**** №7
ВОНО серпень 2017
ВЫ НИЧЕГО НЕ НО ЭТО О МЕДИУМЕ И МЕССЕДЖЕ ОПЕРЫ «ХЛЕБ, СОЛЬ, ПЕСОК» Внештатный корреспондент ВОНО Евгений Казак был настолько озадачен увиденным на премьере оперы «Хлеб, соль, песок» Кармине Челла, что ему пришлось сравнить высокое искусство с низким в напрасной надежде что-либо понять.
«Вы ничего не поняли)», — именно так ответило концертное агентство «Ухо» на критический комментарий одного из зрителей оперы «Хлеб, соль, песок» в facebook. По удивительному стечению обстоятельств, это наилучшим образом соответствует моим впечатлениям от происходившего на сцене. «Ухо» в очередной раз решилось на подвиг и создание прецедента, а потому заказало произведение значимому итальянскому композитору Кармине Челла. Это был не первый опыт постановки оперы агентством — в декабре прошлого года зрители уже успели познакомиться с «Лимбом» Стефано Джервазони, и, судя по язвительно-ироническим комментариям бомонда, видимо впервые столкнувшегося с современной академической музыкой, этим знакомством не все оказались довольны. Тем не менее, несмотря на покаяние руководства «Уха» в том, что в «Лимбе» не удалось реализовать все задумки, это была новаторская постановка с сильной музыкой и драматургией. С «Хлебом, солью, песком» же что-то явно пошло не так. Я оставлю сейчас за полем внимания саму музыку — она была самой выдающейся составляющей постановки, хотя даже представители «Уха» признают, что над ней композитору еще надо поработать. Гораздо больше вопросов вызывает целостность оперы.
Сюжет «Хлеба, соли, песка» трагичен; само «Ухо» отзывается о нем как о «веристском» в честь одноименного итальянского реалистического движения, повлиявшего также и на оперное искусство. Композитор решил рассказать историю, произошедшую на его малой родине во время Второй мировой войны: Группу партизан, дерзнувших отбить с оружием склады зерна, чтобы спасти ближайшие деревни, проводят через город раздетыми и расстреливают на глазах детей, принявших процессию за карнавал. Ничего из этого зритель не увидел, так как буквальное повествование разворачивается лишь в либретто, а визуальные элементы были наполнены аллегорическим содержанием.
На самом деле, творческой команде остается только посочувствовать — иностранный автор подсунул травмированному и сверхчувствительному украинскому
По-первому впечатлению, на сцене происходил забавный шабаш в стиле 90-х. Сложно сказать, что было наиболее странным в сценографии Катерины Либкинд: фигуры в
обществу произведение о войне. В «Ухе» приняли ожидаемое решение: прямолинейно работать с таким сюжетом невозможно, и не стали стали создавать очередное китчевопатриотическое произведение. К сожалению, это не помогло, так как порция постмодернистской иронии оказалась слишком большой.
костюмах китов, МАФ как центральный элемент или же многометровый баннер с изображением еды, медленно падающий вниз. Пожалуй, я все же отдам свой голос первым, напоминающим плохо танцующую акулу-мем с концерта Кэтти Пэрри (тем более что пляжная тематика центральна для обоих музыкальных событий). Главная ценность постановки в том, что она доказала — в здании Национальной оперы Украины таки можно установить на сцене МАФ или показать персонажей в смешных костюмах. Собрать произведение воедино и объяснить зрителям происходящее не помогает даже очень грубое и прямолинейное повествовательное средство в виде бегущей строки на крыше киоска. Тем не менее, обратившись к справочным материалам, понять идею режиссера и сценографа можно. «Хлеб, соль, песок» в версии «Уха» рассказывает не о самих событиях, а об их воспроизведении в памяти. МАФ на сцене оказывается киоском воспоминаний, киты символизируют конец времен своим выбрасыванием на берег, а баннер, видимо, отсылает к рогу изобилия (или все же к скатерти-самобранке?) Зияющая ироничность этих аллегорий также не случайна: якобы именно так в нашей памяти замыливается прошлое, в котором реальность
подменяют случайные нарративы, в том числе и комические. Впрочем, такое решение подошло бы и любой другой опере на историческую тему, будь то «Дон Карлос», «Борис Годунов» или даже «Король Артур». Проблема соответствия формы и содержания снимается как пережиток, любая произвольная интерпретация приобретает смысл. Но этот принцип едва ли оказывается удачным: зритель остается разочарованным невнятным рассказом с цирком на сцене, так как указанная проблематика едва считывается и уж точно не трогает душу в сравнении с основным сюжетом, доступным в либретто. Неизвестным остался и тот факт, не задела ли кого-нибудь опера, ведь и киты могут напомнить о «группах смерти», не говоря уже о красочном баннере-скатерти в стране, где воспоминания о голоде являются ключевым элементом политики памяти.
ПОНЯЛИ, НЕ СТРАШНО
ВЕРКА СЕРДЮЧКА УСТРОИЛА ТРЕТИЙ МАЙДАН Именно такими заголовками встретила пресса возвращение народно любимого артиста. К сожалению, лично услышать эту шутку Андрея Данилко я не смог, задержавшись в многотысячной толпе идущих на концерт, но месседж был понятен — бесплатное мероприятие собрало аудиторию такого размера, которую в Киеве не видели уже несколько лет. Движение человеческих потоков между стройными рядами фудкортов на ВДНХ не прекращалось, люди курсировали между несколькими сценами, где можно было увидеть и Сергея Жадана, и Любко Дереша, и даже Леся Подервянского, но триумфатором вечера оставалась именно Верка, заметно контрастирующая с платным лайнапом Atlas Weekend. Однако, не стоит переоценивать эту разницу — Kasabian и Röyksopp фактически ровесники музыкальной карьеры Данилко, а The Prodigy и вовсе готовятся встречать свое тридцатилетие. Предваряя выступления ветеранов поп-музыки в следующие дни фестиваля, Верка Сердючка чувствовала себя абсолютно в своей тарелке и даже поблагодарила верную аудиторию, без которой «не жила бы на Крещатике»
НАДО ИДТИ, ЧТОБЫ ЧТО-НИБУДЬ НАЙТИ Конечно, сопоставляя оперу современного академического композитора и концерт Верки Сердючки, я ставлю себя в очень неудобное положение. Людям доброй воли очевидно, что первое — это искусство, а второе лишь бизнес. Электронные интерлюдии резидента Института исследования и координации акустики и музыки (IRCAM) имеют настолько мало общего с поп-песней, что сравнение становится почти невозможным. Тем не менее, и опера, и концерт показывают нам синтез искусств, и в этом смысле успехи популярной музыки оказываются более существенными.
Юмор оставался краеугольным камнем всего концерта в честь Дня Конституции: именно потому народному артисту успелось в течении концерта и пожелать отсутствия «проституции» в Верховной Раде, и пригласить Oxxxymiron’a на баттл. Выступал Данилко со слаженным биг-бэндом;
«Хлеб, соль, песок» искренне черпала вдохновение в популярной культуре, пытаясь отвоевать назад выразительные средства. Театральные спецэффекты, которые так поражали слушателей премьер классических опер, уже давно освоены эстрадой, которая смогла добиться не
сыгранность оркестра намекала, что несмотря на отсутствие публичных выступлений, частные концерты Сердючки более чем востребованы. Подпевающая и танцующая разновозрастная многотысячная толпа со спонсорскими бумажными звездами на головах иллюстрировала и ее востребованность среди украинцев.
менее пышных представлений. И потому опере, если уж она претендует на место в современной культуре, следовало бы показать аудитории хоть что-то еще.
и настаивает, что именно наша реальность и сделала представление таким.
Стоит отметить, что главная слабость постановки «Уха» вовсе не в избытке иронического визуального материала, и уж точно не в музыке. Причина провала — это слабость коммуницируемого сообщения. Да, в Украине война, и подавляющее большинство художественных произведений о войне искажены потребностями пропаганды, но это не означает невозможности говорить о войне. О войне говорить надо, потому что она остается невысказанной: мы закрываем глаза на свою ложь, мы готовы расставаться с гражданскими правами ради победы, мы успешно дегуманизируем врага и канонизируем своих героев. Наша память действительно закрывает от нас реальность и искажает события, но делает она совсем не так, как показано в постановке. Пляшущие косатки не заменяют пытки и смерти в наших головах; мы скорее готовы обвинить масонов и лично Путина в каждом выбросившемся на берег ките. Опера «Уха» — это трусливая фантазия о войне, фантазия беспочвенная и оторванная от социальной реальности своей страны, хотя агентство
Теперь Верка Сердючка оказывается героем, которого мы заслужили; ее месседжы конкретны, просты, и даже прогрессивны (хотя бы потому, что в Украине образ дрэг-квин смог стать и оставаться суперзвездой, несмотря на повальное наступление консервативной и реакционной идеологии). Ирина Фарион называла Верку «образом малороссийской дегенерации»¹, а российский певец Вадим Лукьянов семплировал «Все будет хорошо» для песни «Чтобы убивать русских». Тем не менее Андрей Данилко имеет такое влияние, что «спросить с него» не решаются даже люди, поджигающие кинотеатры и срывающие правозащитные акции феминисток в ВУЗах. И если высокому искусству хочется тягаться с низким, а не фыркать себе под нос о вкусах толпы, то ему хотя бы следует быть столь же отважным — тогда и размер аудитории оперного театра не покажется слишком большим.
¹ Источник: Censor.net.
Евгений Казак
КИЕВСКИЙ ОВЕРГРАУНД Про артистизм и дух молодости, которые иногда важнее музыки Я иду на выставку современного искусства. Я задумываюсь о проблемах общества, страны или личности. Я отправляюсь на рейв. Я переживаю тревогу, вслушиваясь в ритмичные потусторонние звуки и наблюдая за людьми, сублимирующими животную энергию в движение. Я открываю work.ua в поисках работы. Я фрустрирована, ведь что ни вакансия, то сделка с совестью. Я прохожу в метро мимо просящих подаяние алкоголиков. Я солидаризируюсь с ними в необходимости выпить. Я просыпаюсь. Я думаю: «Жить невыносимо». У меня есть друзья, которые живут классно с 2016. Год назад они создали группу Optemizm (участницы и участник: Лера Шиллер, Маша Стрельчук, Дорофей) и записали альбом «Жить классно», общая длительность которого чуть больше 2 минут. В альбоме 4 песни, инспирированные хурмой. Я иду к своим друзьям, чтобы научиться жить классно и публикую этот разговор, который мне кажется настоящим манифестом молодости. Лиза Корнейчук: Расскажите, кто вы вообще такие, как появилась группа Optemizm? Лера Шиллер: Все началось с фразы «Жить классно!». Мы встретились втроем и были очень уставшие. Нас с Дорофеем “сушило”, Маша была после “фена”. В общем, все было так плохо, что фраза «Жить классно» звучала гомерически смешно в этот момент. Она настолько противоречила нашей жизни. И мы поняли, что, в принципе, у всех так. Мы всю ночь повторяли «жить классно» и смеялись, мы понимали друг друга без слов, никак это не концептуализируя. Маша Стрельчук: Optemizm существует за счет того, что мы объединились. Посмотрим правде в глаза — мы живем в Украине, здесь всем плохо. Но мы решили выбрать надежду. Что мы за поколение такое, у которого нет веры? Лиза: Но что это за ситуация, когда вы, просто пребывая в унынии, вдруг решаете записывать альбом? Лера: Все началось с Богдана Мороза (Маша и Дорофей недовольны), он работал интерном в ПинчукАртЦентре, мы часто слушали его треки. А потом Дорофей сказал, что Богдан делает их в GarageBand (приложение для музыкантов-аматоров в Мас — ред.). У меня тоже был GarageBand, и мы решили записывать. Там были стандартные мотивы, радостные, похожие на христианский рок. И вдруг Дорофей сказал: «Жить классно!». Это была самая первая фраза. Маша: Кроме того, нам хотелось делать что-то самим, познавать жизнь эмпирически. Мы будем совать руки в конфетти, чтобы понять, что они блестят. Лера: Мы долго не могли понять, как сохранить запись в GarageBand, и написали в фейсбуке: «Помогите сохранить аудио». Мы были поражены тем, как люди агрессивно реагируют. У нас очень много негативных людей, а мы составляем им противовес. Мы рыцари, которые несут свет. Дорофей: И неважно, что я потом послал каждого, кто мне нахамил. Но я защищал «оптемизм». Лиза: Вы все работали, когда придумали альбом? Вместе: Да, все работали. Мы, кстати, не были пьяные или еще что-то. Мы пили только шейк. Лиза: Со стороны кажется, что «жить классно» — это ирония на грани с отчаянием.
Маша: Это не отчаяние, это было просветление. Лера: В альбоме есть отсылки к богу (песня «Ave хурма»), есть мотивы христианского рока (песня «Жить классно»), даже есть отсылка к драгу (“хурма в образе персика”). В песне «Аvе хурма» тоже есть свой трюк. Сама песня длится несколько секунд, не больше 10, а потом там 5 секунд тишины. Знаешь зачем? Чтобы человек успел перемотать на начало и послушать еще раз. Лиза: Что значит «хурма в образе персика»? Лера: Как-то я открыла свою ленту в фейсбуке, и первый пост — фото художницы Дарины Фес с подписью «хурма в образе персика». Это фотография замороженной хурмы. Мы сделали ее обложкой альбома. Лиза: Расскажите про песню «Состояние ночного таксиста». Она достаточно грустная. Лера: Мы взяли три шейка и вызвали такси с Бессарабки до Нижнейорковской, 31. В конце поездки нам озвучили цену, из нее получился отличный сэмпл. Стоит еще рассказать о треке «Прайд». Это идея Дорофея. Мы стояли на балконе и вдруг он сказал: «Я горжусь этим обществом». Это было так же смешно, как и «жить классно». Лиза: В вашем первом альбоме всего 4 песни, общая длительность которых составляет 7 минут? Дорофей: 2 минуты. Маша: Ты помнишь молитву «Отче наш», она тоже не длинная. Лиза: В том, как вы делали альбом, чувствуется намеренный отход от эстетизации, будто вы специально делаете плохо. Маша: Мы делаем, как умеем. Мы не пытаемся сделать это хуже, чем мы умеем. Лиза: Не обязательно быть музыкантом, чтобы делать музыку? Маша: Не обязательно быть музыкантом, чтобы делать «оптемизм»! Лиза: Вы не музыканты, но вы смело беретесь за музыку. Сейчас многие делают также. Почему, как вы думаете, люди перестали бояться браться за то, чего они вовсе не умеют?
о желании карнавала и праздника. Людям не хватает праздника? Маша: Явно не хватает. Посмотрите, как они одеты. Наши богатые люди не покупают веселые наряды Margiela или Loverboy, от которых хочется танцевать. Они покупают Michael Cors и Christian Louboutin, потому что боятся показаться смешными. Я ненавижу их страх. Лера: Нельзя так «по-модернистски» серьезно воспринимать этот мир. Никто ничего не знает. Лиза: Мне показалось, что точкой отсчета для «оптемизма» выступает общая фрустрация у подростков. Глупая работа, странные отношения с людьми, непонимание что делать… В чем, по вашему, проблема молодых людей сегодня? Дорофей: Они недостаточно мудры. Лера: Мудрость — это осознание того, что жить классно! Лиза: «Жить классно» — звучит достаточно просто на первый взгляд, но если подумать, это самый абстрактный и непостижимый совет. Такой же, как «полюби себя». Маша: Люди всегда говорят, что счастье в гармонии и самореализации. Но на самом деле, никто не знает, что такое реализация. И в этом суть жизни, мы не можем поставить точки, везде многоточия. Мы тыкаемся-тыкаемся, копошимся в блестках. Главное — идти по тропинке, которая нравится, которая усыпана блестками и серпантином. Лиза: Музыка на рейвах, которые сейчас так популярны, тревожная и жесткая. Это вяжется с общей тенденцией быть хмурым, разочарованным и депрессивным.
Лера: На самом деле, многие боятся. Вот участница Ядовитой собачьей слюны Женя удивилась, как свободно и быстро мы создаем наши треки, не слишком много думая о качестве. Маша: Жизнь не такая длинная, нет смысла так запариваться, ты просто берешь и делаешь то, что прет! Мы хотим,чтобы люди знали, что для хорошей музыки не нужны особенные технические навыки. Главное — настрой и внутренние ощущения. И мудрость. Лера: На самом деле, многие не делают, даже те, у кого есть GarageBand, потому что боятся быть осужденными и сами осуждают из-за своего страха. Мы против страха.
Дорофей: С новым альбомом «Позетивизм» мы готовы одеть гардины оптемизма на окна душ наших слушателей! Мы уже начали его записывать, нашим музыкальным продюсером выступал Богдан Мороз. Как оказалось, он не «оптемист». Лера: Мы решили, что выложим эти записи 1 апреля.
Лиза: Откуда, по-вашему, у людей негатив и страх?
Лиза: Чем новый альбом будет отличаться от прошлого?
Дорофей: Потому что люди недостаточно аутентичны своему началу. Я, например, долгое время не мог принять, что я суперзвезда. Я боялся осознать это как основную цель своей жизни. Маша: Что еще делать на этой планете, как не что-то клевое, как не копаться в конфетти и жить классно?
Лера: Там будет намного больше отсылок. Особенно к драгу и к черной культуре. Это black culture revival. Мы не пытаемся быть в тренде. Лиза: Вы же артисты, а не музыканты. Вы можете поменять формат от музыки к чему-то другому.
Лиза: Ты уже не раз упоминала конфетти. Это говорит
Лера: Мы ничего не боимся.
Лера: Поэтому мы слушаем Лободу! Многие говорят о ней: «Фу, такая музыка» — это тоже от страха. Лиза: Расскажите про второй альбом.
Училась классной жизни Лиза Корнейчук
НОВЫЙ КИЕВСКИЙ АНДЕГРАУНД, ИЛИ
МУЗЫКАЛЬНЫЙ АНАЛЬНЫЙ СЕКС Я просыпаюсь. Я нахожу на тумбочке 50 гривен, которые оставляет мне мама почти каждый день. Я включаю компьютер в поисках нового фильма работы. Так о чем это я? Ах да, затем я пытаюсь писать эту статью. Полгода назад мой детский синтезатор Casio стал орудием для музыкальных извращений молодой киевской андеграундной группы Ядовитая собачья слюна. Сейчас очевидно: синтезатор в правильных руках и с его помощью творится воля Божья… Скоро в открытом доступе появится новый альбом Ядовитой собачьей слюны «В гостях у колдуна» — он весь пронизан мистикой. Интро альбома повествует о Попе и его собаке, которую он любил, а затем убил. Таким образом создатели Ядовитой собачьей слюны Евгения Степаненко и Наталья Лушникова перевели альбом в потустороннюю плоскость. Собачья тема не случайно проходит красной нитью сквозь все творчество группы, но об этом потом, а сейчас я расскажу вам, почему пора бросать свои дела и отправляться слушать Ядовитую собачью слюну немедленно (или нет). фразы, произнесенные в песне — правдивые слова участников того дня.
ПРЕЛЮДИЯ История Ядовитой собачьей слюны началась этой весной в одном из самых спальных районов Киева — на Троещине. Тогда на свет появился альбом «Люсичка», названный в честь мертвой собаки соосновательницы группы Наташи (да, отсюда и собачья тема). Чтобы немного раскрепоститься и приступить к записи первого альбома, Жене и Наташе пришлось слегка накидаться. Первая композиция звучит как экспериментальный джем, так как девчонки буквально пробовали синтезатор. Женя: Мы записывали с первого дубля, поэтому песни звучат так ужасно. Наташа: Сомневаюсь, что хоть один человек дослушал наш первый альбом до конца. ЛИРИКА Песни группы повествуют о жизни обычных украинских девушек, которые любят сидеть на Арт-причале, пить пиво, есть орешки и много потеют (трек «Пиво, орешки, потные подмышки»), иронизируют над модными веяниями («Ботильоны до гениталий») и знают как почитать Иисуса («Секс-Пасха»). Наташа: В каждую песню мы вкладываем нашу душу и переживания, например «Продавец из сферы услуг» — это любовь моего прошлого лета, но любовь умерла, когда я увидела как он целуется с продавщицей из того же магазина. Или «Маршрутка к бывшему подорожала»: шесть гривен — просто капец. Нашумевший хит¹ группы «Секс-Пасха» также основан на реальных событиях. Женя: Эта история произошла на Пасху 2015 — три девочки и три мальчика праздновали ее вместе, и так случилось, что все друг с другом переспали. Текст песни принадлежит нашим подругам Василисе и Алене. Все
Трек «Спешу за пивом» вдохновлен жестоким законом, который запрещал покупку алкоголя после одиннадцати. Лирический герой Евгении в песне испытывает стресс, пытаясь успеть совершить вожделенную покупку до того, как часы пробьют 23:00 (почти как Золушка). Наташа: Позже мы записали песню «Меньше пива» — к тому, чтобы Женя пила меньше пива и не заставляла свою маму волноваться. Женя: Прям как в альбоме «Munki» The Jesus and Mary Chain: сперва «I Love Rock ’n’ Roll», а заканчивается треком «I Hate Rock ’n’ Roll». Сначала я хочу пива, а потом меньше пива. Таким образом авторки случайно затронули еще одну важную для Украины проблему — алкоголизм. В новом альбоме Ядовитой собачьей слюны еще больше отсылок, о которых создательницы и сами не всегда догадываются. Аллюзия на мистические практики, проводившиеся в атеистическом СССР (в песне «Спиритизм-оккультизм»). Ироничный выпад в сторону ортодоксальных верующих, которые возлагают ответственность за свою судьбу в руки господа в «Боженька даёт». И не давал бы, но даёт... ЗВУЧАНИЕ Бруклинский бэнд Japanther поют в телефонные трубки, а Женя и Наташа используют для коррекции голоса вентилятор. Аналоговые носители — часть музыкальной идентичности Ядовитой собачьей слюны: все треки девчонки записывают с помощью синтезатора, ютуба и подручных материалов (бокалы, камушки, линейка, etc.), не используя компьютерную обработку. Женя: Аутсайдерская музыка привела меня к тому, что можно самому все записывать — это довольно просто и звучит хорошо. The Woofers And Tweeters Ensemble используют звуки животных. Мы тоже ищем фотобанки со звуками животных на ютубе. Даниэль Джонсон, икона аутсайдерской музыки, записывал свои треки на синтезаторе. Он открыл люк для непрофессионалов, а еще он разговаривал с дьяволом — все как обычно. ВДОХНОВЕНИЕ Но не только зарубежные артисты приподнимают настроение Ядовитой собачьей слюны. Наташа: Обожаем группу Optemizm. Очень хороши камерные концерты «Шумоизоляция», которые устраивает Freak Friendly, начиная от выбора места и заканчивая печатями, которые он рисует всем сам. Еще на вечеринках Толика Белова всегда приятная атмосфера и люди. Там можно влюбиться, никто не дерется — нет этой войны.
Женя: В Украине много хороших групп, по крайней мере было. Раньше я любила гаражные шугейз-штучки — когда слушаешь их, понимаешь, что хорошее не только на Западе, и это приятно. Bezzoommies и группа BOZHE — мои любимые со школьных времен. КОДА Женя и Наташа знают, как справиться с неизбежной славой и уже расставили творческие приоритеты. Наташа: Когда нас опубликовали на UA-underground, было неожиданно много просмотров и репостов. И просто куча комментариев, типа «что за х***я? Мои уши просто завяли...» Женя: Ну да, мы согласны, в наушниках нас тяжело слушать. Наташа: Зато сделано с любовью. Бесят группы, в песнях которых не ощущается радости создания музыки, как, например, белорусский коллектив Rozovoje ghetto с их пафосными текстами, типа «деньги это бумага». Женя: Меня раздражает однообразие. Раньше, в 80-х и 90-х было гораздо больше зрелищных выступлений, чем в двухтысячных и сегодня. Даже звучание было более разнообразным. К примеру, концерты Hanatarash, который ездил на бульдозере по сцене, разрушал все на своем пути. Или The Gerogerigegege, который просто дрочил во время своих выступлений. Наташа: Или концерт Fag Cop в яме. Женя: Хотя перформативная сторона для нас не главное. Музыка превыше аутфита.
¹На самом деле нет.
Обогатилась культурно Люба Дывак
ОЛЕКСІЙ ДЬЯЧКОВ: НАСИЛЛЯ І ВРАЗЛИВІСТЬ Про текстуальну складову в українській електроніці
Олексій Дьячков — представник електронного андеґраунду Києва, що останнім часом, без перебільшення, вибухає новими іменами й подіями. Юнак, який вдень працює у МегаМаркеті, а вночі виступає на 20ft радіо, привертає увагу провокативністю текстів і дуркуватими виступами. Маючи 20 років і більше 100 композицій, розкиданих у вконтакті, ютюбі й саундклауді, і два альбоми — «Демо» (2016) та«Індастріал» (2017) — Дьячков вирізняється чимось зовсім автентичним на тлі інших виконавців. Різкий, він трохи нагадує гопніка, а ще — одразу знайомий, бо, мабуть, пісні з назвами «Ти сука бля не йди туди», «Після роботи пива я в’їбав», «Тобі пізда», «Стерво не займай мене» претендують принаймні на те, щоб нарешті до самого дна розкрити оскомно знайомі теми, заявлені в заголовках.
Електронна музика в Україні перебуває на піку популярності, тим цікавіше розглянути її текстуальну складову, адже для такої музики акцент на тексті не властивий. Власне, музика Олексія Дьячкова і привертає увагу, перш за все, відвертістю текстів. В інтерв’ю 2016 року для Cultprostir Дьячков згадував, що ця відвертість не позірна — він часом справді відчуває себе беззахисним і “голим” через свої слова. Тексти Дьячкова не можна назвати поезією. Як тексти вони досить примітивні, у них нема відчуття фрази чи ж афористично висловленої думки — тих речей, які зазвичай і “тримають” у віршах чи ж у хорошому репі. Ба більше,часто вони навіть не зв’язні. Натомість, тексти Дьячкова нагадують «Нірвану» чи «Земфіру», бо пісня часто тримається на одній доладній фразі, яка, скажімо, повторюється в приспіві, а все інше просто не важить. Крім того, у багатьох піснях текст важко розчути через те, що Дьячков не співає його, а бубонить, проговорює чи викрикує. Сам голос на записі також стишений, перебуває на фоні, коли ж на першому плані — ритм-секція чи ефекти. З іншого боку, саме тексти і яскраві фрази на кшталт «я не пачка сигарет, ти не зажигалка», «з дозою амфетаміну ти переборщила», «родила мати сина / один росте другий дебільний» великою мірою і зацікавлюють музиці Дьячкова. Я зосереджуюсь на піснях із аккаунта музиканта на саундклауді, об’єднаних у два умовних альбоми «Хуліганка» й «Три брати», які він сам називає «чернетками для “Демо”». Навряд чи можна сказати, що в ліриці Дьячкова є «теми», та й узагалі ці накрохмалені слова на кшталт «лірика», «поезія», «мотив» зовсім не пасують до речень і словосполук музиканта, які, мабуть, найліпше схарактеризує слово «тєкстА». Мало пісень збудовані цільними, з чітким сюжетом чи смисловою лінією. Їх навряд можна аналізувати, читаючи кожен як смислову одиницю. Я радше просіюю ці тексти на наявність збігів, щоб через них реконструювати сенс. Утім, прослухавши їх усі, можна сформулювати два кити, на які спер свої ноги в підкочених штанях Дьячков, — це похмурість й інфантильність. 1. Світ Дьячкова нагадує мені мої студентські часи: він похмурий, чорно-білий («білі діти та чорні дуже стіни», «чорні нігті крик не стримав / білі крихти я загинув», «білі круги / чорні квадрати»); дії переважно відбуваються вночі чи ж при вимкненому світлі. Дуже часто це міський простір, часом є маркери Києва на кшталт «ввечері йду на “Лісову”» чи ж пісня «Три брати» про Кия, Щека, Хорива й Либідь. Це місто постає як обмежений простір. Таким Київ дуже часто і можна побачити — розбиті дороги, відсутність зелені, задуха, ятки в метро. У піснях Дьячкова — це маршрутки, шиномонтаж, магазини, асфальт, «розбиті машини». Це постійний простір насилля, причому часом він є загрозливим самому суб’єктові (як-от «Мене б’ють по єбалу»), часом суб’єкт сам несе цю загрозу («Тобі пізда», «Я знімаю проститутку … / рву волосся в мене вдома»). Утім, насилля не сприйматься травматично, а, навпаки, є буденною частиною простору, в якому перебуває суб’єкт, — такою ж звичною, як ліхтарі чи асфальт. У пісні «Я знімаю проститутку» насилля має терапевтичну функцію, бо «рву [проститутці] волосся в мене вдома — це приємна дуже втома». 2. Водночас дуже чітко простежується інфантильність суб’єкта, який здається вразливим. Кілька пісень присвячені шкільній тематиці, як-от «Випускна» чи ж «Знову спізнився на урок» — сприйняття себе в категоріях дитини чи незрілого суб’єкта. Це відрізняться від того, що можна назвати тінейджерством (як-от творчість гурту «Пошлая Молли»), бо інфантильною може бути й доросла людина. Суб’єкт у піснях Дьячкова щосили намагається не дорослішати, звідки рядки «мене несуть в коробці» (як дитину). Показовими є дві пісні, об’єднані в саундклаудівському альбомі «Три брати». У першій — «Над моїм ліжком висить ікона» — йдеться про секс суб’єкта з «твоєю мамою», що вказує на трансгресію (так само, як і рядок «над моїм ліжком висить ікона, / вона колись впаде і вдарить мені в лоба … / мабуть, я згрішив»), але ця ж сама «мама» водночас поводиться із суб’єктом, як зі своєю дитиною — грається, стрибає з ним, врешті, бере його на руки. (До того ж фраза «твоя мама» — це дуже поширений риторичний топос, який пасує для віку школяра чи ж для недорослого інтернет-юзера, що теж підкреслює інфантильність). Друга пісня — «Я знімаю проститутку» — на перший погляд інакша, бо тут сам суб’єкт у владній позиції: він той, хто вчиняє насильство, хто купує проститутку. Утім, незрозуміло, чи йому взагалі важить секс із нею (хоча на початку пісні від зводить її до функції вагіни — «стою в черзі до магазину / вибирати собі пізду»), коли ж на перший план виступає гра. Проститутка тут — це насправді лялька, на яку можна дивитися, гратися, розчісувати волосся гребінцем. Зрозуміло, чому похмурість й інфантильність йдуть пліч-о-пліч у піснях Дьячкова: мало хто хоче дорослішати в такий похмурий світ. Його пісні нагадують групу «Кіно» чи ж раннього Скрябіна — і музично, і текстуально. Зрештою, попри свою оригінальність, Дьячков є частиною нового сплеску інтересу до музики й стилю 80-х і 90-х. Його тексти в такому розрізі — це наслідування радше не реальності як такої, а текстової реальності (те, що Женетт називає «мімесисом»). Попри те, що тексти Дьячкова здаються насмішкою, як-от пісні «Кургана» чи «Грибів» і до них хочеться поставити питання «він серйозно чи гоніт?», та насправді це маска, а отже, стиль. Утім, два кити Дьячкова — інфантильність і похмурість — насправді показують межу між мімесисом в арістотелівському розумінні (як наслідування реальності) й у женнетівському (наслідування текстової реальності). Досить складно поєднати похмурість як погляд на світ (що передбачає багатий досвід) з інфантильністю й шкільною естетикою. Перша здається наслідуванням правил жанру (адже не тільки тексти в Дьячкова похмурі, але й музика), тоді ж як друга, можливо, є особистою реальністю автора (хоча про це можна тільки здогадуватися). З іншого боку, інфантильність теж є дуже жанровою — існує велика кількість гуртів, які пишуть музику для тінейджерів. Тому, може, і неусвідомлений вибір Дьячкова існувати між цими Сціллою і Харібдою передбачуваності є тим, що робить із нього досить типового представника свого покоління, який надмірно драматизує реальність, але потім втікає ж від цього драматизму в дитинність, знімаючи із себе відповідальність, покладену на дорослу людину.
Дарія Пугач
ШЩЦ — це не вечірка Що відрізняє умовний «андеґраунд» від інституціоналізованого мистецтва? Вочевидь, андеґраунд принципово не інтитуціоналізований. Причому мається на увазі не формальна відсутність інституції для художника (зрештою, real punk is to make institutions), а поява інституцій нового формату. Андеґраунд створює своє. Прив’язаність до великої інституції щось дає та щось відбирає у митця. Дає «професійний» статус, над яким треба працювати, як над брендом. Відбирає можливість діяти незалежно. Але щоб творити оригінально, потрібна незалежність. Українській електронній сцені, не рахуючи кількох визнаних вечірок, часто бракує цікавих експериментів. До того ж не лише з музикою чи світлом, а з форматом вечірок як таким. Одним із таких сміливих дослідів є ШЩЦ.
шощеце? ШЩЦ — це київська формація електронних музикантів, умовно заснована (принаймні на facebook) в грудні минулого року. Цього року кілька вечірок ШЩЦ проходили в Otel’і, Master Club’і та Plivka, а окремо учасники виступали деінде, попутно презентуючи нову абревіатуру слухачам. Точніше, не абревіатуру, бо «ШЩЦ» нічого не означає. Просто красиво звучить і виглядає, як «DADA». Може, це бляшанка кóли («шшщщццц»), можливо, вигук здивування, а насправді — просто три літери, на які не соромно і друзів послати. Останній київський ШЩЦ, в колаборації з одеською «Системою», у Plivka мав на меті подолати сталі форми музичних вечірок. Це поєднання різних форматів з метою дослідження їх взаємодії. Не-вечірка складалася з різних компонентів — Білої зали (приміщення Бібліотеки), Чорної зали (Ухо-хол), інсталяції «Epilepsy» (чи інакше — «Overkill Distruction») та мінімалістичного дискоболу в лаунж-зоні. Співзасновник формації, Богдан Конаков, каже: «Коли ти приходиш на концерт, то не вистачає танцполу, куди можна було б втекти, і навпаки».
Вечірка-пазл Біла кімната — танцпол, хоч правильніше було б назвати її пост-танцполом. Чорна — ембіент-хол, хоч на ранок зали помінялися енергетикою — чорна переросла із неритмічної у танцювальну музику, а біла — навпаки. Однак, складно назвати цю музику танцювальною. Адже «танцювальна» — це виробничий шаблон, який просто не підходить. Перехресний рух двох зал від «експериментальщини» до «танцполу» і має на меті показати умовність розподілу. «Секретна» кімната з інсталяцією була відкрита шість годин і весь час шалено вібрувала енергією. Вона складалася з музичного експерименту Богдана Конакова зі світловим супровідом у вигляді оскаженілого блимання стробоскопу. Це «абстрактна» музика — зациклені на півгодини семпли з варіаціями. Богдан описує це так: «Уяви, що ти береш книгу, наприклад Ніцше, вириваєш кожну третю сторінку — і нічого не змінюється». Складно зрозуміти, що це означає, але ефект справляє надзвичайний. Коли зазвучав шум, іще без світла, митцю Степану Літуну здалося, що це «Генератор» Абрамович — суцільна темрява, ніби зав’язані очі. Але темрява інакша — не стишена навушниками, а навпаки, гучна та пронизлива. Трохи згодом увімкнувся стробоскоп, і вже гучне світло приваблює та не відпускає. Часто люди просто стояли та вслуховувалися у задимлене мерехтіння. Рідше намагалися танцювати чи, радше, пропускати звукові хвилі крізь себе. Інсталяція розташувалась у приміщенні, яке зазвичай слугує майстернею. У певний момент з’явився будівничий візок. Саме так, випадковість це чи ні, у кімнаті стояв ручний візок для транспортування вантажів. Це додало певного шарму — ніби глядач ненароком потрапив за лаштунки вечірки, крізь прочинені двері із написом «Небезпечно для епілептиків». А тут таке коїться.
Вечірка-конструктор Нещодавно музична агенція «Ухо» привозила в Київ оперу Карміне Челла «Хліб. Сіль. Пісок». Сучасну оперу складно сприйняти в цілісності. Я намагався, і в мене не вийшло. Все одно глядач щось пропускає. Але в цьому і полягає прийом — опера побудована як конструктор, який неможливо зібрати повністю. Побачений твір залежить від погляду глядача (зокрема, від місця в залі та його вартості). Хочеш — дивись на співаків перед сценою, хочеш — на оргію в кіоску, ходячого дельфіна чи просто на екран із текстом лібретто, хочеш — закрий очі і просто слухай, як в паузах між музичними фразами дівчата грають у бадмінтон. Подібні вистави можна дивитися кілька разів, щоразу відкриваючи щось нове. Приблизно так влаштована не-вечірка ШЩЦ — відвідувач може збирати собі твір з клаптиків різної музики. Особисті враження тут варіюються сильніше, ніж зазвичай, залежно від особистої комбінації перебування в різних залах. Мої — лише один з можливих результатів цієї вечірки-конструктору¹. Якщо, як вважає один із засновників ВБКМ² Михайло Богачов, «Overkill Distruction» — це згущена квінтесенція рейву, то дискобол в холі Плівки — очищена. Це особливе місце на всьому поверсі, звідки чутно все — три кімнати та навіть музику й розмови з бару. У ВБКМ пишуть: «Ви зможете сісти навколо, заховавшись за чорними шторами від рідних, друзів і знайомих, і почути увесь ШЩЦ разом, розглядаючи мовчазний символ танцювальної музики минулого століття». Тієї самої танцювальної музики, яка розкладається у вас на очах. Якщо «Епілепсія» — це ультиматум деконструкції, то дискобол — це можливість перепочити і зробити наступний крок — задля конструкції власного музичного досвіду. Попередні ШЩЦ експериментували лише із музикою та реакцією слухача на неї, але ніколи не використовували так багато простору та ще й таким чином. Останній ШЩЦ — не-вечірка, тому що це не просто набір зал із різною музикою, як буває на Strichka у Closer’і чи як буде на Brave! Factory. Це набагато компактніший та, за рахунок цього, цілісний експеримент із простором і музикою, пошук їх синестезійного сплетіння. Він є своєрідною метаформою. Окремі складові деконструюються самою присутністю інших можливостей для глядача. Як у випадку зі згаданою оперою, цілісність кожної окремої частини та усіх між собою неможлива. При цьому вона зберігається на більш абстрактному рівні. Тут неможливо відповісти на запитання незнайомця, що не схотів платити за вхід: «Шо іграєт? Інтелектуальноє шото?» Та ні, різне. Музика.
¹Деякі ідеї лишилися нереалізованими, як то комора з горою стільців і фортепіано, білими полотнами та маркерами чи хауссцена в кімнаті, в яку не можна було б зайти, лише послухати коло входу.
7
²Відкрита бібліотека крáсних мистецтв — одна з парнерських для ШЩЦ організацій. Відкрита також ставить на меті дослідження міжвидових сплетінь у мистецтві.
Іван Скорина
«ТАНЖЕР» ДЛЯ КИЕВЛЯНИНА
8
КРАТКАЯ ПЕРСОНАЛЬНАЯ РАЗВЕДКА ЧЕРНИГОВСКОЙ АРТ-СРЕДЫ
Вдохновитель этого текста Женя Казак как-то пошутил, что Чернигов — это мой личный Танжер. По аналогии с экспатами прошлого века, нашедшими в Северной Африке пристанище, я, якобы по-ориенталистски наделяю местных гипертрофированными непосредственностью, живостью и практической простотой. Будто провинциальная активность кажется мне искренней и рискованней, порою скучающей, столичной. Как и в работах некоторых марокканских художников (например, Мохаммеда Мрабета или Мохаммеда Табаля), тут царят жизнеутверждающие наив, арт-брют и примитивизм. Спасительное мифопоэтическое восприятие действительности и пресловутая формула «жизни как искусства» — все это здесь цветет коммунальной радостью посреди болота нестабильного рынка труда и демографического кризиса.
С черниговским кругом я познакомился почти случайно, около двух лет назад. Тогда наша компания условных работников культуры приехала в гости к Дмитрию Куровскому, художнику и лидеру музыкального проекта Foa Hoka. К вечеру мы оказались в «секретной» подвальной мастерской в районе Вала, где его выставка переросла в самодеятельную вечеринку. Меня удивило, как много молодых людей там носили широкие штаны, будто на дворе 2002-й, и я ждал, что кто-то вот-вот вытащит из кармана сиди-плеер. Само помещение было заставлено различными предметами — традиционная для периферийного дискурса эстетика блошиного рынка — коллажи, коза прямиком с рождественских мистерий, череп и диковинный детский клавишный инструмент. Казалось, мастерская Куровского, где я побывал еще 5 лет назад, и все остальные «художественные места» в городе, составляют некую эстетическую целостность. Со временем я понял, что компания достаточно восприимчива не только художественно, но и музыкально. Даже, в определенном смысле, всеядна — танцы в подвале происходили разом под афробит, детройтский хаус, даб, ритмический нойз и марокканскую гнаву. На следующий день я мог встретить всех танцевавших поблизости, в Борисоглебском соборе, внимательно слушающими персидские наигрыши на сетаре. Или в художественном музее, где проходила выставка картин чьей-то бабушки, наивной художницы из области. Акции, вокруг которых образовывается местная среда, носят, на первый взгляд, спонтанный характер. Например, художественная образовательная инициатива для детей «Жива шафа» и городской фестиваль «Зелена сцена» с регулярными концертами, выставками и кинопоказами — институционализированные и даже профессиональные явления, но со стороны возникает впечатление об импровизированном характере составляющих их отдельных практик. Чернигов — небольшой город, и кажется, что если в центре созревает нечто с намеком на событие, то все организационные процессы вокруг наслаиваются совершенно естественно. Отчасти так и есть, но все это подкреплено постоянной работой.
Самоорганизация на болоте и мечты о модернизме Дмитрий Янчук, один из «координаторов» арт-процессов в Чернигове, вспоминает, что в начале нулевых его компания формировалась вокруг ансамбля импровизационной музыки с незатейливым названием KoLLektiv. В прошлом году они, третий раз за пятнадцать лет, выступили в Киеве вместе с дуэтом Flying Super Pension. Концерт в клубе «Оксана» организовал Андрей Горохов. Почти два часа трио набирало обороты в импров-рок-ключе, и моментально сбивалось, едва начиная удерживать грув. Чем-то это напоминает и местную художественную сцену. Мобильность и дух бродяжничества присущи тусовке до сих пор, несмотря на непрерывные попытки институционализироваться. Вначале это был киноклуб. Там сформировался костяк из художников-оформителей и техников Артема Сиворакши и Николая Нечастного (Коля Фолк), графического дизайнера Аркадия Симкина и театральной художницы Лены Загребиной. Стартом театральной карьеры Загребиной был студенческий театр «Иллюминатор» Александра Норова (постановки на стихи Хлебникова), откуда в компанию попал график Артем Фурсенко (Art Tall). В то же время в Чернигове появился Музей современного искусства «Пласт-арт», отапливаемый печами-буржуйками. С ним связаны пейзажист Сергей Тонканов, долгое время живший в Крыму, и фотограф Роман Закревский. Последний часто принимает у себя гостей. При помощи специальной обстановки и выдержки, Роман создает глубокие черно-белые, с синеватым оттенком, портреты. В 2010-м, после нескольких лет работы в музыкальном магазине, Янчук вместе с Сиворакшей, Симкиным и Аленой Морачевской открывают мастерскую «Писана торба». С ее помощью художники пытаются выжить, продавая созданные там объекты и организовывая различные мастерклассы. Через два года, при содействии художницы Леси Синиченко, это переросло в арт-цех Ремзавод на территории одноименного нерабочего предприятия. Выставки там порой состояли из советских технических плакатов и детских рисунков. Несмотря на то, что группа узнаваема среди местной публики, с названием у них не сложилось до сих пор. Правда,
со времен Ремзавода в оборот вошла ностальгическая, как барахолка, вывеска «Культпросвет». Под ней проводились различные мероприятия, в том числе и на территории Черниговского художественного музея, где группа дислоцируется сейчас. Здесь в компании начали появляться нынешние студенты. Например, коллажист Роман Ткачев. В прошлом году он представил свои черно-белые ретромодернистские работы в киевском «Купидоне». Модернистские сны или мечты о модернизме. Авангард, становящийся архаикой. Это абсолютно черниговская тема. Любимые в «культпросветовском» кругу имена — дадаисты, Миро, Пиросмани, Шагал, Сай Твомбли, Александр Колдер, Клее. Казалось, постмодерная метаирония освоена повсеместно, но в Чернигове утопическое модернистское видение мира попросту помогает чувствовать себя живым и свободным. Лена Загребина, кроме амплуа театральной художницы и педагога, также освоила и режиссерскую профессию. Среди поставленных ею спектаклей — «Хню» по Хармсу, «Слово о Эль» по Хлебникову и «Гамлет-машина» Хайнера Мюллера в Черниговском театре кукол (в качестве художникапостановщика, реж. В. Гольцов). Но отдельно стоит отметить иллюстрации художницы. На первый взгляд они кажутся прикладным ребячеством, этюдами, скетчами. Например, серия «Не смотрите на них — они из Bauhaus» (2016) — это условные геометрические заливки и образы, «проросшие» на чехословацких документальных фото о быте советских людей. Похожие на детское баловство с семейными альбомами и ненужными книгами, изображения состоят из пяти цветов поверх черно-белой хроники. Здесь вырисовываются фигуры, которые можно встретить позже в «Музыкальных иллюстрациях» (2015) (реакция на концерты «уховского» Фестиваля новой музыки: параллелограмная дама извлекает звуки-опилки из чего-то вроде стиральной доски, округлый гигант с голубоватым оттенком полощет руки в помеси колесной лиры и верстата, по-шагаловски парящий Адольф Вёльфли), «Больших купаниях» (2016) (крупные контурные фигуры отдыхают на фоне советских пейзажных фото) и «Городах и людях» (2016) (цветные, калейдоскопические персонажи, включающие в себя элементы пейзажа). Постоянное инициативное сотрудничество — главная особенность среды, на мой взгляд. Например, Дима Силич из музыкальной группы Flying Super Pension пытается популяризировать синтезаторную культуру. В прошлом году он созывал «Синт-пикник», где все желающие могли коллективно импровизировать с коробочными и клавишными инструментами на свежем воздухе. Flying Super Pension не зацикливаются на жанровых определениях. Точно можно сказать, что они играют электронною музыку, но иногда в шутку представляются как рок-группа. Дима и напарник Егор орудуют целым столом инструментов — от аналогового синтезатора Korg MS-10 до «оркестра музыкальных игрушек». В зависимости от настроения и программы сетап может сильно разниться. То же самое и с музыкой — расстояние от эйсид-хауса до харш нойза здесь довольно условное. Живые выступления FSP отчасти импровизационны и носят характер хэппенингов. Чаще всего они происходят в киевских клубах, где группа заработала репутацию радикальных аутсайдеров. Еще один музыкальный проект в Чернигове родился в прошлом году из исследовательского сотрудничества. Композитор и фольклористка Вера Ибрямова-Сиворакша вместе с выпускником Харьковской консерватории, иранцем Эхcаном Тавакколем и кларнетистом Никитой Гирней собрались под вывеской «ШляхЕтно». Музыканты попытались уместить в одной программе репертуар из южнои восточнославянского, в основном украинского, фольклора и персидской традиционной музыки. Песни и наигрыши, исполняемые ансамблем, почти не смешиваются, а плавно сменяют друг друга, пытаясь не превращать демонстрацию аутентичности в развлечение.
Нагромадження чудес Изобретатель Владилен Симкин, напечатавший флейту пана на самодельном 3D-принтере, загадочный живописец-примитивист Олег Жук и, конечно же, Дмитрий Куровский дополняют почти сложившийся образ города с вынужденной DIY-культурой. «Нагромадження чудес», эта фраза из старой песни Foa Hoka, весьма характеризует
то, как «культпросветовцы» сосредотачиваются вокруг Куровского сегодня. С ними художник знаком со второй половины нулевых, после того, как вернулся домой из Киева. Деятельность группы стала прочным подспорьем его идей и эстетики, будто сам Куровский и городская среда вокруг успешно срослись. Наиболее ярким тому подтверждением был перфоманс «Готовий до всього» в музее «Пласт-Арт» (2016). Костюмы и предметы к нему создали Артем Сиворакша и Владилен Симкин. Куровский предстал перед публикой в модифицированном байкерском шлеме с разноцветными дредами, синей куртке с собственноручно нанесенной эмблемой «Fargo», зеленых блестящих брюках и расписанных краской туфлях. В его руках был собранный из наиболее неожиданных частиц автомат Томпсона, а свиту ему составили двое молодых перформеров в не менее оригинальных нарядах (Роман Ткачев и Григорий Коцюра). Трио устроило панк-балаган на фоне коллажной инсталляции, так напоминающей все, чем живет их подвалмастерская Secret Place. Зрелище походило одновременно на выдумки Курехина и голливудские боевики 80-х. В предыдущих вариантах перфоманса Куровский орудовал двумя топорами. Куровский прошел путь от участника культовых групп украинского андерграунда до, собственно, художника. Музыкальное образование он получил в Харькове. Там играл в нескольких коллективах, связанных с объединением Новая Сцена. Самый яркий из них — септет Казма-Казма, сочетавший влияния ренессансной музыки и рок-авангарда. В начале 90-х с Казмой тесно сотрудничал Сергей Братков. Но magnum opus Дмитрия был и остается проект Foa Hoka. В 90-х группу издавали в Польше. Они гастролировали по Германии, играли на одной сцене с Дженезисом ПиОрриджем и Laibach. В нулевых Foa Hoka все еще выступала в разных инкарнациях, но чаще находила себя в домашних студийных экспериментах. Состав становился все более текучим, как и ее музыка. Она мутировала из холодного пост-индастриала в самодельный эйсид-фанк (or whatever). Стилистически определить это в целостности — непросто. Тот же вопрос возникал в отношении Куровского как художника. Иногда для маркировки в пресс-релизах его киевских выставок (например, Галерея РА в 2013-м, P.art.com в 2014-м, Музей Шевченко в 2015-м) фигурировал спорадический тег «urban psychedelic art». Если верить оценкам, то это где-то посредине между поп-артом и, опять же, арт-брют. Несмотря на то, что Куровский не покидал рисование с детства, его формирование как художника происходило в Киеве начала нулевых, в кругу Кирилла Проценко, Максима Мамсикова и Николай Троха. В своем фирменном стиле бриколажа вокруг наивных портретов он созрел к концу декады. Тогда начала формироваться серия из образов ПиОрриджа, Стравинского, Ли Перри, Тосиро Мифуне, Фритьофа Нансена и других. Наиболее характерно она была выражена в выставках «Наші обличчя, вкрадені у богів» (2013) и «Дістанемось берега» (2014). Квартира-мастерская Куровского Midi Free Studio в Чернигове — самостоятельный арт-объект, похожий на все его работы одновременно. Лоскутность, экспрессия и интуитивное самоконструирование вокруг четких, как кинокадры, образов — этим можно охарактеризовать стиль Дмитрия. Своими любимыми художниками он называет Бэкона и Филонова.
Аутсайдеры среди аутсайдеров Казалось бы, все перечисленные в этой заметке — аутсайдеры по определению. Но Чернигов, в каком-то смысле — городаутсайдер. Это отнюдь не соразмерный пограничный Ужгород или, обласканный фестивальным вниманием раз в год, крохотный Славутич неподалеку. В Чернигове из-за непродления аренды закрываются художественные школы и мастерские. Те, кто приезжает из Киева к родителям на выходные, жалуются, что здесь ничего не происходит. Столице же традиционно не сильно интересно, чем живут на задворках. В то же время, тут также продолжается муралистская экспансия, которая вызывает дискуссии. «Как вначале, так и теперь, наши встречи — будь то прогулка в луга или совместный труд — это формирование пространства вокруг нас, позволяющего дышать свободно, творить, импровизировать, смеяться, умничать, слышать и понимать друг друга», — говорит Дима Янчук. Он добавляет, что ждать предложений культурных ивентов, удовлетворяющих эти потребности, в «желейном» Чернигове пришлось бы долго. Потому, несмотря на ситуативную поддержку городских властей или спонсоров крупных мероприятий, искусство здесь, в первую очередь, «самодельно» и «самосделано». В каком-то смысле, это очень освобождающие качества. Видимо, это они, в сочетании с чистым полесским воздухом и тишиной, помогают местным художникам не останавливаться и быть полными сил.
Иван Шелехов
МИХАИЛ РАШКОВЕЦКИЙ: «ИГНОРИРОВАНИЕ “ШИРОКОГО ЗРИТЕЛЯ” ВЫГЛЯДИТ КАК-ТО СТРАННО ДЛЯ ИСКУССТВА, КОТОРОЕ ДЕКЛАРИРУЕТ СВОЮ СОЦИАЛЬНУЮ ЗНАЧИМОСТЬ»
В Одессе идет подготовка 5-й Одесской биеннале современного искусства — международного художественного форума, открытие которого запланировано на 26 августа. Тема биеннале в этом году — «Зона турбулентности». В фокусе внимания проекта — проблема современных кризисов и сопровождающее их состояние перманентной неопределенности. Анастасия Суворова поговорила с куратором биеннале Михаилом Рашковецким об участниках форума, критериях отбора работ и том, как идет подготовка проекта. Биеннале продлится до 30 сентября.
Анастасия Суворова: На прессконференции, посвященной биеннале, вы сказали, что в этот раз стремились отбирать работы с более «прозрачным» сообщением, которое было бы более понятно зрителю. Считаете ли вы проблемой известную герметичность современного искусства? Михаил Рашковецкий: Да, это серьезная проблема. С одной стороны, искусство, следующее за требованиям «массового спроса», вырождается в «ширпотреб», штампованную продукцию для массового потребителя. В истории нередки случаи, когда такой ширпотреб используется для манипуляции массовым сознанием с политическими или коммерческими целями. С другой стороны, игнорирование «широкого зрителя» выглядит как-то странно для искусства, которое декларирует свою социальную значимость. А ведь именно такие декларации характерны для многих представителей современного искусства. И это проблема не только «современного искусства», детища постиндустриального общества и глобального мира. Решая эту проблему, следует все время помнить о старых метафорах «между Сциллой и Харибдой», «пройти, как по лезвию ножа» и т.п. АС: Как вы считаете, нужно ли объяснять современное искусство? Включает ли в себя роль куратора эту функцию? МР: Я считаю, что да, включает. Искусство нужно объяснять, и не только современное.
Но только тем, кто хочет что-то понять и почувствовать, а не тем, кто имеет готовые ответы на все вопросы. Искусство отчасти зависит от уровня реципиентов. Художник имеет право отвернуться от публики с низким культурным уровнем. Кураторы, арткритики такого права не имеют. Они обязаны работать с аудиторией, хотя бы даже говоря публике, что она «дура». АС: Как вы относитесь к точке зрения, согласно которой для искусства свойственно получать толчок к развитию в кризисные периоды, когда начинается «зона турбулентности»? МР: По-всякому бывает. Если понимать под кризисом точку радикальной смены вектора развития, то я могу назвать немало примеров хорошего искусства, возникавшего во вполне «застойные» периоды. Творчество Веласкеса, например. Или поэзия Шевченко. В концепции Одесской биеннале акцентируется внимание на другом: на парадоксальном свойстве современных кризисов — они становятся постоянными, и старое деление на «устойчивые», «спокойные» времена и периоды быстрых и радикальных перемен ставятся под сомнение. Но, конечно, основные тенденции искусства в периоды «бури и натиска» имеют свою специфику. Я бы только не использовал для искусства термин «развитие», предполагающий некий рост от малого к большому, от плохого к хорошему. Этот термин, вероятно, более приложим к научному знанию и, тем более, к «техническому прогрессу». АС: За последние несколько лет в информационном пространстве увеличилась концентрация идеологии. Как, по-вашему, это отразилось на «проблемном», социально-политическом искусстве? МР: На мой взгляд, «концентрация идеологии» присуща всем временам. Можно говорить только о местах и периодах, когда допустимо существование множества идеологий, и хронотопы, где разрешенной оказывается только одна идеология. На «проблемном» искусстве сама себе концентрация идеологии никак не отражается. Как и всегда появляется множество псевдопроблемных работ невысокого художественного уровня и, как всегда, немногочисленные хорошие работы и сильные авторы. АС: В концепции биеннале указывается на необходимость в «радикальных средствах проектного моделирования в условиях перманентных изменений». В какой мере, по-вашему, искусство может стать таким средством? МР: Не знаю. Я не уверен, что искусство может стать таким средством. Но я хотел бы этого. Я по-прежнему уверен в том, что наше бытие определяется нашим уровнем культуры. Культуры в широком смысле этого слова. А искусство является одним из
важнейших компонентов культуры. АС: Удалось ли художникам предложить варианты выхода из «зоны турбулентности»? МР: Мы не предлагали искать выход из «зоны турбулентности», мы предлагали учиться жить в этом новом состоянии социума. Одно из самых тревожных качеств такого состояния — это так называемая «постправда». И самое отвратительное явление, когда человек знает, что сам лжет или видит ложь других, но под тем или иным предлогом оправдывает ее. Мы старались отбирать для биеннале честные работы. АС: Как вы оцениваете активность украинских и одесских художников? Насколько они будут представлены в проектах биеннале? МР: В этот раз пассивность украинских и одесских авторов просто разительна на фоне активности зарубежных авторов и кураторов. Словом, иностранцев приходится как-то сдерживать, а наших нужно все время тормошить и подстегивать для того, чтобы придерживаться наших приоритетов представления отечественного искусства. АС: Как вы считаете, корректно ли сейчас говорить о региональной или национальной специфике искусства (в частности, одесского и украинского)? МР: Говорить о региональной или национальной специфике всегда корректно. Другое дело, что и как говорить. Спецификой национального (не в этническом смысле) искусства, как и ранее, вижу то, что Украина, контактируя с глобальным постиндустриальным обществом, приобретает статус даже не «второго», а «третьего мира». Для искусства это ни хорошо, ни плохо — это данность, с которой нужно работать. Пока получается не очень. Об «одесской специфике» в искусстве говорить сейчас мне не хочется. Пока она либо растворяется в «национальной» и «международной», или вырождается в «цимес-маркеты», пошлые росписи с бендерами, кошечками, мадамстороженками на стенах и монументальных трансформаторных будках. Надежда есть, но очень робкая. Для возрождения и укрепления локальной специфики необходимы определенные условия, почва, которая, увы, стремительно размывается. АС: Каково соотношение среди участников биеннале авторов, уже получивших определенную известность, и молодых художников? МР: Вы правильно выразились «определенная известность». Известность — понятие относительное. В числе авторов, чьи работы будут представлены на биеннале, будет ряд художников с мировым или европейским уровнем известности. Увы, большинство из них не граждане Украины. А те из «известных», кто имеет
украинский паспорт, живут, или работают, или преимущественно выставляются за рубежом. Для «известности» кроме таланта необходимо существование развитой инфраструктуры, которой пока нет в нашей стране. Но, с другой стороны, Одесская биеннале всегда сознательно избегала статуса ярмарки «звезд». Так что большинство — «малоизвестные», среди которых встречаются и немолодые. АС: Расскажите, пожалуйста, о проектах и мероприятиях биеннале (насколько это возможно на настоящем этапе). МР: На биеннале, как обычно, 90% рутинной организационной работы. Говорят, и на войне так же. Ведем сложные переговоры с партнерами, авторами и кураторами специальных проектов, стараемся обеспечить финансовые, коммуникационные, пространственные и материально-технические нужды биеннале. Львиная доля усилий для решения этих проблем приходится на комиссара биеннале, Семена Кантора. А коротко познакомиться с предварительным составом участников, локациями и мероприятиями образовательной программы можно на сайте Одесской биеннале. Окончательные данные, в том числе календарь событий, появятся только в августе, перед открытием. Ибо турбулентность. АС.: Как вы можете охарактеризовать ситуацию с поиском спонсоров и партнеров на данном этапе? МР: Если говорить о тенденции, то она очень позитивна, особенно по сравнению с предыдущими одесскими биеннале с международным составом. Спонсоров и партнеров стало гораздо больше, мы даже впервые получили грант от государственной институции, Министерства культуры Украины, нас впервые поддержал фонд «Відродження», участие зарубежных авторов поддерживают многие зарубежные фонды и институции. Надеемся на активную и качественную работу групп волонтерской поддержки. Но в абсолютных числах бюджет биеннале по-прежнему крайне мал, особенно по сравнению с аналогичными по количеству и качеству участников зарубежными форумами.
9
АС: Как вы можете охарактеризовать вовлеченность в подготовку биеннале государственных институций?
МР: Я уже сказал, что в этом направлении есть серьезный прогресс: организаторы биеннале, Музей современного искусства Одессы и «Фонд развития» работают в партнерстве и при поддержке различных госинституций, от Минкульта до областной администрации и городских властей, а также государственных музеев, предоставляющих свои выставочные площади для проведения биеннале. При всей инертности госаппаратов разных уровней мы видим желание сотрудничать с современным искусством.
Говорила Анастасія Суворова
10
«ПРОТИВ ЕНЕЯ НЕ ХРАБРУЙТЕ
/ ДЛЯ НАС ЗДАЄТЬСЯ ВІН СВЯТИМ»
Павло Гудімов про «Проект Енеїда» в НХМУ
24 серпня у НХМУ у партнерстві з арт-центром Я Галерея стартує «Проект Енеїда» (куратори: Павло Гудімов, Діана Клочко, Поліна Ліміна, Данило Нікітін) — візуальна історія поеми Івана Котляревського, що є точкою сходу для античної і барокової, європейської та української культур. Про синтез і синестезію, яку провокуватиме проект, кореспондентці ВОНО Ірі Тофан розповів один з кураторів виставки Павло Гудімов.
ПГ: «Енеїда» — це дуже музейний проект, уважний до історії, це wiki-виставка, де можна побачити артефакти з 11 музеїв, приватних колекцій: усе, що стосується візуальної історії поеми. Реінкарнація легендарного кафе «Еней», яке знаходилось у Будинку літераторів — це наша перша зала, перехідний простір між виставкою і звичайним життям. Тут будуть відбуватися більшість подій паралельної програми, можна буде відпочити і познайомитися з гастрокультурою «Енеїди» — відчути її на смак. Якщо говорити про колаборацію з музеєм, то це спільна кураторська і організаційна робота, а також музейна колекція. Утім, будь-який проект не потрібно прив’язувати до стін одної інституції. В ідеалі, «Проект Енеїда» мав би вирушити до усіх тих музеїв, що нам допомагали.
Я розумію, яке задоволення було для ілюстраторів знову і знову підходити до роботи, бо в творі є стільки зачіпок і можливостей для візуалізації. Навіть гумор у поемі поступово еволюціонує — відчуваєш, що книга створювалася за довгий період. Більшість ілюстраторів поеми, втім, не змінювали свій тон. Чимало художників, що зверталися до Енеїди, не полишали її. Анатолій Базилевич почав ілюструвати поему у 1958 році, книга вийшла у 1968, але допрацьовував і переробляв її постійно: останні роботи створені у 1990-х роках. Валентин Гордійчук «сидить» у «Енеїді» з 1980-х років. Він показував нові роботи, які зробив після Майдану — «Енеїда» не відпускає і реагує на всі повороти в історії України.
Іра Тофан: «Енеїда» — один з ключових творів для української культури, значення поеми незаперечні. Як подолати дистанцію між людиною та Великим і наблизити «Енеїду» до глядача? Павло Гудімов: «Енеїда» точно не «Велике і Величне» (сміється). Питання у тому, наскільки ми можемо виходити за межі твору і нав’язувати діалог, і з огляду на те, що співорганізатором виступає Національний художній музей, виставка матиме сучасну музейну подачу, але в обмежених умовах виставкових площ. Мені близька концепція емоційної виставки, емоційного музею, але без перетворення на популярне розважальне шоу. Необхідне почуття міри і водночас прагнення нової мови. Коли заграєшся з технічними речами, виставка може перетворитися на атракціон. Діснейленд — це діснейленд, а музей — це музей. Ми словом, візуальною подачею, дизайном, тримаємося на рівні інтелектуальних меседжів для широкої аудиторії. Важливо, що твір Котляревського набув значення завдяки масовому сприйняттю. Декілька творів проекту, наприклад, не є безпосередньо ілюстраціями до «Енеїди» — вони включені в експозицію заради діалогу. Якщо хтось думає, що це будуть «Тіні забутих предків-2», просто на іншу тему, то це не так. Ми не маємо права робити сіквел. ІТ: Фокус у проекту широкий, а чи будуть представлені альтернативні погляди на міф «Енеїди»? Чи торкатиметесь ви незручних тем? ПГ: Незручних тем багато, одна з них — колоніальне минуле України. Котляревський дуже чисто показує, як в умовах, коли «не можна» — з’являється шпаринка і можливість висловитись. Саме в цей момент під виглядом самоіронічного твору з’являється перше видання «Енеїди», російськими літерами ніби «для любітєлєй малоросійської словесності». Теми пекла та еротичності, які найбільше затягували художників. Котляревський, як хитрий стратег, так прописав еротичність, що не можна її обійти. На виставці побачимо все — від перших циклів Порфірія Мартиновича до робіт 90-х років.
Нарбут, на відміну від всіх візуальних інтерпретаторів Енеїди, підійшов до твору взагалі з іншого боку. Тут найбільш помітно вплив сецесії, «Мира искусства», авангарду та «скандинавської» інтелігентності. Все витончено і вічно! Коли ми говоримо про пласт шістдесятників, то книга 1968 року з ілюстраціями А. Базилевича стала хітом №1 і ніхто його не перевершив. Ілюстрація і текст тут рівноцінні — синтез неймовірний. Саме тому анімувати образи Базилевича не так легко. Він складний по композиції, а образи нарочито контурні, статичні, закріплені. Навіть якщо там динамічна сцена, фігури зафіксовані, як моноліт. У Олександра Данченко «Енеїда» — це нескінчений фриз у дусі давньогрецької кераміки (чорнофігурні вази). Власне, Данченко зробив те, що ніхто — якісно і однотипно стилізував ілюстрації, створивши одну безперервну лінію.
ІТ: Проект приймає на себе ті виклики і трансформації, які стоять перед музеєм — множинні можливості, як для отримання інформації, так і для розваг (кафе, селфі зона, кінопокази). До певної міри це мрія про музей в музеї? ПГ: Коли ми говоримо про зміни в музеї, хочеться говорити про їх пришвидшення. Можливо, такі колаборації дозволять прискорити процес. Для мене це також мрія про новий музей. Немає єдиної відповіді, як сьогодні працювати з минулим, але роль музею — бути точкою, де сходяться всі зацікавлені, аби реалізовувати проекти, відчувати і дивитися, набиратися інформації. Це має бути мультидисциплінарна платформа. Зараз все змінюється, і цінність не в тому, щоб у тебе, образно кажучи, на рахунку або в скрині щось лежало, а щоб все працювало, щоб цей матеріал працював. Ми передаємо проект далі — можливо через 30 років хтось зробить його ще крутіше. Самодостатність — велика омана. Котляревський взяв за основу поему Вергілія. А скільки ілюстрацій у музеях світу існує до «Енеїди Вергілія». Ця виставка могла б розростатися у масштабі, якби ми були незакриті. Вергілій і сам не на порожньому місці виник, ми розуміємо, яке було підґрунтя — «Іліада». Навіть феномен Котляревського можна було б показати у міжнародному масштабі. Але це думки в голос про можливі наступні кроки. Зараз мені хочеться, щоб цей проект викликав драйв, не тільки у організаторів, але і в аудиторії. Бо мистецтво — це добрий привід поговорити.
Наступний етап прочитання поеми має бути найбільш синтетичним, я розумію це як кіно. За всю історію України, не тільки незалежну, а й радянську, не знято блокбастеру, драми чи арт-хаусу «Енеїда». Сьогодні ми б могли говорити зовсім про інший варіант візуалізації тексту — дигіталізації чи створення відеоігор із залученням VR. Я прогнозую, що в майбутньому ми не будемо зациклюватися на звичних форматах, а будемо знаходити нове. ІТ: Чи немає побоювань, що насичена паралельна програма затьмарить саму виставку та перетворить її в фон — для івентів і селфі? Наскільки проект збалансований? ПГ: Виставку затьмарити важко — матеріал вічний і дуже серйозний. Події, якщо це не кураторські екскурсії, ми виносимо з зал і не створюємо конкуренції. Слово «збалансованість» я можу використати для здорового харчування, але не для мистецьких проектів. Ми в одному просторі поєднуємо Їжакевича і Кононюка, а потім Дерегуса і напівнаївні речі майже невідомого Пресича. Одну річ я взагалі купив на Петрівці — це алюмінієва пластина, де витравлено ілюстрацію «Венера і Нептун» за мотивами А. Базилевича. Причому власноруч хтось її переводив, кривокосо, але це — справжня народна любов. І це дає таке різночитання, що ми практично відмовляємося від поняття «збалансованість». ІТ: Наскільки тісний зв’язок у проекту з музеєм і чи могла б локація бути іншою? Що дає музей для подібних мультидисциплінарних проектів?
Ми також показуємо найцікавіші фрагменти з мультфільму «Енеїда» (худ. Едуард Кіріч, реж. Володимир Дахно,1991 рік). Я не певен, що такий мультфільм міг би з’явитися сьогодні, адже ми вже інакше трактуємо літературні образи, і мені цікаво, які будуть подальші інтерпретації «Енеїди». ІТ: Чи спроможні сьогоднішні глядачі знайти у поемі щось нове, після всіх прочитань? Чи не має остраху, що все вже сказано? ПГ: Цей острах і рухає нами. Тема дає можливість робити проект нескінченним, і наш акцент на тому, що «далі буде».
ВОНИ: редакція Ліза Корнейчук, Катя Цигикало, Катя Тихоненко, Люба Дивак, автори і авторки - Євгеній Казак, Іван Шелехов, Іван Скорина, Анастасія Суворова, Дарія Пугач, Іра Тофан дизайн - Наташа Лушнікова, Євгенія Степаненко.
Номер видано за підтримки Олексія Харько. Засновник Макар М. М. Свідоцтво про реєстрацію КВ 22617-12517Р від 04.04.2017 Адреса редакції: м. Київ, вул. Дегтярівська 58 Видання та друк ФОП Макар М. М. Друк ТОВ “АБС ПРЕСС” Наклад 500 примірників Газета виходить раз на місяць. Ціна: безкоштовна vonopaper@gmail.com Ви можете підтримати ВОНО будь-якою сумою. Номер картки Приват Банку 5169 3305 0789 6154 — Макар М. М. Призначення платежу — “Газета ВОНО”
Говорила Іра Тофан
11
Художниця: СЕРАФИМА ШПІНЬ. Живе та навчається на архітектурному факультеті у Дніпрі. Спостерігає за безхатьками та людьми на вокзалі. Cтворює графічні малюнки, колажі.