Labirint0413 by Journal Labirint

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

СОДЕРЖАНИЕ приглашенные редакторы номера О. В. Рябов (д-р филос. наук) Иваново, Россия А. де Лазари (д-р филол. наук) Лодзь, Польша

СЛОВО РЕДАКТОРОВ О. В. Рябов, А. де Лазари Медведь и Россия: предисловие

ОБРАЗ МЕДВЕДЯ В КУЛЬТУРАХ НАРОДОВ РОССИИ Ю. А. Кошкарова Пермская модель архетипического образа медведя

главный редактор М. Ю. Тимофеев (д-р филос. наук) ответственный секретарь Д. С. Докучаев (канд. филос. наук) редакционная коллегия

РЕДАКЦИЯ

«РУССКИЙ МЕДВЕДЬ» ГЛАЗАМИ ЗАПАДА А. А. Россомахин, В. М. Успенский, Д. Г. Хрусталёв Его Величество Медведь. 400-летию дома Романовых посвящается Г. Гайлите Медведь и Латвия: Образы латышско–российских отношений в карикатуре I. Hudabiunigg «The Russian bear dances until dawn»: The animal metaphor for Russia and its representatives in German media (2000 – 2013)

29 41

Д. Н. Замятин (канд. геогр. наук, д-р культурологии) Москва, Россия А. В. Зобнин (канд. ист. наук) Иваново, Россия

О. В. Карпенко Санкт-Петербург, Россия

«РУССКИЙ МЕДВЕДЬ» И ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА А. де Лазари, О. В. Рябов, М. Жаковска «Русский медведь» в западноевропейской пропаганде Первой мировой войны Д. Е. Цыкалов Образ «русского медведя» в отечественной карикатуре периода Первой мировой войны (июль 1914 – февраль 1917)

Т. А. Круглова (д-р филос. наук) Екатеринбург, Россия М. П. Крылов (д-р геогр. наук) Москва, Россия М. А. Литовская (д-р филол. наук) Екатеринбург, Россия

81 87 101

А. Г. Манаков (д-р геогр. наук) Псков, Россия Д. В. Маслов (канд. экон. наук) Иваново, Россия

107

Б. Оляшек (д-р филол. наук) Лодзь, Польша

116

Н. Радич (д-р филос. наук) Белград, Сербия И. Л. Савкина (д-р философии) Тампере, Финляндия В. М. Тюленев (д-р ист. наук) Иваново, Россия В. П. Хархун (д-р филол. наук) Киев / Нежин, Украина О. В. Шабурова (канд. филос. наук) Екатеринбург, Россия

126 128 133 137

URSUS SOVIETICUS R. Bird Ursus Sovieticus U. Stohler The function of the bear in Boris Polevoi’s Story about a real man М. Ю. Тимофеев «Красный» медведь из страны большевиков (эссе) «РУССКИЙ МЕДВЕДЬ» В СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ КУЛЬТУРЕ Л. В. Кузнецова Медведь-оборотень в российском кинематографе: трансформация образа М. Б. Ворошилова Образ Винни-Пуха в современной российской политической карикатуре АНОНС Andrzej de Lazari, Oleg Riabow, Magdalena Żakowska. Europa i Niedźwiedź (Wizerunek Rosji-niedźwiedzia w kulturach europejskich). Warszawa: Centrum Polsko-Rosyjskiego Dialogu i Porozumienia, 2013 АННОТАЦИИ SUMMARIES СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

В. Г. Щукин (д-р филол. наук) Краков, Польша

E–mail: editor@journal-labirint.com

ISSN 2225—5060 Издатель: Докучаева Наталья Александровна Адрес издательства: 153005, Россия, г. Иваново, улица Шошина 13 – 56 Электронная копия сетевого научного издания «Лабиринт. Журнал социально—гуманитарных исследований» размещена на сайтах

www.elibrary.ru, www.ceeol.com www.indexcopernicus.com www.journal—labirint.com

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

СЛОВО РЕДАКТОРОВ

О. В. Рябов, А. де Лазари МЕДВЕДЬ И РОССИЯ: ПРЕДИСЛОВИЕ

Когда в конце 2007 года мы заканчивали проект о взаимных предубеждениях поляков и русских книгой о том, как эти предубеждения отразились в карикатуре двух стран [1; 6], на горизонте появился кандидат в президенты Российской Федерации с «медвежьей фамилией». В нашей книге «русский медведь» встречается многократно, и мы предположили, что теперь, по всей вероятности, этот образ станет основным в репрезентациях России. Мы решили проверить это предположение, при этом исследовав, какую роль образ России—медведя выполнял в европейских культурах (в том числе в русской и советской), когда он в них появляется, и почему так случилось, что «Russian bear» стал частью массовой культуры Запада. Мы собрали международный коллектив ученых для проекта «’Русский медведь’: История, семиотика, политика», в рамках которого были проведены конференции в Ивановском государственном и Лодзинском университетах. По их результатам в московском издательстве «Новое литературное обозрение» была издана коллективная монография [3]1, в которой авторский коллектив попробовал ответить на ряд существенных вопросов: „Насколько глубоко в историю уходит корнями медвежья метафора России? Какими значениями «русский медведь» наделяется в русской культуре, в культурах народов России, на Западе? Какое воздействие его использование оказывает на репрезентации России и на процессы международной безопасности? Как данный образ включается в политики идентичности современной России? В какой степени «русский медведь» является частью «мифосимволического комплекса» русской культуры, а в какой представляет собой случай «изобретения традиций»?” [3, c. 5 – 6]. Удалось ли нам это сделать, решат читатели. Мы работу продолжаем и предлагаем здесь вашему вниманию еще один сборник из нашей «берлоги». Издаваемый как специальный выпуск журнала «Лабиринт», он включает в себя работы пятнадцати ученых, которые представляют образовательные и исследовательские учреждения Германии, Латвии, Польши, России, Соединенных Штатов Америки и Чехии. Его открывает статья Юлии Кошкаровой, посвященная пермской модели образа медведя. Автор показывает, что почитание медведя — важный элемент культуры и этнических традиций пермских финнов. В статье анализируются 1

Книга была награждена дипломом Российской ассоциации политической науки в номинации «Коллективные монографии» в 2012 году.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

различные ипостаси пермской модели образа медведя, в числе которых такие, как тотемный предок, потомок небесного отца и представителя нижнего мира, человек, брачный партнер, хозяин леса, культурный герой и др. Работа наглядно демонстрирует, какой значительной была роль медвежьего символа на ранних этапах истории народов, населяющих территорию России. Медведь как символ России, однако, — это, прежде всего, западное «изобретение». Западному взгляду на Россию сквозь призму медвежьей метафоры посвящены несколько текстов. Андрей Россомахин, Василий Успенский и Денис Хрусталёв, готовящие двухтомник «Россия глазами Запада: 100 лет русской истории в отражении английской сатирической гравюры (1730 – 1830-е гг.)» [2], представили своеобразную зарисовку своего проекта и озаглавили ее «Его Величество Медведь. 400-летию дома Романовых посвящается». Авторы обращают внимание на то, что все правители России в западной карикатуре изображались в медвежьем обличии. В статье подробно рассмотрены четыре английские сатирические гравюры, представляющие Екатерину II, Павла I, Александра I и Николая I в образе «Russian bear». Гундега Гайлите в статье «Медведь и Латвия: Образы латышско-российских отношений в карикатуре» анализирует, как на протяжении последних ста лет образ «русского медведя» используется при репрезентациях межгосударственных отношений, а также межэтнических отношений в латвийском обществе. Исследовательница высказывает мысль о том, что специфика образа «русского медведя» в той или иной культуре зависит от того, какими значениями эта культура наделяет медведя как такового. Ингрид Худабьюнигг анализирует, как германские медиа в нынешнем столетии используют медвежью метафору для описания России и ее представителей. Статья представляет особый интерес потому, что является продолжением работы автора 2000 года, которая стала, по всей вероятности, первым исследованием, посвященным образу «русского медведя» [4]. Исследовательница отмечает и сохранение прежних тенденций, и появление новых. Образ России как медведя в западноевропейском дискурсе Первой мировой войны рассматривается в статье Анджея де Лазари, Олега Рябова и Магдалены Жаковской, представляющей собой главу из их книги «Европа и Медведь. Образ России-медведя в европейских культурах», которую в ближайшее время издает на польском языке Центр польскороссийского диалога и согласия [5]. Авторы показывают, что многозначность медвежьего символа позволяла как союзникам России, так и ее противникам широко использовать данный образ в военной пропаганде. Роли исследуемого образа в дискурсе Великой войны посвящена и статья Дмитрия Цыкалова, но здесь показана его эксплуатация пропагандой России. Автор, основываясь на

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

материалах таких изданий, как петроградские «Новое время» и «Биржевые ведомости», делает вывод о том, что, в отличие от военных кампаний XIX века, в данный период отечественная карикатура привлекает для репрезентаций России образ медведя, наделяя его позитивными значениями. Несколько работ посвящено образу медведя в советской культуре. Роберт Берд в статье «Ursus Sovieticus» показывает, что, вопреки распространенному мнению, медведь не использовался в СССР в качестве коллективного символа. Анализ «Краденого солнца» Корнея Чуковского позволяет автору заключить, что медведь в советской культуре был призван сделать видимой новую человечность. Урсула Штолер анализирует образ медведя в «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого. Показывая параллели с рассказом Джека Лондона «Любовь к жизни», она обращает внимание на отличия: если у американского писателя главный герой должен бороться с волком, то в советской повести — с медведем. Автор делает вывод о том, что медведь был призван символизировать природу, которую, с одной стороны, призван покорить новый советский человек, с другой, разрушает иностранная агрессия в ходе Второй мировой войны. Михаил Тимофеев в эссе «“Красный” медведь из страны большевиков» описывает визуальные образы, связанные с репрезентацией медведя на Западе и в СССР. В первом случае это страшные и жестокие животные, представленные в карикатурах, комиксах, произведениях соц—арта; образы же медведей, а, точнее, медвежат, созданные в Советском Союзе, миролюбивые и дружелюбные. Автор показывает, что постсоветское видение медведя включает его и в России, и за рубежом в число персонажей масс-культа. Сборник завершает раздел, посвященный образу медведя в современной России. Лидия Кузнецова прослеживает трансформацию образа медведя-оборотня в российском кинематографе от советских картин до современных фильмов. Исследовательница показывает семиотический статус данного образа: медведь как человеческий двойник, как воплощение всего нечеловеческого, как маркер границы между природным и социальным. Мария Ворошилова анализирует, как в политической карикатуре образ Винни-пуха используется для характеристики «Единой России» и Дмитрия Медведева. Автор объясняет популярность данного образа и его богатой «прецедентной базой», и высокой востребованностью медвежьего символа в сегодняшней политической коммуникации. Приходится констатировать, что образ «русского медведя» вечно живой как в мировой, так и в российской политической и художественной действительности, и что работе невооруженных медвежатников конца не видно…

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Список литературы и источников

1. Лазари А. де, Рябов О.В. Русские и поляки глазами друг друга: Сатирическая графика. — Иваново: ИвГУ, 2007. — 170 с. 2. Россомахин А.А., Успенский В.М., Хрусталёв Д.Г. Россия глазами Запада: 100 лет русской истории в отражении английской сатирической гравюры (1730–1830-е гг.) (готовится к изданию). 3. «Русский медведь»: история, семиотика, политика / под ред. О. В. Рябова и А. де Лазари. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — 368 с. 4. Hudabiunigg I. Der «Russische Bär» — redivivus? // E. Reichmann (ed.) Narrative Konstruktion nationaler Identität. — St. Ingbert: Röhrig, 2000. — S. 251 – 281. 5. Lazari A. de, Riabow O., Żakowska M. Europa i Niedzwiedz (Wizerunek Rosjiniedzwiedzia w kulturach europejskich). — Warszawa: Centrum Polsko-Rosyjskiego Dialogu i Porozumienia, 2013 (в печати) 6. Lazari A. de, Riabow O. Polacy i Rosjanie we wzajemnej karykaturze. — Warszawa: PISM, 2008. — 153 s.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

ОБРАЗ МЕДВЕДЯ В КУЛЬТУРАХ НАРОДОВ РОССИИ

Ю. А. Кошкарова ПЕРМСКАЯ МОДЕЛЬ АРХЕТИПИЧЕСКОГО ОБРАЗА МЕДВЕДЯ

Образ медведя занимает особое место в истории и культуре народов России. Его анализ актуален для углубленного осмысления проблем современного российского общества, его культуры и менталитета. Образ медведя многогранен, многослоен и интегрален и для каждого почитающего

его

народа

представляет

собой

модель,

сформированную

мотивами-

компонентами как универсального, так и уникального содержания. Сложность данного образа обусловлена, с одной стороны, многократным наслоением и переплетением в нем архетипических компонентов разного исторического возраста, с другой, взаимовлиянием и взаимопроникновением культурных традиций, прежде всего, соседствующих этносов. Целью исследования является анализ пермской модели интегрального архетипического образа медведя, отражающей определенный этап трансформации данного концепта в истории духовной культуры России. Эмпирическую основу исследования составили этнографические сведения о традициях почитания образа медведя, произведения фольклора пермских финнов, данные археологических раскопок. Исследовательская база опирается на применение методов причинно—следственных связей, аналогии, сравнения, анализа и синтеза, моделирования и реконструкции, а также метода пережитков. Важным аспектом для анализа моделей интегрального архетипического образа медведя является их рассмотрение в контексте представлений древнего человека о структуре мира, поскольку, на глубинном уровне образ медведя выступает символом природы, жизни, окружающего мира. Мир в представлении древнего человека имел трехчастную вертикальную структуру, включая три уровня: верхний, средний и нижний миры, в горизонтальном сечении он также включал несколько сфер, соприкасающихся или пересекающихся друг с другом. В качестве условной модели распределения сфер и уровней миров нами принята схема Е. Шмидт, разработанная по материалам обско-угорских представлений, но в силу своей универсальности применимая и для нашего исследования. Структура мира в данной схеме по вертикальной оси распределяется на сферу неба (верхний мир), среднюю сферу (средний мир) и сферу зем-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

ли (нижний мир). Средняя сфера по горизонтальной оси также трехчастна и включает: сферу человека (общество), сферу леса (природа) и сферу духов [30, c. 59]. Каждому из миров и их сферам соответствуют существа их населяющие: божества, духи, люди, звери, птицы, рыбы и т.д. Е. Шмидт, справедливо отмечает, что, в силу особенностей некоторых животных, пространство их передвижения охватывает несколько миров и сфер, поэтому они выполняют функцию медиатора, являясь связующим звеном между разными мирами и сферами [30, c. 62, 68]. В качестве одного из наиболее мощных животныхмедиаторов выступает медведь. На наш взгляд, медиативные свойства медведя — следствие его архетипической сущности как интегрального символа всех сфер и уровней мира, а также связей между ними. В качестве «классической» (базовой) модели интегрального архетипического образа медведя, на наш взгляд, может выступать данный образ у обских угров: именно у хантов и манси культ этого зверя сохранился в наиболее «чистом виде» [8, c. 85]; более того, обскоугорский вариант почитания медведя является широко известным и всесторонне исследованным. Образ медведя в ходе своего развития претерпевает значительные изменения. Базовая модель интегрального образа медведя, сформировавшаяся в условиях первобытной охотничьей культуры, приобретает на каждом этапе своего развития новые черты, постепенно трансформируясь в модели нового типа с характерными особенностями соответствующей культурно-исторической эпохи. Состав мотивов-компонентов в каждой из новых модифицированных моделей образа медведя имеет ряд различий, поскольку является результатом трансформации образа и отражает соответствующую стадию его развития. На наш взгляд, интересно сопоставление

базовой

«классической»

модели

архетипического

образа

моделями-

модификациями, отражающими стадии и направления трансформации образа медведя. Нам представляется, что в качестве итоговой «трансформированной» модели образа медведя присутствует в традиционных представлениях и обрядности, характерной для аграрной культуры (например, у русского народа). Для осмысления процесса развития образа медведя в духовной культуре народов России особый интерес представляет «переходная» модель, сохраняющая и соединяющая черты как охотничьей, так и аграрной культуры. К «переходному» типу могут быть отнесены модели данного образа практически любого из финноязычных народов Урала и Поволжья. В качестве одного из таких вариантов нами рассмотрен образ медведя у пермских финнов, находящихся под влиянием тесных контактов с обскими уграми, сохраняющими традиционные верования, и с православным русским населением.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Необходимо обратить внимание на то, что у финноязычного населения Урала культ медведя в его классическом варианте зафиксирован не был, но многие исследователи приходят к однозначному выводу о его существовании у этих народов в прошлом (А. В. Збруева, Р. Д. Голдина, Л. С. Грибова, В. А. Оборин и др.). Ю. А. Поляков отмечал, что уже в III в. до н.э. — сер VI в.н.э. в Прикамье «тотемизм мог существовать лишь в виде пережитков... Тотем сохраняет значимость как символ рода, носящего его имя. Представления о тотемических предках продолжают существовать наряду с культом «настоящих» предков, но вряд ли играют существенную роль» [16, c. 151]. Образ медведя в «переходной» пермской модели многокомпонентен, сложен, но не так богат, как у обских угров. Анализ пермского фольклорно—этнографического материала указывает на то, что медведь здесь также выступает связующим звеном между тремя мирами и их сферами. Связь с верхним миром осуществляет медведь-потомок небесного божества (отца); средний мир связан с мотивами образа медведя: тотемный предок, мифический герой, культурный герой, хозяин леса, хозяин медвежьего вида, брачный партнер, человек и сверхчеловек, медведе-человек (оборотень), человекоподобное животное; нижний мир и сферу земли символизирует медведь-потомок божества нижнего мира и медведь — представитель мира мертвых. В данном исследовании, полагаем важным, выделить основные мотивы-компоненты, сочетание которых определяет своеобразие пермской модели образа медведя. 1. Мотив «медведь-потомок небесного божества (отца)» в явной форме присутствует в «переходной» пермской модели. В фольклоре народов коми присутствует легенда, согласно которой медведь когда-то жил на небе и был сыном верховного бога Ена, а затем спустился на землю [14, с. 218]. У коми-пермяков существует ряд представлений, косвенно указывающих на связь медведя с божеством неба и солнца Еном. Так, образ медведя у коми-пермяков ассоциировался с солнцем, в частности, он олицетворял «активное солнце» в его весенне-летний период, о чем ярко свидетельствует археологический материал и фольклорные данные [7, с. 43]. Так, в материалах VII — VIII вв. появляются бронзовые круглые бляшки с изображением медведей и голов других животных. Они известны из Васиневского могильника и Пешковского клада [3, Табл. LV рис. 13, 14, 16, 20, 21, 23; 4, с. 178, рис. 53 – 22; 27, Табл. II – XII]. На одной из них — два медведя, развернутые друг к другу, а между ними голова медвежонка. Возможно, помещение медведей в круг связано с почитанием солнца. Особый интерес представляет также культовый комплекс Назаровского городища (VII— IX вв. н. э.) [17, с. 17, 18, рис. 16.]. На одном из участков раскопа была найдена яма прямо-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

угольной формы (2,5 х 1,8 м), в которой на глубине 1,6 м расчищено небольшое кострище. Рядом, почти в центре ямы, найдено несколько булыжников и половина жернова. На камнях и углистом пятне найдены скелеты двух медвежат. Около них были железный нож и костяной наконечник стрелы. Ниже этих находок обнаружены еще четыре медвежьих скелета, несколько скоплений пережженных костей и наконечник стрелы. Поклонение медведю здесь, на наш взгляд, явно переплетается с солярным культом. Об этом говорят: 1) наличие кострища; 2) камни, которые окаймляют обе ямы, лежат по кругу; 3) один из медвежьих скелетов находится на жернове и камнях также образующих окружность; 4) скелеты медвежат в обоих слоях комплекса свернуты кольцом; 5) четыре медвежьих черепа нижней части ямы вместе с одним из камней образуют круговую конфигурацию; более того, выкладка из четырех скелетов напоминает древний языческий знак, символизирующий «ход» (бег) солнца [20, с. 482], т. е. «активное» солнце. Половинка круглого жернова, на котором лежит голова одного их медвежат, может рассматриваться как связь медведя не только с солнцем, но и с идеей плодородия, растительными культами. Особый интерес вызывает то, что скелеты медвежат сохранены полностью, а не представлены отдельными частями (череп и кости конечностей). Аналог известен по обряду «захоронения» костей медведя у ороков [2, с.93], которые после медвежьего праздника собирали скелет воедино, связывая отдельные части в анатомическом порядке. Скелет уносился в тайгу, где должен был возродиться в виде нового медведя. 2. Мотив «медведь — потомок представителя/божества нижнего мира» в пермской модели проступает через его связь с богом Омолем. Медведь у народов коми считается создателем рельефа, в частности гор и болот [8, с. 28]. В то же время в коми мифологии создателем гор является бог Ен, а болот — Омоль. Бог Омоль (Куль) связан с культом предков, он являлся хозяином нижнего мира, ночи и хищных зверей, создателем насекомых, земноводных, пресмыкающихся. Обращает на себя тот факт, что медведь, в представлениях коми—пермяков, принадлежал не только к медвежьему виду, но и к роду ящерицы, именно этим объясняется способность потомка медведя Кудым-Оша восстанавливать утраченные в бою конечности [12, с. 11 – 12; 15, с. 42; 28, с. 138]. Взаимозаменяемость образов медведя и ящера-дракона прослеживается также по предметам пермского звериного стиля в Прикамье и по результатам некоторых лингвистических исследований [9; 10].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

3. Очень близок к предыдущему мотив «медведь — представитель мира мертвых». Медведи, в воззрениях народов коми, являлись коровами хозяйки мира мертвых Йомы — дочери верховного бога Ена. Связь медведя с нижним миром мертвых у пермяков также прослеживается в образе Смерти (кулём), которую представляли в образе черного медведя [14, с. 218]. 4. Мотив медведя как человекоподобного животного основан на общих наблюдениях человека за внешним сложением и повадками медведя. Охотники отмечают, что медведь очень похож на человека, особенно после снятия шкуры. Кроме того, подобно человеку, он способен ходить на двух лапах; он всеяден; он воспринимается как рациональный и умный зверь, что проявляется в способах добычи еды, запутывании следов перед залеганием в берлогу, способности обходить ловушки [23, с.15]. Идея медведя как человекоподобного существа лежит в основе представлений об оборотничестве, что объясняется наличием «общих предков» медведя и человека в тотемических воззрениях народов коми. 5. Мотив «медведь-человек и сверхчеловек» связан с верой в существование родственной связи между человеком и медведем. По преданиям, медведь-человек способен разговаривать и понимать человеческую речь, причем он слышит и видит все на любом расстоянии, и даже после смерти (качества сверхчеловека) [12, с. 11 – 12]. Как сверхчеловек медведь обладает огромнейшей силой и способностью возрождаться из мертвых, а также восстанавливать утраченные части собственного тела. Мотив медведя-человека и сверхчеловека является религиозным обоснованием всей охранительной и очистительной обрядности, сопровождающей культ медведя. 6. Важнейшим в архетипическом образе медведя является мотив «медведь — родовой тотем». По коми-пермяцким преданиям легендарный Кудым-Ош был князем чуди, от которой ведет свое начало народ коми-пермяков [12, с. 13

–

21]. Княжеский род, к которому принад-

лежал Кудым-Ош, происходил от медведя. Первый мужчина из рода Оша («ош» — медведь на коми-пермяцком языке), по преданиям, появился на свет от связи чудской женщины с медведем. Принадлежность к роду, тотемом которого являлся медведь, символизировали специфическая походка и «медвежьи ноги» Кудым-Оша, а также то, что на груди он носил княжеский родовой знак — четырехгранное изображение медведя-Оша, перешедшее к нему по наследству от отца [12, с. 11 – 22]. 7. Мотивы «человеко-медведь» и/или «медведе-человек» были широко распространены у народов Северной Евразии. По мнению С. А. Токарева, идея оборотничества «приурочива-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

ется обычно к тому животному, которое… служит главным предметом почитания, представляя особую опасность для человека» [24, с. 45]. Архаическая идея оборотничества восходит к тотемическим представлениям, предполагающим, что человек и медведь как потомки одного родителя могут превращаться в определенных ситуациях (например, чтобы украсть себе жену) в противоположный вид, и символизирует возможность перехода в другую сферу. Так, в одном из коми—пермяцких преданий указывается, что медведь жил в землянке, «он не медведь, не человек был». Все проходящие мимо его окошка видели лохматую голову и лапы. Но когда он выходил на улицу, то выглядел как человек, «только по медвежьи ходит и руки все волосатые» [12, с. 13]. В другой легенде рассказывается о медведе, который «по коми говорил как человек» [12, с. 14]. Достаточно широко распространены поверья о человеке или колдуне, перекатившимся через голову и обратившимся медведем, либо о превращении человека в медведя в результате проклятия или наказания [5, с. 31; 14, с. 197; 22, с. 129]. 8. Мотив «медведь — брачный партнер» распространен повсеместно по Северному полушарию. Вступление медведя в брачную связь с человеком и появление у них потомства — одно из наиболее архаических представлений, восходящее к институту священного брака. К идее священного брака обычно возводят происхождение тотемизма. В основе его лежит вера в то, что человек и животное — представители общего начала, поэтому они могут вступать в брачные отношения. Множество легенд и преданий о браке с медведем у разных народов мира представлено в обобщающих трудах зарубежных исследователей Р. Бидера, Б. Бруннера, Дж. Фрэзера, П. Шепарда и Б. Сандерса [1; 26; 32; 33]. У пермских финнов также существуют легенды о женщине, которая «стала жить с медведем» (мать Ошпеля — медвежьего богатыря) и традиционный сюжет о похищении девушек медведем-женихом [12, с. 11; 13, с. 32; 14, с. 218; 31, с. 139 – 142]. 9. Мотив «медведь — герой / мифический герой» часто является следствием развития предыдущего. В результате священного брака медведя (или лесного существа) и человека рождается чудесный ребенок, получеловек-полумедведь, наделенный сверхчеловеческими способностями, огромной силой и тайными знаниями. Появление данного мотива отражает стадию вождизма и военной демократии в историческом развитии народа с характерными для нее культами вождей и героев. В результате сочетания архаических сверхчеловеческих качеств и оборотничества с более поздними, героическими, появляется образ непобедимого медвежьего героя-богатыря (Ошпель, Кудым-Ош у пермяков), способного совершать превосходящие человеческие силы подвиги. В частности, у пермских финнов Кудым-Ош возглавляет борьбу своего народа с внешним врагом. Медвежий герой неуязвим для оружия, он силен,

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

очень агрессивен, мстителен, хитер, находчив, с другой стороны, в спокойном состоянии он доброжелателен и дружелюбен. 10. С предыдущим тесно переплетается мотив «медведь — культурный герой». Цивилизаторская функция медведя, возможно, тоже связана с тотемизмом. У пермяков есть упоминания, что именно медведь (Кудым-Ош) первым стал строить лодки, добывать железо и изготавливать из него орудия труда, он внедрил культуру земледелия, построил первую крепость, установил связи с соседями, наладил обмен товарами [12, с. 11 – 20; 14, с. 216]. 11. Мотив «медведь — хозяин леса» связан с повериями коми-пермяков о том, что огромный медведь считался воплощением лешего («ворсы»), об их родстве говорят некоторые эпитеты, относящиеся одновременно и к медведю, и к лешему: «вор хозяин», «дедой» — т. е. «дед». Медведю как хозяину леса (лешему) принадлежала власть над всеми дикими животными, а позднее его власть распространяется и на домашних животных. Подтверждением этого является традиция написания «кабалы» хозяину леса на пропажу скота, причем первоначально ее писали медведю-лешему, а впоследствии святым — покровителям домашнего скота [14, с. 223; 29, с. 4; 31, с. 65 – 66]. 12. Мотив «медведь — хозяин медвежьего вида» тесно переплетен с мотивами «медведь — тотем» и «медведь — хозяин леса». У коми-пермяков хозяином медвежьего вида является Кудым-Ош, которому «служили медведи» [12, с. 13]. 13. Мотив «медвежий шаман» в силу отсутствия шаманизма у пермяков не может быть представлен, но, возможно, аналогом ему выступают мотивы «медвежий колдун», поскольку шаман — это тоже жрец особого рода. В представлениях коми существовали легенды (XIV – XV вв.) о колдунах с медвежьими лапами, которые противостояли христианизации народов Урала Стефаном Пермским. Один из таких колдунов, Ошлапей, был способен проникать во все сферы мира и обращаться медведем [14, с. 196 – 197]. Жреческие функции были у князя – пама (жреца) коми-пермяков полумедведя Кудым-Оша. 14. Мотив «медведь — охранитель дома» присутствует у пермских финнов, у которых, в частности, существовало поверье, что лапы медведя оберегали дом, для чего их подвешивали в голбце (погребе) — месте обитания духов-предков [11, с. 115]. Анализ и сопоставление мотивов-компонентов образа медведя показал, что данный образ является сложным и многокомпонентным, ему присуща некоторая эклектичность, обусловленная архаичностью данного образа, подвергавшегося множественным напластованиям, изменениям и трансформациям. Тем не менее, важнейшие архетипические мотивыкомпоненты, характерные для «обско-угорской» или «русской» моделей, присутствуют и в переходной пермской модели: «брачный партнер», «хозяин леса», «хозяин медвежьего вида»,

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

«медведе-человек» (оборотень), «человек и сверхчеловек», «человекоподобное животное», «мифический герой», «охранитель дома». На наш взгляд, сохранность данных мотивов обусловлена их архетипической сущностью. Важнейшие, формирующие образ медведя, в том числе и у пермских финнов, архетипические мотивы, включают: архетип отца/матери (тотемный предок, потомок небесного отца и представителя нижнего мира), архетип анимы/анимуса (брачный партнер), архетип хозяинацаря (хозяин леса и медвежьего вида), архетип мудрого старика (медвежий колдун), архетип героя (мифический и культурный герой), архетип тени (потомок представителя нижнего мира). Отметим, что некоторые мотивы образа медведя, характерные для классического медвежьего культа, в пермской «переходной» модели утрачены либо представлены недостаточно четко (потомок небесного божества, потомок лесного существа, потомок человеческой матери, реинкарнирующая медведица, предок фратрии, реинкарнация человека, дух-покровитель, потомок земного божества и др.). Однако вместо них появляются новые мотивы, (например, охранитель домашнего скота). Изменения в образе медведя обусловлены изменением форм хозяйственной жизни пермяков (переход от охоты к скотоводству и земледелию), определявших изменение в их духовной сфере. Однако общая символическая составляющая образа медведя сохранилась, поскольку в ее основе лежат важнейшие универсальные архетипы коллективного бессознательного. О промежуточном характере пермской модели образа медведя говорит отсутствие мотива «медведь — манифестация святого», являющегося следствием дальнейшей его трансформации в «русской модели». В частности, ряд исследователей древнерусского язычества (А. Г. Заседателева, Б. А. Рыбаков, Б. А. Успенский и др.) прослеживают развитие данного образа так: медведь-Велес — православный святой (Власий, Николай Мирликийский и др.) [6; 21; 25]. Впрочем, в пермской модели образа медведя данный вектор трансформации (интегрирование языческого в христианское) отчасти обозначен: так, на гербе г. Перми мы видим идущего медведя с Библией на спине. Сопоставление моделей интегрального архетипического образа медведя у народов, почитавших его, но находящихся на разных стадиях социально-экономического развития, помогает восстановить «недостающие» компоненты образа медведя. Это, в свою очередь, позволяет осмыслить, а, по возможности, реконструировать его культ, проследить основные направления и этапы трансформации данного образа в духовном пространстве России в целом.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Список литературы и источников

1. Бидер Р. Медведь. — М.: ООО «Юнайтед Пресс», 2011. — 240 с. 2. Васильев Б.А. Медвежий праздник // Советская этнография. 1948. № 4. — С. 78 – 104. 3. Голдина Р. Д. Ломоватовская культура в Верхнем Прикамье. — Иркутск, 1985. — 280 с. 4. Голдина Р. Д., Кананин В. А. Средневековые памятники верховьев Камы. — Свердловск, 1989. — 216 с. 5. Грибова Л. С. Сложный образ пермского звериного стиля // Этнография и фольклор коми. Труды института языка, литературы и истории. — Сыктывкар, 1972. Вып. 13. — С. 24— 31. 6. Заседателева А. Г. Мифологема Волоса—Велеса в восточнославянском фольклоре // Научная мысль Кавказа. Приложение. 2003. №3 (44). — С. 154 – 161. 7. Конаков Н. Д. Традиционное мировоззрение народов коми. Окружающий мир. Пространство и время. — Сыктывкар, 1996. — 131 с. 8. Кулемзин В. М. Человек и природа в верованиях хантов. — Томск: Изд—во Томского государственного университета, 1984. — 196 с. 9. Напольских В.В. Два термина коми мифологии // АРТ. – Сыктывкар. 1998. № 1. — С. 92 – 101. 10. Напольских В. В. Кентавр~гандхарва~дракон~медведь: к эволюции одного мифологического образа в Северной Евразии. Режим доступа: http://referat.znate.ru/pdfview/index50437.html (дата обращения 10.05.2009) 11. Низовцева С.Г. Образ медведя в коми загадках // Коми—пермяки и финно— угорский мир. — Сыктывкар, 1995. — С. 336 – 339. 12. Ожегова М.Н. Коми—пермяцкие предания о Кудым—Оше и Пере—богатыре. – Пермь, 1971. — 130 с. 13. Ошпель — медвежье ухо: коми-пермяцкие народные сказки. — Пермь, 1960. — 70 с. 14. Петрухин В.Я. Мифы финно-угров. — М.: Астрель, АСТ. — 463 с. 15. Плесовский Ф.В. Космогонические мифы коми и удмуртов // Этнография и фольклор. Труды Института языка, литературы и истории Коми филиала АН СССР. — Сыктывкар, 1972. — № 13. — С. 32 – 45. 16. Поляков Ю.А. Гляденовская культура в Среднем Прикамье (III в. до н. э. — сер. VI

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

в. н. э.). Дис. … канд. ист. наук. — Пермь, 1978. 17. Поляков Ю.А. Отчет о раскопках Назаровского городища в Ильинском районе Пермской области в июле 1977 году. АИА РI № 7074. 18. Пчелов Е. Медведи в старинной русской геральдике: Семантика образов [Электронный ресурс]. — Режим доступа: http://cens.ivanovo.ac.ru/abstracts/pchelov-2008.html (дата обращения 20.07.2013) 19. «Русский медведь»: история, семиотика, политика / под ред. О.В. Рябова и А. де Лазари. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — 368 с. 20. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. — М.: Наука, 1988. — 782 с. 21. Рыбаков, Б.А. Язычество древних славян. — М.: Наука, 1994. — 606 с. 22. Савельева Э.А. Пермь Вычегодская: к вопросу о происхождении народа коми. — М.: Наука, 1971. — 221 с. 23. Сидоров А.С. Идеология древнего населения Коми края // Этнография и фольклор. Труды Института языка, литературы и истории Коми филиала АН СССР. — Сыктывкар, 1972 . № 13. — С. 10 – 24. 24. Токарев С.А. Религиозные верования восточнославянских народов XIX – начала XX вв. — М. — Л.: Изд-во. АН СССР, 1957. — 163 с. 25. Успенский Б.А. Филологические изыскания в области славянских древностей (Реликты язычества в восточнославянском культе Николая Мирликийского). — М.: Изд-во МГУ, 1982. — 245 с. 26. Фрэзер Д. Д. Золотая ветвь: исследование магии и религии. — М.: Изд-во полит. лит – ры, 1986. — 702 с. 27. Чижова Л.В. Идеология древнего населения Урала и Западной Сибири (по материалам культового литья). Дис. … канд. ист. наук — Л., 1983. — 24 с. 28. Шарапов В.Э. Береза и ель в мифологических представлениях коми // Уральская мифология. — Сыктывкар, 1992. — С.138 – 147. 29. Шестаков И. Верхнекамские инородцы. — Архангельск: Губ. Тип., 1912. – 15 с. 30. Шмидт Е. Традиционное мировоззрение северных обских угров по материалам культа медведя. Дис. … канд. ист. наук. — Л., 1989. — 18 с. 31. Янович В.М. Пермяки // Живая старина. 1903. Вып. 1, 2. — С. 52 – 142. 32. Brunner B. Bears: A Brief History. — New Haven; London: Yale University Press, 2007. — 272 p. 33. Shepard P., Sanders B. The Sacred Paw: The Bear in Nature, Myth and Literature. — New York: The Viking Press, 1985. — 243 p.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

«РУССКИЙ МЕДВЕДЬ» В ЗАРУБЕЖНОЙ КАРИКАТУРЕ

А. А. Россомахин, В. М. Успенский., Д. Г. Хрусталёв1

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВО МЕДВЕДЬ. 400-ЛЕТИЮ ДОМА РОМАНОВЫХ ПОСВЯЩАЕТСЯ

До Петра грех будет подумать, чтобы мы, русские, имели право называть себя людьми: мы были до Петра медведи, с тою только разницею, что живущие медведи в лесах иногда, а русские того времени завсегда на двух ногах держались и ходили… Записки А. М. Тургенева. 1772– 1863

Русские персонажи стали периодически появляться в английских сатирических гравюрах с конца 1730-х годов, а с последней четверти столетия они уже регулярно изображались карикатуристами. Главным русским персонажем на сатирических листах уже начиная с 1730х годов был не монарх и не полководец, но… Русский Медведь. Истоки этого важнейшего для русской иконографии образа восходят по крайней мере к XVI столетию [Подробнее см. около 20 наших публикаций, посвященных исследованию наиболее ранних визуализаций интереснейшей «медвежьей» метафоры; в частности, см.: 5; 8; 6]. С XVIII века и вплоть до наших дней медведь остается главным символом России в европейской (а с XX века — и в мировой) карикатуре. Ниже мы представим четыре гравюры, в которых русские правители — Екатерина II, Павел I, Александр I и Николай I — изображены в виде медведей. Эти листы — своеобразный репрезентативный срез, сатирическая визуализация «русскости» со стороны пристрастных британских наблюдателей. Объединяет эти сатирические гравюры их принадлежность к георгианской эпохе (1760-1830, годы правления Георга III и Георга IV) — периоду бурного рас-

Статья представляет собой фрагменты готовящегося к печати двухтомника «Россия глазами Запада: 100 лет русской истории в отражении английской сатирической гравюры (1730–1830-е гг.)». Это издание станет наиболее масштабным исследованием по данной теме, вводящим в оборот множество сатирических листов «золотого века» британской карикатуры.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

цвета британской карикатуры, выполнявшей в том числе важные коммуникативные и информационные функции. Однако представленные ниже гравюры создавались в разные годы, разными художниками, при различной внешнеполитической конъюнктуре, и отражают различные эмоции, которые вызывала у английской публики Россия и её монархи, — страх, презрение, уважение, зависть и т. д. Различен и образ Русского Зверя — разъяренный или спокойный, атакующий или плененный, он наделялся самыми различными атрибутами — короной или намордником, казачьими шароварами или горностаевой мантией, ошейником или мундиром, европейским лоском или азиатской дикостью. Неизменным оставался лишь медвежий лик русского монарха — персонификации необъятной и пугающей самодержавной империи.

1. Екатерина II: Распутная Медведица (Уильям Дент. Молодецкая забава, или Травля Русской Медведицы. 3 мая 1791)

…В чаду безумств, балов и баловства, В стране, где все же иногда мелькала Сквозь тонкие шелка и кружева Медвежья шкура. Роскошь обожала Российская, — подобные слова, Быть может, неприличны для царицы, — Российская венчанная блудница… Дж. Г. Байрон. «Дон Жуан». 1819 – 1824

Начало так называемого «золотого века» британской сатиры хронологически совпало с воцарением Екатерины II в России — именно ей было суждено стать первым русским персонажем, регулярно появлявшимся в английских карикатурах. Более того, подсчитано, что в 1778–1796 годах Екатерина изображалась на британских сатирических эстампах чаще всех прочих иностранцев, за исключением лишь Людовика XVI [Подробнее см.: 9, с. 194]. В английской карикатуре за определенными персонажами (особенно иностранными) часто закреплялась одна единственная характеристика, переходившая из листа в лист — таковы были законы жанра: герои карикатур должны быть легко узнаваемы, а коллизии многих листов строились на заранее известных стереотипах. Кроме того, нередко один художник иллюстрировал какое-либо событие целым рядом карикатур, выходивших одна за другой, в результате

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

чего возникали своеобразные «серии»1. Главными чертами карикатурного образа Екатерины II стали неуемная жажда власти и столь же безудержное распутство. Живописуя венценосный разврат, художники не стесняли себя рамками приличий, порой доходя до прямой порнографии. На рассматриваемой гравюре внешне все почти пристойно, но стоит вчитаться в реплики её персонажей…

— Я попаду тебе куда следует, ненасытная тварь! — Я стегану её и извлеку из этого выгоду. — Я буду наносить удары медленно, один за другим — не люблю слишком торопиться в деле, где мне и так ничего не светит. — Ну, малыш Билли—Бой, где же твой х…вост? Сделай же что-нибудь — она увидит, что я равен треххвостому паше2, черт побери! — А!.. О!.. О!.. Скакать на ней верхом — вот отличный спорт — пожалуйста, седлайте! — не бойтесь её — вот выгодный для меня договор3. — Я отвешу ей один—единственный удар, даже если из-за этого сломаю себе хребет и распадусь на члены. — Пожалуй, я тоже смогу добавить пару смачных ударов!

Нет, это не стенограмма оргии маркиза де Сада. Это реплики европейских политиков и монархов, с хлыстами в руках обступивших Екатерину II в обличье коронованной медведицы на карикатуре Уильяма Дента, само название которой — Boys play — современным зрителем может ассоциироваться с журналом Playboy. Реплики принадлежат (в порядке следования): Георгу III, прусскому королю Фридриху Вильгельму II, флегматичному увальню-голландцу, двум англичанам — лорду-канцлеру Эдварду Турлоу и премьер—министру Уильяму Питту, а также польскому королю Станиславу Августу (Понятовскому) и крымскому хану (названному на гравюре «татарским пашой о трех хвостах»). 1

Так, например, Фредерику Джорджу Байрону (дядя знаменитого поэта) мы атрибутируем несколько листов, посвященных Очаковскому кризису (1791); Исаак Крукшенк создал серию ярких листов, посвященных победам Суворова в ходе Итальянского похода (1799); Чарльз Уильямс особое внимание уделил Тильзитскому миру (1807), Уильям Эльмс — Русской кампании 1812 года, а Джордж Крукшенк — событиям 1813–1815 гг., отразив участие России в победе над ненавистным британцам Наполеоном. 2 «Треххвостый паша» (в русской традиции — трехбунчужный паша) — официальный титул турецкого вельможи высокого ранга, к штандарту (бунчуку) которого крепились три конских хвоста. В английской карикатуре обычно изображался с тремя косичками, которые, так же, как в данном листе, обыгрывались в эротическом ключе, поскольку в английском сленге слово «хвост» имеет обсценный смысл. В данном случае, скорее всего, представлен хан Бахт Гирей, выступавший тогда наследником крымского ханского трона. 3 Слова о «целесообразном» («выгодном») договоре в речи Питта (а также надпись expedient — «целесообразный») на седле «Ганноверской клячи» Георга III отсылают к дискуссии, развернувшейся в Парламенте о союзе с Пруссией.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Екатерина-медведица обхватила лапами шест. К такому шесту (а точнее, небольшому столбу) привязывали медведей в английских загонах во время травли. Это старинное английское развлечение уже к XVII веку стало одной из причин устойчивой ассоциации России (и русских вообще) с медведями, которых обычно завозили для травли именно из далекой Московии. В данной гравюре изображение травли русской медведицы стало способом через визуальный образ выместить злость на Россию за недружественную Британии политику: карикатура вышла в разгар Очаковского кризиса, две державы стояли на пороге войны из-за недовольства Англии российским усилением в Причерноморье [cм. также 3], (в частности, захватом Очакова) в результате побед над Турцией. Однако поскольку объектом травли стала известная своим легким нравом Екатерина, гневное желание «отхлестать врага кнутом» было обыграно в эротико-обсценном ключе. [Наиболее ранний, из числа тяготеющих к порнографическим, карикатурный сюжет с Екатериной II стал предметом нашей статьи: 7]. На столбе Екатерины начертано слово «Очаков», столь важное для всех участников сцены — и потому он может восприниматься и как пограничный. Екатерина—медведица привязана к столбу веревкой, которая уходит вглубь листа и заканчивается в руках у её «хозяина» — князя Потемкина (чье имя прозрачно зашифровано акронимом P—P—t—n). Потемкин с огромной саблей наголо гонится за Турком (чей небольшой меч вяло свисает в ножнах), и при этом угрожает: «Я отрежу твой х…вост, мистер уполномоченный1, или сброшу тебя в Красное море раньше, чем моя госпожа будет объезжена по-турецки!»2. Лежащий в углу Британский Бык представляет, в отличие от трех других высокопоставленных британских персонажей, простой народ Англии. Бык трезво оценивает ситуацию и меланхолично замечает: «Думается мне, что все кончится тем, что меня самого начнут травить налогами…» Данный лист, выполненный художником и издателем Уильямом Дентом в свойственной ему наивной манере, с наглядностью свидетельствует о ревнивой обеспокоенности британцев усилением России в Причерноморье. Одновременно лист является ярким образчиком беспутного юмора золотого века британской карикатуры; юмора, от стрел которого не могли укрыться ни собственное правительство, ни даже королевская семья.

Турок назван «уполномоченным» т. к. именно в то время в Лондон прибыл первый посол Оттоманской империи, вызвавший всеобщий интерес. Ходили слухи о его крайней любвеобильности. 2 Дополнительный смысл фразе Потемкина придает то, что слово Turk (турок) в английском имеет также значения «жестокий, похотливый человек».

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

2. Павел I: Усмирение сумасшедшего медведя (Чарльз Уильямс (?). Северных Медведей обучают танцам. 14 февраля 1801)

Да будет известно всем, что <…> самый Великодушный, самый могучий, самый сильный и самый чудесный Великий Медведь Севера, находясь в здравом уме и твердой памяти, вызывает на поединок целый Мир и предлагает помериться силой и ловкостью здесь, на Болотных полях, после чего намеревается продолжить путешествие и посетить все состязания в Европе, Азии, Африке и Америке!.. Т. Роуландсон. Реплика с антипавловской гравюры. 1801 Три медведя, представляющие страны Северного альянса — Россию, Швецию и Данию, закованные в цепи, в железных намордниках, пляшут под плетью и дубинками двух английских адмиралов и матроса Джека Тара. Однорукий адмирал Нельсон, национальный герой Англии, держит на цепи самого большого медведя — русского императора Paulo и говорит, охаживая его плетью: «Будешь знать, как задираться и вызывать всех на дуэль, вот награжу знаками отличия, как в битве у Нила, это научит тебя уму-разуму, господин Пауло». В реплике Нельсона не только осмеивается сенсационный вызов на поединок, который Павел I опубликовал в декабре-январе [подробнее см.: 4], но и содержится каламбур: ирония состоит в отождествлении полос, которые плетка Нельсона оставляет на медвежьей шкуре, с полученными самим адмиралом шрамами в битве при заливе Абукир (1-2 августа 1798). В английской историографии ее называют «битва у Нила», в этом сражении Нельсон наголову разбил французский флот. Адмирал Паркер замахнулся дубинкой на датского медведя в треуголке, закованного в такой же намордник, как и медведь Paulo: «Полагаю, его надо будет поучить немножко, но я не сомневаюсь, что сделаю его послушным». Шведского же медвежонка избивает простой британский матрос Джек Тар. Матрос обращается к адмиралам: «Ваша честь, позвольте, я управлюсь с этим парнем, будь он неладен. Ведь если Джек Тар в одиночку не сможет совладать с таким маленьким мишкой, то... — Эй, медведь, хватит рычать, черт тебя возьми, или ты у меня попляшешь под марш британского флота!»). На заднем плане видны едва различимые корабли. Гравюра посвящена подготовке военной экспедиции в Балтийское море, двух эскадр под командованием адмиралов Паркера и Нельсона, дабы продемонстрировать морскую мощь Британии странам Северного альянса.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Этот шаг, по сути, поставил стороны на грань войны. Через месяц английские корабли вышли в поход, 2 апреля атаковали датскую эскадру и бомбардировали Копенгаген, после чего подписали с Данией перемирие. Следующей целью должен был стать Петербург, однако 23 апреля до эскадры дошла весть об устранении императора Павла, и военное противостояние потеряло смысл. Тем не менее, Нельсон с отрядом быстроходных кораблей (18 линейных кораблей, 7 фрегатов и два десятка мелких судов) ринулся к Ревелю, надеясь захватить или сжечь русский флот. 12 мая английская эскадра подошла к городу. Как ни рвался авантюрный Нельсон к очередной порции славы, под прицелом русских пушек ему было вежливо, но твердо приказано покинуть ревельский рейд. А через месяц была подписана конвенция, по которой Россия и Англия пошли на взаимные уступки и положили конец конфликту, едва не обернувшемуся войной. Итак, вслед за Екатериной Великой, император Павел тоже стал изображаться в медвежьем обличье. Проекция медвежести не только на Россию, но и на двух ее союзников определялась не только северным положением стран, но прежде всего подчиненным положением Дании и Швеции в антибританском альянсе, — так и возникла троица «Северных медведей» на рассмотренном офорте. Вероятно, сюжет с избиением русского медведя-императора даже спустя десятилетия казался столь унизительным, что на репродукции этой гравюры в «Материалах для Русской Иконографии» Д. А. Ровинского надпись Paulo на медвежьем ошейнике была замазана черной краской (уже после выхода тиража из типографии) [1; подробнее о многочисленных умолчаниях, эвфемизмах, ошибках интерпретации, а также (само)цензурных изъятиях в МДРИ и ПСРГП Ровинского см.: 2].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

3. Александр I: Медвежья дипломатия (Исаак Крукшенк. Медведь становится посредником. 4 июня 1803. Чарльз Уильямс. Медведь становится посредником. Июнь 1803)

Русские эти, дурно воспитанные, но уже хорошо обученные, хорошо одетые, решительные, самоуверенные, следуют по пятам за европейцами и превращают их изысканность в карикатуру <…> глядя на этих дрессированных медведей, я сожалею о медведях диких — русские покуда еще не просвещенные люди, но уже испорченные дикари… Маркиз де Кюстин. «Россия в 1839 году». 1843 После гибели императора Павла английские карикатуристы на целый год потеряли интерес к России. В апреле 1802 года появилось несколько офортов на тему русско-турецкого противостояния и тем самым было положено начало сатирической иконографии нового русского императора. Перед нами одна из самых первых сатирических гравюр с изображением Александра I. Данный случай уникален — после выхода карикатуры признанного мастера Исаака Крукшенка, издатель заказывает точную копию другому художнику. Оба листа изданы Томасом Уильямсоном, второй лист атрибутируется Чарльзу Уильямсу, чрезвычайно продуктивно работавшему в эпоху наполеоновских войн. Необходимость выпуска римейка не вполне понятна. Можно предположить и популярность листа Крукшенка, и элемент дружеской соревновательности между мэтром и молодым художником. Англию, Россию и Францию персонифицируют антропоморфные звери: традиционные Бык, Медведь и Обезьяна. Любопытно, что и Бык (Джон Булль), и Обезьяна (Наполеон) изоб-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

ражены с человеческими руками, в то время как из рукавов русского Медведя торчат когтистые лапы. Реплики персонажей на обоих офортах идентичны, различно только изображение Медведя-Александра: Крукшенк изобразил его в горностаевой мантии и короне, придающих его облику подчеркнуто традиционалистский, «самодержавный» оттенок, а Уильямс — в более соответствующей историческим реалиям военной униформе и треуголке. Кроме того, на позднем листе Булль снабжен дубинкой. Русский Медведь соединяет руки непримиримых врагов со словами: «Во, дела! Вы, цивилизованные страны, не смогли договориться без моего посредничества, хотя и смеялись надо мной как над Варваром. Но, полагаю, вы понимаете, что у меня должно быть поболе благоразумия, чем у вас, потому что я прибыл с далекого Севера!..» Бонапарт, чья низкорослость дополнительно подчеркнута огромной шляпой и непропорционально большой саблей, обращается к английскому Быку: «Даю слово француза (подобное бирмингемскому шестипенсовику)1, я позволю вам спокойно пастись в Мальтийском загоне; и даю слово любить вас всем сердцем — настолько, насколько я люблю свободу французской нации!». Бык Булль отвечает: «Хорошо, Пушистый, если ты бросишь свои шутки и не удерешь в Египет, а также, если обещаешь не прятаться в Ганновере, я помирюсь с тобой». В каламбурном обращении «Nappy» (пушистый) присутствует панибратское сокращение от имени Napoleon. Амьенский мирный договор, подписанный между Англией и Францией в марте 1802 года, продержался недолго. Уже через год началась новая война, французская армия захватила курфюршество Ганновер, принадлежащее английскому королю. Наполеон продолжал расширять свои владения в Европе: к Франции был присоединен ряд итальянских королевств, было упрочено французское господство в Голландии и Швейцарии в форме протектората (ноябрь 1802). В свою очередь Англия, ссылаясь на действия Наполеона, отказывалась выполнять условия договора, в частности — покинуть Александрию в Египте, а также Мальту, на чем особенно настаивал Наполеон. Английское правительство, рассчитывая создать новую коалицию против Франции, искало союзников в Петербурге и Вене. Наполеон, желая предотвратить возможный союз между Англией и Россией и привлечь последнюю на свою сторону, заявил о согласии передать спор о Мальте на третейский суд Александра I. Предложение Наполеона было принято, и между Францией и Англией завязались переговоры через русских посланников. Но проект

Бирмингем был известен как центр фальшивомонетчества.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Александра, предусматривавший занятие Мальты русским гарнизоном и вывод французских войск из Голландии, Швейцарии, Италии и Северной Германии был отвергнут и Францией, и Англией. 13 марта 1803 года на приеме в Тюильри Наполеон закончил резкий разговор с английским послом лордом Уитвортом восклицанием: «Мальта или война!». Последовавшие затем двухмесячные переговоры были безрезультатны, и 22 мая Англия объявила войну Франции. Эта война продлится более 10 лет, вплоть до краха наполеоновской империи. Любопытно, что через десять лет после рассмотренного офорта в США появилась вариация на гравюру Крукшенка/Уильямса; её автором стал Уильям Чарльз (1776–1820), шотландский художник, эмигрировавший в Новый Свет1. Чарльз регулярно выпускал вариации по мотивам сатирических офортов ведущих лондонских карикатуристов. Лист под названием «Медведь становится посредником, или Мирные переговоры» был отпечатан в Нью-Йорке как отклик на посредничество России в переговорах между Англией и Соединенными Штатами в 1813 году. Место Наполеона на американском римейке заняла леди Колумбия — персонификация США.

4. Николай I: Полумедведь, полуказак (Уильям Хит. Высадка Большого Медведя2, или Мусульман застали врасплох. [Конец мая 1828])

Влетает царь, как палка в городки, Здоровается с войском для начала. «Здравья желаем!» — шепчут все полки, И точно сто медведей зарычало… А. Мицкевич. «Дзяды». 1832

Декларируя борьбу за освобождение христиан от турецкого ига, император Николай 14 (26) апреля 1828 года объявил войну Османской империи, и 7 мая русские войска перешли пограничную реку Прут. Известие об этом к концу месяца достигло Англии и спровоцировало появление рассматриваемой карикатуры. 1

Наличие римейков этого сюжета не было известно ни одному из составителей фундаментальных каталогов: ни Д. А. Ровинскому, ни А. М. Бродли, ни М. Д. Джордж. 2 Первую половину заглавия листа можно перевести и как «Нисхождение Большой Медведицы», ибо The Great Bear это и название созвездия.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Огромный медведь в псевдо-казачьей форме перешагивает через реку Прут. Медведь выступает из заснеженных русских областей и ступает на песчаный молдавский берег. В правой лапе у него казачья пика, начало которой уходит за край гравюры, что оговаривается остроумной подписью на древке «Конца этому не видно»: намек на бескрайние военные возможности России, а также напоминание о невероятно длинных копьях казаков, поразивших англичан в 1813 году1. Острие копья направлено на армию турецких воинов, представленных укрывшимися в ракушках мидий. Само их наименование mussulmans («мусульмане») каламбурно отсылает к английскому mussel — мидия. Левой лапой медведь вырвал из раковины одного турка — судя по головному убору, самого султана, который от страха выронил Коран. Медведь буквально давит турок, которые в ужасе бросаются в бегство. Его слова висят над ними как грозовые облака: «Клянусь Святым Николаем, я научу вас нарушать соглашения!..»2. Напомним, что полугодом ранее состоялось знаменитое Наваринское сражение (8 (20) октября 1827), в ходе которого объединенный англо-франко-русский флот (26 судов) полностью уничтожил флот Османской империи (78 кораблей) в пелопонесской бухте. Эта победа обеспечила безопасность греческих повстанцев со стороны моря. Наваринский бой привел турецкого султана Махмуда II в бешенство. Попытки союзных держав вести переговоры были прерваны, а посланники высланы из Константинополя. 28 декабря 1827 года был опубликован манифест, в котором султан призвал к священной войне с неверными; особым нападкам подверглась Россия, «подстрекательница» греческих повстанцев. Русские подданные были высланы из страны, а Босфор закрыт для российских судов. Уверенность султану придавала позиция Англии, которая официально именовала разгром турецкого флота при Наварине «несчастным» событием. Наградив командующего при Наварине — адмирала Кадрингтона, английский король публично пошутил: «Я посылаю ему ленту, хотя он достоин веревки…». В британском кабинете, который с января 1828 года возглавил герцог Веллингтон, полагали, что поражение Турции способствует излишнему усилению позиций России на Балканах. Отметим, что после наполеоновских войн казак стал столь же архетипичным образом России, как и медведь; на данной карикатуре, как и на ряде других, произошла интересная контаминация этих клишированных атрибутов «русскости». Карикатура отражает двойственность восприятия англичанами новостей из Греции, ибо русский союзник способен слишком

Этот факт стал сюжетом целого ряда эффектных карикатур в 1813–1814 гг. Фраза медведя, начертанная в облаках, отсылает к Аккерманской конвенции, которую Турция под давлением России подписала 25 сентября (7 октября) 1826 года. В документе подчеркивалась свобода мореходства на Босфоре, что турки и попытались оспорить. 2

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

сильно укрепить свое влияние в Средиземноморье. В последующие четверть века клубок противоречий будет только нарастать, что приведет к затяжной и отрезвляющей Крымской войне. …Галерею «медвежьих» образов русских монархов можно продолжить. Достаточно сказать, что начиная с Екатерины II и до наших дней все без исключения правители России — императоры, генсеки, президенты — неизменно изображались в медвежьем обличье. Независимо от периодов близкой дружбы или жесткой конфронтации, во времена войны или мира, несмотря на любые революции и перевороты, Россию и русских на Западе постоянно изображали в виде Медведя, — программируя тем самым целый шлейф устойчивых фобий и ментальных стереотипов. Тотальное насаждение «медвежьей» символики внутри самой России произошло только в 2000-е годы: за последние 12-15 лет образ медведя стал фактором внутренней политики, насквозь мифологизированным субститутом «подлинной русскости» и даже своеобразным (по преимуществу кичевым) воплощением национальной идеи. В этом и состоит новейший отечественный вклад в старейшую (по сути, пятивековую!) европейскую тему Русского Медведя.

Список источников и литературы

Материалы для Русской Иконографии: В 12 вып. / сост. Д. А. Ровинский. —

СПб., 1884–1891. № 356. 2.

Россомахин А. Карикатуры на Павла I в собрании Д. А. Ровинского: проблемы

описания и интерпретации // Slavistische Beiträge. 2013 (В печати). 3.

Россомахин А., Успенский В. Медвежья услуга Екатерины Великой. Об одной

английской карикатуре: к 220-летию Очаковского кризиса // Неприкосновенный запас. 2011. № 2 (76). — С. 182 – 190. 4.

Россомахин А., Хрусталёв Д. Вызов императора Павла, или Первый миф XIX

столетия. [C приложением Каталога английских карикатур 1798–1801 гг., изображавших Павла I в образе Русского Медведя]. — СПб.: Изд-во Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2011. — 256 c. 5.

Россомахин А. А., Хрусталёв Д. Г. Россия как Медведь: Истоки визуализации

(XVI–XVIII век) // Границы: Альманах Центра этнических и национальных исследований ИвГУ. Вып. 2: Визуализация нации. — Иваново: Ивановский государственный университет, 2008. — С. 123 – 161.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Успенский В. М. Типология изображений русских медведей в европейской ка-

рикатуре XVIII – первой трети XIX веков // «Русский медведь»: История, семиотика, политика / под ред. О. В. Рябова и А. де Лазари. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — C. 87 – 104. 7.

Успенский В. М., Россомахин А.А. Амазонка и Султан, или Эротика политики:

Об английской карикатуре на Екатерину Великую времен русско-турецкой войны // Труды Государственного Эрмитажа. 2013. (В печати). 8.

Хрусталёв Д. Г. Происхождение «русского медведя» // Новое литературное обо-

зрение. 2011. № 1 (107). — С. 137 – 152. 9.

Robinson N. K. Edmund Burke. A Life in Caricature. — New Haven: Yale University

Press, 1996. — 226 p.

Список иллюстраций 1. Уильям Дент. Молодецкая забава, или Травля Русской Медведицы. 3 мая 1791. Офорт, раскраска акварелью. Государственный Эрмитаж 2. Чарльз Уильямс (?). Северных Медведей обучают танцам. 14 февраля 1801. Офорт, раскраска акварелью. Государственный Эрмитаж 3. Исаак Крукшенк. Медведь становится посредником. 4 июня 1803. Офорт, раскраска акварелью. Частное собрание 4. Чарльз Уильямс. Медведь становится посредником. Июнь 1803. Офорт, раскраска акварелью. Британский музей 5. Уильям Хит. Высадка Большого Медведя , или Мусульман застали врасплох. [Конец мая 1828]. Офорт, раскраска акварелью. Частное собрание

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Г. Гайлите

МЕДВЕДЬ И ЛАТВИЯ: ОБРАЗЫ ЛАТЫШСКО – РОССИЙСКИХ ОТНОШЕНИЙ В КАРИКАТУРЕ

В современной латвийской культуре, будь то политическая риторика или сатирическая графика, образ России как медведя представлен широко. Как показывают исследования последних лет, это относится и к латышским, и русскоязычным СМИ [3; 10; 25]. При помощи образа медведя характеризуют и международную политику, внутреннюю политику восточного соседа, и характер политической системы, и особенности культуры и быта. В своем исследовании я сосредоточусь на вопросе о том, как карикатуристы при помощи данного образа репрезентируют взаимодействие между Латвией и Россией. Вначале я кратко охарактеризую роль карикатуры как фактора международной политики. Затем остановлюсь на образе медведя как такового в латышской культуре. Наконец, проанализирую, как медведь используется карикатуристами для репрезентаций двусторонних отношений в различные периоды истории. Карикатура как фактор международной политики В чем специфика карикатуры как фактора политики? Я бы выделила два аспекта: собственно художественный и социологический. Прежде всего, карикатура обладает особыми возможностями в плане производства ирреального мира. Термин «карикатура» происходит от итальянского caricare — искажать, деформировать. Сама возможность «искажать» предоставляет художнику значительную изобразительную свободу: он может нарисовать нос или руку любой длины и формы, представить животного в образе человека, а Россию — в виде медведя. Окарикатуривая события, искажая их, художник может заострять одни черты культуры и затушевывать другие. Особое значение способность карикатуры к гиперболизации приобретает в процессах национальной идентификации. В частности, в сборнике «Images of the Other in Ethnic Caricatures of Central and Eastern Europe» показано, что карикатура является эффективным средством производства и поддержания национальных авто— и гетеростереотипов как важного элемента этнической и национальной идентичности [16]. Что касается второго аспекта, то в отличие от других форм визуализации (например, живописи или кино), произведения карикатуристов распространяются широко и оперативно, а их «потребление» не требует специальной подготовки, а нередко и знания языка [22]. Эти обстоятельства и объясняют в целом

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

широкое использование карикатуры в международной политике, особенно в тех случаях, когда отношения между странами развиваются с определенными сложностями.

Образ медведя в латышской культуре Роль основного Чужого латышской идентичности выполняли немцы — по крайней мере, до революции 1905 года1. Образ русских занял важное место в латышской идентичности с конца XIX века, в условиях усиления политики русификации, но особенно после революции 1905 года [24, p. 100 – 103]. Русские воспринимались как опора царской власти, которая становится объектом непримиримой критики. Негативизм выражался при помощи таких образов, как, например, российский чиновник (и в этом случае используется внешность Константина Победоносцева) или жандарм [4, с. 161 – 177]: встречаем мы и такую аллегорию страны, как Россия-Матушка [18, l pp. 44 – 46]. Однако медведя среди этих образов не было — между тем как в качестве символа России он используется в западной культуре с XV века, и к началу XX века в мировой карикатуре этот образ был очень широко распространен [6; 11; 14]. Как

Рис. 1

можно это объяснить? Вероятно, нужно принимать во внимание специфику образа медведя как такового в той или иной культуре. Обратим внимание на то, что медведь в латышской культуре, в отличие от большинства европейских культур, является, скорее, положительным персонажем [26]. Как известно, у многих народов медведь был сакральным животным в первобытную эпоху; вера в родство человека и медведя получила отражение, в частности, в легендах о женщине, вышедшей замуж за медведя, которые существует в культуре разных народов от Северной Америки до Сибири [1, с. 72 – 73]. Родившийся в этом браке сын имеет не только человеческий облик и разум, но и сверхъестественную силу, источник которой — в его медвежьих ушах. Однако с течением времени отношение к медведю в большинстве европейских культур менялось, и его образ в христианской Европе носит в основном отрицательные черты, символизируя многие пороки и выступая иногда даже аллегорией дьявола [1]. В латышской же культуре благодаря, в первую очередь, эпосу «Лачплесис» этот сюжет не только не утратил своей привлекательности, но и стал важной частью национальной идентичности. Позитивная оценка медведя находит отражение и в том, что одним из самых светлых символов латышской культуры является Laimes Lācis, «медведь счастья», который во многом похож на птицу счастья в русской культуре. В качестве курьез-

Так, Дайна Эглитис цитирует латышские дайны, в которых немцы называются «дети сатаны» [17, p. 99].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

ного случая использования этого образа в контексте двусторонних отношений упомяну карикатуру Агриса Лиепиньша (2000), на которой в облике «медведя счастья» показан… Владимир Путин; так карикатурист изобразил высокий уровень поддержки политика населением России: «Соседи снова привезли медведя счастья…» (Рис. 1).

Медведь и Латвия: первые образы Как бы то ни было, в этих условиях медвежий символ не может в полной мере играть роль этноразличительного маркера, отделяя латышей от русских и от России. Возможно, по этой причине «русский медведь» на страницах латышских сатирических изданий периода Российской империи не встречается1. Медведь как аллегория России появляется, по всей вероятности, только в карикатуре независимой Латвии — эпизодически, но, тем не менее, весьма показательно. Удалось обнаружить три рисунка с «русским медведем», которые были опубликованы в журнале «Skudra» в 1919 – 20 гг. В августе 1919 года, когда латвийское государство вело борьбу не только с Советской Россией, но и с остатками Российской Империи в лице Белого движения, появляется карикатура «Русский медведь и Латвийское яйцо». На ней изображен белый генерал в облике медведя и яйцо, на котором написано «Конституционное собрание». Белый медведь с горечью констатирует, что цыпленок уже готов появиться на свет, а он не может этому воспрепятствовать, так как болен «красной лихорадкой», то есть ослаблен гражданской войной (Рис. 2).

Рис 2

Рис 3

Подробнее см.: [3]. Хотя необходимо упомянуть, что при формулировке задач национального возрождения его идеологи иногда привлекали образ «русского медведя». Так, например, Кришьянис Валдемарс писал: «Русский отнюдь не Вельзевул, он медведь. Я больше боюсь “Preusenseuche” (прусская зараза — нем.), чем медведя. Медведя, как известно, легко свалить, если смело наступать ему на задние лапы. В будущем его могут изжалить даже маленькие пчелки, если он станет слишком падок на мед» [21, l p. 13].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Рис. 4

Рис. 5

Другой пример, когда «медведь» в дискурсе войны за независимость позиционируется как враг латвийской государственности — изображение немецкого генерала фон дер Гольца, выдающего себя за «русского медведя» для обоснования собственных притязаний на Курземе (Рис. 3). Наконец, в 1920 публикуется карикатура на Льва Троцкого. Очевидно, автор пытается выразить ироническое отношение к переменам в России, оттенить нелепость того, что происходит с ней, соединяя в одном рисунке несоединяемые вещи: Лев в облике Медведя. Эта парадоксальность подчеркивается и изображением Талмуда в руках Троцкого, которого художник изображает как наследника российских самодержцев (Рис. 4). В межвоенный период российская тема эксплуатировалась латышскими карикатуристами очень активно. Советская Россия по-прежнему воспринималась как источник опасности для латвийского государства; это порождало недоверие и страх, что особенно очевидно в графике 1930-х гг. [4, с. 165 – 168]. Однако образ советского медведя, символизирующего эту опасность, почти не встречается — в отличие, например, от карикатуры межвоенной Польши или Эстонии, где образ советского медведя был достаточно распространен [6; 23]. «Советский медведь» и Латвия Медведь превращается в устойчивый символ СССР лишь на рисунках художниковэмигрантов после начала Второй мировой войны. На карикатуре 1940 года художник изобразил известные события этого времени как нападение бурого медведя в буденовке на женщину

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

в национальном латышском костюме, занятую мирным сельскохозяйственным трудом. Женщина в данном случае — это Мать-Латвия (Māte Latvija), которая является самой популярной аллегорией страны в латышской визуальной культуре [19]. Рисунок озаглавлен так — «Краткий курс истории» (Рис. 5). Подчеркну, что в латышских карикатурах, посвященных двусторонним отношениям, традиционно Латвия представлена в женском облике, а Россия — в мужском [4]. В репрезентациях международных отношений, замечу, это достаточно распространенный прием, используемый для демонстрации собственного нравственного превосходства и миролюбия (и, напротив, агрессивности соперника) [12].

Рис. 6

В 1966 году другой художник показывает положение Латвии в составе СССР так. «Кто за то чтобы выбрать медведя — поднимите руку!», — гласит первый рисунок; «Опустите руку», — второй… (Рис. 6). Очень заметным персонажем дискурса о России медведь становится с конца 1980—х годов. Одним из подвигов Лачплесиса была победа над медведем (собственно, его имя дословно означает «разрывающий медведя»), что нашло отражение, в частности, на постаменте монумента Свободы. Этот медведеборческий мотив мифа по понятным причинам был востребован в перестройку, в период борьбы за независимость, особенно подчеркнутый, как отметила Ирина Новикова, в популярной рок-опере того времени «Лачплесис». Исследовательница приводит пример из современного обсуждения этого произведения в интернете: «Сказки просто так не врут. Символом России является медведь, а символом Латвии — Лачплесис... Но в конце концов ЛАЧПЛЕСИС (какой молодец) одолел большого Медведя, и теперь Латвия свободна!» [10]. Карикатура 1989 года, опубликованная в период выборов депутатов к первому съезду народных депутатов СССР, которая проходила в условиях резкого подъема национальных движений в республиках Балтии. Русский медведь ошарашен тем, что улей, где он привык лакомиться медом, теперь охраняют разъяренные пчелы (которые окрашены в цвета националь-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

ных флагов независимых Латвии, Литвы и Эстонии) (рис. 7). Очевидно, для автора было очень важно показать балтийскую солидарность, балтийскость, совместную решимость бороться за независимость. Вспомним, что 23 августа 1989 года, в 50-ю годовщину пакта Молотова — Риббентропа, состоялась акция «Балтийский путь», во время которой два миллиона человек из Эстонии, Латвии и Литвы взялись за руки, и живая цепь протянулась через территорию всей Прибалтики — от башни Длинный Герман в Таллинне до башни Гедимина в Вильнюсе.

Рис. 7

Медведь и Латвия в современной карикатуре В 1990-х годах медведь используется уже для обозначения постсоветской России. Он нередко выглядит достаточно жалким, но в то же время служит для обозначения опасности со стороны постсоветской России. На рисунке 1994 года президент Борис Ельцин с трудом удерживает от перехода границы голодного зверя, который здесь выступает аллегорией неудержимой, злобной, все разрушающей силы.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Рис. 8

С конца 1990-х годов медведь становится распространенным символом соседней державы и часто фигурирует на рисунках, посвященных латвийско-российским отношениям. Рассмотри основные функции изображения России в медвежьем облике. Одной из функций является мобилизация соответствующих ассоциаций — размер, сила, агрессия, империализм, жестокость. В частности, он призван напомнить о необходимости проявлять бдительность. Обходительный медведь пришел к Латвии с подарком, однако мудрая кошка напоминает растаявшей хозяйке: «говоря словами писателя, если бы я хотел завоевать кого-то, то пришел бы как друг». Иными словами, примирительная риторика «медведя» вовне не гарантирует, что изменилась его звериная сущность (рис. 9).

Рис. 10

Рис. 9

Другой пример: в августе 2013 года информационное агентство, в статье под названием «Немецкое издание: страны Балтии сегодня трепещут перед “русским медведем”» поместило карикатуру, на которой Россия представлена в образе огромного страшного медведя, а Латвия, Литва и Эстония — как маленькие испуганные девочки [9] (рис. 10). Кроме того, использование этой, животной, метафоры помогает поддерживать идентичность Латвии в качестве европейской страны, маркируя Россию как чуждую в цивилизационном отношении державу.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Эксплуатация образа медведя, который использовался для обозначения страны на протяжении нескольких веков, способствует репрезентациям Российской Федерации как очередного воплощения Российской империи и трактовки политики восточного соседа в данном фрейме. Примечательная карикатура, опубликованная в 1998 году, посвящена проблеме этнических меньшинств в Латвии. Медведь, символизирующий Россию, угрожающе заявляет Латвии, представленной в образе маленького зайчика: «Сейчас я научу тебя уважать права человека». Комичность ситуации, ставящая под сомнение его способность выступать защитником таких прав, не только в том, что у его ног — груда человеческих черепов, но и в том, что он не человек. Дегуманизация России при помощи медвежьей метафоры, очевидно, делегитимирует ее, и не только в данном вопросе. Подчеркну и то обстоятельство, что двуглавый орел, помещенный на одежду медведя, способствует тому, что постсоветская Российская Федерация объявляется ответственной за политику в отношении Латвии не только СССР, но и Российской империи (рис. 11). Ту же функцию нередко выполняет и включение в карикатуры персонажей исторического прошлого России, будь то средневековые витязи или бояре эпохи Ивана Грозного; изображается в древнерусской одежде и медведь [3].

Рис. 11

Рис. 12

Наконец, медвежья метафора оказывает влияние на репрезентации межэтнических отношений в латвийском обществе: в образе медведей представлены русскоязычные жители Латвии. Карикатура 2010 года, посвященная итогам парламентских выборов, на которых движение ЗаПЧЕЛ, позиционирующее себя в качестве защитника прав русскоязычного населения, потерпело поражение и не попало в Сейм. Здесь эти политики представлены в образе

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

пчел, которые находятся на содержании русского медведя: «Все мои пчелы улетели! Выходит, зря я их подкармливал сахаром?» (Рис. 12). Один из журналистов так прокомментировал относительную неудачу русскоязычной партии «Центр согласия»: «... ясно, что русский медведь не ушел в спячку — он просто притаился и ждёт своего часа» [20]. Как к образу «русского медведя» относятся в русскоязычных СМИ Латвии? Первая тенденция заключается в том, что «русский медведь» объявляется инструментом, который недобросовестные политики используют для запугивания латышских избирателей [7]. Другая тенденция наиболее полное выражение получила во время «русского марша», состоявшегося в 2007 году в Риге. Его организаторы в качестве эмблемы избрали образ вооруженного до зубов раненого медведя (Рис. 13). Необходимо отметить, что такая эмблема вызвала неприятие у многих русских. Так, например, один обозреватель пишет, что «это одна из самых грязных провокаций, направленных против русской общины Латвии за последние годы… И этот то ли полупьяный, то ли с похмелья медведь, перепоясанный пулеметными лентами и с гранатой в руке — символ русского? Да это мечта отмороженного латышского ультранационалиста» [5].

Рис. 13

Рис. 14

Наконец, еще одна тенденция проявилась в ходе кампании по поводу референдума о статусе русского языка. Его организаторы выпустили телевизионный ролик, в котором в образе медведя представлены те русские, которые выступает за интеграцию русскоязычных в латышское общество (они названы в ролике «интеграстами»). Особенностью этого медведя является то, что он наделен качествами, которые ему приписывались в советских мультфильмах — то есть добродушием и глуповатостью. Он верит в возможность интеграции, строит «общий дом Латвию», а между тем над ним издеваются латышские националисты, представленные в ролике в виде собак — «мосек». Ролик фактически призывает русских перестать быть

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

такими медведями, отказаться от доверчивости и строить Латвию как страну, состоящую из двух изолированных общин [8]. В заключение несколько слов о том, как медвежья метафора используется карикатуристами при характеристике латвийско-российских отношений за пределами Латвии. В визуальной культуре современной России образ «русского медведя» получает позитивные коннотации, помогая обоснования внешней политики страны: огромная, сильная, но миролюбивая – как, например, на фотоколлаже А. Дорофеева из газеты «Аргументы и факты» (2005) «Русский ‘мишка’ добрый, но сколько можно его обижать?» (Рис. 14). Он сопровождает материалы, посвященные «антироссийской политике» правительств Грузии и стран Балтии [13]. Таким образом, медвежья метафора России является важным фактором отношений между двумя народами, использование которой имеет давнюю историю. В целом при помощи образа медведя оживают негативные стереотипы о России. Очевидно, на это обстоятельство хотел обратить внимание посол Российской Федерации Александр Вешняков, когда в июне 2013 года заявил: «Россия хочет использовать мягкую силу, создавать положительный образ. Мы не хотим, чтобы нас воспринимали с подачи различных русофобов как страшного медведя, который в любой момент может цапнуть кого угодно и непонятно за что» [2].

Список литературы и источников

1. Бидер Р. Медведь. — М.: United Press, 2011. — 239 с. 2. Вешняков А. А. Мягкая сила лучше, чем страшный медведь // Открытый город. — 2013. — № 6 http://www.latvia.mid.ru/int.html 3. Гайлите Г. «Русский медведь» в истории латышской карикатуры // Przegląd Rusycystyczny. 2012. № 1–2. — S. 253 – 274. 4. Гайлите Г. Смех и слезы: образ России и русских в латышской карикатуре (эскиз проблемы) // Europe—Russia: Contexts, Discourses, Images / Novikova I. (Ed.). — Riga: LU DZSC — LEVIRA, 2011. — С. 161 – 176. 5.

Казаков

А.

Кому

Латвии

нужен

русский

марш?

http://pribalt.info/arhiv.php?month=9&news=29 6. Лазари А. де, Рябов О.В. Русский медведь в польской сатирической графике межвоенного периода (1919—1939) // Границы: Альманах Центра этнических и национальных исследований ИвГУ. Вып. 2: Визуализация нации. — Иваново, 2008. — С. 162 – 182.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Лемешонокс

Д.

Старую

песню

не

забыть

Delfi.

2011.

июля

http://rus.delfi.lv/news/daily/versions/dajnis—lemeshonoks—staruyu—pesnyu—ne— zabyt.d?id=39801795 8. На повестке дня в Латвии — статус русского языка («EuroNews», Франция), http://www.inosmi.ru/baltic/20111103/177053520.html 9. Немецкое издание: страны Балтии сегодня трепещут перед «русским медведем» 30.07.2013 http://www.ves.lv/article/248497 10. Новикова И. В тени рейгановского зверя: «Расхристанный» медведь и «чужой» медвежонок в латвийском медиапространстве 1990–2000—х годов // «Русский медведь»: история, семиотика, политика / под ред. О. В. Рябова и А. де Лазари. — М.: Новое литературное обозрение, 2012 — С. 190 – 207. 11. Россомахин А. А, Хрусталев Д. Г. Русская медведица, или Политика и похабство: Опыт расшифровки английской гравюры. — Санкт-Петербург: Красный матрос, 2007. — 67 с. 12. Рябов О. В. Нация и гендер в визуальных репрезентациях военной пропаганды // Женщина в российском обществе. — 2005. № 3 – 4. — С. 19 – 28. 13. Рябов О. В. Охота на медведя: о роли символов в политической борьбе // Неприкосновенный запас. 2009. № 1. — С. 195 – 211. 14. Хрусталев Д. Г. Происхождение «русского медведя» // Новое литературное обозрение. 2011. № 1. — С. 137 – 152. 15. Coupe W. A. Observations on a Theory of Political Caricature // Comparative Studies in Society and History. 1969. Vol. 11. №. 1. — P. 79 – 95. 16. Demski D., Baraniecka-Olszewska K (Eds.). Images of the Other in Ethnic Caricatures of Central and Eastern Europe. — Warsaw: Institute of Archaeology and Ethnology, Polish Academy of Sciences, 2010. — 400 p. 17. Eglitis D. S. Imagining the Nation. History, Modernity, and Revolution in Latvia. — University Park: Pennsylvania State University Press, 2002. — 265 p. 18. Gailīte G. Latviešu karikatūra XIX gs. beigās XX gs. sākumā kā nacionālās identitātes veidošanās un attīstības faktors // Letonica. 2012. № 2. — lpp. 25 – 52. 19. Gailite G. «Mother Latvia» in Constructing Self and Other: A Case of Latvian Caricature XIX c. — 1940 // Demski D., Kristóf I. Sz., Baraniecka—Olszevwka K. (Eds.). Competing Eyes: Visual Encounters with Alterity in Central and Eastern Europe. — Budapest: l’Harmattan, 2013 (forthcoming). 20.

Jākobsons

Saskaņas

Centra

neglītās

grimases.

28—02—2011

http://www.laikmetazimes.lv/2011/02/28/saskanas—centra—neglitas—grimases/#more—4830

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

21. Kreicbergs J. Atmiņas par Krišjāni Valdemāru. — Riga, 1925. — 13 lpp. 22. Kris E., Gombrich E. H. The principles of caricature // British Journal of Medical Psychology. 1938. № 17. — p. 319 – 342. 23. Laineste L. The Frighteningly Funny Foreigner: Caricatures of the Other in Estonian Interwar Public Discourse // Demski D., Baraniecka—Olszewska K. (Eds.). Images of the Other in Ethnic Caricatures of Central and Eastern Europe. Warsaw: Institute of Archaeology and Ethnology, Polish Academy of Sciences, 2010. — P. 92 – 121. 24. Plakans А. The Latvians: a short history. — Hoover Institution Press, 1995. — 257 p. 25. Procevska O. The Bear, the Eagle, and the Hair Hand: Metaphorization of Russia in Latvian Press // Europe – Russia: Contexts, Discourses, Images / Novikova I. (ed.). — Riga: LU DZSC – LEVIRA, 2011. — P. 177 – 187. 26. Ruņģe V. Tautas pasakas, Kurbads un Lāčplēsis // Jaunā Gaita. — 1983. № 144 (3). http://zagarins.net/jg/jg146/JG146_Valija_Runge.htm 27. Šmits P. Latviešu mitoloģija. — Rīga: Valters un Rapa, 1926. — 151 lpp.

Иллюстрации Рис. 1. Liepiņš A. Bez nosaukuma (Dienas Bizness. 28.03.2000). Рис. 2. Spriņģis J. Krievijas lācis un Latvijas ola (Skudra. 1919. № 3). Рис. 3. Spriņģis J. Stāvoklis Kurzemē (Skudra. 1919. № 8). Рис. 4. Spriņģis J. Viņa majestāte tagadējais Cars un patvaldnieks Trockis (Skudra. 1920. №.4). Рис. 5. Birzgalis R. Vēstures īsais kurss (Tēvija. 1941. 10.11.). Рис.

Mežavilks

Bez

nosaukuma

(Dadzis.

1966.

№

18.

http://zagarins.net/jg/jg70/JG70_Pelecis2.htm) Рис. 7. Sergijenko T. Bez nosaukuma (Dadzis . 1989 № 20) Рис. 8. Mežavilks U. Bez nosaukuma (Dadzis. 1994. № 4.). Рис.

Liepiņš

Bez

nosaukuma

(http://www.city24.lv/lv

_infoblock/city24_infoblock.php). Рис. 10. Без автора. Bez nosaukuma ([9]). Рис. 11. Liepiņš A. Bez nosaukuma (Dienas Bizness. 25.03.1998). Рис. 12. Ošs Ē. Bez nosaukuma (Lauku Avīze. 30.10.2010). Рис. 13. < Русский марш> (www.lndp.lv). Рис. 14. Дорофеев А. Русский «мишка» добрый, но сколько можно его обижать? (Аргументы и факты. 2005. № 20).

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

I. Hudabiunigg

“THE RUSSIAN BEAR DANCES UNTIL DAWN” [11]: THE ANIMAL METAPHOR FOR RUSSIA AND ITS REPRESENTATIVES IN GERMAN MEDIA (2000 — 2013)

Has the age-old ethnic caricature for Russia turned macho? The report on one of the “hottest, wildest, most expensive night spots” in Moscow, a club for the “nouveau riche” gives the impression, that Russian billionaires use their masculinity besides their money to treat scantily clad women as a kind of commodity for their disposal. But why does the article in a German quality newspaper catch the reader’s eye already in its headline by using this animal metaphor? In several analyses it has been shown that the “Russian bear“ (henceforth RB) is being applied not only to the Russian empire under the czar or the Soviet Union but to “an entire culture” [19] much more so than other ethnic caricatures. The following analysis will explore this metaphor with the help of cognitive-linguistic methods in its pragmatic context of the media texts. The data used are from articles on Russia by the German media and mostly by the German quality press. (As a qualitative analysis is intended only a selection of articles will be used). The period covered are the years from 2000 until 2013. In a former article of mine [12] I covered this topic until 2000 and will give here a short survey of the results: Using the structuralist method and the rows of paradigms between animals and humans established by E. Leach [20], RB, as the main metaphor for Russia, fits in the section: wild animal/alien. It moreover can be classified as an enemy in opposition to humans in a civilized world. The “collocative meaning” [Note 1] in media texts using RB transfers via association from the animal living in the wilderness shades of meaning that belong to a non-human world onto the country Russia or its representatives. One of the “associative meanings” in the theory of Leach. Thus it can be concluded, that certain ambivalence is inherent in the metaphor RB. Russia and her respective rulers are shown by the Western media as being incomprehensible and alien. Latent in this image of RB are however features of a dangerous foe, which connects to old enemy images in historical armed clashes.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

My question in the present article is: Is this age-old metaphor still valid? Has it changed in a way according to the embedding in texts written in a period of frequent political cooperation and economic interdependence?

Theoretical background: Imagined communities

Can ethnic and national identities and the often stereotypical constructions of the neighbor nations remain as they are in a globalized world where even the Superpowers are dependent on each other and even meet for strategic or economic consultations? There can be no doubt though that until today nationalism is still an important political power. Leading researchers in this field like B. Anderson [1] or Е. Gellner [7] have often been perplexed, not to say irritated, by the paradox of the political power of nationalisms vis-à-vis their philosophical poverty and even their incoherence. But they both claim that nationalisms cannot be reduced solely to their economic and political functions. For them the key determinant is ethnicity, and thus nationalism should be understood primarily as a cultural and psychological phenomenon of "imagined communities" [1] that exist in symbols, rituals, and discourses. But from the perspective of their consequences for the members of these groups, the communities are real. E. Gellner even states in «Nationalismus und Moderne» that it is «this shared culture of national myths» that holds modern anonymous and impersonal societies, with «mutually substitutable atomised individuals» [7, p. 57] together. This concept of nationalism and community can be directly linked to Popper’s philosophical theory of the three worlds: World 1, the world of physical objects, World 2 the subjective world of individual thoughts and feelings, World 3 the world of culture in its widest sense. World 3 objects cannot exist without World 1 objects. Searle makes the point, that the move from Popper’s World 1 to World 3 is a linguistic one, because once a function is imposed on a physical entity “it now symbolizes something else. This move can exist only if it is collectively represented as existing. The collective representation is public and conventional, and it requires some vehicle.” [23, p. 74 – 75]. I consider Searle’s argument as constitutive for the world that is built up by the media. For most of the recipients of news and reports about foreign countries the events covered are not based in their World 1 or their World 2, but in World 3; such reports are linguistically transmitted representations by mass media. These representations are undoubtedly in some way connected to World 1 objects, but in mediating between World 1 and World 3, there is the possibility of a wide

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

range of schematisation, oversimplification and distortion of facts. This applies all the more when discussing distant regions and cultures and their identity seen from an external perspective. How then do German readers as recipients of German media understand the meaning of an animal metaphor like the RB? The bear in the real world, Popper’s world 1, is an animal (“Russischer Bär” in German is first and foremost a butterfly). But when RB is used in a text with political or economic content it turns into a metaphor, the age-old national personification for the country Russia or for one of Russia’s representatives. In the following analysis therefore I will show in which context this metaphor is used and which properties and attitudes are allocated by this context to Russia via the frequent use of the RB. I will start with short background information of the political and economic situation of Germany and Russia so the shades of meaning the metaphor RB has in the German media of this period can be better understood.

The time context: the period covered

In Germany the period covered from 2000 until 2013 has been a time of relative stability in domestic politics. Chancellor Gerhard Schröder led a coalition government of the SPD and the Greens from 1998 to 2005. Following the 2005 federal election Schröder stood down as Chancellor in favour of Angela Merkel (2005 — ) of the rival Christian Democratic Union. In Russia, Vladimir Putin’s presidency lasted from 2000 until 2008 and again from 2012 onwards, interrupted only by the years when he was prime minister. Russia is the world largest producer of oil. It now has the biggest economy in Europe [14]. The relations between the Federal Republic of Germany and the Russian Federation in these years in general have been good though not without tension. Schröder placed high value on political, economic and personal relations and worked for the completion of the Nord Stream gas pipeline. The relations got strained in the turn of the first decade as Western media as well as authorities in Berlin criticized the presidential elections in Russia. Germany and Russia have frequent exchange of visits on political, economic and cultural agenda. Russia regards Germany as its leading European partner, and is an important trading partner of Germany. I will start my analysis with the RB standing for the whole country and then go on to Vladimir Putin who in various ways is seen as the personification of the RB during all his years as president and prime minister.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

“The Russian Bear is back”

This headline in several Western and German media was based on the fact, that surprisingly soon after the beginning of the new millennium the resurgence of Russia and connected to it the well-known metaphor was in full display of its strength. This was all the more unexpected since during the 20 years of decline combined with the liberalization by М. Gorbachev and B. Yeltsin ruling the country Western media had been showing the RB as on the retreat. The RB had been depicted as a wounded animal, sometimes as even being lame. Some examples from German newspapers in the decade before 2000 can illustrate this: Bild

30.12. 1996

Russia and China: Lame Bear and Blind Dragon

(„Rußland&China. Lahmer Bär und blinder Drache.“) Bild

31.08.1996

Russia’s week of fate. When the bear has no power, its claws

will be pulled („Rußlands Schicksalswoche. Hat der Bär keine Kraft mehr, reißt man ihm die Krallen raus.“) Die Welt 26.11. 1999

The Russian is bear is about to get caught again in the Caucasi-

an trap („Der russische Bär ist dabei, erneut in eine kaukasische Falle zu tappen.“) A decade after the collapse of the Soviet — led Warsaw Pact Russia didn’t seem to be one of the big players in world politics any more. In 2001 the RB was still seen as “too poor” and “on the drip of the International Monetary Fund dominated by the US” [3] as to be able to have a role on the world stage. The “Spiegel” in the same year even asked, if the “Chinese dragon” would take the role of the RB as opponent of the United States? [10, p. 155]. But as it was well known that in Siberia there were gigantic resources of oil and gas and Germany needed those resources badly, the German government had to be cautious. And when German representatives were invited to visit the Baltic States they would accept the wish of the Baltic governments to reach full membership in the European Union. By this the German head of government would only “kick the RB a bit his shinbone”, but not go that far as to “affront him completely” [Note 2] by helping the Baltic hosts to fulfill their additional wish to enter NATO at the same time. After a decade of catastrophic decline Russia’s oil output had started to boom again. In 2002 Russia overtook Saudi Arabia to regain its position as the world’s number one oil producer and the state corporation Gazprom was building up a monopoly on supplying a third of Europe’s gas supplies. When via these windfall profits from the oil and gas production there was also a military regeneration of the Russian forces, the Western world soon became worried. In particu-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

lar the Anglo-American press uttered warnings: “Russian bear is back — and this time it’s gas powered” [29 ]. Germany tried to keep a balance. Chancellor Schroeder cultivated close ties with Russia in an attempt to strengthen the partnership between Moscow and Berlin. Schroeder even addressed the West’s stereotype of the RB as being outdated arguing that Europe should dispel this stereotype of Russia as an aggressive animal. Here is his argument: “We must set aside the widespread notion that Russia is a bear just waiting to devour everyone else. This couldn’t be further from the truth. In Russia there is a growing sense that the country will only be able to truly fulfill its role in the world on equal terms with the United States if it manages to secure a comprehensive partnership with Europe. And the same applies to Europe.“ (Gerhard Schroeder. Mein Leben in der Politik, cited on [26].

“Bear with Balalaika” [21, p. 86 – 90]

Schroeder’s approach to Russia was frequently criticized by the Western press. In the same year of the publication of the chancellor’s memoirs the magazine “Der Spiegel” published an extensive survey on Russia’s image-problems in the world using the metaphor RB in its title. This title in short already shows the futility of the endeavor of an image change by order. Underlying the incompatibility of the wild animal and the Russian musical folk instrument there is the opposition of nature vs. culture. The article starts out by reporting on the lament of Moscow’s political class about the poor reputation the Russian government has abroad as well as for its own citizens. Therefore an image-campaign on a large scale had been started by the Russian government intending to change it. Within Russia music festivals and shows had been propagated to create devotion to national traditions and symbols and develop patriotic emotions among the citizens of the Russian Federation. For foreign countries a new television station was installed with the aim of sending official state propaganda in English around the globe (“Russia Today”). The article gives grounds for the assumption that changing the negative image of Russia in the country itself may be partly successful but in the Western world is nearly an impossible task, as the latter is being based on the century — old enemy — image of the RB. Though often distorted to a cliché, the image has its roots in observations by many travelers and observers in historic times reporting on the cruel despotism of Russia’s rulers and the submissiveness of the common Russian people.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

And in present times first-hand observations of the Russian “nouveau riche” (cf. the title of the present article) with their villas, yachts and golden toilet seats, of the corruption in public life and the sleaze in jurisdiction reinforce the negative impression. A report on Russians in Turkish summer resorts in the monthly paper “Der Stern” is also cited. According to this article summer guests from Western European countries are being appalled by Russian tourists. The latter “being robustly built like T-34 tanks” [11, p. 88] and boozing excessively jostle and elbow their way through queues of international guests. Adding to these manifold forms of firsthand experience there are official statistics of international organizations like the corruption index of “Transparency International” (Russia: place 126 among 159 in total) and the index for the freedom of press by “Reporters without borders” (Russia: place 138 among 167 in total; the numbers are given for the year 2006). The article closes citing an official of the Kremlin, complaining that “we can turn and twist as we want, for the Western world we remain the Balalaika playing bears.” [11, p. 88]. Going back to Popper’s schema of the three worlds one can conclude that the journalist says he intends to deconstruct the cliché and century—old foe image of RB (as of world 3) as a biased view on Russia. But he is hindered in drawing this conclusion by manifold observations in real life (world 1). By that the article with the heading of the old metaphor RB corroborates the opposition of the in-group (we: the observers from “Western” countries) vs. the out-group (they: the observed Russians). “We” are in the civilized world” vs. ”they” still live in a barbaric country and behave according to it.

”Image cult on the back of the bear” [13]

Does the Western press have an inclination to stereotype Russian leaders as bears? Boris Yeltsin had been seen as “the epitome of the Russian Bear” [31]. But he was thought to be a “cuddly” and amiable bear, often shown to be drunk and rather helpless. When Putin was elected successor to Boris Yeltsin, Western media including the German ones thought that the period of wild transition from the Soviet Union to a democratic Russia was coming to an end and the new government would be a guarantor on the way to economic development and reliable cooperation. What was the image of the new president? Putin in the period of his first presidency was given credit for the country’s recovery from the economic crisis of the 1990s. But the cult of personality Putin and his PR agents constructed around him was soon frowned upon and more and more ridiculed. The enactment of the tough guy with rude strength in interaction with animals,

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

even wild bears, often triggered commentaries on the macho image with an exaggerated cult of his own body. The weekly journal “Focus” showed 77 (!) pictures under the title “Image cult on the back of the bear” [13]. The article commented in an ironic vein the “media—effective love of animals by the head of state Putin, now also caring for the fate of icebears” [13. Note 3]. Putin posing as he-man was shown in this picture attaching a tracking collar to a 230-kg polar bear and even hugging the animal afterwards. The magazine “Stern” after Putin’s separation of his wife constructed in this vein a lonely—heart—ad running: “Man with muscles and power is looking for female companion for judo evenings and trips to Siberia” [16. Note 4]. Accompanying the text was a picture of Putin with bare chest riding a big bear The television station n—tv was making derisory remarks on the (obviously staged) picture of Putin and the bear under the head line “Mockery on Putin’s fake adventures” [28]. Several satiric internet blogs of German origin took up the topic of Putin with bear in various funny poses, like Putin waving to a bear and the bear waving back before being beaten by the heroic swimmer in ice-cold Siberian water [32]. What does the use of the metaphor RB in these contexts show? From all these texts one can conclude that the frequent use of bears in the context of commentaries on Putin’s image transmit s the feature “awe-inspiring”. When Russia’s president is shown with bears in the wilderness in a way the bear is like his sparring-partner. The property of “being strong” as a feature of the bear, is even enhanced in the image of Putin. He is the one who can tame the strong animal; therefore he is even stronger than the bear. And the space and locality in which this image is created is important too. It is the wild nature of Russia’s east and north solitary Putin is the one who can fight a bear. But for Germans this is again something alien, as there are no more bears in German forests. And none of the leading politicians would ever be portrayed fighting such an animal.

“Strong Bear, tired Eagle”

Putin, the Western media have to admit — German journalists mostly agree — has transformed Russia to a great power again: self-confident and wealthy, even belligerent. Russia unlike in the Boris Yeltsin era has been running its own affairs, with the assent of a large part of the population. And there’s not much Germany and the Western world can do about it anyway — Russia is now too big and too rich to push around. The end of the era of the American President Bush with its plain fiasco in the Middle East even triggered German commentaries under the title “Strong bear, tired eagle” [15]. The accompanying article in the Süddeutsche Zeitung confronted the waning strength of American foreign politics in the world and in particular in “old Europe” to

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

the reawakening of Russia as a world power. And it portrayed this confrontation in a picture presenting the two leaders: Bush looking desperately with a helpless gesture of his hand vs. the action man Putin proudly showing his muscular bare chest.

“Chancellor Merkel in the bear cave” [27]

With Schroeder’s successor as German chancellor, Angela Merkel the relationship between the two governments didn’t go so well any more. The commentators placed the fault on the soberness and pragmatism of Angela Merkel, who — according to a smug commentary — was not as keen on keeping up Schroeder’s buddy relationship with Putin, “driven by testosterone” [18]. When Merkel went to Moscow the title of the report was “Chancellor Merkel in the bear cave” followed by the lines “The German chancellor today was on a bear hunt – no, sorry: she visited one in a cave — Merkel meets Putin” [27. Note 5]. At another meeting on the topic of Germany’s demand for the return of treasures seized by the Red Army therefore tensions between the two heads of state were preprogrammed. And the Russian Bear at this meeting according to the commentators therefore promptly “bared its teeth” [27. Note 6] to the German chancellor. One can conclude that the metaphor RB is used in these contexts as a personification of Vladimir Putin. The Russian leader is being shown with characteristics of the wild animal: superhuman strength, baring its teeth, living in a cave. All these expressions communicate in the way Geoffrey Leech [20] calls “collocative meaning” [Note 7] a specimen not belonging to the civilized world, but to wilderness. Angela Merkel on the other hand is characterized as part of the civilized world, as she asks that works of art are given back, which is surely not an activity of a wild animal.

“Trembling with fear of the Russian Bear” [8]

Some of the more right-wing media were praising Angela Merkel’s for the supposedly “frosty relationship” to Putin [24]. The papers now speak of a “strategic alliance” rather than the “almost obscene love fest” [24] of Merkel’s predecessor and the Russian president. Even more than the chancellor the present German president, Joachim Gauck, a former East German pastor who had served as commissioner for the Stasi archives from 1990 — 2000, wants to make it a major concern of his presidency to openly address civil rights violations everywhere in the world, Russia included. At Putin’s inaugural visit to Berlin and the president’s residence, the Bellevue

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Palace, in 2012, Gauck had explicitly addressed the subject of freedom of opinion in Russia and added he would like to meet representatives of civil society during his future visit to Moscow [24. Note 8]. Attendees of the meeting described the atmosphere as “rather cool” [25].The return visit in Russia has not yet been realized for obvious reasons. But the German president had been invited to visit the Baltic states [30], that according to the title of a report on their development and situation within their neighbors “tremble with fear of the Russian Bear” [8]. The article is accompanied by a map showing the huge extension of Russia and the commentary runs: “Russia — the largest state on earth. For many abutting nations Russia is still a neighbor one should be afraid of” [8. Note 9].

“The Russian Bear stirs and growls louder and louder” [4]

Parallel to these commentaries on Russia’s relationship with other countries there were articles on organizations of Russia’s civil society trying to get fair trials for citizens wrongfully convicted of money laundering and defalcation by the government, formerly “feeling weak and helpless” against a “corrupt judicial system [4] but now getting organized. Some commentators say it’s about time for Berlin to distance itself from “democratically deficient” Russia. But what would this mean for the economic dependence on the superpower’s raw materials?

On the world stage: “The Russian Bear and the Chinese Dragon” [17]

Moscow’s “malicious tactics” [9] were explicated in an article in “Die Welt” on the bickering about the prize of gas and the pipeline through the Ukraine. The report was mainly a report on the travel diplomacy of various representatives, but the headline “The Bear dancing on and off the air ports” [9. Note 10], was obviously hinting at Putin. The Russian head of state was depicted as the “ice-cold” strategic mastermind who would analyze and make use of the “vulnerable parts of the West” [9]. Was Russia then a reliable supplier of gas to states in Central and western European countries? For Germany the answer could be in the affirmative according to its media, as long as there was interdependence of the economy of the two states. And also China wouldn’t have any problems, as “The Russian Bear and the Chinese Dragon” [17] in questions of energy were “closing ranks against the United States” (Schulterschluss gegen die USA“ [17].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Deconstruction:”The Myth of the Bear“ [6, p. 106. NOTE 11]

Criticism of overstraining the metaphor of the Russian Bear in German media comes from two sides. A few critical comments can be found in the new media. And interestingly enough the Germans seem to develop an independent view in criticizing their own newspapers when it comes to their reporting on Russia. In an analysis of the German media’s frequent use of the RB by the scientific political journal “Blätterfür international Politik” the writer pokes fun of German media coverage of political, economic and social developments in Russia. Often the German journalists — according to this observer — even follow the attitudes uttered in the U.S. media within hours using the same negative approach towards the ever-dangerous RB. The bear only once had had a positive and cuddly image according to this analysis — namely when the Soviet Union was falling apart and in the transition period Russia’s economy was weak and the country seemed to lose its status as world player in the nineties of last century. Then Yeltsin was “our” man in the Western press, the “good-natured Russian bear”. But since the newly growing strength of Russia presents a huge challenge to Germany and other countries in the West to redefine their point of view in relationship to this neighbor country in the East, with its abundance of raw material and a society in transition even the journalists of the so-called quality papers do not face up to the task of wellbalanced stories, that should provide complete facts and the relevant context in neutral prose. More often than not the press presents an over-simplistic framing of the country and its representatives around the prominent metaphor of the RB, obviously meant to install awe and fear in the readers. But this fear is not so much a naturally emergent fear German citizens have but rather a top-down manufactured one by certain power groups. The over-simplistic framing by using the RB, a metaphor of a wild animal, is seen as a rhetorical technique used to enforce a stereotype and label the society of the neighbor as something totally different to one’s own chosen way of values and citizens’ rights. The good news in this context come from two studies on how Germans see Russia and the Russians, that were presented in Berlin coinciding with the exhibition “Our Russians — Our Germans” (In this representative survey, the forsa institute randomly selected 1003 people over the age of 18) [5]. Here are some of the results: “According to the survey, the majority of German citizens (84 percent) think the current image of Russia is largely colored by prejudice. Only 10 percent believe that the predominant view of Russia is based on facts and informed opinions“ [5, p. 2]. An overwhelming majority of

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Germans considers the economic cooperation with Russia very important or important [5]. And almost two out of three view Russia as a reliable economic partner — quite in opposition to what some media want them to believe. Moreover, when it comes to the evaluation of the German media’s reporting on Russia only a minority of just 36 percent of the population considers itself to be objectively and accurately informed (36 and 45 % respectively) [5]. The studies show that old stereotypes still linger, and the analysis of German media texts between 2000 and 2013 proved that the metaphor RB is used according to the political and economic background of Russia as being a big player on the world stage again mainly with features of strength, sometimes even those aspiring fear. This is in contrast to the presentation of the RB during the nineties of last century when Russia was seen as weak and the RB therefore had features of an amiable teddy bear. But what about Popper’s theory of the three worlds? The results of the Forsa institute’s survey clearly contradict the view of the predominant influence by the media on the public. Members of a growing civil society are obviously able to deconstruct the information on the ever-present RB in the neighbor country handed down to them by the media and construct their own image of Russia.

References 1. Anderson B. Imagined Communities. Reflections on the Origin and Spread of Nationalism. Rev. Ed. — L., N. Y.: Verso, 1994. 2. Dem Bären etwas ans Schienbein getreten // Freie Presse. 1.06. 2000. 3. Der russische Bär ist zu arm, um noch Weltmacht spielen zu können // Frankfurter Neue Presse. 20.3.2001. 4. Der russische Bär regt sich und knurrt immer lauter // Die Welt. 26.01.2012 . 5. Forsa. Gesellschaft für Sozialforschung und statistische Analyse. Press Release. 7.12.2007. 6. Gellermann U. Die Mär vom Bär // Blätter für deutsche und Internationale Politik 10/2008, s. 106 – 106). 7. Gellner E. Nationalismus und Moderne. Hamburg: Rotbuch Verlag, 1995. – 216 s. 8. Gnauck

Baltische

Staaten

zittern

vor

dem

russischen

Bären.

URL:

http://www.welt.de/debatte/kommentare/article118307842/Baltische—Staaten—zittern—vor— dem—russischen—Baeren.html 9. Gnauck G. von. Moskaus kaltes Kalkül // Die Welt, 16.01.09. 10. Herausforderung am Himmel // Der Spiegel. 2001. №15.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

11. Holm

Der

russische

Bär

tanzt

bis

zum

Morgengrauen.

URL:

http://www.faz.net/aktuell/reise/vergnuegungsorte/vergnuegungsorte—1—soho—rooms—in— moskau—der—russische—baer—tanzt—bis—zum—morgengrauen—11069361.html 12. Hudabiunigg I. Der „Russische Bär“ – redivivus? // E. Reichmann (ed.) Narrative Konstruktion nationaler Identität. — St. Ingbert: Röhrig, 2000. – S. 251 – 281. 13. Imagepflege auf dem Rücken des Bären // Fokus. 29.4.2010. 14. Keenan

Russian

bear

rises

with

Putin.

URL:

http://nypost.com/2013/08/11/russian—bear—rises—with—putin/. 15. Kornelius S. Bush und Putin: Starker Bär, müder Adler // Süddeutsche Zeitung. 13.12.2007. 16. Kruse

Muskulöser

Mann

mit

Macht

sucht.

URL:

http://stern.de/politik/ausland/dating—profil—fuer—putin—muskuloeser—mann—mit— macht—sucht—2022027.html. 17. Landwehr A. Russland und China verbünden sich in Energiefragen // Stern, 28.9.2010. 18. Lausitzer Rundschau. 21.06.2013. 19. Lazari A. de, Riabov О. The “Russian Bear” in Polish Caricature of the Interwar Period (1919—1939) // Images of the Other in Ethnic Caricatures of Central and Eastern Europe / D. Demski and K. Baraniecka-Olszewska (Eds.). Warsaw: Institute of Archaeology and Ethnology, Polish Academy of Sciences, 2010. P. 318 – 337. 20. Leach E. Lévi-Strauss zur Einführung. Hamburg: Junius, 1991. 21. Mettke Jörg R Von. Bär mit Balalaika // Der Spiegel. 2006. №1. 22. Popper K. R. The Open Universe: An Argument for Indeterminism / Ed. W.W. Bartley III. Totowa: Rowman and Littlefield, 1982. 23. Searle J.R. The Construction of Social Reality. New York: Free Press, 1995 24. Spiegel international 17.01.2006 . 25. Spiegel International, 17.06.2013. 26. Spiegel online, 18.12.2006. 27. Sprechtakel.

Bundeskanzlerin

der

Bärenhöhle,

http://www.bubenhofer.com/sprechtakel/2006/01/16/bundeskanzlerin—in—der—ba¤renha¶hle/ 16.01.2006. 28. Spott

für

Putins

falsche

Abenteuer.

URL:

http:/www.n—

tv.de/mediathek/bilderserien/panorama/Spott—fuer—Putins—falsche—Abenteuer— article7253761.html.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

29. Traynor I. et al. The Russian bear is back — and this time it's gas—powered // Guardian. 12.5.2006 30. Visit

Finland,

Latvia,

Estonia

and

Lithuania

URL:

http://www.bundespraesident.de/SharedDocs/Berichte/EN/Joachim—Gauck/2013/130705— Finland—Latvia—Estonia—Lithuania.html. 31. Was von Jelzin übrigblieb // Die Welt. 18.11. 1998. 32. http://lustich.de/bilder/menschen/putin—und—der—baer/ (available May 5, 2013)

Notes 1. One of the “associative meanings” in the theory of Leach [20] 2. „Die Demonstration aber ging nur so weit, dem russischen Bären etwas ans Schienbein zu treten, ihn aber nicht gleich vor den Kopf zu stoßen“ [2]. 3. „Der für seine zur Schau gestellte Tierliebe bekannte Regierungschef Putin hat eine neue Gattung entdeckt. Medienwirksam sorgt er sich nun auch um das Schicksal der Eisbären“ [13]. 4. „Muskulöser Mann mit Macht sucht Gefährtin für Judo-Abende und Ausflüge in die Weiten Sibiriens“ [16]. 5. „Die deutsche Bundeskanzlerin war heute auf Bärenjagd — oder nein, Entschuldigung: Sie besuchte einen in seiner Höhle. Merkel trifft Putin“ [27]. 6. „…deshalb hat der Russische Bär der Kanzlerin mal die Zähne gezeigt“ [27]. 7. „collocative meaning“ is one of the types of associative meaning; according to the theory of Leech it shows what is communicated through association with words which tend to occur in the environment of another word [20]. 8. The visit has not yet been realized. 9. «Russland — der größte Staat der Erde. Außerdem ist das Riesenreich für viele Anrainer noch immer ein Nachbar, vor dem man sich fürchten sollte“ [8] 10, „Auf den Flughäfen tanzt wieder mal der Bär“ [9] 11. German word „Mär“ cannot be adequately translated into English.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

«РУССКИЙ МЕДВЕДЬ» И ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

А. де Лазари, О. В. Рябов, М. Жаковска «РУССКИЙ МЕДВЕДЬ» В ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОЙ ПРОПАГАНДЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Великую войну Российская империя встретила в союзе с Францией и Великобританией, которым противостояли Германия и Австро-Венгрия. Германские планы блицкрига потерпели крах, и бои на западном и восточном фронтах, вскоре превратившиеся в позиционную войну, затянулась более чем на четыре года, унеся миллионы жизней. С не меньшим, чем на полях сражений, ожесточением Великая война продолжалась на страницах газет: эксплуатируя национальные фобии и стереотипы, пропаганда обращалась к животным метафорам, и почетное место в таком «зверинце наций» занимал образ «русского медведя». Популярности подобны метафор способствовало и то обстоятельство, что карикатура — основное «средство доставки» данных образов — играла исключительно важную роль в пропаганде Первой мировой [7]. Международная ситуация благоприятствовала реабилитации образа «русского медведя» во многих странах Европы. В пропаганде Франции и Великобритании союзническую Россию нередко изображали в виде медведя, который получал теперь позитивные коннотации, воплощая, прежде всего, силу. В частности, активно используется уже устоявшийся к этому времени сюжет медвежьих объятий — как, например, на рисунке Бернарда Партриджа из журнала «Панч» (Ил. 1). Наряду с кайзером, популярным партнером медведя в сатирической графике Антанты стал орел: одноглавый прусский или двуглавый австро-венгерский. Например, на французской открытке 1914 года изображен белый медведь в николаевской фуражке, сжимающий в объятиях черного орла: «Вот ты и попался!.. А теперь мы потанцуем». (Ил. 2) Эта карикатура, очевидно, посвящена стремительному русскому наступлению в Восточной Пруссии в августе 1914 года, благодаря которому Франция избежала разгрома, а Германия не смогла реализовать план молниеносной войны на Западном фронте. Рисунок высмеивает германскую стратегию, показывая безнадежность ситуации, в которой оказался орел. Вероятно, конфигурация тел животных также отсылает к геополитическому контексту: ноги орла, скованные медвежь-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

ими лапами, символизируют граничащую с Россией территорию Восточной Пруссии, удерживаемую силами двух русских армий [См.: 5, c. 196].

Ил. 1

Ил. 2

Заметим, что схожий сюжет мы видим на рисунке Л. Барского, опубликованном в польском журнале «Муха» [См.: 4, с. 170 – 171]. Карикатура, посвященная успешному наступлению российской армии под руководством генерала Алексея Брусилова в Галиции летом 1916 года, изображает «русского медведя», обучающего неприятеля танцевать «казачок». Что касается Германии, то в ней тот небывалый энтузиазм, который в момент начала конфликта охватил население всех воюющих стран, получил отражение в крайне шовинистическом дискурсе прессы [11; s. 414 – 415], видное место в котором занимала Россия. В Германии успех мобилизации целиком покоился на представлениях о том, что она ведет войну оборонительную. Такое восприятие было основано на старых стереотипах о славянских варварстве и агрессивности — стереотипах, которые разделяли и социал-демократы, и либералы. Образ «русского медведя», осуществляющего насилие над невинностью Германии, превратился во влиятельный образ коллективного сознания немцев [8, p.15 – 16]. С одной стороны, в германской пропаганде Россия противопоставлялась Англии и Франции, которые обвинялись немцами в предательстве европейский цивилизации, в том, что во имя эгоистичных, сиюминутных интересов они заключили противоестественный союз с варварами [См. 13, s. 46 – 47]. С другой, образ «русского медведя», как правило, становится в один ряд с образами остальных государств Антанты, также репрезентируемых с помощью животных метафор: Францию

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

рисовали в виде петуха, кота или лягушки, Великобританию – льва или бульдога [См. 2; 16; 17]. На немецкой сатирической карте «Европейская облава» Свои — Германия, АвстроВенгрия, Италия, Болгария, Турция — представлены в образах людей (равно как и нейтральные Норвегия, Ирландия и Швеция), в то время как враги – в виде зверей. На востоке медведи, преследуемые бравыми воинами, ретируются в Сибирь; французы изображены как коты и петухи, англичане — бульдоги, бельгийцы — зайцы, сербы — свиньи, марокканцы — верблюды; обезьяна, которая наблюдает за происходящим, выступает аллегорией Японии. (Ил 3) Не менее выразительна в этом смысле почтовая открытка, на которой звери как символ дикости противопоставлены благородной Деве Германии (напомним, что женщина, особенно в викторианской парадигме женственности, выступала символом цивилизованности и культуры). У ног Германии, держащей в правой руке штандарт, на котором начертано «В единении сила», а в левой — щит с девизом «С нами Бог», мы видим рыдающего медведя, встревоженного бульдога и понурого петуха. (Ил. 4)

Ил. 4

Ил 3

Заметим, что немецкая фронтовая поэзия также трактовала «русского врага» аналогично прочим странам Антанты, о чем свидетельствует считалка: Jeder Schuß — ein Russ’, Jeder Stoß — ein Franzos, Jeder Hieb — ein englischer Dieb. Russische Eier, Französischer Sekt, Deutsche Hiebe — Hei, wie das schmeckt!

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

На первом этапе войны, по крайней мере, в 1914 году, немцы своими главными противниками считали французов, воспринимая русских как значительно меньшую угрозу. Так, сатирическая карта «Европа и Малая Азия в 1914 году» изображает Россию в виде солдата, замахнувшегося саблей на Михеля, и огромного медведя, угрожающе оскалившегося на символизирующего Австро-Венгрию благородного льва. Лев, однако, не обращает никакого внимания на медвежье рычание; Михель, занятый борьбой с французом, повернулся спиной к восточному соседу, который получает от него пинок сапогом. (Ил. 5)

Ил. 5

Еще одна сатирическая карта, изображающая Европу в первый месяц Великой войны, показывает мишку, которого жалят немецкие пчелы. Медвежьими чертами в полной мере наделяется другое олицетворение российского общества, казак Иван: большой, свирепый, с оскаленными зубами. Несмотря на то, что он занимает на карте доминирующее положение, художник включил в его образ черты, которые выступают источником его слабости: водка, сжимаемая в лапе, бочка с революционным порохом, привязанная к голове. (Ил. 6)

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

©Muzeum Narodowe Ziemi Przemyskiej Ил. 6

По мере того как Германия добивалась успеха на Восточном фронте, способ изображения России, как заметил Гюнтер Махал, приобретал формы «ритуального убийства» [11, s. 417 – 420]. К примеру, карикатура Лионеля Фейнингера «Немецкие клещи», помещенная в журнале «Виланд» в начале 1915 года, изображает маленького, всклокоченного, с вывалившимся языком и следами многочисленных ранений медведя, которого крепко держат клещи германского окружения (Ил. 7) [См. также: 11, s. 412]. Большой популярностью пользовался мотив охоты. Хорошим примером трактовки России-медведя как дичи служит помещенный на почтовой открытке рисунок, изображающий австрийского и немецкого воинов, сидящих на медведе и секущих его саблями для того, чтобы «выкурить русского из его грубой шкуры» [11, s. 417 – 420]. Эту тему развивает рисунок 1917 года, посвященный успехам на Восточном фронте: генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург показан в образе вождя викингов, на плечи которого наброшена накидка из медвежьей шкуры (Ил. 8).

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Ил. 7

Ил. 8

Следует заметить, что Гинденбург занимает особое место в развитии медвежьей темы. Одно из его популярных прозвищ — «покоритель русского медведя» [8, p. 20]. Победы германских войск под его руководством в ходе Восточно-Прусской операции (август – сентябрь 1914) были представлены как укрощение медведя, его пленение или убийство. На литографии Макса Либермана полководец представлен в облике Геркулеса, поражающего грозную бестию [10], а на открытке «Освободители Востока» (1915) у ног фельдмаршала лежит истекающий кровью медведь. (Ил. 9) В кампании с медведем Гинденбург появляется и на медальонах. Известный медальер Карл Гетц изготовил целую серию подобных работ [См.: 6], на аверсе одной из которых изображен Гинденбург, а на реверсе — немецкий орел, побеждающий медведя (надпись на медальоне гласит, что 80 000 солдат были пленены 27 ноября 1914 года) (Ил.10).

Ил. 9

Эту тему разрабатывали и другие медальеры – например, венгр Пал Патцо (Ил.11).

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

©Henry Scott Goodman, www.KarlGoetz.com

Ил. 10

Ил. 11

Любопытно, что к медвежьей метафоре России обращается и сам Гинденбург. Описывая в мемуарах наступление на Восточном фронте в мае – сентябре 1915 года, он констатирует: «Есть нечто неудовлетворительное в отношении окончательных результатов операций прошлого года. Русский медведь, нет сомнения, кровоточит от ран, но он избежал смертельных объятий… Сможет ли он восстановить жизненные силы и осложнить ситуацию для нас снова?» [9, s. 149]. Остальные враги Германии также выступали объектом «ритуального убийства» на страницах немецких сатирических журналов. К примеру, карикатура из журнала «Симплициссимус», опубликованная через месяц после начала военных действий, изображала Германию в облике святого Георгия, сражающегося с тремя врагами. В роли первого «дракона» выступает медведь, который уже получил смертельное ранение и рычит от боли. Другой — крыса, символизирующая Францию, — лежит, пронзенный копьем. Третий, крокодил, олицетворяющий Великобританию, молит о пощаде на коленях (Ил.12).

Ил. 12

Аналогичное звучание имеет медальон Карла Гетца, на реверсе которого изображен мифический герой Зигфрид, обезглавливающий четырехглавую гидру: ее медвежья голова

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

символизирует Россию, петушиная — Францию, львиная — Италию и голова единорога — Англию (Ил. 13)

©Henry Scott Goodman, www.KarlGoetz.com Ил. 13

Еще один победитель медведя — Михель, который теперь, в дискурсе Великой войны, из простого крестьянина или обывателя перевоплощается в отважного Зигфрида. На литографиях выполненных Бруно Гольдшмидтом в 1914 году, он символизирует защитника Германии от сонма врагов: медведя, петуха, льва и обезьяны — Японии, провисшей на его хвосте (Ил. 14).

Ил. 14

На рисунке Юлиуса Дица «Русское наступление», напечатанном в знаменитом модернистском еженедельном журнале «Югенд», Германию олицетворяет «железная дева» — средневековое орудие пыток, которое в данном случае является воительницей: с шипами, выступающими наружу, а не вовнутрь, а также с немецким орлом на доспехах. Медведь обломал об нее все зубы и вынужден ретироваться (Ил.15)

Говоря о способах изображения «русского медведя», необходимо отметить и применение такого пропагандистского приема, как трансформирование данного образа в менее симпатичных животных — в свинью или крысу, как на карикатуре из журнала „Ulk” (Ил.16)

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Ил. 15

Ил. 16

Поляки воевали по обе стороны фронта, причем и Россия, и Германия эксплуатирую их стремление к независимости, убеждали в том, что те сражаются за собственную свободу. Известный скульптор и художник Юзеф Вилк (1881—1957), работавший в Перемышле, выполнил несколько работ по заказу австрийских властей [12, s. 103; 15]1 ; на одной из них, плакетке «Освобождение Польши» (1915), мы видим австрийского воина, который загоняет штык в пасть медведя, насилующего Польшу, изображенную в виде обнаженной девушки. Рядом стоит герой в польской уланской шапке с занесенным для удара мечом (Ил. 17).

©Muzeum Narodowe Ziemi Przemyskiej Ил 17

Благодарим профессора Александра Рогачевского за консультации.

Ил. 18

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

В свою очередь, «Симплициссимус» по случаю «освобождения» польских земель в августе 1915 года поместил на обложке рисунок, озаглавленный «Русский медведь и польский орел». Медведь, пронзенный штыком и несколькими саблями, вынужден выплюнуть белого орла, восклицая при этом: «А так хорошо ему было в моем желудке!» (Ил.18). Немало антироссийских нот появляется в немецкой прессе как бы мимоходом. В качестве примера можно привести текст из газеты «Лиллер Кригсцайтунг», напечатанный в 1916 году. Острие статьи направлено против Великобритании, но при этом в ней содержится своеобразная иерархизация стран Антанты на основании степени их цивилизованности, согласно которой низшее место занимает Россия: «Сейчас мы уже знаем, кто несет ответственность за военные убийства. <…> Руками славянского варварства Англия хочет уничтожить духовное превосходство немцев. <…> Против своей воли, скованная условиями подписанных договоренностей, высокоразвитая французская культура должна поддерживать нынешние убийства, варварство и бесправие; она знала об этом, но ее супружеская верность заставила ее идти этим путем, который неминуемо приведет ее к гибели» [14, s. 72]. Духом подобного цивилизационного дискурса проникнут и комментарий «Брауншвейгише ландесцайтунг» к Брестскому мирному договору между Германией и Россией (март 1918 года): «Восточный колосс повержен; все, что в Германии есть великого и мужественного, обеспечило победу сил духа над грубой силой неоформленной материи» [см.: 14, s. 183]. Тема «русского медведя» регулярно появлялась при освещении событий войны в прессе и тех государств, которые не принимали непосредственного участия в конфликте – например, Испании. Здесь у медвежьей метафоры двойственный характер. Это заметно на примере карикатуры, опубликованной в газете «Ла Кампана де Грасия» в августе 1914 года. Она изображает обед белого медведя и английского леопарда: первый ест из тарелки с надписью «Польша», второй — с надписью «Ирландия». Приятной беседе не мешают военные действия в непосредственной близости. Собеседники согласны, что их вмешательство не нужно в принципе ни Англии, ни России [см.: 1, c. 146 – 147]. В рисунке одновременно присутствуют и критика империалистической политики, и призыв к вооруженной интервенции, что друг другу противоречит. Карикатурист не последователен в своей критике и не нашел места на рисунке для Испании. В этом контексте следует обратить внимание на специфику репрезентации «русского медведя». Он здесь оказывается жадным хищником, и в то же время трусом (Ил. 19].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Ил. 19

Ил 20

Подобные признаки русского великана появляются также в ряду более поздних испанских карикатур. Среди них отметим рисунок, изображающий гигантского белого медведя, пожирающего турка, a также работу Пикароля (март 1917), на которой белый медведь предлагает немецкому солдату, который прибыл к нему с голубем мира, лавровый венок — чтобы «лучше приправить тушеное мясо, которое мы собираемся приготовить» [см. 1]. В конце концов, однако, медведь-великан оказывается жертвой большой политики. Именно таким представляет его испанский художник (в ноябре 1917 года), несколько недель после вспышки октябрьского переворота, когда большевики старались заключить мир с Германией. Рисунок изображает беспомощную громадину, стоящую между Японией и США. Американец угрожает медведю: «Если не бросишь ружье, перестану тебя кормить», японец же — «Если не бросишь ружье, горько пожалеешь (Ил.20).

Подведем итоги. «Русский медведь» был заметным персонажем дискурса Первой мировой войны, где он предстает «партнером» главных национальных символов других стран, равно как и основных действующих лиц. Дань использованию медвежьей метафоры России отдали выдающиеся представители европейской культуры, среди которых известные художники, скульпторы, медальеры. Изображения нашего героя украшали страницы лучших журналов, включая «Панч», «Югенд», «Симплициссимус». О значимости образа медведя в дискурсе Великой войны говорит и то обстоятельство, что его «носителями» были газеты и журналы, почтовые открытки и сатирические карты, медали и игрушки. Многозначность медвежьего символа позволяла использовать его пропагандой как союзников России, так ее противников, а также нейтральных государств. Если в странах Антанты акцентировалась такая черта образа медведя, как сила, то Центральные державы подчеркивали в России при помощи медвежьей метафоры варварство, агрессию, отсталость, иррациональность – и в целом цивилизационную чуждость Европе…

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Список литературы и источников: 1.

Гарсия Сала И. Отголоски медвежьего рычания: Российская Империя как белый мед-

ведь в испанской прессе // «Русский медведь»: История, семиотика, политика / под ред. О. В. Рябова и А. де Лазари. М.: Новое литературное обозрение, 2012. — С. 140 – 149. 2.

Жаковска М. Медведь на охоте, охота на медведя: Россия в немецкой карикатуре

XIX—XX вв. // Политическая лингвистика. 2011. № 1 (35). — C. 15 – 19. 3.

Истории мишек, http://clubs.ya.ru/4611686018427402485/replies.xml?item_no=902

Лазари А. де, Рябов О.В. Русский медведь в польской сатирической графике межвоен-

ного периода (1919 – 1939) // Границы: Альманах Центра этнических и национальных исследований ИвГУ. Вып. 2. Визуализация нации. — Иваново: Ивановский государственный университет, 2008. — С. 162 – 182. 5.

Цыкалов Д. Е. «Русский медведь» в европейской карикатуре второй половины XIX –

начала ХХ века // «Русский медведь»: История, семиотика, политика / под ред. О.В. Рябова и А. де Лазари. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — С.105 – 124. 6.

The Artwork of Karl X Goetz, http://www.karlgoetz.com/galleries/goodman/index.html

Demm E. Propaganda and Caricature in the First World War // Journal of Contemporary His-

tory. 1993. № 28. — P. 163 – 192. 8.

Goltz A. von der. Hindenburg: Power, Myth, and the Rise of the Nazis. — Oxford University

Press, 2009. 9.

Hindenburg M. von. Out of My Life. — London, New York, Toronto and Melbourne: Cassel

and Company, LTD, 1920. 10.

Liebermann M. Herkules—Hindenburg erschlägt den russischen Bären (Kriegszeit. Künstler-

flugblätter.

1914.

Vol.

№

(30

Sept)

http://www.moma.org/collection_ge/browse_results.php?object_id=123440 11.

Mahal G. Eher Pinsel als Stift. Russland und die Russen in Karikaturen deutscher Zeichner

1870—1917 // Russen und Russland aus deutscher Sicht. B 4.: 19/20. Jahrhundert. Von der Bismarckzeit bis zum Ersten Weltkrieg / hrsg. von M. Keller. — München: Wilhelm Fink Verlag, 2000. S. 381 – 425. 12.

Orłowicz M. Illustrierter Führer durch Przemyśl und Umgebung. Mit besonderer Berücksich-

tigung der Schlachtfelder und Kriegsgräber 1914 – 15. — Lemberg, 1917. 13.

Roetter Ch. The art of psychological warfare, 1914 – 1945. — N. Y.: Stein and Day, 1974.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

14.

Schade P. Nachrichtenpolitik und Meinungssteuerung im Keiserreich. Dargestellt an der

deutschen Kriegsideologie und Propaganda für die Massen im Ersten Weltkrieg 1914 –1918. — Hannover: Universität Hannover, 1998. 15.

Schubert J. Józef Wilk i inni polscy artyści działający w armii austriackiej przy tworzeniu

cmentarzy

wojskowych

Przemyślu

Galicji

Środkowej.

https://suw.biblos.pk.edu.pl/resources/i1/i5/i1/i1/r1511/SchubertJ_JozefWilk.pdf. 16.

Żakowska M., Изображение России—медведя в немецкой карикатуре 1914 – 1945 гг. //

Европа. 2009. № 3. — S. 145 – 154. 17.

Żakowska M., Bear in the European Salons: Russia in German Caricatures, 1848 – 1914 //

Images of the Other in Ethnic Caricatures of Central and Eastern Europe / ed. D. Demski, K. Baraniecka-Olszewska. —Warsaw: Institute of Archeology and Ethnology, Polish Academy of Sciences, 2010. — S. 338 – 361.

Список иллюстраций:

Partridge B. The Brusiloff hug // Punch. 1917. July 11. http://www.ebay.co.uk/itm/Aleksei-

Brusilov-Offensive-Russian-Bear-Kaiser-Wilhelm-1917-WW1-Print/231030572217?nma=true&si=E35%252FneICgimgYjdfcnqbOPWA%252FSA%253D&orig_cvip=t rue&rt=nc&_trksid=p2047675.l2557 2.

L’Ours Russe, http://kolyan.net/index.php?newsid=14411

Europäische

Treibjagd

(Satirical

maps

the

Great

War,

1914—1915,

http://www.tumblr.com/tagged/walter—trier) 4.

Einigkeit

macht

stark,

http://www.amazon.com/Photo—Einigkeit—Russia—England—

France/dp/B0075XG338 5.

Kaspar

Momentaufnahme

von

Europa

und

Halbasien,

http://www.iwm.org.uk/collections/item/object/14569 6.

Lehmann-Dumont K. Humoristische Karte Von Europa Im Jahre 1914 (Muzeum Narodowe

Ziemi Przemyskiej). 7.

Feininger L. Die deutsche Zange (Wieland. 1915. № 23).

Der Bärenhäute (Kladderadatsch. 1917. № 39).

Der

Befreier

des

Ostens,

http://brandenburg.rz.htw—berlin.de/propaganda.html;

http://humus.livejournal.com/1193494.html 10.

Goetz K., http://www.karlgoetz.com/galleries/goodman/index.html

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

11.

Patzo P. Hindenburg, http://karlgoetzmedals.com/ProductDetail.aspx?ProductId=179

12.

Durch! (Simplicissimus. 1914. № 20).

13.

http://www.karlgoetz.com/galleries/goodman/index.html

14.

Goldschmitt B. Michel und seine Nachbarn (Münchner Kriegsblätter. 1914. № 1, 2,

http://www.loc.gov/pictures/item/2009631642/; http://www.loc.gov/pictures/item/2009631643/) 15.

Diez

Russische

Offensive

(Jugend.

1914.

№

51,

http://www.kaskapointe.fr/images/Jugend51_14_1.jpg) 16.

Ursus

concursus

(Ulk.

1915.

№

44,

http://digi.ub.uni—

heidelberg.de/diglit/ulk1915/0194?sid=3c2d583974fdebc04960276a9957cb77) 17.

Gulbransson O. Der russische Bär und polnische Adler (Simplicissimus. 1915. 24.08).

18.

Braunschweigische Landeszeitung. 1918. 4.03 [См.: 14, s. 183]

19.

Soler. La pau de Rússia (L’Esquella de la Torratxa. 1917. 30.11)

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Д. Е. Цыкалов ОБРАЗ «РУССКОГО МЕДВЕДЯ» В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ КАРИКАТУРЕ ПЕРИОДА ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (ИЮЛЬ 1914 – ФЕВРАЛЬ 1917)

«В Вологодской Губернии, далеко на северо-востоке, в стране обитаемой племенем Зырян, есть городок с 3,500 жителями, называемый Усть-Сысольск. В этом городке, лежащем в местах мало обитаемых, расстоянием в 1,598 верстах от Петербурга, от Москвы в 1,318 верстах, проезжих вовсе не бывает, а кто хочет побывать в Усть-Сысольске, милости просим ехать туда нарочно. Выгода та, что там можно выучиться по-зырянски, потому что все тамошние коренные жители, хотя и русского происхождения, знают этот язык. Мы получили из Вологды письм, в котором один Вологодский житель пересылает нам письмо, писанное к нему приятелем, перемешанное с зырянскими словами и целыми речениями, и просит нас напечатать это письмо в «Северной Пчеле», для доказательства, что хотя Воложане называют жителей Усть-Сысольска медведями, но это название вовсе несправедливо, потому что и просвещение и общежитие быстро распространяется в этом городе. Всего письма напечатать нельзя, потому что оно слишком длинно, но о содержании его мы с удовольствием упоминаем в доказательство, что и в пустынном Усть-Сысольске можно жить приятно», — писал редактор петербургской «Северной Пчелы» Фаддей Булгарин в заметке опубликованной 10 марта 1854 года [24]. Особо восхищался автор честностью зырян и страстью их к учению, замечая, что в городке развивается образование, есть даже женское училище и любительский театр. Усть-Сысольцы умеют танцевать современные танцы «под фортепиано»: польки, мазурки, кадрили и вальсы, дамы одеваются по последней моде, снимая фасоны из петербургских журналов. «В употреблении» у горожан даже французский язык, но больше говорят п-русски, и отчасти по-зырянски». Городская аристократия — двадцать семейств — устраивают периодически музыкальные и литературные вечера. Заключает журналист здравицей за устьсысольцев: «Честь и слава городу, с 3,500 душ жителей и двадцатью образованными семействами, составляющими высшее общество! Душевно радуемся, что просвещение, образованность и общежитие распространяются быстро и повсеместно в нашем любезном отечестве. Да здравствуют Усть-Сысольск!» Усть-Сысольск был известен петербургским газетчикам тем, что там за публикацию «философического письма» П. Чаадаева отбывал ссылку редактор журнала «Телескоп» Н.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Надеждин. Описание столицы зырян у Булгарина, однако, столь оптимистично, что невольно возникают сомнения в подлинности изложеных фактов и даже подозрение, не причастно ли к корреспонденции III отделение императорской канцелярии (о близости к которой «Северной Пчелы» и лично Булгарина писали революционеры-демократы) [13]? К сожалению, проверить приведенные в газете сведения нет возможности. Однако сейчас это город с населением 240 тысяч человек, столица республики Коми (в 1930 году Усть-Сысольск был переимнован в Сыктывкар); в рейтинге социального самочуствия регионов России за 2013 год республика имеет высокий балл, занимая 16 место из 79 [8]. А вот упомянутая страсть жителей этого края к учению имеет впечатляющее подтверждение — Питирим Сорокин. Письмо опубликовано во время Крымской войны. Как следует из текста, просвещенные усть-сысольцы, будучи патриотами (автор описывает, например, как горожане по своей инициативе организовали сбор пожертвований в пользу раненных моряков Черноморского флота), относились к прозвищу «медведи» отрицательно — даже несмотря на то, что изображение медведя в берлоге украшало герб города. Трудно предположить, что на восприятие горожан повлияли европейские карикатуры того времени, где «царь леса» символизировал русское «варварство», против которого воевал «цивилизованный» Запад. Корреспондент упоминал о том, что жители выписывают столичную прессу, однако об иностранных журналах и альбомах в письме ничего нет. Скорее всего, усть-сысольцам просто не нравилось представление об их городе как о «медвежьем угле» — глухом, захолустном местечке. Впрочем, о шовинистических стереотипах и «газетных утках», запускаемых против России англо— французской пропагандой, образованные усть-сысольцы знали наверняка из той же «Северной Пчелы». Так, например, в декабре 1853 года газета перевела с французского отзыв театрального критика Жюля Жанена о русофобском спектакле «Казаки» из репертуара парижского театра Гетё. В пьесе, вызвавшей в Петербурге бурю возмущения, было немало гротескных персонажей, вроде казаков-свечкоедов. Не обошлось без «снежных и ледяных орд», а также травли белых медведей, которых избивали «дубиною и ногами» [22]. А, буквально за неделю до публикации письма из Усть-Сысольска 2 марта 1854 года петербургский газетчик, разоблачая англичан, вновь упоминает о белом медведе: «Дело Англии не темно: заступничество за независимость старой индюшки Турции, которая теперь, под пение Галльского петуха, пищит в когтях леопарда, было пустым предлогом, чтобы придраться к России». В примечаниях автор объяснял читателям происхождение османского образа: «По-английски индейка называется Turkey. И во всех карикатурах Турция представляется в виде индейки, которую душит белый медведь» [23]. Антирусские рисунки «Панча» были хорошо известны в Петербурге, где английские карикатуры даже переиздавали в целях контрпропаганды [33, с. 471]. Речь, скорее

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

всего, идет о карикатуре Джона Тенниела «Турция в опасности» (правда, в оригинале русский медведь не белый, как писала «Северная Пчела», а бурый). Через год после публикации этого письма в Москве и Петербурге были изданы альбомы военных карикатур русских художников, но и в них медведь спросом не пользовался, во всяком случае, он не фигурирует в описаниях карикатур, нет его и в переизданных рисунках [14; 28 – 30; 35]. Во время осады Севастополя особенно была популярна гравюра «Тяжел русский мужик кулаком и весом». В центре этого рисунка — огромные весы. На одной чаше стоит крепкий мужик в шапке-ушанке и дубинкой в руках. Хотя впечатление тяжеловеса он не производит, его вес велик, поскольку масса народу на другой чаше — французские генералы, английские адмиралы, наемники Сардинии и турки-иноверцы — не в состоянии перевесить его ни на грамм. В России для весов применяли гири в виде пушечных ядер с ручкой; обыгрывая это сходство, художник нарисовал, как союзники бросают ядра по противоположной чаше весов, целясь в русского, однако мужик остается непоколебим [2, с. 89; 35, с. 44]. Как отмечают А. де Лазари и О. В. Рябов, изданную во время Крымской войны «Историю Святой Руси» Густава Доре открывал рисунок, под которым сообщалось: первый русский появился на свет от греховного союза моржихи и белого медведя [10]. Сильный и устойчивый «мужик-тяжеловес», не зверь, не получеловек, а славный представитель людского рода, на отечественной гравюре выглядит как «наш ответ» французам. Несмотря на героическую оборону, Севастополь был взят и Крымская война проиграна Россией. Война обнаружила архаичность социально-экономического уклада страны. Началась модернизация (было отменено крепостное право, учрежден суд присяжных и земства, правда, через 20 лет реформы сменили контрреформы, но к 80-м гг. XIX века в стране успел произойти промышленный переворот и ее экономика была на подъеме). Во внешней политике Россию больше занимали теперь Дальний Восток и Средняя Азия, где, в конечном счете, ее интересы сталкивались с американскими и японскими. Что касается Европы, то здесь Россия заключила союз с Францией (позже к ним присоединилась Англия) и оказалась во вражде с Центральными державами (Германией, Австро-Венгрией и Италией). Противоречия между великими державами привели к новым войнам. Таким образом, во второй половине XIX века для Запада «русский медведь» мог выступать уже не только как враг, но и как союзник. В России образ медведя был также неоднозначен: одно дело — «Медведь на воеводстве» Салтыкова-Щедрина (жестокий, жадный, ленивый пьяница и самодур), совсем другое — медведь как защитник России от внешних врагов на карикатурах в отечественных журналах. Интересно, что подобные изображения впервые

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

встречаются в период нового «Восточного кризиса» — русско-турецкой войны 1877 – 78 гг. [20]. В начале XX века количество карикатур с Россией-медведем в российских изданиях значительно увеличивается [4, с. 29]. Образ медведя при этом остается двойственным [21]. Бум же медвежьей темы приходится на годы войн и революций. Настоящая статья посвящена образу русского медведя в период Первой мировой войны. В ее основу легли рисунки карикатуристов петроградских газет «Новое время» и «Биржевые ведомости». Карикатуры рассмотрены по хронологическому принципу. Временные рамки исследования: июль 1914 года – февраль 1917 года. *** зображения медведя в российских изданиях появляются с первых дней войны. Например, журнал «Новый Сатирикон» посвятил началу боевых действий карикатуру «Германия готова»: страдающей мегаломанией кайзер Вильгельм приказывает немцу Михелю посадить в стальную клетку французского петуха, британского льва и русского медведя, не желающих признавать владычество Гогенцоллернов [19, с. 8]. На страницах «Нового времени» русский медведь появляется в карикатурах сентября 1914 года. Летом русская армия, чтобы ослабить натиск Рис. 1

немецких войск на Францию, атаковала немецкую армию

на территории Германии в Восточной Пруссии. В дебюте перевес был на стороне русских, но итогом, после того как немцы укрепили фронт за счет переброски дивизий с Запада стал разгром. На другом фронте — против Австро-Венгрии — русская армия действовала более успешно. Осенью была занята большая часть Галиции. Художник аллегорически изобразил ситуацию в карикатуре «На охоте», где нарисовал Германию и Австро-Венгрию в виде медвежатников, встретивших лицом к лицу огромного рассерженного травлей русского медведя (Рис. 1)1. Крошка-австриец, пятясь назад, говорит рослому немцу, который толкает его прямо на красавца-медведя: «Ой, дяденька, лезет!..» На рисунке могучая медвежья голова как бы вырастает из гребня бегущей штормовой волны, готовой поглотить горе-охотников. Чтобы усилить образ бури, художник рисует 1

Автор — князь Эдмон Адамович Сулиман-Грудзинский (1854—1916), художник батального жанра. Рисовал также эскизы для росписи фарфора, создал свой мир образов, изображая северные равнины и леса с их обитателями, русских витязей.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

на горизонте скалистый берег и летящую над морем стаю чаек. В карикатуре интересна связь медведя и волны, природной стихии. Образы волны, стихии, лавины в военной публицистике обычно обозначали мощь и силу мужицкой армии [3]. Английский историк Рой Дуглас, поместивший рисунок «На охоте» в свою книгу «Великая война глазами карикатуриста», справедливо обращает внимание на выборочное восприятие художника: тот замечает победу, но закрывает глаза на поражение [34, с. 16]. Однако едва ли от карикатуриста можно ждать иного отношения. Русское общество, как и остальные народы Европы, приняло войну, пацифистов и пораженцев было немного. Так же с первых дней войны во всех странах-участницах конфликта была введена цензура. Карикатура оказалась на службе у пропаганды, для которой замалчивание неудач своей армии — обычная практика. Задача пропаганды заключалась в «духовной мобилизации» населения, что достигалось, с одной стороны, наделением «своих» позитивными чертами, с другой, — проецированием на народы и правительства неприятельских стран всевозможных шовинистических стереотипов в максимально доходчивой форме. Так, в российской публицистике были широко распространены идеи о «расовой несовместимости» и «вечной вражде» славян и немцев. Война трактовалась как «вторая отечественная», противоборство добра и зла. Вот как эту мысль выразил Василий Розанов: «Исполин пошел на исполина. За нашей спиной — все славянство, которое мы защищаем грудью. Пруссия ведет за собой всех немцев, и ведет их к разгрому не одной России, но всего славянства. Это — не просто война; не политическая война. Это борьба двух миров между собой. Да не будет малодушия между нами. Сейчас одна мысль: о единстве, крепости духа, твердом стоянии перед врагом. Будем все как один человек, будем как в войну 12-го года» [17]. На противопоставлении немцам в годы Первой мировой войны строилась русская/славянская идентичность. Эти представления опирались на фольклор. Часто, например, упоминалась поговорка: «русскому — здорово, а немцу — смерть»1. Эта антитеза определенно лежит в основе сюжета рисунка «На охоте», на ней построена большая часть военных карикатур с медведем. Рельефно

Рис. 2

это противоположение представлено на хронологически следующем за карикатурой «На охоте» рисунке «Нового времени» «Святочное гадание с зеркалом» (Рис. 2)2. Художник здесь обыгрывает распространенный в сатирической графике стран Антанты образ ночного кошма1

Ф. Булгарин, ссылаясь на рассказ генерала И. И. фон Клугена, утверждал, что поговорка придумана Суворовом после победоносного штурма Праги, предместья Варшавы в 1794 году [25]. 2 Подпись: Эн—Эр.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

ра кайзера. Заглянув в зеркало, Вильгельм падает со стула, увидев немецкого орла в пасти русского медведя-царя, т.е. свою погибель. Заметим, что медведь на карикатуре не бурый, а белый: карикатурист, очевидно, намекал на русские морозы, предрекая, таким образом, императору Германии судьбу армии Наполеона в России. Интересно, что образ медведя«привидения» в карикатуре коррелирует с народными представлениями. Зима — пора медвежьей спячки, которая в традиционной культуре воспринималась как временный уход лесного зверя в потусторонний мир [7, с. 70]. Карикатура «Святочное гадание с зеркалом» вышла в первые дни нового 1915 года. После вступления осенью в войну Османской империи — союзницы Германии, Россия вынуждена была сражаться одновременно уже на три фронта. На Кавказе накануне Рождества была одержана крупная победа, успех внушал в Петрограде оптимизм, и карикатура отражала эти настроения. Но, надежды не оправдались. К началу 1915 года противникам стало понятно, что расчет на блицкриг провалился, битва будет затяжной. Началась позиционная война, борьба на истощение, иногда прерываемая затяжными наступательными действиями. Германские командиры решили в 1915 году сосредоточить основные усилия на восточном фронте с целью вывести Россию из войны. Летом русская армия, потерпев крупные поражения на австро-германском фронте, вынуждена была оставить Галицию и Польшу. Однако германский план разгрома русской армии не был выполнен. В конце августа, чтобы поднять боевой дух армии Николай II решил лично возглавить войска. Ценой огромных потерь к осени русским удалось остановить продвижение германцев и «принудить их к зимнему позиционному сидению» [6, с. 344]. Тут после 10-месячного перерыва снова встречаем медведя — даже трех, причем, говорящих. Новую фазу войны на воРис. 3

сточном фронте иллюстрирует скетч «Не-

что из стратегии» (Рис. 3)1. В первом «кадре» крупным планом гротескные немецкие генералы и солдаты внимательно смотрят вперед. Из-за леса, из-за гор на горизонте появляются три марширующих в их направлении белых медведя. «Донер-ветер! Медведи…» — Говорит

Автор: Эн—Эр.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

немецкий командир. На следующем рисунке медведи подходят поближе и видят, что немецкая армия ощетинилась острыми пиками железных касок, свернулась в ежиный клубок. «Ишь ты, хитрый Немец какую штуку выкинул!» — смеются медведи, трогая лапами «пикельхельмы». Противоборство медведя и ежа в зарубежной карикатуре обычно трактуется в пользу последнего. Медведю, мол, и хочется, и колется [11, с. 159]. Заключительный «кадр» скетча «Нечто из стратегии», однако, опровергает это клише. Медведи садятся вокруг немецкого ежа и закуривают трубки: «Ну что ж подождем. Кто дольше высидит?». Карикатура построена на сюжете сказки «Три медведя». Немцы, таким образом, играют здесь роль «незваного гостя», забравшегося в дом и застигнутого на месте вернувшимися хозяевами. Однако, в отличие от сказочной Маши, немцы не убегают, а занимают оборону, съежившись от страха. Карикатурист рисует образ немецкой «стратегии», обыгрывая ряд народных представлений о немцах. Фольклор называл «немцем» любого иностранца, а не только человека, чей родной язык немецкий. Немцы — все не говорящие по-славянски европейцы. Человек, который говорит на непонятном языке или молчит, кажется подозрительным и лукавым. В русских поговорках собранных В. И. Далем говорится о заезжих иноземцах: «Голь на выдумки торовата» или «Немец хитер: обезьяну выдумал». В русской литературе XIX века встречается соответствующая интерпретация фольклора, в которой подчеркивается интеллектуальное превосходство русских над иностранцами, отождествляемых с гаерами и фокусниками: «ты, немец, обезьяну, говорят, выдумал, а я, русский, в одну минуту всю твою выдумку опроверг», — писал М. Е. Салтыков-Щедрин. Ф. М. Достоевский замечал: «Немцы являются (к нам) с разными великанами и великаншами, с ученым сурком или обезьяною, нарочно выдуманною ими для русского удовольствия» [5; 13]. Не исключено, что происхождение этих образов связано с «медвежьей комедией». Так в Европе называли номера с медведями, которые бродячие циркачи показывали на городских ярмарках, где он часто выступал в паре с обезьяной. Как пишет В. М. Успенский: «неповоротливость и мощь лесного зверя сопоставлялась с импульсивностью экзотического примата» [31, с. 89]. В соответствии с фольклорной логикой и ведут себя персонажи карикатуры. Смешной немец полагается на технику и сталь, ему противостоит живой, большой, смышленый и добродушный, немного похожий на веселого черта остроухий русский медведь. Он оставляет немца с носом1. Русские публицисты, сравнивая немца и русского, часто использовали оппозицию «техника vs. природа и дух» [см., напр.: 27, с. 337]2. 1

Острые уши медведей вызывают также в памяти строки «Бородино» Лермонтова: «у наших ушки на макушке». Справедливости ради следует заметить, что после поражений русской армии летом 1915 года некоторые публицисты пересмотрели свою позицию. Например, Николай Бердяев, рассуждавший в начале войны о победе 2

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Скетч «Нечто из стратегии» обыгрывает эту идею. Еж олицетворяет Германию пушек и стали, медведь — природу и русский дух. Выбор персонажей удачен и для иллюстрации стратегии позиционной войны. Оба зверя впадают в спячку. Обычно медвежий сон ассоциируется с ленью, однако в природных условиях медведь по сравнению с ежом легок на подъем. Медведь лучше переносит зиму: температура тела, частота дыхания и обмен веществ у него снижаются мало. А вот ёж без достаточного запаса жира даже может во время спячки умереть, частота его пульса и дыхания значительно падают. Медведь быстро восстанавливается, еж не выходит из норы до апреля, пока воздух хорошо не прогреется. Примерно по такому сценарию и развивались дальнейшие события: компания 1915 года была за Германией, и теперь она готовилась к решающей схватке на Западе; в 1916 году, однако, германцы были ослаблены битвами на Востоке, тогда как Великобритания и Франция воспользовались передышкой и смогли не только выдержать удар, но и взять Германию измором, ну, а Россия-медведь показала себя способной к быстрому восстановлению. В феврале – апреле кавказская армия одержала крупные победы, взяв две ключевые крепости Эрзерум и Трапезунд, открывавшие путь на Константинополь и в Малую Азию. А в мае русская армия повела мощное наступление в Галиции, названое историками «Брусиловским прорывом», в результате которого австровенгерская армия была фактически выведена из войны. Карикатуры 1916 года показывают пробуждение медведя — он становится талисманом, символом успеха русских. Как, например, на фотографиях Русского экспедиционного корпуса во Франции и Салониках: улыбающиеся солдаты держат на поводке дрессированного мед-

Рис. 4

ведя, по всей видимости, всеобщего любимца части [37, с. 293]. Июльские «Биржевые Ведомости» комментируют победы в Галиции карикатурой под названием «Как думали о русском медведе в Австрии и что из этого вышло»: старый император Франц-Иосиф, выступая в цирке, кладет левую руку в пасть огромному белому медведю. «Теперь медведь обезврежен, он дремлет», — говорит австрийский дедушка невидимой пуб-

«духа над механикой», теперь предлагал тем, кто все еще противопоставлял «русскую святость немецкой промышленной технике», самим «повоевать в окопах безоружными, с голыми руками»[1, с. 462].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

лике. Однако медведь на деле только ждет удобного случая откусить у «дрессировщика» конечность, что и делает. Дрессировать белых медведей очень рискованно, о чем такой опытный «дрессировщик», как Франц-Иосиф должен был знать… (Рис. 4)1. Сюжет о пробуждении сближает медведя с архетипом воскресающего божества [21]. Вряд ли, однако, можно всерьез говорить о «медвежьем культе» в России в годы Первой мировой войны. Типологически карикатура «Биржевых Ведомостей» близка к скетчу «Нечто из стратегии» и ее образы, скорее всего, также имеют отношение к «медвежьей комедии». С другой стороны, эта карикатура выражает аналогичную, что и рисунок «На охоте», идею: русского медведя лучше не будить. В августе 1916-го медведь становится главным действующим лицом в карикатуре «Нового Времени» «Благодетель Польши», на планы немцев возвести на польский престол своего ставленника (рис. 5)2. После поражений Австро-Венгрия и Германия надеялись восполнить потери за счет польских новобранцев. Но международными соглашениями призыв в армию жителей оккупированных территорий был запрещен. Тогда в августе 1916 г. Берлин и Вена решили создать в Польше независимое союзное государство с собственной армией. Карикатурист представляет это событие, как трагедию для Польши. Он изобразил борьбу русского медведя и Вильгельма. Медведь Рис. 5

в казачьей папахе стискивает в объятьях императора

германцев. Под каблуком Вильгельма изображена польская женщина с ножом в спине. «Подай скорей мой нож, который я забыл у тебя в боку, обещаю за это в мужья одного из своих сыновей», — говорит германец Польше. Для понимания этой карикатуры вернемся к началу мирового конфликта. Война начиналась под знаменами славянского единства. В день объявления манифеста 2 августа 1914 сотни тысяч петербуржцев пришли к Зимнему дворцу с лозунгами: «Час славянства пробил» «Победа России и славянства», «Славяне, объединяйтесь». Славянофильские настроения рас-

Подпись: Алов. Автор: Иван Васильевич Симаков (1877 – 1925) — архитектор, художник, плакатист. До революции выполнял экслибрисы, сатирические рисунки для журналов, иллюстрации, писал акварели. После революции работал в «Окнах сатиры РОСТА». Известен тем, что в 1917 году создал одну из первых натурных зарисовок В. И. Ленина, напечатанную в журнале «Лукоморье». 2

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

пространены были и в польских землях. Например, на карикатуре журнала «Муха» «Мы немцы не боимся никого кроме бога… и славян» польский офицер показывает испуганному немцу большой славянский кулак на фоне штыков и пушек [15]. Два месяца спустя, в октябре, когда под Варшавой шли упорные бои, московский журнал «Кривое зеркало» посвятил польской столице карикатуру «Варшавская сирена, Тевтонский фавн и русский кентавр». Рисунок сопровождал «гекза-пента-метр»: «Фавн сирену поймать в свои путы задумал. Замысел дерзкий разбил мощным ударом Кентавр. Но не Кентавра мечом любовные сети ковались. Сердце сирены пленил подвиг высокой души» [9]. Карикатура «Благодетель Польши», хотя и была нарисована двумя годами позже, уже после захвата Польши немцами, тем не менее, проникнута тем же характерным для раннего периода войны романтическим настроением. Образы медведя-казака и медвежьих объятий, широко распространены в западной карикатуре, начиная с Наполеоновских войн [31, с. 91, 98]. Однако, если в европейской сатирической графике медведь чаще всего откровенно похотлив, то здесь он предстает рыцарем, вступившимся за даму. Таким образом, до Февральской революции образ медведя в российской карикатуре позитивен, несмотря на то, что большинство сюжетов заимствовано из зарубежной сатирической графики. Данный образ строился на противопоставлении немцу, которому приписывались негативные черты: трусость, глупость, слабость, коварство. Медведь, напротив, наделялся такими качествами как сила, добродушие, смекалка, благородство. В отечественных карикатурах обыгрывались сюжеты русских сказок, пословицы («русскому — хорошо, а немцу — смерть» или «немец хитер обезьяну выдумал»), идеи военной публицистики. В карикатурах также отражен ход боевых действий. Циклический образ жизни медведя хорошо укладывался в стратегию позиционной войны. Пропаганда представляла медведя символом русской природы и духа, противоположного пушкам и машине — символам культуры немецкой. Однако символом победы медведь не стал. В результате революционных событий 1917 года Россия вышла из войны, а оставшиеся участники мирового конфликта принялись делить «медвежью шкуру». Образ «русского медведя» вновь сделался двойственным [21]. Произошедшие в его характере перемены могут быть предметом специального исследования.

Список литературы и источников: 1.

Бердяев Н. А. Россия будущего перед проблемой духа и материи // Бюллетени

литературы и жизни. 1916. Январь. № 9. Литературный отдел. 2.

Варшавский Л. Р. Русская карикатура. — М.: ОГИЗ – ИЗОГИЗ, 1937. — 148 с.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Витязев П. Русская армия и ее особенности // Бюллетени литературы и жизни.

1915. Сентябрь. № 2. Литературный отдел. — С. 92 – 97. 4.

Голиков А.Г., Рыбачёнок И.С. Смех — дело серьёзное. Россия и мир на рубеже

XIX – XX веков в политической карикатуре. — М.: Институт российской истории РАН, 2010. — 328 с. 5.

Даль В.Пословицы и поговорки. — М.: ОЛМА – ПРЕСС, 1999. —– 612 с.

Зайончковский, A.M. Первая мировая война. — СПб.: Полигон, 2002. — 878 с.

Жепниковска И. Медведь в русской сказке: эскиз исследования проблемы //

«Русский медведь»: История, семиотика, политика / под ред. О. В. Рябова и А. де Лазари. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — С. 62 – 71. 8.

Комиинформ.

http://www.komiinform.ru/news/103487/

(дата

обращения

10.08.2013) 9.

Кривое зеркало. 1914. 19 октября. (дата обращения 10.08.2013).

10.

Лазари А. де, Рябов О. В. Россия — медведь.

http://www.inosmi.ru/world/20080520/241458.html (дата обращения 10.08.2013). 11.

Лазари А. де, Рябов О. В. Два медведя: государство и народ в польской межво-

енной карикатуре // «Русский медведь»: История, семиотика, политика / под ред. О. В. Рябова и А. де Лазари. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — С. 150 – 166. 12.

Литературная энциклопедия / под ред. В. М. Фриче, А. В. Луначарского. В 11 т.

— М.: Издательство Коммунистической академии, Советская энциклопедия, Художественная литература, 1929 – 1939. 13.

Михельсон М. И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеоло-

гии. Сборник образных слов и иносказаний. Т. 1—2. Ходячие и меткие слова. Сборник русских и иностранных цитат, пословиц, поговорок, пословичных выражений и отдельных слов (иносказаний). — СПб.: тип. Ак. наук, 1896 – 1912. — 2208 с. 14.

Москвитянин. 1855. Т. 3. — С. 171 – 72

15.

Нива. № 37. 1914.

16.

Нива. № 22. 1917.

17.

Новое время. 1914. 20 июля (2 августа).

18.

Новое время. Иллюстрированное приложение к газете. 1916. 31 декабря.

19.

Новый Сатирикон. 1914. № 31.

20.

Русский медведь: история визуализации // Сайт Центра этнических и нацио-

нальных исследований ИвГУ, http://cens.ivanovo.ac.ru/russianbear/33—medveda—2009.htm (дата обращения 10.08.2013)

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

21.

Рябов О.В. Охота на медведя: о роли символов в политической борьбе // Непри-

косновенный запас. 2009. № 1. — C. 195 – 211. 22.

Северная Пчела. 1853. 2 декабря

23.

Северная Пчела. 1854. 2 марта

24.

Северная Пчела. 1854.10 марта

25.

Северная Пчела. 1854. 29 мая

26.

Северная Пчела. 1856. 21 января

27.

Слонимский Л. Критический момент // Вестник Европы. 1915. № 7.

28.

Современник. Т.50. 1855. — С. 291 – 292

29.

Современник. Т.52. 1855. — С. 159, 196.

30.

Современник. Т.53. 1855. Анонс.

31.

Успенский В.М. Типология изображений «русских медведей» в европейской ка-

рикатуре XVIII – первой трети XIX века // «Русский медведь»: История, семиотика, политика / под ред. О.В. Рябова и А. де Лазари. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — С. 87 – 104. 32.

Ян Х. Ф. Русские рабочие, патриотизм и Первая мировая война // Рабочие и ин-

теллигенция России в эпоху реформ и революций. 1861 – февраль 1917 г. (Материалы междунар. коллоквиума, 12—15 июня 1995 г.) / под ред. С. И. Потолова. — СПб.: Рус.— балт. информ. Центр БЛИЦ, 1997. — С. 379 – 396. 33.

Cross A. The Crimean War and the Caricature War // The Slavonic and East European

Review. 2006. Vol. 84, No. 3. — Рp. 460 – 480. 34.

Douglas R. The Great War 1914 – 1918 — The Cartoonist's Vision. — L.; N. Y.:

Routledge, 1995. — 165 p. 35.

Edwards H. S. The Russians at home: unpolitical sketches. — L.: W. H. Allen and co,

1861. — 447 p. 36.

Kunzle D. Gustave Dore's History of Holy Russia: Anti-Russian Propaganda from the

Crimean War to the Cold War // Russian Review. 1983. Vol. 42, No. 3. — Рp. 271 – 299. 37.

Le Corps Expéditionnaire Russe en France et à Salonique 1916 – 1918. — Paris:

YMCA—PRESS,

2003.

http://emigrationrusse.com/index.php?option=com_flippingbook&tmpl=component&&view=book& id=4&catid=1%3Alivres&Itemid=67&lang=fr (дата обращения 10.08.2013)

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Список иллюстраций: Рис. 1. Карикатура «На охоте» (Новое время. Иллюстрированное приложение к газете. 1914. 27 сентября). Рис. 2. Карикатура «Святочное гадание с зеркалом» (Новое время. Иллюстрированное приложение к газете. 1915. 3 января). Рис. 3. Карикатура «Нечто из стратегии» (Новое время. Иллюстрированное приложение к газете. 1915. 3 октября). Рис. 4. Карикатура «Как думали о русском медведе в Австрии и что из этого вышло» (Новая иллюстрация. Художественно—литературный журнал, издаваемый при «Биржевых ведомостях. 1916. 27 июля). Рис. 5. Карикатура «Благодетель Польши» (Новое время. Иллюстрированное приложение к газете. 1916. 27 августа).

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

URSUS SOVIETICUS

R. Bird URSUS SOVIETICUS What do we learn from thinking about the USSR through its near anagram: the bear (ursus in Latin)? Perhaps not that much: the image of Russia as bear originated in the eyes of the astonished Western spectator, standing in for the dark continent in the coat of arms of the Muscovy Trading company and on early modern maps, and later for the brutal Russian empire in prints and newspaper caricatures. The Russian bear was large, powerful and wild; she was also aggressive and lethally dim—witted. By comparison we note the paucity of Soviet images of Russia as a bear, excepting the mascot for the 1980 Olympics, which was clearly devised to work in the international tourist market. This contradiction reminds us how central to the Soviet project was liberation from the image, understood as the capture of a being, its full identification and taming. The October Revolution freed people to emerge into visibility on their own terms, in their individual identity and difference, mediated but not defined by class, ethnicity and other collectivities [See: 3]. Emerging, that is, as a worker-human, peasant-human or soldier-human. Not as bears, and certainly not as a single collective bear. Soviet ideology was humanist (in name if not in deed) and squeamishly eschewed bestiality. Sports teams were named for the industries in which people labored, for revolutionary heroes like Spartacus, for elements of a solar mythology, like zenith, or of energeticist mythology, like dynamo. “Remaking nature, man remakes himself”: this paraphrase of Marx, ubiquitous in the 1930s, underscored how little interest there was in public discourse in returning human sociality to totemic tribalism. Bears abounded in Soviet literary and visual culture, probably originating from folklore of various kinds. There is the bear of Dem’ian Bednyi’s fable “Aid” (“Pomoshch’”), who strikes an alliance with the whale and is left helpless when the bear is attacked by an elephant. The moral? Make friends with those who are in a position to help. Lonely colossi have feet of clay. The bear in Andrei Platonov’s novel The Foundation Pit (Kotlovan, 1931) is a blacksmith whom the other characters treat as a human. Even for Platonov this conflation of human and animal contradicts to the realistic hue of Soviet fiction. It suggests satire, but that merely signals our failure to cope with Platonov’s baffling redefinition of humanity.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

In the movie New Moscow (Novaia Moskva, 1938) the main character attends a carnival dressed in a bear suit and becomes confused with another man dressed identically. The director the film was Aleksandr Medvedkin, whose name also means “bear.” Were these Stalinist bears totems or do they denote something substantial about the emergence of Soviet folk into visibility under the Soviet regime? An answer is suggested by Kornei Chukovsky’s children’s book The Stolen Sun (Kradenoe solntse, 1936) [1].

When a crocodile swallows the sun the beasts of the forest turn to the bear: “Come out, bear, lend us a hand! You’ve licked your paw for long enough, Now come on out and help out the sun!

But the bear can’t be bothered to budge; He walks circles, the bear, ‘round the bog.

He cries, the Bear, and sobs. He calls his bear cubs out of the bog. “Where have you gone, my fat-pawed sons? Why have you left me alone?”

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Finding himself alone, Chukovsky’s bear (unlike Dem’ianBednyi’s) rediscovers his ancient ferocity The Bear arose, The Bear roared, And the Bear ran To the Big River. And in the Big River Lies the Crocodile, And in its teeth Burns not a fire But the red sun, The stolen sun.

And so the bear confronts the crocodile: “I tell you, you crook, To spit out the sun right now! Otherwise, watch out I’ll catch you and bust you in half!

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

“Then you’ll know better, you dolt, Than to steal our sun! The whole world has disappeared But you feel no sorrow!”

But the arrogant one laughs So hard that a tree shakes: “If the mood strikes me I’ll swallow the moon as well!”

The Bear couldn’t stand it, The Bear roared out, And the Bear attacked The evil enemy. How he crushed him And bust him: “Give me here Our sun!” The Crocodile got scared, Crying out, screaming, And from his jaws, From his toothy jaws, The sun fell out And rolled into the sky!

Nature exults in its liberation: The birds began chirping And chasing after bugs, The bunnies began Frolicking and jumping All over the meadow. …

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

The bunnies are glad, And so are the squirrels. The boys are glad And so are the girls. They hug and kiss the clumsy—pawed one: “Thank you, granddad, for the sun!”

So why a bear? There is no need to see this kindly old bear as standing in for Stalin, as some might choose to do [1]. His role in the text is, by making nature possible again, to bring new humanity into visibility. Concealing the human, the bear makes the human possible, no longer as a given, now as a gift. Soviet ideology was a brutally blunt instrument of state power, often deployed against the people whom it claimed to represent and to serve in their desire to transform their world and themselves in the process. But it was also a commodity of sorts, given to the Soviet people for their enjoyment. The pleasures of Soviet ideology marked Soviet society as superior to the West, where serious matters were replaced by such diversions as sport and celebrity. On its own terms, the Soviet bear was not an atavistic totem of a constructed tribal identity, but a crucial register of the emergence of the human throughout nature. We know the end of the story: the mutual transformation of human and nature led only to their mutual denigration. Russia has been left to retrieve national honor through an assertion of tribal identity, politics becoming sport by another name. The Soviet ghost bear remains as a mere ghost, the ghost of a dream of our better selves.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Bibliography

1. Чуковский К. Краденое солнце / Рис. Ю.Васнецова. — М.: Детиздат; ЦК ВЛКСМ, 1936. — 14 с. 2. Goldman L. The Individual // Adventures in the Soviet Imaginary: Soviet Children’s Books and Graphic Art, http://www.lib.uchicago.edu/e/webexhibits/sovietchildrensbooks/theindividual.htm (дата обращения 9.09.2013) 3.

Vision and Communism: Viktor Koretsky and Dissident Public Visual Culture / Ed.

by M. J. Jackson et al. — New York: The New Press, 2011. — 176 p.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

U. Stohler THE FUNCTION OF THE BEAR IN BORIS POLEVOI’S STORY ABOUT A REAL MAN The notion of a defeated bear as a symbol for the victory of civilisation over the wilderness of nature exists in the West as well as in the East. In Berne, the capital of Switzerland, for instance, there exists the tradition of holding bears in dens in the middle of the city. According to the legend, the bear was the first wild animal the founder of the city killed at the place that should later on become Berne. In the East, we find hints at a similar imagery in Boris Polevoi´s novel Story about a Real Man (Повесть о настоящем человеке, 1946) [14]. This classic of Russian Socialist Realism captivated generations of readers, who were fascinated by its combination of an adventure story with the Stalinist ideal of a man who survives natural and other adversities by pure willpower [22, p. 416; 23, p. 119]. Polevoi drew on the experiences of the Soviet pilot Aleksei Maresév (1916—2001) during the Second World War. In his novel, Polevoi uses a name for his main protagonist that is almost identical with the one of this real person, changing just one letter (MEresév). The author thus underlines the reference to the experiences Maresév had. Studies on Polevoi´s Story about a Real Man do not tend to highlight or analyse the function of the bear in this work, even though a considerable body of literature was dedicated to this classic of Socialist Realism. The reason for this gap might be that reviewers preferred drawing attention to the heroic deed of the main protagonist, who symbolized progress and willpower. By addressing the topic of the bear the reviewers would have focussed on a figure that represents those aspects that the new political order meant to overcome, i. e. absence of civilisation. The studies on Story about a Real Man that were inspired by Soviet ideology were mainly concerned with the question to what extent this work was based on facts and how much of it was fiction. Virtually all of these studies emphasised Polevoi´s activity as a wartime reporter and claimed that his notebooks and diaries of that time served him as a basis for his works, thus stressing the alleged validity of the events described. In the 1940s, when Story about a Real Man first appeared, some studies included critical analyses of this work. One reviewer, for instance, pointed to weaknesses such as technical inaccuracies on the topic of aviation, strong similarities to Jack London´s works, in particular to his short story „Love of Life“, or to the somewhat static description of the main character´s inner life [4. Other studies of Polevoi´s works, especially those that appeared later, did not include critical anlyses, but glorified this work and the circumstances of its genesis, i. e. Polevoi´s experiences as a wartime

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

reporter. Often, Story about a Real Man was compared to Western literature that had a similar topic, yet was without the Soviet ideological background [1 — 9, 13]. The work became an inherent part of the of Socialist Realism canon and a means for ideological indoctrination. Schools that organized readings on this book were particularly well seen with the Socialist regime, as Catriona Kelly has argued. Kelly further mentions that comparisons between this work and Jack Londons´ were frequent and that they intended to point to „the superiority of the traits of the Soviet person“. [23, p. 540 – 541]. Katerina Clark´s study on the Soviet novel explains how Story about a Real Man corresponded to the typical Stalinist literary motive of man´s struggle with nature, in particular with water and ice. Clark further mentions how this novel had many elements in common with London´s famous adventure stories that are set in the wilderness of North America during the gold rush era. In Russia, London´s novels were very popular during the first half of the twentieth century. It seems that Lenin himself was an avid reader of London´s works and that he was particularly fascinated by the short story „Love of Life“. Clark mentions this work by London as a source of inspiration for Polevoi´s novel, where the figure of the wolf is replaced by a bear. [21, p. 100 – 106]. In works on Russian culture that appeared in the West the bear is a frequently used symbol to signify distance to civilisation, as a considerable number of studies on this topic have shown (http://cens.ivanovo.ac.ru/russianbear.html). These studies suggest that Western media often used the symbol of a bear to refer to Russia, thus stressing the seemingly irrational character of its inhabitants. The metaphor of the bear also helped to create a feeling of shared European identity that contrasted to the allegedly less civilised Russian nation [11]. This attitude began to manifest itself in caricatures that appeared abroad several centuries ago [12, 15]. After the fall of the socialist regime, Western media often attributed features of a bear to the first president of the Russian Federation Boris Yeltsin. Later on, they used the metaphor of the bear to refer to Russia during the war with Georgia [10, 16]. From the beginning of the new millenium the Russians began to reconceptualise the symbol of the bear: They appropriated it to create a new image of Russians, stressing their distinction to the West and linking it to features of strength and masculinity [17, 18]. Eventually, the symbol of the bear began to conquer the market of consumer goods, especially of strong alcohol [19, 20]. In this article I will try to demonstrate how the figure of the bear in Polevoi´s Story about a Real Man serves both as a symbol for the wilderness that Soviet politics set out to overcome as well as for the adversities of the Second World War. I will support my argument by a close textual analysis of Polevoi´s novel and by a comparison of this work with London´s short story of a similar topic. Unlike the Soviet tradition, the intention of my comparison between these two works is not to play off one type of regime against the other, but rather to bring out the function of the figure of the

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

bear in Polevoi´s novel. In the further course of my discussion I will first briefly summarize the content of Polevoi´s Story about a Real Man, then I will analyse the development of manifestations of the bear in this work. I will then contrast this work with London´s short story «Love of Life». I will outline its plot and then point out similarities in and differences between the two works, paying particular attention to the meaning of the symbol of the bear in Polevoi´s work as it emerges from the comparison. Polevoi´s Story about a Real Man narrates the experiences of a Russian fighter pilot, Aleksei Meresév, during the Second World War. The novel is divided into four parts; however, for this article, the first part will be most relevant. This first part narrates how Meresév´s airplane, shot down by the Germans, crashes in a dense and largely unpopulated forest approximately thirty-five kilometers west of the front-line. Meresév injures his feet during the crash but nevertheless manages to drag himself through the forest, defying icy weather and starvation. After eighteen days he gets to a Russian settlement where he is eventually rescued. The other three parts of the novel relate how Meresév recovers in hospital and, even though his feet had to be amputated, learns to walk with artificial limbs. He manages to train as a pilot again and eventually returns to the combat zone, where he proves himself once more to be a successful fighter pilot. In a postscript the author, who is also a journalist, describes two meetings with the pilot, thereby conveying to the reader an impression of authenticity of the described events. The notion of the bear mainly appears in the first part of the novel, which opens with a description of the landscape where Meresév´s plan is crashing. The noise of the crash has woken up a bear from its hibernation. Hungry and angry, it approaches the wounded Meresév. When hearing steps near him, Meresév fears that a German might attack him, but when he sees a bear through his half-closed eyes, he shoots it at the very moment the bear is about to kill him. In a gesture of superiority Meresév sits on top of the bear´s dead body and considers what to do next. This scene is so symbolic that the editors of one Czech literature textbook have chosen it as representative for the spirit of the entire book [27, p. 11 – 14]. By killing the bear Meresév ostensibly seems to have overcome one of the greatest dangers lurking at the place where he crashed, the bear symbolizing the wilderness whose natural order the war has disturbed. However, this impression is misleading. In the further course of the novel´s first part the bear reappears, yet in a different shape: Meresév himself seems to gradually turn into a bear, as I will demonstrate below. The image of Meresév transforming into a bear — like being is paralleled by his regression from a grown-up man into a helpless creature akin a baby. I will first look at Meresév´s regression into a state that bears resemblence to a baby´s. This transformation manifests itself to a great extent in his way of moving, which proceeds through the

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

following stages: First he walks unstably on his two injured feet, then he uses two sticks to support him, then he rests his chin on the fork of a small tree, which he has cut off, to lift the weight from his feet, then he crawls like an animal, and eventually he rolls [14, p. 20, 24, 29, 36, 46]. When learning to walk, a baby goes through the same stages, yet in reversed order: rolling, crawling, walking with help and eventually without help. Images comparing Meresév´s state to the one of a baby persist in the continuation of the story, which describes how he is being rescued: an old man lifts him without any difficulty, wraps him up in a coat and places him on the sleigh like a new-born baby [14, p. 53]. The old man bathes him as if he was a baby, and when a friend of Meresév, another fighter pilot, gets to see him, he lifts him up from the bed as if his body was a feeble infant´s. Twice in this part of the novel is he called a „foundling“ [14, p. 60, 70, 75, 77]. These depictions of Meresév´s state after his ordeal in the forst, which evoke images of a baby, serve the following purpose: they add to the impression that Meresév´s accident separated him from the sophisticated position he used to occupy as a Soviet figher pilot who steered a machine equipped with cutting edge technology. This dissociation becomes even more evident when we observe how Meresév does not just turn into a helpless baby, but also into an animal-like creature resembling a bear. His transformation manifests itself on serveral levels. I have already mentioned that Meresév is at some point getting so weak that he has to crawl on his hands and knees, which does not only bear similarities with a baby´s way of moving forward, but also, of course, an animal´s. Meresév´s transformation into an animal-like creature can also be seen in the way in which his instincts are sharpened during his stay in the wilderness. Akin an animal, he starts to feel danger before he can hear or see it: Продолжать ползти? Но инстинкт, выработавшийся в нем за дни лесной жизни, настораживал его. Он не видел, нет, он по-звериному чувствовал, что кто-то внимательно и неотрывно следит за ним [14, p. 47, further examples see also p. 26, 27]. Should he crawl on? The instinct that he had cultivated during these days of life in the forest put him on the alert. He did not see but felt that somebody was closely and relentlessly watching him [26, p. 95, see also p. 59, 60 – 61]. Another manifestation of his transformation into an animal-like creature can be found in the ways in which Meresév fights death from starvation. First, he manages to feed upon meat from a tin he had found in an abandonned battlefield, and thanks to a lighter he can make a fire. However, once these remnants of civilsation are gone, he starts to rely more and more on the nourishment from the forest, such as barks, buds and moss. He even imitates squirrels when shelling fir-cones and eating their tiny little seeds [14, p. 30]. Some day he discovers cranberries. At that time he is not able to

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

walk upright anymore, but drags himself along on his hands and knees, and it is in this position that the starts eating the cranberries: he picks them with his lips directly from the plants like a bear: Он елозил по кочкам и, уже приноровившись, как медведь, языком и губами собирал кисло-сладкие ароматные ягоды [14, p. 37]. He wriggled from clump to clump and, like a bear, picked the sweet and sour berries with his tongue and lips [26, p. 77]. Meresév´s diet becomes more and more animalistic. When he comes across a hedgehog that has been hibernating under some fallen leaves he kills it with his knife, skins it and gorges its warm meat including the small bones [14, p. 38]. Later on he discovers an ant-hill, and he again and again sticks his hand into it and greedily licks off the tiny animals [14, p. 43]. Hints at Meresév´s transformation into an animal-like creature can also be found in descriptions where his track in the snow is compared to a wounded animal´s [14, p. 20]. When he, crawling, discovers a bench in abandoned settlement he fails to sit on it, as he cannot keep his body upright anymore, so eventually he lies down on the snow like a tired animal [14, p. 40]. Meresév metamorphosis from an unspecific animal-like creature into one resembling a bear manifests itself at the moment when two boys spot him in the forest and he is rolling to his side to move forward. They wonder if this was a bear or a human being or something else: Там они его и увидели. Ага, что за чудо за такое? Сперва им, значит, медведь померещился — дескать, подстреленный и катится этак-то. Они было тягу, да любопытство их повернуло: что за медведь за такой, почему катится? Ага! Не так? Смотрят, значит, катится и стонет [14, p. 72]. That´s how they found him. ‚Aha! What´s that funny thing over there?‘ At first they thought it was a wounded bear rolling over and over and took to their heels at once. But curiosity got the better of them and they went back. ‚What kind of a bear is it? Why is it rolling? There´s something funny about this!‘ They went back and saw this thing rolling over and over and groaning“ [26, p. 139]. Meresév has become indistinguishable from a bear, admittedly a strange, wounded one. Nature has claimed him back, he has become a part of the dense forest. This state stands in sharp contrast to Meresév´s previous occupation as a fighter pilot, where he used to be at a great distance to the earth, flying miles above it in his high-tech machine and shooting enemy airplanes in the air. Meresév´s way back into civilisation, his recovery and ensuing efforts to become a fighter pilot again despite his artificial limbs thus seem even more admirable. We should pay particular attention to the fact that he turned into a creature akin to a bear, and not any other animal: The bear serves as a symbol for the threat to the progress the Soviets had attempted to make to modernize the country and

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

mold it according to their political convictions. This feature emerges when we consider that this novel can be regarded as a Russian version of London´s short story „Love of Life“, which has a similar plot, yet where the main protagonist eventually has to fight a wolf [3]. Polevoi himself hints at London at the end of the novel´s first part, when a physician is telling Meres´ev that his survival in the wilderness bore similarities to Jack London´s stories: Про ваши приключения друзья рассказывают что-то такое совершенно невероятное, джек-лондоновское. [...] «Что-то джек-лондоновское!» — подумал Мересьев. И в памяти возникло далекое воспоминание детства — рассказ о человеке, который с обмороженными ногами движется через пустыню, преследуемый больным и голодным зверем [14, p. 87]. «Your friends tell things about your adventures that are simply incredible, something like a Jack London story. [...]» «Something like a Jack London story», thought Meresyev and remote recollections of his boyhood came to his mind, the story of a man with frozen legs crawling through the desert followed by a sick and hungry wolf [26, p. 164 – 165]. Polevoi´s hint is most probably at London´s short story «Love of Life», which is about a gold digger who survives several days on his own in the wilderness of northern Canada. He was deserted by his fellow after he has sprained his ankle, and now he is dragging himself along and suffering immense hunger. At some stage a sick wolf starts to walk next to him, waiting for him to die first so it could feed on him. In a deathly duel, he eventually kills the animal by clasping it and biting it into its throat. He manages to get himself near the shore of the Arctic Ocean, where sailors and scientific men on a whale-ship spot and rescue him. The parallels to Polevoi´s novel are many. Both protagonists suffer foot injuries, try to survive in an unpopulated and hostile area, their injuries and state of exhaustion eventually force them to crawl and even to twist themselves on the ground in order to move forward. Also, both protagonists try to appease their excruciating hunger by eating berries that have hardly any nutritional value (cranberries in the Russian, muskeg berries in the American), plants (moss, buds, and fir-cone seeds; rush-grass and weed), small animals (hedge-hog and ants; ptarmigan chicks and minnows), and, for a while at least, water heated in a tin over a fire. The similarities between the two plots become even more visible when we look at specific text passages. One of them is the scene where physical exhaustion forces the respective protagonists to crawl: When he started to collect dry moss, he found he could not rise to his feet. He tried again and again, then contented himself with crawling about on hands and knees [25, p. 935].

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Хуже было другое: расцепив отекшие руки, он почувствовал, что не может встать. Сделав несколько безуспешных попыток, он сломал свою палку с рогаткой и, как куль, рухнyл на землю. [...] Он поднялся на четвереньки и по-звериному пополз на восток... [14, p. 35, 36]. But something worse happened. Unclasping his numbed hands, he found that he could not get up. After several attempts to rise he broke his forked staff and collapsed to the ground like a sack. [...] He got up on his hands and knees and ambled on like an animal... [26, p. 74, 75]. As mentioned above, Meresév at some point starts eating berries right from the bush like a bear while crawling on his hands an knees [14, p. 37]. London´s main protagonist eats rush-grass in the same position, and he also resembles an animal (even though not a bear, as Meresév does — an important difference): He threw off his pack and went into the rush-grass on hands and knees, crunching and munching, like some bovine creature [25, p. 927]. Another parallel can be found in the animalistic way of eating to which starvation drives the protagonists in both works. In London´s, the protagonist is so desperate for food that he even eats newly hatched chicks alive, „crunching them like egg-shells“ [25, p. 930]. This scene bears similarities with the way Meresév devoured the hedge-hog after having killed it with his dirk, especially how he even swalled its small bones [14, p. 38]. In Polevoi´s novel, Meresév one night senses an animal near him. In the morning it turns out that a fox has been creeping around him, as Meresév can guess from the tracks in the snow. The fox, Meresév remembers, is said to sense a human being´s near end [14, p. 37 – 38]. The scene reminds of the sick wolf in London´s story that is waiting for the effeebled protagonist to die first so it could feed on him [25, p. 935 – 938]. The figure of the bear also makes a short appearance in London´s “Love of Life”. This scene to some extent resembles Meresév´s encounter with the bear at the beginning of the novel: He rubbed his eyes savagely to clear his vision and beheld, not a horse, but a great brown bear. The animal was studying him with bellicose curiosity. The man had his gun halfway to his shoulder before he realized. He lowered it and drew his hunting—knife from its beaded sheath at his hip. Before him was meat and life. The point was sharp. He would fling himself upon the bear and kill it. But his heart began it warning thump, thump, thump. Then followed the wild upward leap and tattoo of flutters, the pressing as of an iron band about his forehead, the creeping of the dizziness into his brain. His desperate courage was

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

evicted by a great surge of fear. In his weakness, what if the animal attacked him? [25, p. 932] Не меняя позы, медленно, очень медленно Алексей приоткрыл глаза и сквозь опущенные ресницы увидел перед собой вместо немца бурое мохнатое пятно. Приоткрыл глаз шире и тотчас же плотно зажмурил: перед ним на задних лапах сидел большой, тощий, ободранный медведь. Тихо, как умеют только звери, медведь сидел возле неподвижной человеческой фигуры, едва видневшейся из синевато сверкающего на солнце сугроба [14, p. 14]. Without changing his position, Alexei opened his eyes slowly, and through his lowered lashes saw not a German, but a brown, shaggy patch. He opened his eyes wider and at once shut them tight again: a big, lean, shaggy bear was squatting on its haunches in front of him. Silent as only a wild animal can be, the bear squatted near the motionless human figure that barely protruded from the bluish snow glittering in the sun [26, p. 38]. In both works the protagonist encounters a bear and at first remains motionless to avoid provoking the bear. Meres´ev eventually manages to kill it, whereas London´s hero is too weak to attack it and therefore just waits until the bear loses interest. I would like to mention two more text passages similar in topic and style in both works. One of them is the scene where London´s protagonist is looking into a puddle and is horrified by his own reflection: He came to a pool of water. Stooping over in quest of minnows, he jerked his head back as though he had been stung. He had caught sight of his reflected face. So horrible was it that sensibility awoke long enough to be shocked [25, p. 936]. In Polevoi´s novel, we find a similar scene, yet this description is more detailled, as it mentions Meres´ev´s skeleton-like head, his overgrowing beard, unkempt hair and big, wild eyes: Захотелось пить. Между кочками Алексей заметил небольшую лужицу бурой лесной воды и наклонился над ней. Наклонился — и тотчас же отпрянул: из темного водного зеркала на фоне голубого неба смотрело на него страшное, незнакомое лицо. Оно напоминало обтянутый темной кожей череп, обросший неопрятной, уже курчавившейся щетиной. Из темных впадин смотрели большие, круглые, дико блестевшие глаза, свалявшиеся волосы сосульками падали на лоб [14, p. 43]. He felt thirsty. Among the clumps he saw a small puddle of brownish forest water and stretched out to drink, but at once recoiled — out of the dark water, against the background of the blue sky reflected in it, a strange horrible face had peered at him. It was the face of a skeleton covered with a dark skin and overgrown with untidy, already curling bristle. Large,

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

round, wildly shining eyes stared out of the deep sockets, and unkempt hair hung down on the forehead in bedraggled strands. "Is that me?" Alexei asked himself, and fearing to look again he did not drink the water but put some snow into his mouth instead and crawled on eastward, ... [26, p. 88 – 89]. Meresév here starts looking more and more like a bear, as this decriptions could suggest. Toward the end of each of the relative plots, either protagonist has lost his human features to such extent that the people who find them are unable to tell what precisely this creature was. In London´s story, he is compared to a strange object and to an enormous worm that is rolling on the ground, and the people who find him are scientific men who should in principle be well versed in the distinction of animals, but have never come across one like this: There were some members of a scientific expedition on the whale-ship Bedford. From the deck they remarked a strange object on the shore. It was moving down the beach toward the water. They were unable to classify it, and, being scientific men, they climbed into the whale-boat alongside and went ashore to see. And they saw something that was alive but which could hardly be called a man. It was blind, unconscious. It squirmed along the ground like some monstrous worm. Most of its efforts were ineffectual, but it was persistent, and it writhed and twisted and went ahead perhaps a score of feet an hour [25, p. 938]. In Polevoi´s work, the people who detect the protagonist are two boys. Just as in London´s story, they are unable to classify this strange, rolling creature, wondering if this was a human being at all, or maybe an injured bear, as my quotation above has shown [14, p. 72]. Meresév´s fight for survival in the forest´s wilderness has turned him into a bear-like creature; the bear being the very animal he had initially succeeded in killing after his airplane has crashed in the forest. When we look at the meaning of the figure of the bear as it emerges from the comparison between the two works, we notice the following things. In London´s “Love of Life” the protagonist after a while transforms himself into a wolf-like creature, eating small animals alive and eventually killing another wolf by sinking his teeth into its throat. Polevoi´s hero, on the other hand, gradually starts behaving and looking like a (wounded) bear. In London´s “Love of Life”, the episode with the wolf is a relatively long and important element of the story, the wolf being a memorable figure of this work, whereas the bear makes only a short appearance. In Polevoi´s novel, by contrast, the scene of Meresév´s fight with the bear is given particular weight, as it stands at the very beginning and thus opens his quest for survival in the wilderness. Meresév heroically manages to kill the bear, whereas London´s protagonist is too exhausted for this. London´s main protagonist turns into a ridiculous creature at the end: He resemble an enormous worm when the scientific people detect him.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Meresév, on the other hand, even though he is moving forward in a similar way as London´s protagonist, i. e. by rolling, resembles an injured bear, which is a more appealing image. It is easy to understand how comparisons between London´s and Polevoi´s works lent themselves to propaganda purposes during socialism. The main protagonist in “Love of Life” cuts a bad figure when contrasted to his Soviet counterpart, as it was his greed for gold that drove him into the wilderness in the first place, and not a noble cause, as Polevoi´s battle with the Germans suggests. Also, London´s protagonist is being smiled on by the sailors once he is on the ship as he cannot help storing lots of food in his bunk: just as he had been greedy for gold, his ordeal in the wilderness has made him greedy for food now. Meresév, on the other hand, is presented as someone who shows gratitude for the sacrifices the people who have rescued him make and who suffer from dearth themselves. While the plot of London´s story does not go much beyond the moment when sailors and scientific men have rescued the exhausted man, Polevoi continues his novel in the spirit of the Socialist Realist novel by detailing how Meresév trained himself to become a successful fighter pilot again. Towards the end of his novel´s first part, Polevoi elaborates on the conflict between the wilderness of the Russian forests and the Soviet people during the Second World War. The people who eventually rescue Meresév also in a way had to revert to nature again, just as he had transformed himself into a bear-like creature: Forced by the war with the Germans, they had to abandon the settlements the Socialist regime has helped them to build, and they now have to live in dug-outs in the forest [14, p. 50 – 52, p. 57 – 58]. Without the war, the novel seems to suggest, the Soviet people´s belief in progress would have enabled them to modernize the country and to reclaim land from the wilderness of the forest, where they would be safe from the attacks of its wild animals. The bear would remain in its den where it belongs. In the further course of Polevoi´s Story about a Real Man the bear is not only a symbol for wilderness; there are also a few hints at positive features of this animal. A bear might be a big, strong carnivore that can easily kill a human being, yet we also associate this animal with lovable clumsiness, with a childlike preference for sweet honey, and with a wonderfully thick bearskin that keeps warm in rough winters. In modern children´s stories, such as Rudyard Kipling´s Jungle Book, the bear becomes one of the best friends of the protagonist, a little boy, protecting him when need is [24]. The idea of the bear as a strong, clumsy, amiable friend emerges in Polevoi´s novel at the moment when a good friend of Meresév, also a fighter pilot, comes to the dug—out where the inhabitants of a forest village are trying to nurse him back to health. Some of the features with which the friend is presented apply to the looks of a bear too. The friend is described as big, with broad shoulders and a good-natured face [14, p. 69]. With his strong, bear-like hands he joyfully presses

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Meresév so strongly to his breast that the women present jump to «save» him from this embrace while he is bursting out: — Да что ты! Лешка! Бисов сын! Варя и медсестра Лена старались вырвать из его крепких медвежьих лап полуживое тело [1, p. 70]. „Yes, it´s you! Lyoshka! You son of the devil!“ Varya and the nurse tried to tear the weak body out of his powerful, bearlike grasp [26, p. 137]. The similarities between the friend and a bear emerge from the comparison of his hands with a bear´s paws and with his clumsiness, being unable to assess his own force. In the further course of the novel, the figure of the bear also makes an appearance in the harmless shape of a teddy bear. This happens in the second part of the novel, where Meresév is lying in hospital. After his feet have been amputated, he struggles to see his purpose in life, as he believes that he could never serve as a pilot again. His good spirits return only once another patient in the hospital room is slipping him an article about a pilot who learned to fly again even though one of his feet had been amputated. This news is so precious for Meresév that he his hiding the article under his pillow in a similar way he used to hide his plush teddy bear when he was a child: На ночь Алексей сунул журнал под подушку, сунул и вспомнил, что в детстве, забираясь на ночь на полати, где спал с братьями, клал он так под подушку yродливого корноухого медведя, сшитого ему матерью из старой плюшевой кофты. И он засмеялся этому своему воспоминанию, засмеялся на всю комнату [14, p. 124]. That night Alexei put the magazine under his pillow and remembered that in childhood, when he climbed into the bunk he shared with his brothers, he used to hide in much the same way an ugly little Teddy bear his mother had made for him out of an old plush jacket. He laughed loudly at this recollection [26, p. 230]. The contrasting worlds of the Russian forest, epitomised by the figure of the bear, and the modern world again come to the fore in the third part of the novel, where Meresév is spending time in a sanatorium and hoping to be accepted for the pilot training school again. His fears that he might not succeed manifest themselves in a nightmare, where a bear is pressing him to the icy ground while other pilots are flying in airplanes or are passing by him in busses without noticing him [14, p. 203 – 204]. The appearance of the figure of the bear goes through several stages in Polevoi´s novel: First, it is an aggressive carnivore, then it transforms itself into a hybrid between human and bear, then it

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

becomes a friendly, good-natured human being with a bear´s clumsy features, then a harmless cuddly toy before reappearing as a wild animal in a nightmare. The presence of the bear in Story of a Real Man does not end here though. In the postscript there is a final hint at this figure. When Maresév, the pilot from real life who is said to have inspired Polevoi for his work, meets the journalist and author of the novel a few years after the war there seems to be something bear-like in the pilot´s way of walking: А через несколько часов, быстрый, веселый, все такой же деятельный, своей медвежеватой, чуть-чуть с развальцем походкой, он уже входил ко мне [14, p. 325]. A few hours later Alexei Maresyev walked into my room with his bearlike, slightly rolling gait, brisk, cheerful and efficient-looking as ever [26, p. 572]. Even though this survivor of an airplane crash might have transformed himself back into a human being, and into a successful Soviet fighter pilot of high-tech airplanes at that, he has nevertheless retained a piece of the wilderness where Russian bears live. My contribution has tried to show how the bear serves as a symbol for the wilderness of the dense Russian forests in Polevoi´s Story about a Real Man, and how the author contrasts the world of high-tech fighter airplanes the main protagonist would usually inhabit with the uncivilised nature he is forced to live in after his crash. Further, I have suggested that Polevoi´s Story about a Real Man probably to a great extent draws on London´s «Love of Life», even though Polevoi might have taken his main inspiration from the event in the life of a real person, the pilot Aleksei Maresév. It was not my intention to contest the authenticity of Maresév´s deed, yet I would argue that Polevoi, when writing a novel about Maresév´s astonishing experience, used London´s story with a similar topic to fill in the gaps Maresév´s account might have had. As a result, Polevoi created a Soviet version of London´s famous adventure story, in which the figure of the bear occupies a prominent place.

Bibliography

1. Борзунов С. Вблизи и на расстоянии: о фронтовых дневниках Бориса Полевого // Литература великого подвига: Великая Отечественная война в литературе. — М.: Художественная литература, 1980. — С. 276 – 287. 2. Галанов Б. Борис Полевой и его герои // Избранные произведения. — M.: Художественная литература, 1969. — C. 5 – 14. — 528 с. 3. Галданов Б. Борис Полевой: Критико-биографический очерк — М.: Советский писатель 1957 — 123 с.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

4. Гольцев Б. Борис Полевой: Повесть о настоящем человеке // Октябрь. 1946. № 7 – 8, 9 и 10 – 11. — С. 179 – 181. 5. Ермилов В. Повесть о настояшем человеке // Правда. 1947. — С. 3. 6. Железнова Н. Борис Полевой: Проза, публицистика, мемуары. — М.: Художественная литература, 1984. — 272 с. 7. Железнова Н. Девочка и солдат // Литературное обозрение. 1989. № 2. — С. 88—90. 8. Железнова Н. Настоящие люди Бориса Полевого: Очерк творчества. — М.: Советский Писатель, 1978. — 319 с. 9. Исбах А. Алексй Маресьев и Ричард Хилари: О герое нашего времени // Новый мир: Литературно-художественный и общественно-политический журнал. 1947. № 10. — С. 185 – 189. 10. Литовская М. А., Кропотов С. Л. Русский медведь из медвежьего края: Интерференция традиционной зоосимволики и персональных свойств личности в репрезентации первого президента РФ // «Русский медведь»: История, семиотика, политика / под ред. О. В. Рябова и А. де Лазари — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — С. 283 – 296. 11. Лазари А. де. Почему Европа боится «русского медведя»? // «Русский медведь»: История, семиотика, политика / под ред. О. В. Рябова и А. де Лазари. — М.: Новое литературное обозрение, 2012. — С. 274 – 279. 12. Лазари А. де, Рябов О. В. «Русский медведь» в польской сатирической графике межвоенного периода (1919 — 1939) // Границы: Альманах Центра этнических и национальных исследований ИвГУ. Вып. 2: Визуализация нации. — Иваново: Ивановский государственный университет, 2008. — C. 162 – 182. 13. Полевой Б. Горизонты „Реальной фантазии“ // Литературное обозрение: Ежемесячный журнал критики а библиографии. — 1974. № 5. С. 103 – 107. 14. Полевой Б. Повесть о настоящем человеке; Мы — советские люди. — М.: Правда, 1987. — 494 c. 15. Россомахин А., Хрусталёв Д. Россия как Медведь: Истоки визуализации (XVI—XVIII века). / Границы: Альманах Центра этнических и национальных исследований ИвГУ. Вып. 2: Визуализация нации. — Иваново: Ивановский государственный университет, 2008. — C. 123 – 161. 16. Рябов О., Лазари А. де. Миша и Медведь: Медвежья метафора России в дискурсе о грузино-российском

конфликте

inoSMI

09.09.2008.

http://www.inosmi.ru/world/20080909/243885.html (дата обращения: 13.08.13).

URL:

100

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

17. Рябов О.В. Охота на медведя: О роли символов в политической борьбе // Неприкосновенный запас. 2009. № 1. — С. 195 – 211. 18. Лазари А. де, Рябов О. В. Россия — медведь // inoSMI 20.05.2008. URL: http://www.inosmi.ru/world/20080520/241458.html (дата обращения: 13.08.13). 19. Тимофеев М. Русский медведь/Russian Bear: потребительские свойства // «Русский медведь»: История, семиотика, политика / под ред. О. В. Рябова и А. де Лазари –– М.: Новое литературное обозрение, 2012. — С. 313 – 323. 20. Тимофеев М. Для внутреннего употребления: образы медведя на отечественной алкогольной продукции // Границы: Альманах Центра этнических и национальных исследований ИвГУ. Вып. 2: Визуализация нации. Иваново: Ивановский государственный университет, 2008. — C.183 – 195. 21. Clark K. The Soviet Novel: History as Ritual. — Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 2000. — 320 p. 22. Geldern J. von, Stites R. The Story of a Real Man: Boris Polevoi (1947) // Mass Culture in Soviet Russia: Tales, Poems, Songs, Movies, Plays and Folklore 1917 – 1953. — Bloomington & Indianapolis: Indiana University Press, 1995. — P. 416 – 421. 23. Kelly C. Children´s World: Growing up in Russia, 1890 – 1991. — New Haven and London: Yale University Press, 2007. — 714 p. 24. Kipling R. The Jungle Book. — New York: Sterling, 2007. — 343 p. 25. London J. Love of Life / Labor, E., Leitz, C., Shepard, M. // The Complete Short Stories of Jack London. — Stanford, California: Stanford University Press, 1993. — P. 922 – 939. 26. Polevoi B. A Story About a Real Man. — Moscow: Foreign Languages Publishing House, [after 1957]. — 574 p. 27. Soukal J. Boris Polevoi: Příběh opravdého člověka // Čítanka pro IV. ročník gymnázií. — Prague: Pedagogické Nakladatelství, 2004 — P. 11 – 14.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

М. Ю. Тимофеев «КРАСНЫЙ МЕДВЕДЬ» ИЗ СТРАНЫ БОЛЬШЕВИКОВ (ЭССЕ)

Медведь и Россия — сочетание, если и не естественное, само собой разумеющееся, то уже привычное, растиражированное на Западе и выступающее для россиян в качестве навязанного извне негативного идентификатора. Идеологический вид Russian Bear обитал в зарубежных СМИ и во времена СССР, а вот словосочетание Soviet Bear выговаривалось с трудом. В Советском Союзе медвежий конструкт преимущественно пребывал на уровне детской субкультуры — местом встречи с медведем был магазин «Детский мир». Ареал его распространения включал так же старые сказки и новые басни, мультфильмы и прочие «Весёлые картинки». Трёхколёсный велосипед «Медвежонок» для кого—то был первым личным транспортным средством. В канун летней Олимпиады 1980 года пробил звёздный час для инфантильного мишки. Улыбающийся медвежонок художника Виктора Чижикова в 1977 году был утверждён в качестве её символа, а через два года коварный «русский медведь» показал Западу своё истинное лицо, войдя в Афганистан. Призванный олицетворять миролюбие и открытость олимпийский Мишка стал в дальнейшем символом советского лицемерия. В 1981 году в американском комиксе «Ursa Major» советский офицер Михаил превращается в наводящего ужас медведя-мутанта Большую медведицу (рис. 1). А в созданном после распада советского блока в Праге Музее

коммунизма

олимпийский

Мишка,

по—

прежнему мило улыбаясь на плакате перед входом, держит в лапах автомат Калашникова (рис. 2). Гендерную симметрию в оформлении

этого

музея создаёт образ оскалившейся матрёшки. Медвежонок с АКМ символизирует СССР образца если не 1979, то 1968 года, а матрёшка как масс-культово-туристский продукт олицетворяет РусьМатушку в её, с точки зрения авторов концепции, подлинном обличии.

101

102

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Какой же он — настоящий советский медведь? Конечно, он красный, а не бурый, и тем более уж не белый. Ещё в середине 1920-х в выходившей в СССР газете «Медведь» он примерил на себя красную шкуру. Он чрезвычайно сильный, способный в равном бою победить не только льва, орла и дракона, а даже василиска и разных прочих мутантов. Он беспощаден к врагам, устрашает их не только своим диким обликом, но и гаджетами, которыми его научили пользоваться, ибо наш медведь даже не дрессированный, а учёный. Не случайно бомбардировщик Ту-95 по кодификации НАТО именуется «Bear». Медведя проще всего маркировать как советского посредством красной пятиконечной звезды, порой своими размерами не уступающей рубиновым светильникам на башнях московского Кремля. Дополнительный или иногда альтернативный вариант — серп и молот, развёрнутые рабочими поверхностями как к востоку, так и к западу в зависимости от компетенции и/или фантазии автора. Для Виталия Комара и Александра Меламида — основоположников соц-арта — пыльным атрибутом советскости выступали бархатные шторы цветовой гаммы от фуксии и тёмного пурпура до алого и карминно-красного. Парадный портрет медведя, созданный художниками в 1982 году, когда речи генерального секретаря ЦК КПСС, Председателя Президиума Верховного Совета СССР, Маршала Советского Союза, Героя Социалистического Труда и четырежды Героя Советского Союза стали смешнее анекдотов о нём, навевает грустные мысли. Стоящий во фронт подле красной шторы мощный медведище, выхваченный из тьмы потоком света, как бы и не замечает массивной цепи, которой он прикован. Заканчивались «длинные семидесятые», наречённые позднее золотым временем брежневского «застоя», впереди была эпоха пышных похорон советских геронтократов, а потом и горбачёвская перестройка. Из Нью-Йорка Советский Союз виделся тогда, видимо, таким — суровым как старший сержант и беспомощным как прикованный Прометей. Другой нью-йоркский художник — Леонид Соков — в знаменитом оруэлловском году напишет «Пир с медведем», где добродушный Сталин с кровавыми подтёками на шее и оскалившийся зверь поднимают гранёные стаканы со «Столичной» водкой, сидя за очень невегетарианским столом. Мэрилин Монро окажется в компании каждого из этих героев спустя пять лет, а годом ранее (1983) художник откроет медведем в танке серию нарочито топорно вырубленных деревянных скульптур. Первый «советско-русский» мишка, разумеется, держит в лапах серп и молот. Два года спустя появятся и кинетические игрушки. На одной из них медведь Борис в красной шкуре, поднимает рабочее-крестьянский символ по команде Сталина, держащего его на цепи, а на другой насилует орла с оперением раскраски американского флага. В серии «Русско-американская игрушка» (1987) медведь, вооружённый, как и его богород-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

ские собратья молотком, бьёт по пластмассовому инопланетянену ЕТ. Другой мишка даёт пинка Дональду Даку, а третий готов проглотить ещё одного героя американского масскульта — Багза Банни. Невольно вспоминается рисунок Александра Уткина, где красный медвежонок в майке с надписью «Born in USSR» бесстрашно сражается с Дартом Вейдером, нанося шваброй удары по световому мечу (рис. 3). Уже в девяностые на гипотетическом проекте мозаики для станции «Комсомольская» московского метро, медведь вместе со Сталиным струями мочи выписывают на снегу буквы СССР. Именно два этих «советских мачо» соблазняют на работах Сокова Мэрилин Монро. Медведь и Сталин предстают у художника образцами маскулинности, причём последний настолько входит в образ, что у него в 1990 году появляется медвежья нога. Тему советского медведя в творчестве Леонида Сокова, видимо, закрывает созданная им в 1995 году скульптура молотобойца, пародирующая знаменитый образ Евгения Вучетича «Перекуем мечи на орала». Впрочем, советскому медведю не привыкать жонглировать серпом и молотом, и вполне возможно, что он ещё способен продемонстрировать заскучавшим зрителям какие-то невиданные фокусы. Пожалуй, самым интересным случаем визуализации советизированных медведей в современной России являются рисунки в жанре фэнтези ростовского художника Николая Дихтяренко, на которых изображены сюжеты из повседневной жизни и героических деяний партизанского отряда времён Великой Отечественной войны. Огромные одомашненные медведи по замыслу автора заменяют воинам коней, а медвежата льнут к ногам партизанок подобно кошкам или собакам. Надо признать, что кавалерийская медвежья атака

103

104

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

выглядит совсем не безрассудной и обречённой, даже если представить, что противник выдвинул против партизан танки (рис. 4).

Вымышленный комикс «Непобедимый Красный Медведь против Оккупантов», трешевую обложку которого можно найти в интернете, — это ещё один вариант конструирования альтернативной истории с использованием жутковатого персонажа, похожего на Фредди Крюгера из «Кошмара на улице Вязов» (рис. 5). В компьютерной игре «Красная тревога» — «Command & Conquer: Red Alert» наряду с дирижаблями «Киров», не уступающими по тоннажу боезапаса тяжёлым бомбардировщикам, противопехотными машинами «Серп» и танками «Молот», секретным оружием «Железный занавес» и проверенным коктейлем имени Молотова имеются мамонты с пушками на спине и закованные в броню с выгравированными на ней красными звёздами штурмовые медведи, помогающие Красной Армии и героине комикса Наташе Волковой разгромить врагов (рис. 6). Апофеозом стереотипного

формирования

образа

«Империи

Зла» выступает в этой игре марш Красной Армии. В третьей версии игры женский голос выводит плохо дающиеся для произнесения русские слова:

Наш Советский Союз покарает Весь мир, как огромный медведь, на восток. Над землёй везде будут петь Столица, водка, советский медведь наш!

Этот любопытный набор слов имеет весьма странный геополитический смысл, но наша тема предполагает фиксацию внимания не столько на второй, сколько на последней строчке.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Можно предположить, что синтагма «столица, водка» возникла, скорее всего, из-за того, что дословно название «Stolichnaya Vodka» крайне трудно выговорить иностранцам, так что в остатке привычная для них «Stoli». А то, что, по мнению автора слов, «советский медведь» — это наше всё, в очередной раз показывает значимость этого персонажа в качестве идентификатора России/СССР. При этом внешняя атрибуция представлена текстом как внутренняя, советская. Столь неразрывное единство «столичной водки» с «нашим советским медведем» может ведь идти исключительно от «загадочной русской души»… Удаление во времени от советской эпохи и смена поколений неизбежно влекут за собой вымывание из культурной памяти реалий СССР не только за рубежами России, но и в ней самой. Как можно судить уже сейчас, идёт активное производство мифов, одним из героев которых выступает медведь в шапке-ушанке. Причём красная звезда — идентификатор, который редкому художнику удаётся не использовать при создании советского образа, практически автоматически превращает нашего медведя в военнообязанного с фантастическими погонами и нашивками на униформе (рис. 7). Рефлексии о советском вновь становятся актуальны, и опознать Ursus Sovieticus, отличить его от новых российских медведей представляется возможным только с помощью цвета и незамысловатых аксессуаров. Не так давно КПРФ даже провозгласила лозунг «Лучше красный, чем голубой», и на одном из рисунков с надписью «Назад в СССР» был изображён белый медведь с эмблемы партии «Единая Россия», на боку которого красной краской нанесена аббревиатура СССР. Оставляя красный след этот мишка под красной лентой, оставшейся от российского триколора, важно ступает назад в будущее. Возвращение советского — процесс многомерный. Звуки советского гимна с 2000 года стали российскими. Так что вернувший эту музыку в современный политический контекст президент Владимир Путин, будучи изображённым верхом на красном медведе, представляется всадником, оседлавшим советского зверя (рис. 8). Девушка и автомат в его руках могут трактоваться достаточно амбивалентно — и как ремейк сюжета о похищении сабинянок,

105

106

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

и как героический слоган из фильма «Мумия»: наказать негодяя, выручить красивую девушку и спасти мир!

Красные медведи на форме хоккеистов из сериала «Молодёжка» вряд ли апеллируют к «золотому веку» советского хоккея, тройке Михайлов — Петров — Харламов, но цветовые ассоциации всё же предполагают и такое прочтение. Ещё долго «красный» медведь будет нести службу в качестве маркера советско-российского отечества. А если не он, то кто же?

Источники иллюстраций:

1. http://www.woot.com/blog/post/the—9—most—bad—ass—communists—in—80s— pop—culture 2. http://www.kox.sk/?p=2913 3. http://utkin1.ru/en/node/99 4. http://partizan74.livejournal.com/?skip=40 5. http://ru.warriors.wikia.com/wiki/Красный_Медведь 6. http://ve3d.ign.com/images/39443/PC/Command—Conquer—Red—Alert— 3/Photo/The—Women—Of—Red—Alert—3 7. http://pallanoph.deviantart.com/art/Work—Harder—Comrade—336868949 8. http://www.twcenter.net/forums/showthread.php?480772—Putin—s— astonishingly—amazing—feats/page3

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

«РУССКИЙ МЕДВЕДЬ» В СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ КУЛЬТУРЕ

Л. В. Кузнецова

МЕДВЕДЬ-ОБОРОТЕНЬ В РОССИЙСКОМ КИНЕМАТОГРАФЕ: ТРАНСФОРМАЦИЯ ОБРАЗА

В России медведь — самый страшный хищник, сильнее волка (тигры, львы и т.п. у нас не водятся), так что вполне естественно, что именно он часто выступает в русской культуре в роли главной опасности, угрожающей человеку со стороны дикой природы, в качестве основного врага человека. С другой стороны, медведь выглядит более антропоморфно, чем другие звери, поскольку только он умеет ходить на задних конечностях, ступая на стопы, и действовать передними, как человек. «Способность медведя передвигаться на задних лапах, подобно человеку, породила много легенд о его человеческом происхождении и о превращении людей в медведей и обратно» [5, с. 177]. Даже предполагалось, что медведь — это человек, «обращенный в зверя в наказание за какие-либо проступки. Считали, что если снять с медведя шкуру, то он будет выглядеть как человек. Охотники замечали, что на медведя и на человека собака лает одинаково, не так, как на других. По этим причинам медведю не велено есть человека, а человеку медвежатину» [4, с. 212]. То есть между медведем и человеком существуют особые, более ослабленные семиотические границы. Поэтому его образ, начиная с фольклора, амбивалентен: медведь одновременно — и воплощение всего нечеловеческого, жуткого, страшного, трансцендентного человеку и человеческому, и в то же время олицетворение обратной, нецивилизованной, несоциализированной стороны человеческого сознания. Можно сказать, что медведь в русской культуре репрезентирует коллективное бессознательное. Две эти идеи в осмыслении образа медведя как максимально похожего на человека живого существа и как основного врага, представителя враждебного человеку мира способствовали тому, что в русской культуре репрезентацией оборотня, получеловека-полуживотного, стал не волк, как в Европе, а именно медведь. В статье «''Русский медведь'' как символический пограничник» О. В. Рябова и М. А. Константиновой высказывается идея, что главная функция образа «русского медведя» — маркирование границы между мирами. Социальные границы объединяют одних, про-

107

108

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

тивопоставляя их другим, которые гомогенизируются и превращаются в унифицированных Чужих. Эти границы поддерживаются границами символическими, которые создаются при помощи своеобразных «символических пограничников». И одним из самых заметных пограничников, исключающих Россию из Запада, является образ «русского медведя» [6]. По мысли авторов статьи, именно медведь способен максимально репрезентировать почти все характеристики России (как Другого), противопоставленные Западу. И основными оппозициями здесь будут «цивилизация/варварство», «культура/природа», «прогрессивность/отсталость», «христианство/язычество», «свобода/деспотизм», «Европа/Азия», «Запад/Восток». Образ медведя, с точки зрения Запада, несет информацию о характере различий между Россией и Западом: телесное и природное в противовес разумному и цивилизованному. С другой стороны, еще Ю. М. Лотман отмечал, что самоидентификация любой культуры начинается с разделения мира на пространство внутреннее («свое», «культурное», «безопасное», «гармонически организованное») и внешнее («чужое», «враждебное», «опасное», «хаотическое») [6]. Проведение границ, связанное с процессами включения и исключения, является необходимой стадией установления собственной идентичности, а «символические пограничники» оказываются наделены особой смысловой нагрузкой. В советском и постсоветском кинематографе образ медведя-оборотня претерпел любопытную трансформацию, основной вектор которой можно сформулировать как постепенный переход от нечеловеческого как жуткого и аморального к нечеловеческому как благородному. По всей видимости, определяющим моментом здесь является не столько сам медведь, который так и остается визуализированным представлением о первобытных силах дикой природы, сколько представление о человеке — как о существе моральном (и тогда его цивилизованность маркируется положительно, а воплощение анти—цивилизованности – отрицательно) или аморальном (тогда природа по-руссоистски приобретает черты моральности). В обоих случаях медведь, как наиболее антропоморфная ипостась природы, оказывается очень удобным и убедительным образом Другого, с которым позитивно или негативно отождествляет себя зритель. Первое появление медведя-оборотня на российском киноэкране произошло в 1925 году в фильме «Медвежья свадьба» Константина Эггерта и Владимира Гардина (премьера состоялась в январе 1926 года). Фильм был снят по одноименной пьесе Анатолия Луначарского, созданной, в свою очередь, по мотивам новеллы Проспера Мериме «Локис». Он имел большой успех и сформировал традицию, которая развилась в следующей кинокартине с медведемоборотнем — первой экранизации пьесы Евгения Шварца «Обыкновенное чудо» Эраста Гарина и Хеси Локшиной (1964 год): герой из страха превратиться в зверя бежит от любви, жа-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

лея свою возлюбленную, но героиня считает, что любовь способна все исцелить. Однако при схожем посыле философия двух фильмов диаметрально противоположна, что становится особенно ясно видно в финале этих картин. Сюжет «Обыкновенного чуда» повторяет нарративную схему сказки «Красавица и чудовище»: чудовище оказывается прекрасным человеком; а «Медвежья свадьба» схожую ситуацию выворачивает наизнанку: страшное начало, обитающее в душе прекрасного человека, берет в конце концов над ним верх, герой становится монстром, убивающим свою новоиспеченную жену, а его в свою очередь убивают люди. В борьбе между человеческим и нечеловеческим побеждает то первое, то второе, но в обоих случаях медведь олицетворяет собой жуткое, аморальное начало внутри человека. В «Обыкновенном чуде» это аморальное начало не особо показывалось на экране, но герой боялся и словесно описывал именно его. Он говорил, что после поцелуя принцессы он превратится в медведя и убежит в лес, тем самым бросив ее навсегда и поступив безнравственно, не по-человечески. В том же 1964 году был снят фильм-сказка «Морозко» Александра Роу (премьера состоялась в марте 1965 года), где продолжается тема Красавицы и чудовища, ставшего в конце фильма прекрасным человеком. Однако если в двух предыдущих кинокартинах оборотничество было неизбежной судьбой героев, они его не выбирали и ничего не совершали для своего превращения, то здесь пребывание в шкуре медведя осмысляется как наказание человека за его поступки. Тут медведь символизирует невежество, невоспитанность, эгоизм: «Не был бы ты невежей, не ходил бы с мордой медвежьей», «Посоветуй, как мне опять человеком сделаться? — Ах ты, медвежья башка! Посмотри на себя, как ты жил. Перед людьми похвалялся да собой любовался. Сам себя ублажал, а людей обижал». Человек, который ведет себя не «по-человечески», приобретает статус оборотня до тех пор, пока не избавится от «медвежьих» качеств. Когда Иван начинает было снова хвалиться в конце фильма, у него, по словам Настеньки, «вроде, опять медвежья шерсть пробивается». Таким образом, медведь и оборотничество здесь – не самостоятельные сюжетные элементы, а наглядная визуализация нравственных качеств главного героя, зримая реализация метафоры. Вторая экранизация пьесы Евгения Шварца «Обыкновенное чудо» Марка Захарова (1978 год) становится, по-видимому, поворотным моментом в осмыслении медведя-оборотня в российском кино: медвежья ипостась человека здесь не оценивается однозначно как жуткая и безнравственная. Появляется тема свободы и природной чистоты, присущая не только медведю, но и другим животным, а также детям. Сам образ медведя, можно сказать, обезличивается. Нет идеи именно медведя, а важна идея зверя вообще: «Я стану медведем, когда в меня влюбится принцесса и поцелует меня», «Влюбленная девушка поцелует его, а он превратится в зверя», «На глазах девушки юноша превратится в дикого зверя», «А сила медвежья? — Не

109

110

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

нужно дразнить зверя», «Если вы поцелуете меня, я превращусь в зверя. — Если я поцелую вас... — Я превращусь в медведя». В сценарии этой кинокартины, в репликах, в песнях, в кадрах представлено большое количество животных. Один из важнейших лейтмотивов фильма – человек, ведущий себя как животное, и животные, похожие на людей: «Предки виноваты. Прадеды, прабабки, внучатые дяди, тети разные. Праотцы и праматери в жизни вели себя, как свиньи, а сейчас я расхлебываю их прошлое. Ну, паразиты, одно слово», «Кто экономит на чистоте, тот или вор, или свинья! Черт его знает, когда все это кончится! Мы все запаршивеем тут к свиньям, пока этот ядовитый гад соблаговолит дать нам мыло», «Когда я ехал мимо этой гостиницы, мой конь заплакал, как ребенок», «Убивать медведей — это все равно, что убивать детей», «Свиньи вы, а не верноподданные!», «Терпеть не могу, когда ради забавы мучают животных. Слона заставляют танцевать, соловья сажают в клетку, а тигра учат качаться на качелях. Тебе трудно, сынок? — Да. Быть настоящим человеком очень нелегко». Этот лейтмотив выводит на передний план повествования проблему тоталитаризма, диктаторства, свободы и управления другими. Диктатор – король, он сам себя так и позиционирует: «Я страшный человек. Тиран, деспот, коварен, злопамятен», но диктатор — также и волшебник: «Семь лет назад ваш муж превратил меня в человека», «Вот я взял и собрал людей, перетасовал их». Как люди управляют животными, так взрослые управляют детьми: «По моему разумению, взрослые не должны вмешиваться в любовные дела детей. — Вы умрете первым», «Мерзавцы. Дармоеды. Оставили без присмотра ребенка», «В моем доме двое влюбленных детей, которым суждено погибнуть, если мы не вмешаемся». Несколько раз в кадрах кинокартины появляется панно, висящее в доме волшебника. На нем изображен огромный дракон, которого держат на арканах многочисленные маленькие люди. В начале второй серии жена волшебника начинает мыть это изображение и мазок за мазком смывает весь рисунок, а за ним оказывается зеркало, отражающее всех присутствующих. Таким образом, в этой истории уже не медведь и другие животные, а люди чаще всего маркируются как аморальные существа: «Люди — мошенники. А что делать? Весь мир таков, что стесняться нечего», «Вы, небось, знаете, что такое королевский дворец. За стенкой людей душат, братьев, родных сестер. Душат. Словом, идет повседневная будничная жизнь» «Моя дочь поступает, как все нормальные люди. У нее неприятности — она палит в кого попало». В первой экранизации «Обыкновенного чуда» герой боялся, что, превратившись в медведя, убежит от любящей девушки и тем самым поступит безнравственно. Теперь он считает, что убийцей любви будет она: «Сынок, ты бросишь влюбленную девушку? — Видя, что я медведь, она сразу разлюбит меня». Непревращение после поцелуя человека в медведя в этом фильме оказывается торжеством не только морали над безнрав-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

ственностью, но и свободы над диктатом: «Кто смеет предсказывать, когда высокие чувства овладевают человеком?! Нищие и безоружные люди сбрасывают, свергают королей!». Трактовка образа медведя как благородного и свободного начала в человеке продолжилась в фильме Сергея Бодрова-старшего «Медвежий поцелуй» 2002 года. Ситуация, представленная в кинокартине, осложнена двойным оборотничеством. С одной стороны, есть главная героиня — человек, который долго не осознает свою принадлежность миру животных и только в конце кинокартины принимает облик медведицы. С другой стороны, есть главный герой — медведь, который несколько раз на протяжении фильма принимает облик человека. Две противоположные сюжетные ситуации в повествовательном искусстве обычно оформляют проблему выбора, и, как правило, нравственного. Получается, что путь от человеческого к медвежьему и от медвежьего к человеческому помогает интерпретировать сюжет фильма как рассказ об установлении нравственных границ. Сам жанр роуд-муви (road movie — букв. «дорожное кино»), в котором снят «Медвежий поцелуй», — обычно не только путешествие по городам и странам, но и внутреннее путешествие героя по глубинам своего сознания и становление себя. Как писал об этом жанре американский кинокритик Дэйв Кер, «неотъемлемая часть путешествия – движение по ландшафту, непродолжительное взаимодействие с людьми, местами и предметами. Место назначения не имеет значения и зачастую определяется произвольно. Вечное путешествие воспринимается как поиски своего места в мире» [1, с. 174 – 175]. Символическое сопоставление перемещения в пространстве с жизненным путем главного героя побуждает видеть в фильмах данного жанра философскую проблематику и в ряде деталей и сюжетных ходов, образующих структуру путешествия, в данном случае в теме оборотничества. «Медвежий поцелуй» — совместный продукт нескольких стран: России, Германии, Франции, Швеции, Италии, Испании. Режиссер сознательно старался смешать состав людей, работающих над картиной, и показать географически разные места съемки, создавая в своем произведении атмосферу обоих миров: и Запада, и Востока. Для Сергея Бодрова-старшего было важно снять не «камерную» историю, понятную только жителям России, а универсальный эпос, в который зритель не вживается, а наблюдает как бы со стороны. По наблюдениям кинокритика Михаила Брашинского, «в «Обыкновенном чуде», которое не может не прийти на ум при просмотре нового фильма Сергея Бодрова-старшего, причиной превращения человека в медведя был поцелуй принцессы. У Бодрова это убийство — одновременно наказание зла, и защита любви, и прерывание жизни. Важное различие говорит о том, что Бодров, вынашивавший этот проект годами, хотел сделать не волшебную сказку, а нечто другое: ни короля, ни свиты, а громадные сосны тайги, магические пляски шаманов, дорога без конца и

111

112

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

края. Магия здесь исходит не от волшебника, а от дыхания природы, которая замутила эту безвыходную любовь. <…> Любовь он хотел объединить с природой, вывести из ее дыхания. То есть хотел снять не сказку, а эпическую историю любви. <…> Тут история сознательно непроявленная; она лишь намечена так, чтобы препятствия событий не мешали нашему ровному, как дыхание природы, эпичному скольжению над сюжетом. Высота птичьего полета – отличная дистанция для такого обзора» [2]. Подобного рода изначальный синкретизм, непроявленность точки зрения в кинокартине способствует восприятию ее сюжета как истории о постепенном установлении разного рода границ (и внутренних, и внешних) у главной героини, у других персонажей фильма и у зрителей. Медвежий образ маркирует конструирование этих границ, отделяющих себя от «не-себя»: социальных, возрастных, географических (территориальных) и нравственных. Структурно роуд-муви, как правило, распадается на ряд эпизодов, в каждом из которых главному герою предстоит преодолеть то или иное испытание. Фильм «Медвежий поцелуй» структурирован по главам — странам путешествия бродячей цирковой труппы. Заставка каждой главы – это новая страна со своим символом. Важно заметить, что фильм начинается без разбивки на главы. Мультипликационная заставка с девочкой и медведем, затем сцена охоты на медведицу и наконец ситуация в Петербурге с покупкой медвежонка никак не называются и не оформляются как главы. Главная героиня Лола, как только видит медвежонка, сразу понимает, что она непременно хочет его купить и никуда без него не уйдет. Глухонемая женщина, видимо, чувствуя еще не осознанную медвежью самоидентификацию главной героини, дарит ей фигурку медведя. И сразу после этого фильм начинает делиться на главы. То есть идея найти границы появляется в истории только после этого своеобразного обряда инициации — подарка Лоле тотемного зверя. Преодоление и осознание территориальных границ — это первый слой повествования. В каждой стране, в каждой главе фильма в соответствии с законами жанра Лолу ждет то или иное испытание. В Швеции Лолу бросает мать, признавшись, что не является ее родной мамой. В Германии медведь вдруг начинает превращаться в юношу, в которого Лола влюбляется. В Испании гадалка сначала обнадеживает Лолу, говоря, что скоро он навсегда примет человеческое обличье, но после убийства медведем человека она сообщает, что теперь он навсегда останется медведем. В Сибири героине приходится выбирать между окончательной разлукой с любимым и собственным оборотничеством. Таким образом, оказывается, что одновременно с обозначением территории все главы фильма — это еще и стадии взросления Лолы, ее полового, психологического и социального созревания. Девушку притягивает именно образ медведя, а не какого-либо другого животного, как устойчивый символ защиты (важно после

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

ухода матери), долголетия (важно после смерти отчима), силы (важно, когда она в юном возрасте остается без семьи и практически без работы) и сексуальности (важно, так как Лола находится в стадии полового созревания). Образу медведя в древнерусской языческой традиции, кроме типичных качеств характера, «была присуща также брачная символика, символика плодородия и плодовитости. Она проявлялась, в частности, в свадебном обряде, в любовной магии, в лечении бесплодия и т. п.» [4, с. 212]. Поэтому в историях любви между человеком и животным в славянском мире наиболее часто этим животным оказывается именно медведь. Поиск и установление нравственных границ – это второй слой повествования. В глазах Лолы медведь перевоплощается в человека именно в таких жизненных ситуациях, которые связаны с законом, моралью и нравственностью. Он защищает Лолу всякий раз, когда ее пытаются ограбить, изнасиловать, нападают на нее с ножом (то есть когда преступают социально установленные границы, закон). Он поддерживает Лолу после ухода матери и в ситуациях недружелюбного отношения к ней хозяина цирка (когда преступают моральные, нравственные границы). Медведь совершает страшнейший человеческий грех — убийство. Но оно было спасением любимой. По человеческим меркам такой поступок может одновременно и осуждаться, и оправдываться. А для мира животных, в царстве природы он полностью естественен. Люди собираются убить медведя, но Лола поддерживает сторону внесоциального мира законов природы и потому сама превращается в медведицу. Фильм построен на субъективно-объективном балансе, который никак не может обрести окончательного очертания. Медведь иногда — реальный объект, на которого героиня перенесла свои чувства любви и тоски. И другие герои испытывают по отношению к нему разные эмоции, играют, жалеют его, кричат на него, дерутся с ним и не отождествляют его с собой. Но часто он не отдельный субъект, а лишь часть сознания Лолы, реализация ее желаний, интроекция Другого внутри себя, которая в конце фильма получает визуальную репрезентацию – телесное превращение. Образ медведя в фильме появляется в сознании Лолы тогда, когда ситуация доходит до каких-либо границ и встает вопрос о разделении и о выборе. Мир цирка, в котором живут герои фильма «Медвежий поцелуй», стирает границы, ликвидирует пространственные и нравственные ориентиры. Зрители и сотрудники цирка не разделяются исходя из своей социальной принадлежности, а оказываются равны перед испытываемыми эмоциями смеха и страха. Животные, дети и взрослые люди работают наравне друг с другом. И моменты переодевания в костюмы и маски, путешествия по разным городам и странам тоже всех уравнивают, лишают границ и создают хаос образа жизни. Фигура медведя как некоего «символического пограничника» сознания помогает обрести упорядоченность самовосприя-

113

114

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

тия, установить свои собственные нравственные и социальные границы и критерии самоидентификации. Наиболее новыми на данный момент фильмами с героем медведем-оборотнем в российском кино являются «Ночной дозор» 2004 года и «Дневной дозор» 2005 года Тимура Бекмамбетова по произведениям Сергея Лукьяненко. Они продолжают традицию осмысления не только медведя, но и других животных-оборотней как маркеров пограничных зон. Весь мир, представленный в этих историях, делится на людей и Иных. И основная тема повествования — проблема морального выбора, который переопределяется в том числе как выбор между человеческим и нечеловеческим. Человек чаще всего по свободному выбору приобщается к миру Иных, но Иные уже не могут вернуть себе статус человека и обязаны жить в строго иерархизированной, весьма несвободной системе, мечтая о «человечности»: «Можно и в нашем положении оставаться людьми. — Людьми, папа? Ты можешь сделать меня человеком?», «Я хочу жить. — Ну так живи! Живи! Кто тебе мешает? — Я хочу снова стать человеком. — Хочешь стать человеком, ну и веди себя по-человечески. — А разве вы ведете себя по-людски? Он меня любил, а вы отдали меня ему, как пищу. И тогда ты убил его. Ты. — У меня не было никакого выбора». За право превзойти способности человека, став Иным, героям приходится платить тем, что они живут, не имея право на личное решение, чтó в данной ситуации безнравственно и аморально, а что нет: «Иные отличаются от обычных людей. Иной обладает нечеловеческими способностями. — Почему? — Ну потому что ему пришлось пройти в жизни через нечеловеческие испытания. Понимаешь? И приложить к этому нечеловеческие усилия. Он становится Иным. Жизнь у него становится иная». Их действия и поступки строго предписаны законами и соглашениями. Когда главный герой дилогии Антон Городецкий в конце фильма совершает немыслимый подвиг, изменяя свой прежний выбор, про него говорят: «Все. Человеком стал». Пространство Иных и особенно вход в это пространство маркируется насекомыми и животными. Все животные-оборотни — это Иные одного из низших рангов. Они могут быть как Темными (Попугай, Жаба): «По твоей милости уже двенадцать лет жабой в живом уголке дежурю», — так и Светлыми (Тигренок, Медведь, Сова): «А почему тебя называют Медведем? — Ну потому что он маг-перевертыш. И он может быть медведем, а может быть человеком, а я тигренком. — Ну тогда покажи. — Чего показать? — Как ты будешь превращаться. — Не, в другой раз, Егор <…> Ну, что мы, в цирке что ли?». Медведь и другие перевертыши или оборотни не маркируют свет или тьму как нравственность или безнравственность, а обозначают инаковость вообще, наличие другого мира, противопоставленного людскому. Мира вокруг нас, мира в нас самих. У Егора дома есть игрушка плюшевый медведь. И когда мальчик

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

втайне от мамы бежит к Завулону, он оставляет в своей постели под одеялом этого медведя, с которым мама разговаривает, думая, что это спит ее сын. Плюшевый медведь оказывается двойником Егора в мире людей, пока ребенок приходит в гости в компанию Темных. Итак, в фильмах Бекмамбетова медведь уже не маркирует собой границу между человеческим как цивилизованным и нечеловеческим как дико-природным (сама эта оппозиция для данных кинокартин нерелевантна), но и не нагружается всей полнотой противопоставления морального и неморального выбора (это противопоставление скорее характерно в целом для социальной дифференциации Иных, а не только для одного Медведя). Скорее он служит здесь как легко опознаваемый зрителем маркер переходности между миром привычным и запредельным. Можно сказать, что образ медведя в кинематографии Бекмамбетова кодифицировался, превратился в клише, привычное для хорошо погруженного в российскую кинокультуру зрителя, и поэтому его семиотическая нагрузка ослабла (Медведь — единственный Иной, который не превращается в животное на экране). Для маркировки границ между человеческой культурой и трансцендентным ей миром природы, а также между «Я» и «Другим» теперь требуются уже некие иные символы. Таким образом, оказывается, что образ человека, превращающегося в медведя, и медведя, превращающегося в человека, претерпел большие семиотические трансформации на российском киноэкране. В советском кино его образ осмыслялся идеологически: от маркирования жуткого и аморального, противоречащего нравственным человеческим законам, к репрезентации благородного, естественного и чистого, потерянного человечеством. В постсоветском кинематографическом пространстве образ медведя лишается обязательной ценностной нагруженности и становится определенным символом, маркирующим ситуацию перехода, выбора или двоемирия, — своеобразным «пограничником». Он появляется как индикатор разделенности мира, но своим существованием уже никак не оценивает эту онтологическую раздвоенность.

Список литературы и источников

1. Kehr D. When Movies Mattered: Reviews from a Transformative Decade. — Chicago: University of Chicago Press, 2011. — 304 p. 2. Брашинский М. Медвежий поцелуй [Рецензия на фильм] [Электронный ресурс] http://www.afisha.ru/movie/170668/review/146924/ (дата обращения 10.05.2013) 3. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров // Лотман Ю.М. Семиосфера. — СПб.: Искусство — СПб., 2000. — С. 149 – 390.

115

116

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

4. Мозоль Е. В. Сравнительный анализ культов волка и медведя в древнерусской языческой традиции // Известия Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена. — 2008. № 63-1. — С. 210 – 213. 5. Орел В. Е. Культура, символы и животный мир. — Харьков: Гуманитарный Центр, 2008. — 582 с. 6. Рябов О. В., Константинова М. А. «Русский медведь» как символический пограничник // Труды Карельского научного центра Российской академии наук. 2011. № 6. — С. 114 – 123.

М. Б. Ворошилова

ОБРАЗ ВИННИ-ПУХА В СОВРЕМЕННОЙ РОССИЙСКОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ КАРИКАТУРЕ1

Карикатура с незапамятных времен считается одним из самых важных средств невербального общения и одним из наиболее сильных средств неофициальной коммуникации, в том числе и политической. Как уже не раз отмечали современные исследователи (Е. А. Артемьева [1], Э. В. Будаев [3], М. Б. Ворошилова [6]), особую популярность в России политическая карикатура получила в последние десятилетия, что связано с рядом причин. Во-первых, это обусловлено изменением самой ситуации в стране: в конце XX века нам наконец-то разрешили шутить о высшем руководстве и к ним приближенных. Во-вторых, развитие техники, и особенно появление Интернета, позволило выйти в свет широким слоям мастеров карикатурного жанра: политическая карикатура становится самым доступным средством выражения собственного мнения, не требующего серьезного риторического или художественного таланта. Таким образом, современная политическая карикатура стала не столько идеологическим орудием, каковым она была в Советском Союзе, сколько неким политическим знаком, своеобразным зеркалом современности, крайне чутко реагирующим на все изменения в обществе, «значимым источником данных о взаимоотношениях между людьми, политическими событиями и властью» [3, с. 132]. Особое место карикатуры в современном неформальном политическом дискурсе, ее 1

Статья подготовлена в рамках государственного задания Министерства образования и науки РФ (проект 6.2985.2011 «Политическая метафорология»).

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

роль и значение определяются, в первую очередь, наглядностью передаваемой информации; используя концептуальные образы, автор может очень точно передать суть какого-либо социального явления, собственное отношение (равно как и отношение общества) к изображенным персонажам, проблемам. «Визуальные средства в отличие от вербальных или интеллектуальных (слово, понятие, теория,) позволяют человеку практически мгновенно воспринимать запрограммированное воздействие (хотя сработать оно может значительно позднее), причем это воздействие является и более глубоким, поскольку визуальные системы влияют не только на интеллект, но и на эмоционально-чувственный базис человека» [15, с. 26]. Именно поэтому в объективе внимания современных исследователей все чаще оказывается такое явление, как прецедентность, которая нередко занимает центральное место, так как понятие «узнаваемости» образа, в том числе визуального, действительно, основополагающее для карикатуры, и не только политической. Как отмечает в своем диссертационном исследовании Е. А. Артемьева, «обязательная апелляция к прецедентным феноменам в данном жанре политического дискурса предопределяется сатирической функцией политической карикатуры. Высмеивать или использовать как средство осмеяния никому не известный феномен не имеет смысла» [1, с. 45]. Как в зарубежной, так и в отечественной лингвистике в последнее время активно исследуется так называемый феномен прецедентности (иначе говоря, интертекстуальности, цитации). Вместе с тем необходимо подчеркнуть, что детальному анализу подвергаются в основном вербальные цитации, в то время как вне зоны исследования практически остаются визуальные прецедентные феномены (хотя сама мысль о том, что в цитации могут принимать участие не только «классические» тексты, не раз высказывалась учеными (Бергер А. А. [2], Гудков Д. Б. [7], Лотман Ю. М. [12], Мардиева Л. А. [13], Слышкин Г. Г. [21], Сметанина С. И. [22])). В современном научном языке уже появился термин «визуальная прецедентность». Л. А. Мардиева в работе «Коллективная культурная память общества (прецедентные визуальные образы и феномены)», разрабатывая данный термин, настаивает на разграничении таких понятий, как «прецедентный визуальный образ» и «прецедентный визуальный феномен». Первый понимается ей как ментальное образование, то есть «хранящиеся в памяти представителей определенного социокультурного сообщества зрительные образы культурного пространства» [13, с. 203], в то время как «прецедентный визуальный феномен» — это материальный способ воплощения образа. Отметим, что мнение исследователя основывается на широком понимании прецедентности, которое позволяет считать прецедентными визуальными образами «именно визуальные

117

118

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

образы культурного пространства, а не образы визуального культурного пространства» [13]. При такой трактовке в качестве прецедентных рассматриваются «хранящиеся в памяти цельные или фрагментарные картиноподобные образы визуальных и вербальных произведений, невербального поведения отдельных личностей или социальных групп и образы предметного» [13]. Кроме того, Л. А. Мардиева предлагает собственную классификацию прецедентных визуальных феноменов, согласно которой их наиболее востребованными первоисточниками являются: 1)

социальные и политические плакаты;

картины художников;

кадры кино-, теле- и мультфильмов, новостных программ телевидения и ре-

кламных роликов; 4)

скульптуры;

фотографии;

поздравительные открытки,

поведенческие тексты;

культурное пространство вещей [13, с. 206].

И в рамках настоящего исследования в центре нашего внимания оказались политические карикатуры, визуальный ряд которых основан на родных с детства образах советских мультипликационных героев. Эти герои легко узнаваемы, их образы несут уже крепко закрепившиеся в русском языковом сознании значения, не вызывает сомнение и их высокий эмоциональный потенциал. Наиболее востребованными, как показало наше исследование, оказались образы именно советских мультфильмов, что обусловлено, в первую очередь, средним возрастом социально активного населения, выросшего на данных мультфильмах и установившего моду на все советское в современном социуме, а во-вторых, богатым «прецедентным потенциалом» советских мультфильмов, давно разошедшихся на цитаты и занявших важное место в современной картине мира. Но по-настоящему востребованными, актуальными оказались лишь несколько действительно культовых героев мультфильмов советской эпохи (Винни-Пух и Пятачок, Буратино, Чебурашка и его друзья, Карлсон, Вовочка) [см: 4], центральным же в анализируемом дискурсе стал прецедентный образ глупого и жадного медвежонка Винни-Пуха, что, как мы попытаемся показать, обусловлено его включенностью в практики дискредитации медведя как политического символа. «Русский медведь» — это, действительно, один из самых известных и узнаваемых не-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

официальных политических символов России, давно ставший хрестоматийным образом в политической карикатуре (прежде всего, европейской). Как отмечают современные исследователи [см. напр.: 18, с. 154], медвежья метафора крепко утвердилась в западноевропейских культурах еще в период XVI–XVIII веков и до сих пор является одной из наиболее важных для формирования образа России в мире. Образ русского медведя все чаще оказывается в центре внимания российских и зарубежных ученых (М. Жаковска [8, 9], Н. А. Красильникова [10], А. де Лазари [11], А.А. Россомахин [16], О. В. Рябов [11, 17 – 19], Ж. Сатмари [20], С. А. Толстогузов [23], Д.Г. Хрусталёв [16, 24]). Традиционно в мировом политическом дискурсе РОССИЯ — это МЕДВЕДЬ, мощный, сильный, дикий, устрашающий [10: 38 – 39], темный и дикий [9, с. 57]. То есть медвежья метафора используется зачастую как дегуманизирующая, цель которой — лишить внешнего политического врага его человеческого «лица», нравственного и духовного начала. Именно с таким семантическим багажом медвежья метафора была использована зарубежными СМИ во время Пятидневной войны в Абхазии [5, с. 15] При этом важно, что метафора русского медведя не является «исконным символом» России; лишь в постсоветский период, по мнению ученых, начинает формироваться отношение к образу медведя как национальному символу, что происходит, в первую очередь, благодаря его вовлечению во внутреннюю политику. Актуализацию символа медведя на современном российском политическом олимпе исследователи зачастую связывают с формированием Всероссийской политической партии «Единая Россия». Так, в частности, О.В. Рябов пишет: «Медведь» — это название Межрегионального движения “Единство”, которое было создано накануне парламентских выборов в сентябре 1999 года; уже тогда на его логотип была помещена фигура медведя. В 2001 году после объединения “Единства” с блоком “Отечество – вся Россия” мишка перекочевал и на символику образованной вследствие этого “Единой России”: сначала как бурый медведь, а потом, с 2005 года, — как его белый сородич» [17]. Итак, столь высокая актуальность метафорического образа медведя обусловлена сразу несколькими причинами. Во-первых, как мы уже отмечали выше, эти метафоры являются аллюзией к известному образу правящей партии — медведю (рис. 3, 5). Не случайно в ходе ассоциативного эксперимента на стимул «Единая Россия» второй по степени частотности является реакция «Медведь» (см., например, результаты на Sociation.org — это экспериментальный некоммерческий проект, целью которого является собрать самую большую базу ассоциаций русского языка). Следует, однако, подчеркнуть, что

119

120

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

в неформальной политической коммуникации сильный, уверенный белый медведь, «хозяин страны» становится игрушкой, превращается в мультипликационного медвежонка, любящего полакомиться чужим медом. Самой частотной прецедентной ситуацией в анализируемых креолизованных текстах политической карикатуры становится сцена, в которой Винни-Пух придумывает различные поводы, чтобы разорить улей, то есть разорить трудящийся народ. Кстати, именно эта семантика образа «единоросовского» медведя наиболее актуальна в современном оппозиционном политическом дискурсе, вспомните белого медведя с мешком за плечами, символизирующего партию «жуликов и воров» (рис. 4). Помимо семантики жадности, в карикатуре важна и семантика обмана, то есть все действия политиков — это лишь ширма для воровства: «Да вот… как представитель правящей партии решил лично проверить состояние дел в отечественном агропроме» (рис. 2). Таким образом, в массовом сознании действия «правящей партии» и ее представителей воспринимаются лишь как отвлекающий ход; главное для них — все-таки получить свободный доступ к «заветному лакомству». В данных примерах визуальная метафора медведя (в нашем случае, Винни-Пуха) выступает как ситуативная, основная цель которой — переосмысление и оценка сложившейся политической ситуации. Во-вторых, высокая частотность образа Винни-Пуха обусловлена аллюзией к имени бывшего президента России Дмитрия Медведева, что также неоднократно подтверждалось в рамках научных исследований (см., например: [17]) и ассоциативных экспериментов (см. например: [14, с. 129 – 142]). Ученые отмечают, что «внимание к медвежьей метафоре заметно увеличилось в стране и мире в 2008 году, после избрания Медведева президентом» [17]. Правда, справедливости ради, мы должны отметить и тот факт (неоднократно также отмечаемый исследователями), что Медведев в массовом сознании все-таки выступает не как «медведь-хозяин», а как «плюшевый медвежонок». В данных примерах визуальная метафора Винни-Пуха выступает как воплощающая, направленная на переосмысление политика, его роли в современном политическом процессе. В первую очередь, в полити-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

ческой карикатуре осмеиваются такие широко известные черты Дмитрия Анатольевича, как увлечение Интернетом (рис. 8), «юный» для политика возраст. Именно с образом Медведева связано появление серии политических карикатур, отсылающих к наиболее известной и цитируемой песенке Винни-Пуха: «Если я чешу в затылке — не беда! В голове моей опилки — да, да, да!» (рис. 10), получившей новое прочтение: «В эпоху реформ требуются головы со свежими опилками!..». Подчеркнем, что в настоящее время, приобретя широкую популярность распространение, данная карикатура получила более обобщенный прототип – молодой политик. Молодые политики не имеют достаточного опыта: в их головах не свежие идея, а «свежие опилки». Но наиболее частотными являются карикатуры, посвященные отношениям Д. Медведева и В. Путина. Отметим, что в политической карикатуре зачастую именно Медведев предстает в образе Винни-Пуха (рис. 6), что отчасти противоречит классическому наполнению образа медвежонка, который в паре Винни-Пух и Пятачок всегда играет роль ведущего. В политической же карикатуре зачастую Медведев предстает в образе ведомого политика, ситуацию под контролем держит Путин — Пятачок: «Ты не бойся, что взлетишь слишком высоко — у меня все под контролем» (рис. 9). Подобная замена образов объясняется, в первую очередь, как уже было отмечено выше, аллюзией к фамилии политика (а также известным внешним сходством мультипликационных героев со своими «политическими прототипами») (рис 7.). При этом обратите внимание, что сама прецедентная ситуация сохраняется, только меняется характер, вектор взаимоотношений героев. Во время мирового экономического кризиса (и во время работы Д. Медведева на посту президента Российской Федерации) в политической карикатуре была актуализирована еще одна известная цитата Винни-Пуха: «Всякая вещь или есть или нет. А мед — я никак не пой-

121

122

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

му, в чем секрет, — если он есть, то его сразу нет!». Базовой в политической карикатуре была развита метафора МЕД — это ДЕНЬГИ. Горшочек меда — бюджет — вновь оказался пуст, а почему — не секрет: виновник или виновники давно известны (рис. 11). Востребованным в современной российской политической карикатуре оказался и еще один герой мультфильмов о ВинниПухе и Пятачке — воздушный шарик (рис. 1), благодаря которому авторы актуализировали острую тему газа. Правда, данная метафора, несмотря на свою высокую частотность, не получила широкого развития, ее низкая продуктивность обусловлена тем, что данная тема в последнее время сходит на нет, газовые войны затихли, а шарик с надписью «Газ» в руках президента — Винни-Пуха лишь в очередной раз подчеркивает, что основные финансовые потоки России — это ее природные ресурсы. Итак, в современной российской неформальной политической коммуникации широкое распространение получил карикатурный образ Винни-Пуха — политика. Данный образ зачастую связан либо с образом «партии власти», либо с образом Медведева. Причиной тому стали и богатая «прецедентная база» данного образа, и высокая востребованность образа медведя в современной политической коммуникации. Известный всем с детства мишка все так же жаден и порой кажется глупым, хотя это может быть лишь прикрытие… Обращение же к мультипликационному мишке позволило уйти от воинственного агрессивного образа медведя-хищника (например, столь распространенного при визуализации образа Путина) и, главное, выразить отношение к Медведеву как к «ненастоящему» президенту, игрушечному, нарисованному.

Список литературы и источников 1. Артемьева Е. А. Карикатура как жанр политического дискурса. Дис. … на соискание ученой степени кандидата филологических наук: 10.02.19. — Волгоград, 2011. 2. Бергер А. А. Видеть — значит верить. Введение в зрительную коммуникацию / Пер. с англ. 2-е изд. — М.: Изд. дом «Вильямс», 2005. — 228 с. 3. Будаев Э. В., Чудинов А. П. Метафора в политическом интердискурсе: монография / Урал. гос. пед. ун-т. 2-е изд., испр. и доп. — Екатеринбург, 2006 — 213 с.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

4. Ворошилова М. Б. Мультипликационные герои в современной политической карикатуре // Человек в мире культуры. Региональные культурологические исследования.

№

(5).

2013.

—

С.

–

45.

URL:

http://www.cultural—

research.ru/Voroshilova.pdf (дата обращения 10.05.2009) 5. Ворошилова М. Б. Неформальные орудия «третьей мировой войны XXI века»: Россия и Грузия в западной политической карикатуре // Современные информационно—психологические войны в политическом пространстве России: Материалы Всероссийской научно-практической конференции. — Екатеринбург, 15–16 сентября. 2010 / Урал. гос. пед. ун-т. — Екатеринбург, 2010. 6. Ворошилова М. Б. Политический креолизованный текст: ключи к прочтению / Урал. гос. пед. ун-т. — Екатеринбург, 2013. — 194 с. 7. Гудков Д. Б. Прецедентные феномены в языковом сознании и межкультурной коммуникации: дис. … д-ра филол. наук. — М.: МГУ, 1999. — 400 с. 8. Жаковска М. Медведь на охоте, охота на медведя: Россия в немецкой карикатуре XIX и XX вв. // Политическая лингвистика. 2011. № 35. — С. 15 – 19. 9. Жаковска М. Россия-медведь в немецкой карикатуре XIX и XX в. // Образ России в зарубежном политическом дискурсе: стереотипы, мифы и метафоры: материалы Междунар. науч. конф. — Екатеринбург, 13 – 16 сент. 2010 / Урал. гос. пед. ун-т ; гл. ред. А. П. Чудинов. — Екатеринбург, 2010. — С. 57 – 59. 10. Красильникова Н. А. «В плену русского медведя», или Современная Россия в метафорах британских и американских СМИ // Политический дискурс в России – кадры решают все: материалы постоянно действующего семинара. — М., 2009. — С. 38– 39. 11. Лазари А. де., Рябов О.В. «Русский медведь» в польской сатирической графике межвоенного периода (1919—1939) // Границы: Альманах Центра этнических и национальных исследований ИвГУ. Вып. 2: Визуализация нации. — Иваново, 2008. —С. 162 – 182. 12. Лотман Ю. М. Семиосфера. (Культура и взрыв. Внутри мыслящих миров. Статьи. Исследования. Заметки). — СПб.: Искусство — СПб, 2000. — 704 с. 13. Мардиева Л. А. Коллективная культурная память общества (прецедентные визуальные образы и феномены) // Вестник пермского университета. Вып. 3 (15). 2011. — С. 202 – 209.

123

124

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

14. Онищенко М. С. Медведев и Путин в современной русской концептосфере: концептуальное единство ли оппозиция? // Политическая лингвистика. 2011. № 3 (37). — С. 129 – 142. 15. Розин В. М. Визуальная культура и восприятие. Как человек видит и воспринимает мир. — М., 2006. 16. Россомахин А. А., Хрусталёв Д. Г. Россия как Медведь: Истоки визуализации (XVI—XVIII век) // Границы. Вып. 2: Визуализация нации. — Иваново, 2008. С. 123 – 124. 17. Рябов О. В. Медведь и выборы: «национальный символ» в парламентской кампании 2011 года // Первая степень. 2012. № 1. 18. Рябов О. В. Медвежья метафора России как оружие холодной войны / О. В. Рябов // Образ России в зарубежном политическом дискурсе: стереотипы, мифы и метафоры: материалы междунар. науч. конф., Екатеринбург, 13 – 16 сент. 2010 г. / Урал. гос. пед. ун-т ; гл. ред. А. П. Чудинов. — Екатеринбург, 2010. — С. 154 – 156. 19. Рябов О. В. Охота на медведя: о роли символов в политической борьбе // Неприкосновенный запас. 2009. № 1. — С. 195 – 211. 20. Сатмари Ж. Образ России и русского человека в Венгрии (в историческом аспекте) // Современная политическая лингвистика : тезисы Междунар. науч. конф. / гл. ред. А. П. Чудинов. — Екатеринбург, 2011. — С. 244 – 247. 21. Слышкин Г. Г. От текста к символу: лингвокультурные концепты прецедентных текстов в сознании и дискурсе. — М.: Academia, 2000. — 128 с. 22. Сметанина С. И. Медиа-текст в системе культуры (динамические процессы в языке и стиле журналистики конца ХХ века). — СПб.: Изд-во В. А. Михайлова, 2002. — 383 с. 23. Толстогузов С. А. Газета «Асахи»: отражение процесса распада СССР в газетных карикатурах // Россия и АТР. 2009. № 1. — С. 21 – 32. 24. Хрусталёв Д. Происхождение «русского медведя» // Новое литературное обозрение. 2011. № 1. — С. 137 – 152.

Список иллюстраций

1. Винни-Пух

Пятачок.

URL:

jumor.ru/photo/karikatury/vinni_pukh_i_pjatochek/27—0—654 10.05.2013)

http://foto— (дата

обращения

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

2. Винни-Пух и отечественный агропром. URL: http://anticomprador.ru/photo/1—0—29 (дата обращения 10.05.2013) 3. Дубин В. Единая Россия. URL: http://www.anekdot.ru/an/an3311/e331112%3B2,1.html (дата обращения 10.05.2013) 4. Единая Россия — партия жуликов и воров. URL: http://moole.ru/uploads/posts/2011— 12/1323279948_final_konkursa_plakata_edinaya_rossiya_partiya_zhu.jpg (дата обращения 10.05.2009) 5. Иная Россия. URL: http://www.tuchkovo.com/forum/files/s640x480_122.jpg (дата обращения 10.09.2013) 6. Винни-Пух

Пятачок.

URL:

http://foto—

jumor.ru/photo/karikatury/karikatura_vinni_pukh_i_pjatachok/27—0—3607 (дата обращения 10.05.2009) 7. Медведи:

«Вот

бы

еще

меду».

http://likeness.ru/blog/topic/3260/medvedi_vot_bi_eshe_medu.php

(дата

URL: обращения

10.05.2009) 8. Президент РФ Медведев открыл свой блог в Живом Журнале (ЖЖ)… . URL: http://www.tomatov.com/?tag=%D0%BC%D0%B5%D0%B4%D0%B2%D0%B5%D0% B4%D0%B5%D0%B2&paged=5 (дата обращения 10.05.2009) 9. Ты не бойся, что взлетишь слишком высоко — у меня все под контролем. URL: http://livrad.narod.ru/fotoyhtprikol_013.jpg (дата обращения 10.05.2009) 10. Хромов О. Кремлевская прописка. URL: http://xo.ucoz.ru/index/0—16 (дата обращения 10.05.2009) 11. Медведи:

«Вот

бы

еще

меду».

http://likeness.ru/blog/topic/3260/medvedi_vot_bi_eshe_medu.php

URL:

125

126

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

АНОНС

Andrzej de Lazari, Oleg Riabow, Magdalena Żakowska. Europa i Niedźwiedź (Wizerunek Rosji-niedźwiedzia w kulturach europejskich). Warszawa: Centrum Polsko-Rosyjskiego Dialogu i Porozumienia, 2013

Монография представляет собой уникальную попытку исследования символа «русского медведя» как фактора международных отношений, военной пропаганды, внутриполитической борьбы и политик национальной идентичности. Вначале прослеживается история медвежьего символа, выявляются значения, которые за ним закрепились в европейских культурах, а затем анализируется, каким образом эти значения используются для репрезентаций России. Авторы приходят к выводу, что «русский медведь» — это западное изобретение, появившееся около пятисот лет назад и к XVIII веку ставшее узнаваемым символом России. Сама идентичность Запада конструируется через исключение России, и, очевидно, образ «русского медведя» играет важную роль в обосновании положений и о цивилизационной чуждости России, и об ее отсталости. Авторы показывают основные этапы развития образа России-медведя в культурах различных европейских стран (Германии, Франции, Польши, Испании, Великобритании, Италии и других), выделяя как общие черты, так и особенные, обусловленные спецификой той или иной национальной истории и культуры. История «русского медведя», таким образом, – это в каком-то смысле история европейской идентичности. Исследование позволяет заключить, что «русский медведь» был заметнейшим персонажем европейского дискурса о России, в котором он предстает «партнером» основных действующих лиц европейской и мировой истории последних нескольких столетий. В медвежьем облике европейский дискурс изображает и всех руководителей России. Дань использованию медвежьей метафоры России отдали выдающиеся представители европейской культуры, среди которых известные писатели, художники, скульпторы, медальеры, режиссеры, публицисты. Особое внимание в книге уделено визуализации «русского медведя», чьи изображения украшали страницы лучших журналов Европы. О значимости образа медведя говорит и то обстоятельство, что его «носителями» были газеты и сатирические карты, почтовые марки и открытки, медали и игрушки, художественные и анимационные фильмы. Особое внимание уделено ответу на вопрос, как «русский медведь» вос-

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

принимался в самой России и каким образом он включается в сегодняшнюю внутриполитическую борьбу. Книга предназначена для специалистов в области истории, культурологи, политологии, международных отношений, для всех, кто интересуется российско-европейскими отношениями.

127

128

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

АННОТАЦИИ

Ю. А. Кокшарова Пермская модель архетипического образа медведя

Ключевые слова: образ медведя, архетип, медиатор, медвежий миф, пермская модель образа медведя

Медведь — древнейший образ, которому поклонялись многие народы Северного полушария еще с первобытной эпохи. За свою многовековую историю этот образ претерпел значительные изменения, постепенно переплетаясь с различными религиозно-мифологическими образами. Статья посвящена вопросу определения сущности пермской модели образа медведя. Почитание медведя — важный элемент культуры и этнических традиций пермских финнов. На образ медведя у пермских финнов значительно повлияли тесные контакты с обскими уграми, сохраняющими традиционные верования, и православным русским населением. Пермская модель является «переходной», соединяя черты как охотничьей, так и аграрной культуры. Пермская модель образа медведя включает следующие мотивы: тотемный предок, потомок небесного отца и представителя нижнего мира, человек, брачный партнер, хозяин леса, хозяин медвежьего вида, колдун, мифический герой, культурный герой.

А. Россомахин, В. Успенский., Д. Хрусталёв. Его величество медведь. 400—летию Дома Романовых посвящается

Ключевые слова: «Русский медведь», Россия глазами Запада, персонификации наций, сатирическая гравюра, политическая карикатура, Екатерина II, Павел I, Александр I, Николай I, Наполеон Бонапарт, Великобритания, Турция, Франция.

В статье рассмотрены четыре английские сатирические гравюры, в которых русские правители — Екатерина II, Павел I, Александр I и Николай I — изображены в образе Russian bear. Эти карикатуры — своеобразный репрезентативный срез, сатирическая визуализация «русскости» со стороны пристрастных британских наблюдателей, ведь с конца XVIII века и вплоть до наших дней медведь остается главным символом России в европейской карикатуре.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

Г. Гайлите Медведь и Латвия: образы латышско-российских отношений в карикатуре

Ключевые слова: Латышская карикатура, латышско-российские отношения, образ «русского медведя»

В статье анализируется, как образ «русского медведя» используется карикатуристами при репрезентации латышско-российских отношений. Показаны исторические этапы, значения, виды и функции данного образа. Автор приходит к выводу, что при помощи образа медведя оживают в целом негативные стереотипы о России.

И. Худабьюнигг «Русский медведь» танцует до рассвета: анималистическая метафора России и ее представителей в германских медиа (2000 – 2013)

Ключевые слова: Образ «русского медведя», образ России в Германии, современные германские СМИ

В статье анализируется, как германские медиа используют медвежью метафору для описания России и ее представителей в нынешнем столетии. Автор показывает, как меняется образ «русского медведя» в 2000—2013 гг. по сравнению с 1990 годами.

А. де Лазари, О. В. Рябов, М. Жаковска «Русский медведь» в западноевропейской пропаганде Первой мировой войны

Ключевые слова: «русский медведь», образ России на Западе, пропаганда Первой мировой войны, западноевропейская карикатура

В статье рассматривается образ России как медведя в западноевропейском дискурсе Первой мировой войны. Авторы показывают, что многозначность медвежьего символа позволяла как союзникам России, так и ее противникам широко использовать данный образ в военной пропаганде.

129

130

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Д. Е. Цыкалов Образ «русского медведя» в отечественной карикатуре периода Первой мировой войны (июль 1914 – февраль 1917)

Ключевые слова: «русский медведь», отношения России и Европы, Первая мировая война, российская карикатура, публицистика, популярная культура, русская идентичность, образ врага.

В статье рассматривается дореволюционная история восприятия образа «русского медведя» в России. Этот образ был негативным в годы Крымской войны и двойственным в революцию 1905—07, но во время Мировой войны (период до февраля 1917—го) фигура «русского медведя» являлась патриотическим символом.

Р. Бёрд Ursus Sovieticus

Ключевые слова: образ, человеческое, Демьян Бедный, Андрей Платонов, Александр Медведкин, Корней Чуковский, «Краденое солнце»

Центральное место в советской идеологии занимала идея освобождения от образа, который интерпретировался как ограничение сущности (бытия?). Анализ «Краденого солнца» Корнея Чуковского показывает, что медведь использовался в советской культуре для того чтобы «освободить» природу от образа, сделав при этом видимым новую человечность.

У. Штолер Функция медведя в «Повести о настоящем человеке» Бориса Полевого

Ключевые слова: медведь, Россия, социалистический реализм, модернизация, Борис Полевой, Джек Лондон, приключенческий рассказ, лес, летчик, дикость, выживание, сталинизм

Статья доказывает, что образ медведя в «Повести о настоящем человеке» Б. Полевого призван символизировать, с одной стороны, природу, которую покоряет новый советский человек в процессе модернизации страны, с другой, природный порядок России, который разрушает иностранная агрессия в ходе Второй мировой войны. Эти функции

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

символа медведя становятся особенно заметными при сопоставлении произведения Полевого с рассказом Дж. Лондона «Любовь к жизни», который, вероятно, оказал на советского писателя большое влияние. Многочисленные параллели между этими произведениями позволяют трактовать «Повесть о настоящем человеке» как русский вариант знаменитого рассказа Лондона, написанный с целью развития советской традиции приключенческих рассказов. Однако, если у Лондона главный герой должен, чтобы выжить, бороться с волком, то у Полевого — с медведем; одновременно с этим само выживание Алексея Мересьева в лесу зависит от его способности превращаться в существа, похожего на медведя, оставаясь в то же время советским человеком.

М. Ю. Тимофеев «Красный» медведь из страны большевиков: Эссе

Ключевые слова: «Советский медведь», «красный медведь», массовая культура, соц-арт, визуальные репрезентации

В эссе дана сравнительная характеристика визуальных образов медведя в западной и советской культурах. Если в западных карикатурах и комиксах медведь был представлен как страшный и жестокий зверь, то в советской культуре создавались образы миролюбивых и дружелюбных медведей (а чаще всего медвежат). В период после окончания холодной войны советский «красный медведь» превращается в типичного представителя поп-культуры как в России, так и за рубежом.

Л. В. Кузнецова Медведь-оборотень в российском кинематографе: трансформация образа

Ключевые слова: кино, фильм, медведь, оборотень, чудовище, человек, человеческое

В статье рассматривается эволюция образа человека, превращающегося в медведя, и медведя, превращающегося в человека, на российском киноэкране. Делаются выводы о семиотическом статусе медведя в советском и постсоветском кино: медведь как человеческий двойник, как главный враг человека и воплощение всего жуткого, нечеловеческого или как маркер границы между человеческим и нечеловеческим, природным и социальным, аморальным и благородным.

131

132

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

М. Б. Ворошилова Образ Винни-Пуха в современной российской политической карикатуре

Ключевые слова: политическая карикатура, визуальная прецедентность, образ медведя, Винни-Пух, Дмитрий Медведев

Представлен анализ визуального прецедентного образа Винни-Пуха в современной политической российской карикатуре. Данный образ зачастую связан либо с образом «Единой Россией», либо с образом бывшего президента Российской Федерации — Дмитрия Анатольевича Медведева. Причиной тому стали и богатая «прецедентная база» данного образа, и высокая востребованность образа медведя в современной политической коммуникации.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

SUMMARIES

J. A. Koshkarova The perm model of an archetypical image of a bear Key words: an image of a bear, archetype, mediator, the myth about a bear, а perm model A bear is the most ancient image which many peoples of the northern hemisphere worshipped since the Primitive epoch. For the centuries the image of a bear has changed greatly, having interlaced with other religious and mythological images. This article is devoted to question of definition of essence of Perm model of an image of a bear. Reverence for a bear is an important element of culture and ethnic traditions of Perm Finns. The image of a bear from the Permian Finns contributed significantly to the close contacts with the Ob-Ugrians, preserving the traditional beliefs and with the Orthodox Russian people. Perm model is the «transitional», it combines the features of both hunting and agrarian culture. Perm model of an image of a bear includes the following motives: totem ancestor, descendant of the heavenly father and beings of the lower world, the man, a husband or a wife, the owner of the forest, the owner of the bear species, the sorcerer, the mythical hero, a cultural hero.

A. Rossomahin, V. Uspensky, D. Khrustalev His Majesty Bear. Dedicated to the 400th anniversary of the House of Romanovs

Key words Russian bear, Russia in the Western eyes, personification of nations, satirical prints, political caricature, Catherine II, Paul I, Alexander I, Nicholas I, Napoleon Bonaparte, Great Britain, Turkey, France

The article dwells upon four British satirical prints (XVIII – XIX cc.) which portray rulers of Russia — Catherine II, Paul I, Alexander I, and Nicholas I — as «Russian bears». The authors point out that these pictures reflect the British version of satirical visualization of Russianness.

133

134

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

G. Gailite The Bear and Latvia: Images of Latvian – Russian relations in caricature

Key words: Latvian caricature, Latvian – Russian relations, image of the “Russian Bear”

The article analyses how caricaturists represents Latvian – Russian relations with help of image of the «Russian bear». The author shows history, meanings, types, and functions of this image. She points out that the uses of the image help to revive negative stereotypes about Russians.

I. Hudabiunigg “The Russian bear dances until dawn”: The animal metaphor for Russia and its representatives in German media (2000 – 2013)

Key words: «Russian bear», image of Russia in Germany, contemporary German media

The article dwells on the image of Russia as a bear in contemporary German media. The studies changes in portraying Russia and its representatives in 2000 – 2013 in comparison with 1990s.

A. de Lazari, O. Riabov, M. Żakowska «Russian bear» in the Western-European propaganda of the First World War

Key words: «Russian bear», the Western image of Russia, propaganda of the First World War, the Western-European caricature.

The article deals with the image of Russia as the bear in Western-European discourse of the First World War. The authors point out that due to polysemanticism of the bear symbol the propagandists of both allies and adversaries of Russia exploited the image very actively.

D. Tsykalov Image of “Russian bear” in the patriotic caricature during the First World War (July 1914 — February 1917)

Key words: “Russian bear”, relations Russia and Europe, the First World War, the Russian caricature, the press, the popular culture, the Russian identity, the image of enemy.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

The article discusses the prerevolutionary history of reception of image of the “Russian bear” in Russia. The author points out that the image was negative in years the Crimean War and ambivalent in the revolution 1905 – 07, but during World War I (pre-February period) the figure of “Russian bear” served as a patriotic symbol.

R. Bird Ursus Sovieticus

Keywords: image, the human, Dem'ian Bednyi, Andrei Platonov, Aleksandr Medvedkin, Kornei Chukovsky, «The Stolen Sun»

What do we learn from thinking about the USSR through its near anagram: the bear (ursus in Latin)? Central to the Soviet project was liberation from the image, understood as the capture of a being, its full identification and taming. Based on Kornei Chukovsky's Stolen Sun, the author argues that the Soviet bear's role is, by making nature possible again, to bring new humanity into visibility.

U. Stohler The function of the bear in Boris Polevoi’s Story About A Real Man

Key words: bear, Russia, socialist realism, modernization, Boris Polevoi, Jack London, adventure stories, forest, pilot, wilderness, survival, Stalinism.

The article „The Function of the Bear in Boris Polevoi´s Story about a Real Man“ by U. Stohler argues that the figure of the bear, as manifested in this Socialist Realist novel, on the one hand epitomizes the notion of wilderness that the Soviets´ efforts to modernize the country tried to overcome, on the other hand it allegorises the disruption of the natural order that the Second World War inflicted on Russia. These functions of the symbol of the bear emerge when we constrast Polevoi´s novel with Jack London´s short story «Love of Live», by which it was probably heavily inspired. As numerous parallels between the two works suggest, Polevoi´s novel may be regarded as a Russian version of London´s well-known short story, written with the goal of developing a Soviet tradition of adventure stories: whereas London´s main protagonist has to fight a wolf in order to survive in the wilderness, the life of Polevoi´s leading character depends on his ability to kill a bear and to avoid transforming himself into a bear-like creature while at the same time maintaing some features typical for a Soviet fighter pilot.

135

136

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

M. Timofeev “Red” bear from the Bolsheviks’ country: An Essay

Key words: the «Soviet bear», the «Red bear», popular culture, sots art, visual representations

The essay deals with comparison of visual images of the bear in the Western and Soviet cultures. Meanwhile the Western caricatures and comics represented the bear as a terrible and fierce beast, the Soviet culture produced the images of peaceful and friendly bears (or more often of bear cubs). In the post-Cold war period the Soviet «Red bear» turns into a character of the pop-culture both in Russia and abroad.

L. Kouznetsova The Bear-Turnskin in the Russian cinema: transformation of the image

Key words: cinema, movie, bear, turnskin, werewolf, beast, human being

The article is devoted to the evolution of human–bear and bear–human image in the Russian cinema. A semiotic status of the bear in Soviet and Post-Soviet movies is as follows: the bear turns out to be a kind of human Doppelgänger, the main enemy and an embodiment of the non-human & uncanny. On the other hand, he marks a boundary between the human and the non-human, the nature and the social sphere, the moral and the immoral.

M. Voroshilova The image of Winnie-the-Pooh in contemporary Russian political caricature

Key words: Political caricature, visual precedency, image of the bear, Winnie-the-Pooh, Dmitry Medvedev

The article deals with uses of the image of Winnie-the-pooh in contemporary Russian political caricature. The caricaturists employ this image to represent «United Russia» and Dmitry Medvedev, the former Russian President. The author points out that popularity of Winnie-the-pooh’s image is caused by two reasons: first, that image has big precendency in Russian culture; second, importance of the image of a bear in political communication in Russia.

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №4, 2013

137

СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

Бёрд Роберт / Bird Robert (Чикаго, США) — Ph. D., профессор Чикагского университета. E-mail: bird@uchicago.edu

Ворошилова Мария Борисовна (Екатеринбург, Россия) — кандидат филологических наук,

доцент

Уральского

государственного

педагогического

университета.

E-mail:

shinkari@mail.ru

Гайлите Гундега / Gailīte Gundega (Рига, Латвия) — MA, докторантка Латвийской Академии художеств. E-mail: rdmvgundega@inbox.lv

Жаковска Магдалена / Żakowska Magdalena (Лодзь, Польша) — кандидат исторических наук, адъюнкт Лодзинского университета. E-mail: magdazakowska@hotmail.com

Кошкарова Юлия Александровна (Краснодар, Россия) — кандидат культурологии, старший преподаватель Новороссийского филиала Краснодарского университета МВД России. E-mail: juli_and_eva@mail.ru

Кузнецова Лидия Витальевна (Санкт-Петербург, Россия) — кандидат филологических наук, старший преподаватель Санкт-Петербургского государственного университета. Email: LK13005@mail.ru

Лазари Анджей де / de Lazari Andrzej (Лодзь, Польша) — доктор наук, профессор Лодзинского университета. E-mail: alazari@uni.lodz.pl

Россомахин Андрей Анатольевич (Санкт-Петербург, Россия) — литературовед, искусствовед,

сотрудник

Европейского

университета

Санкт-Петербурге.

E-mail:

romaha@yandex.ru

Рябов Олег Вячеславович (Иваново, Россия) — доктор философских наук, профессор Ивановского государственного университета. E-mail: riabov1@inbox.ru

138

ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ № 4, 2013

Тимофеев Михаил Юрьевич (Иваново, Россия) — доктор философских наук, профессор Ивановского государственного университета. E-mail: editor@journal-labirint.com

Успенский Василий Михайлович (Санкт-Петербург, Россия) — искусствовед, научный сотрудник Государственного Эрмитажа. E-mail: Piranesi@mail.ru

Хрусталев Денис Григорьевич (Санкт-Петербург, Россия) — историк, независимый исследователь. E-mail: d-khrustalev@yandex.ru

Худабьюнигг Ингрид / Hudabiunigg Ingrid (Пардубице, Чехия) — Dr. Hab., профессор Пардубицкого университета. E-mail: hudabiunigg@phil.tu-chemnitz.de

Цыкалов Дмитрий Евгеньевич (Волжский, Россия) — кандидат исторических наук, доцент Волжского гуманитарного института (филиал) Волгоградского государственного университета. E-mail: detsyk@mail.ru

Штолер Урсула / Stohler Ursula (Прага, Чехия) — Ph. D., научный сотрудник Карлова университета. E-mail: ursula_stohler@hotmail.com