Любий жовтень закапає стомлені очі
помаранчем і золотом
синім безкраєм, і я знов від світанку до пізньої ночі
тії кольори щастя ходжу роздивляюсь.
І ніколи не досить, ніколи не надто, і ніколи не буде цього забагато, аж допоки багаття не стане зірками, і цвіркун на веранді покличе до хати.
Листя летить, листя шумить як дощ, сонячний дощ, листя тремтить і прощається з гілкою, мабуть назавжди.
В цьому таємному русі для мене знайшлось
місце раптового свідка осінньої синьої правди.
Падає листя в яскраву вологу траву, як нагороду зустрівши обійми густого смарагду.
Свідком сивим і мовчазним я досі живу, перетинаючи кільця вселенського творчого акту.
Чому мені смуток затьмарює очі
як тільки схиляється сонце надвечір, в осінньому небі далеко до ночі, а знають вже щось, і сутуляться плечі.
І наче ще рано, і справи у черзі, і день - не життя, і година як вічність, аж он наді мною єдина із версійтам сірий з блакитним все нижче і нижче. Я іх
впізнаю, наче старих знайомих, це їх зачекався прозорий листопад, кажу їм, що строчок чекаю я нових, хоч знаю напевно, що марна та спроба знайти собі точную відповідь серед накиданих поспіхом літер і точок, як вечір закотить палаючу сферучому мені смуток наповнює очі?..
Часы выстукивают, как дятел
в чернильно-матовой тишине, секунды грошиками на паперть ритмично сыпятся в полусне.
Я увлечен
или отвлекаем, дословно силясь запечатлеть, пока шершавистое дыхание
не успокаивается на треть.
Я знаю там за рассветной гранью
мне не найти и десятка слов,
мне не найти и дверей тех зданий, ни горсти милостивых пятаков.
И ты мой писарь, мой ангел чудный, стенографист прописных острот, все собираешь и шьешь в талмуды, приберегая на свой черед, а мне здесь только и остается, равняясь вольно на стрелок шаг, искать в надежде и духе кротце особо мягкий и потаенный знак.
А вот и арктический холод заходит к нам в дом, потопчется грозными унтами на половик, объявит сквозь алую дымку ранний подъем, смотреть, какой из узоров к стеклам приник.
А вот и иголки по скулам, першенье и слез пелена, и кто-то злыми ручонками лезет к хребту, и крылышки льда, опускаясь по сторонам, хрустальный бокал наполняют, звеня на лету.
А я все шагаю и шаг мой короче, чем страхи упасть, а если и пасть, то под левую, как повелось. Посмотрим, посмотрим, покажем, кто у нас власть, и чем на глазах обернется арктический гость.
Зимой за солнце платим холодом, за снег - распутицей и грязью, все реже выпадают поводы зиме играть по белой масти, и в краснокнижье занесенные снеговики как Йети редкие, уходят сквозь покров зеленый, не наигравшись вдоволь с детками, а мы довольные прогнозами, январским плюсом избалованные, не кутаные и не красноносые, суем на полки гардеробы.
Дождь идет, а это значит наступает рыбье время, наступает время плавать вдоль и поперек течений, рыба по зиме не плачет, не тоскует рыбье племя
по реке, укрывшей плотно вод подледных шевеление. Дождь идет, февраль чернила
достает с промокшей полки, достает вокруг прохожих слякотным телодвижением, только плакать через силу сонным рыбам мало толку, ускоряется прохожий, не иначе к дню рождения.
Дождь идет
и выступают знаки дивные на небе, знаки верные заботы из иного измерения, там от края и до края, гонит свет густую темень, наступает снова время рыбьего преображенья.
Я все це бачив уві сні -
як засипалися дороги, як білий світ скривавсь за рогом, і вів неначе наосліп,
на дотик до холодних сосен,
на крок по крижаній траві, де зелень паростків нових
заколихала спати осінь,
на звук далекіх тракторів,
на голос з крайнього подві'я,
що проривавсь крізь біле пір'я і далі зойками летів.
Я бачив, як метіль жене, а йшов так впевнено і жваво,
неначе пара зліва, справа янголиків, вела мене.
Я все це бачив і мовчав,
бо в снах завжди не до розмови, я не згадаю ані слова, із тих що там колись казав.
І тіки спокій і тепло
наповнювали душу й тіло,
а наді мною небо біле жбурляло снігом і гуло,
і закликало прокидатись, покинути знайомий шлях,
що замітався к полях,
і невідомій день обрати.
В пять утра я еще никому ничего не должен,
ни бежать на работу, ни пронизывать траекториями вечера,
ни варить себе крепкий чай, хоть признаться тоже
мой от-чаянный организм, по-хорошему вечно прав.
Я люблю это время без цвета, проблеска и без звука
будто ставят на паузу жизнь между строк, а она и довольна и правда берется думать, что играются в поддавки с ней предел и срок.
В пять утра я - Хозяин заоконной повисшей влаги, закатилась Луна, но светило дремлет еще, даже если останется дерзость моя на бумаге, я-то знаю, что солнцем никогда не буду прощен.
Фары белые желтые красные - в строгом порядке,
я готов этажами сходить на поверхность земли, и привычно уже испивается горьким осадком,
то ли был
то ли не был, зловещий грохот вдали.
Расстаемся с зимою на год, как на день, договору согласно, смирившись вполне, этот месяц слезливый лишь бледная тень, моих самых любимых былых декабрей. Пребывая в нолях, перетерпим дожди, перебудем не занесенные до колен, двадцать первому верно снега не жди, в теплом свете геокосмических перемен.
Небеса на замке, в небесах карантин, разлетелись умельцы, резчики льда, и проси не проси, из них ни один к своему ремеслу не вернется сюда.
Повздыхав, покивав, утешим детей,
между темными лужами выдержав шаг, и расскажем взахлеб, что такое метель, что такое, согретая стужей душа. Расстаемся с привычкой, капризу сродни, с ожиданьем, катаньем и таяньем льда, на горячих ладонях, где жар повинив, остается на память простая вода.
О четверге я переспрашиваю
о пятнице вдвойне молюсь, когда рассвет безликим крашеный
теснит хроническую грусть.
Я о субботе беззаконствую,
нарыв с утра громаду дел, пока декабрь заоконный
невнятен робок и не бел.
О воскресенье песни стройные
заводит грешная душа,
она то знает песен кроме
не водится там ни гроша.
И
печатью ляжет на уста
усталостью годов подельничих, каких чуть более полста.
О вторнике вновь незамеченном
ни фото, ни календарем, я забываю в свете
встречном, скользя заученным путем, как живность в колесе подвешенном, перебирая дней ряды, питая тайную надежду добраться снова до среды.
Зиме моей.
Ты уходишь надолго, на космический год,
на пролет по бескрайним просторам пустым, я бы вычеркнул весь круговой хоровод
до декабрьского дня, где являешься ты.
Ты уходишь
и мне ни догнать, ни сойти, с этой суетной гонки под смену одежд.
Только снегом ложатся прямые пути,
начертая мой дом и заветный рубеж.
Ты уходишь, оставив единое мне
на потребу в смертельный июльский зенит -
непреложность надежды, что свидимся в дне, том, который снегами меня полонит.
Отшагав терпеливо безжалостный зной
километров, в которых не стоит и жить, повторю, забываясь, будто впервой -
умоляю
больше не уходи.
Де ти, мій Києве? -
Тут, на Подолі,
в колеса рухах безлюдних і кволих,
в топ-пиріжечках від тітоньки Клари, в тінях вузьких самокатної пари,
в сутінках ранніх, що скочать раптово, в бризках листопадової дороги,
в темних зненацька надвечір віконцях,
де свічка молиться за оборонців,
в тисячоликих яскравих екранах,
де ми шукаєм новини старанно.
Де ти, мій Києве? -
Тут, від Подола, вглиб Куренів до трамвайного кола,
вздовж і мого закуточка столиці, аж до самотньої Пущі-Водиці.
Тремтить повітря
і душа, я чую гуркіт знов і знову, чекаю де і як межа
прерветься Божого покрову.
Я помираю з кожним днем,
будинком, деревом, героєм,
яким їх ім’ям не назвем –
у всьому - я, і все те – моє.
Живе, вмирає
і тремтить
зеленим паростком надіі, і наближає в кожну мить
нас до оспіваної мрії.
пітьма і холод огортають
зерно що зріє у землі
мале зернятко пам'ятає -
тепла чекати навесні
мале і немічне найменше
з-поміж родин суцвіть племен
але казав Господь найбільшим побачите серед дерев
і та весна - як перемога
тепла над залишком зими
і слів народженого Бога
і сил небесних і земних
Сьогодні день як день, не так вже й зимно, густим туманом обіймає спокій, і білий колір губиться невпинно, морозу подих не прийде допоки.
Сьогодні знов над нашим містом тихо.
Дурниці, але все мені здається, що так туман ховає нас від лиха, неначе крилами і може обійдеться.
Сьогодні знов маленькі перемоги
кують одну велику десь у часі, десь там, де на роздовбаних дорогах танцює найвеселіша із націй.
протягиваю ноги к батарее
протягиваю руки выше крыши
пока тепло волной ползет по телу
снежинок хоровод наощупь слышу
протягиваю мысли выше Маска
до орбитальных перекрестков Вебба
покуда здесь земной тоски гримаса
дрожит во сне ресницами нелепо
протягиваю время беспощадно
скомкав пространство по определению
как дальний свет что поглощает жадно
плоды двух первых дней
землетворения
протягивает руку до сегодня
звонок будильника настырно повторяя
и снова добрым утру быть угодно
когда зовет на подвиг чашка чая.
Мороза нет, а есть прохлада
как будто еще зимних дней, мне света большего не надо, чем отражение полей.
Еще не мягкая дорога
скользит кольчугой февраля, еще согласно строгим срокам
не дышит спящая земля.
Вон то, что некогда плескалось
в густые травы берегов,
стыдливо прячет свою малость
под тонкой марлею снегов,
вон дятел раздает по соснам
проголодавшуюся дробь,
кроша усердно и безмозгло
кору душистую в сугроб,
и снова снежит торопливо вторая половина дня завыв унылые мотивы, стараясь огорчить меня.
Но мерен шаг, и по деревьям, отсчитывая версты, я, доверяющий поверьям, спасаюсь волей красоты.
Восток в румянце и не надо меня обманывать, что даром
продрогшего под тонким пледом, поднял мороз своим пожаром, кольнул дыхание на вдохе, обдал студеностью ресницы -
Вот подожди еще не вечер,
соскучился по минус тридцать?
Еще увидишь, как на ветках
растут кристалликовы листья,
как буднично и деловито
рассвет в багрянце моет кисти.
Как запахну окошки лужиц
перелицовывая стекла, каллиграфически оставив
свой узнаваемых автограф...
Все лучшее разбудит утро,
все главное творится ночью,
пока звенит остывший воздух,
приди и виждь, пиши и бодрствуй.
Я дивлюся як березень тихий стоїть на сторожі, як співає до нього зграя пташина - я чую, дай нового весняного соку напитися, Боже, поки я разом з тінню за лагідним сонцем крокую. Оживи, як ти живиш те
при дорозі, розігрій мою кров, як ти грієш
поле, розкрути кілометри під ноги, допоки я в змозі
крокувати, співати
і славити твою волю.
