Antiqua №1 2013 by Mitya Kharshak

Daily. Visual Daily www.art1.ru Реклама

Актуальные рецензии, интервью, новости, анонсы из мира искусства, архитектуры, дизайна, кино, музыки и смежных сфер. Ежедневные обновления, эксклюзивные материалы, авторский взгляд на визуальную картину мира.

СО ДЕР ЖАНИЕ [8]

[13]

Трость Уинстона Черчилля. Из коллекции Александра Добровинского Memorabilia

Часы Эдуарда VIII, подаренные ему женой Уоллис Симпсон. Гравировка: No excuse for going in the wrong direction. Easter 1939. («Нет прощения за выбор неверного пути. Пасха, 1939 год»)

[14]

А.Д.: Вы знаете, это приблизительно то же самое, что пойти в казино для того, чтобы заработать денег. Нет, я никогда не относился к коллекционированию как к инвестициям. Собирая вещи, я никогда не задумывался о том, сколько они стоят. Но наступал тот день, когда из отдельных вещей складывалась коллекция. Иногда бывало, что коллекция переполняла меня, выходила за какие-то рамки — я понимал, что нельзя собрать все на свете, уставал от вещей. И несколько серьезных коллекций в своей жизни я продал. И продал, конечно, с огромной маржой по сравнению с покупкой. Мне удавалось практически каждый раз каким-то образом предвидеть то, что будет цениться и быть модным спустя какое-то время. Даже вещи, приобретенные мной тридцать-сорок лет назад, которые сегодня лежат на полке, дождутся своего времени. М.Х.: Но тридцать-сорок лет назад ваше собирательство начиналось не в Советском Союзе? А.Д.: Да, я жил за границей и там собрал очень большую коллекцию дореволюционной российской милитаристики. Я застал еще белоэмигрантов, старичков первой волны, у которых что-то было из прошлой жизни. Что-то оставалось у их детей и внуков, которых не очень интересовало наследие. Поэтому мне на аукционах иногда попадались вещи, которые тогда стоили очень дешево. Я собрал около двух тысяч предметов — это была огромная коллекция. Потом я от нее устал. Ну, меня устали, надо сказать. Дело в том, что когда после перестройки открылись границы, я сначала покупал предметы здесь, в России. А потом столкнулся с неимоверным количеством очень хорошо сделанных фальшивых вещей. И я испугался, потому что перестал отличать подлинники от подделок. И когда я это понял, я решил продать всю коллекцию. М.Х.: Вы говорите о подделках. Разве подделки не связаны в большей степени с рынком изобразительного искусства? А.Д.: Спасибо вам, что вы пришли — такое счастье в адвокатском бюро встретить наивного человека! Что вы! Подделки всех мастей — это наш национальный вид спорта! От литья бронзы до живописи, конечно. У нас даже придумываются легенды вместе с художником. Художника нет — придумывается художник, к нему создается галерея его произведений, выращивается провенанс. Кстати, вторую коллекцию пришлось недавно продать по той же самой причине. После падения коммунистического режима милитаристика стала интересна многим — мужчины, которые начали зарабатывать деньги, всерьез ею заинтересовались. И во-вторых, это стало не страшно собирать — раньше могли и посадить за царскую символику! А раз есть спрос, конечно же, появилось предложение. Феноменальные люди стали работать лучше, чем работали дореволюционные мастера. Вы говорите — живопись, а Фаберже? А знаки от-

Абрамовичем Шустером. В то время я только два года, собирал фарфор. И продается статуэтка Нижинского авторства Натальи Яковлевны Данько, ЛФЗ, 1921 год. И Соломон Абрамович говорит: «Редкая фигурка, возьмите!» И вдруг цена подскакивает до каких-то немыслимых 3000 долларов. А тогда самую лучшую вещь можно было взять за 100—200 долларов. Меня душит жаба — есть такая рептилия, которая время от времени душит коллекционера. И я не купил. Года четыре назад я вижу эту же фигурку на одном из аукционов в Лондоне. Она оценивается в 10 000 фунтов. Я думаю: возьму, раз тогда не взял. И начинаю торговаться по телефону. Довольно быстро меня поднимают до 250 000 (для удобства буду говорить в долларах). Я сдаюсь, выхожу, но остаюсь на телефоне. Торги продолжились, и моя жаба отступила — я зашел на 450 000. На 500 000 долларов жаба все-таки взяла свое, и я вышел на 550 000. Эта вещь была продана за 650 000 долларов плюс молоток. В жизни каждого коллекционера должны быть ошибки, иначе он не коллекционер. Таких ошибок, что я купил что-то не то, не было. Если я покупал, то покупал дешево, и это не страшно — всегда можно подарить, если вещь не оправдала ожиданий. Но есть вещи, с которыми невозможно расстаться. Ошибка это или нет — не знаю. Но я живу с этими вещами и пока не знаю, что с ними делать. М.Х.: А в отношениях с вещами вы по натуре мистик? Вы верите, что вещь с провенансом приносит вам что-то от прежних владельцев? Несет ли вещь для вас какую-то энергетику? Или вы руководствуетесь исключительно эстетическим принципом? А.Д.: Вот посмотрите, справа от вас плакат «Закованная фильмой», нарисованный Маяковским. Меньшая версия этого плаката — в Музее Маяковского. Такой же, как у меня, есть еще у Константина Эрнста. От плаката, конечно, исходит любовь и вся потрясающая история между Лилей Брик и Маяковским. Не так давно начала складываться очень интересная коллекция с феноменальными вещами, которую я назвал Memorabilia — это вещи с доказанным провенансом, которые принадлежали известным людям. Началось это все с того, что я купил часы, принадлежавшие королю Эдуарду VIII. Была такая пара — символ романтической любви

личия? У меня было много знаков Фаберже. Их тоже начали каким-то замечательным образом подделывать, а цены стали просто феерическими! Сижу я на аукционе в Лондоне, когда торгуется моя коллекция. И я помню, как купил значок за 100 франков — это приблизительно 25 долларов. Ну давно, наверное, 1979 год. И он оценен этими ребятами из Sotheby’s в 600 фунтов. И когда он уходит за 99 000 фунтов — это, конечно, приятно, но в этом есть что-то ненормальное. М.Х.: А в своих приобретениях вы привлекаете экспертов, консультантов или доверяете собственному глазу и ощущению? А.Д.: Я, конечно, разговариваю с консультантами и коллегами по собирательству, потому что мне это интересно. Все коллекционерство — это совершенно замечательная часть жизни, без которой я себя не представляю. Но все, что вы видите здесь, то, что у меня дома и на даче, — все это неодушевленные предметы. Это вещи, которые ты осязаешь, которые ты чувствуешь, но с которыми ты не можешь общаться. Когда приходите вы или мои друзья и я показываю что-то и вижу увлеченные глаза, мы горим этой страстью! Вот в этом счастье. В общении с единомышленниками — мое коллекционерское счастье. Самое главное в жизни — это общение между людьми. Пик общения это, конечно, любовь. Но коллекционерство — это часть любви, увлечения, которое ты делишь с человеком, которому ты это рассказываешь. Общаясь с искусствоведами, со специалистами, с коллекционерами, я получаю огромное удовольствие. Даже когда они говорят, что я не прав и купил ерунду. М.Х.: Вы отчасти предвосхитили следующий вопрос. В вашей практике случались серьезные ошибки? Например, вы приобретали ценную вещь, а она оказывалась подделкой либо значительно менее ценной, чем предполагалось. И, с другой стороны, были ли какие-то удивительные открытия, когда вы приобретали простую вещь без провенанса, а потом выяснялось, что это какой-то легендарный предмет? А.Д.: Было и то, и другое. Конечно, я никогда не приобретал за миллион то, что стоило десять копеек. Но были разные случаи. Есть история, как одну и ту же штуку я не купил два раза. Как-то в 1993 году я сидел на одном московском аукционе с Соломоном

[15]

Александр Добровинский показывает плакат Владимира Маяковского «Закованная фильмой»

[17]

М.Х.: Вещи, которые вы приобретаете, как-то сгруппированы по историческому периоду? А.Д.: Я дитя XX века, и я никак не могу переползти в более давнее прошлое. Но есть пересечение коллекций. Для коллекции Memorabilia я приобрел совершенно феерическую эротическую картину. Это подарок Александра Александровича Дейнеки его товарищу и художнику Федору Богородскому, называется «Студентка ВХУТЕМАСа» — там изображена обнаженная девушка, совершенно явно после коитуса, с такими глазами, которые все говорят! Гениальный художник! И это настолько в эпохе. Но при этом она почему-то не сняла берета, знаете, такой берет тридцатых годов. Есть такие девушки, которые не снимают берета. И эта работа тоже с провенансом — она пролежала под кроватью у Богородского долгие годы, потому что страшно можно было пострадать за эротику в эти годы. Я ее купил уже за большие деньги, но сегодня предлагают что-то совсем невообразимое — не отдаю. Это то, почему я начал говорить о смежных коллекциях — Memorabilia? — да! Но с другой стороны — живопись! А с третьей стороны — эротика. И отсюда пошла новая коллекция эротики! М.Х.: Эротика исключительно в изобразительном искусстве или коллекция включает и предметы? А.Д.: Как говорит моя жена, когда ее спрашивают про эту коллекцию: «Что же он собирает?» — «По сути, практически все, кроме видео». Она права. М.Х.: А для вас существует какой-то момент, когда тема закрыта? Вот с «Агитлаком» что происходит на сегодняшний день? Вы фактически открыли целый пласт искусства, ввели в искусствоведческий обиход новый термин. А.Д.: Что с «Агитлаком»? Нет, тема не закрыта, и не думаю, что когда-нибудь закроется. Причин несколько. Первая — мне очень интересно, как будет развиваться это увлечение. Сегодня в нашей стране мне известны пять очень серьезных коллекционеров. Тратят большие деньги, и это хорошо. Но ни Европа, ни Америка не знают о существовании такого совершенно феноменального преломления иконописи в чистом виде в двадцатыетридцатые годы ХХ века. Вообще искусство России известно очень немногим на Западе. Знают иконы, авангард и немножко шестидесятников — и все. Мы можем кричать что угодно, но знают русскую икону, Малевича, Лисицкого, Родченко, потом Кабакова и еще несколько имен. А «Агитлак» — это такая штука, которая на самом деле находится между иконографией и авангардом. Вдруг неожиданно в 1924 году иконописцы спросили у комиссаров: каковы каноны изображения героев революции? Да какие каноны — рисуй как хочешь, и они раскрепостились. Могли писать черное солнце с золотым серпом и молотом. Могли писать вход Христа в Иерусалим, но вместо хоругвей ставили им красные стяги и знамена. Они могли писать житие

XX века — Эдуард VIII, английский король, и американка Уоллис Симпсон, ради брака с которой он отрекся от престола. И три или четыре года назад продавались их драгоценности. Россия не очень интересовалась тогда этой историей. Был первый вал их драгоценностей. Ну, конечно, вся Европа сходила с ума. История насколько известная, настолько и поучительная! Отрекаясь от престола, Эдуард сказал очень красивую вещь: «Патриот Великобритании не может позволить, чтобы на троне сидел несчастный король». Красиво сказал, сам будучи этим несчастным королем. Эдуард и Уоллис уехали, как им казалось, на несколько месяцев из Великобритании, поженились на юге Франции. И никогда не вернулись на остров больше, всю жизнь прожив вдали от его родины. Они уехали в декабре 1938 года, а весной 1939-го, спустя четыре месяца, она подарила ему удивительную вещь — карманные часы, которые он потом всегда носил в нагрудном кармане пиджака — сохранилось множество его фотографий с этими часами. Это были нагрудные овальные часы Картье, золотые, конечно. Представляете часы, которые три на четыре сантиметра, и там механизм, солнечные часы и компас — такой красивый гаджет! Но самое интересное — выгравированная надпись, которая сделана ее почерком. На английском языке написано ее обращение к мужу — она же была против его отречения. Она слушала его отречение по радио и сказала: «Какой идиот!» — известная ее фраза. И надпись на этих часах: No excuse for going in the wrong direction. Easter 1939. («Нет прощения за выбор неверного пути. Пасха, 1939 год»). Когда я увидел эти часы и его портрет, я не мог пройти мимо. Кто-то покупал ее кольца и другие штуки, а я не мог оторваться от этих часов. Меня видели на аукционе, и это стало известной историей, что покупатель из России. И в скором времени раздался звонок от аукционного дома — мне сказали, что один из русских покупателей предлагает вам ровно в десять раз больше. То есть я купил за 50 000 фунтов, а мне предложили полмиллиона первым звонком. Потом цена увеличилась почти до миллиона, но я так и не продал — не могу. И с этого пошла Memorabilia. В этой коллекции сегодня палка Уинстона Черчилля в виде гольфклюшки. В этой коллекции значки Анатолия Тарасова, наверное, самого известного тренера, помоему, в нашей стране, который сделал для СССР все олимпийские золотые медали и чемпионаты мира. Его значок «Заслуженный тренер Советского Союза» и его три золотые медали — 1949, 1950, 1951 годов и многие другие мне подарила (я не верю своему счастью до сих пор!) его дочь Татьяна Анатольевна Тарасова — наш легендарный тренер по фигурному катанию. Потом к Memorabilia присоединился архив со всей историей Орловой и Александрова. Купил их архив, пришлось и дачу их покупать из-за этого.

[18]

Александр Дейнека: «Студентка ВХУТЕМАСа». Произведение из коллекции Александра Добровинского

[19]

екатерининский, павловский — кажется в сравнении с Европой гораздо более уникальным явлением. Тогда производилась удивительно лаконичная, сдержанная, лишенная избыточных элементов и вместе с тем правильная по пропорциям мебель. Постепенно, в силу северного родства со шведским классицизмом, мне стали интересны предметы, которые были в те годы произведены в Швеции. К коллекции стали добавляться предметы шведского классицизма. Затем к ядру коллекции мебели и предметов интерьера стали добавляться иные предметы, также идеологически связанные с двумя основными темами. Например, мебельные импровизации на тему французского ампира, сделанные в период правления Наполеона III. Затем я начал заниматься реставрацией исторических апартаментов в центре Петербурга. Эти апартаменты в своей последней редакции были декорированы архитектором Мироном Рославлевым. Это произошло непосредственно перед революцией. Рославлев начал работу в этих апартаментах в несчастном 1914 году. Увы, эта работа была прервана октябрьским переворотом. В результате трагических событий погиб заказчик — последний хозяин этих апартаментов. В советские годы эти апартаменты были разделены на пять квартир, из которых четыре были коммунальные. В общей сложности в них жили 64 человека. Поэтому процесс приобретения и переселения большого количества жильцов был очень долгим. В процессе я проникся интересом к интерьеру начала XX века. Неоклассический стиль преобладал в этих апартаментах. По счастью, интерьер пережил блокаду. В апартаментах сохранились даже несколько предметов мебели. В приличном состоянии печи и камины. Сейчас мы приобрели все квартиры, которые входили в состав исторических апартаментов, и я веду активную реставрацию на этом объекте. Соответственно, я начал интересоваться предметами русского неоклассического стиля начала XX века и приобретать их. Этот стиль характеризуется огромным количеством реплик более ранних предметов. Также было очень много тиражных изделий, произведенных на мебельных фабриках. Тем не менее удается найти предметы, сделанные по индивидуальному заказу в единственном экземпляре, либо предметы с уникальным историческим провенансом. М.Х.: Вы упомянули достаточно ранние исторические периоды конца XVIII — начала XIX века. Как вам удается находить вещи столь ранние? Они же в большинстве своем либо осели в музейных собраниях, либо были утрачены. К.И.: Я могу сказать, что мы находим то, что, по сути дела, относится к категории утраченного. Мы сами проясняем историю и провенанс — для кого вещи были сделаны и где находились на протяжении многих лет. Иногда бывают и случайные открытия. Купив художественный альбом

Митя Харшак: Кирилл, расскажите, пожалуйста, какие сферы собирательства и какие временные периоды для вас наиболее интересны? Кирилл Игнатьев: Вы знаете, коллекционирование — дело исключительно увлекательное и в хорошем смысле заразное. Поэтому ни один коллекционер, кроме людей с исключительно флегматичным темпераментом, не может всю жизнь коллекционировать только что-то одно. У меня есть одна достаточно серьезная коллекция и несколько дополнительных направлений, которые выросли по ходу интереса к искусству и отчасти параллельно с развитием бизнеса. С самого детства я храню интерес к старинной классической мебели и предметам интерьера. В моей семье счастливо сохранилось несколько фамильных предметов, которые пережили советские годы, в том числе годы жизни в коммунальных квартирах. Несмотря на непростые годы, мои бабушки и дедушки это не продали, и у нас сохранились вещи, которые были приобретены еще предыдущими поколениями нашей семьи в конце XIX — в начале XX века. Это и стало отправной точкой формирования интереса к историческим необычным и красивым вещам. С годами я все больше и больше погружался в тему — читал, посещал выставки, путешествовал по старинным усадьбам. Мой интерес сконцентрировался на предметах русского классицизма — я выбрал для себя идеологему, что период с конца правления Екатерины II по конец правления Александра I был золотым веком российской истории. Тогда Россия постепенно приобретала лидирующие позиции в Европе и, соответственно, в мире. Россия одержала победу в войне с Наполеоном. В то время в Россию приезжали работать исключительно талантливые архитекторы из Европы. Тогда (как отчасти и в наши дни) в Европе наметился глубокий кризис, а ситуация в России была гораздо более стабильной. И многие европейские мастера и производители предметов интерьера стали ориентироваться на российских заказчиков — лучшие итальянские, немецкие, швейцарские, французские мастера стремились работать по заказам щедрых представителей российской знати. Это как раз тот самый период, когда сформировался достаточно строгий и до сих пор непревзойденный по чувству меры и вкуса ранний русский неоклассицизм и когда на фоне победоносных войн расцвел уже более пышный, но все равно гораздо более сдержанный, чем наполеоновский, русский ампир. Во Франции с реставрацией Бурбонов наполеоновский ампир вышел из моды и угас. В России же, наоборот, пышный русский ампир еще более ярко проявился после войны 1812—1815 годов. В это время создаются лучшие архитектурные произведения, лучшие предметы мебели и интерьера. Хотя лично мне более ранний классицизм — поздний

[24]

по интерьерам дворца Бобринских на Мойке или интерьеров еще более величественных объектов, мы порой можем атрибутировать те или иные предметы из нашей коллекции. Находим фотографию, находим источник — понимаем, что это оттуда. М.Х.: Это же такая азартная история поиска! К.И.: Безусловно. Источников на рынке всегда три: приобретение у людей, которые сохранили эти предметы у себя дома, — это могут быть коллекционеры, могут быть просто пожилые люди, которые унаследовали эти предметы; во-вторых, это приобретение у антикваров, дилеров; и в-третьих, это приобретение на аукционах. Могу вам сказать, что очень большое количество предметов мы покупаем на аукционах по всему миру и возвращаем в Россию. Массовый вывоз предметов интерьера происходил в первую волну эмиграции. Легче всего это давалось тем семьям, которые к тому моменту уже имели заграничную недвижимость. Не секрет, что многие состоятельные русские семьи имели виллы и даже замки во Франции. Многие имели усадьбы и дачи на территории Финляндии. Дачи Карельского перешейка и побережья Финского залива всегда славились своей обстановкой! В основном, если мы говорим про интерьер — мебель, предметы интерьера, люстры, канделябры, бронза, часы, столовые приборы, — это все покинуло Россию вместе с хозяевами в первую волну эмиграции. И, конечно, всегда существовали нелегальные каналы продажи предметов из Советского Союза. Особенно активно эти каналы работали во времена НЭПа. Конечно, везти через границу целый мебельный гарнитур было проблематично. Но вывезти, например, бронзовые часы не представляло никакой сложности. Поэтому сейчас на аукционах продается очень много русских вещей. Торги по живописи общеизвестны и хорошо освещаются в российской прессе, в то время как торги по русскому интерьеру менее известны. Тем не менее большие аукционные дома, такие как Christie's, Bruun Rasmussen, Sotheby's, Bukowski's, такие предметы продают. Кроме того, есть аукционы, которые специализируются только на продаже предметов в классических стилях — например, раз в год во французском Фонтенбло проходит аукцион, который продает исключительно предметы в стиле ампир. Конечно, там преобладает французский ампир, иногда там появляются иностранные предметы, связанные с историей и войнами Наполеона. Очень интересные аукционы по предметам интерьера проходят в Аргентине. Мы там с удовольствием покупаем предметы. Правда, из Аргентины долго везем, но там есть очень интересные вещи! М.Х.: Вы имеете в виду европейские и русские предметы? К.И.: В первую очередь русские вещи. Они добрались и до Южной Америки. При этом, конечно, мы прекрасно понимаем, что часть этих вещей

Эскиз интерьера ротонды в апартаментах. Десятые годы XX века Потолок ротонды до реставрации. Современный вид

[25]

Книжный шкаф. Россия. 1914 год

Книжный шкаф. Франция. Шестидесятые годы XIX века. Мастер Fourdinois

Книжный шкаф. Германия Двадцатые годы XIX века

Книжный шкаф. Деталь. Франция. Шестидесятые годы XIX века. Мастер Fourdinois

[26]

[27]

Фотографический портрет императрицы Александры Федоровны в готическом кресле

Готическое кресло. Современный вид. Коллекция Кирилла Игнатьева

[28]

глазами видеть стулья, которые, по моему мнению, были очень на них похожи. Мне их не удалось купить, и не было возможности провести экспертизу — я видел их в одном частном владении. Сегодняшний владелец стульев мне неизвестен. Я не могу быть стопроцентно уверенным, что это именно те стулья. Но тем не менее очень похожие стулья я несколько лет назад видел в Москве. М.Х.: Происходили ли в вашей практике какието удивительные открытия, когда вы приобретали вещи безымянные или не очень ценные, а потом оказывалось, что это работы известных мастеров? Бывало такое, что в ходе экспертизы или реставрации вдруг открывалось новое качество вещей? К.И.: Таким образом мы купили одну интересную угловую консоль. И потом обнаружили рисунок с изображением именно этой консоли в чудесном интерьере Строгановского дворца. Затем мы восстановили по историческим источникам, что эта консоль была сделана по эскизам архитектора Андрея Никифоровича Воронихина. Вот такое было открытие. Оно произошло через пять лет после того, как эта консоль была нами приобретена. Естественно, она приобреталась просто как старинный предмет. У нас не было никакой информации о том, что она была сделана по эскизам Воронихина и имеет богатый провенанс. М.Х.: Для вас собирательство в большей степени эмоциональное увлечение или все-таки в этом есть определенная инвестиционная прагматика и вы, возможно, будете готовы расстаться с какимито предметами? К.И.: За свою жизнь я не продал еще ни одного предмета из коллекции, и, надеюсь, маловероятно, что я когда-либо окажусь в таком положении, чтобы мне пришлось эту коллекцию продавать. С другой стороны, вы сказали про инвестиционный интерес, и я могу вам сказать, что мы постоянно анализируем, конструируем и реализуем бизнес-проекты в самых различных инвестиционных областях. В том числе мы профессионально исследуем рынок инвестиций в искусство. Поэтому для меня эта смежная тема все же существует. Та коллекция, о которой я вам рассказал, ни в коей мере не является предметом бизнеса. При этом у нас есть смежные виды деятельности, которые мы сейчас стараемся развивать. Мы сейчас занимаемся в этой области тремя направлениями. Во-первых, у нас как у инвестиционной компании есть клиенты, деньгами и проектами которых мы управляем, и мы консультируем наших клиентов в области инвестиций в предметы искусства. Второе направление — это консультирование в области декора и обстановки существующих интерьеров. Мы пытаемся принести в Россию ту стилистику отношения к интерьерам, которая сформировалась в Италии, Великобритании, Франции и других западноевропейских странах. Там люди

имеет тяжелый провенанс — они были вывезены отступающими немецкими войсками с оккупированных территорий Советского Союза. А, как известно, значительное количество нацистов в свое время скрылись в Южной Америке. И русские вещи, которые появляются на аукционах в Аргентине, могут происходить из семей их потомков. По всему миру мы участвуем в торгах по интересующим нас вещам — иногда мы покупаем уникальные предметы испанского, французского происхождения, если считаем, что они имеют музейную, коллекционную ценность. Так и формируется интерьерная коллекция. Сейчас она насчитывает порядка 250 единиц хранения. М.Х.: Вы являетесь обладателем коллекции, которая могла бы составить объемную музейную экспозицию. Вы подумываете о том, чтобы открыть ее для публичного доступа? К.И.: Системного представления всей коллекции у нас пока ни разу не происходило. Сейчас коллекция размещена в нескольких городах. Что-то стоит в открытом доступе в нашем офисе, что-то хранится в складском режиме, что-то находится на реставрации, что-то участвует во временных выставках. Например, недавно в Москве проходила выставка, посвященная четырехсотлетию дома Романовых, и для этой выставки мы предоставили один из звездных предметов нашей коллекции — это кресло, которое стояло в знаменитом Дубовом кабинете Зимнего дворца. Этот кабинет полностью сохранился, не осталось только стульев, стоявших вокруг стола. Они были проданы как «малоценные» по визе Луначарского. А от кресла в первые годы советской власти избавились как от идеологически чуждого предмета — в нем любили сидеть Александра Федоровна и император Николай II. Сохранилось большое количество фотографий с этим креслом. Конечно, это кресло относится к числу первостепенных предметов моей коллекции — и по исторической значимости, и по провенансу. М.Х.: А как это кресло попало в вашу коллекцию? К.И.: Кресло имеет интересную историю. На одном из первых послереволюционных аукционов его купил Арманд Хаммер — американский предприниматель, активно покупавший предметы искусства в послереволюционной Советской России. История с его наследством была сложная и запутанная — после смерти Хаммера наследники стали активно продавать его коллекцию. Тогда кресло перекочевало к одному крупному шведскому коллекционеру. Простояло до конца его жизни в его замке. Затем было снова еще раз перепродано. Тогда его выкупил один шведский антиквар, который потом и продал это кресло нам. И мы его вернули в Россию. При этом другие предметы из этого гарнитура, в частности стулья, по нашим сведениям, не были вывезены из нашей страны. Они были проданы, но остались на территории СССР. Мне однажды довелось своими

[29]

также люди в России перестали бояться продавать антиквариат. Это совмещалось с бурным процессом «вселенского переезда» — как только появились деньги и появился рынок жилья, люди стали покупать и строить свою недвижимость, у них возникла необходимость ее как-то обставлять, декорировать, покупать предметы искусства, картины. Этот массовый переезд людей с покупкой бесчисленного количества квартир закончился с последним кризисом. В докризисный период все стали по мере своего творческого развития и финансового обогащения инвестировать в антиквариат. Постепенно многие предметы были куплены и ушли из рынка в частное пользование. Сейчас, как вторичный рынок недвижимости, появился и вторичный рынок антиквариата. Впервые российский рынок антиквариата стал подпитываться вторичными продажами. Если раньше продавалось все то, что было накоплено за все время Советского Союза, и рынок был очень большим, насыщенным — он был сразу наполнен огромным количеством потрясающих предметов, то сейчас покупают гораздо меньше. Но вторичный рынок за последние три года сильно развился, и фонды антикварных дилеров, рассчитанные на продажу, сейчас снова наполняются. Но при этом надо понимать, что это привело к естественному росту цен — люди не продают за бесценок, а ориентируются на ту цену, которую они когда-то заплатили. М.Х.: Ну антиквариат всегда становится только дороже. Или я не прав? К.И.: Да, дороже. Хотя кризис изменил психологию многих людей. И сейчас многие готовы иногда продать что-то дешевле, а не ждать два-три года продажи по высокой цене. Люди стали понимать, что есть ликвидная цена в данное время и в данном месте. Данным местом я называю территорию нашей страны, потому что наш рынок пока еще закрыт для мира. Антиквариат из России нельзя вывезти, и в связи с этим круг покупателей ограничен. В целом за последние годы рынок уменьшался, количество хороших предметов в продаже сокращалось. Но количество предметов, находящихся в частных коллекциях, очень велико. Я вас уверяю, что российские частные коллекции очень представительны. Вместе с тем мы должны понимать, что в силу автономности российского антикварного рынка россияне практически не являются значимыми обладателями тех культурных ценностей, которые высоко котируются на мировом рынке. В российских коллекциях очень мало великих предметов, которые имеют всемирную значимость. И наоборот, русские предметы в основном рассчитаны на русских коллекционеров. В силу того, что это очень автономный рынок, для наших коллекционеров в мире сформировались достаточно высокие цены. Но спрос рождает предложение. И если есть покупатели, то российский антиквариат на мировых аукционах может стоить выше среднего.

не стесняются смело сочетать современные интерьеры и предметы антиквариата. И третье направление — это просто поставки антиквариата. Мы сейчас аккредитованы на шестидесяти четырех аукционах и ежедневно их мониторим. Мы отладили процесс поставки антиквариата в Россию и поставляем его для продажи профессиональным продавцам — тем, кто является держателями антиквартных салонов, площадок, интернет-магазинов. Мы не занимаемся розницей, только выбором и поставками. В том числе мы возим вещи для наших заказчиков. Помимо работ в исторических апартаментах в Санкт-Петербурге, которые я купил для себя, мы ведем работу по интерьеру усадьбы в Эстонии, по реставрации здания исторических конюшен, по реставрации квартиры в Риге, по декорированию квартиры в Москве и по декорированию особняка в ближайшем пригороде Санкт-Петербурга. М.Х.: Это все инвестиционные проекты, которые потом будут выставлены на продажу? К.И.: Нет, это работа нашего декорационного бюро. То есть мы в настоящий момент работаем на шести объектах, один из которых мой личный, и еще несколько объектов, где мы выполняем заказы по декору и реставрационные работы. Помимо этих трех направлений есть у нас еще и некоммерческая, культурная инициатива — мы создали благотворительный фонд «Гордость Отечества», который занимается целевыми программами по поддержке искусства в России. Есть большое количество инвесторов, коммерческих партнеров, которые нам доверяют на этом рынке. Мы собрали их в качестве соучредителей этого фонда и предлагаем им участвовать в некоммерческих, благородных программах, которые мы инициируем. Программа деятельности фонда включает проведение выставок, в том числе антикварных предметов и выставок в поддержку современных художников. Также фонд занимается книгоизданием в сфере искусства, просветительской деятельностью, реставрационными проектами. Эта общественная деятельность и социальная активность, которой мы пытаемся увлечь наших деловых партнеров и привить им интерес к антиквариату, коллекционированию и действиям по поддержке сегодняшнего отечественного искусства. М.Х.: Вы много рассказывали о зарубежных аукционах — это, безусловно, богатый рынок. Что вы можете сказать по поводу антикварного рынка Москвы и Петербурга? Он представляет для вас какой-то интерес или все-таки в большей степени вы ищете предметы за границей? К.И.: Российский антикварный рынок, конечно, за последние годы стал более скудным, нежели это было пятнадцать-двадцать лет назад, когда в России проснулся бизнес и появились первые деньги в конце восьмидесятых — начале девяностых годов,

[30]

«Я бы сказал, что еще одна тенденция развития российского антикварного рынка заключается в том, что наши самые крупные коллекционеры, насытившись отечественными предметами, рано или поздно пойдут по пути американцев и станут собирать культурные ценности, которые имеют глобальное значение»

[31]

[33]

Лорд Полтимор, Заместитель председателя Аукционного дома Sotheby's по России и СНГ, ведет торги по шедеврам русского искусства. Лондон, 3 июня 2013 года

[34]

Андрей Горянов (А.Г.): Давайте начнем с известных, понятных причин про деньги, про рынок как таковой. Что происходит сейчас, как вам кажется, в этом секторе экономики? Вы когда-то писали, что арт-рынок — это во многом показатель, который точно так же, как какие-нибудь фондовые индексы, иллюстрирует, что происходит в экономике. Что нам говорит арт-рынок про 2013 год? Михаил Каменский (М.К.): Арт-рынок больше даже показатель состояния общества, но и экономический маркер в том числе. Арт-рынок говорит, что деньги у русских есть, но они предпочитают их тратить не в России. Говорит о том, что процесс коллекционирования в пределах нашей страны замедлился. Приоритеты коллекционеров смещаются. Во-первых, они хранят купленное за рубежом. Во-вторых, они меняют направления собирательства, тематическую линейку, она включает искусство художников разных стран. К русскому все чаще и чаще добавляют европейское — как современное, так и старое. В моду вошло собирательство старых итальянцев, немцев, голландцев, французов… Работы старых европейских мастеров отличает от работ старых русских авторов целый ряд важных рыночных качеств: имена крупных, дорогих европейских мастеров зафиксированы в мировой истории искусства; историю бытования важных произведений можно проследить на протяжении веков, тем самым получив подтверждение их подлинности; по корифеям западноевропейского искусства, их мастерским и школам, есть признанные специалисты, которые пользуются доверием на мировом рынке; их произведения совмещают в себе высокое качество и разумные цены, несопоставимо более низкие, чем на рынке русского искусства, не говоря уже об импрессионистах — модернистах или современном искусстве. Старые мастера — та сфера рынка, которая была и продолжает быть недооценена. Поэтому в нее наряду с сегментом высококлассных импрессионистов, модернистов, художников второй половины XX — начала XXI века, начинают инвестировать довольно серьезные деньги. И наши соотечественники в этом процессе активно участвуют. А.Г.: А количество этих людей растёт? М.К.: Скажем так, количество коллекционеров старых мастеров российского происхождения увеличивается. Но это не значит, что увеличивается количество коллекционеров в России. Это коллекционеры российского происхождения, у которых коллекция за пределами страны. А.Г.: То есть это в основном крупные бизнесмены с зарубежными активами? М.К.: Не обязательно крупные. Средние тоже могут себе позволить. Коллекционирование может себе позволить любой. Все зависит от того, к чему устремлены амбиции собирателя. Можно же собирать этикетки и спичечные коробки. Можно покупать печатную графику. Это достойное вложение,

но оно по карману людям самым разным, в том числе и с невысоким доходом. А.Г.: С точки зрения коллекционера-потребителя и покупателя, есть ли существенное различие между живописью и другими видами искусства? Потому что у среднего человека, который не является профессиональным собирателем, в первую очередь интерес выстраивается от известной живописи и потом глубже. Насколько образованны наши собиратели? М.К.: Наши собиратели очень разные. Среди них попадаются очень образованные — сначала они стали образованными, а потом уже собирателями. А есть люди, которые, повинуясь инстинкту, природной склонности к собирательству и вкусу к тому, что им кажется прекрасным, глубоко окунаются в коллекционирование, и процесс обучения у них проходит непосредственно на линии фронта. Они учатся на своих ошибках и на ошибках своих друзей. Они покупают в том числе и хорошие вещи, но при этом у них в собственности оказывается и много того, что опытный коллекционер приобретать бы не стал. По ходу дела они постепенно становятся специалистами, начинают обращаться к профессиональным консультантам. И постепенно, если они открывают в себе такую страсть, то рано или поздно становятся квалифицированными собирателями, которые знают, что им нужно. А.Г.: А как распределяются российские покупатели? Это в основном москвичи? Или все-таки есть шальные деньги из регионов, например богатый Север или Юг, Дальний Восток? М.К.: Коллекционеры живут везде, а рынок, если говорить о российском рынке, это, конечно, в первую очередь Москва и немного Санкт-Петербург. Что-то происходит в региональных центрах, богатых или небогатых, не в этом дело. Просто все искусство стекается в Москву. И покупать его легче и правильнее здесь. Потому что есть экспертиза, контроль за законностью — может быть, не столько процесса куплипродажи, сколько за чистотой самих вещей. Здесь проще проверить крадено—не крадено, реставрировано—не реставрировано, подделано—не подделано, получить не только устную экспертизу, но и письменный документ, провести технологические исследования. Это можно сделать в Москве, это можно сделать, конечно, и в Петербурге, но просто денег вокруг этого крутится больше не в культурной столице, а в финансово-политической. Здесь же, в Москве, есть небольшая прослойка наследственных коллекционеров. Большое количество семейств профессионалов — советская элита, обладающая династическими вещами. У них в той или иной степени были какие-то собрания — художественные или книжные. Их родители, бабушки, дедушки, прадедушки и прабабушки что-то собирали, что-то переходило из поколения в поколение. Людям проще начинать, потому что у них уже есть

[35]

ников имеет приемлемый уровень ликвидности. Связано это, во-первых, с тем, что на волне галерейной моды на рынок современного искусства вывалилось огромное количество коммерческого, низкокачественного художественного продукта. Это искусство порой носило характер не более чем декоративного пятна на стене. Такие «пятна» вторичного рынка не имели и иметь не будут. А что касается присутствующих в нашем художественном мире несомненно талантливых художников, им стало жить гораздо труднее, и они в этом общем потоке с трудом выплывают — цена на них резко упала. Сейчас опять наблюдается некоторый подъем рынка современного искусства, но это должны быть либо вещи очень талантливые, либо вещи очень декоративные. А вот так завесить дом в 3000 квадратных метров, вынимая вещи из фуры, в которой сложено все скупленное на корню в двух-трех галереях, — такого уже не происходит. Я по крайней мере не слышал. А.Г.: Существует ли у западной аудитории интерес к современным российским художникам? М.К.: Западная история, западный художественный рынок, галерейные дилеры к русским художникам имеют очень небольшой интерес, практически чуть выше нуля. Есть коллекционеры, которые покупают русских художников уже много лет, и есть формирующиеся коллекции. Но то количество авторов, которых они собирают, для такой страны, как наша, это ничтожное число. Если мы говорим про современных художников, то это двадцатьтридцать имен, которые покупают коллекционеры и с которыми работают иностранные дилеры. На международном рынке русское искусство гдето на заднем плане. Это связано с тем, что в течение семидесяти лет советской власти наше искусство нигде не было представлено. Все художественное наследие XVIII—XIX и начала XX века было сконцентрировано в нашей стране. И лишь какие-то эмигрантские осколки, сами по себе выдающиеся, не воспринимались как часть русского искусства. Поэтому специфика русской живописи недоступна западному глазу и, кроме людей русской культуры никто этим не интересуется, за исключением имен уж совсем первой величины. А.Г.: Тогда про бизнес в России... М.К.: Наша компания — это российская компания. Это специально созданная дочерняя компания Sotheby's, которая выполняет функцию посольства Sotheby's в России. Эти посольские функции в себя включают примерно те же самые, которые ставит перед собой любое другое дипломатическое представительство. Это пропаганда, анализ, содействие бизнесу и развитие связей и коммуникаций. Мы привозим сюда выставки высочайшего художественного уровня. Это существенные культурные события, которые мы показываем в музеях и на которые приходит много

Николай Фешин: «Портрет жены и дочери». Продан на аукционе Sotheby's в Лондоне в июне 2013 года за £ 1 482 500

какая-то семейная традиция и понимание, что это не есть дикость — иметь книжные шкафы с книгами, в том числе старыми, потрепанными. Есть люди, которые собирают современное искусство, но все равно это тот класс людей, который понимает, что удовольствие не есть только плотская категория. Очень часто их собственные хобби оборачиваются собирательством. Даже коллекции ружей, сабель, охотничьих принадлежностей все равно приближает людей к собирательству, в том числе и художественных коллекций. А.Г.: А в пропорциях между старым искусством и современным есть ли какая-то тенденция — что сейчас предпочитают покупать российские собиратели? М.К.: Большинство людей все равно покупает несовременное. Разное, но не современное. У нас современное искусство было в моде в течение нескольких бурных лет. Взрыв с начала 2000-х был в 2008-м. А потом это все резко пошло вниз. Одна причина — люди, которые покупали современное искусство, в значительной части шли в русле моды, а не своего искреннего увлечения. Как только изменилось направление ветра и люди стали говорить не об искусстве и не о гламуре, которые до 2008 года очень близко сосуществовали, сразу стали другие темы более актуальны и количество собирателей резко сократилось. Стали закрываться галереи, все эти вещи стали продаваться и перепродаваться. Выяснилось, что очень мало худож-

[36]

людей. Это выставки, которые радуют глаз, в том числе тем людям, которые думают о том, что они будут покупать. Или тем людям, которые продолжают покупать — нашим клиентам. Наша главная задача — предаукционное продвижение картин и коллекций. Очень многие собирательские тенденции в нашей стране подвержены веяниям моды. Это должно быть обдумано и проанализировано, потому что так или иначе влияет на взаимоотношения компании с российской или русскоязычной клиентурой. Анализ подразумевает еще и экспертизу тех художественных произведений, которые имеют отношение к русскому искусству. А лучшие специалисты по русскому искусству, естественно, находятся в нашей стране. А.Г.: Давайте поговорим про соотношение коллекционеров и инвесторов. Есть ли вообще такое понятие как «инвестор в искусство», который приобретает произведения как актив? М.К.: На сегодняшний день не существует коллекционера в чистом виде. Любой коллекционер, если он собирает для себя, не может сегодня не думать о том, сколько это будет стоить завтра. И, без сомнения, при тех ценах и при том ажиотаже и азарте, существующих вокруг процесса собирательства, нельзя себе представить человека, который бы лишил себя возможности получить удовольствие не только от художественных качеств произведения, но и от его постоянной дополнительной капитализации. Поэтому любой коллекционер — я говорю о людях с нормальной психикой — является также и инвестором. Я знаю многих очень достойных собирателей, которые получили сильнейший удар во время кризиса (как в России, так и в мире) и смогли спастись и даже частично спасти свой бизнес благодаря тому, что они смогли продать то, что они покупали в лучшие времена. Есть люди, которые не имеют никаких коллекционерских амбиций, которые просто вкладывают деньги потому что видят, что искусство постоянно дорожает. И, если вы купили не подделку, а подлинную вещь хорошего качества известного художника, то она точно не подешевеет. В отличие от фондовых бумаг, искусство не превратится в ничто по воле какого-нибудь мерзавца политика. Но известно, что самые лучшие инвестиции — это системная покупка того, что тебе нравится. И тогда совокупность отобранных, калиброванных работ приобретает дополнительную стоимость за счет своей массы, появляется дополнительный бонус. И если инвестор — грамотный человек, то, скорее всего, он эту собирательскую бациллу тоже подхватит. Но это необязательно. Существуют инвестиционные художественные фонды, которые работают по всему миру. Где-то успешно, где-то нет. В нашей стране они работают неудовлетворительно. Пока я не знаю ни одного инвестиционного фонда, который бы приносил прибыль. Судьбы и результаты деятельно-

сти некоторых художественных инвестиционных фондов были скандально плачевными. Некоторые управляются приличными людьми, но им не хватает либо квалификации, либо куража, и они пока что в нуле либо чуть-чуть в минусе. Но по крайней мере они все равно обладают несомненной ценностью. А были художественные фонды, которые вкладывали деньги в разные художественные ценности, в том числе в фотографию. И они не оправдали надежд. А.Г.: В этой сфере были громкие провалы? М.К.: Громкий провал, конечно, был. Был такой фонд «Фотоэффект», который громко провалился, вобрав в себя очень серьезные деньги и скупив по всему миру различные коллекции. Окончательную его судьбу я не отслеживал. Но это была даже не пирамида, это был пузырь. А.Г.: А каковы судьбы коллекций после таких провалов? М.К.: Что-то распродается, раздается, а что-то просто арестовывается. Часто раскрадывается. А.Г.: Можете рассказать об Аукционе современной российской фотографии, который состоялся 5 июня? Как это было? М.К.: Это было правильно. Этот аукцион был нацелен на реанимацию рынка российской художественной фотографии и попытку поставить его вровень с успешно развивающимся международным рынком. И в Лондоне, и в Нью-Йорке, и в Париже, и в Гонгконге и на многих других торговых площадках, олицетворяющих собой мировой художественный рынок, регулярно, с определенной периодичностью проходят аукционы фотографии. И они проходят успешно. А русская фотография на аукционах практически не выставлялась. Это был если не первый, то один из первых экспериментов с проведением специализированных торгов. Что-то там продалось хорошо, что-то посредственно, чтото не продалось совсем. Но это был тот камень, который бросают на гладкую поверхность воды, чтобы пошли волны. Вот эти волны пошли. Главное, чтобы мы бросили еще и еще один камень. И тогда, мы убеждены, сработает цепная реакция. На русскую фотографию не существует международных зафиксированных прецедентных цен. Теперь они появились. До этого тоже были продажи русских фотографий, но они были разбросаны по какимто аукционным собраниям. По нашим или наших конкурентов. Но системной продажи современной русской фотографии я не знаю. Полагаю, что мы продолжим это и постараемся добиться своего. Мы учтем свои ошибки, которые наверняка были допущены. По образованию, может быть, по маркетингу мы что-то недосмотрели. Но в любом случае это положительный результат. Не все были счастливы, но специалисты понимают, что это тот самый сложный тернистый путь на вершину успеха русской фотографии.

[37]

[40]

[43]

[44]

реставрации. Предположим, у кресла отсутствует один подлокотник. Это нормально — восстановить предмет, изготовив недостающую часть. Ну а если не хватает половины элементов, а если утрачено три четверти, или осталась одна ножка? Каждый случай индивидуален. А еще попадаются вообще такие монстры-франкенштейны, собранные из частей предметов совершенно разных эпох и стилей. Мы понимаем, что таких предметов в принципе не могло быть создано. П.У.: Как реставрация влияет на стоимость предмета? Вы всегда отреставрированные вещи продаете или удерживаете в оригинальном виде и по запросу предлагаете различные версии реставрации? А.Г.: Нет, мы всегда реставрируем. Дело в том, что мы работаем с такими клиентами, которые не будут сами куда-то отдавать. П.У.: А на ваш взгляд, необходимо привести вещь в максимально новый вид? А.Г.: Нет, ни в коем случае. Это должна быть разумная консервация. Следы времени должны сохраняться. Есть безумные реставраторы, которые зареставрируют вещи до блеска, но это не наш случай. П.У.: Есть статистика, сколько реставрация занимает в процентах от стоимости? И на сколько она поднимает стоимость этой вещи? Например, реставрация — 50% от стоимости предмета, но при этом цена увеличивается в три раза? А.Г.: Есть сложная реставрация дешевых предметов и есть дешевая реставрация сложных. Реставратор же не думает, сколько стоит вещь, он думает, сколько он в это сил вкладывает. Порой кто-то приносит вещь с улицы, и я сразу вижу, что реставрация будет стоить дороже, чем сам предмет. Очень редко попадаются вещи, готовые к продаже. Практически все приходится доводить до ума. У нас дружественная реставрационная мастерская, с которой мы сотрудничаем уже много лет. Но, конечно, сейчас большой дефицит хороших реставраторов. П.У.: Есть ощущение, что существует дефицит людей с руками в любой сфере в стране, будь то реставрация или новое производство. А.Г.: И главное, с головой. Потому что руки могут быть замечательные, но человек может не понимать, что он делает. У нас был курьезный случай. К нам попала мраморная скульптура — девушка, ар-деко. Она была вся очень грязная. Отдали реставратору, он мыл-мыл, но ничего не получалось. А Михаил Алексеевич все время торопил его. Ну, тот плюнул и покрасил ее белой краской — вам же надо было, чтобы она была чистая и аккуратная, вот — получите!

Интерьер салона «Трианон»

[45]

[47]

Полка с коллекцией Petrus

[48]

Митя Харшак: Евгений, каковы были основные сложности при формировании первой коллекции и ассортимента «Гедонизма»? Евгений Чичваркин: Я сам не закупаю вино. Ассортимент формирует закупщик. И основная сложность заключалась не в поиске вин, а в поиске этого самого лучшего закупщика. И мы его нашли. Теперь это наш сотрудник. Второй вопрос уже не столь критичный — это найти вина урожаев тридцати-, пятидесяти-, столетней давности по нормальным ценам. М.Х.: Случались ли в вашей практике какие-то серьезные ошибки, когда покупались дорогие вина, но они оказывались никуда не годными? Можете припомнить такие истории? Е.Ч.: Серьезных ошибок не было. Можно сказать, что на подобные случаи приходится какая-то сотая часть или даже тысячная часть процента. Это даже меньше, чем статистическая погрешность. Она никак не влияет на общую картину. Но, конечно, бывает, что старое вино отжило свой век. М.Х.: А вы лично, как частное лицо, занимаетесь винными инвестициями? Е.Ч.: Как частное лицо — нет. Я инвестирую именно как владелец в коллекцию магазина. М.Х.: Вы можете назвать вина, которые стали наиболее удачной инвестицией? Или пока их время еще не пришло и ответить на этот вопрос можно будет лет через десять? Е.Ч.: Лет через десять — трудно сказать. Если бы я точно знал, что принесет наибольший доход через десять лет, я был бы Нострадамусом. Но в отличие от Нострадамуса я бы об этом не рассказывал, а воспользовался бы в целях собственного обогащения. М.Х.: Существуют ли беспроигрышные винные инвестиции? Например, если закупать великие бордоские вина, такие как Chateau Margaux, Chateau Mouton Rothschild или Petrus, то всегда будет гарантия роста на протяжении многих лет? Е.Ч.: Не обязательно. Ситуация очень сильно зависит от урожая. Года полтора после кризиса цены на бордо постоянно шли вниз, потому что перед кризисом рынок был перегрет инвесторами, которые полагались именно на постоянный рост. Там не все так просто, и не все дороги идут вперед и вверх. Можно проинвестировать и неудачно. М.Х.: Каково на сегодняшний день влияние на рынок рейтингов того же Wine Spectator или Роберта Паркера? Это безусловный ориентир или все же не истина в последней инстанции? Е.Ч.: Это не истина в последней инстанции, но, безусловно, важная справочная информация и определенный фактор определения цены. Wine Spectator в меньшей степени, Паркер — в большей. Здесь, в Британии, есть винный эксперт Jancis Robinson, которая ориентируется на британскую публику. Если же совпадают приблизительно одинаковые восторженные оценки разных критиков, то это уже напрямую влияет на рынок и ценообразование.

[49]

М.Х.: Часто ли покупатели в своих предпочтениях ориентируются именно на рейтинговые оценки? Е.Ч.: Именно на рейтинги — нет. Часто покупатель очень точно знает, зачем он пришел, но, как правило, он ориентируется на собственный вкус, а не на рейтинг. Людей, для которых рейтинги являются определяющим руководством в выборе, немного. М.Х.: Сталкиваетесь ли вы с такими запросами клиентов, которые сложно реализовать, или требуется серьезный поиск, чтобы ответить на запрос? Е.Ч.: Да, часто. Сложный поиск — это наша специализация. Например, был запрос на виски Macallan 1947 года — покупатель очень активно просил ко дню рождения. Еще недавно искали вино Recioto 1983 года. Block 42 Penfolds опять искали, потому что все распродали и оно мало где осталось. Коньяк Louis XIII Rare cask из этого же списка редкостей — тоже под заказ мучились, искали по всему миру. М.Х.: В итоге любой заказ можно выполнить или есть вина, которые найти уже невозможно? Е.Ч.: Если покупатель дает время, то находится все. Если покупатель ограничен по времени и бюджету, то не факт. Основное ограничение — это время, потому что если порыться в частных магазинах где-нибудь в Штатах, то можно найти практически все что угодно. М.Х.: А среди покупателей вина какова доля именно инвесторов и коллекционеров, — тех, кто покупает не для того, чтобы поставить вечером на стол или преподнести в подарок, а для того, чтобы положить в погреб и оставить своим внукам? Или подождать несколько лет и потом перепродать на аукционе. Е.Ч.: Инвесторов мало. Они в большей степени работают напрямую с виноделами и покупают на аукционах, а коллекционеры — да, безусловно есть. Ждет своего покупателя Château d’Yquem 1811 года. Это наша гордость. Мы долго искали это вино и в итоге нашли в частной коллекции. М.Х.: Меня интересует вопрос — часто ли на рынок попадают серьезные винные коллекции из частных рук? И всегда ли они реализуются на аукционах или возможны, как в случае с антиквариатом, удивительные находки: кто-нибудь из наследников продает дедушкин погреб? Е.Ч.: Да, бывают и частные негромкие продажи не через аукционы — не все хотят, чтобы это было публично. Это происходит все время. М.Х.: К вам обращаются люди с предложениями приобрести их винные коллекции? Е.Ч.: В кризис иногда люди продавали, потому что нужен был кэш. Сейчас люди продают потому, что высокий рынок. Но больших коллекций мы не покупали. Мы действуем очень избирательно и, если есть возможность, конкретно, строчка за строчкой выбираем то, что нам надо, не приобретая того, что станет балластом. М.Х.: Вы стремитесь к тому, чтобы на полках магазина по серьезным винам винтажи были

Ампула вина Penfolds Block 42 Kalimna Cabernet Sauvignon 2004. Всего было выпущено 12 ампул объемом 0,75 литра. Стоимость одной ампулы составляет около $170 000. Вино было произведено из винограда с участка площадью всего 4 га, расположенного на краю виноградника Калимна, принадлежащего компании Penfolds в Barossa Valley. Виноград для его производства брался только с самых старых, статридцатилетних лоз, вино с которых делается в малых количествах и высоко ценится. В стоимость Block 42 включен человек-штопор. Если владельцу вздумается открыть этот раритет, то ему придется воспользоваться услугами специально обученного сотрудника — одного из старших членов команды Penfolds. Причем винный эксперт приедет туда, куда скажет обладатель ампулы, чтобы открыть ее с использованием специально сделанных для этого инструментов.

Бутылка виски Glenfiddich 55-летней выдержки

[50]

[51]

[52]

представлены наиболее полно, условно говоря, за последние полвека? Е.Ч.: Да, конечно. Если взять все серьезные имена и написать их в столбик, а все серьезные винтажи написать в строчку, то именно эту идеальную матрицу хочется максимально заполнить. Ну, опятьтаки надо быть уверенным в том, что вино правильно хранилось. И закупочная цена не должна быть заоблачной. М.Х.: А какая наиболее заполненная матрица на сегодняшний день? Е.Ч.: С момента открытия мы постоянно увеличиваем и дополняем наш ассортимент тем, чего не хватало при открытии. Сейчас у нас в магазине 6 800 вин и напитков. Например, заполнили вертикальную коллекцию калифорнийского Screaming Eagle. На 90% у нас есть все, что когда-либо делал Sine Qua Non, например. У нас есть вертикальные коллекции Mouton-Rothschild c 1945 года. М.Х.: При взгляде со стороны английская публика не кажется особенно вовлеченной в винную культуру. Это отчасти можно считать справедливым? Е.Ч.: Нет. Англичане торговали вином сотни лет, поэтому вино, безусловно, является частью культуры. К тому же Британия уже стала и винодельческой страной. После изменения климата здесь как минимум три приличных производителя игристых вин, а вообще виноделов становится все больше и больше. На южных склонах Кента получается производить неплохие игристые вина. М.Х.: Насколько планируется экспансия «Гедонизма» в другие страны? Е.Ч.: Нинасколько. Это исключительно штучный проект, который будет оставаться только в Лондоне. М.Х.: В Лондоне большая русская диаспора. Много наших соотечественников среди покупателей? Е.Ч.: Процентов десять-двенадцать от общего числа покупателей — не маленькая часть. Но это не русский магазин с русскими этикетками и названиями. У нас даже нет русскоговорящего продавца. М.Х.: А до открытия собственного магазина вы увлекались винной культурой или просто были с удовольствием выпивающим человеком? Е.Ч.: Нельзя сказать, что я как-то плотно увлекался. Я пил и получал удовольствие. Что в общемто и продолжаю иногда делать. Иногда чрезмерно. М.Х.: И каковы ваши пристрастия? Е.Ч.: В основном красные вина, Новый Свет. М.Х.: И напоследок такой вопрос: какой-то совет или советы, которые вы бы могли дать людям желающим проинвестировать в вино? Е.Ч.: Ориентироваться только на личный вкус. М.Х.: Но это не всегда будет гарантией успешных инвестиций. Одно дело — покупать, чтобы на стол поставить, другое дело — чтобы положить в погреб с целью последующей продажи. Е.Ч.: Ну, значит будет много вина для себя любимого.

Интерьеры магазина Евгения Чичваркина Hedonism wines

[53]

Часть картины Татьяны Сергеевой

Картины Рихарда Васми, Натальи Жилиной и Ивана Сотникова

Митя Харшак (М.Х.): На какие основные разделы можно разделить вашу коллекцию? Александр Флоренский (А.Ф.): В основном я собираю живопись художников Петербурга последних тридцати-сорока лет (хотя у меня есть много произведений Виктора Сачивко из Красноярска, Владимира Титова из Ивангорода, Сергея Горшкова из Воронежа, Ильи Гришаева и Аси Маракулиной из Перми ну и нескольких москвичей — Николая Полисского, Константина Батынкова и Ирины Затуловской). Кроме того, есть разделы под условным названием «графика». Это рисунки и печатная графика примерно того же круга художников, довольно большое количество; «художественная фотография» (ну это вроде понятно); «скульптура и объекты» (хотя удельный вес этого раздела значительно меньше раздела «живопись»), там есть отличные произведения того же Сергея Горшкова, Дамира Муратова или, к примеру, Иры Васильевой. Ну, это я перечислил то, что касается, как говорит один мой переехавший в Америку приятель, «файн-арта». А кроме «файнарта» у нас в семье много лет коллекционируется «лебединая живопись» (примитивистские картины с блошиных рынков, особый интерес представляют копии с известных картин: например, есть около дюжины разных версий «Охотников на привале»), масленки фабрики Кузнецова в виде баранов, уток и голубей (это Оля давным-давно придумала их покупать, и их уже какое-то неимоверное количество), есть даже небольшой раздел «советский фарфор», есть раздел «бытовой шрифт», это уже ведомство исключительно Оли, собрание разных табличек с надписями, украденных и найденных в разных местах. Ну и еще всякая всячина, с трудом поддающаяся классификации (вся дача забита красивыми железками и деревяшками). Ну, здесь мы все же будем больше говорить о коллекции живописи петербургских художников 1970—2010-х годов. М.Х.: Что это за термин — «лебединая живопись»? А.Ф.: «Лебединая живопись» — анонимные артельные пейзажи, продававшиеся на базарах в 1930—1960-х годах, часто среди прочего изображали плавающих в водоемах лебедей. Если не ошибаюсь, сам термин предложен Иваном Сотниковым, обладателем большого собрания такого рода картин. М.Х.: Какие работы (предметы) можно назвать жемчужинами коллекции? А.Ф.: Трудно сказать, мне все нравится, что на моих стенах висит; хотя еще и в чулане есть немалый запасник. Ну если уж что-то выделять, то картины Рихарда Васми, Владлена Гаврильчика, Ии Кирилловой, Владимира Шагина, Натальи Жилиной, фотографии Бориса Смелова — авторов старшего поколения, многих из которых уже нет в живых. Есть дивные ранние вещи Геннадия Устюгова, Владимира Яшке, Ивана Сотникова, Игоря Иванова, Михаила Иванова, Анатолия Басина, Олега Котельникова,

[58]

[59]

[60]

Владимира Шинкарева. Я считаю шедеврами многие картинки Иры Васильевой и Татьяны Сергеевой. Особняком стоит большое собрание грузинских художников, таких, например, как Ушанги Хумарашвили, Вахо Бугадзе, Миша Шенгелия, Котэ Сулаберидзе, Муртаз Швелидзе, Туту Киладзе — авторов, которых я ценю чрезвычайно высоко. М.Х.: Когда и как начала складываться коллекция произведений искусства? Это были подарки коллег? А.Ф.: Ну, у меня тяга к обладанию произведениями искусства началась уже лет в девятнадцатьдвадцать — я все время выпрашивал картинки у друзей-художников. Тогда, в восьмидесятых годах, интересовавшие меня авторы были еще никому не нужны, картины их никто особо не покупал и собирать их было не особо трудно. Был период, когда меня эта тяга к обладанию чужими картинами смущала. Я даже несколько комплексовал по этому поводу, полагая, что настоящий художник (каковым мне, понятное дело, хотелось себя считать) не должен интересоваться чужими произведениями, а должен маниакально создавать исключительно свои собственные. Однако однажды я прочел любопытный документ — «Опись имущества Рембрандта», сделанная в момент его банкротства. И оказалось, что его огромный дом был буквально набит чужими картинами, гравюрами и рисунками, причем это были работы его современников и даже иногда учеников. И я успокоился на этот счет: ну, раз Рембрандту можно, то и мне нечего стесняться. М.Х.: Кроме известного коллекционера Юрия Молодковца, кто еще целенаправленно собирает художников митьковского (и смежных) кругов? И можно ли считать вашу с Олей коллекцию наиболее представительным собранием работ художников данного круга и временного периода? А.Ф.: Ну, Юра Молодковец, если уж быть точным, начал собирать картинки лет на пятнадцать позже, чем я, и я скромно полагаю, что не без моего влияния. Ну а вообще похожие интересы были у известных собирателей Анатолия Николаевича Сидорова и Льва Борисовича Каценельсона (их, увы, уже нет в живых), из сегодняшних собирателей близкие вкусы, например, у Бориса Файзулина и Александра Андрущенко; картины художников этого круга собирают мои друзья Владимир Шинкарев, Алексей Митин и Иван Сотников. Появились начинающие, но уже очень серьезные новые собиратели — Рита и Дани Лихт — мои друзья из Иерусалима, которые за какихто несколько месяцев с моей помощью собрали уже вполне серьезную коллекцию живописи (преимущественно петербургских и тбилисских авторов). Но по понятным причинам наша с Олей коллекция мне представляется самой цельной и замечательной. М.Х.: Как пополняется коллекция? Вы приобретаете работы или в основном вам дарят? А.Ф.: Ну, в последние лет пятнадцать уже дарят редко и мало, все же капитализм на дворе, к тому же

Картины про охотников на привале и формы для выпечки пасхальных барашков

Фарфоровые масленки фабрики Кузнецова

[61]

Шкаф с мелкими предметами, книжная полка, а также картины Иры Васильевой, Ивана Сотникова, Владимира Шагина, Натальи Жилиной, Константина Батынкова и Татьяны Сергеевой

я подарки такого рода, как ни странно, не люблю (авторы, даже из лучших побуждений, часто дарят то, что мне совсем не нравится, и потом годами не знаешь, что делать с такими произведениями). Так что в последние годы я картины, разумеется, чаще всего покупаю. Но поскольку дело, как правило, происходит в кругу друзей, то случаются и поблажки в цене, и «оптовые скидки». К тому же у многих авторов я являюсь кем-то вроде постоянного покупателя, так как собираю произведения некоторых любимых художников годами, если не десятилетиями — это, например, такие авторы, как Ира Васильева, Владимир Яшке, Ия Алексеевна Кириллова, Таня Сергеева, Иван Сотников — имеющихся у меня картинок каждого из этих художников хватило бы на персональную выставку. Надо отметить, что абсолютно все произведения в моем собрании происходят из первых рук, то есть от авторов, ни одной картинки я не купил в галерее или у какого-нибудь другого владельца. И дело вовсе не в стоимости — просто мне нравится, что коллекция является результатом моего личного общения с художниками. Вот еще о приобретениях: вспомнил сейчас, например, что пару лет назад я купил сразу всю выставку картин своей дочери Кати Флоренской — картин пятьдесят, наверное. Причем не из родственных соображений или там желания поддержать молодого автора, а именно потому, что мне как коллекционеру

вся эта выставка ужасно понравилась, и я испугался, что картинки быстро разойдутся куда-нибудь. Прямо на вернисаже и заключил сделку. М.Х.: Если говорить о материальной стороне вопроса, то является ли собирательство подобного рода отчасти и инвестицией в искусство? А.Ф.: Ни разу в жизни, покупая что-нибудь, я не думал о возможной выгоде. Наоборот, многие годы трата денег таким образом выглядела со стороны не чем иным, как чистым безумием. И, возможно именно поэтому, многие мои любимые авторы стали со временем стоить каких-то денег — художники Арефьевского круга, например, или Владимир Яшке. Но на самом деле меня интересовали и интересуют только те авторы и картинки, которые мне нравятся, и никакие «известность имени» или «выгодное вложение денег» меня совершенно не волнуют. М.Х.: Можете рассказать о каких-то курьезных находках и приобретениях? Наверняка почти все предметы связаны с какими-то занятными историями. А.Ф.: Курьезы случались — однажды я нашел на помойке около своей мастерской холст Александра Арефьева. Звучит малоправдоподобно, тем более что у Арефьева вообще холстов мало, все больше графика, но тем не менее это факт. Впрочем, холст был поздний, из не любимого мной периода, и я его с чистой совестью уступил коллекционеру Льву Борисовичу Каценельсону за 50 рублей (дело было в 1980-х

[62]

Часть комнаты с картинами Михаила Иванова, Ирины Затуловской, Владлена Гаврильчика, Владимира Яшке и других авторов

годах, и такая сумма меня очень даже устраивала). М.Х.: Собирательство и коллекционирование в вашем случае предполагает какую-то культуртрегерскую деятельность? Вы устраиваете выставки, делаете публикации о художниках и их работах? А.Ф.: К культуртрегерству, просветительству и показу своего собрания окружающим я совершенно равнодушен, избитая фраза советских лет «коллекция служит людям» меня совершенно не возбуждает. Мне вполне достаточно ублажать себя и свою семью — по счастью, мою любовь к чужим произведениям полностью разделяющую. Впрочем, было и одно исключение: в дружественной воронежской галерее «Х.Л.А.М.» я однажды сделал выставку грузинских художников из моего собрания. Дело было в 2008 году, через месяц после августовской войны, и мне хотелось хоть как-то выразить мою любовь к Грузии и к моим тамошним друзьям-художникам. Ну, исключение подтверждает правило… М.Х.: Вы рассматриваете возможность продажи каких-то произведений из вашей коллекции а) для извлечения прибыли из инвестиций; б) для освобождения средств для покупки других произведений? А.Ф.: Признаться, я не только такую возможность рассматривал, но и несколько раз цинично проводил большие чистки, что-то вроде «сдачи излишков» торговцам картинами или другим собирателям. Порой эти излишки можно было мерять кубо-

метрами. Иначе мне все это некуда было бы девать, и сейчас-то все завешано и заставлено картинками. Ну, большой прибыли я при этом, как правило, не получал, а отдавал все оптом по демпинговым ценам — но в результате порой действительно появлялись средства для новых приобретений. М.Х.: Есть ли в коллекции те вещи, от которых вы устали и хотели бы избавиться? А.Ф.: Ну, после всех этих чисток уже почти нет! Увы, домашних стен не хватает, чтобы развесить все работы, но и все, что есть в запаснике, мне нравится. М.Х.: Практикуете ли вы обмен с другими художниками «ты мне картину — я тебе картину»? А.Ф.: Сейчас почти нет, а вот в восьмидесятых годах это была как раз типичная практика. У молодых художников с деньгами было так себе, а картин было полно, так что меняться ими было вполне нормально. Хотя и сейчас случаются рецидивы — в настоящий момент обсуждаем детали возможного обмена картинками с Володей Шинкаревым. М.Х.: Дочка Катя продолжает семейную традицию собирательства искусства? А.Ф.: Да, конечно, — у нее есть своя небольшая, но хорошая коллекция, в которой имеются избранные произведения папы и мамы, как правило, созданные специально по ее заказу, а также немало картинок художницы Тани Сергеевой и некоторых других избранных авторов.

[63]

«Курьезы случались — однажды я нашел на помойке около своей мастерской холст Александра Арефьева. Звучит малоправдоподобно, тем более что у Арефьева вообще холстов мало, все больше графика, но тем не менее это факт. Впрочем, холст был поздний, из не любимого мной периода, и я его с чистой совестью уступил коллекционеру Льву Борисовичу Каценельсону за 50 рублей (дело было в 1980-х годах, и такая сумма меня очень даже устраивала)»

Стена кухни с картинами про охотников на привале

[64]

[65]

[68]

Дизайн северных стран всегда мне был наиболее интересен. Швеция представляет концепцию социального государства всеобщего благоденствия, а Финляндия — методы рациональнейшей реализации этой концепции. Само понятие «дизайн» связано с производством серии, и хотя в Северной Европе отсутствовали огромные индустриальные мощности, это компенсировалось многообразием малых производств, задействовавших большее число дизайнеров и порождавших огромное число примеров формообразования. Впервые я приобрел винтажные кресла, это были Tulip Эро Сааринена, на одном из блошиных рынков Хельсинки лет семь назад. Они стояли рядом с Egg-chair Арне Якобсена, на которое, собственно, я и подошел полюбоваться. И тут меня заинтересовала огромная разница в цене, Egg стоил 2000 евро, а Tulip всего 60 за пару. Я спросил, почему это так, и мне объяснили, что Egg — это шедевр от известного датского дизайнера, а эта пара — просто старые кресла. Мне пришлось их купить, скорее из-за обиды за недооцененного Сааринена, чем по необходимости. Мне они тогда были не нужны, и кресла долго валялись на чердаке, пока я не подарил их друзьям. Этот опыт привел меня к мысли, что если разбираться в дизайне, то можно находить уникальные вещи за достаточно разумные деньги. В основном это возможно среди предметов, которые сейчас уже не производятся. Повторный запуск в серию значительно популяризирует и дизайнера и предмет, делая информацию широко доступной. Предметы, произведенные давно и малыми сериями, сегодня часто забыты, как и их дизайнеры. И это наиболее интересная для меня область. Необязательно разбираться в породах собак, чтобы отличить породистого пса от дворняги, так и в дизайне: вы всегда отличите породистую авторскую вещь от безымянной. Другое дело ее атрибутировать. Бывают вещи, которые лежат годами с неопределенным авторством, пока не поможет случай — это может быть аукцион или галерея, где вы заметили аналог, или литература, или зарубежный партнер. Чаще всего, конечно, по эстетике, технике производства, производителю можно предполагать автора, но абсолютно уверенным можно быть только при обнаружении нескольких компетентных источников информации — ошибки возможны и в профессиональной среде.

На выставке в галерее Modernariat. Все кресла Юрьо Куккапуро. Слева направо: Karuselli. 1965. Pressu 1972. Lokki. 1956 — первое кресло по дизайну Куккапуро. Skaala. 1980.

[69]

Финский дизайн крайне рационален и дешев в производстве. В первой половине ХХ века Финляндия была одной из беднейших стран Европы. Это сыграло решающую роль в формировании национальной школы дизайна. Все решения максимально рациональны и продуманны, нет ничего случайного, все оптимизировано. Эстетика создается взаимодействием функции и технологии, не материальными, но интеллектуальными средствами. Заслуживает внимания масштаб как жилых пространств, так и предметов интерьера. Экономические условия не позволяли строить и отапливать большие помещения. В результате жилища получались компактными, со свободными планировками и перетеканием функций. Вся мебель также многофункциональна. Собирать финскую коллекцию интересно — страна маленькая, и можно сформировать очень представительное собрание. Но предметы могут быть и крайне редкими — для Финляндии тираж в сотню экземпляров был вполне нормальной серией. Цены сильно зависят от известности автора, самого предмета и его тиража. Например, цена на кресла Алвара Аалто первых выпусков может достигать тридцати-пятидесяти тысяч евро, тогда как послевоенное производство в десятки раз дешевле. Аалто невероятно вырос в цене в последние годы, это связано с его большой международной популярностью. А вот Илмари Тапиоваара был практически неизвестен, пока его не запустили в повторное производство. Сейчас это имя очень раскручивают, как результат — цены взлетели. А вот Эро Аарнио был всегда очень известен благодаря успешности на мировом рынке, и цены на него всегда были стабильно высоки, особенно на культовые его проекты. Есть и масса менее известных, но не менее интересных дизайнеров, таких как Карл Йохан Боман и Эско Паямиес, Олоф Оттелин и Олави Ханнинен. Цены на них еще достаточно приемлемы. Финнов комфортно собирать еще и потому, что довольно просто найти информацию в литературе, частных и государственных собраниях. Финны гордятся своим дизайном и активно его популяризируют. Хочу развеять миф, что на любой барахолке вы найдете все те же артефакты, но за копейки. Интересные вещи уже редко встречаются у любителей и могут стоить дороже, чем на престижных аукционах. Я уже не помню, когда мне удавалось встретить на блошином рынке что-то интересное.

На выставке в галерее Modernariat Слева направо: Кари Асикайнен: Flamingo. 1981 Вернер Вест: кресло. Начало 1930-х годов. Неизвестный дизайнер Olimpic chair — стул волонтеров Олимпийских игр. 1952 Карл Йохан Боман: кресло. 1956 Илмари Тапиовара: Mademoiselle. 1956

[70]

[71]

[72]

Сейчас я работаю только с профессиональными коллекционерами и галереями. Совет: не покупайте на барахолках предметы стоимостью дороже пятисот евро и те вещи, с которыми вы не знакомы. Вероятность ошибки крайне велика — это может быть менее ценный производитель, другого времени, да и вообще компиляция выданная за малоизвестный прототип. Коллекционная ценность не всегда отражает рыночную, есть редкие вещи, которые ничего не стоят — нет спроса. Есть, наоборот, распространенные и дорогие. Нужно отдавать себе в этом отчет. В прошлом году мы организовывали выставку нашей коллекции «Финский дизайн. Прошлое будущего» в галерее Modernariat, на которой делали акцент на мало известных в России дизайнерах. Совместно с Институтом Финляндии в СанктПетербурге была организована лекционная программа с выдающимися классиками и лидерами новой волны финского дизайна, испытывающего очередной виток мировой популярности. В последнее время я увлечен формированием коллекции шведского дизайна, он более социален, но при этом более комфортен, чуть менее авангарден, чем финский. Именно шведы заложили теоретические основы северного дизайна. Кумулятивность северной культуры охотно впитывает любой рациональный опыт, а традиционная зависимость от природы породила глубокое к ней уважение и изучение таящихся в ней принципов гармонии и красоты. Система обучения дизайну на Севере опирается на традиции художественного ремесла, которое рассматривается как средство общего воспитания, прививающее принципы точности, опрятности и добросовестности. Шведский культурфилософ Эллен Кей в начале ХХ века выдвинула идею, что социальные изменения могут происходить через создание красоты в материальной повседневности — «этика через эстетику». По ее мысли нарядность жилища, достигаемая самыми простыми средствами, может стать существенным вкладом в качество жизни. Реализуя принципы Эллен Кей, компания IKEA стала самым крупным мировым продавцом предметов интерьера. Другая шведская мысль заключается в том, что художественное ремесло в большей мере, чем чистые искусства, отражает культурный уровень народа. И это заставляет задуматься о забвении богатых ремесленных традиций России.

Все предметы Юрьё Куккапуро Слева направо: Remmi, 1969. Прототип кресла, начало 2000-х годов Кресло Saturnus, 1965 Журнальный стол Saturnus, 1965

[73]

Как же интересно читать старые учебники! Причины очевидны: авторы учебной литературы стремятся как можно полнее и точнее сформулировать в них свое мировоззрение, а учащиеся, подчас даже сами того не осознавая, всю последующую жизнь руководствуются знаниями, принципами и образцами, а также самим стилем мышления, диктуемым учебником. И если перечитывание учебников, по которым мы когда-то учились, позволяет нам лучше понять самих себя, то трактаты прошлых столетий являют нам картину мира наших предков. Недавно в коллекции одного петербургского библиофила мне попались на глаза три небольшие книги — старинные учебники по искусству. Полистав их, я еще раз убедился, что такой маргинальный, на первый взгляд, материал для коллекционирования может при ближайшем рассмотрении оказаться куда увлекательнее хрестоматийных «прижизненных изданий классиков». Наиболее ранним изданием в этой подборке был «Новой Виньола, или Начальныя гражданской архитектуры наставления, с объяснением правил о

пяти чинах или орденах оной, по предписаниям Иакова Бароция Виньолы», выпущенный в 1778 году. Это одно из многочисленных переложений «Правил пяти ордеров архитектуры» итальянского архитектора Джакомо да Виньолы (1562) — пожалуй, самого популярного европейского архитектурного трактата, на котором основано все зодчество Нового времени, ведь в нем в виде ясных правил изложены принципы построения и использования ордеров, то есть основных типов архитектурных композиций. Виньола — это азбука европейской архитектуры, и, конечно, к 1778 году он был хорошо известен в России: впервые переведенный еще при Петре I, он неоднократно переиздавался, большое хождение имели иностранные версии, но «Новой Виньола» — издание особенное. Выпущенное в типографии Московского университета, оно было предназначено «руководствовать российское юношество к научению архитектуры». Среди этого юношества были, конечно, и профессиональные архитекторы — так, молодой крепостной Андрей Воронихин, в 1777 году отправленный в Москву для обучения

[76]

Титульный лист и развороты книги «Новой Виньола, или Начальныя гражданской архитектуры наставления». Москва, 1778

«Завитки ионической капители, по мнению некоторых, произошли от коры, которую клали иногда в предосторожность от гнилости между верхним концом дерева и лежащею на оном доскою; а по прошествии некоторого времени получала сия кора вид витой линии или завитка; но иные напротив того утверждают, что завитки, взяты с кудреватых волос большой части гречанок, и потому посвящен сей чин женщинам» [77]

Развороты и титульный лист книги «Разсуждение о Проспективе, облегчающее употребление оной». Санкт-Петербург, 1789

«Для изображения Проспективы надобно предположить, что Картина прозрачна как стекло и что сквозь оную видеть можно. Все видимые предметы представятся тогда в пространстве сего воображаемого стекла, и если бы смотрящий в оное мог отвердить точку своего зрения, то весьма бы ему легко было очертить на поверхности стекла сего все те предметы, кои в пространстве оного представляются» [78]

архитектуре, несомненно, был одним из первых читателей «Нового Виньолы» — но основной аудиторией были люди, с зодчеством непосредственно не связанные. Архитектура вообще была тогда в большой моде (примерно как сейчас урбанистика): Екатерина II, а затем и Павел I уделяли строительству не меньше внимания, чем законотворчеству, столь же заинтересованы были знатные заказчики, некоторые из них, как, например, княгиня Дашкова, сами выступали в роли зодчих. Знание основ архитектуры было необходимо, чтобы считаться маломальски образованным человеком. Но что самое важное, с подачи масонов, «вольных каменщиков», объединявших всю интеллектуальную элиту того времени, архитектура классицизма стала символом переустройства всей российской действительности по законам Порядка и Истины — в этом контексте трактат Виньолы из учебника архитектуры превращался в образец (или, если угодно, «икону») стиля, в том числе стиля жизни. Неудивительно, что предполагаемым переводчиком трактата1 является

Федор Каржавин — выдающийся русский просветитель, философ и политик-либерал. И даже спустя полвека в фантастическом рассказе Владимира Одоевского2 томик «Нового Виньолы» оказывается в руках у якобы переселившегося в Петербург Джованни Баттиста Пиранези — величайшего архитектурного графика эпохи. Следующее издание — «Разсуждение о Проспективе, облегчающее употребление оной» 1789 года было создано как учебное пособие для народных училищ — замечательного явления русской эпохи Просвещения, первых государственных общеобразовательных школ в России. Были они бесплатные, двух- или пятигодичные и помимо математики, истории, географии, физики, русского и иностранного языка включали преподавание архитектуры. Для этого курса и был создан данный учебник — краткое объяснение основ перспективы, то есть умения изображать трехмерные объекты. Начинается «Разсуждение» со знакомого каждому, кто учился в художественной школе, черчения пирамиды,

[79]

а заканчивается рисованием скульптуры. Создателем книги (переводчиком, гравером и издателем) был Николай Львов — «русский Леонардо», выдающийся просветитель, поэт, изобретатель, друг Державина и самый оригинальный русский архитектор-неоклассик. Сам Львов, выходец из небогатого провинциального дворянства, был самоучкой, в своем творчестве, будь то стихи или архитектура, он старался адаптировать интернациональную эстетику классицизма к российским реалиям, поэтому идея всенародного художественного образования, свободного и бессословного, была ему особенно близка. Несмотря на то что издание предназначалось для людей небогатых, оно прекрасно оформлено: небольшая, элегантно сверстанная книга с текстом на трех языках украшена изящными гравюрами в редкой технике лависа с офортом (это одни из первых, если не первые, эстампы лависом в России). У Львова сам облик книги — строгий, ясный, лаконичный — научает основам классицизма не хуже содержания, в то время как в оформлении

«Нового Виньолы» оставалось еще много от елизаветинской рокайльной прихотливости. «Разсуждение о Проспективе» было полезно не только архитекторам, но и художникам. Его, несомненно, штудировал молодой Владимир Боровиковский, только что переехавший в Петербург и первое время живший у Львова, известного покровителя искусств. Уже в 1804 году народные училища были преобразованы в гимназии, и преподавание архитектуры было исключено из их программы. Учебник Львова скоро сделался библиографической редкостью, но его старания не были напрасны. Своеобразным продолжением идеи народных училищ в сфере искусства стала знаменитая школа Венецианова (отметим, что сам Венецианов был учеником Боровиковского), где особенно пристальное внимание уделялось как раз изучению перспективы и, весьма вероятно, также штудировалась книга Львова. И «Новой Виньола», и «Разсуждения о Проспективе» — книги переводные. Своих трудов по искусству

[80]

Титульный лист и развороты книги «Основы рисунка, или Пропорции прекраснейших фигур античности». Берлин, 1798 Примечания: 1.

К.Н. Грязева.

«Новой Виньола… / От мифа к проекту. Влияние итальянских и тичинских архитекторов в России эпохи классицизма». Под ред. Л. Тедески и Н. Навоне. СПб, 2004. c. 218—219 2.

В.Ф. Одоевский.

Opere del cavaliere Giambattista Piranesi. // Северные цветы на 1832 год. М., 1980. c. 28 3.

Е.Б. Мозговая,

К.Ю. Лаппо-Данилевский. «Идеи И.И. Винкельмана и петербургская Академия художеств в XVIII столетии». СПб, 2002. c. 178. Примечание № 92

в то время в России было немного. Художники, как правило, знали иностранные языки (как минимум французский) и пользовались европейскими изданиями. Примером может служить изданная в 1798 году в Берлине (но на французском языке) книга Франсуа Анн Давида «Основы рисунка, или Пропорции прекраснейших фигур античности» — известно, что экземпляр ее хранится в библиотеке Академии художеств3, а значит, она могла использоваться в образовательном процессе. В книге после краткого исторического экскурса следует скрупулезное исчисление всех пропорций прославленных античных статуй, снабженное их описаниями Иоахимом Винкельманом — главным теоретиком классицизма XVIII века, автором формулы «Благородная простота и спокойное величие» и центральной фигурой всего художественного образования в Российской академии, построенного на винкельмановском тезисе, что «единственный путь сделаться великими — подражание древним». Абрисы античных статуй, расчерченные, словно туши на схеме из гастро-

нома, и испещренные циферками, обозначающими их размеры, — апофеоз классицистической догматичности. Перед нами новый канон, нечто подобное иконописным прорисям: священный образ – в данном случае античный — нельзя изменить, его можно лишь со всем тщанием копировать, и чем точнее, тем лучше. Конечно, сегодня нам такой подход кажется курьезным, однако именно он составляет твердый фундамент академической школы. Рука мастера, жестко «поставленная» при помощи подобных учебников, впоследствии уже не дрогнет, что и продемонстрировала вся русская живопись XIX века. Оказалось, что три, казалось бы, случайных издания являются свидетельствами зарождения, распространения и расцвета классицизма в русской культуре. Они повествуют об архитектуре, рисунке и скульптуре и адресованы разным группам общества — знати, народу и профессиональным художникам. Вместе они демонстрируют разные грани русской эпохи Просвещения, именуемой также Веком Разума.

[81]

Раньше я жила в съемной квартире с видом на Дворцовый мост. Я никак не могла покинуть то место. Когда у тебя из окна видны здания Двенадцати коллегий и Кунсткамеры, когда дети растут и называют Александровский сад «наш садик» — это дорогого стоит. Гуляя вдоль Невы, я говорила своему супругу, что хочу квартиру на набережной. Судьба распорядилась таким образом, что на сайте по недвижимости я оставила объявление, что хочу квартиру на набережной Васильевского острова. На него сразу же откликнулись, и когда я пришла посмотреть на нее, это оказалось ровно то, о чем я мечтала. Четыре с половиной года мы делали ремонт, а затем интерьер постепенно наполнялся предметами, которые сейчас так радуют глаз. Моя страсть к коллекционированию началась с одного столика, который подарил мне брат на день рождения. Это уникальное произведение искусства конца XVIII века — крышка столика декорирована сложным орнаментальным маркетри. Это первая вещь, которая появилась в квартире, и она начала задавать стиль дальнейшим приобретениям. Далее начал складываться круг моих интересов, который сфокусировался на периоде от расцвета ампира (это конец XVIII — начало XIX века) до эпохи Наполеона III. Как раз большая часть парадной мебели в квартире относится именно к этому периоду. Многие коллекционеры суеверны и много внимания уделяют энергетике, которая приходит вместе с вещами от предыдущих владельцев. Я не суеверна, но какие-то вещи остро чувствую. Как-то мне привезли из Франции роскошное барочное зеркало. И оно идеально вписывалось в интерьер квартиры. Но как только его повесили на стену, я сказала: уберите! Что-то с ним не сложилось. А в ванной комнате — наоборот. Там у меня висит старое венецианское зеркало. Я чудесно в нем смотрюсь и ощущаю себя красивой женщиной по утрам и вечерам. Вообще все, что есть в этой квартире, — это отражение меня. Я занимаюсь банковским бизнесом. Это очень хладнокровный бизнес. Моя партнерша как-то назвала меня «очень классическим человеком». А так как это еще и бывший особняк князя Голицына, то и мое внутреннее самоощущение и гений места совпадают. Я женщина, и мне нравятся декорированные барочные и ампирные вещи. Я люблю и тонкую изысканность модерна начала ХХ века, но, на мой взгляд, его значительно сложнее гармонично выдерживать в интерьере. Безусловно, моя коллекция севрского и мейсенского фарфора — также дань женскому началу. Среди приобретений есть и уникальные вещи, имеющие королевское происхождение. Севр в свое время сыграл значительную роль в политической

Часы настольные с мелодичным боем. На столике с крышкой в технике маркетри — первом предмете коллекции. Вторая половина XIX века. Оникс, бронза

Секретер. Франция. Середина XIX века. Роза, палисандр, золоченая бронза, фарфоровые живописные плакетки Севрской королевской мануфактуры Гарнитур. Часы и пара канделябров. Франция. Середина XIX века. Севрская королевская мануфактура. Бронза, золочение, фарфор, живопись

[84]

[85]

[86]

жизни Франции. Я много путешествую, и есть несколько вещей, которые я сама привезла из Франции. Так получилось, что Севр — это моя любовь неизбывная, но попадается и Мейсен, его вещи несут в себе некую игривость. В Европе я люблю заходить в маленькие антикварные магазинчики. От этих визитов и встреч я получаю огромное удовольствие — я брожу по городу, погружаюсь в мир вещей. Но основные приобретения делаются, конечно, в Санкт-Петербурге. Я опираюсь на знания профессионалов, которые этим занимаются. Я полностью доверяю моим опытным и авторитетным консультантам и поставщикам. Я не профессиональный антиквар. Мне просто нравится жить в окружении этих предметов. Когда нужно выбрать из того, что представляет антикварный рынок сегодня, я ориентируюсь на французские аукционы. Во Франции много вещей с русским провенансом. Они когда-то были вывезены из России и сейчас возвращаются к нам в страну. Конечно, все вещи перед приобретением необходимо смотреть, трогать. Я не могу не пропустить их через собственное живое восприятие. Как правило, все вещи перед покупкой я беру на несколько дней домой, чтобы присмотреться внимательнее. Мне же потом жить с этими вещами. А жить в музее среди холодных экспонатов я не хочу. Все вещи для меня живые, я пользуюсь ими — ставлю цветы в вазы, пью кофе из севрских или мейсенских чашек, сервирую стол. Я не рассматриваю коллекционирование как инвестиции, хотя, безусловно, все предметы со временем прибавляют в стоимости. Собирательство невозможно прекратить, это страсть, и в коллекции постоянно будут появляться новые вещи. С ними приходит и общение в кругу единомышленников. Был у меня уже один разговор «а давай поменяемся…» Подруга предложила мне обменяться фарфоровыми статуэтками — моя лучше вписывается и дополняет ее коллекцию, и наоборот. При этом финансовой стороны вопроса мы не касаемся — это обмен в дружеском кругу. Пока что я не могу назвать себя коллекционером-созерцателем. Живопись, которая висит у меня в гостиной, — это скорее картинки, а не картины. Спокойные голландцы — они несут исключительно интерьерно-декоративную, а не смысловую нагрузку. Когда я научусь созерцать предметы, то займусь коллекционированием живописи. Это для меня следующий этап. Мне очень нравится слово «сибарит» в его позитивной коннотации — он не пресыщен жизнью, а полон ею. Он с удовольствием проживает каждый отрезок своей жизни. К сожалению, в моей жизни это время пока не наступило. Хочется в задумчивости сидеть с вином у камина в окружении любимых вещей. Не хватает в моей жизни покоя. Но это то, к чему я стремлюсь.

Чайный сервировочный стол. Франция. Вторая половина XIX века. Маркетри ценными породами дерева, золоченая бронза

Витрина. Франция Середина XIX века. Маркетри ценными породами дерева, золоченая бронза Ладья, вазы. Франция. XIX век. Фарфор Севрской королевской мануфактуы, золоченая бронза

[87]

BMW R 75. 1941

Мотоциклы Indian 1913—1915 годов — лидеры американского довоенного мотостроения. Поставлялись в Российскую армию

[90]

Douglas 3½ лошадиной силы. 1914 год. Поставлялся в Российскую армию

ПМЗ A-750. 1938 год

[91]

[94]

С момента, когда волосатому первочеловеку пришла в тупую его голову идея схватить палку и ею когонибудь огреть или что-нибудь расковырять, — вот с этого страшно далекого момента и началась история предмета. Точнее, Предмета с большой буквы. До этого кругом была лишь природа с ее чудовищным многообразием форм и состояний — от инфузорий в форме не существовавшей тогда еще туфельки до громадных диплодоков, у которых было (по слухам) два довольно глупых мозга, один из них управлял ртом, который жрал, а второй — туловищем, которое шло туда, где была жратва. А после этого начался дизайн, как ни противно мне это слово. Потому что человек начал приспосабливать природу под свои нужды: надо было обустраиваться в мире, куда его бросил Бог (если верить в Бога) или Дарвин (если верить в Дарвина — хотя Дарвин никогда не говорил, что человек произошел от обезьяны). И вот помимо сугубо эстетических позывов расписать свою пещеру сценами охоты на мамонта и фиксации прилета инопланетян в скафандрах человек этот испытывал позывы гораздо более естественные, а именно — облегчить себе существование. Так появились первые дивайсы и гаджеты в виде рогаток, на которые было удобно класть тушу убитого саблезубого тигра, чтобы она как следует поджарилась со всех сторон. Так появилась посуда, из которой было удобно есть и в которую было удобно набирать воду. Так появилась одежда и то, что мы нынче называем аксессуарами. С развитием человека развивались и его запросы. Например, человеку этому вдруг понадобилось придумать штуку, которая поддерживала бы его юбку, когда он по непролазной грязище пробирался от дверей своего дома до кареты, которая должна была отвезти его на так называемую тусовку, где нужно было, не ударив в грязь лицом, продемонстрировать свое невшивое тело (потому что все вши попадались в ловушку, висевшую у него на туловище). Например, надо было позволить своему слуге элегантно открыть бутылку вина. Например, надо было расколоть орех, погладить белье, обрезать фитиль у керосиновой лампы, наточить одноразовое лезвие бритвы, свернуть самокрутку, завить ресницы, не испачкать рук, вкушая ягнячью ножку, выжать лимон, зажечь огонь на плите, не засовывая руку в горелку, украсть электричество у жадной квартирной хозяйки — да мало ли чего еще ему требовалось, этому человеку, глубоко интегрированному в мир, где есть столько потребностей, и эти потребности можно удовлетворить таким огромным количеством способов. Но не стоит на месте бытовое окружение — и вот, глядишь, а вшей уже можно не ловить, а юбки не обязательно поддергивать по причине их короткости, а керосиновые лампы канули в Лету. И те хитрые приспособления, которые каких-нибудь двести, а то и сто лет назад использовались

Столовый прибор — держатель для куриной (или любой другой) ножки. Обгладывать удобно, руки не пачкаются. Оказывается, производители столь элегантных вещиц тоже иногда жульничали. Когда нам для своих дизайнерских нужд захотелось это изделие разобрать, оказалось, что оно серебряное только снаружи, а внутри — пустое и для веса плотно набито песком.

[96]

Приспособление для гофрирования бумажных ленточек. Ума не приложу, кому нужно было их гофрировать в полупромышленных количествах, но тарушка-продавщица уверила меня, что в XIX веке было кому. Та самая вилка с кнопкой По иным данным, это приспособление

для добывания пикулей.

для тщательного выдавливания масляной краски из свинцового тюбика.

Устройство для отрезания верхушки вареного яйца. Никогда не понимал людей, отрезающих и выбрасывающих эти верхушки. Или они потом тайком оттуда белок все-таки выедали?

Лимоносоковыжималка — над рыбой, например. Чтобы не мочить нежные пальчики в кислой среде.

[97]

Наручники — точнее, напалечники. Для больших пальцев. Ограничивают свободу не хуже своих больших братьев.

Неизвестный предмет. «Усы» (или как это называется) сжимаются и разжимаются синхронно.

[98]

На рубеже веков начинается формирование эстетических потребностей владельцев коллекций. Если купечество отдает предпочтение массивным, украшенным золотом и серебром конструктивам, то дворянство предпочитает изящество форм и оригинальность технической мысли. Тон задавал император Николай II — имея в коллекции Лебо с позолоченными замками, предпочитал охотиться с изящным и аскетичным Лепажем, посадистым и лаконичным Дарном. После 1917 года плавно стартовал губительный процесс уничтожения, вывоза, калечения охотничьего оружия, продолжающийся до сегодняшнего времени. Пагубные для ремесла процессы имели и другой, не менее фатальный эффект: исчезли последние мастера-штучники, которых и так негусто было на Руси. Закрылись мастерские и маленькие производства со складами, прервалась преемственность поколений оружейных мастеров. Пара крупных заводов не в счет — основное производство там подчинено другим законам. За период тяжелой и кровопролитной войны потеряли еще часть наследия. С окончанием Второй мировой войны в Россию вместе с вернувшимися военными прибыло значительное количество гражданского и охотничьего оружия из Европы, преимущественно из Германии. Здесь преобладали зульские двустволки и тройники, простые и средние ружья бельгийских и французских мануфактур, испанские фабричные ружья. Реже — английские ружья и ружья бельгийских штучников. Попадались киплауфы и различные комбинированные системы. Эта широкая река постепенно превратилась в ручеек, который и вовсе высох после вывода последних войск из гарнизонов стран Варшавского договора. В эти годы росли и крепли военные общества охотников, а обладание двустволками в исполнении Зауера или Зимсона считалось верхом мечтаний. При всей хаотичности данного процесса я склонен считать последствия оного скорее положительными. Да, много оружия поступило в ужасном состоянии, много претерпело уже от советских «умельцев», но остались на руках многие ружья известных производителей в хорошем состоянии. Этот отсев был бы жив и доселе, если бы не начавшаяся тогда очередная кампания по наведению порядка и введение разрешений на гладкоствольное оружие в том числе. Я не буду повторяться, описывая эти славные годы, когда процесс покупки гладкостволки в магазине был прост и приятен, когда коллекционеры и любители хорошего оружия могли, не таясь, заниматься поиском интересующих их предметов. Попав же в аккуратное обращение, эти оружейные реликвии обретали возможность сохранения для потомков. Нет нужды объяснять, каким культурным и материальным богатством являются живопись, скульптура, антикварная мебель, предметы ювелирного искусства. Однако лишь немногие внесли бы в этот

J. Purdey & Sons — пара охотничьих двуствольных ружей 12-го калибра с замками на боковых досках системы «Self-opening» Великобритания, 1916 год

Boss & Co — Охотничье двуствольное ружье 12-го калибра с вертикально спаренными стволами и замками на боковых досках Великобритания, 1927 год

Abbiatico & Salvinelli — пара охотничьих двуствольных ружей 12-го калибра с вертикально спаренными стволами и замками на боковых досках Италия, середина ХХ века

[103]

Развороты каталога оружия и аксессуаров компании Parker Великобритания, 1930 год

список и охотничье оружие, сделанное руками мастеров. Более или менее для них понятен термин «антикварное» оружие, но для большинства это пара украшенных кремневок, увиденных ими во время школьной экскурсии в музее. Причины этой неграмотности все те же, а еще — громадная дыра в издаваемой литературе и периодике на эту тему. Я прекрасно помню это доинтернетное время, когда коллекционеры в СССР готовы были отдать любые деньги за истрепанную брошюру Ивашенцова. Даже профильные журналы, коих было немного в ту пору, очень застенчиво печатали материалы об оружейниках и о конструктивных особенностях тех или иных систем. Также зазорной считалась пропаганда охотничьего спорта, а само охотничье оружие всегда стояло в общем ряду с боевым, а значит — общественно опасным. Все это заслоняло от обыкновенного гражданина главное понятие: охотничье оружие, созданное известными оружейниками, — такая же культурная и материальная ценность, как и предметы искусства. Работая месяцами, а порой и годами над своим шедевром, подбирая металл и древесину, выковывая заготовки и гравируя детали, мастер создает произведение, находящееся на стыке искусства и инженерии. Такое оружие, радуя глаз, может служить своим хозяевам при надлежащем уходе полтора-два века, а потом занять достойное место в коллекции. А главное, с каждым таким предметом держава богатством прирастает! К концу XX — началу XXI века ситуация с коллекционированием охотничьего оружия в Росии некоторым образом улучшилась. Хотя и сейчас существуют проблемы. Большие пробелы в законодательстве позволяют надзорным органам по-разному трактовать юридические акты. Таможня ощетинивается запретами и беспредельными поборами. На фоне спокойной жизни западных коллег с их идиллическим общением на аукционах и выставках существование российского коллекционера оружия представляется весьма сложным и приближенным к боевой обстановке. Самая главная беда — единство юридического статуса единичных произведений искусства, музейных раритетов и современного хлама из железа и пластика, выпускаемого миллионами на потребу великовозрастным оболтусам. В сегодняшней России сложилось две общности коллекционеров оружия. Профессионалы с хорошей подготовкой, большим опытом, широким кругом общения — это качественное меньшинство. В большинстве же просто состоятельные люди, убедившиеся в пользе инвестиций в этой сфере, покупающие без системы, руководствующиеся больше ценой изделия, нежели его историей. Я желаю успеха и первым и вторым, ибо только количественное увеличение числа поклонников этого увлечения приведет нас к качественным изменениям на государственном уровне.

[104]

Ники Лоранс (Н.Л.): На сегодняшний день вы являетесь обладателем одной из крупнейших коллекций российского холодного оружия XVIII—XX веков. Вы помните, с чего начиналось ваше увлечение? Александр Лютов (А.Л.): В 1959 году отца направили на службу в Витебск (он был военным), а я учился в школе и большую часть свободного времени проводил в русле местной речки, где на откосах, в свежих отмывах находил массу исторических предметов. Пуговицы, монеты, свинцовые пули. Однажды повезло — я нашел обломок драгунской солдатской шашки. После простейшей очистки на клинке обнаружилась надпись: «Златоуст. 1895 год». Сразу же сложились хорошие взаимоотношения с учительницей истории, школьный музей пополнился моими находками. Так все и началось. Первым экспонатом в моей уже взрослой коллекции стал отцовский кортик, он со мной и поныне. Н.Л.: Чем жило сообщество коллекционеров в советские годы? А.Л.: Это можно назвать существованием или даже выживанием. Не было ни достаточных материальных средств, ни возможности широкого общения (эти предметы до сих пор вызывают нездоровый интерес правоохранителей, а в ту эпоху и подавно). Значительная часть сделок имела вид хозяйственно-бытового обмена — я тебе эту шашку, а ты мне запаску для «запорожца» и т. д. Избирательность тоже не блестящая была. Попался тебе какой-то предмет, не имеющий отношения к теме твоей коллекции, все равно берешь его, поскольку потом надеешься поменять на что-то необходимое. Поэтому тащили домой все подряд. Я прошел через все эти нелегкие годы, сохранив честность и преданность в помыслах по отношению к коллекционированию как искусству. Н.Л.: Что же на сегодняшний день? А.Л.: Нельзя объять необъятное. Коллекция должна быть конкретна и отражать какой-то определенный исторический пласт. Для меня это военное и статское холодное оружие России в период с XVIII по XX век. Полторы-две сотни предметов, подобранных тематически. Н.Л.: Приятностью нашей встречи я обязан нашему общему знакомому и коллеге Георгию Эдишеровичу Введенскому, государственному эксперту и авторитетнейшему специалисту в области холодного оружия. Расскажите о взаимоотношениях частных коллекционеров и профессионалов. А.Л.: Во времена Советского Союза практически отсутствовала специальная или иная методическая литература по оружейному коллекционированию. Пара-тройка книг, выпущенных по этой тематике в ГДР и Польше, были нарасхват. Любой ценой старались достать те немногочисленные публикации музейных профессионалов, издаваемые крохотными тиражами прямо в музеях и на кафедрах, — зачитывали эти брошюры до дыр. Уровень подготовки

музейных сотрудников (экскурсоводов), с которыми среднестатистический гражданин мог общаться, был крайне низок. Смешно сказать, но вряд ли ктото из них мог бы объяснить, чем шашка отличается от сабли. И здесь трудно переоценить возможность общения с научными сотрудниками, специалистами и экспертами. Сегодня появилась кое-какая литература для коллекционеров, Интернет вошел в нашу жизнь (не всегда с пользой), но личное общение в среде профессионалов не заменить ничем. Н.Л.: Знаю по собственному опыту, что жизнь каждого коллекционера изобилует интересными находками, загадочными событиями, курьезами. Не могли бы вы поделиться с нашими читателями такими историями? А.Л.: Да, это так. К примеру, лет пятнадцать назад я приобрел по случаю шпагу российского гражданского чиновника. На клинке была надпись о том, что данный предмет подарен господину N, действительному статскому советнику, группой товарищей по службе по случаю шестидесятилетия. Как и любому коллекционеру, мне всегда хочется узнать больше о владельце предмета. В этом случае я также предпринял ряд поисков в библиотеках и литературе, но без успеха. Несколькими годами позже, прогуливаясь по Смоленскому кладбищу, я совершенно случайно обнаруживаю могилу этого самого чиновника, представляете? Единственную дополнительную информацию, которую я получил, прочитав надпись на надгробной плите, — это год смерти этого человека — 1892-й. Тем не менее я был совершенно счастлив этой находкой. В другой раз все было более грустно. Мне сообщили, что в одной из деревень в доме видели красивую саблю с надписью и украшениями. Еду, а там было километров двести, не меньше. Нашел дом, спрашиваю о предмете. Говорит: «…в быту не надобна была, попросил местного кузнеца струг из нее сделать, чтобы бревна корить...». У меня прямо сердце оборвалось. Прошу показать остатки. Показывает. Был, видимо, знатный клинок — булат, остатки позолоты, можно рассмотреть год — 1702-й, надпись не на русском. А еще, дедушка, спрашиваю, что нибудь осталось? Да, говорит, милок, — вон там, в дровнике, штык с Первой мировой войны. Пошел я в дровник, пока нашел предмет, пришлось несколько кубометров дров переложить с места на место. Но нашел — великолепный французский штык 1874 года. Вот так бывает. Или вот еще история. Один из моих друзей в советское время жил в большой коммунальной квартире. Как-то, будучи у него в гостях, увидел на столе эфес от наградного русского кортика, спрашиваю, где, мол, остальное? Остальное разобрали, говорят, и попрятали на антресоли. Что такое питерские антресоли в коммуналке — не буду объяснять, многие представляют себе. Поэтому на воссоединение всех частей кортика надежды было

[108]

Холодное оружие из коллекции Александра Лютова

[109]

[123]

Интерьер и экспонаты Музея истории фотографии

[125]

Советы начинающим. Во-первых, осознайте, что на старый аромат никто не даст гарантий сохранности. Во-вторых, внимательно читайте описание лота и его фотографии на интернетаукционе, изучите историю сделок продавца. В-третьих, не попадайтесь на слишком низкую цену для заведомо ценной вещи. В-четвертых, ищите только то, что вам действительно нужно. И, наконец, ответьте себе на вопрос — в чем специфика вашей коллекции и каковы ее отличия от других?

[131]

Экскурсии в этом музее — это всегда уютные чаепития с дегустацией запахов. Чай пьют особый зеленый — глоток после каждого попробованного аромата, чтобы снять впечатление предыдущего и обострить восприятие следующего. За несколько часов мы узнали об истории русской и зарубежной парфюмерии всего ХХ века, познакомились с шедеврами парфюмерного искусства, давно снятыми с производства. И даже новички научились различать множество нюансов ароматов. Произвело впечатление, что за такое короткое время мы не устали от десятков прекрасных запахов, стали уметь слышать духи, обращать внимание и на такую категорию, как сценарий духов. Зачастую реальные предметы имеют литературные реминисценции. Поэтому особенно интригующей оказалась встреча с Narcisse Noir Caron выпуска 1930-х годов. Эти духи упоминаются в романе «Мастер и Маргарита» — с их помощью Гелла заманивает доверчивых горожанок на сцену варьете, называет она и Mitsouko Guerlain. Очень темпераментный колорит — далеко не все наши современницы выдержат их драматический натиск! Открытием оказалось то, что современные реплики классических духов зачастую не слишком похожи на первый выпуск. Так, знаменитые Climat Lancome 1960-х сегодня ближе к оригинальному звучанию, воплощенные в нашем «Кузнецком мосте», нежели в современной ланкомовской версии. В духах, как и в винах, надо знать год выпуска, чтобы говорить о подлинном букете. Уже после одной лекции-экскурсии парфюмерный кругозор расширяется радикально, как и шансы улучшить свой вкус в этой нежной сфере. Разговор с автором коллекции и музея прояснил контекст коллекционирования в данной области. Влада Липская (В.Л.): Элина, почему вы увлеклись именно парфюмерией, постепенно став обладательницей коллекции, состоящей более чем из четырех тысяч экземпляров? Как возникла идея создать музей? Элина Арсеньева (Э.А.): Хобби, а затем и музей выросли из детского увлечения. Собирала духи и парфюмерные упаковки. Более того, когда они мне не нравились, я их облагораживала — обклеивала цветной бумагой или кружевом. Коллекция музея собиралась с конца 1980-х годов — сначала стихийно, бессистемно, огромное количество советских ароматов и просто пустых флаконов. Коллекционирование сопровождалось накоплением информации об экспонатах — сначала просто из любопытства: кто сделал, когда, почему так, а не иначе. Захотелось всем изученным поделиться. В результате стала проводить лекции, была ведущей собственного парфюмерного радио, издавала газету «Парфюмания». И вот теперь — музей. В.Л.: Сегодня велика востребованность и желание научиться культуре восприятия, использования духов. Кроме узкого круга профессионалов, большая

[132]

Экспонаты осмотеки Элины Арсеньевой

[133]

Daily. Visual Daily www.art1.ru Реклама