Fk 5 2014

По итогам конкурса

ФОРМУЛА К 5 Этап Тема «Диалог» Сборник лучших рассказов

© Литературный портал «Что Хочет Автор» litkonkurs.com © Московский салон литераторов МОССАЛИТ mossalit.ru Май 2014

Евгения Валиева Арье Бацаль Елена Бородина Иван Габов Вадим Сазонов Рустам Карапетьян Игорь Толоконский Александр Сороковик Надежда Кутуева Ян Кауфман

2

Евгения Валиева СЕСТРЫ - На-адя-а! Старый осипший будильник на несколько секунд перестает существовать. На те самые несколько секунд, пока она зовет сестру. Но вот опять. Тик-тик-тик-тик-тик…

- Надя-а-а! – Люба растягивает слово плаксиво, раздраженно.

– Где ты? На-адя-а-а-а…

- Что опять? Сейчас иду, минуту! Минута кажется бесконечной. Безжалостное тиканье рядом с постелью сводит с ума. Если бы она могла протянуть руку, схватить…

- Надя! В дверном проеме комнаты, тяжело опираясь на палку, показалась Надя: - Что случилось?

- Чего ты не идешь? Я зову, зову…

- Любаша, иду. Но мне надо время, чтобы дойти… Молчание.

- Так что ты меня звала?

- Чего ты не шла?

- Я пришла. Что ты хочешь? В ответ лишь будильник отчаянно спорит с тишиной, ржаво, сипло отсчитывая секунды. Тик-тик-тик-тик-тик... Надя, вытянув шею, всматривается в сумеречные очертания. Видимо, Люба уже и забыла о ней. Или уснула. В последнее время она может заснуть неожиданно, посреди разговора. Иногда на час, а порой всего на пять минут. Потом просыпается и зовет. Надя всегда мчится на зов сестры, хоть это становится все труднее. «Чего доброго, первая на кладбище… Что с ней будет?..» Эти мысли все чаще не дают Наде покоя. Она уже повернулась, чтобы уйти, но услышала за спиной: - Мне будильник мешает.

3

- Так давай уберем его, зачем он тут? Часы есть, и радио включаем постоянно. Давно говорю: давай выбросим!

- Нет. Он всегда тут стоял, пусть стоит, пока не помру. После меня - что хотите делайте.

- Ну и не жалуйся, раз так. Ты есть хочешь?

- Не хочу. Я ничего не хочу. Помереть бы только.

- Не начинай. Надин взгляд задержался на сильно исхудавшем лице старшей сестры. Непривычно маленькое, словно игрушечное. В молодости Любаша была пышной, статной красавицей. Всегда уверенной, даже слегка надменной. Сейчас в этих застывших глазах нет ни надменности, ни уверенности. Пожалуй, у лица нет вовсе никакого выражения. Стеклянность какая-то. Хотя нет, вот эта обиженная складка меж бровями – она всегда здесь была. Да-да, только и осталось из прежнего - обиженность. Или Наде всегда лишь казалось? Наверное, из-за вот этой складки. Тик-тик-тик-тик-тик…

- Люба, так я пойду?

- Нет!.. Надя, сколько мне лет?

- Восемьдесят. Мы же юбилей твой отмечали, не помнишь?

- Какой сейчас год?

- Две тысячи девятый заканчивается. Через день две тысячи десятый начнется.

- Так скоро Новый год?

- Да, Любаша. Еще год прожили. – Надя прошаркала к стулу возле Любиной кровати, присела, поправила сестре подушку. – Так лучше? Тик-тик-тик-тик-тик…

- Я никому не нужна. Зачем я живу? – старушечий голос задрожал и на последнем слове сорвался сильно вверх.

- Ну-у, опять слёзы… Любаша, мы же договорились. Если б не была нужна, меня бы здесь не было. Разве я не рядом?

- Убей. Отрави. Зачем я мучаюсь? За что? Кому это надо?

4

- Люба, прекрати! На эту тему я уже все сказала, хватит. Сколько надо будет, столько и будем мучиться. А грех на душу не возьму, не уговаривай. Надя здоровой рукой достала из кармана полинялого халата носовой платок и отерла сестре мокрые глаза, нос.

- Чего у тебя рука висит, Надя? Специально это делаешь, чтоб показать, как тебе трудно.

- Ага, как же. Перед тобой красуюсь. Любаша, рука не работает, только пальцы немного. Уж и не знаю, восстановится ли… Люба отвернулась, уставилась на стену.

- Ох, Любаша... Уже больше года, как Надя оставила свою семью и поселилась у окончательно слегшей сестры. Та наотрез отказалась от переезда в Надину квартиру: «Хочу помереть дома». На все уговоры твердила: «Нет. Зачем мне чужие стены. У вас там шумно. И Валентин курит. Никуда я не поеду. Вас много, досмОтрите»… Валентин, и правда, курит. Надя не стала спорить. Может, Любаша долго и не протянет, так пусть уж доживает в родных стенах, тем более, что своих стеснять-то не хочется. Лена, Надина дочка – учительница, устает в школе очень. Оксане, внучке, к поступлению в институт пора готовиться. А неудобства никому не нужны. Тик-тик-тик-тик-тик…

- Любаша! Я хотела спросить… Ты почему Лене говорила, что я тебя кормлю плохо?

- Я не говорила.

- Люба! Лена сказала, ты жаловалась вчера, когда она тут была… Пока я по рынку искала творог, какой ты любишь.

- Вот уже и попрекаешь.

- Не попрекаю, а спрашиваю: почему ты всем говоришь, что я за тобой плохо смотрю? Может, мне уйти? Зови, кого хочешь, может, другие тебе лучше угодят.

- Нет! Кого я позову? Вера не придет. А детей у меня нет.

- Конечно, Вера не придет. Во-первых, она тебя уже не поднимет, не повернет, сама еле ходит. Во-вторых, ты ж ее обидела. И чего вы ругались вечно? – Надя досадливо покачала головой. Их 5

средняя сестра Вера жила недалеко от Любы, но не ладили они. Еще с детства повелось: что бы Вера ни сказала, ни сделала, Люба в спор, в крик. Младшая Надя всегда между ними, как меж двумя берегами, мосты выстраивала. Что в детстве, что в старости. А как-то не сдержалась: «Две седые бабки, жизнь прожили, а общий язык находить не научились. Да ну вас. Как хотите, так и миритесь сами».

- Нормально она ходит, пусть не притворяется. Она крепкая, здоровая.

- Любаша, когда это было – крепкая… Ей семьдесят восемь. Два инсульта, ноги больные, сердце больное…

- Да? Я не знала. Люба стала плакать. Тихонько выть, почти в унисон с бездушно тикающим будильником – давним свидетелем всего, что случалось в этой комнате. Тик-тик-тик-тик-тик… Словно все, что здесь было и есть, он упрямо наматывает на невидимую записывающую ленту. И прокручивает все записанное, как телетайп. Это тиканье безучастно и неумолимо. Словно у него какая-то особая, неведомая миссия. Надя задумалась, застыла как-то по-птичьи, полубоком, ссутулясь. Окутали, унесли в прошлое невеселые мысли. Когда-то вот на этой самой кровати лежала их мама. Худенькая, немощная. Люба за ней приглядывала. Ходить мама уже не могла, но сознание оставалось вполне ясным до того самого дня, когда она вдруг оказалась спящей. В мусорном ведре - пустая упаковка от снотворного. Кто ей дал те таблетки? Мама заснула и спала неделю, то тихо, словно неживая, а то тревожно вскрикивая, хрипя, мыча. Так и умерла, не проснувшись. Люба сказала, что не давала, что соседи могли дать, пока она на работе была. У них ведь ключи, на случай чего. Мама иногда звонила им и просила зайти, что-то помочь – воды, лекарства подать… А может, мама и сама. На кого тут думать? Кто знает. И кто станет разбираться? Она свое отжила, так чего уж… Тик-тик-тик-тик-тик…

6

- За что мне все это, за что мучаюсь? – Любины всхлипы прервали тишину, вернули в настоящее.

- Каждому свое, Любаша, каждому свое… Почем нам знать, что, кому и за что… - медленно, словно продолжая воспоминания, произнесла Надя. Люба начала что-то отвечать, но на полуслове разревелась, точно ребенок. Надя тоже. За вечерними окнами вдруг стали раздаваться залпы взрывающейся пиротехники, потом радостные крики. В полутемной комнате, на несколько мгновений озаренной отблесками предновогоднего заоконного мира, беспомощно плакали две сестры. Каждая о своем. Тик-тик-тик-тик-тик....... *** - Теть Люба, давайте памперс менять, пролежни смазывать, Лена сдернула одеяло, склонилась над теткой.

- Не трогай меня, не хочу! – Люба нахмурилась, поджала губы.

- Надо, теть Люба, не капризничайте. Ну-ка, повернемся! В субботу Оксана приедет, выкупаем вас, – Лена, по обыкновению, старалась не молчать, развлекая тетю, а скорее себя. Так неприятная процедура казалась веселее. – Во-от, молодчина, красавица, еще немного, а я сейчас быстренько…

- Накрой, мне холодно!

- Ну-у, теть Люба, еще немножко потерпите! – Лена обработала пролежни, закрепила чистый памперс, накинула и подоткнула одеяло. – Вот и все, справились. Ну, до вечера, теть Люба.

- Леночка, не уходи. Я не хочу одна. Когда ж я уже помру…

- Не начинайте. Мне на работу.

- Какой сейчас год?

- Четырнадцатый. Две тысячи четырнадцатый. Май. День Победы вот был.

- Да? А где Иван? Я его не поздравила.

- Теть Люба, Иван давно помер, двадцать лет назад. Я побегу.

7

- Чего меня никто не поздравил?

- Что же вы, теть Люба, ничего-то не помните? А мы с вами отмечали, пирожные кушали. Все, не скучайте, убегаю!

- За что мне это? За что мне такое? Когда я помру? – Люба стеклянно уставилась на стену, готовясь к еще одному длинному дню. В прихожей захлопнулась дверь. Тик-тик-тик-тик-тик…

8

Арье Бацаль ДОЛГАЯ БЛАГОПОЛУЧНАЯ ЖИЗНЬ Жизнь казалась такою славною, Были в ней и любовь, и значение, Так откуда же ощущение, Что пропущено что-то главное? Мне было двадцать лет, а ей семнадцать. Я выходил из лифта, а она хотела в него войти. И, естественно, наши взгляды встретились.

- Ну как? – неожиданно для самого себя произнёс я.

- Здорово! – ответила она. Я не был настолько невоспитанным, чтобы ни с того ни с сего задавать незнакомой девушке подобный вопрос. Но я же задал его. Задал и потом пытался объяснить самому себе, почему. Она была очень красивая? Да. Но только следовало бы уточнить, что такое женская красота. Я давно пришёл к выводу, что это сочетание доброты и здоровья. Она же просто сияла такой красотой. Поэтому, перед неизбежной перспективой её исчезновения за дверью лифта, из меня и вырвалось это несуразное "Ну как?" Но почему она ответила? Просто была не в состоянии кого-то оборвать или поставить на место? Доброта же. И спонтанно произнесла это своё "Здорово!" А за ним стояло мироощущение девчонки, стремительно входящей в жизнь, где все ей улыбались. Это действительно было здорово. И был ещё один вариант объяснения. Я ей тоже понравился, и её "Здорово!" выражало чувства именно по этому поводу. Но подобная трактовка казалась неубедительной. Этот немногословный диалог довольно долго владел моим воображением. Потом он постепенно был оттеснён на второй план другими впечатлениями. Я, в свои двадцать лет, тоже находился в мире, где всё было "здорово". Но мы жили в соседних домах, и иногда мне приходилось издали видеть её. Я был свидетелем, как это угловатое, юное создание постепенно обретало формы сказочной принцессы на выданье.

9

Когда мне исполнилось тридцать, у меня возникла странная идея повторить ту, десятилетней давности встречу. Мечты бывают несбыточными. Но эта, похоже, к ним не относилась. В свои двадцать семь лет она должна была где-то служить. Прикинув время возвращения людей с работы, я вошёл в её подъезд, поднялся на верхний этаж и некоторое время наблюдал за улицей сквозь фигурные щели внешней стены, ограждавшей лестничный марш. Когда показалась её фигура, я вошёл в лифт и стал ждать. Вскоре лифт стремительно понёсся вниз, остановился и раскрыл свою дверь. Мы стояли лицом к лицу. Такой, несказанно красивой я её себе и представлял.

- Ну как? – я заставил себя произнести этот вопрос и сделал шаг наружу.

- Прекрасно! Она улыбалась такой радостной, счастливой улыбкой, что я просто опешил. Ну не по поводу же моего неожиданного появления. Просто я возник перед ней в момент, когда она думала о чёмто очень приятном. Меня-то она, скорее всего, даже не узнала. Автоматическая дверь безжалостно положила конец нашему диалогу. Я медленно зашагал к выходу. Что означало это слово "прекрасно"? Жизнь возносила её на вершину любви и счастья? Она преуспевала на работе? Мир был полон чудесных замыслов? Да. Очевидно. И она со своей красотой такой участи вполне соответствовала. Несколько месяцев эта встреча не выходила из моей головы. Но со временем воспоминание о ней потускнело. Меня, тридцатилетнего, окружала жизнь, полная многообещающих надежд. Её тоже можно было оценить словом "Прекрасно!" Незаметно подкралось сорокалетие. Я отмечал его вместе с женой, в окружении друзей. Мы пили вино, танцевали. Музыка и весёлый смех дополняли атмосферу безоблачного праздника. Но придирчивая система самоанализа всё же фиксировала в этой красочной палитре жизни какое-то пятнышко несоответствия. Только к концу вечера я понял, в чём дело. Я должен с ней встретиться. И задать свой дурацкий вопрос. Её ожидаемый ответ содержал оценку и моего собственного бытия. Между нами существовала какаято непостижимая связь.

10

На следующий день я повторил свой нехитрый трюк, обеспечивающий нашу встречу. Дверь лифта сдвинулась, и мы несколько секунд стояли друг против друга. Она узнала меня и обрадовалась. В этом невозможно было ошибиться, глядя на её улыбку. Она чуть раздалась в бёдрах, доброта её лица стала царственной. Это был настоящий апофеоз женственности. Я на мгновение представил себя с нею в интимной обстановке. Какое это было бы головокружительное счастье! Но у каждого из нас уже сложился свой ареал благополучия, и его разрушение едва ли можно было чем-то оправдать.

- Ну как?

- Вполне! - ответила она, находясь уже в лифте. Её ответ был обоснованной оценкой ответственного человека. Но секунды, отпущенные нам для свидания, кончилось. Я брёл домой, анализируя оттенки произнесённого ею слова. Она продолжала парить на уровне своих высших достижений. Окружающие её обожали. Семейная жизнь складывалась благополучно. В карьере ей сопутствовала удача. Слово "вполне" как нельзя лучше выражало подобное положение дел. И ко мне оно относилось в такой же мере. Эта встреча уже не исчезала из моей памяти. Так я дожил до пятидесяти. Отмечая полувековой юбилей, я уже заранее знал, чем он кончится. Конечно же, встречей с ней. При моём появлении её лицо озарилось улыбкой облегчения. Как будто она что-то долго искала и, наконец, нашла. Значит, она ждала меня? Она сохранила стройность фигуры и пленительную женственность. Хотя, в глазах уже не было прежнего блеска.

- Ну как? – за прошедшее время я так и не придумал ничего лучшего.

- Всё ещё... – она как-то растерянно улыбнулась. Теперь она стала неотъемлемой составляющей моего внутреннего мира. Иногда я с восхищением наблюдал за ней, но сближения не искал. Зачем? Бог дал нам, может быть, нечто большее – беспрецедентное и бесконечно чистое духовное общение, не искажённое грубыми реалиями материального мира. Достигнув шестидесятилетия, я, прежде всего, подумал о встрече с ней и только потом об организации какого-то юбилейного вечера с участием родных и друзей.

11

Она стояла напротив и не торопилась входить в лифт. Её попрежнему стройная, со вкусом одетая фигура ласкала глаз. А лицо в ореоле седеющих волос хранило пленительно-ласковую доброту под сеточкой едва наметившихся морщин. Она улыбалась приветливо, но с примесью грусти. Мне даже показалось, её глаза подёрнулись влагой.

- Ну как? – произнёс я заученные слова и сделал шаг наружу.

- Нормально! – её ответ сопровождался шумом закрывающейся двери лифта. Что значит "нормально"? Сияющие прожектора любви и женского счастья остались позади. Колёса её судьбы продолжали катиться по безупречному дорожному покрытию в условиях неяркого, но вполне комфортного освещения. Этот переход в новое состояние произошёл почти незаметно, не давая оснований для мучительной тоски по безвозвратному прошлому. Разве что немного грусти. Я и сам испытывал подобные чувства. Говорят, после пятидесяти годы несутся с удвоенной скоростью. В этом что-то есть. Ещё, казалось, недавно я отмечал своё шестидесятилетие. А вот мне уже восемьдесят. Значит, наступило долгожданное время нашего очередного свидания. Она оставалась единственной в этом мире женщиной, которая продолжала меня волновать. От своего соседа, знавшего её семью, я случайно узнал, что она стала вдовой. Когда-то, в плену максимализма молодости, я пришёл к заключению, что настоящая человеческая жизнь кончается, когда из неё уходит любовь. От меня она не уходила. Отправляясь на встречу, я купил розу. Оказавшись лицом к лицу с ней у раскрытой двери лифта, я протянул ей цветок. Со времени последней встречи она почти не изменилась. Только морщин стало больше и кожа лица чуть темнее. А улыбка осталась прежней. Она извлекала из глубин её души свет неугасающего очарования.

- Ну как?

- Вполне! Спасибо за розу. Автоматическая дверь лифта строго ограничила наше общение несколькими секундами. Но больше и не требовалось. Словно я читал чудесный роман, в котором автор доверил часть изложения воображению читателя. И я привык его домысливать. В возрасте тридцати семи лет она уже употребляла это слово. Разумеется, нынешнее "Вполне!" было совсем не то. Но в этом возвраще12

нии к определению далёкой молодости, возможно, был особый смысл. Теперь, двигаясь в обратном направлении, она могла бы выбрать "Прекрасно!" в качестве следующего определения, а потом и "Здорово!" И тогда круг замкнётся. А я? Я тоже "вполне"? Да, конечно, всё ещё вполне. Но достигнув девяностолетия, я явно ощутил дыхание старости. Дети и внуки организовали вечер. Жены и друзей на нём не было. Их уже не было вообще. Улицы, дома, офисы, магазины и пляжи заполняли люди нового поколения. Это было их время. А я оставался одним из немногочисленных осколков прошлого, случайно залетевших в этот новый век. У меня заметно тряслись руки. Это почти ничему не мешало, но неважно выглядело. А в остальном, всё было в порядке. Потом мы встретились с ней у раскрытой двери лифта. Мой пристрастный взгляд скрупулёзно фиксировал все изменения. В её фигуре появилась небольшая сутулость. И вся она как будто слегка уменьшилась. На руках образовались светло-коричневые пятна. И только улыбка не изменилась. Это было чистое, ничем не затенённое сияние её души. Я протянул ей розу.

- Ну как?

- Прекрасно! И спасибо. Мне никто ещё не дарил таких светлых роз. Мы уже поменялись местами. Она стояла в лифте, а я снаружи. Я вынужден был придержать автоматическую дверь, чтобы позволить ей завершить фразу. Это открывало путь к продолжению разговора.

- Но слово "прекрасно" вы уже однажды произносили, – я, вслед за ней, нарушал все условные правила наших диалогов, – вы помните?

- Я всё помню. Я была влюблена в вас. Но вы долго не появлялись, и моя судьба покатилась по другой дороге.

- Вы об этом сожалеете?

- Не знаю. У меня был безупречный муж, хорошие дети, благополучная жизнь. Хотя, кажется, в ней не было чего-то главного. Я всегда испытывала неясное ощущение, что вы где-то рядом. И сердце замирало только при встрече с вами. Я так обрадовалась, когда вы пришли вторично. А после четвёртого свидания уже не могла не думать о вас постоянно.

13

- А какое слово вы бы произнесли при следующей встрече? – это не было нетерпение. Мы оба понимали, что следующего свидания может и не быть.

- Не могу сказать. Оно возникает само собой в момент, когда нужно отвечать. Между прочим, через пять лет будет платиновый юбилей наших свиданий. Я могла бы напоить вас чаем. Я увлекалась японскими чайными церемониями.

- Благодарю. В лифт вошли ещё несколько человек. Они по праву были хозяевами этого нового времени и спешили по своим делам. Я не мог их задерживать. Лифт энергично щёлкнул дверью и стремительно помчался вверх. А в моих ушах продолжало звучать её признание. Она сказала, в её жизни не было чего-то главного? Но это же обо мне самом. Моё предположение оправдалось. Ответив "Прекрасно!", она логично двигалась по направлению к "Здорово!" А толкование определения "Прекрасно!" особого напряжения мысли не требовало. Она не страдала от старческих недугов и могла всеми органами чувств воспринимать этот удивительный, вечный и живой мир. Разве это не прекрасно? Но относилось ли это определение ко мне? Да. Более, чем. Я не только созерцал окружающий мир. Я любил. У человека всегда должна быть любимая девушка. И у меня она была. Та самая, которую моя душа любила всю жизнь. И ещё я мечтал. Наверно, в девяносто лет это смешно. Но я мечтал, что через десять лет мы с ней всё-таки встретимся.

- Ну как? - спрошу я.

- Здорово! – ответит она точно так же, как и на первом нашем свидании, когда ей было семнадцать лет. И сияющий круг нашей любви замкнётся, чтобы уже никогда не померкнуть.

14

Елена Бородина КУЛЕМА Старая кошка роется в земле, не обращая внимания на моросящий дождь. Холодные капли стекают по грязновато-белой шкурке, делая ее владелицу жалкой и неприглядной. «Кис-кискис!» - зачем-то зову кошку. Она поднимает перепачканную мордочку, внимательно смотрит на меня слезящимися глазами и кашляет… Кашляет. Просыпаюсь. Прислушиваюсь. За последние пару лет научилась чутко реагировать на все звуки из ее комнаты. Жду. Кашляет. Кровать тоскливо скрипит, освобождаясь от худенькой постоялицы. Топ-топ-топ - через небольшой коридорчик. Скребется в мою дверь.

- Сколько времени? - робко интересуется она.

- Четыре утра. Ты куда-то торопишься?

- Нет. Просто я слышала, кто-то стучал. Вздыхаю.

- Тебе показалось. Иди спать. Мнется в нерешительности.

- Я боюсь. Стучали прямо в мое окошко. Делать нечего - в ее комнату идем вместе. Заглядываю за тонкую шторку.

- Все в порядке - никого нет. Ложись. Послушно залазит под одеяло. Трогаю ее влажный лоб - вроде бы, не горячий.

- Посиди со мной, - простит тоненьким голоском. Вижу - все еще боится. Устраиваюсь в кресле, включаю настольную лампу, беру книжку… Просыпаюсь от веселого хихиканья. Недавняя полуночница с любопытством таращится на меня.

- Доброе утро! - приветствует. - Ты что тут делаешь? Не помнит?

15

- Доброе, - бурчу я. - Решила вот ненадолго переселиться, заодно и будущее свое узнать. Не зря же говорят: «На новом месте приснись жених невесте» Она смеется - на этот раз впопад. С кряхтеньем разминаю затекшие руки. Восемь утра.

- Поднимайся, золотце. Умывайся-одевайся - и завтракать! Сидит перед тарелкой с манной кашей, капризничает.

- Зачем ты в кашу положила изюм? Не хочу! Терпеливо объясняю: - Вчера ты мне сама сказала, что кашу едят с сухофруктами, а кроме изюма у меня ничего не было. И потом, попробуй хотя бы это вкусно. Она надувает щеки, фыркает.

- У меня аллергия на изюм! Убери его, тогда кашу съем. Невозмутимо выковыриваю янтарные ягодки из манной вязкости. Подаю кашу без изюма. Она вздыхает и нехотя ест. Обошлось «малой кровью». Десять утра.

- Можно мне погулять? Выглядываю в окно. Солнышко светит, на небе кое-где бродят кудлатые облака. Почему бы и нет? Одевается долго - стучит дверкой шкафчика, что-то роняет. Из прихожей кричит: - Принеси мне ведерко и совок! Выхожу с садовым инвентарем, придирчиво оглядываю раскрасневшуюся любительницу прогулок.

- Это что же, ты разные носки одела? Думаешь, красиво? Она смотрит на ноги.

- Больше никаких не было. Переодеваю, поправляю, одергиваю, разглаживаю. Памятуя о ночном кашле, укутываю горлышко легким шарфиком.

- Далеко не уходи! Занимаюсь домашними делами, поглядывая в окно. Дети играют в песочнице - строят замки и мосты. Моя кулема копается в сторонке - увлеченно рыхлит землю, пересаживая какие-то чахлые зеленые кустики.

16

Дождь начинается неожиданно. Крупные капли стучат о подоконник решительно и звонко. Пахнет влажным асфальтом. Двор пустеет. Только моя огородница роется в земле, не обращая внимания на стекающие за шиворот холодные струйки. Влагу с лица она смахивает перепачканными ладонями, из-за чего щеки и лоб становятся пятнистыми. Открываю окно и кричу ей: - Иди домой! Она вздрагивает, поднимается. Делает неуверенный шаг в сторону подъезда, другой. И замирает, недоуменно глядя по сторонам. Не знает, куда идти! Забыла, все забыла… Выбегаю во двор в домашних тапочках и халате. Обнимаю худенькую сгорбленную фигурку. Она смотрит на меня слезящимися глазами, всхлипывает. Мое сердце сжимается от жалости: - Ну, не плачь! Я же всегда с тобой, глупенькая. Она всхлипывает: - Я так испугалась, Юля! Наступила на помидорную рассаду: «Бычье сердце» - мой любимый сорт. Она прирастет, как ты думаешь? - и показывает перепачканным пальцем на сломанную тополиную веточку. Мама, милая мамочка… На семидесятом году жизни ты превратилась в беспомощную старенькую девочку, и теперь уже я слежу, чтобы ты вовремя поела и не промочила ноги. Как будто ты - моя дочка, а я - твоя младшая сестренка Юля. Умершая десять лет назад…

17

Иван Габов ГДЕ-ТО ВО ВЬЕТНАМЕ - Сюжетная и композиционная компликации, на мой взгляд, позволяют создать концепцию текста, прибавляют нюансы и расставляют акценты, придающие многоплановость структуре, стилевые особенности произведения… Сквозь дремоту в сознание проникали сначала лишь отдельные слова. Но последняя фраза была длинной, полной, и Виктор понял, что проснулся окончательно. Он приоткрыл глаза. У бассейна, в тени большого серого зонта с эмблемой отеля, на деревянных темно-коричневых лежаках с поднятыми спинками, восседали две миловидные женщины в закрытых купальниках. Время было послеобеденное, вокруг - никого. Женщины примерно одного возраста – чуть за шестьдесят. На одной – полной – черный купальник, на другой – повыше и потоньше - вишневый. У той, что в черном, на коленях лежала небольшая книга в мягкой обложке. Другая курила. Потом она вложила дымящийся тонкий окурок в пепельницу и негромко произнесла: - Многомерность структуры художественного текста, уважаемая Маргарита Васильевна, предполагает инвариантность его интерпретаций. Категоризация же обусловлена альтернативными проекциями сознания. Прозрачность текста и приводит к его автоматическому восприятию. На открытую террасу ресторана вышел среднего роста широкоплечий крепкий мужик лет пятидесяти в длинных цветастых шортах, синих шлепанцах и в белой кепке с черным козырьком и черным околышком. Мужчина стал спускаться по широкой витой лестнице к бассейну. В правой руке он держал высокий стакан с коктейлем. Солнце жгло. От тротуарной плитки песочного цвета вокруг бассейна, казалось, шел пар. Барабанной дробью раздавалось рядом: - Мы знаем друг друга уже столько лет, и вы совсем не понимаете меня, Марина Владимировна. Вы все время спорите со мной. Автоматический примитивизм основан на безусловных рефлексах…

18

Мужчина поравнялся с женщинами, посмотрел в их сторону и споткнулся о едва выступающий край плитки. С левой ноги его слетел шлепанец. Рука со стаканом невольно дернулась. Часть молочного коктейля вырвалась на свободу и, окончив стремительный полет, приземлилась на пышную грудь в черном купальнике. Женщина вскрикнула и вскочила. Три белых капли упали на мягкую обложку книги. Мужчина замер, подцепил ногой шлепанец и, бросив короткое «извините», как ни в чем ни бывало засеменил прочь. Словно из воздуха, вдруг, с большим бело-синим полосатым полотенцем перед женщиной возник служащий отеля. Женщина промокнула остатки коктейля и что-то крикнула своему обидчику.

- Привет от Леона Фестингера, - тихо сказал Виктор. Служащий принял полотенце у женщины, поклонился. Он работал в отеле недавно и научился понимать только отдельные слова иностранных туристов. «Ты что, …ел?», - распознал он начало фразы и ее короткое окончание. «Он ничего не ел, только пил», - мысленно ответил себе служащий и растворился в воздухе.

- А «Пина Колада» ей не понравилась, - весело сказал мужик, присаживаясь на деревянный лежак напротив Виктора. На черном околышке его кепочки-фуражки истрепавшимся от времени золотом было написано: «Saint-Petersburg». Мужик сделал глоток и спросил: - Давно здесь?

- Неделю.

- А мы только приехали. Роман, - протянул руку мужик.

- Виктор.

- Ты откуда, братан?

- Из Екатеринбурга. Роман улыбнулся, снисходительно протянул: - А… из Сибири…

- Вообще-то, это Урал - опорный край державы. Слыхал?

- Ка-анечно.

- А сам-то откуда?

- Из Питера! – небрежно бросил Роман, поднимая стакан ко рту.

19

- А где это? - почти искренно удивился Виктор. Роман поперхнулся. Капли коктейля брызнули на его шорты.

- Когнитивный диссонанс! - усмехнувшись, негромко произнес Виктор. – А ты говоришь - Сибирь… Тихий ветер встревожил верхушки пальм. В наступившей тишине был слышен только шум волн близкого Восточного моря.

- Братэлло, - на Виктора в упор смотрели две узенькие щелки вместо глаз. Чуть приоткрытые красные пухлые губы и почти сомкнутые безукоризненные белоснежные зубы низвергали слова: - Я здесь на отдыхе. С женой, младшей дочерью и младшим зятем. И с Вовчиком - сыном старшей дочери. Две недели за триста штук… Я скажу тебе просто. Я кое-что могу на этом свете… И в Питере, и в Ленобласти… И твои мудреные слова мне на хер не нужны. Ни ананас, ни когти… Виктор поднялся.

- Диссонанс - это у нее, - сказал он, кивая головой в сторону женщин. – А у тебя - гендерная реакция. Мне пора, удачи.

- И ты - береги себя. Не заплывай за буйки… Спустя три часа, зайдя на ресепшн, Виктор увидел Романа второй раз. На нем были уже другие шорты. Указательным пальцем правой руки он показывал девушке в бордовом аозай на огромные коричневые лакированные кресла и стол, занимавшие почти всю левую часть просторного зала: - Я хочу такой стол и десять стульев. Где это можно купить?

- Это дерево мун. Или эбеновое дерево, - отвечала девушка – старший менеджер отеля - с легким акцентом. При слове «эбеновое» Роман громко хмыкнул.

- Это осень дорого.

- Ты что, мои деньги жалеешь? – не унимался Роман.

- Хоросо, хоросо, - быстро согласилась девушка. – В Хосимине продают мебель из провинций Биньдинь и Биньзыонг. К ним подбежал босой мальчик лет пяти-шести в синих плавках с красными, по-видимому, уже обгоревшими плечами, с футбольным мячом в руках и тронул за руку Романа: - Деда, пойдем играть в футбол.

- Подожди, Вовчик. Я тут меблишки хочу прикупить, - Роман потрепал мальчишку по голове. - Такая тыщу лет простоит. Тебе и правнукам твоим достанется.

20

Девушка продолжила: - Потом по морю из порта Сайгон мозна отправить в любой порт мира в сорокафутовый ясик.

- Сама ты - ясик, - захохотал Роман. – Контейнер. Ты где русский учила?

- Хи-хи-хи, - задергал светловолосенькой головкой Вовчик. Девушка поправила очки на лице, ее большие глаза смотрели на Романа.

- Русский я усила в Москве. Еще я знаю французский, английский, итальянский и немного испанский. А мозет, вы хотите говорить на вьетнамский? Темнота обрушилась внезапно и вытеснила в море весь дневной свет. Виктор поднялся в ресторан. На другой стороне открытой террасы официанты подавали ужин. В мерцающем свете свечей Виктор увидел знакомых дам-лингвисток. Снизу от площадки караоке послышалась музыка, и слабый женский голос фальцетом запел: - Земля в иллюминаторе, земля в иллюминаторе… Земля в иллюминаторе видна… Голос не поспевал за мелодией. К нему добавился другой – тоже женский, но низкий, который мелодию опережал: - Как сын грустит о матери, как сын грустит о матери, грустим мы о земле - она одна… Женщины добрались до припева: - И снится нам не рокот космод... Пение внезапно оборвалось. Мелодия улетала к Млечному Пути. Официанты замерли в ожидании. И вдруг нестройный хор из двух мужских голосов грянул: - Рома! Из чернеющих кустов тамариска, хлопая крыльями, взлетела испуганная птица. Четверо пьяных космонавтов орали во все горло: - Не эта ледяная синева, а снится нам трава, трава y дома, зеленая, зеленая трава… Заснуть Виктор не мог. Он долго читал, но в бурную жизнь Шурика Улицкой беспардонно и настойчиво вторгался ноющий 21

мерзкий звук вентилятора кондиционера. Выключить же кондиционер было равносильно самоубийству… Сон пришел, но тревожный, с черно-белыми и цветными картинами. То кто-то большой и невидимый говорит Виктору, что он живет не так и делает не то. То Виктор в серебристом скафандре идет по бесконечной красной ковровой дорожке, а справа и слева, сверху и снизу - ничего и никого нет, только звезды мерцают в темноте. То он маленький стоит в огромной аудитории у большой доски с раздвижными грифельными панелями, а за высокой кафедрой восседают Маргарита Васильевна и Марина Владимировна в закрытых купальниках. Виктор хочет что-то сказать им, возразить, но не может. И женщины бьют его по голове длинными толстыми тяжелыми указками: одна - вишневой, другая - черной. А он становится все меньше и меньше. И вот это уже вовсе не он – Виктор, а босоногий мальчик с обгоревшими плечами… Море было спокойным. Солнце только-только осветило его и прибрежные желтые дюны. Метрах в двухстах от берега как рокада, повторяя очертания береговой линии, тянулись шесть или семь рядов рыбацких сетей. В лазоревой дали, там, где море сливалось с небом, плыли белесые суденышки вьетнамских промысловых артелей. Виктор в маске, с дыхательной трубкой и в ластах плавал вдоль берега в поисках больших ракушек. Он погрузил лицо в воду. В ушах – безмолвие моря. Под водой со стороны мелководья внезапно возникли две огромные тени. «Акулы!» - пронеслось в голове. Виктор глубоко нырнул, развернулся в воде под прямым углом, лег на спину, выставив вперед ноги с ластами, и глянул в сторону надвигающейся опасности… На него плыли две крепких мужских фигуры. Их головы, торчащие над поверхностью, здесь под водой казались уродливомаленькими. Виктор вынырнул и чуть не столкнулся с одним из пловцов.

- Опять ты, Ананас, - сказала одна из двух, торчащих из воды, голов с кепкой «Saint-Petersburg».

- Рома, а может, утопим его? – спросила вторая голова. – Несчастный случай на воде.

22

- Пусть живет, - коротко ответил Роман, выбрасывая попеременно вперед то одну, то другую руку - саженками обогнув Виктора, добавил: – Эх, пропала командировка… После завтрака Виктор направился к бассейну. Роман с младшим зятем плавали в голубой воде. Возле ванны-джакузи молодая девушка в откровенном купальнике натирала кремом от загара женщину средних лет. Обе не сводили глаз с мальчика, сидящего рядом на деревянном лежаке под зонтом.

- Вовчик, накинь на плечи полотенце, - через каждые две минуты говорила одна.

- Вовчик, уйди в тень, - кричала другая. Вовчик хотел пепси-колу, мороженое и купаться. Ему не разрешали ни то, ни другое, ни третье.

- Ты обгорел вчера. Сегодня сделаешь перерыв, - объясняла ему молодая.

- Мороженое нельзя есть каждые полчаса, - рассказывала постарше.

- Вовчик, лопнешь, - вмешивался младший зять из бассейна. Вовчик канючил, жалобно скулил, и в один момент взревел на всю округу.

- Марш в бунгало, - гаркнул Роман, но через секунду мягко добавил, - Посмотри мультики на планшетнике, мася моя. Вовчик, не переставая реветь, побежал прочь от бассейна.

- Бедный ребенок, - громко, чтобы слышали все, сказала женщина в черном закрытом купальнике.

- За это нужно лишать родительских прав, - вторила ей женщина в розовом. Вовчик жил в правой половине бунгало с дедушкой и бабушкой. Левую часть занимала тетя с мужем. Уборку к этому времени уже закончили. Войдя в распахнутые настежь двери, Вовчик первым делом включил телевизор, вытер кулачками слезы, затем включил кондиционер, потолочный вентилятор и только потом достал планшетник. Не снимая шлепанцы, забрался на огромную кровать.

23

В комнате было жарко. Минут через пять Вовчик соскочил с кровати, подошел к минибару и открыл дверцу. Знакомой пепсиколы не было. Вовчик еще не умел читать, да и вряд ли знание русского языка помогло бы ему сейчас. Он взял самую красивую зеленую баночку. Привычно поддел язычок краешком расчески и через образовавшееся маленькое отверстие стал пить. Выпил полбаночки. Выдохнул. Икнул. Газированный прохладный напиток был чуть горьковат. Настроение Вовчика улучшилось. Он допил из баночки и достал другую…

- Что-то Вовчика долго нет. Пойду, посмотрю, - Роман направился в сторону бунгало.

- А я сгоняю за пивом, - весело отозвался зять. – И Вовчику пепси куплю… Через несколько минут, подняв глаза от книжки, Виктор увидал, что Роман, что-то бормоча на ходу, мчится в сторону ресепшн. Еще через пару минут Роман выбежал к бассейну.

- Люди! – крикнул он хрипло. – Помогите! Кто-нибудь…. Есть доктор?

- Рома, что случилось? – испуганно взвизгнула жена.

- Вовчик, - зарыдал в голос Роман. Виктор тронул его за плечо: - Идем. Роман вздрогнул, моргнул и бросился к бунгало. Виктор за ним. В темной комнате на кровати лежал, скрючившись, маленький человек. Виктор рывком отодвинул тяжелые шторы и наклонился к нему. Вовчик был в сознании, но очень бледен. Вокруг него на кровати лежали пустые пивные банки. Все было предельно ясно. Виктор спросил: - Сода есть? Роман что-то промычал.

- Я к себе. Бери чайник, нужен литр теплой воды. Роман переминался с ноги на ногу.

- Что стоишь? – крикнул на ходу Виктор. – Я – быстро.

24

В комнату вбежали жена и дочь с зятем. Вовчик, постанывая, смотрел на мир полоумными глазами. Виктор заставил мальчишку выпить три стакана теплой воды с содой. Вовчик слабо сопротивлялся. Все это время Роман был рядом, властно удалив остальное семейство в другую половину дома. Промывание желудка сделали три раза. Дед носил Вовчика на руках. Все это время Роман шептал: - Вовчик, родной… Старшой нет, а эти по-русски ни хрена… мяу… мяу… Я им - доктор нужен, а они – спик, спик… парле, парле… Виктор дал мальчику несколько черных таблеток. Потом его напоили горячим чаем и уложили в постель, укрыв одеялом. Вовчик уснул. Роман тяжело опустился в кресло. Из дверного проема за происходящим испуганно следили жена, дочь и зять.

- У тебя много внуков? – спросил Виктор тихо.

- Один, первенец, - ответил Роман, опуская глаза.

- Как проснется, нужно выпить эти таблетки. Сегодня – только теплый чай. Завтра-послезавтра, когда появится аппетит, давай ему местный суп фо. Он нежирный. Здесь он всегда есть. Можно и утром, и днем, и вечером. Несколько дней исключить жареное, жирное, молоко, хлеб, фрукты… Роман вскочил, рванул к шкафу, достал из сейфа бумажник, подошел к Виктору: - Сколько, братан? Не стесняйся, скажи…

- Убери, - Виктор легко ударил по руке с бумажником, повернулся к выходу. Бумажник с грохотом упал на пол. Вовчик во сне повернулся на другой бок.

- Да, рядом тут местная аптека. Возьми алоэ, соком натрите ребенку плечи…

- Друг, - Роман сорвал с головы кепку и мял ее в руках. - Кто ты? Виктор обернулся. Четыре пары глаз смотрели на него восторженно-удивленно: - И я кое-что могу… на этом свете…

25

Вадим Сазонов ПОМИНАЛЬНОЕ ДОЗНАНИЕ Не щадил двадцать первый век коренное, так сказать, население нашего Зеленогорска, старело оно и вымирало. Молодежь, как только подрастала, перебиралась в Питер, а то и дальше, ветшали старые дома, рассыпались, горели, если в выгодном для строительства новых коттеджей месте стояли, росли, как грибы после дождя, вдоль залива рестораны, на которые старики наши и могли только поглядеть, с завистью сглотнув слюну. Конечно, уже не девяностые, которые вспоминались выбитыми окнами единственного тогда ресторана «Олень», размытыми дорожками парка при Золотом пляже, ржавыми и разбитыми каруселями и качелями, ямами вместо дорог и тротуаров. Теперь привели центр и курортные зоны в порядок, бродит солидная публика, по новому асфальту шуршат такие авто, которые нам раньше и не снились, но, если чуть в глубь от залива заберешься, то – хоть плачь. И наш дом не был исключением, редело его народонаселение, вот и в то лето, освободила комнаты, что за кухней, целая семья Желудевых. Сначала прямо во дворе в пыли у крыльца померла Людмила, а днем позже лег, не раздеваясь, на кровать Виктор, закрыл глаза и, ни с кем не простившись, покинул наш мир нерадостный. Замкнутая семья была. Виктор тот всю жизнь, сколько я его помню, даже здоровался с соседями не словом каким, а просто кивком головы, но это не мешало ему, если мог кому каким делом помочь, помогал. Вон эту сходню пологую с крыльца для моей каталки, к которой я теперь при безжизненных ногах прикован – он сделал, перила придумал, за которые я цепляюсь, когда наверх закатываю тело свое, или ладонями упираюсь, чтобы при спуске не разгоняться, а сама сходня имеет горизонтальные части, типа ступенек, это мне для отдыха. Такой вот у меня теперь путь наверх и вниз, с привалами, отдыхом, временем для раздумий. Спасибо, Виктор! Людмила не из наших, из города муж ее привез, и в молодости-то тихая была, а лет десять назад, когда сын их, Ромка, погиб 26

на зимней рыбалке, так и совсем перестала разговаривать, странно так на всех глядела, а месяцев через несколько совсем свихнулась и узнавать нас перестала. Последнее время частенько ей Виктор «неотложку» вызывал, сердце ей прихватывало сильно, а вот летом так прихватило, что уже и не отпустило. Хоронили их в один день, поминки в их комнатах делали. Чтобы все приготовить и организовать, приехала из города Екатерина – это сестра Людмилы младшая, не было у них иных родственников. Народу собралось мало – не было друзей у Желудевых, так, соседи, а кто и просто, как повод выпить, использовали. Вечер был теплый и спокойно-умиротворенный, не ветерка, день будний. Я на поминки не покатил, душно там, да к тому же в те дни приехал навешать свою мать Валерка Астахов, а он, человек непьющий, тем более выбрал не застолье, а тенек под несколькими рябинами в углу двора. Там испокон века был врыт длинный потемневший от времени и дождей стол и пара лавок. Вот и сидели мы с ним во дворе, чаевничали, как приличные, вспоминали детство, друзей, а чаще просто молчали, слушая тишину, душу баюкающую. С крыльца спустился и двинулся к нам, на ходу разминая сигарету, Петр Масленников, когда-то наш участковый, а ныне пенсионер. Располнел, где не полысел, там поседел, заморщинился лицом, только глаза, как прежде, молодо из-под густых бровей посверкивают.

- Отдыхаете, хлопцы? Подымлю с вами?

- Садись. Чаю хочешь? – спросил я.

- Неплохо бы после селедочки. Валерка взял чайник, пошел в очередной раз на кухню, а Петр сел на самый тенистый край скамьи, закурил, навалившись локтями на стол. Дымок от сигареты прямехонько так ввысь уходил, воздух его даже не колыхнул ни разу.

- Вот ведь время летит, - вздохнул Масленников. - Кажется, вчера вас, шпану, гонял, а сегодня, погляди, уже дед, - он кивнул на вернувшегося Валерку. - Доставали вы меня тогда, ох, доставали.

- Да, ладно, что теперь вспоминать, - махнул рукой Астахов.

27

Молча поприкладывались к своим чашкам. Вроде и не располагал вечер к длинным беседам, да вот в Масленникове алкоголь бродил, требовал высказаться: - Вот, Ванька, я гляжу на это, на смерти, на похороны и все думаю, как наша жизнь устроена. Мне вот всегда представлялась, как помост с двумя лестницами. Только вот эти самые лестницы у каждого разной длины получаются.

- Ты чего, про эшафот, что ли? – невпопад спросил я. Может, если бы выпил со всеми на поминках, то понял бы собеседника быстрее, а так мудрено получалось.

- Какой, на хрен, эшафот. Ты чего, про мушкетеров начитался? У нас для этих целей проще, стенку используют, их-то кругом навалом, на кой чего-то строить, подвел, приговорил, и конец делу. Не, я не о том, я так, типа, образно выражаюсь. Вот, гляди, родился ты и являешься еще никем, так, что-то наподобие человека. Вот, ты сказал: «Мама» или ты встал на две точки, оторвал задницу от земли, это, считай, ты первую свою ступеньку вверх преодолел, переступил, то есть. Блин, понимаешь, наша жизнь начинается с того, что ты почти каждый день какую-нибудь хреновину первый раз в жизни делаешь. Вот, пошел, вот, говорить начал, вот, ну не знаю, типа, там, читать научился, а вот уже всерьез за жизнь взялся – с девчонкой обнялся, а то и поцеловал. Потом круче: получил или дал по морде, в школу пошел, ну, не знаю, закурил в первый раз, водку попробовал, книжку прочел, кино увидел, на самолете впервой с родителями на юг полетел, велик купили, за соседкой подглядел, как она раздевается, да много чего. И вот, каждая эта ерундовина тебя на ступеньку по жизни поднимает. Затянулся Петр, вздохнул и продолжил: - Вот, глядите, все мы когда-то в первый раз делаем, когда-то и любовь, типа, познаем, еще ни в ухо, ни в рыло, что она такое есть. И вот эти строим ступеньки, то бишь взрослеем, зреем. Вот, созрели и вышли на такой горизонтальный помост, по которому дальше по жизни шагаем и повторяем то, что когда-то на какой-то ступеньке в первый раз сделали. И так вся эта канитель постепенно в привычку приходит, нет уже кайфа, как тогда, когда по этой хреновой лестнице вверх взбирался, мир для себя открывал. А вот дальше уже у каждого по-разному. Кто-то шел ровно, шел, потом под трамвай попал, и все кончилось на этом ровном участке жизни, просто в пропасть сорвался, или там, не знаю, война какая, то28

гда у многих обрывается с ходу. А ежели тебе суждено долго шагать, то наступает момент, когда ты подходишь к концу этого помоста, а там лестница вниз.

- В преисподнюю, что ли? – не выдержал Валерка.

- Дайте договорить. Какая, на хрен, преисподняя! Может, и рай! Я о другом, я о жизни, здесь, на земле, о человеческой. Вот если сначала каждая ступенька вверх, это когда ты что-то в первый раз в жизни делаешь, то каждая ступенька вниз – это когда ты в этой жизни что-то в последний раз делаешь. Ты даже можешь об этом самом и не соображать. Вот взять тебя, Ванька, - Петр взглянул на меня, - ты, когда в последний раз по земле на своих ногах шел, не знал же, что это в последний раз. Не догадывался, а потом, вдруг, раз, и спустился на ступеньку вниз с помоста. Все, ты уж извини, конечно, но все это был последний, ты вслушайся, последний раз. Больше уже этого никогда не сделаешь. Ну, чтобы понятнее, приходишь к врачу, а он тебе: если не бросишь пить и курить сегодня, то завтра копыта откинешь. Это, правда, другой вариант, тут сознание включается. Ты решаешь для себя: либо я сейчас всего на одну ступеньку вниз, типа, брошу пить и курить, а там опять какой-то горизонтальный участок помоста, либо пройду мимо этой ступеньки, сохраню на еще какое-то время, пусть совсем короткое, ту жизнь, которая мне нравится, а там плевать на ступеньки, в пропасть с головой. В другом варианте, как у тебя, нет предсказания. Вот я, уже лет десять вдовствую, и что случается, с какой женщиной переспать, и каждый раз не знаю: ступенька она или у меня еще есть несколько метров горизонтального пути. Так во всем. В одном только уверен будешь – ни одной ступеньки вверх не осталось. Все, исчерпали мы их. Вот в этом-то и есть вся трагикомедия возраста нашего. Ничего нам в первый раз уже не суждено, главное, чтобы не в последний. Он вздохнул, отер зачем-то ладонями лицо и потянулся за новой сигаретой. С крыльца сошла Ирина, сестра моя, подошла, выжидающе посмотрела на нас, не перебиваю ли, мол, а потом предложила: - Мальчики, может вам сюда чего поесть вынести?

- Лучше выпить, - ответил Петр.

- Это уж сами, а я вам сейчас горяченького вынесу, все равно остается, народу-то мало пришло, - и она поспешила в дом.

29

Ей навстречу к нашему уединению спешили Семен Никитин, наш сосед из дома напротив, и Мишка Артамонов, который жил внизу под горкой, курить-то в доме не решались – некурящие Желудевы были. Подошли, расселись на лавках, задымили. Вскоре на крыльцо еще пара мужиков вышли, не подходя, попрощались и ушли со двора, так вот поминки по двум людям и заканчивались – поели, выпили и по домам, завтра работа, круговерть, рутина – вроде вчера был кто-то рядом, по соседству, а сегодня и нет, ничего ж не изменится, у каждого, если языком Петра выразиться, когда-то последняя ступенька настанет, когда ты последний раз вздохнешь, небо в последний раз увидишь, последнее слово, хоть какое, услышишь. Надо будет у него спросить, что там, по его мнению, за последней ступенькой будет? К нам уже спешила Екатерина, сестра Людмилы, покойницы, в одной руке бутылка, в другой блюдо с мясом тушеным. Шла, переваливаясь, как утка с боку на бок – пухлая, круглая, раскрасневшаяся от выпитого, пот по лицу каплями бежит, в черном платье до пят и черной косынке, чуть съехавшей на бок: - Поешьте, ребятки, помяните сестренку мою, пусть она покой там обретет.

- Садись, Катя, садись, - пододвинулся Петр. - Выпей с нами. Тут следом подоспела и Ирина с кастрюлей картошки, а за ней семенил маленький усохший Леха Смирнов со стопкой стаканов в руках. Не знаю, уж чего его принесло сюда – жил далеко и вроде с Желудевыми дружбы не имел. Все неспешно расселись, тарелки по столу раскидали, стаканы наполнили. В доме, я так понял, никого не осталось.

- Ну, Катя, пусть сестре твоей и Виктору земля пухом будет, Петр поднял свой стакан, оглядел всех и медленно выпил. Выпили. Солнышко уже начало за тополями на краю Питомника в листве рассеиваться, отчего небо еще больше посветлело, в нежную голубизну перелилось, сберегая синеву глубокую на завтрашний ясный день.

- Как в сказке получилось: жили долго и умерли в один день, - неожиданно выступил Мишка. Покатилась у Екатерины слеза по щеке, лицо сморщилось, готовясь разразиться рыданием, но сдержалась женщина, вздохну30

ла так тяжело и обреченно, хоть и понятно, что ничего неожиданного в смерти сестры не было, а все ж прощание навсегда. Хуже, конечно, когда человек неожиданно умирает, а тут-то давно уже ясно было – не сегодня, так завтра, а все одно… От водки и от вида Екатерины даже у меня слеза где-то в глубине набежала.

- Всю, считай, жизнь она с ним провела, - женщина краем косынки промокнула глаз, - считай с детства.

- С детства? – удивился Семен.

- Да, - она задумалась, - Людочке, наверное, лет четырнадцать, может, пятнадцать было, когда он у нас появился.

- Где у вас? Я тоже удивился, вот же живешь всю жизнь рядом с людьми, а про них ничего и не знаешь.

- Детдомовские мы с ней. С Петроградки. Я-то еще совсем малая была, лет девять-десять, когда Витя стал нам продукты возить. Ну, в смысле, не нам с ней, а всем, он шоферил и нам с базы в столовую продукты возил, работа у него такая была. Тем временем Леха незаметно плеснул себе еще в стакан и, чуть отвернувшись от стола, выпил.

- Он, когда ее первый раз увидал, сразу запал на нее, - вспоминала Екатерина. - Стал ей то платье, то еще какой гостиниц привозить, каждый раз неотступно рядом вился. Мне тоже перепадало, когда узнал, что сестры мы. Готовил, готовил он ее для себя. Для нас-то взрослый был, он же на десять лет ее старше, уже совсем тогда был солидный, усы, голос такой низкий, и все так без суеты, не то что мы, все бегом, со смешками да ужимками. Мне теперь-то кажется, что не понимала она тогда, то ли он ее удочерить хочет, то ли ухаживает. Да и я не понимала. Радовалась, дядька появился, конфетами меня кормит, всякие платочки да носочки покупает. Она, помню, пошла в ПТУ на кулинара, а потом, уж, наверное, лет семнадцать было, устроилась на хлебозавод, ушла из детдома в общагу, а через полгодика он ее сюда забрал. Поженились, когда только ей восемнадцать стукнуло.

- Любила? – спросила Ирина.

- А кто ее знает, может, и любила, только не понятно в качестве кого. Он же ее оберегал, я теперь понимаю, не как любовницу или жену. В нем больше отеческого чего-то было.

31

- Не ври, - возмутился Мишка, - я-то помню, как он по ней с ума сходил. Мы с ним тогда, в молодости, сильно дружили еще совсем с малолетства.

- Может и так, я-то про нее, уважала она его, это точно, боготворила поначалу.

- Что значит поначалу? – удивился Валерка.

- Ой, - она смущенно потупилась, - всякое же в жизни случается.

- Это точно! – неожиданно радостно влез Семен. - Помню, как она у нас появилась. Всякий новый человек, а тем более, деваха, завсегда общее внимание вызовет.

- Ишь, внимательный! Что-то не помню, чтобы ты при жене кому внимание высказывал, - вспомнил я.

- А я и не про себя. Я помню, когда она появилась, то Гришка, тот, который Сиднин, полностью голову потерял. И так, и сяк к ней подкатывал. Помню, раз ему Витька даже рыло начистил, круто так.

- Да, было дело, - вспомнил и Мишка. - Гришка-то ее, наверное, погодок был, а Витька ему неровня, а все одно не сдержался, уж больно тот откровенно клеился. С Витькой, вообще, шутки плохи были. Вон мы – друзья, и то я откровенно побаивался ему чего поперек сказать или сделать. Петр докурил, взялся за бутылку, разлил по стаканам, поднял свой приглашая: - Не чокаемся, - предупредил на всякий случай, потому как всякие поминки переходят тот рубеж, когда люди, пригубив очередной раз, уже начинают забывать, какого хрена они тут собрались. Выпив, он приложил к носу корку хлеба и громогласно объявил: - Вот и ответ на вопрос. Кто, не донеся до рта стакан, замер, кто выдохнуть не успел, а у Екатерины слеза, начав катиться, замерла. Не дождавшись наводящего вопроса бывший мент объяснил: - На Гришку вашего тогда Виктор стуканул. Гришка Сиднин тогда связался с братвой из города, квартиры обносили, а он на шухере стоял. После они ювелирку взяли, с ним натурой и расплатились. В городе банду искали, к нам и не заглядывали, а тут Желудев в от32

дел пришел и донес. Никто сначала и не поверил. Но на всякий случай с обыском пришли и цацку одну нашли.

- Помню, помню, - вступил Семен. - Шмон был знатный. Весь сарай перевернули, а сарай-то у нас с Сидниными общий был, после еле порядок навели, а Гришку тогда и повязали. Вот мы-то удивлялись, шпана шпаной был, а тут все по-взрослому, по взапрадышнему. Замели его тогда, после обыска, увезли на «воронке».

- Да, с меня в город, в суд, характеристику требовали, - подтвердил Петр. - Я свидетелем защиты проходил, хвалил его. Жалко же было парня, дурак дураком, но не злыдень же. «Двушку» ему тогда впаяли.

- Точно, на севера уехал, родители-то его остались, все ж соседи, - Семен вздохнул. - Потом рассказывали, что там осел, женился, сына родил. Вот так, кому зона смерть, а кому и счастье привалит. Леха тем временем опять приложился и начал уже носом клевать, благо, темнеть начинало.

- А ведь приезжал он после, года через три-четыре, родителей проведать, - сказал Семен, на правах соседа героя разговора. Вот так тема разговора на поминках по одному утекла к другому.

- Лучше бы не приезжал! – громко вмешалась Екатерина.

- А ты-то откуда знаешь? – удивился Петр.

- Кому же еще знать. Сгубил он сестру мою.

- Чего?

- Да ладно уж, - махнула она рукой. - Теперь-то уж что! Помнила она его все эти годы, пока не было его. А как вернулся, так закрутилось, просто смерти подобно, - вздрогнув от вырвавшихся слов, она сжалась и, перекрестившись, оглянулась за плечо. - Прости, Господи!

- Ну? – с нетерпением подогнал ее Мишка.

- Что ну! Любовь у них началась. Или продолжилась. Я тогда уже замуж вышла, жили в комнате в городе. Так Людка с работы сбегала, ключи-то я ей давала. Вот так вот! Страшно мне за нее было. На взводе была она. Думаю, вот точно со дня на день все Виктору ляпнет, и прощай жизнь обустроенная. Что с этого перекати-поля ждать, ворюга и зек проклятущий, да только никакого 33

толка ей говорить не было, будто не жила, а парила под облаками. В глаза ей страшно смотреть было!

- Дальше-то что? – даже не ожидал от Ирины такого азарта, что в глазах засверкал. Вот, думаю, сестренка, как тебя чужая любовь проняла.

- А что дальше? Он сказал, что поедет с женой разводиться, вернется и все у них будет радужно. Чего еще от мужика ждать, махнула рукой Екатерина, - укатил, и поминай, как звали.

- И все? – в голосе Ирины прозвучало разочарование.

- Прям тебе и все. Дети, знаешь, откуда берутся? – Екатерина возмущенно обвела всех взглядом. - Залетела она. А его и нет. Ни письма, ни весточки. На улице зажгли фонари, один из них как раз за рябинами над забором был, посветлело у нас за столом, комары начали доставать.

- Родила она Ромку, а страха, что догадается Виктор, что не его, и прощай жизнь. Да не за себя она боялась, за сына, все ей казалось, что сурово к нему Витя относится, как не к своему. Теперьто понимаю, что тогда ее безумие начиналось, во всем видела угрозу.

- Зря, - сказал Семен, - рядом же жили. Да он в нем души не чаял, он же все время с ним проводил. Вон, погляди вокруг, кто еще столько времени с ребенком будет возиться. Классный отец Витька был. Тут тебе каждый скажет. Вон как воспитывал, ни одной минуты ему на глупости и гулянки не оставлял. Помните, мужики, он ему настоящую спортплощадку вон там, за соснами построил, а как его учил с деревом работать. У Витьки-то самого талант к этому делу был – возьмет в руки горбыль, а что из его сотворит, просто зависть пробивает. Леха встал, неровно двинулся к дому, а потом вернулся с новой бутылкой, которую у него с ходу Петр отнял, разлил.

- Вот это-то ее и донимало, - объясняла Екатерина. - Ей все мерещилось, что он видит в Ромке не свою кровь и загнать его хочет всеми этими занятиями.

- Ну, ты загнула! Он из него настоящего мужика строил, возмутился Семен.

- Он же знал, что это не его сын, - тихо так вмешался Леха, отхлебнув из стакана, да так тихо молвил, что всем показалось, что 34

ветерок шелестнул листьями, но на всякий случай прислушались, замолчали, замерли.

- Знал он, что нагуляла она, - покачиваясь на скамье, сказал Леха. – У меня же батя врачом в нашей больничке служил. Три года живут, детей нет. Вот и приперся к бате ваш Виктор на анализы. Батя ему все сделал и объяснил, что не будет у него никогда детей, застудил в детстве свои причиндалы. Вот и весь сказ. Дал он Витьке справку. А через несколько месяцев Людка родила, вот у меня батя смеялся, - Леха допил, повел мутным взглядом и опять начал носом клевать.

- О, Господи! – выдохнула Екатерина. - Убил ребенка!

- Какого? Ты чего, сбрендила? – Мишка повернулся к ней, выпучив глаза.

- Господи! Господи! Права Людочка была! Права! Утопил, антихрист!

- Чего несешь! – Мишка схватил ее за плечо и начал трясти, но женщина, казалось, не чувствует, сидит, качается из стороны в сторону.

- Кто, кого утопил? – вмешался Петр.

- Это ж ее и погубило, не перенес ее разум! Всю жизнь боялась за Ромку, что отыграется на нем Виктор, на нем выместит свою месть за измену. Так и получилось!

- Дура ты! – возмутился Мишка. - Ты думаешь, Витька виноват!? Да мы же там были, все там были.

- Да объясни ты толком, - вмешался я, не знал я подробностей, знал только сам факт, что утонул Роман на рыбалке.

- А что там объяснять? Спроси, кого хочешь.

- Ну?

- Да, была уже весна, рискованно было, а мы поперлись на глубину, туда, уже к кромке. Лунки сделали, уже не помню, зачем нас к берегу понесло, что-то забыли, а там трещина пошла, да такая небольшая, сначала шуточная. Ромка-то уже здоровый лоб был, лет четырнадцать, а ума-то ноль. Мы ему еще издали кричим, давай, мол, сюда, к нам. А он, дуралей, через трещину туда-сюда прыгает, ржет, как придурок. А в какой-то момент, то ли ветерок, то ли течение, и относит, да быстро так. А он там. Струхнул, видно, что реально струхнул. Вот тут Витька, как безумный, как был в валенках, только тулуп сбросил и в воду сиганул, безбашенно так, отчаянно. Так, даже не знаю, за чем бросаются, и гребет к льдине, 35

кричит: «К краю иди, к краю!». А тот так неуклюже дернулся и оскользнулся, видать, затылком об край долбанулся. Когда Витька его через полынью тащил, точно думал, не выплывут, мы все уже у края, вытащили, да не дышал уже Ромка. А Витька его так на руки поднял и к берегу идет, что-то сыну на ухо успокаивающее бормочет, нас не видит и не слышит. Видели бы вы его в этот момент! Это вам ничем не описать! Более обезумевшего взгляда и с такой надеждой и мольбой я в жизни не видал! – Мишка зажав глаза ладонями не мог говорить, душили его слезы, как будто он опять стоял на том льду десять лет назад. Вот сколько бы он ни молчал, точно бы никто не решился молчание это нарушить. Через несколько минут Мишка отдышался: - Так он и шел с ним на руках, а там километров пять было. Сколько ни пытались помочь, перехватить, никого не видел, шел, как автомат какой. Ох, блин, какого хрена, заставили вспомнить! Не приведи, Господи! – провел ладонью по лицу, хватанул водки прямо из горлышка, закурил, помотал головой. - Витька же тогда пару месяцев между жизнью и смертью в больнице промотался. Без него Ромку схоронили, - и как сдувшиеся меха, свернул Мишка плечи, сгорбился и замолчал. Тут уж каждый сам себе наливал, пил, или не наливал и не пил, кто-то курил, Ирка плакала в открытую, не стесняясь, Валерка отвернулся, меня изнутри трясло, не ожидал от этого равнодушного ко всему кругом Мишки такого всплеска эмоций. Вот так живешь рядом, а человека не знаешь!

- Вот ведь, беда-то какая! – нарушила тишину Екатерина. – Людочка же и рассудок потеряла на двух мыслях. Она, пока еще в себе была, твердила, что сгубил Виктор ее сыночка, думала, что мстил ей за измену. А до этого еще бредила, что вернется ее Гришенька, никак не хотела поверить, что бросил он ее. Вот просто так, взял и бросил. Будто и не было того безумства в его приезд. Вот у них была всего одна фотография. Они тогда вместе сфотографировались, а карточку она у меня хранила, только бы Виктор не нашел. Как в гости приедет, все просит показать. Или, если я приеду, просит привезти и тайком ей глянуть.

- Так и возишь? – спросила Ирина.

- Конечно.

- Покажи.

36

- Сейчас, там, в сумке у меня, - поднялась тяжело, поутиному взобралась на крыльцо и вскоре вернулась, неся перед собой на вытянутой руке фотографию. Пустила ее по кругу. Ночь еще не сгустилась, фонарь светил ярко, вились у него мошки, противно жужжали комары. Глядел я на черно-белый снимок, с которого задорно улыбалась мне озорная девчонка, отдаленно напоминавшая не по годам состарившуюся безумную женщину, которую привык я видеть у себя во дворе, а рядом с ней высокий парень в залихватски сдвинутой к затылку кепке, из-под козырька которой торчал непослушный чуб. Я передал снимок дальше по кругу и услышал удивленный Валеркин голос: - Я же с ним тут виделся.

- Где? – удивился Петр.

- Да здесь, на улице и у двора.

- Когда?

- Да в тот день, как Людмила померла.

- Блин, парень, ты же вроде не пьешь?

- Да точно, мы с ним от автобуса шли. Вверх поднялись, он мимо двора прошел, а сюда к матери свернул. Тут как раз у крыльца на табуретке Людмила сидела. Она еще мне так навстречу встрепенулась, вскочила и ко мне. Я так удивился, вот, думаю, полегчало ей, меня узнала, а она еще так бормочет, что-то вроде: «Наконец-то вернулся» или что-то в этом роде. И мне под ноги упала, я наклонился, а она уже вроде и не дышит. Я еще так испугался, оглянулся, а этот, - Валерка ткнул пальцем в фотографию, у меня за спиной стоит у входа во двор и что-то спрашивает. Ну, я уж как-то и не соображаю, чего ему надо, я же скорее в дом на помощь звать. А потом, когда вернулся, его уже и не было. Но точно он, только без кепки и чуба не было, а так один в один.

- Твою мать! – Семен хлопнул рукой по столу. - Это ж его сын с севера приезжал, Славкой звать. Он у нас по дому ходил, говорит, ищу следы отца. Он, говорит, и не видел Гришку никогда. Мне еще тогда так странно стало, я же помню, что Гришка тогда собирался, все, говорит, на севера отчаливаю. Еще мне перед носом билетом на самолет мотал. Вот, говорил, слетаю и скоро назад навсегда вернусь. Я еще так удивился. Там вроде квартира есть, а 37

здесь что? Комната, в которой родители живут. Куда возвращаться? Да еще с женой и с детём. Потом ясно стало, врал, как обычно.

- Дождалась, - всхлипнула Екатерина. - Перед смертью дождалась! Обозналась, видать, как и ты, - кивнула она Валерке.

- А кто тебе сказал, что он домой собирался? – удивился Петр, похлопав по плечу Семена. - Не собирался он туда, да и не поехал.

- Да точно, собирался, я же тебе говорю, билетом у меня перед мордой махал. Вот, говорит, пара часов под небесами и дома. Я еще помню, подумал, вот же молодой, а уже под небесами, а еще так на самолете и не полетал. Вот он рюкзак закинул, с родителями попрощался и ушел: «Скоро вернусь навсегда». Помню, еще мать ему так неверующе: «Да уж и не обещай», а он ей в ответ: «От любви не сбежать!» И ушел.

- Слушай, бредишь ты! – возмутился Петр. - Никуда он не собирался. От всех куда-то слинял. Я помню, там запрос пришел из их РУВД, жена его заяву подала, что пропал он. Нас еще заставили опрос тут проводить. Я и с родителями его беседовал, слышал эту легенду. Он, действительно, билет на самолет брал, это в аэропорту выяснили, но только ни на посадку, ни на регистрацию он не пришел. Заметал, видать, следы.

- Как заметал!? – возмутилась Екатерина. – Ты мужик, что ты понимаешь! Он так в последний день перед отъездом смотрел на Людочку, что не обманешь, так нельзя притворяться или роль играть, за такой взгляд можно все отдать! Все, все, хоть за секунду такого взгляда!

- Действительно, Петр, что-то ты своими следствиями и расследованиями увлекся, - встрял Мишка. - Точно в тот день Гришка улетал. Он, когда к автобусу утром шел, с горки спустился, а я как раз со двора вышел, мы с ним вместе пошли. Он такой какой-то возвышенный был, счастливый, я еще подумал, вот человек радуется, что домой возвращается, а он мне: «Скоро свидимся, теперь опять соседями будем».

- И что, уехал? – в голосе Петра звучало сомнение.

- Да, мы уже до магазина у Приморского дошли, а тут Виктор проезжает мимо на своем «Урале». Остановился. Еще спросил у Гришки: «Ты в город? Поехали, довезу». На коляску указывает, помню, Гришка замолчал и как-то так отступил, а тот: «Садись, все одно по пути». Я еще спросил Витьку: «Что, меня подброси38

те?» А он мне: «Не по пути». Как не по пути, если в город катишь, а мне на Театральную надо, пять минут, и я на месте. Помню, он так молча Гришке кивнул на коляску, тот и полез, еще шлем одел. Меня бросили и укатили. Мишка чем дальше говорил, тем медленнее из себя слова выдавливал, как зубную пасту из почти пустого тюбика, видать и до самого начало доходить. Молчали дружно и долго. Подвел итог Петр: - Взял все ж Виктор грех на душу. Вот ведь, как жизнь распоряжается. Эх, грех о покойнике так… А ведь долго тогда Гришку искали, а надо-то было тело искать. Молча так мы следующие минуты проводили, только Леха всхрапывать стал. Каждый о своем мысль насупливал. А я все думал, вот оборвался горизонтальный участок жизни Гришки нежданно и, может быть, страшно, мучительно, не успел он ни одного шага вниз сделать, может, еще окончательно и на горизонталь-то не вышел, только первый свой главный шаг вверх совершил. Людмила на этой же ступеньке замерла, чуть ногу поставив, сгорая от страха, что настигнет ее жуткое возмездие за одну только попытку шага вверх. А в каком же наклоне Виктора жизнь текла, что для него было шагом вверх, что шагом вниз, а что горизонталью? Почему, сорвавшийся с той единственной, делающей жизнь жизнью, ступени, путь Людмилы заставил его лечь на кровать и соскользнуть со всех предписанных ему ступеней одним махом? А вечер тот был действительно удивительно красивый, тихий, убаюкивающий, и в какую чудную Питерскую августовскую ночь он перетек. Такие ночи бывают только у нас, нечасто, но случаются, когда они напоминают даже южные, только цикады молчат, а листва, не изнуренная знойным дневным солнцем, толкует тебе, колыша влажный теплый воздух, что нет места прекраснее того, где свезло тебе родиться, и где бы тебе ни пришлось катиться по горизонтальному участку жизни, ты всегда будешь помнить, что первые шаги вверх ты совершил здесь, и дай тебе Бог, ступить на ступени 39

вниз в окружении людей, которые тебя понимают, любят и не предадут.

40

Рустам Карапетьян О ЧУДАХ - Вот со всех сторон сейчас только и слышишь: чудо, чудо...

– горячился Потапов, - а я вам говорю, что чудо - это просто пока ещё неизученное явление, дефицит информации, чьё-то невежество…

- То есть, вы отрицаете чудо – как нечто необъяснимое и нелогичное? – спокойно, то ли спросил, то ли констатировал собеседник. Потапов с возмущением взмахнул руками, чуть не опрокинув свой чай со стола.

- Ну, Григорий Соломонович, вы же сами ученый, должны понимать... Это же вопрос терминологии. С точки зрения дикаря телефон то же самое настоящее чудо. Собеседник Потапова снял очки, протёр толстые стекла, снова надел.

- Вы знаете, я хоть и учёный, но иногда всё равно удивляюсь тому, что могу вот так запросто поболтать с человеком, находящимся на другой стороне земного шара.

- Григорий Соломонович, ну вы же понимаете, о чём я... Меня тоже порой многое удивляет, но как учёный я обязан предполагать, что каждое явление порождается определёнными причинами. Да, может быть, пока неизвестными мне или науке вообще. Но через какое-то время наука обязательно с этим разберётся. И очередное чудо станет само собой разумеющимся и очевидным.

- Папа, папа, а миска сбезал под кловать и не хосет вылазить!

- Не сейчас, Леночка. Ты же видишь, мы с дядей Гришей разговариваем... Кстати, вот взять мою Леночку. Мишка для неё - реальное живое существо, с которым она общается, которого она кормит, заботится о нём, ну и тому подобное, что там ещё дети с ними делают? Но это ещё же не значит, что я, взрослый человек, тоже должен считать мишку живым существом.

- А не кажется ли вам, - улыбнулся Григорий Соломонович, что возможность чуда напрямую связана с вашей готовностью это чудо принять?

- То есть?

41

- Ну, вот пример с тем же самым плюшевым мишкой: если бы он с вами заговорил, почли бы вы это за чудо?

- Григорий Соломонович!!!

- Нет, ну а всё же?...

- Ну, могут же быть разные объяснимые причины: хитрый механизм, встроенный передатчик. Посланец высокоразвитой цивилизации, в конце концов! Но о чём это я... Плюшевые мишки не разговаривают!

- А между тем, вы сами только что сказали, что ваша дочь с успехом общается с ним.

- Но это же ребенок! Со своими фантазиями!

- Папа, папа, а миска хосет гулять, мозно мы пойдем гулять?

- Хорошо Леночка, иди. Только играйте в песочнице, не уходите никуда!

- Холосо папоцька.

- И всё ж таки, голубчик, - продолжал спокойно рассуждать Григорий Соломонович, - вы и сами понимаете, насколько неопределённа грань между выдуманным и реальностью. Подводная лодка Жюль Верна тоже когда-то казалось бредом сумасшедшего.

- Да, но это же, в конце концов, инженерная идея, которой просто нужно было дождаться своего времени.

- Да, - согласился Григорий Соломонович, - а время мишек прошло вместе с детством. Тем не менее, наши дети продолжают их любить.

- Ну вот, опять вы за своё! - всплеснул руками Потапов и таки опрокинул кружку на пол. К счастью кружка не раскололась, а остывший чай никого не обварил. *** - Ну, что?

- Папоцька сказал, сто мы мозем пойти поиглать на улицу.

- Ну, тогда пошли скорее.

- А ты мне есё пло звёзды лассказыс?

- Расскажу, расскажу, только, чур, сначала в прятки. ***

42

- Григорий Соломонович, с вами невозможно спорить, вы же всё время приводите совершенно ненаучные аргументы!.. *** - Ну ладно, теперь слушай: далеко-далеко жил да был Маленький принц. Он жил на планете, которая была чуть побольше его самого, и ему очень не хватало друга...

- Это сказка? Пластмассовые глазки плюшевого мишки хитро поблёскивают: - Ну, это уже как ты сама захочешь...

43

Игорь Толоконский ЧЕРНЫЙ ТЕЛЕФОН - Доктор, ещё один записан на сегодня. Примете?

- Приму! Вместе с ним и приму. Шутка была старая и довольно примитивная, но сегодня она показалась не такой пошлой. Ещё бы, завтра начинался отпуск. А накануне отпуска всё казалось прекрасным и радостным. И не то чтобы были роскошные планы на ближайшие три недели, а просто так всегда. Встреча со старыми друзьями, так мало мы видимся! Раз в году собираемся, будет чем поделиться, о чём рассказать.

- Ну, тащите этого последнего! - сказал доктор. Доктор был консультант-психиатр. Заведовал отделением в психиатрической лечебнице, но поскольку не отмазывал от службы в армии отпрысков богатых родителей, не давал "липовых" справок криминальной и полукриминальной братве, то и дополнительных доходов у него не было. А посему, приём в поликлинике был для него вполне законным доходом. Иначе, как же жить?! Медсестра пригласила последнего посетителя. На первый взгляд, вполне интеллигентный, хотя в настоящее время, это не всегда поощряется, среднего возраста человек. "Этот хоть без "барсетки"! А то нынче пусть самый безумный, и тот явится с этой ерундой. Или вот - ноутбук. И что они все с ними делают? Как же, статус, надо ж соответствовать. Чему соответствовать?"

- Прошу, проходите, присядьте, - сказал доктор и взглянул в историю болезни. Истории, как таковой и не было - "Новичок". Вошедший сел на предложенный стул, и они некоторое время наблюдали друг за другом. По всей видимости, удовлетворившись наблюдением, доктор начал первым.

- Задам весьма банальный вопрос, что же привело вас ко мне?

- Попытаюсь изложить всё коротко и по возможности ясно у меня, видите ли, телефон... "Интересно, он сам - телефон?" - подумал доктор. Сколько разных приборов прошло перед ним за годы его практики?!

- Нет-нет, звук хорош, ничего не шуршит, эха тоже нет. Только... мне могут звонить, а вот я ...

- Что ж мешает вам?

44

- Как только подхожу к нему, во всех дырочках телефонного диска видятся мне страшные картины.

- И какого рода эти картины? Не могли бы вы описать некоторые из них?

- Да, я собственно и пришёл к вам для этого. Вот, например царевич пытается убежать от убийц, да куда там, настигли и ножом. Лужа крови. Или вот - стрелецкая казнь. Опять море крови. Пётр отправил сына на плаху. В какую дырочку на диске ни посмотрю, всюду разгром, погром и везде кровь. Ну и, конечно, всякий раз ипатьевская ночь видится! Вот уж, воистину, мы мирные люди, только наш бронепоезд, как мне кажется, вовсе не на запасном пути и не останавливается ни на минуту. И по рельсам, а порой даже без таковых. Только вопрос, кто уголёк в топку подбрасывает? И когда кончится уголёк, если он, конечно, кончится? И всё ради чего? Иногда ради денег и всегда ради власти! "Интересный человек", - думал доктор, у большинства его пациентов видения совсем другого свойства.

- А вы по профессии кто будете?

- Я учитель истории в средней школе. Направленность видений стала несколько понятна.

- Доктор, может быть, лекарства какие выпишите, а то как-то не по себе, да и неудобно, ведь нет возможности с людьми общаться. Подойду к телефону и не могу... То ли от того, что завтра начинался отпуск, то ли ввиду очевидной безвредности учителя для общества, доктор сказал: - Это нет. Таблетки я вам выписывать не стану, а вот рекомендацию могу дать! Вы купите себе мобильник, там ни диска, ни этих дырочек в диске! Вернувшись домой, учитель истории вертел в руках блестящий, чёрного цвета мобильный телефон. Купил по совету доктора. Внимательно стал читать приложенную инструкцию. Как будто по-русски написано, но половину он не мог понять. Да... отстал от жизни. Любого пионера спроси, им здесь всё ясно и понятно. Пункт - "Память", это интересно. Раньше он держал в своей собственной памяти самые важные номера. До сих пор помнит телефон мамы, близких друзей и любимой женщины. А ведь столько времени прошло! Теперь ничего не надо запоминать - клик-клик, и всё готово. Может, это и удобно, но как45

то не по-людски. Скоро вообще ничего в памяти человека не останется. Покрутил обновку в руках, уложил в коробочку и спрятал в шкаф. Подошёл к старому, с дырочками - в памяти возникли старые номера, а видений не было. Наверно, занёс их в память, только что, купленного мобильника, а... пусть там и остаются. Улыбнулся и спокойно набрал номер любимой женщины, пора устраивать личную жизнь, a то ведь, время бежит, можно и опоздать.

46

Александр Сороковик СНИЛСЯ МНЕ САД Или Майская ночь (Современная драма в трёх маленьких действиях) Действующие лица: Игорь – молодой человек. Алёна – его жена, похоже, что бывшая. Действие первое (Обычная комната. Диван, столик, два кресла, шкаф. Алёна одета в лёгкое короткое домашнее платье, волосы схвачены в «хвост». Она сидит в кресле, задумчиво смотрит перед собой. Раздаётся звонок в дверь. Алёна встаёт, выходит, и тут же возвращается. За ней идёт Игорь. В руках у него большая мягкая игрушка.) Игорь. Ну, здравствуй! (Пытается поцеловать Алёну, та отстраняется.) Алёна. Пораньше не мог приехать? Заявился на ночь глядя! Игорь. Ну, не получилось, поезд поздно приходит. Ты же сказала, что можно…(подходит к креслу) Я присяду, ладно? (Садится.) Алёна. Мало ли, что я сказала… И вообще, всё это по телефону можно было обсудить! Игорь. Как это – развод по телефону? Надо же заявление подать и вообще… Алёна. Чего тогда днём не приехал? Подали бы заявление, и – прощай! Игорь. (примирительно). Алён, ну что ты так… Я же хотел тебя увидеть, узнать, как ты живёшь… Алёна. (перебивает) …И с кем я живу! Ты же меня последний год просто убивал своей ревностью: кто звонил, где ходила, кому улыбалась? И сейчас вот, тоже: только зашёл, сразу глазками – зырк! Не валяются ли где носки или трусы, не пахнет ли мужиком? (Садится на диван, смотрит в сторону) Игорь. (Растерян, он явно ожидал более тёплый приём). Да не зыркал я по углам! Мне всё равно, с кем ты сейчас живёшь!

47

Алёна. Конечно, всё равно! Тебе всегда было всё равно – что я думаю, чего хочу, чем расстроена. Игорь. Ну, знаешь, тебе не угодишь! Алёна. А мне не надо угождать! Угодник нашёлся! (Чуть не плачет.) Игорь. (Начинает закипать). Слушай, ты определись, пожалуйста – всё тебе не так! Мы же договаривались: я приеду, решим все вопросы, подадим заявление. Я Маруську хочу увидеть, вот подарок ей привёз, денег тоже… (встаёт с кресла, достаёт из кармана небольшую пачку, кидает на стол.) Алёна. (Непримиримо). Ах, какой папочка у нас заботливый! Дочечке игрушечку привёз, денежек от себя оторвал! Наверное, плакал над каждой копеечкой – это ж сколько пива можно было выпить! Игорь. (В гневе). Что ты несёшь? Совсем тут мозгами двинулась? Когда я для Маруськи денег жалел!? Алёна. (Неожиданно спокойно, холодно). Никогда. Денег. Ты. Не. Жалел. Ты для нас с ней себя жалел. Своего драгоценного времени, своего досуга, своего внимания, своего тепла. Досуг для друзей сберегал, а тепло – для других баб. Всё, Игорёшенька, хватит, вечер воспоминаний окончен. Садимся за столик, решаем быстренько все вопросы, и ты уматываешь на фиг. Завтра подаём заявление, разводимся, и я тебя больше не хочу видеть. Никогда! Игорь. (Продолжает сердиться). А куда это мы так спешим? К нам гость должен прийти? Алёна. (Равнодушно) Думай, как хочешь. (Садится за столик, делает приглашающий жест.) Давайте, Игорь Анатольевич, присаживайтесь, будем говорить о деле. Игорь. (Злится, не желает останавливаться). Не буду я ни о чём говорить! И разводиться с тобой не буду! Повернусь вот сейчас и уйду к такой-то матери! А тебя, неразведённую, никто больше замуж не возьмёт! (Понимает, что говорит ерунду, от этого злится ещё больше.) И Маруську увезу! Как отец имею право!!! (Алёна молча выходит, возвращается с непочатой бутылкой вина, штопором, двумя бокалами, ставит всё это на столик.) Алёна. (Как ни в чём ни бывало). На, вот, открой, а то я не умею. Сколько раз хотела вина выпить, да открыть не получалось.

48

Выпьем винца, я пойду на кухню, картошечки своей фирменной пожарю, а ты тут пока прикинь, распланируй, как разводиться будем. (Игорь в это время оторопело, машинально открывает бутылку, наливает два бокала.) Потом спокойненько сядем, всё решим, а то действительно – собрались о деле говорить, а сами… (Берут свои бокалы, молча чокаются, молча выпивают до дна, ничем не закусывая.) Ну, я ненадолго… (Уходит.) Игорь. (Ошеломлённо крутит головой). Ну, бабы, блин! Не дано нам их понять! (Садится, смотрит в одну точку, постепенно гаснет свет, возникает тихая музыка – вступление к романсу. Звучат первые строки Снился мне сад в подвенечном уборе, В этом саду мы с тобою вдвоём… Звёзды на небе, звёзды на море, Звёзды и в сердце моём. ) Занавес. Конец первого действия Действие второе (Та же комната, За столиком сидят Игорь и Алёна. На столе тарелки, нарезанный хлеб, закуски, бутылка вина, уже почти пустая. Разговор идёт непринуждённый, спокойный.) Игорь. Жаль, что Маруська у твоей мамы, я бы хотел её увидеть. Алёна. Поезжай завтра и увидишь. Я маму предупрежу. А то ведь – май. Там, на даче, красота: сирень, деревья в цвету, пусть дитё на природе побудет. Ладно, давай решать с разводом. Завтра в загсе как раз приём, я могу пораньше встать, занять очередь, а ты позже подъедешь. Ты где остановился? Далеко тебе до загса? Игорь. (Мнётся). Я… м-м-м, это… Я ещё не остановился. С поезда – прямо к тебе. Алёна. (Само спокойствие). Ну и хорошо. (Поднимается, идёт к шкафу, вынимает постельное бельё.) Вот тебе постель, ляжешь тут на диванчике, всё ближе завтра ехать.

49

Игорь. (Слегка оторопело). А… а ты где? Алёна. Я? (Идёт по комнате мимо Игоря, платье слегка развевается. Не обращает на него внимания. Игорь, наоборот, не отрывает от неё взгляда). Я к Маришке на всю ночь собираюсь. У неё Василий в очередную командировку укатил, так мы девичник такой сымпровизируем. (Насмешливо смотрит на Игоря.) Девичник – это когда девушки собираются без мужиков, а не то, что ты думаешь! Она меня уже заждалась, наверное! (Подходит к зеркалу, распускает «хвост», встряхивает волосами). Игорь. (Встаёт, делает пару шагов к Алёне). Алёна! Слушай… (Взволнованно.) Я хочу сказать… Алёна. Что ты хочешь сказать? Да, кстати, помоги со стола убрать, я быстренько посуду помою и побегу. А ты тут устраивайся, тебе отдохнуть надо с дороги… Игорь. (Решительно). Алёна, не уходи! Алёна. (Невинно). Как это, «не уходи»? Вроде всё решили, меня Маришка ждёт. Игорь. Ну, не уходи, и всё! Давай посидим ещё, поговорим. (Неуверенно.) Я так по тебе соскучился… Алёна. (Притворно-ласково). А, ну конечно! Как же я, дурочка, сразу-то не догадалась! Мы поздно вечером приехали, прямо с поезда, ехать ночевать нам некуда! Мы ещё немного посидим, подождём, пока к подруженьке поздно будет идти, нам на диванчике постелят в другой комнате, а ночью мы найдём предлог в спальню заглянуть: ну, типа, спросить что-то. А там – бывшая жёнушка в неглиже. Лежит, томится. Ну, сердце – не камень, под бочок пустит, отогреет. Вот они ночку любви по старой памяти проведут, а поутру и в загс можно ехать, разводиться. А Светочке врать потом, глядя честными глазами, как бывшая, мегера такая, на порог даже не пустила! Игорь. (Растерянно). Какой ещё Светочке? Алёна. Ну, не Светочке – Любочке! Какая разница! В общем, бабе твоей. Игорь. Да нет у меня никакой бабы! Алёна. Ой, что же так плохо? Аль занедужил добрый молодец? Так ты «Виагру», если что, принимай: говорят, помогает! Игорь. (Отворачивается в сторону, набирает в лёгкие воздух, медленно его выпускает. Несколько секунд молчит). Алёнка, я тебя понимаю. (Резко взмахивает рукой, останавливая Алёну, кото50

рая пытается что-то сказать.) Я очень виноват перед тобой, прости меня, пожалуйста. Я весь этот год как чумной хожу, мне очень плохо без тебя. И без Маруськи тоже. Нет у меня бабы! Да какие бабы могут быть, после тебя-то… это же всё… подделка, что ли! (Волнуется, говорит всё быстрее, жестикулирует.) У нас же с тобой всё было… ну, красиво так… Мы же тогда тоже в мае познакомились на свадьбе… Алёна. (Задумчиво). Да, шесть лет назад… Тоже всё цвело, меня Маришка пригласила свидетельницей и я все деньги вбухала в подарок. Цветы купить уже было не на что, и я подговорила мальчишек-подростков со двора слазить со мной на старое кладбище за сиренью – одной там жутковато. Мы нарвали огромный букет… Игорь. (Подхватывает) …И он был самым красивым на этой свадьбе! А я попал туда случайно, за компанию. И тут выясняется, что вы, свидетели, прозевали момент, когда у невесты выкрали туфлю… Алёна. (перебивает) …А выкупом нам назначили станцевать «Сиртаки», я чуть-чуть могла, а свидетель – вообще никак… Игорь. (радостно) …А я вызвался его выручить, потому что умел… Алёна. …И подошёл прямо ко мне. (Игорь непроизвольно подходит ближе), и говоришь уверенно: «Пойдём!» Игорь. …А ты подошла и так, шёпотом: «Я когда-то в детстве танцевала, забыла всё…» (Начинает звучать сначала тихо, потом громче «Сиртаки» Теодоракиса, медленная часть.) Алёна. …А ты решительно мне: «Повторяй за мной, и всё!» (Становятся рядом, вот-вот положат руки друг другу на плечи, начнут танец. Вдруг, словно опомнившись, Алёна останавливается, отходит от Игоря, но не резко, а даже чуть виновато. Музыка стихает. Они остаются стоять посреди комнаты, близко друг ко другу.) Игорь. (Задумчиво). Как нам тогда аплодировали…

51

Алёна. А потом, через год, опять в мае, мы танцевали «Сиртаки» уже на нашей свадьбе! Игорь. А ещё ты всегда любила романсы. Алёна. Я и сейчас люблю. Особенно «Снился мне сад»… Игорь. Я помню. Мы часто его включали. Я всё не мог понять, почему сад «в подвенечном уборе», а потом дошло – это же майский сад, весь в цвету, белый… Алёна. А ещё мы всё хотели завести кошку… Игорь. (Подхватывает) …Но жили тогда на съёмной квартире, и хозяйка была против. Алёна. А однажды зимой была сильная метель, за окном плакал котёнок, и ты среди ночи оделся и полез его искать… Игорь. (Довольно улыбается) …Замёрз, как собака, пока нашёл! Тот уже совсем был плох, еле пищал, я его за пазуху и домой… Алёна. Я котёнка тёплым молоком отпаивала, а потом мы его от хозяйки прятали… Игорь. …А она всё равно нашла и пригрозила вместе с нами выкинуть. Я потом его еле пристроил, к Михеевым на дачу… таакой котище вымахал. (Они продолжают стоять рядом, говорят спокойно, беззлобно, как о давно отболевшем.) Алёна. (Задумчиво). А потом у нас появилась своя квартира. Игорь. А потом родилась Маруська. Алёна. А потом ты стал всё чаще уходить к друзьям, потом мы перестали вечерами пить на кухне зелёный чай и говорить о стихах, музыке, фильмах… Игорь. А потом ты стала меня избегать по ночам… Алёна. А ты становился всё злее и раздражительнее, ревновал меня к каждому столбу… Игорь. А ты на всё пожимала плечами и говорила: «Как хочешь». Алёна. А потом ты мне изменил. И всё рухнуло…. Игорь. (Нарушает монотонный ритм, говорит резко, страстно.) Лёка, родная, не могу я без тебя больше! Я проклинаю тот день, когда я это сделал! Ну, нельзя же, нельзя просто так похоронить наше прошлое, всё чудесное, что у нас с тобой было! Ведь 52

мы всегда так понимали друг друга! Ну, давай попробуем снова! Я никогда не повторю такой глупости, никогда! (Нерешительно приближается к ней, Алёна не отстраняется, наоборот, прижимает к себе его голову, ласково гладит её.) Алёна. (Печально) Бедный ты, бедный мой Горинька! Как бы я хотела тебе поверить! Мне так не хватает наших вечеров, так плохо без тебя, так страшно, что мы потерялись… Ты знаешь, давай пойдём на улицу. Там снова цветут деревья, там старый сад в подвенечном уборе, как тогда, пять лет назад, перед нашей свадьбой… (Идут к выходу, в дверях приближаются друг к другу, Игорь нерешительно обнимает Алёну за плечи, та не отстраняется. Выходят. Слышится продолжение романса: Листьев ли шёпот, иль ветра порывы Чуткой душою так жадно ловлю. Очи бездонны, уста молчаливы: Милая, я вас люблю!) Занавес. Конец второго действия. Действие третье (Та же комната, входят Игорь с Алёной, держась за руки.) Алёна. Ну, вот и кончилась майская ночь. Уже рассветает. Игорь. (Радостно). И кончилась эта нелепая история с разводом, мы начнём всё заново, с чистого листа, правда же, Лёка? Алёна (Задумчиво, грустно). Нет, Горинька, не получится так… Если мы просто начнём сначала, я всегда буду помнить всё, что случилось тогда, год назад… Игорь. (Растерянно). Как – не начнём? Мы же… Ты ведь простила меня, правда? Алёна. (Ещё грустнее). Горинька, Горинька, милый мой, как же ты не поймёшь, не хочу я тебя прощать или не прощать, не хочу помнить эту гнусную измену, хочу забыть этот год без тебя, как кошмарный сон! Хочу возвратиться в наши лучшие времена и не уходить оттуда! Вот мы сейчас были в майском саду, всё словно 53

вернулось, как будто мы просто вышли на пару часов из дому, и всё у нас хорошо! Игорь. (Всё ещё не понимает). Как же так, Лёка? Мы же помирились, я думал, мы снова вместе! Как же… я не понимаю! Алёна. (Некоторое время молчит, затем начинает говорить медленно и решительно.) Скажи мне, Горик, только абсолютно честно, ты хочешь быть со мной и с Маруськой, вместе, как раньше? Игорь. (Нетерпеливо). Да, конечно, я очень… Алёна. (Быстро перебивает). Только да или нет, пожалуйста! Игорь. (Уверенно). Да! Алёна. Ты готов забыть всё плохое, что было тогда между нами? Игорь. (Так же уверенно). Да! Алёна. Ты готов вычеркнуть из жизни прошедший год, все новые знакомства, новую работу; вернуться в наш город, в нашу квартиру, так, словно никуда не уезжал? Игорь. (Менее уверенно). Да, но трудно будет… Алёна. (Резко). О трудностях – потом! Ты – ХОЧЕШЬ этого? Хочешь быть с нами? Подумай хорошо, милый, я не просто дурю и капризничаю! Это очень важно! Игорь. (Решительно тряхнув головой.) Да, я хочу! Алёна. Тогда мы сейчас расстанемся. (Останавливает Игоря, который пытается ей возразить.) Слушай внимательно! Ты уйдёшь из квартиры. Погуляешь, или отоспишься где-то в гостинице, неважно! Вечером ты придёшь сюда. Просто вернёшься ДОМОЙ! Вернёшься таким, каким был сразу после свадьбы: добрым, любящим, сильным. Принесёшь наш любимый малиновый тортик, после ужина мы заварим зелёный чай, снова будем говорить о важном: о стихах, о прозе, о картинах; я тоже стану прежней, между нами опять не будет непонимания, ревности, холода! И я среди прочего вдруг скажу тебе: «Горинька, милый, мне сегодня приснился такой страшный сон! Будто мы расстались, и я умирала без тебя!» А ты ответишь, ну, как-то так: «Милая моя Лёка! Это был только сон, кошмарный сон! Мне тоже снилась какая-то гадость, но я выбросил её из головы. Я тебя люблю, мы вместе, а это главное!». Ты понимаешь меня? Игорь. (Медленно, напряжённо сощурившись). Да. Кажется, понимаю.

54

Алёна. (Взволнованно). И никогда, ни одним словом, никто из нас не обмолвится о нашем расставании, ты придумаешь какуюто историю о том, что тебе нужно по работе поехать к себе, ну, где ты сейчас жил; ты тихо утрясёшь там все свои дела, а я не буду ни о чём тебя спрашивать. Маруська ещё маленькая, быстро забудет, что папа куда-то уезжал, друзей и родителей мы предупредим, и будем жить, как будто ничего не было! Горик, ты сможешь? Игорь. (Задумчиво.) Смогу, Лёка. Наверное, смогу. Алёна. (Быстро, решительно.) И учти: решение за тобой. Если ты возвращаешься – то только так, по другому не будет. Если нет – просто не приходи, исчезни из моей жизни. Всё, Горинька, милый, уходи. И… возвращайся, если сможешь… (Резко отворачивается от него, отходит в глубину комнаты.) Игорь. (Неторопливо, с расстановкой.) Да, Лёка. Иду. (После паузы, на выдохе.) Иду… (Медленно поворачивается к двери, медленно выходит. Алёна остаётся в глубине комнаты, стоит спиной к публике, обхватив руками плечи. Гаснет свет. Звучит окончание романса: Тени ночные плывут на просторе, Счастье и радость разлиты кругом, Звёзды на небе, звёзды на море, Звёзды и в сердце моём.) Занавес. Конец

55

Надежда Кутуева О ЧЕМ МЕЧТАЮТ АВТОМОБИЛИСТЫ …Берёзовый лес полон разноголосым птичьим гомоном, но поверх всего этого самозабвенного щебетанья раздаётся, перекрывая все остальные звуки пробуждающего леса, барабанная дробь дятла. Его не видно, но можно легко представить, как маленькая юркая птица, упершись растопыренным жёстким хвостом в ствол дерева, торопится сообщить всем о приходе тёплых майских дней. В придорожном кювете цветут одуванчики. Аккуратно обхожу их солнечно-яркую стайку и направляюсь вглубь берёзового царства, надеясь увидеть звонкого барабанщика в малиновом беретике. Прислонившись плечом к нагретому солнцем белому стволу, покрытому чёрными отметинами и тоненькой, сползающей кусками шкуркой, вдруг замечаю неподалёку полянку какихто незнакомых сиреневых цветов. Наклоняюсь к ним, чтобы получше рассмотреть, и понимаю, что они пахнут… апельсинами! Странно…

- Проснись! Борьба в самом разгаре, а она уклонилась от заданного курса да ещё и спать надумала! – кто-то довольно бесцеремонно трясёт меня за плечо.

- Такой сон не дали досмотреть! Я с трудом отрываю голову от руля, на котором так сладко спалось, и испуганно вскрикиваю: рядом с моей машиной стоит высокий мужчина в тёмных очках. Поблизости трое, а у самой обочины ещё один – стоя ко мне вполоборота, он жадно ест апельсин. «Интересно, отстирается ли потом его шикарный спортивный костюм?» - машинально думаю я, наблюдая, как капли искристого жгучего сока падают на серебристо-синюю ткань. Ветер укладывает волнами придорожную траву, пустынное шоссе уходит вдаль. И нет рядом берёзового перелеска с неугомонным дятлом – только привычный зелёный массив лесополосы, окаймлённой низкорослыми кустами.

- Кто вы? – встрепенувшись, задаю я резонный вопрос.

- Мы представители наблюдательного совета автомобильной гонки, милая сударыня.

56

- А разве нельзя наблюдать за ходом состязаний при помощи видеоаппаратуры?

- Участники соревнований наших потихоньку нарушают правила гонки и проявляют при этом изобретательность. Они периодически исчезают из поля зрения, укрываясь под кронами деревьев, так что следить за ними лучше непосредственно на трассе и чтобы это было незаметно другим. Я облегчённо вздыхаю.

- Лично я не понимаю, в чём причина остановки в пути. Автомобиль исправен, бензобак полон, - придирчиво осматривая со всех сторон мою машину, с едва заметным акцентом говорит высокий брюнет, попутно приподняв очки и одарив меня недовольным взглядом.

- Не сглазьте, - пытаюсь пошутить я, но благоразумно замолкаю. Они осуждающе смотрят на меня сквозь лобовое стекло.

- Причина здесь одна – лень, жестокая и беспробудная лень. Все напрягаются, выкладываются по полной, участвуя в гонке, а она решила отдохнуть в разгар соревнований. Какой позор – уснуть за рулём!

- Но я же по всем правилам свернула на обочину и никому не мешаю! Просто вчера допоздна работала, ведь от моих служебных обязанностей меня никто не освобождал.

- «Не мешаю!» - передразнивает меня широкоплечий крепыш, - а какой пример ты подаёшь остальным? «Остальных» я уже не раз видела – оказавшиеся по каким-то причинам в хвосте или выбывшие из соревнования, они провожали автомобили соперников завистливыми взорами и недовольным ворчанием в адрес судей. Опущенные уголки губ, страдальческие взгляды – одним словом, незавидное зрелище.

- А какая необходимость спешить и принимать участие в дальнейшей гонке, если лидеры практически определились уже в первые дни? Только ради участия? Зато теперь у меня есть возможность полюбоваться природой, подышать свежим воздухом – одним словом, никуда не спешить. Они снова осуждающе молчат и переглядываются. Я принимаю участие в спортивных соревнованиях - автомобильной гонке с заманчивыми призами и с многозначительным 57

названием «КАМП». Впрочем, расшифровка этой загадочной аббревиатуры мне до сих пор неизвестна. Люди в очках – представители жюри гоночного марафона.

- Мы никого не уговариваем, каждый решает сам, принимать ли ему участие в дальнейшей гонке. Так что ждём твоего решения – ты с нами или нет? О массовости не переживай – на твоё место придут другие.

- Я подумаю…

- Нет времени на размышления, понимаешь, нет! Надо действовать, а не размышлять! – вступает в разговор степенный седовласый мужчина. – Пока лидеры выкладываются из последних сил, ты отдыхаешь. А у многих нервы уже на пределе. Только не надо симулировать переутомление!

- Чего не надо делать? – невинным голосом переспрашиваю я, стараясь выиграть время на обдумывание решения.

- Похоже, об этом случае надо сообщить в организацию, откомандировавшую её для участия в соревнованиях, - обращается мужчина к своим спутникам. Такая перспектива не входит в мои планы. Сразу вспоминается тот злополучный день, когда начальник заглянул в наш отдел и, понаблюдав несколько минут, как мы работаем, и послушав, как сухо трещит клавиатура в полусонной тишине пасмурного дня, сказал: - Светлана, есть разговор. Через пятнадцать минут жду в кабинете. Последующую четверть часа я провела в лихорадочных размышлениях: а не провинилась ли я в чём-нибудь за последнюю рабочую неделю? В просторном, сияющем чистотой кабинете шефа пахло дорогим мужским парфюмом. Дмитрий Александрович, развалившись в удобном кожаном кресле, небрежным жестом указал мне место напротив.

- Как идут дела? – явно для приличия спросил он. И сам же ответил: - Думаю, что всё нормально. Мне ничего не оставалось, как заученно улыбнуться и кивнуть в ответ.

58

- Сообщаю, что с завтрашнего дня ты участвуешь в спортивных соревнованиях, это автомобильные гонки.

- Автомобильные гонки?! – такого поворота событий я не ожидала.

- Гонки проводит солидная торговая компания, это скорее рекламная акция, чем соревнования.

- Это уж слишком! Зачем нашей организации, далёкой от спорта, надо в них участвовать?

- Есть, Светочка, такое сладкое слово «престиж», поэтому я и настаиваю, чтобы мои сотрудники принимали участие в самых различных конкурсах – и в интеллектуальных, и в спортивных. Некоторые незадачливые конкуренты не понимают, почему клиенты предпочитают сотрудничать именно с моей фирмой. А происходит это потому, что у меня самые успешные сотрудники, а значит, что и хозяин фирмы, то есть я, Д.А.Алескеров, тоже успешный человек.

- Но почему именно я должна принять участие в автомобильных гонках? Пусть участвуют мужчины, у нас есть две, вполне перспективные, на мой взгляд, кандидатуры – Петров из соседнего отдела и наш менеджер по продажам Алик.

- От Петрова поступило заявление об увольнении по собственному желанию, а Алик на рабочем месте просто незаменим. Ещё мне намекнули знающие люди, что участие женщин в гонках будет котироваться выше. К тому же ты, дорогуша, в прошлом году принимала участие в шахматном турнире и завоевала там призовое место, так что и в этих состязаниях мы на тебя надеемся, непреклонно заявил Дмитрий Александрович.

- Так это же были шахматы! А здесь, наверное, опасные соревнования.

- Никакой опасности не предвидится – для гонок выбрана тихая трасса, проходящая вдалеке от оживлённой магистрали. Совсем не обязательно напрягаться, никто не требует от тебя победы, главное – принять участие. В течение недели надо переместиться из города А в город Б, всего-навсего. Ты же умеешь водить машину? – ехидно уточняет он.

- Умею, - машинально киваю я, вспомнив недавний штраф за превышение скорости.

- Вот и славно, - начальник расплывается в благодушной улыбке.

59

- Но у меня столько работы! Сейчас совсем не до соревнований.

- Возьмёшь с собой ноутбук, будешь работать по вечерам. А что ещё делать в гостинице перед сном? Время в пути регламентировано, гонщики должны отдыхать. Вот ты и будешь отдыхать от трассы, не я же придумал, что лучший отдых – это смена деятельности. Не забывай: надо заботиться о престиже нашей организации. А я тебе внеочередную премию подкину.

- Если вы так печётесь о престиже, лучше бы зарплату платили официально, а не в конвертах. Его лицо меняется на глазах, маска благодушия исчезает, взгляд становится привычно строгим.

- Тебя что-то не устраивает? Возможно, тоже хочешь уволиться? Разумеется, тебя, с твоей квалификацией, возьмут на работу в любой бюджетной организации и зарплату будут платить официальную, а не как в частной фирме, но вот только копеечную. Ты знаешь, что борцы за справедливость у нас долго не задерживаются, – он выжидающе смотрит на меня.

- Нет-нет, меня всё устраивает, - слишком поспешно отвечаю я и вижу, что начальник вполне удовлетворён моим ответом. Я уже давно мечтаю поменять место работы, но сейчас это невозможно, ведь надо выплачивать ипотеку за квартиру. А получить ипотечный кредит мне помог именно господин Алескеров, у которого всюду связи и нужные люди.

- Нет сейчас у нашей организации возможности платить сотрудникам официальную зарплату. Когда тебе была нужна ипотека, мы твою зарплату показали. А сейчас она тебе зачем? До пенсии пока далеко, в декрет ты не собираешься. Кстати, почему ты до сих пор не замужем? Ответственности боишься? Я вот ответственности не боюсь, поэтому и женат в третий раз официально, - он снова довольно улыбается, и его лицо с маленькими умными глазами и с уже обвисшими щеками кажется мне похожим на мордочку бульдога, которого каждое утро выгуливает моя соседка по квартире – пожилая одинокая пенсионерка.

- А я не хочу выходить замуж три раза, лучше уж один раз, но на всю жизнь, - мрачно отвечаю я, - а материальные возможности у нашей организации неограниченные – вон какой ремонт в очередной раз отгрохали, тоже для престижа, чтобы клиенты восторгались!

60

- Всё, сдаюсь, - начальник картинно поднимает вверх обе руки, - за словом ты в карман не полезешь, ты ж у нас такая правильная. Ладно, иди уже, мне работать надо. Потеряв ко мне всяческий интерес, он отворачивается к монитору. Его работу мы хорошо знаем: пока многочисленный коллектив трудится денно и нощно, повышая благосостояние семьи Алескеровых, генеральный директор самозабвенно играет в «Танчики» - так он любовно называет компьютерную игру.

- Свет, ты отчего так долго? Мы уже все изнервничались, встречает меня вопросом Ира. Я кратко пересказываю содержание нашей беседы.

- Совсем уже наш начальничек с катушек съехал, - тихо говорит Наташа, - ему престиж и слава белый свет затмевают.

- Ты права. Я каждую планёрку за ним наблюдаю. Пока исполнительный директор устраивает разбор полётов, шеф нас разглядывает и оценивает причёски, одежду, маникюр. Наша внешность тоже работает на престиж фирмы, он сотрудников не только по профпригодности, но и по умению выглядеть подбирает, - добавляет Ира.

- Кто бы в этом сомневался! Помнишь, как в прошлом году один из клиентов рассказывал: «Я как пришёл к Алескерову в офис, так и забыл о цели визита – такие там у него красотки работают!» - вспоминаю я.

- Зато потом заказ крупный сделал, - девчонки весело смеются.

- И не такой уж плохой у нас начальник, - вмешивается в разговор наша новенькая, Катя, - он и комплименты всем раздаёт, и пошутить любит, и новую блузку похвалит, да и премии выдаёт приличные. Настоящий мужчина! Я до этого в другой фирме работала, так там начальник не только морально всех унижал, а ещё и непристойные предложения делал. Я оттуда через месяц сбежала. …Улыбка тут же исчезла с моего лица – если моему начальнику сообщат, чем я занималась во время соревнований, квартальной премии мне не видать.

- Ладно, поешь, может, сил прибавится, – в приоткрытое окно рука в чёрной байкерской перчатке протягивает мне апельсин.

61

- Спасибо за доброту вашу, - вежливо отвечаю я, а сама думаю: «Наверное, самый кислый выбрал!» Люди в тёмных очках, не отрываясь, следят, как я тщательно чищу истекающий оранжевым соком апельсин, а потом, разделив его на мясистые дольки, медленно и с наслаждением пережёвываю сладкую сочную мякоть. Мужчина, стоящий справа, невольно сглотнул слюну – кадык на загорелой шее дёрнулся.

- Может, поест, и настроение улучшится, - раздаётся в этот момент негромкий сердобольный голос. – Я ведь в ней вижу претендентку на победу, жаль, если эта спортсменка вот так неожиданно выйдет из борьбы. Я одариваю обладателя приятного голоса милой улыбкой, и в этот момент среди негромкого птичьего щебетания, сопровождающего наш разговор, вдруг явственно раздаётся нежное мурлыканье – это проснулся за моей спиной белый персидский котёнок. Плетёная корзинка с крышкой – его временное пристанище – располагается прямо за сиденьем водителя и надёжно закреплена, чтобы кот, путешествующий со мной, не выпал из неё на одном из резких поворотов. Не оставлять же его дома в одиночестве! Но если люди в тёмных очках обнаружат незапланированного пассажира, то ему и мне несдобровать. Но, кажется, никто не услышал мяуканья моего питомца. Последняя апельсиновая долька съедена, а они всё смотрят на меня сквозь лобовое стекло, ожидая решения. День в разгаре, и солнечный зайчик, отразившись от металлических кнопок на куртке одного из мужчин, бродит по салону автомобиля. Не все наблюдатели принимают участие в беседе – миловидная черноволосая девушка, до сих пор не проронившая ни слова, безучастно смотрит в сторону. Вдруг позади раздаётся шум – ещё одна машина с броским логотипом «КАМП» и рекламой автомобильного салона, взметнув облако придорожной пыли, сворачивает на обочину неподалёку от нас и останавливается. Водитель выскакивает из неё, а облако шипящего белого пара вырывается наружу из приоткрывшегося капота так же неудержимо, как и поток непечатных выражений из уст незадачливого водилы.

62

- Ну, вот и ещё один нарушитель правил соревнования! Сначала увиливал от очередного этапа гонки, а потом так торопился, что, похоже, закипел! – восклицает один из мужчин, и они дружно устремляются на помощь. Но на бегу мужчина, показавшийся мне самым добродушным, успевает крикнуть: - Счастливого пути! Не забудь: каждый автомобилист мечтает победить! Каждый мечтает победить! А вот и расшифровка! Кто сказал, что важно лишь участие в соревнованиях? Надо стремиться к победе, и не обязательно победа – это призовое место, победа у каждого своя, как и мечта, пусть даже она самая маленькая и порой непонятная для других. Я уверенно нажимаю на газ, и моя серебристая "ласточка" плавно выруливает на трассу. Мы ещё поборемся за победу! Тем более, что представления об этой самой победе у каждого свои. Но все обязаны бороться за осуществление собственной мечты! И ещё у меня есть надежда отыскать по дороге тихий берёзовый лесок, в котором, не замолкая ни на минуту, стучит крепким клювом по высокому стволу пёстрый бесстрашный дятел, словно вернувшийся из моего детства.

63

Ян Кауфман ЭТТИ ДЕСЯТТ МИНУТТ - Алё, алё! Анжела, привет! Узнаёшь?

- Ой, Ленка, привет! Ты откуда?

– Откуда? Откуда я теперь могу звонить? Из дома. Кручусь целыми днями между мужем, этими двумя спиногрызами и кухней. Осточертело всё!

- Лена! А я тебе по-хорошему завидую… И муж – как муж, и двойняшки.

– Анжела! Ты совсем пропала, ну, хоть решила свои личные проблемы?

- Как их решишь, когда работа занимает всё время. Да пока и не встретила такого мужика, на которого можно положиться. Кстати, Лена! Помнишь, в последний твой приезд мы обедали в ресторане?

- Ну, помню, и что?

- Цирк, Лен! У моей главной бухгалтерши днями случился день рождения. И пригласила она нас, как приличных женщин, в бар, заказали коктейль. Долго сидели, болтали, и уже собрались уходить, как я задницей почувствовала, что кто-то на меня пялится. Обернулась – высокий, такой ухоженный блондин, видать упакованный под завязку. Подошёл, извинился перед девчонками, и пригласил меня отужинать. Слава Богу, думаю, хоть мужики ещё приличные приглашают. Разве такому откажешь?!

- Анжел, ну и что дальше?

- А дальше самое интересное. Девчонки все в один голос, мол оставайся, куда тебе спешить. Села я к нему за столик. А он так галантно представился: - Мена зват Пекка! Я бизнесмен по продаже финской мебели.

– А я – Анжелика, бухгалтер.

– О, ккаккой красивый имя – Анжеликка! – начинает мне лапшу вешать.

64

Смотрю, официант уже тащит закуски. Малость выпили за встречу. И пригласил он меня на танец. Правда, танцор из него никакой, будто не ноги, а ходули. Зато успел мне предложить: - Анжеликка! Давайтте проведём вместте время!

- Пекка! А мы чем сейчас занимаемся? Бестолковые эти иностранцы, подумала я. Что у них в голове?!

– Нетт. Мне хоттелос, чттобы мы поднялис ко мне в номер, ну, хотт на десятт минутт! Я с сожалением посмотрела на почти не тронутые закуски, вспомнила уже заказанное горячее... И ответила: - Ну, хорошо. Если только на десять.

– А скокко этто будетт сттоит? - спросил Пекка.

– Что стоить?

– Этти десятт минутт.

- Пятьсот, - решила я подыграть его шутке. Может, ему и правда нужно эти десять минут, чтоб охладиться и отдохнуть. Я предупредила официанта, что мы скоро вернёмся. Поднялись в номер, я закурила и, сказав, что мне надо привести себя в порядок, пошла в туалет. Сделала там все свои дела, поправила макияж, выхожу. Гляжу, Пекка уже лежит в кровати, накрывшись одеялом и молчит, а на столе - початая бутылка водки и купюра – пятьсот рэ. Я, как дура, села в кресло, покурила, потом спрятала в сумку эти пятьсот рэ, посмотрела на часы, и, убедившись, что десять обещанных минут уже прошли, вышла из номера, спустилась в ресторан и только принялась за дивный эскалоп, который притащил расторопный официант, как смотрю – бежит мой разъярённый финн.

- Пекка! Что случилось? – спросила я. - Тебе полегчало?

- Анжеликка! Тты ишо спрашиваеш! Ккакой полеккчало! Тты же обещала провестти со мной время!

- Пекка! Так мы же с тобой провели его! Ты же сам просил всего десять минут.

- Но у нас же ничего не было!!!

65

- А что должно было быть? – заинтересовалась я.

– А секс, - продолжал возмущаться финн, - я же дал тебе пятьсот рублей! Только тут, до меня дошло, за кого он меня принял.

- Лена! Представляешь, в наше время приличной женщине нельзя появиться в ресторане! Мало того, что её тут же принимают за проститутку, так ещё и до обидно дешёвую, всего за каких-то пятьсот рэ, а не евро! Но мне почему-то стало жаль его.

- Пекка, - сказала я, - ты меня спутал с другими женщинами. ЭТО я делаю только по любви и бесплатно. И, конечно, не на голодный желудок. Я видела, что мой финн почувствовал себя виноватым.

- Знаешь, что, - я вынула эту злополучную купюру, - отдай её официанту на чай и попроси, чтобы он разогрел наши озябшие эскалопы. Я так хочу есть! Мы ужинали молча, но я видела, что Пекка, словно малый ребёнок, чувствовал себя виноватым. Ну, пусть уж исправится, пожалела я его… Утром он вызвал такси, и я уехала на работу. В сумочке у меня лежали пятьсот евро, подаренные моим Пеккой на всякую мелочь.

- Лена, скажи! Всё-таки как иногда приятно быть порядочной женщиной! Правда!

- Ой, Анжела! Ну, ты даёшь! Вот это жизнь! А тут… Ой, прости, я тебе перезвоню, кажется, мой притащился с работы.

66