Три стола в зеркальном интерьере by МОЛОКО. Литературный журнал.

ТРИ СТОЛА В ЗЕРКАЛЬНОМ ИНТЕРЬЕРЕ Стихи, проза

Москва 2008

УДК 821.161.1-93 ББК 84(2Рос=2Рус)6-5,44 Т67 Т67 Три стола в зеркальном интерьере. / Сборник современной литературы. — М.: «Лотос», 2008, — 152 с. В конце февраля 2008 года группа литераторов собралась почти в самом центре Москвы, в кафе-кондитерской на улице Малая Дмитровка. В этом заведении красивые интерьеры, приятная музыка. Нас было девять человек, мы сдвинули три круглых стола, заказали пять чайников чая, взяли «закуску», и повели разговор о судьбах Отечества и литературы. Примерно на втором часу наших рассуждений родилась идея — издать книгу «Три стола в зеркальном интерьере». И пусть в этот сборник войдут произведения Михаила Бондарева и Владимира Бондаря, Екатерины Глушик и Марины Котовой, Евгения Москвина и Юрия Невского, Светланы Руденко и Геннадия Старостенко, а также Лидии Сычевой. Поскольку именно эти незаурядные личности в тот неласковый зимний вечер сошлись вместе в зеркальных интерьерах, за круглыми столами. Творческая мысль работала напряженно: можно провести акцию «Русские писатели — университетам», и в городах, где авторы сборника получали образование, устроить презентацию книги. География внушительная — Луганск, Калуга, Москва, Нижний Новгород, Пятигорск, Ижевск, Барнаул, Улан-Удэ. А можно провести акцию «Писатели-гастарбайтеры — столице»: разговорившись, мы обнаружили, что среди нас нет ни одного коренного москвича, хотя в Белокаменной мы не гости — работники… А можно явить миру «дыхание новой литературы» — мерцающий реализм, скептический постмодернизм, язвительный критицизм и власть настоящей поэзии, которая не нуждается в определениях. Так родилась идея издания данной книги, и если вы сейчас читаете эти строки, значит, у нас «всё получилось». Мечты сбываются — конечно, если для их осуществления что-то делать…

Михаил БОНДАРЕВ

ЩИТ И МЕЧ Стихотворения

*** Красивых мест немало в мире, Край, где родился — всех милей, Но поразил меня в Сибири Своим раздольем Енисей. В Москве я думал: он суровый, Течет на север сотни верст, А он — красивый и кедровый, В нем отраженье русских звезд. Земля красна, как крови сгустки, Восход, закат здесь как пожар. Здесь закален характер русский, На нем и вырос Красный Яр. Февр. 2007

Михаил Бондарев

*** Солнце над донецкими степями Катится в лазурной вышине. Я один со старыми друзьями, Что все время помнят обо мне. Что все время следуют за мною В самые далекие края В дождь и стужу, летом и весною Ничего от друга не тая. Верные помощники и слуги, Солнце с ветром гладят их бока, Следуют за мною из Калуги Белые красавцы-облака. Жаль, я не достану их руками, Чтобы верных ласковых обнять, Потому что мне под облаками Жить, страдать, мечтать и умирать. 30.04.2007

Плачет солнце красное Злит пора ненастная, Плачет солнце красное Из-за черных туч. Девица-красавица Счастья дожидается Из-за горных круч. Знать, печаль немалая — Плачет зорька алая Девица-краса. Ожидает полночью 4

Щит и меч. Стихотворения

Лучик счастья солнечный, Глядя в небеса. А на небе — звездочки Да волшебны лодочки Знай себе плывут. В серебристой лунности Тают годы юности И к земельке гнут. Шепчет солнце красное, Жаркое и страстное: Ты со мной дружись, Потому что солнечной, Яркой и безоблачной Вся не будет жизнь. 17.02.2007 *** Я живу по древнему закону — Принимаю солнце и дожди. Не молюсь я в храме на икону, Ты меня за это не суди. На тебя глядят святые лики, Созданные мастерской рукой. Меня манят запах земляники И лесной таинственный покой. Я живу по древнему закону, И восход встречаю, и закат. Не молюсь бумажному дракону — Облаками белыми богат. 17.05.2007 5

Михаил Бондарев

*** Вся в бурьянах родина отца. Через реку старый мост разрушен. Помню, я резвился у крыльца, Ел малину, яблоки и груши. Конопатый добрый мальчуган, Я гонял без устали, тревоги И не знал, что жизни ураган Людям часто путает дороги. Я мечтал, что стану моряком, Подниму свой парус в океане. Пролетели годы кувырком С мягким приземленьем на диване. Меня бьют житейские шторма, Я встаю с дивана без отваги. Пролетает лето, а зима Стелет белым все мои овраги. Больше мне не выбежать к крыльцу, Где резвился добрым мальчуганом. Не вернуть сил матери, отцу. Их разбило жизни ураганом. 30.07.2007 *** В далеком детстве любил я сказки, Мне чародейством казался гром. Места красивы в горах кавказских, Но все же лучше — родимый дом. Меня обнимет мороз крещенский И расцелует метель-пурга, — 6

Щит и меч. Стихотворения

Я помнил это в горах чеченских, Там, где аргунские берега. Здесь погибали в боях солдаты, Их поминая, бурлит вода. Шумят аргунские перекаты. Века проходят. Летят года… 20.08.2007 Вечер в Тарханах Прошли над Русью ураганы, Росой оплакана трава. В осеннем золоте Тарханы, Над головою — синева. Не разгадаю я секрета И смысла жизни на земле. Напомнит осень мне поэта, И лист бумаги на столе. Рванется лермонтовским словом, Вздохнет о прошлом ветерок, И загрустит, и вспомнит снова Огонь и кровь кавказских строк. Он вспомнит битвы и дуэли, Любовь, страдания и смерть, Поэта краски-акварели, Его слова — земную твердь. И солнце выглянет над кленом, Спускаясь в свой ночной покой… Там Лермонтов поет влюбленный, Гусар бесстрашный, удалой. 16.10.2004 7

Михаил Бондарев

*** На Русь ходили печенеги, Батый, Мамай и Тохтамыш. Который век скрипят телеги, Осока плачет и камыш. Лихие смуты, переделы, Безумный вой кровавых вьюг. И слышу я, как свищут стрелы, Пронзая латы, сталь кольчуг. Как стонут воины лихие, Оставив седла, стремена. Откуда мы? Кто мы такие? Забыли предков имена. Русь облагали тяжкой данью, И за баскаком шел баскак. Я вижу: где-то под Рязанью Ордынских полчищ — черный знак. Смотрю — встают за Коловратом Боброк, Ослябя, Пересвет, И растворяются с закатом, И к звездам их уходит след. И не кончаются набеги, Здесь сытно варварским коням. И снова скачут печенеги По разоренным деревням. Я снова слышу плач былинный, Его поет седой Баян. Скажи мне ветер, друг старинный, Откуда силы у славян?!

Щит и меч. Стихотворения

Скажите мне: откуда силы Вставать из пепла все века?! Откуда силы у России, — Скажите — солнце, облака! 03.09.2006 *** Пусть затерялся я в огороде, Но я привычен к любой погоде. Я как подсолнух тянусь к светилу, Дожди и ветры дают мне силу. И засыхать мне еще не время — В родную землю я брошу семя. Не приравняйте меня к арбузу И не сажайте под кукурузу. 17.10.2006 *** Что за зима?! Опять кругом раскисло. Не рано ли — январская капель?! В календаре перебираю числа: Когда мне ждать морозов и метель — Седых и светлолицых чародеев, Художников природных и певцов, Что усмиряют страсти прохиндеев И вдохновляют скромных мудрецов? Хочу войти в еловые хоромы И, словно заяц, прыгнуть в белый снег, И вдруг услышать с детства мне знакомый Снегурочки хрустально-звонкий смех. 9

Михаил Бондарев

Чуть скрипнут сосны, литые из меди, Я среди них — блуждающий пенек. И где-то в дебрях тихо спят медведи, А я, их тезка, в спячку не залег. Хочу я много снега на Крещенье. Так не скупись ты на него, январь! Ведь все живое жаждет очищенья. Так было прошлый год. Так было встарь. 17.01.2005 *** Финансовые славят трюкачи Век прагматичный, хитрый и жестокий. От звездных рек текут ко мне ручьи, Чудесные целебные истоки. От звездных рек струятся родники В леса, поля, сады и огороды. Мы — электронные с тобою дураки — Стремимся оторваться от природы. Мне горлопанят: путь мой в никуда, Как и у всех — в кладбищенскую яму. Но мне поможет звездная вода, Откроет двери к солнечному храму. Неужто все впустую и зазря — Мечты и мысли, страсти и тревоги, Когда сверкают звездные моря, Заоблачные горы и дороги? 24.06.2005

Щит и меч. Стихотворения

Щит и меч По швам и заплатам Россия трещит В руках глобалиста портного. Он выбить пытается меч мой и щит — Родимое русское слово. Раскиснуть, размякнуть, прогнуться и лечь, — Командует время шальное. Ты силы даешь мне, ты щит мой и меч — Надежное слово родное. Кругом иноземная слышится речь, В душе и на сердце — хреново. Беда, коль отброшу я щит свой и меч — Могучее русское слово. 17.02.2005 *** Я не выжил еще из ума — Ни за что не проймут передряги Расписные мои терема Из рифмованных строк на бумаге. Я построил себе города, Необъятные дивные страны. Не страшны им огонь и вода, Беспросветные дым и туманы. Не растопчут мои цветники, Золотые сады-огороды, Что разбиты у Млечной реки, Где мои сокровенные броды. И когда душно мне на земле И в быту не хватает свободы, Растворяясь в заоблачной мгле, Я лечу на свои огороды. 05.01.2005 11

Михаил Бондарев

*** Я по жизни иду неуверенно, Набивая на лбу синяки. Проживу, сколько небом отмерено, У родной помутневшей реки. Сколько сломано, съедено, выпито… Часто все это было зазря. Проживу, сколько звездами выбито, Нашумят сколько дождь и моря. Я не буду считать то, что пройдено, Сколько миль просто так накрутил. Ведь вокруг — необъятная Родина, Миллионы далеких светил. Очень многое в жизни потеряно, Но и найдено мною с лихвой. Проживу, сколько небом отмерено И нашептано вешней листвой. 17.08.2005 *** Склонись, художник, над мольбертом, И помяни строкой, поэт, Того, кто пал под Улус-Кертом В рассвете юношеских лет. В Египет сказочный уехав, В тени гигантских пирамид Ты выпей рюмку за морпехов, За тех, кто в Грозном был убит, Что грязь кровавую месили, Кого калечила война. Налей за армию РОССИИ И выпей за нее до дна!

Щит и меч. Стихотворения

Пускай не гаснут свечи в храме, И звезды в темной вышине За опаленную в Афгане И, кровь пролившую, в Чечне. Взлетай свечой, отважный летчик, За офицеров, рядовых, За всех бойцов «горячих точек», Локальных войн и мировых. За лучших воинов РОССИИ, Которые во все века Себе пощады не просили В глазах коварного врага. 09.02.2005 *** Сегодня ветер мне дует в спину, В окне вагонном — созвездий гроздь. Я еду к сыну на Украину, Как будто дальний заморский гость. Я еду к сыну на Украину, Он редко видит мать и отца. Куплю пластмассовую машину Для непоседы и сорванца. По жизни часто мы куролесим, Но куролесьям придет конец. Зря не сердитесь вы, теща с тестем, Налейте рюмку под холодец. В Луганск приеду не по малину, На яйца, сало и абрикос. Приеду к сыну на Украину. Расти от малых рос — великоросс. Июль 2005 13

Михаил Бондарев

*** Мой род не княжеский, не графский, Но знаю точно — от земли, Где всех цветов смешались краски В снегах и травах, и в пыли. Мой деревенский род, крестьянский, Судьба махнула в города, Где дует ветер басурманский И деньги ловят в невода. Я схвачен городом-арканом, Видать, в пожизненный полон. Он приучил меня к стаканам И заглушил церковный звон. Мотаюсь я корреспондентом И славлю труд учителей, А жизнь бежит как кинопленка, Как ручеек весной с полей. Мой род пошел не от бандита, Не от кровавых бунтарей. Поднялся он от Яровита, Старообрядцев, бондарей. 22.08.2006 *** Я к степному прислушался стону — На окраину русский гонец, — Устремившись к Великому Дону, Тихо Северский плачет Донец. Кто-то с умыслом создал границы, Наломал, как попало, дрова. Разлетелись родные две птицы — Древний Киев, златая Москва. 14

Щит и меч. Стихотворения

Вьют как будто отдельные гнезда, Недомолвками кормят птенцов, А над ними великие звезды — Звезды пращуров, звезды отцов. А над ними свистят ятаганы, Нависает германский сапог. Прожигая столетий туманы Грустно смотрит славянский наш Бог. Я прислушался к шуму Азова, Выйдя к морю тревожно с утра. Здесь сливаются снова и снова Слово Дона и слово Днепра. 07.12.2006

Об авторе: Бондарев Михаил Иванович родился и вырос в Калуге. В 2000 году окончил Литературный институт имени Горького (семинар Николая Старшинова, Владимира Кострова). Автор двух поэтических сборников "Царство снеговиков" (2001, ПАИМС, Москва) и "Дай руку ветру" (2005, "Эйдос", Калуга).

Владимир БОНДАРЬ

ВОЗВРАЩЕНИЕ Рассказ

С появляющимися сумерками колонна вошла во Владикавказ. После мертвых сел правобережья Терека и пригородного района бессчетно поплывшие белыми, желтыми шарами городские фонари Тунаеву показались миражами. Он притих в кабине, заворожено глядя на город, не знавший войны. «Уже завтра, — он радостно внушал себе, — уже завтра не будет переживаний, тревог, страха, встречусь с мамой, отцом, сестренкой, соберу всех ребят, вместе пойдем в Старый парк; если на старую работу не возьмут, первое время стану заниматься частным извозом. Женюсь, заведу детей, обязательно троих». Похудевший, молодой, но с ранней проседью, человек в выцветшей истасканной форме, забыв об усталости, возвращался домой. В вожделенном предвкушении еще небывалого в своей жизни праздника. Он находился под впечатлением, что после пережитого все станет на свои места, теперь он может ценить то, что не замечал раньше… Разве замечал он беззаботную 16

Рассказы

радость просто погрузиться в сон, зная, что не прервет его ни тревога, ни окопный холод?! Разве задумывался он о времени, которое раньше оттесняло смерть так далеко, что о ней и не вспоминал? Побывав на войне, наверное, он впервые почувствовал существование времени, особенно явное в затягивающемся бою, в котором казалось везеньем обогнать смерть хотя бы до утра. Колонна вошла на территорию ему назначенной воинской части. Все машины, кроме бензовозов, остались в автопарке. Бензовозы двинулись дальше к заправочным цистернам, стоявшим на пустыре, огороженном двухметровым забором с колючкой. В отдалении за пустырем высились в закате розовеющие многоэтажки. Темно-бирюзовое небо над стынущей за домами лавой мутнело. Две едва видимые звездочки прокололи муть. Водитель заглушил «Урал». Без светящихся приборов в кабине еще сильнее потемнело. В ушах непривычно зазудела тишина. Водитель, откинувшись на сиденье, устало вздохнул. — Ну куда ты сейчас пойдешь?.. Останься. В душ тебя свожу, помоешься, побреешься. Потом ужин, переночевать место — все организую. Утром человеком домой поедешь. Тунаев молчал и улыбался, возбужденно блестя глазами. — Я до утра мужичкам местным солярку двину. Деньжат на дорогу подкину, дарьяловским пивом угощу, как обещал… — Не могу, — подрагивающим голосом прошептал Тунаев. — Ну и зря, — водитель, захлопнув ручкой жалюзи, открыл дверь. Выйдя из машины, они еще долго прощались. Тунаев растроганно покраснел, когда водитель отдал ему найденные у себя в карманах пятнадцать рублей и требование на бесплатный проезд до Минвод. Напоследок вспомнив про оставшихся на войне ребят, про друзей, про своих мате17

Владимир Бондарь

рей, обменялись адресами, заручившись встретиться осенью дома. Крепко обнялись. Тунаев, не обходя часть, размашистой походкой пошел к домам через пустырь. Перекинув через колючку вещмешок наступил на нижний ряд проволоки, ловко забрался на высокий деревянный столб, спрыгнул на противоположную сторону. Воздух похолодел влагой, молодая травка сочно хрустела под ногами. Учащенно пыхтя и лая, бегали по пустырю выгуливаемые собаки. По утоптанной поляне, в сгущающейся серости, мальчишки гоняли уже едва различимый мяч; кочуя, их голоса то тонули далеко, то звучали где-то рядом. В микрорайоне жили другие звуки, и тянулась своя жизнь. Под бледными фонарями прогуливались молодые мамаши, впереди себя катя коляски с притихшими перед сном малышами, в подъездах на скамейках засиживались старики, то степенно, то смешливо, то грустно — вспоминая проходящий день. С темных балконов доносились обрывки разговоров и хриплый кашель курильщиков. Проходя мимо, Тунаев испытывал восторг от встречающегося вокруг тепла и уюта этого мира. И снова времени было так много... Скоро он вышел к автобусной остановке, где стояла немолодая и полная женщина с корзинкой, прикрытой сверху платком. Не зная, в какую сторону ехать, Тунаев спросил о нужном ему автобусе. Отойдя от женщины, он прошелся взад-вперед, остановившись на краю низкой платформы, задумчиво, с тихой улыбкой засмотрелся на шевелившийся ветерком подснежник, бледнеющий в клоке молодой травки посреди утоптанной земли. Когда подошел автобус Тунаев не заметил. Женщина, наступив на порожек открытых дверей, окликнула его. Ехать до вокзала оказалось далеко. В почти пустом автобусе Тунаев садиться не стал, уйдя назад; опершись локтями на перекладину поручня, он смотрел на себя в зо18

Рассказы

лотисто-сумрачном стекле. Тунаев давно не видел своего лица, долго его изучал, и неприятно отметил появившиеся морщины, залысины на лбу, постеснялся небритости. Когда автобус набился людьми, чужие разговоры перебили мысли. Он оглянулся. Глаза задержались на сидевших напротив центральных дверей двух миловидных, одетых с аккуратной строгостью студентках с пакетами книг на коленях. Из обрывков смешливого разговора, резко колебавшегося от секретного шепота до взрывного смеха, он слышал о вчерашнем институтском КВНе. Политех начисто переиграл университет, скоро сыграет с фармацевтами, аптекарей тоже обязательно переиграет. С затаенным дыханием Тунаев украдкой ловил каждое движение губ, каждую искорку в глазах. Все его нутро искушенно расшевелило видение забытой беззаботности, прежний радостный кураж стала разъедать нахлынувшая зависть. Дело даже не в том, что не хватит смелости подойти и завести разговор. Он потерял беззаботность, стал недоверчив, робок, неуклюж. Ему двадцать шесть лет, и все отчаяннее он не знает, как жить дальше; недавнее бравадное сознание размытой уверенности и исключительности ушли как химера. Он горько усмехнулся. Что же с ним было еще несколько минут назад, если он верил, что можно второй раз начать жизнь сначала?! Студентки, заметив на себе внимание, притихли, одна из них кокетливо, с вызовом, уставилась на него. Тунаев смущенно покраснел, отвернулся. В стеклянном отражении видел перешептывания, слышал смех над собой. На привокзальной площади к нему подошли два милиционера, сержанта. Один, рыжий, с узенькими зелеными глазками на круглом, как у якута, лице, скороговоркой представившись, попросил пройти в отделение. Тунаев безмолвно подчинился, по дороге неприятно отмечая, что повели его не в привокзальный линейный пункт, а дальше, через соседнюю улицу. Он робко попытался уговорить сержантов отпустить его, не позоря перед людьми. 19

Владимир Бондарь

Напарник рыжего невозмутимо промолчал. Рыжий с ядовитой улыбкой стал маловразумительно подбадривать: «Сейчас, сейчас придем… Не переживай дюже…» Они пришли к грязной от присосавшейся пыли трехэтажке, со стоявшими перед фасадами синеполосными Уазами. За входной дверью с толстой решеткой их встретил омоновец с укороченным автоматом на плече. Жуя резинку, он исподлобья посмотрел на Тунаева, затем, посторонясь, всех пропустил в дежурную часть, где за стеклом сидел тучный лейтенант, поднявший трубку одного из нескольких телефонов. Обратив внимание на вошедших, опустил ее, с кавказским акцентом подозрительно спросил: — Еще один? — Посмотрим, — сухо буркнул напарник рыжего. Они прошли по длинному коридору, по обе стороны которого находилось с десяток дверей, обитых черным дерматином. Тунаева завели в одну из дверей. В небольшой комнате за письменным столом сидел средних лет офицер, читая книгу. За все время, сколько Тунаева держали в кабинете, от книги он оторвался только раз, когда рыжий заставил Тунаева вытащить все содержимое из вещмешка на стол. Посмотрев пустым взглядом на Тунаева и вещи, снова ушел в книгу. Не увидев в ворохе солдатской одежды ничего для себя интересного, рыжий произнес: — Карманы покажи. Из карманов Тунаев выгреб горсть замасленных тряпок и лоскутов, костяные брелоки, письма, несколько патронов. Напарник рыжего, ухмыльнувшись, отошел к решетчатому окну, сел на подоконник, скрестив руки на груди. Рыжий повысил тон: — А на колене у тебя что отвисает? Давай уж, показывай… К автоматным патронам добавились снайперские, большего калибра. 20

Рассказы

Рыжий с деланной натужностью вздохнул: — Эх, ребята, не хотите вы жить нормально ни хрена. Не навоевался еще, болван? Теперь гарантированно сядешь… — Как? — Тунаев не понял. — «Как, как…» Да вот так! За хранение боеприпасов, от трех до шести. Тунаев еще сомневался, думая, что рыжий шутит — то, что ему предъявлялось в вину, было естественной необходимостью еще несколько часов назад. — Вы чего, ребята? — застигнутый врасплох, не скрывал удивления Тунаев, — я же забыл просто. Сами порешайте, тут же дом, зачем они мне нужны?.. Тунаевское удивление перетекало в бешенство, его никто не слушал. Рыжий тупо уставился мимо него, офицер посторонне читал. Сержант на подоконнике странно улыбался. Тунаев едва сдерживался, чтобы не закричать: «Зачем посадить меня хотите, скоты?! Знаете, вы точно знаете, что я ни в чем не виноват! Всего лишь забыл, в спешке сборов, выбросить эти патроны». Его мысли перебил задумчивый голос читавшего офицера: — Отблагодари ребят. Может, они тебя и отпустят. — Чем?! — злобно выпалил Тунаев. — А разве у тебя ничего нет? — осторожно спросил сержант у окна, — чего же ты тогда «там» делал? Тебя никто переться туда не заставлял. Задетый Тунаев побледнел, выпалив резко: — Что хочешь бери… Все на столе! Торг перебил рыжий: — Хватит трепаться. Пусть теперь следователь с ним с утра разговаривает. Щуря маленькие глазки, рыжий внимательно посмотрел на напарника. Затем, почесав за ухом, сказал: — В отстойник его проводи… Камера представляла собой высокий, сухой, душный мешок из бетона и камня. Кроме Тунаева здесь находи21

Владимир Бондарь

лись еще трое. Двое немолодых понуро сидели, раздевшись по пояс. Ещё один в разящей потом, мокрой на спине рубашке, неподвижно лежал на боку, сипло дыша, прислоняясь лицом к стене. Никто с ним не разговаривал. В запертом камнями воздухе висли эхом шорохи и вздохи. Сидя на вваренной в стену скамье, Тунаев долго пытался прийти в себя. Понять, что происходит. Духота камеры, скрип железа, гулкий стук сапогов в коридоре — это не может быть никакой реальностью. Ведь много раз бывало, что пытаясь разобраться с реальностью, он не мог проснуться, и уже веря в то, что не спит, неожиданно просыпался, удивляясь, насколько сон может быть созвучен яви. Постепенно в голове укоренялась мысль, что он уже не вернется, через несколько дней окажется в тюрьме. Где не будет ни свободы, ни друзей, ни «новой жизни». Вместо отчаяния он чувствовал трепетную тоску. Жалость и вину за то, что он здесь, а они, ставшие такими близкими, словно знал их всегда, «там». На целый день он забыл о людях, из которых кто-то, возможно, сегодня умер. Малодушно спасаясь, он почувствовал, что предал их. Их предал и сам очутился в капкане. Перед глазами щемяще вставали последние дни. Своей трагичностью еще до конца не осознанные… Штурмовая группа вышла к ферме, где уже находились несколько танков, облепленных на броне пехотой. Окопные брустверы противника виднелись прямо, сразу за поросшим ранней травкой полем. По бокам поля расходились два села, за белыми, красными кубиками домов, повисая в воздухе, змеился дым. Давно небритые и немытые люди, увешанные оружием, ожидая атаки, сидели, стояли, курили; некоторые с задумчивой нервозностью жевали травинки; некоторые, пытаясь отвлечься, перебирали консервы. Там, где был загон, на полпути между изуродованной снарядом дамбой и бараками, прилипнув к застывшей грязи, лежали две разлагающиеся коровьих туши. Небо над 22

Рассказы

фермой шипело, лопалось, ревело. Когда мины попадали в ферму, люди с несколькими худыми, испуганно скулящими, собаками разбегались. Кто успевал, забегал за булыжные стены бараков, кто не успевал, перекатывался за коровьи поилки или падал плашмя на том же месте, где сидел или стоял. После разрыва все неторопливо приходили в себя: облегченно вздыхали, стряхивали налипшую землю, немногие улыбались. Когда наведенный на окопы «град» дымом и землей заслонил полполя, группа, ползущая вереницей вдоль молодой лесополосы, пошла на штурм. Первую сотню метров дистанция между ползущими еще соблюдалась, после те, кто полз сзади, уже не понимали, как оказались впереди. Последний глоток воды Тунаев выпил еще на ферме. Теперь, не чувствуя пересохших языка и десен, задыхался, мокрая, в испарине, голова под каской раскалывалась. Визги мин, взрывы, плавные шорохи пуль, пролетавших над головой; удушливый дым, собственное дыхание отнимали чувство реальности. В себя он пришел, когда чуть впереди него остановилась «таблетка». Распахнув заднюю дверцу, высунулся бледный, с испуганно бегающими глазами, санитар. Замахивая к себе руками, что-то кричал. Почти не соображая Тунаев подполз к неподвижно лежащему солдату. Кровь на бедре он заметил, только когда поволок его. Не вылезая из машины, санитар помог затащить раненного внутрь. Несколько пуль чмокнулись о боковую обшивку машины. Санитар, потемнев от страха, упал рядом с занесенным внутрь солдатом. Машина дернулась, сделав дугу, рванулась обратно на ферму, показывая в решето пробитую броню. Чем ближе группа подползала к окопам, тем чаще попадала под огонь своей артиллерии. Лезвия осколков, плавающих в воздухе, резали ноги, руки, бронежилеты на спинах, чиркали по каскам. Многие, срываясь от ужаса, 23

Владимир Бондарь

жажды и боли, начинали дико вопить, ползти обратно, парализовано лежать, обхватив голову руками. Тунаев не заметил проскочивших мимо трех БМПэшек. Он удивленно поднял глаза, когда от лопнувшего впереди воздуха заложило уши. Три чадящих факела подплывали к брустверу окопов. Через секунду земля дрогнула от одновременно разорвавшихся внутри машин боеприпасов. Тунаев замер. Из оцепенения его вывела сутулая фигурка уцелевшего солдата. Он вышел из дыма, черный от гари с залитой кровью головой, слепо брел по полю, все время спотыкаясь. Много голосов до хрипоты ему кричали «Ложись!» В какой-то момент черная фигурка еще раз споткнулась и упала. Найдя пулю или потеряв сознание… В камере Тунаев снова, как четыре дня назад, после атаки, ходил вокруг сожженных машин, собирая в цинковый патронный ящик розовые шарики человечьих мозгов. На обугленной земле они выделялись словно шляпки грибков, присыпанных сажей. С наплывавшим на день вечером припустил мартовский дождик, туманом опустивший с неба облака. Очищая воздух, рассеивая дым, он как-то странно не уводил вокруг машинных скелетов приторно повисшую праховую сухость. Ящик со слипшимися, положенными горою шариками Тунаев положил возле двух таких же ящиков с розовыми парящими горками. Сел покурить под холмиком рядом с двумя устало отрешенными капитанами. В десятке метров в отбитых окопах ходили каски, повязки, шапки. Вразнобой носились голоса. Два малорослых, щуплых солдатика в замусолено блестящих от копоти и грязи шинелях выползли из окопа, таща привязанного проволокой за ногу труп лысого, чернобородого человека. Доволочив до БМП, груженного телами солдат, они бросили свою ношу возле трупа огромного человека с вырванными лопатками на спине. Скоро у пехотной машины скопилось много злорадно любопытных. С трупа сразу же 24

Рассказы

сняли мышиного цвета «разгрузку» с белоголовым орлом на груди, обыскали карманы, проволоку с ногой прикрутили к фаркопу. К Тунаеву и офицерам подошел лейтенант (Тунаев не знал его фамилии) со второй роты. — До фермы отступаем. Комбат приказал! Здесь окопаться не успеем, если окружат, ночью всех вырежут. А так спецназа дождемся, сразу на село двинем. Казалось, его слова никто не услышал. Все безучастно продолжали курить. Лейтенант, сморщив лоб, внимательно покосился на ящики: — С машин ребята? — М-м-м… — утвердительно промычал один из капитанов. После некоторой паузы с задумчивым спокойствием добавил: — Ни людей, ни имен… Какая сволочь на окопы в лоб направила… — Да-а… Нелепица вышла…— соглашаясь, вздохнул лейтенант. Капитан свой тяжелый взгляд поднял на него. — А ты своих ребят всех уберег? Лейтенант, нервозно помявшись, ответил неуверенно: — Не знаю еще. Целыми пока девятерых видел… С сумерками все штурмовые группы, прикрываясь дымами, отошли к ферме. Не дождавшись спецназа, на следующий день ушли глубже в расположение. Память Тунаева снова вернула его в палатку, где еще позавчера ютилось его отделение, где в часто раздражавшей, но как позже выяснилось, ставшей привычной темноте, шли разговоры, в воздухе висел папиросный дым. Опустев на семь мест, жизнь в ней помертвела. Чувствуя это, Тунаев с двумя стрелками, мыкаясь по лагерю, избегали входить в палатку и видеть пустоту. Надежду, что все вернутся домой, двое суток после отступления дарило радио, каждый час повторяя в новостях об указе президента, прекращающем боевые действия

Владимир Бондарь

на всех участках военного конфликта с тридцать первого марта, с нуля часов. Облегченно, с тихой радостью все до сумерек мечтательно просиживали у костров, чувствуя себя на полпути к дому, возможно, как никогда понимая возвращение как бесценное благо. Известие о том, что штурм никто не отменял, вместе с надеждой парализовало волю. Люди почувствовали себя обманутыми, брошенными. Тунаевский ротный, и раньше не отличавшийся общительностью, стал вовсе нелюдим. Уходил от всех в сторону выставленных постов, не замечая времени, отрешенно просиживал у края болотца, под бледно-зеленой ряской похожего на молодую полянку, кое-где утыканную взрослеющим камышом. Когда к нему подходили, он болезненно раздражался, избегая всякого общения. Офицеры совсем перестали следить за распорядком дня. Больше не было ни разводов, ни построений. После отобранной надежды весь лагерь погрузился в ожидание приговоренных. Тридцать первого марта Тунаев сам для себя закончил войну. Формально он не был ни офицером, ни рядовым. Репортерам, пробовавшим взять у него интервью, он назвал себя «добровольцем»; те, восприняв такое заявление с неприязнью, отошли искать других героев. …Тунаев с трепетом попытался вспомнить каждое лицо из оставшихся там людей. Завтра они снова пойдут в село. А, может, первое апреля уже наступило? И уйдут они уже сегодня. Через час, может, через два их поднимут. После недолгих суматошных сборов они, притихнув, замрут на броне. Перед знобящим рассветом выйдут на исходные позиции. Не нарушая чуткую туманную тишину, замерзая, станут жаться друг к другу, пока не дернется головная машина и не поведет многих в безвременье… Сердце защемило. Скрывая слезы, Тунаев спрятал голову в колени, пытаясь избавиться от воспоминаний и уснуть, принялся 26

Рассказы

считать до тысячи, числами отгоняя все мысли. Когда потерял всякую надежду уснуть, неожиданно уснул. Его разбудил шум в соседней камере. Прокуренный хриплый голос грубо кричал: — Охрана, дверь открой! Хрустящий, чуть шаркающий сапожный топот прошел мимо. Прозвенели ключи, лязгнула металлом дверь. — Ф-фу! Что здесь?.. Хриплый голос ответил: — Бомжик — сука — обосрался. Выкинь отсюда эту гниду вонючую! — Куда ж я его выкину? Терпите до утра. Дверь захлопнулась. После щелчка снова прозвенели ключи. Запертый голос хрипатого еще пытался остановить охранника: — Слушай, мы еще не осужденные… Не надо с нами так обращаться по-скотски… В коридоре с безответно удаляющимися шагами слышался только смешок, вскоре выведший хрипатого из себя: — У-у, парашники, — он бешено заорал, — это вас, б…й, сюда засунуть нужно, а не нас. Несколько голосов в коридоре в ответ угрожающе зашипели. — А-а, не нравится, петухи… — с кашлем расхохотался хрипатый. — Заткнись, мразь! А то до суда не доживешь! — Властно крикнул голос в коридоре. И такая угроза хрипатого не остановила. Он с распаленным ехидством стал дразнить: — Что-что? Что ты там прокукарекал?.. Молчишь… Рот уже занят? Это было последней каплей для коридорных милиционеров. Грозно чеканя шаг, несколько пар сапог прошли к камере. Со скрипучим эхом лязгнула распахнутая дверь. В произошедшей сутолоке перемешались: вопли, одышка, ругань, топот… Нарастая, звуки перенеслись в коридор. 27

Владимир Бондарь

Кто-то из избиваемых рухнул. Хлопки дубинок заглушили удары ног. Терпеливое дыхание и вопли переходили в бессильный злобный плач. Все это время Тунаев, побледнев, отчужденно сидел, уставившись в пол. Его соседи, не отводя глаз от дверей, тревожно замерли, пугливо ожидая, что она вот-вот распахнется, и следующей добычей станут они. Когда коридорные звуки затихли, напряжение спало. Тунаевские соседи стали перебрасываться короткими взглядами, перешептываться, снова устраиваться спать. Все вздрогнули от неожиданности, когда в замочной скважине их двери шевельнулся ключ. Дверь открыл, хамовито улыбаясь, худощавый белесый молодец в расстегнутой на груди форменной рубашке; вместо ремня на животе — повседневка. Из-за глупой улыбки и тупой веселости в глазах Тунаеву показалось, что он пьян. Осмотрев всех, белесый обратил внимание на Тунаева, указательным пальцем поманил к себе. Задрожав от унижения и ярости, Тунаев послушно встал и пошел, готовый все сметать на пути. Неожиданно белесый вывел его в прихожую дежурной части, предложил сигарету. — Ты как тут оказался? — с приятельской заносчивостью вдруг спросил белесый, — с виду вроде нормальный человек, не алкаш, не дебошир, в форме тем более… — Вашему рыжему на вокзале не понравился. — А-а… Это Федулову, наверное… Белесый, пробежав по Тунаеву взглядом, ехидно ухмыльнулся: — А видок у тебя и вправду диковатый. Никак из Чечни ломишься? Тунаев, подозрительно задержав на милиционере взгляд, кивнул. — В отпуск, или как?.. Тунаев промолчал.

Рассказы

АРМАТУРА Рассказ

Когда сквозь забытье внешняя пустота оживет потоком машин, значит, свинцовому сну конец. Скоро распахнется дверь бытовки и язвительно грубый бригадирский бас возвестит: — Подымайся, вербованные! Работа ждет… Храп и бессвязные бормотания мигом оборвутся. Оторванные ото сна люди поднимутся тяжко вздыхая. Понуро побредут умываться. Рано вставать тяжело, зато работается вольно. Пока начальство спит, бугор на человека похож, приберегает покуда свою ретивость в работе… Позавчера, собрав развод, начальник участка по поводу неуспевания к сроку обобщил строго: — Или вы работать не хотите или специалисты такие, что разгонять вас пора. Поэтому с объекта никто не уйдет, пока не будет закончена плашка. Это значило, что сутки, может, двое, спать никому не придется. Кому не нравится, волен уйти, но куда ты денешься без денег и жилья?! А зарплата маячит где-то рядом, пол-

Владимир Бондарь

тора месяца терпел, глупо еще недельку не дотерпеть, пустив все коту под хвост. Никакого правового бунта быть не может. Здесь все варятся в общем котле, но внутренне стоит каждый сам за себя. Конфликтовать с администрацией дело не неблагодарное. Или в список неблагонадежных попадешь, или ответом будут прощально-циничные слова: «Здесь вас никто не держит. Москва большая, работы всем хватит». Москва-то большая, да везде одно и тоже. Принимая на работу, тебе объясняют: твоя зарплата — это сделанные объемы. Но стоит попасть в опалу, или слабовольно взбунтоваться, объяснение станет другим. Фиксированный оклад три тысячи рублей, остальное — премиальные от фирмы, которые воля самой фирмы — дать или не дать. От такой политики все чувствуют себе выгоду: компания кратно урезает зарплаты. Мастера, собственноручно делящие деньги, урезают урезанное. Наивные работяги тешатся надеждой, что объемы сделаны, а людей стало меньше, значит, больше заработает он сам. Позавчера работать принялись угорело. Рубный станок не успевал нарезать и гнуть арматуру. По всей широкой плашке звенела растаскиваемая арматура, бойко скрипели крючки. Бугор, чуя, что в стараниях надсмотрщика нужды нет, принялся болтаться по всему объекту, непривычно для себя создавая рабочий вид, а не плюя с насыпи семечками на спины работяг. Клюнувший в задницу петух, в виде поджимающих сроков, после девяти часов выгнал из кабинетов на свет божий все начальство. То собираясь на насыпи, то разбегаясь по объекту, они раздраженно взялись уличать рабочих за малейшие провинности. Мечущимся бригадиром пользовались как исполнительным псом, выполнявшим распоряжения типа: — Убери этого придурка от сетки! Дай ему отбойник…

Рассказы

— Кто так усиление положил, вашу мать! Ты где, Маркелов? Кто за этим следить должен?! От прорабского нахрапа работа пошла вразнос. Избегая начальственного гнева, люди больше суетились. Боясь совершить ошибку, хватались за простую работу. От копящейся нервозности срывались на соседях. Перед полуднем объявились заказчики. Привезли с собой батюшку. Да не простого, а в золотой рясе. На разговоры не отвлекаясь, батюшка сразу принялся за дело, кропя святой водой прах еще не рожденного торгового комплекса. Вместе с песком он усердно обливал работяг (из которых православных попадалось немного) и приговаривал: — Чтоб легче работалось… Так позавчерашний день дотянулся до короткого обеда. Полчаса чтоб пожевать разваренный горох, выпить кружку чая и приготовиться пережить другую половину дня. После обеда запомнилась только застывшая жара, которая уничтожила все человечьи страсти. Время словно остановилось. Его мучительно-монотонный ход притупил сознание. Существовали только инерционные движения рук и жажда. Вечером, замечая всеобщую вялость, думалось: «Может, пугал начальник участка? Сейчас чуть стемнеет и всех отпустят спать. Ведь завтра новый день, а какие мы будем после суток?» Надежды и сомнения развеял электрик — когда наступили сумерки, он принес прожектор. Всё поняв без эмоций мы продолжили молчаливо копошиться в арматуре. Последний всплеск активности выдался до полуночного обеда. Снова каша и чай, а вместо десятиминутного перекура сон вповалку. Он был прерван проспавшим, испуганным, а потому очеловечевшимся бригадиром: — Мужики, хорош спать. Кто арматуру вязать будет?

Владимир Бондарь

— Пусть генеральный со своей бухгалтершей вяжет! — ответил кто-то из душной темноты, но все равно вместе со всеми послушно вышел на работу. Ночная смена безмолвно перешедшая из дневной, перед рассветом походила на бессмысленное брожение. Ктото куда-то что-то нес, кто-то что-то невидимое вязал. В темноте при свете прожекторов разобраться можно только на ощупь. — Что ты делаешь? — один бульбаш остановил другого, криво вяжущего край сетки. — Москалям и так за счастье будет, — с кривой усмешкой ответил ему земляк. Бессмысленная ночная смена по времени перешла в дневную. Нагрянувшие раньше обычного мастера и прорабы взялись было налаживать работу, но эффекта это не дало. Полусонные, едва передвигающие ногами, люди стали непробиваемо инертными. Бессмыслицу остановили в обед. Не повезло только «талибам». Им домучивать плашку дали еще сутки. Вопрос выживания до зарплаты теперь острым остался только у них. А в расчетный день к ним со стопроцентной вероятностью явится «миграционка», и они снова останутся без денег. Ну а нам с сегодняшнего утра пережить бы еще недельку и если не обманут, забрать свои деньги. Потом думать, как спасти деньги последнего месяца. Хотя как ты их спасешь?! Уходить когда-нибудь придется, а последний месяц он всегда останется перед зарплатой. В Москве уходящих монетой не жалуют… Об авторе: Владимир Владимирович Бондарь родился в Пятигорске, служил по контракту в Чечне, закончил Литинститут и сценарный факультет ВГИКа. Работал на ударных стройках капитализма гастарбайтером. Любит детей, кино и литературу.

Екатерина ГЛУШИК

ЯБЛОНЕВОЕ ОЗЕРО, ЯБЛОНЕВЫЙ СОН Рассказ

«Пускай она поплачет, ей ничего не значит…»

Казалось, что запах яблок чувствуется уже отсюда, на выходе из леса. Собственно, это лишь лесополоса вдоль шоссе, за ней, за лугом — озеро. Оно лежало в получаше: с одной стороны берег крутой, а с другой — пологий. На крутом берегу росла яблоня. Её было видно издалека: только выходишь из лесополосы — и этот крутояр, как бы его назвали в России, на нём — одинокое дерево, яблоня. Лена не знала этого сорта яблок, но они были очень ароматные. Она любила их нюхать. Приносила домой, раскладывала под кроватью на газете, и в комнате воцарялся дивный запах. А как спалось в комнате с таким ароматом! Сладкое проваливание в неведомые пухи, благоуханное покачивание на каких-то облаках, сладчайшее забытье… И младенческая свежесть наутро. Лена вставала отдохнувшей, если даже приходилось спать совсем немного, а такое здесь часто бывало. 33

Екатерина Глушик

И вот казалось ей, что этот запах нежного аромата слышен уже отсюда, хотя такого не могло быть: расстояние велико, да ещё и постоянный сильный ветер. Надо же, какой от Балтики, расположенной в 200 километрах к северу, ветродуй! Лена, привыкшая дома, в Союзе, ходить с распущенными волосами, вынуждена была здесь заплетать косы, делать пучок, хвост или производить другие нехитрые манипуляции по собиранию волос. Она ловила себя на том, что ищет этот запах — яблок. Немцы это состояние называют «зюхтиг», — зависимый, стремящийся к чему-то. Лена превратилась в «ароматзюхтиг», вынюхивала этот запах, нуждалась в нем. За яблоками она шла с большой спортивной сумкой. Немцы не ходили к этому озеру ни рыбачить, ни купаться, не собирали дикорастущие яблоки. Они не собирали ни грибы в лесу, ни ежевику. По лесам в поисках лесных даров рыскали только русские: военные, служившие в гарнизонах, и члены их семей. Лена обожала походы по грибы и по ягоды, всегда участвовала в таких вылазках на природу их дружного учительского коллектива. Одной было всё-таки страшновато блуждать по немецкому лесу. Даже не страшно, а неуютно. А вот с коллегами, прихватив для верности мужа-военного кого-нибудь из коллег, с удовольствием выбирались, устраивали привал с общим столом на поляне, пели, играли, дурачились вдали от ученических глаз. В небольшим гарнизоне, где все на виду, учителям даже собраться застольем не всегда было удобно. Все молодые, озорные, и веселье могло показаться ученикам подогретым. А пить-то и не пили, так, пару капель ликера. Говорят, он здесь очень хорош. Лена знала о вкусе спиртных напитков только понаслышке и верила на слово. И на озере этом впервые она побывала в очередном походе на природу. Когда набрали грибов, майор Ефремов, как звала своего мужа учитель географии Ирина Владимировна, предложил: — К озерцу давайте совершим марш-бросок, искупнёмся. А, девчонки?

Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ

На тот раз не пошёл по грибы учитель физкультуры и труда, потому майор Ефремов был единственным кавалером среди девчонок-учительниц. Учительницы целомудренно загомонили, что не взяли купальники. — Так и быть, разрешаю: купайтесь голыми. Как старший по званию, — и тут же был поколочен своей женой, хохотавшей громче всех. Но к озеру решили пойти, чтобы показать его вновь прибывшим учителям, среди которых была и Елена Васильевна. Пока двигались к нему, бывалые коллеги и майор Ефремов спорили, с какой стороны лучше подойти: крутой или пологой. С пологой подойдешь — можно хоть ноги помочить, освежиться, а майор Ефремов выразил решительное желание искупаться, если даже вода студеная. Но с крутой стороны открывался, как говорили «бывалые», изумительный вид. И там росла яблоня — можно набрать яблок. Пусть пока и не дозревших, терпких, но очень ароматных: в чай они уже и сейчас хороши. Решили в конце долгого обсуждения, чем и была занята дорога до озера, что «девочки» пойдут на крутой берег, а мальчик пойдёт на пологий, пусть купается. А потом на обратном пути «вновь сольёмся в единый коллектив передовой советской интеллигенции, форпост нашей родины на дальних рубежах», как заключил старший по званию майор Ефремов. На подходе к озеру группа, «отпочковав» майора, двинулась чуть в гору — на крутой берег. Лена, в обсуждении маршрута не участвовавшая, поняла, почему нельзя и там, и там побывать в этот визит к озеру: идти было далеко, и как бы ни весело и задорно бродили по лесу, всё-таки подустали, потому давать такого круголя было бы не под силу. Боже, какой вид открылся, когда вышли к «конечной точке маршрута»! Ей поначалу не всегда было понятно: то ли коллеги подшучивают, так казённо выражаясь, то ли переняли привычку мужей изъясняться военными формулировками. Но именно так и заявила Ольга Владиславовна, математичка: «Коллеги, мы вышли к конечной точке маршрута. Немен зи битте пляц». Вставлять немецкие сло35

Екатерина Глушик

ва и выражения тоже было элементом здешних разговоров. Всегда — иронично. «Цвай сосика унд порезать», — садясь за стол в гостях ли, в офицерском ли кафе, куда-то и дело заглядывали опять-таки, собравшись коллективом, «делали заказ». «Дас ист хорошо, даст ист замечательно», — звучала высокая оценка в адрес чего-либо. Берег был не очень высоким, но откосно крутым — вниз спуститься с такого практически невозможно. Однако его высоты хватало, чтобы увидеть живописнейшие окрестности: луг, по которому только что бродили, лесополосу вдоль шоссе, лес, начинающийся с другой стороны шоссе, откуда и пришли, а под ногами — голубое озеро, видимо, глубокое в самом центре, потому что голубая вода меняла цвет почти до чёрного. Под обрывом берега как такового почти не было: лишь узкая полоска. А противоположный пологий был песчано-желтым. И это буйноцветие: темно-зелёный лес, изумрудно-зелёный луг с пестротой цветочного вкрапления, голубая вода, желтый песок, — сливалось в удивительную картину. А ещё аромат яблок. Яблоки тогда, в первое посещение озера, были ещё незрелыми. Всего пара штук падалицей лежали под деревом. У озера никого не было. Коллеги рассказали, что немцы здесь практически не бывают: вода холодная, купаться в такой они не любят, рыбачить сюда не ходят, хотя рыбы много. Именно практицизм немцев, как ни странно, не манил местных рыбаков на это рыбное место. Рыбачить в стране разрешалось только по лицензии, за неё немало приходилось платить, и невыгодно добираться до относительно отдалённого маленького озерца. Да и с берега рыбачить, стоя с удочкой, не интересно. А привозить сюда всякий раз лодку, даже резиновую — хлопотно. Тем более в округе немало расположенных ближе к насёленным пунктам водоёмов больших размеров, оборудованных причалами, стоянками для лодок. Потому тащиться сюда желающих местных жителей не было. И так повелось, что озеро и окрестности были вотчиной советского контингента. Майор Ефремов был уже на середине озера: он добрался до своего берега раньше, разделся и плыл к обрыву, 36

Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ

махая рукой приветствующим его криками и разными энергичными жестами, вплоть до подпрыгиваний, учительницам. Под яблоней устроили очередной привал: расположились, достали оставшуюся еду, и услышали голос из-под обрыва: — Педагогини! — майор приплыл и уже с суши выкликал барышень. Все вскочили, столпились на обрыве, смеялись, шутили, обещали скинуться и купить пловцу купальный костюм дореволюционных спортсменов — полосатый. Супруга пловца кричала: «Ловлю на слове! Скидывайтесь и покупайте! Председатель профкома, — обращалась она к преподавательнице начальных классов Вере Платоновне, — завтра же организуйте сбор средств. А то в следующий раз заставлю его голым к нам плыть, чтобы вам было стыдно. Есть немой укор, а мой майор будет вам голым укором. Да и непедагогично не выполнять данное обещание. Соответствуйте». — Педагогини, кончайте гвалт, яблоки транспортируйте! — перекрикивая гомонящих, приказал майор. Падалица в количестве двух штук тут же была поднята с земли и пущена «самоходом» с обрыва. — Девчонки, — обращаясь к новеньким, призвала директриса, — смотрите, смотрите. Яблоки, скатившись с крутого обрыва, докатились, до самой кромки воды. Однако в воду не попали. Майор подпнул их, они, оказавшись в озере, закачались на небольших волнах, скорее, ряби, и вдруг хаотично заскакали, то и дело выпрыгивая их воды. — Рыбы в водное поло играют, — прокомментировали старожилы. Присмотревшись, Лена и увидела в прозрачной воде стаю больших рыб, атакующих яблоки. Очень быстро они угнали плоды на середину озера. — Эти ещё недозревшие, рыбы их съесть не могут, но когда яблоки спелые или подгнившие, то рыбы прямо на глазах их сжирают. Гурманы. 37

Екатерина Глушик

— Смотри, майор Ефремов, — закричала Олегу Вера Павловна, — осторожно обратно плыви, а то у рыб аппетит разыгрался, в горячке как бы они за твою парочку яблок не ухватились. Приплывешь без даров природы. Захохотали все. Ирина Владимировна, пожалуй, самая смешливая, стараясь придать голосу угрожающие нотки, вступилась за своего майора: — А что это тебя так волнует? И растеряет он свои, нет, наши, — сделала она ударение на этом слове, — наливные яблочки. Как ты от этого пострадаешь? Мне горя мало, а она, смотрите на неё, озаботилась. — Так указ министра обороны вчера вышел: евнухов из армии увольнять. Вас до срока отсюда откомандируют, и кто будет преподавать такой стратегически важный предмет, как география? — не осталась в долгу Вера Павловна. Яблок тогда сорвали всего по паре штук: они были терпко-кислыми, но уже ароматными. И действительно очень хороши в чае. После того общего похода Лена и одна стала приходить сюда. В округе были и другие живописные места. Рядом с гарнизоном плескало волнами большое озеро, куда все ходили купаться: вода там до осени держалась тёплой. Но сюда Лена выбиралась посидеть в тишине на крутом берегу, собрать яблоки. Этот вид: лес, луг, вода, косогоры, — очень напоминали окрестности бабушкиной деревни, куда на летние каникулы и как ученица, и как учительница, ездила Лена. Если на озере резвились школьники, Лена, не желая смущать учеников, устраивалась где-нибудь неподалеку на лугу в высокой траве, сидела или ложилась, глядя в небо. Темнело здесь поздно, а по писаному и неписаному правилу школьники любых классов должны были быть на территории гарнизона не позднее 19 часов. Так что можно их переждать и уже одной сидеть под яблоней или на пологом берегу. Когда яблоки созревали, плодами было осыпано и дерево, и земля с той стороны, которая не была обращена к обрыву. Яблоки, падавшие со стороны обрыва, катились 38

Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ

вниз, к озеру, берег которого и переходил в обрыв. Озерцо было небольшим, но и в нём из-за ветров то и дело ходили волны. Они «слизывали» с берега яблоки, не докатившиеся до воды. Лена любила смотреть, как плоды эти, вода волной, словно рукой, загребает и уносит. И как только яблоки оказывались в воде, они начинали прыгать. Рыбное водное поло. Холодная вода озера только летом и ранней осенью к позднему вечеру, когда было темно, нагревалась до терпимой температуры. В такое время Лена ходила сюда с коллегой, тоже вновь прибывшей учительницей математики Ларисой Петровной, холостячкой, как называли в гарнизонах незамужних вольнонаёмных работников: учителей ли, продавцов ли, официанток ли. На этот раз Лена заметила возле яблони мальчишек. Они были в плавках, значит, под крутым берегом сидят девчонки, ради которых мальчишки сюда и забрались. Школьники ходили к озеру на пологий берег и плескались по колено в воде: бегали, высоко, подобно цаплям, поднимая ноги, брызгались, гонялись за подплывавшими рыбами. Девочки стайкой шли по кромке суши к крутому берегу, садились под обрывом. Мальчишки якобы тайно, по поднимающемуся к обрыву склону, бежали на крутояр, набирали яблоки и обстреливали ими с высокого берега девчонок, специально для этого и усевшихся под обрывом. Девчонки вскакивали, начинали визжать, кричать, грозить кулаками. Мальчишки устраивали пляски папуасов, демонстрируя, что угрозы им нипочём, девочки якобы отстреливались этими же самыми яблоками, безуспешно, никогда не попадая в обидчиков, потом бежали на пологий берег к одежде и своей, и мальчишек, якобы с угрозой утопить одежду нападавших. Те стремглав пускались под уклон вызволять свои вещи, прибегали всегда раньше девчонок, хватали штаны, рубашки, победно-безнаказанно махали ими — «и не утопите, и не утопите» — приближающимся мстительницам, девочки всячески выражали свои претензии за обстрел, потом гонялись за мальчишками. Затем примирившиеся стороны начинали другие игры, а к положенному часу собирались и стайкой шли в гарни39

Екатерина Глушик

зон. Когда они скрывались в лесополосе, Лена вставала из трав и шла к яблоне. В ясную погоду наблюдала отсюда закат солнца. На этот раз в гарнизон она шла с полной сумкой яблок. В лесополосе её окликнули: «Елена Васильевна». Это был капитан Нгай, инструктор по рукопашному бою разведбата. Лена обрадовалась. Но удивилась. В этой стороне от гарнизона военные почти не бывали. Вот только нечастые вылазки педагогического коллектива да школьные стихийные походы по окрестностям или к озеру оживляли эти цивилизованно безлюдные места. И что тут делал Нгай, непонятно. — Николай, здравствуйте. — Не боитесь одна ходить? — он спрашивал, заметно волнуясь. — Да чего бояться? Немцы сами говорят, что у них здесь за последние 25 лет ни одного ни убийства, ни изнасилования не было. Ну а свой солдат ребёнка не обидит. Неуютно одной ходить, это да. Но не страшно. — В принципе, так. И не каждый отважится вас обидеть, — при этих словах он ещё больше засмущался. Получилось двусмысленно: Лена была крупной, физически развитой. И здесь, в гарнизоне каждый день занималась подкачкой. — Вот и хорошо, что так, — она загладила неловкость разговора. — Давайте я вам помогу, — он взял сумку. Хотя Лена отдала её, но оговорилась: — В гарнизоне я сама понесу. Он понял, сказал с обидой: — Не хотите, чтобы подумали. — Да, не хочу. Тем более, и думать-то не о чем, а разговоры пойдут. Вы должны понимать, Николай. Учителя дорожили своей репутацией, давать даже малые поводы для пересудов не хотел никто из них. В том числе потому, что с такой репутацией желающие выйти замуж теряли шанс. 40

Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ

Николай засопел. — К чему зряшные разговоры? — Лена опять пыталась сгладить неловкость. — А если не зряшные? — Нет, зряшные, — здесь точки надо ставить над i сразу. — Можно мы опять к вам с ребятами придём? Им очень понравилось у вас, — ей хотелось польстить Нгаю и перевести разговор. Она водила своих учеников на экскурсию к нему в разведбат. Школьники лазили по окрестностям, в деталях знали все секретные ангары, в том числе каждый закуток в разведбате. Но Лена, столкнувшись с тем, что с ребятами здесь практически некуда ходить на экскурсии, предусмотренные программой, такие, например, как по профориентации, решила эту проблему так: она водила детей на экскурсию в магазин, рассказывая о работе продавца, товароведа, фасовщицы, бухгалтера, в госпиталь, в полк, и школьникам это нравилось: они иначе смотрели на привычные вещи. Потом на классном часе обсуждали увиденное и услышанное. Вот и в разведбат пришли с экскурсией. Самым интересным здесь было подразделение Нгая — его спецрота, их тренировки, которые почти всегда проводились в закрытых помещениях или на открытой местности, но вдали от людских глаз. К удивлению многих, инструктор согласился принять экскурсантов 5 класса. Боевые приемы, продемонстрированные спецбойцами, потрясли не только школьников, но и учительницу. Потом был совместный с ротой выезд на лесные учения, где бойцы лазали по деревьям, как кошки, незаметно подкрадывались, вырастая перед тобой из-под земли, попадали ножом в дерево с большого расстояния. Нгай редко ходил по гарнизону, пропадая в разведбате. Но когда появлялся, то заходил в школу, приветствуя «своих ребят», как он после двух встреч стал называть учеников Елены Васильевны. Ребята хвастались особым расположением к ним такого человека. Про Нгая ходили легенды: как он может убить нажатием пальца на какуюто точку, как он вырубил пятерых здоровяков в соседнем 41

Екатерина Глушик

гарнизоне, когда те стали разбираться, что за штатские такие борзые тут явились. Это когда Нгай с товарищем «в гражданке» приехали туда к однокашнику по училищу. Как он прыгает, успевая сделать в воздухе несколько движений… Это и Лена видела на тренировках. И услышала, проверяя вечером тетради в классе, как сидевшие на крыльце школьники 6 класса заявили на реплику её учеников «Нгай наш класс полюбил»: — Не ваш класс, а вашу классную. Тоже мне: он их полюбил! Нужны вы ему, как рыбе зонтик. А вашу классную какой дурак не полюбит? Лене стало не по себе: что за разговоры? Кроме тех экскурсий и не было ничего. И вот они идут с Николаем по лесу, молчат. На подходе к городку она взяла у него сумку: — Спасибо. — Вам спасибо, что разрешили пройтись с вами, Лена. С тобой, — он впервые так к ней обратился. — Можно тебя пригласить в кино? — Нет, Николай. И зовите меня Елена Васильевна. Лена пошла к своему дому. Она хорошо относилась к этому приятному парню, но не испытывала к нему чувств, а развивать их не было желания. Она не хотела выходить замуж за военного, потому что пришлось бы ездить по гарнизонам, значит, уезжать от любимой мамы. Да и какой из Нгая муж? Он чуть ли не по пояс ей. В следующие дни он пару раз пытался поговорить, то, поджидая возле её дома, где она занимала комнату в коммунальной квартире, то карауля у школы. — Николай, не вынуждайте меня обратиться к командиру вашего полка, — пришлось так отвадить настойчивого кавалера. Она бы не обратилась. Но такого стыда Нгай перенести бы не мог. И перестал преследовать. …Закрыв глаза, Лена лежала под яблоней, вспоминала маму. Не было забытья, а томительная сладость от этого воспоминания. Села, взяла лежавшее рядом яблоко, кинула в воду. Сумраки были уже густы, рыб не видно, а

Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ

только светлое яблоко запрыгало на тёмной воде. Вдруг рядом с ней кто-то опустился на землю. Нгай. — Добрый вечер, — поздоровался он. — Добрый. Напугали. Не заметила, как подошли. Он усмехнулся: — Какой же я инструктор разведбата, если меня может обнаружить непрофессионал? Мы умения не только на тренировках демонстрируем, но и в жизни применяем. Молчали. Лена чувствовала его напряжение, хотела встать, но он не дал, взяв за руку. — Николай, вы что? -Ты знаешь, — он всё-таки был на «ты», — я себя еле сдерживал, когда ты лежала, пережидал. Но мне нужно это. — Он повалил её на землю и стал целовать. Она попыталась вырываться, но он так «заблокировал» её, что она не могла и шелохнуться. Да уж, умения свои они в жизни очень даже применяют. Целовал долго, буквально высасывая её губы. Когда «разблокировал», Лена не могла пошевелиться: руки, ноги занемели, шею свело. Он сел: — Мне нужно это. Я тебя люблю. Пришёл приказ о моём переводе. Я знаю, сейчас ты за меня замуж не пойдешь. Но даже если бы пошла, я бы не мог тебя туда взять. На сборы у меня 24 часа. С ноля часов пойдёт отсчёт. Мне надо увезти с собой ощущение тебя. Лена пришла в себя. Она едва подбирала слова: — Я вещь, что ли? Ему воспоминания нужны! А мне такие воспоминания не нужны! Это подло — пользоваться силой. Думаете, если убываете, то и управы на вас нет? — Лен, а чего ты всегда такая чопорная со мной? Ты же нормальная девчонка. — Я не девчонка, я учительница, — почти прокричала она. — Я вам и повода не давала, вы и то вон как себя ведёте, а поулыбайся с вами, поговори по-дружески, так не знаю, что возомните. Она потрогала губы:

Екатерина Глушик

— Вы соображаете, Николай, как я завтра в школу приду? Они у меня уже сейчас распухли, а завтра что будет? Что дети подумают? — Ничего не будет. Я сейчас, — Нгай по-кошачьи вскочил и скрылся в сумерках. Через пару минут он появился, держа в руке пучок каких-то трав. — Вот, разотри, чтобы сок выделился, приложи к губам. Только ляг, а то отёк вниз пойдёт. Лена послушно легла. Сначала почувствовала лёгкое пощипывание, потом приятно разливающеюся теплоту. Нгай лежал рядом. Взял её за руку. Лена впала в странное забытье. И не сон, и не дрёма… Даже сил вырвать руку не было. Да и желания вырывать руку не было. Она почти стала засыпать, когда он спросил: — Спать хочешь? — Угу, — прогудела она. — Ну всё, лист можно убирать,— и сам снял лист с её губ. — Губы горят? — Угу. — Тогда лежи, а я тебе вот этот приложу, — он, видимо, стал растирать другое растение, потому что пошёл приятный запах, похожий на мелису, но слаще. Положил листок ей на губы: — Чтобы не потрескались, — объяснил он. — Что это за трава? Я и не знала такую. — Да вон даже бюргеры не знают, что у них под носом растёт. А нам положено производить рекогнасцировку не только местности, но и животного и растительного мира. «Боец спецназа должен уметь обходиться без запасов пищи, воды и медикаментов в любой — населённой и безлюдной — местности», — нарочито отчеканил он, как на занятии с бойцами. — Видишь, тоже учить умею. Лена лежала, её рука была в руке Николая. Чувствовалось тепло и пульсация. Теплота во всём теле, забытье, аромат яблок и мелисы… Не было видений, а лишь тени каких-то ощущений, словно летела или плескалась на волнах. Наверное, в раю так же хорошо и такие же запахи.

Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ

Очнулась. Сумерки совсем сгустились. Села. Сел и Нгай: — Лен, я только внешне тебе не пара. Я бы тебя сделал счастливой. Всю бы жизнь тебя на руках носил. — И добавил, смущаясь. — Честно. Лена засмеялась. Вспомнила, как соседка говорила её маме: «Всем у тебя, Тоня, девка хороша. Такую бы на руках носить. Но тут не муж, а подъёмный кран нужен. Да и то не всякая стрела выдержит — обломает мужика». А Нгай едва ли не в два раза меньше. Она поднялась. И вдруг он ловко подхватил её на руки и побежал вниз по склону. Лена испугалась, что он уронит её, обхватила его руками за шею. Опустил он её на землю, только сбежав с обрыва. — С ума ты сошёл?! — и она перешла на ты. — Давно. Ну, хоть по-человечески заговорила, слава Богу. Завтра я буду отходную делать. Приходи в семь, очень прошу. — Не обещаю. — Не обещай, а приходи. У Лены было всего 4 урока, у её класса тоже. Собрав ребят после занятий, разрешив накопившиеся за день дела и проблемы, не заходя домой, прямо из школы отправилась в город к немецкой коллеге фрау Манго, с которой они вели семинар русского языка для немецких школьников. На подходе к городу на просёлочной дороге издалека заметила шедших навстречу Нгая и его друга старшего лейтенанта Сергея Пращурова. Они были в гражданской форме. Когда подошли, Лена увидела, что на шее у Сергея болтается фотоаппарат. — Вот, ходили в город, запечатлевали меня на фоне западной цивилизации. Всё думал, успеется, ни одной фотки не было. А вот раз — в 24 часа. — В азиатскую нецивилизацию, — сказал Сергей и осёкся. — Лена, давайте сфотографируемся, — неуверенно предложил Нгай.

Екатерина Глушик

При этих словах друга Сергей порывисто сорвал аппарат с шеи: — На фоне каштанов встаньте, — стал расставлять он. Нгай подскочил к Лене, обхватив её за талию. Боявшаяся щекотки Лена захохотала, Сергей щелкнул. Лена, повернувшись к Николаю, стала убирать его руку с талии, Николай, думая, что она хочет взяться с ним за руку, сжал Ленину руку, Сергей щелкнул. — Давайте нормально встанем, сфотографируемся, — она отстранилась, встала вполоборота на некотором расстоянии от Николая. Сергей снова щёлкнул. — В семь часов жду, — Нгай смущался. …За столом сидели одни молодые офицеры — друзья Нгая. Место в торце рядом с Николаем пустовало. Лену усадили, стали за ней подчёркнуто внимательно ухаживать. Было ясно, что её принимают даже не как девушку Нгая, а как невесту. «Без меня меня женили». Друзья Николая говорили о том, какой Коля хороший, какой он прекрасный специалист и верный друг, как с ним будет хорошо любому человеку. Понятно, что все эти разговоры — для Лены. Включили музыку. Николай взял за руку Лену, приглашая танцевать. Это был мальчишник, они были единственной танцующей парой. Николай пытался обнимать Лену, она отстранялась. — Как губы? — спросил он. — Как видишь. Слушай, я не запомнила название травы. — И нечего тебе запоминать, — надулся Николай. Лена расхохоталась: он решил, что ей надо знать, чтобы и впредь отёки с губ снимать. — Да я просто в лечебных целях, мало ли что. — В лечебных целях обращайся к услугам официальной медицины. Военврачи зря тут, что ли, на довольствие поставлены, свой паёк едят? — Вчера же назвал мне эту траву, секрета не делал. — Вчера назвал, а сегодня не назову. Ты уж и губы раскатала, — они болтали, смеялись, и со стороны это выглядело, наверное, как щебетанье влюблённых. 46

Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ

Когда танец закончился, Лена направилась к дверям: — У меня завтра много уроков, а я ещё не ко всем подготовилась. — Я к тебе попозже зайду, — громко сказал Николай. Он явно «столбил» место. Ну, пусть поважничает, жених. …Осталось придумать примеры для темы «Знаки препинания при причастных оборотах». Взяла тему географии. «Горы, расположенные..» писала она очередной пример, когда в дверь постучали. На пороге стоял Нгай. — Николай, уже поздно. Мы ведь попрощались. — Можно я войду? — Нельзя. Не будем детский сад устраивать,— она закрыла дверь и сразу заперла на ключ. Он постукивал, приговаривая: — Ну, открой. Сказать надо чего-то. Открой. Дурацкая ситуация! Тут только повод дай для разговоров — пойдёт слава. — Николай, я вас просто уважила, как друга нашего класса, придя на проводы. Между нами ничего не было и не может быть. Не позорьте ни себя, ни меня,— строго выговаривала Лена из-за двери ночному визитеру. Стук прекратился. Лена даже удивилась такой сговорчивости. А уже действительно поздно. Дописав примеры по теме, сложила конспекты завтрашних уроков в сумку, сходила умылась, легла. Очень хотелось спать. Недосыпание здесь — постоянная проблема. Не было методистов, кружков, пособий, приходилось всё делать, выдумывать самой, вести секцию волейбола, чтобы занять и развить ребят, кружок вязания, куда ходили и мальчишки, устраивать походы… Мечтала выспаться. Но даже в выходные этого сделать не удавалось. Ложась, она почти сразу засыпала: короткое забытье — и крепкий сон. Сквозь забытье слышала шорох. Хотела открыть глаза, но не могла — сил не было. Почувствовала запах яблок. Откуда он? Сон. Яблок уже не осталось. Несколько штучек всели на вершине дерева, куда не забраться. Опадут они уже сгнившими. Потом появилось ощущение того, что кто-то стоит у кровати. И тоже надо бы встать, 47

Екатерина Глушик

включить свет, посмотреть, что за звуки и запахи в закрытой комнате…. Но разве есть силы на это? Сон. Вдруг ктото садится на край кровати и берёт Лену за руку. Она резко села, увидела силуэт. — Кто это? — от страха почему-то шептала. — Кому же быть, как не мне? — голос у Нгая был бравурный. Навеселе парень. — Вы понимаете, что я чуть не умерла от страха? Как вы попали? — А я чуть не умер от горя, когда не открыла. Это нормально? — Вы не офицер, а хулиган. — Я хулиган и есть. И был. Но и офицер! Как попал, как не через форточку? Первый этаж — тоже мне, задача. Уеду, ты форточку открытой не оставляй, да ещё на ночь. Яблоки принёс. Куда ссыпать? Идя спать, Лена открывала шторы, чтобы, лежа на постели, смотреть на звёзды, на луну. Сейчас луна висела чуть усечённым диском прямо над окном, освещая комнату. Нгай стоял, придерживая край футболки, из которого смастерил что-то похожее на сумку кенгуру, где и лежали яблоки. — Не нужны мне твои яблоки, уходи, — Лена была по-настоящему сердита. — Зря я, что ли, мотался к озеру? Чуть не навернулся с твоей яблони. — Я не посылала. Вернее, посылала, но не к озеру. Он тихонько засмеялся: — Да не бойся ты, я тебе ничего плохого не сделаю. Я просто хочу в последний вечер посидеть с любимой девушкой. Может, вообще в последний раз. — Сейчас я, как настоящая баба, разжалоблюсь и пожалею бедного. Жди. — Да я и не жду. Чё меня сейчас жалеть? А может, придёт время, и пожалеешь. Чё я как беременный с яблоками твоими? Ссыпать куда? — он подошёл к столу, за которым Лена готовила уроки, отодвинул стопку тетрадей, высыпал яблоки. — Только два на самой верхушке 48

Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ

оставил для птичек, — отчитался он. Опять сел на край кровати. — Так и будешь в темноте гостя держать? В темноте-то мысли нехорошие в голову идут, — настроение у парня игривое. — Уйди за шкаф, я оденусь, — Лена надела брюки, водолазку, включила настольную лампу, накрыла кровать пледом. Она села на кровать, он — на стул напротив. — Ты знаешь, вот ты сказала, что я — не офицер, а хулиган, — Нгай говорил торопливо, словно боялся, что недоскажет.— Я отшутился, но вот серьезно тебе говорю... Как-то неудобно это говорить, вроде бы высокопарно. Да я и стесняюсь еще: и тебя стесняюсь, и говорить стесняюсь. Но ты поймёшь. Мне важно, что я — офицер. Я — первый в своём роду — офицер. Воины были, конечно. Там семейные предания и всё такое. Деды воевали. Но солдатушками, пехота. Один почти до Берлина дотопал, ранили. Другой в Белоруссии погиб. А я — офицер. Я горжусь, мать-отец так гордятся, как дети, честное слово. Я в форме-то не больно ходок, а в отпуск когда приезжаю, в первый же вечер — форма одежды, товарищи офицеры — парадная. И по посёлку нестроевым шагом: мать с одной стороны, отец с другой, братишки сзади от гордости лопаются. Вот вам и хулиган — нгаевский Колян! А ещё оба ордена — на грудь. Мама дорогая! В посёлке — ураган. Честно говорю. — Да я и не сомневаюсь, — Лене неудобно стало за те свои слова. — У меня дядя — офицер, — поддержала она разговор. — Вот! — почти закричал ночной гость. — И знаешь, горжусь, и офицерскую честь выше всех других ставлю. Да! Понял, точно тебе говорю, если в тебе офицерская честь не запятнана — и другие сохранил. И фамильную, и мужскую, и все! Вот ты не думала об этом, тебе в принципе зачем, а я много думал. Точно! Офицерская на себе другие вытягивает, вернее, она не даёт тебе опуститься ни как мужику, ни как кому. Ну, я не очень, может, гладко объясняю. Я же — не учитель литературы. А ты вот, лите49

Екатерина Глушик

ратор, да, смотри, Толстой, сам ведь офицер был и понимал. Понимал! Смотри, у него Андрей Болконский, помнишь, ядро там. А смотрит на ядро, всё понимает, но перед солдатами не может мордой — в землю. Потому что уже не подняться ему, даже жив остался бы, из грязи-то. Перед солдатами, в их глазах, он не может честь на жизнь поменять. В школе проходили — не понимал. «Дурак, думал, это Болконский, — я бы на его месте вальнулся, а потом бы этим французишкам — нате! Самих бы мордой в грязь». А вот сам оказался… Салага, в принципе, был, с бойцами разница в пару лет всего. Ну, не пару, чуть больше. Ни сил не было, ни надежды, что всё нормально будет, а подумал: «Мама дорогая! Я же — офицер! Я же своим тут последняя инстанция, царь и Бог, и что думаешь? И — нате вам, — Николай развёл руками, — получите духари в своё рыло сухари. Ой, это я вместо матюгальников научился. Всё же лучше стихами, чем матом. И знаешь, вот сейчас мне на выбор дай: честь офицера сохранить или жизнь, — не вопрос! — он рубанул рукой воздух. — Не вопрос! Честь! Честь офицера! Они проговорили до первых лучей солнца. — Я письма отправлять не смогу, но весточки присылать буду. А ты пиши. Через Серёгу Пращура будем связь держать, — попросил он, уходя. Через пару недель Сергей принёс Лене фотографии: вот они стоят с Николаем, он держит её за талию, она хохочет, он счастливо расплылся в улыбке. Это когда он её ухватил, а она от щекотки расхохоталась. А вот они, держась за руки, повернулись друг к другу, улыбаются. Разве подумаешь, что это она руку его убирает со своей талии? Такая идиллия! И третий снимок: она сдержано улыбается, стоя чуть не на расстоянии вытянутой руки. Николай уже более серьёзен: позирует. — Лена, напишите Коляну письмо, — попросил Сергей. О чём писать? Зачем? — Ему там нужно, продолжал Пращуров. — Не знаю, когда дойдёт, но хоть по рации зачитают, — может, Сергей специально предупреждает, что письмо увидят чужие 50

Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ

глаза? Подумаешь, осторожности! Она ничего писать и не будет. Особенного. На танцах в офицерском клубе её опекали разведбатовцы. Иногда они приглашали по очереди на танец, чтобы не скучала, но не подпускали к ней никого постороннего. Домострой! Романы ей не нужны. Но это оскорбительно, так вести себя по отношению к ней. Она — свободный человек, не связанный никакими обязательствами. Пару писем, однако, написала. «Здравствуй, Николай! Мои ребята передают тебе привет, с благодарностью вспоминают наши экскурсии, спрашивают, вернешься ли ты в гарнизон. Я говорю, что не вернёшься. Твои яблоки уже съела. У нас закончилась 2 четверть. Мы в каникулы ездили в Варнемюнде в океанариум. Всем понравилось. Желаю тебе хорошей службы. С уважением. Елена». Второе послание — в этом же духе: «Побывали в Берлинском зоопарке. Остались очень довольны». А что она могла написать? …Сергея она встретила на том самом месте, где он их с Николаем фотографировал. Он не шёл ей навстречу, а брёл. Осунувшийся, растерянный. — Лена, Коли больше нет, — и ничего не добавив, побрёл дальше. Лена направлялась в город, но, развернулась и пошла обратно. И оказалась у озера. Сидела на пронизывающем ветру, тупо смотрела вдаль на поблекшие окрестности. И даже не заметила, что ревела всё это время. Вернувшись домой, прикладывала лед к глазам, но на уроки на следующий день пришла оплывшая. Ученики, глядя на неё, сидели притихшими, а, отвечая, приглушали голоса. Ночью приснился сон: она на озере, смотрит вдаль в тревожном ожидании, слышит аромат яблок. Вдруг кто-то берет её на руки и бежит с вниз по склону. Она обхватывает его руками за шею, не видит лица, однако, знает, что это— Коля. Её переполняет радость— именно его она и ждала; страх от этого стремительного бега; ощущение надежности в его руках, его силы. Она кричит ему: «Коля! Коля!» Проснулась от своего крика. 51

Екатерина Глушик

Как-то зашёл Сергей, принёс маленький свёрток, развернул. — Я — из отпуска. Заезжал к родителям Николая, они передали. Гвардейский значок, привинченный к картоночке. — Мне есть записка, но я её и Вам прочитаю: «Серёга, если это сейчас у тебя, то в курсе, что и как. Прощай, братан. Всем нашим — привет. Поминай, но не лихом. Значок отдашь сам знаешь, кому. Ничего, Пращур, я не прорвался, а ты прорвёшься». Передавая Лене значок, смущённо пояснил: — Там, с обратной стороны. это… Написал он. Я не читал. Вернее, ну, открыто же, не нарочно прочитал. На картонке было написано: «Лена, я тебя люблю». — А где… Коля? — Там. Доставить тело не представлялось возможным. Могилу символическую на родине сделали, памятник поставили. Фотография могилы вот, — Сергей достал снимок. На памятнике выгравирован портрет счастливо улыбающегося Николая. Это с той, их первой фотографии. В углу памятника Лена увидела звездочку. — Он что? — Да. Героем жил, Героем погиб. Дома Лена достала те три фотографии, которые не поместила в свой фотоальбом, а засунула в коробку с барахлом всяким. Стала смотреть на Колю, и вдруг почувствовала себя вдовой. В фильмах видела вдов, в книгах о них читала, а тут сама: чувство пустоты, бессилия, тоски, теснота в груди такая, что невозможно дышать. А что было? Единственная прогулка. Единственный поцелуй. Единственный танец… Лене снится и снится тот яблоневый сон: яблоневое озеро, яблоневый аромат. Она сидит под яблоней, всматривается вдаль. Вдруг кто-то берёт её на руки, бежит вниз по склону, и это ощущение перехватывающего дыхания… Иногда она просыпается от собственного крика, иногда просто просыпается и старается продолжить сон, вооб-

Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ

ражая эту сцену. Но и так вернуть Колю не удаётся. И всякий раз она не может успокоиться, плачет. А ведь была уверена, что не любит. 2008

Об авторе: Глушик Екатерина Федоровна родилась в Ижевске, закончила филологический факультет Удмуртского государственного университета, работала учителем русского языка и литературы в школах родного города и в группе советских войск в Германии (ГСВГ). В настоящее время живет и работает в Москве. Автор трех книг.

Марина Котова

СЕРДЦЕ РУСИ Стихотворения

*** Катятся древние воды Оки — Муром, Горбатов… Слева — слепящий песок, тальники, Берег покатый. Справа — уступы пластов вековых — Тьма червоточин. Норами ласточек береговых Склон весь источен. На косогоре — травы и зной. Сон земляники. Пахнет округа цветами, смолой, Яблоком диким. 54

Сердце Руси. Стихотворения

Ястребу — небо, путнику — пыль, Синие дали. Абрис воздушный, где жил монастырь, Дудиным звали. Спящие камни. Сырость и тлен. Тихое солнце Там, где монах потрясенный узрел Лик Чудотворца. Там, где румянились хлебы в печи, Никнет калина. В старом орешнике моют ручьи Красную глину. Русские судьбы — сполохи дней. Зерна и звезды. Нам бы собраться у древних камней, Братья и сестры! Нам бы навстречу друг другу шагнуть — Побоку споры! Вера отцова — истинный путь, Наша опора. Юные, мудрые! Кто дорожит Родиной ныне! Нам защищать от наветов и лжи Наши святыни! Разве огонь в наших жилах погас? Вечно пребудем! Верую в Господа! Верую в вас, Русские люди! 2006

Марина Котова

*** Не привыкну никак, что живу, Городские оставив кочевья, Что могу за окном синеву С ароматными хвоями черпать. Так вот запросто, полным ведром Набирать лучезарную бездну Со стрекозкой, кукушьим пером, С оседающим сором древесным… 23 апреля 2006 *** То бури, то страшные сечи, До дрожи небесной оси. Но церкви, как белые свечи, Горят испокон на Руси. Горят на пригорках цветущих, И в близости царских палат, Во здравие ныне живущих И в память о павших горят. Горят, не сгорая, не тая… А стены во мгле ледяной. Но силы покуда хватает — Нам путь освещают земной. 2005 *** Надышаться бы вволю ветрами, осенним простором… Свет янтарными гроздьями зреет в прохладной листве. Солнце греет, как Бог, глупых, мудрых, больных и здоровых, Что ни скажешь, увы, о скупом человечьем тепле. 56

Сердце Руси. Стихотворения

Мы и любим с оглядкой, и ждем от любимых отдачи. Выбираем достойных в намереньи сделать добро. А не выйдет с рассчетами — куксимся, злобимся, плачем. И даем себе клятвы держать теперь ухо востро. Нет, природа щедрей, даже сравнивать, право, не стоит. Осень-рыжая белка, хозяйка в просторном лесу, Открывает любому, кто нынче у ней на постое — Держит воздух бесплотный серебряный лист на весу. И течет и течет тихоструйное синее небо. И раздевшись, осины ступают навстречу волне. И дрожа от озноба, глядят, как покорно и немо Затонувшие листья чернеют на каменном дне. Но рванет время вспять, куда ветер подует осенний, Повлечет за собой мимо старых берез и осин, Мимо желтых болот, мимо кладбища, тихой деревни И больших городов, где всегда остаешься один. Жив ли ты, красный лес, где мы с бабушкой рвали калину? Как сейчас осыпал нас прохладой своей листопад. Помню, полосы света ложились на влажную глину… И опять надо мною янтарные гроздья горят. Запах вянущих трав, под ногами корявые корни… Этот голос родной, этот смех, этот лист на лету… Как потянешь за кисть — мокрый куст отшатнется и вздрогнет. Ничего не вернешь, только вязкая горечь во рту… И сожмешь Божий дар, и листва на мгновенье померкнет. И печаль переполнит, как ливень цветок, до краев. Да, природа щедрей… Только вот все равно к человеку, Все равно к человеку ведут все дороги ее. 9 октября 2006

Марина Котова

*** Скорбное смирение природы. Жизнь на паутинном волоске. И следы распада и ухода На камнях, на глине, на песке. То, что в родах корчилось от боли, Пробивало землю и цвело, Станет грязью, перекатной голью. Пересыплет время крупной солью, Перепишут зимы набело. Что ж ты обмерла, певунья-птаха, Ужас перед вечностью тая. То что из земли пришло, из праха, Забирает вновь к себе земля. 5 сентября 2006 *** Ю. Н. По-медвежьи округу облапив, Снегопад со вчерашнего дня. Вот мы сядем с тобою при лампе, Как таежники возле огня. Как младенец, поселок спеленут. Напишу я сегодня, Бог даст, Как сосна из последних силенок Держит снега слежавшийся пласт, Как спокоен, как долог нездешне И сединами весь убелен Снег, какой-то степенный, неспешный, Словно старец из давних времен. 58

Сердце Руси. Стихотворения

Сколько раз я смертельно уставшей Говорила под снежный прибой: В эту жизнь, в этот век не вписавшись, Разве так мы несчастны с тобой? В нашем тихом убогом жилище, Где к окну белый старец приник, И следа от богатства не сыщешь — Только мудрость печальная книг. Только проблески строчек горючих, Занесенных ночами в тетрадь. Что ж, такую мы выбрали участь, Если были вольны выбирать… 20 октября 2006

*** Горючая песчаная дорога Н. Тряпкин Когда ветрами прибранный, немой Опустит лес по-стариковски руки, Что в нем найдешь — поганки, сор грибной Да жирные в посадках зеленухи. Под стать их нраву сумрак, тишь и тлен. Я с детства помню, как у пней замшелых Они зверьками прятались в земле, В шалашиках из хвои порыжелой. На корточки присядешь в у тропы. В лесной подстилке шаришь, в мелком прахе. А рукава у куртки все мокры, Как на кустах истлевшие рубахи. 59

Марина Котова

Окликнет дед — в корзинку спрячешь нож И на холме — средь красных мухоморов — Озябшими руками хлеб берешь, Жуешь с песком, с лесным хрустящим сором. Дед молча дышит над своим куском… Как душу сумрак разъедал печальный! И как тянуло горьким сквозняком Через прорехи этого молчанья. Не передаст глубин его, увы, Язык. Всю суть не выразит Природа. Как древа жизнь — вся в кольцах годовых, Так в нем судьба — и Родины и рода. Так отражаются леса в воде — Живые и мятущиеся — в спящей. В таком молчанье — память о беде И тихий плач по жизни уходящей. Но прорывались и слова сквозь мглу — Заклятая разламывалась скрепа. Вот так на зеленухи раз кивнул: В войну спасались ими… вместо хлеба. А как работали! — и выдохнул: Эх, жизнь! Кровь горлом шла. А скольких схоронили… И навсегда слова его слились С печалью сосен, с сумраком земли И с запахом грибов и мокрой гнили. …С какой подует горе стороны? Идут года, идут ветра над кручей. И ни конца ни края у войны. А зеленушки сладки и жирны И на зубах скрипят песком горючим. 30 ноября 2006 60

Сердце Руси. Стихотворения

Богатырша Ей шлем бы, кольчугу да латы — И войско вести на врага… На дачной платформе лопатой Она разгребает снега. Хоть лютая стужа, хоть ветер — Ничем богатыршу не сбить, В слепящем, как солнце, жилете, Чтоб Ангелу легче хранить. 2005 *** Обмирает душа от дыхания горьких черемух. Уж ломали-ломали, живьем обдирали корье. — Вновь роятся цветы, точно пчелы, стряхнувшие дрему. И я слушаю, Русь, как колотится сердце твое. Бродит вешняя кровь. Всюду белое да золотое. — Словно плат Богородицы бьется на синем ветру. Ты сегодня лучишься такой неземной красотою! От слепящего света я слезы, не прячась, утру. Но как больно мне думать, что дни твои выжжены смутой, Что за честь и за власть ненасытные бьются князьки, Что кому-то ты видишься лишь одеялом лоскутным, И готовы тебя ни за грош разодрать на куски. И как больно смотреть, что тебя унижают и топчут, Ту, чьи храмы и травы взошли на пролитой крови. Что смелеют безродные шавки и лают все громче На победы твои и на горькие беды твои. Но я верю в тебя. С этой верою жить мне не страшно. И пока не иссякла в нас память, до этой поры Есть защита у нас — все небесное воинство наше… Белый плат Богородцы русскую землю накрыл… 21 мая 2005 61

Марина Котова

Черемуха Темна вода в колдобинах, оврагах. Сквозь сумрак время нехотя течет. Лишь изредка с коряги на корягу Хохлатой птицей луч перепорхнет. И здесь, сыскав местечко поукромней, Охотница до тихого житья, Черемуха зеленые бутоны Хранит до срока в листяных горстях. Когда еще звериную повадку Оставив — жизнь от глаз чужих таить — Задышат густо, тяжело и сладко На дугах веток белые рои. Пока она спеленута дремотой. И разве чьи передадут уста Суть сокровенной внутренней работы, Творимого подспудно волшебства. Но будет миг — вся выгнется до боли. На воздух ветви — птицей на лету — Одним искрящим напряженьем воли Земному миру явит красоту. Вот так устав во тьме плутать и биться, Выходят на поверхность родники. Вот так поэт тоскует и таится, Подготовляя таинство строки. 2007

Сердце Руси. Стихотворения

*** Быть может, я тогда лишь и жила По-настоящему, так чисто и бесстрашно, Когда во мне лесная тишина Копилась, точно мед в цветочной чаше. И были дни, когда рвалась душа. Я шла к деревьям, чтоб тоску рассеять. Нет, лес меня ничем не утешал, Но прорастал в меня корнями всеми. Он лист, что завалился, трепеща, Лениво выдувал из-за подкладки. Он ничего в судьбе не обещал, Но плакать было горестно и сладко. Он слишком много повидать успел, Мудрец, с печальным сердцем под корою. Он молча из-под древних век смотрел, Дыша в лицо черемухой сырою. Он пролагал тропу в кудрявых мхах. Он обвевал прохладой лоб горячий. Я затихала на его руках, Оглядываясь в прошлое незряче. И чуткое молчание храня, И каждой веткой сломанной немея, Он, как ожог, затягивал меня Лиловыми соцветьями кипрея. 2006

Марина Котова

*** На Руси что ни тропка — то к чуду ведет прямиком. Вот и здесь, у реки, что синеет стеклянной подковой, Рядом с красною вербой, чья грудь налилась молоком, Божья Матерь склонила лицо над водой родниковой. О, родная моя! Так и вижу: шел инок в пыли, От соблазнов и зла — под сосновые светлые своды. Он напился воды — и вошла в него сила земли. И открылось ему сокровенное вещее Слово. Он всю ночь пролежал на горячих цветочных холстах. Ветер шел от реки, и в траве набухали буруны. И качались и гасли у вербы скрипучей в ногах, Словно млечные рыбы, огромные белые луны. Ныли сбитые стопы. Родник пел о дальнем пути. Белолицыми девами звезды сидели в оконцах. Лишь они и видали, как снял он иконку с груди, Соляную от пота, прогретую сердцем, как солнцем. Только рдели шиповники, ива дрожала листом. Только прятались корни, как змеи, в горячую почву. Он возвел над тобою тесовую кровлю с крестом, Чтоб не выклевал град, чтобы ливень не сек тебе очи. И луга заливные и рощи открылись тебе… Время ветром в лицо — но глядишь все светлей, все бездонней. И рябины и дети сбегают к тебе по песчаной тропе. И течет серебро из земли, наполняя ладони. Наполняя баклаги и банки. В шелках и рванье Прибегают к тебе, забывая привычные вещи, Приникая к твоей чистоте, к золотой тишине, Забывая на время о жути знамений зловещих. 64

Сердце Руси. Стихотворения

И настанут последние сроки, и придут с мольбой, Из запекшихся ртов выдыхая твое светоносное имя. Ниже голову склонишь над руслом сухим, над полынной тропой. И восплачет гора и напоит остатних слезами своими. 2007 *** Даль слезится от божьего света. И неведенье сводит с ума. Это век ненавидит поэта? Или жизнь отвергает сама? Как проселок, бредущий беспечно В стороне от тореных путей, Словно пасынок в пазухе млечной На развилье цветущих плетей. Что за труд: в безрассудной отваге, Позабыв осторожность и стыд, Рассказать безответной бумаге, Как душа безоглядно болит. Не за это ль, с судьбой в рукопашной, Этой бабой крикливой и злой, Часто ноет, тиранит домашних, Просит славы себе неземной? И какой он гармонии жаждет В промороженном бедном углу, Припадая так горько и страшно Жарким лбом к ледяному стеклу? 2006 Об авторе: Марина Котова родилась в 1966 году в городе Дзержинске Нижегородской области. Абсолютно предана Поэзии и Русскому Слову.

Евгений МОСКВИН

РАССКАЗ О ЗЕЛЕНОМ ДОМЕ Отрывок из романа «Профили»

Некоторое время назад в поселке Н*** появился молодой человек по имени Кирилл Гринев: он купил участок, на котором стоял зеленый дом, но кто жил в нем раньше ему так толком и не удалось дознаться, говорили, что какая-то одинокая старуха без семьи и без имени, весь день занимавшаяся наблюдением за дорогой из окна. При всем при том, приехав в свои новые владения, Кирилл обнаружил любопытную вещь: окон-то в доме как раз и не было, а материал, из которого он был смастерен, молодой человек поначалу принял за плотные железные листы, и лишь при более детальном осмотре понял, что на самом деле это дсп. «Весьма уныло и безвкусно… Ну ладно, хотя бы не сгорю!» Кирилл жил в городе, всего за десять километров отсюда, так что в любом случае, учитывая здешние просторы и чистый воздух, он совершил выгодное приобретение и мог наведываться сюда круглый год. Родственники Кирилла умерли, и зарабатывал он тем, что ремонтировал машины в автосервисе. 66

Рассказ о зеленом доме

Совсем скоро он обнаружил, что внутреннее обличье дома ничуть не лучше внешнего: несгораемые железные шкафы (на этот раз действительно железные!), напоминавшие старинные банковские сейфы, стулья с продавленными сиденьями, стол с зеленой столешницей прямо под цвет самого дома, — словом, молодой человек решил первую ночь как-нибудь перекантоваться, а следующий день начать с капитальной уборки и уничтожения всего самого ветхого и грубого… Утром, когда он вышел на заросший крапивой участок, щурясь от белесого солнечного света, увидел, как по соседской дорожке возвращается к себе в дом какой-то пожилой человек. Кирилл окликнул его; разговорились. В середине их беседы Кирилл обратил внимание, что у его соседа перепачкана рука, каким-то белым порошком, и сказал ему об этом. — Ах и правда! — пожилой человек, (фамилия его была Зурин), улыбнулся, — это мел — остатки прошедшей ночи. Я ведь только сейчас домой и вернулся. — В каком смысле? — В прямом. Я играю на бильярде. Неподалеку отсюда в П-с есть ночной клуб. — А что такое П-с? Город? — Скорее поселок городского типа. Два километра. — И вы ездите туда играть? — Да. По средам и четвергам. — Забавное совпадение, я тоже люблю бильярд. Что если сегодня я составил бы вам компанию? — А вы хорошо играете? Кирилл пожал плечами и улыбнулся. — Я считаю, неплохо, но другие шутят, что удар у меня бестолковый. Зурин зашел за Кириллом в десять часов вечера; до клуба они добрались к одиннадцати. Увидев приветливое одноэтажное здание, отстроенное совсем недавно, самое большее пять лет назад, Кирилл порядком оживился: несравнимо лучше провести ночь здесь, нежели в отсырев67

Евгений Москвин

шем облезлом доме с железной мебелью. Единственным «раритетом», никак, по мнению Кирилла, не украшавшим внешний вид клуба, являлся потемневший от времени вымпел, болтавшийся на двери. Надпись на материи гласила: Toulouse The winner of France championship 1943 Заметив, что Кирилл пристально смотрит на вымпел, Зурин объяснил: — Хозяин клуба, Андрей Черенков, помимо бильярда, увлекается еще и футболом. — Французским чемпионатом? — Нет, его отец был во Франции во время войны и привез ему несколько таких вымпелов в качестве сувенира. Проходите. Зурин толкнул дверь, и в первое же мгновение, когда Кирилл очутился внутри, какой-то рыжий мужчина, чья худоба никак не сочеталась с располневшим розовым лицом, разбил шары резким и сильным ударом — его соперник едва успел убрать со стола деревянный треугольник. В лузы влетело три шара; в другой раз Кирилл особого внимания на это не обратил бы, но обладатель непропорционального лица имел такой запоминающийся вид, что ему внезапно представилось неправдоподобным, будто кто-то кроме этого человека может взять партию, и от того он испытал легкую зависть. Зурин сказал: — Расслабьтесь и чувствуйте себя как дома. Я пойду в бар, закажу пива, а потом мы с вами сыграем. Кирилл еще раз осмотрелся и пришел к выводу, что все же одна деталь вносила в общий уют серьезное искажение, — железные лампы на цепях висели слишком низко над бильярдными столами, отчего создавалось суровое впечатление, будто резкий белый свет давит посетителям на головы. 68

Рассказ о зеленом доме

Сигаретный дым, вившийся вокруг пивных кружек, чертил в воздухе тонкими изгибами тел. Зурин, возвращаясь обратно, прошел совсем близко от бильярдного стола, за которым играл рыжий мужчина, и едва не задел лампу ухом. — Вот пиво… черт, надо повесить эти лампы выше. Так неудобно! Гринев сказал, что тоже это заметил; он инстинктивно повысил голос — чуть раньше из динамиков полилась негромкая, но настойчивая музыка. — Как давно существует этот клуб? — Здесь — один год. А раньше мы занимали помещение на Малой Королевской улице. Они выпили, и Зурин пригласил Кирилла к свободному столу; пока молодой человек устанавливал шары, Зурин говорил, что несмотря на первый раз ему было бы непривычно играть просто так, лучше все же на деньги. И даже если Кириллу недостает практики — пускай, тогда сделаем начальные ставки смешными, копеечными. Гринев согласился, а про себя подумал, что даже если и проиграет, то сумеет как-нибудь уладить дело без возвращения долга — Зурин не производил впечатление человека, могущего проявить в своих требованиях такую уж серьезную настойчивость. Помимо этого Кирилл твердо настроил себя, что сегодня ему должно повезти. Но как ни сосредотачивался он на игре и как ни старался победить Зурина в эту ночь, все надежды молодого человека пошли прахом: он неизменно оказывался в минусе и к утру проиграл своему новому знакомому ровно сто рублей — в те времена деньги не такие уж и малые. Кирилл вертел кий, выворачивал его то так, то эдак, но Зурин с постоянством дьявола загонял в лузы по два шара, тогда как его соперник — хорошо если один. И все же Кирилла нисколько не смущало чужое превосходство, ведь он твердо решил не отдавать проигранные деньги, а мысль о том, что остальные члены клуба могут играть на бильярде еще и гораздо более мастерски, нежели Зурин, склоняла молодого человека к решению, которое постепенно захватыва69

Евгений Москвин

ло его азартом: почему бы, в самом деле, не заняться серьезно оттачиванием собственного мастерства? Наконец, Зурин отложил кий; его вид недвусмысленно давал понять Гриневу, что возможности отыграться подошли к концу, но для него это только лучше, ибо если бы партии продолжались он мог бы проиграть и в пять, и в десять раз больше. Кирилл поспешно заявил, что сейчас у него денег нет, а когда Зурин, разведя руками, сказал: «Тогда отдадите на днях, только, прошу вас, поскорее, они мне бы теперь очень пригодились», — с уклончивостью отвечал, что и на это его сопернику особо рассчитывать не стоит: «я ведь не богач, а всего лишь служащий автосервиса, да и играть я согласился, не подозревая вашего мастерства, а, стало быть, в определенной степени вы меня обманули. Да, мы играли в бильярд, но ведь могли бы этого и не делать, так почему бы нам обоим не вообразить, будто играли мы просто так для собственного увеселения или не играли вообще». — Как же это получается? — удивленно воскликнул Зурин, — у нас в клубе не принято так поступать. — Тем более, — отвечал Кирилл, нимало ни смутившись, — я ведь не слишком еще знаком с клубными порядками — не забывайте, я здесь всего первый раз. Почему бы вам ни отпустить мой долг, а через некоторое время, если я научусь играть как следует, сумею возместить его собственной победой. — Если научитесь играть? — повторил Зурин. — Именно так. Чем больше я нахожусь здесь, тем больше мне нравится. Я думаю, что буду появляться здесь регулярно. В конце концов, нужно же и мне найти занятие, помимо работы, которая уже порядком наскучила. Вы что-то имеете против? Зурин некоторое время помедлил — очень уж ему непривлекателен был вираж Гринева, — а потом все же сказал, что нет, ровно ничего не имеет. — А что скажут остальные? Молодой человек обернулся в зал. За эту ночь в перерывах между бильярдными партиями Кириллу удалось по70

Рассказ о зеленом доме

общаться почти со всеми членами клуба и даже с рыжим мужчиной, который оказался Андреем Черенковым, хозяином заведения, и теперь все присутствовавшие перманентно наблюдали за их разговором. Но ждал ли кто-нибудь этого обращения в аудиторию? Даже если и так, Кирилл все равно еще никому из них не сделал ничего дурного, а вступаться за Зурина не было такого уж серьезного повода, ведь Кирилл постарался преподнести свой отказ как можно более мягко; единственным, кого опасался молодой человек, был, конечно, хозяин клуба — вот он-то вполне мог пройти в самую середину помещения и вынести единоличный вердикт: «немедленно заплатите деньги, а потом, чтобы и духа вашего здесь не было!» — но приглядевшись внимательней, Кирилл с облегчением и, в то же время, удивлением обнаружил внезапное исчезновение Черенкова: он еще раз вгляделся в лица окружающих, но ни одно из них за дымом сигарет не превратилось в пухлое и розовое… Кирилл повернулся к Зурину. — Вот и отлично — ни у кого нет возражений. — Хорошо, пусть будет по-вашему. Поступайте как хотите. Главное, чтобы совесть ваша была чиста, — Зурин сделал взмах рукой, недовольный, но все же не выдававший в себе какой-то серьезной обиды. — Я теперь хотел бы отправиться домой. Вы со мной? — Нет-нет, мне нужно остаться здесь еще на некоторое время. Вы помните дорогу, сможете добраться один? — Да, — Кирилл выдержал паузу, — Зурин, я хотел бы попросить вас еще об одном. Я допускаю, что мой поступок, — (я имею в виду отказ выплатить долг), — мог показаться вам не слишком-то порядочным, однако вы заблуждаетесь, если думаете обо мне, как о плохом человеке. Я просто стараюсь исправлять свои же собственные ошибки без ущерба для самого себя. В ином случае я могу прийти в такое состояние, что наделаю еще больших неприятностей окружающим, а это, согласитесь, и вовсе будет несправедливо. Увидимся… Господа, всем до свидания! 71

Евгений Москвин

Гринев действительно стал регулярно наведываться в бильярдную, и гораздо чаще, чем только по средам и четвергам. Он все еще пытался играть на деньги, но когда однажды спустил пятнадцать партий к ряду и не одному человеку, а доброй половине членов клуба, понял, что его неумение убивает всяческую надежду на везение; кроме того, до этого ему пришлось объяснять, почему он не собирается возвращать деньги, только Зурину, теперь же перед ним стояла целая толпа, и каждый в ней со своим собственным характером. Стоит ли говорить, что хотя бы один в ней уперся ни на шутку и не хотел отпускать долг ни в какую. Максим Денисов слыл человеком очень непокладистым. Он подошел к Гриневу вплотную, так что грудки того завибрировали он предвкушения боли, и произнес: — Не знаю, как остальным, но мне вы деньги вернете, иначе вам не поздоровится. — Мне тоже! — И мне! — И мне!.. — моментально послышались голоса еще нескольких человек. С тех самых пор Гринев зарекся играть безо всяких ставок, а через три дня вернул долг Денисову (и никому больше), но чуть позже выяснилось, что эти деньги он занял у другого члена клуба. — Мой вам совет, — говорил ему в тот же день Зурин, сидя за одним из столиков и потягивая пиво, — уходите из нашего клуба навсегда. Я считаю вас неплохим человеком, — вот здесь Зурин сильно покривил душой, но иначе он не мог, ибо ему поручили поговорить с Гриневым и теперь нужно было, чтобы тот его выслушал, — но вы сильно подпортили себе репутацию, причем самым что ни на есть нелепым образом. — Выходит, многие здесь считают меня последней свиньей? — Положа руку на сердце — да. — Вот что я скажу вам: никуда я уходить не собираюсь, — а с этими многими (вы обязательно должны на72

Рассказ о зеленом доме

звать мне конкретные имена), я попытаюсь как-нибудь наладить отношения. Ну а если ничего не выйдет, черт с ними, наплевать. Я повидал много людей, относившихся ко мне плохо, тогда как я им не сделал ничего дурного. Вы предлагаете мне покинуть клуб, но сейчас такой поворот событий для меня никак не годится. Напротив, я собирался попросить Черенкова, чтобы он разрешил мне пожить здесь. Я затеял в доме ремонт, который продвигается очень медленно, и теперь совершенно не могу там находиться: вся кровать завалена неизвестно чем. Кроме всего прочего, чем больше я проигрываю, тем больше мне хочется научиться играть. — Выходит, вы твердо решили остаться? — Вне всякого сомнения. Никто не знает, что происходило в клубе сразу после того, как Гринев ретировался в тот день, но тот факт, что против обыкновения все посетители разом задержались на два часа и разошлись только к полудню, говорит о том, что вероятнее всего у них состоялось некое совещание. В следующий раз, когда Кирилл появился в клубе, лампы висели уже на два сантиметра ниже, но, конечно, даже самый наблюдательный глаз не смог бы это учуять; как это ни удивительно, все вели себя с ним гораздо приветливее обычного, а о невозвращенном долге никто никогда больше не вспоминал. — Забудьте все, что я говорил вам, — с улыбкой произнес подошедший Зурин. — Как вы сказали? — Да-да, именно забудьте. У меня был разговор с членами клуба: никто теперь к вам плохо не относится. На самом деле вы очень талантливый бильярдист, и у вас громадный потенциал, если хотите знать. — Да что вы! — Поверьте мне, я говорю совершенно искренне, — и как бы в доказательство этого Зурин прибавил, что хотел бы теперь всячески помогать Кириллу. — Быть моим учителем, хотите сказать? — Почему бы и нет? 73

Евгений Москвин

Кирилл все еще недоумевал этой перемене, но чем больше Зурин сетовал на его «широчайшие способности», которые, по его мнению, очень быстро позволят достичь профессионального уровня, тем больше Кирилл растаивал. — Вы, должно быть, все сговорились против меня, — молодой человек сделал последнюю попытку, но когда Зурин, ловко отвергая ее, снова принялся высказывать ему комплименты, решил, что даже если тот кривит душой, его это нисколько не заботит, — стало быть, я многого добьюсь? — Конечно. Собственно, вам даже и не стоит напрягаться. А теперь поговорим о наших планах. Каждый урок должен был заканчиваться партией с одним из членов клуба, и, как это ни странно, в тот же день Кириллу удалось обыграть своего соперника — им оказался Артем Сергеевич Левашев, обрюзгший мужчина лет сорока пяти, носивший рубаху, которая походила на заляпанную пивом шахматную доску; кое-кто утверждал, что Левашев не изменял своему наряду даже зимой, одевая это клетчатое творение поверх теплого свитера; был он как раз одним из тех, кто вслед за Денисовым касательно возвращения долга кричал «и мне», и поначалу Кирилл поглядывал на него с опаской, но после того, как его соперник в течение двадцати минут за дюжину ударов не загнал в лузу ни одного шара, обрел душевное равновесие и впервые медленно, но верно довел партию до победы. — Поверить не могу! — говорил Кирилл уже под утро, — а я-то решил, что безнадежен. — Поздравляю. Вы играли гораздо лучше обычного. — Последний, кого я обыграл, был трясущийся старик, вроде тех, что подходят к прилавку в магазине — у них на носу очки с линзами в палец толщиной, а они поворачиваются к тебе и говорят: «Сынок, посмотри на ценник, я что-то ничего не вижу». Зурин рассмеялся и коротко заметил, что Кирилл, должно быть, шутит.

Рассказ о зеленом доме

— Вы опять останетесь здесь до позднего утра? — осведомился тот. — Да. Извините, мне нужно переговорить кое о чем с хозяином. С этого дня дела у Гринева резко пошли в гору: каждый раз ему удавалось обыгрывать все новых и новых соперников. Удивительно, как у него это получалось, тем более, что производительность ударов почти не изменилась, а на самом деле и нисколько, но Кирилл был слишком доволен происходящим, чтобы сильно задумываться о таком «ничтожном нюансе». Он возбужденно ходил вокруг стола, ему хлопали, а он за это принимался выделывать различные экивоки — как телом, так и кием, — и от того, бывало, не мог уже загнать шар в течение минут тридцати… и все равно выигрывал. В то же время за все эти победы Кирилл так и не получил ни рубля, ибо никто уже в силу колоссально возросшего его мастерства не отваживался поставить на себя; напротив, предлагали, и при том совершенно серьезно, выплачивать деньги за проигрыш. И если бы Кирилл не отказывался всячески от такого странного оборота, ей-богу, казалось, его узаконили бы. Словом, это походило на известную старинную задачу из сборника «Математическая смекалка», формулировка которой выглядит примерно следующим образом: «Двум лучшим наездникам так надоело состязаться друг с другом на короткой дистанции, что они решили радикально изменить свое соревнование, а именно, выигрывал теперь тот, кто приходил последним. И что ж? Выведя лошадей к стартовой линии, каждый из них понял: по существу, и с места-то сдвигаться не стоит! Зрители смеялись, свистели, качали головами, думая, как образумить «задуривших кумиров», и тут вдруг появился один мудрый старик, который подошел к наездникам, шепнул им что-то на ухо, и спустя минуту их жилистые спины уже едва виднелись далеко впереди — пришпоренные лошади неслись во всю прыть. Что же сказал им старик?» А ответ на задачу очень прост, одно-единственное слово: «Пересядьте».

Евгений Москвин

В тот год между несколькими близлежащими городами должен был пройти чемпионат по бильярду; месяца за два до его начала Кирилл уже обыгрывал всех членов клуба, кроме хозяина — с огромным трудом, а все же тот одерживал победу над новым талантом. И все же Гринев знал, что рано или поздно возьмет верх, да и остальные это мнение, похоже, разделяли, ибо пару дней назад, когда Зурин рассказывал ему о регламенте чемпионата, обмолвился, что на Кирилла в этом отношении делают огромную и, что называется, самую первую ставку. — Вы ни в коем случае не должны подвести нас. — Я постараюсь, я только и думаю об этом деле. Я прополол свой участок, и теперь меня ничто не отвлекает. Даже ремонт в доме мне нипочем. — Я видел, как вчера машина привезла вам какие-то доски; рабочие свалили их возле боковой стены. — Да, дня через два они начнут менять обшивку. Вы бы видели, что творится у меня внутри! Я собирался выкинуть все самое старое, но это оказалось не так просто. Как прикажете быть, например, с железными шкафами? А кухонный стол и кое-какая другая мебель оказались просто-напросто привинченными к полу. — Не может быть! — Хотел заручиться чьей-нибудь помощью, но потом подумал: почему бы рабочим не взяться за это? Во время ремонта они заодно и уберут весь хлам. Так нет же, они сказали «доплачивай», а я считаю, что такой вариант мне не по средствам. В то же время, выкидывать ненужную мебель самому уже поздно, да и ее присутствие если и стопорит ремонт, но не так уж, чтобы было совсем невмоготу, вот я и решил заняться этим после его окончания. — Самый лучший вариант, совершенно согласен. А вдруг вы бы повредили руки и не смогли бы выступать на чемпионате. — И это верно, — Гринев кивнул. — Представляю, как вам тяжело! — Стараюсь перебиваться кое-как. У меня есть выход: проводить в клубе круглые сутки. 76

Рассказ о зеленом доме

— Вы просто молодец. Они помолчали с минуту. Гринев сказал: — Как вы могли понять уже, мой дом весьма необычен. — Да. — А вы не знаете, кто был его прежним хозяином? Мне говорили о какой-то старухе, но я сильно сомневаюсь в ее существовании, потому что… — Очень странно, мне казалось, что этот дом появился месяца за два до того, как вы сюда приехали. — Как вы сказали? — что и говорить, вид у Кирилла был озадаченный. — Да ладно, это я просто так шучу, не обращайте внимания. Думайте лучше о чемпионате. Масса людей играют у нас на тотализаторе; вы новичок, и вас никто не знает, вот почему в случае победы мы сорвем большой куш, а они останутся в серьезном минусе. — Стало быть, и я с этого что-то получу? — Еще бы! Конечно получите… Воодушевление, которое подстегивало Гринева от такой стойкой поддержки, рано или поздно должно было привести его к успеху, и ровно через месяц и двадцать пять дней, то есть перед самым чемпионатом, он сумел, наконец, обыграть Черенкова. — Молодец! Если до этого у меня и были какие-то сомнения относительно вас, теперь они полностью сошли на нет, — сказал Зурин. — А что насчет участников из других городов? — Они приедут завтра. — Нет, я имею в виду, может ли кто-нибудь из них составить мне реальную конкуренцию? — Не думаю, нет, совершенно так не думаю, — Зурин интенсивно замотал головой. — Слава богу. — А наши «вкладчики» уже приехали. — «Вкладчики»? — Ну да. 77

Евгений Москвин

— И где же они? — Здесь, — Зурин и Гринев были сейчас внутри помещения клуба, и первый, подойдя к окну, отодвинул занавеску и кивнул в сторону улицы, на пару сотен улыбающихся, почти что нарисованных лиц, застывших, как на фотографии, — вот, взгляните на эту толпу! Бессловесный наполнитель! Они должны наполнить наши карманы деньгами. — Отлично. — Если им что-то не понравится, они могут прислать от себя посыльного с письмом, но поверьте, дальше этого дело не зайдет и муляжность свою они не утратят. — А что им может не понравиться? — Ну как же, — удивленно произнес Зурин и подмигнул Гриневу, — например, то, что они не знали о нашем скрытом лидере. И на чемпионате Гринев снова поразительным образом выходил победителем, и когда каждый новый день по истечении игры выглядывал в окно, с довольством, к которому, в то же время, примешивалась едва уловимая опаска, замечал, как постепенно бледнела улыбка на лицах толпы, сходила — это напоминало обесцвечивание слоя железа под внутренним огнем. Но на самом деле, если брать каждого человека в отдельности, все, что изменилось, это краешки губ: постепенно они прогибались вниз. Игра Кирилла напоминала компьютерные гонки уровня «Новичок», когда, если ты едешь без поломок и аварий, соперники сопротивляются тебе, но все же, в конце концов, уступают, а если врезаешься в каждое дерево, они начинают делать то же самое и, как бы плохо ни играл, шанс прийти первым сохраняется до самого финиша. Вот и один раз (это был уже полуфинал), Гринев проводил самый, что называется, паршивый матч в своей жизни, вплоть до того, что мазал по шару, когда тот стоял у лузы на последнем издыхании. В результате спустя семь (!) часов игры, во время которых его соперник Д. В. все чаще и чаще незаметно поглядывал в зрительный зал на Черенкова и Зурина, пожимал плечами и удивленно качал головой, 78

Рассказ о зеленом доме

Кирилл отставал уже на добрые шесть шаром, и, казалось, ничто не поможет спасти ему эту партию. Но тут вдруг произошло невероятное: очередным своим ударом (Гринев не заметил, как чуточку раньше Черенков сделал Д. В. значительный кивок), соперник порвал зеленое сукно, после чего, разумеется, тут же последовала дисквалификация. — То, что сегодня случилось, просто удивительно, — сетовал Гринев после игры, — вы в курсе, что ровно через пять минут после дисквалификации Д. В. в окно постучали. Посыльный передал записку от населения: они считают… нет, вернее будет сказать, среди них ходят слухи, будто матч… — Чушь! Забудьте об этом и думайте о завтрашнем матче. Вам повезло, но выиграли вы абсолютно честно, — поспешил оборвать его Зурин, опасаясь, как бы его ученик не стал и дальше анализировать сложившуюся ситуацию; ему с трудом удавалось скрывать свое волнение, ибо хотя все происходившее и говорило о том, что Гринев давно за похвалами потерял бдительность, но сегодня за бильярдным столом и после, когда получили записку, материализовалась реальная угроза досрочного открытия истины, — в финале вас ждет Черенков, а с ним, как вы помните, у вас было больше всего проблем. Он обязательно попытается взять у вас реванш за последнее, но пока единственное поражение. — Я все понял. Сосредоточусь. — Отлично, — Зурин сжал руку Гринева, — смотрите, не подведите меня — не зря же я вас столько учил! Кирилл заверил его, что постарается сделать все, что только в его силах и прибавил: — Я вижу, наш тотализатор отлично поживает? — И правильно видите. Многие из тех, кто ставил на победителя до начала чемпионата, уже порвали на себе все волосы, и все же стоит еще подождать до завтрашнего вечера: внушительные деньги посыплются нам в карманы, если вы одержите победу. Вы получили сегодня то, что вам причиталось? 79

Евгений Москвин

— Да, благодарю, — Кирилл улыбнулся Зурину заговорщически. Характер его улыбки во многом явился предвестником блистательной победы следующего дня. Как только он загнал последний шар, а Черенков в сердцах швырнул на пол кий, дверь клуба услужливо распахнулась, недвусмысленно приглашая к тому, чтобы выбежать в нее и радостно обнять огромную луну, загородившую собою половину неба. Всю ночь, пока темнота скрывала зрителей, шли празднества, фуршет и чествование Гринева, и лишь после этого ему пришлось улыбаться гораздо меньше, потому что, хотя свои деньги он и получил, но зато сильно пошатнулась его репутация: на сей раз слух, будто результаты состязания были сфальсифицированы, основательно и безо всякого поворота превратился во мнение, и когда Кирилл, зайдя в клуб, выглянул в окно, на лицах зрителей отражались уже непередаваемая скорбь и печаль. Гринев стал расспрашивать Зурина о ситуации, но обнаружил, что поведение того сильно переменилось — он всячески уклонялся от прямых ответов, а когда молодой человек принялся настаивать, сказал следующее: — Вы только не волнуйтесь: наши «обманутые вкладчики» не могут завести уголовное дело, потому как тотализатор не имеет официальной регистрации. — Что? — Кирилл опешил, — вы хотите сказать, подлог действительно мог… — Нет. Даже в мыслях себе этого не допускаю. — Тогда почему… — Я сказал, расслабьтесь. Вы победили и хотели этого всегда. Чего вам еще нужно? — Продолжение карьеры на областном уровне, например. — Хорошо, мы дадим вам телефон, и вы позвоните победителю областного чемпионата. Он сыграет с вами, и это официально будет означать ваше восхождение на новую ступень. Вам посыплются предложения, которые, не больше не меньше, могут открыть вам путь к настоящей славе, — сказал Зурин. 80

Рассказ о зеленом доме

Кирилл облегченно вздохнул и пожал ему руку… Но воодушевление его длилось недолго: когда на следующий день он позвонил победителю областного чемпионата М. П. — и попросил о встрече, тот ответил резким отказом. — По какой причине? — сердце Гринева учащенно забилось, — разве победители области не играют с… — Играют, но только не с вами. Всего хорошего. В трубке послышались короткие гудки. Телефонный разговор происходил в клубе, и все его члены пристально наблюдали за Гриневым. Он положил трубку на рычаг и медленно обвел взглядом два с половиной десятка лиц. Губы его подернула горькая усмешка. — Почему? — Кирилл кивнул на телефон. — Мы не знаем, — отвечал Зурин, удивленно вышедший вперед; казалось, в груди его бушует непритворное негодование, — никто из нас понятия не имеет, в чем причина этого отказа, и мы еще будем разбираться, а если вы сейчас думаете о дурных слухах — нет, они не могли до него дойти, ведь он сидит в своем А*** за пятьсот километров отсюда… Гринев ничего не ответил, сделал только короткий взмах рукой — вряд ли его можно было бы перевести словесно — и медленно повернулся к выходу. Но все же чтото остановило его, и прежде чем покинуть клуб, он снова подошел к окну и взглянул на зрителей. Неподвижная скорбь на их лицах так и не изменилась, и лишь один человек, мужчина в первом ряду (если бы он находился глубоко в толпе, Гринев, вероятно, его и не заметил бы), утратив стационарность, подрагивал и едва удерживал ноги от того, чтобы пустить их в азартный пляс, а на лице его тиком сквозила психическая улыбка, которую он, давясь от смеха, ели сдерживал; наконец, она победила, и мужчина закрыл лицо ладонью, но и эта пятипалая ширма дрожала и билась в нервном экстазе. Невыразимая боль проскользнула в глазах Гринева. Не за толпу, нет, — за этого одного человека…

Евгений Москвин

Стоит ли говорить, что после такого неожиданного отказа, а затем странного эпизода у окна, которые, если и не открыли глаза на истинное положение дел последних нескольких месяцев, то, во всяком случае (и это еще только хуже), вызвали смутные и навязчивые подозрения, с Кириллом произошел невероятный душевный надлом. Обиднее всего было то, что если бы даже он играл по-настоящему хорошо — разве и в этом случае ни оказывался он в безвыходном положении: в клубе играть уже не имело смысла, он всех обыгрывал, а на более высокий уровень его брать не хотели. Проснувшись на следующий день у себя в доме, он почувствовал, что крайне нездоров. То же самое говорили и те, кому выпала судьба увидеть его в тот день, — с соседнего участка или тогда, когда Кирилл единственный раз вышел на дорогу, — выглядел он крайне осунувшимся, а голову опускал так низко, что нос его, казалось, сливался с кадыком. Теперь в его доме всю ночь горел свет. Хотя и не было ни одного окна, немногочисленные щели, через которые дом вбирал воздух в свою внутреннюю обстановку, пропускали свет наружу, и случайный прохожий, захмелевший в компании друзей на добрую половину ночи, мог видеть, как странно его стены, сквозящие на углах тонкими щелями, напоминали пару сошедшихся железных листов, за которыми пристроилась сварка. Последние недели в зеленом доме шел бурный ремонт, но однажды утром материал для внутренней обшивки необъяснимым образом исчез с гриневского участка; на следующий день кое-кто слышал, как хозяин дома о чемто ругался с рабочими. — А платить кто будет? — не отставал прораб. — Вот, возьмите… здесь даже больше. Это все, что у меня есть. Забирайте! Рабочие переглянулись, по очереди покрутили пальцами у висков, сели в свой грузовик и уехали. — Ну, слава богу, свалили! — крикнул им вслед Кирилл и направился в дом.

Рассказ о зеленом доме

Ровно через полдня местный сторож заявил, что видел позапрошлой ночью, как Гринев сжег на костре весь материал для ремонта. Разумеется, все эти слухи очень быстро дошли и до Зурина, но он поначалу отреагировал на них беспечно, чуть позже — не хотел верить, что с Гриневым происходит нечто странное и уж точно ни в чем себя не винил за человека, от которого ему и другим членам клуба пришла в голову идея избавиться таким странным извращенным и, в то же время, выгодным способом, — Кирилл сам был виноват; но когда один раз около полуночи, Зурин, выйдя на улицу, собственными глазами увидел в Зеленом доме тот самый угадываемый, но едва проникающий наружу свет, не выдержал и отправился к Гриневу посмотреть, что же такое он там делает. Зурин с трудом сумел найти входную дверь — из-за темноты ее прямоугольник едва виднелся на самых задворках; пожалуй, еще чуть-чуть, и он стал бы подумывать, не находится ли вход в дом на втором этаже, в трех метрах от земли. Он уже вытянул руку, чтобы постучать, но как только коснулся пальцами деревянной поверхности, дверь тут же поддалась сама, обдав Зурина желтыми потоками света; в этот же самый момент мужчина увидел, как Гринев, стоявший на середине комнаты, сделал удар кием: шары, выложенные на кухонном столе с зеленой столешницей, разлетелись в разные стороны, попадали на пол и раскатились по углам, словно мыши. — Какого черта вы делаете?! — изумленно воскликнул Зурин. — Играю, — отвечал Гринев безо всякого смущения; затем замолчал и хотел было продолжить игру дальше, но видя, что Зурин так и продолжает пялиться на него, а глазные яблоки того и гляди выскочат из орбит и составят компанию бильярдным шарам на полу, остановился и прибавил такое объяснение, — помню, когда был еще ребенком, прочитал в журнале один странный рассказ о людях, несколько часов игравших на бильярде без луз. Шары катались туда-сюда по зеленому сукну без правил, порядка, 83

Евгений Москвин

только бей по ним и все. Но ведь это совершенно неверная идейка: если по тебе ударяют, обязательно слетишь вниз. — Если вы имеете в виду отказ М. П. сыграть с вами… — Да при чем здесь это? Я просто сделал для себя важнейшее открытие, а какая разница, что послужило для него импульсом? Вид у Гринева, что и говорить, был подстать смыслу его речей: мешки под глазами цвета болотной тины, изпод которых едва пробивался безумный свет глаз, пижама, походившая на измятый бумажный пакет, всклокоченные волосы. Впечатление довершало отсутствие обуви на ногах и даже носков. — Вы обманули меня. Обманули с самого начала. Зурин отвернулся. — Я не хочу об этом говорить. — Да, конечно, если бы я был прозорливее, понял все гораздо раньше, но… — Я должен идти, извините. — Теперь я понимаю, что вы имели в виду, когда сказали об этом доме… — Кирилл остановился; его слова будто бы проглотил ступор. — Что сказал? — не понял обернувшийся Зурин. — Он появился месяца за два до того, как я сюда приехал, так вы говорили? — Но я просто пошутил. — Ничего себе шутка! Но какая разница? Я все равно понимаю… — с этими словами Гринев лег на пол и сделал третий удар, вывернув кий примерно так, как делают это, когда хотят достать им до шара, стоящего в самом центре стола и спрятавшегося за дюжиной других, — а иногда случается так, что ты уже упал, а кефирные обстоятельства продолжают бить тебя ногами до тех пор, пока не забьют до смерти: загоняют тебя внутрь телевизора, и ты становишься нелепым изображением на экране, затем вышвыривают обратно еле дышащего, с мозгом, пронзенным электротоком. Все-таки война это страшная вещь. А еще страшнее, когда желаешь смерти всем окружающим толь84

Рассказ о зеленом доме

ко потому, что хочешь забиться внутрь коробки из-под конфет, в пустую ячейку из-под конфеты или, наконец, в левую створку самой буквы «ф», где тебе теснее всего… да-да, теперь я точно знаю, почему этот дом сплошной, безо всяких луз… Зурин хотел сказать Кириллу нечто, вроде «почему бы вам ни прекратить бредить и ни лечь спать», но передумал: на лице молодого человека изобразилось такое сильное и единственное желание, чтобы его оставили в покое! Выход был только качая головою, отправиться восвояси. Ну а на следующий день… на следующий день может быть стоило посоветоваться с соседями и отправить Гринева куда-нибудь в другое место?.. Утром Гринева нашли лежащим на тропинке возле дома. Он был мертв. Многочисленные ушибы, а также их характер указывали на то, что он сбросился с крыши, но как ему удалось залезть на конек, так и осталось неясным. 2006

Об авторе: Москвин Евгений Юрьевич. 23 года. Живет в Королеве. Окончил экономический факультет МГУ им. Ломоносова. Пишет романы, рассказы и пьесы. Член Союза писателей России. Член Литературного фонда России. Рассказы публиковались в "Литературной газете", журналах "Октябрь", "Сибирские огни", "День и ночь", "Крещатик", "Юность" и пр. "Рассказ о зеленом доме" является отрывком, не вошедшим в журнальную версию романа "Профили", который был напечатан в журнале "День и ночь" (№ 2 за 2008 год)".

Юрий НЕВСКИЙ

СМЕЛЫЙ ИДЕТ КУПАТЬСЯ, А ТРУС ОСТАЕТСЯ НА БЕРЕГУ Рассказ

Однажды с N. мы зашли в наш поселковый (в ближайшем Подмосковье) магазин. Зимнее субботнее утро; надо подумать о завтраке. Древние греки говорили: «от яйца — до яблока». Значит, на столе должно быть все, и начинать трапезу следует с яйца, а заканчивать яблоком. Мы решили купить пяток яиц и пару яблок, дабы соблюсти мудрый завет, на что-то еще не было денег. Впереди воскресенье… не было и надежды, что, например, в понедельник свершится чудо, и на нас прольется финансовый дождь. Там же, в магазине, толкались двое шкафоподобных братков, синеватых с перепоя. Тяжелый дух перегара сгустился в небольшом помещении. Стало тесно от спортивных штанов с лампасами, китайских кожаных курток, бри-

Рассказы

тых затылков и нервного взвинченного задора этих бугаев. Они слюнявили купюры на бутылку опохмелиться. Наконец собрали, купили водку, самую дешевую… Что возбудило их буйную радость, к которой надо привлечь внимание всех! Наша же судьба (имеется в виду наш с N. завтрак) оказалась к нам благосклонна: наших денег хватило еще на три килограмма картошки. Живем! Я расплачивался у кассы, а N. взяла пакет с картошкой, и пошла к выходу. Один из братков что-то гнусаво выяснял у продавщицы молочного отдела: возможно, «перетирал тему» насчет плавленого сырка на закуску. У входной двери стоит обыкновенная банкетка для покупателей. И браток поставил на нее свою бутылку. Вожделенную бутылку. Все происходило так. N. остановилась, и опустила на банкетку довольно тяжелый пакет. Бутылка на самом краю. Мягкое сидение продавилось (N., разумеется, сочиняла стихи; что ей до всего окружающего?). И бутылка покачнулась… еще не совсем опасно. И начала падение на пол. Даже не оглянувшись, я отчетливо «увидел» происходящее, что-то словно толкнуло… а яйца… наш завтрак? Ведь они пострадают в неминуемо возникшем побоище! Оставив пакет с покупками на прилавке, я обернулся, и сильно оттолкнувшись — прыгнул… Бутылка ровнехонько легла в мою, подставленную у самого пола, ладонь. Как будто я голкипер, под рев стадиона (правда, все происходило в зловещей тишине) доставший безнадежный мяч! И вот уже на ногах — и протягиваю мертвенно-посиневшим браткам бутылку. — Ну, ты прямо Бэтмен, — сказал один. — Летающий Человек. — Давай… выпьешь с нами? — предложил другой. Нальем тебе. Нальем… Да я не пью, ребята! Когда, фыркая и отплевываясь как морж, я боролся с ледяными волнами Байка87

Юрий Невский

ла, меня так же что-то толкнуло… я оглянулся на берег… Какое-то огромное существо, покрытое шерстью — живая черная гора! — обнюхивало мои, брошенные на песке штаны, кеды и майку. Медведь!!! Я едва не скопировал Ди Каприо в финальной сцене фильма «Титаник», когда его лицо медленно исчезает в ледяных глубинах. Но был ли это тот самый «ласковый Миша»? И вернется ли он «в свой сказочный лес»… как был напутствован в известном хите Олимпиады-80? Ведь четыре года назад я напросился на вечеринку, на чей-то день рождения, там непременно должна быть N., мое романтическое увлечение. Когда все немного устали от веселья и, как водится, вновь «приземлились за столом» (я за это время, конечно, предпринял все попытки, чтобы охмурить мою пассию, и не отходил от нее ни на шаг), кто-то предложил спеть всем вместе. Я почему-то затянул: На трибунах становится тише, Тает быстрое время чудес. До свиданья,аш ласковый Миша, Возвращайся в свой сказочный лес! Казалось бы, всем известная песня, но… «Куда-куда возвращайся?» — переспросил здоровяк напротив, уже давно подозрительно меня разглядывающий. Он появился в разгар праздника, кто и откуда, я не знал. Это прозвучало неестественно громко: за столом, оказывается, царила тишина, никто и не думал мне подпевать. К счастью или к несчастью, но как выяснилось (тут же, мгновенно), это был муж N., его звали Миша. Время, конечно, лечит раны… Можно только посмеяться над этим забавным происшествием. Но когда меня швыряло среди обезумевших волн, и когда это чудище вдруг уставило в мою сторону косматую башку… Мне было не до смеха. Не могу сказать, что «у меня все похолодело внутри». Я и так находился в эпицентре вселенского холода. И сколько я еще продержусь, полминуты? 88

Рассказы

И это — был НЕ медведь. …Однажды я устраивался в скучнейшую фирму, в скучном отделе кадров меня попросили написать автобиографию; я начал, на мой взгляд, эпически: «Я родился в Восточной Сибири, недалеко от Священного озера Байкал». Где-то читал про то, как ученые исследовали историю одного народа, жившего на берегу океана. Культура его была довольно развита, но нигде: ни в черепках, ни в оставленных знаках или рисунках, нет никакого намека на океан. Ни рыбацкой снасти, ничего похожего на лодку. Этот народ не плавал, не использовал дары океана и уж точно, никто в нем не купался. Пасли скот, выращивали какие-то злаки, собирали плоды. А океана не замечали, будто его нет… или делали вид, что не замечают? Стоит ли говорить, они исчезли, не оставив в истории никакого следа. Ученые только разводят руками. Так и я, родился недалеко от Байкала и бывал на его берегах, конечно; и восхищался, как все, его красотой; и вел себя, в общем, как обыкновенный отдыхающий. Но только в Москве, вдали, по-настоящему осознал величие Священного моря, и тогда собрал все силы — сделал бросок в шесть тысяч километров! И оказалось… лежу среди диких каменных обломков, припав к неупиваемой чаше. Заречье, Болдаковская, первые прижимы перед мысом Толстым. Труднодоступное горное плато. Темные распадки заманивают в таежную глубь (куда, если затянет, так и будешь скитаться вечным духом), дикие скалы обрываются в зеленоватую мглу. По этим кручам вьется едва заметная, почти звериная тропа (а в книге известного исследователя О. К. Гусева «На очарованном берегу» говорится, что пройти по ней можно). По ночам, во время ветра — все стонало, ухало, трещало. Где-то бродило, казалось, заблудившееся эхо первобытных животных, когда-то оглашавших эти места своим ревом. На тропе я видел зеленые медвежьи лепехи, а както наткнулся на обглоданный скелет… мощный костяк, наверное, лося. Кроме того, отрывок из О. К. Гусева, где 89

Юрий Невский

он рассказывает, как в Островках (дальше по побережью) видел могильную плиту с надписью: «Василий Яковлевич Рогов. 51 г. Иван Семен. Карнашов. 24 г. Убиты за 3 буханки хлеба. В апр. 1923 г.» — не прибавлял оптимизма. Не зря, видно, умолкали все знакомые рыбаки и туристы, когда я спрашивал, где найти самое дикое и уединенное место? Упоминание об этом плато, это признание, мне пришлось просто клещами вытягивать из этих «местных краеведов». Все они переводили разговор на другое — и обещали отличную рыбалку, песчаные пляжи, купание… и водка просто выплескивалась из их намеков (ну да, а там и костры цивилизации, и грохочущая музыка, и столпотворение). Мой друг, одноклассник К-ов, он работает спасателем МЧС (я очень рассчитывал на его географические познания), так и вообще, сказал следующее: — Ты знаешь, тот самый Миша, печально улетевший в московское небо (меня так и передернуло, что он имеет в виду: талисман Олимпиады? или мужа N?) это пневмофигура — двадцатиметровая и наполненная гелием. Когда после закрытия Игр она покинула воздушное пространство столицы, ее сносило на северо-восток — и на перехват было выслано звено истребителей. Но что произошло? Не то военно-воздушные асы сбились с курса, не то потеряли цель… Одним словом, на базу вернулись ни с чем. Позже один из тех пилотов сошел с ума, другой кончил жизнь самоубийством, третий спился, его списали из ВВС. Оказывается, в свое время К-ов изучал этот вопрос, и пытался раздобыть информацию даже по каналам своей службы, но все оказалось засекреченным. Почему это его заинтересовало? На плато возвышается голец Давыдова, «так себе вершинка, полторы тысячи», заметил спасатель. Однако, есть интересные скальные обнажения и он, решив исследовать их, взбирался по одному из участков с помощью альпинистского снаряжения. Внезапно над ним, с беспокойным кличем стала кружить пара орланов-белохвостов, настроенных агрессивно. Одна из птиц едва не набросилась… 90

Рассказы

вторая, хищно сужая круги, готовилась атаковать! Не потеряв самообладания, К-ов укрылся в расщелине, оказавшейся рядом, и это спасло его. А вскоре разобрался в причине «неадекватного» поведения пернатых. Где-то поблизости находилось гнездо: в когтях одна из птиц держала, очевидно, принесенную птенцам добычу. И устав кружить, она бросила это «что-то» неподалеку от места, где укрылся спасатель. Он с любопытством подобрался ближе. Каково же было удивление… Отгрызенная по локоть лапа… нет, скорее, рука! К-ов, участник ликвидаций последствий многих катастроф (и потому сохранивший хладнокровие) испытал мистический ужас! Пятипалая, мощная, развитая. Если представить существо, которому могла принадлежать конечность… то его рост, пожалуй, больше двух метров! Покрыта бурой густой шерстью. Но сама кисть, скрюченные короткие «пальцы»? Тем более, между «большим» и «указательным» поросль сходила на нет, была видна сероватая кожа… И чтото еще! К-ов пригляделся внимательно. Очень грубо сделанная наколка… несомненно, рисунок! — прорезан, и в него втерт коричневатый сок какого-то растения. Приблизительный, но между тем, читаемый образ. Олимпийский Мишка, ошибки быть не могло! — Район этот очень труднодоступный, — рассказывал К-ов. — Места почти не изучены. Но то, что у местных охотников есть поверье о семье Лесных Великанов, и им даже поклоняются, как Хозяевам Тайги — я неоднократно слышал об этом. — Легенда о Снежном Человеке? Мой друг кивнул. Можно, конечно, предположить… допустим, это первобытное племя, каким-то образом избежавшее контактов с цивилизацией. И при всей фантастичности — но, возможно, Олимпийский Мишка мог долететь туда?! А ведь уже XXI век! Этого просто не может быть, думал я. Однако, какие перспективы, представить, например — зарождение новой религии! И по каким путям будет развиваться это, пусть малое, сообщество? А потрясе91

Юрий Невский

ние первобытного сознания? Когда с неба спускается двадцатиметровое Божество! — Ну, долетел он туда или не долетел, — К-ов, словно бы прочел мои мысли. — Но, видишь ли, есть некоторые каналы… И расстояние до самого края сознания — не совсем то, что явная физическая величина. Это уже просто какая-то заумь! — Эта «рука», конечность… могла принадлежать существу будущего, — продолжил спасатель. — Того будущего, что ожидает нас, ведь человечество уже вступило в эру глобальных геоклиматических и социальных катастроф. Да они во многом свершились, мы еще не осознаем это. То есть, модель уже работает — как раз в этом, Лесном или Снежном, как не назови, — условно говоря, человеке. Ученые-футурологи прогнозируют, если что и останется после многомерного кризиса, то уж точно — ничего общего с нынешней цивилизацией. В лучшем случае, неопалеолит; в худшем — возврат к дочеловеческой биосфере. Но бывают случаи, когда реагируя на те или иные условия, популяция мутирует, в ней появляется жизнеспособная рецессивная мутация. И чаще всего она весьма брутальна. — А… как ты спустился с той скалы? — спросил я своего друга. — Как спустился? Ах, ты об этом… Да нормально спустился, на страховке. Не сорвался, во всяком случае… не ушибся. И с головой у меня все в порядке. А вот что было со мной, когда я оказался в этом лесу… Я не мог осознать бесконечность пространств, не вынес лесной воли, небесной свободы. Не был допущен в хрустальный храм, лишь корчился в преддверии, валялся пластом, меня выворачивало. Будто я гнездилище сомнений, неверия, слабости духа. Сосны прорастали сквозь распластанное тело, мхи и травы кляпом затыкали крик. Зачем я шел от Заречья через березовую рощу, где из Космоса упали гигантские белые камни; зачем видел куст шиповника, весь в алых каплях, будто некто (распятый?) смотрел на меня; зачем в конце дороги, где колея задуше92

Рассказы

на диким разнотравьем, на просторном месте стоит пирамидка утонувшему рыбаку, как предупреждение, что еще можно (и лучше будет) вернуться? В непроходимых дебрях — все разбросано, не прибрано, валяется как в первые дни после Творения. А я искал соотношений, видимое хотел заключить в рамки, выстроить масштаб. Без этого все безмерно расширялось, а вокруг ни человечка, ни кораблика, ни дымка, ни голоса… Ветер, волны, навороченные дикие камни, бурелом — все недоступно, бесконечно, но упирается во что-то малое… в коряжку, поверженный ствол, валежник, куст. Этим ограничен мир, я не мог разгадать тайны, зачем, кто это устроил именно так. Сосны и кедры возносились до самого неба, а звезды, наоборот, слишком близки, и едва не пронзали ослепительными иглами тонкий полог моей палатки. Старик Байкал был не спокоен, все эти дни не покидала тревога. Я варил один чай, черный, и больше ничего. Заваривал листья смородины, малины… Или пил ледяную воду, что набирал в небольшом бочажке, разыскав его неподалеку, в нем бил крохотный живой ключик. Я почернел, осунулся, волосы падали на глаза, борода обметала скулы. Грозный Байкал насылал шторма, погода никак не устанавливалась. В кромку прибоя и зайти страшно, ноги сводило не просто холодом… а каким-то ПЕРВОхолодом: от самых недр, от истоков, от начала времен. Но дней через пять понемногу стал приходить в себя. Ведь надо как-то преломить ситуацию, что-то делать. Нельзя проваляться весь отпуск невесть зачем, неизвестно где. Я подошел к Байкалу. Я расправил плечи. Скинул штаны и стянул майку. Я решил искупаться, иначе мое существование теряло смысл. «Э… эй! — услышал свой внутренний голос. — Ты… чего это? Что собираешься делать?» — Как что? — удивился (сам себе). — Купаться, разумеется. Шторм почти стих. Сейчас брызнет солнце! «Ничего себе! Ты это брось. Что за маразм?» — А что такого? Сейчас пойдем купаться, смотри как здорово! 93

Юрий Невский

«Ха! Где это здорово? Ветрюга какой! Ты что, сдурел? Холодина! Потом заболеешь, кто с тобой будет возиться?» — Кто… ты, что ли? Да и что делать, как не купаться? Мы итак здесь сидим сколько. Хватит уже, пора! «Нет уж! Иди, купайся, если ты весь из себя такой… морж, а я здесь посижу. Каменюки скользкие, огромные, пока забредешь, чтобы окунуться, уже околеешь! А поскользнешься? А волной закрутит-завертит? Не забывай, кроме нас здесь никого нет. Я тебя на себе не потащу, если что». Я не понял… но как это? Ведь это мой внутренний голос! Я пойду купаться, ни смотря на вопли какого-то придурка! Но проклятый внутренний голос не сдавался. «Хочешь купаться, иди! Только без меня. А я посмотрю, какой ты будешь весь синий, трясущийся. Если вообще оттуда выберешься. Тебя же предупреждал спасатель К-ов, чтобы ты в одиночку не лазил, куда не надо!» — Да ты, — разозлился, — вечно меня во всем ограничиваешь! То не делай, туда не суйся! Надоел! Без тебя как-нибудь разберусь! «Без меня? Ну-ну… Да ты вообще живешь на свете, можно сказать, благодаря мне! Вспомни, как ты работал художником в кинотеатре и там, в мастерской, под высоченным потолком, от одной стены к другой шла какая-то труба. Ты же, идиот, вздумал добраться до нее и, уцепившись руками, ползти… Зачем?! Труба горячая, толстая, в слое пыли. Как ты потом болтался, как сосиска: ни вперед, ни назад не двинуться. Пять метров высоты! И проклинал самого себя, кстати! — за то, что там оказался. И прыгнуть пришлось… ха-ха! — брякнулся вниз. Что, послушал меня тогда?» — Ну, я хотел… увидеть все это сверху… Да, бывало, конечно. А если я сейчас не выберусь, так и тебе конец? Мы ведь всегда были заодно, верно? Я благодарен тебе за помощь и поддержку, которую ты мне оказывал. Я почти всегда к тебе прислушивался. Но сейчас если не преодо94

Рассказы

лею себя, не искупаюсь, то всю оставшуюся жизнь буду презирать себя за это! Ситуация двусмысленная. Препираться (разговаривать с самим собой) здесь, куда (я знал точно) даже браконьеры не забираются — пожалуй, что чересчур. Но что делать? Ветер доводил до исступления. Тяжелая вода бухала в нагромождении валунов, закручивая безумную круговерть. Все это (лед, хрусталь, зеленоватая глубина) не особо располагали к моей затеи с водными процедурами. Я застыл на грани между ужасом и восторгом, и это (буквально: острая грань камня, на котором я стоял) — словно делило мое сознание? личность? прошлое и будущее? И тогда (чтобы заглушить в себе предосторожность) я огласил древний берег первобытным ревом! И ринулся в пучину Байкала. Мой крик был жалок по сравнению с грозным морем. Теперь я боролся, плыл среди вздымающихся валов, казалось, удвоивших свою ярость и… какие там, к черту, сомнения? — теперь бы выбраться обратно! Оглянувшись, я увидел этого огромного. Черного. Неотступно следящего за мной. Что было делать? Как поступить? И я спокойно (на четвереньках, разумеется — иначе нельзя, сшибет! но когда выбрался из прибоя, то распрямился) вышел из Байкала. Я увидел огромные закаты, я увидел — один — такую красоту, что передать невозможно. Ко мне подплывали рыбаки, и они запросто делились со мной омулями. Потом, с другими рыбаками, мы противостояли братьям Толстопятовым, беглым бичам, укравшим из тайника карабин с двадцатью пятью патронами. Я встретил замечательного туриста и рыбака Олега, настоящего знатока этого края. На берегу у него спрятана байдарка, на сем утлом челне мы проплыли вдоль побережья от Сухой до Гремячинска… Но это было в другие разы, в другие годы, когда я стал приезжать в ставшие необходимыми как воздух, путешествия. Попав во внезапный шторм (на Байкале все меняется мгновенно), наша байдара летела со скоростью курьерского поезда на прибрежные камни; лодка вставала 95

Юрий Невский

на дыбы, нас утягивало в пенные крутящиеся водовороты; мокрые, спасшиеся, счастливые мы выползали на берег, вытягивали измочаленные рюкзаки. Я поднялся на высшую точку полуострова Святой Нос, шел по скалистому гребню — и совсем рядом (кажется, стоило протянуть руку!) летел черный коршун, он широко разевал клюв и пил ветер… И так же я «летел» вместе с ним к грозной седой вершине. Я поднимался на нее два раза и во время последнего восхождения, оставшись на ночевку, попал в страшный ураган. У меня сорвало и унесло палатку, боясь замерзнуть под ледяным ливнем и ветром, я до утра танцевал и орал песни. То, что я увидел на этом «космодроме» — видимо, должно было предвещать что-то сверхъестественное… Высадку инопланетян, к примеру — или явление Мессии. Все природные явления, какие только можно представить, происходили одновременно! Но с чем я столкнулся там, во время своего крещения в водах Байкала? Это был мой Страх. Это было сомнение, неверие и слабость духа. Сгорбившись, чудище побрело в темный и загадочный лес. Причем, оно было однолапое… или однорукое? — одним словом, с коротко отгрызенной левой культей.

Рассказы

ЕСТЬ ТОЛЬКО ЛЕС Рассказ

Устроившись в одну скучнейшую фирму, я каждые два дня в неделю ездил в городок, почти на границе Московской области, это было связано с моей работой. По скользящему графику выходило, что в первую неделю — в понедельник и вторник (остальные дни отдыхал), во вторую — в среду и четверг, и так далее… Пилить до этого городка два часа на электричке, и ничего веселого, конечно, но постепенно я втянулся. Брал с собой книгу… впрочем, читал только час, уставали глаза. Пейзажи за окном были скучны и знакомы, оставалось лишь предаться мечтаниям и грезам, которые навевал однообразный стук колес. И, примерно через час, на половине пути расположена… ну, пусть это будет «платформа Пятово» (а дальше — «Седьмово» и «Десятово»: названия вымышленные, чтобы не раскрывать реальные пункты). Я несколько раз съездил в этот городок (а казалось, нахожусь в дороге целую Вечность), когда меня стало занимать одно невольное наблюдение. В Пятово садились какие-то… странные, на мой взгляд, люди. Обычно, человек шесть или восемь, а то десять: и молодые ребята, и более старшего возраста мужчины и женщины. Они проезжали Седьмово — и выходили в Десятово. Всегда это бы97

Юрий Невский

ли новые лица. Вошедшие занимали места рядом: несколько человек, обычно молодежь, разговаривали и смеялись между собой, другие же сидели молча, сами по себе — и непонятно, были ли они все знакомы в «группе»? Вставали как по команде, потянувшись к выходу в Десятово, а затем шли по платформе куда-то к ближайшему лесу. В дальнейшем, можно сказать, ожидая этой встречи, я детально присмотрелся к ним. И, правда, замечательные персонажи! Что же впервые заставило обратить на них внимание… возможно, они были худощавы, подтянуты? Да, они не были «рыхлыми», в них чувствовалась какая-то внутренняя организованность, цельность. Одеты по-походному — как дачники, грибники или туристы. У многих рюкзаки, типа «колобок» (насколько я помню из своего детства), и рюкзаки Абалакова (эдакие брезентовые монстры в ремнях и пряжках). А те, кто не подходил под определение «туристы» — с тяжелыми на вид корзинами, они прикрыты чистыми холстинками, листья смородины поверх, какие-то дикоросы. Холщовые сумки с веревочными ручками, которыми они щеголяли… да это настоящие раритеты! С «принтом» (как бы сейчас сказали) молодой Пугачевой, а то Боярского, а то Демиса Руссоса. Что еще за «дискотека 80-х»? А их одежда? Никаких модных ныне курток из синтетики, никаких ярких спортивных костюмов. Пузырящиеся на коленях треники, полевое армейское хэбэ, «энцефалитки», свитера домашней вязки, зеленые «спецухи», дождевики. Из обуви — какие-то самые простецкие кеды, кроссовки (если это можно таковыми назвать) производства Кимры, кирзовые рабочие ботинки, резиновые сапоги. Изредка, на ребятах и девчонках мелькали джинсы: суровый ковбойский стиль, легендарные американские марки. Но особенно популярны штормовки — выгоревшие и заштопанные, часто с самодельным полустершимся трафаретом на спине: «ССО Альтаир», «ССО Бригантина», «ССО Данко», «Дальстройспецмонтаж», «Камчатка. Путина», или что-то в этом роде. Нынешние модельеры, развивающие модное направ98

Рассказы

ление «винтаж», обзавидовались бы при виде такого эксклюзива. Конечно, сейчас есть клубы «исторической реконструкции», где знатоки воссоздают костюмы и погружаются в эпоху хоть Петра I, хоть в лихолетье Гражданской войны. Есть и те, кто фанатеет от рыцарских романов или книг Толкиена: сооружают доспехи, наряжаются в хоббитов, проводят свои костюмированные игрища. Возможно, и эти «ряженые» незнакомцы собираются в своем «клубе по интересам», отправляются в «маршрут выходного дня», ностальгируя при этом по благословенным (для кого как) советским временам? А может, это статисты кино— или телегруппы, и гдето здесь снимается фильм из эпохи застоя? Если это так, думал я, то специалисты по кастингу, подобравшие типажи для этой эпопеи (несомненно, дорогостоящей, с учетом столь кропотливой работы реквизиторов, бутафоров, костюмеров) постарались на славу! Ведь их лица… они были как бы в ожидании чего-то прекрасного. И посмотрев на них, на душе теплело оттого, что в их взглядах (меня, разумеется, прежде всего, интересовали взгляды девушек) какая-то романтика. Но нет, нет же… меньше всего они походили на тех, кто имеет отношение к современной артистической братии. У них не было мобильных телефонов, они не обращали ни на кого (и не привлекали к себе) внимания. Среди «туристов», по-моему любимое развлечение — это рассматривать и обсуждать карты местности: затертые и, что называется, «видавшие виды». Иногда это были копии «на синьке» (кажется, называется так), а то схемы, расчерченные тушью на кальке. Если погода солнечная, без дождя, девушки вносили полевые цветы, охапки разноцветных листьев, составляя из них красивые композиции. Женщины старшего возраста почти все что-то безотрывно вязали, плели макраме. Кто-нибудь перекусывал. Вареные яйца, огурцы и хлеб, банка килек или «Завтрак туриста». Чай из китайского термоса, украшенного яркими цветами. Казалось, их окружает некая сфера, в которой — их мир. А ме99

Юрий Невский

жду тем, пусть это даже их мир — все в нем до боли знакомо, узнаваемо. Будто ты сам вот только что, так же ехал куда-то с друзьями, с девчонками, с рюкзаками и гитарами… Но где те времена? С собой у них часто бывали гитары и какой-нибудь парень, прижав к себе «изгиб гитары желтой» (с декой, обклеенной овальными картинками белокурых красавиц: эти переводки привозили дембеля, отслужившие в Группе Советских Войск в Германии) перебирал струны, обращаясь к благоговейно замершим слушательницам. Разумеется, и «Милая моя, солнышко лесное…», и «Где-то багульник на сопках цветет, сосны вонзаются в небо…» — присутствовали в их песенном репертуаре. Трудно сказать, кто они по профессии? Ну, студенты… это понятно. Врачи, учителя, инженеры? И просто рабочие, водители, медсестры, продавцы? Почему они вместе, куда идут? Нет, не то, что они подтянуты или худощавы… не то, что на них «морально устаревшая» ныне одежда… не это в них было! И не романтика, не реминисценции в стиле «Клуба самодеятельной песни». Я не мог определить то неуловимое, что же волновало и так заинтересовало в них? И размышляя, вдруг понял. В их глазах не было того змеевидного символа, он не плясал, не извивался в их зрачках, от него не покрывалось все вокруг лоснящимся, желтовато-зеленым гнилостным налетом, как это распространено ныне, к сожалению, во взглядах моих современников. Моих современников? Но кто же были они… те, чьи лица словно отсвечивали отблеском костров пионеров (нет, не детской организации) — тех, кто идет первым, зажигая огни на дальних берегах и закладывая новые города? Все выяснилось неожиданно. Однажды, я уже был в дороге, мне позвонил руководитель, распоряжающийся моей работой. Возникла одна техническая проблема, и сегодня мне не надо было ехать в этот городок. Ну, не надо, так не надо. Я дождался ближайшей остановки, чтобы выйти и вернуться, это оказа100

Рассказы

лось Пятово! И эти… странные «партизаны Времени» (или — «во Времени»?) как раз садились в последний вагон (а некоторые еще только добегали до платформы); видно, они сегодня опаздывали; но машинист подождал, пока не заскочили последние. Так вот откуда они приходят… вон из того леса! До него где-то полкилометра по чернеющей от грязи после недавно прошедшего дождя, хорошо пробитой дорожке. Рядом с платформой никаких жилых домов, только станционные постройки. Плохо асфальтированная дорога уходила вправо по аллеи, видно, там и находится мифическое Пятово (если оно вообще существует). Дорожка от платформы шла влево пожухлым и заброшенным полем. Осенний день был то пасмурным из-за набегающих туч, то ознобисто-прозрачным, когда рассеянный солнечный свет в прогалах, разнесенных ветром, окроплял все вокруг живым, переливающимся и нисходящим на землю, золотистым потоком. Я решил прогуляться до леса, вдохнуть горьковатый от прелой листвы и трав, навевающий щемящее чувство утраты, воздух осени. Дорожка раскисла, идти через поле трудно; во многих местах были заметны рубчатые следы резиновых сапог. Постепенно я углубился в лес, а в нем, когда проглядывало солнце — буйство красок, многообразие оттенков, меняющиеся картины, трепет и скольжение облетающей листвы… Это манило в глубину, казалось, еще немного, вот за этим поворотом будет новое, никогда невиданное до этого откровение: сошедшееся, сотканное и сросшееся из каких-то иных возможностей, фрагментов, отражений, бликов и пятен, играющих на разноцветной листве. Ни о каких особых загадках или тайнах, которые мне мог открыть этот лес, я не думал. Да и не хотелось что-то необъяснимое, даже если это имеет место, вплетать в прекрасную гармонию увядающей, но вместе с тем, стоило надеяться! — возрождающейся через предстоящее зимнее забвение, природы. Забыв о времени, шел по дорожке, сузившейся и ставшей тропой, она поднималась вверх по склону. Ветер, налетая, шумел в кронах, но вместе с тем, слышалось какое101

Юрий Невский

то… жестяное позвякивание, что ли? Лес полнился этим, то усиливающимся, то исчезающим звенящим шорохом, как будто сказочный Змей в зеленоватой проржавевшей жестяной чешуе, невидимый, проползал между деревьями. Что за галлюцинации? Поднявшись на взгорок, оказался на заросшей подлеском просеке, тропа пронизывала ее. Но… просека просекой! На ней же высилось нечто такое, отчего в первый момент я замер как вкопанный, просто онемел! Если сказать в общем, это был высоченный (на мой взгляд, больше шести метров) забор. Это был железный забор. Покосившиеся мачты, когда-то зеленого защитного цвета (а теперь во многих местах облезшие и проржавевшие), видны в обе стороны, уходя в перспективе, сливаясь с зарослями. Тропинка ныряла в брешь, пробитую в этом «заборе» рухнувшей, возможно, во время бури, сосной. По стволу, как по мостику можно перебежать в «тот лес»… Но он мне показался каким-то другим. Темным. Загадочным. И он «шумел сурово». Что за наваждение, откуда здесь это? И ведь — не «забор» в прямом смысле! Между мачтами натянут трос, на нем нанизаны длинные и узкие полосы тонко прокатанного металла. Они-то и издавали на ветру заунывный, с нотой кладбищенского звяканья и шуршания жестяных венков, не то стон, не то жалобу… как бы множества потусторонних голосов. Гигантские жалюзи в стиле «милитари»! Брошенные (но сделанные с какой-то болезненной претензией на гигантоманию) декорации к фильму Тарковского «Сталкер»? Многие полосы скручены, погнуты, пробиты… от падения метеоритов? протаранены телами мощных птиц? или исполинские лоси били и рвали рогами жалкую жестяную «лапшу»? Ветви осин, кленов, берез врастали, перепутались с железными свитками, прореживали листвой выщербленную «гребенку». Меня пронзила внезапная догадка… да ведь это занавес! Это Железный Занавес. Да, тот самый, что с начала холодной войны изолировал нашу страну от всего остального мира! Не стоит сей102

Рассказы

час рассуждать, хорошо это или плохо — такова историческая реальность, и тогда это было необходимым условием выживания социалистического государства. Здесь же… Ведь я всегда думал, что это образное, чисто фигуральное выражение! Тропинка, на которой я стоял, исчезала в этой «черной дыре», в этом проходе? — переходе? — между мирами?! Черте что! Если это Железный Занавес, логично предположить, он должен по периметру «огораживать» границы нашей страны. Почему он здесь? Мысленно продолжив линию, представил, где, в каком месте он пересекает железную дорогу? Повсюду освоенные и заселенные места, не может быть таких глухих лесных массивов, чтобы его спрятать, и про него бы никто не знал. Но, возможно, это опытный образец, а затем был выстроен настоящий «огород» вокруг СССР? Великая китайская стена, например, существует реально; или Берлинская стена, сметенная ветром истории. А этот? — покосившийся, ржавый, из жести, которая идет на консервные банки. Ничего удивительного, что, в конце концов, изоляция соцлагеря была расшатана (снаружи и изнутри, надо признать) и рухнула в одночасье. Пусть это будет чертов Железный Занавес, но в данном случае, он может ограждать сверхсекретный полигон, где проводились эксперименты над… временем? над людьми? Территорию какого-то закрытого института, «почтового ящика»? (Явно, из-за этого «забора» торчат уши НКВД-КГБ-ФСБ). А теперь… все развалилось, никому нет дела, финансирование прекращено, произошла утечка? («Утечка человечков», невольно срифмовал я). Понятным становится появление в электричке «людей изза Железного Занавеса»… Да это наши, самые настоящие советские граждане! Какой-то перехлест, техническая накладка в «хрональном взаимодействии событий»? (Такое бывает: многие тибетские религии, культура и мифология Тибета основаны на этом). «Те люди» выходят здесь в «разрыв» и… зачем-то добравшись от Пятово до Десятово… вновь ныряют в свое время.

103

Юрий Невский

Если проникнуть в брешь, идти по тропинке… где окажешься? Вернуться в прошлое? К отзвучавшим голосам, отзвеневшему смеху и песням друзей? (А ведь многие из них заледенели от ветра, снесшего и этот Занавес). К отсветившимся нежно взглядам подруг, к шепоту, растаявшему в ночи? Из-за воспоминаний и завихрений Времени (от которых даже закоченели руки и ноги) мне стало сс-ов-сем не по себе. Тропа может быть заминирована. По «забору» пущен ток. Да где я нахожусь? Не заблудился ли вообще?! Усилием воли заставив себя повернуть, медленно пошел назад… и побежал со всех ног. Запыхавшись, примчался на платформу, подошла электричка, я запрыгнул в вагон, будто кто за мной гнался! На следующий день позвонил руководитель: проблемы устранены, по графику мне отправляться в поездку. В Пятово они вошли. Высокий парень в вылинявшей от солнца и дождей, прожженной у костров штормовке, его друг в синей «мастерке», и на сидении напротив три смешливые девушки — расположились рядом со мной, через проход. Эх, милые вы мои… думал я, низко опустив голову. Да знали бы вы, что вам еще предстоит пережить! Кто из вас останется врачом, учителем, инженером? Кто из вас, быть может, этот дылда в штормовке устроится рэкетиром — а его друг, вон тот, у окна, — падет от бандитской пули? Кто из вас, девушки, решит, что древнейшая профессия вполне достойное в обществе, и приносящее неплохие дивиденды, занятие? Кто сгребет миллионы, а кто как я, будет рад любой работе? У вас будет много джинсов и яркой одежды, а потом появятся мобильные телефоны. И еще что-то такое появится… ну, если не в ваших глазах, то в глазах ваших детей. Им покажется дикой, немыслимой глупостью зажигать огни на дальних берегах и закладывая новые города. Но… дай бог, конечно, чтобы именно у вас, ребята, все было не так. Эти мысли показались мне просто «стариковским брюзжанием»!

104

Рассказы

Ведь, не смотря ни на что, мы мчались в веселой звонкой электричке, пронизанной осенними ветрами и солнечными, на сентябрьском излете, лучами. В руках высокого светловолосого парня (его загорелое лицо было обрамлено такой же светлой и мягкой бородкой) оказалась гитара. Он тронул струны, быстро и точно настроил, стал негромко напевать, ребята подхватили слаженными голосами. Это была хорошо известная и любимая мной песня из чудесного фильма «Земля Санникова», где ее исполнял герой прекрасного и, к сожалению, безвременно ушедшего Олега Даля. «Призрачно все в этом мире бушующем…». Я прислушался, но что-то странное… они пели, изменив привычные слова. И по тому, как на меня вдруг бросила быстрый и теплый взгляд одна из девушек, а затем и парень-гитарист глянул как-то по-особому, с хитринкой, я вдруг понял… Они знают, что я знаю их тайну. И они поют для меня: Призрачно все в этом мире бушующем, Есть только ЛЕС, за него и держись. Есть только ЛЕС между прошлым и будущим. Именно он — называется жизнь.

Об авторе: Невский Юрий Владимирович родился в 1963 году на берегу священного Байкала. Фигура загадочная. Обладает мифологическим сознанием. Основоположник мерцающей прозы, отличающейся необыкновенной ассоциативностью и подводными течениями.

105

Светлана РУДЕНКО

О ЛЮБВИ Рассказ

Когда мне начинают говорить о любви, я обычно не могу сдержать смеха. Нет, мне совсем не весело, скорее грустно, так что хочется плакать. Мной уже не раз проверено: о нежных чувствах представители сильного пола вспоминают лишь тогда, когда им что-то нужно — денег, вкусно приготовленного бифштекса или постельных услад. Конечно, могут быть варианты, то они свойственны особо художественным утонченным натурам. Остальные устроены как инфузория-туфелька. Пожалуй, к моим тридцати семи годам вопрос о мужчинах отпал бы сам собой ввиду хорошего знания предмета, отсутствия всяческих иллюзий вдобавок к изрядно потускневшей внешности. Но… Во-первых, я — оптимистка, действую не благодаря, а вопреки, а во-вторых, я — иногородняя, вернее, иностранка. Об этом мужчинам говорить вообще нельзя: тех, которые в солидном возрасте, может хватить инфаркт, или не дай бог инсульт. Молодые, как правило, отделываются легким заиканием и тремором конечностей. Поэтому я вошла в образ загадочной, мало разговорчивой особы, томно хлопающей ресницами и отве106

О любви. Рассказ

чающей невпопад. К примеру, меня спрашивают, где я живу — не говорить же, что в общежитии, я тут же начинаю притворно хихикать — зачем вам это нужно, провожать себя все равно не позволю. С кем живу — конечно же одна, в ожидании принца, а не со сварливой молдаванкой, ремонтирующей кое-как квартиры разленившихся москвичей. С Никитой — поэтом-неудачником чуть за сорок я познакомилась случайно на вечере в Доме работников искусств. Никита целовал мне руки, смотрел влажными глазами и бесконечно долго водил по запутанным, узким, как водопроводные трубы, московским улочкам и переулкам. Если бы невзначай от него отстала, засмотревшись на красоты архитектуры или целующихся подростков, заблудилась бы, до утра проплутала б… Мы сидели с ним в дешевых кафе и пили безвкусный кофе, напоминавший детсадовское время. Зато напиток был копеечный. У Никиты тогда совсем не было денег, а я только-только выбралась из своего украинского захолустья. И очень боялась, чтобы из сумочки как бы ненароком не выпорхнул мой паспорт с «вилами». Так русские называют трезубец древних киевских князей. Я боялась вопросов Никиты, а он, видимо, меня. Потому что все время дрожал. Рядом с ним я чувствовала себя как у ядерного реактора, который вот-вот взорвется. Никита все время ерошил свои густые кудрявые волосы, или теребил манжет черной, судя по всему, давно не стиранной рубашки, то просто барабанил пальцами, с обгрызенными ногтями, по столу. Во мне тоже все начинало лихорадочно вибрировать в такт его волнению. «Сейчас спросит, где я живу», — вертелось в голове. От этих мыслей заболел живот и заныло сердце. Я боялась его обидеть, потому и страшилась попросить не выстукивать азбуку Морзе по не очень чистому кафешному столу. — Ты знаешь, я должен тебе признаться… — Никита сделал паузу. Сердце мое сорвалось и ухнуло куда-то к коленям. Сейчас скажет, что болен СПИДом, атипичной пневмонией, тропической лихорадкой или в лучшем случае сбежал 107

Светлана Руденко

с Колымы. Мне стало страшно, глядя в его прозрачные серо-зеленые глаза, я отчетливо видела — передо мной законченный рецидивист. — Я — алкаш, хронический, наследственный, — Никита слегка заикался от волнения, — но сейчас не пью, закодировался. Никита нервничал все сильнее, так что стол, по которому он барабанил, начал вибрировать и опасно крениться в мою сторону. Я успела схватить чашку с уже остывшим кофе, но он все-таки расплескался на его черные джинсы. Когда мы наконец-то распрощались с Никитой у метро, я почувствовала радостное облегчение. — Имей в виду, он не женат и у него квартира четырехкомнатная в центре, — наставляла меня подруга-москвичка. — А что нервный, так это потому, что без женской ласки, отойдет потом. А начнешь украинскими борщами с салом да галушками кормить, то вообще станет нормальным. Подумаешь — алкоголик. А кто сейчас не пьет? Муж у меня неделями не просыхает, а я его все равно люблю, — вздохнула подруга. — А Никита вообще закодированный. …Никита пару раз позвонил мне, предлагал пойти выпить все тот же кофе из канувшего в Лету детсадовского детства. Я сослалась на срочную работу и пошла на свидание с таким же иногородним, как и сама. Правда, это был не гастербайтер с вилами, а орловчанин Гриша. Гриша был спокоен и невозмутим. Мысли редко тревожили его большую, уже лысеющую голову. Когда он все-таки думал, мне казалось, я слышу, как от напряжения скрежещут его не тренированные мозги. Отец Гриши был потомственным алкоголиком, мать — сварливой бабой с лисьими глазами, которая подозрительно разглядывала меня, пытаясь определить: кого же ее ненаглядный сыночек Гриша в Москве нашел? Когда узнала, что украинку, чуть ли не в голос запричитала, ничуть меня не стесняясь: — Все люди как люди, а мой, олух царя небесного, нашел нищую, да еще и хохлушку… Впрочем, Орел был от Москвы не так уж и близко, и потому Гришину мамашу я больше не видала — Бог от108

О любви. Рассказ

вел. Папу-алкоголика и сварливую маму с лихвой затмевали Гришины главные достоинства — у него была мощная фигура качка и незлобивый характер. Особенно он гордился поросшей черными густыми волосами грудью. Гриша, как и Никита, писал стихи, а перерывах между этим творческим делом грузил ящики с дрожжами. Стихи его были без затей, но с чувством — про водку, безденежье и женщин-стерв. Наверное, если бы Гриша не запил, я бы вышла за него замуж — от него веяло надежностью и собачьей преданностью. С работы его выгнали, и пожив у меня еще пару-другую недель, он, виновато пряча глаза, сообщил: — Мамка невесту мне присмотрела, зовет домой, ты уж прости меня… Гришу я простила, тем более что сердобольная подруга-москвичка познакомила меня со своим соседом по даче, он недавно развелся с третьей женой. — Не мужик, а просто клад, — расхваливала Оксана, — руки золотые, не пьет, а вообще он — доктор, пиявками лечит. У тебя же куча болезней, будет бесплатно лечить, а то ведь знаешь, сколько одна пиявка стоит. Доктора звали Митя, ему было под пятьдесят и внешности он был самой что ни на есть прозаической — грустные чуть навыкате голубые глаза, вислые темные усы, огромная лысина; его голова напоминала облетевший одуванчик, на котором остались последние готовые вот-вот вспорхнуть невесомые волоски. Митя в меня влюбился. Он не докучал мне словами любви, как Никита, не писал стихов, как орловчанин Гриша, он просто смотрел на меня — протяжно, грустно, пособачьи верно. Митя и впрямь оказался кладом — искусно готовил уху, мастерки зажаривал в духовке цыпленка табака, лепил домашние пельмени, похожие на наши украинские вареники, сам солил капусту и мариновал огурчики-помидорчики. А главное, он был готов не просто на мне жениться, а прописать меня на вожделенные московские квадратные метры, которые были для меня символом счастья, алыми парусами и пропуском в новую райскую 109

Светлана Руденко

жизнь, о котором я столько мечтала в моем богом забытом Бердянске. Дело уверено шло к свадьбе. Митя расправил плечи, скинув сразу же десяток лет, ходил с гордо поднятой головой — опять ведь жених, в четвертый раз… Меня это, правда, немножко смутило. На ловеласа и бабника Митя не тянул — правильный, занудный, да и потом, если не эта распроклятая прописка, разве бы я пошла за Митю?!.. Ни фигуры Гриши, ни романтизма и утонченности Никиты. Впрочем, нельзя скидывать со счетов преданность и верность, вдобавок к кулинарным способностям. Митя с работы приходил первым, и сразу — на кухню. К моему приходу на столе стояла тарелка с ароматным супом, и моя любимая жареная картошка с курицей и грибами. А на десерт — йогурты и мороженое. — Ты моя деточка, — сюсюкал Митя и кормил меня с ложечки, любуясь мной, точно я фарфоровая кукла или яйцо Фаберже. Сначала мне это нравилось, особенно жареная картошка, которую люблю с детства. Потом один вид Мити стал приводить меня в тихое бешенство. Я сдерживалась, считала до десяти, потом стала все позже приходить в его маленькую двушку-распашонку на Войковской. -У меня был такой тяжелый день, — отмахивалась я от его ласк, — а завтра дежурство по номеру. Приду поздно, не жди, ложись, — уговаривала я его, страшась одной мысли, что придется когда-то лечь с Митей в постель. Пока что отношения у нас были платонические… Митя тем временем искусно ставил мне пиявки. Они жадно впивались своими острыми мелкими зубками мне под коленки, я все время боялась, что они выпьют всю мою кровь. Митя со временем тоже стал напоминать мне немолодую вялую пиявку, он каждый вечер говорил чтото о неземной любви, о верности, а у самого противно тряслись руки. От Мити я ушла тайно, сил признаться и объясняться ему в нелюбви у меня не было. А после того, как он купил одну бордовую, почти черную розу на длинной-длинной 110

О любви. Рассказ

ножке, стал старомодно на одно колено (потом так трудно поднимался) и попросил моей руки, другого выхода у меня не было — или под венец с Митей, или опять в общежитие… Я поступила вопреки здравому смыслу, логике и прогнозируемой природе немосквички — убежала ранним утром с небольшим узелком вещей к роковому мужчине Васе. Несмотря на свое простецкое деревенское имечко, Василий был аристократом. Красавцем и злостным неплательщиком алиментов своим многочисленным детям, раскиданным по просторам СНГ. Одну дочку вместе с ее мамашей, первой женой Васи, занесло даже на Кубу. Я все время тихо удивлялась: что же такое нашел во мне Вася, ведь честно говоря, хотя в этом даже себе признаваться не хотелось, ни кожи, ни рожи, ни тем более кубинского темперамента. Вася пел мне романсы под гитару в его маленькой холостяцкой квартирке-малосемейке где-то на окраине Химок. Работы у Васи не было давным-давно. Когда-то он пел в местном Химкинском ДК, откуда был с позором изгнан за пьянку. Непризнанный гений русской эстрады не мог пойти грузчиком, дворником или торговцем на местный рынок. Мы жили с Васей душа в душу на мою зарплату, правда, кроме алиментов у Васи оказался еще один небольшой, но весьма существенный недостаток — он был запойным. Запои случались нечасто, но регулярно, тогда Вася гонялся за мной по крошечной девятиметровой комнатушке, места было мало, и мы захватывали еще и общий коридор, а когда на улице сходил снег и начинало пахнуть весной, военные действия переходили во дворик, распугивая старушек-одуванчиков, юных мамочек с колясками и пухлощекими малышами. Я любила Васю за голубые пронзительные глаза, милые ямочки на щеках и веселый нрав. И уже представляла себе малыша, вылитую Васину копию. Наверное, в этом была Васина магия — женщины мечтали от него родить ребенка и рожали, иные, которым особенно везло, даже двойню. Они лили слезы из-за Васиного неуемного темперамента, а еще более из-за страсти к 111

Светлана Руденко

зеленому змию. Водили его к экстрасенсам, магам-колдунам и бабулечкам-знахаркам. Неверующие и не склонные к мистике больше доверяли бессовестным наркологам, бравшим пухлые конверты с деньгами и гарантировавшими стопроцентный результат. Впрочем, возможно, наркологи были не виноваты, а все дело было в особенной натуре Васи, на которого все эти магические и наркологические ухищрения не имели никакого воздействия. Ровно через неделю, а иногда и ранее после заверений в полном излечении Вася шел за очередной бутылкой беленькой и все повторялось — вначале гонки по девятиметровой комнатенке, потом по коридору, и наконец, когда арена действий переносилась во двор, очередная Васина возлюбленная не выдерживала и возвращались с дитем в Урюпинск, Рыбинск или поселок Советский где-нибудь в ХантыМансийский автономном округе. Вася почему-то предпочитал не москвичек, наверное, чтоб родня была подальше, не давала советов и не вмешивалась в семейно-любовные отношения. Со мной все получилось по плану: вначале любовь, потом запои, потом гонки по горизонтали, вернее, по комнатушке в девять метров. Не было у меня только пухлощекого младенца с Васиными глазами. После Васи меня потянуло на родину, спорить с судьбой и добиваться взаимности алкоголиков со стажем, неплательщиков алиментов и дуремаров-многоженцев больше не хотелось. …Родина встретила меня неприветливо. Она собиралась вступать в НАТО, и потому принимать бывших соотечественников с распростертыми объятиями не рвалась. А вдруг я — агент федеральной службы безопасности, или еще того круче — представитель какой-нибудь террористической группировки с северного Кавказа? Напрочь забыли и не хотели даже вспоминать мое лицо старые знакомые. Проходили мимо, то ли не узнавая, то ли не желая узнавать. На улицах было полным-полно незнакомой молодежи и дурацких бигбордов с призывом вступать в НАТО. Рядом соседствовала реклама мобильных телефонов марки «Самсунг». Кстати, вывески были на «мове», а 112

О любви. Рассказ

вот объявления на столбах упорно продолжали писать на русском. Я откопала в залежах книг и институтских конспектов записную книжку — истрепанную, как сорокалетняя женщина с трудной жизнью, — дай-ка позвоню по старым адресам! Первым на глаза попался телефон Мишки-кэвээнщика. Мишка лет пятнадцать назад чуть на мне не женился, помешала малость — я в самые неподходящие моменты пару раз назвала его Ромой. Мишка был ревнив, и потому предложил мне расстаться…. — Привет, Миша, — сказала я ласковым сиропным голосом, каким обычно стараются подозвать к себе несговорчивого, слишком самостоятельного кота, который, как известно, гуляет сам по себе. — Вы кто? — прозвучал хриплый мужской голос, в котором чувствовалась бурно проведенная ночь и не менее бурное утро. «Не меньше полбутылки с вечера и утречком две банки пива», — сходу поставила я Мишке диагноз. — Лика, помнишь, ну ты еще со мной отмечал Хэллоуин и Новый год десять лет назад. — Какая еще Лика, — угрожающе заревел Мишка, ну прямо настоящий бурый медведь-шатун, которого растревожили в берлоге. Я бросила трубку. Медведи-шатуны, особенно в изрядном возрасте, одинокие и неухоженные. Неприглядное зрелище!.. Да и к тому же небезопасны. Следующим в записной книжке значился Андрей Вадимович Виноградов, по имени-отчеству, потому что был десять лет назад моим шефом, главным редактором заштатной газетенки со странным, с претензией на интеллектуальность, названием «Ижица». Прежде чем вырвать эту страницу, старательно скомкать и сжечь, я, не желая того, вспомнила запах Виноградова — потного грузного мужика весом под двести килограмм. Вадимовичу тогда не было и сорока, но он был важен и вальяжен как трефовый туз. Виноградов был уверен в своей абсолютной журналистской одаренности и мужском обаянии.

113

Светлана Руденко

— Хорошего человека должно быть много, — раздувая щеки, важно говорил он. Боялся он лишь одного — своей маленькой, стервозной жены Татьяны. Меня Виноградов увидел на какой-то из журналистских тусовок. И как говорится, положил глаз. Видимо, западал на один и тот же тип женщин — маленьких и беленьких. — Хотите у нас работать? — спросил он, дыша тяжело, как выбравшийся из зловонной жижи бегемот. Он знал, что моя женская газетка про моду закрылась, и теперь я свободный художник. То есть без средств к существованию. Пишу мелкие заметки, ни от кого не завишу, правда, и жить не на что. — Хочу, — сказала я просто и без женских выкрутасов, сразу ощутив, что Виноградов на меня запал. — Вы же знаете, как сегодня трудно найти работу, особенно репортеру, газет у нас всего пять, а желающих зарабатывать пером на хлеб с маслом хоть отбавляй. Виноградова надо было послать еще в ту самую минуту, когда он положил свою лапищу с редкими рыжими волосками на мою слабую ручонку. Почему я тогда этого не сделала, для меня самой по сей день остается загадкой. Думаю, не потому, что так уж хотела работать в этой мало привлекательной «Ижице»-чернокнижице, и уж не из-за того, что влюбилась в мужчину, который больше смахивал на африканского бегемота. Просто у меня комплекс жертвы. Поделать с этим что-либо невозможно, это то же самое, что остановиться кролику, который смертельно боится удава и все-таки чуть ли не добровольно отправляется на съедение. Мы встретились с Виноградовым в его роскошной, обставленной еще в советские времена, квартире. — Жена с дочкой в Крыму, — шептал Андрей Вадимович мне прямо в ухо, отшвырнув мою статью куда-то в дальний угол и сгребая меня в охапку. Утром в редакции Вадимович стыдливо отвел от меня глаза, но дал самое лучшее задание — писать о новой театральной премьере и о только что открывшемся мужском 114

О любви. Рассказ

стриптиз-клубе. Это, конечно, интересней, чем гнилые трубы канализации или очередное заседание облсовета. А погубила меня чужая зависть. Последней каплей, которую не вытерпела моя коллега по перу, маленькая зубастая Ксюша, стала поездка в Польшу, в славный древний Люблин. Виноградов, конечно же, отправил в заманчивое заграничное путешествие меня. Это было мое последнее журналистское задание. В Польше малолетние воришки украли мой загранпаспорт — пришлось ехать в Варшаву за разрешением вернуться на родину. Ну а Лазенки и двухдневное мучение в автобусе не стоили того, чтобы лишиться работы. Измученная завистью Ксюша не теряла времени даром и скромно намекнула жене Виноградова про творившееся на работе безобразие. Обманутая супруга, видимо, учинила Вадимовичу страшный скандал с угрозами выдворения из супружеского ложа, а, скорее всего, и из квартиры, владелицей которой была. Обо всем этом я тогда, конечно, даже и не подозревала и не могла понять, почему после моего возвращения Андрей Вадимович просто перестал меня замечать, как будто бы я превратилась в уэлсовского человека-невидимку. На мое «здрасьте» он даже не кивал, поспешно скрываясь в своем, похожем на бегемотье логово, кабинете. Его маленькие глаза-буравчики теперь скользили сквозь меня, не задерживаясь нигде, даже на моих стройных, так ранее его прельщавших ножках. Я слонялась по редакционному коридору потерянная и никчемная. Статьи мои не выходили, на них уже успела осесть серой безнадежной пеленой пыль. Глаза мои из голубых тоже стали серыми. Я напоминала себе механического зайца, из которого вынули батарейки энерджайзер. Ксюша торжествовала победу, ее статьи красовались на первых полосах, она ходила на главные городские тусовки, а секретарша Люся, семнадцати лет от роду, стала величать ее Ксенией Сергеевной. От неприкаянности и ненужности я выходила из редакции в самый разгар рабочего дня и бродила по городским улицам. Опять был август, и это хоть как-то мирило 115

Светлана Руденко

меня с моей опостылевшей жизнью. Мне больше ничего не хотелось — ни писать, ни мечтать, ни даже дышать, раздражали звонки подруг по вечерам. Хотелось одного — застыть, окаменеть, превратиться в Галатею и ждать своего Пигмалиона. Чтобы спастись, я купила билет в Москву. Ничего не загадывая и не планируя, иначе бы просто сошла с ума, перестав различать день и ночь, свет и тьму. Бродила бы по улицам, пока не превратилась бы в тень, теряясь и блуждая в лабиринтах родного, знакомого до царапин на асфальте, города. Москва оказалась сильнодействующим лекарством, его хватило на долгие десять лет. Они прошли как в мареве — в угаре странных встреч, в перестуке поездов, в затерянности маленьких провинциальных вокзалов таких же маленьких русских городов, куда я ездила в командировки. Только там я переводила дух, спасаясь от болезненной тахикардии столицы. Москва, как и десять назад, все также была равнодушна и холодна ко мне, она не собиралась становиться родной и уютной. Я чувствовала, как этот город-вселенная пожирает мой мозг, как смеется над моими страхами и моими мечтами. Когда все без исключения ночи стали похожи в мрачные кошмары из фильмов Спилберга вперемешку со Стивеном Кингом, я поняла — Москва из лекарства превратись в яд. Родной город был неласковым, но и не гнал меня. Я соскучилась по его запаху, как по телу любимого мужчины. Воздух в моем городе действительно пах по-другому, степной травой-ковылем, морем, простором и… солеными бычками, я заметила — их обожают самые изысканные гурманы. Если честно, я даже радовалась, что не могу найти работу. Деньги еще не кончились, а вот молодость кончалась. Испарялась, как утренняя дымка в лучах полуденного солнца. …Я встретила Его неожиданно, еще не успев удивиться, почувствовала, как замерло и упало куда-то вниз сердце, как застучала кровь в висках, и нечем стало дышать. Неужели я не разлюбила его? — мелькнуло в голове вяло 116

О любви. Рассказ

и запоздало. Рома был когда-то моим учеником, я успела в него влюбиться за свой единственный год работы в школе, когда ему было семнадцать, а мне двадцать четыре. Неужели все эти десять лет в многолюдной Москве Миши, Гриши и Никиты оказались бесполезным, слабо действующим лекарством от любви к нему? Рома не узнал меня, даже не скользнул взглядом — я слишком стара и неинтересна, мелькнуло в голове. — Рома, — окликнула я, — Боже, какой скрипучий старушачий у меня голос! — Не узнал? — Не узнал, — признался он, глядя своими раскосыми светло-зелеными глазами. …На свидание Рома пришел с охапкой алых роз, они были с капельками росы и казались только что срезанными. Мне никто и никогда не дарил охапку роз. За все мои 37 лет жизни. Я, точно жена Лота, превратилась в каменный столб и так, наверное, и стояла бы с открытым ртом и окаменевшим поглупевшим лицом, если бы он не попросил: — Отнеси их домой, чего с веником ходить, — Рома смущался, но старался казаться самоуверенным и спокойным. — Я через минуточку, — выдохнула и кинулась в разогретый как духовка, обшарпанный подъезд дома. Из окна я посмотрела на Рому, он был классическим влюбленным — красивым, молодым, ярким. Неужели это происходит со мной, а не во сне и не в моем очередном журналистском материале про донжуанов и любовных аферистов?! На всякий случай я больно ущипнула себя за руку и мельком глянула в зеркало, приятно удившись — глаза мои вдруг стали из маленьких и невыразительных глубокими и блестящими. Такими, что я испугалась своего взгляда. На улице, несмотря на вечер, было душно, август был похож на больного в лихорадке с температурой под сорок. На высоком Ромином лбу выступили бисеринки пота, мне так хотелось слизать их языком, я едва сдерживалась. Рома хотел, видимо, произвести на меня впечатление, и потому пошли мы не в летнее кафе, а в дорогой ресторан. 117

Светлана Руденко

Там в такую жарищу не было ни души, утробно урчал кондиционер. Роман, точно ловкий фокусник, достал откуда-то тоненькую рукопись. — Этой мой рассказ, прочти, я тебе доверяю… Я чувствовала на себя взгляд его гипнотизирующих глаз и не могла понять ни слова. «Другой» — главный герой Роминого рассказа, то ли волк, то ли человек-оборотень. И вдруг на минуту похолодев от догадки, поняла: да ведь он сам оборотень, про себя рассказ написал и ждет моих похвал!.. Слова никак не шли из меня, я схватила бокал и сделала два больших глотка. Вино было терпким, таким, как я люблю. — У тебя хороший слог, — сказала я медленно, растягивая слова и подбирая новые. — Знаешь, я не большая любительница фантастики, никогда не читала ни Рея Брэдбери, ни даже Азимова. Рома взглянул на меня удивленно, потом обиженно: — А я все у них перечитал, это хоть как-то отвлекает от унылой обыденности, может, я не такой как все, не укладываюсь в заданные рамки. Ну не получается у меня все как у всех — жена, дети, притворные поцелуи. Ну не создан я для стереотипов. Он посмотрел на меня влажными глазами, в них было желание, сильное и тяжелое, как его красивые большие руки хирурга. Роме исполнилось тридцать, и он не женат. Его редкостная красота — глаза в пол-лица, правильный точеный нос и мощный торс борца-тяжелоатлета — притягивала и одурманивала. Он был похож на сильно пахнущую орхидею. Вначале ею любуешься. А потом ты чувствуешь, что отравлен ею — ломит не только голова, но и каждая клеточка в твоем теле. — На работе почему-то все хотят, чтобы я женился. Знаешь, я тоже решил — пора. Выберу чью-нибудь богатенькую дочку, — он поднял на меня почти черные от желания глаза и положил свою влажную руку с красивыми миндалевидными ногтями на мою ладошку. «Неужели маникюр делает?» — мелькнуло в голове.

118

О любви. Рассказ

Мне стало тяжело дышать от наслаждения. Оказалось, счастливой быть так просто, надо только, чтобы этот человек, сидящий напротив, положил свою ладонь на мою руку! Его телефон зазвонил в самый неподходящий момент, когда он приблизил свое лицо ко мне, так что я даже разглядела желтые крапинки в его зеленых глазах. Как у ведьмака, — подумалось. — Да, да, скоро буду, я запрещаю тебе волноваться, целую. Неужели это он говорит богатенькой дочке, на которой собирается жениться?! Он угадал мои мысли: — Мама звонила, волнуется, — сказал улыбаясь. Боже, я совсем забыла, что он жил с мамой, красивой, совсем молодой для такого взрослого сына, ей не было и пятидесяти. Мама была профессором, успешной и властной, а Рома был ее собственностью, самой важной и дорогой. Ее главным капиталовложением, главной гордостью и главным достижением. Тогда я еще не знала, что мама станет моей главной бедой… … Мне было так легко, как в детстве, казалось, я знакома с этим гордым оборотнем всю жизнь. И никакой он не оборотень, а добрый и нежный мальчик. У которого мягкие губы и шелковые, почти невесомые, как у ребенка, волосы, пахнущие северным морем. Мы болтали о чем-то неважном, как будто знакомы с ясельной группы детсада и между нами нет пропасти в семь лет. Как жаль, что я так близко живу от его дома. Сейчас позвонит его мама, и он торопливо попрощавшись, даже не чмокнув меня на прощанье, кинется домой… Я не угадала. Я не заметила даже, как Рома привел меня на заброшенный задний двор моей родной школы. — Когда-то тут был тир, — вспомнилось мне. Вспомнился и покойный Пал Палыч, полковник в отставке, подозревавший меня в баптистской вере за то, что боялась стрелять. Мне даже почудился запах пороха и пристальный, совсем не старческий взгляд учителя.

119

Светлана Руденко

Рома присел на низенький заборчик, так что его губы оказались вровень с моими. Они пахли у него почему-то клубникой. Он целовался умело, со вкусом, также неторопливо ласкал, нет, пальпировал мое тело, иногда слишком усердно, наверное, забывал, что я — не пациентка и печень моя в полном порядке. …Мамин звонок надрывной мелодией «хеви металл» разрезал густую жаркую тишину. Рома запыхавшимся голосом, точно бежал стометровку, сразу начал оправдываться, он прикрывал трубку ладошкой, словно защищал ее от моих наглых посягательств. — Да, мамочка, да, сейчас буду, ну все, все, можешь ложиться, я почти что дома… И все-таки он довел меня до подъезда, и потом мы еще долго целовались, пока нас не вспугнули соседи. А на следующий день Рома не позвонил, не позвонил и через неделю, и через две, а когда звонила я, он упрямо сбрасывал мои звонки, точно наглых котят, забравшихся ему на колени. — Прости и отпусти, — прислал мне эсэмеску через месяц. — Я пообещал маме больше не видеться с тобой. После этого я перестала ждать, и дышать почти что перестала. Жизнь вдруг стала бесцветной, как стиранныеперестиранные халаты медсестер в психушке, куда я попала. Ко мне никто не приходил, да и я никого не хотела видеть: хорошо бы оказаться в пустыне или где-нибудь на льдине в открытом море. Ничего не болело, даже душа — странно — ведь отделение для душевнобольных. Как я же сюда попала — по ошибке? Тут ведь лечат душу, а ее у меня нет, мальчик-оборотень украл, ничего не оставив взамен. А потом вдруг выяснилось, что я ошиблась. Я оказалась беременной, и теперь смогу смотреть в зеленые Ромины глаза каждый день, и он будет моим, только моим. Рому-оборотня я больше не видела, а через полгода узнала — он разбился на машине скорой помощи. Ехал в глухой район на срочную операцию к восьмидесятилетнему старику… Его ребенок родился похожим на меня, с 120

О любви. Рассказ

моими же невыразительными глазами и носом картошкой. И я впервые вздохнула с облегчением, и неожиданно почувствовала себя счастливой и здоровой. На самом деле я больше всего боялась увидеть в моем ребенке Ромины черты. Даже давным-давно потерявший интерес к своей работе врач долго смотрел на меня, пока с явным нежеланием и разочарованием не написал в истории болезни «здорова». 2008

Автор о себе: Родилась на Украине в городе Луганске. В детстве хотела стать детским врачом, потом журналистом; уезжать из родного города в 17 лет страшно, поэтому пришлось поступить в Луганский пединститут на филфак. Учиться было интересно, особенно читать классику — Толстого и Достоевского, Ремарка и Хемингуэя. То, что школа не мое призвание, поняла сразу, но отработала там долгих семь лет. В 1995 году поступила в Литературный институт имени Горького, на факультет прозы. Попала в семинар к Руслану Тимофеевичу Кирееву. Именно Литинститут изменил мою судьбу — в 2000 году переехала в Москву на ПМЖ, вскоре стала гражданкой России. Сейчас работаю в Москве, в "Учительской газете". Пишу репортажи и аналитические статьи об образовании. В литературном интернет-журнале "МОЛОКО" печатались мои критические статьи и рассказы, литературные эссе выходили в газете "Московский литератор". Мечтаю написать роман о настоящей любви, а еще побольше времени проводить вместе с шестилетним сыном.

121

Геннадий СТАРОСТЕНКО

ТРУБА Рассказ

Боже — опять это неловкое ощущение… Какой-то зуд за спиной — на уровне ягодиц и как бы даже чуть пониже… Но ведь нет же ничего, черт возьми… Вот уже третий день ей мнится и странно так ощущается, что там что-то выдается и нависает — или даже растет… там, на идеальных ее полушариях, куда и прыщ-то сесть стеснялся... Лина еще раз оглядела себя в зеркале. Ягодицы были предметом ее гордости, устремлений ее поклонников, а в последнее время — нате ж, какой-то невнятной почесухи, прости господи. Но нет, все в порядке — обнова идеально села на фигуру. Юбка что надо. И хорошо, что красная, — цвет нападения, цвет экспансии, цвет бабьей агрессии. (Странно, а ведь наименее интенсивная часть видимого спектра. Какнибудь на досуге стоит обдумать этот феномен). Никому из бородатого брючного племени нет и не будет пощады от Ангелины Понизовской. Если не отравит красотой, так изведет их же собственным вожделением. Лина избегала всего, что препятствовало левитации духа, парению над мерзостями бытия. Надо жить с ощу122

Труба. Рассказ

щением воздушной подушки под собой — или по крайней мере дорогого толстого матраса. Надо жить умеючи, надо жить играючи… Между тем она знала женщин своего возраста, которым это было незнакомо — ощущение комфорта, упоительного довольства собой, вкупе с компетентностью и независимостью в делах. Несчастные или откровенно глупые создания… Им неведомо, что это раскрывает зашлакованные чакры, что от всего этого идет синергетический прорыв в новое измерение, в сверх-женственность… Нет ничего странного в том, что не всем оно дано, это чувство. Очень многие либо нехороши собой — и сознают это, либо вообще не считают нужным любить себя, либо успели состариться и забыть это сладкое состояние. А нужно-то всего… каждое мгновение, каждую микрочастицу его сознавать себя счастливой. Нет, пожалуй, все же не то — не совсем то. Счастье — категория размытая и к моменту не привязанная. А то, что каждую секунду жизни ощущаю я, ощущается дискретно, и кажется, если захотеть, то можно найти этому единицы измерения. Единицы измерения того, что порождает ощущение уютности, защищенности, встроенности этого самого бытия, которое определяет сознание… Интересно, способны ли мужчины, даже и считающие себя суперменами, испытывать ту совершенную комфортность существования, которую испытывают женщины в пике формы? Однозначно нет, если не считать отдельных девиантных субъектов. Мужчина вообще не сознает себя в качестве объекта. В том-то и дело. Его максимум — тупое самодовольство. Над этим, впрочем, тоже стоит поразмышлять при случае. Лина любила поиграть сама с собой в загадки метафизики, помедитировать беспечно над сложностями экзистенции. Однако мысль ее не отрывалась слишком далеко, и в такие минуты она представлялась себе хозяйкой, держащей на поводке собаку — болонку или пуделя. Она — хозяйка, а мысль ее — собачка. А сам процесс мышления

123

Геннадий Старостенко

— особое состояние души, этакая прогулка в памяти по впечатлениям дня. Лина среди прочего знала, что есть гормон счастья эндорфин, и для того чтобы организм вырабатывал его в достаточном количестве, нужно есть бананы, пить какао и употреблять в пищу другие тропические растения. Предписаниям диетологов она следовала неукоснительно. Лина стремилась оградиться от бед и неприятностей тем, что развила в себе «третью сигнальную систему», позволявшую ей контролировать все окружавшие ее жизнь негативы. В ее жизни вообще не было ничего такого, перед чем можно было бы поставить знак «минус». Только «плюс». Наконец она была красавицей, и было время, когда она крала и пожирала сердца мужчин — как мальчишки таскают и трескают яблоки из соседского сада. Воровски и бездарно. Надкусывая и тут же бросая. Один из этих жертвенных скотов даже выпалил однажды, что она самовлюбленная и законченная офисная дура. Впрочем, он был, возможно, единственным, кого она любила. Повзрослев, она расточала шарм строго избирательно и обдуманно — чтобы исключить всякую экзальтацию, выяснения отношений и другие проявления любовного безумия. А приблизившись к «тридцатнику», поняла, что женское дружелюбие и сдержанный флирт на рабочем месте ценны для нее превыше прочих форм общения. Многие, ох сколь многие, мечтавшие о ней и желавшие ее, покорно нисходили на менее энергоемкие орбиты — до обожания, и тем довольствовались… Но что за черт… что такое? Отчего же так нескладното? Да и в таком месте, которое должно быть безупречным и с визуализацией которого нельзя допускать сбоев. Неужели тяжелый и пытливый взгляд Алексаняна, менеджера по региональному развитию, натер мозоль ей в столь интимном месте? Надо передвинуть стол. Впрочем, в этом его взгляде больше зависти, чем похоти. Сам он жигулирует на престарелой «шестерке» и откровенно завидует ее

124

Труба. Рассказ

«поло», новенькому и чистому, как мытая посуда. Точно — пересесть к Алексаняну боком. С этой частью ее организма в последние год-два случились небольшие проблемы. Ягодичная область стала раздаваться вширь и даже чуточку виснуть. Предвестие целлюлита? Вроде бы рановато, но главное, совершенно недопустимо. Лина поработала над собой: дополнительный шейпинг, диета, окончательный разрыв с детиной-охранником, связь с которым она уже пыталась пресечь переменой места работы. Лина закурила. Как писали в переводных романах в эпоху, когда она только появилась на свет: это была ее первая сигарета дня, самая лучшая… — Hi, haven’t seen you for аges! — Приветливо склонился к ней через стол Майк Бивер. Он приходил сюда дважды в неделю. Брал какие-то выборки из файлов продаж. Или делал вид, что брал, а сам только и норовил скосить глаз на ее коленки. Мог бы забрать и со своего «компа» по внутренней сети, однако предпочитал спускаться на два этажа и тащиться сюда. Слегка поднаторев в познании протестантской психологии «экспатов» и зная алгоритм его приходов, она и бывала к ним готова что называется во всеоружии. В такие дни она натягивала колготки посветлей —— чтобы не скрадывали вызывающую лобастость ее колен. А сегодня на ней еще и красная юбка. Слава богу, на фирме не было той секскорректности, что запрещает женщинам ходить в мини-юбках и в красном. Майк явился в полтретьего, похожий на воздушный шарик, — в дутой светло-голубой сорочке. Сказав haven’t seen you, он перекинулся парой незначащих фраз и воткнулся мордой в монитор. И вот так — в каждый его приход — Лина задумывалась, не стоит ли попытаться увлечь его по-настоящему. Майк мог стать неплохой партией. Он увез бы ее в Канаду, и она бы жила на берегу лесного озера и наезжала бы в город за продуктами в большой красной машине… 125

Геннадий Старостенко

Было одно «но». Лицо Майка Бивера. Оно у него было широкое, рыжее и рябое. Можно, конечно, и свыкнуться, только тут возникало и второе «но»: а что если и ребенок будет на него похож… (Она и мысли о «детях» во множественном числе к себе не подпускала — строго «ребенок» и достаточно). Ну и что — и тут есть выход: можно и без ребенка, а можно и от другого… В общем варианты есть, и возможность флирта с богачом-экспатом по-прежнему ее интриговала. Майк торжествующе щелкнул по «мыши»: — В истекшем квартале по отношению к аналогичному периоду прошлого года наши продажи выросли на пятнадцать процентов. — Поздравляю. — Подтянула улыбку Лина. — В то время как у конкурентов снижение, это явный успех. Майк весь просиял — развернулся к ней счастливым подсолнухом: — Да. Правда появляется головная боль в виде необходимости расширять складские мощности и другие проблемы. Логистика отстает… Он направил такое же рыжее, как и лицо, око в сторону рабочего стола Алексаняна, специалиста по логистике, которого на рабочем месте не было. Майк, кажется, чуть ревновал к ней Алексаняна, считая того красавцем. Все правильно, так и надо, — поддержала его внутренне Лина. — Ну что, покурим? — Она встала и потянулась к сумочке, где держала сигареты. Еще полгода назад он бы этого не понял. Это было бы принято за шутку или провокацию. Но сегодня она знала, что брови у Майка не вспорхнут испуганной птицей и он не затрясет огорошенно головой. Еще полгода назад этот западоид (как называл экспатов Алексанян) твердо стоял на своих здоровьесберегающих принципах. Охотно демонстрировал, что начисто лишен дурных привычек. Но потом, когда она его «запеленговала», Майк признался, что покуривал на вечеринках в колледже. Возможность побыть с ней наедине в курилке довершила дело. Курил

126

Труба. Рассказ

он через раз или два на третий, но в курилку шел по первому зову. Иногда и сам звал. Майк блаженно потянулся и зевнул, сидя у «компа», — и уже вставал… только тут его физиономию вдруг перекосило… Лина в этот момент стояла к нему спиной — и обернулась, чтобы увидеть, как его блиноликий «фейс» вдруг здорово заузился по горизонтали. При этом рот его распахнулся в правильную «о». В общем «фейс» Майка Бивера выражал высшую степень изумления, граничащую с испугом. Не лицо и даже не «фейс» — маска ужаса в греческой трагедии… Тут в их офисную комнату ввалился Алексанян, а Майк поспешно и загадочно ретировался, нечленораздельно подергивая лицевым нервом… Всю оставшуюся часть рабочего дня она гадала, что же могло случиться с Майком Бивером и в какую это атараксию он внезапно впал, но понять так ничего и не смогла. Уходя с работы, она запахнулась перед зеркалом в свою белую норку — и осталась довольна увиденным. И все же интересно — что могло случиться? Может, он просто вспомнил про включенный дома утюг? Или это был острый приступ зубной боли? Forget it, — сказала она себе. Если что-то и любила Лина по-настоящему, так это свой нежно-розовый фольксваген «поло». Она владела им всего около года, но сколько счастья за это время подарил ей автомобиль. И сколько оттенков и полутонов добавил к внутренне присущему ей ощущению комфорта. Он не только обогатил это ощущение — но расширил и обогатил и сам ее внутренний мир. Они были созданы друг для друга — она и этот автомобиль. Их чувства были взаимны. Была ли это любовь — Лина не знала. Но почему бы и нет. Разве она виновата, что не испытывает сильных чувств к этим офисным «козлоидам» вроде Алексаняна. Пусть ее «поло» — всего лишь набор неодушевленных агрегатов, но ведь это про-

127

Геннадий Старостенко

дукт технического гения, а следовательно, нечто идеальное. Вот он, ее идеал, другого не нужно. А что она испытывала, паря субботним вечером по МКАДу в левом ряду на запретной скорости? Словами не передашь. Это была ее мечта, это был ее вымысел, ее космический челнок, готовый забросить ее в гипер-пространство нажатием педали… В нем происходило соитие ее души с галактикой, и ночная подсветка на приборной доске связывала Лину с миллионом звезд, и разве можно было мечтать о большем... Врал тот, который признавался в любви ей когда-то. Врал и тогда, когда говорил ей, что она мещанка и жертва эпохи потребления. И ведь ничего ни в чем не понимал, а жизни учить — пожалуйста… Ни вот столечко не понимал… Да и сам — как был никем, так никем и остался… Так — обычный «козлоид», один из множества… (Тьфу ты, как надоели эти слова, эти алексаняновы липучки, так сами и сыплются с языка…) Лина не ленилась делать «поло» профилактику, тащила машину в сервис при первых намеках на расстройство, и машина платила ей преданностью, как собака. Люди не стоят любви, и меньше всего ее стоят «форины». Редко на кого вообще можно положиться. Только на стариков. А вот с машинами наоборот. Чем новей и заграничней — тем надежней. Это был ее второй автомобиль. Первой была подержанная «пятерка». Но о той лучше не вспоминать. Стартер, генератор, свечи, шрузы, клапана, бензонасос, тормозные колодки, — все это регулярно ломалось и приводило ее в злобное отчаяние. А главное — она так и не запомнила — где что находится. Она так и не научилась отличать одну поломку от другой, но и сама бы никогда не полезла в капот копаться в грязных железках, шлангах и проводах. В период обладания «пятеркой» гардероб ее «мини» увеличился втрое. А что же прикажете делать? Это было единственное спасение в случае серьезной поломки на дороге. «Дави на «аварийку» и выпрыгивай в «мини» из машины,» — советовала подруга. 128

Труба. Рассказ

А теперь она носила мини-юбки когда хотела. Вот только опять этот легкий дискомфорт… Неделю спустя Лине было поручено «пиарить» новый «брэнд», и в тот день она выступила с презентацией на оптовой фирме, с которой у них были давние партнерские отношения. Вот она рассказала о новом изделии двум десяткам мелких менеджеров, вот она попила кофе с комплиментами в комнате у их замдиректора, вот попрощалась, совершенно по-американски отказавшись от помощи в надеванием шубки, затем донесла ее до внешних дверей на первом этаже, сцедила пустую улыбку охраннику, сделала еще два шага к двери… На лице у «стриженого» (так она звала про себя охрану, тоже алексаняновское слово) было примерно то же выражение, что и Майка Бивера неделю тому назад. С лица у него сползало что-то пассатижно-страдальческое, одновременно невнятное и крайне болезненное… Взгляд же его просто пристыл к ее седалищной части… Что-то не так с одеждой, надо заглянуть в женскую комнату. В тутошнем большом туалете шли зеркала по всей стене над умывальниками. Вот только темновато было. Один неоновый плафон был неисправен — мерцал холодной плазмой. Лина повернулась к зеркалу спиной — и все внутри похолодело и замерзло, как пельмени в морозильной камере… …ее мини-юбка сзади топорщилась, и из-под нее торчал створ… никелированной выхлопной трубы… о боже… Лина судорожно охнула, прихлопнула мини-юбку (она и в самом деле чуть топорщилась), но тут в комнату вошли две девицы, и быстренько накинув шубку, она зацокала каблучками к выходу — а там едва не бегом к машине… Чудовищное видение повторилось и на следующий день — и на этот раз опять на работе. Никто этого не ви129

Геннадий Старостенко

дел, и себя она многократно осматривала, но однажды после обеда на выходе из секретарской она снова увидела трубу, торчавшую из-под юбки. В секретарской было несколько человек, но все они были заняты беседой, и никто не обратил на нее внимания. Да нет же — обратили-то все, но аномалий не заметили… Не помня ни себя, ни дороги, Лина домчала на машине домой. Дома ее продолжало трясти — и теперь уже отбойным молотком. В полчаса она опустошила весь запас седуктивных капель и таблеток. Она уже раз двадцать оборачивалась к зеркалу (и не нашла в себе изъяна), но от пережитого ее тошнило и еще страшно болела голова... Наконец полегчало, и на краю забытья она ощущала, как проглоченные лекарства рывками втаскивали ее в сон. И этак словно как бы за ноги: раз — втянули до колен, еще раз — до пояса, потом по плечи… Какое-то время она сознавала, что тело ее уже спит, а голова еще нет… У доктора была совершенно мерзкая борода — дворничья какая-то, совковой лопатой. Нужен хороший визажист, — решила она, — он еще совсем не старый. Хотя черт с ним, слова не скажу. Вдруг хасид, еще обидится. Из пяти назначенных психотерапевтом сеансов Лина посетила только два. Дело было не в деньгах, просто во второй ее приход лопатобородый с таким фрейдизмом выпытывал все подробности ее интимной жизни, что стало ясно: ему ее не хватает и тут, похоже, не без мании. — Так что же все-таки это было? — в упор спросила она, боясь диагноза, как приговора. — Ну, по кгайней меге, не паганойя. Вам пгосто нужно хогошенько отдохнуть. Но сначала пгойти этот наш начальный с вами кугсик. — Он свел большой и указательный, показывая то ли незначительность лечебного формата, то ли толщину купюр, на которые рассчитывал. Отдохнуть так отдохнуть. Лина взяла недельный отпуск и улетела в Хургаду. Там она наотмашь забыла о случившемся, а летя обратным в Москву, поклялась себе, что

130

Труба. Рассказ

ни один психотерапевт не узнает о том, как именно она провела эту неделю. В Центральную Россию из Северной Африки Понизовская вернулась совершенно здоровым человеком. И таковым ощущала себя почти полгода — до самого мая. За это время она упрочила свою карьеру, что позволило ей сменить «поло» на красно-серый джип «мицубиси-паджеро». Это так потрясло Алексаняна, что он сложил губы трубочкой, но свист не получился. Вышло долгое жалкое «сю», и в этот момент рано износившийся и наполовину кудрявый волейболист, которому его трехдетность, или иначе, троекратное его отцовство не давало шанса на серьезный флирт с Ангелиной Понизовской, окончательно скис. Получил? Лина торжествовала. На дворе благоухал ее знак Телец, и в этот период — в апреле-мае — она всегда ощущала себя сверх-счастливо и супер-комфортно. Это был ее месяц, и все у нее как никогда удавалось, все горело в руках, а негорючее пламенело. Майк Бивер все чаще смотрел на нее влюбленными своими рыжими глазами: этот — возьми она его в руки — полыхнул бы вспышкой магния. В начале мая Лине было поручено выступить с небольшим докладом на общем собрании акционеров их компании. И поскольку число их было относительно невелико, а конференц-зал в офисном здании был довольно вместительным, то в нем все и происходило. Атмосфера была торжественная: рапортовали о достижениях, а не о поражениях. Понаехало несколько десятков импозантных заграничных дедов — и некоторые даже в бабочках. Они захватили еще большую долю рынка, финансовое их положение было незыблемо, никто не побуждал их ни к банкротству, ни к слиянию. Они источали приторное участие, шарм и доброжелательность, но все это притворное, состоящее из тщательно отполированных и отутюженных формул общения, как раз и составляло для Лины подлинность. И думалось почему-то, что хотя многие были немолоды и, возможно, больны какими-нибудь хроническими болезнями, и что большинство составляли мужчины, они 131

Геннадий Старостенко

все же знают какие-то новые, неизвестные ей секреты самодостаточности и комфортности бытия. Общение с ними и было тем эфиром, который наделял ее душу блаженством левитации. Волны комплиментов и поощрений несли Лину, которую многие знали, от одной группы к другой. Ей хотелось наградить этих истинных джентльменов ответной радостью, наполнить душу каждого из них несказанными обещаниями, и на улыбки она не скупилась. Даже на такие, которых за один вечер можно подарить только одну — и то только одному мужчине… Лина их дарила без счета. Собравшаяся толпа полнилась радостными перегудами, и боже мой — как ликовала ее счастливая душа, ее восходящая в курящихся благовониях прана, в этом колышущемся «тусовании» богатства и довольства… Лина читала свое сообщение, стоя за открытой трибуной — подобием пюпитра на четырех ножках. Боясь сбиться, она какое-то время не отрывала глаз от страницы. А когда решилась одарить публику привязанной к ушам деловой улыбкой — неожиданно натолкнулась на оцепенение в зале и распахнутые взволнованными рыбами рты. По залу туда-сюда катнулись две волны немых и невнятных телодвижений — шевелений и колыханий, и тут окружавшее ее беззвучие стало спорадически прорываться смешками. Еще секунду — и смешки обрели амплитуду хохота, затяжного и неконтролируемого… Сидевший в третьем ряду Алексанян пригибчиво пробрался к стене и оттуда стал посылать ей тревожные знаки. Приблизился еще на несколько шагов, сложил ладони рупором и простонал гнусавым шепотом: — Труба… тру-у-ба… Потом выразительно вильнул костлявым задом и ткнул в него большим пальцем… Не может быть… Пространство у нее перед глазами распалось в радужные кольца и размытые акварельные пятна. Вне себя и спотыкаясь от ужаса, она скользнула к выходу. Скорее добежать до машины…

132

Труба. Рассказ

Врач «скорой помощи» Харитонов и водитель Мирзоев возвращались с дежурства на станцию. Дорогу в полчаса они преодолели едва за полтора, да и то еще не доехали. Кругом сплошные пробки, заторы, выхлопной угар, тупо и зло курящие в машинах люди. — Вот весь день такой — бампер на бампер. — Мирзоев хлопнул по рулю короткими шерстистыми руками. Устало протирая запотевшие очки, Харитонов согласно кивнул: — Ну — и борт к борту. Окурку некуда упасть. И где она там так разогналась в такую пробку… — А, эта… Так она-то раньше поехал, еще до час пик… Слушай, Саныч, я все никак не пойму — что она там про труба какой-то под юбкой… — Сердито хохотнул Мирзоев. — Машина вдребезги, сама — чуть живой, а шутки шутит, дурочка…Чуть душу аллаху не отдала, пока мы ее из машины тащили. Труба ей под юбка давай… вай, совсем стыда нет! А такой красивый девушка на вид… — Ну, — зевая кивнул Харитонов. — Дуреют бабы при буржуях.

Автор о себе: Родился и рос в подмосковной деревне под Истрой. Воспитывался у родителей матери. В восьмом классе увлекся журналистикой, стал юнкором «районки». Стремление познать мир привело на переводческий факультет нижегородского ин’яза. Потом служил бортовым радистом в авиации, переводчиком в конструкторском бюро. (КБ размещалось в начале Тверской. Удивительное дело: тогда, в середине 80-х, практически под стенами Кремля существовало КБ, где проектировались траулеры, которые продавали в Австралию).

133

Геннадий Старостенко Тяга к перу вернула в журналистику: был корреспондентом многотиражки 1-го Московского часового завода, младшим редактором в ПРОФИЗДАТе, в конце 80-х — начале 90-х — редактором в АПН. С того времени — «на вольных журналистских хлебах». За псевдонимом Герман Кантимир как публицист печатался во множестве изданий — как столичных, так и региональных. Второй своей (духовной) родиной считаю Алтайский край, где жил и писал в середине 90-х, куда нередко возвращаюсь и ныне. Литературная форма — роман. Автор «Красно-коричневого романа» (1992), «Тайны острова Монерон» (документальнофантастическая версия гибели в 1983-м корейского «боинга747» KAL, 2001, ОЛМА-ПРЕСС), «Искателей безмолвия», «Духов Хингана» («анти-детективный детектив»). Ещё об авторе: Геннадий Старостенко видит в своем творческом генезисе соитие двух жанров-подходов — реалистического и приключенческого.

134

Лидия СЫЧЕВА

ХРИСТОПЕВЦЫ Рассказ

Какие люди всё-таки живут в нашем краю! Гиганты мысли и действия. Взять Римму Крайневу. В советское время — бригадир звена свекловичниц, член КПСС. Призывала защищать завоевания социализма, бороться с рвачами и симулянтами. Теперь, конечно, на пенсии. Подрабатывает «читакой» — читает Псалтирь по усопшим. На церкоснославянском, всё, как положено. Читает-читает, тут мобильный телефон звонит у неё в переднике. Она оторвётся, раздаст руководящие указания по хозяйству (сыну, внуку или невестке очередной — сын у неё без конца женится), и — дальше! «Се пяди положил еси дни моя, и состав мой яко ничтоже пред Тобою, обаче всяческая суета всяк человек живый…» А потом всё-таки не выдержит, Псалтирь побоку, обличит по впечатлениям от последнего разговора бестолковую невестку (а все скопом они — и ленивые, и грязные, и алчные), и снова — за чтение. Вообще, Римма любит о божественном потолковать, о Царствии Небесном и проч. Особенно с людьми дикими, невоцерковлёнными, для которых эти материи — лес дре135

Лидия Сычева

мучий. Коля мой вёз её на кладбище (она и там вызвалась читать, хотя и без неё были доки, но уже не отпихнёшь, раз связались — надо терпеть); она его просвещать, он: «Да, да», — поди, и не слушал путём, и тут она, в связи с Царствием Небесным, вспомнила о своём покойном супруге. И как погнала его крупным непристойным матом! Даже Коля, человек, скажем так, бывалый, опешил. Чуть в столбик придорожный не врезался. Потому как самым корректным воспоминанием было «г… н штопаный». Оно, если честно, и не поймешь: как в наше время правильно, по-христиански, надо жить. Я вот Колю пилила: и такой ты, и сякой (много тут можно что о Коле рассказать, но не о нём речь), вон, погляди, на своего одноклассника Сеню Будкина — каждое воскресенье он в церковь идёт с женой. Благочестивого поведения человек. А мне Коля потом говорит: я, может, и сволочь последняя, но я — мать свою дома докормил, а Сеня твой идеальный — в дом престарелых сдал! Ну да, Коля докормил! В основном-то несчастную старушку-свекровь я обихаживала. Бедная раба божия Аглая сама намучилась и нам прикурить дала. Трудно помирала. Хотя и пожила, опять же. За восемьдесят. Мне Лиза Дамкина внушает: «Вот мы их, старых, жалеем. А кто нас пожалеет? Думаешь, мы столько протянем?! Уже сейчас здоровья никакого». Это точно. И вот, свекровь померла, лежит на кровати, надо что-то делать, а у меня — сил никаких. Так я за последние полгода вымоталась. И стала я плакать. Потому что, куда ни кинусь — одна, как перст. (Коля — это ж декорация супружества, видимость.) Плачу, вою, слёзы ручьём. Во-первых, страшно — что ни говори, а смерть рядом; во-вторых, устала я жутко; в-третьих, себя жалко и жизнь свою, в общем, пропащую; в-четвёртых, как подумала я, что мне предстоит… Похороны, поминки, девять дней, сорок дней, родственники, обряды, огород сажать надо и на работе дожидают. И это ещё не весь список! Я, грешница, в тот момент даже покойнице позавидовала. Лежишь себе, никаких хлопот. Все жалеют и добром вспоминают. 136

Рассказы

Коля в те дни куда-то забурился, запил — он человек тонкой душевной организации, сказал, что не может смотреть на мучения матери. У него, мол, сердце разрывается. Нежный сын! И оставил меня наедине с пеленками, тазиками, памперсами и проч. В общем, одна я, одна. Ну, повыла я, поплакала, и стала успокаиваться. Усопшая-то на кровати лежит. Стала звонить Сане (муж двоюродной сестры, из родни наиболее адекватный). «Сань, говорю, приедь хоть ты, помоги!» И он был выходной, быстро примчал. Между прочим, на новом «Форде». Питерской сборки. Только что купил. Я его поздравила от души. Он даже смутился — у меня горе такое, а он — на новой машине. Вместе с ним мы все присутственные места объехали, всё, что нужно купили. Саня и с читакой, женщиной во всех отношениях положительной, хорошо знаком. Завернули к ней. А сестра говорит: «Ой, а Марию увезли, она сегодня у прихожанки знакомой читает!» Что делать? Пришлось ехать за Риммой. Я вечером еле-еле ногами передвигаю, почти падаю (хорошо, хоть Коля объявился, вышел из тени; поди-подай — и то от него польза!), ночь перед этим не спала, давление — 200 на 110. (Мне врач, несмотря на показания тонометра, говорит: что-то вы слишком хорошо выглядите для больной. Я прямо разозлилась: что ж мне, морду навозом вымазать, что ли?!) В общем, я — никакая, без сил, а Римме — хоть бы хны. Покойники для неё — народ привычный. И, опять же, на новой работе она окружена благоговением и трепетом. Деньги, харчи первые. Это не с невесткой дома собачиться! На лицо Римма с тех пор, как подрядилась по домам читать, стала гладкой, морщины разошлись, вид довольный. В общем, нашел человек свой призвание. И она мне говорит: «Буду читать всю ночь». Ну, думаю, нет, это мы тут с тобой сдруреем до утра, а завтра ещё день какой! С великими трудами я её выпихнула в первом часу ночи, Коля отвёз. Но это потом. А вечером покойная в гробу лежит, Римма Псалтирь читает, перемежая церковнославянский с просторечным русским (обличение невестки), а у меня 137

Лидия Сычева

межгород звонит. У Коли есть братец единокровный, Родя, и его я давно предупреждала: мать плохая! Намекала: не тяни резину, если хочешь живой увидеть. Ну, они ж стоумовые, только себя слушают, «внутренний голос». Мать померла, я этого Родю начинаю искать — никакого отклика, сотовый недоступен. И тут супруга его звонит. Я ей про мать, она — в слёзы. Во, думаю, как свекровь жалко, что значит невестка ласковая (не то, что я!), ишь, как убивается! А она мне: у меня страшное горе, перезвони срочно! Набираю номер. Оказывается (и это впрямь — сенсация!), горе состоит в том, что Родя её на днях бросил, ушел из семьи. Все концы обрубил. Нашел свою юношескую вдовую любовь и соединился с ней в блудной связи. Сказал: «Это у меня навеки, наконец-то я счастлив». Невестка кричит: звони, стыди, убеждай эту сволочь Родю, чтобы он ко мне вернулся, приполз на коленях, покаялся! Я говорю: подожди, тут же похороны, то, сё… А она мне душу изливать в подробностях (а почему бы и нет — за мой-то счёт!). Еле-еле я от неё отбилась. Тут и Родя на связь выходит. Я ему про мать. Он: дада… Говорит: ты уже знаешь, мегера моя рассказывала? И тоже — о личном. Но — больше со знаком плюс («ты мою Кирочку сразу полюбишь…»). Я говорю: «Родя, что ты думаешь? Похороны завтра. Приедешь иль нет?» А он: «А как я доберусь? Змеища арестовала машину, ключи от гаража забрала. А на перекладных — не успею. Мы уж с Кирочкой на девять дней приедем, тогда мамашу и помянем». И снова — про мегеру, про распри и про романтическое исполнение юношеской мечты. Только я Римму вытолкала, невестка опять звонит — её обида распирает, надо же с кем-то поделиться… В общем, и в эту ночь я не заснула, слушала их попеременно. Как с ума не сошла, сама до сих пор не пойму. Свекровь решили хоронить в деревне. Саня, молодец, утром привез батюшку с дьячком, ну, Римма уже тут как тут. Отслужили панихидку, всё чин чином, машину подогнали, надо покойницу выносить. Духовные лица отбыли, а 138

Рассказы

Римма опять лезет Псалтирь читать: мол, так надо. (У неё на всё свои правила). Да бросай ты, там могила ждёт, дождь находит, люди разойдутся, и что ж мы, ночью что ли, хоронить будем?! «Ну, тогда я тоже на кладбище поеду!» И — нырь в машину! Повёз её Коля, не будешь же у гроба ругаться. По дороге наслушался много интересного… А Римме что, новая деревня, свежие впечатления. И вроде при деле — «служебная командировка»! Могилу копал профессионал, Арсюша Кирюшин (сын Мани Кирюшиной, которую собутыльники убили по пьянке). У Мани был родной брат по прозвищу Конь — здоровый, белокурый мужик. И Арсюша — тоже под два метра ростом, волосы русые, нос прямой, глаза голубые. Истинный ариец. Живёт в шалашике без отопления (в сарае), поскольку хату, опять же, по пьянке сожгли — была у них там «малина». Арсюша живёт тем, что копает могилы — деревня вымирающая, каждую неделю кто-то на покой отходит. Было две тысячи человек народу, осталось пятьсот душ; живут кто чем, преимущественно растительным существованием, натуральным хозяйством. Ну и понятно, что Арсюша в ремесле поднаторел — практика-то какая, достиг мастерства, «класса» в своем деле, он вроде как «бригадир», руководит командой более спитых и малосильных товарищей. Так что к могиле у нас претензий не было — сухая, в меру глубокая, аккуратная, опрятная, я бы даже сказала могилка. А уж хор местный — это вообще достопримечательность. Зря Римма лезла — тут её быстро оттерли. Нынче певчие в деревне — главная самодеятельность. Ансамбль из девяти человек, дирижирует им бывшая учительница (она и Колю учила) Селиверстова. А главные голоса — Нюшка и Харитишка. Нюша — женщина симпатичная, в молодости вообще была красоты необыкновенной. А пела как?! В те времена, конечно, не псалмы, а «Я назову тебя зоренькой…», «Оренбургский пуховый платок», «Деревня моя, деревенька-колхозница…» и прочее, из лирического репертуара. Кадышева ей в подметки не годится.

139

Лидия Сычева

Была Нюша замужем за Лёней Цареградским. Мужчина видный, породистый, похож на Сергея Бондарчука. И, конечно, всегда на него был спрос. А гулял он с Харитишкой (тоже женщина с выдающимися внешними данными, но другого типа — золотоволосая, бойкая). На этой почве затеялась между соперницами громкая распря — с битьём окон, поливанием грязью, публичными проклятиями. Но давно нету Лёни Цареградского (и Бондарчука тоже), да и Харитишка мужа похоронила, и теперь они с Нюшей первые подруги и христопевицы. И так расстарались, выдали на кладбище, что опять же, рабе божией Аглае только позавидовать можно — какая там консерватория!.. С душой пели, со слезой. А голоса!.. Под такие псалмы земля, конечно, пухом будет. Слава Богу, и жизнь прошла путём, и померла на родных руках, и похоронили по высшему разряду. Назад возвращались мы втроём: я, Коля и Римма (куда ж её денешь!). Римма впереди сидит, проповедует Коле высокие материи, он поддакивает по привычке: «Да, да…» А я чего-то так разволновалась от впечатлений дня. Тут этой жизни — пять минут (если вдуматься), а сколько всего в ней было! Помню, подвыпившая Маня Кирюшина учила в детстве меня и подружку похабным частушкам: Мой папаша дорогой, Не ходи ты до другой, У её сисичеки, как ниточки, И пупочек вот такой! При исполнении последней строчки следовало свернуть дулю. Но нету теперь ни Мани, ни брата её Коня, ни рабы божьей Аглаи, ни многих других. Осталась одна дуля… За неё-то мы и держимся, дурочки… А что делать, если другого богатства не нажили?!.. 2008

140

Рассказы

ТРИ ВЛАСТИ Рассказ Ветреный, сизый вечер. Осень, стынь. И всюду — свинцовый цвет — в низко насупленном небе, брусчатке Красной площади, решетках Александровского сада, в шинелях ладных и вежливых военных, что проверяют документы у Троицких ворот. Сергей спрятал паспорт во внутренний карман пиджака, и, не спеша, — время у него было — зашагал по мосту, ведущему в Кремль. Он остро досадовал на себя, на свою неловкость, непривычность к подобным процедурам — был он, кажется, слишком суетлив, когда подавал документ и приглашение в конверте, напечатанное на отличной, очень плотной бумаге цвета топлёного молока: «Уважаемый… Имеем честь… Будем рады видеть Вас на приеме… Сбор гостей…» Впрочем, другие приглашенные, как он заметил, тоже чуть волновались, нервничали. Сердце его билось радостно, беспокойно — будто в ожидании чуда, которое обязательно должно с ним сегодня произойти. Сумерки быстро сгущались. Он миновал куб из стекла и бетона — здание Дворца Съездов, и, повинуясь интуиции (спросить не у кого, другие гости давно его обогнали, да и стыдно было бы признать себя здесь новичком) повернул направо. Дул резкий, пронизывающий ветер, было зябко, словно ранним утром, когда из тёплого дома выходишь на неприветливую улицу. Тьму пространства разрезали толстые, мощные лучи прожекторов. Свет падал мягкий, тёпло-золотистый. Ноги сами вели его в нужном направлении — и Сергей вдруг узнал, угадал Соборную площадь, столько раз виденную им в учебниках истории, в документальной хронике и даже в кино. 141

Лидия Сычева

Он оказался один, совершенно один, на этом небольшом квадратике кремлёвской земли, стеснённой древними соборами, где, как он помнил, покоились древние государи земли русской. Ветер внезапно стих, контуры храмов темными громадами вырисовывались в небе, и что-то таинственное, древнее, грозное, много больше, чем человеческая жизнь, неожиданно явилось перед ним. Сергей ошеломлённо сделал несколько шагов и, наконец, застыл в центре площади. И вдруг он со страхом, а после с ликованием услышал, как бьется сердце великой страны. Он мог поклясться — эти глухие, размеренно-тяжелые удары, кажется, доносились из тьмы веков; они были могуче-основательными, глубинными, но — он повел плечами, так жутко ему стало — иногда будто замирали, пропадали, и всё равно услышанные тоны казалось величественным, прекрасными. Глаза его мгновенно стали влажными. Он был, конечно, взвинчен, взволнован, восприятие его было слишком нервным, острым; Боже мой, вихрем пронеслось в его голове, неужели, ощутив то, что сейчас почувствовал он, можно чего-то бояться?! В смысле — бояться умереть, пострадать за это великое сердце, чтобы оно билось дальше и дальше, всегда?! Ему казалось, что он мчится на лыжах с огромной горы, и душа его трепещет — он должен сейчас разбиться, погибнуть, но он всё летел и летел; так вот, успевал он думать, неужели почувствовав свою призванность владеть и властвовать, можно ещё чего-то хотеть?! Смешными в этот миг — вроде детских игрушек — казались ему мирские сокровища — дворцы, яхты, счета в банках, экзотические острова. Все они будто лежали у его ног, а он предпочёл им вечность… Он вдруг почувствовал себя Иваном Грозным, Македонским, Цезарем и ему казалось, что это он правил настоящим, прошлым и будущим разноплеменной империи. Перед тем, как пройти в зал приёма, нужно было зарегистрироваться у симпатичных молодых людей (они назы142

Рассказы

вали номер столика, Сергею достался 21-й), и этот церемониал собрал даже небольшую очередь — человек в 1015. От резкого запаха стойких духов, от чужих обостренных энергий, которыми, казалось, была переполнена атмосфера просторного и роскошного помещения, у него закружилась голова. Сергей старался, чтобы взгляд его не был пристальным, он чувствовал в себе особую собранность, ясность и чёткость в движениях, которая когда-то появлялась у него перед горнолыжными соревнованиями (теперь он забросил спорт — жаль, конечно). Он пытался смотреть мягко, вести себя раскованно, естественно, но был напряжен, и видел то, на что в обычные дни совсем не обращал внимания. Были здесь дамы после сорока, одетые по-женски, но с такими закаменевшими лицами, что он понял — множество государственных или деловых обязанностей давно поглотили их пол, и они даже не подозревают о радостях физической любви; были богачи, миллионеры (или даже миллиардеры), они вели себя как завсегдатаи, их «статус» выдавали не бриллиантовые запонки, а многолетняя привычка к дорогой одежде и «светскость», с которой они вели беседы с себе подобными; были растерянные новички со свежими, как правило, плохими прическами и неуклюжими нарядами; были чиновники — «кувшинные рыльца» — от сидячей работы у них сильно обвисала та часть тела, откуда растут ноги, странно, что таких физических явлений не наблюдается, допустим, у водителей автобусов, подумал Сергей; были здесь и иностранцы — с авангардизмом в одежде и чувством глубокой растерянности и непонимания на лицах, они фотографировали интерьеры на мобильные телефоны, и никто не останавливал, не мешал им. Сергей мучительно узнавал лица, что когда-то видел по телевизору (образы — экранный и реальный — сильно разнились), на прием пригласили и трёх его коллег — учёных-физиков, но это были «мэтры», светила, к которым он никогда бы не решился подойти. Они смотрели на происходящее без всякого ликования, скорее устало, будто при-

143

Лидия Сычева

шли не в Кремль, а на очередное заседание кафедры, и это удивляло, ранило Сергея. Наконец всех пригласили в Георгиевский зал. Высоко, на балконе, оркестр играл классическую музыку, сияла позолота, официанты в белых перчатках скромно стояли у стены. Стол Сергея был почти рядом с «президиумом», но вместо Первого лица прием открыл малоизвестный человек из администрации, с некрасивым телом, которое не скрывал дорогой костюм, с ассиметричным, неприятным лицом. Он говорил в микрофон простые, обыденные слова, явно стараясь понравиться собравшимся, и его речь усиливала акустика сводчатого потолка (новички всё озирались вокруг, созерцая кремлёвское великолепие). Сергей внимательно вслушивался в «послание»: может быть, вещал человечек, облеченный властью, жить следует для того, чтобы однажды оказаться в этом зале… Слова перевирали, переворачивали вверх тормашками то чувство, которое Сергей испытал на Соборной площади и ему стало остробольно. «Не так, не так!» — упрямо шевелил он губами. Бело-золотой зал, белые скатерти, белая посуда, белые стулья. И — сияние хрусталя в огромных люстрах, в резных бокалах. За столом — они постепенно все познакомились — оказались несколько сотрудников МИДа (это были обычные протокольные люди с брюшками, может быть, в юности за рубеж их звала не романтика дальних странствий, а возможность купить вне очереди шкаф или машину, — думал Сергей), были и «простые смертные» — молодой наивный парень, лауреат конкурса «Учитель года»; пожилой сельский врач, тоже с заслугами; скромная, с узкими плечами, девушка-виолончелистка, стипендиатка фонда «Надежды России». Были и две немки — кажется, бизнесменши. Одна из них постоянно улыбалась, похоже, она не прочь была завести знакомство с загадочными русскими, другая — задорная, лохматая, напоминала ласкового мопсика. Они не знали языка, но мидовцы перевели — дамы предложили, когда наступила их очередь произносить тост, выпить «за этот великолепный зал». Официанты 144

Рассказы

подливали вино в бокалы (крепких напитков не подавали); «прекрасное Бордо!» — несколько раз повторил, качая головой, один из дипломатов. Учитель года, родом, кажется, из Вязников, листал меню (на двух языках, несколько страниц кремовой бумаги наподобие грамотки было скреплено витой золотой веревочкой) и тихонько ахал: «Камчатские крабы с муссом из авокадо… Филе бранзины с овощным ризотто в соусе «шампань»…» Сергею, несмотря на «прекрасное Бордо», стало грустно. Он почти ничего не пил, не ел. Потом был концерт. На небольших подмостках пела крупная женщина, сильно декольтированная, у неё были густые и пышные чёрные волосы, на ослепительно-белых её ключицах — таких нежных и сильных — замечательно блистали тёмно-коричневые камни колье, и платье тоже было насыщенного, тёмно-коричневого цвета. У неё был партнёр, учтивый пожилой баритон с круглым и мягким голосом, и когда он пел, то чувствовалось, что он знает все возможности своего «инструмента», голос его слушался, и казалось, что солист управляет знакомой, хорошо объезженной лошадью, и давно уже не ждёт от неё никаких неожиданностей. Холёный конферансье, скрывающий за безупречными манерами лёгкое пренебрежение к собравшимся, объявил очередной номер. Женщина в декольте осталась одна. И с первых звуков знакомого, многократно слышанного романса, время будто замедлилось, стало глубже, и с каждым новым словом поток иного мира, иной жизни, всё сильней захватывал Сергея. Он вдруг забыл, где он, что он… Он слышал только историю любви, которую рассказывала ему певица, и чуть не заплакал от переживаемого потрясения — в её голосе была большая и трагическая власть, и странно было чувствовать эту волю и силу от обычной, в общем-то, женщины. В сознании его мелькнула Соборная площадь; как же так, мысленно удивился он — за певицей не было ни тысячелетней Руси, ни космических войск, ни глухих закоулков сумрачной страны с по145

Лидия Сычева

луразрушенными избами. Был только её дар, её голос, простой смертной женщины, но в эти минуты он готов был стать перед ней на колени. Он не мог оторвать от неё глаз — на певицу хотелось смотреть и смотреть, слушать и слушать, пить это божественный голос, в котором тонуло его сердце. Он подумал: неужели где-то есть мор, голод, болезнь; несчастье, смерть, безденежье; только красота, чистота, только эта райская музыка напоминала о том, что есть на свете страдание, но и страдание было неземным, возвышенным — женщина пела об угасающей неразделённой любви. Она пела… Неужели это что-то изменило в мире, что-то качнуло, сдвинуло в душах людей?!.. Под впечатлением музыки он быстро и нервно шагал по Троицкому мосту; власть трагического и покоряющего искусства захватила его совершенно, целиком. Он вошел в подземный переход, ведущий к метро, пахнуло спертым, несвежим воздухом, и он внутренне сжался, закаменел, предчувствуя встречу с обыденной и горькой жизнью: нищими старухами, что, трясясь от болезней и старости, будут просить сейчас деньги на жизнь, калеками, которые, шокируя жуткими увечьями, собирают средства на протезы, бомжами, выглядывающими из-за тёмных киосков как существа иного, потустороннего мира. Но в переходе было пустынно, малолюдно, и только лысый музыкант играл на скрипке «Полонез Огинского»; играл привычно, «заезжено», одной техникой, думая, наверное, о чём-то другом, а не о «прощании с родиной». Сергей поспешил мимо, чтобы не растерять своего настроения, как вдруг заметил мальчика, может быть, лет 15-ти, который чуть в стороне потрясенно слушал скрипача. Это был обыкновенный, русый подросток, с простым, румяным лицом. Глаза его блестели, рот полуоткрылся в удивлении. Вся гамма чувств — от высокой печали до возвышенной радости — тенью пробегала по его лицу, в руках мальчишка судорожно мял чёрную вязаную шапчонку, которую стащил с головы. «Как в храме», — подумал Сергей. 146

Рассказы

И вдруг он понял, угадал, что мальчик впервые в жизни слышит эту музыку, и ему стало нестерпимо жаль эту обворованную душу; а потом он остро позавидовал его радости, его потрясению и благодарно взглянул на скрипача. После чопорно-богатого, сияющего позолотой зала приемов, метро и люди в нём казались Сергею припорошенными угольной пылью. Все они были одеты будто в робы — в чёрные, большей частью, одежды, лица их виделись определенными и грубыми, наполненными внутренним отчаянием. В глаза бросилась застарелая вагонная грязь, а реклама вдруг поразила запредельным убожеством и крикливостью. Он с удивлением, по-новому, взглянул на картинки, где улыбающиеся девицы предлагали майонез, толстяки в очках — кредиты, семейка с оскаленными зубами — бульонные кубики. Ему стало страшно — все эти рекламные образы хотели разорвать его, засосать внутрь своих торговых сетей, использовать и выбросить. Сергей зябко повёл плечами. Он с сожалением оглянулся вокруг, нет, никто из пассажиров не замечал опасности! Народ устало дремал, или читал лживые газеты, или некрасивые, дешевые книги. Вагон чуть покачивался, гремел, стучал… И вдруг он увидел, узнал, сначала радостно, потом разочарованно, а после уже восхищенно — женщину, которая только что пела в Кремле. Она ничем не выделялась среди обитателей метро — джинсы, короткая чёрная куртка с капюшоном. Он смотрел и не мог оторвать взгляда: она была не роковая красавица, а почти дурнушка, с круглым, простым лицом; но он-то знал её власть и силу, знал её право покорять — с первых звуков, тактов; и теперь он был сражен её будним преображением, но оттого она стала ему ещё дороже, родней. Она принадлежала этим людям, «припорошенным пылью», этому грязному вагону, залепленному уродливой рекламой, и было в этом что-то трогательно-возвышенное, настоящее. Рядом с ней стоял пожилой баритон, её партнёр, они говорили, и по выражению их лиц Сергей понял, догадался — они не только хорошо понимали друг друга, 147

Лидия Сычева

они — любили. Они вышли на следующей остановке, чтото негромко обсуждая, и двинулись рядом, близко, и в этом было много тайного и радостного. …Да, была ещё одна власть — власть любви (наутро он думал об этом), и вдруг он понял, что она, любовь обыденная, мирская, для него ничего не значит по сравнению с той глубинной властью, которую он ощутил вчера. В России возможно только самодержавие, он почувствовал это явно, сильно, и знал, что если бы ему принадлежала такая власть, он не отдал бы её никогда, никому. Сергей вышел на улицу. День был пронзительно-солнечный, и после холодной ночи ярко голубело небо, по чёрным тротуарам тут и там лежали огромные кленовые листья, оранжевые, жаркие. Природа словно на время отодвинула громаду города, и главным сегодня было это слепящее солнце, эти огромные, будто надутые изнутри кучевые облака, удивительно белые, эти стойкие стройные клёны, трепещущие в предчувствии неизбежной зимы. Потом он быстро шел, потом почти бежал — легко, не чуя под собой ног — на свидание, потом он любил и целовал женщину, которую давно, страстно и мучительно желал; и после, когда они шли рядом, сидели в кафе, когда говорили и не могли наговориться, и когда он с радостью и приязнью снова и снова смотрел в её глаза, и слушал её признания, он вдруг подумал, что все царства мира, все венцы кесарей он бы сейчас отдал за то, чтобы никогда, ни на минуту не разлучаться с ней. Он, волнуясь, высказал это ей вслух, а она улыбалась, качала головой, гладила его по руке, и говорила, что не верит… 2008 Автор о себе: Родилась и выросла в Воронежской области, в крестьянской семье. Никогда не думала, что буду писать книги и редактировать литературный журнал (имеется в виду интернет-журнал "МОЛОКО"). Люблю русских писателей — Льва Толстого, Ивана Бунина, Сергея Есенина и многих, многих других…

148

Рассказы

СОДЕРЖАНИЕ

БОНДАРЕВ Михаил. Щит и меч. Стихотворения .................... 5 БОНДАРЬ Владимир. Возвращение. Арматура. Рассказы .... 18 ГЛУШИК Екатерина. Яблоневое озеро, яблоневый сон. Рассказ ....................... 35 КОТОВА Марина. Сердце Руси. Стихотворения ..................... 56 МОСКВИН Евгений. Рассказ о зеленом доме. Отрывок из романа «Профили» ................................................... 68 НЕВСКИЙ Юрий. Смелый идет купаться, а трус остается на берегу. Есть только лес. Рассказы .................. 88 РУДЕНКО Светлана. О любви. Рассказ ................................ 108 СТАРОСТЕНКО Геннадий. Труба. Рассказ ............................ 124 СЫЧЕВА Лидия. Христопевцы. Три власти. Рассказы ...... 137

149

Лидия Сычева

Три стола в зеркальном интерьере Сборник современной литературы

ISBN 5-86829-008-Х

Произведения публикуются в авторской редакции. Корректура — авторская. Обложка Юрия Невского. Оригинал-макет — Дмитрий Скопин. Отпечатано в типографии "Полиграф Центр". Тираж заказной.

150