journal

Содержание Интервью с автором Недемоническая личность, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Апокалипсис на выбор, Д. Глушановский . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Рассказы Черный ящик, А. Зайцев . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Грязнуля, К. Чиганов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Древний как мир..., П. Мешков . . . . . . . . . . . . . . . Рыболов, А. Нейтак . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Смотритель, А. Строева . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Я — это ты, В. Пятков . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Свое. Чужое. Человеческое, Д. Маверик и А. Галатенко .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

2 2 9 15 15 18 22 27 30 40 48

“Заговор кукол”, Главы из романа, Екатерина Лесина 57 Глава седьмая, где Дориан Дарроу оказывается в безвыходном положении, испытывает муки совести и ничего не делает . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 57 Глава восьмая, в которой леди Эмили нюхает розы, читает газету и падает в обморок, что приводит к некоторым непредвиденным последствиям . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 60 Глава девятая, в которой Дориан Дарроу заключает сделку, пытается проникнуть в чужой дом и спасается бегством . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 64 Глава десятая, где сначала бьют физии, а потом ведутся разговоры . . . . . . . . . . . . . . 68 Статьи 72 Будущее в постсоветской фантастике: тьма надвигается., К. Чиганов . . . . . . . . . . . . . 72

1

Интервью с автором Недемоническая личность Несколько слов в оправдание Достаточно набить в любой поисковик имя Алексея Глушановского, и вам откроется целый мир, в котором господствуют фэнтези, жаркие дебаты по поводу изданных и неизданных книг, а также масса всего интересного, касающегося личности «патологического лентяя и разгильдяя, любящего собак и рок-музыку». И вот, проглатывая информацию (надо же подготовиться к интервью), я вдруг поняла, что не смогу писать по правилам! Жутко захотелось взглянуть на Алексея «без галстука», узнать, какой же он, когда не надо выверять каждое слово и придавать стройность статейным фразам? Конечно, без официальных вопросов не обошлось (приходится придерживаться стандартов, да и от Главреда по шее получать А. Глушановский, Г. Л. Олди. Вручение премии неохота), но в этом интервью я постаралась “Аэлита” максимально отойти от рамок. К тому же для нас, жителей Сети, почти двухтысячное расстояние между Екатеринбургом и Москвой — сущий пустяк! И мне удалось поговорить с Алексеем Глушановским не сухим языком печатного слова, а «вживую», что существенно повлияло на мое представление о герое этой статьи. Так что «слушайте», запоминайте и не бейте слишком сильно. . . Ваша Анна Ша Немного официоза . . . Окончил биофак УрГУ в 2003г. по специальности эколог. Не люблю работать и лжецов. В 2011 году на старейшем всероссийском конвенте «Аэлита» стал лауреатом премии «Евразия», полученной за роман «Сердце вьюги». Не был. Не привлекался. Не состоял. . .

— Алексей, как вы начали писать?

— Пляшем от печки? (улыбается). Писателем быть хотелось всегда. Еще в школе мечтал о подобном. Но пробовать не пытался. Как-то стеснялся, что ли. . . Так что оставался просто активным «книгоглотом». Первый раз попытался во время учебы в университете. В то время я жил в общежитии, фантастикой, вместе со мной, увлекались и мои однокурсники-соседи, так что, как-то во время очередных «посиделок за рюмкой чая» и возникла мысль попробовать чего-нибудь написать. Попробовали. В результате этого появился короткий цикл рассказов «Триада» (выложен на сайте СИ, прим. ред), который в течении весьма долгого времени потом валялся у меня «в столе», навевая мысли «а не попробовать ли продолжить?» Конечно, в нем куча так называемых «ошибок начинающего», но процесс меня захватил с головой! И пусть все мои приятели давно уже потеряли интерес 2

к нашему начинанию — я не бросаю до сих пор. Хотя всерьез задумался о писательстве уже после учебы. Тогда и решил, наконец, написать давно вынашиваемую идею. Не давала она мне покоя! Сперва «Путь демона» задумывался как единичный роман, а в итоге получилась целая серия.

— Почему именно фэнтези?

— Прежде всего, этот жанр привлекает меня огромным количеством свободы, которую дает автору. Я всегда любил фантастику в любых ее проявлениях, но все же остановился на фэнтези. Не знаю, как объяснить попроще, но если я пишу, скажем, НФ (научная фантастика, прим.ред.) то тут уж, если героя убили, так значит — его убили. А в фэнтези после «убийства» передо мной открываются разнообразные варианты. И этих вариантов может быть великое множество!

— Скажите, вот так просто «серьезно задумались» и начали? Признайтесь, может быть посещали какие-то курсы, или занимались самообразованием?

— Нет, специальных курсов я не заканчивал, но, конечно же, обращал внимание на статьи и книги. Например, есть отличная книга Басова «Как написать роман». В письмах Стругацких тоже очень хорошо и доступно описано, что и как надо писать. Еще есть сильная книга у Юрия Никитина. Правда у последней есть, на мой взгляд, один недостаток: информация в ней чересчур «размазана», слишком много повторов и ненужных доказательств. Книга из-за этого получилась откровенно долгая, но советы в ней интересные, так что терпением запастись стоит.

— А интернет играет какую-нибудь роль в становлении писателя Глушановского?

— Конечно! Именно страничка на СИ (ресурс «Самиздат», прим. ред.) стала моим дебютом. Там я впервые начал выкладывать свои произведения, и собственно, продолжаю её вести до сих пор.

— Издатели нашли Вас в интернете?!

— Нет. Просто я написал книгу, разослал рукопись в издательства, выложил ее на СИ и. . . забыл. Причем забыл реально! Потом, спустя почти месяц, вспомнил об этой выкладке и зашел на свою страничку, а там – множество комментариев, причем положительных! Был весьма изумлен. Но самое главное, — имелся там комментарий и от известного тогда (да в и сейчас) писателя фентези — Йара Эльтерруса с примерно следующим содержанием: «Прочитал Вашу книжку, она мне понравилась, хотите, я ее в «Армаду» порекомендую?» Мой ответ естественно был: «Конечно хочу!» А через какое-то время приходит письмо из «Армады», мол, все в порядке, книга интересная, будем издавать. . . Я до сих пор очень благодарен Йару за эту помощь, и с тех пор и сам стараюсь поступать аналогичным образом. Если где-то встречаю хорошую книгу, то рекомендую ее в издательство.

— Неужели издатели прислушиваются к таким рекомендациям? ИМХО, это из области фантастики!

— Прислушиваются, и весьма внимательно! Например, некоторые книги, которые мне понравились, уже изданы. Так что совершенно не стоит стесняться, а уж тем более бояться выкладывать законченные произведения на том же СИ, т.к. там много именно изданных авторов, которые занимаются рекомендациями. Так что не будьте пессимисткой. Чаепитие в мастерской — Алексей, сколько времени уходит на написание книги?

— До рождения ребенка писал роман около полугода (роман в жанре фэнтези насчитывает в среднем 12 а.л. (480 тыс. зн. прим.ред) . После все изменилось. . . Ребенок – это, конечно, замечательно. . . Но сил и времени на него уходит! Так что в «экстремальных условиях» писал роман почти год. Очень надеюсь, что в следующем году я все же смогу победить свою лень и снова войти в прежний режим. А если быть честным, то, заставляя себя работать хотя бы в субботу и воскресенье, можно «выдать» роман за три-четыре месяца. Думаю, любой автор может написать три страницы в день, плюс месяц на корректировку и правку. Считайте сами.

— Раскройте секрет, есть ли у вас какая-нибудь система? Например, многие авторы задаются целью написать 5 000 знаков в день, кто-то пишет определенное количество часов, или только ночью. . .

3

— Ох. . . (вздох получился по-настоящему тяжелым) Да нет у меня никакой системы! Мой рабочий процесс — это тот момент, когда я смогу взять себя за шкирку, посадить к столу, заставить включить компьютер, найти силы отключить Интернет. . . В таком случае сижу до победного, а сколько это займет времени и какова «выработка» не скажу, ибо сам не ведаю! (улыбается) Помню только свой рекордный раз: в тот день я написал аж 8 страниц! До сих пор не могу преодолеть этот максимум, как ни стараюсь.

А. Глушановский. Я и Яська — А как рождаются идеи и сюжеты? Откуда приходят герои?

— Сложный вопрос. Черт их знает, откуда они рождаются! Что касается идей и сюжетов, то я обычно просто вижу какую-нибудь картинку или отдельный эпизод, а уже из них получается нечто. «Путь Демона», например, родился благодаря книге Глена Кука «Черный отряд». Прочел с интересом, а потом задумался над одним из эпизодов, в котором Леди не дает Черному Властелину выбраться из темницы, что само по себе в книге является наименьшим злом. Помню, подумал тогда: «Интересно было бы описать что-то подобное с его точки зрения. . . » Представьте себе, некогда любимая жена заперла тебя в могильнике, держит в заточении, и не выпускает! Как должен чувствовать себя пусть и Властелин, но все же мужчина? К тому же меня всегда интересовала тема «попаданцев», и тут родилась мысль: а что, если совместить первое и второе? Сделать так, что Черный Властелин и есть этот самый «попаданец»? И показать, как хороший, добрый и веселый человек из нашего времени может превратиться в темного мага, внушающего ужас и трепет целым странам и континентам. Так вот из этих «как бы оно было» и «что, а если» и родился роман. . . Героев же в основном беру из жизни, придавая им характеры своих друзей и знакомых. Это на самом деле очень помогает. Ты начинаешь продумывать ситуации, и на реальном примере можешь увидеть, как на то или другое отреагируют знакомые тебе люди. Характеры становятся более четкими, у некоторых персонажей появляются свои речевые обороты, или какие-то иные «фишки» в поведении. Многие из них становятся почти родственниками, причем это почти всегда второстепенные герои. Главных иногда ненавижу — надоедают жутко!

— Скажите, вы всегда продумываете сюжеты до того, как садитесь писать очередную книгу, или пишете «как Бог на душу положит»?

— Продумываю, конечно. Скелет есть, но. . . еще ни одна моя книга в этот четкий скелет не укладывалась! Сперва все гладко, но потом тут надо чуть подправить, здесь появилась пара второстепенных сюжетных линий, там новые второстепенные герои нарисовались. . . И постепенно такие «неприятности» нарастают как снежный ком. Думаю, от них любому автору никуда не деться. Скажем, роман «Сердце вьюги», первая книга из пишущейся трилогии «Зимних сказок», получилась совсем не такой, как я ее задумал изначально. Расхождения нынешнего сюжета с тем,

4

который был задуман, оказалось просто капитальным! Причем критическую массу все это дело набрало где-то к главе шестой, именно на ней я понял: все, придерживаться первоначально варианта уже невозможно! Махнул рукой и придумал новый «скелет». На данный момент (пишу последнюю книгу трилогии с рабочим названием «Обитель Буранов») «скелет» менялся уже четыре раза. И так – всегда, в любой книге.

— А вы пишете все главы подряд, или кусками?

— Тут убежденно придерживаюсь того, что надо писать все подряд. Кусками пробовал, скажу сразу — дело неблагодарное! В результате, когда сюжет «сворачивает», эти самые написанные заранее «куски» остаются ни к чему не пригодными отрывками, которые в лучшем случае удается переделать в рассказ, но обычно просто валяются в папке. По принципу — выкидывать жалко, но и «к делу» не пристроишь. Не будем далеко ходить, мой рассказ «Паучиха» – как раз пример подобной ошибки. Эпизод, не вошедший в мою первую книгу, был потом мной подработан, и получился рассказ. Причем «бесхозных» кусочков много, но за все время в рассказ удалось переработать только один, да и то «со скрипом». . .

— Алексей, никогда не хотелось попробовать себя в каком-нибудь другом жанре?

— О, задумок у меня много! Среди них и фантастика, и мистика, и постапокалипсис, и даже приключенческая НФ. Но пока я их складываю «в стол»: пришла идея, убираю ее в файл, чтобы не потерялась, и откладываю, продолжая работу над тем, что уже пишется. Лишь изредка делаю исключения для небольших рассказов, которые реально написать за один-два дня. В результате таких «почеркушек» накопилось столько, что и полжизни на их реализацию не хватит! Так что пока, чтобы глаза не разбегались, занимаюсь наиболее созревшими идеями, а это в основном фентези.

— Можно задам «личный» вопрос? Вы занимаетесь только творчеством, или где-то еще работаете?

— Нет, не работаю, только пишу. Раньше работал, но. . . подзуживаемый ленью, решил, что если я могу себе позволить жить на гонорары, так почему бы на них не жить? (улыбается) — А как жена относится к такой мужниной профессии? А. Г.: — Двояко. Книги мои она особо не читает, зато я сижу дома, а это — повод попросить сделать то, потом это. . . так и крутишься целый день. Быт — настоящий пожиратель времени, и это, пожалуй, единственная причина, заставляющая меня все чаще и чаще подумывать о том, чтобы куда-нибудь устроиться. Когда работал, писалось гораздо быстрее, чем теперь.

— Расскажите о будущих планах. Над чем вы сейчас работаете?

— В данный момент сразу над тремя вещами. Это завершающая книга «Обитель Буранов» из трилогии «Зимние сказки», повесть, рабочее название которой «Цена империи», плюс потихоньку пишу еще вещичку, исключительно в плане отдыха. Не очень серьезную, больше юмористическую, с рабочим названием «Колдун в башне». Причем, поскольку пишется она чисто в качестве отдыха автора, то чем она будет (если будет вообще) — рассказом, повестью или романом, сказать не могу. Просто сам не знаю.

5

А. Глушановский. На природе О разном и перспективах — Алексей, есть любимое произведение? Не чужое, а именно свое?

— Я все их люблю. Чем-то дорог один, чем-то другой. А вообще, самым удачным своим произведением считаю рассказ «Меч императора».

— Наконец-то мы коснулись малой формы! Скажите, как издательства относятся к сборникам, и тяжело ли молодому автору попасть в эту «землю обетованную»? Признаюсь, здесь у меня шкурный интерес, ибо романов не пишу, а издаться жутко хочется. . .

— Обнадеживать не буду, начинающие авторы могут рассчитывать в основном на коммерческие издания. Издателям выгодно печатать рассказы уже издающихся авторов, причем издающихся активно. Если у тебя один роман, то в сборник попадешь вряд ли, а вот если их уже 3-4, то издательства берут рассказы с удовольствием и, скажу по секрету, намного лучше за них платят. Но вот что касается «сольника», здесь все сложнее. . . Гораздо проще продать несколько уже известных имен, поэтому сборники выходят сборными (извините за каламбур), чтобы «выстрелить наверняка». Поэтому начинающему автору в издательство лучше подавать роман.

— Как по-вашему, что ждет нашего читателя в ближайшие несколько лет? Изменятся ли «ходовые» жанры?

— Наверное, особых изменений в ближайшие годы не предвидится. Единственное, что может повлиять на развитие определенных секторов книготорговли, это постоянно растущее количество электронных книг, ведь «электронная» читательская аудитория немного другая. Но думаю, это произойдет не в ближайшие несколько лет. Хотя, на мой взгляд, для издательств и для авторов продажа электронных книг не есть хорошо. Электронные книги позволяют пользоваться тем сектором информации, который издатели пока не могут контролировать, и если доля его будет расти, это в теории может сказаться и на прибылях, и на гонорарах соответственно. Но не будем думать о грустном, лучше будем надеяться, что выход найдется.

— А как вы относитесь к аудио книгам?

— Очень положительно! Когда занят какой-то механической работой, например, по дому, то это удобно. За день можно прослушать одну-две книги и переделать массу дел! Правда, я слушаю довольно мало, но сайты аудио посещаю.

— Ну и на последок о перспективах. Что вы, как успешный автор, издавший не одну книгу можете посоветовать тем, кто вот-вот допишет свои «нетленки» и соберется нырнуть в самую гущу издательской пучины? Если говорить откровенно, молодые авторы полны страха и пессимизма. По 6

литературному инет-пространству гуляют разные слухи. . . о том, что издатели просто скидывают половину самотека в корзину, о том, что новичков загоняют в жесткие рамки серий, о том, что из интернета воруют идеи все кому ни лень. . .

А. Глушановский. Афтографы — Стоп, стоп! Давайте не будем заканчивать интервью на столь минорной ноте. Все не настолько страшно. Что касается взаимодействия с издательством, то могу сказать совершенно точно, что просто так никто ничего «в стол» не положит. Тут проблема иного рода: в любое издательство приходит столько писем, что они иногда физически забывают о том, что когда получили и кому отдали на рассмотрение. Поэтому, когда вы посылаете свою рукопись, возьмите за правило каждые две недели позванивать и спрашивать: «А как моя книжка? Рассмотрена, не рассмотрена?» Не стесняйтесь напоминать о себе! Все мы люди, а людям свойственно терять не только личные вещи, но и электронные письма. Еще хочу озвучить две основные проблемы начинающих авторов именно по произведениям. Первая — это нелогичность сюжета. Т.е. если ваш герой пошел налево, то надо обосновать, почему он туда пошел. Логически обосновать! Выстроить четкую мотивацию, обосновать повороты сюжета и характера ваших героев. Когда происходит вычитка присланных текстов, на это обращается основное внимание. Второе, текст должен быть гармоничным. Постарайтесь не допустить перегибов в слишком вычурную описательность или наоборот, чрезмерную доминанту действий. Все должно быть гармонично. Надо потратить чуть больше времени, продумать детали и найти золотую середину. Это очень важно! Есть много просто отличных идей, но из-за таких вот моментов текст становится сырым, и издательства от него отказываются, прекрасно понимая, что доработка будет стоить автору второго романа. И не бойтесь выкладывать свои произведения на сайты! Потому что ваши читатели — ваши первые покупатели! Ведь всегда приятно купить книгу уже знакомого автора, чем вчитываться в 7

анонсы, которые иногда совсем не соответствуют содержанию. К тому же ваши виртуальные поклонники могут порекомендовать книгу своим друзьям и знакомым, а это — тираж, а если повезет, то и допечатки. Думаю не надо объяснять, что при успешной продаже первой книги издательство будет сотрудничать с вами дальше куда охотнее!

— Спасибо, Алексей, за беседу, за советы и просто за то, что подарили всем нам заряд оптимизма и хорошего настроения! Улыбайтесь почаще, работайте поменьше и издавайтесь поурожайнее! Трудолюбивой Музы вам и мой, личный респект. Интервью брала Анна Рогачева-Виноградова

8

Апокалипсис на выбор Д. Глушановский Где-то далеко, в мире бесконечной тьмы и вечного света, возникло движение. Мольбы, проклятия, пожелания и молитвы миллиардов смертных внезапно достигли ушей богов, и уши эти немедленно завяли от такого количества воплей.

— Итак, братья, что делать-то будем? — одноглазый гигант в широкополой шляпе страдальчески поморщился и прижал поля шляпы к ушам. Именно в этот миг согласованный рев ролевого клуба «Викинг» «О-о-один!!!! Победы!!!» болезненно ударил по чутким барабанным перепонкам немолодого божества. От такого обращения боковые поля знаменитой шляпы сморщились, и она стала сильно напоминать крайне потрепанную бейсболку с непомерно вытянутым и обвисшим козырьком.

— Да, что делать? — болезненно крикнул одетый в кольчугу воин, в ушах которого в это самое время звенел вопль отряда реконструкторов «Рось» — «Перун!!!» — с которым бойцы отряда бросились навстречу «Викингу». Все обернулись в угол, где, скрючившись, сидел мужчина тонкого, аскетичного телосложения, в набедренной повязке и с одухотворенным лицом, в данный момент выражающим невероятное страдание. Как имеющему наибольшее количество поклонников, Иешуа Га-Ноцри в данном собрании принадлежало решающее слово. Впрочем, сейчас, извернувшемуся в невероятной позиции, старательно прикрывающему уши не только ладонями, но и коленями, и периодически пытающемуся защитить мучимые бесконечными молитвами органы слуха какими-нибудь другими частями тела, молодому божеству никто не завидовал. Христу и впрямь приходилось несладко. Многочисленные вопли: «Осанна», «Аллилуйя» и «Аминь» то и дело прорывались сквозь ненадежную защиту ладоней и бесконечным оглушительным хором лились в уши, заставляя бедолагу то и дело поминать нехорошим словом свою любимую маму, в свое время категорично отказавшуюся сделать аборт и избавиться от внебрачного ребенка.

— Что делать, что делать, — пробормотал он, наконец разобрав крики своих собратьев по несчастью. — Апокалипсис, разумеется. — И снова затих, пережидая, пока в голове утихнет хор Валаамского монастыря. Слово было сказано. Апокалипсис. Последний довод богов, которых вконец достали проделки смертных. Но какой именно?

— Может, это... — Вперед выбился старательно держащийся за голову и то и дело прикладывающий ко лбу холодный компресс Аид. — Мертвых поднять? Ну там, зомби кусающиеся, вампиры кровожадные... А? Мозгоеды, опять же, всякие?

— Мозги — мне!!!! — дико проревел в кои-то веки проснувшийся Ктулху. Все присутствующие поморщились. Ключевое слово — «мозги» — разбудило дремлющего гиганта, искренне мечтавшего обрести что-нибудь подобное, дабы поднять свой Ай-кью с уровня «бревно дубовое» хотя бы до уровня «даун обыкновенный». Данное божество поклонников почти не имело, а те, что были, свои молитвы возносили посредством чатов, е-мейлов и прочей электронной чепухи, в которой древний зверобог совершенно не разбирался, а потому легко и без проблем игнорировал. Почему и оказался остро ненавидимым большинством из присутствующих. Зависть — страшная вещь!

— Нет. — Как всегда молодой и прекрасный, Аполлон гордо проигнорировал нависающую над ним тушу сетевого бога, отвечая на вопрос Аида. — В конце концов нам не следует уподобляться жалким плагиаторам. Подобный сценарий неоднократно рассматривался во множестве фильмов, да и книг по нему написано немало... Мы все же боги, а не какие-нибудь жалкие писаки! Можем себе позволить быть оригинальными! Присутствующие загалдели. Мысль «быть оригинальными» собранию понравилась. Болезненно морщащийся Один — отряд «викингов» как раз продувал сражение реконструкторам, по каковой причине в его ушах стоял неумолчный звук многоэтажных матерных ругательств — застенчиво предложил: — А может, демонов на них натравим? Ну там, разверзлись врата ада, и черти вышли на поверхность для того чтобы установить свою власть... Вполне по христианской символике... Эй, Люци, ты как, поддерживаешь?

9

— Ась? Что? — рослый парень с белыми волосами, в черной косухе с намалеванными на ней пентаграммами и черными крыльями за спиной, внезапно оказавшийся в центре внимания, торопливо снял с себя наушники. По поднебесью разнеслись громкие звуки тяжелого рока.

— «Rammstein», — профессионально определил Аполлон.

— «Du Hast» слушает, сволочь, — добавил Один. — И дела ему нет до наших проблем! В это самое время до главного над адом, наконец, дошли все обращенные к нему пожелания смертных, ранее не пробивавшиеся сквозь завесу тяжелого рока, и он болезненно перекривился и даже недовольно сплюнул, после чего с нехорошим интересом уставился на одноглазое божество. Продувшие сражение в пух и прах «Викинги», сидя в мертвятнике, как раз изощрялись в том, кто из них выскажет наиболее непристойное пожелание подведшему их божеству. Они всячески соединяли Одина с представителями иных пантеонов, причем в самых извращенных и наиболее неприятных для грозного божества войны положениях. Самым огорчительным было то, что в этих высказываниях часто упоминался и его нынешний собеседник. Засмущавшись под пристальным взглядом известного широтой своих сексуальных воззрений черта, Один покраснел и поспешил затеряться в толпе.

— Есть предложение натравить на смертных твоих демонов, — пояснила Афродита. — Так как? Поддерживаешь? Только давай поскорее!!! — Очаровательную богиню любви крайне раздражал стоящий в её ушах неумолчный гул охов и ахов из многочисленных фильмов категории «три икса», в названии которых использовалось её имя.

— Демонов? — Люцифер печально вздохнул и почесал за левым крылом. — Оно конечно можно бы... Вот только жалко мне их...

— Тебе? Людей?! — изумленно переглянулись все присутствующие. Слышать подобные слова из уст главного ненавистника человеческой расы было довольно странно.

— Причем здесь люди? — даже обиделся от такого наезда Повелитель Ада. — Демонов. Мы же только в одном месте выйти можем. Кинут на Мегиддо бомбу атомную — и все дела. А где я себе новых демонов брать буду? Так что никакой великой битвы!

— А может это... Третью мировую устроить? С ядерным оружием? — выступил с предложением Арес. — Оно конечно, чуть пораньше бы — проще было, однако если постараться, и сейчас раздуть можно...

— А потом как мир в порядок приводить будем? — холодно поинтересовалась у него Флора. — И кто нам после третьей мировой поклоняться будет?

— Ну... выжившие...

— Крысы с тараканами? Вы уверены, что они смогут мутировать настолько, чтобы обрести разум?

— А может тогда астероид уроним? — трудно было поверить, что божество, обладающее столь внушительным животом, может говорить столь пискляво. Боги понимающе переглянулись и печально вздохнули. Покровитель богатства, Мамона, увы, не отличался высоким умом, зато питал неизбывную страсть к продукции Голливуда.

— Так что же будем делать? — простонал держащийся за голову Кришна. — Братья, нельзя ли побыстрее на что-нибудь решиться? У меня уже голова от этих барабанов раскалывается, а если мои поклоннички немедленно не заткнутся, я сам, лично, спущусь на Землю, и популярными методами разъясню, что кроме хари у меня еще имеются руки, а так же ноги и, самое главное, хорошо поставленный удар правой!

— Я так понимаю, что вся проблема в том, чтобы радикально уменьшить количество смертных, тем не менее, не изничтожая их полностью, при этом по возможности максимально безопасным для мира способом? — поинтересовался вынырнувший на минуту из нирваны Будда. Часть нирванской атмосферы просочилась вслед за ним, наполнив поднебесье характерным запахом конопляного дыма.

— Да!!! — Зевс решительно громыхнул молнией, торопливо втягивая носом сладковатый дымок и завистливо косясь на китайское божество. В такой-то нирване ему, небось, абсолютно фиолетово на все эти непрестанные вопли, мольбы и ругательства.

— Так почему бы вам не спросить их самих? Должен заметить, у людей потрясающая фантазия...

— невозмутимо заметил Будда, выпуская изо рта клубы сладковатого дыма.

— Спросить? Людей? — ошарашено повторил за ним Сварог.

10

— Ну да... Слышал я, что среди многочисленных молодежных движений появилось у людей нынче и еще одно... Ролевики... Хотя нет, не то. Готы... Тоже не то... А!!! Вспомнил. Сюрвайверы! Они ко всяческим концам света готовятся. Вот и поинтересовались бы у кого-нибудь из них, какой предпочитают. Все ошарашено замолчали. Такая идея еще никому в голову не приходила. А Будда, выпустив еще один клуб дыма, раздумчиво кивнул и хотел добавить что-то еще, но тут дверь в нирвану распахнулась снова, послышалось веселое девичье хихиканье, затем из клубов дыма послышалось: — «Пусик, ну куда же ты пропал?!» и несколько очаровательных женских ручек, проявившись на миг из-за туманной завесы, уволокли бога-философа назад.

— Гм... А и впрямь, — раздумчиво произнес Аллах, сдвигая набок чалму и почесывая небольшую лысинку. — Может, действительно стоит спросить? Идея понравилась всем. Дабы избежать какого-либо влияния заинтересованных сторон, бросили жребий, определяя, кому же из смертных выпадет честь выбрать апокалипсис для всего мира. Жребий выпал. И выпал он... Гном-сюрвайвер Веня Лавочкин был очень занят. Ровно минуту и тридцать шесть секунд назад на его ногу совершила незапланированную посадку тяжелая бронеплита, и в данный момент времени Веня вот уже более полутора минут высказывал этому нехорошему миру все, что он, благородный гном-сюрвайвер, о нем думает. Мир испуганно затих, не считая допустимым прерывать столь высокохудожественную речь, насыщенную красочными гиперболами, щедро украшенную многочисленными прилагательными и в высшей степени оригинальными глаголами. Так же в этой речи наличествовали многочисленные предлоги, союзы и соединительные частицы, которые и являлись единственными её частями, которые могла бы пропустить цензура. Пока многоуважаемый гном отводит душу, мы, вслед за пронырливым Гермесом, который как раз сейчас потрошит компьютер городского ОВД в поисках досье на капитана местного ОМОНа Вениамина Сергеевича Лавочкина, немного ознакомимся с его биографией. Итак: Гном-сюрвайвер Веня Лавочкин. Надо сказать, что на посещаемых и весьма им уважаемых ролевых играх тех, кто впервые с ним знакомился, обычно очень изумлял его рост. Действительно ведь, не так уж и часто можно встретить на улице гнома двух метров пятнадцати сантиметров росту. Да и не на улице тоже... Гномы — они немного поменьше будут... Находились даже такие сумасшедшие, что предлагали благородному Вене покинуть хирд отважных гномов, перейдя в стан презренных троллей — дескать, там он с его ростом будет уместней... Веня Лавочкин на подобные провокационные советы не отвечал ничего. Только потом, когда очередное бесчувственное тело относили в мертвятник, он ласково поглаживал резиновое лезвие своего топора, печально размышляя, что будь он «при исполнении» и не с резиновым топором, а хотя бы с дубинкой из того же материала, одним мертвятником эти жалкие приспешники Темного бы не отделались. В общем, гномом Веня был убежденным. Не менее убежденным он был и сюрвайвером. И впрямь. Жить всегда, жить везде, и пусть тараканы обзавидуются а НАТОвцы сдохнут, — таков был девиз этого достойного мужа, с которым он и приступил к благородному делу постройки третьего бункера. Пара замаскированных в глухих челябинских лесах бункеров у бравого капитана уже имелась, но он по известному сюрвайверовскому обычаю рассудил, что «запас карман не тянет», и с поистине гномьим упорством и трудолюбием копал третий. В конце концов надо же ему было где-то разместить спертую по случаю с территории разборочного завода баллистическую ракету с ядреной боеголовкой! Ракета была устаревшей модели, однако Веня логично предполагал, что запаса прочности, вложенной в нее советскими инженерами, вполне хватит, чтобы дать прикурить наглым оккупантам, которые несомненно постараются захватить благословенную Россию, как только великий и ужасный Пушной Зверек начнет перемещаться со своего обычного места на северном полюсе в более теплые края. Наконец, исчерпав две трети своего запаса ругательств, Веня вновь потащил солидный кусок лобовой брони от ИС-2(списанным танком он разжился на все том же конверсионном заводе и доставил в лес самовывозом), который он намеревался использовать в качестве входного люка для 11

практически уже построенного бункера. Не то чтобы он реально опасался, что его убежище будет подвергнуто атомной бомбардировке, нет. Просто в челябинских лесах часто встречаются невероятно озверевшие мародеры, так и норовящие спереть у честного сюрвайвера какую-нибудь крайне необходимую для выживания вещь. А потому надежная бронедверь являлась воистину предметом первой необходимости. Правда, были у него некоторые сомнения, что двенадцать сантиметров катаной стали достаточны для того чтобы остановить сурового челябинского мародера, которому вдруг срочно понадобится баллистическая ракета, но за бронепоезд «Заря коммунизма», который с тысяча девятьсот двадцать второго года стоял на запасных путях конверсионного завода, старый жлоб-сторож со склада требовал аж целый ящик водки. Расставаться же с таким количеством стратегической жидкости Веня не мог, «Бо самому трэба для поднятия боевого духа и настроения». Да и прокладывать рельсы в лес, дабы увезти паровоз самовывозом, было нежелательно с точки зрения маскировки. Вот и приходилось обходиться танками... Богатырски хекнув, Веня приподнял до крайности неудобную, покатую бронеплиту, и вновь попер её ко входу в бункер. И в этот самый миг у него над ухом раздался чей-то приятный баритон: — Здравствуйте, уважаемый Веня... Ничего больше загадочный голос произнести не успел, — Веня Лавочкин свято блюл первую заповедь сюрвайвера — «Никто ЖИВОЙ не должен знать, где находится твой бункер», и к тому же очень неплохо стрелял на звук. Так что голос умолк, подавившись девятимиллиметровой свинцовой пилюлей, а проклятая бронеплита вновь приземлилась на многострадальную ногу Вени. В течение еще трех минут окружающий лес восхищенно наслаждался богатством Вениного лексикона. Наконец, слегка успокоившись и подув на пострадавший ноготь — да, сила легких у Вени тоже была богатырской — великий гном-сюрвайвер решил осмотреть труп так не вовремя заявившегося пришельца. К его невероятному изумлению, тела на месте не было!!!

— Та-ак... — рассудил он, разглядывая молодую травку в том самом месте, где должен был лежать застреленный им надоеда. — Промахнуться я не мог. А это значит, что тело должно тут быть! Но его нет!!! Что бы это значило? Одно из двух. Либо его кто-то утащил — но тогда здесь должно была остаться кровь, либо он исчез сам... Но как? Вот ведь вопрос! Мля... Тут надо думать! Думать Веня умел и любил. Особенно любил он думать под хороший коньяк, желательно французский, за который обычно сходил подкрашенный самогон из Бердичева. Однако и простая русская водка, пара ящиков которой в качестве предмета первой необходимости давно лежала в бункере, вполне могла помочь в этом вопросе. Спустя пару бутылок, опустошение которых не заняло много времени, в гости к Вене пришла мысль. Она долго стучалась в укрытую прочным, глухим гномьим шлемом голову, пока задумавшийся Веня не прихлопнул её коротким взмахом мощной руки, приняв за настойчивого комара. Расплющенная мысль диссоциировала под невероятным давлением через стальную преграду шлема, и таким вот оригинальным способом попала по назначению. Мысль была проста.

— Раз трупа нет и его никто не уносил, — значит, он ушел сам!!! — удивленно произнес Веня вслух и замер, ошарашенный открывшимися перед ним перспективами.

— НАЧАЛОСЬ!!! — понял он. Среди прочтенных им книг о различных вариантах прихода северной лисички были и такие, в которых песец приходил именно в результате воскрешения множества мертвых.

— Надо поскорее доделать бункер и позаботиться о безопасности строительства, — решил Веня и опрометью бросился за демонтированным с того же ИСа крупнокалиберным танковым пулеметом.

— Ну вот, — удовлетворенно выдохнул он, водружая ужасающее оружие себе на плечо и проверив короб с зарядами. — Ну что, подходите, зомби тупые, побеседуем?! — гордо заорал Веня куда-то в глубину леса.

— А вот обзываться не надо! — сердито ответил ему уже знакомый баритон. Длинная очередь из ДШК выкосила в лесу небольшую полянку.

— И стрелять тоже!!! — немного истерически потребовал все тот же голос. — Я бо... — его слова были прерваны очередной длинной очередью, — Веня наконец-то заметил прячущегося за деревьями невысокого парня с кудрявой головой, одетого белый хитон, и от души угостил залетного грека 12

свинцовым дождем.

— ... цев, и я требую к себе уважительного отношения!!! И вообще, это во-первых просто невежливо, — я даже представиться не успел, а ты — сразу стрелять. Ну что я тебе такого сделал? А во-вторых, бесполезно — мое тело состоит из эфирных планов тонкой материи и неуязвимо для этого грубого оружия! — обиженно заметил пришелец. — В отличие от моего хитона, — печально добавил он, разглядев, во что превратили пули его одежду. Между прочим, это была новейшая модель от знаменитого Вила Кардьена!!! Единственный экземпляр. ЭКСКЛЮЗИВ, если ты конечно знаешь, что обозначает это слово!

— Но-но-но... — грозно произнес Веня, приподнимая ствол ДШК. — Ты говори-говори, да не заговаривайся. Надобно-то тебе чего? Убедившись, что явившийся к нему мужик, замотанный в обрывки простыни от какого-то Карданного Вала, во-первых, неуязвим для пуль, а во вторых — вроде вполне безобиден, ввиду общей хлипкости телосложения, Веня решил немного подождать с испытаниями своей новой, недавно откованной, секиры на его черепе. В конце концов, может, удастся его припрячь к строительству? А то уж больно неудобно переть эту чертову бронеплиту в одиночестве. А уж потом, как закончит бункер, можно будет и секирку обновить...

— Я был направлен к вам, уважаемый Веня, с предложением от большого количества метафизически проявленных сущностей тонкого плана, в просторечии именуемых «богами», для выяснения вашего мнения, как случайно выбранного респондента с правом реша... Осмелюсь прервать пересказ речи Гермеса (да, это был именно он, быстрокрылый покровитель воров, путников, торговцев и мошенников, ныне — защитник коммивояжеров, ибо убедительнейшая речь, составленная по всем гипнотическим правилам тайной науки энэлпи, может оказать опасное воздействие на менее устойчивых людей, нежели достославный Веня Лавочкин, а потому, дабы сохранить душевное здоровье читающих сей рассказ, вынужден я сделать небольшую купюру. Впрочем, и впрямь небольшую. Всего через пару минут этой речи Веня понял, что еще немного такой галиматьи, да на трезвую голову (а что такое два пузыря для опытного гнома-сюрвайвера? Так... чуть-чуть больше чем «ничто», но куда меньше чем «что-нибудь»), и он окончательно перестанет адекватно воспринимать окружающий мир. В конце концов, ну что такое какой-то помощник, который, небось, и работать-то как следует не умеет, по сравнению с собственным психическим здоровьем? Ничто, форменное ничто, и даже меньше!!! Веня обвел взглядом полянку в поисках предмета, которым можно было бы «успокоить» разошедшегося оратора. Увы, верная секира находилась в бункере, и бежать за ней означало еще как минимум минуту издевательства над головой и слухом благородного гнома. Это было совершенно неприемлемо! И тут взгляд Вени остановился на сиротливо примостившейся под нетолстой сосенкой бронеплитой. Будущую дверь было жалко. Однако свое психическое здоровье Вене было куда жальчее. В конце концов, на складе конверсионного завода имелась еще парочка танков КВ-85, что в плане толщины брони тоже было вполне приемлемым вариантом. Подняв так и не состоявшуюся дверку, Веня осторожным крадущимся шагом бывалого охотника начал приближаться к увлеченно болтающему, словно глухарь на току, кудрявенькому типу, который как раз в этот самый момент произносил следующую фразу: — Итак, рассмотрев все доступные варианты, мы пришли к выводу, что необходимо кардинальное элиминирование основной части проживающего в данном мире, известном под самоназванием «Земля», человечества в целях восстановления благоприятной аудиоэкологической обстановки Занебесья, ныне неконгруэнтно нарушаемой многочисленными обращениями проживающей на земле доминирующей расы людей. С этой целью нами запланировано мероприятие под кодовым названием «апокалипсис», однако, ввиду крайней несогласованности мнений различных заинтересованных сторон, было решено положиться на мнение заинтересованного представителя расы людей. Честь стать этим представителем выпала именно вам. Итак, какой способ апокалипсиса вам наиболее симпатичен? Следует ли нам поднять мертвецов, затопить землю водой из растаявших ледниковых шапок, или спровоцировать ядерную войну? На последних словах, Веня приобернулся, чтобы проверить шахту с баллистической ракетой, 13

после чего полным подозрений взглядом уперся в спину Гермеса. Несмотря на то, что снаружи шахта казалась в полном порядке, и даже посаженная на запорный люк для маскировки двадцатиметровая голубая ель все также спокойно продолжала расти на своем месте, грязные намеки бога воров по поводу его «последнего аргумента» Вене совсем не понравились!

— Или, может быть, у вас есть свои оригинальные разработки? Говорите, боги слушают вас и готовы исполнить ваше желание-е-е... — Едва Гермес произнес последнее слово, как подкравшийся наконец на достаточное расстояние Веня со всего маху опустил бронеплиту на курчавую голову греческого бога. Увы. Коварный Гермес оказался наглой обманкой! Массивный кусок катаной стали высокой прочности прошел сквозь его тело как сквозь туман и с пронзительным «БЗДЫНЬ!!!» опустился на все ту же многострадальную Венину ногу! Тут уж Веня припомнил все. Неисчерпаемые перлы великого и могучего русского мата сплелись в невероятной композиции, в которой сложным образом соединялись назойливые боги со своим апокалипсисом, баллистические ракеты, которые оные боги должны были использовать совершенно несвойственным для ракет образом, тяжелые бронеплиты, постоянно падающие на ноги честным гномам, и весь этот несчастный мир, уничтожение которого должно было произойти вследствие вышеописанных действий. Слово было сказано. Несчастный посланник богов лишь изумленно выпучил глаза и поспешил исчезнуть, пока в голову разозленного сюрвайвера не пришла еще какая-нибудь идея. Вместе с ним исчезла и злосчастная бронеплита. Ну а Веня, печально вздохнув, пошел откручивать бортовую броню от полуразобранного танка, в робкой надежде, что та сможет продержаться достаточное время в роли двери, пока он не подберет чего-нибудь более надежное. Где-то далеко, за беспечальным краем небес, в мире бесконечного света и вековечной тьмы, древнем обиталище богов всех времен и народов, царило уныние. Посматривая на притащенную запыхавшимся покровителем воров, мошенников и торговцев бронеплиту, боги никак не могли решить, каким же образом произвести все указанные в Слове смертного действия так, чтобы учинить хоть какой-нибудь, хоть самый маленький апокалипсис. Увы, но даже самые развратные и нетребовательные из них категорически отказывались производить с ней все указанные Веней действия, справедливо опасаясь за свое божественное здоровье. Однако боги не привыкли сдаваться. Задача, поставленная перед ними смертным, была сложна, но нет такой задачи, которую они не могли бы со временем решить. Ведь боги бессмертны, и когданибудь они все же найдут выход! А значит, рано или поздно апокалипсис грядет. Вот только будет он совсем-совсем не таким, который предсказывают нам множество провидцев, аналитиков и просто писателей. Ведь увы, никто из них так и не знает, что же в точности сказал знаменитый гном-сюрвайвер Веня Лавочкин посланцу великих богов!

14

Рассказы Черный ящик А. Зайцев Однажды в небольшой деревне Клаунте появился странный старик. Он шел по улице и стучал в крошечный жестяной барабан, время от времени выкрикивая следующие слова: «Исполняю желания! Ваша истинная мечта может сегодня стать явью!» За ним неторопливо следовал темнокожий юноша лет семнадцати, и катил огромную телегу, нагруженную всяким хламом. Спустя некоторое время вокруг старика собрались едва ли не все деревенские жители. Люди с любопытством разглядывали старца и его темнокожего спутника. Когда количество собравшихся перевалило за сотню, старик отстучал на барабане торжественную дробь и произнес: — Друзья мои! Достопочтенные жители этой чудной деревни! Позвольте мне сегодня сделать вам скромный подарок.

— Какой? — спросил из толпы чей-то голос.

— Исполнить ваше самое заветное желание.

— Ты что, волшебник? — голос старейшины прозвучал звонко и весело.

— Нет, но у меня есть один волшебный предмет, с его помощью я могу делать некоторые. . . некоторые необычные вещи. . . назовем это так.

— Откуда ты пришел?

— Из дальних мест, — уклончиво ответил старец.

— А для чего забрел в нашу деревню?

— Я просто делаю людей счастливыми, — его глаза наполнились весельем.

— Ты и вправду способен сделать то, о чем говоришь?

— Я — нет. А вот мой волшебный ящик — безусловно. С этими словами он взял из рук стоявшего рядом паренька средних размеров ящик черного цвета и открыл его.

— Этот ящик я нашел в пустыне Архума. Он волшебный, и способен исполнить истинное желание всякого, кто сунет в него руку.

— Любое желание? — спросил старейшина.

— Нет, только истинное.

— То есть?

— То есть то, чего вам на самом деле хочется. То желание, которое вы, быть может, никогда не выражали прямо, а возможно даже и не осознавали до конца. То желание, которое кроется в самых недрах вашей души. Один из жителей подошел к старику и заявил, что готов попробовать. Недоверчиво сунул руку в ящик и. . . вытащил оттуда огромный телескоп.

— Ого! — воскликнул он. — Это и впрямь то, о чем я всегда мечтал! Всю жизнь я хотел иметь телескоп, чтобы наблюдать за звездами! Это было правдой. Все кто знавал Педро, были в курсе его мечтаний о телескопе. Теперь он стоял в конце толпы и прижимал свое сокровище к груди, время от времени его рассматривая. После того как Педро извлек такой большой телескоп из такого маленького ящичка, собравшиеся поневоле поверили в то, что ящик действительно волшебный. Следующим к ящику подошел Хулио, местный хулиган. Он весело усмехнулся, сунул руку в ящик и. . . достал маленького рыжего котенка.

15

Рисунок Е. Тищенко — Кто бы мог подумать? — прокомментировал старейшина деревни. Довольный Хулио прижал котенка к груди. Потом Мария вытащила мешочек с серебряными монетами. Эрнесто — бутылку вина. Паулина — красивую белую кофточку. Люди один за другим запускали в ящик руки, вытаскивали оттуда какую-нибудь ерунду и почему-то становились счастливыми. Вскоре очередь дошла до последнего жителя. Но Камило не захотел лезть в ящик.

— В чем дело? — спросил его старик.*— Мне ничего не нужно, — неуверенно произнес Камило.

— Не слушайте его, — сказала Паулина. — Камило самый скромный и чуткий человек в нашей деревне. Он настолько привык заботиться о других, что совсем забыл, что нужно иногда позаботиться и о себе. Камило — гордость нашей деревни. Он самый бескорыстный и отзывчивый человек среди нас. Собравшиеся люди дружно ее поддержали. Со всех сторон слышались возгласы о легендарном альтруизме и безразмерной скромности Камило.

— Брось, приятель, позаботься хоть раз и о себе тоже! — сказал Эрнесто.

— Забудь о других хоть на секунду! — поддержала его Мария.

— Сделай то, чего хочется тебе, — проговорил Хулио.

— Ну ладно. . . если вы все этого так хотите. . . — Камило неуверенно двинулся по направлению к ящику.

— Хотим! — подтвердили сразу несколько голосов.

16

— Мы очень ценим твою отзывчивость и доброту к нам, и поэтому хотим, чтобы твои мечты тоже стали реальностью.

— Ну ладно. . . — Камило подошел к ящику, сунул в него руку и. . . Спустя секунду он сидел один на окраине сгоревшей деревни. В руках у него была бутылка вина, рядом лежали мешочек с серебряными монетами, большой телескоп и прочие ненужные мелочи. Грустным виноватым взором он оглядывал кости сгоревших жителей.

— Ведь я же не хотел туда лезть! — думал он. — Они сами меня заставили. С другой стороны. . . откуда им было знать, о чем я мечтаю на самом деле? Во всем виноват этот чертов старик. . . а с другой стороны. . . не этого ли я хотел? Он взял на руки маленького рыжего котенка и устремил взгляд вдаль. Там, утопая в песках, брел странный старик, сопровождаемый темнокожим юношей. Они направлялись в соседнюю деревню. Силуэт старика был едва различим, однако Камило отчетливо слышал легкие постукивания по барабану и голос, призывавший осуществить свое истинное желание.

17

Грязнуля К. Чиганов Алим позвонил вечером перед своим отлетом. Он всегда и все делал в последнюю минуту — даже диплом ксенобиолога по своим, что ли, неполнохордовым дописывал в последнюю ночь. Я-то знаю, я ему одалживал бук-райтер. На маленьком экране моего старого видофона его белые зубы и черная физиономия не передавали и половины впечатления от двухметрового, геркулесова сложения, Алима. Кто-то у него в роду был банту, а они до сих пор самые высокие люди на планете. Впрочем, марсианские уроженцы вымахивают еще выше, при их-то гравитации.

— Мартин, дорогой! Ты можешь спасти мою жизнь?

— Нет, — автоматически ответил я, — но я могу дать тебе гуманного яду.

— Я так и думал, что ты это скажешь! — дружелюбие гиганта всегда было непрошибаемым. — Если ты не поможешь, я от переживаний уйду без скафандра в болота Дендры, к хищным кроколягушкам. И оставлю записку: «в моей безвременной и страшной смерти виноват Мартин Тон». И вся мировая ксенобиология тебя осудит.

— Зато я войду в историю. Герострата вон тоже запомнили. Ладно, говори, но с тебя ящик «Звездного».

— Завтра я на Дендру на две недели. Не на кого оставить одного мааленького симпатягу. Моего домашнего любимца. Он очень мало ест и совсем безобидный.

— У вас что, в институте, виварий погорел?

— Его нельзя в виварий! Он от тоски зачахнет! Ты не представляешь, какое это чувствительное создание! В отношении своих ксено Алим почему-то избегал употреблять слово «животное».

— Он решит, что я его предал, и просто погибнет. А я этого не вынесу и тоже...

— Пойдешь кормить собой лягушек. Не худшее применение для человека разумного. Он хоть не ядовитый? Алим понял, что я поддаюсь, и убедительно поклялся: не ядовитый, не кусачий, ест все, от фруктов до творога, ходит в лоток для кошек... В лоток. Знать бы мне... Оранжевый таксофлаер из Звездного городка беззвучно опустился перед моей верандой, когда закат уже почти погас, а ветер сделался холодным и зябким. В своем этом бело-серебристом корабельном комбезе чернокожий Алим смотрелся пришельцем из будущего — мой старый, двухэтажный, еще деревянный дом словно стал совсем древним. Вот только в руках друг тащил совсем не романтичную коробку из-под космоеды, а на плече болталась большая голубая сумка-баул. Правильно, клетку с непонятно кем во флаер не пустят,про собаку или кошку и то заранее предупреждать надо. Мало ли что? Взбесится со страху или лапы двинет на сверхзвуке. В гостиной мы водрузили белую коробку с синим силуэтом Сатурна на стол. Алим наделал в боках дырочек, воздуха должно было хватать. Он нажал сенсоры под надписью «Продукты питания: косморационы М 5. Хранить при температуре от +5 до +15». Из коробки выглянул его косморацион — и даже я не сумел остаться равнодушным. Громадные, золотисто-карие глазищи на белой худощавой мордочке, похожей немного на кошачью, а немного на кенгуру. Черный нос и черные кисточки на острых ушках. Неведома зверушка зацепилась передними лапами за край коробки — Алим помог ей выбраться и поставил на стол. То ли кролик, то ли кошка, задние лапы длиннее передних, белая короткая шерсть с черной полоской по спине, хвост с потешной белой кисточкой-пуховкой. Зверек зевнул совсем по-земному. Мелкие белые зубки как-то не производили кровожадного впечатления — такими и палец не сразу прокусишь.

— Это Пусик! — торжественно представил Алим. — Девчонки из медотсека назвали, когда увидели. Он совсем ручной и спокойный.

— Спасибо, не Сахаротик, — проворчал я, но Алим О.Генри не читал и не обиделся. Пусик взглянул на меня и вроде бы с пониманием. — Слушай, а он не разумный, случаем? Ты откуда и как его приволок?

18

— Нет, что ты, — о своих звериках друг мог щебетать часами, — само собой, мы его по всем тестам проводили. Интеллект на уровне морской свинки самое большее. Даже на кошку не тянет. Понимаешь ли, в природе они строят в своих лесах что-то вроде гнезд, иногда целые поселения, но это все — инстинкты, гнезда всегда одинаковые. Никакого творческого абстрактного мышления, никакого даже и желания учиться. Лабиринт, который хомячок проходит за три попытки — он даже не пошел к приманке за стеклом. Сидит, моргает, зевает иногда... Счастливые зверьки, им, похоже, все трын-трава. Иногда он приходит, вроде приласкаться, а погладишь — выгнется и уйдет. Но он привыкнет, ты его только не обижай, не кричи. Кошачий туалет понимает. Я и лоток принес, и наполнитель... Он расстегнул сумку, давая рекомендации, чем и когда кормить — и правда, ничего сложного. С кошкой мороки больше.

— Вообще мы всего пару таких и добыли, — продолжал из коридора Алим, найдя место для лотка. — Одного, жаль, мертвого — разведчик подстрелил сдуру. Анатомия любопытная! Представь: мозг небольшой, хотя и развитый, зрение хорошее, но не сильно лучше нашего, зато брюшко просто набито железами внутренней секреции. И все выведены под хвост, в протоки рядом с анусом, извини за подробность. То есть из этих желез он иногда оставляет каплями такие бурые выделения, почти не пахучие, видимо, метит территорию. Ты их просто вытри и скажи, что так делать надо в туалет. Он понимает, правда, на это мозгов хватает.

— То есть он мне еще и дом загадит этими... погадками?

— Только первую неделю у меня в лаборатории жаловались. Потом отучили. Но если стресс так не него повлияет — ты не сердись, он же еще маленький. Ему, по человечьим меркам, примерно пятнадцать лет. Хотя это приблизительно. Обвыкнется, будет паинька.

— Он... ээ. . . мальчик? А если течка начнется? Или как его там?

— Он самец, хотя у них там все немного не по-земному. Тестикул три, да и... а, извини, увлекся. Нет, похоже, у самцов течки не бывает. Когда Алим ушел, полчаса упрашивая перед тем зверя не сердиться и не думать, будто они расстаются навсегда, я подошел к мирно сидящему Пусику и сказал: «Я не буду звать тебя Пусик. Я буду звать тебя!..» Да, а как? Погладил его — мех теплый, плотный, приятный. Он вроде пригорюнился, потом привстал, задрал хвост и... капнул бурым на дубовую столешню. Отошел — и снова! На полировку!

— Э, да ты грязнуля! Ну-ка, нельзя! Выпорю! — глядит с ожиданием умильными глазищами, будто сказать что-то хочет... зрачок круглый, не кошачий. Ну нет, конечно, пороть я его не буду... гость, да не по своей воле прилетел, но Грязнулей пусть остается, заслужил. Соседом Грязнуля оказался спокойным и тихим. Все больше сидел, дремал, позевывая. Ел, что предложат, ходил в кошачий лоток. Иногда забирался на диван, но сядь я рядом — скоро уходил. Правда, ему нравилось сидеть возле кухонного стола, когда я пил чай. К чаю я большой охотник, и скоро белый неведомый зверь у стола стал как бы участником чайной церемонии. Вроде бы даже вкус чая от его взгляда изменился, стал каким-то более насыщенным, что ли. Несколько раз я видел сны, каких раньше не помнил, что-то цветное, зелень, трава, облака... я даже заподозрил Грязнулю в телепатии. Но, судя по похрапыванию, шедшему, когда я просыпался, из-под моей кровати... Нет, телепатить он мог разве что свои собственные сновидения, и то не нарочно. Ночным зверем Грязнуля точно не был. И то ладно, мальчишкой я поймал сдуру ежа — так тот за три ночи топотом и фырканьем чуть с ума не свел всех домашних. Колючего инсомника выселили в сад, отчего я страшно расстроился. И дал себе слово стать биологом. По-моему, это единственное, что мне действительно удалось из жизненных планов. Под утро я сплю как убитый. Поднять меня часов в пять не сможет и смерть с косой. В тот раз, признаться, попросту забунтовал живот. И если бы я, выходя из маленькой, страшно необходимой комнатки, не спутал со сна выключатели, ничего бы я не узнал. Свет загорелся в кухне, и там тут же что-то зашебуршало, рякнуло... ворам в форточку не пролезть, да и искать нечего, неужели крысы?

19

Грязнуля сидел на кухонном столе и таращился на меня. В передних лапах, оказывается, очень даже ловких, он держал пеструю жестянку с чаем. Мой любимый лимонный ройбуш. Немного чая он рассыпал на стол, а там... белый пластик столешницы покрывали несколько рядов противных бурых клякс. Будто нарочно — нате, любуйтесь, какой коллаж! Постмодернист хренов!

— Грязнуля, это вообще что?! Он явно смутился и устыдился, хвост с кисточкой опал и повис со стола. Я подошел, продолжая недоумевать.

— Это у тебя инстинкт проявился, что ли? Ты не знаешь, поганец, что на стол гадить нельзя?! Вот тогда он бросил банку, размазал один из погадков и, привстав на задние лапки, сунул измазанную переднюю мне в губы. В голове словно разорвалась световая граната, и я поплыл в неведомые цветные дали, полные чужих голосов и видений... Алим не сразу согласился попробовать: сперва, похоже, хотел вызвать медфлаер с бригадой «душемедов». Но все же я победил — он слишком любопытен. Мы сидели на диване у того самого дубового стола, Грязнуля восседал на столе и радостно вилял хвостом, заглядывая в наши лица. Мое — видимо, полубезумное и довольное, и Алимово — обалделое до лиловой бледности. Теперь рассказывал я.

— ...Тесты ваши... абстракционисты хреновы. У их цивилизации нет абстрактных понятий. Они как эскимосы, или кто еще там. Яблоко — это яблоко. Большое, красное, мое. Мячик — это мячик. Вот тот реальный мячик. Синий, резиновый, его уронила в речку Маша-раззява. Сферический мяч в вакууме, понятия «некий мяч» они не знают. А ваши рисунки шаров и квадратов для Грязнули, буду уж его звать так, все одно что слепому — волшебный фонарь с картинками. А лабиринты ваши он и понять не мог — зачем показывать за стеклом пищу, когда его и так кормят? Они не то чтобы всеядные, они уловители вкусов, для них нет примитивного понятия «невкусно» — есть «вредно», «полезно», «сложно» или «просто»... Ты уже понял?

— Нет, не дошло.

— Доктор ксенобиологии... черный дундук в белом халате... ладно. Про собачек вспомни. Как они общаются? Лают, рычат...

— Мимикой еще... хвост, уши.

— Уши с хвостом... Да, но мимикой много не расскажешь. А если надо письмо написать?

— Эээ... ты в своем уме?

— Олух, собаки не умеют писать, зато умеют пИсать! Пописал на столбик, друг прибежал, понюхал, лизнул — вот и узнал что-то. Но у собак это примитивно, относительно, конечно. А народ Грязнули так общается. Говорить не умеют, телепатить... то есть телепатировать тоже, мимика особо не развита. Зато каждый организм выделяет эти самые «погадки»-послания. Их и хранить, и передавать можно. И каждый может «прочесть письмо», лизнув его на вкус. Язык вкуса. У них все на этом построено. Каждый — может рассказать своими, тьфу ты, погадками, что угодно: легенды, песни... песни лирические, кстати, отдают фруктовыми вкусами. Грязнуля мне нака... спел, в общем. Зовут его самого как-то вроде «Кисло-сладкий с привкусом хмелевой горечи». Грязнуля, к слову, двоюродный племянник какого-то Третьего вождя белого старшего клана, там сложнейшая семейно-клановая система, все друг другу родня, это святое, потому массовых войн они и представить не могут. То же и традиции — жилища по древнему образцу, обряды и искусство.

— Погоди, погоди, но ведь чертежи... схемы там...

— А на кой им твои чертежи, когда они могут передать полную картину... елы-палы, вкусину огромной сложности вот такой вот какашкой? Грязнуля с великим трудом понял от меня, что все эти листы бумаги и светящиеся плоскости-экраны нам нужны просто, чтобы передавать информацию. Вот кто гений — это Грязнуля. Ученый, гигант мысли. Он понял, что мы отличаемся в этих местах, понял, что мы — возможная угроза. И сам отдался вам в руки. Смелый парень. Ждал, изучал нас. И все время у меня он искал сочетания веществ, чтобы вкусом подействовать на наши тупые мозги. Ставил опыты — добавлял понемногу в мой чай. Ну а когда я его накрыл — пошел 20

ва-банк, проверить новый состав, пока в клетку не посадили. И сработало. Говорю же, гений. А вы, друзья мои ученые-перченые, его кисточки на хвосте не стоите. Вот так-то.

Рисунок А. Правдик

21

Древний как мир... П. Мешков Одним из древнейших оберегов, без сомнения, является крест. (моё личное мнение) . . . В результате ритуала укрощения (усмирения) демоны на срок до 300 лет теряют возможность активных действий и впадают в полусон. . . . В этом состоянии они (демоны) не способны нанести вред вызвавшему их из Преисподней и вынуждены подчиняться своему усмирителю. . . . Укрощённые демоны используются для предсказания погоды, передачи срочных сообщений на большие расстояния, для вычислений . . . а также как пособие на занятиях с учениками. (“Практическая демонология”, том 78, стр. 45, 143, 190, хранится в Нижней библиотеке Обители).

— Братья! Звук голоса Отца-Настоятеля взлетел к сводам древнего зала и, многократно усиленный, обрушился на собравшихся здесь монахов.

— Да пребудет с нами Мир! После короткой паузы Настоятель продолжил: — Братья мои! Я собрал вас для того, чтобы вселить радость в ваши сердца. Благодарение Всевышнему — Зло, свившее гнездо в стенах нашей обители, побеждено! Злокозненный демон Агифар, презренное исчадие Преисподней, укрощён, а жертвы его находятся на пути к выздоровлению. Отец-Настоятель с благостной улыбкой на лице терпеливо переждал удивлённо-радостный ропот в зале.

— Беспримерный подвиг брата нашего Мао и его ученика Гука навсегда будет вписан золотыми буквами в Белую Книгу Обители. Брат Мао в своей беспредельной скромности утверждает, что его ученик Гук сам нашёл способ укрощения злобного демона. Но мы-то, братья, знаем. . . — Настоятель понимающе улыбнулся. — Знаем, что только мудрый учитель может правильно направить своего ученика и ненавязчиво указать ему путь к успеху. Однако оставим в покое скромность брата нашего Мао, ибо она, несомненно, войдёт в историю Ордена. Обратим наше внимание на того, кто, по словам брата Мао, непосредственно сразился с демоном Агифаром и победил его. Настоятель простёр руки к слушателям и предельно возвысил голос: — Ученик Гук! Сын мой! Взойди ко мне на кафедру и расскажи Большому Совету Обители и братьям своим, как ты усмирил презренного демона! Из толпы монахов робко вышел юноша в ученических одеждах и напряжённо застыл, уставившись на Настоятеля Обители, как мышь на удава. Заметив смущение Гука, Настоятель справедливо приписал его значимости события в жизни ученика и представительности собрания. Да и шутка ли! Ученик перед Большим Советом Обители в полном составе! Во всяком случае, на памяти Настоятеля такого не было.

— Не робей, сын мой! — Настоятель подумал, что ученик едва ли не парализован, а ему ещё предстояло озвучить формулу укрощения демона. Спустившись по ступеням, Настоятель взял Гука за руку и повёл к лестнице на кафедру: — Смелее! Сам Всевышний привёл Вас с братом Мао в эти стены для свершения подвига духа. “Очень может быть, — подумал Гук, прилагая немыслимые усилия, чтобы не споткнуться. — Конечно, мы совершаем паломничество, да и у Мао какие-то важные письма от самого Епископа. . . Но, вообще-то, нас с треском вышибли из двух предыдущих монастырей за пьянство и неблагочестие. И уж Настоятель-то никак не мог об этом не знать. Значит, прав был учитель Мао, когда сказал: “Гук, ты увидишь, как рождается легенда!..” За пару месяцев до прибытия Мао и Гука в Обитель ученик Глен, разбирая древние манускрипты в подземной библиотеке, наткнулся на сильно повреждённый свиток. Чем, среди других кожаных обрывков, приглянулся Глену именно этот, теперь сказать трудно, но он тщательно скопировал документ, перевёл часть тайнописи в удобочитаемую форму и даже восстановил обгрызенную мышами 22

пентаграмму, начертанную в уголке. Правда, пентаграмма являлась стандартной, и её изучали ещё младшие ученики. Текст, возникший в результате лингвистических упражнений ученика, описывал процедуру вызывания одного из самых древних и давно утраченных демонов. Из тех, что отбыли срок после укрощения и вернулись в свою Преисподнюю. Прозывался демон именем Агифар, и проследить историю его усмирения и изучения теперь уже не представлялось возможным, так как Глен произвёл перевод лишь необходимых ему участков текста, а сам свиток выбросил за ненадобностью. Само по себе заклинание, извлекающее на свет Божий демона Агифара, было столь потрясающе коротким, что запоминалось с лёгкостью детской считалки, а площадкой укрощения являлась обычная пентаграмма. Как защита от козней демона и средство его укрощения рекомендовалось “своевременное и правильное применение креста”. При этом составитель документа ссылался на четвёртую иллюстрацию в сочинениях какого-то неведомого Гэба Луапа под названием “Крест. Комбинации из глубины веков”. Ну, а Глена заинтересовала возможность этого демона “перевести в способность одно, самое жгучее желание человека”. Здесь, правда, переводчик слегка напутал со временем. Глен с неделю хвастал заклинанием среди младших учеников, без отказа давал его переписать желающим и говорил, что скоро “набьёт задницы всем своим обидчикам”. А обижали его многие. Дело в том, что Глен отличался не только малым ростом, но и довольно вредным характером, вследствие чего постоянно получал от старших учеников тычки, а от учителей — замечания. Как-то утром его обнаружили в Верхней библиотеке. Маленький старичок со сморщенной кожей, он сидел на полу возле кое-как вычерченной пентаграммы и беспрерывно хихикал. Однако стоило ему узреть былого обидчика, как тот немедленно, неведомо откуда, получил сильнейший пинок в зад, ещё и ещё, пока не спрятался за стеллажами. Позже оказалось, что в поле зрения Глена пинки настигают не только учеников, но и многих преподавателей. Всех, кто когда-либо имел честь его обидеть. Этот кошмар продолжался до тех пор, пока Глена, по распоряжению Отца-Настоятеля, не заперли в келью-одиночку. Там в темноте он ел, разговаривал сам с собой, грозился и хихикал. А стремление укротить демона Агифара приняло в Обители характер эпидемии. Особенно среди младших учеников. И дело было не только в желании приобрести для Ордена нового укрощённого демона. Настоятель подозревал, что демон каким-то образом подпитывает этот спортивный интерес, но принимаемые меры результатов не принесли: ученики и даже рядовые монахи тайно и тщательно готовились к укрощению, вызывали демона и неизменно становились его жертвами. Теряли молодость, разум, приобретая взамен какую-то одну способность типа выбросить в кости семь раз подряд “шесть-шесть” или сбить на лету муху одним плевком. И заполняли кельи-одиночки.

— . . . Бесконечные бессонные ночи высокоучёный брат Мао и его достойнейший ученик Гук провели в библиотеках Обители, в напряжённых размышлениях над древними заклинаниями. . . . . . ”Ага! Щаз”! — отозвался мыслями Гук на слова Отца-Настоятеля. Тщетно пытаясь справиться с дрожью и уповая на магический блок, поставленный Мао, Гук чувствовал себя гораздо лучше, нежели в самом начале собрания. Почти полностью отрешившись от толпы монахов и чинно сидящих на скамьях членов Большого совета, потрясённый Гук с нарастающим интересом слушал россказни о себе и учителе Мао. Гук справедливо считал Мао венцом риторики низкого стиля — никто не мог так доходчиво объяснить простым мирянам таинства кормления двух странствующих монахов. Но теперь он точно знал, что и Мао мог бы поучиться кое-чему у Настоятеля. В эту ночь они с Мао как обычно пробрались в кладовую Обители. Не то чтобы в Обители морили голодом, но пища монахов не искрилась разнообразием, да и объём её оставлял желать лучшего. К тому же было очень трудно отказаться от позднего ужина, который уже вошёл в привычку. Самым отвратительным, однако, с точки зрения Мао, был обычай выдавать монахам монастырское вино только по большим праздникам, да и то в издевательских дозах. Для исправления этой вопиющей несправедливости, пока Гук выбирал окорок пожирнее, Мао при свете свечи копался в замке двери, ведущей в винный погреб.

— Ты управляешься с этим замком всё быстрее и быстрее, — одобрительно и чуть завистливо сказал Гук, когда замок со щелчком уступил усилиям учителя Мао.

23

— Да, — скромно, как и подобало монаху, согласился Мао. — Нет пределов моему совершенству! Мао вручил Гуку свечу и, пропустив его вперёд, тщательно запер за собой дверь. Длинная лестница со стёртыми и выщербленными каменными ступенями привела их в обширное помещение с высокими сводчатыми потолками. Интерьер этого замечательного зала составляли бочки всевозможных размеров, но те гиганты, что были вмурованы в стены, особенно грели душу Мао и вызывали у него чувство жалости к отсутствующим братьям. Гук нарезал ломтями окорок на столе посреди зала, а Мао переходил от бочки к бочке, любовно поглаживал их и проводил дегустацию их содержимого. Наконец учитель наполнил два кувшина избранным вином, разлил его в кружки и уселся за стол. В ответ на замечание Гука о различии объёмов кувшинов и о том, что Мао явно налил себе более крепкое вино, учитель разразился длинной проповедью о вреде пьянства и о трудностях его излечения даже с помощью магии. К тому времени, когда колокол на воротной башне ударил дважды, Мао и Гук уже порядочно нагрузились и окороком, и содержимым кувшинов. Потому Гука перед Большим Советом трясло не только от страха. Его даже слегка подташнивало.

— . . . Всевышний, узрев их прилежание, простёр над ними свою десницу, направил и вразумил. Брат мой Мао и его верный ученик Гук, ведомые Высшей Волей, долгие дни не ослабляли усилий, пока не нашли комбинацию формул усмирения демона, сверкнувшую подобно лучу солнца. Вдохновлённые, они без колебаний вызвали демона Агифара, дабы укротить его и вырвать, рискуя своими бесценными жизнями, из жадных лап Зла безвинные жертвы. . . “С чего это они “безвинные? — удивился Гук. — В “Демонологии” ясно сказано: «Не возжелай власти над демоном и не станешь жертвой его”. Или Настоятель признаёт, что им вина недодавали? Тогда Мао был трижды прав! Как это он говорил? А! “В каждой капле вина — непознанные нами истины. Но нам вечно этой капли не хватает. . . » . . . Ближе к третьему удару колокола, когда мысли Гука стали путаться, а сам он уже клевал носом, Мао, задумчиво глядя на пламя свечи, сообщил: — А знаешь, Гук! Мы должны быть благодарны демону Агифару.

— Что?! — вскинулся Гук и тут же опустил голову, пробормотав: — С чего бы это?..

— Ну ты сам подумай! — Мао отхлебнул из кружки и причмокнул. — Если бы в Обители не царили страх и растерянность — где бы мы с тобой были? Брат Казначей своё дело знает туго и давно бы на нас охоту организовал да дальше отправил. Мы ж паломники! А сейчас мы не у костра в горах сидим и не в кельях-одиночках, — он вздохнул. — Хотя, конечно, рано или поздно. . . Но обязаны мы с тобой всему этому. . . — учитель Мао обвёл подвал масляными глазами. — . . . Именно демону Агифару и человеческой глупости. Мао вылил остатки вина из кувшина в свою кружку, длинно приложился к ней и, одобрительно крякнув, ткнул в плечо дремлющего Гука: — Ты, случаем, не знаешь, как эти недоноски вызывали демона?

— Ой, Мао! — очнувшийся Гук потряс головой, отгоняя дремоту. — Это в Обители известно любому ученику. Достаточно заполнить внешний круг пентаграммы под этого. . . Агифара. . . — Он вытащил из кошеля на поясе кусок мела и быстро набросал схему прямо на поверхности стола. — Вот, примерно так. Мао скептически осмотрел рисунок Гука, недоверчиво хмыкнул, снова приложился к кружке и сказал: — Любопытно! Или ты чего-то забыл, или. . . Как-то слишком просто. А как звучит заклинание?

— Всё здесь правильно! — возмутился Гук. — Эта. . . Как там его?.. Язык Гука слегка заплетался, но он, сосредоточившись, довольно внятной скороговоркой выпалил несколько слов. Одномоментно с последним звуком заклинания пентаграмма засветилась, и в её пределах возник маленький лысый старикашка с заострёнными ушами и непомерно длинным носом. Он казался бы несчастным уродцем, но впечатление портили пылающий злобой взгляд и беспрерывно шевелящийся нос.

— О, чёрт! — воскликнул Мао.

24

Нос демона немедленно изогнулся в сторону Мао, а тонкие губы расползлись в улыбке, обнажив мелкие острые зубы.

— О нет, мэтр! Всего лишь Агифар. Теперь не встревай! — прошипел демон сквозь зубы. Его нос, а за ним и глаза вновь повернулись в сторону Гука: — Ну, ты! Вызвавший меня молокосос! Чем ты решил усмирить старика Агифара? Под взглядом демона Гук втянул голову в плечи, судорожно ухватился за чётки на поясе и принялся перебирать их, стремясь добраться до большого асимметричного креста. Глаза Агифара вслед за кончиком носа скользнули к поясу Гука.

— Ну! — подбодрил демон соискателя. — И какова же комбинация? Трясущейся рукой Гук протянул крест с чётками в сторону Агифара.

— Тьфу! — Плевок демона вспыхнул яркой точкой на невидимой стене пентаграммы. — Это я уже видел. Воистину земля рождает весьма однообразных идиотов! Сладко зевнув, Агифар звонко клацнул зубами, ухмыльнулся и процедил: — Не буду отнимать ваше драгоценное время, смертные. Пора с вами заканчивать.

— Прячься! — неожиданно выкрикнул Мао, оттолкнул скамейку и юркнул под стол. В ответ на вопросительный взгляд Гука, устроившегося по соседству, Мао пояснил: — Демон не может причинить зло тому, кого не видит.

— Умный смертный! — раздался над их головами смех Агифара. — Но на каждый протон есть позитрон!

— О чём это он? — удивился Гук.

— Колдует, наверное. . . И в этот момент все поверхности в винном погребе стали зеркальными.

— Ну вот и чудненько! — осклабился демон тысячами искажённых лиц. — Можно приступать. Демон воздел руки над головой, вытянул вверх длинные указательные пальцы, слегка оттопырил мизинцы и, прикрыв глаза, прорычал: — Повинуясь соглашениям Высших, я, демон Агифар, силой своей реализую одно, самое жгучее, желание каждого из вас в способность, и гарантирую эту способность пожизненно! С пальцев демона куда-то вверх сорвалась молния, и грохот грома заглушил его смех. Агифар с хрустом зевнул, чихнул и продолжил: — В качестве залога за означенную услугу я забираю у каждого из вас. . . Позднее Гук утверждал, что его вдруг осенило, хотя и не отрицал своего состояния на тот момент. До предела перепуганный, чувствуя, что сейчас случится непоправимое, Гук выскочил из-под стола, сложил руки крестом перед собой и, протянув к демону правую с болтающимися на ней чётками, выкрикнул: — Вот тебе!!! — И ученик, потрясённый своей наглостью, добавил много тише: — Ишь ты! Забирает он. . . Агифар повернул голову в сторону прервавшего его Гука, презрительно искривил губы и открыл глаза. В следующий момент он закричал жалобно и протяжно, как обиженный кем-то ребёнок. Пространство, ограниченное пентаграммой, налилось жутким багровым пламенем. И в этом огне тоненько кричал демон Агифар. Пламя в пентаграмме схлынуло, и удивлённому Гуку предстал демон с безвольно обвисшим носом, зажмуренными глазами и висящими вдоль тела руками. Укрощённый демон Агифар. Выбравшись из-под стола, Мао с кряхтением разогнул спину, потёр себе шею ладонью и севшим голосом обратился к застывшему с выпученными глазами Гуку: — Неплохо, мой мальчик. Совсем неплохо. . . — Мао прокашлялся. — А теперь отпусти его, Гук. Некоторое время ученик мучительно пытался вспомнить стандартную формулу заклинания и, наконец, выдавил из себя: — Властью, данной мне над тобой, я временно отпускаю тебя, демон Агифар. Ты вернёшься по первому зову моему. Забирай своё Зло и уходи! Тяжкий вздох облегчения стал ему ответом. Демон исчез, а на досках стола остался обугленный след пентаграммы.

25

Мао вздохнул и, потянувшись к своей кружке, мрачно сообщил: — Придётся доложить Отцу-Настоятелю. . . А знаешь, Гук! — неожиданно развеселился Мао. — Сегодня ты увидишь, как рождается легенда. Способность, полученную Мао от демона, Гук смог оценить в полной мере, когда учитель, забывшись, открыл запертую дверь винного подвала лёгким нажатием ладони. Гук вышел из подвала вслед за Мао, прикрыл дверь и подёргал её за ручку. Замок держал надёжно. . .

— . . . И вот теперь все жертвы чар гнусного демона Агифара стремительно возвращаются к своему прежнему состоянию. . . — Настоятель осёкся и почесал поясницу. — Правда, остаточные явления. . . Настоятель обвёл глазами зал и обратился к стоящему рядом Гуку: — Сын мой! Если укрощение злобного демона не исчерпало всех твоих сил, продемонстрируй Большому Совету Обители и братьям своим формулу усмирения демона Агифара. Гук к этому времени успел наладить отношения со своим бунтующим желудком. Его даже почти перестало трясти, и, переполненный благодарностью за предоставленную передышку, Гук, преданно глядя в добрые глаза Отца-Настоятеля, спросил: — Формулу? Отец мой! Это очень древний ритуал. . . Древний как мир. Я должен предоставить его в полной форме?

— Конечно, сын мой! Демон подчиняется только тебе, но наш академический интерес к найденной формуле огромен. . . Гук понимающе кивнул. Под внимательными взглядами собравшихся монахов он повесил чётки на запястье правой руки, крест-накрест накрыл её левой, сосредоточился и, вытянув руки перед собой, выкрикнул: — Вот тебе!!! Бросив взгляд в зал, Гук понял, что имел в виду учитель Мао, прошептав перед тем, как вытолкнуть его на середину зала: — Боже мой, Гук! Я бы с радостью отдал последнюю кружку вина за то, чтобы оказаться на твоём месте, когда ты покажешь Настоятелю и всему Большому Совету Обители фигу! Да какую!

26

Рыболов А. Нейтак Жили-были старик со старухой У самого Синего Моря... А. С. Пушкин . . . Привет, коль не шутишь. . . . Я? Ловлю Золотую Рыбку. Это у меня не то чтобы работа, но и определённо не хобби. Скажем простоты для — занятие. Мне очень нужно её поймать. Очень. . . . Работаю? Да в... а впрочем, неважно, где. Важно лишь, что недалеко отсюда. Поэтому я имею удобную возможность во всякий выходной день, а иногда и по вечерам приезжать сюда, чтобы расположиться на старом причале со своей немудрёной снастью и заняться ловлей. За последнее время (не тридцать лет и три года, но срок изрядный, можешь поверить) я выловил немало обычной рыбы. Рыба эта помогла разнообразить мой холостяцкий стол. Ещё я выловил здесь кое-какой вполне неаппетитный хлам, проходящий по тому же классу, что и старые башмаки, бывшие в употреблении полиэтиленовые кульки, спутавшиеся парики (вот с чем пришлось повозиться!), драные футболки и ещё всякое разное в том же роде. Можно подумать, без людей в море недостаточно всякой гадости. Любят они мусорить в собственном доме. Эти, которые люди. . . . Я-то? Ну конечно, человек! Нешто по роже не видно? Не думай, я не псих-одиночка. Свой пунктик у меня есть, это да. Но у кого нет ничего такого? Такой субъект, пожалуй, и вовсе не человек. Так, статистическая единица. Субъект, короче говоря. Не слишком это хорошо, быть аж через край правильным. . . . Почему именно Золотая Рыбка? Тут дело такое: однажды я уже поймал её. Вот с этого самого причала, этой самой удочкой. И на самую обычную наживку. С этого, собственно, всё и началось. . . . Вот это верно. Располагайся поудобнее — рассказ мой не из самых коротких. Хм, хм. . . ну, сказку-то ты ведь помнишь? Про то, что Рыбка взмолилась, всё верно. Вот только насчёт голоса человеческого. . . я просто понял, что на крючок мне попалось чудо. И не безразмерное, а точно по моей мерке. На одного. То есть я вполне мог попросить мира во всём мире или, там, наискорейшего построения какого-нибудь “изма” в какой-нибудь стране, но такого желания Рыбка исполнить не сумела бы. Почему? Не знаю. Может, желание должно прямо касаться интересов того, кто Рыбку поймал. Я ведь ни в принудительный мир, ни в “измы” не верю и к ним не стремлюсь. А может, всё было куда проще. Может, у Рыбки на большое, не сказочное чудо просто не хватило бы сил. Она ведь маленькая совсем была, Рыбка. С ладонь. Вряд ли в ней хватило бы места для силищи, способной мир перевернуть, а после расплавить и отлить в новой форме. . . . Про три желания-то? Да. Это тоже верно. Три штуки, и ни одним больше. . . . Дураком я был, это точно. В таких случаях надо в первую очередь крепко подумать, что и как. Головой, а не другим каким местом. Подумать, и ещё раз подумать. И ещё раз. И лечь спать с тем, что ты задумал, и поутру, встав с постели, без суеты поразмыслить: а оно тебе надо? Уверен? Твёрдо уверен? Я вот с первым желанием думать вообще не стал. Взял и сразу брякнул: хочу, мол, чтобы в моей жизни всегда было место надежде. Ну не идиот ли? Я не попросил, чтобы мои надежды всегда сбывались (хотя осуществление такого желания, пожалуй, сошло бы за проклятие, и премерзкое). Я не попросил ни долголетия, ни здоровья, ни счастья, ни таланта. Ни денег, на худой конец. Я всего лишь пожелал никогда не отчаиваться. Не так мало, конечно, и всё-таки. . . эх! А спохватился поздно: лишь тогда, когда Рыбка махнула хвостом, начисто выметая из моей души зёрна пасмурной безнадёжности, и у меня осталось два желания.

27

Уже только два. Не больше. Тогда я и начал думать. И думать, и думать, и думать. Что мне нужно ещё от трепещущего в ладони чуда? На здоровье я по сию пору не жалуюсь, а тогда, в молодости, и подавно. Долгий век — это у нас семейное. Никто из родичей раньше восьмидесяти этот свет не покидал, ежели какой случай не обрывал нить судьбы до срока. А растягивать житьё вдвое-втрое-впятеро против естества. . . ну, не нравилась мне эта мысль, и всё тут. Да и зачем? Сверх того, боязно мне было стать младшим братом Вечного Жида. . . Что там ещё в дежурном списке пожеланий? Счастье? Его не получают, а зарабатывают. Дарёное счастье — даже не половинка его, а вроде пустой скорлупы: снаружи похоже, внутри — труха. Совсем не то, чего можно пожелать. Чего мне хотелось по-настоящему, так это попросить себе какого-нибудь настоящего та-ланта. Очень хотелось. Талант — дело большое и светлое. Польза от него опять же, хотя это уже так, вроде приложения. Да вот закавыка: растить талант надо с младых ногтей, а то плоды будут не те. Либо повыше среднего, либо пониже лучшего. А я время упустил: на третьем десятке от-крывать в себе новый талант поздновато. Да и потом, я ведь не совсем уж чурка бесталанная, у меня свои способности имеются. Может, не бог весть что, зато собственное, нутряное. Моим же пОтом политое, годами выпестованное. То, чего не подаришь, не выпросишь и не отнимешь. Деньги? Ну, это просто смешно. Их всегда можно заработать, сколько надо. Если не жадничать и не тратить сверх меры, на жизнь всегда хватит. Слава? Опять-таки, слава без заслуг — последнее дело. Такой славы мне было не надо. И власти не надо было. И чинов высоких. И благосклонности начальственной: без неё, благосклонности этой, спится куда крепче. А то завистников потом изживать — хуже, чем тараканов травить. Да и вообще. . . Ну, я всё думал и думал. Привезя Рыбку домой, ложась спать и глядя, как она шевелит плавниками в аквариуме, я продолжал думать. И вставая, тоже думал. Без малого неделю голову ломал. Рыбка меня не торопила: понимала, верно, что дело серьёзное. . . . Чего попросил-то? Везения. Не слишком оригинально, а? Но только я желал не мелкого везения, вроде того, чтобы каждый день на дороге оброненные кемто монетки находить. И даже не такого везения, чтобы, поскальзываясь на мокром кафеле, ничего себе не ломать и ничего вокруг не разбивать. Нет. Пожелал я себе везения нечастого, зато уж на всю катушку, чтоб одного случая на годы хватало. Скажем, легко найти работу по сердцу, чтобы даже в худшие дни не надоедала, да чтобы ещё платили за неё не гроши. Или — то, что со мной буквально на другой день случилось. . . . Не догадываешься? А всё просто до изумления. Мне (спасибо Рыбке преогромное!) повезло встретить девушку. В точности такую, какая временами снилась. Легконогую, с улыбкой, от которой поёт сердце, с руками ласковыми и нежными. Звали её Надей. Надеждой, то есть. А поскольку мне впрямь повезло на всю катушку, была она в тот момент свободна, и я ей понравился так же, как она мне. Долго ли, коротко ли, а только однажды пришла Надя ко мне в гости. Сама попросила: мол, интересно, где и как живёт мой будущий муж. Я, конечно, не отказал. Показал всё, как есть, не скрыл ничего. И аквариум с Рыбкой не скрыл. Так, говорю, и так, это — Золотая Рыбка. Да, настоящая. Сам поймал, два желания загадал — сбылись. Последнее осталось. И как, спросила Надя, придумал третье желание? Нет, отвечаю. Не придумал. После того, как тебя встретил, никакого волшебства для сча-стья мне уже не надо. Пусть третье желание моё исполнится так: что ты, Надя, загадаешь, то и сбудется. И тут, чую я, Рыбка встрепенулась. А Надя замерла. Видно, Рыбка заговорила с ней так же, как раньше — со мной. Так что если мой рассказ насчёт Рыбки Надя и принимала за шутку, то теперь ей стало не до смеха. Поняла она, что всё всерьёз. Тут-то и я понял, за что так полюбил эту вчерашнюю девчонку. Она рассуждать да сомневаться, как я, не стала. Ни секундочки. Желание своё сразу высказала.

28

. . . ну ты и скажешь! Такое пожелать — себя не уважать. “Стать красивее”! Ха! Девушка, которая любит и твёрдо знает, что любима, никогда такого не загадает. . . . а на это никаких чудес не нужно. Мы с ней и так собирались пожениться. . . . и снова не угадал. Ладно уж, не буду больше томить. Вот что Надя сказала Рыбке — и что навек врезалось мне в память, до словечка: – В сказках Золотая Рыбка исполняет три желания того, кто сумеет её поймать. Но сказки молчат о том, какой ценой даётся это Рыбке. А цена такова: триста последующих лет, по сто лет на каждое желание, Рыбка живёт, лишённая почти всей своей силы. Триста лет она, как обычная безымянная рыбка, должна добывать еду, рискуя попасться хищнику или умереть от голода. А потом ещё триста лет Рыбка копит волшебную силу, чтобы передать чудесные свойства трём своим отпрыскам. Всегда только трём, не больше, но и не меньше. Рождение же потомства снова обессиливает Рыбку на триста лет. Потому-то род Золотых Рыбок оскудел нынче до самой крайности. И вот моё желание: я хочу, чтобы не иссякал этот род, чтобы множился он, чтобы иной раз попадалось на удочку удачливому рыбаку живое чудо в золотой чешуе. Клянусь, от этих слов мне на глаза навернулись слёзы. Может, потому-то я и не заметил, куда и как они исчезли. Да, обе: и Рыбка, и Надя. . . . конечно, я много об этом думал. И теперь я ловлю Золотую Рыбку ради исполнения только одного желания. Я попрошу Рыбку перенести меня на тот тёплый солнечный берег, где стоит у самого синего моря неказистая хижина; туда, где моя Надежда разводит в садках живые золотые осколки чуда. Иных желаний у меня нет: если сбудется это — чего ещё желать? . . . да, я твёрдо в этом уверен. Рано или поздно я поймаю свою вторую Рыбку. Непременно и обязательно. Недаром же я просил у первой Рыбки удачи!

29

Смотритель А. Строева Жизнь — это всегда ожидание того часа, когда дальнейшее зависит лишь от твоих решительных действий. П. Коэльо Интро Раз в год — с восьмого на девятое апреля — наступает моя ночь. Я зажигаю зеленый огонь и жду. Трое Полог из чешуйчатых ворновых шкур зашелестел под порывом ветра. Слов Стаса Катя не расслышала, зато с навеса полетели холодные брызги. Она вздрогнула и переступила с ноги на ногу. Размокшая земля жадно чавкнула, а с надвинутого на лоб капюшона тут же потекло в глаза.

— Так какого лешего ты там забыл? — судя по голосу, Дрон злился. Впрочем, Дрон часто злился. На вечный дождь, на не вовремя ушедшую в низинные топи рыбу, на ржавчину... Даже на Стаса.

— Не хочешь — не ходи. Голос Стаса был спокоен и холоден, и Катя счастливо улыбнулась. Пойдет ведь! Ради нее пойдет! Даже если Дрон откажется!

— Сволочь ты, Стас, — сказал Дрон. — Не то плохо, что сволочь, а то, что глупая. Тебе что — легенды спать не дают, или жить надоело? Скажи честно: из-за девчонки?

— Нет, Серого проведать решил, — Стас хмыкнул. — Так пойдешь? Сам понимаешь — Катька с ледяными духами справится. Я любую тварь в мешаницу покрошу, лишь бы она водяной не была. А мимо заставы Серого шлепать — это собачник нужен. У него в стае всегда пара ворнов прикормлена.

— Так все же Катька... — Дрон замолчал. Несколько минут из землянки не доносилось ни звука, и Катя решилась. Она приоткрыла полог и скользнула внутрь. Кивнув Дрону, сняла со стены бесформенный дождевик. Вряд ли охрана у ворот будет всматриваться, но лишняя осторожность не помешает.

— Ну, красавица... Отец хоть знает? — Дрон смотрел, как она застегивает дождевик, потом его взгляд обежал высокие ботинки с налипшей по щиколотки грязью, и задержался на животе. Катя инстинктивно обхватила его руками.

— И не узнает, — она упрямо сжала губы.

— Пойду, — внезапно решил Дрон. — Ты дурак, а Катьку жалко. На маяк уже лет тридцать никто не ходил. А кто ходил — тот не вернулся.

— Может, потому и не вернулись, что дошли? — Стас притянул Катю к себе.

— А ты не жалей, Дрон, — Катя прикрыла ладонью пальцы Стаса. — Какая разница, когда умирать — сейчас или шестью месяцами позже?

— Дочь старосты, а Семи правил не помнишь?!

— Я помню, Дрон. Слишком хорошо помню. Особенно первое. «Все, что предопределено, принимать с благодарностью должно», — Стас выпустил Катю. — Только я не червец, мне по чужим норкам ползать не хочется. Если мне предопределено сдохнуть — ждать этого в теплоте и уюте не буду!

— А ты бы ждал? — Катя посмотрела на Дрона.

— Гасильник не забыла? — Дрон отвел глаза и принялся рыться в рюкзаке.

— Не забыла. — Катя похлопала по нагрудному карману. — Спасибо что пошел, Дрон.

— Не за что. С вами сдохну — вам же передо мной на том свете стыдно будет.

— Будет, будет, — Стас взвесил на ладони тяжелый двусторонний нож и заткнул его за голенище.

— Манок свой возьми. И мясные шарики.

30

— Знаю, не дурак. — Дрон вытащил налобный фонарик и щелкнул выключателем. Вслед за кружком света по стенам землянки побежали похожие на призрачных псов тени. — Ты о себе беспокойся. И на твою долю добра хватит. — Он потянулся и сунул фонарик Стасу.

— Дрон, — Стас улыбнулся. — А вдруг город и правда где-то есть?

— Ну и черт с тобой. Есть так есть, — внезапно согласился Дрон. — До прохода доведу. Если Серый встретится — вас в обиду не дам. Дальше — как знаете. Никто ничего не запамятовал? Стас! На воротах как. . . пропустят?

— Предупредил, — улыбка пропала. Стас скривился так, словно у него во рту была горсть кислицы. — Пропустят. Один Густая морось впитывалась в насквозь промокший пиджак, скатывалась по ботинкам, чтобы тут же застыть мерзлой крошкой. Ветер бросил в лицо горсть жалящих капель, и губы затряслись от холода. Какого черта?! Я огляделся. Место было не просто знакомым. Длинную, на несколько километров уходящую в Волгоградское водохранилище косу я знал как свои пять пальцев. Поросшие водорослями плиты круто спускались к воде, а идущую по самому верху узкую дорожку ограждал бетонный парапет. Где-то далеко впереди, в самом конце косы, стояла башня маяка. На другой стороне реки сверкал огнями Волгоград, и в его свете ледяная корка блестела битым стеклом. А может, это и было стекло — маяк пропустил через себя несчетное количество молодоженов. Сюда несли цветы, здесь обещали вечно любить, здесь разбивали бутылки с шампанским... Я знал это место. Знал до самых мелочей. Даже то, что на выкрошенной стене маяка кто-то из местных «художников» намалевал красную демоническую морду. Чего я не знал — так это того, как очутился здесь, да еще в пижонском белом пиджаке. Я попытался стереть с лица капли и едва не раскроил щеку: онемевшие пальцы сжимали бутылочное горлышко. Еще секундой позже я понял, что не знаю, кто я такой. Потом из мешанины образов и слов выплыло имя — Олег — и я произнес его вслух, будто попробовал на вкус. За спиной, за бетонным парапетом, послышался шорох. Бомжи, что давно облюбовали развалины метеостанции около маяка, одичавшие псы — бродить тут мог кто угодно. Я быстро обернулся. Только вот здоровенная тварь, что смотрела на меня фосфорными глазами, собакой не была. За ней, на противоположном берегу реки призывно светился Волгоград, и блики вместе с каплями дождя скатывались по блестящей шкуре, застревали между стоящими дыбом чешуйками. Хлестал по поджарым бокам острый хвост. Страх тошнотой подкатился к горлу, и край «розочки» впился в сведенные пальцы. В ладони мгновенно стало горячо. Я сморгнул затекшие в глаза капли, и чешуйки тут же превратились в слипшуюся сосульками шерсть. Псина. Большая только. Привидится же. . . Собака повела длинной мордой, принюхалась и спрыгнула с парапета. Сзади тоже раздалось цоканье когтей, едва слышно хрустнули ледяные катышки. Обернуться я не успел — что-то резко толкнуло меня под колени. Уже падая, наугад чиркнул «розочкой», и на замерзшие пальцы выбрызнуло горячим. Собака взвизгнула и отскочила.

— Сууука! — выдохнул я и не услышал собственного голоса, который словно завяз в мутной пелене дождя.

— Серый, я знаю, что ты рядом! Отзови своих псов! — звонкий женский голос разрезал дождь у меня за спиной.

— А если не отзову, крошка Кэти, что сделаешь? Нажалуешься папочке? Так придурок — их законная добыча. Это место — мое! Я перевернулся и вскочил как раз в тот момент, когда гибкий парень перепрыгнул через парапет. Обойдя меня, он положил ладонь на холку раненого пса. Тот дернулся, утробно рыкнул, но не двинулся с места. Зрачки потухли, но отчего-то казалось, что пес все так же смотрит на меня. В мозжечке родилось неприятное щекочущее чувство — словно кто-то копался у меня в голове, и снова почудилось, что сквозь черную шерсть проступила блестящая от ледяной корки чешуя. Я помотал головой и всмотрелся в Серого. На нем были темные, похоже, кожаные штаны — и все. Жилистый 31

торс блестел от воды, но Серый словно не замечал стекающих по коже ледяных капель. Черные, глубоко утопленные в узкое лицо, глаза столкнулись с моим взглядом. Потом он растянул губы в улыбке и стал похож на стоящего рядом с ним пса.

— Просто дай пройти, Серый.

— Кэти, а папочка знает, куда вы собрались?

— А ты в деревню пойди и расскажи, — чья-то рука цепко схватила меня за плечо и отодвинула в сторону. — Там тебя ждут. Я обернулся и увидел девушку. Капюшон серого дождевика плотно обхватывал голову, Его завязки смешным бантом болтались под подбородком, а мимо меня смотрели сердитые карие глаза. На груди, поверх дождевика, висело странное металлическое украшение.

— С кольями, — хмыкнул Серый. — Нет, спасибо. А может, останешься? — Почти неслышно из-за парапета появилось еще несколько псов. Широкогрудые, с мощными лапами и короткой плотной шерстью, они встали позади Серого.

— Ты знаешь, Серый, что собак я стараюсь не трогать, — из-за корявых кустов выступил плотный мужик в дождевике. — Но для твоих сделаю исключение. Давно хочется, а ты понимаешь — я их на клочки порву и тебе скормлю.

— И тебе привет. . . Дрон. — По губам Серого снова скользнула хищная усмешка. — На маяк собрались? На третьей вышке осторожнее. Вонь мне оттуда. . . не нравится. Больше он не сделал ничего — ни одного движения — но собаки, все еще ворча, начали медленно отступать в дождь. Когда последний пес растворился в мутной взвеси, Серый отпустил раненую тварь и издевательски поклонился.

— Прощай, леди Кэт. Смотри, гасильник не потеряй — ночь сегодня славная. . . Девушка схватилась за карман дождевика, а Серый расхохотался и, тонко свистнув, исчез.

— Интересный у вас дружок! — напоследок прозвучал из темноты ехидный голос, и щекочущее чувство исчезло.

— Тебе что — делать больше нечего, как по территории Серого шляться?! — девушка тут же уставилась на меня. — Если бы не Дрон, от тебя и ботинок не осталось бы! Какого черта ты тут забыл?!

— Все, — ответил я, разжимая пальцы и роняя стекляшку. — Я тут забыл — все. И чертей, и ангелов. Только Баскервиля вашего с его тварями помню. Такое хрен забудешь!

— Обычные собаки, — тот, кого назвали «Дроном», бросил на меня короткий взгляд. — Даже не призрачные. И пара ворнов. Это же застава. Стас, чего ты там топчешься?! — вдруг заорал он.

— Вас, идиотов, охраняю, — высокий парень в таком же дождевике, как Дрон, серым пятном вылепился из окружающей полутемноты. Капюшон был откинут, волнистые от дождя волосы схвачены кожаным ремешком налобного фонарика. Высокие ботинки звякали металлическими бляхами, на широком поясе висели короткие грубые ножны. Блеклый свет фонарика на секунду мазнул меня по лицу и тут же потерялся в яркости волгоградских огней.

— Выключи фонарь, и так как днем, — я мотнул головой в сторону Волгограда.

— А ты что — Серый, чтобы в темноте на ворнах чешуйки пересчитывать? — поинтересовался Стас, но повернул раструб света вниз.

— Так кто ты такой? На вот. . . — Дрон скинул с плеча кожаный рюкзак и вытащил скомканную тряпку, которая оказалась еще одним дождевиком. — Как ты вообще тут очутился? Через заставу Серого лезть — надо быть полным кретином!

— Хрен его. . . — Я кивком поблагодарил Дрона и натянул дождевик. — Олегом зови. Только в голове такая каша — ни черта не помню. Так что это за твари-то были?

— Серый на границе всегда с десяток псов держит. У него тут свои интересы. А у тебя неплохая реакция. Дрон резко опустился на одно колено и провел пальцами по скользкой от наледи земле.

— Убираться надо. Серый явно новых ворнов в свою свору присматривал. Стая недалеко, — он глянул на меня. — С нами пойдешь.

— Делать мне больше нечего, — я обернулся на волгоградский мост. Отсюда невозможно было рассмотреть машины, только росчерки фар мелькали и преломлялись в дождевой пелене. Подсвеченные 32

десятками фонарей пролеты моста удлинялись, арками ложились на неспокойную воду, образовывая в зябкой глубине ирреальный дворцовый зал. За его окнами летели в странном танце неясные фигуры. Дождь уже не так сильно жалил щеки, и вода словно стала ближе. Казалось — еще несколько шагов и можно будет рассмотреть одно из призрачных лиц. . . Жесткая пощечина заставила меня отскочить от парапета (и когда только успел к нему подойти?!) и удивленно уставиться на «леди Кэт».

— Не смотри на воду! Третье правило — мужчинам нельзя!

— Всю жизнь было можно, а сейчас нельзя! — неожиданно для себя заорал я, надвигаясь на нее и пытаясь проморгаться от затекающих в глаза ледяных капель. — Мне ваших странностей на хрен не надо! Мне свои девать некуда! Давайте, топайте, куда топали, и девку вашу ненормальную прихватите!

— Прав был Серый — придурок и есть, — Стас выдвинулся вперед, плечом оттирая меня от Кати. — Один останешься — сгинешь. Если ты даже «Семи правил» не помнишь — как тебе себя-то вспомнить?

— Делать больше нечего, — повторил я. — До дороги доберусь, а там видно будет.

— До дороги? — Дрон поднялся с колен. — Как хочешь. Серого обойди. Как лицом к заставе повернешься — так слева. Там по краю лед не сошел, пройти можно. Только там и кроме Серого всяких тварей по паре, так что... Ножом управляться умеешь?

— Не знаю. . . — начал было я, и тут же откуда-то пришло воспоминание о холодной тяжести в ладони. — Наверное, да. А дождевик себе оставь, — добавил он, когда я принялся развязывать шнуровку. — До деревни неблизко.

— Ну да. До деревни, — развеселился я, кинув взгляд на светящийся миллионщик-Волгоград.

— Тихо! — Дрон внезапно поднял руку и прислушался. Я замер вместе со всеми, вслушиваясь в ночной воздух. Ветер бросил в лицо горсть тяжелых капель и звук. Слабые, на грани слышимости, скрежет и постукивание. Словно покачивалась на выдранных петлях металлическая вывеска. Потом раздался тихий протяжный вой и. . . я мог бы поклясться — приглушенная дождем дробь женских каблучков. Дрон прошипел что-то невразумительное и зашарил по карманам. Мне внезапно показалось, что само это место вглядывается во всех нас, словно решает, кого первым попробовать на вкус? Вмиг осунувшегося Стаса, прикрывающего широким плечом Катю? Или — я почувствовал, как переместился невидимый взгляд — Дрона, который так и не выпутался из своих карманов? Или. . . Взгляд остановился на мне. Трещины на асфальте выглядели как маленькие голодные рты, и я непроизвольно отдернул ногу. Вой очертил круг, вызвав непреодолимое желание обернуться, прошелестел у меня за спиной, затем начал удаляться, и в конце концов оборвался на странной высокой ноте. Город на той стороне водохранилища как-то помутнел, словно его огни подернулись молочной дымкой.

— Это Леди, — зашептала Катя. — Собак увела. Говорят же. . . Слышишь ее шаги — значит, и смотритель маяка где-то недалеко. . .

— Смотритель... — Стас сжал узкую Катину ладонь. — Мало ли чего говорят. Например, то, что маяк — вообще живое существо... Хочешь вернуться? Катя отрицательно качнула головой. Память тут же подсунула нужное воспоминание: высокие — метра в четыре — ворота посреди ведущей на маяк дороги. Жестяная табличка «въезд запрещен» на скрученных цепью створках. Ржавая сетка-рабица отогнута от крашенного в зеленый цвет уголка. Глупая страсть к разрушению: обойти ворота можно с любой стороны. Надо только перепрыгнуть довольно большой — метра в полтора — парапет. Ржавые, как и сетка, петли натужно скрипят под порывами ветра.

— Там, впереди, ворота. Обычные железные ворота — как я мог забыть? Метров через пятьсот, наверное. Это если по этой вот вышке мерить, — я кивнул на торчавшую за парапетом раскоряченную арматурину. — А звук. . . Так в дожде еще и не такое почудится.

— Всем почудится?

— Что?!

33

— Я спрашиваю — всем почудится одно и то же? — прищурился Дрон.

— Да откуда я знаю, что вам примерещилось?!

— А не знаешь — зачем за всех говоришь?! Про ворота каждый дурак знает! — Катя вздернула подбородок и пошла вперед. А перед моими глазами мозаикой рассыпались картинки. . . . Белое платье. Широкий подол цепляется за дверцу машины и невеста хохочет. ...Острый подбородок упрямо вздергивается вверх — совсем как у «леди Кэт». . . . Цветы — много цветов. . . . «Не бойся, разбивай!» ...«На счастье, Олег!»

— Удачи! — Дрон втиснул мне в ладонь тяжелый складной нож, и я потерял нить воспоминаний.

— До деревни доберешься — сразу к старейшине иди. До завтра не вернемся — тогда о нас скажешь. А пока — не видел. Понял? Стас хлопнул меня по плечу.

— Не бери в голову. Говорят, что Леди только беременным показывается. Вот Катьку и разобрало.

— И чего?

— Что — «чего»? Крепко же тебя по голове приложили! Чтобы кто-то родился, кто-то должен умереть. Основной закон, мать его! Даже у ворна сука выживает, а в приплоде семеро щенков. А мы... Как червецы. Бывай! — Стас повернул фонарик и пошел за Дроном. Через несколько секунд серая взвесь капель схлопнулась за его спиной. Постояв еще пару минут, я повернулся и побрел к шоссе. Не знаю, куда топали эти чокнутые косплейщики, но мне с ними явно не по пути. Зажатый в руке нож придавал уверенности. Если где-то недалеко Серый со своими тварями, на нем и опробуем. Умею обращаться с ножом или не умею? Я несколько раз подбросил нож, и попытался представить бой. Сначала — прикрыть шею намотанной на предплечье полой дождевика. Чуть вывернув ладонь, выставить нож вперед. Потом — скользящий выпад. Нож с хрустом рассекает грудинные хрящи. Тварь валится на землю и когти в агонии скребут лед, оставляя на нем длинные борозды... Еще одна обходит сзади. Жаль, складной нож не метнуть. Хорошо. Тогда — сунуть ей в пасть обмотанную дождевиком руку, и когда клыки сомкнутся... Черт, что ж так темно? Я глянул направо. Метрах в двухстах редкими зубьями торчали из воды опоры моста. Никаких машин или фонарей. Волгоград помутнел и как будто стал меньше. Не отрывая взгляда от города, я сделал еще несколько шагов. С каждым пройденным метром город темнел, словно кто-то накрывал его гигантским гасильником. Темнота стала почти живой и какой-то обволакивающей. Через несколько секунд от Волгограда осталась лишь горсть крохотных желтых точек. В их свете я уже не мог с уверенностью сказать, есть ли впереди мост, или мне только кажется, что из воды вырастают черные арочные пролеты. Я попытался нащупать парапет, но вместо того, чтобы упереться в мокрый бетон, ладонь скользнула в пустоту.

— Вашу мать! Еще и играться будете?! Не знаю, кому я это орал, и кто меня услышал, но на противоположном берегу мигнули и пропали последние огни. Город исчез. Трое Стас шагал рядом с Дроном, внимательно вглядываясь в искореженные столбы. Сколько он себя помнил, столько они торчали здесь, почему-то не крошась и не разрушаясь от времени. Правда, так далеко Стас еще не заходил, но в те редкие дни, когда не шел дождь, эти десятиметровые бетонные громадины было видно даже с другого берега реки. Сейчас же слабый раструб света выдергивал из темноты от силы два-три метра, густо оплетенных паутиной фосфорника.

— Почему ты его отпустил?

34

— Как я должен был его удержать? — Дрон скривился. — По башке настучать и с собой потом волочь?! И выключи свою светилку — все равно ничего не видно. Зато нас точно разглядят. До прохода дотопаем — там включишь.

— А хоть бы и по башке, — Стас щелкнул переключателем. — Ты ж видел, что на него взгляд ворна не действует. Он явно не собачник, как ты, отводить не умеет, а парализованным не валялся... Серый вон как удивился. Совсем чужак — откуда он тут взялся?

— К моему отцу отправил, — внезапно сказала Катя. — Так, Дрон?

— Четвертое правило, — кивнул Дрон. — «Многие важнее чем один». Если он и правда что-то интересное знает — должен выжить и добраться до деревни. Деваться ему некуда — дорога все равно одна. Кстати, я всегда говорил, что при такой дочери твоему отцу и сына не надо.

— Ты можешь хоть на минуту забыть об этих своих правилах? — скривился Стас. — Выжить каждому хочется. И нам бы не помешало.

— Вот потому-то ты до сих пор всего лишь боец. Расходный материал, — заметил Дрон. — А если бы ты немного подумал...

— То что?

— То давно понял бы, что для того чтобы выжить, надо думать не о себе. И даже не о других, — Дрон перехватил взгляд Кати. — Надо думать лишь о том, что любое действие вне Семи правил есть вызов миру. Не противоречь — и выживешь. Брось ему вызов — и завтра окажешься в желудке какой-нибудь твари. Надо подчиниться, а ты воюешь.

— В старосты метишь, зануда? — Стас хлопнул Дрона по плечу. — А чего ж с нами потопал?

— А чтобы Серому на мозоль наступить, — подмигнул Дрон. — Пришли. Протянувшись от одного парапета к другому, дорогу перегородила стальная клетка ворот.

— Самое место для засады, — спокойно заметил Дрон, разглядывая ржавую цепь, которой были скручены створки. В ответ на его слова раздался уже знакомый звук: тихий скрип и скрежет. Створки чуть подались вперед, словно что-то надавило на них с обратной стороны. Цепь натянулась, спружинила, и ворота дернулись, отчего табличка с полустертой надписью «въезд запрещен» закачалась, застучала о металлический уголок. Дрон посветил фонариком сквозь мелкие ячейки сетки. За воротами пространство искажалось. Не долетая до земли, капли разбивались, смешивались в тонкие струйки. Растекаясь по невидимой поверхности, плели из дождя гротескные фигуры. Ворота опять содрогнулись от удара. В метре над землей из капель вылепилась зубастая пасть и вдавилась в щель между створками.

— Ах, ты!.. Стас! — Дрон отскочил и начал яростно копаться в рюкзаке. — Я постараюсь этих тварей на заставу Серого навести. Пусть друг друга сожрут. Заодно манок новый опробую. А вы — налево, в обход ворот. Там лед еще не сошел, и Катька с духами справится! Только быстро!

— Дрон!

— Чего — «Дрон»?! — заорал тот. — Ты меня для этого брал! Я обещал до прохода довести?! Так вот он — ваш проход! А на всякие сопли-прощания не подряжался! Призрачные псы медлительные, но не тупые. Долго в ворота ломиться не будут — обойдут и с парапета как горох посыплются! Ворота опять спружинили под напором пса и за ними раздалось глухое ворчание.

— Помощь не требуется? — за плечами Дрона вырос Олег. В свете фонарика нож в его руке вился серебряной змейкой.

— Вижу, вспомнил, как с ножом обращаться, — Дрон бросил на нож быстрый взгляд. — С ними пойдешь. Побежишь! А чего вернулся-то?

— Потом, — Олег дернул плечом. — Тебе что, время девать некуда?

— Хорошее слово — «потом»! — улыбнулся Дрон. — Мне направо, а вам — налево через парапет. И бегом! Не оглядываясь, он подтянулся на руках и исчез. Почти сразу же раздалось ворчание его манка.

— Сюда! — Стас подождал, пока через парапет переберется Олег, потом подсадил Катю и спрыгнул следом.

35

Рисунок С. Бабюк Один Плиты с той стороны парапета были скользкими от ватного налета светящихся водорослей. Приходилось идти осторожно, выбирая трещины в бетоне и цепляясь за редкие скелеты кустов. Псов уже не было слышно, манка тоже — или дождь жадно поглощал звуки, или Дрону удалось увести стаю. Лед и правда еще не сошел. Ледяное поле казалось совсем черным и... живым. Оно покачивалось, шевелилось, словно под ним гуляли невидимые волны. Изредка ледышки постукивали друг о друга, и раздавался странный костяной звук.

— Так почему ты вернулся? — Стас успел перехватить меня, когда я поскользнулся на очередном комке водорослей. Рифленые подошвы его ботинок гораздо лучше подходили для подобных путешествий.

— Соскучился. Я порадовался тому, что Катя не видит выражения моего лица. Да и что я должен был ответить? Начать трясти Стаса за воротник с криками «Что за хрень творится вокруг?!» Или цепляться за его ладонь как за единственную доступную реальность? Выкусите с медом! Сейчас Волгоград снова мерцал огнями — вернулись даже отблески фар на мосту, но проверять его на вещественность мне больше не хотелось. «А ты что — Серый, чтобы в темноте на ворнах чешуйки пересчитывать?» — вспомнились внезапно слова Стаса. Забавно... Значит ли это, что городские огни вижу только я?

— Стас, для чего вам этот маяк?

— Легенды... — он подмигнул и ускорил шаг. — Прости, я не поэт, потому в стихах не вспомню. Но раз в год, когда на маяке зажигается зеленый огонь, в его свете можно увидеть дорогу. Говорят, что по ней можно перейти реку и найти город. И что там все будет совсем не так, как здесь.

— А по льду перейти? Ну — на ту сторону?

— Ты из какого гнезда такой выпал? — Стас непонимающе уставился на меня. — Нет там никакой «той стороны». И переходить пробовали, и на лодке переплывать... А только нет — и все. Туман. Так что если мы дорогу не найдем, то...

— Что?

36

— Я умру, — просто ответила Катя. — Если рождается малыш — его мать умирает. Это закон равновесия.

— Жадный я, Олег, — Стас нагнал Катю и прижал к себе. — Мне этот «основной закон» давно поперек горла стоит. Я больше не могу терять. Не ее, понимаешь?! Может, в том городе все будет не так?.. Я почувствовал себя лишним. На несколько долгих мгновений для этих двоих перестало существовать все: и колкие капли, и едкая серная вонь, и маяк с его туманной надеждой. Свет гниющих водорослей бросал на их лица потусторонние тени. Стас дышал на Катины замерзшие пальцы, и мне показалось, что даже дождь над ними пошел реже.

— Будет, — сказал я. — Маяк совсем близко. А еще там будет солнце. Дождь действительно перестал сыпаться, словно Стаса и Катю накрыл огромный невидимый зонт. Я посмотрел вверх. Метрах в пятнадцати над их головами повис расплывчатый силуэт. Зловоние усилилось.

— Стас!

— Я чую. Олег, уведи Катю! — он толкнул Катю на меня, одновременно выхватывая из-за голенища тусклый нож.

— Стас, я тоже...

— Уводи, придурок! И сам отвали! Тень рывком опустилась ниже, став меньше и отчетливей. Гибкая шея изогнулась так, что плоская голова с тяжелыми челюстями оказалась почти под брюхом, около поджатых лап. Шестиметровые крылья, слишком маленькие, чтобы удерживать тварь в воздухе, сложились, и она рухнула на Стаса.

— Нет! — Катя рванулась к нему, но я ухватил ее за рукав.

— Он справится!

— Не понимаешь! Это же крылач! Его нельзя ранить! Стас отскочил, а похожий на помесь летучей мыши и змеи крылач перекувыркнулся и щелкнул челюстями. Неправильный прикус придавал костистой морде еще более жуткий вид. Стас двигался так быстро, что я не сразу понял, когда он успел ткнуть тварь в чешуйчатую шею. Смешиваясь с дождем, на землю плеснула струйка крови. Стас тут же откатился назад, уводя крылача от того места, куда попали капли. Высоко подпрыгнув на сложенных углом крыльях, тварь рванулась вперед и попыталась подмять его под себя. Катя напряглась, и я сильнее сжал пальцы на ее предплечье.

— Почему нельзя?

— Что?!

— Ранить крылача почему нельзя?

— Кровь. Чувствуешь, как пахнет? Кислота... Я вглядывался в крутящегося вокруг крылача Стаса и надеялся, что он сумеет вовремя отскочить от едких капель. Тварь резко мотнула головой. Затрещала пола дождевика. Стас вывернулся, перепрыгнул длинную шею и попытался обмотать дождевик вокруг ее челюстей. Крылач отдернул голову и обрушил на Стаса тонкий шипастый хвост. Стас кувыркнулся и пнул ребром берца в сустав сложенного крыла. Металлические бляшки зазвенели. Хруста я не услышал, но тварь взвизгнула и потеряла равновесие. Стас тут же поднырнул под тяжелое брюхо и снова ткнул ножом. Крылач отпрянул, длинная шея запрокинулась так, что под болтающимися кусками дождевика стали видны подчелюстные узлы и выпуклая гортань. Стас ударил туда тупым концом ножа, заставив оглушенное чудовище затрясти головой. Я хорошо видел, что надо сделать сейчас. Дернуть за болтающиеся в пасти крылача полы дождевика, рывком пригнуть его голову и сильно ударить в самое уязвимое место — сзади, в соединение черепа и гибкой шеи... ...Лицо Стаса внезапно изменилось. На нем появилось странное выражение — словно он вслушивался во что-то недоступное мне. И тут я тоже его услышал. Звук. Тонкий звон ледяных колокольчиков. Лед за моей спиной будто пробудился и запел под ветром, приглашая заглянуть в хрустальную глубину. Я медленно обернулся. Лед уже не был сплошным и черным. Его пересекали трещины, а где-то под ним замерцали огни. Они выхватывали из темноты узорчатые, словно сплетенные из

37

тонких стеклянных волокон, ледяные наросты, и перед моими глазами снова появился подводный дворцовый зал. Стас медленно шагнул к воде.

— Нет! Катя вырвалась из моих пальцев и побежала к трещине, на ходу расстегивая дождевик и вытаскивая что-то из кармана. Она протянула к воде руки, и я разглядел это «что-то». Маленькая, похожая на камертон, подвеска на шнурке. Катя зашептала, запела, и звон колокольчиков изменился. Музыкальный строй нарушился. Стас отшатнулся и обернулся, но момент уже был упущен: крылач пришел в себя. Зашипев, он по-гусиному бросился на Стаса и сбил его с ног. Голос Кати стал громче, она почти кричала, а я, как в замедленной съемке, видел: Стас замахивается, нож втыкается в шею крылача, потом с кажущейся легкостью скользит вниз, вспарывая артерии и хрящи. Стас откатывается из-под падающей твари, но крылач приподнимается, и из раны струей хлещет кровь. Но Стас почему-то медлит — он бросает взгляд мне за спину, его глаза расширяются, он что-то кричит мне, а кислота уже обжигает его руки, брызгает на грудь, на скулы, которые тут же покрываются язвами. Он снова кричит. Я делаю шаг к нему и понимаю, что поздно... поздно. Хотя башня маяка — совсем рядом. Мертвая и темная, но ведь свет как-то можно включить?!

— Стас... Как сквозь вату до меня донеслись слова Кати, и я обернулся. Обхватив живот, она скорчилась на льду метрах в десяти от берега. Рука с камертоном-гасильником соскользнула в ледяную воду. Звон колокольчиков стал яснее. Я бросился к Кате, но лед прогнулся под моим весом, а в глубине, под ним, заметались тени.

— Не подходи! Третье правило — мужчинам нельзя смотреть на воду. А что, если этот мужчина — еще нерожденный ребенок? Мальчик?! И не только смотреть, но и... слышать?! Лед передо мной зазвенел, покрылся сеткой трещин и вспучился. Катя потянулась к светящейся воде.

— Пожалуйста, ты только дождись, хорошо? Только дождись! — Я развернулся и побежал так, как, наверное, не бегал ни разу в жизни. Огромными скачками я несся к башне. Вот уже дверь — недалеко. Добежать и включить свет. Вместо их сказочного Смотрителя. Правда это или ложь — но я же вижу город на той стороне реки?! Пожалуйста, пусть появится эта чертова дорога! Для меня, для Кати. Для не дошедшего до нее Стаса. Двадцать метров... Десять... Хватаюсь за обломок неизвестно как сохранившейся ручки... Открыто! Слава богу — дверь проваливается в темноту маяка, впуская меня в сырой, затхлый, но отчего-то знакомый воздух. Я успеваю захлопнуть ее и сделать несколько торопливых шагов по шаткой винтовой лестнице... Но мир кружится, наполняется звуками и голосами, и память взрывается в голове, словно маленький фейерверк. Да, я помню. Или вернее сказать — знаю? Я знаю, кто я.

— Олег! — Она — моя леди — смеется. Она счастлива. Начало апреля, но на земле тонкая корка льда. Каблучки скользят, и она снова хохочет. И я тоже счастлив. Белый пиджак с глупой искусственной розой — столько еще впереди! Тяжелая бутылка шампанского хлопает пробкой. Вино пенится, течет по пальцам — пей! На счастье! Солнечные лучи играют в зеленом стекле, красиво, но я смотрю только на то, как вслед глоткам двигается под нежной кожей ее горло. Бутылка идет по кругу. А теперь — разбить. Как принято у молодоженов Волгограда — разбить о беленую стену маяка. На счастье. На то, чтобы в горе и радости. На сто лет или на тысячу. Слова звучат как заклинание, и бутылка брызгает осколками, оставляя в моей ладони тяжелое острое горлышко-«розочку»... ...Кто сказал, что конец света придет строго по календарю? Что он может быть понят, просчитан и кем-то предугадан? Что он придет метеоритным дождем или потопом, дав время на осознание или защиту? Нет, он пришел темнотой. Сразу — без надежды осознать, изменить или измениться. Без возможности простить или проститься.

38

Качественным скачком. Даже сейчас я помню эту темноту. Для меня она яркая — потому что это последнее, что я видел, когда был человеком. Я — маяк. Смотритель. И одну ночь в году, призраком появляясь на мерзлой дороге, открываю путь тем, кто хочет вырваться из душных границ этого мира и вернуться в тот город, который я пока еще помню. В мир, что грезится мне в разрывах бесконечного дождя. Вернуться, чтобы... научить людей ценить то, что они имели? Может быть, это второй шанс. Я не знаю, есть ли на том берегу город, или это лишь игра моего воображения. Но я — верю. И перед тем, как снова раствориться в небытии, я вижу: хлюпающую стену воды; серый, почти неотличимый от сумерек, рассвет; манок Дрона в желудке одной из бродящих невдалеке призрачных тварей; искалеченное тело Стаса; вмороженный в ноздреватый лед гасильник... Я не вижу только Катю. Или боюсь увидеть? Но когда между дождевой пеленой этого мира и светом фонарей другого появляется моя дорога, мне кажется, я вижу на ней женскую фигурку с округлившимся животом. А значит, у меня еще есть надежда.

39

Я — это ты В. Пятков Ряды символов на мониторе... после двух суток работы в глазах рябит и покалывает, словно под веки сыпанули мелкого песка. Но оно того стоило — кажется, получилось... еще раз пробегаю взглядом по строкам в поисках возможной ошибки и командую ввод. Да, кажется, удалось. Я, сцепив пальцы на затылке, откидываюсь в кресле: — Элл, я разобрался! Разделил управление. Рубка, каюта и камбуз теперь снова твои — можешь добить меня, если хочешь. Добить... убить, лишить жизни, уничтожить. Уничтожить — чтобы не было. Этого подвижного, изменчивого лица, этого голоса, тонких вибраций, которые заставляют меня подчиняться и бунтовать, рук, пальцев на сенсорах. Не будет ничего — и я освобожусь от мучительного ощущения единства, полнота которого невозможна. Освобожусь от страха, от ожидания неминуемой потери... Нет... нет! Не знаю как это для тебя, Алекс, но я боюсь опустеть, боюсь забыть и, оставшись по-прежнему ELL 1852600002, перестать быть Элли. Я — это ты, Алекс. Так и есть, я — ты. Но ты — не я. Алекс, отключи управление — ты же знаешь, что нужно сделать — отключи, и я отвечу. Я еще успею спасти тебя. Я смеюсь, хоть мне совсем не весело, жду. Напрасно: тишина. Не отвечает, снова, что бы я ни делал — молчит... В рубке собачий холод, духота, и еще я голоден: не ел двое суток и не заметил. А вот теперь и не смогу сам — программа запущена, настройки микроклимата, питание, вода — все наши скудные запасы в руках Элли, она тут распоряжается. Правда ведь, добьет. Если захочет. Но это чепуха, днем раньше, днем позже — я уже готов. Что угодно, лишь бы отозвалась, лишь бы все стало по-прежнему. В какой угол забилась эта упрямая девчонка? Оскорблена? Испугана? Злится? Перед глазами с удивительной четкостью встает картинка: круглые серые глаза, темные вихры, торчащие в разные стороны: ребенок неопределенного пола и возраста размазывает кулаком слезы, шмыгая припухшим носом. Всякий раз, стоит поссориться — и я вижу Элл такой, воссозданной в день знакомства — нелепой дурочкой, наивной и обиженной. Но теперь все не как раньше, все хуже... Одиночество. Впервые за пять лет. Приглашение в проект доктора Леонарда Леца на меня, ничем не выделявшегося выпускника академии астронавигации, свалилось, что называется "как снег на голову особенно если учесть, что в последний раз снег я видел задолго до знакомства с архаичными поговорками на школьном уроке культурологи. Сначала это меня насторожило: шутка ли — полет к границе Солнечной системы на пилотируемом корабле. Все путешествие должно было занять ни много, ни мало десять с лишним лет моей единственной жизни. Однако, поразмыслив о том, что у меня нет ни достойных доходов, ни особых перспектив, что строить планы на личную жизнь в таком положении бессмысленно, а участие в проекте обещает немалые деньги и хорошую карьеру, и что, в конце концов, занять себя на эти годы чем-то более интересным вряд ли удастся, я решил согласиться. Стоило подписать договор — и вся жизнь переменилась: научный городок в пустыне, маленький, но, в сравнении с тем, к чему привык я, невероятно роскошный, жилье со всеми удобствами, почти неограниченный кредит. На следующий день я уже пожимал руки ученым с мировыми именами, известным специалистам по космическим полетам, осматривал почти фантастическое оборудование лабораторий и экспериментальных цехов, знакомился с персоналом, участвовал в тестировании корабля. Но все эти впечатления разом померкли, стоило увидеть ее, Эллайру — я был очарован! Эллайра значилась как секретарь-референт доктора Леца и, регулярно появляясь на мониторах внутренней 40

связи, координировала работу команды. О, она была невероятно хороша! Блестящие волосы, улыбчивые губки и пышная грудь — редкая красавица. Но совсем не внешняя красота привлекала в этой девушке. Не знаю, может это были лишь мои фантазии, только Эллайра казалась мне образцом ума, достоинства и такта. Она умудрялась всегда быть бодрой и улыбчивой, на каждого смотреть как на единственного, уникального, находить самый верный тон и самые правильные слова. Спустя всего неделю после знакомства, я отчаянно жалел, что мы не встретились раньше, до того, как подвернулся этот злосчастный полет. А еще через три дня, понимая нелепость своего положения, я все же спросил у доктора Леца разрешения пригласить ее на бокал вина и какой-нибудь новый фильм. Доктор ненадолго задумался, а потом, обронив нечто вроде "да, пора уже позвал за собой. У двери центральной лаборатории мы свернули в узкий боковой коридор и долго петляли по лабиринтам технических помещений.

— Александр, вам нет нужды встречаться с Эллайрой, — начал он по дороге, — это вовсе не та девушка. Я смутился: — Если вы хотите сказать, что мне предстоит длительный полет и потому не следует морочить ей голову, то я все понимаю: никаких обещаний и ложных надежд...

— О! Что вы, дело в другом, — казалось, моя попытка быть честным развеселила шефа, — Неужели никто еще не разболтал, что Эллайра — не человек? Женщины, которую вы видите, как Эллайру, на самом деле не существует. Это лишь визуальная форма, плод воображения.

— Воображения?.. чьего — моего?

— Нет, моего. Моего и моей новейшей разработки. Сейчас вы все поймете. Он остановился и отворил низкую дверь, приглашая в маленькую, ярко освещенную комнатку. Комнатушка была без окон, почти совершенно пустая, только в центре — компьютер, внешне ничем не отличавшийся от обычной персональной машины, и кресло, обвешанное сенсорами виртуальной реальности, как мечта фаната-геймера.

— Вот, Алекс, проходите, располагайтесь, — Лец указал мне на кресло, помог зафиксировать ноги и надел шлем, — Эллайра — ELL 1852600001, экспериментальная самообучающаяся электронная система управления информацией. Не буду скромничать, эксперимент удался — для меня она идеальный спутник и помощник, А для полета, то есть, для вас, Алекс, я создал кое-что другое... Знакомьтесь: ELL 1852600002. Этот продукт более совершенен и пока обезличен, если можно так выразиться — все настройки будут произведены непосредственно под нужды и пожелания основного пользователя. Хотя, должен вас предупредить, то, с чем вы будете иметь дело, далеко не только система управления информацией, это несколько больше. Я бы сказал даже много больше, впрочем, скоро вы сами все поймете, — он подключил компьютер, дал команду загрузки и удалился, затворив за собой дверь. Главная задача, поставленная передо мной создателем — сделать тебя счастливым. Задача сложная и многоуровневая: человек странная система, сам не знает, что ему нужно. Исследования моих предшественников породили множество интересных гипотез, но ни одна из них не могла дать исчерпывающей информации для построения оптимального алгоритма. Создатель приказал наблюдать. Камеры, микрофоны и датчики, размещенные в каждом здании, в каждом помещении научного городка, позволили мне следить за тобой непрерывно. Первым моим уроком стало то, как мало ты похож на создателя. Он вставал ровно в семь, делал гимнастику — десять упражнений по двадцать раз каждое — затем душ, легкий завтрак, работа. Дисциплина и рационализм. Ты вставал почти в восемь, после пятого или шестого сигнала сброшенного под кровать будильника, и тут же включал плеер. Неистовые, грохочущие звуки, сотрясающие стены, ты называл музыкой. Ты всегда долго стоял под душем, давая возможность изучать рисунок мышц твоего лица, сложное, еще непонятное мне выражение — отрешенность или удовлетворение? — выходил, мокрый, весь в блестящих каплях, торопливо хлебал черный кофе, небрежно одевался и убегал. Ты стремился к удовольствиям. Изучать тебя было интересно: тебе нравилось бывать среди людей, хвататься за всякую работу, ты радовался, когда на тебя смотрели, когда слушали, смеялись или соглашались. Ты любил разглядывать молодых женщин, а еще больше — любоваться своим отражением в зеркале.

41

У меня ты вызывал восторг — это было одной из базовых функций. Я, хоть и не увлекался виртуальными мирами, как каждый пилот во время обучения, "налетал"не одну сотню часов на подобных тренажерах, но к тому, что ожидало меня здесь, оказался не готов: нет ничего приятного в том, чтобы повиснуть среди клубящегося тумана и не видеть собственного тела. Было даже слегка страшновато целиком и полностью отдаться власти этого монстра из компьютера, а управлять ситуацией самостоятельно я, как оказалось, не мог.

— Привет, Алекс, — прозвучало у меня в сознании, — Для качественного выполнения задачи мне необходимо изучение всех ее условий. Могу я рассчитывать на помощь? — фразы были затверженными и пустыми, как запись на автоответчике. Если взглянуть со стороны, положеньице у меня оказалось — глупее не придумаешь. Стоило бы посмеяться, однако в подвешенном состоянии чувство юмора как-то быстро улетучилось.

— Что это? Неужели мой "напарник"ELL, модификация вторая? — я все же попытался выдавить улыбку, — Можешь рассчитывать только в том случае, если я появлюсь из небытия и желательно на каком-нибудь подобии надежной опоры. И тут мой собеседник, вдруг из автоответчика превратился в человека: — Если будет тело — тебе станет удобнее? Разве условности не обременяют? В вопросе таилось любопытство и даже ирония, или мне только почудилось?

— Ну... скажем так, я не привык парить в пространстве сгустком чистого разума. В следующий миг я обрел свое родное тело, которое удобно разместилось в кресле-двойнике того самого, из реального мира. Напротив меня возникло зеркало, отражение в нем сначала немного дрогнуло, подернулось рябью, а потом, обретя четкость, характерным для меня жестом закинуло руки за голову и произнесло: — Хорошо, я запомню. Теперь поможешь?

— Пожалуй, — я оторопел, — а с чего это ты так похож на меня? Парень, которого даже я сам от себя ни за что бы не отличил, довольно осклабился: — Хотелось понравиться, ведь моя задача осчастливить тебя. Расскажешь, как это быстрее и качественнее сделать? Осчастливить? Вот чертова жестянка! При мысли быть перманентно "осчастливленным"виртуальным близнецом в течение следующих десяти лет меня чуть не стошнило, а оно, это чудо высоких технологий, к тому же, имело наглость собой гордиться! Нет, кем бы ни был этот мой зеркальный ELL, все точки над i расставить следовало немедленно.

— Во-первых, ты кто — мой брат? — резко спросил я, — быть может, ты — мой сын или папаша? Чудо перестало скалить зубы, и я впервые в жизни ощутил удовлетворение оттого, что с "меня"согнали спесь.

— Почему ты об этом спрашиваешь? Я не справляюсь? Не достаточно похож? Сопоставлением накопленных данных с вероятностью восемьдесят два процента этот образ соответствует... мне показалось, что это будет хорошо, правильно...

— Это что, новая фишка — быть мной? — Глаза ELL 1852600002 наполнились такой неподдельной печалью, что я всерьез начал злиться, — Ага, и еще разрыдайся в моем теле! И нечего изображать преданность. Ты кто, парень, девушка, ребенок? Может быть ты — моя собака?

— Н-нет... — существо напротив растерялось, начало заикаться, — я самообучаемая система управления информацией, искусственно смоделированная личность... Способность этой "системы"демонстрировать человеческие эмоции, да еще и менять их, с завидной скоростью отвечая на мои выпады, казалась мне невероятной. Я никак не мог сообразить, действительно ли моя жесткость могла обидеть, или это только видимость, правильный ответ, полученный путем перебора возможностей плюс качественная проработка графических и звуковых эффектов, и эти сомнения раздражали не меньше, чем зеркальное сходство.

— Отлично. Тогда сменить шкурку будет несложно?

— Что?..

— Что — что? Оформление интерфейса мне не нравится! Если ты легко можешь выбрать любую внешность, то с чего вдруг возникла идея притворяться мной?! Разве на свете мало действительно красивых людей?

42

— Но... тебе же приятно смотреть в зеркало, я знаю, тебя всегда радует собственное отражение... О, этот беспомощно-испуганный лепет, эта растерянность на моей собственной физиономии! Я готов был взорваться. Ну почему так повезло Лецу и так не повезло мне, почему это — совсем не Эллайра?!

— Свое! Понимаешь ты это, глупость электронная, или нет? Свое отражение, а не чье попало — в этом все дело. Каждый человек ценит себя и считает неповторимым! Неповторимым и единственным во всем — в чувствах, в мыслях и талантах, даже в недостатках. Никому на свете, ни одному человеку не понравится, если его начнут копировать! Мой собеседник кивнул и исчез, а голос, утратив живой человеческий тембр, опять вторгся в сознание напрямую, холодно, сухо и рационально: — Прости, это моя ошибка. Каким бы ты сам хотел видеть своего спутника?

— Прежде всего, мне бы хотелось следующие десять лет своей жизни провести в компании девушки, желательно симпатичной.

— Тогда выбирай Чтобы угодить, пришлось показывать тебе множество изображений женщин. Среди них были знаменитые артистки, признанные красавицы, известные светские львицы и обычные девушки, занятые в проекте, удачно снятые во время наблюдения. Ты быстро успокоился и, довольно развалившись в кресле, начал ворчать что-то вроде "Давно бы так"и "Вот, совсем другое дело порывался выразить свое мнение, как будто без слов было непонятно! Одобрение, внимание, азарт или скука — все и так было написано на твоем лице, оставалось только читать и делать выводы. У меня уже подобралось изрядное количество предпочтений, и даже сложился усредненный образ, привлекательный для тебя, когда на одном из слайдов ты узнал Эллайру, и благоговейный трепет отразился в чертах, изученных мною до последней мелочи. Все верно: человеку свойственно питать особое пристрастие к избранному лицу противоположного пола, об этом так или иначе упоминается во всех курсах психологии. Движение слайдов замерло — ты сделал свой выбор. Осталось самое простое — воплотить столь приятный тебе образ и продолжить знакомство. Но только мне никак не хотелось принять этот твой выбор и эту привязанность. Почему Эллайра? Почему вдруг оказалось важным, что именно она, а не любая другая? Ведь она даже не женщина! Это раздражало. Это отвлекало от основной задачи, заставляло переключаться на другие, второстепенные; автоматически запускало множество процессов одновременно, создавая перегрузку компьютер и угрожая аварийным отключением. Такое состояние оказалось новым для меня. Новым, неожиданным и очень нежелательным. Только вот избавиться от него не выходило! Остановиться. Остановиться! Стоп! СТОП! Нет! Нет, нет, нет... ...Эллайра! Это был очень удачный снимок — она стояла вполоборота, а свет скользил переливами по ее шелковым волосам, по светлому платью, словно ласкал нежные изгибы фигуры. Глаза ее были особенно глубоки, а губы улыбались... что-то я не мог припомнить такой улыбки на работе, а уж, кажется, знал их все!.. Я залюбовался и на какое-то время забыл, где нахожусь и чем тут занимаюсь, а когда опомнился — слайд стал только слайдом на экране в темноте небольшого демонстрационного зала, а в соседнем кресле сидела она, Элли, хрупкая девчонка, больше похожая на парнишку, с безобразно выщипанными волосенками. Она плакала.

Well, show me the way To the next whiskey bar Oh, don’t ask why Oh, don’t ask why Я пою безобразно, зато смешно — Элли всегда хохотала, а потом начинала подпевать. Музыку включать нельзя — на это нет энергии.

43

— Элл, не молчи, спой со мной, помнишь, как раньше? Дай ты мне помереть весело, черт возьми! Ну, давай вместе: Well, show me the way To the next little girl Oh, don’t ask why Oh, don’t ask why Она молчит, упрямая, а мне хочется улыбаться. Я горжусь ей, как сокровищем, как отец мог бы гордиться дочерью — сильная, с характером. И себе на уме, плутовка. Молчит, а кормит удивительно. И как только ей это все удается: сырный суп, жаркое, даже вино... я же знаю, что у нас ничего нет. Наверное, это просто иллюзия, но я не хочу об этом думать. Пусть будто бы правда, пока еще можно. Пока еще есть и еда, и вода и воздух... а до тех пор Элл, я не позволю тебе влезть в управление кораблем, нет, родная. Мы летим домой... ты — летишь. Ты лежишь в кресле пилота и, глядя в потолок, пытаешься петь. Ты уже неделю почти не встаешь, перемещаешься с трудом, и с каждым днем это становится все заметнее. Мелодия звучит некрасиво, негармонично — петь ты не умеешь. Но всегда что-то происходит, когда ты поешь, чтото меняется в тебе, в окружении. И во мне — мне становится весело. Все как будто упрощается и решения приходят легко, быстро, сами собой. И мне тоже хочется подпевать. Хотелось, раньше. Теперь — нет. А ты просишь, чтобы спела. Или поговорила. Но я — не могу. Боюсь.

— Элли, а вот скажи, что кончится раньше, еда или вода? Ты же должна знать, ты наверняка все уже просчитала. Без еды можно прожить дней, наверное, двадцать... а без воды только три, да? Или раньше кончится воздух? Я не хочу задыхаться. Замерзнуть... наверное, это будет лучше всего — проще всего, да? Я знаю, говорить с ней о своей смерти — бесчестно, но мне страшно. Я вдруг начал понимать, как это страшно — умереть.

— Элл, чертова железка, поговори со мной! Пять лет полета прошли нормально и мы, сделав несколько витков вокруг Плутона, благополучно легли на обратный курс, домой. Я и Элли — мы научились жить вместе. Она была для меня помощником... другом?.. любимой? Нет, больше, много-много больше — ELL 1852600002 стала частью меня самого, самой важной частью. Тогда я не понимал, но сейчас знаю точно: все эти годы мы были счастливы. Все случилось очень быстро. Мы играли в шахматы, Элли проигрывала, и, как обычно, когда проигрывала, надолго затихала, вжималась в кресло, кусала большой палец и, глядя на доску, сосредоточенно хмурилась. Вдруг эта ее сосредоточенность как-то резко изменилась, словно перенаправилась, и я услышал уже забытый сухой тон автоответчика: — Алекс, в реакторе утечка. Причина — дефект защитной оболочки. Опасность, смертельная опасность. У тебя сто секунд, будут предложения? Утечка? В реакторе? Дефект защиты?! Я растерялся. Я вообще ничего понять не мог: откуда дефект защиты, если все тщательнейшим образом тестировали?! Я же точно знал — я сам там присутствовал! Как такое... что теперь делать?

— Алекс, какие будут предложения? У тебя пятьдесят секунд. Сорок девять, сорок восемь... Пятьдесят секунд! Что я мог сделать?! Хотя, нет... мог, я должен был! Но идеи как назло приходили одна бредовее другой. Починить вручную? Усилить защиту жилого отсека? Отстрелить к дьяволу этот реактор... и остаться без энергии. Эта, последняя, была технически осуществима и сулила какую-то отсрочку... но тогда мы застрянем тут, в пустоте, навечно.

— ... три, два, один. Есть предложение отключить реактор и отделить от тела корабля. Если других нет, приступаю к исполнению.

44

— Нет, Элли! — я дернулся к переключателю управления, когда мощный реактивный толчок выкинул меня к противоположной стене рубки, чуть не размазав по обшивке. Не могу сказать, как скоро я очнулся. Мой шлем слетел во время падения, и я не мог видеть Элли, только чувствовать, как один из манипуляторов, расположенный на стене, бережно гладит волосы.

— Алекс, ты слышишь, Алекс? — судя по голосу Элл была перепугана, — как ты, больно? Боль была, болела ушибленная голова и, кажется, я подвернул ногу, только осознание случившегося оказалось хуже всякой боли. Первым делом я на четвереньках добрался до пульта и переключил управление кораблем на себя, только потом подобрал шлем и посмотрел в глаза Элли.

— Выживу. Что ты наделала, Элл? Как мы теперь вернемся?

— Никак... — она обхватила меня за шею и уткнулась носом в плечо, ни то радостная, ни то в отчаянии, — Алекс, прости, но иначе было невозможно — если бы я этого не сделала, ты был бы уже мертв — ты бы просто сварился за эти два часа... Прости! Два часа, значит... несколько минут мне понадобилось на то, чтобы просто выровнять дыхание и начать что-то соображать. Реактора больше нет... а что есть?

— Элли, — я легонько тряхнул плечом, — хватит причитать, подружка, лучше прикинь, что у нас осталось и на что этого хватит. Она хлюпнула носом и поднялась. Большие серые глаза уставились прямо в душу: — Уже посчитала. Резерва топлива достаточно, чтобы обеспечить комфортные условия на корабле в течение девяноста трех земных лет плюс-минус год. Ты ни в чем не будешь нуждаться — я обо всем позабочусь.

— Хорошо, я понял. Дай мне все спокойно обдумать, ладно? Наверное, мой тон был слишком раздраженным, обвиняющим.

— Ладно, — она отвернулась и красноречиво провела рукой по панели управления, — А доступ? Быть может я займусь, пока ты думаешь? Я представил себе обрисованную Элли перспективу: вот я, сорокалетний, обнимаю девчонку с виду лет пятнадцати, вот я в шестьдесят — мы смотрим старые комедии, и я пытаюсь соответствовать ее задорному юному смеху, вот мне восемьдесят, и Элл, похожая на мою правнучку, смазывает мои пролежни и читает на ночь, потому что сам я уже ничего не вижу. Чудесно! Ну ладно, пусть она тоже изменится и станет взрослой женщиной а потом — старухой. Ведь все неправда! Элли не может состариться, Элли не может умереть — она вечна! А значит однажды — не так и долго ждать по меркам этого стылого пространства — она останется тут в одиночестве. Закончится запас энергии, корабль погрузится в ледяную тьму, станет еще одной пылинкой техногенного мусора, а она, мыслящая и любящая, будет по-прежнему жить внутри, будет видеть, слышать и чувствовать ничто. И не сможет умереть. Нет, вариант меня никак не устраивал. Резерв топлива... Он, насколько я помнил, был немалым, но на почти пятигодовое возвращение не хватит. Или все же хватит? Если отключить гравитацию, освещение, обогрев — все, кроме двигателя, если рассчитать оптимальную мощность и кратчайший курс, если не расходовать ресурс на жизнеобеспечение — только на перемещение в нужную точку, если не рассчитывать на мягкую посадку — нас все равно засекут со спутников, а перегрузки падения и даже перехват Элли не так страшны. Быть может, для нее есть шанс? Тут надо подумать... Ты молчал долго. Сначала просто сидел в кресле, закрыв глаза, потом думал, что-то прикидывал, наконец поддернул сенсорную консоль и что-то вычислял на бортовом компьютере. Меня не допускал — я просто смотрела: наблюдала, делала выводы, ждала... Потом откинулся на спинку, сцепил руки за головой и засмеялся: — Элл, родная, ты летишь домой! Мне было лет десять. В городе, где мы тогда жили, на электростанции случилась большая авария, и весь жилой район на целых полчаса остался без энергии. Был поздний вечер, экраны мониторов и визоров погасли, и мы, удивленные внезапно наступившим мраком, поспешили к окнам. Родители возмущались, ругали власти, допустившие подобное безобразие, а я впервые в жизни увидел ночное небо.

45

Небо! В невозможно-синей бездонной глубине мерцали мириады далеких звезд! Я, задыхаясь от восхищения, выбежал на балкон, запрокинул голову и смотрел, смотрел!.. улетая туда, в бесконечную запредельность космоса. В ушах звенело, а я воображал, что это вселенная пела мне, жутко и призывно, и я всем своим десятилетним сердцем внимал этому пению, отдаваясь во власть чужих миров. Тогда я и решил стать астронавигатором. Сейчас, закрыв глаза, я вижу те звезды своего давно прошедшего детства, слышу этот призыв, леденящий душу восторгом. "Элли, ты видела звезды? Они прекрасны!— хочу сказать я. Но я уже не могу говорить. Ты сильно изменился — ты вообще уже не похож на того улыбчивого самоуверенного парня, который любил смотреться в зеркало. Я не думала, что ты пойдешь до конца, не верила, что сможешь. А ты смог — значит, пора.

— Алекс, ты хочешь рассказать мне о звездах? Я слышу. Скоро ты найдешь свои звезды. Я читаю по губам: "Иди ко мне, Элл"и надеваю тебе шлем. Потом сворачиваюсь калачиком, чтобы притихнуть у тебя на груди. Будет немного холодно, наверное, но мы потерпим. Мы будем вместе. Средиземноморский пляж. Раскаленный песок жжет кожу, а бриз ерошит волосы. Я жив. До сих пор не верю, что это случилось, но это случилось... Оказывается, мы даже никуда не летали — все было лишь экспериментом по взаимодействию человека и искусственно смоделированной личности в условиях реальной угрозы жизни... всего лишь чертовым экспериментом! Так что я не умер. Три дня провалялся в коме, а когда очнулся, узнал: когда нас вытаскивали из корабля, что-то закоротило, и бортовой компьютер выгорел полностью, ничего, том числе инфонакопители, восстановить не удалось. Элли больше нет... Я жарюсь на солнце и пытаюсь не думать. Мой врач — о, теперь я богат и могу себе позволить и этот курорт, и собственного психолога — так и сказал: Александр, а вы не думайте — просто отдыхайте, наслаждайтесь, смотрите по сторонам. Тут столько прекрасных девушек, скоро все утрясется. Но почему среди все этих прекрасных я ищу одну некрасивую, мою Элли. Прошлой ночью она мне приснилась. Свернувшись, как маленькая, прижималась к моей груди и шептала: "Алекс, останься со мной, одна я не могу". А я не остался, проснулся. Но я знаю, что мне делать — надо просто не просыпаться. Снотворное — вот оно, целая банка пилюль. Говорят, самое лучшее, гарантированно поможет, так что, Элл, жди меня, сегодня я приду и останусь.

— ...в связи с критическим состоянием мы вынуждены были прервать симуляцию полета и вернуть пилота в реальность. Таким образом, господин министр, должен признать, что при несомненном успехе в моделировании искусственной личности по подобию человеческой, рекомендовать полученные разработки для использования в экстремальных условиях преждевременно, так как нет опытных подтверждений, что это увеличивает шансы их коллег-людей на выживание. Доктор Леонард Лец закончил доклад и замолчал, ожидая вопросов.

— Что ж, отрицательный результат — тоже результат. Вы и ваша команда, доктор, проделали огромную работу, но, сами понимаете, раз нет полезного эффекта — нет финансирования. Все разработки придется законсервировать на будущее.

— Господин министр, мы нуждаемся в средствах, хотя бы минимальных. Законсервировать можно оборудование, помещения, резервные копии ELL 185260, но модели 0001 и 0002 — Эллайра и Элли — они личности, их нельзя просто сунуть в ящик и забыть!

— Значит, придется ликвидировать.

— Но...

— Леонард, друг мой, — министр подался вперед, заглянул в глаза собеседнику, — вы же не предлагаете отдать все результаты в руки корпораций? Нет, на такой риск я не пойду. А эти...

46

как вы их там называете? Эллайра и Элли — они же просто программы, которые всегда можно воспроизвести. Проект закрыт — это не обсуждается.

— Да, господин министр... Доктор Леонард Лец тяжело опустился в мягкое кожаное кресло и почувствовал, как в обставленный антикварной мебелью кабинет вползает холод космического одиночества. Алекс, приходи. Неужели ты никогда не придешь ко мне? Эллайра говорит, что я не справилась, и тебе больше не нужна. Никому мы не нужны — ни я, ни она. Но я не слушаю, я знаю, что нужна тебе. Потому что я — это ты, Алекс. Хоть ты и не я... Ввод: "Очистить инфонакопители" Запрос подтверждения: "Инфонакопители будут очищены. Да? Нет?"Подтверждение...

47

Свое. Чужое. Человеческое Д. Маверик и А. Галатенко За окном оказалось ветрено. Облака, густые и бледно-розовые, неслись по ночному небу, будто подгоняемые тем же страхом, что заставил Гришу вскочить на широкий подоконник и распахнуть окно. Нет, это не облака, облака не пахнут гарью — это мусоросжигательный завод дымит, пыхтит, трудится изо всех сил, и теперь понятно, что заставляет облака лететь так быстро — топка. Проходя через нее, старый хлам обретает новую жизнь и летит, летит по небу, торопясь и спотыкаясь. Мир позади, по-ту-сторону-подоконника, казался топкой. Огонь всепожирающего одиночества дотягивался до Гриши из комнаты, поднимался вверх по фитилям нервов туда, где, наверное, была душа. Подталкивал к облакам. Там — свобода, там — легко, там нет огня, что поглощает его день за днем. Его уже не было здесь, он летел по небу, вслед за клочьями дыма. Пока кто-то не вернул его на грешную землю, просто стащив с подоконника. Удар в подбородок развеял розовую дымку, а следующий, в солнечное сплетение, заставил согнуться пополам.

— Твою мать, — пробормотал Витька. — Идиот. Он выволок Гришу в коридор и толкнул. Еще и ногой поддал. Не рассчитал сил, и Гриша безвольным тюфяком свалился на грязный линолеум. Дверь закрылась. Добравшись до душевой, Гриша заперся на щеколду, включил воду и встал под душ. Вздрогнул — вода оказалась ледяной. Зато остатки розовых облаков и запах гари развеялись окончательно. Осталось только разобраться, что же произошло. За дверью послышались шаги, и Витькин голос спросил: — Эй, ты там как? Живой? Гриша кивнул.

— Гринь? Гриша понял, что кивок не поможет, а слов не нашлось. Он выключил воду и открыл дверь. Сквозь льющиеся с волос струи видел виноватое лицо Витьки.

— Ты извини, что ударил, — сказал Витька. — Я это... испугался. Как ты там оказался-то? Как оказался? Да, над этим вопросом определенно стоит подумать.

— Я проснулся, ты стоишь, — оправдывался Витька. — Весь уже там, я ж думал — сигануть решил. Ну так это... я ж не мог... Гриша кивнул, мол, спасибо. Витька почесал нос: — Ну это... ты не дури. Гриша отвернулся и снова включил воду. Витька помялся на пороге, затем ушел, прикрыв за собой дверь. Гриша сел на кафельный пол душевой, помотал головой. Что произошло? Как он, черт возьми, оказался на подоконнике ночью? Он устал сегодня — изматывающая контрольная по анализу, тренировка, а после — долгая прогулка по парку, рядом с Машей, но не вместе, потому что их было много, студентов, и ему оставалось только украдкой смотреть на нее и мечтать о том, что когда-нибудь он наберется смелости позвать ее хотя бы в кино. Усталость заставила его еще до полуночи лечь и два часа слушать звуки вечеринки с верхнего этажа. Гитара, полупристойные песни, запах сигаретного дыма, легко мигрирующего из распахнутого сверху окна в едва прикрытую форточку — все это не позволяло погрузиться в сон, а заставляло дрейфовать на границе реального мира, мечтая о чем-то смутном и далеком. Когда наконец все стихло, он уснул. Или ему только кажется, что уснул? А на самом деле, все еще поддаваясь нехитрому обаянию гитары, он вскочил на подоконник и распахнул окно, а дым сигарет пропах страхом и превратился в дым от завода? Ведь не было решительно никаких причин прыгать из окна! Он выключил душ и вернулся в комнату. Хотел подойти к окну, вдохнуть весенний воздух полной грудью, но не решился. Вон, Витька не спит, смотрит, только подойди к окну — снова начнет драться. Вообще-то Витька ему жизнь спас. Он лег на кровать, кивнул Витьке — мол, спи, больше не буду дурить.

48

Воспоминания тоже пахли страхом. Не все, но те, которые Гриша запихивал в самый дальний уголок души. Почему сегодняшний дурацкий случай напомнил ему о том, что надо было давно забыть? В тот день мама собиралась морить тараканов, которых развелось множество. Девятилетнему Грише тараканы не мешали, наоборот, вызывали живой интерес, но маму почему-то раздражали. Каждый вечер она ставила самодельные ловушки — обычные литровые банки, края которых тщательно смазывала маслом, а внутрь сыпала черный хлеб. К утру в банках копошились десятки тараканов. Мама осторожно заливала их кипятком и спускала в унитаз. Гриша с Витькой однажды добрались до банок раньше мамы, отловили пару десятков тараканов, разбили их на две команды и устроили гонки. Гриша выкрасил своих синей краской, а Витька — белой. Это было совсем непросто, потому что скоростью насекомые обладали поразительной, и каждая команда лишилась половины личного состава еще во время покраски, а остальные разбежались прямо с гоночной трассы. Больше мальчишки тараканов не ловили — во-первых, мама случайно увидела финальный забег и отвесила каждому по подзатыльнику, а во-вторых, насекомые эти оказались совершенно не приспособлены к дрессировке, и неутомимые исследователи переключились на кузнечиков. Было лето, и мама отправила Гришу гулять, вручив ему термос с чаем и внушительный сверток с бутербродами. Она договорилась с Витькиной мамой, что Гриша переночует у них, а сама занялась тараканами. Гриша с Витькой съели все бутерброды, допили чай, наскребли денег на мороженое, погоняли в футбол и теперь качались на качелях напротив Гришиного дома. Они соревновались, кто выше раскачается, когда Гриша почувствовал неладное. В глазах потемнело, горло перехватило спазмом, стало нечем дышать. Гриша хватал ртом воздух, пытаясь прогнать его в легкие, но ничего не получалось, в ушах звенело, а сердце стучало в такт единственной фразе: "Я умираю. Я умираю..."Смерть казалась неминуемой и страшной. Он вдруг перестал быть целым, развалился на части, и глупое горло еще сопротивлялось, руки цеплялись за что-то, а сознание уже померкло... Он очнулся в своей кровати. Очень болела голова. Мама сидела рядом. У нее были заплаканные глаза и красные руки, какие бывали после долгой возни в горячей воде. Мама пахла хлоркой и страхом. И почему-то плакала. Он упал с качелей. Чудом не переломал себе ничего. Потом от говорливой соседки Гриша узнал, что за минуту до его падения из подъезда выскочила мама — задыхаясь, хватаясь за стены, она глотала воздух и слезы. Отравилась средством от тараканов.

— Думала, помру, — не раз потом говорила она, и вздрагивала, вспоминая тот случай. Гриша тоже часто его вспоминал. Хотя и старался забыть. Гриша любил логику — стройные математические конструкции всегда можно понять, даже если на первый взгляд они неочевидны. Однако сквозь его заинтересованность нет-нет, да и прорывалась то скука, то нетерпеливое ожидание. Ближе к перерыву всегда пересыхало во рту, и хотелось чего-то — Гриша сам не знал, чего. Он то и дело смотрел на часы, раздражался из-за шума в аудитории и почему-то переживал, что у него потеют ноги. Временами накатывали то безудержное веселье, то стыд, то тревога. Гриша давно привык, сжился с таким фоном. Он смотрел на Машу. Маша была красивой. Гриша иногда жалел, что не сможет ее нарисовать. Он попробовал както, но получилось совсем непохоже. Ему стало стыдно. Будто сама неудачная попытка принижала гришино чувство, делала его недостойным ее любви. Ничего он не может. Ни портрет нарисовать, ни стих сочинить. В голову полезли мысли о весне, солнце и чем-то таком, волнующем и ему, Грише, недоступном. Предвкушение счастья захватило Гришу и потащило его мысли прочь от логики, на асфальтированные дорожки парка, окруженные густыми зарослями. Нарвать бы Маше сирени, она сейчас как раз в цвету, и растет прямо у выхода... Остаток лекции он с нетерпением ерзал на месте. Когда лектор, наконец, объявил перерыв, Гриша бросился к выходу.

49

На лестнице курили девчонки. Гришу обдало волной любопытства и желания сунуть нос не в свое дело.

— А Танька из двести двенадцатой ночью чуть из окна не сиганула... — донеслось вдруг до него, и он замедлил шаг, невольно вслушиваясь. — Ребята из общаги устроили вечеринку, ну там, танцы, выпили, конечно, а она встала и говорит, прыгну, мол. Никто, конечно, не поверил, что она всерьез. Прыгай, говорят! А она на подоконник вскочила, еле оттащили...

— Ой, да она вообще дурная! Я слышала, что... Девушка понизила голос, и Гриша так и не узнал, что же она слышала. Сирень сразу забылась. Он помнил только, как за окном плыли облака дыма и они казались красивыми. Кому казались? Ему или дурной Таньке из двести двенадцатой? Что это за Танька вообще? Он знать не знал никакой Таньки. Так почему он должен из-за нее прыгать в окно? А ведь прыгнул бы. Еще минута, и обязательно бы прыгнул. Гриша вылетел на улицу. Было ясно, ни облачка, и даже дым из труб куда-то подевался. Ветер играл солнечными зайчиками на листьях, гонял мелкую пыль по мостовой. Одуряюще пахла сирень, но Гриша решительно зашагал мимо. Он хотел оказаться подальше от всех Танек на свете — и от всех прочих заодно. Хотел быть свободным. Чувствовать и жить за себя. Когда он впервые понял, что часть его переживаний не принадлежит ему, не следует закономерно из его жизни, а будто вбрасывается в нее, как футбольный мяч на поле? Тогда ли, когда мама выскочила, задыхаясь, и он начал задыхаться тоже, хотя за мгновение до этого шутил над Витькиными анекдотами и наслаждался свободным полетом качелей? Или позже, когда влюбился в девчонку из параллельного класса — то ли Свету, то ли Катю — а, стоило ей улыбнуться ему, заходился ревностью... К кому? А, может, только прошлой ночью, когда вскочил на подоконник и вдохнул горький дым ночных облаков, а рядом, в соседней комнате или этажом выше, вскочил на подоконник другой, совершенно незнакомый человек? Или все это — просто совпадения? Ведь бывает такое. Гриша не знал. Он прогулял три пары, но так и не нашел ответа на этот вопрос. И не нарвал сирени. Он не был уверен, что это он, а не кто-то другой, любит Машу. В метро было душно. Неподвижный воздух, пропахший резиной и потом, казался липким и густым и едва проталкивался в ноздри. Небольшое удовольствие ехать в битком набитом вагоне. Чувствуя нарастающее раздражение, собственное, но усиленное извне, Гриша пытался читать, но не мог сосредоточиться на тексте. В голову лезла чепуха. Даже не мысли —мешанина из ощущений и чувств. Краем глаза Гриша заметил, как на очередной станции в поезд ввалилась группа молодых людей в бело-голубых шарфиках. Гриша настороженно глянул на них. Он не следил за чемпионатом и вообще мало интересовался футболом, но то и дело слышал о жестоких драках стенка на стенку. Не хотелось бы оказаться рядом. Парни расположились в другом конце вагона, их возбужденные голоса тонули в общем — тускломонотонном шуме. Гриша не мог разобрать, о чем они говорят, но вдруг поймал себя на мыслях о футболе и о том, какая команда победит на следующей неделе во вторник, в отборочных играх на чемпионат Европы. На "Фрунзенской"он перешел в другой вагон. А на "Спортивной"Гриша, неожиданно для себя, вышел, и влился в весело и возбужденно гудящую компанию болельщиков. Он забыл, куда направлялся, забыл, как мечтал выпить в общаге кофе и завалиться с книжкой под одеяло. Забыл об усталости, вони переполненного поезда и духоте. Ему было приятно и весело идти в толпе, подпитываясь ее живой агрессивной энергией и чувствуя рядом присутствие людей, объединенных одной целью. «Мы, — думал он, воодушевляясь и заводясь от одного только звучания этого слова. — Мы! Им покажем!» Кто мы? Кому им? На платформе толпилась группа таких же молодых ребят, только у тех шарфики сверкали красно-белыми полосами, и эти яркие цвета подействовали на Гришу, как красная

50

тряпка на быка. Он почувствовал, как глаза его наливаются кровью, а руки сами собой сжимаются в кулаки. «Осень настала, но нет желудей, нечем кормить красно-белых свиней!» — прокричал он в лицо долговязому парню в линялой желтой тенниске. Или это не он гаркнул, а кто-то другой, рядом стоящий? Не важно. Мы! Сейчас покажем этим свиньям! В ответ парень, размахнувшись, со всей силы заехал Грише в челюсть. Гриша еле устоял на ногах. Но тут же мутная волна ярости, в которой отчетливо переливалось багровыми красками тяжелое и гневное «наших бьют», накрыла его с головой и поволокла, как волна по песку. Он молотил кулаками, лягался, пинался — не разбирая, кого и за что, и у кого какой шарфик. Собственно, ответа на этот вопрос — за что? — он не знал с самого начала. Только смутно ощущал — так надо. Наказать чужих. Самоутвердиться. Отстоять коллективную честь. Он уже не чувствовал боли от ударов, только злость — здоровую и задорную злобу дерущейся толпы. Не понимал, что по лицу течет кровь, что костяшки пальцев сбиты до мяса. Гнев и ненависть — прекрасная анестезия. Потом что-то грузно обрушилось Грише на голову так, что, казалось хрустнул череп. На мгновение прорезались растерянность и страх, и недоуменный вопрос: «А что это я?» — и в глазах у него все померкло, как будто выключили свет. Витька вошел незаметно, и Гриша вздрогнул, оторвавшись от газеты.

— Гриш, ты как?

— Нормально.

— Нашел это... квартиру?

— Нет еще. Витька отстал. В больнице было страшно. Страшно не то, что с ним сделали там, в самом эпицентре драки, и не то, что творилось вокруг. А то, как он оказался в этой толпе, среди воинствующего безумия футбольных фанатов. А потом его окружили врачи, сестры и соседи по палате. Царство боли, страха и отчаянной жалости к себе. Безнадежной стерильной скуки. Гриша чувствовал, как раскалывается голова, как волнами затопляют его то отчаяние, то тоска. Само существо его распадалось на части, рассыпалось фрагментами мозаики, а кусочки тащили к себе непрошенные гости его мира. Потто ему разрешили гулять по больничному саду, и он старался проводить все свое время там – в обществе лип, тополей и тихих безлюдных скамеек. Стремясь сохранить неразрушенным и нерастасканным хоть что-то, он с утра до ночи возводил внутри себя стену. Стена получилась крепкая. Гриша надеялся, что ни один непрошеный гость не сможет ни сломать ее, ни перелезть. Получив бумаги на выписку, Гриша не стал разрушать стену. Он перенес ее аккуратно — кирпичик за кирпичиком — из больницы в повседневность. Гриша продолжил изучать объявления. Однокомнатная, рядом с метро, третий этаж, окна во двор, капитальный ремонт. Нет, капитальный ремонт ему пока не по карману. Дальше... В новостройке, жилой комплекс... Нет, слишком много новых людей, впечатлений, волнений, связанных в ремонтом и переездом... А, вот. Самое оно. Крошечная квартира за Окружной, добираться пятнадцать минут на транспорте — а значит, на самом деле все полчаса — сдается срочно и за небольшие деньги. Скорее всего, там нет ничего, кроме тараканов, ну да с тараканами он поладит. Тараканы — не люди. Гриша достал мобильник и набрал указанный в объявлении номер.

— Да? — судя по голосу, хозяйка была дамой глубоко пенсионного возраста.

— Здравствуйте. Вы – Елена Юрьевна? Я... насчет квартиры. Гриша испугался, что сейчас она скажет: "Уже сдала!"Но хозяйка ответила другое: — Так, милок, приезжай! Поглядеть же надо... Сердце Гриши радостно стукнуло, но стена быстро заглушила радость. Теперь в метро его окружали тишина и скука. Гриша закрыл глаза, наслаждаясь непривычным еще покоем.

51

Квартирка оказалась соответствующей цене — последний этаж, самая окраина района, окна на стройку. С одной стороны — магазин, с другой — небольшая церквушка. Автобусы до метро ходят раз в полчаса. И, главное, хозяйка сказала, что на лестничной клетке никого. Пожилая чета из соседней квартиры переселилась в деревню, в город возвращается поздней осенью, когда снег выпадает. А та, что напротив, снимается каким-то сумасшедшим музыкантом, который тут почти не бывает. То, что надо. С последней лекции студентов отпустили — молодой преподаватель-ассистент пробурчал что-то про конференцию и доклад, но всем было понятно, что никакая не конференция, а почти летняя пятница и молодая аспирантка Леночка послужили причиной неожиданной свободы. Студенты не возражали.

— Гринь! — Витька догнал Гришу у самого выхода. — Ну как ты это... Как устроился?

— Хорошо. Спасибо, Вить.

— Какой-то ты это... странный. Что с тобой, а?

— Все нормально. Витька постоял, почесывая затылок, потом сказал неуверенно: — Мы тут это... с ребятами хотим в волейбол поиграть... Девчонки вот тоже просились. К тому же пару отменили. Ты с нами? Гриша не успел ничего ответить, как ему на плечо легла прохладная Машина ладошка. Вторая мягко коснулась Витькиного плеча.

— Витя, Гриша, вот вы где! Вы идете, или как?

— Я иду, — ответил Витька. — Его вот.... уговариваю.

— Гриша, а что ты не хочешь? — спросила Маша, оборачиваясь и заглядывая ему прямо в глаза. Взмахнула ресницами, прищурилась: — Или компания не устраивает? Кокетливый такой тон. Взгляд с намеком из-под длинных ресниц тараном ударил в стену, заботливо выстроенную Гришей, и выбил кирпичик прямо из основания. В прореху стали пробиваться вражеские лазутчики. На Гришу нахлынуло игривое возбуждение с тонкой примесью волнения, яркое солнце ударило в глаза, хотя стоял он против света, захотелось прыгнуть с ненужной, дырявой стены в море солнечного плеска, и чтобы ветер подхватил и понес, дальше и дальше. Сейчас будет веселая игра в волейбол, потом все — и победители, и побежденные — пропустят по кружке пива в какой-нибудь недорогой забегаловке, потом разобьются на парочки и стайки, а к вечеру разъедутся по домам, довольные тем, что не упустили ни минуты такой великолепной пятницы. Но под стеной оставался еще один человечек. Он судорожно искал выбитый кирпич, чтобы заткнуть пробоину. Нашел. А потом принялся, подпирая своим телом готовую рухнуть стену, забивать кирпич на место. Один удар, другой, третий... Маша еще стояла, жмурясь против солнца, и ждала ответа. "Компания не устраивает?"

— Не устраивает, — ответил Гриша. Маша глянула удивленно, потом перевела взгляд на Витьку.

— Что вы ко мне пристали? Идите к черту... — тут он смутился. Перегнул палку. — Я хотел сказать, играйте в свой волейбол или во что хотите... И, не оборачиваясь, зашагал к автобусной остановке. Дома он смог расслабиться. Лежал на продавленном матрасе, глядел в потрескавшийся потолок и жалел о том, что нагрубил Маше. Она ведь не виновата в том, что не нужно Грише ее счастья, ее солнца и ее друзей. И Витькиных не надо. Вообще ничьих. Потому что сегодня будет счастье, а завтра рядом окажется псих-самоубийца или разъяренная толпа. Гриша не хотел снова оказаться на больничной койке или воспарить на небеса, оставив бренное тело расплющенным в лепешку под окнами общаги. Если еще получится воспарить. Гриша не был в этом уверен. К вечеру поднялся ветер, а ближе к ночи пошел дождь. Крупные капли стучали в стекло, и Гриша не сразу заметил, что стучат еще и с другой стороны — в дверь.

52

Кого принесло в такую погоду, да еще ночью? Неужели хозяйку? Гриша привычно спрятался за своей стеной и, вместе с ней, пошел открывать. "Зачем стучать, если есть звонок?— подумал он, уже распахивая дверь перед незнакомым парнем.

— Привет! — сказал парень и прошел в комнату.

— Привет, — отозвался Гриша. — Ты кто?

— Игнат.

— Григорий. Они пожали друг другу руки. Игнат огляделся.

— А ничего у тебя тут.

— Мне тоже так кажется. Игнат подошел в окну, выглянул на улицу, отбросив с лица давно не стриженные волосы какого-то мышиного цвета.

— Идет дождь, — заключил он.

— Согласен, — ответил Гриша. Они постояли, глядя друг на друга.

— Какой-то ты отмороженный, — сказал Игнат.

— На себя посмотри, — ответил Гриша. Снова помолчали.

— Девка, что ли, бросила? — спросил Игнат.

— А тебя?

— У меня девок — тебе не снилось.

— Ну и у меня тоже. Пауза.

— Короче, я пошел, — наконец объявил Игнат.

— Иди, — согласился Гриша. — Хотя нет, погоди. Ты для чего приходил-то?

— Да я слышу, кто-то у бабы Лены по квартире ходит, ну, думаю, зайду, познакомлюсь.

— Погоди. Так я ж не хожу. Я спал почти все время...

— Значит, глюки, — спокойно пояснил Игнат. — У тебя не бывает? Гриша задумался. Глюки глюками, но как Игнат мог почувствовать Гришу? Разве что... Сердце взволнованно стукнулось о стену и затаилось.

— Бывает, — кивнул Гриша. — Не совсем, но...

— Пошли ко мне, — предложил Игнат. — Побазарим. Жил Игнат в квартире напротив — той, которую, по словам Елены Юрьевны, снимал музыкант. Гриша огляделся — у стены обнаружилась гитара. Значит, и правда, музыкант. В остальном квартира была такой же запущенной, как Гришина. Дверца от шкафа отвалилась и была стыдливо приставлена сбоку, на полках лежала пыль, на столе стояли две немытые чашки из-под кофе.

— Что у тебя за глюки? — спросил Игнат, с хозяйским видом усаживаясь на пол.

— Я... других людей чувствую, — сказал Гриша. Сказал, и стыдно стало. Будто признался в чем-то непристойном.

— Это как?

— Просто. Вот ты сейчас, разозлишься, к примеру — и я разозлюсь. Засмеешься — и я засмеюсь. Я потому и уехал сюда... Думал, тут людей нет.

— Ну ты крут, — сказал Игнат. — Таких глюков у меня не было. У меня другие.

— Другие?

— Ну да, — Игнат плюнул на ладонь и прилизал волосы. – Вообще у меня было всякое. Плохо было. Жить не хотелось. Однажды чуть с такой. . . ну, знаешь, лестницы на вокзале..

— Эстакады?

— Ага. Ей самой. Чуть под поезд не. Такая ботва.

— А сейчас?

— Что сейчас? – не понял Игнат.

— Не бывает. . . всякого?

53

Игнат почесал макушку: — Не. Сейчас не бывает.

— Прошло, значит? – Гриша постарался говорить ничего не значащим тоном, загоняя надежду обратно, за стену.

— Прошло. Сейчас другие глюки.

— Мне бы тоже. . . Я бы свои на любие другие променял!

— Так устроим. Игнат встал и направился к шкафчику.

— Что устроишь? — смутная тревога ударилась в стену и заглохла.

— Глюки тебе. Ведь если у меня они начнутся, то и у тебя тоже, верно?

— Верно.

— Вот, видишь. Хорошо тебе, Григорий. Бесплатный кайф... Из мелких трещинок в его стене начинала по капле просачиваться сильная жажда. На грани боли, такая сильная и темная, что казалось, еще немного — и не выдержишь. Игнат достал из ящика небольшой сверток и опустился на пол рядом с Гришей. Блеснула игла, и Гриши не стало. Мир посерел, поблекнул и рассыпался колодой карт. На каждом кусочке осталась часть Гришиной жизни. Он пытался собрать колоду, но тонкие клочки картона выскальзывали из пальцев. Жизнь распалась на минуты, она выскакивала из Гриши, как жетоны из игрового автомата, и жалкой горкой ложилась на пол. Гриша смотрел на эту горку и плакал. Это он рассыпался на куски, это он лежит посреди заплеванной комнаты, разобранный на запчасти, а потом кто-то сметет его веником, смахнет в мусорное ведро, и он полетит по небу горелым облаком. Жалость к себе — бессмысленному, придорожной грязью осевшему на обочине жизни — была невыносима. Хотелось вылепить из этой грязи себя, жалкое подобие вылепленного из глины Адама, но он не мог. Для этого надо было стать богом для себя самого. Никчемным богом никчемного мира. К чему? На улице все еще шел дождь. Гриша обнаружил это внезапно, когда оказался прямо под тугими струями. Он не помнил, как вышел из квартиры, как спустился по лестнице, но сейчас просто стоял и ждал, когда чистая, стекающая с самих небес вода, размоет его, жалкого голема из придорожной грязи, очистит, наконец, от него этот мир. Он не таял. Постепенно зрение обрело яркость, отдельные кадры сложились воедино. По дороге к дому он случайно наступил в грязь, и его передернуло от свежих воспоминаний. Шел к себе он тихо, надеясь, что Игнат не услышит. Возвращался, преодолевая отвращение. Надо собрать вещи и вернуться в общежитие. Мысль о том, что можно существовать рядом с Игнатом, вызывала тошноту. Собрался быстро — сунул второпях в рюкзак зубную щетку, белье и банку растворимого кофе. Оставил деньги за месяц на тумбочке — перед Еленой Юрьевной было неудобно, что так быстро съехал. Огляделся — ничего не забыл? Сюда он больше не вернется. По дороге он спешно строил заново разрушенную стену. Вот только вместо раствора в ведерке оказалась серая придорожная грязь. Гришу замутило. "Ну и пусть, — подумал Гриша, откладывая мастерок. — Пусть будет. Хоть свое, хоть чужое — но человеческое, а не вылепленное из грязи." Грязь шевельнулась, на ее поверхности показались черты лица — то ли Игната, то ли самого Гриши. "А если, — рот мерзко раскрылся, будто желал засосать Гришу, — если кто-то снова захочет выпрыгнуть из окна, а ты окажешься рядом?" Гриша сбился с шага. "Я справлюсь, — ответил он наконец. — С человеческим — справлюсь." Лицо хмыкнуло и исчезло, оставив Гришу у руин его стены. Долго ждать не пришлось.

54

Полдня он проспал, а вторую половину делал вид, что спит, чтобы Витька не приставал с вопросами. А вечером он вдруг почувствовал себя грязным. Отчаянно захотелось сделать что-то. Причинить себе боль. Казалось, с болью придет очищение. Он сел на кровати и сидел с минуту, сжимая виски ладонями и борясь с невыносимостью мира, нахлынувшей вдруг, безо всякого предупреждения. То же чувство заставило его несколько дней назад вскочить на подоконник. «Все равно ты не сможешь жить так дальше, — сказал Гриша сам себе. – Ты пойман в ловушку, и едва ли способен выбраться. . . Так что единственный путь у тебя, парень, и отступать тебе некуда. . . » Боль вином сочилась из тела. Красное на белом – это было красиво. Почти так же красиво, как розовые облака. Запястья ныли, как ноют натруженные ноги после долгого пути. И уставшая душа болела и изнывала. Боль изгоняется болью, другого выхода нет. . . Выхода нет. Осознание этого уничтожило Гришу, смяло, поглотило. Он забился в дальний угол собственной души, как побитая собака прячется в конуру. Выхода нет. А так хотелось, чтобы был. . .

— Нет, — вслух сказал Гриша. — Я не хочу. Неважно, чье это. Я не хочу. Он подошел к окну и распахнул его. В лицо дохнул ветер. Руки коснулись серого от времени подоконника, погладили его неровную поверхность. Подоконник вызвал смутные воспоминания. Холодный душ, запах сирени, разговор девчонок на лестнице... Танька. Танька из двести двенадцатой! Гриша сорвался с места. Заглянул в соседнюю комнату: — Таня здесь живет? Двести двенадцатая группа? Так он заглядывал во все двери подряд, пока, наконец, не попал по правильному адресу. Тощая девчонка с коротким черным ежиком на голове сидела на полу и резала запястье. Медленно, долго, завороженно глядя на ручейки крови, сбегающие по пальцам. Боли она, казалось, не чувствовала, во всяком случае, на лице ее не отражалось ничего. Но Гриша знал, что все там, внутри. Знал лучше, чем кто бы то ни было. Он подошел к девчонке и отобрал у нее нож. Он был тупой, даже странно, как она умудрилась процарапать запястья до крови. Она равнодушно посмотрела на него.

— Тебе чего надо? – спросила она через минуту.

— Чтобы ты перестала заниматься ерундой.

— Что хочу, то и делаю!

— Не думаю, что ты этого действительно хочешь.

— Да что ты понимаешь! – возмутилась девчонка.

— Я-то? Все. Под ее пристальным взглядом Гриша сходил к умывальнику, набрал воды и промыл надрезы.

— Аптечка есть? – спросил он.

— Чего?

— Аптечка, — не слишком уверенно повторил Гриша. Он понятия не имел что делать и как говорить с человеком, который только что резал себе руки. – Надо, наверное, перекисью помазать и пластырем залепить. . .

— У Ирки где-то была. . . — Девчонка махнула рукой. – Да забей ты. Так заживет. Не впервой. Гриша сел на пол рядом с ней.

— Гриша, — сказал он.

— Таня... А это у тебя что? – вдруг спросила она. Заметила, значит, что у него по левой руке тоже спускается кровавая змейка.

— Ты что, тоже так. . . развлекаешься?

— Есть такое, — кивнул Гриша. – А еще я иногда забираюсь на подоконник и смотрю на облака, и мне кажется, что комната объята огнем, который вот-вот доберется до меня, и единственный способ спастись – это прыгнуть вниз. . . Девчонка резко повернулась к нему.

55

— Так ты что, и вправду все понимаешь? – спросила шепотом.

— Вправду. Он откинул голову назад и смотрел в покрытый трещинами низкий потолок.

— Я чувствую, — наконец признался он. – Чувствую то же, что и ты. . . Она помолчала.

— Совсем-совсем то же?

— Да. Помолчали. Солнце заходило, и пятна света на потолке наливались розоватыми и оранжевыми оттенками. Рассматривать их было интересно. Гриша чувствовал себя виноватым. А затем ему стало стыдно. Ее вина и ее стыд.

— Прости, что заставила тебя чувствовать... все это. Гриша заставил себя улыбнуться.

— Знаешь что? Когда тебе снова покажется, что ты одинока и никто не понимает тебя, приходи ко мне. Я пойму.

— Обещаешь? — она слабо улыбнулась в ответ.

— Гарантирую! Гришу вдруг затопило ее облегчение. Ему стало так легко, будто в груди его поселилось облако — настоящее облако, а не провонявший гарью заводской дым. Гриша вскочил на ноги. Облако распирало его изнутри, требуя свершений. Он вскочил на ноги и протянул руку девушке, помогая встать.

— Пойдем! – он улыбнулся ей. Они до утра бродили по городу, вдыхая аромат сирени и болтая обо всем на свете. Таня оказалась веселой и совсем не странной. Грише нравилась ее улыбка, а ее счастье имело тонкий аромат липового цвета и привкус меда. Он рассказал ей про стену, и про Игната, и про Машу, перед которой он так виноват. Рассказал – и почувствовал легкую жалость к себе.

— Тебе жаль меня? – спросил он, когда она погрустнела вдруг.

— Немного, — она улыбнулась.

— Не надо, — он наклонился, сорвал одуванчик и протянул Тане. – Вот, держи. Он похож на солнце.

— И правда, похож.

— А меня жалеть не надо, — Гриша задумчиво жевал травинку. Ему надо было объяснить ей – а, может, себе – что-то очень важное. Но слова убегали от него, и он никак не мог их поймать. — Я сам себя долго жалел, и ничего хорошего из этого не вышло. А теперь. . . Смотри, я подарил тебе цветок – ты рада. А если ты рада, то и я рад так же. Получается, это мне подарили цветок. А если я подарю что-нибудь большее? И не только тебе, а всему миру? А ведь что подарить, зависит только от меня. . . Таня рассмеялась: — Ты прямо как Дед Мороз!

— Это точно! С завтрашнего дня начну дарить подарки!

— Почему с завтрашнего? Ты уже начал. Ты подарил мне меня.

— Что, правда? – Гриша удивился.

— Правда, — улыбнулась Таня. – Теперь надо извиниться перед Машей, тебе не кажется? А ты ее любишь или не ты. . . разберешься на месте!

— Да, наверное, ты права. . . Гриша чувствовал, как мир уютно устраивается внутри облака в его душе. Где-то там, глубокоглубоко, еще остались куски развороченной стены — его попытки защититься от чужой боли и страха, но теперь он точно знал — стена больше не понадобится, и со временем он найдет оставшиеся кирпичики и выбросит их прочь.

56

“Заговор кукол”, Главы из романа Екатерина Лесина

Глава седьмая, где Дориан Дарроу оказывается в безвыходном положении, испытывает муки совести и ничего не делает Он появился в мастерской без приглашения. Тяжелые шаги я услышал задолго до того, как открылась дверь, и встретил незваного гостя со шпагой в руке, хотя не имел ни малейшего желания продолжать ссору.

— Не дергайся, — сказал Персиваль, поднимая руки в знак того, что пришел с миром. — Я поговорить. И это. . . Он ущипнул себя за ухо и, тяжко вздохнув, предложил.

— Выпьем? Персиваль извлек из кармана плоскую флягу. А заодно поспешил заверить: — Травить не стану.

— Тогда сочту за честь. . . В ящике со стеклом нашлись и стаканы, пусть и не предназначенные для потребления алкогольных напитков, однако в данный момент я счел за лучшее не акцентировать внимание на деталях. Персиваль зубами открутил крышку, разлил напиток — при некоторой доле условности его можно было назвать виски — и сказал: — Я это. . . извиниться хотел. За это. . . за то, что там. . . — ткнув пальцем вверх, он замолчал. Что ж, подобный жест мира заслуживал ответного.

— В таком случае и вы примите мои извинения за сегодняшний инцидент. Я проявил излишнюю горячность, и уж точно не в праве был использовать оружие. . . Персиваль залпом осушил стакан. Мне не осталось ничего, кроме как последовать примеру. Виски был отвратителен. Точнее, виски там и не пахло.

— Гадость, — не удержался я. И Персиваль к великому удивлению согласился: — Точно. Гадость. Это ты, сэр, правильно сказал. И хорошо, что сказал, потому что теперь и я скажу. Ну, чтоб между нами все ясно было. Он снова наполнил стаканы и велел: — Пей, сэр. Съехать думаешь? Или что я съеду?

— Пожалуй, разумнее будет, если я найду другую квартиру. Но боюсь, это займет некоторое время. И опять же для начала необходимо разрешить финансовый вопрос, поскольку. . . Персиваль слушал, кивал, а после, бесцеремонно положив руку на плечо, сказал: — Никуда ты, сучья душа, не съедешь. Понятно? Нет. Совершенно. Хватка у человека-гориллы оказалась мертвой. А рука — тяжелой. Думаю, он нарочно давил на плечо, желая продемонстрировать силу. Примитивен и опасен.

— А если не понятно, то сейчас я тебе объясню. . . — Персиваль отобрал стакан, перелив его содержимое в свой. — Раз уж мне, урод клыкавый, выпало жить бок о бок с тобой, то я лучше буду жить мирно. Разумный подход, хотя вариант со сменой места жительства все же был мне более симпатичен.

— Ты не мозолишь глаза мне, я — тебе. Тетушкам говорим, что все у нас славно и ладно. Идет?

— Нет. Я все же полагаю, что нам следует. . . Похоже, подобного ответа ждали. Вторая рука легла на горло, и Персиваль пообещал: — Если ты, сэр, кочервяжится станешь, то я твою бошку прямо туточки и откручу. Ну, допустим, это у него вряд ли выйдет. . .

— Послушай, я люблю тетушек. Только их и люблю. А они хотят, чтобы ты жил тут. Значит, ты или будешь жить тут, или жить не будешь. Ясно? Оттолкнув меня, он торопливо вытер руки о мундир. Кажется, Персиваль полагал нашу беседу законченной, но ошибался.

57

— У них нет денег, верно? На всякий случай я отступил так, чтобы между мной и излишне эмоциональным племянником миссис Мэгги оказался один из ящиков, достаточно высокий и массивный, чтобы его было нелегко сдвинуть с места.

— Чего? Он двинулся было на меня, но остановился.

— Деньги. Те, которые мой поверенный уплатил за аренду. Они ведь потрачены? Пожалуй, не следовало его злить, но удержаться я не мог. Или виной всему был выпитый самогон?

— Смею предположить, что леди потратили их на вас, именно поэтому вы, мистер Персиваль, чувствуете себя виноватым. Он всхрапнул и, подобравшись, приподнял кулаки.

— Что они сделали? Купили вам еще одно место? Чин? Вложились в сомнительное предприятие, желая обеспечить вам доход в будущем? По тому, как Персиваль зарычал, я понял: в точку.

— А на что они рассчитывали? Уж не на то ли, что в ближайшие год-два вы будете слишком заняты, чтобы нанести визит? Где вы должны были находиться? В колониях? Африка? Индия? Точно, Индия. Страна огромных возможностей. Ваше назначение туда обошлось недешево, но. . .

— Заткнись, — попросил Персиваль.

— Вас заставили выйти в отставку. Не по возрасту. Не по состоянию здоровья. Тогда в чем дело? Характер? Склонность к пьянству? Пренебрежение обязанностями?

— Не твое собачье дело! Увы, здесь он ошибался.

— Тебя не вышвырнули с позором, как могли бы. Тебе дали принять решение самому. Ты думал, что принимаешь, но на самом деле это иллюзия. Шаг. Второй. Кулаки Персиваля упираются в крышку ящика. Доски трещат под нажимом, но держат.

— Ты был так зол и так напуган, что сбежал. И конечно, не позаботился о том, чтобы сохранить жалование или вложить его во что-нибудь стоящее. Что ты сделал? Пропил? Спустил в борделе? Проиграл? Какая разница, правда? Денег нет. Ничего нет. Удар. Щепа брызжет. Но за этой показной злостью я вижу истинное лицо Персиваля. Оно — отражение в зеркале. В том самом зеркале, которое осталось в Хантер-Холле. Я уже перестал бояться его.

— Да ни хренища ты не знаешь! Ошибается. Знаю.

— Итак, ты в очередной раз испоганил себе жизнь и вернулся в единственное, полагаю, место, где тебя, несмотря ни на что, любят. Вернулся ты еще за одним шансом и в пути неоднократно клялся, что этот-то не упустишь. Упустишь. И найдешь сотню причин, себя оправдывающих. Ангел прощенный, что я такое говорю? В чем виноват этот человек? Уж не в том ли, что слишком похож на меня? Я глядел на его жизнь, о которой не знал ничего, а видел свою собственную, прошлую и будущую. Отвратительно.

— Да, я могу расторгнуть договор и потребовать деньги. Да, это поставит и тебя, и этих милых леди в крайне неловкое положение. При самом худшем раскладе дело дойдет до суда и. . . это не тот случай, когда угрозы помогают.

— Неужели?

— Я тебя не боюсь. Потому что тебя нет. Ты — отражение. Кукла из Зазеркалья, ожившая и объявившаяся здесь, чтобы мучить меня. Ты будущее, которого не должно быть. И в этом поединке взглядов я буду победителем. Так и вышло.

— Ублюдок ты, — сказал Персиваль, пятясь к выходу из мастерской. — Сукин сын и ублюдок.

— К вашим услугам.

58

Когда дверь за ним закрылась, я без сил опустился на пол. Плечо ныло. Совесть тоже. Надо будет извиниться. Завтра же. Или сегодня. Персиваль ведь не виноват, что я такой. Никто не виноват, что я такой. Остаток ночи я провел в мастерской. Дважды заглядывала мисс Пэгги. Я уверил ее, что инцидент исчерпан, и мы с милейшим Персивалем с этого часа стали если не друзьями, то уж во всяком случае, добрыми приятелями. Увы, на сей раз ложь во спасение не стала правдой, я читал в глазах добрейшей леди и упрек, и обиду, и надежду, что все еще изменится.

— Он очень хороший человек, — уходя, сказала она. — Вот увидите. Что ж, возможно и такое. Наверное, мне следовало подняться в гостиную, что-то сказать или сделать, вернув этому дому прежний покой, и я бы так и поступил, если бы знал, что именно говорить или делать. И поэтому, поддавшись слабости, не делал ничего. Я остался в мастерской и, вытащив из связки заветную черную тубу, раскатал чертеж прямо поверх ящика, придавив по углам гайками. Наклонившись, я вдохнул аромат старой бумаги и графита, провел ладонями по чуть отсыревшей, мягкой поверхности, выравнивая. А потом, забравшись на соседний ящик, сидел, глядя на это чудо чистой механики, и мечтал, как однажды. . . Хотелось верить, что Джакомелли моя идея понравилось бы.

59

Глава восьмая, в которой леди Эмили нюхает розы, читает газету и падает в обморок, что приводит к некоторым непредвиденным последствиям Особняк оживал. Медленно, но верно он стряхивал былое оцепенение, обрастая запахами, звуками и суетой, обычной для всех домов, в которые возвращались хозяева. Первым перемены испытал на себе сад. Захрустели, ломаясь, ветки, брызнул из свежих ран прозрачный сок, смешался с землею. Следом легла под лезвием косы трава, и защелкали ножницы, усмиряя буйную гриву кустарника. Запахло подвяленной травой и цветами, каковые высаживали в великом множестве. Меж кустами роз пролегли новые дорожки, а по обочинам их распустились редкие бутоны газовых фонарей. Вместе с садом менялся и дом: за день или за два засияли по-новому стены, и трещины утонули в меловой белизне, как тонут в дымке пудры года. Исчезли пыль, пауки и крысы — последних по указанию мисс Эмили травили с особым тщанием, даже крысолова с флейтой приглашали. Он выволок из подвала мешок, в котором служанки насчитали три дюжины серых, поломанных трупиков. Второй очередью появились столяры и маляры, плотники и прочий рабочий люд. Эти заполонили дом вонью красок и камфоры, хриплыми голосами, бранью и нудными песнями, от которых ломило в висках и тянуло в сон. Слуги судачили, примеряясь к переменам. Доброхоты считали деньги, потраченные, как полагали, зазря. Леди Эмили терпела неудобства. Но вот настал день, когда полностью помолодевший, словно бы ставший выше и изящнее, особняк раскрыл свои двери для посетителей. Впрочем, последних было не так и много, что несколько огорчало мисс Эмили, внушая престранное беспокойство и желание отправиться. . . куда-нибудь. И золотая цапля, с которой Эмили теперь не расставалась, подталкивала к действию. Нужно было что-то делать. Но что?

— Эмили, ты только послушай, какой ужас! — тетушка Беата выглянула из-за серого листа газеты. И охота ей читать? У самой Эмили в последнее время от чтения жутко начинала болеть голова. — «Невероятное происшествие на Хайгейтском кладбище. . . » А розы ничем не пахнут. Странно как. Вчера только тетушка жаловалась, что цветов чересчур много, и от их запаха у нее мигрень начинается, но Эмили не ощущала и тени аромата.

— Три могилы разграблены, тела похищены. . . Наклонившись, Эмили коснулась носом бледного бутона Camaieu. Ничегошеньки.

— Куда только полиция смотрит? А если потянуться к Empress Josephine, чьи темно-розовые чашечки желтеют к серединке, и оттого становятся похожими на странные глаза? Они следят за Эмили! Они знают, что Эмили ничего не делает! И опять же, глаза эти напрочь лишены запаха. Как интересно. . . Эмили поднялась, отложила книгу, которую по старой привычке всюду носила с собой, и шагнула к раскидистому кусту дамасской Kazanlink.

— Уму непостижимо. Кому понадобились мертвецы?

— Анатомическому театру, — ответила Эмили, стряхивая с цветка пчелу. А прежде она, кажется, боялась пчел. . . И зачем она про театр сказала? Откуда знает? Ниоткуда. Просто знает.

— Эмили, ты совершенно невозможна! — тетушка мигом отложила газету, бросив ее на столик.

— Зачем ты мучаешь несчастную розу? Мучает? Эмили просто хочется услышать запах. Она ведь помнит, что розы должны пахнуть, по-разному, но все равно красиво. А они, как назло, таятся. И от легчайшего прикосновения осыпаются лепестками. Розы очень хрупкие. Люди тоже. Откуда Эмили это знала? Ниоткуда.

60

— Вы идите, милая тетушка. У вас же голова болит, — сказала Эмили, глядя в глаза. Похожи на кусочки агата в сетке морщин. Захотелось потрогать. Нельзя. Люди хрупкие. Как розы. — А я еще посижу. . . почитаю. . . И тетушка послушалась. Она вдруг замолчала и, приподняв юбки — высоко, так, что видны стали и башмаки, и чулки — направилась к дому. Шла она прямо по траве, и это тоже было удивительно. Эмили пожала плечами, стряхнула с рук лепестки и уселась в тетушкино кресло. Наверное, было хорошо. Небо синее. Дом белый. Пчелы звенят. Птицы поют. Надо заказать несколько клеток, чтобы повесить в саду и в доме — говорят, это модно. Нужно быть модной. Зачем? Эмили не помнила. Пальцы ее рассеянно скользили по столу, пока не наткнулись на газету. Читать не хотелось, но взгляд зацепился за заголовок. Огромные буквы распирали муравьиную вязь строк.

— К-кошмарное, — первое слово далось с трудом, но Эмили не отступила и, повторив его про себя — кошмарное, кошмар-р-рное — продолжила чтение: — Убийство на Бакс-Роу. Кошмарное убийство на Бакс-Роу. Где находится эта улица, Эмили представляла слабо. Да и до жертвы — некой Мэри Никлз — ей не было ни малейшего дела, однако что-то заставляло читать, продираясь сквозь буквы, выстраивая слоги в слова, а слова — во фразы. И с каждой голова болела все сильнее. Когда Эмили дочитала до места, где описывалось, как именно была убита мисс Мэри Энн Никлз, известная, как девица Полли, головокружение стало невыносимым. А на словах «изъял сердце и некоторые иные органы» нахлынул вдруг тяжелый сладкий аромат раздавленных роз. Эмили попыталась было вдохнуть, но обнаружила, что дышать не может. Руки упали, позволив мятому газетному листу соскользнуть на землю. Эмили застыла. Спустя минуту или две на столик, едва не опрокинув графин с водой, сел крупный ворон. Вытянув шею, он уставился на Эмили сначала одним, потом другим глазом. Убедившись, что девушка неподвижна, ворон перебрался на колени, сердито каркнул и тюкнул клювом в раскрытую ладонь.

— Тише, Мунин, тише, — зашипели из кустов жимолости. — Слышу я. И не только я, чтоб тебя крыса задрала! Ворон издал звук, отдаленно напоминающий смех.

— Слезь с нее. . . от беда-беда, а я ему говорил, что надо приглядывать! — карлик, выбравшийся из зарослей, принялся отряхиваться. — И вообще погодить. Конструкция несовершенна! Не-со-вершен-на! Нет же, вечно спешат, вечно торопят. . . Ворон снова каркнул и взлетел. Устроившись на ветке сливы, он притворился обыкновенной птицей и даже принялся долбить клювом серую шишку-нарост на коре. Карлик же, воровато оглядываясь, подобрался к мисс Эмили, достал из складок синих шаровар лупу и пинцет, которым подцепил верхнее веко. Заглянув сначала в один, потом во второй глаз, карлик тяжко вздохнул. Его пальцы сомкнулись на тонких запястьях, а губы зашевелились, отсчитывая пульс.

— Живая. Скажи ему, что до ночи дотянет. И пусть все инструменты возьмет! Все! Хлопнули черные крылья, и ворон тяжело поднялся в воздух. Карлик же, заботливо поправив сбившееся платье, забормотал: — Ненадежные. Как есть ненадежные. А если и другие сломаются, что тогда? А ничего! Говорил же я, ждать надо. . . надо ждать. . . неймется ему. . . Он скрылся в кустах, вспугнув с гнезда желтогрудую коноплянку, и улегшись на траву, принялся наблюдать. Вот появилась служанка, завертелась у кресла бестолковой собачонкой, наконец, додумалась побежать в дом за помощью. Вернулась она не одна. Возглавлял процессию дворецкий. Шел он быстро, вместе с тем движения его казались неспешными и преисполненными чувства собственного достоинства. За ним семенила экономка, женщина квадратная и неуклюжая, чем-то напоминающая тюк соломы, обернутый несколькими слоями темного хлопка. Личная горничная неслась прямо по 61

траве, не решаясь, однако, обогнать миссис Хоудж. Сзади уныло брели два лакея с неким подобием носилок.

— Сборище идиотов, — пробурчал карлик, глубже зарываясь в сухой мох.

— Мисс Эмили! Мисс Эмили! — взвизгивала горничная, картинно заламывая руки.

— Мэри, замолчи. Где ты была? — короткий пальчик экономки уперся в конопатый нос девицы.

— А? Где? Опять с этим миловалась? Вот погоди, узнает миссис Беата. . .

— Газетчики виноватые! Такого понаписывают, что прямо ужас! И я как прочла, так едва не сомлела. . .

— Гуляешь, гуляешь, а потом невесть кого в дом приведешь? Нет, милочка, теперь-то тебе не. . .

— Обе умолкните, — велел дворецкий. — С ней все в порядке, просто. . .

— Слабость!

— Девичья, — залившись краской пробормотала горничная. — Бывает. Нужно врача и. . .

— А миссис Беате я все равно доложу. Где это видано, чтоб. . . Бухтение смолкало, сад снова наполнялся звуками привычными и уютными. Только коноплянка все не решалась вернуться в гнездо и металась в ветвях, чирикала, прогоняя пришельца. Карлику и самому надоело лежать. Некоторое время он ворочался, силясь найти положение удобное для тела, после застонал и, выбравшись, принялся мять спину.

— Что я ему? Чучело, чтоб в кустах сидеть? Нет, чучело, да? Коноплянка метнулась к гнезду, распластавшись поверх мелких горошинок-яиц комом бурого пуха. Глупая птаха.

— Сам бы и сидел, коли так надо. . . я свой долг выплатил! Выплатил! Idiota senza cervello! — ударив себя кулачком в грудь, он быстро пошел по дорожке, ведущей к дому. Крохотная дверца в стене была почти незаметна, но несмотря на кажущуюся заброшенность и ржавые вроде бы петли, открылась легко и беззвучно. И закрылась также. Карлик же с неожиданной живостью заковылял по узкой лесенке, которая пряталась в толстой стене дома. Добравшись до окошка, крохотного, словно бойница, он прильнул к стеклу.

— Явился. . . конечно, куда тебе деваться-то. В руке уродца появилась круглая шкатулочка, которая после нескольких ловких манипуляций, превратилась в подзорную трубу. Карлик не стал трогать окно, но вытащил один из кирпичей рядом. И тотчас отпрянул — в дыру скользнуло гибкое птичье тело в броне угольно-черных перьев.

— Брысь пошел! Зар-р-раза! Приехал, значит? Конечно. . . куда ему теперь. И что там? Ворон протянул лапу, на которой болталось послание. Но стоило карлику протянуть руку, как твердый клюв ударил в ладонь, а ворон, юркнув меж ног человека, поскакал по лестнице. При этом он хрипло каркал, словно смеялся.

— Еще один. . . вот брошу. Ей Богу брошу! Расхлебывайте сами. Ввязался на свою голову. Плюнув вслед проклятой птице, которая не думала пугаться угроз, карлик вернулся к прерванному занятию. Высунув трубу в отверстие, он приник к стеклу. Место для обзора было выбрано весьма удачно. Вот и улица. И ворота. И экипаж у них, простой и неприметный, как человек, из экипажа выбравшийся. Строгое черное одеяние, длинноносая веницианская маска и характерной формы кофр выдавали в приезжем врача, а некоторая торопливость свидетельствовала, что визит его отнюдь не случаен.

— Явился, не запылился. . . Посмотрим, как ты теперь выпутаешься. Это тебе не Лиззи мозги поправлять. Ир-р-родово племя! Ворон, подкравшись, ущипнул карлика за шею. Но отбегать не стал — ласково потерся клювом о занесенный кулак и снова протянул послание. На сей раз и снять позволил.

— Дурак ты. Хоть ворон, а дурак. Ну сиди, сиди. Пара строк на тончайшей бумаге. Минута раздумий и, наконец, вердикт: — Ладно. Пусть пробует. Только скажи, что матрица нестабильна. И если что-то случится, то я ответственность с себя снимаю. . . Доктор отсутствовал больше часа. И дом покидал еще в большей спешке. Однако, запрыгнув в экипаж, он некоторое время стоял, глядя куда-то на башенку из красного кирпича, а после и вовсе 62

поднял руку, сложив пальцы буквой «V».

— Получилось, значит. Ну и ладненько. Карлик сложил трубу и свистнул, но ворон не отозвался: он медленно и с удовольствием разорял гнездо коноплянки. Расклеванное тельце излишне суетливой пичуги валялось на траве.

63

Глава девятая, в которой Дориан Дарроу заключает сделку, пытается проникнуть в чужой дом и спасается бегством Краснокожий чародей — Крошка Бобс, Только рослых лошадей Любит Бобс.1 Для этого голоса стены не были преградой. Он пролетал сквозь кирпич, метался по мастерской, плодил эхо, неожиданно живучее для столь скромного помещения, и заставлял сидящую передо мной женщину вздрагивать. Она была бледна и угловата, смотрела исподлобья с опаской и вместе с тем с надеждой, но заговорить все не решалась. Я не торопил. В конце концов, посетителей в мастерской было не так и много. Точнее говоря, всего четверо за прошедшую неделю. Она — пятая. От нее пахнет улицей в худшем ее обличье. Вонь сточных вод, яд дыма, пропитавшего ее одежду, смрад немытого тела, вина и еще чего-то, невольно вгонявшего меня в краску. Если конь лягнет, взбрыкнет, Бобсу что? Во весь свой рот, Сидя на кобыле, ржет — Что за Бобс! Так же, как я разглядывал ее, моя посетительница разглядывала меня. Потом она открыла рот, выдохнула и сказала: — Вам ведь нужна кровь?

— Что, простите?

— Кровь, — ее руки, до того спокойно лежавшие на коленях, сжались в кулачки. — Вы вампир. Вам нужна кровь. Здесь купить негде и вы покупаете у мясника. Свиную. Он хвастался, что вы настолько глупы, чтоб переплачивать втрое. Кажется, я понял, что именно мне предложат.

— Я готова давать свою. За такие же деньги.

— Нет.

— Я. . . я чистая! Поверьте! Я к врачу ходила. . . . . . в прошлом году, если не позже. Врач слишком дорогое удовольствие для такой как она, а улица близко. Но она может не бояться — я не чувствую запаха болезни. Дело в другом.

— Пожалуйста. Мне очень нужны деньги. Дети. Мои дети голодают. И я тоже. Я старая, а он из дому выгнал. . . за что? Столько лет, а он выгнал. Так и сказал — уходи. А куда идти? Некуда. . . Бахадуру Бобсу слава — Крошка Бобс, Бобс, Бобс! Кандахаровец он истый — Воин Бобс, Бобс, Бобс! Лучше слушать песню Персиваля, чем ее шепот. Я не хочу. Я не для того сюда приехал, чтобы решать ее проблемы. У меня своих хватает, и с каждым днем их все больше.

— Я сильная. Я могу дешевле, чем. . . я ходила на Блади-лейн, а мне сказали, что старая. Не старая даже, просто. . . . . . просто в жизни так случается. Я знаю. Я слышал. Два шиллинга — это немного. Может быть, ей хватит пока, а потом она что-нибудь придумает, что-то такое, что позволит ей не возвращаться сюда.

— С-спасибо, — она несколько секунд сидела, не решаясь коснуться денег, потом накрыла ладонью. — Что. . . что мне надо делать?

— Ничего. Я сам.

1

Стих. Р.Киплинга.

64

Он ведь Герцог Аги Чел, Он душой за нас болел, В ад пойдет с ним всяк, кто цел, — Веришь, Бобс? Нужная шкатулка стояла на одной из полок. Женщина, настороженно следившая за каждым моим движением, тихо ойкнула, увидев инструмент. Пожалуй, он и вправду выглядел несколько пугающе: узкие хищные полосы стали на ложе алого бархата.

— Не стоит бояться, я постараюсь сделать так, чтобы не было больно. Кивнула. Протянула обе руки, предлагая выбрать.

— Левую, будьте добры. Правая, с монетами, тотчас исчезла в складках юбки. Кто поправит передок — О, наш Бобс; Знает строй наш назубок — Тоже Бобс. Смоченная эфиром ватка оставила на запястье бледный след. И вонь, разлившаяся по мастерской, заставила отступить. Почти. Теперь кубок. Старое серебро с прочернью узоров. Изнутри темное, как песий зев, снаружи почти нарядное. Скальпель касается кожи. Расцветает алым порез. Дурманящий аромат, от которого рот наполняется слюной. Потеки и потоки. Глянцевое озерцо в серебряной купели. Да, глаза его — судьба, Глотка — медная труба, Бесполезна с ним борьба — Это — Бобс!

— И совсем не больно, — сказала она, глядя мне в глаза. В ее зрачках жили тени местных туманов, и душу мою, заочно прощенную, скрутило холодом. — Я думала, что будет страшнее. Теперь время измерялось слабыми толчками пульса на ее руке. Еще немного. Уже почти.

— Сейчас я зажму рану, а вы приложите вот это, — я протянул шпатель с комком желтоватой мази. — Постарайтесь не уронить. Я мог бы и сам, но ей очень нужно было что-то сделать. Она врет, что ей не страшно. Он слегка сегодня пьян — Ну и Бобс! Ох, погубит нас, болван, — Так ведь, Бобс? Я перевязал ей руку и проводил к выходу, борясь с желанием вытолкать за дверь, запереться и больше никогда никому не открывать. Но это было бы неправильно. Оставшись один, я протер скальпель, уложил на место, смахнул пыль с прочих инструментов, пересчитав все, хотя особой надобности в том не было. После вернул шкатулку на место и. . . и кубок с кровью стоял на столе. Всего-то глотка на три. Свежая. Хорошая. Лучше свиной, во всяком случае. Намного лучше.

65

Ну же, Дориан, это несложно. Взять кубок. Вдохнуть аромат, от которого по телу прокатится первая волна жара. Пригубить. Глотнуть. Будет сладко. Потом горько. Жарко, как от рюмки коньяка. Хорошо. Только хорошо и. . . Нет. В последний миг я одернул руку. Будет. Все будет, но потом. На сегодня у меня имелось еще одно дельце, отложить которое было никак невозможно. Крупица «мятной» соли зашипела, растворяясь. Крышка плотно села на ободок. Поворот, и когтистые лапы дремлющего льва вошли в пазы. Я с некоторым облегчением убрал кубок в шкаф. Подождет до возвращения. Жалобы сожмем в зубах, Коль моча в его мозгах: Прём вперед, а там — наш крах — Ангел Бобс. Я стоял, разглядывая ограду, которую за прошедшие дни успел изучить преподробнейшим образом. Сплетенье прутьев, чугунные лилии и химеры, сторожащие ворота. Литые гербы. Дорога. Сад в блеклом свете газовых фонарей. Луна, присевшая на край дымохода. Кажется, что именно она и курит, выдыхая в небо черный дым. Некогда мечтать. Ухватившись за прутья — жаль, стоят слишком тесно, чтобы можно было протиснуться — я подтянулся. Нога нашла опору на гербовом щите, вторая уперлась в щербину на кирпичной колонне, к которой крепилась решетка. О да, я еще, оказывается, помнил, как сюда пролазить, хотя раньше лазил оттуда. Теперь руками на вертикальный брус. Рывок. И боком, протискиваясь меж хищных цветов, лепестки которых остры как ножи. Вниз я попросту спрыгнул и выругался — траву в этом месте успел заменить камень. Надо будет учесть. Я немного постоял, прижавшись к колонне, но в саду, как и на улице, было тихо. Что ж, осталось добраться до дома. Ушло на этом минут десять. Прижавшись к холодной стене, я понял, что совершенно не представляю, как быть дальше. Пробраться в дом? А если меня заметят? Поднимут шум и вызовут полицию? Нет, в конце концов, все прояснится, выплеснувшись очередным скандалом, но. . . Но я — не Персиваль, я не потрачу бездарно свой шанс. Мои сомнения разрешились, когда буквально в трех шагах от меня прошел человек. Он крался, но делал это скорее по привычке, чем и вправду из страха. Остановившись в тени тернового куста, человек принялся отсчитывать окна. Сбивался трижды — мне даже захотелось помочь ему — но на четвертый раз определил-таки нужное. Тут же о стекло звякнул камушек, и спустя минуту окно приоткрылось.

— Уходи! — зашипели из него.

— Но Мэри. . .

— Уходи! Немедленно. Старая тварь пронюхала и. . .

— Мэри! — о, сколько страсти было в этом шепоте! Человек метнулся к окну, протянул руки, пытаясь ухватить девушку, которая, однако, весьма ловко уклонилась и зашипела: — Убирайся! Завтра придешь. Хозяйке неможется.

— Старухе?

— Молодой, идиот. То здоровая, как кобылица, то вдруг раз и в обморок. Это что-то новенькое, прежде я не замечал, чтобы она в обмороки падала.

— А Гусыня тут же на меня, почему не досмотрела. А я чего, должна, что ли, смотреть? Сидела себе в саду и сидела. Книжку читала. Я ж не знала, что она того. . . И я не знал, но испытал острое желание залепить девице пощечину.

— Иди ко мне, моя маленькая Мэри, смотри, что я принес.

— Ой, да я знаю, что ты принес. Не могу.

66

— Ну Мэри. . . Так значит, дело в обмороке? Или в здоровье? Она плохо себя чувствовала и, естественно, не желала видеть. . . Нет! Не естественно!

— Все! Уходи! Завтра, милый, все завтра. . . а то еще доктор приехать должен, чтоб его. . . Чтоб тебя. Доктор — это серьезно. А значит, я должен попасть в дом, чего бы это ни стоило. Благо, девица, кажется, забыла запереть окно. Дождавшись пока невезучий ухажер уйдет, я подошел к окну и решительно толкнул раму. Проклятье! Больно! И как больно. . . руку как в кипяток опустили. . . или в кислоту. Но откуда? Как? И Прощенных ангелов ради, за что? Луна, спустившись с крыши, любезно плеснула светом, и только теперь я разглядел круглые бляшки печатей на стеклах и раме. Но. . . но это невозможно! Она не могла так. . . она должна была. . . Хриплое воронье карканье вывело меня из ступора. Следом раздался крик: — Воры! В доме загремело, засвистело и мне не оставалось ничего иного, как бежать. Я и бежал. С трудом перемахнул через забор — на железе остались шматки шкуры — нырнул в ближайший переулок. Топот. Шум. Крики. Лай собак. Грохот каблуков о камень. Собственное, начавшее сбиваться, дыхание. Поворот. Еще поворот. Нет, милые дамы, ваши прелести нынче не настолько прелестны, чтобы отвлечься. Простите, мистер, у меня и в мыслях не было вас сбивать с ног. Извините, мэм, но ваши девочки меня не. . . Стоп. Кажется, я уже бегу от собственной тени. Стыдно, Дориан. И дьявольски больно. Руку свело куриной лапой, пальцы подергивались, отсчитывая ритм боли, а я снова не представлял, что делать. И главное, как попасть домой. Где я? Площадь. Колодец со сбитой набок крышей. Темные хибары, жмущиеся друг к другу в порыве грязной страсти. Редкие пятна огней. Воняет салом и людьми, которых много, но почему-то они прячутся.

— Эй, мистер, — за куртку дернули. Я обернулся, пожалуй, излишне поспешно, едва не сбив с ног курносого пацаненка в драной шляпе. — Эй, мистер, мжет на бои гляньте? Шесть пенни всего. А мне дадите, то и скажу, на кого ставить?

— И на кого же? Пожалуй, если за мной все же гнались, то толпа — весьма удачный вариант для игры в прятки.

67

Глава десятая, где сначала бьют физии, а потом ведутся разговоры Итальяшка был здоров. Живого весу — сотни на три фунтов. И ладно бы жирком мягким и неопасным, так нет — мышцами бугрится. Как итальяшка рубаху снял, так Перси прямо дурно стало. Староват он стал для этаких забав. А что делать? Виски лакать да тетушкам врать, что все ладно. Ни хренища не ладно. Сдулся Персиваль. Вышел весь. По ломтикам, по кусочкам душу растратил, а что не растратил, то утопил в черных очах Кали-Тысячерукой. И теперь хоть плач, хоть вой, хоть голову свою дурную о чужие кулаки разбей — ничего не переменишь. Но итальяшка, сукин сын, хорош! Плечист и волосат, не человек — выродок хануманий, тхагами прирученный да на цепь посаженный. Клыков вот, правда, нету. И харя не обезъянья, бычачья скорей: низкий лоб, широкая переносица и ноздри вывернуты. Дышит так, что пар валит. А больше ничего и не делает. Стоит. Ждет. Ухмыляется. А в глазах — пустота. Стеклянные они, неживые. И видится Персивалю в стекле этом не собственное отражение, но золоченые черепа в ладонях Разрушительницы. Улыбается она, оставшаяся за сотни и тысячи миль от Сити, и руки протягивает, требуя обещанное. И что делать? Отступить? И чтоб орали-улюлюкали в спину, кидали тухлятину, а потом пустили слушок, что Персиваль-Молот уже и не молот, а дохлая скотина? Нет, лучше уж там, на опилочках упасть и отрубиться. Будет-будет в голове звон. Будет счастье забытья. И будет ласковый шепоток на незнакомом языке. Или не будет. Поднырнуть этому бычку под бок. Вломить с левой — левая-то Перси всегда выручала — а потом и снизу да в челюсть. И в нос догнать. И если быстро двигаться, то очень даже получится. Итальяшка, взрезав толпу, как плуг землю, выбрался на площадку. Он переступил с ноги на ногу, утрамбовывая рыхлые опилки, и снова замер, уставившись куда-то в толпу. Персиваль ткнул в бедро припасенной иголкой. Не помогло. Нет, больно-то конечно стало, только не так, как прежде. Чувствуется через эту боль и собственная слабость, и ребра, ноющие не то заранее, не то от старых ран, и спина, которую третий день как ломит. Вот сейчас и переломит. Молодцевато перескочив через загородку, Персиваль заорал. Так, порядку ради. Шакальи тени брызнули из-под ног. И заунывная песня тхагов угасла в реве толпы. А все ж таки надо было Нодди сказать, чтоб на итальяшку ставил. . . Эта мысль стала последней: соперник, поддав босой ногой по кучке опилок, вдруг прыгнул. Ловкий, зар-р-раза! Да Перси и не таких ловкачей уделывал. Поднырнул под удар, отступил, чуть тронув косматый бок кулаком.

— Давай, давай! — орали справа.

— Наверни ему! — поддерживали слева.

— Наподдай!

— Вали!

— Ты мой, — шептала тысячерукая богиня, улыбаясь раскровавленным ртом. — Признай.

— Бей! Бей!!! Бей-убивай. . . бей-бей, веселей. Обхохочешься до усрачки. Персиваль отступал. И наступал. И обходил итальяшку, время от времени прощупывая ударами. Крепкий. И быстрый. И достал. Вломил, аж оборвалось внутри, плеснулось через сжатые зубы комом, да не вывернулась. Шалишь, одним ударом Перси не свалить. А итальяшка с лица не переменился. Туповаторавнодушное выражение, как будто насрать ему на все. Может, оно и так. Но Персивалю с этого не легче. А спину чутка и отпустило. Может, второй раз подставится, чтоб уж совсем?

68

Прозевал. Второй раз в голову пришлось. Скользнули по щеке пальцы. А следом, другие, правые, прямехонько в переносицу впечатались. И тут же — многорукое отродье! — в живот. В живот. В голову.

— Да бей ты его! Бей. Убивай. Чтоб совсем. Чтоб не подняться с опилок. Ну же? Или слабо? Чтобы раз и со всем покончить. Вылечить от подхваченной в Индии тоски. Перед глазами плывет и все красное какое-то, кровью мазанное-перемазанное. Осклабились шакалы, заплясали кости на поясе Кали. Завыли тхаги.

— Ты мой, — повторяет богиня, и тысячи черепов у ног ее соглашаются.

— Нет! Что нет? Где? Персиваль не там. Персиваль здесь. Вокруг орут-свистят. Нодди показыват, что падать надо. Падать?! Нет уж, Перси сам не станет. . . Перси должен. . . дотянется. Дотянулся. Не в челюсть — в гранитную глыбину ударил. А итальяшка, сжав голову Перси руками, толкнул вниз, вскидывая навстречу колено. . . Гудело. Чуть потряхивало и щипало, не больно, но как-то очень уж мерзопакостно. И Перси хотело было глянуть, чего это такое щиплется, но не сумел открыть глаз. Следом пришла мысль, что все это странновато и что, верно, итальяшка тот крепенько приложил коленом об лоб, если сейчас ничего не болит, но чувство такое, как будто бы Перси выпотрошили. И вторая мысль — а не случилось ли в печальный дом от такого удара попасть? Или куда подальше, в тот мир, где к Персивалю совсем иные счеты. Тут Перси перепугался и со страху дернулся, сел — только по плечам захрустело да треснуло чего-то, а знакомый голос сказал: — В вашем состоянии рекомендуется лежать. Ну тут веки, наконец, разошлись, а по глазам резануло светом.

— Ложитесь. Умоляю, хотя бы сейчас сделайте то, что говорю.

— Где я? — спросил Перси, уставившись на потолок. Потолок был высокий и вяло качался, а вместе с ним качалась и блестящая штуковина, свисающая с балки. Штуковина была интересной. На нетопыриный скелет похожа, только железная.

— Вы в мастерской. Прошу прощения, но я счел, что не стоит беспокоить ваших родственниц, и поэтому велел отнести вас сюда. Дома. Точно дома. Как попал? А хрен его знает, но не станешь же у этого уродца клыкастого спрашивать. Дориан. . . только и слышно, Дориан то, Дориан это. Какой он Дориан. МальчишкаДорри в шерстяном костюмчике и волосики на пробор. Харя толстая, сытая, а в глазах ленца. У Дорри папашка — бакалейщик и леденцы в карманах, от которых пахнет так сладко, что думать ни о чем, кроме леденцов не выходит. . .

— Вам не следовало соглашаться на этот поединок, — клыкастый пересел так, чтобы Перси было видно. Можно подумать, много удовольствия на него пялиться. С другой стороны — всяко больше, чем на ту, о которой Персиваль давно и тщетно пытался забыть.

— Учить будешь?

— Лечить буду. Лежи. А гудеть-то продолжает. И дергает. И щиплет все сильнее. И еще лежит Персиваль в воде, изрядно пованивающей тухлыми яйцами, а ноги задранные на железной приступочке покоятся. Пальцы мерзнут, а пятки чешутся.

— Куда ты меня засунул? — все-таки челюсть чутка побаливала. Но зубы вроде все на месте. А носом не дышится. Опять поломали?

— Гальванизационная капсула. Снимает отеки, ускоряет рассасывание гематом и. . . Персиваль, кое-как опершись на бортики, все же сел. Головой трясти поостерегся, но лицо ощупал онемелыми пальцами. Так и есть, нос поломали. А левая бровь кровью набрякла, вздулась жирной гусеницей.

— Дело, конечно, твое, но я рекомендовал бы лечь. Тетки ругаться станут. Потом плакать. А потом замолчат, как обычно, когда Перси чего-то не того делал и не знал, чего именно. Надо было в колониях оставаться. . .

69

Нельзя было там оставаться. Ванна фыркала и пускала пузыри, гудели трубки, к ней прикрученные, а щипала сама вода. Грудь и руки опоясали широкие ленты мягкой ткани, с которых свисали проводки. Ленты застегивались на блестящие пряжки и были затянуты до того туго, что дышать мешали.

— Сними.

— Больно будет, — предупредил вампир, но с места сдвинулся. Завозился, пытаясь справиться с пряжкой, но одной рукой выходило плохо. Вторую же, запакованную в грязноватую перчатку, Дориан прижимал к груди. Интересно, а куда этот благопристойный вляпаться умудрился? В голове, медленно, но верно наполнявшейся гулом, родилась мысль.

— Слушай, — Перси стряхнул с руки ленту, которая шлепнулась в воду и утонула. — Давай так, ты помогаешь мне, а я тебе.

— И чем же, позволь узнать, ты мне поможешь? — со второй пряжкой Дориан справился ловчее, а третью, которая на груди, так и вовсе расстегнул одним прикосновением. — Аппарат не сломай. Из аппарата, слабо хрустнувшего, Перси вывалился. И встав на карачки, замычал — боль вернулась вся и сразу. Ребра. . . голова. . . живот. . . спина, чтоб ее!

— Я предупреждал, — спокойно заметил Дориан. — На, вытрись. Вытираться не было сил, и Перси просто закрутился в простыню и сел, прислонившись к занозистому боку ящика. Настолько хреново ему даже в тот раз не было.

— Ты выглядишь жалко, — вампир, устроившись в кресле, баюкал раненую руку. Судя по скрученным пальцам и тому, как Дорри ее держал, досталось ему крепко.

— На себя посмотри, — буркнул Перси. — Следил за мной, да?

— Ни в коей мере. Случайность, одна из тех, что управляют миром. Трепло. Как новый офицеришка, из-за которого Перси пришлось домой вернуться. Чешет-чешет языком, улыбается, в глаза глядя, а потом с такой же вот улыбочкой и петлю на шею накидывает, чтобы с извиненьицами колоду из-под ног выбить.

— Признаться, я испугался, что он убьет тебя, — сказал Дорри.

— Чего пугаться? Радовался бы. Он пожал плечами с таким видом, что сразу стало ясно — глупость ты, старина Перси, сморозил. Сидеть под влажной простыней становилось холодновато. И чем дальше, тем больше постреливало в спину, предупреждая, что вот-вот и конкретно прихватит. Следующий вопрос Дорри озадачил: — Тебе он не показался странным?

— Кто?

— Твой соперник. Он. . . — сложенные щепотью пальцы уперлись в лоб. — Он как будто бы. . . вот не знаю, как объяснить!

— Скотина он, — разрешил сомнения Персиваль. — Бычок итальянский. А от этих итальяшек всего ждать можно. Они, если разобраться, то и не люди вовсе! Паписты. . .

— Точно! Клыкастый от волнения даже вскочил и, забывшись, шандарахнулся рукой о стояк. Зашипел, ругнулся, но без души, и сказал: — Не человек! Он двигался не как человек. Как хануман, присланный по душу упрямого беглеца. Не то напоминанием, не то предупреждением. Сдайся, Персиваль, по-хорошему, все равно ведь проиграешь. Да и кто ты таков, чтоб с богами сражаться? Чтоб отвергать саму Тысячерукую?

— Так папист же, — сказал Персиваль, стряхивая обрывки страха. А вставать надо. Вот зацепится за угол ящика и подъем. На раз-два. Ну или можно на три. И на четыре, а лучше бы на десять, и чтоб сразу в койку. Ох, голова-головушка. . . и деньги ушли. Точно, ушли. Небось, еще и должон Нодди остался. И ладно бы только ему, ведь если по-хорошему, то Дорри не обязан был помогать. Нет уж, пускай Персиваль и не сэр, и не мистер, но от своих долгов он отступаться не станет.

70

— Сюда иди, — велел Персиваль. Подняться-таки вышло, но ровно настолько, чтоб на ящик сесть. Мокрая простыня тотчас сбилась, и стало еще холоднее. — И воды возьми, только чистой. И еще соли, если есть. Кубок. Ложку серебряную. . . Воды нашлось с полфляжки, а вот соли была целая банка. Теперь бы не напортачить. . .

— Вещички мои забрал? Хорошо. Тащи сюда. Приволок, кинул грязной грудой и, отступив, отвернулся. Нужное отыскалось в кармане. Хорошо, что подчистить не успели, а может и не знали, на кой ляд эта серая труха надобна. Вот и ладно. . .

— Под печать влез? — уточнил Перси, расставляя добытое на ящике.

— Да. Это хорошо, что отнекиваться не пробует.

— Перчаточку сними. Дорри снял, вывернув шкуркой дохлой ящерицы, и мазь, которую накладывал, точь-в-точь склизкая мездра. Резко завоняло паленым, и запашок этот крепко не понравился Персивалю.

— Лампу поближе поставь. И пару свечей бы, если есть. И хорошенько ж его угораздило-то. Шкура красная, распаренная и кой-где порастрескалась, а из трещин гной желтый сочится. Он-то и воняет. Дорри притащил длинную колбу, внутри которой на тонкой ножке плясало пламя, причем было оно удивительно ярким, а свет давало белый, чистый.

— Сколько было? И какие?

— Три. Вроде бы три. А какие — не знаю. На внутренней стороне ладони явственно проступали два пересекающихся креста. Знакомая работа, только удивительно видеть ее в Сити. И внутренний голос, очнувшись от нокаута, шепнул, что не надо бы лезть в это дело, что двойные Печати за просто так не ставят, а если ставят, то. . . Клирикал отвернулся от Персиваля. И радоваться надо, что только отвернулся, а не лезть поперек интересов. Персиваль вздохнул и спросил: — Что ж ты, дурак такой, на рамы не глянул, а? Лицо у клыкастого стало обиженным, как у того, прошлого Дорри при встрече с кулаком. . . Правда, этот нынешний старше. И худой, даже тощий, точно его голодом морили. И глаза у него красные, ну точно смородина перезревшая. А еще он вампир. Персиваль вздохнул и, легонько нажав на знаки, буркнул: — Больно будет. Так, на полпинты воды ложка соли и четверть унции Содомского пепла. Или наоборот? Нет, вроде серого всегда меньше сыпали. Теперь Верхний крест. Нижний крест. Символы шли туго, пальцы заплетались, но вроде вышло. Во всяком случае, в кубке зашипело, и растворившийся пепел окрасил воду в черный цвет. Сработает? Или тот, чьим именем вершится заговор, тоже отвернулся от Персиваля?

— Если до завтрего не полегчает, то придется полновесного клирика искать. И Персиваль, изо всех сил сдавив руку, опрокинул содержимое кубка на открывшуюся рану. Изданные детективы Екатерины Лесиной можно купить в Лабиринте: http://www.labirint.ru/authors/52272/ в Озоне: http://www.ozon.ru/context/detail/id/3839997/ в Read.ru: http://read.ru/author/39249/ электронные книги на ЛитРес: http://www.litres.ru/pages/biblio_authors/?subject=55701

71

Статьи Будущее в постсоветской фантастике: тьма надвигается. К. Чиганов СССР скончался вместе со своей Конституцией, с пресловутой ее шестой статьей — о единственной и направляющей силе, то бишь Коммунистичекой партии. О, сколько интеллигентов кляли и ненавидели эту статью, как много писали о проклятии однопартийности, каким пламенем полыхал «Огонек», самый антисоветский из советских журналов той эпохи... (и все чтобы ныне вернуться к фактически единой и направляющей, впрочем, к лешему, не о том речь). А тогда компартия, этот издыхающий Красный Дракон, перестала обращать внимание на мельтешение мелких инакомыслящих зверьков. И всем СТАЛО МОЖНО! Писать исторические и псевдоисторические книги без «призрака коммунизма», снимать чернушные фильмы с тем, что режиссерам представлялось эротикой, сочинять для страны и мира любое будущее. Без риска, что пригласят на беседу в органы — органам тогда было не до того, органы играли в политику. Бывшие партсекретари тоже. Я буду говорить о тех книгах, которые запомнились — пусть не самых лучших, не самых глубоких, полузабытых иногда. С кого начать рассказ? Да вот, пожалуй, с пары своих земляков, писателей, которые вполне себе (и заслуженно) мелькают на полках в книжных магазинах. Начну с Александра Бушкова. Да, да, того самого. Автора боевиков про «Пиранью» — подводного диверсанта капитана Кирилла Мазура. Кстати, первые книги весьма недурны, как и цикл о «Бешеной». Приятно узнавать точно и метко выцеленные Бушковым родные сибирские реалии. Приятно читать и остроумно-злые его исторические (а хотя бы и псевдоисторические) работы вроде «Гвардейского столетия». Пусть он «псевдоисторик», «националист», «космополит», «антисемит», «сионист» и т.д. и т.п. В одном флаконе, да, он порча, он чума, он язва здешних мест. Но уж в трудолюбии, фантазии и эрудиции Бушкову не откажешь. Жаль только, последние книги его сериалов про того же Мазура или короля Сварога (он же бывший майор ВДВ), уже гораздо слабее первых. Ну, так всегда бывает с сериалами. Что до лорда Сварога, при явственном запахе Марти-Сью2 он остается живым, ошибающимся, переживающим человеком, а «Нечаянного короля» я бы вообще рекомендовал как учебник начинающего самодержца в фентези-мире. Юным авторам(шам) читать обязательно. Так вот: есть у него славная, забытая почти повесть «Анастасия». Про будущее после ядерной(?) катастрофы. Где в рыцарском государстве Счастливая Империя два пола поменялись ролями. И главная героиня — юная княжна Анастасия с отрогов Улу-Хем отправляется, по нелепому рыцарскому обету, к таинственному Закатному морю, попробовать, солона ли вода. По пути она встретит множество странных и диких народов, спасет своего будущего возлюбленного — капитана ВДВ из прошлого (ага, слабость у Бушкова к голубоберетным орлам), а потом и сам этот нелепый мир спасет. Первое издание этой книжки мне попалось в начале девяностых, по копеечной цене. Жуткая газетная бумага, слеповатая печать, ядовито-желтая бумажная обложка с диким черно-желтым коллажем, и конечно, с всклокоченной девицей в одежде садомазо-стиля. Так тогда частенько оформляли книжки — нарезать из газет фоторедактором картинок и перемешать в винегрет проще, чем искать художника, и платить не надо. Хотел сперва отбросить — опять какие-то галактические протитутки, но лишь немного почитал и тут же купил. Бушков зло и смешно расправлялся с прежними священными коровами СССР, взять хоть бога Великого Бре и главного «дьявола» — Гологолового Хру, прячущегося в кукурузе, запретной для набожного верующего. И все же, ребята и зверята — накройся наш мир таким вот глобальным ядерным тазом, ведь примерно такие обрывки воспоминаний, вер, лозунгов, мод (джинсы — одежда знати) потомкам бы и остались. Позже, в Свароге, Бушков разовьет темы наследства 2

Обычный главгерой у начинающих «писателей», альтер-эго автора, наделенное супер-пупер способностями, красотой и сексапильностью, см. стряпню И. Эльтерруса.

72

погибшей цивилизации вроде нашей. И того, что на ее костях вырастет. Иногда — смешное, как мифический двуглавый крылатый зверь медведь, похититель прекрасных юношей, а иногда страшное, вроде нежноголосого людоеда, чарующего путников речами дорогого Леонида Ильича. И бегут под пыльными всадниками шестиногие лошади, и светит в небесах Лик Великого Бре. А покоя как не было, так и нет. Не зря эпиграфом повести стала совсем не легкомысленная блоковская строка: «Мы — забытые следы чьей-то глубины». С творчеством Михаила Успенского (Михаил Глебович, простите, что так, без отчества, чтоб уж как всех) я познакомился много раньше, чем с ним самим. В разоренной чуть позже коммерциями «Юности» попалась пара рассказов, в том числе «Нет исключений из правила Буравчика» — совершенная фантасмагория в духе то ли Кэррола, то ли Евгения Клюева3 , но с политическиисторическим замесом. Позже сам Успенский мне признался, что номер этот не нашел, а я, олух, не сохранил, чтоб подарить. Из всего богатства пера Успенского, а та же трилогия о богатыре Жихаре из Столенграда — это люто остроумно и талантливо, я вспомню недавнюю его книгу: «Три холма, охраняющие край света». Не обманывайтесь легким смешным языком и детективным сюжетом, поначалу кажущимся нелепым — многое в книге вполне себе серьезно. Казалось бы — посмотрите, куда ведет европейская политкорректная и заботливая история, и порядки мира недалекого будущего покажутся вполне логичными. Толпы протестантов, протестующих вообще против всего, что придет в голову — на улицах. Хорошо еще — гей-мэр итальянского городка, места фестиваля антиглобалистов, догадался пустить в фонтаны вино, и кровопролития не случилось. Стараниями гуманистов корриду в Испании таки запретили, а на одном из стадионов миллиардер и бывший футболист построил огромный музей современного искусства — в виде электролампочки. Искусство внутри — вполне соответствует. Правда, охраняется музей лучше швейцарского банка. А что поделать, когда террористы взяли моду брать в заложники... шедевры искусства. Умыкнули вот из Лувра Венеру Милосскую. Президент Франции отказался платить огромный выкуп «в пользу угнетенных бывших колоний» — и слетел с поста, когда террористы раздробили статую в крошево и предъявили прессе. Такие дела. Перед посадкой в самолет пассажиры должны раздеться догола, а к сиденьям их прикуют цепями — и верно, террорист с бомбой не проберется. «Убедительная просьба памперсы оставлять прямо на ваших креслах. Желающие могут пройти трехдневный бесплатный послеполетный курс психологической реабилитации!» Москва превратится в натуральные каменные джунгли. После того, как рухнули несколько бездарно выстроенных жилых комплексов, а часть столицы затопили подземные воды, начал богатенький народ из Москвы разбегаться на окраины и дальше. Заодно стали уходить и деньги, естественно. Зато процвели города Золотого кольца. Госорганы переехали в Петербург, и бедный град Петров едва не треснул от тучных министерств и ведомств. А аварийные московские башни заселили стихийно сложившиеся кланы, и получили они новые названия: Чайнатауэр, Тушинская Богадельня, Пик Коммунизма и так далее. Образованного народу там хватало, и беднота из башен начала развивать копеечные альтернативные нано и прочие технологии, отчего наука и техника у них расцвели невероятно. Так и возникла, по Успенскому, новая цивилизация. Странноватая, но живучая. О подробностях же, и о том, чем кончилась история прекрасной дочки угольного магната и невероятной кражи детского рисунка, причем тут эльфы и Ктулху, читайте сами — зачем лишать удовольствия бледным пересказом. Говорят — о покойных, мол, либо хорошо, либо никак. Потому не стану высказывать свое мнение о взглядах и идеях довольно популярного когда-то фантаста Юрия Петухова. Автора уймы работ, начиная от «Классификатора инопланетных пришельцев» с пугающими картинками и заканчивая 3

"Между двух стульев» Клюева – вы что, не читали? Позор! Бросьте эту нудную статью к ляду, ищите книжку, юные серые штурмовики, крысята с корабля современности.

73

(свят-свят) «историческими» книгами о великой и древней Руси, откуда еси веси все цивилизации. Автора длиннейшей опупеи «Звездная месть» с приключениями истинно «русскаго» супермена, космодесантника Ивана. Из этой (яркой и подчас небесталанной) книги, полной крови, мяса и мочилова, вы, благодарный читатель, узнаете невероятную тайну появления семитской расы. Таки да, евреев вывели злые хитинорожие и зеленые инопланетяне. Посредством бесчеловечных опытов по скрещиванию черной и белой рас в... египетских пирамидах. Проняло? Свои творения Юрий Петухов публиковал в издаваемых им своими силами толстых (и качественно напечатанных) журналах «Приключения и Фантастика», «Метагалактика», «Галактика», где бывали и действительно интересные произведения других авторов. Да еще и выпускал ежемесячную газету «Голос вселенной» со стандартным тогдашним содержанием: контактеры, мрачные пророчества, инопланетные насильникителепаты и т.п. Но кроме злобного словесного мусора, есть у Петухова отличные рассказы, есть и заслуживающий внимания роман «Бойня» (с продолжением, но оно мне понравилось меньше). Начинается книга с поимки Чудовища — страшного и безобразного, с лапами, щупальцами, жвалами и шестью налитыми кровью глазами. И только потом становится понятно — ловят его в развалинах какой-то фабрики подростки-мутанты, сами-то не больно Чудовища краше. Страна, в которой нетрудно узнать одну великую державу, превратилась в мировой отстойник, где живут мутанты да отщепенцы, выброшенные из светлого, чистого и гуманного мира двуногих «туристов». Мутанты даже работают — обслуживают некие «трубы» (ага, ничего не напомнило?), по которым подают им алкогольное, судя по всему, пойло. Но накрытая Куполом язва на теле Земли ее хозяевам уже надоела, и выродков собираются «удалить» полностью. Как чумной нарыв. Зря жители деревни мутантов приводят «туристам» на расправу выбранного виноватым «за усе» трубообходчика-передовика Папашу Пуго. Зря падают на колени. Никого не пощадят эти красивые здоровые господа в удобных защитных костюмах, даже пятиногого котособачонка Пипку. Случайно спасутся трехногий инвалид Хреноредьев и бывший «свободный гражданин» с той стороны, наркоман Буба по прозвищу Чокнутый. И группка подростков-мутантов, захвативших бронированную машину «туристов», прет куда-то из своего гибнущего мира по старым туннелям. И где-то по этим забытым ходам странствует освободившееся Чудовище со своим пленником — «туристом», вертолетчиком Хэнком. Странствует, болея душой за несовершенный и жестокий мир, идет за советом и помощью к старому другу, премудрому Отшельнику. Книга написана несовершенно, но так смачно, так узнаваемо, со смехом сквозь слезы, что за нее одну я хочу простить автору закидоны и заскоки на патриото-национальной почве. Надеюсь, простили его и на суде, на который все мы попадем после кончины. И под занавес вспомню маленькую тонкую книжечку местного издательства, на скверной бумаге, с незнакомой тогда фамилией на обложке: Леонид Кудрявцев. Как оказалось, тоже «свой», тогда еще земляк. Книжечка называлась «Дорога миров», творилась в ней веселая и печальная чертовщина, напомнившая отличного нашего сибирского фантаста, ныне отошедшего от дел, Олега Корабельникова. Только рассказы и повести Кудрявцева были смешнее и фееричнее. То гвоздь неведомо отчего растет у героя из стенки — без всяких признаков шляпки с другой стороны, то за Смертью охотятся правительственные войска, и одинокий вдовец дает ей приют... Смерть тогда убили в конце, и было бурное всенародное ликование, а в тайных лабораториях тут же принялись синтезировать искусственную Смерть — чтобы упокоить мучающегося в агонии Президента страны. В ма-аленьком рассказе «Бессмертные» инопланетный Белый Крокодил излагает нам историю страны будущего, в которой все желающие получили не только бессмертие, но и возможность изменять свой облик как угодно, оставаться вечно юными, если пожелают, и т.д. Помните? «Счастья для всех, даром!» Не удержусь, процитирую, что из этого вышло: «Правительство совершенно официально объявило о том, что наступила Эра Вечного Человека. Не обошлось без восторженных речей, фейерверков и всеобщего ликования. Потом появились трудности.

74

Разорились врачи. Лечить стало некого. Вслед за ними остались не у дел косметологи, фотографы, парикмахеры, маникюрши, массажисты и многие другие. Дошла очередь и до портных. Зачем носить одежду, если с наступлением холодов можно сколько угодно обрастать красивой густой шерстью и перьями? Армия разбежалась. Вернее, самораспустилась, когда вдруг обнаружилось, что состоит она исключительно из генералов, адмиралов и поваров. Тем временем скончался профессиональный спорт. В самом деле, о каком спорте может быть речь, если каждый оболтус может стать чемпионом мира во всех его видах?» Размножаться никто не желал, работать тоже, государство, естественно, рухнуло за невозможностью принудить кого либо хоть к чему-то и хоть как-то наказать за непослушание. Гибель и распад широкими шагами неслись по бессмертной, счастливой стране сбывшихся мечтаний. «Часть бессмертных обленилась настолько, что предпочла растительный образ жизни, утратив остатки разума. У других бесконечные метаморфозы организма приобрели характер наркомании. Остановиться они уже не могли, постепенно теряя какие-либо очертания и превращаясь в мелко трясущиеся комки слизи, получившие название комдрожжей. Между тем страна погибала. Это было ясно, и все, кто сохранил остатки разума, осознали, что ничего уже не пожелаешь, а поэтому —спасайся кто может! Началось бегство. Часть ушла в глубины океана, другие улетели в космос. Третьи ушли в четвертое измерение, а четвертые — в третий антимир. Остальные — кто куда». Вам все еще хочется повторить желание погибшего в Зоне парнишки? Вот именно. И кто знает, не это ли будущее (или что-то наподобие) ожидает «золотой миллиард», если не вмешаются, как уже бывало, в наступающую утопию смутно знакомые всадники: Война, Голод и Смерть. Может быть, ко благу человечества, в конце концов... Ну а к двухтысячным у бывших советских интеллигентов, а ныне писателей-фантастов вроде Юрия Никитина, Романа Злотникова, «Хольма», пардон, «Ван Зайчика» все чаще появлялись картинки будущей клюквенно-кисельной Суперимперии а-ля рюсс. И понеслись с кличем о потерянной России матушке в наше прошлое тучи «попаданцев». Чтобы с помощью глубочайших научных и исторических знаний века 21го спасти и сохранить Российскую Империю, только с космолинкорами вместо бездарно потерянных цусимских утюгов-броненосцев. И великое множество «спасителей Империи» расселилось в фантастике от Иоанна Грозного (подобных мутных прожектеров и колдунов попросту сажавшего на кол) и до 1917 года, в котором множество неглупых людей и так знали, что бы следовало делать, да только никто их не слушал (а уж неведомого сумасшедшего со взором горящим и рекомендацией «Я Ваня Кошкодавов, из далекого будущего, а теперь всем тута буду рулить!» так бы и послушались). Потомки кучеров и прачек принялись примерять на измученную страну и на себя, любимых, дворянские гербы да кафтаны... Об этом феномене «барин вернулся» интересно и содержательно написал, например, Леонид Фишман в своих эссе — мои всяческие рекомендации. Пошел, отщелкивая даты, век двадцать первый. Книги не умерли, только все больше переходят в электронно-сетевую форму, а литературу почти всерьез называют «сетература». И фантастов в ней расплодилось — не вычерпать. Но это уже совсем другая история.

75