BOHO №3, January-February 2017 by BOHO

****

№3/17 січень

Чи існує тема вічнозеленіша та хворобливіша за стосунки мистецтва з аудиторією? Хіба тільки тема про те, що ж, нарешті, таке, це сучасне мистецтво. Проте варто зауважити, що щира нелюбов до аудиторі ї подекуди об’єднує і найпрогресивніших, і найакадемічніших митців, які за інших обставин навіть вітатися не будуть. Аудиторію також не сильно люблять наглядачі в музеях і медіатори в мистецьких центрах. А вже ми, мистецькі критики, на аудиторію нарікаємо замість «Отче наш» вранці та перед вечерею. Та і за що її любити? Мистецтвом не цікавиться і нічого в ньому не розуміє, по мистецтво ходить тільки або за селфі, або якщо “з Італі ї привезли”. Глядач, природно, відповідає художникам взаємністю, бо ж хочеться красивого, а вони понатикають чогось незрозумілого. А ще більш незрозумілим у всій цій історі ї є те, хто ж все-таки винен і що робити. Зневажати неосвічені маси і робити своє? Чи присвятити життя подвижництву? А можливо, десь є третій шлях? До таких питань прийшла редакція ВОНО після тривалої дискусі ї про те, наскільки актуальним у сучасному світі є розподіл мистецтва на масове та елітарне. На щастя, згоди ми не дійшли, тому варіантів відповідей у третьому числі ВОНО ви знайдете багато — вистачить не лише на третій шлях, а навіть і на четвертий. Катерина Ботанова, запрошена редакторка

Редакція ВОНО про можливість ефективного діалогу між художником і глядачем

Д О КО Г О ГОВОРИТЬ С У Ч АС Н Е МИСТЕЦТВО

)

Почему художники боятся совриска? За последние полгода группа активных студентов НАОМА провела ряд акций, встреч с приглашенными художниками и активных обсуждений, направленных на реформы в Академии. И, наконец, провокация в виде фейсбук-постов об открытии кафедры современного искусства вынудила администрацию отреагировать опровержением на официальном сайте. Многие преподаватели считают идею создания такой кафедры кощунственной, поскольку она видится как намерение превратить в хаос устоявшуюся среду, а не провести недостающие связи между современным и классическим. Но что разрушительного может быть в освоении современных художественных практик? Академическое искусство, которому обучают

художников в специализированных ВУЗах — язык канонов, использующий испытанные временем наработки. В процессе обучения художник ориентируется на линейную и последовательную модель, которую ему предлагает образовательная система, предписывая определенные жизненные этапы: художественная школа, дополнительные занятия, поступление в профильный ВУЗ, а затем Союз художников, своя мастерская или хотя бы аренда, групповые и персональные выставки, ученики, пленэры, растущее количество регалий. Будущее имеет свои четкие очертания. От студента главным образом требуется овладение техникой, соблюдение иерархии “учитель-ученик” и годы усидчивого

труда. Есть четкие цели, проверенные методы и всегда виден результат. Возможно, часть преподавательских опасений вызваны боязнью потерять личный авторитет? Ведь современное искусство не может быть закрытым. Его сложно оценить, применяя критерии ремесла прошлых веков, и сложно отказаться от внутреннего чувства важности устоявшейся формы.

Воспитанник Академии зачастую воспринимает современное искусство как китч и “неумение делать правильно”. Хотя канон иллюзорного изображения через медиум рисунка и живописи безнадежно устарел, да и уровень этих навыков уже не отвечает уровню прежней “школы”. Еще в прошлом веке поставлена под вопрос про-

блематика классического искусства, ведь главным материалом для художественного произведения всегда является характер реальности, в которой оно создается.

Выбор между понятной и обозримой карьерой творческого ремесла и “хулиганским” авангардом подходит не для каждого. Чаще всего второй вариант вообще не сулит никаких гарантий, во многом благодаря обособленности классического образования, непонимании организации арт-рынка и дефицита в изучении истории искусства последних десятилетий. Ретроградность в искусстве — проблема далеко не новая. Зацикленность на противопоставлении нового и традиционного

и неприятие первого — не всегда верно. Не все новое обязательно приходит через отрицание, а знание прошлого отлично подходит для освоения настоящего. В подтверждение этому есть масса примеров в истории искусства: переосмысление эпохи раннего Возрождения у прерафаэлитов, новое искусство Гогена, Модильяни и Пикассо — все вышло из открытия ими традиционного и национального искусства, озвученного актуальным языком. Однако арт-среда сама должна быть готова к принятию нового искусства прежде, чем его сможет воспринять общество. Эта готовность нарастает постепенно, когда одно поколение опирается на предыдущее. Но в нашем случае большая часть

украинского авангарда, начиная с 60-х гг., пока полностью не изучена и не музеефицирована. Современный контекст кажется чуждым и потому совриск вызывает столько неприятия.

Академическая система, безусловно, не может резко преодолеть этот сложившийся разрыв, и в нынешнем виде ее не получится реформировать полностью. Сейчас Академия не выявляет готовности принять инакомыслие, не потеряв опору, на которой она стоит. Но долговечно ли искусство, которое не говорит от лица своего автора? И может ли художник называть себя таковым, если им движет конформизм и он изолирован от внешнего мира?

София Бергинер

Трамвай, переселенцы и критическое мышление

В конце 2016 года состоялась художественная акция, инициирована общественной организацией «Точка дотику» на деньги немецких доноров. Прагматичные европейцы, зная о силе и возможностях искусства проговаривать проблемные темы, не скупятся на финансирование проектов, результатом которых может стать публичное обсуждение, так необходимое сегодня украинскому обществу. Если подобная поддержка на практике у нас и работает, то исключительно благодаря количеству, а не качеству проектов. Создать художественную работу, способную вызвать широкий общественный интерес — весьма непростая задача. У акции «Время, выделенное для размышления о временно перемещенных лицах» также был шанс остаться незамеченной для всех, кроме ее непосредственных участников, если бы не дискуссия в фейсбуке, спровоцированная случайным журналистским материалом на одном из городских сайтов. Попробуем восстановить хронику событий. Акция стала результатом четырехдневного воркшопа «Через искусство

к согласию», в котором приняли участие десять художников (некоторые из них были или являются студентами Академии). Заданием воркшопа организаторы видели “содействие разрушению барьеров, вызванных конфликтом на Востоке, а также формирование недискриминационного отношения к вынужденным переселенцам”. Вместе с приглашенным консультантом, художницей Лесей Хоменко, участники сразу отказались делать “работы на тему” переселенцев и военного конфликта. Они поступили честнее — стали адресовать вопросы себе: «Как искусство может работать с болезненными для общества темами?», «Какой может быть роль художника в ситуации военного конфликта?», «Как избежать языка ненависти в условиях войны?», «Может ли грант стимулировать художника реагировать на какую-то проблему?» и т.д. Из обсуждения возможных ответов родилась идея проведения акции в движущемся по определенному маршруту трамвае. Время движения — строго ограниченный период, отведенный для размышления о судьбе своих сограждан-переселенцев, оплаченное МИДом Герма-

нии. По дороге участники разыграли серию сюжетов в жанре антиутопии, генерируя и сразу же обсуждая с присутствующими полученный опыт. Например, они предложили всем следующим по маршруту купить крем «Гражданин», который должен помочь ущемленным избавиться от притеснений и ощущения себя “другим”. Или, сойдя на остановке, соорудили “кормушку для переселенцев”, которая символично разделяет всех жителей на тех “кто дает” и “тех, кто берет”. Целью акции было сознательно выделить в своей жизни время для поиска ответов на неудобные вопросы, а также попробовать осознать себя частью проблемы общества, столкнувшегося с войной. Этого было бы вполне достаточно для того, чтобы считать акцию состоявшейся. Но появившийся на следующий день фоторепортаж спровоцировал волну возмущения в социальной сети, вскрыв еще один уровень проблемы, не до конца осознаваемый ни организаторами воркшопа, ни художниками. Возмущенный пост художницы-переселенки, которая отказывала участникам акции в праве говорить о ее травматическом опыте в столь некор-

ректной с ее точки зрения форме, поддержали несколько сотен человек. Не сдерживая себя в выражениях, фб-юзеры гневно высказывались в адрес художников, которые лишь указали на уже существующую проблему, при этом не будучи ни ее источником, никак не усугубляя ее. Сами того не желая, художники показали насколько болезненным является вопрос переселенцев. Чувство вины одной части населения (киевлян, менее пострадавших от военных действий) по отношению к другой (вынужденно перемещенным лицам), заставляют одних культивировать у себя комплекс жертвы, а других поддерживать в них этот комплекс, вплоть до того, чтобы табуировать любое проговаривание болезненной темы. По доброй традиции соцсетей, благополучно затюкав художников за жестокость в отношении переселенцев, все оскорбленные комментаторы вернулись к привычной жизни, не дав себе ни времени, ни усилий подумать над вопросами, на которые не существует однозначных правильных ответов Ольга Балашова

АС: В основном это видео и живопись, хотя кураторские практики для меня — тоже своего рода медиа, которое позволяет исследовать мир. И в этом художественный опыт оказывается также весьма полезен. ВОНО: Как вы стали куратором? АС: Первый проект, в котором я был со-куратором, назывался «Коллективные сновидения». Этот проект возобновил ежегодную платформу «Новітні спрямування», которая и по сей день одна из немногих в Украине, где есть оpen сall. Так же как и Триеннале живописи, графики, «Новітні спрямування» основал мой отец Виктор Сидоренко. Начиная с 2011 событие ежегодно проходит уже в ИПСИ, и мне с каждым годом все интереснее работать в таком формате. ВОНО: Что значит, по-вашему, профессия “куратор”? В чем его функция? АС: Как обозначил Харальд Зееман, куратор — это организатор выставок, таким образом оборвав лишние претензии на особенность этой профессии. Позже Ханс Ульрих Обрист добавил к этому определению, что куратор — еще и теоретик. Для меня куратор — тот, кто следит за пульсом общественных перемен, и его задача — навести резкость на определенную проблему, явление, спровоцировать интерес к нему. Это практически невозможно сделать, если куратору мир кажется разгаданным и понятным. Если все понятно, зачем искать ответы или ставить вопросы, достаточно заниматься самоутверждением. Я не люблю следовать каким-то правилам, но и

становится слишком автономным и занимается исключительно самоутверждением, с ним становится неинтересно работать — это я знаю уже как художник. В этом случае он просто не слышит даже полезных идей только потому, что не пришел к ним сам. ВОНО: Вы ориентируетесь на зрителя при создании выставки? Думаете о том, кто придет на выставку: случайный зритель или представитель профессиональной среды? АС: Я ориентируюсь в первую очередь на свое восприятие. На зрителя ориентироваться практически невозможно — это лишено всякого смысла. Все равно есть какая-то элита. Проблема в том, что это понятие в нашем обществе имеет советские шаблоны (напр. “партийная элита”). Элита для меня — синоним эксперта или профессионала. Элитой очень обобщенно можно назвать “художественное сообщество”. С одной стороны, попадание в элиту должно быть демократичным, с другой стороны, должны быть определенные критерии. К примеру, элита современного искусства: в нее попадают и коллекционеры. Чтобы стать коллекционером, достаточно иметь деньги и не обязательно обладать специальными знаниями. В то же время есть коллекционеры, для которых современное искусство — это дело жизни, предмет исследования. ВОНО: Вы верите, что искусство влияет на зрителя? В то, что человек может прийти на выставку, проникнуться ее идеей и измениться? АС: Я верю. Кураторская деятельность изменила мое восприятие искусства. Я ведь не всегда выступаю в качестве куратора, иногда и сам хожу на выставки как зритель. Искусство способно изменить личность, но в большей мере ту,

ИПСИ не открылся, если бы кто-то не взял инициативу в свои руки и не создал ее. Это сделал абсолютно обычный человек — Виктор Сидоренко превращать экспозицию в хаос тоже не считаю нужным. Если и есть определенные детерминанты в кураторской профессии, то их скорее нужно держать в уме или учитывать, но не стараться идти по ним, как по протоптанной тропе. Формирование проекта каждый раз напоминает хаос, и в нем нужно найти способ выжить. Как бы ты не напрягал воображение, сложно представить, как будет выглядеть экспозиция. И это одна из главных интриг, которая придает этому процессу для меня смысл. ВОНО: Кураторство для вас — работа или любимое занятие? АС: Я бы не сказал, что курировать выставку — это работа. Это одно из занятий, которыми мне интересно заниматься. “Работа” звучит банально, лучше говорить “профессия”. Сейчас можно быть и художником, и куратором, все равно ты в сфере современного искусства. Это больше определяет твою профессию, чем то, чем именно ты занимаешься. ВОНО: Сначала вы придумываете концепцию выставки, а потом подбираете художников? АС: Да, я бы сказал, что сейчас и неэтично приглашать художников без идеи или концепции. Бывает, я не успеваю четко и полностью сформулировать идею в тексте, тогда я художнику рассказываю основные смысловые акценты на словах. А некоторые художники и сами не любят читать тексты, поэтому для них живой разговор важнее. ВОНО: Концепция и тема выставок обсуждается, утверждается работниками ИПСИ? АС: Нет, специального обсуждения и утверждения нет. Я при всем желании не могу представить себе куратора, который в своей работе советовался бы по любому поводу с художественным сообществом: какую тему ему придумать, как обыграть помещение, кого пригласить на выставку. С другой стороны, если куратор

которая сама не дремлет и находится в активном осмыслении своего существования. ВОНО: Художник должен создавать провокацию? АС: Я не думаю, что ценность искусства определяет степень его провокативности. Провокативность — один из инструментов воздействия, актуализации проблемы, но не единственный. Если художник гонится только за провокативностью, рано или поздно то, чем он занимается, перестанет быть провокацией для него самого, а это — самое депрессивное, что может быть в творчестве. ВОНО: А что такое современное искусство? Как вы понимаете этот термин? АС: Мое понимание этого термина все время находится в некой динамике, в диалоге с самим собой. Сейчас я склоняюсь к тому, что современное искусство “проговаривает” негативный опыт. Осознание общих проблем объединяет и настраивает на совместный поиск решений. Современное искусство — это, во первых, хороший способ осознать ситуацию конкуренции между людьми. Во вторых, освободиться от давления любых авторитетов. И, в третьих, оно ставит под сомнение те критерии, по которым общество определяет своих лидеров и свои идеалы. ВОНО: Говоря о проблемах, которые объединяют: сегодня много разговоров о том, что в Академии необходимо открыть кафедру актуального искусства…

Осознание общих проблем объединяет и настраивает на совместный поиск решений

сейчас в Институте проблем — одни проблемы

Н Д РЕ Й С И ДО Е Н КО — СЫ Н О БЫ ЧН О ГО ЧЕЛОВЕ К

ВОНО: Андрей, вы закончили в Национальной академии изобразительного искусства и архитектуры кафедру монументальной живописи. С какими медиа вы работаете как художник?

АС: Думаю, что давно пора. Открытие кафедры

или мастерской необходимо для того, чтобы легализовать современное искусство в НАИИА (НАОМА — ред.). Это хороший шанс для Академии не выглядеть островком тоталитарных ценностей в демократическом обществе. Но проблема в том, что некоторые преподаватели боятся, что вместе с открытием кафедры воцарится хаос. Вообще, как мне кажется, шансы на качественное образование в Украине теряются из-за недальновидности власть имущих. Чем более мутным становится процесс, тем меньше шансов на настоящие перемены. Ведь открытие кафедры — это же не приход земного рая вместе со светлым будущим. Отличные условия для ее открытия уже есть. Во-первых, осознанное стремление части студентов. Эта работа должна начаться снизу, а не сверху. ИПСИ не открылся, если бы кто-то не взял инициативу в свои руки и не создал ее. Это сделал абсолютно обычный человек — Виктор Сидоренко. Чтобы открылась такая институция, нужна инициатива человека из общества. Вот он придумал, что должна быть такая институция. ВОНО: Как вы думаете, почему наш ректор, под-

Сейчас можно быть и художником, и куратором, все равно ты в сфере современного искусства держав в свое время открытие ИПСИ как член Академии искусств, не способствует тому, чтобы современное искусство появилось в НАИИА? АС: Идея была в том, чтобы частично или полностью возложить функцию образования в современном искусстве на ИПСИ, организовать в Институте магистерские мастерские. Институт не против, но где проводить занятия? Проблема в нехватке помещений. ВОНО: В Академии студенты активно обсуждают проблему того, кем и где работать после ее окончания. Возможно, вы могли бы дать советы? АС: Ну, в том числе можно и в Институте работать. Но сейчас в Институте проблем — одни проблемы. Бюджет института остается неизменным, а минимальную зарплату подняли. Это значит, что нужно уменьшать ставки или кого-то увольнять. Зарплата научного работника и так маленькая, так тут она еще и сокращена. В институте не всегда хватает денег на электроэнергию. Приходится что-то придумывать, выкручиваться, потому что законодательство очень несовершенно, в соответствии с ним даже плату за вывоз мусора нельзя вписывать в бюджет, а платить необходимо. Кроме этого есть масса других ограничений, которые усложняют работу, но никто не собирается ее оптимизировать. Поэтому сейчас институт лишен возможности принимать кого-то на работу, да и не каждый согласится работать на волонтерских началах. Тут вопрос стоит о том, как бы сохранить тех, кто сейчас там есть. ВОНО: Могли бы вы посоветовать молодым художникам и искусствоведам, как реализовать себя? АС: Самое главное — понимать, для чего ты занимаешься этим. По принуждению и без мотивации понимать современное искусство сложно. Конечно, ничего не делается без связей, без поисков. Если художник наблюдает за миром и его все устраивает, непонятно, что он делает в искусстве. Пиарит себя? ВОНО: В чем проблема современного искусства? АС: В Институте проблем, конечно!.. Я считаю, это даже хорошо, что он так называется. Проблемы людей объединяют, а разъединяют как раз стремление казаться лучше, чем есть. В этом есть своего рода ирония.

На зрителя ориентироваться практически невозможно —это лишено всякого смысла

Так сложилось, что Институт проблем современного искусства — монополист среди госучреждений по написанию научных текстов о современном искусстве в Украине. Но уже давно пора начать писать и про сам Институт. Вот уже который год ИПСИ — своего рода “фамильное дело” для семьи Сидоренко. Виктор Сидоренко — известный украинский художник, в 2001 году основал ИПСИ и до сих пор руководит им. А с 2010 года в нем на должности научного сотрудника отдела кураторской и выставочной деятельности работает сын основателя — тоже художник, Андрей Сидоренко. ВОНО поговорило с Андреем о том, что он думает о работе куратора, а также расспросило о проблемах, которые терзают современное искусство.

Рецензія на виставку Саші Курмаза у РАС З 22 грудня до 15 січня в PinchukArtCentre тривала виставка Саші Курмаза «Мармурові янголи з луками трусили в тінях маленькими пісюнами, натягували луки і безтурботно сміялися над смертю». Виставку було представлено в рамках проекту «Дослідницької платформи» «PAC-UA Переосмислення» і присвячено темі цензури, табуювання, обмеження “зображення”. Простір «PAC-UA» офіційні джерела арт-центру позиціонують як “відкритий майданчик для мислення, досліджень і діалогу, спрямованого на створення живого архіву українського мистецтва від початку 1980-x дотепер”, проте відкриттю останньої виставки передував скандал щодо дискримінації прав художників. Робота над проектом почалася ще в квітні й передбачала співпрацю Саші Курмаза з «Фондом Мазоха». Виставка «XXX» (Le complot de l’art) мала відкритися у вересні, натомість на сторінці «Фонду Мазоха» у фейсбуці з’явилося оголошення про те, що арт-центр скасував відкриття, не пояснивши причини. Здавалося б, PinchukArtCentre має налагоджені стосунки як з Курмазом, так і з «Фондом Мазоха», роботи якого саме в той час експонували в рамках виставки «Провина». Пізніше з’явилося офіційне пояснення інституції: відкриттю завадили правові питання, адже йшлося про демонстрування “заборонених” порнографічних зображень. Так закон став на шляху в сучасного мистецтва. Проте Саша Курмаз таки відкрив свою виставку, ніби й без «Фонду Мазоха», але так здається лише на перший погляд. Вочевидь, «PAC-UA» справді є простором для дослідження меж відкритості й свободи, це, власне, й стало темою «Мармурових янголів…». Напевне, Саша, як і майже всі ми, мав багато часу на роздуми щодо таких філософських питань: «Де є межа?», «Хто її встановлює?», «Які критерії розмежування?». На виставці «Мармурові янголи…», окрім того, було порушено питання втручання й впливу на мистецтво різних суспільних заборон, традицій, політики, права. Справді, сучасне мистецтво не існує відокремлено, як Касталія чи вежа зі слонової кістки, воно вступає у взаємодію й іноді викликає небезпечні реакції.

його мрії». 2009 року наклад роману було вилучено через те, що представники Національної експертної комісії з питань захисту суспільної моралі (які не були фаховими філологами) визнали текст порнографічним. Ульяненко судився й таки домігся того, що заборону видавати книжку було знято, це сталося за три місяці до смерті письменника. 2012 року було засновано Міжнародну літературну премію ім. О. Ульяненка, яку присуджують письменникам-нонконформістам. Отже, назва вповні відбиває проблему не завжди адекватного цензурування в нашому, як написано в одному з артефактів виставки, “постнезалежному” суспільстві. Виставка Саші Курмаза просторово була поділена на дві частини: біла зала зі “спокійною” музейною вітриною й темна зала з найцікавішим. Проте на вході до найцікавішого стояв перформер, який виконував роль охоронця й забороняв відвідувачам заходити. Крім того, виставка працювала лише у вечірні години в будні дні й повний робочий день на вихідних. Таке лімітування підкреслювало тему незручності цензури, викликало у відвідувачів дискомфорт, занепокоєння, а також бажання побачити, що від них ховають. Чи робить заборона з мистецтва солодший плід? І чи так би кортіло людям подивитися, якби це було дозволено? З назви виставки можна було подумати, що Курмазу йшлося саме про пісюни. Так, тема

Назву «Мармурові янголи з луками трусили в тінях маленькими пісюнами, натягували луки і безтурботно сміялися над смертю» художник вибрав з роману Олеся Ульяненка «Жінка

тілесності залишається нерозкритою, її можна досліджувати вшир і вглиб, її торкався й художник у своїй виставці, проте тілесність для нього стала лише одним із аспектів дослідження. Табуйована сексуальність існує, а поруч із нею й порнографічні журнали, фотоальбоми, експоновані на вітрині Курмаза. Проте вітрина містила й зображення дітей, одягнених людей, будівель, ретушовані або заклеєні символічними червоними кружечками. Заборони й несприйняття можуть стосуватися не лише тіла, а й, наприклад, релігії, культури, творчості й навіть підручників з новітньої історії України, які палили люди з блоку Наталії Вітренко. Всі свої артефакти Саша Курмаз умовно поділив на три групи: документальні матеріали; знайдені речі; фіктивні роботи самого художника, які імітують мову обмеження. Лише одне фото “не вписалося” до жодної групи: на ньому два полароїди, які фіксують ситуацію, коли ліванська художниця відмовилася робити групове фото з художником з Ізраїлю, й довелося робити два окремих.

В цілому, Саша Курмаз запропонував достатньо матеріалу для роздумів, аналізу, навіть глибокого дослідження, адже за раз розібратися непросто, і це добре. Проте артефакти, вочевидь, не так приваблюють глядача (особливо без докладного пояснення), як те, що заховано в темряві. Деякі відвідувачі PinchukArtCentre скаржилися, що проїхали півміста заради виставки, а їх не пустили подивитися. Справді, широкоплечий охоронець захищав не абищо, а колажі й відео з проекту з «Фондом Мазоха». Їх таки показали, але так, щоб ніхто не побачив. А охоронець став фізичним втіленням цензури, яка вказує, куди можна, а куди ні.

скандали інтриги

Загалом, виставка «Мармурові янголи…» дає поживу для міркувань, дискусій, досліджень і без порнографічних експериментів. Адже й справді цензура буває різною, часто непередбачуваною, іноді нелогічною, тому вартою обговорення. Мистецтво існує у взаємодії, тому не може уникнути впливу суспільних смаків, традицій, політики. Лише якщо цензура покликана захистити громадян від зайвого, шкідливого, неналежного, то хто ж захистить мистецтво? Ірина Бойко

дослідження

Документальні матеріали фіксують те, що відбувалося в сфері сучасного мистецтва за аналогією до ситуації Олеся Ульяненка. Роль “руки правосуддя”, окрім Нацкомморалі, приміряли на себе різні люди: і представники Нацгвардії на «Київській мистецькій зустрічі» 1995 р., і Сергій Квіт на «Українському тілі» 2012 р., і Наталія Заболотна із замальованим муралом Вови Кузнєцова 2013 р., і звичайні вандали на виставках Євгенії Бєлорусець «Своя кімната» 2012 р. та Артема Волокітіна «Герой» 2009 р. Що казати, схоже цензурування відбувається щоразу, коли глядач дивиться й констатує: «Це не мистецтво», «Цьому тут не місце». Кажуть, одного дня Курмаз працював медіатором на своїй виставці, і якийсь відвідувач вступив з ним у дискусію, яка протривала три години. Знайдені артефакти — речі, які демонструють фактичне обмеження зображення, точніше замальовування деталей. Наприклад, доволі дивні сторінки журналу «Aperture», придбаного в ОАЕ, на яких хтось замалював “заборонені

зони” фотографій Бориса Михайлова.

поп-культура и феминизм Бейонсе Давайте начистоту: у кого нет постыдных увлечений? Прийти домой после тяжелого трудового дня и расслабиться под песни Меладзе или залечь на дно с телепередачами СТБ — вариантов масса. Для меня это queen B. Она стала моей guilty pleasure примерно три года назад, вместе с выходом ее одноименного визуального альбома «Beyoncé» (2013), в котором она впервые разыграла карту феминизма. В знаменитой песне «F*** Flawless» она использовала сэмпл из лекции нигерийской писательницы Чимаманды Нгози Адичи «We should all be feminists», фактически став рупором поп-феминизма в американском обществе. А в новом альбоме «Lemonade» Бейонсе, которая на протяжении почти всей своей карьеры выглядела довольно “белой” (выравнивала и осветляла волосы, делала ринопластику), вдруг решила обозначить причастность к своей расе: плела косички, использовала символику партии Чёрных пантер, цитаты Малкольма Икса и другие культурные коды афроамериканцев. О метаморфозах Би и ее власти над публикой я решила поговорить с независимой кураторкой, исследовательницей и, по моему скромному мнению, эксперткой во всем — Машей Ланько. Маша сразу предупредила, что единственное, что связывает ее с Бейонсе — пуховик Ivy Park (бренд Бейонсе) и

нежная любовь к Destiny’s Child: «Я честно пыталась смотреть то, что выдал ютуб на запрос “Бейонсе” — как музыка для плеера она абсолютно беспомощна». Мария не обнаружила в клипах феминизм, зато увидела объективацию и клише, которые часто эксплуатируются в отношении женщин. «Как в случае Бейонсе работает феминизм? Достаточно ли выкрикивать “правильные” лозунги в уши миллионам, привлекая их объективированным телом?», — задается вопросами Маша. Феминизм третьей волны и правда довольно разветвленный: пока одни выступают против объективации, другие отстаивают право на сексуальность, затем все сходятся на том, что женщина может распоряжаться своим телом как пожелает. Для Марии — это прежде всего практика, перформатив: «Феминистической должна быть и форма, а не только содержание. Как, например, политическое искусство — не то, которое говорит о политике, а то, которое политично в своих средствах. Которое, например, борясь с неолиберальной повесткой дня, использует инструменты самоорганизации, налаживает горизонтальные связи и не производит дорогостоящие объекты за деньги налогоплательщиков. Не встраивается в эту систему. Точно так же и феминизм должен идти поперек патриархального консенсуса, — говорит

Маша Ланько. — Сейчас Бейонсе просто транслирует одну из доступных форм реализации для женщин: сильная, но феминная. И все бы ничего, но Бейонсе — не просто женщина. Она женщина, встроенная в машину поп-музыки со своими законами жанра. У Бейонсе работает отличная команда аналитиков культурных трендов, которая собирает материалы в недоступных массовому зрителю источниках, в том числе в современном искусстве», — тут Маша права. К примеру, сюжет клипа Бейонсе «Hold Up» почти полностью повторяет видеоарт Пипилотти Рист «Ever is overall». «Сейчас это полностью продюсерский проект — отслеживание самых ярких трендов и убедительных образов, а затем упаковка их с целью перепродажи миллионными тиражами», — считает Маша Ланько. Пожалуй, в этом и расходятся наши взгляды, ведь я в восторге от того, как все эти заимствованные элементы складываются в большой поп-культурный пазл. Команда Бейонсе готовит для нас актуальный, проблемный, готовый к употреблению продукт. На мой взгляд, каждый популярный артист обладает некоторой степенью влияния на зрителя. Би транслирует важные идеи, затрагивает темы дискриминации женщин и афроамериканцев (хотя и неосновательно и порой неоднозначно). Даже Чимаманда Нгози писала, что

тип феминизма Бейонсе — определенно не ее тип. Однако она благодарна Би за то, что после выхода песни «F*** Flawless» люди, которые, возможно, раньше даже не слышали о феминизме, вышли купить ее эссе. По-моему, было бы здорово, если бы украинские звезды увлеклись подобными веяниями моды, а то как пели про несчастную любовь в 80-х, так и поют. Вспоминая об удачных продюсерских проектах: лирика украинской певицы Луны, например, транслирует только нежность, боль и ключицы. «Пфф, если Бейонсе это машина, солдат, сверхчеловек, то Луна по сравнению с ней — детские игрушки», — не могла отказать себе в удовольствии использовать эту цитату Маши Ланько. В последние годы Би стала не иначе, как “священной коровой” американской поп-музыки — она целеустремленная, сильная и успешная. И меня интригует ее метод взаимодействия с трендами. Так что, несмотря на все противоречия, я не буду отказывать себе в этой guilty pleasure. Люба Дывак

ВОНИ: головна редакторка - Ліза Корнійчук, редакторка - Роксолана Макар, коректорка - Катя Тихоненко, авторки - Катя Цигикало, Валерія Шиллер, Софія Бергинер, Люба Дивак, Ольга Балашова, Ірина Бойко, дизайн, верстка - Марія Кудрик, Ольга Гордієнко

Guilty pleasure:

Гид по подработкам художников Жизнь художника — это постоянный поиск подработок. Это только кажется, что художник живет роскошной, далекой от простых смертных жизнью. На самом же деле художник редко когда может покрыть свои расходы только продажами работ, поэтому приходится пробовать порой довольно странные способы заработка. Предлагаем ознакомиться с отрадой для любопытных читателей — нашим гидом по подработкам художников.

— БИЖУТЕРИЯ Художественная группа Dis/order, в лице Любы Маликовой и Макса Побережского, хоть и затрагивает в творчестве вопросы религии и социальной нормативности, проявляет симпатию и к дизайну (в которой некоторые художники не спешат признаваться). На их сайте можно найти стильные и приятные к телу украшения по приемлемым ценам. К слову, не только Dis/order зарабатывают, создавая бижутерию. Участник Открытой группы Павел Ковач тоже помогает своей девушке, художнице Мирославе Козар, в создании ювелирных украшений (Jewelry by Kozar Myroslava).

— ДИАФИЛЬМЫ В интервью искусствоведа Ксении Малых с художником Тиберием Сильваши в журнале «Дніпро» за 2011 год можно найти следующее признание: «В студенческие годы и позже я делал иллюстрации к поэзии для журнала «Дніпро», и, кроме того, рисовал диафильмы. Занятие приносило неплохую прибыль. Сделав три диафильма, художник мог полгода не думать о деньгах и спокойно работать в мастерской. В те времена я, так же как и многие другие художники, работал в художественном комбинате. И сразу решил, что мое творчество и зара-

боток там не будут никоим образом пересекаться». Тем забавнее, что сейчас устраивают специальные ретроспективные показы диафильмов Сильваши.

— ИНТЕРЬЕРЫ Георгий Сенченко — соавтор легендарной «Печали Клеопатры» — работы, которую почти никто не видел, но каждый знает как точку отсчета истории украинского современного искусства, почив на лаврах у нас и за рубежом, в середине 1990-х бросил художественную практику и занялся дизайном интерьеров. В 1997 году Георгий Сенченко вместе с пианисткой и историком искусства Татьяной Савадовой основал свою дизайн-студию MIXINTERIORS.

— КОЛОРИТНЫЙ ДЕЯК Михаил Деяк — колоритный представитель закарпатской школы живописи, талантливый и узнаваемый художник, со своим неповторимым “ван-гоговским” стилем. Деяк первый в Украине начал производство масляных красок. Разработал свою уникальную цветовую палитру, которая отличается бескомпромиссной яркостью. Михаил рисует картины собственными красками, которые вошли в историю украинского искусства раньше, чем его творчество.

— МОНОПОЛИСТ В лихие времена, когда CV ни у кого не было, а иметь каталог было очень модно, но почти никто не умел делать его макет, художник Виктор Хоменко основал свою дизайн-студию. Он быстро стал монополистом на Лукьяновке, несмотря на то, что эта студия фактически состояла из него самого и одной девушки-верстальщицы. В свое время Хоменко неплохо заработал на этих каталогах, и делал бы это и сейчас, но многие художники научились верстать сами.

— ПАМЯТНИКИ Один из обладателей Специальной премии МУХі 2015 года, художник, студент НАОМА Антон Саенко в свободное от своего основного творчества время также занимается практичным и стабильно оплачиваемым трудом, а именно: создает памятники, в том числе надгробные.

— СПЕРМАТОЗОИД В 2015 году художница Алевтина Кахидзе и ее подруга Елена Остракова создали “программу поддержки и развития локальной экономики и вкуса” — «Салон Штор» (Salon lena&ale). Алевтина стремилась вдохнуть в украинские шторы красоту, вместо аляповатой китчевости, и заодно подзаработать. Создательницы

штор воодушевились мотивами финского дизайнера и архитектора Алвара Аалто, который изобразил на шторе детского абонемента в Библиотеке города Виипури сперматозоид. Шторы авторства Алевтины и Елены можно увидеть-потрогать-купить, а если не повезет с размерами — заказать нужный. Также можно приобрести постельное белье и носовые платки от Алевтины Кахидзе, которая, кстати, искусно вписывает все свои подработки в художественную практику.

— ФРИЛАНС Алина Якубенко — художница, участница группы Ubik, которая преимущественно зарабатывает на фриланс-проектах. В 2013 Алина делала проект, где художники анонимно рассказывали о своих подработках. Многим художникам приходится выбирать между заказами и голодным творчеством. Молодые художники из Академии, которые не успели зарекомендовать себя, вынуждены заниматься росписями гостиных, работать малярами и штукатурами на съемках рекламы или делать квест-комнаты. Вдохновилась Алина на создание этого проекта, когда ей довелось расписывать садовые скульптуры в виде мопсов — любимых питомцев заказчицы. Не стоит забывать и о главном источнике дохода Якубенко — заказных портретах по фотографии.

— ШАУРМА Скульптор Алексей Коношенко считает, что стабильный побочный доход освобождает художника от необходимости подстраивать свое творчество под требования заказчика. Именно поэтому Алексей открыл во Львове свой небольшой фаст-фуд, который, правда, просуществовал не так долго. На сайте МіТЄЦ можно найти небольшую видео-историю и услышать точку зрения художника насчет источников дохода: «Надо работать! Грантов на всех не напасешься. Я считаю, что художник должен иметь какой-то свой бизнес, какой-то доход, чтобы заниматься чисто творчеством. Хорошо, когда у тебя есть стипендия, грант. У нас только Р.Е.П. грантоеды, и все. Приходится делать то, что тебе не хочется, для того чтобы не делать то, что тебе не хочется». Подготовили Люба Дывак и Лера Шиллер

Художниця: САША ВІННИЦЬКА. Живе та працює в Києві. Закінчила майстерню вільної графіки в НАОМА (2016). Навчалась у КАМА на курсі “Artist” (2015). Працює гідом у PinchukArtCentre. Створює та тиражує авторські етикетки для алкогольних напоїв.