Литературный меридиан № 9 (59) – 2012 by МОЛОКО. Литературный журнал.

№ 9 (59) СЕНТЯБРЬ

«Литературный меридиан»... Как говорится, мал золотник, да дорог. Пусть тираж его не велик, но журнал не принадлежит к многочисленным графоманским изданиям с тысячными тиражами, где печатаются все(!), кто может за это заплатить. Многие материалы в «Литературном меридиане» на достаточно высоком уровне. Пишу это не потому, что я – член общественного совета и автор, а потому, что это – правда. А, как известно, правду говорить легко и приятно. Искренне ваш, Николай ЗИНОВЬЕВ, Краснодарский край.

Сентябрь 2012 года № 9 (59)

Главный редактор – Владимир КО’СТЫЛЕВ РЕДКОЛЛЕГИЯ: Г.В. БОГДАНОВ, зам. главного редактора, г. Хабаровск. С.Д. БАРАБАШ, г. Владивосток. А.К. КАПИТАН, г. Владивосток. И.В. КОНЧАТНЫЙ, г. Арсеньев Приморского края. Э.В. КОЧЕТКОВА, г. Владивосток. А.А. ТРАПЕЗНИКОВ, г. Москва.

ОБЩЕСТВЕННЫЙ СОВЕТ: И.В. БАНКРАШКОВА, г. Хабаровск. Н.А. ЗИНОВЬЕВ, г. Кореновск. Ю.Н. КАБАНКОВ, г. Владивосток. В.Я. КУРБАТОВ, г. Псков. Р.П. ЛЯШЕВА, г. Москва. Г.В. НАЗИМОВ, Калифорния, США. В.В. ПРОТАСОВ, г. Владивосток. В.М. ТЫЦКИХ, г. Владивосток.

Арсеньев 2012

ЧИТАЙТЕ В НОМЕРЕ: с. 3.

Колонка редактора. Владимир КОСТЫЛЕВ

с. 4.

Путеводитель. Станислав МИНАКОВ

с. 8

Поэзия. Александр БАЛТИН

с. 9.

Проза. Георгий КАЮРОВ

с. 11.

Великая Победа. Евгений ВЕСНИК

с. 12.

Проза. Витольд ЯДРЫШНИКОВ

с. 14.

Поэзия. Сергей ДОНБАЙ

с. 15.

Поэзия. Николай ЗИНОВЬЕВ

с. 16.

Поэзия. Борис КУТЕНКОВ

с. 17.

Поэзия. Иван ШЕПЕТА

с. 18.

Поэзия. Андрей КОЗЫРЕВ

с. 19.

Поэзия. Николай ПОЛОТНЯНКО

с. 20.

Поэзия. Александр ЕГОРОВ

с. 21

Поэзия. Николай ТРЕГУБОВ

с. 22.

Проза. Наталья ЛИСИНА

с. 24

Проза. Геннадий ПЕТЕЛИН

с. 28

Проза. Сергей НАЗАРЕНКО

с. 30

Поэзия. Вита ШАФРОНСКАЯ, Алексей ИВАНОВ, Анастасия КАРАВАЕВА

с. 31

Проза. Игорь ФЕДОРОВСКИЙ

Ежемесячник «Литературный меридиан» основан 15 января 2008 года, в день памяти святого преподобного Серафима Саровского чудотворца

ТРОПАРЬ, ГЛАС 4 От юности Христа возлюбил еси, блаженне, и Тому Единому работати пламенне вожделев, непрестанною молитвою и трудом в пустыни подвизался еси, умиленным же сердцем любовь Христову стяжав, избранник возлюблен Божия Матере явился еси. Сего ради вопием ти: спасай нас молитвами твоими, Серафиме, преподобне отче наш.

ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!

ВНИМАНИЕ! Музыкальные композиции (ноты и тексты песен в графическом формате) присылайте музыкальному редактору Александру Кирилловичу КАПИТАНУ по электронной почте: russtrio@mail.ru с обязательной пометкой – для «Литературного меридиана».

Если вы готовы помочь нашему изданию регулярно выходить в свет, развиваться и радовать почитателей изящной словесности качественной литературой, если желаете одарённым литераторам найти своего читателя – в ваших силах совершить перевод любой приемлемой для вас суммы на счет «Литературного меридиана». Номер нашего счета в системе Яндекс-деньги: 41001884919176 Перевод можно осуществить в любом отделении Сберегательного Банка России, России а также в Интернете.

Литературный меридиан

Колонка редактора

К 5-летнему юбилею «Литературного меридиана» ДОРОГИЕ ДРУЗЬЯ!

Редколлегия «Литературного меридиана» спешит пригласить вас оформить льготный подписной абонемент на 2013 год. В сентябре и октябре текущего года мы осуществляем подписку по ценам текущего года. С ноября стоимость подписки возрастёт на 20-30 рублей. СТОИМОСТЬ ПОДПИСКИ НА 2013 ГОД

«Литературный меридиан»

полгода

год

350 руб.

550 руб.

Указанная сумма высылается почтовым переводом на имя главного редактора Владимира Александровича Костылева по адресу для корреспонденции: 692342, Приморский край, г. Арсеньев-12, а/я 16.

минувшем квартале «Литературный меридиан» выходил в свет на средства, собранные сотрудниками редколлегии, общественного совета, и при активной помощи наших авторов-подписчиков: Виктора ДЕБЕЛОВА (г. Арсеньев), Анастасии КАРАВАЕВОЙ (г. Арсеньев), Аллы МАЧТАКОВОЙ (г. Владивосток), Веры ВОЛИК (с. Тихоречное Приморского края), Александры ПОЗДНЯКОВОЙ (г. Владивосток), Светланы ТИМИРГАЛИЕВОЙ (г. Москва), Анатолия БАКАЛОВА (г. Владивосток), Виктора КОБИССКОГО (с. Акша), Николая МОРОЗОВА (г. Арсеньев). Спасибо, друзья!

ажным событием 2013 года для всех авторов и почитателей нашего издания готовится стать пятилетний юбилей «Литературного меридиана». Редколлегия «ЛитМ» приглашает ценителей русской словесности оказать посильную помощь в составлении и тиражировании юбилейного номера, который выйдет в свет в январе 2013 г. Мы планируем выпустить номер с полноцветной обложкой, увеличенным объёмом, порадовав читателей произведениями классиков и лучших современных литераторов России и Русского Зарубежья. Ваши советы по содержанию юбилейного номера принимаются по почтовому адресу и электронной почте: Lm-red@mail.ru Почтовые переводы с обязательной пометкой «на юбилейный номер» просьба отправлять также по адресу для писем: 692342, г. Арсеньев-12, а/я 16, главному редактору Костылеву Владимиру Александровичу.

ВНИМАНИЮ ЛЮБИТЕЛЕЙ ИЗЯЩНОЙ СЛОВЕСНОСТИ! В редакции «Литературного меридиана» вы можете приобрести книги известных приморских литераторов. Средства, вырученные от продажи, будут использованы на тиражирование юбилейного номера нашего издания. БАРАБАШ Сергей. Это было уже когда-то... Стихи разных лет. Владивосток, 2009 г., МГУ им. адм. Г.И. Невельского, 192 страницы. Цена 110 руб. КОСТЫЛЕВ Владимир. Два кофейных зёрнышка. Сборник коротких рассказов. Арсеньев, 2009 г., изд-во «Литературный меридиан». 120 страниц. Цена – 110 руб. КУЛЕШОВ Валерий. Распятие. Стихи. Владивосток, 2012 г., МГУ им. адм. Г.И. Невельского, 130 страниц. Цена – 110 рублей. ПРОТАСОВ Вячеслав. Свобода выбора. Верлибры. Владивосток, изд-во «Народная книга». 2009 г., 92 страницы. Цена – 110 рублей. ПРОТАСОВ Вячеслав. Вишнёвая косточка. Стихи. Владивосток, изд-во «Народная книга». 2004 г., 168 страниц. Цена – 110 рублей. ПРОТАСОВ Вячеслав. Разговор на языке души (переводы Эмили Дикинсон). Стихи. Владивосток, изд-во «Народная книга». 2004 г., 148 страниц. Цена – 110 рублей. ПРОТАСОВ Вячеслав. Шестая стихия (переводы Сайто Санэмори). Избранные хайку. Владивосток, издво «ORIENT». 2007 г., 84 страницы. Цена – 110 рублей. ПРОТАСОВ Вячеслав. Високосный день. Стихи. Владивосток, изд-во «Народная книга». 2009 г., 158 страниц. Цена – 110 рублей. СТОГНЕЙ Александр. Рассвет на Уссури. Стихи. Лесозаводск, 2008 г. Цена – 70 рублей. ТЫЦКИХ Владимир. День восьмой. Стихи. Владивосток, изд-во «Народная книга». 2009 г., 72 страницы. Цена – 110 рублей. ШЕПЕТА Иван. Образ действия – обстоятельства. Стихи. Владивосток, изд-во «Народная книга». 2009 г., 158 страниц. Цена – 110 рублей. ЦЕНЫ НА ВСЕ ИЗДАНИЯ УКАЗАНЫ С УЧЕТОМ ПОЧТОВЫХ РАСХОДОВ. Указанная сумма перечисляется почтовым переводом на имя главного редактора «Литературного меридиана» Костылева Владимира Александровича по адресу издания с обязательным указанием цели платежа.

Литературный меридиан

Путеводитель

ПАСКАЛЬ, ТЮТЧЕВ И «РОПЩУЩИЙ ТРОСТНИК» ЮРИЯ КАБАНКОВА

Чем явственнее и внятней современный русский писатель наследует той русской традиции, которую Томас Манн высоко поименовал святой, тем менее у него шансов попасть в фокус современных российских СМИ (особенно ТВ), и уж тем более – спонсоров и издателей. Разместить свои сочинения в Интернете автор, конечно, может. Но – снова-таки: нынешнему слегка-влёт-почитывающему человеку челом напрягаться – «сильно в лом», как выражаются наши телевизорно-компьютерные дети. Потому-то нынешние русские писатели, которых в предбывшие времена, быть может, поименовали бы без всякой иронии властителями дум, живут, как правило, почти катакомбной жизнью, их книги, если изредка издаются, то катастрофически малыми тиражами, и попадают к коллегам эти почти уж раритетные издания при посредстве нашей терпеливой и неспешной почты (или дарятся друзьям-соратникам на редких «творческих встречах»). В масштабах большой страны и всего Русского Мира эти писатели «запросто» существуют без всевозможных внешних эффектов и кликов, привлекающих внимание публики. Тем более, если таковой писатель живёт на «самом краю географии», как, например, поэт и сполна православный мыслитель Юрий Кабанков. Тем более если он, почти как тот, старцем родившийся Лао-цзы, «светел, и не желает блестеть». Близость русского града Владивостока к Китаю, Корее, Японии, бросает особый отсвет на возможное любомудрие здешних читателей и возможных писателей, которое (любомудрие) Кабанков как уроженец града сего (закончивший когда-то в Москве известный Литературный институт) нам и представляет. Что – из внешнего – мы могли бы знать о писателе Юрии Николаевиче Кабанкове? Поэт, критик, публицист, филолог, богослов. Родился во Владивостоке в 1954 году. Член Союза писателей СССР и России (1988), Всемирной писательской ассоциации International PEN Club (1998), участник всевозможных и международных, православных и филологических конгрессов и симпозиумов, доцент кафедры теологии и религиоведения Дальневосточного федерального университета, кандидат филологических наук… Кабанков памятен некоторым пристальным читателям как поэт «кузнецовского призыва», ярко стартовавший в середине 1980-х поэтическими книгами в издательствах «Молодая гвардия» и «Современник», много тогда публиковавшийся в столичных журналах и альманахах. Потом, уже во Владивостоке, вышла его мощная поэтическая книга «Камни преткновенные», включившая в себя, помимо стихов, – в качестве некоего стерж-

Станислав МИНАКОВ, г. Харьков

ня – цикл так называемых «Псалмов», то есть «Отреченную псалтырь Епифания Пустынника», написанную им еще в тульской Черни десятилетием ранее. Уже тогда в этой книге «Камней преткновенных» мы столкнулись с некоторыми текстами, которые сам автор впоследствии поименует как трактаты. Скажем, что после выхода в 2004-м году книги переводов с белорусского стихотворений Леонида Дранько-Мойсюка «Белая Вежа» кумулятивным зарядом этой своеобразной, сложной, неповторимой эссеистики стали последующие книги Ю Кабанкова: «Исход. Эпистолярный роман со временем», «Одухотворение текста. Литература в контексте религиозного сознания», «Последний византиец русской книжности. Преподобный Максим Грек», выходившие скромными университетскими тиражами по 200–300 экз. Прочитать критику, размышления о сочинениях Кабанкова, некие «пояснения» к ним можно было бы в «био-библиографической» книге «Энхиридион», где составителем (Людмила Качанюк) собраны статьи весьма разных исследователей творчества Ю. Кабанкова (ширь – от Владивостока до Варшавы), но кто ж на просторах России ту книгу видел или мог бы увидеть? (тираж 350 экз.), даром что Кабанков – лауреат всяческих – каких-никаких – литературных премий и человек не только в Приморье достаточно заметный. Воистину, «велика Россия, да отступать некуда». «Поэзия – страстно поднятый перст», – сказал некогда Достоевский. Поднятый перст (или два их) весьма памятен нам хотя бы по полотну Сурикова «Боярыня Морозова». В сущности, троеперстный Кабанков отчётливо несёт в себе черты духовной несгибаемости протопопа Аввакума. Это ведь он, Кабанков, еще в 1983-м году смиренно-уничижительно воскликнул в стихотворении «Перед грозой»: Не стихи нам писать – а лудить самовары! Злую цену ломить за шальные товары, шапку лихо ломать перед каждым кустом – пустоцветом родившись на поле пустом! А заканчивалось стихотворение двумя весьма знаменательными строчками: Что там слово – когда и дела не сберечь?! Вот когда пробуждается русская речь… Взыскательный к себе, он потом, в золотой перспективе, стихи писать практически перестал, однако мощь его самовзыскания и самонепримирения вылилась

Путеводитель в его «прозу», он, как говорится, «пересел на другого коня». Жанр его писаний я затрудняюсь определить, ибо она, проза Кабанкова, соединяет в себе признаки поэзии, духовного письма, публицистики, критики, эпистолярности, философических античных диалогов. Назовём это для начала «страстные письмена Юрия Кабанкова». И не следует заблуждаться: если Кабанков направляет их пафос по какому-то определённому адресу, всё равно он тем самым взыскивает с самого себя, виня во всех бедах мира, «себя любимого», прежде всего. Стихотворение «Иосиф и его братья», отразившее и – в какой-то степени – вобравшее в себя тягучую горечь судьбы и творчества столь ценимого им О. Мандельштама, который, по слову Ахматовой, «всех победил», Кабанков завершает таким горестным выдохом: ...и лишь за мною как публичная проказа влачила тень свою бессмысленная фраза, дичком возросшая из падшего зерна: «Зачем свеча Твоя, о Боже, так черна?!» Потому-то и свои, по-державински тяжелоступные, давно ставшие знаменитыми «Камни преткновенные» (их и в Варшавском университете изучают – с лёгкой руки профессора Людмилы Луцевич), он включает в свои и не-стихотворные книги, как включил и ныне в первый том издания, о котором у нас речь. …Черна в стенах души мирская копоть: вдруг вскинется в ночи крылами хлопать иль запоёт, как молодой петух… Или паче того: 6. Беспутный сын, гордынею томимый, я отвернулся от родного дыма, скитаясь – легче пустоты – по городам. 7. И всюду тьмы людские шумно ликовали покуда ангелы ключи для них ковали – во имя счастия и вечного труда; 8. и, как дитя с фонариком бумажным, я всюду вопрошал неутомимых граждан: Куда грядут сии плачевные стада, 9. не ведая ни пастыря, ни броду? И никли долу возмущённые народы, и слёзы их струились – как вода. «При огромной сегодняшней христианской литературе, которая числом уже почти не уступает светской (загляните в хорошую церковную лавку – только вздохнёшь: за жизнь не прочитаешь), книга Юрия Кабанкова всё-таки явление редкое. Может быть, тем, что путь, истина и жизнь соединены в ней с живой личной напряженностью», – пишет в послесловии к двухтомнику Юрия Кабанкова В.Я. Курбатов. Валентин Яковлевич весомо цитирует Кабанкова пе-

Литературный меридиан риода его сельского учительствования – и на станции Чернь Тульской области, что в нескольких километрах от знаменитого тургеневского Бежина луга, и – впоследствии – в дальневосточном селе Вострецово. Цитата: «С первых шагов “на ниве просвещения” я оказался в тупике. Подлинную историю России можно было с лёгкостью перечеркнуть, а классическая литература представала набором эстетически-обличительных сюжетов, направленных против “воинствующих угнетателей и мракобесов”. Мне пришлось в рамках школьной программы ввести некий курс религиозного ликбеза. История и литература тут соприкасались. Ну, действительно: для чего равноапостольные братья Кирилл и Мефодий одарили нас (славян) возможностью читать? Для того, чтобы мы читали Священное Писание. Что это за концепция “Москва – Третий Рим”? Изъять этот стержневой вопрос – рушится вся наша история. А с Пушкиным? Почему он для выпускного лицейского экзамена пишет стихотворение “Безверие”, а в одном из последних своих стихотворений перелагает на поэтический язык Великопостную молитву преподобного Ефрема Сирина “Господи и Владыко живота моего...”? Почему Раскольников заставляет Сонечку Мармеладову читать вслух евангельскую главу о воскрешении Лазаря Иисусом Христом, а Лев Толстой изымает из своего переложения Евангельской истории всё, что касается феномена чуда?» Вернёмся, однако, к тексту В. Я. Курбатова: «Я почему и говорю о единичности этой книги в потоке христианской литературы. Это только со стороны может почудиться, что поэт (а тут, повторю, подлинно в каждом и самом прозаическом, и академическом слове – первичен поэт) учит, делится «готовым», утверждает «систему», «читает курс», а по беспокойству сердца при чтении легко увидеть, что это – борьба с собой, с собой, Иакова с Богом. Так страстно заговаривают свое колебание, свою бездну. <…> Тогда станет понятен и горячий тон книги, её проповеднический пламень, её ильинский огонь, когда попадает не одним лишь современникам, но не дается спуску ни Горькому, ни Толстому. <…> Книга неуклонна, как стрела, – от первого тома, посвящённого во многом современной поэзии, впервые последовательно прочитанной православным сердцем, ко второму, где так же, православным сердцем читаются история, политическая ситуация, богословие и философия, где в десяти строках могут сойтись для полноты доказательств Аристотель и Паскаль, Ориген и о. Георгий Флоровский, Дэвид Бом и о. Павел Флоренский, Стивен Хокинг и Боэций». Аннотация рассказывает нам, что в книге представлены религиозно-философские исследования русской словесности в рамках истории христианства от Кирилла и Мефодия до наших дней, слагавшиеся автором на протяжении последних двадцати пяти лет, «и это позволяет в определённой степени проследить процесс возрождения религиозного сознания (и противление сему) в наши дни. Много места автор оставляет для исследования религиозно-философического феномена поэзии – как классической, так и современной. Автор проведёт читателя через анфиладу истории литера-

Литературный меридиан туры и религиозной мысли, где мы встретимся с такими именами как Максим Грек, Пушкин, Тургенев; узнаем о первой русской песне в Японии, о ключевой теме – судьбы – в русском фольклоре, о свободе греха и грехе свободы как апологии зла в современном мире…» Добавим, что движение Кабанкова через многие его alter ego – Гарика Надеждинского, Егора Беломаза, Епифания Пустынника, богослова Халяву (нужное – подчеркнуть) – к собственно Юрию Кабанкову, но уже на новом витке, представляется путём нелёгким, а потому достойнейшим. Обратим внимание, что на этом пути писатель не только и не столько занимался самоуглублением и «самосовершенствованием». Он обращал свой взор на близ- и даль-лежащее пространство, прежде всего, духовное. А сердцу, как некая философическая заноза, не давала покоя тютчевская фраза, которую он и поместил эпиграфом к каждой из книг двухтомника, взяв последнюю строку названием книги, памятуя вслед за Тютчевым горькое паскалевское определение человека как «мыслящий тростник»: …Невозмутимый строй во всём, Согласье полное в природе, – Лишь в нашей призрачной свободе Разлад мы с нею сознаём. Откуда, как разлад возник? И отчего же в общем хоре Душа не то поёт, что море, И ропщет мыслящий тростник?

Ведь писательство для Кабанкова не есть привычная читателю художественно-интеллектуальная игра, но, прежде всего, некое духовное делание – огненным кустом вспыхивающее и разрастающееся из традиционно пушкинских «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет». И в этом он наследует самому трудному, то есть подлинному в русском писательстве. Снова вспомню «упёртого» протопопа Аввакума, а потом и Николая Гоголя, нетривиально (для обыденного сознания) поступившего со вторым томом «Мёртвых душ» и написавшего «под занавес» своё «Размышление о Божественной Литургии». А следом назову и Льва Толстого, также устыдившегося, в конце концов, своего пристрастия к художественному сочинительству. К чему клоню? А к тому, что каждый нормальный сочинитель (по Кабанкову, а я его ох как поддержу!), осознав греховность художественного пустословия, должен в пределе замолчать. И разлеплять уста лишь по очень важному поводу. Дабы помочь читателю (и, быть может, самому себе) прояснить то, что называется «творческий метод», которым Кабанков пользуется «почти не задумываясь», он, автор (ещё и как редактор книги) – в качестве некоего «Приложения» – завершает свой «двустворчатый складень» статьей хабаровского филолога Олега Копытова «Глазами лингвиста» (что, собственно, является фрагментом его, Копытова, докторской диссертации), где исследователь так размышляет «О возможностях лингвистического обоснования кредо автора»: «Публи-

Путеводитель цистику Юрия Кабанкова зачастую называют «мирской проповедью» <…> И всё-таки, на наш взгляд, “мирская проповедь” – это не совсем точное определение <…> публицистика его это, скорее, метапублицистика, критика – скорее, метакритика. <…> Одна из главных составляющих и метода, и кредо Юрия Кабанкова в любого типа писательстве – собирание целостности, в том числе своей собственной». Каков же этот «научный метод» Кабанкова? Олег Копытов делает, на наш взгляд, весьма точное замечание: «…одним из главных составляющих метода как в публицистических, так и в научных текстах Ю.Н. Кабанкова является попытка описывать объект, становясь этим объектом, точнее – попытка проникнуть в объект так, чтобы самому стать субъектом, хотя бы “сыграть роль” описываемого объекта как субъекта. <…> Лаконично Ю.Н. Кабанков, наверное, мог бы записать свою творческую и научную программу так: “Выразить самого себя – это значит сделать себя объектом для другого и для самого себя”, – если бы это задолго до него не сказал М.М. Бахтин…» Вот-вот, именно обвиняя прежде всего самого себя, именно с болевой всемирной русской отзывчивостью – Кабанков сам становится частью осмысляемого-очувствованного им объекта, словно растворяясь в нём. И это – больно. Попробуем согласиться с лингвистом Копытовым: «Кабанков относится к тому типу авторов, которые не навязывают своё кредо, что бывает слишком часто в современном дискурсе, особенно в публицистической и научной сфере, и даже не убеждает, – он всё время стремится к Истине». Полнота же правоты, на наш взгляд, состоит в том, что Кабанков, «не навязывая своего кредо», – теперь и впредь – стоит на своём: насмерть, как скала, несгибаемо и несдвигаемо, словно на последнем рубеже. Как и не скрывает нигде имя этого «рубежа» – Иисус Христос. И, словно пылающую хоругвь, воздвигает Юрий Кабанков в страстном эссе «Живые мощи и мёртвые души православного атеизма. (Об отрицании религии как о религии отрицания, сюда же о мельничном жернове)», приводя слова Н. Гоголя из его «Духовного завещания»: «Будьте не мёртвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник!» Остановимся на тексте «Живые мощи» чуть подробней, поскольку это, на наш взгляд, сочинение показательное и неминуемое. Ю. Кабанков напоминает нам о ростках нигилизма и диссидентства «в неокрепших, но ищущих правды» умах XIX в., горько разумея, к чему, в конце концов, они привели Россию в начале XX столетия. Кабанков говорит о ереси – «в широком понимании – “как рассудочной односторонности, утверждающей себя как всё” (П. Флоренский), то есть идеологии, неистово отстаивающей некие преимущественные права индивида в пику долженствованию трезвого сознания ответственности и обязанностей части перед Целым (см., например, статью А. С. Пушкина “Об обязанностях человека”)». И мы вслед за Кабанковым с ужасом вглядываемся мыслью своею в ход и результаты рус-

Путеводитель ской истории последних полутораста лет – страшной, жестокой, всё более и более норовившей, как и ныне норовящей отвратить наши сердца от Бога. Кабанков в этом же трактате, датированном 27 (14) сентября 2008 г., днём Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня, напоминает, что в неотправленном ответе Белинскому у Гоголя есть такие слова об «отважной самонадеянности» его оппонента: «Опомнитесь, куда вы зашли!.. Какое невежество!.. Нельзя, получа лёгкое журнальное образование, судить о таких предметах… Журнальные занятия выветривают душу… Вспомните, что вы учились кое-как… Начните учение…» И этот гоголевский вскрик, метнувшись по странице кабанковского трактата, раскалывается вдруг «округлым рыком сверхзвукового истребителя», опадает сдавленным эхом на сегодняшние грады и веси пребывающего в рассеянии Государства Российского, вернее, всего того, что от него осталось после последнего разлома 1991-го года, и скачет, как мячик, по Тверскому бульвару, куда-то не то на Болотную площадь, не то к подножию памятника Абаю, где, как на пикнике, ночуя гуртом на газонах в спальных мешках и палатках, вполне комфортно «протестуют» наши нынешние «не согласные ни с чем». Не зря ведь в этом же трактате Кабанков утверждает, что «русская интеллигенция начала XX века оказалась той закваской, без которой невозможны были бы обе революции, как невозможно было бы “утверждение в бытии” носителей нового нигилизма – большевиков». И не случайно «сам» Антон Павлович Чехов, не очень-то жаловавший, скажем так, «иерархические структуры» и столь чтимый нашей «образованной» интеллигенцией (а ведь есть ещё – в большинстве своём – и не образованная!), писал в частном письме (И. Орлову): «Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, лживую, не верю даже когда она страдает и жалуется, ибо её притеснители выходят из её же недр…» Но вернёмся, однако, к «Живым мощам и мёртвым душам…» Ю. Кабанкова и «озвучим» довольно пространную цитату: «В сопроводительном письме И.С. Тургенева к Я.П. Полонскому от 25 января 1874 г., напечатанном в “Складчине” в качестве предисловия и автокомментария к рассказу “Живые мощи”, говорится: “Всех их (рассказов – Ю.К.) напечатано двадцать два, но заготовлено было около тридцати. Иные очерки оказались недоконченными из опасения, что цензура их не пропустит; другие – потому, что показались мне не довольно интересными или не идущими к делу (? – Ю.К.). К числу последних принадлежит и набросок “Живые мощи”». (Где уже, заметим, содержалось то, что мы можем по праву назвать апологией Православия – Ю.К.). – А то я молитвы читаю, – продолжала, отдохнув немного, Лукерья. – Только немного я знаю их, этих самых молитв. Да и на что я стану Господу Богу наскучать? О чем я Его просить могу? Он лучше меня знает, чего мне надобно. Послал Он мне крест – значит, меня Он любит. Так нам велено это понимать (подчеркнуто мною – Ю.К.). Прочту

Литературный меридиан “Отче наш”, “Богородицу”, акафист “Всем скорбящим” – да и опять полёживаю себе безо всякой думочки. И ничего! Замечательное русское восклицание “ничего”, – восклицает вслед за тургеневской Лукерьей Ю. Кабанков, – которое, по преданию, заставило Бисмарка сомневаться в целесообразности любого “Drang nach Osten”. Это когда после его визита в Петербург на его кибитку среди российских снегов напали волки, и русский возница, истово погоняя лошадей, приговаривал, повторяя это странное, ничего не означающее русское слово “nitchevo!”: “Ничего, барин, ничего!” Это восклицание, содержащее в себе надежду на заступничество Свыше, веру в Промысел Божий, в сознании православного человека означало, в конце концов, свою противоположность, то есть “всё”, «кафолон», некую полноту, целостность, Божественный Покров, Омофор; это слово, переосмысленное мёртвой душой, сиречь новым, прогрессистским сознанием стало означать в линейной своей парадигме именно то, что оно для нас, нынешних, и означает: “nihil”, “ничто”». Конец цитаты, которую мы прерываем с немалым сожалением. Ибо всё здесь, как сказал бы известный русский демон, «архиважно». Строго говоря, все тексты Кабанкова, стихи – это или статьи-трактаты-эссе, начиная с «любого первого», – есть свидетельства глубинного вглядывания в Космос, говорение с Создателем. Наличествует ли гордыня в полагании такой (какой угодно) собственной соотнесённости с Богом? Безусловно. За что писатель и расплачивается всю жизнь. Быть может, за то ещё, что дан ему крест труднейший из возможных – Слово. Логос, если уточнить греками. А ведь именно греками и следует делать уточнение в случае с Юрием Кабанковым, соединяющим то, что пора бы уже человекам начать соединять: Восток (Дальний через Ближний) и Запад (античную культуру, оплодотворённую христианством). С географических-то мест они, по Киплингу, не сойдут, а вот в духовном претворении – воедино сплавятся. По крайней мере, творчество Кабанкова – значительная попытка такого претворения. Здесь становится понятным и появление в кабанковских текстах преподобного Максима Грека с его православной апологией искупления. О нём, преподобном Максиме Святогорце, Кабанков много размышлял, писал, защитил диссертацию, вот уже более десятка лет преподавая на кафедре теологии и религиоведения ДВГУ; и во втором томе «Тростника» найдём пять-шесть статей-трактатов, тематически связанных с этим его духовным – в веках – собеседником; Кабанков аргументировано и настоятельно именует Максима Грека и «первым русским филологом», и «последним византийцем русской книжности». И здесь-то необходимо вспомнить, что для недавно изданной и стремительно, на удивление, разошедшейся и уже переиздающейся огромной двухтомной антологии «Молитвы русских поэтов» (М., Вече, 2010, 2012, сост. В. Калугин), тексты молитв Иоанна Грозного и преподобного Максима Грека, так же, как и комментарии к ним, подготовил Юрий Кабанков.

Литературный меридиан

Путеводитель

О духовном векторе («стреле», как верно увидено В. Курбатовым) двухтомника Кабанкова красноречиво говорят сами названия статей – яркие, образные, развёрнутые, полемически заострённые. Даже в содержании-оглавлении книги некоторые из этих названий и поясняющих подзаголовков (всего шесть десятков сочинений на два тома) читаются как самодостаточные поэмы: «О поэтах и канарейках, или Новый Геродот», «О поэтическом камине и душевной мембране», «Возможность одухотворения и анимация стихотворного текста» – это в первом томе, где собраны статьи-тексты, в большинстве своём посвящённые творчеству русских поэтов – от Арсения Тарковского и Юрия Кузнецова до Вечеслава Казакевича (или «Новейшего homo simplicissimus’а» как повсеместно печального явления); и во втором – «”Не внидет мудрость в душу злохудожну”. (Пушкин: поэтический путь духовного служения)», «Нестяжательство и вопрос апологии Православия в русле концепции ”Москва – Третий Рим“», «О свободе греха и грехе свободы. (Вариации на тему апологии зла)» и т.д., и т.п. Собирающим же в фокус всё наиценнейшее для писателя Юрия Кабанкова мне представляется длинное поименование кабанковского сочинения «Слово о Православии как причине единственно возможной живой целостности мира видимого, сказанное по случаю дня памяти первоучителей и просветителей славянства святых и равноапостольных братьев Кирилла и Мефодия», в коем все слова – значащие. Хоть начни перечислять их через запятую – от первого до последнего. Уместно и мощно сведенные воедино «Слово», «Православие», «единственно», «живой», «целостность», «мир», «память», «первоучители», «славянство». Перечень этот и составляет в единой сущностной совокупности ядро того духовного пространства, которое мы и назовём сочинениями Юрия Кабанкова. Одухотворяющего текст – как продолжение единого Писания. Наблюдатели неизменно отмечают, что Кабанков многие свои сочинения завершает подробной право-

Александр БАЛТИН, г. Москва

* * * Сани грузят на платформу На ВДНХ. А мой мозг подобен корму – Корму для стиха. На платформу грузят сани. Я иду, гляжу… – Расспросил вчера у Сани… – Глупо, вам скажу…

Реплики чужие входят Для чего-то в ум.

славной датировкой, объясняющей – в какой именно день христианской истории автор отправляет своё детище в мир. Так Церковь празднует дни святых, по дате их кончины, то есть перехода в иной мир. Так у Кабанкова датировка является сущностнообразующей, значащей частью произведений, помещающей и автора, и текст, и читателя в живой хронос Всемирной Священной Истории. Тенденциозно и концептуально каждую книгу двухтомника завершает Покаянная молитва, «юже чтоша в церквах России во дни смуты», в которой непреходящей болевой кульминацией для Юрия Кабанкова на протяжении всей его христианской, православной жизни остаются слова: «…Но премилостивый и Человеколюбивый Господи, вразуми, настави и помилуй нас недостойных, исправи жизнь нашу греховную, утоли раздоры и нестроения, собери разточенныя, соедини разсеянныя, подаждь мир стране нашей и благоденствие, избави ю от всяких бед и несчастий. Всесвятый Владыко, просвети разум наш светом учения Евангельского, возгрей сердца наша теплотою благодати Твоея и направи я к деланию заповедей Твоих». Думается, что здесь-то и следует завершить нашу не вполне краткую реплику о писателе Юрии Кабанкове, чья новая книга представляется этаким двустворчатым складнем, довольно редким в нашем литературном обиходе, но весьма важным и сугубо значительным явлением в русле современной русской мысли. 17-18 июля 2012 г., Память святых страстотерпцев – Царя Николая, Царицы Александры, Царевича Алексия, Царевен Ольги, Татианы, Марии, Анастасии, Память преподобномученицы Вел. кн. Елисаветы Романовой и инокини Варвары (Яковлевой), Празднование обретения мощей преп. Сергия Радонежского

Отвергал всегда я вроде Посторонний шум. Шума много – исступлённо Музыка гремит. Небо как всегда бездонно Тишиной молитв.

БЕЗДНА БОЛОТА Как Мюнхгаузен из болота Я тащу себя из тоски. Не простая весьма работа, Серебрятся мои виски. Получается слабо это, Что ль тоска – посильнее меня?

Захлестнёт отрицанием света, Жадно бездной болота маня... И натужное сопротивленье Отрицает моё тоска. И поможет ли стихотворенье, Если мало прав у стиха?

* * * На фоне небоскрёба церковь, Шары ударов тяжелы. Сегодня ты гуляешь в центре Столицы – но милей углы. Милей углы, где нет контрастов, Где больше веской тишины. И вот слова Екклесиаста В мозгу твоём ясней слышны.

Проза

ПОКА ЖИВЫЕ Рассказ Подходила к концу учебка. Полгода проползли, изматывая морально и физически. На прошлой неделе всему личному составу присвоили звания. Все, кроме Синицына, получили нашивки сержанта, кому-то повезло – дали старшего сержанта. Только Синицын, сквозь слезы, укалывая пальцы, пришивал нашивки младшего сержанта. Командир части так и сказал: – Присваиваю тебе, Синицын, младшего сержанта только за то, что в армию сам дошел. Строй загоготал на всю округу. Даже вороны испуганно сорвались с деревьев у мусорных баков и закружили над плацем, каркая в унисон строю и гадя сверху на плац. Все полгода над Синицыным подтрунивали. Ну, не удался он физически крепким. Ничего у него не получалось. Ни подтянуться на турнике, ни пробежать положенную дистанцию. Так и рухнул во всем обмундировании под ноги сослуживцам, а те, перескакивая, еще и поддавали ему тумаков. Так, не сильно и не зло, а по-девчачьи – легонько, но это самое обидное. Вот и сейчас, когда Мишка Синицын сидел на ступеньках и вертел веником, чертя какие-то волны на земле, мимо шла повариха армейской столовой. Она остановилась, с сожалением покачала головой, погладила его по голове и пошла дальше. У Мишки на глаза накатились слезы, и он тихо заплакал. В то самое время к воротам части, в которой служил Синицын, подошла женщина. Ее согбенная фигура не смогла полностью разогнуться даже тогда, когда она опустила сумки на землю. Женщина постояла в нерешительности у ворот КПП, на которых краснели звезды, и, увидев показавшегося из дежурки военного, окликнула его: – Сынок! А, сынок! Это был молоденький лейтенант Литовкин. Он недавно пришел из училища и выглядел как мальчик. Даже солдаты посматривали на него с иронией. В лейтенанте для солдат было единственно грозным – его офицерские погоны. Литовкину не хотелось оборачиваться на «сынка». Он даже покраснел от неловкости, которую усилил вышедший следом дежурный солдат: ехидно покосился на «сынка». Лейтенант поправил ремень, лихо заправив все складки назад, и все-таки повернулся к женщине. – Слушаю вас, – собрав все мужественные нотки своего голоса, произнес Литовкин. Мать вспомнила их нового участкового, который по утрам вышагивал по селу, – такой же, со звездочками на погонах, вспомнила, как строго и деловито разговаривал он с сельчанами, как зорко осматривал дворы и утварь, и испугалась своих слов: «А вдруг это и есть Мишкин командир?» И сразу же поспешила поправиться:

Литературный меридиан

Георгий КАЮРОВ, г. Кишинев, Молдавия

– Вы извините, если что не так, я к Синицыну. Мама его. – Проходите. Сейчас позову, – опередив лейтенанта, улыбнулся дежурный солдат. Мать перекинула лямки тяжелых сумок через плечо и, сторонкой обходя военного со звездочками, поспешила за солдатиком, который скрылся на КПП. У порога женщина остановилась, тщательно обтрусила ноги и вошла в темный коридор. – Прими-ка, сынок, а то сил не осталось, – обратилась она к солдату, который уже освободился и разглядывал мать Синицына. – Сюда заходите, – солдат лихо подхватил сумки и указал на другую дверь, ведущую из коридорчика. – У вас тут чисто, – удовлетворенно заметила женщина, рассматривая небольшую светлую комнату со связкой деревянных кресел и обычным диваном. – Это у нас комната для гостей, для родителей, – пояснил солдат, расположив сумки на кресла. – Здесь подождите. Сейчас придет Мишка. – Сейчас уже и придет? – всполошилась женщина. – Надо же! – Но тут же успокоилась и, взяв солдата за руку и глядя ему в глаза, спросила: – Как он тут? – Нормально, – ответил солдат, но его смутил взгляд матери Синицына, и он тихо добавил: – Как все – служит. – Ну да, служит, – спокойно согласилась женщина и как-то тяжело села на краешек дивана. – Вы не волнуйтесь, – солдат прикоснулся к плечу женщины и почувствовал легкую дрожь в ее теле. Женщину трясло от внезапного волнения. – Вы не переживайте. Он служит хорошо. Вот недавно звание получил. Скоро распределят нас в часть, – солдат что-то еще говорил, но женщина не слушала его. Ее мысли витали где-то там, далеко в казарме, откуда должен прийти ее Мишка. – У-у-у, вон как наследила, – неожиданно спохватившись, она стала осматривать пол вокруг себя. Женщина резво поднялась и, едва дежурный успел понять, подошла к половой тряпке, постеленной у входа на КПП, и принялась протирать обувь ее краешком. – Что вы, зачем? – растерялся солдат. – Не надо. Мы убираем. У нас есть дежурство, и мы по очереди… – Солдат то ли сам осекся, то ли женщина оборвала его своим вопросом. – Мишка тоже убирает? – так же неожиданно прервав свое занятие, поинтересовалась женщина. – Тоже, – как можно спокойней согласился солдат, но отвел взгляд. Он знал, что ее Мишка убирает больше всех. Чего греха таить, в основном он и убирает. Все навешивают на Синицына дежурство – и по справедливости и нет! Но женщина не заметила смущения молоденького солдата-дежурного. Еще сильнее засуетилась: – Неси ведро, тряпку, я тут быстренько уберу.

Литературный меридиан – Нет-нет, что вы. Не положено, – замялся солдат. – Вам только отдыхать в этой комнате можно. – От усиливающегося стыда солдат ушел, бросив на прощание: – Ждите. Сейчас Мишка придет, а мне на пост надо. Часть, где служил ее Мишка, была сравнительно недалеко от их села – всего каких-то триста километров. Но добраться до нее было не так-то просто. До трассы идти километров двенадцать, потом надо попутку поймать. Повезет – так до самого города доедешь, а обычно – куда довезут, а потом опять ловишь попутку. До города доберёшься, и потом от города еще восемь километров через лес. Это пешком надо идти. Ездят только военные машины, но они не подбирают – запрещено. Раньше поездка в город весело проходила. Кто-то из колхозных мужиков на тракторе или на бригадной машине подкинет до трассы. Подождешь рейсовый автобус, он тогда по расписанию ходил. Опаздывал, но обязательно приходил. Ругали его за такое расписание на чем свет стоит, но не опаздывали, спешили к назначенному часу. А главное, моложе была Нинка Синицына. Из колхоза ушла. Уже сил не было. Все жилы вытянул колхоз из Нинки. Вот теперь работает санитаркой в сельском медпункте. Медпункт на ней и держится. Фельдшер заезжает раз в неделю, а то и в две, а все остальное время бабка Синицына и фельдшер, и медсестра, и санитарка. Все бегут к ней лечиться, роды принять, а то и просто поболтать. Все легче болячки переносить. Проводив в армию младшенького Мишку, бабка Синицына и вовсе перебралась жить в медпункт. Домой ходит только проведывать. После смерти мужа хозяйства нет. Без детей и внуков сиротливо в пяти комнатах. Вот и решила – помру от скуки и не дождусь Мишки. А люди как зовут, так сначала бежишь в медпункт. А чего бегать туда-сюда? Вот она и поселилась в медпункте. Много ли бабке надо? Соскучившись по сыну, устав от домашнего одиночества и больных сельчан, отработала три дня подряд и собралась к сыну. Мишка самый младший. Хиленький родился. Даже и не поверила когда это произошло – Нинке было уже под сорок пять…

Наконец-то пришел Мишка с товарищем. Она шагнула к сыну. – Не надо, мам, – легонько отстранил мать Мишка, покосившись на товарища. А мать никак не могла наглядеться на сына, нарадоваться и все норовила снова поцеловать, приголубить, прижать его стриженую голову к груди. – Не надо, мам, – повторял Мишка, стыдясь взглядов товарища. – А чего ж не надо. Полгода не виделись. Ты даже карточку не прислал. Сонькин далеко служит и то прислал. А ты не мог, что ли? Да ты садись. Я тут тебе домашненького привезла. И курочку, и пирожков твоих любимых. Вместе садитесь. Товарища-то как зовут? – радовалась мать. – Да ладно, мам, чего тут раскладываешься? – Так можно, дежурный сказал – комната для гостей, а я и есть гость, – улыбалась разомлевшая от счастья женщина. – Только садись напротив. Чтобы я на тебя смо-

Проза треть могла. Ага, вот так. Что-то ты похудел, Мишаня, – не утихала она. – Служба, поди, нелегкая. Ну, ничего. Чего делали сегодня? Стреляли, небось? – Скажем – не поверите, – улыбнулся Мишкин товарищ. – Полы драили. – Так, может, пойду помогу? Я мигом помою, пока вы кушаете. А? Сын в который раз покраснел. Его смущали и мамина плюшевая тужурка, и старенькие сапоги, и старомодный черный платок с красными цветами, и её суетливая речь. – Мама, ну что ты. Перестань, – сердито сказал он. – А чего? Я быстро. Привычная. Сколько в медпункте перемыла. И ни одного замечания. А у нашей бабки Мелании полгода вымывала полы во всем доме. Ну, ладно, ладно, не буду. – Отслужишь – будет тебе на мотоцикл, – перешла мать на другую тему. – Давно ведь хотел. Отец твой, когда жив был, все мечтал: «Вырастет Мишка – мотоцикл ему куплю». – Ленка тебе пишет? Хорошая девчонка. Веселая, обходительная. Все спрашивала, не приедешь ли в отпуск. Оно и понятно – соскучилась, – улыбнулась мать. А Мишка все краснел и сердился. – Мишаня, а в город тебя не отпустят? – Нет, – буркнул он, вытирая засаленные руки обрывком газеты. – Я сейчас, – мать вышла из комнаты. Вернулась через пять минут раскрасневшаяся. – Не отпускает. Я уж с ним и так и этак. Не хочет. Гостинец предлагала. Рассердился. – Чего? – Мишка побагровел от злости. – Езжай-ка ты, мать, домой. Срамишь только. Потом надо мной до конца службы смеяться будут. Кто тебя просил? Езжай, езжай. Какая ты... – Мишка не договорил, стал заворачивать остатки еды в газету. – Деревенщина, – добавил он и взглянул на часы: – У нас скоро построение. – Да уж какая есть, – тихо ответила мать. – Хотела как лучше. Ведь полгода не виделись. – Да уж лучше не приезжала бы, чем так, – упрямо огрызнулся Мишка. – Прости меня, глупую, – она протянула сверток.– Вот возьми еще, товарищей угостишь, – и, обессилев, ткнулась в сыновью гимнастерку, заплакала горькими материнскими слезами. Мишка хотел отстраниться, но мать прихватилась рукой и целовала, целовала гимнастерку. – Все, мама, все, ну, все. Попрощались, – Мишка стоял, как рак, красный. – Ну, до свидания, сынок. Пиши, не забывай. Мать вышла и, виновато улыбаясь всем, долго оглядывалась на чернеющий коридор КПП. Ей не хотелось уходить. Когда Мишка дошел до казармы, его догнал дежурный: – Держи. Лейтенант выбил у командира! – И сунул ему в руки увольнительную. – Не пойду, – сказал Мишка товарищу. – Холодно, сыро. Лучше в воскресенье. А то с матерью в городе смеху не оберешься. Я год назад с ней... – он не успел договорить. – Гад ты, и больше никто, – бросил ему товарищ и побежал на пост.

Литературный меридиан

Проза Больше Мишка не видел матери. Нашли селяне бабку Нину, мирно почивавшую на кушетке в медпункте. Она так и застыла, как положено покойнице, – сложив руки на груди, словно извиняясь перед всеми за прожитую жизнь. Телеграмма пришла, когда Мишку уже распределили в другую часть, а пока ее переслали, похороны состоялись...

Часто вспоминается Мишке мамкин приезд, ее певучий говор, красные от холода, натруженные руки, изрезанное морщинами лицо. И каждый раз он выходит на крыльцо, долго и жадно курит, краснея от этих воспоминаний. Когда же вспомнится мать после отбоя, то долго не может уснуть.

«КАК МЫ ВЫИГРАЛИ ВОЙНУ?» Салон-вагон спецпоезда Ташкент-Москва. Только что окончилась декада русского искусства в Узбекистане, во время которой я в Ташкентском русском драматическом театре играл роль Присыпника в «Клопе» Маяковского. Поскольку метеорологи предсказывали нелётную погоду, то, чтобы избежать срыва спектаклей с моим участием в Москве, в Малом театре, представители Министерства культуры СССР «пристроили» меня в салон-вагон маршала Тимошенко, отправлявшегося в столицу. Познакомились, много рассказывали друг другу обо всём. Конечно, крупно «употребляли» под яичницу с салом... Весьма крупно... Небольшой фрагмент наших дорожных бесед. Уже заплетающимся языком я спросил: – Товарищ маршал, как мы вообще-то выигр-р-рали в-войну? – Какую? – Оте-тес... Отечесную... – А хрен его знает... ...Прошёл год. В Центральном театре Советской Армии шёл концерт, посвящённый... чему точно, не помню. Стою в кулисе, жду своего выхода. Вижу, ко мне идёт капитан:

Евгений ВЕСНИК

– Маршал Тимошенко увидел вас из противоположной кулисы, проходя в банкетный зал. Просил ответить на его вопрос: «Как мы выиграли Отечественную войну?» Конферансье объявил меня, и я буквально перед броском «на амбразуру», то есть на сцену, просил передать маршалу: – А хрен его знает! Выступление моё закончилось. Приняли очень хорошо. Настроение приподнятое. За кулисами снова встречаю того же капитана. – Маршал Тимошенко приглашает вас к банкетному столу и от имени генералитета убедительно просит раскрыть секреты победной стратегии в Великой Отечественной войне. Банкет прошёл по-боевому... В полдень следующего дня позвонил капитан и любезно поинтересовался: – Вчера «контузия» была солидная. Как добрались до дому? Я без паузы ответил: – А хрен его знает!

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ВОЙНЫ 9 мая 1945 года вся страна праздновала День Великой Победы, а наша бригада в составе большой группы войск шла на войну, так как Курляндская группировка войск противника не капитулировала.Шли и ехали мы все, естественно, довольно понурые... На марше, если не ошибаюсь, с 11 на 12 мая нам объявили, что Курляндская группировка прекратила сопротивление. Началось радостное буйство людей по поводу окончания войны, по поводу того, что теперь гарантирована жизнь! По поводу того, что впереди мир, семья, дом – рай, одним словом. (Тогда, в 45-м году никто из нас не мог предположить, что страна наша так распорядится своей судьбой, что скатится в болото бездарных и преступных распрей людских.) Так вот, буйство это выражалось в том, что люди кричали, пели, некоторые стреляли в покрышки автомобилей (очевидно, чтобы не двигаться дальше), некото-

рые яростно боролись друг с другом, падали на землю. Я выпил кружку водки и (почему – не знаю) лёг в канаву и рычал! Генерал наш, интеллигент дореволюционной военной закваски, не позволявший себе ни одного грубого слова, называвший нас «господа офицеры», объезжал наши порядки, стоя без кителя в «виллисе», стрелял в воздух из ракетницы, кричал: «Ура! Победа!» – и добавлял самые что ни на есть крепкие русские слова, приводя нас в восторг и изумление. Мой старшина Калоев не смог совладать со своим кавказским темпераментом и от счастья, обнимаясь с другом и целуясь с ним, надкусил ему мочку уха... Апогей вакханалии счастья – хохочущий солдат с чуть кровоточащим надкусанным ухом и плачущий, кричащий старшина! Оба держат, как дети на уроках по танцу, друг друга за руки. Настоящий, дорого стоящий – портрет!

Литературный меридиан

Проза

НЕ НАРУШАЙ СУДОВЫЕ ПРАВИЛА!

В начале 1970-х меня направили работать на Ордена Ленина линейный ледокол «Москва» Дальневосточного пароходства. В те годы пароходство значительно пополнилось новыми судами, построенными в Польше, ГДР, Югославии, так как для перевозки генеральных грузов, леса, нефтепродуктов в северные районы страны судов требовалось много. За летнюю навигацию некоторые суда делали по три рейса. Охотское побережье, Магадан, западный берег Камчатки, Анадырь, бухты Провидения и Угольная, Чукотка, Певек, о. Врангеля – вот основные пункты доставки грузов. А ледовая обстановка в Охотском море в мае не способствовала свободному заходу судов в назначенные районы. Очень часто на палубах судов оборудовались кошары под перевозку свиней, молодняка крупного рогатого скота. Во всех портопунктах, а особенно на полярных станциях, выгрузка грузов ложилась на плечи экипажа. В бухте Провидения брали на палубу самоходные баржи и трактора. Хлопот за рейс у экипажа было выше крыши. Традиционно ледоколы «Москва», «Ленинград» выходили из Владивостока в свои арктические рейсы в самом начале мая с полными запасами воды и топлива – для пробивки во льдах перемычек в бухты Провидения и Угольная. Трудная это была работа для машинной команды. На ледоколе нет машинного телеграфа в традиционном понимании. Ледокол – это дизель-электроход, управляется с мостика тремя позиционерами, похожими на машинный телеграф, которые имеют двадцать четыре позиции по изменению хода. При пробивке перемычек в бухтах Провидения и Угольной сутками изменяли позиции: двадцать четыре – вперед до упора в сплошной лед и двадцать четыре – назад. Ледокол «Москва» имел довольно мощную силовую установку. В двух отделениях было установлено по четыре дизель-генератора «Вартсиля-Зульцер» мощностью 3250 л. с. каждый. Общая мощность – 26000 л.с., или 18000 киловатт. Работали они на пределе. Вырабатываемая электроэнергия подавалась на четыре гребных электродвигателя, работавших на три винта, средний и бортовые, причем на средний винт работало на общем валу два электродвигателя по 4500 киловатт каждый, а на бортовые винты – по одному электродвигателю той же мощности. Все винты были из нержавеющей стали, лопасти съемные. Средний винт весил 33 тонны! Кроме того, имелась электростанция из семи дизель-генераторов для обеспечения работы силовой установки и всех судовых нужд: насосов, кранов, жилых помещений, котельной установки и т. д. Мощность главных дизель-генераторов напряжением 600 вольт использовалась только на гребную установку. Чтобы обслуживать, содержать в постоянной готовности, ремонтировать дизеля, подбирался штат из механиков, мотористов, электриков, токаря и сварщика. С начала мая по начало ноября (приход к 7 ноября) дизельно-электрический состав нес постоянно ходовые вахты. Это полгода! Даже при стоянке в п. Певек, в случае благоприятной ле-

Витольд ЯДРЫШНИКОВ, г. Владивосток

довой обстановки, этот порядок несения вахт сохранялся. В Певеке находился штаб проводки арктической навигации, создаваемый из механиков-наставников и капитанов службы морской инспекции и мореплавания пароходства. Контакт штаба с ледоколами был особенно тесен, так как от их нормальной работы зависела проводка караванов в пункты назначения. На ледоколе «Москва» работал я с 1970 по 1972 год в должности сначала второго, а затем старшего дизельного механика. Без отпусков и отгулов. Там же, с 1967 по 1971 год, в должности второго электромеханика работал мой однокашник и друг Рогожников Петр Дмитриевич. Вахту мы несли с нуля часов и до четырех и с двенадцати до шестнадцати. Но работы хватало и после вахт. Нагрузка на механиков была очень большой. Отдыхать приходилось урывками. Лопались крышки цилиндров (а их на восьми дизелях было семьдесят две!), цилиндровые втулки, мотылевые подшипники – почти ежесуточно. И все надо срочно ремонтировать! Учитывая ограничения по высоте в машинных отделениях, ремонт дизелей просто выматывал. Я как второй механик непосредственно отвечал за все дизеля, их ремонт и обслуживание, так что эту работу знаю досконально, что дает мне, надеюсь, право писать об этом. Среди механиков пароходства суда ледового класса (дизель-электроход «Амгуема») и ледоколы считались тяжелыми, и направление отделом кадров на работу на них воспринималось как наказание. Существовал неписаный закон: каждый механик должен был два года отработать на ледоколе или на судне ледового класса. Второй механик был один, третьих – два, а четвертых механиков – аж шесть, так называемых дизельных. Старших мотористов было двенадцать, ну и мотористов первого и второго класса – двадцать. Даже вот такое перечисление всех «достоинств» ледокола может утомить любого человека, особенно не связанного с работой судового механика. Для нас эта работа была действительно как наказание, и любая возможность передыха воспринималась как подарок. Июль 1971 года в районе Певека принес хорошую погоду: суда шли своим ходом, и ледоколу представилась редкая возможность постоять несколько дней в порту. А у Петра Рогожникова в июле день рождения, исполнилось 35 лет. Решили воспользоваться стоянкой и отметить эту дату. Отстояв дневную вахту, поужинав, решили обратиться к старшему дизельному и старшему электромеханику с просьбой освободить нас от ночной вахты и разрешить выйти только с 12.00 на следующий день. Особой работы не предвиделось. «Добро», полученное от наших непосредственных начальников, по всем уставным положениям являлось законным. Посчитали, что к главному механику, по существующей субординации, обратятся наши старшие. Поскольку времени до ноля часов было не так уж много, заказали на камбузе за свой счет достойный харч, а сами, захватив с собой старшего электрика Бориса Сироту, двинули в поселок, чтобы купить

Проза кое-чего на именинный стол. Настроение было приподнятое, и никто и ничто, казалось нам, не могло его испортить. Ледокол всегда становился кормой к причалу. На берег была подана мощная сходня с поручнями. Сойдя на берег, как всегда, осмотрели корму судна, борта (ведь работали во льдах!). Увидели, что по вертолетной площадке – она над кормой палубой выше – прогуливается наш главный механик. Нас он не окликнул (ведь уходят оба вторые!), и мы поняли, что старшие уже доложили ему о нашем плане на вечер. Мы знали характер главного механика, и какое-то нехорошее предчувствие в душе возникло, и , закурив, двинулись в поселок. Сразу за портом – шашлычная, какой-никакой островок цивилизации. Зашли, конечно. Шашлык из оленины – неплохое начало для дня рождения. Очередь – человек десять. Встали. Осталось два человека перед нами, как входят в шашлычную наш доктор и старший дизельный Пашин. Увидели – и с возгласом «Вот и наша очередь подошла!» стали впереди нас. Ладно, смолчали. И надо же было так произойти, что как только новоявленные «очередники» взяли по шашлыку и стакану портвейна, шашлыки закончились. Остались куры. Ну что делать? Взяли по порции кур, вина и под хахаканье Пашина встали у соседнего столика. Его слова «Ну, как шашлыки, именинник?» очень обидели. Допили вино, не доели кур и под его смешки ушли. Неплохое начало! Нам сказали, что хорошее вино продают в поселке за Певеком, надо только перевалить через небольшую гору по дороге. Транспорта никакого. Пошли пешком. Поход оказался удачным, и вот именинные бутылки – в сумке. Гору одолели довольные. Уже подходя к порту, увидели, что от гастронома идут люди с сетками, полными яблок. Сразу же зашли: это ж здорово – в Арктике на именинном столе яблоки! Человек пятнадцать в очереди. В магазине слякоть: ночью шел дождь со снегом. За три или четыре человека до продавца входят трое старых знакомых Петра с ледокола «Микоян», просят пустить их впереди себя. Прямо рок какой-то над нами! Соглашаемся, но зашумела очередь: «Вот кого они поставили – пусть возьмут, а этих троих из очереди выкинуть!» Скандал не утихал, и нас уже потянули за рукава. Спасибо, вступился один мужчина: «Они точно с ледокола! Доставку снабжения нам обеспечивают. Пусть возьмут!» Крики из очереди: «Только по одному килограмму им!» Все же дали по два. А сумок – никаких. Видим – у окна газеты продают. Купили несколько штук, быстро свернули один большой кулек. В самой очереди стоял наш именинник, а мы с Борисом – сбоку. Отдали Петру кулек, продавец ссыпал весовой чашкой в него яблоки, и мы стали выдирать Петра из возмущенной очереди. Он брыкается, оглядывается и все пытается передать кулек нам. Его выталкивают, он падает на грязный слякотный пол, и наши яблоки – веером по полу, в слякоть и грязь. Вот невезение! Собрали с грязного пола яблоки, но помыть, естественно, негде. Купили еще газет, кое-как упаковали и, несколько расстроенные, пошли в порт. Но тут именинник говорит: «Что-то нет уверенности, что на судно вернемся благополучно. Давайте-ка отметим наш поход прямо вот тут, пока еще что-нибудь не приключилось». За магазином сели на какие-то ящики, достали бутылку портвейна. Все вина, поставляемые на Крайний Север, закупоривались настоящими пробками и заливались спецсоставом, но Борис Сирота открыл ее одним ударом. Обтерли

Литературный меридиан платками каждый по яблоку и из горла осушили портвейн. Закурили, даже и не предполагая, что вместе посидеть за именинным столом на судне не придется. Докурили сигареты, поднялись и пошли на свой орденоносный ледокол. Наш поход занял около двух с половиной часов. Весь вечер еще впереди! Тем более что в это время в Арктике полярный день. Подходим к трапу и видим, что на вертолетке снова гуляет главный. Сердце екнуло: что-то придумал он для нас. Называет меня по имени и кричит: «Поднимись сюда!». Мы переглянулись, я отдал свою ношу имениннику и пошел на вертолетку. Главный начал без предисловий: «Твой дизельный, ответственный за седьмой и восьмой двигатели в кормовой машине, обнаружил течь масла в масляном холодильнике. Завтра утром можем отойти. Надо срочно течь найти и устранить!». Не старший дизельный мне это говорит (тот сам на берегу), а главный! Ведь мой дизельный мог уже провести подготовительную работу: приготовить инструмент, приспособления, спустить из холодильника воду, приотдать гайки крышек холодильника, приготовить тали. Да и вообще сделать эту работу без меня. Я зашел в каюту Петра, рассказал, что мне предстоит. Вся работа, если все пойдет нормально, займет три – четыре часа. Пошел к себе в каюту, переоделся, поднял своего дизельного и спустился в машину. Когда сняли крышки, запустили масляный насос, нашли незначительную течь двух трубок. Устранили течи вальцовкой, опрессовали, все собрали на место. Я запустил двигатели, убедился, что все в порядке, остановил. Доложил об этом главному. Дизельному говорю: «Спасибо тебе за праздник. Давай убирай все по местам, убери грязь, что тут развезли». Он мне: «Валентиныч, да я хотел без тебя начать. Но главный запретил. Сказал: «Придет Валентиныч – тогда начинайте». А ведь он знал, что мы пошли за вином! Ладно. Иду в каюту, переодеваюсь, иду в душ, затем к имениннику. Там все в полном расстройстве. Петр, так меня и не дождавшись, лежит на диване. Бориса нет в каюте. «Праздничный» стол тоже в «печали»: что-то съели, что-то не тронули, вина осталось две бутылки. Время – 0.30. «Давай-ка, друг, поднимайся с дивана, отметим наш праздник!» Отметили. Порассуждали о жизни нашей, о том, как прав был персонаж Михаила Ульянова в фильме «Председатель», когда сказал своему другу в трудную минуту: «Да сколько ж еще сволочей на белом свете!» В четыре утра после вахты к нам зашел второй штурман Артур Калван. На вопрос, когда отойдем, он с удивлением сказал: «Откуда вы взяли, что завтра отход? Никакого отхода не ожидается, прогноз отличный». Вот уж действительно нам дали понять, кто мы и как должны жить на ледоколе. Не понятно было только: с какой же целью и именно в день рождения? Хотя нам было ясно (и тогда, и сейчас), кому это хотелось сделать и что нам дали понять: не нарушайте судовые правила. В прежнем, советском Уставе службы на судах МФ СССР был небольшой раздел – «Судовые Правила». Их было девять. Так вот одно из них гласило: категорически запрещается приносить и распивать на судне спиртные напитки! Формально правильно, а по существу… «Наука» была преподнесена нам с ядовитым мастерством. Прошло сорок лет с того дня, многое забылось, но день рождения моего друга, «отмеченный» в порту Певек на ледоколе «Москва», не забыть. И ведь как сложилось: столько неудач в тот день! Вроде бы сама судьба была против нас! Всесилен Устав, написанный кровью моряков!

Литературный меридиан

Поэзия

НАД ПРОМЫСЛОМ ЖИВОГО

Сергей ДОНБАЙ, г. Кемерово

*** Весенний воздух, наизусть Заученный, почуем снова, И вырывается из уст С улыбкой сказанное слово! Освобождённая вода – Усилье света и прохлады! И не осознанны тогда С улыбкой брошенные взгляды.

В тебе, как будто ты включён В розетку Космоса большую.

Любим лето, чтобы день был долгим И мгновенье жизни нашей длил... Ласточки запомнят, сколько добрым Существом ты в этой жизни был.

Ты на мгновение одно Соединил живое с вечным И смотришь в Космоса окно, Как в детстве, мальчиком беспечным.

***

И в мальчика течёт печаль, Отечественная, земная. Ты сам теперь его скрижаль, Подобно Космосу, седая.

Широк распах воротника! Как мысли, связанные с небом, Над головою облака Торопятся высоким следом.

Ветка осени – простыла До прожилочек листва. И горит, горит пустынно Золотая синева.

ДОБРОЕ УТРО

Улетели... тихо-тихо... Перелётные на юг. Воробей и воробьиха – Наши! – тоже не поют.

Мы все молчаливей с утра, Значительнее и добрее. Такая настала пора На небо смотреть, на деревья.

И над промыслом живого Высь безмолвно глубока, Словно ищущая слово – Дума, музыка, строка.

Пернатая свежая ветвь Поёт беспрерывно и чисто! О, как нам прекрасно молчится: Бьёт жизнь. Так сомнительна смерть.

ОТЕЦ

И реки теплей на заре. И светлая внятность природы. И встретились вновь на земле Мы – утренние пешеходы!

Сын из летней свободы попал, В новых шортах – на «скорую» прямо. Врач диагноз ему написал По-военному: «Рваная рана».

*** Серебристый воздух сквозь деревья Робко начинает оживать – Это возникает от доверья Меж рукой и веткой благодать. Безоружно-восхищённым взглядом Разве ранишь быстрое крыло? Надо мной, над птицею и садом Равномерно в мире рассвело.

И звезду, не видимую глазом, Я в ладонях памяти держу.

На душе светло. Согласен разум. В долгий день из дома выхожу.

Были быстро наложены швы, Страх прошёл... И душа повинилась: «Зря на речку, сынок, не пошли – Ничего бы с тобой не случилось».

*** В простейшей форме пирамид Есть тайна Космоса святая, Как там, где облачко висит, Как там, где мысль твоя витает. Нездешней мыслью поражён, Заметь, как ток её бушует

*** Работает в квартире тишина – Читает сын рассказы Шукшина.

*** С разбитыми локтями и коленками Неповторимо детство никогда! От йода, подорожника, календулы, От времени зажило навсегда. На собственных весёлых именинах Вдруг ахнешь у беспечного стола: Ан молодость уже неповторима, А, кажется, была иль не была... С порога, как с высокого обрыва... Вчера лишь только стая пронеслась Тех чувств, и ветерок её порыва Ещё на лицах теплится у нас. Есть светлая особенность печали, Предчувствия растерянная дрожь, Когда уже полжизни за плечами, Но всё-таки ещё чего-то ждёшь.

РОДНАЯ КНИГА На Руси печали и тоски Книгу исчитали в лепестки.

Литературный меридиан

Поэзия

ДУША ДУШОЙ ОСТАТЬСЯ ХОЧЕТ

Николай ЗИНОВЬЕВ, г. Кореновск

НА ВОСКРЕСНОЙ СЛУЖБЕ (диптих) 1 Лик Спасителя. Лампада. Молча стану к алтарю. Бог Сам знает, что мне надо, А то я наговорю… 2 Дыханье чье-то на плече, Сегодня полон храм. И воск стекает по свече, Как слезы по щекам. С икон Спасителя глаза Глядят в мои, как наяву. В неделе эти два часа Я, может, только и живу.

***

«Душа хотела б быть звездой» Ф.И. Тютчев Над этой фразою мирской Враг человеческий хохочет, Он точно знает, между прочим: «Душа не хочет быть звездой, Душа не может стать звездой, Душа душой остаться хочет, И остаться неспроста, А в объятиях Христа.»

***

В голове неразбериха: Что-то сделалось с людьми: Все какого-то ждут лиха, Вместо света и любви.

ТРЕТИЙ ВАРИАНТ «Как дела?» или «Как дети?» И улыбка во весь рот. Предлагаю я вам третий Вариант забытый. Вот: Он заставит вас, поверьте, Поумерить жизни прыть, Коль при встрече говорить: «Не забыл ли ты о смерти?»

РАССКАЗ СТАРОГО РАЗВЕДЧИКА Я слышу каждый шаг врага Я вижу, где он силы копит. Все вижу я издалека Прожитых лет, - сказался опыт. Хочу раскрыть я вам секрет, Что для врагов секретов нет. Известны все аэродромы, Все типы лодок и ракет, Лишь на одно ответа нет, Одно постичь не могут: Кто мы? Лишь только хлопают глазами: Кто мы? А мы не знаем сами.

У кого мы под пятой? Кто на пьедестале? Были Русью мы Святой. Стали… тем, чем стали. И кровавится заря Не к добру, ребята. За расстрел семьи царя Тянется расплата.

***

Не суди, и будешь не судим. Потакай молчаньем всем порокам. Только вспомни, а за что пророкам Головы рубил могучий Рим?

Тучи низкие густые Подпирает лай собак. Скоро утро. Ветер стылый Хлещет веткой о косяк.

Хоронили поэта. Проститься С ним пришло все родное село. Высоко пролетавшая птица Уронила в могилу перо.

НА КАМЕНИСТОМ БЕРЕГУ

Не молчи, иди и обличай Всякую людскую непотребу, Власть, что нагло лжет, не исключай. Этим ты угоден будешь небу. Не поэт, кто воспевает тишь, И в упор не видит зла на свете. Знай, коль ты слукавишь иль смолчишь, «К небу возопиют камни эти».

*** Была Великая война, Потом Великая Победа, Потом великая вина, Моя вина пред дедом. Живу я с грузом той вины, Обязан жизнью деду, И мысли все одним полны: Как нам вернуть Победу, Верней, вернуть ее плоды, Украденные тихо Ворами, чьи ведут следы В сегодняшнее лихо.

*** Мои предки ходили босыми, Мои предки косили траву, Моих предков травили борзыми Не во сне, не в бреду – наяву. Измененья прошли небольшие, Хоть века пролетели, не год. Господа и свои, и чужие, По-иному вновь травят народ. А народ все глядит в полумглу На стоящие вилы в углу, До крови закусивши уста, Изумляя терпеньем Христа.

ЕЩЕ РАЗ О СЕБЕ Давно пишу стихи уже, Навек прикован к лире. И не душа темна, – душе Темно в подлунном мире.

Литературный меридиан

Поэзия

МНЕ ТЯЖЕЛО ДЫШАТЬ

Борис КУТЕНКОВ КУТЕНКОВ,, г. Москва

ПОЭЗИЯ Не пойдём в закрытый клуб, будем дома пить вино, – под ничейность робких губ, под нерусское кино. Цветочек алый, зверь лесной, под рок-баллады соловья, СD-шка с жизнью расписной, – скажи, что стоит смерть моя. На экране золотой полусвет, полупожар. Всё, что было не-тобой, – превратится в полый шар. Качнётся вбок, потом назад, наладит перебой в судьбе и плёнку отмотает над присутствием твоим-в-тебе. А прокрутишь наугад – время длится по-другому: мы идём сквозь город-сад молча, лиственно, знакомо. Тихий вечер без печали. Комната в дыму и пыли. Всё, что нам наобещали, – выполнили. Не забыли.

***

Не научившись жить по чьей-то мудрой воле, – лишь гибнуть по своей – и видеть наперёд, – заглянешь за окно: там вечный дворник Коля весь дивный этот мир метёт себе, метёт. Что снег ему, что зной, – в треухе непременном. Печаль пустых очей, как водится, светла. Сияй, сияй, дыра у правого колена, лети, моя листва, мети, его метла. Мети, мети за всех, кто умерли и живы. Вот – в клеточку листок, в линеечку – тетрадь. Такие, оп-ля-ля, гражданские мотивы,

такое вот, браток, уменье рифмовать. Вот – сонный мой диктант, примеры-уравненья, имён безличных ряд и скорый перегной; под уличный шансон, упорно, муравейно, движением одним равняй меня с землёй. Я так хочу, как все. Смирись, моя страница, пусть пёстрый на свету сгорает черновик. Когда б ты знала сор, из коего язвится язвительность моя, таблетка под язык, – ты глянула б не так на мой избыток бреда. Я отойду, а он останется мести, оплакивать, сгребать и складывать в пакеты; мне тяжело дышать, но я в пути, в пути. И рвутся из груди родные –оро, –оло. Закончен марафет, лишь алый льётся свет на всё, как быть могло, как будет скоро, скоро, чему названья нет и будущего нет. * * * Как провожают уходящих навсегда, – не как иных, не уходящих навсегда. Зима, ночной перрон, и зубы в два ряда о пластиковый чай. В замёрзшем горле вырастает человек, как снегу прежнему на смену – новый снег. И чтобы он сейчас не прыгнул из-под век – шути, болтай, крепчай.

Не надо слёзностей, заламываний рук. Как звуку прежнему на смену – новый звук, останется тебе – и-мэйл, контакт, фэйсбук. Дрожит фонарный круг. Как было много их – из сердца, с глаз долой, на кон поставивших болотистый покой, умеющих рывком покончить с маетой, и с прошлым, и с тобой. Так старше стал на человека – человек. Так веку новому – на смену прежний век. С уходом каждого – привычнее беда: так застывает лёд. Так провожают уходящих навсегда: лишь ты стоишь, пока уходят поезда. А кто-то «Не скучай» начертит на окне. И мимо проплывёт. __________________ Борис Кутенков родился и живёт в г. Москве. Окончил Литературный институт им. А.М. Горького в 2011 г. Как поэт публиковался в журналах «Юность», «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум-Арт», «Новая юность», в альманахах «Сетевая словесность», «Новая реальность» и др., как критик – в журналах «Знамя», «Интерпоэзия», «Литературная учёба», «Волга», газете «НГ-Ex libris», «Литературной газете», III томе антологии «Современная уральская поэзия» и мн.др. Стихи вошли в лонг-лист «Илья-премии» (2009), фестивалей «Эмигрантская лира» и «Русский стиль» (2010-2011), критика – в шорт-лист Волошинского конкурса (2011).

Литературный меридиан

Поэзия

ДОРОГА В ПРОШЛОЕ

Иван ШЕПЕТА, г. Владивосток

*** Прохладно, солнечно и сухо. Над плавной медленной рекой ракита скрючилась старухой и воду меряет клюкой. А за рекой, в страну Бохая, по неухоженным полям – дорога в прошлое плохая переломилась пополам. И мы не знаем, что и как там, пытаясь брод найти в реке, не доверяя древним картам и тёмным лицам удэге.

*** Метёт позёмка вдоль столбов фонарных. Лицо своё упрятав в воротник, среди людей хронически непарных я жить привык. Мы все, увы, единственные в мире, под этим небом, этой пустотой, и дважды два, возможно, не четыре в системе той. Но мы с тобой по правилам играем в беспамятстве и снов, и дел дневных, и ад квартирный называем раем для нас двоих.

*** Вверх по распадку неба свод – белёс, и сучья – ноты, что без должной цели

торчат в стволах невидимых берёз, а чуть пониже – притаились ели. И тихо так, что слышен каждый звук: лай из посёлка – подневольный, тощий, и с неба – вздох, и дятла – дробный стук, и ключ – журчащий под метровой толщей. Похожим став на этот лес – седым, где в полдень снег на чёрных веках тает, я человеком стал – немолодым, и мне – не нот, а пауз не хватает.

*** Что за ночь наступает – кромешная! В чёрной дымке летучей – луна, И лишь речка безмолвная снежная В расступившемся лесе видна. Спи, мой разум, собою измученный! Всё, что ты ни надумаешь, – ложь. Всё, что есть за речною излучиной, Ты узнаешь, когда повернёшь. И как бы страсть ни наполнила Берега твоих новых идей, Речкой снежною будет, безмолвною, Продолжение речи твоей!

*** Мы уже не единый народ, нас делили и тайно, и подло, в нас в едином порыве встаёт лишь футбольных болельщиков кодла.

***

Е.Д. В подъезде дома лестничная клеть всю ночь одна мерцала в тусклом свете, и я готов был ночью умереть, но ты моей не допускала смерти. Тьма неохотно размыкала круг, согрелись солнцем каменные плиты. Мне стало легче, и я понял вдруг, что мы с тобой уже не будем квиты! И, понимая, головой поник в раскаянье неискупимом мужнем, что я теперь не столько твой должник, как раб того, что совершил в минувшем.

ПЕНСИОНЕРЫ Скакать бочком с горы – привычка, почти что детская... Жена при мне, как серенькая птичка при воробье оживлена. О эта осень! Ягод спелость последняя – горчит уже, чтоб напоследок слаще пелось о том, что вызрело в душе! Пусть дни по-будничному серы, мне смехом вышибло слезу: ведь скачут вниз пенсионеры к больнице, что стоит внизу!

*** Когда от выстрелов толпой бегут по внутреннему зову, поэта слово – звук пустой, хоть сто нолей пишите к слову!

Литературный меридиан

Поэзия

ПО КОЛЬЦАМ БЕССМЫСЛЕННЫХ УЛИЦ МАНИФЕСТ ЧУДАКА Да, я – чудак, я верю в чудо. Я небо пробую на вкус. Луну я положу на блюдо И стану резать, как арбуз! Я в этой жизни не скучаю. Противна спесь любых программ. Из чашки пью я вместо чая премудрость с болью пополам. Я покупаю свежий воздух, Когда смотрю на луч в окне. За воротник упали звезды И зло щекочут спину мне! Я заманю в окошко вечность, Под звездным душем постою, И не отдам мою беспечность За право вечно жить в раю! Нет, мне не скучно быть крылатым. В сто раз скучнее смертным быть. Я – ангел с крыльями из ваты В театре кукольном Судьбы!

ПРИРУЧЕНИЕ ЛЮБВИ Я сердце, как птенца, приворожил, Сесть на ладонь ко мне его заставил, Чтоб пело сердце, полно свежих сил, на радость нам, не зная жизни правил. Любимой сердце, как простой птенец, Приручено, покорно и смиренно, А я… я плачу, как старик –скупец, Вновь вспоминая то, что незабвенно:

Свободу сердца, синеву, полет, Простор небес, где пролетали птицы, Рождая песни ночи напролет, Чтоб утром вдалеке от взоров скрыться…

Устало сердце петь изо всех сил, И я к нему склоняюсь ближе, ближе… Я сердце, как птенца, приворожил. Ладонь раскрыл. Лети, птенец! Лети же!..

РЕКВИЕМ ПО ДВУХТЫСЯЧНЫМ (памяти Бориса Рыжего) С тоскою я гляжу на наше поколенье… М.Ю. Лермонтов Хочу я отпеть поколенье Людей, не имевших судьбы, Еще не ушедших со сцены, Но мертвых душой – от борьбы. Отцы мы, и дети, и братья, Мы рушим, мы строим, творим… Но смерть нам раскрыла объятья, И голову сжал тесный нимб. По кольцам бессмысленных улиц Устал я кружить без конца… Дорога по кругу сомкнулась Петлею на шее певца. Для вас, утомленных собою, Не солнцем, а нашей землей, Погибших без смерти, без боя, В гробу не обретших покой, Для вас, не нашедших могилы, Не преданных вовсе огню (Кому и земли не хватило, Тех в сердце я похороню), Для всех, кто устал от начала, Кому, позабыв страх и зло, Грядущее в дверь постучало, Ошиблось, навеки ушло, Для нас, нищих плотью и духом, Погибших в столетье глухом, Да будет поэзия пухом, Да будет земля нам стихом!

Андрей КОЗЫРЕВ, КОЗЫРЕВ, г. Омск

*** Не плачь, родная, и не хмурь лица. Мы слишком часто тщетно хмурим лица. На пальцах, словно бабочки пыльца, Любовь закатным солнцем золотится – А бабочка мертва… Но дрожь крыла Еще живет, и мы за все в ответе. Любовь у нас была. Была. Ушла… А нас с тобою не было на свете.

ЦИКЛ ХОККУ *** Сердце разбилось, Как старая чашка. Это к счастью! *** Смятый бумажный цветок. Мох на расколотом пне… Ряд завершит седина. *** Куст сирени, Зачем ты цветешь в глуши? Тебя никто не видит… *** Весна ушла, Не спросив разрешенья Ни у кого… *** Я Солнце прибил бы гвоздями к вечернему небу – закат, не кончайся! *** Ночь зимняя в поле. Скукожился месяц на небе– дружок, ты продрог?

Литературный меридиан

Поэзия

НЕСКОЛЬКО ЛЁГКИХ ШАГОВ

Николай ПОЛОТНЯНКО ПОЛОТНЯНКО,, г. Ульяновск

САКТИРОВАННЫЙ Он в дом вошёл и у порога встал. Спросил: «Где брат?» – Уж год, как схоронили… Она стирала, руки были в мыле. Отёрла их. – Ты, знаешь, опоздал. – Я долго ехал. – Все пятнадцать лет? – Да, все пятнадцать. Год был на расстреле… Он был острижен наголо, скелет, В нём бронхи разрывались и свистели. – Где ребятня? – Да вон вповалку спят – Наташка, Иннокентий и Серёга. Он снял с себя застиранный бушлат, И сапоги оставил у порога. Прошёл на кухню, чуткий, словно зверь, Сел у стола, весь в шрамах и наколках, Она спросила: «Ты куда теперь?» – Не знаю сам, но к вам я ненадолго. Глаза закрыл. Ах, вот он, отчий дом, Что снился столько лет ему на нарах. Всё та ж рябина плещет за окном, Но нет звезды ребяческой в Стожарах. Бумажная иконка в уголке. На вышивке две синие голубки. И до сих пор видны на косяке Все до единой, как он рос, зарубки. Она дала ему тарелку щей И налила стакан шипучей бражки. Он плохо ел. Вздыхал и кашлял тяжко, С какой-то думой тёмною своей. – Ну, я пошёл? – Куда? – На сеновал.

Я не жилец. Посуду вымой чище. Прости… Живи. Я от себя устал, И отдыхом мне кажется кладбище. Сухое сено пахло чабрецом, Зацветшим лугом, черноземной пылью. Он тяжко рухнул на него лицом, И руки размахнул подобно крыльям. В пустую бочку капала вода. В хлеву корова сонная жевала. И робкая далёкая звезда Подглядывала в щёлку сеновала.

*** Пой, милая! Вернись из прежних дней В меня напевом, чистым и негромким. Вновь зимний вечер Заревою кромкой Грусть всколыхнул со дна души моей. Со мною ты, И я не одинок, Пока твой голос слышу родниковый, Я жизнь свою переживаю снова, Свою судьбу читаю между строк. Там сказано, что счастье не родня Тем, кто себя сжигает ради воли. И жребий мой – Как ветер в чистом поле, И радостный покой не для меня. Поэзия! Ты, милая, лишь ты Владеешь мной навечно, без измены, С улыбкой сносишь предрассудков стены, Условностей растапливаешь льды.

Бери меня, Владей мной без остатка, Швыряй к ногам и мины, и цветы, Чтоб я почувствовал И горестно, и сладко За гранью жизни бездну высоты.

*** Сыплет листвою осинник. Жёстче туманная муть. Вот и прошёл я, Россия, Вместе с тобою свой путь. Ведал ли, жизнь начиная, Чем заплачу за любовь? Мне остаётся до края Несколько лёгких шагов. На берегу золотые Плещутся листья дубка. Крылья бы мне молодые – Вот она, Волга – река!

*** Я забыл, что есть счастье на свете, И мечтами давно не живу. С каждым днём всё отчаянней ветер Обдирает с деревьев листву. И летит обжигающий холод. И преград никаких ему нет. С каждым часом всё глубже мой город Погружается в сумрак и бред. Все деревья задуты, как свечи. Лист последний на ветке горит. Как душа обнаженно трепещет Перед тем, что узнать предстоит! Что-то есть за обрывом порога – Темнота или ясная высь? С каждым мигом мелеет протока, По которой несёт меня жизнь.

Литературный меридиан

Поэзия

УЧАЩЁННЫЙ РИТМ

Александр ЕГОРОВ, г. Владивосток

* * * Посиделок глубокие смыслы, побратимов высокий галдёж, дым табачный висит коромыслом, а о чём разговор, не поймёшь, промываем мозги Галилео и Нерону выносим вердикт, кто-то в спешке уходит налево, нагуляв основной аппетит, мысль порхает о Цезаре, Бруте – в подцензурный вливаясь петит – чуть взлетев, оседает на прутья, понимая, что не улетит, зависает дымок сигаретный, вперемежку с дыханьем весны хвост селедки, картошка с котлетой в ореоле идей прописных.

СЦИЛЛА И ХАРИБДА

На дне лежат останки ржавых кораблей, шпангоуты скрипят и догнивают днища, не ведая стыда, когорты рыбарей давно себе не добывают пищи,

если сила есть – ума не надо, – говорила, затаив обиду, верный страж у подворотни ада, старой дружбе верная Харибда,

добром не вспоминают о гнилых дровах, об угле каменном, насквозь промёрзших глыбах, не спорят только о Курильских островах, считая их за пойманную рыбу,

слушала её товарка Сцилла, от навета в гневе цепенея, что её подруга говорила, оказавшись в путах Гименея, пропустив счастливца-Одиссея сквозь непроходимые ворота, возражать, по существу не смея, что её вдруг осуждает кто-то прежнего меж ними нет усердья, чёрной кошки тень лежит косая… сила есть, но есть и милосердье и живёт оно, людей спасая.

на позолоченный, как серп, кривой крючок, с которого уже до смерти не сорваться, сиди себе, мычи, счастливый дурачок, зачем тебе комолому бодаться?

РАЛЛИ

восходят к небесам любви земные токи, во всей своей красе, являя чудеса, карминная заря сияет на Востоке, благословляя горы, реки и леса,

Не ведая, куда стремительно течёт вода, счастливые часов не наблюдают, их лица ветер крупным наждаком сечёт, шагреневая кожа усыхает.

Идёт к нам, не спеша, февраль неугомонный, не за горою март, но ближе всех январь, чего-то ждёт душа в тисках ночного гона, мы ожидаем фарт, приходит – пастораль.

всех гадов в чреве нор, пернатых в тёплых гнёздах, личинок под корой, улиток на листве, кто, радуясь, живёт под этим небом звёздным, кто в янтаре застыл и кто увяз в дресве,

Кто крепкий пьёт чифир, кто жидкие чаи, кто бродит по Светланской, Алеутской, здесь хаживал казак сибирский, Ачаир, чтоб навсегда Босфор запомнить Русский.

И оттого вся жизнь сдвигается по фазе, вновь на дворе мороз, сосульки на носу, всё будет зашибись – не придирайтесь к фразе – хоть непомерный воз, но всё-таки везу.

в чьём сердце бьётся жизнь при песне соловьиной и учащённый ритм пульсирует в груди, кто замедляет шаг на тропах муравьиных с молитвой на устах: смотри, не навреди.

Чтоб больше никогда его не посмотреть, ни сердцем ощутить, ни глазом не увидеть и, Воркуту пройдя, в Сибири умереть, не смея словом родину обидеть.

Телега впереди, какое тут уж ралли, издревле повелось, не выбраться из пут, твердим: не навреди, вращаясь по спирали, сломалась наша ось, в призёрах – тот же плут.

* * *

Литературный меридиан

Проза

КАК ЖЕ МИР НАМ ВОПЛОТИТЬ?

Николай ТРЕГУБОВ, г. Омск

КРУГОВОРОТ

БАЛЛАДА О РЕВНОСТИ

Когда поплохела планета моя, Осколки стремительно тонут под воду, Тогда своё солнце, я слёз не тая, Впрягаю в библейский ковчег, не в подводу.

Размалина жисть от молитвы красна, А калины кисть у калитки рясна. У Марины в горнице – гордый уют, У Марины горлинки в горле поют. У Марины грудь, ой под кофтой кругла. У Марины грусть, чай под Охтой росла. Помашу веслом: – Беспокойство о ком? Всполошится дом и начнётся содом, И проснётся вдруг суматошно стрельба. Усмехнётся друг: – Хоть и тошно, судьба. У Марины – пост! – повторяет, смеясь. У Марины – гость, астраханский мил – князь. Опускает взгляд, глаза – яхонты. Сапоги блестят, вышел – махонький: Подвели харчи астраханские. Тюк парчи несут слуги ханские, Сундуки несут – медью кованы И персуны золотом рисованы. Осетров несут да пуда три причём… Упаду сейчас, подопри плечом; За ларцом ларец, в них жемчуга белы… Ох, отец – творец, а кулаки целы, Мой кинжал остёр – ядом леченный, Возведу костёр взглядом бешенным… «Не на небе живу, на земле во мгле» – Астраханский князь на лугу в золе… У Марины грусть: не отыщешь угла, У Марины грудь, ой, под кофтой кругла. А калины кисть у калитки рясна. Размалина жисть от молитвы красна.

Гора Арарат устояла опять. Ковчег, словно щепку, швырнуло на берег, И здесь обозрел я и речку Оять, А может, узрел знаменитейший Терек? Зачем говорить, как огонь добывал? Достал и меня исторический холод. Последнюю тварь, яко зверь добивал, И мамонт сгодился, унял страшный голод. Затем отучился столетья считать, Оружие делать из камня и стали. Потом разучился писать и читать – Бумажные книги ненужными стали. Те книги порой терпеливо сжигал: Они согревали и душу, и тело, И не было рядом путан и жигал – Во мне умирает великий Отелло. И так и прожил бы один среди скал, Но скучно: ведь парами гнездятся вьюги. Я долго подругу себе высекал, Негодные рёбра крыли округу… Потом подросли и мои сыновья, И первые ссоры, и новые войны. Подумал – пора начинать жизнь сновья: Землицы сыны, ну никак не достойны… Когда поплохела планета моя, Осколки стремительно тонут под воду, Тогда своё солнце, я слёз не тая, Впрягаю в библейский ковчег, не в подводу.

* * * Засыпал песок золотой всклень мои города И злобно так бьётся и в мой воспалённый висок. Земля защищает себя не всегда, иногда. Помедлил я что-то, всего ничего, на часок… Скатилось и солнца квадратное колесо. Куда бы поехать? Везде ведь – сплошные пески. Нечаянно может в другую эпоху попал? Печально: хотя бы не сдохнуть от дикой тоски. Я, может, заснул и столетья, как в сказке, проспал? И неба опал завивает седые виски: Куда не посмотришь – пески и пески, и пески…

* * * Сколь терпения у времени? Память камня и воды. – Ты какого рода, племени? Из какой такой беды? Полусумеречное средство Посреди России всей, Внуков нищенское детство Да охранник Моисей… И чем далее, тем хуже: Жизнь не стоит ни гроша, А Россия – уже, уже, Как стремнина Иртыша. Ничего тут не поделать, Не поможет ряд плотин, Если ручку не поделят, Как же мир нам воплотить?

Литературный меридиан

Проза

КАРДИОХИРУРГИЯ Рассказ

Живёшь на свете белом и не перестаёшь удивляться жизненному укладу, поступкам и характерам людей, с которыми по воле случая приходиться сталкиваться. По уровню образованности, воспитанности все мы, конечно, разные. Но ведь люди должны быть наделены способностью сопереживать, сочувствовать, поддерживать добрым словом или советом, вселять надежду в лучшее. И как часто сталкиваешься с равнодушием, обжигаешься о несправедливость. В декабре прошлого года родилась моя внучка Ксения. Я пристально наблюдала за её развитием: первые гули, первое слово, первый зуб. Ласково называла ребёнка Усиком. В пять месяцев девочка стала проявлять активность: упираясь лбом в постель, таранила препятствия, возникающие на пути, ноги и руки находились в постоянном движении. Усик морщила носик, при этом у неё сужались глаза, вытягивались губы, и рождалась милая, добрая, открытая улыбка маленького человечка, говорящая: – Люди, я люблю вас! Я люблю этот мир! Я счастлива, что вижу белый свет: маму, папу, кота Гошаню… Но наша радость омрачена была известием о врождённом пороке сердца у ребёнка. Дали направление в областную клинику на Березовой. Ксения, нарядная, с хитроватой улыбкой и милым прищуром голубых глаз, разглядывала больных, сидящих у кабинетов, и повизгивала тоненьким голоском. После получасового ожидания вызова мы, наконец-то, входим, полные надежд на квалифицированную помощь. Я строгим учительским голосом отрапортовала: – Кипреева Ксения Анатольевна, восемь месяцев. Доктор, приятный молодой человек лет двадцати пяти, слегка подёрнул плечами от неожиданности и попытался втиснуться в мягкую спинку кресла, на котором сидел. Затем поднял на «нестандартных» посетителей умные карие глаза и несколько секунд внимательно изучал нас, не догадавшись предложить молодой маме присесть. Она так и простояла, как часовой. Доктор, взяв в руки наше направление, вяло прочитал заключение, бросил взгляд в сторону распахнутого окна с видом на пышно зеленеющую рощу и о чём-то надолго задумался. Усику надоело однообразие, она ловко подобралась к столу, хватаясь за мою одежду. В одно мгновенье бумажки, лежавшие в рабочем беспорядке, оказались в её маленьких ручонках. Раздался визг восторга и радости, слюни брызнули в разные стороны, а свободная рука взлетела вверх, указывая на симпатичного дядю, слегка задремавшего на рабочем месте. От такого резкого визга врач вздрогнул, грустно посмотрел на нас, подумал и задал, наконец, вопрос:

Наталья ЛИСИНА, г. Омск

– Когда вы обнаружили у ребёнка заболевание? – Доктор родильного дома № 2 на второй день после рождения услышал шум в сердце Ксении и сразу забил тревогу. – Как ведёт себя ребёнок: много спит, вялый, плохой аппетит? Есть какие-либо отклонения в поведении? – Доктор, мы никаких отклонений в поведении девочки не замечаем. Ребёнок слишком подвижен, бегает в ходунках, самостоятельно ходит вдоль дивана, играет в «Ладушки», жизнерадостный. – Ой, бабушка, давайте без эмоций… Вы меня сбиваете с толку. Говорите тише, отвечайте только на мои вопросы. Вы ворвались как вихрь, как буря и требуете от меня всего и сразу… Молодой доктор вновь нервно подернул плечами, засмущался, сконфузился: – Не обижайтесь… Но вы так напористы… Слишком большой выдаёте поток информации. Трудно переварить… Наступила пауза. Консультант собирался с мыслями. Наконец продолжил: – Она когда водичку из соски пьет, не захлёбывается? – Ксения никогда не сосала соску. – А когда принимает пищу, не давится? – Прикорм производим из ложечки. Ребёнок не давится. – Задыхается? Бывает ли одышка? – Ребёнок суперактивен. Не сидит на месте. Хорошо ползает. Быстро самостоятельно садится и опять встаёт на ноги. При ходьбе придерживаем её за одну руку… – Вот опять вы своими эмоциями и потоками информации загрузили меня… Помолчал. – Ну, не обижайтесь… – Я могу и помолчать. Тогда говорите Вы, расскажите мне, наконец, что за заболевание у моей любимой внучки, ведь это в данный момент волнует меня больше всего на свете. Ксюха в это время, улыбаясь во весь рот, глядела влюблёнными глазами на красивого молодого дядю в белоснежном халате, хлопала пухленькой ручонкой по столу, требуя веского слова будущего светила науки. Кардиохирург перевёл взгляд на компьютер, стал нажимать разные кнопки. Строчки прыгали, играя друг с другом в догонялки. Воцарилась тишина. Оторвавшись от компьютера, доктор вдруг вспомнил: – Давайте-ка я вас послушаю. Подчинились. Процедура длилась минуту или менее. – Не сердитесь, – тихо произнёс консультант. Затем посмотрел кардиограмму. Всё молча. Встал, отодвинул

Проза кресло подальше от нас к окну и сделал заключение: – Будете наблюдаться у высококвалифицированного кардиохирурга. Прививки ставить не противопоказано. А как всё будет дальше у вас проходить – это я предсказать не могу. Может, так и до ста лет проживёте. – Доктор! Так наша болезнь излечивается современной медициной? – Вы ещё хотите загрузить меня?! Приёма ждут другие больные…

СХВАТКА НА ВЫЖИВАНИЕ

(из воспоминаний Надежды Киселевой)

Схватка на выживание… Наверное, каждому в жизни приходилось пройти через нее. Только ситуации были разные. А цель одна – выйти победителем. В разгар схватки мы не рассуждаем ни о чем, не анализируем действия. Внутреннее напряжение становится похожим на струну, готовую в любой момент лопнуть. И когда моральные и физические силы истощены, тогда становится все равно. Разум отказывается быть союзником. Только то, что находится внутри нас, природное, заложенное кем-то свыше, не сдается, не дает сбоя до конца, до финала. И не суть важно: человек это или зверь. Деревня Быстрое. Лето тысяча девятьсот тридцать пятого года. За огородами раскинулись старые пашни. Днем млели от зноя деревья и травы, резвились лишь веселые бабочки и легкокрылые стрекозы. В полдень замерло все – наступил период покоя. Расслабились на время от суетных дел люди, задремала природа. Внезапно окрестности разорвал страшный звук. Рев и рык, слившиеся в одно целое. Небо прижалось к земле, задрожал горячий воздух. Озноб пробежал по телу людей. Слух резанул непривычный звук: боли, горя, отчаяния. Доносился он с ложбины, с хуторских заброшенных пастбищ, на которых пасли деревенских коров. На стадо средь бела дня напала медведица. Она хватила когтистой лапой за спину одну корову, перебила ей крестец. У коровы отнялись задние ноги, и она, осев на кочки, заревела от нестерпимой боли. Рев постепенно перешел в рык. В один миг стадо стало сбиваться в кучу. Животные, почуяв запах крови, стали рычать и бодаться. Глаза обезумели, стали наливаться кровью. Уши навострились, шерсть поднялась. Они готовы были затоптать друг друга, забодать мощными рогами. Не животные, а убийцы. Медведица, бросив пострадавшую корову, схватила за вымя другую, резким движением вырвав все, что могла захватить лапами. Двулетний бык успел подцепить обидчицу острым рогом, отчего зверь пришел в еще большую ярость. Хищница разинула пасть, в которой блеснули огромные белые клыки, окропленные алыми каплями крови. Ноздри раздувались, и вместе с воздухом казалось втягивала в себя царица тайги силу богатых разнотравьем лугов. Под копытами обезумевших животных хлюпала темная жижа, летели в разные стороны куски грязи. Смешалось все: коровы, кочки, небо и земля. А в центре побоища, разрезая воздух грозным победным рыком, билась не на жизнь, а насмерть огромная бурая медведица, мокрая, с

Литературный меридиан Наш высококвалифицированный доктор направился к двери, распахнул её перед нами: – До свидания! – Только не с вами, – чуть не вырвалось у меня. В коридоре я крепко-крепко прижала к груди самого лучшего на свете человека, улыбнулась ей сквозь слёзы, а у самой было такое чувство, будто мне плюнули в душу. Впустую было потрачено три часа жизни…

всклокоченной шерстью, раненая, но не сдавшаяся. И коровы, подчиняясь ее властному рыку, отступили. Пастух, насмерть перепуганный происходящим, только теперь опомнился и закричал: – Люди, помогите! Медведица коров дерет! В деревне во время схватки дребезжали стекла в избах. На место происшествия бросились деревенские мужики, находившиеся дома: дядька Кисель с топором, Клюев с ружьем, Шалягинов с вилами... Всего человек семь. Женщины и ребятишки тоже побежали к обрыву горы, ближе подходить не решались. Мужики палками разгоняли коров, подбираясь ближе, ближе к медведице. Шалягинов ткнул ее в бок вилами. Резко повернувшись, она напала на дядьку Киселя, который успел затолкнуть в оскаленную пасть топорище вместе с рукой. Зверь отчаянно жевал мясо человека вместе с деревом, но кость не повредил. На помощь вовремя пришел Клюев. Изловчившись, выстрелил в ухо медведице, но она успела ободрать ему плечо. Хищница медленно стала оседать вниз, сразу обмякла, затихла, сомлела… И только в застывших глазах царицы тайги продолжал гореть победный огонь, огонь огромной жажды жизни. Людям было этого не понять. Не каждый способен прочесть в стекленеющих глазах отходящего в мир иной чреду заветных желаний. И только после, немного опомнившись и успокоившись, люди заметили на одиноких сиротливых березах, растущих неподалеку, двух маленьких медвежат. Беззащитные и напуганные, они инстинктивно взобрались на деревья и, притаившись сидели там. Ночь напролет медвежата орали, как дети. Сердца быстрянских жителей заходились от жалости. Утром собрались мужики, запрягли коней и поехали туда, где вчера разыгралась страшная трагедия. А в час пополудни привезли пострадавших коров, освежевали, мясо продали сельчанам. С медведицы сняли шкуру, разложили на поляне напротив сельсовета. Сбросили с телеги и тела двух малышей, маленьких медвежат. Они были такие толстенькие, пушистенькие… Словно живые… В них пришлось стрелять, как и в их мать. С берез их не достанешь, никому они не нужны. Зоопарков тогда в глухих сибирских деревнях не было и в помине. Без матери им не выжить, пропали бы, сдохли. Схватка на выживание… Наверное, каждому в жизни приходилось пройти через это. Только ситуации были разные. Мы, люди, существа разумные. А потому должны уметь любить и прощать. Прощать оступившихся, запутавшихся, разочаровавшихся. А самому, оказавшись у последней черты остановиться, задуматься, задать вопрос: «А имею ли право?» И поступить по велению сердца и совести.

Литературный меридиан

ВОЗМЕЗДИЕ Рассказ

Мотор «Ямахи» как-то утробно прочакал и над водной гладью залива воцарилась тишина, нарушаемая лишь редкими криками чаек. Катер еще некоторое время шел по инерции, пока на сидящих в нем Андрея Носкова с сыном Сашей не навалилась тень огромной, почти отвесной скалы. Оба поняли, что прибыли в намеченное для рыбалки место. Туман все еще клубился, затрудняя видимость, но уже начал подниматься над водой, обнажая причудливый морской пейзаж. Погода для середины мая была самой что ни на есть рыбацкой: полный штиль, легкая зыбь и невероятная теплынь. Пока отец возился с постановкой якоря, – тот у него был легкий, но фирменный, адмиралтейского типа, кованный, зацепистый, – сын сноровисто собрал спиннинг, насадил на крючки нарезанного лапшой свежего кальмара и забросил снасть подальше от катера. Поначалу из-за дрейфа грузило не доставало дна, но когда якорь, наконец-то, сработал, Саша сразу ощутил сильный рывок. Сделав подсечку, он тут же отбросил спиннинг и начал вытягивать добычу вручную, перебирая леску руками. На глубине что-то лениво и тяжело дергалось. Андрей любовался рыбацким азартом сына. Сам-то он к фанатам рыбной ловли себя не относил и мотался по здешним бухтам ради ребенка, а выходы в море непременно сочетал с любимым делом – дайвингом. – Пап, глянь, какое чудище! – нагнувшись над бортом, позвал Саша. Андрей прильнул к лееру: так и есть, на леске висел бычара с разинутой пастью и жуткими наростами на голове. Крючки безнадежно сгинули в его ненасытной утробе. «Бычков, сынок, не берем!» – сказал Андрей и полоснул по леске ножом. Морской монстр, почуяв свободу, развернулся и, как бы нехотя, завилял хвостом на глубину. Перевязали и вновь закинули снасть. Еще одна поклевка и еще один бычок. – Придется, сын мой, менять дислокацию. Запомни: если донимают бычки, значит здесь рыбы нет! – сказал Андрей и решительно потянул за шнур якоря. Но не тут-то было. Как мужик не пыхтел, якорь не отдавался. «Сашок, – обратился отец к сыну, – ты посиди тут, а я нырну, отцеплю якорь, хорошо?» – и полез за водолазным снаряжением. Минут через десять он уже качался на водной глади. Продул уши, стравил через плечевой клапан воздух и, прощально шлепнув ластами, растворился в изумрудной глубине. В подводную стихию Андрей влюбился еще когда служил срочную на субмарине. Океан представлялся ему каким-то невообразимо огромным живым существом, населенным неисчислимым и разнообразным множеством обитателей, начиная с микроскопических рачков и кончая гигантскими животными. Всякий раз уходя на глуби-

Проза

Геннадий ПЕТЕЛИН, пгт Ярославский

ну, он чувствовал себя, как рыба в воде, и не уставал восхищаться неистощимой изобретательностью природы. Первое знакомство Андрея с подводным миром, правда, вышло экстремальным. Шли как-то в патрульном режиме под перископом чуть южнее Сахалина... Вдруг, по внутренней радиосвязи голос командира: «Стоп машина! Аврал!». Собрали аварийную команду, куда по штатному расписанию входил и Андрей Носков, поставили задачу: устранить намотку на винтах, всплываем! Ныряли с корпуса подлодки поочередно без всякого водолазного снаряжения, намазавшись топленым свиным салом, кромсали ножами спекшиеся рыбацкие сети, пока хватало сил сдерживать дыхание. Мерзли и задыхались, но винты все-таки освободили. Всем объявили благодарность, но четверым купание в холодном океане закончилось лазаретом. Якорный шнур, который Андрей при погружении использовал, как ходовой конец, привел его к странному предмету, возвышавшемуся над водорослями. Вокруг него роилась туча щетинковых морских червей, здесь же шныряли разнокалиберные ротаны и прочая рыбья мелочевка. Разогнав светом фонаря всю эту живность, водолаз просто онемел: прямо перед ним лениво покачивался сетчатый мешок с грудой обглоданных человеческих костей. Судя по размеру просматривающегося через сеть черепа, это был ребенок. «Не ты ли, сердечный, пропал из поселка Островной?» – от такой догадки Андрей разом вспотел. Пока он раздумывал, что же делать с этой жуткой находкой, наверху пророкотал и затих шум лодочного мотора, а якорный конец трижды нервно дернулся. Водолаз поддул гидрокостюм и следуя за пузырями воздуха, чтобы не закессонить, поднялся на поверхность. Первое, что он здесь увидел, была слегка приставшая к его белоснежному катеру обшарпанная «казанка», в которой во весь рост стоял человек в кителе и шкиперской фуражке и о чем-то разговаривал с сыном. Ребенок выглядел явно испуганным. – Эй, мужик, тебе чего надо? – грубо спросил Андрей, задрав маску на лоб, и двинулся к катеру. Шкипер резко обернулся на окрик и картинно всплеснул руками: – Андрюха, ты что ли? Вот уж не чаял встретиться. А я шел мимо, смотрю – ребенок один на катере. Думаю, может, случилось что, может, помочь надо. – Все в порядке! Обойдемся без помощи! – не очень дружелюбно ответил Андрей. Он тоже узнал своего сослуживца, но радости от встречи не испытал. Пока подымался на катер, перебрал в в памяти все, что было связано с этим неприятным типом. Звали его Георгием Портянкиным, обычно просто Жорой. А за глаза – наградили такой кличкой, что и врагу не пожелаешь, – «скун-

Проза сом». Нет, не за «ароматную» фамилию, конечно, а за то, что когда потел, от него исходил какой-то острый смердящий запах. Он давил его одеколоном, но от этого смесь «ароматов» становилась еще более невыносимой. Жора все набивался в друзья Андрею: то приватно совал ему какие-то фотки в стиле «ню», то предлагал перекинуться в картишки, поигрывая колодой с голыми девками, а то и вовсе затевал разговор «про это». Матросу Носкову эти поползновения были не по нутру и он посылал Портянкина куда подальше. Но однажды ночью, когда Андрей отдыхал после вахты, он вдруг проснулся от ощущения, что чьи-то руки шарятся в его трусах. Ткнув кулаком наугад в темноту, он услышал грохот падающего тела. Включил плафон у изголовья: с палубы, зажимая ладонью левый глаз, поднимался Портянкин. – Чего дерешься? – А что ты лезешь, куда не надо? – Да, я ж хотел... понимаешь? Нравишься ты мне. – Я тебе девка что ли, чтобы нравиться? – Нет! Ну, а хочешь, я побуду девкой? – Это как? – Как, как? В зад!.. – Так ты гомик? – наконец-то врубился Андрей. Вот что, друг ситцевый, канай отсюда, если еще раз сунешься, я надеру тебе задницу, только красным перцем. С тех пор никаких отношений с Портянкиным до конца службы Андрей не имел, а при встрече с ним в отсеках подлодки в упор не замечал. Правда, много позже, когда в экипаж пришло пополнение, «сексуально озабоченный» сослуживец, похоже, все-таки «задружил» с одним из салаг. После дембеля лет пятнадцать прошло уж и, если бы еще столько же времени Андрей не видел Портянкина, печалиться не стал бы. А тут на тебе! – Ну, как житуха, Андрюха? – в рифму по-свойски спросил неожиданный и, главное, нежеланный гость. Ему явно хотелось продолжить разговор. – Нормально, живу, как могу. – Кем работаешь? – Водолазом в плавстройотряде. – Как семья? – Как положено. – А я вот до сих пор холостякую. С бабами у меня както не заладилось. Зато работа не пыльная – вожу начальство по островам на пикники. И сыт, и пьян, и нос в табаке. Свобода. Не работа, а сплошной отдых. «А что ты тут промышляешь, если не секрет?» – в голосе бывшего сослуживца проскользнула тревожная нотка. – Да, вот нырнул, поискать гребешка или трепанга, но здесь даже мидия не водится. Ладно, бывай, нам надо сниматься! – Ну, будь! А катер у тебя – мечта нанайца, и сын – симпатяга. Будь осторожен, где-то тут маньяк охотится за детворой, слыхал? – Пусть только сунется. Дождавшись, когда Портянкин завел свою обшарпанную «казанку» и скрылся за ближайшим мыском, Андрей наконец-то обратил свой взор на сына. – О чем говорил с тобой этот дядька? – Да, спрашивал, что я тут один делаю. Я ему говорю, рыбачу с папой, но что-то ничего не ловится. – А где твой

Литературный меридиан папа? – Под водой, отвечаю, он водолаз, сейчас выплывет. И дернул за веревку три раза, как ты мне наказывал. А потом он начал хвалиться, что знает кучу клевых мест, предлагал смотаться туда, но я отказался. И тут вынырнул ты. – Молодец, сынок! – Андрей поощрительно хлопнул сына по плечу. Этот дяденька плохой, но раз ты со мной, ничего не бойся. Я сейчас еще разок нырну и мы пойдем домой. – А как же рыба-л-к-а-а? – разочарованно растянул Саша. – Сегодня не наш день. Все лето впереди, нарыбачимся еще, я тебе обещаю! Андрей уже решил для себя, что делать дальше. Он достал из бортового рундука под лежаком аварийный буй, отвязал грузило и снова плюхнулся за борт. Тем же способом спустился на дно, привязал к концу, торчащему из-под сетки буйковый шнур и отпустил оранжевый поплавок. Тот, вихляя, ушел на поверхность. Теперь можно было высвобождать якорь. Как выяснилось, своим рогом он угодил в проушину одной из двух привязанных к сети судовых баластин. Андрей легко выудил якорь из плена и воткнул в открытый грунт. И тут в свете фонаря что-то блеснуло. Этим «что-то» оказалась обыкновенная флотская пуговица с якорным тиснением. «Как она могла сюда попасть?» – задал себе вопрос Андрей и стал рассуждать: а что, если при попытке сбросить труп с балластом за борт, пуговка зацепилась за сетку и оторвалась от рукава кителя? Стоп! Китель! А не наш ли «педрило» тут «орудует»? Носков вспомнил, как сверкали на кителе шкипера Портянкина пуговицы, надраенные по старой флотской привычке. И от этой мысли ему стало не по себе... Спустя два дня на траверзе Скалистого мыса бросил якорь синеполосый милицейский катер. На его борту шли приготовления к погружению. Андрей точно вывел судно на свой аварийный буй, хотя и притопленный специально, чтобы не привлекал внимание посторонних. Он уже облачился в водолазные «доспехи» и помогал одеваться своему коллеге-криминалисту. Тот, видать, нечасто пользовался снаряжением, поэтому процесс несколько затянулся. Наконец напарник сделал характерный жест рукой: «Пошли!» и оба водолаза синхронно кувыркнулись в воду. За ними на глубину пополз новый синтетический канат. Через десяток минут томительного ожидания фал резко дернулся. Это означало сигнал «вира». Двое крепких парней в форме с немалыми усилиями, перехватывая друг у друга конец, вытащили на палубу сетку с балластом. Тяжко пахнуло тленом. Осмотрев и сфотографировав поднятый со дна груз, криминалисты отстегнули баластины, распустили сетчатый мешок и переложили его содержимое в полиэтиленовый пакет. Оформляя протокол осмотра места происшествия, следователь прокуратуры Латышев допросил и Андрея. Точнее, даже не допросил, а просто поинтересовался его соображениями о случившемся. Надо сказать, Носков и сам уже пару суток мучился над этой дилеммой: рассказать или смолчать, быть или не быть?! Озвучишь свои подозрения, а вдруг оговоришь человека, пусть даже он и подлец конченый. Утаишь, не будет у

Литературный меридиан

следствия зацепок, дело останется нераскрытым, а преступник безнаказанным. – Ладно, – согласился Андрей, – я поделюсь своими подозрениями, но они настолько субъективны, что если, не дай бог, они окажутся ошибочными, меня можно будет смело привлекать к ответственности за клевету. – Хорошо, Андрей Владимирович! Обещаю: мы всё очень деликатно проверим, а ваше имя не будет фигурировать в деле. Тогда Носков достал из нагрудного кармана ту злополучную пуговицу и высказал свои догадки относительно шкипера, человека с нетрадиционной сексуальной ориентацией и явно нездоровой психикой, который вполне мог переквалифицироваться в педофила. Следователь внимательно выслушал собеседника, не перебивая, только уточнил, не сохранились ли на пуговице обрывки ниток. Оказалось, не сохранились. Сделав пометки в блокноте, прокурор поблагодарил водолаза за информацию и пообещал держать его в курсе дела. На том и расстались. Больше по этому неприятному поводу Андрея никто не беспокоил и он был даже рад этому. Однако уже в конце зимы он получил приглашение в прокуратуру. Знакомый следователь Латышев извиняющимся тоном сообщил, что предложенная им версия о возможном фигуранте уголовного дела – «шкипере-педофиле» не нашла своего подтверждения. Это показала экспертиза поднятых со дна вещдоков, а также обыск на катере с бортовым номером 1239. Найденные баластины не соответствуют типоразмеру и маркировке судовым. Сетчатых мешков на борту тоже не обнаружено. Сравнительный анализ найденной пуговицы и пуговиц на кителе шкипера показал – они не идентичны ни по составу металла, ни по способу штамповки. Так что оснований для привлечения Портянкина к уголовной ответственности, увы, нет. Но мы проверяем и другие версии, ищем свидетелей, все три уголовных дела, связанных с пропажей детей, мы объединили в одно. Так что сложа руки не сидим, работаем. – А самого Портянкина допрашивали, что он говорит? – Вину свою категорически отрицает, а все подозрения в его адрес считает абсурдными. – Я так и думал. Прощайте! Из прокуратуры Носков вышел с тяжестью на душе. Он чувствовал: встреча с Портянкиным неизбежна. Наверняка тот узнал, кто наводчик, откуда ветер дует и затаил злобу. И встреча состоялась. Где-то через месяц после открытия навигации для маломерок Андрей решил сходить на катере к Черным скалам поохотиться на осьминога. Сына с собой не взял, хоть тот и слезно просил. Пригнав катер в намеченное место, Андрей закрепил его на якоре, надел водолазную амуницию, закрыл на замок каюту и ушел под воду. По опыту водолаз знал, что спрута надо искать в каменных расщелинах и он посветил фонарем в одну из них. Оттуда стремительно выскочил небольшой осьминог и метнулся куда-то вниз, в темную пропасть. Это был тектонический разлом. Преследуя головоногого, Андрей спустился до отметки 27 метров – он машинально глянул на глубиномер – и вошел в огромный подводный грот, обросший балянусом и мидией. Где-то здесь исчезла и затаилась его добыча.

Проза Тут уж взял свое азарт: водолаз решил, если и не добыть осьминога, то хотя бы обследовать столь неожиданно открывшуюся ему морскую пещеру. Высвечивая борта этого нерукотворного подводного сооружения, дайвер поднимался все выше и выше и, наконец, вышел на поверхность. Прямо над головой завис огромный каменный купол, рассеченный трещиной, через которую струился слабый дневной свет. Обращал на себя внимание и довольно широкий каменный уступ, чуть возвышающийся над водой. На нем Андрей даже отдохнул перед новым погружением. Но пора было возвращаться. Проделав обратный путь, водолаз по пути наколол в питомзу пяток камбал и вынырнул рядом с катером. Едва успел он перебросить питомзу и подводное ружье через борт, как услышал рев мотора. Прямо на катер полным ходом шел «горбач». «С ума сошел что ли?» – подумал Андрей и на всякий случай переместился к корме. А судно даже не думало сворачивать, перло напролом. Буквально за несколько секунд до столкновения водолаз, отчаянно работая ластами, развернул корму таким образом, что «горбач» пролетел мимо, зацепив нос катера лишь одним кормовым кранцем. Цепь хряснула, кранец улетел в воду, а катер Носкова от удара чуть не зачерпнул воду. Из рубки высунулась ощерившаяся рожа Портянкина: – Это тебе, сволочь, мое первое китайское предупреждение за стукачество! – заорал он. Следующий раз пойдешь на корм рыбам! А с сыном твоим я еще потешусь... Негодяй еще что-то выкрикивал, но слов уже было не разобрать. «Это мы ещё посмотрим!» – со злостью подумал про себя Андрей, осматривая носовую часть катера. От удара хромированный леер оказался смятым, а фальшборт разбитым. По форштевню, не доходя до уреза воды, пробежала трещина. «Ничего, все это поправимо» – утешил себя хозяин катера и на душе вроде даже полегчало. Весь следующий месяц, пока шел ремонт катера, Андрей разрабатывал план мести. И к моменту спуска его на воду он уже взял отпуск, подобрал все необходимое снаряжение, подкупил нужную «по сценарию» мелочевку. И вот он уже держит курс на облюбованные Черные скалы. Место хоть и жутковатое, но красивое. Прямо от материнской скалы, причудливо «изможденной» складками и уступами, в море уходит гряда каменных столбов мал мала меньше. Если смотреть издалека, кажется, будто некий исполинский ящер выполз на берег погреться, оставив свой хвост-гребень в воде. Здесь Андрей и решил осуществить свой замысел. Закрепив якорь, он достал взятый напрокат в ателье детский муляж, набросил на него одежду сына, усадил на баке, привязал спиннинг и залег в каюте. Однако день прошел впустую. Мимо вдалеке то и дело сновали лодки, катера, пароходы. Но к одинокому рыбаку никто интереса не проявлял. В таком же духе были потеряны еще два дня. Тогда Андрей договорился с коллегой по работе о сеансе радиопереговоров и снова прибыл на место. В назначенное время в динамике миниатюрной японской радиостанции раздался долгожданный вызов: – Борт 4230, прошу на связь! – Я борт 4230, кто вызывает? – Борт 2217, идем на 27 канал!

Проза – Понял, на 27-й. Андрей, поиграв сенсорными клавишами пульта, нашел нужный канал и услышал: – Андрей, слышишь меня, это я, Сергей! – Да, говори, Серый! – Ты где находишься? – У Черных скал. – Один или с сыном? – Да, Саша со мной. А ты что, не придешь на рыбалку? – Извини, старина, с утра срочная работа подвалила. – Жаль, тут клюет по-черному. А я еще и понырять хочу. – Ладно, какие наши годы, еще поныряем. – Ну, давай, удачи тебе! – Тебе тоже, пока! Связь оборвалась, но если шкипер следит за эфиром, а он должен следить, то клюнет, непременно клюнет, решил Андрей. И стал ждать, на всякий случай до пояса надев водолазный костюм. Часа через два у ближайшего мыса бросил якорь катер, по очертаниям смахивающий на «горбач». От него отвалила моторка и направилась в сторону «одинокого рыбака». Андрей в считанные минуты набросил на себя недостающую «снарягу» , скрытно скользнул за борт и дальнейший ход событий уже наблюдал из-под кормы своей белоснежной «Чайки». Метров за двести лодочник загасил мотор и перешел на весла. Так он, внимательно оглядывая водную гладь и, видимо, опасаясь, не мелькнет ли где-нибудь на поверхности голова водолаза, доплыл до катера Носкова. – Ну, как нынче клев, братишка? – обратился он к сидящему к нему спиной юному рыбаку. В ответ – молчание. «Ты что, глухой? – Портянкин, а это был именно он, задрал весло на борт катера, не вынимая его из уключины, и шагнул на палубу. Он тронул «сосредоточенного рыбака» за плечо и тот молча завалился на бок. Шкипер понял, что повелся на куклу и даже больше – стал жертвой козней его врага, резко развернулся и... увидел отходящую от катера «казанку». Он сиганул в воду и поплыл ей вдогонку. И вдруг почувствовал, как кто-то властно потянул его на глубину. Очнулся уже на катере со связанными ногами и почему-то одной левой, правая рука была свободна. – Ну, что ожил? А я уж думал Богу душу отдал, хотя какому Богу? Ты уж давно продал ее дьяволу и гореть тебе в геенне огненной – Андрей говорил спокойно и хладнокровно. Он был в водолазном костюме, сняв с себя лишнее. – Развяжи меня! Что за цирк? – Портянкин перебрал свободной рукой свои путы, пытаясь развязать, но понял – все на морских узлах. К ногам была приторочена двухпудовая гиря. – Сейчас тебе будет не до смеха, – угрожающе пообещал Носков своему сослуживцу, Ты напишешь «оперу» для прокурора, разумеется. – О чем это ты? – О твоих маниакальных деяниях, ведь это ты, гнида, ублажая свои похоти, угробил пацанов. Будь я хирургом, отрезал бы тебе хозяйство под самый корень и живи себе дальше. Увы, наши законы больше на стороне преступников, чем их жертв. Но есть законы чести и сове-

Литературный меридиан сти, закон справедливости. Хотя для тебя это пустые слова. Бери, гад, ручку, бумагу и пиши, где, когда и при каких обстоятельствах ты похищал детей, как над ними надругался, как убивал и где прятал трупы. Один труп я, правда, уже нашел. – А если не напишу? – Сброшу тебя на дно морское, как ты это проделывал с детьми. – Ну, ладно, все равно на суде я откажусь от показаний. В живых-то оставишь? – Оставлю. Портянкин нехотя придвинулся к раскладному столику, взял ручку и начал писать. Писал долго, мучительно, зло посверкивая глазами в сторону Носкова. Тот внимательно следил за текстом и где-то уже на третьей странице, сказал: «Стоп! Достаточно, этого хватит, чтобы засадить тебя на пожизненный срок! Допиши еще следующее: «Я искренне раскаиваюсь в содеянном и сам себе выношу приговор. Если я исчезну, значит я привел его в исполнение. Написано мной собственноручно и добровольно, в чем и расписываюсь». Написал? Теперь вложи свою писанину в конверт и подпиши адрес прокуратуры. Когда Портянкин закончил, Андрей взял заранее приготовленный пузырек хлороформа, вылил его на полотенце и навалившись на противника, зажал ему рот и нос. С минуту тот подергался и обмяк. Дальше Носков уже действовал механически, как робот. Натянул на спящего Портянкина старенький комплект дыхательного аппарата и свинцовый пояс, надел свое снаряжение, срезал гирю с ног шкипера и погрузился вместе с пленником в воду. Держа его за веревку, как бычка, потянул на глубину. Через несколько минут оба очутились на поверхности открытого Носковым подземного озера. Андрей сбросил с Портянкина акваланг, стравил из него воздух и вместе с балластом опустил на дно. Шкипера же вытолкнул на торчащий из воды уступ и стал плавать в ожидании его пробуждения. Наконец, тот зашевелился. – Ну, что очухался? – водолаз направил сноп фонаря на очумевшего Портянкина. Вот и час расплаты настал. Здесь мы с тобой и расстанемся, и пусть судьба нас рассудит. А я брать грех на душу не хочу. В отличие от тебя, я даю тебе шанс на жизнь, если ты без акваланга преодолеешь 25-метровую глубину и выберешься из этого грота. Повезет тебе, пойдешь под суд. Не повезет, извини, дружище, кстати, ловцы жемчуга ходят и на такую глубину. Прощай! – Постой! Не бросай меня! – крикнул Портянкин. Андрей натянул маску на лицо, кувыркнулся в воде и, шлепнув ластами, пошел на погружение. Он успел заметить, как узник грота кинулся вслед за ним и погреб на глубину. Но сразу отстал и растворился в темноте. Носков вернулся на катер, подождал с полчаса, поглядывая, не вынырнет ли из-под скалы рыжая голова, но так и не дождался, завел катер и взял курс на город. По пути, проходя мимо болтающегося на якоре «горбача», сбросил письмо в открытый иллюминатор ходовой рубки. Потом уж по слухам выяснил, что с прогулочного катера бесследно пропал шкипер, а у Черных скал нашли затонувшую алюминиевую моторку. Сообщений о пропаже детей больше не поступало.

Литературный меридиан

Проза

ДОБЛЕСТНЫЕ ВОИНЫ ИМПЕРАТОРА

Сергей НАЗАРЕНКО, г. Арсеньев

(глава из книги «Улыбчивая Япония)

В результате II Мировой войны серьезнейший ущерб был нанесен жилищному фонду в городах и системам искусственного орошения сельскохозяйственных земель <Японии>. В условиях блокады портов и бомбежек была разрушена четверть промышленных предприятий и сильно повреждена транспортная сеть. Япония потеряла колонии, утратила океанский флот, военные потери составили 2,8 миллиона убитыми, но численность населения увеличилась на 10 % за счет притока репатриантов из бывших колоний. Е. Леонтьева «Короткий век и длинный год».

Стоял теплый солнечный день середины октября. Это был тот короткий промежуток времени, когда природа необыкновенно богата красками. Листья деревьев, желтые и багряные, при малейшем дуновении ветерка обреченно срывались с веток и печально опускались на землю. На склонах сопок вечнозеленые сосны выделялись среди увядающих лиственных собратьев темными мундирами. Мы ехали за город по дачной, порядочно разбитой дороге на японском джипе, предоставленном Анатолием Ильичем Шевченко. Наш путь лежал к единственному уцелевшему в пригороде памятнику умершим японским военнопленным. Я сидел на заднем сиденье с Валерием Николаевичем Сапрыкиным, который, размеренно обращаясь ко мне, говорил тихим голосом – так, как это принято на японских островах: – Сергей Григорьевич, я занимаюсь захоронениями японских военнопленных уже почти два десятка лет. Сначала под руководством Шевченко, а затем, как член общества дружбы «Россия – Япония». Каждый год встречаюсь с несколькими делегациями Страны Восходящего Солнца, которые приезжают в наш город. У меня дома несколько больших папок – настоящий архив по захоронениям и родственникам погибших военнопленных. Постоянно контактируя с членами японских делегаций, я все лучше узнаю представителей этой интересной нации. – А как вы с ними общаетесь, на каком языке? – поинтересовался я. – Они всегда приезжают со своим переводчиком, – ответил Сапрыкин. – С какой целью приезжают к нам японцы? – Их несколько. Во-первых, поклониться праху умерших, во-вторых, эксгумировать, где это возможно, останки своих соотечественников и отвезти их на родину, чтобы предать земле по своим традициям. В-третьих, участвуют в поисках еще ненайденных захоронений в окрестностях Арсеньева. – А вы были в Японии, Валерий Николаевич? – Да. Общество интернированных в 2007 году пригласило меня на шесть дней погостить в Токио.

– Впечатления? – Незабываемые! Машину встряхнуло на глубокой колдобине. Мы подъехали к сопке Обзорной. От подножия до вершины она светилась ярко-желтыми и багряными листьями смешанного леса, словно гирляндами гигантская праздничная елка. А верхушку сопки венчала ажурная телевизионная вышка. Повернули направо и через сотню метров уперлись в металлические ворота бывшего пионерского лагеря «Смена». На воротах висел солидный замок, а слева от него виднелась фанерка, на которой был указан номер телефона и надпись: «Звонить сторожу». Я достал было из портфеля мобильный телефон, но Валерий Николаевич махнул рукой: – Не стоит. Вряд ли мы его найдем, – и, кашлянув, обратился к водителю: – Николай, разворачивайся, подъедем к месту захоронения с другой стороны. Водитель развернулся. Справа от дороги виднелось заросшее футбольное поле. – Кстати, на этом месте, – перехватив мой взгляд, произнес Сапрыкин, – стояли деревянные бараки, в которых жили японские военнопленные. ...К памятнику мы подъехали минут через пять, преодолев пологий подъем с большими, округлой формы, валунами. – Валерий Николаевич, а если бы мы пошли к памятнику через лагерь, то как бы на него вышли? – спросил я. – Прошли бы по тропинке от здания бывшей столовой метров сто пятьдесят. Я первым вышел из джипа. За мной – Сапрыкин. На круглой поляне в окружении теряющих листву деревьев на небольшом постаменте стоял памятник из бетона и мраморной крошки. На лицевой стороне монумента играла солнечными бликами табличка из нержавеющей стали с тремя вертикальными столбцами иероглифов различной величины. Сверху по центру в небольшом квадратике выделялся кружок-солнце – флаг Японии. В правом нижнем углу угадывалась цифра «62». Вокруг памятника с трех сторон стояла небольшая бетонная оградка.

Проза – Любопытно, кто автор памятника? – Табличка выполнена японскими мастерами, а памятник изготовлен у нас в городе. – И что написано на табличке? – Переводится так: «Доблестным воинам императора». – А цифра «62»? – Это порядковый номер захоронения в Приморском крае по документам японской стороны. Подул ветерок, и несколько невесомых листочков с кроны стоящего неподалеку дуба плавно опустились на постамент памятника. Сквозь ветви деревьев я посмотрел на склон сопки Обзорной. С этого ракурса виднелось несколько серых проплешин базальтовой горной породы. – Как же удалось обнаружить это японское кладбище, Валерий Николаевич? – спросил я, не скрывая любопытства. – Благодаря документам НКВД. Эта организация работала очень четко. Кстати, под ее контролем и происходили захоронения. И каждое кладбище привязывалось к какой-нибудь сопке с обозначением ее высоты или к крупному ручью. Затем указывалось, в каком направлении от этого ориентира находится захоронение, например, на север или на юг. И отметка расстояния в метрах. Таким образом, составлялись подробные карты захоронений на местности, и сейчас они рассекречены. Мы продолжаем поиски останков японских военнопленных. Дело это непростое. Были случаи, когда в лесу нас задерживали работники лесхоза, военные. – Есть ли какое-нибудь название этому кладбищу? – По нашим документам оно значится как «Халаза-1» 6-го отделения лагеря номер 15 НКВД. Японские военнопленные использовались двумя ведомствами: Министерством внутренних дел и Министерством обороны. В первом случае пленные находились в лагерях, во втором – формировались в отдельные рабочие батальоны. – А сколько здесь умерших? – Сто тридцать один человек. – Каким образом это установлено? – По спискам умерших военнопленных, составленным офицерами управления лагеря при передаче захоронения поселковому совету. При этом составлялся акт передачи. Хоронили умерших квадратами: пять могил в длину, пять в ширину. Кладбище разбивалось на сектора по двадцать пять могил в каждом. И каждый сектор имел свой порядковый номер. А внутри квадрата нумерация была такой: в числителе номер могилы, в знаменателе – номер ряда. Например, 2/3 означало – вторая могила третьего ряда. Таким образом, все останки удалось установить пофамильно. И даже их воинские звания, год рождения и дату смерти. – Вы говорите, что это захоронение имеет название «Халаза-1». Значит, есть еще и «Халаза-2»? – Совершенно верно. И оно находилось выше по течению реки Халаза на расстоянии десяти километров от этого места. Мы там вели работы по эксгумации останков, и 5 октября 1998 года прах японских военнослу-

Литературный меридиан жащих был вывезен на родину. Эту миссию выполняла делегация из Министерства здравоохранения, труда и благосостояния Японии под руководством господина Наоси Уэмура. На втором захоронении и сегодня стоит скромный деревянный столбик с указанием того, что в этом месте было японское кладбище… Ну что, пора возвращаться? На прощание я окинул взглядом памятное место, окруженное скорбящими березами. Мы тронулись в обратный путь. – Валерий Николаевич, а чем занимались здесь военнопленные? – В основном заготовкой леса, который доставляли на станцию Даубихэ. А в городе – строили дома. Главным образом – двухэтажные. Участвовали в строительстве первой в поселке бани по улице, ведущей к вокзалу, а также закладывали фундамент Дворца культуры завода «Аскольд». – Любопытно, какими они были людьми? – Старательными, исполнительными, в еде неприхотливыми. В летний период употребляли в пищу лягушек, змей. Бывало, поймают лягушку, возьмут за лапки, разорвут пополам – и в рот. Или увидят головастиков в луже, зачерпнут ладонями воду и глотают. Часто просили местных мальчишек, чтобы те приносили им лягушек в обмен на табак. Лечили себя различными травами. – Валерий Николаевич, а были ли случаи побегов? – поинтересовался я. – Вы не поверите, были. Но очень редко. Однажды группа из четырех японцев, убив своего же мастера, подалась в бега. Но разве уйдешь от энкавэдэшников? Беглецов с помощью овчарок быстро нашли в тайге у костра и расстреляли на месте. Похоронили там же. Для этого привели из лагеря группу военнопленных, и те закопали беглецов. Четверо расстрелянных вошли в список умерших с пометкой, что захоронены в тайге, как убитые при побеге. Вспоминается другой случай. Как-то раз из самой Семеновки убежал пленный японец. Долго искали и нашли в соседней Корниловке в одном из больших колхозных погребов с картофелем. Женщины-колхозницы обнаружили. Чекисты привели бедолагу в Семеновку и расстреляли. – А было ли у японцев свободное время и, если было, то чем они занимались? – В сильный дождь, например, японцы не работали. В это время они изучали марксизм-ленинизм и пели песни наподобие «Катюши». Мы проехали молча с полкилометра. – Если у вас еще есть время, Сергей Григорьевич, – прервал молчание Сапрыкин, – то мы можем проехать в район бывшего предприятия «Сельхозтехника», где находился полевой военный спецгоспиталь под номером 1369. Это был палаточный больничный городок. Рядом с ним находилось кладбище, а несколько выше – второе. – Времени в обрез, но это так интересно, что поедем непременно, – ответил я.

Литературный меридиан

Проза

Дорога заняла минут десять. Вышли у ворот бывшей «Сельхозтехники». – Сергей Григорьевич, вот здесь, где мы сейчас стоим, находилось кладбище при госпитале. Чуть правее располагалось небольшое озеро, метров пять глубиной, где дети зимой катались на самокатах, а летом купались и по очереди плавали на единственной латаной-перелатаной автомобильной камере. После того, как ликвидировали госпиталь, стали засыпать озеро и окружающие его могилы. Под нашими ногами – три метра насыпного грунта, в основном шлака. Прибавьте к этому еще один метр – глубину самой могилы. Итого, чтобы выкопать останки, надо отрыть грунт на глубину четырех метров. Сейчас основное захоронение располагается под гаражами «Сельхозтехники», а также во дворе этого предприятия. Я посмотрел на то место, где могло находиться озеро, и увидел густые заросли высокой травы. К этому месту вплотную подступали огороды жителей улицы Черняховского. – А сколько человек здесь похоронено? – спросил я. – Сто тридцать один умерший. – Такую же цифру вы привели по кладбищу Халаза-1, – заметил я. – Совершенно верно, это случайное совпадение, – ответил Сапрыкин. – И что препятствует поиску останков в этом месте? – Японцы пока не настаивают. Да и владельцы территории не заинтересованы вести переговоры о работе по поиску точного места захоронения. – Будем ждать? – спросил я неуверенно. – Наверное. Но это еще не все. Выше по улице Черняховского находилось второе кладбище. Там похоронено девяносто три человека.

Вита ПШЕНИЧНАЯ, г. Псков

ОТБОЛЕЛО

Отболело, отлюбилось, Заросло травой средь мая, Снова сердце затаилось, Неизвестность принимая. Что вчера – горели очи, То сегодня – очи ниц, Лишь надежда цвета ночи Промелькнёт из-под ресниц… Отболело, отлюбилось, По зиме – заледенело… И надолго впасть в немилость Сердце женское посмело.

Коль вчера – душа парила, То – сегодня ей в урок: Только бряканье кадила Да безмолвие дорог.

– И что с этим захоронением? – Все останки эксгумированы японской стороной и в 2007 году вывезены в Японию в префектуру Ниигата. И на этом месте стоит такой же памятник, какой мы только что видели в пригороде. – Валерий Николаевич, а живы еще люди, которые помнят этот период, работали в госпитале или жили рядом? – Да, у меня есть координаты трех человек. Естественно, им уже за восемьдесят лет. – Доброе дело вы делаете, Валерий Николаевич. У вас нет желания собрать весь материал о японских военнопленных и выпустить книгу? На эту тему, насколько я знаю, мало что написано. – Как-то не думал об этом, Сергей Григорьевич. Идея интересная. Вот выйду на пенсию, может быть, возьмусь за перо. Действительно, не пропадать же моему домашнему архиву. Мы еще постояли некоторое время и пошли к джипу. По улицам ехали в плотном потоке машин. Минут через пятнадцать мы были в центре города. Вышли неподалеку от здания администрации и решили пройтись пешком. По тротуару нетвердой походкой шли двое парней с початыми бутылками пива. Один из них громко кричал, разговаривая по сотовому телефону: – Короче, ты задолбала меня… – и мы услышали грубый мат. – Да пошла ты на… Достала... Прохожие шарахались от подвыпивших подростков. – Запомните эту картинку, – обратился ко мне Сапрыкин, – в Японии вы этого не увидите. ...Через несколько месяцев мы с женой полетели в Страну Восходящего Солнца.

Владимир ИВАНОВ, г. Кемерово

ПЕРЕПРАВА После бурь и потрясений, после майских гроз берега бедой размыло, затопило мост. Ливень вытоптал долину, оборвал цветы. Грозный паводок вскипает, пропадаешь ты. Не добраться-перебраться до заветных мест. Никакой нет переправы на сто верст окрест. Беды слабыми руками, нет, не развести.

И на тот желанный берег лишь веслом грести... Никакой не надо платы мне за перевоз – лишь суметь бы переправить через реку слёз.

Анастасия КАРАВАЕВА, г. Арсеньев

*** Не спешу в судьбе поставить точку, Каждый миг у жизни – благодать. Хрупкие лишь первые листочки, А деревьев – величава стать. Всё имеет в нашей жизни цену. Научиться б зло распознавать, На судьбой назначенную сцену Выйти и достойно отыграть.

Литературный меридиан

Проза

РАБОЧЕЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Игорь ФЕДОРОВСКИЙ, г. Омск

Луч солнца весело скользнул по моей кровати, и я проснулся. Открыл глаза и тут же зажмурился: почему не задёрнуты шторы? Куда домработница Галка вчера смотрела? Ладно я, у меня оправдание есть: вчера поздно явился, причём не совсем в трезвом состоянии, но эта... Воображает, что в университет поступит. Знаем мы таких воображал. Парень, видите ли, у неё есть. Что ж... Если есть парень, пусть её содержит, не позволяет в лучших домах прислугой работать. Нужно будет с отцом поговорить, чтобы выгнал её к чёртовой матери. Этак и ослепнуть можно: солнце – в глаза! А ходить с тросточкой я пока не собираюсь, увольте! Долго я лежал и размышлял, однако пользы это не принесло. Только солнце стало светить ещё ярче – начинался день, и с этим я ничего не мог поделать. Нехотя встал и потянулся. Ну ничего, сегодня воскресенье, можно погулять на всю катушку. Хотя летом каждый день – воскресенье: занятия-то на моём любимом юридическом начнутся только в сентябре. Ещё можно было бы куда-нибудь съездить, в Австралии, например, я ещё не бывал. Это отец – скупердяй, ничего-то у него не выпросишь. Дядюшка Скрудж из американского мультика! Ну ничего, на Таити-то я в этом году слетал? Слетал. А лето длинное: если каждый месяц куда-нибудь летать, то, пожалуй, папиных миллионов ненадолго и хватит. Кто тогда мою учёбу оплачивать будет? Натянув футболку и джинсы, я спустился вниз, перехватил на кухоньке бутербродик с красной икоркой и почувствовал себя по-настоящему счастливым. Вон, в каком коттедже живу: трёхэтажный, с чудесным парком вокруг. Ещё бассейна крытого не хватает да лошади собственной. Ну ничего, мне восемнадцать скоро, на лошадь отец-то разорится, куда денется? Но до восемнадцатилетия ещё ой как далеко, а деньги сейчас нужны. Надьку-то нужно в кино сводить да в грязь лицом не ударить: когда ещё с сынком миллионера гулять будет? Не всем же, как мне везёт, не все могут в будний день икорку с хлебушком покушать. Слышите неторопливые шаги по лестнице? Это, конечно, моя новая мачеха, Ирина Аркадьевна, и нужно попытаться добыть у неё немного деньжат. – Добрый день, Ирина Аркадьевна, – сухо улыбаюсь я, желая показать, что терпеть её не могу, – мне срочно нужны деньги. – Ты их не получишь, – смеётся она, точно я анекдот только что ей рассказал, – тебе отец и так выдаёт больше, чем нужно. Ты ещё не работаешь, чтобы много денег в кармане носить. Каково? А она-то работает? Живёт за чужой счёт, как вша на человеке, а ещё взрослой хочет казаться, заботливую мамушку изображает! Нет уж, маменьки мне не надо, обойдусь как-нибудь. – Ах, не получу? – рассерженно кричу я, – тогда отец узнает всё о некоем Василии Егоровиче Иванове. Старая русская фамилия, не так ли? А может вы думали, что можно и с отцом забавляться, и романы на стороне крутить? Нет уж, не пройдёт. Впрочем, за небольшое вознаграждение я готов на время забыть о вашем очередном увлечении. Итак...

– Ты подонок, – сипит она в ответ. А я назло ей весело смеюсь, чувствуя своё преимущество в этой вполне дружеской беседе. Да, я подонок, но у меня на руках козырная карта. Конечно, отвалит мне денег дорогая Ирина Аркадьевна, некуда ей деваться, боится отца-миллионерчика потерять. А потом ещё с неё можно потребовать: как говорится, попалась пташка, будем постепенно ощипывать. Вскоре я шагал по одной из аллей нашего коттеджного посёлка. Настроение у меня было просто отличное. Сейчас – к Надьке. Сегодня воскресенье, наверняка ещё последний сон досматривает. А тут я с билетами в кино, но это уже не сон, а самая что ни на есть настоящая реальность. И почему Надька? Других девчонок полно в мире, и каждая липнет к деньгам, как мухи к малиновому варенью. Почему она? Быть может, потому, что именно на деньги ей и наплевать: всего хочет своим трудом достичь. Полы моет в больнице да ещё в аптеке, а вечером в университет учиться бегает. Хочет учительницей стать, что за мечты! Ни карьерного продвижения, ни «капусты» на счету в банке. Есть в Надьке какое-то стремление вперёд идти. И вообще, кажется, что я просто-напросто влюбился в неё. И хоть в другую страну беги – не спасёт. Любовь – штука сложная, и нужно только идти ей навстречу, чтоб на что-то надеяться. Отец говорит, любви вообще не существует. Да, ему не повезло с этим. Только ради денег на него и вешаются. А какая же это любовь ради денег? Баловство одно. ...Трёхэтажная развалюха, в которой жила Надька, пряталась в тени могучих тополей. У одного из подъездов о чём-то оживлённо болтали старушки, а где-то рядом лёгкий ветерок играл детским бельём, в котором я чуть не запутался пробираясь к подъезду. Три этажа, и на каждом по четыре квартиры. Ну и темнота здесь! Ага, стёкла давно выбиты и фанерой заделаны. Так, квартира двенадцать... это три этажа топать надо! Кругом стены, с которых давно облетела краска, грязный, со времён Мамая немытый пол, а на мне самые лучшие кроссовки и чистая футболка, которая, впрочем, сейчас уже далеко не чистая. Что ж, любовь требует жертв, а порой и немалых. Однако сейчас я позвоню в дверь двенадцатой квартиры, и мне откроет Надька, весёлая, голубоглазая, в простом сереньком платье, которое она сама себе сшила, а потом мы с ней пойдём прогуляемся по городу, я разорюсь и куплю Надьке часики или ещё что. А потом – кино, а значит, ещё два часа вместе! И, быть может, в финале нашей прогулки она меня поцелует... Да, как хорошо, что сегодня воскресенье! Но никто не открыл мне в той заветной двенадцатой квартире. Я долго нажимал пуговку звонка, стучал в оборванную дверь, даже пробовал кричать – всё без толку. Никто не подошёл и не спросил, кто там, никто не открыл мне дверь и не запустил в маленькую уютную комнатушку. Это было рабочее воскресенье. Надька мыла полы в больнице, а может, в аптеке – чтобы подзаработать хоть немного денег и отослать больной матери в деревню. А я стоял и чистенькими аккуратными ногтями колупал стену, как будто это могло что-нибудь изменить.

ОБЯЗАТЕЛЬНЫЕ ТРЕБОВАНИЯ, ПРЕДЪЯВЛЯЕМЫЕ К ПРИСЫЛАЕМЫМ МАТЕРИАЛАМ 1. Произведение присылается один раз. 2. Отдельные произведения печатаются на компьютере или печатной машинке с двойным интервалом. На обороте листа не писать и не печатать. 3. Каждый лист рукописи должен быть подписан в правом верхнем углу: фамилия, имя автора (полностью) и наименование населённого пункта (в том числе – каждое произведение в электронном виде). 4. Фотографии принимаются только контрастные, высокого качества. 5. Произведения, присланные по электронной почте, имеют приоритет в публикации (E-mail: Lm-red@mail.ru). Текстовые файлы принимаются в формате WORD. 6. При отправке корреспонденции в редакцию в графе «Получатель» необходимо указывать имя главного редактора Владимира Александровича Ко´ стылева. Материалы, не соответствующие требованиям, а также работы, написанные неразборчивым почерком, и тем более – ксерокопии и неразличимые компьютерные оттиски не рассматриваются принципиально и в работу не принимаются.

ПОДПИСКА НА 2013 ГОД «Литературный меридиан»

полгода

год

350 руб.

550 руб.

Указанная сумма высылается почтовым переводом на имя главного редактора , Костылева Владимира Александровича по адресу для корреспонденции: 692342, Россия, Приморский край, г. Арсеньев-12, а/я 16, ежемесячник «Литературный меридиан». Ежемесячник высылается почтой по указанному подписчиком адресу. Никаких дополнительных затрат подписавшийся не несет. • При перепечатке ссылка на «Литературный меридиан» обязательна. • Мнение редколлегии не всегда совпадает с мнением автора. • Редакция в переписку не вступает. • Рукописи не рецензируются и не возвращаются. • Срок хранения рукописей в архиве редакции – 1 год. • Авторы несут ответственность за достоверность своих материалов. • Редакция имеет право отказать в публикации.

«Литературный меридиан» зарегистрирован в Федеральной службе по надзору в сфере массовых коммуникаций, связи и охраны культурного наследия. Рег. ПИ № ФС 77–33178 от 18 сентября 2008 г. Учредитель: В.А. Костылев Учредитель Костылев Объём издания – 8 печатных листов. Тираж 500 экз. (включая электронную версию) Цена свободная. Номер подписан в печать по графику и фактически 9 сентября 2012 г. в 17-00. Адрес издателя и редакции: г. Арсеньев, ул. Островского, 8/1-20. Отпечатано в ООО «Типография № 6», г. Арсеньев, пр. Горького, 1. Дата выхода номера в свет – 17 сентября.

АДРЕС ДЛЯ ПИСЕМ: Россия, Приморский край, 692342, г. Арсеньев-12, а/я 16, ежемесячник «Литературный меридиан», , Костылеву Владимиру Александровичу. Тел. (+7) 914–666–1–999 (+7) 914–666–1–999 (с 01.00 до 15.00 по Москве) E–mail: Lm-red@mail.ru Наш сайт: www.Litmeridian.ru

Номер счёта в системе Яндекс-деньги: 41001884919176 ИЗДАНИЕ ВЫХОДИТ НА СРЕДСТВА, СОБРАННЫЕ АВТОРАМИ, СОТРУДНИКАМИ РЕДАКЦИИ, ЧЛЕНАМИ ОБЩЕСТВЕННОГО СОВЕТА, А ТАКЖЕ НА ПОЖЕРТВОВАНИЯ, И ОСУЩЕСТВЛЯЕТСЯ НА БЕЗГОНОРАРНОЙ ОСНОВЕ ОСНОВЕ.. Редакция «Литературного меридиана» проводит курс на расширение творческих связей с литературными изданиями Российской Федерации: «Сихотэ-Алинь» (г. Владивосток), «Огни Кузбасса» (г. Кемерово), Интернет-журналом «Молоко»

Статью Сергея ЮДИНЦЕВА о творческом пути известного российского критика Русланы Петровны ЛЯШЕВОЙ читайте на с. 7

Лесной красавец. Автор фотографии – Ирина БАНКРАШКОВА, г. Хабаровск

Короткие рассказы Евгения ВЕСНИКА читайте на с. 11

Стихи Ивана ШЕПЕТЫ читайте на с. 11