Клуб N 2018

Клуб N 2018

Авторы альманаха «Клуб N» 2018

Авторы альманаха «Клуб N» 2018

Клуб N Литературный альманах

Москва Центр поэтической книги (при Русском ПЕН-центре) 2018

УДК 821.161.1-1 ББК 84 (2Рос=Рус)-5 К51 Клуб N. Литературный альманах. – М.: Центр поэтической книги (при Русском Пен-центре), 2018. – 144 с.: ил.

ISBN 978-5-6041307-1-1 Литературный альманах «Клуб N» выходит в свет с 2012 года. Большинство произведений нового, седьмого выпуска посвящено теме путешествий. В любых жанрах – стихи, рассказы, притчи, детские истории – все связано с движением и пространством. Люксембург и Милан, Рим и Африка, Крым и Барбадос – за этими названиями стоят живые впечатления авторов – членов клуба и их гостей. В разделе «Эхо» публикации Ры Никоновой, Дмитрия Авалиани, Вилли Мельникова, графические работы к юбилею В. Высоцкого. Все выпуски альманаха можно найти на сайте Московского союза литераторов http://www.mossoyuzlit.ru/almanachs

ББК 84(2Рос=Рус)-5 © Центр поэтической книги (при Русском ПЕН-центре), 2018 © Михайловская Т.Г., составление, 2018 © Коллектив авторов, 2018 © Михайловская Т.Г., Осепян Л.О., обложка, 2018 © Галечьян В.А. оформление заставок, 2018 © Осепян Л.О. и др., фотографии, 2018 Компьютерная верстка Осепян Л.О. Сдано в набор 1.05.2018. Подписано в печать 14.07.2018. Бумага офсетная. Формат 60х84/16. Объем 9 п.л. Отпечатано в ИП Пряхин 300035, г.Тула, ул. Гоголевская 71-2.,

СОДЕРЖАНИЕ ЭХО Дмитрий Авалиани (1938-2003). Стихи из записных книжек. Публикация Т.Г. Михайловской ...................................................................7 Свящ. Стефан Красовицкий. Памяти Дмитрия Авалиани................ 10 Ры Никонова-Таршис (1942-2014). Немотология. Часть первая. Инте­ грационные возможности молчания. Публикация Т.Г. Михайловской.....11 Вилли Р. Мельников-Сторквист (1962-2016). «Неотвратиканье секунд». Публикация Т.Г. Михайловской.......................................20 Валерий Галечьян. Вилли. Стихотворение................................... 22 Борис Колымагин. Слово о Мише. Стихи..................................... 23 Александр Лаврухин. Эскизы к балету. Памяти моей сестры Веры. Графика.................................................................................. 25

ПРИГЛАШЕННЫЕ ГОСТИ Александр Сергиевский. Итальянская мозаика. Заметки.......... 31 Светлана Шалимова. Мой Париж. один день в Риме. Стихи..............41 Элла Опальная. Заметки старожила......................................... 45 Эдуард Вирапян. Хвалебное и проклятое слово путешествию. Самый короткий вестерн. Рассказ............................................. 48 Эва Касански. Путешествие. Впечатления................................................. 52 Роза Хуснутдинова. Путешествие воздушного шарика через Европу. Рассказ.............................................................. 57

СВОЯ ТРАЕКТОРИЯ Валерий Сафранский. Обитаемый остров. Рассказ .............................69 Валерий Галечьян. Путешествия во времени. Визуальные стихи ..........76 Александр Лозовой. Молчи и скрывайся. Рассказ .................... 80

3

Наталия Юлина. Сахара. Рассказ ........................................... 86 Борис Ванталов. Все за борт! Стихи............................................................. 94 Елена Твердислова. Магнит притяжения. Запоздалая интуиция. Рассказы............................................................................................................... 97 Людмила Вязмитинова, Андрей Цуканов. Достоевский. Рассказ ....108 Борис Колымагин. Путешествия. Стихи............................................. 113 Эсфирь Коблер. Время разбрасывать камни. Рассказ................115 Наталия Кузьмина. Сафари. Путешествуя: налегке. Стихи ............126 Татьяна Михайловская. Компания. Рассказ ........................................... 135 Об авторах ............................................................................138

4

6

Дмитрий Авалиани (1938–2003)

ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК *** Одуванчик, ты уже сед, а вчера еще был жёлтый. Так зачем же на этот свет Так ненадолго пришёл ты? *** Чужое, делайся родным, но не сплетайся, не сплетайся, останься, желтизна китайца и чуди белоглазой дым. *** Донжуанское пышное лето, вот уже и по пояс трава, и стоят настороженно где-то Командорские острова. *** Не знаю, куда я впадаю, – кругом огороды, сады... Откуда же запах баталий и привкус солёной воды?

7

*** Марфа, а, Марфа, что же, где же твоя сестра? Или и ты не сторож – греешься у костра? *** Мне эта мельница чужда, зачем же льются воды Званки и царскосельская вода, вращая липовые планки? *** Дар Валдая, шум лицея, что найду в твоём лице я? Незабудку ли в овсе, дудку ль, белку в колесе? *** Раскрываются окна и окна, а казалось – куда ещё жить? Словно радуга, на волокна расплелась первородная нить. *** Что мне мои права? Дни мои, что трава, нищий пейзаж Саврасова, ветер, слова, слова. *** Как повернуть, лицом, плечом – куда? Пространство, друг, не безразлично, его пронзают провода и прорезают крылья птичьи. Туда, сюда, как переменный ток, шурует страсть, разносит весть сорока, и облако, чтоб я в слезах промок, и солнце постоянное с востока.

8

Душа одна, а граней, веток тьма, гелиотроп свою вращает кружку, и сыплет крохи рыжая горбушка в пастушьи сумки, в мышьи закрома. *** Пока стволы, как новобранцы, голы в предбаннике весны, и бьется сердце, словно яйца о бут кладбищенской стены. Пока, как в бетономешалке, все смешано – и свет, и прах, кричат вороны на ветвях, и прочь несутся катафалки. Пока в поля разрыв-травой не вышел май щеголеватый, как хороша, моя земля ты, под пёстрой тризны скорлупой. *** Кути – на то тебе кутья. Кто вышел – петь велит под крышкой. Дана питейная статья, не чтобы сопли лить с одышкой, вздыхая, что ж – и мы, и мы… Но для того, чтоб труд унылый потом не мгла собой покрыла, хоть нам и близко до сумы. С ума сойти, – что мы имея, не замечая, в пыль кладём. Итак, споём, вдвоём, втроём, коль двое, трое нас – тут, рея

9

над нами, бабочка шуршит и в хламе память ворошит.

Публикация Т.Г. Михайловской

Свящ. Стефан Красовицкий

Памяти Дмитрия Авалиани Никогда не забуду, как из люка на чердак (где у меня храм) под­нимаются седая голова и горб Авалиани. Он преодолевал это восхождение по вертикальной лестнице (при­битой к стене). И также по вертикальной лестнице его очищенная страда­ния­ ми душа восходила в Храм Божий, в Царство Небесное. Когда откроют в зал все двери И мы окажемся все в нём, То там не будет ни потери И ни дефекта ни в одном. И, ба! Знакомые все лица! Всех по улыбкам узнаю. Мы прибыли из заграницы И будем жить теперь в Раю.

2003 г.

10

Ры Никонова-Таршис (1942–2014)

НЕМОТОЛОГИЯ Часть первая Интеграционные возможности молчания (интегронемия) 1. НЕМТОНИКА А. Омузыкаливание литературной тишины 1). тональность молчания 2). музыкальный колодец паузы 3). клавиатура молчания и ее расстройство – литература 4). страницы-мембраны (мембраноподобие) 5). вибрация немоты (вибронемация) 6). разновысотность молчания 7). безмолвие – всего лишь инструмент, на нем можно играть 8). аккордное молчание 9). обертоны тишины (обер-немтоны) 10). камертон молчания (немотон) 11). муза безмолвия 12). темп немоты (немп) 13. истерика молчания лопнет (лопнемнет, лопнемда) 14). молчуляция в звук и обратно Б. Замещение музыкального молчания – литературным 1). стихи для рояля с закрытой крышкой 2). немтРы (муз. инструменты по эскизам вакуумных стихов) 3). педаль молчания (стихи только из операций с педалью) 4). вакуумная топофоника В. Дирижирование тишиной 1). жестовые “Стихи для дирижеров” – исполнялись мною на саунд-фестивале в Берлине и Будапеште в 1994 г. в соот­ветствии со специально сделанными визуальными пар­ти­турами 1990 г.

11

Свист дыхания создавал “метеорологический” эффект бури, управляемой руками в околорояльном про­странстве. В своей жестовой поэзии, разрабатываемой мною с 1983 г. довольно подробно, вплоть до эскизов спи­ральной жестовой оперы, всегда шла от знаковой системы такой науки как физика. Жест замещал отсутствие слова при­сутствием энергии. Стоит отметить увязанность этого – од­ного из 200 – приема моего Берлинского выступления с кинетикой пианиста, обычно хаотичной и в то же время слишком детерминированной музыкальным текстом, т.е. не имеющей САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ. Мне же всегда хо­ телось придать жестам пианиста независимое художественное значение: всем этим загибам пальцев, переносам рук, взды­ маниям головы и т.п. Г. Замещение литературно-визуального вакуума – фонетическим 1). игра на пустом листе разрезанной на полосы бумаги, шевеление ее дыханием поэта (книга-флейта) 2). игра бритвой на бумажной “арфе” из пустых полос бумаги, натянутых на рамку наподобие “струн” 3). акцентирование шуршания тишины при перелистывании листов книг 4). музыкальная аранжировка литературно-фонетических пауз Д. Акция обеззвучивания 1). обвязывание микрофона подушкой 2). порча аудио-записей Е. Нотированная запись молчания 1). музыка и стихи из пауз (немков) 2). специальные партитуры для слушания тишины за роялем 3). лишние линии на нотном стане (и в поэтических партитурах) для молчания 4). немотный стан Ж. Немофонистика (затыкание ушей) 1). иногда яркой цветной затычкой можно воспользоваться толь­ко для одного уха и слушать тишину, так сказать, односторонне 12

2). слушайте не-ушами! З. Вакуумная опера 1). дыхательные арии 2). молчарии, немоорие 3). рупоры для жестов 4). молчание – слеза звука 5). опера, лязгающая паузами И. Немритм 1). ритмическое молчание послушных пауз 2). копыта ритма К. Беззвучное литературно-концертное турнемэ 1). выступление с немофоном (заколоченным рупором) 2). концертный сезон молчания 3). мимика за роялем как сама по себе текст (немордиссимо!)

4). молчание – гвоздь сезона 2. НЕМАЯ ВИЗУАЛЬНОСТЬ А. Визуализация молчания 1). идея визуального звука 2). декорирование тишины 3). визуальная красота партитур молчания 4). молчание лица чтеца вместо теста звука 5). живопись тишиной 6). рассматривание вместо вслушивания в немоту 7). идея визуальной оперы 8). бельнемо для рта Б. Неморд (портрет) 1). немообразие 2). фотография говорящего – символ молчания 3). трюнемо – зеркало для молчащих, трюнемопись

13

В. Экспо-немо 1). демонстрация тишины во флаконах 2). паузные инсталляции в эфире Г. Скульптуризация молчания (молчптура) 1). молчание с веслом (скульптура) 2). разнообразные формы рупоров, микрофонов и аудиопластинок: волнистых, ребристых, вееров и т.п.

3). тактильный рупор для ощупывания немоты Д. Цвет немоты (пигменемт) 1). перекладывание цветного кубика с разноцветными гранями с места на место вместо стиха (можно это делать на клавиатуре рояля) 2). цветные рупоры в вакуумной опере 3). цветная аура молчания 4). цветные намордники для выступлений с не-чтением стихов 5). покраска немого исполнителя в микрофонный цвет 6). цвет вместо звука 7). выделение цветом места пауз на аудио-пластинках 8). цветовые лопасти к рупору-цвето-фону 9). акция покраски рупора, микрофона, аудио-пластинки, рояля, себя, слушателей – вакуумное произведение цветной литературы 10). покраска молчащих губ – это вакуумое стихотворение 11). пигманемой пигменемт Е. Архитектура молчания (тихотектура) 1). звуконепроницаемые здания в форме скрипок и роялей 2). “не великолепна ли эта словесная лепнина, украшающая молчание с головы до пят?”

3). молчареи (галереи для молчания) 3. НЕМОХАРИКА А. Театрализация молчания 1). пьеса, состоящая из вращения шаров 14

2). умный маску молчания снял (обнажился) 3). режиссирование молчания 4). количество молчания в пьесе очень важно (пэтому полезно его удвоить) Б. Пьеса о молчании (немтакль) 1). актер на сцене – это уже плохо 2). театр отсутствия сцены 3). никого на сцене кроме никого 4). формирование молчания жестом 5). персонажи: “слушатели тишины в Манеже” 6). декорация: вакханалия пустоты 7). драматургия молчания 8). молчаливая роль для прожектора 9). мистерия о молчании (молчистерия) 10). маска без рта 11). костюм для молчания (кляппер) 12). неморотика 13). молчание – это спектакль 14). обоюдна театральная тишина В. Жестовые речи немых Г. Не всякий актер способен молчать 1). груз немоты везущий лицедей устал и дал передохнуть лицу – заговорил Д. Балет как немая пьеса (за звуконепроницаемой перегородкой) 1). кинетические возможности молчания (кинемотические) 2). жест рук, ног, пальцев, мыслей, волос 3). тело как предложение 4. ТИХОЛОГИЯ А. Молчание вместо 1). поэзия без комплекса звука: жестовая, тактильная, векторная, вакуумная и т.д.

15

2). стихи не обеспечивают потребность в регулярном обслуживании молчания 3). писатель расчленяет немоту вместо того, чтобы расчленить мысль, а место не-слова так и остается незаполненным 4). раздвинув молчание запятой, мы обнаруживаем западню, куда и летим без единого звука 5). слова без звуков – пьесы для немых 6). бельмо молчания украшает глаз вакуумного поэта 7). не в человека речь упакована, и не речь тоже 8). алфавит молчания подлиннее 9). молчание – это не анти-вербальность, а прото 10). рассказ немого, улетевшего в трубу 11). говорить или вовсе не надо или надо не говорить 12). мысльнеизреченнаянеестьложь 13). чем более напоминает череп молчаливого мельницу, в которой можно запутаться, тем более его молчание похоже на литературу 14). бессловники 15). сидеть с открытым ртом вместо чтения стихов 16). пустоты в звуках 17). когда дураки, наконец, выговорятся, умный получает возможность помолчать 18). татуировка звука изящной тишиной 19). произнесенным быть – мученье для ушей 20). писатель хочет сказать все, и пусть он скажет даже ничего 21). фразировка тишины кувшинна 22). произноси тире 23). речь есть претензия к тишине 24). произнесение мешает мыслить 25). утоптанная немым поэтом тишина – в экстазе исключения из речевого оборота 26). моська литературы на слона молчания уже всё отгавкала, что смела и могла 27). онемело НИЧЕГО умело 28). речь крепко привязана ко рту, молчание гораздо красноречивей 16

Б. Молчание как таковое 1). молчание – шаг в тихую страну. Но только шаг. Гений – это дальше 2). мы опираемся на молчание, словно на гортань 3). нелегко изъясняться формулами молчания постоянно 4). в тишине еще тише, чем не в тишине 5). понимаем только то, чего не слышим 6). молчание – резиновая субстанция в искусстве, называемом литература 7). молчаувчер вчерашнего молчания 8). событие молчания случилось, но память отказалась зафиксировать его, ибо в природе происшедшего события – беспамятность.

9). попробуй помолчать, это не так легко (...)

30. ОГНЕМИКА То, что молчало, – загорелось А. Дымовая завеса молчания 1). вдыхание тишины 2). литературный газ, нагревающий воображение Б. Поджогенез 1). поджог немого рупора 2). не я поджёг пустыню горьких слов. Наоборот, слова по­дожгли мое сухое молчание. (А рупор для тишины так хорошо горит!) В. Молчание у огня (немжарль) 1). перемещение молчания пожара (и в пожаре) – чем не тема. То, ЧТО горит, – уже не волнует 2). вынести бы себя из огня молчания (целой) 3). жизнь горит, разламываясь на молчаливые куски 4). молчание памяти остыло полыхать 5). вождение немых (и слепых) по углям молчания

17

Г. Пепенемпел 1). итог молчания дымится 2). жую пепел БЕЗМОЛВия 3). пепел тишины стучит в мое сердце 4). хоть пламя памяти бледнеет, и тухнет, и виден пепел и кочерга молчания, – всё ж оно выплеснет молчание на бруст­вер, и тот вскипит 5). из искры немоты возгордится память! И вынесет недомол­чавших из немогня.

1993–1995 гг.

Послесловие Творчество Ры Никоновой до сих пор мало известно даже в про­ фессиональной литературной среде. Немногочисленные публи­кации в нескольких журналах, коллективных сборниках, маленькая книжечка прозы, книга драматургических текстов – вот и все, что выходило в России в 90-х и начале 2-х тысячных. Любознательный читатель и в интернете найдёт лишь крохи от её богатого наследия. Именно поэтому считаю необходимым знакомить читателей альма­ наха “Клуб N” с её яркими авангардными произведениями. Предрас­ судок, что авангардная литература лишь для избранных, непонятна для “масс”, кажется, изжил себя. В моем архиве хранятся рукописи Ры Никоновой разных лет. На страницах альманаха “Клуб N” нынешняя публикация – вторая (см. выпуск 2015 г.). “Немотология” – тема с вариациями. Тема – молчание, тишина. А вариации – самые разнообразные: музы­кальные, визуальные, театральные, от кутюр, спортивные и другие, всего тридцать вариаций, внутри каждой из которых есть свои ко­роткие темы. “Интеграционные возможности молчания” (под­заголовок отражает задачу) обеспечили автору действительно возмож­ности неограниченного словотворчества. “Молчание как таковое”, название одной из главок, очень символично. Написанная в середине 90-х годов прошлого века “Не­мотология” это своего рода ответ на длительное принудительное молчание авангарда в нашей культуре.

18

К сожалению, объем “Немотологии” требует для своей публи­ кации книжного формата, отдельного издания, который аль­манах не может обеспечить, поэтому пришлось выбрать фрагменты – первые четыре главы и последнюю. Тем не менее, полагаю, что чи­татели получат представление об этой работе автора. И в конце позволю себе выразить надежду на издание “Немо­ тологии” в полном виде в обозримое время, а может, и не только этого, но и других произведений Ры Никоновой. Т. Михайловская

Рис. Ры Никоновой

19

Вилли Р. Мельников-Сторквист (1962–2016)

«НЕОТВРАТИКАНЬЕ СЕКУНД» Стихи на изведанныхъ языках С неба облетает лакировка предрождений – слишком часто разучиваюсь моргать третьим глазом; если камни, обороненные уховёртками, под ними живущими, долетят до порога к собранию неоконченных заглавий, то коралловые облака не научатся говорить без каменного акцента. Из книги «Исцеленье пуль от цели» (1998) *** Талант – это всегда сын своей эпохи. Гений – ее подкидыш. Талант непременно женится на своей душе и бывает хорошим семьянином. В случае развода становится курильщиком нормальборо и едоком умирАтворенья. Душа гения обречена оставаться старой девой, при этом рожая от непорочных зачатий. Талант становится известным проповедником и иногда даже получает отдельный приход. Гений уже рождается вселенским патриархом. Талант честно платит за проезд своими идеями. Гений вкладывает в компостер собственную руку, а после прочитывает в изрешеченной кисти невиданные откровензели. Талант способен прорасти на многих видах грунта. Гений пре­ вращает в чернозём и голый камень, и просто пустоту.

20

*** Камень, доказывая траве свою любовь, рассыпался в крошку по числу травинок – на месте поляны зацвела пылью мостовая. Луна, влюблённая в звёзды, удержалась от самораскрошения: ей подумалось, что пыль вряд ли отразит солнечный свет. *** Луна – это ксерокопия обещаний солнца никогда не закатываться. Фазы луны – это таблица для проверки остроты зрения солнца. Солнечные затмения – это попытки луны вызвать у себя просветления.

Драконо-портрето-оберег (19.3.2010)

Импровиз на языке крялиушь (14.8.2013)

От публикатора У него было два дня рождения. Первый – в августе 1962 года в Москве, и второй – в ноябре 1985 г. в городе Герат (Афганистан). К несчастью, дата смерти – одна.

21

У него было два имени. Одно – с детства, для близких. Другое он выбрал сам для себя и для нас. Все его работы, подаренные мне, подписаны этим именем, просто: «от Вилли». Так оно и отзывается в нашем сердце – Вилли. Он писал на разных и многочисленных языках, изведанных и неведомых, но ему их не хватало, и он придумал свой язык – муфталингву. Каждый новый язык он изучал легко – чувствовал его, дышал им и писал стихи. Любимый жанр – верлибр, проза­ ическая поэзия, как он называл, – давал ему свободу – и линг­ вистическую, и поэтическую. Он занимался фотографией, графикой, дизайном, бесконечно изобретая непривычные подходы к привычному. В газетах и на телевидении его называли «московский уникум». Кстати, он водил экскурсии по Москве, но не по обычным маршрутам, а выбирая места мистические, ирреальные. Он рано ушёл, но много успел. А что не успел, то оставил нам. Несколько крошечных книжечек по сто экземпляров – неужели это всё его наследие? А ведь он еще с армейских времён вёл дневники, которые как-то назвал «записками от скуки». Но я думаю, что чи­ тателю этих записок скучать бы не пришлось. Мы продолжаем разбрасываться талантами, мол, у нас их всегда было много и много будет. Ан, нет, яблоня и та каждый год не родит. Поэтому стараюсь, всё, что сохранилось в моем архиве, донести до читателя. Не верьте интернету, верьте книге. Татьяна Михайловская

Валерий Галечьян вилли древних языков т лены на гобе пом ещал в 170611 22

Борис Колымагин

СЛОВО О МИШЕ Михаил Файнерман (1946–2003) жил тихой жизнью свободного художника, он существовал в московском андеграунде 70-х–80-х, несколько менее пафосном, нежели питерский. Поэт входил в ли­ те­ратурную группу «Список действующих лиц». Опубликовал бла­годаря Виктору Кротову единственную прижизненную книгу – «Зяб­лик перелетный». Сверхзадачей своей поэзии Файнерман счи­тал смягчение людских нравов, а предметом анализа для него являлись не события, не поступки, а то, что лежит в основе их, – желания, на коих, по мнению автора, и держится всё остальное. В культуре – в качестве материала для стиха – поэт брал не­ мно­гое, то, что его действительно интересовало: японские формы, фи­лософские идеи Гуссерля и Рассела, некоторые интонации Ломо­ но­сова и Лермонтова. Увлечение дзен-буддизмом с очевидностью прос­тупает в его текстах. В то же время немаловажна его ори­ ен­­та­­ция на англо-американскую поэзию ХХ века, в том числе бит­­ни­ческую и рок-поэзию. Клот – от английского «clot» (узел) жанр боль­ших стихотворений, изобретенный Файнерманом. Го­ воря о них, поэт Михаил Сухотин писал: “Его клоты, особенно пос­ледние, крайне приближены к его собственной разговорной ма­нере: читаешь и бук­вально слышишь Мишину речь”. Оттенки пере­живаний, легкие дви­жения души являются для поэта важ­ ными стихообразующими элементами. После его смерти письма друга издал Наум Вайман в книге “Ямка, полная птичьих перьев”.

*** Миша с утра попозже, собачки на поводке тянут к реке, 23

пописают, поглядят преданно: плотный мир, тонкий мир, электроны, детали. Радио разобрать, собрать – не говорит. Не говорит бестия! Закурить, что ли? В Швеции хорошо. На коленях – карта звёздного неба. Плавать, высчитывать до миллиграмма: встреча в созвездии Девы в четыре часа. “Распишитесь”, – скажут в советском загсе – “И встаньте на коврик слева”. Многие лета, и внуки, внуки у дедушки Михаила...

24

Александр Лаврухин

ЭСКИЗЫ К БАЛЕТУ. Памяти моей сестры Веры. Графика

25

26

27

30

Александр Сергиевский

ИТАЛЬЯНСКАЯ МОЗАИКА Вино на радость нам дано Вино, как известно, на радость нам дано. Мало в какой стране справедливость этих слов очевидна до такой степени, как здесь в Италии, где вино производят и пьют в течение трех тысячелетий. В каждой из 20-ти административных областей страны производят и пьют многочисленные сорта своих собственных вин из винограда, выращенного на местных виноградниках. Ежегодный объем производства вина последние десятилетия держится на уровне порядка 70 млн гектолитров. Италия – крупнейший производитель вина в мире, и она же – самый значительный его потребитель: в расчете на душу населения итальянцы пьют вина больше всех других народов земного шара. Причём вино стало настолько неотъемлемой частью национальной жизни, традиций, обычаев и привычек, что оно повсеместно входит в обязательный рацион каждого итальянца. Обедать или тем более ужинать всухомятку считается почти что бесчеловечным, а вино превратилось, можно сказать, в отдельное обязательное «блюдо». Дешёвые сорта вин семьи, особенно в провинции, закупают це­лыми канистрами. С дорогими винами, естественно, не так: их подают в бутылках по большим праздникам, юбилеям и другим значительным событиям. Сортов и марок вин столько, что даже специалисты и любители не в силах разобраться с ними без над­ лежащих руководств, справочников и путеводителей объёмом в несколько сотен страниц. Качество итальянских вин высшей и средней категории ни в чём не уступает винам главного соперника Италии в этой области – Франции. И хотя последняя безусловно и издавна обеспечивает своей продукции лучшую рекламу, по признаниям знатоков и коллекционеров из разных стран мира, великолепные букеты многих итальянских вин не знают себе равных. Да и в конце концов, разве не римские легионеры, ко­ 31

лониизуя территории европейских стран, в том числе и Францию, засадили их виноградной лозой?! Еще раньше, едва успев появиться на римских холмах, будущие властители древнего мира стали выращивать виноград. До сегод­ няшнего дня в окрестностях Вечного города, близ городка Frascati и его соседей в предгорьях Апеннин виноградари продолжают за­ниматься своим древним ремеслом, а легкие белые вина их про­­ изводства по-прежнему утоляют жажду столичных жителей и мно­­гочисленных туристов. Недаром всё-таки Габриэль Д’Анунцио назвал умбрийское Orvieto “солнцем Италии, запечатанным в бутылке”, а такие блестящие знатоки Италии из далекой России, как Борис Зайцев и Павел Муратов, тоже воздали должное прохладному Frascati, попивая его во время своих многочисленных путешествий по “стране вин” (как величали Италию древние греки). Но около Рима – лишь белые столовые вина. Напитками же высшей категории славятся, в первую очередь, такие области, как Тоскана, Пьемонт, Венето; сладкие вина – прерогатива южных областей Италии (прежде всего, Сицилии). Chianti, Barolo, Bardolino, Marsala, Pino Griggio – эти марки на языке и в памяти любого, даже начинающего, любителя и ценителя хороших вин. Лучшие вина на севере и в центре страны носят название деревень, городов и мест­ ностей, где они производятся. На юге же, чтобы опознать качест­ венный продукт, надо знать фамилию конкретного производителя. Производители зачастую занимаются своим делом на про­ тяжении столетий. Так, десертные вина марки Marsala были спе­циально переработаны в ХV веке для продажи на английском рынке – из вина, столь любимого много веков ранее арабскими завое­вателями в Сицилии, что они-то и назвали его “марсала”, что в переводе означает “портвейн Аллаха”. С обновлённым букетом оно так полюбилось потом адмиралу Нельсону, что он обмывал свои победы на кораблях именно этим напитком. Семья одного из ведущих производителей вин в стране, Антинори (он выпускает и несколько сортов знаменитого Chianti), занята вино­делием на протяжении 26-ти поколений. Создателем марки Valpo­licelli в 1353 году (вблизи Вероны) был не кто иной, как сын великого Данте Алигьери. Любители и знатоки вин недаром стекаются в Италию во все возрастающем количестве. Причём их маршруты проходят вдалеке 32

от привычных туристических трасс. В последние десятилетия для них были специально разработаны маршруты под общим названием «агротуризм», обязательной составляющей которых являются посещения виноделен и дегустации местных вин, обеды и ужины с гостеприимными хозяевами, владельцами виноградников и винных погребов. Свежий воздух, несравненная природа и неповторимые местные вина, да еще – в разлив... Лучшее время для таких путешествий, безусловно, “вендемия” (vendemia), то есть праздник сбора винограда. Проходит она по всей Италии, в разные сроки: с середины сентября по начало ноября. Далее местные вина будут, в основном, продаваться в магазинах своего района или области, ибо итальянцы в этом смысле истинные патриоты: всегда предпочтут вина местных сортов любым другим. Уроженцы Сицилии, Тосканы или Пулии, даже переехав в Милан или Турин, почти всегда продолжают пить “свои” вина. Садясь за стол, выходцы из любых областей, особенно в присут­ ствии гостей или вне дома, в ресторане, пиццерии или в баре, на­ чинают с аперитива, коим служит легкое белое или слегка шипучее винцо (так называемое Prosecco) либо более крепкое и горьковатое Campari с содовой. Далее смене блюд сопутствует смена сортов и цвета вин – в зависимости от меню. В конце же, после (или вместо) кофе, пьют шампанское, но чаще что-нибудь покрепче: типа горко-сладкого Amaro (ликёров на основе трав или фруктов), португальского портвейна или, наконец, известной виноградной водки Grappa, количество марок и сортов которой – в отличие от вин – исчисляется лишь десятками названий. Этого “диджестиво” пют немного, совсем не по-северному: одну, максимум две рюмки – в целях, как полагают итальянцы, активизации пищеварения после обильной еды, которой славятся дружеские и семейные застолья. Впрочем, вина пьют много, но почти никто не пьянеет. Произносятся многочисленные тосты, при том, что никто из говорящих – к какому бы социальному уровню ни принадлежал – за словом в карман не лезет. Что, они тут все – прирождённые ораторы?! По окончании трапезы садятся за руль, и по домам. В машинах – дети, жены, родственники, друзья. Никто не обращает внимания, сколько и что пили: ни сами пившие, ни их близкие, ни дорожная полиция. Ведь вино на радость нам дано. Приезжайте – порадуйтесь!

33

«Мой» Рим Больше всего я люблю гулять по Риму рано утром, часов этак между 7 и 9, либо под дождём, когда он льёт, не переставая, без разницы: утром, днём или вечером. Предпочтительно, кроме того, – поздей осенью или ранней весной, когда временно иссякают толпы приезжих, а местные обитатели ещё не начинали (либо, на­оборот, уже завершили) свои ежедневные дела-обязанности. Вот тогда только и можно увидеть город таким, каким он, в предалах центральных кварталов, конечно, открывался взору наших пред­ шественников 100, 200 и даже 300 лет назад. Ломать старое и строить новое в границах исторической за­стройки стали прекращать ещё в первой половине XVIII века: и первое, что оградили от дальнейших разрушений, был ве­ликий римский Колизей, символ Вечного города. Окончательно же историческую застройку законсервировали сразу после завершения Второй мировой войны. С тех пор что сохранилось, то и имеем и лицезреем сегодня. А осталось, между прочим, не так уж и мало. Если вести речь о «первом», античном, Риме, то такого количества материальных следов той эпохи не сохранилось ни в одном городе мира. Вторая «массовая» застройка пришлась, главным образом, на период позднего Возрождения и эпохи Барокко: архитектура этого времени и определяет доныне облик центральных кварталов Рима. Но какие бы строения ни возникали тогда, практически все они как грибы вырастали на фундаментах, остатках или просто в стенах сооружений Вечного, античного, Рима. Где-то эта структура являет себя открыто (порой её и не пытались скрыть, а порой обнажали нарочито, особенно в последне десятилетия это стало модно: смотрите, мол, в каких древних стенах мы живём или трудимся!), где-то надо спуститься в подвальные или полуподвальные поме­ щения, чтобы наглядно в этом убедиться. Не стану приводить наиболее очевидные и всем известные при­ меры, ограничусь лишь напоминанием о городских стенах конца III века, обширные участки которых, пусть в многократно пере­ строенных модификациях, видны на всём протяжении их когда-то почти двадцатикилометрового периметра. Внутри этого периметра на левом берегу Тибра (по ширине уступающего не только питерской Неве, но и гораздо более скромной 34

Москва-реке) и находится в наши дни подавляющая часть досто­ примечательностей Рима. Так что избежать заполненных людьми улиц и площадей на этом пространстве, кроме как в упомянутые выше часы и дни (да ещё с учётом названных погодных условий), реально не представляется возможным. А посему, вне зависимости от складывающихся обстоятельств, обозначу всё же несколько наиболее любезных мне «объектов» Веч­ного города, в которых уже неразрывно сплелись эпохи, стили, имена, факты и предания, где есть на что обратить внимание и полюбоваться (снаружи или изнутри), а также найдётся, о чём поразмыслить, что вспомнить или даже чем «поживиться». Пройтись, а вернее, побродить по сплетениям узких улочек, порой расширяющихся до миниатюрных (главным образом) площадей, сегодня представляется возможным лишь в пределах нескольких районов центрального Рима. Выбирать следует кварталы вокруг таких площадей, как Навона (Piazza Navona) и Кампо деи Фьори (Campo dei Fiori), право- и левобережные застройки улиц Кавур (via Cavour) и Корсо Витторио (Corso Vittorio Emanuele), кроме того, можно переправиться и на другую сторону реки: в живописный район Трастевере (Trastevere), единственную компактную застройку на правом берегу, история которой восходит к античным временам. Все они вполне соответствуют высказанным выше суждениям об архитектурном облике исторического центра: и глаз порадуют, и обеспечат приятное и полезное знакомство с заведениями, в которых представляется прекрасная возможность отведать местных образцов «вкусной и здоровой пищи», запивая таковые не менее тради­ционными напитками на любой вкус. И вот отсюда, согласен, поподробнее. Для начала не станем пересекать Тибр и ограничимся пло­ щадями, вокруг которых сгруппированы здания и кварталы трёх после­довательно сменявших друг друга исторических эпох: Средневековья, Возрождения и Барокко. Первая наиболее, пожалуй, откровенно являет своё лицо на площади Кампо деи Фьори (Campo dei Fiori), на которой располагался главный городской рынок того времени и также горели костры инквизиции: на них, как известно, сжигали нераскаявшихся еретиков. Последнего сожгли там в 1600 году, и стал им небезызвестный учёный и маг Джордано Бруно, памятник которому (с конца позапрошлого века) стоит 35

в центре площади. А вокруг неё целая сеть узких, кривоватых, но очень живописных улочек, в которых сосредотачивалась значительная часть населения средневекового города, численность которого в течение столетий не превышала 40-50 тысяч – и это после имперских-то времён, когда количество жителей Рима явно зашкаливало за миллион! Следующая историческая эпоха, Возрождение, запечатлела своё присутствие в архитектуре Рима с удивительным изяществом и вкусом – по крайней мере, на мой вкус (прошу прощения за неволь­ную тавтологию) – на соседней площади Фарнезе (Piazza Farnese). Это воистину «дворцовая площадь»: почти все здания на ней дворцы, над сооружением главного из которых – Дворцом Фарнезе (Palazzo Farnese) трудились выдающиеся мастера XVI века: Сангалло-млад­ший, Микеланжело и Виньола. А своды центрального зала (на уров­не бельэтажа) расписал превосходнейший маньерист и один из родоначальников итальянского Барокко – Ганнибал Караччи (пото­лочные фрески частично видны снаружи, когда зал освещён в ве­чернее время). Сегодня здесь размещается посольство Франции (по крайней мере, до середины 30-х годов, когда закончится 100-летний срок аренды по договору, заключённому ещё в эпоху Муссолини). Чтобы увидеть жемчужину римского Барокко, площадь На­ вона, пересечём уже упоминавшуюся улицу Корсо Витторио. Площадь Навона создавали совместными «усилиями» самые именитые архитекторы той поры: Джанлоренцо Бернини и его не менее гениальный ученик-подмастерье Франческо Борромини. Тут обращает на себя внимание, прежде всего, монументальный Палаццо семьи Памфили (Palazzo Pamphili) и церковь святой Агнии (Chiesa di Sant, Agnese), отли­чи­тельной чертой которой является изящно вогнутый парадный фасад. К тому же Навона – единственная столичная площадь с тре­мя фонтанами, главный из которых, Фонтан Четырёх рек, тво­рение Бернини, являет собой столь характерную для эпохи комбинацию символов и аллегорий на основе доступных тогда знаний. Площади сформировали и окружающую их застройку: если вокруг Кампо деи Фьори (дома на самой площади и в её окрестностях выстраивались на руинах и за счёт руин гигантского античного 36

театра, построенного ещё в середине I века до н.э. великим римским полководцем Помпеем) обитало население без особого разбора на социальные страты, то здания на Навоне и других площадях той же эпохи – главным образом, дворцы феодальной (вернее, бывшей) знати, переместившейся во времена Ренессанса из своих загородных замков-крепостей в городские палаццо: времена и вкусы из­ме­нялись, архитектура и искусство шли в ногу с ними, а чаще опережали их. Причём дворцы и церкви на Навоне возводились в XVII веке также на античных остатках: то были трибуны Стадиона Домициана (спортивного легкоатлетического комплекса, рассчитанного на 30 тысяч зрителей). Результат – незабываемое зрелище величественного архитектурного ансамбля, воплотившего характернейшие черты одного из самых противоречивых и впечатляющих художественных стилей в истории мирового искусства. Есть ещё одна деталь, характерная для римских зданий. На одной из улиц, выходящих на уже упоминавшуюся Кампо деи Фьори, я много лет назад снимал квартиру: via dei Giubbonari, хоть и не может похвастаться дворцами, но всё же располагается в зоне древней застройки, поэтому при капитальном ремонте столь па­мятного мне дома обнаружился античный фундамент, а в поме­щениях первого этажа кое-где расчистили фрески XVII века. И не удивительно: ведь все здания, которые теснятся вокруг этих пло­щадей, последовательно возводились на месте, где в эпоху античности стоял гигантский культурный комплекс (если выразиться совре­менным языком), так называемый Театр Помпея (самый вме­стительный театр города, рассчитанный примерно на 18 000 мест), а по соседству с ним располагались «подсобные» строения: храмы, помещения для собраний, развлечений и прочих социальных, ком­мерческих и интеллектуальных занятий и функций. Вот на нём и из него впоследствии строились здешние дома, церкви, дворцы. Во многих из них и сегодня видны материальные доказательства этого строительства: стены, арки, колонны и полы. Иногда целые участки античных стен со всей очевидностью проступают за фасадными наслоениями в самой гуще средневековой застройки: стоит лишь зайти в переулки на задах Кампо деи Фьори и выйти на крохотную Piazza Satiri, как взгляду откроется вогнутый фасад многоэтажнного здания, пред­ ставляющего собой часть внутреннего овала стен Театра Помпея.

37

Там и сегодня размещается театр, название которого отразилось в названии только что упомянутой площади: Театр сатиров. Здесь же расположился офис профсоюза театральных бутафоров (замечу в скобках, что слово «бутафор» – из итальянского «buttafuori», что значит «вышибала»: вполне театральная профессия, не правда ли?). Однако, вернёмся к более значимым достопримечательностям. Остатки античных зданий и сооружений, а порой целые участки улиц, то есть тот древний полис, который служит своеобразным «фунда­ментом» современному городу, – сначала достаточно хаотично, а в последние годы вполне целенаправленно, стали вскрывать, чистить и открывать для посещения всех желающих. Таким образом, возни­кает ощущение почти реального «провала» в иное временное «про­странство». Так, к примеру, под небольшим кинотеатром «Trevi» (где, кстати, иногда можно посмотреть рос­ сийские фильмы), что в двух шагах от одноимённой и куда более именитой римской досто­примечательности – прославленного фонтана, несколько лет назад открыли-отрыли остатки квартала II века, среди которых видны опоры акведука Девы, по которому текла в Рим самая вкусная вода. Кстати, она до сих пор питает и сам фонтан Треви, и другие знаменитые фонтаны в центре города (в том числе у Испанской лестницы и на площади Навона), обладая при этом уникальными вкусовыми качествами. Неподалёку, в начале центральной улицы Корсо, прямо под церковью Santa Maria in Lata (Via del Corso, 306), стоящей здесь с конца VII в., прекрасно сохранилось несколько помещений древне­ римского дома, отмеченного пребыванием великого христианского святого, «апостола язычников» Павла. В ходе раскопок на стенах обнаружены фрески VII-VIII в.в. Спуститься туда можно прямо из-под портика храма. Не менее впечатляют и те античные здания, что видны снаружи: вернее, то, во что реально в последующие эпохи были встроены но­ вые помещения. Обогните справа Капитолийский холм и пройдите пару сотен метров по Via del Teatro Marcello и увидите ещё один, на сей раз реальный, античный театр (времён правления императора Августа), верхний ярус которого – при сохранившихся двух нижних – с эпохи Возрождения заменён двухэтажным дворцом, которым последовательно владели несколько аристократических семейств Рима. Потомки последних хозяев, Орсини (одного из 38

самых мо­гущественных феодальных кланов, господствовавшего в городе в Средние века), лишь недавно продали этот уникальный пентхаус. А внизу, у самого входа на театральную арену, каждое лето звучит классическая музыка: тут выступают участники одного из мно­гочисленных музыкальных фестивалей, на которые так щедр летний Рим. Чуть дальше по той же улице, под номером 46, стоит барочное здание церкви святителя Николая Чудотворца, внешние стены ко­торой, и это видно невооружённым глазом, встроены прямо в остатки античных строений II-III веков до нашей эры: как полагают, на этом месте находились святилища языческих бо­жеств Юноны, Януса и Сперанцы. А теперь о том, где поесть и выпить поблизости от описанных достопримечательностей. В зоне Кампо деи Фьори я бы посоветовал ресторан (укрывшийся на соседней с ней крошечной площади Piazza del Biscione, 93) под названием «Da Pancrazio», тем более, что встроен он прямо в руины того самого Театра Помпея, о котором шла речь выше; на Фарнезе же можно поесть-попить (да ещё любуясь на саму площадь) в не­ большой траттории (римский аналог термина «ресторан») «Er Galletto» (что на римском диалекте означает «петух»). Оба заведения семейного владения-управления, что и гарантирует до сих пор при­­личное качество блюд и напитков. В непосредственной близости от площади Навона (на улице Via della Rotonda 7-8-9) расположен уютный семейный ресторанчик «У трёх друзей» (Dai 3 Amici) – в нём блюда традиционной римской кухни сдобрены привкусом южной кулинарии: сказываются при­ страстия хозяина-калабрийца. Вкусно и на удивление недорого, хотя ресторан стоит прямо «на задах» великого Пантеона, в сердце туристических центральных кварталов. Тем и уникален. Вообще и на Кампо деи Фьори, и на Навоне, и вокруг Пантеона, как и вокруг других достопримечательностей – целый веер соблаз­ нительных мест, манящих ароматными запахами либо голосами и жестами приветливых официантов. Однако многие из этих заведений рас­считаны, главным образом, на иностранных туристов, и выбрать из их числа те, – довольно уже немногочисленные, – куда ходят сами местные жители, приезжему люду очень не просто. Так что если у кого не сложится воспользоваться моими «наводками», 39

то всё же есть и пить лучше где-нибудь в улочках и переулочках вокруг этих площадей: там по-прежнему немало мест, посещаемых с той же целью самими рим­лянами, а это какая-никакая, но гарантия качества. Да, чуть не забыл. Неподалёку от площади Фарнезе недавно был мной опробован ресторан «Assunta Madre», что на улице Via Giulia под номером 14. Изысканная и качественная кухня (что тра­диционные, римские, что, так сказать, блюда инвариантные – плоды фантазии и мастерства тамошнего шеф-повара) способна удовлетворить вкусы любого гурмана. Кстати, сама Via Giulia – ред­ чайший образец возрожденческой планировки: она пряма, как стрела (что было редкостью в римской застройке даже в тот период), и за­полнена, в основном, дворцами римской церковной знати, пос­ кольку выводит прямо к Папской резиденции на противоположном берегу Тибра. Но туда, если сложится, – в следующий раз. Рим

40

Светлана Шалимова

Мой Париж Грея пальцы горячим каштаном, на бульваре стою Капуцинов... Клод Моне, Вы мне его обещали в прошлой жизни, на волшебной картине... Через нежную дымку платанов я в Париж влюбилась, как в человека... Ах, как долго невзаимности драма длилась эта... Почти полвека... Вот стою... Не весенняя дымка... Позолота осени. Тоже красиво... И любовь моя не менее пылка... И свидание, наконец, как просила... Только мчатся «порше», «мерседесы» там, где грезились таксомоторы, за рулём эмигранты – “экс”ы – русские офицеры парижские шофёры... И когда в двухэтажном автобусе я проеду мимо Триумфальной Арки – для меня это не истории вопросы, а название романа Ремарка... А вечером, на бульваре Монпарнас, напротив “Куполя”, где писалась “Фиеста” –

41

Эрнест Хемингуэй, я услышу Вас – будто я на тонкой связи с вами, как невеста... Но наутро опомнюсь у подножия Нотр-Дам, где химеры скалятся свысока, страшные... Виктор Гюго! Увы, я признаюсь Вам: Все мы только гости Парижа Вашего...

один день в Риме Мир – Рим самый точный лаконичный палиндром из всех что знаю мужские слова ............................... не женщина вскормила волчица ей и памятник остальные божественной мужской красоте ...................................................... замок Святого Ангела окаменевшая круглая слеза Адриана по мальчику Антиною из базилики императоров в папское убежище цитадель целибата История по-своему логична разместит потом под его сводами тюрьму каменные мешки мужского одиночества теперь здесь музей прихватите с собой на экскурсию 42

томик Фрейда будет занятно ............................................... тот же день Ватиканские музеи мраморная роскошь коллекции скульптур на десять тщательно вылизанных обнаженных мужских тел один изуродованный торс античной Венеры начинаю понимать феминисток ..................................................... вечер томно – элегантные витрины бутиков Via Condotti на десять мужских один для женщин впрочем пропорция чуть улучшается в соседних переулках за счет китайских магазинчиков “вечный город”...: отдаю должное незыблемой последовательности от Адриана к Армани оставим ханжам мысль об одинаковой ориентации обратим внимание на имена оба начинаются с первой буквы алфавита ................................................. ночью в номере римского отеля просыпаюсь от мощного городского гула “гул Времени...” сонно думаю 43

вдруг бросает в жар на замке Св. Ангела парит Архангел Михаил такой же только черный стоит на майдане Независимости в Киеве теперь это евромайдан “вот оно...” в ужасе думаю даю себе обещание: завтра буду смотреть только соборы Святой Марии засыпаю с молитвой к Божьей Матери

44

Элла Опальная

ЗАМЕТКИ СТАРОЖИЛА 1. «Еду дальше, вижу мост» Представляете, какой ужас – целых двадцать лет живу в Германии! И всё в одном городе – Дортмунде! И даже в единственном – уникальном и неповторимом – районе Хёрде. Многие из «нашего брата», русскоязычных, здесь теперь обретаются. Да это и не удивительно: русский магазин рядом, метро – до центра рукой подать. А ведь не всегда так было. Вспоминаю то время, когда никакой «метрошки» не ходило, а по злополучному мосту ходил трамвай – это была его конечная остановка. Почему злополучному? Сейчас объясню. Тут история одна вышла... До сих пор даже не ве­рится, что и у капиталистов на старуху проруха случиться может. Но вы не сомневайтесь, рассказ мой чистая правда. Так вот, когда убрали последние рельсы, решили мост изу­кра­ сить, по-русски говоря, из дерьма сделать конфетку. (Не знали они, бедные немцы, как наш великий поэт Маяковский брякнул однажды: «Что такое мост? Приспособление для простуд».) Большой проект был изобретен, важные архитекторы и скульпторы в нем участие приняли, городские власти на пару миллионов рас­щедрились – и пошло, поехало! Какие-то бетонные плиты с вывесками пос­тавили, всё решетками загородили, проходившие мимо граждане удивлялись и гадали, что это такое. Некоторые находили сходство – почти прямое – с кладбищем. И вот уже замерещился день открытия. Изнывали все в пред­ вкушении праздника. Тут уже и бульдозеры понаехали, землю в углубления могильные ссыпать начали. И газетки подоспели с объяс­нениями, дескать, осталось только цветочки высадить, которые бу­дут на разных уровнях расти, – просто китайский сад!

45

И вдруг – стоп, машина! Замерло всё. Но не до рассвета. А и после того. Как по нашему говорится, «и тишина». Но не надолго – пока на решетках листовки не повесили. И что же мы, изумленные, в них прочли? Оказывается, накладка вышла: в последнюю минуту кто-то сделал новый расчет, из коего следовало, что ежели на зем­ лицу с цветочными клумбами будет поливать дождь или там снег пойдет, то мост не выдержит такой тяжести и начнет рушиться. Хоть и не потому, что все – в ногу. Вот такой пассаж! А теперь подсчитайте, что почти полсуммы, истраченной на осуществление грандиозного (по глупости) проекта, пришлось выложить еще на демонтаж дурацкого сооружения. Вот тебе и хваленный немецкий «Ordnung». И с тех пор немцы, да и мы все, вновь приехавшие, ходим по простому мосту без всяких изысков. Если бы знали они, опять же, нашего поэта Маяковского наизусть (а они и своих-то не знают), то могли бы и процитировать скромненько: «Мы ничьей башки мостами не морочим».

2. «Чтобы часы не показывали время, а чтоб время четко двигало часы» Лет десять назад как удобно-то было! Это я опять про жизнь в Хёрдекском, то бишь Кларенбергском раю. Выйдешь, бывало, на балкон, а на сберкассе высоченные огромные часы крутятся – во все стороны стрелки видать. И точное время показывают. Культурно! И никаких настенных часов не надо. Многие из наших их с собой не привезли (тяжелёхонькие!), а немецкую денежку ой как жаль было тратить. Помню я, как эту часовую махину устанавливали, какую чудотехнику к дому пригнали. Взрослые и дети с открытыми ртами долго стояли и, запрокинув головы, смотрели, как гигантский шар, в котором больше тонны весу, был наконец-то надежно закреплен. Ура! По вечерам цифры нежно светились. И каждый был спокоен, ибо немцы любят точность. А тут время! Русские говорят «время – деньги» а у немцев то же самое «Die Zeit ist Geld». И слово это «Geld» прямо на крыше высотки сберкассы сияет. В сочетании, правда, с другими немецкими словами: «Wenn es ums Geld geht», 46

что в переводе значит: «Если речь о деньгах» или по-нашему: «Всё дело в деньгах». Всё вокруг них, проклятых, крутится! Но вот часы крутиться вдруг отчего-то перестали. И точное время тоже больше не показывали. А чтобы их починить, деньги, очевидно, нужны были немалые, таких, наверное, не то что в «дылде»-сберкассе, но и во всем Дортмунде не нашлось. И в один прекрасный день было решено часы снять. Опять пригнали чудо-технику, опять их с большой предосторожностью (но уже без помпы) с небес на землю опустили. Снова в газетах подробно сие событие осветили. Да, таков бесславный конец пре­ красных часов, и прямо накануне нового века! Пришлось всем раскошеливаться, идти покупать часы настенные или же настольные. Они денег стоят. А за деньгами – опять же в сберкассу. Так что всё правильно: время – деньги, или, как в рек­ ламе, «всё дело в деньгах»!

47

Эдуард Вирапян

ХВАЛЕБНОЕ И ПРОКЛЯТОЕ СЛОВО ПУТЕШЕСТВИЮ Cамый короткий вестерн

Зимой 1897 года близ небольшого городка одного из североаме­ риканских штатов банда, грабившая почтовые поезда и не только их, но и всех пассажиров с деньгами, решила выбрать нового главаря вместо прежнего, убитого в последней переделке. Съехавшиеся по такому поводу все члены банды должны были выслушать каждого, кто претендовал на его место. Согласно принятому у них закону, тому, чья речь покажется всем наиболее убедительной, собравшиеся и отдадут предпочтение. Когда настала очередь держать речь одноглазому, потерявшему глаз при ограблении поезда, что не мешало ему и с одним глазом попадать в цель не хуже, чем с двумя, он сказал: – Прежде чем взять в руки оружие и добывать им средства на жизнь, я много путешествовал по нашей стране. Как-то придя в очередной город, я увидел на площади человека, окруженного со всех сторон толпой. Собравшиеся слушали, как он жаловался им, что потерял дорогу во времени, и просил помочь найти ее. Я пробрался к нему сквозь толпу и спросил: – Зачем это тебе надо? Тот ответил: – Чтоб выбраться отсюда и забыть дорогу сюда, иначе опять окажусь здесь и уже не выберусь никогда. Я не согласился с ним: – Не утверждай того, чего еще не было.

– Кто ты? – захотел узнать он.

– Твой слушатель, – пояснил я.

48

– Скажи, чем вызван твой интерес ко мне?

– Отчего не сказать, может, мое мнение в чем-то тебе поможет, – решил я.

– А если не поможет? – произнес он многозначительно.

– На нет и суда нет, – ответил я резко, но реакции на мои слова не последовало. Собравшиеся стали расходиться. Когда кроме нас двоих никого не осталось, он предложил: – Пойдем со мной, я поведу тебя туда, где ты увидишь такое, чего не ждал. Разве тебе это не интересно?

– Мне все интересно, чего я не знал или чего я не ждал, – со­ гласился я. – Куда пойдем?

– Куда дороги приведут, – не стал уточнять он. Я последовал его примеру: не стал уточнять маршрут. И мы пошли. Постепенно к этому человеку начало возвращаться время. В такие минуты он вспоминал, кем был до потери времени. Оказалось, что он был тогда главарем банды, грабившей на железной дороге всех перевозивших деньги. Наш путь сопровождался его уро­­ ками как организовывать такие ограбления, до тех пор, пока уроков уже не накопилось достаточно, чтобы применить полученный опыт. Вообще, этот человек научил меня многому: как влюблять в себя желанных и неприступных женщин, как метко стрелять, как знать лошадь лучше любой вещи в мире, чтоб держаться на ней так, будто ею правит рука бога, и как, наконец, попробовать себя в работе на месте главаря банды, что, по его мнению, было мне весьма подходящим. Меня не сразу увлекли последние его слова, ибо я никогда не поддавался авантюрным предложениям, правда, не имея в себе черт авантюриста, я не принял бы и его предложения пойти с ним. В первом нашем ограблении, организованном им, он прикрывал меня. Потом из этого нашего нападения он вывел правило: «Очень трудно уйти от погони с награбленным, однако куда труднее бросить награбленное и попытаться спастись налегке, что дает больше шан­сов уйти из погони. Опыт нашего ремесла рождается в первом случае; вто­рой случай, когда больше шансов уцелеть, опыта не прибавляет, ибо здесь нет правил, которые мы себе выбираем». Эти слова одноглазого так понравились всем членам банды, что стали их новым девизом, а его избрали но­вым главарем.

49

Одноглазый оставался главарем банды 1007 дней, на 1008 день он попал в ловушку, спасения из которой не было. Кто-то передал шерифу анонимную записку, в которой сообщалось, что одноглазый раз в месяц встречается с женой судьи, очень привлекательной на вид, в одном из местных домов для осуществления своих сексуальных фантазий, о чем судье известно, но страх перед одноглазым не дает ему покончить с этим безобразием, выгнав жену или по­требовав от неё прекратить свидания. Шериф поручил ус­тановить за домом тайную слежку, чтобы выяснить, правда ли на­писана в анонимном донесении, или оно дело рук кого-то, кто из мести задумал опозорить судью. Наконец одноглазый возник возле дома. Когда он вошел в дом, люди шерифа окружили его и предложили ему сдаться. Но он решил отстреливаться до конца, перед этим крикнув шерифу: – Твоя взяла! Как ты назовешь свою удачу?

– Пока не знаю. – И шериф задал свой вопрос: – А как ты назовешь твой захват?

– Ты меня еще не схватил, – отвечал одноглазый. – Мертвый я – поражение для тебя, а живым я тебе не дамся.

– Ну, тогда тебе и придумывать название этой схватке, раз ты на­рисовал её конец, – был ответ шерифа. Одноглазый выстрелил в шерифа, но не попал. Тот тоже выс­ трелил, пуля влетела в зеркало, вдребезги разнеся его. Одноглазый больше не мог видеть в нем своего отражения, и поэтому не мог оценить, остались ли у него еще силы на то, что он пообещал шерифу. Тогда вдруг он обратился к шерифу со следующими словами: – Путешествуя, я познакомился с тем, кто ввел меня в мое ремесло, он взял меня с собой и многому научил. Но мы расстались, так как в одном из наших совместных путешествий его сразила пуля гнавшихся за нами, а он не захотел бросить награбленное. Если у тебя хватит смелости подойти ко мне, поскольку сам я подойти к тебе не могу из-за тяжелой раны, я назову тебе название нашей схватке, о чем ты меня спросил. Шериф не тронулся с места: слишком велик был риск попасть в ловушку. Однако ему не терпелось убедиться в своей победе, поэтому он все же решился принять предложение одноглазого.

50

Он вошел, держа наготове оружие. Жена судьи сидела на полу, спиной упираясь в стену, потупив лицо, и вздрагивала, как перед казнью. Одноглазый истекал кровью. Собрав последние силы, он произнес: – Ты спрашивал название, запомни его – «Хвалебное и проклятое слово путешествию».

– Что это значит? – не понял шериф.

– Во всем плохом должно иметь место и хорошее, иначе хорошее не останется хорошим, а плохое – плохим, – ответил одноглазый и ис­пустил дух. Но шериф успел одобрительно улыбнуться ему.

51

Эва Касански

ПУТЕШЕСТВИЕ ВОКРУГ ПОЛОВИНЫ МИРА Впечатления Мексика Оахака В Монте-Альбане, в покинутом сапотеками городе, Я встретила старого джентельмена, продавца сувениров Родриго. Он был настолько стар и немощен, что не мог догнать туристов. У него я и купила отрубленную голову. И оставила ее в Нью-Йорке, в шкафу квартиры на Брайтон-Бич. Сан-Кристобаль де-ла-Казас Этот город в штате Чиапас стал моим домом. Я живу в нем, И когда путешествую по миру, И когда случайно заезжаю в дальние страны. Сначала я искала похожие города в Южной Америке, А затем поселилась в нем навсегда. На улице Белисарио Домингес. Гватемала В Гватемала-сити такие тесные автобусы, Что когда ты хочешь выйти и протискиваешься к двери, Все стоящие на твоем пути превращаются в бабочек, стрекоз и в улыбки, Чтобы только не мешать твоему движению. Гондурас Тегусигальпа, прости, мы не встретились. Я спешила в Никарагуа, где меня ждал Ленин За Мир Флорес.

52

Мы должны были пересечься на вокзале – Я приезжала в Манагуа, а он уезжал в Коста-Рику. С тех пор я мечтаю вернуться к твоему берегу, Тегусигальпа. И адрес твой я написала на своих ступнях. Чили Я говорю entrez и открываю дверь. И вижу, что ошиблась пространством и Стою среди ветров Вальпараисо, На улице имени храброго Лаутаро. Конкистадоры отрубили ему голову И выставили на обозрение в Сантьяго. Чилийские крыши такие же, как пустыня, – Не встретить здесь ни одного человека, Лишь древняя птица мапучей не сводит с тебя глаз. Аргентина Буэнос-Айрес Я столкнулась с тобой на берегу Атлантического океана, Хотя у океана нет берегов. Ты смотрел в небо, откуда упала твоя мать.

10 лет назад, Когда ты открыл дверь этой старой леди, Ты еще не знал, что через секунду, Не взяв ничего, навсегда покинешь этот дом. Она сказала: «Здравствуй, мой мальчик, я твоя бабушка». Ты изменил свое имя. Когда ты был еще в чреве, в 1976, к власти пришла банда генерала Виделы. Как же часто у власти оказываются маньяки-убийцы! Они дождались, когда ты появишься на свет, И сбросили твою мать в океан с вертолета, А тебя отдали в семью одного из палачей. Потом ты приехал ко мне в Колумбию, В небольшую деревню Рио Дон Диего. Мы сидели в шезлонгах над обрывом быстрой реки. Я увидела, как по воде плывет одинокая лодка и 53

Слишком близко подошла к краю. Ты схватил меня за руку и сказал: Я так боюсь, что ты тоже упадешь в море. Филиппины Возница тук-тука в Маниле преследовал меня, Пока я не согласилась поехать в старую крепость Интрамурос, Где в колониальные времена жили испанцы. Внутри Стен, а именно так переводится это испанское название, Я встретила тень моей испанской подруги Кончиты, С которой познакомилась в хостеле Гонконга, И которая так быстро скакала по миру, Что даже за ней ее тень не могла угнаться. И пока мы бродили по улицам, повсюду тень встречала Еле видимые тени конкистадоров и погибших китайских пиратов. А тень основателя города Лопеса де Легаспи Следовала за нами по пятам, Пока мы не разрешили ей стать нашим спутником. Мы сняли номер в гостинице на одну персону. Тени сказали, что не привыкли считать себя человеком И вообще спать на кроватях и в отелях, И примостились на стенах среди картин. Утром они поднялись с восходом солнца. Нам еще нужно переплыть океан, сказали, И умчались догонять Кончиту, Которая скакала где-то в Гватемале. Я вышла из отеля вслед за ними, Там меня уже ждал мой возница. Камбоджа На границе Камбоджи пограничники вымогают у туристов деньги. Показывают фиктивную бумажку, Что виза стоит тридцать долларов, а не двадцать. Собирают мзду в свои собственные карманы. Потому никто не ездит в Камбоджу через сухопутную границу. И уже пограничники готовят фиктивный приказ о повышении стоимости визы для заблудившихся туристов.

54

Тайланд С тех пор как на Празднике Плывущих Лодочек в Тайланде Я вызволила из плена лягушку и отправила в плавание, Слух обо мне долетел и до их лягушачьего царства, И они приставили ко мне стражей. Среди них есть совсем дети, которые любят поговорить и посидеть В темноте на моих коленях. Иногда им так страшно, что они просятся в мою постель, И тогда, засыпая, я попадаю в их сон. Сны лягушек похожи на туманный день, Где ты слышишь только голоса. Теперь они просят согреть их холодное тело. Индия Гоа Когда приезжаешь в Васко-да-Гама, Где на остановке тебя ждет ночь, И чтобы погулять в темном городе, придумываешь, что не можешь найти ночлег. И встречаешь сердобольную женщину, Которая не знает английского, но ты понимаешь, Что она говорит об опасности. Ее, видно, страшат уснувшие дома И громко разговаривающие улицы. И встречаешь мальчика на мотоцикле, Который подвозит тебя в отель, спрятанный в закоулках. Он мечтает о сексе с белой женщиной, а я – о сне. Однако, в Индии поспать невозможно, Потому что, как мне сказал один человек: «Мы, индусы, любим поболтать, Особенно ночью и утром, и днем, и вечером». Нью-Дели Идешь в толпе людей, коров, повозок, тук-туков и машин. И внезапно один из быков узнает меня. Может, раньше я была злой пастушкой и хлестала его кнутом. И кто-то спасает меня от его острых рогов-ножей.

55

Карнатака Не получилось остановиться у самого моря, На пляже Ом, на родине Бога Шивы, И теперь меня баюкают голоса В самом центре Гокарны, у храма Маха Ганапати. Либо щебетание паломников со всего света, Либо разговоры постояльцев. Ведь индусы просыпаются дважды в сутки, Сначала утром, а затем в полночь. Форт Кабо де Рама. Гоа Ночевать где-то в темноте, Предположительно возле Аравийского моря В грязной гостинице, Возле зарослей с дикими обезьянами. Они будут стучаться к тебе в окно И гостеприимно приносить еду. Казахстан Здесь я жила два месяца В уютных домах: 5 дней у Актолкын в Чимкенте, 7 дней у Батырбека в деревне без названия И месяц в доме Гаухар в Кызыл-орде. Я ждала, когда в Россию придет тепло. Но из России сбежало и лето. ………………………………… Я люблю листать старую карту половины мира В ней отмечен замок царя слонов, и тигровые заросли, И река времен, и carrefour солнц, и страна зеркал, И клич кораблей: – Ты придешь? Ты придешь? Ты еще можешь нас догнать.

56

Роза Хуснутдинова

ПУТЕШЕСТВИЕ ВОЗДУШНОГО ШАРИКА ЧЕРЕЗ ЕВРОПУ

Мама и Папа звали Мишу Ми. Они были музыкантами, и когда на третьем году их семейной жизни родился мальчик, они назвали его как третью ноту октавы – Ми. Бабушка Миши не раз говорила, что хорошо бы у Ми появилась сестрёнка Фа (Фая), или СОЛЬ (Ассоль, Сольвейг) или Ля (Ляля), если братишка – можно Си (Симон). Но родители отвечали, что им достаточно одного Ми. Они были очень занятые люди. Папа всё время играл на фор­ тепиано в концертных залах и дома, а если не играл – проигрывал в уме бесчисленные рондо, скерцо, этюды, сонаты и целые концерты для фортепиано с оркестром. Мама перелистывала ноты на концертах, а дома подносила Папе освежительные напитки и соки, чистила щёточкой его концертный фрак, смахивала пыль с бесчисленных нот, разбросанных по всей квартире и заставляла Мишу глотать витаминки, даже если он уже лежал в кроватке и засыпал. С Папой Мама разговаривала так: она спрашивала его, не забыл ли он про си-бемоль в третьей части завтрашнего концерта? Папа отвечал, что он никогда ничего не забывает и спрашивал Маму, зачем она поставила на фортепиано вазу с цветами? Теперь ему не виден узор на обоях, глядя на который он легко преодолевал труднейший пассаж во второй части концерта, на котором “сам чёрт ногу сломит!” Мама просила Папу не чертыхаться, переставляла вазу с цветами подальше и спрашивала Папу, не забыл ли он про аллегро в финале концерта?

57

Нельзя сказать, что родители не баловали Мишу. У него было много игрушек. Заводные автомобильчики, плюшевый заяц, ком­ пьютер, который, если нажать на нужную кнопку, мог сообщить, какая погода в любой части света, каков курс американ­ского доллара, немецкой марки, японской иены. У родителей был другой компьютер – музыкальный. Стоило пропеть перед этим компьютером несколько нот, как он тут же сообщал, из какого произведения известного композитора – оперы, балета, симфонии – эти ноты. Папа даже перестал включать его. Однажды он зевнул, и ком­ пьютер тут же сообщил, из какого концерта для фортепиано эти звуки. Любимой игрушкой Миши, его настоящим другом был Воз­ душный Шарик. Как-то Миша подобрал его на улице, помыл, надул, нарисовал на нём глаза, нос, рот – получилась такая смешная симпатичная мордочка! Миша полюбил Шарик и почти не расставался с ним. Вместе с ним учил уроки, заучивал стихи и таблицу умножения, играл с ним во дворе. Если во время прогулки шёл дождь – закрывал своим зонтиком. Если Шарик взлетал высоко и запутывался в ветвях, Миша лез на дерево и высвобождал друга. Когда Миша был в школе, Шарик выскальзывал из дома и гулял один. Медленно летел он вдоль сквера, обсаженного липами, тополями, сопровождаемый воробьями, как король свитой. Как-то пролетел рядом с соломенной шляпкой, слетевшей с го­ ловы девочки. Однажды он встретился с белым одуванчиком, летевшим навстречу. Они остановились и побеседовали немножко, поговорили о погоде, и вдруг посреди фразы одуванчик вздохнул и рассеялся, будто его и не было. Случалось, Шарик попадал в переделки. Однажды поздним ве­­чером он выскользнул из окна, поднялся в тихое тёмное небо и закружился. И вдруг вокруг что-то взорвалось, затрещало, замер­ цало, вспыхнули огненные цветы. Испуганный Шарик спустился поскорей вниз, впорхнул в своё окно. Миша стоял у окна и весело смотрел в небо.

58

– Чего ты испугался? – сказал он Шарику. – Это же фейерверк! Праздничный салют! Наступило лето, и пришла пора отправляться на концертные гас­троли за границу. Как всегда, сообщили об этом в последнюю минуту, собираться в дорогу надо было очень быстро. Мама стала лихорадочно упаковывать в чемоданы одежду, ноты, папин концертный фрак, своё платье с блёстками, Мишины рубашки, курточки и, конечно же, коробочки с витаминками.

– Мам, можно я возьму с собой Шарик?– спросил Миша.

– Ни в коем случае! – ответила Мама. – Такси уже внизу, выходим.

– А куда мы сейчас поедем? – спросил Миша.

– На Белорусский вокзал. Миша подбежал к своему другу, отвязал его от глобуса и шепнул: “На Белорусский вокзал!” И когда такси с Мишей и его родителями тронулось с места и через всю Москву, сворачивая то влево, то вправо, помчалось к Белорусскому вокзалу, Шарик не медля вылетел из форточки и кратчайшим путём, никуда не сворачивая, полетел в том же направлении. Два раза задержался в пути: когда чуть не столкнулся с Вороной, несущей в зубах полбатона, а второй раз – засмотрелся на зо­ лотистый шарик, который несла в руке девочка. Синий, отливающий перламутром поезд уже отходил от перрона Белорусского вокзала, провожающие уже перестали махать руками, платками, цветами вслед отъезжающим, когда Шарик влетел на пустынный перрон, увидел последний вагон и “поддал” – обгоняя ветер, полетел вдоль состава, заглядывая во все купе. В одном из них увидел Мишу, прильнувшего к окну.

– Где ты был? – сердито спросил Миша. – Почему опоздал? Но потом смягчился и сказал: – Ладно уж, полезай на верхнюю полку, и чтоб тебя не видно было! Родители в эту минуту стояли в коридоре, знакомились с соседями, рассказывая им, какие чудесные гастроли им предстоят. Шарик благополучно взлетел на верхнюю полку и тихо пролежал там всю ночь.

59

Утром, когда родители ещё спали, Миша привязал Шарик к ру­ке и выпустил из окна. Шарик весело затрепыхался на ветру, обозревая незнакомые окрестности. И тут проснулась Мама и стала удивляться, почему Миша то и дело высовывается из окна. Она обнаружила Шарик и принялась отчитывать Мишу. Но тут за него вступился Папа, который сказал, что должен ведь у ребёнка быть друг, если ему так не повезло с родителями. Мама обиделась и сказала, что «пусть Папа говорит за себя. Что касается её, она очень любит сына»!

– Тогда не кипятись по пустякам, – сказал Папа. В конце концов, Мама разрешила Мише впустить Шарик в купе. Поездка проходила без происшествий, правда, пару раз Шарику пришлось помочь поезду продолжить путь. Это случилось, когда поезд вдруг остановился посреди поля, ни с того ни с сего.

– Почему мы не едем? – спрашивал Миша нетерпеливо. И тогда Шарик выскользнул в окно, помчался вперёд, вылетел перед поездом и начал его дразнить, то отскакивая, то приближаясь, как бы говоря: “Догони!” И поезд рванулся за ним, сдвинулся с мес­та, покатился, покатился, застучали колёса. В другой раз поезд в нерешительности остановился перед мрач­ ным туннелем, не решаясь войти в него. И тогда Шарик опять помчался вперёд, нырнул в туннель, вынырнул из него и взмыл высоко в небо, чтобы поезд увидел, что вот он, Шарик, побывал в туннеле и ничего страшного с ним не случилось! И тогда поезд тоже въехал в туннель и благополучно выехал из него. Миша очень гордился своим бесстрашным другом. Так они ехали, ехали и доехали до Берлина. За границей Шарику очень понравилось. Он старался быть всюду, где и Миша, – вместе с ним прилежно посещал музеи, разглядывал картины. Ему особенно понравились картины “Девочка на шаре” и “Продавец шаров”. Во время посещения Веймарского музея Гёте, где Мишин Папа играл на фортепиано, Шарик отправился гулять по старинному парку, среди вековых деревьев и даже попробовал сочинять стихи.

60

Как ни старался Шарик вести себя благоразумно, всё же порой случались опасные происшествия. Например, в Лондоне он взлетел так высоко, что очутился рядом с часами на Биг-Бене – знаменитой лондонской башне, повис на одной из часовых стрелок. Лондонцы стали гадать, что случилось с их знаменитыми часами и почему на одной из стрелок висит какая-то розовая клякса? В другой раз во время парада, в котором участвовала сама Ко­ ролева Английская, Шарик так восхитился зрелищем, что рванулся вперёд и залетел прямо на шляпку Королевы, переполошив охрану, которая не знала что делать – стрелять по шарику или не стрелять? Хорошо, что Королева Английская проявила выдержку, при­ казала ни в коем случае не стрелять, а ждать дуновения ветра. И ветер подул, Шарик благополучно слетел со шляпки Королевы и вернулся к Мише. Все облегчённо вздохнули. Однажды несчастье чуть не случилось в Париже, когда Миша с родителями отправился в Бурже – там проходил военно-воздушный парад. Шарик, восхищённый мастерством выступающих, незаметно выскользнул из Мишиной руки, взмыл вверх и чуть не расстроил правильные ряды истребителей, бороздивших небо. Лишь чудом он остался жив, лавируя между гигантскими машинами, с рёвом про­носящимися мимо него. Весь дрожа, Шарик спустился вниз и прильнул к Мише. В Мадриде, когда Миша с родителями смотрел бой быков, Шарик вдруг вырвался из Мишиной руки и стремительно помчался вперёд, прямо на быка: Шарику показалось, что бык бежит именно к Мише, намереваясь растерзать его. Бык растерянно остановился и отвернулся от матадора, помчался за розовым воздушным шариком, бросившим ему вызов. Публика захлопала в ладоши, аплодируя бесстрашному Шарику, увёртывающемуся от рогов быка. Матадор, раздосадованный, стоял в сторонке, он оказался не у дел, на него никто не обращал никакого внимания. И тут к ужасу родителей Миша выскочил на арену, кинулся ло­вить Шарик. Публика зааплодировала храброму мальчику.

61

К счастью, Миша быстро поймал Шарик и вернулся на трибуну к родителям. А как разгулялся Шарик на карнавале в Риме! Миша с ног сбился, разыскивая его в шумной веселящейся толпе! В компании разрисованных самым фантастическим образом шаров-щёголей – одни из них были круглые, другие – в форме змей, драконов, сердечек, рыб, – Мишин друг то устремлялся на крышу самого высокого в Риме собора, то плескался, резвился в бас­сейне с фонтаном на центральной площади города, то влетал на балконы старинных особняков и в окна. И кружился, кружился, кружился, будто не в силах остановиться. Вернулся Шарик в гостиницу лишь поздно ночью, когда родители уже спали, а Миша, огорчённый, стоял у окна и грустно смотрел в расцвеченное огнями южное небо.

– Прости! – прошептал Шарик. – Но мне было так весело! Я никогда раньше не был на карнавалах. Это так чудесно!

– А вдруг тебя унесёт ветер? – сказал Миша. – Быть может, даже в другой город? Как мы вернёмся домой?

– Не унесёт! – беспечно отвечал Шарик. Но как же прав оказался Миша! Однажды, когда он с родителями отправился в музей, а Шарик остался в номере гостиницы, он опять не удержался и выскользнул в окно, стал гулять над площадью. И вдруг подул ветер, который всё усиливался. И как ни со­ противлялся Шарик, его стало относить дальше и дальше от пло­ щади, на восток. И вот уже Шарик очутился за пределами Парижа, пересёк гра­ницу с Бельгией, Голландией. Остановился только в Дании, у памятника Гансу Христиану Андерсену. Стал играть зелёным листочком, слетевшим с плеча великого сказочника. Но тут ветер переменился, и Шарик понесло обратно, в Голландию, Бельгию, во Францию, и вот уже виден Париж, зна­­комая площадь, гостиница, и Миша стоит посреди площади и смотрит в небо... В другой раз случился сильный северный ветер и унёс Шарик на юг, сначала в Средиземное море, потом в Африку, в Египет. Когда ветер переменился на противоположный, Шарик вернулся в Париж и принёс другу в подарок песчинку с подножия великой еги­петской пирамиды.

62

Родителей Миши удивляло, что теперь их сын внимательно слу­шает сводку погоды по радио.

– Какая скорость ветра ожидается завтра? – спрашивал он родителей.

– Твой Папа не знает, во сколько завтра репетиция, а ты его спра­шиваешь про погоду! – говорила Мама. Гастроли уже подходили к концу, когда с Шариком случилась беда. Какой-то рассеянный прохожий, которого родители спросили, как пройти к театру, так стремительно взмахнул своим зонтиком, показывая дорогу, что проткнул Шарик, раскачивавшийся в Ми­ шиной руке. Шарик сразу съёжился, превратился в сморщенный комочек, его чудесная улыбка исчезла. Миша был безутешен.

– Ну что ты огорчаешься? – говорила Мама. – Это же всегонавсего шарик. Здесь полно таких. Хочешь, купим тебе другой шарик, ещё лучше?

– Нет, мне нужен мой, только мой Шарик! – упрямо отвечал Миша. И тут Мишин Папа, который обычно не вмешивался в их разговоры, который всё время только репетировал, проигрывал на фортепиано или в уме бесчисленные рондо, скерцо, этюды, сонаты, будто вдруг проснулся. Папа перестал играть и сказал: – Надо найти подходящий клей и починить Шарик.

– Но у тебя завтра заключительный концерт! Ты не можешь отвлекаться, надо репетировать! – сказала Мама.

– Сначала починим Шарик! – решительно заявил Папа. И они сели в такси и поехали по магазинам. В магазинах им предлагали купить ковры, шубы, шляпы, бо­ тинки, мебельные гарнитуры, лодки и даже целые катера, но только не клей, которым можно заклеить воздушный шарик. И лишь в одном маленьком магазинчике на берегу Сены седой продавец, хорошо понимавший по-русски, предложил им клей, ко­ торым можно приклеить всё, что угодно, “хоть Англию к Фран­ции, так что Ла-Манш исчезнет”, выразился продавец. С этим чудо-клеем они вернулись в гостиницу.

63

Мама своими тонкими длинными пальцами, которыми она так артистично перелистывала ноты на Папиных концертах, осторожно склеила разорванные половинки бедного Шарика, а на месте шва приладила заплатку.

– Это будет ему ухо, – сказала она, улыбаясь.

– Тогда приклей и с другой стороны, чтобы было два уха, – сказал Папа. Мама приклеила второе ухо. Миша надул Шарик, перевязал ленточкой, вгляделся. Шарик был такой же милый, улыбающийся, только теперь – с ушами.

– Шарик! Мой Шарик! – воскликнул Миша и осторожно обнял друга.

– Мой дорогой Ми! – сказала Мама, вздохнув. – Как мало тебе надо для счастья! На другой день Миша с другом отправились на Папин концерт. Это был самый важный, заключительный концерт. Народу было видимо-невидимо. Папа играл, как всегда, замечательно. Мама ар­ тистично перелистывала ноты. Публика слушала – не дыша. И тут Шарик, счастливый тем, что сидит рядом с Мишей, что звучит такая прекрасная музыка, что собралось столько народу по­ слушать Мишиного Папу, выскользнул из руки Миши и поплыл над рядами, долетел до сцены. Здесь он под звуки музыки стал про­­чувствованно взлетать, опускаться, замирать в восхищении, от­летать влево, вправо, лететь вверх, выше, выше.... Слушатели невольно начали следить за передвижениями Ша­ рика, головы поворачивались вслед за ним. И когда пианист проиграл заключительный, самый громкий, самый вдохновенный аккорд и замер, бессильно опустив руки и плечи, Шарик тоже замер в полном изнеможении. Зал взорвался аплодисментами. Папа встал и поклонился. Мама тоже встала и поклонилась. Но публика всё хлопала и хлопала. И тогда Мишина Мама поймала Шарик, летающий по сцене, и заставила его тоже поклониться. На следующий день в газетах писали, что концерт был исклю­ чительный, успех превзошёл все ожидания.

64

Когда ехали в поезде обратно домой, Мама почему-то была очень тихая, не делала замечаний Мише, беспокоилась о Шарике.

– Смотри, какой сильный ветер! – говорила она Мише. – Как бы наш Шарик не улетел! Теперь она интересовалась погодой. Когда, наконец, добрались домой, до Москвы, вошли в свой дом, распаковали вещи, чемоданы, напились чая, Мама подозвала Мишу к себе, усадила на диване рядом с собой и обняла. Сказала, поглаживая его по голове, что понимает, как трудно было Мише одному, ведь его родители так всегда заняты концерта­ ми, репетициями. Но теперь всё изменится, возможно, скоро у него появится сестрёнка.

– Ля? – обрадовался Миша.

– Может, Ля, может, Фа! – улыбнулась Мама.

– Ур-ра! – закричал Миша.

– Ур-ра! – закричал, входя в комнату, Папа.

– Ур-ра! – обрадовался и Шарик и закружился по комнате. Потому что очень любил, когда вокруг все радовались и веселились.

66

68

Валерий Сафранский

ОБИТАЕМЫЙ ОСТРОВ Декорации к роману

Помнится, в школьные годы была у нас в ходу фразочка: «Бро­ сить бы всё да на необитаемый остров»... С тех пор мечта не раз сбывалась. Необитаемых островов встречалось довольно много. Ну, пальмы с бананами, ну, тихо. Всему человечеству до тебя нет дела. Как и острову, в частности. Скучные эти острова. Что бы там ты ни увидел, есть некое самодостаточное, равнодушное «постороннее», если вспомнить повесть Камю. Там могут тебе случайно улыбнуться, могут нечаянно съесть. Вздумаете поиграть в Робинзона — на свой страх и риск. Но оптимальная твоя роль: турист. С туземцами заключается краткосрочный пакт о невмешательстве, и они тебя наверное обижать не будут, и не постигнет тебя участь героя «Постороннего». Словом, получишь ожидаемое удовлетворение гостя, избавившегося от своей рутины на миг жизни. Но для наскального эпоса про «Васю» я, похоже, недостаточно амбициозен. Заглянуть в щелочку это интересно только при­­­­­­ме­ нительно к женской бане в период юношеской гипер­­сексуальности. Другое дело, ощутить кожей, опытом. Умом понять некое давление жизни в данной точке вселенной. Именно так случилось у меня с этим островом. Я очень люблю путешествовать. И ненавижу экскурсии. В Люк­ с­ембурге я несколько раз бывал. То в роли экскурсанта, то в качестве гида своих знакомых, то с оказией. Весьма скоротечно. Но отношения с этой точкой, земной и человеческой, сложились у меня определённо философские. Великое герцогство Люксембург очень маленькое государство. (Хотя оно значительно больше, чем полагают те, кто считает всей страной его столицу. Там много ещё интересного!) Да и сам стольный град Люксембург – это какие-то 69

восемьдесят неполных тысяч жителей. Последнее время стали до­бавлять для солидности, причисляя к собственно городу всю при­городную зону. Но всё равно, больше ста двадцати тысяч не выходит. Этой маленькой стране повезло. И природа невероятно красивая, и ландшафты разнообразные. На реке Мозель – вино­ градники. Памятников исторических разные времена оставили в достатке. В Люксембург едут всё это разглядывать и пробовать путешественники со всего света. Тем паче, стоит он прямо в центре Европы на перекрёстке многих дорог. То, что это место – стратегическое, понял когда-то Кёльнский епископ, пославший сюда в конце I века н. э. графа Зигфрида соорудить укрепление. Зигфрид и укрепился. Небольшую крепость так и назвали «Lucilinburgus» (маленькая крепость). Первое ук­репление в настоящие дни обозначено лишь монументом, а вот поражающие и поныне величественные остатки городских цитаделей – это уже более поздняя работа известнейшего евро­ пейского создателя военных крепостей маршала Вобана. За этот европейский перекресток долго шла борьба. Веками Люк­ сембург переходил из рук в руки, и нетрудно себе представить, что предкам и предшественникам нынешнего Великого герцога было непросто лавировать между интересами могущественных соседей, чтобы в конечном итоге стать независимой страной. Возможно, те, кто способствовал самостоятельности Люксембурга, и догадывались о возможной будущей пользе, но только в наше время это стало очевидным. Среди современных метафоричных названий герцогства и «зелёный рай», и «финансовая крепость». Старое – «Гибралтар севера» – подзабыто слегка и вспоминается, только когда живьём видишь его впечатляющие бастионы и казематы. Не стану описывать то, что можно найти в любом справочнике, но замечу, что деньгами тут пахнет везде. Новые магистрали города – это непрерывные ряды всевозможных банковских и родственных им учреждений. Столица – крупнейшая школа финансов и бизнеса, где постоянно проходят «курсы усовершенствования» специалисты со всего мира. Особые законы создают государству приток денег, благодаря которым его жители имеют один из самых высоких уровней жизни в мире. Здесь практически нет безработных, нищеты и поганых углов, которые нужно стыдливо прикрывать от гостей.

70

Люксембуржцы гордо настаивают на том, что они именно люксембуржцы и по национальности, и по языку. В самом деле, среди трёх государственных языков один – люксембургский. Сторонние филологи считают этот язык всего лишь немецким диалектом, но спорить не стоит: закон есть закон. Впрочем, мне показалось, что чаще всего и охотнее употребляется здесь фран­ цузский. И продавщица в магазине, объяснившись с вами понемецки, прощаясь, скорее всего, скажет французское «оревуар». Собственно, тут пора уже перейти к личным впечатлениям, в которых вся эта экзотика, так или иначе, будет затрагиваться... Первым моим неизгладимым впечатлением стали мосты для зверей. Прямо над скоростным шоссе дыбятся малопонятные, на первый взгляд, лохматые сооружения. Вроде бы мосты. Но над их бордюрами кучерявятся разношёрстные, совершенно непричёсанные кроны деревьев. Просто дикий лес какой-то! Это и есть мосты для животных. По ним всякие антилопы и зайцы могут передвигаться по территории герцогства в поисках вкусненького и общения с себе подобными. В любой стране огороженные скоростные магистрали сильно бьют по интересам живой природы, нарушая естественные пути миграции зверей. А если страна маленькая, плотно населённая и с хорошо развитой дорожной сетью? Люксембуржцы давным-дав­ но поняли опасность и категорически отказались от идеи остаться в своей стране единственными живыми существами. Потому при­ думываются всевозможные удобства не только для людей, но и для всяких более и менее пушистых братьев меньших. Но мосты эти далеко не самая большая экзотика. Здесь даже подземные пе­ реходы провели для лягушек и прочих жаб! Словом, красивейшие дорожные пейзажи да, впечатляют и ласкают взор, но когда видишь такую вот глубокую заботу о сохранении этой красоты, как-то сразу проникаешься уважением к «туземцам», к которым едешь в гости. Неплохо ещё в дороге, направляясь в столицу, вспомнить, что кроме Люксембурга в герцогстве есть уникальные по красоте и историческим памятникам провинции. За три-четыре дня можно столицу в основном обойти. И по террасам скальным полазать, осматривая исторические сооружения в центре города, и по музеям и выставкам пробежаться, и даже, ежели повезёт, пробраться во дворец самого Великого герцога – пускают иногда. Но в стране есть ещё и живописнейшая «Долина семи замков» с идиллическими 71

пейзажами и уникальной архитектурой прошлых веков, натурпарки в Арденнах, памятники истории индустрии, по которым вас провезут на историческом поезде с паровозиком во главе. Винодельческие хозяйства. А уж фестивалей всевозможных не сосчитать: от исторических рыцарских до современных музыкальных, такое «меню», что долго будешь думать, когда поездку в эту страну запланировать, чтобы уж самое-самое не пропустить. У меня же принцип выбора времени был иной: Карл, мой знакомый голландский художник, был тогда в Люксембурге на временном жительстве, и вот появился повод там повидаться. С утра я успел и на террасы ещё раз заглянуть, и по площадям побродить, и гвардейца у дворца герцога поприветствовать. Дворец невысокий, но очень, что называется, фигуристый, с башенками, шпилями. XVI век. От дворца рукой подать до площади Вильгельма, голландского монарха, которого весьма тут почитают за помощь в становлении независимости Люксембурга. Вильгельм этот был, кстати, близ­ ким родственником российских царей дома Романовых. И в Ка­ федральный собор Notre-Dame, конечно, заглянул, удивив­шись какой-то необычной его новизне – просто сияет всё как новенькое... А потом в одной из кафеюшек на площади Армии мы с моим знакомым и встретились. Кофе тут отличный, а фирменные фран­ цузские булочки – никаких пирожных не захочешь! Ну и погода была как по заказу: солнышко, деревья в весенних кудряшках... Но Карл неожиданно резко перевёл мои праздные мысли экскурсанта в совершенно другую плоскость: мы заговорили о голландском философе Йохане Хейзинге. (Главную книгу его «Homo ludens» на русский перевели.) Личность эта очень интересная. Хейзинга всю жизнь посвятил поиску Правды в истории и в культуре, отвергая соблазны простых выводов и модных идеологий. И преуспел изрядно в своих необычных и смелых мыслях. Потому отчего бы не побеседовать с настоящим голландцем о голландской философии. Тем более, что Карл ещё и сам дипломированный философ. И добрели мы в разговоре до идеи Хейзинги о том, что раньше известное противоречие между высшей ценностью Царства Божия и радостями-смыслами жизни земной всегда решалось в пользу высокого божественного, а вот в наши времена западные культуры определенно выбрали «рай земной». «Культ жизни» назвал это философ. И из этого, по его мнению, проистекло 72

не­мало сомнительных пос­ледствий... Вот на этом месте мой собеседник и спросил: «Тебе Люксембург как?..» Что я мог ему ска­зать о своём скромном знакомстве с городом? Вопрос был, понятно, риторическим, и тут же друг мой заявил, что его от славного герцогства самым ужасным образом тошнит. «Тебя и от “буржуазной” Голландии тошнит», – припомнил ему я. Ну, тут и огласил он мне весь список, что называется.

– В моей торгашеской Голландии были всё же и Рембрандт, и целая школа голландской живописи, и Эразм Роттердамский, и Спиноза. А где люксембургские художники, где люксембургские поэты, где композиторы?! Нету! Их тут быть не может!.. И так далее, про культ потребления, бездуховность современного капитализма и прочее. Как и многие западные интеллектуалы, приятель мой весьма критически относится к современной жизни. Философ Хейзинга выражал сильное сомнение, что высокоразвитая культура может существовать в обществе, которое не помнит о смерти и конечности этого праздника жизни. Мой голландский собеседник меня не удивил – и его я немного знаю уже, и Хейзингу читал. Но что правда, то правда. Излучающий благополучие и благообразность Люксембург и точно не породил ничего великого и знаменитого. Всё красиво блестит и сияет от­ крыточным глянцем. С финансами отлично. Но... Тут я со­беседнику про туннели для лягушек напомнил, чтобы перевести разговор в шутливую плоскость.

– Ага, – съязвил он, – а каждой лягушке выдали карту рас­­положения проходов с приложением правил движения. И потом сказал мне, что после недели пребывания в столице герцогства ему как никогда ещё в жизни захотелось рвануть отсюда на какой-нибудь необитаемый (!) остров.

– А тут тоже остров, – рассмеялся я.

– Вот именно. Но слишком обитаемый. Остров-паразит. Ввели хит­рые законы в части налогов и стригут шерсть. Впрочем, друг мой изрядно лукавит. Он в Люксембурге гость частый: на этюды ездит. Такие живописные ландшафты в его Голландии не встречаются. А здесь для пейзажиста просто рай: и горы, и озера, и ярко цветущие луга. И всё – рядом. В общем как-то мы тему сменили, и Карл, снизойдя к опу­ щенному в бездну ничтожности «острову», показал мне всё же 73

несколько красивых уголков весеннего города и напоследок дал грубо ма­териалистический совет запастись перед отъездом дешёвыми сигаретами и кофе. (Ряд товаров в Люксембурге заметно дешевле, чем в сопредельных странах.) Потом я приезжал сюда ещё, более подробно рассматривая эту необычную страну, но тот диалог как-то привязался к моим от­ ношениям с этим городом. Йохан Хейзинга считал, что с точки зрения разных культур, будут совершенно по-разному пониматься одни и те же события и явления. Что же, действительно, и к «нео­битаемому» или слишком обитаемому Люксембургу, от­­горо­ дившемуся от европейского многолюдья своими особыми стенами, тоже можно относиться по-разному. Сами его жители настаивают лишь на единственном: «Мы хотим оставаться такими, какие мы есть». Так написано на эркере одного из старых домов на Рю де ла Лож. (И это слова из национального гимна.) В сущности, самое приятное в общении с этой страной то, что она без комплексов поз­ воляет и остальным жить и оценивать её по-своему, гостеприимно открывая своим гостям то, что ценит и создает сама она. Словом, «пальмы» здесь вполне развесистые и фотогеничные. Люксембург так и оставался для меня необитаемым, голландец Карл конечно не в счёт. Хотя однажды я наткнулся на стихи глав­ ной местной поэтессы Аниз Кольц, которая написала: Сквозь меня пробегает незнакомый ребенок Он оставляет меня приоткрытой словно дверь хлопающую на ветру Пару лет спустя Карл назначил мне очередное свидание в этом городе, пообещав познакомить с «одним хорошим человеком». Этим человеком оказалась прибывшая на этот остров из Парижа по делу срочно одна мадемуазель со странным, но по совпадению созвучным поэтессе именем – Аликс.

74

Был солнечный сентябрь. Мы опять сидели на площади Ар­ мии, только уже в мексиканском ресторанчике, на воздухе в тени лопушистых старых платанов и пили пиво в компании с «обещанным человеком», о котором мне удалось узнать, кроме имени, что она «тоже немного русская». Она показалась мне одновременно и симпатичной, и вызывающе непонятной. Запу­тав­ шись в своих попытках её идентифицировать, я почему-то нарушил застольное единение и, перейдя зачем-то на испанский, заказал у официанта рюмку текилы. А незнакомка, тоже зачем-то перейдя на испанский, сообщила, что и она хочет оставить нашего друга с его пивом и при­соединиться к моей фантазии. Карл отреагировал шутливым напоминанием, что русские дол­­ жны любить водку. Кто-то из нас ответил ему, что русские лю­­ бознательны и любят много чего. Несправедливо отодвинутый гол­ландец поморгал рыжими пушистыми ресницами и принялся философски дохлёбывать своё пиво, предоставив нас друг другу. А дальше было совсем чудно: мы с Аликс выпили золотистого напитка, и я выдохнул: – Замечательно!

– Что? Я посмотрел прямо в ее загадочные для меня глаза и совершенно неосознанно ляпнул: – Ты... Мадемуазель смущённо улыбнулась, но взгляда не отвела. И жанр легкомысленных путевых заметок внезапно обернулся целым романом... Может быть, и есть смысл в этом наивном подростковом: бросить всё да на остров? Вдруг он обитаем?..

75

Валерий Галечьян ПУТЕШЕСТВИЯ ВО ВРЕМЕНИ

76

77

78

79

Александр Лозовой

МОЛЧИ И СКРЫВАЙСЯ В вагоне между окон висело расписание, но оно было для поезда, идущего из Сухума в другом направлении. Вначале попутчиком оказался бывший проводник. Он вышел в Краснодаре. Всю дорогу он сокрушался: «Раньше мне платили за езду на поезде, а теперь я сам должен! Хотя бы за полцены возили. Обидно, очень обидно, железная дорога виновата». Бывшие проводники не любят ездить поездами – пред­почитают автобусы, хотя билеты там дороже. В Харькове в купе подсел молодой раскосый человек в элегантном костюме. Вид у незнакомца был парадный, а совсем не дорожный. «Здравствуйте, очень рад ехать с вами. Каждая встреча – это начало расставания», – сказал он японскую дорожную мудрость и дальше всю дорогу молчал. Вот что он не рассказал о себе. Хоцу-мото по образованию был физик, но потом его склонили к изучению русского языка в университете на Хоккайдо. Теперь после путешествия по России он возвращался к себе в Японию через Москву. В университете в Саппоро курс русской литературы читал дво­ рянин-эмигрант из России Николаи-сан. У студентов с русским сэнсэем сложились теплые взаимоотношения, и в душевном плане студенты отдавали предпочтение русскому профессору, а не его японским коллегам. Николаи-сан занимался со студентами и во внеурочное время, зная, как японцам вообще трудно даются ино­ странные языки. Хоцу-мото души не чаял в своем Учителе, и тот отвечал ему вза­ имностью. Многие из студентов Николаи-сана стали известными переводчиками и создали в Саппоро Центр славянских исследований. В университете царила атмосфера, которую можно выразить сло­ вами из стихотворения Киплинга, которое Хоцу-мото прочёл уже 80

позднее: «Восток останется Востоком, а Запад – Западом и ни­когда им не понять друг друга». И на вопрос, кто больше оказал влияния – Европа на Японию или наоборот, считалось, что именно Страна Восходящего Солнца оказала большее влиянии на Европу, потому что у японцев есть понятие «Океан мудрости», а у европейцев, как писал Данте, всего лишь только «Море мудрости». Хоцу-мото рос в бедной самурайской семье. После войны они не часто могли покупать креветок, а когда ели их, то съедали целиком вместе с головой, усами и тонким панцирем. Эта привычка со­ хранилась у Хоцу-мото на всю жизнь, даже когда он стал вполне обеспеченным. Второй мечтой Хоцу-мото было иметь мотоцикл. Первая, как и у всех японцев, – ожидание ежевесеннего любования цветущей сакурой. Но родители к одному из праздников цветения сакуры подарили Хоцу-мото подержанный английский велосипед. Зато какой это был велосипед! «Континенталь» черного цвета, с оранжевокрасными пок­рышками, фонариком и маленькой динамо-машиной, работающей от вращающегося колеса. На всякий случай для фонаря имелся еще аккумулятор. Ручной тормоз состоял из хромированных рычагов и упирался в покрышку сверху на протектор, а не в обод колеса, как стали делать позднее. Профессор Николаи-сан при первой для него безопасной воз­ можности в 1959 году вернулся в Советский Союз. Целый год его продержали в Находке, а потом разрешили вернуться в Ленинград, но не в бывшую квартиру на Лебяжьей Канавке, а выделили квар­ тиру в новостройке. Одно время Хоцу-мото работал над темой: «Что у русских есть японского». Он переводил стихи русского классика: «Молчи, скрывайся и таи и мысли, и мечты свои» – Silencium Тютчева. «Это ведь совсем по-японски. У нас есть такое понятие «макусацу» – поразить молчанием. Но откуда русские могли знать, что мы так делаем? Ведь этот поэт никогда в Японии не был, его имение Мураново было под Москвой», – задавался вопросом Хоцу-мото. Еще была строка, вызывавшая трудность перевода: «мысль изре­ ченная есть ложь», и Хоцу-мото долго корпел над ней. Восточный мозг более изощренный, нежели европейский, и любая мысль, только что зародившаяся в голове, уже считается 81

изначально ложью, поэтому ее высказывание не существенно. И на японский Хоцу-мото эту строку перевел следующим образом: «самурай, в отличие от остальных простых японцев, не должен врать». Хоцу-мото был самураем и не врал у себя на родине, а в России большей частью молчал. Настольной книгой у Хоцу-мото была «Сакура Накучеяма» («Как самому посадить и вырастить сакуру»). Выдержки из отчёта в Центр славянских исследований Саппоро о поездке Хоцу-мото в СССР. “…В моем новом исследовании «Страна Восходящего Солнца в русском фольклоре» я придерживался цели, как и любой другой японец, посещающий Советский Союз, присоединения островов Курильской гряды к Японии. Для этого мне необходимо было изучить скрытый дух русского народа, более всего проявляющийся в фольклоре. Большинство народных стихов и песен о Японии написано в темных и сырых тюремных камерах, куда никогда не заглядывает солнце. Поэтому неудивительно, что в своих душевных порывах заключенные стремятся к Стране Восходящего Солнца и слагают о ней песни. В путешествии по России мне приходилось слышать много анекдотов про японцев. Про корейцев, вьетнамцев русские анекдотов не сочиняют, но очень часто в анекдотах встречается слово обо­значающее китайскую провинцию Гуандон. …Мне встретился один кореец, который надел круглые очки и стал русским бардом. Зрение у него хорошее, но в этих очках он более походит на европейца. Нам, людям Востока, легче понять скрытый смысл (слово непонятно!!!) азиата, чем русским. …В одном провинциальном городе из окна дома меня уви­дел какой-то человек в тельняшке и истошно завопил: «Полундра! В городе японцы!». Мне удалось установить, что этот предостерегающий крик происходит из приморских городов, но по какой именно причине я так и не выяснил. Также загадочными для меня остаются выражения: «Японский городовой» и «Яп-по-на мать!»

82

Анекдоты про японцев меня совершенно не интересовали, пос­ кольку не укладываются в мою строго научную тему. У меня четкий дифференцированный подход ко всему, привитый мне с детства. Я приучен к тому, что если один механик надевает колесо на автомобиль, то другой накачивает шину. При этом первый не умеет и не должен уметь накачивать шину, а второй не должен знать, как ставить колесо. Так, по крайней мере, у нас в Японии. Поэтому никакого касательства к анекдотам я не имел. Пускай продолжает ими заниматься русистка-самурайка Киосуки, тем более, что в Стране Восходящего Солнца таких понятий, как юмор и сатира, вообще не существует. …В одном из русских народных стихов говорилось, как сын «в день рожденья подарил икебану матери», при этом и рассказчик, и присутствующие громко смеялись. Из этого я могу сделать заключение, что у русских не считается достойным дарить матери икебану на день рожденья, а нужно преподносить нечто иное. Многие русские из любви к Японии по собственной инициативе переводят на японский язык некоторые выражения. Так, например, в Западной Сибири один сельский человек показал мне старую тряпку с выцветшими разводами и сообщил, что это «старое ки­ моно». На японский язык он его перевел так: «а-кимоно-то-хе­ ровато». По-моему мнению, вторая часть фразы переведена неверно. … По косвенным признакам мне удалось установить, что разведка русских продолжает работать в Стране Восходящего Солнца, хотя мы все были уверены, что кроме Рихарда Зорге русских агентов у нас не было. В Советском Союзе в тюрьмы сажают всех кого не лень. Без разбора туда поместили и своего агента, ранее работавшего в Японии. Иначе чем объяснить появление такой тюремной песни, в которой открыто преподносится секретная информация? Агенту стало из­вестно о тайных переговорах нашего правительства с анг­ личанами до Второй мировой войны. Пусть я сделаю себе харакири, если моя догадка не верна! Вот слова из этой песни: «С палубы анг­лийской канонерки как-то раз зашел сюда матрос. А в углу кра­сивая японка. Она что-то пела про любовь…» Действительно, в 1938 году, английский контр-адмирал Скотт, в целях конспирации переоделся простым матросом и в Йокогаме 83

встречался с нашей связной – госпожой Сукихама, гейшей премьерминистра для тайных переговоров. Адмирал раскрыл секреты, из­ вестные британской разведке, о готовящемся наступлении русских у озера Хасан. И далее: «У японки мальчик подрастал, он японку мамой на­ зывал» и продолжение: «Там тебя полюбят англичанки, потому что ты на них похож». Сын гейши Сукихама был патриотически воспитан и затем отправлен на туманные и дождливые острова за проливом Ла-Манш нашим агентом. Все это доказывает, что русские продолжают успешно получать тайную информацию о нашей стране. …В дореволюционной России к русско-японской войне 1905 года относились со скорбью, и был даже написан вальс «На сопках Манчжурии» в память о погибших. В Советском Союзе о японцах слагались лживые песни. Вот одна строка из такой песни: «В эту ночь решили самураи перейти границу у реки». Эта песня из фильма о сельском хозяйстве «Тракторист». Во-первых, дело было не ночью, а днем. Во-вторых, никакой реки там не было, а было озеро Хасан. В-третьих, границу нарушили советские войска. В-четвертых, в военных действиях принимали участие простые японцы, а самураи ими руководили. …В некоторых местностях, я обратил внимание, что русские склонны поменять свою веру на буддизм. У них очень распространено восклицание: «Яп-понский бог!». …Однако в Советском Союзе со мной произошел неприятный случай: из внешнего кармана пиджака у меня вытащили кошелек. Правда, денег там было немного. По японской традиции крупные суммы я сворачиваю и помещаю в бамбуковую трубочку, которую прикрепляю в промежности. И тогда грабитель может ошибиться: он хватает и тянет не за то. Время для него упущено, и хотя японцу больно, он успевает при­менить прием джиу-джитсу. У нас в Японии карманные жулики более искусны и виртуозны. Они дорожат своей профессиональной репутацией и никогда не полезут непосредственно в карман. Японский вор должен непременно разрезать шелковую подкладку и незаметно вынуть кошель. …Мои наблюдения позволяют сделать заключение, что проблема спорных островов вполне может быть решена в пользу Японии. Здесь есть варианты: 84

Вариант 1 (реальный) Для этого следует провести на островах плебисцит, хотя, по мне­ нию правительства СССР, плебеи у них окончательно перевелись. Значит – провести референдум. С японской стороны каждой семье на этих островах подарить по автомобилю – подержанную «Тойоту» до референдума, и пообещать после положительного исхода референдума в пользу Японии – подержанную «Хонду». Клянусь снегами Фудзиямы, что у нас это получится! Вариант 2 (реальный) Очистить от людей эти спорные острова можно следующим об­разом: предложить их населению переселиться в Страну Вос­ ходящего Солнца, что они с удовольствием и сделают. Вариант 3 (проблематичный) Предложить правительству русских солидное вознаграждение, и оно с радостью уступит нам эти острова. Но тут есть один сдерживающий фактор. Правительство по­ боится, что его авторитет и так невысокий, может окончательно пошатнуться от повсеместного возмущения некого быдла, которое, как мы убедились, не знает, где эти острова находятся, но весьма наслышано о них. Также мне приходилось слышать выражение: «Чтоб эти чертовы острова провалились!». Я не возражаю, чтобы спорные острова ушли под воду, но не ранее, чем они окажутся под юрисдикцией Японии.

85

Наталия Юлина

САХАРА Увидимся ль снова, пространства предел, Насмерть побитое время…

Насмерть побитое время я видела только в Сахаре. Первая ночь. Вот наш номер, мой и Кати, это прежде всего кровать под огромным покрывалом с бубенцами. Кремово-белая плотная шерсть и бубенцы – стилизация под праздничный бурнус туарегов. Я бы сказала, что это балдахин от потолка, но сомневалась бы в правдивости. Кроме кровати замечательно окно. Это почти дверь. Так низко, что легко перешагнуть и выйти на галерею вокруг отеля. Рано, еще почти ночь, но мне не спится. Спускаюсь на первый этаж и выхожу в пальмовую рощу. Шум ветра в широких лапах совсем не похож на шум листвы и слышится шелестом бумаги. Никакого счастья этой пересушенной природе. Всё вокруг темносинее, холодное, загадочно незнакомое. в хаосе тьмы тишина тень ледяную накинет – каждая вещь, отрезвев, своё очертанье найдет. С каждой минутой небо светлеет, смотрю назад туда, откуда приехали: ярко-лиловые зубцы Атласа на лимонно-желтой полосе горизонта. Горы так далеко, кажется, отель, я, бассейн перед отелем, пальмы – все мы поместились на пятикопеечной монете, уроненной в гигантский кратер. За бассейном пустыня и близко мелкий овражек, в нем камни, большие и маленькие, наконец, дошло: да это русло высохшей реки. Февраль, каникулы, закончились первые сутки нашего путе­ шествия. Преподаватели снова наполняют автобус, месье с женами 86

и без и две мадам – это я и Катя, отпущенная мужем на экскурсию. Едем вглубь Сахары. Гор больше не будет, только в миражах, зато въезжаем в пустыню барханную. Красиво. Светло-желтые песчаные горы под ярким темно-синим небом. Нет, нет, не похоже на открытку. Ближний бархан очень близко, от этого обратная перспектива. Мы смотрим из пус­тыни наружу. Местность не виновата, что снаружи тоже пустыня, до линии горизонта. Автобус останавливается, все из него выходим. Так и остается в памяти: прямая дорога, картинка вперед, картинка назад – не различимы. Кроме нас, горстки людей из автобуса, нигде никого. Все пять дней путешествия шоссе так и выглядело: ровная пустая полоса впереди упирается в небо, сзади упирается в небо. Мы с Катей первыми лезем на бархан. За нами потянулись остальные не стальные. Стальные остались в автобусе пить и закусывать. Каждый празднует по-своему то, чего так не хватало на берегу каждодневного моря. Ступил и сполз, ступил и сполз. Не…ет, мы упорные. Хотя бы до половины подняться и вниз – лежа, сидя, а Вася, наверно, самый радостный, так тот два раза кувыркнулся через голову, благо, волос мало. Катя, быстро сообразив, что песок в волосах это неприятно, скинула куртку и брючки, несмотря на прохладный воздух, и оказалась в гимнастическом купальнике. Встала на руки, вытянув носки, прижав друг к другу ноги, повернулась на руках на 180 градусов. Вверх ногами она смотрелась интереснее, чем вверх головой. Некоторые принялись ее фотографировать. Катя снова и снова делала в воздухе шпагаты и потом становилась на мостики. Отъезжаем, и оранжевое море застывших барханов с вершинами, завернутыми в одну сторону, скоро исчезает. Как и на море, вер­ хушки чуть дымят, прощаясь. Неожиданно появляется зелень – финиковые пальмы. Много пальм. И зелень относительная, и деревьями можно назвать с на­ тяжкой. Неизбежность странного мира, что раньше был только в кадушках. Вспоминаю пальму, ту, что не раз встречала на прогулке неподалеку от Бумердеса. Идешь, идешь по привычной дороге между пахучими травами, и близко, на невысоком бугорке видишь 87

дерево. Это един­ственная пальма нашей местности. Ствол ее огромен, листья местами обломаны. Она напоминает слона, выгнанного из зоопарка по старости лет. Разве слоны не скопировали форму и размер ног с этого ствола? Но она дерево. Она наше дерево. Здесь не наши, не деревья. Экзотика. На следующее утро пустыня уже мало-барханная. Выходим из автобуса, разбредаемся. Первое, на что натыкаюсь, мертвая змея, она ничуть не похожа на змею живую, больше на длинную тряпку, давно выброшенную. И вот, как все ожидаемое неожиданно, появляется бугорок, чуть припорошенный песком. Это именно то, что я ищу. Творчество пустыни, названное розой: пластинки величиной с пол-ладони растут одна из другой, то сдваиваясь, то расходясь и образуя большое или маленькое тесное общежитие. Еще прохожу – опять роза, поменьше. Несем, как из лесу грибы, добычу в автобус. И вот кульминация путешествия, то, что невозможно забыть – МЗАБ. Подъезжаем. В пустыне гора, на горе стена. Если вы были в Изборске, то это арабский Изборск в пустыне. Закрой глаза, открой глаза, и города нет. А есть дорожка вверх серпантином. Наш гид, хитрый лис, легко поднимается впереди. Мы, цыплята, доверчиво шагаем за ним. В неизвестность, в небо. Ворота за нами захлопываются, мы – ибадиты, а это вокруг наша столица Гардайя, главный город Мзаба. С десятого века мы были ибадитами и останемся ими. Пусть другие, считающие нас неправильными мусульманами, нам не доверяют. Сохраняя свою веру и образ жизни, наши предки ушли от этих «больших ветвей мусульманства» в недосягаемые места, в пустыню. Как и мы, современные ибадиты, жили торговлей. Наши прекрасные женщины (так жаль, что ни одной не удалось увидеть) ткут прекрасные ковры. Мзаб существует от их продажи, и еще диаспоры помогают. Ведь не только сюда, ушли ибадиты и в Испанию, и в другие страны Средиземноморья. Считались они коммерсантами, но теперешние ибадиты Катара исповедуют очень строгий ислам. На этих словах гида мы вспомнили, что мы русские. Староо­ брядцы: сначала Белое море, Сибирь, потом Канада, Бразилия. Только наши староверы занимались в основном хлебопашеством, 88

здесь же торговля, а торговля требует общения с иными народами. А вот общее: это чистота, порядок, тишина, я бы сказала, благочестие. Чтобы тебя не съели в агрессивной среде, разболтанность исключается. Поднимаемся по лестнице-улице к обзорной площадке. Оттуда спускается нам навстречу группа туристов, один, с толстой пшеничного цвета косой, на бегу, на совершенном русском крикнул мне: «Здесь нельзя фотографировать». Я продолжала щелкать этих экзотических туристов. Прошли несколько мальчиков лет десяти. На них то ли штанишки, то ли плиссированные юбочки до колен из темной шерсти, под мышками учебники. Чинно проходят мимо нас. Такие умненькие, такие ученые. Ну, сущие ибадиты. А где же девочки, где женщины? Нет, и не будет. Они ткут ковры, сказал нам гид. На хозяйстве, во внутренних дворах, мы подумали. Спрашиваем, где он работает и как удается сохранять прекрасную физическую форму. Гид весело отвечает: «Занимаюсь на батуте». Потом сообщает, что водит экскурсии только в свободное время, а основное – он священнослужитель. И вот мы у цели. Город под нами, а перед глазами каменная пустыня. Гид рассказывает, что молодые люди нередко покидают Мзаб в поисках другой жизни, но почти все на склоне лет возвращаются, а если кто-то не успел вернуться, родственники чувствуют себя обязанными привезти сюда прах. Показывает маленькую ровную площадку, косо висящую далеко внизу неподалеку от города. К ней тянется узкая дорожка. Всё выглядит сковородкой с ручкой, небрежно брошенной в пустыне. Завтра, говорит он, день поминовения родителей. Все мужчины придут сюда перед рассветом и до заката будут молиться, стоя на коленях. Живая связь с усопшими родственниками может слабеть в повседневных заботах. Ушедшие родители – надежда тех, кто пока на земле. В трудных обстоятельствах помогут советом, остерегут от дурного поступка. В то же время они могут быть недовольны делами потомков, а это, пожалуй что, и опасно. Истовость людей, под палящим солнцем стоящих весь день на коленях, поражает воображение. Но разве мы в глубине своих ерзающих душ не теми же опасениями и надеждами мучаемся? Наконец, мы в отеле.

89

Неподалеку небольшая круглая мощеная площадь, примерно пятьдесят квадратных метров. Кое-где около домов сидят старики, козы щиплют траву, проросшую между камнями. На втором этаже открыто окно, и, кажется, там женщины, бедные, должны день и ночь ткать ковры, ковры. Или все они, маленькие и большие, молодые и старые, заняты готовкой и уборкой во внутреннем дворе? Дома, как и весь город, нисколько не похожи на арабские дома побережья. Приходит ночь. Какой может быть сон, если ты, не ожидая того, ночуешь в пятнадцатом веке? В окне можно видеть только кусок горбатого пустыря. Каменная почва сверкает крошечными огоньками, а над нами в черной пропасти неба несметное общество звезд играет и переговаривается со своими земными родственниками. На следующее утро едем в другой город Мзаба на базар. Прощай, Гардая. Такое чувство, что я прожила здесь несколько месяцев, так много впечатлений. Яркое солнце и огромная толкучка, наконец, я покупаю несколько гладких оранжевых камушков – кораллы. Представляю себе, как эта толпа народа топчется на дне моря, без скафандров. Решаю поменять свою изрядно поношенную куртку на местную домотканую кофту с капюшоном, с вышитым национальным орнаментом. Продавец не соглашается на обмен, приходится доплачивать. Местные дожди не смогут промочить ее, а ветер не помешает ходить в ней на работу. Она похожа на одежду из мешковины, но в жару в ней не жарко, а в холод не холодно. Катя выбирала арабскую куртку для меня, хотя сначала идея обмена ей не понравилась. С Катей мы жили дружно. Я, как слабое звено, больше соглашалась. С первого дня, заняв для нас хорошие места в автобусе, она пеклась о нашем удобстве. Единственное принципиальное разногласие: я жаворонок, она сова. Долгие ночные разговоры за жизнь мне не под силу, и Катя засыпала с неудовольствием. Как-то она поставила меня в известность, что с Аннетой мне не по пути: – Как ты можешь с ней дружить? Она же вся ломаная, деланная. Слова попросту не скажет, всегда игра. Посмотри на ее подругу Олю. Не хочу ничего плохого про нее сказать, но у нее лицо над­ смотрщицы в концлагере. Не хотела бы я с ней иметь дела.

90

– А ты заметила, как Оля улыбается? Все монстры – падшие ан­гелы, и некоторые из них не забыли ангельских улыбок.

– Ты блаженная. Не видишь что ли, что к этому монстру подходить опасно? Какая ангельская улыбка? Да она вообще не улыбается, а как начнет смеяться, не может остановиться и даже подвывает. – Тут Катя усмехнулась, довольная своей наблюдательностью. – И Анна точно такая же. Скажи мне, кто твой друг и я скажу… Мы с Катей одних и тех же людей видим по-разному. Хорошо, пусть Анна и Ольга изображают интеллигентность, но даже с изображением легче иметь дело, чем с откровенной хамоватостью. В ту пору я не различала, действительно ли за наружностью скры­ вается некоторая культура или это просто надутая пустота. В Алжир съехались незнакомые люди из разных мест, и трудно было понять, что за человек перед тобой. Как бы там ни было, кроме разговоров, нам не на что было опереться в суждении о людях. Но главное, в молодости различие между людьми почти не воспринимается: все люди братья. Так было со мной, и, как вижу теперь, это прелестный признак молодости, отличающий ее от брюзжащей зрелости. Не так с девочкой Катей. То немногое, что она знала, она знала на сто процентов и за свои заблуждения в любой момент могла отдать голову на отсечение. Катя не допускала, что мнение, противоречащее ее собственному, может быть верным. Кроме Ницше она упивалась «Тропиком Рака» и, в конце концов, у кого-то достала другой, Южный Тропик этого автора. Генри Миллер для нее затмил всю мировую литературу. Если я или кто-то другой пытались подсунуть Кате что-нибудь хорошее, но незнакомое, она, выталкивая под большим напором слова, как воду фонтан, бесновалась: «чушь, мерзость». Так случилось с Сашей Соколовым. С Тургеневым напор тот же, а слова другие: «кислятина, скука». Думаю, та же участь ожидала любую книгу, попавшую к ней по рекомендации кого-либо, ведь Катя гордилась своей независимостью и особенно тем, что она не похожа ни на кого. И в самом деле, среди нас больше не было мастеров спорта по спортивной гимнастике. Но «интеллектуальное своеобразие», слава богу, хранило ее от чтения провокативной литературы, а реакция могла быть непредсказуемой.

91

Хотя любая усвоенная книга могла вызвать опасное брожение в ее голове. Когда я решила показать свои стихи, у Кати не возникло двух мнений: – Не показывай никому. Математика – это здорово, а поэт? Он что, стихи пишет? Не смешите меня. Dichterin ужас какой! (Катя в школе учила немецкий.) Я попробовала переубедить ее, объяснив, что поэт – это тот, кто получает от всего окружающего удовольствие до степени восхищения: – Вот я смотрю на тебя и получаю удовольствие, поэтому я поэт. Если ты смотришь на меня и не получаешь удовольствие, значит, ты не поэт.

– А я получаю.

– Значит, ты тоже поэт.

– Я конечно поэт тоже, не тебе же одной быть поэтом. Но после двадцати пяти надо спрятать своего поэта подальше в себе, потому что ничего кроме занудства после двадцати пяти в человеке не остается. И стихи такие для окружающих отстой. Если даже они скажут: «Ох, ах, поэт, поэт», всё равно отвернутся и будут смеяться. Психованная, скажут, девушка и покрутят пальцем у виска. Я никогда не стыдилась, что пишу стихи, но верность Катиного приговора буду ощущать не раз. Тот, кто хорошо ко мне относился, говорил: – Ты это брось, знаешь, куда это может завести?

– Куда? – спрашивала.

– В психушку. Помню, в компании инженеров, как-то я упомянула слово «душа». Как все дружно поднялись против меня! А что это такое? А где она обитает? Друзья-математики не будут громко протестовать (математики вообще люди тайные), но про себя подумают то же самое. Пришло время возвращаться. На обратном пути чуть не прихватила песчаная буря. Проскочили, пропесочило совсем немного, зато издали видели закутанную группу номадов, всадников на верблюдах.

92

Следующий город уже ничем не отличался от городов побережья, соседних с нашим. Я, Катя, Вася и местный гид, высокий молодой человек в длинном модном пальто, мы вчетвером идем искать мечеть. Зашла речь о кино. Вася, к слову пришлось, сказал: «Nous sommes tous cionists», то есть мы все сионисты, имея в виду cineastes, то есть люди кино. Мы трое захохотали (Кате я объяснила), а гид посоветовал не при­знаваться в этом публично. Наших преподавателей учили языку, примерно как самосвал грузят песком. Весь год каждый день они учили язык, а уж кто что усвоил, увидели на работе. Мечеть была закрыта, но удалось поговорить с муллой, простым и симпатичным. Рассказали, что восхищаемся жителями Мзаба. Назвали их пацифистами – наш гид в Гардае так нам объяснил принцип существования области. Мулла с негодованием: не пацифисты они, а аферисты. Объяснил, что это богачи Алжира, и они не только не участвовали в военных действиях против французов, но и деньгами не захотели помочь. Так, наверное, и есть, но до чего же здорово при жизни попасть в пятнадцатый век – мне кажется, что с десятого века что-нибудь всё-таки изменилось. Итак, возвращаемся. Когда садимся в автобус, стайка детей хватает за одежду и кричит, выпрашивая что-нибудь. Я протягиваю пакет с сухариками. Маленькие руки хватают пакет одновременно, и из пакета высыпается горка крошек. Вот так мы их накормили. Автобус трогается. Дорога ушла в предгорья Атласского хребта. Неожиданная остановка. «Отшельник», говорит шофер и показывает нам высоко в скале отверстие пещеры. Оттуда появляется высокий худой араб в белой национальной одежде, спускается к нам, оживленно с водителем разговаривает на арабском и уходит. Мы трогаемся. Ну, вот и всё, снова будни. Осталось воспоминание, особенно о первом дне.

93

Борис Ванталов

ВСЕ ЗА БОРТ! Тапочки Пришёл домой, открыл замок, увидел тапочки в пещере. Я – человек. Я – носорог. О, эволюции таинственные дщери! *** День прошёл. Сознанье спало. Мозг залез под одеяло. Организму стало мило. Тело глазоньки закрыло. Вот лежит оно во мраке. Видит подсознанья знаки. Дышит ровно. Глубоко. Ты не знаешь, это – кто? Человеческая комедия Как досмотреть комедию себя. Куда девать малютку эго. Плетётся, жалобно скрипя, самосознания телега.

94

Я знает то, что знает этот мир. Оно не может знать другого. Наш зоопарк возможно мил, но отчего так хочется иного. Волшебно – пережить себя. Последний стих – пустое место. Удрать отсюда, не скорбя, как сумасшедшая невеста из-под венца. Человек-паук Дрыгай лапкой, человек, пассажир вселенной. Из мозгов плети ковчег для команды бренной. Сети – слюни пустоты из молитв и сутр. В паутине мыслей ты сам себя запутал. В этом коконе вранья что-то тесновато. До свиданья, братец Я. Все за борт, ребята! *** Увидеть музыку в воде, которой нет конца-начала, которая была ещё нигде, которая зачем-то нами стала. Блаженно так перетекать в потоке образов и звуков, чтоб испариться… Перестать быть пищей для голодных глюков.

95

*** Там, где нету ничего, никогда и никого. Там, где нету даже нет, антрацита брезжит свет. апрель – май 2017

Рис. Б. Констриктора 96

Елена Твердислова

МАГНИТ ПРИТЯЖЕНИЯ Впервые отважилась поехать на премьеру: «Риголетто» в Ла Скала. Соблазнительность была в том, что я не знала Милана, во­ обще Италии. Январь, а значит, холодно и сыро… Кто летом боится зимы? Договорилась об авиабилете. Ну, и не забыть самое главное, что тлело в душе, от чего разве отважишься отказаться? Недалеко от театра собор-музей Chiesa e Convento Domenicano di Santa Maria delle Grazie с «Тайной вечерей» Леонардо да Винчи. И туда заказать билет теперь так легко, через онлайн. «Быстро раскупают», – заметила моя «билетерша», что сущая правда, поток со всего мира, и уди­вительно много итальянцев! Магнит притяжения не только для них. Разгадать бы секрет этого притяжения. Одно дело решиться, другое – осуществить. Начались будни, а с ними занятость и болезни детей и нас. «В таком состоянии тебе ехать нельзя», – предупреждал сын. «Не дождешься!» – Была непреклонна, запаслась итальянским разговорником и отправилась в путь. Рейс спокойный, ночной, в 9 утра в Милане, через час в гос­ тинице, но на их брекфаст, завтрак то есть, всё равно опоздала и вышла поискать, где бы перекусить. Хорошо, что не спешила: соскочи я с тротуара (узкого, как парапет), меня вполне могли бы сбить мотоциклисты – шмыг-шмыг. Настороженность стала моим гидом… Заглянула в какую-то забегаловку, увидала «саламана», любимого лосося, которого сын всегда запекает на шабат, как не от­дать дань ностальгии! Рядом молодая женщина, лет двадцати пяти, убирает, приносит, уносит, поинтересовалась, откуда я, и узнав, что из Израиля, спросила: «А по-арабски говорите?» Со­кру­ шенно пожала плечами, где мне, с ивритом бы поладить! В глазах тоска по родным местам, знает ли, что сейчас ее земляки с ножами гоняются за прохожими по Иерусалиму? Вот так бы всех молодых 97

отправить подальше, а потом вернуть, вроде гемодиализа для почек. Блюдо затмило грустные размышления – ничего вкуснее в жизни не ела. («Вкуснее, чем у меня?» – удивленно сын, когда делилась впечатлениями.) Итак, собор-музей Санта-Мария… Билет на завтра, сеанс в 9.45, ровно 15 минут на осмотр, опоздаешь – пеняй на себя. Улочки чуть кривые, вдруг суживаются, точно платье, которое не надевала лет пять. Больше всего нравятся дома в стиле клас­сицизма – с его любовью к стро­гости и срезанному углу, с импозантной в меру лепниной, каждый дом – произведение искусства, а всё вместе шедевр, и не мешают друг другу, особенно в сырую погоду, когда пасмурность серо-палевая, и они выплывают из тумана. Издали на меня глянул красно-кирпичный собор, ни с чем не спутать. Теперь знаю, куда идти: поздняя готика словно открыта наступавшему Возрождению, приветствуя его. Несмотря на свою эклектичность, храм выглядит уверенным в себе, деликатно сочетая разнообразные элементы, множество вмонтированных в готическую кладку кругов, которые венчает купол, возлежащий на барабане, как моя кошка на нашей постели. В храме, оказывается, есть еще одна «Тайная вечеря», картина на втором этаже (этаж по-итальянски piano!). Не то что сфотографировать, одним глазком взглянуть не удалось, вход наверх закрыт, вплотную не подойти. Утешил «Ноев ковчег» со всеми зверюшками, трогательно парами поднимающимися по деревянному настилу, – ни дать ни взять пионеры едут в детский лагерь. В назначенный день пришла заранее: приобрести билет по ку­пону, занять очередь, и тут выясняется, что мое время после группы, к которой присоседилась. Ушла гулять по храму, вспомнив, что это доминиканский монастырь: «В отличие от молчальников, – доверительно поделилась со мной знаменитая переводчица, – доминиканцы – большие болтуны, трещат без умолку». Время ме­ня размагнитило, и когда я вернулась к входу, столкнулась с че­ловеком, который увидав меня, хлопнул себя по лбу, повернулся назад, чуть не схватив меня за руку: группу уже впустили, и быс­ тро стал открывать запертые ворота – их несколько, красивых, решетчатых – и буквально втолкнул меня… Экскурсовод говорила, и я вновь вспомнила про доминиканцев. Встречи с фреской я ожидала с большим смущением: ни одной исторической реалии, ни намека на еврейское событие, да и по­ 98

старевшие апостолы трудно узнаваемы. В действительности они сидели не за столом, а возлежали в полкруга, и если Христос был распят на Песах, это должна была быть первая ночь Песаха, сле­ довательно, никакого хлеба, всё кислое вон из дому, по крайней мере, за неделю до этого, одна маца. Да и какой верующий еврей – Христу важно было их религиозное сознание – пришел бы вечерять накануне Песаха, когда в доме сначала уборка и приготовление к празднику? Однако именно эта картина стала образцом для Тинторетто, Джотто, у нас были Ушаков, Иванов, Ге… Двое последних близки, пожалуй, к моменту. Лучше всех евреев передавал Поленов, но этого сюжета у него нет. Почему признан именно Леонардо? Никто с ним не соперничал, вели художническую беседу, делились методом. Войдя в трапезную – монахи под этой картиной завтракали, обе­дали и ужинали – я перестала слышать голос, вокруг которого сгрудилась группа, и подошла к картине… Леонардо угадал вполне прак­тический смысл сюжета: пора вечерять. Определение Тайная существует, кажется, только по-русски, на других языках Господня, Последняя, даже Причастие, что точнее всего. Завораживает кар­ тинное пространство, чудом вмонтированное в еще одно про­стран­ ство; три окна той трапезной впускают свет, яркость которого при­ глушается уходящим днем, тогда как в действительности насту­пила ночь. В Израиле она как с неба падает, особенно в Иерусалиме, где свершается действо. Всё не так, но не имеет значения. А что имеет? Картина открывалась мне, как открывается помещение после тем­ноты: сначала свет пятнами, потом всё шире, и наконец ты ви­ дишь, где находишься. И не отпускает ощущение, что тут что-то происходит, но как разгадать? Лицо Христа отрешенное и будто не­ здешнее, апостолы в смятении, но выдают это не выражения лиц, а руки, и что-то еще, что размыкает пространство, явно видишь, из него можно выйти в другое. Я стою перед вечностью и физически ее ощущаю не в людях, не в портретах, не в поворотах головы – в свете, который не существует отдельно и тем не менее живет сам в себе. Купленная по случаю книга Марани о фреске Леонардо всё разъяснила: выполняя, так сказать, соцзаказ, а за это хорошо пла­ тили, автор внутри этой задачи решал свою, личную. Сюжет он вос­ создавал языком света, разрабатывая его сначала теоретически, на что ушло пять лет, конструировал в сочетании с окнами и дверями, сидящими фигурами, их тенями на стене, в борениях света и тени – 99

по-философски, добра и зла, высокого и низкого, Божественного и дьявольского. Мотивы предательства его абсолютно не интересовали, но в готовности Иуды к предательству был найден центр равновесия. Тут проходит ось Вселенной, человечность которой Леонардо ре­кон­струировал средствами свето-теневой разноголосицы, вос­ поль­зовавшись евангельской историей. Картина не религиозная, не ис­торическая и даже не мистическая, а сверхъестественное сказание языком света. Тайна человеческого бытия. И нет смысла декодировать то, что пришло в мир как Тайна и останется ею. Фреска, конечно, выцвела, много лет ее восстанавливали и достигли совершенства, однако всё равно о вине в чашах можно лишь догадаться. Не пили тогда вина из чаш, а только из бокалов, оно было частью духовности (как представить Христа с чашей в руке, говорящим о преображении вина в кровь?). Уходящий свет красок делает чув­ствительнее и зримее свет Вселенной, его показать и удержать под силу одному Леонардо. Его опыт уникален (а иконы?

– спасибо за подсказку, но это отдельная тема), кто повторил? Да и расшифровали не так давно. Идея света в живописи опередила мышление, по крайней мере, на четыре века, если иметь в виду научный подход. А если присовокупить сюда «Зоhар» («Сияние») и каббалистику вообще… Да знал ли о них Леонардо? Бродя по городу, ищу глазами памятник да Винчи, нахожу… напротив театра Ла Скала, на следующий день. И вдруг вспомнилось, как один знакомый сказал мне, что в Милане кроме знаменитого оперного театра смотреть нечего. Как же так, думаю, второй город в стране по развитию того, что у нас принято называть бизнесом, центр Севера Италии… Про моду молчу! В театр, разумеется, я вышла значительно раньше, поставив перед собой простую задачу: иду пешком, всё осматриваю и за­по­ минаю дорогу, вечером будет легко возвращаться. Изучать город надо только ногами. Воскресенье, люди собираются группками, в основном, в кафе и около, аппетиты не израильские: глоток чер­ ного кофе и дальше, а мы его с молоком, взбитой пенкой, какао и еще сверху корица, а на блюдечке шоколадка, только вишенки не хватает, да и тарелочки их не чета израильским блюдам. Зато миланки – ходячий подиум. Подхожу к одной компании и задаю свой вопрос, как доб­раться… заранее подготовив его по разговорнику, что сразу распо­лагает. Быстро-быстро что-то говорят между собой и 100

мне: «Садитесь, – открывают машину, – мы скорее вас довезем, чем объясним». Через десять минут я стою перед центральным входом, где мне назначена встреча на два, а сейчас нет двенадцати. Смотрю по сторонам, и не сразу до меня доходит, что театр идеально вписан в окружающую архитектуру, но вместе с тем выделяется изяществом, благодаря, наверное, легкому порталу, который не давит, а уютно защищает от ветра, солнца, дождя. Нет сквозняка. Во всем внешнем облике здания ничего лишнего: вкус – это мера, да чем измерить? Иду изучать стоящий через дорогу памятник – ну, вот он, Леонардо. Почему бы на этом месте не поставить памятник Верди, который горюет где-то в стороне?.. Кажется, единственная тут нестыковка. В центр зазывает огромная, высокая арка и,ж будто под руку, вы­водит из Королевского дворца, точно московский ГУМ, но куда больших размеров и под открытым небом. Передо мной возвышается, растет прямо в небо, кружевной, изящный, беломраморный Ка­­федральный собор Дуомо; напоминает собор Парижской Бого­матери, но масштабы парижского поскромнее, был прославлен Гюго, а этот известен знатокам и любителям архитектуры. Не будь так холодно, походила бы еще, но надо успеть выпить чайку горяченького. Пока готовится заказ, спускаюсь в туалет помыть руки и привести себя в порядок. Вдруг бешеный стук в дверь, открываю: восточный мальчонка, явно беженец, нетерпеливо бьет ногами, а очередь недоуменно и молча наблюдает примету сегодняшнего дня. Публика около театра собирается загодя. Премьера в три часа. Все в шубках, коротких юбках–платьях и туфельках. Подходят мои друзья, начинают впускать в театр… Внутри та же архитек­ турная легкость, пятиярусный зал, состоящий из лож, строился в виде подковы, превалирует белый цвет, и будто золотится. Красный занавес сцены, строгий и величавый, но не величественный (похожий в Большом театре, но там тяжелый, помпезный, как и сам зал). У нас четвертый ярус, оказалось, не так высоко, каждой ложе напротив отведена комнатка, можно раздеться, и никаких очередей, наши места в третьем ряду, стульчики мягкие, высокие, а впереди си­дящие настолько предупредительны, что вместе с несущимся вверх занавесом расходятся в разные стороны, и мы оказываемся посередине – перед нами только сцена. Местный дресс-код – черное, даже пятилетняя девчушка в 101

черном кружевном платьице ниже колен. Будто после похорон и не успели переодеться (когда в течение года четыре раза постоишь у гроба, черная одежда напрягает). Отчасти могу объяснить страстную при­вязанность к черному: с ним хорошо смотрятся жемчуга, брил­ лианты, золото. Израиль с его отсутствием всяких регламентаций (кроме религиозных) меня избаловал, я перестала чувствовать себя частью публики, толпы, однако, как быстро! Даже вздумала воевать с черными одеждами, считая, что он для ленивых: когда не знаешь, что надеть, прибегай к черному – не подведет! Молодые, сильные голоса, певцы по виду и возрасту соответствуют своим персонажам, включая известного баритона Лео Нуччи, ему за семьдесят, пел Риголетто, прощаясь со сценой, и после каждой арии аплодисменты! Мне сказали, что это особенность Ла Скала, но после того, как в прошлом году в Москве в Большом зале Кон­серватории исполнение малоизвестных симфоний Моцарта оркестром Баршая сопровождалось постоянными шквалами хлопков, я поняла – общее поветрие и, увы, падение вкуса. А когда дуэт Риголетто и Джильды (Надин Сьерра, ее уже знают в Израиле по «Богеме») взорвал зал так, что исполнители повторили свою партию на бис, я подумала, что ключи популизма добрались и до оперы. (У моей подруги кош­ка приносила котят по три раза в год, и сосед безотказно ходил их топить. Однажды была гроза, гром, молния, он вернулся рассерженный: «Я у тебя что – Риголетто?!») С галерки неслись голоса, и, кланяясь, певцы смотрели вверх. Везде сырят, везде свои “лемешистки”, однако в отличие от тех, которые закидывали своих любимцев охапками цветов, эти не преподнесли любимым исполнителям ни одного, самого скромного, букетика, вообще никаких подношений. Несмотря на то, что сюжет оперы по-шекспировски трагичен, всё вместе слегка смахивало на оперетку, да и оркестр рвался вперед, выдавая мо­лодость дирижера Никола Луизотти. Никому не хочется переживать всерьез, лишь по законам жанра, как во французском кино, где много едят, льют воду и широко гуляют, хотя в действительности во всем экономят и уважают сдержанность. Возвращение было еще одним спектаклем. Мы нашей компанией зашли в кафе, задумавшись о будущих планах. Стемнело, я за­ торопилась домой. Сидевший в кафе мужчина сказал, что если идти всё время прямо, я выйду к своей площади. Но чтобы достичь 102

искомого места, мне пришлось раз пять останавливаться с неиз­ менным вопросом “Dove…”, – немедленно доставался телефон, открывала google, мне показывали дорогу… Я прогуляла более двух часов, ибо понятие прямо у всех разное. Бывало, на улице ни души, руководствуясь смутными догадками, я уводила себя в такие дебри, из которых выбраться можно только во сне. И только во сне решить головоломку притягательности места, открытого всем и абсолютно зашифрованного. Отсюда Умберто Эко – еще одна достопримечательность Милана, а для меня самый современный писатель.

ЗАПОЗДАЛАЯ ИНТУИЦИЯ Полонез – танец благородных людей, польской шляхты, гимн ее достоинствам. Под стать танцу и поезд, следует точно по расписанию в Варшаву с Белорусского вокзала: чистый, закрытый, ни дать ни взять бронированный вагон, в таком, поди, везли Ленина делать революцию. Когда это было? Холодный взгляд проводников в мою сторону, как только заговорила по-польски, оказывается, поезд наш, русский, и обслуживание, соответственно, тоже. Не позволили провожающему меня внести в вагон чемодан, хотя бы поднять по ступенькам, пока не объявят посадку. Строго и категорично. Зна­ комый спешил, пришлось поволноваться минут пятнадцать, пока не нашелся чей-то другой провожатый и помог. Внутри, куда наконец впустили, спокойствие и тишина, чего раньше не припомню, поезда были переполнены, по коридорам с корзинами сновали тётки и дядьки, торгуя пивом, пирожками, жареными курами, а как поезд тронется, на всех остановках в окно полезут малосольные огурцы, жареные грибы, картошка… Те­перь окно не откроешь и косточки от съеденной курочки не бро­сишь придорожной собачонке. Билеты и паспорт заграничный, рос­ сийский, красный, проверяет проводник у меня в купе. Объясняю, что дверь открывается легко, но если надо выйти, закрывается, и попасть назад я уже не могу. «Мадам, – явно в легком подпитии, – можете распоряжаться мною и днем и ночью». Четырехместное купе, и я одна, больше никто не сел. Вспомнила про бутылку пива, не пропадать же добру, взяла с собой из дома, 103

так как муж наотрез отказался, а оставлять до возвращения… Сразу захотелось есть, кстати оказалась и та самая курочка в дорогу, по­скорее с ней покончить – жара. Тишина расслабляет, никто с тобой не заговаривает и не молчит напряженно, будто ты виновница чьих-то неудач. Лежу в предвкушении целого дня и половины ночи непробудного сна, только где-то часа в четыре утра пограничный контроль. Не могу припомнить, когда последний раз могла поз­ волить себе вот так расслабиться и отдохнуть, и чтобы не дергать себя понапрасну, решила заранее приготовить синий израильский паспорт – пусть будет под рукой. Шенгенской визы-то у меня нет, а с этим пропускают. Лезу за ним, и вдруг что-то неприятное внутри по мне пробегает, словно мышь, забывшая про осторожность: ой, ждет лажа! («Ну как ты выражаешься», – пожурила бы меня под­руга-античница, и я поправлюсь: «неприятность».) Открываю синий паспорт – морда не моя, фотография моего драгоценного супруга. Мало то­го, что мне часто говорят, мол, пишите вы одинаково, намекая, конечно, на то, что кошу под него, известного, признанного. («Ты, что, – не соглашалась подруга, – только через вас наконец поняла, что такое литературное направление!») Выходит, не только стиль, но и физиономии наши схожи. Легкий ужас переходит в панику, роюсь в вещах – а вдруг? Нервно, почти в истерике, ну, нет моего израильского паспорта, хоть тресни! И взять неоткуда. Почему ин­туиция так поздно срабатывает? А следом вопрос по существу: «Что делать?» Растерянная, бегу к проводникам. Там уже мой знакомый и с ним три дамы, одна – на­чальница поезда, а две другие – гости. Налетели на меня, как воробьи на крошки хлеба, когда поведала о своей беде.

– Пойдемте! Уселись в моем купе и стали рассуждать. Если купить визу в Польшу, Беларусь не пропустит, по любому высадят. Какой смысл ехать дальше? Через полчаса Смоленск, на автобус и до дома.

– Мне еще билет купить надо, чтобы снова отправиться в Поль­ шу, – не объяснить им, что пропустила конференцию, перепутав паспорта.

– Вы такая умная, – не скрывает восхищения начальница, молодая блондинка изнывает от скуки, а тут целое происшествие!

– Да что толку? Мне с моим грузом…

– Сейчас и купите!

104

– Как? – Всё для меня кажется неосуществимым.

– Ко мне должен брат подойти, он вам поможет! Быстро взяли мой чемодан, поставили к выходу, поезд оста­ новился, выходим все вместе, крик начальницы: «Ты можешь побыстрее? Поезд стоит четыре минуты!» Вразвалочку, покуривая, приближается молодой парень, отдает ей какие-то сумки.

– Проводишь эту женщину к билетной кассе, а потом посадишь на автобус. Московский, – тоном, не терпящим возражения. Парень и впрямь не отходил от меня ни на шаг. Пока я бегала, выясняла, покупала билеты, смирно стоял возле кассы с моим че­ моданом и вместе со мной двинулся к автобусной стоянке. Ближайший автобус в 22.30, а тот, что в 8 вечера, прямо сейчас, переполнен! Умоляю девушку-диспетчера.

– Да разве я не понимаю? Автобусы у нас маленькие… Стойте! Есть резервное место, бегите! – Выскакивает из конторы, чтобы помахать рукой водителю: «Не отъезжай!» Я возвращаюсь в Москву! Шоссе прямое, ровное, укачивает. Место – лучшее в автобусе, сразу за водителем, дорога, как на экране. Останавливаемся за Смо­ ленском. Можно перекусить и в туалет сбегать. Начинаю с него. Не пускают: «Пятнадцать рублей!» Даю, но войдя и закрыв дверь, понимаю, платить надо тому, кто захочет им воспользоваться. Давно не видела таких дырок, последний раз во французском ресторане на Монмартре, и тот же висячий способ для слива воды, но только там цепочка с фарфоровым наконечником и белизна вокруг, а тут веревка с узлом, и всё проржавело. Такие туалеты когда-то были на Курском вокзале, и любой грязный нужник получал определение «курский вокзал». С едой получше, ограничилась капучино с мороженым – как вознаграждение за страдания. В стороне сидит водитель, один, ест угрюмо, явно чем-то озабочен. Хотела посоветоваться, где лучше сойти, но вид его не располагал. Решилась, когда двинулись, наступала ночь, ехать еще часа два. Завидев Одинцово, осторожно задаю вопрос, чтобы не злить главного для меня человека: «Не могла бы я побли­зости выйти?» Водитель вдруг становится внимательным, разго­ворчивым, я бы даже сказала, заботливым. В сущности, люди у нас сердобольные и жалостливые, когда попадешь в передрягу, 105

хватаются помогать, будто ты самый родной им на свете, а так, хамят направо и налево все, кому не лень. Водитель мне, мол, если ехать до Москвы, оттуда за немеренные деньги на такси, но остановки в Одинцово нет, едем по трассе, высадить может меня только на дороге, но этого делать категорически не советует: – С вашим чемоданом? Здесь полиции не дозовешься. А куда вам?

– В Переделкино.

– Так есть еще ближе. Сейчас будет Лесной городок, Внуково, вы­зывайте такси, с вашим грузом… Звоню в «ситимобил», но им подавай точный адрес. Водитель пожимает плечами: «Кто там у них работает? Не знают, где в Лесном городке большой супермаркет?! Ладно, высажу в Баковке, около поста ГАИ, прямо сейчас будет, приготовьтесь, у них есть свои люди, организуют вам машину. Ё…….!» Всё вокруг перекопано, ни проехать, ни пройти, раздумывать некогда, автобус остановился, я быстро выс­ какиваю. «Осторожно!» – Мне вслед водитель, а я с чемоданом на краю огромной ямы. Пост ГАИ по другую ее сторону, как смотреть в бинокль, вроде близко, да не укусишь, а мимо вжик- вжик камаз за камазом, сплошные рвы, стоять негде, я посреди этого ужаса. Звоню в «ситимобил», одно и то же, про меня помнят, ищут помощь, но найти за городом такси, посередине шоссе… Трезвоню знакомым таксистам, одни спят, другие не отвечают, не выдержав, нажимаю номер мужа, который тоже, небось, сладкие сны видит, я предупредила, что приеду с Белорусского вокзала и дома буду не раньше пяти утра, бужу, встает, бедный, одевается и во втором часу ночи решает идти на поиски машины, за мной. Дом рукой подать, пешком можно, но не с таким чемоданом и не в такую темень да по раскопкам. Мне холодно, под рукой ни кофточки, ни шали, выезжала в жару, не предполагая подобного развития событий. Все вещи упакованы, не класть же в грязь чемодан, чтоб его открыть, да и где там что найдешь? Дрожь и жалость к себе бьют через край: я это или не я, со мной или не со мной проис­ходящее? Неописуемое состояние оторванности от жизни, ручка от разбившейся чашки, и уже не приклеить. Одна во вселенной: вокруг ночь, тишина и бездушные машины, не выбраться отсюда до утра, и присесть негде. Вдруг – не снится ль? – на меня плывет огромное облако: белая машина бесшумно подъезжает и мягко останавливается. Молодой парень в светлом костюме (после бала?), смотрит на меня, и в памяти 106

всплывает анекдот про незнакомку, явившуюся пьяному с пивом для опохмелки: «Как тебя зовут, красавица?» – «Белая горячка!» С дрожью в голосе кидаюсь к облачному рыцарю: «Ситимобил?» Кивает, но моя недоверчивость не позволяет радоваться, не зря же предупреждают про опасность на дорогах... Заглядываю в машину, осматриваю ее, внутри оснащена навигатором, компьютером, об­ легченно хватаюсь за вещи, но мой спаситель их уже уложил в багажник, сажусь, и не слыша собственного голоса, говорю, куда ехать, всё еще не веря в чудо. Парень высокий, элегантный, разво­ рачивается на шоссе и одновременно глядит на меня, не скрывая удивления: «Так вы писательница?» Понятно, раз Переделкино – пи­сательский городок. Киваю.

– А что пишите?

– Да всё подряд: и стихи, и прозу, и статьи…

– И как себя при этом чувствуете?

– Огромное удовольствие получаю! Снова взгляд в мою сторону: – Как вы думаете, – видимо, эта мысль давно занимает его, – что ин­тереснее: литература или жизнь?

– Жизнь, конечно. Она непредсказуема. Сегодняшний день, например.

– Так вот почему мне читать скучно, а писать тяжело.

– Легко становится, когда об этой тяжести напишешь… Вспоминаю, как знакомая мне поведала, что ей было неловко читать мою книгу о муже, которую я обозначила собственным жан­ ром – литературоведческий роман: «Там такие вещи, о которых говорить не принято». «Так писать надо о том, о чем говорить не принято», – я в ответ, руководствуюсь, мол, советом мужа. И уже вижу сквозь туман две стремительно приближающиеся фигуры мужа и его сына, стоявших около дома, небось, битый час, с единственной задачей: найти машину, чтоб до меня добраться… И первый вопрос мужа: – Когда ты снова уезжаешь в Польшу?

– Через три дня.

– Значит, – с облегчением, – и отдохнуть успеешь. А утром признается радостно: «Хорошо, что ты вернулась! Я тут остался совсем один. Мне было бы так тоскливо!» Ну да, – вспоминаю, – уехала невестка, наша хозяюшка по даче, ночью сын улетает... Вот и объяснение моей запоздалой интуиции.

107

Андрей Цуканов, Людмила Вязмитинова

ДОСТОЕВСКИЙ НА БАРБАДОСЕ Мой муж, частный детектив Майкл Горбов, любитель вкусно по­кушать и кухонных дел мастер, согласился покинуть нашу нью-йоркскую квартиру (со специально оборудованной кухней) ради недельного отдыха в бывшей британской колонии, а ныне государстве Барбадос на одноименном острове на востоке Карибского моря, на весьма определенных условиях. В номере гостиницы наряду с мощ­ным кондиционером и прочим, нормальному номеру поло­женным, должны быть пусть и небольшая, но удобная кухня, и большой балкон, на котором стоял бы обеденный стол. И гостиница не должна быть удаленной от местного рыбного рынка. Три дня мы попеременно наслаждались нежной водой ослепи­ тельно голубого тропического океана и нежным вкусом свеже­ выловленной рыбы, покупаемой и приготовляемой лично Майклом. Меч-рыба, марлин, желторыбица, тунец, летучая рыба – все это просто таяло во рту, а местное пиво оказалось превосходным. Майкл даже обнаружил ранее не свойственную ему склонность к тому, что он назвал опрощением: рыба готовилась с минимальным количеством соли и оливкового масла и подавалась без гарнира и приправ – чтобы сохранить природный вкус. На четвертый день идиллия дала трещину. Поднимая с пола груду рекламных проспектов, случайно обрушенную Майклом в ходе выноса на балкон подноса с рыбой, я увидела снимок огромной черепахи с ластами. И на следующее утро мы сидели внутри кабины катамарана, отправляющегося с группой экскурсантов в сторону заповедных вод, в которых плавают эти самые черепахи. Майкл заботливо устроил в нише под сиденьем пакет с сэндвичами (чтобы обезопасить нас от подаваемой на подобных прогулках пищи, он встал в несусветную рань ради приготовления огромных сэндвичей с рыбой) и задумчиво произнес: «Западная культура поехала на 108

Достоевском. Все же плавсредство – явный перебор. Надеюсь, это не скажется на качестве нашей прогулки». Я недоуменно посмотрела на него, и он указал на ближайший спасательный круг. На нем было написано «Dostoevsky». Интуиция моего мужа – вещь серьезная. Но все настраивало на радость бытия: ветер, солнце, океанский простор, апельсиновый сок со льдом. Я отмахнулась от сосредоточившегося на реестре по­­да­ ваемых коктейлей Майкла и сквозь широко открытые окна глянула прямо по курсу. Вместо разбивающихся о нос яхты волн там обна­ ружилась группа успевших раздеться до купальников сотоварищей по экскурсии. Расположившись прямо на палубе, они отдавали себя во власть ветру и плавящему зенит июньскому тро­пическому солнцу. Очень скоро мы с Майклом остались в одино­честве, и перед нами, как на экране, заслоняя океан и береговую линию, стала разворачиваться картина жизни собранного случаем общества. Я пыталась сосредоточиться на береговых пейзажах, но глаза невольно обращались в сторону одной весьма колоритной пары. Она – особа чуть меньше сорока, стройная, смуглая, но явно белой расы, весьма уверенная в себе, довольно симпатичная, хотя и немного комично изображающая из себя секс-бомбу. Он – около двадцати пяти, красивый мулат с печальными глазами на ин­тел­ лигентном лице, стройной фигурой и пышными волосами, за­ плетенными в косички, перехваченные яркой лентой и каскадом спускающиеся по спине. Дама постоянно посылала своего кавалера в каюту то за тем, то за этим, и он послушно искал требуемое в лежащих под сиденьями сумках. Один раз он, извинившись, пот­ ревожил жевавшего сэндвич Майкла, и они перекинулись несколь­ ким фразами – что-то о Бостоне и студенческом клубе. Звали его, судя по окликам дамы, Анастасио Фелипе. Мне, наконец, удалось сосредоточиться на пейзажах, как вдруг Майкл, пробурчав что-то о женской природе, толкнул меня в бок. Я посмотрела в сторону нашей пары, которая, оказывается, успела разъединиться. Оба были заняты оживленной беседой, она – с дамой лет пятидесяти, светловолосой и белокожей, он – с ее сыном, веселым, нагловатым парнишкой лет пятнадцати. Эта пара прибыла в порт перед самым отплытием, и когда они поднимались на борт, я заметила, что, увидев Анастасио, женщина задержала 109

на нем взгляд, а он резко отвернулся. Я еще подумала, что она положила глаз на красивого молодого человека, а он полагает, что одной спутницы в годах ему достаточно. Дамы полностью завладели вниманием друг друга и говорили, как заведенные. При этом подруга Анастасио своим телом при­ крывала его от довольно-таки хищного прищура своей собеседницы. «Отвлекает, почуяв опасность», – резюмировали мы с Майклом. Тем временем катамаран остановился – мы прибыли к черепахам, и все двинулись в сторону спуска в воду. Помогая мужу застегнуть спа­ сательный жилет, я вдруг поймала полный боли взгляд Анатасио. Повернув голову, я увидела, что он смотрит на поблескивающий затейливым узором браслет на левой руке мальчика. Но тут мне стало не до чужих проблем: Майкл плюхнулся в воду, и жилет оказался-таки перекошенным. Я поплавала рядом с одной из черепах и даже потрогала ее пан­цирь. Не испытав ничего особенного, я рассказала Майклу про браслет на руке мальчике и про взгляд Анастасио. Он, оказывается, этот браслет заметил, поскольку, как он выразился, такую вещь невозможно не заметить: на нем какой-то, оказывается, особый узор, имеющий отношение к религиозным ритуалам неких афри­ канских племен… в общем, редкая вещь. Умный у меня все-таки муж, обладающий широкими познаниями. Впрочем, успешному частному детективу так и положено. По поводу взгляда Анастасио Майкл сказал, что, видимо, кто-то из его африканских предков принадлежал к одному из этих племен, может быть, даже был жрецом, поэтому он в курсе, что это за вещь, и ему больно, что она служит безделушкой какому-то глупому наглому юнцу. Тут Майкл чуть не столкнулся с торопящейся куда-то черепахой и заговорил о том, что эти черепахи ассоциируются у него со «ста­рухами-процентщицами». Его монолог был прерван криком о по­мощи, и с борта катамарана в воду прыгнули два матроса. Когда мы поднялись на борт, темнокожая команда «Dostoevsky» хлопотала над сидящим в каюте мальчиком, рука которого была в крови. Рядом стояла мать, в ее лице не было ни кровинки. Как выяснилось, парнишка умудрился попасть в группу черепах, и его слегка затерли. Хорошо, что рядом оказался Анастасио: он оттащил перепуганного юнца от черепах и передал в руки матросам, благополучно дос­тавившим его на борт. Ничего страшного: испуг и порез на руке, по всей видимости, кусочком коралла.

110

Расстроенный капитан недоуменно пожал плечами: «Такое впе­ чатление, что их прикормили – вроде какой-то рыбой. Однако мы всё делали по инструкции. Может, кто-то до нас? Первый случай за много лет». Он повернулся к матери мальчика: «Вы, миссис, имеете право подать жалобу». «Претензий не будет», – резко ответила она. «Порез не опасный, – сообщила я припозднившемуся из-за возни с жи­летом Майклу, – но похоже, что на ладони останется шрам». Майкл в ответ пробурчал что-то о цивилизованных идиотах, по­ нятия не имеющих, как надо обращаться с живой природой, и полез за пакетом с сэндвичами с рыбой. Открыв его, он удивленно воззрился на лежащий там в одиночестве сверток: как минимум их должно было быть пять. Я заглянула под сиденье, пошарила там рукой и повернулась к мужу, чтобы обсудить ситуацию, но в его глазах вдруг блеснул огонек. Знаю я этот огонек: он явно почуял, что происходит что-то интересное, суть которого скрыта от боль­шинства окружающих. «Шрам на ладони?», – переспросил он и, отставив в сторону пакет с одиноким сэндвичем, поднялся с места. Я проводила его взглядом – он вышел наверх и двинулся в сторону одиноко стоявшего у борта катамарана Анастасио. Не в моих при­вычках вмешиваться в действия мужа, ведущего рассле­дование, – сам расскажет, когда докопается до истины. А он доко­пается, уж я-то его знаю. Отхлебнув коктейля и откусив от оставленного мне Майклом сэндвича, я прислушалась к разговорам ожидающего обеда об­ щества. «Как жаль, что браслет пропал, – донеслось до меня, – такой необычный, красивый…». «Да, действительно, – подумала я, – красивый. Но, слава Богу, все живы-здоровы. Или не совсем?» Я оглядела окружающих меня людей. Пострадавший мальчишка сидел с забинтованной рукой, но выглядел намного лучше. А вот матери его видно не было. Я вышла на воздух. Майкл и Анастасио стояли все там же и разго­варивали. А у противоположного борта стояла отнюдь не горюющая, а излучающая ненависть мать мальчишки, и взгляд ее был направлен прямо на Анастасио. Поразительно! Ведь это он вытащил ее сына из группы затерших его черепах! Объяснить это мог только Майкл, и я решила нарушить принцип невмеша­тельства в действия мужа. Стараясь не привлекать к себе внимания, я подошла поближе к продолжающим беседовать Майклу и Анастасио. Майкл явно меня заметил, но виду не подал, Анастасио же, казалось, ничего вокруг себя не замечал. «Мне же тогда было столько же лет, сколько сей­ 111

час ее сыну, – услышала я его слова, – и вряд ли вы понимаете, что такое угроза вернуться обратно в трущобы». «Да, – ответил Майкл, – и вообще, когда дело касается сексуальных отношений, включается такое большое количество самых разных факторов. Но меня волнует другое: не перебрали ли вы с мальчиком?» Анатасио протянул ему свою ладонь: «Этот шрам я ношу в память о том дне, когда сказал Атанаси, то есть миссис Тоцки, матери этого мальчика, что она мне больше не госпожа. И хочу, чтобы она тоже вспоминала этот день каждый раз, когда видела такой же шрам». Майкл вздохнул: «Я не моралист и не представляю официальную полицию. Все, о чем мы говорили, останется между нами. Я вмешался в это дело, потому что люблю отгадывать загадки, кроме того, оно коснулось лично меня». Мулат поднял на Майкла красивые печальные глаза: «Простите за сэндвичи, просто они удачно подвернулись». «Да ладно, – улыбнулся Майкл, – знал бы я утром, для кого их готовил. Но, думаю, на этом мы нашу беседу закончим. В конце концов каждый в этой жизни отвечает за содеянное, уж поверьте бывалому детективу. В каюте уже раздают ланч. Есть эту пищу я, конечно, не буду, но коктейли местные пить можно». В порту Майкл махнул рукой ближайшему таксисту, но вдруг сделал ему знак подождать и направился к уже усадившему свою даму в такси Анастасио. Я опять не удержалась и подошла так, чтобы слышать их раз­ говор. «Последний вопрос, – услышала я голос мужа, – это не мое дело, но ваша нынешняя подруга…» «О, – пришла очередь Анастасио улыбнуться, – мисс Маус хороший человек. Она многого не понимает, но мы дружим. Она тоже из Бостона, успешный менеджер». Майкл вежливо поклонился в сторону мисс Маус, усадил меня в такси и, плюхнувшись рядом с шофером, назвал адрес рыбного рынка. «А браслет? – вдруг вспомнила я. – Он у него?» «Нет, – ответил Майкл, – он оставил его в океане. Сказал, что это браслет дедушки, который был колдуном, и что после всего, что случилось, место ему только там». Сидя в такси, я думала о женщине, прошлое которой проявилось на руке ее сына, и о лежащем на дне океана загадочном браслете, над которым плавают «старухи-процентщицы», вовлекаемые в кру­говорот человеческих страстей. Майкл прав: кто же называет плав­средство «Достоевский»?!

112

Борис Колымагин

ПУТЕШЕСТВИЯ Тивериада Б. Цейтлину

С утра туман совсем не долго И снова озера сиянье И кипарисы белых зданий И я лечу между домами Между домами-крепостями Вниз по асфальту как по водам Иду метровыми шагами Спешу опять ходить по водам: Волна ступенек, волны сердца И у причала сесть погреться. *** Виноградные листья стучат, словно капли дождя, ветер, беспокойная ночь. В Евпатории Кошка под цвет скамейки, Море в черте линейки, Утро в платье рассвета, В розовых завитках.

113

Это и не про это, Ветер и море света, Кошка ушла в нирвану, Я принимаю ванну Солнечную и повторяю: «Ах!». *** Размышляющий пейзаж – болота и камни, впадины и скалы. Извилины… И все это перетекает в физиологию: лица жителей северных стран – болота и камни, впадины и скалы. Извилины… *** Мы устали мы беспечны Взяли с пристани кули Слева полыхает вечность Спозаранку на мели И знакомая простуда Подступает ниоткуда И далекая звезда Все такое навсегда

114

Эсфирь Коблер

ВРЕМЯ РАЗБРАСЫВАТЬ КАМНИ I Я родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода Великого, в тридцатый год правления императора Августа. В год моего рождения ходили по Израилю и Иудее волхвы и говорили: “Родился в Вифлееме царь иудейский”. Услышав это, царь Ирод возмутился, и повелел всех младенцев в Вифлееме вырезать. Мать моя, Мириам, испугалась и уговорила мужа своего, каменотеса Якова бежать в Египет и переждать там страшное время. Яков послушался, и они ушли в Египет, в страну изгнания. Было мне от рождения 6 месяцев, но я помню грудь матери моей, и тепло ее, и улыбку, звезды над головой и глубину ночи, и как счастлив был. В Египте дом наш стоял на берегу Нила. Мы жили вне общины. Яков пас коз и занимался своим ремеслом. Самый последний нищий в струпьях, египтянин, смотрел на нас свысока. Уже тогда я думал: “Кто привел меня в этот мир для одиночества и страданий?” Если бы я жил в Иудее, я бы спросил в Храме, но здесь некого было спросить. Яков вечером брал Тору и, глядя в сторону Иерусалима, читал молитвы. Но со мной он не говорил – я был причиной изгнания. Если я подходил к египтянам, то мне кричали: “Ты, обрезанный, ты наш раб”, – и кидали в меня грязью.

II Я бежал в заросли тростника. И солнце было на моих пятках, и земля становилась навстречу. Я падал в прохладный ил и долго лежал там. Я любил тростник, когда он нежно склонялся надо мной и ласкал меня или о чем-то тихо шептал над головой.

115

Я думал, о чем не думает ребенок: “Почему у всех народов так много богов, и каждый своим богам поклоняется? И если Яхве гла­ венствует над всеми богами, почему же он посылает на свой народ всеобщую ненависть? Жизнь наша всецело в руках Его?” И вот пришел в наш дом учитель из Иерусалима и увидел, что я неразумен. Он спросил Якова: “Разве не знаешь ты, что Израиль силен разумом, что цари приходят и уходят, а знания остаются? Разве не знаешь ты, что евреи – горстка на ладони земли, что нас режут и жгут, и что мы грызем друг друга, и только сыновья наши, постигающие мудрость с колыбели, спасут нас? Как может знать он Бога, когда не знает Слова?” Тогда взял Яков Священное писание и показал мне буквы, и этот знак жизни стал мне ясен, я многое понял. Первая пелена упала с глаз моих. Было мне тогда четыре года. И пока я постигал буквы, Яков читал в Писании: “И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы. И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один... И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лицо его дыхание жизни, и стал человек душою живой”. Встретил я однажды старого египтянина с безумными глазами, обритого, как жрец, и оборванного, как нищий. И он говорил о Боге и о начале мира. Он сказал: “Я мудр, я много знаю, но я отвергнут и презираем. Ибо я проповедую Единого Бога. Никто не впустит меня в дом, ибо побоится, никто не спросит, ибо насмехаются”. Но я спросил его: “Кто мы и откуда, и что есть Единый Бог, и почему он не дает любви моей душе?” Безумный нищий отвечал: “Фараон Эхнатон познал Бога, единого в человеке и звере, земле и воде, всесотворяющего и живородящего. Бог Атон – бог солнца – дает любовь и посылает испытания. И если душа твоя не знает любви сейчас, то потом ты будешь окружен тысячами любящих. Но бе­регись: любовь притягивает ненависть. Вспомни Моисея. Он познал Единого Бога и хотел дать его всем, но евреи возгордились знанием и потому вы, евреи, презираемы и нелюбимы. Помни это, дитя, спа­си свой народ от ненависти”. И я пошел к Якову и спросил: правда ли это? Он ужаснулся и сказал: “Господи, за мои грехи неразумное дитя мне послано”, – и с тех пор занимался со мной. Я же проявил усердие и многое узнал, но не нашел ответа.

116

Однажды сидели мы печально перед огнем. Нищета в доме и тоска в душе угнетали. И Мириам сказала: “Что держит нас здесь? Вот уже три года, как Ирод умер, а здесь нет ничего, что нельзя было бы найти в Израиле”. Яков сказал: “Это правда”.

III Тогда повернули мы свои стопы к Израилю, и сердце наше воз­ ликовало. Было мне от роду семь лет. Горек хлеб изгнания, даже если он сдобрен вином и украшен золотом. Под страхом смерти покидают Родину, но, даже накопив богатство на чужбине, бросают все, и нищими, в рубище идут на землю предков, чтобы поклониться их праху. Сказал Яков: “Идем в Израиль. Да будет благословенна земля его. Но пойдем мы тем путем, каким вел Моисей свой народ. Я нашел одного кочевника, он поведет нас по берегу моря, мимо су­хого озера Сирбонис, потом повернем на Синай, поклонимся свя­тым местам”. Проводник наш был умен и знал путь. Он всегда чувствовал опасность, знал, откуда веет ветер и несется песок. Когда мы шли мимо Сирбониса, он торопил нас и говорил: “Будет буря”. Мы прошли озеро и увидели, как за нами катится с моря вода и заполняет высохшее дно. Яков закричал: “Так Бог покарал египтян, когда они погнались за Моисеем”. Бедуин улыбнулся и промолчал. И вот мы пришли на Синай. Пустыня и скалы кругом. Младшие дети не могли идти. Мириам несла их. Весна было в разгаре, и солнце светило нещадно. Проводник указал на горевший голубым и фиолетовым пламенем куст. “Это горит дикт”, – сказал он и пошел дальше. Яков по­ молился и сказал мне: “Через этот куст Бог говорил с Моисеем”. И вот мы прошли огненную пустыню Син и пришли в Мерру. Стали пить из источника и поникли – вода в нем была горькая. Бедуин бросил туда веточки, и вода стала сладкой.

– Ты чародей! – воскликнул Яков. – Лишь великим пророкам дано делать чудо. Но бедуин пожал плечами: “И мой отец, и мой дед, и дед моего деда, – сказал он, – бросали в этот источник ветки эльваха, и вода делалась сладкой”.

117

Наконец пришли мы к подножию горы Нево. Здесь начиналась наша земля, и здесь мы простились с бедуином. Яков наградил его и отпустил с тайной радостью, ибо смущал проводник его веру. Потом поднялся Яков со мной на вершину горы Нево, и отсюда впервые увидел я Ханаан. И возлюбил эту землю: течет Иордан между высоких берегов, асфальтовое озеро стоит гладко, как зер­ кало, и не колышутся его маслянистые воды, скалы сверкают под солнцем золотом и пурпуром, и отражается в них фиолетовое и голубое небо. Вот оазис прекрасных стройных пальм, и высятся они, как во времена Моисея. Грозно стоят седые стены Иерихона, а вдали летит синяя полоса благодатного моря.

IV Пришли мы в пределы Галилейские и поселились в городе Назарете. И там я учился и набирался мудрости. Но учителя мои говорили о букве, а дух учения не давали. Где я видел противоречие, они говорили: “Закрой глаза, ибо на то воля Божья”. Где я спра­ шивал: “Как же так?” – мне отвечали: “Не сомневайся”. Где темно было и непонятно, каждый говорил, что хотел, лишь бы славить Бога. Где было ясно и приятно, делали темным, чтобы толковать по своему желанию. Однажды мы пошли на пасху в Иерусалим. Было мне 12 лет, и я уже окреп умом. В Храме встретил я учителя, чей ум восхищал, а ответы удив­ ляли. Я заслушался его и не видел, как удалились родные. Долго не решался я спросить учителя. Наконец сказал: – Равви, ведь сказал змей: “И вы будете, как Бог, знать добро и зло”. Но ведь у Бога два великих отличия – знание добра и зла и бессмертие. Почему же змей соблазнил людей не бессмертием, а знанием? И ответил равви: “Видно, змей знал, что для человека самое глав­ное – знать, где добро, а где зло. Для Бога же главный дар – бессмертие, и потому древо жизни так оберегал Он”. И я воскликнул: “Змей прав! Для Бога всезнающего, всевидящего, лишь вечность необходима. Человеку же знать надобно, где правда, а где ложь. Бессмертие – удел Бога, Он вечен и всеведущ. Мы же через страсти и ошибки познаем истину, и потому наш удел – страдание”.

118

Все слушавшие заволновались и стали показывать на меня пальцами, а равви покачал головой и сказал: “Не знаю – знак ли на тебе Божий или печать нечистой силы”. Мои сомнения возмутили толпу, и меня хотели побить камнями, но тут вернулись за мной Яков и Мириам. Узнав, что народ хочет побить меня камнями, Яков разорвал на себе одежду и закричал: “Горе мне!” Тогда Мириам заплакала: “Муж мой! Он дитя не­ разумное. Я столько лет не просила о нем, а теперь я прошу”. И все стали кричать и говорить разное. Услышав шум, подошел к воротам Храма один человек, грек видом, и захотел узнать, что случилось, а так как был одет он богато и говорил повелительно, то ему всё рассказали. Выслушав внимательно, человек сказал: – Ни родителям, ни народу отрок не нужен, но он умен – я хочу взять его себе. Я одинок, и юноша станет мне опорой на склоне дней. И люди отдали меня.

V Александр привез меня в Рим. Мы поселились в доме его друга Антиоха – грека, получившего за свои заслуги римское гражданство. Дом поразил меня. Он был разбит на два крыла, по четыре комнаты в каждом, украшенных росписью, коврами и шкурами зверей. Оба крыла соединял обеденный зал, между ко­ лоннами стояли прекрасные статуи греческих богов. Когда я вошел в этот зал впервые, я отвернулся и накрыл голову плащом. Но Александр мягко отвел мою руку, знаком успокоил возмущенного хозяина и сказал: – Смотри, не отводи глаз. Я знаю, твоя религия не позволяет изображать живые существа – творение Бога, но посмотри: вот Венера с острова Милос. Скульптор сделал две копии. Одну он преподнес императору Августу, вторую купил Антиох, заплатив цену двух скульптур. Но она стоит того. Никогда больше ты не увидишь такой благородной и вдохновенной красоты. Смотри, и пусть сердце твое научится радости. При этих словах в комнату вошла девушка, дочь хозяина.

– Ефросинья, – обратился к ней Антиох, – мальчик, приемный сын Александра, иудей. Он не знает греческого языка, для него не будет лучшего учителя, чем ты.

119

Девушка улыбнулась и по знаку отца отвела меня в комнату, пред­назначенную мне. Пожелав спокойного сна, она ушла. Но я не мог уснуть. Я лежал и смотрел на орнамент из цветов, листьев и лепестков вокруг богини Деметры, украшавший стены моей комнаты, на голубой потолок с легкими облаками и думал о Ефросинье. Легкая и тонкая, парила она перед моими глазами. От нее пахло молоком и мёдом. Она улыбалась ласково и лукаво. Утром я встал другим человеком. Душа моя раскрылась всему, что прекрасно в мире. Я слышал шум большого города, крики торговцев, зазывание ремесленников. Я видел синее небо, яркое солнце, жемчужные зубы Ефросиньи, красивые статуи и яркие стены. Душа моя ликовала. Александр учил меня языку греков, а Ефросинья рассказывала мифы о героях и богах. В ее устах минувшие дни возрождались и оживали. Я внимательно изучал греческий язык. Первым я прочел Архилоха и навсегда полюбил его. Однажды я сидел с Ефросиньей в саду и увидел, как она сорвала розу и вложила в свои золотистые волосы. Тогда я набрался храбрости и прочел: Своей прекрасной розе с веткой миртовой Она так радовалась. Тенью волосы На плечи ниспадали ей и на спину. Ефросинья удивленно взглянула на меня, потом засмеялась и ответила: Кто прекрасен – одно лишь нам радует зрение, Кто хорош – сам собой и прекрасным покажется.

– Вот стихи божественной Сафо, – сказала она. – А тебе еще многому надо учиться, прежде чем ты сможешь говорить со мной стихами. И я умолк, смущенный. Наши дни протекали в занятиях и беседах. Я глядел на Еф­ росинью, и сердце мое было полно ею. Я предугадывал ее желания и знал движения души. Александра подолгу не было дома. Я знал из его разговоров с Антиохом, что мой приемный отец хочет вернуть себе родовое имение, которое отобрали у него ветераны Августа. Он искал влиятельных людей, обивал пороги друзей Августа, раздавал деньги 120

и подарки, но все было напрасно. Александр с горечью говорил, что потратил денег больше, чем стоит само поместье. Если бы не память об отце и желание уединиться для занятий науками в тихом уголке на берегу моря, он давно бы оставил свои хлопоты. Но вот принцепс уехал в Нолу, и Александр махнул рукой на дела. Он стал приходить на занятия и недовольно качал головой, слушая нас. Однажды он отослал Ефросинью и сказал, что будет заниматься со мной сам. Заметив, что я огорчен, он сказал: – Дитя мое, девушки уже сейчас заглядываются на тебя. Но не для того я взял тебя у иудеев, чтобы ты принял новых богов, новую веру и женился на гречанке. Нет. Я хочу открыть пред тобой мир во всем величии. Я хочу, чтобы ты познал мудрость философов и красоту природы. Открой глаза и уши. Пусть мир войдет в тебя.

– Но отец мой, – возразил я, – прежде всего я хочу быть человеком. Не только знать и видеть, но и любить.

– Дитя мое, – сказал он со слезами, услышав от меня “отец”, – дитя мое, люби. Любовь освежает и дает силы. Любовь помогает человеку заглядывать в самые глубины своего естества и познавать себя. Познав себя, ты познаешь других. Мир многих чувств, страстей и боли откроется тебе. Люби и исцеляй. Люби и приноси счастье. Люби, и сама природа откроет тебе свои тайны. Но помни, что сказал Демокрит: “Только та любовь справедлива, которая стремится к прекрасному, не причиняя обид”. В любви даже легкая царапина становится незаживающей раной, грозящей смертью. Не причиняй никому страданий, ибо горше всех ты накажешь самого себя.

– Скажи, отец, – спросил я тихо, – своим восторгом я приношу вред Ефросинье?

– Да, ты причиняешь ей боль. Дела Антиоха пошатнулись, и он хочет отдать Ефросинью римлянину, который любит ее. Он знатен, богат, имеет влиятельных друзей. Не становись на его пути.

VI Август умер! Скорбная весть, как огонь, разлетелась по городу. Из уст в уста передавали, что перед смертью император спрашивал у друзей, хорошо ли он провел свою роль в комедии жизни. И умер со словами: “Коль пьеса вам понравилась, рукоплещите, и все с весельем проводите нас”.

121

Тело принцепса перевезли в Рим. Улицы города заполнили толпы людей. Все хотели участвовать в похоронах любимого императора. Многие родились и выросли в годы его правления. Он прекратил междоусобную войну, при нем расцвели ремесла и искусства. И поэтому, когда Август постановлением сената был признан божественным, толпа встретила это известие криками восторга. Тиберий, пасынок Августа, стал принцепсом. В империи настали неспокойные дни. Слышались недовольные речи. Когда дошла весть о восстании легионеров в Паннонии, Александр испугался.

– Сын мой, – сказал он мне, – нам нужно уезжать из Рима. Сейчас все насторожены и недовольны. Люди боятся непонятного грека, который не ходит в храмы, не молится богам и к тому же усыновил иудейского мальчика. Бежим отсюда, или нас убьют.

– Но, отец, – возразил я, – зачем убивать нас, ведь мы ни в чем не виноваты, никому не мешаем и никому не угрожаем?

– Ты молод и еще не знаешь – есть люди, которые должны убивать, чтобы жить спокойно. С болью в сердце покинул я Великий город. Мы ехали в Грецию. В страну, где некогда царили искусства и наука, где жили великие философы и поэты. В страну чудесных легенд. Мы спешили туда, где изумрудное море ласкало глаза и веселило тело, где воздух чист и душист. Мы ехали на родину Александра, в Афины.

VII В Геракле мы пересели на корабль. Впервые я плыл по морю. С жадностью смотрел я на бегущие волны, на трепещущий парус, на руки загорелых гребцов. Но вот показалась Аттика, и корабль бросил якорь в Паросской гавани. Александр был грустен.

– Отец мой, – спросил я, – что печалит тебя? Он сказал: – Посмотри, какой прекрасный город. Вон, вдали, величест­ венный Акрополь, Парфенон, удивительные статуи. А теперь взгляни – разве на улицах много народа? Разве толпятся люди на площадях? А ведь было время, о котором говорил Перикл: “Все наше государство – центр просвещения Эллады, каждый человек может, мне кажется, приспособиться у нас к многочисленным родам 122

деятельности и, выполняя свое дело с изяществом и ловкостью, всего лучше может добиться для себя самодовлеющего состояния”. Знай же, хорошо то государство, где каждый человек может проявить все свои возможности. Живя в таком государстве, люди любят свое дело и родину не по необходимости, а потому, что в лучшем для человека месте, где он родился и вырос, его знания и талант развиваются и совершенствуются. Человек становится патриотом, любя в таком государстве все самое дорогое, что оно воплощает: свободную семью, любимое дело, свой голос в государственных делах. Все эти качества соединили в себе Афины в век Перикла. С тех пор прошло пять веков, а что стало с нашим городом? Войны Александра Великого и завоевания Рима пронеслись над ним. Где гордые и ученые мужи? Их нет. Где сильные люди, решавшие на общем собрании судьбы страны? Они умерли. Смотри – запустение царит среди прекрасных дворцов, подобострастные и алчные лица ты видишь. Я привез тебя в Афины, чтобы продолжить занятия с тобой. Тебе уже 15 лет, и теперь ты займешься красноречием с учителем, а я преподам тебе зачатки истории и философии. Я хочу, чтобы ты начал серьезные занятия здесь, где жили все великие мужи древности. И помни – дети римлян и греков учатся с малых лет. Ты же, сын бедного плотника-еврея, много упустил. А за этот год ты должен все узнать о красноречии, об искусстве Греции и нашей истории. Затем мы поедем в Александрию, и там, среди ученых и философов, ты пополнишь свое образование.

VIII Красноречием со мной занимался известный в Афинах ритор Диодох.

– Декламация тогда нужна, – говорил он, – когда в ней есть смысл, а не пустословие звонкоголосых ораторов. Диодох учил меня не только красиво говорить, но и ценить знания предков.

– Не слушай, – говорил он, – риторов, которые задают уп­ ражнения не на исторические темы и возможные в жизни ситуации, а требуют рассказать о пиратах, тираноубийцах, насильниках, не­ обыкновенных героях, – они ничему не могут научить. Бери за образец 123

речи Демосфена и Цицерона, и ты поймешь, что такое настоящий муж и оратор. Послушай, что говорил Цицерон: “...крас­норечие есть одно из высших проявлений нравственной силы человека, и, хотя все проявления нравственной силы однородны и равноценны, но одни виды ее превосходят другие по красоте и блеску. Таково и красноречие: опираясь на знание предмета, оно выражает словами наш ум и волю с такой силой, что напор его движет слушателей в любую сторону. Но чем значительнее эта сила, тем обязательнее должны мы соединять ее с честностью и высокой мудростью, а если бы мы дали обильные средства выражения людям, лишенным этих достоинств, то не ораторами бы их сделали, а безумцам бы дали оружие”. По совету учителя я много читал Цицерона и задумывался о том, что политик, возглавляющий государство, должен обладать качествами идеального человека. Когда я говорил об этом с Александром, он ласково и грустно смотрел на меня и качал головой.

– Ты молод и не знаешь, что власть достается самым жестоким и коварным. Однажды он повел меня за Внешний Керамик, туда, где раньше шумели сады Академии и сказал: – Взгляни вокруг. Ты видишь неуютное место, поросшее травой и неухоженными деревьями. А ведь здесь был приют философов. Здесь читали и учили Платон, Аристотель, Феофраст. А кто велел вырубить эти рощи? Сулла – во время осады Афин. Тот самый Сулла, что известен как любитель древней философии и поэзии. Но знания не помешали ему стать кровавым диктатором. А разве не он отдал приказ воинам разграбить Афины, когда войска ворвались в город? Его солдаты уничтожили золотые и мраморные статуи Фидия, Мирона и Поликтета. Мы уже никогда не увидим сверкающую на солнце золотом одежд и мраморной белизной Афину Парфенос и Афину Промахос. Пока жадность и жестокость царят в мире, даже просвещенный правитель не сможет спасти государство от бед.

IX Год проучился я у Диодоха. И однажды он сказал мне: – Сегодня наше последнее занятие. Вслед за Цицероном я хочу сказать тебе: в древности жили мужи, сочетавшие в себе слово и 124

дело, – Фемистокл, Перикл, Ферамен. Но есть люди, которые, бу­ дучи учеными и даровитыми, презирали ораторское искусство. Во главе их мудрейший Сократ. С той поры, как говорит Цицерон, “возник раскол языка и сердца, раскол бессмысленный, вредный и достойный порицания”. Платон был прекрасным оратором и писал божественным языком, но разделял философию и ораторское искусство. Великий Аристотель говорил убедительно, но писал темно философские трактаты. А перипатетики, стоики и киники делали речи бессмысленными, философию непонятной. Дальше всех пошли софисты. Они поставили слово во главу своего учения, говоря, что человека можно убедить во всем, в чем желаешь, и что нет абсолютной истины, а есть лишь человек – мера всех вещей.

– Но это ложь! – вознегодовал я. – Что плохо для одного, не должно быть хорошо для другого!

– Не должно быть, но именно так и происходит, – ответил Диодох. Он собрал рукой густую седую бороду и сказал: – Вот тебе мой завет – ищи истину и, может быть, ты найдешь ее, но помни – она должна быть для всех единой, а это невозможно. Стань идеальным человеком – совмести в себе любовь к оскорбленным и ненависть к угнетающим, знание мира и уважение к религиям, познай философию, космогонию, ремесла, военное дело, ораторское искус­ство, стань зодчим и политиком, поэтом и земледельцем, жрецом и богохульником и, может быть, тогда увидишь краешек истины, а иначе свет не дойдет до тебя. А больше мне нечего сказать тебе. Александр же сказал мне: – Сын мой, теперь мы поедем в Александрию, ибо нет лучшего места для приобретения новых знаний, чем великий, мудрый и многоязычный город. Открой глаза и уши, впитай все, что увидишь, и слушай все, что услышишь. Демокрит говорит: “Мудрому человеку вся земля открыта. Ибо для хорошей души отечество – весь мир”.

125

Наталия Кузьмина

САФАРИ 1. Сижу под тентом в маленькой машине, играет гравий под нарезкой шины, шофер кениец в джинсах и ковбойке жмет на педали бутсами с набойкой, и пачка “Кента” у него в кармашке мне кажется патроном в патронташе. Мы здесь проездом, мы – студенты, и вне графика со скоростью движенья супер-рафика вдыхаем впечатления от Африки – под крики: “А-н-н-тилопы слева!” удачно щелкает моя шальная “Смена”.

126

2. Это было совершенно необыденно – их было видимо-невидимо. Их шеи нежно трафили, как будто фиалок факелы, всему, к чему они прикасались. Интересно, чем мы им казались?

3. Мы летели, как сновидения. Или, может быть, привидения? Четыре машинки в бешеном танце – четыре “Летучих Голландца”? Или живые тельца галактик, что никогда не столкнутся, а если столкнутся, то ласково, мы были – летающие блюдца, но, скорее – демоны Максвелла.

4. Мы мчались почти в неведении по травам земли заповедной, чувствуя единение с дыханием уединенья.

127

На рыхлом крутом откосе, где тропка резко петляла, пульс мой давал двести восемь, это меня впечатляло. Редкое ощущение – познать позвонками шеи терпкое предвкушение спасения от крушений. И кто-то чиркнул по нерву, несколько раз повторив: “Как здорово жить – во-первых, как сладко лететь – во-вторых!”

5. На этой магической трассе вблизи линии порта виденья сменялись, как в трансе то ли ангела, то ли черта. В какой-нибудь доле ярда, пылая в снежном пожаре, дух мой летел леопардом к пику Килиманджаро, или, расправив плечи – как воин с острым копьем – жадно ждал встречи с тигром, но лучше со львом.

128

6. Лев появился неожиданно, как и предсказывал Ливингстон. Сон это был или не сон, но кисточки его желтоватый злак копировал восклицательный знак: “Посторонним въезд воспрещен!”

7. Тормоза взвизгнули. Рафик встал как вкопанный. Мы запрыгали мотыльками под сетью вселенной, Усиливая азарт и трепет любопытства. Нас поразила живопись места, точнее – необычное ощущение приближения к Тайне. Кто-то потянулся к фотоаппарату и щелкнул. Но, как оказалось потом, пленка была засвечена – так лев охранял тайну 129

от любопытных взглядов. Магический накал его зрачка останавливал нас, и превращаясь в спираль, предсказывал наше будущее, совмещая прошлое с настоящим. Все увидели себя со стороны не менее чем в девяти проекциях. Кто-то глубоко вздохнул, задумавшись. Мне же вдруг показалось: нельзя узнать сокровенную тайну. Ее можно только понять терпеливым желанием познать все живое, которое дается только любовью. Но такого чувства из нас еще никто не испытал.

ПУТЕШЕСТВУЯ: НАЛЕГКЕ Дахаб, декабрь 2009 плещется море в шаге от дома волна затихает 130

синие перья парусников учатся чистописанию вниз по лучам снуют золотые стрекозы тени пальм от ветра трепещут у изголовий сонных фигурок купальщиков в сотах песчаного пляжа Вади-Рам время в пустыне движется вспять ввысь поднимая синее небо мысль о воде мерцает в пространстве в виде зеркальных хлопьев сладкий запах духов (или Духов?) становится разноцветьем эфира и горы скользят по песку в угоду порывам ветра вращая волчки красно-оранжевой пыли… только планер вдали позволяет все еще верить что существует реальность 131

Остров свободы лодка брошена морем на берег как сонная рыба маленький домик с плакатом «Рай до горизонта» шум волны, посвист песка: дюны вдали скачут как шашки в игре «поддавки» космы высокого солнца, и воздух подрагивает от касаний… два сломленных дерева словно торсы ослепших любовников и каждый шепчет другому: я здесь вот собственно всё кроме свободы, как плена в трех безграничных стенах: море, песок и небо. Однажды ночью: вдали от берегов Трепещет черный тюльпан моря луна раскачиваясь как фонарь падает вниз на высокие волны зыби 132

многопалые лапы чудовищ морось и снег… четкий промельк царя морского распахивает дверь в галерею страха В косых лучах <солнца> гуляя вдоль берега морем видишь своего двойника на воде: словно меня качает волна в позолоченной люльке там где чаек белые маятники падая вверх и падая вниз укрощают строптивое время… У реки Серебряной нитью на синем небе кто-то извне рисует вязью риски, черточки снежные сани зачем-то абрис сурка и стрелы из стали…

133

усталый скрип колеса оса жужжит не смолкая россыпь песка, и стая славок сбивает листву с куста у пристани «Синий Дельфин»… зеркальные блики на спинах купальщиков, свист из уст товарки со снедью семечки, смех дребезг медью и визг мелюзги из-за пучков полыни… сосны стоят вдали отражаясь в воде и дыни как золотые шары плывут вниз по реке над ними

134

Татьяна Михайловская

КОМПАНИЯ Компании бывают разные. В некоторых люди объединяются по интересам, в других подбираются случайно, но эту составил какой-то сумасшедший шахматный гений. За рулем сидела муза счастливой дороги, любимая ученица Гермеса, и сосредоточенно держала руль. Рядом с ней на переднем сиденье с трудом уместил свой бла­ гостный живот бурятский лама, реформатор русской поэзии. Легкая тень грусти туманила его лицо из-за того, что не мог он полностью развернуть свой внушительный корпус и любоваться древнегреческим профилем прекрасной водительницы. Третьим был голодный африканист, готовый съесть любое блюдо из меню хоть людоеда, и потому быстро жующий супермаркетный кусок неизвестно чего. Четвертый участник команды, потомок сицилийских га­­ри­­ баль­­дий­цев-контрабандистов, искоса взирала на подобную трапезу неодобрительно, ведь на Сицилии не принято такое пренебрежение к еде. Ни один уважающий себя контрабандист – а кто же из контрабандистов себя не уважает?! – не станет открывать мидии на коленке и тереть сыр на рюкзаке. Настроение у компании улучшилось, когда каменистая крымская дорога уперлась в старинную турецкую крепость с дозорными бойницами. После разнообразных фотографий в позах открывателей новых земель выяснилось, что красавица муза покидает честную компанию – известно, что всё турецкое претит греческому, и трое вояжеров дальше двинулись пешком по берегу. Нельзя сказать, что эта маленькая компания составляла какую-то цельную группу – составить ее они никак не могли. В прямом смысле. Лама неторопливо нес свой живот по тропинке и попутно, сам с собой, вслух, уничтожал какую-то не то Бузыркину не то Базаркину, ничтоже сумняшеся заявившую, что будто бы 135

знает старинное монгольское узловое письмо. При этом он то и дело ос­танавливался и замирал на тропе. Африканист, напротив, вдох­новенно скакал по камням, во все стороны, набрасываясь фо­ тоаппаратом на не видимые глазом природные мелочи, воображая себя один на один с крокодилами и львами. Что касается потомка сицилийских контрабандистов-гарибальдийцев, то она шла, строго придерживаясь береговой линии, и пристально вглядывалась в ее извивы, выискивая, куда может зайти потрепанная ветрами шхуна ее предков. Далеко в Сиракузах Платон учил юного тирана добру и справедливости, не представляя, чем эти занятия могут кончиться. Солнце между тем скрылось за холмы, и открывшаяся глазам укромная бухта приняла на себя упавшую с гор тень. Но если береговой песок, сырой, потемневший стал уже вечерним, то вода, тихая, живая, еще хранила светлые отблески дня. Вдали браконьеры ставили сети, и их лодка светилась в прощальной солнечной полосе. Далеко в Сиракузах Платон упорно продолжал учить добру и справедливости взрослеющего тирана.

– С ними невозможно бороться, это безнадежно, – от души сказал африканист, защитник всего живого на земле. Потомок грозных сицилийцев только усмехнулась на эти слова. Острым взглядом, доставшимся ей от предков, она уже схватила слабый ход удаляющейся моторки и суетливые движения двух парней на борту. В этот момент африканист, забыв о браконьерах, стремглав кинулся к большим валунам – там прижались к остывающему граниту чьи-то крошечные лапки. Уж не муха ли прилетела из далекой Африки? Отставший от своих спутников бурятский лама реформатор русской поэзии в этот момент замер на утесе, рельефно выделяясь на фоне нежно угасающего неба. Куда он вглядывался? Может быть, туда, где добрая небесная бабушка Манзан Гурмэ обнимала девять сыновей и девять дочерей, привлекая его к себе?

136

Вода была теплой, нагревшись за день. «Парное молоко в крынке», – пробормотала потомственная контрабандистка, быстро удаляясь от берега взмахами правой руки. «Вот выйду из бухты, там посвежее…» – подумала она, и в этот момент что-то обвило ее ногу и руку справа. Впереди было только море. «Браконьерские сети» – мелькнула первая мысль, но неверная.

– Кто ты? – спросила она, изо всех сил пытаясь освободиться. – Отпусти. И сама не осознавая, зачем она это говорит и откуда пришли слова и почему именно эти, сказала: – Шхуна сюда не зайдет. Из-за веера брызг в воде ничего не было видно, но путы ослабли – ее отпускали.

– Спасибо. Я ухожу. Она развернулась лицом к берегу и поплыла, уходя из опасной зоны.

– Что случилось? – спросил африканист ее уже на берегу. – За­ чем руками махала? Она бросила взгляд на бухту. Две маленькие черные головки, поднятые над тихой водой, мерно покачиваясь, удалялись за мыс.

– Сети задела, – невозмутимо отвечала потомок контрабандистов, провожая взглядом хозяев бухты. «Шхуне надо идти к Феодосии» – подумала она. Далеко в Сиракузах набравший силу тиран посадил Платона в тюрьму. О добре и справедливости не со всеми можно договориться.

137

ОБ АВТОРАХ Авалиани Дмитрий (1938–2003) – выдающийся поэт, создал свой особый род визуальной поэзии – кинетические каллиграфемы. Сборники сти­хов: «Улитка на склоне» (1997), «Лазурные кувшины» (2000), «Я сущ? – Тщуся» (2007), «Дивносинее сновидение» (2011). Публиковался во многих антологиях и коллективных сборниках. Ванталов Борис (Б. Констриктор) – поэт, прозаик, художник. Книги стихов и графики: «Стихотворения» (1993), «Конец цитаты», «Уголовник» (графика) (1995), «Стихограф» Кн. 1 и 2 совместно с Р. Эли­ ниным) (1994 и 2003), «Записки неохотника» (2008), «Слова и рисунки» (2010). «Промозг» (2012), «Даосский чай» (2015), «Ария совы» (2015). «Письма в никуда» – в сб. «Родники и камни» (2018). Стихи и графика – в Каталоге к выставке в Музее Нонконформистского искусства «Трансфуризм» (2017). Публиковался в сборниках самиздата, антологиях, в коллективных сборниках, в альманахе «Черновик», журналах «Крещатик», «Меценат и Мир», «Арион» и др. Участник многих коллективных выставок в Ленинграде–Петербурге, Москве и за рубежом. Член С.-Петербургского союза литераторов. Живет в Петербурге. Вирапян Эдуард – прозаик, сценарист, кинорежиссер. В 90-е гг. у него вышли три игровых фильма «Белая ночь для слепого гонца», «Содом для Гоморры», «Алфавит». К своим рассказам часто делает коллажи. Проза печаталась в 80–90-х гг. в периодических изданиях, таких как «Новое время», «Экран и сцена», «Собеседник», «Комсомольская правда», «Кино», «Наша улица», «Библио-Глобус»; затем в альманахах «Черновик», «Меценат и Мир», «Антиподы», «Клуб N». Живет в Ереване. Вязмитинова Людмила – литературный критик, поэт. Книги стихов: «Пространство роста» (1992), «Монета» (1997), «Месяцеслов» (2017). Книга эссе «Tempus Deli­berandi» (в соавторстве с А. Цукановым, 1998), прочитанных в рубрике «Своя колокольня» на «Радио России»; сборника статей «Тексты в периодике» (2016). Публикации в журналах «Знамя», «Новое литературное обозрение», «Новый мир», «Дружба народов», «Кре­ щатик», «Урал», «Топос», «Лиterraтура», газете «НГ» (приложение «НГ-Ex Libris») и других периодических изданиях. Член Союза писателей Москвы, Московского союза литераторов (председатель секции поэзии), русского ПЕН-центра. Живет в Москве. Галечьян Валерий – поэт, прозаик, график. Родился в Ленинграде. Библиография: «Аналитическая поэзия». Сборник поэм (1991), «Ма­ нифест». Сборник поэзии (1994). «Буддийский дневник». Сборник поэзии,

138

компьютерная графика (2004). «От и до…» Сборник поэзии, графика (2004). В соавторстве с В.А. Ольшанецким книги: «Страна роботов». Сказка (1990), «Взрыв». Повесть (1990), «Месть зэка». Роман (1993), «Четвертый Рим». Роман (1994), «Византия». Роман. (2004). «Квары». Визуальная поэзия.

(2014), «Эстетика» (2017), «Пьесы» (2018). В 1995–2016 годах на персональных и других выставках в СанктПетер­бурге и Москве представил более 600 произведений, выполненных в тради­ционной и компьютерной графике. Член Московского союза литераторов. Живет в Москве. Каcански Эва – писательница, тележурналист. По образованию – продюсер кино и телевидения. Основала в 2001 г. в Санкт-Петербурге литературно-театральную мастерскую «Тринадцатая Луна», где выступала как сценарист и режиссер; поставила интерактивные спектакли «Характер бреда: Франц Кафка», «Марсель Пруст – лабиринт» и «Грета Гарбо». Печаталась в журналах: «Черновик», «Крещатик», «Рефлект» (Чи­каго), «Женский взгляд», «Комментарии»; «Футурум-Арт», «Дети Ра», «Журнал Поэтов», «Меценат и Мир», «Золотая антилопа»; в литературных газетах С.-Петербурга; на сайте «Лавка языков»; в интернет-журналах «Озарение» и «Lavilleimaginaire» («Воображаемый город»). Лауреат премии журнала «Футурум-арт» 2004 года за текст «И». Живет в Москве. Коблер Эсфирь – прозаик, критик, эссеист. Библиография: книга эссе «Истоки европеизма» (2007, изд. второе доп.

2009), книги прозы «Время разбрасывать камни» (1999), «Плоть времени» (2009), «Путь к дому Отца моего» (2015), «Плоть времени» (2018). Автор и руководитель интернет-проекта «Россия – далее везде». С 2000 по 2009 год печаталась в журналах: «Истина и жизнь», «Вектор творчества», «Литературные незнакомцы», «Мост», «Стороны света» (США), «Край городов», «Рефлект» (США), «Арго»; в альманахах «Лира», «Диалог», «Комментарии», «Меценат и Мир»; сетевых журналах «Топос», «Вечерний Гондольер», «Точка зрения». Член Московского союза литераторов. Живет в Москве. Колымагин Борис – поэт, эссеист. Автор книг: «Прогулки» (2004). «Крымская экумена: религиозная жизнь послевоенного Крыма» (2004), «Искушение культурой» (2008), «Сталинской премии архиепископ» (2011), «Земля осени» (2012). Печатался в журналах и альманахах: «Черновик», «Крещатик», «Ари­ он», «Октябрь», «LiteraruS – Литературное слово», «Ме­ценат и Мир» и др. Член Московского союза литераторов. Живет в Москве. Кузьмина Наталия – океанолог, литератор. Доктор физико-мате­ма­ тических наук. Книги стихов: «Издалека и вблизи» (1999), «Nympha­lidae» (2005), «Последовательности» (2011).

139

Проза и стихи публиковались в журналах «Арион», «Соло», «Кре­ ща­тик», «Футурум-Арт», «Меценат и Мир», в альманахах «Черновик», «Три­тон», в сборниках «То самое электричество», «Солнце без объяснений», «Как становятся экстремистами»; в антологиях «Очень короткие тексты», «Жужукины дети», в электронном издании «Лавка языков» и др. Член Московского союза литераторов. Живет в Москве. Лаврухин Александр – художник, эссеист, поэт. Персональные выставки в музее-квартире А.Н. Скрябина, в музее-квар­ тире М.А. Булгакова, во многих галереях и музеях Москвы, Петербурга, Перми, в музее М. Шагала в Витебске, также в Доме российской культуры в Вашингтоне. Публиковался в различных коллективных сборниках и журналах. Издания: «Поиски плохой погоды» (2000), «Не столько Петербург» (2002). Член Московского союза литераторов. Член Творческого союза про­фес­ сиональных художников. Живет в Москве. Лозовой Александр – художник, искусствовед. Кандидат педагоги­ ческих наук. Его работы хранятся в музеях страны, в том числе в Русском музее (Санкт-Петербург), в Государственном музее изобразительных искусств имени А.С. Пушкина (Москва), в Музее современного искусства (Москва), в Архангельском музее изобразительного искусства, в Ярославском музее изобразительного искусства, в Историко-архитектурном музее «Новый Иеру­салим», в Zimmerly Museum (штат Нью-Джерси, США), в других музеях и частных собраниях. Библиография: автор нескольких книг, а также статей по изобразитель­ ному искусству. Автор альбома «Варвара Бубнова» (1984), «Некоторые взгляды Варвары Бубновой на искусство» (1999, Саппоро, на яп. языке); один из авторов публикаций и комментариев к I и II тому «Малевич о себе. Современники о Малевиче» (2004), публикации «О чём молчал Филонов» (Experiment, Los Angeles, 2005), «Алгебра и гармония Вольдемара Матвея» в сб. Вольдемар Матвей и Союз Молодёжи (2005); книги «Ошибки великих мастеров. Закат реализма» (2008), «Монотипия. Техника монотипии» (2010, совместно с К.В. Безменовой), «Цитаты Ветхого Завета» (Сан-Франциско, США, 2011), «Восток. Восток» (2012), «Балканские коллажи» (2015). Член Московского союза литераторов. Живет в Москве. Мельников Вилли (1962–2016) – поэт-экспериментатор, работавший со многими языками (более 100 языков), фотохудожник. Создал свою мето­дику изучения языков (лингводайвинг). Автор сборника стихов «Фобософия» (2004). Участвовал в различных выставках со своими лингвогобеленами, фести­ валях верлибра и визуальной поэзии.

140

Михайловская Татьяна – поэт, прозаик, литературный критик. Сборники стихов: «Вечерний свет» (1982), «Солнечное сплетение» (1995), «То есть» (совместно с Р. Элининым, 1998), «Парад-алле» (2005), «Отражения в воде» (2009), «Земные времена» (2011); сборник рассказов «Ерундопель и другие…» (2009); роман «Дама у окна» (2017). Публикации в отечественной и зарубежной периодике: в журналах «Черно­вик», журналах «Меценат и Мир», «Нева», «Крещатик», «Арион», «Ара­гаст», «Кукумбер», «АКТ»; в газете «Русская мысль», в различных антологиях и сборниках. Автор выставочного проекта «Дом со стихами» (выставки в Государ­ ственном музее В.В. Маяковского (2001), в Государственном музее деко­ ративно-прикладного искусства (2006)). Член Московского союза литераторов. Живет в Москве. Опальная Элла (Ницберг) – актриса, музейщица, диктор радио, ме­ муарист. В 80-х гг. эмигрировала в Германию, где организовала выставку «Школа России – от Пушкина до перестройки» (Дортмунт, 1999), а затем выставку «Corpus delicti» (Предметы советской жизни) (Вена, 2009). Книга прозы «Письма к Лёле» (2004). Ры Никонова (Анна-Ры Никонова-Таршис) (1942–2014) – поэт, художник, одна из создателей российского мейл-арта. С 1965 г. участник и организатор независимых выставок авангарда в СССР и за рубежом. Публиковалась в специализированных изданиях по современному искусству в Германии, Австрии, Италии; с 1991 г. – в российской периодике. Организатор и автор (совместно с мужем Сергеем Сигеем) самиздатовских журналов «Транспонанс» (1979–1986) и «Дабл» (1991). Публикаци в журналах «Черновик», «Крещатик», «Urbi» и др. Лауреат Премии Андрея Белого (совместно с С. Сигеем) за 1998 год в номинации «За особые заслуги». Книги: «Студент Иисус: Упоительные комментарии» (2001), «Песни принца, владеющего ключами» (2001), «Обструганное бревно поэзии» (2002), «Слушайте ушами: Пьесы, проза и плюгмы» (2011). Сафранский Валерий – поэт, эссеист, фотохудожник. Активное участие в деятельности литературного объединения при Хаба­ ровской писательской организации было пресечено совместными силами СП и КГБ и закончилось лагерным сроком. С 1987 года член московского клуба «Поэзия». Библиография: «Фрагменты не бытия» (1994), «Возвращение Нар­цисса» (1995), «Кто там на дудочке играет» (2015). Публиковался в российской и зарубежной периодике. Лауреат между­ народного фестиваля свободного стиха «Европейский дом» (1989). Участ­ник

141

поэтических антологий. Составитель и автор сборника верлибров «Европей­ ский дом». Автор и организатор коллективной литературной манифестации «уникалистов» совместно с Г. Сапгиром, В. Куприяновым, Н. Искренко, Л. Кропивницким, и др. (1993). В начале 90-х издавал международный поэтический журнал «Воум!». Член Союза писателей Москвы. С 1995 г. живет в Германии. Св. Стефан Красовицций (в миру Станислав Красовицкий) – поэт, переводчик, религиозный деятель. В 50-е годы участник московской андеграундной группы Л. Черткова. Автор многочисленных статей в церковной печати. Издатель газеты «Ангел Валаама», вестника «Христианская Карелия». Переводчик трудов о. Серафима (Роуза), Г.-К. Честертона. Стихи Станислава Красовицкого включены в ряд поэтических антологий. Книги: «Избранное». Стихи и переводы (2002), «Стихи» (2006), «Ката­ строфа в Раю». Статьи, доклады, интервью (2011). Живет в Пушкино Московской области. Сергиевский Александр – филолог, переводчик с английского и итальянского языков, публицист. Член русского ПЕН-центра, Московского союза литераторов, итальянской Ассоциации независимых журналистов (FLIP). Почетный член литературной «Академии Норманна». Лауреат Всеитальянской литературной премии им. Артуро Массими. Собственный корреспондент и представитель «Вестника Европы» и лондонского журнала «Herald of Europe» в Риме. Книги: «Appunti sulla poesia contemporanea russa, e non solo» (2002). «Репортажи римского стрингера» (2003). Автор более 170 публикаций в периодической печати СССР, России и Италии и автор более 100 передач в программах «Русской службы» Биби-си. Публикации в журналах: «Иностранная литература», «Вестник Ев­ ропы», «Комментарии» и др. Переводы пьес, опубликованные: с английского – Уоллес Стивенс «Три путника в ожидании восхода солнца» (2013), Говард Баркер «Возможности» (2014); с итальянского – Альдо Де Бенедетти «Две дюжины алых роз» (2011), М.Л. Спациани «Вдова Гольдони» (2014), Луиджи Пиранделло «Ловушка» (2017), Луиджи Пиранделло «Клятва Гиппократа» (2018). Переводы пьес, по которым были осуществлены театральные пос­ тановки: Самуэль Бекетт «В ожидании Годо» (1988, театр-студия «Че­ ловек»); «Тлеющие угли» (1989, Московский областной театр кукол), Гарольд Пинтер «День Рождения» (1989, Драмтеатр им. Станиславского). Живет в Риме.

142

Твердислова Елена – поэт, прозаик, литературовед, переводчик. Кандидат филологических наук. Автор двух поэтических сборников, романа «Рисунок тени»; книг о Папе Римском Иоанне Павле II, Чингизе Гусейнове и Филиппе Вермеле; исследований о В. Гавеле и Ф. Горенштейне. Переводчик с польского сочинений Иоанна Павла II, философии Юзефа Тишнера, прозы М. Хласко, И. Ольчак-Роникер. Член Московского союза литераторов. Живет в Москве и Иерусалиме. Хуснутдинова Роза – писатель, кинодраматург. Автор книг для детей: «Как прекрасно светит сегодня луна», «Он прилетал лишь однажды», «Балерина на корабле», «Папа – тучка, мама – солнце», «Лягушка, которая сумела стать царевной», «Путешествие воздушного шарика через Европу», «Сказки братьев Гримм» (в пересказе с немецкого Хуснутдиновой Р.У.); книги рассказов «Штопальщик времени» (2017). Публикации в антологии короткого рассказа «Жужукины дети», в антологии «Сов­ ременная литература народов России», в сборнике «Святочный рассказ». Автор сценариев двадцати восьми мультипликационных фильмов, в том числе «Балерина на корабле», «Бабочка», «Рождественская фан­тазия», «Шуточный танец», получивших призы на международных кино­фес­ тивалях; автор сценариев восьми художественных фильмов, таких, как «Ришад – внук Зифы», «Алпамыс идёт в школу», «Триптих» (Гран-при в Сан-Ремо) и др. Член Союза кинематографистов РФ. Живет в Москве. Шалимова Светлана – поэт, кандидат философских наук. Автор двух книг стихов «Другая»: (2013) и «Тени хаоса» (2015). Член Московского союза литераторов. Живет в Киеве и в Испании. Цуканов Андрей – поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Книги стихов: «Акт» (1992), «Тридцать три» (1996). Книга эссе «Tempus Deli­be­randi» (в соавторстве с Л. Вязмитиновой, 1998), прочитанных в рубрике «Своя колокольня» на «Радио России». Публикации в журналах «Знамя», «Новое литературное обозрение», «Арион», «Прогнозис» и других периоди­ческих изданиях. Автор учебника по истории философии для школьников (1999). Перевел с английского несколько книг американских авторов, в том числе 1-й том двухтомника Ричарда Пайпса «Петр Струве, биография» (2001). Член Московского союза литераторов. Живет в Москве. Юлина Наталия – поэт, прозаик. Сборники стихов: «Закатный бес» (2002), «Зеленая луна» (2009); книги прозы «Чужая» (2006), “Московский бестиарий” (2013). Проза публиковалась также в антологии «Очень короткие рассказы (2000), сборнике «Литературные страницы» (2007), жур­нале «Меценат и Мир». Член Московского союза литераторов. Живет в Москве.

143

144

Авторы альманаха «Клуб N» 2018

Авторы альманаха «Клуб N» 2018

Клуб N 2018