Fk 4 2014

По итогам конкурса

ФОРМУЛА К 4 Этап Тема «Праздник» Сборник лучших рассказов

© Литературный портал «Что Хочет Автор» litkonkurs.com © Московский салон литераторов МОССАЛИТ mossalit.ru Апрель 2014

Павел Шерстобитов

3

Рустам Карапетьян

6

Надежда Кутуева

12

Наталия Букан

16

Андрей Мараков

21

Надежда Лазарева

31

Иван Габов

41

Ян Кауфман

48

Михаил Бычков

50

Вадим Сазонов

53

2

Павел Шерстобитов ГОВОРЯТ, ПОД НОВЫЙ ГОД… Новогодний корпоратив в ресторане. Сотрудники - сами по себе. Директор – с женой. Видимо, этикет требует. Разгар веселья. Тут поют, там пляшут. Все в восторге - "тринадцатую" выдали до праздника. Видимо, праздник удался. Директор в угаре. К каждому столику - с отдельным поздравлением, но «на брудершафт» – только с молодыми сотрудницами. Видимо, положение обязывает. Жена директора немолодая, скромно, но со вкусом одетая дама, скорее по привычке, чем с аппетитом, пробует деликатесы, запивая вином из широкого бокала. За сервированным на двоих столиком - одна. Видимо, планида такая. Не спеша осматривает интерьер: елку в центре зала, оркестр на сцене, веселящихся подданных в зале. Безразличный взгляд скользит по богато сервированным столам, по веселящейся и флиртующей публике, по спине уже с трудом лавирующего между столиками мужа, по лицам незнакомых людей. Даже повизгивающие в восторге от нескромно теплых поздравлений своего босса девицы не привлекают ее внимание. Видимо, статус предполагает. Взгляд – по кругу, деликатес - в рот, бокал – к губам. Взгляд – по кругу… Когда мне удается поймать его, вижу в ее глазах безразличие и привычку к одиночеству. Взгляд – по кругу... Ловлю вновь… и замечаю тщательно хранимые в укромных уголках души отблески новогодних бенгальских огней из далеких студенческих вечеринок. Иногда лучик от елочной гирлянды или искорка с ведущего соло саксофона вдруг залетают в сей затаенный уголок и 3

высвечивают воспоминания о тех новогодних праздниках, когда муж еще не был директором. И тогда память уносит женщину из богато обставленного зала в комнаты молодежного общежития со скромными, не искрящимися огнем заграничных гирлянд елочками. Ах, те маленькие елочки, дарившие такие большие надежды! Видимо, время было такое. Лучик ли, искорка ли, гаснут, и опять взгляд – по столикам, спине, лицам. На мгновение задерживается на мне… И тут же к ее столику подходит стройный молодой человек в элегантном костюме цвета кофе с молоком, темной рубашке со светлым галстуком. Кавалер протягивает даме руку и легким поклоном приглашает на танец. В устремленном на него взгляде – удивление и растерянность. Видимо, этикет нарушается. Оркестр замер на мгновение и вдруг заиграл «Новогодний вальс», который когда-то пела Валентина Толкунова: «Дайте ж, сударыня, руку. И раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-дватри». Затем, еще что-то, еще и... вальс Хачатуряна к опере «Маскарад», где так тревожно и надрывно плачут скрипки, предвещая беду… Но, вопреки всем предсказаниям: «Эти глаза напротив, и нет ничего вокруг!» Пара кружится по танцевальной площадке. Мужчина - великолепен, дама – очаровательна! Музыка - только для них. В ее глазах - не огоньки ежегодно вытаскиваемой из кладовки и наряжаемой наемной прислугой искусственной елки, а вырвавшиеся на свободу озорные искры тех самых бенгальских огней… Видимо, не все еще потеряно. Оркестр, повинуясь резкому взмаху директорской руки, умолкает. Партнер целует даме руку и провожает к ее столику. Гаснут возникшие кое-где робкие аплодисменты. В зале тишина. Гости цепенеют. Видимо, не зря скрипки надрывались. Когда все очнулись, как ничего и не было. Директорская жена на месте. Мужчина в модном костюме исчез. Оркестр исполняет обычный репертуар на потребу гуляющей публике... Но отчего4

то зашушукались, переглядываясь, гости. Дескать, только гриппом все вместе болеют... Трезвее никто не стал, но кураж пропал. Притухли испуганные пассии, засобирались по домам пожилые дамы. Видимо, гроза надвигается. Директор спешит к своему столу и, присев, задает жене несколько вопросов. Выслушав ответы, кивает, ободряюще поглаживая ее ладошку. Затем подходит к начальнику службы безопасности и ставит перед верным цербером задачу - найти этого фантомаса и завтра в 11.00 положить на директорский стол его досье. На что начальник отвечает коротко и уверенно: «Найдем!». А что его искать-то? Это был я.

5

Рустам Карапетьян САМЫЙ-САМЫЙ ЛУЧШИЙ…

- Всем внимание, приготовились. Объект перешел в фазу быстрого сна. Начинаю обратный отсчет: пять, четыре, три, два, один! Запускайте маму! Так, мама пошла, пошла… Тихонечко раздвигаем шторы. Теперь целуем в щечку. Замечательно.

- Объект просыпается!

- Хорошо. Запускайте солнечного зайчика. Солнечный зайчик спрыгивает с подоконника, пробегает по полу, резво взбирается на кровать и тихонечко целует в глаза. Глазам щекотно. Глаза смеются. Смех проскальзывает по носу, спрыгивает на губы и растягивает их в улыбку.

- А почему это мамуля у нас молчит? Слова забыла?

- Солнышко мое, вставай. Ну-ну, лежебока, я же вижу, что ты уже не спишь. А кто у нас сегодня именинник, а?

- Доброе утро, мамуль.

- Так, славненько. Что там с завтраком?

- Молоко и хлопья обработаны, ждем команды.

- Команды они ждут… Давайте сами, по обстановке. Не прохлопайте только.

- Обижаете, шеф. Не впервой. Веселые рыжие хлопья с легким всплеском плюхаются в белое озеро.

- Ма!

- Что такое?

- Ма, смотри! Всплывшие хлопья выстраиваются в подмигивающеулыбающийся смайлик.

- Ма, это он мне улыбается, да?

- Ну конечно же, тебе.

6

- Эй, ребята, куда это у нас автобус так летит? Чуть притормозите его! Секунд на двадцать. Шепните водителю, чтоб до тридцати пяти скорость сбросил. Угу, вот так, еще чуток. А кто там водителя сопровождает?

- Новенький. Миша.

- Скажите ему: если не облажается, выпишу премию. За удачное вливание в коллектив.

- А нам?

- А вам - дырку от нимба. Не надо наглеть.

- Есть не наглеть… Миша говорит, что не подведет.

- Пусть не говорит, а на дорогу смотрит.

- Простите, шеф. Полупустой автобус подходит к остановке почти одновременно с запыхавшимся пацаном. Двери гостеприимно открываются. Симпатичная молодая кондукторша с улыбкой протягивает билет. Шесть пятерок. Счастливый! Чуть погодя мальчик украдкой съедает его. А потом осторожно прислушивается, присматривается: а где же удача? Но еще через несколько минут, уже забыв обо всем, прижимается носом к прохладному стеклу. Автобус, плавно покачиваясь, плывет вниз по улице, словно подводная лодка. Или нет, словно пиратский корабль. Мальчик любуются на глянцевые спины несущихся рядом дельфинов-машин.

- Как положение с уроками?

- Нормально, шеф. На математике спросят задачу. Вчера ее с папой по косточкам разобрали.

- Понятно. А английский?

- Он последним, но англичанке почудится, что она не выключила утюг. И заменить ее некем, так что последний урок отменят.

- Молодцы. А что с этим недорослем Бубой из пятого «Б»?

- У него сегодня совершенно случайно «Улетные старты», которые проходят в другом районе, так что на перемене приставать не будет.

- Ну, вот и ладненько. А где сам объект?

- Уже заходит в школу.

- О-кей! Давайте, выводите мне школьную группу на связь.

7

Две пятерки! И еще последний урок отменили! Ну, просто супер! Мальчик, улыбаясь, бредет по обласканному солнцем городу. Интересно, а что ему подарят? Может, велик? Или настоящий большой телескоп? Мальчик, мечтательно улыбаясь, вглядывается в небо. Небо высоко. Но мальчик все равно пытается потрогать его рукой. Потому что прямо над ним по небу ползет серебристый улитка-самолет, оставляя за собой тающую белую полоску. И еще что-то.

- Парашютисты пошли!

- Есть!

- Ветер не помешает?

- Не должен. Следим за этим.

- Хорошо. Через сколько объект будет дома?

- Ну, полюбуется минут десять… Потом дождь грибной и радуга. Это еще минут пять займет. До дома быстрым шагом минут пять… Значит, вернется минут через двадцать – не раньше.

- А если раньше?

- Да у нас там дедушка – божий одуванчик на подстраховке.

- Петрович, что ли?

- Ага, он.

- Ну, считайте, что уговорили. Дайте-ка мне теперь квартиру. Мальчик подбегает к дому, заскакивает в темный подъезд и чуть не врезается в стоящего на карачках деда.

- Дедушка, вам плохо? - спрашивает мальчик.

- Да, растудыть твою в качель, кошелек я гдей-то тут посеял, - жалуется дед, продолжая шарить руками по почти невидимому полу.

- Давайте я вам помогу. Мальчик тоже встает на четвереньки и уже через несколько минут гордо протягивает деду кошелек, уползший незнамо как, ну, конечно же, в самый темный угол.

- Ну и зоркий же ты, прям орел, - хвалит его дед. Словно с выросшими крыльями мальчик взлетает на пятый этаж.

- Да черт с ним с тортом, потом свечки вставите, подарок тащите!

8

- Шеф, не горячитесь, подарок уже в студии.

- Вы меня в гроб вгоните.

- Так снаряд два раза в одну и ту же воронку не попадает…

- Отставить шуточки! Видеоигру не забыли?

- Психолог советует повременить и вручить ее после чая.

- К чертям психолога, игру давайте в общую кучу.

- Есть, шеф.

- Отставить психолога к чертям, это я образно.

- Да поняли, поняли.

- Вишь, понятливые какие. Сюрприз не забыли?

- Уже заряжен. Маленький серый пушистый комочек. Прямо возле двери.

- Тебя как зовут? - спрашивает мальчик.

- Миу, - тоненько-тоненько отвечает комочек. Мальчик протягивает руку и нежно гладит его. Шерсть на комочке распушается, отчего комочек становится чуть ли не в два раза больше.

- Миу, - трется он головой о протянутую руку. Мальчик осторожно поднимает котенка и прижимает к себе.

- Ну, не тяните. Папа с мамой готовы? Открывайте дверь!

- Папа! Мама! Смотрите! Ну, можно он останется у нас?!!

- Вручайте подарок!

- Шеф, у нас тут это…

- Что-то с подарком?

- Да нет, с подарком все нормально.

- Вручили?

- Нет, шеф. У нас тут котенок.

- Какой еще котенок? Ничего не понимаю…

- Обыкновенный, пушистый. Объект подобрал его где-то по дороге.

- При чем тут котенок? Подарок вручили?

- Не успели еще.

- Как не успели? У нас же по графику - вручение подарка, потом салют. Что происходит? Где объект?

9

- Он, точнее они, ну, в общем, все на кухне. Поят котенка молоком.

- Бардак какой-то. Разгоню всех к чертовой бабушке!

- Простите шеф, не углядели.

- Ладно, отслеживайте ситуацию. Пока отключаюсь. Свистните, когда суета с этим четвероногим уляжется.

- Есть шеф. Отбой.

- А давайте назовем его Миу!

- Миу - Кстати…

- Да, шеф?

- А какого он цвета?

- Кто?

- Ну, этот, котенок ваш.

- Серого, шеф.

- А-а, понятно… А я вот в детстве белого хотел… Ладно, отбой.

- Мама, папа, это мой самый-самый лучший день рожденья!

- Сынуль, пойдем подарки посмотрим?

- Сейчас-сейчас…Ну, еще минуточку. А он, правда, самый красивый в мире?

- Ну, все, ребята, всем спасибо, все свободны.

- Шеф, простите, нас - Да ладно, не берите в голову. Отработали на четверку. С плюсом. Завтра с утра все как штык к семи на планерку. Напоминаю, что на завтра у нас три заказа. Надеюсь, накладок уже не будет.

- Обижаете, шеф.

- На обиженных воду возят, не буду уточнять где. Надарили целую кучу подарков – играл до позднего вечера. Перед сном опять наелся до отвала. Так, что думал уже - лопну. Не лопнул. Но устал, как собака. Еще немного, и заснул бы прямо на полу. Но теплые ласковые руки взяли и отнесли в постель. Сквозь сладкий туман почувствовал, как поцеловали.

10

- Я так вас люблю, - то ли прошептал, то ли подумал, окончательно проваливаясь в пушистый сон. Уф, наверное, это самый-самый лучший день в моей жизни! Мр-ррррр.

- Ну, все, ребята, всем спасибо, все свободны.

- Рады стараться, шеф.

- Отработали на пять с плюсом. Дома можете расслабиться. Двадцать капель валерьянки, не больше.

- Спасибо, шеф! А тридцать?

- Пёс с вами, тридцать. Но не больше. Не забудьте, что с утра к семи на планерку. Напоминаю, что на завтра у нас три заказа. Так что прямо с утра хвост пистолетом и вперед. А теперь брысь по домам. В рай попадают собаки и кошки. Не потому что они невинны, Не за особые в мире заслуги, А потому что других вариантов Попросту быть вообще не может: Что же за рай такой, если нельзя в нем Сонно погладить пушистую кошку Или побегать на.............перегонки .................с собакой?

11

Надежда Кутуева ПИРОЖКИ С КАПУСТОЙ Она приезжает самой ранней электричкой, в шесть часов утра. Ей так удобно: надо попасть на городской рынок, прогуляться по магазинам и успеть к вечернему автобусу. Обычно я просыпаюсь в семь, и час сна, украденного накануне рабочего дня, оборачивается испорченным настроением. Она появляется на пороге, заметно постаревшая, в вышедшем из моды длинном пальто, которое я подарила ей несколько лет назад, но с неизменной радостной улыбкой. В огромном пакете, который торжественно преподносится мне, находится заботливо укутанная в махровое полотенце кастрюлька. Пирожки с капустой я давно уже не люблю, к тому же у меня диета, но она об этом и слышать не хочет. За утренним чаем с наспех приготовленными мною бутербродами и купленными вчера вечером бисквитными пирожными она во всех подробностях рассказывает, какая дорогая мука в их небольшом сельском магазинчике – не то, что в городе, как она не спала всю ночь, потому что ставила дрожжевое тесто и суетилась у плиты, чтобы порадовать меня горячими пирожочками. Попутно она жалуется на бесчисленные болезни и на собственную дочь. Очень хочется спать, да и мысли о квартальном отчёте не дают мне покоя. Но я терпеливо слушаю то, о чём слышала уже бесчисленное множество раз, не успевая (да и не желая) вставить и слова. Глядя на её изуродованные полиартритом и работой в огороде крупные руки, на бывшие когда-то ярко-синими, а теперь словно вылинявшие глаза, я невольно вспоминаю события, словно происходящие в другой жизни. Память услужливо вытаскивает из потайных уголков яркую картинку: мы с мужем, молодые и беспечные, как выпавшие из тёплого гнёздышка воробьи, сидим за кухонным столом, в центре которого возвышается праздничная хрустальная ваза с неправдоподобно крупными розовыми пионами, и смеёмся просто так, без всякой причины, касаясь друг друга 12

под столом коленями и руками. И съедаем попутно немыслимое количество изумительно вкусных пирожков моей свекрови – с картошкой, с морковью, с мясом… Подавая долгожданным гостям с пылу с жару очередную порцию аппетитно пахнущей золотисто-румяной выпечки, свекровь деликатно не спрашивает о причине нашего глупого веселья, хорошо понимая подоплёку нехитрого счастья молодожёнов. Губы блестят от масляных вкусностей, пальцы в липком жиру, но это никого не смущает, и мы в который раз успеваем тайком поцеловаться в то время, когда на нас не смотрят. От новой клеёнчатой скатерти, расстеленной на столе в честь нашего приезда, веет острым химическим запахом, от которого меня слегка подташнивает. Я уже успела посадить жирное пятно на свой нежноголубой шифоновый сарафанчик, а муж испачкал новую футболку, которую мы гордо именуем «фирменной». А она, в широком ситцевом халате и с мокрыми от пота трогательными кудряшками на висках, всё печёт и печёт пирожки на чёрной от времени и бесконечных жарений сковородке с высокими краями, ловко вытаскивая их шумовкой из коричневатожёлтого, весело пузырящегося подсолнечного масла. Свёкра дома нет – он с утра отправился на рыбалку, а потом, похоже, задержался на речке по случаю распития самогона со своими дружками. Муж стесняется своего отца и переживает по поводу его пьянства, а мне, выросшей в непьющей семье, это непонятно – я ещё не знаю пока, что жить с супругом-алкоголиком невыносимо…

- А мне вчера Ясечка звонил, - гордо сообщает она. – Хорошего сына ты воспитала, Соня, он явно не в моего оболтуса пошёл. И вздыхает. Я улыбаюсь. Яша два года назад окончил престижный вуз и успешно работает по специальности, но бабушка по-прежнему называет его смешным детским прозвищем в память о том счастливом безмятежном времени, когда малыш, именуя себя Яшечкой, нещадно коверкал звуки. Какое-то тёплое чувство, которому я не знаю названия, рождается в моей душе, когда я вижу ласковую улыбку усталой женщины, сидящей напротив. Но к этому чувству неизбежно добавляется горечь, ведь нам с ней пришлось пережить столько неприятностей и пролить немало слёз.

13

Уже пора идти на работу, и наступает традиционный и торжественный момент прощания. Обнимая и целуя меня, она со слезами говорит, что, наверное, приехала в гости в последний раз – слишком долгая и тяжёлая дорога, да и здоровье подводит. Как обычно, в день её приезда я опаздываю на работу, под пристальным взглядом начальника отдела с виноватым видом проскальзываю на своё рабочее место, потом пишу объяснительную. Коллеги переглядываются и понимающе вздыхают. Это суматошное утро вспоминается весь день. Но после обеда состояние нервного возбуждения и тревожности, вызванное не слишком радужными воспоминаниями о прошлом, меня покидает. Я знаю, что моя гостья уже едет домой в переполненном пыльном автобусе, двумя руками заботливо удерживая на коленях тяжёлую потёртую сумку с городскими покупками. Представляю, как она пристально смотрит в окно на давно уже примелькавшийся пейзаж – унылые лесополосы с чахлыми деревьями, окрашенными осенью в багрянец, и деревеньки с редкими домами и жиденькими заборами. На преждевременно увядшем лице пожилой женщины бродит безмятежная улыбка: она вспоминает нашу встречу. После работы я иду домой через огромный городской парк. Уходящий в небытие сентябрь уже обласкан ночными заморозками, и по утрам кое-где на траве можно увидеть иней, похожий на крупную соль. Зато днём солнечно, словно летом. Листья, печально летящие с деревьев, кажутся жестяными – так неестественно они шуршат, осыпаясь на ветерке. Их пёстрая карусель изумляет своей яркостью, и каждую осень чудится, что умирающие листья, обречённо падающие под ноги прохожим, силятся прошептать нечто важное, пытаются помочь людям, но не могут. …С этим надо что-то делать, надо, наконец, решительно ей сказать, чтобы больше не приезжала. Бывшая свекровь, которая постоянно наведывается ко мне в гости, как и бывший муж, так и не ставший примерным семьянином, не могут смириться с мыслью, что мой второй брак оказался для меня более удачным, чем первый. Со вторым мужем у меня нет никаких проблем, я, наконец-то, счастлива, и все эти встречи с прошлым мне ни к чему. Впрочем, если во время приезда бывшая свекровь застаёт дома моего горячо любимого мужа, вернувшегося из очередной коман14

дировки, то кормит его своими фирменными пирожками с обычным радушием. Каждый раз, поблагодарив за гостинцы и направляясь к входной двери, она оборачивается и смотрит на меня, словно прощаясь навсегда. И каждый раз говорит одно и то же: - Софьюшка, встреча с тобой для меня настоящий праздник. Я как будто возвращаюсь в прошлое, где была счастливой. Вздохнув, я усаживаюсь на зелёную парковую скамейку и достаю из сумки телефон – надо же узнать, благополучно ли она добралась домой…

15

Наталия Букан ДАЧНЫЕ МОТИВЫ Август стоит непривычно жаркий, дневное тепло сохраняется в воздухе всю ночь, и Финский залив с далёкими огнями рейда под чёрным звёздным небом чудится неким южным морем. Это впечатление Алина и её муж Сергей подкрепляют бутылочкой сухого вина да корзинкой с виноградом, и для полноты ощущений не хватает только плеска накатывающих волн. Вместо него от кромки воды доносятся бульканье и фырканье, и вскоре плохо различимый в темноте чёрный спаниель Лаймон, большой любитель купаний, завершает «южную» идиллию фонтаном брызг, летящих в хозяев. И они, совершенно забыв об этом всегдашнем подвохе, с криками негодования увёртываются от отряхиваний давно не стриженого пса… Первый раз за лето они чувствуют ту беззаботность, которая должна иногда скрашивать жизнь любого человека. Закончилась долгая, тягомотная эпопея покраски дачного дома. Понемногу к этому делу руки прикладывали все члены семьи, но основными исполнителями были так называемые гастарбайтеры, занимавшиеся неподалёку озеленением территории. Дом стал для них дополнительным приработком, посему, несмотря на сухую, благоприятствующую погоду, работа растянулась почти на два месяца.

– Теперь надо праздник устроить! – громкий голос хозяйки мгновенно действует на пса, как сигнал тревоги, и он кидается прочёсывать сосняк, ведущий от пляжа к дому.

– Лаймон!.. И опять – надо! – и без того раздосадованный исчезновением собаки в ночи, Сергей вдобавок очень не любит из уст Алины слово «надо».

– Ну, ладно, желательно, – смеётся она.

– Да не то слово – желательно… Должно! Дому пятьдесят лет исполнилось, юбилей как-никак.

– И до чего хорошо, что мы, наконец, сподобились его покрасить! Родители были бы довольны… Ах, как они были бы довольны… Дом был детищем Сергеевых родителей. Работая в блокадном Ленинграде, воюя в народном ополчении, на Пулковских высотах, они и не думали, что в 16

сорок пятом, в кампанию наделения победителей дачными участками, получат сухой и солнечный кусок земли в целых пятнадцать соток! На нём был заложен сад, куплен в ближайшей деревне и перевезён старый бревенчатый дом, ими же по прошествии времени заменённый на новый.

– Посмотри, какая красота! – Алина останавливается у калитки. Даже в свете уличного фонаря свежеокрашенный деревянный дом тёплого песочного цвета смотрится с иголочки одетым франтом. Стоящий на высоком фундаменте, он устремляется ввысь крутыми скатами зелёной крыши, красуется тремя верандами, большой – внизу, двумя поменьше – наверху, и чёткий геометрический рисунок их белых оконных переплётов вносит нотку чистоты и нарядности. Из свидетелей его рождения остаётся всего одна яблоня, растущая в десятке метров от крыльца. Уж сколько удалялось постепенно усыхавших ветвей, толщиной не отличимых от иных стволов, а всё не хватает духу окончательно расстаться с последним старожилом сада… Теперь же, рядом с помолодевшим домом, яблоня вдруг обретает живописность. Толстый, скособоченный ствол с грубой корой, с вихрами зелёных веток на макушке, как это ни удивительно – усыпанных яблоками, неожиданно представляется увеличенным подобием какой-нибудь японской растительной диковины.

– Ни дать, ни взять – бонсай!.. Серёжа, а почистить кору к юбилею было бы целесообразно, – Алина нарочито делает упор на последнее слово, подчёркивая, что употребляет его вместо «надо».

– Интересно, увидят ли её наши тоже по-новому?.. Кроме торжественно разбитой об угол дома бутылки шампанского – на счастье! – во всём остальном празднование дня рождения течёт в привычном русле… Главными в программе, как всегда, шашлыки. Сын Миша и дочь Марина со своими семьями, друзья Алины и Сергея – все участвуют в их приготовлении. Приподнятое настроение, сопровождающее это «священнодействие», помогает не замечать жару, в нынешний день особо удушливую, не иначе как напрягшую все силы перед своим неизбежным концом.

17

А приближение такового угадывается по темнеющему вдали небу… В строго положенный момент – дабы не пересушить! – аппетитные шашлыки с румяной корочкой, с яблоневым дымком под весёлые, нетерпеливые замечания перекочёвывают с мангала на веранду, на стол, накрытый на двенадцать персон и давно уже манящий к себе волшебным ароматом свежесрезанной зелени…

– Друзья! – Сергей поднимается. – Первый тост предлагаю за родителей. Спасибо им, и светлая память… В доме и в саду всё продумано и обустроено его родителями и после них, вот уже десять лет, пока остаётся без изменений. Единственное новшество – баня, рубленная, настоящая, гордость Сергея. До неё под баньку на долгие годы была удачно приспособлена землянка, сохранившаяся на участке с военных времён. В ней тоже, бывало, немало парились в охотку!.. И начинаются воспоминания, тосты, смех, как бывает в компании близких людей, настроенных на одну волну и понимающих друг друга с полуслова… Юбиляр в лице хозяев скромно и с удовольствием принимает поздравления, пожелания и похвалы: – Как здорово угадали с цветом! За новый облик!

– За безбедное долголетие!

– Дому должен соответствовать и сад, а у вас, к примеру, родительский верес, не в обиду будь сказано, совсем захирел. То-то и в бане его не видно стало… Итак, за восстановление утраченного!

– И приумножение!.. Тем временем словно со всех сторон сползаются тёмные, с просверками молний тучи и, заволакивая небо, всё сильнее нагнетают духоту. Ни в доме с открытыми окнами и дверьми, ни на улице, куда гости выходят «поклевать» ягод или просто посидеть в саду, – нигде не ощущается движения воздуха. И только лишь когда все сходятся за поздним чаем, наконец обрушивается дождь! Освежающий и очищающий! Долгожданный! Его шум перемежается ударами грома, и гроза за окнами вызывает ещё большее оживление у собравшихся, довольство защищённостью и одновременно – отгороженностью от бушующей стихии всего-навсего тонкими стенками веранды.

18

– О, радость дачной жизни, несравненная наша веранда! – провозглашает Алина.

– Вот именно, веранда заслуживает отдельного тоста!

– Да, дорогие мои, как раз это я и хочу сказать. Ведь все наши летние застолья проходят на веранде, вот за этим старинным овальным столом. А вспомните родительские встречи, дни рождения деда, когда приезжали их друзья молодости… А их «Вечерний звон» и дедов «Боммм! Боммм!»?.. Помните? Словом, давайте пожелаем дальнейшего благоденствия нашей чудесной-расчудесной веранде! – Алина поднимает бокал…

– Знаете, нам повезло, что свет не погас, – продолжает она. – Наверное, сегодня в честь нашего новорождённого не случилось обрыва… А вот, может, мы не всем рассказывали, какой у нас с Танюшкой случай был, года три назад. Помнишь? – внучка кивает, сразу поняв, о чём речь. – В общем, жуткая гроза была днём, но так потемнело, что мы даже зачем-то свет включили, ветер сильнющий был. И вот сидим мы на веранде, смотрим на эту жуть во все три стороны, и гаснет свет. Когда дождь поутих, мы вышли проверить, не у нас ли оборвались провода. И точно, провод от ввода в дом на земле валяется. Только мы вернулись домой, дождь припустил снова, а у нас вдруг свет зажигается, но лишь вполнакала, во всём доме, мы проверили, и стало нам сначала как-то не по себе… Оборвано же, откуда электричество?.. - не дав Алине досказать, из-под овального стола показывается чёрный нос, он дружески поддаёт под локоть Мише и усиленно втягивает заманчивые запахи.

– Где ты был? Про тебя-то мы и забыли! Иди сюда! – сыплется на Лаймона отовсюду.

– Да знаем мы, где он был, – вступает Марина, – под скамьёй дрожал. Гроза прошла, вот и вылез, он же у нас трусишка.

– Нет, не трусишка он. Это – атавизм. Древнее восприятие сил природы, от которых зверю негде было укрыться. Понимаете?

– Инна, ты сама это придумала? Но Инне ответить не даёт раздавшийся на улице треск, похожий на выстрелы.

– О! Кажется, наш юбилей отмечают фейерверком!

– Сейчас посмотрим, – Сергей походит к окну, и… за отодвинутой занавеской на полнеба разливается багровое зарево! А треск… конечно же… точно такой треск они уже слышали этим 19

сухим летом – когда горел дом за речкой. Так трещит шифер во время пожара. Всем сразу вспоминается тот, самый сильный, с металлическим звуком, удар грома, из-за которого за столом стало тихо, и кто-то сказал: «Наверное, куда-нибудь попало»… Открывшаяся с верхней веранды картина настолько не вяжется с атмосферой беспечной болтовни и веселья в их доме, что в первый миг кажется нереальной… Горит на улице Дальней, по которой они нередко ходят в лес. Ни с кем там Алина и Сергей не знакомы, знают только, что в большинстве домов люди живут постоянно. Да хоть бы и не постоянно, сгоревшая дача ведь тоже несчастье. Возвращаться за стол и продолжать пить чай как ни в чём не бывало уже не представляется возможным.

– Вот что, давайте-ка мы сходим туда, – Сергей направляется к выходу. – Пришла ли пожарная? Надо ли поливать соседние крыши? Короче, лишние руки не помешают. Идти решают только мужчины.

– Правильно, зевак, думаю, и без нас хватит. Только будьте осторожны! – напутствует Алина, её свекровь в таких случаях добавляла: «На беду много не надо». «Это правда!» – думает она, и тотчас проснувшаяся смутная тревога услужливо подсказывает о мангале, ставящемся всегда слишком близко к дому, об антенне, не имеющей заземления, и вообще – о зыбкости, о непрочной грани между сегодняшней радостью и завтрашним горем… о соседстве того и другого… Ночная прохлада, сырость после обильного дождя уничтожают все напоминания о минувшей жаре, так же как и погасшее через некоторое время небо забывает о бывшем пожаре. Но в доме разговор не уходит от ворвавшегося в их праздник события, припоминаются разные случаи, высказываются предположения… Становится понятно, что разойтись им удастся не скоро, и к приходу мужчин с улицы Дальней они заново накрывают стол.

20

Андрей Мараков МАНДАРИНЫ Иван Иваныч проснулся рано. Глянул на поцарапанные, с потертым ремешком «Командирские» - цифры почти не светились, но видно было хорошо: шесть. Полежал немного, слушая звуки старой квартиры - скрипы, легкий шорох сквозняка, гул холодильника. «Они уже выехали... Добираться будут долго, пару раз остановятся поесть. Водитель отойдет в кафе, морщась от боли, попросит корвалол у знакомой буфетчицы. Потом заест его мятной жвачкой, чтобы не пахло. И ничего не скажет заведующей». На душе было легко и грустно. «Ты не бойся - тихо сказал он домовику, чувствуя его совсем рядом - Аленка про тебя знает... Она девочка хорошая, не обидит. А там, дай Бог, и детки появятся, не заскучаешь». С удовольствием постоял в душе, погрелся и померз - и так пару раз. Раскрыл верную опаску Золинген, путешествующую с ним с незапамятных времен - безопасные станки так и не прижились. На брезентовой стороне ремня подправил клинок, довел на обратной, кожаной. Взбил помазком пену, душистую, ослепительно белую, словно облако. Из ванны вышел бодрый, благоухающий, в подаренном Аленкой халате. Пока остывал чай в потемневшем серебряном подстаканнике, запустил ноутбук, неожиданно интересное и полезное изобретение века, которое он давно с удовольствием освоил. Включил старомодную зеленую лампу с абажуром, чтобы видеть клавиатуру, и с полчаса отстукивал морщинистыми пальцами поздравления друзьям. Хотел удалить свой профиль в социальной сети - не любил оставлять за собой хлам, но передумал, улыбнулся и помолодежному лихо написал в статусах первое попавшее в голову: «Махнул в Грецию. Люблю. Скучаю. Буду нескоро:)» Стопка чистой одежды ждала его с вечера. Не спеша оделся, поправил орденские планки перед зеркалом.

21

Привычно спускался по гулкой лестнице, проигнорировав древний лифт - не ладилось чего-то у него с этой старинной железякой. То застрянет, то конечность прищемит. Похрупал по свежему утреннему снегу до здания Сбербанка, к еще одной полезной штуке - платежному терминалу, где без очереди, не торопясь, можно заплатить за квартиру. Пару раз сходили с Аленкой, и все, освоил. Дома он собрал весь старый гардероб, в два приема вынес на мусорку. Верхнюю, еще крепкую одежду и обувь в бак кидать не стал, опустил рядом, в большом узле из пледа. Документы на квартиру, деньги, конверт от нотариуса и записку Алене положил на ноутбук. Наградные пистолет и нож он оставил в конторе, когда заходил повидать своих. Рядом растерянно крутился домовик, старик видел боковым зрением его беспокойный кошачий силуэт. Еще одно дело. Соседка открыла сразу, улыбчивая, уютная питерская старушка, пахнущая сдобой. Взяла припорошенными мукой руками ключ и коробочку-аквариум с единственной рыбкой. Приютила до прихода Алены, славной патронажной сестры, практически дочки. На пару дней, до следующих уколов. «Они завтракают... Заведующая ходит по салону, разливает чай из большого китайского термоса с хризантемами. Оставляет в каждой маленькой ладошке по шоколадной конфете». От оранжевых мягких плодов не отвести глаз. Как на подбор, ни одного темного пятнышка, сыто отблескивают магазинными лампами. Словно красивая перегоревшая гирлянда на елке - трогать и любоваться - сколько угодно, но включить - никогда. Мертвые шары-лампочки, почившие задолго до доставки в супермаркет, во время химической обработки, а некоторые еще раньше, во время сбора урожая. Иваныч по очереди брал плоды из ящика и удрученно качал головой. Ни теплого толчка в руку, ни покалывания и видений. Убиты наповал на продуктовом фронте. Сильный удар в плечо прервал невеселую нить его мыслей и опрокинул на пол. Полная молодая дама, в шикарной шубе, даже не обернулась и продолжала толкать свою тележку-ледокол к распродажному оа22

зису. Иваныч успел сгруппироваться, зацепил на лету пару ящиков и почти не ушибся. Собрал, как мог, разбежавшиеся по затоптанному полу мандарины и вдруг увидел несколько ящиков, сиротливо стоящих в углу зала. Маленькие мандаринки-солнышки весело лежали среди веточек и листочков, и видимо, этот мусор и отпугивал покупателей. Старик сразу почувствовал тепло и любимый запах.

- Спасибо, дочка! - поблагодарил он удаляющуюся шубу. Иваныч давно привык и не задумывался, как приходит знание. Предмет словно растворялся в руке, закатывались глаза, и он видел. Словно в ноутбуке - вкладка "Свойства" рассказывала все о нужном объекте. Нахлынула знакомая нега, и старик увидел море - спокойное, лазурное. Ящики с плодами лежали совсем недалеко от воды, рядом с дорогой. Взгляд путешествовал вокруг и Иваныч увидел здание с красивой деревянной вывеской. Он узнал греческий. «Таверна «Божественный вкус» - мягко пришло понимание. Неподалеку, на зеленой от кипарисов и мандариновых деревьев горе, стоял каменный монастырь. Узловатые мужские руки монаха с плетеным нитяным браслетом на левом запястье. «Комбоскини» - стукнуло в голову замысловатое название. Плоды были еще зеленые и срезались вместе с черешком и длинным крепким листочком. Дозреют в пути. То, что надо. Довольный Иваныч бережно складывал оранжевые солнышки в пакет. «Скоро... Скоро они въедут в город». Валентина была зла. Зла на всех - на праздник, на людей, битком набившихся в супермаркет. Словно специально ждали последний день года, чтобы затариться продуктами на весь новый. Но больше всех она злилась на Женьку. Этот скотина умудрился в самый последний миг отменить свидание. Позвонил так, спокойненько, пожелал хорошего Нового года и сказал, что все плохо. Жена любимая заболела. Галимая отмазка. И, вдобавок, отключил телефон, животное. Валя так хотела, чтобы он остался на эту праздничную ночь. Не смотрел постоянно на часы, не проверял сотовый. Наготовила его любимых вкусностей...

23

Поплакала. Вспомнила крохотного Лешку, в тысячный раз проклиная свое малодушие. Девчонка-детдомовка, одна в чужом городе, без денег, без угла. Дружок испарился с концами, оставив только долги по съемной комнате и изношенные летние сандалии. Думала ли она, что через несколько лет так поднимется на косметике? Достала закатанную в пластик картинку из журнала. Огненно-рыжий мальчишка, весь обсыпанный конопушками. Таким она представляла себе сына, хоть и видела всего раз, пять лет назад, когда акушер держал его, синюшного, склизкого какого-то, на ладони и хлопал по мокрой спинке. И еще она запомнила короткие, слипшиеся рыжие волосенки. Запоздалые поиски сужали круг, и оставалось всего несколько детских домов, где она не побывала. Успокоилась. Залезла в горячую ванну, выпила пару бокалов любимого вермута. Полюбовалась на себя в зеркало: «Красавица и умница, как и положено настоящей бизнесвумен. Еще немного, и найдешь ты Лешку! А там, совсем скоро, встретишь своего рыжего принца на белом коне!» Пошла по магазинам, развеяться. Сначала она думала, что просто задела ящики с чем-то: накануне праздника весь зал забили товаром, невозможно проехаться с тележкой. Шла, не заморачиваясь, только ловила на себе неприязненные взгляды. Потом все-таки обернулась и увидела старика, который ползал по грязному полу и собирал раскатившиеся плоды. Старик был так похож на отца, земля ему пухом, что она чуть не бросилась туда же, на пол, помогать. Сдержалась. Смахнула слезу, отругала себя за сентиментальность. Приняла надменный вид. Шла в отдалении, не выпуская деда из виду, на ходу подхватила и бросила в тележку бутылку хорошего коньяка, каких-то деликатесов в прозрачных блистерах. Примет извинения, выпьет-закусит, и еще спасибо скажет, что ее повстречал. Курила в своем малиновом Grand Cherokee и ждала. А увидела старика с большим прозрачным кульком, с теми самыми мандаринами, сердце ёкнуло почему-то. Ехала тихонько за ним, пропуская мимо ушей сигналы вечно спешащих злобных водителей и не решалась приблизиться. Дед, кстати, весьма странно себя вел. Шел не торопясь, улыбался, разглядывал людей. Потом вдруг подходил крепкой военной походкой и протягивал мандарин. Валентина даже испугалась 24

- вдруг маньяк какой-нибудь... Но все было тихо, старик улыбался и не спеша шел дальше, люди вслед смеялись и благодарили. Потом пришла СМС - Женька включил телефон. Припарковалась на обочине, сидела и смотрела на мобильник, звонить или не звонить? А когда постучали в стекло, от испуга выронила аппарат. Старик узнал ее. Стоял, улыбался, держа свой пакет. Валентина, отчего-то волнуясь, совсем потеряла бдительность, открыла дверцу, а не окошко. Собиралась прощения просить, но в горле пересохло. Старик прекратил улыбаться, смотрел грустно поверх ее головы, прикрыв веки.

- Хорошего тебе праздника, милая, - негромко сказал он, протягивая мандарин, - ты славная девочка, будь мужественной, все у тебя получится... Старик помедлил немного и протянул еще один плод.

- Возьми, пригодится! Только сразу не ешь! Валя сидела робко, как мышка, смотрела на теплые оранжевые солнышки на ладони и наблюдала, как они потихоньку расплываются. А когда слезы высохли - старика и след простыл. Елку перед супермаркетом совсем запорошило снегом. Огонечки, скрытые под белым одеялом, светили негромко и таинственно. Люди забегали в зеркальную душную громадину, выскакивая, как ошпаренные, обратно, с огромными пакетами, спеша поскорее добраться до дома. Александр сидел в машине и лениво тыкал в телефон. Дурацким фоном шипела и переругивалась на полицейской волне рация, он автоматически, не задумываясь, отвечал дежурному. Все было скучно и кисло. Света позвонила и все отменила - что-то там у нее поменялось, муж дома остался. Скоро он, Саня сменится, придет домой и остается один. Люди будут пить утреннее шампанское, есть вкусные настоявшиеся салаты и остывшие куриные ножки, а он тупо сядет на продавленный диван тянуть пиво и досматривать новогодние шоу. И уснет с недопитой бутылкой под завывание попсовой примадонны. Можно, конечно, сгонять в круглосуточный магазин, купить чего-нибудь к празднику. Но делать это только для себя совсем не хотелось. Не планировал он остаться один. Собирался встретить в 25

тепле и уюте, со смешной и любвеобильной Светкой, купаясь в новогодних запахах хвои, мандаринов и салатов. Напарник задерживался. Бедолага Михайлов отбежал в супермаркет, в туалет и за таблетками, ну и прикупить в кафе горячего. Не горячительного. Только бы не пончики, с кривой ухмылкой подумал Саня. Будем как два копа в плохом фильме, зеленый детдомовский дурачок и умудренный опытом многодетный отец. Припудренные сахаром пончики из коробки есть, запивая дерьмовым кофе. Старика он приметил сразу - выделялся поведением. Подходил неторопливо к людям, улыбался. Сашка хотел выйти из машины и шугануть попрошайку, но вдруг увидел необычное - старик просто ходил и раздавал мандарины. Подивился, но не особо, еще не то видел. Снова отвлекся, читая на экранчике смартфона последние новости. Странный дед постучал в стекло. Сашка недовольно приоткрыл окошко и вопросительно кивнул.

- С праздником тебя, сынок! - сказал, улыбаясь, старик, глядя немного поверх головы, протягивая на ладони теплую мандаринку. - Тяжелая у тебя работа, береги себя! Сашка оттаял.

- И тебе здоровья, отец, - он никогда не говорил этих простых слов и поежился от странного чувства - обижать кто будет - обращайся... А дед, словно его не слышал - выправка ладная, офицерская, стоит, бормочет про себя.

- Что я сделать могу? Под колеса бросится? Так ведь не остановится даже, переедет и дальше... Тут посерьезнее что-то надо. Очнулся, кивнул на прощание и пошел дальше, прижимая отощавший наполовину кулек. А у Сашки защемило сердце. Так когда-то уходил от него его дед, фронтовик и просто хороший мужик. Сашка тогда подумал, что больше его не увидит, сидел на крылечке детского дома и все не мог его окликнуть, догнать и обнять. Кругом бегали мальчишки, и он не хотел показывать слабость.

- И ты береги себя, отец!- запоздало крикнул он, но старик уже пропал.

- Каждый год он так, - проскрипели рядом.

26

Сашка повернул голову и увидел бабульку с деревянной лопатой.

- Блокадник... Ходит, поздравляет всех, мандаринки раздает. Сколько себя помню, каждый год появляется. Один раз на костылях прискакал, весь в бинтах, но со своими мандаринами. И мне как-то одну дал. Хорошо тот год помню, я замуж выскочила, на море съездила, как мечтала. Легкая у него рука, все жду, когда снова ко мне подойдет. Раньше думала - дурость, блажь. А теперь... Слава Богу, люди у нас такие есть! Ненасытный Михайлов принес шаурму. И пончики. Спасибо, что без кофе. Собачатинку напарник умял сам, дважды - Сашка от шаурмы отказался. Вышел на улицу, обошел торговый центр, размял ноги. Когда подходил к машине, увидел неладное.

- Сань, по ходу у меня аппендицит, - просипел белый Михайлов. - Гони в областную... Утомленная галдящими, смеющимися, перепачканными конфетами "солнышками" Надежда похрапывала в кресле, прижимая к себе пестрый термос. Дядя Толя с улыбкой поглядывал за ребятишками в зеркало. Хороший сюрприз им сделали - показать Питер, елку... Еще бы подарков - роскошных, праздничных. Нет, не получилось - спонсор извинился, мол, конец года, платежи не пришли, наличных нет. Возможно позднее, на Рождество... Он очень их любил. Величал каждого по имени, помнил историю появления в детдоме. Знал, что кому нравится. Постоянно таскал из дома Марьины пироги, чтобы побаловать своих воробьев. Чинил игрушки и обувь, рассказывал сказки и рассказы из своей богатой на приключения жизни. О далекой и прекрасной стране Советский Союз, про трудолюбивых отважных людей и их счастливых детей, которые в ней жили. Когда не стало Маши, совсем перебрался в детдом, замещая водителя, сторожа и дворника. Снова заколол бок. Дядя Толя полез в карман за нитроглицерином - несколько крупинок лежали в прозрачном пакетике с клапаном, чтобы было удобнее достать или просто впиться и распотрошить тонкую пленку зубами. Свет вдруг мигнул и померк. Дядя Толя успел выдернуть ключи, вцепился в ручник и умер.

27

Автобус впереди завилял, выбил сноп искр о дорожное ограждение, дернулся, рванул дальше. Они въезжали на мост. Сашка чертыхнулся, газанул, обгоняя и обмер. Водитель лежал на руле и признаков жизни не проявлял. А на лобовом стекле белел листок. Сначала Валя увидела бесчувственного водителя, а потом надпись на приближающемся автобусе. Четыре простые буквы: «ДЕТИ». А ниже помельче: «Детский дом № 2». Сейчас автобус скользнет в сторону, пробьет заграждение и упадет в ледяную воду. Валя, не успев подумать, вывернула руль и бросила джип под колесо автобуса. Время как-то сразу растянулась, почти замерло. Она успела заметить полицейскую мигалку, попрощаться с Лешкой и рыжим принцем, посмотреться в зеркало, когда раздался удар. Как завороженный Сашка смотрел на встречный внедорожник. Девушка с огненно-рыжими волосами, виновато улыбнулась и совершила то, что собирался сделать он сам - кинула машину под автобус. Саня крутанул руль и загнал Ford под другое колесо.

-Э то же дети! ДЕТИ! Там дети... Сашка не сразу сообразил, что орет он сам. Бежал, махал окровавленной шапкой остановившимся машинам. С криком вывернул дверь-гармошку и протиснулся в салон. Сзади голосили люди, водители и прохожие, побросав сумки и машины, хрустели снегом, подбегая к автобусу. Он хватал испуганных, как мышат, ребятишек, передавал на выход, где их сразу принимали теплые руки, ощупывали, кутали в куртки и пальто. Автобус быстро опустел, но Сашка не унимался. Бегал по салону, заглядывал, ощупывал кресла. На последних местах обнаружил теплый комочек. Прижал, выскочил на улицу. Успел сделать несколько морозных глотков, как огненный вихрь выхватил у него из рук мальчишку - испуганного, рыжего и с воем прижал к себе.

28

Сашка медленно обошел джип, стараясь не улыбаться. Пощупал вмятину, посмотрел на отлетевший номер.

- Нарушаем, гражданочка?!- начал он и... поскользнулся. Форменная шапка слетела и обнажила ежик рыжих волос. Валя выскочила из машины, оставив своего зареванного пацана на уцелевшем водительском сидении, тряхнула огненными прядями словно пламя над головой взвилось. Обескуражено глянула на Сашку и вдруг бросилась ему на шею. Обняла и зацеловала: в конопатый нос, в скулы, в рыжую щетину.

- Спасибо!.. Спасибо тебе!!! И он, кажется, отвечал ей тем же. Когда пришли в себя, удивленно опустили взгляд: мальчишка, очень похожий на конопатого Антошку из мультфильма, прижался к ним, крепко обхватив руками, и тихонько всхлипывал. И совершенно не собирался их отпускать. Мост несколько раз перестраивали... Многое изменилось, но его детский, призрачный след у той чугунной ограды, украшенной венком, якорем и звездой, остался. Иваныч в последний раз посмотрел на начало моста, разглядел на обочине автобус, разбитый красный джип и белую помятую полицейскую машину. Детишек, напуганных и целых. Слушал далекие и такие близкие голоса. «Ленинградцы вы мои дорогие»... В руке осталась одна единственная мандаринка. Старик неторопливо почистил ее, медленно, с удовольствием съел, разгрызая горькие косточки. Их с Михайловым сняли с дежурства - напарника увезли в хирургию. Сашка заскочил в отделение, сдал оружие и написал объяснительную. Он спешил, делал все быстро, совсем не стесняясь глупой счастливой улыбки. Торопился Сашка в больницу, к Вале и Лешке-Антошке. И почему он раньше не встретил эту красавицу?! Огневолосая героиня ни в какую не хотела расставаться с пацаном, все твердила, что нашла сына. Парнишка вцепился в нее как клещ и не отпускал. Когда Сашка засобирался, разрыдалась, повиснув на шее. Так и сидели втроем. Нужно было отпросить ребенка у врачей на новогоднюю ночь и... Праздновать вместе!

29

Когда проскакивал через окошко дежурного, был пойман и дружески обнят медведем Игорем.

- Ну, ты красавец, - хлопал тот по плечу, - сейчас руку мыть месяц не буду!

- Мой, еще пожму! Как тут, тихо?!

- Мелочи!.. Все спокойно для Нового года: пара ожогов фейерверками, Семенова опять своего алкаша сдала, а потом отбивала обратно. Да, еще случай непонятный. Старик на Ушаковском мосту умер, недалеко от вас. Не замерз, не ограблен. Сердце, говорят, остановилось. Свидетели рассказали, ходил, апельсины раздавал.

- Мандарины... - онемевшими губами поправил Сашка.

- Слышал уже, да?! Забрали его. Говорят, крутой дед, ветеран ГРУ. Контора и забрала. *** Ноги не слушались. Газеты, для тепла проложенные между майкой и рубашкой уже не согревали. Ванька медленно сползал по чугунной ограде моста вниз, чувствуя, как уходит жизнь. Он уже знал, что не встанет. Сначала будет холодно и больно, но потом все пройдет, просто придет сон. У Джека Лондона читал, кажется. Голос, настойчивый и командный, упорно пробивался сквозь туман. Ваньку трясли, били по щекам и терли закоченевшие ладошки в подпаленных «зажигалкой» варежках. Руки отогрелись и заныли. В рот влили огненную гадость, которая прожгла горло и желудок, но вернула тепло. Самое удивительное было то, что лежало у немолодого солдата в ладони. Так дико и сказочно, среди серого, полуразрушенного города смотрелась эта мягкая оранжевая мандаринка.

- Сынок, держись! - бодро начал солдат, но глаза были влажные, он то и дело вытирал их закопченным рукавом телогрейки.

- Лед крепкий, уже три рейса сделали. Скоро до вас хлебушек дойдет... Ванька съел мандаринку всю, тщательно разгрыз горькие косточки, а потом, морщась от удовольствия, медленно сжевал сладковатую, терпкую кожуру. Солнышко жизни разгоралось в нем с новой силой, и Ванька, улыбаясь, держась за ограду моста, осторожной походкой разведчика-могиканина в кожаных мокасинах, заковылял к соседнему двору на дежурство.

30

Надежда Лазарева ДЕРЕВЕНСКИЕ ВСТРЕЧИНЫ Пропели петухи. Светлана открыла глаза и улыбнулась: рядом на подушке лежала вихрастая голова. В соседней комнате спал Игнат с женой, и мерно сопели дети. «Хоть и кончилась война проклятая, а сколько ещё после войны хлебнула горя жинка-то его»... – подумалось Светлане, которая мыслями вернулась в прошлое и припомнила бесконечные часы, проведённые ею на болоте, когда по утрам совсем не хотелось улыбаться...

- Ба-бонь-ки! Бабоньки! Вы слыхали?! Мужики возвернулись!

- Брешешь? Да чьи?!

- То кобель твой брешет! А они от самого райцентра с председательшей прикатили!

- Чьи мужики!? Чьи!? Дура, да не молчи ж ты! А-а... да чтоб тебя!

- Карноуховой Нюрки сын! Да ещё Игнат Попов, у которого жена... того...

- Господи!.. Да Нюрка-то где!?

- Дык... скирды глядеть пошла... Кака ж Нюрка счастливая!

- Да беги ж за ей! Деревенские куры разбегались, уворачиваясь от быстрых ног возбуждённой детворы, сопровождавшей машину. Женщины и старики высовывались со всех дворов, пытаясь разглядеть сидящих в кузове. Наконец машина остановилась возле сельсовета, над крышей которого полоскался на ветру красный стяг, а возле крылечка уже разрасталась толпа. Из кабины вышла председательница колхоза с видом гордым и торжественным. За закрытыми бортами кузова в серо-белёсых гимнастёрках, увешенные боевыми наградами, сидели двое красноармейцев, которых видно было только по грудь. Чьи-то руки уже открыли борта машины, и председательница, по своей привычке давно обходиться без помощи - коль все мужики ещё не пришли с фронта, запрыгнула в кузов машины и вдруг както легко подхватила одного из бойцов. Другой кинулся ей на по31

мощь, и вместе они вытащили ящик на колёсиках, на котором сидел человеческий обрубок. От такого зрелища какая-то бабка в толпе ахнула и завыла, прикрывая рот рукой. Кто-то цыкнул на неё: "Цыц, дура старая! Живой ведь..."

- Карноухов Федька вернулся... - пронеслось по толпе. Сам Федька улыбался и, крутя вихрастой головой, искал кого-то глазами среди собравшихся, но не находил. Второй красноармеец не был таким улыбчивым.

- Игнат! Живой!- заорала какая-то баба в голос, – Игнатушка, а жинка-то твоя... Ох! Женщина кинулась на шею красноармейцу. Возле ящика Фёдора на колени упал дед Ефим, чтобы обнять внука, по старческим щекам покатились слёзы. Более не сдерживаясь, односельчане кинулись к фронтовикам обниматься. Под ногами в толпе оказалась деревенская шавка, на которую кто-то, проталкиваясь вперёд, немилосердно наступил, и она жалобно завизжала. Каждый хотел дотянуться до вернувшихся с фронта, женщины зацеловывали мужские лица и тут же сами заливались слезами; ребятишки, оттеснённые взрослыми, пытались пробиться поближе, а когда у них это наконец получалось, то только и могли, что с детской непосредственностью и немым обожанием заглянуть в глаза настоящему герою Красной Армии. Всюду слышались радостные всхлипывания, шмыганье носов и покрякивания дедов, которые размашисто расцеловав Федора и Игната, старались поскорее то закашляться, то закурить, чтобы предательски выступившие слёзы не покатились по суровым стариковским лицам. У молодых девок горели щёки и блестели глаза. Первые мужики начали возвращаться в село!

- Фе-дю-ня!!! - запыхавшаяся мать, растолкав всех, бросилась к сидящему на ящике сыну. Сгребла в объятья... а ног-то нет.

- Мама... ты только не плачь, мамочка! Не плачь, родная, руки-то целы! Мы ещё с тобой заживём - раз война кончилась. Слышишь, мама, главное, что Гитлеру капут!

- Господи! Жив! Жив! Я уж думала… Вернулся! Что ж так долго не писал!?

- Я писал, видать не дошли. А есть ещё кто жив... с нашей улицы?!

32

- Так кого ж тебе надобно? Немцы в деревне столько народу поперестреляли–поперевешали... Ироды! В этот момент Игнат, высвободившись из объятий односельчан, вдруг бросился на крючковатого деда, который появился возле сельсовета. Старик хотел было ретироваться, но фронтовик уже сцапал его и, держа за грудки, стал бешено трясти. После того, как фронтовику посекло осколками разорвавшегося снаряда затылок, он не мог внятно говорить; всё, что получалось у него, это открывая рот, мычать. И теперь Игнат, побагровев от злобы, уже не мычал, а рычал, но дед делал вид, что не понимает, чем мог провиниться. Тогда красноармеец выхватил из кармана гимнастёрки замызганное письмо и стал в ярости потрясать им перед дедовым носом, призывая того к ответу. В присланном из родного села письме дед писал: "Игнат, а жена-то твоя Галька - гадина ползучая. Снюхалась с немцами, и сам я видел, как сохли их вражеские портянки на дворе твоего дома. А ты как есть должен знать, что и свалялась она с ними и что она есть паскуда и немецкая подстилка. Шлюху эту курляндскую арестовали, дабы ответила она за поганство своё перед Советской властью. Корзун О.П." Наконец дед, не выдержав напора, заорал во всё горло: - Люди! За что ж меня?! Что Галька под немцами валялась, так про то всё село знает! Игнат оторопело выпустил деда Корзуна и, ища ответа в глазах односельчан, с надеждой впялился в их лица, но они, не зная что сказать, прятали от него глаза... Шли спешные приготовления, сегодня гулять намеривались всем селом. Вот только изба тесная... Женщины радостно и суетливо накрывали столы. Только Игнату было не до праздника. Он угрюмо сидел в сторонке в клубах табачного дыма, курил одну за одной папиросы и пил один. Рядом крутился дед Корзун и словоохотливо приговаривал: - Ты выпей - тебе и полегчает. Не стоит эта курва слёз твоих... Шалава, как есть шалава! Вдруг дверь в избу с размаха открылась, и на пороге появился ещё один гость.

33

- Ах, ты падлюка, наушник поганый! - закричала на деда вошедшая Серафима Львовна - деревенская учительница, которая в свои преклонные лета хоть и ходила с бодожком, а по всему было видно, что была ещё не по годам крепка и авторитета своего учительского нисколько не утратила; а если надо было, то могла и взрослого по своей многолетней привычке, не стесняясь, за уши отодрать. Дед кинулся в угол хаты под образа, потому что вошедшая уже перегородила тому дорогу к бегству. Игнат пьяно и устало повернул голову. Увидев ту, что с малолетства его читать учила, он от невероятного стыда за жену закрыл лицо руками, давая понять, что не желает сейчас никого видеть, даже её, Серафиму Львовну.

- Ах, сволота! Я ж тебя насквозь вижу! - не унималась гостья, со всей силы тыча своим бодожком в Корзуна, которому в углу под образами некуда было от неё деться, так как с другой стороны деда подпирал массивный старый комод.

– А ты, Игнатушка, чего глаза-то от людей прячешь!? Я тебе как есть скажу... не смолчу! Клевещет хрыч старый! Детей она сберегала, потому и пошла за кусок хлеба в прачки да поломойки! А знаешь ли ты, какой у нас в деревне голод при немцах был?! Всё под чистую забирали! А что портянками немецкими весь двор завешен был, так то правда, и люди скажут - стирала она на немцев. Может, скажешь, что лучше надо было в лес к партизанам с тремято детями бежать, чем немецкие портки стирать?.. Так зимой и с партизанами в лесу тоже что-то жрать надо! А ну-ка, расскажи, Любка, как ты немецкому офицеру машину мыла! - обернулась Серафима Львовна к помогающей накрывать на стол женщине. Что, скажешь, брешу? Женщина потупила глаза.

- Знаю, не скажешь так... А я скажу, почему не скажешь... Потому что у тебя у самой тоже дети дома... есть просили! Потому-то ты и каждую брызгу на машине той поганой подолом своим тёрла... чтоб не пнул тебя фашист, если грязь найдёт, а хлеба кинул, как собаке! Что, бабоньки, разве неправду говорю?! Бросившие накрывать столы женщины смотрели на Серафиму Львовну во все глаза и кивали.

- А знаешь ли ты, Игнат, что она закорючки немецкие умудрялась перерисовывать с документов в комендатуре... Я те закорючки разбирала да перевод делала... Верке передавала. А за что 34

Верку повесили - так вся деревня помнит. Верка неделю на верёвке болталась с табличкой "Партизан". Да ты в глаза мне, Игнат, смотри! Неужто я, которая тебя выучила, буду врать тебе!? С этими словами Серафима Львовна схватила Игната за плечи и подняла со стула одним рывком.

- Галина твоя ни дня тебя не позорила! Никого не слушай! Игнат разевал рот и, жадно хватая им воздух, пытался что-то сказать. Улучив момент, дед Корзун выскочил из угла и закричал: - Да только лазил на неё немец! Лазил!

- Ах, гнида, ты думаешь, я не знаю, за что ты на Галку старый зуб имеешь?! Мстишь, паскуда, что она не дала тебе складское сукно к рукам прибрать!? У-у! Счас я тебе! - и учительница уже было шагнула по направлению к Корзуну, однако тот мигом очутился в сенях и был таков.

- А ты, Игнат, знай, Галка твоя ко мне приходила: Христом Богом меня молила... сама, говорит, не смогу полоснуть себя ножом по лицу, так, чтобы окриветь... чтобы немчура на неё, такую уродину, не поглядела. А я ей лучше присоветовала... старушечье своё тряпьё дала, волосы выстригла, будто после тифа... да зубы гуталином зачернила; а лицо да руки она в страшных цыпках стала держать - я надоумила как. Так и ходила по деревне, будто старуха какая немытая. Неправда, что немец на неё позарился! Неправда! Бабоньки, да подтвердите! Женщины закивали.

- Оболгали жинку твою! Игнат плакал.

- А теперь смекай, Игнат, кто написал донос на жену твою, когда наши село освободили, и по чьей вине дети твои в детдоме... Смекаешь? То-то же! Если спросют - я первая свидетелем пойду! Да и среди партизанов найдутся люди, кто подтвердит, откуда сведения брались... Председательша сказала, что всем селом письмо следователю напишем! Все, кто совесть имеет, все подпишутся! Там разберутся, кто пособник, а кто нет... А что слух по деревне пошёл, так то от паскуды Корзуна да от недоумения, как она сумела трёх детей своих уберечь, когда стольких из села в Германию угнали. А что дети твои почти год и в пургу и в дождь в землянке на болоте вместе с сёстрами Коваленко отсиживались, так про то люди позабыли что ли!?

35

- Не забыли! Баба Серафима, не забыли! - раздался звонкий детский голос. - Да я за тётю Галю... да я... Я товарищу Сталину письмо напишу! Всё ему расскажу... как тётя Галя своих детей да меня со Светкой на болоте схоронила! Все обернулись и увидели недавно пришедшую худенькую девочку лет десяти, младшую из сестёр Коваленко. Игнат порывисто подхватил ребёнка на руки и прижал к груди, как своего. На его лице сквозь слёзы засияла улыбка. Огромный груз свалился с его плеч: быть сегодня и у него на душе празднику!

- А твоя старшая сестра Светка... тоже жива?! - встрял в разговор вдруг встрепенувшийся Фёдор.

- Жива. Чё ей сделается! - по-взрослому ответила девочка.

- А что ж тогда носу не кажет? - допытывался Фёдор.

- Да кто её знает... Воды натаскала, мыться кинулась. Беги, говорит, по селу... хоть из-под земли мне, чтоб кусок свеклы достала!

- Свеклы?.. Зачем?

- Вот и я подумала: зачем? Но раздобыть - раздобыла. А она давай ей щёки да губы малевать. А ещё карандаш наслюнила да брови набасурманила.

- Во как... - задумчиво произнёс Фёдор. Народу в избу набилось - не протолкнуться. Общими усилиями односельчан на столах оказались непритязательные продукты, вытащенные из всех заначек по такому радостному поводу. Кто-то принёс картошку в мундирах, кто-то сало; квашеная и аппетитно хрустящая капустка соседствовала с кривыми солёными огурцами и кусками пористого домашнего хлеба; дымились миски с кислыми щами, и красовались на столе, вздрагивая от топота многочисленных ног, мутные бутылки с самогоном. Федор, уже изрядно захмелевший, сидел на возвышении во главе стола, и, как всегда широко улыбаясь, шутил, что его водрузили сюда, словно самовар, у которого, как известно, тоже коротенькие ножки. Все смеялись над тем, как он комично изображал этот самый самовар, разливая всем самогон через воображаемый краник. Рядом, чуть ли не ежеминутно поправляя сыну взлохмаченные вихры, сидела мать и не могла наглядеться на смеющегося сына. Игнат обнимал гармонь и тоже пьяно и счастливо улыбался.

36

Председательница встала, это означало, что она сейчас будет говорить, все замолкли и обратили свои взоры на неё.

- За Великую Победу над врагом! - с большим чувством сказала она после паузы и, подняв стопку, залпом выпила.

- За Ро-ди-ну! За товарища Сталина!!! - заорал Фёдор пьяным басом. Все встали, и каждый с увлажнившимися глазами опрокинул полную стопку за самое для себя святое. Бабы пили, морщились, ойкали и хватались за огурцы, закусывая уж очень крепкий первач. Фёдор забрал у Игната гармошку и, с чувством обняв инструмент, вдруг широко растянул её меха и разудало запел, почти заорал: - Я но-же-нек лишился!!! Но это не бе-да! Женилка-то на месте! Коль колом встанет б.." Тут певец вдруг осёкся на полуслове, меха гармони выдохнули и издали жалобный звук, так как в дверях появилась Светка Коваленко, сияя, как новый медный грош. На её румяном лице светилась смущённая улыбка, ещё влажные волосы были собраны тугим узлом на затылке, а по лбу и вискам маленькими кудряшками красиво лежали выбившиеся из косы золотистые прядки. На плечах пухленькой девушки красовался нарядный цветастый платок, взятый у соседки напрокат по случаю торжественных встречин. Справившись со своим волнением, Фёдор шутливо осклабился: - Садись, соседушка! Садись! Ах! Какая сочная баба-то ты теперь! Так бы и ущипнул тебя за такую славную титьку, да боюсь, что с тебя тотчас сок брызнет во все стороны! Услышав это, мать Федьки для порядка, любя, дала тому затрещину.

- Охальник! Каким был наглецом, таким и остался! - беззлобно отчитала она сына. Светкины щёки под свекольным румянцем и вовсе стали пунцового цвета. А Фёдор не унимался: - Что ж ты меня, соседушка, вдоль хребтины граблями-то не протянешь!? А? Или не помнишь, как отхаживала меня ими до войны!? Светлана молчала и только метала молнии глазами, не красными на её лице оставались теперь только зубы. А Фёдор не собирался униматься: 37

- От граблей-то я теперь далеко не убегу... Зато на руках завсегда больше всех отжимался! Ох, бабоньки, берегитесь, коли дотянусь и вцеплюсь в чей подол, как клещ! Не отцепитесь тогда от меня! Ох, и порадую! И, расхохотавшись, дотянулся и ущипнул за бок ни много ни мало саму председательницу колхоза. Та взвизгнула, совсем как молодая девка, и беззлобно замахнулась на наглеца. А Фёдор, гогоча во всю глотку, в шутку откинулся назад, якобы уворачиваясь от её затрещины... и вдруг со страшным грохотом повалился под стол со своего возвышения. Все замерли, но раскатистый смех Фёдора не смолк ни на секунду, продолжая доноситься теперь уже из-под стола. Мгновенно возле лежащего на полу фронтовика очутилась Светлана, а с другой стороны мать, они силились его поднять с пола, где он продолжал просто покатываться со смеху. В хате тоже уже стоял общий пьяный хохот, и кто-то предлагал всем выпить и за настоящих мужиков, и за клещей. Вдруг Фёдор, увидев рядом склонившееся лицо Светланы, и вправду вцепился в неё своими ручищами, как и обещал – словно клещ. Заметив это, дед Ефим, поднял за локоть мать Фёдора со словами: - Да что ты нянькаешься с ним! Пусть парень после войны хоть за бабу подержится! Иди уже! Иди! Мать нехотя оставила смеющегося сына лежать на полу на Светкино попеченье. А Фёдор, как всегда, склабясь и смеясь, начал во всю пользоваться предоставившейся ему счастливой возможностью и привлёк девку к себе как следует, которая к его удивлению и не собиралась оказывать сопротивления. Светка вдруг с волнением затараторила: - Федя, Феденька, неужто ты мне ещё тех граблей не простил? Забудь! Забудь! Дурой была... ох, какой же была дурой! Корчила из себя да кобенилась!.. На проводины твои даже не пошла - да я все четыре года себя за это кляла! Вот, думала, коли дождуся с войны, так не буду впредь уж артачиться...

- Дождуся с войны?.. - непонимающе и уже серьёзно переспросил Фёдор. - Так что ж получается... Ты меня ждала, что ли?... Неужто?!

- Ждала!

- Что ж на фронт не писала?.. Зачем смолчала?!

38

- Зато сейчас не смолчу! Не смолчу и минуты! - выпалила девушка и, набрав полную грудь воздуха, вдруг ошарашила: - Замуж меня возьми!!! Ни минуты не пожалеешь! Берешь - аль нет!?

- Во как!!! - до крайности изумился Фёдор такой внезапной перемене в Светлане. - Неужто и впрямь?!... Да я ж безногий... А такую, как ты, любой, даже генерал, за себя возьмёт, или кто не калека... Мужики поприходят с фронта и с руками тебя оторвут!

- Не хочешь... Другую, значит, приглядел?! - взвилась Светка и давай вырываться.

- Что ты! Дура! Да я тебя всю войну... Значит, пойдешь за меня?! За калеку?!

- Ой, пойду, Феденька, пойду... Побегу!!!

- Же-ню-сь!!! - завопил Фёдор так, что у Светки зазвенело в ушах. – Ей-богу, женюсь! - продолжал он орать, перекрикивая пьяный гомон. В следующую же секунду Фёдора подхватили и усадили на прежнее место. Почти обезумев от свалившегося на него внезапного счастья, фронтовик горланил что есть мочи.

- Мама!!! Ма-ма! Мы со Светкой поженимся!

- Господи Боже мой! - всплеснула руками подбежавшая мать.

- Да как скоро сговорились-то! Ну, Светка, ну удивила!.. Какая ты, оказывается!.. Да не по пьяни ли? Не шутите? В ответ на материны слова Фёдор несдержанно привлёк к себе сияющую Светку и смачно поцеловал в губы. Светлана пыталась хоть как-то прикрыть себя с Фёдором платком от посторонних взглядов. Увидев сына с соседкой такими безмерно счастливыми, мать уж не сомневаясь ни в чём, заохала и прослезилась; а Игнат, встав, громко и непонятно промычал: - Мом-фмо!!! Но все всё поняли и дружно подхватили: "Горь-ко! Горько! Го-о-орько!!!" Федька шустро нырнул под Светкин платок и опять впился в её губы, а потом, наплевав на все приличия, стал несдержанно обнимать свою аппетитную невесту, которая в ответ на это лихо лупцевала его по наглым рукам, а сама и смеялась, и плакала от счастья одновременно. Мать Фёдора опять прослезилась уже в который раз за день. Серафима Львовна крестила Фёдора и Светлану, причитая и выти39

рая слёзы. Дед Ефим навалился, обнял и расцеловал внука и будущую невестку. Бабы шумно обсуждали поразительную новость, о том, какой Светка вдруг ушлой да шустрой оказалась: выхватила себе хоть и безногого, а всё ж-таки настоящего мужика! Заиграл на гармошке какой-то дедок, и молоденькая девчушка звонким голосом запела деревенские частушки. На единственном во всей избе свободном пятачке дед Ефим наравне с молодыми отплясывал вприсядку так, что все от удивления рты пооткрывали, и не мог никак угомониться, пока ещё силы оставались. Лично Елеевым В.П., членом КПСС, в прошлом командиром партизанского отряда, по настоянию односельчан был передан в руки следователя пакет документов по делу Поповой Галины Архиповны, на основании которых Попова Г.А. была оправдана.

40

Иван Габов «ИЗГИБ ГИТАРЫ ЖЕЛТОЙ» В кои-то веки чету Петровых пригласили в гости. На ужин. В пятницу… В назначенный час, захватив из дому коробку конфет, два пол-литровых графинчика доброй водки, капустного салата «улёт» в стеклянной баночке и недорогие подарки из «ИКЕА» для хозяйки, Петровы остановились перед тяжелой парадной дверью принимающей стороны. Петров нажал мерцающую кнопку домофона. Разбуженная кнопка отозвалась испуганно фальшивой трелью, дверь бесшумно отворилась, и супруги проследовали на второй этаж, ступая осторожно в кромешной темноте.

- Ну что вы так долго? Мы уже есть хотим, - вместо приветствия пропела хозяйка. Она стояла в тусклом квадратном коридорчике в красном кимоно с золотыми драконами. Длинные черные волосы её были стянуты сзади в большой узел, из которого торчали две параллельные спицы. «Вылитая гейша», - подумал Петров, освобождаясь с женой от верхней одежды. «Мы и опоздали-то всего на двадцать минут», - другая мысль пролетела в его голове, словно пуля контрольного выстрела. Залитый ярким светом проем кухни манил краешком стола с хромированными конечностями и парой тонких женских ног в узеньких замшевых бордовых лодочках с фиолетовыми колготками под белой скатертью и кисло-сладким ароматом жареного мяса. Петров тактично пропустил вперед супругу, затем хозяйку, и сам протиснулся в дверной проем. В центре девяти квадратных метров под холодным бесстрастным светом трехрожковой люстры возвышался стол изумительной красоты. На белом крахмальном полотне возлежали: фарфоровые и керамические глубокие, десертные и малые закусочные тарелки и салатницы; подносы и мельницы для соли и перца из нержавеющей стали; хрустальные бокалы для вина, граненые рюмки и графины. Серебряный столовый сервиз Cantori, рельефные тарелки из закаленного стекла играли бликами отраженного энергосбереженного света. Селедка под шубой, маслины, салат из 41

морепродуктов, мясная и овощная нарезки, тарталетки с икрой, тарталетки с грибами, курицей и сыром, оливье, сардины, горбуша под лимонным соусом, фруктовый салат… Бирюзово-зеленые, под цвет обоев, текстильные салфетки из хлопка и льна, украшенные темно-коричневой декоративной строчкой, подчеркивали элегантность сервировки стола. В углу, у крохотной тумбочки с маленьким плазменным телевизором на ножке, слева от прозрачных зеленых штор, прикрывающих окно и потемневший двор, восседал в оранжевой футболке муж хозяйки с взлохмаченным седым чубчиком вокруг жиденьких пегих волос. Рядом сидела рыжая Танька-разведенка с хищным взглядом черных глаз, с тонкими огненно-красными губами и бородавкой на носу. Всю правую сторону кухни занимал светло-коричневый гарнитур со встроенной техникой.

- Вот и мы, - сказала Петрова, присаживаясь. Муж хозяйки протянул Петрову вялую ручку: - А мы уже думали начинать без вас.

- Антон, - пропела хозяйка, – налей девочкам вина. Антон вскочил, схватил бутылку «Саперави». Петрова подвинула навстречу свой бокал.

- Я буду водку, - громко сказала Танька. Муж хозяйки перевел взгляд с «Саперави» на Таньку. Затем посмотрел на одинокий запотевший граненый сосуд с прозрачной жидкостью в центре стола, сел, откинулся на спинку стула. «Саперави» громыхнула о стол.

- Саша, попробуйте с супругой это, - хозяйка показала Петрову ладонью на салатницу с маринованными грибами. – Это всё Антон, - хозяйка качнула головой – как бы говоря «Вот так-то!» и посмотрела на мужа. Муж смотрел вопросительно на Петрова. Напряженность возрастала… Петров нагнулся к ножке стола, достал пакет и извлек из него стеклянный графинчик. Антон возбужденно потер ладонью правой руки свой нос. Петров достал из пакета второй графинчик. Муж хозяйки одобрительно крякнул, вскочил и снова схватил «Саперави».

42

В воздухе сновали фотоны и тосты. Хозяйка подавала горячее: - Не знаю, как удались мне эти жульены. Это ты, Марина, из ничего конфетку можешь приготовить. Настоящее произведение искусства.

- Да ладно тебе, не прибедняйся, - отвечала Петрова. – Антон вот у тебя мясо и грибы делает – пальчики оближешь. Хозяйке были приятны слова Петровой. Все как у людей. И гости – милые люди. И Антон – хоть и гражданский, а муж… Выпили под жульены. Женщины перешли в комнату на диван смотреть фотографии из недавней поездки хозяйки за границу. Антон снял со стены гитару и сел рядом в кресле. Петров, посетив места индивидуального пользования, присел на свободный венский стул.

- Это Монмартр. Сент-Шапель, - громко рассказывала хозяйка. Фотографии переходили из рук в руки. В наступившей короткой паузе под тихое звучание гитары Антон не пел, а словно бы рассказывал: «А у костра ни сесть, ни лечь… как не устанет дождик сечь… слушай, давай станцуем вальс в ритме дождя».

- Это Пантеон, - продолжала хозяйка. - А здесь, на входе — надпись «AUX GRANDS HOMMES LA PATRIE RECONNAISSANTE» - «Великим людям благодарная Отчизна».

- «В небе не виден солнца свет, в небе просвета даже нет, а под ногами не паркет, а в основном – вода»…

- А почему Антон с тобой не поехал? – спросила вдруг Танька.

- Антон? – переспросила хозяйка. Щеки её вспыхнули. Стало вдруг трудно дышать, словно золотые драконы выжгли из её легких весь воздух. Хозяйка сделала над собой усилие и продолжила: - А вот это, позади меня, мост Александра III… Антон безучастно, почти бесшумно перебирал струны. Ему наскучило это. Он встал, подошел к гражданской супруге, протянул гитару: - Спой что-нибудь. Хозяйка обняла обеими руками деку. Потом поправила спицы на голове…

43

- «Изгиб гитары желтой ты обнимаешь нежно», - с легкой хрипотцой начала она. – «Струна осколком эха пронзит тугую высь»… Перед взятием нового аккорда хозяйка старательно, но быстро разгибала четыре пальца левой кисти, и тут же пухлые подушечки устремлялись ввысь, стремительно прижимая струны на другом ладу: - «Качнется купол неба - большой и звездно-снежный»… Голос окреп. Душа замерла в томлении. Танька, не зная слов, шевелила ногами, покачивая головой в такт песни. Петрова, вспомнив стройотрядовскую юность, беззаботно подхватила: - «Как отблеск от заката костер меж сосен пляшет. Ты что грустишь, бродяга? А ну-ка улыбнись»… А хозяйка доверчиво и пронзительно выводила: - «И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет.… Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»… Вероятно из-за градуса, Петрову внезапно захотелось сделать какую-нибудь невинную шалость, например, закашлять. Он открыл было рот, вздохнул и тут же широко и громко зевнул, закатив глаза. Хозяйка остановилась удивленно и отложила гитару. Драконы негодовали. Петрова неодобрительно произнесла: - Э-эх!

- Устаю на работе, - соврал Петров. Антон подпрыгнул, вскинул театрально руки и протянул: - Так надо ж отдохнуть…

- Началось, - чуть слышно сказала хозяйка. А потом совсем тихо, для Петровой, добавила: - Привилось уже. Хозяйка с Петровой остались в комнате. Остальные прошли в кухню. Петров ловил вилкой скользкие опята. Когда казалось, что маленькой шляпке уже некуда деваться, вилка вдруг лязгнула о край тарелки, гриб упруго отскочил и полетел под стол. Петров проводил опенок взглядом и наткнулся на правую ручку гражданского мужа хозяйки, которая гладила левую лиловую коленку Таньки.

44

Петров схватил одной рукой граненый стаканчик, другой соленый огурчик, выплеснул содержимое стаканчика в рот и с хрустом надкусил маринованный овощ. По телевизору показывали товарищескую встречу сборной России по футболу. Водка закончилась предсказуемо, но неожиданно. Как раз, когда наши пропустили гол. Антон достал откуда-то виски из дютифри. Налил в те же три граненых стаканчика.

- Саша, уже поздно, - раздался из комнаты голос Петровой.

- Ну, на ход ноги, - Антон поднял левую руку со стаканчиком. Правая рука его была по-прежнему занята. Выпили на ход ноги.

- Нет, - сказал Петров. - Сначала надо разгонную. Выпили разгонную. Танька уже не закусывала.

- Т-теперь н-на псшок, - пытался говорить Петров. Антон едва поспевал наливать.

- А вот, ик, т-теперь нахх ноги, - икал Петров. Антон открыл новую бутылку Саперави. Теперь они втроем только пили. Петрова уже завязывала шнурки на ботинках мужа, а он чокался с Антоном, и они хором из двух диких пьяных голосов кричали: - Зап-пороговая… Стрем-менная.… На ход к-коня… Уже подходя к дому, освободившись от поддерживающей руки жены, Петров удивленно спросил: - А где Татьяна? Дома, раздевшись, укрывшись одеялом, Петров, обращаясь неизвестно к кому, произнес: - Он н-не хозяйский м-муж ражданки. Он со-жи-тель нахх. И сразу уснул, изредка всхрапывая и подергивая ножками. Петрова прошла в другую комнату, достала из портфеля стопку тетрадных листов с изложениями и только положила их на стол, как зазвонил телефон. Петрова взяла трубку.

- Антон ушел, - из трубки хлынули рыдания.

- Как ушел? Куда?

- Не знаю… Я попросила его помочь мне с посудой, а он нахамил, надел куртку и ушел…

45

- Не плачь, не плачь. Он на морозе остынет и придет, никуда не денется. Некоторое время из трубки слышны были только всхлипы, вздохи.

- Он такой ненадежный… Петрова включила торшер, выключила общий свет, села в кресло напротив письменного стола.

- И-и на работе завал… баланс не сводится… начальник недоволен, - трубка всхлипнула. – Уйду я с этой работы.

- Перестань. Ты же главный бухгалтер, и начальник ценит тебя. Вы же столько лет вместе работаете.… Потом, в нашем возрасте уже не так просто найти работу… В трубке слышалось прерывистое дыхание: - Я думала, что Антон мне будет опорой. А он чуть что – сразу на лыжи. И-и… не работает толком. Даже хлеба не купит. Ии… все мне приходится делать.… А я, что – железная?

- Не плачь, не плачь. Надо беречь себя.

- Хоть бы дома порядок был…. А то ни дома, ни на работе…

- Да все у тебя хорошо на работе. И почет, и зарплата, - Петрова посмотрела на стопку с изложениями. - У нас в столовой питание сделали комплексное – сто двадцать пять рублей на пять дней. Я в дневники своему классу объявления наклеила. Шесть человек деньги сдали. Думаю – позвоню, расскажу родителям подробнее. Может, еще кто согласится. Звоню одной маме, говорю, так, мол, и так - порции маленькие, зато второе и напиток. А она мне: «У меня в кошельке – десять рублей, получила уведомление – сокращают, а младшенькому – четыре года» … Всхлипы в трубке прекратились: - И что дальше?

- Не знаю. Парень хороший. Умница. Он матери сказал, что не хочет в школьной столовой кушать. Всё понимает. Сейчас закончит девятый класс… В трубке зашмыгали носом: - Да это я так, Марина. Поговорила с тобой и успокоилась. И Антон этот тоже… двенадцать сантиметров счастья… Петрова поставила трубку на базу. Взяла в руки первый листок. Из спальной доносилось пьяное похрапывание мужа…

46

Позже, пробираясь в темноте к кровати, ступая босыми ногами по холодным плитам ламината, Петрова вспомнила: как там, в песне - «Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались»?» ноябрь 2013 /Автором использованы в тексте стихи из песен Наума Лисицы «Вальс в ритме дождя» и Олега Митяева «Изгиб гитары желтой»/

47

Ян Кауфман С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ ТЕБЯ, ДОРОГАЯ! Тусклый мерцающий свет от висящей на стене масляной лампы создавал ощущение покоя и одиночества. Сделав пару мазков, мастер отложил кисть: «Господи, зачем ты подарил мне ещё один день?!» Его взгляд скользнул за окно на землю, покрытую мокрыми, уже начавшими гнить листьями, на голые корявые стволы почерневших деревьев, обречённо стоящих под пронизывающим ветром, который так и норовил сорвать последние обрывки листьев. Зелёный кленовый лист одиноко прижался к оконному стеклу, будто сопротивляясь из последних сил этим неумолимо грустным дождевым каплям, стекающим вниз. «Да, даже лист надеется на чью-то поддержку и защиту, будто предчувствует приближение холода, - подумал художник, - так и человек. Любящий человек всегда счастлив, он просто живёт и радуется всему окружающему. Он живёт и кружится в своей, по сути, тоже сложной жизни. И, когда это неожиданно меняется и наступает одиночество, на душе становится так безнадёжно пусто и больно!» Мастер наполнил старинную медную турку водой и, бросив туда кусок сахара, поставил её на огонь, затем в закипевшую воду добавил кофе и, помешивая, вновь поставил на огонь. «Ну вот, Мари! Скоро будет готов твой любимый кофе, кофе по-турецки. Чувствуешь, какой аромат!? Прости, я только забыл ещё кое-что». Он достал из комода три свечки и, зажигая от масляной лампы, вставил их в гнёзда бронзового канделябра. «С днём рождения тебя, дорогая! Этот день мы всегда отмечали только вдвоём и были счастливы. Знаешь, после твоего ухода я понял, - он разлил кофе в две чашечки, - что человек не может 48

быть наполовину счастлив. Конечно не может! Но ты и сейчас рядом. Взгляни!». Он подвинул канделябр ближе к мольберту и картина, стоящая на нём, будто ожила. С холста завораживающе смотрели печальные чёрные глаза молодой женщины. Лицо её на фоне золотого дождя из кленовых и берёзовых листьев казалось необыкновенно притягательным и одухотворённым, а огненные волосы разметались по плечам, касаясь нежной, как шёлк, жемчужной кожи. Тепло выпитого кофе растекалось ручейками по всему телу мастера, но почему-то совсем не согревало. Никакого эффекта… Одна безысходность и апатия после бессонной ночи. Он снова посмотрел в окно на тот же ветер, деревья и мокрую унылую землю. «Боже, как же хочется спать… Уснуть, чтобы не просыпаться…» Затем подошёл к мольберту сделал пару мазков, усилив небо тёмными тонами. Потом лёг на топчан, уткнулся в подушку и уснул. А дождь всё лил и лил, и одинокий лист, прилипший к окну, уже исчез среди миллионов других опавших листьев, скомканных и прибитых дождём к холодной земле.

49

Михаил Бычков ПРАЗДНИК Праздник – не от праздности, когда лень отупляет, погружает в омут тихого тумана в голове и вязкого покоя в мышцах. Настоящий праздник – возвышенное состояние души, её полёт, восторг, радость, взрыв энергии и желания двигаться, общаться, делиться всем, что у тебя есть и мечтами о том, что будет. Мне десять лет. Сельский клуб. Село – и не село-то в общем его понимании, а так, маленький рабочий посёлок, основное население которого - работники элеватора, предприятия по приёму зерна в уборочную пору, доведение его до кондиции, содержание в этом состоянии и хранение. В общем, здесь живут хранители хлеба и круп. Одни женщины. И дети. Всё мужское население на войне. Многим, очень многим женщинам уже пришли похоронки. Отревели, отстонали своё горе. И снова за работу. Всё для Фронта, всё для Победы. На сцене хлопочут плотники, сооружая из дерева транспарант «1945». Скамьи в зале сдвинуты к стенам. В центре устанавливают ёлку. Густо пахнет хвоей. Ёлки в здешних местах не водятся, привезли издалека. Дед Кинаш, сельский водовоз (воду жителям возят тоже из неблизкого колодца), потратил на добывание зелёной красавицы целый день. Когда он, сидя в тулупе на розвальнях, утонув весь в ветках ёлки, въехал в село, запах нового года моментально выгнал всех: и взрослых, и детвору, на улицу. Сорокаградусный мороз не остановил желающих удостовериться: всё, праздник состоится, несмотря ни на что. Принесли ящики с ёлочными украшениями: фигурки животных из папье-маше, разукрашенных и отделанных фольгой, нехитрые гирлянды из обычных электрических лампочек Ильича. Хлопоты подвешивания игрушек – особый ритуал. Все участвующие в этом волнующем действе проходят настоящий мастер-класс и по искусству, и по стилю, и по этике, здесь все творцы предстоящего праздника. Транспарант подвешен над сценой. Баба Аня, главный электрик всего энергетического хозяйства, пробует его электрическое оформление. Пацаны, без них никак не обойтись в таком важном деле, в восторге. Яркое электрическое освещение – радость. В 50

землянках сельчане пользуются керосиновыми лампами. Для иллюминации используется дизель-генератор, который и свет иногда подаёт в жилища, и через шкивы колёс приводит в движение транспортёры зерна и веялок. Работает генератор в основном в дневное время и только когда есть нужда в этих устройствах для подготовки зерна в товарное состояние. За несколько дней до этого, придя домой из школы, застал дома маму, она сегодня дома, что непривычно и удивительно. Как и все женщины, мама работает на элеваторе. Рабочий день на сушилке не лимитирован, полуказарменное положение. Старший брат с десяти лет, с первого дня войны, работает маслёнщиком, обслуживая тот самый дизель-генератор. Грудная сестрёнка на моём попечении круглые сутки. Из квартиры слышна песня: несколько женщин под управлением моей мамы трут на больших тёрках, сработанных местным кузнецом, сахарную свеклу. Руководство элеватора распорядилось изготовить брагу для корпоративной встречи Нового года. Женщины своим неустанным трудом четыре невыносимо тяжёлых года страшной войны не на жизнь – на смерть с фашистами заслужили, посчитали руководители, малой толики радости расслабиться в этот всенародный праздник проводов старого и встречи Нового года. Спиртного, естественно, в единственной сельской лавке нет. А без увеселительного зелья, ну, никак нельзя. В воздухе густо ощущается приближение Победы, а, значит, окончания тягот и лишений, потерь и горя. Песни, народные, весёлые и заунывные, задористые и печальные, звучат до поздней ночи. Наконец, все разошлись по домам, мама отправилась на ночное дежурство в свою сушилку. В комнате вдоль стен стоят большие стеклянные баллоны, закупоренные ватными пробками, урчащие и излучающие кисло-сладкие испарения. Свекла была единственным источником сладостей. Дома – никого. А тут – ухающие, сопящие сосуды. Вынул пробку, зачерпнул поварёшкой, попробовал: тёплый, сладкий напиток… Очнулся в кровати, вокруг всё те же женщины. Трут свеклу, поют песни, разговаривают. Увидев меня, проснувшегося, не показали виду. Голова болит. Поднялся, шатаясь. На улице уже темно. Пошёл, держась за стену. Женщины сочувственно улыбаются. Остановился у мамы: «Что же ты не разбудила, там кино сегодня 51

привезли». Вышел на свежий воздух, посидел на завалинке. В кино безнадежно опоздал. Ёлка состоялась шикарная. Были песни, хороводы. Безудержная радость, соучастие в сказке. Пора расходиться. «Товарищи, в качестве подарков можете взять ёлочные игрушки!» Все участники праздника, только что счастливые и весёлые, набросились на ёлку, срывая, что попадёт, вместе с хвоей. Несколько мгновений, и поверженная ёлка или то, что от неё осталось, распласталась на полу. Радость прошла в миг. Стоял, опустошённый. Крупные слёзы текли ручьями. Из сказки - в жестокое бытие. Праздника - как не бывало.

52

Вадим Сазонов ПРАЗДНИК ДЛЯ ДОЛГОЖИТЕЛЯ Как я теперь знал - самый главный в моей жизни праздник уже близко. Я чувствовал его приближение. Волновался ли я? Скорее нет, я не сомневался, что еще чуть-чуть, и он настанет. А пока… А пока я, как и обычно в последнее время, перелистывал так и не изменившие мне страницы памяти. …Когда я был маленький, в нашей квартире, казалось, всегда происходил праздник. Что такое праздник в понимании ребенка? Это когда шумно, весело и много гостей. Сейчас вспоминается, что дома всегда так и было. Квартира была огромная (пять комнат и кухня размером с гостиную в современном жилье), досталась она нашей семье в наследство от моего прадеда–академика еще дореволюционных времен. Нас не «уплотнили» в социалистические времена, потому что мой дед тоже был знаменитым ученым и одним из руководителей секретного института. Деда я не помню. Умер он, когда я еще был совсем маленьким, и страницы моей памяти заполнялись еще не ровными строками, а расплывчатыми, несформировавшимися образами. В квартире нашей всегда было много народа. На кухне бабушка чаевничала со своими многочисленными подругами, в кабинете собирались папины сослуживцы и либо что-то обсуждали с серьезными лицами, либо хохмили, а то и пели под гитару. А большая комната предоставлялась маминым ученикам. Они или готовились к какому-нибудь празднику, или проводили этот праздник у нас в неформальной, внешкольной обстановке. Сначала опустела кухня. Бабушки не стало, когда я закончил младшие классы, и исчезли из нашей квартиры ее подруги. Но тогда уже начала заполняться моя комната – «детская». В ней почти каждый вечер торчал кто-нибудь из моих школьных или дворовых друзей-приятелей. Не у кого больше не было такой огромной квартиры, где по коридору можно прокатиться на трехколесном велосипеде, и таких радушных родителей, готовых накормить всякими вкусностями хоть всю округу.

53

Эта традиция среди моих сверстников – проводить свободное время у меня - сохранилась и в старших классах, и в студенческие годы. Теперь-то я понимаю, что радушие родителей во многом определялось тем, что они предпочитали терпеть шум, гам и поздние посиделки под магнитофон, чем гадать, где и с кем я провожу время. Пока я был маленький (и верил в Деда Мороза) каждый Новый год наша квартира оккупировалась детьми: моими приятелями, детьми маминых и папиных знакомых, внуками бабушкиных подруг. Праздник всегда продумывала мама, писала сценарий, устраивала карнавалы. Уже в средних классах эти праздники перетекли в школу, но устроителем их неизменно оставалась мама. Повзрослев, я был в полной мере принят в праздники друзей родителей, это происходило либо у нас, либо где-нибудь за городом – на дачах или просто на природе. Если справляли мамин день рождения, то квартира становилась территорией ее выпускников, часть из которых годились мне в родители, а часть были почти ровесниками. Потом я женился, и наша квартира стала домом и для моей Любы, в комнатах, казалось, прибавилось света, стал я постепенно отучать друзей от нежданных визитов, не хотелось потерять и минуты, которую мог бы провести с ней наедине. Но когда у нас родился и чуть подрос Сашка, квартира опять заполнилась гомоном и весельем. Мы с Любой жили в моей «детской», а Сашке и его гостям была предоставлена бывшая бабушкина комната. По-прежнему частые гости родителей уже стали совсем степенные, а потому тихие и спокойные, уже редко пели, совсем перестали танцевать, рано расходились. К этому времени я уже понял, что праздник – это когда собираются близкие тебе люди, которых ты всегда рад видеть, а шуметь по этому поводу необязательно. Первой умерла мама, ей еще шестидесяти не было. Сашка уже учился в старших классах. Отец сильно после этого сдал, но крепился, помогал внуку в учебе, много гулял, начал даже зарядку делать, но в глазах была печаль и неприкаянность. Еще какое-то время к нам заглядывали бывшие мамины ученики, но постепенно их поток иссяк, праздники стали совсем редкими и малочисленными. У нас с Любой друзей было мало, слиш54

ком хорошо было нам с ней вдвоем, так и не обросли гостями. Сашка, поступив в институт, стал проводить время где-то. А когда закончил учебу начал уезжать в экспедиции, по полгода пропадал, приезжал какой-то замкнутый, а потом вообще перебрался к женщине, которая была его лет на десять старше. Редко навещал. Праздник для меня стал ассоциироваться со сбором нашей уже немногочисленной семьи. Но вот не стало и папы. Не знаю, как мы за Сашкой не уследили, в какой момент это началось, может в экспедициях, но когда уже окончательно стало ясно, что он спивается, делать что-то было поздно, к тому же его сожительница не противилась его привычке, компанию составляла, к нам он вообще перестал появляться. Сердце его не выдержало к пятидесяти пяти. Мы с Любой теперь каждые выходные ездили на кладбище, если совсем сильного мороза не было. Там все рядом: дед, бабушка, мама, папа, Сашка. Любовь моя умирала долго, ей уже за семьдесят было, перестала ходить, но умерла не от того страшного диагноза, который поставили, а от сердца, сжалилась судьба над ней, дала избежать ужасных болей, которые предрекали. Только и успела мне руку сжать и прошептать: «Мне страшно!» Следующие десять лет я, как заведено, каждые выходные к моим родным ездил. Потом стал пропускать, не каждый раз под силу было. Все вспоминал Любины слова и думал, будет ли мне страшно? Как-то года три назад вдруг телефон зазвонил, я снял трубку, там незнакомый голос, ошиблись. Положил трубку и углядел на ней отпечаток своей руки, пыли-то сколько за годы накопилось, когда же мне последний раз звонили? Не смог вспомнить. Слишком долго живу, вот если бы была возможность взять все годы в сумме отведенные всем членам нашей семьи и перераспределить их! Я бы перераспределил (не в свою пользу), но это все так, мечты-иллюзии. К тому же, никак мне распределение это не удавалось, как не старайся, все равно, на мой взгляд, несправедливо получается. Но еще больше хочется каждому из них сказать то, что при жизни не успел или не надумал. Теперь как праздник, когда они мне снятся.

55

Часто последние годы с ними мысленно беседую, вроде даже понимают меня. Может, скажи что-нибудь из нынешних мыслей тогда, в прошлом, что-то бы пошло по-другому, что-то изменилось бы. Часто об этом, сидя в темноте, думал. Шторы я много лет не раздергивал, потому что, если свет пустить, то квартира еще больше казалась. Пустая она, кончились праздники наяву, только мой главный остался… Вот опять в палату сначала сестра, а потом и врач забежал, поспешно так, видать приближается мой главный праздник. Скоро, уже совсем скоро я со своими родными встречусь. Страшно ли мне? Нет. Я верю, что встречусь. Вспомнил, как однажды готовились к новогоднему карнавалу в школе. Мама еще за месяц начала костюм шить, я роль учил – главная досталась. Все было готово, но накануне праздника свалила меня температура, не попал. Как я тогда плакал! Казалось, что жизнь прошла напрасно! Так было жалко и маму с ее трудами, и себя. Теперь-то это не повторится. Если обманет меня моя вера в то, что встретятся там наши души, то значит, меня просто не станет, и я уже и не пожалею о сорванном празднике, но почему-то мне кажется, что моя Вера меня не обманывает. Праздник будет! Мой главный праздник, уж очень долго я его ждал. Я, как обычно, взглянул на замысловатый медицинский прибор с экраном, по которому все время, что я в больнице, бежала неровная синусоида, и вдруг прибор пискнул, а синусоида превратилась в ровную горизонтальную линию. Только успело мелькнуть в голове: «Здравствуйте, мои родные!», и…

56