journal

Содержание Интервью с автором Интервью с Игорем Минаковым . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Рассказы Дискрет, С. Тулина . . . . . . . . . . . . . . . Сказки старого Стокгольма, В. Мальчевский Станция Залазы, А. Просвирнов . . . . . . . . Простая формальность, В. Быстров . . . . . Сюр must go on, С. Стихач . . . . . . . . . . Станционный смотритель, Е. Шмидт . . . . Прошу тебя — всегда возвращайся, Д. Кат .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

. . . . . . .

2 2 7 7 15 19 27 32 40 48

Немного поэзии 56 Разгорался костер, С. Иваненко . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 56 Добрые и смешные сказки рыжего Бро 57 Если капает с крыш, А. Лепешкин . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 59 Февраль. Воскресенье. Пелемени., Ю. Шапорова . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 62 «Грязный Чарли» — новости последней минуты, Е. Никольский . . . . . . . . . . . . . . . . 64 Главы из романа “Заговор кукол”, Екатерина Лесина 65 Глава одиннадцатая, о ссорах, письмах и похищениях . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 65 Глава двенадцатая, в которой в общем-то ничего важного и не происходит . . . . . . . . . . 69 Глава тринадцатая, в которой юная леди проявляет настойчивость, а в цирке ломается единорог . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 71 Глава четырнадцатая, о том, что наличие и отсутствие клыков никоим образом не сказывается на женской натуре . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 75 Глава пятнадцатая, в которой Дориан Дарроу посещает почту и зверинец, а также берется чинить единорога . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 83 Статьи 87 Несколько слов о фантастике, А. Нейтак . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 87

1

Интервью Интервью с Игорем Минаковым Авторы! Не открывайте Америк!

Игорь Минаков Написать книгу может любой. Добиться, чтобы ее издали, тоже можно, но гораздо сложнее. Тут начинающего автора ждет немало подводных камней, а исколоть пятки и уж тем более споткнуться не хочется никому. О том, как благополучно отправиться вброд по писательско-издательскому «водоему», расскажет ответственный редактор отдела фантастики издательства ЭКСМО Игорь Минаков. К. С.: – Игорь Валерьевич, с чего следует начать человеку, решившему создать фантастическое или фэнтезийное произведение? И. М.: – Человек, склонный к сочинительству, как правило, болен этим с детства. Хотя и не всегда осознает этого. Чтобы писать фантастику или фэнтези, нужно любить эти жанры до самозабвения, иначе ничего путного не получится. Правда, учиться писать нужно все-таки не у фантастов, а у литературных классиков. Нередко авторы, присылая рукописи, радостно сообщают, что вдохновлялись творчеством некоего писателя, опубликовавшего уже целых три книги. И у меня, как у редактора, сразу возникают сомнения в качестве присланной рукописи. Ну а если серьезно, нужно забыть все, что вы когда-либо прочитали в излюбленном жанре, и попытаться создать что-то свое. К. С.: – Кого бы вы порекомендовали прочесть перед тем, как начать писать? И. М.: – Книгу Норы Галь «Слово живое и мертвое». И не просто прочесть, а все время держать под рукой.

2

К. С.: – Итак, «вордовский» документ открыт, пальцы готовы бегать по клавиатуре. Назовите несколько основополагающих моментов, о которых надо помнить все время написания. И. М.: – Не открывайте Америк. Не пытайтесь поразить человечество истиной в последней инстанции. Не пытайтесь ответить на все проклятые вопросы. У вас все равно не получится. Просто попробуйте внятно, без лажи и сюсюканья рассказать читателю интересную историю. К. С.: – Как бы вы посоветовали организовать работу начинающему автору? По времени? По ежедневным объемам? Нужны ли выходные? И. М.: – У каждого свое расписание и ритм жизни. Посоветовать могу следующее: не заставляйте себя писать, вы не на галере. Пишите, когда пишется. Особенно если у вас еще нет обязательств перед издателем. Радуйтесь творческой свободе – ей нередко приходится жертвовать в обмен на гарантию публикации. К. С.: – Есть ли смысл выкладывать отрывки романа в социальные сети? И. М.: – На мой взгляд – ни малейшего. Я понимаю, что такое мнение сейчас не популярно. Но задумайтесь: что вам даст публикация в Интернете? Некоторое количество похвалы – и еще большее количество грязи! Авторы, которые приобрели популярность в сети, нередко попадают в поле зрения издателей, это верно. Но их подстерегает серьезная опасность – фатальное снижение уровня самокритики. К. С.: – А как с друзьями и родными? Стоит ли показывать творение им? И. М.: – (Смеется). Не стоит, но ведь так трудно удержаться. К. С.: – Сколько времени посоветуете посвятить вычитке текста и правке? И. М.: – Чем больше, тем лучше. Написали – отложите на месяц. Потом перечитайте. Обещаю, будете неприятно поражены. Но с другой стороны, бесконечно вычитывать и править тоже не следует – текст может просто начать разваливаться. Кстати, не стоит посылать в издательство первый же написанный роман, рассказ или повесть. Лучше второй. А еще лучше – третий. Поверьте, если второй и третий окажутся успешными, дойдет очередь и до первого. К. С.: – Текст готов, осталось написать синопсис и сопроводительное письмо. Какие ошибки при отправке рукописи допускают начинающие авторы чаще всего? И. М.: – Ни в коем случае не расхваливайте свой текст. Опыт показывает: чем громче авторские дифирамбы в честь себя любимого, тем хуже рукопись. Никогда не требуйте гарантий, что ваше произведение не будет украдено. Поймите простую вещь: издатель не для того рискует деньгами, чтобы судиться с авторами. Любой гонорар за первый роман заметно ниже судебных издержек. Не пытайтесь давать литературоведческое определение жанру вашего текста. Очень смешно читать формулировки, вроде «философско-мистическое фэнтези с элементами киберпанка». Открываешь такой текст и видишь обыкновенную городскую фэнтези про вампиров, которые обожают онлайн-игры. В письме следует сообщать фамилию-имя-отчество, контактные данные, название произведения. Синопсис и саму рукопись прикрепляйте отдельными документами. Кстати, о синопсисе. . . Мой совет: не пытайтесь развлечь редактора. Поверьте, редактор видел всякое. Последовательное и внятное изложение событий романа – вот и все, что нужно ему от синопсиса. К. С.: – Рукопись лежит в издательствах, потянулись дни ожидания. Чем посоветуете занять это время? И. М.: – Наберитесь терпения. Если есть о чем писать дальше – пишите. Не ждите от издателя чудес. Когда спрашивают о шансах на публикацию, всегда отвечаю: «пятьдесят на пятьдесят». Либо опубликуем, либо не опубликуем. К. С.: – Как справиться с волнением при звонке в издательство?

– Редакторы, как правило, не податные инспекторы и не звери. Спокойно наберите номер, назовите свою фамилию и название рукописи. Если совсем уж страшно, поинтересуйтесь результатом по электронной почте. Я всегда отвечаю.

3

К. С.: – Как общаться с редакторами? И. М.: – Как с профессионалом, которому доверяете. Не доверяете – обратитесь в другое издательство. Не стоит отнимать у редактора время вопросами, ответы на которые либо самоочевидны, либо легко найти в Интернете. Не пересказывайте слухи об украденных рукописях. И уж тем более не угрожайте самоубийством. Я не шучу: случается и такое. Поверьте, редакторы – очень загруженные люди. Отнимая у них время бессмысленными разговорами, вы отнимаете время у самих себя. К. С.: – Что ждет рукопись в издательстве? Какие есть варианты развития событий? И. М.: – Рукопись получит предварительную оценку: формат-неформат, стиль, язык, сюжет (по синопсису). После чего либо пойдет в корзину, либо попадет в очередь на рассмотрение. Во втором случае ее рано или поздно прочтет внештатный рецензент. На основании его рецензии один из ведущих редакторов либо возьмет, либо не возьмет рукопись на рассмотрение. Он и принимает окончательное решение – издавать или нет. К. С.: – Что посоветуете делать тем, кому отказали? И. М.: – Не отчаиваться. Если вы уверены в тексте, отправляйте в другое издательство. Если сомневаетесь – отложите до лучших времен и пишите следующий. К. С.: – Как закрепить успех тем, чья рукопись принята? И. М.: – Главное – не обольщайтесь. Книга может провалиться в продаже – увы, это происходит все чаще. Но даже это ничего не значит, если вы продолжаете работать над собой. Развивайте свой талант, нарабатывайте стиль, копите интересные ситуации, сюжеты, замыслы. Ну и время от времени интересуйтесь у редактора, что происходит с рукописью. Ни в коем случае не пытайтесь диктовать издателю, какими должны быть обложка и аннотация. Поверьте, издателю виднее. Он рискует своими деньгами. И вашим писательским будущим, кстати, тоже. Постарайтесь сохранить с издателем хорошие отношения, что бы ни случилось. В будущем пригодится. К. С.: – Какой объем «самотека» ежемесячно приходит в ЭКСМО и сколько человек справляются с этой волной? И. М.: – Порядка ста рукописей, половина которых сразу идет в корзину. А вот вторую половину надо рассматривать. Справляется один человек – ваш покорный слуга. Ну и еще несколько внештатных рецензентов, тоже загруженных до предела. К. С.: – Назовите основные причины отказа? И. М.: – Не попадание в формат. То есть стихи, экспериментальная проза и философские трактаты заведомо рассмотрены не будут. И, разумеется, рукописи авторов с откровенно низким литературнохудожественным уровнем. К. С.: – Возможно ли начинающему автору получить от редактора небольшое объяснение, почему отказали? И. М.: – По правилам, принятых во всех издательствах, – нет. Но редактор тоже человек и иногда может сказать пару слов о произведении. К. С.: – Как начинался ваш творческий путь? И. М.: – Когда мне было двенадцать лет, пересказывал на бумаге любимые книжки – но своими словами. К. С.: – У кого учились? И. М.: – У всех любимых писателей подряд. Хотя сейчас понимаю, что следовало учиться у нелюбимых. Вдохновляли Алексей Толстой, братья Стругацкие, Владислав Крапивин, Кир Булычев, Станислав Лем, Артур Кларк, Рэй Брэдбери. . . А также менее известные писатели – Семен Слепынин, Владимир Фирсов, Александр Ломм.

4

К. С.: – Когда написали первое произведение? И. М.: – В отрочестве. Если, конечно, то, что я написал, можно считать «произведением». К. С.: – Когда состоялась ваша первая публикация? И. М.: – Примерно году в восемьдесят шестом. В районной напечатали мое стихотворение. Но в большой фантастике я отметился на пять лет раньше. «Пионерская правда» публиковала повесть Кира Булычева «Ловушка» с продолжением, а читатели получили право присылать свои варианты каждого следующего эпизода. И меня заметили.

Игорь и планета 12 К. С.: – Насколько копилка ваших публикаций пополнилась с той поры? И. М.: – Сейчас у меня пять книг, написанных в соавторстве, одна сольная и несколько произведений в журналах. К. С.: – Где черпаете вдохновение? И. М.: – Уже реже – в прочитанных книгах. Чаще в своих замыслах и в поддержке близких людей. К. С.: – Вы нередко выступаете в соавторстве. В чем основные отличия соавторской работы от сольной? И. М.: – Отличия весьма существенные. Хороший соавтор – это вторая голова, человек, с которым всегда можно посоветоваться, услышать от него нелицеприятную критику, получить помощь, если работа застопорилась. Когда пишешь один, видишь текст одним глазом, веришь самому себе и оцениваешь самого себя, а это не гарантирует беспристрастности. Впрочем, соавторство ее тоже не гарантирует. К. С.: – О чем должны помнить начинающие соавторы? И. М.: – Соавторство сродни супружеству, со всеми плюсами и минусами оного. Так что готовьтесь не только к радостям, но и к проблемам. Будьте внимательны и терпеливы. И первыми хватайтесь за грязную и тяжелую работу, которой в литературном творчестве предостаточно. К. С.: – Какие изначальные качества должны быть у писателя и что необходимо нарабатывать? И. М.: – Талант и трудолюбие – это базис. Если нет хотя бы одной составляющей, лучше не браться за литературную деятельность. Остальное нарабатывается в процессе. К. С.: – И напоследок ваши пожелания начинающим авторам.

5

И. М.: – Помните, не вы первые, не вы последние. Все начинают трудно и долго, не верьте обещаниям легкого успеха – его в творческих профессиях не бывает. А если кажется, что бывает, – это от недостатка информации. И не ставьте свою жизнь, здоровье, счастье, благополучие, а уж тем паче – жизнь, здоровье, счастье и благополучие близких в зависимость от успеха на писательском поприще. Действительно, путь к подножию литературного Олимпа – что уж говорить о вершине! – долог и труден. И не каждому второму, третьему, а иногда и пятому, удается начать восхождение. Кто-то сворачивает на полпути. Но если вы всерьез намерены карабкаться на эту труднопокоримую гору, трудитесь, учитесь, читайте хорошую литературу. И обязательно держите под рукой «Слово живое и мертвое» Норы Галь. Интервью брал Кирилл Смородин.

6

Рассказы Дискрет С. Тулина Под утро Фурс опять удрал. Рик проснулся сразу же — он всегда просыпался, если вдруг переставал ощущать в ногах привычную теплую тяжесть. Фурсик удрал, а сегодня. . . какой сегодня день?.. Сердце успело пропустить удар и пару раз гулко ухнуть в желудок, прежде чем вспомнилось — все в порядке, предпоследний, сегодня мир меняться еще не будет. Ффух. . . Рик упал обратно на подушку. Ничего страшного. Можно спать дальше. Не очень, конечно, хорошо, что Фурс так полюбил убегать, но что тут поделаешь. Такая теплая и безоблачная весна не так уж часто попадается, вот и ошалел бедолага. Пусть пока побегает, время еще есть. А вечером надо будет в рюкзак посадить. На всю ночь. Или с рук не спускать, но это сложнее, Фурсик за последнее время отъелся прилично, да и лишних нежностей сроду не любил, вырываться станет. Ну да не страшно, на одну-то ночь и привязать можно. Придется украсть шлейку, вот и все. Или даже. . . Рик перевернулся на спину, чувствуя, как лицо расплывается в блаженной улыбке. Завозился, устраиваясь поудобнее. Не украсть. Попросить. . . Если попросить ма Таисик — она не откажет. Она очень добрая ма и отличный ведомый, такие попадаются еще реже, чем сухая и теплая весна, Рику на этой проходке повезло. Впрочем, ма Таисик и ее Велу тоже повезло с ним, Риком, просто они пока об этом не знают еще. Ничего, скоро узнают, ведь сегодня последний день. Значит, именно сегодня все и произойдет, ведь не случайно же мир столкнул их на прошлом перекрестке! Рик давно уже не маленький и знает, что никаких случайностей на самом деле не бывает. Если что-то случается — значит, оно кому-нибудь нужно. Вот так и с ма Таисик и ее Велом — если бы не он, Рик, они бы сроду сюда не добрались через постоянно меняющиеся миры, они ведь совершенно не умеют ходить так, чтобы не бить стекла, их бы сразу выкинуло куда подальше, может, даже и по разным автобусам разбросало бы. Рик тоже поначалу был таким неуклюжим, меняя мир по нескольку раз за день, но потом научился ходить осторожно. А ма Таисик и ее Вел всего второй месяц в дискрете, потому и не умеют еще ничего. Да и не надо им, ведь сегодня последний день. Завтра Рик должен уйти, и ничего тут не поделаешь. Хорошо, что весна недождливая попалась — им будет несложно выбираться по своим следам, не заблудятся и в неприятности не влипнут. Если быть честным, лето Рик любил больше, чем весну, даже такую теплую. Летом полно грибов и орехов, весною же только почки. Впрочем, рыба есть всегда, даже зимой. Но зиму Рик не любил. В городе еще пытался кое-как перетерпеть, попадалась ежели, благо недолго, три недели всего, но когда перебрался в долину — стал зиму сворачивать по-быстрому, в первый же день. Слишком уж это муторно — строить жилье под снегопадом и пытаться его обогреть, и сушить на костре вечно подмокающий спальник. . . нет уж. Куда проще заставить мир снова измениться. Хотя и неприятнее. . . Рик опять перевернулся — теперь уже на живот. Поболтал ногами, подкидывая легкое одеяло. Это одеяло дала ему ма Таисик в первый же день, и при ней он даже не вытаскивал спальник из рюкзака — тот так и валялся на дне, сдутый и ужатый до размера некрупного яблока. Вытащишь — еще объяснять заставят, а объяснять не хотелось. Ма Таисик хорошая, лучше ее не расстраивать заранее, тем более, что все равно поделать ничего нельзя. Утро еще не наступило, но было близко — цветы пахли по-особому одуряюще, да и небо не казалось уже беспросветно черным, наливалось синевой, на фоне которой все четче проступали верхушки сосен. Рику нравилось такое вот раннее предутреннее время, когда ночная контрастность черного неба и ярких звезд теряет свою четкость, и кто-то невидимый словно бы размазывает звезды большой мягкой кисточкой по всему небу, их яркие огонечки становятся все менее различимы, и 7

постепенно совсем исчезают, а небо взамен светлеет. Как будто это именно звезды, растворившись, отдали ему свое свечение. Спать больше не хотелось — все-таки последний день жалко тратить на сон. Ну а если не хочешь спать — валяться как-то глупо. Рик аккуратно скатал спальный коврик вместе с одеялом и подушкой, запихнул получившийся рулончик в специальное гнездо над перилами. Спрыгнул с открытой веранды трейлера, на которой предпочитал ночевать, обошел вокруг фургончика, постоял под приоткрытым окном. Конечно же, и ма Таисик, и ее Вел еще спали — они вчера проговорили допоздна. Засыпая, Рик отчетливо слышал их голоса сквозь тонкие стенки. Слов было не разобрать, но голоса обычные, значит, ничего особенного они вчера так и не нашли. Жалко. Но ма Таисик больше не плакала, и это хорошо. Рик ее вчера сильно расстроил, и до сих пор ругал себя за это. Нет, ну мог бы немного подумать, прежде чем про свою настоящую ма рассказывать! Он ведь и сам немножко расстроился, когда понял, что они — не его настоящие, и вовсе не за ним сюда пришли. Так, самую чуточку, но расстроился все же. И это — Рик, привычный уже, сколько у него этих ведомых было-то? Не сосчитать! Привык. Он тогда увидел их первым. И сразу понял, что они и есть его ведомые — на этом участке до следующего перекрестка. А потому не стал прятаться под деревьями и разглядывать парочку, спорящую над расстеленной на передней панели трейлера картой. Просто вышел на поляну и спросил, может ли он чем-нибудь им помочь. Они прекратили спор и уставились на Рика с недоверием и даже опаской, как на какое-то чудо. Ну, словно это с ними дерево вдруг заговорило, а вовсе не Рик. Но тут обиженный всеобщим невниманием Фурс быстро взял дело в свои лапы, мякнул недовольно, завозился, выкручиваясь из рюкзака, царапнул Рика по плечу и грузно шлепнулся в пыль. Отряхнулся, брезгливо подергивая кончиком хвоста, глянул на Рика укоризненно — он всегда считал именно Рика виноватым во всех своих неприятностях, — и деловито устремился метить новые приобретения в лице ничего не подозревающей парочки и их мобиля. Хорошо еще, что людей пометил тактично, всего лишь потерся лобастой башкой о ноги, а то с ним бывает разное. Светловолосая женщина заметно расслабилась и потянулась даже погладить, но Фурс ловко увернулся и быстро ушел за мобиль, всем видом выражая недовольство и наградив Рика еще одним укоризненным взглядом. Женщина проводила его глазами и улыбнулась, поворачиваясь к Рику. В серых глазах ее больше не было настороженности.

— Мы ищем мальчика, — сказала она, глядя на Рика слишком пристально. Мужчина вздохнул и закатил глаза, но женщина повторила упрямо: — Сына. Я все понимаю, прошло столько времени. . . Нет, не то, чтобы Рик на самом деле поверил, но сердце пропустило удар. А потом стало очень жарко ушам, потому что женщина продолжила почти без паузы: — Больше месяца уже прошло, я все понимаю, шансов мало. . . Но — вот, взгляни, может быть, ты его видел? Они искали сына. Мальчика трех с половиной лет по имени Тавио. Он потерялся во время экскурсии по Каналу Дискретного времени. Светловолосый пухлощекий бутуз со стереофотки был похож на Рика не больше, чем камень на дерево. Да и в Канале Рик сроду не был — все умные люди от него предпочитают держаться подальше, а Рик все-таки не дурак. Нет, туристы, конечно, безумные деньги отваливают за подобные экскурсии, но на то они и туристы. А сам Рик туда и даром не пошел бы, и даже приплати ему кто. Потому что всем известно — из Канала не возвращаются. А если и возвращаются — то вовсе не те, которые ушли. А уж ребенка туда тащить — так это надо совсем умом тронуться. Ничего этого Рик, конечно же, женщине не сказал. Она ему нравилась. Тем, что продолжала искать своего потерявшегося сына, когда все уже решили, что шансов нет. Рику было бы приятно, если бы и его настоящая ма вот так же искала его, Рика. Вот так же приставала бы к чужим мальчишкам и называла по имени. Свое имя Рик любил — оно досталось ему как раз от той, настоящей. Рикки-Тикки — так она его называла, щекотала и потом сама же смеялась. Имя и теплые руки — больше память не сохранила ничего. И зачем только он вчера рассказал об этом ма Таисик! Та, конечно же, ужасно расстроилась. У нее даже глаза стали огромные и черные, и губы задрожали. Она смотрела на Рика чуть ли 8

не с ужасом, а потом убежала. И долго плакала в трейлере. И ее Вел тоже поглядывал на Рика укоризненно, не хуже Фурса, вздыхал, топтался рядом и говорил что-нибудь типа: — Да, брат. . . вот оно как бывает. . . женщины — они, сам понимать должен. . . Рик понимал. И ругал себя. Понятно, что ма Таисик сразу же о своем Тавио подумала. О малыше, которого некому приласкать, пощекотать, обозвать ласково. О малыше, у которого нет шансов. А ведь шансов действительно нет. Вот в чем проблема. Не выжить трехлетке без посторонней помощи поблизости от Канала, тут и взрослым трудно, а он маленький и глупый совсем. Попадет туда, где вулканы и нечем дышать — и что? Он же не сообразит, что надо быстренько мир снова поменять. Да и не сумеет, Рик вон далеко не сразу все сообразил и научился, сколько раз коленки расшибал, и не только коленки! А он постарше был, чем этот, на стереофотке. И еще — ни в одном из уже пройденных миров Рик не видел в долине ребенка, и даже не слышал о нем ни от кого. И не могло это значить ничего утешительного для ма Таисик и ее Вела, который хотел, чтобы Рик называл его па. Не найдут они никого, и даже Рик не сможет им помочь. Надо бы их как-то утешить, что ли. . . Порадовать напоследок. Ма Таисик вроде бы любит жареную рыбу, она говорила вчера, еще сетовала, что синтезатор дает какую-то ненастоящую, не такую вкусную, а они слишком далеко от реки, не сбегать. . . Вот и хорошо. Это им далеко, потому что у них Важное Дело, и некогда им отрываться. А у Рика все равно других дел нет. Стараясь не шуметь, Рик отошел от вагончика к санблоку. Умываться не стал — раз уж собрался на речку, там и умоется! — но зубы почистил с удовольствием. Он любил чистить зубы, и каждое утро начиналось именно так — сначала вспомнить, сколько осталось дней, потом почистить зубы, и только после этого можно было заниматься прочими делами. Этот ритуал тоже достался от ма, потому и соблюдался неукоснительно. Мир мог изменяться сколько ему угодно, но утренняя чистка зубов оставалась неизменной. Единственно неизменной в жизни Рика. Недавно в этой жизни появился Фурс — независимый, как и все коты, он пришел сам после какого-то очередного перекрестка, и сам же не пожелал изменяться, когда у того мира кончился срок. Одеваться Рик не стал, натянул только шорты — день будет жарким, возись потом еще с рубашкой, которую все равно снять придется! А пока согреться можно и на бегу. Подхватил потрепанный рюкзачок и побежал по уже отчетливо различимой тропинке. . . Когда ожил браслет, Рик валялся на теплом песке, подставляя не жаркому пока еще солнышку облупленные бока и размышлял, стоит ли еще разок окунуться — или лучше малость погодить. Вода была ледяной, а он уже успел накупаться до синих губ и долго не проходившей дрожи.

— Ты где? — спросила ма Таисик встревоженно. И было очень приятно, что она вот так — тревожится. Рик непроизвольно снова заулыбался. Браслет — это тоже она дала, чтобы всегда на связи быть.

— На речке. Я рыбы наловил. Восемь штук!

— Ты с ума сошел! В такую даль — и даже не позавтракав! Как ты обратно доберешься?! Да еще с рыбой! Вот что — ты нас жди, мы за тобой слетаем!

— Не надо, я уже возвращаюсь! Буду через час. Он выключил браслет, не дослушав возражений, и засмеялся. Мир прекрасен. И впереди еще целых полтора дня. Ну, почти целых. . . Вот только пояс. . . Завязывая шорты запасной шнуровкой, Рик не мог о нем не вспомнить. Без пояса было неуютно, но не полезешь же к спящим ведомым. Сначала поясом заинтересовалась ма Таисик, пришлось объяснять про узелки — их Рик завязывал после каждого планового перекрестка. Тут вдруг загорелся и подошедший Вел, отобрал пояс, начал что-то подсчитывать и кричать про дискретное время. Он все дергал пояс и пытался объяснить на его примере концепцию года, упирая на то, что Рику это должно быть интересно. Рику интересно не было и хотелось лишь получить свою вещь обратно. Он почти и не вслушивался, готовый со всем соглашаться, лишь бы пояс отдали, и тут как раз разговор

9

как-то неловко вывернулся, а Рик даже и не сразу заметил, пока не стало поздно. Ну да ничего, сегодня она вроде как успокоилась, да и рыбка вот опять же. . . Пойманные рыбешки давно упакованы в термоконтейнер и убраны в рюкзак, снасти тоже разложены по предназначенным им кармашкам. Теперь оставалось только закинуть рюкзак на спину и снова пробежаться по знакомой тропинке — навстречу людям, которые беспокоятся о нем, хотя у них есть куда более важный повод для беспокойства. Может быть, мир когда-то и был неизменным и продолжительным, но Рик тех времен не помнил. А помнил себя Рик долго — еще задолго до того, как догадался каждый пройденный перекресток вывязывать на поясе новым узлом. Пояс теперь очень длинным сделался, два раза обернуться можно, новый узел на него Рик как раз вчера навязал. И узлов этих на поясе видимо-невидимо, сотни полторы, а то и две наберется. Рик пытался как-то посчитать, но сбился и бросил. На его памяти мир никогда не жил дольше трех недель. И всегда изменялся. На двадцать первый день, в полдень с минутами — Рик вычислил точное время, когда украл свои первые часы. Красть оказалось неприятно, но вовсе не трудно — просто берешь нужную вещь и ждешь, пока мир изменится вне очереди. Он всегда меняется вне очереди, если кто-то тебя бьет дубинкой по голове. В городе мир менялся очень сильно. Менялось все — дома, их внешний вид и размеры, расположение улиц, менялась одежда горожан и их речь. Рик привык держать в рюкзаке кроме смены одежды и спальника еще и пару полосок твердого сыра и сухари. Не факт, что найдешь своих ведомых в первый же день. А горожане если и нанимали мальчишку — то на самую грязную работу, и кормили не очень. Но все-таки ушел из города Рик не из-за трудностей — надоели постоянные изменения. Слишком часто и слишком заметно. Среди такой толкотни сразу и не угадаешь, ради кого тебя в этот мир забросило. В долине все понятно — если ты с кем столкнулся, значит, это и есть они. Те самые, которым без тебя не выжить. Вот им и помогай — до следующего перекрестка. А в городе — поди еще, догадайся. . . не всегда же везет так, как с ма Керри. . . В долине мир тоже менялся — никуда от этого не денешься. Но здесь не было суетливых людей и их изменчивых улиц и домов, только горы, сосны и река. А горы — они горы и есть, чего им особото меняться? Иногда изменения происходили настолько незаметно, что полдень двадцать первого дня проходил мимо не опознанный, и только ближе к вечеру Рик спохватывался — а ведь мир-то другой! Вот здесь в прежнем лежала очень правильная сосна, на ней было удобно сидеть, разводя вечерний костер, и на ночь можно было устроиться, прижавшись спиной к стволу и застегнув наглухо спальник. А в этом новом мире нет ни сосны, ни кострища, ни шалаша из наломанных веток — шалаши Рик каждый раз делал добротные, в первый же день. Если, конечно, собирался задержаться в этом мире на положенные три недели. А он задерживался, если только было можно, и мир не становился совсем уж невыносимым — такое, правда, случалось все реже и реже, последние семь или даже восемь проходок очень удачные получались, а раньше чуть ли не через раз попадалась вымороженная гадость со снегом и голыми деревьями. Или ледяная грязь внизу и ледяной же дождь сверху, что ничуть не лучше. В городе иногда удавалось прибиться к конюшне или — если очень уж повезет! — харчевне, и перетерпеть, зная, что это ненадолго и скоро кончится. В долине же Рик просто находил удобное место и делал шаг. Главное — заставить себя первый раз, потом уже намного проще становится. . . Когда он уже подбегал к стоянке, на тропинку выскочил Фурс и попытался пристроиться рядом, пришлось перейти на шаг. Фурс хороший кот, но быстро бегать не умеет. Был он весь в репьях, ободранный и довольный донельзя, от предложенной рыбки отказался презрительным подергиванием хвоста. Фурс был котом самостоятельным, и пропитание предпочитал добывать тоже сам. Рик не возражал, но предложить часть из добытого им, Риком, считал необходимым. Хотя бы просто из вежливости — ведь и сам Фурс время от времени приносит своему другу то мышь, то лягушку, то вообще какую-то трудноопознаваемую крылатую тварь с перепонками на лапах и мелкими зубами в длинном и клюве. И ничуть не обижается, когда Рик тактично отвергает угощение. Но вот молочко. . . Рик облизнулся и непроизвольно ускорил шаг, впрочем, на бег так и не перешел. Молочко они с Фурсом любили одинаково, а у ма Таисик был отличный синтезатор, молочко выдавал просто бесподобное, сладкое, густое, с обязательной пеночкой. . .

10

Их Тавио не любил молока, так ма Таисик сказала. Странно, как можно не любить такую вкуснятину? Впрочем, что может трехлетка понимать, мелкий да глупый. Запах свежесваренного кофе в лесу чувствуется издалека — наверное, потому что слишком странен такой запах для леса. Улыбка Рика стала шире — где кофе, там и молочко, па Вел никогда не пьет черный, всегда набулькивает туда полчашки густой белой прелести из кувшинчика, значит, кувшинчик уже стоит на превращенной в стол откидной панели, и даже просить не придется. Нет, не то чтобы ма Таисик не достала бы молока персонально для Рика, попроси он — просто Рик уже давно старался ни о чем не просить своих ведомых. Ведь это он послан им помогать, а вовсе не наоборот, значит, и просить их о чем-то даже по пустякам как-то нечестно получается. В этом мире много миров — так говорил па Вел, но Рик и без него это знал. Он давно уже понял, почему изменяется мир. Да и не изменяется он вовсе, если на то пошло, просто миров этих много! И каждый мир — как огромный автобус, едет куда-то по своей дороге. В автобусе этом едут люди и дома, улицы и деревья. Горы, наверное, все же не едут — они почти одинаковые во всех мирах, если и меняются, то совсем чуть. И вот едет такой мир-автобус по своей дороге, и вдруг впереди перекресток. А на перекрестке — другой автобус, тоже своей дорогой едет, и другие люди в нем, и деревья немного другие. И вот эти автобусы-миры столкнулись на перекрестке. Вернее, не то чтобы столкнулись, так, слегка толкнули друг друга боками. Большинство людей в обоих мирах-автобусах вообще ничего не заметило. А кто-то заметил или даже сумел перейти в перпендикулярный мир-автобус, двигающийся по другой дороге. Возможно, у него билет такой был, транзитный, с пересадкой. И теперь новый мир увозит его все дальше и дальше от старого, может быть, до самой конечной станции, может — только до следующего перекрестка. А кто-то — не умеет не переходить. Как Рик, которого каждый перекресток принудительно пересаживает в другой мир-автобус, и ничего тут не поделаешь, так у него, очевидно, билет оформлен. Рик не сразу это понял, поначалу пугался очень. Но потом привык. А когда догадался, зачем его из автобуса в автобус перебрасывает — так и вообще гордиться начал. Помогать тем, кто не может справиться сам — это ли не высшая честь и доблесть? Он — не простой пассажир, пусть даже и транзитный, он — ангел-хранитель, доверенный самурай, рыцарь в сверкающих доспехах. . . Ну, ладно, ладно, пусть и смешно звучит, если вслух сказать. Но ведь об этом и не надо говорить. Это делать надо — молча, без слов. Как с ма Керри, в коленки которой он вцепился когда-то давно, чуть ли не полпояса назад. У нее тогда умер маленький брат, и она собиралась немножечко полетать, когда очередной перекресток подкинул ей Рика — прямо на подоконник шестнадцатого этажа. Он тогда вцепился ей в коленки, и они оба свалились — повезло еще, что в комнату. Они всегда оказывались рядом, а он — помогал, чем мог. Сначала — не понимая еще, что именно помогает, а потом — осознав и азартно включившись в игру . Не каждому такое доверят, а ему вот — доверили. Как тут не гордиться? На стоянке было тихо, исчезло ставшее уже привычным гудение — поисковый трансер не работал. Только ма Таисик вздыхала и гремела посудой у синтезатора. По звуку казалось — чуть ли не в двух шагах, хотя на самом деле еще через всю полянку пройти надо. Рик направился прямиком на звук, огибая трейлер со стороны леса. Шел он осторожно, услышать раньше времени не должны. Ну, если только совсем не повезет и кто-нибудь из них сидит лицом в эту сторону. Если же нет — есть неслабый шанс устроить сюрприз. Для сюрприза требовалось остановиться и кое-что подготовить. Улыбаясь, Рик стащил рюкзак и, держа его левой руке, правой достал термоконтейнер. Откинул крышку так, чтобы контейнер стал напоминать приоткрытую раковину. Расправил рыбок — хвостом к хвосту, как букетик. Одной рукой проделать это было неудобно, но он справился, так ни на секунду и не выпустив из левой рюкзачных лямок.

— Хоть бы рюкзак отпустил, горе ты мое! — сказала ма Таисик вчера, подкладывая Рику на тарелку еще пару котлет и ставя рядом стакан молока. Плетенка с печеньем уже стояла на заменявшей стол откидной панели. — Ты что — так и спишь с ним, что ли? Рик покраснел и затолкал котлету в рот целиком, чтобы не отвечать. Пробубнил что-то непонятное, спустил рюкзак под скамейку, зажал босыми ногами.

11

Конечно же, он и спал с ним! Глупый вопрос. Он перестал быть ротозеем — после того, как несколько раз оказался в чужом мире-автобусе чуть ли не голышом, без спальника, тента и даже почти без одежды. Поспишь пару раз на голой земле — сразу научишься следить за своими вещами и не выпускать их из рук. Или хотя бы ног. Не то, чтобы он ожидал, что мир вне очереди изменится именно сейчас, но ведь этого никто и никогда не ожидает, правда? Это как та ветка, что ударила в спину три пересадки назад. Он ведь и тогда ничего подобного не ожидал, и до перекрестка оставалось еще девять дней, чего волноваться-то? Потому и Фурсу разрешал бегать, где придется. А потом было упавшее дерево и та ветка. И ужас, потому что мир изменился, а Фурс остался в том, не измененном. Фурс. Единственный, кого удавалось раз за разом протаскивать с собой в перпендикулярной автобус — главное, просто держать на руках, или в рюкзак засунуть. Но ведь с другими и так не получалось никогда, он пробовал! И с ма Хелен, и с Дансом, и с ма Кэрри. Данс ему поверил, даже сумку собрал. Обе ма не верили, ни Хелен, ни Керри. Хотя какая из Керри ма, сейчас-то он понимает, что она совсем девчонкой было, лет двенадцать-четырнадцать, просто сам он тогда был слишком мал, и все девушки старше десяти казались ему ужасно взрослыми, вот и звал он ее тоже ма, уважительно так звал. И ей, наверное, лестно было, потому она и таскалась с ним все три недели, и даже согласилась попробовать, и за руку честно держала, хотя и не верила в перекрестки. Они не сумели — ни Данс, ни ма Хелен, ни Керри. После того, как мир изменился, больше никто не держал его за руку. На ма Хелен он, помнится, даже повис, стараясь прижаться плотнее — и все равно не сработало. Они не сумели. А вот Фурс — сумел. Фурс был очередным ведомым. Рик обернулся на перекрестке — и сразу его увидел-услышал. Маленького, полудохлого, с перебитой лапой и истошным мявом. Как такого не подобрать? Три недели выхаживал, откармливал и лечил. Возился с ним целыми днями — ведь их так мало было в запасе, этих дней. И на двадцать первый все никак не мог отпустить, скормил последнюю колбаску и все гладил, чесал за ушами, прижимался ухом, слушая довольное мурчание. Он тогда ни о чем таком не думал даже, уверен был, что после перекрестка руки окажутся пустыми, но сам заранее отпустить не мог. Вот просто не мог — и все. И держал на руках, и гладил, и прислушивался. И даже не понял сначала, что мир давно уже изменился, а он все гладит пригревшийся и разомлевший пушистый моторчик. А когда понял, то испугался. Наверное, впервые с тех пор, как начал хоть что-то соображать. Раньше Рик ничего не боялся. Ну, вот совершенно. Потому что твердо знал, что ничего страшного с ним случиться не может — мир всегда найдет возможность измениться так, чтобы это страшное прошло мимо. При этом что-то терялось — но ведь что-то и находилось такое, чего не было раньше. И если не выпускать самого нужного из рук, то находилось всегда несколько больше, чем терялось. А теперь у него было что терять и за кого бояться. Фурс его снова нашел тогда, после ветки уже. Посмотрел с укоризненным презрением — что, мол, вытворяешь-то, вот еще удовольствие для честного кота за тобою сквозь разбитые окна прыгать! И даже потискать дался, хотя хвостом и дрожал недовольно. Разбитые окна — это Рик так себе внеочередные изменения объяснял, чтобы понятно было. Можно, мол, не дожидаясь перекрестка разбить стекло и выпрыгнуть из автобуса на ходу. На обычной дороге не сработало бы — и опасно, и глупо. Ну, выпрыгнул, и что делать будешь? Другого автобуса ждать, который неизвестно когда и куда пойдет еще? Из мира выпрыгивать куда удобнее — сразу же в другой мир попадаешь, без долгого ожидания на остановках. А в покинутом мире-автобусе остается след в виде разбитого окна. Через такую дыру Фурс и сумел пролезть в новый мир — вслед за Риком. А на перекрестках мир меняется привычно, без битья стекол, и следа не оставляет. Конечно, можно было бы провести эксперимент, но Рик не хотел рисковать. Что-то ему подсказывало, что перекресток — это не выбитое окно, тут и кот может не справиться, даже если захочет.

— Фурсик, кисонька моя, молочка, наверное, хочешь? Хриплый мяв в ответ подтвердил, что да, таки хочет. Фурс не одобрял любые задержки на пути к вожделенному молоку, и потому уже терся об ноги ма Таисик, следя, как та наливает блюдце и 12

нетерпеливо подвякивая: ндя, ндя, пополнее давай, пополнее!

— Где же твой друг, Фурсик? Куда он опять делся? Куда он все время девается?! У ма Таисик был странный голос — очень высокий, словно она опять собиралась плакать.

— Перестань! — окрик Вела прозвучал неожиданно грубо. Ма Таисик вздрогнула и замерла. Замер и Рик — он не хотел появиться в разгар семейной ссоры. Лучше переждать. Вела он не видел — того загораживал бок трейлера.

— Десять лет. . . — сказала ма Таисик тихо. — Десять лет. . . Как же так, Пашенька, ведь так не бывает? Ведь только месяц назад. . . он же маленький, Пашенька. . .

— Канал, чтоб его. . . — голос у Вела был скорее усталый, чем раздраженный. — Никто до сих пор толком не знает, что тут может быть, в этой драной, мать ее, аномалии.

— А если он опять пропал?

— Перестань. Угрозы для жизни тут нет, а дискретность у всех сорвавшихся четкая, по три недели, еще сутки в запасе. Не волнуйся ты так, сейчас встречать пойду, обуюсь только — Я не верю, Пашенька. . .

— Экспертиза подтвердила. Да ты сама все раньше всех поняла, с первого дня твердила, что похож. . .

— Да не похож он совсем! Это я просто так. . . шутка. . . глупая.

— Похож-похож, ты теть Люсю вспомни. Таким же галчонком была в его возрасте, откуда потом что взялось. . . Меня имя с толку сбило. Почему — Рик? С какой вдруг стати?

— Да потому что Рикки-Тикки, вот с какой!!! — кажется, она все-таки заплакала. Рик сделал шаг назад, обмирая. Под ногой громко хрустнула ветка.

— Рик?! — Ма Таисик резко обернулась. Из-за трейлера выскочил Вел — неловко, запутавшись в кроссовках, которые как раз зашнуровывал, и чуть не упав.

— Рик! Рик развернулся и бросился в лес.

— Рик!!! Постой! Куда же ты?! Рик!!! ТАВИ!!! Рик бежал, и ветер бил в лицо, выжимая из глаз слезы. Это ничего. Это просто ветер. А крики уже почти и не слышно за грохотом крови в ушах. Здесь недалеко есть хороший такой взгорочек, с камнем внизу, если с разбега угодить головой на этот камень, то как раз должно получиться... Близко, не успеют догнать, даже если и попытаются.

Рисунок М. Юрьевоей

13

Бежать в гору трудно, воздух не хочет проталкиваться сквозь горло. Это ничего, горка невысокая, отдышаться можно будет и потом. На вершине он уже не бежал — шел, хотя и достаточно быстро. Но останавливаться и оглядываться назад не стал. Так и шагнул с обрыва, словно просто делая очередной быстрый шаг. Мир привычно мигнул. Рик упал на кучу осенних листьев. Поднялся, отряхиваясь. Вытер лицо, оставляя в прошлом мире короткие злые слезы. Проверил карманы, рюкзак, Фурс. . . Фурс найдет — окно разбито, и след оставлен, захочет — найдет. А не захочет — вольному воля. И эти, которые. . . Они тоже найдут. Захотят если. Вот тогда и поговорим. На равных уже. А пока. . . А пока его ждет дело куда более важное — его ведомые. Те, которые не смогут справиться со своими проблемами без него, Рика. Те, для кого он ангел-хранитель и рыцарь-самурай, пусть даже они сами и не подозревают об этом. Он здесь, и, значит, у них все будет хорошо. Они должны быть где-то рядом, ведь не зря же его выкинуло именно сюда.

14

Сказки старого Стокгольма В. Мальчевский — Еще чаю, доктор? — Габриела невесело улыбнулась пожилому мужчине в старомодных массивных роговых очках.

— Да, благодарю, госпожа Свантенсон. Ваш чай как всегда бесподобен, — мужчина с благодарностью пододвинул свою чашку, в задумчивости потер тщательно выбритый подбородок, и как бы между прочим произнес: — Да-а-а, а погодка нынче-то ни к черту! Габриела предпочла промолчать, только вздохнула в ответ. Когда она, захватив чайник, повернулась к гостю, тот по-прежнему не сводил глаз с окна, на две трети скрытого тяжелыми бархатными шторами. Она хорошо понимала этого человека. Он относился к ней с уважением, даже с некоторым пиететом, вызванным долгими годами дружбы. Семейным врачам редко удается оставаться в стороне от бед своих подопечных. Может это и не совсем профессионально, подумала Габриела, зато уж точно по-человечески. Ганс Самуэльсон как раз был из таких. Вот и сейчас ему трудно было поддерживать разговор о Сванте, и он всячески его откладывал. Однако медлить Габриела уже не могла. На самом же деле слова ей были не нужны, она знала, что час, когда отец покинет её, а заодно и весь этот мир, уже пробил. Она свыклась с этой мыслью, но всё же войти в спальню самого дорогого ей человека было выше её сил. Хорошо, что Ганс остался в эту ночь. Пусть последнее слово будет за ним. Он имеет на это право. Уже двадцать восемь лет, как он стал настоящим членом семьи Свантесонов, и, сейчас она это чувствовала, испытывает такую же боль, только старается не подавать виду. Габриела подошла к доктору и ласково положила руку ему на плечо. Рыхлый вельвет бесформенного пиджака приятно погладил кожу. Она робко кашлянула и, стараясь, чтобы голос не дрогнул, тихо спросила: — Ганс, это конец? Мужчина поднялся из-за стола, беззвучно по мягкому ковру пересек небольшую гостиную, подошел к окну, по стеклу которого сплошным потоком бежали капли дождя, поправил очки, медленным движением вернув их на переносицу, немного помолчал, затем, не оборачиваясь, произнес: — Уже неделю льет. Кажется, так долго, — снова помолчал и добавил: — Но как бы долго бы ни шел дождь, все равно он скоро прекратится. Все когда-то заканчивается.

— Ганс! Хватит с меня этих аллегорий! — неожиданно для себя выпалила Габриела. Она двинулась к нему, опустив глаза и сдерживая слезы. — Ты знаешь, как я люблю отца, и тебе хорошо известно, как много он сделал для меня, для всех нас! Но я уже не могу выносить все это! Мужчина встретил её сочувственным взглядом. Поймав её тонкие кисти рук, прижал их к своей груди.

— Я знаю, знаю, милая моя девочка. Твой отец — человек с огромным сердцем, но даже такое сердце может устать от жизни. На этот раз Габриела уже не смогла сдержаться и, уткнувшись в широкую грудь друга, зарыдала. Он дал ей возможность излить душу, а когда она, отдышавшись, взглянула ему в глаза, с сожалением кивнул. Все было ясно, впрочем, ясно уже давно. Врачи давали полгода, максимум — год. В том возрасте, в котором пребывал старик, операции уже не проводят. С диагнозом мирятся и ждут. Шел девятый месяц. Болезнь взяла свое, и даже больше. От Сванте Свантесона уже почти ничего не осталось, однако его взгляд все еще был осмысленным и пытливым, таким же, как и всегда. Еще на детских снимках белокурый мальчик поражал всех умными голубыми глазами, искрившимися озорством особенно в те минуты, когда он играл со своей собакой. Габриела помнила — этот пес, пожалуй, был единственным его другом. Хотя нет, был еще один, какой-то странный приятель, которого она никогда не видела, хотя много слышала о нем от отца. Но вот имя его она напрочь позабыла. Ей почему-то всегда казалось, что отец выдумал себе друга, наверное, потому, что в детстве он ни с кем не дружил. Как давно это было. . .

15

Женщина вернулась к столу, поставила чайник и села в кресло. Мебель привычно скрипнула. Здесь все напоминало об отце и о его немыслимых историях. Она ласково провела ладонью по истертому подлокотнику, на её лице заиграла улыбка. В памяти сами собой всплыли яркие образы и картинки: в детстве отец рассказывал ей о том, как, проказничая, они вдвоем с другом заставили это самое кресло летать под потолком, то и дело задевая большую хрустальную люстру венецианского стекла — гордость бабушки Хельги.

— Ох, и влетело тогда отцу, — тихонько засмеялась Габриела, вспоминая, как веселили её отцовские рассказы. Доктор настороженно посмотрел в её сторону.

— Все в порядке, Ганс. Вспомнила эти отцовские байки, ну ты знаешь. Доктор понимающе улыбнулся и наигранно закатил глаза: — Веселый он был человек, — потом осекся, смутившись слова «был», робко кашлянул и спешно добавил: — то есть я хотел сказать, теперь он не часто шутит... Фраза казалась глупой, и доктор поначалу думал её исправить, но быстро осознал всю теперешнюю бесполезность этого. Замявшись, он снова потянулся к чашке с остывшим чаем.

— Знаешь Ганс, а я ведь виновата перед ним. Доктор придал лицу выражение истинного удивления.

— Да, да. Все эти его истории про летающее кресло, погони за жуликами в простынях и удивительного друга, как же его звали-то...— Хельга снова наморщилась. — Все эти небылицы, которые так забавляли меня в детстве, все это впоследствии я стала считать странностью его характера, даже психической неуравновешенностью натуры. Она украдкой глянула на друга и виновато спрятала глаза. Ганс аккуратно вернул чашку на место и поспешил успокоить близкого человека: — Ну же, Габриела. Не стоит казнить себя. Если начистоту, то ведь действительно Сванте несколько заигрался. Одно дело — развлечь дочь, и совсем другое — постоянно твердить о своих невероятных похождениях. Фрекен Свантесон поднялась и вновь подошла к окну. Её тонкие прямые брови сошлись на переносице, свидетельствуя о глубоких переживаниях еще достаточно молодой женщины. Невидящий взгляд серо-голубых глаз находился где-то по ту сторону окна, он скользил по мокрым черепичным крышам погруженного в ночь старого Стокгольма.

— Это, конечно, глупо, — произнесла она в задумчивости, поворачиваясь к собеседнику, — но если он был прав, а мы просто очерствели душой, не в состоянии его понять? Может быть, для отца я по-прежнему оставалась наивной маленькой девочкой, которая так любила вместе с ним лазить на чердак и с упоением слушать все эти истории о его проделках с этим,... ну как его...— она потерла лоб, мучительно пытаясь вспомнить имя.

— Однако теперь уж это не так важно. Ваш отец просто оригинальный человек, беззаветно преданный семье и в особенности Вам — своей любимой маленькой Габи, — Ганс кротко улыбнулся.

— А знаешь, — она улыбнулась в ответ, — ведь мне порой казалось, что он и сам верит в то, что рассказывает. Доктор недоверчиво прищурился.

— Нет, я просто уверена в этом! Я никому не говорила, но ведь я видела своими глазами, зачем он поднимается на чердак нашего дома. Ганс Самуэльсон настороженно следил за рассказом Габриелы. Она утвердительно закивала и продолжила: — Я часто видела, как он подолгу всматривается в ночной город, а затем, перед тем, как уйти к себе, открывает чердачное окно. Врач принялся удивленно вращать глазами.

— Габриела, ну и зачем сейчас говорить о каких-то таинственных и жутких поступках Сванте, если... Женщина не дала ему закончить: — Постой, постой, — её взгляд как будто был обращен внутрь. — А ведь я действительно никогда не задумывалась об этом. Один раз спросила, и он мне снова рассказал про своего друга, который 16

якобы шастает по крышам...

— Габриела... Женщина вроде и не слышала старого доктора, она что-то шептала себе под нос, потом вдруг громко произнесла открывшуюся ей догадку: — Он ведь прощался со мной чуть не каждый вечер. Он подходил к моей кровати, смотрел на меня, потом целовал в лоб и гладил мои волосы, а потом с грустным видом уходил к себе.

— Зачем ему было прощаться с тобой? — доктор недоуменно пожал плечами и рассеяно потянулся уже к опустевшей чашке.

— Не знаю, но он очень хотел уйти, я чувствовала это, — продолжала бормотать женщина. — И сейчас я это поняла — он не уходил только из-за меня. Она подняла к потолку влажные глаза.

— Куда бы он ушел, ведь ты в детстве часто болела, — пробурчал медик очевидный на его взгляд вывод. — Вообще, Габриела, ты была слишком болезненным ребенком. Отец очень переживал за тебя. Но госпожа Свантесон по-прежнему не слышала доктора.

— Ну, как же его звали-то... Внезапно из спальни отца донесся звук разбитого стекла, вернув Габриелу к действительности. Доктор резко обернулся, роняя чашку.

Они кинулись в комнату больного. Отварив массивные двери, ворвались в спальню и замерли. Постель, в которой только что лежал немощный Сванте Свантесон, была пуста. По комнате, подобно осеннему листопаду, носились клочки рецептов, газетные листы и прочая бумага. Окно было распахнуто настежь, и по подоконнику звонко колотили увесистые струи дождя. Габриела с замиранием сердца подскочила к окну и глянула вниз. Пятью этажами ниже у хорошо освещенного подъезда все было спокойно. Холод, сковавший все внутренности, понемногу отпускал, но ноги не слушались, и подоспевший вовремя Ганс подхватил женщину. В следующее мгновение она услышала странный шум. Это был жужжащий звук, как у вентилятора, он завывал на высокой ноте, потом снова срывался на низкую. Сначала Габриеле показалось, что она впала в беспамятство и все что теперь происходит вокруг лишь галлюцинации, вызванные глубоким нервным потрясением 17

— внезапным исчезновением отца. Однако открыв глаза и увидев перед собой лицо доктора, она засомневалась. В этот момент звук пропеллера прозвучал где-то совсем рядом.

— Ты слышишь, Ганс? — почти простонала она. Мужчина по-прежнему смотрел на неё с недоумением и беспокойством.

— Неужели ты не слышишь, друг мой? — Габриела досадливо покачала головой и оттолкнула его. Не обращая внимания на осколки стекла, она облокотилась на подоконник, высунулась наружу и запрокинула голову. Дождь хлестал ей в лицо, не оставляя и тени сомнений в реальности происходящего, хотя в то, что полагала увидеть женщина, поверить было невозможно. Она верила в это лишь однажды, когда была совсем маленькой девочкой. Сейчас Габриела вспомнила этот жужжащий звук, и в следующее мгновение в памяти всплыло имя. Внезапно какая-то тень мелькнула у верхнего карниза и сквозь тугую пелену дождя она вдруг услышала угасающий голос отца: — Прощайте! Он обещал и вернулся за мной. Габриела отвернулась от окна и взглянула на доктора. Тот с испуганным видом стоял рядом, все еще протягивая к ней руки. Её заплаканные глаза излучали необъяснимую радость. Она шмыгнула носом и, прерывисто вздохнув, восторженно произнесла: — Его звали Карлсон! Карлсон, который живет на крыше.

18

Станция Залазы А. Просвирнов M-me Мария Тулупова не могла понять, отчего ей так беспокойно. Будто мало повидала она на своем веку проезжающих на станции! Но тот первый, в очках, что снял комнату всего-то на три часа, какой-то странный и чужой. Объявился пешком со стороны леса, а одет прилично. Вот только выглядит так, будто сюртук и плащ первый раз в жизни надел. И говорит по-русски хоть и чисто, а все равно не так. Госпожа Тулупова до сих пор размышляла, правильно ли поступила, не послав к жандармам Антипку. Если бы не приятная тяжесть в кармане. . . Второй тоже выделялся среди прочих. Приехал из Боровичей. Маленького роста, беспокойный, чернявый — с бакенбардами. Два светских молодых человека в цилиндрах смотрели на него с явным любопытством, перешептывались, но представиться не решались. Чернявый, заметив на столике Шиллерова «Духовидца», перестал мерить комнату ожидания шагами, сел на лавку и углубился в чтение. Странный пассажир вышел из своей комнаты и пристально смотрел на чернявого. Мадам Тулупова снова ощутила беспокойство, когда человек в очках приподнял рукав на левой руке и посмотрел на часы, укрепленные на ремешке на запястье. Все-то у него не как у людей! Старые напольные часы пробили один раз — половина четвертого пополудни. А вскоре издалека послышался звон колокольчиков. Чернявый глянул в окно, отбросил томик Шиллера и первым вышел на улицу. За ним потянулись оба любопытных молодых человека, а следом и подозрительный в очках. И почти сразу у станции Залазы остановились четыре тройки. Из первой выбрался фельдъегерь с сердитым лицом, из остальных — три арестанта, каждый в сопровождении жандарма. Все как предсказал пассажир в очках! Наверно, и впрямь их где-то видел. Однако госпоже Тулуповой едва не стало дурно, и она не сразу расслышала вопрос чернявого: — Вероятно, поляки?

— Да, — ответила хозяйка станции. — Их нынче отвозят назад. Один из арестантов, утомленный дорогой, обессилено прислонился спиной к колонне и прикрыл глаза. К нему подошел высокий, бледный и худой чернобородый молодой человек во фризовой шинели.

— А этот с виду настоящий жид, — рассеянно заметила госпожа Тулупова.

— Наверное, еще и шпион, — хмыкнул в ответ чернявый. — Не иначе как потребован в Петербург для доносов и объяснений. Он повернулся спиной к арестантам, но тут к нему обратился пассажир в очках: — Ошибаетесь, Александр Сергеевич! — и продекламировал вполголоса: — За ужином объелся я, да Яков запер дверь оплошно, так было мне, мои друзья, и кюхельбекерно и тошно. . . Александр Сергеевич глянул на незнакомца с необычайным изумлением, и тот приподнял цилиндр и отрекомендовался: — Князь Виктор Иванович Чичагин. Вы меня не помните?

— Простите, сударь, нет. Александр Сергеевич вновь повернулся к арестантам. Чернобородый смотрел на него с чрезвычайной живостью. Уходя в здание станции с фельдъегерем, m-me Тулупова услышала, как чернявый воскликнул: «Господи! Вильгельмушка! Кюхля!» — и бросился в объятия высокого арестанта. Оформляя фельдъегерю подорожную, хозяйка станции специально приоткрыла окно, несмотря на октябрьскую прохладу. До нее долетали лишь обрывки разговора: «Сам не знаю, куда меня препровождают...» — «Вильгельм, прочти свои стихи, чтоб мне заснуть скорее. . . » — «Все-таки стреляться из-за стихов глупо. . . » К обоим подбежали жандармы и бесцеремонно растащили в разные стороны. Фельдъегерь, не успев оформить подорожную, выскочил из станции, и госпожа Тулупова услышала, как тот осыпает чернявого угрозами и бранью. В ответ Александр Сергеевич кричал, что пожалуется самому Бенкендорфу или даже его величеству государю императору. На фельдъегеря угрозы пассажира не возымели ни малейшего действия, и он велел жандармам отвезти арестантов на полверсты от Залазов.

— Батюшки, да кто ж это такой? — изумленно спросила госпожа Тулупова.

19

— Пушкин, который сочиняет! — с благоговением произнес в ответ один из любопытных молодых людей. — А декабрист-арестант — его лицейский товарищ. Но каков наш поэт! Сам только что из крепости отпущен, а жандармам грозит! К Пушкину тем временем устремился князь Чичагов.

— Александр Сергеевич! — доверительно заговорил он с поэтом. — Охотно помогу в ваших хлопотах. Знакомства в высших сферах — замечательно. Но для них ваш друг — государственный преступник. А у меня имеются весьма влиятельные друзья в Третьем отделении, которые незаметны, но чрезвычайно полезны. Могу сообщить вам, что господина Кюхельбекера препровождают из Шлиссельбурга в Динабург, а фельдъегерь господин Подгорный — ревностный служака. Ваших денег для друга он все равно не примет. Но пройдемте в мою комнату, я расскажу вам все более обстоятельно... Поэт окликнул человека, и тот собрал его саквояжи и большой плоский лакированный деревянный ящик. Когда за Пушкиным и князем закрылась дверь, госпожа Тулупова вдруг почувствовала, как что-то словно кольнуло в сердце. . . Пуля громко звякнула об стеклянную чашечку новенького УЭКА-2027, и Вадим с изумлением посмотрел на маленький свинцовый шарик. Порылся в самых дальних закоулках памяти, но их словно залило солеными брызгами Красного моря.

— Забавная пулька, — хмыкнул капитан Рыков и по-хозяйски развалился в офисном кресле рядом с молодым следователем. — Я такие только в музее видел. Не спрашивая разрешения, он достал пачку «Герцеговины Флор» и закурил. Шаров недовольно поморщился и на полметра откатился от старого полицейского. О чем только думает начальство! Вот ведь дали напарничка! До шестидесяти дожил, а только до капитана дослужился. И ведь на пенсию не выгонишь, хотя давным-давно мог бы уже на даче капусту выращивать, как тот римский император. Рыков не обратил ни малейшего внимания на красноречивое движение следователя и, пыхтя, как паровоз, по-приятельски хлопнул Шарова по плечу.

— Давай, Вадик, заводи свой агрегат! Хочу глянуть, что про нашу пульку нашепчет. Точно тебе говорю: кто-то выпендрился, из музея пистолетик стырил. На «антуквариат» потянуло!

— Как вы сказали? — изумился следователь.

— Классику детективного кино, Вадик, нашему брату знать полагается! — назидательно заметил Рыков, затягиваясь сигаретой. — «Следствие ведут знатоки», дело десятое, «Ответный удар». Пятьдесят с лишним лет назад серия вышла. Там опер на помойке бичугана из себя корчил и про самовар так говорил.

— Даже мои родители тогда еще детьми были, — вздохнул Вадим. — А вы, Сан Саныч, неужели помните?

— А то! Жизнь замирала, когда «Знатоков» показывали, улицы пустели! — и Рыков фальшиво запел: — Наша служба и опасна и трудна, и на первый взгляд как будто не видна. . . Вадик, действуй!

— Инструкцию не успел прочитать. . .

— Во, блин, чем ты целый день только занимался? Учись, студент! Седовласый капитан ловко, будто всю жизнь возился с новейшими универсальными экспертнокриминалистическими агрегатами, положил пулю в приемный отсек и настроил меню. Заморгали светодиоды, по дисплею забегали замысловатые формулы, и через четверть часа агрегат выдал ответ. Прочитав распечатку, следователь рассеянно глянул на оперативника, а тот даже присвистнул от изумления: — Ни фига себе номер! Всего-то год пульке! Слушай, Вадик, так это, может, упрощает дело. Будем искать кустаря-одиночку, который балуется старинным оружием и порох мастерит по допотопным технологиям. На такого чудика все вокруг пальцами укажут. Хотя. . .

— Вот именно, — вздохнул Шаров. — Давайте я сначала по форумам пошарю, а уж если не нападу на след, тогда вы его, может, возьмете по старинке. А пока разузнайте все про потерпевшего. В редакции «Всякой всячины» оказалось на удивление тихо и спокойно, хотя капитан Рыков ожидал увидеть в столь всеядном издании привычную суматоху.

20

— У нас четко отлажен производственный процесс, Александр Александрович, — пояснил оперативнику главный редактор Константин Бегунов. — Лорд Честерфилд еще в восемнадцатом веке сказал: «Умный человек иногда торопится, но ничего не делает второпях». А наши сотрудники — профессионалы высокого класса.

— И покойный Яков Езовитов тоже?

— Разумеется!

— Но я успел переговорить кое с кем. . . — хмыкнул Рыков.

— Понимаю, — перебил его редактор. — Помните наставления Бендера: побольше цинизма, людям это нравится. Конечно, в статьях Яков никого из литераторов приторным сиропом не поливал. Но язвил зато чертовски талантливо! Итог — дополнительные подписчики и покупатели. Теперь голову ломаю — заменить Яшу некем. . .

— Давайте о другом, Константин, — серьезно сказал полицейский. — Я вашего Езовитова раньше знать не знал, увидел только по телевизору — в жюри телепроекта «Песне ты не скажешь «до свидания». Сколько лет на свете живу, а столько гонора и высокомерия еще не встречал. Я те песни с пеленок помню, аж на слезу прошибало, когда слушал — а он каждую обгадил. Дескать, текст — примитив и дешевка, музыка так себе, вся ценность — отражение эпохи... Читал потом, что сын Дарьи Заслоновой жуткий скандал устроил на съемках, даже убить Езовитова грозился. Скандал имел продолжение?

— Вы все равно узнаете. . . — вздохнул Бегунов. — Петр Заслонов в редакцию тоже приходил буянить — вскоре после эфира. До драки дошло у них с Яшей. Еле разняли. Но полицию не вызывали. Рыков быстро опросил немногочисленных свидетелей стычки. Лучше всех запомнил драку двухнедельной давности Виктор Сапожников, который вел в газете рубрику необычных явлений. Оперативник сморщился, увидев сразу три открытых окна на дисплее ноутбука журналиста — по астрологии, НЛО и параллельным мирам. Однако о драке Сапожников рассказывал по-деловому, без эмоций и в деталях — кто что выкрикнул, сколько ударов достигли цели. Итог оказался не в пользу более молодого Милованова. Сорокалетний Езовитов разбил тому нос и поставил «фонари» под оба глаза, а сам отделался оторванными пуговицами и одним фингалом. А дикий вопль сына прославленной певицы «убью!!!» слышала вся редакция. Рыков уже собрался уходить, когда в редакции появился благообразный старичок лет восьмидесяти, живо напомнивший оперативнику Фунта из старой швейцеровской экранизации «Золотого теленка». На лице журналиста промелькнуло кислое выражение. «Как на работу сюда ходит, почти каждый день», — шепнул Сапожников Рыкову. Опытный капитан тут же выяснил, что и «Фунт» был свидетелем драки. Однако тот величественно отказался беседовать с полицейским до своего важного разговора с Сапожниковым. Рыкову пришлось терпеливо ждать, пока старичок наболтается, а рука так и тянулась к пачке «Герцеговины Флор». Увы, редакция «Всякой всячины» была объявлена территорией, свободной от курения. Пришлось слушать тусклую неторопливую речь Максима Ильича, методично, по пунктам опровергавшего статью в последнем номере «Всячины» о снежном человеке. Рыков вдруг почувствовал, как мышцы начинают деревенеть. Собеседники стали таять в непонятной дымке, а за дисплеем поднялся огромный гуманоид, покрытой шерстью. Йети поднял дубинку, а капитан не мог даже шевельнуться, с ужасом слушая негромкое рычание. Гуманоид исчез так же внезапно, как появился, а Рыков увидел перед собой два удивленных лица и понял, что под монотонное бормотание старичка аж захрапел.

— Работа такая, всю ночь в засаде просидел. . . — многозначительно пояснил он собеседникам.

— Я к вашим услугам, молодой человек, — вежливо сообщил Максим Ильич и, повернувшись к Сапожникову, покачал головой: — Чем всякий ненаучный бред тоннами публиковать, лучше бы предложили читателям статью академика Тайманова. Я как на даче его встречаю, старик интересуется, что у вас за проволочки. Полгода уже материал лежит.

— Скоро, скоро! — пробормотал Сапожников, и по лицу журналиста Рыков понял, что тому просто не терпится спихнуть словоохотливого старичка полицейскому. «Фунт» выразил желание побеседовать с оперативником в парке на скамеечке, и по дороге развлекал несчастного капитана пересказом несостоявшейся пока статьи академика.

21

— Чертовки интересная гипотеза, молодой человек! — бубнил «Фунт». — Вам, конечно, известны теории о множественности параллельных миров. Но все они умозрительны, доказательств нет. Тем не менее Миша Тайманов полагает, что обнаружил их — некие точки пространства, где наблюдается усиление напряженности магнитного поля на определенные величины. Даже карту составил — для европейской части России. По расчетам нашего академика, эти точки — своего рода «пересадочные станции» между параллельными мирами, различающимися на целое число столетий.

— Почему на целое? — с ухмылкой поинтересовался Рыков, мысленно чертыхаясь.

— Для других миров расчеты намного сложнее. . . У Миши не получились. Так вот, если создать некий переходник через данную точку, мы сейчас можем оказаться в мире, где, к примеру, 2127 год, или 1927, или 1827. . . Конечно, ни один научный журнал такую статью не опубликует, поэтому Миша и опустился до «Всячины». Тираж большой, читает весь наш, так сказать, бомонд. Глядишь, клюнет какой-нибудь олигарх, спонсирует изготовление переходника для «пересадочной станции». Миша в статье даже принцип действия устройства изложил. Наверное, для Вити Сапожникова это слишком сложно, вот и не хочет публиковать. Хотя он совсем не такой простачок, каким прикидывается. Думаете, молодой человек, я не понимаю, что он во всю эту астрологическую и уфологическую ерунду ни грамма не верит? В науку, получается, тоже. . . Так что вы хотели узнать про потасовку двух задиристых молодых петушков? К этому моменту Рыков с «Фунтом» наконец-то добрались до скамейки в тенистой части парка, и измученный малопонятным монологом капитан наконец-то с наслаждением закурил. Теперь он слушал собеседника по-настоящему, как привык за долгие годы оперативной работы, не пропуская ни единого слова из рассказа Максима Ильича: — Я Петю предупреждал, что это авантюра. Разве можно что-то доказать желтой прессе! Они же скандалами питаются. Но он такой был настойчивый! Вот я и согласился проводить его в редакцию. Думал, придержу, если что. Куда там! Петя начал сразу на Якова кричать. Тот же постарше немного, разумнее должен быть — ничего подобного. Как начал язвить, что мне, честно говоря, тоже захотелось стукнуть его по башке. Понятное дело, люди молодые, Петя горячий — не сдержался, тот ответил. . . Выяснилось, что «Фунт» — профессор-физик, но давно на пенсии. С покойной певицей Миловановой был соседом по даче, а ее сына хорошо знает буквально с пеленок. Теперь тот живет на даче один, но постоянно собирает для кутежа веселые компании. Жив еще и брат Миловановой — Роберт. У него дача в том же поселке, но на отшибе — больше похожая на крепость. Певица с ним почти не общалась и Максиму Ильичу ничего про брата не рассказывала. Племянник, похоже, тоже с ним особо не роднится. Про драку Петра и Якова Рыков от «Фунта» ничего нового не узнал, только удивился, почему никто из свидетелей не упомянул старика.

— Одни, наверно, не заметили, другие подумали, я к Вите пришел, — пояснил Максим Ильич. — Тем более я от Пети отстал немного. А он меня потом и дожидаться не стал, убежал сразу. Хорошо еще, что сдержался, пистолет свой не достал. . .

— Какой пистолет? — Рыков даже привстал со скамейки и швырнул окурок в урну: так вот ради какой крупицы он столько времени убил на разговоры с болтливым стариком!

— Наверное, декоративный, — пояснил «Фунт». — В виде старинного — очень хорошей работы. Петя, чего доброго, мог бы в горячке стукнуть Якова рукояткой по голове. . . Как удержался — не пойму. После ухода Рыкова Шаров еще с полчаса молча смотрел на дисплей УЭКА-2027, но мысли молодого следователя ускакали далеко от расследования. На кой черт придумали этот эксперимент в виде постоянных оперативно-следственных групп! И как старикан-капитан, который презирает Интернет, так ловко обставил его с агрегатом. . . Будто не понимает, что Вадиму после медового месяца и выхода из отпуска просто лень было читать злосчастную инструкцию. Никуда она не убежит! Но вот внутренние потоки желчи иссякли, а вместо них возникли упреки совести, которые начали грызть Шарова все настойчивее. С тяжелым вздохом следователь вошел в Интернет и приступил к поиску коллекционеров старинного оружия. Пыхтя от злости, начал изучать переписку немногочисленных чудаков в форумах,

22

но понемногу вник, увлекся и не заметил, как пролетело два часа. Внутренняя команда «стоп!» прозвучала при виде знакомой фамилии — Роберт Милованов: Сан Саныч звонил часа полтора назад, что активно разрабатывает подозреваемого — Петра Милованова. Неужели и вправду напали на след? Вадим почувствовал, как закипает азарт охотника. Кто же этот таинственный Роберт? Один из форумчан упоминал передававшуюся из уст в уста байку, что кто-то когда-то рассказывал про укрепленный не хуже дзота подвал на даче у Милованова: там коллекция, которой позавидует и оружейная палата. Вот только свое увлечение Роберт ни с кем не обсуждал и к сокровищнице никого не допускал. А «кто-то когда-то» сам там не был, а лишь передавал рассказ первого мужа Дарьи Миловановой, однажды допущенного к закромам шурина. Интересный узел получался! А не пересекались ли где прежде Езовитов и Миловановы? Может, не случайно модный критик так яростно набросился на хиты певицы прошлого? Задавая поиск в разных комбинациях, Вадим разочарованно вздохнул: увы, всемирная сеть не сохранила следов прежних стычек певицы и ее родни с Езовитовым. Значит, проверить версию можно только оперативным путем. Для порядка к заключительной комбинации Вадим добавил слово «пистолет» и замер: правда, Миловановых поисковик отсек, но пистолет и Яков Езовитов обнаружились неподалеку в одной ветке форума на литературном сайте «Классики и современники». В комментариях к стихотворению Пушкина «Я вас любил» Езовитов написал, что это жалкая версификация, непонятно как пленившая публику. И вообще, Пушкин — дутая величина. Настоящий русский поэт только Семен Надсон. Вот строки, над которыми и вправду хочется плакать: Любовь — обман, и жизнь — мгновенье, Жизнь — стон, раздавшийся, чтоб смолкнуть навсегда! К чему же я живу, к чему мои мученья, И боль отчаянья, и жгучий яд стыда? Несколько человек в форуме возмущенно пристыдили Езовитова, а какой-то чудак под ником Арап сотворил изящную стилизацию с использованием твердого знака, ятя и старой “i” с точкой, сначала обращаясь к Якову как к «милостивому государю» и рассыпаясь в любезностях, а в конце назвав того «недоученным ослом». Конечно, критик не замедлил ответить, и под стихотворением выросла длиннющая «борода» из комментариев. Публика явно симпатизировала Арапу, подбадривая того. Заканчивалась ветка строками: «Яков, ах, Яков, сын сукин и хряков! Скоро тебя призову я к ответу — в дуло заглянешь, ишак, пистолета!» Новая версия мгновенно созрела в голове следователя. Нелюдимый чудак Роберт Милованов — коллекционер старинного оружия и поклонник старых поэтов. Такой и вправду мог сам изготовить пистолет, чтобы не касаться своих раритетов. Выходит, он и есть Арап? Нужно срочно проверить! Вадим позвонил Рыкову: — Сан Саныч, возвращайтесь в управление, поедем с УЭКА в поселок Ельниково. Нужно проверить дачу Роберта Милованова.

— А я уже здесь, Вадик! — весело откликнулся капитан. — С его племянником. Мы тебя ждем с агрегатом. Аптечку не забудь, а то Петя лыка не вяжет. Через час Рыков, дымя сигаретой, бодро рассказывал Шарову, как вышел на Петра Милованова, теперь безмятежно храпящего в полицейской машине: — Приезжаю с Максимом Ильичем на дачку — спит, голубчик, дрова дровами. Спрашиваю, где пистолет — мычит. Кое-как парня раскрутил: дядя, говорит, дал — ему и вернул. Сразу сюда — а у дяди все заперто. Телефон племянник не знает, а у меня к базе доступа нет.

— Я уже созвонился с Робертом Титовичем, — сообщил Вадим. — Он вот-вот подъедет. В этот момент у дачи остановилась «Победа» бог весть какого года выпуска, но выглядевшая так, словно только что сошла с конвейера ГАЗа. Из нее выбрался бодрый сухопарый старик лет семидесяти, очень похожий на покойную певицу.

— Так и знал, что добром Петькина авантюра не кончится, — вздохнул Милованов-старший, ознакомившись с удостоверениями Шарова и Рыкова. — Пройдемте в дом, я все расскажу. Петра оперативнику и следователю пришлось нести на руках и укладывать на диванчик в гостиной, исполненной в стиле девятнадцатого века. Неодобрительно глядя на племянника, Роберт

23

Титович рассказал, что тот недавно приходил к нему и просил старинный пистолет — попугать критика Езовитова.

— Такой был настырный, что я согласился, — смущенно сообщил Милованов. — В конце концов, за честь сестры вступался — так уж и быть, думаю. Антиквариат, конечно, я ему не дал. Предложил модель — сам изготовил. Дал несколько пистонов — чтобы только хлопнуть. Через несколько дней Петька пришел пьяный и побитый, пистолет и пистоны вернул. Сказал, сдержался, не воспользовался. Ну, и ладно. Спустились в подвал, и старик показал свою таинственную коллекцию старинного огнестрельного оружия. Шаров и Рыков с восторгом смотрели на застекленные витрины с тысячами пистолетов, винтовок, ружей и дуэльных наборов в ящиках, содержавшихся в идеальном порядке. Модель, которую брал Петр, проверили с УЭКА. Отсканировали ствол изнутри и убедились, что пуля, убившая критика, была выпущена из другого пистолета. Проверили все остальные модели (их насчитывалось с десяток) — тот же результат.

— Странно. . . — смущенно произнес Вадим.

— А что вы хотели найти? — усмехнулся старик. — Проверяйте, пожалуйста, все подряд! Однако Рыков поступил проще: провел экспресс-анализ замочных скважин витрин и установил, по возрасту микроцарапин, что лишь две единицы хранения вскрывались относительно недавно, да и то в одной хранились ружья. Пистолетов современной работы, замаскированных под старинные, на другой витрине не оказались. Компьютера в доме тоже не обнаружилось. Милованов сказал, что так и не научился толком с ним обращаться, а про какого-то Арапа в Интернете не имеет ни малейшего понятия. Даже молодому недоверчивому следователю стало ясно, что хозяин говорит искренне. Оставалось только извиниться и уходить, но тут Рыков поинтересовался: — А почему с сестрой всю жизнь не ладили, Роберт Титович? Как-никак знаменитость. . .

— А на что мне примазываться не к своей славе? — спокойно ответил Милованов. — Даша была славной девочкой, но ее эстрада очень испортила. Да еще Гога, первый муж, внушил ей, что коллекцию лучше бы продать, Даша, мол, тоже имеет на нее право. А сумма можно выручить баснословную! С Гогой давным-давно развелась, а эту идею не оставила. А я не мог просто так пустить по ветру фамильное достояние! Коллекцию заложил в девятнадцатом веке наш предок — князь Виктор Чичагов. Весной, кстати, еще один потомок его объявился — тоже права на коллекцию предъявил. Якобы он происходит от второй жены князя. О ней у меня мало сведений. Считалось, что дети от нее умерли в младенчестве. Архивы на Псковщине сгорели во время Великой Отечественной. Молодой человек не смог представить доказательств, но имел наглость попросить у меня денег для изготовления какой-то машины для путешествия в прошлое в параллельный мир — якобы оттуда он доставит доказательства. Я хотел его тут же прогнать, но он сослался на академика Тайманова. Мишу я уважаю, тут же позвонил. Оказалось, и вправду Мишина теория. И, знаете, я вдруг не то чтобы поверил, но подумал — а вдруг? Почему бы не попробовать?

— И что? — Рыков еле сдержался, чтобы не расхохотаться. — Добыл парень документы?

— Нет, но он регулярно звонит. Говорит, вот-вот смастерит свой переходник.

— Переходник? — насторожился капитан. — А как зовут молодого человека?

— Виктор Сапожников. «Он совсем не такой простачок, каким прикидывается», — вспомнил Рыков слова «Фунта».

— Это который из «Всячины»? — послышался пьяный голос с диванчика. — Видел я его у Яшкиного дома — с двойником Пушкина.

— Может, тот двойник и есть Арап? — вновь воспламенился энтузиазмом Шаров. — Срочно едем к Сапожникову! Обратно в Москву автомобиль вел Рыков и весьма удивил молодого следователя, поскольку всю дорогу молчал и не балагурил. Сосредоточенно смотрел на шоссе и гнал изо всех сил. Однако они все равно опоздали. Из редакции Сапожников уже ушел, телефон не брал, а в квартире никто не откликался на звонки. Молодой следователь отвернулся и «не заметил», как Рыков ловко открывает дверь отмычкой.

— Ой, а Сапожников забыл хату запереть! — насмешливо сказал Рыков, глядя на следователя.

— Пошли, Вадик!

24

Квартира журналиста выглядела так, будто из нее только что в спешке бежали: всюду разбросанные вещи, на кухне на столе еще не успел засохнуть кусок хлеба. . . Рыков быстро разыскал рукопись академика Тайманова и чертежи пресловутого переходника, представлявшего собой плоскую коробку. Такая легко помещалась в сумку или небольшой чемодан. Среди бумаг обнаружилась и карта-схема России с отмеченными на ней красными точками и записью от руки «пересадочные станции». Одна из них была обведена кружком — деревня Залазы в Псковской области.

— Думаю, Сапожников с двойником рванул туда, — задумчиво произнес Рыков. — Или не с двойником? Башка кругом идет. Вряд ли у Арапа есть документы, значит, они едут на машине. Шаров рассеянно кивнул, мало что понимая. Проверка по полицейской базе — и оказалось, что «Волга» Сапожникова действительно движется в сторону Пскова.

— Сейчас его остановят! — удовлетворенно сказал Шаров.

— Не нужно, Вадик, — серьезно заметил Рыков. — Мы должны взять их именно в Залазах, в точке перехода!

— Вы поверили в эту чушь, Сан Саныч? — изумился Вадим.

— Не знаю. . . Сначала тоже думал — белиберда. Но очень уж хорошо этот бред все объясняет. Роберт прав — проверить не помешает. Вадик, лучше дай команду вести наблюдение, а сами давай самолетом туда рванем, встретим Сапожникова и Арапа на месте. Ранним августовским утром к скромной ветхой часовенке у Залазов подъехала «Волга». Из нее выбрались Виктор Сапожников и Арап в цилиндрах и костюмах старинного покроя, достали из машины саквояжи и ящик с дуэльными пистолетами. Подошли к камню с портретом великого русского поэта и надписью: «Здесь на этом месте 14.10.1827 состоялась встреча поэта А.С.Пушкина с другом декабристом В.К.Кюхельбекером». Всматриваясь в свое изображение, Арап рассеянно произнес: — Все-таки я не пойму, князь: вы говорили, отличие ровно на сто или двести лет. А почему у нас осень, а у вас лето?

— Сам точно не понял в трудах академика. Что-то связано со звездным временем — из-за него погрешность. Так вы точно решили, Александр Сергеевич?

— Трудно сказать. . . Знать, что этот французский хлыщ будет нагло ухлестывать за неведомой мне пока Натали и не вызвать его? Князь, вы сами слышали, как Вильгельм на этом месте рассуждал — глупо стреляться из-за стихов. А я не сдержался. . .

— Так я думал, вы опять зарядите пистолеты клюквой, как на дуэли с Кюхлей.

— Нет-нет, никакой клюквы! Подлец ваш Яков, упокой, господи, его душу. . . Может, за десять лет наберусь мудрости и спокойствия?

— Значит, вы признаете, Александр Сергеевич, что застрелили Якова Езовитова на дуэли? — спокойно поинтересовался капитан Рыков, выходя с Вадимом из часовни. — В таком случае потрудитесь дать официальные показания следователю Шарову. Вы арестованы, господа, оба! Виктор, только без глупостей! Где переходник?

— В саквояже. . . — прошептал ошеломленный Сапожников. — Все-таки вы нас нашли. . . Я сразу почувствовал неладное, едва вы появились в редакции. Взгляд у вас очень проницательный.

— Александр Сергеевич, вы готовы к явке с повинной? — вступил в разговор молодой следователь.

— Признаетесь в убийстве?

— Это была честная дуэль! — многозначительно заметил поэт.

— Но как Яков-то на нее согласился? — изумленно спросил Шаров.

— Решил, что меня завербовала программа «Розыгрыш», — неохотно пояснил Сапожников.

— И вы хотите сказать, что это действительно тот самый Пушкин? — воскликнул Вадим. — Но он же писал гусиным пером! А тут Интернет?

— Я действительно думал, что попал в сказку, — поэт кивнул. — Неделю не мог прийти в себя. А потом оказалось, что вашей техникой пользоваться не очень сложно — если есть голова на плечах. Князь Чичагов-Сапожников объяснил, что хотел показать всенародную любовь к моему двойнику в вашем мире — чтобы я берег себя. . . Но я не успел ничего толком понять — столкнулся с вашим пародийным Белинским. Но вы правы, господин жандарм, мне у вас очень неуютно. Я здесь чужой. Хочу обратно!

25

В этот момент журналист неловко покачнулся и упал на саквояж. Рядом тут же возникла большая воронка из пыли, в которой искрили электрические разряды. В мгновение ока лже-князь и поэт ступили туда и исчезли вместе с вещами. Спустя доли секунды воронка исчезла. . .

— Жаль, академик Тайманов этого не видел,— вздохнул Рыков, доставая сигареты.

— Вы же могли помешать Сапожникову. . . — пролепетал Шаров. — Что теперь делать будем?

— Вадик, не будь младенцем. Вернемся в контору, я тебя научу, что написать. Подумаешь, еще один висяк! А если сдуру про переходники напишем, пнут обоих под зад коленкой, усек? Зато Милованова обрадуем — претендент на его коллекцию вряд ли теперь вернется!

26

Простая формальность В. Быстров Очередная солнечная система встретила торговый транспорт неприятным сюрпризом: небольшой шустрый крейсер притаился с теневой стороны самой крайней планеты.

— Пираты, — констатировал капитан Ронн.

— Ничего, прорвёмся, — успокаивающе похлопал его по плечу суперкарго1 Фукс. — Наверняка их главарь — здешний самозваный правитель — собирает оброк за право прохождения судов через своё личное межзвёздное пространство.

— Не очень-то радует, надо было нанять приличную охрану, — проворчал штурман Пит.

— Мой наивный друг, наёмники такие же разбойники, даже хуже, их цены таковы, что дешевле откупиться от собирателей дани, потому-то почти никто не вооружает свои суда.

— Ага, а потери окупаются завышенными ценами, — буркнул штурман. — С вас, торговцев, как с гуся вода, страдают-то люди.

— За всё приходиться платить, причём уж очень часто непонятно кому и непонятно за что, — подытожил Фукс.

— А может, отобьёмся? Главное оторваться, у них малый запас хода, долго преследовать не будут.

— Не глупи, Пит, у них хоть и примитивные старые ракеты, но мощности хватит разнести нас раньше, чем наберём скорость для очередного прыжка. Я предпочитаю быть живым заложником, пусть и униженным, а не частью вселенной в качестве космической пыли.

— Мистер Фукс, не обращайте внимания на его горячность, парнишка ещё зелёный, но смышленый, у меня в команде балласта нет.

— Ничего, капитан Ронн, я всё понимаю. Командующий на этом корабле все-таки вы, я же отвечаю за сохранность груза и торговые операции, и как представитель корпорации настаиваю на выполнении требований пиратов. Пусть они берут всё, что понравилось, благо, весь груз их кораблю не потянуть, да и удрать груженным куда сложнее, потому, скорее всего, потребуют выкуп.

— Капитан, входящий вызов, похоже, от пиратов, — сообщил бортинженер.

— Соединяйте, — хором скомандовали капитан и суперкарго. Повисла напряженная пауза, субординацию никто не отменял даже на гражданских судах.

— Так кто командует на этом корабле?

— Простите, капитан Ронн, в вашей компетенции командный состав, навигация, управление кораблём, а в моей — деловые переговоры и всё, что касается груза. В данный момент мой статус позволяет принять командование на себя, что подтверждает договор с корпорацией. Вы читали контракт пред тем как подписали?

— Корабль в вашем распоряжении, суперкарго Фукс.

— Благодарю, капитан. Извините за столь нетактичное поведение — ситуация не располагает к манерностям. Инженер, соединяйте. На экране, демонстрирующем вместо иллюминатора внешние просторы космоса, отобразилась рубка управления чужаков. По центру располагался импровизированный трон, который когда-то являл собой автономный модуль жизнеобеспечения в виде массивного кресла-капсулы. На нём восседал в вальяжной позе главарь, одеяние которого подтверждало правоту Фукса — этот пройдоха возомнил себя местным божком.

— С вами будет говорить великий корсар, непревзойдённый мастер звёздного боя, гуру оружейного ремесла, разрушитель планет, сокрушитель имперских и конфедеративных флотилий, гроза корпораций ...

— Довольно, Битс! — с наигранной скукой чванливо прервал рулады хозяин.

— ...правитель сей солнечной системы, Капитан Авдирис, — закончил подхалим, уступая слово своему господину.

— Кто такие? — с нарочитым безразличием в голосе спросил пират.

1

(англ. supercargo) — доверенное лицо фрахтователей, сопровождающее арендованное судно для контроля должного соблюдения интересов фрахтователей, включая прием и сдачу грузов. Гражданское лицо на правах второго помощника капитана, а в некоторых случаях и номинально старше капитана, например сам владелец судна.

27

— Приветствую вас, Капитан Авдирис, мы простые мирные торговцы, прошу прощения за вторжение в ваше частное пространство. Увы, не имели понятия о границах ваших владений, иначе непременно бы обошли стороной, дабы не тревожить покой столь уважаемого гражданина. . .

— Что везёте? — тем же скучающим тоном спросил пират, не обращая внимания на сарказм Фукса.

— Ничего интересного, милостивый государь, всего лишь передовые разработки нашей корпорации в сфере вооружения.

— В сфере чего?! — оживился корсар.

— Да, да, вы не ослышались — во-о-ру-же-ни-я.

— Я хочу взглянуть.

— Ну конечно же. Разве в моей власти перечить вам? У меня подготовлены "пробники могу подняться на борт и продемонстрировать во всей красе образцы.

— Согласен, — несколько ошарашено ответил Капитан Авдирис. — Я пришлю челнок. Пираты уже полчаса, словно детишки около робота-мороженщика, пускали слюни от одного вида представленных образцов, которые Фукс, на манер фокусника, вытаскивающего из шляпы кроликов, извлекал из принёсённых с собой футляров. "Представление"достигло своего апогея, когда торговец добрался до огнестрельного и лазерного оружия.

— Как видите, господа, спектр продукции очень широк. От бластеров, и до точнейших копий раритетов. Вот уже проверенные веками старые добрые револьверы, пистолеты, дробовики, автоматы, и прочие "пороховики". Причём имеются как копии один в один, так и адаптированные, с усовершенствованными патронами, улучшенной механикой и встроенной электроникой, вплоть до автоматической перезарядки. Усиленный заряд, стреляют в любой среде, самонаводящиеся и/или разрывные пули и прочие прибамбасы, ставящие этих динозавров по убойности в один ряд с современным вооружением, к тому же в некоторых случаях они имеют преимущество. Я особо рекомендую модели с чистой механикой. Такой вот пистолетик из композитных неметаллических сплавов, плюс патроны с суперпорохом, позволяют вам вести огонь по имперским гвардейцам, не обращая внимания на электромагнитные глушилки. Вашему оружию помехи не страшны, подавлять нечего, а броню гвардейца пуля особой формы пробивает навылет. Револьвер — лучший друг джентльмена удачи, он не только обеспечивает абсолютную безопасность, но и позволяет создать особый стиль, приобщиться к древним предкам — ковбоям, которые всегда носили оружие с собой, обращаясь с ним, как с самым верным другом, ведь именно от него зачастую зависела жизнь. Нравы в древности были суровы, пистолетная дуэль была единственным бескомпромиссным способом разрешения конфликтов, — Фукс заткнул револьверы за пояс и резко их выхватил, а потом, на глазах ошалевшей публики, даже не успевшей отреагировать и ещё не потянувшейся за своим вооружением, ловко покрутив оружие на пальцах, эффектно вернул его на исходную. — Кто быстрее, тот и прав. Таков закон того времени. Пираты одобрительно загудели, шушукаясь меж собой, как девицы при виде заманчивого кабальеро.

— Но даже это всего лишь игрушки по сравнению с самым необходимым и самым, самым серьёзным в мире оружием, которое просто обязан иметь каждый уважающий себя мужчина. Любой человек хоть раз пользовался этой штукой, пусть то прыщавый юнец, пытающийся увековечить имя любимой девчушки на пне в лесопарке, или лихой космический пехотинец конфедерации, у которого инструмент входит в стандартное вооружение. Да, да, парни, я говорю о ножах, — Фукс раскрыл последний кейс, который был "сервирован"тесаками разнообразной формы, упакованными как драгоценнейший сервиз. — Перед вами лучшие экземпляры, не побоюсь этого слова, во всей галактике. Причём, это только стандартные модели, а наши мастера занимаются и индивидуальной разработкой исключительно под руку клиента, учитывая его характеристики, как физические, так и психологические. С нашими ножами вы всегда попадёте в цель, — Фукс вновь "выкинул фокус"метнув один из ножей в Битса. Снаряд снёс с того импровизированный тюрбан и воткнулся в переборку вместе с головным убором. — Как видите, нож прекрасно сбалансирован, рассчитан даже для метания в условиях пониженной гравитации, сочетает в себе лёгкость, изящество, но при этом весьма проч-

28

ный и очень острый, последнее доказывает пробитая внутренняя обшивка, к тому же он не требует регулярной заточки. Ну и последняя изюминка сегодняшнего вечера — это презентация тяжёлого вооружения. Сюда входят корабельное оружие, вспомогательное оборудование непосредственно двигателя, и даже сами боевые крейсеры. А также всевозможная наземная боевая техника — от лучших роботов до танков и бронетранспортёров. Все имеется в наличии. Предлагаю вам просмотреть небольшой обзорный ролик, а подробная информация имеется в каталоге, который я вам оставлю.

— А зачем нам каталог? — опомнился Капитан Авдирис.

— Ну как же, разве после этого вы ничего не закажете у нас? Я вижу, что вы платёжеспособные клиенты, к тому же мы предоставляем оптовые скидки и кредиты, а товар чуть ли не вдвое ниже, чем на официальном рынке, не говоря уже о чёрном. Наша корпорация осуществляет прямые поставки с заводов-производителей, потому-то цены на порядок ниже, нет посредников.

— А что мешает мне забрать товар, что ты везёшь сейчас и совершенно бесплатно? — самодовольно спросил главарь.

— Собственно, я точно препятствовать не буду, да и моим попутчикам не рекомендую, а они, думаю, охотно со мной согласятся. Только вот смысла в этом нет, ибо вся партия недееспособна.

— Не понял?!

— Видите ли, наша корпорация уделяет много внимания безопасности, потому весь товар некомплектный, абсолютно у каждой единицы отсутствуют важные узлы, которые доставляются до конечной точки другим транспортом и для надёжности по другому маршруту. Товар собирается уже на конечной точке, а без недостающих деталей партия — полнейший хлам. Разве что вот ножи да механические пистолеты можете взять. Да и то к последним, нет патронов. Возьмите себе демонстрационные экземпляры в качестве сувенира, наша фирма уверена — вы оцените товар по достоинству и ещё не раз обратитесь к нам. Вот моя визитка, вы всегда можете со мной связаться. Если пожелаете, я организую экскурсию на производство. После того как доставлю нынешний груз, я в вашем распоряжении, могу на обратном пути вновь заскочить в это пространство и пересесть на ваш крейсер. У вас есть корабль для дальних рейсов? На этом судне, думаю, будет сложновато добраться.

— Имеется, — ответил капитан Авдирис.

— Ну и отлично. Полагаю, капитан Ронн и его команда будут только рады поскорее от меня избавиться. Ждите меня через недельку в этих же координатах.

— Все наши заводы сосредоточены на одной планете, точнее, один мегазавод занимает практически всю её площадь. Вот она во всей красе сейчас перед вами. Уверяю вас, капитан Авдирис, это самый большой в мире и самый навороченный супергаджет.

— Невероятно! — не скрывая восхищения, выдал Авдирис, рассматривая планету в обзорный экран-иллюминатор.

— Ещё бы, производство полностью автоматизировано, на всю планету наберётся не более сотни живого персонала.

— Роботы — рабочие? А как же межгалактическая конвенция, ведь запрещено их использовать в таких объёмах, вы же должны были предоставить на такие площади гораздо больше рабочих мест для людей?

— Дружище Битс, вот от кого не ожидал услышать о запретах, так это от вас. А если серьёзно, то мои юристы нашли лазейку в старом законе, на эту часть пространства он попросту не распространяется, потому-то так далеко от потенциальных клиентов. Но дорога окупается, ведь мои работники зарплаты не требуют, — Фукс хитро усмехнулся.

— А вы, я вижу, нам коллега, этакий экономический пират, — попытался отшутиться Битс.

— Не без того. Торговля, она, знаете ли, штука жестокая, и выживает самый изворотливый, — ответил Фукс без тени иронии, таким тоном, что Битс не понял, шутка это или уже всерьёз.

— Снижаемся, Капитан? — спросил штурман.

— Вы позволите?

— Упаси меня бог торговли от глупости отказать таким клиентам, причём на самом подлёте к контракту.

29

— Контракту?

— Простая формальность, капитан Авдирис, всего лишь бюрократические мелочи, не берите в голову.

— Хорошо, мы снижаемся.

— Добро пожаловать в мою скромную обитель.

— Ну, экскурсия вас удовлетворила?

— Вполне.

— Тогда приступим к формальностям. Что конкретно будем приобретать и как расплачиваться?

— Платим налом.

— Отлично! Люблю такие сделки! Карточки так приятны на ощупь, я просто не могу перед ними устоять! А что приглянулось?

— Приглянулось многое. Мы вот тут хотим посовещаться немного. Просто хотелось бы много, но сами понимаете, пока не всё можем.

— Понимаю, прекрасно вас понимаю, можете остаться здесь, а я пока немного прогуляюсь. Минут десять вам хватит, или нужно больше?

— Нет, достаточно, в самый раз.

— Хорошо, капитан, я подойду через десять минут, как раз подготовлю бумаги. Как только Фукс покинул помещение, капитан Авдирис подал всем жестом сигнал перейти на секретный язык.

— Ну что, парни, какие предложения?

— Не нравится мне этот хлыщ, — подал голос один из пиратов.

— А более концептуальные варианты есть?

— Предлагаю приобрести самое мощное корабельное и ручное вооружение, пригодное для штурма, те же "пороховики"с чистой механикой.

— Вот! Битс мыслит в верном направлении. Учитесь. — В ответ толпа буркнула что-то неодобрительное, они явно недолюбливали капитанского подхалима.

— Согласен, охранная система тут простецкая, роботы с тремя законами, даже боевые, если торговец не хитрит, остаются только около сотни инженериков, те точно большого сопротивления не окажут. Весьма заманчиво, грех не попробовать.

— Отлично, — похвалил капитан соратника. — Значит, так и поступим. Вооружаемся для штурма.

— А вот и я, — Фокс практически заплыл в кабинет с папкой в руках. — Ну и чудной язык у вас, ребята, ничего разобрать не смог, даже мои киберлингвисты надорвались. Сами сочинили диалект?

— Профессия порой вынуждает.

— Понимаю, капитан. Приняли решение?

— Да, покупаем усиленное вооружение на наш транспорт и механические "пороховики".

— Прекрасный выбор. Перед сделкой прошу ознакомиться с вот этим документом и подписать, если согласны с его содержимым. По сути, в нём всего лишь одно требование — вы обязуетесь не использовать проданное оружие против нас, то есть с целью нападения на завод корпорации и его торговые суда.

— Конечно, мистер Фукс, о чём речь, я с радостью подпишу его.

— Ну и прекрасно. Штурм шел как по маслу, сопротивления никакого не оказалось, найденные инженеры не сопротивлялись, они даже не были вооружены, часть нападавших роботов, которые всего лишь пытались защитить своих создателей, была с лёгкостью отогнана, как назойливая муха суперспреем. Капитан Авдирис с удовольствием расстреливал жестянки разрывными пулями из револьвера. Заложников согнали в одно помещение и поставили охрану, осталось найти Фукса, но тот неожиданно объявился сам.

— Ай-яй-яй, капитан, как же не стыдно? Вы же подписали бумаги, вы же обещали.

— А что моё обещание при таком соблазне? Уж простите, такова моя природа, гены, дурная наследственность, я пират в пятом поколении.

— Да, это серьёзно, но излечимо.

30

— Думаете?

— Я попробую. Но методика вам не понравится.

— И в чём её суть?

— Изъятие дурных генов из человеческого рода.

— В каком смысле?

— В смысле физического устранения. Вы — опухоль, я — хирург. Назначаю ампутацию. Авдирис побагровел от злости и навёл пистолет на нахального торговца, не умеющего держать язык за зубами. Но выстрела не последовало, оружие лишь тихо клацнуло. Корсар попытался ещё раз и ещё, но вновь безрезультатно.

— Что, не выходит? А давайте я, — Фукс выхватил револьвер из рук ошалевшего пирата и направив его на Битса выстрелил.

— Ты что творишь! — завопили пираты.

— Вот видите, работает, а вы уже, видимо, собрались обменять по гарантии, — Фукс швырнул револьвер Авдирису. — Проблема в том, что оружие не совсем механическое, электронные штучки там всё же есть, они выполняют пару функций, одна по команде блокирует стрельбу. — Фукс продемонстрировал маленький пультик в своих руках.

— Дай его сюда, — рявкнул главарь.

— Как бы не так, — Фукс держался безопасного расстояния, из кармана он вынул маленький пистолет.

— Не можем стрелять, тогда мы убьём заложников! — Авдирис вынул из ножен на поясе кинжал и вонзил в одного из пленных, прямо в сердце, и тут же спрятался за следующего, держа лезвие у его горла. Компаньоны последовали примеру босса.

— Вы невнимательны, капитан Авдирис, в этом пространстве космоса не только можно свободно производить и продавать оружие, наплевав на конвенцию, но и казнить нарушителей прямо на месте без суда и следствия, достаточно доказательства факта правонарушения. А в каждом нашем продукте есть как минимум пара чипов: один блокирует оружие, а второй казнит владельца. — Фукс нажал кнопку на пульте, и всех пиратов поразил смертельный удар тока.

— Центральный компьютер, план «Гостеприимство» завершен, все задействованные в нём единицы на исходную, заменить потери, произвести зачистку, приступить к генеральной уборке, пятнадцатый манекен срочно в ремонт, — огромный манипулятор моментально схватил и поволок тело зарезанного инженера.

— Создать новое сообщение: «Братцу Кролику от братца Лиса. Докладываю об успехах. Собран невиданный урожай фиников, сады перешли на самоокупаемость, более финансовая поддержка центра не требуется. Производство сухофруктов начало приносить прибыль. В связи с успехами прошу продлить срок действия операции "уборка и напоминаю о необходимости продления аренды занимаемой садом земли. Так же жду от пастухов указания о районах, где ещё промышляют волки».

31

Сюр must go on С. Стихач Ма. . . Ресницы мечутся вверх. И вниз. . . Ма. . . Синяя бездна пузырится по центру чёрной сферой, катит её по краю воронки, омывая теплой влагой. Мама, ты плачешь? Нет, не Мама. Напротив, на расстоянии метра, в бесконечной дали, тонкие руки, упираясь локтями в обшарпанную столешницу, раскачивают мерно и бережно тонкое лицо, и чёрные сферы в синих глазах, и тёплые волны, рожденные мерным раскачиванием, и шелковые шоколадные кудри, в тени которых — и руки и плечи. Ма. . . «Ма» — с каким тщанием и усердием вырезал перочинным ножиком в иссохшем теле столешницы это «Ма» таинственный Митричев предшественник. . . С той же серьезностью, наверное, резал он бородинскую буханку, дабы умаслив шпротиной тминную горбушку закусить какой там по счету тост? Произнесенный самому себе, в честь самого себя, и самим же собою поддержанный. . . Впрочем, на «Ма» и тминной горбушке прилежание таинственного Митричева предшественника иссякло — «рина» он вырезал небрежно, неэстетично, и, по всему судя, второпях: или пойло кончилось, или закусь, или терпение. Не-ет, в порядке всё — и с пойлом, и с закусью. На столе — чекушка, стакан, шпроты. За столом — Марина Сергеевна с распущенными волосами. Упирается подбородком в ладони, туманно смотрит в туманную даль за немытым стеклом. На подоконнике — магнитофон, мухи и хлам. Сизый свет, изливаемый окном в сумеречные недра служебного Митричева помещения, утренне скуден и монотонен. Его хватает лишь на стол за стойкой-ресепшн, вышеозначенный натюрморт, Марину Сергеевну, холодильник в углу справа и Митричевы стулья вдоль левой стены. Остальное пространство проходной занятного предприятия, помпезно именуемого «Резонанс-Трейдинг». Турникет, вестибюль за ним, лестница и разбегающиеся рукава коридоров, пока скорее виртуальны, хотя они точно там есть. Митрич спит на стульях. Марина Сергеевна ёжится, передёргивая плечами — холодно ей в лёгоньком долматинопятнистом халатике. . . Не плачьте, Марина Сергеевна. Всё будет хорошо.

— Доброе утро, совы мои и жаворонки, в студии Анастасия Пупко, на наших часах восемь ноль две — время коротких новостей. . . Допотопный магнитофон, повинуясь вмонтированному будильнику, остервенело вгрызается хозяину в мозг пронзительным Пупкинским благодушием — Митрич вынужден кряхтя принять вертикальное положение, покачиваясь в полусне, дотянуться до радио, выключить его. . . И тупо упереть взгляд в нечто, определенно заслуживающее внимания. . . По столешнице, как раз оттуда, где секунду назад, перед тем как рассеяться в предрассветном бреду, слезно моргала Марина Сергеевна, ползет, ловко перебирая пальцами. . . Подползает к стакану. . . Сизая, с подпалинами, человеческая кисть (а ля «Вещь» из сериала про семейку Адамс). Митрич заинтригован, но не удивлен. Кисть ощупывает стакан, берет его аккуратно и бережно, везет по столу всё дальше от Митрича, всё ближе к краю. Митрич наблюдает, во взгляде — нарастающая тревога. Стакан уже почти на краю. Слоистые ногти тарабанят в столешницу победную дробь — сигнал готовности умыкнуть добычу за пределы видимого мира. . . Но! Митрич беспощаден: молниеносный удар кулаком по крючковатым пальцам. . .

— Ау! — жалобное из-под стола. Митрич хватает стакан: — Во, падла! — Хрипит свирепо и назидательно: — Не твоё — не тронь! В ответ пространство взрывается ещё десятком рук разного цвета, калибра и комплектации. Кисти, кисти с предплечьями, полный набор (при локтевых и плечевых суставах). . . И всё это ве32

ликолепие под возмущенный гул, писк и гогот вплетается в хаотичное движение вкруг отягщенного похмельной истомой Митричева чела. Разномастные ладошки хлещут обидчика по щекам, щиплют за уши, путаются в засаленных седоватых лохмах, дергают куцую бороду, лезут за шиворот... Митрич в панике отмахивается, кряхтя и всхрюкивая, заваливается на стулья и уже отбрыкивается ногами. А внутри холодильника происходит своя, независимая от внешних обстоятельств, жизнь: толчки и сотрясения предполагают чьё-то страстное желание выйти наружу. Очередной взбрык — и дверца уже не есть непреодолимая преграда. Руки вмиг исчезают, Митрич некоторое время месит конечностями воздух, потом резко садится, впиваясь пальцами в края стула, подается корпусом вперед, кренясь всё сильнее по мере того, как ме-едленно открывается дверца. Процесс завораживает. И опять же зависшее стоп-кадром действие прерывается внезапно и резко: из холодильника в потоке воды кувырком вышмякивается. . . Облегающий черный костюм, ласты, маска, акваланг на спине, в зубах — дыхательная трубка. . . Водолаз(?), весь в водорослях, стряхивает на пол мокрые кустистые пучки, пытаясь мычанием в трубку и жестами чего-то объяснить про себя и морскую капусту. Митрич, сглотнув ярость, молчит с минуту, непроизвольно вскипая: — Эт ч-чего ещё мне?! — Вскипел: — Опять ты?! А ну! — шипит гневно: Я т-те щ-щас!!! — И пинками загоняет бедолагу обратно. Звучный чмок основанием ладони в резиновую спину: — Пшёл, кому говорят! . . . В зябких недрах проходной уже гремит вёдрами технический работник высшей категории, кандидат био-химико-физико-(и всех прочих) наук, Элеонора Филипповна Книццель. Митрич, наспех утромбовав водолаза в холодильник, тужась и пыжась подпирает дверцу плечом, спиной, ногами скользит в луже с тиной. Водолаз предпринимает столь же отчаянные попытки выбраться. Элеонора ставит ведро на пол. Эхо разносит дребезг по коридорам.

— Уф-ф. . . — Отдышалась: — Доброе утро, Александр Дмитриевич.

— Бонжур-те, Леонор Филиппна.

— С навязчивой периодичностью вынуждена я фиксировать тот факт, — старушка поправляет очки-велосипеды, — что, несмотря на столь раннее время суток. . .

— Кар-роче, Филиппна! — Митрич, синий от натуги, спешит оборвать её пространную сентенцию, — не той аудитории лекцию читаете. . .

— Да уж, не той. . . — вздыхает досадливо: — Я просто хотела отметить — вы опять с утра на ногах не стоите. — Косится на чекушку.

— Да помилуй бог, на чём же я, по-вашему, стою? А вот это уже интереснее! Внимание Элеонорино всецело поглощено водорослями: — Позвольте-позвольте. . . — склонилась она над растоптанной Митричем буро-зеленой жижей.

— Что за болото вы здесь культивируете? — Цепляет пальцами мокрый пучок, изучает. — О! Что я вижу? Ламинария протоцитус! — Изрекает со знанием дела. — Поздравляю вас! Редкостный экземпляр! Встречается лишь в некоторых районах восточного побережья Папуа, Новой Гвинеи, Чили, Перу, ну и ещё у нас на проходной. . .

— А как жеж! Чем мы хуже гвинейцев? — Митрич, гордый собой, прикладывает ухо к дверце — в недрах холодильника вроде бы всё спокойно.

— М-угу. — м-угукает Элеонора, решительно отправляя редкостный экземпляр ламинарии в мусорную корзину, смачивает швабру в ведре и обреченно принимается осушать болото. В то время как всё те же руки, материализуясь из небытия, перемещают ведро вдоль стены на значительное расстояние от хозяйки. Элеонора оборачивается — ведра нет. Ищет взглядом, находит, пробует сдвинуть ногой — сперва легонько, потом с напором — дно намертво прилипло к полу. Пытается поднять ведро, но корпус его вытягивается по системе гармошки. Некоторое время почтенная дама изумленно созерцает гармошку, Митрич — пустоту стакана. Каждый поглощен своими переживаниями: сторож мерно раскачивается от спинки стула к столу и обратно, дабы брякнувшись лбом в столешницу, забыться тяжелой дрёмой, уборщица в ступоре. Немая сцена требует развязки: С шумом и помпой (дверь пинком) вестибюль заполняет собой местный директорский зам — Пал Евгенич Рец (П.Е.Рец, или попросту — Перец): большой, солидный, с портфелем — весь из себя бизнесмен, по сторонам не смотрит — увлечен пролистыванием списка контактов в мобильнике.

33

Движется к турникету, не замечая, что тот закрыт, потому как Митрич дремлет и кнопочку вовремя не нажал. А зря! Только было нащупав нужного абонента, господин Перец на всех парах врезается пузом в перекладину, преградившую путь. Мобильник, не самый, надо сказать, дешевый, летит под ноги прединфарктно ахнувшей Леоноре. Ведро-гармошка выскальзывает из её пальцев, и со звяком и болотными выплесками катится по коридору в необозримую даль. Господин Перец в ярости дергает перекладину — турникет закрыт; кидается было срывать зло на Митриче, но малиновая, в алых крапинах, рука, улучив момент, таки нажимает кнопочку. Перец оборачивается на разрешающий звуковой сигнал, видит зеленую стрелку «проходите», и, естественно, бежит спасать мобильник, тонущий в гуще ламинарии-протоцитус. . . Однако! Эффект прежний: перекладина поперек пуза — турникет заблокирован. В общем, схема игры та же, что с уборщицей и ведром. И тут мало бы кто отказал себе в удовольствии врезать пьяному сторожу увесистую оплеуху: — Опять дрыхнешь, старый хрен!!! — Обуреваемый праведным гневом, господин Перец — хвать Митрича за шиворот. Приподнимает, встряхивает, рычит ободряюще: — Дерржат тут вас, даррмоедов! Митрич едва глаза продрал, колыхается безвольно в угоду рваным манипуляциям карающей Перцевой длани, но реагирует быстро: — Дык ведь Хрен Перца не слаще, Пал Евгенич. . . Напрасно он это сказал. Господин Перец, тот, который не слаще хрена, вмиг из зеленого перезрел в красный: — Ах, ты мне еще зубы будешь скалить?! — И ну господина зубоскала: шиворот его отпустил, сообщив импульс поступательного движения по известной траектории «фейсом об тейбл». . .

— Ау! — На сей раз реакция изменила Митричу, и известная траектория для господина Зубоскала ныне есть пройденный этап. Чему господин Перец умиротворенно рад — руки в боки, глумливая улыбка садиста: — Всё, дармоед, кончилась твоя халява — завтра же духу твоего здесь не будет! Дирекция уже и договор с ЧОПом подписала. . . Ну, вот и всё. . . Митрич давно чуял — рано или поздно это должно случиться.

— Кстати, знаешь, чей это ЧОП?.. Митрич и это знает. Чего там не знать?

— Мо-ой! — Ойкает довольно Пал Евгенич и, выждав паузу, сладенько облизывается: — Так что отдыхай, папаша, пока. . . А потом. . . «Потом». Как настанет пора акт подписывать приема-передачи подотчетного имущества. Ты ж у нас лицо материально ответственное, насколько я понимаю. Вот тогда и поглядим, как и где ты мне будешь зубы скалить! Митрич повержен. Смотрит затравленной собачонкой. П.Е.Рец же, источая в пространство ореол абсолютного величия, торжественно изрекает: — Адъё, папаша! — с силой выжимает пропускную кнопку и, брезгливо приняв из рук уборщицы наспех обтёртый халатом мобильник, важно шествует к себе в кабинет ставить жирный крест на Митричевой карьере. Пафос и экспрессию Перечной «Цыганочки с выходом» венчает одинокая овация Леоноры. Чуть позже мадам, свершив дежурный подвиг на ниве влажной уборки помещений и юрко перебравшись из технической униформы в парадную блузу, готова блеснуть пред благородной публикой в новом амплуа — в качестве Митричевой сменщицы, дневного вахтёра, или как это сейчас принято называть — администратора на ресепшн.

— Браво, Александр Дмитриевич! — Коллеге Леонор Филиппна аплодирует щедро, продолжительно и с азартом: — Поздравлю вас, вы только что собственноручно вырыли себе долговую яму. — Жестокая женщина, ни грамма сочувствия. — Это было очень смело — закомпоновать хрен и перец в контекст устоявшегося афоризма. . . Да только стоит ли овчинка выделки? Ну, что тут скажешь?..

— О да, Леонор Филиппна, наша с вами овчинка супротив их выделки ничего не стоит.

34

Центральная дверь снова работает на вход, являя простым смертным обыкновенное чудо — Звезду с неба. Директорскую секретаршу Марину Сергеевну. В шелках, духах и стразах. Сие лучезарное появление вмиг доводит Элеонорин скепсис до точки кипения. Митрич, впрочем, тоже бурлит эмоцией — теперь он само обаяние, будто бы и не предвидится никакой долговой ямы: — Утро доброе, Марина Сергеевна. . . — Уходит в глубокий реверанс: — Вижу Вас, и снова день прожит не зря. В ответ Марина брезгливо дергает плечиком, фыркает, и старается преодолеть проходную как можно быстрее. Презрение Леонор Филиппны вот-вот хлынет через край: — Давно ли из дерьма в хоромы? — ворчит Мадам, раскуривая сигаретку. — А уже смотри ты, плечиком дергаем, ножками дрыгаем. . . Тьфу, гадость какая. Подаёт пачку коллеге — угощает. Митрич (мечтательно): — Богиня. . . — угощается. Элеонора (печально): — Ну да, богиня. . . — Затягивается, глаза прикрыла. — Для блаженных. Не видели вы, стало быть, Александр Дмитриевич, настоящих богинь. . . Э-хех. . . — Выдох из серии «где мои семнадцать лет?»

— Не кипятись, Леонора. — У Митрича же, странный покой на душе — птицы поют, малиновки да жаворонки. . . — Заступай-ка на вахту. Террористов не пущай, перца в огонь не сыпь, овчинку не выделывай. . . В общем, бди! И родина тебя не забудет. А я, пожалуй, на боковую. Разворачивается, отдав честь, и строевым шагом идет в каморку — драпировать окошко шторками до состояния «приятный полусумрак». Задрапировал, укладывается на диван. Спит. Элеонора Филипповна на посту. Бдит. Сидит за столиком, гадает сканворд. Из каморки Митрича слышен храп — не самый подходящий звуковой фон для вестибюля солидной фирмы, и Леонор Филиппна всенепременно бы приняла меры, не будь столь увлечена процессом мозгового штурма. Сквозь храп пробивается лирическая мелодия. Луч софита впечатывает в сизо-мятую дерюжку шторок, коими Митрич драпировал окно, сияющий световой круг. Круг ползет по дерюжке, ломаясь и увязая в складках. Хотя, конечно, не такая это и дерюжка! Теперь Митричевы шторки — скорее сценический занавес. Мерцающе-пурпурный тяжелый бархат. Вторя изысканной мелодии, чуть раздвигая створки занавеса, по центру лучезарного круга появляется рука — дамская, при маникюре и перстнях. Завораживающе медленно оглаживает бархат по контуру, по границе света и тени. И с первыми аккордами танго рвет в стороны податливую ткань. Внимание! В луче софита — Богиня для блаженных, Марина Сергеевна! Звезда! Директорская секретарша — словно финалистка мирового турнира латино-американских танцев: костюм, макияж, глаза горят, в движениях — рожденная музыкой первобытная страсть. И всё это, все эти страсть, движение и внимание юной дивы адресованы первые 30 секунд — вечности, далее и навсегда — единственно ему! Митричу! Который скрыт пока полумраком, но уже не храпит — уже весь в боевой готовности (лишь только Звезда, дотанцует до дивана) поддаться очарованию момента, поймать ее экспрессивный порыв. Ведь танго — танец для двоих. И чем они не пара? Митрич теперь подстать Звезде — сущий Прынц: строен, гибок, энергичен, гладко выбрит, черные локоны до плеч, белый блузон, кружевные манжеты, брюки-клеш. . . Почему бы им не станцевать парочку-другую сетов? Раз они такие вполне себе звезды? Грех им не станцевать! Дык вот и танцуют... Сперва в каморке у Митрича, затем и по вестибюлю. Элеонора Филипповна, сделавшись на время вторым планом, ничего подозрительного не находит во вверенном ей сегменте материального мира, гадает сканворд, попивает чаёк, нажимает на кнопочку, открывая путь внутрь всем, кто предъявил пропуск. . . — несёт обычную трудовую вахту. Периодически приходящие и уходящие люди, так же не замечают танцоров, чьи тела и души 35

причудливо переплетаются в Танце Страсти. Рабочий день иссякает мягко и незаметно. . . Марина и Митрич дотанцовывают своё непосредственно в каморке, практически на диване — чуть ли ни интим там у них происходит. Но. Рабочий день закончен — Элеонора находит сему подтверждение на экране старинной мобилы и, аккуратно уложив сборник сканвордов в редикюль, идет стучать Митричу в дверь: — Александр Дмитриевич, простите, что беспокою. . . Танцоры, застигнутые врасплох, вновь в луче прожектора. Митрич не мачо больше — как прежде небрит, лысоват, в свитере и джинсах. . . От мля, такой сон обломали!

— А, штоб тебя. . . — чешет затылок. — Ну как жеж так. . . — и Марине: — Дорогая, прости. . . я это. . . того. . . на минутку. . .

— Да пошел ты! — и на тебе, лже-Прынц, полновесную пощечину! Марина спрыгивает с дивана, сдергивает с Митричевой шторки пурпурно-атласный занавес, наспех поправляет бретельки и фиалково растворяется в заоконном июльском предвечерье.

— Э-э!!! Куда?! Вернись, я всё прощу!!! — в глазах Митрича вселенская тоска. — Эх вы, Леонор Филипповна. . . — зевая и почесываясь, выбирается он из каморки принимать вахту. — Какой сон исковеркали. . .

— Ну уж извините. Вам дай волю — вы всю жизнь проспите, с таким-то графиком возлияний. . .

— Мадам укоризненно кивает зеркалу, приглаживая массажкой куцие фиолетовые прядки, наводит макияж: морковно помадит губы, рисует брови (отражение четко копирует её действия).

— Кстати, о возлияниях. — Тут Митрич заметно оживился: — Как там наша дирекция, все ушли?

— Успокойтесь, коллега, ушёл ваш Перец. — Закончив с укладкой и макияжем, старушка сочувственно оборачивается к Митричу (отражение ловит момент: корчит рожи, язык показывает, крутит пальцем у виска). — Хотя долго сидел с господами-секьюрити из нового ЧОПа. — Дама вновь смотрит в зеркало. Отражение во всём ей послушно — на сей раз они (отражение и Элеонора) синхронно утрамбовывают в ридикюли (каждая в свой): дамский роман, очки, традиционную кружку с астрологическим символом; не прекращая, однако, повествование о кознях господина Перца: — По вашу душу, говорят, комиссия завтра приедет склады проверять. — Тут Мадам опять переключает внимание на Митрича. Отражение, кривляясь, спешит произвести обратный процесс — извлекает из зазеркального ридикюльного двойника и эмоционально демонстрирует публике разные забавные вещи: кружку, но уже пивную (литровую). Очки, но уже для подводного плавания, книгу — уголовный кодекс, далее — красные ажурные стринги. . . «Упс!» смутившись, прячет их в нагрудный карман блузы. . . Тыкс, что там ещё у нас есть? О! Автомат Калашникова — самая необходимая вещь в арсенале пожилой женщины — Элеонора отраженная артистично имитирует стрельбу: очередь в воображаемого врага и по короткой очереди Митричу и Элеоноре реальной, назидательно рекомендующей: — Не играйте с огнем. — Отражение размахивает флажком с Че Геварой. — Соблюдайте, как говорится, субординацию — начальство всё-таки. . . — У отражения в руках портрет президента.

— Дайте-ка я вам в журнале распишусь о передаче дежурства. Митрич протягивает коллеге амбарную книгу. Элеонора садится на стул спиной к зеркалу и пишет: — От так, Книццель Элеонора Филипповна, с 9:00 до 19:00. . . Жертв и разрушений нет. . . Пошутила, сама себе посмеялась, носом шмыгнула — простудилась? Не беда, в нагрудном кармане всегда имеется носовой платочек. Сморкается. Однако? — Задается немым вопросом, удивленно созерцая, во что высморкалась. Опачки, это же чье-то нижнее белье — красненькое, ажурное — фу, какая гадость! Брезгливо посылает гадость в мусорку. Митрич давится смехом, переглядываясь с Элеонорой отраженной, которая, в свою очередь, ставит реальной Элеоноре «рожки» из пальцев. В общем, стебётся, как может. . . Элеонора реальная (возмущенно): — Смеётесь, Александр Дмитриевич? Что ж, смейтесь. . . пока. . . Посмотрим, к чему приведет ваша пассионарная конфронтация с господином Перцем!

— Ой, да ланна, Филиппна, не каркай! — кривится Митрич, окончательно проснувшись. — В журнале расписалась — молодец. Иди домой, смотри сериал! Что ж, тут оскорбленной в лучших чувствах почтенной даме остаётся только презрительно фырк36

нуть и удалиться, эпатируя публику приколотым на спину Че Геваристым флагом и торчащим из ридикюля стволом калаша. Отраженная Элеонора не утомилась кривляться — снова красит губы (уже ярко-алым), сопровождая сей увлекательный процесс характерными мимическими трансформациями нижней части лица. Фоном идет музыка, традиционная для голливудских фильмов 50-х годов прошлого столетия. Итак, Элеонора покрасила губы и далее под музыку с пластикой стриптизерши снимает очки, парик, парадную блузу, под которой — вечернее платье с блестками — кра-асиво! И вот уже вполне узнаваемый образ Мерлин Монро шлет миру воздушные поцелуи. Музыкальный фон ожидаемо перетекает в одну из песен Мерлин Монро, и экс-отражение Элеоноры Филипповны в соответствии с новым амплуа пританцовывает, беззвучно исполняя предложенное музыкальное произведение — этакое зазеркальное караоке. . . Митрич же увлечён поисками выкинутой ажурной гадости. Нашел и задорно помахивает находкой в такт песне перед глазами реинкарнированной голливудской дивы. Та в свою очередь делает попытку отобрать у Митрича сей забавный предмет гардероба, однако Митричу угодно играть в «А ну-ка отними». До тех пор, пока. . . . С неба вновь не упала Звезда. . . Из-за турникета выбегает Марина Сергеевна, нервно шипит в мобильник: — Я же сказала, щас выхожу! Митрич приседает в реверансе, в вытянутой руке — красные стринги, как раз напротив зеркала и Мерлин Монро: — До скорого свидания, Мариночка Сергеевна. — Улыбка хищника: — Сегодня вы были особенно великолепны! — И самое время выдать несколько танцевальных ПА — в ПАмять о танго в каморке. Марина испуганно шарахается от маньякоподобного сторожа, зыркает на стринги, на Мерлин Монро в зеркале, и явно не просекая фишку, спешит покинуть помещение.

— Богиня! Сегодня вы были неподражаемы! — Звучит танго, Митрич танцует, размахивая стрингами, но Мерлин выхватывает их у него и, обиженно надув губки, расплывается по зеркалу унылым отражением реала.

— Э-э, ты мне тоже нравишься! — Митрич ныряет головой в зеркальную гладь, увязнув по плечи, гулко булькает оттуда: — Куда пошла?! — но сталкивается лоб в лоб со своим собственным отражением. Отражение, дублируя действия прототипа, вытесняет его обратно в реальный мир. Некоторое время копия и оригинал внимательно друг друга разглядывают, моргают почти синхронно. . .

— А, здорово, друг. — Первым проморгался Митрич реальный. Отражение улыбается, и Митричи жмут друг другу руки.

— Я ща. — Митрич реальный бежит к холодильнику, достает чекушку, два стакана, разливает, один подаёт Митричу отражённому, тот принимает, соблюдая зеркальность: у реального Митрича стакан в правой руке, у отражённого — в левой. Митрич реальный: — Ну, давай. Собираются выпить, но. . . Голос за дверью (ласковый и угодливый): — Ми-трич! Эт мы-ы с Лаврентий Михалы-чем. К тебе можно? Другой голос (брутальный и решительный): — опа, Петрович, тут открыто. Входят двое. Интеллигент бомжеватого вида (Петрович) и внушительных размеров генерал, если верить погонам (Лаврентий Михалыч).

— Эт чего ты тут? Пьёшь что ли? Без нас?.. Не хорошо-о. . . — цокает языком генерал. Укоризну, стало быть, выражает.

— Да я. . . — Митрич реальный забирает у зазеркального собутыльника стакан, дабы установив его в пару к своему на стол, поприветствовать дорогих гостей: — Вечер добрый, Лаврентий Михайлович (жмут руки), Петрович (жмут руки). Проходите, располагайтесь. . . — жестом сеятеля указывает на стулья, сам же — лакейской рысцой к холодильнику: там есть сырок плавленый, тминная горбушка, ещё стакан и вскрытая банка шпрот.

37

— Да ладно, не суетись, — нехотя отмахивается Лаврентий. — У нас всё с собой. Петрович, доставай. — Распоряжается деловито, как ему и положено по рангу и регалиям. — А ты, Митрич, давай Мерлинку зови. . . И пока Петрович достаёт из генеральского кейса коньяк, нарезку, икорку, коробку конфет, рюмки — в общем, всё честь по чести, гостеприимный хозяин растерянно мнётся: — Дык ведь это. . . Обиделась она. . .

— Скажи, генерал зовёт. Угощает. Масляная генеральская лыба вселяет надежду — Митрич кивает зазеркальному двойнику, тот делает жест «ща будет исполнено» и исчезает. Вместо него появляется смущенная Мерлинка, но при виде коньяка и конфет заметно веселеет. Генерал отдает команду передислоцировать банкет в район Мерлинкиного зеркала — Петрович и Митрич рады стараться. Стараются. И вот — стол напротив зеркала, на столе — всё, что нужно для приятного времяпрепровождения в кругу друзей, за столом — непосредственно друзья. Мерлин Монро в зеркальной рамке приветствует генерала лучезарной улыбкой, кокетливо принимая из рук Петровича рюмку и шоколадку. . .

— Ну-с, все в сборе. Кворум есть, — чинно констатирует Лаврентий Михалыч. — Ах, да. . . этого ещё не хватает, Ихтиандра ластоногого — обитателя холодильника «ЗИЛ». Кликни его, что ли, Митрич, а то, поди, замёрз бедолага во льдах мороЗИЛьной камеры.

— Дык ведь это. . . — Митрич вновь незадачливо мнётся: — Он раньше трёх не является, график у него такой. — И шепотом Петровичу: — А вообще бы, ну его. . . Выпустишь на свою голову, потом гоняйся по всей проходной. Эт ведь сущее наказание, его по утрам обратно в холодильник запихивать. Эк Леонора сегодня водоросли обнюхивала, чует подвох, карга старая. . .

— Да, ладно, Митрич, не боись. — Петрович и слушать не хочет: — Мировой мужик — ластоногий! Завсегда икорки на закусь притараканит, горбуши копченой, а что по утрам в холодильник не лезет по собственной воле, так ты рассуди трезво — тебя бы башкой в морозилку! С большой бы ты радостью полез?

— Куда ж мне его прикажешь девать? В унитаз, что ли, спускать?

— А давай аквариум ему соорудим. . .

— Ага, и поставим возле турникета для устрашения и в назидание — да убоится всяк сюда входящий. . .

— Харе шушукаться. После трёх — так после трёх. Без него начнём. — Генерал встает, дабы произнести традиционный тост: — Ну-с, за милых дам. Пьют стоя, закусывают. Лаврентий целует даме ручку: — Ах, Мерлинчик, вот чес-слово, два дня тебя не видел, веришь, нет, извёлся весь. . . Мерлинчик тупит глазки.

— Жалко только, что она у тебя, Митрич, того. . . не говорит ничего. Петрович поддакивает: — Ага, какое-то зеркало недоукомплектованное — без звуковой карты. . .

— Дык ведь можно. . . Того-этого. . . спеть. — Митрич торопливо включает магнитофон. Звучит фонограмма, коя уже звучала. Мерлинчик ловит фразу, якобы поёт, танцует. Генералу нравится: — От, совсем другое дело.

— Что ж ты раньше-то не включил?! — манерно восклицает Петрович, а сам — руку Митричу на плечо, в сторонку отводит, дабы не мешать генералу смотреть представление, шепчет: — Хотя, эт правильно, не выкладывай сразу все фишки, припрячь чего-нить в рукаве, чтоб потом интереснее было. Лаврентий Михалыч — такой человек. . . О-о. . . Оч-чень полезное знакомство.

— Да я-то бы, конечно, рад. . . И тяжкий-тяжкий такой вздох. . . Петровича аж перекосило: — Чего-й ты квёлый такой? И не стыдно?! Лаврентий Михалыч устал, отдохнуть хочет, расслабиться, нас с тобой, сирых-убогих, угощает, честь оказывает, а ты тут мины кислые корчишь. . . Человек ведь и обидеться может! Эх-ех. . . — Митрич, осознав степень вины, тупо смотрит в пол. Петрович чувствует — перестарался, и, зычно хихикнув, тычет товарища в бок: 38

— Да ладно, не напрягайся. Шучу я. . . Что, родной, проняло тебя?.. А у родного-то и впрямь наболело — не до смеха ему: — Чё ржёшь, может, мы тут последний раз пьём. . . — цедит сквозь зубы, зло скидывая с плеча приятельскую руку. Петрович (недоумевая): — Как так? Лаврентий (испуганно): — Как так?! Мерлинчик бросает песню, перегибается наружу, в глазах тот же вопрос. Митрич, ошпаренный всеобщим вниманием, гнусаво стонет: — А вот так. . . Забирают меня завтра. . .

— Куда?.. — кажется, спрашивают хором.

— Известно куда. Под конвой и на выселки.

— Опа. . . — Петрович присвистнул: — За что ж тебя, болезного. . .

— Известно за что. За барахло, кое зам директорский четыре года сам у себя со склада тырил. . . под мою ответственность.

— Ага, крайнего, значит, нашли, — понимающе кивает его благородие. — А Мерлинку куда? Митрич трагически разводит руками — всё, мол, не будет вам больше Мерлинки. . .

— Не-ет, так нельзя! Кто вообще такой этот твой дирректорский зам?! Как фамилия! — Генерал страшен в гневе — лупит кулаком по столу, традиционно вворачивает пару крепких выражений.

— Рец. . . Пал Евгенич, адрес и телефон сейчас посмотрю по ведомости пропусков. . . — и предполагаемый расхититель корпоративного имущества с холерическим азартом кидается ворошить амбарную книгу.

— Ага, посмотри, а ты, Петрович, запиши, потом мне напомнишь. Митрич посмотрел, Петрович записал, читает: — Павел Евгеньевич Рец. . . О! — смеётся, — Перец получается.

— Ладно, не дрейфь, прорвёмся, разберёмся с твоим перцем. — Теперь на плечо возвращенного к жизни страдальца властно ложится этаким символом незыблемых социальных гарантий тяжелая и мохнатая генеральская лапа.

— С-спасибо. — Митрич спешит поперхнуться истовой благодарностью.

— А ты, дорогая, не отвлекайся. Пой, чего пела. — Заполучив статус местного благодетеля, Лаврентий фальшиво подвывает магнитофону. Мерлинчик, очнувшись от шока, ловит рыбьими захлебами фонограмму, и вот генерал опять всем доволен. Давешние разноцветные руки таскают со стола еду, наливают себе коньяк. Митрич сначала было шугал их, потом смирился, сам с ними чокнулся пару раз. Идиллия в общем, и некоторая надежда на завтрашний сюррр must go on.

39

Станционный смотритель Е. Шмидт «Её руки, сжатые в кулаки и вытянутые по бокам, взметнулись к его плечам и разжались, пальцы проникли под одежду, ощутив горячую кожу. Зарывшись лицом в тёмные заросли на его груди, она уже не пыталась притворяться и скрывать свои чувства! Какая гладкая у него кожа!»

— Вот чушь-то какая, как это только люди читают, — Танька захлопнула книжку и плюхнула её на диван. — Пойду-ка я с помидорчиками пообщаюсь. Танькой её звали. Не Таня, не Танюша или, на худой конец, Татьяна, и тем более не Татьяна Алексеевна, а просто Танька. Считали её не то, чтобы дурочкой, а так – не от мира сего. Она разговаривала со всем тем, с чем нормальным людям разговаривать не полагалось. В списке значились предметы одушевлённые, неодушевлённые и мало одушевлённые, к коим Танька причисляла всю бытовую технику. «Она же работает – значит живая, пообщаться можно!» — считала она. Соседи только многозначительно переглядывались и тихо крутили у виска пальцами. Домик у Таньки был неказистый, но крепкий. Внутри редко кто бывал. Сначала Танька пресекала всех желающих напроситься в гости, а потом и желающих не стало. Почему? Танька и сама не знала почему, просто чувствовала, что не нужен здесь никто и всё тут. Мало кто помнил, как она оказалась в этом домике. Умерла бабуля, которая жила здесь чуть ли не со времён Петра, а Танька вселилась как наследница. Вот так она и поживала. Фрукты и овощи какие-никакие, а свои. Пенсии на коммуналку хватало, а телевизор там, ну или стиральная машина с плитой служили Таньке верой и правдой. Работали исправно и не ломались. Приписывала Танька это своим с нею, техникой то есть, общением. «Я с ней поговорю – она и не ломается!» — железная логика! Весна в этом году удалась. Солнышко светило совсем по-летнему. В огороде у Таньки был идеальный порядок: помидоры стояли ровными рядами как солдаты на параде, огурчики пустили первые усики на проволочную сетку, зелень радовала глаз пышными всходами, а по воздуху тянулся неповторимый аромат цветущего сада.

— Помидорчики вы мои, чем вы меня в этом году порадуете? – начала Танька свой диалог. – А ты чего наклонился? Сейчас я тебя подправлю. А тебе уже и подпорку бы поставить. Ах, вы мои хорошие, солнышка бы вам побольше! С солнышком на огороде были проблемы. У соседа Пашки прямо по меже росла вишня. И всё было хорошо. . . поначалу. Деревья-то, они растут! И ввысь, и вширь. Вот и нависла вишня чуть ли не на пол-участка в Танькину сторону. Танька просила соседа отпилить несколько веток, да всё напрасно. Пашка не реагировал никак. Может, лень ему было, а может из вредности. Ведь кроме травы в рост и этой самой вишни не росло у Пашки ничего. На соседней стороне зашуршало. Танька подняла голову и увидела Пашку. Посреди травяных джунглей стоял этакий колобок в шортах. Стрижка под ноль очень колоритно дополняла внешний облик. На округлившемся уже животике висел плеер, заканчивающийся в оттопыренных ушах пуговками наушников.

— Паш, а Паш, — начала Танька жалобно, что по понятной причине не возымело никакой реакции.

— Паша, ну давай вместе ветку-то отпилим, — продолжила она. – Ну посмотри, тень-то какая. . . Пашка попытался сфокусировать взгляд на какое–то движение с другой стороны. После вчерашних возлияний получилось это у него не очень хорошо. Попытавшись ещё раз собрать глаза в кучку, Пашка махнул на это рукой и медленно ретировался восвояси. «Эх, Пашка, Пашка, — горестно подумала Танька. — Такая у тебя мать была хозяйственная, а тебе с женой ничегошеньки не надо, да и сынок у тебя растёт точная копия». Повозившись в огороде ещё часок, Танька отправилась домой ужинать.

— А чаёк мы с тобой попьём, дорогой, — начала Танька свой ежевечерний диалог с телевизором, уютно устроившись на диване. — Что ты мне сегодня интересного покажешь? Ничего особого интересного телевизор не показывал. Американцы, как всегда, спасали мир, немцы боролись с кризисом, французы любили, а англичане исследовали чувство собственного достоинства. Танька остановилась на «Властелине колец» и с удовольствием погрузилась в мир фэнтези. «Надо же такое придумать, — подумала Танька. — Целый мир! Одни ходящие деревья чего стоят!»

40

Фильм затянулся и Татьяна уже начала посапывать на диванчике, когда решила наконец отправиться на боковую. «Как здорово,— промелькнуло у Таньки уже сквозь сон, — деревья, которые ходят! Вот бы Пашкина вишня взяла и отошла от забора сама. . . И пилить бы её не пришлось. . . » Соседи слева затеяли очередную пьяную свару, но ничего этого Танька не слышала. Она спала и видела себя во сне, прогуливающуюся по саду под руку с вишней. Сон был такой красивый и добрый, что Танька улыбалась. Под утро что-то неуловимо изменилось вокруг. Может, подул ветерок и принёс с собой запах дальних стран и неведомых приключений, а может просто стояло уже лето на пороге. Танька внезапно проснулась, как будто её кто в бок толкнул. На улице гомонили соседи, сигналили машины, а ворота вздрагивали всеми фибрами своих железных листов. Танька поднялась и, наспех одевшись, побежала посмотреть, что же всё-таки случилось. Перед распахнутыми настежь Пашкиными воротами стоял грузовик. Сам Пашка бегал вокруг, сыпля проклятьями и нехорошо ругаясь. Танька поморщилась, но уходить не стала, любопытство взяло. Соседи загомонили сильнее, но понять, что происходит, по-прежнему было невозможно. Из кабины вылез водитель, достал откуда-то из недр грузовика толстый канат и не спеша стал привязывать к своей машине. Второй конец верёвки Пашка утащил к себе во двор и после недолгой возни гаркнул: «Давай!» Водитель так же степенно вернулся в кабину, завёл грузовик и тронулся. Канат натянулся. Пашка снова заорал, и водитель прибавил газку. Канат натянулся до такой степени, что даже зазвенел. Грузовик с места не стронулся, соседи притихли и отошли подальше. Водитель высунулся из кабины и, глянув назад, стал газовать ещё сильнее. Из-под колёс полетели камушки и забарабанили, очевидно, по Пашкиной машине. Пашка взвыл не своим голосом, но водитель не услышал и продолжал газовать вовсю. Что-то треснуло, грюкнуло, канат вместе с креплением вырвался из-под грузовика и, дернувшись как хвост ящерицы, упал на дорогу. Водитель еле успел затормозить и ругался на чём свет стоит. В воздухе оседала пыль. Танька всё-таки отважилась подойти поближе и заглянула к Пашке во двор. Чуть дальше от ворот, на своём обычном месте стояла Пашкина машина. Возле неё прыгал сам Пашка, и время от времени орал в мобильник. В этом-то ничего необычного не было. Прямо перед капотом Пашкиной машины стояла. . . вишня. Нет, она не просто стояла — она там РОСЛА, и было такое впечатление, что росла она там всю свою жизнь, пустив корни и раскинув ветки. Двор был узкий и длинный, не развернёшься. Только заехать и выехать. Вот только с «выехать» сейчас была проблема. Танька тихонько попятилась, схватилась за сердце и прислонилась к забору. В голове всё смешалось: вчерашнее кино, шагающие деревья, соседская вишня. . . Пашка наконец-то перестал орать, закрыл ворота, усадил жену с сыном в подъехавшее такси и укатил вместе с водителем грузовика в неизвестном направлении. Соседи понемногу расходились, Танька тихонько нырнула в калитку и поплелась домой. Весь день она ходила сама не своя, мысли в голове путались. Дня через три Пашка вишню срубил, надоело на работу на такси ездить. Соседи сошлись в едином мнении об инопланетянах, а Танька, каждый раз проходя мимо нового места вишни, слышала укоризненный шелест листьев. «Это я виновата, но что же я такого сделала?!— сформировалась в Танькиной голове чёткая мысль. — И самое главное — как?» Пришло долгожданное лето. У Таньки на огородике вовсю цвели помидоры и появились первые огурчики, поспела вишня. Танька собирала рубиновые ягоды и тайком подкармливала Пашкиного отпрыска, как бы заглаживая свою «вину». Соседи слева, обсудив инопланетян вдоль и поперёк, снова ушли в запой. Вишню порубили на дрова, и Пашка пожарил на ней шашлык. За повседневными делами историю постепенно забыли, и жизнь вошла в привычную колею. На улицу, где жила Танька пришёл праздник. Улицу начали асфальтировать. По какой-то странной случайности её включили в план реконструкции. Но это ещё можно было объяснить тем, что на их улице поселился кто-то из руководства. Всем было известно — раз асфальт, значит, кто-то живёт. А что нельзя было объяснить — это то, что асфальт до конца лета положили вопреки народной примете: начали дорожные работы — жди дождей. Танькины соседи слева усмотрели в этом вескую причину и на радостях ушли в страшный загул. Сценарий был отлажен до мелочей. Ужин на свежем воздухе, причём стол был выставлен под самые Танькины окна, пьяные дебаты на тему: 41

«Ты меня уважаешь?», далее шли разборки по поводу долевого участия в строительстве дома, а заканчивалось всё нередко дракой. В доме жила одна особь мужского рода, остальные были женщины разного возраста, среди них были даже дети. Пили взрослые, дрались все. Процесс длился всю ночь и завершался под утро. Днём семейство «отдыхало», а вечером всё начиналось снова. Полный круговорот, от которого ближайшим соседям было очень «весело». В эту ночь соседи особенно бесновались. Одна из дочек привела в дом нового хахаля, и он решил немного покомандовать. Танька держалась, как могла, всячески оттягивая момент отхода ко сну: устроила генеральную уборку, перемыла всю посуду в серванте, даже окна помыла. Делать было нечего, но и спать невозможно. Танька собрала подушку с одеялом и переместилась в другую комнату на диванчик, хотя и не любила это делать. Глухие крики доносились даже сюда. Заснуть удалось только под утро вместе с соседями. Думала Танька только об одном: «Ну когда же они успокоятся!» Потом мысли потекли в другое русло: «Таких людей нужно селить отдельно, за чертой города. Поселение для пьющих. . . поселение для особо пьющих. . . Нет, так не пойдёт, так, наверное, и до резерваций недалеко, но ведь нужно же с ними что-то делать! А какое поколение после них вырастет?! Вот бы взять их вместе с домом и перенести в самый конец улицы. А тех людей, что в конце живут, на их место. Вон они какие работящие: дворик аккуратненький, цветочки растут. Детки, недавно ещё двойня родилась, и за бабушкой ухаживают. Им бы удобней было, и магазин рядом, и остановка. . . » Рассвело. Проснулись и загомонили воробьи. Дом несколько раз вздрогнул, как будто вздохнул. Подул лёгкий ветерок и завертел опавшие листья. Таньке снилась сказка. По небу медленно плыли ковры-самолёты. На одном стоял дом соседей слева со всем их хозяйством. Возле дома бегали сами соседи и, как всегда, орали. На другом ковре стоял домик с конца улицы, и тоже со всем хозяйством. Встретившись, ковры сделали круг почёта и разлетелись в разные стороны. Внизу стояли люди и приветственно махали руками. Проснулась Танька поздно. Было воскресенье, и побаловать себя решили, очевидно, многие — на улице было тихо, даже местные «джигиты» не носились по новому асфальту на своих машинах. Танька не спеша позавтракала, посмотрела новости по телевизору, а потом решила домыть последнее окно, выходящее на соседей слева, пока они спят. Пока Танька снимала шторы и убирала с подоконника фиалки, она даже не глянула на соседний двор, избегая неприятных окриков типа: «Чего выставилась!» или ещё чего похуже. Но вот когда она уже домыла всё внутри, открыла окно и забралась с тряпкой на табуретку, вдруг услышала: — Доблоеутло, Татьяна Алексеевна!

— Доброе, детка, доб. . . — Танька медленно опустила руки и посмотрела в окно. За забором стояло златокудрое чудо с косичками лет пяти и улыбалось. Дома соседей слева НЕ БЫЛО! То есть не их не было дома, а на их месте стоял ДРУГОЙ дом. Всё аккуратно, чисто, вокруг клумбы с цветочками, под навесом качели детские и песочница. Танька пошатнулась и чуть не свалилась с табуретки, хорошо, что сзади кровать стояла. Даже не переодев халат, чего за ней никогда не водилось, Танька пулей вылетела на улицу и застыла перед соседскими воротами. Вместо покосившейся калитки стояли железные ворота. Девочка выбежала следом.

— Амысеводняпелеехали, амамасказалавасзовуткаквоспиталку Татьяна Алексеевна! – выпалила девочка одним махом. Только имя и отчество произнесла чётко и раздельно.

— Здорово. А как же. . . А вот. . . — Танька махнула рукой, повернулась и пошла к себе. В голове у неё был полнейший вакуум. Ни одна здравая мысль не приходила в голову. Вспомнились почемуто обсуждаемые соседями слева, теперь уже бывшими, инопланетяне. — Ну не могло это случиться, чтобы никто не заметил, — бормотала Танька под нос. — Не могло. Сумбур в голове не прекращался, но дом подействовал на Таньку успокаивающе. «Меня Татьяной Алексеевной сто лет никто не называл, — говорила она кухонной плите. — А почему сто? Я же сюда года два как переехала. Вот осенью баба Катя умерла, как раз два года и будет. Хотя какая она мне баба? Она мне тётя, к тому же ещё двоюродная. Своих-то не было, вот и собирала всегда детей по родственникам на лето порезвиться. Хорошие были времена!» На следующий день Танька решила разведать обстановку. Может ей почудилось всё это и не жили здесь никогда её бывшие соседи слева? Походила она по магазинам, заглянула на почту, даже 42

поинтересовалась услугами ателье и парикмахерской. Никаких разговоров на эту тему не было. Танька походила по своей улице и поговорила с другими соседями, чего с ней никогда последнее время не случалось. Все склонялись к одной мысли: «Ну переехали и переехали, другие теперь здесь живут». Как будто это простой обмен был, и обсуждать здесь нечего. Ещё один день прошёл в раздумьях, потом ещё один и ещё. Что-то смутно вырисовывалось в её голове, но она никак не могла поймать эту мысль и додумать окончательно. Бытовая техника, очевидно, уже «стонала» от Танькиных монологов, а помидорчики с огурчиками не хотели закручиваться в банки и затыкали уши.

— Может мне к психотерапевту сходить? — Танька вытирала пыль с телевизора. — Хотя какие сейчас врачи?! Справочник полистать я и сама могу, да и как такое рассказать можно! Сразу в психушку-то и отправят. С домом с этим, да и с вишней. . . Ой. . . о-ё-ёй. . . Да как же это я сразу-то не поняла?! Мне же всё это приснилось сначала! Нет, не так, сначала я об этом подумала, а потом приснилось! Это что же — я во всём виновата?! Что это там профессор по телевизору говорил? Любая мысль материальна. Вот и материализовалась! Ох! Что-то меня куда-то не туда занесло, так и в маги-волшебники легко попадёшь. А что? Потомственная прорицательница Татьяна выведет ваших врагов на чистую воду! Вот насмотришься на ночь всякой всячины, а потом и мыслишь не в ту сторону! — Танька дотёрла пыль, поужинала и пошла спать. Ночью ей приснился полный дом гостей. Проснулась она легко. Вчерашние мысли улетучились, как будто их и не было. На душе было спокойно и безоблачно. Танька повозилась в огородике, закрутила очередную порцию банок и решила сходить в магазин. Она переоделась и вышла на улицу. Сердце внезапно замерло: перед калиткой стоял средних лет мужчина и улыбался. «Вот оно — началось. . . » — молниеносно пронеслось в Танькиной голове.

— Добрый день, Татьяна Алексеевна! — сказал он, немного растягивая слова. — А вы меня, наверное, не помните? Я — Александр Васильевич, ну Саша, Сашка. Помните, мы у бабы Кати летом отдыхали? — улыбка у него была совершенно обворожительная и сразу располагала к себе.

— Зд. . . равствуйте, Александр Вас. . .

— Саша, просто Саша, — перебил её мужчина и снова улыбнулся. Улыбка окончательно растопила возникший было ледок внутри Таньки, и она начала вспоминать своё детство. Сашек у бабы Кати в разное время гостило трое. Ни один из них и отдалённо не напоминал сегодняшнего. Волевой подбородок, проницательные карие глаза, тёмные волосы с проседью, высокого роста. Во всём его облике чувствовалась какая-то внутренняя сила. Такой, если в тёмном переулке — в обиду себя явно не даст. А те, из детства, были какие-то щупленькие, вихрастые, все состоящие из одних локтей и коленок.

— А я ведь к вам в гости, Татьяна Алексеевна. Вот, был в командировке в центре, решил по пути к вам заглянуть, детство вспомнить, — продолжил он. Таньке даже показалось — этот Саша немного испугался, что она его в дом не пустит. «Ладно, — подумала она, — там разберёмся».

— Ну, если вы Саша, то я Тань. . . Татьяна, без Алексеевны, — сказала Танька и открыла калитку.

— Милости прошу.

— Договорились, — согласился Александр и последовал за Танькой в дом. Гость шёл так тихо, что Танька даже обернулась посмотреть, идёт ли он сзади. Она поймала его очередную улыбку, улыбнулась в ответ и подумала: «Чего он всё время улыбается? Прямо Чеширский кот какой-то!»

— А у меня сегодня такое настроение хорошее, — сказал он, как будто прочитав её мысли. Танька накормила гостя обедом, напоила травяным чайком, который так понравился Александру, что он выпил подряд три кружки, и повела его в комнату посмотреть фотографии и вспомнить детство. Они удобно расположились на диванчике, Танька держала нераскрытые ещё фотоальбомы, как гость вкрадчиво заметил: — А вы ведь, Татьяна, в магазин собирались? Вы сходите, а я тут на диванчике подремлю немного. Что-то глаза слипаются совсем.

— А ведь правда, собиралась, а вы меня, Александр, огорошили своим появлением, — почему-то обрадовалась Татьяна.

43

Она действительно обрадовалась представившейся возможности улизнуть из дома и немного подумать. «Саша. . . Не помню я его и всё тут. И откуда он знает, что я в магазин собиралась? И почему я его вообще в дом пустила? Ведь не пускала же никого, а тут вдруг — на тебе, даже оставила одного! Нет, но человек-то он хороший. Хороший. . . А почему я решила, что он хороший? Был бы он плохой, его бы дом не пустил. А почему, собственно, дом? Это же я хозяйка, а не дом?» Танька уже шла обратно, и по мере приближения к дому непонятные мысли из её головы странным образом улетучивались. Она даже стала что-то напевать под нос. Распаковав покупки, Танька разложила всё по местам и пошла посмотреть, что делает Александр. «Саша», — мысленно одёрнула она себя. Саши в комнате не было. Танька вышла в огород, не удержалась, попутно кое-что подправила и собрала немного овощей к ужину. В огороде Саши тоже не было, да и что ему тут делать? Танька вернулась к дому и тут заметила, что чердачное окошко открыто. Мало того, к нему приставлена лестница! Страха Танька почему-то не ощутила, только любопытство: «Что же он там делает?» Танька решила подняться наверх и посмотреть. Перекладины предательски скрипели под ногами. Залезать на пыльный чердак желания не возникло, и Танька просто заглянула внутрь. Старый комод и вся остальная рухлядь были отодвинуты в сторону. В глубине, прямо во всю ширь, чердак был как бы открыт в другое место. Это было похоже на большой экран, перед которым был ничуть не меньший пульт с неимоверным количеством кнопок, но было ли это кнопками? Масштабы пульта поражали. Впереди, в каком-то странном кресле, сидел Саша и что-то колдовал над этим сооружением. Кресло как бы облегало его всего, и было непонятно, где кончается кресло, а где сидит Александр. Танька восприняла эту фантастическую картину как-то сразу и безоговорочно. Только немного вздрогнула, когда услышала из-за кресла его голос.

— Татьяна. . . Алексеевна, вам нельзя сюда. Вы идите, отдохните немного, я сейчас приду и всё вам объясню. Страха по-прежнему не было. Танька потихоньку спустилась вниз и пошла в дом. Там она некоторое время слонялась по комнатам без дела, постоянно прислушиваясь к каждому шороху сверху, потом решила пойти приготовить что-нибудь на ужин. Александр опять появился за Танькиной спиной так тихо, что она его не услышала.

— А я опять проголодался! Вы, Татьяна, это здорово придумали с ужином. Разговор за едой не клеился и был каким-то односложным. После еды они опять пошли пить чай в комнату. Александр то благодарил Таньку за ужин, то расспрашивал о её здоровье, но никак не мог начать серьёзный разговор. Танька осмелела и решила взять инициативу в свои руки.

— Саша! Вы хотели мне рассказать интересную историю, — начала она осторожно, а про себя мысленно добавила: — явно фантастическую.

— Ничего фантастического в этой истории нет, инопланетян точно не будет. Хотя. . . С вашей точки зрения это действительно фантастика.

— Так значит я нормальная?! — обрадовалась Танька.

— Абсолютно. Вам придётся просто в это поверить. Я бы мог ничего вам не рассказывать, но вы стали частью всего этого. — Александр обвёл рукой вокруг. Танька невольно проследила взглядом за его движением и запуталась ещё больше.

— Чего этого?

— Ладно, слушайте, а то ваша фантазия далеко нас заведёт. Я постараюсь адаптировать свой рассказ для вашего понимания. «Ага, для «особо одарённых», значит», — подумала Танька про себя.

— Татьяна! — одёрнул её Александр. — Поймите, наконец — вы абсолютно нормальная, просто некоторые понятия недоступны вашему сознанию. Мы с вами находимся в разных измерениях, а ваш дом — это. . . ну некоторым образом пересадочная станция.

— Ага. . . А я, значит, станционный смотритель. А баба Катя как же?

— Ну, более-менее — да. Екатерина Кондратьевна, ваша баба Катя, была замечательной женщиной, но жила уже очень долго. Это стало вызывать нежелательный интерес. Танька подскочила с диванчика и уронила кружку. Кружка покатилась по полу и не разбилась.

— Так вы всё-таки не Саша! И вы. . . бабу Катю. . . Вы её. . .

44

— Нет! — почти крикнул Александр и добавил уже потише: — нет. Сядьте, Татьяна Алексеевна, так мы ни о чём не договоримся. Садитесь и слушайте, не перебивая! Танька попыталась успокоиться и присела на самый краешек дивана. Странно, но страх был самым последним чувством, которое она сейчас испытывала. — «Кажется, он всё время знает, о чём я думаю. Не Саша он, определённо не Саша!»

— Я действительно в определённом смысле не Саша. Вот вы, Татьяна Алексеевна, вы вышли на пенсию по инвалидности. А когда за последние два года вы последний раз меряли давление? Когда последний раз болел желудок, суставы мучили? А спина не разгибалась? Таблетки от головы давно принимали? Посмотрите сейчас на себя в зеркало, — Александр сделал неопределённый жест рукой.

— Снимите платок, распустите волосы — разве вы выглядите на свои пятьдесят с небольшим? Вы пытаетесь сделать из себя бабушку, а ведь получается-то не очень.

— Да, как-то не очень, — промямлила Танька.

— Этот дом, то есть эта станция, своеобразный генератор. В нём может находиться только тот, на кого дом настроится. У вашей бабы Кати был коэффициент 71, а у вас — 141, при норме 150! Вы настолько идеальный «станционный смотритель», что можете легко управлять станцией, что, впрочем, с вами и произошло. Ваши мысли действительно оказались материальны. Два года назад станция потеряла связь с реальностью. Проще говоря, сбились настройки. В этот момент мы как раз потеряли Екатерину Кондратьевну и приобрели вас в новом качестве. Скорее всего, сбой и был вызван повышенным интересом к вашей бабе Кате, и станция автоматически отключилась, чтобы не создавать дополнительных инцидентов. А может быть ваша баба Катя захотела уйти сама, ведь ей почти 160 лет было. На вас станция уже настраивалась в детстве и поэтому готова была принять сейчас. Окончательная настройка происходила все эти два года. История с вишней стала первым вашим опытом общения со станцией, несколько обратившим на себя внимание. Второй опыт с соседями оказался просто идеальным — никто ничего не заметил. Однако такие факты не должны повторяться. Одно дело захотеть, чтобы кружка не разбилась или там телевизор не ломался, и совсем другое дело соседей переселять или деревьями командовать! Вот поэтому я у вас и оказался, Таня. Вы не думайте, пересадочная станция — это не толпа народа из одной двери в другую. Вы проживёте свою жизнь тихо и спокойно. Нужно только сделать необходимые настройки соответственно вашего коэффициента, а то, если вы так легко будете все жизненные недостатки ликвидировать, мне придётся здесь постоянное дежурство организовать. Знаю, о чём вы подумали, но весь мир не переделаешь. Одному человеку это не подвластно.

— А что она генерирует, ваша станция, и откуда вы всё-таки взялись, Саша? — В конце концов Танька начала рассуждать здраво.

— Ещё раз повторюсь, что всё это очень сложно. Ваш мир не один, это, в принципе, уже всем известно. — Саша потёр переносицу и стал от этого похож на учителя, уставшего втолковывать своим ученикам простые истины. — Станция накапливает один вид энергии, преобразует её и, при необходимости, передаёт в другой пространственно-временной континуум. Я из другого измерения, Таня. И даже из другого времени. То, что вы видите перед собой, моя матрица, адаптированная для вашего мира. Я же должен был вписаться в ваше пространство.

— А что, сильно страшный? — Танька не удержалась, чем вызвала улыбку у своего собеседника.

— Ну не до такой степени. Щупалец и усиков у меня, к сожалению, нет. Я обычный человек, как и вы, только не отсюда.

— А почему именно этот дом и в этом месте?

— Дом не имеет значения, он создан искусственно, а вот место. . . Таких мест не много, но они есть в каждом мире. Это точка соприкосновения. Уровень развития вашей цивилизации ещё не позволяет их использовать. Совершенно верно вы заметили, нос ещё не дорос, — улыбнулся опять Александр, снова ответив на её тайные мысли. Танька покраснела, и твёрдо решила ничего больше про себя не думать. Получится ли?

— Вот что, Татьяна, время уже позднее, я здесь немного отдохну на диванчике, а потом снова займусь настройкой. Вы можете смело спать, я вас не потревожу. На том и разошлись. Танька пошла к себе, стыдливо повернула дверную защёлку, тут же мыслен45

но себя одёрнула, но отпирать не стала. Ночью ей опять что-то снилось. Было это до того красиво и необычно, что Таньку потянуло туда со страшной силой. Она плыла по тёмному коридору навстречу яркому свету, она знала, просто была уверена, что там ей будет очень хорошо, но какой-то внутренний голос тут же заявил: «Татьяна Алексеевна, вы очень нужны здесь. Здесь вы на своём месте». Проснулась Танька бодрой и вполне отдохнувшей. Посмотрела на себя в зеркало и решила косынку не надевать. Зачесала волосы назад и сделала задорный хвостик на макушке, даже губки чуть подкрасила. В комнате Саши не было. Зато был телевизор. Нет, не её старенький «ящик», а вполне современный плоский экран. Это было ещё не всё, в углу стоял компьютерный столик, на котором, соответственно, стоял компьютер. Танька ошарашенно пошла обследовать другие помещения. Стиральная машинка, плита, кофеварка, миксер — всё было НОВОЕ, даже утюг с гладильной доской. «Как же он это так быстро. . . переместил-то всё это? — подумала Танька. О том, что это можно было просто купить, мыслей не возникло. — Это сколь же всё стоит!»

— Ну, вот вы опять, Татьяна, за своё. Ничего я не крал. Это наш с домом вам подарок. Вот эта плита из сгоревшей партии, телевизор попал под дождь и его выкинули за неисправностью. С остальными предметами аналогично. Все они в реальной жизни были утрачены. Я их просто восстановил с помощью станции, по молекулам. Успокойтесь, пожалуйста! Давайте лучше завтракать, вы замечательно готовите, с душой!

Рисунок М. Юрьевой «Матрица, не матрица, а есть просит! — Танька воровато обернулась, снова устыдившись своих мыслей. — Что у них там, не готовит никто?»

— В привычном для вас смысле — нет. У нас всё. . . Ну, не так совсем. А вы своими руками. . . Очень здорово, хотя и не экономично. — Теперь уже была очередь смутиться Александру. Позавтракали они с удовольствием, рассуждая попутно о приготовлении тех или иных блюд.

— Ну, вот мне и пора. — Улыбка у Александра действительно стала грустной. — Пользуйтесь компьютером, разберётесь, не беспокойтесь. Словом, живите и радуйтесь. Станция настроена таким образом, что никто посторонний вас больше не побеспокоит. Чердаком тоже можете пользоваться. Да, дети в это число не входят, в этом смысле можете стать второй «бабой Катей». Танька проводила Александра до калитки и проследила за ним взглядом. Саша, вопреки её ожиданиям, не растворился в воздухе, просто дошёл до остановки и сел в автобус. Вечером Танька рано легла и долго думала перед сном: « Вот всё Танька, да Танька, а почему не Татьяна? Не Таня или, на худой конец, Татьяна Алексеевна? В чём я виновата?» На следующее утро Таньку просто распирало от желания пройтись по улице. Она нашла вескую причину — сходить за хлебушком, и вышла

46

— Танюша, вы парного молочка не хотите? Жирненькое! — Через дорогу стояла бабушка и улыбалась.

— Здласьтетатьяналексеевна! – донеслось из соседской калитки.

— Доброе утро, Татьяна! — Пашка так и не поняв сам себя, плюхнулся в машину и, взвизгнув покрышками, покатил на работу. Жизнь была прекрасна!

47

Прошу тебя — всегда возвращайся Д. Кат Я уже не в первый раз выполнял такие задания. Если надо было провести какое-нибудь серьёзное расследование, написать хлёсткий, сенсационный материал, — всегда посылали Стюарта, Бэт или Марию. А если состряпать хвалебную оду мэру, отгрохать статью о местном отряде бойскаутов или поведать миру о семинаре домохозяек — вот тут пожалуйста: кроме меня достойных кандидатур не находилось. Сначала я пробовал протестовать, однако главный редактор мягко, но настойчиво объяснил, что каждый хорош на своём месте. Возмож-но, в этом виноват мой весёлый нрав, а может — несерьёзный внешний вид, но делать репортаж о бравых копах семнадцатого отделения отправили снова меня. Ну в самом деле, о чём ещё может писать долговязый юнец с внешностью вечного студента в потёртых джинсах на худых ногах, с вихрами ярко-русых непослушных волос, с курносым носом, улыбкой до ушей и наивными синими глазами гимназистки? Ведь не о коррумпированных политиках, в самом деле. А вообще Бэт говорит, что я чертовски обаятельный. За копами я гонялся двое суток. Вообще-то все они были на месте, но у каждого находилась куча неотложных дел. Завидев меня, они срывались с места и уносились со скоростью ночного экспресса. А если кого-нибудь и удавалось застать врасплох, то ничего вразумительного от них я добиться не мог: они мялись, мычали, глубокомысленно закатывали глаза — в об-щем, вовсю валяли дурака. При этом все в один голос твердили, что лучший полицейский на семнадцатом участке — инспектор Рэйзер, вот с этим бравым парнем мне и надо по-общаться, а они тут так, всего лишь греются в лучах его славы. Я бы и рад был воспользоваться их советом, но вот только вышеупомянутого инспектора никогда не было на месте. Говоря о Рэйзере, детективы начинали как-то хитро переглядываться и сдержано хихикать, так что я уже начинал подумывать, что это какая-то мифическая личность, нечто вроде местной хохмы. Однако фото мистера Рэйзера я, к своему удивлению, обнаружил на стенде среди фотографий игроков любительской баскетбольной команды семнадцатого отделения полиции. Там же, на стенде, ему пели дифирамбы, как отличившемуся на службе, на учебных стрельбах, при недав-нем задержании, и всё такое прочее. Облик бравый инспектор имел соответствующий — этакий добродушный Терминатор с мудрым, немного усталым всепонимающим взглядом. В общем, типичный "хороший полицейский"из комиксов. Но никто не мог толком объяснить несчастному журналисту, где же отыскать эту блистательную и загадочную лич-ность. Нечего и говорить, как я был заинтригован. Вскоре полицейские перестали обращать на меня внимание. Они исчезали и появлялись с ловкостью фокусников, допрашивали задержанных, деятельно суетились, время от времени посы-лая друг друга к какому-то Джо, и у него же назначая встречи после дежурства. Вероятно, этот Джо был довольно популярен у копов семнадцатого участка. К концу дня я уже не мог находиться в такой безумной атмосфере и был почти рад, когда на участок приехало большое начальство, и меня бесцеремонно попросили удалиться, пообещав назавтра устроить интервью с ночным патрулём, если мне их удастся уговорить, разумеется. Я уныло плёлся по улице, разглядывая неоновые вывески и думая о своей незавидной доле жур-налиста, когда на глаза мне попался небольшой уютный бар на углу, скромно затесавшийся между офисом туристической фирмы и супермаркетом. Назывался бар "Вечерок у Джо на ступеньках болтали трое копов, и я мысленно обозвал себя кретином и другими не менее лест-ными прозвищами. В горле у меня было сухо, как в лунном кратере, а в голове звенели телефо-ны, трещали принтеры и вопили задержанные, так что я с удовольствием завернул к Джо вы-пить пару бутылочек пива. В этом баре действительно собирались полицейские, некоторых из них я уже видел в участке. Они приветливо кивали мне, почему-то расплываясь при моём появлении в безудержных улыбках. Я взял себе пару пива, и за соседним столиком неожиданно обнаружил пресловутого инспектора Рэйзера собственной персоной: он преспокойно потягивал пиво и читал газету. Я ринулся к нему как коршун, чуть не свалив по дороге стул и пару столиков вместе с копами. Он ошалело смотрел на меня, пока я одновременно пытался достать своё удостоверение и диктофон, при этом стараясь сесть и не уронить бутылки и стакан.

48

— Добрый вечер, мистер Рэйзер, я журналист из "Сити Ньюс готовлю репортаж о вашем замечательном участке, больше всего наслышан о вас, давно мечтал встретиться. . . Окончание моего приветствия потонуло в дружном хохоте копов. Инспектор Рэйзер досадливо крякнул и укоризненно посмотрел на коллег. Те, всё ещё смеясь, разводили руками: — Честное слово, мы молчали, как настоящие заговорщики. Этот ушлый газетчик сам тебя отыскал. Инспектор Рэйзер строго посмотрел на меня, и я, запинаясь, подтвердил: — Да, я зашёл в этот бар совершенно случайно, вот уж не думал, что мне так повезёт, и я встречу вас тут. Взгляд инспектора потеплел, он заразительно рассмеялся, при этом вокруг его глаз разбежались лучистые морщинки, и я отметил, что он ещё совсем молодой, только очень серьёзный и уставший.

— Значит, ты и есть тот самый журналист, от которого я так тщательно скрывался всё это время. Ну что ж, профессия журналиста чем-то сродни профессии полицейского, и раз уж ты меня нашёл, то придется давать интервью. А ребята не говорили мне, что ты такой юный и чертовски привлекательный, — неожиданно заявил он, лукаво сверкнув на меня весёлыми зелёными глазами.

— Иначе вы не стали бы прятаться, — предположил я.

— Наоборот, я бы спрятался гораздо лучше, — загадочно ответил он. — Знаешь что, сынок, давай поговорим где-нибудь в другом месте, а то эти баламуты не дадут нам спокойно пообщаться. Полицейские сдержанно пересмеивались, описывая ситуацию каждому вновь прибывшему во всех подробностях, и тогда на пару минут весь бар снова сотрясался от дружного хохота.

— Прекрасно, — вскочил я. — Я знаю уютный бар на побережье. Идёмте, инспектор —угощаю.

— Ну, что ж, пойдём, юноша, только ни в коем случае не позволяй мне напиваться. Под новый взрыв хохота мы вышли на улицу и поймали такси. В баре на побережье, как я и предполагал, в это время было не слишком людно. Мы устроились у самого окна, и я заказал виски, чтобы отметить наше знакомство и разрядить слегка напряжённую атмосферу.

— Инспектор, давайте по-простому, на "ты"и без формальностей? Меня зовут Холли, Холли Дэй, а вы называйте меня просто — Холли. Инспектор рассмеялся: — Вот это действительно совпадение! Или судьба, если так угодно! Я удивлённо вскинул брови.

— А ты разве не знаешь моего имени, Холли?

— Нет, только фамилию, — удивлённо ответил я.

— Ну, что ж, тогда будем знакомы. Дело в том, что меня зовут Хэлл. Хэлл Рэйзер2 . И мы выпили за знакомство. Хэлл оказался толковым и общительным парнем, я довольно быстро выяснил все интересую-щие меня подробности. В четыре руки мы состряпали приличный репортажик, причём Хэлл с незлобивым юмором прошёлся по поводу своих коллег и начальства, рассказал парочку инте-ресных анекдотов, произошедших на участке. Время незаметно перевалило заполночь. Мы продолжали болтать о том, о сём, плавно перейдя к повествованиям о жизни и юности. Мне понравился этот спокойный коп, хотелось узнать о нём побольше, уже не для репортажа, а так, для себя. Хотелось быть откровенным, тем более что и он, кажется, получал удовольствие от моего общества. Раньше Хэлл работал в прокуратуре, но после какой-то туманной истории ушёл оттуда и стал работать в семнадцатом отделении, о чём, по-видимому, совсем не жалел. Что это была за история, мне не удалось выяснить, да я и не старался — мне уже было неприятно чем-либо обидеть или задеть Хэлла. Часам к двум ночи о многом было переговорено, а выпито было ещё больше. Я совсем забыл о предупреждении Хэлла, чтобы я следил за количеством потребляемой им выпивки, посчитав это простым кокетством. Несмотря на непринужденную обстановку, что-то беспокоило моего собеседника, и он истреблял виски в невероятных дозах, совсем при этом не пьянея. Вскоре нам сообщили, что бар закрывается.

2

holiday (англ.) — праздник (досл. — святой день); hellrisen (англ.) — восставший из ада.

49

Свежий воздух немного отрезвил меня. Мне было весело и совсем не хотелось отпускать Хэл-ла. Неожиданно он сам предложил поехать ко мне домой. Ну конечно же, я согласился. Мы ку-пили ещё бутылку виски и поймали такси. По дороге он загрустил. Я всячески пытался расшевелить его, рассказывая глупые анекдоты и байки из жизни журналистов. Хэлл хмыкал, на секунду его лицо прояснялось, но потом он снова замыкался в себе. У меня дома Хэлл продолжал пить, не пьянея, но мой стакан решительно отобрал. При этом он глядел на меня грустно и виновато, и мне было до безумия его жаль.

— Ну, парень, что ты. Расслабься, у меня ты можешь чувствовать себя совершенно свободно. — Я потрепал его по плечу и накрыл своей ладонью его большую руку, а он крепко сжал мои пальцы и неожиданно прижал мою ладонь к своему лицу. А я.. . . А я поче-му-то встал и обнял его за шею. . . Вот так всё как-то неожиданно у нас и получилось. Кажется, я был даже не очень удивлён, и не очень против, а может быть, и очень не против. . . Только не подумайте, я таким раньше не за-нимался, даже в ситуации такие не попадал, а тут. . . Ну, и ладно, это того стоило. Хэлл был нежный и настойчивый, мне никогда не было так хорошо с женщинами, как было с этим пар-нем. Он целовал меня и поминутно извинялся, а сам расстёгивал пуговицы на моей рубашке. В конце концов я пригрозил, что если он не перестанет беспрестанно извиняться, то я сбегу, и он перестал. Извиняться. А пуговицы на рубашке скоро закончились. А потом не было никакой рубашки, и ничего больше не было, кроме нас двоих. Он так нежил и ласкал меня, как никто и никогда не ласкал меня в этой жизни. Я и не знал, что такое возможно. Честное слово, я столько нового узнал о своём теле за эту бесконечно длинную и невероятно короткую ночь. А целоваться, так как Хэлл, не умел, наверное, никто во всей Все-ленной. . . Хэлл разбудил меня в десять часов утра. Он ерошил волосы и разглядывал меня с угрюмым во-просом в глазах. Я тоже уставился на него, и он неожиданно спросил: — Где это я, чёрт побери?

— У меня дома, — не менее удивлённо отозвался я.

— Та-а-ак, ничего не помню, — мрачно протянул он, озираясь по сторонам на наши разбросанные вещи, и полуутвердительно-полувопросительно добавил: — между нами что-то было? Тут уже надулся я, и с вызовом ответил: — А ты что, жалеешь? Хэлл спохватился и с размаху досадливо хлопнул себя ладонью по лбу: — Ах, я дурак. Конечно, нет! Я тебя обидел? Прости, мой мальчик, ты просто чудес-ный, фантастический! — он смущённо сморщился: — просто, я, когда вы-пью, то как раз способен на такие вот штуки, за нечто подобное меня и выставили из прокура-туры. Я всегда старался держать себя в рамках. Видишь ли, я считаю это своей слабостью, по-этому прятался в баре, когда коллеги мне сообщили, что ожидаемый репортёр — мо-лодой парень. Эти бездельники в курсе, и всегда меня подкалывают и подначивают по этому поводу. Представляю, что ждёт меня на работе! Ну да ладно, я не жалею, а ты? Вместо ответа я уткнулся Хэллу головой в плечо, и мы в этот день на работу не попали. Хэлл позвонил к себе на участок, сказался больным, и я мог вволю наслушаться, как хохотали его коллеги. Хэлл густо покраснел, от этого захохотал я, наконец он тоже не выдержал, схватил меня в охапку и повалил на постель. Дальнейшие события развивались в том же духе. Мы с Хэллом подходили друг другу, как ключ к замку: он был спокойным, уравновешенным, почти никогда не срывался и быстро отходил. Хэлл был домоседом, а мне нравилось окружать его заботой и уютом. Сначала на полочку в моей ванной комнате перекочевали его зубная щётка и бритвенный прибор, а потом на полку в моём шкафу — пара его брюк, футболки, рубашки, и, наконец, его форма и чёрный выходной костюм. Единственное, что тревожило меня — это работа Хэлла. Когда он задерживался дольше обычного, я поднимал панику и начинал названивать к нему в участок, пока он очень строго не запретил мне этого делать: его вездесущие коллеги знали о наших отношениях, и частенько подкалывали серьёзного инспектора. Нет, не со зла, просто их ужасно забавляло, когда Хэлл страшно смущался, нервничал и краснел. Лично я не видел в данном обстоятельстве ничего катастрофического, но Хэлл был просто в отчаянии, и я перестал звонить к нему на работу.

50

— Но я невероятно волнуюсь, когда ты задерживаешься, — сказал я ему однажды за завтраком.

— Ведь у тебя такая опасная работа! С тобой может в любой момент случиться что угодно, а я не буду ничего знать. Вот так сижу каждый раз, и думаю, а вдруг ты уже никогда не вернёшься!

— Ну что ты, малыш, не волнуйся, со мной ничего не случится. Я буду всегда воз-вращаться домой, — бросил Хэлл как-то между прочим, словно речь шла о пустяке.

— Ты обещаешь? — капризно потребовал я.

— Конечно! — ответил Хэлл, допил кофе, чмокнул меня в нос и умчался на работу. За те пять с половиной лет, что мы прожили с Хэллом, он сдержал обещание. Он мог исчезнуть на день или два, иногда на три. Пару раз его не было около недели — куда-то ездил по своим полицейским делам. К счастью, такое случалось довольно редко. Иногда Хэлл преду-преждал о своём отсутствии или звонил перед возвращением, но чаще — нет. Он просто появлялся, как ни в чём не бывало, целовал меня, иногда дарил какую-нибудь безделушку, исчезал в ванной, а после я кормил его обедом. Я понимал — такая работа, никогда не возмущался и ни о чём не спрашивал. В общем, я привык. Хэлл ценил это, был всегда нежен и предупредителен. Наверное, мы были с ним по-настоящему счастливы, и я уже не представлял, как жил без него раньше. То же говорил и он. На Рождественские праздники мы с Хэллом всегда уезжали в маленький бревенчатый домик в Коннектикут. Домик был однокомнатный, затерявшийся почти в самом центре густого, заснеженного леса. Он достался Хэллу в наследство от его дяди по матери. Там не было даже электричества, и мы пользовались свечами и позеленевшей от времени керосиновой лампой. Мы были там одни, совсем одни. Наедине друг с другом, и с вечной, величественной Природой. Потрескивали дрова в камине, мы брали свечи и выходили на крыльцо смотреть, как падает большими, мягкими хлопьями густой белый снег и ожидали, чтобы в прорехах тёмных, синеватых облаков зажглась Первая Звезда. Это были самые безмятежные, самые блаженные минуты нашей с Хэллом жизни. . . . Но теперь было жаркое, душное, пыльное городское лето. Хэлл отсутствовал в очередной раз. Его не было уже неделю, и я начинал скучать, ведь когда он не уезжал, то мы с ним были вместе почти всё время. Я тосковал по его рукам, по его голосу и улыбке, мне не хватало даже его сердитого ворчания, когда я начинал слишком уж шалить и безобразничать. Я не был обес-покоен его отсутствием, скорее раздражён. Я психовал и обвинял Хэлла в эгоизме, что он, за-нявшись своей работой, совершенно не думает о том, чтобы хоть как-то напомнить мне о своем существовании. После явится, как ни в чём не бывало, залезет в ванную и потребует есть. Наверное, в этом была виновата изнуряющая, давящая, непрекращающаяся жара. Я окончательно обиделся на Хэлла, собрался, махнул на всё рукой и уехал на две недели к друзьям в Канаду. Там я всячески старался отвлечься от мыслей о Хэлле, мстительно представляя себе, как он, возвратившись, будет сам готовить себе завтрак, варить кофе и дуреть от жары на пустой постели. Приехав домой, на полу в прихожей я обнаружил целый ворох газет — нам бросали их в щель над входной дверью. "Значит, Хэлл так и не объявлялся — сделал я един-ственно возможный вывод. Я сгрёб все газеты в охапку и отнёс на кухню, кучей свалив на столе. Не было никакого жела-ния их читать, не было желания смотреть телевизор и есть. Я тосковал без Хэлла, я не находил себе места, ломая голову над причиной его загадочного отсутствия. Никаких плохих предчув-ствий у меня не было, и я скорее был склонен думать, что сначала его задержали дела, а после он приехал, не обнаружил меня дома и сейчас живёт где-нибудь у друзей или в общежитии. Или вообще потерял ключи, а написать записку при своей обычной беспечности он просто не подумал. Я уже был не рад, что уезжал, и всячески корил себя за это. Промучившись сутки, взвесив все «за» и «против», я рискнул позвонить Хэллу на работу, чего не делал уже лет пять. Пусть он после меня ругает, пусть над ним хохочет и потешается всё его отделение, но я уже не мог находиться в этой мучительной неизвестности. В конце концов он сам виноват — нечего было оставлять меня одного так надолго. Трубку подняла какая-то девица.

— Будьте добры, сообщите, пожалуйста, где сейчас находиться инспектор Рэйзер, и если он недалеко, пригласите его к телефону, — самым любезным тоном обратился я к ней.

— Простите, кто вам нужен? — удивлённо отозвалась она.

51

— Рэй-зер, — по слогам произнёс я, досадуя на её непонятливость. — Старший инспектор Хэлл Рэйзер. В трубке повисло молчание, после чего девица не то смущённо, не то возмущённо объявила мне: — Но инспектор Рэйзер у нас уже не работает! — и повесила трубку. Я был совершенно ошарашен и сбит с толку. Тысячи мыслей теснились в моей голове. Я не мог понять, какие изменения произошли в судьбе Хэлла, и почему он даже не намекнул мне на них! А может, там разразился какой-нибудь скандал, его выгнали из полиции или даже арестовали, и сейчас он находится в изоляции под следствием! Удивительно, но самая разумная мысль — отправиться в семнадцатый участок и всё там подробно разузнать — пришла ко мне далеко не сразу. В голову лезли какие-то глупости, я невероятно разнервничался, выпил две таблетки снотворного и провалился в глубокий сон без сновидений. Я проспал около суток, а когда проснулся, то увидел, что с погодой творится что-то невероят-ное: ураганный ветер швырял в окна комья мокрого снега — это в июне-то — и температура опустилась до минус трёх градусов. По телевизору передавали штормовое предупреждение, с домов срывало крыши, сломанные под корень деревья задевали перевёрнутые автомобили. Население просили воздержаться от любых перемещений вне дома. Завывали сирены спасательной техники, стихия бушевала вовсю. Факт, что и природа против меня, поверг меня в совершеннейший шок и абсолютно лишил во-ли. Я просто лежал ничком на кровати и смотрел в одну точку, не слыша завываний сирен и ветра. Сейчас я отчётливо понял, что Хэлл полностью стал моей жизнью, он заполнил её без остатка, сконцентрировав в себе все мои заботы и желания. Мои родители давно покинули этот мир, далёкие родственники в Атланте не проявляли охоты общаться, и меня к ним совершенно не тянуло, работа не стала чем-то более важным, чем просто средством для добывания денег. . . Без Хэлла вокруг меня была пустота, вакуум. Хотелось бросить всё к чёртовой матери: работу, квартиру, этот город, и уехать, куда глаза глядят. Ехать без дороги и цели, нигде не останавливаясь надолго, ни к чему не привязываясь, никого не любя. Только мысль, что я уеду, и Хэллу некуда будет возвратиться, словно пригвоздила меня к месту. "Как он мог, как он мог оставить меня, ведь он обещал всегда возвращаться — эта мысль колоколом билась в моей больной, уставшей голове. А потом я услышал, как в дверях поворачивается ключ, и безумная, неведомая сила подхватила меня с места и вынесла в коридор, и я повис у Хэлла на шее прежде, чем смог осознать, что он возвратился, как и обещал. Он вошел, как ни в чём не бывало, крепко сжал меня в объятиях, и теперь, смеясь, стряхивал со своей шеи, пытаясь разуться. Но я словно прикипел к нему, сквозь слёзы бормоча что-то о том, как я скучал и какая он свинья. Хэлл наконец оторвал мои руки от своей шеи: — Прости меня, малыш, я тоже безумно соскучился, но всё время был ужасно занят и совершенно не мог с тобой связаться — не было возможности. Как только вырвался — сразу к тебе, ведь я обещал. Он поймал меня на лету, когда я снова попытался повиснуть у него на шее: — Постой, дай привести себя в порядок. Я грязный, как чёрт, и безумно замёрз. Хэлл действительно был ужасно перепачкан сажей и копотью, во многих местах его форма прогорела и была разорвана. В прихожей стоял густой запах дыма и горелой резины.

— Вы были на пожаре?

— Да, здорово горело, но уже потушили! — засмеялся он.

— Ты без куртки? — опять спрашивал я какие-то глупости.

— Меня подвезли, но пару кварталов пришлось пробежаться, а на улице, сам видишь, погода совсем не июньская. Замёрз невероятно, побегу в ванную отогреваться, — Хэлл был весь совершенно мокрый и холодный, как ящерица, на отросших волосах лежал не-стаявший снег. Он скинул форму прямо в коридоре, нырнул в ванную и с довольным рычанием открыл горячую воду на полный напор.

— Я приготовлю тебе чего-нибудь поесть, — радостно крикнул я до без-образия счастливым голосом. Хэлл высунул из-за занавески намыленную сияющую физионо-мию: — Не стоит, малыш, я не голоден, лучше приготовь мне мой тёплый халат и включи электрокамин!

52

Я со всех ног бросился исполнять его просьбу, чувствуя, как пустота в моём сердце постепенно заполняется чем-то большим, тёплым и бесконечно родным. Хэлл плескался в ванной целую вечность, весело ухая и насвистывая что-то легкомысленное. Наконец, он появился, влажный, тёплый, пахнущий мылом и свежестью. Накинул халат, уселся в свое любимое кресло и я тут же забрался к нему на колени. Сквозь ароматы шампуней и дезодорантов явственно пробивался неистребимый запах гари. Я потянул ноздрями воздух.

— Да, я здорово прокоптился, — сказал Хэлл, заметив это. Снег на его во-лосах так и не растаял, — за то время, пока мы не виделись, он поседел почти напо-ловину. Я ещё теснее прижался к нему, заглянул в серьезные зелёные глаза: — А я совсем отчаялся. Представляешь, даже позвонил тебе на работу! И какая-то девица, вероятно, новенькая, сообщила мне совершеннейшую галиматью. Я даже не знал, что и думать. Хэлл резко выпрямился и цепко впился в меня острым, пронзительным взглядом: — Ведь я строго запретил тебе звонить на работу, и ты пообещал этого никогда не делать! Как ты мог обмануть меня, Холли! Что тебе там сказали?

— Прости, милый, не сердись, но я просто сходил с ума от неизвестности! А эта де-вица мне сказала, что ты там уже не работаешь, и толком ничего не объяснила. Чепуха какая-то! Хэлл заметно расслабился, и сердитые огоньки в его глазах потухли: — Да, конечно, ты прав. Только знаешь, я действительно больше не работаю в семна-дцатом отделении полиции, собственно, об этом я и хочу поговорить.

— Тебя куда-то перевели? Вряд ли обратно в прокуратуру, иначе ты не приходил бы домой таким грязным и прокопчённым, — пошутил я.

— Нет, — усмехнулся Хэлл, — не в прокуратуру. Понимаешь, это случилось очень внезапно, после одного события. Фактически, у меня не было выбора. Но это, как бы так сказать, секретная организация, я не имею права ничего тебе о ней рассказывать. Хотя, несомненно, все знают её название, но никто ничего не знает о ней конкретно.

— Ого, как туманно! Хорошо, я не буду спрашивать ни о чём конкретном. Но эта но-вая работа как-то связана с твоим трёхнедельным отсутствием?

— Напрямую. Видишь ли, работая в этой секретной организации, я обязан там неот-лучно находиться. Мы не сможем больше быть с тобой вместе. Быть с тобой вместе здесь, — уточнил Хэлл. — Меня отпустили к тебе всего на несколько часов. Если ты захочешь, то сможешь поехать со мной туда, если нет — то я должен возвратиться ещё до рассвета. Собственно, я и приехал только затем, чтобы позвать тебя с собой, но я не мо-гу на этом настаивать или заставлять тебя ещё каким-либо образом. Вот, теперь решать тебе. Если ты не согласишься отправиться со мной сейчас, то мы с тобой не увидимся ещё очень, очень, очень долго, практически всю твою жизнь, — добавил он грустно.

— Что за вопрос, Хэлл. Конечно же, я еду с тобой. Видишь, я согласен, расскажи те-перь, чем таким ты занимаешься в этой суперсекретной организации?

— Практически тем же, чем занимался и раньше — слежу за порядком. Но, Холли, ты не совсем меня понял. Ты должен очень хорошо подумать, прежде чем согласиться. Это более чем серьёзно. Понимаешь, тебе придётся оставить навсегда всё то, с чем ты сроднил-ся, весь привычный уклад твоей жизни: знакомых, друзей, работу, эту квартиру, даже все твои вещи! Ты сможешь на это пойти?

— Но ведь ты смог?

— Это другое. Я же сказал — у меня не было выбора, а у тебя он есть. Я крепко обнял Хэлла за шею и покачал головой: — У меня его тоже практически нет. Где живёшь ты, там смогу жить и я, а друзья и знакомые — дело наживное. Главное, что мы будем вместе. И ещё. . . Вряд ли ты предложил бы мне что-нибудь нехорошее.

— Это верно, — улыбнулся Хэлл. — Только там всё совсем по-другому, не так, как здесь.

— Подумаешь, — отмахнулся я. — Привыкну, ведь там для меня найдётся какая-нибудь работа?

— Этого там предостаточно, но ты уверен, что полностью отдаёшь себе отчёт? Ведь это не здесь, не в нашем городе, и даже не в Америке!

53

— Да хоть на краю света! Я не пойму, Хэлл, ты приехал, чтобы позвать меня с собой, а сам только и делаешь, что отговариваешь. Ты что, не хочешь, чтобы мы были вместе? — возмутился я наконец.

— Да что ты, Холли, я только этого и хочу! Я вообще не должен был возвратиться, для меня было сделано огромное исключение, но я не имею права ни к чему тебя принуждать.

— Вы принуждаете меня, инспектор Рэйзер, категорически на вас обидеться, — заявил я официальным тоном. — А если серьёзно, то я еду с тобой, и эту тему мы больше не обсуждаем!

— Спасибо, малыш, — растроганно прошептал Хэлл, нежно прижимая меня к себе.

— Ладно, а теперь, когда я согласился, ты можешь открыть тайну, что это за секрет-ная организация? — вывернулся я из-под его руки. Хэлл немного замялся: — Нет, малыш. Когда будем на месте — ты увидишь всё сам. Одно могу сказать точно — там мы больше никогда не будем расставаться.

— Тогда все вопросы снимаются, — радостно заорал я, чуть не опрокинув Хэлла вместе с креслом.

— Ладно, тебе нужно ещё отдохнуть. Мы отправимся очень рано, ещё до рассвета. Сейчас — всем спать. Хэлл потушил свет и подошёл к окну. Буря утихла так же внезапно, как и началась, и сейчас снаружи царила необычная, умиротворяющая тишина.

— Ты не жалеешь о своём решении? — тихо спросил Хэлл.

— Ни капельки, — так же тихо ответил я, забираясь ладонями под его ха-лат. Сразу заснуть нам так и не удалось. Проснулся я очень рано, задолго до рассвета. Мне показалось, что Хэлла нет рядом со мной — в комнате было тихо-тихо, и сквозь сон я не услышал его дыхания. Я испугался, что проспал, и Хэлл уже уехал, не разбудив меня. Я тут же открыл глаза, но было ещё темно, и Хэлл лежал рядом, повернувшись ко мне спиной. Он спал. Электрокамин не горел, в комнате было достаточно прохладно, и я, вероятно, стащил во сне одеяло с Хэлла — его кожа была гладкой, холодной, и всё ещё пахла дымом. Я положил ему ладонь на плечо, и он тут же обернулся, словно вовсе и не спал.

— Хэлл, да ты совсем окоченел, смотри — весь как ледышка! — Я попытался затащить его под одеяло, но он прижал палец к губам и прищурился: — Тс-с-с, ещё рано. Спи. — Он снова укутал меня в одеяло, зябко провёл ладонями по плечам.

— Да, что-то я действительно замёрз, пойду под душ, погреюсь. А ты ещё спи, я подниму тебя, не беспокойся. Я некоторое время дремал, слушая сквозь сон, как шумит вода в ванной, и что-то тихонько насвистывает Хэлл. После понял, что спать уже не смогу, и решил сварить Хэллу и себе горячего кофе. Я возился на кухне, шлёпая босыми ногами по холодному полу и стараясь согреться. В процес-се приготовления бодрящего напитка выяснилось, что в сахарнице нет сахара, и мне пришлось лезть за ним на верхнюю полку кухонных антресолей. Когда я уже спускался с пакетом сахара в руках, то неловко задел кипу газет, сваленных кучей на столе, и они, шурша, разлетелись по всей кухне. Чертыхаясь, я принялся их собирать, и на глаза мне случайно попала большая фотография Хэлла на первой странице одной из газет. Броский заголовок, жирный шрифт: "Полицейский ин-спектор спасает жизнь сорока пяти детям, отдав взамен свою собственную". Дальше — статья, знакомый репортёрский слог: "Внезапно загорелся школьный автобус. . . Геройский поступок инспектора Хэлла Рэйзера. . . Последнего ребёнка — семилетнего Уильяма Шекли — отважный полицейский успел выбросить из окна автобуса за секунду до взрыва. . . Родители спасённых малышей никогда не забудут подвиг. . . Награждён посмертно. . . На месте взрыва на средства городского муниципалитета и благодарных сограждан установлена памятная стэлла. . . ". Строчки расплывались и прыгали у меня перед глазами. Я так и стоял с газетой в руках, тупо разглядывая роковую страницу, когда за моей спиной на пороге кухни неслышно возник Хэлл.

— Я надеялся, что ты не узнаешь, — тихо проговорил он. Я отшатнулся помимо воли и выпустил газету из рук:

54

— Хэлл, это что, какая-то ошибка, розыгрыш? Ведь это не может быть правдой!

— Это — правда, — хрипло ответил Хэлл, и тяжело опустился на стул. — Ну, и что ты теперь будешь делать?

— Не знаю, — растерянно ответил я. Кем он был — призраком, фантомом, привидением, оборотнем, живым мертвецом? Мне не было страшно — он по-прежнему оставался моим Хэллом. Я опустился на соседний стул. — Но почему ты не рассказал мне всю правду сразу? Хэлл пожал тяжёлыми плечами: — Я не мог, не имел права. Меня отпустили только с тем условием, что ты не должен был узнать правды, пока не согласишься отправиться со мной. Это условие было основным и единственным, по-другому туда попасть невозможно.

— Туда, это. . . — туда? — произнёс я загадочную фразу, но Хэлл сразу меня понял и утвердительно кивнул.

— Я же сказал, что ты и сам знаешь, как называется это место, вернее, что под ним подразумевается. Инферно, потусторонний мир, о нём знают все. На самом деле там всё совсем не так, как представляют себе живущие.

— Значит, жизнь после смерти — это правда?

— В некотором роде. Это нельзя назвать жизнью в том смысле, в котором вы обычно употребляете данное понятие. Это там, где я теперь есть. Там всё иначе, там не действуют при-вычные законы. Ад и Рай, загробный мир — всё не так, как ты думал и слышал до сих пор. Никто из великих мыслителей, никто из гениальных провидцев, ни один из религиозных фанатиков даже слегка не приблизились к пониманию истины. Там. . . просто. . . всё по-другому... Я даже не могу объяснить. Я не могу сказать, лучше там, чем здесь, или же хуже — мне не с чем сравнивать. Никогда не встречал ничего подобного, на земле даже понятия такие отсутствуют! Это целый, огромный, живой, многогранный, искрящийся мир, одновременно простой и сложный.

— Я думал, что оттуда не возвращаются, — задумчиво прошептал я.

— Иногда возвращаются, очень редко, в таких особенных случаях, как мой. Без тебя этот огромный мир оказался мал для меня, Холли. В моей душе нет цельности и гармонии, и мне позволили ненадолго возвратиться, тем более что ты сам просил меня об этом. Возвратить-ся за тобой. Путь уже открыт, но ты всё ещё можешь отказаться. Ты вправе остаться в мире жи-вых, и я отправлюсь назад один. В любом случае решать тебе.

— Но почему ты не рассказал мне правду уже после того, как я согласился идти с то-бой? — спросил я, заглядывая Хэллу в глаза.

— Зачем? Какая тебе разница, ведь ты был согласен отправиться со мной куда угод-но, хоть на край света, что же изменилось теперь?

— Но это. . . как-то по-другому, — беспомощно развёл я руками. — Хэлл, это же нечестно. . .

— Я люблю тебя, — почему-то ответил он. Хэлл никогда не говорил мне таких слов, но я всегда, все пять с половиной лет знал об этом. Я молча подошёл, и уткнулся лицом в его влажные, густо запорошенные сединой, пахнущие ды-мом волосы. Он бережно обнял меня, и мы сидели так очень долго, вдвоём, в пустой тёмной кухне, в притихшем, затаившемся мире. На столе медленно остывал невыпитый кофе, за окном нерешительно забрезжили болезненные, тусклые предрассветные сумерки. Вскоре в небе между клыками небоскрёбов показалась узкая алая кровоточащая полоса, не толще хирургического надреза, через который солнце готовилось войти в этот мир.

— Светает, — сказал Хэлл, поглядев в окно поверх моего плеча. — Что ж, малыш, нам уже пора — скоро взойдёт солнце.

55

Немного поэзии Стихи? Что можно сказать стихами такого, что не уложилось бы в строчки прозы? Те же образы и те же мысли. Но как начинают они играть, как переливаться, уложенные в особый и мерный ритм, как ждёшь строки с нужной рифмой, как стучит ровными ударами размер стиха уже после того, как закончились строки, как сказаны все слова. Стихи Светланы Иваненко поражают меня обилием и густотой образов, в них мысль ясна и тонка; читать их легко, а забыть — сложно.

Разгорался костер С. Иваненко Разгорался костер Разгорался костер – Три полешка Да сколько-то веток, Смятый в ком И почерканный напрочь Тетрадный листок, Неразборчиво – Имя И пьяные несколько строк. . . Да случайно упавший в огонь Черешок эспарцета. Разгорался костер – У подножия гибельных скал, Между темных камней, Изувеченных и кособоких, Он смотрел мне в лицо И потрескивал, Словно шептал, Словно мог прочитать Почерневшие, Ломкие строки. Разгорался, Плясал, Как цыганка За пару монет, Живо встряхивал искрами, Будто бы ворохом юбок. . . . . . А потом Я сидел в темноте И кусал свои губы – Почему Я решил, Что за ночью Приходит Рассвет?

56

Юмор Всем привет! Я — Рыжий Бро. Бывший домовой, теперь журнальный. Ещё пару месяцев назад я был не очень юной, но вполне привлекательной домовихой с рыжей косой ниже пояса и уверенностью в завтрашнем дне. Но несовместимость жизненной философии моих хозяев с законами разума лишили меня крова. Я изменил пол, отрастил клочковатую бороду и ушёл в сеть. Впрочем, наверное, нужно рассказать подробнее. Нет смысла живописать сейчас всю биографию. Хоть я и не сомневаюсь, что это поучительная и интересная история. Да что скрывать: эта история могла бы перевернуть мир, поставить на уши человечество, изменить его судьбу к лучшему. Но, увы, люди пока не готовы к этому знанию, а мы, домовые, слишком скромны, чтобы распространяться спасительном влиянии, которое оказываем на планету в целом и на наших хозяев в частности. По этой причине я умолчу, где и когда родился и как провёл первые несколько столетий. Скажу только, что жизнь помотала меня по свету. Я был нежной пери, отговорившей злобного джинна от убийства мелкого воришки Аладдина. Доводилось, сидя на холодном парапете, шептать в ухо задумавшемуся датчанину о русалках и спичках. Был я и питерским дворником Ибрагимом, любившим терзать гитару холодными осенними вечерами. Сегодняшняя история началась, когда милая добрая семейная пара, с которой я жила больше полувека, окончательно решила переехать в деревню, уступив меня вместе с жилплощадью внукам. «Святое дело — тут остаться, — подумала я, смахнув слезу. — В деревне наших много: и свой домовой имеется, и банник с овинником. Не пропадут хозяева. А за новыми глаз да глаз нужен. Нынче молодежь хуже нечисти». Как продвинутая домовиха, я регулярно просматривала телевизионные каналы, знала о повадках молодёжи многое и была готова к бедствиям и лишениям. Сперва показалось, что напрасно. Новая хозяйка оказалась весёлой, но неуклюжей. Хозяин тоже был бестолковым, но добрым. Мы легко ужились. Работы хватало: то уроненный стакан словить, то кастрюлю с кипятком на плите удержать, то, наоборот, крупу просыпать, чтобы неряха додумалась веник в руки взять. Немного беспокоило, что девица больше времени проводила у компьютера, чем на хозяйстве, но я не оставляла надежды со временем воспитать из неё настоящую хозяйку. Что нет мне больше места в доме, выяснилось, когда хозяева решили завести домашнее животное. Само намерение обрадовало, потому как домовихой я была компанейской, а в одиночестве часто скучала, особенно, когда хозяева уходили на работу или уезжали на дачу. Сердце сжимала холодная тоска, хотелось плакать и выращивать за шкафом плесень. Присутствие хвостатого спровоцировало бы на необходимые военные действия — всем известно, что борьба котов и домовых извечна и обусловлена только кошачьим упрямством. Давно бы следовало признать наше превосходство и добровольно отдавать нашему брату верхний, самый вкусный слой сливок из блюдца. В том, что это будет кот, я не сомневалась. Впрочем, кошка меня бы тоже устроила. Но что бы вы думали? Они принесли чихуахуа! Пса! Это был ходячий позор домового! Семейный стыд! Во-первых, оно не было котом. Во-вторых, оно было лысым. В-третьих, оно тявкало. Едва меня завидев, заливалось таким счастливым и пронзительным щенячьим лаем, что лопались перепонки. В-четвёртых, оно начало на меня охотиться. Смешно сказать: я стала опасаться спускаться на пол. А, спустившись, ежеминутно ожидала коварного нападения из-за угла. Но это всё ничего. Можно было терпеть. А вот самым большим её недостатком был вес. Вернее, его недостаток. Случись радость, и заедь ко мне в гости родственники-домовые из деревни, я бы могла их убедить, что это особая, редкая порода тявкающих лысых котов. Это было бы нелегко, но я бы справилась. Но не может уважающий себя домовой жить в доме, где кот весит меньше палки колбасы! Родственники могли бы подумать, что мои хозяева экономят на еде. Они стали бы меня жалеть. А этого я вынести не могла. Последней же каплей, переполнившей бездонную чашу моего терпения, стал и вовсе отвратительный факт: меня не поздравили с праздником. Да-да, десятого февраля я не дождалась ни

57

подарков, ни сладостей. Зато со своим лысым мопсом хозяйка возилась весь вечер! А мне не сказала даже доброго слова. Я всё поняла. Если в доме меня не ценят, то мне не надо повторять дважды. Я собрала вещи, взяла кусок сыра и ушла. В сеть. А куда же ещё? Менять одним неблагодарных хозяев на других я не хотела. Отсюда же я могу присматривать за своими бывшими. Я всё-таки немного скучаю, несмотря на всю их безалаберность. Немного побегав по форумам и насмотревшись такого, от чего моя рыжая борода чуть не стала седой, а голова — лысой, как выжившая меня из родного дома псина, я решила задержаться здесь. В журнале мне нравится. У него романтичное название, льющее бальзам на моё израненное сердце. Пересадочные станции, вокзалы, порты и космопорты — разве не в эти места нас обычно тянет во время душевных терзаний или острой тоски? К тому же сюда заходит много талантливых авторов, за которыми чертовски интересно подсматривать. Правда, здесь немного пыльно и ужасные сквозняки накануне каждого выпуска — все бегают, нервничают и совсем не обращают на меня внимания, — но всё равно очень интересно. Осесть я решил в юморколонке: мы, журнальные, очень любим посмеяться, но дело не в этом. Сегодня здесь потрясающие запахи. По случаю праздника готовит Андрей Фем, а это зрелище, которое нельзя упустить. Наслаждайтесь! Ваш Рыжий Бро.

58

Если капает с крыш А. Лепешкин Если капает с крыш, собаки бегают по улицам весёлыми стайками и при этом жизнерадостно кидаются на прохожих, значит, настала весна. Если ваша половинка (избранница, поканеизвестнокто, номыточносэтимразберёмся) таинственно улыбается, говорит о том, что было бы неплохо поменять ей духи на французские (а то та «Красная Москва», что вы дарили пять лет назад, уже выдохлась); если она задерживается перед витриной ювелирного магазина и томно вздыхает, закатывая глаза; если вы узнали, что в мире очень много счастливых женщин, которым мужья делают дорогие и умные подарки, стало быть, на носу восьмое марта. Если же это всё продолжается дней пять, а сегодня с вами просто перестали разговаривать и изредка бросают в вашу сторону уничтожающеизмерительные взгляды, поздравляю — судя по всему, сегодня уже её праздник, а подарка у вас, разумеется, нет. Что? Есть и даже не один? Тогда всё вышеизложенное не про вас. Поздравляю — вы идеальный муж (жених, любовник, друг. . . ) Что делать? Бежать в магазин бесполезно. Купите за большие деньги хрень, которая усугубит и без того тяжкое ваше положение. Усугубит, точно говорю! Кольцо вы купите не то, от ароматов в парфюмерном у вас непременно заболит голова, а если вы можете купить своей скво нижнее бельё и при этом не ошибиться с его цветом, фасоном и размером, то прочитайте последнее предложение первого абзаца. Прочитали? Можете заниматься своими делами. Я пишу для обычных. Для тех, кто с радостью и трогательным восторгом путает Нину Ричи с Гаем Ричи и кардиган с Карденом и кардиналом. Итак, что делать? Второй вопрос: «За что мне это всё?» откладываем до утра девятого. У меня есть ответ на первый. Головную боль от ароматов в парфюмерном сняли? Как чем? Лёгкой прогулкой по сосновому бору. А вы чем снимали? Пивом? Тремя литрами? Поражён. Помогло? Ну и ладно! Лишь бы голова не болела. Если вы имели счастье ознакомиться с моим годовалой давности трудом, то имеете представление, чем мы будем заниматься. Если же нет, то мне вас жалко — ибо заниматься всё равно придётся. Выхода-то у вас нет? Нет. Короче, мы идём на кухню. Задача наша такова, что Наполеон от страха слёг бы с диареей, а терминатор расплавился бы на фиг! Мы будем готовить! И пусть в России запретят пиво, если мы не сможем удивить нашу ту, которая грустит перед выключенным телевизором и жалеет угробленную с вами молодость. Сначала мы идём в магазин. Одеваемся. Медленно. Пусть заметит сборы и подумает, что мы не забыли о её празднике. Помним. Честно помним! Только в споры не впрягаемся. Иногда многозначительное и молчаливое шевеление бровями могут сказать больше, чем многословное выступление. Собрались? Пошли. Деньги только не забудьте. При входе в магазин прикрываемся рукой от витрины винно-пивного отдела. Не за тем мы здесь. Всё. Фух! Какому уроду понадобилось расставить пиво прямо на входе? Сил нету! Что, правда, нету? Тогда вдох. Выдох. Вдох. . . Выдыхаем, идя между стеллажей. Как это «что покупать»? Разве я не сказал? Да? Старею, видимо. Мы будем готовить салат. Название можете сами придумать. Предлагаю назвать его именем той, ради которой сегодня мы совершаем наш подвиг. Нам нужно купить: куриную грудку, мороженую стручковую фасоль, банку кукурузы, банку зелёного горошка, хрустальную грушу, луковицу, чёрный хлеб, зелень. Что? Нет, в обменник не пойдём. Зелень — это укроп и петрушка. Другая зелень нам пока без надобности. Чего? Что такое грудка? Блин! Это часть курицы, без крыльев и ног. То, что вы держите в руках — хозяйственное мыло. Видите — на нём ТУ. На грудке ТУ не пишут. Перестаём париться по поводу ТУ, ибо эти две буквы нас к салату не приблизят. Куда вы пошли? К той очаровательной девушке в белом колпаке? Спросить, что такое грудка, и где её продают? А что? Это выход. Узнали? За телефоном её придёте завтра. Ладно? Сегодня некогда. Купили грудку, теперь идём за грушей. У груши, которая нам нужна, наверное, есть другое название. Это я так её зову. А так она жёлтая, сочная и безвкусная. И ещё твёрдая, как тот кусок хлеба, который вы забыли под монитором на прошлой неделе. Или почти такой же. . . . Ладно-ладно!

59

Пару бутылок пива можно. Если уж без них нельзя. . . Выгоняем из кухни посторонних, у которых с чего-то в глазах появился интерес к жизни и вашей персоне, а так же исчезла тоска по загубленной юности. Выгнали? Отлично. Начинаем действовать. Моем всё, что принесли. Стоп!!! Хлеб мыть не надо! А зачем его мыть? Он чистый и от воды станет только хуже. Я многое не могу сказать, думать надо самому. Зачем стакан пива?! Снять стресс от моего крика? Нормально — ничего себе стаканчик! Сами покупали? Две пинты входит? Почти полтора литра? Класс! Продолжим. Икайте, пожалуйста, в сторону. Тоже от страха? Какие мы нежные! Берём острый нож. Что? У вас тупой? Тогда идите к телевизору и спросите, чем она ножи точит. Как не она? А кто? Сосед?! Тогда звоните соседу и спрашивайте у него. Вопросы: «А с чего бы?» и «Ты чо?» оставляем на после праздника. Потому что, скорее всего, именно соседа и придётся просить поточить нож. Если вы и раньше этим делом занимались не чаще, чем через две олимпиады, то учиться сейчас у нас просто нет времени. Теперь берём точно острый нож и начинаем аккуратно срезать мясо с костей. Хм. . . Можно и так, конечно. Сразу и порезали на кусочки. Только косточки вынимать из этих обрезков трудно. Как что делать? Срезать мясо с костей. Аккуратно. Медленно. Желательно куриное с куриных же. Свои пальцы нужно оставить в неприкосновенности. Своим мясом вкус салата не украсишь. Не удалось? Бывает. Пластырь есть? Клеим. Кстати, пусть лежит под рукой. Может ещё понадобиться. Чистим луковицу и не забываем мой первый принцип: «Чтобы не плакать от лука, нужно перестать его жалеть» (с). Режем полукольцами. Да всё равно — вдоль или поперёк. Главное не мельчить. Режем на кубики хлеб. Мельче. Ещё мельче. Я понимаю, что кубики красивые получаются, но четыре кубика из буханки — это немножко крупно. Но и не в крошки! . . . Что вы орёте? Порезались. Первый раз, что ли? Срочно скажите через дверь, что вспомнили мужскую биатлонную эстафету. Или гол от словенцев в домашнем матче. Вам поверили? Слава Богу! Нам тут свидетели не нужны. Мелко-мелко режем зелень. Которую купили сегодня, а не до кризиса. Боитесь? Возьмите ножницы. Ими тоже можно. Что? Курицу? Можно и курицу ножницами. Да-да и хлеб. Вам в детстве мама аппликации делать не разрешала? А с чего тогда вы всё хотите ножницами порезать? Безопасно? Хм. . . В этом что-то есть. Грушу не получится. Её надо очистить и просто порезать. Как хотите. Кубики, пластинки. . . да-да, и кружочки пойдут. И звёздочки. И это тоже. Да хоть профиль Нельсона Манделлы! Теперь приступаем к самой страшной части. Молитву знаете какую-нибудь? Какую? «Упаси нас, Господи, от отбоя позднего и подъёма раннего, от старшины-беса и от пайка малого веса»? Ну. . . Если другой нет, пойдёт и эта. Шепчем и делаем страшные глаза. Льём на сковороду масло. Растительное. Нет, от машинного будет пахнуть невкусно. Кидаем кусочки курицы, лук, мороженую фасоль, порезанную зелень, солим немного и жарим. Не очень долго. Что? У вас не жарится? Так газ надо было зажечь! Холодная сковорода мало чего изжарит. Теперь сколько жарить. Лук должен стать немного прозрачным. Стоп!!! Конечно, горячо! Зачем сквозь него на солнце смотреть? Не до такой степени прозрачный. За мочку уха хватайтесь! . . . Чего опять?! Так лук-то надо было выбросить! Зачем и его на ухо?! Да не на ногу, а на пол! . . . Кажется мне, что биатлонной эстафетой и голом от словенцев наши истошные вопли уже не объяснить. Срочно скажите, что вспомнили первую брачную ночь с ней. Хорошо, просто первую. Да кому интересно, что вы не помните?! И она может не помнить, но ей будет приятно! Положите бумажную салфетку на стол и ложкой выложите на неё из сковороды то, что сжарилось. Соберите разбросанные кусочки. И с полу тоже. Чего добру пропадать? Она же моет пол? Значит он чистый. Она каждый день моет, а вы раз в неделю в баню ходите. Значит пол чище вас всемеро! Элементарная математика! В оставшееся масло кладёте хлеб и обжариваете до хруста. Пробовать придётся, а как вы хотели? Кого-то позвать? Можно и позвать. Только кошка ваших проблем не решит. Даже если ей и понравится, то она вам всё равно ничего не скажет. Нет, она сейчас вам говорит, что ей вообще не нравится то, что вы задумали. Да, я знаю кошачий язык. Можно подумать, раньше кошке ваши мысли очень нравились! Теперь берёте салатник и кладёте туда жареную курицу, лук, хлеб и грушу. Открываете банки и накладываете кукурузу и зелёный горошек. А я не сомневался! Если нож в руках настоящего мужчины, он обязательно им что-то порежет: мясо, хлеб, врага, собственные пальцы. . . Да, и консер60

вами можно порезаться. Предлагаю примотать пластырем к руке ложку. Нам ещё майонезом салат заправлять. Заправляем и перемешиваем. Радуемся на творение собственных рук, и пока задор не прошёл, хватаем салатник и тащим к телевизору. Она оценит ваш подвиг. Не говорите, что слёзы от боли и лука. Пусть думает, что от «чувств-с». И провалиться мне на этом месте, если она не простит вам вашу забывчивость! А вы скажите ей на ухо, что ещё не сделали то кольцо, которое было бы достойно её красоты, и не придумали тех духов, которые были бы в состоянии подчеркнуть её индивидуальность. Но у вас есть волшебный конверт, в котором лежит несколько бумажек. И они — эти бумажки — смогут помочь ей — единственной, неповторимой, той, без которой никуда — выбрать что-то на её вкус. Теперь осталось только зажмуриться и отдаться во власть благодарной и любящей женщины. А разве не для этого живём мы — мужики?! Что ни говори, Андрей большой кудесник. Великий кулинар и большой знаток женской психологии. Глядя на его манипуляции, так и хочется процитировать что-нибудь романтичное из классиков. Брета! «Первый вздох любви - это последний вздох мудрости.» Но лучше я вам расскажу одну занимательную историю из жизни очаровательного рыжего домового.

61

Февраль. Воскресенье. Пелемени. Ю. Шапорова Февраль. Воскресенье. Лениво наблюдаю с холодильника, как в пыли танцует пылинка. Она так же лениво, в такт моим мыслям опускается вниз, к заставленному цветами подоконнику. Докружив до волосатого листа фиалки, делает последнее благодарственное па и уже собирается приземлиться, как неожиданно налетевший от хлопнувшей входной двери сквозняк подхватывает её на руки и относит вверх, прочь от обыденности. Не меняя положения, жду. Сейчас там, наверху, он ей наврёт с три короба, наобещает, накрасуется, обманет, обидит, обвинит и разуверится. И она вернётся сюда, к подоконнику и к фиалке, подтверждая мою прозорливость, философичность бытия и очарование безделья. Февраль. Воскресенье. По солнечному лучу спускается недоумевающая пылинка. Закрываю глаза, переворачиваюсь на спину. В коридоре раздаются приглушенные закрытой дверью вопли: — Мать, ну ты и королева!

— С «королевой» согласна, сарказм не одобряю.

— Ну договаривались же пельмени лепить! Где ты ходишь? Пельмени — это хорошо. Буду днём сидеть на вытяжке, следить, чтобы хозяйка не ошпарилась. Она у меня добрая, конфеты на подоконнике мне оставляет. . . .. Не успев сообразить, что произошло, вспружиниваю, переворачиваюсь в воздухе, отталкиваюсь от холодильника — и ухаю вниз. Опасность! В спальне! Приземляюсь, как учили: в полёте, едва коснувшись локтем пола, ухожу в кувырок, выныриваю по инерции — на ноги. Сквозняком шмыгаю мимо хозяев в спальню. Так и есть: двухлетняя Машка лезет в стенку. Ведь сколько раз дуре-хозяйке думал: переставь марганцовку повыше. Нет, всё ей «потом, не достанет, маленькая». С разбегу прыгаю на стол, цепляюсь руками в скатерть. Чёрт, тяжело. Не сдвинуть. Ещё раз — с разбега. Ап! Умница, домовой! Тяжёлая хрустальная ваза едет по столешнице, немного балансирует на краю — рывок! — и падает вниз. Исполняю победный танец и гордо шествую на кухню под аккомпанемент: — Васька, разбойник, ну я тебе. . . .. Маша! Слезь немедленно! Пааш, пора замок в шкафчик вкрутить. Я у Машки только что аптечку отобрала! Проходя мимо рыжего бездельника, наступаю на хвост, под оскорбленный мяв запрыгиваю на подоконник, оттуда — на холодильник. Укладываюсь поудобнее. Потягиваюсь. Переворачиваюсь на спину. Закрываю глаза. Февраль. Воскресенье. Пельмени.

62

Рисунок К. Тищенко Ох. А ведь неплохо мне жилось с хозяевами, весело. Хлопотно, но разве не говорил Ласло Фелеки, что любить - это делать для кого-то больше, нежели он заслуживает? А здесь даже заботится не о ком. Всех дел: пыль вытирать и почтовый ящик проверять. Пишут нам редко, всё чаще присылают рекламу, но среди неё встречается презабавная.

63

«Грязный Чарли» — новости последней минуты Е. Никольский Удобство клиента — главное в нашей работе! Ради вас мы готовы работать с кем угодно! В поисках новых идей дирекция компании «Грязный Чарли» решила обратиться к фирме «Слон и Ко», ставшей популярной в Интернете всего за четыре дня. Рекламная листовка фирмы гласит: «Мы уже целые сутки на этом рынке! Мы не можем выполнить за вас вашу работу! Но наши слоны различной модификации и направленности способны сделать вашу жизнь веселой, а существование ваших конкурентов невыносимым. Уже сейчас наш каталог включает такие потрясающие модели слонов, как: СЛОН-РАЗВЕДЧИК — модель, способная практически незаметно проникнуть в офис ваших конкурентов, выведать все производственные тайны, незаметно передать их с помощью азбуки Морзе и при этом полностью разрушить ненавистный вам офис. СЛОН-АССЕНИЗАТОР — новейшая разработка наших лабораторий! Легко проникает в канализационную систему ваших конкурентов и с помощью специальных ласт при движении вперед создает немыслимое давление в канализационной системе здания. При испытаниях добровольцев подбрасывало до самого потолка! СЛОН-ШУТНИК — устаревшая модель по сходной цене. Достаточно написать на боку слона адрес конкурента (обычным маркером), и он самостоятельно отыщет выбранную вами мишень, безошибочно определит место расположения спальни и ночью протиснется между спящими супругами или любовниками (пол значения не имеет), после чего начнет качественно храпеть. Если у конкурента есть огнестрельное оружие — не волнуйтесь, слон все равно разового применения. Покупайте наших слонов!» Из всего многообразия товаров «Слон и Ко» работники фирмы «Грязный Чарли» приобрели двух слонов типа «СЛОН-ПОЛОСКУН» и изменили слоган «Мы стираем только вручную!» на броскую надпись «Наши руки — хобот!» Результат нововведений — ошеломляющий! Резкий рост количества клиентов — 250 Дирекция «Грязного Чарли» подумывает о расширении производства и приобретении ещё двухтрёх слонов от фирмы «Слон и Ко». Введены новые услуги для клиентов: — За умеренную плату через стеклянную перегородку вы сможете наблюдать за процессом стирки вашего белья!

— Мы бережно вычистим ваше нижнее белье из грубой шерсти, брезента и стекловолокна!

— Непосредственно после чистки опытные мастера армируют ваше белье металлической проволокой, и оно никогда не потеряет своей формы!

— Методы нашей чистки удалят даже те пятна, которые вы ещё не успели посадить! Вечно чистая одежда и хорошее настроение! Пользуйтесь услугами компании «Грязный Чарли»! Я так увлёкся нашей приятной беседой, что совершенно забыл о времени. А оно подошло к концу. И, хоть сердце моё разрывается на части при мысли о разлуке, я вынужден прощаться. Процитирую Гюго: «Величайшее в жизни счастье - это уверенность в том, что нас любят, любят за то, что мы такие, какие мы есть, или несмотря на то, что мы такие, какие мы есть.» Любите и будьте счастливы. Ваш грустный философ, одинокий, но неунывающий Рыжий Бро.

64

Главы из романа “Заговор кукол” Екатерина Лесина

Глава одиннадцатая, о ссорах, письмах и похищениях Место это было столь древним, что, верно, помнило те времена, когда в Королевстве говорили на латыни, лили кровь в сражениях с кривоногим лесным народцем и славили многих богов. Это место, видя, как меняется мир, менялось следом, но нынешний век оказался слишком быстр, чтобы за ним успеть. И место, оскорбившись, заперлось от времени, и долго хранило пыль и тлен уходящих лет. Но однажды опоры на двери слетели, как и сама дверь, изрядно одряхлевшая. Рассыпались пылью гобелены, расползлись гнилью ткани и меха, и хрупкая сталь старинных клинков пала в бою с пришельцами.

— Вот же пакость! — сказал толстый человек и, сунув в рот кровящий палец, пнул обломки меча. Затем мстительно наступил каблуком и попрыгал, добивая.

— Прекрати немедленно! — велела девица в цветастом наряде. Ее глаза ярко блестели, лицо же наоборот было бледно под слоем белил, а щеки полыхали изрядной порцией румянца. Стоя в центре старого зала, девица оглядывалась. И судя по выражению лица, увиденное было ей не по вкусу.

— Грязно.

— Зато безопасно, — возразил толстяк, вынимая палец изо рта. — Он сказал, что главное, чтоб безопасно. И чтоб потолки высокие. Потолки в старом зале и вправду были высоки. Четырехугольные колонны распускались гигантскими лилиями, лепестки которых врастали в кирпичную кладку. Кое-где в нее были вделаны крюки, с которых свисали длинные ржавые цепи. В углу валялось колесо.

— Уберешь тут, — сказал толстяк, подвигаясь к выходу, но девица преградила дорогу: — А чего это я? Чего если убираться, то я? Как будто некому больше. . . как будто эти не могут!

— У них другая задача. И не ори!

— Я не ору! Я просто спрашиваю, почему как убираться, так сразу я?!

— Нет, ты орешь! Оба замолчали, одновременно повернувшись к выходу, и отпрыгнули друг от друга, когда в подвал влетел взъерошенный ворон. Задев толстяка крылом, птица шлепнулась на пол, отряхнулась и заговорила.

— Где? Где? Где?

— Здесь нету. У себя. Чего случилось? — Девушка, присев на корточки, протянула к ворону руку, но тут клюнул и, отпрыгнув, заорал: — Пр-р-ровор-р-ронили! Ур-р-роды!

— Как проворонили? Почему проворонили? — Мужчина в велосипедных очках одной рукой держал карлика за горло, второй же методично отвешивала пощечины. От ударов голова карлика болталась, а ноги подергивались. Ворон же, скукоженный и несчастный, сидя на крыше беседки, наблюдал за расправой. Наконец, экзекутору надоело, и он выпустил жертву.

— Он. . . он не в то окно полез! Мы ждали. Мы были готовы! Ворон хрипло каркнул, подтверждая: были.

— А он не в то окно полез. . . а потом побежал. . . побежал и. . . все. . . — Карлик хлюпал и тер кулачками глаза.

— И все. Все будет, когда тебе на шею петля ляжет. А она ляжет, если этот мальчишка обратится в клирикал с жалобой.

— Н-не обратится. Черная тень скатилась с крыши и, прижавшись к ноге, снова каркнула.

— А ты вообще заткнись.

65

— Он побоится скандала, — карлик, чуть осмелев, заговорил спокойнее. — Сами подумайте, ладно, если про него узнают. А если про нее?

— Если про нее узнают, то мы, мой имбицильный друг, окажемся в Ньюгейте. В лучшем случае. Но я думаю, ты прав. Он ранен, растерян, а главное — недостаточно опытен, чтобы принять верное решение. Поэтому мы сделаем вот что. . . Открыв глаза — какой же странный сон ей виделся! — мисс Эмили обнаружила, что сидит за столом. В правой руке ее — перо. Левая касается ноготками чернильницы. Горят свечи. И лампа под высоким стеклянным колпаком. И газовый светильник на стене. И в камине бултыхается, мечется из угла в угол косматое пламя. Жарко. Душно. В темном углу посапывает Мэри, рот ее приоткрылся, а на нижней оттопыренной губе повисла капелька слюны. Вот-вот сорвется, измарает белоснежный воротничок. Нужно разбудить. Нельзя будить. Нужно сделать. Что? Белый лист приковывает взгляд и уже не выглядит белым, там, под тончайшей пленкой мечутся буквы, ползут, вспыхивают строками и гаснут быстрее, чем Эмили успевает прочесть. Нет, не так. Острие пера проткнуло чернильную гладь. Подалось вверх. Замерло, дожидаясь, пока соскользнет нечаянная капля. Коснулось бумаги, заскользило, проявляя спрятанные буквы. Эмили писала быстро. «Общество любителей петуний «Весенний цветок» уведомляет о продаже семян редкого сорта «Леди Анна» по шесть шиллингов и три пенса за дюжину». Отложив первое письмо, она взяла второй лист и вновь на секунду задумалась, вглядываясь в бумагу. «Мой милый Дориан, Прости меня за боль, которую ты испытал, и знай, что нет в том моей вины. Узнав о произошедшем, я решилась написать тебе. Отчаяние мое безгранично, а надежда почти умерла. Я ехала в Сити, мечтая о новой жизни и встрече с тобой, и будущее виделось светлым и преисполненным чудес. Однако ныне, оглядываясь назад, я понимаю, сколь наивны мы были. Нельзя уйти от судьбы. И она ждала меня в этом доме, который я помню, верно, как помнишь и ты. Не оттого ли бесконечно горько понимать, что место, воплощавшее для нас всю радость безоблачного детства и отрочества, ныне стало тюрьмой. Запечатанные снаружи окна закрыты для меня изнутри. Слуги — надзиратели, коих я опасаюсь едва ли не больше, чем того, кто затеял сей уродливый спектакль. Я не посмею назвать это имя, ибо ты не поверишь. Я и не прошу о вере. Единственное, чего я желаю и о чем молю: будь осторожен! Беги! Уезжай из города, забудь обо мне, забудь о себе прежнем. Возьми новое имя и новую жизнь. Скройся в колониях, ибо лишь там ты будешь в безопасности. Обо мне не волнуйся. Я уверена, что прямая опасность мне не грозит и, поняв, что упустил тебя, он оставит меня в покое. Быть может, поспособствует скорейшему замужеству с преданным ему человеком, а это — не самая худшая участь для женщины. Сегодня я передам оба письма с лакеем, который показался мне надежным. Молю Господа, чтобы так и было. Прощай, мой милый Дориан. И знай, что ты всегда будешь в моем сердце. Нежно любящая тебя Эмили». Дождавшись, когда чернила высохнут, мисс Эмили аккуратно сложила письма, сунула их в конверты — два как раз ожидали на столике — и, подписав адреса, запечатала.

66

Затем она вернулась в постель и, едва коснувшись подушки, уснула. Спустя минуту или две стена рядом с камином скрипнула и разошлась. По комнате потянуло сыростью, и огонь, присев, зашипел. Выбравшийся из тайника карлик подбежал к столу, схватил оба письма и кинулся к щели. Закрылась она также беззвучно, как и открылась. Сью собиралась домой. Холодно. И туману натянуло, теперь ничегошеньки не видать, а что видать, того бы лучше и не видеть. Ноги озябли, и груди тоже, и под юбкой было сыро да неприятно. Чего стоять? Ведь ясненько, что ничего от стояния не будет. Но денек и без того неудачливый был. И прошлый тоже. И позапрошлый. Девки вроде утешают-успокаивают, да на рожах написано — рады. Она уйдет, им больше места останется. Сью всхлипнула, нарочно громко — авось услышит кто, отзовется. Никого. Ничего. Только туман гуще и гуще. И гулко екает в груди сердечко, и страшно отступить от фонаря, который хоть и слабенько, а горит, разгоняя белизну. Белил бы прикупить. И румян. И красок. И корсета нового, красненького да с бантиками. И будет Сью красавицей, как прежде. . . Где-то совсем близко заржала лошадь.

— Эй! Идет кто-то. Странно так идет, частит, точно лошадь, да звук иной, будто в тумане утопленный. Но вот разошлись белые крылья, пропуская черную коробку экипажа. Блеснули золотом дверцы, качнулись шторки, и рука в черной перчатке махнула Сью. Она же глядела на экипаж, не в силах ни бежать, ни подойти. Лошадка одна, но какая-то чудна?я: стала и стоит, ни ухом не поведет, ни хвостом не дернет. И копыта у нее тряпками замотаны. Нехорошо это.

— Эй, красавица, сколько просишь? Хватит? — Рука исчезла и появилась с пригоршней монет. Серебро тускло поблескивало, и от этого блеска Сью стало совсем нехорошо. Бежать надо! Бежать, и все! Подхватив юбки, она сорвалась с места и опрометью бросилась в туман. Сзади донесся смех и окрик: — Куда же ты? Сью летела, ног под собой не чуя. Скорей! Домой! В теплую конуру к камину, к девкам, что будут сонно ворочаться и ворчать, но от тепла их и голосов страх сгинет. Вот и дом. И фонарь у входа горит, видать, скряга-Мелли раскошелилась на газ. . . Сью остановилась, переводя дух. В животе кололо, и в боку тоже. А сердце прямо заходилось, и оттого едва не встало, когда от фонаря отделилась тень и шагнула к Сью.

— Эй, ты чего? — спросила тень, сразу превратившись в Угрумую Фло. — Случилось чего? Фло говорила, жуя яблоко. Второе, примятое с одного бока, она протянула Сью. И от этого стало так хорошо, так славно, что Сью расплакалась.

— Ну-ну, — Фло неловко обняла и похлопала по спине. — Все будет хорошо. . . Укол в шею Сью почувствовала и еще удивилась — откуда ночью осы? А потом туман вдруг прыгнул, накрывая, укутывая, нашептывая на ухо слова давно забытой колыбельной. Спи, Сью, все будет хорошо. . . Спи. . . Крепко спи. . . Угрюмая Фло, доев яблоко, ловко закинула тело на плечо и шагнула в туман. Черная карета стояла за ближайшим поворотом. Возле нее переминался с ноги на ногу толстяк в черных перчатках.

— И долго мне за тебя работу делать? — прошипела Фло, скидывая ношу на пол кареты.

— Но она испугалась. . .

— Ты бы еще на мо?биле сюда приехал.

— Но я подумал. . .

67

— Знаешь, тебе лучше бы не думать. — Фло, плюнув в стеклянный глаз коня, протерла рукавом.

— Если он узнает, что ты экипаж трогал. . .

— Он сам сказал, что можно, — толстяк, склонившись над лежащей девушкой, старательно обматывал запястья тонкой веревкой. Связал он и щиколотки, а в рот сунул мятую тряпку.

— Можно, чтобы аппараты перевезти, а не. . . какой же ты дурачок у меня, — Фло вдруг улыбнулась и нежно прижалась к широкой спине. — На вот яблочко. И давай, уходи, завтра увидимся.

— Уберешь, да?

— Уберу, уберу. Она стояла и смотрела, как черный экипаж растворился в тумане, затем хмыкнула и, сгорбившись, побрела к дому. Одинокий фонарь у его входа почти погас. Неожиданно это показалось дурным предзнаменованием.

68

Глава двенадцатая, в которой в общем-то ничего важного и не происходит Очнуться мне помогла пара пощечин, пожалуй, излишне крепких, что заставило усомниться в их необходимости. Впрочем, сомнения исчезли в тот момент, когда в поле моего зрения появился Персиваль. Его лицо выражало искреннюю обеспокоенность и, как мне показалось, страх.

— Ты живой? — спросил он, помогая мне сесть. Кажется. Во всяком случае щеки горят от пощечин, а поскольку мертвецы чувствовать не способны, я сделал вывод, что жив.

— Болтаешь, значит, живой, — удовлетворенно заметил Персиваль, отодвигаясь. — Я уж думал, что все. Я тоже. Боль была чудовищной. Кажется, прежде чем потерять сознание, я кричал, а Персиваль зажимал рот, и кожа его остро пахла кровью. Сейчас же рука не ощущалась, точно ее и не было вовсе, хотя была, перевязанная кое-как, с серым пятном, просочившимся сквозь слои тряпок, и запахом гнильцы. Я попробовал пошевелить пальцами, но не вышло.

— Не дергайся. Через пару часов отпустит.

— С-спасибо.

— Расти большой, — хмыкнул Перси. — Ну? Мы как, в расчете? В расчете? Ну да, конечно. Услуга за услугу, и не более того. Глупо было бы ждать иного.

— Если в расчете, то я пошел, наверное.

— Наверное, да. Я смотрел, как он уходит, кутаясь в простыню, словно римлянин в тогу. Я думал о том, что в этом человеке, который и близко не является джентльменом, а скорее даже наоборот, нашлось достаточно благородства, чтобы предложить мне помощь. Но вместо благодарности я испытывал сомнения. А потому спросил: — Ты ведь украл пепел, верно? Персиваль обернулся и сжал в кулаке влажный хвост простыни.

— Я не знаком с вашими правилами, но полагаю, что вещи столь ценные полагается возвращать на хранение. . . Его лицо, изуродованное кровоподтеками, было страшно, а звук, вырвавшийся из груди, напоминал рычание.

— Слушай ты, Дорри. . . . . . ненавижу, когда меня так называют.

— . . . ты можешь себе думать, чего тебе там захочется. Только держи-ка свои мыслишки при себе, понятно? Какое твое собачье дело, откудова что взялось? Взялось и радуйся. А то в следующий раз, когда тебе случится погулять, оно может и не взяться. Понятно? Более чем.

— Извини, я не хотел оскорбить тебя подозрением. . . Хотел. Оскорбил. Вернул все на круги своя, потому что так, пожалуй, уютнее.

— Ты не хотел. И ничего не говорил, — Персиваль подхватил грязный ком одежды. — А я ничего не слышал. Мы с тобою вообще сегодня не встречались. Наверное, так было правильнее всего.

— Стой. Погоди. — Я должен был сказать еще одну вещь, пожалуй, из всего, что я наговорил сегодня, лишь это было действительно важным. — Тебе не стоит участвовать в боях. У тебя спина сорвана!

— Знаю, — спокойно ответил он и вышел, аккуратно прикрыв дверь. Оставшись наедине с собой, я попытался восстановить события минувшей ночи, которая была не просто неправильно — невозможной! Итак, сначала моя нечаянная визитерша и сделка, за которую мне немного стыдно. Кубок с кровью стоит на месте. Может быть?.. Нет, пожалуй, на сегодня с меня хватит экспериментов. Далее была ничем не примечательная прогулка по Сити. Ограда. Преобразившийся сад. Девчонкагорничная и ее ухажер. Обрывок разговора. Новость о болезни Эмили. Незапертое окно. Ожог. Побег.

69

Подвал старого паба и кулачный бой. Черный Джованни и Персиваль. Голиаф и Давид, потерявший пращу. Бессмысленная жестокость и азарт толпы. На какой-то миг захлестнуло и меня. Давид не выдержал атаки, упал. И видеть это было неожиданно горько. Я перевел взгляд на руку, которой по-прежнему не ощущал, чему, наверное, следовало бы радоваться, только как-то не получалось. Почему на окнах появились печати? Эмили не хотела видеть меня? Но тогда ей достаточно было сказать. Защищалась? Но от кого? Я прошелся по мастерской. Когда двигаешься, и думается легче. Если допустить, что печати — суть следствие, то должна быть причина. Какая? Обморок. . . Обморок имеет смысл, если является одним из симптомов болезни, сама мысль о которой приводила меня в ярость. Но это невозможно! Не в Сити! Не в Мэйфилде! Не с Эмили! И почему она, поняв, что происходит, не обратилась в ближайший клирикал? Я не знал, но намеревался узнать. Впрочем, как всегда, жизнь изрядно подкорректировала мои планы. Несколько часов сна, поверхностного и наполненного побегами и погонями, сменились бодрствованием и лихорадкой, от которой я то мучился жаждой, то исходил испариной. Опасаясь вопросов, я заперся в комнатах и выходил лишь глубокой ночью, когда в доме затихала жизнь. Я что-то ел и пил, не особо различая вкус, и возвращался в нору. Не знаю, как Персиваль объяснил мое отсутствие, но ни миссис Мэгги, ни мисс Пэгги не беспокоили меня. Суток через двое лихорадка отступила, а кожа на руке посерела, растрескалась, а после и вовсе слезла крупными лохмотьями, обнажив мертвенно-белую, осклизлую подложку. Как ни странно, стало легче. В тот вечер я совершил вылазку в гостиную, где прибрал все газеты, которые удалось найти. И совсем не удивился, отыскав объявление, которого ждал так долго. Я снова и снова перечитывал его, пока не заучил наизусть, и, заучив, повторял про себя слова, вычленяя из них нужное. Газета была сегодняшней. Вернувшись в мастерскую, в которой следовало бы навести порядок, я снял с полки кубок — действовать только левой было крайне неудобно — и поставил перед собой. Отстоявшаяся кровь отчетливо отдавала мятой и ко всему расслоилась. Сквозь мутновато-желтый слой сыворотки проглядывала густая чернота слипшихся кровяных телец, а на стенках кубка остались характерные беловатые кольца соли. Еще сутки, и все это добро можно будет вылить. И наверное, так и следовало сделать, ведь исход этого эксперимента был известен, но. . . стеклянная палочка пробила оба слоя. Пойдя по кругу, она всколыхнула тяжелую муть эритроцитов, смешав их с сывороткой, как неловкий купальщик, поднимая болотную жижу, мешает ее с чистой водой. Секунда и напиток готов. Ночной горшок из майсенского фарфора тоже.

— Ваше здоровье, — сказал я портрету великого итальянца, потому что больше говорить было не с кем. Три глотка я сделал с закрытыми глазами, стараясь не обращать внимания на вкус. Все будет нормально. На этот раз мне нужна доза, а значит, все не может не быть нормально. Тепло расползалось по телу, выжигая остатки болезни. Кожа розовела, сосуды набухали, проступая бурыми веревками, в голове шумело. Хорошо. Почти еще хорошо. Уже не очень. Совсем мерзко. Некоторое время я давил рвотные позывы, уговаривая себя перетерпеть, но потом сдался. Синие розы на белом фарфоре печально поникли. Впрочем, им было не впервой. . . Чуть отдышавшись и прополоскав рот водой, я занялся тем, чем следовало заняться изначально — уборкой. И когда я почти закончил, в дверь мастерской постучали.

70

Глава тринадцатая, в которой юная леди проявляет настойчивость, а в цирке ломается единорог Конечно, Минди и прежде доводилось видеть вампиров, некоторых так весьма и весьма близко. Но они как раз-то и не считались. Являясь новообретенными друзьями папеньки, все как один были в годах, отличались крайней занудностью и каким-то вовсе уж необъяснимым желанием выдать Минди замуж. Их послушать, так вершина мечтаний всякой порядочной девушки возраста Минди — достойная партия. И слушая, Минди преисполнялась стыдом, поскольку мечтания ее ну никак не годились для порядочной девушки. И папенька от тех разговоров расстраивался. . . Но Дориан Дарроу, механик и магистр математики, не выглядел ни старым, ни занудным. Более того, он был возмутительно молод и весьма собой интересен. Для вампира, разумеется.

— Извините. Мастерская закрыта. Временно, — сказал механик и магистр, почесывая когтем нос. Нос был хорош — крупный и с горбинкой, совсем как на том портрете, где папеньку рисовали в обличье императора. Вышло красиво и очень нарядно. Особенно плащик красненький миленьким вышел.

— А я по делу, — ответила Минди, стараясь не сильно глазеть: вдруг он тоже стеснительный, как тот вчерашний тип, который вздыхал, вздыхал над пюпитром, а после в обморок грохнулся вроде бы как от избытка чувств. Хотя Минди подозревала, что виноваты вовсе не чувства, а излишне туго затянутый корсет, но мнение свое оставила при себе. Впрочем, Дориан Дарроу в обморок падать, кажется, не собирался, хотя и выглядел довольно скверно. Кожа, бледная, как у всех вампиров, отдавала прозеленью, волосы цвета мокрой соломы слиплись прядками, а на макушке так и вовсе стояли дыбом. И рубашка мятая. Шейный платок развязался, повис, словно полотенце, через шею переброшенное.

— Леди, я буду весьма благодарен вам, если. . . И Минди решилась: — Меня зовут Минди Беккет. И я хочу на вас работать.

— Что? — он опешил, и Минди воспользовалась ситуацией. Папенька ведь сам учил, что если противник поддается или мешкает, то надо наступать. А еще, что у Минди деловая хватка, только вряд ли это было похвалой. . .

— Вот, — она протянула газеты, которые предусмотрительно захватила с собой. — Вы пишете об открытии мастерской. Объявления были предусмотрительно обведены, а рядом с одним Минди даже восклицательный знак поставила. Так, для пущей экспрессии.

— И что?

— Время. Мастерская, которая начинает работу в десять часов пополудни, а прекращает за час до рассвета, показалась мне весьма занятным местом. И я подумала: Минди, почему бы тебе не заглянуть туда? Ох, простите, иногда я разговариваю сама с собой, папенька считает, что это потому, что мне больше не с кем разговаривать, но на самом деле мне так проще и. . .

— Постойте, — он отряхнулся и, пригладив взъерошенные волосы, уточнил: — Вы хотите работать здесь?

— Хочу, — Минди похлопала ресницами так, как ее учили кузины. Вот бы еще научиться выражение лица делать такое же, по-овечьи обреченное.

— Но это невозможно! Ну вот. Договорилась. Ничего еще не сказала, а уже выгоняют. Конечно, оно с самого начала было понятно, что ее выгонят, однако же. . .

— Послушайте, если все останется так, как сейчас, ваша мастерская умрет. Вы ведь, верно, удивляетесь, отчего никто не спешит к вам?

— И отчего?

71

Смеется? Ну и пускай. Минди не привыкать, что над ней смеются. Зато папенька ее любит!

— Оттого, что вы вампир. У вас клыки и все такое. . . и кровь вы пьете.

— Ну да, пью, — странным тоном ответил он. — Если это все, то будьте так любезны оставить меня в покое.

— Не буду. Кузины говорили, что у Минди нет манер. Ну и пускай, зато благодаря папеньке и закону о собственности у нее есть двадцать тысяч фунтов годового дохода и доля в серебряных рудниках. И верно папенька говорил: с такими деньжищами манеры — не аргумент. И Минди заговорила так, как обычно разговаривала с управляющим.

— Во-первых, вы принимаете заказы в то время, когда большинство ваших клиентов уже спит. Во-вторых, дислокация мастерской крайне неудачна. Кому и что здесь может быть нужно? Часы починить? Кухонную плиту? Газовый рожок? Это не ваша специальность.

— А вы и мою специальность успели заметить?

— В-третьих, ваше рекламное объявление излишне скромно и расплывчато. В-четвертых, следует написать письма людям, которые могут заинтересоваться. . .

— Хватит!

— В-пятых, я могла бы взять это на себя. Корреспонденция. Прием заказов. Бухгалтерия. О нет, ничего не говорите, это ничуть не сложнее домоводства. Между прочим, папенька всегда давал мне на проверку свои бухгалтерские книги и ни разу я не. . . Он вскинул ладони, не то умоляя замолчать, не то сдаваясь на милость. В обоих случаях, выслушать стоило. На всякий случай, запоздало вспомнив один из полученных уроков, Минди потупила взор и сложила руки так, как в книжке нарисовано было. Поза оказалась не только глупой, но и неудобной.

— Я не могу позволить себе секретаря, — очень мягко сказал Дориан. А Дориан — хорошее имя, не мягкое, и не твердое, в самый раз. И папеньке он бы приглянулся. Папенька любит тех, кто своим умом жить собирается.

— А я не собираюсь наниматься в секретари. Я хочу быть вашим компаньоном. Я хочу работать. Я хочу учиться. Пожалуйста! Молчит. Небось, подбирает вежливые словечки, чтобы выставить ее за дверь со всем политесом. Здесь они все такие. Лживые. Говорят одно, в глазки заглядывают, стишки читают да в любви клянутся. Но стоит захотеть чуть иного, чем им правильным кажется, так сразу и любви конец приходит.

— Я. . . я готова вложить в мастерскую. . . сто фунтов. Двести. Триста. Столько, сколько скажете!

— Минди закусила губу, чтобы не расплакаться.

— Зачем вам это? Зачем? Да Минди тысячу и один раз задавали этот вопрос. И ответ она заучила наизусть: — Потому что я имею право. Снова молчание. Взгляд, под которым бы съежится и не дышать. Точно так же смотрела на Минди мисс Сюзанна. Правда, глаза у нее были совсем даже не красные, а серые, обыкновенные, но выражение лица один в один.

— Вы ведь женщина. Ну конечно, она женщина! Господь всеблагой, дай сил на этих идиотов! И терпения. И сдержанности тоже, а если еще останется, то немного манер, за которыми тут все так убиваются.

— А вы считаете, что женщина по природе своей не в состоянии сравняться с мужчиной? — Минди сделала шаг, подняв веер, словно шпагу. — Что умственная деятельность для женщины крайне вредна? Что она способна вызвать Uterus pendulans3 ? Как там было у Платона? У женщин та их часть, что именуется маткой, есть не что иное, как поселившийся внутри них зверь, исполненный детородного вожделения, когда зверь этот в поре, а ему долго нет случая зачать, он приходит в бешенство, блуждает по всему телу, стесняет дыхательные пути и не даёт женщине вздохнуть, доводя её до последней крайности и до всевозможных недугов4 . . .

3 4

Блуждающая матка. Платон. Диалог «Тимей»

72

Дориан Дарроу, магистр и механик, вспыхнул румянцем. До этого дня Минди не доводилось видеть краснеющих вампиров. Что ж, зрелище было преудивительным.

— В-вы неправы, — чуть заикаясь произнес он. — П-платон неправ. О, прощенных ангелов ради, да откуда вы взялись на мою голову?

— Из Бастона, — с гордостью ответила Минди и на всякий случай уточнила: — Америка. Когда он сказал, что согласен, Минди ушам своим не поверила. Если это не чудо, то нечто, весьма чудо напоминающее.

— Спасибо тебе, Господи, — совершенно искренне сказала она, когда Дориан вышел. Он, конечно, вежливо спросил ее разрешения, перед тем как удалиться, но можно подумать, если бы Минди сказала «нет», он бы остался. Впрочем, дело было в ином. Совершенно в ином! Минди вздохнула и, пользуясь случаем, осмотрелась. Пыльновато. Грязновато. И пахнет как-то не очень. Конечно, на рудниках, или там, в порту воняет сильнее, не говоря уже о той рыболовецкой шхуне, которую папенька купить собирался и ездил смотреть, а Минди с ним. . . Со стены на Минди подозрительно поглядывал бородатый мужчина в старинном наряде, чье лицо показалось знакомым. Некоторое время Минди честно пыталась вспомнить имя. Не вышло. Зато под портретом обнаружился прелюбопытнейший альбом с чертежами. И парочка книг, кажется, на итальянском. Или это латынь? Или немецкий? Хотя нет, немецкий Минди немножко знала — у папеньки одно время в камергерах ходил беглый австриец. Смешной. Книги Минди, полистав, отложила — ничего интересного. То ли дело — стеллажик со всякой всячиной. Или вон та стойка с разными скляночками. Скляночки тоже быстро надоели. А Дориан — интересно, прилично будет называть его по имени? Наверняка нет. Ну и ладно, ну и пускай, про себя-то можно — Дориан возвращаться не спешил. И Минди продолжила экскурсию. Цинковая ванна с седоватым налетом солей и двумя баллонами, от которых внутрь сползали провода. Сияющий медью таз и фарфоровый кувшин с синими розами. Полотенца. Рогатая вешалка с фартуками из плотной ткани и перчатками. Маска стеклянная. Ее Минди примерила и не без сожаления отложила — великовата. Очки толстые и широкие, как у велосипедистов. . . надо будет заказать себе такие же! И фартук тоже. И перчатки. И. . .

— Позвольте узнать, чем вы тут занимаетесь? — мягко спросил кто-то, и Минди с визгом подпрыгнула, выронив очки. И, конечно же, они разбились. . .

— Я. . . я. . . извините. . . вас не было и вот. . . Кивнул. Смотрит. Ждет чего-то. А вдруг сейчас возьмет и в шею вцепится? Что Минди про него знает? Ничегошеньки.

— Я новые куплю. Обещаю. А глаза у него какие-то светлые слишком. И уж если с камнями сравнивать — вчерашний-то обморочный все про сапфиры лепетал — то и не рубины благородные, а шпинель максимум. Переоделся. В сюртуке и с платочком этим, изящно повязанным, сделался похож на всех ухажеров сразу, отчего Минди тотчас стало скучно. Дориан моргнул, отодвинулся и, кашлянув, произнес: — Я был бы вам весьма благодарен, мисс Минди, если бы вы не прикасались ни к чему здесь без моего разрешения. И все? А как же крик? Папенька когда злился, так всегда кричал. Правда, он и отходил легко, и сразу начинал прощения просить, и. . .

— Хорошо, — сказала Минди, потому что не знала, что еще можно сказать. Затруднение ее разрешилось, когда одновременно раздались стук и скрип открывающейся двери. На пороге появился лысый человечек в ярко-зеленом камзоле с пышными рукавами. В руках он сжимал треуголку и вызолоченную трость.

— Извините, — произнес он, близоруко щурясь. — Я по объявлению.

73

— Тоже работать хотите? Человека вопрос Дориана удивил.

— Работать? Ну нетушки, я у мэтра Марчиолло работаю. И нам механик нужен. Срочно. У нас в цирке единорог сломался. . .

74

Глава четырнадцатая, о том, что наличие и отсутствие клыков никоим образом не сказывается на женской натуре Вечерний чай удался. Леди Фэйр несколько беспокоилась, что ужасное происшествие, о котором она старалась забыть, скажется на репутации дома, но, похоже, обошлось. Прибыли все, за исключением леди Джейн Канопи, приславшей визитную карточку с извинениями. Это было весьма мило. Чай подали в малой гостиной.

— Представляете, я слышала, что свадьба все-таки состоится, — Летиция держала чашку с преувеличенной осторожностью и пила, едва касаясь губами фарфора. Эта ее манера демонстрировать манеры несколько раздражала.

— Ты о ком, дорогая? — поинтересовалась Оливия, больше для того, чтобы поддержать беседу. В настоящий момент ее куда больше интересовало шоколадное печенье.

— Об Ольге, естественно.

— По-моему эта девица совершенно невозможна! — высказала общее мнение Эгимунда. Сегодня ей каким-то чудом удалось затянуться до дюймов тридцати, да и изумительный тамашиновый цвет платья удачно подчеркивал белизну кожи. — Бедный мальчик. . . Леди дружно вздохнули. И Черити, пользуясь возникшей паузой, застрекотала.

— Я когда услышала, то едва не лишилась чувств. И заболела. Да, да, заболела совершенно! Я все думала о том, как трагична его судьба, и жалела Ольгу. Да, да, жалела, пока не узнала, что Ульрик сделал предложение! Он даже не стал дожидаться окончания траура! Ручная крыса, до того мирно спавшая на пуфике, завозилась и настороженно уставилась на хозяйку. И когда тонкая ручка в перчатке коснулась белой шерсти, леди Джорджианна с трудом сумела сдержать дрожь. Все-таки эта их привычка таскать повсюду крыс отвратительна. . . и Нико пришлось запереть. Бедняжка, верно, вся исстрадалась уже.

— Это нехорошо. — Оливия, дожевав печенье, принялась за сэндвичи.

— Это невозможно, — мягко заметила леди Фэйр, припоминая все, что доводилось слышать о Хоцвальдах. Выходило до обидного мало.

— Возможно! Он уже обратился к его преосвященству за особой лицензией.

— Сдерут втридорога. . . Черити тоненько засмеялась и, пересадив крысу на платье — вот мерзость! — произнесла: — Я думаю, что эти расходы Ульрик еще выдержит. . . — пригубила, наслаждаясь всеобщим вниманием, которое не так часто ей выпадало, и продолжила: — Но откладывать свадьбу не в его интересах. . .

— А фон Пуфферху очень хочется видеть дочь княгиней, — встряла Летиция, перехватывая инициативу. Черити осталось лишь улыбнуться. При этом верхняя короткая губа ее приподнялась, обнажив клычки. . . Два черных пятнышка на белой шее. Леди Фэйр вздрогнула и, спеша отогнать внезапное видение, совершенно невежливым образом перебила Летицию.

— Я слышала, что за ней двадцать тысяч фунтов дают. По-моему, довольно веская причина поспешить со свадьбой. Получилось несколько грубо, но кажется, никто не обратил внимания.

— И это, я вам скажу, еще мало за то, чтобы сделать княгиню из вчерашней торговки. Господи, да вы посмотрите, во что превращается свет! С каждым днем их становится все больше и больше. Право слово, я уже почти смирилась с тем, что остаток жизни мне придется провести среди этих, с позволения сказать, «баронесс». Теперь Черити определенно злилась. Впавшие щечки ее пылали румянцем, губа задралась еще сильнее, обнажив не только зубы, но и бледные десны.

— И я не могу понять одного: неужели Хоцвальду настолько безразлична родовая честь, чтобы мешать кровь с этой. . . с этой. . .

75

— Баронессой, — подсказала Летиция, протягивая руку, чтобы погладить крысу. И та позволила, даже перевернулась на спину, подставляя белесый живот.

— Да, баронессой. Спасибо, милая. Дамы обменялись улыбками, и знай их леди Фэйр чуть хуже, решила бы — и вправду подруги.

— Да ладно вам, — Оливия задумчиво разглядывала крохотное пирожное, украшенное алой вишенкой. Как это у нее получается столько есть и не толстеть? Или она какие-то особые корсеты заказывает? — Это у них семейное. В свое время и старый князь. . . отличился.

— Mesalliance? — с придыханием уточнила Эгимунда. И Оливия кивнула, но развивать тему не стала. Жаль. Убранный умелою рукой подвал преобразился. Миткалевые полотнища прикрыли потемневшую кладку, на пол лег толстый слой сена, а на ржавых цепях повисли светильники причудливых форм. Один походил на стрекозу, второй — на виноградную гроздь. Правда, оба давали одинаковый мертвеннобелый свет. Он заливал подвал, отражаясь в высоком зеркале и букете стеклянных цветов, скользил по рыжей меди разложенных на столе деталей и робко трогал лезвия стальных ножей. Впрочем, даже он не решался заглянуть в дальний угол подвала, где вдоль стен рядом стеклянных пилястр выстроились капсулы. Были они квадратные, прозрачные и заполненные густой жидкостью темно-золотого цвета. В нескольких, окутанных паутиной проволоки, жидкость светлела, позволяя разглядеть очертания тел. От этих Фло старалась держаться подальше. Не нравились они ей. Напоминали старое бабкино украшенье — кусок янтаря с застывшими в нем мошками. Правда, украшение пришлось заложить, но память-то осталась. От памяти никуда не деться. Никуда.

— Фло, Фло, помоги мне, — раздалось тихое. Фло отвернулась и запела, чтоб не слышать.

— Фло, пожалуйста. . . Тощая рука пролезла сквозь прутья решетки, пытаясь ухватить за юбку. Пришлось шлепнуть метлой. Ну чего они все такие? Цепляются-цепляются за жизнь, как будто в ней есть хоть что-то хорошее? Ничегошеньки. Фло точно знает. Она аккуратно протерла столы, смахнула метелкой из гусиных перьев пыль, добавила соломы и, достав из корзины стопку сложенных простынь, еще сохранивших едковатый аромат мыла, задумалась. Полученные указания были предельно ясны, но. . . Страшно подумать, что будет, если Фло ненароком разобьет капсулу.

— Фло, Бога ради! Кричит. А вроде бы успокоилась. И даже есть начала. Ее, небось, в жизни так не кормили. И зачем, спрашивается? Перевод продукта, и все. Фло подцепила край простыни на палку и попыталась набросить на крюк, венчавший капсулу. Вышло попытки с пятой.

— Он убьет меня. . . убьет. . . Фло аккуратно растянула ткань, закрепляя булавками за проволочные петельки. Закончив, пересчитала простыни в корзине. Полторы дюжины — ровно по числу капсул. Крайние, правда, велено не трогать, но оно и к лучшему.

— Фло, ты жестокая. . . ты не можешь так со мной поступить!

— Заткнись, — велела Фло, серьезно раздумывая над тем, чтобы занавесить и нишу с клеткой. Глядишь, тогда и поутихнет. И чего он тянет? Почему не сделает ее тихой, как ту, вторую, которую привел сам? Та спокойно сидит в уголочке, перебирает нанизанные на нитку цветные кольца и улыбается. Одно слово — сумасшедшая. Зато ласковая. Сядешь с ложечки кормить, тотчас улыбается, журчит что-то на своем, безумном, языке, головой под руку норовит нырнуть и трется по-кошачьи. Короткие волосики ладошку колют, и шрамик на затылке прощупывается. Ее вот жалко. С пятой капсулы Фло приноровилась цеплять простыню и дело пошло. Фло даже напевать начала. . .

76

— А голос у нее — просто ужас! — Летиция закатила глаза, не переставая говорить. — А репертуар. . . я просто не знаю, что делать! Я строго-настрого запретила моей Хоупи разговаривать с этой девицей! Да даже смотреть в ее сторону! Гувернантке так и сказала. Вы, мисс Пэддингтон, должны следить за моей малышкой! Эта американка — сущее наказание и я не желаю, чтобы Хоупи брала с нее дурной пример. Леди Фэйр слушала в пол-уха. Беседа, вполне привычная и обыкновенная, вдруг перестала быть интересной. Какое Джорджианне дело до этой, незнакомой в сущности, девицы, которую Летиции пришлось взять в дом? Никакого. И до самой Летиции тоже: меньше тратиться надо, тогда и не придется протекцию составлять всяким там. . .

— А недавно, представляете, заглядываю я в буфет, а там. . . . . . мышь повесилась от тоски.

— . . . все замки на бутылках открыты! И эта девица, глядя мне в глаза, наглейшим образом заверяет, что людям следует доверять, и эти замки — признак неуважения.

— А я не закрываю, — вяло заметила Оливия, которая уже устала жевать и теперь просто сонно таращилась на подруг.

— Конечно, — взвизгнула Летиция, — ты ведь. . . такая доверчивая. . . . точнее сказать, глупая. И ленивая. И еще денег у тебя хватает, чтобы тратить их на кормежку слуг. Несказанное читалась в тускло-красных глазах Летиции. Но сжатые губы прочно запечатывали слова.

— Мне кажется, — Черити нарушила неловкое молчание, — тебе следует отослать ее. Напиши кузену, что девушка. . .

— Еще не готова выйти в свет, — подсказала Джорджианна, страстно желая, чтобы этот бессмысленный разговор поскорее закончился.

— Именно.

— Не могу. Кузен расстроится. Он так обеспокоен судьбой этой девушки. . . . . . скорее, состоянием ее отца, которое может поспособствовать улучшению состояния самого кузена, да и Летиции тоже. Или не поспособствовать. И тогда замечательная Хоупи — тусклая девица с идеальными манерами и напрочь отсутствующими мозгами — останется в старых девах. Сложные ныне времена.

— . . . он надеется, что сумеет устроить ей партию с каким-нибудь приличным человеком. . . . . . если слухи о состоянии американки не преувеличены, то из желающих выстроится очередь.

— . . . но я право слово не уверена, что справлюсь, — завершила монолог Летиция и коготком сняла слезу с ресницы. Снова наступило молчание. Ну нет, Джорджианна не собиралась откликаться на эту, молчаливую, но тем не менее явную, просьбу. Другие найдутся. И нашлись. Эгимунда, вздохнув, предложила: — Хочешь, я и для нее приглашение отправлю? Правда, до бала всего-то неделя, но. . .

— Боже, благослови твое милосердное сердце! Ты не представляешь, как ты меня выручила. Представляет. И пусть породистое, хотя и несколько заплывшее жирком лицо Эгимунды выражает лишь искреннюю радость, но кому, как ни Джорджианне, знать: дело не в милосердии. Дело в кузене. И ведь все всё понимают: девица получит породистого мужа. Он — богатую жену. Летиция — благодарность и приданое для своей дуры. Эгимунда — возможность спровадить бедового родственничка за океан. Так какой смысл во всех этих играх? Господи, да что с ней сегодня такое? Джорджианна сжала зубы, чтобы не застонать от боли и раздражения. Жилка на виске вдруг задергалась, мелко и часто, и биение это породило огненные точки в глазах. Точки рассыпались, разлетались, оседая на белоснежном фарфоре и винно-красной обивке кресел. Расползались по ковру и паркету, по панелям, расписанным под розовое дерево, и по складкам необъятной юбки Эгимунды. Точки блестели на клыках Черити, в серьгах Оливии и в глазах Летиции. Точки были повсюду. Как мошкара.

77

И зудели точно также, за этим зудением исчезали прочие звуки.

— Джорджианна, милая, тебе дурно? — прикосновение Летиции — ледяные пальцы, даже через перчатку чувствуется — привело в чувство.

— Ты так побледнела!

— Просто ужасно! Ужасно. Та девица тоже была бледна. И пятна на шее. Как вообще Джорджианна могла забыть про те пятна?

— О нет, все замечательно. Все отвратительно!

— . . . просто эта погода так часто меняется. . . Леди Фэйр говорила с нарочитой бодростью, думая лишь об одном: если и вправду девушку убил вампир, то почему расследованием занимается полиция, а не клирикал? И окна запечатывать не стали. И двери. И. . . и неужели права была мадам Алоизия, когда сказала, что жертва случайна, а убить хотели Джорджианну? Эта мысль неожиданно прочно засела в голове леди Фэйр, отравив остаток вечера. И Джорджианна совсем не удивилась, когда Черити — она всегда уходила последней — вместо прощания сказала: — Бедняжка. Как я тебя понимаю! Мой Патрик тоже грезил об этой девице, но к счастью, она его отвергла. . .

— Какая девица? Девиц сегодня было что-то многовато.

— Она называет себя мадмуазель Лепаж. Якобы француженка. Но на самом деле, если хочешь знать, из французского у нее только имя, и это по?шло! Имя это Джорджианна слышала. Где? Не помнила. Она стала забывчивой в последнее время. И голова опять болит, а мошкара прыгает-плещется перед глазами. Дразнит.

— Ох, дорогая, сразу видно, что ты давно не была в театре. Оно и к лучшему. Зачем себя расстраивать? Хотя не спорю, она весьма хороша и голос сильный. . . Патрик ценит красивые голоса. Но зачем ей мой Патрик, если есть Джордж? И Черити мило улыбнулась, сделавшись похожей на свою крысу. Глава 14. О том, что наличие и отсутствие клыков никоим образом не сказывается на женской натуре Вечерний чай удался. Леди Фэйр несколько беспокоилась, что ужасное происшествие, о котором она старалась забыть, скажется на репутации дома, но, похоже, обошлось. Прибыли все, за исключением леди Джейн Канопи, приславшей визитную карточку с извинениями. Это было весьма мило. Чай подали в малой гостиной.

— Представляете, я слышала, что свадьба все-таки состоится, — Летиция держала чашку с преувеличенной осторожностью и пила, едва касаясь губами фарфора. Эта ее манера демонстрировать манеры несколько раздражала.

— Ты о ком, дорогая? — поинтересовалась Оливия, больше для того, чтобы поддержать беседу. В настоящий момент ее куда больше интересовало шоколадное печенье.

— Об Ольге, естественно.

— По-моему эта девица совершенно невозможна! — высказала общее мнение Эгимунда. Сегодня ей каким-то чудом удалось затянуться до дюймов тридцати, да и изумительный тамашиновый цвет платья удачно подчеркивал белизну кожи. — Бедный мальчик. . . Леди дружно вздохнули. И Черити, пользуясь возникшей паузой, застрекотала.

— Я когда услышала, то едва не лишилась чувств. И заболела. Да, да, заболела совершенно! Я все думала о том, как трагична его судьба, и жалела Ольгу. Да, да, жалела, пока не узнала, что Ульрик сделал предложение! Он даже не стал дожидаться окончания траура! Ручная крыса, до того мирно спавшая на пуфике, завозилась и настороженно уставилась на хозяйку. И когда тонкая ручка в перчатке коснулась белой шерсти, леди Джорджианна с трудом

78

сумела сдержать дрожь. Все-таки эта их привычка таскать повсюду крыс отвратительна. . . и Нико пришлось запереть. Бедняжка, верно, вся исстрадалась уже.

— Это нехорошо. — Оливия, дожевав печенье, принялась за сэндвичи.

— Это невозможно, — мягко заметила леди Фэйр, припоминая все, что доводилось слышать о Хоцвальдах. Выходило до обидного мало.

— Возможно! Он уже обратился к его преосвященству за особой лицензией.

— Сдерут втридорога. . . Черити тоненько засмеялась и, пересадив крысу на платье — вот мерзость! — произнесла: — Я думаю, что эти расходы Ульрик еще выдержит. . . — пригубила, наслаждаясь всеобщим вниманием, которое не так часто ей выпадало, и продолжила: — Но откладывать свадьбу не в его интересах. . .

— А фон Пуфферху очень хочется видеть дочь княгиней, — встряла Летиция, перехватывая инициативу. Черити осталось лишь улыбнуться. При этом верхняя короткая губа ее приподнялась, обнажив клычки. . . Два черных пятнышка на белой шее. Леди Фэйр вздрогнула и, спеша отогнать внезапное видение, совершенно невежливым образом перебила Летицию.

— Я слышала, что за ней двадцать тысяч фунтов дают. По-моему, довольно веская причина поспешить со свадьбой. Получилось несколько грубо, но кажется, никто не обратил внимания.

— И это, я вам скажу, еще мало за то, чтобы сделать княгиню из вчерашней торговки. Господи, да вы посмотрите, во что превращается свет! С каждым днем их становится все больше и больше. Право слово, я уже почти смирилась с тем, что остаток жизни мне придется провести среди этих, с позволения сказать, «баронесс». Теперь Черити определенно злилась. Впавшие щечки ее пылали румянцем, губа задралась еще сильнее, обнажив не только зубы, но и бледные десны.

— И я не могу понять одного: неужели Хоцвальду настолько безразлична родовая честь, чтобы мешать кровь с этой. . . с этой. . .

— Баронессой, — подсказала Летиция, протягивая руку, чтобы погладить крысу. И та позволила, даже перевернулась на спину, подставляя белесый живот.

— Да, баронессой. Спасибо, милая. Дамы обменялись улыбками, и знай их леди Фэйр чуть хуже, решила бы — и вправду подруги.

— Да ладно вам, — Оливия задумчиво разглядывала крохотное пирожное, украшенное алой вишенкой. Как это у нее получается столько есть и не толстеть? Или она какие-то особые корсеты заказывает? — Это у них семейное. В свое время и старый князь. . . отличился.

— Mesalliance? — с придыханием уточнила Эгимунда. И Оливия кивнула, но развивать тему не стала. Жаль. Убранный умелою рукой подвал преобразился. Миткалевые полотнища прикрыли потемневшую кладку, на пол лег толстый слой сена, а на ржавых цепях повисли светильники причудливых форм. Один походил на стрекозу, второй — на виноградную гроздь. Правда, оба давали одинаковый мертвеннобелый свет. Он заливал подвал, отражаясь в высоком зеркале и букете стеклянных цветов, скользил по рыжей меди разложенных на столе деталей и робко трогал лезвия стальных ножей. Впрочем, даже он не решался заглянуть в дальний угол подвала, где вдоль стен рядом стеклянных пилястр выстроились капсулы. Были они квадратные, прозрачные и заполненные густой жидкостью темно-золотого цвета. В нескольких, окутанных паутиной проволоки, жидкость светлела, позволяя разглядеть очертания тел. От этих Фло старалась держаться подальше. Не нравились они ей. Напоминали старое бабкино украшенье — кусок янтаря с застывшими в нем мошками. Правда, украшение пришлось заложить, но память-то осталась. От памяти никуда не деться. Никуда.

— Фло, Фло, помоги мне, — раздалось тихое. Фло отвернулась и запела, чтоб не слышать.

— Фло, пожалуйста. . .

79

Тощая рука пролезла сквозь прутья решетки, пытаясь ухватить за юбку. Пришлось шлепнуть метлой. Ну чего они все такие? Цепляются-цепляются за жизнь, как будто в ней есть хоть что-то хорошее? Ничегошеньки. Фло точно знает. Она аккуратно протерла столы, смахнула метелкой из гусиных перьев пыль, добавила соломы и, достав из корзины стопку сложенных простынь, еще сохранивших едковатый аромат мыла, задумалась. Полученные указания были предельно ясны, но. . . Страшно подумать, что будет, если Фло ненароком разобьет капсулу.

— Фло, Бога ради! Кричит. А вроде бы успокоилась. И даже есть начала. Ее, небось, в жизни так не кормили. И зачем, спрашивается? Перевод продукта, и все. Фло подцепила край простыни на палку и попыталась набросить на крюк, венчавший капсулу. Вышло попытки с пятой.

— Он убьет меня. . . убьет. . . Фло аккуратно растянула ткань, закрепляя булавками за проволочные петельки. Закончив, пересчитала простыни в корзине. Полторы дюжины — ровно по числу капсул. Крайние, правда, велено не трогать, но оно и к лучшему.

— Фло, ты жестокая. . . ты не можешь так со мной поступить!

— Заткнись, — велела Фло, серьезно раздумывая над тем, чтобы занавесить и нишу с клеткой. Глядишь, тогда и поутихнет. И чего он тянет? Почему не сделает ее тихой, как ту, вторую, которую привел сам? Та спокойно сидит в уголочке, перебирает нанизанные на нитку цветные кольца и улыбается. Одно слово — сумасшедшая. Зато ласковая. Сядешь с ложечки кормить, тотчас улыбается, журчит что-то на своем, безумном, языке, головой под руку норовит нырнуть и трется по-кошачьи. Короткие волосики ладошку колют, и шрамик на затылке прощупывается. Ее вот жалко. С пятой капсулы Фло приноровилась цеплять простыню и дело пошло. Фло даже напевать начала. . .

— А голос у нее — просто ужас! — Летиция закатила глаза, не переставая говорить. — А репертуар. . . я просто не знаю, что делать! Я строго-настрого запретила моей Хоупи разговаривать с этой девицей! Да даже смотреть в ее сторону! Гувернантке так и сказала. Вы, мисс Пэддингтон, должны следить за моей малышкой! Эта американка — сущее наказание и я не желаю, чтобы Хоупи брала с нее дурной пример. Леди Фэйр слушала в пол-уха. Беседа, вполне привычная и обыкновенная, вдруг перестала быть интересной. Какое Джорджианне дело до этой, незнакомой в сущности, девицы, которую Летиции пришлось взять в дом? Никакого. И до самой Летиции тоже: меньше тратиться надо, тогда и не придется протекцию составлять всяким там. . .

— А недавно, представляете, заглядываю я в буфет, а там. . . . . . мышь повесилась от тоски.

— . . . все замки на бутылках открыты! И эта девица, глядя мне в глаза, наглейшим образом заверяет, что людям следует доверять, и эти замки — признак неуважения.

— А я не закрываю, — вяло заметила Оливия, которая уже устала жевать и теперь просто сонно таращилась на подруг.

— Конечно, — взвизгнула Летиция, — ты ведь. . . такая доверчивая. . . . точнее сказать, глупая. И ленивая. И еще денег у тебя хватает, чтобы тратить их на кормежку слуг. Несказанное читалась в тускло-красных глазах Летиции. Но сжатые губы прочно запечатывали слова.

— Мне кажется, — Черити нарушила неловкое молчание, — тебе следует отослать ее. Напиши кузену, что девушка. . .

— Еще не готова выйти в свет, — подсказала Джорджианна, страстно желая, чтобы этот бессмысленный разговор поскорее закончился.

— Именно.

80

— Не могу. Кузен расстроится. Он так обеспокоен судьбой этой девушки. . . . . . скорее, состоянием ее отца, которое может поспособствовать улучшению состояния самого кузена, да и Летиции тоже. Или не поспособствовать. И тогда замечательная Хоупи — тусклая девица с идеальными манерами и напрочь отсутствующими мозгами — останется в старых девах. Сложные ныне времена.

— . . . он надеется, что сумеет устроить ей партию с каким-нибудь приличным человеком. . . . . . если слухи о состоянии американки не преувеличены, то из желающих выстроится очередь.

— . . . но я право слово не уверена, что справлюсь, — завершила монолог Летиция и коготком сняла слезу с ресницы. Снова наступило молчание. Ну нет, Джорджианна не собиралась откликаться на эту, молчаливую, но тем не менее явную, просьбу. Другие найдутся. И нашлись. Эгимунда, вздохнув, предложила: — Хочешь, я и для нее приглашение отправлю? Правда, до бала всего-то неделя, но. . .

— Боже, благослови твое милосердное сердце! Ты не представляешь, как ты меня выручила. Представляет. И пусть породистое, хотя и несколько заплывшее жирком лицо Эгимунды выражает лишь искреннюю радость, но кому, как ни Джорджианне, знать: дело не в милосердии. Дело в кузене. И ведь все всё понимают: девица получит породистого мужа. Он — богатую жену. Летиция — благодарность и приданое для своей дуры. Эгимунда — возможность спровадить бедового родственничка за океан. Так какой смысл во всех этих играх? Господи, да что с ней сегодня такое? Джорджианна сжала зубы, чтобы не застонать от боли и раздражения. Жилка на виске вдруг задергалась, мелко и часто, и биение это породило огненные точки в глазах. Точки рассыпались, разлетались, оседая на белоснежном фарфоре и винно-красной обивке кресел. Расползались по ковру и паркету, по панелям, расписанным под розовое дерево, и по складкам необъятной юбки Эгимунды. Точки блестели на клыках Черити, в серьгах Оливии и в глазах Летиции. Точки были повсюду. Как мошкара. И зудели точно также, за этим зудением исчезали прочие звуки.

— Джорджианна, милая, тебе дурно? — прикосновение Летиции — ледяные пальцы, даже через перчатку чувствуется — привело в чувство.

— Ты так побледнела!

— Просто ужасно! Ужасно. Та девица тоже была бледна. И пятна на шее. Как вообще Джорджианна могла забыть про те пятна?

— О нет, все замечательно. Все отвратительно!

— . . . просто эта погода так часто меняется. . . Леди Фэйр говорила с нарочитой бодростью, думая лишь об одном: если и вправду девушку убил вампир, то почему расследованием занимается полиция, а не клирикал? И окна запечатывать не стали. И двери. И. . . и неужели права была мадам Алоизия, когда сказала, что жертва случайна, а убить хотели Джорджианну? Эта мысль неожиданно прочно засела в голове леди Фэйр, отравив остаток вечера. И Джорджианна совсем не удивилась, когда Черити — она всегда уходила последней — вместо прощания сказала: — Бедняжка. Как я тебя понимаю! Мой Патрик тоже грезил об этой девице, но к счастью, она его отвергла. . .

— Какая девица? Девиц сегодня было что-то многовато.

— Она называет себя мадмуазель Лепаж. Якобы француженка. Но на самом деле, если хочешь знать, из французского у нее только имя, и это по?шло!

81

Имя это Джорджианна слышала. Где? Не помнила. Она стала забывчивой в последнее время. И голова опять болит, а мошкара прыгает-плещется перед глазами. Дразнит.

— Ох, дорогая, сразу видно, что ты давно не была в театре. Оно и к лучшему. Зачем себя расстраивать? Хотя не спорю, она весьма хороша и голос сильный. . . Патрик ценит красивые голоса. Но зачем ей мой Патрик, если есть Джордж? И Черити мило улыбнулась, сделавшись похожей на свою крысу.

82

Глава пятнадцатая, в которой Дориан Дарроу посещает почту и зверинец, а также берется чинить единорога И как я позволил уговорить себя на эту авантюру? И речь шла отнюдь не о предрассветной прогулке, а о девице, сидевшей в опасной близости. Американка, чему я охотно верю. Богата, сколь можно судить по наряду. Избалована. Не слишком красива, если не сказать больше. Она была довольно высока, пожалуй, даже слишком высока для девушки, притом напрочь лишена какого-либо изящества. Элегантный наряд невообразимым образом лишь подчеркивал широкие плечи, мускулистую шею и излишне полные руки. В широких ладонях ридикюль казался совсем уж крохотным, а сбившаяся чуть набок шляпка придавала Минди весьма лихой вид. Лицо ее отличали крупные черты и веснушки, обильно усеявшие и нос, и щеки, и лоб, и даже шею. Волосы имели тот особый, морковно-рыжий оттенок, свидетельствовавший о вспыльчивости и непостоянстве натуры. Так может, она сама передумает? Ох, вряд ли стоит на это рассчитывать.

— А знаете, мне уже нравится! Я и представить себе не могла, что все будет так интересно! — сказала Минди и, сняв шляпку, кинула на обитое бархатом сиденье. — Я до последнего момента была уверена, что вы мне откажете. Я и должен был отказать.

— Ну а вы оказались таким милым. . . Скорее, временно потерявшим ясность мышления.

— Вы себе представить не можете, до чего здесь тоскливо. Я только и слышу, что нельзя, невозможно, неприлично. . .

— Юной леди. . .

— Вот! И про юную леди тоже. Хотя посмотрите на меня, разве я похожа на этих ваших леди? Ничуть. Леди приличествует скромность, сдержанность и доброта. Насчет последнего не знаю, но первые два качества у Минди отсутствуют напрочь. Она настойчива, навязчива, нагла. И лучше бы мне сделать так, чтобы она сама убралась из мастерской. Я отвернулся к окну. За толстым стеклом чудесного густо-лилового цвета проплывала улица.

— Я папеньке так и сказала, что ничегошеньки не выйдет из этой его затеи. А он вдруг заупрямился. Я знаю, что это Сиби во всем виновата. . . Дома цвета пармских фиалок. Редкие экипажи и уже почти погасшие фонари. Бледно-лиловый туман и отражение нашего экипажа в стеклах случайных витрин. Правильно ли я сделал, согласившись на эту поездку? Экипаж выглядел вполне надежным, саквояж с плащом и маской я захватил, но. . .

— . . . но теперь Сиби знает, что для меня лучше! . . . но смутное ощущение неудобства не отпускало.

— Я думаю, что она попросту хочет избавиться от меня и. . . И впереди показалось здание третьего почтового отделения. Я узнал старого льва на постаментекубе из которого вырастал стебель газового фонаря, кованую ограду и две престарелые колонны. Совпадение? Если так, то удачное. Я постучал в стенку, и Минди замолкла.

— Будьте добры остановиться, — попросил я, когда заслонка, отделяющая нас от кучера, приоткрылась. — Я быстро.

— Плащ накиньте, — посоветовал Адам. — Уже почти светает. Совет разумный и своевременный. Минди же, встрепенувшись, спросила: — А вы куда? Можно я с вами?

— Нет!

— Почему? Отвечать я не стал: выбрался из кареты, поежился — снаружи и вправду ощущалось приближение рассвета — и направился к зданию. Проходя мимо льва, привычно поклонился — приятно увидеться со старым знакомым — и ускорил шаг. Вот и колонны с цветочными капителями, почти вросшими в древний портик. И медная табличка, натертая до блеска. И приоткрытая дверь ночного отделения.

83

Прежде чем войти, я перехватил трость и повернул, высвобождая клинок. Но внутри было тихо, пусто и спокойно. Стояли столы, лежали бумаги, горели масляные лампы и вяло жужжали мухи. Сухонькая леди в старомодном платье с рукавами-буф что-то объясняла клерку, который слушал, кивал и с трудом сдерживал зевок. Второй служащий подремывал над газетой, и рука его, лежащая поперек листа, позволяла прочесть заголовок: «Кровавое убийство на Сэмпти-стрит». Я постучал пальцем по столу, человек встрепенулся, поправил съехавшие с хрящеватого носа очечки и сиплым голосом спросил: — Чего надо?

— Будьте добры. На мое имя должен был быть оставлен пакет. Антуан Анси, Шелли-роуд три. Сонный взгляд стал еще более сонным, движения ленивыми, а голос сиплым.

— Сейчас. . . Отсутствовал он довольно долго, а вернувшись, небрежно бросил на стойку конверт. К карете пришлось возвращаться бегом. Солнце, еще не поднявшееся над горизонтом, уже успело пропитать воздух жаром лучей.

— А мне папенька почти не пишет, — сказала Минди, помогая забраться в уютное и безопасное нутро экипажа. — А когда пишет, то лучше бы и не писал. Твердит, как заведенный — будь послушной, веди себя достойно и. . . и раньше ему все равно было, раньше он меня и так любил, а теперь вот. . . Я закрыл глаза, уговаривая себя набраться терпения. Письмо от Эмили жгло карман. Цирк мэтра Марчиолло вырос на пустыре. В центре расправил полотняные крылья огромный шатер, окруженный цветастыми горбами более мелких палаток. Надрывно звенела карусель. Гремели голоса зазывал. Орали осёл и запертые в золоченой клетке павлины. На тугой струне каната выплясывала девица в балетной пачке. Увидев нас, она приветливо помахала рукой, и Адам с гордостью произнес: — Моя дочь! Минди глазела по сторонам, охала, ахала и взвизгивала, то и дело дергая меня за рукав. Ей было интересно буквально все и, надо сказать, что в иной ситуации я с удовольствием разделил бы ее восторг. Однако сейчас я испытывал одно желание — убраться поскорее с открытого пространства. И Адам, видимо, понимая, насколько неуютно мне под солнцем, шел быстро. Правда, направился он отнюдь не к цирковому куполу, но к квадратному строению, собранному из щитов, поверх которых висели полотна с намалеванными мордами всяческих сказочных существ.

— Наш зверинец, — пояснил он и, хитро улыбнувшись, добавил: — У нас совершенно особый зверинец, мистер Дарроу. Ручаюсь, такого вы еще не видели. Ну если им понадобился не ветеринар, а механик, то я предполагаю, что увижу нечто в высшей степени занятное. С этой мыслью я нырнул в блаженную темноту прохода и запер дверь на засов. Адам помог избавиться от плаща, принял маску, заверив: — Уж не извольте беспокоиться, Бакстер тут все правильно сделал. . . В лицо пахнуло паром и характерным ароматом разогретого железа. Следом докатились запахи смазки и керосина, свечного сала и оловянного припоя. Пожалуй, мне здесь уже нравилось. Еще одна дверь и. . .

— Добро пожаловать в Великолепный и Удивительный Зверинец Синьора Марчиолло! — хорошо поставленным голосом произнес длинный субъект в твидовом пальто. В одной руке он держал белоснежный цилиндр, в другой — трость, тоже белую. В свете редких ламп тускло поблескивало серебряное навершие, и куда ярче сияли золотые зубы субъекта. — Адам, ты свободен. О, синьорита, Марчиолло рад видеть вас! Он весьма ловко поклонился, и Минди изобразила ответный реверанс. Она оказалась еще более неуклюжей, чем я предполагал.

— Дориан Дарроу? Механик? Магистр? Вы не представлять себе, сколь велика нужда в ваших умениях! — Синьор Марчиолло — а я предположил, что вижу именно его — снова поклонился и,

84

воздев трость к низкому потолку, заговорил речитативом: — Единорог сломаться! Сломаться, представьте себе! Он застыть! Он недвижим! Он извергать пар и масло! И это расстраивать Лукрецию! Лукреция в слезах! Вечернее представление быть сорван! Мы нести убытки, а негодяй Бакстер. . . Пока он говорил, я осматривался. Узкий проход между двумя рядами клеток. Лампы, свет которых был приглушен, полагаю, чтобы не тратится на керосин. Звери. Правильно было бы сказать — куклы. О да, они были великолепны, и мастер, сумевший сотворить подобное, заслуживал всяческих похвал и восхищения, но. . .

— Он двигается! Он двигается! — Минди подпрыгнула, снова дергая меня за рукав. Надо будет сказать, что подобный жест неприемлем. — Посмотри, он двигается! Они все двигаются. Раскачиваются на ветвях мартышки, перебрасываясь стеклянным шаром. Их движения точны. Механичны. Напрочь лишены жизни. Павлин разворачивает расписанный цветной эмалью хвост, словно веер, и складывает точно также. На каждый третий разворот птица вытягивает шею и издает сиплый звук. Меряет шагами клетку механический леопард, и выгравированные на шкуре пятна глядятся язвами. Вот он поворачивает голову, встречается со мной стеклянным взглядом и скалится беззвучно.

— О да, сеньорита! Чудесато, неправда ли? Но это малость! Малость! Идемте! Он идет, приплясывая на ходу, говоря и показывая, гордясь тем, что удалось собрать под полотняной крышей. И я иду следом, пытаясь понять, почему же все увиденное — великолепное, почти совершенное — пробуждает во мне ужас.

— Это гарпия! Делать Бакстер. Тех делать мой отец, а эту — Бакстер. Птица с лицом прекрасной девы расправляет крылья. Медленно запрокидывает голову — я слышу, как шелестят стальные пластины на горле — и поет. Ее песня прекрасна, и я на долю мгновенья забываю обо всем. . .

— Бакстер не знать, что поют сирены. Бакстер не знать, чем сирена друга от гарпия. А вот сфинкс. Я его придумать. . . и грифон. . . Сколько же их? И с каждой клеткой куклы становятся все более и более совершенными.

— Вот последний. Я говорить Бакстер, что не интересно. А он все равно делать. Лев. Самый обыкновенный лев, какие есть в каждом зверинце. Косматая грива, широкие лапы, желтые глаза. . . стеклянные глаза. Я моргнул и понял — кукла. Еще одна кукла, но уже неотличимая от настоящего зверя. Вот она встала, прошлась по клетке. . .

— Удивительно, правда? — шепотом спросила Минди, прочно вцепившаяся в мою руку. Отвратительно. Нельзя мешать живое и мертвое. Это противно воле Божьей. Или я просто завидую чужому мастерству? С единорога успели снять и шелковую шкуру, и чехол из плотной ткани. Последний, уже постиранный по случаю, сох на брусьях. Сам же зверь стоял, понурив голову и как-то неестественно раскорячив задние ноги. Сверкали золоченые копыта и витой рог, поблескивали маслом литой череп, лопатки и крыловидные наросты на ребрах, прикрывавшие хитросплетение пружин и шестеренок.

— Вы ведь спасете его? — с надеждой спросил Марчиолло, прижимая обе руки к груди. Не знаю. Прежде мне не доводилось сталкиваться с подобным. Но тем интереснее.

— Инструмент! Свет! Помощь! Только скажите, что надо и я тут же сделать! Лукреция в слезах! Для начала, верно, следует разобрать экзоскелет.

— Вот ключ! — Марчиолло достал из кармана пальто ключ с длинной шейкой и шестью бороздками, который вставил в отверстие между лопатками куклы. Повернул. Еще раз повернул. И еще.

— Видите? Ничего! Пробовать! Я попробовал. Ключ поворачивался с подозрительной легкостью, внутри же характерно пощелкивало. Что ж, если проблема только в этом, то я справлюсь.

— Пружина слетела, да? — поинтересовалась Минди, стягивая перчатки. — На папенькином мобиле тоже такое случилось. . . Так, здесь придется снимать все это. Отвертка на четыре? Без нее знаю. Стоп. Эта женщина не собирается же в самом деле. . . она собиралась.

85

— Ты левую, я правую. Так будет быстрее, — сказала Минди, разглядывая мой инструмент. — Надеюсь, ты не против? Против. И очень против. Но кто меня послушает?

— Тяните! Сильнее! Ну, еще немного. . . а теперь держите. Да, вот так. И пожалуйста, уберите локоть.

— Пожалуйста.

— Не тяжело?

— Ничуть. Подтянуть надобно будет, и я бы еще парочкой винтов закрепила.

— Закрепим.

— И масла, масла лить больше! Оливковый. Самый лучший итальянский оливковый масло!

— Нет! Не смей!

— Минди, держи!

— Держу я, держу. Между прочим, устала уже. Закручивай быстрее, а то возишься. . . — она всхрапнула как лошадь и, перехватив клещи левой рукой, правой убрала с глаз рыжий локон. Синьор Марчиолло громко застонал, точно я не в единорожьих, а в его собственных внутренностях копался.

— Нельзя оливковое масло лить! — сердито повторила Минди. — Нель-зя! Оно сбивается. Комочками. Если этот идиот лил сюда оливковое масло, тогда понятно, почему. . . Она ворчала, а я думал о том, что теперь точно не смогу избавиться от нечаянной компаньонки.

— Я не идиот, синьора, я директор цирка! Великолепного и Удивительного цирка Марио Марчиолло! — Белый цилиндр взлетел к низкому потолку, а на пол опустился уже темно-лиловым, с алой атласной подбивкой. Красиво. Вот только оливковое масло в машины лить не следовало.

— Смотрите, — я продемонстрировал руки, покрытые черной пленкой масла, источавшего премерзостный аромат. — Масло сбивается. Образует катышки. Они затрудняют движение деталей. И в результате единорог сломался.

— Лукреция в слезах! — охотно подтвердил факт поломки Марчиолло. — Ты чинить. Куда я денусь. Сама поломка была пустяковой, а работа весьма интересной — я получил великолепную возможность заглянуть внутрь куклы — но тем обиднее было видеть, как удивительное творение гибнет от людской глупости.

— Не оливковое. Техническое.

— Техническое! — повторила Минди, протягивая мне полотенце. — И теперь твоего единорога мыть придется. А потом наново смазывать. Это долго. И дорого. Марчиолло что-то залопотал на итальянском, Минди, итальянского не знавшая, но четко уловившая тональность речи, принялась возражать, накидывая цену. Марчиолло ответил. . . Минди возразила. . . Марчиолло замахал руками, попутно вернув цилиндру исходный белый цвет. . . Я вернулся к работе. Разобрать. Разложить. Помыть. Собрать. И помолиться, чтобы треклятая кукла заработала.

— Синьорита, вы меня убивать! Грабить!

— Лукреция в слезах, — резонно заметила Минди, указав на единорога. Лукреция в слезах, да и я вот-вот зарыдаю. Пальцы на правой сгибаются плохо, работы до вечера, если не дальше, а в кармане лежит письмо от Эмили. . . Закончив торг, Минди присела рядом и тихо спросила: — Помочь? Я кивнул. Изданные детективы Екатерины Лесиной можно купить в Лабиринте: http://www.labirint.ru/authors/52272/ в Озоне: http://www.ozon.ru/context/detail/id/3839997/ в Read.ru: http://read.ru/author/39249/ электронные книги на ЛитРес: http://www.litres.ru/pages/biblio_authors/?subject=55701

86

Статьи Несколько слов о фантастике А. Нейтак Чтобы не быть закиданным гнилыми овощами, предупреждаю сразу: на какую-то особую цельность, глубину, полноту и прочие высокие достоинства данное маленькое эссе не претендует. Это всего-навсего скромная попытка систематизации части накопленного материала. Немного личного опыта, немного раздумий, немного воображения... Может, кому-то и пригодится.

1. Явление. Если говорить именно и конкретно о фантастике научной, то история её началась, по более или менее устоявшемуся мнению литературоведов, чуть менее двух веков назад. Первым текстом в "жанре"НФ является датированный 1818 годом роман Мэри Шелли "Франкенштейн, или Современный Прометей". Кстати, история написания его любопытна сама по себе и начисто опровергает мнение, что якобы ничего стоящего "на спор"написать нельзя. Официальная, "боллитровая"критика считает, буквально, что писательница выразила в нём "романтическое разочарование в просветительских идеалах". Но мы-то знаем, с какой стороны у бутерброда масло. Наследник разом двух мощнейших традиций в европейской литературе, а именно романтической и (отчасти) готической, "Франкенштейн"имеет явственно различимые черты романапредупреждения. Заметим, что это предупреждение прозвучало задолго до начала популяризаторской деятельности Жюль Верна, Беляева и других авторов этого ряда, задолго до громко прозвучавшего тезиса о всемогуществе благой Науки! А ещё роман жены Перси Шелли прекрасно читается по сию пору, из чего можно сделать вывод о его стилистической близости современным нормам. Полагаю, роман этот ещё долго не устареет: настоящая классика хоть не всегда, но и не так уж редко обладает подобным приятным свойством. Однако "одна ласточка не делает весны а один, пусть и очень хороший, роман не может считаться полноценным началом целого литературного направления. Последнее требует усилий десятков авторов и появления сотен текстов. Новые направления возникают в культуре в основном тогда, когда общество доходит в своём развитии до соответствующего этапа; именно поэтому американцы, также не без оснований, считают первым НФ-произведением текст Хьюго Гернсбека (романом это назвать вряд ли возможно) с заковыристым названием "Ральф 124С 41+". Публикация последнего началась в 1911 г., причём под определением "футуристического романа ведь научной фантастики как термина тогда не существовало. Ввёл его, кстати, тоже Гернсбек, в 1915 г., как неологизм "scientifiction". Впрочем, американцы с их нелюбовью к длинным многобуквенным словам разделили это изобретение на две части, и уже под ярлычком "science fiction— то бишь буквально "научного вымысла— фантастика стала настоящим Явлением. Раз уж я начал бросаться датами, выдам ещё пару. Всё тот же Хьюго Гернсбек в 1926 году взялся издавать журнал "Amazing Stories в котором он же был главным редактором. И именно за этот журнал, быстро получивший просто бешеную популярность (тираж более 100.000 — это вам не кот начихал!), в 1960 г. Гернсбеку вручили премию его имени, "Хьюго в порядке признания заслуг и за внесение неоценимого вклада в развитие жанра. Чтобы стало понятнее, в чём тут дело: хотя на обложке первого номера красуются имена Герберта Уэллса, Жюля Верна и Эдгара Аллана По, "Amazing Stories"более известен как площадка для таких авторов, как Берроуз, Лавкрафт, Лейнстер, Мерритт, "Док"Смит, Джек Уильямсон и, что называется, мн. др. Правда, с выплатой гонораров у Гернсбека не всё шло гладко; например, Лавкрафт, "восхищённый"задержкой своих кровно заработанных денег и их количеством, назвал главреда "Amazing Stories"крысёнышем... Но вернёмся от исторических анекдотов вековой давности к сути дела. Один критик в послесловии к двухтомному изданию Брайана Олдисса (увы, постоянно забываю его имя...) выдал фразу в том духе, что, мол, фантастика бывает четырёх возрастов: младенческого, детского, юношеского и взрослого. При этом тот же критик написал, что, начав своё шествие с серьёзных зрелых вещей того же Уэллса — названия "Война миров"и "Машина времени"говорят сами за себя даже тем, кто 87

вообще ничего не читает — НФ во времена Хьюго Гернсбека якобы впала в младенчество и позже долго, без спешки и не без труда, взрослела снова. Детство западной фантастики — это знаменитый Золотой Век, то есть Хайнлайн, Азимов, Кларк, Саймак, Брэдбери, Бестер, Лейбер et multi allies. Юношеский бунт, так называемая Новая Волна — Желязны, Муркок, Олдисс, Фармер, Дик, Силверберг, Дилэни, Эллисон et опять-таки multi allies. Ну и фантастика взрослая, постмодернистская, разделившаяся сама в себе на "киберпанков"и "гуманистов": Гибсон, Бир, Стерлинг, Рюкер, Суэнвик, Кресс, Уиллис, Робинсон, Келли... В России всё, по традиции, шло совсем иначе. Но у нас также можно выделить генеральную линию, более-менее совпадающую с западной. От Адамова и Казанцева эта линия идёт через Ефремова и Варшавского, Снегова и братьев Стругацких (единственных, наверно, умудрившихся написать и детскую "Страну багровых туч и переломный "Пикник на обочине и однозначно взрослых "Отягощённых злом"), — к Столярову, Лазарчуку, Успенскому, Олди, Дяченко... Что можно сказать на этот счёт? Да, ориентация на аудиторию разных возрастов имеет место быть. Да, литературный уровень того же Гернсбека как писателя весьма низок, а Суэнвика или Нила Стивенсона — столь же однозначно высок. Но дело не в том, что научная фантастика впадала в детство. Она, как явление, просто выросла из нехудожественной литературы. Из агиток Века Торжества Техники, из популяризаторских книг Верна, из попыток заглянуть в будущее, причём непременно светлое, и составить отчёт об этом будущем — со всеми техническими нюансами, поразительными изобретениями и шокирующими социальными преобразованиями. Если "Франкенштейн"наследовал романтизму и готической прозе, то НФ — утопии и научно-популярным текстам (назвать это литературой, как и в случае с "романом"Гернсбека, остерегусь). Фантастика современная обширна и гостеприимна. В ней находится место совершенно головокружительным постмодернистским экспериментам, до полной неразличимости подобным пресловутой боллитре — сиречь Большой Литературе. Чем Пелевин не фантаст, особенно Пелевин ранний? Фантастикой мы ныне называем и попытки визионерского толка в бог весть какой раз смоделировать утопию (порой с приставкой анти-, если утопия от своего формального антипода вообще чем-то отличается, в чём есть обоснованные сомнения). Социальная сатира вроде "Катали мы ваше солнце! наследующая Свифту, Салтыкову-Щедрину, отчасти "Мастеру и Маргарите"Булгакова? И это фантастика. Пронизанные антивоенным пафосом вещи вроде "Билл, герой галактики"или "Гимн Лейбовицу"? Фантастика. Строго обратные им, реваншистские и патриотические тексты, от множества попыток переиграть Великую Отечественную и до монархической фантастики ближнего прицела в духе Злотникова? Фантастика. Даже тексты ярых заклёпочников, подробно описывающие ТТХ боевых космолётов, правильное изготовление дамасской стали и штатные расписания несуществующих воинских частей (!). Даже женская и юмористическая, даже напрочь несамостоятельная, пытающаяся в энный раз перекроить судьбу Мальчика-со-Шрамом или чуда мистической генной инженерии с красными глазами и голубыми волосами — даже это зовётся фантастикой. Для любых возрастов. Для любых полов и сексуальных ориентаций (слэш тоже бывает фантастическим, никуда не денешься!). Для людей любого кругозора, набора устремлений и жизненных целей. Научная, социальная, сатирическая, утопическая, приключенческая, военная, альтернативноисторическая и просто альтернативная, мягкая и жёсткая, мистическая и бытовая, психоделическая и техническая, многообразно фэнтезийная, чисто развлекательная и сугубо серьёзная, литературная, не очень-то литературная и не литературная вовсе — например, мультипликационная или с приставкой кино-. Разная. Явление фантастики вмещает в себя если и не всё, то, во всяком случае, очень многое.

2. Метод. Итак, чем же всё-таки фантастика отличается от не фантастики? Очень популярна теория фантастического допущения. Иначе говоря, если в тексте есть ФД, причём непременно сюжетообразующее (машина времени в одноимённом романе Уэллса, звездолёт, цифровой имплантат, странный астроинженерный объект, удивительный вид разума или отдельное существо вроде Океана Соляриса, робот, эликсир бессмертия, волшебная палочка, Великая Сила, Древние Боги, природный магический фон, пси-способности и так далее), — значит, перед нами фантастика. Если ФД не сюжетообразующее, текст может быть гротеском, памфлетом, постмодер88

нистской игрой в бисер, метафорой реальности, стилистическим экспериментом, да чем угодно ещё — но не фантастикой. Просто произведением с элементами оной. Над городом Глуповым небо некоторое время заменяла серая солдатская шинель. Робин Бобин Барабек скушал — в один присест! — сорок человек. Остров Лапута летал по воздуху не хуже дирижабля, дерево, политое рыбным супом, сделалось плотоядным, три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу, у домомучительницы жужжало в обеих ухах, Зверь и лжепророк непременно окажутся в огненном озере, царь Мидас, превращавший предметы в золото одним прикосновением, имел ослиные уши, брошенный через плечо заколдованный платок превращается в озеро, а дудочка крысолова сманила из Гаммельна заодно с крысами детей. Но фантастикой это всё и многое другое не является. Во всяком случае, не в большей мере, чем плотоядная утка, пожиравшая своих сородичей (и сообщение о которой, напечатанное чёрным по белому, привело к появлению словосочетания "газетная утка"). Между прочим, опираться на степень фантастичности также не имеет смысла. Широко известное "Откровение Иоанна Богослова переполненное метафорами, ужасами и надеждой, формально куда фантастичнее скромной повести "Пять ложек эликсира"или откровенно жуткого рассказа "Тревожных симптомов нет". Однако "Откровение— не фантастика, тогда как едва ли не подчёркнуто реалистические "Пять ложек эликсира— наоборот. Почему? Возможно, суть здесь в том, что фантастика как метод искусства имеет левополушарную природу. Иначе говоря, мистические откровения, апеллирующие больше к эмоциям, не являются фантастикой постольку, поскольку фантастика-то апеллирует к разуму. Да-да! Даже фэнтези, с его нарочитой ненаучностью и полнейшей свободой выбора выразительных средств, описывающее реальность, в которой четыре фундаментальных физических взаимодействия заменяют семь стихий или магия Истинной Речи — даже фэнтези есть плод разума и для разума. Откровение Иоанна Богослова претендует на то, чтобы быть истиной. Пять ложек эликсира — нет. При этом следует сразу отдельно заметить, что это самое отсутствие претензий нельзя путать с несерьёзностью. Есть мнение, что фантастика — жанр чисто развлекательный, что пишут её и читают just for lulz. Так вот: фига с два! Развлекательной фантастики, разумеется, хватает. В том числе — чисто развлекательной. Однако затык в том, что эти самые чисто развлекательные штучки, поделки для одноразового похихи, безмерно далеки от вещей, составляющих силу, славу и гордость фантастической литературы и фантастического искусства вообще. Никому в голову не приходит заявить, что "Машина времени "Чужак в чужой стране "Трудно быть богом "Солярис "Нейромант "Опоздавшие к лету "Путь меча"и другие книги из этой же обоймы сделаны чисто для поржать, развлечения ради. Также никому не приходит в голову ляпнуть, что "Плоский мир"Пратчетта, "Механическое эго"Каттнера, "Там, за Ахероном"Лукиных или "Белый хрен в конопляном поле"Успенского содержат в себе только юмор. Ха! Самая прелесть хорошей юмористической фантастики как раз в том и состоит, что в ней есть апелляция к серьёзным вещам, заставляющим и задуматься, и даже, порой, скрежетать зубами от бессилия нашего перед лицом глупости, косности, равнодушия и бескрылья. Оно, конечно, ряд товарищей на местах заявляють, значить, что Уэллс заодно с Лемом и Стругацкими устарели, что ситуация настоящего момента, значить, требоваит чесать пиплу пятки и смешить до упада, а ничего мало-мальски серьёзного не писать, ибо многобукафф и ниасилят. Но это мнение мы отвергнем с презрением как оппортунизм и пиплохавательный шовинизм. Во-первых, умные люди тоже хотят фантастику почитать. Причём умных-то не так мало, как хотелось бы кое-кому. Во-вторых, фантастику хотят почитать также люди ещё не совсем умные, но желающие таковыми стать. В-третьих же и в главных, если хочется тебе написать "Войну миров а запала с талантом хватает только на "Кровавую оргию в венерическом аду"или там ещё какой "Неполный набор ошибок и ляпов в фантастике— нечего пищать, что "Война миров"устарела, а "Кровавые оргии— наоборот, самый по нынешним временам смак и все продвинутые челы читают именно это. Окстись, предразумный. Продвинутые челы, шагающие в ногу с веком, читают Умберто Эко. Ну, если с похмелья, то Пауло Коэльо. А от твоей "Кровавой оргии"и прочих поделок из шумно рекламируемого "венерического"цикла вышеупомянутые продвинутые... Ладно, промолчим насчёт их мнения, а то совсем обидишься, бедненький.

89

Итак, подобьём промежуточные итоги. Фантастический метод создания текстов (и не только их) заключается в использовании сюжетообразующего фантастического допущения — или нескольких допущений. При этом целью автора фантастики является пробуждение мысли, диалог с читателем на темы, близкие к "а что было бы, если бы..."и рассмотрение вполне реальных вещей, явлений и процессов сквозь увеличительное стекло метода. И это подводит нас к третьему пункту эссе.

3. Процесс. Что такое фантастика как процесс? Человечество знает, по большому счёту, только два серьёзно различающихся способа обработки информации. Связаны они с уже упоминавшейся лево- и правополушарностью, с интуитивными озарениями в противовес регулярной работе мысли. Но мы не будем впадать в ошибку наших предков, противопоставлявших физиков лирикам, и настаивать, что логика — это здорово, а интуиция — это так, контрафактная логика, поставляемая китайцами для инсталляции в женские головы, которым надо быть красивыми, а не умными. Оно, конечно, мозг у нас разделён на полушария. А между полушариями наблюдается очевидная асимметрия функций (о которой всякий желающий может почитать в открытых источниках по нейрофизиологии и нейропсихологии, google ему в помощь). Но при этом мозг у нас всё-таки один. И всякий, желающий пользоваться преимуществами работы левого полушария без использования преимуществ полушария правого (или наоборот) — подобен бегуну, безнадёжно хромому на одну из ног. Левую ли, правую — what’s difference? It’s no difference. Что такое логика? Это способ перехода от посылок к следствиям, использующий чёткие правила преобразования данных, когда из одной информации делают другую. Логические выкладки цельны, последовательны, проверяемы. В них очень удобно искать ошибки, пошагово. Причём при правильном, последовательном использовании логики достоверные посылки порождают следствия с достоверностью, равной достоверности посылок. Проблема в том, что последняя не всегда стопроцентна. Да какое там "не всегда"! В лучшем случае мы можем говорить о надёжности исходных данных, стремящейся к единице... но — не равной единице. Только в задачках для младшей школы велосипедист едет прямолинейно и равномерно со скоростью 15 км/ч — в реальности же так разве что робот по дну высохшего соляного озера сумеет проехать. А если исходные неполны (или, наоборот, избыточны в такой степени, что их просто невозможно обработать обычными способами, как невозможно выдать за час экспертное заключение по библиотеке из 70.000 томов)? А если — противоречивы? Вот тут самое время вспомнить об известном из квантовой физики туннельном эффекте. Напомню на тот случай, если кто не помнит: туннельным эффектом называется явление, когда элементарная частица преодолевает барьер, на преодоление которого у неё недостаточно энергии. Туннелирует. Оказывается там, где, исходя из бытового здравого смысла, оказаться не может. При чём тут туннельный эффект, спросите вы? А при том. Наш разум способен делать верные выводы, опираясь на данные неполные либо избыточные, искажённые, противоречивые, недостоверные. Порой мы делаем верные выводы даже на основании ошибочных данных. По принципу сказка — ложь, да в ней намёк и другим подобным принципам. Знакомые с историей науки тут имеют полное право вспомнить, что самые интересные результаты получаются, когда новая теория объединяет под крылом единой концепции данные, очевидно противоречащие старой теории — как, например, явление фотоэффекта противоречило общепризнанной волновой теории излучения. Аналог туннельного эффекта мы имеем, когда обычная логика пасует, но результат-то — вот он. Причём при проверке задним числом — правильный результат! Это явление называется интуицией. Само собой разумеется, логики находят множество способов посмеяться над интуитами. Например: "Для любой сложной проблемы имеется простое, очевидное каждому идиоту, лёгкое в реализации неправильное решение". Интуиты тоже рады поржать над логиками: "Почему дохлый цыплёнок переходит дорогу? Потому, что обходить её слишком долго!"Но в реальности, единой и неделимой, 90

данной нам в ощущениях, логика с интуицией работают сообща. Прекрасные в своей молниеносности интуитивные прорывы подготавливаются долгими и скучными часами за сбором и систематизацией исходного материала. Отделить точную и достоверную интуитивную догадку от неправильной интуитивной догадки поможет только логика — а что ж ещё-то? Всем известен казус с периодической системой, которая Менделееву приснилась. Но ведь присниласьто она именно Менделееву, который работал над соответствующей темой, а не безвестному дворнику Васе Коровину. Почему? Да потому, что частица может туннелировать сквозь непреодолимую преграду лишь в том случае, если сама по себе уже движется в правильном направлении. Применительно к мыслительному процессу: без толку рассчитывать на вспышку озарения, если лежишь на диване перед зомбоящиком. А вот если пытаешься вывести некое масштабное обобщение, скажем, найти точки соприкосновения японской и британской культур или построить Общую Теорию Всего... Впрочем, я несколько уклонился от темы. А тема, напомню — фантастика как процесс. Что характерно для фантастики, рассматриваемой в этой плоскости? Ответ укладывается в три слова: выход за пределы. Всем известно, что воображение играет немалую роль в работе настоящего учёного; даже при скучной систематизации собранного материала есть место какому-никакому, а воображению. То, что фантаст без воображения подобен даже не хромому, а вовсе безногому бегуну — трюизм. Но воображение именно фантаста отличается забавной особенностью: оно не признаёт границ. Логика, этика, целесообразность, даже его величество Здравый Смысл — фантаст может твёрдой рукой задвинуть в угол что угодно и заявить: сегодня мы сыграем по новым правилам, потому что старые правила стары и уже потому меня не устраивают. ...Есть мнение, озвученное ещё спикером древнееврейского парламента, более известным как Экклезиаст: нет ничего нового под солнцем. Однако фантасту это авторитетное мнение — нож острый. Принять отсутствие новизны как факт? Смириться? Ещё чего! Наши древние предки выпрыгивали из воды на сушу. Наши чуть менее древние предки обрастали чешуёй, а там и волосами — поскольку волосы лучше сохраняют тепло тела. Наши совсем недавние предки взяли и изобрели колесо. Ну так не посрамим! Продолжим и приумножим! Всякому разумному человеку понятно: наш язык, письменный и разговорный, создан как средство коммуникации между людьми. По одной лишь этой причине попытки описать на любом из человеческих языков существ либо сущности нечеловеческой природы — обречены. Ошибочны системно. Всякому разумному человеку понятно: описать неземную природу, не зная примеров оной на собственном опыте — равносильно описанным в "Князе света"Желязны попыткам тех, кто уже видел огонь, донести знание о нём до тех, кто огня ещё не видел, посредством долгих и неуклюжих сравнений. Для всякого разумного человека само собой разумеется: построить модель иной физики или иной логики как минимум очень сложно, как максимум вообще невозможно, и попытка таковая, буде даже закончится успехом той или иной ограниченности, окажется не пригодна для отображения художественными (в частности, литературными) средствами. Ну, не записываются тензорные уравнения нотной грамотой! Что тут неясного? Да всё ясно. И вы таки думаете, что фантасты отличаются от выше упомянутых разумных существ? Что сии мечтатели и бесплодные прожигатели жизни не знают, что любые попытки их по выходу за пределы тщетны, заранее обречены, попросту смешны? Да знают они всё. Даже и получше многих. Но. В упорных и последовательных попытках фантаста описать нечеловеческое существо лично мне видится нечто от упрямства сиволапого крестьянина, едва оправившегося от переломов. Но всё равно починившего свои фанерные крылья на рыбьем клею и сызнова карабкающегося на колокольню с фанатичным блеском в глазах. Полетит этот чудак? А как же. Но недолго и вертикально вниз. ...Вот только без подобных чудаков, без подобных сумасшедших упрямцев, не желающих мириться с тем, что люди не летают, как птицы, мы-нынешние нипочём не могли бы рассуждать о преимуществах турбореактивных самолётных двигателей в сравнении с двигателями поршневыми. Всякая успешная попытка выйти за пределы предварялась сотнями, если не тысячами попыток неудачных.

91

Вон, вечный двигатель, например, до сих пор построить не могут. Но "до сих пор не могут— ещё не причина утверждать, что никогда, ни за что, ни при каких условиях не смогут. Это даже обычной логике противоречит, как некорректное обобщение. В конце концов, научились же физики-ядерщики в итоге трансмутировать неблагородные металлы в золото. Правда, безо всякого философского камня, но научились! Так что в эпохальный момент, когда кибернетики, поднатужившись да поднапружившись, заручившись поддержкой электронщиков и материаловедов для создания подходящей элементной базы, всё-таки высекут искру и запустят в квантовом компе на оптических ячейках долгожданный искусственный разум, — в этот момент не будет им нужды спешно соображать, по каким правилам вести с этим ИР беседы о высоком. Кибернетикам довольно будет припомнить хорошую, серьёзную фантастику, читанную в детстве — ту самую, которая, собственно, и вдохновила их на создание небывалого... В замкнутых системах энтропия возрастает. В физических ли, социальных, экологических или информационных — не важно. Замкнутость ведёт прямиком в инферно (по Ефремову). Фантастика как процесс, как устремление — размыкает это кольцо. февраль 2012 г.

92