Михаил Карасик Mikhail Karasik
2
3
Михаил Карасик Mikhail Karasik
2
3
1. Петушиный бой. 1988. 46x56 Бумага, цветная литография Cockfight. 1988. 46x56 Paper, colour lithograph
28
29
1. Петушиный бой. 1988. 46x56 Бумага, цветная литография Cockfight. 1988. 46x56 Paper, colour lithograph
28
29
… Было жарко. В полдень Дурман-Ока повел меня к своим соседям. Жена его брата умерла прошлой осенью — сегодня соберутся родственники ее помянуть. Под огромной чинарой расстелен досторхан, лежат подушки и курпача. Нас пригласили выпить чаю. Во дворе стоит страшная суета. Молодые мужчины притащили два мешка муки. Женщины носят ветки и хворост. Идет подготовка к приему гостей. В саду невдалеке один из мужчин копает яму. Дурман-Оке дали кирзовые сапоги, большой кинжал и оселок. Привели молодого бычка, он почти не сопротивлялся. Четверо мужчин связали ему ноги, с усилием повалили на землю и навалились со всех сторон. Дурман-Ока провел ножом по горлу бычка. Полоснул еще раз. Раздался легкий свист, кровь сильной струей забила из раны. Этот свист был совершенно ужасен. Яма быстро наполнилась кровью. Надрез увеличили, а потом голову отсекли полностью. Мальчишка лет восьми приподнял ее за веревку и оттащил в сторону. Обезглавленное тело еще несколько секунд билось в конвульсиях. Потом мужчины большими ножами надрезали кожу на ногах выше щиколотки. Сделали надрезы вдоль всей ноги к тазу. Звук рассекаемой шкуры и кожи был какойто металлический, ледяной и казался страшнее чем то, что видят глаза. Постепенно стали срезать шкуру по всей туше. Рядом стояли маленькие дети трех-пяти лет с любопытством разглядывающие все происходящее. Иногда 30 их отгоняли как назойливых мух и шмелей...
2. Хиванский мотив. 1984. 33,5x46. Бумага, акварель Khiva Motif. 1984. 33,5x46. Paper, watercolour
31
… Было жарко. В полдень Дурман-Ока повел меня к своим соседям. Жена его брата умерла прошлой осенью — сегодня соберутся родственники ее помянуть. Под огромной чинарой расстелен досторхан, лежат подушки и курпача. Нас пригласили выпить чаю. Во дворе стоит страшная суета. Молодые мужчины притащили два мешка муки. Женщины носят ветки и хворост. Идет подготовка к приему гостей. В саду невдалеке один из мужчин копает яму. Дурман-Оке дали кирзовые сапоги, большой кинжал и оселок. Привели молодого бычка, он почти не сопротивлялся. Четверо мужчин связали ему ноги, с усилием повалили на землю и навалились со всех сторон. Дурман-Ока провел ножом по горлу бычка. Полоснул еще раз. Раздался легкий свист, кровь сильной струей забила из раны. Этот свист был совершенно ужасен. Яма быстро наполнилась кровью. Надрез увеличили, а потом голову отсекли полностью. Мальчишка лет восьми приподнял ее за веревку и оттащил в сторону. Обезглавленное тело еще несколько секунд билось в конвульсиях. Потом мужчины большими ножами надрезали кожу на ногах выше щиколотки. Сделали надрезы вдоль всей ноги к тазу. Звук рассекаемой шкуры и кожи был какойто металлический, ледяной и казался страшнее чем то, что видят глаза. Постепенно стали срезать шкуру по всей туше. Рядом стояли маленькие дети трех-пяти лет с любопытством разглядывающие все происходящее. Иногда 30 их отгоняли как назойливых мух и шмелей...
2. Хиванский мотив. 1984. 33,5x46. Бумага, акварель Khiva Motif. 1984. 33,5x46. Paper, watercolour
31
3. Возвращение отары. 1984. 31x43,5. Бумага, акварель Return of the Flock. 1984. 31x43,5. Paper, watercolour 4. Петушиный бой. 1988. 60x47. Бумага, цветная литография Cockfight. 1988. 60x47. Paper, colour lithograph
32
33
3. Возвращение отары. 1984. 31x43,5. Бумага, акварель Return of the Flock. 1984. 31x43,5. Paper, watercolour 4. Петушиный бой. 1988. 60x47. Бумага, цветная литография Cockfight. 1988. 60x47. Paper, colour lithograph
32
33
5. Осень в кишлаке. 1986. 37,7x46,3. Бумага, акварель Autumn in a Kishlak [Central Asian village]. 1986. 37,7x46,3. Paper, watercolour
34
6. В песках. 1985. 50,5x64. Бумага, акварель On the Sands. 1985. 50,5x64. Paper, watercolour
35
5. Осень в кишлаке. 1986. 37,7x46,3. Бумага, акварель Autumn in a Kishlak [Central Asian village]. 1986. 37,7x46,3. Paper, watercolour
34
6. В песках. 1985. 50,5x64. Бумага, акварель On the Sands. 1985. 50,5x64. Paper, watercolour
35
9. Полуденная жара. 1985. 37,7x50. Бумага, акварель Midday Heat. 1985. 37,7x50. Paper, watercolour
38
10. Осень. 1985. 50,5x64. Бумага, акварель Autumn. 1985. 50,5x64. Paper, watercolour
39
9. Полуденная жара. 1985. 37,7x50. Бумага, акварель Midday Heat. 1985. 37,7x50. Paper, watercolour
38
10. Осень. 1985. 50,5x64. Бумага, акварель Autumn. 1985. 50,5x64. Paper, watercolour
39
11. Кишлак в горах. 1985. 49,5x64. Бумага, акварель Kishlak [village] in the Mountains. 1985. 49,5x64. Paper, watercolour 12. Три ангела. 1988. 59,5x46. Бумага, цветная литография Three Angels. 1988. 59,5x46. Paper, colour lithograph
40
41
11. Кишлак в горах. 1985. 49,5x64. Бумага, акварель Kishlak [village] in the Mountains. 1985. 49,5x64. Paper, watercolour 12. Три ангела. 1988. 59,5x46. Бумага, цветная литография Three Angels. 1988. 59,5x46. Paper, colour lithograph
40
41
13. Изгнание. 1988. 43,5x54. Бумага, цветная литография Exile. 1988. 43,5x54. Paper, colour lithograph
42
14. Старая кузница. 1985. 32x38. Бумага, акварель An Old Smithy. 1985. 32x38. Paper, watercolour
43
13. Изгнание. 1988. 43,5x54. Бумага, цветная литография Exile. 1988. 43,5x54. Paper, colour lithograph
42
14. Старая кузница. 1985. 32x38. Бумага, акварель An Old Smithy. 1985. 32x38. Paper, watercolour
43
15. Караван-сарай (в чайхане). 1987. 44,5x51. Бумага, цветная литография Caravanserai (in a Tearoom). 1987. 44,5x51. Paper, colour lithograph
44
16. Шурпу готовят. 1988. 47x55,5. Бумага, цветная литография Making Shurpa [an Uzbek soup]. 1988. 47x55,5. Paper, colour lithograph
45
15. Караван-сарай (в чайхане). 1987. 44,5x51. Бумага, цветная литография Caravanserai (in a Tearoom). 1987. 44,5x51. Paper, colour lithograph
44
16. Шурпу готовят. 1988. 47x55,5. Бумага, цветная литография Making Shurpa [an Uzbek soup]. 1988. 47x55,5. Paper, colour lithograph
45
17.
Вечер в кишлаке. 1985. 49,8x61,5. Бумага, акварель Evening in a Kishlak [village]. 1985. 49,8x61,5. Paper, watercolour
46
47
17.
Вечер в кишлаке. 1985. 49,8x61,5. Бумага, акварель Evening in a Kishlak [village]. 1985. 49,8x61,5. Paper, watercolour
46
47
…Город весь словно вымер. На улицах было пустынно, и только беспородные исхудавшие собаки небольшими стайками перебегали от одной тени к другой. Эти легкие тени, отбрасываемые почти увядшими деревцами, несли кратковременное спасение от жары. Мечетей здесь было больше, чем жилых домов, скорее походивших на маленькие семейные крепости с узкими и редкими щелями окон и глухими воротами, соединявшими их с внешним миром. Иногда у стен мечетей вырастали странные существа, похожие на каменные наросты или раковины, с годами образовавшиеся на древних стенах. Это были дервиши. Я боялся их долго рассматривать. Их взгляды излучали злобу. Возможно, они зашипели бы как змеи или стали бросать камни, если бы я подошел ближе. Мне хотелось побыстрее выйти из этой части города и, наконец, добраться до цели моего путешествия — известного на всю Среднюю Азию Кокандского базара. …Я метался по узким улицам, стараясь выбраться из этого безмолвного и пугающего лабиринта. Внезапно в нише полуразвалившейся старой мечети я заметил совсем изможденного человека. Он выглядел старше других дервишей и казался совершенно отрешенным от жизни. Тело его было высохшим и почерневшим от солнца. Бритая голова в войлочной шапочке с длинной редкой нечесаной бородой закинута кверху. Веки чуть приоткрыты, и пустой невидящий взор обращен к небу. 54 Незаметно для себя я забыл о поисках и уже продолжал...
55
…Город весь словно вымер. На улицах было пустынно, и только беспородные исхудавшие собаки небольшими стайками перебегали от одной тени к другой. Эти легкие тени, отбрасываемые почти увядшими деревцами, несли кратковременное спасение от жары. Мечетей здесь было больше, чем жилых домов, скорее походивших на маленькие семейные крепости с узкими и редкими щелями окон и глухими воротами, соединявшими их с внешним миром. Иногда у стен мечетей вырастали странные существа, похожие на каменные наросты или раковины, с годами образовавшиеся на древних стенах. Это были дервиши. Я боялся их долго рассматривать. Их взгляды излучали злобу. Возможно, они зашипели бы как змеи или стали бросать камни, если бы я подошел ближе. Мне хотелось побыстрее выйти из этой части города и, наконец, добраться до цели моего путешествия — известного на всю Среднюю Азию Кокандского базара. …Я метался по узким улицам, стараясь выбраться из этого безмолвного и пугающего лабиринта. Внезапно в нише полуразвалившейся старой мечети я заметил совсем изможденного человека. Он выглядел старше других дервишей и казался совершенно отрешенным от жизни. Тело его было высохшим и почерневшим от солнца. Бритая голова в войлочной шапочке с длинной редкой нечесаной бородой закинута кверху. Веки чуть приоткрыты, и пустой невидящий взор обращен к небу. 54 Незаметно для себя я забыл о поисках и уже продолжал...
55
58
59
58
59
Сутки здесь измерялись утренней и вечерней молитвой. В старой части города не было уличных часов. О времени говорила утренняя прохлада, дневной зной, невыносимая жара послеобеденных часов, когда улицы замирали от пустоты. Её отступление провозглашал азанчи со старого минарета, призывая правоверных на вечернюю молитву. Его высокий пронзительный голос заунывно и навязчиво парил над плоскими крышами одноэтажного глиняного города. Минарет громоздился среди этих построек как столб, вбитый в клумбу, привлекая все внимание на себя. Он стоял, наклонившись к хаузу с грязной водой зеленого цвета. Трудно представить, что когда-то из него брали питьевую воду. Азанчи каждый вечер взбирался по бесконечным каменным ступеням на верхнюю площадку минарета. Когда он кричал, кажется, что весь город принадлежал ему. Люди послушно шли на его зов к мечети. Его голос пугал, но и влек меня. Я не мог посмотреть, как молятся правоверные, так как в мечеть чужих не пускали. Вместе с мальчишками я сидел на каменных ступенях хауза и ждал окончания молитвы. Мужчины небольшими группами начинали выходить из мечети, торопясь домой. Теперь минарет, потерявший свой голос, ждал следующей вечерней молитвы. Он еще больше склонился к хаузу. Мне всегда казалось, что в архитектуре не может быть строгих вертикалей, что все башни60стоят под углом к земле, раздумывая, упасть или постоять в таком положении еще несколько веков...
61
Сутки здесь измерялись утренней и вечерней молитвой. В старой части города не было уличных часов. О времени говорила утренняя прохлада, дневной зной, невыносимая жара послеобеденных часов, когда улицы замирали от пустоты. Её отступление провозглашал азанчи со старого минарета, призывая правоверных на вечернюю молитву. Его высокий пронзительный голос заунывно и навязчиво парил над плоскими крышами одноэтажного глиняного города. Минарет громоздился среди этих построек как столб, вбитый в клумбу, привлекая все внимание на себя. Он стоял, наклонившись к хаузу с грязной водой зеленого цвета. Трудно представить, что когда-то из него брали питьевую воду. Азанчи каждый вечер взбирался по бесконечным каменным ступеням на верхнюю площадку минарета. Когда он кричал, кажется, что весь город принадлежал ему. Люди послушно шли на его зов к мечети. Его голос пугал, но и влек меня. Я не мог посмотреть, как молятся правоверные, так как в мечеть чужих не пускали. Вместе с мальчишками я сидел на каменных ступенях хауза и ждал окончания молитвы. Мужчины небольшими группами начинали выходить из мечети, торопясь домой. Теперь минарет, потерявший свой голос, ждал следующей вечерней молитвы. Он еще больше склонился к хаузу. Мне всегда казалось, что в архитектуре не может быть строгих вертикалей, что все башни60стоят под углом к земле, раздумывая, упасть или постоять в таком положении еще несколько веков...
61
25.
Михаил Карасик. Минарет. 1999. 59x21 Бумага, картон, цветная литография Mikhail Karasik. Minaret. 1999. 59x21 Paper, cardboard, colour lithograph
62
63
25.
Михаил Карасик. Минарет. 1999. 59x21 Бумага, картон, цветная литография Mikhail Karasik. Minaret. 1999. 59x21 Paper, cardboard, colour lithograph
62
63
26–32. Песнь Песней Соломона. 1990. Альбом. 63х46 The Song of Solomon. 1990. Portfolio. 63x46
70
71
26–32. Песнь Песней Соломона. 1990. Альбом. 63х46 The Song of Solomon. 1990. Portfolio. 63x46
70
71
27. Да лобзает он меня лобзанием уст своих! 1990. 62,5х45. Бумага, цветная литография Let him kiss me with the kisses of his mouth. 1990. 62,5х45. Paper, colour lithograph
72
28. Пришел я в сад мой… 1990. 62,5х45. Бумага, цветная литография I am come into my garden… 1990. 62,5х45. Paper, colour lithograph
73
27. Да лобзает он меня лобзанием уст своих! 1990. 62,5х45. Бумага, цветная литография Let him kiss me with the kisses of his mouth. 1990. 62,5х45. Paper, colour lithograph
72
28. Пришел я в сад мой… 1990. 62,5х45. Бумага, цветная литография I am come into my garden… 1990. 62,5х45. Paper, colour lithograph
73
29. Встретили меня стражи… 1990. 62,5х45. Бумага, цветная литография The watchmen that go about the city found me… 1990. 62,5х45. Paper, colour lithograph
74
30. Уклони очи твои от меня… 1990. 62,5х45. Бумага, цветная литография Turn away thine eyes from me… 1990. 62,5х45. Paper, colour lithograph
75
29. Встретили меня стражи… 1990. 62,5х45. Бумага, цветная литография The watchmen that go about the city found me… 1990. 62,5х45. Paper, colour lithograph
74
30. Уклони очи твои от меня… 1990. 62,5х45. Бумага, цветная литография Turn away thine eyes from me… 1990. 62,5х45. Paper, colour lithograph
75
33–38. Арабский эрос. 1998. 50х33. Бумага, цветная литография Arabian Eros. 1998. 50х33. Paper, colour lithograph
78
79
33–38. Арабский эрос. 1998. 50х33. Бумага, цветная литография Arabian Eros. 1998. 50х33. Paper, colour lithograph
78
79
84
85
84
85
39–45. Михаил Карасик. Чемодан. Драма. 2001. 46x36,5 Mikhail Karasik. The Suitcase. Drama. 2001. 46x36,5 39. Футляр. 48х37,7. Фанера, трафаретная печать Slipcase. 48х37,7. Plywood, stenciling
86
…Каждое утро я просыпаюсь с фразой — «Чудотворец был высокого роста». Это наваждение! Чудотворец был высокого роста. Я не знаю его имени. Он скрывал его как мог. Кажется, он хочет, чтобы люди не знали о его существовании. Он только делает вид, что существует, что такой же, как все, что ходит в магазин за провизией, думает о женщинах, пьет с другом водку, курит трубку, пишет книгу, разговаривает о литературе и о Боге. Он живет рядом с другими людьми, здоровается с соседями, ходит по городу. Было бы лучше, чтобы его не замечали или вовсе его не было. Он не любит осень и зиму, детей и животных. Он боится быть узнанным. У Бога тоже нет имени, его также нельзя увидеть, но Всевышний видит все, даже то, чего нет. Весной Чудотворца мучают видения, преследуют кошмары. Нелепость, Чудотворец — запуганный человек. Да, он боится мальчишек и диких зверей. Он живет в коммуналке, но, на самом деле, в чемодане, в гробу. Он боится всего непредсказуемого, обычного, реального. Для того чтобы увидеть мир, ему приходиться вставать на голову, так как мир сошел с ума, перевернулся. Его мучают страхи — не выключенная электрическая печка, незакрытая дверь, забытые ключи. Он боится милиционеров, управдома, женщин, детей, собак. Боится потерять свою комнату в коммуналке — единственное прибежище, где можно на время запереться от людей на защелку, спрятаться от мира, на87 ступающего на него со всех сторон. Но и эта комната...
39–45. Михаил Карасик. Чемодан. Драма. 2001. 46x36,5 Mikhail Karasik. The Suitcase. Drama. 2001. 46x36,5 39. Футляр. 48х37,7. Фанера, трафаретная печать Slipcase. 48х37,7. Plywood, stenciling
86
…Каждое утро я просыпаюсь с фразой — «Чудотворец был высокого роста». Это наваждение! Чудотворец был высокого роста. Я не знаю его имени. Он скрывал его как мог. Кажется, он хочет, чтобы люди не знали о его существовании. Он только делает вид, что существует, что такой же, как все, что ходит в магазин за провизией, думает о женщинах, пьет с другом водку, курит трубку, пишет книгу, разговаривает о литературе и о Боге. Он живет рядом с другими людьми, здоровается с соседями, ходит по городу. Было бы лучше, чтобы его не замечали или вовсе его не было. Он не любит осень и зиму, детей и животных. Он боится быть узнанным. У Бога тоже нет имени, его также нельзя увидеть, но Всевышний видит все, даже то, чего нет. Весной Чудотворца мучают видения, преследуют кошмары. Нелепость, Чудотворец — запуганный человек. Да, он боится мальчишек и диких зверей. Он живет в коммуналке, но, на самом деле, в чемодане, в гробу. Он боится всего непредсказуемого, обычного, реального. Для того чтобы увидеть мир, ему приходиться вставать на голову, так как мир сошел с ума, перевернулся. Его мучают страхи — не выключенная электрическая печка, незакрытая дверь, забытые ключи. Он боится милиционеров, управдома, женщин, детей, собак. Боится потерять свою комнату в коммуналке — единственное прибежище, где можно на время запереться от людей на защелку, спрятаться от мира, на87 ступающего на него со всех сторон. Но и эта комната...
40. Кружка пива на углу Фонтанки. 2001. 45х35,5. Холст, цветная литография, акрил A Jug of Beer on the Corner of Fontanka. 2001. 45х35,5. Canvas, colour lithograph, acrylic 41. Чудотворец. 2001. 45х35,5. Холст, литография, акрил The Miracle-Worker. 2001. 45х35,5. Canvas, lithograph, acrylic
88
89
40. Кружка пива на углу Фонтанки. 2001. 45х35,5. Холст, цветная литография, акрил A Jug of Beer on the Corner of Fontanka. 2001. 45х35,5. Canvas, colour lithograph, acrylic 41. Чудотворец. 2001. 45х35,5. Холст, литография, акрил The Miracle-Worker. 2001. 45х35,5. Canvas, lithograph, acrylic
88
89
44. Кран. 2001. 45х35,5. Холст, цветная литография, акрил Tap. 2001. 45х35,5. Canvas, colour lithograph, acrylic 45. Часы без стрелок. 2001. 45х35,5. Холст, цветная литография, акрил Watch Without Hands. 2001. 45х35,5. Canvas, colour lithograph, acrylic
92
93
44. Кран. 2001. 45х35,5. Холст, цветная литография, акрил Tap. 2001. 45х35,5. Canvas, colour lithograph, acrylic 45. Часы без стрелок. 2001. 45х35,5. Холст, цветная литография, акрил Watch Without Hands. 2001. 45х35,5. Canvas, colour lithograph, acrylic
92
93
46–53. Дмитрий Шостакович. Еврейские песни. 1999. Альбом. 56,4x41,4 Бумага, цветная литография Dmitry Shostakovich. Jewish Songs. 1999. Portfolio. 56,4x41,4 Paper, colour lithograph
94
95
46–53. Дмитрий Шостакович. Еврейские песни. 1999. Альбом. 56,4x41,4 Бумага, цветная литография Dmitry Shostakovich. Jewish Songs. 1999. Portfolio. 56,4x41,4 Paper, colour lithograph
94
95
98
99
98
99
…Кто умножает мудрость, умножает печаль. Я умножаю печаль, но не умножаю мудрость. Как всегда перепутаны причина и следствие. В Азии я видел старцев с лицами мудрецов, но они были наивны, как дети. Их морщины и глаза тоже излучали печаль. Сократу нужно было прожить жизнь, чтобы сделать заключение, что он знает, что ничего не знает. Это была высшая мудрость и высшее откровение. В старости каждый может почувствовать себя Сократом. Один человек умножает мудрость, умножая печаль, все человечество умножает только скепсис и глупость. Они превращаются в книги или памятники, хранятся в музеях и библиотеках. Музеи — склады амбиций и заблуждений. Амбициям возводят памятники. Но кто создаст памятник посредственности, может быть, самой большой посредственности? Художник — мерило таланта или заурядности? Оборотная сторона таланта — посредственность, оборотная сторона печали — почему-то мудрость. Я же умножаю глупость и от этого моя печаль еще глубже. Время собирать камни и время разбрасывать их. Время разбрасывать время и время его собирать. Время горевать об утраченном времени. Время менять шкуру и время меняет шкуру. Сначала пух, потом проседь, потом седина. Я менял шкуру много раз и она облезла. Внутри шкуры-кокона сидит маленький зверек — это характер. Иногда зверек выбирается из норы, но чаще 102 забивается в угол. Потом раскрывается вновь, чтобы познать новое разочарование. Время...
103
…Кто умножает мудрость, умножает печаль. Я умножаю печаль, но не умножаю мудрость. Как всегда перепутаны причина и следствие. В Азии я видел старцев с лицами мудрецов, но они были наивны, как дети. Их морщины и глаза тоже излучали печаль. Сократу нужно было прожить жизнь, чтобы сделать заключение, что он знает, что ничего не знает. Это была высшая мудрость и высшее откровение. В старости каждый может почувствовать себя Сократом. Один человек умножает мудрость, умножая печаль, все человечество умножает только скепсис и глупость. Они превращаются в книги или памятники, хранятся в музеях и библиотеках. Музеи — склады амбиций и заблуждений. Амбициям возводят памятники. Но кто создаст памятник посредственности, может быть, самой большой посредственности? Художник — мерило таланта или заурядности? Оборотная сторона таланта — посредственность, оборотная сторона печали — почему-то мудрость. Я же умножаю глупость и от этого моя печаль еще глубже. Время собирать камни и время разбрасывать их. Время разбрасывать время и время его собирать. Время горевать об утраченном времени. Время менять шкуру и время меняет шкуру. Сначала пух, потом проседь, потом седина. Я менял шкуру много раз и она облезла. Внутри шкуры-кокона сидит маленький зверек — это характер. Иногда зверек выбирается из норы, но чаще 102 забивается в угол. Потом раскрывается вновь, чтобы познать новое разочарование. Время...
103
104
105
104
105
54.
Михаил Карасик. Екклесиаст 2000. 2002. 44x29,7 Бумага, цветная литография Mikhail Karasik. Ecclesiastes 2000. 2002. 44x29,7 Paper, colour lithograph
110
111
54.
Михаил Карасик. Екклесиаст 2000. 2002. 44x29,7 Бумага, цветная литография Mikhail Karasik. Ecclesiastes 2000. 2002. 44x29,7 Paper, colour lithograph
110
111
112
Книжные полки, колонки собраний сочинений дома и у мамы на работе, куда меня часто брали до школы по причине постоянных болезней, всегда отгораживали непреодолимой стеной от другого, настоящего, реального мира. Чтобы я не скучал, за служебным столом у окна выстраивали башни из книг. Мне нравилось рассматривать старинные издания — тома Брема о животных, энциклопедии Брокгауза и Южакова в золоченых переплетах и другие, случайно уцелевшие от постоянных циркулярных чисток 30–50-х годов. На фоне собраний сочинений Ленина, Горького, Толстого, многочисленных советских энциклопедий они казались совершенно фантастическими ископаемыми из других эпох. Сейчас я читаю мало, но жизнь за книжной стеной продолжается. Я делаю, издаю, рисую, печатаю, собираю, храню, рассматриваю, дарю, терзаю, люблю и задыхаюсь от книг. Единственная книжка в моем доме, в которую я никогда не заглядываю, это паспорт. Иногда приходится доставать его из ящика и запихивать во внутренний карман пиджака или брюк. Его всегда раскрывают другие. Что видят в нем, что могут прочитать? Наверное, паспорт — самая безликая и формальная биография человека. Но чиновники умеют читать о людях по паспортам. После этого мне иногда выдают деньги, почту, билеты, справки, пускают или не пускают. В паспорте отмечены все важные эпизоды жизни. Но ни одной записи, ни одного рисунка, фотографии не 113 сделано моей собственной рукой, кроме росписи. В нем...
112
Книжные полки, колонки собраний сочинений дома и у мамы на работе, куда меня часто брали до школы по причине постоянных болезней, всегда отгораживали непреодолимой стеной от другого, настоящего, реального мира. Чтобы я не скучал, за служебным столом у окна выстраивали башни из книг. Мне нравилось рассматривать старинные издания — тома Брема о животных, энциклопедии Брокгауза и Южакова в золоченых переплетах и другие, случайно уцелевшие от постоянных циркулярных чисток 30–50-х годов. На фоне собраний сочинений Ленина, Горького, Толстого, многочисленных советских энциклопедий они казались совершенно фантастическими ископаемыми из других эпох. Сейчас я читаю мало, но жизнь за книжной стеной продолжается. Я делаю, издаю, рисую, печатаю, собираю, храню, рассматриваю, дарю, терзаю, люблю и задыхаюсь от книг. Единственная книжка в моем доме, в которую я никогда не заглядываю, это паспорт. Иногда приходится доставать его из ящика и запихивать во внутренний карман пиджака или брюк. Его всегда раскрывают другие. Что видят в нем, что могут прочитать? Наверное, паспорт — самая безликая и формальная биография человека. Но чиновники умеют читать о людях по паспортам. После этого мне иногда выдают деньги, почту, билеты, справки, пускают или не пускают. В паспорте отмечены все важные эпизоды жизни. Но ни одной записи, ни одного рисунка, фотографии не 113 сделано моей собственной рукой, кроме росписи. В нем...
55.
114
Михаил Карасик. Паспорт. 2001. 36x25 Бумага, шелкография, фото, тушь, перо, резиновые штампы Mikhail Karasik. The Passport. 2001. 36x25. Paper, silkscreen printing, photography, Indian ink, pen, rubber stamp
115
55.
114
Михаил Карасик. Паспорт. 2001. 36x25 Бумага, шелкография, фото, тушь, перо, резиновые штампы Mikhail Karasik. The Passport. 2001. 36x25. Paper, silkscreen printing, photography, Indian ink, pen, rubber stamp
115
55. Обложка. 35x25. Картон, ледерин, цинкография, бронзовая фольга Cover. 35x25. Cardboard, leatherette, zincograph, bronze foil
116
117
55. Обложка. 35x25. Картон, ледерин, цинкография, бронзовая фольга Cover. 35x25. Cardboard, leatherette, zincograph, bronze foil
116
117
Я родился 27 марта 1953 года, спустя двадцать пять дней после смерти Сталина. Мне посчастливилось не застать смутное время, опоздал на каких то три недели. К концу пятидесятых годов его портреты исчезли из детских книг и титульные развороты с усатым дедушкой больше не украшали издания детсадовского и младшего школьного возраста. Только в книжном шкафу еще долгие годы стоял барельеф Максима Горького из крашеной бронзой пластмассы, в профиль с большими усами очень похожий на «вождя народов». Возможно, в то время искусство правильно рисовать усы ценилось высоко. Иосиф Виссарионович растворился в воздухе. Если ему удавалось материализоваться в каком-нибудь углу или кладовке в виде гипсового бюста, картинки в книге или в старом журнале, то его сразу списывали, прятали или аккуратно заклеивали белыми прямоугольными бумажками вместе с подписью. Так когда-то поступали с жертвами его собственного режима. В книжках и на улицах стали появляться другие портреты. Они менялись достаточно часто. На 1 Мая и 7 Ноября по всему городу вывешивали портреты, только уже руководителей государства. Портретный жанр в эпоху развитого реализма 1950–1980-х годов был очень важен. На улицах и проспектах Ленинграда висели огромные доски почета с известными людьми и передовиками производства. По праздникам мама иногда водила меня на демонстрации и салют. У Гостиного Двора ус118 танавливались огромные портреты официальных лиц...
119
Я родился 27 марта 1953 года, спустя двадцать пять дней после смерти Сталина. Мне посчастливилось не застать смутное время, опоздал на каких то три недели. К концу пятидесятых годов его портреты исчезли из детских книг и титульные развороты с усатым дедушкой больше не украшали издания детсадовского и младшего школьного возраста. Только в книжном шкафу еще долгие годы стоял барельеф Максима Горького из крашеной бронзой пластмассы, в профиль с большими усами очень похожий на «вождя народов». Возможно, в то время искусство правильно рисовать усы ценилось высоко. Иосиф Виссарионович растворился в воздухе. Если ему удавалось материализоваться в каком-нибудь углу или кладовке в виде гипсового бюста, картинки в книге или в старом журнале, то его сразу списывали, прятали или аккуратно заклеивали белыми прямоугольными бумажками вместе с подписью. Так когда-то поступали с жертвами его собственного режима. В книжках и на улицах стали появляться другие портреты. Они менялись достаточно часто. На 1 Мая и 7 Ноября по всему городу вывешивали портреты, только уже руководителей государства. Портретный жанр в эпоху развитого реализма 1950–1980-х годов был очень важен. На улицах и проспектах Ленинграда висели огромные доски почета с известными людьми и передовиками производства. По праздникам мама иногда водила меня на демонстрации и салют. У Гостиного Двора ус118 танавливались огромные портреты официальных лиц...
119
56–67. Михаил Карасик. Доска почета. 2004. 43,3х33,5. Холст, цветная литография Mikhail Karasik. Board of Honour. 2004. 43,3x33,5. Canvas, colour lithograph 56. Футляр. 43,3х33,5. Картон, бумага, металлическая плакетка, эмаль Slipcase. 43,3x33,5. Cardboard, paper, metal, enamel
120
121
56–67. Михаил Карасик. Доска почета. 2004. 43,3х33,5. Холст, цветная литография Mikhail Karasik. Board of Honour. 2004. 43,3x33,5. Canvas, colour lithograph 56. Футляр. 43,3х33,5. Картон, бумага, металлическая плакетка, эмаль Slipcase. 43,3x33,5. Cardboard, paper, metal, enamel
120
121
122
123
122
123
128
129
128
129
130
131
130
131
…Старые дома вдруг потеряли свое лицо. А я потерял свой город. Оказывается, я уже много лет живу в другом городе, в городе, где проходные дворы не соединяют параллельные улицы, так как ворота закрыты на цифровые замки, в городе, где больше нельзя ходить к друзьям и знакомым как раньше — наобум, по наитию, не помня точно номера квартиры, зная только дом и этаж. В кармане должен лежать мобильный телефон или записная книжка с шифром, или же нужно договориться заранее и прийти к определенному часу. В парадных больше не пахнет дрянным алкоголем и кошками, на подоконниках не валяются флаконы от дешевого одеколона, который в тяжелую минуту пьяницам заменял водку. Я иду по улице Пестеля и рассматриваю чудом уцелевшие старые двери. По этой улице, мимо этих домов сорок лет тому назад каждый день проходил Иосиф Бродский. Он жил на пересечении Литейного проспекта и улицы Пестеля (бывш. Пантелеймоновской), в доме 24/27, на втором этаже, в квартире 28 — в здании до сих пор известном как «Дом Мурузи». Раньше дома имели свои названия (как правило, по имени их владельца, реже архитектора) и номера были не нужны: дом Мурузи, дом Перцова, дом Толстого, дом Лидваля, Дурдинка. Дом Мурузи — эклектика, мавританский стиль, самый странный и загадочный дом в Питере, похожий на кабинет средневекового ученого, дворец132восточного владыки, караван-сарай, улей, колонию странников и купцов. Греку Александру Мурузи...
133
…Старые дома вдруг потеряли свое лицо. А я потерял свой город. Оказывается, я уже много лет живу в другом городе, в городе, где проходные дворы не соединяют параллельные улицы, так как ворота закрыты на цифровые замки, в городе, где больше нельзя ходить к друзьям и знакомым как раньше — наобум, по наитию, не помня точно номера квартиры, зная только дом и этаж. В кармане должен лежать мобильный телефон или записная книжка с шифром, или же нужно договориться заранее и прийти к определенному часу. В парадных больше не пахнет дрянным алкоголем и кошками, на подоконниках не валяются флаконы от дешевого одеколона, который в тяжелую минуту пьяницам заменял водку. Я иду по улице Пестеля и рассматриваю чудом уцелевшие старые двери. По этой улице, мимо этих домов сорок лет тому назад каждый день проходил Иосиф Бродский. Он жил на пересечении Литейного проспекта и улицы Пестеля (бывш. Пантелеймоновской), в доме 24/27, на втором этаже, в квартире 28 — в здании до сих пор известном как «Дом Мурузи». Раньше дома имели свои названия (как правило, по имени их владельца, реже архитектора) и номера были не нужны: дом Мурузи, дом Перцова, дом Толстого, дом Лидваля, Дурдинка. Дом Мурузи — эклектика, мавританский стиль, самый странный и загадочный дом в Питере, похожий на кабинет средневекового ученого, дворец132восточного владыки, караван-сарай, улей, колонию странников и купцов. Греку Александру Мурузи...
133
136
137
136
137
68.
140
Иосиф Бродский. Речь о пролитом молоке. 2004. 57,5х21,5 Бумага, литография в две краски, фанера, высокая печать Joseph Brodsky. Speech Over Spilled Milk. 2004. 57,5х21,5 Paper, two-colour lithograph, plywood, handset letterpress text
141
68.
140
Иосиф Бродский. Речь о пролитом молоке. 2004. 57,5х21,5 Бумага, литография в две краски, фанера, высокая печать Joseph Brodsky. Speech Over Spilled Milk. 2004. 57,5х21,5 Paper, two-colour lithograph, plywood, handset letterpress text
141
Серебряный век, Серебряный век, Серебряный век… Слышите колокольчик? Он звенит на рождественской елке в доме Живаго. На его серебро выходит швейцар, крепкий и ласковый, чтобы, склонившись, открыть перед вами дверь в номера. Потом бани — турецкие. И вот он заливается звоном шаек и струящейся воды. А вокруг господа, господа — и все голые. Обсуждают передовицу «Нового времени», скандал в «Астории» и, как всегда, цены на сено. Или сначала бани, а потом публичный дом? Пустое! Снег скользит серебром под полозьями саней. Едем кататься. На острова! Нет лучше в «Привал» или «Бродячую собаку», к поэтам! Счастье, легкая усталость, в голове разливаются серебром пузырьки шампанского. Утром в рисовальные классы. Обнаженная модель, бумага, карандаш, нет, уголь — не так жестко, металлически как у Кости Сомова. Нимфа! Богиня! Серебряный свет обволакивает ее. Всю жизнь смотрел бы, не отводя глаз… Да и где можно увидеть у нас обнаженное тело, настоящее, подлинное — в бане, да в студии. Серебряный колокольчик… Серебряный век! Ах!!! А потом 142 грянул — Оx! Вот Вам и серебряный век …
69–77. Михаил Карасик. Серебряный век. Русские типы. 2004. Альбом. 37,5х51 Mikhail Karasik. The Silver Age. Russian Types. 2004. Portfolio. 37,5x51 69.
Городской романс. 2004. 35,5x50. Бумага, цветная литография An Urban Romance. 2004. 35,5x50. Paper, colour lithograph
143
Серебряный век, Серебряный век, Серебряный век… Слышите колокольчик? Он звенит на рождественской елке в доме Живаго. На его серебро выходит швейцар, крепкий и ласковый, чтобы, склонившись, открыть перед вами дверь в номера. Потом бани — турецкие. И вот он заливается звоном шаек и струящейся воды. А вокруг господа, господа — и все голые. Обсуждают передовицу «Нового времени», скандал в «Астории» и, как всегда, цены на сено. Или сначала бани, а потом публичный дом? Пустое! Снег скользит серебром под полозьями саней. Едем кататься. На острова! Нет лучше в «Привал» или «Бродячую собаку», к поэтам! Счастье, легкая усталость, в голове разливаются серебром пузырьки шампанского. Утром в рисовальные классы. Обнаженная модель, бумага, карандаш, нет, уголь — не так жестко, металлически как у Кости Сомова. Нимфа! Богиня! Серебряный свет обволакивает ее. Всю жизнь смотрел бы, не отводя глаз… Да и где можно увидеть у нас обнаженное тело, настоящее, подлинное — в бане, да в студии. Серебряный колокольчик… Серебряный век! Ах!!! А потом 142 грянул — Оx! Вот Вам и серебряный век …
69–77. Михаил Карасик. Серебряный век. Русские типы. 2004. Альбом. 37,5х51 Mikhail Karasik. The Silver Age. Russian Types. 2004. Portfolio. 37,5x51 69.
Городской романс. 2004. 35,5x50. Бумага, цветная литография An Urban Romance. 2004. 35,5x50. Paper, colour lithograph
143
70. Бесы. 2004. 35,5x50. Бумага, цветная литография The Possessed. 2004. 35,5x50. Paper, colour lithograph
144
71. Омовение. 2004. 35,5x50. Бумага, цветная литография Ablution. 2004. 35,5x50. Paper, colour lithograph
145
70. Бесы. 2004. 35,5x50. Бумага, цветная литография The Possessed. 2004. 35,5x50. Paper, colour lithograph
144
71. Омовение. 2004. 35,5x50. Бумага, цветная литография Ablution. 2004. 35,5x50. Paper, colour lithograph
145
76. Тайное свидание. 2004. 35,5x50. Бумага, цветная литография Secret Rendez-Vous. 2004. 35,5x50. Paper, colour lithograph
150
77. Русская Олимпия. 2004. 35,5x50. Бумага, цветная литография Russian Olympia. 2004. 35,5x50. Paper, colour lithograph
151
76. Тайное свидание. 2004. 35,5x50. Бумага, цветная литография Secret Rendez-Vous. 2004. 35,5x50. Paper, colour lithograph
150
77. Русская Олимпия. 2004. 35,5x50. Бумага, цветная литография Russian Olympia. 2004. 35,5x50. Paper, colour lithograph
151
И корабль плывет… Феллиниевское бронированное корыто, уносящее Европу и весь мир куда-то в неведомое страшное будущее, в двадцатый век, а ныне, сегодня, в наше «прекрасное прошлое». И другой корабль в воздушном океане — деревянный парусник из сказки Алексея Толстого «Золотой ключик» с людьми, гордо взирающими на землю. И третий, самый древний, библейский ковчег с человеком и всякой живой тварью. И чем отличался Ноев ковчег от нашего воздушного судна с веслами, разгребающими облака, опиравшегося на воздух, как на твердь, из которого мы так неожиданно вырвались, а он растворился в дымке, словно сон, мираж? К деревянному весельному судну нужно добавить десяток дирижаблей, звенья крылатых гигантов, десятимоторных «Максимов Горьких», и сотни более мелких железных птиц, вьющихся вокруг исполинской фигуры вождя мирового пролетариата, венчающего самое большое здание в мире. Глаза вождя остеклены, за ними видны читальные залы с тысячами столов. Там занимаются рабочие, крестьяне, рабфаковцы. В ушные раковины исполина встроены балконы, на которых читатели-трудящиеся дышат свежим заоблачным воздухом. Люди на балконах машут руками отважным пилотам-воздухоплавателям — все как на рисунках Дейнеки и фотографиях Родченко. Правая рука вождя, вытянутая вперед, указывает пролетариату 152 путь к коммунизму: направление юго-запад, где в 1970–1990-е годы, в период позднего упадка социализма...
78–92. Михаил Карасик. Дворец Советов. Конкурс проектов. 2006. Альбом. 37,5х58,3 Mikhail Karasik. The Palace of Soviets. Design competition. 2006. Album. 37,5x58,3 78. Дворец Советов — самое высокое здание в мире. 2006. 35,5х52. Бумага, цветная литография The Palace of Soviets — the biggest building in the world. 2006. 35,5x52. Paper, colour lithograph
153
И корабль плывет… Феллиниевское бронированное корыто, уносящее Европу и весь мир куда-то в неведомое страшное будущее, в двадцатый век, а ныне, сегодня, в наше «прекрасное прошлое». И другой корабль в воздушном океане — деревянный парусник из сказки Алексея Толстого «Золотой ключик» с людьми, гордо взирающими на землю. И третий, самый древний, библейский ковчег с человеком и всякой живой тварью. И чем отличался Ноев ковчег от нашего воздушного судна с веслами, разгребающими облака, опиравшегося на воздух, как на твердь, из которого мы так неожиданно вырвались, а он растворился в дымке, словно сон, мираж? К деревянному весельному судну нужно добавить десяток дирижаблей, звенья крылатых гигантов, десятимоторных «Максимов Горьких», и сотни более мелких железных птиц, вьющихся вокруг исполинской фигуры вождя мирового пролетариата, венчающего самое большое здание в мире. Глаза вождя остеклены, за ними видны читальные залы с тысячами столов. Там занимаются рабочие, крестьяне, рабфаковцы. В ушные раковины исполина встроены балконы, на которых читатели-трудящиеся дышат свежим заоблачным воздухом. Люди на балконах машут руками отважным пилотам-воздухоплавателям — все как на рисунках Дейнеки и фотографиях Родченко. Правая рука вождя, вытянутая вперед, указывает пролетариату 152 путь к коммунизму: направление юго-запад, где в 1970–1990-е годы, в период позднего упадка социализма...
78–92. Михаил Карасик. Дворец Советов. Конкурс проектов. 2006. Альбом. 37,5х58,3 Mikhail Karasik. The Palace of Soviets. Design competition. 2006. Album. 37,5x58,3 78. Дворец Советов — самое высокое здание в мире. 2006. 35,5х52. Бумага, цветная литография The Palace of Soviets — the biggest building in the world. 2006. 35,5x52. Paper, colour lithograph
153
79. «Дворец Советов СССР» Б.М. Иофана. 2006. 35,5х52. Бумага, цветная литография The Palace of Soviets of Boris Iofan. 2006. 35,5x52. Paper, colour lithograph
154
80. Дирижабль им. Ленина. 2006. 35,5х52. Бумага, цветная литография The Lenin Airship. 2006. 35,5x52. Paper, colour lithograph
155
79. «Дворец Советов СССР» Б.М. Иофана. 2006. 35,5х52. Бумага, цветная литография The Palace of Soviets of Boris Iofan. 2006. 35,5x52. Paper, colour lithograph
154
80. Дирижабль им. Ленина. 2006. 35,5х52. Бумага, цветная литография The Lenin Airship. 2006. 35,5x52. Paper, colour lithograph
155
89. Монумент власти. 2006. 35,5х52. Бумага, цветная литография Power Monument. 2006. 35,5x52. Paper, colour lithograph
164
90. Энергетики будущего. Проект № 147. 2006. 35,5х52. Бумага, цветная литография Energetics of the Future. Project No. 147. 2006. 35,5x52. Paper, colour lithograph
165
89. Монумент власти. 2006. 35,5х52. Бумага, цветная литография Power Monument. 2006. 35,5x52. Paper, colour lithograph
164
90. Энергетики будущего. Проект № 147. 2006. 35,5х52. Бумага, цветная литография Energetics of the Future. Project No. 147. 2006. 35,5x52. Paper, colour lithograph
165
Стихотворение Даниила Хармса «На смерть Казимира Малевича» было прочитано автором 17 мая 1935 года во время гражданской панихиды в квартире Малевича, а листок с текстом положен в гроб. Другой художник и поэт Данте Габриэль Россетти за семьдесят лет до этой церемонии опустил стопку рукописей своих неопубликованных стихов в гроб своей безвременно ушедшей и бесконечно любимой жены. Правда, через несколько лет гроб был раскопан, тело эксгумировано, а стихи вернулись автору. Стихотворение Хармса, посвященное Малевичу, осталось в саркофаге, и было захоронено под огромным дубом в окрестностях деревни Немчиновка недалеко от Москвы. История его создания непростая. Принято полагать, что первоначально текст адресовался другу Хармса Николаю Олейникову. Позже, под влиянием великой утраты самого несгибаемого и принципиального художника русского авангарда, оно было посвящено Малевичу. Возможно, мифологический, планетарный характер стихотворения оказался универсальной поэтической формой посвящения, которую Хармс использовал для нового адресата. Его можно считать эпитафией на могиле художника, которая, к сожалению, вскорости затерялась среди подмосковных дачных участков. Кажется, что глубинный смысл стихотворения по сей день не расшифрован, как и не осознан до конца масштаб личности самого художника. Каждая строка в нем — послание вечности, из про168 шлого слова обращены в будущее, в то будущее...
93–107.
Утвердителю нового искусства: Даниил Хармс. На смерть Казимира Малевича. 2007 Альбом. 39,7х59,3 To the Affirmer of the New Art: Daniil Kharms. On the Death of Kazimir Malevich. 2007 Portfolio. 39,7x59,3
169
Стихотворение Даниила Хармса «На смерть Казимира Малевича» было прочитано автором 17 мая 1935 года во время гражданской панихиды в квартире Малевича, а листок с текстом положен в гроб. Другой художник и поэт Данте Габриэль Россетти за семьдесят лет до этой церемонии опустил стопку рукописей своих неопубликованных стихов в гроб своей безвременно ушедшей и бесконечно любимой жены. Правда, через несколько лет гроб был раскопан, тело эксгумировано, а стихи вернулись автору. Стихотворение Хармса, посвященное Малевичу, осталось в саркофаге, и было захоронено под огромным дубом в окрестностях деревни Немчиновка недалеко от Москвы. История его создания непростая. Принято полагать, что первоначально текст адресовался другу Хармса Николаю Олейникову. Позже, под влиянием великой утраты самого несгибаемого и принципиального художника русского авангарда, оно было посвящено Малевичу. Возможно, мифологический, планетарный характер стихотворения оказался универсальной поэтической формой посвящения, которую Хармс использовал для нового адресата. Его можно считать эпитафией на могиле художника, которая, к сожалению, вскорости затерялась среди подмосковных дачных участков. Кажется, что глубинный смысл стихотворения по сей день не расшифрован, как и не осознан до конца масштаб личности самого художника. Каждая строка в нем — послание вечности, из про168 шлого слова обращены в будущее, в то будущее...
93–107.
Утвердителю нового искусства: Даниил Хармс. На смерть Казимира Малевича. 2007 Альбом. 39,7х59,3 To the Affirmer of the New Art: Daniil Kharms. On the Death of Kazimir Malevich. 2007 Portfolio. 39,7x59,3
169
170
171
170
171
94. Утверждение УНОВИСа. Малевич на трибуне. 2007. 38,5х57. Бумага, авторский офсет, коллаж Affirmation of UNOVIS. Malevich on the tribune. 2007. 38,5x57. Paper, author’s offset, collage
172
95. Спиритический сеанс в Кремле. Сталин вызывает дух Малевича. 2007. 38,5x57. Бумага, авторский офсет, акварель, коллаж A spiritualistic séance in the Kremlin. Stalin calls on the spirit of Malevich. 2007. 38,5x57. Paper, author’s offset, collage
173
94. Утверждение УНОВИСа. Малевич на трибуне. 2007. 38,5х57. Бумага, авторский офсет, коллаж Affirmation of UNOVIS. Malevich on the tribune. 2007. 38,5x57. Paper, author’s offset, collage
172
95. Спиритический сеанс в Кремле. Сталин вызывает дух Малевича. 2007. 38,5x57. Бумага, авторский офсет, акварель, коллаж A spiritualistic séance in the Kremlin. Stalin calls on the spirit of Malevich. 2007. 38,5x57. Paper, author’s offset, collage
173
96. УНОВИС плывет! 2007. 38,5x57. Бумага, авторский офсет, цветная литография UNOVIS sails! 2007. 38,5x57. Paper, author’s offset, colour lithograph
174
97. Диспут. Ленин и Малевич в Горках. 2007. 38,5x57. Бумага, авторский офсет, цветная литография Dispute. Lenin and Malevich in Gorki. 2007. 38,5x57. Paper, author’s offset, colour lithograph
175
96. УНОВИС плывет! 2007. 38,5x57. Бумага, авторский офсет, цветная литография UNOVIS sails! 2007. 38,5x57. Paper, author’s offset, colour lithograph
174
97. Диспут. Ленин и Малевич в Горках. 2007. 38,5x57. Бумага, авторский офсет, цветная литография Dispute. Lenin and Malevich in Gorki. 2007. 38,5x57. Paper, author’s offset, colour lithograph
175
102. Мавзолей Малевича. 2007. 38,5x57. Бумага, авторский офсет, цветная литография The mausoleum of Malevich. 2007. 38,5x57. Paper, author’s offset, colour lithograph
180
103. «Черный квадрат» расчищает путь новому искусству. 2007. 38,5x57. Бумага, авторский офсет, литография The Black Square clears a path to a new art. 2007. 38,5x57. Paper, lithograph, author’s offset
181
102. Мавзолей Малевича. 2007. 38,5x57. Бумага, авторский офсет, цветная литография The mausoleum of Malevich. 2007. 38,5x57. Paper, author’s offset, colour lithograph
180
103. «Черный квадрат» расчищает путь новому искусству. 2007. 38,5x57. Бумага, авторский офсет, литография The Black Square clears a path to a new art. 2007. 38,5x57. Paper, lithograph, author’s offset
181