journal fantasy by Anastasion Solo

СОДЕРЖАНИЕ От редактора журнала Пересадочная станция............................................3 Интервью. Кирилл Смородин. Антон Первушин: Возрождение НФ............................3 Победители конкурса Фантасты.ру Токио Спагетти. Асфальт, нейроны и гуаровая камедь. ..............................16 Сергей Галевский. Поглотитель боли. ................................................24 Макс Снорк. Цветок Папоротника. ...............................................40 Валентина Даниличева. Жанна-художница. .........................................48 Алена Дружинина. Двое. .............................................................54 От редактора журнала Пересадочная станция «Отложенный Новый год».............69 Ирина Клеандрова. Весточка с Юга.................................................69 Олеся Русалева. Йоль. .................................................................76 Лия Полякова. Последнее чудо. .......................................................82 Ирина Клеандрова. Снежная ласточка.................................................89 Полюбившиеся авторы журнала. Александрина Ваш-Шаффе. Новый год Кунделя...................................94 Ольга Ворон. Елочка................................................................100 Роман с продолжением. Павел Мешков Черный корректор (роман с продолжением) 4 гл...................113 Работа над выпуском....................................................................122

3 Ничего не дается легко. Это понимаешь, когда проходит

первый год, который кажется самым тяжелым. Думаешь и надеешься, что дальше будет легче, проще… Только сталкиваешься с новыми проблемами, задержками, ошибками. Нам нелегко выдерживать запланированный график выпусков журнала, но наша команда преодолевает все преграды на своем пути, чтобы снова и снова радовать читателей хорошими подборками замечательной фантастики. Спасибо, что вы с нами! Редакция журнала Пересадочная станция.

Кирилл Смородин. Интервью с Антоном Первушиным. Возрождение НФ: дело сложное, но очень интересное «Национальная литература не может считаться полноценной, если в ней нет фантастического цеха – истина из разряда банальных. А научная фантастика была и остается стержневым направлением внутри жанра», – уверен русский писатель и журналист, автор ряда научно-фантастических и научно-популярных книг и статей Антон Первушин. Выходец из «ленинградской-петербургской школы фантастики», он занимается непростым, но весьма интересным делом – возрождением твердой научной фантастики. О том, что такое НФ-возрождение, о проблемах современной науки и научно-художественной литературы, о единомышленниках, читателях и многом другом Антон Первушин согласился рассказать в интервью. – Итак, для начала, что такое НФ-возрождение? – Это направление деятельности по возрождению твердой научной фантастики в России. Деятельность подразумевает создание собственных текстов, работу с молодыми фантастами, пропаганду научно-художественной литературы через публичные доклады, интервью, статьи в журналах, тематические сборники и конвенты. Хотелось бы, конечно, подключить к делу и телевидение, и высшую школу, и технические центры, и структуры Минобразования, но пока подобное не в наших силах.

– Когда и при каких обстоятельствах впервые прозвучало словосочетание «НФ-возрождение»? – Трудно сейчас вспомнить. Глеб Гусаков предложил его в качестве идейно-смыслового маркера нашей деятельности, кажется, на рубеже 2008 и 2009 годов. Обсуждались ведь разные варианты. Например, был предложен термин «техноромантизм». Но он показался слишком унылым и вторичным. А «НФ-возрождение» вызывает желание переиначить на «НФ-вырождение» или «НФ-извращение» – такие варианты от лица критиков сразу появились в Сети, но мы это предвидели, посему изрядно повеселились в личном чате. То есть термин оказался удачным, в первую очередь, потому, что вызывал желание придумать свой уничижительный вариант и тем самым порождал дополнительную информационную волну, так называемый «мем». Ведь черный пиар – тоже пиар, а правду о нас скажут наши дела. – Как быстро появились единомышленники? – К сожалению, единомышленников у нас и по сей день немного. То есть сочувствующих предостаточно. Мы реально ощущаем поддержку читателей, причем любых возрастов, получаем письма с призывами продолжать в том же духе. Но почему-то желающих присоединиться к НФ-возрождению не видно среди профессиональных писателей, издателей и продюсеров. Подозреваю, что они, как обычно, не хотят думать о перспективе, ориентируясь на сиюминутный успех и быструю прибыль. Увы, они не понимают: от того, возродится ли в России научно-художественная литература, зависит и их будущее в том числе. Ждут у моря погоды… Впрочем, какое-то шевеление наблюдается: периодически объявляются конкурсы НФ-рассказа с гонорарным фондом, проводятся фестивали «Искусство науки» (я в одном участвовал), выдвигаются инициативы по организации книжных серий, посвященных научной фантастике. Мы поощряем такую деятельность, однако отмечаем, что «конкуренты» не обладают стратегическим видением проблемы, а посему раз за разом терпят фиаско. Проблема в том, что твердой научной фантастики в современной России почти не было, а со-

ветская НФ не выдержала испытание временем и представляет сугубо исторический интерес. Поэтому спонтанные попытки слепить нечто, похожее на научную фантастику из того, что есть, неизбежно заканчиваются крахом. НФ нужно именно ВОЗРОЖДАТЬ – причем фактически с нуля. – Тем не менее, количество НФ-возрожденцев растет? Сколько вас сейчас? – Формально – пятеро. Первая троица – Глеб Гусаков, Игорь Минаков и ваш покорный. Затем к нам открыто примкнули Максим Хорсун и Николай Горькавый. На этом процесс пока затормозился. Связано это, скорее всего, с тем, что звание НФ-возрожденца не дает каких-то особых привилегий и права на первоочередную публикацию. И Глеб как издатель, и Игорь как составитель сборников, и я как ведущий мастер-классов отклоним любой текст, который не соответствует нашим критериям качества. Понятно, что эти критерии во многом субъективны, но литературный вкус у нас, поверьте, есть. А главное – за спиной у каждого многолетний опыт работы с рукописным самотеком и молодыми авторами. В принципе, я знаю нескольких молодых авторов, которые выказывали желание примкнуть к НФ-возрождению. Но одного желания недостаточно. Нужны тексты – причем яркие, заметные, которые можно без колебаний отнести к твердой научной фантастике. И тут есть нюанс. Сегодня пишется и издается множество текстов, которые по формальным признакам относят к НФ. Дескать, если в выдуманном мире нет высших сущностей, богов, демонов и так далее, если выдуманный мир познаваем, то текст о нем следует называть научной фантастикой. Мы выступаем против такой точки зрения и выделяем «антуражную» фантастику, которая просто маскируется под НФ. Определить ее легко – достаточно мысленно поменять антураж с научно-фантастического на фэнтезийный (скажем, звездолеты на драконов, планеты на острова, ученых на магов, инопланетян на эльфов), и если сюжет от этого мало изменится, значит, перед вами «антуражная» фантастика. Все-таки наука и/или технология должна быть сюжетообразующей в НФ. Далее – очень часто за НФ пытаются выдать фантастику, которую мы называем «наивной». Вроде бы все правила соблюдены: описываемый мир материалистичен и познаваем, в центр повествования поставлен ученый, исследователь, инженер или любопытствующий дилетант, имеется конфликт между наукой и обществом, но… чего-то не хватает! А не хватает важного – достоверности, то есть, реального представления о науке во всей ее сложности. Скажем, фантаст прочитал в какой-нибудь «желтой» газетенке, что ученые рассматривали гипотезу, будто Тунгусский метеорит – это сгусток ан-

тиматерии, столкнувшийся с Землей. Осененный внезапной идеей, он садится и строчит рассказ, популяризирующий такую гипотезу. При этом он не удосуживается ознакомиться с историей вопроса, выяснить, какие еще рассматривались гипотезы, какая ситуация сложилась вокруг тайны Тунгусского метеорита сегодня, выявить персоналии, подобрать соответствующую терминологию. То есть фантаст ведет себя как наивный школьник, который полагает, что по отдельному эпизоду можно судить о большом процессе. Существуют, конечно, и другие критерии, позволяющие отличить «наивную» фантастику от научной. Как правило, персонажи в «наивной» фантастике схематичны, идеи архаичны, а финалы скомканы и пусты. Теперь вы, надеюсь, понимаете, что стать НФ-возрожденцем непросто. Мы привередливы и критически настроены. Нас трудно чем-то поразить. Впрочем, если вы хотите стать спонсором НФ-возрождения, то обращайтесь – с удовольствием выслушаем ваши предложения. – Какие были первоочередные задачи? – Создание площадок для молодых авторов, которые хотели бы работать в жанре научной фантастики. Прежде всего, Глеб Гусаков, выступающий под псевдонимом Ярослав Веров, и Игорь Минаков написали в соавторстве четыре статьи, которые вполне можно назвать «программными» для НФ-возрождения: «НФ – «золотое сечение» фантастики», «Жертвоприношение»,

«О фантастических допущениях и прочих страшных вещах», «Утоление жажды». В статьях они дали новейшие определения научной фантастики, фантастического метода и фантастического допущения, но, главное, перечислили проблемы жанра. Таким образом, были заданы ясные ориентиры. Параллельно Глеб Гусаков вместе со Светланой Поздняковой приступили к организации двух важных мероприятий: Фестиваля фантастики «Созвездие Аю-Даг» и Романного семинара в Партените. Обратите внимание, эти ежегодные мероприятия не являются закрытым клубом исключительно для НФ-возрожденцев, мы рады представителям любых направлений фантастики, но все-таки рассчитываем, что проводимые в рамках Фестиваля и Семинара мастер-классы будут способствовать росту интереса к твердой НФ со стороны участников, среди которых много молодых фантастов. Также Глеб Гусаков вместе с Эриком Брегисом учредили малое коммерческое издательство «Снежный Ком М», и в нем сразу была запущена серия «Настоящая фантастика», в которой может быть опубликован любой сколько угодно сложный НФ-текст, если он качественно написан. Далее – мы начали устанавливать контакты с журналами, которые не прочь печатать НФ. Очень доброжелательные отношения у нас были с «Если». За публикации в журнале «Полдень, XXI век» отвечал персонально я, но последнее слово всегда оставалось за Борисом Стругацким. К нашей работе активно подключилась Людмила Синицына, которая ведет рубрику фантастики в журнале «Наука и жизнь». В итоге сегодня мы готовы поспособствовать любому автору, который решит связать свое творчество с научной фантастикой. Хотелось бы упомянуть людей, которые нам бескорыстно помогают, хотя и не изъявили желания вступить в НФ-возрожденцы. Есть писатель Дмитрий Федотов из издательства «Вече», который взял на себя часть административной работы. Есть писатель и историк Дмитрий Володихин из литературно-философской группы «Бастион», который организует конкурсы по критике, публицистике и даже футурологии, занимается с их участниками. Есть писатель и бард Тим Скоренко, который ценит НФ и способствует ее появлению на страницах журнала «Популярная механика». Есть прекрасные мастера фантастики Дмитрий Громов, Олег Ладыженский и Андрей Валентинов, которые ежегодно ведут Романный семинар в Партените – это ведь колоссальный труд! Огромное им всем спасибо за участие и помощь. – Чем НФ-возрожденцы занимаются на данный момент? – Все тем же – расширяем возможности для публикации твердой научной фантастики. Поскольку собственного журнала у нас нет (а жаль!), ставку делаем на сборники. При поддержке издательств «Вече» и «Эксмо» выходят ежегодные сборники «Настоящая фантастика» участников Фестиваля «Со-

звездие Аю-Даг» (составители Глеб Гусаков и Игорь Минаков). В «Снежном Коме М» выходит антология «Фантум» (составитель Глеб Гусаков), в котором печатается избранная русскоязычная научная фантастика. Пробной антологией стала книга «Бозон Хиггса», затем вышел «Фантум-2012. Локальный экстремум». В настоящее время готовится «Фантум-2013. Между землей и небом». Таким образом, мы даем понять всем, кто подумывает попробовать себя в жанре: несмотря на сложности текущего момента, качественная научная фантастика востребована. Если получится написать достойный текст, он будет одобрен, оплачен, отредактирован и опубликован. Лично я согласился занять должность заместителя председателя Секции по научно-фантастической и научно-художественной литературе при Союзе писателей Санкт-Петербурга. Регулярные заседания Секции проходят в Центре современной литературы и книги (ЦСЛиК) на набережной Макарова. Заседания открытые, и я приглашаю всех, кто пишет соответствующую прозу. Кстати, нас часто упрекают, что мы не работаем с авторами, которых не знаем, что мы не ищем «самородков» в Сети, а требуем, чтобы они приезжали на наши мероприятия. На самом деле мы постоянно работаем в том числе и с авторами, которых не знаем лично, однако нельзя объять необъятное: фантастические тексты производятся в огромных количествах каждый день. Мы решили, что если автору хватит ума написать качественную научную фантастику, он найдет способ пробиться к нам и заинтересовать своим творчеством. – Вы побывали на многих семинарах и конвентах, выступали с докладами. Припомните несколько наиболее значимых выступлений. – Да, я выступал пару раз с «программными» докладами – на московском «Росконе» и Петербургской фантастической ассамблее. В принципе, я изла-

гал те же тезисы, что и мои друзья в статьях, но с некоторыми поправками. Основные свои тезисы приведу и здесь. Мы считаем, что НФ – стержневое направление фантастики как жанра. Сама фантастика, конечно, появилась намного раньше НФ, но была приемом, а не жанром. Ее статус в мире изменился под влиянием деятельности Жюля Верна, Герберта Уэллса, Хьюго Гернсбека. У нас – под влиянием Александра Беляева и Якова Перельмана (последний, кстати, ввел понятие «научной фантастики» в русский язык намного раньше, чем Хьюго Гернсбек ввел в английском языке понятие «science fiction»). После того как, благодаря популярности научных фантастов, определился жанр, он начал разрастаться: появились космическая опера, хронопутешествия, альтернативная история, социально-психологическая фантастика, фантастика «ближнего прицела», мистическая фантастика, фэнтези. То есть в виде отдельных текстов отдельных авторов эти направления существовали чуть ли не с античности, но в специфический литературный жанр выделились лишь в XX веке. И тут тоже есть нюанс – любые направления фантастики исчерпаемы. Можно долго писать о «машине времени» или «попаданцах», но через пару десятков лет выяснится, что тема выжата досуха, и любые новые тексты вторичны по определению. Современные фантасты все чаще называют себя «постмодернистами», чтобы как-то оправдать вторичность идей и фактуры. Они говорят, что эксперимент с формой и стилем для них важнее оригинального содержания. В итоге мы наблюдаем кризис перепроизводства – однотипных романов о тех же «попаданцах» выпускается так много, что отыскать среди них какой-нибудь «постмодернистский» эксперимент стало решительно невозможно. Почему же научная фантастика на этом фоне всегда будет выигрывать у других направлений? Потому что наука сама по себе никогда не останавливается. Научные открытия расширяют горизонты познанного, порождают новые образы, смыслы, термины. Технологии, появляющиеся благодаря науке, вступают в конфликт с архаичными общественными институтами, что приводит к возникновению принципиально новой проблематики. Даже там, где наука пока отступила, есть повод для разговора – хотя бы на тему, почему это произошло и как преодолеть барьеры, установленные природой. Сейчас, к примеру, мы живем на пороге биотехнологической революции. Грядет колоссальный прорыв, который взорвет уклад цивилизации. Он будет даже посильнее информационной революции, поскольку покушается на святая святых – человеческое тело. Много ли вы можете назвать отечественных романов, в которых такая революция описывалась бы компетентно, с использованием соответствующей терминологии и специальных знаний? Я, например, затрудняюсь. Не считать же компетентными трансгуманистические

агитки? А на Западе такие романы выходят десятками, их экранизируют, делают основой для настольных и компьютерных игр. Потому что там есть научная фантастика! Самое же интересное, что, пройдя через горнило НФ, научные идеи потом органично эксплуатируются и другими жанровыми направлениями, включая фэнтези. Скажем, в свое время идея космических полетов была достоянием исключительно НФ. Потом возникла космическая опера, затем – социально-психологическая фантастика, использующая космический антураж. А еще позже появились и романы в поджанре «классической» фэнтези, в которых действие происходит на других планетах, обладающих специфическими свойствами. Вывод прост: чтобы российская фантастика развивалась, ей надо вернуть генератор идей в виде твердой НФ, которая свободно оперирует новейшими научно-техническими достижениями. Кстати, обращение к современной науке способствует и развитию самих авторов – расширяет кругозор, дает материал для работы мысли. Мои друзья полагают, что для возрождения НФ в русскоязычном культурном пространстве достаточно использовать в качестве основы и образца англоязычную научную фантастику. Я не согласен с этим тезисом. Ведь научная фантастика в России впала в ничтожество неслучайно. Интерес к ней резко снизился вместе с исчезновением интереса к науке, вместе с девальвацией общественного статуса ученого и инженера. Следствием этих глубоких процессов стало и явное снижение уровня общего образования. Сегодня мы оказались в ситуации, когда даже мощная западная НФ воспринимается с трудом, и ее читают лишь компетентные любители. По-моему, в силу внешних обстоятельств появилась необходимость пройти весь путь заново – как во времена Александра Беляева и Якова Перельмана. То есть возродить

НФ-очерк, потом фантастику «ближнего прицела», и только после того, как мы убедимся, что нас элементарно понимают, попробовать говорить о действительно сложных вещах. Разумеется, нет необходимости прибегать к тем литературным приемам, к которым прибегали во времена Беляева. Аудитория изменилась – она более начитанная, более образованная, она привыкла жить в мощных информационных потоках. Соответственно, мы вольны обращаться ко всему арсеналу средств, накопленных художественной литературой, но делать это надо с учетом интеллектуального упадка. Да, современный россиянин может иметь богатый жизненный опыт и довольно широкие познания о марках автомобилей и смартфонов, свободно пользоваться высокими технологиями, разбираться в тонкостях юриспруденции и экономики, музыкальных направлениях и новинках кинематографа. Но при этом он путает планету со звездой, а планетную систему с галактикой, полагает, что американцы не летали на Луну, а египетские пирамиды построили инопланетяне, верит в божественное происхождение всего живого и действенность сглаза. Вести адекватный разговор с таким россиянином возможно, только начиная с азов. Впрочем, нам никто и не обещал, что будет легко. Будет трудно! Есть еще момент, на котором я обычно останавливаюсь в своих выступлениях. Понятно, что одной из самых сильных сторон научной фантастики является искренность. Этого сильно не хватало советской НФ, которая вынуждена была утверждать один-единственный прокоммунистический взгляд на мир в ущерб остальным. Однако любое значимое открытие и любая революционная технология могут быть оценены по-разному: кто-то разглядит позитив и напишет утопию, кто-то разглядит негатив и напишет антиутопию. Да и сами ученые вовсе не наивные дети в слюнявчиках, они не чужды острым конфликтам, борьбе интересов. Нужно быть искренним в описании взаимодействия науки и общества – тогда в научно-фантастическом тексте откроется глубина, из которой и вырастают новые идеи для фантастики. Проблема в том, что искренний разговор о нынешней ситуации в российской науке не побуждает к позитивному осмыслению. Все действительно плохо. Но как раз сила НФ в том, что она способна более или менее достоверно показать момент преодоления кризиса, наметить пути. В качестве примера хочу привести роман Олега Дивова «Симбионты». Он мне показался несколько поверхностным, но в нем содержится очень мощный позитивный посыл: не все еще потеряно, российская наука еще может постоять за себя и удивить мир, как прежде. И я надеюсь, что таких романов будет все больше, а их авторы сумеют убедить подрастающую молодежь, что наука – это круто, что только через науку лежит путь в будущее. – Назовите наиболее заметные плоды трудов НФ-возрожденцев. – Поскольку о наших достижениях в области общественной деятельно-

сти по НФ-возрождению в России я рассказал выше, здесь, пожалуй, стоит упомянуть о научно-фантастических текстах. Самым знаменитым произведением НФ-возрожденцев стал незаконченный цикл Ярослава Верова и Игоря Минакова «Трикстеры». Читателю он известен по двум романам, вызвавшим ожесточенную дискуссию: «Десант на Сатурн, или Триста лет одиночества» и «Десант на Европу, или Возвращение Мафусаила». Оба романа рассчитаны скорее на подростковую аудиторию, но могут произвести впечатление и на искушенного читателя. Еще я хотел бы отметить две повести этого авторского дуэта: «Cygnus Dei» и «Отель для троглодита» – нестандартная и жесткая НФ. Кроме того, советую обратить внимание на сольные романы Ярослава Верова «Третья концепция равновесия» и «Двойники» – их я отношу к экспериментальной НФ. В творчестве Максима Хорсуна выделил бы великолепный роман «Рождение Юпитера» и цикл ретро-НФ «Солдаты далекой Империи». Николая Горькавого представлять не надо – он получил широкую известность своей трилогией для юношества «Астровитянка» и «Научными сказками». Из числа молодых авторов, которых я читал, отмечал и хотел бы когда-нибудь увидеть среди НФ-возрожденцев, назову Наталью Лескову, Дмитрия Лукина, Николая Калиниченко, Елену Клещенко, Елену Красносельскую, Ярослава Кудлача, Юлиану Лебединскую, Николая Немытова, Олега Силина, Константина Ситникова, Максима Тихомирова, Сергея Чебоненко, Бориса Георгиева. Обратите внимание на их творчество – все эти авторы имеют реальный шанс в обозримом будущем стать ведущими авторами научной фантастики. Что касается моего творчества, то отправляю заинтересованных лиц к своим новым повестям «Вертячки, помадки, чушики» (другое название – «Почтальон сингулярности»), «Критерии подобия» и «Трансгалактический экспресс «Новая надежда»». Надеюсь, вам понравится. – Игорь Минаков назвал Вас самым последовательным НФ-возрожденцем. Как думаете,

с чем это связано? – Игорь просто знает мою историю. Я воспитанник Семинара Бориса Натановича Стругацкого и Литстудии Андрея Дмитриевича Балабухи. Однако оба эти объединения ориентируются прежде всего на социально-психологическую фантастику, которая не стесняет себя рамками научного мировоззрения. Я же всегда предпочитал именно научную фантастику и, начиная со второй половины 1990-х годов, предпринимал разнообразные, хотя и довольно бестолковые усилия по ее возрождению. Помнится, сначала мы с Николаем Большаковым и Сергеем Щегловым пытались учредить литературное направление «кибер-яппи» как российский ответ западному «кибер-панку». Затем с Александром Прозоровым и Павлом Шумиловым подумывали о внедрении технотриллера. Все эти планы завершились пшиком, поскольку у нас не было единого взгляда на проблему. И я даже успел разочароваться в самой возможности возродить научную фантастику и сменил цех – то есть начал писать научно-популярную и документально-историческую прозу, плотно занялся историей космонавтики. Но тут на жизненном пути повстречались Глеб Гусаков и Игорь Минаков. Они сумели убедить меня, что шанс есть. Так что я возвращаюсь в фантастику как автор и как организатор. – Сложно ли это – быть НФ-возрожденцем? Не проще ли встать в одни ряды с коммерческими авторами, штамповать то, что «пипл схавает», и зарабатывать? – Писать современную научную фантастику сложно, но очень интересно. Что касается «хавающего пипла», то я все же более высокого мнения о читателе фантастики как таковом. Просто он устал от непрерывных разочарований, издательских «обманок», потерял ориентиры и теперь воспринимает фантастику исключительно как «чтиво». Одна из наших задач – достучаться до него и вернуть моду на умную фантастику. И, кстати, раз зашла речь, скажу откровенно: в силу специфики жанра автор НФ имеет больше преимуществ перед простыми и незатейливыми «коммерческими» авторами. Скажем, я в свое время по приглашению написал роман «Первая экспедиция» в серию «S.T.A.L.K.E.R», и он обрел своих почитателей. Скажите, а многие ли из авторов этой серии, увлеченных «зарабатыванием», способны написать твердую научную фантастику с оригинальной идеей? Что-то я сомневаюсь… Игорь Минаков и Максим Хорсун также доказали, что легко могут написать роман в литературный проект – я говорю о дилогии «Отдел «Массаракш»». Ярослав Веров доказал, что может написать превосходный «сиквел» (как принято говорить) к творчеству братьев Стругацких «Операция «Вирус»», а может выдать роман «Господин Чичиков», который любой критик

без колебаний отнесет к высокой прозе. Работа в жанре научной фантастики многому учит, дисциплинирует мысль, дает массу новой информации, новые навыки. Даже если она не приносит большие деньги, то, по меньшей мере, дарует чувство морального удовлетворения. А на жизнь мы как-нибудь заработаем… – Есть ли НФ-возрожденцы за рубежом? – Хотя зарубежные авторы и пишут время от времени горестные статьи о том, что научная фантастика «умерла», нельзя сказать, что там все так же плохо, как у нас. В год выходят десятки книг, которые можно смело отнести к твердой НФ, причем зачастую их пишут профессиональные ученые со степенями и международными наградами. Даже знаменитый Стивен Хокинг балуется фантастикой. Многие дорогостоящие кинопроекты, типа «Аватара», выросли из НФ и созданы с привлечением ведущих ученых. В Китае наблюдается лавинообразный рост интереса к научной фантастике. Пожалуй, в НФ-возрождении нуждается только славянский мир, ведь нам необходимо поддерживать достигнутый уровень комфорта, сложную высокотехнологичную инфраструктуру – как это делать без передовой науки? Наука вернется, и одним из инструментов стимуляции интереса к ней станет научная фантастика. – Существует ли посвящение в НФ-возрожденцы? – Пока нет. Мы не секта, чтобы вводить какие-то ритуальные действия. Тем не менее, если молодежь пожелает, легко их придумаем. Например, Глеб Гусаков разработает отличительный знак и церемонию. Игорь Минаков вполне может написать шуточную стихотворную клятву или даже гимн. А ваш покорный, так уж и быть, напишет устав. Только вот зачем все это в современном мире?.. – Какие перспективы и планы у НФ-возрождения? – Продолжим собирать мастер-классы и расширять печатные площадки. К примеру, Игорь Минаков с прошлого года выступает как составитель известной ежегодной антологии «Русская фантастика», и я уверен, что он будет рад заполучить туда новые

НФ-тексты. В рамках Романного семинара в Партените учрежден небольшой Рассказный семинар, который ранее мы вели с моей женой Еленой, а теперь ведем с Глебом Гусаковым. В этом году к нам присоединился Сергей Чекмаев – известный фантаст и составитель сборников. Кроме того, мы сами активно пишем и в ближайшее время планируем выпустить на суд публике новые НФ-романы. То есть работа продолжается, и мы верим, что скоро она станет приносить более весомые плоды, чем россыпь рассказов и повестей. – На Ваш взгляд: в чем значение НФ-возрождения для современной отечественной литературы? – Заметьте, сегодня даже авторы реалистической прозы нет-нет да и прибегают к фантастическому методу. Значит, им чего-то не хватает для осмысления проблем современности. А научная фантастика, повторюсь, была и остается стержневым направлением внутри жанра, генерируя новые идеи и образы. Получается, без нее нет развития, без нее все быстро закисает в бесконечном воспроизведении архаики. Фантаст может придумать десяток причин, почему не хочет писать НФ. Издатель может назвать сотню причин, почему ему не выгодно издавать НФ. Критик способен перечислить тысячу причин, почему НФ плоха и должна «умереть». Однако ни одна из этих надуманных причин не отменит простого житейского наблюдения: у государства, в котором исчезает собственная научная фантастика, нет будущего. НФ-возрожденцы верят, что у России будущее все-таки есть. Присоединяйтесь!

16 На портале Фантасты.ру в конце прошлого года проходил

конкурс: «Огни чужого города». Наш журнал с удовольствием публикует рассказы победителей. Токио Спагетти Асфальт, нейроны и гуаровая камедь.

Если пройти несколько машин назад - мимо бесколёсного авео, мимо коневозки с флегматичным каурым Леголасом и мимо кучи его хорошо горевших лепёшек, мимо полосатого шатра над зелёной пятёрой, мимо снующих туда-сюда снекеров с клетчатыми сумками - почти до самой станции ДПС, можно увидеть верхушку зелёной девятихатки. Дюша ходил туда по ночам, когда слабые огни дорожных фонарей и домов на проспекте проникали сквозь белесую пелену свода, и по этим созвездиям он легко определял нужную «точку». Почему он выбрал именно её, он не знал. Но часами стоял, опираясь на ограждение кольцевой автодороги и глядя между частых линий колючки на блёклую звёздочку последнего этажа. Сегодня он быстрее обычного перестал чувствовать пальцы на ногах и руках и пошёл отогреваться к кострам под крышей станции. Костровой Стёпа в арафатке, обмотанной вокруг мёрзнущей лысины, встрепенулся и вскочил навстречу Дюше. - Что, бензин кончился, Шкода? – его и без того мелкие глазки злорадно сощурились. Здесь почти не было тех, кто мог представиться собственным именем. Большинство узнавали свои имена только после того, как находили водительские права в бумажниках. Дюша права забыл дома – ага, не было бы счастья, а теперь гайцов бояться нечего, - а потом вдруг сам вспомнил это имя - Дюша, но было уже поздно, и к нему прилипла кличка Шкода – это слово было на эмблеме его машины. Лучше, чем Октавия, считал Дюша и, свыкнувшись, откликался. А усатому сморчку на Икс-Три с четвертой полосы не повезло – его стали звать Хэ Зэ, и поначалу костровые развлекались тем, что подначивали новеньких спрашивать, как его имя. Ясное дело, когда тот отвечал: Хэ Зэ, - костровые ржали. Стёпу тоже на самом деле чёрт знает как звали, зато застрял он тут на новеньком Степвэе. - В каждом колодце есть дно, Стёпа. Вот, держи, - Дюша протянул ему палку сырокопченой колбасы. – Это за меня на всю ночь. Стёпины глаза вспыхнули и тут же погасли, он цепко схватил колбасу и сунул её за пазуху кожанки.

Спать в машине становилось всё холоднее. Ближайшая заправка была в десяти километрах от места, где встал Дюша, и многие потянулись туда, к бензину, словно он стал новым источником жизни. Оставленные машины, взламывали, и сигнализации часто не давали спать ночи напролёт. Поэтому дюшин сосед Авео снял даже колёса и, связав их буксировочным тросом, волоком потащил всё барахло – своя котомка плеч не трёт - в сторону колтушской развязки. Дюша же остался тут, не желая отдаляться от манящей девятихатки. Первую неделю, пока КАД с обеих сторон обнесли только колючей проволокой, мелкие барыжки толкали бензин в молочных пакетах, сникерсы и воду из минимаркета с заправки за деньги, и Дюша затарился топливом и питьём на всё, что было в бумажнике. В багажнике он обнаружил три пакета, набитых едой из супермаркета. Когда над кольцом воздвигли свод, деньги обесценились, и торговля перешла на бартер. Впрочем, поговаривали, что съестные запасы минимаркета и продуктовых фур давно иссякли, и бензин в цистернах тоже был на пределе. Поэтому товарообмен происходил теперь локально, стихийно и бессмысленно: прикуриватели меняли на лопаты, карты – на дворники, а навигаторы на магнитолы. Однако, аптечки и всё, что горело – масла, жидкости и освежители – пользовалось повышенным спросом. Дюшин бензин кончился через две недели – ноябрьские заморозки вынуждали часто заводить двигатель. Днём, натянув засаленную бейсболку, выуженную из сумки с инструментами, Дюша ходил взад-вперёд по забитой автомобилями магистрали, и движение согревало его тело под лёгкой курточкой и клетчатым пледом, найденным на заднем сиденье. Но ночью накатывал сон, и Дюша включал зажигание и засыпал в тепле. Есть особо не хотелось. Овощи и фрукты Дюша выбросил, подмороженные мясо и рыбу он иногда грыз от нечего делать или предлагал в обмен на чипсы и кетчуп. Остальные продукты – снеки и консервы с бензоатом натрия и гуаровой камедью, конфеты с глюкозой, пиво с карамельным солодом, а в особенности бульонные кубики – были на вес золота, вернее, бензина, - и Дюша тщательно скрывал их наличие в своём багажнике, а пачку кубиков всегда держал в кармане на всякий случай. Стёпа извлёк из груды хлама автомобильное сиденье и приволок его к Дюше. Тот плюхнулся на него и протянул руки к огню. Стёпа подсел рядом. - Где взял? – он кивнул на сморщенный колбасный хвостик. - Незнайка дома сидит, Стёпа, а знайку в суд ведут. - Достал ты со своими поговорками, Шкода, - костровой обиженно встал и поворошил монтировкой угли. - Да я сам не знаю, откуда они лезут. - Может, ты этим - писателем - был? Или учителем? У колпинского съез-

да какая-то Бэха школу мутит, тебе туда надо, детей учить народной, блин, мудрости. – Он вынул из штабеля деревянных паллет одну и стал разламывать её на дрова. - Если уж на то пошло – здесь никто ничего не знает, и что? Дома, что ль, все сидят? Я хоть знаю, где мой дом, - он похлопал рукой в пухлой шерстяной варежке по груди. Стёпа был одним из немногих, кто знал не только своё имя, но и возраст, адрес и семейное положение – у него был с собой паспорт. – Так что врут твои поговорки, знайка домой пойдёт, когда всё кончится. - Если кончится. - Ну, нет, так хоть день рожденья отмечу. - А ты знаешь, какой сегодня день? - Да кто-то же считает! Наверное… А! Тьфу! – Стёпа с чувством харкнул в костёр и отправился за очередной паллетой. Дюша закутался поплотнее в плед, откинулся на спинку и сквозь ресницы принялся рассматривать соседей. Вокруг костра на таких же сиденьях дремало ещё с десяток малознакомых Дюше личностей. В первые дни после Инцидента На Кольцевой – как называли это в новостях по радио – некоторые умудрились сблизиться так, что даже дружили - машинами, рядами и автоклубами. В дюшином районе самым многочисленным и, значит, влиятельным оказался фольксваген-клуб. Пацаны на старых пассатах взяли под себя станцию ДПС и мигом организовали вдоль дороги костровые точки с дежурными, берущими плату за обогрев. Самые нетерпеливые, обдираясь до крови, сразу же ушли через проволоку в сторону Шушар и Красного села, надеясь, что там не выставили таких же блок-постов, как в сторону города, остальные смирно ждали освобождения. Людская масса мигрировала туда-сюда, попадались энтузиасты, обошедшие всё кольцо – через Парнас, Кронштадт и Ломоносов, и рассказывали они чудные вещи, например, о об одной заброшенной фуре – если просунуть внутрь руку, она моментально постареет, и демонстрировали свои сморщенные пятнистые негнущиеся пальцы. Извне каким-то образом стали просачиваться таджики и спрашивали работу. Иногда этих таджиков находили по утрам с проломленными черепами. После установки свода паника и энтузиазм поутихли, и на всё легла дремотная обреченность. - Слышь, а бульонные кубики у тебя есть? Дюша вздрогнул и открыл глаза. Хоть Стёпа и шептал ему прямо в ухо, при словах «бульонные кубики» несколько голов всколыхнулось и обратилось в их сторону. - Была бы голова, а тюбетейка найдётся, - сонно отозвался Дюша. Стёпа придвинулся ещё ближе и, почти облизывая дюшино ухо, продол-

жил: - Если достанешь кубики, солью тебе кой-какую инфу, тебе понравится, - он заглянул Дюше в лицо и подмигнул. - О чём речь? - Скажи сначала, бульон есть? Дюша вскрыл в кармане упаковку и выковырял оттуда кубик в золотистой обёртке. Провёл под носом у Стёпы и снова сунул в карман: - Натуральный глутамат натрия. Стёпа втянул носом запах и тут же схватил Дюшу под руку, поднял с кресла и увёл в сторону. - Помнишь Ибицу? Пижончик на зелёном сеате? Хлипкий такой весь. У него тоже паспорт был, и по паспорту ему двадцать семь лет, зовут, кажется, Сергей. Так вот вчера приходил греться, и давай мне тут телегу задвигать, как он в сорок втором под Сталинградом, да безусым деревенским пареньком, да и тэдэ и тэпэ. Что за хрень, думаю. Расписывает он, значит, про бои, потом раз – «эх, пенсию, говорит, так и не успел получить, а внучок ушёл за бензином, оставил меня, старика, в машине, а тут этот…» - на этом месте останавливается, и опять по новой – про Сталинградскую битву, про пенсию, про внучка. Смотрю, я на него – на полном серьёзе чешет, без шуток. Спрашиваю: «Ибица, ты кто?» А он мне: «Иван Матвеич я, сынок». «Из какой машины?» - спрашиваю. «Да вот туточки у развилки в еропорт, синяя вольва». Тут Стёпа вспомнил, что не за просто так он получает удовольствие, выкладывая секреты, и протянул руку за наградой. - Давай кубарь, тогда остальное дорасскажу. Стоит же, ну? Дюша кивнул и выдал кубик. Стёпа снова заговорщицки ссутулился и зашептал: - Выяснил я у него, что за вольва такая, номер не помнит старикан… в смысле… ну, ты понял, ну, думаю, пойду, посмотрю, может, разберусь, что за бздень с Ибицой случилась. Повезло, немного там вольв стояло. И что ты думаешь? Стёпа драматически вздёрнул скрытый варежкой указательный палец. - Думаю, что не соврёшь – не продашь, Стёпа. - Ты что?! Короче, слушай дальше. Заглядываю в вольво, двери не заблокированы, открываю, там дед сидит. Мёртвый. Ну, или дряхлый очень. Сталинград всё-таки. Закоченевший весь, на лбу, слева – дырка. Палец можно засунуть. Не, я не совал, я не псих. Но в дырках я разбираюсь. В трупах – нет, а вот в дырках почему-то – да. Короче, не от пули дырка, а череп пробит. В общем, пощупал я пульс где-то под ухом, как в кино делают – тишина, но тут почудилось мне, что дед смотрит на меня, так я – хоть я в дырках разбираюсь, но в трупах-то нет – чуть не обделался. Свалил оттуда, короче. А Ибицу со

вчерашнего дня не видел. Дашь ещё? Заслужил же! - Дал раз, в другой – бабушка даст. Дюша теребил в кармане бульонный кубик. Радио давно уже глушат, и развлечений не осталось никаких, только странные поговорки соскакивают с языка каждый день. Да загадочный огонёк на последнем этаже. С ним определённо что-то связано. Широко шагаешь – штаны порвёшь, но заняться всё равно нечем. Он протянул кубик Стёпе. - Ладно, на. Покажешь вольво? - Думаешь, дед – зомби? А Ибица высосал у него мозг, да? Значит, Ибица тоже – того, зомби? – Стёпа загорелся, но тут же спохватился: - У меня же смена до утра, я не могу сейчас. Давай утром, а? Стёпа обернулся на шум со стороны костра. И чуть не запрыгал от радости. - Смотри, это Ибица! Пойдём, сам послушаешь! У костра стоял щуплый парень. Дюша вспомнил его: он никогда не отходил от своей ибицы, постоянно протирал её бархоткой и всегда держал запертыми капот и коробку передач. Ибица притопывал, пытаясь согреться, в пальтишке поверх толстого тёплого свитера, явно не из его гардероба, в шляпе с короткими полями и прямоугольных очках. Стёпа потребовал плату за обогрев, и Ибица предложил на выбор автомобильную зарядку, молескин и жвачку. - На всю ночь? Возьму зарядку и жвачку. Надеюсь, не жёванная? А то некоторые подсовывают. Бери сидушку и чувствуй себя, как в гостях, - Стёпа хихикнул над своей неизменной шуткой и подмигнул Дюше. – Ну, как там под Сталинградом? Ибица недоумённо посмотрел на Стёпу. - Это новый тренд? А я собиралась на Бали. Где это – Сталинград? Никогда там не была. Там есть спа? Видно было, что Стёпа пытается предотвратить взрыв в собственном мозгу, это выразилось в отвисании челюсти и обращении к Дюше вопрошающего взгляда, который значил буквально следующее: «Я тебе говорил! Но это, блин, ещё круче, чем я тебе говорил - зацени!» - Как вас зовут? – начал Дюша с простого. Ибица хмыкнул. - Людмила, а вас? - Чем вы занимаетесь? - Это допрос, молодой человек? – Ибица снял шляпу и принялся обмахиваться ею, как веером, ясно было, что он напрополую кокетничал с Дюшей. – По какому праву? – Он улыбнулся и прикрыл улыбку шляпой.

- Я… Мне просто любопытно, - Дюша смутился. Какого чёрта он смутился перед флиртующим с ним мужиком, он не понял. Стёпа тем временем справился с изумлением и вместе с другими зрителями наслаждался мизансценой. - Я ничем не занимаюсь. Ну, то есть, я встречаюсь, тусуюсь… А, ну, я же играю в теннис! Большой теннис, - уточнил Ибица. – Я, кстати, сделала во втором сете эту тэпэ Ксюху… Папаша мой занимается чем-то там. Бизнесом типа, - Ибица растопырил ладонь и скептически посмотрел на грязные ногти. - Спроси, из какой она машины, - кинул реплику Стёпа. – То есть, он, блин. Тьфу ты… - На чём вы приехали, Людмила? Ибица смущённо заёрзал. - Я не помню… Это важно? - Я просто хочу узнать вас поближе - чем вы интересуетесь, что любите, на чём ездите? Ибица зарделся, это было заметно даже в отблесках огня, вырывающих из мрака его небритое лицо. - Обычно я на мазератти, но у него колесо сдулось, и я взяла мамин джук. - Ух ты! А можно посмотреть? - Ты что, джук никогда не видел?! Ты в каком хлеву вырос, лоховище? – Ибица снова нахлобучил шляпу на затылок и возмущенно попытался запахнуться поглубже в пальто. - У меня коллекция, собираю авто из фильмов, недавно Шевроле Импала прикупил, как у Дина Винчестера. А в джуке есть своеобразная аллюзия на дизель-панк и фантастику пятидесятых. - Вон там стоит, под мостом, - Ибица не нашёлся, что ещё сказать, и неопределённо мотнул головой во тьму на юго-западе. – Белый. *** Джуков в той стороне нашлось много, но белый, и к тому же с торчавшим из приоткрытой дверцы женским сапогом, под мостом стоял всего один. Дюша потянул за ручку, сапог вывалился наружу и свесился с сиденья вместе с ногой, которая продолжалась упругими бёдрами в черных колготках и стройным телом в белом полушубке. Лицо у тела тоже было ничего так – на вкус Дюши. Портило его только то, что на левой щеке от виска застыла тёмная и густая струйка. Из дыры, в которых разбирается Стёпа. Рука девушки конвульсивно дёрнулась и схватила Дюшу за край пледа. Дюша замер, рука – тоже. Дюша потянул плед на себя, он был крепко сжат натренированной теннисом рукой. Кроме руки, казалось, остальная жизнь в Людмиле замерла

навсегда. Однако, Дюша не стал проверять это предположение, рванул плед посильнее и, оставив клок ткани Людмиле на память, побежал назад, к ДПС, к костру. *** Утром Стёпа, захлёбываясь невероятной историей, сдал Ибицу пацанам из фольксваген-клуба, а те заперли его в кладовке на станции и отправили патрульных прошманать все бесхозные тачки на своём районе. Трупов с дырками во лбу нашли ещё с десяток. Кто они, понять было трудно, из документов при них оказались только права. Поэтому, у всех ли из них высосал память Ибица - так и не решили. Признаков жизни они не подавали, но на всякий случай их сгрузили в кладовку к Ибице, хороший зомби – мёртвый зомби. Слухи о зомби, разумеется, пошли. И теперь самым востребованным товаром стало оружие любых мастей и калибров. По ночам люди группировались у костров, а днём бродили среди машин не меньше, чем парами. Вечером Дюша, как всегда, стоял у ограждения и всматривался в огни недоступного города. Окно на последнем этаже зажглось, как и прежде, и тут он вдруг вспомнил. Это же его дом, его окно! Оксана отправила его в супермаркет, потому что дома шаром покати. А потом что-то случилось. И вот теперь ещё зомби, и их отсюда никогда не выпустят. А у него в издательстве проект, иллюстрированная энциклопедия пословиц и поговорок, и сроки горят, и путёвка в Таиланд на Новый год. И дети… Да! У него же дети, двое, Антон синий пояс по карате наконец получил, а Сонька хочет айфон. И Джеки!.. Чёрт, Джеки надо прививку сделать, и лифт не работает, и проводку поменять, и платёж по ипотеке… Дюша сжал голову и заплакал. *** - Шкода, ты чё тут хозяйничаешь, где Стёпа? – желающие погреться стягивались к костру у пункта ДПС. - Нормально! Я - Стёпа, разуй глаза, мелкота! И у меня не шкода, а степвэй, поэтому меня и зовут Стёпа, нуб. Чем башлять будешь? - Радио есть, - похоже, пацану было всё равно, кто заправляет у костра. - Зачем мне радио, если его глушат? - Не все частоты, - он включил приёмник, и тот зашипел человеческим голосом. - Давай сюда.

*** Стёпа завернулся в клетчатый плед, развернул бейсболку козырьком назад, устроился на сидушке поудобнее и, погрызывая кубик грибного бульона, стал крутить ручку настройки приемника. На какой-то волне сквозь помехи он поймал новости. «…Все погибшие в результате внезапного всплеска радиации из асфальтового покрытия на Кольцевой автодороге продолжают функционировать несмотря на, казалось бы, полное отмирание мозговой деятельности. По данным зондов, которые удалось ввести под защитный свод, умершие считают себя живыми и ведут себя, как живые, они ходят, разговаривают, устанавливают социальные и рыночные отношения, однако жалуются на отсутствие долгосрочной памяти, из-за чего нападают на товарищей по несчастью и высасывают их мозг, заполняя свой чужими воспоминаниями, которые уже бесполезны для их владельца… ш-ш-ш… у нас в студии профессор нейрофизиологии… ш-ш-ш.. зомби, которых мы знаем по фильмам, на самом деле охотятся за воспоминаниями, а не за мозгами в чистом виде? ш-ш-ш… физическое состояние с помощью продуктов с высоким содержанием консервантов и ГМО…ш-ш-ш… считают себя людьми?… ш-ш-ш… иллюзии, очевидно, это последнее, с чем расстаётся человек… ш-ш-ш… уже не человек…»

Сергей Галевский Поглотитель боли

Поглотитель боли пришел в наш город на закате. Я заметил его первым, потому что в это время всегда выхожу к южным воротам полюбоваться окружающим великолепием. На западе горизонт полыхает закатным пожаром, на востоке в пустошах мерцает бирюзовым светом полынь-трава, над головой в темно-фиолетовом небе к двенадцати Несбитым в их круглосуточном бдении присоединяются первые робкие звезды. А за спиной у меня главное чудо – наш городок, с освещенными домами, улицами и центральной площадью. Старый Джон рассказывал об огромных городах, огни которых горели всю ночь напролет и были отлично видны даже с высоты Несбитых. Но от тех мегаполисов остались лишь руины, мрачные, безжизненные и без единого огонька. А наша скромная община каждую ночь освещена, фонари разгоняют тьму на улицах, и мощные прожекторы, развернутые в сторону пустошей, отпугивают всякую нечисть. Потому я безбоязненно вышел за ворота в сгущающихся сумерках, и потому не испугался, завидев приближающуюся к городу фигуру. Скорее, задумался. Одинокому путнику не под силу пересечь пустоши, отделяющие нас от ближайшего оплота, если только этот путник не мракоборец. Но мракоборцев всегда раньше слышно, чем видно – рев их атомбайков ни с чем не спутать. Да и росту они высокого, сложения могучего, в блестящих доспехах. А путник невысокий, сгорбленный, шел пешком, и вместо доспехов на нем был коричневый балахон с капюшоном, полностью скрывавшим лицо. Когда он подошел поближе, я заметил две миниатюрные клетки из темного металла, болтающиеся у него на поясе. И вот тут-то я понял, что на закате в наш город пожаловал поглотитель боли. И испугался покрепче, чем если бы из сумерек выскочил костегрыз или падальщик. Да что там падальщик, я даже быкоящеров боюсь! А тут такое, что впору бежать без оглядки, да только ноги предательски отнялись и не слушаются. Так и стоял столбиком, пока путник не подошел вплотную. - Здравствуй, мальчик, - обратился ко мне поглотитель голосом, который бывает только у смертельно уставших или тяжелобольных – тихим, невзрачным и безрадостным. – Не проводишь меня к вашему старосте? - Ыыы… - нечленораздельно ответил я, не в силах совладать с охватившим меня ужасом. Хотя и страсть как обидно, что незнакомец назвал мальчиком. Мне уже четырнадцать! - Как тебя зовут? – со вздохом спросил поглотитель. - Ааа… ммм… Петр, - промямлил я, справившись, наконец, с онемевшими от страха губами и языком.

- Не надо меня бояться, Петр, - все тем же лишенным интонаций голосом продолжил поглотитель. – Я лишь облегчаю страдания, а не причиняю новые. Слова поглотителя меня немного успокоили, хотя бояться я не перестал. И рад бы, да о них такое рассказывают… будто они не только поглощают боль, но и охотно ею делятся. Вроде как яд сцеживают. - Сейчас ты думаешь, что я собираюсь начинить тебя чужими страданиями, словно праздничного крылохряка горьким орехом. Но все, что мне требуется – это ужин и ночлег. Дорога от ближайшего Оплота заняла больше двух недель. Я очень устал в пути, так что проводи меня побыстрее к старосте. Я представил себе согбенного путника, дни напролет бредущего через пустоши, под палящим солнцем, под проливным дождем, и мне стало его жаль. Я все еще опасался чужих страданий, пропитавших поглотителя, но страх больше не имел значения. Нужно ему помочь. - Пойдемте, тут недалеко, - сказал я, поворачиваясь лицом к освещенному городу. Зрелище было настолько прекрасным, что я не удержался и похвастался. – Кстати, видите эти огни? Это все я сделал. Я и Старый Джон. *** В городе не было ни одного дома, который мог бы вместить всех его жителей. Поэтому общий сход пришлось провести на центральной площади, несмотря на полуденное солнце и ветер, гонявший по улицам сухую колючую пыль. Всем хотелось посмотреть-послушать, но мне каким-то чудом удалось пробраться в первый ряд. - Горожане! – держал речь староста Ринат, отплевываясь от попадавшей в рот при каждом порыве ветра земли. – К нам пришел служитель Церкви. И не абы какой, а поглотитель боли. Пришел, чтобы помочь. После такого даже не вздумайте задерживать десятину, черти! – староста старался в каждой своей речи, независимо от темы, убедительно показать, что налоги надо платить, землю пахать, а удои быкоящеров повышать всеми возможными способами. – А то ропщете, ропщете, что, мол, десятина исправно уходит, а помощи никакой. А вот она, помощь-то! - Ближе к делу давай! – гаркнул кузнец Яр, мужик горячий и в работе, и в мордобое, так что даже хитрец-староста старался с ним не связываться. Оно и понятно, крепче Яра никого в городе нет. Если не считать Отшельника, конечно. - Ну так я сталбыть и говорю, - вернулся в прежнюю колею Ринат. – Помощь от Церкви пришла-то. Говорит, что чувствует горе и несчастье в нашем городе, и собирается помочь. Ну, чувствует он правильно, горя у нас хоть

ложкой черпай, хоть ведром, хоть в бадью наливай. Плохо живем, хотя пока до меня старостой Борис был, царствие ему атомарное, жили еще хуже, само собой. Так что мы, конечно, список составим, кому первому помочь, у кого горе тяжче и боль сильнее-то. Только оно понятно, что первыми в этом списке мы должны быть, я да Маруся моя – сколько лет уже детьми обзавестись не можем, это ж горе какое! Уж мы каждый день молимся, молимся, и наконец-то молитвы услышали наши. - Ага, горе, - пробормотал я и вполголоса добавил. – Плачем, богу молимся, не жалеем слез… Быкоящер не доится, не дает навоз… Услышь такое староста, уж он бы задал мне жару. За мной и правда не заржавеет встрять без спросу, ляпнуть что-нибудь этакое, за что потом уши надерут. «За словом в карман не полезет» - все знают, что это про Петра. К счастью, на этот раз меня никто не услышал благодаря Ангелине, тетке вздорной и Рината на дух не переносившей. - Чего это вы первые-то? – встряла Ангелина. – Вы родить не можете, а ну как я мертвого родила? Чье горе-то больше, а? - Молчи! – цыкнул на нее староста, но Ангелина от такого распалилась пуще прежнего. - Это мне-то молчать? Мне молчать? Мне молчать? - Тебе, тебе! – вступилась за Рината жена. – Ты-то хоть знаешь, что можешь родить, а мне каково? - Мужика нормального выбирать надо было, а не этого хмыря бездетного! – нимало не смущаясь, парировала Ангелина. Горожане, как это водится, незамедлительно разделилась на два враждующих лагеря – одни поддерживали старосту и его жену, другие были на стороне Ангелины. Сходились все только в одном – каждый считал свое горе самым нестерпимым и требовал немедленного исцеления. Послушав немного, я решил пойти поболтать со Старым Джоном. Все лучше, чем слушать ругательства и оскорбления, в обмен которыми превратился городской сход. Уж Джон-то точно ругаться не станет, нет, Джон – настоящий джентльмен. Мне почти удалось выбраться из толпы, когда брань и крики внезапно стихли. Как когда я каждое утро нажимаю на кнопку и фонари мгновенно гаснут, только на этот раз погас не свет, а звук. Толпа с западного края площади раздалась, образовав проход, по которому шел мой вчерашний знакомый в коричневом балахоне. Понятно, что все замолчали – при поглотителе боли не шибко-то покричишь. Разве что от страха. Поглотитель неспешно прошел к центру площади и оглядел замерший народ. Все упорно смотрели себе под ноги, и лишь Яр дерзко, с вызовом вскинул голову. - Послушайте меня, - после недолгого молчания сказал поглотитель. – Не

надо никаких списков. Я пришел сюда не ради того, чтобы раздавать таблетки забвения и утешать скорбь каждого. В учении Ядра, учении Церкви нашей, сказано, что от скорби происходит терпение, от терпения – опытность, от опытности – надежда. Будьте терпеливы. А помощь поглотителя нужна лишь в самых безнадежных случаях, когда на смену скорби надежда не следует. И только один человек в всем городе действительно нуждается. Поглотитель еще раз оглядел городской сход. Все замерли, ожидая его решения – кто же у нас самый несчастный? Быть несчастнее остальных каждый сейчас хотел куда больше, чем быть самым счастливым. - Только этого человека нет на площади, - неожиданно закончил поглотитель. Народ начал оглядываться, пытаясь понять, кого недостает. - Мишка! Ты тут? - А кого нет-то, братцы-горожане? - Зинки небось нету? - Зинки-то? Несчастная она, как же! Кувыркается поди с кемнить, пока мужик ейный на сходе! - Да ты никак обалдела, кума, при всем народе про меня такое кричать? - Зинка, ты, что ли? Ну прости, не признала… - Все вроде здесь… - Здесь я, здесь! Я Мишка! - Да не ты, другой… - Отшельника что ли нету? Так он и не из наших… - Да и какое у него несчастье-то? Здоров, как быкоящер, Зинку, поди, сейчас отделывает, раз уж ее нету. - Да здесь я, старый дурень, здесь! Надоели уже! - Зинка, ты что ли? Ну прости, не признал… Повыясняв с четверть часа и доведя до бешенства несчастную Зинку, горожане вынуждены были признать, что все здесь. Никто в городе не согласился бы пропустить появление поглотителя боли. Служители Церкви у нас гости нечастые, тем более такие. - Нет, - покачал головой поглотитель. – Я точно чувствую огромное горе поблизости. Но не на площади. И тут меня осенило. - Есть! – все повернулись в мою сторону и удивленно на меня посмотрели. – Есть еще один человек! И он… она очень несчастна, правда-правда. *** - В последний раз прошу, Отец, одумайтесь, не идите в логово ведьмы,

- староста загородил собой дверь в старый дом, мешая пройти поглотителю боли. - Не бойся, сын мой, я видел много ведьм на своем веку, - бесстрастно ответил ему поглотитель. – Тем более вы даже и не уверены, что эта женщина ведьма. - Истинно говорю – ведьма! – уверенно ответил Ринат, и совершил круговое движение ладонью, осеняя себя знаком Ядра. – С тех пор, как тот пожар приключился, житья нам от нее просто нет. То посевы потравит, то скот изведет, то на младенцев хворь какую напустит. Все беды от нее! Верно я говорю? – староста обратился за поддержкой к обступившим хижину горожанам, и те одобрительно забубнили. Почти все. - Что, Ринатушка, и портки тебе тоже она обмочила, когда ты на Курчатов день пьяный домой возвращался? – крикнул Яр. Кузнец жуть как не любит, когда налетают всем скопом на одного. - Староста наш, никак, к бабе подойти боится! – подхватила Ангелина, никогда не упускающая случая поддеть Рината. – Может, оттого Маруся все никак понести не может? - У, стерва! – начал было Ринат, но осекся, вспомнив, что рядом стоит служитель Церкви, и с испугом посмотрел на поглотителя. - Трусливому зайке и пенек – падальщик, - не удержался и подначил старосту я. Все засмеялись. А поглотитель меж тем аккуратно отодвинул старосту со своего пути и, не говоря больше ни слова, вошел в дом. Следом за ним никто не пошел, но и расходиться люди даже не думали. Все ждали его возвращения. Как только за поглотителем закрылась дверь, староста подскочил ко мне, схватил за грудки и начал трясти что есть мочи. Понятное дело, с Ангелиной или тем более Яром так не поступишь. Только и остается, что на мне злобу вымещать. - Ты, сопляк, механик недоделанный, совсем стыд потерял никак, а? Ведьму защищать вздумал? А ну я тебя инквизиторам сдам, в реактор пойдешь, а? Какую теперь поговорку вспомнишь? Первым делом на ум мне пришли «Язык до реактора доведет» и «Слово – уран, молчание – торий». Одно упоминание об инквизиторах нагнало на меня жути, да и не только на меня, думаю. Но сдаваться так просто я не собирался, и хоть держал староста меня крепко и тряс как грушу, аж зубы лязгали, я изловчился, дернулся, и вырвался из Ринатовых рук. - Не ведьма она! – зло, едва сдерживая слезы, выкрикнул я в лицо старосте. – Влада никому плохого не желает, и дурного ничего не делает! - А посевы? А скотина? Младенцы? – забубнили горожане.

- Вы это видели? Своими глазами видели, как она все это творит? Она ж только и делает, что живет на отшибе и знаться ни с кем не хочет. Вот и вся ее вина. Да если б вы… если б у вас вся семья в огне сгинула, вы бы еще и не так… - не в силах больше сдерживать слезы, я заплакал. Речь моя сбилась, но только на миг, и продолжил я уже спокойнее. – Вы же сами никогда не верили в то, что она ведьма. Так, шептались, болтали, шутили. Списывали на нее свои неудачи. Только сейчас, когда поглотитель хочет помочь ей, а не вашим родным, вы на Владу так обозлились. Но она не виновата, что он ее выбрал. Не злитесь на нее, пожалуйста. Она хорошая, и правда очень несчастная. Ей нужно помочь. На миг мне показалось, что я их убедил. Толпа стояла в молчании, словно каждый обдумывал мои слова. Даже староста, и тот не порывался возобновить взбучку. - Ты, малец, трехнулся там со своими реакторами? – пенопластом по стеклу резанул тишину визгливый голос Ангелины. – Ишь, какой умный выискался – на нас бочку катит, а ведьму выгораживает. Да я во сто раз больше в помощи нуждаюсь, чем эта… эта… - …! – бухнул Яр, оказав Ангелине неоценимую помощь в выборе подходящего словца. Что это слово означало, мне пока знать не положено. – Ну ты Петька и фрукт! Я в кузне целый день тружусь, а она что делает? И что, я меньше нее помощи достоин, раз у меня из родни никто не сгорел? Нет, брат, шутишь… И все разом заговорили, словно целый монашеский орден, в одночасье отказавшийся от обета молчания. Каждый доказывал окружающим, что именно он, и никто другой заслужил внимания поглотителя боли. Только староста ничего не сказал, а шагнул ко мне и занес руку для настоящего, взрослого удара. Я даже не попытался увернуться или убежать, чувствуя себя сломленным и уставшим, словно вместе со слезами выплакал всю злость и жгучую обиду на в одночасье возненавидевших Владу горожан. Но удара не последовало. Кто-то перехватил руку старосты, не дав тому завершить замах. - Парня не трожь, - сказал высокий мужчина с копной по-юношески густых и непослушных волос. Волосы, впрочем, были совершенно седые. - Привет, Отшельник! – радостно воскликнул я, узнавая своего спасителя. - Привет, Петр, - Отшельник единственный, кто называет меня «Петр», без всяких там унизительных «Петька» или «Петечка». Один он понимает, что я уже не ребенок. Он, и еще Старый Джон. - Руку отдай, - прошипел староста, до крайности раздосадованный таким поворотом событий.

- Парня не трожь, - повторил Отшельник, отпуская предплечье старосты. - Да он… - начал было Ринат. - Я и по-другому могу объяснить. Староста ничего не ответил. Только зыркнул зло сначала на меня, потом на Отшельника, и отошел в сторонку, оглядываясь и потирая руку. С Отшельником связываться дураков нет. Его даже Яр старается не задирать, Отшельник кузнеца на голову выше и в плечах шире чуть ли не вдвое. - Ты какими судьбами тут? – спросил я. - Да вот, пришел в город горло промочить, а кабак закрыт, на улицах пусто. Слышу, где-то на окраине шумят, прихожу – а тебя уже Ринат бить собрался. Вовремя подошел, значит. - Дорога ложка к обеду, - рассмеялся я, довольный тем, что друг вовремя пришел на помощь. - И то верно, парень, - кивнул Отшельник. И больше мы не сказали ни слова. Да и к чему? У меня два друга – Старый Джон и Отшельник. Болтать я люблю со Старым Джоном, а с Отшельником приятно помолчать. И ему со мной тоже, наверное. Иначе бы не молчал. Мои старенькие атомные часы отсчитали еще час, прежде чем дверь от-

рис. Олеси Третьяковой

ворилась, и мы вновь увидели поглотителя боли. Лицо его, как обычно, скрывал капюшон, и непонятно было, что он увидел и что понял. Все разговоры стихли, горожане повернулись к нему и замерли, страстно желая получить ответ всего на один вопрос. А ну как передумал Святой Отец ведьме помогать? - Сомнений нет, это она, - сказал поглотитель, и едва слышный вздох разочарования прокатился по толпе. – Мне потребуется два-три дня, чтобы все подготовить, а потом я заберу ее горе. Не дожидаясь ответа, поглотитель повернулся и пошел к центру города. И вновь недолгое молчание, только на этот раз его нарушил староста. - Да как же так? Что же это такое-то? – пробормотал Ринат, а потом вдруг хлопнул по ладони кулаком и, срываясь на крик, продолжил. – Чтобы этой девке такое чудо? Да ни в жизнь. Все, лопнуло мое терпение! Довольно мы ведьму у себя терпели. Сейчас же весть пошлю в Оплот, пусть присылают мракоборцев и забирают ее. При слове «мракоборцы» большинство горожан опасливо переглянулись, но некоторые поддержали Рината криками «Правильно!» и «Давно пора!» И только один человек возразил ему. - Как-то больно вовремя терпение у тебя лопнуло, - спокойно заметил Отшельник. – Сжить Владу со света вздумал? - А я что? – развел руками староста. – Заберут, проверят, коль не ведьма – вернется. - Оттуда никто не возвращается. Кого по обвинению в колдовстве в Оплот забрали, у тех одна дорога – в реактор. И ты, Ринат, это не хуже меня знаешь. - Не знаю я ничего, - отмахнулся староста. – Да и тебе откуда знать? Ты что, мракоборец? - Я? – Отшельник усмехнулся, показав ровные белые зубы. – Куда уж мне. - Вот-вот. Я староста, и мне решать. Мне Знак служители Оплота доверили. А ты и вовсе не наш, не городской. Тебя не спрашивают. - Как скажешь, Ринат, - удивительно легко согласился Отшельник. – Как скажешь. А затем развернулся и пошел прочь. Я припустил следом. - Что все это значит, Отшельник? – спросил я, едва поспевая за его широкими шагами. - Что староста ваш – дурак. Впрочем, это не новость, - неожиданно зло сказал Отшельник и резко остановился. Повернулся ко мне, наклонился и больно сжал плечо. – Петр, ты хочешь спасти Владу? Мне нужно встретиться с поглотителем боли. Сегодня, после заката. Поможешь? Я медленно кивнул. Мне было очень страшно, но страх не имел значения

– я должен был помочь Владе.

*** Дом Отшельника стоит за пределами города, и идти к нему надо через пустошь. Там и днем страшно, а уж ночью... Мерцает полынь-трава, луна мертвенным светом заливает равнину, а над головой медленно проплывают двенадцать Несбитых. Жуть, да и только. Однако на этот раз меня больше пугал спутник. Поглотитель боли шел молча, не жалуясь на неровную дорогу, не торопясь и не отставая. Можно было бы даже представить, что я иду один, но… но не получалось, вот хоть ты тресни. Отшельник встретил нас у ограды, проводил в дом, усадил за стол и налил каждому по чашке травяного отвара. Поглотитель к отвару не притронулся, а вот я с удовольствием отпил горячего напитка. Где Отшельник берет эти травы? - Святой Отец, я вот о чем хотел поговорить, - начал хозяин, убедившись, что гость пить отвар не собирается. – Простите, что вмешиваюсь, но… вы же поняли, что Влада – никакая не ведьма? - Конечно, - подтвердил поглотитель. – Она альбедо. Не с рождения, а после аварии. И можете называть меня «брат», как это принято у служителей Церкви. - Я больше не служу Ядру. - Вас волнует судьба никому не нужного мутанта? Значит, все еще служите. Пусть и не в рядах мракоборцев. - Подождите, - чуть слышно пискнул я. Они обменялись парой фраз, а у меня уже голова пошла кругом. Отшельник – бывший мракоборец? Мракоборцы бывают бывшими? Влада – альбедо? Что такое альбедо? К счастью, Отшельник был не против пояснить мне все непонятное. - Петр, альбедо – это отражатель, зеркало. Человек, который возвращает окружающим их эмоции, мысли, действия, только уже на материальном, событийном уровне. Влада стала такой после того пожара. - Как аукнется, так и откликнется? – уточнил я на понятном мне языке. - Именно, - подтвердил Отшельник. - Ее невзлюбили за замкнутый характер, и она неосознанно возвращала эту нелюбовь в виде разных напастей. Чем больше приключалось бед, тем больше негативных эмоций, и тем больше она возвращала проблем горожанам. Всем, кроме тебя. Ты один из целого города искренне ей сочувствовал, и тебе она возвращала только добро. - Мне? Добро? – удивился я. - Петр, - Отшельник вздохнул, словно смиряясь с необходимостью объ-

яснять очевидные вещи. – Ты исходил пустоши на много километров вокруг, разыскивая на свалках запчасти, схемы, батареи и не знаю что там еще. Тебя никогда не удивляло, что из всех своих походов ты возвращался целый, невредимый и с добычей? Сказать по правде, меня удивляет даже то, что ты просто возвращался. - Ааа… да, - только и смог ответить я. До того, как мы со Старым Джоном разработали и построили систему освещения и питающий ее реактор, в безлунные ночи люди порой пропадали прямо на улицах. А я много раз возвращался из самого сердца пустошей. Одной удачей это не объяснить. Влада хранила меня. Но получается, что… - Получается, что для остальных она и правда ведьма? – почему-то шепотом спросил я. - Нет, - твердо ответил Отшельник. – Ведьма творит зло осознанно. Альбедо, даже причиняя людям вред, сама не понимает, что делает. - Поэтому так важно забрать ее горе, - добавил молчавший доселе поглотитель. – Чтобы защитить город. Особенно теперь, когда благодаря старосте все ее возненавидели. - Да, важно, - эхом откликнулся Отшельник. – Но мракоборцы будут здесь не позднее завтрашней ночи. Успеете? - Мало времени, - ответил поглотитель. – Но выхода нет. Я начну завтра на закате. Только бы мракоборцы не заявились во время ритуала. У них хватит ума вмешаться. - Сохрани нас атом от такого, - покачал головой Отшельник. – Уж лучше сразу в реактор. Поглотитель кивнул и поднялся из-за стола. - Не провожайте, - бросил он через плечо. Хлопнула дверь, и мы с Отшельником остались вдвоем. Вопрос крутился у меня на языке, но я не решался его задать. И так узнал этой ночью много такого, что мне знать не положено, поэтому сидел тихо, как шуршафчик под метлой, потягивал остывший отвар и надеялся, что Отшельник не станет меня мучить и расскажет сам. И Отшельник рассказал. - Посмотри на меня, Петр, - попросил он. – Я выше, сильнее и быстрее любого из горожан. Люди такими не рождаются. Я генмод, солдат Церкви, служитель Ядра. Мутант, прошедший процедуру Облучения. Пойдем, я тебе кое-что покажу. Мы спустились в погреб, где, на первый взгляд, не было ничего, кроме запаса трав и овощей. Однако Отшельник нажал на одну из полок, и та отъехала в сторону, открывая спрятанный в стене тайник. В нем стоял куб из светлого металла с гранями сантиметров по сорок. - Модель «Громовержец», - пояснил Отшельник. – Шестьдесят девять

пудов веса, титано-вольфрамовая основа, нанокерамическая поверхность, реактор на основе кюрия-242… Убойная штука. - Это твой молот? – восхищенно спросил я. – Ты был «медведем»? - Уж точно не «соколом», - усмехнулся Отшельник, и с грустью добавил. – Был – когда-то. Пока не пришлось арестовать одну ведьму, которая ведьмой вовсе и не была. - Слушай, так тогда ты просто обязан защитить Владу. А с таким оружием тебе даже мракоборцы не страшны! - Если бы, - вздохнул Отшельник. – Их трое, и они тоже вооружены. - Я знаю, ты их не боишься… ты никого не боишься. Помоги нам. - Не боюсь. Но и драться не могу. Смотри. Отшельник коснулся куба, что-то щелкнуло, и тот засиял ярким голубым светом, издавая негромкое гудение. На верхней стороне загорелась яркая шкала с двенадцатью делениями. Из них только два горели тревожным красным светом, причем второе светилось едва-едва. - Нет энергии? – догадался я, и Отшельник в ответ кивнул. – Так в чем проблема? У меня урано-плутониевых батарей – навалом! Я тебе молот под завязку заправлю, и доспехи, и все что скажешь. Только спаси Владу, пожалуйста… - Петр, - вздохнул Отшельник. – Реактор на основе кюрия. Это тебе не уран. - Кюрий… - внутри все оборвалось и ликование сменилось отчаянием. – У меня есть одна такая батарея. Это редкость, но мне как-то раз повезло. - Знаю, парень, - Отшельник положил руку мне на плечо. - И не прошу тебя ее отдать. Она же нужна Старому Джону. Ему без нее не жить. - Я отдам ее тебе, - ни минуты не колеблясь, ответил я. – Влада – живой человек, а Старый Джон… Он мой друг и учитель, но он просто робот, которого я же и собрал. А Влада не виновата, что у него реактор тоже на основе кюрия. *** Рев атомбайков мы услышали как только стемнело. И, само собой, через несколько минут после того, как поглотитель заперся в доме Влады и приступил к ритуалу. Встречать мракоборцев вышли только я и Отшельник, остальные горожане предпочли попрятаться по домам. Хотя бы Владе не навредят и в ритуал вмешиваться не станут, тем более что главный подстрекатель, Ринат, сегодня упал с кровати и сломал ногу. Быстро к нему ненависть-то вернулась, что сказать. - Без драки не обойтись, похоже, – сказал Отшельник. – Надо выиграть

время. - А ты почему без доспехов? – удивленно спросил я. Он был одет в обычные штаны и куртку. - Энергии мало, - покачал головой Отшельник. – Спасибо за батарею, но снаряжение жрет топливо как голодный падальщик. Молот и то заправлен едва на треть, надолго не хватит. Где уж тут еще и доспехи заправлять. - Тебя же убьют! - Не сразу, - невесело улыбнулся Отшельник. – Особенно если ты сделаешь, как мы договаривались. Вскоре в свете прожекторов показались мракоборцы. Остановились метрах в ста от ворот, заглушили атомбайки и направились к воротам. В полной броне, с оружием, готовые к бою. «Медведь» с молотом в руках, самый сильный из бойцов. «Волк» с молекулярным кнутом, одной молекулой, растянутой трансполем на несколько метров и разрубающей все на своем пути. И «ловчий сокол», с биометаллической сетью в правой руке и коротким термоклинком в левой. - Именем Ядра, единого, но делимого, - начал «медведь». – Мы пришли арестовать ведьму. Где городской староста? - Ему нездоровится, - ответил чистую правду Отшельник. – А ведьм здесь нет. Вас обманули. - Где. Староста. Города, - «медведь» явно не привык, чтобы с ним так разговаривали. - Возвращайте в Оплот, - спокойно ответил бывший мракоборец. – Здесь для вас нет достойной работы. - Именем Ядра, вы арестованы и будете отконвоированы в Оплот вместе с ведьмой. - Не сегодня, - ответил Отшельник и активировал куб. Вспыхнув голубым светом, тот трансформировался в молот. - «Громовержец»? – удивленно воскликнул «сокол». - Отступник! – проревел «медведь». - Давай! – крикнул мне Отшельник. Я нажал на кнопку, и прожектора у нас за спиной потухли. Нажал еще раз – вспыхнули, светя прямо в лицо мракоборцам. Светофильтры в их шлемах подстроились почти мгновенно… почти. У Отшельника появилась фора в долю секунды, и он ее использовал. Рванулся навстречу тройке, сокращая расстояние, отводя «Громовержец» для удара. Я никогда в жизни не видел, чтобы человек двигался так быстро. Ослепленный «медведь» взмахнул молотом, но Отшельник увернулся и атаковал в ответ. Яркой вспышкой мелькнула активная защита брони, но страшный удар снес «медведя», он отлетел прочь от дороги и упал уже где-то в пустоши. Мелькнула биометаллическая сеть, Отшельник прыгнул, перекатился,

вскочил на ноги. И снова вынужден был уворачиваться, на этот раз от невидимого и неслышного молекулярного кнута. «Сокол» хотел обойти его сзади и набросить сеть, Отшельник несколько раз взмахнул молотом, удерживая противников на расстоянии. «Волк» попытался подсечь ноги, но Отшельник отскочил и неожиданно атаковал «сокола». «Сокол», самый ловкий из мракоборцев, увернулся от нескольких ударов, но его движения стесняла броня. Прежде чем «волк» успел прийти ему на выручку, сражающийся налегке Отшельник достал противника. Снова вспышка активной брони, и «сокол» вслед за медведем вышел из боя. Их осталось двое. Молот мощнее, но кнут быстрее и длиннее. «Волк» долго примеривался, понимая, что если он промахнется, никто ему не поможет. Ложный замах, еще один, и, наконец, удар! С головы Отшельника упал клок седых волос, но он успел сократить дистанцию и ткнуть «волка» молотом в грудь. Мракоборец упал, а Отшельник приготовился нанести последний удар. Перехватил молот обеими руками, и… и не смог его поднять. Голубое сияние, окружавшее «Громовержец», пропало. «Топливо кончилось!» - понял я, и блестящая, невозможная победа вдруг превратилась в смертельное поражение. Мышцы на руках Отшельника вздулись, но даже ему не под силу было поднять «Громовержец» без помощи реактора. - Староват я стал, - невесело усмехнулся бывший мракоборец за секунду до того, как молекулярный кнут снес ему голову. - Отшельник! – крикнул я, и бросился к нему, не разбирая дороги. Удар бронированного кулака бросил меня на землю, и последнее, что я запомнил – нависшая надо мной фигура «волка», на броне которого чернели кровавые пятна. *** Когда я очнулся, на дороге стояли трое мракоборцев. В первый миг я испугался, что проспал их появление, но потом увидел вмятины на броне «медведя» и «сокола», кровь на доспехе «волка», и все вспомнил. Попытался встать, проверить, как там Отшельник, хотя глупо было на что-то надеяться. Голова раскалывалась от боли, перед глазами все плыло, но мне удалось хотя бы приподняться. - Очнулся, мелкий падальщик? – зло спросил «волк». – Мало я тебе врезал? Ладно, пойдешь вместе с ведьмой. - Здесь нет ведьмы, - сказал знакомый, лишенный всяких эмоций голос. Я резко, насколько позволяла гудящая голова, повернулся. Из городских ворот к мракоборцам шли поглотитель боли и Влада. - Здесь нет ведьмы, - повторил поглотитель. – Разве вы чувствуете в этой

женщине силу или злобу? - Нет, - ответил «медведь». – Но братья-инквизиторы разберутся. И с ней, и со всем городом. А теперь, брат, не мешай нам делать нашу работу. - Один уже пытался помешать, - добавил «сокол». – Можешь поискать его голову вон в тех кустах. Мракоборцы двинулись по направлению к поглотителю и женщине, держа оружие наготове. - Хорошо, пусть будет так, - сказал поглотитель и сжал ладонь Влады. Тело поглотителя выгнулось дугой, он жутко, пронзительно закричал. Женщина упала на колени, но не выпустила его руки. Мракоборцы рухнули на землю. Луна скрылась, звезды погасли, и даже Несбитых больше не было видно. Тьма, мгла, какой-то колдовской туман накрыл город. Лишь прожектора светили как прежде. *** Мне снова одиннадцать, и я играю с Владиными детьми. Антон, мой ровесник, его погодок Мишка, и младшенькая Вера, которая упрямо не желает играть с девчонками и все время проводит со мной и братьями. Я хвастаюсь им, что построил первый в городе ядерный реактор. На самом деле, этот простенький портативный реактор дачного типа я не столько построил, сколько нашел на ближайшей свалке, но все же пришлось его немного подлатать и заправить. Так что моя заслуга тут определенно есть. Моя и Старого Джона – он, точнее, его прототип, объяснил мне, что к чему. Правда, и Джон не все знал, поэтому пришлось сначала найти базы данных для роботов-ядерщиков и инсталлировать в его электронный мозг. Я с важным видом объясняю Мишке, что реактор даст свет и тепло всему городу, что можно будет гулять даже по ночам, и нечисть из пустошей больше к нам не забредет. Мальчики осматривают машину, а Верочка стоит рядом, прижав ладошку ко рту, и смотрит только на меня. Не знаю отчего, но мне это нравится. Хоть она и дуреха, а все-таки приятно. - Ключ на старт! – кричу я, и запускаю реактор. Загорается приборная панель, и старая лампа, которую я подключил к реактору для проверки, начинает светиться. - Ура!!!– Радости нет предела, и мы все пускаемся в пляс. Опьяненный успехом, я слишком поздно замечаю, что одно из окошек на приборной панели мигает красным. Бросаюсь к реактору, жму кнопку аварийного отключения. Реактор глохнет, но старый дом, в которым мы его спрятали, уже горит. Взрывается лампа, сухой деревянный пол и обои на стенах пожирает огонь, в комнате становится трудно дышать из-за дыма.

- Бежим! – кричу я, и первым бросаюсь к окну. Выбираюсь через него из дома, падаю, давлюсь сухим кашлем, потом поднимаюсь и бегу дальше, как можно дальше от этого места. Бегу до тех пор, пока сознание не оставляет меня. ***

Звезды, оказывается, никуда не делись, да и Несбитые все так же несли свою небесную вахту. Все было как прежде, но почему же мне тогда так плохо? Словно часть меня вырвана с мясом, с кровью, да не одна, а три части, самых главных и самых дорогих. Влада, Влада, так вот что ты чувствовала все это время. Правду, выходит, говорят, что поглотители умеют делиться чужими страданиями. А потом все кончилось, разом, словно кто-то нажал на кнопку. У меня снова болела голова, сердце ныло из-за гибели Отшельника, но чужое горе ушло. Горе ушло, но вернулась память. Теперь я знал, из-за кого погибли Владины дети и из-за кого страдала она. Я лежал, не открывая глаза, надеясь, что про меня все просто забудут, и я так и состарюсь в придорожной канаве. - Петя, ты живой? – голос, который я не слышал уже три года. Я не ответил, и теплая рука легонько потрепала меня по плечу. Не в силах посмотреть ей в глаза, я закрыл лицо руками и зарыдал. - Прости… прости меня, - пробормотал я сквозь слезы. – Я нечаянно. Я хотел как лучше. Прости, если сможешь… - Не плачь, Петя, - сказала Влада, села рядом и положила мою голову себе на колени. – Я знаю. И всегда знала. Влада гладила меня по волосам, утешала, а я рыдал как девчонка, хотя за сегодня и так наплакал целую цистерну. Вечность бы так лежал, но рев атомбайков заставил открыть глаза. - Вы уезжаете? – все еще не веря, спросил я. - Наш брат был прав, - ответил за всех «медведь». – Для мракоборцев здесь нет достойной работы. Атомбайки взмыли над пустошью, развернулись, и тремя ревущими стрелами умчались в ночь. Некоторое время выхлопы их реакторов светились над бирюзовой полынь-травой, пока не превратились в едва различимые точки и не слились с горизонтом. *** Солнце только-только скрылось за горизонтом, и я, как обычно в это время, вышел к южным воротам. Правда, на этот раз не один – я провожал по-

глотителя. - Прощайте, - я знал, что больше мы не увидимся. – И спасибо вам за все. - Я даже не знаю, благодарить вы меня должны или проклинать, - ответил поглотитель. – Впрочем, всегда так. Такая работа. - Не все рады были почувствовать такое, - я пожал плечами. – Но город стал лучше, разве нет? Владу теперь точно никто не обидит. Да и Ринату старостой больше не быть. Уже готовятся нового выбирать. Яр вон даже меня в старосты предложил, представляете? - Если старостой станешь ты, значит, я действительно сделал этот город лучше. - Вы, оказывается, и шутить умеете? - Нет, не умею, - серьезно ответил поглотитель и зашагал по дороге, словно последние его слова были подходящим прощанием. - Эй! – крикнул я. Поглотитель замер и обернулся. – Я потерял обоих друзей и вспомнил самый ужасный поступок в своей жизни. Теперь мне очень стыдно и очень одиноко. И так будет всегда. Но я все равно благодарен вам. Поглотитель ничего не ответил. Постоял немного, словно ожидая продолжения, а затем повернулся и пошел прочь от города. Справа полыхал закатный пожар, слева мерцала бирюзовым светом полынь-трава. В спину ему светили огни чужого города, впереди терпеливо ждала ставшая родной дорога, а над головой неспешно плыли двенадцать Несбитых и перемигивались колючие снежинки звезд.

Макс Снорк Цветок Папоротника

За стеклом пробежала темная, косматая тень. Аж когтями в землю вгрызается – как торопится-то, прохвост. Уж пятый десяток этому Федорычу, шерстью оброс весь, человека-то от радиации и не осталось – а все туда же, на Охоту. Жить хочет, зараза. Дед Афанасий-то сам не страшный еще. Нормальный такой с виду. А на охоту идет. Жалуется, говорит – внутри распирает. Кости растут, кожу тянут. Перед малым раздевался, тыкал себя в разные места – а малой не признает. Дед Афанасий выглянул в грязное окошко, покосился на соседний двор. Так и есть – Федорыч фонарик мастерит. Готовится. Нехорошо. Он бы и дальше посмотрел – да что из окна-то грязного увидишь? Да и стена закрывает, не дает. Раньше вот как было – асфальтик, дорожка, дома высокие. Тро-ту-а-ры. Всё рухнуло, было – да сплыло. А стена – старая карга из красного кирпича – осталась. Жить, правда, все равно в ней никто не решался – травы красной больно много. И года не протянешь… Так что стоит она себе – и вид загораживает. А посмотреть, как там остальные готовятся – надо. - Сиди тут, я пройдусь пойду, - прикрикнул дед на младшенького и быстро выскочил за дверь. Мальчишка только и успел вдогонку крикнуть: «Возьмешь меня на охоту?» «Щас тебе, губа не дура», - подумал про себя дед, осматривая улицу. Как есть, вся деревня собиралась на Охоту. Федорыч метался от сарая к домику – все доски трухлявые таскал – на черта ему эти доски? Лучше б шерсть свою подстриг – на человека уже не похож. Хотя черт его знает, что там под шерстью его. Радиация – она ж не жалеет. Вон Оглоед уже не Оглоед, а стрекоза какая-то. Глаза выпученные, красные. Внучка, правда, красивая у Оглоеда. Анька – в синей юбке, ноги белые, волосы длинные, смеется – зубы слепят. Как будто не берет ее ничего. То-то его Митька с нее глаз не сводит. Ну да и пусть. Он тоже нормальный вполне. Лапы, правда, пятидесятого размера – ну да это мелочи. Ладный жених. Нечего ему за Папоротником соваться. Ведь за Цветком только отчаянный полезет, в лес-то. Там Новые злобствуют, болота, цветы хищные. Верная смерть. А если от Нового удирать придется? Одного-двух убьешь, а когда их много нападет – тут только одно останется. Побежишь, дороги разбирать не будешь. Ну и ступишь, куда не надо. Или цветок какой заденешь, так там и останешься.

Или того хуже – в болото провалишься. Тут уже вылезешь - нет, одна суть – конец тебе. Радиации сразу плюс сто – и сам среди Новых зверем забегаешь. Это Афанасий точно знал. Горько знал. С детства дружил с мальчонкой одним, Лаврентием. А на восемнадцать лет попал мальчишка в озеро. Ну, по малости-то лет выжил, конечно, да только где ходил – дорожку мокрую оставлял. Прямо из головы вода лезла. И все от солнца норовил с тех пор. Чуть что не так – юрк в холодок, в тёмный уголок. Ну, благо Афанасий с ним поговорил. Объяснил, мол, день к вечеру – к смерти ближе: свои же и пристрелят, как обратится. За Цветком надо идти. Да только вот не вернулся Лаврентий. А на следующий год охотники сказывали – самый страшный из Новых появился – водяной. Ему плюнуть – и радиации как в Синем озере искупаться. Плюс восемьдесят, не меньше. Афанасий уже не первый год ходил на Охоту – цветов-то на весь лес штуки три в году появляется. И сожрать же надо успеть – а то охотников много, а честь – это штука хорошая, да только не когда у тебя жабры растут. Того и гляди – тебя заместо цветка улопают. Так что прошелся он по деревне – где молоток плохо лежит – скинул аккуратненько. Пускай задержатся, нечего за день до Охоты снаряжение разбрасывать. Мимо Федорыча проходил тише мыши, да не помогло – окликнул зверь: - С-с-слышь ты, а Жаркий уже вчера в лес-с ушел, - и шипит, шипит, слова с трудом выталкивает. Коли не найдет Цветка – конец ему в этом году. Жалко, конечно, но тут уже каждый сам за себя, - подумалось Афанасию. А сам он с беспечным видом облокотился на подкошенную калитку: - Да ну? Голод не тетка, значит…обратился, видать, весь. Спасения ищет. Да только не найдет он Цветка – рано еще. Федорыч молча головой подергал – кивает, значит, и добавил: - Сволочи. Фонарик на днях стащили. Оставил у двери на пару минут – и нет его. Не видел, кто? - Так не зевай, сам же знаешь, что охота, - отвернулся Афанасий, - да если б и видел – не сказал бы. С волками жить – так и выть по-волчьи, - добавил он, косясь на старого друга. И пошел домой. А сердце-то бьется, бьется, подлое. Стыдно. За что ж тут стыдно – Федорыч со своей мутацией теперь быстрее всех будет. Да и фонарик он все равно новый сделал. И все-таки билось предательски сердце, билось так, что в ребра отдавало, как вспомнит про остатки фонарика этого в печке.

Охнул Афанасий, пощупал ребра – так и есть, растут. Скоро порвут его живьем – тут даже не в Нового, тут попросту мертвым окажешься. Так что прости, Федорыч. Так и зашел Афанасий. Забрался на печку, шикнул на малого: - Завтра на охоту пойду. Дней пять не будет. За Анкой приглядывай, к Синему озеру даже не приближайся. Воды из колодца набери про запас. Ну и это, - тут он горло прочистил, смущаясь, - мышей не ешь. Последнее это дело. Малой так и не ответил – злится, значит. А ведь дурь, дурь одна в башке. Ведь даже не себе – Анке Цветок хочет. Гордая она больно, что ни чешуи, ни когтей. Будто и нету на нее радиации вовсе. Правда, подозревал Афанасий, что глазищи ее такие синие неспроста. Вот и хочет этот дурень Папоротник ей добыть – чтоб, если вдруг хвост вырастет какой – она цветок – ам, зубками своими белыми, - и снова красавица. Ей – красавица, а Афанасию – еще пару лет, и не видать Охоты. С этой мыслью он и собрался. Все, как положено – спички, батарейки запасные, фонарик…а топор-то где!? - Федорыч забегал вчера. Привет велел передавать, - устало протянул малой. Афанасий аж захлебнулся - вот ведь правду говаривали, что у местных не душа – смола. Перед самой Охотой так ограбить! - Да чтоб его! Засранцу и чужое добро - да впрок пошло! Как ты топор-то отдал?! Малой поднял глаза, посмотрел на деда – как водой из Синего окатил. Спохватился дед. Ну да. А как тут не отдать… чудищу-то такому. А малец тем временем неспешно сполз с лавки, залез в печку и вытащил сверток. А как развернул – деревом пахнуло. - Родненький… - прошептал Афанасий, прижимая к себе новым топорищем инструмент. - Сам сделал, - усмехнулся мальчишка как-то по-взрослому, - на следующий год бери с собой. Афанасий гордо потрепал внука и, крякнув, отправился. Пора уж, а то другие еще обгонят. Поначалу легко идти было. Не тропинка – дорога. Благо, что вырубали всей деревней. Ни тебе Новых, ни Адового подсолнуха – благодать, одним словом. Шли все вместе, балагурили. Вот уж и стеночка позади заалела – как День тот настал, она будто обновилась вся. С тех пор красный у неё – особенный. Разве что не сияет. - Хороший нынче год, - пропел один из местных – и вальяжно припустил вперед.

- Лиха беда начало, - тихо отозвался Афанасий. Вот этот-то, что первым вылез – первым и погибнет. Нельзя к Лесу так… И точно, как к Лесу подошли – улыбки и послетали. Кое-то уж и заозирался с тоской на кусочек алый позади – как маячок. Дом - там. А впереди – лес, чаща. Какая уж там дорога - тропинок нет. Бреди каждый своим путем, живи как хошь. И каждый сам за себя. Старое правило. Действенное. Еще до Дня, когда не было ни красной травы, ни Адовых подсолнухов, не подводило. Ох, тяжело пошла трава. Высокая, густая. И синеет, синеет, зараза. Тут бы мачете пригодилось, а не топор. Афанасий осторожно продвигался вперед. Вот и красными пошла. В деревне-то, у колодца еще зеленая была, родная. А красную обходить надо – это Афанасий еще с прошлого раза помнил. Митька на такую наступил – так ноги волдырями и покрылись. А потом и весь обратился. Афанасий продвигался медленно, но к ночи уже середины Леса достиг. Остались еще силы у старика, значит. Хотя Федорыч косматый уже, верно, с обратной стороны леса рыщет. Ему и Новые нипочем, с его-то когтями. А у Афанасия только и надежды, что на топор. Старик облюбовал дерево и прикорнул возле. Ночью и Новые спят, и Адовые подсолнухи не бродят – им солнце нужно, чтоб корни свои туда-сюда таскать. Иначе – дохнут. Проснулся он с первыми лучами. Солнышко ласковое – лучами по щеке проведет – любой улыбнется. Даже в самой чаще. Да только запах, запах-то какой. Афанасий обернулся растерянно – нет, никто не ползет, не летит, не подкрадывается незаметно. А вонь все-таки страшная стоит. И не слышал же никогда о таком. А неизвестность-то пугает посильнее, чем самые черные истории, пробирает до самых костей. А те и так торчат уже до боли, кожу тянут, наружу лезут. Цветок нужен, никак тут без Цветка. Отряхнулся старик, поднялся… и пошел. Синий – хорошо, красный – обойти, чуть где шорох какой почудится – сразу замереть. Ветра-то давно нет. Будто бы и не было никогда, сгинул он вместе с жизнью нормальной. Потому каждый шорох еще страшнее. Весь день бродил Афанасий – и все зазря. Нет цветка. Последняя ночевка оставалась – последняя надежда. Бывалые говорили, что Цветок Папоротника днем-то шансов немного разглядеть – цветок как цветок. Обычный такой, как все привыкли. А вот ночью загорится – тогда проще будет. Ну и пускай. Что ему в пятьдесят годов сутки не вздремнуть, коли жизнь на кону.

рис. Олеси Третьяковой Вонь только новая пугала его до дрожи. Не было ее. Сколько лет в Лес ходил – не было. Покряхтел, покряхтел Афанасий… и уснул. Взяли все-таки свое годы проклятые. Вот бы мутацию такую, чтоб не спать. Или другую полезную… как у Федорыча. В нос ударил страшной силы запах. Да и отвратительный какой – ни с чем не сравнить даже. «Да пропади ты пропадом», - ругнулся Афанасий и глаза открыл. И сел. Прямо перед его носом цветок струился. Листья зеленые, яркие, а посередине, на длинном тонком стебле – цветок. Как жидкий огонь льется. А рядом птица странная. Да что там странная – светится же. Огонёчки алые с золотом по пёрышкам перебегают - красота. А смотрит недружелюбно. На цветок косится. Глянул Афансий - а цветок-то и не цветок вовсе. Стебель прямо из яйца треснувшего тянется. Застыл дед. А птица дивная каркнула – и взмахнула вверх. К Стене полетела. И на месте, где сидела – еще яйцо. И прямо на глазах у Афанасия трещит

оно, и трещинка маленькая ползет-ползет, выше да выше, и цветок из неё р-раз! Молодой еще. И пахнет как! «Да быть такого не может!», - охнул дед, приближаясь к цветку. Что ж охотнички-то не говорили, как радость эта воняет! Верно, секретец про запас берегли. Да по сравнению с Фениксом какой уж это теперь секрет. Каждый сам за себя. «И то верно», - подумалось старику. Ведь и он не скажет. Ей-ей, ему, может, еще десяток лет таким махом протянуть удастся. И схватил тот цветок, что постарше. Нос зажать – и жевать, жевать это влажное пламя. Жевать и глотать, и не дышать, Господи, только ж не дышать - задохнуться можно от этой вони! Жевать, жевать, жевать. И чувствовать, как косточки, родимые, обратно по чуть-чуть, не спеша так, ползут. И дышать уже вроде не больно… «Ох, спасибо, спасибо, родненький», - прочавкал Афанасий. И жадно уставился на второй цветок. Сейчас съесть или оставить? Слышал он, что цветы эти долго живут. Да и не цветы это вовсе. А если припрет, на следующий год – вдруг с малым что случится? Каждый сам за себя, конечно. Это да, - подумал Афанасий и посмотрел на свой топор новенький. Малец сам вырезал, и ведь в секрете от всех хранил, знал порядки деревни перед Охотой. Каждый сам за себя. А малец все-таки золотой у него. Повезет ли ему это чудо самому лет через пять найти? Прокатилось пламя огненное по лезвию и упал Цветок Папоротника на землю. А сиять не перестал. Значит, взаправду охотники болтали. Сунул аккуратно Афанасий огонек в рюкзак и побрел домой. А обратная дорога – куда уж легче! И кости не рвутся сквозь кожу, и все еще чувствует, как тело обратный ход дает. Главное ж – не улыбаться. Прознают – позавидуют. А так – может, и не заметят, что повезло старику. У него ж не чешуя какая на морде, а кости. Кто про его кости старые допытываться будет? Афанасий еще как к окраине подходил – уже видел – нет дома пацана. Их домишко на отшибе, света нет. А темнеет уж… Пустая хата. С цветком-то в жилах старик куда быстрее дошел, ясное дело – не ждали. А он вот удивит. Ох, ну и получит же паршивец тумаков. Топор топором, а деда дома ждать было велено. Посидел Афанасий на печке - а косточки не ноют – поют! И дышать легко, и побродить охота – даром что в лесу столько дней провел. - Ай, ну и пройдусь, - махнул с печки дед.

Вышел во двор – а свои-то искоса смотрят, сторонятся. Будто не свои – чужие. И Федорыча нет. - А Федорыч-то где? – подловил Афанасий одну из баб. Глупая баба задрожала, соплю утерла и крикнула вдруг: - А не вернулся еще! Не знаю я, что мне за чужими приглядывать?! Вырвалась и убежала. А действительно – что ей за чужими приглядывать, за взрослыми-то… Замерло сердце у Афанасия. За взрослых не верещала бы так. Анны нет. Малого нет. И бухнуло сердце – аж в пятки, а в ушах громом отдало. - ГДЕ?! Где мальца дели?! – взревел старик. Молчат все – боятся. А раз молчат и здесь кучкуются – значит, все. Чтото произошло уже, нехорошее, непоправимое. Раз – слеза по щеке побежала. Два – еще одна обожгла. Афанасий утерся быстро, ненужные слезы смахнул: «Уйдите, глупые, не до вас сейчас». Смотрит – Аннин раритет разбит. Зеркало ейное. Одно на деревню было. Неспроста. - Неужто? – проговорил дед и на зеркало разбитое указал взглядом. Один из мужиков и кивнул в ответ: - На следующий день как ушли. Страшная стала – чертей лучше малюют. - И куда? - В Синее Озеро. - И мой за ней?! Уж не помнил Афанасий, чтобы мчался так. Зеленое, синее, красное – куда там траву разглядывать – бежать! Бежать к Синему Озеру, подхватывать малого, к груди прижать – живой, живой! - Лазил в воду?! Отвечай, чертов сын! – гаркнул Афанасий, а сам чует – нет, сухая одежда у мальчонки. - Веревкой вытащил, - хмуро отозвался малой. А на самом лица нет. Оно и понятно. Анна синеокая, Анна-красавица, что ж ты с собой сделала-то? Теперь не то, что синие – где они вообще, глаза-то ее распрекрасные? - Нашел ты лекарство свое, дед? – бесцветным голосом спросил малой. В глазах – ни слезинки, на руках – девчонка едва дышит. Чем дышит-то? Ни носа на лице не разобрать, ни рта. Дышит еще. На свою беду, дурочка. Ей бы теперь умереть лучше.

Да разве ж малому объяснишь? Вспомнил дед про цветок в рюкзаке, да промолчал. Каждый сам за себя. - А воняет-то чем от тебя, дед? – глухо донеслось до Афанасия, как будто вовсе и не внук спрашивает. Пригляделся Афанасий – ну точно. И он, кровь родная, вслед за ней в озеро пойдет. Как сгинет Анна – так и зачахнет. У них на деревне же никто ей и в подметки не годился, синеглазке-волшебнице. - А пела-то как… - вырвалось у Афанасия и он отвернулся к озеру, чтоб слезы скрыть. Отвернулся – и в гладь взглянул. Не любил он Синее Озеро, да и что в него смотреться-то. А тут посмотрел. И увидел все как есть: девка молодая, парень – родная кровь. И жадный, ох какой жадный старик. Каждый сам за себя, конечно. Это да. Каждый… - Эх, жизнь моя на добрые дела, - пробормотал дед, доставая Цветок. Днем-то свечение не такое уж яркое. А вонь все равно нестерпимая. Краем глаза заметил Афанасий, как глаза у малого загорелись. И рот разинул, дуралей. - Чего застыл? Открывай рот пустоголовой своей, да запихивай! Вооот. А теперь жуй, жуй, дура, - гаркнул он на ошалевшую Анну, - живая же, вижу. Жуй, может, и будешь синеокой опять. Сил не было у девчонки. Пришлось самому челюсти ей двигать. - Ну глотни хоть, дрянь, знаю, но глотни ж. Подарок на свадьбу вам, приговаривал Афанасий, смахивая горячие слезы… Не звери ж они, честное слово, чтоб вот каждый сам за себя…

Валентина Даниличева Жанна-художница

– Нет, нет и еще раз нет! – от нервного напряжения куратор выставки даже покраснел. – Да, да и еще раз да! – аргументированно возразила ему Жанна. Куратор резко встал, подошел к кулеру, стоящему у окна, и наполнил стаканчик прохладной водкой. – Будете? – предложил он Жанне. – Я сладкое не пью, – отмахнулась она. Пока он поглощал дефицитный напиток, Жанна любовно разглядывала картину, лежащую у куратора на столе. Именно она, ее первое большое произведение, и была темой их жаркого спора. Куратор опустошил стакан, но возвращаться на место не спешил. Несколько минут он с отрешенным видом смотрел в окно, как будто позабыв, что в комнате не один. «Есть две бесконечности: Вселенная и глупость, – размышлял куратор. – Впрочем, я не уверен насчет Вселенной… Отлично сказано, и почему не мной?». Куратор вздохнул. Оторвавшись наконец от урбанистического пейзажа, он вернулся в действительность с уже просветленными мыслями. Точным движением мужчина отправил стаканчик в утилизатор и вернулся к своей собеседнице. – Видите ли, Жанна, – решил сменить тактику он, – мы с вами мило беседуем уже… – Не мило, – перебила Жанна. – … мило беседуем, – настаивал куратор, – вот уже полчаса! А к консенсусу… – увидев настороженный взгляд Жанны, он быстро исправился, – к согласию так и не пришли. – По вашей вине, – укорила Жанна. – Как вы знаете, – вдохновенно продолжал дальше куратор, – наша выставка признана поощрять юные дарования… – Меня то есть, – вставила Жанна. Куратор уставился на даму. Откровенно говоря, это создание не тянуло ни на «юную», ни на «дарование». Впрочем, в требуемую возрастную группу она все же попала – личные данные были предъявлены куратору в установленном порядке. А поскольку четких критериев гениальности до сих пор не изобрели, куратору и приходилось сейчас издеваться над своим чувством прекрасного, разглядывая картину Жанны. – Допустим, вас, – вслух сказал куратор, отвечая на реплику Жанны, и сменил позу, «отзеркалив» собеседницу. Он твердо решил не допускать ее креативную мазню в свою экспозицию,

а, как говорится, на войне все средства хороши. Жанна, однако, устаревших приемов НЛП не знала и поэтому держалась, как и раньше – сурово и непоколебимо. Паузу нарушил куратор. – Поскольку вы со мной полностью согласны (Жанна, впрочем, еще не успела согласиться даже частично), вы понимаете, насколько нам важно, чтобы творчество излучало доброту, – премило картавя, улыбнулся куратор. – А моя картина, что, по-вашему, излучает? Радиацию? – обиделась Жанна. – Успокойтесь, пожалуйста, просто я неудачно выразился. Я имел в виду, что творчество должно нести позитив! – Где вы тут рассмотрели негатив? – рассердилась Жанна. – Все выполнено ярко и красочно! – Да уж, в бережном отношении к цветовой гамме вас не упрекнешь, – вздохнул куратор. – Но я имею в виду смысловую наполненность картины! – Да вы просто придираетесь! – возмутилась Жанна. – Чем вам наполненность не угодила? У меня весь формат, требуемый по конкурсу, разрисован! Куратор тоскливо посмотрел в сторону кулера… Свою лимитированную дневную норму, положенную по должностной инструкции, он истратил еще до обеда. С творческими людьми так нелегко общаться! Очередная спасительная мысль подкралась к нему незаметно. «Придерись к ней формально», – прошептала она. «Точно, – обрадовался куратор. – Отбреем ее технически». И хотя куратор не вполне представлял, что значит «отбривать», он любил такие вот архаичные словообороты. Привычка употреблять их появилась у него после тренинга «Дресло» (Древнейшие Словеса), на который он был направлен за отличное прохождение курса исторического языка. Коллеги иногда так его ласково и называли – «наш дресливец». – Ваша картина не подходит к теме нашей выставки, – жестко заявил он. – Чего это? – встала в оборону Жанна. – А какая тема нашей выставки? – тоном въедливого доцента поинтересовался куратор. – Забыли, что ли? – улыбнулась Жанна. – «Дети – наше будущее!». Уж ей ли не знать тему, ведь именно она вдохновила Жанну впервые взять в руки 3D-кисть! – Вот именно, дети! – воспрял духом куратор. Тоном обиженной добродетели он продолжил: – А у вас здесь что нарисовано? Что, я вас спрашиваю? – Мужчина и женщина, – невозмутимо ответила Жанна. – Именно! Мужчина и женщина! И что они делают? – Детей и делают, – пожала плечами Жанна. – Как раз по теме, работают над своим будущим.

Куратор картинно схватился за голову. – Или вы хотели, чтобы я нарисовала лаборанта с пробирками? – обиделась Жанна на его жест. – В наше тяжелое время следует поощрять естественный процесс размножения, пропагандировать его, так сказать, в массы! Куратор удивленно посмотрел на женщину, которая впервые с начала их разговора связала в одно предложение столько слов. – Это моя принципиальная позиция, – подытожила Жанна. – Я не шучу. – Жанночка, – куратор так просто не сдавался, – шутки шутками, но могут быть и дети… – Где? На выставке? Откуда? – удивилась Жанна. – Вы, наверно, пробиркой деланный? Сразу взрослым стали, да? – Я проходил, как и вы, все этапы взросления, – гордо ответил куратор. – Тогда вам должно быть ясно, что дети, во-первых, уже знают, что к чему, а во-вторых, ходят не по вашим выставкам, а в музеи Кока-Колы и НЛО! – С этим можно поспорить! – возразил куратор, спорить на эту тему, впрочем, не собирающийся. Он вздохнул – ситуация с Жанной из критичной стала превращаться в кретичную. От слова «кретин». – Скажите, Жанна, а вы настаиваете на оригинальном названии своего полотна? – Чего? – Вы согласитесь хотя бы переименовать картину? – Ни за что! – Так я и думал, – удовлетворенно хмыкнул куратор. – Я не могу допустить ваше произведение на выставку, поскольку в его названии присутствует намек на элиен-фобию. – Как это? – растерялась Жанна, не ожидавшая такого подвоха. – В анкете вы указали, что название картины – «Огни Чужого города». Да будет вам известно, – поднял указательный палец куратор, – что комитет Содружества запретил слово «Чужой» применительно к элиен-расам 3 года назад! – Напишем слово «Чужой» с маленькой буквы – и никто не придерется! – тут же нашлась Жанна. – Как у вас все просто! – снисходительно посмотрел на женщину куратор. – Из названия мы намек убрали, но на картине-то ваши огни остались! Сразу видно, что они – Чужого города, а не нашего! – Ничего и не видно! – победно возразила Жанна. – Я специально так рисовала, чтоб не понятно было, что там на заднем фоне! Чтоб зритель сам додумывал. «Бедный зритель, он себе мозги сломает», – подумал куратор. Однако

аргументированно возразить на реплику Жанны он не мог. Понять, что в картине нарисовано на втором плане, действительно было крайне сложно. – По правилам конкурса, вы обязаны выбрать себе псевдоним, – сник куратор. – Пусть будет «Жанна», – милостиво разрешила дама. – Просто «Жанна»? – оживился куратор. – Да! – Просто «Жанна» у нас уже есть! Вот придумаете себе оригинальный ник, тогда и приходите! – И куратор стал пододвигать картину в сторону автора. – Может, «Жан»? – женщина настойчиво толкала картину обратно куратору. Куратор отрицательно замотал головой. – «Жан-Жак»? «Стюардесса Жанна»? – Все эти имена, а также «Жанна д`Арк» уже зарегистрированы другими художниками, – сообщил куратор. – Сколько же в мире идиотов! – удивилась Жанна. – А я думала, что только моим родителям пришло в голову назвать меня допотопным именем! Тогда пусть будет «Жанна-художница». Куратор проверил имя на уникальность. – Допускается, – сообщил он. – Вот и хорошо, – обрадовалась Жанна. Не разделяя ее оптимизма, куратор вернулся к созерцанию картины. Долго не выдержав этого зрелища (бумага-то все стерпит, а вот он – нет), куратор перевел взгляд на собеседницу. – Мы не можем допустить картину к конкурсной выставке, поскольку в ней ярко выражены расистские настроения. Уставшая Жанна никак не отреагировала на очередной выпад оппонента. – У вас мужчина – черный, а женщина – белая! – пояснил даме куратор, тоже весьма измотанный. – Во-первых, женщина не белая, а желтая, – Жанна ехидно посмотрела на куратора. – А, во-вторых, не зелеными же мне людей рисовать? Это ж не инопланетяне! Спорить с женщиной, умеющей считать до двух, – занятие бесполезное. Но куратор любил невыполнимые миссии. – В виду последних событий на Острове, мы не можем допустить повторения подобного инцидента. – Инцидент – не инцест. Признайтесь, вас смущает не то, что люди разноцветные, а то, что мужчина сверху? – Именно это я и имею в виду. Радует, что вы все поняли. В таком виде

принять работу я не имею права! – на лбу у организатора заглавными буквами было написано: «Что, съела?». Жанна перегнулась через стол (закрыв при этом грудью розовые очки, хронофон и помятую планшетку), взяла в руки картину и развернула ее на 180 градусов. – Довольны? – сказала она. – Теперь мужчина снизу, а женщина сверху! Куратор уставился на Жанну ненавидящим взглядом. В том, что вредность не порок, он начал сильно сомневаться! Однако с надеждой ухватился за очередную идею. – Жанна, а вы, случайно, не клон? По нашим правилам, клоны к конкурсной выставке не допускаются. – Мой клон рисовать не умеет, – пожала плечами Жанна. – В нашем клане только я талантлива. «В семье не без урода», – отметил про себя куратор и задумался. – В общем, так: я отказываюсь принимать вашу работу, – наконец сказал он. – На каких основаниях? – На вышеперечисленных. – Значит, без оснований, – задумчиво протянула Жанна. – Ну что ж, я выложу свою картину в открытый доступ… – Сколько влезет! – обрадовался куратор. – Такой талант должен быть известен широкой публике. К сожалению, формат нашей выставки просто не позволяет… – …и укажу, что картину на выставку не приняли потому, что ее куратор – педофил, клонофоб и расист. – Но это клевета! – возмутился куратор. – Оправдываться вы потом будете, – кровожадно улыбнулась Жанна. – А я посмотрю, как у вас пойдет следующая выставка! Куратор представил себе всю свору информаторов, желающих урвать кусок вирт-сенсации, и побледнел. – Умеете вы уговаривать, Жанна, – капитулировал он. – Ваша картина принята. – Жду пригласительный на выставку! – уходя, самодовольно бросила Жанна. *** «С вами хочет общаться абонент, представившийся как куратор выставки», - проинформировал Жанну хоум-помощник. – Соединяй, – милостиво махнула рукой та. – Жанна, Жанночка! – взволнованное состояние куратора бросалось в глаза.

– Ну! – ждала пояснений Жанна. – Фурор, просто фурор! – продолжал куратор. – Ух ты! Первая премия? – обрадовалась она. – Что вы! За вашу-то картину? – рассмеялся куратор. – Но вы правы, у меня для вас есть действительно хорошая новость! Нашу выставку посетил Представитель цивилизации… Жанна название инопланетной цивилизации не расслышала: то ли оно было такое непривычное для человеческого уха, то ли куратора подвела его картавость. – И? – поторопила Жанна. – Представитель хочет купить права на вашу картину! – Да ну! – Представляете, он сказал, что еще никогда не встречал в человеческих картинах так глубоко раскрытую тему их пищевых пристрастий! – И кого они едят, мужчин или женщин? – поинтересовалась Жанна. – Что вы, что вы! – возмутился куратор. – Таких мы на выставку не приглашаем. Дело в том, что у вас на картине на втором плане нарисовано что-то очень похожее на их деликатес. И когда Представитель услышал название вашей картины, ее судьба была решена! – Название? – удивилась Жанна. – Ну… – замялся куратор, – видите ли, Жанна, когда я озвучил Представителю название картины – а вы не могли не заметить, что я картавлю, – для его переводчика оно прозвучало как «Огни чужого голода»! – Все ясно. – Итак, жду вас сегодня у себя, – продолжал куратор. – Обсудим контракт! – Обсудим, – кровожадно заключила Жанна.

Алена Дружинина Двое

Пылающий шар заходящего солнца наткнулся на колкие вершины леса. Сумрачные деревья мгновенно разорвали умирающий день и выбросили в небо кроваво-красные полосы заката. Казалось, что откуда-то сверху невидимыми струями неслышно сочится опасность. Та беда, от которой один за другим умерли почти все, кого я знал и любил. Симптомы всегда были одинаковы: сначала слабость и недомогание, затем - лопнувшие капилляры на коже и белках глаз, а довершали дело тошнота и кровавая рвота. Люди постарше говорили, что это – последствия радиации. Но никто не знал, что именно произошло. А у меня остались лишь смутные воспоминания от быстрого полета из нежного тепла постели, крепкие отцовские руки, дорожная тряска и болтающаяся на каждом ухабе мысль: «Ехать - так ехать!» - думала мышь, которую кошка тащила за хвост из норы». Я был слишком мал, чтобы иметь систему временных и пространственных координат. Слишком незначителен, чтобы ощущать себя отдельным самостоятельным человеком. Пылинка, несущаяся в водовороте чужой воли. Мне было шесть. И в ту пору мне очень нравились сказки. Они были тоненькие и цветные. Глупые и несерьезные. Совсем не похожие на настоящую жизнь. Детство по традиции начиналось с «сороки-белобоки» и «внучки-жучки», а заканчивалось глубокомысленными «Поспешность ведёт к потерям» и «Никто не станет мудрым, не будучи терпеливым». Наше сознание проходило «сказочную эволюцию», оно двигалось от мира животных до осмысления необходимости мечтать с помощью «Цветика-семицветика», «Горшочка каши» и «Огнива»… Вскоре все дети лагеря стали настоящими поклонниками волшебных сказок. Мы мечтали по-настоящему наесться от пуза и научиться исполнять свои многочисленные, но самые простые желания – чтобы никто больше не умирал, чтобы за нами, наконец, приехали, и всё поскорее закончилось. Сходить в магазин, поесть мороженого, увидеть движущийся по дороге автомобиль – об этом были самые сладкие и тайные мечты. Но шли годы, дети выросли. И сказки закончились, а всё остальное – только началось… Я опустил взгляд вниз, где у моих ног, примостившись на пушистой метелке собственного хвоста, сидела Веста. Собака вопросительно посмотрела на меня и пару раз дернула мокрым носом, чутко вдыхая мои мысли. Сегодня я задержался у главных ворот, проводя вечерний обход территории. Буравил взглядом надежно запертые ворота и не понимал, что вижу перед собой. Толстый кирпич, кованое железо, крепкие запоры. Металлическая сетка наверху вдоль всего ограждения. Ловушки, колья, шипы. Всё, что

я знаю об этом мире – небольшой клочок земли, окруженный высоким забором. Моя родина. Мой дом. Место, где я вырос, жил и, наверное, умру… Двадцать лет назад колонна с эвакуированными въехала в главные ворота старинного монастыря, расположенного в десятках километров от нашего родного города. Притихшие, плачущие, растерянные люди, сопровождаемые группкой военных. Мы выходили из автобусов и спрыгивали с грузовиков, прижимая к груди нехитрые пожитки – пакеты с едой, сумки с вещами, рюкзачки с игрушками. Оглядывались вокруг и не верили, что придется здесь жить. Монастырь состоял из огромного храма, построенного лет четыреста назад. Вокруг него толпились здания поменьше – кельи монахов, трапезная, прачечная, школа, купальня. Это был небольшой городок, окруженный толстой стеной, по верху которой, как мы узнали позже, в лихие времена катали пушки и проезжали повозки, запряженные лошадьми. Монастырь со времен смутного времени выдержал не одну осаду. Под главным храмом обнаружился изумительно огромный подвал - второе, подземное, помещение. Взрослые с облегчением вздохнули: сюда наверняка не сможет проникнуть никакая радиация. Мы спасемся. Будем жить. Преодолеем все трудности и вернемся домой. Нас было около трехсот. Людей, выпотрошенных из нутра многоэтажных домов, и почти мгновенно выброшенных прочь из уютного лона человеческой цивилизации. Третья часть эвакуированных – дети. Малышня понуро сидела на полу под куполом и боялась даже всхлипнуть от ужаса и нереальности всего происходящего. Именно в этот момент я и нашел свою Веру. Она сидела на куче сваленных второпях вещей и прижимала к прыгающему животу тряпичного розового поросенка. Ее тоненькие косички щекотали его пятак, и поросенок вытаращивал от негодования янтарно-пуговичные глаза. Я подполз поближе, мне было интересно: - Это у тебя кто? Она хлопнула ресницами, загоняя внутрь себя слезы: - Хрюн. - И чего он? - Он мой. И ему совсем не страшно. Потому что он хулиган и умница. Вообще ничего не боится! Хрюн живет в Безумном лесу вместе со Слоником-зловоником, Медведем-Шубой, Горшком и Доктором Зло. - Сама придумала? – поразился я услышанному. - Не-а. Брат. Ему уже пятнадцать, и он разгружает вещи с родителями. Подумайте-ка: брат! У такой пигалицы есть настоящий сильный старший брат! У меня-то его не было. Нужно получше присмотреться к девочке с

розовым поросенком. Мы как-то совершенно бесконечно сидели вдвоем посреди безумия и хаоса. Ведь каждый час в детстве может продолжаться очень долго. Время будто останавливается, и каждая секунда вмещает в себя отражение вечности. Она позволила мне поиграть с Хрюном и назвала свое имя – Верочка. Вера. Она доверила мне свою жизнь. Старейшины были против нашей свадьбы: в поселке уже много лет никто не женился, перестали рождаться дети. Женщины отчаянно боялись мужчин – природа убивает не хуже ножа, а лекарства в лагере кончились давным-давно. Инфекции лечить было нечем, роды переживали немногие. Я говорил своей Вере, что «солдаты и влюбленные не болеют». Я был отчаянно и свято в этом убежден. Каждый вечер мы убегали на высокую колокольню, чтобы зажечь сигнальный огонь. Маяк с первого года существования лагеря посылал сигнал о том, что поселение живо. Все надеялись: рано или поздно огонь заметят. Пока пламя разгоралось, Вера прижималась ко мне своим горячим телом. Она была жарче и неистовее любого пожара. Стесняясь шероховатости натруженных рук, я проводил горбушкой ладони по ее лицу. Тонкая кожа трепетала от прикосновений. Губы приоткрывались, стремясь слиться с моими. Мы начинали свой полет где-то высоко над землей, вне пространства и времени. Вера умела улыбаться по-настоящему, не только губами, но и голосом: - Представь, что мы путешествуем на большом воздушном шаре. Будем парить, парить, пока не увидим огни незнакомого, чужого города. Там живет множество людей, по широким светлым улицам бегают дети, а взрослые умеют беззаботно смеяться… - Ты – настоящая сказочница, - мне пришлось собраться, чтобы уточнить свою мысль. – Вернее, ты – моя сказка… Где-то далеко внизу темнел океан леса, поглотивший дороги и тропинки. В вышине тлели немеркнущие звезды вечного космоса. А посередине огромного жестокого мира всё теснее друг к другу прижимались два дикаря, у которых не было ничего, кроме друг друга… Моя Вера погибла спустя девять месяцев после того, как мы объявили общине о своем намерении жить вместе. Умерла во время родов. Удивительно, но ребенок, мальчик, остался жив. Помню, как положил непрерывно пищащий сверток на кровать и сел рядом, обдумывая происходящее. Я не кричал, не плакал и не обхватывал голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону. Настоящее горе безмолвно. Оно напоминает замерзающую воду, когда в ней постепенно, минута за ми-

нутой, замирает всякое движение. До тех пор, пока ледяная глыба не станет монолитом, от которого не просто отколоть даже самую малую частицу. «Значит, сейчас нас двое. Я и сын, - ворочались в голове коченеющие мысли. - И ни у одной женщины в поселке нет молока. Но есть козы. Нацедим, разведем с кипяченой водой, переживем обязательные рвоту и понос. Мы выстоим. Выдержим. Прорвемся. Мы останемся живы». Как заклинание я твердил эти слова на протяжении долгих лет. Год за годом численность поселка сокращалась. Умирали от всего: банального аппендицита, сильного кашля, непонятной инфекции, погибали на охоте, пропадали без вести… Не умирали только от старости, потому что самым естественным образом никто до нее не доживал. Утешало, что обычно умирали с надеждой в сердце. Каждый верил, что нас рано или поздно найдут, в ворота монастыря, так долго и надежно хранившего наши души, постучатся… А за воротами окажется не ветер или дикий зверь, а человек, такой же, как мы… Каждый вечер старейшина поселка включал радиоприемник и крутил ручку, бороздя эфир в поисках человеческой речи. В этот момент все собирались вместе, старались встать поближе, чтобы первыми услышать, почувствовать, ощутить биение далекой жизни. Сейчас радиоприемник по вечерам, ни на что не надеясь, включаю я. Но никто не собирается вокруг, потому что из всего поселка мы с сыном остались вдвоем. И самым страшным кошмаром для меня стало умереть раньше него, шестилетнего: не вернуться с очередной охоты, свернуть себе шею, спускаясь с сигнального маяка-колокольни, утонуть во время рыбалки, чемто отравиться, от чего-то заболеть – словом, перестать существовать… Веста, всерьез уставшая от хозяйского оцепенения, нетерпеливо «бодала» острой мордой опущенную руку. Я положил ладонь между ее атласных ушей. Собака... Беспородная, любимая! Только она умела вилять от радости и добродушия не только хвостом, но и позвоночником, всем своим длинным стройным телом. - Домой, девочка! Веста с готовностью взлетела по ступенькам храмового крыльца. На мгновение остановилась в дверном проеме, убеждаясь, что я иду следом, и нырнула в знакомую темноту. Я быстро миновал помещение храма, стараясь не вглядываться в древнюю настенную роспись. В свете угасающего дня казалось, что ангелы и святые следят за каждым моим движением. Молиться я не умел. Лишь изредка останавливался на перекрестье идущих сверху солнечных лучей, в том месте, где впервые встретил мою Веру, и глупо твердил: «Господи! Господи! Господи!» Иных слов не было. И ничего не происходило. Подумалось: «Кто

много знает – мало верит». Может быть, не «для каждого сказанного слова есть слушающее ухо». Пожалуй, никогда не следует выражать свои чувства словами. Дверь в подвальное помещение, где мы жили, была надежно заперта. Я стукнул условным сигналом, чтобы не напугать Макса: - Это я, сын! Вернулся! Вокруг было тихо. Макс давно не отзывался на мои приветствия: берег силы. В последние дни он почти не вставал с кровати, на тоненьких полупрозрачных руках и ногах чернели огромные синяки. Мой сын умирал. Он таял, как маленькая льдинка, съедаемая беспощадным жаром болезни. Каждое утро я боялся, что он не откроет глаза. Но Макс боролся за жизнь изо всех сил. Веста подошла к его постели, удостоверившись, что и сегодня всё в порядке, улеглась поблизости на полу. Я бессмысленно потоптался рядом, поставил автомат у изголовья и опустился на стул. Макс поднял на меня огромные горячечные глаза, тихо попросил: - Сказку… папа… расскажи… Я достал из-под его подушки потрепанного Хрюна. Вместе с этим неунывающим парнем мы начали старую историю о том, как звери и птицы помогли двум путешественникам, заблудившимся в Безумном лесу. Путешественники шли, шли, пока не вышли по дороге из желтого кирпича к чудесному Изумрудному городу, в котором жил настоящий Волшебник. Каждого он одаривал тем, что ему не хватало – смелостью, умом, здоровьем… И всё заканчивалось очень хорошо, потому что в сказках нельзя иначе… В эту ночь мне не спалось. Я сидел рядом с Максом и смотрел на его заострившееся маленькое личико. Он тяжело дышал, выплевывая воздух, и как будто погружался в глубину темного омута. Не думалось. Взгляд скользил по неумелым рисуночкам, сделанным на каких-то обрывках случайно найденной бумаги – храбрый Хрюн, верная Веста, я со стреляющей палкой в руках. Еще я – несу домой подбитую утку. И еще – разжигаю огонь, читаю книгу, кручу ручку старого приемника. Меня было много. А Макса не было совсем. Он никогда не рисовал себя. Наверное, именно в этот момент я, Борис Азаров, последний житель умершего поселка, принял самое важное в своей жизни решение … Утро не увиделось – почувствовалось.

Где-то над нами начинал разливаться солнечный жар. Веста широко зевнула, осклабив полукружия острых зубов, поднялась и потрусила к входной двери: начинались ежедневные дела. Очнулся от болезненного забытья Макс: - Хочу гулять… Я невесело усмехнулся: «Мальчик Максимка – есть отец да псинка». Начались сборы: напоить, укутать, не забыть оружие, взять на руки и – вверх, ступенька за ступенькой, ступенька за ступенькой… Вышли. Веста по-хозяйски обежала двор, удостоверившись в его безопасности. Я усадил сына в деревянное креслице, поставленное на вершину крыльца. Присел рядом на набравший тепло камень. Взгляд зацепился за ветви деревьев, которые вплотную подобрались к стенам монастыря. Когда нас было больше, мы регулярно вырубали наступающую поросль. Сейчас деревца окрепли, и какая-нибудь тварь вполне могла вскарабкаться на них, затем – на крепостную стену, а уж потом – внутрь двора… Но поделать с этим я уже ничего не мог. Отметил машинально, занося в длинный список возможных угроз. Глаза Макса никак не могли привыкнуть к яркому солнечному свету, зрачки сузились, почти утонув в прозрачной синеве. Сын старался заслониться ладонью. Солнце беспрепятственно проходило сквозь маленькую руку, делая ее похожей на сияющий янтарь. Внутри каждого пальца угадывались чернеющие пятна косточек, вокруг которых розовела прозрачная мякоть. Я отвернулся. Сглотнул. Разрубая хвостом пласты теплого воздуха, к нам летела Веста. Внезапно обнаружив, что лицо хозяина оказалось на доступной для неё высоте, она бросила откопанную где-то кость, и срочно поспешила засвидетельствовать переполняющую собачье сердце любовь. Она топтала меня сразу всеми лапами, полировала шершавым языком, с радостью обнюхивала и самозабвенно дышала в рот и оба уха. Я изо всех сил уперся руками в исходящий светлыми чувствами мохнатый комок, стараясь не упасть на спину, что означало бы полное поражение и переход во власть победителя. - Веста, стоп! Кому говорят?! Фу! – крики и оживленная возня лишь придавали собаке радостного напора. Внезапно тело Весты вздрогнуло и напряглось. Она замерла, прислушиваясь к невидимому. - Что?! – спросил, почти надеясь на ответ. Собака больше не глядела на меня. Сглотнув язык, пасть захлопнулась. Затрепетавшие губы приподнялись над клыками. - Чужой?! – вопрос стал спусковым крючком, отправившим Весту пулей

лететь к воротам монастыря. Она с лаем кидалась на них, рвала дерево и железо когтями, вздыбила шерсть вдоль позвоночника. Я рванул кресло вместе с Максом внутрь храма, захлопнул дверь, подхватил автомат, снял с предохранителя, дослал патрон в патронник. Стучат в ворота. В ворота стучат. И еще. Еще. Еще раз. Подхожу к воротам, как к краю пропасти. Чутко взвешиваю каждый шаг. Глаза елозят по сторонам, вверх-вниз, выискивая источник опасности. Кажется, я начинаю видеть даже то, что происходит у меня за спиной. Стучат. Хриплю: - Кто?! Секунды тянутся. Внезапно - женский голос: - Эй! Слышите меня?! Можете открыть? Припадаю к узкой бойнице, рядом с которой вмонтировано для наблюдения маленькой зеркальце. На другой стороне ворот стоит девушка. Не верю своим глазам. Кручу рычажок отражателя, меняя наклон и пробуя навести резкость, протираю глаза. Девушка не исчезает. Напротив, ее серебристый костюм, похожий на подтаявший леденец, начинает еще ярче светиться в лучах солнца. Может быть, после бессонной ночи у меня начались галлюцинации? Оглядываюсь вокруг, пробуя найти подтверждения увиденному. Взгляд натыкается на Весту. Тело собаки сотрясается мелкой дрожью, уши то прижимаются вплотную к голове, то вновь щетинятся острыми клиньями, предупреждая об опасности. - Кто вы? Сквозь собачий лай: - Патруль! - Что?! Но откуда? Как нашли нас?! - Откройте же! Здесь небезопасно! Верно. С той стороны на нее могут запросто напасть. Она, кажется, одна. - Веста, домой! Собака недоуменно смотрит мне в глаза и подергивает хвостом в знак того, что слышит приказ, но никак не может его выполнить. Успокаиваю: - Иди, девочка! Всё хорошо, это человек! Человек! Веста сдает назад, переступает на танцующих лапах, но не уходит. Я отворачиваюсь от нее.

ти.

Рву на себя и в стороны запоры, приоткрываю дверь. Серебряная девушка просачивается внутрь двора текучей капелькой рту-

Я смотрю на нее жадно и стараюсь как можно скорее протолкнуть женский образ в сознание, чтобы крутить его там и бесконечно поворачивать разными сторонами, наслаждаясь непереносимой реальностью происходящего. Мы молчим. Слишком много информации колышется в моем разгоряченном мозгу: на планете, кроме нас с Максом, всё-таки есть люди; они приехали; нашли; и, может быть, спасут. Пусть не меня, но – его. Его одного. Пожалуйста! - Сколько вас? – девушка, привыкшая к ошпаренным лицам, выглядит спокойной. - Двое. Я и сын… - Ребенок? - Ему уже шесть. Очень болен. Вы можете помочь? - Где он? - Покажу! Я поворачиваюсь и бегу где-то сбоку от девушки, одновременно показывая и уступая дорогу. Вытаскиваю из укрытия Макса. Они молча смотрят друг на друга. Сын почти сковыривает Хрюну пуговичный глаз. - Время на сборы ограничено. Вещи можете не брать, вас обеспечат всем необходимым. - Но куда… мы… - База чуть больше двухсот километров отсюда… Автоэр недалеко. Доберемся быстро. Что схватить? Конечно, Макса. Его игрушки и тряпочки. Воду. Регистрационную книгу. Получается, что мы готовы минут через пятнадцать. Девушка протягивает каждому металлический кругляш, похожий на часы, объясняет, что прибор генерирует волны, способные отогнать любое живое существо в радиусе трех метров. Включаем. Выходим. Невидимая волна отбрасывает от нас Весту. Собака смотрит недоуменно и пробует идти навстречу боли. - Мы можем взять ее с собой? - На территории базы нахождение животных запрещено. Я не могу смотреть на свою собаку. Я могу только идти вперед, шаг за шагом, шаг за шагом. И крепче сжимать Макса, чувствуя, как ложбинка между шеей и плечом постепенно становится влажной. Снявши голову - по волосам не плачут. Всё так. Всё так… Веста не думала отступать и терять нас из виду. Она бежала на макси-

мально близком расстоянии, шуршала сухими ветками подлеска и поднимала вверх стайки испуганных птиц. Я напряженно вслушивался в звуки леса, не понимая, почему мне важно знать о них и осознавать, что собака где-то рядом. Когда до стоящего на сохранившейся дорожной насыпи автоэра оставалось всего ничего, позади себя я услышал напряженно-вкрадчивый шелест. Казалось, что по-прежнему ничего не происходит, но опыт охотника, выросшего в лесу, подсказывал: мы уже давно не одни. Волки. Звери нутром чувствовали, что нас мало и мы ослаблены. Скорее всего, следили за нами от самого лагеря. Не убежать. Не скрыться. Никакие приборы не помогали: при каждой попытке продвинуться чуть дальше на место отброшенного болью хищника, тут же становился другой. Кольцо. Ловушка. Обложившая нас стая могла выжидать бесконечно долго. Что же, по крайней мере, у нас есть шанс погибнуть вместе… Родители, как известно, не должны жить дольше собственных детей. Однако чертовски обидно перестать дышать в тот момент, когда спасение находится на расстоянии в несколько шагов! Хотелось опустить Макса на землю, сжать кулаки и, взбугрив по всему телу мышцы и жилы, зарычать на весь лес, подобно затравленному дикому зверю. Мне казалось, что я уже слышу этот рык – тяжкий, обреченный, предсмертный… Он пружинисто отскакивал от каждого дерева и разрастался, заполняя всё пространство между землей и небом. Рычала Веста. Моя собака вступала в свой последний, неравный бой. Господи! Господи! Господи! Дай мне пару крыльев, вознестись не к тебе, но над землей! Помоги нам спастись! Укажи путь! Мы бежим, и острый подбородок Макса ритмично колотится в плечо. Ныряем между каких-то кустов, торопясь выйти на чистое, заполненное солнцем, пространство. Взгляд Макса прыгает мне за спину, и я чувствую, что он тихо цепенеет от ужаса … - Макс, смотри на меня, слышишь? Смотри на меня! Только на меня!!! Я ору. Задыхаюсь. Бегу. Рву на себя двери автоэра, девушка вскакивает на место водителя, и машина, постепенно ускоряясь, начинает плавное движение над землей… Мы вырвались! Смогли! Смогли… Крепко-накрепко зажмуривший глаза Макс тяжело дышит в мою горячую подмышку. Я знаю, что увиденное плотно и навсегда врезалось в его память. И чувствую, что взгляд начинает леденеть и замирать, неосознанно

выбирая в окружающем пространстве возможную точку опоры. Ей отчего-то становится разорванный рукав серебристого комбинезона. По краям большой дыры щетинятся волокна ткани, какие-то тончайшие металлические нити и провода. - Вы ранены? Девушка продолжает молча управлять машиной, не глядя на пострадавшую руку. Делаю для себя вывод, что женщины-патрульные проходят серьезный отбор. Во всяком случае, с болью они справляться умеют. Впрочем, крови нет, значит, рана не может быть слишком глубокой. А разговаривать после пережитого девушке не хочется также, как и мне... Обнимаю притихшего Макса, откидываюсь на спинку сиденья, закрываю глаза, стараясь совместить бешеный стук собственного сердца с равномерным урчанием машины. Надо успокоиться. Всё позади... Мы живы... Солнце уже высоко вскарабкалось на застиранное небо, когда вдалеке показались городские стены. Плотный серый монолит вырастал прямо из земли и парил высоко над кронами деревьев. По всей вероятности, устройство базы мало отличалось от привычного нам «монастырского уклада» – такая же вынужденная изоляция, но куда в больших масштабах. Надежное каменное кольцо, отделяющее людей от окружающего враждебного мира. Рядом с водительским креслом ожил прибор связи: - Патруль-12, вам разрешен въезд через северные ворота. Нуждаетесь в карантине? - Да, со мной двое. Мужчина и ребенок. - Повторите, 15-36! - Доставка двух объектов из зоны отчуждения. Как поняли меня? - Отлично, Анна. Трехчасовой карантин, далее следуйте в клинику. - Принято. Гигантская труба ворот втянула в себя автоэр и сильным воздушным потоком направила в карантинную камеру. В машину ударили мощные струи водного раствора с хорошо ощутимым резким химическим запахом. Макс открыл глаза и наблюдал, как по стеклу катятся мутные волны. Я чувствовал, что его невесомое тело сильно ослабело за последние несколько часов. На изглоданном страданием лице жили лишь обесцвеченные болью глаза, маленькие пальчики тревожно теребили шкурку посеревшего от страха поросенка. Внезапно мне представилось, будто мы с Максом стали ровесниками. Такое иногда случается со взрослыми людьми, избежавшими смертельной опасности. Я неожиданно увидел себя пузырьком воздуха в бурлящем водо-

вороте жизни. И всё, что было нужно – лишь ждать, когда взрослые и сильные люди придут и примут за тебя некое судьбоносное решение. За нами, действительно пришли. Вывели из автоэра, раздели, отмыли, высушили и оставили в блаженном состоянии невесомого счастливого покоя. Мы с Максом смотрели друг на друга и глупо улыбались. Вокруг нас толпилось множество людей, которых хотелось бесконечно разглядывать. Никогда не думал, что буду так рад человеческим лицам. Никогда не думал, что снова увижу столько человеческих лиц. Мне казалось, что все они неуловимо похожи между собой, как близкие родственники. Случайность? Надо будет поинтересоваться судьбой поселения. Вполне вероятно, что сейчас в нем живут потомки какой-то ограниченной группки людей, которым чудом удалось выжить. Но сейчас эта загадка блуждала где-то по краю моих мыслей. Я думал о другом: пытался безуспешно заглянуть в собственное будущее. Нас одели в легкие белоснежные комбинезоны с чуть заметным металлическим отливом. Анна встречала у выхода из карантинного блока: - Сейчас - в клинику. Её лицо, по-прежнему, было спокойным. Наверняка, она регулярно отыскивает и доставляет на базу десятки таких, как мы. И ей совсем не обязательно улыбаться каждому, подбадривать, успокаивать, давать хоть какие-то объяснения всему происходящему. Не хотелось ни на чем настаивать, добывать информацию, торопить события. По большому счету, даже думать не хотелось. Ведь можно просто широко открыть глаза и не пропускать ни одной детали этой разумной, организованной в безупречную систему человеческой деятельности. Мечталось: если бы душу тоже можно было отдать на карантин! Я бы попросил безжалостно стереть из себя все тяжкие воспоминания. Пусть останется только Макс. И моя Вера. Не хочу забывать. Остальное – неважно… Выпущенный из карантина автоэр неслышно парил по улицам чужого города. Солнце медленно падало за линию горизонта, прощальными пятнами отражаясь в тысячах окон. Ослепительные огни создавали потрясающе красивое впечатление разгорающегося пожара. Собравшийся с силами Макс плющил лицо и ладони о стекло машины, пытаясь получше рассмотреть здешнюю жизнь. Мне казалось, что он даже шевелил губами, считая, сколько женщин и мужчин ему встретилось. Наконец автоэр плавно качнулся у входа в огромное белоснежное здание: клиника.

Выходим. Беру Макса на руки и чувствую, что он, глядя мне за спину, машет кому-то своей маленькой ладошкой. Улыбаюсь. Совсем скоро мой сын может стать здоровым. Они обещали. Мечты всё-таки сбываются, просто нужно в них по-настоящему верить. Анна ведет нас широкими коридорами, построенными из стекла и бетона. Стараюсь не отставать, невольно наблюдая за своим отражением в сотнях зеркальных поверхностей. Кажется, я никогда не видел себя в полный рост. И уж точно никогда не наблюдал за собой в движении. И с Максом на руках. В лагере не было зеркал, лишь маленькие осколки, используемые во время бритья. В клинике безлюдно. Прямо перед нами бесшумно открывается огромная дверь, и мы входим в залитую искусственным светом комнату, в которой слышится легкое гудение. Посередине стоят несколько прозрачных в человеческий рост капсул, заполненных мутноватой бульонной жидкостью. Возле стен – белоснежные кушетки с маленькими валиками вместо подушек. - Укладывайте ребенка. Сейчас начнутся процедуры. Займите своё место на соседнем лотке. Вам тоже есть, что исправить в собственном организме. Железные браслеты надежных креплений щелкнули на шее, запястьях и щиколотках. Я скосил глаза и увидел, что с Максом произошло то же самое. Холодный клинок беспокойства проткнул тревожно бьющиеся сердце: - Зачем это? - Чтобы обеспечить вашу неподвижность, это необходимо для успешной работы «Искры». - Что вы собираетесь делать? – мой голос готов был допрыгнуть до первой ступеньки начинающейся истерики. Анна остановилась, осмысливая ответ. Казалось, что ее глаза стали абсолютно неподвижными и покрылись тонкой полупрозрачной пленкой. - Позвольте пояснить мне. Ловцам-патрульным затруднительно отвечать на подобные вопросы, у них иные функции. Поговорим по-человечески, в последние годы это большая роскошь… Я шарил глазами по пространству комнаты, пока не догадался опустить их вниз. К моей кушетке вплотную подкатилось странное существо: старик в инвалидной коляске, опутанный проводами и подключенный к многочисленным мониторам. Казалось, что каждый его орган соединен с мощной системой жизнеобеспечения, а сам человек скорее напоминает бесчувственную куклу, которую приводит в движение чья-то невидимая и сильная воля. Старик резанул взглядом по моему бестолково бьющемуся телу: - Вы – молоды и сильны. Как видно, умеете бороться с обстоятельствами

и не потеряли веру в счастливый исход. Это хорошо. Замечательно! Сильные эмоции – прекрасный источник энергии. В прежние времена говорили, что «в начале было слово». Вздор! Прежде всего прочего на земле появилась мысль. Мысль! Она была рождена чистой энергией человеческого разума. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Он сделал паузу и продолжил: - Мысль позволила человеку творить и менять мир вокруг себя. И тогда мы создали «Искру». Вы чувствуете? О, да! Нашу искру вполне можно назвать «божественной»! Это по-настоящему уникальный прибор, он способен отделять человеческую душу от ее физической оболочки. Не надо возмущений! Я понимаю, что вы чувствуете и хотите сказать. Но у нас не осталось иного выхода! Только энергия человеческой души способна творить настоящие чудеса и создавать новые жизни! Мы забираем это бесценное сокровище у естественных носителей, чтобы оживлять представителей новой расы. Дада! Как оказалось, создать совершенное искусственное тело недостаточно! Оно в каком-то смысле остается мертвым, не способным принимать решения в бесконечной вариативности нашего мира. Нужно было что-то еще! Придать сильный первоначальный импульс! Словно «повернуть ключ в замке зажигания»! Одна человеческая душа — и сотни синтетиков начинают успешно выполнять возложенные на них обязанности: строить новые города, сохранять культуру, имитировать человеческую жизнь, успешно адаптироваться к неблагополучной среде! Планета продолжает жить! - Зачем вы говорите мне это?! - Мой милый мальчик! Вы так ничего и не поняли? Во-первых, я стар. Люблю поболтать с незнакомцами. Во-вторых, я сам – часть этой системы, так сказать, сердце созданной мною «Искры». А в-третьих, всё дело в душах... И сильных, энергетически богатых, эмоциях… Смотри… Я услышал жалобный стон Макса. Спина сына неестественно выгнулась в пояснице от нестерпимой боли, несколько раз приподнялась и с размаху хлопнула о белоснежный лоток. Через несколько секунд его тело расслабилось и замерло. Кулачок разжался. На стерильно чистый пол с горней высоты кушетки упал отмытый до розового свечения неунывающий Хрюн. Мне хотелось кричать во всю глотку, разрывая в клочья ненужные мешки легких. Сжать зубы, раздавить их в мелкое крошево, чтобы осколки вспороли пищевод. Харкнуть кровью в нависшее надо мной морщинистое лицо, заставить его еще больше съежиться, ужаснуться и хоть что-нибудь почувствовать. Макса больше не было. Мой сын умер.

Я остался один. Отвернулся, чувствуя, как каждую клеточку организма начинает осторожно щекотать электрический ток. Букет тонких импульсов постепенно собирался в единой точке – моем сердце. Они оплетали его плотным жестким клубком, надавливая все сильнее. Жгучая боль заставляла неестественно выворачивать и скручивать суставы. Мне хотелось выдавить, вырвать боль из своего агонизирующего тела. Отделить сознание от кровоточащего, бесполезного куска человеческого мяса. С шумом выдохнул. Стало тихо. Никого.

Архив новостей. Наука. В декабре 2012 года американские ученые из Флориды впервые продемонстрировали искусственный генетический код в действии. Ими была разработана синтетическая форма ДНК, в которую были включены аминокислоты и белки, не существующие в естественном состоянии в природе. Примечательно, что искусственная ДНК способна к довольно быстрому самовоспроизводству. Разработчики искусственной ДНК говорят, что полученный продукт важнейший шаг на пути к созданию искусственной жизни. Она будет принципиально отличаться от той, что до настоящего момента существовала на Земле. О своем достижении биологи сообщили на очередной встрече Американской ассоциации научных исследований AAAS в Чикаго. Полученный продукт может иметь принципиально иную парадигму эволюции, отличающуюся от концепции Дарвина. «Это первый пример полностью искусственной химической системы, способной стремительно эволюционировать», - пояснил один из авторов исследования Стивен Беннер. Так, организмы, созданные американскими биологами с использованием искусственной ДНК, имеют код из 12 «букв», включающих в себя 4 нуклеотида с природным основанием и еще 8 «экстрабукв». Они, в свою очередь, были созданы путем химической модификации природных нуклеотидов. ДНК с 12-буквенным кодом имеет классическую структуру, напоминающую двойную спираль, неотличимую по виду от настоящей природной ДНК. Для того, чтобы синтетическая ДНК могла размножаться, Беннер с коллегами использовали полимеразную цепную реакцию, которая обычно применяется для усиления эффекта присутствия «природного» генетического материала. Работает система

размножения в специальном растворе, который то нагревается, то остывает. «Следующим шагом должна явиться реализация концепции естественного отбора. Это потребует некоторого изменения исходных условий внешней среды», - говорит Беннер. «Пока наша система не является самодостаточной, так как ей нужна постоянная «подкормка» из «природных» нуклеотидов и протеинов», - сообщил он. Несмотря на это, уже в ближайшем будущем ученые намерены создать первые полноценные образцы искусственной жизни, которые сами будут производить нужные им элементы. Исследователи отмечают: если эксперимент завершится удачно, можно будет говорить о появлении первых совершенных образцов искусственной жизни на планете Земля.

От редактора журнала Пересадочная станция «Отложенный Новый год»

Мы готовили Новогодний выпуск. Подобрали замечательные новогодние рассказы, попросили наших художников проиллюстрировать выбранные работы, нам подготовили изумительную новогоднюю обложку!.. Но вмешался Его величество Случай. После гибели Юли, нашего замечательного верстальщика-дизайнера, технические проблемы преследуют нас по пятам. За прошедшее время мы трижды получали предложение о помощи с вёрсткой и трижды сроки срывались. Мы трижды переносили дату выпуска, сначала с «новогоднего номера» на «зимний», даже планировали выпустить как первоапрельский «новогодний» выпуск. Но сейчас говорим как есть – не будем ждать следующего нового года, чтобы показать вам рассказы наших победителей конкурса «Дед Мороз: Перезагрузка» и работы наших постоянных авторов обрисовке талантливых художников. Читайте и вспоминайте новый 2013 год!

Клеандрова Ирина ВЕСТОЧКА С ЮГА Заснеженная равнина, простирающаяся, насколько хватает взгляда. Волнистые гребни наносов; гнилые зубья скал, выпирающих острым драконьим хребтом. Хрустящий под лапами наст, искристая поземка и ясное, затянутое ледяной корочкой небо – густо-синее над головой, у горизонта сходящее в молочно-белый… Я возвращался домой, и родина встречала меня морозом: недостаточно

сильным, чтобы закоченеть, но и не таким слабым, чтобы взмокнуть в тяжелой меховой куртке. Дующий с ледников ветер ерошил торчащие из-под шлема пряди, перепутывая их со свисающим с макушки пучком конских волос. Дурачась, фыркал и тряс рогатой головой Нагг: ящера утомили пески и жалящее темную шкуру солнце. До самой границы он был вял и задумчив, но как только в воздухе запахло зимой, тут же сменил ленивую рысь на бодрый, перемежающийся дикими прыжками галоп. Об удобстве седока он, конечно же, не думал и здорово меня растряс, но я был не в обиде: окажись я на его месте, точно так же радовался бы холоду и уютно, по-домашнему скрипящему снегу. Глаза, уставшие от резкого света и южного буйства красок, ласкала строгая, неброская красота Куоло – чистейшая белизна, разбавленная гранитно-серым и морозно-синим. Л е г ком ы с л е н н ы й п а рл а м е н т е р с к и й флаг – кряжистое дерево в круге на светло-зеленом поле – по контрасту смотрелся рис. из Интернета чем-то чужеродным, спрятанное за пазухой письмо жгло грудь даже через рубаху. Ничего, к вечеру я избавлюсь и от того, и от другого… вот только кто избавит меня от воспоминаний, от привычки оценивать все вокруг, соотнося с новым опытом? Раньше я знал только Север и не помышлял ни о каких путешествиях. И был совершенно счастлив. А сейчас во мне поселилась пустыня, со всей ее жарой, кричащей роскошью и диковинными обычаями, и с этим знанием ничего нельзя было поделать. Только смириться – и, по примеру своего скакуна, жить «здесь и сейчас», не терзаясь мыслями о прошлом и не заботясь о будущем… Нагг смотрел вниз, ощерив в улыбке клыки и по-птичьи изогнув длинную шею. Отсюда, с обрыва, открывался чудесный вид: занесенная по самые макушки гряда – из-под белого мехового покрова местами просвечивает бурая плоть камня, закованный в ледяной панцирь залив и морозно-прозрачное, без единого облачка, небо. Бодрящий холод, плотная, почти различимая

на ощупь тишина. И лежащие на нетронутом снегу тени – такие темные и четкие, что кажутся нарисованными… Сказка. Особенно – после песка, настырно забивающегося в каждую щель, не умолкающего ни днем, ни ночью гама и плюющейся жидким огнем лазури, изрезанной перистыми листьями пальм… Я ненавидел Юг – всем своим существом, каждым вздохом и каждым ударом пульса. Но уже предчувствовал: он будет сниться мне ночами, напоминая о себе снова и снова. До тех пор, пока окончательно не сведет с ума, пока я не признаю вслух, что скучаю… – Спускаемся, – объявил я приплясывающему от нетерпения ящеру. Раньше тронемся – раньше окажемся дома! Нагг только того и ждал. Проказливо дернул рогатой головой, примерился и без всякого предупреждения ринулся вниз: где прыжком, где шагом, где соскальзывая по склону в снеговой туче, помогая себе хвостом и лапами. Свист, скрежет когтей по камню, блеск солнца на чешуе и радужные облака, оседающие колючими каплями!.. Горы остались за спиной. Теперь мы неслись по плоской, как столешница, равнине, и вслед за нами летел огненный шлейф, сотканный из поднятого в воздух снега и дробленого наста. Солнце пылало в каждой льдинке, отбрасывая снопы прозрачно-медовых искр, гуляющий по полю ветер подхватывал это сияние и рассыпал, где придется, – выравнивая волны наносов, заметая наши с Наггом следы… Чтобы сугробы лежали в идеальном порядке – снежинка к снежинке. Чтобы никто не смог повторить наш путь – и пробраться в заповедный край, в ледяное сердце Куоло… Мы были уже близко. Я ощущал это по сгустившейся, липкой, как патока, тишине, по заполошному пульсу и сдавившему виски железному обручу. Мир мерцал и тек; вязкие, налитые полуночным мраком тени отрывались от породивших их предметов и уплывали в небо, собираясь в грозную тучу. День стремительно превращался в ночь. С чешуи Нагга посыпались искры – и она вдруг вспыхнула, разом засияв ровным пепельным светом. Горизонт лизнуло призрачное пламя северных костров, с потемневшего неба слетела ветвистая молния – и, шипя, ужалила сугроб в какой-то полудюжине локтей от нас. Земля дрогнула. Глухо заворчал разбуженный гром. В вязкий, промороженный до каменной неподвижности воздух взметнулся фонтан снега и ледяного крошева, а когда он опал, перед нами стояли Врата. Устремленная к звездам арка, сложенная из серебристого камня, и обрамляющие ее деревья в колючих фестонах нетающего инея. «Ворота Зимы» – так называли их менестрели, и, ради разнообразия, были совершенно правы. Через эти двери в Срединные Земли приходила ме-

тель, занося покосы и пашни, вымораживая реки и укрывая леса толстым пуховым одеялом. Она и сейчас кружила неподалеку: словно тростинки, гнула вековые ели, растущие возле входа, атласным полотнищем струилась в проеме и обертывала створки нежной, летящей по ветру вуалью. Не подпуская к Вратам незваных гостей, не позволяя заметить обвалившийся свод и истертую временем резьбу на плитах… Чтобы войти, не стоило искать ключи или кликать стражу. Нужно было просто шагнуть в бушующий снежный вихрь – без страха, не тая злобы – и очутиться уже по ту сторону. Или, смалодушничав, очнуться молоденьким деревцем у подножия Врат или новым камнем в кладке… «Боги… Ну откуда хрупкие, изнеженные южане берут силы, чтобы год за годом ходить Дорогой Зимы?» – только и успел подумать я перед тем, как колдовская, не утихающая ни на мгновение метель поглотила меня, Нагга и все остальное мироздание в придачу… Нас крутило. Мяло. Рассыпало пригоршнями снега. Промораживало до костей и растрескивало в звонкое ледяное крошево. Рядом тонко скулил Нагг – Нагг, высокомерно не замечающий метящих в глаза стрел и гуляющего по ребрам топора. Мне тоже хотелось выть: по-звериному, в голос, срывая связки

рис. из Интернета

и захлебываясь клокочущей в горле кровью... Сдерживало меня лишь одно: стоит дать слабину, и мы пропадем. Оба. И поэтому я терпел, сколько мог, и еще немного, когда сил терпеть уже не осталось. А потом пытка кончилась, и нас выбросило под пылающее звездами небо Сердца Куоло. Мне рассказывали, а я не верил. И вот теперь убедился сам: когда бы ты ни вошел во Врата, по ту сторону тебя встретит полночь. Зябкая, зыбкая, еще не рожденная – робко переминающаяся у порога и ждущая своего часа. Сейчас тьма была еще гуще и нежнее, чем я помнил, а созвездия сияли так, будто их начистили мелом. Все потому, что нынешняя ночь – особенная: последняя ночь уходящего года, которую сменит первое утро нового. Ночь падающих с неба звезд, сбывающихся желаний и тихого, безмятежного волшебства, так не похожего на яростную волшбу боевых магов Куоло. Колдовская ночь. Незабываемая… Нас уже ждали. На церемониальной поляне собрались и стар, и млад, чуть в стороне столпились члены Совета Старейшин, неспешно обсуждая какое-то дело. Жарко горели костры, поджигая снег огненными бликами и обращая ночь в день. Нагга сразу же увели в стойло, отдыхать после дороги, а ко мне подошел седовласый глава Совета и протянул руку. Молча. Как будто я мог прочесть его мысли и узнать, что он от меня хочет. Но объяснений не требовалось: при мне была всего одна вещь, с которой хотелось расстаться по доброй воле – причем как можно скорее. Я с силой воткнул потрепанный штандарт Фаэра в сугроб у края поляны. К рукотворному лесу прибавилось еще одно дерево с узким, подрагивающим на ветру зеленым листком-флагом. Сунул ладонь за пазуху, вытащил пропахший пылью и потом свиток. Протянул старейшине – медленно, осторожно, словно рассерженную змею. Шальной порыв услужливо отогнул край тонкой, выделанной из речного тростника бумаги, и перед глазами на миг мелькнуло послание – дорогущие темно-зеленые чернила, изящный почерк и ровные ряды летящих строк… Южане есть южане: любая вещь прежде всего обязана быть красивой. Читать на их языке я так толком и не выучился, но нисколько не сомневаюсь: содержание письма под стать почерку, такое же тонкое, манерное и витиеватое. Да что там, они даже ругательства умудряются говорить настолько мудрено, что не сразу поймешь – оскорбляют тебя или, наоборот, хвалят… Пока старейшина разворачивал свиток – аккуратно, не торопясь, с подобающей случаю важностью, – ко мне пробился Горм, мой вечный соперник и закадычный приятель. – Знал, что ты вернешься, Айро, – бросил он вместо приветствия. – Ну не мог ты пропасть в этом забытом богами Фаэре или где-нибудь по дороге. – У Нагга чешуя на хвосте стала цветной, – невпопад пожаловался ему я,

мыслями все еще блуждая по Югу. – Представляешь? – С трудом, – хмыкнул он. Недоверчиво оглядел меня с ног до головы. – А по тебе, вроде, не заметно. Разве что глаза какие-то не такие… Странные. – Это потому, что все изменения – здесь, – мрачно ответил я, ткнув себя в грудь. Не ему ответил – себе, наконец-то признавая свершившееся и даже не надеясь, что Горм поймет. Но он понял. – Наплюй, – грубовато посоветовал он. – Возвращайся хоть из Фаэра, хоть из самой преисподней – ты все равно остаешься собой. Никого другого Врата не впустят. – Даже так? Не знал… Ну, расскажи, какой он из себя… тот, из Фаэра… – Она, – поправил Горм, мечтательно улыбнувшись. – Стройная, золотоволосая, загорелая. Зовут Ноэ. Прибыла верхом на белой драконице, едва живая: Врата здорово их потрепали. Перевела дух, забрала письмо – и тут же обратно, только ветер засвистел в крыльях… Посланник – девушка? Немыслимо. И как только Владыка ее отпустил – одну, в страну грубых северных варваров… На нас зашикали. Оказывается, старейшина уже начал читать, добравшись где-то до середины многословного южного приветствия: «…шлет заверения в искренней дружбе и неизменном расположении царственному брату своему, Владыке Куоло, да продлятся лета его. Мы, Ану-Раймон Третий, милостью Творца Владыка Фаэра и сопредельных земель, желаем, чтобы не скудели ваши стада и посевы, чтобы ваши озера и реки были чисты и полноводны, чтобы травы ваших лугов были зеленее изумруда, запах цветов был нежен и прян, а девушки услаждали взгляд своей красотой и покорностью. Пусть наступающий год окажется щедр к благословенному краю Куоло, а все беды уходящего навсегда останутся в прошлом…» Он читал, и лица слушателей светлели, а ветви окружающих поляну деревьев одевались радужными огнями. Стоящая неподалеку ель колыхнулась – и вспыхнула с корней до макушки, как будто невидимая рука щедро окатила ее золотыми и серебряными брызгами. С ночного неба слетела звезда и приземлилась точно на макушку, еще одна скатилась в снег, озаряя его бледно-лиловыми сполохами. Звезды падали все гуще и гуще, с шипением зарываясь в сугробы, и скоро те засияли изнутри, становясь полупрозрачными, как будто ненастоящими… Дети ловили летящие звезды руками и с силой пускали обратно в небо, а из тех, что успели коснуться земли, неспешно прорастали цветы – такие же призрачные и неживые, как и породившие их семена. Хрупкие молочные стебли, торчащие из невесомо-льдистого снега, с шелковисто отблескивающими белым и голубым лепестками, увитыми сетью тончайших жилок. Снежные маки… Пахнущие ветром и талой водой, прекрасные до

рези в глазах, цветущие один-единственный раз – в ночь, когда отживший свое год сменяется новым… Я вдыхал их дурманящий аромат – запах весны и взаправдашнего чуда – и думал о том, что где-то далеко, у самой границы Фаэра, стройный белокурый гонец спешивается с дракона, разворачивает исчерканный угловатыми северными рунами пергамент – и над раскаленными барханами начинает кружиться снег.

Олеся Русалева Йоль

Я сидела на пригорке и внимательно рассматривала раскинувшуюся внизу долину. Там, внизу, был город. Тонкие шпили башен, изящные сады, сейчас покрытые снегом, выгнутые, ажурные мосты через реку, что пересекает этот город… Там могли жить только эльфы. Несколько раз недоуменно сморгнув, я встала и потянулась, выгнула спину, вытянула в трубу хвост. Странное место. Чужое. Чтоб этого Деда Мороза с его перезагрузкой! К старым традициям решил вернуться! Йоль отмечать! Да со всеми последствиями… Так вот кто-то сейчас у костра песни орет, а кого-то через истончившуюся в Йоль грань, через разрыв в другой мир-то и засосало… Да еще и лисья шуба прямо-таки чудесную роль сыграла. Там я была человеком, здесь стала лисой! Ну, круто! Три дня бегала по лесу, искала этот разрыв дурацкий, чтобы домой вернуться. На четвертый от голодухи поймала зайца и слопала его. Только потом задумалась – а вдруг это кого-то в заячьей шапке засосало так же, как меня? Погоревала над шкуркой, прикопала ее под елкой и побежала дальше, искать выход из ситуации. Теперь вот этот город… С одной стороны, эльфы ведь, кажется, магией должны обладать? Так, может, помогут? А с другой стороны, они охотники хорошие… Запросто на воротник пустят. Что ж делать-то, а? Точно! Надо вокруг города побегать, обстановку разнюхать. А еще лучше – незаметно к самой высокой башне пробраться. Из сказок помню, волшебники всегда в самых высоких башнях живут. Хм. Сказать-то оказарис. из Интернета

лось легче, чем сделать. Город-то внизу, а я наверху. А горка тут достаточно крутая, чтобы можно было безбоязненно спуститься вниз. Можно, конечно в обход… Но ведь это нормальные герои всегда идут в обход, а кто здесь нормальный? А есть ведь и другой выход! Устроить экстремальный спуск на сноуборде! Ну, пусть не на сноуборде, но ведь раньше, в детстве, с горы на клеенках катались? Сейчас вместо клеенки можно кору дерева использовать. С моими-то когтищами нужный кусок отколупнуть труда не составит! Только вот… не будет ли это выглядеть подозрительно? А что тут подозрительного? Шла себе лиса, вдруг наступила на кору, и ее понесло вниз по склону! Ну а то, что препятствий умело избегает, так это повезло просто! С такими мыслями я подошла к дереву и начала планомерно отдирать такой кусок коры, в который бы без труда целиком поместилась. И так увлеклась работой, что ничего вокруг не видела и не слышала. – Странная ты какая-то лиса. От раздавшегося за спиной голоса я не то что вздрогнула, а даже подпрыгнула и сразу метнулась за дерево, лишь чуть погодя высунула из-за него любопытный нос, чтобы разглядеть говорившего. Возле дерева стоял грифон! Самый настоящий сказочный грифон! – Ты зачем дерево портишь? Лисы, вроде, корой не питаются. Или ты оголодала совсем? – в голосе грифона появилась жалость, он даже переступил с лапы на лапу и сожалеюще покачал крыльями. – Я просто домой хочу, – жалобно протянула я и сама же удивилась. И тому, что умею в лисьем обличье разговаривать, и тому, что и я, и грифон говорили по-русски. – А где ты живешь, лисичка? – спросило меня сказочное существо. – В России, – ответила все еще офигевшая я. – Так мы и сейчас в России, – грифон своими добрыми глазами смотрел на меня, как на дурочку. – Давай знакомиться! Гриша. Так, приплыли. Это уже становится очень интересно. Надо срочно вспомнить, что я ела и пила перед тем, как попасть сюда. Потому что варианта тут два: либо я нахожусь под воздействием сильнейших галлюциногенов, либо просто спятила. Какая Россия в параллельном мире? Грифон по имени Гриша? Бред! Русские эльфы! Обхохочешься! Мое застывшее состояние Грише совсем не понравилось, и он начал потихоньку постукивать меня клювом в лоб. – Оксана, – тихо произнесла я и рухнула в обморок. Очнулась от запаха паленой шерсти, и меня сразу облили водой. – Эй! Что происходит? – завопила я. И тут на меня обрушилось пушистое полотенце, и огромная когтистая лапа начала жамкать меня прямо в этом полотенце.

– Ой, извини, извини, мы думали, что ты заледенела, и я пытался тебя отогреть, но немножко не рассчитал, и вместе с теплом из носа вырвалось немножко огоньку. Я не хотел тебя подпалить, честное слово! – причитал серебристый дракон с огромной такой пастью и шипами по всему туловищу и даже на голове. – Ннне ешь меня, я несъедобная, – заикаясь, произнесла я, смотря дракону в один глаз. – Тьфу, глупая, кто ж ест лис, тем более говорящих? – возмутился дракон. Грифон стоял рядом с ним и хихикал. – А что, у вас разве не все говорящие? – удивилась я. – Вот еще, с чего бы простым животным быть говорящими? – вмешался в разговор Гриша. – А как же вы? – выпучив глаза, спросила я. – Так мы ж магические животные! Было бы странно, если бы мы не разговаривали! – Слушайте, так, значит, вы волшебные? Так, может, вы отправите меня домой? А то мне здесь как-то неуютно… – сказала и сразу заткнулась. Я находилась в просторном зале с высокими сводами, лежала у камина на пышном коврике. Витражи огромных окон разбивали солнечные лучи на разноцветные блики, висящие на стенах гобелены изображали диковинные растения и животных. С картины в центре зала на меня смотрела прекрасная эльфийка с острыми ушками. Все-таки не ошиблась. Все-таки город эльфов. – Мы даже не знаем, где твой дом, ты ж не сказала. А так мигом до него долетим, – сразу согласился помочь дракон. – Меня, наверное, в разрыв грани миров сюда засосало. Я вообще-то человек. Из мира людей. Мы раньше просто отмечали Новый год, а теперь вот решили переделать все в Йоль – к старым традициям вернуться… Ну, вот я и попала сюда… – А у меня брат исчез. Мы все гадали – куда, а теперь все встало на свои места, – тихий, мелодичный голос буквально завораживал. В зал вошла та самая эльфийка, с портрета. – Меня зовут Алена, а брата Иван. Нет! Этого моя психика не выдержит! Так просто не бывает! Я точно свихнулась! Я закатила глаза к небу, потом старательно несколько раз зажмурилась и даже укусила себя за лапу. Увы, ничего не изменилось. Эльфийка рассмеялась. – Почему тебя не удивило, что ты стала лисой, но удивляют наши имена? – наклонившись ко мне и почесав за ушком, спросила она. – Потому что это уже можно объяснить только помешательством. Попасть в параллельный мир в Россию, где эльфов зовут Аленушкой и Иванушкой, а грифона Гришей! Не удивлюсь, если дракон окажется либо Добрыней,

либо Горынычем. Такого точно быть не может! – Ну почему не может? Раз наши миры отделяет лишь тонкая грань, почему бы им не быть похожими? Хотя бы названиями и именами? Раз уж сами обитатели столь разные? И знаешь что? Я думаю, что смогу тебе помочь, а заодно верну брата. В старых легендах написано, что разрыв грани происходит, когда Новый год в обоих мирах отмечают одинаково. Мы здесь всегда праздновали Йоль. Теперь надо просто отметить Новый год! Провести перезагрузку! Ох… Вот у меня уже поперек горла эта их перезагрузка. Вернусь домой и покусаю того, кто это слово придумал. –Так давайте скорее праздновать! – заспешила я. – Все не так просто. Во-первых, надо убедить моего отца, чтобы он выпустил распоряжение, что весь город должен праздновать не Йоль, а Новый год. Во-вторых, нужно и елку тогда нарядить игрушками, а не фруктами и овощами. А главное, на самую высокую ель нужно повесить звезду! – А где мы возьмем игрушки, принцесса? – поинтересовался грифон. Вот тут я уже начала ржать в покат. Принцесса Аленушка – это что-то с чем-то! – С игрушками это вам придется что-то выдумывать, а мы с Горынычем возьмем на себя отца и звезду. Меня сотряс второй приступ смеха, я каталась по полу на спине, поджав к пузу хвост и лапы. Горыныч! Змей по имени Горыныч! Боже! За что ты подвергаешь такому испытанию мой разум? – А что такого? – обидевшись, спросил дракон. – Это наше родовое имя, и оно всегда переходит черис. из Интернета

рез поколение от деда к внуку… Тогда я заткнулась. Может, этих бедных драконов тоже заносило через разрыв в наш мир, а наши богатыри нещадно их убивали? Это они здесь со мной возятся, а как там, у нас, приняли Аленушкиного брата – неизвестно. Поджав хвост и опустив глаза, я тихонько подошла к Горынычу и ткнулась носом в его лапу. – Прости, я не хотела тебя обидеть… Просто мне очень страшно, и вообще очень трудно поверить в реальность происходящего. В нашем мире много сказок про Змея Горыныча. Вот я и подумала, что сошла с ума. Не сердись. – Мы понимаем, что тебе тяжело, – вместо Горыныча ответил Гриша. – Но, думаю, нам надо поспешить. Если праздновать Новый год, то он уже завтра. А нам еще многое нужно сделать. Начнем с изучения чердака. В результате мы с Гришей перевернули весь чердак в поисках подходящих гирлянд и украшений на елку, бегали к детям и уговаривали их пожертвовать игрушки для праздничного дерева. Обещали им взамен новогодние подарки, потом долго эти подарки искали. Алена убедила отца сменить Йоль на Новый год, чтобы вернуть пропавшего Ивана. Но самым сложным оказалось найти звезду. Догадайтесь с трех раз, где она оказалась? Правильно, у злой колдуньи Йаги. – Я не пойду к Йаге, – безапелляционно заявила Алена. – Я ее боюсь. К ней Ваня один раз ходил… – Расскажи! – разулыбался Гриша. – Йага злюка, но известная юмористка, – шепотом пояснил он мне свой интерес. – Пошел как-то Ваня к Йаге, ну и делал все, как его эльфы добрые научили. Стучится он в избушку, а та из-за двери спрашивает: – Чего приперся? – Ты не торопись, сначала впусти, а потом и спрашивай! – отвечает Иван. Впустила его Йага и опять спрашивает: – Ну, чего приперся? – Теперь напои-накорми, а потом и спрашивай. Напоила-накормила она Ивана и снова спрашивает: – Теперь-то скажешь – чего приперся? – А ты еще меня спать уложи, а потом уже и спрашивай! Уложила его Йага с одного удара и сказала: – Жаль! Так и не узнала, чего приперся. Горыныч хихикал в кулак, Гриша тихо прыскал, спрятавшись под крыло, а я стойко, даже не улыбнувшись, смотрела на Алену. – Бедный Ваня, – траурным тоном произнесла я. – Ему, наверное, было очень больно… Тут уж не выдержала и Алена, и мы минут пять смеялись вместе. Но

идти к Йаге она все равно отказалась. Опять пришлось нам с Гришей. Добрались мы без проблем, только вот проплешины в шкуре от Гришкиных когтей точно останутся. Да и болтаться в его лапах высоко над лесом – дело малоприятное. Йага встретила нас на удивление добродушно. Открыла дверь избы, буркнула: «Проходите быстрее», кинулась к столу и уткнулась носом в тарелку, по которой каталось яблоко. На наши попытки заговорить отвечала нервным шиканьем – не отвлекайте, мол. Лишь часа через полтора бабка решила уделить нам внимание, повернувшись ко мне и утирая глаза платком. – Эх, до чего интересно наблюдать за приключениями Ивана-дурака. Прям слезу прошибает, – призналась она. – Помогу я ему, чего уж там… Мало того, что от меня по лбу получил, так еще и в вашем мире настрадался, эльф придурочный. Кто его там только за уши не дернул, ролевиком обозвав. Жалко парня, из эльфа в осла скоро превратится. С этими словами растроганная Йага достала из сундука светящуюся звезду. – Слышь ты, клювастый! – обратилась она к Грише. – Она у меня заместо светильника, чтобы потом вернул! Испуганный грифон готов был пообещать что угодно, лишь бы свалить оттуда поскорее. *** В городе вовсю уже шло празднование Нового года, а мы с Гришей сидели в лесу у самой высокой елки и ждали Алену с Горынычем. Ровно в полночь она наденет звезду на верхушку ели, и мы с Иваном поменяемся местами… Гриша обнял меня крылом, я уткнулась носом в его клюв, наши хвосты нежно соприкасались. Расставаться было жаль, за это время успели сдружиться. Размеренно кружа над лесом, к нам начали спускаться Алена с Горынычем. Кода звезда оказалась у эльфийки, мы все порывисто обнялись. – Не грусти, – принцесса почесала меня за ухом. – Просто помни, что в жизни всегда есть место сказке. И если ты поверил в необычное, это вовсе не значит, что ты сошел с ума… И взмыв на огромном серебристом драконе ввысь, она надела звезду на ель. Проснулась я дома от того, что мой брат тряс меня за плечо. Первая мысль: «Фу! Приснилось!» – рухнула в бездну от его тирады: – Слушай, Оксанка, а куда делся этот, ушастый? Ну, ролевик? Он что, и правда был из другого мира? – В жизни всегда есть место сказке, братан. Так что никогда ничему не удивляйся, – ответила я ему и улыбнулась.

Лия Полякова Последнее чудо

Настойчивая ноющая боль вернула его в реальность. Дышать было тяжело, каждый вдох давался с большим трудом. Артём попытался открыть глаза, но смог – лишь один. Второй заплыл и пульсировал болью. Медленно приподнявшись на руках, мужчина огляделся по сторонам. От резкого движения головой в шее что-то хрустнуло, яркая вспышка боли разорвала мозг. Мужчина глухо застонал и снова опустился на заснеженную дорогу, ткнулся лбом в снег и замер так на некоторое время. Потом, превозмогая боль, растекающуюся по всему телу, медленно перевернулся на спину. Его единственный здоровый глаз уставился в низкое тёмно-серое небо. Оно раскинулось над ним, как крылья хищной птицы, готовой в любой момент спикировать на него и схватить своими цепкими лапами. И тогда Мышка никогда его не дождётся, а он должен вернуться. *** Стиснув зубы, Артём поднялся на ноги. Мир покачнулся, завертелся в бешеной пляске. Мир сошёл с ума. Впрочем, он давно уже спятил, с тех самых пор, как всё это началось. Покачиваясь, мужчина дошёл до санок с поклажей, стоявших в нескольких шагах от него. При каждом вдохе боль пронзала грудную клетку. Сильно же ему досталось от этих тварей. Они подбили ему один глаз, сломали нос и рёбра, кроме того, у него, похоже, сотрясение. Недаром он потерял сознание при подходе к мосту через реку, в нескольких километрах от убежища. Но, главное, он жив. И груз по-прежнему при нём, а остальное – заживёт. Медленно, стараясь не спровоцировать новое головокружение, Артём вдел ноги в широкие короткие лыжи, слетевшие при падении, прицепил сани к себе и поехал в сторону моста, уходящего в заснеженную даль широкой белой лентой. Они познакомились за полгода до того, как мир изменился навсегда. Это было последнее лето, полное светлых надежд и планов на будущее, которое у них вскоре будет безжалостно отнято. После всего произошедшего, в конце тревожной зимы, они ещё будут надеяться, что скоро всё закончится и жизнь вернётся в привычное русло, что окружающий кошмар – лишь временное недоразумение. Понадобилось ещё около года, прежде чем стало ясно: ничто и никогда не будет по-прежнему. Их будущее – вот этот искорёженный мир, опустевший, ставший непривычным и враждебным. Место, где ты бесконечно страдаешь от одиночества, но, увидев себе подобных, вынужден в страхе прятаться от них. Долгие месяцы они скитались в поисках прибежища среди царящего во-

круг хаоса, пока счастливый случай не свёл их с небольшой группой таких же бедолаг. Безопаснее не стало, но Артёму было немного легче от осознания, что его Лиза не останется одна, если с ним что-то случится. И теперь, когда их много, можно отдохнуть, зная, что кто-то ещё дежурит, охраняя их крохотный лагерь. Спустя ещё несколько месяцев Лиза узнала, что ждёт ребёнка. В иные времена это событие сделало бы Артёма бесконечно счастливым, но обстоятельства, при которых оно произошло, не дают насладиться счастьем в полной мере. Радость тут же гасят волны отчаяния, стоит лишь оглянуться вокруг и увидеть пустые улицы городов, тёмные окна домов со следами пожара и разрушений, искорёженные машины. Потом судьба ненадолго сменила гнев на милость, и за месяц до рождения Мышки они нашли старую школу на окраине города. Старинное здание, со своей системой отопления в подвале, толстыми стенами и целыми почти везде окнами. Решив остаться здесь, они обрели своё Убежище, где, в конце концов, родилась Мышка, их с Лизой дочь. Иногда, глядя, как его любимая укачивает малышку, нежно напевая ей колыбельные, Артём думал, что жизнь налаживается и всё у них дальше будет хорошо, но время показало, что это были напрасные мечты. Через два года после рождения Машеньки Лиза погибла, когда на неё рухнула часть перекрытия в одном из магазинов, где ещё сохранился кое-какой товар. На их маленькой дочке сосредоточилась вся жизнь Артёма. Пока Лиза была жива, она пела дочери песни перед сном или рассказывала сказки, но Артём не умел петь, а сказки казались глупыми бесполезными историями о

рис. из Интернета

том, чего не бывает на свете. Иногда он рассказывал ей истории своей жизни, которые Мышка, не знавшая другого мира, кроме хаоса и разрухи, воспринимала, как сказки. И самой любимой была про новогоднюю ёлку, украшенную красивыми разноцветными шарами, огоньками и блёстками, которой можно загадать желание, чтобы оно исполнилось. Мышка могла слушать её бесконечно, затаив дыхание и широко распахнув глаза. А её отец иногда жалел, что рассказал очередную глупую историю и дал ложную надежду на возможность чуда. А жизнь, к сожалению, показывает, что чудес не бывает. Им не осталось места в новом мире. А потом случилось то, чего каждый в их группе желал меньше всего, хотя все понимали: рано или поздно подобное произойдёт. Они все были истощены, измотаны, подвергались опасности. Кто-то из них рано или поздно мог заболеть чем-то серьёзным. Но заболела именно Мышка. Почему-то жадная судьба решила отобрать всё именно у него, Артёма. Марта, рано поседевшая женщина с усталым лицом, работавшая до катастрофы медсестрой в больнице, определила, что у Маши, скорее всего, пневмония, и им ни за что её не вытянуть, если у них не будет антибиотиков. А за ними нужно идти в более крупный город, там, за рекой, потому что в ближайших окрестностях они обшарили все бывшие аптеки, но не нашли там ничего подходящего. Перед тем, как отправиться в путь, Артём склонился над Мышкой, тихо лежащей под старым одеялом, осторожно поцеловал её в щёчку и даже вздрогнул, ощутив, насколько она горячая. Его дочь медленно открыла глаза и хрипло прошептала: – Папа… – Она тут же закашлялась. – Мне снилась волшебная ёлочка. С огоньками и шариками. Только я не успела желание загадать… Артём почувствовал, как сдавило горло, дыхание сбилось, стало тесно в груди. Он шумно выдохнул и несколько раз сглотнул, чтобы протолкнуть комок, застрявший в горле. Мышка снова закрыла глаза, проваливаясь в беспокойный лихорадочный сон, а её отец, решительно выпрямившись, зашагал в сторону выхода, в тусклый свет зимнего утра. До города, расположенного на том берегу реки, он добрался относительно быстро. Лыжи несли его, как легкокрылые птицы. В разрыве туч проглянуло синее-синее небо, солнечные лучи осветили мрачный разрушенный мир, весёлыми искрами заиграли на снегу, создавая праздничное настроение. Артём не знал точного дня, им уже давно не нужен был старый календарь, но отчего-то в нём появилась уверенность, что сейчас – как раз то самое время, предновогоднее. Возможно, его внутренние часы ещё хранили память об этом навсегда потерянном времени. На одним из зданий ещё сохранилась вывеска, грязная, сильно истрёпанная, но пока вполне читаемая: «Супермаркет Ваш Дом Продукты Хозтовары

Аптека». Двери были снесены напрочь, и снег тонким слоем покрывал пол. Сбросив лыжи у входа, Артём вошёл внутрь. Стало темнее, дневной свет неохотно проникал сквозь пыльные окна. Стеллажи, располагавшиеся когда-то ровными рядами, были теперь опрокинуты и нагромождены один на другой. Мужчина огляделся. Его взгляд наткнулся на большой осколок зеркальной витрины. Оттуда на него хмуро смотрел высокий, поджарый, давно небритый мужик, с тусклыми прядями светлых волос, падающих на лицо. Стального цвета глаза глядели исподлобья настороженно и немного враждебно, сухие потрескавшиеся губы были плотно сжаты. Артём невольно стиснул кулаки и отвернулся, признав наконец себя самого, затем, увидев нужную ему вывеску, осторожно двинулся вдоль баррикад из металлических конструкций. В аптеке было темно. Огромное окно-витрина было завалено какими-то коробками, досками, завешено кусками плотной ткани. Лишь в одном месте свет тонкой струйкой лился внутрь, приплясывая на грязном полу солнечным зайчиком. Артём чертыхнулся сквозь зубы, яростно сорвал несколько клочков тряпья, пропуская чуть больше света, и принялся осматривать уцелевшие шкафчики, бегло читая названия лекарств. Марта объяснила, что именно надо искать, и он, как молитву, повторял эти названия всю дорогу, чтобы не забыть. Коробка с антибиотиками нашлась в угловом шкафчике. Артём сунул её под мышку, ещё раз огляделся по сторонам в надежде найти что-нибудь нужное и направился обратно к выходу. Следы погрома говорили ему об одном – всё, что могло быть полезно, давно уже унесли отсюда, оставив только мусор и бесполезный хлам. Его взгляд наткнулся на несколько продолговатых коробок, сваленных небрежно в углу. «Ёлка новогодняя. Высота – 1 м» значилось на них. Сердце Артёма отчего-то учащённо забилось. Может, потому, что он вспомнил, что привычный мир рухнул как раз накануне Нового года и праздничная приятная суета сменилась суетой разорённого человеческого муравейника, любой ценой старающегося выжить. То ли потому, что он вспомнил Мышку и приснившуюся ей праздничную ёлку, которую наяву она ни разу не видела, но в чудо которой отчаянно верила. В раздумьях он стоял недолго, решившись, шагнул к коробкам и вытащил одну. Не настолько уж она и тяжёлая, если учитывать, что он взял с собой сани на всякий случай. Лекарство для Мышки, удобства ради, Артём засунул внутрь ёлочной коробки и осторожно двинулся по проходу. На середине пути он наступил на чтото мягкое и, опустив глаза, заметил тряпичную куклу, лежавшую на полу разгромленного супермаркета. Кукольные ярко-рыжие волосы из шерстяных ниток, чуть припорошённые снегом, не утратили своего насыщенного цвета и особенно выделялись на фоне серости и грязи. Светлое платье в горошек было испачкано, круглое кукольное лицо – тоже, и это так напомнило Артё-

му его Мышку, иногда всклокоченную и чумазую. Единственного ребёнка в их группе. Маленькую одинокую девочку, у которой нет друзей и никогда не было игрушек. Пуговичные глаза куклы уставились в потолок, на курносом лице застыла улыбка, отчего игрушка выглядела по-дурацки и как-то жалко одновременно. Руки раскинулись в стороны, словно она молчаливо просила: «Возьмите меня с собой, а?». Артём подумал о её бывшей хозяйке, обронившей её когда-то. Что с ней теперь? Жива ли она? Скучает ли по своей кукле? Сердце тревожно сжалось, перед глазами возникла Мышка, маленькая, бледная и беззащитная. Надо спешить! Артём поднял куклу с пола, расстегнув куртку, сунул её за пазуху и двинулся по проходу дальше. На улице его уже ждали. Их было трое, ухмыляющиеся городские хищники, безжалостные ко всем, кто оказывается на их пути. Сопротивляться было бессмысленно. Они всегда брали числом и жестокостью. – Как, успешно? – осведомился один из них, вызывающе глядя на Артёма. – Что хорошего нашёл?.. Глядите, этот придурок ёлочку домой несёт! Трогательно как, обмочусь сейчас от умиления! – повернувшись к приятелям, прибавил он с издёвкой. Остальные громко и радостно заржали. Артём хранил молчание, лишь переводил взгляд с одного на другого. Если эти гадёныши решат проверить коробку с ёлкой, их ждёт приятный сюрприз в виде антибиотиков, от которых они вряд ли откажутся. Нужная вещь в нынешние времена. Говорливый сплюнул в снег возле ног стоящего напротив него мужчины и медленно произнёс, глядя ему в глаза: - Придурок ты или только притворяешься, но всё равно запомни: ещё раз увидим тебя здесь – ты покойник, – и сразу же подкрепил свои слова сильным ударом в живот. Артём согнулся пополам, дыхание рис. из Интернета пе р ехватило,

внутренности свернулись в тугой узел. За первым ударом тут же последовал второй – в переносицу. Боль вспыхнула в голове праздничным фейерверком, ослепила, размазала мир до смутных цветовых пятен. Мужчина покачнулся, боком заваливаясь в снег. Противники налетели на него вместе, пиная под рёбра, заставляя судорожно изгибаться от каждого удара, а потом на голову обрушился последний, самый сокрушительный, опрокидывая его во мрак забытья… *** Снег будто бы издевался над ним. Мягко падал пушистыми хлопьями, похожими на птичьи перья, залеплял глаза, оседал на поклаже на санях, утяжеляя их, лип к лыжам, мешая продвигаться дальше. Старуха-смерть решила поиграть с ним, то отпуская, даруя надежду, то вдруг хватая снова в свои цепкие объятия. Окончательно выбившись из сил, теряя ясность сознания от боли и слабости, Артём остановился, глядя вперёд. Сердце яростно толкалось в груди, норовя выскочить наружу, в горле образовался слипшийся комок, мешавший вдохнуть полной грудью. Сани казались неподъёмными, тянули назад, мешали идти, отбирая последние силы. Уставший, полуживой от боли, он снова посмотрел вперёд, туда, где сквозь пелену снега темнела конечная цель трудного и опасного похода. Оставить сани, дойти любой ценой до своих, сказать им, чтобы они забрали груз, пока его не занесло окончательно снегом, а дальше – будь что будет. Артём сделал несколько нетвёрдых шагов вперёд, земля накренилась влево, замерла в задумчивости, а потом опрокинулась, накрывая сверху. Рыхлый снег налип на лицо, вцепился ледяной хваткой, немного отрезвил, заставил поднять голову. Мужчина перекатился на спину, стащил с руки заиндевевшую рукавицу и медленно расстегнул куртку. Во внутреннем кармане негнущимися пальцами он нащупал цилиндрик карманного фонарика. Перед уходом Марта вручила его, пристально глядя в глаза Артёму и произнося на одном дыхании без пауз и интонаций: «Возьми батарейки почти сдохли но ненадолго хватит используй в крайнем случае вдруг понадобится подать сигнал». Мужчина снова перекатился на живот, нажал кнопку. Судорожно мигнув, загорелся тоненький лучик света. Сжав фонарик замёрзшими пальцами, Артём замахал им изо всех сил. Гладкий пластик выскользнул из рук, сверкнув на прощание, фонарик кувыркнулся и исчез в снегу. Мужчина вытянул руку, пошарил вокруг, но напрасно. - Эй! – прошептал он, роняя голову. – Я здесь… «Пожалуйста! – в отчаянии подумал он, сам не зная, к кому обращаясь. – Если в этом жутком мире ещё есть место чуду, пусть оно случится. Хотя бы в самый последний раз». Тьма медленно придвинулась вплотную и заботливо укрыла его.

*** В просторной полутёмной комнате горел камин. Языки пламени весело лизали поленья, задорно потрескивали, исполняя свой жаркий танец. В стороне от этой магической пляски, посреди комнаты стояла ёлка, пушистая, источающая свежий смолистый аромат леса. Огоньки играли в салочки, перескакивая с ветки на ветку, перемигиваясь друг с другом. Разноцветные шарики таинственно блестели в свете пламени. Мышка, разрумянившаяся и немного взлохмаченная после сладкого безмятежного сна, приоткрыв дверь, бочком прошлёпала босыми ножками в комнату и замерла, широко распахнутыми глазами глядя на ёлку и стискивая в руке тряпичную рыжеволосую куклу. Её губы беззвучно шевельнулись, произнося какое-то желание, но какое – не разобрать. Всё расплылось, утрачивая чёткие очертания… – Папочка… Веки казались совсем неподъёмными, но Артём с усилием открыл глаза. Мышкино личико совсем рядом, бледное, с глубокими тенями вокруг глаз. Она улыбнулась, глядя на отца и прижимая к себе чумазую рыжеволосую куклу в ситцевом платье в горошек. Ни камина, ни уюта празднично убранной комнаты, лишь хаос и тусклый свет, освещающий их новое жилище. – Папочка, а ёлочка правда волшебная, – прошептала Мышка, указывая куда-то в сторону. – Посмотри! Артём приподнял голову, следя взглядом за указующим жестом дочери. В углу, топорща косматые лапы, стояла ёлка, и на её ветвях что-то поблёскивало. Нечто, что он принял поначалу за ёлочные шары, но спустя мгновение понял: какой-то затейник увешал ёлочку лампами накаливания, бесполезными в их новом мире. Мышка прижалась к нему, обвивая за шею тёплой ручкой, и тупая боль, терзающая Артёма, отступила. – Папа, она может исполнять желания! – сказала Машенька. – Я её просила, чтобы ты поправился, и она исполнила!..

Клеандрова Ирина СНЕЖНАЯ ЛАСТОЧКА

Штормило, уже которые сутки. Ветер трепал обрывки флага, волны бесновались внизу, в тщетных попытках протаранить борт. «Ласточка» стонала и вскрикивала, как живая, вздрагивая от киля до верхушки флагштока, – и Фил сдался. Резко крутанул штурвал, выводя фрегат из-под удара стихии. Никогда не мог отказать, если просит женщина... Со стороны это выглядело ужас как благородно, но самому «джентльмену» обычно выходило боком. Взять хотя бы последний переход из Ост-Индии… В конце концов все уладилось, но неприятный осадок остался. Как и привычка. От себя не убежишь, не уплывешь и не улетишь, даже если ты – на «Ласточке»… До смерти хотелось курить – а трубка ни в какую не желала разгораться, только трещала и чадила. Фил последовательно помянул ветер, табак и ближайших родственников вырезавшего трубку мастера – затейливо, со вкусом, ни разу не повторившись, – но делу это помогло мало. В сердцах сплюнув, он собрался уйти в каюту – пропустить стаканчик-другой рома и подремать, но его окликнули с юта: – Эй, Вандер! Пунш готов. Будешь? Это и решило дело. Никто в здравом уме не отказывался от пунша, приготовленного коком «Ласточки», а причастившиеся теряли разум от одного только запаха. Или даже от воспоминания о запахе. – Буду! – рявкнул в ответ Фил, благородно решив не обращать внимания на «Вандера»: пусть зовут, как хотят, лишь бы наливали. И направился в кают-компанию, здраво рассудив, что Уайт не стал бы возиться с одной порцией, а остальные могут собраться только внизу. Ну и не ошибся, ясное дело. Капитан он или так, на веслах погулять вышел? В кают-компании было дымно, шумно и весело. Боцман резался в карты с юнгой – и, судя по кислой роже, продувал, причем не в первый раз. Абордажная команда наряжала елку, старший канонир командовал священнодействием – то есть время от времени возводил глаза к переборке и драматическим басом восклицал, что работа никуда не годится. Штурман расставлял кружки, ориентируя их строго по розе ветров, причем без всякого компаса. Корабельный кот Шуль вполглаза дремал под столом, ожидая благословенного момента, когда можно будет чуточку подкрепиться. Словом, все были при делах, только Фила тут и не хватало. – Ккк…капитан! – пискнул востроглазый юнга и сделал попытку встать по стойке «смирно» – не отрывая зада от скамьи и ревниво прикрывая карты от соперника.

– Вольно, – устало вздохнул Фил. Сколько ни повторяй этим остолопам, что боевая тревога – это одно, а отдых – совсем другое, все объяснения как об стенку морской капустой. Или чем похуже. Услышав команду «отбой», расслабились даже те, кто имел дурость напрячься. Джо наконец-то повесил на елку шар, который все это время держал в руке. Боцман отбился «всухую», втихаря прихватив со стола безхозный козырь. Штурман подвинулся, по-свойски освобождая место на лавке. Фил уселся и подпер небритую щеку кулаком, рассеянно уставившись в пространство поверх голов: где там нелегкая носит Уайта, а вместе с ним – и пунш? По всей видимости, остальные думали о том же, и их молитва была услышана. Дверь распахнулась от смачного пинка, и на пороге появился кок: огромный, иссиня-черный, в когда-то белой поварской шапке, кожаном переднике и в обнимку с огромным котлом, завернутым в старое одеяло. Запах пробивался даже сквозь тряпки. Присутствующие азартно принюхались и, будто по команде, сглотнули слюну. Разумеется, Фил первым получил заветную кружку. В должности капитана есть свои преимущества. Остальным тоже досталось, просто немного позже. Кружки наполнились раз, второй и третий. Казавшийся бездонным котел почти опустел, зато приятно зашумело в голове. – Мясца бы сюда, – размечтался Фил. – Копченой баранины или, на худой конец, оленины… Словно в ответ на его мысли, откуда-то сверху донесся истошный визг, и стены вздрогнули от удара. *** «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда!» Слов не было. Зато до одури хотелось ущипнуть себя за руку, выругаться, пере-

рис. из Интернета

креститься и от души огреть старикашку в красном – причем все это одновременно. Фил стоял на палубе, тупо смотря на груду невесть откуда взявшегося снега, треснувшую бизань и оленью упряжку, запутавшуюся в такелаже. Расписные сани, восемь испуганно мекающих животных, сбившихся в дрожащую кучу. Девятый, вожак с обломанным рогом, смирно лежал на боку, закатив налитые кровью белки. С хрипом вздымались и опускались бока, судорожно подергивалась левая передняя нога, висящая в воздухе. Нос животного был распухшим и красным. В картине прослеживалось что-то знакомое, если не сказать привычное. Но память вместо ответа казала дулю, виновато косясь на выпитый пунш. Выскочившая на подмогу абордажная команда застыла в ступоре. Возница упряжки, он же ее единственный пассажир, растирал ушибленный бок и свирепо поглядывал в сторону Фила. – Эй, с вами все в порядке? – осторожно спросил Фил. Неровен час, еще кинется, вон как кровь прилила к лицу. Свалился же на мою голову… – В порядке, – процедил наряженный в шубу старик, поправляя отороченную белым мехом шапку. – Но вот бедняга Рудольф… Не могли бы вы представиться, любезнейший? Я хочу знать, кого благодарить за срыв рабочего графика. Упрятанные под мохнатыми бровями глаза кипели праведным гневом. Седая борода воинственно топорщилась, обещая нешуточные проблемы. Капитан сглотнул, втайне мечтая оказаться где-нибудь в Калькутте. – Вандер. Тьфу. То есть Фил «Вандер» Деккен. Можно просто Фил. Добро пожаловать на «Ласточку». «Добро пожаловать» он выдал машинально и только сейчас понял, какую глупость сморозил. Втянул голову в плечи, ожидая неизбежного взрыва, но его не последовало. Буря в глазах собеседника утихала сама собой, сменяясь глубокой задумчивостью. Старик явно что-то прикидывал: морщил и без того морщинистый лоб, хрустел узловатыми пальцами. Разглядывал старинные приборы и потрепанную парусину на уцелевших мачтах. Фил терпеливо ждал. И вот наконец курсы сошлись. – Фил Вандер… Филипп Ван дер Деккен… Точно. Как я сразу не понял. Хотя… позвольте, а что вы делаете у Зеленого Мыса? Разве вам не положено пытаться обогнуть мыс Горн? – Так праздники же, – внушительно ответил Фил. – Новый год, Рождество… Все отдыхают, а мы чем хуже? Решили махнуть на Канары, шутка ли – триста лет без отпуска. А как каникулы закончатся, обратно на пост, мы свою службу помним.

Собеседник пожевал губами. Нахмурился. Просиял. – А что, все верно. Праздники, как ни крути. Новый год, Рождество… И тут Фил понял, почему незваный гость показался ему таким знакомым. Шуба, меховой колпак с помпоном, волнистая борода и откатившийся к мачте посох. Санта! Не хватает только сладкой улыбки и мешка с подарками. – Мешок в санях, – сухо пояснил Санта, перехватывая взгляд. – Тяжело таскать тяжести, в мои-то годы. Да и не вывалится по дороге… Умолк. Горестно поглядел на безвольно раскинувшегося Рудольфа. – Да не переживайте вы так, очухается ваша животина. Снес башкой мачту, а башке хоть бы хны… Что с таким сделается, отлежится и снова будет бегать, как оглашенный. А мы вас подкинем куда нужно, все равно не на дежурстве. – Спасибо, Фил, – растроганно улыбнулся старик. – Служба, график... Ну, сами понимаете. С удовольствием продолжу путь с вами. Где найдете местечко, там и найдете, я не в обиде. – А пойдемте вниз. Там просторно, заодно познакомитесь с остальными. Да и пунш в котле еще оставался… если не выпили… – С удовольствием. Не откажусь. *** Дверь, скрипя, распахнулась. Заслышав незнакомые шаги, Шуль метнул-

рис. из Интернета

ся под елку и теперь выглядывал из ветвей, подозрительно топорща усы и посверкивая медными глазищами. Разговоры стихли, в кают-компании воцарилось растерянное молчание: подвыпившая команда волком смотрела на гостя, отказываясь что-либо понимать. – Санта-Клаус, – услужливо пояснил Фил. – Экипаж «Ласточки». Ну, будем знакомы… – Очень приятно, – нестройным хором ответила команда. Санта-Клаус, Посейдон, Люцифер… какая разница? Если капитан говорит, что все в порядке, – значит, все в порядке. И никак иначе! Тут же нашлись и кружка, и место на лавке, и добрая порция пунша, сиротливо плещущаяся на самом дне котла. Гость, не чинясь, выпил, довольно крякнул и обтер усы рукавицей. Полез под лавку за сброшенным с плеч мешком. Стукнул серебряный посох. По кают-компании разнесся густой надтреснутый бас: – Счастливого Нового года и Рождества! Штурману достался навороченный GPS-навигатор, юнге – «тетрис». Фил, как баран, глядел на блок электронных сигарет, и в конце концов решил, что это прикольно и даже модно. Да и с курением давно пора завязать, всего-то пробежался туда-обратно, а уже запыхался… Не усидевший на елке Шуль получил пакет сушеных кальмаров и надкушенный фишбургер, мигом все сожрал и теперь умильно мурлыкал на коленях у Санты, выпрашивая добавки. – Слушай, Фил, – осторожно поинтересовался старик, почесывая кота за ухом. – А как мы поплывем дальше? Рудольф же мачту своротил, придется чинить, а я тебе не помощник: мое волшебство совсем по другой части. – Пустое, – беспечно отмахнулся Фил. – «Ласточка» у меня умница, к утру бизань будет как новенькая... Думаешь, ты первый?

Полюбившиеся авторы журнала.

Ваш-Шаффе Александрина Новый год Кунделя Кундель лежал в «гнезде» и смотрел на стоящую в противоположном углу комнаты елку. Дерево пахло замечательно — улицей, свежестью, морозцем. Запах будоражил: Кундель завозился, вздохнул — очень хотелось подойти и задрать лапу. Но пес удержался. Он хорошо слышал, как хозяйка ругает в коридоре нахального кота Персика. Еще не хватало, чтобы его так же отчитывали. Вот девушка хлопнула в ладоши, и Персик, пробуксовывая на скользком линолеуме, влетел в комнату. Спрятался за елку, тут же заинтересованно притих, разглядывая качнувшиеся на ветках шарики. Кундель, не обращая внимания на кота, задрал голову. Стали видны лежащие между передними лапами резиновые мячи — синий, оранжевый, белый. Все — подаренные хозяйкой. Началось с того, что Кундель отобрал у кота игрушку — мячик — и ни за что не хотел отдавать. Сначала девушка рассердилась и попыталась восстановить справедливость. Но вскоре, увидев, каким потерянным выглядит песик, сжалилась. И на следующий день у того появились новые игрушки, что, впрочем, не мешало ему при каждом удобном случае воровать «кошачий» мяч. Теперь каждый раз глядя на дремлющего пса, девушка смеялась: «Опять Кундель в гнезде яйца высиживает. Что ты в них нашел — такого замечательного?» Песик не обижался: хозяйка просто не понимала, что мячиков много не бывает. На елке тоже висели «мячи». Не такие, как у Кунделя — гладкие, блестящие. Песику приглянулся один, и он рассматривал игрушку сквозь лезущую в глаза челку. Шар был прозрачным, а внутри, словно пойманная бабочка, трепыхался белый человечек с крыльями. И висел этот шарик совсем близко — на одной из нижних веток. Когда именно к нему протянулась когтистая кошачья лапа, Кундель не выдержал: тявкнул, неловко выбрался из мягкого «гнезда», подошел к пахнущему смолой дереву. Из-за ствола кот грозно сверкал глазами. Не обращая на него внимания, Кундель с достоинством взял приглянувшийся шарик в зубы, потянул и, когда тот неожиданно легко поддался, так же неспешно унес в «гнездо». *** Песик появился в доме недавно, две недели назад. Его принесла под мышкой девушка, тогда еще не носившая звание «хозяйки». Поставила на

пол. Кундель стряхнул с черной, вьющейся мелким бесом шерсти налипшие снежинки. И задрожал. Выглянувшая в прихожую пожилая женщина недовольным голосом спросила: — Кого это ты притащила? Пуделя? Ты же вроде всегда хотела овчарку? Младшая, стягивая с головы припорошенную снегом шапку, махнула рукой: — Пуделя — стриженные, холеные и на выставках. А это чудо-юдо какое-то. Лохматое недоразумение. Одним словом — кундель. Так он превратился в Кунделя. Впрочем, пес не возражал против этого имени. Какая разница, как тебя зовут? Куда страшнее, когда людские голоса начинают звучать громко и раздраженно над твоей головой, и становится страшно, что тебя вот-вот выставят на улицу. С Кунделем такое случалось дважды. Тогда, в прихожей, он весь сжался от опасной интонации, прозвучавшей в голосе старшей женщины. — Где ты его взяла? — Возле работы. Дворник от подъезда лопатой гнал. Сказал: хозяйка умерла, а наследники выставили… Он еще и слепой, — морду Кунделя задрали, показывая голубой зрачок левого глаза. Пес недовольно заворчал. Старшая женщина вздохнула. И младшая, почувствовав слабину, просительным тоном закончила: — Мам, наполнишь ванну? Надо помыть это чудо-юдо. *** Как оказалось, Кундель был не таким уж слепым. Через день он уже хорошо ориентировался на новом месте, знал, где находится его лежанка, которую хозяйка именовала «гнездом», несколько раз в день совершал «обход» квартиры, проверяя, кто присутствует в доме. С удовольствием встречал хозяйку. Еще выяснилось, что Кундель не любит стричься. И очень любит мячики. Забежавшая в гости сестра хозяйки, скептически рассматривая уже помытого, слегка подстриженного и расчесанного Кунделя, заметила: — Ты же говорила, что никогда не возьмешь такого. Беспородного. Старого. — Мало ли, кто что говорит, — недовольно ответила младшая. — Ты вон тоже говорила… что выберешь мужа такого, как папа. — И выбрала... Гостья запнулась. Кундель, не понимающий, о чем идет речь, махнул

хвостом и попытался лизнуть ее в нос. От «аромата», исходящего из пасти, гостья скривилась. Тоже поморщившись, но от обиды за песика, хозяйка притянула его к себе. Принялась ласково поглаживать. Брезгливо отодвинувшись, гостья продолжила: — Мама у нас — святая. Меня всю жизнь доставало, что она должна думать о текущем кране или испорченной проводке. Это не женское дело, а папе было все равно. Вечно где-то в облаках витал. — Неправда, — запальчиво перебила младшая. Но сбить сестру было не так-то просто. — Правда, — повысив голос, возразила она. — И не значит, что я папу не любила. Просто… я выбирала себе мужа с руками. — Ну да, а что говорить с ним не о чем — это тебя не волновало. Вышла замуж за болвана, который и двух слов связать не может, — девушка осеклась, почувствовав, что наговорила лишнего. Но слишком давним был этот спор. Гостья страдальчески сморщилась: — Он не болван. Не нравится тебе с мамой — ваша проблема. И вообще, лучше бы о себе задумалась: не девочка уже. Увидев, как покраснела сестра, замолчала, но все-таки добавила: — Ладно, дело хозяйское, хочешь такого, как папа - ищи, жди. Дело твое. А по душам можешь пока и со своим Кунделем разговаривать. Ответа от младшей сестры не последовало, и перепалка закончилась. *** Кот тронул лапой очередной шарик, ветка качнулась, игрушки звякнули. — Персик, — заглянула в комнату хозяйка, — елка еще жива? Что ты там вытворяешь? Она внимательно оглядела развешанные на ветках игрушки: — А где мой любимый шарик? Кот, естественно, не ответил, но, почувствовав строгость в голосе хозяйки, забрался поглубже. Девушка пошарила под елкой, шикнула на попытавшегося цапнуть из укрытия кота, оглянулась на лежащего в «гнезде» Кунделя. Глаза ее округлились. — Отдай шарик. Ты же его разобьешь. Еще порежешься. Она протянула руку, Кундель предостерегающе зарычал, морща складочками нос и показывая зубы. — Я тебе порычу, — хозяйка ловко ухватила лежавший в стороне от других синий мячик и бросила в коридор. Этого Кундель вынести не мог. Аккуратно положив на подстилку елочный шар, он вперевалку потрусил за украденным сокровищем. Когда песик

вернулся, «мячика» с крылатым человечком в «гнезде» уже не было. Зато были другие мячи. Считать Кундель не умел. Поэтому, кося здоровым глазом на хозяйку, улегся на место. Притянул мячики поближе, удовлетворенно положил на них голову. — Вот и хорошо, — насмешливо улыбаясь, хозяйка погладила его по макушке. На всякий случай, песик тихонько заворчал. Он не заметил, что шарик с человечком внутри снова висит на елке. *** Ночью неугомонный Персик, воспользовавшись тем, что старичок крепко спал в «гнезде», снова добрался до елки. И умудрился сбросить на пол несколько шаров. Два, к несчастью, разбились. Один — все тот же, с крылатым человечком. Обнаружив утром осколки, девушка расплакалась. Персик, которому поддали тапком, спрятался за кроватью. Старшая женщина что-то сердито выговаривала младшей. А Кундель с непонятной тревогой бродил следом за хозяйкой и заглядывал в глаза. Когда девушка наклонилась, сметая осколки, он умудрился коснуться языком соленой щеки. — Да убери ты от меня свою пасть, — рассердилась хозяйка. — Не пес, а огнедышащий дракон. Твоим дыханием — только мух морить. Потом рассмеялась, потрепала по голове. Обрадованный Кундель принес

рис. Евгения (ziarel) Шкалёва

мячик, положил на ковер, всем видом показывая: «Поиграем». Но в прихожей раздался дверной звонок и, забыв обо всем, Кундель побежал встречать гостей. Пришедшая сестра хозяйки поставила на пол сумки с продуктами, которые Кундель и подтянувшийся за ним Персик начали заинтересованно обнюхивать. Выслушала горький рассказ о разбитой игрушке. Покрутила в руках уцелевшего крылатого человечка: в шарике он казался большим, а на ладони — крошечным и мягким на ощупь. Спросила: «Можно, я возьму? Загляну в магазин — поищу, вдруг, похожие продаются». Хозяйка покачала головой: «Сейчас таких не делают — этот еще бабушкин». — «Ну мало ли?» — возразила гостья. Вздохнув, девушка кивнула: «Поищи, конечно. Только ангела не выбрасывай. Я его потом просто под елку положу». Сестра еще раз поглядела на игрушку, предположила: «А может, это твой Кундель шарик стащил — вон как смотрит?» Хозяйка недоверчиво покосилась на подпрыгивающего от возбуждения Кунделя (тому и правда хотелось поглядеть, что гостья держит в руках). Спросила недоверчиво: «С верхней ветки?» — «Ну, наверное, кот скинул, а этот сдавил зубами и...» Девушка отмахнулась: «Какая теперь разница?» — «И вправду, никакой», — сестра спрятала фигурку в сумочку. *** Через два дня гостья появилась опять. На этот раз она не звонила, но Кундель услышал скрежет ключа в замке — выбежал к дверям первым. И был встречен неожиданной улыбкой: — Привет, страшилка. Не раздеваясь, гостья сунула маленький сверток в руки подошедшей младшей сестры: — Вот, держи. «А мне? А мне?» — забыв о манерах, запрыгал Кундель. — Подарок? — удивилась хозяйка. — А что так рано? Ты же собиралась придти после Нового года. Развернула шуршащую бумагу. Кундель застыл, пытаясь разглядеть круглый предмет, который девушка сжимала в ладонях. Потом тоненько взвизгнул — в руках хозяйки был тот самый, вожделенный шарик с крылатым человечком внутри. Но девушка не обратила на него внимания — она смотрела на сестру: — Откуда? Неужели такие еще делают? — Догадайся с трех раз, — гостья комично приподняла брови. — Ну, что ты так смотришь? Я тоже не знала, что просто берется прозрачный шар, а в него засовывают игрушку.

— Где берется? — не поняла девушка. — В магазине. Или на заводе. Я не уточнила. — Твой муж, что ли, сделал? — догадалась сестра. — Ага, — смущенно кивнула старшая. — Целый день бегал, искал похожий, а потом весь вечер просидел, колдовал над ним. Хотел тебе угодить, — сестра усмехнулась. — Вот прямо сам и захотел? — недоверчиво хмыкнула хозяйка. Повертела в руке игрушку: — Признайся, это ты его упросила? — Да не просила я ни о чем, просто рассказала. Младшая сестра неожиданно смутилась: — Прости. Неудобно как-то. Спасибо ему передай. — Передам. Кундель снова тявкнул. И хозяйка наклонилась к пританцовывающему от нетерпения псу, заглянула в глаза, протянула шарик: — На, держи. — Он же разгрызет, — ахнула сестра. — Не-а, утащит в «гнездо» и будет охранять. Мячики — его слабость. *** Рыжий Персик опять крадучись подбирался к шарикам. Кундель приоткрыл глаза и гавкнул — он уже понял, что елку нужно охранять. Кот сверкнул в его сторону глазами и бочком-бочком прошел мимо. Демонстрируя обиду, принялся драть о диван когтями. Старый песик опустил голову, прислушиваясь — что творится на кухне? Хотелось проверить, но оставлять кота в одной комнате с драгоценными мячиками Кундель был не в силах. А хозяйки вдруг засуетились: выдвинули на середину стол, принялись звенеть тарелками. По комнате поплыли вкусные запахи. Охваченный беспокойством Кундель завозился в «гнезде». Потом, когда женщины сели к столу, подошел к хозяйке, задирая голову, посмотрел в глаза. Задышал часто. — Вкусненького хочешь? — понимающе спросила она. Кундель не возражал. Но, получив кусочек колбасы, понял, что хотел чего-то другого. Его необъяснимо беспокоили полутьма, горящие свечи, перезвон часов, новое платье хозяйки. Казалось, все происходящее может в следующий миг исчезнуть. Кундель заволновался. Подбежал к «гнезду», осторожно взял в зубы шарик с крылатым человечком. Подошел и вложил в протянутую руку.

Ольга Ворон Елочка

100

— «Это оттого, что я такой гадкий», — подумал утенок и, зажмурив глаза, бросился бежать, сам не зная куда… Жидкая змейка в прозрачной трубке почти невидимо ползла вниз, в бутылке оставалось на донышке, и Степан отложил книжку, чтобы подкрутить колесо системы и позвать медсестру. Сын лежал, разглядывая потолок. Тонкие пальчики на белой простыне расслабленно застыли, сухие сизые губы едва подрагивали, а на лбу под чёлкой пот оставлял мраморные разводы. Зашла медсестра, поменяла бутылку в системе. Тихо ушла. — Пап? — Дальше? Степан сел рядом на стул и потянул большую книжку с цветными картинками. — А Новый Год скоро? Одёрнул рукав, взглянул на золотой циферблат – стрелки словно приклеились к месту ещё пару часов назад, когда началось мучительное ожидание, и теперь, как мухи в смоле, едва шевелились, стремясь сорваться с места. — Скоро, сынок. Через четыре часа уже… — Пап, я не хочу про утёнка. — Тебе же нравилось… — Не правда там всё. Так не бывает. И Деда Мороза нет. — Почему же? Есть! – Степан вымученно улыбнулся. — Нету. Это ты положил планшет под ёлку. Я хотел машину такую, как сломалась, а ты выбросил, но ты поздно поехал в магазин, и там машины уже не было. Тогда ты взял, что было. – Мальчик закрыл глаза. Лихорадочный румянец проступил на щеках. – Я не спал. — Но у тебя же уже были машины. Хорошие, радиоуправляемые. И вертолёт был. — Они не такие. Не живые. А та – живая. — Понятно. – Степан тронул карман пиджака, нащупывая пачку сигарет. Зверски тянуло закурить, выйти на заснеженный балкон прямо так, в костюме, не одеваясь, затянуться, и до слёз всматриваться в огни города. И божиться себе, что это от усталости глаз, от бьющих в зрачки ярких витрин, от холода, от… — А в тот год, когда Дед Мороз подарил набор шпиона, я просил, чтобы мама вернулась… Во рту пересохло, Степан бросил пачку и стиснул руки в замок. Отвер-

101

нулся, снова вглядываясь в окно. На фоне чёрного неба, в свете фасадных фонарей снежные хлопья казались белее пуха. Словно в чёрное сажевое полотно ткнули невидимые ангелы кисточками с белой гуашью и, не умея рисовать, до упора надавили, вот и остались следы… Летят. Летят. — А в этом году что ты хочешь? — Не знаю. Степан лихорадочно вспоминал, что заказывал секретарю купить и привезти в клинику. Сын закрыл глаза и снова замер. Стук часов на полке. Жужжание аппаратов. Тихие шаги в коридоре. Капля за каплей – лекарство. Капля за каплей — время. — Пап? – позвал малыш, просыпаясь. – А ты что просил у Деда Мороза, когда был маленький? — Я? — Степан нахмурился, вспоминая, потом вздохнул: — Сколько себя помню, всегда краски просил. Рисовать любил. А краски дорогие были. Дед Мороз машинки приносил да карамельки. Мальчик облизал сухие губы и снова закрыл глаза: — Нет Деда Мороза. Степан молча сидел возле постели и смотрел в окно, где снежные хлопья летели медленно, лениво, словно не теряли надежды вернуться обратно в небо. Внутри свербело, болело, ломило невыносимо. Давило на сердце. У него уже даврис. Евгения (ziarel) Шкалёва но появилось ощущение,

102

что под грудиной вырос бурдюк, заполненный тёмной, мутной жидкостью, и этой жидкости за последние годы прибавилось настолько, что носить этот груз невмочь. И ни одному хирургу не доверишь эту грязь, хоть сам себе под рёбра тыкай шило, чтоб вылить, выдавить и освободить сердце. Потянулся к сыну, поправил простынь, потрогал лоб. Мальчик спал. Тихий, неузнаваемый. Словно подменили. Всегда хотел, чтобы сын был послушным, но никогда, чтобы – так. Мозг кутался в темноту, мысли проваливались в облепившую вату, буксовали. И это пугало необычностью и жалостью уже даже не к ребёнку, а к самому себе. Но тело требовало действия, словно перед дракой тряслись мышцы, сводило знакомой судорогой кисти… Степан поднялся, ещё раз поправил простынь на сыне, проверил систему и, тихо прикрыв дверь, вышел из палаты. … «БМВ» тяжёлым снарядом пошёл по заснеженной улице. По лобовому стеклу размазывало белые кляксы, тут же смахивало дворником и снова залепляло белым. Руки подрагивали на руле, тело ходило ходуном, и всё никак не получалось слиться с машиной, привычно и уверенно всадить в неё запал своего бешенства, отдать на растерзание двигателю и колёсам, измесив городское бездорожье в грязь. Не получалось, но верил – ещё поворот, ещё разгон, и получится. Он потому и не держал личного водителя, что автомобиль давно стал препаратом успокоения, валидолом под языком, а езда по городу – как последний патрон, — надеждой. Мобильный из кармана рассыпался по салону аккордами Томми Эммануэля и Степан чертыхнулся, вспомнив, что забыл накинуть гарнитуру. Пришлось доставать хорошо запрятанную в пиджак трубку. Пока вытаскивал, музыка «Охватившего всю страну» дошла до накала рассыпчатого перебора. — Да. — Степан Никифорович, проблем! «Стройсервис» оказался «ёжиком»! Сдулся нафиг. Промыч на таможне, там стояк полный, не загружают — праздник, ёлы… И Митрофанов теперь без тортика не пропустит – тут хоть разбейся! Перетирать надо! Прогондонят нафиг! А там к ярдику дело тянет! Скулы свело. Впереди мигнул красный и Степан мягко тормознулся, пропуская миниатюрную мамашку, тяжело перетаскивающую саночки и сумку на одной руке и сына на другой. — Кончай истерить – не институтка, – поморщился он. – И давай уже язык чисти, пока не настучали. Уже не в сарае работаешь. — Извиняюсь, — буркнула трубка. Степан промолчал, переключаясь с картинки спящего ребячьего лица под слепяще-белыми снежными хлопьями на рабочий настрой.

103

— Промыч пусть сгоняет до ближайшего бомжатника – в бесплатных столовых сейчас народу тьма, празднуют. А конторским пусть из своего кармана башляет – его промашка. — Понял. На зелёный сигнал Степан мягко стронулся с места. За поворотом должен быть большой магазин игрушек. Витрина блистала яркими огнями, но на двери висела табличка «закрыто». Нахмурившись, Степан повёл автомобиль, не останавливаясь, дальше. — Митрофанову нихрена не давать. Пусть Палыч ему звякнет, предупредит, вроде как по дружбе, что на меня нарывается. — А если не просрётся? — Порву. Но позже. — Сейчас надо! — Сейчас я сказал, что делать! Не поможет – звякнешь генералу. — Да он в таких делах, как килька в томате! Вялый, словно… — Толян! Короче, – нахмурился Степан, стискивая трубку: – У меня сын в предоперационной, мне по барабану, куда уйдёт этот ярд. Пусть в этот раз впрягаются те, кому не по барабану. А я вернусь, когда разберусь дома. Точка. Не дожидаясь ответа, выключил и бросил трубку на сиденье рядом. Следующий магазин игрушек, который мог работать в восемь часов новогоднего вечера, помещался в торговом центре. Пришлось долго играть в пятнашки на парковке, потом бежать через два торговых зала, чтобы, влетев под арку магазина детских товаров, узнать у замаявшейся девчушки-продавщицы, что машины остались только маленькие или дорогие, с радиоуправлением. … Снова за руль, снова белыми кляксами по стеклу, снова, размазывая ночь чёрно-белой гуашью, захлопотали по стеклу дворники… Выехал на проспект, понёсся к центру, где, как известно, всегда, как в Греции, всё есть. Застрял в пробке. Тиская руль, не отрываясь, глядел на капот стоящего впереди пикапа, а видел всё равно – серое пацанячье лицо сквозь белые вспышки снега. Поползла колона – тронулся, с трудом сдерживаясь. А на часах уже без пятнадцати, уже сердце стало колотить по рёбрам, нещадно, словно детская погремушка. И мыслями весь там, далеко, где спит сын и рядом сидит неотлучно сиделка – воды подать, книжку прочесть, врача позвать… Но всё равно – не мать. Не отец. Не выдержал. Рванул. К чёрту всё! На правый край, через бордюр, взлетая и снова падая в сидение на ухабах, давя пушистый снег на газоне, обгоняя ряд вялых предновогодних железных черепах едва двигающихся слева. Газу! Ещё! Всего с полквартала до ближайшей второстепенной, где можно уйти в сторону и там дворами, дворами… Пост оказался на пути внезапно – именно

104

там, куда собирался свернуть. Серый борт с синими полосами. Бело-чёрный жезл. Бело-чёрная холодная кутерьма. — Козлы… Чтоб вам… — прошипел под нос, дёргая из кармана документы. Гаишник – молодой пацан с красным, уже шелушащимся от морозца и ветра носом, поднятым по уши воротником и простуженными красными глазами – козырнув в приоткрытое окно, как положено, прохрипел имя-звание-документы. — Нарушаем? – сержант сплюнул в снег, неохотно снимая большие перчатки, чтоб взять удостоверение. — Нарушаем, — Степан кивнул. – Косаря хватит. Он не спрашивал – утверждал. Понимал что — почём. Знал, что даёт больше. — Взятка при исполнении, — снова сплюнул хмурый парень. – Статья сто семьдесят. УК, между прочим. Степан заново оглядел сержанта. Закономерно. Сам виноват – можно было понять раньше, что в таком состоянии под праздник на пост выходят не те, кто левачит жене на вороник. Потянул телефон с сиденья, потыкал в кнопки, разыскивая номер. Всё-таки так было быстрее, чем вся процедура со штрафами. Хотя и на это уже был готов. Лишь бы скорее. Скорее! Время не только деньги… На том конце дисциплинированно быстро подняли трубку. — Вампилов? Это Хорин. Мой номер у вас в списке… Сержант глядел уставшими воспаленными от снега и ветра глазами в щель окна и молчал, стискивая его удостоверение. — Возьмёшь трубочку? – спросил Степан паренька. Тот поджал губы, уже готовясь послать далеко и серьёзно. — Стоп! – Степан вскинул указательный палец. – Не гони! На меня у тебя рычагов нету. Только – время. Вот оно мне сейчас дорого. И за него я порву. Не так, так эдак. Понял? Сержант молчал. Но понимал. Точно понимал. Не дурак. — Возьми трубочку, – попросил Степан и сунул сотовый в окно: — Не пожалеешь. Парень, неловко скользя замёрзшими пальцами по глянцевому аппарату, поднёс к уху, выдохнул положенное приветствие и, долгую минуту слушая, свирепым взглядом вглядывался в снег над дорогой. Потом молча отдал мобилу, удостоверение и взял под козырёк, отступая от машины. — Все на чём-то ломаются, — скривился Степан, заводя мотор. …

105

Когда доехал до ярко расцвеченных гирляндами витрин, полных плюшевых зверей в полный рост, большая стрелка на часах перевалила за двенадцать. Недолго думая, тормознул сразу напротив входа, где охранник как раз переворачивал табличку, вылетел из машины, кинулся к дверям. — Закрыто! — Охранник ринулся на перехват с натасканностью хорошего пса. Набычился, глядя исподлобья. — Мужик, надо! — Закрыто! – С нажимом повторил твердолобый. Пожилой, упрямый, тёртый. — Приходите послезавтра! Степан сквозь зубы выдохнул, понимая, что тут стоит тоньше, без лобового встречного. Растянул ставшие вдруг непослушными губы в резиновую улыбку, кривую, смороженную: — Послезавтра уже нафиг не нужно будет. Сегодня надо. Любой ценой, понимаешь? — Всё. Касса закрыта. Приходите послезавтра! – угрюмо повторил охранник. — Вот упёртый! – Степан стиснул зубы. – Мне одну игрушку! Две минуты делов! — Да хоть весь магазин! — Скуплю весь! – Степан почувствовал, как душит ворот и бьёт в виске, словно тычат холодной иглой оголённый нерв. – Дай пройти! — Иди нах! Закрыто! – рявкнул охранник, сдавая назад от его широкого уверенного движения. Уцепился одной рукой в дверь, другой – в рукоять пистолета. — Ну, барбос, бля… Дёрнулся, ощущая, как кровь даёт в голову, как заплывает алым мир чёрно-белой гуаши. Сквозь прозрачные двери увидел, как из торгового зала бегут двое в униформах. Отличный магазин. С быстрым обслуживанием. С хорошей охраной. Только сейчас хотелось, матерясь сквозь зубы, разметать всё и настороженную рожу упёртого раскалашматить в брызги. Пересилил, превозмог, задушил в себе накипевшую ярость. — Пять минут. Меньше! Одна покупка! Пропусти! – и потянулся в карман за бумажником. Вот тут-то и сорвало пружину. Твердолобый охранник дёрнул из кобуры пистолет и бешено заорал: — Назад! Руки! На пол! На пол! – Стальное кольцо ствола замаячило перед глазами. И внутри сдавило, сжало невидимой рукой за кишки и неприятно потянуло вниз. Отшагнул и, стараясь не делать резких движений, потянул ладонь из на-

106

грудного кармана. Не успел. Двоё ломанулись через соседние двери, вылетели на улицу. С обеих сторон упёрли в него взгляды нервно ходящие ходуном стволы. — Нет оружия! Уймитесь! Всё! Но, надрывая голоса в приказах, они уже не слышали. Справа подлетело что-то чёрное. Безотчётно склонился в развороте, уводя голову, отмахнулся. И попал. Охранник в синей униформе, вскинув руки, запрокинулся и, словно плюшевая игрушка в человечий рост, рухнул в снег. Синей кляксой на белый лист. Степан ещё недоумённо дёрнулся к нему, но на затылок обрушилась боль. Охнув, осел вниз. Хватанул ртом стылого воздуха. Поднял руки, с трудом оборачиваясь ко второму бойцу. Боль ударила по кисти. Одёрнулся. Ударила по голове. А потом внезапно очень близко оказался снег. И чёрные пятна на нём. … — Степан Никифорович… Хозяин магазина – старичок с повадками интеллигента — тяжело переминал в сухих руках кожаные перчатки. В глаза не смотрел. Но и не опускал взгляда. В своём кабинете лебезить на виду у подчинённых не собирался. Начальник охраны скупо переминался напротив, возле стены. Испуганная секретутка пробегала с кофеваркой, подливая в чашки. Молчаливый доктор уже складывал в саквояж инструменты, медбрат собирал со стола окровавленные салфетки. Степан тяжело поднял взгляд. В глазах ещё мутилось, но главное – шов, стянувший кожу надо лбом, и тугая повязка мешали сконцентрировать внимание на хозяине магазина. Тот, глядя в окно за спиной пострадавшего, тихо спросил: — Чем мы можем?.. Поморщившись, Степан полез в карман за пачкой. Целой рукой, правой. Левая – вся в бинтах, со свежим, ещё не застывшим местами, гипсом на ладони — бессильно лежала на столе. Пальцы ему покалечили знатно. Выбросил сигарету в рот. Начальник охраны дал прикурить и снова отступил к стене. Под укоризненным взглядом доктора, Степан выпустил клуб дыма и с сожалением затушил сигарету. — Машина, – коротко сказал он. – Без мотора, без радио. Грузовик. Большая. Вот такая. Хозяин магазина поджал губы, впервые посмотрев прямо. Степан болезненно усмехнулся, глядя на оппонента – вот и его за кишки хватануло и тащит. Мести побаивается. Тихой, закулисной мести. — Конечно, Степан Никифорович, — мягко ответил он. – Что ещё? И такая в вопросе прозвучала томительная нотка этой внутренней жути,

107

этого предощущения беды, что Степан усмехнулся открыто: — Время, как известно, деньги… И не только… Хозяин несколько секунд мучительно брал себя в руки, а потом вскочил на ноги и встряхнулся: — Несомненно. Пожалуйста, в зал. Выбирайте! И сам двинулся вперёд, приглашая и показывая дорогу. Степан шёл, щурясь на острые чёрно-белые линии мира вокруг. По узким коридорчикам офиса и в торговый зал, где нервно жались возле касс трое охранников. Один всё ещё совал бинты в кровоточащие ноздри, другие яростно спорили. Но быстро смолки, увидев вошедших. Коротко оглядев стеллажи, Степан ткнул на что-то похожее. Ярко-красную, с синим кузовом. Продавщица-снегурочка живо проверила комплектацию, собрала машинку в большую коробку, положила как бонус дождик и ёлочные игрушки. Удерживая дежурную, чуть дрожащую, улыбку, подала пакет. До машины его проводил начальник охраны. Предупредительно открыл дверь, учтиво помог поддержать коробку, когда тот открывал машину, захлопнул дверцу. Степан перекинул коробку на сиденье рядом. Посмотрел на завёрнутую в гипс ладонь, на часы за ним. Стрелки показывали девять сорок. Возня со скорой помощью съела полтора часа. Тихо ругнувшись, Степан включил зажигание и тронулся с места. Левая рука норовила соскользнуть, а в голове стоял неприятный шум, за который с трудом проникали нужные сигналы реальности. … Серая тень навалилась слева на повороте. Вбила, закружила, повела. Затормозил, а машину проволокло далее, пока не ткнуло мордой в снеговую кучу на газоне. А серая тень прошла дальше, подбитым микроавтобусом петляя по дороге и уходя вправо. Проморгавшись от удара, Степан прошипел сквозь зубы: — Ах ты сука! — и рванул с места, напрягая на полную катушку нехилый движок. Словно накрыло, обляпало тяжёлым снегом рассудок. Заволокло – не разгрести. И упрямо бьют в виски боль и ярость пополам. Догнать! Порвать! «БМВ» полетел, пошёл тяжёлым снарядом в цель. Уверенно и мощно. Выбрался из завала, когда серый микроавтобус уже зад скрыл за поворотом, а догнал в два счёта, на следующем же перекрёсте. Но беглец на красный не остановился – под бешеные сигналы и матюки пропёр по главной, грязным манёвром шугнул автомобили на встречной и ушёл дальше. Кто-то встретился, кто-то успел разойтись на перекрёстке, но Степан не стал тормозить.

108

Стиснул зубы и пошёл вслед за беглецом, словно баржа за ледоколом. Догнал через квартал. Прижимать не пришлось – микроавтобус корейского происхождения попросту влетел на повороте в столб. Толкнулся, вздрогнул болезненно, сбрасывая стёкло, и смолк. Степан остановился в пяти метрах. Вылетел наружу. Бело-чёрный мир с серым пятном машины обжёг холодным ветром, облепил хлопьями снега. Добежал до микроавтобуса и рванул дверь. Заклинило. Заглянул в окно. Обдало парным сивушным запахом. Тёмная фигура водителя на руле. Остро блеснувший в свете фар ёлочный шарик на зеркале. Подтянулся, тронул шею – пальцы ткнулись в горячую липкую кожу — но бьётся, пульсирует! Попытался вызвать скорую – нет ответа. Гудок за гудком давил на виски, но там, где всегда ждут, никто не брал трубку. Ещё раз, на другой номер. Безрезультатно. Рядом остановилась машина, подняв плечи от холода и скользя по накатанной дорожке, подбежал водитель. Сунулся в окно микроавтобуса, долго щупал, тыкал, а, спустившись, сплюнул: — Пьяный урод, чего ему сделается! Хорошо хоть со столбом поцеловался… Всех вызвал? — Скорая не отзывается. — Празднуют, — хмыкнул неожиданный товарищ, — Перед самым-самым народ болеть не любит, по домам сидит, вот экипажи и присели на полчасика… — глянул на микроавтобус, прикинув что-то, потянул свой телефон и пообещал многозначительно: – Сейчас по-свойски достанем… И, бодро приплясывая от холода, стал поздравлять невидимого собеседника с новым счастьем и обещать его подвалить ещё на одну единицу алкоголикуса водителиуса, столбом стукнутого, и яйца подморозившего, если кареты не будет в ближайшее время по такому-то адресу… Степан постоял, устало различая сквозь ночь и белые вспышки снега мальчишеское лицо. Ткнул занятого разговором в плечо и, объясняясь жестами, что занят, сунул ему визитку и пару зелёных. Пошёл к своему авто. «БМВ» злобно хмурился в ночь агрессивными чертами морды. Сбитая фара и обшарпанное крыло смотрелись как свежий синяк над скулой. Дверь так и оставалась открытой. Ключи в замке. Портмоне и норковая шапка, не налезающая на бинты, — на панели. Только пакета с машинкой нет. … Время за десять, а он всё ещё продвигался к клинике по проспекту. Люди на улицах, забыв о вежливости пешехода, пьяно и весело ломились через дорогу, пускали конфетти на капоты, забрасывали дождиками и орали песни. На всех лицах, расцвеченных морозцем, горели улыбки, сияли глаза. И он устал от суеты и свернул во дворики. Там действительно было тише: моло-

109

дёжь уже на проспекте, возле ёлок и ларьков, а люди семейные — дома, за столами, у телевизоров. В одном из двориков перед самым носом машины дорогу быстро перешёл человек – зимний камуфляж, унты и красная шапка с белым помпоном и оторочкой. Поскользнулся на бордюре, махнул руками, но устоял. Степана словно дёрнуло током. В руках «дед мороз» нёс машинку. Красную. С синим кузовом. Не маленькую – не большую, а как раз такую, какая нужна! Показалось даже на миг, что это и была она – та самая, выброшенная когда-то без сыновнего разрешения. Живая. Ударил по тормозам и выскочил на холод. Удержать! — Стой! Мужик, стой! – рванулся вслед, утопая ботинками в пушистом слое свежевыпавшего снега. «Дед мороз» развернулся рывком и встал напружинено. Не старый ещё мужик, но уже какой-то оплывший, опустившийся, со следами пьяного разочарования на лице. — Машинку, — Степан потянул руки. – Продай машинку. «Дед мороз» разглядел загипсованную кисть, бинты на голове, а за спиной значительный «БМВ» и, распрямившись, зло сощурился: — А хрена не надо? — Продай, — хрипло повторил Степан и потянулся за бумажником: — Сколько? — Пошёл нахер! Не продаётся! — Мужик, — Степан облизал губы и, едва справившись одной рукой, вытащил и протянул солидную пачку купюр. – Мне ребёнку… Позарез надо… — А все — детям! – сплюнул «Дед Мороз». – Не продаётся! Степан несколько мгновений смотрел на красную шапку, на злое упрямое лицо, а потом прохрипел: — Махнёмся, не глядя? – и тронул кнопку на брелке. Чёрный лакированный многолошадиный зверь за спиной мягко завёлся, призывно мигнув огнями. Опешивший «Дед Мороз» глянул на брелок, на Степана, на предлагаемый «БМВ». — Мужик, ты охренел? — Давай паспорт – сейчас оформим доверенность, — упрямо мотнул головой Степан. – Завтра перетру с нотариусом, перекину документы. Ну? Замерший «Дед Мороз» не отвечал. — Не краденная! Своя! – в сердцах крикнул Степан. — Чего думаешь? Залог оставить? — Думаю, что ты всё-таки охренел… — покачал головой «Дед Мороз». — Сын у меня в реанимации! Сын! – рыкнул Степан и вдруг почувствовал, как обожгло глаза. Словно бритвой полоснули. Зажмурился, отвернулся,

110

прохрипел тише: — Отдай, прошу… «Дед Мороз» ткнул под руку грузовичок и усмехнулся, поднимая воротник: — Держи… Сын – это святое. Степан схватился за игрушку, прижал к груди, осознавая руками – да, она, та самая, живая! – и, сквозь разводы слёз, посмотрел вслед уходящему. За косыми линиями падающих снежных хлопьев над широким зелёным воротником едва просматривалась красная полоска шапки, а над ней весело трепыхался белый помпон. … — Я тебя найду, мужик. Я тебя найду. – Он ехал по тихим дворикам и пьяно улыбался огням гирлянд в окнах, ёлкам на улицах и взрывам петард и хлопушек. – Я тебя отучу пить. На работу пойдёшь, на нормальную. Жене дачу, сыну школу нормальную… Я тебя научу… Я тебе… Иногда смахивал локтём то ли пот, то ли слёзы с лица. Иногда трогал, словно чудо, могущее в любой момент испариться, машинку на соседнем сиденье. И думал о «Деде Морозе». — Люди. Слышишь? Люди важнее всего. Из людей всё. В людях. Я тебе это объясню, слышишь? Мы сами, понимаешь? Мы сами – всё. Без нас — ничего тут нет. Я тебе объясню! А потом мысли, словно сделав странный зигзаг, рванулись к другим событиям ночи. Он снова тронул подарок сыну и улыбнулся. Приткнулся к обочине, остановился. Взял телефон, позвонил. — Толян? Звякни Вампилову. Меня сегодня его пацан тормознул – пусть даст на него информацию и увольняет нафиг… Что – зачем?.. Да, нет, какие разборки! Сразу, как уволят, — хватай пацана, и ко мне. Я его водителем возьму… К себе, к себе, к кому же ещё? И ещё свяжись с генералом центрального магазина игрушек. Сегодняшнюю смену охраны он, скорее всего, уволит – ты их тоже перехвати, сунь к нам на сопровождение. Там такие барбосы нужны… И Палычу позвони – пусть народу тринадцатую даст… Да знаю, знаю про долбанный кризис! Один раз в году Рождество! Пусть даст… С Митрофановым? Да поговорю я с ним завтра. Решим. Бывай! С Новым, как говорится… Набрал номер больницы. Занято. Лечащего доктора – не берут трубку. Дежурная медсестра – занято. Нянечка – занято. Сердце болезненно сжалось. Утерев лицо, снова взялся за руль и тронулся. Всё внимание – дороге. …

111

Заправленная чистым бельём постель, аккуратно подоткнутая новым одеялом с подушкой пирамидкой… Пуста. Лишь книжки и соки на тумбочке, телевизор на стене да его халат на вешалке говорили о том, что не ошибся палатой. Медленно, чтобы не выпустить из ослабевших рук, положил машинку на подоконник. И выскочил из палаты. — Где? – зарычал, схватив за воротник дежурного медбрата. – Где мой сын? — Да я… Мне… Кто… — Залепетал парень, испуганно отшатываясь. — Где мой сын?! — Степан Никифорович! – с дальней части коридора бежала нянечка. Он отпустил парня и шагнул навстречу девушке. — Всё хорошо, Степан Никифорович! – запыхавшись, выдохнула она и бледно улыбнулась. – На операции он. Уже два часа как. Я звонила-звонила, а у вас… Пол пошатнулся, приблизилась стена, и он упёрся в неё, как в последнюю опору и с трудом прошептал, боясь услышать даже собственный голос: — Что случилось? — Ой. Да хорошо всё, Степан Никифорович! Донора нашли! – Разулыбалась нянечка. — Ага. – Степан облизал губы. Нашли донора. То, о чём, глядя, как сгорает сын, молил весь последний месяц, сбылось. Вот так внезапно, в день, когда перестали надеяться, когда уже предложили готовиться. — Вы идите в палату, посидите, поспите. Операция ещё часа на четыре-пять… — нянечка мягко взяла за руку и, улыбаясь, повела его, словно ребёнка, в палату. Усадила, включила телевизор, тарахтящий предновогоднюю чепуху, принесла стакан воды с чем-то сильно пахнущим. Он послушно выпил. Нянечка вышла, а он остался один, слушая стук часов и болтовню с экрана. В окно летел белый снег и, казалось, был похож на нелепые мазки неумелых ангелов-художников… Степан опустил глаза и увидел машинку. Красную, с синим кузовом. Чего-то не хватало в эту ночь. Он растерянно оглядел комнату. Стол. Телевизор. Подарок. Не хватало только ёлочки. Маленькой пушистой ёлочки. Но бросаться на улицу и искать уже не мог – духу не хватило уйти от белой кровати, ждущей, когда привезут тихо спящего ребёнка. Хотелось так же, как она, уверенно и надежно ждать, веря, что всё будет хорошо. Будет хорошо, потому что…

112

Степан подошёл к стене, напротив кровати, вытащил из кармана авторучку и нарисовал на бежевой краске первый штрих-иголку. А потом ещё. И ещё. Это будет маленькая пушистая синяя ёлочка. С синими шариками и звездой. А под неё он положит подарок. И, когда проснётся от наркоза сын, он расскажет ему про Деда Мороза. Настоящего, как в сказке. Так расскажет, чтобы он поверил. И даже не в то, что волшебники бывают, а в то, что чудо нужно уметь ждать. И хотеть. Так, чтоб на пятом десятке лет вдруг однажды суметь увидеть. И вспомнить, о чём мечтал в детстве…

Павел Мешков Чёрный корректор Глава 4 Конь Апокалипсиса

113 (роман с продолжением)

…И когда Он снял вторую печать… …И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нём дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч… Библия. Откровение, глава 6, 3, 4 стих. …И снята уже пятая печать… (Моё личное мнение.) Случилось это чуть меньше года назад. Никому я об этом не рассказывал – дураком выглядеть не хотелось. Только жене рассказал – тут уж никуда не денешься… – Ты верно, Олег, подметил, что у этого урода три глаза… Мне-то слегка не подвезло: конь ко мне задницей стоял, так что головы его я тогда не видел… – посетовал я. – А то, может быть… Если по уму… – А с чего ты взял, что это конь был, а не, скажем, лось ушастый или большой Яманинский тушкан? – принялся уточнять дядя Олег. – Да потому, что хозяин его так назвал, да и все причиндалы у него, как у хорошего жеребца, были… Я потом разглядел, – вяло отмахнулся я от придирок дяди Олега. – А ты к словам-то не цепляйся! Не хочешь слушать – не надо, у меня суставы языка целее будут. – Да я-то ничего!.. – поспешил заверить меня дядя Олег. – Я просто с целью уточнения. Чтоб охватить, так сказать, всю проблему целиком и разом! – Да? – не очень-то поверил я ему. – Ну-ну! Охватывай… ***

114

Ближе к концу лета при вылавливании в дельте Волги чего-либо стоящего и приличного надо очень постараться. Я к тому, что рыбы с разными лицами предпочитают каждая свою наживку и определённый тип поведения рыбака. Хотя, на рыбалке, как и в других делах, везёт, в основном, дуракам-новичкам и местным жителям. И ещё: мне ни разу не приходилось видеть рыбака, который не знал бы абсолютно точно, что вот-вот он поймает самую большую рыбу. По крайней мере, про себя я это знаю совершенно определённо… В этот раз мне был нужен сом. Не тот, «самый большой», а чуток поменьше, чтоб мясо помягче было. Очень уж мне солянки соминой захотелось! Чтобы костями не давиться, а навернуть полным ртом и – в тину! В смысле: вверх пузом лечь и медленно переварить всё, назло врагам. Вот, для того чтоб испортить настроение врагам, мне и понадобился сом. Знающие люди уже догадались: для исполнения этой части моего плана необходимо было добыть нужную наживку! А лучшая наживка на сома – это… А вот и не лягушка! Хотя, конечно, и лягушка тоже. Но лучшая наживка та, на которую в данный момент ловится рыба. И я решил предоставить выбор самому сому. Исходя, так сказать, из меню. Лягушку можно было поймать на берегу, и я отложил это дело, а вот палёный на костре воробей – говорят, лучшая из лучших наживка на сома! Но такое блюдо требует для приготовления, как минимум, присутствия воробья. Что-то подсказывало мне: по такому случаю воробьи вряд ли устроят выборы и выдвинут депутатов. Для того чтобы воробей не смог отказаться от рыбалки, я зарядил воздушку дяди Миши на всю обойму и твёрдо встал на тропу войны. Понятное дело, мне предстояло воробья убить, но, прошу отметить в протоколе, сома предстояло тоже убить. Да и вообще, вы как хотите, а я солянку из сома люблю больше, нежели из любого воробья. Ещё не завершив обследование сада и заднего двора, я догадался, что в мои ряды проник предатель, и воробьи предупреждены о моих намерениях. Их не было вообще и нигде. В смысле, воробьёв. Если ещё час тому назад они летали над подвластной мне территорией огромными стаями, орали, гадили на что попало, и ловить их можно было хоть сачком, то теперь я не смог запеленговать ни одного. Всё это казалось очень подозрительным! Пытаясь разобраться в происходящем и вычислить внутреннего врага, так ловко лишившего меня возможности поохотиться, я присел около крольчатника и закурил. Но в голову ничего путного и способного помочь открыть тайну не приходило, а коварный враг вырисовываться не желал и оставался мутным, расплывчатым пятном. Приходилось признать, что в засаде у крольчатника я сижу напрасно,

115

так как хитрые птицы пренебрегли даже воровством хлеба у кроликов. Я не успел продолжить рассуждения на эту тему до логически обусловленной невозможности поймать сома для солянки, когда меня отвлёк железный скрежет и грохот за домом, где-то в районе огорода. Помянув котов недобрым словом, я поднялся с ящика, чтобы идти разбираться в проделанной ими работе. Хотя, чего было особо разбираться-то? Ясное дело: Пушок, рыжая его морда, полез пить из бочки с питьевой водой и уронил крышку. И теперь, небось, в чистой воде плавает, злыдень!.. Тут я увидел Пушка. Совершенно сухой, хотя и рыжий, он ползком пробирался по крыше сарая, тщательно используя неровности местности. Вид у кота был испуганный, как будто он узрел мышь размером с бегемота, и она пригласила его на обед. А уж когда Пушок сиганул с крыши сарая, по-пластунски преодолел разделяющее нас расстояние и прижался к моим ногам, я понял – нас, котов, там кто-то обижает. Я не стал ломать голову и строить всякие предположения в плане того, что могло так напугать Пушка и заставить его отступить. Причину всё равно придётся ликвидировать лично мне, а угадать точно, кого и зачем принесло на огород, практически невозможно. Ну, например: с месяц тому назад мы, на пару с дядей Мишей, минут сорок махались с парой каких-то гадов, сильно напоминавших птеродактилей. Что-то им сильно приглянулось в нашем курятнике, дядя Миша делиться не захотел, ну и я, понятное дело, встрял. Хорошо ещё, что Борода, в смысле Сухоруков, проходил мимо со своим, как он его называет, «ружьишком» и к тому же оказался заинтересованным лицом: эта парочка уже успела покусать его кота Василия, да ещё и коров распугать. Борода нам и помог, как сумел: двумя выстрелами… Если помнишь, дядя Олег, была когда-то в ходу эдакая печальная история о Чингачгуке, Виннету и Василии Ивановиче Чапаеве, как они в засаде сидели. Час сидят, два… И вдруг сзади в кустах что-то зашуршало! Чингачгук, не говоря ни слова, как и подобает настоящему индейцу, бесшумно исчезает в кустах. «Трах!» – раздаётся в кустах удар, и оттуда молча выходит Большой Змей с большим же синяком под глазом. Через какое-то время в кустах вновь раздаётся шорох, и туда, столь же бесшумно, как и Чингачгук, отправляется Виннету. И с тем же успехом. «Трах!» – И Виннету выходит из кустов с подбитым глазом и, опять-таки молча, занимает своё место. Тут уже не выдерживает Василий Иванович. С криком «Да что же это такое, мать вашу!..» и пулемётом «максим» наперевес, он вламывается в кусты. После длинной пулемётной очереди явственно раздаётся: «Трах!» Ещё очередь… «Трах!» Чингачгук поворачивается к Виннету и говорит: «Только бледнолицый мог наступить на эти грабли дважды…»

116

Так вот! Что бы ни мололи злые языки, а я, перемещаясь от крольчатника к сараю, не задел коптилку, не наступил ни на Пушка, ни на грабли. Но может быть, мне просто повезло… Выглянув из-за сарая, я моментально разобрался в обстановке: на вверенную моим заботам фазенду проникла корова. Корова эта, если рассуждать логически, принадлежала Бороде. Мы тогда коров не водили, а на острове заниматься подобным безобразием больше было некому. Все эти умозаключения я проделал, основываясь не на всей корове целиком, а лишь разглядывая её заднюю часть. Остальное скрывал куст сирени, но, ежели судить по положению задницы коровы в пространстве, эта тварь пила воду из бочки или же нагло пожирала огурцы. Подняв воздушку к плечу, я тщательно прицелился. Дядя Миша пришпандорил к этому «винторезу» оптический прицел, а посему прицеливался я, не прищуривая один глаз, как какой-нибудь лох, а словно снайпер-профессионал: таращил вперёд оба глаза. Один – в окуляр прицела, а второй просто так, за компанию. Из-за всей этой оптики меня и начали посещать сомнения. Во-первых: коровы Бороды были чистые и, по-моему, черно-белые. А эта имела огненно-рыжий окрас, подпалины и была грязная, как чушка. Во-вторых, я не обнаружил вымени, а даже совсем наоборот: в перекрестии прицела, меж ног животины, болтался парный орган, заключённый в кожаный мешок, указующий на то, что это скорее бык, нежели корова. Был ли у Бороды бычок подобного окраса – я не помнил, да и особого значения это уже не имело. Я мягко потянул спусковой крючок… Правда, перекрестие прицела, из человеколюбия и чувства мужской солидарности, предварительно переместил на ляжку бычка. От «щёлк!» до «бац!», то есть за время полёта утяжелённой, с двойной юбочкой, пули от ствола до цели, мою голову посетила мысль, что, прежде чем стрелять, было бы не хило подумать и прикинуть последствия такого выстрела. Корова – она корова и есть, даже если это бычок, и, при попадании пули в задницу, обязательно прыгнет вперёд всеми своими килограммами. В лучшем случае – уронит бочку, а ведь может застрять в ней башкой и потом весело бегать по двору… Или ворвётся в огород, обвешанная огурцами… Но корова не рванулась… Точнее, она как-то странно вякнула и тут же как бы подавилась. Нога, в которую угодила пуля, тоже слегка дёрнулась, поджалась и показала мне здоровенное округлое копыто. На мой взгляд – реакция была слабой, не коровьей какой-то! И тут я услышал голос:

117

– Шо такое! – недовольно взревел кто-то для меня не видимый. – Шо дёргаешься?! И я понял, что бычок пришёл ко мне во двор не один. Перезарядив винтовку, я быстро прошёл вдоль сарая к калитке, кстати, наглухо запертой, и как Рембо выпрыгнул на заранее выбранную позицию. Отсюда было хорошо видно обоих: и бычка, и его хозяина – рыжеватого, в замызганной одежонке мужика с рыжей же бородой по самые глубоко запавшие, чёрные глаза. Доверия мужик лично мне не внушал никакого. Мало того, что припёрся неизвестно откуда, бычка своего напоил из моей посуды, так, ко всему, в левой руке он держал клинком вверх длинный блескучий тесак и смотрел на меня без особой доброты и раскаяния в глазах. Внимание моё как-то само собой переключилось на его животюгу. Копыта задних ног бычка я уже имел удовольствие видеть. Они были большие и круглые. А вот копыта на передних ногах выглядели почему-то совершенно иначе. Больше всего напоминали здоровенные куриные лапы с давно не стрижеными когтями. И этот плохо воспитанный бычок-гибрид, периодически сжимая и разжимая свои грязные лапы, выворачивал кирпичи из нашей садовой дорожки! А ещё у бычка не было головы… Сечёшь, дядя Олег, какая картинка нарисовалась? С механизмом декапитации… …Бедный бычок с наслаждением пил воду из бочки, а злой мужик протирал лезвие своего жуткого ножичка… Вон, в правой руке и тряпка какая-то зажата… А может, он лезвие точил? Неважно! Главное, что в этот момент бычка и тюкнула в нужное место моя пулька. Естественно, он захотел узнать, что случилось, и, выдернув свою буйную голову из бочки, напоролся шеей на острое лезвие, зажатое в руках злого мужика, начисто срезав собственную голову. Так сказать: несчастный случай на водопое… Нарисованная картинка радовала душу намёком на то, что в данной ситуации я был совершенно ни при чём. Как та лягушка на болоте. Однако оставались и сомнения. Их порождало несоответствие задних и передних ног бычка, острота тесака, легко снявшего голову несчастного животного… Да и вообще! На мой вкус, обезглавленный бычок мог бы и упасть… Почувствовав, что пауза слегка затянулась, я как можно более жёстко спросил: – Те чё, мужик, здесь надо? Получилось, правда, не совсем уверенно, да и голос малость подвёл, но для начала годилось и так. Мужик как-то потерянно огляделся, рукой, в которой была тряпка, успокаивающе похлопал свою животюгу по холке… Безголовая скотина, к мое-

118

му удивлению, устояла на ногах и, слава Богу, перестала ворошить лапами кирпичи на дорожке. – Да я… Конька напоить хотел… – басом прогудел мужик. «Конька», значит… Эк, думаю, маху дал! Стрелял-то в корову! Расстроился даже, но успокоился, вспомнив разговор двух зоологов в деревне: «Гляди! Какая жирная лошадь!» – «Да ты спятил! Какая же это лошадь? Это – свинья!» – «Интересно! Где ты видел свинью с рогами?» И если учёные мужи рождают истину в спорах, то где уж мне, грешному, одному разобраться? А это, если мужику верить, и не бычок вовсе… И мужик не местный, и с копытами у бычка что-то не так… Однако терять инициативу в разговоре мне было никак нельзя. – Ну и поил бы свою лошадь из реки! Давай вали отсюда по-быстрому! Не знаю, чем я его задел, но мужик, похоже, обиделся, приосанился, стал ещё более рыжим и как сверкнёт глазами из-под бровей! – Какая это тебе «лошадь», смертный! Или не видишь? Это – конь! Конь Апокалипсиса! – Ага! – едва не расхохотался я. – А ты, выходит, всадник этого самого Апокалипсиса? И скачете вы прямо из Покровской рощи. Как раз с утра психов гулять выпустили и по радио конец света объявили! Ты мне голову-то не морочь! – изменил я тон. – И «точилку» свою спрячь-ка куда-нибудь, а то не ровён час… На голову ты своего коня уже укоротил, так смотри!.. Он, от неловкого движения, в момент лошадью стать может по твоей милости! Мужик от злости аж пятнами пошёл, зеленью светиться начал, рот открыл, захлопнул и клинок из левой руки в правую переложил. – А ну, без рывков, ты!.. – Я угрожающе направил ствол воздушки на мужика. – Пристрелить, может, и не пристрелю, а зенки в момент вышибу! На раз-два! Пули вы мои серебряные!.. На фига я про «пули серебряные» наплёл, теперь уже и не помню, но так понимаю, они и подействовали. Оружие мужик медленно в ножны убрал, что у него на боку висели, носом шмыгнул и давай бухтеть: – Совсем смертные страх потеряли… Не то, что прежде… Всё от того, что веры в них нет… Забодал, в общем! Моя сверхзадача какая? Сома поймать для солянки, а тут этот … под ногами путается! – Шёл бы ты, мужик, отсюда куда подальше! – говорю. – А веры в нас – хоть отливай! Нам и постоянно, и периодически лапшу на уши вешают все, кому не лень, а мы всем верим. Вот такая в нас сильная вера! Я, например, всем верю. Даже тебе! Так что забирай свою конягу и вали с моей фазенды!

119

А там, у горизонта, будь ты хоть Всадником Апокалипсиса, а животюга твоя – конём, хоть – наоборот, мне по барабану. Понял? Шевели ногами! Мужик, как мне показалось, совсем уж собрался уходить. Меня ещё сильно заинтересовало, как он с животюгой поступит, а он вдруг дёрнул себя за рыжую бороду, повернулся ко мне и говорит, тихо так, со смыслом: – Но ведь однажды Вторая Печать будет снята? – Ясен пень… – не нашёлся я, что можно возразить на такую заявку. – Не боишься? – угрожающе сверкнул глазами мужик и злобно ухмыльнулся. – А что? Есть чего бояться? – в свою очередь осторожно поинтересовался я. – «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нём дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч…» Когда мужик начал декламировать, я даже заслушался, но потом меня словно толкнуло, я очнулся и, стоило мужику замолчать, спросил: – А на фига? – Что?.. – округлил глаза мужик. – На фига ему «большой меч»? – терпеливо переспросил я. – Большой меч… – задумался мужик и даже снова подёргал себя за бороду. – Там это не сказано… – Ну, вот видишь! – оживился я и, как мог, передразнил его. – «Не сказано…» А чтоб «мир взять с земли» или там «чтобы убивали друг друга», это ты, мужик, не туда попал. Или припозднился малость… Молотим мы друг друга сами по себе – аж пыль стоит! Всё это дело без тебя умными дядями давно налажено! Так что и меч твой на фиг никому не нужен. Ферштейн?! Мужик прикрыл глаза, потянул носом воздух, как бы принюхиваясь, и согласно, хоть и как-то нехотя, кивнул: – Твоя правда… – Ну, это и козе понятно – моя! – подхватил я. – А раз так, то катись отсель, не задерживайся! Мужик вздохнул горестно, мне аж жаль его стало, хлопнул своего коня по холке и побрёл по тропинке к задней калитке. А коняга его встрепенулся от удара и повернул ко мне обрубок шеи… Вообще-то, Олег, сам знаешь – подсознание меня особо никогда не подводит. Опасается, наверное, что я его погубить могу вместе с организмом. Так что факты и необходимую информацию оно мне «на-гора» выдает, не искажая и без задержки, хотя и в форме не совсем собранной мозаики. То есть всю картину происходящего, как она есть, подсознание предъявляет, но как бы постфактум. Так вот… На ровном гладком срезе шеи, из которого должна бы фонта-

120

нами хлестать кровь, торчала гадкая, зелёная, шишковатая головка, напоминающая собачью. Три её багровых глаза моргали, вращались и жили как бы сами по себе. Шишки пульсировали, и всё это покрывала белесая слизь… Головка вдруг сосредоточила все три глазика на мне и зевнула, предъявив набор острых зубов и три извивающихся красных язычка. От этой картины я слегка оторопел, а пищевод начал быстренько подтягивать желудок к горлу. Я с трудом, морщась, глотнул… Видимо удовлетворённая моей реакцией, скотина радостно взвизгнула и резво побежала за хозяином… Когда меня немного отпустило и я смог последовать за этими уродами, они уже миновали огород и добрались до задней калитки. Здесь Всадник обернулся, крикнул: – Ещё увидимся! – и двинулся дальше. Меня не очень-то удивило, что калитку они отпирать не стали, а по-простому прошли сквозь неё, будто её и не было. Всадник вытащил меч из ножен, крест-накрест, с треском, рубанул перед собой воздух, и они с конём стали с каждым шагом растворяться в радужной дымке, пока не исчезли вовсе… *** – А как же голова? – спросил дядя Олег. – А что “голова”? Голова эта и висела у Анны в комнате – там ты её и видел А пару недель назад жена потребовала убрать её, ну, я на дачу и отвёз. Здесь в сарае положил. И спасибо большое этой голове, что она, для полного счастья, себе задницу не отрастила. Меня передёрнуло, когда я вспомнил процесс регенерации на срезе шеи коня. – Я тогда бочку перевернул и головёнку эту вывалил прямо на землю. Пару месяцев в сарае её продержал, пока не убедился в полной безопасности. Но не это главное… – А что же? – Дядя Олег с интересом посмотрел на меня. – Уж не хочешь ли ты сказать, что не в пирогах счастье? – Я эту глупость не говорил! – открестился я от подозрений дяди Олега. – Однако хочу отметить, что счастье, оно заключается не только в самих пирогах, но и в их количестве и начинке. Только я не об этом… Недавно поймал я пару хороших судаков… Ну и краснуху прихватил одну – килограммов на пятнадцать. Так вот, когда со снасти севрюжку снимал, то колотил по её башке!.. От души! И, главное, вообще боли не ощущал, когда все эти ребята мне поймались!

121

– Да ну! Ты хочешь сказать… – осторожно начал дядя Олег, но я его перебил: – Хау! Я уже сказал. Похоже, что Всадник не совсем врал, и конь его не так уж прост. Даже башка способна компенсировать «подарочек» старого Кыдыра… Не чувствую я рыбу, как раньше. – Это у тебя, а как – у меня? – с надеждой спросил дядя Олег. Откуда мне было знать? И я в ответ просто пожал плечами. Дядя Олег загасил в пепельнице окурок сигареты, решительно встал и, не сказав ни слова, ушёл в дом. Вернулся он через пару минут со снастью в руках. – Что? По крупному проверять будем? – кивнул я на снасть, и дядя Олег подмигнул мне в ответ: – А то как же!

Над выпуском работали:

122

Главный редактор Татьяна Богатырева Редакторы Инна Серова, Анна Строева, Светлана Малькова, Татьяна Дарвина и Кирилл Смородин Ведущие рубрик Ю. Магрибский, С.Малькова Журналисты К.Смородин, С.Малькова Пиар-проект Iron Raven (Дервиш) и Светлана Багдерина (Коша) Художники Евгения (ziarel) Шкалёва, Олеся Третьякова Дизайн и верстка А.Соло, Э. Фейрин

Размещение рекламы в журнале и на сайтах: admin@waystation.ru Коммерческое размещение журнала: admin@waystation.ru Участие в партнерской программе: admin@waystation.ru