптора. Он пополнил собой череду Непокоренных Героев, которыми восхищался и которых ваял всю жизнь. Значение Ивана Мештровича в искусстве ХХ века невозможно переоценить. Он, как мастер монументальной скульптуры, вольно или невольно, оказал на своих современников воздействие сопоставимое, или даже превышающее, влияние Родена. «Школа Мештровича» чувствуется в работах, как близких ему по духу Веры Мухиной и Александра Матвеева, так и полных его антиподов Арно Брекера и Евгения Вучетича. Его мощь, его талант и его манера исполнения оказали огромное влияние на всех, без исключения, значительных скульпторов своего времени от Джакомо Манцу и Генри Мура до Зураба Церетели.

117

Часть шестая.

Смерть после смерти

Мавзолей Петра Негоша

118

Диктатору, так и не удалось поставить талант великого художника на службу своему режиму. При его жизни. Ничего. Послужит после смерти. В 1970 году Тито решил увековечить память Петра Негоша. Часовня на горе Ловчен в Черногории, где покоился владыка, была снесена, а на ее месте было решено соорудить грандиозный мавзолей. Но кто же мог выполнить такую масштабную работу? Конечно, Мештрович. И не важно, что он уже восемь лет покоится в гробу. Для власти это пустяки. Был извлечен из архивов незаконченный проект 1925 года и доработан согласно правительственным вкусам. И стараниями архитектора Харольда Билинича и скульптора Андрия Крстуловича (редчайший случай - автор должен был остаться заведомо неизвестным) был сооружен объект. В нем действительно были использованы некоторые произведения Мештровича: памятник Негушу и кариатиды от памятника Неизвестному герою на горе Авала. То, что они относились к другим проектам, никого не волновало. Скульптор подарил свои произведения народу, ну вот народ ими и распоряжается по своему усмотрению. Пропаганда активно раскручивала «участие» Мештровича. Имя Крстуловича, понятное дело, не упоминалось. Так появилась на свет, гуляющая до сих пор, легенда о «Мештровичевском проекте» и о снесенной по его воле православной церкви. В 1974 году работы были завершены. Объект удался на славу. При его строительстве было освоено несколько тысяч тон камня, несметное количество бетона и девятнадцать килограмм чистого золота. Власти могли быть довольны. 28 июля 1974 года мавзолей был торжественно открыт в присутствии всех высших чинов Югославии. Вознесенный на головокружительную высоту он вышел очень помпезным, очень пафосным, очень верноподническим и, конечно, совершенно бездушным. Ведь он был олицетворением того, против чего всей силой своей души, всю жизнь боролся великий скульптор Иван Мештрович.

Эпилог. В 2007 году младший сын художника - Мате Мештрович, опубликовал пьесу своего отца «Беседы с Микельанджело». Написана она была в конце 1941 года в застенках фашистской тюрьмы и увидела свет только через шестьдесят шесть лет. В одном из диалогов этого удивительного произведения, приговоренный к смерти великий хорватский скульптор вкладывает в уста своего великого итальянского предшественника слова, произнести которые мечтают, наверное, все художники на свете:

«Ваша Светлость, Вы, конечно, могли бы силком притащить меня в Рим, но никогда не смогли бы заставить меня работать, если я сам не решу, что это к добру. Я никогда не был и не буду рабом. Господа и его церкви – да. Но более – никого другого»!

119

fa l l 120

w inter

Г А Л Е Р Е Я

И В А Н А

М Е Ш Т Р О В И Ч А

121

Šetalište Ivana Meštrovića 46, 21000 Split, +385(0)21 340 800, www.mestrovic.hr

l i t e r a t u r e 122

PROSPER MERIME

GUSLA Песни западных славян. Легенды, песни и баллады народов Хорватии, Далмации и Черногории, изданные великим французским писателем Проспером Мериме — мистификация или научное исследование? Но в любом случае — литературный шедевр.

prm

PA R I S 1 8 2 7

123

112204

Легенды, песни и баллады народов Хорватии, Далмации и Черногории, изданные великим французским писателем - мистификация или научное исследование? Но в любом случае потрясающее литературное произведение.

Двойная мистификация

Проспера Мериме Для большинства из вас, уважаемые читатели, знакомство с Хорватией началось задолго до того, как вы узнали о существовании этой страны. И вот как: Что ты ржешь, мой конь ретивый, Что ты шею опустил; Не потряхиваешь гривой, Не грызешь своих удил? Эти строки Пушкина известны всем нам еще из школьной программы. Это стихотворение «Конь» вместе с десятью другими стихотворениями Пушкин включил в свой цикл «Песни западных славян». При публикации, Александр Сергеевич отмечал, что эти стихи являются обработкой народных баллад и пе-

сен. Так в качестве «народных», они и вошли во все издания Пушкина, а потом и в школьную программу. И лишь немногие знают, что у этих песен и баллад был автор. Более того, Пушкин его прекрасно знал и даже заочно с ним дружил. Этим человеком был французский дипломат, ученный и государственный деятель, а главное – замечательный писатель Проспер Мериме. В конце 1827 года Мериме, уже известный к тому времени писатель, опубликовал книгу, с непривычным для французского слуха названием – «Гузла». В подзаголовке было указанно, что это сборник иллирийских песен, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине.

Проспер Мериме

125

112 2 6

Книга произвела огромное впечатление. Рассказы о вампирах, вуколаках, разбойниках и диких нравах потрясли романтично настроенную публику. Тем более, что все это происходило не где-нибудь, а в самом центре Европы, почти что у них в гостиной. Воспитанные в традициях энциклопедического рационализма, читающие господа обнаружили у себя под боком неизвестный им мир. При этом, в отличие от немецкой романтической чертовщины братьев Гримм, все описанное в «Гузле» казалось вполне натуральным, даже будничным и оттого еще более страшным. По сути, «Гузла» стала предтечей целого литературного направления — мистического триллера. А заложенный в ней принцип контраста между обыденной реальностью и мистическим ужасом используются с той поры во всех произведениях этого жанра от «Дракулы» Брэма Стокера до «Бегущего человека» Стивена Кинга. Но книга произвела впечатление не только на обычного читателя — она привлекла пристальное внимание со стороны писателей, филологов и фольклористов. Материал приведенный в книги, форма его изложение, безупречная точность в указании географических названий, элементов фольклора и быта Западных Балкан, их сюжетов, удивляющих беспощадностью роковой доли, подлинностью жизни и смерти, доброты и злодейства, и то покорностью судьбе, то – беспримерного ей противостояния не оставляли у современников сомнений в подлинности приведенных в «Гюзле» песен и баллад. А косвенным подтверждением серьезности публикации был и значительный пост, который занимал издатель - главный инспектор исторических памятников Франции. Да, доверие было безоговорочным. Литературная и филологическая общественность единодушно признала и приняла «Гузлу». Не остались в сторо-

Александр Сергеевич Пушкин

Адам Мицкевич (1798-1855) — великий польский поэт, основоположник польского романтизма, Джеймс Макферсон (17361796) — шотландский поэт, прославившийся «переводом» поэм Оссиана, на самом деле сочиненных им.

127

128

не и два крупнейших славянских поэта того времени — Адам Мицкевич и Александр Пушкин. Мицкевич перевел балладу «Морлак в Венеции», а Пушкин включил, как мы уже говорили, переработку одиннадцати поэм «Гузлы», в свой сборник «Песни западных славян», ставший настоящим шедевром великого поэта. Здесь необходимо сделать небольшое отступление. Восемнадцатый век давший человечеству, энциклопедию, метрическую систему и социальную революцию, открыл также и любовь к изучению древностей. Именно в этот галантный век проводятся первые археологические раскопки и переводятся на современные языки произведения Гомера и Вергилия. Но не только изучение античного Рима и Греции занимает в те годы умы английских, французских, немецких, да и вообще всех европейских ученных, их внимание обращается к собственным – отечественным легендам и сказкам, считавшимся ранее варварскими. По деревням начинают ходить филологи записывающие рассказы местных сказителей, а в архивах так и просто поселяются историки, в надежде отыскать новую «Илиаду». Этот труд не пропал даром и вскоре читатели узнали, что принадлежат к народам с замечательной культурой и уникальной мифологией. Фольклористика стала модной. По сути это была золотая жила. И кое-кто даже решил этим воспользоваться. Как гром с ясного неба, как отрезвляющий душ стало разоблачение в 1796 году знаменитого шотландского писателя и собирателя древностей Джеймса Макферсона опубликовавшего 1762 году поэму «Фингал», якобы созданную шотландским певцом Оссианом в III веке. Оказалось, что поэма, признанная, несмотря на весьма посредственное литературное качество, «Одиссеей севера», была сочинена самим Макферсоном. Этот ловкий госпоМорлацкий крестьянин. Гравюра Валерио 1875 год.

Жан-Жак-Антуан Ампер (1800-1864) — французский писатель, филолог и литературовед, автор литературного термина «романтизм» Сергей Александрович Соболевский (1803-1870), — русский дипломат, друг Пушкина, известный библиофил и автор популярных эпиграмм.

129

130

дин умудрялся в течении 34 лет морочить голову публике, издав более тридцати «произведений» Оссиана, заработав на этом немалое состояние и даже став членом британского парламента. Скандал был так грандиозен, а шок от него так силен, что начиная с этого времени, практически все литературные открытия конца восемнадцатого — начала девятнадцатого столетия ставились под сомнение. Не избежало этой чести даже «Слово о полку Игореве», опубликованное в 1800 году Александром МусинымПушкиным и Николаем Карамзиным. На этом фоне, тем более значительным кажется признание «Гузлы». Теперь представьте, в какое изумление была повергнута научная и литературная общественность, прочтя в 1840 году предисловие Мериме ко второму изданию «Гузлы». Прославленный писатель, автор «Кармен»,«Таманго» и «Локиса», сенатор и пер Франции, сообщал, что все приведенное в книге является мистификацией. Более того, сделано это было в самой возмутительной, даже наглой манере: «В 1827 году я был романтиком. Мы говорили о классическом: «Ваши греки вовсе не греки, ваши римляне вовсе не римляне. Вы не умеете придавать вашим образам местный колорит. Все спасение – в местном колорите». Под местным колоритом подразумевали мы то, что в XVII веке именовалось нравами; но мы очень гордились этим выражением и полагали, что сами выдумали и это слово и

то, что им выражалось. Что касается стихов, то мы восхищались только произведениями иноземными и, возможно, более древними: баллады шотландского рубежа, романы о Сиде представлялись нам несравненными шедеврами, и все из-за того же местного колорита. Я умирал от желания поехать туда, где он еще сохранился, ибо сохранился он далеко не везде. Увы! Для путешествия мне не хватало только одного – денег; но поскольку мечтать о путешествиях ничего не стоит, я и предавался этому со своими друзьями. Нас интересовали не те страны, которые посещали туристы; Жан-Жак Ампер и я желали уклониться от дорог, наполненных англичанами; поэтому быстро миновав Флоренцию, Рим и Неаполь, мы должны были отплыть из Венеции в Триест и оттуда медленно двигаться вдоль побережья Адриатики до Рагузы (Дубровника). Это был действительно самый оригинальный, самый прекрасный, самый необычный план. Оставался только денежный вопрос! Размышляя о способах, которыми его можно было разрешить, мы напали на мысль заранее описать наше путешествие, продать свой труд повыгоднее и с помощью вырученных денег убедиться, насколько верны были наши описания. Когда мы разрабатывали этот проект, занимавший нас некоторое время, Ампер, знающий все европейские языки, поручил, уж не знаю почему, мне, полнейшему невежде, собрать подлинные

Далматинские пандуры (стражники) схватившие преступника

131

132

произведения поэтического творчества иллирийцев. Готовясь к этому, я прочел Путешествие по Далмации аббата Фортиса, а также довольно хорошую работу по статистике старых иллирийских провинций, составленную, кажется, одним из видных чиновников министерства иностранных дел. Я выучил пять-шесть славянских слов и в течение каких-нибудь двух недель написал все свои баллады». Приблизительно то же самое Мериме написал и в письме к другу Пушкина Сергею Соболевскому: «Осень я провел в деревне. Завтрак у нас был в полдень, я же вставал в десять часов; выкурив одну или две сигары и не зная, что делать до прихода дам в гостиную, я писал балладу. Из них составился томик, который я издал под большим секретом, и мистифицировал им двух или трех лиц… Вот и вся история. Передайте господину Пушкину мои извинения. Я горжусь и стыжусь вместе с тем, что и он попался». Вот так, ни мало – ни много: за две недели, зная пять-шесть слов, да еще и в ожидании дамс! А что же литературная общественность? Она опять безоговорочно поверила Мериме. Сконфуженные коллеги ответили молчанием и постарались как можно быстрее забыть досадное происшествие. Уж больно стыдно было сознаться в своей ошибке. Ибо, если джентельмен попал в глупое положение – он делает вид, что он вообще никуда не попал... И «Гузла» прочно заняла свое место на полке литературных мистификаций и курьезов. Ее редко издают, не часто переводят и мало

знают. А зря. Думается, что в этой истории далеко не все так однозначно. Пушкин, обладавший удивительным литературным чутьем, хоть и включил разоблачительное письмо Мериме – Соболевскому, в предисловие к «Песням западных славян», тем не менее называет Мериме собирателем, а не автором. Мицкевич, критик зоркий и тонкий и знаток славянской поэзии, вовсе не усомнился в подлинности этих песен. Нет, ни Пушкин, ни Мицкевич не поверили в мистификацию. И не удивительно – никакой мистификации не было. Дело в том, что песни и баллады, приведенные в «Гузле» действительно существуют. Их и сейчас можно услышать в исполнении народных гусляров. Это фрагменты «мужских» эпических баллад, своеобразной изустной истории славянских народов Западных Балкан, которую редко поют чужим и, которую уж точно не услышишь на улицах Парижа и не прочтешь в трудах итальянского монаха даже такого ученного как аббат Фортис. Альберто-Джованни-Баттиста Фортис не был ни писателем, ни филологом – он был, как тогда говорили, натуралист, а геология и ботаника его занимали куда больше чем языкознание и фольклористика. Его книга, на которую ссылается Мериме – «Путешествие по Далмации» на девяносто процентов посвящена геологическим пластам и горным отложениям. Мир людской занимал аббата куда меньше чем окаменелости и растения – вторая дошедшая до нас книга этого автора посвящена выращиванию каштанов. Но вернемся

Молодая женщина из Шибенека. Гравюра Валерио 1875 год.

133

Сэр Джон Стюарт, третий герцог Бьютский, (1713-1792) — премьерминистр Великобритании. Аббат АльбертоДжованни-Баттиста Фортис (17741-1803), — натуралист, автор книги «Путешествие по Далмации».

134

к книге «Путешествие по Далмации» точнее к тем десяти процентам, в которых не говорится о минералах. История создания этой книги, сама по себе, достойная детективного романа, напрямую переплетена с нашей историей и поэтому остановимся на ней поподробнее. Как известно, научные исследования и тем более экспедиции, требуют денег. У аббата Фортиса денег не было, и он был вынужден прибегнуть к помощи спонсора или как тогда говорили – мецената. Похоже, что в восемнадцатом столетье интерес к науке среди состоятельных людей был куда выше, чем сейчас, и мецената долго искать не пришлось. Сэр Джон Стюарт, третий герцог Бьютский, взявший на себя бремя финансирования экспедиции Альберто Фортиса – был человек незаурядный. Потомок шотландских и английских королей, премьер-министр Великобритании, личный воспитатель короля Георга III, сэр Джон был известным покровителем наук и искусств. Правда, нельзя сказать, что его интерес к экспедиции Фортиса был совсем уж бескорыстным. Вот уже многие годы он щедро финансировал «исследования» известного нам Джеймса Макферсона. Разумеется, сэр Джон не был причастен к макферсоновским махинациям и о подлоге ничего не знал. Но будучи шотландцем, да еще королевского рода, сама мысль о том, что в Шотландии была великая литература в те времена, когда в Англии вообще ничего не было – безусловно, грела ему душу. Но вот беда, Макферсона подвела жадность. Он опубликовал такое количество Оссиановых песен, что этот «неисчерпаемый источник баллад» стал вызывать сомнения в их подлинности. Ученые, во главе со знаменитым английским критиком Сэмюэлем Джонсоном, задались вопросом, где собственно говоря, Макферсон раздобыл все эти тексты, и вообще возможно ли в XVIII столетии разыскать еще неизвестные произведения в таком количестве. Учитывая то, что Макферсон категорически отказывался показать оригиналы «найденных» им текстов – скандал разгорался нешуточный. Все это косвенно бросало тень на репутацию самого премьер-министра и правящей династии, а это уже было совершенно недопустимо, и сэр Джон решил продемон-

стрировать скептикам, что в Европе еще существуют такие места, где можно раскопать «новую Илиаду». Скажем откровенно, аббат Фортис был не самым подходящим человеком для такого задания. Ни история, ни филология его явно не занимали, и поручения герцога он принял без всякого энтузиазма. Свое путешествие в морлакию он впоследствии называл опасным, скучным и совершенно бесполезным. Но с меценатом не поспоришь и Фортис написал короткий, немногим более двадцати страниц доклад о морлаках, их одежде, еде и образе жизни. Разумеется, никакой новой Илиады он не откопал, но получился весьма добротный текст: сухой, лаконичный и довольно пренебрежительный к «дикарям и их нравам» (в своем труде Фортис даже уподобляет морлаков с готтентотами), а главное, судя по многочисленным протестующим отзывам далматинских ученых, священников и просто образованных людей, мягко говоря, очень поверхностный. Но, так или иначе, свой труд Фортис отослал в Лондон и отправился изучать геологические пласты, на этот раз Неаполитанского королевства. Скорее всего, нашего аббата ожидала бы судьба сотен не слишком удачливых натуралистов XVIII века, а именно – полное забвение, если бы ни эти двадцать страниц. Получив фортисов доклад, Сер Джон немедленно его опубликовал. Разумеется не в Англии, а на континенте. Сначала во Франции, потом в Италии и Германии и только после этого на островах. Эффект от этих публикаций превзошел все ожидания. Читающая публика уверовала в то, что на литературной карте света еще полнымполно белых пятин, и Макферсона на вре-

мя оставили в покое. Более того, морлакизм вошел в моду, породив массу литературных сочинений, вроде романа английской писательницы Жюстин Уэйн (графиня Розенберг-Орсини) «Морлаки» в, котором, морлаки и морлачки с веночками на головах водят хороводы вокруг памятника российской императрице Екатерины II, принося ей в жертву цветы и фрукты. Конечно, приведенный пример является, наверное, самым курьезным из сочинений на морлацкую тему. Но, так или иначе, интерес к ней проявляли повсеместно, в том числе и по-настоящему большие писатели. Известно, что морлаками интересовался Гете, а Шарль Нодье даже написал целый «морлацкий» роман «Жан Сбогар». Но все эти интересы, увы, не выходили за рамки весьма туманных представлений, лучше всего сформулированных мадам де Сталь (Баронесса Анна-Луиза Жермена де Сталь-Гольштейн) в романе «Корин в Италии». Главная героиня романа с вершины колокольни Святого Марка смотрит на Далмацию и размышляет. Как прекрасная Корин сумела разглядеть Далмацию, расположенную в четырехстах километрах к юго-востоку от Венеции – не могу даже представить. Оставим это на совести автора, впрочем, как и ее глубокомысленные рассуждения: «Далмация, населенная древним воинственным народом, сохранила до сих пор в себе нечто дикое и таинственное, а поэзия этого народа подобна древнегреческим стихам или песням Оссиана». Ну, что же, сэр Джон Стюарт мог гордиться своим проектом. Аббат Фортис, возможно, сам того не зная, прекрасно выполнил свою задачу. Честь ему и хвала. Но какое это все имеет отношение к Просперу

135

Мериме? Да в том-то и дело, что никакого. «Путешествие по Далмации» и «Гузла» два совершенно самостоятельных произведения, не имеющие ничего общего ни по стилю, ни по содержанию. Кстати, в «Гузле» приводится только одно произведение, содержащаяся в книге Фортиса – «Грустная баллада о благородной супруге Ассана-Аги», да и то с очень большими отличиями. Так же надо отметить, что аббат путешествовал по Далмации, а баллады, приведенные в «Гузле» и названия мест, где они были записаны, относятся совсем к другим регионам, в основном, расположенным на Военной границе – буферной зоне прикрывавшей Далмацию и Хорватию от турецких владений. Местам и сейчас довольно диким, а в те времена настоящим медвежьим углам. А вот далматинских песен, в «Гузле» как раз и нет. Более того, в книге приводятся еще и «женские» тужные (грустные) песни, являющиеся, наверное, самой закрытой частью народного фольклора. Вот уж их точно, ни в какой книге по статистике найти было невозможно. Их можно было только услышать и записать. Да и само «сочинение» иллирийских песен не было ни столь легким, ни столь скоропалительным делом, как пишет об этом Мериме. Известно, что он работал над книгой не пятнадцать дней, а около семи лет. Похоже, что мы видим совсем не мистификацию, а тонкое литературное изложение, основанное на скрупулезном изучении материала и сопровожденного точнейшими комментариями. Настолько точными, что несмотря на прошедшие 180 лет, они не потеряли своего значения. А для понимания того, что происходит в этих краях, «Гузла» намного

136

актуальнее всех отчетов ОБСЕ, НАТО и Совета Европы вместе взятых. Надо только внимательно приглядеться, и под лоском XXI века, за всем интернетом и спутниковым телевидением увидеть то, что веками составляло основу жизни людей, что формировало их миропонимание и их характер. Итак, что же такое «Гузла». Мистификация, шутка, или научный труд? Думается, что вопрос надо задать по другому: ни «что», а «зачем»? Если Мериме действительно собрал, обработал и прокомментировал подлинный материал, то зачем он затеял свое саморазоблачение? Никакой славы это ему не принесло. Если же Мериме, как он сам утверждает, сочинил «Гузлу», то почему он не опубликовал ее под своим именем? Такими шедеврами не разбрасываются. Шутка? Хорошо. В письме к Соболевскому Мэриме пишет: «Гузлу я написал по двум мотивам, — во-первых, я хотел посмеяться над «местным колоритом», в который мы слепо ударились в лето от рождества Христова 1827». Конечно, забавно посмотреть, как коллеги по перу изучают и переводят его труд в полной уверенности, что это «народное творчество», а потом взять, да и всех удивить. Но почему эта шутка так затянулась? Зачем потребовалось ждать столько лет? И опять вопрос: зачем понадобилось это саморазоблачение? Что, совесть замучила? Или он боялся быть разоблаченным другими, как Макферсон? Конечно, Мериме — блестящего знатока славянских языков, в том числе русского (его переводы Пушкина, Гоголя и Тургенева составляют золотой фонд искусства перевода), знаменитого этнографа, культуро-

лога и писателя нельзя ставить в один ряд с Макферсоном, ни по таланту, ни по масштабу личности. Вначале публикуя «Гузлу» а потом, разоблачая себя, он не искал никаких материальных выгод. Но, все же что-то заставило Мериме затеять всю эту историю с саморазоблачением. По каким-то причинам ему было просто необходимо объявить свой труд мистификацией. Пытаясь ответить на этот вопрос, мы должны извиниться перед читателями, поскольку дальше углубимся в сферу чистой фантазии и догадок. Дело в том, что не существует никаких подтверждений пребывания Мериме на Западных Балканах. Ни одного. Кроме «Гузлы». А период саморазоблачения Мериме совпадает с его бурным карьерным ростом. Скромный чиновник за очень короткое время становится одним из самых влиятельных людей Франции. Безусловно, к его персоне приковано пристальное внимание и не только на родине. Видимо, в этих условиях ему становится весьма сложно ответить на один очень деликатный вопрос: Что делал французский чиновник на Австрийско – Турецкой военной границе? Вопрос неоднозначный, особенно если учитывать, что после поражения в наполеоновских войнах, Франция не могла иметь своей разведки. И скорее всего, для австрийских спецслужб объяснение, что он там собирал фольклор, казалось не очень убедительным. История знает случаи, когда известные писатели занимались еще и разведкой: Бомарше, Киплинг, Кристофер Марлоу. Но, заметим, никто из них не поднимался до таких высот государственной карьеры, как Мериме. Да мог разразится большой скандал и тогда... все превращается в

шутку. Мериме пишет пространное письмо Сергею Соболевскому, не сомневаясь, что вся почта сотрудника Коллегии иностранных дел Российской империи тщательно контролируется. Одним словом, он просто подкинул российской тайной полиции, а через нее — австрийской, нужную ему версию событий. Через три года он еще раз закрепляет ее же в своем предисловии ко второму изданию «Гузлы». Еще раз повторимся, что все это только предположения, но как было бы приятно представить, что Мериме, Соболевский и Пушкин так ловко обвели вокруг пальца тайные полиции двух империй. Да, у нас нет никаких доказательств, кроме того, что все это было очень в духе каждого из этих трех человек. А было все это так, или иначе — это еще один вопрос, на который предстоит дать ответ. Возможно, ответ на этот и другие вопросы надо искать в творчестве Мериме. Ведь все лучшие его произведения это своеобразные ребусы. Он постоянно заставляет читателя разгадывать загадки. При этом ясные и прямые ответы, подсказанные сюжетом — оказываются тупиком, ловушкой, а в финале читатель получает разгадки, которые он никак не мог предугадать, хотя они все время лежали на поверхности. И, будучи великим мастером парадокса, он навеки поставил перед читателем вопрос: Что же является мистификацией: сама «Гузла» или утверждение, что она мистификация? А как же книга? Вне зависимости от того, является она мистификацией или научным исследованием, она в любом случае — литературный шедевр.

137

l i t e r a t u r e

138

Сломанная Шпага От издателя При исследовании рукописной части знаменитой коллекции исторических ценностей и произведений искусства из собрания герцогов Балморалов, в настоящее время принадлежащей библиотеке Британского музея, нами было обнаружено письмо проливающее свет на взаимоотношения основателя собрания - генерала Персифаля Кийта, XIV герцога Балморала, с известным писателем сэром Джоном Ватсоном. Безусловно, эту находку, можно назвать редкой удачей, так как указанное письмо позволяет с абсолютной точностью определить дату начала формирования знаменитой коллекции — 1 января 1929 г. К письму был приложена небольшая рукопись, датированная 1902 годом, и представляющая для нас интерес исключительно тем, что является первой в собрании Балморала (в скором времени герцог выкупил весь архив доктора Ватсона). Заранее приносим извинения, понимая, что рукопись по своему значению значительно уступает письму, но правила публикации архивных материалов не позволяющие разделять единицу хранения, вынуждает нас опубликовать и ее. Впрочем, для любителя, возможно, будет не безынтересным то обстоятельство, что события, изложенные в рукописи, перекликаются, в некоторой степени, с одним из рассказов Гилберта Честертона о патере Брауне (1935 г.). В связи с вышеизложенным и принимая во внимание, что рукопись доктора Ватсона никак не озаглавлена, мы решили сопроводить ее при публикации тем же названием, что и рассказ Честертона - Сломанная шпага. Профессор сэр Артур Гардинер. Оксфорд. 2009. Сэру Персифалю Кийту, герцогу Балморалу, Балморал Хол Дорогой Перси! Видя, что время мое на исходе, увы, но как врач я отдаю себе в том полный отчет, и, памятуя о нашей многолетней дружбе, я посылаю Вам эту рукопись, написанную мною двадцать семь лет назад и напрямую касающуюся Вас и Вашей семьи. Она является уникальным свидетельством удивительной работы мысли моего великого друга Шерлока Холмса. Даже мне, проведшему рядом с ним долгие годы, и ставшего свидетелем многих его блестящих побед, ни до, ни после не приходилось присутствовать при столь молниеносном и столь беспощадном расследовании как дело о гибели генерала Артура Сент-Клэра. Все изложенное на этих листах так чудовищно и так унизительно, что все эти годы не позволяло мне как джентельмену, офицеру и англичанину вынести их на потребу толпы. В тоже время, уничтожить их у меня не поднимается рука. Надеюсь, не поднимется она и у Вас. Прошу Вас сохранить их, как память о моем друге и его невероятном таланте. Если документ будет у Вас, я могу быть полностью спокоен, что он не будет предан огласки, но если кто нибудь из Ваших потомков все же решится разбудить спящего пса, заклинаю его, не делать это до тех пор, пока не уйдет из жизни родившееся сегодня поколение, а именно через восемьдесят лет. Искренний поклон леди Меридит, Ваш, Джек Ватсон Кроуборо, 1 января 1929 год

139

имой 1902 года Британская империя с достоинством завершила одну войну, потеряла один полк и лишилась одного генерала. В то время, когда над миром собираются тучи великой войны, в которой падут десятки тысяч солдат и сотни генералов, потеря одного полка — пусть и очень хорошего и одного генерала — пусть и даже весьма известного, было бы явно недостаточным чтобы всколыхнуть старушку Британию, если бы не то обстоятельство, что солдаты и офицеры пятого нортумберлендский стрелкового полка, одного из лучших в нашей армии, были перебиты в полном составе, как овцы на скотобойне, а их командир — прославленный генерал Артур Сент-Клэр повешен на пальме. Этому печальному происшествию предшествовали события, к сожалению уже ставшие привычными в наш только что начавшийся век. Президент Бразилии Оливье, прозванный за свою черную бороду и красную рубаху — бразильским Гарибальди, решил ограничить в своей стране влияние монополий. Не осталась в стороне и гордость империи — Объединенная фруктовая компания. На столь чудовищное посягательство на желудки англичан правительство его величества ответило ультиматумом составленном в жестких, но выдержанных тонах, на которое Оливье ответил в тонах мягких, но совершенно не выдержанных. На это Британия ответила отправкой в Бразилию экспедиционного корпуса и началась война, туже прозванная «банановой». Судьбой этой войны было почти мгновенное забвение. Во-первых, потому что велась она на другом краю света, вдали от всех мыслимых английских интересов, а во-вторых, потому что обе стороны проявляли больше осмотрительности, чем героизма. Оливье из-за почти полного отсутствия армии, а Артур Сент-Клэр — командующий английскими войсками, из-за нежелания оторваться от береговой линии и портов снабжения. Пресса проявляла к ней мало инте-

140

реса, общество тоже и скорее всего эта унылая компания завершилась бы не менее унылым миром, но как гром из ясного неба пришло известие о катастрофе на Río Negro. Судя по газетным заметкам, всесторонне обсуждавшим это сражение, Сент-Клэр, силами пятого нортумберлендский полка, находившегося в авангарде английских войск, внезапным броском, без всякой подготовки, форсировал Río Negro и атаковал превосходящие по численности отряды Оливье. Атака англичан, значительно уступавших в численности, но превосходящих противника в выучке и дисциплине, была столь стремительной, что вполне могла завершиться успехом, но вместо того, что бы развить его, полк сгрудился на небольшом пяточке болотистой почвы, став прекрасной мишенью для бразильской артиллерии. За считанные минуты все было кончено. От славного стрелкового полка осталась от силу десятая часть. Видя, что и эти люди обречены, СентКлэр сдался на милость победителя. А милость эта была весьма противоречивой: к солдатам и единственному оставшемуся в живых офицеру погибшего полка, Оливье проявил свойственное ему великодушие, предоставив им свободу и даже вернув оружие, а вот к генералу эта «милость» обернулась совсем другой стороной – он был повешен на ближайшем дереве. После ухода бразильцев его нашли в петле, на шее у него висела сломанная шпага. Трудно передать, каким потрясением стало для меня известие о гибели моих боевых товарищей. Пятый нортумберлендский – был мой полк, а многие офицеры – моими друзьями. Как помощник хирурга я участвовал с ними во многих компаниях и с гордостью носил нашивки с литерой пять. Мы так и называли себя – парни из пятого. И хотя с того времени прошло уже много лет и в полку сменилось целое поколение офицеров, наше братство не распалось и мы всячески старались не терять друг друга из виду. Мне доводилось служить под командой

Сент-Клэра. И у меня до сих пор стоит перед глазами его прославленная ночная атака на реке Кабул. Генерал в простом солдатском плаще и сотни, сотни красных мундиров плывущих по реке. И вот мои друзья, так же как и я, выжившие в той страшной бойне, нашли вечный покой, в водах другой реки, на другом континенте. То, что солдаты гибнут в бою – это ужасно, но все-таки это их ремесло. А вот унизительная казнь безоружного человека сдавшегося на твою милость, это совсем другое и я, также как и все, восторгаясь мужеством наших солдат, был в ярости от злодейского поступка Оливье, навсегда запятнавшего этим ничем неоправданным убийством образ борца, и что греха таить, симпатичного мне ранее человека. И если бы правительство объявило призыв добровольцев, я бы первым отправился в Бразилию. В тоже время, некоторые вопросы не давали мне покоя. Я никак не мог понять, почему Сент-Клэр, человек осторожный и совсем не склонный к необдуманным поступкам решился на такую авантюру. Единственным объяснением этому могло быть только временное помешательство. Как врач, я знал случаи внезапного помутнения сознания, когда человек совершал не свойственные ему поступки. Учитывая возраст генерала, такая версия казалась мне вполне вероятной. Второй вопрос был еще сложнее. Какого черта, Оливье, до того ведшему себя как рыцарь без страха и упрека, понадобилось совершать чудовищное преступление и вешать своего поверженного противника? Увы но и на этот вопрос, других ответов, кроме все того же временного помешательства, у меня не находилось. Ища ответы на эти вопросы я написал письма моим бывшем товарищам по пятому полку, в большинстве своем как и я находившемся в отставке. К сожалению, эта переписка не развеяла моих сомнений. Большинство ответов состояло из проклятьев на голову кровавого палача Оли-

вье и полного недоумения от странного поступка генерала Сент-Клэра повлекшего за собой гибель 750 человек. Шерлок Холмс, казалось, был совершенно безучастен к так потрясшим меня событиям. Не скрою, что я несколько раз порывался поделится с Холмсом мучившими меня вопросами. Но всякий раз отказывался от этой мысли. Дело в том, что тема британских колоний и ее вооруженных сил занимала его только в чисто практическом смысле. Ну, скажем, в деле о сокровищах Агры. А после того, как он однажды мне сообщил, «что единственным подходящим местом, как для малого придушившего свою тетю, так и для такого же малого но перебившего целую деревню, он видит Принстаунскую тюрьму, где их обоих «повесят за шею до самой смерти» и делать между ними различие только от того, что один это сделал в Милчестере из личных интересов, а другой в Трансваале из за мифических интересов лондонских лавочников, которые и понятия об этих интересах не имеют – полная нелепица», я перестал разговаривать с ним на военные темы. Но на этот раз Холмс сам проявил интерес. Как-то после обеда, закурив трубку и устроившись в кресле с особым удобством, он спросил: - Ну, что Ватсон, вы все не можете разобраться в этом деле на Río Negro? Выкладывайте, что там у вас есть. Я честно изложил ему все свои вопросы и умозаключения, а также вручил ворох газетных вырезок и всю свою переписку. Изучив газеты и проглядев письма, Холмс сказал: - Из газет мы многого не почерпнем. Один патетический вздор. Белый конь… Благородные седины… Кровавый палач… И вымысел, Ватсон! Сплошной вымысел! Ну что стоит это: «повешен на пальме» будто в Бразилии других деревьев нет! Интересно, они пробовали хоть что нибудь повесить на пальме? Ну, хотя бы номер своей газеты.

141

Из писем он отобрал два, а остальные решительно отложил в сторону. - А вот здесь, Ватсон, мы сможем коечто узнать – сказал он передовая мне выбранные письма – прочтите их – и выпустив большое облако дыма, прикрыл глаза. Я начал читать. Первое было от свидетеля и участника боя на Río Negro, единственного оставшегося в живых офицера полка – капитана Персифаля Кийта. Сэр, Не имея чести быть с Вами знакомым лично, так как Вы оставили военную службу задолго до того, как я на нее поступил, я все же считаю Вас своим другом, так как Вы были им для моих покойных друзей полковника Кланси и майора Меррея. Зная, как они дорожили этой дружбой, в память о них, я считаю своим долгом попытаться, по мере своих возможностей, пролить свет на беспокоящие Вас вопросы. Вы спрашиваете у меня о последних минутах нашего славного пятого Нортумберлендского стрелкового полка и Ваших друзей, могу сказать, что вели они себя в этот свой последний миг очень достойно. Но, если бы Вы знали, мой друг, какой ужас и негодование вызывает у меня эта история. Полковник Кланси был смертельно ранен в самом начале битвы. Вы хорошо знали здоровяка Пата Кланси, надо думать, что он умер не столько от ран, сколько от ярости. Он-то, во всяком случае, не несет ответственности за нелепую вылазку. О последних минутах жизни майора Меррея мне доподлинно ничего не известно. Последний раз я видел его живым, когда они с генералом не спеша, двигались по дороге к мосту, обсуждая с ним один очень важный вопрос. Генерал прибыл в наше расположение утром того злосчастного дня. После обмена с полковником краткими и очень деловыми вопросами и такими же ответами, он

142

собрался уезжать, но майор Меррей обратился к нему с просьбой об очень важном и строго конфиденциальном разговоре. Разговор по всему был действительно очень серьезным, во всяком случае, когда генерал снова садился в седло, он продолжал разговор с Мерреем, а когда пустил лошадь медленным шагом по дороге, майор все еще шел у повода коня, поглощенный беседой. Я некоторое время наблюдал за ними, пока они не скрылись в небольшой рощице, где дорога поворачивала к реке. Через непродолжительное время генерал вернулся один, сообщив нам, что он срочно направил майора в тыл вызвать резервы, стоящие у дороги, а мы должны незамедлительно атаковать врага. Он отослал свою свиту вслед за майором, а через несколько минут, не дождавшись помощи, полк форсировал реку. Джон Меррей не участвовал в сражении, мы нашли его тело на нашем берегу реки, но поверьте мне, сэр, погиб он как герой. Так, в самом начале боя мы лишились и полковника и майора, и единственным старшим офицером оставался генерал СентКлэр. Переправившись через реку, мы отрезали себе путь к отступлению, более того мы даже не пытались выбраться на твердую почву, а наоборот, бездействовали, завязнув в болоте, как мухи в патоке. Не стоит и говорить, что бразильцы пробили своей артиллерией большие бреши в наших рядах; мы же могли противопоставить ей лишь оживленный, но слабеющий ружейный огонь. И всетаки мы не дрогнули, история видела не много таких зрелищ, как последний бой нашего доблестного, но обреченного полка; раненые офицеры подбирали ружья убитых солдат. Генерал весь бой сидел на коне, с непокрытой головой, шпага его была сломана... Я всегда придерживался того взгляда, что слава Англии не нуждается в прикрасах. Исключение из этого правила я делаю только для поражения при Rio Negro. Для этого у меня есть основания, хотя и личные, но

вполне добропорядочные и чрезвычайно веские. Вы, конечно, знаете о моей помолвке с Мериддит Сент-Клэр и уже этого одного достаточно, чтобы отдать должное памяти выдающегося человека. Однако я добавлю несколько слов. Генерала Сент-Клэра обвиняют в бездарности, которую он якобы проявил в этом сражении: могу засвидетельствовать, что его действия – если только их правильно понимать – едва ли не самые талантливые и дальновидные в его жизни. Президента Оливье обвиняют в чудовищной несправедливости. Считаю своим долгом восстановить честь врага, заявив, что в данном случае он проявил даже больше добросердечия, чем обычно. Изъясняясь понятнее, хочу заверить Вас в том, что СентКлэр вовсе не был таким глупцом, а Оливье таким злодеем, какими их изображают. Вот все, что я могу сообщить, и никакие земные побуждения не заставят меня прибавить ни слова. Искренне Ваш, Персифаль Кийт Второе письмо было из Индии от моего давнего товарища, офицера разведки. Дорогой Ватсон! Только Вы, с Вашей наивностью и доверчивостью, вызванной, скорее всего Вашей милосердной профессией, можете так искренне верить в благородство нашего покойного генерала. Мне же, как офицеру разведки внезапное помутнение сознания кажется сомнительным. Более того, мне вспоминается наша ночная переправа через Кабул, когда наш великий генерал просто запрудил реку красными мундирами, а вы мой друг едва не лишились ноги. Уж больно похожи эти два эпизода. Хотя в прочем, и, да и нет. Тогда бросок был ночным, а сейчас при свете солнца. Тогда Сент-Клэр был в солдатском плаще и не рвался в перед, а сейчас на белом коне, в полном параде… Тогда мы взяли город Ка-

бул на реке Кабул. А сейчас… Возможно сейчас у генерала были другие планы. Где умный человек прячет лист? В лесу. Но что ему делать, если леса нет? Он сажает лес, чтобы спрятать лист. А если ему надо спрятать мертвый лист? Он сажает мертвый лес. Представляю Ваше возмущение, но ей богу, Ватсон в мальчике, младенцем, попавшим в волчью стаю и выросшим в ней, намного больше человеческого, чем во многих наших прославленных генералах. Привет твоему знаменитому другу. Я закончил читать, и в комнате повисло глухое молчание. Я пытался в который раз понять, что эти двое имели в виду, а Холмс, казалось, совсем потерял интерес к моим словам. - Ну что же. – Прервал он молчание похоже, из этих свидетелей мы не добудем других показаний, хотя и этих вполне достаточно. Тогда высокий суд, приглашает, последнего и, разумеется, самого важного свидетеля – майора Дона Дж. Ватсона. От Вас, дорогой друг, потребуется по возможности точно описать главных героев этих событий, ну кроме Оливье – конечно. С ним Вы, кажется, не знакомы? А также сообщить мне, полному профану в военных вопросах, численность офицеров английского стрелкового полка. Учтите, от точности Вашего рассказа полностью зависит результат нашего расследования. - Боже мой, Холмс, неужели вы считаете, что можно вот так сидя в кресле расследовать причины военной катастрофы, случившейся на другом конце света, располагая всего лишь двумя довольно туманными письмами и зная численность офицеров в полку. - Где я нахожусь, не имеет никакого значение. Кроме того, вы зря иронизируете, когда дело касается убийства – шутки излишни. Да, мой друг, потому что выяснить, почему был уничтожен полк, мы смо-

143

жем, только ответив на вопрос, кто убил генерала Сент-Клэра. - Как кто? Разве это сделал не Оливье? - Ватсон, простите меня, но ваше сердце явно умнее вашей головы. Вы не спите по ночам, пишете десятки писем, одним словом, места себе не находите, а все почему? Да потому, вы не можете поверить в то, что один человек, может убить другого, не имея для этого ни малейшего мотива. Поэтому, если исключить, как маловероятные, версии о временном помешательстве Оливье или о «внезапно возникшей у него личной неприязни», как бы выразился наш друг Лейстрейд, нам придется поискать кого-нибудь еще у кого были бы куда более веские причины водрузить генерала на дерево. - Хорошо, если уж вы решились искать убийцу среди моих несчастных друзей, то в английском пехотном полку - 5 рот по 5 взводов в каждом. Итого: 25 лейтенантов, 5 капитанов, 1 майор, 1 полковник, хирург, его помощник и интендант. Всего 35 человек, но к вашему сведению, у них есть алиби – к моменту казни генерала все они были уже мертвы. Пропустив мою колкость, мимо ушей, Холмс предложил мне перейти к рассказу об основных участниках этих печальных событий, что я и не преминул сделать. Сэр Артур Сент-Клэр – начал я – был отпрыском знатного, но обедневшего рода. Его, наверное, можно отнести к солдатам старого религиозного склада, которые как говорится «читали свою библию». Превыше всего для него был долг, а не показная храбрость. При всей своей личной отваге он был осторожным военачальником и особенно негодовал, узнавая о бесполезных потерях живой силы. Офицеры, его не то что бы любили, но относились с уважением. Правда религиозность генерала и его консерватизм давно были темой для шуток среди младших офицеров. Представьте себе пуританина, словно сошедшего со страниц поэмы Мильтона: строгий, властный,

144

остерегавшийся болтливости и легкомыслия, стремящийся к полному самообладанию, воздержанный во всем, ненавидевший роскошь и лень, жестокий, прямолинейный и нетерпимый. Его раздражали попытки офицеров изучать языки и культуру народов, среди которых нам приходилось жить. Одним из его любимых выражений было: «Господа, у нас тут армия, а не географическое общество. Особо враждебно он относился, к свойственной моему поколению, вере в гуманность и разум. Одним словом он был одним из тех непреклонных (многие бы даже сказали безжалостных) людей, признающих Ветхий завет единственным законом Божьим. Но, как выразился однажды мой приятель, которому больше других доставалось за любовь к «географии»: «Генерал, конечно, твердолобый сукин сын, но кто сказал, что хороший генерал может быть другим». Всю жизнь он провел в колониях на вторых ролях, и я был искренне рад, когда он получил назначение в Бразилию. Полковник Патрик Кланси, ирландец. Католик. Мы начинали с ним еще лейтенантами. Настоящий служака. «Отец солдатам». Полковник без всяких перспектив стать генералом. Человек огромной силы и недюжинного здоровья. Одинаково быстро впадавший и в веселье и в ярость. Генерал его недолюбливал, наверное, за его веру, но терпел как безупречного исполнителя. Майор Джон Меррей, пуританин, родом из Северной Ирландии. Поступил в наш полк незадолго до моего ранения. Суровый и нелюдимый он не был популярен среди сослуживцев. Но у меня с ним установились самые добрые отношения. Он еще тогда резко выделялся среди других молодых офицеров подчеркнутой сдержанностью и серьезностью. Видимо это позволило ему стать отличным разведчиком. В войсках ходили легенды, как он, переодевшись дервишем, проникал в самое сердце афганского мятежа. Капитана Персифаля Кийта, я лично не

знаю, и говорю о нем со слов моих друзей. Душа компании, веселый и обаятельный, получивший прекрасное образование. Настоящий аристократ. Кийт – младший сын герцога Балморала. Вначале это вызывало настороженность среди сослуживцев. Но его искренность и доброта, безупречное исполнение своих обязанностей, личная храбрость и категорический отказ служить при штабе, снискали дружбу и симпатию среди других офицеров. Несмотря на то, что он является полной противоположностью майора Меррея, именно с ним его связывала настоящая дружба. Его помолвка с дочерью генерала, не была вызвана никакими карьерными соображениями. Род капитана не менее знатен и во стократ богаче и влиятельнее чем у генерала, а учитывая недавнюю кончину его старшего брата, капитан в скором времени может стать XIV герцогом Балморалом. На этом я завершил свой рассказ. Холмс же все время, что я говорил, как-то очень пристально разглядывал свою трубку и похоже, даже не заметил, что я давно завершил свой рассказ. Прошло довольно много времени прежде, чем он оторвался от своего занятия и произнес: - А вы уверены, Ватсон, что действительно хотите знать, как все это было? Эта история слишком грязна для вас, так что давайте оставим ее в покое. - Браво, Холмс! Сначала вы беретесь за безнадежное дело, а теперь предлагаете его не ворошить. Скажите честно, что этот орешек оказался не по вашим зубам. - Ладно. Но учтите, что вы сами этого захотели. Вам нужен ответ? Ну, так получайте его. Ваш генерал был предателем. Он специально обрек своих людей на гибель, а те из них кому довелось выжить, вздернули его на дереве как собаку. - Что! Холмс, как вы посмели… Это же неслыханное, чудовищное, обвинение. Если вы ошибаетесь, Бог не простит вас.

Умоляю немедленно объясниться. Не знаю, что я испытал, услышав слова Холмса. Ярость. Изумление. Видимо все это немедленно отразилось на моем лице так, что мой друг вскочил с кресла, налил в стакан бренди и протянул его мне. - Выпейте, Ватсон, и ради бога перестаньте смотреть на ковер с оружием! Еще нам не хватало, что бы завтра во всех газетах появилось сообщение, что в доме 221-б по Бейкер стрит, обнаружено тело мистера Шерлока Холмса, убитого своим приятелем доктором Ватсоном в приступе внезапно возникшей у него личной неприязни к покойному. Лучше выслушайте меня. Поверьте, все мои выводы строятся исключительно на ваших словах и на тех двух письмах, которые вы мне прочитали. От себя я практически ничего не добавил.

145

Сент-Клэр, был боевым генералом. Все чего он добился – он достиг сам, в далеких колониях, а не в лондонских салонах. Он никогда не был на первых ролях. Его всегда посылали исправлять чужую глупость и бездарность. И вот на закате своей карьеры он, наконец, получил свою армию и свою войну, где мог бы проявить себя в полном блеске. Но вот беда, война досталась ему паршивая. Очень скоро он понял, что даже если он разгромит врага самым замечательным образом, никакой славы ему это не принесет. В том, чтобы разбить горстку крестьян вооруженных охотничьими ружьями и пушками, служившими еще Симону Боливару, нет ничего героического. Да и все симпатии на стороне противника. Да, противник Сент-Клэру достался крайне неудачный – лидер, любимый народом и обожаемый всеми либералами и романтиками мира. Одним словом, как бы он не старался и чтобы он не делал, он все равно будет агрессором и палачом. Его снова подставили, заткнув им, очередной политический промах, и конечно немедленно забудут, вместе с войной, на следующий день после ее завершения. А это его последняя война. Затем отставка, пусть почетная, пусть в палате лордов, но отставка. Он всю жизнь шел к тому, чтобы стать главнокомандующим и стал им! И вот теперь все может кончиться, самым невзрачным образом! В Бразилии он царь и бог, дома – обломок старой доброй Англии, старичок, пишущий мемуары. И тогда он начинает затягивать войну. Имея все возможности прихлопнуть Оливье и его hеroes как мух, генерал устаревает бесконечные рекогносцировки, переброски и ротации частей. И тогда появились бразильцы очень заинтересованные в его услугах. Собственно говоря, это были совсем не противники, а ближайшие соратники президента, только более прагматичные. Они устали от революций и войн и просто хотели торговать. Но для этого надо было образумить Оливье, а без помощи англичан это было не-

146

возможно. Нет, они вовсе не хотели свергать президента, тем более они не желали поражения своей стране. Они прекрасно понимали, что победить англичан они не могут, а побежденный Оливье – все равно герой – жертва иностранной агрессии. И тогда они нашли очень элегантное решение: утомить Оливье и Бразилию войной. Лишить президента его героического ореола. Ведь герой, робко топчущейся на берегу реки и не рискующий атаковать противника – совсем не герой. А если это растянется на длительный срок, облик Оливье сильно померкнет и его можно будет склонить к подписанию мирного договора. Одним словом, им тоже надо было затянуть войну и в этом они нашли единомышленника в лице генерала. И золото потекло к нему от врагов Англии. Понимаете, Ватсон, ему очень нужны были деньги и не малые. В отличие от многих других, он не снискал богатств, а уже была объявлена помолвка его дочери с отпрыском богатого рода. Генерал же, с его обостренным пуританским самолюбием, не мог потерпеть, что бы его дочь вошла в дом мужа на правах нищенки. Но брать деньги у противника это преступление. И об этом преступлении узнает несчастный майор Меррей. Каким-то образом он сумел догадаться об этой отвратительной сделке. Он вызвал генерала на разговор и, когда они не спеша, двигались по дороге к мосту, заявил, что ему все известно и привел неоспоримые доказательства. После чего он потребовал от СентКлэра немедленно выйти в отставку. И тогда земля ушла из-под ног генерала. Его, сэра Артура Сент-Клэра, выгоняют из армии, и кто? Мальчишки! Безумцы, изучающие туземные наречия, водящие дружбу с дикарями и превратившие армию в географическое общество. Ему Сент-Клэру, какой-то ольстерец объясняет, что такое офицерская честь. И более того, к нему проявляют милосердие! В его вре-

мя, не было бы такой беседы. Был бы суд офицерской чести, который бы безжалостно предложил ему пустить себе пулю в лоб. А здесь ему просто сказали «Пошел вон!», как мелкому воришки, как полному дерьму! Его СентКлэра пожалели! И вот за эту жалость, за это ненавистное ему милосердие, он и вонзил шпагу в спину презрительно отвернувшегося от него Меррея. Да, Ватсон, именно в спину. В этом у меня нет никаких сомнений. Майора закололи шпагой, по-другому его убить не могли – выстрелы бы подняли весь полк. Так вот заколоть пешего человека сидя на коне очень сложно. При виде движения руки генерала к эфесу, майор мог сделать всего один шаг в сторону, и был бы жив. Но он не сделал этот шаг и погиб. В туже минуту погиб и пятый нортумберлендский стрелковый полк. - Но почему? А вы еще не поняли? Вспомните про мертвый лист. Где умный человек прячет лист? В лесу. Но что ему делать, если леса нет? Он сажает лес, чтобы спрятать лист А если ему надо спрятать мертвый лист, – он сажает мертвый лес. - Боже праведный! Неужели для того чтобы скрыть тело несчастного Меррея СентКлэр, обрек насмерть семьсот пятьдесят человек! Да он же просто исчадие ада! - В этом вы конечно правы, а вот в другом заблуждаетесь. Поначалу я тоже решил, что генерал пожертвовал полком, чтобы скрыть среди мертвых тело убитого майора. Но сразу отказался от этой мысли как от полной нелепицы. Во-первых, майор убит на одной стороне реки, а полк перебит на другой. Во-вторых, если тело найдут, то не надо быть патологоанатомом, чтобы отличить огнестрельное ранение – ведь полк перебит артиллерийским огнем бразильцев, от колотой раны. Не проще ли спрятать тело, а полк передислоцировать на другое место. Нет, дело было в другом.

Меррей, человек опытный, прекрасный разведчик и судя по всему, умный человек, прекрасно понимающий с кем имеет дело, что бы застраховать свою жизнь, сообщил генералу, что он успел рассказать о своем открытии одному из своих товарищей. Вы правильно отметили, мой друг, СентКлэр был исчадием ада, сущим исчадием ада. Никогда, не проявил он такой ясности ума и такой силы воли, как в ту минуту, когда бездыханное тело бедного Меррея лежало у его ног. Он хладнокровно обдумал все возможные последствия. Он разоблачен. И о его тайне знает еще кто-то из офицеров полка. У него нет времени разбираться кто. Он убил, но не заставил замолчать. Майор убит, и его угроза вотвот вступит в силу. Оставался один выход: ему надо уничтожить всех 35 офицеров полка единовременно! Он вспоминает о кровавой переправе через Кабул и через двадцать минут восемьсот английских солдат двинулись навстречу гибели... Все было рассчитано до мелочей. Генерал знает, что главной мишенью в первую очередь становятся офицеры. Сам же он почти ничем не рискует. Не более чем от шальной пули. Наверняка бразильцы захотят взять его в плен, а зная характер Оливье, из этого плена он выйдет очень скоро. Ему надо быть узнанным и он снимает шляпу – его седая голова отлично известна. Все произошло в точности, как он задумал. Все офицеры, погибли. Бой остановлен. Оливье, просто ошалевший от такой удачи, только, что не целуется с генералом. Он отпускает всех на свободу. Возвращает оружие. И гордо покидает поле боя, предоставив англичанам право похоронить своих мертвецов. Но именно тут удача отвернулась от Сент-Клэра. Один офицер все же выжил и именно этот единственный выживший офицер и оказался посвященным в тайну. Хотя если бы у генерала было больше время подумать, он, наверное, догадался бы, что Меррей должен был

147

предупредить именно Кийта – его будущего зятя. Но в этом я вижу перст Божий. Оставшиеся в живых солдаты, поверили Кийту и казнили Сент-Клэра. Они приняли решение молчать. Думаю не из жалости к дочери генерала – плевать им было на нее и на весь его род, а из страха трибунала и расстрела за самосуд. Вот и все. Дальше их разбросают по дальним гарнизонам, а генералу установят памятник в Вестминстерском аббатстве, где нибудь между Веллингтоном и Нельсоном. - Да – добавил я – огромный безобразный памятник, на коне и со сломанной шпагой в руке. Шпагой предателя, кусок которой навеки покоится в теле убитого ею героя. - А знаете, Ватсон, по моему, никакой сломанной шпаги вовсе не существовало. - Постойте. Но о ней же пишет в своем письме Кийт, и то, что сломанная шпага висела на шее Сент-Клэра, вы отрицать не станните. - Конечно, нет. Но представьте, как надо было сломать шпагу, что бы это стало заметно во время боя. Не меньше чем на треть. А в этом случае генерал не стал бы размахивать ею, а просто убрал бы в ножны. И зачем вообще надо размахивать сломанной шпагой во время перестрелки. Ведь у многих может возникнуть вопрос, а где он ее собственно сломал, если дело так и не дошло до рукопашной? Да Кийт пишет об этом, но что он имеет в виду? Не забывайте он лорд. А знаете, как лишают дворян их титула? Ломают шпагу над их головой. Капитан самым ясным образом намекал Вам, что Сент-Клэр обесчестил себя. Генерал боялся офицерского суда чести и Кийт стал для него этим судом. Он сам осудил его. Сам вынес приговор, и сам привел его в исполнение, перед тем сломав шпагу над его головой. И я не берусь судить его за это. Потому, что я верю ему, как поверили ему солдаты, казнившие Сент-Клэра. Не расстреляв его как офицера, ни обезглавив как дворянина, а повесив на дереве, потому что к этому времени он уже

148

не был ни офицером, ни дворянином. - Я Вам верю, Холмс. Верю. Но как вы сумели все это узнать? - Ну, это было не сложно. В первую очередь я обратил внимание на исчезновение майора Меррея и слова о сломанной шпаге. Сопоставить эти два факта, и сделать вывод об убийстве смог бы даже Лестрейд. Тем более что капитан Кийт, в своем письме, не очень скрывает этот факт. А остальное подсказали слова Вашего «индийского» друга про мертвый лист. - Что же Вас так поразило в этих словах? - Точность, Ватсон, безжалостная точность! Вы знаете мой друг, Сокрытие преступником его преступления еще большее преступление, чем само преступление. Преступление может быть спонтанным, вызванным сиюминутным порывом – не преднамеренным, как говорят наши друзья из Скотланд-Ярда. А вот его сокрытие всегда преднамеренно, всегда расчетливо, всегда корыстно! Сколько раз мы с Вами становились свидетелями, как над поступком, самим по себе уже являющимся злодеянием, громоздились бастионы лжи и обмана, и уже для сокрытия которых требовалось все больше и больше новой лжи. И вот, вокруг маленького сухого листка вырастал огромный мертвый лес, навсегда преграждающий человеку путь к спасению. Я думаю, что и генералу Сент-Клэру его предательство не казалось таким уж страшным: он ведь брал деньги только за то, что и так бы делал – за осторожность и бездействие. В этом он, наверное, не видел большого зла. Но зло не бывает большим или малым! Оно либо есть, либо его нет. Холмс замолчал и долго смотрел в огонь, словно пытаясь там что-то увидеть. Когда же он снова заговорил, его голос удивительно изменился. Он звучал безжалостно и властно. - Генерала Артура Сент-Клэра погубила его самонадеянность. Он свято верил в

Justificato sola Fide – оправдание верой. Без покаяния, без исповеди. По сути, оправдания самим собой! Он так был убежден в несокрушимости своей веры, что поверил в свою безгрешность. Он, как вы выразились, «читал свою библию», и молился своему богу, … но был ли тот, кому он молился, богом? - Ну, знаете, Холмс, – перебил я друга – чтобы это узнать понадобиться не детектив, а священник! - Кто знает – ответил Холмс уже в своей шутливой манере – может быть, когда-нибудь эта история привлечет внимание какогонибудь любознательного падре. Немного помолчав, Холмс продолжил. - А ведь знаете, Ватсон, Ваш «индийский» друг, ставлю сто фунтов против пенни, что он обо всем догадался! Редко встретишь человека с такими аналитическими способностями. В этом качестве он почти не уступает мне. Думаю в разведке ему уготовлено прекрасное будущие. - Не уверен, в рассказе о мальчике, жи-

вущем в волчий стае, если это конечно не метафора, у него слишком разыгралось воображение, что замечательно скажем для писателя, но не допустимо для разведчика. - Почему вы так считаете? – заинтересовался Холмс. - Я бывал в джунглях и с уверенностью могу Вам сказать, что там не выживет ни один ребенок. - Ну не скажите. Я думаю, что история вполне правдоподобна. И в джунглях выжить можно. Надо только знать их закон. - Ну и какой же это, по-вашему, закон джунглей? – улыбнулся я. - Как и везде: «Мы с тобой одной крови! Ты и я». Холмс на минуту задумался, а потом спросил. - Напомните, как зовут этого Вашего индийского друга, мне кажется, что мы еще о нем услышим. - Киплинг, полковник Редьярд Киплинг.

149

SADRŽAJ Put u čarobni grad Split

Kardinal Alojzije Stepinac

Cvrčak s Visa

Rimski car Gaj Aurelije Dioklecijan tijekom svog dugog života nije sagradio niti jedan grad, ali upravo njemu moramo biti zahvalni za postojanje najčudnijeg, najnevjerojatnijeg grada na svijetu.

Niti jedna druga ličnost u hrvat-skoj povijesti XX vijeka nije izazivala toliko kontraverznih ocjena kao kardinal Alojzije Stepinac. Epiteti koji se koriste vezano za njegovo ime variraju od „sveti“ do „vojni zločinac“. Ali ni jedna od tih strana ne može poricati da je taj čovjek bio jedan od istaknutih ličnosti tog okrutnog vremena, tako bogatog kako herojima, tako i zločincima.

Zadnji kutak stare Dalmacije – otok Vis. Otok-tvrđava, ponosan i prekrasan, stoji on u moru, prvi dočekuje neprijatelje i prijatelje. Kakva je sreća biti njegov prijatelj! I ne daj Bože biti njegov neprijatelj!

Priča o Rimskom caru Dioklecijanu. O njegovim pristašama i protivnicima. O njegovim hajkama i velikim reformama. O izgradnji prelijepog dvorca i ljudima koji su pretvorili ga u nevjerojatan grad. O sedam paradoksa cara. I, svakako, o tome, zašto je Dioklecijan jedna od najsjajnijih ličnosti antičke povijesti. Veličanstveni vojskovođa i administrator. Uspješan reformator. Čovjek, koje je digao zemlju iz ruina i osigurao njoj tisućljetno postojanje. Tvorac državnog sustava organizacije vlasti, koja postoji već sedamnaest vijekova – ne zaslužuje dobru riječ pred licem povijesti.

150

Priča o velikom čovjeku koji je spasio na tisuće života. O nepravednosti i o nepokolebljivoj vjeri. O hrabrosti suprotstaviti se sustavu. O crnim mitovima i povijesnoj istini. Pa i o tome, da svaki čovjek neovisno kakvoj rasi i narodu pripada, nosi u sebi pečat Boga-Tvorca, te ima svoja neosporna prava koja mu ne može samovoljno oduzeti ili ih ograničiti nikakva ljudska vlast.

Priča o čudesnom otoku. O tome, kakav je izbor načinio trojanski heroj Antenor. I još o tome, zašto Hrvatskoj pripadaju dvije trećine Jadrana. I o tome, zašto je jedna dalmatinka istjerala iz svog bazena maršala Tita. Ovo je priča o legendama, mitovima, bajkama i stvarnosti. O ribarima, partizanima, piratima I putnicima. O cvrčcima, mačorima, jastrebovima i tuljanima. O venecijanskim daždovima, njihovim kćerima i muževima njihovih kćeri. O bogovima, herojima, jedrima i jarbolima. O morskim bitkama i potonulim brodovima. O ribolovu i trka za vjetrom. I svakako, o moru, suncu, i beskrajnom plavom nebu. Jednom riječi, ovo je priča o mašti i nadi da se pronađe najbolji otok u svijetu.

14 44 62

SADRŽAJ Ivan Meštrović

Nepokoreni heroj

Prosper Merime Gusla

Prilomlena špada

Staviti njegov talent sebi u službu, uzaludno su se trudili i FrancJosip, i Musolini i Hitler. Ali samo Maršal Tito je smogao pretvoriti velikog umjetnika u svog „dvorskog“ kipara. Bez njegove suglasnosti i bez njegova sudjelovanja.

Legende, pjesme i balade naroda Hrvatske, Dalmacije i Crne Gore, objavljene velikim francuskim piscem – da li je to mistifikacija ili znanstveno istraživanje? Ali u svakom slučaju je potresno književno djelo.

Nove avanture Sherlocka Holmesa i Dr. Watsona. Veliki detektiv istražuje zagonetnu smrt slavnog generala.

O uzajamnim odnosima umjetnika i vlasti su napisane desetine tisuća stranica. Ovoj temi su posvećene drame, romani i filmovi. Za mnoge velike umjetnike je to pitanje bilo najtežim u životu. Ali, vjerojatno, samo jedan od njih – hrvat Ivan Meštrović smogao je snage da stvarno postane neovisan o njoj. Ovo je priča o životu i stvaralaštvu velikog kipara. O njegovoj vjeri u dostojanstvo umjetnika. Koju je on pronio kroz dva svjetska rata, zatvor i progonstvo. I kojoj je ostao vjeran do kraja.

Priča o tome, zašto je svaki ruski školarac zna napamet nekolicinu hrvatskih narodnih pjesama, ne znajući da su one hrvatske. I o tome, zašto je velikom francuskom piscu Prosperu Mérimée trebalo nazvati svoje remek-djelo mistifikacijom, i zašto je veliki ruski pjesnik Aleksandar Puškin nije mu vjerovao. I još o tome, kako su tri pisca prevarili tajne službe triju carstava. I na koncu, o tome, što je radio mladi francuz na austro-turskoj vojnoj granici.

Početak XX vijeka. U dalekom Brazilu, u besmislenom i krvavom ataku pogiba puk u kojem je nekada služio Dr. Watson. Smrt u ratu je najobičnija stvar, ali nije sve tako jednostavno, pa doktora proganjaju pitanja: Što se stvarno dogodilo na obalama Rio Negro? I zašto su svi zarobljeni englezi pušteni na slobodu, dok general koji je njih vodio, bio je nemilosrdno obješen? I zašto je kod slavnog engleskog generala zatajila svojstvena njemu opreznost, a kod plemenitog brazilskog predsjednika - svojstvena njemu samilost? I o čemu radije šute preživjeli englezi? I što ima raditi u svemu tomu slomljena špada?

94 122 136

151

152

Туристический союз Сплита: www.visitsplit.com Туристический союз Сплитско - Далматинской Жупании: www.dalmatia.hr

153

ПОСТРОЙ МЕЧТУ

154

Д и з а й н

с т р о и т е л ь с т в о

с т р а н а х

С р е д и з е м н о м о р ь я