ПАЛАТА
№...
Записки журналиста из дома скорби Павел Майоров
Аминазин — сильный нейролептик, снижает мышечную активность. Сульфазин — сильный нейролептик, блокирует мышечную активность. Галоперидол — сильное психотропное средство, замутняет сознание, вызывает повышенную сонливость, снижает, а в больших дозах полностью блокирует психическую активность.
Смирительная рубашка и электрошок в настоящее время запрещены к применению в психиатрической практике международными договорами, как средства бесчеловечные, но имеются средства медикаментозные, выполняющие функции этих орудий пыток.
Владислав Занюков — Творческий подход Про это заведение сказок столько написано. Антон Павлович Чехов, помните, «Палата №6». А вот настоящее произведение просто выдумано, любая связь или сходство с произошедшими событиями и лицами совершенно случайна.
Забыл алфавит, падежей Припомнил только два, И я прошу, мои друзья, Уж кто бы, их бы, ни был я, Забрать его, ему, меня Отсюдава! Владимир Высоцкий «Письмо сумасшедшего»
Палата № 7 (рассказ чокнутого журналиста)
Тайком стащил у постовой сестры огрызок карандаша, в ординаторской поживился бумагой, я ведь хоть и сумасшедший, но все ж таки журналист. Сделал я это для того, чтобы написать очерк о жизни нашей скорбной, хотя не исключен и такой вариант, что мои записки если и попадут в историю, то только в мою историю болезни. Попал я сюда волею судьбы-злодейки, поехал писать статьи и репортажи о Ванинском районе, как увидел, что там творится, волосы на голове дыбом встали, да до сих пор не опускаются, попытался разобраться в обстакановке, то есть в обстановке, окончательно запутался. Поговорка есть такая: «Без пузыря не разберешься», и стал я пытаться при помощи пузыря этого разобраться, да так плотно на него присел, что слезть не смог, потом галлюцинации начались, то водяного увижу, то кикимору, то полицая
3
времен прошедшей войны, то унтера пьяного, то еще какую мерзость типа жабы или тети с черной рукой и крысиными коготками, а вот вчера двух придурков увидел, полы они красили и о Шекспире рассуждали. Отвлекся я, так вот, забрали меня сюда от алкоголизма лечить, пузырь отобрали, пьянь прошла, похмелье прошло, а вот видения мои остались. Доктор сказал, что алкоголь инициировал шизофрению, и еще сказал, что долго мне лежать придется здесь. Но я не в обиде. Спокойно здесь, вот и бумагу с карандашом нашел, буду писать, ничего другого я просто делать не умею. Это очерк о жизни в нашем дурдоме. 2 мартобря, фиг знает какого года, в нашей лечебнице сменился главный врач. Резонный вопрос, почему сменился и кто его сменил, да мы же сами придурки и сменили, жаловались все, крут, дескать, главный врач, трудотерапией злоупотребляет, старшую медсестру уволил за то, что по десятке за передачку у наших родных брала да с кухни продукты тырила. Сейчас никто не тырит, просто забирают, передачки не берут без мзды, а мы скоро впроголодь сидеть будем.
Александр Воробьев — Выборы главврача Пришли люди из горздравотдела по нашим жалобам разбираться, представили нового главврача, точнее, он сам представился, сказал, что фамилия у него Офонаревский, важный такой, в халате белом, в кармашке платочек, на котика беленького, пушистого похож или на заиньку, а сам весь из себя такой простодушный, ласковый. Мы все посмотрели и как детишечки малые обрадовались. Сказал новый главный врач, что не будет больше никакой трудотерапии, и что лечили нас всех неправильно, что у него есть новые подходы в лечении наших скорбных заболеваний, а глаза такие добрые, ну мы еще пуще обрадовались, особенно параноик один, с манией повышенной жадности, Жмотнюков — фамилия его, так радовался, что на радостях по койкам начал скакать и предлагать все наше отделение под евроремонт отремонтировать и в лучшем виде приемной комиссии сдать, медбратья его с огромным трудом отловили, сульфазина, аминазина и лошадиную дозу галоперидола вкололи, вроде успокоился.
4
Главврач Офонаревский одним из своих «мудрых» приказов вернул на работу давешнюю старшую медсестру, в голове путается все от лекарств, фамилию ее вспомнить не могу, Манюнько, кажется, да разницы нет никакой, хоть Охрипенько, и опять с наших родственников деньги за передачки, которые нам приносят, стали брать. А продуктов совсем не стало, еда плохая, главврач новый, который Офонаревский, ходит по лечебнице нашей, улыбается, говорит, что все хорошо будет, и еду он нам даст, и телевизор смотреть разрешит, и прогулки, и ванны, чтобы не раз в неделю, а каждый день, и по куску мыла еще обещал, до сих пор ждем, год почти прошел. Я хоть и псих, а понимаю, чтобы врачом по нашим болезням стать, нужно учиться очень долго, очень добрым быть, понятливым и отзывчивым, потому как мы не просто больные, а душевнобольные, душа у нас болеет, а болезни души только великой душевностью исцелить можно. А тут опытных врачей из нашей больнички выгонять стали, даже старенькую тетю Дусю, нянечку, вот уж душа человек, и то выгнали. И ординатора старшего, который в нервном отделении тридцать лет проработал, столько людей исцелил, так не просто выгнали, а хотели с позором, не получилось, потому как к серебру зараза не пристает. Не знаю, где главврач наш Офонаревский таких врачей, ординаторов и медсестер понабрал, да только они люди нехорошие и злые, да еще и родственники все, ничего никому не скажи, замечание никому не сделай. Я тут намедни пожаловался нянечке на еду, так та фыркнула, побежала к медсестре старшей, та к доктору, медбратья-вертухаи скрутили меня, сульфазином обкололи, да в смирительную рубашку засунули. Сутки так лежал я, и думы такие скорбные были, и видения. А видел я кавказца с жадными глазами, и с кинжалом, властно он так смотрел, и странные слова шептал, по тем словам получалось, что это он так сделал, что Офонаревский главврачом стал. А еще я видел нашего старого главврача, и почему-то глаза у него были очень печальные. Поползли по нашему заведению слухи разные, что несправедливо все, слова сказать нельзя, сразу на растяжку как буйного уложат. Сульфазин, аминазин и галоперидол льются литрами, весь контингент нашей скорбной больницы ходят как сомнамбулы, скоро в растения превратимся, ну там в тыквы, кабачки, капусту. А вот я бы в горький жгучий перец превратиться хотел, да соком своим окатил бы всех этих врачей, ординаторов, медсестер, медбратьев, чтобы пекло их как пламенем адским. Но не все мы, оказывается, так живем, ведь вроде все больные должны быть равны, но, оказывается, есть те, которые равнее. Вот, к примеру, в женской палате моя коллега лежит, свихнулась, бедная, но не как я от горя, а от
5
радости. Там, в миру, на воле, враждовала она сильно с человеком, власть определенную имеющего, грязью его через издание свое поливала, а другого хвалила сильно, не знаю, что произошло, но вроде как задвинули того человека, на которого она типографскую краску проливала (хотя, по слухам, в наше скорбное заведение просочившимся, тот человек и честен, и прям, и крут, как наш главврач бывший), а та как радоваться начала, так до сих пор радуется. Ей сульфазин — она радуется, ей галоперидол — она радуется. Я Офонаревскому говорю: «Вы ее в смирительную рубашку или электрошок ей, чтобы в себя пришла». А Офонаревский на меня добрыми глазами посмотрел, улыбнулся и на трое суток в смирительную рубашку посадил. Так вот, та моя коллега, которая из женской палаты, с радостью согласилась в нашем заведении стенгазету издавать, издает, радуется, а в газете той, как я почитал, столько радости: и главврач у нас добрый и радостный, и еда у нас прекрасная и обильная, и мы все (то есть контингент) радуемся, и, по словам медперсонала, скоро все исцелимся и поедем по домам, и будем радоваться. Ей за это даже палату отдельную выделили, так она еще пуще обрадовалась и газету свою стала называть «Мое пограничье» — это в честь пограничного состояния между рассудком и безумием. А нам сульфазин, аминазин, рубашка смирительная. Совсем не радостно! Групповые сеансы психотерапии проводит сам Офонаревский лично, пытается внушить нам, что у нас все хорошо, что проблем никаких нет, что лечение идет правильно, что еды достаточно, что врачи добрые, хочет, чтобы мы поверили. Ну, те, кто галоперидолом уколотые или дебилы полные, те верят. А я на его сеансах, как правило, в смирительной рубашке лежу, и мне что-то не верится, хотя и улыбается он и глаза у него добрые. Очень хочется, чтобы наш бывший главврач вернулся и прекратил эти безобразия. Скоро вечерний обход, заканчиваю письмо, завтра через родственника на волю его передам, чтобы дошло хоть куда — в горздравотдел, в газету, к Господу Богу, сил терпеть больше нет. Не помню, как сейчас меня зовут, вроде когда-то Павликом звали. 12 янвабря, год не знаю. Вроде Павел
6
Александр Саламатин — Новости сумасшедшего дома Мы про вихри, про пожары Сочиняли ноту ТАСС. Но тут примчались санитары И зафиксировали нас. Владимир Высоцкий «Канатчикова дача»
Палата №8 Огрызок карандаша, который когда-то позаимствовал на посту дежурной медсестры, стал еще короче, бумага тоже кончается, так что на длинную повесть не рассчитывайте, но основные события попытаюсь изложить, потому как терпеть уже нет сил, и смотреть на то, что происходит в нашем лечебном учреждении, без горьких слез невозможно. Только поза- вчера по распоряжению доктора Офонаревского (я о нем уже писал) меня отпустили из изолятора для буйных и сняли смирительную рубашку, но аминазином все ж таки обкололи, хорошо галоперидол отменили, а то я даже думать бы не смог, не то, что писать. А закрыли меня в ту палату по следующей причине. В наш дурдом поступил новый больной, говорит, что он штурман воздушного судна, бывший, конечно, кто ж поставит психа самолетом управлять, рассказал, что у него почему-то отказала курсо-глиссадная система, на ихнем пилотском жаргоне, рамсы он потерял. А произошло это вот по какому случаю. Служил себе штурман Тайга (фамилия у него
7
такая, нанайская, а он себя немцем считает, оккупант недобитый), служил, летал, да потом в том летном городке решил депутатом стать и вроде как главой. Городок немаленький, и давай он там дела, деньгами пахнущие, делать, школу в центр увеселительный превратил, хорошо хоть не в бордель, много еще на чем заработал там неправедно, два срока в кресле том отсидел, пора бы подвинуться, и кто-то, не завидую ему, в случайной беседе сказал ему, что срок тот последний, так этот Тайга того собеседника чуть на клочки не порвал, в реанимации еле отходили.Оказывается, у пилотов нельзя слово «последний» говорить, но ведь тот порванный пилотом не был, ну возьми, объясни человеку, а смертным боем-то зачем лупить? Ну повязали его, к нам в больничку привезли, аминазином и галоперидолом успокоили, экспертизу провели, диагноз выставили, освидетельствовали, лечение назначили. А вот я, как журналист, думаю, что Тайга тот чокнулся от жадности, как прораб наш, который параноик на почве жадности (я про него прошлый раз писал), во, вспомнил — Жмотнюков. Так вот, к чему все это. Поступила главврачу Офонаревскому инструкция, предписывающая выбрать среди больных старосту отделения, а тот, вместо того, чтобы назначить старосту одним из своих «мудрых» приказов, выборы решил провести, и это решение всему контингенту нашей скорбной лечебницы довел. Вызвались сразу два кандидата — горе-штурман наш — Тайга и горестроитель Жмотнюков, внесли они залог — каждый по две передачки, ну те, которые сердобольные родственнички приносят, старшей сестре Манюнько на лапу денежку дают, ну чтобы нам потом передали. Так вот, внесли они залог и начали кампанию предвыборную, а с чего начали — да, конечно, с программы и лозунгов. С программой у кандидатов промашка вышла, галоперидол все мозги им иссушил, мыслей нет, мозги совсем не думают, а вот с лозунгами все в полном порядке. Жмотнюков лозунгами своей кампании сделал: «Каждой бабе по мужику!» «Каждой шляпе — голову!» «Каждой собаке — конуру!»
8
«Каждому психу — галоперидол!» Тайга, тот поскромнее и поумнее, точнее заумнее, лозунги придумал, ну недаром штурман, образование-то высшее: «Даешь Курс и Глиссаду!» «Каждому борту по компасу!» «Каждому аэродрому по радиомаяку!» «Нашим бортом в светлое будущее!» Тут отдельно сказать надо: над лозунгом этим Тайга долго трудился, вспотел аж, вариантов-то много: «На нашем борту в светлое будущее!» «На нашем борте в светлое будущее!» Вот тут я ему как работник пера и подсказал: «Нашим бортом в светлое будущее!». Случайно главврач Офонаревский услышал и хотел меня главным репортером всей избирательной кампании назначить, я отказался, сказал, что у них в отдельной палате одна очень радостная репортер лежит, стенгазету «Мое пограничье» (это в честь пограничного состояния между разумом и безумием) выпускает и радуется. Сказал, чтобы ее назначили, вот где талант пропадает. Офонаревский посмотрел на меня внимательно своими добрыми глазами, улыбнулся и приказал медбратьям в смирительную рубашку меня облачить и закрыть на неделю в изолятор для буйных. А вот коллега моя, ну которая до сих пор радуется, та с радостью согласилась статьи и репортажи о предвыборной кампании вести, вспомнила, что у нее знакомый журналист есть, который тоже из дурдома недавно выписался, и адрес его вспомнила, сказала, что ну очень хорошо пишет, проказник, на этой почве и чокнулся. Специальный выпуск газеты какой-то прибрежной газеты написал, какого-то Ожариновского отпиарил, кого-то за счет этого кинул, денег немерено оттопырил, а когда пересчитал, от счастья чокнулся, ну вроде вылечили. И вот сейчас наша борзописица решила его в наш дурдом пригласить, чтобы он ход кампании освещал, и ты прикинь, согласился он, а потом
9
я вспомнил статейки его в том специальном выпуске, и псевдоним его — Евгений Жухрай. Да, писать он умеет, сказать нечего, пишет, как по маслицу горячим ножичком, не дай бог под ножичек тот попасть, да так умело грязью поливает, что ни один юрист не подкопается, а самое главное — читатель верит. Прямо безумие какое-то, как злой гений какой-то его пером водит. Вот я обычный был в миру журналист. Даже вот от несправедливости свихнулся, душой, видать, переживал, и сейчас за всю нашу лечебницу переживаю, и на фига нам такие старосты, как Тайга да Жмотнюков. Так вот, прочитал я статейки этого Евгения Жухрая в стенгазете нашей «Мое пограничье», что наша радостная борзописица опубликовала, а там радость просто потоком льется, и главное — веришь всему, в одной статье Жмотнюкова хвалят, чуть не сахаром посыпают, говорят, что он всей нашей лечебнице капитальный евроремонт сделает. В другой статье Тайгу медом поливают, говорят, что он нам всем правильные направления и курс даст, и полетим мы его бортом, счастливые, здоровые и радостные, прямо домой. Главврач Офонаревский смотрит на этот вертеп добрыми глазами, головой глубокомысленно покачивает, иногда шепчет «да, да…», что он этими «да…» сказать хочет, я не могу предположить даже. А вот думается, что сколько дерьмо сахаром ни посыпай, сколько меда на него ни лей, оно чем было, тем и останется. Одного боюсь я, попадут, не дай бог, мои произведения на стол главному врачу Офонаревскому, так он меня неизлечимым признает, и буду я до конца дней своих в этих стенах, в рубашке смирительной, аминазином уколотый дни, коротать. Еще раз обращаюсь к нашему старому главному врачу: вернитесь, пожалуйста! 16 янвабря (не помню, какого года). Вроде Павел (фамилию забыл).
10
Александр Саламатин — Почти готовый депутат
Палата №9 Сегодня стащил со стола постовой сестры шариковую ручку, никто ничего не видел, слава богу, а то за такой проступок на неделю в палату для буйных закроют, бумагу приходится использовать туалетную. Потому как в ординаторскую попасть сейчас возможности нет, главврач Офонаревский лично контролирует использование дверных ключей. Ну да ладно, на туалетной бумаге тоже писать можно, ведь более непотребные дела она терпит, ну уж если статьи Евгения Жухрая стерпела, то и мой очередной опус выдержит. Прошли в нашем дурдоме выборы старосты, как вы думаете, с каким результатом? Такого никто не ожидал! Выбрали обоих кандидатов, и горештурмана Тайгу, и горе-строителя Жмотнюкова. Те на брифинге договорились, что один будет руководить контингентом скорбным, то есть нами, по четным числам, другой по нечетным. Из-за чего вышел конфуз, нечетных чисел в году больше, до драки дошло. Тайга победил, и вот что получилось: Тайга руководит нами по нечетным числам, Жмотнюков по четным. Горештурман наш основным направлением своего руководства избрал наше воспитание, говорит «воспитание личного состава». Бывший военный вроде как. А Жмотнюков, тот больше по строительной части и по ремонтам. Долго Офонаревского уговаривал начать ремонт нашего отделения, говорил, что на воле у него целое предприятие есть, и ремонтировать может, и строить, и бумаги у него все выправлены, и разрешения на производство работ у него есть, и специалисты тоже есть. Видел я тех специалистов, гастарбайтеры, гости из Средней Азии Равшан и Джумшуд, даром что образование высшее строительное имеют, но с таким хозяином, как Жмотнюков, они уже такого понастроили, что молва об их «трудовых подвигах» до самого Хабаровска
11
докатилась, а там губернатор долго раздумывать не стал, да и приказал отдать документы прокурору — лесничему, чтобы тот по проступкам сим каждому участнику по делянке нарезал, чтобы лет за пятнадцать не вырубили. Короче, уговорил горе-строитель наш главврача Офонаревского ремонт нашего отделения скорбного делать. Тут и деньги на ремонт подоспели. Но умный наш Офонаревский, ходит, улыбается, добрым взглядом всех одаривает, а тем, кто сомневается в доброте его душевной — аминазин, сульфазин, галоперидол и рубашка смирительная. Так вот, назначает он смотреть за ремонтом старшую медсестру, ой, имя-то ее как, то ли Манько, то ли Бинько, о, вспомнил — Манюнько! Та так обрадовалась, ну прямо как редактор нашей стенгазеты «Мое пограничье», узнал, наконец, ее фамилию — Гнедых, ну действительно лошадь, да радостная-то какая. Так вот, потом я узнал, что неспроста наша Манюнько так обрадовалась, оказывается, при наличии деловой хватки и хитрости можно денег немало себе прикарманить, да еще если должность такая. Вот наша старшая медсестра и обрадовалась, но больше всех обрадовался горе-строитель Жмотнюков, опять стал по койкам прыгать, орать, что все здание отремонтирует, что у него лицензия есть и прочие глупости. Ну, ничего, наши медбратья парни тоже не промах, отловили его, как давеча, ну а дальше как по схеме: аминазин, сульфазин. А главврач наш Офонаревский смотрит добрыми глазами и улыбается. Телефончик свой уступил на время горе-строителю нашему, тот отзвонился. Я так понял — прорабу своему, и на следующий день карусель завертелась. Привезли бочки металлические, палки, рейки, леса строительные, краску, замазку, ну, в общем, все для ремонта потребное. Мастера приехали, ну гастарбайтеры которые, познакомился я с ними, очень интересные индивиды. Ну, азиаты, понятно, но умные, а главное — хитрые, а начитанные какие, вот только для других, особенно для прораба, дураками прикидываются, не мудрено, дуракам жить проще, закон им не писан, и спроса с них нет. События, на стройке происходящие, описывать взялась наша радостная борзописица, ну та, которая в отдельной палате лежит. Первая статья в
12
ее издании «Мое пограничье» была о том, что какой хороший мастер Жмотнюков, и какие у него хорошие специалисты, я понимаю так, сначала нужно дело сделать, оценить работу, а потом хвалебные статьи писать и дифирамбы петь. А тут еще ни разу кисточкой не мазнули, а уже такие хорошие, хоть звание присваивай «Строитель года». Но как-никак, пошло дело, стены и потолки белят, полы, двери и окна красят. И вот заинтересовало это все меня как журналиста, вот чувствую нутром, что нечистая и нечестная игра идет, что обманывают, мошенничают, себе в прибыток Жмотнюков и Манюнько. И решил я, вот же дурак, на чистую воду их вывести. По неосторожности старшая медсестра забыла дверь в свой кабинет закрыть, а я тихонько пробрался и на столе смету на ремонт отделения нашего скорбного нашел. Короче, если сравнить смету с произведенными работами, получается, что львиную долю выделенных денег Жмотнюков и Манюнько в карман себе положили. Ну я тогда к главному врачу Офонаревскому, дескать, «Караул! Грабят!», вот уж какой дурак-то я! Посмотрел на меня главврач Офонаревский добрыми глазами, секретную кнопочку у себя под столом нажал, через десять секунд медбратья-вертухаи нарисовались, уколами меня нашпиговали, смирительной рубашкой зафиксировали, в палату для буйных определили. Вот тут-то я и понял, что Офонаревский, Жмотнюков и Манюнько заодно все, подельники короче, мошенники, ну воры в общем, да бог им судья, конечно, накажет когда-нибудь, а вот мне еще в палате для буйных в рубашечке смирительной под приглядом вертухаевмедбратьев по воле главврача Офонаревского за правдолюбие свое сколько еще придется париться? Часто вспоминаю нашего старого главврача, готов без выходных его трудотерапией заниматься, только бы он вернулся. Доктор, вернитесь, пожалуйста, окружите нас заботой, вниманием, душевностью, ибо только душевностью великой наши заболевания скорбные исцелить можно. 19 янвабря, год не помню. Павел вроде как.
13
Куда там Достоевскому С записками известными, Увидел бы покойничек, Как бьют об двери лбы. И рассказать бы Гоголю Про нашу жизнь убогую Ей богу, этот Гоголь бы Нам не поверил бы! В.Высоцкий «Письмо сумасшедшего».
Палата № 10 Лежу на привинченной к полу железной койке. В голове туман, надо полагать от галоперидола, в душе тоска, надо полагать от смирительной рубашки. Ее тут в шутку санитары-вертухаи «пиджаком» называют, почему фраком или смокингом не назвали? Пытаюсь пошевелиться и не могу, крепко в этот раз затянули, «зафиксировали» по требованию главврача Офонаревского. Что я такого сделал или сказал, что ко мне проявлена такая изощренная жестокость? Мысли путаются, пытаюсь за что-то ухватиться, а получается, как в проруби за льдинки. В нашей скорбной лечебнице закончили ремонт. Весь коллектив и контингент этому грандиозному событию очень радовались. Радовался горестроитель Жмотнюков, надо полагать тому, что акт приемки доктор Офонаревский, несмотря на недоделки и халтуру откровенную, от лица заказчика подписал. И заверил, что пригласит его здание соседнего отделения ремонтировать. Кто же позволит им? Жмотнюков сильно радовался, хотел опять начать по койкам прыгать от радости, но доктор строго на него посмотрел, и тот успокоился, а вот раньше без сульфазина не обошлось бы, совершенствуется наш доктор, техникой гипнотического внушения овладевает, скоро опыт приобретет и станет как тот экстрасенс, который по телевизору людей лечил, Кошкарский, кажется, или Кошкаровский.
14
Вместе с ним радовались и его работнички Равшаны, надо полагать тому, что домой поедут. И прораб радовался, надо полагать тому, что акт приемки подписан, и с него за халтуру уже трудно спросить будет. Больше всех радовалась редактор стенгазеты «Мое Пограничье» борзописица Гнедых, вот уж лошадь тыгдымская! И когда ее пограничное состояние закончится, или пусть поправится и свалит, наконец, от нас, или окончательно чокнется и будет определена в соответствующую палату с мягкими стенами (чтобы в припадке башкой мягче биться было) и койкой, к полу прикрученной (на случай всякий). Такой обзор в своем стенном листке написала, такие поздравления великим строителям, как будто они заново Вавилонскую башню отстроили, и она не развалилась вопреки законам физики. Старшая медсестра тоже наверное радовалась, да и как можно не радоваться, если с горе-строителем денег левых хапнули и попилили, я так думаю, что и доктору нашему Офонаревскому не только опилки в карман бездонный халата белого упали. А если он надумает и соседнее отделение ремонтировать? Тут и до беды недалеко, вдруг что-то развалится. Это закон физики и закон природы, если сделано как попало, то вскоре обязательно разваливается. Вот что хорошего сделали за время своей работы в отделении врач Офонаревский и старшая медсестра Манюнько? А вот что! Внедрили варварские методы лечения, которые во всем мире запретили, дай таким волю, они и дыбу внедрят, и теорию под это подведут, может даже врач наш — инквизитор безжалостный труд псевдонаучный напишет, как над больными людьми под видом лечения издеваться можно, ведь бесправны мы здесь, ни слова сказать нельзя, ни весточки родным отправить, ни передачку с чем-нибудь вкусненьким с воли получить, изуверы, одним словом. Вроде что-то вспомнил! Да! Собрал наш фашист в белом халате нас на очередной сеанс групповой психотерапии. Это когда всех больных рассаживают кружком на стульях и табуретах, кто
15
просто сидит, кто к стульчику пристегнут, кто в «пиджаке», кто препаратами специальными в дозах лошадиных уколотый. А врач наш доблестный на всех нас внимательным, добрым взглядом смотрит (не верю давно уже его взгляду змеиному и улыбочке иезуитской) и говорит, что мы можем свободно высказать свои просьбы, пожелания, мысли и жалобы. Некоторые попробовали высказаться. «Кормят плохо!» — сказал один бедолага на прошлом сеансе, ну неделю назад, так на этом сеансе его нет почему-то, наверное хорошо его накормили «паркопаном» или «фенобарбиталом» — это такие таблетки, после которых в нирване пребывают и соответственно дурных вопросов не задают. Спит, наверное, в угаре таблеточном и о кормежке хорошей не думает уже. А еще один высказал желание электрошок отменить, дескать, во всем мире уже отменили. А я краем уха услышал (санитары шептались, ехидно хихикая), что бедняге напряжение на аппарате повысили и время процедуры увеличили, сегодня он уже ничего не просит, сидит и чемуто глупо улыбается, а моча вытекает через катетер. В баньку один глупец попросился. И тут у нашего инквизитора в белом халате решение припасено, он в водолечебницу его направил, а там ему душ Шарко с повышенным в пять раз напором и пониженной до пяти градусов Цельсия температурой организовали санитары наши. Кто не знает, поясню: из брандспойта холодной водой помыли. Сидит сейчас, трясется в ознобе, видать, до сей поры не отогрелся. И я, вот кто за язык тянул, встал и выступил, дескать, до каких пор над нами так издеваться будут, шоки электрические и инсулиновые, душ холодный, психотропные препараты, кормежка свинская, полная блокада от мира, от родных и близких, круговая порука у персонала. Ремонт никудышный, холод в отделении, а вы празднуете, веселитесь, бражничаете! Только я свою речь закончил, как чувствую, руки санитарские как клещи меня сцапали, медсестра Манюнько в руку уже шприц воткнула, и побежали по венам сульфазин и аминазин, в голову мою больную стукнули, и сразу все пополам стало. Очнулся на столе, на голове электроды, руки и ноги ремнями притянуты, во рту полотенце, чтобы якобы зубы не сломал или язык не откусил во время процедуры. А я так полагаю, это затем, чтобы криков моих душераздирающих не слышали, нет, не в отделении, а на улице случайные прохожие. Посмотрел на меня добрым умным, взглядом Офонаревский и кнопку нажал. Весь мир превратился в яркую голубую вспышку, сквозь которую на меня смотрели его глаза, глаза демона. Очнулся, каждая клеточка моего бедного тела трясется, сердце в аритмии заходится, печенка екает. А у изголовья стоит, нет, не ангел в белых одеяниях, а наш горячо любимый, ну вы поняли, кто, в чистом халате, посве-
16
тил мне маленьким фонариком в глаза, проверяя, в сознании ли я, улыбнулся и произнес: «Шарко! Температура минимальная, напор и время — максимальные». Как из-под земли выросли медбратья, с топчана стащили, под руки схватили, поволокли. Вот она, водолечебница. Полный набор брандспойтов, выложенные кафелем пол, стены и даже потолок. Чем-то расстрельную комнату напоминает, как в фильмах ее показывают. Швырнули меня к стенке, а медсестра старшая уже вентиля открывает, на термометр и манометр смотрит, улыбается. Струя холодной воды под бешеным давлением впивается в тело, и сознание покидает меня. Вот так я и выступил на групповом психотерапевтическом сеансе изувера Офонаревского. Может дежа вю, но мне кажется, что я уже где-то все это видел или слышал. Нет! Читал. Кен Кизи «Полет над гнездом кукушки». Прочитайте, весьма поучительная книга. Как итог, лежу сейчас, зафиксированный, обколотый, с затуманенным сознанием, даю себе клятву никогда больше ни во что не вмешиваться, на групповых сеансах не выступать, со всем соглашаться и всем глупо улыбаться, таким образом, может шанс появится когда-нибудь выйти отсюда. Даю такую клятву, а сам знаю, что тут же ее нарушу, я хоть и чокнутый, но журналист, молчать не могу! Не знаю даже, год какой. Когда-то вроде Павликом звали.
17
Я не желаю славы, и Пока я в полном здравии, Рассудок не померк еще, Но это впереди. Вот главврачиха — женщина! Хоть тихо, но помешана. Я говорю: «Сойду с ума!», Она мне: «Подожди». В.Высоцкий «Письмо сумасшедшего»
Палата № 11 Black box (черный ящик)
Сегодня произошло в нашей скорбной больнице одно очень необычное происшествие. Приехала грузовая машина и с нее расторопные ребята вертухаи-санитары сгрузили, а потом к нам в отделение приволокли большой ящик, покрытый черной глянцевой эмалью. Он имел люк и непонятную панель с кнопками, глазками лампочек и шкалами приборов. Наш скорбный контингент очень заинтересовался этим загадочным предметом. Некоторые сильно удивлялись, некоторые пытались разгадать тайну этой черной коробки. Никто не ожидал странной реакции редактора стенного листка «Мое пограничье» журналистки Гнедых. Она обрадовалась и немедленно побежала к себе в палату репортаж об этом событии писать. Хоть я так понимаю, что если и сочинять чтото или описывать, необходимо сначала вопрос изучить, проанализировать и выводы соответствующие сделать, а уже потом пре-
18
подносить читателям. Я молча ходил вокруг данной штуковины, внимательно ее разглядывая. Я никак не мог отделаться от мысли, что нечто подобное уже видел, или слышал, или читал. В нашем скорбном заведении нет компьютера, нет Интернета, а в больничной библиотеке нет книг с содержанием сложнее «Колобка» или «Красной Шапочки», из периодики только стенгазета «Мое пограничье», из документальной литературы только программы кандидатов на должность старосты отделения Жмотнюкова и Тайги, а из специальной литературы… И тут я вспомнил! Труды есть Офонаревского по практической психиатрии. В тех трудах он отстаивает свои методики лечения скорбных наших болезней, пропагандирует шоковое воздействие, лечение холодом, смирительную рубашку, даже занимался анализом такой варварской процедуры, как лоботомия, фашисты этими методами с инакомыслящими боролись, да и коммунисты тоже. Припомнил я одну его работу, где он описывает положительный эффект в лечении агрессии путем лишения человека связи с внешним миром. А практически это осуществляется так. Человека в рубашке смирительной засовывают в темный ящик, куда не проникают даже звуки из внешнего мира, и лежит он в том ящике столько, сколько врач-садист пожелает. Без света, без звуков, без воды и пищи, абсолютно обездвиженный. И пахнуло тут на меня холодом могильным, понял я, что первым в ящик тот попаду, и большой еще вопрос, выйду ли я оттуда вообще, а если выйду, то в каком состоянии. Пока не потерял рассудок от страха, решил на остатках своего оптимизма (типа могло быть еще хуже) проанализировать ситуацию и попытаться найти выход. Я напряг свой усталый мозг, дырявую от нейролептиков память, только Зигмунд Фрейд мог бы сказать, каких усилий мне это стоило, и увидел решение. Не нужно противиться такой фашистской терапии, нужно на вооружение ее взять, пусть в «пиджак» облачают, в ящик заталкивают, душу-то арестовать они не могут! И пока тело в рубашке смирительной в душной металлической коробке будет лежать, я по Пространству — Времени путешествовать буду. На очередном сеансе коллективной психотерапии я сказал доктору Офонаревскому, что он негодяй безжалостный, абсолютно некомпетентен и даже вреден как врач, вредитель короче, никчемный проворовавшийся администратор (вспомните ремонт отделения), ко всему прочему еще и садист, изувер, инквизитор. Посмотрел доктор на меня внимательными добрыми глазами, улыбнул-
19
ся грустной улыбкой и сделал знак подручным своим, медбратьям (в гробу бы я таких братанов видел). Но нужно отдать должное, их долго уговаривать не надо, дисциплина! Подхватили, руки завернули, поволокли, «пиджак» натянули, перекрывая все мыслимые временные нормативы. И вот появляется вершитель судеб наших, болезнями изломанных, и прямо как Наполеон свои войска легким мановением руки, с помощью младшего медперсонала отправляет меня в описанный выше бокс, как вещь какую или как колбасу в холодильник. Лежу в кромешной темноте и тишине, включаю подсознание, и тут как озарение начинают всплывать воспоминания, события прошлого, и что самое странное, я вижу будущее. Вижу прежнего главного врача, строгого, но настоящего, и доброты душевной в нем запас огромный, и знаний, и опыта, глядя в его глаза, видишь силу и веришь в исцеление. Готов дни и ночи заниматься под его руководством трудотерапией, скажет коридоры мыть — буду мыть, скажет ручей от зловонной грязи очищать — буду очищать, скажет книгу написать — напишу! И от озарения этого так легко на душе стало, поверил я, что придет он в наше скорбное заведение и разбудит нас всех. Слезы текут из глаз, вижу, что жизнь налаживаться начинает, возвращаются на свои места настоящие профессионалы, душевные люди, ибо болезни наши, как я уже выше говорил, можно только добротой и душевностью великой исцелить. Не знаю, сколько времени я пролежал в своем Black box, да только слышу, люк открывается, а в него заглядывает нянечка наша бывшая. «Тетя Дуся!» — крикнул я от радости и заплакал. Хотел или не хотел садист Офонаревский этого, а его адский ящик помог мне, память вернулась, мозг отдохнул, и понял я многое, может правильнее стал, душевнее что ли. Шоком было, конечно, что в психотропном угаре потерял счет времени, пробыл в этой лечебнице, у врача, офонаревшего от своей безнаказанности, в роли кролика подопытного или собаки Павлова почти четыре года. Но не жалею об этом, потому как прозрел я и даже будущее увидел, вернулся душевный главный врач, чтобы силой своей и добротой нас лечить, вернулись наши доктора, родные стали приходить, и нет в том будущем ни офигевшего врача, ни кукушки старшей медсестры, ни чертей санитаров, ни вертухаев-медбратьев. Выздоравливающий Павел. 1 декабря 2011 г.
20
А это заключительный рассказ о нашем скорбном лечебном учреждении, случайной оказией переданный на волю и случайно попавший к нам, любое сходство с событиями и персонами совершенно случайно. А рядом психи тихие, Неизлечимые! Владимир Высоцкий «Письмо сумасшедшего»
Палата № 12 (последний рассказ чокнутого журналиста)
Меня готовят к выписке! На душе радостно, из всех обитателей нашего скорбного заведения компетентная комиссия одного меня признала совершенно здоровым, сняла диагнозы, выставленные главврачом Офонаревским, отменила варварское лечение (аминазин, сульфазин, галоперидол, рубашку смирительную, палату для буйных, ящик черный) и прописала провести со мной реабилитационные мероприятия. Короче, бумаги у меня сейчас вдоволь, ручка даже не шариковая, а настоящий «Parker» и сижу я за столом в отдельной палате, в которой раньше журналист лежала, радостная такая, и издавала стенгазету «Мое пограничье», которая была назвонав честь пограничного состояния между разумом и безумием. А ее болезную перевели в обычную палату, а чтобы ей не скучно было (надо же радостью своей делиться), положили вместе с ней бывшую старшую медсестру Манюнько, потому как комиссия та, ну которая компетентная, разобравшись в событиях, происходящих в заведении нашем скорбном, пришла к выводу, что если и есть сумасшедшие здесь,
21
то это только главврач Офонаревский, старшая медсестра Манюнько, горе-строитель Жмотнюков и чокнутый, рамсы потерявший штурман Тайга. Диагнозы выставили, лечение назначили, да не такое, как нам назначали, а гуманное, по всем правилам современной психиатрии. А я вот думаю, что Манюнько и Жмотнюков не болеют вовсе, симулируют и придуриваются, чтобы ответственности уголовной избежать за гореремонт нашего отделения скорбного, ведь они там денежкой поживились, только вот сейчас, на больничных койках лежа, как они деньгами теми воспользуются? Горе-штурмана Тайгу увезли в военный госпиталь, сказали, что там освидетельствуют и лечение назначат. Я так думаю, что бортами он управлять не будет больше, а если и будет чем управлять, то только шваброй, когда уборку будет проводить в госпитальном туалете. Так что нет у нас больше тех старост, про которых раньше писал. И листок наш местный «Мое пограничье» выходить больше не будет, чтобы радость борзописицы нашей Гнедых у обитателей скорбного учреждения нашего индуцированный бред не вызывала, потому как радоваться и правда нечему. Что касается главврача Офонаревского, тут тема отдельная. Ведь согласитесь, как мог врач, клятву Гиппократа давший, так над больными людьми издеваться, душевнобольные люди — это те, у кого душа болеет, и болезни те, только душевностью великой исцелить можно. А нам как по схеме аминазин, сульфазин, рубашка смирительная, а если против что имеешь, то вот она, палата для буйных или металлический ящик, разве можно так, ну право хуже фашиста.
Александр Хорошевский — Прогресс Разобралась комиссия компетентная в поступках, решениях и приказах главврача Офонаревского, акт составила и вместе с материалами проверки передала в прокуратуру. Умен Офонаревский, тоже под дурака симулировать решил, чтобы ответственности избежать, да не тут-то было, посмотрели на него, обследовали, нормальным и дееспо-
22
собным признали и дали делу ход. И если сейчас он и будет главным, то только на уборке тюремных камер. Что касается меня, то на следующей неделе меня выпишут, нормальным и здоровым, и надеюсь, без последствий, вызванных издевательствами доктора Офонаревского. А тем временем наша скорбная лечебница с нетерпением ждет прибытия главного врача. Что это будет за доктор, мы знаем, он и строгий, и добрый, любит дело свое, вернет настоящих хороших, опытных врачей. Самое главное, душевный человек он, потому, как я говорил выше, болезни нашей души только великой добротой исцелить можно. 21.01.2009 г. Вспомнил, как меня зовут. Павел Майоров.