Литературный меридиан 7 (57) – 2012 by МОЛОКО. Литературный журнал.

№ 7 (57) ИЮЛЬ

В ночь с 16 на 17 июля 1918 года, была совершена беззаконная расправа над Императором Николаем II и его Семьей. По приказу властей были лишены жизни люди, вся вина которых состояла в том, что они принадлежали к царствовавшей династии. «Неопалимая купина» — с. 16

Материал Эльвиры Кочетковой «Отчёт с колёс» читайте на с. 7

Июль 2012 года № 7 (57) Главный редактор редактор – – Владимир КОСТЫЛЕВ РЕДКОЛЛЕГИЯ: Г.В. БОГДАНОВ, зам. главного редактора, г. Хабаровск. С.Д. БАРАБАШ, г. Владивосток. С.Д. БАРАБАШ, А.К. КАПИТАН, г. Владивосток. И.В. КОНЧАТНЫЙ,, И.В. КОНЧАТНЫЙ г. Арсеньев Приморского края. Э.В. КОЧЕТКОВА, г. Владивосток. А.А. ТРАПЕЗНИКОВ, г. Москва.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ СОВЕТ: И.В. БАНКРАШКОВА, г. Хабаровск. Н.А. ЗИНОВЬЕВ Н.А. ЗИНОВЬЕВ,, г. Кореновск. Ю.Н. КАБАНКОВ, Ю.Н. КАБАНКОВ, г. Владивосток. В.Я. КУРБАТОВ, г. Псков. Р.П. ЛЯШЕВА, г. Москва. Г.В. НАЗИМОВ, .В. НАЗИМОВ, Калифорния, США. В.В. ПРОТАСОВ, В.В. ПРОТАСОВ, г. Владивосток. В.М. ТЫЦКИХ, В.М. ТЫЦКИХ, г. Владивосток.

Арсеньев 2012

ЧИТАЙТЕ В НОМЕРЕ: с. 3.

Проза. Василина ОРЛОВА

с. 4.

Проза. Петр АЛЕШКИН

с. 7.

Проза. Андрей УГЛИЦКИХ

с. 8.

Проза. Витольд ЯДРЫШНИКОВ

с. 9.

Путеводитель. Руслана ЛЯШЕВА

с. 11.

Поэзия. Олег МАТВЕЕВ

с. 12.

Проза. Евгений ВАЛЬС

с. 13.

Проза. Олег РОМАНОВ

с. 14.

Поэзия. Александр БАЛТИН

с. 15.

Поэзия. Вита ПШЕНИЧНАЯ

с. 16.

Неопалимая купина.

с. 18.

Поэзия. Андрей КОЗЫРЕВ

с. 19

Поэзия. Александр ЕГОРОВ

с. 20.

Проза. Светлана ТИМИРГАЛИЕВА

с. 21

Проза. Виктор ЗАВОДИНСКИЙ

с. 24

Проза. Людмила БЕРЕСТОВА

с. 25

Проза. Анна ШАЙДУРОВА

с. 26

Проза. Даниил АЛЕКСЕЕВ

с. 28

Критические заметки. Олег КОПЫТОВ

с. 29

Информация. Дмитрий СОСНОВ

с. 30

Письмо в редакцию. Серафима ОРЛОВА

с. 30

Письмо в редакцию. Алексей ЗЫРЯНОВ

с. 31

Музыкальная страница. Владимир ТЫЦКИХ, Виктор ПЛОТКИН

Ежемесячник «Литературный меридиан» основан 15 января 2008 года, в день памяти святого преподобного Серафима Саровского чудотворца

ТРОПАРЬ, ГЛАС 4

От юности Христа возлюбил еси, блаженне, и Тому Единому работати пламенне вожделев, непрестанною молитвою и трудом в пустыни подвизался еси, умиленным же сердцем любовь Христову стяжав, избранник возлюблен Божия Матере явился еси. Сего ради вопием ти: спасай нас молитвами твоими, Серафиме, преподобне отче наш.

ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ! Если вы готовы помочь нашему изданию регулярно выходить в свет, развиваться и радовать почитателей изящной словесности качественной литературой, если желаете одарённым литераторам найти своего читателя – в ваших силах совершить перевод любой приемлемой для вас суммы на счет «Литературного меридиана». Номер нашего счета в системе Яндекс-деньги: 41001884919176 Перевод можно осуществить в любом отделении Сберегательного Банка России, России а также в Интернете.

Литературный меридиан

Проза

ИСКУШЕНИЕ МАРФЫ

Василина ОРЛОВА г. Москва

Трудно было вообразить, глядя на эту высокую худую нескладную фигуру, завернутую в длинную юбку, кофту и платок, какие у нее, болезной, могут быть грехи? Она не ходила, а шмыгала по лестнице в трапезную, накладывала себе на тарелку со щербинкой гору квашеной капусты, и ела так же, как и шагала – мелкими движениями, опустив глаза. Была она великая постница. Батюшка сам уговаривал ее подкрепить свои силы под конец поста, но Марфа, бледная, с кругами под глазами, выслушивала молча, все так же опустив взгляд – и продолжала питаться одной картошкой без маслица да капусточкой. За твердыми стенами монастыря бушевала Москва – автомобильная, неоновая, сверхскоростная. Марфа словно и не замечала ее – она могла бы жить два века назад, и ничего в ее укладе от этого не поменялось. Была она девой, и девичье лицо ее было некрасиво, продолговато. Крупные черты, глубокие морщины на лбу, бесцетные волосы на пробор, рассыпающиеся тонкими прядями и вечно, как ни убирала она их, спадающие на глаза. Полупрозрачные, словно из парафина, и всегда очень чистые пальчики перебирали веревочные четки, и, хоть немонашествующим нельзя носить четки открыто, не полагается – Марфа носила их не из тщеславия, они помогали ей занимать ум молитвой. Не раз думала розовощекая прихожанка, забыв слова акафиста, с оттенком досады глядя на Марфу: «Ну, о чем ей молиться, в каких еще грехах каяться?» Но у Марфы к каждой исповеди бывал красен от слез кончик носа. Матушка Ксения говорила: «Уж такая смиренная Марфа, такая послушная» – и та делала всё, что ни скажут. Скажут ей цветы полоть – полет, скажут келарю помогать – она тут как тут, велят посуду мыть – и это сделает, и никто за весь день не услышит от нее и двух слов, только: «Хорошо» и «Спаси, Господи», да не как-нибудь, а с самым ласковым выражением. Зимой на Сретение пришел в монастырь послушник, собой ладен, высок, лицом чист и с такими крупными глазами, как у совы. Определили его сперва на черные работы, и он приуныл. Не хотелось ему в котельной целый день проводить, не так представлял себе монастырское послушание – хотел он запрещать бесам невидимой брани, поклонов, богосозерцания, беседы с ангелами и умной молитвы, успехов в которой, он думал, определенных уже достиг. Правда, и службу церковную очень любил, в храме его и увидела Мафра. Увидела и обмерла, никак не могла опомниться, кто перед ней – не святой ли Георгий-воитель сошел с иконы? Не ангел ли облекся в одежды черные, трепещущие? То ли глянулись ей его светлые редкие усики, блестевшие потом волнения, когда он держал плат перед чашей причастия, то ли кудри его запали ей в душу, но с тех пор стала Марфа сама не своя, и ходила еще быстрее

обычного маленькими шажками. С ним она словом не перекинулась, только вспыхивала всякий раз бешено, до слез, встречая его случайно во дворе или на лестнице по пути в трапезную. В церкви она стояла за колонной так, чтобы видеть его, а он её не видел. Но все же однажды Марфа, тайно сама от себя, уверяя кого-то, что заходит просто так, по делу, переступила порог котельной. Он обернулся на скрип двери, открытой без молитвы, из своего сумрачного угла, в руке у него синим мерцал сотовый телефон, словно волшебный кристалл, а сам он опять показался Марфе небесным воином, у самой щеки которого реет небесный стяг – это телефон давал странный неверный отсвет. – Что тебе? – спросил он. Марфа хотела ответить, что ничего ей не надо, но ктото морозильным холодом прокалил ей язык, так, что занемело в груди – она обернулась, и опрометью бросилась с крыльца. Вечером она ужаснулась тому, что сделала, и засела за лист бумаги, где тщательной гелевой ручкой, мелкими, как ее шажки, буквами, стала низать слова – перечислять свои грехи. Поплакав и представляя явственно, что ждет душу в вечности, Марфа сложила исписанную бумагу. Когда она покончила с перечислением, стояла глубокая ночь, будильник недвусмысленно топорщил черные усы стрелок: два – пятнадцать. Прочитав на сон грядущий молитвенное правило, Марфа легла. На исповеди на Страстной седмице, утром, было ей весело весельем гибельным – солнечные лучи струились из окон, и она помнила, под каким углом они здесь ложатся в середине дня и на излете – Марфа открылась исповеднику, и опечалила его сердце, так как он очень любил свое чадо – не эту оболочку уже старушечью, хоть Марфе и тридцати пяти не исполнилось, а ту Марфу, светлую, смиренную, и вместе с тем победительную, какой давно уже она себя содержала, утверждаясь в чистоте. Была она проста и прозрачна, как стеклышко. Лютые страсти стяжания, тщеславия, гордости она побивала стрелами, секла секирой молитвы – и тут такая напасть. Батюшка разорвал исчерканный листок и отдал ей половинки, велел читать покаянный канон и строго-настрого приказал выбросить эту дурь из головы, сказал, бес ее искушает, ведь нет бесу большей радости, чем погибель души чистой – грешника душа для него добыча легкая, о ней он не так веселится. Марфа стала читать покаянный канон, и, как ни была борима, но больше в котельную к послушнику не ходила. А послушник вскоре и сам ушел – видно, не сыскалось в нем смирения для тяжелой работы, а может, время его не настало, и путь его был иной.

Литературный меридиан

СНЫ ИВАНА Рассказ

Проза

Петр АЛЕШКИН АЛЕШКИН, г. Москва

Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле. Иван Бунин

А этот человек, безногий Иван, более чем кто-либо заслуживает разговора о его жизни. Почти каждый день можно увидеть его в подземном переходе к станции метро «Третьяковская». Он сидит, если так можно выразиться, спиной к стене, к холодным кафельным плиткам мутно-грязного цвета, на низкой деревянной платформе с колесами от детской коляски. Прохожим, плывущим мимо него в бесконечном потоке, кажется, что у него нет не только ног, но и живота, что он лишился всей нижней части своего тела по грудь, и похож теперь на живой бюст, снятый с пьедестала и поставленный к стене на тонкую деревянную платформу с колесами. У каждого, кто случайно кинет на него взгляд, невольно возникает в душе жалость, беспокойство, непонятное чувство вины, и прохожий суетливо отводит взгляд, торопливо проходит мимо, стараясь поскорее забыть его. Ведь тем, кто ездит в метро, новая жизнь принесла одни заботы, проблемы, нужду, у каждого своя боль, свои горести, и большинство людей, как это ни горько, в тяжкие последние годы привыкло не пускать в свою душу чужую боль. Изредка кто-нибудь приостановится, смущенно, виновато вытащит кошелек, бросит мелочь в серую кепку, лежащую пред обрубком человека, и, не оглядываясь, заторопится дальше, со смутным чувством беспокойства в душе благодаря Господа за то, что дает возможность бегать по земле на своих ногах. Иван молча слушает глухой звон монет в своей кепке и не поднимает головы, ничего не говорит вслед сердобольному человеку. Он молчалив, не докучает прохожим жалобами на свою судьбу, не просит подать ему ради Христа на пропитание. И самодельного плакатика с жалостливыми словами нет перед ним. Только потрепанная кепка с медной и тускло-серебристой мелочью. Лицо его, худое, тонкое, серое, с продолговатым тонким носом, всегда хладнокровно, бесстрастно. Спокойные глаза умны, но смотрят внутрь, давно привыкли к мелькающим по пыльным плитам перехода ногам, шуршащим подошвам и резко щелкающим каблукам в сухую погоду и хлюпающим и мягко чмокающим осенью и зимой. Сегодня в переходе сыро, грязно. На улице метет. Люди, спустившись по мокрым, заснеженным ступеням в довольно глубокий теплый переход, смахивают с плеч снег, выбивают его из шапок. От тающего снега на полу мутные разводы, грязные лужи. Иван с утра догадался, что будет слякотно в переходе, и прихватил с собой небольшой картонный

лист, подложил его под кепку на мокрый пол. Как всегда он внешне спокоен, невозмутим, но мысли его тревожны. Думает Иван о матери. Утром она с трудом, громко охая и кряхтя, еле сползла с кровати, еле добрела до умывальника, тяжко бормоча на ходу, скорее всего для себя, чем для сына, привычные для него слова, мол, если бы не сын-калека, то давно б уж не встала с постели, померла спокойно, ничего радостного в этой жизни ее не ждет. Она уже третий день не выходит из комнаты, ноги ослабели. Не приведи Господь, думает Иван с тревогой и тоской, ноги у нее совсем откажут. Что тогда делать с матерью? Как он будет ухаживать за ней? Руки у него сильные, но не на что опереться, чтобы поднять ее, перевернуть в постели, перестелить простыню. Иван не замечает привычное мельканье ног перед его лицом, не слышит мокрое шлепанье обуви по бетонным плитам пола, не слышит редкий звон монет в кепке, не слышит шуршание газеты, которую расстилают у стены рядом с ним, сопение, легкие стоны опускающегося на газету человека. Очнулся он только тогда, когда этот человек, тихонько, дружелюбно толкнул его в плечо, говоря: – Привет, Иван! Иван повернул к нему голову, узнал таджика, бомжа, но ничего не ответил, только уголки его губ чуточку приветливо дрогнули. Но таджику и этого было довольно. Он знал, что Иван не разговорчив. Имя у таджика длинное, слишком заковыристое для простого языка, и потому его звали Юсупом. Он привык к этому имени и охотно откликался. – У-у, зябко! – передернул плечами Юсуп, потирая руки, и прижался спиной к стене. На нем было старое грязное пальто с вытертым облезлым овчинным воротником, старая кожаная шапка-ушанка, такие носят деревенские старики. И пальто, и шапка, и редкие черные волосы на его смуглом до черноты, морщинистом лице тускло блестели капельками от растаявших снежинок. – Худо! Совсем худо! Худой день! Согреться надо, – бодро проговорил Юсуп. Он шустрым взглядом черных глаз окинул переход со спешащими мимо людьми; нет ли поблизости милиционера. Убедился, что нет, и сунул руку за пазуху, вытащил четвертинку дешевой водки и смятый пластмассовый стакан, который он только что взял со столика у киоска, стоявшего в переулке неподалеку от спуска в переход. Кто-то выпил кофе и оставил его на столике, не выбросил в урну.

Проза Юсуп с хрустом расправил стакан, со сладострастным блеском в нетерпеливых маленьких черных глазах быстро свернул головку четвертинке, плеснул в стакан водки и протянул Ивану. Тот взглянул в сторону светлеющего неподалеку входа в переход навстречу потоку людей, туда, откуда всегда появлялась она: рано еще, – подумал Иван и неспешно взял, неспешно выпил и вернул стакан. Таджик сунул ему карамельку: – Засоси! Юсуп снова нетерпеливо булькнул водку в стакан и мигом выпил. – А-а-а, – радостно выдохнул он. – Сейчас потеплеет. Юсуп сунул бутылку и стакан назад, за пазуху, и снова прижался спиной к стене, замер, закрыл глаза, в ожидании, когда тепло разольется по всему телу. Тогда еще можно будет немного выпить, уже не для тепла, а для радости жизни. Иван медленно катает языком во рту карамельку. Тепло быстро растекается по маленькому остатку тела Ивана, туманит глаза, наполняет сердце нежностью к таджику. Юсуп ростом мал, но крепок, здоров. На вид старикстариком, а ему еще и пятидесяти нет. Где-то далеко, в теплой стране, у него была семья: жена, отец-мать, дети. Их кормить надо было, а денег в теплой стране заработать негде. И подался он в холодные края, строить богатую Москву. Уверен был, что каждый месяц будет посылать деньги домой, семье. Он когда-то был в Москве, провел в ней три дня по пути домой из армии, помнил дружелюбных москвичей, помнил шумные улицы, строгий и добродушный Кремль, веселые парки, помнил это и верил, что не пропадет, сможет поднять семью. Никто не сказал ему, что Москва давно уже не доброжелательна и не добродушна, и веселье ее тревожное и жуткое, как перед смертью. Беззащитного таджика московские мошенники обманули раз, обманули другой, третий, лишили паспорта. Постепенно опустился он на самое дно. Стал бомжом по кличке Юсуп. Юсуп дремлет, растягивает в улыбке тонкие коричневые губы, видно, семью вспоминает, детей, свои счастливые молодые годы в большой стране, которая защищала маленького человека. Иван тоже прикрыл глаза, чувствуя блаженное состояние от легкого хмеля, теплоту, поднимающуюся из глубины души. Легкий волнообразный шум в ушах от выпитой некачественной водки сливается с непрерывным шорохом и шумом движущегося рядом потока людей, шлепаньем и чмоканьем подошв, и кажется Ивану, что сидит он не в грязном московском переходе, а на горячем большом валуне, на берегу моря. Явственно видит он свои крепкие загорелые ноги, чувствует икрами ног жгучее тепло от нагретого солнцем камня, играя, шевелит пальцами ног. И как радостно, как чудно было чувствовать тепло ногами, просто шевелить пальцами! Он засмеялся и взглянул сияющими глазами на сидевшую рядом с ним на камне Тамару, свою одноклассницу. – Ты чего? – спросила она, повернув к нему

Литературный меридиан необыкновенно прекрасное на солнце милое лицо. На щеках ее играли блики от живого шевелящегося моря. Легкие неспешные волны набегали на берег, хлюпали легонько меж камней с ярко зелеными водорослями, шуршали галькой. Невозможно было смотреть на воду в сторону солнца. Море, поигрывая, слепило глаза искрами. А в противоположной от солнца стороне море было радостно многоцветным: нежно бирюзовым, изумрудным, цвета салата, небесным, голубым, синим. – Я счастлив, – ответил он просто. – Я счастлив, что ты рядом. Счастлив, что мы сбежали от ребят и теперь вдвоем. Счастлив, что мы после экзаменов примчались в Крым. Счастлив, что море такое тихое, а солнце такое нежное. Остановись, мгновенье! – вскрикнул он, вскидывая руки. – Ты прекрасно! – Нет, не остановится, – засмеялась в ответ Тамара и грустно вздохнула. – Беззаботен только этот миг. В Москве нас ждут новые экзамены, и разведут нас всех дорожки в разные стороны: кого в институт, кого в армию, кого в безработные. – Но мы-то, мы-то по одной дорожке будем шагать! Ведь, правда, правда?! – схватил он ее за руку. – Правда, – снова печально вздохнула она и прижалась к его плечу горячей щекой. – Будем шагать вместе вперед, вверх, к солнцу! – страстно воскликнул он и приостановился, умолк, потом спросил с тревогой: – Почему в твоем голосе грусть, сомнение? В чем ты не уверена? Может, в себе? Во мне? – Сколько людей до нас стремилось к солнцу и опалило крылья… – Тебя волнует такой пустяк? – перебил он Тамару. – И только это тебя беспокоит? – Разве кто-нибудь знает, что ждет его впереди, что будет с ним в будущем? – Я знаю, я! – снова страстно воскликнул он. – Вернемся в Москву, я поступлю в институт. Там с первого дня включусь в студенческое движение, стану активистом. Я буду лезть на каждую трибуну, я буду страстно жечь сердца людей, поднимать народ на борьбу с криминалом, захватившим Кремль. Буду биться, чтоб все воры-олигархи оказались в тюрьме вместе с их паханом Ельциным. Окончу институт, вступлю в партию… – В коммунистическую? – Нет-нет, коммунистическая идея хороша, но руководят партией сейчас предатели. Они заодно с кремлевским криминалом, только на словах за народ. Я вступлю в партию, которой пока нет, но через пять лет она появится. Не может быть, чтоб не объединились люди, которые за свой народ, за свою землю, за Родину готовы отдать жизнь. Такие люди есть! Они не перевелись. Их много, только они разобщены. Появится такая партия, пока я буду учиться в институте, непременно появится. Вот в нее-то я и вступлю… – А если не появится? – Если не появится, то я ее создам! Я объединю всех, кто на деле, а не на словах любит наш народ, нашу

Литературный меридиан

Родину. Не верю, что в институте не будет моих единомышленников. Как бы нас не развращали, как бы не кормили наркотиками, всех не замажут, не развратят. Вот ты-то не развратилась, и я, ребята наши тоже наркотиков не нюхали, – показал Иван рукой в сторону палаточного лагеря, где остались их друзья. Одинокая волна шлепнула по валуну, резко щелкнула, и Иван открыл глаза. Нет, это не волна ударила в прибрежный камень, это неуклюжий прохожий выронил из руки на грязный пол свой пластмассовый кейс. Потом быстро подхватил его и стал хмуро разглядывать испачканную крышку кейса. А Иван, мельком взглянул в сторону входа в переход, не видно ли ее, и, не закрывая глаз, вернулся в Крым, к Тамаре. Да, сразу после выпускного вечера друзья-одноклассники летали к морю, чтобы отдохнуть, отвлечься от учебников, набраться сил перед вступительными экзаменами. Да, часто уединялись они с Тамарой на берегу моря, да, был он необыкновенно счастлив в те короткие дни и ночи, но не было того разговора, который примнился ему. Застенчив был, стеснялся сказать Тамаре, что он счастлив рядом с ней, стеснялся поделиться мечтами о будущем. Мечты так и остались мечтами. В институт он не поступил в тот год, принимали в него почти всех студентов за деньги. Осенью взяли в армию. Он верил, что после службы непременно поступит в институт, не тратил время зря, читал, готовился. И вдруг Чечня, новогодняя ночь, нелепый непонятный штурм Грозного… Иван прикрыл глаза, и мигом перед ним запылали танки, дома, загрохотало, затрещало вокруг. Он застонал и испуганно вскинул веки. Юсуп услышал его стон и с сочувствием спросил: – Плохо? Иван вздохнул. – Будешь еще? – Юсуп сунул руку за пазуху и вытащил четвертинку. Карамелька рассосалась во рту, но еще чувствуется сладость от нее, потому теплая паленая водка кажется особенно противной, тошнотворной. Но через минуту горечь во рту исчезает, и он снова начинает вплывать в блаженное состояние, и с опаской закрывает глаза, но ни огня, ни грохота разрывов нет. Тихо. Только шорох, влажное шлепанье ног, говор прохожих. Иван прислушивается: нет ли среди этого бесконечного движения звука шагов той, которая ежедневно проходит мимо и каждый раз непременно останавливается возле него, кладет пять рублей в кепку. Сплошной шум в ушах вдруг переходит в одобрительный рокот народа, аплодисменты. Иван пробирается сквозь громадную толпу, заполнившую Красную площадь, к мавзолею, на трибуне которого стоят несколько человек. И один из них выступает. Говорит быстро, страстно, горячо, взмахивая рукой и резко бросая ее вниз, чтобы выделить особо важную мысль. Народ выдыхает единой грудью, когда его рука падает вниз. «Иван! Иван! – слышит Иван радостные возгласы вокруг себя. – Наконец-то пришел Иван!» Иван все ближе и ближе пробирается к мавзолею, и вдруг узнает в ораторе себя. Да, это

Проза он стоит на трибуне и призывает народ к действию. «Сколько можно терпеть дармоедов и воров на нашей шее?» – яростно кричит он в толпу. И народ единой грудью выдыхает: «Хватит! Натерпелись!» «Они ненасытны, – машет Иван в сторону Кремля. – Никогда не насытятся народной кровушкой! Пора освободить Кремль от кровопийц!» «Пора!» – единодушно выдыхает народ. «Так в чем же дело! – кричит-призывает Иван. – Вот он, Кремль! Рядышком! Идем освободим его!» Мигом слетел Иван по гранитным ступеням трибуны на площадь и бросился к воротам Спасской башни. «Освободим! Урра!» – ринулся народ за Иваном в Кремль сквозь Спасскую башню, затопил собою Ивановскую площадь, соборы, Кремлевский дворец. И вот уже этот самый народ в зале суда. На скамье подсудимых и бывший президент и настоящий, рядом с ними – многочисленные премьер-министры и министры, олигархи-проходимцы и прочие миллионеры-мошенники. Большая скамья получилась. И главный обвинитель от народа опять он, Иван. И опять он страстно клеймит подсудимых-кровопийц, на этот раз он перечисляет многие факты их преступлений перед народом и страной. В зале тихо, только страстный, гневный голос его звучит, требуя самого сурового наказания мучителям народа. Иван возбужден до дрожи, и возбуждается все сильнее и сильнее… Вдруг кто-то сзади легонько дергает его за плечо, слышится встревоженный голос: – Иван, Иван! Ты что дрожишь? Заболел? Плохо? Иван вскидывает голову, видит черное лицо Юсупа и сразу перестает дрожать. – Заснул, – бормочет тихо Иван и смотрит в кепку. Там две бумажные купюры и горсть монет, среди которых он разглядел три монеты по пять рублей. Возможно, одна из них ее. «Проспал, прошла!» – с горечью думает Иван. Он берет из кепки одну бумажку и пятирублевую монету, но задерживает руку над кепкой, кладет монету назад, «вдруг именно ее положила она», потом отсчитывает пять рублей и протягивает Юсупу вместе с бумажкой: – Пивка возьмешь себе? – У меня еще осталось, – Юсуп суетливо сунул руку себе за пазуху. – Добьем? – Не надо, – отказался Иван. – Я в аптеку пойду. Мать заболела. – Я тебя провожу, – стал подниматься Юсуп. – А то заболтался я с тобой. Работать надо. Иван ссыпал мелочь из кепки в карман, предварительно вынув из него старые перчатки. Натянул поглубже кепку на голову, перчатки на руки, и они пошли к выходу. Иван отталкивался сильными руками от мокрого пола, колеса его коляски мягко постукивали плотными резиновыми шинами на стыках плит. Прохожие расступались, освобождали ему проезд. На улице смеркалось. При свете фонарей метель разыгралась еще сильнее, сердито, словно злясь на что-то, швырялась снегом, резче, больнее хлестала по открытому лицу Ивана.

Литературный меридиан

Проза

СЛОВНО БЫ В ИЗДЕВКУ… Рассказ

От судьбы не убежишь. Ему всю жизнь мешали пробки. Тяготили, донимали... В первом классе он увлекся игрой в «пробки». Помните, эту популярнейшую игру конца 70-х – начала 80-х гг. прошлого века? Заключалась она в следующем: на земле или на асфальте чертился небольшой квадрат. Потом участники игры, отойдя на добрый десяток метров, один за другим бросали в него специально отлитый из свинца биток, для определения очередности броска в игре. Затем, в центре квадрата участники игры выставляли столбик из пробок (с зубцами, обращенными вверх). Количество пробок, выставляемых участниками на кон, могло быть разным. Участник, первым попавший в столбик из пробок, получал право забрать пробки, перевернувшиеся зубцами вниз, и, присев на корточки над разбитым столбиком, начинал бросать с высоты биток на остальные пробки, стараясь поочередно перевернуть их. Если перевернувшаяся пробка ложилась зубцами на другую, не перевернутую, накрытая пробка также забиралась счастливчиком. Если перевернуть пробку не удавалось, ронять биток начинал следующий участник. В некоторых городах, там где, вместо пробок использовались металлические деньги, называлось подобное времяпрепровождение еще и «чикой», но это уже другая история. При игре в пробки всегда особенно ценились пробки от импортного чешского пива и другие с каким-либо изображением. И биток у каждого должен был быть свой. Жаль лишь, что найти «бесхозную» пивную пробку на улицах городов тогда было очень непросто. Так вот, он всегда проигрывал – и пробки, и монетки. Не везло ему, в общем… Дальше – больше. Классе в шестом неожиданно влюбился он в Катю Хуснутдинову, девочку с масличными, неподвижными, испуганно-застывшими глазами. Но какие бы знаки внимания ни оказывал наш герой предмету своей первой влюбленности – таскал ли за косы, зашвыривал ли портфель Кати в глубокий, голубой, снежный сугроб на школьном дворе, выплевывал ли в аккуратный хуснутдиновский затылок жеваную бумагу из пластмассовой трубочки от медицинского катетера, найденного однажды по дороге домой из музыкальной школы номер два, что на Карла Маркса – девочка никак не реагировала. Никогда. Внешне, во всяком случае. Только ресницы ее почему-то порой вздрагивали. Смотрелось это со стороны как-то неприятно. Намучившись с безответностью, однажды подумал он о симпатии своей: "Вот, ведь, пробка-то какая!" – и вдруг потерял к девочке всякий мужской и прочий интерес. Нельзя сказать, чтобы он совсем не боролся за себя, за свое будущее. Нет-нет и нет! Боролся и еще как! Например, честно попытался поступить в медицинский сразу же после школы. Но, увы, срезался на вузовском

Андрей УГЛИЦКИХ г. Москва

экзамене по биологии. Так и не смог ответить на относительно простой вопрос об ареале произрастания пробкового дуба. Того самого, из которого еще финикийцы и древние греки изготавливали пробки для закупоривания своих проклятых амфор с вином. А потом была еще армия, которую отслужил он на редкость удачливо, легко, в тепле и уюте, так сказать, состоя при гараже водителем служебной «Волги». Полковника возил, командира полка. Но ведь и тут без пробок не обошлось! Без дорожных, конечно, но – пробок. Боже, как они доставали его! Особенно, когда приходилось ездить по Москве в час пик. В очередной раз опаздывая на важное совещание в Генштабе или штабе округа. Особенно, когда седок, вальяжный и грубый полковник внутренних войск Полповой (по прозвищу "Полкан", изза своего сварливого, собачьего характера) матерился за спиной у водителя и требовал обгонять едущих по встречной. А он не мог, не имел такого права, боялся рисковать, опасался, что отберут права... А вот после армии совсем плохо стало. Попытался работать, но сорвался и запил. Сначала – по-тихому, потом – все громче и громче... Поначалу – пиво, потом перешел на вино и водку. Но и здесь его не оставляли в покое эти самые, столь осточертевшие ему уже пробки. Только теперь – бутылочные. Добро бы были они приличными, винными, настоящими! Из того самого – легкого и нежного, настоящего пробкового дуба. В которые, непринужденно поскрипывая, замечательно входит, вворачивается штопор. Как нож в масло… Так нет же – его, в основном, доставали иные. Те самые, массивные, химические, из противной белой пластмассы. От самых дешевых и противных винных «бомб», которые приходилось подолгу резать ножом, рассекать, а уже затем, матерясь от мук, вытягивать, как выдирает больные зубы стоматолог. Так и прошла его жизнь. Лишь перед самой смертью, он, как ему показалось, смирился. Смирился с неизбежным злом всей своей жизни – с пробками. А умер глупо, нелепо. До обидного. Как-то раз в квартире вырубился свет. Выбило, как вы, наверное, уже догадались, пробки коридорного электросчетчика... Ну, куда, куда же без них, чтоб им пусто было! Естественно, полез менять перегоревшие, и надо же, угодил под напряжение. С похоронами, кстати, тоже не слишком-то повезло: катафалк, на котором везли тело его на кладбище, угодилтаки на Киевском шоссе в такую заковыристую пробку, что простоял в ней без малого два часа кряду... Остается лишь добавить, что и фамилия у него была соответствующая – Пробочкин... Максим Пробочкин. Словно бы в издевку...

Литературный меридиан

Проза

ВОТ ТАК ДЯДЯ ГЕНА!

Витольд ЯДРЫШНИКОВ, г. Владивосток

Недавно мне друг – Анатолий Дудкин – с которым учились вместе в 1954-56 годах в техническом училище № 1 плавсостава во Владивостоке, зная, что я пробую перо, написал из Риги: «Хочу подарить тебе сюжет… Доверяю тебе литературно обработать, и, если случится, где-нибудь опубликовать к 9 Мая, думаю, будет здорово». Прочел я его сюжет: интересно и, пожалуй, достоверно. Предлагаю оценить его и читателям «Литературного меридиана». Витольд ЯДРЫШНИКОВ

После школы, в 1953 году, с первого раза я в мореходку не поступил. Устроился на военный судоремонтный завод № 178 учеником радиомонтёра. Определили меня в бригаду из семи человек на эсминец. Первый рабочий день помню как сейчас. Бригада пришла в свою бытовку (агрегатной называлась). Все всё знают, кроме меня: включают множество ламп, штук тридцать, и ложатся досыпать. И так – до обеда. Но после обеда работали, как звери. Это я так, к слову. В бригаде и трудился дядя Гена. Фамилию не помню, назовем его, допустим, Ефремовым. Хоть он был не старше бригадира Саши, но все его звали «дядя Гена». Так вот, улеглись мы под лампами в агрегатной, бригадир Саша и говорит: «Ну что, дядя Гена, расскажи, как ты на войне двух Георгиев получил». Двух Орденов Славы, значит. «Саша, ну сколько можно! Все уже наизусть знают!» – упирается дядя Гена. «А молодой-то не знает!» – бригадир повел рукой в мою сторону. После недолгих препирательств дядя Гена сдался: «Ну, черти, в последний раз!» И вот что я услышал: «В сорок третьем после школы призвали меня в армию. Три недели – школа молодого бойца («Длинным – коли, прикладом – бей!») – и в пехоту. Привезли на полуторке на передовую под вечер. Покормили хорошо: каша с тушенкой. Потом по окопам прошли политрук с комсоргом и сказали: «На рассвете, после артподготовочки – в атаку пойдем, немцев выбить нужно из этой деревни». После артподготовочки! Ласково-то как сказали! Утром побабахали пушки и – вперед, ура! Высунулся из траншеи, вижу – один упал, второй, третий… Я вообще-то с детства был трусливым, а тут – такое! Короче, из траншеи вылезти я не смог, ноги не слушались. Атака наша захлебнулась. Через меня перепрыгивали уцелевшие наши бойцы. Я упал в траншею на свою винтовку. Почувствовал: по мне кто-то топчется. Понял: немец! Он ерзал по мне ногами, думал – труп,

часто портил воздух и даже на меня малую нужду справил, гад! Это меня так взъярило, что очень захотелось его убить. Прошло какое-то время. Мне показалось – вечность. И вдруг слышу далекое «Ура!», потом «ура» подкатилось ближе. Немец сверху засуетился, снова заерзал, потом убежал. А «Ура» – уже прямо над головой. Тут вскочил я, схватил винтовку и выпрыгнул из траншеи. Выпрыгнул – и с криком «Ура!» пошел вперед. Меня догнал политрук. «Ура! Вперед, Ефремов!» И как фамилию-то запомнил? Деревню в тот раз мы все же взяли. Когда обосновались, пришли политрук с комсоргом. Политрук сказал: «Равняйтесь на Ефремова – вот это герой!» Это я-то? На второй день сам комбат вручил мне медаль «За отвагу». Признаюсь, такой стыд меня изнутри разъедал за мой страх в траншее, но от награды я не отказался, сказал про себя: «Ну, теперь держись, гады!» А потом – пошло-поехало. Бывало, перед атакой пробегает по траншее политрук – и мне: «Слушай, Ефремов, ты парень отчаянный. Я тут вокруг тебя несмелых поставлю. Они ребята хорошие, но ты за ними присмотри, подбодри. Не мне тебя учить». А что мне оставалось делать? Только отчаянным быть, медаль «За отвагу» оправдывать. Ведь это она с меня страх перед войной окончательно сняла. Я уже ничего не боялся. Всегда стремился быть впереди и товарищей за собой вел. Войну закончил в Берлине. Два Ордена Славы. Вот и все, если коротко». Резюме подвел бригадир Саша: «Дядя Гена, немножко войны тебе, видать, не хватило, а то был бы ты полным Георгиевским кавалером!» Дядя Гена вздохнул: «Войны всем хватило, Саша. И мне тоже. И не дай Бог её никому…» Помню, что после этих его слов в агрегатной как-то тихо стало. И каждый о чем-то задумался… И работали, помню, мы в тот день, как для фронта. Ведь ремонтируемый нами эсминец тоже участвовал в войне – с японцами, на Дальнем Востоке. Такая вот история…

Путеводитель

Литературный меридиан

ПОИСКИ ГЕРОЯ В ЛИТЕРАТУРЕ ПРОДОЛЖАЮТСЯ Руслана ЛЯШЕВА, г. Москва

АНТИЧНОСТЬ И ХРИСТИАНСТВО Повесть Александра Трапезникова «Элизиум античных теней» (журнал московских писателей «Московский вестник», № 1, 2012 г.) начинается с раздумий историка античности Сергея Сергеевича Твердинского о тщетности бытия: «Мир катится в пропасть, в тартарары. Впрочем, он всегда туда катился, да всё как-то не скатится. Толкают его туда, толкают, а он никак не дотолкается, сопротивляется из последних сил. Словно назло катальщикам и толкальщикам». Разогнать предосеннюю хандру истории решил с помощью алкоголя, с сумкой в руке вышел на лестничную площадку и застыл перед страшной картиной: на кафельном полу лежал окровавленный труп мужчины. «По натуре и складу ума античный историк был стоиком и киником, как Эпиктет или Антисфен. "Так вот почему меня не покидало такое ощущение, что смерть стоит за моей дверью", – мелькнула мысль». Из трёх вариантов действия – тихо вернуться в своё убежище, позвонить в милицию, продолжить путь в «Седьмой континент» за бухлом – стоик выбрал последний. Позвякивая бутылками с драгоценными напитками, Твердинский поднялся на свой третий этаж и обнаружил, что «труп» ожил и принял новую позу – сидел, привалившись спиной к стене. Пришлось гостя пригласить к себе, где он, приняв «бухло», и вовсе оклемался, представился переводчиком и полиглотом Александром (сюжет разворачивался в ближайших окрестностях Переделкино) и оказался интересным собеседником для хозяина. Позднее к разговорчивой парочке присоединился их общий знакомый, обитатель переделкинской дачи, издатель Кошкин-Протосворов, и пир в скромной хрущёвке вполне стал смахивать на пир Платона, поскольку сочетал распитие напитков с мудрыми диалогами дегустаторов вин, водки и конъяка. Поскольку встретились гуманитарщики, так сказать, широкого профиля – историк античности, знаток языков разных народов, издатель книг этих народностей, то национальные проблемы России осмысливались собеседниками на фоне всемирной истории. Поначалу разговор сам собой отлетел в далёкое прошлое, в Древний Рим. Два случайно столкнувшихся при полудраматических обстоятельствах человека, ставшие за короткий срок почти приятелями, отправились туда как за глотком свежего воздуха при кислородном голодании. Не теряя тем не менее

связи с современностью, с Москвой. А впрочем, эти два великих города не зря столь схожи. Общность их прослеживается на мистическом, сакральном уровне, через Византию. Один Рим пал от ереси аполлинариевой, другой – Константинополь – стал «хранилищем овощей» из-за соединения православных с латинянами и порабощения их агарянскими племенами, а третий и последний, где воссияла благодать Божия, и есть стольный град Москва. Так, по крайней мере, инок Филофей, старец Псковской Елизарьевской пустыни, пророчествовал великому князю Иоанну Васильевичу, будущему царю Грозному. «И четвёртому Риму не бывать...». – ...Или бывать всё-таки? Конец Третьему Риму? – хмуро спросил Твердинский, чувствуя что начинает пьянеть». Большая цитата из повести Трапезникова как раз и понадобилась для демонстрации исторической перспективы дружеской беседы. Переводчик понял историка: «Всюду обман и ложь, Серёжа. От лжи Рим и умер». Хозяин наполнил рюмки коньяком. Молча выпили. Не чокаясь. Как на похоронах. Вот только какой из империй? Национальная идея, убеждают персонажи повести Александра Трапезникова, – это идея Третьего Рима, а четвёртому не бывать. Только большой уверенности у них в прочности идеи инока Филофея в наши глобалистские времена нет, но им очень хочется верить и надеяться на такую прочность концепции, рождённой Святой Русью. Однако соглашаются собеседники и собутыльники, не как мы хотим, а как Ты, то есть на всё Промысел Божий. Что ж, национальная идея Филофея более живуча, нежели коммунистическая мечта (или утопия), и существует пять столетий; не исключено, что выдюжит ещё столько же. Вот на такие размышления наводит читателя повесть «Элизиум античных теней» А. Трапезникова.

«ЗОЛОТОЙ» МИЛЛИАРД В ЗОЛОТОЙ ЛОВУШКЕ Московский писатель (уроженец Хабаровска А. Трапезников попытался по истории прошлого предугадать перспективу развития России. Прозаик из Нижневартовска (уроженец Красноярска) Богдан Ткачёв в антиутопии «Эра бессмертия» прибегнул к

Литературный меридиан

художественному приему прямо противоположного свойства. Б. Ткачёв представил читателям, якобы осуществившийся замысел современных глобалистов создать единое государство на планете Земля. 70-е годы XXI века – оно уже упрочилось, только государем его стал не западник, как стремились теоретики, а русский Илья Никитич Пересветов. Перефразируя библейский афоризм, можно сказать, что по плодам их узнали мы и самих нынешних глобалистов. Богдан Ткачёв осуществил в романе мечту глобалистов о планетарном государстве, не обошлось, правда, без шероховатостей; «золотым» оказалось полтора миллиарда, представители которого стали бессмертными. Детей рожать, дабы не перенаселить планету, было позволено немногим, зато «совсем недавно при помощи высоких технологий последнего времени общество избавилось наконец от вечного духа недовольства, нависавшего над ним дамокловым мечом, и слилось в блаженном единомыслии. Полтора десятка лет люди пожинают обильные плоды всеобщего спокойствия и согласия. Ничто не нарушает поступательного развития человечества, ничто не вносит в мирное течение жизни мутной струи разногласий и раздоров – потому что последний оппозиционер был благополучно похоронен на заре Эры Бессмертия, и с тех пор некому будоражить сознание безмятежных обитателей голубой планеты... И вот теперь незваная крамола явственно возникает в мозгу одного из бессмертных, – размышляет главный герой романа Владислав Воронцов, – в моём мозгу». Крамольные мысли обстоятельно изложены в зелёной тетради, которую нашли при обыске сотрудники органов безопасности. Сюжет романа разворачивается как дискуссия между следователем, читателем тетради, и арестантом, которая завершается самоубийством арестанта, предпочетшего смерть более страшному наказанию – «опусканию» на уровень животного с помощью «технологии перекодирования ген». Автор тетради иронизировал на её страницах, надеясь, что их никто не прочитает: «Подобные мысли недопустимы. Это, пожалуй, единственный жёсткий запрет эры Всеобщего Благоденствия. Очень правильный запрет. Как известно из истории, всякая общественная дисгармония начинается с крамолы в сознании. Эволюция общественного хаоса состоит из трёх ступеней: мысль – слово – действие... Поэтому общество всегда начеку, поэтому наше бдительное государство вынуждено контролировать лояльность мышления подданных посредством ежегодного гражданского тестирования». Этот бунтарь согласен на запрет действий и даже высказываний, но, дескать, кто вправе запретить мыслить? Ещё в XIX веке датчанин Серён Кьеркегор наставлял современников, мол, все борются за свободу слова и не ценят свободу мысли. Воронцов в обществе благоденствия оценил сполна: «...А ведь если бы мне не запрещали свободно мыслить, я, без сомнения, искренне любил бы

Путеводитель Государя, от всей души восхищался бы его правлением, абсолютно чистосердечно почитал бы его лучшие качества... Но любить по предписанию я не могу. Не получается, уж извините!» «Сдала» Владислава органам безопасности возлюбленная Марина. По её наводке за ним два года следили и арестовали, когда он пришёл к ней на работу для гражданского тестирования. Тут у Ткачёва явная перекличка с Джорждем Оруэллом, у которого в антиутопии «1984» любимому запудрили мозги так, что он радуется мучениям возлюбленной, которую казнят за инакомыслие. Здесь, у Ткачёва, у влюблённых роли получились прямо противположные, но суть – финал любви в тоталитарном государстве один и тот же: предательство. Чего, собственно, добивался свободный мыслитель Воронцов? Бессмертие ему, как и прочим согражданам, было обеспечено; он не голодал, не мёрз, жил в комфортных условиях, поддерживаемых служанкойбиороботом. Нет, на подвиги потянуло! Ради чего? Он, начав самостоятельно мыслить, уже не мог остановиться и просёк простой закон диалектики – эволюция невозможна без смены поколений, бессмертное общество останавливается в развитии и, в конце концов, деградирует. Под слова о благоденствии граждан и государства идёт тихая, незаметная на внешний взгляд деградация. Антиутопия Ткачёва показывает нам тупик, в который ни в коем случае нельзя заходить под сладкозвучные песни сирен-глобалистов. Да-а, в самом деле призадумаешься, что предпочтительнее – подсказка из прошлого или картинка из будущего? Пожалуй, идея Филофея больше соответствует национальной идее России. Но как её закрепить и продолжить? Вот в чём вопрос.

НЕПРОТИВЛЕНЕЦ – ИЗГОЙ. А КОМУ ПЕНТЮХ НУЖЕН! В повести Трапезникова историк Твердинский вполне поддержал Филофея и даже развил его пророчество о России, дескать, она «последний на земле оплот истины. Она и Третий Рим, и Новый Иерусалим. Совместила в себе два священных города. И будет всё равно оставаться империей, удерживающей мировое зло, до конца времён. Потому что её историю пишет сам Бог». Знаток античности попусту разбрасываться словами не будет. Другое дело, Третьему Риму для того, чтобы оставаться оплотом истины ещё столько же, да полстолько, да четверть столько – наподобие Византии – нужна опора. Человек нужен. Христианский стоик. А какого человека предлагает нам современная проза? Не зря же христианство целое тысячелетие шлифовало наш национальный характер, должна же в нём остаться, несмотря на все исторические катаклизмы и передряги, стоическая закваска! Не

Литературный меридиан

Путеводитель моральные разглагольствования, не дидактика и нравственная риторика, которым грош цена в переломные эпохи, а прочный инстинкт, зацементировавшийся в генах народного характера. Фёдор Дронов, по прозвищу Сингапур, – герой романа липецкого писателя Дениса Коваленко «Иисус достоин аплодисментов» поначалу предстаёт крутым забиякой с друзьямистудентами, с прохожими и случайными знакомыми и даже с замдекана. Вот его энергичный диалог с замдекана – высокой полной девицей лет тридцати – на собеседовании перед поступлением в институт: «...Та, рассказав всё, что положено о правилах поступления, задала вполне риторический вопрос: "Вопросы есть?". Сингапур неуверенно поднял руку, поднялся и спросил: "Который час?". Шутка не прошла. "Вы намекаете, что я вас утомила? – обидевшись, раздражённо спросила замдекана. – Конкретно вы можете быть свободны". "А они? – совсем неуверенно оглядел аудиторию на удивление чистым, даже невинным взглядом. – Разве они не свободны? За что же мы тогда боролись?" "Вы идиот?" – посмотрела на него замдекана. "Нет, такой же враг народа, как и вы" (На внушительной груди замдекана красовался значок «Единая Россия»). "Так, молодой человек, выйдите вон", – указала она на дверь. Никто даже не сомневался, что он не поступит. Только потом, уже на третьем курсе, открылось, что при поступлении его родители дали взятку декану». Такое вот сочетание нагловатого напора с тонкой интуицией одарённого художника (персонажи – студенты факультета графики в пединституте). Все попадавшие в квартиру Фёдора (она досталась ему от умершей бабушки) «невольно, даже сами того не желая, погружались во что-то тихое... безмятежное... Картины. Впрочем, не только картины, сам воздух здесь, казалось, растворял время... и исчезало время. Какие-то пустые безлюдные дворики... и очень много цветов. Сингапур любил рисовать цветы. И цветы у него, прячась друг за друга, наблюдали...» Казалось бы, Фёдор Дронов – тот самый человек, что станет опорой Третьего Рима в нынешних исторических обстоятельствах. Но он так быстро зашатался под воздействием неблагоприятных для него обстоятельств и двух странных девиц – парализованной красавицы Кристины и полусумасшедшей (или полностью?) сектантки (дескать, всё искусство от лукавого и даже иконы от лукавого) Гали. Драку в коридоре института затеял Гена Хмаров, ревнующий Фёдора к Кристине, а исключили из вуза Дронова, хотя он мог бы добиться, как советовали друзья, отмены приказа об отчислении. Не пошевелил и пальцем. Из квартиры, в которой он жил с любимой бабушкой, а после её смерти оборудовал мастерскую художника, его выселила родная мать, чтобы помочь родне своего второго мужа, отчима Фёдора. И опять он не оказал ни малейшего сопротивления, переселяясь к матери в маленькую комнатку. Сумасшедшая Галя, говоря, что пришла к нему, чтобы спасти, на самом деле его губит, заражая идеей суицида. Всё в романе написано психологически тонко и талантливо, тихая истерика обиженного художника Фёдора Дронова показана убедительно. Да, среда равнодушна и безжалостна, но сам-то Дронов как полуживой. Неужели такой характер выпестовало христианство? Смирение, терпение и... непротивление! Нет, писатель даёт нам тревожный сигнал: герой бездействует! В конце романа Фёдор куда-то уходит, в жизнь или в смерть – неизвестно.

Олег МАТВЕЕВ, г. Владивосток

*** Приказа строки в бой нас поднимали, И танковые траки скрежетали По осыпям крутым на перевале, По скалам вековых Хинганских гор. Мы по земле китайской наступали, «За Родину! За Сталина!» – кричали И, на бегу споткнувшись, умирали От выплеска свинцового в упор. Давно снаряды рваться перестали, Давно от них воронки заровняли, Но старый танк с рубцами на металле Не раз порой ночною снился мне! И в этих снах опять мы воевали, Осколки на излете нас кромсали, И вдовы от детей тайком рыдали В подушки в предрассветной тишине. И снова на перроне мы прощались, С друзьями фронтовыми обнимались, И ус крутил свой старшина, печалясь, Как будто наяву, в солдатском сне… Как долго ж вместе мы Победу ждали – С ним, танком-другом боевым из стали! Стоит, как воин, он на пьедестале Для нас, живущих, в память о войне.

Афоризмы Великодушие – кротко переносить чужую погрешность. Демокрит Когда у человека всё есть, он перестаёт нуждаться даже в дружбе. Г. Матюшов Там, где кончается искренность, начинается одиночество. В. Гжегорчик

Литературный меридиан

Проза

Евгений ВАЛЬС, г. Омск

БАШНЯ ДРАКОНА В одном далеком королевстве в давние времена жил мечтательный принц. Его мечтания были о прекрасной принцессе: он видел ее в блеске росы и веселой радуге неба, он угадывал ее силуэт в причудливых тенях ночи и легких облаках. Любовь многих он отверг, одержимый мечтой. Он верил, что найдет принцессу и узнает ее по голосу своего сердца. В те времена каждая принцесса ждала таинственного спасителя в высокой башне-темнице и охранялась коварным и свирепым драконом, которого принцу надлежало убить. При взгляде принцессы на победителя в ее руках распускался цветок страстоцвета как символ встречи созданных друг для друга сердец. Мечтательный принц отправился на поиски. И тысячи драконов, охранявших башни, были готовы принять бой, но сердце принца пока молчало. Долго скитался он по далеким королевствам, словно по бесконечным небесам одинокая луна в поисках солнечного света. И только на краю земли он отыскал башню, при виде которой его сердце наконецто дрогнуло. Но путь ему преградил безобразный дракон. – Здесь нет принцессы, милый принц, – сказало чудовище скорее печально, чем свирепо. Вид этого стража и его слова удивили принца, но он знал о коварстве драконов и решительно обнажил меч:

ПУГОВИЦА

В очень тесной коробке жили разноцветные пуговицы. Для них обычный день начинался и заканчивался собиранием сплетен, которые они слушали единственным ушком. Каждая новость ценилась очень высоко. Но превыше всего они ценили нитки, ведь их количество на оторванной пуговице определяло ее статус в коробке. А еще они развлекались, делая ставки обрывками ниток на того, кто следующим покинет их тесное жилище. Такое событие случалось нечасто, но обещало счастливчику выход в лучший мир. «Состоятельные» пуговицы с упоением рассказывали обо всем, что слышали там, и брали за это соответствующую плату. Таинственный мир звуков завораживал новичков и заставлял мечтать о нем, они готовы были отдать последний обрывок нитки, чтобы услышать о величественном реве мотоцикла или звоне бьющегося стекла. Но не все жители коробки брали плату обрывками ниток за свои рассказы. Коричневой пуговице это просто доставляло удовольствие. – Я не хочу больше слушать о музыке, звучащей в шуме дождя, – отвернула от нее свое ушко голубая пуговица. – Когда мы выиграем ставку, у нас будет столько ниток, что ты сможешь купить любую новость, – заверила ее рассказчица. – Я не хочу чувствовать себя должницей. – О чем ты говоришь?! – обиделась коричневая пуговица. – Разве ты когда-нибудь слышала от меня о долгах? – В последнее время я слышу только о шуме дождя. – Ну, хочешь, я расскажу тебе о том, как мы вместе с тобой,

– Зов сердца привел меня сюда, и ты не заставишь меня отступить! – Кого ты ищешь, милый принц? Здесь нет принцессы, – повторил дракон. Принц расценил его слова как уловку, что усилило его стремление убить дракона. – Зов сердца привел меня к принцессе, и я знаю, что встречу ее здесь! – не отступал он. – А может быть, ты ее уже встретил? Принцу казалось, что дракон смеется над ним, и тогда он закричал: – Я бы узнал свою принцессу! – Почему ты ищешь именно принцессу, милый принц? – с грустью спросил дракон. – Потому что я - принц! Он больше не желал терпеть уловок коварного дракона и вонзил свой меч ему в сердце! Это было последнее препятствие на пути к мечте. Принц побежал по бесчисленным ступеням вверх, но, обойдя комнаты, принцессы там не нашел! Услышав предсмертные стоны дракона, принц вспомнил о его словах и спустился к подножию башни. – Где моя принцесса? – спросил он умирающего дракона. – Здесь никогда ее не было, – ответил дракон и навсегда закрыл глаза. Когда он разжал лапы, сжимающие смертельную рану, принц увидел в ней цветок страстоцвета, распустившийся при его появлении.

пришитые самой крепкой ниткой, будем наслаждаться смехом маленького ребенка? Голубая пуговица вместо ответа попыталась откатиться от нее подальше, но соскользнула и очутилась еще ближе. – Ты хочешь, чтобы мы помечтали об этом вдвоем? – обрадовалась коричневая пуговица. – Мы никогда не будем пришиты вместе! – фыркнула та. – Мы совершенно разные. – Так думаешь только ты… – В отличие от других, я не могу не замечать очевидное. – Это мешает тебе мечтать. Коричневая пуговица с досадой посмотрела на полоску света, разрезающую мрак коробки: желанный мир звуков был рядом! Там ее «пронзит» вой самолета и заставит дрожать рев мотоцикла! Как можно не мечтать об этом? Неожиданная мысль вернула ей прежнюю говорливость. – Я могу поставить последний обрывок нитки на нас с тобою! – воодушевилась она. – Мы покинем это жилище следующими! – Ради чего ты хочешь рискнуть всем?! Коричневая пуговица не нашла нужных слов для ответа и просто выдвинула их кандидатуры для ставок. Ее не волновало соотношение – один к ста: она хотела верить! Голубая пуговица спряталась в самый дальний угол коробки от заверений безрассудной рассказчицы. Но коричневая пуговица с нетерпением ждала того дня, когда благодаря им двоим в жилище станет чуть свободнее. И вот момент настал: из коробки взяли две пуговицы и пришили их вместо глаз плюшевому медведю. Этот подарок очень обрадовал ребенка с разноцветными глазами: один был голубой, а второй – коричневый.

Проза

Литературный меридиан

ИЗОЛЬДА

Олег РОМАНОВ, п. Ташенкан, Рязанская область.

Олег Владимирович родился в 1963 г. в деревне Шемякино Рязанской области. Закончил Касимовский индустриальный техникум. Автор 11 книг поэзии, прозы и публицистики. «Мому дома жрать нечего, а этих как на убой кормят», – думала Изольда, выжимая опостылевшую тряпку в синее капроновое ведро, и вновь громыхала «лентяйкой» по полу. Уже неделю она мыла полы в интернате для детей-инвалидов в соседнем с их деревней большом селе. «Вон весь персонал отожрался как, одежда по швам трещит, скорее бы дележ продуктов, хоть паленки возьму и забудусь». Во все дела ее заранее посвятили. И приказали держать язык за зубами, иначе, мол, как пробка из бутылки, вылетишь. Голова трещала с похмелья, и руки бил колотун. «Скорее бы, Господи, грех-то какой – воровать у детей, вот твари, и зачем я сюда пошла». Но в другое место ее не брали – алкоголичка, сразу видно. Домыв полы в туалете, она прошла на кухню. Кухонная бросила ей ее долю в облезлом пакете. Сегодня это была пара банок говяжьей тушенки, килограмм дорогих рожек, солидный кусок сливочного масла и пара булок хлеба. В трехлитровую банку ей налили остатки супа. «Это ребенку, а продукты загоню», – с такими мыслями, обмозговывая на ходу план, она зашла в свой закуток. Раскрыла дверцы шкафа для инвентаря, чтобы достать стеганую фуфайку и шаль. Вдруг табачные пальцы зажали ей рот. Коленкой под зад ее втолкнули головой в шкаф с одеждой. Правая сильная рука быстро нырнула под синий халат и стащила колготки вместе с бельем… …Виляя из стороны в сторону, она шла по пробитой тропинке вдоль улицы без рева, как их корова тогда на убой. Мороз крепчал. Почему-то Изольде припомнилось, как били Торку кувалдой меж рогов, и сынишка, которого вывезли на прогулку, увидевший вместо мяса дерьмо в кишках, тогда спросил, почему его так много. «Вот и в людях его предостаточно», – мыслила она. Первым у нее был таксист в Москве, куда она удрала от безбожно пивших родителей в день четырнадцатилетия. Он торговал у Казанского вокзала водкой изпод полы. К нему и подсадила ее услужливая цыганка, нагадавшая ей богатого жениха. Тогда она попала в Загорск и долго молилась в Лавре, рядом с бившимися лбами о пол грешницами. Ее поразила «Троица», не помнила, как вернулась домой. Мольбы не помогли. Родители нещадно били дочь за принесенного в подоле ребенка. Она не отдала его в приют. Родился он от пьяного «папаши» убогим, «хрустальным», с хрупкими костями. Приютили ее бабушка с дедушкой. Пока они не умерли, жили в одной комнатке. Не до мужиков, да и охладела она к ним полностью… Продукты она загнала здесь же, у продуктового

магазина, «сердобольным» старушкам, видевшим ее состояние, за полцены. И подалась на поиски радости. Паленки в шинке не оказалось – кончилась. Перед ее приходом последнюю пол-литровку хозяева отдали бомжу, но подсказали, где взять разливной спирт. Он оказался даже дешевле, и денег осталось на две бутылки. Хватила прямо из горла неразведенного, и, видать, лишняку. Да на старые дрожжи, как говорится. Зажевала снегом. ...План такой мог созреть сам собой лишь в одуревшей на некоторое время голове. Изольда завернула на центральную улицу и в магазинчике с красивой вывеской «Морозко» купила несколько упаковок крысиного мора. «Отомщу этому Алику, попрощаюсь с сыном… в интернат попадёт, хоть кормить будут». Она нашла Алика в массажной комнате, где он выворачивал ноги в нужную сторону высохшему, словно щепа, подростку-дебилу с огромной головой, лежащему на столе. «А, понравилось!», – только и сказал он, погоди, мол, освобожусь. Изольда прошла в подсобку. Прямо в половом ведре развела мор со спиртом, свернула воронку из листка плотной бумаги, на который заметала мусор, и долила в бутылку. Алик пришел в ее закуток как миленький… Морозило еще больше. В сумерках запорхал снег. «Господи, что я наделала – молоточками стучало в ее висках, – прости меня, Господи». Она присела на заснеженную кочку. Сознание просветлело. Прежде чем допить и выбросить посуду из-под спирта в белое безмолвие поля, Иза всю свою жизнь непутевую, как изорванную кинопленку в клубе, с перерывами на хорошее время прокрутила в своей голове. Детство, учеба с отличием в школе. Побег в столицу. Тяжелые роды. Сын в инвалидной коляске. Старики на ее попечении. Ранняя смерть родителей, сгоревших заживо от замкнувшего ночью самодельного обогревателя в доме. Наследственный алкоголизм, вынуждавший работать лишь подтиралкой, да и то по блату, за кусок хлеба. Как корове, ходящей по лугу и удобряющей угодья, ей ничего не платили в этом мире. Ни добротой, ни богатством, ни людским отношением. Сделав из нее, красивой, дородной бабы, усатую, исхудавшую старуху. «Да, я – пустое место, Боже, но кто тогда те люди, сделавшие меня такой? Есть ли ты, Боже? Помоги мне увидеться с сыном». Утром ее нашел участковый милиционер, ехавший на своей белой «Ниве» с зарешеченными сзади окнами в их деревню торговать самогоном. Женщина, скорчившись, сидела в сугробе.

Литературный меридиан

Поэзия

СЛОВА ПОСЛЕДНИЕ – ТЕРЯЮ... НАДПИСИ Надписи на кинжалах, Надписи на могилах. Требует сил немалых Упокоение милых. Надписи на товарах, Надписи на предметах. Жизнь – как мелькание странных Профилей, силуэтов…

Александр БАЛТИН, г. Москва

Вот прощанье на вокзале Некто уезжает в ночь. Расставаний вы не ждали? До сластей любой охоч… Содержанье содержанья – Выявленье тайных форм. На скрижалях мирозданья Тексты кратких, точных норм.

ГРУСТНЫЕ СТИХИ ЛЮБЛЮ Мне б любить уютную и тихую, Ладную страну, а я люблю Русь мою, немытую и дикую, И за всё её благодарю. За закаты, золотом текущие, За восходы в алом серебре, За стихи, в которых бьётся сущее, И за скудный дождик во дворе. За изгибы рек, шатры смородины. За грядущий необычный свет – Ибо верю в силу вещей Родины, В силу, что мудрей на свете нет.

1 Небо зафиксировал в сознанье, Небо, золотые фонари. Это просто смерти отрицанье – Все стихи нелепые твои. Это просто, знаешь, жажда чуда, Если жизни – то пусть уж навсегда. Вон трава, сверкают изумруды, И летят в неведомость года. 2 Кури на лестничной площадке, О чём-то важном размышляй. Запечатлелся на сетчатке Двор старый – заоконный рай.

СОДЕРЖАНЬЕ СОДЕРЖАНЬЯ Стружки много человеческой – Кто в ладони наберёт? Холодны ладони вечности, Если ночь окрест не врёт. Содержанье содержанья Острою струной должно Завибрировать…Сдержали? Значит, жить не суждено. В труповозку убирают Груз – тяжёлый, косный груз. Люди быстро забывают То, что знали наизусть.

Содержанье содержанья – Белой соли порошок. Сколь изводят ожиданья, Столь смешон, увы, итог.

Двор старый – тополя, рябина – В нём всё о жизни говорит, Поскольку больно смерть пустынна, И всё в ней, всё – навзрыд, навзрыд… 3 Из окон лестничной площадки Смотрел – соседку хоронили. С трудом гроб красный выносили, Но вынесли, прошло всё гладко. Осенние вокруг картины, И возле гроба люди, люди. И ты заплакал без причины, Твердя – ну что же, все там будем…

ТЕНИ В ОБЛАКАХ Мы только тени в облаках, Мы только тени, только тени. Нас иногда сгущает страх До тех, иных ли предпочтений. Не отстраниться от забот – Мы только тени, только тени. Свинцово небосвод плывёт На нисхожденье поколений. А в небесах я вижу сад За облачной свинцовой массой. Его постигнуть был бы рад, Но чёткой нету мысли, ясной. Мы тени, я осознаю, Сам тихой тенью исчезаю. И голос – тот, каким пою Слова последние – теряю.

*** Край крыши девятиэтажки, И каждый вечер на краю Сидит ворона очень важно, И смотрит прямо в жизнь мою. Что видит? Угольки сомнений? Золу надежд? Не то крюки Иллюзий? Скуку старых мнений? Остатки воплей – помоги? Боюсь, хорошего не видно. Сидит ворона и глядит. И мне под чёрным взглядом стыдно – Как будто сам собой добит.

*** Аттракционы на замках, И статуи в коробках серых. Сколь прелести в осенних сферах, Столь грусти в собственных глазах. Пройди по листьям, посмотри На старые скамейки эти. Пересчитай их – раз-два-три. И вспомни, как смеются дети…

Литературный меридиан

Поэзия

БИЛЕТ В ОДИН КОНЕЦ ПЕРЕД СНОМ

Вита ПШЕНИЧНАЯ, г. Псков

ВЛАДИВОСТОКУ

С обложки хитро смотрит Алладин, Соседствуя на книжной полке с Блоком… Ну вот, и день прошёл. Ёщё один Из череды не встретившихся с Богом. Всё некогда, всё второпях, бегом… Причин – что тех снегов в полях – по пояс; Не стать бы самому себе врагом: Туда ль иду? О том ли беспокоюсь?.. По мне ли ноша, неужель бескрыл? Да жив ли сам? Наверно – жив, покуда Душа моя не выбилась из сил, И как ребенок верит. Верит в чудо…

В ДЕКАБРЬСКУЮ СТЫНЬ памяти Б.А. В декабрьскую стынь, у зимы на пиру, К окну расписному приникну… Я знаю, что тоже однажды умру, Но к мысли такой не привыкну. Недобрую ветер затеял игру, Пугая: «Настигну, настигну!..» Конечно, я знаю, что тоже умру, Но к смерти никак не привыкну... В окно надышу, нарисую, сотру, Тебя издалёка окликну: – Мой милый, я тоже однажды умру, Но к смерти никак не привыкну – Чужой не бывает!.. Мы в этом миру Как будто в ладошках у Бога Пригрелись. И шепчем сквозь сны поутру: «Пожить бы ещё хоть немного…».

Так снится Детство – верный, добрый друг… Не намекая, что исчезнет вскоре, Оставит после долгих лет разлук Шум слившегося с горизонтом моря… Огромных сопок яркие макушки, Песчаных кос нестройные ряды, И на одной из них – твои следы… Под крики чаек выплеснет на брег, На зыбкие, сыпучие холсты – Звезду и разноцветные ракушки… Восторженный, и не заметил ты, Как на измятый край твоей подушки Всю ночь катились слёзы из-под век…

В ДЕТСКОМ ПАРКЕ Досаду погасив, смирив упрёк И жест, надежду отвергающий, Во мне вчера воскрес ребёнок-Бог – За всё и всех прощающий.

До звёзд, моя красавица, лети, Неси свои пророчества! А я останусь здесь, на полпути Земного одиночества. Судьба украсит разноцветьем строк – Пожизненное рубище… Во мне вчера так горько плакал Бог Тебя, мой милый, любящий…

И ПОД ШЁПОТ РАЗНОГЛАСНЫЙ… …И под шёпот разногласный Я коснусь Твоей руки: «Свете тихий, Свете ясный, Если можешь – помоги…». Я выхаживаю молча Боль Души – за кругом круг, Что там Ангел мне пророчил – Щепоть счастья? Горсть разлук? Я ступаю осторожно – Боль Души свечой горит, И о чём-то невозможном Оплывая, воск твердит. Шаг, второй и… замираю, Но услышать – не хочу: Не по кругу, а по краю Я несу свою свечу…

ВСЁ НА ЛЕТУ Июнь уже открыл сезон дождей, Зонтами небо загорожено, Стоит под клёном хмурый лицедей С подтаявшим мороженым… Прохожие туда-сюда спешат, Пусты качели ржавые Бросает мимолётный взор душа На храмы величавые. Размыты ненаглядные холсты, Но стелет полдень новые – На них безмолвно падают листы, Летит хвоя еловая… И никуда не хочется идти, Моя свобода – вот она… Бездомной птахой греется в горсти Притихшая, бесплотная.

Все сроки кратки в этом мире, Все превращенья – на лету. (А. Твардовский) Всё на лету – никак иначе, Жизнь как билет в один конец. В окне вагона виден мальчик – Не твой ли будущий отец?.. Всё на лету – потери, боли… А на перроне в юбке клёш Стоит девчонка… Не её ли Ты мамой вскоре назовёшь?.. Малыш, держась за край кроватки, Играет с солнечным лучом… Но в этом миге – столь же кратком – Смысл жизни нашей заключен.

Литературный меридиан

Неопалимая купина

ЦАРЬ-МУЧЕНИК НИКОЛАЙ II По материалам сайта http://www.bogistina.info/

ПОСЛЕДНИЙ ЛУЧ Протоиерей Лев Лебедев

Наконец окончательно спали грязные пелены, которыми от нас завешивала злобная большевистская пропаганда духовный облик Царя-мученика Николая, его благоверной супруги царицы Александры и их прекрасных детей – царевича Алексея, царевен Ольги, Татьяны, Марии и Анастасии. Теперь ничто не мешает чистым оком души взглянуть на наших Царственных страстотерпцев и увидеть какой дивный, тихий свет от них излучается! Слова «свет,» «светлые» приходят на ум при чтении их биографии, их писем и при взгляде на их фотографии, а теперь на их иконы… Не случайно это. Тьма века сего в наши дни так сгустилась и так плотно нас окружила, что при соприкосновении со светом, сердце вздрагивает, озаряется как погасшая свеча от свечи горящей. Начинаешь понимать, что такое была русская жизнь до революции, если она могла породить такое чудо, как Царская семья Государя Николая Александровича! В этой семье обращениями «солнышко, светлый луч, солнечный луч» были награждаемы все члены семьи, не только самый маленький – наследник! И это были не пустые слова. Все они были друг для друга солнечными лучами. В одном из писем из заточения Государыня написала о своих детях, что все они – как один человек. И вся Царская семья была как один человек, такая была между ними любовь. Эта любовь преодолевала все бесчисленные искушения какие обычно бывают в семьях, да еще и неизбежно связанные с их царственным положением. Они стояли у всех на виду. И то, что они несли в своих сердцах, помимо их воли, излучалось на всю страну, на весь народ. И это был свет истинной евангельской любви. «Люблю мою родину, – писала Царица о России, – чувствую себя матерью этой страны и болею, как за своего ребенка.» О своей земной родине – Германии, она говорила: «Моя первая родина.» Второй, действительной и последней, для нее стала Россия. Почему? Потому что не формально, а всей глубиной души Царица приняла святое православие. А для русских всегда было – кто подлинно православный, тот и свой, родной, тот и русский. Независимо где человек родился и какой прежде был национальности. Русскими ощущали себя все члены Царской семьи. Хотя если судить по крови, то у них русской крови не было, однако они были воспитаны так, что они во всем были

более русскими, чем многие из этнических русских.. Святое Православие! Какой это свет, какая преображающая сила. Ярче всего он сиял в России, в Православной Церкви, какой она прежде была. Этот свет Христов просвещал всякого человека, готового сердцем принять его. А таких были десятки миллионов. В целом подавляющее большинство русского народа. Вот почему коммунистам пришлось уничтожать своих противников десятками миллионов. Это все были люди, которые не могли быть «перевоспитаны», отказаться от своей веры и принять новые идеи. И хотя они не выступали против советской власти, но большевикам их надо было физически уничтожить, иначе бы у них ничего не получилось. По примерным расчетам в 14 году в России было 90 мил. великорусов, не считая малороссов и белоруссов – тоже православных. А к 45 году было уничтожено много миллионов великорусов. Пока они были живы и составляли основную массу великого народа, свет Христов в православной вере наполнял их сердца любовью к своему православному Царю и его семье и встречал ответный луч любви от царских сердец. Удивительным было это духовное единение Царя и народа накануне революции. Поэтому, когда говорят об отступлении от веры и от Царя в России накануне и в период революции 17 года, то нужно точно представить себе где, в ком, и в каких слоях населения это имело место? А оно было только в очень тонкой прослойке между Царем и народом, – в «образованной общественности» и в расцерковленной части рабочих и городской швали. Все это вместе составляло всего 5-7 процентов населения, или из 180 миллионов, только 10-12 миллионов человек. Но 170 миллионов были безоружны и не имели никакой организации, а 10-12 были организованы, сплочены и многие вооружены. Отсюда видно, что Российская катастрофа произошла не так как ее обычно представляют, обвиняя весь народ, а совсем иначе. Жертвами ее стали и Царь и народ одновременно. ………. Прежде, при царях, Россия веками стояла на любви, бескорыстном чувстве к Богу, ко Христу и к ближним. Кто теперь, как тогда Царь может объять своей отеческой любовью весь народ, всю страну и жертвенно им служить? Никто, потому что никто, кроме законного Царя, не может быть Отцом, «Батюшкой» всего народа. Президенты – люди всегда временные, выдвиженцы части общества (партии), да и лезут наверх из тщеславия и властолюбия, а не Богом призванные. А у русского Царя не жажда власти в душе, а именно любовь. Власть он воспринимал, как крест, тяготу.

Неопалимая купина

Литературный меридиан

Ему при помазании на царство свыше, от Бога, подавался особый дар любви к подданным, и способность разуметь, что и как нужно для них делать. Как последний луч Божественного Света озарило Русскую землю царствование Государя Николая Александровича. В его личности сочеталось широкой светской образованности с увлечением вообще культурой и искусством, – с глубокой духовной образованностью, искренней верой и молитвенностью. При нем расцвели все стороны русской жизни – культура, искусство, наука, промышленность, сельское хозяйство, экономика в целом. По оценкам западных экспертов, России предстояло к 50 годам обогнать все самые

развитые страны Запада. В 1905 году, епископ Антоний Храповицкий воскликнул: «Русский народ! Учись у своего Царя вере, умилению и молитве!» В это дивное и последнее царствование окончательно выявилась неразрывная связь между Православием и самодержавием, между Церковью и Империей. Русское Православное Царство всей своей историей показало всему человечеству, что можно жить всегда как учит Христос и Его Святая Церковь, а не так как учит богоборческий коммунизм. А практически это значит, – в условиях царства земного, всем миром сообща, помогая друг другу, – стремиться к Царству Небесному, к «Новому Иерусалиму».

ЧУДЕСА В СЕРБИИ

только купол прорезывался лучами заходящего солнца. Как потом рассказывал сам Колесников, в этот момент в храме была чарующая игра света и теней. Все кругом казалось неземным и особенным. В этот момент художник увидел, что оставленный им незаполненный чистый овал ожил, и из него, как из рамы, глядел скорбный лик Императора Николая II. Пораженный чудесным явлением мученически убиенного русского Государя, художник некоторое время стоял, как вкопанный, охваченный каким-то оцепенением. Далее, как описывает сам Колесников, под влиянием молитвенного порыва он приставил к овалу лестницу и, не нанося углем контуры чудного лика, одними кистями начал прокладку. Колесников не мог спать всю ночь, и едва забрезжил свет, он пошел в храм и, при первых утренних лучах солнца, уже сидел наверху лестницы, работая с таким жаром, как никогда. Как пишет сам Колесников, «Я писал без фотографии. В свое время я несколько раз видел покойного Государя, давая ему объяснения на выставках. Образ его запечатлелся в моей памяти. Я закончил свою работу, и этот портрет-икону снабдил надписью: Всероссийский Император Николай II, принявший мученический венец за благоденствие и счастье славянства». Вскоре в монастырь приехал командующий войсками Битольского военного округа генерал Ростич. Посетив храм, он долго смотрел на написанный Колесниковым лик покойного Государя, и по щекам его текли слезы. Затем, обратившись к художнику, он тихо промолвил: «Для нас, сербов, это есть и будет самый великий, самый почитаемый из всех святых». Этот случай, равно как и видение старой сербки, объясняет нам, почему жители города Лесковац в своем прошении Синоду говорят, что они ставят покойного русского Государя Императора наравне с сербскими народными святыми – Симеоном, Лазарем, Стефаном и другими. Кроме приведенных случаев о явлениях покойного Государя отдельным лицам в Сербии, имеется сказание, что ежегодно в ночь накануне убиения Государя и его семьи, русский Император появляется в кафедральном соборе в Белграде, где молится перед иконой святого Саввы за сербский народ. Затем, согласно этому сказанию, он пешком идет в главный штаб и там проверяет состояние сербской армии. Это сказание широко распространилось среди офицеров и солдат сербской армии.

30 марта 1930 года была опубликована в сербских газетах телеграмма, что православные жители города Лесковац в Сербии обратились к Синоду Православной Сербской Церкви с просьбой поднять вопрос о причислении к лику святых покойного русского Государя Императора Николая II, бывшего не только самым гуманным и чистым сердцем правителем русского народа, но и погибшего славною мученической смертью. В сербской печати еще в 1925 году появилось описание того, как одной пожилой сербке, у которой на войне двух сыновей убили, а один – без вести пропал, считавшей последнего тоже убитым, однажды, после горячей молитвы за всех, погибших в минувшую войну, было видение. Бедная мать заснула и увидела во сне Императора Николая II, сказавшего ей, что сын ее жив и находится в России, где он вместе с двумя убитыми своими братьями боролся за славянское дело. «Ты не умрешь, – сказал русский Царь, – пока не увидишь своего сына». Вскоре после этого вещего сна старушка получила известие, что сын ее жив, и через несколько месяцев после того она, счастливая, обнимала его живым и здоровым, прибывшим из России на родину. Этот случай чудесного явления во сне покойного и горячо любимого сербами русского Императора Николая II разошелся по всей Сербии и передавался из уст в уста. В сербский Синод начали поступать со всех сторон сведения о том, как горячо сербский народ, особенно простой, любит покойного русского Императора и почитает его святым. 11 августа 1927 года в газетах в Белграде появилось извещение под заглавием «Лик Императора Николая II в сербском монастыре святого Наума, что на Охридском озере». Это сообщение гласило: «Русский художник и академик живописи Колесников был приглашен для росписи нового храма в древнем сербском монастыре святого Наума, причем ему была предоставлена полная свобода творческой работы в украшении внутреннего купола и стен. Исполняя эту работу, художник задумал написать на стенах храма лики пятнадцати святых, размещенных в пятнадцати овалах. Четырнадцать ликов были написаны сразу же, а место пятнадцатого долго оставалось пустым, так как какое-то необъяснимое чувство заставляло Колесникова повременить. Однажды в сумерках Колесников вошел в храм. Внизу было темно, и

Литературный меридиан

Поэзия

И СЧАСТЬЕМ И СИРЕНЬЮ ПАХНЕТ ДОЖДЬ… НАЦИОНАЛЬНЫЙ ГИМН ЛЕСА Мы – граждане леса, берёзы и ели. К зиме мы готовы и ждём наступленья январских метелей, тяжёлых, суровых. Мы платим налог золотою листвой, колышемся мерно. Мы все – ветераны, мы приняли бой фронтов атмосферных. Разведчики солнца, не ждём мы наград в сраженье суровом, и снег, словно белый большой маскхалат, наденем мы снова. Мы выстоим твёрдо под снегом седым, страданье приемля. И чёрные ногти корней мы вонзим в замёрзшую землю. А после зимы – быть весны торжеству! Лес станет зелёным, и снова мы к небу поднимем листву, как будто знамёна!

АВГУСТОВСКАЯ АКВАРЕЛЬ

Андрей КОЗЫРЕВ, г. Омск

Ты не смотри на небо мрачно! Я захотел тебе сказать: В тебе срифмованы удачно Улыбка, волосы, глаза. По коже август я размазал, Как будто крем, чтоб загореть. Прочел я лето, словно сказку, Осталось прочитать лишь треть. И с яблок золотистым смехом Рифмуются твои глаза. И я в любовь нырну, как в реку, Чтоб выплыть прямо в небеса!

*** Где ты, где ты, свет мой Ярославна, Где ты, благородная душа? Слышал я твой голос многославный В песнях ветра, в шуме камыша… Я тебя искал в степях широких, Я искал в пустынях да в песках, Средь русалок, дев зеленооких, Средь племен, затерянных в лесах. Слышу я твой плач сквозь даль столетий, Слышу голос, чистый и родной… Свет мой Ярославна, где ты, где ты, За какою каменной стеной?

Сбрось с мыслей рифмы, как вериги, И стих вверх дном переверни! Приди в мой дом, открой дверь книги И в окна строчек загляни.

Только ветер голос твой доносит, Только вьюга песенно поет, Будто кто-то о спасенье просит, Будто плачет ночи напролет…

Приди ко мне дорогой длинной Под пение небесных труб И угости меня малиной Созревших для улыбки губ.

Россия моя, Россия, Дороги, поля, луга. Идут на расстрел святые Сквозь родину, сквозь века. Идут, все держась за руки,

***

Поэты, рабы, цари. Как много дано им муки! И как им светло внутри! Россия моя, Россия, Ты любишь, ты веришь, ждешь, Что вновь на поля сухие Польет благодатный дождь, Что павшие все восстанут, Что зерна все прорастут… Но капает кровь из раны, И злобы натянут жгут. И не сохранилось даже Имен всех погибших зря. Кто младше из них, кто старше,– От нищего до царя,– Решат голубика в роще И светлый еловый лес, И теплый весенний дождик, И синий простор небес, И все, кто в века лихие Хранит нежный образ твой… Россия моя, Россия, Лишь в буре есть твой покой!

*** …И ты уходишь. Время, даже время Уходит в бездну медленней, чем ты, И дождь меня в ночи целует в темя, Весь полный тишины и доброты. И я смотрю на небеса ночные – Блестят жучками звезды в небесах, И надо всей огромною Россией Простерлась в небе счастья полоса – Путь Млечный, путь открытий и догадок, Которым ты, любимая, идешь, И ветер с неба призрачен и сладок, И счастьем и сиренью пахнет дождь…

Литературный меридиан

Поэзия

ПОКА НЕ РАССВЕТЁТ...

ПОДАРОЧНЫЙ ПРИКИД 1. Поставили на кон не журавля – сороку, и отдохнув с утра до положенья риз, подарочный прикид, фуфай второго срока, с отпетою братвой мы разыграли приз продулись в пух и прах: сдав малую синицу и в небе журавля, сороку, наконец. Кто с ними не играл, перевернёт страницу, и, похвалив себя, воскликнет: молодец! Поди-ка, угадай: кому сияет Вега, кому виляет щука плавником в пруду? Всего-то ничего, лишь пролетит полвека, и каждому из нас воздастся по труду. 2. Ноябрь. В полях давно белеет снег, но далеко не убежишь на лыжах, мы переходим на короткий бег, челночный шаг под тенью стройных вышек. Промотан до конца двадцатый век, а век грядущий, ясно, – будет рыжим, прикормленным среди бетонных вех, старанием говорунов и выжег. Буреет воздух новых катастроф, добро бы катастроф, а то безумий, вот-вот пожар от тысячи костров заменит нам один большой Везувий.

Александр ЕГОРОВ, г. Владивосток

* * * как славно пить в ночи анисовую водку, а градус понижать припасенным ледком, и чтоб не простудить натруженную глотку, подогревать её горячим матерком, чтоб ощутить в крови, как отступает время с Шантарских островов на жаркий материк… ты не один, как перст, тебя встречает племя сородичей твоих, даруя счастья миг… быть равным среди них в набедренной повязке, а для прилива сил отлавливать форель, для продолженья рода, сочиняя сказки, подыгрывать подруге в дудочку-свирель, пока не рассветёт и утро не настанет, петух не прокричит своё ку-ка-ре-ку! Ты встанешь с лежака, откроешь в небо ставни и, если хватит сил, согреешь кипятку…

* * * сонный морок висит над моей головой, кочевряжится, ячится, кичится, шепчет на ухо: «ты постсоветский изгой… для статистики в энном количестве, сколько в новой стране вас, таких бедолаг, по российским просторам корячится,

не вместил бы в себя никакой вас Гулаг, в том числе, в человеческом качестве. Не нашлась бы вам пайка в тридцатых годах, как её не пили, ни откатывай, и как нынче живется – не стоит гадать, и пустое на завтра загадывать».

* * * о том, что не в чести, поведают сороки, а как я бедовал, про то смолчат скворцы, о том, что сочтены мои земные сроки досрочно огласят лукавые ловцы. Сведут в один гроссбух все прошлые попытки за красные флажки с дороги сигануть, поставят мне в начёт житейские ошибки, но умолчат, что я не дал себя согнуть. Я не был приручён к кормушке мародёров, и ровно жил на то, что труд давал монтёра. Явившейся на свет уже в конце апреля, включился в общий хор к весенним голосам, всю жизнь не принимал сусальной акварели и противостоял на льдине сам на сам.

Литературный меридиан

ОДНАЖДЫ

Проза

Светлана ТИМИРГАЛИЕВА, г. Москва

Однажды... Такое таинственное слово, настраивающее услышать рассказ об интересном случае, который порой меняет жизнь человека. Моё «Однажды...» о буднях, но они поселили в моей душе несколько приятных мгновений, подаривших мне светлое чувство единения с природой. Итак, однажды я проснулась... пенсионеркой. Отодвинув нежелательные мысли по поводу возраста, подумала о преимуществах нового статуса. Одно из них обнаружилось незамедлительно: бесплатный проезд в общественном транспорте. Из дома я вышла в предчувствии добрых перемен в жизни. И предчувствие «не обмануло» меня. В автобусе контролёр тщательно вчитывался в моё новенькое пенсионное удостоверение. И совершенно неожиданно я получила приглашение выйти из автобуса. Всё ещё пребывая в ожидании чудес, я словно шла навстречу им. На улице уже два контролёра, изучив мой документ, пришли к однозначному выводу, что он подделан. Оказывается, печать должна стоять на подписи и ни в коем случае не наоборот. Поскольку я не знала, что на чём стоит в моём удостоверении, то предложила позвонить в Собес. Мне уже и самой стало интересно, зачем инспектору понадобилось подделывать мой документ. Но моё предложение не показалось молодым людям достойным внимания. Не приняв никакого решения, мы вошли в следующий автобус: я – ехать на работу, они – продолжать охоту на «зайцев». Через некоторое время меня вновь с почётом выставили из автобуса. В этот раз мне строго посоветовали вещать только правду, почему еду из Северного округа города по документу, выданному в Южном. Моё объяснение, что пенсию оформлял отдел кадров по месту работы, а работаю далеко от дома, выслушали с недоверием и непониманием. И вновь, как несколько дней назад, я радовалась благодатному мгновению грядущего дня. И мне захотелось, чтобы все пассажиры вышли и увидели, как прекрасно утро. Ведь в переполненном транспорте мы видим различные лица людей, не радующихся встрече с новым днём, и тоскливо считаем остановки до метро. А над землёй такое высокое небо, обласканное облаками удивительной красоты. И я подумала, что в этот миг вся доброта вселенной – для меня. Когда ситуация с документами повторилась в третий раз, я уже было собралась поблагодарить моих благодетелей за их заботу обо мне, ибо без их трогательного участия в моей жизни когда бы ещё узнала прелесть утренних прогулок. Но тут боковым зрением увидела, что мужчина (похоже, из настоящих «зайцев»), что-то сунув в карман контролёру, скороговоркой объяснил, что очень спешит на работу. И сразу же исчезла красота вокруг. Всё стало реальным и приземлённым. У меня не было причин для объяснения с официальными лицами, поскольку я знала, что мой документ в полном порядке, а жить и работать я могу в любом районе, не согласовывая свои возможности ни с мэром столицы, ни с руководством автопарка. Поэтому позволила себе промурлыкать молодым людям, что готова весь день провести в их приятном обществе без всякой компенсации с моей стороны. На лицах моих собеседников я не увидела ответной радости: наши планы на день явно расходились. Вспомнив лозунг из советских времён: «...старикам везде у нас почёт», я подумала, что это, должно быть, приятно, но не в таком же количестве! Троекратного «проявления уважения» к себе я посчитала достаточным для обращения в управление

автопарка с просьбой объяснить происходящее: мне официально разрешают пользоваться поддельным документом, но, как любят говорить представители наших силовых ведомств, «ситуация находится под контролем». Передо мной извинились и, записав фамилию и номер маршрута, заверили в дальнейшей спокойной жизни. В рабочем коллективе с юмором приняли мои транспортные приключения, посоветовав радоваться тому, что выгляжу моложе пенсионного возраста. На следующее утро предъявляю документ, не дожидаясь просьбы контролёра, но он даже не взглянул в мою сторону. Лихорадочно ищу причину такого невнимания к себе. Неужели за столь короткое время лицо научилось выдавать мой возраст? И что же оно выдаёт? Ведь, несмотря на то, что разум давно и настойчиво напоминает об осени, хочется жить в согласии с бабьим летом. Весь день мне чего-то не хватало. Отсутствие внимания так же, как и его избыток, лишило спокойствия. Мысли разбрелись в поисках причин этого душевного состояния. А может быть, просто скучаю по утренним встречам с природой? Это открытие мне понравилось. И вот уже по собственному желанию выхожу из автобуса раньше своей остановки чтобы увидеть утро. Я стою на мосту и смотрю на отражение в реке высокого и непостижимого неба, на ивушку, беседующую с водой... Спускаюсь с моста и обнимаю свою подружку-рябинку, принимаю в подарок доброту берёзки, прошу силы у дуба. Склоняю голову перед недавно позолоченным куполом восстановленного Храма. Всё видится необъятным, светлым, значимым. Душа откликается умилением на причастность к великому и таинственному. Как же оказывается удивительно чувствовать себя частичкой большого мира! Втискиваюсь в автобус. Хмурые, отстранённые люди. Хочу поделиться с каждым из них только что приобретёнными мной душевными чувствами. Но улыбающийся в переполненном транспорте человек – это непонятно и вызывает совершенно однозначное отношение: люди начинают пристально смотреть в сторону. Желая, чтобы всем было так же хорошо, как сейчас мне, мысленно говорю: «Милые, добрые, хорошие люди, я хочу, чтобы вы знали, как приятно видеть красивое и радоваться всему: рябиновой грозди, взъерошенному воробышку на краю лужицы, дождинке на ладони...». Вот бы работники автопарка на одну минуту приглашали пассажиров на встречу с утром. Но, к сожалению, делают они это уж очень выборочно. А благодаря минутной экскурсии в мир, в котором мы живём, но который не всегда видим, предстоящий день станет добрее, и наши души никогда не очерствеют. И нам уже не покажется странным улыбающийся на улице человек. И мы не отвернёмся от человека, у которого дрожат губы и слеза готова проложить дорожку по щеке. Пусть в нашей жизни станет больше «однажды...» – душевных мгновений, благодаря которым видим красивое и удивительное в привычном и радуемся всему, что порой не замечаем в повседневной суете. И эта радость делает душу чувственной и милосердной. А ведь красивое не надо долго искать, оно всегда с нами: это и лёгкая снежинка, и хрустальная льдинка, и разноцветная зовущая ввысь радуга, и янтарные одуванчики, рассыпанные в зелени травы, и росинка, в которой отражается мир, и радостно парящий осенний кленовый листок... И всё это счастье. И какое!

Литературный меридиан

Проза

СОЛНЕЧНЫЙ МАЛЬЧИК

Виктор ЗАВОДИНСКИЙ ЗАВОДИНСКИЙ, г. Хабаровск

Моего младшего внука звать Егор. Ему четыре года, скоро будет пять. Но как скоро, он не знает, поскольку о календаре имеет очень туманное представление. Мама с папой сказали ему, что день рождения будет зимой, а зима – это когда выпадет снег. Мама с папой живут в Москве, с ними остался старший брат Илья, а Егора мама (моя дочь Инна) привезла на три месяца в Хабаровск. «Мы так устаем с ними двумя! – сказала она. – Да и им полезно немного отдохнуть друг от друга». Разве могу я отказать дочке? Ее сестры еще не порадовали меня внуками и внучками, а Инночка уже двух растит, как ей не помочь. В прошлую зиму у нас жил пятилетний Илья, а теперь вот Егор дорос до разумного возраста. Жена моя Оля обожает этих мальчишек. Бог не дал ей своих детей, и она отводит душу на чужих. Впрочем, что я говорю! Они ей не чужие. Если женщина понастоящему любит мужчину, она любит и его детей, и его внуков. Когда она шепчет в постели: «Родной мой!», это не метафора и не гипербола. Она действительно ощущает его родным, она породняется с мужем через его в себя проникновение, через сокровенное соитие. Не знаю, возможно и не возникло бы у Оли такой нежности к Илье и Егору, будь у нее свои дети и внуки, может ровнее она бы к ним дышала, но все сложилось так, как сложилось, и Инна поначалу даже ревновала слегка. «Пап, ты намекни как-нибудь Оле, что это всетаки не ее дети! – с некоторой робостью в голосе обратилась она ко мне однажды. – В лучшем случае они могут воспринимать ее как бабушку, но уж точно – не как маму». Но Олю трудно воспринимать как бабушку. Она на пятнадцать лет моложе меня и всего на десять лет старше Инны. На вид же она, со своей стройной, почти балетной фигуркой смотрится совсем юно, и когда два года назад мы катались с ней на лыжах в Китае, меня ничуть не удивил вопрос одного китайца в кафе на горнолыжной базе: «Это жена ваша или дочь?» Олю никто не зовет по имени-отчеству (кроме, наверное, студентов, которым она читает высшую математику), все зовут ее Олей, включая моих дочерей и моих внуков. Ее собственная племянница и то зовет ее Оля, а не тетей Олей. Это уж на роду написано. Надо сказать, панибратство со стороны моих внуков не всегда бывает Оле по душе, оно снижает ее авторитет, и время от времени она пытается с ним бороться. «Какая я вам Оля! – вразумляет она мальчиков. – Я вам девочка, что ли? Вы должны звать меня бабушка!» «Но ты же не наша бабушка! – резонно возражает более взрослый Илья. – У нас есть бабушка Галя, папина мама. И есть бабушка Оля, мамина мама. А ты просто жена дедушки Вити. Ты просто Оля!» Все разумеет этот шестилетний человечек, все понимает. Московскую бабушку

Галю он знает прекрасно, у бабушки Оли он с мамой год назад гостил во Владивостоке. «Тогда зовите меня тетя Оля!» – не сдается моя юная жена. «Но ты ведь нам не тетя! – с убийственной логикой отметает ее притязания мой внук. – Тети – это сестры нашей мамы: у нас есть тетя Надя и тетя Юля. А ты просто Оля!» Тут он уже лукавит. Он нормальный продвинутый мальчик и прекрасно знает, что тетей можно называть не только сестру мамы, но и любую взрослую женщину. Собственно говоря, в устах ребенка слова тетя и женщина – синонимы. Но Илья вредничает, он не хочет называть Олю тетей. Не хочет признавать ее авторитет. А глядя на старшего брата, не хочет этого и Егор. Однако Егор совсем не похож на Илью. Ни внешне, ни по характеру и склонностям. Илья внешне очень похож на своего папу Данилу. Такой же худощавый, с вытянутым лицом, темными волосами и выразительными, яркими, почти синими глазами, и если уж перейти от внешнего сравнения к внутреннему – почти всегда задумчиво углубленный в себя, в свои скрытые от посторонних мысли, типичный интроверт. Егор – его полная противоположность и на папу совсем не похож. Не похож он и на маму. Но удивительнейшим образом похож на меня. Настолько похож, что на это сразу обращают внимание все, кто видел его и меня, и родственники и не родственники. Да и сам он, едва заговорив, где-то года в два с половиной, будучи у меня на руках и глядя пытливо в мое славянское широкое лицо с прозрачными голубыми глазами, сказал с заметной торжественностью в голосе: «Дедушка! Я очень похож на тебя. – И добавил с некой заминкой: – А ты, когда был маленький, тоже был рыжим?» Увы, рыжим я не был. На самых ранних фотографиях, какие сохранились у моих родителей, я запечатлен с очень светлыми, практически белыми волосами. Потом они потемнели, выгорая лишь летом, потом постепенно поседели. В этом Егор был на меня не похож. Инна и Данила звали его рыжиком, а посторонние люди часто именовали Солнечным Мальчиком. Думаю, не только за цвет волос, но и за какую-то непередаваемую словами лучистость его взгляда и открытость улыбки, иногда, впрочем, обманчивую. Итак, Инна, Данила и Илья – в Москве, а Егор у нас, в Хабаровске. За окном декабрь, снег, ветер и мороз за двадцать. В будние дни мы отводим Егора в частный детский сад. В частный – не потому, что там лучше, а потому что в нормальных детсадах нет мест. Детсад находится довольно далеко от нашего дома, через полгорода, и на самом деле мы Егора туда не отводим, а отвозим, заказываем такси. Ходить в садик Егор страшно не любит. Он любит быть дома, играть в ЛЕГО-трансформеры, делать деревянные сабли и пистолеты, скакать на швабре и рисовать истории про черепашек-ниндзя.

Литературный меридиан

При этом он все время распевает песни, которые тут же сочиняет, и в которых действуют его любимые герои. А еще он любит, когда я даю ему вполне взрослую лавинную лопатку, и, выйдя во двор, мы с ним роем пещеру в огромном хабаровском сугробе. А в частном садике детей сажают перед телевизором и включают на весь день мультики, чтобы они не шалили. Их даже гулять не выводят. Садик находится на полпути в Олин институт, и обычно в садик отвозит Егора Оля. Но по понедельникам у нее занятия в педуниверситете, совсем в другой стороне, первая пара, и в этот день Егора отвожу я. Оля носится по квартире, как белка, собирая в дорогу Егора, собираясь сама и заодно хлопоча на кухне. Как истинная женщина, она делает сразу много дел. Вот она вывела в прихожую Егора, усадила его на деревянный диванчик и дала в руки носки: «Надевай сам!» Я, уже в пальто и в ботинках, сижу напротив, в таком же деревянном кресле и жду, когда он оденется. – А почему все я да я? – возмущенно, но без особой надежды на успех, заявляет Егор. – Вон дедушка сидит, ничего не делает, а я должен сам носки одевать! – Дедушка свои носки уже сам надел, – спокойно поясняет из кухни Оля. – Теперь твоя очередь. Егор вздыхает и начинает напяливать носки. Он прекрасно умеет это делать, но ему ужасно не хочется в садик. Особенно после двух выходных дней. Оля заканчивает свои хозяйственные дела, быстро одевается и убегает. Мы с Егором остаемся одни. Он наконец справляется с носками. Я, конечно, не выдерживаю и помогаю ему надеть ботинки и куртку. Облачившись в объемистую и упругую куртку, начиненную теплым синтепоном, он заметно расцветает. – Я так люблю эту куртку! – поясняет он. – В ней я сразу становлюсь могучим! В одну руку он берет пистолет, в другую саблю. Мы спускаемся в лифте и выходим во двор. Такси уже ждет нас. Ждет уже десять лишних минут. – Мне трусики режут! – вдруг заявляет Егор и делает несчастное лицо. – Надо надеть другие. Я представляю себе всю процедуру полного раздевания и повторного одевания и прихожу в тихий ужас. По понедельникам у меня дирекция, и сильно опаздывать не с руки. – Переоденем в такси, – говорю я. – Оля дала тебе запасные. – Показываю на свой портфель. Не давая Егору придумать возражение, запихиваю его в машину и сажусь следом, объясняю водителю, куда ехать. Внук сидит насупленный, сердито ворочает голубыми глазками-пуговками, прижимает к груди пластмассовый пистолет и деревянную саблю. Я расстегиваю замок портфеля. – Переодеваться будем? – Нет, – не глядя на меня, отвечает он. – Уже не режет. – Вот и хорошо! – улыбаюсь я. – Ты же солдат. Солдат должен терпеть. – Я не терплю, – поясняет Егор, нехотя поворачивая ко мне лицо – «Экий ты непонятливый, дедушка!» – Просто перестало резать. Дальше едем молча. Не знаю, о чем думает почти пятилетний мальчик, а я думаю о том, что, слава Богу, кажется, капризы позади. Сейчас приедем, попрошу водителя подождать, быстренько сдам ребенка в сад и на этом же

Проза такси покачу в институт. В отличие от других директоров у меня нет персонального авто с персональным же водителем, и на работу я езжу либо на автобусе, либо, в экстренных случаях, на такси. Сейчас как раз экстренный случай. У моего предшественника авто было, а водитель и по сей день трудится в институте. Но теперь водитель числится агентом по снабжению и два дня в неделю на собственной «Делике» ездит с накладными доверенностями за различными материальными ценностями, получая спецнадбавку на оплату бензина и запчастей. Бывает, что и директора (т.е. меня) куда-нибудь свозит по служебной надобности, или главбуха. Это обходится институту куда дешевле, чем содержание казенной машины. А возить директора на работу и с работы – это, по-моему, барство чистой воды. Почему рядовые сотрудники должны ездить за свои деньги на автобусе, а директор бесплатно на авто? Разве он самый бедный? Когда-то, в советские еще времена, в любимой интеллигенцией «Литературной газете» была рубрика: «Если бы директором был я…», где разные люди делились своими смелыми и несмелыми мечтаниями: как бы они себя вели, если бы стали Начальниками. Мне тоже кое-какие мысли приходили тогда в голову, но чисто абстрактно: я был уверен, что Начальником никогда не стану, не вписывался я в советскую номенклатуру. Но вот времена переменились, и два года назад я стал директором института. И вспомнил ту рубрику. Может, это и мелочь – персональное авто, – есть и поважнее моменты в жизни и работе Начальников, но душе моей почему-то это показалось нужным, и вот я езжу на такси и на автобусе. Вот и приехали. Прошу водителя подождать минут пять, и мы с Егором входим в подъезд. Частный детский садик располагается в обычной квартире жилого дома. Подозреваю, что у него нет ни разрешения эпидеминстанций, ни лицензии. Но власти смотрят на такие заведения сквозь толстые пальцы, а куда деваться нам, смертным, которым надо куда-то определить ребенка на время работы? В подъезде Егор вдруг взрывается и с воплями начинает рвать на себе толстые зимние штаны, словно под ними его терзают какие-то немилосердно кусучие существа. – Эта Оля! Она надела мне эти дурацкие колготки! Они ужасно колятся! – Хорошо! – говорю я как можно спокойнее. – Сейчас мы зайдем в садик и переоденем колготки. У тебя в шкафчике есть запасные. – Нет! – заявляет Егор, явно заранее все продумав. – Я хочу снять колготки прямо здесь и прийти в садик в штанах. Я вспоминаю, как поступал в таких случаях (давнымдавно!) со своей младшей дочерью Юлькой. Хватаю малыша в охапку и быстрым шагом устремляюсь вверх по лестнице. Детский сад находится на втором этаже. – А-а-а! – благим голосом вопит Егор, колотя меня по спине и плечам пистолетом и саблей. – Ты плохой дедушка! Сними с меня колготки! Сними!... А-а-а! В двух квартирах одновременно распахиваются двери, и из них выступают две похожие друг на друга пожилые гневные дамы. – Безобразие! Сколько можно! Мы будем жаловаться в мэрию!

Проза Видно, такие концерты им не в новинку. Я усаживаю внука на ступеньки и начинаю развязывать шнурки на его ботинках. – Хорошо! Давай снимем колготки. Только не ори так! А то нас больше в садик не пустят. Он внезапно перестает орать, но отталкивает мою руку от ботинок. – Нет, ты снимай колготки, не снимая штанов! Я резонно полагаю, что мальчуган еще не отошел от нервного возбуждения и сам не понимает, что говорит, и продолжаю попытку снять ботинки, чтобы затем снять штаны и колготки. Его голубые глаза мечут стальные молнии, рыжие волосы, выбившись из-под шапки, вспыхивают жгучим пламенем. Он становится похожим на маленького яростного гномика, защищающего от великана свои подземные сокровища. – Снимай колготки, не снимая штанов! – требует он с самым свирепым выражением лица, на какое только способен. Была бы здесь Оля, она бы сказала, что в Егора вселилась богиня гнева Ата и ее надо прогнать. И это могло бы подействовать, у них с Егором свои отношения. «А что? – спросил он ее однажды задумчиво, примерно через месяц после приезда к нам в Хабаровск, когда Оля бережно намыливала ему головенку в ванной. – Ты тоже моя мама? Может быть, у человека две мамы?» «Нет, – ответила Оля со смешанной радостью и грустью. – Мама бывает только одна. А я твоя бабушка». Но Оли здесь нет, а я не нахожу ничего лучшего, как воззвать к его уму и логике. – Ты знаешь, Егор, это невозможно: снять колготки, не снимая штанов. – И добавляю для убедительности: – Это топологически невозможно. Я надеюсь, что незнакомое и непонятное слово подействует на него неотразимо. Не тут-то было! Он смотрит на меня пристально, изучающее, испытующе и вдруг заявляет: – Ты директор института и должен уметь все! Я в нокауте. Против такого довода у меня нет аргументов. Господи! Что сейчас творится в этой златоволосой, солнечной головенке! Что для него за словами «институт», «директор», «уметь все»? Какая Вселенная там сейчас рождается, какие миры готовы умереть? Как безрассудны и эгоистичны мы, взрослые, когда в угоду своему спокойствию, удобству или упрямству ломаем и насилуем эти маленькие, беззащитно распахнутые души, якобы воспитываем и учим их, даже не задумываясь над тем, как отзовемся мы в этих душах через десять, двадцать, сорок лет. Этот эпизод с колготками Егор забудет через пару-тройку лет, как я сам забыл все, что случилось со мной в его возрасте, но след в душе, поворот в его характере, а значит и в его судьбе, останется несомненно. Как же осторожны и умны должны мы быть, чтобы душа не надломилась, не замкнулась, не отчуждилась от людей и от мира, а значит и от счастья. «Да пропади он пропадом, этот садик! – говорю я себе. – Не буду я делать из этого Солнечного Мальчика свирепого гномика. Я разгибаюсь и командую: – Вставай! Ты победил. Поедем ко мне на работу. Егор живо вскакивает, словно ждал именно такой моей реакции, я беру его за руку, в которой зажат пистолет, и мы спешим к такси. Один раз он уже был у меня на работе, и для него это дело знакомое.

Литературный меридиан К началу дирекции я опаздываю, но подчиненные меня прощают (а куда им деваться?) Егор во время совещания сидит в приемной у секретарши, играет на ее компьютере. Потом я завожу его к себе кабинет, и практически весь день он сидит там за большим столом для заседаний, лишь однажды я вывожу его в другую комнату, где мы обедаем в компании с двумя моими ближайшими помощницами. Сидит чинно, рисует, лепит из пластилина черепашек-ниндзя, листает детские книжки с картинками. Пластилин, карандаши и книжки у меня хранятся с прошлого года, когда у меня точно также гостил старший брат Егора. А я поглядываю на него и занимаюсь своими директорскими делами. Время от времени ко мне приходят люди, мы обсуждаем какие-то вопросы, раздаются какие-то звонки, секретарша приносит бумаги… Институт небольшой, и дел не так уж много, но не все они приятные. Особенно, когда приходят из высших инстанций. Иногда приходит такая дурость! Вот и сегодня пришла бумага, в которой мне как директору института со всей серьезностью приказывается составить детальный план действий на случай начала войны: куда эвакуировать сотрудников и их семьи, какими средствами химической и радиоактивной защиты их обеспечить, какие сделать запасы продуктов, где их сохранить и т.д. и т.п. Как в старые добрые советские времена. Бумага подписана серьезным академиком. Но можно ли считать его серьезным человеком? Можно ли возлагать такое ответственное дело, как подготовка к войне, от которой зависят жизни многих людей, дилетантам вроде меня? Четырехлетний мальчик может искренне считать, что его дедушка может все, потому что он директор института, но допустимо ли так считать вышестоящему академику? А ведь этому академику тоже прислал бумагу некто вышестоящий, а тому еще кто-то. До какой поры мы будем заниматься дилетантством и делать вид, что занимаемся делом? Я прекрасно понимаю, что остальные директора, получившие такую же бумагу, спокойно составят липовые планы и отправят их по инстанции, знаю, что опять буду выглядеть белой вороной, и мне это рано или поздно аукнется, но я ничего не могу с собой поделать. Сочиняю академику дерзкий и, наверное, глупый ответ: дескать, каждый должен заниматься своим делом: ученые – наукой, а военные – войной, а если мы с вами согласимся взять подготовку к войне на себя, это будет верхом безответственности. А то он этого не понимает? Я надеюсь, что академику эта самодеятельная гражданская оборона тоже поперек горла, и он меня не съест. А если съест, это тоже не страшно. Я не рвался в директора, так звезды сложились. Я физик, доктор наук, этого у меня никто не отнимет. Как там говорил умный еврей? «Если бы я был царь, я бы жил лучше, чем царь. Почему? А я еще шью немного!» Я перезагружаю компьютер и берусь за очередные расчеты, из которых потом родится очередная статья для научного журнала. И вдруг замечаю, что внук мой поднял рыжую головушку от рисунка и смотрит на меня лучистыми голубыми глазами. – Знаешь, дедушка, – говорит он раздумчиво. – Я так горжусь, что ты директор института! Ну, разве не Солнечный Мальчик?

Литературный меридиан

Я ЕЁ ПРИБИЛ (рассказ)

Старый дом, ещё советской постройки, в три этажа и два подъезда, состоял из двадцати четырёх одинаковых двухкомнатных квартир и, возможно, это обстоятельство явилось причиной дружного и слаженного житья-бытья жильцов этого дома – никто не завидовал друг другу по причине квадратных метров, все жили в равных условиях. Многие родились, выросли и состарились в этом доме. Знали друг о друге всё до интимных подробностей, поэтому и складывалось впечатление, что они – одна большая семья. И ещё немаловажное обстоятельство способствовало влюблённости жильцов в это место проживания – возле дома красовался дворик. Сейчас такой анахронизм, как уютный дворик, редко встречается. А здесь многолетними заботами жильцов был сделан оазис семейного отдыха и тепла. Посреди двора росла огромная, раскидистая липа. Под её ветвями стоял крепкий, большой стол с удобными лавочками. Для малышни и подростков находилось множество затей от песочницы и разных качелей до турника и баскетбольных колец. Всё это хозяйство постоянно поддерживалось в исправном состоянии, и сурово карались нарушители и вандалы. По заведённой давным-давно традиции время под липой распределялось всем поровну. С утра до обеда на лавочках рассаживались бабушки и мамки, выгуливающие своих малолетних чад. С удовольствием общались, рассказывая последние новости или обсуждая политику правительства. К обеду они расходились кормить и укладывать спать деток. Наступало время школьников, вернувшихся после первой смены. Они просто дурачились, задирались друг к другу, а то и резались в карты, пока кто-нибудь из взрослых не разгонял весёлую кампанию делать уроки. Ближе к вечеру за стол усаживались мужики, пришедшие с работы. Они без излишних затей стучали косточками домино или громко со смехом и прибаутками играли в покер. И, когда становилось совсем темно, расходились по своим квартирам, а место за столом занимали влюблённые парочки. Так дом жил своей неповторимой жизнью, которая покажется кому-то скучной и обывательской, а кому-то единственно правильной. Здесь редко появлялись чужие жильцы. Однако года два назад, когда похоронили бездетную бабу Груню, на третьем этаже поселилась новая семья из «интеллигентных». Глава семьи – Михаил Константинович служил младшим научным сотрудником в строительном институте, а его супруга – Анастасия Николаевна нигде не работала. Она считала, что для женщины роль жены – это и есть главная работа. Целыми днями она мыла и чистила свою и так до блеска и стерильности доведённую квартирку. Михаил Константинович был человеком простым,

Проза

Людмила БЕРЕСТОВА БЕРЕСТОВА, г. Лесозаводск

из обычной семьи. Ему нравилось посидеть вечерком под липой, послушать иногда скабрезные шутки и анекдоты мужиков, а то и в карты сыграть. Мужикам он тоже нравился, и они звали его по-простому Михой, чтоб не выговаривать длинное Михаил Константинович. Это имя вызывало у него воспоминания детства, потому что так его называл любимый дед, царство ему небесное. Но такие посиделки ему удавались не часто и не подолгу. С балкона третьего этажа раздавался певучий голос: «Михаил Константинович, вы не могли бы подняться. Мне нужна ваша помощь». Мужики, обычно, в этом месте глубокомысленно переглядывались, пряча усмешки, а Миха, опустив глаза, суетливо и неестественно подскакивал со скамейки и трусцой бежал в подъезд. Он прекрасно знал, что никакая его помощь не нужна Анастасии Николаевне. Сейчас она сердито начнёт урок воспитания, что, мол, не по статусу он себя ведёт. Не пристало интеллигентному человеку общаться с такими грубыми мужланами и алкашами. Если так будет продолжаться, Михаил Константинович потеряет всякое уважение у соседей и как тогда ей, Анастасии Николаевне, жить в этом доме, где с ней никто не будет считаться, и так далее и тому подобное. Михаил Константинович обычно отмалчивался, потому что по семейному своему опыту знал – любое его оправдание вызывало ещё большее расстройство, вплоть до слёз. Но проходило какое-то время и он под предлогом вынести мусор в контейнер или выбить коврик, в котором и так не было ни пылинки, опять усаживался на скамейке под липой. Пришло воскресенье – чудесный, тёплый, солнечный день конца сентября. Люди с утра потянулись на улицу. По заведённой давно традиции, как рачительные хозяева усадеб, начали убираться во дворе, готовясь к зиме. Сгребли и сожгли пожелтевшие и побуревшие цветы на клумбах, подправили оградки, обрезали засохшие ветки. Да мало ли работы найдут для рук беспокойные глаза. А управившись, расселись на лавочках. Кто-то принёс табуретки из дома. Нашлась закуска, а за бутылочкой дело не стало. Молодёжь даже музыку погромче включила, которая, правда, старшим не очень понравилась, и вскоре зазвучали ритмы ретро. Миха суетился вместе с народом. Его супруга время от времени выходила на балкон, наблюдала, но присоединиться не пожелала. К вечеру многие разошлись по квартирам, но самые стойкие продолжали праздновать за столом под липой. Миху немного развезло от небольшой дозы водочки, и он сидел, глядя на мужиков счастливым, радостным взглядом, смеялся откровенно, ни капельки не стесняясь, когда кто-нибудь рассказывал смешную историю или очередной анекдот. Он и сам пытался что-то

Литературный меридиан

Проза рассказать, но получалось невнятно, и мужики, деликатно его прервав, говорили: «Ну, ничего, ничего». И, как всегда внезапно, с балкона третьего этажа послышался знакомый голос: «Михаил Константинович, поднимитесь домой». Сегодня этот голос не был певучим, а, наоборот, в нём слышались металлические нотки. Миха сразу, вроде, подскочил, потом снова сел, но посидел немного и, ничего не сказав, встал и пошёл, опустив голову. Прошло минут десять или пятнадцать. Вдруг он снова появился из подъезда, бледный и взъерошенный. Подошёл к мужикам и чуть слышно прошептал: «Я её прибил». Вначале послышался какой-то не то стон, не то вздох, затем наступила тишина, как в театре – театральная пауза. Придя немного в себя, мужики наперебой заговорили: – Да, как же так, Миха? – Ты что, с ума сошёл? – Вот стерва, до чего мужика довела! – Не боись, Миха. Мы все за тебя в свидетели пойдём. – Чего же теперь делать? Самый старший их них, Фомич сказал: «Надо в милицию заявить». Миха поднял глаза и заискивающе заскулил: «Зачем в милицию? Не надо в милицию, сами разберёмся». – Как это сами разберёмся? Ты что, хочешь нас в сообщники взять? Мы на убийство не подписывались. Миха, ещё больше побледнев, прошептал: « Какое убийство? Не было никакого убийства». – Ты же сам сказал. – Ничего такого я не говорил. Я её прибил к дверному косяку гвоздями за платье, – и он сбивчиво начал рассказывать: – Я когда пришёл, она начала пилить меня, что дома ничего не делаю, а во дворе целый день возился. Вот, мол, у двери косяк оторвался. Сама, наверное, специально оторвала. И суёт мне молоток и гвозди. Мол, прибивай сейчас же. Такая злость меня взяла. Я схватил её за подол, да и прибил вместе с косяком на три гвоздя. – А она, что, молчала? – Молчала. А я сразу ушёл, не знаю, что там теперь. Плачет, наверное. И стоит там прибитая. – Ээ! Миха, Миха! Да как же ты нас напугал! Это всё ерунда. Ничего с ней не будет. Бабы, они из любой ситуации выкрутятся. Она уже или подол оторвала, или разделась, извернувшись, как змея кожу снимает. Ты выдержи характер. Мужик ты, в конце концов, или нет. Их же время от времени учить надо. А ты завёл: «плачет», «прибитая». Мужики наперебой стали учить Миху, как воспитывать жену. У каждого находился особый подход к своей половине. Хорохорились, представляли себя в его глазах чуть ли не домостроевцами, хотя все давно знали про своих соседей всю подноготную, и все эти разговоры иначе как мечтаниями не назовёшь. Засиделись допоздна. Ночи уже стояли прохладные, поэтому начали по одному расходиться. Миха и ещё несколько человек продолжали беседовать, как вдруг из подъезда вышла Анастасия Николаевна. Подошла к Михе, положила руки на его плечи и прошептала: «Мишенька, пойдём домой, поздно уже». Миха медленно поднялся и медленно пошёл впереди. Она засеменила, догнала его, пристроилась рядышком, положив голову на его плечо. Миха не удержался, обнял её за талию и они скрылись в подъезде. Фомич, усмехнувшись, покачал головой: «Удивительная штука – жизнь!»

Анна ШАЙДУРОВА, г. Омск

ВОЛК Я – Волк. А ты Человек. Но я больше Человек, чем ты, а ты больше Волк, чем я. Он смотрит на меня своими янтарными глазами. Хищник. Волк. Его дыхание прерывисто. В теле зияет огромная рана. Но ему не больно. Он сейчас практически ничего не чувствует. Должно быть, бесконечно ужасны эти последние мгновения, когда ты уже не жив, но еще и не мертв. Эти последние мгновения, когда перед глазами пролетает жизнь. Эти последние мгновения, когда он смотрит на меня. На своего убийцу. Я вижу, как его тело сводит судорогой. Он продолжает смотреть на меня… Я мог бы отвести взгляд. Я мог бы уйти, уйти сразу после того, как совершил это преступление. Убил его. Я мог бы уйти, но его взгляд не отпускает меня. Он сильнее меня. Даже сейчас, окровавленный, с зияющей раной, с воспаленными глазами, с пеной у рта, он сильнее меня. Даже сейчас, черт возьми, сильнее! Я сделал огромную ошибку, когда остановился, чтобы перевести дух. Я встретился взглядом с ним. Это проклятье! Его взгляд теперь будет сопровождать меня всю жизнь. Как много он сказал всего за несколько мгновений. Спокойный, уверенный взгляд. Взгляд существа, которому не жаль было умирать. «Я прожил славную жизнь, брат. А ты?» - этот вопрос так и стоял в его глазах. Брат. Он не нападал на меня. Мы встретились с ним на опушке леса, и я, едва только увидев его, спустил курок. Я всегда целился метко. Так случилось и в этот раз. Один выстрел. Одна жизнь. Одна смерть. Один взгляд, перевернувший у меня внутри все. Чтото, что таилось глубоко в душе, начало выбираться наружу. «Нет, я не хочу, не хочу!» Взгляд этого существа творил со мной что-то ужасное. Он делал из меня мелкое насекомое. Я падал. Падал в огромную пропасть. Я становился противен сам себе… Все, хватит! Я резко зажмуриваю в глаза. В висках отвратительно стучит. Я больше не могу слышать этот стук. Я больше не могу смотреть на Него. Я бросаю свое ружье, и бегу прочь из леса. Прочь от этого взгляда. Прочь от самого себя… ...С тех пор прошло уже много лет. Но и сейчас он смотрит на меня своими янтарными глазами. Теперь этот взгляд всегда со мной. Где бы я ни был. Я стал сильным. Однако я очень дорого заплатил за эту силу… Никогда не смотрите в глаза умирающему Волку.

Литературный меридиан

Проза

ОЛЯ И КОЩЕЙ (главы из повести «Похищенная флешка»)

Даниил АЛЕКСЕЕВ, г. Владивосток

ПИРАТ

И пошли они дальше. Вдруг слышат шум и гам. Чёрный кот, петляя, несётся им навстречу. А за ним толпа деревенских жителей с палками и вилами гонится, камнями швыряет, да орёт неистово. Кот прошмыгнул мимо наших героев и мгновенно взобрался на огромный дуб. А толпа подбежала и приостановилась. Всё же эльфа с луком, гнома с боевым топором и огромного безобразного тролля не каждый день встретишь. – По какому такому праву вы этого бедного зверя преследуете? – хмуро спросил Флариндил. Эльфы как никто любят природу, и он был не исключением. – Так ведь энтот кот – ведьмино отродье, он всем несчастья приносит! – отозвался злой бородатый мужик с оглоблей в руках. – Отдайте его нам! – Ни за что! – заявила Оля. По толпе пробежал недовольный гул. – Драки и мордобой! А ну разойдитесь-ка, почтенные, пока я не рассердился по-настоящему! – рявкнул гном и взмахнул топором над головой, так что аж воздух загудел. Селяне невольно попятились. А тут ещё огромный тролль встал на дыбы, поднял свои когтистые лапы и как зарычит. Толпу словно ветром сдуло. – Молодец, Орра! Здорово ты их напугал! – похвалила девочка. – Будут знать, как бедного котика обижать! «Бедный котик» тем временем уже спустился с дерева. Он был худой, одноглазый, с рваным ухом и встрёпанной шерстью. Но держался гордо и независимо, даже чуть-чуть нагловато: – Спасибо, не ожидал. За меня-я-у ещё никто не заступался. – А почему они за тобой гнались? – спросил Дарин, у которого уже начали появляться подозрения. – Глупые предрассудки. Эта деревенщина вбила себе в голову, что чёрные кошки приносят несчастья. К тому же я живу у Бабы Яги. Но это ничего не значит. У неё свои дела, а у меня-я-у свои. Мы, коты, вообще народ независимый. – Что-то мне твоя хитрая морда не внушает доверия, – не унимался гном. – Ну, чего ты прицепился к нашему брату меньшему, с которым мы одной крови? – вмешался Флариндил. – Вот именно, что тебе сделал бедный котик? Кот возмущённо зыркнул единственным жёлто-зелёным глазом: – Девочка, будь добра, не называй меня-я-у котиком. Терпеть не могу сюсюканий, и вообще меня-я-у Пират зовут. – Типичный пират, – хмыкнул гном. – И морда разбойничья! – Какая ес-с-сть! – сердито прошипел Пират. – А я-то ещё хотел вам помочь. – Котята и щенки! Да что ты можешь?! – усмехнулся гном. – Не слушай его, Пиратик, он на самом деле не злой, – добавила Оля. Но этим только ещё больше рассердила кота. – Я же сказал без сюсюканий! Для меня-я-у сие как погладить против шерсти. Кстати, гладить меня-я-у тоже нельзя. Я этого не люблю. Разве, что в особых случаях, когда сам попрошу. Тут переговоры взял в свои руки эльф, знающий толк в таких делах. Он представил товарищей по походу и спросил: – Скажи, брат мой четвероногий, держащий в страхе грызунов, чем ты хотел нам помочь? – Вы же на Кощея идёте? – Откуда ты знаешь?! – изумились в один голос гном, эльф и девочка. – Нашли тайну! Я ж говорил, что у Бабы Яги живу. А у неё есть

яблочко по блюдечку ходящее, по этой волшебной штуке всё что угодно увидеть можно. Да и с Кощеем бабка знается. Кстати, пока не найдёте его смерть, связываться с ним бесполезно. – Тайны и секреты! А ведь он верно говорит! – удивился Дарин. – Я тоже о таком слыхивал. Только где её искать, смерть эту? – Я знаю, – обрадовалась Оля. – В книжках всё написано. На острове Буяне растёт огромный дуб. В том дубе – дверь стопудовая, кованая. Нужно открыть дверь и спуститься в пещеру, полную сокровищ. А в самом углу её стоит сундук. В том сундуке – заяц, в зайце – утка, в утке – яйцо, а в нём – игла с Кощеевой смертью. – А вот и нет. Эти слухи сам Кощей распространяет, чтобы со следа сбить, – усмехнулся Пират. – На самом-то деле яйцо хранится в пне, лежащем на дне моря. Я сам подслушал, как Кощей тайну свою сокровенную Бабе Яге рассказывал по секрету. Между прочим, пень, по слухам, от самого Древа Жизни остался. Так что идите по правой дороге от развилки. Как раз к морю выйдите. А уж как тот пень доставать – ваша забота. Мне же пора, я и так тут с вами заболтался. Ча-а-у. И кот исчез в кустах, оставив нашу четвёрку в задумчивости. СПАСЕНИЕ ДЭЛФИ – Верно он сказал, надо идти к морю, – молвил Флариндил. – Подсказки и советы! Ты думаешь можно верить одноглазому коту ведьмы с именем Пират? – проворчал гном. – А что если он специально подослан, чтобы нас запутать? – Я думаю, что он хотел нам помочь, – возразила девочка. И даже Орра закивал. Так что большинство решило поверить коту. После развилки пошла холмистая местность. И вот взобравшись на очередной холм, наши герои увидели огромное синее море, по которому перекатывались барашки волн. На жёлтом песке чернело какое-то пятно. Ноги сами сбежали вниз. Пятно оказалось дельфинёнком, выброшенным на берег. Малыш беспомощно бился на песке. Рядом из воды выглядывали клювообразные головы его сородичей, но быстрые и ловкие в воде, они ничем не могли помочь ему на берегу. Оля и Флариндил тут же принялись сталкивать дельфинёнка в воду. Дарин и Орра пришли им на помощь. Друзья выбились из сил. Длина малыша была больше метра, да и весил он прилично. Но благодаря могучему троллю дельфинёнок был возвращён в родную стихию, где его встретили радостные сородичи. От избытка чувств они выпрыгивали из воды на целых два метра. Потом дельфинёнок вернулся к спасителям. – Не подплывай так близко, а то опять окажешься на берегу, – испугалась за него Оля. – Не бойся, девочка. В тот раз за мной гналась огромная акула, и я потерял осторожность. Но больше это не повторится. Кстати, меня зовут Дэлфи. А вас? Наши герои назвали свои имена. – Мне очень приятно, и я очень благодарен за своё спасение. Могу я вам чем-то помочь? – Скажи, Дэлфи, ты не видел на дне большой старый пень? – спросил с надеждой эльф. – Нам он очень нужен. – Конечно, видел. Сейчас мы его достанем, – с этими словами дельфинёнок нырнул, махнув спинным плавником. Следом под водой скрылись его сородичи. И не успели наши друзья оглянуться, как стая из пятнадцати дельфинов вынесла на берег здоровый, опутанный водорослями пень.

Литературный меридиан

Проза КОЩЕЙ И ЕГО СМЕРТЬ Оля поблагодарила новых друзей, а нетерпеливый Дарин уже взялся за топор. – Осторожнее! – крикнул Флариндил. – Ещё разобьёшь! – А для чего мы его ищем? – резонно ответил гном, и заработал топором так, что только щепки полетели. Через минуту от пня остались одни обломки. Нашим друзьям пришлось рыться в них и искать заветное яйцо. Удача улыбнулась Оле. Скорлупа была уже разбита доблестным гномом, и девочка без труда извлекла из неё длинную костяную иглу. В тот же миг небо враз потемнело, и перед Олей появился страшный, словно смерть, и тощий, словно жердь, старик, чья безволосая голова напоминала череп. – Кощей! – вырвалось у эльфа. На голове злодея была золотая корона с большим изумрудом. – Это же Глаз Горы! – жадно впившись в драгоценный камень взглядом, пробормотал Дарин. А Оля, не отрываясь, смотрела на желанную флешку, висевшую на шее Кощея. Он её так и не открыл, потому что у него компьютера не было. – Вы оказались сильнее, чем я думал, – признал злодей. – Вы нашли мою смерть, чего ещё никому не удавалось. А потому я вынужден сдаться. В обмен на мою смерть я готов отдать всё, что вы ищете. Гному я отдам изумруд, девочке – флешку, а эльфу – его наречённую невесту. – А где она? – не вытерпел Флариндил. – Поверь, она ближе, чем ты думаешь. Верните мою смерть, и красавица тут же окажется перед тобой. – Подлость и коварство! А если ты нас обманешь?! – возразил гном. – Сначала отдай нам всё, а потом мы подумаем, возвращать ли тебе твою смерть. Что мешает нам сломать эту проклятую иголку прямо сейчас? – Так нечестно, – возмутилась справедливая Оля, в руках которой была роковая игла. – Если он добровольно отдаст нам всё, что похитил, мы должны вернуть ему смерть. – Хорошо, – согласился Кощей. – Я возвращу желаемое двоим из вас, а третьему сразу после передачи иглы. Это будет моей гарантией. – По-моему, так справедливо, – согласилась Оля. – Лжецы и жулики! Ему нельзя верить! – настаивал Дарин. – Ор-р-р! – Ор-р-р! – прорычал тролль и замахал ручищами. Но что он хотел сказать так никто и не понял. – Ладно, – вздохнул Флариндил. – Если Кощей хочет нас поссорить, ему это не удастся. Мы согласны, верни флешку с изумрудом и получишь свою проклятую смерть. – Я рад, что вы проявили благоразумие и добрую волю, как видите, я безоружен и первым выполняю обещание. Кощей взмахнул рукой, и, спустя секунду, флешка оказалась на шее у девочки, а Глаз Горы в руках у гнома. – Теперь ваш черёд исполнять обещание. Оля честно протянула иглу. В следующее мгновение Кощей выхватил у неё вместилище своей смерти и одновременно взмахнул другой рукой. Бедная девочка тут же окаменела. – Глупцы! – торжествующе вскричал злодей и засмеялся противным скрежещущим смехом. – Я поставлю ваши статуи у себя во дворце! – Ах ты, подлец! – взревел гном и бросился на врага. Но ещё один взмах руки Кощея, и он тоже застыл с поднятым топором. А на злодея уже с рычанием нёсся огромный тролль. Кощей снова взмахнул рукой, и тролль с оскаленными зубами обратился в камень. И тут стрела эльфа снесла конец иглы. Раздался страшный взрыв. Небо пронизали молнии, и всё заволокло чёрным дымом. Когда дым рассеялся, от Кощея ничего не осталось. Лишь изумруд и флешка лежали на земле. А вокруг стояли целые и невредимые Оля, Флариндил, Дарин и… Орры нигде не было. Зато вместо него рядом с ними непонятно откуда взялась прекрасная, стройная, златовласая и зеленоглазая эльфина.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ОРНАЭЛИ – Моё настоящее имя – Орнаэль, – сообщила она растерянным спутникам. – Я была похищена Кощеем, который хотел на мне жениться. Но я категорически отказалась. Тогда он в наказание превратил прекрасную эльфину в безобразного тролля, чтобы все меня ненавидели. Из-за его злых чар я даже не могла произнести своё имя и объяснить кто я такая. – Так это тебя я искал! – воскликнул несчастный эльф. – Прости, сердце должно было мне подсказать! Теперь ты никогда не согласишься стать моей женой, ведь я хотел избавиться от тебя! – Тебе не за что извиняться, ты дважды спас меня. Сначала пожалел в уродливом обличье и вместе с друзьями вызволил из клетки, излечил мои раны и не бросил на произвол судьбы, а теперь разрушил злые чары. Мы, женщины, сами слишком много уделяем внимания внешней красоте, а ведь душа намного важнее. Когда я увидела своё отражение в луже, то чуть не упала в обморок. Потом мне хотелось наложить на себя руки. – Зато теперь ты прекрасна как лесной рассвет! Ты тоже спасла нас и, не задумываясь, стала помогать коту и дельфинёнку, бросилась на Кощея. Я не достоин такой замечательной девушки! Но может быть, у меня всё же есть малюсенький шанс заслужить твою любовь? – Милый Флариндил! Наша встреча была предначертана судьбой ещё до нашего рождения. Я полюбила тебя с первого взгляда. А уж когда ты спас меня, пожалел и не прогнал даже в уродливом облике тролля… Короче, я с удовольствием стану твоей женой. Эльф был неимоверно счастлив. Зато гном рухнул на колени: – Слепота и глухота! Мне нет прощения! Ведь я посмел называть прекрасную госпожу уродом и тварью! Согласен ползти на коленях весь обратный путь! Готов подметать перед ней дорогу своей бородой! Я вечно буду её рабом!.. – Встань с колен, достойный Дарин. Ты считал меня уродливой тварью, но спас, отдал ради меня самое дорогое. Это большая жертва, тем более для гнома. Когда я была троллем, ты пожал мне руку и фактически стал моим другом, так будь им и дальше. Постарайся только не судить в дальнейшем по внешности. А так ты всегда желанный гость в нашем доме, и мы приглашаем тебя на свою свадьбу. Правда, Флариндил? – Конечно, дорогая. Без него эта свадьба могла бы вообще не состояться. Так что пусть будет моим свидетелем. Обрадованный Дарин, не вставая, поцеловал нежную ручку, ещё недавно бывшую грубой лапой тролля. Затем обменялся рукопожатиями с эльфом, поблагодарил за честь и пообещал непременно быть на свадьбе. – Орнаэль, я тоже хочу быть твоим другом, – смущённо сказала Оля. – Давай лучше останемся подругами, – улыбнулась эльфина. – Я теперь тоже женщина, не забывай. Ты очень добрая девочка, и я хочу, чтобы ты стала подружкой невесты на моей свадьбе. Оля с радостью согласилась. Она ещё никогда не была на настоящей свадьбе, тем более в такой почётной роли. – А теперь наши пути расходятся. Тебя уже заждались родители, да и нам с гномом пора по домам. Но на свадьбу мы тебя обязательно позовём. Оля расцеловалась с новой подругой и пожала руки верным друзьям, которых, казалось, знала уже очень давно, столько они вместе испытали. Расставаться с ними не хотелось, но она знала, что новая встреча впереди. Да и в библиотеке её могли хватиться. «Дай нам дорогу в мир за порогом!» – произнесла девочка, и вместо милых лиц друзей увидела стеллажи с книгами. Шагнув вперёд, она оказалась в библиотеке. Сидевший в самом углу книгочей вопросительно посмотрел на неё. Оля ему победоносно улыбнулась и подмигнула. Тот подмигнул в ответ. – Ты где была? – спросила с тревогой подошедшая мама. – Мы тут тебя уже обыскались! – Мамочка, ты не поверишь, но я нашла флешку!

Литературный меридиан

Критические заметки

НИКОЛАЙ БУРЛЯЕВ КАК ЗЕРКАЛО НАШИХ ПРОТИВОРЕЧИЙ Олег КОПЫТОВ КОПЫТОВ, г. Хабаровск

25 июня 2012 в Хабаровске выступал на прессконференции, а сразу вслед за этим – перед городской интеллигенцией, – киноактер, режиссер, писатель и вот уж 20 лет – президент Международного форума «Золотой витязь», народный артист России Николай Бурляев. Не очень образованному обывателю, тем более молодому, Николай Петрович, за плечами которого 58 ролей в кино, в том числе в двух фильмах Андрея Тарковского, неизвестен. Бурляев 18 лет практически не снимается в кино, тем более в сериалах, которые ненавидит (правда, снялся в эпизодической роли в «Адмирале» – на мой взгляд, это псевдокино, и само его минимальное участие в как-бы-кино – уже первое противоречие). Первый же «пресс-выхлоп» об этом мероприятии в хабаровских СМИ был более чем странен и не лишен ошибок. Агентство AmurMedia первым сообщившее об этой встрече – естественно, в Интернете, предпослало своему сообщению заголовок «В Хабаровск съедутся самые известные артисты страны» – дескать, нам и самим не очень понятно, кто такой Бурляев, не важно, о каких идеях он говорит, но вот в чем информационный повод: вслед за ним в Хабаровск приедут медийные, известные персоны, без чего уже многие потребители СМИ и как бы искусства своего потребления оных и помыслить не могут. Ну и, ничтоже сумняшеся, непоименованный автор AmurMedia объявил, что кинофестиваль в Хабаровске будет уже в этом году, ибо в наш век скоростей просто трудно представить, что кто-то будет рассказывать о том, что предстоит среди «селебритиз» аж через год (и кто там останется). Между тем Бурляев говорил именно о 2013 годе. От своих младших детей я знаю, что несколькими неделями назад шоу-мена Пашу Волю после концерта, на коем яблоку в тысячном зале негде было упасть, у служебного входа Хабаровского музыкального театра ждало человек 30 в надежде просто лицезреть, а если повезет – с ним сфотографироваться. Примерно 40 человек хабаровской интеллигенции пришло в большой зал Хабаровской краевой филармонии на встречу с Николаем Бурляевым. Среди них я заметил четырех вузовских преподавателей-гуманитариев, художника православной тематики, нескольких школьных учителей словесности и не заметил ни одного члена регионального отделения Союза писателей – то есть цеховых коллег Бурляева, ибо он тоже член СПР, и на встрече с просто народом, а не журналистами, не столько говорил о «Золотом Витязе» (хотя и о нем тоже), сколько презентовал только что вышедший из типографии свой трехтомник, который называется «Жизнь в трех томах». Николай Бурляев собрал в трехтомнике киноповести, по которым снимал фильмы, в особенности много, отдельным томом рассказал о «Лермонтове» (1986), просто повести, а также поэму, детскую пьесу и летопись фестиваля «Золотой витязь». Встречу артист начал с чтения стихов Державина «Бог». Читал, надо сказать, без особых штампов. Затем минут 20 его речь мало чем отличалась от проповеди священника на амвоне после воскресной литургии, точнее, – миссионера, приехавшего к аборигенам острова Пасхи. Примерно в таком же духе он рассказывал о «Золотом Витязе», наверное, подозревая, что в Хабаровске не так много

народа могут просто зайти на сайт этого форума (http:// www.zolotoyvityaz.ru/). Но вот, когда он стал рассказывать о себе, заикаться (да, этот киноактер заикается, что сам охотно подчеркивает), о том, что он, как и все артисты, по утверждении на первую же роль («Мальчик и голубь», 1961) – отметил это выпивкой (причем тогда первый раз попробовал алкоголь, а налил ему Высоцкий), о том, что жизнь артиста, человека кино в особенности, хочет он того или нет, неизбежно ломает душу, и мало кто с этой ломкой справляется, тот же Владимир Высоцкий, Олег Даль, Геннадий Шпаликов, многие не справились, – когда артист заговорил о жизни в искусстве, а не проповедовал, тогда случившиеся противоречия отошли в тень, и запахло уже по-настоящему культурой. Однако без недоумения не обходилось до конца. Николай Бурляев, как и на многих своих встречах (наберите «Бурляев» в «Яндексе»), особенно много и тепло говорил о своем фильме «Лермонтов», о том, что еще в школе его за внешнее сходство прозвали Лермонтовым, о том, что он родился в Москве в доме, где жил Мартынов, о многих лермонтоведческих тонкостях: например, о том, что черновиков стихотворения «Прощай, немытая Россия» до сего дня не обнаружено, и не мог Лермонтов, который больше всего на свете любил Россию, такое сказать, не его эти стихи… Но вот он всё время повторял, что власть за этот фильм его возненавидела, и гонений на этот фильм было больше, чем на «Андрея Рублева» Тарковского, но никак свои слова Бурляев не подтвердил, и действительно очень трудно понять, за что властям, хоть советским, хоть сегодняшним, ненавидеть, запрещать, натравливать критиков на довольно академично выполненную, перенасыщенную патриотическим пафосом (оттого живого Лермонтова, личности там мало) художественную кинобиографию? А не пиар-прием ли это, подумалось? Говорить о некой сенсации, о неких на себя гонениях. Чтобы книга о фильме хорошо продавалась? Не из арсенала ли это так ненавидимого Бурляевым шоу-бизнеса и вообще маркетинга привлечения к объекту масс? Прекрасно, что существует кинофорум с ярко выраженной славянской идеей, прекрасно, что в следующем году дальневосточникам можно будет увидеть 150, а то и 200 фильмов из Украины, Белоруссии, Сербии, Чехии, Польши, много русского национального нового кино, но кто дал президенту фестиваля право на такое обобщение: «А то вы-то смотрите американские фильмы, где нет души»? Да, вчера я посмотрел, каюсь, скачанный из Рунета фильм «Макбет», производства США, 1949 года, но загадочной шотландской души там ведь хоть отбавляй! Неужели немец Освальд Шпенглер, почти сто лет назад написавший книгу о закате европейской культуры, о том, что – и это пророчество сбылось, – скоро не останется ни англичан, ни немцев, ни французов, а будут лишь представители глобальной цивилизации, оказался прав и в отношении нас – русских, украинцев, татар, и прочая, вообще россиян тоже? К сожалению, именно встреча с президентом российского культурного форума, встреча, так насыщенная легко читаемыми противоречиями, именно об этом заставляет думать.

Литературный меридиан

Информация

ФЕСТИВАЛЬ СОБИРАЕТ ТАЛАНТЫ

Дмитрий СОСНОВ СОСНОВ, г. Омск

«…Чтоб значило и звучало» Борис Слуцкий «Работа над стихом».

Творчество – всегда процесс огромной внутренней работы души, особенно если речь идёт о работе со словом, а тем более словом поэтическим. И не случайно эта статья открывается строчкой из замечательного стихотворения Бориса Слуцкого. Но, чтобы слово значило и звучало, нужно получить опыт работы над ним, позволяющий не просто строить те или иные образы, но делать это точно и вкладывать в него свою собственную, неповторимую искру души. Именно для передачи такого творческого опыта тем, кто только входит в литературу, проводятся литературные фестивали и семинары. Надо заметить, что в литературном мире ничего просто так, на пустом месте, не возникает. История семинаров молодых литераторов берёт свои истоки ещё в советское время, когда на областной семинар при тогда ещё едином Союзе Писателей СССР собирались многочисленные молодые таланты не только из Омска, но и из других городов Сибири. Тогда это творческое предприятие имело солидную финансовую поддержку – в число руководителей семинаров входили не только известные омские поэты, но и гости из других городов, в том числе и из Москвы, Красноярска, Новосибирска и т.д. С наступлением эпохи больших реформ финансовая поддержка сократилась. К тому же в 1993 году единая омская писательская организация разделилась на две половины – Союз Писателей России и Союз Российских Писателей. Это не самым лучшим образом отразилось на судьбе «Школы молодых». Тем не менее семинар продолжал жить уже сразу в двух своих ипостасях. То есть проводились два семинара при двух писательских организациях. Молодежь, конечно же, никогда не воспринимала такого рода разделения всерьёз и общалась, обмениваясь мнениями. Если на поэтическую секцию семинара доперестроечных времён приходило порядка сотни рукописей, то в пореформенные годы их число сократилось примерно до 20-30. Зачастую многие молодые таланты просто не могли подать рукописи или приехать на их обсуждение по тем же финансовым обстоятельствам. Особенно это касалось авторов из сельских районов. Между тем семинар даёт хорошую поэтическую школу – пусть даже оценки рецензентов зачастую весьма полярны. Таким образом даётся возможность выделить из всего написанного наиболее значимое, приобретается навык литературного редактирования. Одним словом, на семинарах нарабатываются навыки, являющиеся необходимой составляющей багажа любого литератора. Неслучайно, что многие известные в Омске и за его пределами литераторы прошли такую школу семинаров. Это Татьяна Четверикова, Марина Безденежных, Светлана Курач, Юрий Перминов… список может быть продолжен. Автор этих строк и сам вспоминает с радостью два семинара, которые прошёл, получив в итоге

рекомендацию на издание первой книги. Ведь, помимо всего прочего, семинар – это замечательное творческое общение, позволяющее увидеть в поэзии что-то новое и, возможно, найти друзей на всю свою литературную жизнь! Осенью прошлого года прошёл также семинар молодых под названием «ПарОм», организованный при поддержке Министерства культуры Омской области Александром Лейфером, Вероникой Шелленберг и Андреем Ключанским. И вот в марте – апреле сего года в Омском библиотечном техникуме проходит фестиваль молодых поэтов «Искрись стихами, моя юная душа», по итогам которого был организован одноименный семинар. Разумеется, его проведение не могло стать возможным без доброй, понимающей позиции работников библиотечного техникума в целом, за что следует поблагодарить его директора Зорину Николаевну Берковскую, её заместителя Светлану Викторовну Захарченко, методиста Ларису Николаевну Жукову и сотрудников библиотеки, в помещении которой непосредственно проходила работа с рукописями и молодыми авторами. В работе фестиваля приняли активное участие поэты Сергей Денисенко, Андрей Козырев, Мария Комелькова и автор этой статьи. Следует отметить в первую очередь то, что количество рассмотренных рукописей приближалось к отметке 400. Плюс к тому – географию творчества молодых, которая охватила не только город, но и почти все районы Омской области…Такое количество рукописей не поступало на подобного рода мероприятия даже в советские годы! Надо отдать должное мужеству организатора фестиваля Андрею Козыреву – ведь основная нагрузка по приему участников и работе над рукописями легла именно на него. Но, очевидно, ему помогали, что называется, родные стены – ведь он сам в своё время закончил этот техникум… и написал за годы учёбы здесь немало хороших стихов. А остальные руководители фестиваля помогали ему, как могли, вспоминая при этом свой опыт… Среди участников были особо отмечены Мария Беляева (Любинский район), а также Юлия Сохненко, Анастасия Ушакова, Александра Соколова, Юлия Булгакова, Александра Буравлёва (кстати, её первая большая публикация уже состоялась в литературно-художественном журнале «Иртыш – Омь») и многие другие. Лучшие рукописи были отредактированы и подготовлены к публикации в омских изданиях. Верится, что фестиваль получит своё достойное продолжение и поддержку. Благо, талантами омская земля не скудеет. И, возможно, среди его руководителей будут и поэты, проводившие семинар «ПарОм». И это радует – творческий опыт должен передаваться тем, кто только пришёл в замечательную страну поэзии, чтобы занять в ней своё достойное место.

Литературный меридиан

Письмо в редакцию

Серафима ОРЛОВА ОРЛОВА,

Алексей ЗЫРЯНОВ,

г. Омск

г. Тюмень

ВЫСОКАЯ СТЕПЕНЬ ОБРАТНОЙ СВЯЗИ

ЕВРОПАТИ

Молодому писателю часто бывает очень важно получить отзыв о своём творчестве. Вначале он может заниматься методичным литературным террором, читая вслух все свои произведения друзьям и знакомым. Но такой метод устарел – это всякий может понять ещё раньше, чем у него пересохнет в горле, а друзья и знакомые станут прятаться от него по углам. Как же быть? Для современного человека ответ очевиден: попробовать опубликовать свои вирши в Интернете. Всемирная паутина обладает гигантскими возможностями: текст, попавший в неё, может ждать невероятная судьба – от «смерти автора» и превращения в сетевой фольклор до тихого прозябания где-то в личном блоге творца, от предложений к публикации до жёсткой критики, иногда – злобных и беззастенчивых нападок. Это ведь Интернет, здесь любой, вообразивший себя критиком, ощущает себя безнаказанно. Значит, для выращивания литературных талантов требуется особое место, лишённое как излишне «тепличной» атмосферы, так и наплыва любительских и субьективных точек зрения. Необходим такой сайт, где писатели смогут: а) беспрепятственно публиковать свои произведения; б) получать комментарии читателя и критику, формировать свой читательский круг и развиваться, учитывая критику; в) получать уроки от собратьев по перу, делиться опытом; г) выходить на контакт с окружающим миром, с реальной литературной средой. Всем этим условиям соответствует сайт «Молодёжный проспект», созданный коллективом молодых омских поэтов и Омским библиотечным техникумом (ведь кому, как не студентам библиотечного техникума, заботиться о развитии и сохранении литературы наряду с литературоведами). Важен тот факт, что сайт не стремится к «местечковости» и закрытости для иногородних авторов: здесь есть раздел «Гостиница», публикующий анонсы изданий как из города Омска, так и иногородних и даже зарубежных изданий. Однако омские авторы, которые пожелают опубликоваться на сайте «Молодёжный проспект», получают преимущество: высокую степень обратной связи между руководством сайта и авторами. Об этом свидетельствует раздел «Новости», который постоянно оповещает о новых литературных встречах в Омске. Завсегдатаи сайта легко могут посетить любую из литературных встреч и получить незаменимый опыт общения с другими талантливыми людьми. Кроме того, на сайте есть раздел «Школа», где размещаются разные руководства, которые могут помочь начинающим. Разумеется, нет общего рецепта для того, чтобы научиться писать стихи или прозу, этому нельзя выучиться, как ремеслу. Но каждый писатель следует определённым правилам и методам работы, и может почерпнуть из руководств «Школы» что-то для себя. Публикация на литературном сайте может стать прекрасным опытом, обсуждение и критика текста дадут новые знания и определённую долю писательского иммунитета (чтобы не принимать критику слишком чувствительно), а обратная связь и встречи в литературном обществе «оффлайн» позволят автору познакомиться с теми людьми, которые в будущем могут стать его редакторами уже в печатном издании.

(фельетон на результаты «Евровидения-2012») Когда-то финская рок-группа «Лорди» заставила меня застыть в испуге, в 2006-м забрав победу у Димочки Билана. Не просто тихий ужас, но вопиющий сговор, как утверждали, был тогда. Протестное голосованье – всему виной, и только-то. А как по мне, так – массовый психоз попсовой публики затмил в её умах весь Божий страх за истинную красоту, которую облагораживать и продвигать всем надо, чтоб не свихнуться впопыхах в помойной яме, что именуется эстрадой. Узнал из Интернета я лишь в воскресенье результаты, ведь по телевидению в субботу вечерком я на канале «МИР» на тот момент смотрел «Дневник его жены»: про Бунина, его любовниц и душевное страданье, не до старушек было, я ведь литератор и увлечён был темой более глубокой. И занят был сим впечатлением от увлекательной игры актёров, что позабыл про «Евровиденье» до следующего дня. Всмотрелся я в Сети на телешоу от удмуртских бабушек наутро. И не нашёл в их песне чего-то русского, культурного, из давнего фольклора. Ну, что за «европати»?! Иль «автопати» пелось там, не понял я, на первых же секундах глазки вышли из орбит, а ушки – стали на макушке. Чего там разобрать, английский мы уже давно не учим, русский бы понять, усовершенствовать получше. Старушечий маразм – вырвался из мозга мой вердикт. А что ещё я мог подумать? Вроде из деревни нашей, а вышли – спели, словно звёзды «МТиВи», которым деньги, слава, шмотки и брильянты – лучшие подружки. Бабушки из Бураново, мы вас так любим, что прощаем всё. Но только… не идите в шоу-бизнес. Не отдаляйтесь от печей, избушек и полей с пшеницей. И храм на деньги от второго места – это свято, придумали вы ловко, добросовестно и верно. Вы плюнули в физиономию продажного пространства медиа, что было нужно сделать ещё раньше и другим до вас ребятам и девчатам, кто стремился на Олимп взойти посредством тела, взяток и «откатов» жирным дядькам, продюсерам, иль как их там зовут. Артур Гаспарян, наш музыкальный критик, в беседе для «Радио Свободы», вам напророчил где-то сорок тысяч евро за каждый выход на вечеринке богатеев. И что? Вам нужно это? Вы к этому стремились? Коли да, то – будь, что будет. Авось восстанет и культура, не в смысле, что взбунтуется, но встанет на ноги по воле искренне прекрасного желанья петь в своих нарядах, танцевать, как в старину. Но вот репертуар ваш для меня – одно великое сомнение, не дающее мне подкрепить уверенность в своих мечтаниях. Запели бы вы, к примеру, на старославянском, ведь немало исконно русских слов, которых сейчас и не разобрать без словаря, но вспомнить – можно. По-русски бы, по-нашему, да пусть хоть по-удмуртски, но о нашем, близком и родном селе, а вы всё – пати, пати…

ОБЯЗАТЕЛЬНЫЕ ТРЕБОВАНИЯ, ПРЕДЪЯВЛЯЕМЫЕ К ПРИСЫЛАЕМЫМ МАТЕРИАЛАМ 1. Произведение присылается один раз. 2. Отдельные произведения печатаются на компьютере или печатной машинке с двойным интервалом. На обороте листа не писать и не печатать. 3. Каждый лист рукописи должен быть подписан в правом верхнем углу: фамилия, имя автора (полностью) и наименование населённого пункта (в том числе – каждое произведение в электронном виде). 4. Фотографии принимаются только контрастные, высокого качества. 5. Произведения, присланные по электронной почте, имеют приоритет в публикации (E-mail: Lm-red@mail.ru). Текстовые файлы принимаются в формате WORD. 6. При отправке корреспонденции в редакцию в графе «Получатель» необходимо указывать имя главного редактора Владимира Александровича Ко´ стылева. Материалы, не соответствующие требованиям, а также работы, написанные неразборчивым почерком, и тем более – ксерокопии и неразличимые компьютерные оттиски не рассматриваются принципиально и в работу не принимаются.

ПОДПИСКА НА 2012 ГОД «Литературный меридиан»

полгода

год

350 руб.

550 руб.

Указанная сумма высылается почтовым переводом на имя главного редактора , Костылева Владимира Александровича по адресу для корреспонденции: 692342, Россия, Приморский край, г. Арсеньев-12, а/я 16, ежемесячник «Литературный меридиан». Ежемесячник высылается почтой по указанному подписчиком адресу. Никаких дополнительных затрат подписавшийся не несет. • При перепечатке ссылка на «Литературный меридиан» обязательна. • Мнение редколлегии не всегда совпадает с мнением автора. • Редакция в переписку не вступает. • Рукописи не рецензируются и не возвращаются. • Срок хранения рукописей в архиве редакции – 1 год. • Авторы несут ответственность за достоверность своих материалов. • Редакция имеет право отказать в публикации.

«Литературный меридиан» зарегистрирован в Федеральной службе по надзору в сфере массовых коммуникаций, связи и охраны культурного наследия. Рег. ПИ № ФС 77–33178 от 18 сентября 2008 г. Учредитель:: В.А. Костылев Учредитель В.А. Костылев Объём издания – 8 печатных листов. Тираж 250 экз. Цена свободная. Номер подписан в печать по графику и фактически 13 июля 2012 г. в 8-00. Адрес издателя и редакции: г. Арсеньев, ул. Островского, 8/1-20. Отпечатано в ООО «Типография № 6», г. Арсеньев, пр. Горького, 1. Дата выхода номера в свет – 20 июля.

АДРЕС ДЛЯ ПИСЕМ: Россия, Приморский край, 692342, г. Арсеньев-12, а/я 16, ежемесячник «Литературный меридиан», , Костылеву Владимиру Александровичу. Тел. (+7) (+7) 914–666–1–999 914–666–1–999 (с 01.00 до 15.00 по Москве) E–mail: Lm-red@mail.ru Наш сайт: www.Litmeridian.ru

Номер счёта в системе Яндекс-деньги: 41001884919176 ИЗДАНИЕ ВЫХОДИТ НА СРЕДСТВА, СОБРАННЫЕ АВТОРАМИ, СОТРУДНИКАМИ РЕДАКЦИИ, ЧЛЕНАМИ ОБЩЕСТВЕННОГО СОВЕТА, А ТАКЖЕ НА ПОЖЕРТВОВАНИЯ, И ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ НА БЕЗГОНОРАРНОЙ ОСНОВЕ ОСНОВЕ. Редакция «Литературного меридиана» проводит курс на расширение творческих связей с литературными изданиями Российской Федерации: «Сихотэ-Алинь» (г. Владивосток), «Огни Кузбасса» (г. Кемерово), Интернет-журналом «Молоко»

Николай Бурляев на встрече с хабаровчанами Материал Олега КОПЫТОВА читайте на с. 28

Стихи Виты ПШЕНИЧНОЙ читайте на с. 15

Рассказ Людмилы БЕРЕСТОВОЙ читайте на с. 24

Фото Ольги Левашовой, г. Владивосток