new journal fantasy young author on Russian

Содержание Е. Лесина: Научный подход к сказке ................................................................... 3 А. Пехов: Создание книги — это удовольствие................................................. 7 Рецензия на книгу А.Пехова «Ловцы удачи» ................................................... 9 Я. Ржевская: О восточных сладостях, правильной посуде и хорошем чае… Ну, и о рассказе Влада Пяткова немножко ...........................................10 В. Пятков «Рассказ о том, что вышло у халифа Мизарского с Ясминой, дочерью хозяина кофейни у Западных ворот великой столицы» ...........12 И. Ямпольский «Живые деньги» .......................................................................19 Т. Мудрова «Паут» ..................................................................................................27 А. Алмазова «Право на жизнь» ...........................................................................34 С. Деми «Вим» ..........................................................................................................41 Рубрика Рыжего Бро..............................................................................................45 Б. Кристиан История вторая: «Не спи – замерзнешь…» .............................45 П. Мешков «Чёрный корректор» Глава 1 .........................................................49 У. Асия «Фанфикшен в 11-м «Б» ........................................................................61 Т. Богатырева «Филькина грамота» ..................................................................68 Д. Хорунжий «Сказ о том, как бедный рыцарь дракона поразил». ..............70 Р. Пирагис «Яша и Гоша» (часть вторая) ..........................................................72 Рубрика Юнахана Магрибского В. Пятков «Из королевской крови» ...................................................................75 Е. Лесина «Дорриан Дарроу. Заговор кукол» Главы с 23 по 30................76

2

Екатерина Лесина: научный подход к сказке

Екатерина Лесина: научный подход к сказке Может ли зануда-математик творить сюрреалистические сказки, которыми зачитываются взрослые и дети на протяжении десятилетий? Льюис Кэррол сказал нам: да. Может ли сухарь-биолог создать незабываемые миры и захватывающие дух интриги? Может ли рассказать истории, от которых невозможно оторваться, истории, которые хочется читать снова и снова? Екатерина Лесина говорит вам: проверьте са ми. Всем любителям детектива имя Е. Лесиной очень хорошо знакомо: ее книги лежат на каждом прилавке, их читают не только дома — но и в автобусах, в метро, на работе в обеденный перерыв. Ее книги рекомендуют друзьям и просто попутчикам в поезде… Вам, читателям журнала «Пересадочная станция», Е. Лесина знакома не как автор детективов, а как прекрасный и оригинальный писатель-фантаст. Вам повезло познакомиться с менее известной стороной ее творчества раньше, чем фантастические книги Екатерины появись на бумаге. Детективы Е. Лесиной вышли к широкой публике тоже не так давно, много позже, чем романы Дарьи Донцовой или Марины Крамер, но с каждым годом набирают все большую популярность. И, нужно сказать, не зря: Екатерина — мастер не только закрученной интриги, но и великолепный стилист, творец оригинальных миров и запоминающихся героев, чрезвычайно интересная и разносторонняя личность. А главное, Е. Лесина — автор, книги которого хочется читать и читать. Итак, сегодня мы немного поговорим с Екатериной о том, о сем — если же вам захочется самим задать насколько вопросов, Екатерина с удовольствием ответит в своем блоге в «Мастерской Писателей»: http://writercenter.ru/blog/author_ talks/26533.html — В 2008 году в серии «Артефакт-детектив» издательства «Эксмо» вышли сразу пять Ваших книг, и на данный момент издано уже восемнадцать под псевдонимом Екатерина Лесина. В издательстве «Шико» вышли две Ваши книги, одна под псевдонимом Антон Лик (соавтор — Евгений Данилов) «Смерть ничего не решает» и «Заговор кукол» под Вашим настоящим именем Екатерина Насута. Еще изданы два рассказа в сборниках. Как давно Вы начали писать? Расскажите немного о первой книге и о том, как она была издана.

— Писать я начала в году 2005… или 2004? В общем, к 2005 я написала первую книгу. Конечно, гениальную. По-моему, первые книги только такими и бывают. Выбравшись в сеть, я узнала, что книгу можно издать. Только надо добавить объема, поскольку в ней было лишь 5 авторских. А объем — разве это проблема для молодого и талантливого автора? Руки так и тянуло к клавиатуре. Дописав, я книгу разослала. Получила ответ и предложение от издательства «Олимп». Заключила договор. И стала ждать издания… а пока ждала — написала еще две книги. Издания так и не дождалась. К счастью. Первая проба пера — это именно проба. И первая. Со всеми вытекающими.

— «Олимп» так и не отозвался? Если я правильно поняла, Вы отослали книгу в другое издательство? Та первая гениальная книга была издана?

— Не отозвался. А книгу я никуда не отправляла. Храню, как памятник авторской самоуверенности. Когда начинает казаться, что я очень хорошо пишу, то открываю файл и перечитываю. Полезно.

3

Екатерина Лесина: научный подход к сказке

— Настолько она плоха?

— О! Юмористический детектив от первого лица, с двумя-тремя «я» в каждом предложении, неуклюжими шутками и полным отсутствием логики.

— Какая по счету книга оказалась достойной печати?

— Четвертая. После некоторой доработки.

— Идея издать первую книгу возникла сразу? Что послужило толчком, чтобы отправить рукопись в издательство?

— Самоуверенность. Если книга гениальна, то ее обязательно должны издать. Все, происходившее дальше, было болезненно для самолюбия, но крайне полезно с точки зрения опыта и стимула развиваться. Когда стало ясно, что первая книга не будет издана, я попыталась достучаться до издательств с другими. История повторилась. Заключенный контракт. Мое ожидание. И разрыв отношений — серия закрыта, книга издана не будет. Очередной круг писем. Ожидание. Отказы. И потом пришло предложение от «Эксмо», с которым я сотрудничаю до сих пор.

— Какие издательства еще отказали? Первая попытка публикации была в 2005 г., напечатали книгу — в 2008 г.

— Ну… список большой. «АСТ» — очень долго рассматривали рукопись, но потом отказали. «Армада». «Олма». Я уже и не упомню всех. Важнее, не кто отказал, а кто согласился.

— Почему пишете? Что дает именно такой вид творчества?

— Пишу потому, что хочется писать. Болезненная тяга к созданию миров, людей и ситуаций. А получаю я огромное удовольствие от процесса. Потребность. Кому-то нужно строить кораблики из дерева, кому-то создавать шарнирных кукол, а кому-то — книги писать.

— Такое количество написанных книг — это уже не хобби, а профессионализм. Вы работаете, получили степень магистра биологических наук и издали за 4 года — 21 книгу. Сколько у Вас часов в сутках?

— Двадцать четыре часа. И поспать я люблю. И покушать тоже. На деле вопрос в расписании и распределении времени. Если садишься работать, то сидишь и работаешь. Очень много времени крадет сеть, просмотры форумов, форумчиков, треп в аське, перерывы на чай, пасьянсы, куча мелких и ненужных телодвижений. А чтобы писать много, надо просто писать регулярно.

— Все же сколько времени — дней, месяцев — уходит на создание книги?

— Гм… считайте. 10 тыс. в день. Минус выходные (я все-таки отдыхаю). Объем — 13 авторских. Обычно вылетаю за границы объема на 20–30 тыс. Приходится резать. Ну и сверху 2–3 недели на правку. Иногда больше. Параллельно — сбор интересного материала для следующей книги. Вот как-то так.

— Пробую подсчитать. Допустим: 1 авторский лист — 4 дня, месяц — 5 авторских и книга с правкой — 3 месяца. Как-то слишком быстро получается.

— Это кажется, что быстро. На самом деле вопрос привычки к работе. Когда ты знаешь, о чем писать и как, то остается сесть и писать… а потом править, править… Написать — малая часть работы.

— Какой жанр нравится больше и почему?

— Нравится жанр романа. Места много. Есть где развернуться. А вот с рассказами сложнее. Но я учусь.

4

Екатерина Лесина: научный подход к сказке

— Вы пишете детективы, фантастику, фэнтези. Почему именно такой выбор жанров, смешиваются ли эти жанры в Ваших произведениях?

— Выбор определяется единственно желанием. Изначально появилось желание написать детектив, но затем на поле условного реализма стало тесно. Фантастика открывает миры. Какие — вопрос другой. Что до пересечения и смешения, то нереальное всегда проникает в реальный мир. А хорошая интрига украсит и фантастику, и любовный роман.

— В каком жанре легче писать и почему?

— Легче писать… все сложнее. Детектив оперирует понятиями реального мира, здесь нет нужды объяснять, что такое телефон, как устроен поезд и многое, многое другое. Мы живем в этом мире. Мы его знаем в большей или меньшей степени. И автор может не отвлекаться на описание реалий. А вот мир фантастический создается с нуля. И достоверность его зависит от того, насколько ответственно автор подходит к сотворению собственной вселенной. Ограничивается ли он красивым рисунком карты и десятком свежеизобретенных терминов, или же решается копнуть чуть глубже.

— Какие книги на Ваш взгляд сегодня более востребованы издательствами?

— Пока более востребованы детективы.

— Договор с издательством. Что бы Вы посоветовали?

— Внимательно читать. Наверное, больше ничего. А дальше — каждый решает сам, подходят ли ему условия. Подписание контракта еще не гарантирует издания книги. Как издание — не гарантирует выплаты гонорара. Часто бывает, что автор, пребывая в состоянии эйфории от грядущей публикации (воображение рисует тиражи, деньги и всемирную славу), подписывает договор, не читая. А если и прочтет, то вряд ли озаботится поиском информации о своем деловом партнере. Меж тем, репутация — важный фактор.

— Расскажите немного о себе — литературный опыт, профессия, любимые занятия.

— Профессия — лаборант. Хранитель гербария. Преподаватель кафедры ботаники. Хобби — пытаюсь освоить кулинарию, интерьерную игрушку и разведение орхидей. Все — с переменным успехом.

— Как Вы учились писать? Помогал кто-нибудь в сети или в реале?

— Училась на собственных ошибках. Писала. Перечитывала. Читала книги. Пыталась анализировать, понять, почему та или иная книга мне не по вкусу, чем не нравится. Или чем нравится. Пробовала применять чужие приемы в своих текстах. Правила. Весьма помогали статьи по литературному мастерству. Сложно переоценить опыт, полученный на романном семинаре «Партенит». Неделя плотной работы, общение с коллегами, дотошный подробный разбор романа… В общем, реклама. Но в любом случае, все зависит от желания учиться. Кто хочет — найдет способ. Кто не хочет — найдет причину.

— Как к Вашим первым попыткам писать художественную прозу отнеслись близкие?

— Я особо не распространялась. Маме сказала, лишь подписав первый контракт. Муж был в курсе, он относился к происходящему как к хобби. Впрочем, и я сама тоже.

— Знают ли студенты и преподаватели Вашего университета, что с ними рядом работает восходящая звезда отечественного детектива?

— Знают. Но на работе это никак не сказывается.

— У Вас издана книга под псевдонимом Антон Лик (соавторский псевдоним, соавтор — Евгений Данилов). Что значит «работать в соавторстве»? Как пишете книгу?

5

Екатерина Лесина: научный подход к сказке

— Хорошо работаем. Главное, найти своего соавтора. А остальное — дело техники. Львиную долю времени занимает не написание книги, а обсуждение ее, согласование идеи, темы, каких-то технических моментов. Отдельным пунктом — проработка главных героев. Мира. В общем, есть на чем развернуться. Технически процесс осуществляется так: каждый пишет по куску. Потом — обмен и правка. И снова — обмен и правка. Бывает, что в эпизоде пропускается часть. К примеру, соавтор пишет реплики героев, я — атрибуцию диалога, фон, действия. Или я подхожу к сцене боя, пропускаю ее и продолжаю после. Соавтор заполняет пробелы. Но здесь действительно важно доверять партнеру.

— В издательстве «Снежный ком» вышел сборник рассказов «Фантум 2012. Локальный экстремум». В нем представлен рассказ «Плагин» Антона Лика. Не раз приходилось слышать, что напечатать рассказ в наши дни практически невозможно. Расскажите, как составляются сборники.

— Помог случай. Глеб Гусаков, составитель сборника, был судьей на дуэли, для которой мы и написали рассказ. Рассказ Глебу пришелся по вкусу. Что до издания рассказов в принципе, то вариантов несколько. Первый — журналы. Их довольно много. У каждого — свои требования, условия, впрочем, как и у издательств. Второй — антологии. Время от времени в сети появляется информация «нужны рассказы для сборника…». В остальном — то же, что и с романами. Автор сам ищет издателя.

— Вы стали серебряным лауреатом литературного конкурса «Золотое перо Руси-2008» в номинации проза. Рассказ «Котофеерия». Чудесная история о фее, снах и реальности. В номинации было представлено 569 человек. Изменилось ли для Вас что-нибудь после этой победы?

— Да. Теперь у меня есть фарфоровая статуэтка и грамота.

— Агата Кристи на вопрос, где она берет сюжеты для своих романов, ответила: «Самые лучшие идеи приходят ко мне тогда, когда я начинаю мыть посуду. Это настолько скучное и неблагодарное занятие, что мысли об убийстве возникают сами собой». Вы целый день на работе, читаете лекции, семья, дом, что провоцирует вас на криминальный сюжет?

— С одной стороны у меня имеется посудомоечная машина, с другой — в хозяйстве множество других столь же скучных и неблагодарных занятий. К примеру, чистка картошки… На самом деле вопрос не в криминале, а в интриге, в загадке, которую можно сначала построить, потом разгадать. Такие шашки с самой собой.

— Над каким проектом работаете сейчас?

— Сейчас над очередным детективом из серии «Артефакт». И параллельно, надеюсь, возобновим работу над соавторским проектом. Беседовали Ула Сенкович и Татьяна Богатырева

П. С. Самые интересные читательские вопросы и ответы Екатерины — читайте в следующем номере, а продолжение романа «Заговор Кукол» мы предлагаем вашему вниманию здесь, заключительным номером литературной программы.

6

Алексей Пехов: Создание книги — это удовольствие

Алексей Пехов: Создание книги — это удовольствие Алексей Пехов — известный российский фантаст с мировым именем; путешественник, фотограф и вообще женатый человек. Созданные им вселенные настолько красочны и достоверны, что порой не понимаешь, где кончается наша реальность и начинается фантазия. Писатель согласился рассказать корреспонденту «Пересадочной станции» о творческом процессе, поиске вдохновения, тонкостях работы с издательством и, разумеется, планах.

— Как отнеслись родители и друзья к публикации вашей первой книги?

— Не помню. Но без особого негатива, на мой взгляд. Скорее — с удивлением.

— Написание какого романа далось вам наиболее тяжело?

— Не сказал бы, что мне тяжело писать. Не всегда просто — это да, но не более того. Создание книги для меня все же удовольствие, а не мучение. И каждая сложна в какой-то степени. Но это преодолимые трудности.

— Как настраиваетесь на работу? Что пробуждает вдохновение?

— Ставлю музыку. Сажусь за ноутбук. Еще Интернет иногда отключаю — он очень мешает.

— Сколько страниц обычно пишете в день?

— Никогда не считаю страницы. Стараюсь писать по десять тысяч знаков в день, но не всегда получается. Если текст идет, то могу и больше. Если нет — то порой не пишу ничего. Никогда не выжимаю из себя слова — это не идет на пользу истории.

— Вы обладатель многих литературных наград. Есть ли какая-нибудь премия, которую стремитесь получить?

— Нет. Я вообще очень индифферентно отношусь к подобным вещам. Разумеется, мне приятно, когда я получаю подобную оценку своих книг, но при работе никогда не думаю, что за это обязательно следует получить железную железяку. Так что мечты о литературном «Оскаре» в моем списке нет.

— Случались ли недопонимания при редакции и верстке романов?

— Бывали незначительные ошибки, лишние отбивы и опечатки. Но все это легко отслеживалось и исправлялось. Так что ничего криминального.

— Обговариваете ли с художниками, что хотите видеть на обложках своих книг?

— Обязательно. Я даже как-то писал о поэтапной работе над обложкой: «Мы с Еленой Бычковой и Натальей Турчаниновой стараемся работать с художником, начиная с эскиза. Так сказать, проверяем терпение художника на прочность. На самом деле, как нам кажется, — это очень удобный симбиоз. Авторы в итоге получают то, что видят (во всяком случае, герои и все, что написано в книге, близки авторской задумке), а художник, получая описание, советы и капризы, корректирует работу на самом раннем этапе

7

Алексей Пехов: Создание книги — это удовольствие

и не переделывает все с нуля, если ВДРУГ что-то пошло не так». Поэтому в большинстве своем я доволен результатом.

— На обложке первой книги цикла «Страж» изображен актер Миша Коллинз, играющий ангела Кастиэля в американском сериале «Сверхъестественное». Сразу возникает вопрос: повлиял ли этот сериал на ваше творчество?

— Нет. Я все никак не соберусь посмотреть его полностью. Слышал много лестных отзывов о шоу, но руки пока не дошли. Что касается обложки… Порой мы с художником просто смотрим фотографии людей и пытаемся понять, подходит ли этот человек — или какие-то его черты — для нужного персонажа.

— Ваши книги успешно продаются за рубежом: в Испании, Италии, Англии, Америке… Отличается ли иностранный читатель от российского?

— Иностранцы очень общительны и порой у них интересное восприятие героев и сюжета. Не такое, как у нас.

— Весной прошлого года вы побывали в Нидерландах на «Elf Fantasy Fair». Что больше всего удивило и запомнилось?

— Это настоящее шоу, праздник, мир счастливых людей. Целое сказочное королевство и целая индустрия, где можно увидеть необычных существ и купить волшебные товары.

— У вас большой опыт написания книг в соавторстве. Порадуете ли в ближайшее время работой в новом дуэте или, быть может, трио?

— У нас с Еленой Бычковой и Натальей Турчаниновой есть такие планы. Вторая книга по миру «Заклинателей», например. И не только.

— Вы что-нибудь коллекционируете?

— Меня нельзя назвать страстным коллекционером. Я, скорее, человек, который откладывает какие-то интересные или полезные штучки, случайно попавшие в руки. Например, монеты из путешествий. Я не ищу их, но если попадаются, складываю в коробку. Или ножи. Как говорит один герой, «Лишних ножей не бывает».

— Какую книгу, на ваш взгляд, необходимо прочитать каждому человеку?

— Все зависит от личных предпочтений. Я никогда никому не говорю, что обязательно нужно прочитать именно ЭТУ книгу. Зимой у Алексея Пехова вышел юбилейный, двадцатый, роман «Ловцы удачи». Действие книги происходит «в стране теплого солнца, ласкового океана и тропических островов. Где небо бороздят воздушные пираты и лихие капитаны, процветает разбой и контрабанда, рекой льется ром и все уважают летунов». Сейчас писатель работает над третьей книгой из цикла «Страж». Значит, почитателей таланта Алексея Пехова ждет еще немало интересных историй, захватывающих событий и головокружительных приключений. Журнал «Пересадочная станция» желает фантасту творческих успехов, плодовитого воображения и благосклонной Музы. Интервью брала Светлана Малькова.

8

Светлана Малькова Резенция на книгу А. Пехова

Рецензия на книгу Алексея Пехова «Ловцы удачи» Жанр: Фэнтези Издательство: Альфа-книга, 2012 г. Ласэрэлонд, обвиняемый в измене эльфийской короне, бежит из-под сени Великого леса. Его цель — «покинуть Западный континент. Улететь на Восточный, затеряться в человеческих городах, а через несколько лет, если повезет, попасть к своим темным сородичам». В результате звезднорожденный нанимается вторым рулевым на ботик «Бобовое зернышко», летящий на Черепаший остров. Там его ждут захватывающие приключения, воздушные бои и новая жизнь. Ром, солнце, белоснежные кромки пляжей и стреколеты, проносящиеся над бирюзовой водой. Заманчивая картинка, не правда ли? Райское местечко, если быть точной. Сюда-то и попадает эльф Лас — отличный летун, опасный мятежник и по совместительству кузен кираллэты — королевы остроухих. Он больше не хочет воевать за жестокую правительницу, прячется от наемных убийц и пытается обустроиться на Черепашьем острове. «Ловцы удачи» — роман-предыстория к рассказу «Особый почтовый», опубликованному в сборнике «Темный охотник» в 2006 году. Вместе они составляют «Мир на грани Изнанки». Из романа становится понятно, как Лас докатился до такой жизни, и через что ему пришлось пройти, чтобы более-менее наладить свое существование. На острове проживает огромное количество рас: орки, люди, гоблины, гномы, дрэгайки, темные и светлые эльфы, лепреконы, тролли, волкодлаки и лилипуты. В прибрежных водах можно встретить крашшей — представителей морского народа. И Пехов затрагивает волнующую тему расизма: орки и эльфы на дух не переносят друг друга, последние недолюбливают гномов и те отвечают им взаимностью. Но Лас и его напарникштурман орк Ог понимают, что ради общего дела старые распри можно забыть и стать хорошими друзьями. Так же происходит и в рассказе «Особый почтовый», когда Лас спасает от преследователей гному. Напарники, прикрываясь нашивками курьеров, перевозят контрабанду и частенько бывают втянуты в чужие скользкие делишки. Поэтому очень много внимания уделяется воздушным баталиям. Тщательно описаны принцип действия и модели кораблей (даже есть краткий справочник в конце книги), виды оружия и фигуры пилотажа. Битвы действительно захватывающи в своей реалистичности. Идея мира оригинальна и необычна, и в очередной раз доказывает, что даже про такие заезженные народности, как эльфы и орки, можно узнать что-то новое. Образы героев романы цельные и сильные: эльф Лас — отважен и справедлив, орк Ог — храбр и предан друзьям. Отдельно нужно сказать о Трехлапом — пушистом и вечно-голодном истребителе крыс. Зверек время от времени сопровождает Ласэрэлонда в поездках, и когда необходимо, способен вцепиться острыми зубками в палец врага. Различные самобытные существа с диаметрально противоположными характерами и своей собственной историей, которыми являются второстепенные персонажи, прекрасно сосуществуют на Черепашьем острове и делают повествование ярким и запоминающимся. В книге всесторонне раскрывается тема дружбы. От прошлого так просто не убежишь и с ним надо бороться, а в этом помогут никто иной, как друзья, которые приведут подмогу, вытащат из передряги, а потом скажут все, что думают о твоих похождениях. Хорошо узнаваемый, фирменный стиль Пехова с красочными описаниями местности и динамичными драками не позволяет оторваться от романа до самого конца. Подводя итоги, можно сказать, что эта добрая и хорошая книга о прелестях южных островов и верных друзей займет достойное место среди произведений писателя. Светлана Малькова

9

Яна Ржевская: О восточных сладостях..

Яна Ржевская О восточных сладостях, правильной посуде и хорошем чае… Ну, и о рассказе Влада Пяткова немножко … Нам дворцов заманчивые своды Не заменят никогда свободы… Признаюсь сразу, обещанную рецензию Владу пришлось ждать долго. И далеко, кстати, не факт, что получит он именно то, на что рассчитывал. Увы, «что выросло, то выросло»… Потому что просто прочесть рассказ и сказать «спасибо» — это одно, а писать рецензию — совершенно другое. Иногда сказать что-то о тексте сложно, потому что текст не понравился, а обижать автора не хочется. Может, для кого-то произведение оказалось близким и совпадающим по духу, а вот для тебя — нет. Бывает. Иногда, напротив, испытываешь такое удовольствие от прочтения, что просто не хочется искать недостатки, анализировать, разбирать на кусочки. А вдруг оно поломается? И пропадет очарование, в которое погрузился ненароком волею автора-творца. Бывает и так, что появляется после прочтения столько мыслей, что сидишь и думаешь: а за какую ниточку потянуть, чтобы и идею не потерять, и слишком далеко от текста не уйти? Вот это, пожалуй, наиболее близкий случай. Итак, «Халиф и Ясмина», восточная сказка. И первое, о чем нужно сказать, это язык. У автора получилось создать превосходную стилизацию. Всем любителям «Тысячи и одной ночи» однозначно будет близко и ностальгически приятно. Особенно потому, что нет перебора в витиеватых красивостях, как и сбоев в структуре языка. Все точно, выверено, в меру и очень изящно, включая стихи, которыми пересыпан текст, метафоры и эпитеты, традиционные (и стилизованные под таковые) обороты. Правда, это не делает произведение легким и быстрым в прочтении, но подозреваю, что автор такой цели и не ставил. Тут как с восточными сладостями: не нравится — не ешьте. Торопливо запихивать их в рот, спеша и не смакуя, тоже крайне не рекомендуется. А с несладким, хорошо заваренным чаем, в роли которого выступает идея произведения, самое то! Итак, просто расслабьтесь, сядьте поудобнее на узорчатые подушки и, наслаждаясь вкусом и ароматом повествования, не забудьте обратить внимание на посуду, в которой автор подает чай и сладости. Условие второе для хорошего чаепития: композиция. Здесь она классическая, традиционная для Востока, по принципу «рассказ в рассказе». Не довольствуясь этим, автор делает один рассказ практически полным зеркальным отражением другого, играя с антитезой, противопоставляя образы. Вы еще не читали рассказ? Фабула проста и изящна. Заскучавший халиф пытается развеять тоску, слушая некрасивую девушку-рассказчицу, и влюбляется не столько в нее, сколько в ее дар. Чтобы охладить горячий и опасный порыв повелителя, девушка рассказывает историю о любви царицы и поэта, закончившуюся трагически. Халиф, понимая все правильно, позволяет рассказчице сохранить свободу. Просто, элегантно, четко. Две любовные пары — прямое отражение друг друга. Потому и история заканчивается совершенно по-разному. Нет, уточнять не буду. А смысл мне тут разливаться соловьем, если вы потом не пойдете читать, мотивируя тем, что и так все знаете? Скажу лишь, что обе концовки вполне мотивированы и сюжетно, и психологически, к тому же одна логично вытекает из другой. И тут мы плавно подходим к самой сути истории, ради которой, я надеюсь, все и затевалось. Вы еще не забыли, каким должен быть правильный чай? В меру крепким, хорошо заваренным на чистой вкусной воде, ароматным и исполненным вкуса. А еще этот вкус должен раскрываться постепенно, не при первом торопливом, упаси Всевышний, глотке, а медленно и с достоинством. Я, разумеется, говорю об идее. Так о чем же этот рассказ? О любви? О свободе? О том, что любовь немыслима без свободы? Или о том, что одно не может заменить другого? Или может? Предоставляю читателю решить это самому. Но вот о чем мне подумалось уже спустя некоторое время, послевкусием. Любовь, как и свобода, редко обходится без жертвы. Любовь, как и свобода, жертвой часто проверяется. Для любви, как и для свободы, жертва — плохая основа. Вот за это, например, я не люблю жерт-

10

Яна Ржевская: О восточных сладостях..

венных до умопомрачения героинь Достоевского. И героев, принимающих эту жертву, тем паче. Потому что в конце концов жертва непременно убьет любовь и отравит купленную ею свободу. Вспомним известную всем банальность, что в любви один целует, а второй подставляет губы. А вы уверены, что это любовь? Может, этот второй просто не хочет целоваться, а приходится? И где тут любовь? Разве был у поэта выбор? Была жалость, было принуждение, но была ли любовь? И вот тут, кстати, не могу пройти мимо маленькой промашки автора. Вот певец, поющий явно нехотя, вот царица, вспыхнувшая страстью и эгоистичная, лишает его свободы, предпочитая управлению страной его, певца, влюбленные взгляды, песни, ласки и поцелуи. Да, полноте! Ласки, поцелуи, песни — поверю… Куда деваться-то ему? А вот были ли те взгляды влюбленными, или царице просто хотелось в это поверить? Как по мне, так не было там любви и быть не могло. Любовь-жалость — это не любовь. То ли фальшивая нотка тут проскочила, то ли, что вернее, нужной не хватило. Может, царица любит? Лишив возлюбленного свободы, заточив его во дворце? И поступив с ним, в конце концов, так, как поступила? Что-то мне напоминает эта любовь… Паука-каракурта, вот. Того, который «черная вдова», убивающая самца. Тоже любовь, да? Страсть, желание власти и обладания, но не любовь. И если сталкивается жалость со страстью, власть с беспомощностью, то найдется ли вообще место для любви? Ну, пусть лукавый автор обманул читателя в одной истории, поманив красивым призраком страсти и трагедии. Но во второй-то истории любовь была? Какая восточная сказка без любви? А вот такая вот сказка… Потому что где в отношениях халифа и Ясмины любовь? Где? Покажите мне ее, ткните меня в нее носом. Вот она — любовь! Не-а. Не выйдет. Потому что с одной стороны я вижу неглупого, не истеричного, в отличие от царицы, отчаянно скучающего и пресыщенного мужчину, а с другой стороны — некрасивую умненькую девочку, которой лишь сообразительность и талант помогают выжить в однозначно мужском мире мусульманского Востока. Если бы не отшила Ясмина вовремя и с нужной деликатностью непрошеного могущественного поклонника — быть бы ей еще одной гаремной игрушкой, певчей птичкой в золотой клетке. А ведь здесь и страсти даже нет. Спасло девушку то, что халиф оказался личностью куда более зрелой и намного менее пафосной, чем царица. И сумел вовремя отделить интерес и уважение к таланту рассказчицы, ее разуму и убеждениям, от вспышки страсти. Да и Ясмина, признаться, повела себя куда умнее героя собственной истории. И вот оказывается, что любви в этой истории как раз и нет! Есть то, что люди принимают за любовь, обманываясь громким словами, демонстративными поступками, выплеском эмоций. И не понимают, зачастую, что для любви прежде всего нужно простое, но такое трудное, принятие любимого человека таким, какой он есть. А еще нужно четкое понимание, что любовь — это не навсегда, нет и не может быть в ней никаких обязательств кроме простой человеческой порядочности и уважения как к себе, так и к партнеру. Вот потому, кстати, для халифа и Ясмины надежда обрести настоящую любовь сохраняется, а царица и поэт, при всей внешней красивости истории, при всем ее трагизме и возвышенной поэтичности, настоящей любви никогда не узнают. Потому что она в любви любит только себя, а он — свободу и творчество. Ей нужно подчинение и поклонение, а ему — вдохновение и эмоциональный допинг… Но что-то грустным у нас получается чаепитие, да и чай горчит. Неужели так и не увидим мы настоящую, искреннюю и самозабвенную любовь? Неужели обязательно выбирать: любовь или творчество, трагедия или разумный компромисс, жертва или ее принятие? Ну, что вы, конечно, увидите. Просто сегодня вы зашли немного не по адресу. Это, видите ли, дорогие и почтенные гости, чайхана. Здесь подают чай, рассказывают поучительные и красивые истории, веселящие душу и занимающие разум. Наше дело — накрыть для вас стол, радующий глаза и вкус, да занять вас беседой в меру скромных наших способностей. А ваше дело, отведав чаю, отдохнув от суеты и забот, выслушав и поразмыслив над услышанным, переступить порог чайханы и отправиться дальше, в поисках своей любви, своей свободы, своих историй… Да будет с вами благословение Всевышнего, ведущего каждого по пути, предназначенному ему…

11

Влад Пятков Рассказ о том, что вышло у халифа...

Влад ПЯТКОВ Рассказ о том, что вышло у халифа Мизарского с Ясминой, дочерью хозяина кофейни у Западных ворот великой столицы. Случилось это по воле Божьей (а Бог знает лучше нас, ибо ничто не ускользнет от ока Его в пределах Мира) на шесть тысяч двадцать восьмом году от сотворения Мира и на шестьсот девяносто третьем году правления Великих халифов. Проснулся утром халиф Мизарский и почувствовал, что скука поселилась в душе его, что лицо побледнело, тело ослабло, а сердце наполнилось тоской и печалью. Велел он позвать своего первого визиря и спросил, что делать ему, чтобы ушла тоска из сердца и тело вновь обрело силу. А визирь халифа по воле божьей был человеком мудрым и праведным, и сказал он: — О, великий халиф, опора Мизара и его светоч! Скука бежит разумных речей и веселого смеха. Если опечалено твое сердце, то позови своих друзей, пусть они говорят с тобой, радуются и смеются, и с Божьей помощью тоска твоя рассеется. И исполнил халиф по слову визиря: велел подать лучшие яства, позвать ближних своих друзей, сотрапезников и собеседников, приказал искуснейшим из музыкантов усладить слух, а прелестнейшим из танцовщиц порадовать взгляд дорогих гостей, и сидел с ними, и смотрел, и слушал, и спрашивал, и отвечал, и радовался их веселому смеху, только сам оставался невесел. Увидел это визирь, и сказал: — О, повелитель, лев южной пустыни, барс северных гор! Разве есть что желаннее храброму сердцу, чем честный бой? Что потешит барса, как не битва барсов, что порадует льва, как не поединок львов? Если будет на то соизволение Господа, искусство мизарских воинов исцелит твою душу. И призвал халиф мужей, владеющих оружием, и повелел им показать свое искусство. И бились храбрейшие из храбрых львов Мизара, и сильнейшие из сильных тешились своим умением. И увидел халиф, что велика мощь Мизара, и хвалил бойцов, и награждал победителей, но скука не покинула его сердца. И вновь вошел к нему мудрый визирь и советовал: — О, повелитель, да будет с тобой милость Господа нашего, великого, славного! День и ночь твои подданные молят Его о твоем выздоровлении, а Господь наш милостив к любимым и любящим. Разве есть для мужчины лучшее снадобье, чем ласки его возлюбленных? Разве есть для глаз вид милее их юных тел, разве есть для языка яства сладше их нежных губ? В третий раз поступил халиф по слову визиря. Слуги наполнили теплые купальни и выстлали ложе мягким хлопком и струящимся шелком, и вошли к своему господину невольники из числа прекрасных лицом и совершенных телом, и девы расчесали ему волосы, а юноши умастили тело благовониями, и кормили его с рук диковинными фруктами, и поили редкими напитками, и ласкали и нежили, а он что хотел — брал, а что не хотел — отбрасывал. Истомился халиф от ласк, и уснул он в объятиях своих возлюбленных, сытый и довольный. Но не вернулась его телу прежняя сила, не вошла в сердце прежняя радость. И вот призвал он визиря к ответу: — Ты всегда был мудр, мой лучший советчик, и твое слово не раз помогало мне, но, вижу, мудрость оставила тебя. Трижды ты мне советовал, и трижды оплошал. Упал ниц первый визирь и взмолился: — О, славный халиф Мизара! О, надежда и защита наша пред Господом! Не гневайся на глупого своего раба, позволь лишь в последний раз дать совет, а вновь оплошаю — власть твоя над моей жизнью нерушима: хочешь — изгони, как паршивого пса, а хочешь — руби негодную голову.

— Ладно, — согласился халиф, — говори, и да смилуется Господь великий над тобой, и да вложит в уста твои истину. Если поможет твой совет, Всевышний свидетель словам моим, будет тебе великая награда, а не поможет и в этот раз — не пощажу.

— Дошло до меня, о, повелитель, — начал визирь, — что у Западных ворот Мизара, ведущих

12

Влад Пятков Рассказ о том, что вышло у халифа...

в Шиварию, и дальше — в Поднебесье, на Пряный путь, есть приметная кофейня. Многие купцы и из гостей, и из твоих верных подданных любят бывать там и в жаркий полдень, и тихими вечерами. Но не крепкий кофе они ищут, не сластей, не аромата наргиле, а только лишь дочку хозяина, Ясмину: говорят, девушка эта умна и начитана, и знает множество поистине удивительного и поучительного, что случилось в Мире. А еще говорят, что имеет она от Господа великий дар: может рассказом своим и разозлить и задобрить, и взволновать и утешить. Не велишь ли привести ее, мой повелитель?

— Приведи! В тот же час привели сказительницу и поставили пред взором повелителя. И увидел повелитель Мизара, что вошедшая нехороша собой: смугла, худа телом и малоросла, и исказилось его лицо презрением. Но велико было его уважение к первому визирю и к своему слову, данному перед Господом, потому спросил он: — Ты ли Ясмина, дочь хозяина кофейни, что у Западных ворот Мизара, моей великой столицы? Девушка преклонила колени и голову опустила: — Я, мой повелитель.

— Дошло до моих ушей, что знаешь ты великое множество удивительного и поучительного, и славишься мастерством рассказывать. Правда ли это?

— О, мой повелитель, разве могу я, последняя из рабов твоих, судить о величии и мастерстве? Волей Всевышнего знаю я немногое из того, что было в Мире, и, как могу, рассказываю под свою лютню, когда есть охочие слушать, — ответила Ясмина и произнесла такие стихи: Что Всевышним даровано — все принимай: И пылающий ад, и сияющий рай, А судить не берись, коли ты не Всевышний: Что чужое — не трожь, что свое — забирай.

— Не в обычае благочестивых это — сладкой песней и диковинным рассказом соблазнять чужих мужчин, женщина. Гневно сошлись брови халифа, а девушка склонилась еще ниже, да только хитро блеснул черный глазок: — Разве не видишь ты, о, мой повелитель, что бог рабе твоей не дал красоты, чтобы мужчин соблазнять? Не досталась презренной рабе красота, И лицом не бела, и коса не густа, Только звонкая лютня досталась бедняжке, А без музыки жизнь и горька, и пуста.

— Да и лишняя монетка для несчастной большая радость — горсточка орешков в меду, изюма или сушеных фиников.

— И верно: нехороша, — согласился халиф, — любой евнух в моих покоях краше тебя. Но раз уж пришла, потешь меня своим умением, не будет нам беды от этого. Села Ясмина, дочка хозяина кофейни, у ног халифа, обняла свою лютню и заиграла. Полилась музыка прямо в душу правителя Мизара, и пропала из души скука, омыла песня струн его сердце — и наполнилось сердце отвагой и гордостью, коснулась ушей — и вернулась в тело прежняя сила. И рассказала Ясмина о хитром купце и глупом джинне, и о сокровищах древнего царя и городском попрошайке, а потом рассказала о том, как вор у старого богача украл красавицу-дочь и о том, как появился в Белой пустыне Золотой оазис Беин Рааф и многое-многое другое. А халиф слушал и удивлялся, и родилась в его сердце великая любовь к некрасивой девушке со сладкоголосой лютней. Прервал он речи рассказчицы и вскричал: — Никогда я не встречал такого ума у женщины, никогда не слышал столь удивительных речей! Будь моей женой перед Всевышним, о Ясмина, дочка хозяина кофейни у Западных ворот! Весь Мизар будет у ног твоих, все, что хочешь, проси — все теперь твое, а ты — моя. Запылали щеки Ясмины, низко склонилась она перед халифом и попросила: — Дозволь, о, мой добрый повелитель, рассказать тебе в последний раз, и потом уже делай,

13

Влад Пятков Рассказ о том, что вышло у халифа...

как знаешь. Захочешь взять меня — буду верной рабой среди твоих невольниц, а захочешь наказать — приму кару со смирением. Ведь не зря сказано: Ты борись, не борись — от судьбы не уйти, До рожденья размечены наши пути. Принимай свою участь с достойным смиреньем, И поможет Господь тебе рай обрести. Выслушал Халиф слова девушки и нашел их мудрыми и благочестивыми, и повелел: — Рассказывай, о, любимая, я послушаю. А после, как было условлено, ты останешься в моем дворце, взойдешь со мной на ложе и будешь женой среди моих жен, если Господь не решит иначе. И рассказала Ясмина такую историю: «Во времена, когда первый из властителей Мизара (да пребудет с ним благословение Всевышнего) еще не родился и не начал путь великих завоеваний во славу Господа и истинной веры; когда Беин Рааф были дики и кровожадны, и сидели на всех западных путях, и убивали, и брали себе имущество убитых, и ни один караван не проходил мимо, чтобы не быть ограбленным; когда в Поднебесье жили крылатые джинны, могучие и ужасные видом, и Мать всех джиннов правила среди них; была в те далекие времена одна страна, и простиралась она от моря и до реки Азур, и был в той стране старый царь. Имя царя, как и имя страны его, по воле Бога мне неведомо (а Бог всеведущ и власть его над людьми нерушима), а дошло до меня, что был тот царь из могущественных колдунов, и наложил он на свою страну чары такие, что никто не мог стать правителем ни силой, ни хитростью, ни подлым предательством, а только лишь законом и волей самого прежнего царя. И жили в той стране мирно да богато много лет, и были жители веселы и довольны, в ремесле умелы, в торговле удачливы, а в воинском деле беспечны. А еще дошло до меня, о, великий халиф, что была у того царя-колдуна жена, юная, как весенний рассвет, прекрасная ликом, как полная луна, с телом мягким, как масло, с кожей нежной, как лепестки бледных роз. Только вложил Творец в грудь ее вместо сердца алмаз, сияющий, твердый и холодный — не знала она любви, оттого и детей у нее не было. Прошло немного времени, и вот умер старый царь и оставил царство своей луноликой госпоже, и правила она страной как умела, и спрашивала, и слушала, и судила, и приказывала, и так было два года. А на третий год подступила к молодой правительнице тоска, и стала томить ее сердце и сушить ее тело, и захотела царица узнать, что это за любовь, о которой все говорят и стихи слагают, и в песнях поют, а одна она не знает. «Неужели я, молодая и прекрасная, так и увяну, не изведав любви?» — думала луноликая, и было ей горько и страшно от таких дум, и пришло к ней по воле Божьей решение во что бы то ни стало найти любовь. Вот, когда минул положенный срок скорби по умершему мужу, сняла царица белый хлопок и надела цветной шелк, а потом снарядила три сотни гонцов и послала во все страны Мира, и велела им нести такую весть, что хочет она снова найти себе мужа, что возьмет любого и передаст ему царскую власть, как положено законом и заклятием, чтобы мог ее супруг править страной невозбранно до конца своей жизни. Только желает капризная невеста, чтобы будущий ее муж непременно разжег огонь любви в ее каменном сердце, а иначе пусть уходит, откуда пришел. Разошлась молва по всему Миру, на каждом базаре каждого города каждой страны говорили об удивительном сватовстве луноликой царицы. И вот стали собираться к воротам ее дворца женихи — лучшие из лучших, какие нашлись. И были среди них и юные сыны царей, и умудренные годами правители, и знатные купцы, объехавшие весь Мир со своими товарами, и великие воины, завоеватели земель — каждый был наделен от Господа всеми достоинствами: и силен, и смел, и ловок, каждый был хорош собой, умен и богат. И каждый верил, что именно он и станет тем самым, который по воле Божьей распалит холодное сердце красавицы. Одни дарили луноликой золото и серебро, жемчуга и дорогие каменья, оборачивали ее стан тонкими тканями и пушистыми мехами, соблазняли богатством и диковинной роскошью. Другие грозно звенели мечами, вспоминали о славных битвах, о тяжелых походах, сходились в поединках в честь царицы и клялись ей в верности. Третьи развлекали приятной беседой и удивительными рассказами, возбуждали

14

Влад Пятков Рассказ о том, что вышло у халифа...

красивыми словами, нежными да ласковыми, покоряли мудростью и знанием. Но никто не нравился жестокой царице — она только смеялась над каждым и гнала всех прочь. А среди тех, кто искал благосклонности луноликой, был правитель страны, что лежала по другую сторону реки Азур. И была та страна велика и богата, а правитель был не молод и не красив, и не хотел он жены по велению своей души и по страсти своего сердца, а был он властен и тщеславен, и желал он повелевать многими землями, и воевал с соседями, и подчинял и захватывал, только не мог захватить страну за рекой Азур, которую хранили могущественные колдовские чары. И тогда решил правитель (а известно, что он был хитер и любил получать все, что ни замыслит) жениться на луноликой и обрести власть над зачарованной страной, как было обещано ее мужу, но только не знал он, как устроить, чтобы загорелось холодное сердце невесты горячим огнем любви, чтобы не прогнала его жестокая царица, как прогоняла всех, кто приходил раньше него. Так скитался он вокруг дворца, и по улицам города, и по площадям, где шумел великий праздник, и по базарам, где продавали и покупали, и слушал все, что говорили среди людей, и ждал, что Всевышний поможет ему в его деле и пошлет хорошее решение, и стража его была с ним. И вот на одной из площадей услышал он пение воистину удивительное и заслушался, а сам он не любил песен. Но в этот раз не мог хитрый правитель думать ни о чем другом, только внимал музыке и голосу, и стоял так, пока песня не закончилась. А как смолк голос, затихла музыка, начал он искать глазами певца и увидел, что тот молод и статен и красив лицом и наделен совершенством, как никто другой из людей. А еще увидел хитрый правитель (а был он в людях сведущ и умел читать написанное Всевышним в их душах), что имеет этот юноша великий дар от Господа зажигать любовь в сердцах самых твердых и самых холодных, что суровые воины роняют слезу под его песню, а лица скорбных вдов от его взгляда озаряет улыбка. И понял тут старый плут, как добьется он желаемого и через какие уловки получит луноликую жену и власть над ее страной.

— Эй, юноша, — позвал он певца, — хватит тешить этот нищий сброд. Я хочу, чтобы ты пошел со мной во дворец и спел для своей госпожи-царицы, собирайся. Но молодой певец только улыбнулся и ответил так: — Я пою для тех, чье сердце слышит мою песню, для тех, кто плачет и смеется, любит и ненавидит, а у нашей госпожи-царицы, всем известно, вместо сердца камень. Я не буду петь для нее. Ведь не зря сказано: Кто попросит о песне — тому и пропой, Песня в горе и в радости будет с тобой. Но иному что песня, что дикие вопли, Если сердце не слышит — такому не пой. Очень рассердился грозный правитель, не было у него в обычае такого, чтобы босоногий мальчишка ему перечил.

— Да как ты смеешь, ничтожный, спорить со мной! Знай, презренный, когда я приказываю, все рады исполнить мою волю в точности, чтобы был я доволен, потому что гнев мой скор, а кара неотвратима. Собирайся! Но юноша и на этот раз не испугался.

— Я не раб из рабов твоих, — сказал он, — и не можешь ты мне приказывать. А то, что я беден, а ты богат — так перед Богом Всевышним и богач, и бедняк равны, и воля его надо всеми нами, сильными и слабыми, гордыми и робкими, великими и ничтожными, едина: все мы по воле Его родились однажды, а придет час, по Его воле умрем. Будь ты нищий бедняк или важный купец, Из единого праха нас создал Творец: И убогий невольник, и грозный владыка, Всяк идет из начала, находит конец.

15

Влад Пятков Рассказ о том, что вышло у халифа...

— Иди своей дорогой, добрый человек, а я пойду своей: у нас пути разные.

— Ах, не раб ты? Так будешь рабом! — вскричал правитель страшным голосом, — Эй, стража! Возьмите этого дерзкого, свяжите и доставьте во дворец — хочу сделать подарок дорогой невесте. Не хотел покориться храбрый юноша, но разве мог он, всего лишь бедный певец, тягаться в силе с лучшими из лучших воинов правителя страны за рекой Азур, которые везде и всюду следовали за своим господином? Скрутили его стражники, связали и, как невольника, доставили во дворец. И вот явился хитрец и плут к луноликой царице, и воззвал к ней у дверей ее покоев: — О, услада очей моих, повелительница души моей, радость и скорбь сердца моего, выйди ко мне во имя Господа нашего, выслушай ради Его милости! Приготовил я для тебя дар столь драгоценный, что возрадуется твое сердце, и отыщет по воле Божьей в моем даре все, к чему стремилось! Но лукавая красавица встретила его лишь упреком да насмешкой: — Знаю я ваши дары невиданные, насмотрелась уже! Подаришь ли мне богатства несметные? Так золотом и каменьями я, слава Господу, сама богата, нет счету моим драгоценным нарядам, табуны мои столь велики, что под копытами их гнется и стонет земля, а невольники мои сильны и искусны в делах своих, и число их несчетно. Подаришь ли мне древних мудростей да благочестивых поучений? Так и моих визирей не обделил Всевышний мудростью и благочестием. Подаришь ли мне отважное свое сердце да праведную свою душу? Так солжешь, а я не глупа и не верю пустым словам. Уходи, не тревожь меня напрасно. Так говорила гордая царица, но сама все больше хотела взглянуть, что же принесли для нее в этот раз. Прошло немного времени, и сказала она себе: «Не будет мне ущерба, если я права и дар окажется скучным, но будет горе и досада мне, если упущу я что-то диковинное», и вышла к хитрому правителю, ведь известно, что Господь создал женщину любопытной и неверной слову.

— Показывай свой дар! А правитель знал, что нельзя верить женщине, кроме как если даст она клятву перед Господом, а сама верует в Бога Единого, Творца всего Мира, и благочестива, и праведна. И сказал он луноликой царице: — Помнишь ли ты, о, услада очей моих, что обещала взять в мужья того, кто найдет средство разжечь любовь в твоем сердце, каким бы то средство ни было?

— Помню, — ответила царица.

— Верно ли слово твое перед Богом?

— Верно. Клянусь перед Богом, Творцом всего Мира, что будет по слову моему: если разожжет твой дар огонь любви в моем сердце, будешь ты моим супругом, будешь владеть мною и моей страной по праву от сего дня и до самой смерти; а если найду я твой дар скучным и ненужным — прогоню тебя туда, откуда пришел. Давай же свою диковинку! И тогда махнул рукой хитрый правитель, и приказал привести пленника, и привели стражники молодого певца, и поставили перед царицей на колени. И увидела луноликая, что невольник молод и статен, и совершенен телом и прекрасен лицом, но голова его опущена, а глаза закрыты, и губы его в крови, а руки связаны.

— Посмотри на меня! — приказала царица. Поднял юноша взгляд и посмотрел на свою царицу, и наполнилось его сердце великой любовью. И увидела царица, что зажег Господь в душе этого юноши негасимый огонь. И как только искра этого огня упала на каменное сердце луноликой — загорелось сердце. Но не хотела гордая красавица признать, что полюбила нищего раба, усмехнулась она и спросила: — Что же это за дар, мой дорогой гость? Уж не думаешь ли ты, что любой грязный невольник будет желанен в моих покоях?

— Это не любой грязный невольник, о, моя госпожа, и ты сама это знаешь, — ответил правитель страны за рекой Азур, а он был хитер и видел, что произошло у юноши с царицей, — прикажи подать ему лютню и пусть поет для тебя. И повелела царица развязать своего невольника и промыть его раны, а потом подала ему его

16

Влад Пятков Рассказ о том, что вышло у халифа...

лютню и велела петь. И пел молодой певец и о дальних странах, и о родном пороге, и о кровавых битвах, и о великих царях, и о славных героях, и о простых людях. Только о любви не пел. И слушала луноликая, и светел был ее взгляд, светел, но спокоен. Надоело правителю ждать, и сказал он: — О, возлюбленная невеста моя, та, что будет женой моей перед Господом, прикажи своему невольнику спеть о любви. Не хотелось молодому певцу петь о любви, но он был всего лишь бедным юношей, у которого отняли свободу — не смог он ослушаться приказа царей. И как только запел он свою песню, упала луноликая красавица и разрыдалась, а хитрый правитель страны за рекой Азур велел готовиться к свадьбе. Так соединились две страны по берегам реки Азур, и стал ими править хитрый правитель. А луноликая царица так сильно полюбила своего певца, что удалилась с ним в сокрытые покои, и ничего ей было не нужно — только его влюбленные взгляды и диковинные песни, только его нежные ласки и горячие поцелуи. И так прошел день и неделя, и месяц, и год. А через год увидела царица, что переменился ее возлюбленный: хоть и здоров телом, а ликом бледен, хоть и говорит с ней приветливо и выполняет все по первому слову ее, а песен не поет, хоть и любит ее больше жизни, а нет в той любви радости. И подступила она к юноше с вопросами: — Что случилось с тобой, мой возлюбленный? Не поселилась ли болезнь в твоем теле, не угасла ли любовь к луноликой в твоем сердце?

— О, госпожа моя царица, — отвечал молодой певец, — утешь свои печали и не думай обо мне: я здоров и силен, и люблю тебя всем своим сердцем, как и в первый день нашей встречи.

— Если не болен ты телом, мой сладкоголосый соловей, и сердце твое по-прежнему полно любовью, почему давно не складываешь ты для меня стихов, почему не слышу я твоих песен? Я скучаю, а разве это хорошо, когда госпожа твоя скучает? Упал молодой певец на колени, целовал ноги своей госпожи и отвечал: — Есть у меня стихи, о, прекрасная моя госпожа, есть и песни, только не придутся они тебе по нраву. Не вели мне петь!

— Велю! — приказала царица. — Бери свою лютню и пой. Покорился юноша, ведь был он невольником и перечить не смел, взял свою лютню и запел такие слова: Нет мне места в покоях твоих, госпожа, Нет мне неба под сводами царских дворцов, И еда не вкусна, и вода не свежа, И стихи — не стихи, и любовь — не любовь. Твои руки — оковы, а ложе — тюрьма, Поцелуи не греют остывшую кровь, Я — твой раб, я люблю, но подумай сама: Если любишь, как раб, разве это любовь? Разве царская воля упрячет в кувшин Черный ветер пустыни, палящий и злой? Разве солнце — лампада у ног госпожи? Разве песня — наложница власти земной?.. Как услышала такую песню луноликая царица, то страшно разгневалась: оборвала своего невольника, ударила его по лицу и раз, и другой, и вскричала: — Да как ты смеешь, неблагодарный?! Сто царей стояли у ворот моего дворца и просили моей любви, сто отважных воинов дни и ночи бились между собой ради моего взгляда, сто мудрецов молили Всевышнего о радости говорить со мной! А я, да простит меня Господь за мою глупость, все отдала тебе, ничтожнейший раб из рабов моих! Ничего не ответил молодой певец своей госпоже, опустил голову и молчал, только видела царица, что он тверд и непреклонен, и не боится ее гнева. И тогда упала она и стала плакать, и сте-

17

Влад Пятков Рассказ о том, что вышло у халифа...

нать, и вопрошать Всевышнего, за что он дал ей такую боль и такое горе, которое сама же она просила. Жалко стало юноше царицу, что так она убивается от любви к нему, обнял он ее, и ласкал, и гладил, и уговаривал, что нет никого в целом Мире, кто был бы краше и желаннее ее, что в жизни его глаза такой красоты не видели и уж больше не увидят. И посмотрела луноликая в глаза своему невольнику, и увидела, что они прекрасны и что все его речи для нее — истинная правда и Бог тому свидетель и порука. И сказала тогда царица: — Ты говоришь, что любишь меня, мой сладкоголосый, но просишь освободить и отпустить тебя из дворца, так ли это? Вздохнул юноша тяжело, но лгать не стал: — Так, о, госпожа моя царица, я люблю тебя всем сердцем, но доля невольника во дворце твоем и наложника в покоях твоих мне ненавистна, потому прошу тебя: если правду ты говорила и сильна твоя любовь ко мне — отпусти.

— А если освобожу тебя из неволи и отпущу из дворца, вернешься ли ко мне по своему желанию? Камнем легла печаль на сердце молодого певца, но и второй раз он не стал лгать: — А если отпустишь, о, луноликая, пойдешь ли сама со мной от мужа перед Богом, от богатых покоев, от сладкой жизни и царских почестей? Не пойдешь. Станешь ли спутницей и любимой подругой нищего бродяги? Не станешь. Так и я по своему желанию в неволю не вернусь. И в последний раз спросила царица: — А правду ли ты говорил о великой своей любви ко мне? Что не видели глаза твои краше меня никого, и что больше никого никогда не увидят?

— И это правда, о, госпожа моя, царица. И тут поднялась луноликая царица и посмотрела на своего невольника взглядом сияющим, как алмаз, и как алмаз же холодным и твердым. И приказала она громко, чтобы все слышали: — Да будет по слову твоему о, любимый мой: пойдешь ты свободно из дворца моего, как пришел, со своей лютней и своей песней, ведь песню у певца отнимет только Всевышний, но глаза твои, что по клятве твоей не увидят никого краше своей царицы, навсегда со мной останутся. Позвать сюда палача! Как закончила Ясмина, дочка хозяина кофейни у Западных ворот Мизара, свой рассказ и замолчала, поднялся халиф Мизарский и встал перед ней, и поклонился, и сказал ей: — Господь наш великий свидетель, истину говорю: не видел я среди жен достойных никого умнее и смелее тебя, о Ясмина! Горе мне, что не был я столь мудр и дальновиден, как подобает халифу великой страны! Прости, о, любимая, если я обидел тебя своими неразумными речами и скорыми решениями, а в скорости не всегда есть мудрость и благо. Без страха и волнения можешь ты вернуться в дом своего отца, и будут честь и уважение с тобой, но прежде, чем покинешь ты мой дворец, прошу тебя, выбери награду для себя, какую только захочешь.

— О, повелитель мой, — ответила Ясмина, — не нужно мне чести большей, чем та, что ты оказал, слушая меня, и не будет мне большей награды, чем еще раз увидеть тебя, опора Мизара и светоч его! И услышал это халиф, и возликовало его сердце. И сказал он: — Достойны твои речи, любимая, а я и не ждал других. Но раз такова твоя желанная награда, позволь я сам что-то выберу для тебя. Так вернулась Ясмина в дом своего отца с радостью и почестями, с дорогими подарками. А халиф Мизара с тех пор всегда был весел, здоров и бодр. А еще говорят знающие, что стал халиф тихими вечерами переодеваться в платье небогатого купца и проводить время в приметной кофейне, что у Западных ворот — уж больно хороша у хозяина дочка, Ясмина-расказчица. Вот что случилось по воле Божьей (а Бог знает лучше нас, ибо ничто не ускользнет от ока Его в пределах Мира).

18

Игорь Ямпольский Живые деньги

Игорь ЯМПОЛЬСКИЙ Живые деньги Существо напротив Мити сидело абсолютно неподвижно. Стакан с чаем существо поставило прямо на Митины документы. Возможно, существо было разумным, но Митя в этом сильно сомневался. Скорее всего, давным-давно существо родилось таким же человеком, как и сам Митя, но стало оно правительственным клерком, мелкой сошкой в одном из провинциальных Управлений Занятости, и вот уже тридцать лет, по пять дней в неделю, существо добросовестно выдавало безработным справки о том, что оно не в состоянии им помочь. Эта справка была необходима, чтобы получить пособие. Требовались ещё восемнадцать бумажек из различных ведомств и управлений, но их Митя уже раздобыл. Вот уже три дня, изнывая от унижения, он собирал, собирал, собирал справки, подписи, печати и ещё раз подписи, печати и справки. Найти работу не получалось уже много месяцев, а уехать в другой город Митя не мог. Здесь была работа у жены, квартира, друзья, жизнь…

— Да разве это жизнь, — подумал Митя. Но подумал без всякого раздражения. Ему уже было всё равно. Усталость, жара, лица множества чиновников, небесная пустота, мысли о доме, уютном щербатом столе на кухне, существо со стаканом холодного чая… Рука существа медленно поползла к печати и снова замерла. Митя ждал с полным безразличием, он никуда не торопился. Завтра он подаст весь ворох документов, и целых пять месяцев будет получать пособие, жалкую толику от налогов, уплаченных им за годы работы. А сегодня… Сегодня оставалось только выйти снова на слепящую летнюю жару и вернуться домой. Кондиционер исправно гнал холод, Митя хотел бы унести с собой толику прохлады, чтобы хоть немного облегчить путь в раскалённом, душном автобусе. Существо из последних сил мазнуло печатью по справке и опять замерло, бессмысленно глядя в чёрный, покрытый пылью экран древнего компьютера. Митя отодвинул стакан и вытащил из-под лапки существа свою справку. Можно было бы посидеть в прохладном кабинете ещё пару часов, но за дверью томились другие безработные, и Митя тихонько вышел, оставив за собой обмякшее в кресле существо. Подойдя к автобусной остановке, Митя вспомнил, что последние деньги потратил на бутылку минералки, когда шёл сюда из Ведомства Благосостояния. Чертыхнувшись, он пошёл обратно к офисному зданию, возле входа в которое висели несколько банкоматов. Один из них молча, проглотил Митину кредитку, благосклонно пропищал что-то в ответ на введённый пароль и надолго задумался в ответ на просьбу о выдаче десятки, самой маленькой купюры. Митя удивился, чем он мог так озадачить банковскую машину. В этот момент железный банкир выплюнул Митину карточку и раздражённо замигал яркими буквами на дисплее. «Остаток денег на Вашем счету: девять целковых, девяносто девять грошей. Для получения кредита в один грош обратитесь в Ваше отделение банка». Просить один грош в кредит Митя, конечно, не собирался, в кассе банка вполне можно было бы получить весь остаток мелочью. Но Митя представил, как он стоит в долгой очереди с нищими пенсионерами, как с удивлением смотрит кассирша на молодого парня, снимающего со счёта несколько монеток… Мите стало муторно. Оставалось только ночевать возле подлого аппарата. За ночь набежит процент, недостающий грошик, и машина сможет с чистой совестью выдать Мите целую десятку. Можно ещё было вернуться пешком. Целый час идти по такой жаре… Митя снова подумал про очередь в кассу, вздохнул… В конце концов, ходьба полезна для здоровья… Митя ещё раз тяжело вздохнул и отправился домой. На перекрёстке, возле Управления Занятости, в ожидании зелёного света маялась целая стайка разномастных эмигрантов. Митя стал чуть в стороне от них, запах чужого пота его раздражал. Машины проносились мимо, обдавая стоящих людей потоками горячего воздуха, сигнал светофора упорно не менялся. Солнце светило отовсюду.

19

Игорь Ямпольский Живые деньги

Тоскуя, Митя закрыл глаза. Раздались визг тормозов и испуганные вскрики эмигрантов. Митя открыл глаза и сейчас же открыл их ещё шире. Напротив него, прямо на пешеходном переходе, остановился огромный чёрный джип с тонированными окнами. Митя не очень-то разбирался в дорогих машинах, но он мог бы поручиться, что невесть почему затормозивший внедорожник является именно дорогой, и даже очень дорогой машиной. Из чёрной громадины вальяжно вышли два мужика в лёгких кожаных куртках, за открытой дверью машины стоящий поблизости Митя явственно почувствовал зимний ветерок. Тот, который сидел рядом с водителем, достал чёрную лепёшку смартфона и направил её на теснящихся у перехода людей. Шофёр подошёл к нему и стал рядом, с любопытством глядя на прибор в руках своего напарника.

— Мага буга ва? — вежливо поинтересовался обладатель роскошного смартфона. Один из эмигрантов, долговязый тощий негр в пёстрой рубашке, подпрыгнул от удивления и шагнул к джипу.

— Мага буга ва? Камабура? — снова спросил мужик. Негр молчал, зачарованно глядя на белого колдуна. То ли всё-таки не понимал, то ли собирался с мыслями. Шофёр ткнул в экран смартфона, показывая что-то своему спутнику, и тот кивнул, мол, сам вижу. Следующий вопрос прозвучал на испанском. Митина жена исправно поглощала каждый вечер бесчисленные серии мексиканских мелодрам, и Митя легко узнал язык конкистадоров. Но что спрашивают загадочные туристы, понять было абсолютно невозможно. Негр всё так же молчал, а те эмигранты, которые, судя по их внешнему виду, могли бы говорить по-испански, почему-то отвернулись. Может быть, не хотели отвечать каким-то гринго. Мужик посмотрел на Митю и терпеливо повторил вопрос. «Травахадора», — мелькнуло в Митиной голове совсем неподходящее слово. Митя напрягся, стоять столбом, как негр, ему было неудобно.

— Буэнос диос, — начал он вдохновенно и замолчал. Нестерпимо захотелось сказать «но пасаран», никакие другие испанские слова в голову не приходили. Мужик снова уткнулся в свой мобильник, словно собирался кому то звонить, но кнопки тыкать не стал, а вместо этого обратился к Мите с какой-то вычурной английской фразой. Английский Митя учил с детства, знал почти все правила, кучу слов и даже неправильные глаголы во всех временах. Митя понял, что его спрашивают, как он поживает, остальное он разобрал хуже. Судя по немногим понятым словам, приезжий спрашивал, куда идёт Митя, а заодно интересовался, куда идти ему самому. Митя с удовольствием ответил бы по-русски, куда идти приставучему полиглоту, но вместо этого изобразил на лице радостное понимание и, удивляясь собственной глупости, поинтересовался: «Ду ю спик инглиш?» Турист укоризненно посмотрел на Митю и ничего не ответил. Изображая руками гарвардский акцент, Митя промямлил что-то про срочную необходимость идти и попытался спрятаться за негра.

— Вы говорите по-русски?! — вдруг радостно воскликнул незнакомец.

— А что, не видно было? — буркнул Митя, останавливаясь. — Зачем по-английски говорил?

— Тильгератор барахлит, рухлядь старая, — ответил шофёр и показал на смартфон. — Когда видит группу разумных, языки ещё худо-бедно фиксирует, но где чей — не персонифицирует.

— А?.. Телефон вдруг призывно зазвенел, но отвечать мужик не стал, а взглянув на экран, вдруг радостно улыбнулся Мите.

— Отлично! У вас целых полтора претора разума. Мы как раз ищем кого-нибудь разумного. Есть отличная работа.

— А что за работа? — спросил удивлённый Митя. Всего несколько минут назад Митя согласился бы на любую, хоть сколько-нибудь интеллектуальную работу, но «дальние берега», «тильгератор» и подсчёт разума в каких-то преторах его сильно смутили.

20

Игорь Ямпольский Живые деньги

— Лёгкая! Мы хорошо платим. Захотите — останетесь. Нет, так только сегодня подработаете. За наличные. Мы вас и домой отвезём. Поехали? Казалось заманчивым избавиться от прогулки под палящим солнцем, но Митя всё ещё сомневался. Неожиданно прямо за джипом затормозила «Хонда». Её водитель, высунувшись в окно по пояс, что-то яростно орал, заглушая сам себя неистовыми сигналами. Турист навёл на крикуна свой хитрый смартфон и недовольно хмыкнул.

— Впервые такое вижу. Совсем, что ли, тильгератор сломался… Показывает, что у этого, — он кивнул на беснующегося владельца «Хонды», — есть примитивный разум, но нет родного языка. Митя удивился такой ёмкой характеристике левантинца.

— Здесь полстраны таких, — пробурчал Митя, открывая заднюю дверцу. Он решился. Владельцы дорогих машин частенько приезжали к Управлению Занятости нанимать безработных для переноски мебели или стрижки газонов. Но случалось, что нанимали, хотя и за полцены, для каких-нибудь офисных проектиков: реферат написать, или сделать небольшой телефонный опрос. До сих пор Митя только слышал про такие халтуры, но сегодня ему, видимо, наконец повезло. Джип тронулся. Мужик на переднем сидении, улыбаясь, обернулся. Митя пожал протянутую руку.

— Меня Дмитрий зовут, — солидно представился он, — но можно Митя и на «ты».

— Идёт, — ответил новый знакомый. — А я Мана, но лучше зови меня Ман.

— Мана? Которая с неба? — неуклюже пошутил Митя.

— Угу, — кивнул Ман, — прямо оттуда. Тот, который сидел за рулём, искоса глянул на Митю в зеркало.

— Ойз, — не то ойкнул, не то представился шофёр. На всякий случай Митя кивнул в ответ. Они выехали на проспект Радостных Буден и влились в не слишком густой полуденный поток городского транспорта. Митины наниматели, похоже, торопились, джип двигался рывками, протискивая свою тушу среди неспешно ползущих машин. Ман непрерывно с любопытством вертел головой и время от времени посматривал на свой мобильник, который ни на секунду не выпускал из рук. Казалось, что он чем-то озадачен.

— Надо же, — заметил он вслух, — ни полпритора разума, а такие красивые машины… Митя ухмыльнулся словам Мана, решив, что турист приехал из какой-то слишком развитой страны.

— А что тут такого? Если машины только умным продавать, половина дилеров обанкротится.

— Вот как. А что, у вас носители разума даже… — Ойз свернул в маленький переулок, с трудом объехал припаркованные машины и продолжил: — Даже могут подчиняться тем, кто лишён разума?

— Очень часто, — вздохнул Митя, вспоминая свою последнюю работу.

— Ух, ты! Ничего себе планета… Митя решил, что про планету ослышался, и не стал переспрашивать.

— Приехали! — Ойз с силой нажал тормоз, и джип, резко качнувшись, остановился. Митя, который не стал пристёгиваться, от неожиданности боднул спинку переднего кресла.

— Ого, какая здесь сила трения, — удивился шофёр.

— Тебе, Ойз, не угодишь, — насмешливо ответил Ман. — То сила гравитации маленькая, то трение большое, а ещё хвастаешься, что умеешь водить любую технику в ста пятидесяти галактиках. Митя их не слушал. Подняв ушибленную голову, он увидел, что джип остановился прямо у входа в маленький цветочный магазин. Вернее всего, Митю наняли, чтобы перетаскивать горшки или мешки с удобрениями. В лучшем случае можно было рассчитывать, что ему поручат подрезать стебли роз и составлять стандартные букеты. Такого подвоха Митя совсем не ожидал. Митя уже открыл было рот, чтобы выразить своё возмущение, но вспомнил, что денег на автобус у него нет, и на мгновение задумался. Но тут же решил, что найдёт ближайшее отделение своего банка и — чёрт с нею, с гордостью — возьмёт деньги в кассе.

— Вы хотите, чтобы я здесь работал? — спросил Митя с сарказмом. — Вряд ли смогу быть вам полезны. Я, видите ли, экономист, а не агроном.

21

Игорь Ямпольский Живые деньги

— Нет, здесь мы только пациентов заберём, — хмыкнул Ойз, выбираясь из машины.

— Пациентов? — оторопел Митя.

— Ага, — подтвердил Ман, глядя, как его напарник снимает замок с двери магазинчика. — Сейчас примем их на борт и поедем к тебе домой.

— Ко мне? С какой стати? — возмутился Митя. Ему совсем не улыбалось вести к себе каких-то малознакомых типов с их пациентами.

— Можно и не к тебе, — согласился Ман. — Но место должно принадлежать разумным существам. Митя пощупал в кармане связку ключей и промолчал. Внутренний голос ему подсказывал, что квартира тёщи может показаться заказчикам не совсем подходящим местом. Из магазина вышел Ойз со здоровенным ящиком в руках и, морщась от напряжения, потащил его к машине. Ман вышел ему навстречу, и вдвоём они с трудом впихнули ящик на заднее сидение рядом с Митей. Ойз вернулся запереть магазин, а Ман обошёл машину и открыл Митину дверцу.

— Давай, меняемся, — тяжело дыша, сказал Ман. — Садись спереди, а я тут, сзади. Митя молча пересел. Ойз забрался на своё место и потряс руками.

— Ух, тяжёлые, сволочи.

— Ладно, поехали, — с нетерпением откликнулся Ман. Машина тронулась.

— А где же пациенты? — поинтересовался Митя.

— Хе-хе, да вот же они, — ухмыльнулся Ман и снял с ящика крышку. Вконец очумевший Митя увидел необычайной красоты голубоватые цветы.

— Орхидеи?

— Эмориты, приговорённые.

— А… Все цветы вдруг, словно от ветра, наклонились к Мите, он почувствовал приторный незнакомый запах, ему показалось, что множество тихих голосов шепчут непонятные, полные страха, слова.

— Молчать! — рявкнул Ман, выхватил из кармана флакон и побрызгал чем-то на цветы. Те разом поникли. У Мити отчаянно закружилась голова.

— На, держи, — мужик протянул Мите баллончик. — Если что, сразу распыляй, а то они тебе работать не дадут… Митя с трудом понимал обращённые к нему слова, казалось, что в уши попала вода.

— А вот, кстати, и твой гонорар… — Ман порылся под сидением и протянул деньги. Митя взял толстую пачку купюр и перелистал их. В пачке были только новенькие сотни. Когда-то, в хорошие времена, когда Митя работал по специальности, столько он зарабатывал за месяц. Рассовать такое количество банкнот по карманам оказалось невозможно, и Митя сидел, тупо глядя в окно, с деньгами в руках и пакетом справок под мышкой. Он решил, что сошёл с ума. Речь Мана доносилась до него, как сквозь сон.

— Значит, так, — доверительно вещал Ман, откинувшись на спинку сидения. — Фирма наша солидная. «Ман и Ойз». Работаем в ста пятидесяти галактиках. Наш бизнес — искать решения в безвыходных ситуациях. Так сказать, ваши проблемы — наш бизнес. Одной такой проблемой оказалось намеренное причинение смерти… Ну, убийство, если по-вашему. Во всех цивилизованных галактиках носители разума даже не представляют себе, что такое возможно. Но одним нашим клиентам недавно приспичило избавиться от своих недоброжелателей навсегда и со стопроцентной гарантией. А что может быть надёжнее смерти? Но сами мы помочь им не смогли. Нам, простым андроидам, запрещено причинять любой вред обладателям разума.

— Так вы… убийцы, — с ужасом пролепетал Митя.

— Ты что?! Я же говорю — мы андроиды! Если мы, даже по ошибке, лишим жизни носителя разума, нас отключат без всяких церемоний. Митя сидел в полной прострации. Нужно было что-то сказать, спросить, но Митя только изо всех сил силился не стучать зубами. А немыслимый Ман заливался соловьём.

— Но что такое причинение вреда? Закон запрещает андроидам причинять вред собственным

22

Игорь Ямпольский Живые деньги

действием или бездействием. Собственным! Но посредничать между владельцами разума мы можем без всяких ограничений. А значит решение проблемы — найти во вселенной мир, обитатели которого разумны, но способны оборвать чужую жизнь. И мы гордимся, что первые додумались до этого. Правда, нам пришлось изрядно поколесить, пока подвернулась подходящая планета… Ваша! У вас есть кое-какой разум, но обычаи всё ещё просто замечательные! Вы даже друг друга убиваете за милую душу.

— Так вы хотите, чтоб мы кого-то убивали? — ахнул Митя.

— Не вы, а ты. Считай, что тебе повезло! — Ман похлопал Митю по плечу.

— Да я и мухи не обижу! — задохнулся Митя.

— Что же ты молчал?! — заорал Ойз. Ман достал свой противный смартфон и направил его на Митю. Мгновение он смотрел на экран, а затем с облегчением улыбнулся.

— Хе-хе, это наш новый партнёр так шутит, — сказал он возмущённому Ойзу. — Он и мух убивал, и мелких животных топил.

— Мышей… — прошептал Митя.

— Всё равно, — наставительно сказал Ман. — Главное, что убивал.

— Но они же не разумные, — не веря в происходящее, простонал Митя.

— Ну вот, я же говорю, что тебе повезло! Тебе не придётся заниматься гуманоидами… Кем-то похожим на вас. Всё, что от тебя требуется — избавляться от эморитов. Но они же для тебя самые обычные цветы, разве нет?

— А деньги, сам видишь, хорошие, — заговорил Ойз. — И времени много не займёт.

— Точно, — подхватил Ман. — И никаких налогов. Живые деньги. Митя молчал. Про себя он решил, что как только доберётся до телефона, сразу же вызовет скорую помощь. Может он и не сошёл с ума, может это только солнечный удар, нервный срыв, может… Машина свернула на Митину улицу и весело подкатила к его дому. Адреса у него никто не спрашивал, но погружённому в пучину безумия Мите это даже не показалось удивительным.

— Раз в несколько дней мы будем привозить тебе… цветы, — объяснял Ман. — Плата всегда вперёд. Работа, конечно, скажем так, сезонная, но на ваших лет тридцать хватит. Ну как, по рукам?

— По рукам, — подтвердил Митя, мечтая только вернуться в свою квартиру.

— Идём, помогу донести этих красавцев, — пробурчал Ойз и вылез из машины. Ман закрыл ящик и тоже вышел из машины.

— Удачи! Рад нашему знакомству! — крикнул он уходящему Мите в спину.

— Ага… Тоже… Взаимно, — ответил кто-то вежливый внутри у полуживого Мити. Деньги, которые почему-то показались очень холодными, Мите пришлось частично засунуть за пазуху. Вдвоём с Ойзом они занесли ящик в дом и поставили в лифт.

— Дальше я сам.

— Сам так сам. Счастливо, — Ойз протянул Мите визитную карточку. — Если что, звони нам в магазин.

— А… э-э…

— Твой номер у нас есть, не волнуйся.

— А-ага, а это… как мне от них избавляться? — неожиданно вырвалось у Мити.

— Я не могу тебе советовать, — Ойз развёл руками. — Это будет считаться соучастием. Тащить ящик одному было тяжело. Закрыв за собою дверь, Митя бросился на кухню пить воду. Открыть бутылку сразу не получилось — дрожали руки. Напившись, Митя медленно оглянулся. Всюду валялись деньги, несколько купюр приклеились к потному Митиному животу, а в прихожей, возле самой двери, стоял ящик и крышка на нём… шевелилась. Митя застонал, боком-боком подошёл к шебуршащему ящику и кое-как спихнул ногой подрагивающую крышку. Многие цветы были неподвижны и казались увядшими, другие жалко шевелили голубыми лепестками. Перепуганный Митя выхватил из кармана баллончик Мана. Подобно монаху, брызжущему святой водой на застигнутого в чулане чёрта, скулящий от страха Митя распылил на ужасные цветы

23

Игорь Ямпольский Живые деньги

всё содержимое баллончика и ещё несколько секунд махал пустой железякой. Цветы поникли. Ничего не осталось от их красоты, и страшного в них тоже уже ничего не было. Но Митя понял, что ни за какие блага мира или ста пятидесяти неведомых галактик он не сможет растоптать или срезать непонятные растения. Подумав, Митя решил вытащить ящик на балкон и оставить цветы засыхать под полуденным солнцем. Митя закрыл балконную дверь, включил кондиционер и обессилено упал в кресло. В голове у него не было ни единой мысли. Он сидел неподвижно, пот на лице начал подсыхать, никаких сумасшедших андроидов больше не было, не было множества носителей разума и кучи обитаемых галактик, даже жара осталась где-то за окном. Мир потихоньку приходил в себя, реальными были яблоки в вазе, вчерашняя газета на столе, даже существо в Управлении Занятости было вполне обычным. Митя поднялся, чтобы взять пакет со всеми документами, завтра надо будет… Деньги, множество сотенных купюр, по-прежнему валялись на полу и на кухонном столе. Во рту у Мити снова пересохло. Он сделал несколько судорожных глотков и выбросил в мусор опорожнённую бутылку. Вызывать скорую Митя передумал. Просто надо позвонить в этот магазин и сказать им, чтобы забрали свой ящик. А потом забыть. Могут ли они его заставить? Вряд ли. Они же сказали, что им нельзя… Да и зачем им заставлять именно его… Митя подошёл к телефону и достал визитку. Солнечный луч упал на кусочек белого картона, тускло сверкнули тиснёные буквы. Митя остановился. Если он собирается вернуть цветы, то, пожалуй, следует затащить их обратно. Но… Нет, пусть остаются на балконе, пока их не заберут. Только полить их, и ничего с ними за пару часов не сделается. Митя набрал воду в глубокую миску и с опаской выглянул на балкон. Цветы… Эмо… как их… были неподвижны и унылы, лазурь сошла с их поблекших лепестков. Митя подошёл к ящику и выплеснул воду из миски. Едва вода прикоснулась к пожухшим листикам, как цветы взорвались фонтанчиками белёсой пыли и обратились в прах. Ящик стал пуст, только немного светлого песка лежало среди комочков красноватого грунта. Митя опустился на корточки. Звякнула, выскользнув из руки, пустая миска.

— Так просто? — спросил сам себя Митя. Он протянул руку и легко придвинул к себе ящик. Тот почти ничего не весил. Слегка поколебавшись, Митя вынес ящик на помойку и вернулся домой. Отнёс деньги в свой кабинет… «Свой кабинет», — подумал Митя печально. Когда у Мити была работа, он часто оставался в кабинете допоздна — выполнять срочные заказы, но за последние несколько месяцев кабинет постепенно превратился в домашний склад ненужных вещей. Митя аккуратно сложил деньги в нижний ящик письменного стола. Бережно спрятал визитку Ойза в кошелёк. Он уже почти не сомневался. Слишком просто. Чудо. Тупое везение. Две купюры Митя оставил в кошельке и пошёл в ближайший супермаркет. Не то чтобы он опасался, что деньги фальшивые, но хотелось сразу потратить хоть немного, купить что-нибудь на ужин не глядя на ярлычки с ценами. Жене Митя сказал, что старый приятель подбросил небольшой проект для иностранного банка и выдал аванс. Затем последовали новые проекты. Чтобы не вызывать подозрений, Митя всё-таки оформил пособие по безработице. Деньги эти пополняли банковский счёт, теперь Митя мог бы снова получить золотую «Визу», но из осторожности он ограничился обычной карточкой. Да и ею он почти не пользовался, ведь за работу ему платили наличными. После первых нескольких «операций» — так Митя стал называть истребление голубых цветов — он купил хорошую, хотя и не новую, машину и стал сам ездить за заказами. Во-первых, Митя опасался, что Ман и Ойз, тащащие здоровенные ящики, примелькаются соседям, а во-вторых, хотелось посмотреть на их магазин. Компаньоны только обрадовались Митиному предложению, видимо, им и самим поднадоело отвозить Мите несчастных эморитов. Теперь, когда поступала очередная партия, Ман или Ойз звонили Мите и говорили, в какое время подъехать. Вызывали его только в нерабочие часы, либо незадолго до открытия магазина, либо в обеденный перерыв. Митя парковался как можно ближе к входу, стучался в запертую дверь, а затем следом за Ойзом шёл за цветами в подсобку, Ман

24

Игорь Ямпольский Живые деньги

обычно сидел в крохотной комнатушке, прилепившейся к складу. Резиденция Мана была единственным местом, свободным от гвоздик, пионов, кактусов, пучков сочной зелени, колючих веток и подарочных целлофановых пакетов. Магазин выглядел самым обычным, на столе перед Маном валялись ручки, бланки, оплаченные счета, старинный громоздкий калькулятор и даже стоял стакан с недопитым кофе. Правда, Митя никогда не видел, чтобы Ман сделал хоть глоток из своего стакана. Через месяц Митя набрался храбрости заехать в цветочный магазин без приглашения. Затем, уже без всякого стеснения, заехал туда ещё пару раз. Ни Мана, ни Ойза он, конечно, там не застал, но убедился в том, что магазин самый обычный, торгует скучными букетами, чахлой рассадой и всякими околоцветочными мелочами. Встречали его каждый раз разные продавщицы, которые, впрочем, были одного и того же типа: туповатые, ленивые и смуглые. Крашеные блондинки, ожесточённо жующие жвачку и с недоумением глядящие на случайного посетителя. Митя отбросил последние опасения. Работа окончательно наладилась. Пустой флакон из-под распылителя Митя неизменно возвращал Ману и получал взамен новый, полный баллончик. Из магазина Митя выходил, с трудом волоча очередной ящик. Если заказ был особенно тяжёл, ему помогал Ойз. Цветы Митя отвозил к своему дому, но из машины не вынимал, в конце концов, в грузчики Митя не нанимался. В салоне своей машины Митя заранее приготовлял канистру с водой. Заехав на подземную стоянку и убедившись, что поблизости никого нет, Митя быстро обращал цветы в пыль. Затем он брал полегчавший ящик и выбрасывал его в мусорный контейнер. Поиски какой-либо иной работы Митя забросил. Да и к чему было искать что-то лучшее, если на услуги Мити оказался такой большой спрос в иностранных банках. Жена говорила, что никогда не сомневалась в Митиных способностях, была с ним нежна как в последние месяцы перед свадьбой и не мешала сидеть допоздна перед компьютером в освобождённом от хлама кабинете. Она даже приносила Мите пиво с бутербродами и шикала на детей, если они, расшалившись, начинали шуметь и мешали папе работать. В этот день Мите позвонили ни свет ни заря.

— Привет, — торопливо поздоровался Ман, в голосе его звучало лёгкое возбуждение. — Пришёл очень срочный заказ. С двойной оплатой. Можешь приехать прямо сейчас?

— Угу, приве-ет, — ответил Митя, зевая. — Сейчас побреюсь…

— Давай, давай, побыстрее, пациентам всё равно, бритый ты или нет. Митя хотел было возразить, что ему самому не всё равно, но двойной тариф настроил его миролюбиво.

— Ладно, я выезжаю, минут через двадцать буду у вас.

— Отлично, если магазин уже будет открыт, скажи, что у тебя дело к хозяевам и иди прямо ко мне.

— Угу-у, — повторил Митя, снова зевая. Он не выспался, последняя «операция»»была только вчера, и Митя засиделся допоздна, думал, что сможет утром поспать — два дня подряд его ещё ни разу не вызывали. Бриться Митя не стал, но не отказал себе в удовольствии сварить кофе. Пробок не было, и до магазина Митя доехал вовремя. Стоянка нашлась прямо напротив входа в цветочную лавочку. Выходя из машины, Митя увидел, что магазин всё ещё закрыт. Но на его стук вместо Ойза дверь открыла очередная продавщица, видимо, только что пришедшая на работу. Такая же крашенная и смуглая, как и все предыдущие образцы. «А у этих ребят вкус не меняется», — с улыбкой подумал Митя. Единственным отличием новой продавщицы было только то, что на клиента она и вовсе не глядела. Чавкала шумно жвачкой и пялилась на свой плеер, светло-серый проводок от плеера уходил ей куда-то прямо в ухо.

— Доброе утро, — поздоровался Митя и удостоился вялого кивка — Мне к хозяевам, — Митя замялся, — я… их знакомый.

— К господам Ману и Ойзу? — переспросила продавщица.

— Ага.

— Проходите, они в подсобке, — пригласила она, выдула пузырь из жвачки, подумала и мед-

25

Игорь Ямпольский Живые деньги

ленно отодвинулась, давая ему пройти.

— А ты тут давно? — поинтересовался Митя, думая, не сказать ли Ману, что новая девица слишком тупа, как бы не было из-за неё проблем.

— Не-а, — продавщица, наконец, посмотрела на Митю пустыми глазами. — Только сегодня начала. Митя привычно прошёл в подсобку. Там было пусто. Изо всех сил благоухали покрытые каплями воды алые розы, небрежно брошенные кем-то на пол. «Может, взять букет для жены?» — подумал Митя. — «Не придётся лишний раз тащиться в театр или кин…» Додумать Митя не успел. Он увидел своих работодателей. В крайне неудобных позах они сидели нагишом за стеклянными дверцами холодильников, в которых ещё недавно лежали охапки роз. Их рты были заклеены коричневой клейкой лентой.

— Ай! — сказал, а может быть подумал Митя.

— Они? — с интересом спросила девица, подходя сзади. Митя взвизгнул и бросился в каморку, служившую покойным андроидам кабинетом. «Может быть в окно…» — мелькнула отчаянная мысль. Митя заскочил в комнатушку, захлопнул за собою дверь и замер. За столом сидела благообразная женщина лет пятидесяти, и чёрный смартфон в её руках был направлен прямо на Митю.

— Садитесь, — голосом доброй учительницы предложила женщина. Митя плюхнулся на стул.

— Не надо… — взмолился он, задыхаясь.

— Чего не надо? — спросила, входя, девица. Она села на край стола совсем рядом с Митей, так что её круглые глянцевые колени оказались напротив дрожащей Митиной груди…

— Меня зовут Таня, — сказал девица, беззаботно качая ногами.

— А меня Гельсинора, — представилась женщина за столом. — Я андроид, как и эти… Она махнула рукой в сторону страшного холодильника. Митя издал жалобное мычание.

— Эмориты мои давние клиенты, — сказал женщина со вздохом. — Жаль, что всё так получилось.

— Они обманули меня, обманули, — застонал Митя.

— Нет, — женщина покачала головой. — Андроиды не могут врать носителям разума.

— Значит… — перед Митей вдруг забрезжила надежда. — Значит, вы не убьёте меня, ведь андроидам…

— Верно, — улыбнулась женщина. — Вот поэтому мне и пришлось позвать Таню.

— А-а-а-а, — зарыдал Митя в голос. — Я же… Ман… Они говорили, что я не нарушаю законы… Как же так?!

— Так ведь и я их не нарушаю, — сказала девушка и спрыгнула со стола. — Прощайте, коллега.

26

Татьяна Мудрова Паут

Татьяна МУДРОВА Паут Своды храма с узлами нервюр напоминали Охриде прожилки листа или сосуды натруженной, распаренной руки. В плохую минуту — крыло нетопыря. Всё это ей нравилось, в общем и целом: оборотная сторона дачного лопуха, мамочка после недельной стирки, — заодно с прохладой, что гнездилась под готическими сводами в самый душный денёк. И даже летучая муска — разве это не самое таинственное из животных, созданных Господином Игором? Можно их не любить, можно, пожалуй, испугаться, когда такая фыркнет тебе в лицо или запутается в прическе, но и всё. Тем более плохое настроение посещало девушку редко, а уж в последний день месяца талого снега — никогда.

— И взмолился тогда святой Губерман, и возопил к небу: «Господи наш! Многие из народа Твоего по причине болести, тобой ниспосланной, стали вовсе незрячими. И если такова кара твоя людям, чтобы не видеть им ни истинного Света Твоего, ни верного Лика Твоего — распредели ее поровну между всеми. Чтобы не рождалось никого вовсе без зрения, но с неким небольшим ущербом». Звучный, хорошо поставленный голос отца Мантодея взлетел к центральному узлу сводов, туда, где, по преданию, был вставлен камень-замок, окропленный кров… Фу, и вспомнится же некстати!

— И внял Пророку Господь Сил, и дал по праведности Губермановой, и покарал народ Странствующих и Путешествующих лишь самой малостью: отнял у иных дар верно различать цвета и краски мира Своего. Никто с тех пор не рождается без знания Света Господня, лишь одним дано сего знания больше прочих, а иным — менее. Священник сцепил, стиснул руки перед собой и довершил проповедь не на таких пафосных тонах: — Однако сказано было еще святому, чтобы страшились девы Радужные выходить за полуслепых, чтобы не породить таких же числом более, чем хотел сам Господь. И чтобы не соблазнялись такие мужчины жёнами из числа зорких. Ибо и так тяжко бремя, возложенное Им на народ свой, и велик ущерб — не ведать истинных цветов неба и земли, радуги и звёзд. Оттого не следует его умножать. А если нарушат они — будет судить Бог по делам их. Закончив, отец Мантодей перекрестил паству, пробормотав слова общего отпущения, и направился к выходу, по-прежнему сложив руки в жесте мольбы и торжественно шелестя по полу зелёным, в честь праздника, облачением. Все потянулись за ним к выходу из церкви — нарядные, многоцветные одежды, крепкие благовония.

— Ох, боюсь, нарывается наш богомолец, — шепнул девушке жених, ласково беря ее под руку. — На булавку, в эфир и в ботанизирку.

— Не шути. Он же не растение… И осеклась.

— А ты прикинь, малышка. Его не одни мы, Радужные, сегодня услыхали. Вон там, в тенистом уголку, паутинник спрятался, они же солнца не любят, считают, оно слишком громко звучит. Факт принял к сведению, что его племя честили на все корки. Нынче слепуны в большой силе. На последних словах Камарго девушка оглянулась. Уж и в самом деле немудрено не увидеть слепня. Ходят в сером или коричневом, будто в коконе, пахнут тоскливо, держатся тихо, как сама земля. В детстве Охрида удивлялась и всё спрашивала маму: неужели не найдется никого им одежду красивую подобрать и разобрать по цветам, чтобы подходили один к другому?

— Думаешь, слепыши так себя держат, чтобы им было проще? — сказала однажды мамочка. — Скрывают, как их много. Мы же в них вот-вот растворимся. Капля мёду в чёрной-пречёрной бочке дёгтя. Тогда Охрида не поверила. Потом убедилась. После того, как паутинники сокрушительно победили на выборах в кантоне Фарм. Добились

27

Татьяна Мудрова Паут

для себя разрешения управлять скороколесными экипажами — в специальных очках или с особым напылением на ветровом стекле. Владеть высокоцифровой техникой — с такими же оговорками, благо тут уже никто не проверял на дому, отличает хозяин красное от зеленого или нет. А кто владеет скоростью, знанием или обоими вместе — владеет миром.

— Но… ты ведь не думаешь, что вот этот сразу побежит доносить? — робко спросила она. И заодно полюбовалась добычей: клан Камарго, италийские Кулициды, тоже не любит яркого, особенно мужчины. Чёрное с небольшой дозой белого, очень строго. Но в этой черноте все цвета мира, особенно для Охриды. Сегодня их оглашали во второй раз, а это не шутка! Художницунедоучку с ведущим флейтистом оперно-балетного оркестра.

— Да вроде бы не должен, — Камарго изобразил улыбку всеми чертами смуглого точеного лица. — Я его мельком знал. Ходили в училище: я по классу пикколо, он — скрипки. Но недолго. Не заладилось, видимо, учение. Возраст у него — и тот неподходящий.

— А что, среди слепней и скрипачи есть? Я думала…

— На профи не тянет ни один. Школы не выдерживают. Любители есть у них неплохие, правда. Спрашивать о таком пустяке не стоило. Все Радужные знают, что вместе с пониманием цвета от паутинников отлетела вся способность к настоящему творчеству. Сплошная логика, цифирь, чёткость. Стремление быть незаметным — чтобы не мешали раз-мыс-ли-вать. И понимать куда больше, чем нужно для счастья других. А они, Радужники, — художники, музыканты, священники, даже простые держательницы дома, как мама Антофила, — избранные для несения креста. Малое стадо.

— Камарго, а куда мы сейчас пойдем? Давай — к маме. И сразу в голове картинка: посреди стола бокастый, круглый, точно солнце сияющий «мамовар», как она говорила года в четыре. Увенчан белым с позолотой чайничком, как короной, окутан царственной мантией фруктовых и ягодных ароматов, а вокруг облачками полуденными чашки, тарелочки, блюда с пирожками и плюшками, мёдом, вареньями и пастилой. И мама, тоже вся душистая, пышная — рука на кране, вот-вот польётся кипяток в чашку с заваркой. Радость!

— Ты забыла, — жених погрозил пальцем. — Сегодня мы с тобой званы на концерт. Сестра одна держит весь свой творческий вечер. Билетные цены взлетели до небес, а у нас с тобой контрамарки на хорошие места. Камарга хочет тебя поближе разглядеть, может быть, и в уборную к себе пригласит. Ну как можно быть такой дурёхой, спохватывается девушка. Камарга, сестра-близнец ее милого, наверное, лучшая из балерин во всём Фарме. Это она первая стала танцевать без жёстких «пачек» в развевающихся, прорезных шелках. Впервые отказалась от тупоносых «балеток» и надела на большие пальцы ног стальные, с пробкой внутри, напёрстки, которые соединяла с пяткой этой удивительной обуви гибкая стальная полоса. Какие она делала батманы и фуэте, какие прыжки — все зрители млели от восторга и сладкого ужаса одновременно!

— Ох, я и забыла от огорчения. Пустяки. Хорошо, если так — я рада. Очень рада. Твоя сестра — явление. На всех первых полосах лайфжурналов. Как и ты с твоим блистательным именем. И за что ты меня выбрал — такую простушку? Ни писать пером и маслом, ни готовить, ни играть…

— Вот за это и выбрал. За то, что ты такая, как есть. Блондинка и прекрасна без извилин. Помнишь, как я тебе свою флейту в руки дал? Охрида помнит. Полированный посох длиной с руку до локтя, весь в перламутровых инкрустациях. Извлечь из него хотя бы простенькую мелодию для нее всё равно как дождю на водосточных трубах играть: сплошной хаос, грохот и свист.

— И я так тебе благодарна, милый… За всё, что было и будет. Паутинник слышал спиной это щебетание и чуть усмехался — темный плащ, блеклые волосы, бледные глаза, непонятный возраст. В следующий выходной, отсидев службу как настоящая пай-девочка, Охрида подхватила складной мольберт — он дожидался у портала церкви в общей куче подобного хлама — и отправилась «на этюды». Нет, хорошо, что старый общепапочка Манти на этот раз много читал

28

Татьяна Мудрова Паут

из св. Губермана, в том числе самое, на её взгляд, лучшее: «Именно поэты и шуты В рубище цветастом и убогом те слоны, атланты и киты, что палитру держат перед Богом». Юных художников в парке, под стеной монастыря Святых Дев — Камарго называет их подмалёвщиками — больше, чем травы и деревьев. Причём с обеих сторон мощной кладки. Все как один пытаются что-то изобразить в самых ярких тонах — кряжистые дубы и ландыши у их корней, надгробья и памятники, золочёные шпили храмов и саму стену. В поисках клочка земли для этюдника Охрида обходит девичью крепость по периметру. И вот, наконец. На берегу узкого тинистого пруда, который когда-то был рвом — одинединственный мольберт. Даже без работника за ним. Девушка поспешно вытаскивает свою коробку на ножках, раскрывает, достает краски и кисти… Глаз неожиданно упирается в оставленный набросок. Нет, это вовсе не набросок. Далеко не. Серебряным карандашом, тончайшими линиями и набело (или тут более подходит слово «начерно»? Линии же тёмные) изображена вода, густая, неподвижная, с еле заметной рябью, а за ней — купы деревьев, блики на острых иглах шпилей, светлый известняк замковых стен, грубый камень фундамента. Яркая нежность цветов и листвы. Отчего-то никто из художников не осмеливался оживить руины королевской резиденции, а этот смог. С той первой попытки, которую лишь и дает отточенное серебро. И недавно, если не на глазах: серая паутина штрихов еще не стала коричневой. Ведь картина не коричневая. В ней есть все краски. Или они — только в глазах смотрящего?

— Простите, не люблю, когда мне заглядывают через плечо, — хрипловатый голос так неожиданен, что девушка вздрагивает. И встречается глазами с одним из этих.

— Но… вас же не было, — лепечет она. — И вокруг вас.

— Понятно, почему. И я им неприятен, и они мне. Где я — там вакуум.

— Я… мне тоже уйти?

— Меня тоже ушло, — передразнивает он. — Да ладно уж, оставайтесь. Располагайтесь с удобством, наследуйте мне, ради Бога. Нужный свет уже изменился напрочь.

— Свет?

— Вы что, основ своего ремесла не знаете? Замок видно под строго определенным углом падения лучей. Она хочет было возразить, что дворца вообще нет, да и откуда этот чудак знает, что там было до орбитальной бомбежки: замок или дворец, романтика, цветущая готика или вообще барокко. Но осекается.

— Мы, кажется, знакомы, — знаком руки предупреждает вопрос паутинник. — Вместе храмовые службы посещаем. Барышня Охрида Лепид из медитерранских Лепидов? Она молча кивает: в горле завяз комок.

— Хэмлок Шерл из колумбанских Шерлов, — лаконичный солдатский кивок. — Рад, что вы интересуетесь не одними церковными поучениями на моральные темы. Точно, намекает на тот недавний прискорбный инцидент, — возникает поперёк ее мыслей. Гнусная лексика, вполне в духе слепышей. Тут бы Охриде и попросить о священнике, но невозможно: чуждые слова путаются на языке, стреноживают речь. Наконец она выдавливает из себя: — Отец Мантопте… рий…

— Ах, отче Мантодей. Изобретательно. Мы, школяры, его только Мантикорой и умели дразнить. Ну и лют же был на драку лет тридцать назад! Куда всё подевалось. Он меня конфирмовал,

29

Татьяна Мудрова Паут

между прочим. Промеж прочих таких же старых чудищ. Так что не бойтесь меня, девушка, никто из нас, паутов, вашего любимого пастыря не тронет. Пускай тешится вволю своей политнекорректностью. На этих словах он хватает своё творчество, она — своё недотворчество. И удаляются в разные стороны. Что называется, разошлись с миром… Через неделю — третье, последнее оглашение в церкви отца Мантодея. После него, по не одобряемому церковью и вполне законному праву, обручённые могут спать вместе. Не в одной кровати, разумеется, но под одной кровлей. А домик у матери Охриды небольшой и плотно набитый жильцами, точно улей, но хотя бы отдельный: не то что современные многоквартирники. Среди ночи Охрида слышит, как неподалеку чья-то скрипка рыдает Брамса. Рыдает ее любимым «Венгерским танцем», тем самым, где в самом начале тягучая, нескончаемая, будто плач, мелодия. Она затягивает в себя, точно липкая паутина, да еще и самодеятельный артист играет так, будто руки у него не в ту сторону коленками повернуты. И сил нет дожидаться, пока мелодия сорвется в бурные каскады, пенные пороги, возгорится пламенем цыганского костра… Она вскакивает с постели, кричит в окно: — Эй, там, прекратите — мы спим!

— Правда? — сквозь внезапно упавшее на землю молчание слышится до надрыва знакомый голос. — Как опрометчиво с вашей стороны. Я имею видом — спать в такую чудственную ночь, единственную в своём роде. Багряная луна, зелёнчатое небо — или как там полагается? Ладно, удаляюсь. Хотел поздравить с будущим медовым месяцем, серенаду исполнить… вот… Из соседней комнатки появляется Камарго, обнимает невесту за дрожащие плечики.

— Милый, он меня преследует. Каждый день околачивается неподалёку. И вот теперь…

— Перестань, — отвечает он. — В сущности, этот Хэм — безобидный чудик преклонных лет. Вообразил своим расчетливым мозгом, что ты ему нравишься.

— И что он меня ревнует, наверное? — фыркает Охрида. — Нет, ты представляешь? Он меня…

— Не надо так кричать, — говорит жених каким-то странным голосом. — Услышат. Следующий день начинается с хлопот. По старинному — еще до Красной Оспы — обычаю молодожёны совершают брачный облёт всего кантона или, по крайней мере, обширной поляны, где под открытым небом и за узенькими свадебными столами ликуют свадебные гости. Генетическая предрасположенность к этому, по счастью, сохранилась, поэтому любые крыловидные импланты приживляются легко. Вот только грудобрюшные и икроножные мышцы потеряли закалку, и теперь их в самом деле хватает только на один круг. Но это касается одних обывателей: такие таланты, как прекрасная Камарга, могут прыгать в высоту и выделывать прямо в воздухе невероятные пируэты и антраша. А ещё среди Радужников ходят упорные сплетни о том, что среди их народа иногда на свет появляются вейро. На официальном языке — виаторы. От природы владеющие талантом свободного парения и полёта, которому любые мышцы и крылья — всего лишь подспорье. Сплетням никто не верит, но они упорны. Итак, нареченные рука об руку шествуют в спецмагазин-мастерскую и выбирают обновы. Охриде — широкие лопасти с роскошной черной каймой и большими лазурными «глазами» на бархатно-красном фоне. Камарго — как бы пластины из хрупкой слюды с ее прозрачностью и слоистым блеском, в тон его изысканно-серому жениховскому костюму. Заказы вживляют тут же на месте: к завтрашнему дню малые крылатые семена прорастут в плоти, к венчанию набрякшие почки развернутся во всю ширь. В ночь перед тем, как молодой чете встать на крыло, девушка просыпается оттого, что зудят на спине тугие, готовые разорваться бутоны. И оттого, что где-то вдалеке кружит, петляет, окольцовывает их с женихом вертлявая мелодия дудочки. Незатейливая пастушья сопелка, какой в деревнях созывают скот на луг или леваду, и звенит она слишком рано.

— Камарго, опять он.

— Потерпи, милая. Завтра уедем в путешествие, а потом — в любое другое место, хоть к чёрту.

30

Татьяна Мудрова Паут

Авось найду себе дело: меня все оркестры наперебой приглашают. Он мнётся.

— Только не сердись. Хэмлок напросился на приглашение. Чистая формальность, ты знаешь: по факту зовём всех горожан. Отказать было неудобно. Ну что с тобой — он же тебя не сглазит. Вот так слёту паутинное дитятко не заделает. Она сдержалась и даже не всплакнула. Суженый прав: дотерпеть до завтрашнего вечера — просто ерунда. Труднее было свадебные наряды портить на спине вертикальными прорезами. Палевого оттенка платье с лифом из старинных бабушкиных кружев и небольшим кринолином — истинное чудо портновского мастерства. …После торжественных слов отца Мантодея и такой же музыки, что извлекает из органа его помощник, умелый брат Теттигон, молодожены выходят на широкую паперть в обнимку и прямо с этой стартовой площадки пускаются в брачный танец. В плавный бег. В парение. В низкий полёт на уровне крыш. Молодые супруги уже завершают церемонию, когда из толпы гостей, кружась, выпархивает сама Камарга и летит навстречу на свежих, радужнобелых крыльях, то и дело выбрасывая стройную, загорелую ножку в одном из своих знаменитых па. Охрида в восторге: как догадлива милая золовка! Лучше подарка, чем ее танец, не придумать. Она придерживается такого мнения ровно до тех пор, пока муж не сжимает ее ручку как тисками и не рвёт книзу рисунок Мимеевой Riu Ксении живой парашют. Пока Хэмлок из рода Шерлов не взмывает вертикально ввысь темной ракетой. Вейро, мелькает в русой головке Охриды. Тут ей загородило обзор, с силой пихнуло в сторону… Последнее, что видит новобрачная до того, как плавно приземлиться, — кривой стальной коготь, что прорастает между пальцев из стиснутого кулака слепня. Белое, как саван, лицо Камарги и темно-красный пион, что распускается в основании шеи и неторопливо стекает вниз по шикарному балетному платью. Последнее, что слышит, — истошный вопль мужа: — Сердце моё, не хотел я того, Игором клянусь! Охрида приходит в себя в чистой комнатке, что похожа одновременно на больничную палату и на камеру с решетками на окнах. Шевелится, привстаёт на койке — и тут же в дверь стучат. Явно наблюдали в замочную скважину.

— Входите. Паут в облегающем панцире цвета тусклого серебра. Молод, хорош собой, кареглаз, черная голова непокрыта.

— Разрешите представиться. Лестред Мармидон, из рода африйских Мармидонов. Начальник сигурансы кантона Фарм. Полицейский.

— Да, я понимаю.

— Нет, я думаю. Насчет покушения на убийство и другого убийства всё ясно. Ваш бывший супруг постоянно боялся ревности своей… хм… внутриутробной пары и хотел освободиться из-под ее власти. Но не хотел выводить скандал на чистую воду. Оттого и не обратился к нам прямо. Хэм, вообще-то, мой старший приятель, одно время работал в сигурансе, потом в част-

31

Татьяна Мудрова Паут

ном розыске, пока не отошёл от дел совсем. Вот Камарго и решил его к вам приманить. Вы вообще-то в курсе, что клан Паутов, или, по-вашему, Слепней, не может оставить без ответа любую просьбу о защите, прямую или косвенную? Что это отчасти работает как безусловный рефлекс?

— Н-нет… Слышала. Но я не из ваших!

— Мы, в отличие от Радужников, не делим народ Фарм на элиту и быдло, — ответил Лестер.

— Кто после этого выходит элита и кто…

— Перестаньте. Я по этой теме четко выразился. Но если вам по-прежнему интересно… Знаете, что в старину звали Паутиной с большой буквы? В школе вас обучали?

— Каждое живое создание излучает, а каждое неживое принимает и отдаёт волны знания, то же самое — информации, — проговорила Охрида, будто читая по учебнику. — Эти нити перекрещиваются и спутываются, отзываются на малейшее содрогание извне, влияют друг на друга, и оттого невозможно…

— Для гениев — возможно. Видите ли, когда наши женщины выходили за паутинников, они не страшились наказания за свою любовь к изгою и отчетливо понимали, что рецессивный ген обернется доминантным. Чувствовали, что вопреки обществу поступают верно. А за такую отвагу полагается небольшое возмещение от судьбы, не правда ли? В виде другого доминантного гена, что сцеплен с геном частичной слепоты. Вот. Хэм оказался вдвойне одарён: как виатор и как чтец невидимых текстов.

— Он сразу понял, что не священник, а я в беде.

— Конечно. И стал на страже. Смертей он не желал ничьих и постоянно напоминал Камарге о своём присутствии, особенно… хм… в критические для ее психики дни. Кстати, даже без большого ума легко было прочитать башмачки нашей прима-балерины как ножной кастет. И узнать, в чем соль ее сценической виртуозности. Но вот об инцесте между сестрой и братом… Неслыханно.

— Она умерла? Лестред кивнул.

— Великая утрата для театрально-концертного общества. Двойная. Ваш супруг тоже покончил с собой. Взмыл высоко в небеса, пока крылья не отпали, и рухнул. Вы уж простите, что мы, полиция, не сумели помешать.

— Не захотели. Прощаю, что уж там. Охрида чувствовала себя так, будто на неё разом навалилась мудрость всех предыдущих поколений.

— А Хэмлок… Жив?

— Если так можно выразиться. Нехилый щелчок в середину лба, что должен был как минимум сделать вас кретинкой, целиком достался ему. Практически за миг до того удара кинжалом. Так что он нынче в полном смысле слова слепень. Радар, восприятие цвета и цвета… Да с какой стати я распинаюсь! Наши сигурантские врачи говорят, всё может кое-как наладиться. Штука в том, что он пожелал с вами говорить.

— Где он? Я хоть сейчас.

— Да рядом, в одной из соседних палат. Охрида кое-как сползла с мягкой кровати, влезла в казённую пижаму и тапки.

— Пойдемте. Хэм сидел в кресле: повязка пеленала лоб и козырьком стояла над глазами. На звук шагов и падения на колени повернулся. Охрида проговорила — и снова: что за каша во рту некстати.

— Я… б-благодарна и сожалею. И — я поняла. Я вас люблю.

— Чего же боле, что я могу еще сказать… такого же идиотского? — рассмеялся он. И снова — на удивление мягко и добродушно. — Дурёха белобрысая. Не понимает, до чего собой хороша, насколько редка такая слитная красота лица, души и тела — и пробрасывается собой по пустякам. Даже в голову ей не придёт, что я могу быть женат на прекрасной женщине. У нас, вообще-то,

32

Татьяна Мудрова Паут

двое вполне взрослых сыновей, а потому вы мне даже в снохи не годитесь. Нет, подождите, вот вырастете еще чуть-чуть, выйдете за одного из своих в доску, детишек ему славных нарожаете, дары в вас проклюнутся. И жизнь наладится, будьте уверены.

— Вы за этим меня позвали — отповедь прочитать.

— Нет, вообще-то. Просветить насчёт одной штуковины, пока время есть. Вон тот ваш любимый стих, о поэтах и фиглярах, — его нужно декламировать иначе. Опечатка в тексте — и пошлопоехало. Не «палнету», естественно, не палету, то есть дощечку для растирания красок, но уж точно не палитру. А вот так: «Именно поэты и шуты В рубище цветастом и убогом те слоны, атланты и киты, что планету держат перед Богом».

— Как тебе? Логично, по-моему. Охрида всхлипнула.

— Чего? На платочек, дитя. Утрись. Ангельские крылышки-то не чешутся, отпавши? Иди восвояси и будь умничкой. Всё, я сказал! Через несколько лет уважаемая госпожа Лестред Мармидон, урожденная Охрида Лепид, вместе с мужем присутствует на торжественных служебных похоронах. И впервые видит жену погибшего, теперь вдову, царственно прекрасную леди Ара`нну: на той узкое пурпурное платье, священный траур по пауту, завершившему земной путь лучшим своим деянием, с боков двое широкоплечих богатырей в рыцарских доспехах — сыновья. Госпожа Ара`нна кивком подзывает свою молодую сослуживицу: — Как хорошо наконец увидеть вас воочию. Ну да, я понимаю, не надо лишних слов. Хэмлок тоже этого не любил — напыщенности, театральности, плетения словес. Всего связанного с радужными мотыльками. Нет-нет, истинных детей Радуги он умел ценить.

— Кому, как не мне, знать это, — печально произносит Охрида.

— Я одно время после той истории с вами всерьёз полагала отпустить его от себя. Женщинам нашего клана мужья необходимы только до рождения детей. Но он сам не захотел: из развитого чувства долга, я полагаю. Он вам завещал одну небольшую игрушку… Леди касается тугого корсажа, в ее руке сама собой появляется короткая флейта. Ошкуренная веточка ивы с отверстиями по всему телу и простым мундштуком, ровная и гладкая.

— Хэмлок просил также передать, что с этим инструментом даже ребенок справится. Вот, берите же. И будьте отныне благословенны. Дудочка ловца греет пазуху, скрытно напевает священные, крамольные стихи: «По счастью, я не муж наук, а сын того блажного племени, что слышит цвет и видит звук и осязает запах времени». В экипаже, которым управляет сам Лест, Охрида впервые за долгое время ревёт взахлёб, сладко, как малолетняя девчушка. И в первый раз за годы супружества возвращается не в дом, а домой.

33

Анна Алмазова Право на жизнь

Анна Алмазова Право на жизнь Опять этот проклятый дождь. Серая рябь по стеклу, и уже почти и не разглядеть ни городской площади за окном, ни фонтана с русалкой. Эрик любил ту русалку. Может, потому что она так же одинока… как и он. Под окном медленно проехала карета. Некоторое время Эрик стоял неподвижно, упиваясь золотистым счастьем сидевшей в карете женщины. Оказывается, в этом городе еще остались счастливые люди. Но не в этом доме.

— Вас не поймают? — Странный вопрос. Неожиданный. Эрик медленно обернулся. Надо же, ошибся. До сих пор он думал, что лежавшая на кровати девушка скорее относится к «молчаливым». Так Эрик называл тех, кто умирал без слов, погрузившись в таинственную задумчивость. О чем они думали, умирая? Эрика никогда не интересовало. Его роль, как правило, сводилась к двум вопросам: — Как вы хотите умереть? А чуть позднее: — Вы хотите, чтобы я остался? Как правило, они не хотели умирать в одиночестве, и смерть себе выбирали либо быструю, либо безболезненную. Дураков умереть мучительно Эрик встречал редко, вернее — одного. Как раз вчера меланхоличный, бледный юноша в убранных в черное покоях живописно сел в кресле и твердым голосом выбрал стрихнин. Сам выпить оказался не в состоянии, пришлось помочь и выслушивать начальное: — Он еще пожалеет, очень пожалеет! — которое вскоре закончилось бульканьем через конвульсии: — Бо… боль… но. Спа… спаси… Эрик тогда лишь усмехнулся. Мальчишка так и не понял главного: иногда смерть — это спасение, это дар, который достается лишь избранным. Эрику вот не достался.

— Ты сам выбрал, — холодно ответил он. И даже почти ласково отер лицо умирающего смоченным в холодной воде платком. — Могло быть хуже. Верь мне. А теперь терпи, скоро все закончится. Закончилось. Эрик даже не успел убрать платка, как юноша выгнулся дугой в кресле, дыхание его остановилось, зрачки расширились. Как же предсказуемо, оттого и скучно.

— Отмучился, — усмехнулся Эрик, вкладывая в ухоженную ладонь мальчишки карточку с выведенными золотом буквами: «Каждый имеет право на смерть». Взгляд Эрика тогда вдруг остановился на домашней часовенке, выкрашенной темным лаком. С иконы, находившейся в центре, встретил его теплый, ласковый взгляд с золотистыми искорками. Священники говорят, что Он всех любит… и Эрика любит, только вот в сказки Эрик перестал верить еще в детстве. Теперь — не верил тем более. Потому и не жалел никого из своих жертв. Жить всегда больно. Умирать сложно. Эрик поможет. Вчерашнему мальчишке помог и этой девушке он тоже поможет. Только в глаза ее смотреть больно. В них — отрешенность. Будто она уже там, а не здесь. Лишь губы слегка шевелятся в такт молитве, да пальцы медленно перебирают янтарные бусинки четок. Тоже во что-то верит. Тоже на что-то надеется. Зачем?

— Вы хотите, чтобы меня поймали? — ответил Эрик на повисший в воздухе вопрос и медленно подошел к кровати. А все же она красива: тонкие черты лица, золотистые, рассыпавшиеся по подушке волосы, ажур сорочки, который мало скрывал персиковый оттенок ее шелковистой кожи. Эрик даже представил ее дебютанткой на балу, счастливую, ослепительно красивую в выписанном из Парижа платье, в блеске драгоценностей и собранными в замысловатую прическу золотистыми кудрями, украшенными алмазными звездами.

34

Анна Алмазова Право на жизнь

Но этого никогда не будет. Ни первого бала не будет, ни первого поцелуя не будет, ни мужа, ни детей. И потому в ее душе клубится горечь и почти невыносимое страдание. Эрик знал. Проклинал в этот момент и дар видеть чужую боль, и свою беспомощность. Он не может помочь ей жить. Он может только понять. Увидеть, ощутить вкус ее воспоминаний: подаренного на день рождения белоснежного коня, бешеную скачку наперегонки по только выпавшему снегу, ветер в распущенных волосах, смех, лихорадочную радость, а потом вдруг полет, и внезапно твердую землю. Беспамятство. Слезы в подушку и долгие месяцы мучительной надежды на чудо. Но чуда не было. Были все более редкие визиты горячо любимого жениха, сочувственные взгляды родителей и, наконец, понимание — больше она никогда не встанет.

— Нет… я не хочу, чтобы из-за меня… — наконец-то она разжала пересохшие губы. А вот это уже знакомо. «Из-за меня». Как часто он это слышал раньше, нет, хуже — впитывал темно-красный оттенок вины в карих глазах, чтобы получить новый удар, страшный, мучительный: — Папа, прости, я не хотел. Я действительно не хотел. И Эрик не хотел. Не хотел слышать от врачей «Мы ничего не можем сделать» и боролся до последнего, мучая и себя, и собственного сына. Зачем? Эту девушку он мучить не будет. Он подарит ей быструю и спокойную смерть.

— Вы не виноваты, — голос срывается на жалость, дрожит, предатель. И сердце бьется гулкогулко о грудную клетку, отзываясь в ушах непрерывным стуком. — Вы ни в чем не виноваты. Не то говорит. И не о том. Но она понимает, устало хлопает по одеялу, приглашая сесть, и Эрик подчиняется, стараясь улыбаться, хотя и знает, как вымученно выглядит эта улыбка.

— Почему вы плачете? — спрашивает вдруг она. Почему? Да потому что два слова всколыхнули вдруг воспоминания, давние, тщательно до этого спрятанные, встряхнули в груди проклятую муть. А ведь думал, что забыл и справился. Наверное, нет. С этим невозможно справиться.

— Убийца с сердцем ангела. Правильно они тебя называют… ангел, мой ангел… Эрик вздрогнул, когда тонкие, красивые пальцы смахнули слезу с его щеки. Не пытаясь более улыбаться, он вскочил с кровати, прошипев: — Не смейте! Не смейте меня жалеть! Девушка уже не слышала. Тонкая ладонь безвольно упала на шелковые простыни, упустив янтарные четки. Она уснула, и Эрик знал, что из этого сна не возвращаются. «Каждый имеет право на смерть», — золотые буквы жгли пальцы через перчатки. Картонный прямоугольник не захотел вдруг лечь в ладонь с украденной слезинкой на указательном пальце, а упал на пол. Белоснежным комочком света на темном ковре. С висящей на стене иконы смотрели всепонимающие глаза. Почему-то стало вдруг стыдно, захотелось отвернуться.

— Вас не поймают? — вспомнился недавний вопрос.

— Может, я желаю, чтобы меня поймали, — уже холодно ответил Эрик, поднимая карточку и вкладывая ее в ладонь еще живой, но уже недолго, девушки, сметая с пальца проклятую слезинку и забирая зачем-то янтарные четки. — Но не поймают. Способности исчезать в одном месте и появляться в другом, а так же улавливать чужую боль появились у Эрика сравнительно недавно — лет десять назад, в день совершеннолетия. Тогда щедро лилось шампанское, пузырясь в тонких бокалах, тогда смеялись друзья, рассказывая пошловатые шутки, тогда дико болела голова от смеси ароматов духов, цветов, спиртного и пота… И забытый всеми именинник устроил переполох, исчезнув в середине праздника. Эрик и не собирался исчезать. Ему просто сделалось дурно, и, стремясь проглотить горький комок в горле, он распахнул створки окна пошире, впустив внутрь потоки пахнущего сыростью воздуха. И захотелось ему, дико захотелось оказаться вдруг у реки, увидеть, как серебрит луна темные волны, как покачивается на них пущенный вниз по течению венок… Быть не здесь, там. Внизу.

35

Анна Алмазова Право на жизнь

Он тогда отошел от окна на шаг, опустил веки, полной грудью вдыхая свежий воздух и вздрогнул, почувствовав неожиданный холод. Открыв глаза, Эрик застыл, не осмеливаясь поверить: вместо шумной, парадной залы он оказался на берегу Серны. Прелый запах тины и серебристый лунный свет окутывали теплую летнюю ночь дымкой таинственности. По мосту проехал экипаж, роняя на реку золотистые отблески фонарей, и все было так, как мечтал Эрик, но покоя на душе не было. Было еще хуже, чем там, в зале, тревожно и тяжело, и, что самое страшное, не находилось для этого причины. Будто не его то было, чужое. Той гибкой, пошатывающейся фигурки, что упрямо шла по заросшему травой берегу к воде.

— Стой! — выкрикнул Эрик. Она продолжала идти.

— Стой, тебе говорят! Позднее он держал в объятиях плачущую, судорожно цепляющуюся за его сюртук девицу, и слушал, и слушал, как она выла в полный голос, освобождаясь от непонятного ему горя.

— Не могу… не могу за князя, слышишь, не хочу. Пусти! Пусти! Лучше умру, пусти! Девица, темноглазая, темноволосая, все же вышла замуж за князя, только за другого — за Эрика. Родила ему болезненного, но горячо любимого сына. А потом было пять лет страха и один месяц долгой, болезненной агонии.

— Я не хочу жить, — сказала как-то безжизненным голосом осунувшаяся Хельга после похорон Эрика-младшего. — Не хочу, слышишь, не хочу! Он не только слышал, но и чувствовал, и не мог выносить ее и своей боли. Приказал слугам не спускать с нее глаз, закрылся в кабинете и целую ночь просидел у окна, не двигаясь, поглаживая вспотевшими пальцами рукоятку пистолета. Лишь тогда он понял, насколько слаб и жалок: он так и не сумел нажать на курок. А утро встретило его выстрелом: Хельга сумела.

— Я только на минуточку вышел, — оправдывался чуть позже веснушчатый слуга, — я не знаю, как она… не знаю. Эрик поднял пистолет и выстрелил. И когда тело слуги коснулось персидского ковра, до князя дошло: убивать, оказывается, легко. А вот самому умереть гораздо сложнее… Вот с тех пор и бродит по улицам столицы, выискивая их… желающих умереть. И помогает другим делать то, что не смеет сделать сам. Это не сложно. Надо только почувствовать чужую боль и застыть где-то неподалеку. Дождаться, пока боль станет почти невыносимой, обретет оттенок одиночества. Когда тот, другой, останется один. И шагнуть навстречу, стремясь спасти, помочь, туда, где билась раненой птицей в темноте чужая душа. Помочь уйти. А потом на время становилось легче. Всегда, но почему-то не сегодня. Почему-то сегодня было особенно жаль ту девушку на кровати, почему-то жгли пальцы янтарные четки, и хотелось их выбросить, а вместе с ними и воспоминания о сегодняшнем дне. Забыть… да, уйти и забыть. Эрик ушел, а вот забыть не смог. Вместо этого он сыпал и сыпал соль на застаревшую рану, бредя по мокрым, суетливым улицам. Вспоминая печальные, виноватые глаза сына.

— Смотри, куда прешь! Кто-то грубо оттолкнул Эрика к стене. Эрик вздрогнул, выныривая из болезненных воспоминаний. Дождь закончился. Народ куда-то спешил, поругиваясь, проезжавшие экипажи то и дело окатывали пешеходов грязью. Вслед им летели проклятия, которые перекрикивали суетливые голоса мальчишек-газетчиков: — Новое убийство! Новая жертва ангела смерти! Читайте, читайте! Неуловимый ангел смерти! Дарующий легкую смерть вновь убил! Читайте, читайте! Эрик кинул в ладонь мальчишки монетку, развернул газету и, полоснув взглядом по колонкам бреда, устало усмехнулся. Он ненавидел журналистов. Пишут много, а знают… Да что они вообще знают? Зашел в темный переулок и закрыл глаза, желая только покоя. А покой бывает лишь в одном месте. Старинное кладбище встретило его зарослями трав, каплями дождя на ярко-красных ягодах малины, покосившимися, давно некрашеными оградками и… далеким, напевным голосом свя-

36

Анна Алмазова Право на жизнь

щенника. Эрик удивился: уже много лет в сонном царстве забытых всеми склепов никого не хоронили. Эта часть кладбища была старой, густо поросшей вечнозеленым плющом и, казалось, никому ненужной. А Эрику даже нравилось временами прогуляться по усыпанным гравием дорожкам, полюбоваться на распускавшиеся, чудом выжившие тут розы, почувствовать застарелое дыхание смерти. Быть одному. И сейчас он жаждал одиночества. Жаждал, а все равно шел на тихое бормотание молитвы. Будто его что-то его притягивало… Очнувшись от наваждения, Эрик встал за покосившимся, поросшим мхом крестом, смотря, как возле склепа собрались провожающие в мрачных, черных одеждах. Как и всегда на похоронах, Эрик нашел в толпе несколько людей, которые хотели последовать за умершим. Например, тот посеревший господин рисунок Евгении (ziarel) Шкалёвой в обтягивающем сюртуке.

— Отец, — прочитал его мысли кто-то за спиной. Оглянувшись, Эрик увидел стройного, нестарого человека в одежде католического священника.

— Чей отец? — отвернулся Эрик, не понимая, почему с ним вообще заговорили.

— Мальчика… Так бывает, господин…

— Неважно, — Эрик не считал нужным озвучивать свое имя.

— Князь Хельский, не так ли? Эрик вздрогнул.

— Мы знакомы?

— Нет, не знакомы, но я вас знаю… скажу более, я искал вас, ангел смерти. Что же вы вздрагиваете-то? Мы похожи, мой друг. Вы чувствуете тех, кто хочет умереть, я — тех, кто убил. Вы — убили, и не раз. А отец мальчика хочет последовать за сыном, тут даже вашего дара не надо, чтобы это увидеть. Вы ему поможете? Отец, потерявший ребенка… как знакомо. Эрик тоже вот потерял. И опять, второй раз за день, волной накатила боль, ноги перестали держать, и Эрик сел на покосившуюся скамью, опустив голову на ладони. Голос за спиной был все так же неумолим: — Так бывает, князь. Гордый родитель поссорился с ребенком, серьезно, но из-за мелочи. Гордый ребенок не захотел жить. А гордый ангел смерти ему помог. У Эрика перехватило дыхание.

— Ну что же вы, друг мой? Доведите дело до конца. Помогите теперь умереть и отцу. И спросите себя, только честно, того мальчика нельзя было спасти? И так ли уж было необходимо его убивать? Эрик похолодел. Земля вдруг покачнулась, будто пытаясь его с себя сбросить. А священник продолжал: — И надо было ли ждать, пока ваш сын умрет сам?

— Вы не смеете… — прошипел Эрик.

— Как и ваша жена…

— Не смеете.

— Или убить обоих?

— Не смеете!

— Не кричите, это кладбище. Вы обращаете на себя внимание. Дайте руку. Я отведу вас в место, где можно кричать…

37

Анна Алмазова Право на жизнь

— Вы тоже?

— Ну же, князь, вы не уникальны. Смиритесь. Дайте руку.

— Убьете меня?

— Боитесь?

— Я…

— Тогда дайте мне руку. Эрик встал и подал священнику руку. Его будто втянуло в туннель. А когда он вылетел наружу, то дыхание перехватило, а в глазах потемнело. Вновь теплой волной откатила проклятая слабость. Надо отдохнуть. Надо хоть немного отдохнуть… Только со дня смерти Хельги он не может спать. Лишь временами впадает в тошнотворное забытье, в котором терзают его кошмары: то лицо сына, искривленное болью, то пустые глаза жены, а то тихое, не понять чье рыдание… Он боялся спать. И в то же время с ума сходил от усталости. Вот и теперь покачнулся вдруг, теряя сознание, чувствуя, как у самой земли подхватывают чьи-то неожиданно заботливые руки. Странно… он так давно был один, что уже и забыл, что такое чужая забота. Спал он, наверное, долго, и неожиданно спокойно. Без снов. Проснувшись, тяжело сел, потирая виски. Все тело ломило от боли, но впервые за долгое время он чувствовал себя отдохнувшим. Он был в старом храме. Через высокие, стрельчатые окна лился уставший за день солнечный свет, освещая строгие, с лепниной, стены и длинные ряды деревянных скамей. Прилипчивый священник стоял на коленях перед алтарем, украшенным белоснежными лилиями.

— Вы еще можете вернуться, Эрик… Завтра, — не оборачиваясь, сказал он. — Облегчить смерть несчастному отцу… хотя нет, наверное, он сможет сам. Пережить единственного сына — это так больно. И вы — причина той боли.

— Вы не смеете!

— Что же вы заладили-то. «Не смеете» да «не смеете»… Смею. — Священник поднялся. — Вы — не смеете. И исчез. Эрик хотел так же исчезнуть, в любое место, подальше отсюда, но впервые за долгие годы дар изменил ему. Да и от себя не убежишь… Долгожданный отдых прояснил разум, а боль… боль того человека на кладбище приобрела другой оттенок. Это Эрик виноват. Это Эрик поил его молодого, оттого глуповатого мальчишку стрихнином. Эрик… Эрик, который все это делал для собственного сына, для сына облегчал другим уход в тот мир, вдруг понял, что сам убил чьего-то сына. И чью-то дочь. И чью-то жену, сестру. А вместе с ними… и Хельгу. Убил Хельгу. Оттолкнул тогда, убежал, вместо того, чтобы остаться с ней и… поддержать, не дать уйти. «Каждый имеет право на смерть». Эрик упал на колени, нащупал за поясом рукоятку пистолета. Со дня смерти жены он так с ним и не расстался. Вместе с пистолетом из-за пояса выпали и янтарные четки. «Вас не поймают?» Уже поймали. Пусть и иначе, чем они оба думали. Эрик взвел курок, и щелчок эхом отозвался в пустом костеле. От аромата лилий дико кружилась голова, а в солнечном свете насмешливо плясали пылинки. «Б… боль… но. Спа… спаси…» Если только одно спасение — смерть. И пора уж, пора решиться. Дуло холодило висок. Только чуть шевельнуть пальцем и…

— Нет! Пистолет полетел под скамью, и Эрик вдруг оказался на полу, лежавшим на животе с выкрученными руками, не в силах даже дышать, не то, что пошевелиться.

— Я имею право умереть!

— Ты так ничего и не понял.

— Не понял? Я… я убил мальчишку. Я ошибся!

38

Анна Алмазова Право на жизнь

— Ты опять ничего не понял.

— Ты… ты… пусти!

— Нет.

— Пусти, говорю!

— Не за этим тебя привел. Эрик перестал вырываться, уже ничего не понимая.

— А зачем? — прохрипел он.

— Смотри! — священник грубо схватил Эрика за волосы, заставляя выгнуться и поднять голову. — Открой глаза и смотри. Смотри! Эрик посмотрел и уже не смог оторвать взгляда от увиденного. Он и не заметил, как его отпустили, как он ошеломленно поднялся на ноги, как шагнул вперед, еще и еще, глядя на золотистые, с искорками, глаза на иконе.

— Это оригинал, — голос священника пробивался как сквозь вату. — Его часто перерисовывают, но… говорят, что человек, это нарисовавший, действительно Его видел.

— Но… как?

— Вот так, князь, я тоже думал, что каждый убийца должен умереть. Я вас искал, ангел смерти. Встреть я вас годом раньше, князь, и вы были бы мертвы. Но икона изменила и меня, да настолько, что я все же стал иезуитом. А ты? Ты кем теперь станешь? Выбирай! Эрик сглотнул, разогнав в душе золотистую муть. И, рухнув на колени, впервые за свою недолгую жизнь начал молиться по-настоящему, неистово, взахлеб, а затем и заплакал, горько, как ребенок, выплакивая накопившуюся обиду. Ведь глядя в глаза Спасителю, он почувствовал все ту же горькую печаль, что мучила его эти годы, разбавленную полузабытым вкусом… сострадания. И мир, долгое время остававшийся серым, вдруг вспыхнул красками, а Эрик наконец-то понял: — Каждый имеет право… жить. А дарить смерть может только Он.

— Вот ты и повзрослел, ангел смерти, — сказал священник, протягивая Эрику янтарные четки. — Наконец-то. Теплый осенний вечер бередил душу звуками засыпающего города: тихим повизгиванием колодезной цепи, лаем собак, отголосками разговоров. Звуки становились все реже и тише, журчание воды, казалось, все усиливалось, опускался над рекой туман, а Элли все так же стояла на мосту и смотрела в текущую воду. Ей только туда. Куда еще с ублюдком в брюхе без работы, без крова, без родных. Хозяйка, как узнала, что служанка от сына забеременела, так «девку» за дверь и выставила. Да приказала из города убираться.

— Не решаешься? — чужой голос заставил ее вздрогнуть. Элли обернулась и, увидев темноволосого священника, оторвалась от перил. Она теперь мечтала только об одном — уйти прочь, остаться одной, дождаться, пока мост опустеет, и попробовать снова.

— Не надо, девочка, — сказал он, протягивая руку. — Я покажу тебе выход. Элли поверила сразу и безоговорочно. Как привязанная, шла она следом за незнакомцем, хотя тот, казалось, об Элли и забыл, даже не обернулся ни разу. И лишь когда они дошли до высокого забора, отворил сверкнувшим в лунном свете ключом калитку и отошел в сторону, пропуская: — Войди. В сенях было темно. Скрипнула где-то впереди дверь, хлынул в лицо Элли поток света, смешанный с запахом свежей выпечки, и незнакомец, застывший в дверях, мягко сказал: — Ну же, смелей.

— Я так рад, что ты вернулся домой, — сказал чей-то усталый голос. — Ты так редко в последнее время тут бываешь…

— Я привел тебе девушку, которая тебе составит компанию…

— Я всегда рад приятной компании. Через неделю, на рассвете, Элли спустилась в булочную за свежим хлебом, купила у молочницы жбан молока. Вернувшись домой, налила полную кружку, поставила ее на поднос рядом с тарелкой с толсто-нарезанным хлебом, толкнула тяжелую дверь и, стараясь не шуметь, опустила

39

Анна Алмазова Право на жизнь

поднос на стол. В залитой солнечным светом мастерской стоял густой запах краски и дерева. Как и ожидалось, мастер работал. Кисть окунулась в кармин, чуть добавив красного на холст, и Элли вдруг вскрикнула: — Это его, его глаза. Глаза… Эрика…

— Эрика, — подтвердил мастер. — Моего спасителя.

— Вижу, что картина готова. Элли передернулась от холодного голоса за спиной. Она знала этого иезуита так недолго, а уже не любила. Он всегда входил бесшумно, мало говорил, и рядом с ним Элли чувствовала себя как несмышленая девчонка перед строгим воспитателем. Боялась сказать или сделать лишнее, боялась даже вздохнуть. Но он был кем-то очень важным для Эрика, настолько важным, что временами Эрик называл его учителем. Вот и мастер почему-то иезуита любил, даже слабо улыбнулся гостю, хотя улыбался он в последнее время так редко. Иезуит обошел Элли, взял из слабых пальцев художника кисть, положил ее на поднос, рядом с хлебом. На бледном лице мастера показалась вымученная улыбка.

— Ты слишком много работаешь, — мягко сказал иезуит.

— У меня слишком мало времени.

— Воруешь у жизни каждое мгновение, мой друг. Тебе пора отдохнуть. Иезуит, подхватив хрупкое тело мастера, понес его наверх, в спальню. А Элли все так же не отрывала взгляда от полотна, стараясь впитать в себя увиденное: распростершего белоснежные крылья ангела с глазами Эрика. Всепонимающими, добрыми глазами. Элли, вздохнув, погладила округлый живот: самого Эрика она увидит нескоро. Он слишком занят и домой приходит редко. Он так многих спас, даже, говорят, мастера, а вот себя так спасти и не сумел. И никогда не сумеет.

40

Сэм Деми Вим

Сэм ДЕМИ Вим Зимняя ночь опустилась на городок угольным покрывалом с россыпью бриллиантов. Казалось, что во мраке космоса звучит мелодия далеких огоньков, кристально чистая, манящая и зовущая за собой. В объятьях ночи дома зажигали огоньки окон в ответ на песнь звезд, одинокие фонари на улицах подхватывали в темноте песнь, продолженную домами, за ними вступали машины с зажженными фарами, мчащиеся по улицам. Если бы кто-то смог услышать эту песнь света и тьмы, его бы поразило, раздавило этой кристальной чистой многоголосья, льющегося подобно тихому ручейку-истоку бурного горного потока. Впрочем, один слушатель у этой мелодии был, и он, сидя на крыше и болтая короткими кривыми ножками, как раз смотрел финальные аккорды вступления. Маленькие водянистые глазки создания, ибо на человека этот слушатель не походил, провожали одинокую падающую звезду. Она оставила после себя на небосклоне слегка светящийся след, медленно расползающийся на чернильном покрывале неба. Рот существа улыбался, показывая миру острые треугольные зубки, словно у маленькой, но очень кровожадной акулы. Имя слушателя было Вим, и сколько он себя помнил, столько так себя и называл. Впрочем, только он один и знал его и вполне мог придумать долгими зимними вечерами, ибо никто больше не звал его Вимом кроме него самого. Одиночество было верным спутником этого странного создания, слушающего по вечерам песни звезд и домов на крышах многоэтажек, и ему хватало его молчаливого присутствия, чтобы быть счастливым. Как только погасла красная полоса заката и закончилось вступление ночи, Вим поднялся с нагретого места и вприпрыжку побежал к люку на чердак. День, свет которого всегда так жег глаза, подошел к концу, и теперь можно было выйти на улицу и поискать пищу. А Вим не ел уже давно, неделю или две. Кошка, которая осмелилась остаться на чердаке Вима после заката, уже была съедена, костный мозг высосан из всех косточек, а из мягкого пуха сделана постелька. Пришло время добывать новый ужин, и Вим, ухватившись за трос от лифта, съехал вниз и протиснулся между железными прутьями лифтовой клетки. Его тонкий нюх уже нашел в темноте новую жертву, осталось только догнать и поймать ее. И погрузить зубы в её шею, почувствовав, как кровь наполняет рот, смешиваясь со слюной. Голые ножки Вима на бегу не издавали шума, равно как и ладошки. Крадучись, он пробрался в подвал, пахнущий сыростью и гнилью, и пошел по следу, оставленному будущим ужином. Он уже чувствовал сердцебиение зверька, забившегося в угол подвала, и знал, что тот тоже почувствовал его, и теперь сидит, парализованный страхом, которого прежде не знал. Прыгнув, Вим что было силы вцепился в шерсть, готовясь к отпору, и погрузил острые зубы в нежную мякоть шеи. Однако зверек не трепыхался, уже через секунду-вторую обмякнув на руках Вима бездушной тряпицей. Разомкнув челюсти, охотник рассмотрел свою жертву и раздосадовано сплюнул на землю. Котенок! Да еще такой щуплый и маленький. Не странно, что он почти не сопротивлялся, ослабев от голода и холода. Конечно, мясо молодого зверька мягче и приятней на вкус, но его здесь так мало, что хватит только на сегодня и завтра. А через четыре-пять дней Виму снова придется выходить на охоту, покинув уютное гнездышко и крышу, с которой слышно песни звезд и домов. Еще раз сплюнув на пол, неудачливый охотник схватил тело котенка за хвост и забросил на плечи. Что есть, то есть, нечего перебирать. Прокравшись до дверей подвала, Вим пропустил людей, идущих шумной компанией в одну из квартир, и проскользнул на лестничную клетку. Зацепившись за трос лифта, он начал карабкаться на крышу, держа ужин в зубах. Вим избегал людей, но не прятался от них. Ему до людей, как, впрочем, и людям до него не было совершенно никакого дела. Это только давным-давно, много, возможно, двести или триста зим назад, в Вима верили, его боялись и прогоняли. Теперь же, даже увидев его нос к носу, большинство думало, что просто обозналось. Только детишки еще иногда понимали, что или кто промелькнуло со скоростью молнии перед ними секунду назад, да и то только самые маленькие. Что поделать, времена меняются.

41

Сэм Деми Вим

Прокравшись на чердак, Вим сразу же почувствовал, что что-то не так. В воздухе отчетливо стоял запах, которого здесь раньше не было, железный и масляный, словно от… Словно от поезда! А еще пахло человеком, тяжело, нехорошо так. Вим всегда доверял своим ощущениям, и теперь ему показалось, что это плохое знамение. Опустив добычу на пол, он пригнулся и пополз к источнику запаха. Прогнать! Чтобы и духу человечьего не было на чердаке Вима! Никто, только он сам имеет право здесь жить! Вим крался, пока не увидел прямо перед собой маленькую фигурку, сидящую на грязном полу чердака. Человек ел, давился своей едой, не подозревая, что прямо у него за спиной сидит создание, в чьи владения он так беспардонно вторгся. Собравшись, Вим прыгнул и движением, отработанным за тысячи ночей охоты, схватил человека за шею. Намерения убить не было, хотелось только припугнуть, чтоб убирался прочь из чужих владений, однако человек начал отбиваться. Удар был сильный, словно Вима ударило кувалдой по голове. Инстинктивно сжав зубы в последний момент на шее, он, тем не менее, сразу же отпустил ее, отброшенный ударом к стенке. Поднявшись, Вим уставился на своего противника. От удивления его маленькие глазки стали круглыми, словно две пуговицы от пальто. Его противником, вторгшимся на чердак, оказался вовсе не взрослый или подросток, как показалось в первое мгновение, а маленький мальчик, лет восьми-десяти, закутанный в несколько пальто. В следующий момент Вим с ужасом заметил, что мальчик хватается за шею, а с его пальцев капает кровь. Страх застучал в голове Вима — он ранил! Мальчик хрипел, держась за шею. Увидев Вима глазами, помутневшими от боли, он только смог простонать: — Помоги! Вим молнией метнулся к своему гнезду. Он ранил человека! Веками Вим помнил, правда, неизвестно откуда и от кого, что людей трогать нельзя. Их можно не любить, ненавидеть, пугать, но ранить и убивать — никогда. Схватив в руки тряпки, некогда бывшие занавесками, Вим опрометью побежал к мальчику. Тот сидел, прислонившись к стене, а кровь на шее пузырилась, хриплое дыхание с шумом вырывалось из щуплой груди. Взобравшись на живот, Вим улыбнулся как можно доброжелательней.

— Не двигайся, я сейчас тебя спасу! ыС удовольствием осмотрев свою работу, Вим слез с мальчика.

— Сегодня можешь ночевать здесь, я позволяю, ибо ранил тебя, но завтра уйдешь отсюда, понял? Голова мальчика наклонилась вперед, и Вим расценил это, как согласие.

— Вот и хорошо. Договорились. И еще одно. Не говори обо мне никому, потому что страшная кара падет на твою голову. Развернувшись, Вим потопал к оставленному ужину, думая, что, возможно, он зря так сторонился людей. Если что, с ними можно договориться, как вот с этим человечком. Подтянув котенка за хвост к мальчику, Вим уселся и принялся за трапезу, время от времени бросая исподтишка на него заинтересованные взгляды. Вскоре, не выдержав затянувшейся тишины, Вим спросил: — Как тебя зовут? Меня — Вим. Я живу здесь много лет. Мальчик молчал. Вима смутила эта молчанка, однако он вскоре понял, в чем загвоздка.

— Ты молчишь потому, что я ранил твое горло? Прости Вима. Я не хотел. Я больше не буду тебя ранить, если ты уберешься отсюда. Я люблю тишину. Вот так. Если ты будешь молчать, все будет хорошо. Ты кушать хочешь? Я могу дать тебе немного добычи. Ее мало, но я поделюсь. Мальчик молчал. Через несколько минут, пока Вим доедал ножку, неожиданный гость начал заваливаться на бок, а потом и вовсе упал, уставившись на Вима большущими карими глазами.

— Так ты не голоден? Значит, ты просто устал? — Вим удивлялся тому, как много он сегодня говорит. — Тогда отдыхай, я не буду тебе мешать. Я пойду слушать песни звезд ночью на крышу, но если ты захочешь кушать, то оставлю тебе немножко. Положив перед мальчиком кусок котенка, Вим пролез в окошко и сел на краешек крыши. Звезды сегодня особенно хороши, их песнь лилась так, как никогда раньше. Сегодня Виму впервые захотелось им подпеть, хотя он и не знал языка, на котором звезды поют, а дома отвечают. Впрочем, языка фонарей он тоже не знал. А вот слова машин он знал неплохо, хотя и не понимал, о чем они поют.

— Вррррм… Врррррм… — начал петь Вим, ожидая, когда его глаза, подобно глазам машин, зажгутся. — Врррым-рым-рым-ррррр…

42

Сэм Деми Вим

Однако песня не принесла ожидаемого результата. Глаза Вима не засветились, чтобы влиться в эту безумно красивую песнь звезд хотя бы фальшивой нотой. На несколько секунд ему стало грустно, но вскоре он вспомнил, что машины имеют еще одну песню, которую часто поют ночью.

— Уиииииу, уииииу, уиииииу, — начал Вим, пытаясь максимально подражать словам песни машин. — Уи, уи, уи. Скрееее, скреее, скреее. Глаза не зажглись, только окно дома напротив озарилось светом, заставив Вима спрятаться за бордюр крыши. В открывшуюся форточку высунулась растрепанная голова мужчины, озадаченно смотрящего во двор. Рядом с ним заспанная жена что-то спрашивала, на что тот ответил: «А может, наша? Откуда ты знаешь? А утром что бы делали без машины?» Однако Вима мало интересовал их разговор, он искренне наслаждался новой нотой, пускай и так странно, но добавленной им. Именно им в песню звезд и домов этой ночью. И, хотя окно вскоре закрылось и погасло, отзвук ноты еще долго звучал в небе, сливаясь с другим многоголосьем в удивительную песнь. Когда утренняя заря окрасила восток в нежные тона, Вим, бросив печальный взгляд на тускнеющее небо, спустился на чердак. Мальчик все так же лежал, смотря в одну точку, не сдвинувшись ни на сантиметр. Вим подошел к нему и подобрал недоеденный кусок котенка.

— Ты сыт? Тогда отдыхай. Я тоже, наверное, пойду спать. Я говорю тебе: «Спокойной ночи». Утром уходи. Развернувшись, он направился к своему гнезду, где через минуту уже заснул, погрузившись в сон. В нем еще не наступила утренняя заря, заставляющая умолкать звезды. Проснувшись вечером, Вим обнаружил, что мальчик все еще лежит. Усевшись напротив него, Вим принялся доедать котенка, болтая обо всем, что только приходило ему в голову.

— Ты не ушел? Я все думал, уйдешь ты или нет. Не ушел. Тогда это хорошо, потому что Вим скучал. Теперь я буду говорить с тобой, ты не против? Нет? Ну, раз молчишь, значит, нет. Вим говорил, не умолкая. Впервые в жизни, продлившейся столь долго, у него был слушатель, которому можно рассказывать все, что только душе угодно, и который слушает внимательно, не перебивая. Вскоре Вим забыл о недоеденном ужине, рассказывая мальчику о своем детстве, о кострах, горевших во всех городах, где он был, и о горящих на них людях. Он наслаждался ощущением, которое, наверное, знакомо всем рассказчикам, когда, начиная историю, ты не можешь остановиться; повествование увлекает тебя, являя внутреннему зрению картины давно минувших лет. А мальчик слушал. Молча, но все так же внимательно. Вим пришел в себя, когда в окошко чердака заглянуло солнце, обжигая глаза нестерпимым светом. Тонко запищав, он бросился в свое гнездо, где темно и уютно, где этот проклятый свет не достанет его. Весь день Вим мучился, думая, не обидел ли он своим внезапным бегством нового друга, не ушел ли он. За эту ночь Вим не успел ему рассказать и малой части того, что хотел, пускаясь в бесконечные объяснения и описания. А еще Вима немного смутило то, что сегодня, впервые за многие годы, он не слушал пения звезд. Что-то важное было в их песнях, но что именно, Вим не знал. Возможно, он забыл. Или, может, просто чувствовал. Едва поднявшись вечером с гнезда, Вим, пошатываясь, обессилено побрел на чердак, где вчера оставил своего друга. Увидев, что тот все так же лежит, отдыхая, радостно пискнул. Иней украсил мальчишку красивыми белыми ресницами, покрыл волосы иголками чистейших кристаллов. Несмотря на усталость, Вим снова уселся перед мальчишкой и начал рассказывать ему истории, забыв обо всем, даже о звучащей на крыше песне звезд. И снова только палящий свет солнца заставил его отправиться в гнездо, где он скрутился в клубок. Сон не шел к нему, мысли о друге занимали голову Вима. Он думал, что мальчику, наверное, так одиноко ждать целый день. И опять Вим чувствовал, что песнь звезд надо слушать. Решив, что следующий вечер он поделит между мальчиком и песней, он уснул кратким и тревожным сном. Вечером, пошатываясь от непонятной усталости, Вим, несколько минут поколебавшись, снова уселся возле мальчика — рассказывать свою историю. И снова целую ночь не смолкал, повествуя об экипажах, конях, дамах и королях, о прежних песнях звезд. Речь, прежде корявая и путаная, стала гладкой, описания и события так и стояли перед глазами, желая поскорее воплотиться в одну из историй. Вим не мог остановиться, а мальчик, как ему казалось, внимательно слушал все, улыбаясь странной улыбкой. Перед самим рассветом Вим перетащил свое гнездо поближе

43

Сэм Деми Вим

к мальчику, и, накрывшись тряпицей, уснул, держа друга за холодную ладонь. На следующий вечер Вим почувствовал, что совсем обессилел. Его беспокоило, что тело, раньше спокойно переносившее голодовки по нескольку недель, теперь отказывалось повиноваться. А еще он волновался за мальчика — тот не ел уже несколько дней, а Вим помнил, что людям свойственно кушать каждый день по три раза. Впрочем, он не выглядел голодным. И снова Вим говорил целую ночь. Где-то далеко, на крыше, еще можно было услышать тихую песнь звезд, но для Вима она больше не существовала. Реальной для него являлась только его история, его рассказы, и только для мальчика, первого и единственного друга. Тот слушал все, улыбаясь, словно ангел, и молча, словно демон, знающий все секреты. Вим не мог остановиться, истории рвали его на части, просясь быть рассказанными, и он не мог отказать ни одной. Так было и на следующую ночь. И еще на следующую. И еще, и еще. Вим не мог отойти от мальчишки, обустроив свое гнездышко прямо посреди чердака, там, где тот отдыхал. Утром он засыпал тяжелым сном, в котором иногда, время от времени, вспоминал о далеких и недостижимых песнях звезд. И каждый раз обещал себе, что вечером, как только проснется, пойдет их послушать. Однако, просыпаясь, он видел мальчика, и очередная история заставляла сесть и говорить, пока голос не становился хриплым, а солнце, вечный враг Вима, не заглядывало в окно. Однажды вечером, проснувшись от тяжелого кошмара, Вим выполз из своего гнезда и подполз к мальчику. Тот был холоден, и Вим подышал на его щеку. Потом, немного покопавшись, зарылся ему под куртку, словно маленький птенец рисунок Мимеевой Riu Ксении под крыло заботливой матери.

— Знаешь, — Вим попытался говорить бодро, — я до сих пор не знаю, как тебя зовут. Я рассказал тебе всю свою историю, которую я помню, так, как не рассказывал никому. Но мне кажется, что дальнейшей истории у меня не будет. Кажется, я умираю. Надо бы пойти поймать что-то на ужин, но у меня едва хватило сил заползти к тебе. Хотя сейчас ночь и надо пойти послушать песни звезд, я очень хочу спать. Я пока посплю здесь у тебя, хорошо? Ты так улыбаешься, как улыбаются ангелы. Я, наверное, тебе это тоже уже говорил? Не помню. Хотелось бы еще послушать песню звезд… Когда я проснусь, отнесешь меня на крышу, хорошо? Это будет мое последнее желание. А пока, мой друг, хорошей ночки и приятных снов. Вечером, пятнадцатого марта, в МНС города М. поступила жалоба от жительницы девятиэтажного дома номер семь на улице Сахарова. Прибывшие на место спасатели, опросив вызвавшую их пожилую даму, поднялись на чердак, откуда, по ее словам, исходит пренеприятнейший запах, и нашли там останки мальчика. По предварительному заключению, он умер на чердаке месяц или два назад, однако, благодаря морозам, его тело сохранилось в относительно хорошем состоянии до недавнего потепления, которое ускорило процесс разложения. Именно запах гниющего тела привлек внимание бдительной пожилой женщины. Хотя ребенок, судя по одежде, являлся беспризорником, умер он не от холода или голода, а от обширной кровопотери, вызванной травмой сонной артерии, а также от асфиксии, которая наступила вследствие сдавливания шеи повязкой. Когда спасатели переносили тело погибшего мальчика, выяснилось, что он до самой смерти сжимал в руках домашнего питомца, судя по останкам, маленькую обезьянку. Имя мальчика до сих пор не выяснено, однако милиция связывает его и останки его питомца с цирком-шапито, который гостевал в городе три месяца назад. Принимаются все меры, чтобы найти виновных…

44

Бэд Кристиан Не спи,замерзншь...

Рубрика Рыжего Бро Всем привет! Я – Рыжий Бро, на тот случай, если у вас есть сомнения. Хоть я и сам уже не уверен. Тут ко мне забегал приятель и рассказывал престрашнейшие штуки. Оказывается, есть в бескрайнем космосе существа, способные превращаться в кого угодно. Говорит, даже в меня могут. Мне сомнительно: внешне под меня можно замаскироваться, но душу-то бесценную не имитируешь, да и мысли мои философские – это ж квинтессенция векового опыта! Не повторить их полуразумным тварям! Но я решил не рисковать и придумал себе отличительную особенность: буду теперь везде носить фиолетовую бандану – мне её Бэд Кристиан подарил, и добавлять тайный пароль: «Хэд его побери». А если вы меня на станции без банданы увидите – знайте: пора бить набат, захватили нас кровожадные эс-эмы. Про эс-эмов вам Кристиан подробнее расскажет. А я пока сбегаю к зеркалу, потренируюсь платок по-пиратски завязать, Хэд его поберрри!

Бэд КРИСТИАН История вторая «Не спи – замерзнешь…» Мы уже две недели болтались в системе Ориона. И все две недели дежурства шли по полной выкладке: наводящий, шесть первых стрелков, шесть дублеров за пультом, каждые двадцать минут сигнал с двумя подтверждениями... Сначала никто не знал, к чему такое зверство над личным составом, но потом стали постепенно просачиваться слухи, что, мол, в системе Ориона появились смэшники. Смэшниками на корабельном жаргоне называлась эс-эм разновидность разума. Эс-эм - ситуативно-модифицирующий. Ну мы в школе еще так дразнились, помнишь? Эс-эм - разумный, да не совсем. То есть эс-эм - полная имитация разума, внешнее следование любой логике поведения. И плюс полная имитация эмоций. Любых. Хотят сожрать параба - думают и чувствуют как парабы. Временно. На момент охоты. Голый инстинкт, в общем-то, но без приборов отличить трудно. Собственного разума в смэшниках - ни капли. Хищники. Говорят, когда-то на их планету сел космический корабль. Они сымитировали поведение экипажа и вышли на охоту в космос. И у них получилось, потому что подражать смэшники могут чему угодно. Управление кораблем они, например, воспроизводят до тонкостей. Встретив в пространстве другой корабль, если позволяет расстояние, читают мысли команды и внушают ей, что она - мясо. Если расстояние не позволяет, а внушать смэшники могут довольно ограниченно, считается, что на одну-две единицы, не более, то просто выходят с жертвой на видеосвязь и зомбируют ее. Потом эти гады стыкуются с замороченным кораблем, и у них начинается праздничный обед из многих блюд. Съев всю команду, смэшники затягивают пояса потуже и снова отправляются на поиски. Наверное, их мечта (хотя вряд ли они умеют мечтать) - сесть на малоразвитую планету и обеспечить себя пропитанием на максимально долгий срок. Только вот беда - даже самого простого автоматического контроля в космопорту ни одному смэшнику не пройти. Машину не заморочишь. Оттого мы и знаем теперь, что они из себя представляют. Очень мерзкие на вид твари. По сути - мешок на четырех ножках, снабженный гигантским ртом.

45

Бэд Кристиан Не спи,замерзншь...

Было, если не совру, шесть попыток смэшников высадиться на цивилизованные планеты, и каждый раз это заканчивалось оцеплением космодрома и месячным карантином для попавших в зону их зрительного, акустического или мысленного влияния. Поэтому на грунте смэшники для людей не особо опасны. Ну, зомбируют пару-тройку тысяч двуногих, ну, может, даже кое-кого съедят, не больше. Другое дело - в открытом космосе. Вот здесь десяток смэшников способен заморочить даже экипаж огромного корта, вошедшего в фазу торможения на подлете к планетной системе, например. И если для этого надо прикинуться гуманоидами - да пожалуйста! Говорят, смэшники по всем тестам даже лучше гуманоидов, только... Ну, в общем, это не объяснишь. Они суперхамелеоны, что ли. И ни грамма разума. Вообще. Меньше, чем у мухи. Как только эти желудки на ножках в лабораториях ни проверяли. Конечно, есть на кораблях автоконтроль связи и фильтры, позволяющие более-менее эффективно защитить экипаж от зрительного и звукового зомбирования, а вот от внушения на расстоянии ничего дельного придумать так и не смогли. И в академии мы изучали смэшников, и раньше я слышал про них кое-что. Но тут команду просто прорвало. Нас, кто помоложе, стрелки и палубные так застращали всякими жуткими историями, что в конце концов мне начало все это сниться. Ну и дежурства по полной выкладке. Две недели. А потом заболел Дьюп (у него расконсервировалась черная лихорадка), и меня убрали на терминал, посадив на наше место уже сработавшуюся пару. Терминал - выход боевого удара. По сути, место совершенно бесполезное на корабле, этакий «крайний случай». Если разнесут навигаторскую и капитанский пульт, можно прямо с терминала давать координаты наведения (Терминал как раз над основной батареей. Если и туда шарахнет, то отстреливаться будет почти некому. И вообще, когда стреляют - на терминале крайне жарко, поэтому он укутан дутой изоляцией на основе пузырьков кермита. Но это не спасает). В общем, терминал - бо-ольшой, но малополезный в обычном бою дубль. И дежурный сидит там один. На всякий случай. Ну, и подтверждение. Заведено в армаде так, что любая команда по традиции идет через терминал. И терминал - это самый мелкий юнга, который последним говорит «есть». Например, навигатор командует: «Переключиться на бортовые двигатели». Машинный отсек отзывается: «Есть переключиться!» И дежурный на терминале тоже нажимает свою кнопку: «Переключение подтверждаю». «Черный ящик» на терминале, разумеется, тоже пишет. И журнал бортовой, кстати, не капитан заполняет, а дежурные терминала по традиции от руки калякают, уж у кого какой почерк. Дьюп лежал в изоляторе, а я по ночам смотрел кошмары про смэшников и регулярно заступал в свою смену на терминал. Там, поскольку запоминающихся событий не было, играл с компьютером в трехмерные шашки и вписывал свою фразу «без происшествий» в бортовой журнал. А парни, пользуясь болезнью Дьюпа, все подначивали меня в столовой или в общем зале, мол, просыпается один новичок утром: весь корабль - переодетые смэшники. А он, соня, просто проспал сближение. В столовой вчера один «старичок» из наладчиков в красках расписывал, как дежурному небольшой пассажирской «эмки» по дальней связи отсигналил рейсовый корабль. Дурак дежурный дождался сближения, вышел на видеосвязь и увидел на корте свою маму, которая слезно просила сынка принять медицинский транспорт с больным папочкой. Смэшники «маму» воссоздали до мелочей. В результате патрульные нашли брошенную «эмку», лишенную белка абсолютно, даже землю в оранжерее смэшники сожрали, а у биороботов объели весь сервомеханизм. Отсел я подальше от этого бандака. Урод, эпитэ а матэ. К Хэду его. Да плюс сны эти.

46

Бэд Кристиан Не спи,замерзншь...

В общем, не в очень хорошем настроении я на вахту в очередной раз заступил. Ну и, чтобы успокоиться, стал играть с бортовым компьютером в пространственные шашки. Восемь раз он меня сделал. Вдруг я вроде начал выигрывать. Что-то внутри уже было запело... И тут сигнал прошел по общей связи. Сигналил «Парус». Мы с ним часто бываем вместе на разных операциях. Расстояние между нами по какой-то причине сократилось. Может в навигаторской комп глюканул, а может, излучение какое боком задело, или гравитационная аномалия. Ну и вахты корабельные, конечно, тут же языками зацепились. С «Паруса» начали что-то заливать нашим... Я отвлекся от шашек на секунду. Ход, конечно, не продумал, и комп, скотина, тут же меня сделал. Кто бы на моем месте не разозлился и не отключил связь минуты на две? Ну я и отключил. Щас, думаю, обыграю кретина - включу. Все равно до подтверждения сигнала по армаде еще восемнадцать минут, а в работе корабля мой пульт - пятая нога у собаки. Наши о чем-то чирикали с вахтой «Паруса», оно и понятно - третья неделя по полной выкладке, мозги уже у всех заржавели. А мне сильно выиграть хотелось. Я и сыграл. И проиграл, конечно. И еще раз со злости сыграл. А потом поднял морду, гляжу – «Парус» швартуется! А у меня зеленый на переговорнике так мигает, что только не лопнет. Включаю связь. Вахтенный мне ехидненько в «ухо»: мол, третий раз говорю - давай подтверждение, что швартуемся. Ты что, малой, уснул там и смэшники приснились? Вот урод, кшена патара. Разыграли! Понятно, что я год в армаде и два месяца на рейде, но надо же пределы какие-то для издевательств иметь! Наверное, этот гад увидел на пульте, что я шлем отключил, договорился с вахтой «Паруса» и решил меня капитально подставить, чтобы я приказ о швартовке подтвердил и в журнал внес. Ну я же не бандак. Я ему (кажется, это Вессер был) так культурненько говорю по общей связи: - Вас понял, вахтенный. - Делаю паузу, нажимаю кнопку связи с пультом навигатора, но и общую связь оставляю нажатой, чтобы слышал, гад. - Терминал - навигатору. Подтвердите приказ о швартовке. рисунок Макова Алексея aka Ща, - думаю, - навигатор этим шутникам.

McOff И вдруг: - Вы что там, уснули на терминале?! Я обалдел, но только на секунду. Вахтенный, судя по голосу, был если не Вессер, то Веймс, все равно из самых старичков. С них сталось бы замкнуть сигнал с терминала на вахту. А уж голосом навигатора писклявым на нижней палубе только ленивый не вещал. Ах ты, - думаю, - гадина! Уснули, говоришь? Щас я тебе устрою подтверждение сладкого сна. От корабля ты меня можешь, урод, отключить, но я в отличие от тебя имею выход на армаду! И пусть потом будет скандал! Пусть мне потом тоже дисциплинарное влепят! Но и тебе влепят! Я уж постараюсь! В общем, устал я в те дни сильно. Теоретически в боевой обстановке дежурный на терминале имеет право, получив неясный приказ, обратиться к командующему крыла армады напрямую. В уставе это есть. Может, так вообще никто не делал, но в уставе есть же. И кнопка есть. Ну, я и нажал.

47

Бэд Кристиан Не спи,замерзншь...

Мне ответил нервный такой голос. Я уже струсил, но говорю по инерции: так, мол, и так, получил приказ швартоваться с «Парусом», жду подтверждения. И пауза длинная-длинная. А потом генерал как заорет! У меня правое ухо заложило почти.

- Это терминал «Аиста?!» Ни в коем случае подтверждения не давайте! Не смейте, дежурный, вы меня слышите?

- Слышу, - говорю. - Подтверждения не давать. - А сам палец под шлем просунул и ухо массирую - больно, зараза. Ну и голос у меня, наверное, от боли неуверенный очень стал, потому что комкрыла еще громче орать начал.

- Сможете?! - кричит вообще уже не по уставу. Я растерялся: - А че тут, - говорю, - мочь? Не давать - так не давать. Только тут мне по-настоящему страшно стало, что я к самому генералу! Даже палец вытащил, хоть ухо и ломило здорово. А он волнуется, уговаривает, что, мол, надо держаться, мальчик, подтверждения нельзя давать ни в коем случае. Что он меня к поощрению... Я совсем растерялся. И вижу на экране две новые точки. С двух сторон от «Паруса». По сигналу - наши. А потом нас как тряханет... Когда я в сознание пришел, то понял – «Парус» в клещи между двух отражателей взяли и с минимального расстояния как дали ему! Ну и нам чуть-чуть досталось. Щит-то противоударный активировать уже никто не мог, вся команда была заморочена смэшниками... Так и не выяснили тогда, каким способом смэшники пробрались на «Парус». Команду они подчистую выели и за нас взялись. Весь личный состав был уже как бы под гипнозом. Консервация называется. Живые биоконсервы - жрать и спать. И из этого состояния тебя потом с месяц вытаскивать приходится, еще не каждый отходит. Слава Беспамятным богам, на «Аисте» всех расконсервировали. Комкрыла сразу понял, что у нас творится. А до меня только спустя два часа в полном объеме дошло, когда выяснилось, что с вахты сменить некому и надо в одиночку швартовать две бригады медиков. Зато Дьюпа с его лихорадкой медики из главного госпиталя за два дня на ноги поставили. И стало мне с кем в трехмерные шашки играть. Мы ведь тогда месяц не боевой корабль были, а корабль-лазарет - весь экипаж в карантине. Дьюп меня основательно понатаскал. Я, может, обыграл бы его хоть раз, но комиссия все нервы вытянула. На предмет, почему смэшники меня не зомбировали, как остальной экипаж. Весь месяц мучили - то один тест, то другой... Ничего не нашли. Не мог же я признаться, что связь выключил. А поощрение генерал записал, не обманул.

Я вот тут подумал. Помните, Шеридан говорил: «Все мы игрушки в руках судьбы». Интересно, что было бы с экипажем корабля, если бы Бэд Кристиан лучше играл в трёхмерные шашки? А чтобы было с нашей Станцией, если бы захваченный корабль направился в нашу сторону? Что бы было со мной?! И мне вдруг представились огромные бухгалтерские счёты, на которых щёлкает костяшками некто неведомый: одна костяшка вправо – и рыжего Бро, философа и оптимиста, съест неведомая космическая тварь, одна костяшка влево – и хранитель бесценных знаний и умений получит ещё день или два жизни. Пока не придёт время следующего подсчёта. И так мне стало горько от бездушности этих счетов, что я тут же решил придумать новую систему – человечную и справедливую. А вы пока почитайте о том, к каким увлекательным приключениям может привести такое простое житейское дело, как поездка на дачу. Хэд её возьми.

48

Павел Мешков Черный корректор

Павел МЕШКОВ Чёрный корректор 1 глава Судьба – что яркая звезда. Делами – подправляем вектор. Но подсказал бы кто – куда Нас гонит призрачный корректор? Пауль Бэг

Пролог В небе парили два дракона – чёрный и серый. Они неспешно беседовали об очень важных делах. А куда, скажите на милость, спешить едва ли не вечным существам? Когда времени много, отношение к нему меняется, да и само время течёт иначе. Другое дело – баланс материальных миров. Здесь нужен глаз да глаз! Под драконами простирался остров в дельте древней реки.

– Вот они, – патетично заявил Чёрный Дракон. – Маленькие, но эффективные гирьки на весах судьбы! В сложнейшем механизме баланса меж мирами! Серый, с сомнением вглядываясь в копошащихся внизу существ, уточнил: – Вся толпа?

– Нет, корову и кур я не считаю… И есть ещё резерв. Тоже люди.

– И насколько ты уверен в эффективности? В докладной указано восемьдесят процентов, но я как-то…

– Восемьдесят процентов я указал для возможности достойного отступления. На самом деле – почти все сто, так как резерв повышает вероятность точного выбора.

– Интересный метод работы, – пробормотал Серый Дракон. – Единственное, что мне импонирует в твоих предложениях, Эрнер, – сроки.

– Да, сроки – моя гордость! Всего три местных года. Можно даже ускорить процесс, но обитатели этого мира шарахаются от любого непонятного им существа. Слишком чувствительны к проявлениям магии – магиопаты, я бы сказал. А здесь мне крупно повезло! У кандидатов есть нужная база: образование, нестандартность мышления, широта восприятия. Акцентировать в докладе я не стал, но тебе скажу – основные фигуранты уже имеют закладку.

– Какую?

– Один – невидящий Провидец. Другой – интуитивный Ключник Миров. Третий – Мастер с печатью Проклятья.

– Не понял… Где ты их взял?

– Здесь, – ткнул когтем вниз Чёрный Дракон. – Работаем потихонечку…

– Теперь я понимаю твою уверенность в исходе. И понимаю, почему в серию тестов ты заложил огрехи своей предыдущей работы…

– Ну да! Эти должны справиться. Я им помогу…

– Не сомневаюсь. Но слишком сильно не дави. И не путай их во времени! «Короли приходят добровольно, делают то, что должно, и уходят в ореоле славы!» – процитировал Серый.

– Обижаете! Техническое задание я не забыл. Всё будет естественно и исключительно на добровольной основе.

– Темнишь ты, Чёрный… В любом случае я предвижу некоторые трудности. Предлагаю тебе принять ответственность особых полномочий. В данном мире, конечно.

– Мне бы пораньше эти особые полномочия… – пробурчал Чёрный Дракон.

– Кто работает с меньшими ресурсами, должен понимать, что большие полномочия погубили

49

Павел Мешков Черный корректор

бы дело, – заметил Серый.

– Разумеется, – вздохнул Чёрный.

– Я сообщу Совету о твоей работе и обязательно отмечу, что Портал находится в непосредственной близости к событиям. А ты постарайся сообщать мне не только о своих победах. Действуй, Эрнер! Серый Дракон сложил крылья и рухнул вниз, к воронке Портала, а Чёрный задержался. Он немного потасовал гирьки, убедился в верности хода и сплёл первую ситуацию.

Частное мнение (не глава!) Наверное, следует сразу отметить, что Ямана – это не пригород Шамбалы и даже не один из тайных монастырей Шао-Линя. Да и расположение этого слабо населенного пункта почти равноудалено от Японии, Кореи и Китая. Ямана – умирающая деревня, уютно устроившаяся на одноимённом острове в дельте Волги. Ещё в девяностом году прошлого века, когда наша семья приобрела здесь дом под летнюю дачу, у Яманы была надежда возродиться, пусть даже в качестве дачного посёлка. Хотя подавляющее большинство её жителей к тому времени уже переехали в районный центр – Камызяк, где, конечно, легче найти работу и прокормиться. К середине девяностых годов в Ямане не набиралось и десятка домов, а обитаемых круглый год – вообще три-четыре. Лично я считаю, что именно умирание Яманы нарушило существовавший баланс сил и способствовало проявлению здесь аномальных явлений, а отнюдь не дядя Миша со своей легендарной лопатой. О причинах можно теперь спорить до хрипоты, но местные жители постепенно привыкли к происходящему, приспособились, а Та Сторона, приспособившись к местным жителям, поползла себе в разные стороны. Сожалею, что не могу внятно и доступно для аудитории доложить об интеграции, скорости инвазии, тенденциях и девиации Той Стороны. Но знаю точно: она продемонстрировала удивительную, с моей точки зрения, способность форсировать водные рубежи. В том числе и так называемую «текучую воду», которая, как известно, является непреодолимым препятствием для разного рода мертвецов, духов, некоторых видов монстров и других порождений аномальных сил. А ещё, как-то зимой недалеко от Яманы появился необычный волк. Несколько нападений на людей, целая толпа покусанных… А что он ест, спрашивается? И скотина явно не бешеная. Какой же это волк, не к ночи будет сказано! В астраханской прессе было очень много публикаций такого рода, но никто пока не пытался систематизировать все имеющиеся факты. Что касается контактов с драконами и прочими тварями, то я сам могу привести с десяток случаев разной степени свежести и достоверности, но особого смысла в этом не вижу, так как заинтересованные люди и без того в курсе дел, а остальным – всё, соответственно, по фигу! Хоть с драконом их познакомь, хоть Нон им на голову надень. Можно принять за данность, что граница Той Стороны пролегает именно там, в Ямане, однако, ещё в год Кролика не один я видел драконов в небе над Астраханью. Да и в последующие новогодние праздники эти твари имели место быть в различных обличиях. Понятное дело, что в на нашей фазенде драконы появились куда как раньше и в большем разнообразии… Чтобы в дальнейшем верно воспринять и уяснить приводимые факты, требуется чётко понимать определение «дракон». И не потому, что лично мне не ясна сущность дракона или меня посетила блажь навязать другим своё мнение. Дракон – он дракон и есть, и им останется. Какого бы размера вы его себе ни представляли, какие бы способности ему ни приписывали, суть его не изменится – дракон НЕ ДОБРЫЙ. В лучшем случае, он безразличен к окружающему миру. И хотя дракон вынужден тем или иным образом взаимодействовать с Этой Стороной, все негативные последствия контактов падают не на него. Применить исследовательский метод для опознания и классификации драконов Яманы затруднительно из-за незрелости базы драконоведения. Тем более сами по себе драконы настолько

50

Павел Мешков Черный корректор

отличаются друг от друга, что иногда не знаешь, что и думать и что с ними делать. На этом фоне нет никакого смысла выделять джиннов и гномов в какие-то особые группы. Характер у них самый что ни на есть драконий, делишки тоже те ещё… А уж до чего порой схожи морды! Это я о драконах и джиннах… Чтобы в дальнейшем не путаться во всех этих мелких и несущественных деталях, я предлагаю простое, элегантное и легко доказуемое определение: «Дракон, вне зависимости от размеров и внешности, – это всё, что летает (хотя бы недолго и низенько), и может испортить настроение или одежду.» Злопыхателям и противникам гениального определения предлагаю маленький тест. Представьте себе, что вы идёте по улице в новой норковой шапке или без неё – как вам будет угодно. Солнышко светит, душа радуется!.. А в небе, над вами, пролетает воробей. Настроение у воробья никуда не годится: он гороху переел и запил из грязной лужи. И вот этот самый воробей не промахнулся… Хлоп! И прямо вам на голову. Или на шапку. Со всеми проистекающими… Если вы поумнее, то молча пожелаете воробью быстрого полёта с закрытыми глазами до ближайшего столба и начнёте оттираться. Если – поглупее, то будете орать, как недорезанный носорог, крыть в три наката воробья и его маму разными нехорошими словами, рискуя привлечь внимание птички и вызвать обиду. И воробей может вернуться… С друзьями. И у всех у них может быть плохое настроение… А теперь быстро и не задумываясь ответьте: дракон этот воробей или не дракон? Однако, по большому счёту, нет особой разницы в том, кто вам испортил жизнь, одежду или куда-нибудь наложил кучу. Да и не всегда просто определить, дракон это, джинн или кто-то другой. Кто-то может пытаться приписать мне особое пристрастие к драконам вообще и к драконам Яманы в частности. Помнится, как-то один оппонент из славного города Санкт-Петербурга даже нашёл возможным обвинить хорошего меня в ЛЮБВИ к драконам. Так и написал: «А Вы любите Драконов!» Я вынужден с возмущением отрицать даже намёк на какие-либо близкие отношения между мной и такими существами, как яманинские или любые другие драконы. Во-первых: зоофилией я не страдаю, да и другими формами извращений особо похвастаться, к своему стыду, не могу. Во-вторых: считал и считаю драконов хотя и умными, но чрезвычайно опасными и злобными существами. Исследования показали, что это не их вина, но ответственность с них не снимается. В-третьих: должен указать на непредсказуемость поведения и множественность обличий вышеназванных тварей. По крайней мере, в Астраханской области. Последнее упомянуто к тому, что когда ведёте разговор с женщиной в моём городе, внимательно смотрите в её глаза. Ей это может понравиться, а вам, возможно, спасёт жизнь и здоровье, если сумеете вовремя подметить игру зрачков. В вертикальной плоскости… Уверяю – существуют ещё и «в-четвёртых», и «в-пятых», и бесконечное «так далее», но причин рассматривать здесь все пункты, обосновывающие мою неприязнь к драконам, не вижу.

P.S. Козе понятно, что имена собственные, здесь и далее, изменены до полной неузнаваемости. Сделано это, как вы понимаете, не только в целях затруднения судебного преследования или сокрытия действительного местоположения портала Той Стороны. Не могу же я безнаказанно сообщить: «Эту волшебную летнюю ночь Коля Ч. провёл у…» Или: «Олег Б., чёрт бы его побрал, припёрся на фазенду очень рано утром…» Поэтому в скользких местах будет написано просто: «дядя Олег», «дядя Коля», «дядя Миша»… Без конкретного адреса. И лишь один человек обозначен предельно реально. Но это дело очень личного характера, и означенного Дракона я закопаю сам! По самую шею…

51

Павел Мешков Черный корректор

Год I. Звенья цепи Глава 1 Не рой зачем-то яму Вся поверхность Земли состоит из разных ям. Некоторые из них ещё не выкопаны… Закопанная яма ямой быть не перестаёт. Она просто зарыта… Из трактата дяди Миши “Ямы в нашей жизни”. В отличие от некоторых, я исключительно далёк от мысли обвинять во всём происходящем на фазенде лично дядю Мишу. Вообще-то он мой родной брат. Но когда мы работали в кооперативе, то для удобства общения все стали называть друг друга «дядя Серёжа», «дядя Саша», «дядя Коля»… Посетители и клиенты постоянно удивлялись: – Вы что – родственники?

– Ага! – охотно соглашались мы. – По первородным грехам. Уже и кооператив давно накрылся медным тазом, а обращение «дядя» прижилось, не умирает. Самое удивительное, что все, абсолютно все, даже подруги жены, именуют меня не иначе, как «дядя Паша». И зараза имеет тенденцию к распространению… Но не об этом я хотел сказать. Сейчас я ясно вижу: баланс между Этой и Той Стороной был нарушен чисто механически – с помощью банального рытья ям. Как пропустил нарушение Чёрный Дракон, лично мне наплевать. Жаль лишь, что отдуваться приходится не лично ему. Ямы на даче в Ямане рыли все кому не лень. Мои дети копали гвоздями маленькие ямки и утверждали, что вот-вот докопаются до золота инков. С замечанием, что рыть надо глубже, они не спорили и рыли глубже, но до Южной Америки им было ещё ой как далеко! Сам я как-то выкопал довольно симпатичную ямку для столба. Но мне не очень понравилось. Мокрый весь, грязный… Да и столб, как оказалось, должен был стоять совсем в другом месте. Хотя эта яма сильно пригодилась немного позже. Куда лучше рыл, при случае, ямы дядя Олег. Но всё это рытьё выглядело чисто любительским занятием на фоне шедевров дяди Миши. Я его теперь и представить-то себе без лопаты в руках не могу, как Шварценеггера без шестиствольного пулемёта “Вулкан”. Конечно, дядя Миша не только рыл на даче ямы различного назначения, но вполне мог и огород вскопать. Однако вскопанное поле в дяди Мишином исполнении всё равно выглядело, как большая яма. Только очень плоская. Вот как-то утречком, сижу я под навесом на даче, курю, комаров гоняю. Жду сигнала. Не к началу мобилизации, а обычного автомобильного сигнала с другой стороны реки. К нам ведь на дачу просто так не попадёшь. Остров – он остров и есть. Участок суши, со всех сторон омываемый водами реки… Так что, без лодки – никак. Оно, конечно, так намного лучше: чужие не шляются, а если кто из своих и привезёт гостей на отдых, то непременно предупредит, представит их по всей форме, попросит, если что, в помощи не отказать, лодку дать. А чего не дать, если люди приличные? Лодок у нас три штуки – на любой цвет и вкус. Но в этот раз на острове тихо было. Ближние соседи в Камызяк по делам укатили, а до Бороды, или, как его зовёт дядя Миша, «Деда», не из всякого миномёта достанешь. Он чуть ли не на другом конце острова живёт. Только коровы его, стервозы, бродят вокруг, о столбы заборные чешутся, устои малого сельхозпредпринимательства раскачивают. Не люблю я их. В смысле, коров. То в огород ночью забредут, то яблоки сожрут, то кучу перед калиткой навалят, только под ноги гляди! А раз прямо на нос катера, на замок свежепереваренной травы наложили…

52

Павел Мешков Черный корректор

Вот сижу я, курю, жизнью наслаждаюсь. Слышу – сигналит кто-то. По звуку сигнала вроде как дядя Миша приехал. Взял я вёсла и пошёл переправу налаживать. На берег вышел, коров от лодок отпугнул, вижу, на другой стороне Яманишки дядя Миша рукой машет, а рядом с ним по берегу дядя Олег Белов скачет, орёт что-то восторженноневразумительное. Переправился я к ним, поздоровался, спрашиваю: – Ты чего это, дядя Миша, сразу в больницу не поехал? – а сам на дядю Олега киваю.

– А-а-а! – отмахнулся дядя Миша. – Он всю дорогу такой… А тебя жена в город требует. День рождения у неё грядёт, готовить мясо надо.

– А я думал, скромненько, здесь на даче…

– Скромненько не получится… Дядя Олег вот согласился ночь здесь перекантоваться, потом я – пару дней, а потом мы к тебе на праздник, а здесь дядя Серёжа обещал посидеть. Так что собирайся, вечером уезжаем. Рыба есть?

– Ясное дело – есть! Куда ж она денется? Река аж кипит! Бери – не хочу!

– Я про холодильник...

– Есть, – успокоил я дядю Мишу. – А кто спрашивал?

– Да – все! Никто пока ещё не отказывался. Тебе, кстати, тоже надо. Лариса твоя очень интересовалась…

– Да хватит вам болтать! – завопил, выскочив из-за дерева, дядя Олег. – Грузимся по-быстрому и поехали!

– А ему можно доверять? – спросил я у дяди Миши, намекая на психическое здоровье дяди Олега. – Он, со своей активностью, весь остров вдребезги пополам разнесёт!

– Зажрался ты здесь, дядя Паша! – укоризненно заявил дядя Олег. – Сидишь на острове: тишина, природа, свежий воздух! Ты в городе с моё проторчи – не так на природе заголосишь!

– Так это у тебя от свежего воздуха прибабах наступил! – догадался я. – Так ты, пока мы здесь, попроси дядю Мишу двигатель машины завести, отдышись у выхлопной трубы. Или закури, на худой конец. Дядя Олег безнадёжно махнул на меня рукой, схватил из багажника машины пару корзин и почти бегом потащил их к лодке. При переправе на остров он, едва не переворачивая лодку, раза три опускал лицо в воду и восхищённо бормотал: «Свобода!.. Кайф!..» После традиционного чаепития дядя Миша отправился прилаживать к лопате новый, только что привезённый черенок, а дядя Олег приоткрыл свою сумку и показал мне горлышко бутылки, намекая на то, что шок от встречи с природой у него ещё не прошёл и требуется лёгкий допинг. Дядя Миша водку не пил. Ему мешал автомобильный руль и какие-то принципы. А мы выпили. Как говорит Жванецкий: «По чуть-чуть… По слегка… Буквально, чтобы солнце побыстрее взошло…»

– Вот смотри! – рассуждал дядя Олег, наливая водку в стаканы на уровень «два пальца». – Вот я, пользуясь принципом земного тяготения, наливаю её, родимую, в стаканы. Тот же принцип при опрокидывании стакана позволяет водке попасть в желудок, а там уж сердце гонит её прямёхонько в мозги. Получается, что у дяди Миши принцип земного тяготения не действует?

– Ну, ты слишком уж упрощаешь! – не согласился я с дядей Олегом. – Принципов немного больше, нежели один. К тому же пользоваться ими можно очень даже по-разному. Где-то я об этом читал… Мы не стали углубляться в зыбкую тему, тем более что дяде Олегу загорелось поставить в реку «что-нибудь посложнее удочки», как он выразился. Я заверил его в том, что упомянутая «сложность» давно уже находится в реке и исправно выполняет свои прямые обязанности. Но дядя Олег заупрямился. Ему хотелось внести лепту и тоже сунуть чего-нибудь в реку. От себя. Так что мы быстренько собрались, дядя Олег схватил в охапку вёсла, ведро, якоря и ящик, я – спиннинги, и мы пошли на берег. Перед тем как оттолкнуть лодку от берега, дядя Олег вдруг спросил: – А чего дядя Миша на пустыре, за крольчатником, делает?

53

Павел Мешков Черный корректор

– За крольчатником? Яму роет! – пошутил я. И не ошибся… На рыбалке мы с дядей Олегом задержались несколько дольше, нежели рассчитывали. Как только мы разогнались поставить перемёт на сомов, откуда ни возьмись появились вкуровские катера. И сверху, и снизу по реке – славные работники рыбоохраны ученья устроили. Пришлось всё лишнее в кустах побросать, спиннинги наладить и добропорядочных рыбаков изображать. Правда, может быть, оно и к лучшему? Пока вкуровцы туда-сюда по реке елозили, мы у них на глазах на лёгкие блёсны трёх хороших жерехов взяли, штук шесть щук приличных и десятка два окуней. Так что, когда позже мы из сетки вытащили пару полудохлых краснопёрок, возник естественный вопрос: а стоило ли ту сетку вообще ставить? Столько возни, и риск, опять же… Рыбу, чтобы уснула, мы вывалили в ванну под навесом и отправились к дяде Мише: посмотреть, чего это он там за крольчатником делает. Дядя Миша возвышался над уровнем земли по пояс. Спина лоснилась от пота, но видимых признаков утомления он не проявлял и продолжал ритмично выбрасывать землю из ямы размером примерно полтора на полтора метра. Чувствовалось, что всё это не просто так и что дядя Миша решил дорыться, как минимум, до истины. Стоя на краю ямы, дядя Олег задал дяде Мише вполне уместный вопрос: – А на фига? Дядя Миша прервал своё занятие, смахнул пот со лба и очень резонно ответил на японском языке: – А осеня хотца! – и, воткнув лопату в дно ямы, застыл в ожидании нашей реакции на произведённую работу. Мы с дядей Олегом переглянулись, внимательно осмотрели яму и кивнули друг другу, признавая, что работа выполнена очень большая и в кратчайшие сроки.

– Офигеть! – откровенно признал рисунок Макова Алексея aka McOff я. – Мне бы так нипочём не суметь!

– Ясное дело! – согласился дядя Олег. – И всё-таки – на фига? Дядя Миша задумчиво почесал область макушки.

– Вообще-то это вон, дядя Паша сказал, что надо колодец выкопать… – попытался он свалить на меня возникновение ямы.

– Да, – согласился я. – Сказал. Только я про сад говорил… Что колодец там копать надо. А это метров тридцать на юго-запад будет.

– Эк тебя течением снесло! – посочувствовал дядя Олег.

– Ничего-то вы в этом деле не понимаете! – пожалел нас дядя Миша. – Это – пробный шурф, для выяснения глубины залегания водоносного слоя.

– Вон оно что!.. Для выяснения… – Дядя Олег, наклонившись, заглянул в яму, посмотрел в сторону сада и спросил. – А чего ты прямо на месте колодца всё это дело не выяснил? Дядя Миша наградил нас обоих долгим взглядом, полным жалости, взялся за черенок лопаты и поинтересовался: – Вам что – делать нечего? Так пошли бы вы… – Он сделал паузу, чтобы мы успели осознать глубину посыла. – Чайничек поставили. А то жрать охота! Скажу прямо: замечание было весьма своевременным и особой фантазии при выполнении не предусматривало. Вдвоём мы с дядей Олегом довольно быстро управились и с рыбой, и с обедом. Дядя Олег отправился звать дядю Мишу за стол и, вернувшись обратно, на мой всеобъемлющий вопрос: «Ну?» – молча расположил открытую ладонь на уровне своих плеч:

54

Павел Мешков Черный корректор

– Во так будет!

– А вода? – не унимался я. Дядя Олег, не опуская руки, сложил из пальцев не лишённый элегантности кукиш, скептически осмотрел и одобрительно кивнул: – Во так будет! Подошедший дядя Миша полюбопытствовал: – Чего это вы фигу разглядываете?

– Это не фига, – возразил я. – Это эквивалент воды в прототипе колодца. Ты уже ниже уровня реки зарылся. Где вода? Дядя Миша сокрушённо вздохнул: – Ниже… Всё это как-то очень таинственно… Тайна, в общем, покрытая мраком! Он аккуратно поставил лопату в угол, стянул полотенце с верёвки и сказал: – Я ополоснусь, а вы ешьте пока без меня. И он отправился в сторону душа, всем своим видом демонстрируя, что копать сегодня больше не намерен. *** Попав вечером домой, в город, по честности говоря, я позабыл обо всём на свете. А как же иначе? В ванной двухнедельный дачный душ отмочить надо? Принимая холодный душ в присутствии комаров, стесняешься и всё делаешь очень торопливо, на скорую руку. И отнюдь не только в целях экономии воды. А тут лежишь, книгу читаешь, куришь… Жену надо за неделю, что не виделись, выслушать, детям раздать, кому что положено. Упаришься! А с утречка мясо на сковородку и – вперёд, к победе коммунизма! Главное что? Главное, чтобы мясо съедобным стало, и, по возможности, какое-то время своих свойств не потеряло, и не превратилось в слабительное. А то гости на лекарствах сэкономят. В общем, что на даче крутишься, как кули на рисовом поле, что дома, у плиты, как старший помощник младшего поварёнка, – разница не очень-то и большая! Из-за всей этой беготни и трудовых подвигов мозги мои сильно уболтались, и, услышав в телефоне голос дяди Олега, я очень удивился: – А ты чего в городе делаешь? Ты ж на даче быть должен!

– Долг свой я отбарабанил на границе с Ираном. Целиком и полностью. А кому что ещё должен был: кому – раздал, кому – простил. Вчистую, как в песне. На даче дядя Серёжа остался на два дня. Я пост сдал, он его принял. Всё очень просто. Дядю Серёжу сменяет дядя Миша, а после этого дядя Серёжа отвезёт нас менять дядю Мишу… Ты меня слушаешь?

– Как-то всё это запутано! – вздохнул я. – И сложно, для моего гибкого ума… Мне-то когда теперь на дачу ехать?

– Что-то мозги у тебя совсем работать перестали. Семья, дети, психические перегрузки, магнитные поля?..

– Выхлопные газы и фон в телефоне! – оборвал я его. – У меня, в отличие от некоторых, дел полно! Как там на даче? Всё в порядке?

– Да, в общем-то… всё, вроде, в порядке… Что-то в голосе Олега мне не понравилось. Послышалась то ли неуверенность, то ли недоговорённость, и я слегка надавил на него: – Ну, чего ты там сломал? Давай, колись!

– Да ничего я не ломал! Если только по мелочи… Я, знаешь что?.. Ночью погулять вышел… На звёзды посмотреть, свежим воздухом подышать…

– Дядя Олег! – подбодрил я. – Давай не тяни, рожай быстрее!

– Ну, занесло меня к крольчатнику… Луна сейчас почти полная, видно хорошо… Трава, деревья… Видок – обалдеть! Гляжу это я, над ямой, что дядя Миша соорудил, – свечение, ровное, красновато-розовое, как от углей в мангале. Я фонарь ваш танковый с собой брал, включил его,

55

Павел Мешков Черный корректор

повёл по сторонам – никого. К яме подошёл, воздух как будто сам светится, а дна у ямы не видать! Я опять фонарь включил. Дно на месте. Думал, вода там соберётся… Ни фига! Сухо. И както нехорошо мне стало…

– Черти, маленькие такие, там по дну не бегали? – поинтересовался я.

– Ну вот! Ещё один! – расстроился дядя Олег. – Черти там, может, где в уголке ямы и сидели. Не видел, врать не буду. Только, когда я произведение дяди Миши фигурой из двух перекрещенных досок накрыл, свечение это враз осело! Не то чтобы совсем пропало, но за деревянный крест уже не поднималось… До меня вдруг дошло – Олег ничего не сочиняет, не «лепит горбатого», а действительно нечто непонятное видел там, над ямой… И, главное, опасается того, что видел. Читай – боится.

– Ты дяде Мише и дяде Серёже сказал?

– Да сказал! Ты думаешь, они от тебя отличаются? Дядя Серёжа сообщил, что приехал выспаться и отдохнуть от студентов-недоумков, а дядя Миша порекомендовал меньше водки жрать, а я без вас на ночь и вовсе не пил…

– Ты, в общем, это… – посоветовал я. – Не нервничай по пустякам. Завтра придёшь – поговорим. Разберёмся. И не опаздывай, как герцог. Лариса обидится… Отгуляли мы неплохо, можно даже сказать – хорошо. Дядя Олег вначале был в небольшом напряге, а дядя Миша не в дело его «геенной огненной» подкалывал. В конце концов дядя Олег сообщил о том, что кто-то верит надписи «Осторожно! Окрашено!», а кто-то этой надписи не верит. При этом вторые «кто-то» часто ходят с полосатой задницей. Но тут в спор вмешалась моя жена Лариса, и дядя Миша враз согласился, что краска может испачкать всё, а дядя Олег был вынужден признать отсутствие в природе и какого-либо света над разными ямами, и, заодно, маленьких зелёных человечков. В целом, для меня осталось тайной только то, каким образом дядя Миша сменит на даче дядю Серёжу, но ближе к концу празднования эта проблема перестала меня занимать… *** Обратно на дачу нас вёз дядя Серёжа на своей машине – предмете моей не очень тихой и не совсем белой зависти. «Таврия» привлекала меня двумя достоинствами: маленькими размерами и похожестью на «Ладу», «восьмёрку». На этом её достоинства кончались, и начинался дядя Серёжа. А он брался без особого напряга назвать десять недостатков вышеупомянутой «Таврии». Таким образом получал очередное подтверждение основополагающий мировой принцип: «На большую и светлую мечту всегда найдутся, как минимум, два оппонента, готовые в неё плюнуть». Второй оппонент определился сразу, стоило мне признаться в любви к дяди Серёжиной машине.

– «Таврия» – машина, действительно, не фонтан. Объём маловат, – встрял с заднего сидения Олег. – А тебе лучше «Ока» подойдёт. У вас дизайн одинаковый.

– Ну, если вы оба-два такие умные, – попытался я оскорбиться, – то вам имеет смысл выйти из плохой машины и обсудить её недостатки на свежем воздухе. А мы поедем дальше. Как-то сразу выяснилось, что дядя Серёжа в своей ненависти к личному автотранспорту ещё не дошёл до такой степени, чтобы идти пешком рядом с ним, а дядя Олег тут же заявил: – А я что?.. Я как все! Вот ещё бы ноги вытянуть, совсем хорошо было бы.

– Если тебе ещё, хотя бы чуток, ноги вытянуть… – хохотнул я.

– Ты там смотри, поосторожнее вытягивайся! – предупредил дядя Серёжа. – А то нам горючего не хватит.

– Это как это? – удивился дядя Олег. – Ты ж сказал, у тебя полный бак.

– Ну, если ты всю дорогу пятками тормозить будешь…

– А как тебе, дядя Серёжа, спалось на даче? – со свойственными ему изяществом и непринуждённостью изменил дядя Олег тему разговора.

– Замечательно! А, если тебя интересует вопрос, не гуляю ли я по ночам вокруг дачи, так вот – нет! Ночью, по моему глубочайшему убеждению, надо спать. Лично я, перед приёмом у студен-

56

Павел Мешков Черный корректор

тов зачётов и … – Он вздрогнул всем телом. – Бр-р-р!.. Тем паче, экзаменов, сплю очень хорошо.

– После? – уточнил дядя Олег.

– Нет! Именно – до! – судорожно втянул в себя воздух дядя Серёжа. – После экзаменов мне снятся кошмары… Мне снится, что меня черти в смоле варят за то, что я некоторым дебилам троек понаставил… Представляешь, дядя Паша, есть люди, которые знают математику ещё хуже, чем ты.

– Да-а? – удивлённо откликнулся я. – Видать, не перевелись ещё на Руси богатыри!.. Дядя Миша встретил нас уже на этой стороне Яманишки. Пальцы на его правой руке были обмотаны лейкопластырем, но вопрос о причине Михаил проигнорировал. Выглядел он не то чтобы испуганным, а, точнее сказать, очень сдержанным. Сдержанно поздоровался, сдержанно слушал восторги дяди Олега о природе и чистоте воздуха и, не менее сдержанно, уступил дяде Олегу место за вёслами. Иногда он даже улыбался, но как-то натянуто, и улыбку тут же стирала невидимая рука. Уже на даче, на веранде, после замечания дяди Серёжи о том, что надо бы пораньше быть в городе, и как раз перед тем, как уйти в дом собирать вещи, дядя Миша, неуверенно улыбаясь, сказал: – Похоже, ты был прав, дядя Олег… Яму я зарыл… Дядя Олег не ответил ни слова и, как только дядя Миша закрыл за собой дверь, ведущую в дом, быстро вышел на улицу. Мы с дядей Серёжей посмотрели друг на друга, и он спросил: – Какая такая яма? Которая за крольчатником? Я согласно кивнул: – Хорошая была яма, – подумал и добавил: – В смысле, глубокая. Дядя Серёжа вышел вслед за дядей Олегом, а я закурил, включил электрический чайник и начал расставлять кружки и бокалы для чая. Дядя Олег и дядя Серёжа вернулись минут через пять. Дядя Серёжа периодически посмеивался, а дядя Олег, видимо, заразился задумчивостью дяди Миши. Во всяком случае, он достал из кармана сигареты и очень задумчиво сказал: – Зарыл… Даже холмик, как на могилке, насыпал. – Мне от этих слов как-то слегка нехорошо сделалось, а он тихо продолжил: – Наличествуют опалённая почва, чужие следы и след волочения, ведущий к яме… Бывшей яме…

– Ерунда! – возмутился дядя Серёжа. – Что же, вы решили, что дядя Миша грохнул кого-то и зарыл?

– Не исключено, – подтвердил я.

– Да и фиг бы с ним, если и зарыл… – неопределённо согласился со мной Олег и закурил. Чайник сообщил о своей готовности, и я, в гнетущем молчании, принялся заваривать чай. Процесс этот не требовал работы всего моего необъятного головного мозга, а посему я напряг пару извилин, в плане разрешения скопившихся вокруг ямы странностей. Особых результатов я в этом деле не достиг, но одна из мыслей была достаточно проста – спросить у самого дяди Миши. Я позвал его пить чай и, когда он начал насыпать сахар в бокал, совершенно не заинтересованным тоном, обращаясь к окружающей нас среде, спросил: – Так что там случилось с ямой? Эффект был потрясающий! Дядя Миша рывком вышел из коматозного состояния, веером рассыпал сахар так, что досталось всем, сидящим за столом, и уронил саму сахарницу. Её поймал дядя Серёжа. Оно и понятно – он-то себе сахар ещё не положил! После этого дядя Миша сел на стул и позволил дяде Серёже налить чай. И здесь действия дяди Серёжи можно было понять: получить, вслед за сахаром, кипяток на те же самые места – удовольствие ниже среднего.

– Кажись кого-то здесь, особо трезвого, маленькие зелёненькие чёртики заколебали? – мстительно поинтересовался дядя Олег.

– Легко обижать больных людей, – укоризненно сказал дядя Серёжа, помешивая ложечкой чай в стакане дяди Миши. – А вдруг у него лихорадка клещевая? Дядя Паша, вон, здесь же её

57

Павел Мешков Черный корректор

подцепил. Какие глюки ловил!.. – завистливо закончил он. На мой профессиональный взгляд, вряд ли у дяди Миши имелась в наличии клещевая лихорадка, да и вообще какое-либо инфекционное заболевание. Скорее дело здесь было связано с психическими расстройствами в результате шока. Я едва успел это озвучить, как дядя Миша начал оживать. Он уверенно протянул руку к бокалу, отхлебнул чай, прокашлялся и снова впал в задумчивость.

– Надо бы его другим методом… – начал было предлагать я, но дядя Серёжа оборвал меня: – Помолчи! Твои методы можно применять, только когда сахара много или больной уже того… Скончался.

– Сахар и чай я привёз, – успокоил дядя Олег и заработал ещё один укоризненный взгляд от дяди Серёжи.

– Вас, на пару, хорошо на врагов сбрасывать. Без парашютов, но с рюкзаком взрывчатки. Дядя Серёжа повернулся к дяде Мише и тихим, ровным голосом спросил: – Дядя Миша. Что случилось? Может, в больницу поедем? В больницу дядя Миша не хотел. И ещё он явно не желал быть зачисленным в списки сумасшедших. Он ещё раз приложился к бокалу с чаем, снова прокашлялся и начал рассказ: – Я уже спать собирался ложиться, телевизор выключил и за стеной шум услышал. Неясный такой… Как будто шаги, голоса. Ну, я быстренько арбалет дяди Паши со стены снял, взвёл его, стрелу зарядил и ещё одну в зубах зажал – запасную. Нож у меня на шее висел, ну и топор за голенище сапога сунул, для полного набора. Дверь тихонько открыл и во двор вышел. Время около полуночи было, луна полная, хоть газету читай, но я почему-то пожалел, что фонарь не прихватил. Хотя, чем, интересно, я бы его держал… Слышу – шум со стороны то ли сада, то ли из-за крольчатника: разговор, вроде, приглушенный, потрескивание какое-то… И вонь! Слушай! Озон и ещё какая-то тошниловка. Я в тени сарайчика вдоль дома прошёл, гляжу – около крольчатника хреновина странная торчит, как бы столб, в лунном свете переливается. Пригляделся, а у этого столба капюшон, как у кобры, и намыливается эта хрень нашей крольчатиной закусить. Сколько с этими кроликами все возились, а эта тварь… Обидно мне стало. «Ты, морда наглая!» – крикнул. Она ко мне свою морду и повернула… Препротивнейшая рожа, скажу я вам. Куда там змеиной! Да и какая ж это кобра? Над травой метра на два торчит! Что уж там в траве оставалось – не знаю. Я и моргнуть не успел – башка у этого монстра засветилась голубым, и он как плюнет! Молния мне прямо под ноги ударила, аж жаром обдало! Я в ответ из арбалета…

– Со страха… – встрял дядя Олег. Он всё никак не мог дяде Мише “маленьких чёртиков” простить. Но здесь дядя Миша повёл себя на удивление покладисто. Он хлебнул чая, слабо улыбнулся и согласно кивнул: – Со страха… По звуку слышу – попал! Удар глухой сразу после выстрела… А у гадины этой голова снова голубым мигать начала. Я и подумал, что сейчас опять плюнет молнией. Изогнулся, арбалет стременем в землю упёр и рукой свободной топор из-за голенища выхватил. Так, из положения «согнувшись», и швырнул его. Прямо в пасть попал! Полбашки так и снёс!..

– Случайно… – опять влез в повествование дядя Олег.

– Случайно. Повезло просто, – согласился дядя Миша, чем окончательно добил дядю Олега. Больше он рассказ не комментировал.

– Когда топор в пасть этой гадины попал, искры сыпанули, и верхняя половина головы монстра на сторону откинулась. Почти сразу же глухой удар послышался и что-то вроде: «Ой!». Тут увидел я, что справа, из сада, ко мне какой-то мужик идёт, руками машет. Я ногу в стремя арбалета сунул, тетиву оттянул до щелчка, а сам себе думаю, что мужик этот прямёхонько в клубок из колючей проволоки ломится – я его бросил там до лучших времён… И, уже не торопясь, спокойно, я стрелу на направляющие пристроил и крышку арбалета закрыл. Всегда считал нашу советскую колючую проволоку лучшей в мире, а мужик через эту колюч-

58

Павел Мешков Черный корректор

ку перебрался и дальше идти намылился, но тут я его тормознул: «Стой, кто идёт! – говорю. – Какого ночами по чужому саду бродишь?!» Мужик остановился, а из-за крольчатника второй выходит, за голову обеими руками держится, бормочет что-то. Я как-то сразу догадался, что это ему рикошетом топором досталось… Дядя Миша посмотрел на дядю Олега и добавил: – Повезло!.. Я шаг назад, в тень сарая, сделал, кричу: «Стоять всем по местам! А то, как монстра вашего, сделаю! Мало не покажется! Направо взвод, налево взвод, мой серединка!» А сам арбалет на того, что из сада вышел, нацелил. Если что, думаю, этого подстрелю слегка, чтобы не так шибко бегал, а второму по чердаку добавлю. Но стрелять не пришлось. Мужик руки вперёд вытянул, пустыми ладонями наружу, и какимто странным голосом говорит: «Не стреляй, человек… Мы уходим… Не стреляй…» Сам бочкомбочком мимо крольчатника к напарнику пробрался, взял его под руку и отступать на пустырь начал. Там он нагнулся, что-то в траве дёрнул, и монстр этот шланговидный, с кастрюлей своей, на бок перекошенной, упал… Забыл сказать… Торчал он всё это время, как… Дядя Миша, в поисках нужного слова, пошевелил перевязанными пальцами в воздухе, ничего подходящего там не обнаружил и продолжил свой рассказ: – Начал мужик пятиться с друганом своим под ручку и, судя по звуку и шевелению травы, монстра за собой волок. Так они в свечение над ямой и ушли… Я из тени сарая высунулся, чтобы их из вида не терять… Так что – видел. Свечение только полыхнуло красным, и всё – нет их… А топор я утром нашёл. Слегка обгоревший… И яму зарыл. Сунул в неё деревянный крест, который ты, дядя Олег, сделал, и зарыл. Ещё соли пачку высыпал. Дядя Паша как-то говорил, что это против всякой нечисти помогает… Дядя Миша допил чай и налил ещё. Руки у него уже не дрожали, да и не выглядел он психом после ночной прогулки.

– Ты всё это, случаем, не во сне видел? – осторожно поинтересовался я. – Знаешь, как оно бывает… Дядя Миша хмыкнул, почему-то посмотрел на свои забинтованные пальцы, встал и сказал: – Я сейчас.

– Ну, вы, друзья, и шизуете тут! – восхищённо воскликнул дядя Серёжа, как только дядя Миша вышел. – Галлюциногены, что ли, жрёте? И не делитесь… Жмоты! Дядя Миша вернулся с пластмассовым ведром. Едва он вошёл, как по веранде распространился тонкий приторный запашок. Озон и ещё что-то…

– Меркаптан? – спросил я, и дядя Серёжа, сморщив нос, неуверенно кивнул. Он заглянул в ведро, которое держал дядя Миша, и очень резво вскочил со стула с криком: – Ты совсем, что ли!.. Предупреждать же надо! Вслед за дядей Серёжей заглянули в ведро и мы с дядей Олегом. Правда, подготовленные реакцией Сергея, мы повели себя более спокойно. На дне ведра лежала голова. Точнее, верхняя половина головы с ощерившимися зубами, зелёная в мелкую жёлтую крапинку, какая-то вся складчатая и противная. Из левой глазницы торчал черенок арбалетной стрелы с оперением.

– Руками не трогайте! – предупредил дядя Миша. – Меня током долбануло, а от слизи – ожог на коже остался…

– Ну, и как насчёт «галлюциногенов»? – спросил дядя Олег у дяди Серёжи. – Лизнуть не желаешь? Дядя Серёжа ещё раз заглянул в ведро, молитвенно сложил руки и сказал: – Смиренно каюсь. Был не прав. У вас тут какая-то геопатогенная зона. Билеты можно продавать.

– Мысль хорошая, мы будем её думать, – одобрил я. – Только весь смысл этой дачи в тишине, покое и отсутствии чужих. А если здесь болтаться будет кто ни попадя или толпа народа набежит… Смекаешь? Дядя Серёжа понятливо кивнул: – Ясен пень!

59

Павел Мешков Черный корректор

Поддержал меня и дядя Миша: – Эт-т точно! Верно глаголешь. Кстати! – вдруг спохватился он. – Башка эта… Она как бы усыхает. Внешне не меняется, но раньше она всё дно ведра занимала. Только зубы не того… Не испаряются.

– Ясное дело – сублимация! – блеснул я интеллектом и пообещал: – Будем наблюдать! Дядя Олег отправился перевозить через Яманишку дядю Мишу и дядю Серёжу, а я, выполняя обещание, уселся над ведром в позе «Мыслителя» Родена. Воняло из ведра премерзко, но именно желание избавиться от вони навело меня на очень интересную мысль. Если верить древним грекам, да и мой собственный опыт говорит о том же, то именно вонь, грязь и отсутствие еды лучше всего стимулируют работу головного мозга. Я вывалил обрубок башки на землю, устроил в маленькой ямке и по кругу присыпал песком. В сарае нашёл кулёк с гипсом, но мне показалось, что его маловато, и пришлось добавить песка и цемента. Раствор был готов как раз к приходу дяди Олега.

– Пытаешься сохранить улики? – спросил Олег.

– Избавляюсь от вонизма, – поправил я и вылил получившийся раствор прямо на источник этой самой вони. Кто догадался, что и для чего делалось, уже понял, какой результат я ожидал. Предчувствия меня не обманули. Форма получилась отменная. Зубы впаялись в раствор по своим местам, арбалетная стрела тоже не подкачала, а вот сама башка монстра испарилась, как не было! Всё согласно с наблюдениями дяди Миши. Усохла и исчезла вместе со всеми выходящими... Так что, когда я заполнил гипсом образовавшуюся форму и разрушил оболочку, то получил вполне приличный слепок. Чуть только пришлось кое-где подмазать, кое-где скальпелем пройтись. По мне, так очень даже похоже получилось. Особенно если судить по первой реакции дяди Миши, когда он у меня в зале, на месте выключателя, этот слепок раскрашенным и отлакированным увидел. Как он в сторону отпрыгнул! Куда там Ван Дамму!..

Послушайте, я же забыл рассказать вам про окно! Про то самое, девятнадцатое и квадратное. Из которого шёл дождь. Там наконец-то прояснилось! В смысле, погода прояснилась, а с окном по-прежнему ничего не ясно. Всю последнюю неделю из него видна школа. Та самая, за которой я любил наблюдать из дома. И я точно уверен, что это не похожая школа, а именно та! Не может же быть двух разных школ с одной учительницей? А двух таких учительниц не бывает, Хэд - свидетель. Не верите? Судите сами!

60

Уно Асия Фанфикшен в 11-м “Б”

Уно АСИЯ Фанфикшен в 11-м «Б»

рисунок: Виталий Сыч

Одиннадцатый «Б» негодовал: Марь Иванна, учительница русского и литературы, задерживалась уже на пятнадцать минут, но вместо того, чтобы отпустить людей с занятия — последнего на сегодня — передала через двоечника Гошкина, чтобы сидели смирно и дожидались. Наконец русичка влетела в класс, задыхающаяся, раскрасневшаяся и с победным блеском в глазах. 11-й «Б» сразу понял: быть сочинению.

— Прошу прощения, задержалась у завуча, но ради вашего же блага! — Марь Иванна шлёпнула на стол пухлую папку, тоже не предвещающую ничего хорошего. — Здравствуйте, друзья!

— Здра-асьте, Марь Иванна! — недружно отозвался класс.

— Предлагаю начать новую четверть с творческого задания!

— У-у-у… — хором взвыли будущие выпускники.

— Вам понравится, — лучезарно улыбнулась молодая и энергичная учительница, сама окончившая пединститут лет десять назад. — Сегодняшнее занятие посвящается модным тенденциям в литературе, — она ободряюще улыбнулась подопечным. — Поэтому сочинения не будет!

— Ура! — раздалось с задних парт.

— В привычном смысле слова, — тотчас же обломала весь кайф Марь Иванна и, ещё раз обежав учеников торжествующим взглядом, объявила: — Мы будем заниматься фанфикшном! Кто знает, что это такое? В сети фикрайтерство чрезвычайно популярно! Класс притих. Если кто-то и был знаком с этим явлением, то признаваться не хотел — инициатива, как известно, наказуема. Причем на уроке литературы — в буквальном смысле.

— Ладно, — вздохнула Марь Иванна, не обнаружившая в глазах народа искры, способной возгореться во что-нибудь доброе и светлое. — Попробую объяснить. Предположим, прочли вы «Во-

61

Уно Асия Фанфикшен в 11-м “Б”

йну и Мир» Толстого, и роман оставил в вашей душе неизгладимый след… «Уж оставил, так оставил!» — читалось в лицах учеников. Даже отличница Милашова, в своё время накатавшая десять страниц убористого текста про знаменитый монолог с дубом, уставилась в парту, машинально прокрашивая синей пастой чьё-то завистливое «Милка-зубрилка!»

— И решили вы написать, что было дальше, — продолжила учительница. — Как повернулась судьба Пьера Безухова, например…

— Или Андрея Болконского, — шепнул кто-то из задних рядов. — Наташа Ростова занялась вуду и воскресила его в виде зомби, а с ним и остальных павших на войне 1812 года — прикиньте, какой кипеж поднялся в рядах Наполеоновской армии?! Марь Иванна, в силу профессиональной деформации сознания расслышавшая всё до последнего слова, внутренне возликовала. Чудесно! Метод начинает работать! Не зря пришлось преодолевать косность мышления Галины Альбертовны, завуча старой закалки, требующей инновационных методов в педагогике, но отвергающей любой, какой ни предложи!

— А почему бы и нет? — подняла она палец. — Вся прелесть фанфикшна в том, что ваше воображение безгранично! Слышите — без-гра-нич-но! Вы можете написать продолжение, альтернативную концовку или, к примеру, собственную трактовку происходящих событий. Добавить линию, которой вообще не было в повествовании, рассказать о происходящем «за кадром». Пожалуйста! Ввести авторского персонажа, которого не было в оригинале, и даже сделать его главным героем? Сколько угодно. Смешать две литературных вселенных воедино? Легко! Можете карать и миловать, убивать и оживлять… Единственное правило — знание канона (того произведения, по которому вы пишете фанфик) и умение оперировать родной речью. Уж последнему-то вы научились… в большинстве своём. Помявшись, она зыркнула на галерку, где продолжался вечный морской бой между Махновским и Петькиным — смертельная битва, начало которой было положено еще в первом классе. Бороться с этой парочкой было бесполезно. Иногда эскадры сменялись точечками «го» или примитивными крестиками-ноликами, но сути это не меняло: друзья-противники преодолели почти весь школьный курс, не отвлекаясь от глобальных стратегических целей. При этом вполне достойно вытянули большинство предметов на тройку. Сунь Цзы гордился бы ими, если бы только мог!!!

— Так мы по «Войне и Миру» будем сочинение писать? — подняла руку Милашова.

— Увы, для некоторых это окажется непосильной задачей, — вздохнула учительница. — Как я говорила, хороший фикрайтер обязан знать канон от корки до корки. Поэтому условия будут несколько проще. Пожалуйста, раздайте по рядам! Она вынула из папки стопку бумаги с распечатанным текстом — точнее, стихотворением — и положила её перед Милашовой, сидящей за первой партой у окна.

— Мы же это учили в первом классе! — воскликнул её сосед Белочкин, едва заглянув через плечо отличнице. Белочкин слыл занудой и редкостным ботаном, причем последнее не отрицал, поскольку на биофак поступать и собирался.

— Прежде всего, не в первом, а гораздо позже, — отрезала Марь Иванна. — Во-вторых, уж тебе-то, как будущему светилу естественных наук, я думала, тема окажется близка и понятна. А в-третьих, это идеальное произведение: короткое, хорошо всем известное и притом весьма неоднозначное. Оно даёт необходимый простор для фантазии в любом направлении. Давайте разберём хотя бы первое четверостишие, и вы сразу поймете, что я имею в виду! Все получили распечатки? Хорошо. Дьячкин, читай с выражением, ты умеешь! Георгий Дьячкин встал, прочистил горло и глубоким, прекрасно поставленным голосом начал: — В пустыне чахлой и скупой, На почве, зноем раскаленной…

— Дьячкин, ты не воскресный молебен читаешь, а стихотворение великого русского поэта! Меньше пафоса, больше смысла!

— Бог с вами, Марь Иванна, я проникаюсь…

62

Уно Асия Фанфикшен в 11-м “Б”

Анчар, как грозный часовой Стоит — один во всей вселенной!

— Аминь, — дружно провозгласил класс. Чтец обиделся и умолк.

— Хорошо, хорошо, — вмешалась русичка. — Давайте разберем, о чём поведал нам Александр Сергеевич в лице Дьячкина. Кушакова? Марина Кушакова не была круглой отличницей, как Милашова, но зато имела в классе репутацию человека рассудительного и логичного, не обделённого чувством юмора. Она встала, автоматически поправив воротник.

— Классик начинает повествование с образа пустыни, в которой произрастает Анчар, — подумав, завела она с интонациями профессионального гида. — Она жаркая, практически лишена растительности, и на этом безрадостном фоне выделяется огромное могучее дерево с ядовитой листвой зеленого цвета.

— Нет-нет, вперёд забегать не будем, — погрозила пальцем учительница. — Из первого четверостишия мы еще узнаём, что Анчар — нечто особенное, единственное в своем роде…

— Каменноугольный реликт! — оживился Белочкин. — С уникальными свойствами, которым люди не могли найти иного применения, кроме как… «Йес, один готов», — мысленно поздравила себя молодая преподовательница.

— Сам ты реликт, — тем временем раздалось с задней парты. — Это Мировое Древо Игддрассиль, или как там его? Ну чё вы уставились, кино про викингов не смотрели? Они его в виде ясеня на щитах рисовали. «Иногда Махновский поражает своей осведомленностью в совершенно неожиданных вещах», — подумала учительница.

— Не, — встрял Петькин, вечный оппонент Махновского — это какой-то анти-Игддрассиль получается. Баобаб тьмы, блин! Когда класс отсмеялся, Дьячкин снова откашлялся.

— Читать дальше, Марь Иванна? Про то, как Господь создал его в День Гнева, и…

— Не господь, а эволюция, креационист ты наш! — вскинулся Белочкин и ткнул ручкой в текст, чуть его не порвав. — Природа жаждущих степей! При-рода, ты читать умеешь?

— Это метафора! — набычился Дьячкин.

— А описание биогеоценоза произрастания анчара ядовитого — тоже метафора? — хмыкнул будущий учёный.

— К нему и птица не летит, И тигр нейдёт: лишь вихорь чёрный… Ох, а что делает амурский… или бенгальский тигр в пустыне чахлой и сухой? А, вот поэтому он и нейдёт! Всё логично, и научно обосновано, к тому же!

— И тем не менее я убеждён, — начал было Дьячкин, но добившаяся своего Марь Иванна резко хлопнула в ладоши.

— А ну-ка, живо прекратили конфликт науки и веры! Думаю, дальше стихотворение разбирать смысла нет, хотя… — она коварно улыбнулась, — дальше-то как раз и начинается действие, самое интересное. Итак, объявляю конкурс! Автор самого грамотного, а главное, неординарного фанфика по «Анчару» получит освобождение от всех сочинений в этой четверти. Дерзайте, друзья, и да пребудет с вами Муза! Времени у вас до завтра. Урок окончен! Следующим вечером молодая учительница засела за творчество 11-го «Б», благоразумно закончив чаепитие до того, как её взгляд упал на первое произведение. Оно принадлежало руке Дьячкина и очень напоминало богословский трактат века эдак тринадцатого. Чего, наверно, и следовало ожидать… Отец Георгий. День Гнева. «… И грянул гром, и наступил День Гнева! Тогда изрёк Господь склонённым перед ним, рыдающим и вопиющим в пустыне: — О вы, из порожнего любопытства сорвавшие плод с Древа Познания Добра и Зла — ныне изгоняетесь вы из рая, отравленные смертью во веки веков. Яд, что на губах ваших — да про-

63

Уно Асия Фанфикшен в 11-м “Б”

никнет в кровь, и не будет от него спасения! И смертными родятся ваши дети, и потомки ваших детей. И будете по неведению творить зло, воюя меж собой, как тигры лютые бенгальские (слово «амурские» было тщательно вымарано из текста)… Ибо, окажись ваша вера сильна, не стали бы вы предаваться искушению, пытаясь объяснить то, что не должно понимать человеческому разуму…» «В целом, мысль ясна и неплохо проработана, хотя стилизация оставляет желать лучшего»» — подумала учительница, поспешно закрыв сей апокриф на Ветхий Завет и не заметив на последней странице постскриптума «Гори в аду, агностик Белочкин!» Следующий фанфик принадлежал как раз юному биологу. Свою позицию тот обозначил ещё на уроке, но следовало проверить также грамотность и стиль. Сергей Геннадьевич Белочкин. Морфология и физиология анчара ядовитого, карбонового реликта степных и пустынных ландшафтов, а также угроза существованию этого вида со стороны человека. «Анчар ядовитый — высокое мощное дерево семейства эвкалиптовых, приспособленное к произрастанию в аридных условиях благодаря запасам влаги, имеющей смолистую консистенцию и содержащей естественные алкалоиды. Листовые пластинки анчара имеют особую структуру, поворачиваясь ребром к солнечному свету подобно листве его лекарственных сородичей. Австралийский лес, или буш, редок и практически лишён подлеска, но анчар ядовитый способен произрастать в самых засушливых регионах Австралии, где дожди идут раз в несколько лет. Классик, подчёркивая, что пернатые облетают места произрастания анчара стороной, объясняет это явление токсичностью испарений смолы дерева. Должен заметить, в наши дни эта теория считается устаревшей. Причина избегания анчара птицами состоит в том, что анчар, оттесненный более биологически успешными сородичами-эвкалиптами в самые жаркие зоны южного континента, произрастает там, где птицам не найти достаточно влаги, чтобы остановиться во время сезонных миграций. По той же причине там нет и других растений — а следовательно, нет и корма для позвоночных. Всё же во влажные годы именно анчары становятся точками формирования сначала зачаточных рощиц буша, а затем — настоящих природных оазисов, вскоре накапливающих воду в нужном количестве. Таково происхождение большинства лесов Австралии. В связи с этим, а также в связи с высочайшей ценностью древесины и веществ, содержащихся в смоле анчара ядовитого, вызывает недоумение вопрос, почему власти допускают истребление этого уникального реликтового вида, не предпринимая никаких мер. К 2000 году сохранились считанные экземпляры данного дерева, и виной тому — человек. Издавна аборигены, забредавшие в сердце пустыни при охоте на ископаемого саблезубого сумчатого тигра…» «Станет академиком, не иначе, — расчувствовалась Марь Иванна. — Толковый паренек, так много написал! Наверно, стоит его и поощрить. К тому же, читать псевдонаучные опусы ещё целую четверть… Нет!» Произведение, открытое следом, заставило молодого педагога усомниться в только что принятом решении. Вместо фамилии был проставлен псевдоним, впрочем, легко разгадываемый. Михаэль Педрос. Баобаб Тьмы. Эпическая фэнтези, том первый. «..Войска Короля-Некроманта стояли на границе Пустыни Жмур, и наконечники стрел многотысячной рати его скелетов-стрелков смотрели на север, жирно отблескивая чем-то чёрным, смердящим даже на расстоянии.

— Великий Кром, это же яд анчара! — воскликнул Конан, релаксирующе помахивая своим верным боевым топором.

— Боишься, варвар? — взметнулись брови скачущей с ним амазонки. Вместо ответа Конан сгреб деву вместе с конем в охапку и жадно её поцеловал («вместе с конем» — вымарано) в губы, раскрытые в преддверии схватки.

— Тогда вперёд, мой герой! — воскликнула она и взмахнула боевой косой, длинной и рыжей. — Пока последний Баобаб Тьмы не будет порублен на дрова, эпопея не закончится! Рука об руку они двинулись на бесчисленное войско мертвецов.

64

Уно Асия Фанфикшен в 11-м “Б”

Их главный враг собирался дать безмолвный сигнал к атаке — с прислужниками он не церемонился и всегда общался мысленно — но почему-то передумал. Глядя на парочку, врубающуюся в сумятицу боя, как будто они бессмертны, Аль-Хазред почувствовал, что сходит с ума…»

— Как художественно! — воскликнула Марь Иванна. — Петькин жжот! Так, а каковы успехи господина Махновского, его вечного спутника и противника? С этими словами она порылась в охапке фанфиков, пока один, под вышеупомянутой фамилией, не привлёк её внимания. Он занимал всего одну страницу. «Креативно…» — осторожно подумала она спустя некоторое время, потребовавшееся, чтобы расположить рисунок правильно. «Оригинально», — решила она минуту спустя, прочитав все реплики героев комикса. «Гениально!» — лаконичность исполнения всё-таки покорила строгого критика. Рисованные истории, снабжённые краткими репликами и поясняющими заметками, повествовали о вечном странствии души по ветвям Всемирного Ясеня, каждая из которых представляла отдельный мир, населенный двойниками. В одном грозный повелитель отдавал рабу приказ добыть волшебный мед дерева Анчар, смертельно опасный для того, кто себялюбиво вкусит его, нарушив запрет Одина, а в другом сам принимал страдания, повесившись на Анчаре и приколов себя копьем. По стволу бегала гигантская саблезубая белка, изрядно смахивающая на тигра в бенгальских огнях. Техника рисунка отличалась простотой, но вместе с тем и выразительностью — так же, как и некоторые реплики. Особенно того, приколовшегося повисеть… Работа была без заголовка. Зато следующая оказалась не просто с заголовком («Идущему на смерть»), а с предисловием автора! «Уважаемая Мария Ивановна, — писала отличница Милашова, — всю ночь я не смыкала глаз, очень заинтересовавшись явлением фанфикшна и решив узнать о нем больше через Интернет. Оказывается, существуют целые фэндомы, посвященные таким произведениям, как «Властелин Колец» или «Гарри Поттер». Как много я упустила! Мне очень нравится ГП, и я прочла десять самых высокорейтинговых работ, чтобы получить представление о том, какими должны быть идеальные фанфики. Надеюсь, написала всё правильно, я очень старалась!

P. S. Пожалуйста, не зачитывайте мой фанфик перед классом, я ещё стесняюсь!» Углубившись в историю, изложенную красивым, с правильным наклоном, почерком Милашовой, молодая учительница сначала вспыхнула, затем побледнела, после чего мир померк перед её глазами — но, увы, ненадолго. Очнулась она с тетрадкой на коленях — Милашова, как всегда, накатала целую повесть, выделив под это дело отдельную тетрадь. А потом будет допытываться, каковы недостатки композиции и стиля… Придётся идти до конца! « — …Господин, я снова готов исполнить любое ваше повеление! — гибкий юноша-невольник со шрамом на лбу склонился перед высоким золотоволосым блондином, одетым в богато расшитую чёрную мантию. Тот был немногим старше своего раба и дьявольски красив. Тонкие, но чувственные губы изогнулись в презрительной усмешке. Лорд Люциус изучил магию настолько искусно, что отдавал приказы взглядом, а уж удостаивать словами какого-то жалкого очкарика… «Снейп будет рад избавиться от него, — подумал Малфой. — В конце концов, идея добыть ингредиенты для Великого Отравляющего Зелья принадлежала именно профессору, я только предложил кандидатуру…»

— Так я могу идти, милорд? — смиренно спросил Гарри. Эти смелость и напористость привлекли внимание аристократичного блондина. Он сделал небрежный жест и, когда раб подошёл, взял его подбородок в ладони, крепко, но с нежностью, удивившей его самого.

— Я не могу отпустить тебя на верную смерть, — хрипло пробормотал он. — Ты стал мне слишком дорог, Гарри Поттер! Их губы встретились, но прежде чем отдаться страсти, Люциус успел взмахнуть волшебной палочкой и воскликнуть «Slashificantum!», испепеляя всё, что было на них надето, и тогда…» …и тогда бедная русичка снова потеряла сознание.

65

Уно Асия Фанфикшен в 11-м “Б”

Впоследствии, придя в себя и быстро захлопнув коварную тетрадь, она заметила на обложке пометку NC-21 и всё поняла, но было поздно. «Отдам ей победу, — лихорадочно шептала она, перебирая непрочитанные работы, — как пить дать, отдам! Всё, что угодно, лишь бы никогда больше не читать такого! Всё, что угодно!» «Любое ваше повеление», — эхом отозвалось у неё в голове, и чтобы забыться, она открыла новый фанфик. Кушакова Марина, «Уно моменто — мори мементо!» «Папа Карло критически осмотрел новую поставку пиломатериалов.

— Какая странная нынче пошла сосна, — пробормотал он, но взялся за рубанок, напевая веселую неополитанскую песенку про двух влюбленных, которых пучина поглотила в один момент, поскольку есть только миг между прошлым и будущим, а они за него успели не всё. Но, едва он хорошенько примерился, как получил чувствительный укол в запястье.

— Ой! — вскрикнул столяр.

— Ай! — скрипнуло полено. Папа Карло решил, что за работой больше — ни-ни! Но было поздно, сделанного не воротишь, накосяченного не выкосячишь.

— Быстрее принимайся за дело! — скомандовало полено. — У тебя мало времени!

— Поверь, у меня целая вечность, — огрызнулся Папа Карло, промакивая место укола рукавом.

— А я — смертельно ядовитое полено анчара, так что времени у тебя почти не осталось, — едко сообщила деревяшка. — Режь быстрее, иначе будет некому искать Золотой Корень, исцеляющий все болезни и выводящий из организма токсины и шлаки! Папа Карло вовремя вспомнил о своем застарелом циррозе печени и согласился. Почему бы и нет? Панацею многие ищут.

— Ты кем хочешь быть: мальчиком или девочкой? — спросил он спустя некоторое время.

— Я ещё не определилось, — кокетливо протянуло полено, чем и предрешило свою судьбу: рука мастера соскользнула в самый ответственный момент.

— Будешь мне дочкой, назову Буратиной, — гордо объявил Папа Карло.

— Анчариной, — поправила будущего отца заготовка. — Тогда волосы строгай подлиннее, подлиннее! И нос переделай немедленно! А где грудь? Ты что, успел стесать мне всю грудь?!

— Ничего, дочка, что-нибудь придумаем, — успокаивал безутешную Анчарину Папа Карло. — Сделаем накладную и посадим на столярный клей. Но только не сейчас, а лет через пять, а то и десять… Нам раннее созревание ни к чему!

— Так может, сделаем ещё что-нибудь накладное? — оживилась кукла.

— А вот это уже извращение, — отрезал Папа Карло… и голова несостоявшейся дочери, стуча, покатилась по полу. Человек, вздохнув, утёр с лица пот, отхлебнул из бутылки с морилкой (лучшее противоядие!) и шагнул прочь из пентаграммы. Не любил Великий Магистр Карлос фон Гугенхайм слишком нахальных гомункулов». Марь Иванна утёрла слёзы. С одной стороны, довольно остроумно, с другой — все эти намёки на косяки, алкоголь, накладные органы и расчлененку… Постмодернизм в чистом виде! Пускай девочка пишет дальше, работает над собой. Может, ещё что-нибудь сочинит. Ознакомившись с другими творениями, учительница отметила для себя «Анчар: сто способов похудеть», как довольно подробное руководство к действию, и так постепенно дошла до последнего. Автором оказался двоечник Гошкин, который из всей русской поэзии знал разве что «У попа была собака», да и то не целиком. Осилил ли он «Анчар», и что из него понял, было загадкой. «Пестня пра ёлачку», — без особого удивления прочла она заголовок. Стихи, тем не менее, были вполне себе грамотно написаны — точнее, переписаны, потому что оказались плагиатом с первого до последнего слова. А если совсем уж точно, это сначала Марь Иванна подумала, что до последнего…

66

Уно Асия Фанфикшен в 11-м “Б”

В лесу родилась елочка, В лесу она росла, Зимой и летом стройная, Зеленая была. Метель ей пела песенку: «Спи, елочка, бай-бай!» Мороз снежком укутывал: «Смотри, не замерзай!» Трусишка зайка серенький Под елочкой скакал. Порою волк, сердитый волк, Рысцою пробегал. Чу! Снег по лесу частому Под полозом скрипит. Лошадка мохноногая Торопится, бежит. Везет лошадка дровенки, А в дровнях мужичок. Срубил он нашу елочку Под самый корешок. Теперь она, нарядная, На праздник к нам пришла И много-много радостей Детишкам принесла… Но Вышшей Кармы калесо Нильзя астановить, И деревдце невиное Рубить — сибя губить! Ведь в миг, кагда в ночи глухой Смерть ёлачку взила В пустыне, чахлой и скупой, Праснулось семя зла… Извечно ровновесие Добра и тёмных чар: Так вместа каждой ёлачки Рождаецца Анчар!

— И ты, Гошкин… — слабо простонала Марь Иванна. Если закрыть глаза на огрехи орфографии — такого экологически чистого выверта сознания она от двоечника не ожидала. На следующий день весь 11-й «Б» получил освобождение от сочинений на новую учебную четверть. Только Марь Иванну это не спасло. От чего? Ну, конечно же, от председательства в новом школьном клубе «Анчар», посвященном модному направлению в литературе… Зато Галина Альбертовна, завуч, осталась очень довольна!

Эта забавная история напомнила мне другую, не менее интересную. Как вы думаете, можно ли научить любить Шекспира? Любить страстно и безбрежно? За полчаса? Невозможно, скажете вы? А я знаю одну талантливую особу, которой удалось один раз зажечь в ученическом сердце чувство пылкое и горячее. К Шекспиру.

67

Татьяна Богатырева Филькина грамота

Татьяна БОГАТЫРЕВА Филькина грамота Её звали Фелициата Казимировна. Филька-синий чулок: мышиный пучочек, очочки, платье мешком. А предмет ее звался филькиной грамотой.

– Нудятина ваш Шекспир! Скукотища! – не выдержал я заямбистого хорея второй урок подряд. – Ни драйва, ни секса. Класс загалдел: учить стихи достало не только меня.

– Сидоров, прекрати! – Машка Поппинс с первой парты ткнула в мою сторону зонтиком, но я увернулся. – Шекспир это волшебство!

– Пить или не пить, есть или не есть! Вот в чем барбос! – Однояйцевые Петька со Славкой с галерки показали «образованность» и сами же заржали кретинской шутке. Стук указки по вазе с нарциссами прекратил раздолье: стучала Филька так, что зубы сводило.

– Нудятина, говорите? Ладно. – Она оглядела притихший класс. – Завтра наизусть двадцать строф с драйвом и сексом. Любого автора. А с вами, Сидоров, встретимся на седьмом уроке. Поговорим о Шекспире. Я хотел было возмутиться, какой седьмой урок первого апреля? Но промолчал. Выпуск на носу, особо не повыпендриваешься. Пришел я после уроков в тот же класс, сумку кинул, а Филька мне ключ бросает: – Запри, – говорит. – У нас, Сидоров, сегодня индивидуальное занятие. Поймал ключ, запираю дверь. А она мне в спину: – Ты ж отличник, Сидоров?

– Ну, отличник. Оборачиваюсь, пожимаю плечами: ага, в ФизТех поступаю, очень мне там литра нужна. До зарезу просто.

– Медаль хочешь, – продолжает Филька. – И монолог из четвертой сцены знаешь.

– Знаю, – говорю, а сам думаю: ладно, видел я этот монолог, что, не прочитаю? Не тупее некоторых!

– Э, нет. Без нудятины, – усмехнулась Филька, сняла очочки свои, пучочек распустила. И я вдруг увидел: совсем девчонка же! И волосы не мышиные, а светло-русые, и грудь под мешком ничего себе. И улыбается так… ну, солнечная такая улыбка, как весна за окном.

– Драйв тебе нужен, Сидоров? – Ласково так спросила, села на стол и указкой на середину класса, перед доской, показала. – Будет драйв. Играем на раздевание. Читай. Я открыл рот напомнить: я ребенок, она училка. И закрыл. Что я, однояйцевый, перед девчонкой отступать? Вышел к доске и начал с выражением: – Нет, казнь – не милость! Небеса мои — Там, где Джульетта. Каждый кот… Филька тихонько тронула указкой мое плечо, подмигнула, и я стащил рубашку. Подумаешь, и без рубашки жарко!

– Каждый пес, иль кошка, Иль мышь несчастная… Я запнулся, сам понял, что не то ляпнул, но поздно. Филькина указка огладила бедро и показала на ботинки. Черт. Разуваться почему-то было хуже. Ладно, хоть носки чистые, но Филька! Смотрит глазами своими… Как раньше не замечал, что глаза у нее разноцветные? А она все улыбается.

– Иль мышь? – намекнула мне.

– …иль мышь презренная, любая тварь, – продолжил я. – Здесь может жить в раю – Джульетту видеть; Один Ромео – нет! Через минуту я лишился носков. Потом – брюк. Стоял в одних трусах и декламировал: – Краснеют от взаимного касанья,

68

Татьяна Богатырева Филькина грамота

Грехом считая целовать друг друга… Запнулся – загляделся на Фильку нашу Фелициату, мечту мазохиста. Оказывается, у неё губы яркие, если покусает. Вкусные, наверное, так бы и съел…

– Проиграл ты, Сидоров, – сказала нежно так и указкой по груди провела. Я вздрогнул: не сдержусь – посадят за изнасилование училки. Но трусы снял. Пацан сказал – пацан сделал. А Филька со стола спрыгнула, подошла сзади, указкой своей до шеи дотронулась, вниз ведет и шепчет: – Раскинь скорей свою завесу, ночь, Пособница любви, закрой глаза Идущим мимо людям, чтобы мог Ромео мой попасть в мои объятья. Я замер, дышать уже не могу, в голове только: посадят, нет? К черту! Обернулся к ней… И получил тычок указкой в грудь: – Одевайся, Сидоров. Мне в лицо полетела моя же рубашка, поймал ее, стою как дурак и на Фильку пялюсь. Она отошла, снова очочки свои надела, волосы в гульку утягивает и в окошко смотрит, воспитанная такая училка. А я молчу, рубашкой прикрываюсь.

– Завтра двадцать строф, – говорит, и бегом из класса, только каблучки простучали. У самой двери обернулась и подмигнула. – С драйвом, Сидоров! Вот так я надумал поступать в театральное, уважаемая комиссия. Так что, я могу уже прочитать вам Шекспира?

рисунок Евгения (art-revolt) Бочарова

Понравилась вам моя знакомая? Находчивая особа, верно? А ведь она в чём-то права: наши лучшие уроки - это те, которые мы запоминаем сердцем. Те, что могут поразить нас, достучаться до мягкого и ранимого, глубоко спрятанного внутри. Как смог достучаться один рыцарь до одного дракона, Хэд его разрази.

69

Дмитрий Хорунжий Сказ о том, как бедный рыцарь...

Дмитрий ХОРУНЖИЙ Сказ о том, как бедный рыцарь дракона поразил Давным-давно, где-то в самой середине конца средних веков, среди гор и дремучих лесов процветало небольшое королевство Топ-и-Намбург. Было в нём всё: и тучные пастбища, и широкие поля, и большие дороги… Часть королевства занимала огромная лесная топь, остальную часть — стольный город Намбург. Правил тем королевством богатый, справедливый и могучий король Глазомер Первый. И была у короля дочь — красавица и умница Троглодетта. Если бы родилась она лет на шестьсот позже, то непременно стала бы звездой Голливуда и разбогатела, как настоящая принцесса! Но, поскольку она уже была принцессой, к тому же — довольно богатой, Голливуд в пролёте… При таких правителях королевство процветало, люди его были сильны, здоровы, в меру зажиточны, и не боялись никаких неприятностей. А неприятности обходили стороной славный Топи-Намбург. Правда, иногда с гор спускались голодные волчьи стаи и резали скот сотнями, или разбойники начинали активно грабить мирный люд на больших дорогах. Но разве ж это неприятности? Ведь скота в королевстве и так хватало (даже самый бедный крестьянин ежедневно съедал фунтов по пять говяжьих бифштексов или баранины с овощами), а разбойники были умными и благородными, никогда никого не убивали и даже делали скидки постоянным «клиентам». Но вот однажды на королевство свалилась самая настоящая БЕДА! Причём свалилась в прямом смысле этого страшного слова: с неба упал огромный огнедышащий дракон, приземлился возле купеческого каравана, схватил воз с говяжьими тушами и бочку вина, взмыл в небо и скрылся в горах. Правда, на месте украденного воза купцы обнаружили мешочек с золотом, которого хватило бы на пять хороших стад или на небольшой замок с винным погребом, но предпочли об этом промолчать. Добравшись до ближайшего трактира, пострадавшие сообщили о беде простому народу. Известие волной выплеснулось из трактирных дверей, огляделось, превратилось в сплетню и помчалось овладевать умами жителей славного Топ-и-Намбурга. Когда же весть дошла до ушей короля Глазомера, то обросла страшными подробностями: пообещал, мол, дракон заглянуть к королю на ужин и отведать жаркого из свежей принцессинки. Перепуганный монарх храбро созвал советников и издал указ: тот, кто поразит дракона, получит в награду руку принцессы, половину королевства и титул Величайшего Героя Топ-и-Намбурга. Три дюжины лучших намбургских рыцарей выступили в Великий поход за богатством и славой. Дойдя до ближайшего постоялого двора, стали там лагерем и долго спорили, вырабатывая стратегию битвы и запивая всё это вином. К утру спор закончился, вино — тоже, а вместе с ним — и Великий поход за славой и богатством. В Топ-и-Намбург пришли Великий Страх и Великая Депрессия. Купцы боялись выезжать из города, пастухи — выгонять стада на пастбища, даже лесные разбойники — и те попрятались по землянкам, боясь выходить на промысел. Но жил в те времена в Топ-и-Намбурге славный рыцарь, сэр Буллкет. Был он молод, но очень беден. Всего богатства у него только и было, что старый замок в предгорьях, ржавый доспех да сундук бабушкиных платьев. Ах, да: была ещё у рыцаря голова на плечах, простая, да не пустая. И порой мог он потягаться в мудрости да хитрости даже с колдунами и рыночными менялами. Прослышав об указе королевском, решил рыцарь героем стать. Оставив замок на кота и на слуг, пошёл в горы — обстановку разведать. Долго шёл, через лес дремучий, через реку быструю, в долину заповедную, где гад чешуйчатый себе логово устроил. А Дракон тем временем отдыхал, книги старинные читал, вино пил, мясо жарил, и ни сном ни духом о Великой Депрессии не ведал. Заглянув в драконью пещеру, оценив размеры врага, отправился рыцарь домой — планы его поражения строить. Не день, не два — неделю целую думал. И придумал! Собрав все сбережения, отправился сэр Буллкет в град стольный, на рынок центральный. Ку-

70

Дмитрий Хорунжий Сказ о том, как бедный рыцарь...

пил у аптекаря настойки валериановой, у купцов депрессирующих — тапочки домашние, а заодно и Джованьку, уличного художника, с собою прихватил. Вооружившись котом и старыми портами, ещё бабушкой вышитыми, отправились рыцарь с художником на подвиг великий. В смысле, отправился Дракона поражать. У логова драконьего облачился сэр Буллкет в тапочки пушистые, порты потёртые и доспехи ржавые, напоил грозного кота зельем валериановым, и на бой ринулся. Идёт, кота за хвост на вытянутой руке держит. Услыхав ратную песнь пьяного кота, Дракон озадачился и из пещеры выглянул. Увидел рыцаря в боевом облачении с котом, орущим на руках, и поразился. Тем временем Джованька, уголёк схватив, изобразил поражённую морду на гладкой дощечке и в котомку спрятал. Так сказать, доказательство драконова поражения! Как затихло в горах эхо от весёлого хохота драконьего, пригласил ящер гостей нежданных в пещеру свою, угостил мясом да вином, похвалил задумку мудрую да домой отправил. А уже через неделю гулял весь Топ-и-Намбург на свадьбе сэра Буллкета и Троглодетты: узнав, что Дракон совсем не опасен, а очень даже мил, выполнил король обещанье своё. Стал рыцарь мужем принцессы, Величайшим Героем современности и хозяином половины королевства. Правда, той его части, что топь занимала, но разве ж это так важно? Жили они долго и счастливо, и до сих пор живут. В людской памяти.

рисунок Дмитрия Хорунжего

Нам опять пора прощаться? Не огорчайтесь. Чем раньше мы закроем одну дверь, тем раньше откроем следующую. Но я люблю больше другую поговорку: «Кто не постучался в сердце, тот стучится в дверь напрасно». (Лопе де Вега) Желаю, чтобы в вашу дверь стучались только сердечные люди. Ваш одинокий философ, бывший домовой, а теперь журнальный Рыжий Бро Хэд меня раздери!

71

Раиса Пирагис Яша и Гоша

Раиса ПИРАГИС Яша и Гоша (часть вторая) Приключения Яши и Гоши (Яндекса и Гугла) в Сети и в реале 3. Как Гоша (Гугл) хотел жениться «А можно мне прибедниться?» — написала на форуме художница miss Why (мисс Вай) Гоша прочитал сей пост — побледнел, хоть на погост относи без проволочки, и, напрягшись, что есть мочи крикнул: — Хэлп ми16, Боже! Хэлп! Вмиг примчался робот-шерп и взвалил его на спину: — Сэр, куда вас перекинуть? В темпе вальса или престо?

— Положи меня на место! Что за шерпские замашки — из всего рубить шабашку!

— О! Прошу у вас пардону... Что угодно будет дону? Вы бледны, как спирохета. Может, ложку «Амаретто»? Я сгоняю живо в лавку, черканите-ка заявку. Гоша было облизнулся но со вздохом отвернулся, предложение отверг: завязал ещё в четверг. Крикнул шерпу: — Кто ты ху17, чтоб молоть мне чепуху?! Ты есть транспорт! Дуй живей директорией своей!

— Но… ведь вы на помощь звали…

— Ты поможешь мне едва ли! Крикнул? Да! Прости мне, плиз, но иначе б я завис…

— Поделитесь горем, шеф, полегчает, — молвил шерп.

— Я со словом «прибедниться» не могу, увы, смириться! Прибедняется — и кто же?

72

Раиса Пирагис Яша и Гоша

Miss, которая тревожит мозг мой, душу, даже тело! Как-то я зашёл по делу в Галерею — и с тех пор я попал под заговор: захожу и захожу, на рисунки всё гляжу. Мне miss Why — бальзам на сердце! А сегодня будто перцем мне засыпали глаза! Собирался ей сказать: «Вы, наверно, небогаты? Не нужны ль вам меценаты? Я — ваш первый кандидат, чтоб лелеять ваш талант…» Оказалось: я не нужен!

— Сэр! Не понял! Почему же?

— Что ты, с баннера свалился? Бедный бы — не прибеднился! До чего ж ты туповатый! Прибедняется — бо-га-тый!

— А-а-а! Я понял! Вы в отставке…

— Что ты понял! Быстро в лавку! …Эх, не вышло мне жениться — повод есть зато напиться.

4. Яша, Гоша (Яндекс, Гугл) и поясное время Дело было в ночь на 28 марта 2010 года, когда в России количество часовых поясов уменьшили на один. Вот и март, конец уже, а природа — неглиже… Грусть-печаль накрыла Гошу. Поскорей бы «Макинтоши» сбросить, как олень — рога, и — на солнце, на юг! Стукнул Гоша в ICQ: — Яш, ты хау?18 — Барбекю.

— Барбекю? Ну, значит, ОК. Чем ты занят?

— К двум о`клок19 я на полюс собираюсь…

— Шутишь, Яша? А я — маюсь!

— Гоша! Май — он в мае вроде… А пока что на исходе — месяц март… Неужто в Штатах переводят даже даты?

73

Раиса Пирагис Яша и Гоша

Стрелки двинули вперёд аж на месяц?..

— О май Год!20 Что ты мелешь, Яша, фрэнд!21 У тебя, наверно, бред.

— …А у нас — на час несчастный! Да и то решили: часто время скачет по России. Мол, всего-то нам под силу только десять поясов, так что стрелки у часов сдвинут в два о`клок не все!..

— Яш, ты что там, окосел? «Маюсь» — вовсе не про то!

— …Вы все в майках, мы — в пальто! Там у вас, америкосов, распустились абрикосы? Все гуляют на маёвках, загорают? Ловко, ловко обскакали нашу Рашу! — так в сердцах ответил Яша, натянул унты и шубу, вазелином смазал губы — и отправился на полюс: наблюдать, как будет пояс часовой, что упразднён, исчезать в дыму времён. Гоша почесал за ухом: — Ну и ну! Какая муха укусила Яшин кластер? А на выдумки он ма-а-астер, Яша-фрэнд, мой русский друг! Ведь недаром «точка Ру»! Аж на месяц календарь можно сдвинуть!.. Секретарь! — кликнул Гоша референта. Через час с того момента Яша предложил Обаме: — Упразднить апрель! …В Майами, в этот райский уголок, Гоша прибыл в два о`клок — тёплой нежной майской ночью: здесь был май введён досрочно.

74

Поэтическая рубрика Ю. Магрибского

Поэтическая рубрика Юханана Магрибского А вы мечтали о временах рыцарства? О подвигах и славе, доблести и сражениях? О залитой солнцем каменистой долины святой земли и о пронзительно-синем небе, о белоснежном плаще на плечах? О бесконечных переходах, жажде, засохшей крови, болезнях, молитвах, лошадином поте и не видящих от жары глазах? Мечтали? Не знаю. Но вот вам рыцарь:

Влад ПЯТКОВ Из романа "Королевская кровь" Песня Хейли Мейза Вечность… Четыре аршина камней, Залиты щедро полуденным солнцем. Ветер, шепни ненаглядной моей: Рыцарь к ней не вернется. Верность — гранит. Вечность — хрусталь… Ветер летит в дальнюю даль, К той, что вдали свято хранит Верность — хрусталь, вечность – гранит Верность — Всевышнему и королю: Звонкие битвы, кровавые вести… Ветер, шепни ненаглядной: «люблю...» Но не бывать нам вместе. Верность — стекло. Вечность — алмаз. Время пришло, но не для нас. Ты сохрани смерти назло Верность — алмаз, вечность — стекло… Вечность и верность – не жди, не проси Божьей любви, королевской награды. Ветер, шепни ненаглядной: «Прости, Плакать больше не надо». Верность – скала, вечность – прибой. Я навсегда рядом с тобой, Ты навсегда мне отдана. Вечность – утес, верность – волна.

75

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Екатерина ЛЕСИНА «Дорриан Дарроу. Заговор кукол» Глава двадцать третья, о разговорах и не самых приятных воспоминаниях Эта ночь оказалась очень длинной. Я хотел было покинуть наше убежище, однако Персиваль запретил, сказав, что пока выходить рано и по-хорошему следовало бы переждать несколько дней, но столько он в моем обществе точно не выдержит, поэтому будем тянуть до следующей ночи. По-моему, он пребывал в похвальной уверенности, что личность, устроившая ловушку, решит, будто нам удалось скрыться. И, пожалуй, в его словах имелся резон, однако ожидание оказалось делом весьма и весьма непростым. Во-первых, мое прежнее беспокойство возросло в сотни, если не в тысячи раз. Во-вторых, в подвале было сыро и холодно. В-третьих, очень хотелось есть, выбраться и выяснить, наконец, что здесь происходит. А вместо этого приходилось сидеть, пялиться на огонь и гадать. А еще старательно гнать мысли о том, что сделала Эмили. Не могла она позвать крысолова! Но искореженное тельце Ратта, уснувшего в моих руках, было лучшим из свидетельств. Я чувствовал биение крысиного сердца и вместе с ним отголоски воспоминаний, которые мешались с кисловатой вонью плесени. Острые запахи: стая, люди, много людей-которыепоявились-вдруг. Легкие шаги. И песня ветра, которая смывает другие звуки. Боль. Вой. Приказ убить. Кого? Всех и сразу? Стая… нету стаи. Чужаки! Много-много. Больно. И шкура трещит. Ветер требует крови… Ветер ласково поет, стирая все, что было до и будет после. Ветер знает, что в мире нет ничего, кроме ветра. И я, кем бы ни был, согласен с ним.

— Чего с тобой? — Ладони Персиваля ложатся на плечи, дергают, вырывая из крысиных воспоминаний. И я слепну, до того резким выходит обрыв.

— Положи ты эту тварь, ничего с ней не станется. И к огню садись. Тебя ж трясет… На языке вкус прокисшего молока. Пересаживаюсь, но Ратта не отпускаю. Раньше крысы не хотели со мной говорить, только Элджри снисходил иногда. Наверное, тоже чувствовали нечистую кровь. Персивалю не понять. Я объяснял, уж не знаю зачем, а он не понял. Ему просто не интересно было. Никому не интересно слушать чужое нытье.

— На вот, пей. — Он силой сунул в руки фляжку с остатками виски, заставив сделать глоток, и обрывки крысиной памяти оставили меня. А что трясет, так просто холодно. Внизу всегда было холодно, особенно зимой.

— Значит правда? — Персиваль, вытащив из кучи обломок дерева, широкий и гладкий, положил его на колени и, смачно плюнув, принялся тереть. — Ну, что вы с крысами говорить умеете? Я думал, что это так… байки. У нашего лейтенантишки крысы не было. А вот у полковничка была. Такая же скотина, как и он.

— Это не совсем разговор. Ну, точнее, не столько разговор, сколько проникновение. В память или в мысли… только в крысиные! — на всякий случай уточнил я. По-хорошему следовало бы добавить, что не всякая крыса в эти мысли пустит. Кивок. Кусок угля на широкой ладони. Пальцы касаются его осторожно, мнут, пробуют на крохкость.

— Она вечно ему доносила… гадостливая тварь была, но любил. Больше, чем жену свою любил. Даже сдохли в один день. И жена с ними.

76

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Движения Персиваля становятся быстрыми и точными. Я не вижу, что он рисует, просто наблюдаю за процессом. Удивительно. А у меня с рисованием никогда не ладилось. С музыкой, впрочем, тоже.

— И что с ними случилось? Персиваль на миг оторвался от доски, но посмотрел не на меня, — на огонь.

— Другие крысы сожрали. Ихние. Понимаешь? В портах всегда много крыс. И дервишей. У дервишей дудки, как у крысоловов, только другие. А может и такие, хрен их знает-то? Однажды дервиши вышли на улицы и заиграли… не люблю крыс. И почему-то в этот миг я увидел его мысли и воспоминания столь же ярко, как воспоминания Ратта. А Персиваль снова рисовал, и даже насвистывать песенку начал, ту самую, про крошку Боббса.

— Сказали, что сипаи виноваты, они восстали. Но я-то помню, что первыми были дервиши. Минут через пять Перси швырнул уголек в костер и, облизав с пальцев черную пыль, повернул доску ко мне.

— Похож? Ломаные линии. Тени и полутени. Единственное светлое пятно — костер. Рядом с ним сидит взъерошенный юноша с крысой на коленях. Неужели я и вправду выгляжу таким? Не дождавшись ответа, Персиваль швырнул доску в костер и пробурчал: — До ночи околеем. А если не околеем и выберемся, я сам сверну твою тупую башку. В угрозу я не поверил. Зато спросил: — А где ты рисовать научился?

— Я не учился.

— Тогда как?

— Каком кверху. — Кое-как устроившись на досках, Персиваль закрыл глаза. Сначала я подумал, что он притворяется, не желая продолжать разговор, но когда подобрался ближе, увидел — Персиваль и вправду уснул. Я же еще некоторое время сидел, глядя на то, как рыжие ладони огня ласкают доску, стирая нарисованный мир и нарисованного меня. Чернота, расползаясь с углов, в конце концов, сошлась в центре, и я провалился в сон.

— Вы невнимательны, лорд Дориан, — мистер Схимвелл кривится и хлопает губами, как зеркальный карп из нашего пруда. — Вы в высшей степени невнимательны и ленивы. Неряшливы. Клякса. Когда только успела сесть на мою тетрадь? Расползлась жирным лиловым пятном, подтопив буквы.

— И мне не остается ничего, кроме как снова побеспокоить вашего отца. Надо что-то сделать! Попросить. Мистер Схимвелл лишь кажется суровым, на самом деле он добрый и тюльпаны разводит. Он подолгу говорит о них с нашим садовником и приносит ему табак. Но у меня получается выдавить лишь: — Я старался. Я и вправду старался, но…

— Старание — похвально, однако вам требуется не старание, но старательность, — он подходит к окну, поворачиваясь ко мне спиной. Черные фалды сюртука чересчур длинны и похожи на ласточкин хвост. Ульрик считает, что Схимвелл нарочно притворяется странным, потому что изображает из себя гения, а гениев без странности не бывает. Я же думаю, что ему просто нравится такой сюртук, как нравятся тюльпаны. Может быть, он создаст новый сорт и назовет его как-нибудь…

— …и снова! — с упреком произносит мистер Схимвелл, шлепая меня линейкой по руке. — Лорд Дориан, вы снова позволили себе увлечься! Так дальше продолжаться не может. Пороли вечером. Отец позволил себе рассердиться, вслух выразив неудовольствие моими успехами, точнее полным их отсутствием, и в связи с данным обстоятельством рука его была тяжелей обычного. Я же старался не плакать. Получилось. А вот заснуть — нет. Все болело, а в голове, несмотря на все чаяния мистера Схимвелла, царила пустота. Наверное, я был совершенно не обучаем.

77

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Потом я стал думать о том, как однажды сбегу. В Африку. Или в Индию. Сначала, конечно, в Дублин, а там уже на корабле в Индию. Я буду прятаться в трюме, и корабельные крысы наверняка обрадуются, что теперь им есть с кем разговаривать. Они принесут мне галеты и покажут тот бочонок, в котором хранится ром…

— Ди? — Эмили появилась, когда корабль, на котором я плыл, прочно оседлал рифы и теперь тонул. Но утонуть он сможет и в другой раз. — Ты не спишь?

— Нет, — шепотом ответил я.

— А он очень сердился? Эмили никогда не называла отца по имени. Не потому, что нельзя, но потому, что обидно, что нельзя. Это сложно объяснить, но я понимал.

— Не очень. А вот миссис Беата рассердится, если увидит, что ты сбежала.

— Не увидит. И она добрая. Добрее, чем этот твой, — Эмили скорчила рожицу и, забравшись под одеяло, велела: — Подвинься. Я замерзла. Ты замечал, до чего холодные тут полы? Она зевнула, прикрывая рот сразу обеими ладонями.

— Тебе нельзя засыпать.

— Нельзя. Я не буду. Я просто полежу немного с тобой. Это так глупо, что мне нельзя с тобой быть! А миссис Беата сегодня читала про греков древних. Интересно. Особенно одна история, про Нарцисса… От Эмили пахнет молоком и медом, и в животе урчит, но к счастью слабо-слабо. Она не слышит. Эмили увлечена пересказом, а мне просто нравится, что она здесь. Нельзя. Если кто-нибудь увидит…

—… у него была сестра, которую Нарцисс очень сильно любил. И однажды ее убили. Представляешь, ужас какой? Он очень тосковал! И я тоскую, когда Эмили нет рядом.

— И вот однажды Нарцисс увидел в воде отражение, и узнал, что это — его сестра. Глупо, конечно, я смотрела в зеркало, но я — это я. А ты — это ты.

— Тебе пора уходить.

— Скоро. А Нарцисс от тоски умер… если бы тебя не стало, я бы тоже умерла. А ты?

— И я. Я все-таки заснул. А проснулся от крика. Эмили визжала и вырывалась из цепких рук толстухи Джен. А та только повторяла: — Плохо, мисси, очень плохо… Насколько плохо — я понял лишь стоя у дверей отцовского кабинета. Предстоящий разговор — и не только разговор — приводил меня в ужас, но то, что я услышал, поразило до глубины души: — Ничего ужасного не произошло. Они лишь дети, Стефан. Просто-напросто дети… — моя бабушка картавила, а значит, сильно волновалась. — Им восемь, и в этом возрасте…

— В этом возрасте пора понимать смысл запретов. И учиться отвечать за последствия своих поступков. И ты это прекрасно знаешь. Отец говорит громче обычного, и голос его заставляет меня цепенеть.

— Нельзя их разлучать…

— Нельзя было их оставлять. Почему я и Ульрик должны платить за твои ошибки?

— Не только за мои!

— Да, прости, матушка. Я плачу за ошибки всех и сразу. И плачу так, как велят честь и разум. Надеюсь, ты не упрекнешь меня в несправедливости к нему?

— К твоему сыну.

— К одному из моих сыновей. К наследнику. К будущему князю. К тому, на чьи плечи ляжет ответственность перед всем родом. И я делаю все возможное, чтобы эти плечи выдержали подобную ношу. Неуютно. До того неуютно, что стена, к которой я прижимаюсь, начинает давить на затылок и лопатки. Нельзя сутулиться. Отец будет недоволен.

— Мы не можем его отослать… — голос бабушки звучит совершенно иначе. — Если кто-то поймет…

— Значит, нужно сделать так, чтобы не поняли. Девочке нужна опека. А для него и Мэйфилд сойдет.

78

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Я не знаю, где находится Мэйфилд. Я не хочу туда. Я не смогу жить без Эмили. Меня не слушают. Отец сердит и брезглив. Его супруга, леди Анна, смотрит с жалостью и обещает, что Эмили станет мне писать. Мистер Схимвелл молчит до самого города. А я в первый день по приезду нахожу самое большое зеркало и сажусь перед ним. Всю ночь и день я всматриваюсь в отражение, пытаясь увидеть ее. Не получается. Я — это я. Просыпаюсь. Костер почти погас. Холодно. Тело затекло так, что даже затылок сводит судорогой. И воспоминания не отпускают. Тогда тоже все затекало, но я сидел. Кричал. Требовал оставить меня в покое. Отбивался. Бесполезное занятие. Сладкое молоко с опиумом, ласковые лезвия скарификатора, темная кровать и несколько дней навязчивой тишины. Все почти прошло. Только вот зеркало… кажется, через месяц оно тихо исчезло, а мистер Схимвелл, вдруг ставший совсем-совсем другим, показал мне механического соловья. Глава двадцать четвертая: кое-что о выборе правильного платья, мужа и маски. Леди Джорджианна пристально разглядывала девушку. Определенно, она ждала чего-то другого, более необычного, что ли? А Эмили была вполне обыкновенна. Не красавица, но и не сказать, чтобы страшна. Бледна чрезмерно и несколько нервозна. Но леди Джорджианна и сама нервничает. Там, в театре, ей на секунду показалось, что…

— Вы очень добры ко мне, леди Джорджианна, — прошептала девушка, потупив взгляд. Всетаки старовата она для дебютантки.

— Джорджианна. Просто Джорджианна. Я думаю, милая, нам найдется, о чем поговорить с тобой… Во всяком случае, леди Фэйр очень на это надеялась, поскольку совершенно не представляла, что делать дальше. Как и чем эта девушка, чужая в Сити, сможет ей помочь? Но ведь птица… и предсказание. Золотая цапля хитро подмигнула сапфировым глазом. А если так, то следует подождать.

— Вы ведь приглашены на бал к Баксли?

— Да, но… тетушка считает, что я недостаточно здорова…

— Глупости какие. Вы здоровы. Нет такой девицы, которая оказалась бы недостаточно здорова, чтобы посетить бал Баксли. Этак, милая, и без мужа остаться можно. — Леди Джорджианна засмеялась и удивилась, до чего усталый и нервный у нее смех. Над ним определенно следовало поработать, но… Но в последнее время у нее ни на что не оставалось сил. И еще эта лоретка Лепаж… Кто мог предположить, что она окажется настолько красивой? В тот вечер после театра Джорджианна поднялась к себе, прогнала горничную и пристально, по-новому, изучала свое отражение. Она была красива! Была! Давно. И возраст, несмотря на все усилия, наложил печать на лицо. Эти морщинки вокруг глаз, эти припухлые щеки, которые уже начали обвисать и еще через пару лет съедут брылами. Эта поплывшая линия подбородка с уже наметившейся складочкой. И грудь уже не так упруга. И живот дрябл. И… и просто Джорджианна вдвое старше Лепаж, а время не повернуть назад. Так что же осталось? Молчаливо мириться с происходящим? Мучится кошмарами, гадая, как именно Джорджи поступит с надоевшей супругой? Отошлет ли с глаз долой? Или отправит в клинику, якобы нервы успокаивать? Или убьет, как убил ту рыжеволосую девку? О, Джорджианна попыталась заговорить с ним об ужасном происшествии, но Джордж, ее всегда мягкий и уступчивый Джордж, вдруг приказал замолчать и забыть обо всем. И в театр он долго отказывался идти, а после, когда представление началось, глаз не спускал с Лепаж… Вздыхал, морщил лоб и постоянно тер шею платком, будто бы воротничок рубашки стал ему тесен. Джорджианна хорошо знала эти признаки. И старательно их не замечала. И совсем уж разболелась, когда вдруг почувствовала, что на нее смотрят. Она уцепилась за этот взгляд, как тонущий за протянутую руку. И тончайшая нить на долю мгновенья связала Джорджианну с девушкой, на корсаже которой неестественно ярко сверкала золотая цапля. Узнать имя девчонки оказалось легко. Несколько фраз, неозвученных вопросов, и Джорджи, счастливый, что вопросы эти не являются неудобными, мигом все выяснил.

79

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Эмили Спрингфлауэр. Двадцать два года. Родителей потеряла во младенчестве, но в старушенции Хоцвальд вдруг проснулось христианское милосердие, которое и подвигло на опеку над девочкой. Конечно, поговаривали, что милосердие это оказалось весьма выгодным для Хоцвальдов, но… но какая разница, если хорошо было всем? Правда, конечно, странно, что старуха столько тянула с представлением Эмили свету. Ну да Хоцвальды все с причудами.

— Итак, милочка, на бал вы, вне всяких сомнений, идете. И раз уж вышло так, что ваша опекунша не может представить вас свету, то я возьму этот труд на себя. Не стоит благодарностей, мне будет даже интересно, но… Джорджианна поднялась и, захлопнув веер, велела: — Покажите мне ваше платье.

— Платье? О нет! Пусть только она не будет полной дурой. С ними так сложно.

— Платье. Надеюсь, ваше платье уже готово? Вы должны были позаботиться о том, чтобы ее платье было готово! Тетушка, полноватая женщина сонного вида, закивала. Отложив вышивку, на которой за время разговора не добавилось ни стежка, она поспешила заверить: — Готово! Мы его с собой привезли. Джорджианна подавила вздох. Час от часу не легче. Небось, шила местная портниха по журналам двадцатилетней давности, полуслепая, но уверенная, что количеством оборок платье не испортишь.

— Показывайте. Эмили, милочка, правильное платье — это очень важно! О, на первом балу на Джорджианне было ужасное платье, и она чувствовала, что в этом наряде напоминает швабру, обернутую в несколько слоев белого шелка. А еще тот бант на груди, который все норовил съехать… На том балу Джорджианна жалась к стене и умоляла Всевышнего, чтобы ее не заметили. А потом ее пригласили на танец, и пригласивший был столь неуклюж, что Джорджианне сразу стало легче. Кто бы мог подумать, что та давняя встреча обернется ныне такой болью! На деле платье оказалось не таким и ужасным.

— Так плохо? — тихо спросила Эмили. Джорджианна лишь пожала плечами: во всяком случае, обошлось без кринолинов размером с циферблат Большого Бенни. Скорее, платье было слишком уж просто. Невыразительно, как форменный наряд сиделки.

— Нужно другое. Собирайтесь. Нам следует нанести визит Ворту. Конечно, уже поздно, но мне он не откажет. Определенно.

— Леди Фэйр, но ведь это очень дорого!

— Конечно дорого, милочка. А что вы хотели? Профессиональная охота на мужа — занятие не из дешевых. Между прочим, радуйтесь, что ваш статус позволяет явиться без драгоценностей. Поиск приличных украшений за три дня до бала столь же безнадежен, как и стремления гувернантки стать герцогиней… вы, к слову, надеюсь, не рассчитываете на герцога? Конечно, заманчивая добыча, но они либо прочно женаты, либо помолвлены, либо отвратительно стары. Хотя… — леди Джорджианна смерила подопечную придирчивым взглядом. Нет, все-таки, пожалуй, что нет. Девица слишком простовата для Хэйеса. И старовата. Все-таки Хоцвальдам следовало вывести ее в свет на пару лет раньше. Эмили собралась с похвальной быстротой, а Джорджианна вдруг подумала, что вся эта суета, которая вот-вот начнется, будет забавной. И вдвойне забавно, если Эмили сделает лучшую партию, чем американка Летиции. А почему бы нет? Конечно, у американки приданое, зато Эмили — образец чистоты, нравственности и хорошего воспитания. А воспитание — это уже немало. Джованни ступал медленно и аккуратно. Согнувшись едва ли не пополам, он обеими руками придерживал ящик, не доверяя широким лямкам, что врезались в кожу.

— Аккуратнее, аккуратнее, — лопотал карлик, бежавший рядом. Он вытягивал ручонки и охал, когда Джованни случалось наклониться. — С дороги, с дороги! Груз для доктора… Джованни вздыхал. Сиделки, растеряв прежнюю сановную неторопливость, разбегались, уво-

80

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

дя редких по полуденному времени пациентов, единственный же из врачей, которого случилось встретить на пути, замер, разглядывая Джованни с профессиональным интересом. Карлик даже расслышал, как доктор прошептал в спину: — Просто поразительный экземпляр! Просто поразительный. Джованни заурчал, пришлось срочно сунуть ему леденец, каковых осталось едва горсти две. А еще в подвал спускаться. И карлик, вздохнув, сказал привычное: — Осторожнее! Их уже ждали, не в самом подвале, но в комнатушке над ним. Прежде здесь собирали грязное белье, каковое раз в две недели поручали прачкам, и карлику казалось, что прежняя вонь прочно въелась в каменные стены. Почти так же прочно, как плесень по ободу окна. Заставив Джованни стать спиной к столу, карлик аккуратно перерезал постромки, охнул, когда показалось, что в ящике-таки звякнуло, и перекрестился.

— Ну и как все прошло? — Следовало ожидать, что этот явится незамедлительно, но карлик все равно вздрогнул.

— Х-хорошо, д-доктор Дайвел. Все прошло хорошо. Груз доставлен, и я…

— Не нашел ничего лучшего, как притащить его сюда посередине дня. — Доктор Дайвел снял маску и перчатки. Достав из кармана тюбик с мазью, он принялся неторопливо покрывать толстым слоем покрасневшую кожу. Карлик ждал. Гигант-Джованни тоже.

— Ладно. Я всегда знал, что мозгов в тебе также мало, как роста. Открывай. Мне не терпится.

— Джо…

— Нет, только испортит. И по-моему, я тебе говорил, чтобы ты убрал его с глаз долой.

— Но ящик…

— Можно было нанять грузчиков. Трезвых хороших грузчиков. Или Фло с Эгинсоном поручить. Но ты предпочел доверить ценную вещь кукле. Несовершенной, безмозглой кукле. Ко всему и приметной. Ну? В чем дело? — Доктор Дайвел провел ладонями по крышке, стряхивая пыль.

— Лукреция… она очень привязана. Она будет скучать и… я ведь исчез. Пойдут разговоры. А если и он исчезнет, то… — карлик говорил очень тихо. — Джованни не тупой! Он полезный. И если бы он тогда был со мной, он, а не крыса-Эгинсон, то мальчишка не сбежал бы! А я, между прочим, предупреждал, что он может уйти! Что всякое случается, и… Крохотная ладошка легла на кучерявые волосы и Джованни блаженно зажмурился.

— И теперь он точно больше не сунется в дом.

— Сунется, — доктор Дайвел говорил совершенно спокойно. — Голубок и горлица никогда не ссорятся. Поэтому сунется. Но ты мне врешь. А я не люблю, когда мои люди мне врут. Кому угодно, но не мне.

— Я не… — Карлик заглянул в темно-красные глаза доктора и, съежившись, признался. — Это всего пару раз было! Он же… и никто ничего не понял! Я хотел просто посмотреть! Вы же сами говорили, что мы должны наблюдать. Собирать информацию.

— И деньги.

— Нет-нет… ну, то есть, да, только их совсем немного! Это сначала на него не ставили, а потом только на него и ставили. Он же сильнее. Всех сильнее. Гигант заурчал и выдал: — Джванни хрший.

— Хороший, хороший. На конфетку. Джованни — лучший из бойцов, потому что…

— Потому что кукла. Ненужная и опасная кукла. Избавься от него. Слышишь? Карлик поник.

— Слышишь?

— Д-да. Мысленно он проклял тот день, когда заключил сделку, которая изменила все. О да, Дьявол честно выполнил все свои обещания, но тем горше отдавать душу. И Лукреция расстроится…

— Открывай, — доктор соизволил проявить нетерпение. И карлик достал из-за пояса связку ключей. Четыре замка, четыре щелчка и четыре слетевших дужки. Крышку столкнуть не вы-

81

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

шло — силенок не хватило — и пришлось звать Джованни. Гигант с легкостью переставил доску к стене и вернулся в угол. Ну зачем от него избавляться? Он тихий. Спокойный. Конфеты любит. И Лукрецию бережет. И времени на него самую малость уходит: завел, смазал и все. А что бои, так с ними и покончено.

— Ну разве она не совершенна? — Доктор Дайвел, запустив руки по локти в солому, вытащил из ящика фарфоровую голову размером с мяч. — Просто чудо! Жуть. Как есть жуть, даже жутче того, что в подвале видеть случалось. Голова выглядела почти как настоящая. Вот только кожа чересчур бела да отливает глянцевой пленкой лака. И румянец рисованный, и глаза каменные. А вот волосики, те как есть настоящие, золотом мягчайшим, живым отливают, закручены в локоны, убраны под сетку.

— Я назову тебя Суок, — прошептал доктор на фарфоровое ухо. Карлик пинком заставил Джованни подняться и, взяв за руку, потащил наверх. Там, под угасающим солнцем, он долго стоял, вглядываясь в небо, а гигант рядом приплясывал да смачно грыз леденец. После Вогта Джорджианна велела ехать к себе. Визит несказанно ее утомил. Ну кто знал, что маэстро окажется столь упрям? Но тем дороже победа. А побеждать Джорджианна любила и теперь, уверившись в собственных силах, с энтузиазмом думала о деле. Дело скромно пило кофе и помалкивало. В высшей степени благоразумное поведение.

— Бал — это первое знакомство. Представление вас. Все будут смотреть. Сравнивать. Обсуждать, — Джорджианна вдохнула волшебный аромат свежезаваренного чая. О, она хорошо помнила это ощущение, когда вызолоченные двери распахиваются, пропуская в душную бальную залу, уже битком набитую людьми. И все замирают, оборачиваются разом, щупают настороженными взглядами, а после, столь же быстро утратив интерес, отворачиваются. Пожалуй, последнее было хуже всего. Шум. Гам. Музыка. Запахи, от которых кружится голова, и одиночество.

— Тебя, милочка, будут обсуждать с особой любовью. И тут уж ничего не поделаешь. На вопросы отвечай вежливо, но не особо распространяйся, иначе переврут и пустят сплетни. В прошлом году девица Стардайл обмолвилась, что ее гувернантка почитывает французские романы. Ты не представляешь, что говорили! Ну не о гувернантке, конечно. Кому она интересна? А вот Стардайлам пришлось уехать из города. Думаю, и в этом году им историю припомнят! — леди Джорджианна с наслаждением откинулась на спинку кресла. Еще бы корсет снять… или хотя бы не шнуровать столь туго… Пишут, что у Лепаж талия семнадцать дюймов. На два меньше, чем у Джорджианны.

— Конечно, совсем дичиться не стоит. Поговорите о музыке или поэзии, лучше заранее почитать критические статьи в «Литературном салоне», дабы не попасть в неудобное положение. Или еще о театре. К примеру, можно смело говорить, что Кин великолепен, а Лепаж внушает некоторые надежды… Эмили кивнула и заморгала часто-часто, будто вот-вот заплачет.

— А по-моему, она отвратительна. Манерна. И переигрывает. Эти наивные слова глубоко тронули Джорджианну. Правильно говорила мадам Алоизия о друге. О настоящем друге, с которым можно поделиться бедой, не опасаясь, что беда станет новой сплетней. Но Джорджианна заставила себя улыбнуться и продолжила: — Согласна. Лучше говори о надеждах. И веди себя скромно. Приглашения принимай, но навязываться не пытайся. Это дурновкусие. Если случиться быть представленной, присматривайся. И помни, что не все то золото, что блестит. Хороший муж как французский плащ с соболиной подкладкой. Внутренние достоинства с лихвой окупают внешнюю невзрачность. И выбирать его нужно столь же придирчиво, как и плащ. Чуть недосмотришь, и вместо соболя кошку крашеную подсунут. Чуть отвернешься, и моль поест. Шестнадцатилетняя моль с голосом сирены и лицом ангела. Против такой ни один соболь, более того, полинявший, не устоит. Эх, Джорджи…

82

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

— Вы так умны, — сказала Эмили и осторожно прикоснулась к левретке. Собачонка, до того дремавшая, вдруг вскочила, вздыбила шерсть и зарычала, прижав уши к голове. Вот глупое создание!

— Извини, милочка, — Джорджианна спихнула левретку с софы, и та с готовностью забилась под стол. А рычать не прекратила. — И я не умна, я опытна… И достаточно стара, чтобы давать кому-то советы.

— …я знаю, что в этом мире женщина сама по себе ничего не значит. И единственный ее шанс достичь хоть чего-то — составить удачную партию.

— А как же любовь? Никак. Любовь приходит и уходит, состарившись как-то и вдруг.

— Любовь, милочка, чувство ненадежное. Не строй иллюзий. Иначе, когда они станут рушиться, тебя погребет под завалами.

— И не пытайся подражать этим овечкам в белых платьицах. То, что мило в шестнадцать, в двадцать два нелепо. Не стоит забывать о возрасте. Стоит пользоваться его преимуществами… …пока они есть.

— Постарайся не показаться глупой. Дурость отпугивает почти так же, как чрезмерный ум. Смело спрашивай мнений, советов, интересуйся взглядами и не забывай повторять, сколь полезен для тебя был разговор, даже если говорила ты со старым Пэттисоном о разведении коров. Он очень странный, но с его титулом и состоянием это простительно. Джорджианна вздохнула. Оказывается, быть наставницей не так и просто. Зато от мыслей отвлекает. К примеру, почти не хочется знать, где сейчас Джорджи. Раньше ей было все равно. И сейчас все равно. Почти. Он вернется домой. Обязательно вернется. Вернулся лорд Фэйр глубоко заполночь. От него крепко пахло виски и сигарами, но за завесой этих запахов Джорджианне мерещился иной, сладковато-приторный. Или горький? Горечь нынче в моде.

— Я рад, что ты не спишь, — сказал Джорджи. Он заявился к леди Фэйр даже не потрудившись переодеться. И теперь она придирчиво, пусть и исподволь, разглядывала его. Полноватый. Он и прежде был склонен к полноте, но в последние годы особенно раздался, и даже корсет не в силах был скрыть природного неудобства фигуры. Лысый, но с прежним упрямством отказывается носить парики. Некрасивый. Близкий. Надо просто сказать Джорджи, насколько он ей дорог. И что она любит. Да, любит и, наверное, уже давно.

— Я тебя ждала. — Джорджианна почти доплела косу. — Я хотела тебе сказать, что…

— Что? Какой у него цепкий взгляд. А на сюртуке предательской змейкой волос белый лег.

— Что решила поучаствовать в судьбе одной девушки. Она весьма мила и из хорошей семьи. — Джорджианна говорила, проглотив обиду. Только пальцы вдруг вместо того, чтобы заплетать, косу расплели. — Эмили. Эмили Спрингфлауэр. Воспитанница Хоцвальдов.

— И кто тебя об этом попросил? Почему он смотрит в зеркало? Почему пытается поймать ее взгляд? И почему так жестоко поступает с нею?

— Никто. — Маленькая ложь в ответ на большую. — Просто… просто девушка в городе и совсем одна. Хоцвальдам не до нее, у них траур и свадьба, и старуха, поговаривают, почти на грани. А Эмили уже двадцать два. И как знать, не вышвырнет ли Ульрик ее после бабкиной смерти? Что ты делаешь?

— Расчесываю. Ты же знаешь, что мне нравится расчесывать волосы. Знает. Как и то, что не так давно гребень в его руках скользил по соломенным кудрям мадмуазель Лепаж. Наверное, они были мягки. А у Джорджианны стали жесткими и ломкими. Но если перестать краситься, все увидят седину, а с нею и старость.

— Девушка тебе нравится?

— Очень, — совершенно искренне ответила Джорджианна. — Знаешь, ей также одиноко, как и мне. Я соскучилась по детям. Давай уедем?

83

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

— Уедем? — Джорджи удивился. — Из Сити? В начале сезона? Да, в начале сезона. И пусть извечная бездна проглотит этот город вместе с балами, театрами и наглыми молоденькими стервами, норовящими умыкнуть чужого мужа.

— Ты же сам хотел. Гребень больно дергает волосы, а голос Джорджи становится жестким: — Если хочешь, я могу устроить твой отъезд. Но мне придется остаться. Работа. Врет. И Джорджианне придется принять вранье, если она не желает потерять все.

— И я бы хотел, чтобы ты тоже осталась. Чтобы помогла мне. Косу он заплетает с прежней ловкостью.

— Я хочу, чтобы ты пригласила в свой салон мадмуазель Лепаж. И будет очень хорошо, если ты устроишь ей ангажемент у Баксли или у Фаренхортов. Это… это просто возмутительно! Да как он смеет?! Нужно сказать, что Джорджианна ни за что в жизни не станет помогать наглой девке. Наоборот, она устроит все, чтобы перед разлюбезной мадмуазель Лепаж закрылись двери всех мало-мальски приличных домов в Сити.

— Чем больше, тем лучше. Ты же согласишься со мной, что девочка очень талантлива? Чересчур даже.

— Конечно. Я буду рада помочь ей. — Леди Фэйр подала супругу ленту. — Мы должны поддерживать настоящие таланты. Оставшись одна, леди Фэйр осмелилась взглянуть в зеркало. Волновалась она зря: маска леди сидела идеально.

Глава двадцать пятая, в которой снова предаются воспоминаниям, готовятся к балу и спорят с собою. От вида этих стен Персиваля уже мутило, почти так же, как от крысы, что, осмелев, все ерзала и ерзала, скребла передними лапами, подползая к костру. И жрать хотелось до одури, а паче всего — свернуть одну светлую клыкастую башку. Но Персиваль мужественно боролся со своими желаниями.

— Сколько уже? — спросил он, поглядывая на часы в руке Дорри. Хорошие. С виду, конечно, не самые богатые, без камушков и чеканки, но у Персиваля и таких нету.

— Столько же, сколько пять минут тому. До заката еще три часа. За это время Персиваль с ума свихнется. Уже свихнулся. Шепоток в ушах нарастал. И тени подобрались к костру, вот-вот прыгнут.

— Значит, ты тут рос? — уточнил Персиваль, хотя оно и так понятно. Ну да понятие — одно, а ждать, молча пялясь в костер — другое.

— Тут. Некоторое время. Потом в Хантер-Холле. Это когда Эмили в школу для девочек отослали. Ее даже на каникулах селили тут, а меня держали там. Отец считал, что нам не стоит видеться. Что если Эмили убрать, то я про нее забуду. Какой откровенный. Прям на слезу прошибает.

— И как? Забыл?

— Ты руку себе отпили, а потом постарайся забыть. Посмотрим, как выйдет, — неожиданно огрызнулся Дорри, отползая в тень. Фу-ты, ну-ты, какие мы нервные. И крыс скалится, защищая.

— А ты? Как ты стал таким… таким как сейчас? — клыкастый вежливо обошел скользкий вопрос. Да уж говорил бы прямо: неудачником. Или дерьмом собачьим. Нет, такой, конечно, обзываться не станет, но Персиваль и без слов понимать научен.

— Думайте сами, — сказал тот лейтинантишка, поигрывая стеком. — Ваше будущее зависит от вашего же выбора, но мне кажется, что вам стоит подыскать себе другое занятие, более подходящее такому… такому человеку, как вы. В противном случае я буду вынужден доложить об инциденте. И дело будет передано в клирикальный совет. Он так в глаза глянул, что Персиваль сразу поплыл. Ну и, конечно, в ногах подразмяк, пред-

84

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

ставивши, как этими ногами на чурбан залезать придется, да шею под петлю подставлять. И ведь тоже — словами не сказано, а яснее ясного. Как у них получается?

— Ты не подумай, что я в душу лезу, — поспешил оправдаться Дориан и взгляд отвел. Не просто отвел, но вперился в стену, словно увидев вдруг что-то важное. — Просто ждать тоскливо. И тихо очень. Прав он: тоскливо. И очень тихо. А тишину Персиваль не любит, потому как к тишине и непривычный вовсе. Первым, что Персиваль помнил, был крик. Кричал отец, грохоча кулаками по стенам и дубовому столу, прорезанному многими трещинами. Кричала матушка, швыряясь словами, как гнилыми яблоками. Они, попадая в цель — самолюбие, доводили отца до бешенства, и тогда столу случалось быть перевернутым, тряпью, ютившемуся в древнем комоде, вывернутым, а Персивалю — битым. Но крик жил и за пределами комнатушки. Кричали коты, приветствуя март. Кричали торговки на улицах и шлюхи, споря за клиента. Кричали клиенты и торгаши, торгуясь с надрывом и охотой. Люди, которым случалось забрести в забытые Всевышним доки, быстро приспосабливались, учась говорить криком. Здесь и море орало, билось гневно серыми горбами волн о корабельные туши, качало стапеля и норовило хлестануть соленым по ногам. Тогда ноги, разбитые и растресканные, не заживающие даже зимой, пекло. Кроме крика помнились запахи. Солено-гнилой, квашено-капустный, рыбный и человечий. Помнились люди. Старая шлюха с гнилыми зубами, которая с прежним упорством выбиралась на улицу, садилась у фонаря и пялилась седыми от катаракты глазами на проходивших мимо людей. Пьянчужки, одинаковые, что цыплята, которых матушка однажды задумала вывести, но отец, вновь надравшись, передавил. Матросы. Солдаты. Джентльмены в чистых нарядах и глянцевых колошах. Иногда дамы, которых привозили на дилижансе к старому приюту Раскаявшегося Ангела. Дамы Персивалю нравились. Да и сам мир тоже. Чем-то напоминал он пойло, которое подавали в местных кабаках, мешая пополам прокисшее пиво и тухлую воду. И как любое пойло, оно закончилась.

— Одного дня папашка навернул больше обычного и в драку полез. Ну, схлопотал пером в брюхо. И ладно бы сразу помер, как приличный человек. Нет, еще неделю матушка последнее выгребала, чтоб врачу заплатить. Заплатила. А потом и на похороны, очень уж ей хотелось прилично все сделать. Ну а как сделала, так и поняла, что все, конец. Тогда и вспомнила про папашу своего… …ехали три дня, да еще половину шли. Пробирались крысиными ходами улочек, протискиваясь сквозь разношерстную толпу, которая то и дело взрывалась криками. Задержались на площади, глядя, как вешают. И Персиваль подумал, что неплохо бы палачом стать, тогда его все бояться будут. А матушка поволокла дальше. За площадью начались совсем другие улицы. Широкие и почти чистые, со стеклянными озерами витрин и резными вывесками, на которых буквы были подрисованы краской. Иногда попадались вывески кованые и даже золоченые. Люди на этих улицах не кричали. Они степенно шествовали, раскланиваясь друг с другом, и Персиваль прям остолбенел от этакого чудодейства. А матушка, вдруг разозлившись, в ухо вцепилась и закричала, что Персиваль — неблагодарная тварь, из-за которой все и случилось. Тогда он не очень понял, что из-за него случилось, точнее не сумел подобрать подходящий случай из сотворенного за последние дни, а потому скоро повинился и пообещал, что больше так делать не станет. А матушка заплакала и начала говорить про любовь и Гретна-Грин. И про то, что теперь жизнь у них пойдет совсем-совсем иначе. Права оказалась. Только сначала был превысокий забор с кованой калиткою. Дорожка из плоских речных камушков. Дом, огромный, как один из кораблей на верфях, только чище и красивей. И пахнет приятно, а чем — не понять.

85

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Пустили не сразу. Сначала привратник долго выспрашивал, выглядывал, косил желтушным глазом, становясь похожим на старого бойцового петуха. Потом старуха в черном накрахмаленном до скрежета платье повела на кухню. Там Перси дали молока, щедро разбавив водой, и сунули ломоть хлеба с маслом. Было вкусно. А потом страшно. Огромная комната пыхала жаром. Металось пламя за начищенной решеткой камина. Пылали свечи — дюжины две — в золоченых канделябрах. И в светозарном мареве этом скрывался старик. Тощий. Рябой, как грязное куриное яйцо. Лысый. Кривой. Повязка сбилась, выставляя розоватый зев пустой глазницы. Выточенное из слоновой кости глазное яблоко старик ловко перебрасывал из руки в руку. Яблоко норовило выскользнуть из сухих пальцев и подмигивало Перси рисованным глазом.

— Пришла, — скрипучий голос. — Всего шесть лет, и ты пришла.

— Да, папа.

— Вспомнила! Наконец ты соизволила вспомнить, что у тебя есть отец! Руки матушки, до того дрожавшие, вдруг становятся деревянными и толкают Персиваля к старику.

— Иди, — шепчет в спину. Он бы пошел, но страшно. Глаз в руке останавливается, упирается черным зрачком в живот, и тот отзывается злым урчанием. Выпитое молоко подкатывает к горлу, но Перси, сцепив зубы, заставляет себя проглотить кислый комок.

— Об отце ли ты думала, когда бежала из дому с первым попавшимся проходимцем? О нем ли печалилась, разрывая помолвку? Или о нем болела душой, навлекая гнев и грязь позора?

— Прости.

— Простить? Сказано было: родителей почитай наравне с Богом! Сказано было: что ты сделаешь для родителей своих, того же ожидай и себе! Хрустнули суставы, когда старик вдруг наклонился, почти сложившись пополам.

— Ты! — его дыхание смердело тухлой рыбой и чесноком. — Ты привела сюда своего выродка, выставила его передо мной доказательством собственного позора? Думаешь пробудить во мне жалость?

— Это твой внук!

— Нет. Мои внуки мертвы. Мои внуки умерли в тот день, когда ты, моя единственная дочь, опозорила меня. Желудок вдруг прыгнул к горлу, выплескивая из Перси бело-зеленую, мелкой крупой разбавленную жижу. Она попала на штаны и на ковер, на блестящий паркет и даже на ботинки старика.

— Мэгги! — заорал он. — Мэгги! Черти бы тебя побрали, тупая корова! Вечно ее не дозовешься…

— Прости, прости, — стенала матушка, не решаясь приблизиться. А Персиваль так и стоял, глядя на испачканный ковер, пока его не взяли за руку и не потащили куда-то. На кухню. Жар от печи. Запахи. Корыто с водой и кувшин.

— Нужно умыться, — строго говорит леди в платье цвета копченого лосося. — Только вода вот холодная. Но ты же не боишься холодной воды?

— Я ничего не боюсь! Кроме старика со стеклянным глазом в руке.

— Мой берейтор тоже одноглазым был. И я его жуть как боялся, хотя на самом деле он очень хорошо ко мне относился. Терпеливо. И лошадей любил. А глаз ему при Ватерлоо выжгло. Он еще шутил, что этот глаз Императора видел, и потому больше не захотел видеть ничего и никого… — сказал Дорри и глянул сочувственно. Как будто Персивалю это сочувствие нужно. Давно все было, так, что и не припомнишь. Да и, раз на то пошло, охоты особой припоминать нету.

— Он вас прогнал? — любопытный мальчишка не думал отцепляться. Поднявшись, он прошелся вдоль стены, собирая пальцем зеленую плесень. Понюхал. Лизнул. Затем подошел к остаткам досок и принялся в них копаться. Он точно и не слушал Персиваля. А может и точно — не слу-

86

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

шал? Но Перси все равно ответил.

— Нет. Оставил. Лучше бы прогнал. Крику в новом доме было ничуть ни меньше. Старик вечно был недоволен. Матушкой, потому что сбежала и потому что вернулась. Женой, которая обманула ожидания и не родила детей. Персивалем, который ожиданий не обманывал, но просто существовал. Прислугой. Соседями. Почтальоном. Погодой. Властями. Страной. Он выливал недовольство, словно помои, на всех, кого угораздило оказаться рядом, и потому Персиваль даже обрадовался, узнав, что его отправляют в школу. Правда, радость продлилась недолго.

— Доставалось? — Дорри как всегда умудрился влезть с ненужным вопросом.

— Не мне. Я ж здоровый. И тупой. Дорри хмыкнул. Зря не верит. Или думает, что Перси про себя не знает. Очень даже знает. Он сразуто понял, что тупой и что вся эта наука в голову не полезет. Совали, щедро сдабривая розгой и поучениями. Вздыхали. Отступали. Разводили руками и, принимая оговоренную плату, морщили носы. А дед, верно, клял и учителей. И Перси заодно, усматривая в его тупости Божью кару. Может, оно, конечно, так, да только где теперь другие, умные которые? Издохли на радость червям. А Перси живой, хоть бы и в полной заднице. И вообще, если разобраться, то не такой уж полной. Случалось и похуже. Хуже крика только тишина. Это Персиваль понял, когда не сумел закричать. Тишина была вязкой, что патока. Залепив глотку дымом, она медленно выедала глаза. И скалилась темнолицая Кали, протягивала руки, предлагая черепа. Открытый рот ее сочился кровью, которая текла по голой груди, по животу, по поясу из человечьих рук. Кровь омывала широко разведенные ноги и капала со ступней на ладони старика-джемадара. Нагая богиня, женщина Шивы. Темная мать, жена Шивы. Возлюбленная темная богиня. Мир — твой, страдания — твои. Слова рождались внутри Персиваля, он открывал рот, чтобы выплюнуть их, но вместо слов вываливались осклизлые комки рвоты. И шакалы, собравшиеся вокруг джемадара, поворачивали морды. Голая танцовщица, победительница времени. Кали, приди и явись паучьей нитью. Мир есть страдание. Братья сошлись во имя Кали, дочери гор, великой матери всего. Я утолю твой голод, жующая мясо. Младшие тхаги помогли старику снять одежду и размазали кровь по коже, старательно втерев в морщины. Капрал рядом заскулил, и звук прошел сквозь мышцы и шкуру, приглушив слова. Богиня пылающих погребальных костров, Выдвини к нам своих преданных воинов. Бледные духи возводят защиту. Хайль, Хайль! Хамунда-Кали, богиня властная во всем. Мы упиваемся твоим танцем, когда твоя нога касается земного шара. Руки старика опустились, и кровяные струи беспрепятственно полетели на землю. Упали на брюхо шакалы, закрутилась, словно обезумев, пантера, и тускло заблестели глаза богини. Нектар мертвых. Колокола громов. Королева гор. Джаграта Калика, Кали-ма. Заткнись! Заткнись! Были бы руки свободны, сам бы сердце выдрал, только бы оно заткнулось. Стучит. Требует присоединиться к песне. Ставит клеймо на Персивале, отделяя его от прочих. Дергается лейтенантик, шлепает губами, а Персиваль его не слышит. Только не слыша, все равно понимает: — Сделай что-нибудь! Ты же клирик! — на белой щеке пылает клеймо, алое, как глаза лейте-

87

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

нанта. И Персиваль, не желая глядеть в глаза, пялится на клеймо. В Персивале не осталось веры, а значит и силы. Ее и не было никогда. Умение было. Притворство. Везение. Все закончилось. Жизни и той на пару строк всего. Чего теперь плакаться? Чего дергаться?

— Прими… — шепчет кто-то сквозь строки песни. — Признай. Ты мой. У Кали-Хамунды лик Богоматери. Тхаги поднесли джемадару череп-чашу. Он выпил и тут же повалился на спину, судорожно хрипя. Первородный поток обновления, я призываю богиню разрушения. Старика подняли за ноги и быстрыми движениями вскрыли яремные вены. Черная кровь расплавила камень, и джемадар раззявился в беззвучном крике. Клыки его были желты, а язык — черен. О Хере Махакали, Хайль! Капалина. Капрала забрали. Вздернули и тоже по горлу полоснули, смывая черное — алым.

— Сделай же… — визг лейтенанта ударил по ушам. И клеймо на щеке вспыхнуло третьим глазом, ее меткой, ее благословением. Каласамкарсини, Дурга, Лейтенанта забрали. Подвесили вверх ногами и отступили. Тхаги окружили дохлого старика, вставили в дыры на шее длинные трубки, которые протянули к лейтенанту. Тот ерзал, что гусеница над костром, да только Персиваль знал — ни хрена у него не получится. Она не позволит. Махадэви, Бхавани, И у Персиваля не получится. Все сдохнут. Бхаирави Плясал лейтенантик на нитке-веревке, лилась кровушка по трубкам, набухал соком новой жизни джемадар. А в груди Персиваля клокотала песня чужих слов, и тишина вокруг не оставляла шанса ее не слышать. Уже и слова непонятны, но не отпускают.

Sa etan panca pasun apsyat — purusam, as’vam, gam, avim, ajam… Взмах, и голова лейтенанта полетела аккурат между растопыренных ляжек богини… и благословенный выстрел разломал тишину. И выстрелом же хрустнула, раскалываясь, доска в костре.

— Тебя спасли? — идиотский вопрос, но чтобы не вернулась тишина, Персиваль ответил: — Как видишь.

— Они… те жрецы… они были… вампирами? Еще один идиотский вопрос.

— Были. Дорри замолкает. Ну какого он молчит? В кои-то веки его болтовня нужна Персивалю.

— Они другие, — наконец, произносит Дорри со скорбной физией. — Они не знают Бога. Зато знают Богиню. У нее черное лицо с красными губами, три глаза и четыре руки. Ей служат тхаги и крысы. Она меч. Она яд. Она чума. Она судьба, а от судьбы не спрятаться за океаном. Персиваль это знает. Но чем знать, лучше пить. Иногда становится легче.

— И тот жрец… это не чудо. Обыкновенное переливание крови. Со старой вышел яд, а новая вернула жизненные силы. Конечно. И полковой врач то же самое твердил. Да только повторять что-то не брался, поговаривали, что уже пробовал. Видать, не вышло. И Дженни стояла перед зеркалом. На ней было новое платье — просто чудо до чего хорошее —

88

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

и новые башмачки. Даже чулки — и те новые! Серая горничная со скучным лицом, расчесав волосы — ох и пребольно же она их дергала! — закрепила локоны черными шпильками, и шляпкой соломенной прикрыла. Ради шляпки Дженни готова была терпеть. Ну и конечно ради господина доктора, который ее спас. А в том, что он спас, Дженни не сомневалась. Она и раньше много слышала о девочках, что уезжали в Сити и там пропадали, или хуже того — продавали свою честь, поддавшись на сладкие посулы, и становились теми, о ком приличные люди не упоминают. Мама Дженни была очень приличной. И папа тоже. И Дженни сама. Она на посулы не поддавалась, ей, если можно сказать, вовсе никто ничего не сулил. Просто на вокзале, когда Дженни, ошалевшая от шума, гама и дымной вони вагона, вывалилась на перрон, ее встретила миссис Лозе…

— Ты очень мила, — сказал доктор и, присев на корточки, поправил выбившийся локон. — Ты просто чудо как мила.

— С-спасибо, — Дженни до сих пор робела, встречаясь с ним. Нет, конечно не потому, что он вампир. Дженни не дурочка какая, чтобы вампиров бояться, просто… просто страшно вдруг становилось, что он передумает. Или что Дженни сделает чего-то не того и подведет доктора.

— Спасибо, сэр. Правильно отвечать так. Не волнуйся, ты научишься. У тебя есть целых две недели, чтобы научиться. Ты ведь постараешься? Для меня? Дженни кивнула. Конечно, она постарается!

— Ты должна очень-очень постараться, чтобы стать настоящей маленькой леди, Суок.

— Да, сэр.

— Видишь, у тебя уже получается. — Он провел мизинцем по щеке. — Но я вижу, ты хочешь что-то спросить?

— Д-да, сэр. Вы сказали, что две недели…

— Что у меня есть две недели. Повтори.

— Что у меня есть две недели. А что потом? Сэр? — подумав, на всякий случай добавила Дженни.

— Правильно говорить «что будет потом». Но ты права, ты должна знать. Потом будет большой бал. Главный бал сезона.

— Настоящий?

— Конечно, настоящий. И я тебе обещаю, что ты попадешь на него. И даже встретишь принца… правда, потом начнется совсем другая сказка, моя Суок. Доктор поцеловал Дженни в щеку. Пахло от него неприятно, больницей, но запах — такая мелочь! И не нужен Дженни никакой принц. Ей доктор нравится. Очень.

— Безмерно рада, что ты наконец обо мне вспомнил. — Старуха сидела, опершись на подушки. Скрещенные на груди руки ее были неестественно смуглы, выбившиеся из-под чепца пряди отливали синевой, а пробитая клыком губа кровоточила. Сиделка то и дело прикладывала к губе шарик корпии, смоченной в уксусе, старуха отмахивалась, но не прогоняла сиделку. Молодой человек поклонился и молча указал на дверь.

— Иди, иди, Нэнси. Я уж как-нибудь и без тебя проживу, — сказала старуха, отбирая шарик. Сиделка присела в реверансе и вышла из комнаты, юбки ее шелестели весьма неодобрительно.

— Как ваше здоровье, бабушка? — юноша поставил стул напротив кровати, но садиться не спешил. Он стоял, опираясь локтями на высокую спинку и весьма нахально разглядывал старуху.

— Если боишься, что я умру назло тебе…

— С вас вполне станется.

— …успокойся, я не настолько выжила из ума. Когда свадьба?

— В воскресенье.

— Торопишься.

— Обстоятельства таковы, что лучше поспешить. — Юноша извлек из кармана часы на цепочке и выразительно постучал когтем по циферблату. — Время порой любит пошутить… Старуха хмыкнула и, сплюнув кровью на корпию, просипела: — Не волнуйся, я проживу еще достаточно долго, чтобы увидеть, как ты раскаешься в этой глупости. Подумать только…

89

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

— Не думайте. Говорят, женщинам это вредно.

— Ульрик, порой ты слишком уж забываешься. Садись. Ослушаться юноша не посмел. Но сел он в позе вольной, закинув ногу за ногу, положил на колени белоснежную тросточку.

— Я хотел узнать, не было ли…

— Не было, — неожиданно резко отозвалась старуха. — Ничего не было.

— Я просто подумал…

— Думать вы оба не умеете. Это ж надо было выкинуть подобный фортель?! Я умираю, а в это время один мой внук исчезает, второй сходит с ума. Из-за чего, Ульрик? Из-за какой-то девки? — Она закашлялась и кашляла долго, выплевывая на одеяло красное. Юноша, мигом потеряв былое безразличие, кинулся к кровати, крича: — Нэнси! Нэнси, бабушке плохо… Вбежавшая сиделка оттеснила Ульрика от старухи. Некоторое время он стоял, глядя на то, как ловко Нэнси управляется, но дожидаться окончания приступа не стал: бесшумно вышел из комнаты. Десятью минутами позже Ульрик сидел в опустевшем кресле и вертел в руках часы. Одежда на нем была прежней, сильно испачканной кровью, но Ульрик этого, казалось, не замечал. Устремив взгляд на песочные часы, он думал о чем-то своем. Возможно, о грядущей свадьбе, а возможно, о чем-то совсем ином.

— Убей ее, — настойчиво требовал голос. — Убей… убей-убей-убей! Глава двадцать шестая, о том, что любые приключения имеют обыкновение заканчиваться Если Персиваль догадается, он меня убьет. Я даже знаю, как: возьмет голову в свои ручищи и сожмет, как заводской пресс сжимает лист железа. Или резко дернет, чтобы шея хрустнула. Но я все-таки надеялся на лучшее: Перси не настолько хорошо разбирается в химии, чтобы понять причину нашей с ним откровенности. Да и я сам, признаться, не сразу сообразил, в чем суть дела. И чем так знаком мне этот едва ощутимый, кисловатый аромат, исходящий от досок. Нет, конечно, может статься такое, что мы с Персивалем, оказавшись в ситуации вынужденного соседства, прониклись друг к другу симпатией и оттого поделились сокровенными и полузабытыми даже воспоминаниями. И наново пережили неприятнейшие моменты из прошлого. Совпадение? Или зеленая пыльца, осевшая на стенах, мебели и досках, которыми Персиваль костер подкармливал? Зеленая пыльца появилась давно. Более того, я точно знал, откуда она взялась! Значит, тогда у меня все-таки получилось! Нужно было лишь подождать, но я был нетерпелив. И весьма неаккуратен. И, следовательно, если Персиваль все-таки догадается и свернет мне шею, то в собственной смерти буду виноват я сам. Но кто бы мог подумать!

Aspergillum somniferum все-таки существует! И вовсе не зря я извел ту партию «особого» табака. Выбрав колонию поярче, я стер ее платком, который затолкал в пыльную пробирку с трещиной. Конечно, вариант сомнительный, но все лучше, чем в кармане таскать.

— Чего творишь?

— Да так… крайне интересный штамм Аспергиллума, который я пробовал… — пытаясь заткнуться, я прикусил язык. Помогло. Но выбираться отсюда надо, и побыстрее. А то ведь разболтаю. Истинно разболтаю. Потому что неправ был учитель, дело отнюдь не в табаке, а в том, что на табаке проросло! Пробирка в ладони предупреждающе хрустнула. Но Персиваль, поднявшись, уже зажигал свечи. Костер он затоптал и мрачно предупредил: — Наверху пойдешь за мной. Постарайся не шуметь. Не высовывайся. И крысу свою убери куда-нибудь, а? Я снял Ратта с плеча и сунул во второй карман куртки. Он зашипел и заерзал, пытаясь выбраться. Пришлось щелкнуть по носу: терпи. Я же терплю. И самое главное — помалкиваю. Дверь из тайника открылась со скрипом. Оттеснив меня, Персиваль выбрался из шкафа. Отсутствовал он недолго, а появившись, шикнул:

90

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

— Идем. Быстро. И мы пошли. Из коридора в коридор, прячась в вуалях теней и избегая света. Дом еще лишь готовился ко сну. Визгливо спорили горничные. Деловито перебирала столовое серебро экономка — в приоткрытую дверь мне даже удалось разглядеть вечно сутулую спину ее и руки, ловко щупавшие вилки. Громко орала кухарка, и голос ее, искаженный дымоходами, казался воем ветра. На миг я решился: нельзя уходить! Я ведь так и не встретил Эмили! Не спросил! Не выяснил! Не…

— Не дури, — Персиваль сжал локоть, пригрозив. — А то руку сломаю.

— Не сломаешь, — также шепотом ответил я.

— Тогда просто не дури. Если нас увидят — поднимут крик. А коли и вправду все так, как я думаю, то тебя тут без полиции пришибут. И меня с тобой. Персиваль вдруг зажал мне рот и придавил к стене. Мимо медленно и важно прошествовала тетушка Беата. Она прошла так близко, что я мог бы коснуться ее юбок. За ней на почтительном отдалении следовал дворецкий, на лице которого была привычная маска равнодушия.

— Постарайтесь сделать так, чтобы леди Фэйр ни в чем не испытывала неудобств… — говорила тетушка, постукивая веером по раскрытой ладони.

— Да, миссис.

— Ее покровительство весьма важно для Эмили…

— Да, миссис.

— И я не хочу, чтобы нас сочли излишне… провинциальными. Это может помешать леди Эмили найти подходящую партию. Понимаете?

— Да, миссис.

— Сегодняшние розы были слишком мелкими…

— Это такой сорт, миссис.

— Завтра извольте лично проследить, чтобы… Их силуэты растворились в тени коридора, а голоса, смешавшись с иными звуками, стихли.

— Я не могу вот так взять уйти, — сказал я в ладонь Персивалю.

— Можешь. И уйдешь. А потом накалякаешь бумажку с приглашеньицем. Коль ты им так сильно сдался, то на свиданку припрутся. Там уже глянешь, сообразишь, чего и как.

— А Эмили?

— Твоей Эмили ничегошеньки не грозит. И грозить не будет, пока до тебя не доберутся. Потерпит. Ратт, высунувшись из кармана, тонко свистнул. Кажется, он был всецело согласен с Персивалем, а потому и мне не оставалось ничего, кроме как подчиниться. Из дома выбрались с поразительной легкостью, через то же окно, через которое попали. Комнату уже успели привести в порядок, да и само стекло заменили, но к счастью, не запечатали. Вывалившись в сад, я с наслаждением вдохнул тяжелый и сырой воздух. Шел дождь. Мелкий и нудный, он беспокоил розы и заставлял мелко вздрагивать широкие листья гортензий. Он застревал в густой траве россыпями серебристых бусин. Он пробирался вдоль дорожек ручьями и разливался озерами… Я стоял в тени старой ивы и, запрокинув голову, ловил ртом капли.

— Идем, — наконец не выдержал Персиваль, развозя по лицу грязь. — Тетки, небось, изошлись уже. И Минди тоже. Странно, я только сейчас о ней вспомнил. И огорчился, что она, должно быть, волновалась, или, хуже того, решила, будто я обманываю и нарочно скрываюсь. Улицы Сити, вылизанные дождем до седого блеска, казались бесконечно длинными. От моего предложения нанять экипаж Персиваль отказался и просто ускорил шаг. Он так спешил добраться домой, что я еле-еле поспевал следом. Молчали. Делали вид, что не знаем друг друга.

— Ты это… — Добравшись до горбатого мостика, за которым начинался Гарден-Мьюс, Персиваль остановился. Вымокший до нитки, грязный, он был страшен. Я, пожалуй, тоже. — Забудь. Обо всем, чего слышал — забудь.

91

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Внизу, расшибаясь в брызги о каменные опоры, летела вода. И гул напоенного дождем потока скрывал слова. Я мог бы сделать вид, что не расслышал, а вместо этого сказал: — Ты тоже. В моем кармане лежала пробирка. Если вдруг однажды я сойду с ума и соскучусь по общению, то всегда смогу повторить эксперимент. А в доме на Эннисмор-Гарден-Мьюс нас ждали. Окна его были светлы, трубы грели ночь клубами дыма, и стоило коснуться дверного молотка, как дверь открылась.

— Персиваль! — воскликнула мисс Пэгги, всплескивая руками.

— Дориан?! — в ужасе прошептала миссис Мэгги.

— О, Божечки ты мой! Вы выглядите ужасно! — совершенно искренне сказала Минди, оттесняя обеих тетушек. — Прямо как мой папенька, когда еще на шахтах работал. Целый-целехонький день в забое, придет весь чумазый, ведро воды на себя вывернет и смеется, когда маменька его ругать начинает… Наверное, я был рад, что она здесь.

—… ваше исчезновение нас очень…

—… Персиваль, негодный мальчишка, как ты мог так поступить? Сгинул, и с концами…

—… мы уж подумали, как бы не случилось беды какой…

—… мой папенька, когда вымокать доводилось, пиво горячее пил. С медом. Ну, или винцо на худой конец. В доме есть винцо? Мы с Персивалем переглянулись. Не знаю, как он, но я был почти счастлив оказаться дома. Глава двадцать седьмая, о случайных встречах и неожиданных прозрениях Мелко моросил дождь. Капли собирались озерцами в широких листьях репейника, чтобы скатываться к корням старого дуба. В переплетении их, забившись в глубокую нору, пряталась крыса. Изредка она высовывала нос, нюхала воздух и, вздохнув, снова исчезала в укрытии. Дождь зарядил надолго. Крысе это не нравилось, но в конце концов она смирилась и принялась раскапывать подстилку из прелых листьев. Сожрав несколько жирных дождевых червей и сочную жужелицу, крыса улеглась и закрыла глаза. Но даже во сне ее уши продолжали чутко вслушиваться в шорохи дождя. Рядом с крысой лежал конверт из плотной промасленной бумаги, с одного конца его виднелась веревочная петля со следами зубов. Мэри-Джейн дождь не любила. И не оттого, что стоило зарядить дождю, как в комнатушке ее селилась сырость, от которой даже камин не спасал. Скорее уж потому, что становилось невыносимо грустно. А главное, вспоминался тот день, когда Мэри-Джейн едва не сделали предложение. Тогда ведь тоже шел дождь, и капли шелестели, словно шелковые юбки ее воображаемого свадебного наряда. И белая муть тумана вуалью прикрыла небо. Капли собирались на цветных витражах, романтично горели свечи — Мэри-Джейн сама расставила их, украсив комнату созвездием огней. Он обещал приехать. Она ждала. Она слушала дождь, сочиняя свое будущее. Она изо всех сил не обращала внимания на время, и лишь когда сквозь шум и шелест донесся стук копыт да звон сбруи, поспешно взяла книгу. Читать Мэри-Джейн не очень любила, но заметила, что женщины с книгами смотрятся весьма изящно. Вот постучали в дверь. Открыли. Голоса не слышны, но… Шаги по лестнице. Какие уверенные, какие тяжелые. Харпи открывает и кланяется, пропуская посетителя.

— Мисс Пингви? — сухо осведомляется тот, разглядывая Мэри-Джейн, как, верно, разглядывал лошадей на Тэттерсолз. И сердце замирает, потому что меньше всего Мэри-Джейн хочется видеть этого человека. Но он не собирается уходить. Наоборот, он устраивается в кресле, закидывает ногу за ногу, демонстрируя пренебрежение к ее особе. На сапогах для верховой езды блестят капли, а на ковре остаются вмятины от квадратных каблуков.

— Я приехал, чтобы поговорить с вами, мисс Пингви, о моем сыне. Но приехать должен был именно Вальтер!

— Который успел совершить достаточно глупостей, но все же вовремя остановился.

92

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Мэри-Джейн уже понимает, что произошло, но надежда отказывается умирать.

— Брак с вами был бы ошибкой, надеюсь, вы-то это понимаете? Ошибкой? О, нет! Это было бы шансом на новую жизнь! Для обоих…

— Или нет? Пожалуй, вы чересчур молоды. В этом беда нынешней молодежи, они слишком много о себе воображают. Мэри-Джейн вцепилась в книгу, словно та могла помочь.

— Итак, при всем моем уважении к вам и вашему отцу, я вынужден буду просить его съехать во избежание дальнейших инцидентов, которые бы могли бросить тень на доброе имя Вальтера. Я готов в некоторой степени компенсировать причиняемые неудобства, однако вам следует помнить, что все произошедшее — ваша, и ничья боле, вина. А теперь прошу, — он сунул руку за отворот сюртука и извлек примятое письмо. — Там сказано все. И вправду сказано. Мэри-Джейн хранила это письмо и, когда ее обуревала-таки меланхолия, перечитывала, щедро орошая каждое слово слезами. Обычно после этого ей становилось легче. И вот теперь она согнала с колен кошку, отмахнулась потрепанным веером еще от двух и, добравшись до секретера, открыла заветный ящик. За пять прошедших лет бумага поистерлась на сгибах, грозя развалиться на отдельные фрагменты, и Мэри-Джейн всерьез подумывала о том, чтобы наклеить письмо на картон, украсить высушенными лепестками белых роз и, заключив в рамочку — непременно с печальными ангелочками — повесить на стену. Ее затянувшееся девичество и разбитые надежды требовали достойного обрамления. Возможно, когда-нибудь она напишет роман о прекрасной деве, чье сердце разбил коварный соблазнитель… И жаль, что до соблазнения все же не дошло, тогда Мэри-Джейн могла бы настоять на свадьбе. Кошки вдруг насторожились и заурчали слаженным хором. А затем в дверь раздался стук.

— Кто там? — спросила Мэри-Джейн, сетуя, что старуха Джилл уже спит, а значит, дверь придется открывать самой. А вдруг это Вальтер? Он понял, что несчастлив или что любил лишь ее одну и теперь… Кошки завыли. Черный Бес, вскочив на стол, выгнулся дугой.

— Брысь, пошел! — внезапно очнувшаяся надежда полностью завладела Мэри-Джейн. Подхватив юбки, она торопливо спустилась и открыла дверь.

— Вам письмо, — сказал толстяк в плаще, протягивая мокрый прямоугольник с расплывшимися буквами. Всего лишь письмо? От Вальтера? Мэри-Джейн протянула руку, а толстяк вдруг схватил за запястье, дернул к себе, одновременно прижимая к лицу пропитанную чем-то вонючим тряпку. Голова закружилась, а голос дождя стал оглушительно-громким. Теперь Мэри-Джейн дождь ненавидела. Он шел за ней давно. С того самого момента, когда случайный взгляд, скользнув по толпе, вдруг зацепился за шляпку с пучком увядших незабудок на белой ленте. Девушка повернулась, и он понял, что не сможет отступить. Она ведь так похожа… Узкое лицо с непристойно ярким румянцем. Соломенные волосы, прядка которых, выбившись из-под шляпки, щекотала шею. Белый воротничок дешевого кружева. Колокол юбки и узкая талия. Он смотрел, пока девушка не скрылась в толпе, и, поняв, что почти потерял, кинулся следом. Он распихивал толпу локтями, огрызаясь и порой орудуя тростью. Визжат? Плевать! Запомнят? Плохо. Не страшно. Опишут маску и одежду, а в одежде примечательного мало. И маски такие есть у каждого… Нет, нельзя. Осторожность. Отец учил, что превыше всего — осторожность. И значит… ничего не значит. Он должен ее догнать. Девушка стояла у лавки бакалейщика, придирчиво разглядывая витрину. И он вздохнул, при-

93

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

жал руку к груди, пытаясь унять колотящееся сердце. Заставил себя пройти мимо, пусть и шел медленно, мучительно борясь с желанием коснуться ее шеи.

— Полфунта сахару, пожалуйста, — сказала девушка, и он вздрогнул, поскольку не мог не узнать этот голос. Неужели…

— Убей, — прошелестело ветром в ушах.

— Нет. Сказал вслух, и грязная нищенка, что тянулась за ним от самого моста, нудно клянча подаяние, отпрыгнула.

— Я не буду. Не здесь. Не сейчас. Люди. Время.

— Убей.

— Я не хочу. Это все ты. И только ты. Но еще ведь рано? Рано, конечно. Я знаю. Я…

— Убей. Прогрохотала карета, заглушая его ответ, и звон подков о мостовую смешался со смехом, которого, правда, не существовало. Пора было уходить. Дождь давным-давно прекратился. Солнце, разгораясь, топило туманы, и молоко их стекало в грязную воду реки, подкрашивая ее желтым. И каменные крылья Регентского моста тяжко проседали под весом домов, а те глядели на воду узкими окнами и рисовали длинные тени. Серые, как платье незнакомки. Корзинка в ее руке была полна, и девушка неторопливым шагом направилась к Байчер-Роуд. Она то и дело останавливалась, словно желая поддразнить его, и когда замерла у очередной витрины — со шляпками и лентами — он тихо заскулил. Солнце жглось. Он почти уже решился спрятаться, но голос велел: — Стой. Пришлось подчиниться. Но вот девица — жестокосердная! — наконец изволила поспешить. Теперь каблучки ее туфель звенели весело и бодро, юбка колыхалась, а незабудки на шляпке подпрыгивали, пока вовсе не вывалились из-за ленты. Он поднял. Мертвые цветы воняли духами. И запах этот был чудесен. Девушка исчезла в дверях доходного дома, что одним боком выходил на Кассон-стрит, а другим подпирал унылую громадину торгового дома.

— Я вернусь, — пообещал он голосу и, получив согласие, вскинул руку. Извозчик отыскался сразу. Повезло. До подвала сырость добралась лишь к вечеру, когда кости старого дома, напитавшись дождевой водой, разбухли. Сквозь раскрывшиеся поры вяло сочилась черная жижица, и Фло приходилось то и дело подтирать ее, не позволяя скопиться в лужу. Как будто у Фло иных занятий не было. Хорошо хоть девка, которую притащили, все еще не прочухалась, а значит, лежала тихо и спокойно. А вот вторая наоборот заволновалась, задергала головой и цепью затрясла. Потом вдруг глянула на Фло мутными глазами и четко произнесла: — Мама… Фло со вздохом кинула тряпку, вытерла о передник замерзшие руки и подошла к безумной.

— Мама, — повторила та, протягивая сложенные лодочкой ладошки. — Ма-ма…

— Нет.

— Да. Второе слово удивило больше первого, потому как гляделось сказанным не случайно, но в ответ на фразу Фло. А такого не могло быть.

— Кушать хочешь? Сейчас покушаем. Девушка прижала голову к левому плечу, открыла рот и задышала часто, по-собачьи. Даже язык розовый вывалила. Тьфу ты. Сумасшедшая и есть сумасшедшая.

— Д…

— Дать? Чего тебе дать? На вот, — Фло вытащила из кармана передника катушку для ниток

94

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

и сунула в холодную ладошку. Сама сжала пальцы, заставляя взять нехитрую игрушку, и уже собиралась отойти, когда девушка четко произнесла.

— Дориан.

— Кто, милая?

— Дор-р-риан… Дор-Дор-Дориан!

— Успокойся, милая, все хорошо… — Фло вцепилась в плечи, не позволяя сумасшедшей подняться. — Все хорошо… Девушка замотала головой, разбрасывая нити вязкой слюны. Затем вдруг выгнулась, а из раскрытого рта вырвался бело-желтый вонючий поток. И разом потеряв силы, сумасшедшая ослабла и растянулась на соломе. Уж не приболела ли? Нельзя ей болеть. Никак нельзя. Лоб девушки был холоден и мокр, руки вялы, а пульс на шее едва прощупывался. Фло плеснула в чашку молока, разбавила водой и, зубами открыв склянку с опиумными каплями, отсчитала необходимое количество. Подумав, добавила еще три. Девушка пила жадно, и уснула быстро. Фло некоторое время сидела, разглядывая собственные руки. Красные. Не от крови — от работы. А что она могла? Ничего. Долги следует возвращать. Трава подсыхала. Капли воды стекали по узким листьям злаков, чтобы исчезнуть в паутине корней. Гудели шмели, покидая подтопленные гнезда. Отряхиваясь, распускал желтые метелки кострец и кланялись ветру желтые султаны лисохвоста. Воздух, прогреваясь, полнился звуками, многие из которых заставляли крысу нервно вздрагивать. Однако она не спешила покидать убежище. И только когда полуденное солнце совсем уж разошлось, вылизав листву досуха, Элджри решился. Вцепившись в веревку, он нырнул в душистое море, и спустя четверть часа вынырнул на другом его берегу. Элджри спешил. Он очень хотел успеть к вечернему дилижансу на Сити. И почти получилось. Ястреба он заметил слишком поздно. Хлопнули крылья, и волна воздуха прокатилась по хребту, заставляя прижиматься к земле. Но когти-ножи уже продрали шкуру, и твердый клюв обрушился на череп. Элджри, выпустив веревку, завизжал. Дернулся, оставляя на когтях куски мяса. Извернулся, пытаясь ухватить за крыло, но резцы лишь скользнули по жестким перьям. Второй удар ястреба довершил дело.

Глава двадцать восьмая: снова о матримониальных планах и нежелании отдельных личностей устраивать свою судьбу — По-моему, он очень милый, — Минди кормила Ратта сыром. Отламывая куски размером с ноготь, она подсовывала их к самой морде. — И аккуратный. Я не думала, что крысы могут быть такими аккуратными. Ратт, прежде чем есть, тщательно обследовал каждый кусок.

— Вы не боитесь?

— Нисколечко, — Минди протянула руку, чтобы погладить, но в последний миг передумала. И правильно: Ратт вздыбил шерсть. — Знаете, еще раньше, когда мы жили в Прити-Саус, это такой городишко и даже не городишко, поселок для шахтеров, так там было полно крыс. Даже больше, чем собак. А потом случился голод и крыс ели… Ратт зашипел, выплюнув кусок сыра, и Минди поспешила его успокоить: — Я не ела. И вообще крысы тоже ели, особенно если мертвяков. Ну и крупу, конечно. Если уж доберутся, то все… Я машинально кивнул и вернулся к занятию, коему предавался уже часа полтора: уставился на лист, уже изрядно исписанный и исчерканный. Написать письмо Эмили или тем, кто удерживает ее, оказалось не так и просто. Я начинал. Останавливался, понимая, что пишу не то и не так, как следовало бы. Зачеркивал. Снова начинал, чтобы спустя несколько предложений остановиться.

95

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

— К слову, мистер Марчиолло просил передать, что единорог работает. И еще что он приглашает вас на представление. И меня тоже. И будет рад, если вы согласитесь стать его штатным механиком, но мне кажется, что вам не следует принимать это предложение и… И напиши я все-таки письмо, что с ним делать? Воспользоваться советом Персиваля и услугами королевской почты? Снова проникнуть в дом? Нанять кого-нибудь, кто проникнет и передаст послание? Ни один из способов не выглядел в достаточной мере надежным.

— …и понятия не имею, что мне там делать! — воскликнула Минди, ловко поднимая Ратта за шкирку. Тот попытался вывернуться, но Минди держала крепко. Пальцы второй руки прошлись по позвоночнику, ощупали огрызок хвоста и неподвижные задние лапы, после чего уперлись в лысый живот. — Его нужно искупать. И блох вывести.

— Его нужно оставить в покое, — ответил я, откладывая перо.

— У старика Джинглса, это давнишний папенькин товарищ, ноги отнялись, после того, как медведь его помял. Так мы с папенькой тележку сделали. На колесиках… он сначала ругался и не хотел, а потом ничего, попривык. Минди вернула Ратта на место и почесала за ухом. К моему удивлению он лишь вздохнул, принимая внимание как неизбежность.

— Так я сделаю? — спросила Минди. И я снова кивнул: пусть делает. Пусть делает, что хочет, лишь бы оставила меня в покое хоть ненадолго! Мне нужно сосредоточиться, дописать письмо, найти способ его отправить, а после подумать, как устроить встречу с Эмили и не попасться в очередную ловушку. Неплохо было бы узнать, кто их устраивает, и зачем. У меня-нынешнего нет врагов. У меня-прошлого — и подавно.

— А ты очень милый. Жалко, что вампир. Был бы человеком, я бы за тебя замуж вышла. От подобной откровенности я несколько растерялся.

— Ты не занудный, в обмороки не падаешь, не пытаешься меня учить и даже разрешаешь тут работать… — Минди широким жестом обвела мастерскую, едва не смахнув на пол колбу с глицерином. — И тебе было бы хорошо. Денег-то у тебя нету, а у меня есть… только деньги и есть. Она вдруг вздохнула и закрыла лицо руками. И жест этот был совершенно ей несвойственен.

— Ты извини, ладно? Я понимаю, что веду себя… неприлично. Я всегда веду себя неприлично. И вообще американка. А еще богатая. Как будто это преступление — быть богатым! Ратт сердито засвистел и уставился на меня. И что я? Я тут каким боком? Минди же вскочила, естественно, задев при этом стойку с тубами. К счастью, последние были хорошо закреплены.

— Я… я, пожалуй, пойду… мне еще к балу готовится. Господи ты мой, я только и слышу, что про этот бал! Какая честь для меня и все такое!

— Какой бал?

— Баксли! — выкрикнула Минди и губу закусила, как будто желая остановиться. И уже тише, спокойнее, произнесла: — Я не хочу туда идти. Баксли? Ну конечно, как я мог забыть о Баксли! Бал Лилий, ярмарка невест, которая собирает дебютанток со всего Королевства. И Эмили ее не пропустит. Никто в здравом уме и твердой памяти не пропустит бал у Баксли.

— Вы приглашены? — уточнил я, не смея поверить подобной удаче.

— Два дня назад. Они думают, будто я слишком дика, чтобы не понять, что в последнюю минуту в гости не зовут, — Минди снова присела. — Это тетушка Летти расстаралась. Папенька ей заплатил и еще заплатит, если меня прилично замуж пристроят… Ее глаза подозрительно заблестели.

— Вам не хочется туда идти?

— А тебе бы захотелось? Я в этом платье выгляжу полной дурой. И они тоже так думают. И еще, что у меня манер нету, и… и я знаю, что все будут пялится и говорить друг другу: посмотри на эту американку! Она же дикая совсем. Она и того не умеет, и этого тоже! И как она сюда попала? Ах, мужа ищет! У Минди очаровательно получилось передать хорошо знакомые мне интонации.

— Это все Сиби. Зачем папенька на ней женился? Нам ведь было хорошо вместе. Он говорил, что никогда-никогда меня не бросит, а сам женился…

96

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Слезы делали Минди еще более некрасивой. Веки ее моментально набрякли, нос распух и покраснел, а щеки полыхнули румянцем. Но когда она начала громко, с придыханием, всхлипывать, я окончательно растерялся.

— Минди, замужество — это… это не так ужасно.

— Отвратительно!

—… и вам повезет встретить кого-нибудь…

—… кому настолько нужны деньги, чтобы жениться на мне…

—… кто оценит вас по достоинству…

—… в пятнадцать тысяч фунтов годового дохода! И долю в серебряных рудниках! — сказала она, размазывая слезы по лицу. — Это ты хотел сказать? Да?

— Вы настолько богаты?

— Да!

— Тогда вам следует быть крайне осторожной. Не хотелось бы вас пугать, но и среди людей высшего света встречаются личности, которые… которым не следует доверять.

— Знаю, — Минди последний раз всхлипнула. — Только такие и встречаются. Встречались. И встречаются, потому что ты не человек. И не из этого их… Она помахала мокрым платком, словно веером и сердито фыркнула.

— Идиоты. Думают, что я идиотка, а сами… только все равно замуж идти придется. И на бал тоже. Раздумывал я недолго. Конечно, использовать Минди для разрешения собственных затруднений было несколько неэтично, но уж очень удачно все складывалось. И строки письма сами собой в голове появились, словно ждали этого момента. А Минди согласилась сразу же. И вопросов задавать не стала, за что я был ей несказанно благодарен. И как-то решив этот вопрос, я занялся иным. Менахем Шмуэль, как подобает всякому спасенному еврею, в ночь третьей субботы месяца работал. У дверей его конторы вытянулась очередь из просителей, каковые входили по одному и задерживались недолго. Одни выходили опечаленными, другие — злыми, третьи старательно прятали счастливую улыбку. Взяв у сонной девицы с неправильным прикусом номерок, я пристроился в конец очереди, приготовившись ждать. Однако не прошло и четверти часа, как из крохотной дверцы за конторкой появился Ноам. Скользнув взглядом по собравшимся, он указал сначала на меня, после на дверь. Очередь же, было загомонившая, вмиг успокоилась, стоило Ноаму укоризненно покачать головой. Признаться, мне было несколько неудобно, о чем я и сказал Менахему. Но он, всплеснув руками, поспешил уверить, что ничего неудобного нету и напротив, было бы неудобно, если бы он, позабыв о давней дружбе наших семей, оставил меня на улице. Его лицо было столь искренне, что я почти поверил. Сложно не верить Менахему. Мы прошли через контору, где Ноам и три его брата принимали посетителей, и минули помещение, сплошь заставленное шкафами. Одни из них ломились от гроссбухов, другие хранили на полках престранного вида коробки и тючки, третьи и вовсе блестели стальными листами, словно латами. Следующая комнатушка была невелика и довольно грязна. Обои на стенах ее выцвели и почернели, камин был давно не чищен, а на огромном столе возвышалась груда серебряной посуды. Менахем молча указал на дряхлое кресло, сам забираясь в другое, побольше и поновее с виду.

— И таки я не одобряю вашу выходку, сэр Дориан, — сказал он, надевая на нос окуляры. — В высшей степени неблагоразумно! В высшей!

— Увы…

— Ах, оставьте. Ваше сожаление будет притворным. Но это лишь пока. Поверьте старому еврею, очень скоро вы начнете жалеть по-настоящему, но будет поздно. Да, да, поздно… — Менахем картинно вздохнул и, сцепив руки, иным, деловитым, тоном поинтересовался: — Таки чем обязан чести лицезреть вас? Желаете получить ссуду?

— Отнюдь, — я замолчал, прикидывая, как бы изложить просьбу и при том избежать всех тех вопросов, отвечать на которые у меня не было ни малейшего желания. Менахем ждал.

97

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

— Мне нужны рекомендации. Не для меня. Для одного очень хорошего человека…

— Человека?

— Человека. В обоих смыслах. Ему требуется работа, однако вы сами знаете, что без рекомендаций…

— Имя. Я назвал. Больше всего в тот момент я опасался, что Менахем откажет. Конечно, причин для отказа не было, но ему и не нужны причины. Его крупный, хрящеватый нос достаточно чуток, чтобы уловить грядущие неприятности, а я был уверен, что без неприятностей Персиваль не обойдется. Но Менахем просто сдвинул груду серебра в сторону и достал шкатулку с письменными принадлежностями. Писал он быстро, почти не задумываясь, и с каждым словом, перенесенным из мудрейшей головы Менахема на бумагу, я чувствовал себя все более и более свободным.

— А вы знаете, сэр Дориан, что ваш братец собрался жениться? Да, да, жениться… — Менахем отложил перо и осторожно подул на лист. — Весьма, я вам скажу, поспешно…

— В таком случае мне остается лишь пожелать ему счастья. Нельзя сказать, чтобы эта новость совсем не взволновала меня. Скорее, стало немного грустно, ведь в нынешнем положении я не смогу присутствовать на торжестве, равно как и просто поздравить Ульрика. Менахем же, приложив печать к письму, протянул бумагу мне. Но отдал не сразу.

— Порой мне кажется, что вы достаточно блаженны, чтобы стать пророком. Да простит меня Господь за подобную вольность. Но ваш брат, получив ваш титул, теперь собирается жениться на вашей же невесте, а вы, сэр Дориан, желаете ему счастья… На Ольге? Он собирается жениться на Ольге?! Этого я не знал.

— Пока еще не поздно все вернуть, сэр Дориан. Послушайте Менахема, который дает совет не потому, что его просят, а потому, что он знал и вашего отца, и вашу мать. Вернитесь. Во взгляде его были искренняя забота и сочувствие, от которых становилось вовсе не по себе. Он ждал ответа, и получил его, единственный, который я мог дать: — Не могу. К счастью, Менахем не стал меня уговаривать. А я не стал затягивать визит и, со всей вежливостью поблагодарив за услугу, покинул контору. Сложно сказать, какие чувства овладели мной. Злость. Обида. Одиночество, острое, как никогда. Желание вернуться и… и желание исчезнуть навсегда. По-настоящему. Персиваль был у себя.

— Чего? — буркнул он вместо приветствия.

— Вот. Возьми. Я обещал, — я протянул ему бумагу, несколько измявшуюся в кармане сюртука, но нисколько не утратившую ценности. Персиваль развернул, скользнул взглядом и, сложив, поинтересовался: — Чего случилось?

— Ничего.

— Ну да, конечно… выпить хочешь?

— Пожалуй. Только лучше у меня. У меня хотя бы виски нормальный. Двадцатипятилетней выдержки. Взял на память о Хантер-холле… но с памятью следовало распрощаться как можно быстрее. Проклятье, а ведь такими темпами я и сопьюсь скоро. Хотя… чем не способ расстаться с жизнью? Во всяком случае, относительно приятный. Глава двадцать девятая, в которой основное место отведено чувству долга Ольга не желала этой встречи, но разве к ее желаниям хоть когда-нибудь прислушивались?

— Это твой долг, — сказал отец и неодобрительно нахмурился. Ему все казалось, что Ольга желает избежать долга, но ведь она сделала выбор. Она не подведет семью снова. Для этой встречи Ольга долго выбирала наряд, остановившись в конце концов на простом платье из коричневой шерсти. Скромно и вместе с тем изящно. Из украшений — жемчужные серьги, кольцо, надевать которое было мерзко, и медальон. Его

98

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Ольга долго вертела, раздумывая, не будет ли сие действие расценено как излишняя вольность. Но вспомнив о сожженных письмах, она решилась. Пускай. Она шла, заставляя себя не думать о том, кто ждет ее в гостиной. Несомненно, он уже утомился ожиданием и злится, но воспитание не позволяет ему выказать недовольство. А несчастный отец, пытаясь быть гостеприимным, не понимает, сколь смешон в глазах своего высокого гостя.

— Добрый вечер, лорд Хоцвальд, — Ольга присела в низком реверансе. — Я бесконечно рада, что удостоилась чести видеть вас и умоляю простить за то, что заставила вас ждать.

— Ох уж эти женщины! — воскликнул отец, с трудом выбираясь из чересчур низкого кресла. Судя по цвету лица и диковатому взгляду, он уже изрядно выпил и теперь пребывал в том состоянии безудержной веселости, каковое обычно подталкивало к поступкам неосмотрительным.

— Доброго вечера, леди Пуфферх. — Ульрик ответил изящным поклоном и, коснувшись губами пальцев Ольгиной руки, отступил. — Удовольствие видеть вас всецело искупило бы неудобства ожидания, если бы таковые имелись. Странно. Он моложе Дориана, а выглядит старше. И ведет себя так, словно ему не девятнадцать, а все тридцать или больше. И это пугает Ольгу, равно как сама мысль о грядущей свадьбе. Чтобы не смотреть на Ульрика, она принялась разглядывать комнату. Стол из черного дерева с золочеными медальонами. Стулья с подушками из винного бархата, расчерченными сеткой золотых нитей, и такая же софа. Хрустальная люстра в виде корабля. И хрустальные же колпаки на газовых рожках. Дубовые панели сияют лаком… Дурновкусие, но папеньке нравится. Он вообще любит все блестящее.

— Я, пожалуй, выйду. Чего уж мешать молодым? Поговорите тут, обсудите… — Папенька кривится в улыбке, и за дверь выползает боком, словно краб. Ольге немного жаль его. Становится тихо. Ольга слушает, как гудит в камине ветер, и думает о том, что, возможно, ошиблась с выбором.

— Вы весьма привлекательны, — говорит Ульрик иным тоном. — И вижу, что вы искренне печалитесь о моем несчастном брате.

— Что? Он взглядом указывает на медальон, и Ольга понимает, что все это время сжимала его в ладони. Глупость какая.

— Смею вас заверить, что безумие, подвигшее Дориана на сей поступок, никоим образом не скажется на нашем с вами будущем или детях.

— Я рада. О чем он говорит? О детях. Ольга попыталась представить детей, но к горлу подкатила тошнота. Господи всеблагой, что она делает? Исполняет долг перед семьей.

— Вы весьма бледны. Надеюсь, это не следствие болезни? — теперь в голосе Ульрика искреннее беспокойство. А может и вправду? Сказаться больной и лучше болеющей долго? Или невзначай проговориться о якобы безумной бабке со стороны матери? И о том, что батюшкины кузены все как один дурны собой и малодушны?

— Я просто немного волнуюсь, — ответила Ольга, заставляя себя улыбнуться. — Замужество — весьма ответственный шаг, тем более что обстоятельства его весьма… специфичны.

— Не стоит думать об обстоятельствах. Уверяю, больше вам беспокоиться не о чем. Ольга присела, скрыв дрожащие пальцы в широких складках юбки.

— Конечно, свадьба будет весьма скромной…

— Я понимаю…

—… а свадебное путешествие — коротким…

—… всецело с вами согласна.

—… но в остальном я всячески постараюсь не обмануть ваших надежд и чаяний. Признаться, мне следовало бы раньше навестить вас. Но этот разговор… — Ульрик развел руками и, глубоко вдохнув, выдал: — весьма меня смущал. Однако теперь я убедился, что мой несчастный брат сде-

99

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

лал верный выбор. А он мало похож на Дориана. Выше. Крепче. Жестче. И страшно подумать о том, что будет после свадьбы. Наверное, он разозлится. И, быть может, потребует развода. Имя Ольги будет опозорено, а папенька не перенесет скандала. Еще есть время. Достаточно написать лишь слово, и свадьбы не будет.

— Вы ведь не любите меня? — тихо спросила Ольга, глядя в темно-вишневые глаза жениха.

— Признаться, не ожидал от вас, леди, столь странного вопроса. Боюсь, ответ мой будет утвердителен. Я не люблю вас, как и вы, смею полагать, не любите меня. Однако и вы, и я понимаем, что любовь — не та основа, на которой следует строить будущее. Любовь — суть помутнение разума. Она заставляет совершать ошибки, платить за которые придется даже не тем, кто их совершает, но их детям… — впервые Ульрик говорил искренне и даже страстно. И он был прав. Ольга сделала верный выбор, ибо ее дети, пусть и нерожденные пока, заслуживали лучшей участи, чем та, которую мог бы предложить Френсис.

— Мы не принадлежим себе, — слова дались с трудом, и пальцы, терзавшие медальон, вдруг резко дернули цепочку, разрывая. Ульрик не заметил. Он был возбужден. Схватив Ольгу за руки, он упал на колени и воскликнул: — Верно! Мы не принадлежим себе. Нас нет, но есть лишь долг и честь. Долг, который не исполнен. Честь, уже потерянная.

— И я бесконечно рад, что вы, милая Ольга, понимаете это!

— Вы ведете себя…

— Простите, — но выпускать ее руки Ульрик не собирался. Пальцы его сквозь перчатки были жесткими и сильными. — Но лишь теперь я понял, что… не ошибся, соглашаясь на предложение вашего отца. Изначально оно показалось мне совершенно безумным. Ольга улыбнулась, привычно смахивая ресницами слезу.

— Он порой весьма… эксцентричен. Ах, папенька, ну почему ты снова все испортил?

— Не стоит волноваться, — уверил Ульрик, наконец, поднимаясь с колен. — Мне доводилось иметь дело и с более эксцентричными особами. Это он про Дориана. Наверняка про Дориана. Тот был забавным, и где-то даже милым. И Ольгу любил, что бы там ни говорили. Жаль, что вышло столь нелепо. И вдвойне жаль, что прошлое не изменить.

— Теперь, когда я имел честь увидеть вас воочию и убедиться в том, что вы не только красивы, но и в высшей степени благоразумны… — заложив руки за спину, Ульрик прошел вдоль стены, разглядывая выставленный на полках фарфор. — Я смею потревожить вас просьбой.

— Буду рада помочь. Оглянулся. Какое странное выражение лица, словно он сейчас борется с собой и оттого нерешителен и даже слаб.

— Возможно, вы слышали, что у моей бабушки, дамы, как вы успеете убедиться, весьма своеобразной, есть воспитанница.

— Эмили. Ваш брат рассказывал о ней. Кажется, он был к ней привязан. Легкая тень неудовольствия и снова улыбка.

— О да, на мой взгляд, даже чересчур. Какое вольное заявление! Неужели Ульрик настолько ей доверяет?

— О нет, смею заверить, никаких любовных историй! — он притворно рассмеялся, вскидывая руки. — Но Дориан и Эмили вместе росли. Пожалуй, он считал ее сестрой, хотя это, признаться, сущий вздор. Но суть в ином. И бабушка, и Дориан всячески откладывали момент расставания, каковой был бы неизбежен, случись Эмили выйти замуж. Наверное, ее и вправду любили. А папенька? Он любит Ольгу? Говорит, что любит и желает лучшего. Но отчего тогда любовь эта причиняет столько мук?

— Но теперь, как вы понимаете, ситуация изменилась. И бабушка возжелала вдруг устроить

100

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

судьбу Эмили. Она отправила бедняжку в Сити… — Ульрик вдруг запнулся, уставившись на собственную тень. И стоял так секунд десять, а отмерев, заговорил быстро и сбивчиво. — Ей нужны подруги. Кто-нибудь, кто будет рядом. Поможет с советом. Выслушает и… и я слышал, что вы отправляли ей приглашение в театр… огромное вам спасибо за заботу! Но будет просто замечательно, если вы познакомитесь с Эмили поближе. Определенно, Ульрик не просто странный. Он очень странный!

— Буду рада помочь вам.

— Завтра… нет, послезавтра, верно? Послезавтра состоится бал у Баксли. Вы ведь собираетесь его посетить?

— Если только вы не сочтете, что подобное поведение не совсем уместно в сложившихся обстоятельствах…

— Отнюдь! — Ульрик вытащил из кармана бархатную коробочку и, снова бухнувшись на одно колено, протянул Ольге. — Я думаю, что вам обязательно следует появиться у Баксли. Красная ткань, изящная защелка и совершенно нет желания заглядывать внутрь.

— Возьмите, — велел Ульрик, сам открывая футляр. — Мне будет приятно, если вы примете этот скромный дар… Не такой и скромный. Подвеска-бабочка с двумя крупными аметистами на крыльях. Камни полыхают лиловым, и в злом их свете меркнут россыпи мелких алмазов. Но откуда он узнал про платье? Ведь аметисты выбраны не случайно… и бабочка тоже… Конечно, папенька расстарался. Хотел приятное сделать, но снова вышло больно. Он такой неуклюжий, папенька.

— Вы слишком добры, — прошептала Ольга, принимая подарок. Тотчас захотелось швырнуть его в камин и смотреть, как плавятся, рыдают алмазными слезами, золотые крылья. И как исчезает в алом мареве крохотная корона Хоцвальдов. — Не знаю, могу ли я…

— Вы моя невеста. Мне будет приятно, если вы наденете это на бал. И Эмили… вы ведь не забудете про Эмили, правда? Не оставляйте ее одну. Пожалуйста. Ульрик поклонился, прижав руки к груди, резко развернулся и вышел. Ольга же еще долго сидела, разглядывая подарок. Бабочка была красива. Хоцвальд мил. Вот только никаких приглашений Эмили Спрингфлауэр Ольга не отправляла.

Глава тридцатая, где все спешат, а некоторые торопятся Когда Фло вернулась, девушка уже не спала. Она лежала, раскинув руки, и шумно дышала ртом, хотя и не была простужена. На лбу ее и на шее проступила обильная испарина, а короткая рубашка сбилась, обнажив худые ноги и живот. Рубашку Фло поправила, и подушку под голову сунула — специально ведь волокла.

— Ты… ты не… да… уходи! Уходи! — рот безумной кривился, выпуская пузыри и слова. — Не хочу… пожалуйста… Д-дай!

— Нельзя. Он сказал, что больше нельзя. Его нужно слушаться. Фло положила ладонь на лоб. Горячий и скользкий. А в груди, если прижаться ухом, хрипит да булькает. И значит, дело худо. Скорей бы пришел уже. Еще никогда Фло не ждала его с таким нетерпением. Но вот скрипнула дверь, качнулось пламя на колоннах свечей, и сухо застучала трость по камню.

— У-уходи! Уходи! — взвыла сумасшедшая, откатываясь в угол. Вцепившись обеими руками в цепь, затрясла. И головой тоже, разбрызгивая розоватую слюну.

— Ей плохо, — сказала Фло, приседая в реверансе. Он протянул высокий цилиндр. Снял фрак. Разулся. Сунул ноги в поднесенные домашние туфли и только после этого спросил: — Давала ей что-нибудь?

— Молоко с опием. Как вы велели.

— Хорошо, — он протянул запонки и, сняв рубашку, накинул другую, рабочую. — Готовь.

101

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

— Ее?

— Ну конечно ее, дура! Кого еще? Ах эту… Мисс старая дева подождет. Не думаю, что в ней есть что-то интересное. А с нашей маленькой девочкой мы должны спешить. Верно? Фло вздрогнула. Ну не выносила она этих его долгих взглядов. Все чудилось, что он не глазами — ручонками своими холеными в душу лезет, ворошит-бередит, ищет гнилое. А потом вытянет и будет разглядывать, как разглядывает потроха человечьи. Искать, чем изнутри шлюха от старой девы отличается.

— Поторопись, Фло, — мягко сказал он. — Пожалуйста. Мы очень спешим. Погоди. Откупорив темную склянку, он прижал к горловине ветошь, опрокинул, пропитывая сладковатым эфиром, и протянул Фло. Тряпка была холодной и мокрой, как жаба, случайно выловленная в крынке с молоком. Фло проглотила тугой комок в горле и двинулась к безумице, которая, забившись в угол, дрожала и пялила круглые дикие глаза.

— Не бойся. Я тебе не сделаю больно. Я друг. Друг. Я тебе помогаю, — Фло говорила тихо и ласково, и приближалась медленно, спиной ощущая насмешливый взгляд. — Смотри, что у меня есть. Хочешь потрогать? Бери! Нащупав в кармане катушку, Фло протянула ее.

— Не хочешь? А может это? Смотри, как пахнет. Хорошо пахнет… — Тряпка легла на лицо девушки, закрывая и рот, и нос. — Тише… тише, сейчас все закончится. Она была сильной, хоть и хрупкой с виду, эта безымянная девушка. Она почти вывернулась. Он же, наблюдавший за Фло, не попытался помочь, и лишь когда жертва затихла, буркнул: — В другой раз постарайся побыстрее. На стол. Привязывал сам, аккуратно закрепляя ремешки на запястьях и щиколотках. Сам же мыл, а после покрывал кожу желтоватым жиром, поверх которого странным узором раскладывал куски шелка, закрепляя иглами.

— Тушь. Фло подала китайскую чернильницу и кисточку с длинным волосом. Предваряя приказ, подвинула низкий столик с разложенным инструментом. Подала таз. Тряпки. Снова таз. И только когда взялась за ванну, он сказал: — Нет. И хорошо. Ванну бы Фло не сдвинула. Он сам наполнил ее водой, а после высыпал из банки белый порошок, похожий на соль. Только порошок не растворялся, а разбухал, прорастая в воде тончайшими нитями, пока вода не исчезла вовсе. Он пальцем опробовал плотное желе и удовлетворенно кивнул.

— Помоги. Девушку поднимали вдвоем. Фло держала за узкие щиколотки, изо всех сил стараясь не коснуться измаранной кровью и чернилами кожи. Он поднимал под мышки, придерживая голову. Укладывал сам. Опускал нежно, словно на брачное ложе, крепил руки, выводя прозрачные трубки, закрывал нос ватными шариками, и пальцами раздвигал рот, позволяя желе проникнуть внутрь. А закончив, сухо велел: — Иди. Фло и ушла. Нет — убежала, подхватив юбки. Она не хотела видеть того, что произойдет дальше. И выбравшись из подвала, забилась в нишу между двумя старыми пилястрами. Она сидела, дышала и думала о том, что пора бежать. И поскорей. Девочка стояла перед зеркалом, сосредоточенно разглядывая отражение. Вот она, решившись, коснулась платья, провела пальчиками по складкам крашеного сатина, захватила неуклюжей щепотью, приподнимая слишком высоко. Сама же присела в реверансе. Нахмурилась. Упрямо мотнула головой — из прически тотчас выпала шпилька — и повторила упражнение.

— Уже лучше, миссис Льюи?

102

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

— Много лучше, Дженни, — солгала мадам Алоизия, сжимая кружевной платок.

— Миссис Льюи, меня зовут Суок.

— Конечно, Дженни, тебя зовут Суок. И голос предательски дрогнул. Мадам Алоизия отвернулась к окну, но проклятая девчонка и на стекле отражалась. Из-за нее кошмары вернулись…

— Миссис Льюи, вы думаете, он будет доволен?

— Очень. Ты ведь стараешься, правда? Кивок. И снова реверанс. Будет повторять до изнеможения… и так же будут повторяться кошмары. Человек в черном сюртуке. Горячие пальцы на запястье. Сосредоточенное, жадное лицо супруга. Кубок с лекарством. Сон. Забавно спать во сне. Забавно во сне сквозь сон слышать обрывки чужого разговора. Забавно смотреть со стороны. Вот ступеньки, которые ведут вниз. Пролет за пролетом, словно задались целью добраться до самого сердца мира. И Нейтвил, старый и дряхлый, ведет за собой. В руке его свеча. Вот Нейтвила сменяет муж, и свеча горит ярче.

— Ты больна, — говорит он, протягивая руку. — Я помогу тебе! Страшно. И Алоизия не больна. Она просто… просто забыла что-то важное. Потеряла. Конечно! Шляпку! Ту белую шляпку, отороченную кружевом, с поясом из атласной ленты. Шляпку жаль… но вот же она, в руках мужа! Он держит ее за края ленты и, улыбаясь, отпускает. Шляпка летит вниз. Долго.

— Это была не шляпка. Совсем не шляпка! — муж сердится. — Дай руку, Алоизия! На ней розовые перчатки, которые муж ловко стягивает и тоже кидает в пропасть. Зачем он делает это?

— Мы должны поспешить! Бежим! Алоизия бежит. Туфельки громко звенят в пустоте, и кажется, что они смеются. Но ведь это глупость, туфли не могут смеяться! Хохот крепнет, перерастая в вой, и от звука этого лестница дрожит.

— Помоги! — Алоизия хватается за руку мужа. А он вдруг с силой отталкивает ее.

— Ты была плохой женой! Ты не исполнила свой долг! Алоизия падает. Долго. Как шляпка. И пока она падает, платье сжимается, лишая возможности двинуться, а стены башни закручиваются каруселью. Все быстрее и быстрее… быстрее и быстрее…

— Миссис Льюи! Миссис Льюи! С вами все хорошо? — воспоминание о кошмаре растворилось в испуганных глазах Дженни. Надо взять себя в руки. И решить, что делать дальше.

— Да, милая, все в порядке. Бежать бессмысленно. Найдет. И другую девочку, и другую гадалку. А карты предвещают смерть, но смерть — не всегда гибель. Ведь можно иначе… Мадам Алоизия, ласково улыбнувшись воспитаннице, сказала: — Продолжай. Мы должны стараться. И спешить. Еще есть время. И есть надежда. Секретер, инкрустированный слоновой костью, ревниво берег сокровища хозяйки. Графитовая доска, стопка листов черной бумаги, белые чернила в прозрачной склянке с крышкой в виде грифона, запас перьев и несколько ножей. Над текстом письма мадам Алоизия думала недолго. Сердце в груди ее бешено колотилось, почти как в тот день, когда она решилась сбежать из Бедлама… Тогда получилось. Получится и теперь. «… лорду Джорджу Фэйру. Спешу уведомить Вас, что обладаю крайне важной информацией по интересующему Вас делу. Умоляю о встрече и защите. Взамен обязуюсь рассказать обо всем, что знаю, а знаю я много больше Вашего. Более того, могу уверить, что ищете вы не там и не того…» Лист хрустнул, переломившись пополам, чтобы исчезнуть в конверте. Его мадам Алоизия

103

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

подписывала дрожащею рукой. И не дожидаясь, пока высохнут чернила, выбежала из комнаты. Дженни оглянулась. Прислушалась. Подошла к столу и, вглядываясь в тающие тени букв, прочитала. Всего одну строку, но она показалась ей важной. Достаточно важной, чтобы поделиться знанием с тем, кого Дженни любила очень сильно. Он торопился. Нынешняя ночь была расписана по минутам, и он уговаривал себя, что следует обождать. И днем еще казалось, что справится. Нет. Желание наплывало волнами. И он задыхался. А потом понял, что сопротивляться бессмысленно. Встал. Принял ванну и сидел в воде, пока не остыла. Выбравшись, долго растирался полотенцем, и долго же выбирал наряд, оттягивая момент, когда придется выйти из дому. Город встретил ранними сумерками, щедро разбавленными светом газовых фонарей. Вяло грохотали экипажи, громко орали газетчики, ночные почтальоны спешили доставить корреспонденцию, и а на углу клевал носом старый полицейский. Увидев его, очнулся и, раскланявшись поспешно, предложил поймать кэб. Плохо. Запомнит. Расскажет. Возвращаться.

— Нет, — возразил голос. — Идти. Сегодня. Чем дальше от центра, тем грязнее. Улицы вихляли, прерываясь узкими полосами канав. От них тянуло гнилью и тухлятиной, и запах этот прочно въедался в серые полотнища простыней, вывешенных прямо на улицу. Иногда его останавливали, чаще всего шлюхи, молодые да наглые, или старые и голодные, но одинаково неинтересные этой ночью. Он отвечал одинаково: «Нет». И улыбался так, чтобы клыки были видны. Не помогало. Очнулся в Мэйфилде, у самой ограды. Стоял долго, дыша и успокаиваясь, пока голос не спросил: — Может все-таки… Нет.

— Тогда торопись. И он, перестав хитрить, двинулся к цели. Поворот. И еще. И дома выше второго этажа срастаются аркой. Узкий клин чугунной клумбы с вялыми ростками герани. И снова улица, идет параллельно реке. От запахов мутит, ожидание невыносимо. Вот ее дом, девушки, которая сегодня умрет.

— Я не хочу, — он сделал последнюю попытку, лишенную смысла, как и все предыдущие. — Пожалуйста, я не хочу… Не ответили. Жажда стерла разум. Она толкнула в тень, заставила красться, обходя желтые пятна света. И стоять, прижимаясь к выщербленному кирпичу. Кто-то ругается. Кто-то играет на скрипке. Кто-то декламирует стихи. Ее окно на третьем этаже. Взобраться несложно.

— Нет.

— Да. Старый дом изрядно поточен ветрами и кислыми дождями, которые все чаще накрывают Сити. Его стены хрупки, но в то же время достаточно прочны, чтобы выдержать вес хищника. И узкий парапет с парой грязных горгулий, что брезгливо уставились на него, становится хорошей опорой. Окна забраны решетками, и сердце радостно ёкает: он не сможет проникнуть внутрь! Но он хотя бы может посмотреть на ту, которая разбудила безумие. По парапету идти легко. В нужных окнах дрожит золотое марево свечей. Не спит. В домашнем платье, с распущенными волосами она прекрасна. Девушка расхаживает по комнате, дирижируя пером. Замирает. Оглядывается. Бросается к чему-то, скрытому за шкафом. Исчезает. И до стоящего на парапете доносится россыпь щелчков. Печатает? Она машинистка? Пора уходить. Скоро его хватятся, но еще минута… просто послушать. Подумать. Успокоить голос, пообещав вернуться. Завтра или позже. Или никогда. Стук прекращается, и девушка вновь появляется в поле его зрения. Сейчас она задумчива, грызет перо, а взгляд ее блуждает по комнате. Останавливается на окне.

104

Екатерина Лесина Дорриан Дарроу. Заговор кукол

Уходить, пока она не увидела! Поздно. Девушка решительно идет к окну, скидывает засовы на раме и распахивает створки, говоря: — Проходите, прошу вас. Нет!

— Да, — ласково прошептал голос, толкая в окно. В ее комнате пахнет духами и чернилами.

— Извините, что не сразу вас заметила, — она вынимает перо изо рта и прячет за спину. — Я просто не думала, что такое и вправду возможно!

— Какое? Белая шея. Ключицы. Кружево, стыдливо прикрывающее грудь. Два ряда мелких пуговиц по лифу. Снять будет тяжело.

— Мистическое! — восклицает она и, схватив за руку, тянет за собой. — Я слышала о подобном, но не думала… о Господи, это просто чудесно! Она сумасшедшая.

— Какая разница? — голос щекочет уши. — Главное, ты посмотри, до чего она похожа!

— Скажите, что вы чувствуете? За шкафом закуток. Крохотный стол, массивный короб печатной машинки, стопка листов, частью исписанных, частью пропечатанных, но одинаково исчерканных и мятых.

— Ваша страсть сжигает вас изнутри, верно? И вы не силах совладать с собой?

— Да, — просто отвечает он, поднимая одну из страниц. Почерк у нее неразборчивый, и читать не интересно, но он все еще продолжает тянуть время.

— Это чудесно! Я так и знала… скажите, что это значит для вас?

— Все, — он бросает лист и берет ее за руку, дергает, разворачивая спиной. Обнимает. Одна ладонь ложиться на живот, защищенный броней корсета, вторая — на горло.

— Ой, — говорит девушка. — Вы… вы должны понимать, что я лишь… Она не пыталась вырваться. Безумцы странные, но тем и легче. Уснула легко, доверчиво, и ему снова стало не по себе. Он не стал выносить ее из дому. Раздел — на третьей пуговице терпение иссякло, и он просто разорвал упрямую ткань. Чехол корсета вспорол ножом, да и сам корсет тоже. Нижняя рубашка пропиталась потом, и он долго прижимался к ней лицом, вдыхая аромат той, которую должен убить. Место готовил тщательно. Листы бумаги укрыли старенький ковер. Десяток свечей окружил тело — на стенах виднелись газовые рожки, но девушка все равно предпочитала свечи, а он уважал ее предпочтения. Он дождался, когда она очнется и, заглянув в глаза, ударил. Кровь была сладкой, а тело податливым. Он резал очень аккуратно и, беря в руки очередной орган, пристально разглядывал его, прежде чем положить на отведенное место. Одна свеча оказалась лишней — сердцем он украсил пишущую машинку. И это было правильно. А голос молчал. Может быть, сейчас он успокоится?

С апреля 2012 года роман издан издательством ШИКО. http://shiko-lugansk.livejournal.com/16562.html#comments

105

Номер подготовили: Главный редактор Т. Богатырева Редакторы А. Строева, С.Малькова и К. Смородин Ведущие рубрик Ю. Шапорова и Ю. Магрибский Журналисты К.Смородин, С.Малькова и Т. Богатырева Художники: Мимеева Riu Ксения, Евгения (ziarel) Шкалёва, Виталий Сыч, Евгений (art-revolt) Бочаров, Маков Алексей aka McOff, Дмитрий Хорунжий Дизайн и верстка Юлия Теслер, Э. Фейрин