Тютюнник Ю.Г. Объекты индустриальной культуры и ландшафт by Journal Labirint

НАУЧНО-ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ИНСТИТУТ ТЕОРИИ И ИСТОРИИ АРХИТЕКТУРЫ И ГРАДОСТРОИТЕЛЬСТВА (НИИТИАГ)

Ю. Г. Тютюнник

ОБЪЕКТЫ ИНДУСТРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ И ЛАНДШАФТ

Киев 2007

УДК 911.5 + 719 (031) ББК 26.82 я 44 + 85.101 я 44 Т 98 Рецензенты: д-р арх., проф. В. А. Т и м о х и н (Киевский национальный университет строительства и архитектуры); канд. ист. наук, доц. Е. Н. Т и т о в а (Центр памятниковедения НАН Украины и Украинского общества охраны памятников истории и культуры) Монография рекомендована к печати ученым советом Научно-исследовательского института теории и истории архитектуры и градостроительства (протокол № 10 [1045] от 4 сентября 2007 г.) Тютюнник Ю. Г. Т 98 Объекты индустриальной культуры и ландшафт / Предисл. В. М. Пащенко. – К.: Издательско-печатный комплекс Университета «Украина», 2007. – 152 с.; 40 илл. ISBN 966-7452-39-5 Обосновано понятие объекта индустриальной культуры (ОИК), проанализированы функции и показано значение объектов индустриальной культуры в ландшафтах разной степени измененности человеком, а также их роль в формировании культурных ландшафтов. Показано значение промышленных и горнопромышленных ландшафтов как неотъемлемой части культурного наследия. Разработаны основы индустриального дизайна, проанализированы прикладные аспекты конструктивного использования объектов индустриальной культуры: в области охраны природы и оптимизации урбанизированных ландшафтов, музейного дела и сохранения культурного наследия, воспитания и туризма. Для географов и архитекторов, экологов и ландшафтных архитекторов, историков науки и техники, специалистов в области охраны культурного наследия, а также для всех, кому оно небезразлично. Может быть полезна студентами и аспирантам географических, архитектурных и исторических специальностей. ISBN 966-7452-39-5

 Ю. Г. Тютюнник, 2007  В. М. Пащенко, предисловие, 2007

СОДЕРЖАНИЕ Предисловие (В. М. Пащенко)………………………………………... Введение………………………………………………………………... 1 Объекты индустриальной культуры…………………………… 1.1 Памятники науки и техники………………………………… 1.2 Памятники промышленной архитектуры………………….. 1.3 Архитектурные памятники транспорта, агропромышленного комплекса и коммунального хозяйства……………………………………………………… 1.4 Горнопромышленный рельеф, водоемы и водотоки ……… 1.5 Промышленные объекты в контексте субкультур………… 1.6 Определение объекта индустриальной культуры…………. 1.7 Индустриальная археология………………………………… 2 Объекты индустриальной культуры в ландшафте…………... 2.1 Уровни комплексности объектов индустриальной культуры……………………………………………………… 2.2 Ландшафт и культурный ландшафт………………………… 2.3 Роль, функции и значение объектов индустриальной культуры в ландшафте………………………………………. 2.3.1 Природные и малоизмененные ландшафты ……….. 2.3.2 Антропогенные ландшафты ………………………... 2.3.3 Промышленные и урбанизированные ландшафты 2.4 Индустриальный дизайн ……………………………………. 2.5 Архитектурная среда и дымовые трубы……………………. 2.5.1 Конструкция дымовых труб………………………... 2.5.2 Эстетика и архитектурное значение дымовых труб 2.6 Чтение городского ландшафта в знаках индустриальной культуры ……………………………………………………... 2.6.1 Векторное поле города Террасы……………………. 2.6.2 Изгиб Вальпарадиса…………………………………. 2.6.3 Ловушка смерти «каудильо» Франко………………. 2.6.4 Победа Федерико Гарсия Лорки……………………. 3 Прикладные проблемы…………………………………………... 3.1 Экология……………………………………………………… 3.2 Промышленные ландшафты, культурное наследие и ландшафтное разнообразие……………………………….. 3.3 Воспитание и идеология ……………………………………. 3.3.1 Индустриальная ментальность места и чувство родины……………………………………………...... 3.3.2 Эгалитарная история ……………………………….. 3.3.3 Гуманизм и рационализм …………………………... 3.4 Музеефикация, заповедание и туризм……………………… Примечания ……………………………………………………………

4 6 9 9 13 27 36 41 44 49 56 56 60 66 66 69 79 89 96 96 102 110 113 115 117 119 121 121 124 126 126 127 130 132 138 3

ПРЕДИСЛОВИЕ Новый уровень развития научных идей Ф. Н. Милькова Постиндустриальная эпоха и ее новейшие реалии в истории европейских государств имеют яркое философско-методологическое и научно-исследовательское соответствие – постнеклассический этап развития теоретической мысли. Книга Ю. Г. Тютюнника являет собой богатый пример органичного сочетания актуального научного отклика на очевидные связи объектов индустриальной культуры с ландшафтами – и постнеклассического поискового исследовательского осмысления этих связей. Духу времени отвечают многие актуальные научные направления, и среди них – междисциплинарная экологичность и решение региональных геоэкологических проблем. Наиболее зримые и убедительные составляющие постнеклассики – синергетические и гуманистические. Объективное основание для привлечения синергетических идей к анализу новейших состояний ландшафтной оболочки, в частности, состоит в исторически сложившемся синергизме – совместном действии природных и антропогенных факторов ландшафтообразования. Такой синергизм сопряжен со значительной вариативностью своих результатов. Ведь в ландшафтах в полной мере проявляются спонтанные и вынужденные бифуркации, детерминированные связи и малые резонансные влияния. Гуманистичность в идеале служит человечеству; в ландшафтной оболочке в целом все более заметным становится процесс гуманизации, который заключается в усилении роли всех возможных антропогенных и техногенных сущностей в земной окружающей среде. Усложняются также антропические сущности в научном отражении происходящего. Вершинные проявления исследовательских постнеклассических особенностей – субъект-объектное единство и саморефлексивное тождество исследуемого (земной геоматической и биотической реальности) и исследующего (антропокомпонента и связанных с ним влияний как существенной дополняющей части объективной земной реальности). Книга Ю. Г. Тютюнника насыщена познающим отражением антропогенных и техногенных составляющих ландшафтов в их взаимодействии и в гамме современных состояний. Такое отражение – по-настоящему разносторонне научное и по-человечески пристальное. Тем самым это произведение отличают органичное сочетание геоэкологичности, синергетичности и гуманистичности, то есть оно и по содержанию, и по определению – постнеклассическое. Одна из характерных особенностей современной гуманистической эпохи – сохранение самых различных разнообразий: в природе, этнокультуре, в урбанистической и в частности в индустриальной культуре. Объекты индустриальной культуры составляют органичные части антропогенизированных и преобразованных ландшафтов. Веление времени – сохранять существующие разнообразия – логично распространить и на эти антропогенные, техногенные ландшафтные составляющие. Развернутая классификация таких исторических объектов, анализ их нынешних состояний, реальных и потенциальных значений в ландшафтах, в становлении индустриальной культуры, в человеческом восприятии и 4

шире – в духовном мире человека – глубоко и всесторонне представлены в книге «Объекты индустриальной культуры и ландшафт». Тем самым это – убедительное научное обоснование необходимости сохранения также разнообразия антропогенных и техногенных объектов земного мира. И совершенно закономерным представляется то, что один из наиболее показательных объектных регионов выполненного исследования, ландшафты которого столь разнообразно изменены и преобразованы человеком, Криворожье – это малая Родина автора, досконально изученная и искренне любимая им. Человеку свойственно не просто познавать мир, а делать это заинтересованно и увлеченно. Мы традиционно стремимся расширить географические границы познаваемого, побывать в новых для нас странах, открыть для себя невиданные доселе края и города, наполненные воплощениями иных творческих энергий и менталитетов. Принципиально иные горизонты, иную содержательную и по-своему эстетическую новизну раскрывает перед нами монографическое исследование Ю. Г. Тютюнника. Оно выполнено человеком разносторонне творческим, философского склада ума, с независимым, но далеко не безразличным и к тому же поэтическим видением мира. Для многих географов и негеографов ландшафтоведческое рассмотрение объектов индустриальной культуры будет открытием, которое разом, вдруг весьма существенно обогатит привычный научно-познавательный кругозор, причем обогатит отнюдь не экстенсивно, не пространственно, а по-настоящему неожиданной научной новизной. Примечательно, что ее составляют такие обычные для всех памятники и целые пласты отжившей, отслужившей свое материальной – производственной культуры, из которой родом наш теперешний технический прогресс. Весьма ценен круг научной литературы, значительной частью из далекого зарубежья, задействованный автором и во многом впервые введенный в отечественное использование. И последнее, научно-генеалогическое. По истечении более чем тридцати лет после выхода в свет скромно изданной книги «Человек и ландшафты» выдающегося советского географа Ф. Н. Милькова никто не будет отрицать того, что та его монография ознаменовала собой становление нового направления в ландшафтоведении – антропогенного. С тех пор издано немало сборников научных трудов, коллективных и единоличных монографий, в которых преемственно развивались научные идеи Милькова, где они обретали свои отраслевые и региональные утверждения и обогащения. Но только эта книга Ю. Г. Тютюнника, фактически также унаследовав воронежский антропогенно-ландшафтоведческий фарватер, по своему объектному своеобразию, по новизне предметных рассмотрений, по глубине и эвристичности трактовок может быть расценена как очередной качественно новый научный шаг, соразмерный мильковскому. Очевидно, имя открывающемуся этой книгой научному направлению новейшей постнеклассической географии – индустриальное ландшафтоведение. Доктор географических наук, профессор, член Союза писателей Украины В. М. Пащенко 5

Посвящается памяти Украинского научно-исследовательского института теории и истории архитектуры и градостроительства (НИИТИАГ)

ВВЕДЕНИЕ Конец ХХ – начало XХI века часто называют постиндустриальной эпохой. В это понятие обычно вкладывают тот смысл, что крупное энергоемкое машинное производство конца XIX – первой половины ХХ в., частично наукоемкое производство второй половины ХХ в. постепенно сменяется производством, базирующемся на информационных технологиях, нано-, био-, эко- и геотехнологиях. Отсюда не следует, что между новейшими технологиями и теми, которые им предшествовали, нет преемственности. Она, разумеется, есть, но изменения в характере производства происходят качественные. Это дает основания говорить об информационном обществе и постиндустриальной эпохе. Качественные изменения в производственных технологиях с неизбежностью влекут за собой таковые в их организации – в экономике. Мы живем в век глобализирующейся экономики: транснациональные корпорации и международные финансовые институты перешагивают национальные границы и структурируют мировое политическое пространство по новым правилам. За изменениями в экономическом базисе следуют трансформации в общественном сознании. Неолиберальная глобализация породила особый тип социальной философии и политической рефлексии – постмодернизм (иногда о нашем времени говорят как об эпохе постмодерна). Постмодернизм муссирует тезис о завершенности исторического процесса («конец истории» Ф. Фукуямы) и исчерпанности идеи прогресса, которая возникла в начале Промышленной революции и определяла развитие западной цивилизации последние 300 лет. Постмодернизм находит свое отражение в современной эстетике. Мнения о ней противоречивые. Такие художественные явления, как контемпорари или хай-тех, дискутируются, но отрицать их наличие в культурном пространстве современности уже невозможно. В противоположность бешеным скоростям постмодерна, устремленным в не совсем понятно какое будущее, в современном обществе популярными стали ностальгические и консервативные (в лучшем смысле) настроения. В культуре они проявляются в очень мощном движении по сохранению культурного и природного наследия. Сегодня это движение проводится под эгидой ЮНЕСКО и реализуется в создании Всемирной сети мест, объектов и ландшафтов с особым охранным статусом. Они именуются Всемирным наследием (природным и культурным). Многие государства создают также национальные сети наследия. Важной составляющей культуры последней трети XX в. стала экологизация, которая сегодня расширяется до понимания экологической сущности явлений и объектов культуры («экология культуры» по Д. С. Лихачеву). Экологический 6

императив «а не наносит ли то или иное действие человека ущерб окружающей среде?» становится превалирующим в поступи технической цивилизации. В любой исторический период, помимо институционализированных (официальных) форм культуры, в обществе существовали субкультуры и контркультуры – маргинального и молодежного характера. Существуют они и сегодня − в виде так называемой dyi-культуры, панк-культуры, «глушения культуры» и др. Отношение к ним противоречиво, однако субкультуры распространены в обширных социальных слоях, выступают альтернативой «массовой культуры» (явлению, по существу, антикультурному), а потому они важны (хотя к их анализу в широком культурологическом контексте у нас обращаются неохотно). Таковы некоторые особенности постиндустриальной эпохи. Но предметом нашего рассмотрения будет не она, а то, время, которое ей предшествовало и которое её породило − эпоха индустриальная. Нас будут интересовать, в первую очередь, её материальные носители – заводы и фабрики, машины и агрегаты, транспортные и инженерные сооружения, дороги и средства связи. Эти объекты объединяются под общим названием объектов индустриальной культуры. Сам термин указывает на то, что все они рассматриваются как ценности: ландшафтные (культурные ландшафты), исторические (истории науки, техники, инженерного дела, строительства, технологии, экономики), эстетические (художественные, архитектурные, градостроительные), познавательные, идеологические и воспитательные. Объекты индустриальной культуры являются ценностями как сами по себе, так и в совокупности с тем, что их вмещает – ландшафтом. Более того, ландшафт за индустриальный период стал «самим собой» при активнейшем участии производственных и транспортных объектов. А такие его разновидности как городской, промышленный и транспортный ландшафты без наличия искусственных объектов попросту невозможны. Главная цель настоящей работы – рассмотреть роль и значение промышленных и транспортных объектов в ландшафте с различных культурологических точек зрения – архитектурной, ландшафтно-архитектурной, градостроительной, дизайнерской, памятникоохранной, исторической, идеологической и даже воспитательной. Такая методическая разноплановость и многоаспектность полностью отрешенна от традиционалистских взглядов на промышленные и транспортные объекты, как «соперников» ландшафта и экологических «вредителей». Нет, экологическая проблематика не игнорируется. Просто она переводится в конструктивное русло – как в технологическом и природоохранном отношениях, так в культурологическом и ментальном. Природа и завод не враги – и с позиций культуры, и с позиций охраны природы. Такова исходная посылка настоящей работы. Ясно, что дать исчерпывающий обзор и анализ дилеммы индустриальных объектов и ландшафта во всем её разнообразии − задача непосильная для одного монографического исследования. Чему-то будет уделено внимание большее, чемуто меньшее. Что-то окажется спорным, чего-то будет не доставать. Автор, оставляющий за собой право на критический, подчас достаточно «колючий», взгляд, заранее принимает конструктивную критику и в свой адрес. 7

Выражаю благодарность В. М. Пащенко, В. А. Тимохину, Е. Н. Титовой за дискуссии, замечания, сотрудничество и помощь. * * * Читатель, вероятно, обратил внимание на не совсем обычное посвящение данной книги − памяти Украинского научно-исследовательского института теории и истории архитектуры и градостроительства (НИИТИАГ). Это не шутка и не ошибка. Книга − последний научный труд, созданный в стенах славного некогда исследовательского учреждения, флагмана украинской архитектурной науки, рожденного в 1945 году. Институт прожил среднюю по продолжительности человеческую жизнь − 62 года. 23 августа 2007 года приказом № 161 министр регионального развития и строительства Украины господин В. Г. Яцуба прекратил деятельность НИИТИАГа, как юридического лица и субъекта хозяйственной деятельности. Проще говоря, НИИТИАГ господином Яцубой был уничтожен. Причин такого решения чиновники никому не объяснили. Монография была рекомендована к опубликованию на одном из последних заседаний Ученого совета НИИТИАГа, находившегося в стадии ликвидации.

1. ОБЪЕКТЫ ИНДУСТРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ Вводя понятие объекта индустриальной культуры, мы должны, в первую очередь, выяснить, что это такое, дать его определение. В двух словах сделать это нельзя. «Объекты индустриальной культуры» (ОИК) – сборное понятие, оно объединяет различные артефакты, орудия труда и материальные результаты промышленного производства и транспорта, иногда агропромышленного сектора и коммунального хозяйства, которые рассматриваются как феномены культуры. В первом приближении будем различать такие группы объектов индустриальной культуры: 1) памятники науки и техники, включая памятники производственной истории, инженерного дела, транспорта и строительства; 2) памятники промышленной архитектуры, а также архитектуры на транспорте, в агропромышленном секторе и коммунальном хозяйстве; 3) формы рельефа, геологические образования, водоемы и водотоки с гидротехническими сооружениями, созданные в результате промышленного производства и транспортного строительства, и представляющие историческую или эстетическую ценность; 4) индустриальные / транспортные объекты, используемые в дизайне, а также 5) интегрированные в область современных субкультур и контркультуры. Объекты каждой группы обладают своеобразием и спецификой, некоторые изучены очень хорошо (памятники науки и техники), вокруг других ведутся дискуссии (горнопромышленный рельеф, объекты хай-теха и др.), третьи в качестве явлений культуры только начинают рассматриваться (промобъекты субкультур и контркультуры). Первые две группы объектов индустриальной культуры, квалифицируемых как памятники, принято объединять понятием «индустриальное наследие» (ОИН − объекты индустриального наследия). В последнее время к объектам индустриального наследия начали относить также формы горнопромышленного рельефа и искусственные водоемы / водотоки производственного и / или транспортного назначения. 1.1 Памятники науки и техники Эта группа объектов индустриальной культуры изучена наилучше. Как в Европе и Северной Америке, так и в республиках бывшего СССР, существовала и по сей день существует хорошая и развитая традиция изучения и сохранения памятников науки, техники, производственной истории (сеть технических и заводских музеев, учреждения по изучению истории техники, фундаментальные монографические и периодические издания, любительские общества по изучению и сохранению технической и инженерной истории, законодательная база). В советское время в области памятниковедения науки и техники фундаментальные научные работы выполнили такие исследователи как П. В. Боярский, И. Н. Бубнов, Ю. С. Воронков, А. Н. Дьячков, Л. Е. Майстров, М. А. Поляковa, Н. М. Семенов и др. [1]. Ими было всесторонне раскрыто значение памятников науки и техники, как неотъемлемой и важнейшей части культурного наследия, дана их детальная типология, разработаны рекомендации по сохранению и конструктивному использованию. 9

Обращаясь к классификации памятников науки и техники в контексте «ландшафтной» темы настоящего исследования, необходимо обратить внимание в первую очередь на то, что все они подразделяются на движимые и недвижимые. К движимым памятникам науки и техники относятся те, которые могут быть изъяты из места физического нахождения и установлены в иных местах – в музеях, коллекциях, на выставках и постаментах. Это – разнообразные машины и механизмы, аппараты и агрегаты, приборы и технические чертежи, образцы проб и продукции, старые фотоснимки и даже фонограммы. В историческом смысле, ко всем этим предметам предъявляется «требование» быть связанными с теми или иными этапами развития науки и техники, инженерного дела и строительства, транспорта и экономики промышленного производства, а также деятельностью выдающихся личностей – ученых, инженеров, конструкторов, предпринимателей и организаторов производства. Следует в то же время подчеркнуть, что «требование» быть связанными со «знаковыми» событиями в истории науки и техники, смягчается по мере старения соответствующих объектов. Достаточно старые, редко встречаются образцы былой техники или продукции ценны и интересны сами по себе, безотносительно к тому, связаны они непосредственно с теми или иными известными историческими событиями, или нет. В этом случае они выступают как раритеты, приобретают свойства памятников истории. Основную роль в деле сохранения движимых памятников науки и техники играют музеи технического профиля (в частности, заводские), разнообразные мемориальные кабинеты, лаборатории, цеха. В последние годы музеефикация движимых памятников науки и техники проводится также с целями индустриального дизайна. При выполнении нормативов в области охраны культурного наследия, такой способ сохранения памятников науки и техники следует считать позитивным. Недвижимые памятники науки и техники – это инженерные сооружения и конструкции, промышленные аппараты, агрегаты, машины (которые невозможно транспортировать), горные выработки, транспортные коммуникации, средства связи, а также целые предприятия и даже промышленные зоны, неразрывно связанные с «вмещающей» их архитектурной средой. В силу размеров, конструкционных особенностей или состояния, недвижимые памятники науки и техники невозможно переместить с места на место, поэтому их музеефикация и сохранение осуществляется in situ. Среда (ландшафт), в которой находятся недвижимые памятники науки и техники, является неотъемлемой их частью и должна сохраняться так же, как и сами объекты. Более того, понятие «недвижимый памятник науки и техники» и его «среда» могут совпадать. Показательный в этом отношении пример приводит известный историк науки и техники Л. Е. Майстров [2]. В 1725 г. на Алтае на реке Локтевке около современного поселка Колывань был построен первый медеплавильный завод. От него пошли знаменитые Колывано-Воскресенские заводы Алтая. Однако сам первый медеплавильный завод просуществовал недолго. Сейчас на месте, где он был построен, ничего нет, просто берег реки, заросший кустарником. Тем не менее, место это, по мнению исследователя, может и должно быть отнесено к памятникам науки и техники, как место мемориальное. Тульский исследователь И. Н. Юркин считает мемориальным местом 10

территорию, где стоял первый Тульский завод Демидовых. Он подчеркивает: “Тульский завод Демидовых – ценный объект индустриального наследия России, требующий сохранения и дальнейшего изучения. Ныне это памятник преимущественно археологический (построек на его месте, если не считать остатков земляной плотины, сегодня нет) <…> Это затрудняет проведение работ по локализации таких памятников на местности и их последующему сохранению. Однако выполнение соответствующих охранных работ, причем на достаточно высоком научном уровне, является абсолютно необходимым условием сохранения историко-культурной среды во всей подлинности и неповторимости” [3, 28]. Кроме этого, И. Н. Юркин считает “совершенно уникальным местом” 15-км участок речки Тулицы, на котором в XVIII в. было сконцентрировано 7 металлургических заводов [4]. М. С. Штиглиц приходит к аналогичному выводу относительно мест расположения старых петербургских заводов: “На таких старейших предприятиях как бывшая Ропшинская бумажная фабрика, Ижорский и Сестрорецкий заводы, сохранились фрагменты природной среды, преобразованной по производственной необходимости в начале XIX в. Сложившиеся таким путем своеобразные ландшафты, где промышленные здания к концу XVIII – началу XIX в. составляли единое целое с водным пространством и гидротехническими сооружениями, могут и должны быть сохранены и использованы для <…> демонстрации истории отечественной промышленности” [5, 51-52]. А норвежский исследователь М. Джонс элементами индустриальной истории старинного (с XVII в.) медеплавильного центра – города Рёроса считает шламоотвалы рудообогащения и шлакоотвалы плавок, которые называет “загрязнением окружающей среды, находящимся под охраной” [6, 314]. Порою свидетелями истории науки и техники выступают объекты, которые вообще, на первый взгляд, к этой истории никакого отношения не имеют. Вот любопытный пример такого рода. Первый производственный корпус (цех № 8) разрушенного ныне киевского химического завода «Радикал» (ранее – предприятие «1000») был введен в эксплуатацию в 1951 г. Цеха с агрессивной внутренней химической средой (а это было хлорное производство) недолговечны, поэтому после выработки ресурса в 1980-х годах цех был взорван. Но заводчанам дорога была память об объекте, с которого начинался их завод и, по существу, хлорнохимическое производство в Украине. Работники восьмого цеха когда-то высадили деревья, которые после разрушения здания какое-то время сохранялись. Об этих деревьях заводская многотиражка в 1991 г. писала так: “Сегодня это пустырем нельзя назвать, просто свободное место, где когда-то был цех. Но осталась <…> человеческая память на этом месте. И после взрыва, и после уборки кирпича и бетонных остатков осталась низкорослая вишенка, дикая груша лет десяти да плакучая ива. Всё это было посажено бывшими работниками цеха. И весной, наверное, многие видели, как цветут вишенка и груша. Приятно было их видеть. Пусть бы и оставались они расти. Это – добрая память о людях, которые начинали наш завод” [7]. Важной методологической категорией является контекстность и время образования памятника науки и техники. Выше подчеркивалось, что очень старые образцы техники имеют ценность сами по себе − независимо от того, связаны они с 11

научными открытиями, технико-технологическими новациями или оригинальными инженерными решениями, или нет. Ценность их формируется историкокультурологическим контекстом. На время своего возникновения такой артефакт мог не представлять никакого актуального интереса, но по прошествии десятилетий, а тем более столетий он «сам собой» превратился в памятник. Как подчеркивает А. Н. Дьячков, “памятник есть особая функция предмета, вытекающая из отношения к нему человека” [8, 100]. И функция эта со временем меняется, поскольку меняются поколения. Процитированный автор приводит такой показательный пример: нынешний символ Парижа Эйфелева башня на момент своей постройки «общественностью» была воспринята «в штыки», свойства памятника она приобрела со временем, в новой исторической обстановке и в новом культурном контексте. Зная это свойство памятников, необходимо с особой осторожностью и вниманием отнестись к такой их разновидности, как современные памятники науки и техники. Они, как правило, связываются с выдающимися достижениями в науке, технике, промышленности, имевшими место сравнительно недавно. Например, российские памятниковеды Ю. А. Веденин, П. М. Шульгин и О. Е. Штеле предлагают создать музеи-заповедники промышленного наследия на базе таких относительно недавних, но выдающихся индустриальных объектов, как Обнинская АЭС (1954), газовая скважина «Р-1» на Березовском месторождении (1952) и нефтяные скважины Самотлорского месторождения (1970-е) [9]. Историки науки и техники И. И. Черкасов и В. В. Шварцев в качестве памятников рассматривают первые образцы лунного грунта, добытые советскими космическими аппаратами [10]. Да и сами первые космические аппараты, так же, как и первые ЭВМ, безоговорочно признаются памятниками науки и техники. На рис. 1 изображен Институт сверхтвердых материалов Национальной академии наук Украины, который можно считать современным памятником науки и техники. Расположен он в мало привлекательной промышленной зоне, в архитектурном отношении ничем не примечателен. Но здесь в 1960-1970-е были осуществлены исключительно важные научные открытия, разработаны уникальные технологии получения и производства сверхтвердых материалов, сделавшие настоящую революцию во многих отраслях промышленности – от бурового дела в геологии и строительстве до производства искусственных бриллиантов. Приведенные соображения вряд ли у кого вызовут возражения, перечисленные объекты, в самом деле, связаны с выдающимися, хотя и недавними, событиями в истории науки, техники, производства и экономики СССР. Но вот тот же Ю. А. Веденин с соавторами в качестве объекта промышленного наследия предлагает рассматривать … Череповецкий металлургический комбинат – предприятие, безусловно, известное, но ничем не примечательное, как только тем, что “крупнейший металлургический центр в Европейской России” [11, 92]. И. П. Чалая памятниками промышленного наследия считает Оленегорский горнообогатительный комбинат (город Оленегорск) и комбинат «Североникель» (город Мончегорск) – предприятия также достойные, но отнюдь не «исторические» [12]. На первый взгляд, такие трактовки памятников науки и техники кажутся парадоксальными, однако в них, по нашему мнению, заложен глубокий смысл. По 12

Рис. 1. Корпуса Института сверхтвердых материалов Национальной академии наук Украины (Киев). Здесь впервые в мире было создано промышленное производство синтетических алмазов и изготовлен синтетический сверхтвердый материал «славутич». Памятник науки и техники (в глубине застройки находится небольшой цех, где в 1961 году был начат промышленный выпуск синтетических алмазов). Фото Ю. А. Супрунович, 2006.

существу категория памятника, рассматривается не только ретроспективно, что вполне естественно, но и перспективно. Исследователи, может быть не до конца аргументировано, пытаются уже сегодня увидеть объекты, которые вполне реально могут стать достоянием технической и производственной истории завтра, и с полным основанием именоваться объектами индустриального наследия. В таком смысле высказанные точки зрения на то, что такое памятник науки и техники, нам представляются продуктивными и заслуживающими внимания. 1.2 Памятники промышленной архитектуры Понятие «памятник промышленной архитектуры» регулярно встречается в памятниковедческих и историко-архитектурных работах, однако определения того, что следует понимать под таковым, редкость. Одно из наиболее точных принадлежит А. Ковалеву. Оно гласит: “Памятниками промышленной архитектуры являются заводские комплексы, группы зданий, отдельные здания и сооружения, служившие для производственной деятельности человека, созданные в различные исторические периоды и отразившие в планировке, в структуре, в композиционном строе и художественном образе характер трудовых процессов и эстетические взгляды той эпохи, которой они принадлежат” [13, 41]. Это определение, будучи 13

достаточно старым (1971), тем не менее, вполне кондиционно. Как из него следует, для того чтобы здание / сооружение отнести к памятникам именно промышленной архитектуры, необходимо сначала выделить его из всей массы зданий / сооружений по признаку выполняемой им функции – производственной, а затем применить к нему архитектурно-исторические и художественно-эстетические критерии. В принципе, этого достаточно. Однако, в более поздних трактовках, эту дефиницию стали дополнять. Качества памятника архитектуры начали связывать с применением инженерных и техникотехнологических новаций, как при создании промышленного здания / сооружения, так и в самом производственном процессе. По существу, это означало перенос акцента с понятия памятника промышленной архитектуры на понятие «памятник науки и техники». Кроме того, к памятникам промышленной архитектуры стали причислять не промышленные − транспортные, гидротехнические сооружения и горнопромышленные объекты. Такую позицию занял уже сам А. Ковалев [14]. Ю. С. Асеев с соавторами к объектам промышленной архитектуры отнесли ещё и “административно-бытовые комбинаты шахт” [15, 447], а в список «производственных сооружений» занесли также складские здания [16, 289]. В. А. Константинов (1998) категорию «памятников производственной архитектуры» расширяет за счет инженерных конструкций – мостов, башенных и мачтовых сооружений коммунального и трансмиссионного предназначения, а также за счет административных зданий (ансамбль харьковского «Госпрома»). В общем, путаница с понятием «памятник промышленной архитектуры» в историко-архитектурной и памятниковедческой литературе достаточно обычна. Очевидно, смешение разнообразных построек и конструкций, не выполняющих прямые производственные функции, с объектами производственного назначения «размывает» понятие памятника промышленной архитектуры. В то же время, рассмотрение производственных построек в качестве памятников науки и техники, инженерного дела, транспортного строительства, производственной истории и др. повышает их статус, добавляя к их архитектурным достоинствам ценностные качества иных порядков. Такое расширенное толкование категории «памятник промышленной архитектуры», безусловно, полезно, но при одном условии: памятники промышленной архитектуры должны иметь собственные, как можно более четкие критерии идентификации. Прежде чем объединять памятники промышленной архитектуры с памятниками иных порядков (научно-техническими, инженерными, историческими), необходимо размежевать их. Если этого не сделать, то очень многие производственные постройки, имеющие архитектурную, эстетическую и историческую ценность вообще не попадают ни в какую памятникоохранную категорию. Так в Законе Украины «Об охране культурного наследия» в части охраны индустриального наследия речь идет об объектах науки и техники [17]. Подразумевается, что в эту группу попадают и производственные здания и сооружения. Но только в том случае, если они обладают свойствами памятников науки и техники. А если не обладают? Если заводы и фабрики прошлых десятилетий и эпох, никак не связаны с инженерно-технологическими новациями 14

своего времени? Типичный пример для условий Украины – старые сахарные заводы. Бум каменного сахарозаводского строительства на территории Украины начался в 1840-х годах и продолжался до начала ХХ в. За более чем полувековой период их возникло множество. Не мало их работает и по сей день. Среди построек встречаются исключительно красивые. Но ни с какими строительными или технологическими новшествами большинство этих заводов не связано. Выходит, в списках объектов культурного наследия им и места нет? Синтез категорий «памятник промышленной архитектуры» и «памятник науки и техники» объективен и полезен, но – повторим ещё раз – при условии, что памятники промышленной архитектуры имеют специфические критерии идентификации. Каковыми они могут быть? Ю. С. Асеев, анализируя общие свойства памятников архитектуры, пишет: “Если типологическая и конструктивная стороны архитектурных произведений прошлого со временем теряют функциональную злободневность и переходят в разряд ценности познавательного порядка, то художественная сторона остается действенным участником современности, продолжая оказывать влияние на последующие поколения” [18, 8]. Применяя этот продуктивный тезис к памятниками промышленной архитектуры, придем к выводу, что главным критерием их различения должен быть историкоэстетический и архитектурно-художественный. Утверждение о том, что производственные здания прошлого должны оцениваться в историко-эстетическом ключе, может вызвать возражения. Ведь конструктивные, формообразующие и композиционные свойства промышленных построек исключительно тесно связаны с их функцией [19]. Технология здесь налагает очень жесткие ограничения на полет творческой фантазии архитектора и свободу формотворчества. Но на эту же технологическую «жесткость» можно посмотреть и под иным углом зрения. Не надо прилагать больших усилий, чтобы воплотить художественный замысел во дворцовом ансамбле или храмовой постройке: функционально они предназначены для реализации социальноэстетических установок и требований своей эпохи, исторической, политической и идеологической ситуации. Промышленное же сооружение для этого функционально не предназначено. Поэтому, если во внешнем облике функциональнотехнологического по существу сооружения удается художественными приемами отразить его тектонику, передать архитектурную стилистику эпохи, воплотить не только инженерный, но и эстетический замысел, это, на наш взгляд, является свидетельством того, что промышленное зодчество обладает на порядок большей эстетической выразительностью, чем культовая или дворцовая архитектура. По той простой причине, что усилий, для создания этой выразительности, нужно затратить намного больше. Это – главный пункт понимания специфики промышленной архитектуры и категории «памятник промышленной архитектуры». Другой характерной чертой промышленной архитектуры является то, что она отнюдь не повторяет архитектуру гражданскую, дворцовую, культовую и беллигеративную (военную, фортификационную). Художественные стили и эстетические установки эпохи в промышленном зодчестве преломляются поразному: гражданская / культовая архитектура определяет стилистику промышленной (например, в период классицизма), или наоборот, промышленная 15

активно влияет на гражданскую (модернизм рубежа XIX-XX вв.); иногда они взаимодействуют «отдаленно», достаточно специфическим образом (романские гомологии, эклектика и «кирпичный» стиль), а иногда никак не взаимодействуют, не пересекаются (архитектура выносного оборудования). Согласно К. Костову [20, 13], об “архитектурном облике” промышленных зданий можно говорить, начиная с периода развития мануфактур, то есть с XVIIXVIII вв. Но, по мнению других архитекторов, эстетические воззрения общества того времени “никак не отражались на промышленных постройках, которые были исключительно утилитарными и ещё только завоевывали свое место среди объектов архитектуры” [21, 75]. Тектоника здания, формообразование и композиция сооружений очень сильно зависели от технологии производства, в первую очередь, от энергетического «диктата» воды, служившей тогда главным энергетическим источником (шафтовая система подачи воды, сочетание промздания с заводским прудом или естественным водотоком, его вписанность в рельеф, необходимость быть прочным, чтобы выдерживать большие механические нагрузки и др.). Однако если внимательно вглядеться в изображения заводских построек того времени (XVIII в.), например, приведенные в статье И. М. Сергеева [22] посвященной металлургическим заводам Приокского горного округа, или в монографии Н. М. Арсеньева и А. М. Дубодела [23], посвященной тому же, нетрудно узреть в них черты … романского стиля. Ещё более отчетливо они просматриваются в тектонике водяных мельниц – сооружений, зависевших от энергии водного потока даже после того, как промышленность перешла на энергию пара. Романский стиль давно закончился, он господствовал в Европе X-XII вв., проявлялся в беллигеративной архитектуре до XV в. Формообразование романских построек средневековья в большой мере было функциональными. Постройки имели охранное и фортификационное назначение, они должны были выдерживать механические нагрузки, быть прочными, массивными, неприступными, хорошо вписываться в рельеф и защитные свойства местности. Аналогичные механические качества требовались от промзданий начального периода развития промышленной архитектуры. Отсюда – стилистическая гомология, романские черты промышленных построек (рис. 2). Псевдороманская «твердностная» стилистика здания настолько стала характерной для промышленной архитектуры, что, так или иначе, проявлялась всё время её существования, вплоть до второй половины ХХ в. – в стиле так называемого необрутализма [24]. М. С. Штиглиц обращает также внимание на родство планировок романских построек и промышленных предприятий XVII − начала XVIII в., подчеркивая, что последние генетически восходят к “монастырскому и крепостному строительству” [25, 24]. Менее прочные каркасные сооружения периода готики функционально не отвечали архитектурным «потребностям» промышленного зодчества. К тому же, готика, как и романский стиль, к XVII-XVIII вв. отошла в прошлое (или находилась в упадке). Однако позже, в период эклектики и модерна готические мотивы получили в промышленной архитектуре (особенно в архитектуре заводских труб) достаточно широкое распространение. Но то были лишь мотивы, ни о каком 16

Рис. 2. Романская стилистическая гомология в промышленной архитектуре. Водяная мельница в городе Радомышль Житомирской обл., вторая половина XIX в. Фото А. Петренко, 2006.

истинно готическом формообразовании речь, разумеется, не шла. Тем не менее, псевдоготика модерна (конец XIX – начало XX в.) в отдельных ансамблях промышленной застройки смогла проявиться с неожиданной стилистической полнотой. В Петербурге, например, промздания и сооружения, выполненные в псевдоготических мотивах, сформировали своеобразную художественноэмоциональную среду, которую М. С. Штиглиц характеризует так: “Здесь, в гуще мрачных кирпичных зданий с высокими дымовыми трубами, живописными силуэтами и светом ярко освещенных монотонных рядов окон, возникало то же ощущение трагизма и человеческого одиночества, которое пронизывало все предреволюционное искусство” [26, 102]. Складчатое формообразование эпохи барокко, стремившееся «уничтожить» фасад, как таковой, в принципе для промышленной архитектуры также было мало пригодно. Тем не менее, барочные формы в промышленном зодчестве изредка встречаются − в заводских постройках не прямого производственного назначения (рис. 3), а в более позднее время – в виде стилизаций и декора сооружений.

Рис. 3. Барокко в промышленной архитектуре. Контора Верхне-Выксунского металлургического завода (1765), город Выкса Нижегородской обл. (Россия). Фото А. Павленко, 2006.

Кроме того, по мнению некоторых историков промархитектуры [27], эпоха барокко в русском производственном зодчестве проявилась весьма своеобразным способом − «от противного». Слабо сказываясь на стилистике промсооружений, она сформировала своеобразную историческую архитектурно-стилистическую лакуну, быстро заполненную ранним классицизмом. Классицизм для становления отечественной промышленной архитектуры имел огромное значение. Это как раз тот случай, когда стиль гражданской архитектуры напрямую отразился в промышленной. Тому были веские основания. С наступлением эпохи классицизма производство мало помалу начало освобождаться от энергетического «диктата» воды и переходить на энергию пара. Это давало промышленным постройками бóльшую ландшафтную автономность, а промзодчим – бóльшую свободу самовыражения, которая, естественно, находилась под влиянием господствующих эстетических установок своего времени, тем более что промышленные постройки проектировали гражданские архитекторы и инженеры. Важные изменения происходили в технике строительства, появлялись новые конструкционные материалы, разрабатывались новые строительные приемы. Кроме того, и это очень важно, классические ордер, рациональность и упорядоченность конструкций, относительная массивность сооружений, дававшая им необходимую прочность, в большой мере соответствовали их технологическим функциям. 18

Период раннего классицизма проявился в промышленном строительстве северо-запада (Петербург, Петрозаводск) и центра (Москва), а эпоха среднего и позднего классицизма в Российской империи совпала с масштабным промышленноскладским строительством в Новороссии (1790-1830), строительством Приокских заводов (1800-1820) и с генеральной перестройкой и реконструкцией заводов Урала (1820-1840). Классицизм в промышленном строительстве проявился в полной мере. Горным положением 1806 года была введена специальная штатная должность архитектора горных заводов и горных округов, следивших, среди прочего, за красотой строящихся и реконструируемых промышленных объектов. Архитектурная стилистика промышленных сооружений того время выражалась настолько ярко, что известный архитектор Н. С. Алферов зарождение российской промышленной архитектуры приурочил именно к 1820-1840-м годам [28, 21], а историк архитектуры В. Тимофеенко с эпохой классицизма и ампира даже связал “расцвет промышленной архитектуры” [29, 135]. Сохранились замечательные образцы промышленного зодчества периода классицизма. Это здания сухарного завода в Кронштадте (вторая половина XVIII в., В. Баженов); бумажной фабрики в Ропше около Петербурга (вторая половина XVIII в., Ю. Фельтен, С. Берников); важня (конец XVIII в., А. И. Молчанов) и плавильная фабрика (1800-е) Барнаульского сереброплавильного завода; Ижевский (1800-е, С. Е. Дудин) и Воткинский (1828-1834, В. Н. Петенкин) заводы; заводы Урала (в городах Алапаевске, Висме, Екатеринбурге, Ирбите, Кушве, Мелеузе, Невьянске, Пожве, Полевске, Нижнем Тагиле, Нижней Салде, Верхней Туре, Верхней и Нижней Серге, Сысерти и др.); целый ряд арсеналов, например, Киевский (17841801, И. Маллер); прядильный корпус суконной фабрики в Днепропетровске (1820е, П. Т. Торопов) и некоторые другие промышленные сооружения. Если эпоха классицизма в промышленном зодчестве отразилась прямо и непосредственно, то эклектика середины и второй половины ХІХ в. переломилась в нем очень своеобразно. Барочные, готические, византийские, древнерусские, восточные и другие мотивы, характерные для гражданской эклектики, в промышленной архитектуре использовались ограничено. Период эклектики в промархитектуре определился так называемым кирпичным стилем, который в гражданских «ответвлениях» эклектики был только одним из направлений [30]. В основе кирпичного стиля лежало использование конструкционных возможностей и пластических свойства кирпичной кладки. В промышленном зодчестве кирпичный стиль восходит к так называемой «адмиралтейской архитектуре» (Петербург, Новороссия) периода позднего классицизма, когда безордерные фасады промышленных построек решались скупо и рационально с использованием неоштукатуренной кирпичной кладки. В производственном строительстве кирпичный стиль проявляется раньше, чем в гражданском и приобретает самостоятельное значение, здесь “все исторические стилистические направления существовали в 1850-1910 гг. в рамках «кирпичного стиля»” [31, 13]. “Царство красного кирпича”, – метко определила Л. И. Иванова облик промышленной Костромы второй половины XIX в. [32]. То же можно сказать о многих других индустриальных центрах Российской империи, быстро росших в то время. Промзданий в кирпичном стиле сохранилось достаточно много среди сахарных, 19

пивоваренных, хлебных, ликероводочных (рис. 4) и винодельческих заводов, текстильных предприятий и др. Многие из них работают и по сей день.

Рис. 4. Кирпичный стиль. Ликероводочный завод «Крышталь» (конец XIX в.), историческая промзона «Ляховка» в Минске (Беларусь). Фото автора, 2007 .

Конец XIX – начало ХХ в. ознаменовались тем, что промышленное зодчество «нашло себя» в стилистике модерна и в архитектуре выносного оборудования. Это было связано технически с развитием технологий самого промышленного производства, а также с применением новых строительных, конструкционных материалов и способов промышленного строительства (электропривод, мостовые краны, бетон, металлические своды со сложной кривизной, верхнее зенитное освещение и др.), и идеологически − с утверждением и господством установок научно-технического рационализма. Модерн настолько ярко проявился в индустриальном зодчестве больших промышленных центров, что некоторые архитекторы высказывают мнение, будто он совпал “со становлением промышленной архитектуры как самостоятельной типологической области, обладающей специфическими средствами художественной выразительности” [33, 160]. Более того, архитектурно-промышленный модерн стимулировал становление модернистского стиля в архитектуре вообще. Если в период классицизма гражданский стиль повлиял на промышленный, то в период модерна наблюдалась обратная картина: способы и стилистика промышленного зодчества активно воздействовали на гражданское строительство, прежде всего, через использование новых конструкционных материалов и решений. 20

Архитектурно-промышленный модерн был более характерен для крупных промышленных центров (рис. 5). Иногда он испытывал сильное влияние тех или иных исторических стилизаций, например, готических (см. выше). В мелких промышленных центрах модернистские промышленные здания встречались реже, на рубеже веков здесь продолжала господствовать кирпичная архитектура. В недрах модерна зарождался конструктивизм.

Рис. 5. Модерн. Здание ремонтно-механических мастерских киевского трамвая (1890е годы) около старого трамвайного депо «Лукьяновка». Фото автора, 2007.

Архитектура выносного оборудования начала формироваться в связи с вынесением из цехов доменных печей и приобретения ими самостоятельного художественно-композиционного значения. Одним из первых заводов Российской империи, где были простроены домны вне цехов, был Луганский чугунолитейный (1833) [34, 170]. Однако «массовое» вынесение домен за пределы производственных помещений развернулось только во второй половине XIX века – на Урале. К окончанию столетия на уральских заводах “сформировался принципиально новый тип генерального плана промышленного предприятия, близкий по структуре к современным генеральным планам” [35, 25], и была заложена новая область промышленного зодчества – архитектура выносного оборудования. Л. П. Холодова справедливо связывает с этим начало «новой фазы» в промархитектуре [36, 15]. На первых порах архитектура выносного оборудования неплохо «вписывалась» в архитектуру уральского промышленного классицизма, в частности посредством удачного композиционного сочетания овалов арок и аркад с овальными линиями кауперов (воздухонагревателей), косоугольных линий антаблементов с 21

косоугольными контурами подъемников шихты [37] и др. Образцом подобного сочетания может служить ансамбль домен и цехов Надеждинского завода (1896). Однако в дальнейшем архитектура выносного оборудования получила самостоятельное развитие, особенно на металлургических (рис. 6) и химических заводах, как своеобразная, “архитектура линий” [38, 188], обладающая собственной художественной, близкой к авангардизму (например, «поэзия дымящих труб»), концептуальностью, которая не имеет аналогов ни в гражданском, ни в беллигеративном строительстве.

Рис. 6. Архитектура выносного оборудования. Косогорский металлургический завод им. Ф. Э. Дзержинского (1897), Тула (Россия). Фото автора, 2006 .

С архитектурно-художественной точки зрения, производственное выносное оборудование, то есть разнообразные отдельно стоящие конструкции, машины, механизмы, агрегаты, аппараты и т. п., изучено хуже всего. В литературе можно встретить указания на эстетические достоинства коксовых батарей, доменных печей, атомных реакторов, ректификационных колон, нефтяных вышек и др., но указания эти единичны. С точки зрения эстетики формообразования, выносное оборудование рассматривается редко. Чаще оно рассматривается как памятники науки и техники (например, нефтяные вышки Апшерона, доменные печи Нижнетагильского заводамузея). Но в случае историко-технической тривиальности (а это большинство случаев), вопрос о его художественной ценности остается открытым. Возникновение советской промышленной архитектуры ознаменовалось 22

трансформацией модерна в конструктивизм. Эта трансформация соответствовала жизнеутверждающей, устремленной в будущее эстетике молодой Советской республики, стимулировалась техническим прогрессом в промышленном производстве и строительстве, совпадала с объективными экономическими потребностями разворачивавшихся социально-исторических преобразований. В предвоенный период создаются замечательные образцы конструктивизма на московском автозаводе им. Сталина (ЗИС) и Московской государственной электростанции (рис. 7), Волгоградском и Харьковском тракторных, «Магнитке» и «Запорожстали», Уральском и Краматорском заводах тяжелого машиностроения и на многих иных предприятиях Советского Союза. Апофеозом конструктивистских дерзаний в промышленном зодчестве стал шедевр Веснина / Колли / Орлова / Андриевского / Александрова – Днепрогэс.

Рис. 7. Конструктивизм. Котельная МоГЭС (1926-1927, И. В. Жолтовский), Москва (Россия). Фото из архива НИИТИАГ.

Промышленные здания и сооружения эпохи конструктивизма сегодня привлекают пристальное внимание историков архитектуры. Многие из них расположены в глубине производственной застройки промышленных зон и узлов индустриальных центров бывшего СССР и пока мало известны. Их учет и установление для них охранного режима следует считать важными задачами историко-архитектурной науки и памятникоохранного дела. По мере укрепления в СССР тоталитарного режима Сталина, в промышленном зодчестве, так же, как и в гражданском, начал утверждаться советский, или сталинский ампир. Он был своеобразной формой классицизма в его новейшем варианте (неоклассицизм). Поэтому промышленные здания, построенные в этом стиле, в целом, соответствовали технологическим функциям предприятий – так же как ранее образцы промархитектуры эпохи классицизма. Среди заводских построек в стиле неоклассики, черты ампира были присущи преимущественно зданиям, выходившим фасадами в жилую застройку, на широкие площади и проспекты (рис. 8). Запрятанные же в глубине промышленной

Рис. 8. Сталинский ампир (первая половина 1950-х). Промышленные предприятия выходят фасадами на одну из центральных площадей Минска – пл. Я. Коласа. Слева – полиграфический комбинат, справа – Минское производственное объединение вычислительной техники. Фото автора, 2007.

застройки, имели более скромные и строгие формы «чистой» промышленной неоклассики (рис. 9). Заводские постройки в стиле совампира и неоклассицизма на протяжения десятилетия преобладали и в послевоенный период. Одновременно продолжались конструктивистские эксперименты, хотя с меньшей энергичностью [39].

Рис. 9. Неоклассицизм (1950-е). Приборостроительный завод «Радар» (бывший «Коммунар»), расположенный в центральной части Киева, но спрятанный в глубине застройки, за дворцом культуры «Украина». Фото автора, 2007.

Практически все предприятия, построенные в стиле совампира и неоклассицизма в пред- и послевоенные годы, продуктивно работали вплоть до экономических «реформ» 1990-х. Сегодня положение с ними сложное. Часть продолжает трудиться, часть работает в полсилы, часть остановлены и разрушаются. Совампир привлекает меньшее внимание, чем конструктивизм, а, имея эпитет «сталинский», приобретает к тому же негативную идейно-художественную нагрузку. Между тем, промышленные здания той архитектурной эпохи тоже являются «срезом» времени, и, по мере удаления нас от него, становятся все более и более исторически ценными. А многие из них, несмотря на помпезность и нарочитость, – просто красивы. Решения 2-го Всесоюзного совещания по строительству (1954) и партийное постановление 1955 года, направленные на борьбу с «архитектурными 25

излишествами», промышленному зодчеству в СССР вынесли смертный приговор. Мало какие промышленные постройки 1960-1980-х можно сравнивать по архитектурным достоинствам даже с помпезным сталинским ампиром. Возможно, такое утверждение и не бесспорно, однако, достаточно сравнить работы по промышленной архитектуре первой полвины 1950-х годов [40] и, например, 1980-х [41], чтобы убедиться, что это действительно так. В любом случае, начиная с 1960-х, в отечественном промышленном зодчестве начинается этап, который можно назвать современным, следовательно, его анализ с точки зрения памятников промышленной архитектуры, является задачей для исследователей будущих десятилетий. * * * Промышленная архитектура наиболее ярко проявляется в индустриальном строительстве. Однако существуют и иногда играют заметную роль в ландшафтах промышленные сооружения, больше связанные с этнической архитектурой. К таковым следует отнести сооружения разнообразных традиционных промыслов, рудень, гут, гончарных мастерских, ветряных мельниц и др. Старые рудни и гуты часто рассматривают как памятники науки и техники (например, гуты конца XVIII − начала XIX в. в Дрогобичском р-не Львовской обл. и Рожнятинском р-не ИваноФранковской обл. [42]). «Народные» промышленные сооружения могут и не иметь никаких особенных архитектурных достоинств, не отражать стилистику архитектурной эпохи, однако в связи с их особой «хрупкостью», связью с традиционной материальной культурой страны и региона, которую они отражают, ценность подобных сооружений безальтернативна. Особо старые следует рассматривать одновременно и как археологические памятники. Особняком в этом списке стоят ветряные мельницы. Их роль в этническом украинском ландшафте («вітряк на горбі») ещё в XIX в. была весьма значительной. Со временем многие ветряные мельницы разрушились. Те же, что уцелели, хотя бы частично, представляют исключительную историческую и архитектурную ценность [43]. В голландском пейзаже ветряная мельница вообще является элементом формообразования. Ветряные мельницы в местностях Бемстер и КиндердийкЭлсхаут занесены в список Всемирного культурного наследия [44]. * * * Возвращаясь к вопросу о специфике промышленной архитектуры, подчеркнем ещё раз её особый эстетический статус. Художественное формообразование в архитектуре определяется двумя группами факторов – внешними и внутренними. К внешним следует отнести социально-исторические условия, идеологию, эстетические вкусы и художественные стили эпохи, народные традиции, а также природные условия. К внутренним – функцию здания / сооружения, а также известные и доступные на тот или иной исторический период способы строительства, свойства стройматериалов и конструкций. Главное отличие промышленного зодчества от гражданского и культового в контексте внешних факторов формообразования заключается в следующем. В гражданской, потестарной и культовой архитектуре красота сооружения выполняет совершенно определенные социально-психологические функции. Здесь эстетика важна 26

функционально. В архитектуре же производственных построек эстетика, если и выполняет какие-либо функции (например, создание благоприятных психологических условий для работы), то они имеют второстепенный характер. Мало того, в промышленном сооружении красота формы может входить в противоречие с рациональностью производственного процесса – мешать технологии. Несмотря на очевидное противоречие, такие шедевры, например, классицизма, как Бараничский (1831, А. З. Комаров) или Нижне-Салдинский (конец 1840-х, К. А. Луценко) заводы могут смело соперничать со знаменитыми архитектурными ансамблями Петербурга. А чертежи двенадцатиугольного Лайского завода (1840-е) вообще вызывают удивление: классицистское совершенство здания сочетается со смелым архитектурным экспериментом. Удачное произведение промышленной архитектуры оказывает очень сильное эмоционально-эстетическое воздействие. Почему? Использовать свойства архитектуры оказывать эмоциональное воздействие на человека с целью утверждения власти государства, воли собственника или личности архитектора значительно проще, доступнее, эффективнее и дешевле в гражданской и культовой архитектуре. С какой же целью «украшательство» применяется в архитектуре промышленной? Мы полагаем, что здесь эстетика архитектурного формообразования отрывается от своих социально-психологических функций, приобретает самодовлеющее значение, и именно это умножает силу её эмоционального воздействия. Красивая фабрика удивляет и восхищает большее, чем красивый храм, в силу того, что последний изначально предназначен для того, чтобы удивить, восхитить, вызвать трепет, а производственные здания не предназначены для этого, их красота важна сама по себе, как таковая. Своеобразное «искусство для искусства», «архитектура ради архитектуры». Самодовлеющий характер эстетики промышленной архитектуры усиливается внутренними факторами формообразования промышленных зданий. Богатство их тектоники, обусловливаемое разнообразием выполняемых функций, не идет ни в какое сравнение с разнообразием функциональной тектоники сооружений в иных сферах строительства, включая беллигеративное. Формообразование промышленной архитектуры оригинально, благодаря не только особым способам преломления художественных «требований» эпох, но и благодаря специфике и разнообразию функций зданий и сооружений. Сплав внутренней (функциональной) тектоники сооружения и внешней его формы в промышленной архитектуре достигает наибольшей выразительности. Со всей отчетливостью это проявляется в архитектуре выносного оборудования, не имеющей аналогов в иных областях строительства. Здесь функциональная тектоника сооружения и его геометрическая форма выступают как одно целое. 1.3 Архитектурные памятники транспорта, агропромышленного комплекса и коммунального хозяйства В группу архитектурных памятников транспорта, агропромышленного комплекса и коммунального хозяйства объединяются достаточно разнородные объекты. Их часто относят к памятникам промышленной архитектуры, что, по 27

нашему мнению, не верно. Хотя в композиционном отношении транспортные, агропромышленные и коммунальные объекты действительно часто комплексируются со зданиями и сооружениями производственного назначения, их функции, а соответственно и внутренняя тектоника иные. Естественно это сказывается и на внешнем формообразовании. Кроме того, достаточно обычны ситуации, когда транспортные и агропромышленные объекты территориально совсем не связаны с производственными. В таком случае считать их памятниками промышленной архитектуры вообще нет никаких оснований. Так же, как и среди памятников индустриального зодчества, среди транспортных и коммунальных (в меньшей мере среди агропромышленных) объектов встречаются памятники науки и техники. Тем не менее, их следует рассматривать отдельно от последних − по той же причине, по какой мы разделили памятники промархитектуры и науки и техники: транспортный или коммунальный объект может быть памятником по своим архитектурным свойствам, никак не отражая какие-либо значимые события в истории науки и техники. Железнодорожная архитектура. Понятие железнодорожной архитектуры предложено нами для обозначения разнообразных построек, связанных с функционированием и эксплуатацией железных дорог [45]. Нетрудно убедиться, что они имеют архитектурное своеобразие. Среди них встречаются настоящие памятники промышленной архитектуры − вагоно- и локомотиворемонтные заводы и мастерские. Но много также и построек, с производством функционально не связанных − железнодорожные вокзалы, стилистически своеобразные гражданские постройки (жилые дома железнодорожников), сторожевые и служебные строения на железнодорожных переездах и полустанках, ёмкости и бункеры для топлива и др. Особо красивы такие сооружения конца XIX − начала XX в. (рис. 10)¸ когда в промышленном строительстве, с одной стороны ещё силен был кирпичный стиль, а с другой активно утверждался модерн. Т. Кудрявцева, изучившая архитектурные объекты 1903-1908 годов на Московской окружной железной дороге, метко определила их так: “Архитектурная вязь железных дорог” [46]. Особое место в «вязи железных дорог» занимают вокзалы. От момента возникновения регулярного движения по железным дорогам, вокзалы выступали своеобразным «лицом», «визитной карточкой» и больших, и малых городов. Поэтому им уделялось особое архитектурное внимание. Постройки железнодорожных вокзалов «впитывали» в себя новейшую архитектурную моду, последние достижения в технике строительства и инженерного дела, их сооружение поручалось и именитым, и мало известным мастерам, лучше финансировалось. Как результат − среди железнодорожных вокзалов много памятников архитектуры, инженерного дела, науки и техники.

Рис. 10. Здание товарной станции на ж/д станции «Казатин» (1871, кирпичный стиль). Город Казатин Винницкой обл. Фото автора, 2005 .

Исторические дороги. Понятие исторической дороги свойственно скорее памятниковедению и краеведению, чем архитектуре. Г. И. Денисик происхождение исторических дорог ведет от тропинок времен палеолита. В окрестностях села Турбов Винницкой обл. им выявлено 68,7 км древних троп общей площадью около 4 га [47, 139]. Далее прослеживается непрерывный ряд трансформаций «дорожных ландшафтов». “Исторические участки дорог, − подчеркивают винницкие исследователи, − это не только история формирования дорожных ландшафтов, это и история Подолья и Украины” [48, 43]. Об исторических дорогах и необходимости их заповедания пишут и российские географы-памятниковеды, особо подчеркивая значение таких дорог России, как Старая Смоленская дорога, «Владимировка» − тракт в Сибирь, Бабиновская дорога через Уральский хребет, «литературные дороги» (описанные в таких классических произведениях как «Слово о полку Игореве», «Путешествие из Петербурга в Москву», «Мертвые души», «Москва − Петушки» и др.) [49, 45-47]. В Списке объектов Всемирного культурного наследия числится целая система исторических дорог, связывающих Францию и север Испании (от городов Сен-Дени, Везеле, Ле-Пюи и Арля на востоке до города Сантьяго-де-Компостела на западе [50, 93]). Эти дороги очень тесно связаны с развитием католицизма и культурой средневековой Европы. Хотя понятие исторической дороги прямо и не употребляется в архитектурноисторическом смысле, как показали Г. И. Денисик и О. М. Вальчук [51], оно очень полно и точно отражает развитие техники, технологии и архитектуры дорожного строительства. Историческая дорога − это не только сам тракт, это и особенности 29

дорожной отсыпки и покрытия, и специфика искусственных форм рельефа и геологических отложений, образованных во время строительства дороги, и характер искусственных насаждений, её окружающих, и своеобразие малых архитектурных форм, создаваемых вдоль дороги, в общем, − это целый комплекс, именуемый дорожным ландшафтом. Мосты. Мосты являются неотъемлемой частью железных и обычных дорог. Однако, это настолько своеобразные инженерные сооружения, что их целесообразно выделять в отдельную группу объектов индустриального наследия и индустриальной культуры. Главной особенностью мостов является то, что они часто одновременно являются и памятниками архитектуры, и памятниками науки и техники. Ко многим из них можно со всем основанием применить и понятие «произведение инженерного искусства». При сооружении мостов апробировались новые строительные и конструкционные материалы, открывались и переоткрывались законы строительной механики и теории прочности, разрабатывались оригинальные строительно-архитектурные приемы. Мост − это сооружение, связывающее два противоположных борта долины, или берега пролива. Долины и проливы в природе очень разнообразны, различны горные породы, слагающие их борта и берега, специфичен гидрологический режим протекающих по ним водных масс. Отсюда − конструкционное богатство мостов и способов их сооружения. Каждый из них должен быть приспособлен к долине или проливу со своим «характером». Одновременно любой мост должен удовлетворять очень высоким требованиям безопасности, иметь высокий запас прочности. А если у мостостроителей развит также и эстетический вкус, то мост органически вписывается в долину, становится неотъемлемым элементом её рельефа, украшает местность. Несколько выдающихся памятников мостостроения сегодня числится в списке Всемирного наследия. Это такие сооружения, как мост Луиша II в Порту (Португалия), мост Адольфа в Люксембурге, Айрон-Бридж в Великобритании, мост около храма Тосёгу (Япония), мост на острове Сен-Луи (Сенегал) [52]. Существует целый ряд мостов-символов, навсегда запечатленных в литературе и искусстве, и ставших своеобразными визитным карточками городов − Бруклинский мост, мост Мирабо… Следует подчеркнуть, что не только знаменитые «исторические» или «литературные» мосты достойны внимания. Многие из мостов со временем приходят в упадок − меняется география освоения страны, скудеют природные ресурсы, стареют конструкционные материалы и т. д. Но старые полуразрушенные мосты и их остатки ещё долго напоминают о былых стройках, о кипевшей экономической жизни, об истории страны, города, села… Складские помещения и сооружения. Складское строительство очень тесно связано с транспортным. Как правило, складские постройки приурочены к железнодорожным станциям и полустанкам, портам и пристаням. Одновременно складские помещения тяготеют к промышленным зонам и предприятиям, к местам производства сырья, главным образом, сельскохозяйственного. На расположение и конструкцию складских помещений также оказывает влияние близость потребителя. Такая сложная экономическая география складских объектов обусловливает их большое разнообразие, находящиеся в промышленных зонах «подчиняются» 30

законам промышленной архитектуры, расположенные в местах жилой застройки − несут на себе печать гражданского строительства. Традиционно складские объекты рассматриваются в группе объектов промышленной архитектуры. Это, по нашему мнению, не верно, поскольку функционально склады и производственные помещения различны, хотя территориально действительно очень часто комплексируются. Складское строительство исторически связано с промышленным, взаимное влияние здесь очевидно и естественно. Тем не менее, архитектура складов имеет и свою специфику. В. Тимофеенко [53] и В. Ф. Петренко [54], например, показали, что на территории Украины (города Новороссии, Киев, Харьков, Екатеринослав, Каменец-Подольский и др.) в период классицизма оригинальное формообразование было присуще пороховым погребам; овощным погребам; сокровищницам; винным погребам; провиантским, соляным, хлебным магазейнам; шлюпочным и мачтовым сараям; карантинным складам. При этом было показано, что архитектура складского строительства в Новороссии способствовала “формированию значительной художественной школы, которой суждено было сыграть выдающуюся роль в развитии всей европейской архитектуры” [55, 155]. Важными центрами складского строительства в Российской империи были также города Центральной России, Поволожья, Петербург. В последнем находятся едва ли не самые знаменитые складские сооружения – так называемая Новая Голландия (1765-1780, С. И. Чевакинский, Ж.-Б. Валлен-Деламонт). Процветало складское строительство и в период кирпичной архитектуры, его география расширялась за счет сооружения складов в усадьбах (рис. 11), около сахарных заводов, элеваторов, на железнодорожных станциях.

Рис. 11. Складское помещение (амбар) в стиле классицизма бывшей помещичьей усадьбы, конец ХІХ в. Село Кошляки Попельнянского р-на Житомирской обл. Фото автора, 2007.

После Октябрьской революции складскую архитектуру «облюбовали» представители архитектурного авангарда – конструктивисты и функционалисты. Например, в 1922 году такие советские архитекторы, как Т. Варенцов, Г. Вегман, В. Владимиров, С. Глаголева, М. Коржев, И. Ламцов, Н. Травин предложили целую серию проектов зданий зернохранилищ “на выявление и выражение формы” [56, 9096]. Неожиданно обнаружилось, что такие прозаические и статические сооружения, как элеваторы обладают незаурядной функциональной тектоникой и своеобразной динамикой. В последствие архитектура складов на селе развивалась в период колхозно-совхозного строительства. С 1960-х годов складская архитектура в большой мере утратила свое значение, стала безликой. Памятники агропромышленной архитектуры. Понятие, предложенное Л. В. Дрёмовой [57] при характеристике архитектурно-ландшафтного ансамбля в селе Шаровка (Харьковская обл.) для обозначения разнообразных хозяйственных построек связанных с племенным животноводством и первичной переработкой сельскохозяйственной продукции. К памятникам агропромышленной архитектуры следует отнести сооружения племзаводов, конюшен, кошар, животноводческих ферм, звероферм, в период механизации сельского хозяйства – машинно-тракторных станций и мастерских Что касается объектов по первичной переработке сельскохозяйственного сырья, то их положение двояко. Водяные и ветряные мельницы мы отнесли выше к памятникам промышленной архитектуры. Но с определенным оговорками их можно считать и памятниками агропромышленной архитектуры. Такое же «двойственное» положение у предприятий по первичной переработке молока, семечек, овощей, фруктов и ягод, хлопка, шерсти и др. Какой за ними оставить «статус» – этот вопрос ещё предстоит решить. Одно из возможных решений может основываться на размерах соответствующего объекта: относительно крупные логично считать памятниками промышленной архитектуры, помельче – агропромышленной, а совсем мелкие крестьянских подворий, возможно, вообще лучше классифицировать как объекты традиционного хозяйства, памятники этнической архитектуры. Культура собственно агропромышленного строительства была высоко развита в XIX в. – начале ХХ в. в усадьбах, имениях, на конных заводах. В СССР агропромышленная архитектура (так же, как и складская) продолжала развиваться, испытывая заметное влияние конструктивизма, в период колхозно-совхозного строительства, особенно при сооружении МТС и крупных животноводческих комплексов (рис. 12). С середины 1950-х годов значение агропромышленной архитектуры начало неуклонно снижаться, хотя, как показали наши исследования в Попельнянском р-не Житомирской обл., ещё в конце 1960-х годов в сельской «глубинке» строили производственные корпуса в стиле неоклассицизма (в городах и райцентрах о нем давно забыли). К сожалению, в 1990-х годах в связи с «реформами» сельского хозяйства и упадком животноводства агропромышленные постройки начали массово превращаться в обыкновенные развалины. Сегодня большинство животноводческих предприятий нашей страны, иногда представленных оригинальными строениями, являются горьким и наглядным свидетельством запустения украинского села. 32

Рис. 12. Животноводческая ферма на МТС им. Т. Г. Шевченко, 1930-е годы, Харьковская обл. Фото из архива НИИТИАГ.

Следует подчеркнуть, что агропромышленное наследие изучено очень плохо. В последние годы некоторое внимание ему уделяется в связи с ростом интереса к усадьбам и усадебной культуре XIX в., однако в целом агропромышленная архитектура в памятниковедческом аспекте изучена хуже всего. Водопровод и канализация. В противоположность агропромышленной архитектуре, исторические и архитектурно ценные постройки и сооружения городских водопроводов и канализаций не первое десятилетие находятся под пристальным вниманием и общественности, и муниципальных властей, и исследователей, и самих сотрудников данных служб, которые (надо отдать им должное) стремятся беречь историю своих учреждений. Сегодня во многих городах мира «музей воды» или «музей водопровода» (канализации по понятным причинам пользуются меньшим успехом) являются едва ли не обязательным атрибутом наглядной демонстрации муниципальной истории. Положительные примеры здесь многочисленны и их можно опустить. Коснемся проблем. Наиболее привлекательные в архитектурном и историко-техническом отношении сооружения городских водопроводов, появившиеся во второй половине XIX – начале XX в., расположены в исторических кварталах городов. Среди них много замечательных образцов кирпичной архитектуры, встречаются шедевры модернизма (например, водонапорная башня в польском городе Познань, 1911, Х. Польциг), интересно и оригинально наследие конструктивизма (проекты водонапорных башен Н. Красильникова, И. Ланцова, В. Петрова, Н. Травина). Архитектуре водопроводного хозяйства уделяется значительное внимание, но при 33

реконструкциях исторической застройки нередки и случаи, когда сооружения городских водопроводов подвергаются варварскими «реновациям», либо попадают в совершенно новое и чуждое архитектурно-стилистическое окружение. Многие из сооружений продолжают выполнять свои функции, что обусловливает их продолжающийся физический износ, другие остановлены и заброшены, что также не способствует их сохранности. За пределами «музеев воды» внимание к памятникам водопроводов далеко не всегда бывает достаточным. Например, киевская исследовательница В. П. Иевлева уже не первый год прилагает усилия для установления охранного режима на памятниках водопровода г. Киева конца XIX – начала XX в., однако кардинальных сдвигов пока не произошло. Ещё больше проблем у памятников канализационного хозяйства. Они быстрее изнашиваются, расположенные на периферии городов (в силу санитарно-гигиенических требований) за пределами жилой застройки, привлекают к себе меньшее внимание. Много среди исторических сооружений городских канализаций подземных объектов, которые вообще не видимы (но от этого не являются исторически менее ценными). Разумеется среди очистных сооружений, отнюдь не предназначенных для обозрения и любования, меньше объектов, имеющих архитектурную ценность. В таком случае они должны рассматриваться и сохраняться как памятники науки и техники, муниципальной истории. Отдельно следует упомянуть о таких сооружениях как водонапорные башни. Они имеют ряд особенностей. Во-первых, водонапорные башни часто выступают в качестве высотных акцентов, особенно в районах старой застройки. Во-вторых, многие из них расположены вне городов и являются едва ли не единственными заметными техническими объектами в сельской местности и поселках. В-третьих, водонапорные башни издавна были излюбленным полигоном для инженерностроительных и архитектурных экспериментов, что обусловило наличие среди них большого количества настоящих произведений «водонапорной архитектуры». Широко известны, например, водонапорные башни системы В. Г. Шухова. В Украине им созданы такие шедевры инженерного искусства как водонапорные башни в городах Николаеве (1907), Полтаве (1912) и Феодосии (1912). Из других известных сооружений украинских водопроводов укажем на водонапорные башни в городах Житомире, Глухове, Казатине, недавно отреставрированную в Киеве (в составе музейного комплекса «Водно-информационный центр»). Это – наиболее известные, «бросающиеся в глаза» примеры. Башни поскромнее, но не менее замечательные, зачастую «прячутся» в глубине заводских территорий (например, водонапорные башни кондитерской фабрики им. Карла Маркса в Киеве, вагоноремонтного завода в Днепропетровске). Ещё больше удивительных по красоте водонапорных сооружений разбросанно по городкам и весям Украины, они спрятаны от любознательных взглядов архитекторов и краеведов в самых неожиданных местах (рис. 13).

Рис. 13. Водонапорная башня между сахарным заводом (основан в 1842 году) и заводским рабочим поселком в селе Корделиевка Калиновского р-на Винницкой обл. Фото автора, 2005.

1.4 Горнопромышленный рельеф, водоемы и водотоки Эту группу индустриальных объектов отличает то, что они сформированы не инженерными сооружениями и конструкциями, а природным или преобразованным, но не обработанным веществом – перемещенными и раздробленными, иногда очень сильно размельченными (шламы) и даже расплавленными (шлаки) горными породами и продуктами химических реакций. Машины, механизмы, строения в этой группе объектов могут наличествовать, могут отсутствовать, но в любом случае их количество невелико или относительно невелико, они не создают «сплошного покрова». Горнопромышленный рельеф образуется при добыче минерального сырья. Он очень разнообразен. Формирование горнопромышленного рельефа определяется характером добываемого минерального сырья и свойствами вмещающих его горных пород, общими природными условиями (климатом, уровнем грунтовых вод др.), способами добычи и применяемыми техническими средствами. В Украине наиболее крупные и известные формы горнопромышленного рельефа приурочены к местам добычи угля (Донбасс, запад Волынской и Львовской области, восток Кировоградской обл.), железных (Кривбасс, Керченский п-ов), марганцевых (города Орджоникидзе и Марганец Днепропетровской обл.), никелевых (пгт Побужское Кировоградской обл.), титановых (пгт Иршанск Житомирской обл.), циркониевых и редкометальных (г. Вольногорск Днепропетровской обл.), ртутных (пгт Никитовка Донецкой обл.) и урановых (г. Кировоград и пгт Смолино Кировоградской обл., г. Желтые Воды Днепропетровской обл.) руд. Специфический рельеф образуется при добыче калийных солей (Прикарпатье) и серы (г. Яворов Львовской обл.). Менее заметные формы рельефа сформировались при разработках старых (Прикарпатье) месторождений нефти. Практически по всей территории Украины, но больше всего в пределах Украинского кристаллического щита, Причерноморья и Донбасса, разбросаны месторождения разнообразных строительных материалов (гранит, известняк, глина, каолин и др.). К территории Полесья приурочены торфяные разработки. Разнообразие форм горнопромышленного рельефа, повторим, велико. Некоторые из них достаточно необычны. Для Донбасса, например, характерны конусообразные «горы» – терриконы, образующиеся при закрытой (шахтной) добыче каменного угля. В районе Иршанска и Вольногорска можно видеть так называемые дражные отвалы – они образуются из намываемого песчаного материала при разработке россыпных месторождений драгами. Горнообогатительные комбинаты Кривого Рога образуют обширные техногенные болота, переходящие в пляжи и такыры, – шламонакопители (рис. 14). Однако в основном горнопромышленный рельеф представлен карьерами и сопутствующими им отвалами. Они формируются при открытой разработке полезных ископаемых. Шахтные выработки представлены невидимыми подземными пустотами, но рядом с шахтами также формируются отвалы – пустой породы или забалансовых (очень бедных) руд. Кроме того, над шахтными выработками может обваливаться почва и 36

Рис. 14. Шламонакопитель горно-обогатительного комбината, город Кривой Рог. Фото В. Л. Казакова, 2005.

горные породы, образуются специфические воронки проседания (рис. 15). В формах горнопромышленного рельефа «записывается» история горного дела. Внимательное его изучение позволяет открыть новые факты этой истории, уточнить имеющиеся сведения, вызвать к памяти полузабытые имена геологов, горных инженеров, предпринимателей и даже рабочих [58]. Иногда в геологических «картинах» старых выработок горные технологии прошлого оставляют отпечатки не менее четкие, чем мезозойские ракушки в меловых отложениях (рис. 16). В таких случаях формы горнопромышленного рельефа с полным основанием могут считаться памятниками науки и техники, горного дела. Особо старые горные разработки (от палеолита до раннего Средневековья) считаются памятниками археологии.

Рис. 15. Воронка проседания, рудоуправление им. Р. Люксембург, Кривой Рог. Фото В. Л. Казакова, 2005.

Рис. 16. Старый заброшенный рудник в Кривом Роге. Правильная прямоугольная расселина − место, где находился подъемник руды. Фото автора, 2004.

Сегодня целый ряд горных выработок занесен в список Всемирного культурного наследия. В Германии это серебряные рудники в Раммерсбельрге, угольные копи Цольферайн; в Великобритании – угольные разработки в Блэнавон; в Норвегии места добычи медной и железной руды около города Рёрос; в Швеции медный рудник Грейт-Копи-Маунтин около города Фалун; в Испании − римские золотые рудники Лас Медулас; в Польше – соляная шахта около города Величка; в Австрии – соляные копи около деревни Хальштатт; даже в Перу есть исторический горнопромышленный объект всемирного значения – серебряный рудник около города Потоси [59]. К этому списку следует добавить многочисленные объекты горнопромышленного наследия, охраняемые на национальном уровне. Активно обсуждается проблема сохранения объектов горного дела и в Украине [60]. Однако реальная ситуация в нашей стране с их охраной, даже простым учетом, к сожалению, далека от удовлетворительной. Некоторые специалисты в области индустриального наследия ([61, 319]) причисляют к таковому даже шламо- и шлакоотвалы – объекты, которые традиционно относятся к экологически вредным, заслуживающим только ликвидации и переработки. Возможно, такая точка зрения кому-то и покажется «экстравагантной», однако для любого археолога находка древнего шлака, в котором «записана» технология плавки руды, – настоящее научное событие. На каких же основаниях современным шлакам и шламам следует отказывать в том, что они являются «записью» металлургической и химико-металлургической технологии? Через 100-200 лет эти технологии станут историей, а шлако- и шламоотвалы – памятниками науки и техники. Ещё одна категория индустриальных объектов, которые сегодня начали привлекать пристальное внимание памятниковедов и историков – водоемы и водотоки промышленного назначения [62]. К ним следует отнести, прежде всего, заводские пруды, которые были неотъемлемой частью любого завода в период, когда основным источником энергии была энергия водного потока. Важное значение, как своеобразные аквальные памятники промышленной истории, имеют разного рода обводные каналы (рис. 17), запруды, пруды-накопители, отстойники, водохранилища и прочие водные объекты промышленного назначения. Подчеркнем, что речь в данном случае идет именно о водных объектах, а не о гидротехнических сооружениях, которые уже достаточно давно относят к памятникам науки и техники, и даже промышленной архитектуры [63].

Рис. 17. Этот романтический замшелый грот с вытекающей из него подземной рекой − не что иное, как пробитый в скале обводной канал старой водяной мельницы, являющейся памятником промышленной архитектуры. Долина реки Тер, около городка Бесканó (Испания). Фото автора, 2004.

1.5 Промышленные объекты в контексте субкультур Современным американским исследователем индустриального наследия Д. Лоуенталем (1996) высказана интересная мысль о том, что заводы, фабрики, промышленные ландшафты – это “культурное наследие рабочего класса в противовес замкам, дворцам и виллам” (цитата по [64, 319]). История, отражаемая в индустриальном наследии, это история “с позиций рабочего класса, женщин и национальных меньшинств” [65]. Российская исследовательница промышленной архитектуры К. Ипполитова считает памятники индустриального зодчества Петербурга “антитезой парадному имперскому центру” [66]. К этим важным мнениям мы ещё вернемся, здесь же подчеркнем, что они указывают на особенный социально-исторический и идеологический характер индустриального наследия, во многом противоположный тому, который зачастую культивируется официально и «выносится на передний план». Культура общества – явление гетерогенное. Хотим мы того, или нет, но культура носит классовый характер, зачастую антагонистический. Наиболее радикальные формы культуры угнетенных, не институционализированных классов и социальных групп известны как субкультуры и контркультуры. Их отличает самодеятельный характер, нонконформизм, активный или пассивный социальный протест, иногда маргинальность и даже нигилизм. Эти формы культуры существовали в обществе всегда, существуют они и сегодня. Они достаточно широко распространены, особенно в молодежной среде, это – dyi-культура, панккультура, «фекальная» культура (близкая к «смеховой» культуре средневековья, юродствованию и античному кинизму), культура «эртээсовцев» [67], борцов за права животных, ситуационистов и др. [68]. Мы не можем не обращать на них внимание и должны определить их отношении к индустриальным объектам, хотя бы уже потому, что последние, как культурное наследие рабочего класса, имплицитно несут в себе потенциал социального протеста и нонконформизма. Киевский географ М. Д. Гродзинский, рассуждая о взаимоотношении культур и культурного ландшафта, отказывает нонконформистским субкультурам в способности создавать исторически устойчивые ландшафтные структуры. В качестве примера он ссылается на культуру хиппи, которая «была яркой», но в ландшафте никак не отразилась [69, 90]. Если «вынести за скобки» нонконформистскую культуру рабочего класса, создающую индустриальный ландшафт, то с названным исследователем можно где-то согласиться. Однако не в силах создавать собственные ландшафтно-устойчивые объекты, мобильные суб- и контркультуры обладают большой способностью к «освоению», «преобразованию» и «ассимиляции» маргинальных ландшафтных образований, находящихся за пределами «официальных» культур. «Эртээсовцы», например, очень активно используют и преобразовывают урбанизированный ландшафт с целью его экологической и социальной защиты от строительных корпораций, уродующих современные города [70, 394-395]. Способность мобильных субкультур активно использовать «нестандартную» архитектурную среду имеет прямое отношение к индустриальным объектам. 41

Постиндустриальная эпоха очень агрессивно наступает на промышленную архитектуру, независимо от того причислена она к индустриальному наследию, или пребывает в категории тривиальной. Как бы ни хотелось нам сохранить то, что мы причисляем или стремимся причислить к индустриальному наследию, сбереженное – это капля в море среди разрушенного и разрушаемого. Жителям бывшего СССР это известно, по-видимому, лучше, чем гражданам иных территорий: «реформы» 1990-х годов превратили города и веси бывшей 1/6-й земного шара в настоящее кладбище фабрик и заводов. Но заброшенные, разрушающиеся, зарастающие быльем производственные корпуса и сооружения, штольни и подземные коммуникации стали настоящей находкой для панков, хиппи, диггеров, руферов, трейсеров, сквотеров и др. Тяга к «промышленной романтике» в молодежной субкультуре усиливается тем, что подросткам и молодым людям вообще свойствен интерес к стройкам, штольням, карьерам, развалинам. При этом заброшенные промышленные объекты далеко не всегда и отнюдь не в обязательном порядке вовлекаются в орбиту асоциальности (о чем теоретически можно сделать поспешный вывод, если судить по контингенту, наиболее интересующемуся промышленными развалинами). Например, появилось эстетически вполне кондиционное фотохудожественное течение «индустриальная фотография». Если футуристическая «поэзия дымящих труб» первой трети ХХ века воспевала становление и расцвет индустриализма, его мощь и порыв в будущее, то индустриальная фотография начала ХХI в. – это своеобразный реквием по индустриализму, грустная песня его заката, щемящая ностальгия по ещё одной отходящей в прошлое исторической эпохе [71]. В недрах современной «промышленной романтики» зародился и развивается индустриальный туризм, в том числе и в популярных нынче спортивных («экстрим») формах. Очень популярным среди подростков и юношей стал специфический (и достаточно опасный) вид урбанистического спорта – паркур (акробатическое преодоление строительных и технических препятствий с элементами спортивной гимнастики). Практика паркура на заброшенных индустриальных объектах считается особо престижной и привлекательной. Покинутые заводы и фабрики все чаще становятся местами проведения благотворительных акций (раздача бесплатной пищи) и политических тусовок (анархистов, например), театрализованных хэппенингов и настоящих театральных представлений артистов андеграунда, концертов рок-групп (рис. 17). Одним словом, бесхозное и забытое «индустриальное наследие» активно вовлекается в орбиту субкультур таких же заброшенных и ненужных буржуазному обществу молодежных сообществ. Явление это ещё недостаточно исследовано и осознано культурологами, но, по всей видимости, в связи с прогрессирующей социальной деградацией и маргинализацией общественной жизни, растущей социальной напряженностью и усиливающимися протестными настроениями, оно будет набирать силу.

Рис. 17. Заброшенное здание недостроенного реактора Крымской АЭС, город Щелкино (АР Крым) – место проведения альтернативного молодежного музыкального фестиваля «Казантип». Фото М. Завирюхиной, 2005.

Одновременно имеет место и процесс противоположного направления. Как ни удивительно, но разрушенные и разрушающиеся индустриальные объекты активно вовлекаются также и в орбиту массовой «культуры». В этом нетрудно убедиться на примере кинематографа, просматривая современные «блокбастеры», «фэнтэзи», «триллеры» и «ужастики». Ключевые эпизоды насилия, правонарушений, жестокости, кошмаров, погонь, безумия и т. п. в доброй половине этих продуктов массового «искусства» происходят на заброшенных или полузаброшеных, иногда на действующих производственных или транспортных объектах. На первый взгляд, здесь мы сталкиваемся с обычным режиссерским клише. Но только на первый взгляд; сущность этого явления в современном киноискусстве глубже. Как подчеркивалось (см. [68]), одним из наиболее агрессивных и разрушительных проявлений контркультуры является «культура» уголовного мира, в которой романтизируется физическое насилие. Оправдание и пропаганда жестокости в буржуазном обществе является одной из основных психологических и идеологических задач нынешних политических «элит». Поскольку в современной идеологии цели и методы решения этой задачи, в принципе, совпадают с установками уголовной контркультуры, нет ничего удивительного, что 43

соответствующий «фон» в виде угасающего индустриализма и саморазрушающейся индустриальной среды стал ею интенсивно осваиваться и назойливо фигурирует в массовой «культуре», конечной целью которой является психологическая обработка масс с целью внушения им, что насилие в обществе – это нормально и естественно. 1.6 Определение объекта индустриальной культуры Итак, мы вкратце проанализировали индустриальные и транспортные объекты, в той или иной форме вовлеченные в сферу культуры. Она, эта сфера, как видим, широка, при этом перечисленные аспекты − ещё далеко не всё, что может быть. Ниже мы рассмотрим объекты индустриального дизайна; это ещё одна из возможных культурологических интерпретаций производственных и транспортных артефактов и даже их имитаций. Е. Б. Морозова и Л. В. Купрейчик недавно предложили рассматривать в качестве объектов индустриального наследия рабочие поселки − вообще селитебные районы, никаких прямых производственных функций не выполняющие, но связанные с промышленными зонами функционально потоками трудовых ресурсов [72]. Эти и иные возможные факты свидетельствуют, что производственный / транспортный предмет, продукт, место или орудие труда, будучи вовлеченным в культурологическую интерпретацию, приобретает новое качество: становится объектом индустриальной культуры. По существу, это тот же самый объект материальной культуры, но только не в базисном (техникоэкономическом), а надстроечном аспекте. К надстройке, как известно, относятся все духовные и идеологические проявления общественной жизни. Разнообразие последних обусловливает разнообразие объектов индустриальной культуры. В первом приближении можно выделить такие культурологические интерпретации производственных / транспортных артефактов: 1) исторические − историконаучные, историко-инженерные, историко-технические, историко-технологические, историко-транспортные и историко-строительные; 2) архитектурноградостроительные − архитектурно-стилистическая, архитектурно-историческая, планировочная, средообразующая и композиционная; 3) художественные − литературные, живописные, дизайнерские, ландшафтно-архитектурные и ландшафтно-эстетические; 4) ментальные и мемориальные − социально-ментальные момориальные («знаки» эгалитарной истории), национально-мемориальные («знаки» национальной истории), беллигеративно-мемориальные («знаки» военной истории) и функционально-ментальные (рекламные, туристические и т. п.). Вкратце рассмотрим, то, как разные группы объектов индустриальной культуры вовлечены в культурологические интерпретации 1. Памятники науки и техники. Объекты этой группы отличаются исключительным разнообразием, но всех их объединяет то, что они вовлечены в сферу интерпретаций промышленной и транспортной истории общества − разнообразных историко-научных и историко-научно-технических интерпретаций. Дополнительно памятники науки и техники могут интерпретироваться, как мемориальные (выдающиеся события истории) «знаки». Очень часто памятники науки и техники интерпретируются архитектурно-эстетически − как памятники 44

промархитектуры. Это, как было сказано, ошибочная позиция. 2. Памятники промышленной архитектуры. Должны интерпретироваться исключительно в историко-эстетическом аспекте (архитектурно-историческая, архитектурно-стилистическая интерпретация). Научно-технические интерпретации не исключаются, но имеют подчиненное, второстепенное значение. 4. Памятники транспортной архитектуры. К ним применимо всё то, что было сказано о памятниках промышленной архитектуры. Но есть и свои нюансы: памятники транспортной архитектуры могут быть удалены за тысячи километров от населенных мест, «вклиниваться» в природные ландшафты (это для памятников промархитектуры, в целом, не характерно), что обязывает принимать во внимание и ландшафтные интерпретации. Для этой категории объектов индустриальной культуры очень важна мемориальная интерпретанта, особенно для вокзалов, которые весьма часто связанны с событиями военной, экономической и гражданской истории. 5. Памятники агропромышленного комплекса, складского и коммунального хозяйства. В силу своего разнообразия, имеет самые различные культурологические интерпретации, но в отличие от таких же разнообразных памятников науки и техники, не только историко-технического и историко-научнотехнического порядка, но и других форм. Чаще всего интерпретируются с историкотехнической и историко-строительной, архитектурно-исторической и архитектурностилистической точек зрения. Не редки разного рода мемориальные интерпретации (особенно, связанные с историей города: «первый трамвай», «первый водопровод» и т. п.). 6. Памятники градостроительства. Основные интерпретации − планировочная, средообразующая (включая градообразующую) и композиционная. Понятие памятника градостроительства слабо разработано, а применительно к промзонам так вообще употребляется редко. При интерпретациях памятников градостроительства важную роль начинают играть не культурологические ландшафтные интерпретанты. Вспомогательными интерпретациями памятников градостроительства могут быть историко-строительная и национально-ментальная (в том случае, если промышленно-градостроительная структура отражает национальные особенности организации и планирования территории) и социальноментальная (рабочие поселки, как «свидетели» эгалитарной истории). Все объекты индустриальной культуры класса «памятник» сегодня вовлечены в функционально-ментальные интерпретации в сфере туризма, реже − в сфере торговли (реклама). 7. Горнопромышленные ландшафты. В культурологические интерпретации могут вовлекаться несколькими способами, как: а) памятники горного дела (исторические горнопромышленные ландшафты); б) красивые антропогенные формы рельефа (ландшафтно-эстетическая интерпретация); в) структуроформирующие элементы урбанизированного ландшафта (планировочная и средоформирующая интерпретация); г) объекты садово-паркового искусства в том случае, если они рекультивированы с применением методов ландшафтной архитектуры (художественная интерпретация). В последнее время горнопромышленные ландшафты начали вовлекаться в функционально-ментальную 45

интерпретацию в сфере туризма − как объекты, вызывающие интерес у туристов (техногенный, экстрим-туризм). 8. Антропогенно-аквальные ландшафты промышленного / транспортного происхождения и предназначения чаще всего вовлечены в сферу исторических и художественных интерпретаций. Как элементы, структурирующие производственную и городскую среду, могут интерпретироваться также с композиционной и планировочной точек зрения. 9. Объекты современной промархитектуры. Промышленную архитектуру (да и «просто» архитектуру) текущего периода современникам всегда было трудно оценивать объективно. Объекты современной промархитектуры лишены историкокультурной интерпретанты, она появится позже. Актуальная их интерпретация находится целиком в плоскости эстетики. Здесь мы сталкиваемся с очень широким разбросом субъективных вкусов и мнений. Но на фоне этого разброса очевидными являются и вещи вполне объективные: диапазон архитектурно(квази)промышленных феноменов, созданных сегодня, маркируется заслуженными оценками – от «гениально!» (Хундертвассер или Ренцо Пьяно, например) до «бесчеловечно!» (фабрики-«ласточки» эпохи колониальной глобализации). 10. Объекты индустриального дизайна. Представлены самыми разнообразными артефактами производственного и транспортного назначения, но, как правило, небольших размеров (подробнее см. п. 2.4). Очевидно, будучи объектами художественного творчества − дизайна, они вовлечены в сферу художественной интерпретации. Объекты индустриального дизайна могут иметь историческую ценность, и тогда они интерпретируются исторически. Иногда они вовлечены в мемориальные интерпретации, как памятные «знаки» тех или иных событий. 11. Объекты мемориального строительства. Производственные и транспортные артефакты и орудия труда − памятные знаки. Широко распространенная и всем известная группа объектов индустриальной культуры, представленная, главным образом, разнообразными машинами и механизмами (чаще всего транспортными), которые водружаются в память о тех или иных событиях экономической, технической и военной истории. Интерпретируются мемориально, вспомогательно − как элементы композиций Особую группу объектов мемориального строительства образуют объекты-символы, запечатленные в произведениях литературы и искусства (мост Мирабо Аполлинера, Бруклинский мост Маяковского). Их интерпретация − художественная. 12. Индустриальные объекты, вовлеченные в сферу молодежных и протестных субкультур. Основная и порой единственная интерпретация − социально-ментальная. Могут интерпретироваться функционально-ментально, очень редко − исторически. В области индустриальной фотографии интерпретируются, очевидно, с художественных позиций. Подытоживая, можем дать культурологическое определение объекта индустриальной культуры: объектами индустриальной культуры являются любые производимые и производящие артефакты промышленного (агропромышленного) или транспортного назначения, которые можно интерпретировать культурологически безотносительно к их функциональному 46

статусу и утилитарному значению. Этим, однако, возможные подходы к пониманию объекта индустриальной культуры не исчерпываются. Выше уже отмечались своеобразные «ландшафтные» интерпретации объектов индустриальной культуры. В частности, при ландшафтноэстетической интерпретации тот или иной производственный / транспортный артефакт может пониматься как объект индустриальной культуры не в силу его вовлеченности в какую-либо культурологическую интерпретацию, а из-за необычности положения в ландшафте. Срабатывает, если можно так выразиться, эффект инсталляции: объект, находящийся в несвойственном ландшафтном окружении, и сам вовлекается в неспецифическое для него поле интерпретации, и ландшафту сообщает свойства, которых до этого у того не было. Это увеличивает количество информации в ландшафте, а в иных случаях (рис. 18) усиливает и ландшафтное разнообразие территории. Если при этом, производственный / транспортный артефакт не оказывает на ландшафт заметного вредного экологического воздействия, то он должен быть признан, безусловно, полезным для него.

Рис. 18. Старая дамба рыбоводческого пруда на реке Паволочке около села Паволочь Попельнянского р-на Житомирской обл., на которой сформировался «плотинный» антропогенный ландшафт. Дамбы в долине речки способствуют увеличению ландшафтного разнообразия, не изменяя в тоже время её гидрологический и гидрогеологический режим в худшую сторону.

Эффект инсталляции подводит нас к мысли, что объекты индустриальной культуры могут быть поняты не только «через» культуру, как таковую, но и через ландшафт − через то окружение, в котором они находятся, или которое сами формируют. Такое, «ландшафтное», определение объекта индустриальной культуры будет звучать следующим образом: объекты индустриальной культуры – это объекты, сохраняющие, воссоздающие или имитирующие свойства, состояния, развитие ландшафта, которые связаны с научно-технической, инженерной, производственной, транспортной деятельностью человека, и имеют ту или иную историческую и/или эстетическую ценность. Зачисление какого-либо индустриального объекта в категорию объектов индустриальной культуры − процедура методологически не простая и чреватая опасностями субъективизма (одному заводы нравятся, другой их терпеть не может…). По нашему мнению эту задачу нельзя решить в чисто культурологическом плане, необходимо обращение и к ландшафтно-средовой интерпретации. Если тот или иной индустриальный объект способствует тому, чтобы ландшафт / среда воспринимались в особых технотронных ритмах, чтобы их текстура представлялась особыми индустриализированными знаками, чтобы предметное окружение интерпретировалось как феномен τεχνη, независимо от ценностных установок интерпретатора, значить этот объект может претендовать на статус объекта индустриальной культуры. Практические трудности выделения и различения объектов индустриальной культуры заключается в том, чтобы, с одной стороны, охватить как можно больше разнообразных групп объектов, связанных с производственной и транспортной деятельностью человека (понимаемой как явление культуры), а с другой, – чтобы не пролонгировать понятие объекта индустриальной культуры на все объекты, вовлеченные в эту деятельность. Сложность различения объектов индустриальной культуры обусловливается плохой разработанностью критериев и методики их идентификации, принципиально темпоральным (временным, изменяющимся) характером этих критериев, а также методологическими трудностями понимания более общего («родового») понятия «объект культуры», учитывая то, сколь обширными и разноплановыми могут быть проявления этого понимания. Наименее дискуссионными среди объектов индустриальной культуры являются объекты индустриального наследия (ОИН). К ним безальтернативно относятся памятники науки и техники (включая памятники горного дела), промышленной архитектуры (включая агропромышленную, транспортную и коммунального хозяйства), а также памятники археологии в области производственной деятельности человека. ОИН прошли «проверку временем», имеют очень сильный «семантический заряд», транслирующий из прошлого в настоящее всё то, что связано в человеческой культуре с производственной и транспортной деятельность. По мере того, как период, откуда происходит эта трансляция, отодвигается дальше в прошлое, её однозначность и определенность усиливаются. Это, в свою очередь, усиливает степень, если так можно выразиться, безальтернативности памятника. Наоборот, по мере приближения временного отрезка к настоящему, «семантический заряд» памятника проявляет себя все менее определенно, расплывчато и многовариантно (что, однако, не означает обязательно «менее сильно»): категория 48

памятника становится всё более шаткой и дискуссионной. 1.7 Индустриальная археология В Западной Европе и Северной Америке объекты индустриального наследия в последние десятилетия стали предметом пристального внимания некоего трудно определимого научно-культурологического течения, которое получило название индустриальной археологии. «Индустриальную археологию» не следует воспринимать тóлько как отрасль археологической науки, занимающуюся раскопками промышленных объектов прошлых эпох. Такое понимание индустриальной археологии, разумеется, правомерно и бытует, но оно сужено. Сегодня термин «индустриальная археология» чаще употребляется в расширенном смысле. В сферу индустриальной археологии попадают не только промышленные и транспортные объекты неолита, античности или средневековья, скрытые под землей или в развалинах, но и индустриальное наследие XVIII-XIX и даже ХХ веков. Более того, её интерес распространяется и на объекты индустриальной культуры, к индустриальному наследию не относящиеся. В работе В. Б. Перхавко проанализировано возникновение и развитие индустриальной археологии на Западе и дано такое её определение: “Промышленная археология1 (англ. Industrial archaeology, нем. IndusrtrieArchäologie) – это совершенно новая отрасль исторической науки, возникшая на стыке собственно истории промышленности и техники, археологии, музееведения, истории промышленной архитектуры, охраны и использования промышленных памятников. Её основной задачей является учет и сохранение реликвий производственной деятельности XVIII – начала XX века, сбор сведений о них и их полевое обследование для получения дополнительной информации и реставрации, наконец, создание обобщающих научных трудов и популярных работ по данной тематике” [73, 3]. При этом, как подчеркивает И. Н. Юркин, “собственно раскопки являются при этом необязательным (а на практике – и достаточно редким) элементом исследования промышленных объектов” [74, 9]. Термин «индустриальная археология» в широкой трактовке впервые употребил в начале 1950-х годов английский художник-монументалист Д. Дадли, а в 1955 году его коллега М. Рикс в одной из своих статей четко (хотя и не полно) обрисовал для индустриальной археологии, то, что мы привыкли называть предметом исследования. В 1959 году в Великобритании состоялась первая научная конференция по индустриальной археологии. Первое (1963) монографическое исследование, выполненное К. Хадсоном, первое (1963) периодическое издание, а также первая (1966) учебно-методическая публикация по индустриальной археологии, написанная И. Пэнелом, также появились в Великобритании. В последующие десятилетия индустриально-археологическое движение широко распространилось в странах Западной Европы и Северной Америки. Особо продуктивно индустриальная археология развивалась в Германии (до объединения – 1

Промышленная и индустриальная археология в данном случае синонимы (как следует из приводимых английского и немецкого слов).

как в ФРГ, так и в ГДР), которая имела свои национальные традиции в данной области (в частности, ещё во второй половине XIX в. в Германии существовало особое направление археологической науки – археология горного дела). В 1970-е годы популярность индустриальной археологии очень велика. Специалисты объединяются в общества, начинают выходить периодические издания по её тематике – в США, Германии, Бельгии и даже Японии. Первые шаги в области индустриальной археологии делаются в Австралии, Бразилии и Индии. В 1973 и 1975 годах созываются первый и второй Международные конгрессы по сохранению промышленных памятников, а в 1978 г., на третьем таком конгрессе в Швеции учреждается Международный комитет по сохранению промышленного наследия (TICCIH). Практический результат не заставил себя ждать: во многих странах осуществляются необходимые полевые (рис. 19) и архивные работы по

Рис. 19. Мельничные жернова, найденные при проведении строительных работ в старом индустриальном районе и охраняемые до принятия решения об их дальнейшем использовании, Барселона (Испания). Фото автора, 2001.

выявлению индустриального наследия, создаются его реестры и своды, ряд исторически особо ценных промышленных и транспортных объектов заносится в список Всемирного культурного наследия, возникает целая сеть музеев под открытым небом на территориях бывших заводов и фабрик, депо и железных дорог, доков и портов, карьеров и шахт… В СССР развитие индустриальной археологии шло своим путем. До начала 1980-х понятия индустриальной археологии в европейском смысле у нас вообще не было. Но и в теории, и на практике почти всё то, что попадало в сферу интереса 50

западной индустриальной археологии, дублировалась в СССР тем, что называлось охраной памятников науки и техники. Были и свои особенности, не характерные для западной индустриальной археологии. Интерес к технико-исторической тематике, в том числе и в памятниковедческом аспекте, существовал ещё в царской России (В. Д. Белов, Д. И. Менделеев, И. Х. Озеров и др.). В первые же годы Советской власти изучению истории заводов и фабрик начали придавать важное значение и по идеологическим соображениям − как наследию рабочего класса: аспект, которому только сейчас стали уделять должное внимание на Западе (см. п. 1.6). В 1921 году А. В. Луначарский на Всероссийской конференции научных обществ по изучению местного края наметил параллели между краеведческой работой и “производственной пропагандой” [75, 20]. В 1920-х годах к изучению индустриального наследия обратились историки. Например, “в 1927-1928 гг. на территории Московской области научные экспедиции Государственного исторического музея и ряда подмосковных музеев проводили пробные раскопки Духанинского и Черноголовского стеклозаводов XVII в., и были обнаружены остатки древнего производства оконного стекла, посуды и других изделий” [76, 10]. В 1920-х же по инициативе корреспондентов-рабочих, местных истпартов и истпрофов начала создаваться своеобразная летопись фабрик и заводов. Большевики увидели в этой инициативе важный идеологический смысл, которые можно было с успехом использовать для пропаганды, агитации, распространения атеистического мировоззрения. Вероятно, поэтому М. Горький в своей статье в газетах «Правда» и «Известия» от 7 сентября 1931 года выдвинул и обосновал задачу придания зародившемуся историко-промышленному движению организованного характера под государственно-партийным руководством. Через месяц (октябрь 1931) ЦК ВКП (б) принял постановление об издании сборников «История заводов» и утвердил Главную редакцию серийного издания, в которую вошли видные партийные деятели и идеологии. Создано было также специальное издательство − «ИФЗ» («История фабрик и заводов»). В 1931-1938 годах в серии «ИФЗ» вышло более 30-ти книг. Кроме того, в 1932-1934 годах издательство выпустило 12 номеров методического бюллетеня «История заводов». После 1938 года выпуск книг в издательстве «ИФЗ» резко сократился. Работа по написанию истории фабрик и заводов, ставшая в 1930-х годах модной, кипела и за пределами издательства «ИФЗ». Было издано более 200 книг в других издательствах и на местах. Несмотря на то, что по вполне понятным причинам вся эта деятельность носила ярко выраженный идеологический характер, иногда не шла дальше популярных исторических очерков, она имела огромное значение для историко-промышленного движения в СССР. С тех пор руководство практически каждого более-менее крупного предприятия Советского Союза, обладавшего достаточными финансовыми средствами, считало долгом обязательно издать историю своего завода, особенно к той или иной юбилейной дате. Конечно, во многих случаях это были локальные, малотиражные издания, но они есть, их много, и сегодня они представляют бесценный исторический материал для индустриальной археологии. Важнейшей составляющей этой, иногда наивной, но очень бурной индустриально-археологической деятельности стало формирование концепции 51

заводского музея и широкой их сети на заводах и фабриках Советского Союза. К сожалению, сегодня музейно-заводское дело переживает не лучшие времена, многие заводские музеи по финансовым причинам или из-за идеологической ненадобности пришли в упадок, закрыты, разворованы… А ведь это − бесценный пласт отечественной индустриальной археологии, который не имеет аналогов на Западе. В благоприятных для историко-производственных исследований общественнополитических условиях 1930-х годов разворачивалась и серьезная научная и организационная работа по изучению и сбережению индустриального наследия страны. В 1933 году специальным письмом Наркомпроса краеведческим музеям были вменены в обязанность учет и изучение старых рудников. В 1936 году ряд интереснейших индустриальных объектов, связанных с переработкой болотных руд в XVI–XVII вв. был описан специалистами Института Истории АН УССР в окрестностях городов Житомира и Коростеня. Широкие исследовательские работы по изучению в Полесье старинного «болотного железоделания» в руднях развернули ученые АН БССР под руководством известного белорусского археолога А. Н. Лявданского. В 1930-х увидели свет важные монографические исследования по историко-технической проблематике – фундаментальная работа по заводам черной и цветной металлургии, выполненная под руководством акад. М. А. Павлова, обстоятельное исследование М. А. Цейтлина по истории стекольной промышленности России, монографии Н. Б. Бакланова, Д. Кашинцева, С. П. Сигова, С. Г. Струмилина и др. [77]. В конце 1930-х − начале 1940-х индустриально-археологическое движение в СССР было ослаблено сталинскими репрессиями, а затем − Великой отечественной войной. Но после войны оно снова начало постепенно набирать силу. В 1948 году в постановлении Совета Министров СССР «О мерах по улучшению охраны памятников культуры» впервые в отечественной теории и практике памятникоохранного дела было юридически закреплено понятие памятника истории техники, хозяйства и быта. Памятники науки и техники начали переходить под охрану советского государства. Во второй половине 1940-х − 1960-х годах появляются важные историко-экономические и историко-технические работы в области промышленного производства Г. Д. Бакулева (1952, 1953), М. П. Вяткина (1965), В. В. Данилевского (1948), Е. И. Заозерского (1947), Б. Б. Кафенгауза (1949), В. А. Кондратьева и В. И. Невзорова (ред., 1968), П. М. Лукьянова (1950-1956), П. Г. Любомирова (1947), Г. М. Малахова с соавторами (1956), М. Н. Мартынова (1948), Н. И. Павленко (1953, 1962), Н. Н. Рубцова (1962), С. Г. Струмилина (1954) и др. [78]. В 1958-м году ЦК КПСС принял постановление «О книгах по истории фабрик и заводов», после чего по примеру «ИФЗ» 1930-х годов были изданы хорошие работы, посвященные таким заводам, как «Серп и Молот» (1959), Московский автозавод им. И. А. Лихачева (1966), Кировский завод (1966) и др. Несмотря на историко-экономическую ориентацию этих и многих других выходивших в те годы исследований, в них содержится масса сведений по истории науки и техники, инженерного дела, промышленной архитектуре. Можно без преувеличения сказать, что историко-экономические работы 1950-1960-х годов в области промышленного производства оказались важной вехой на пути формирования отечественной индустриальной археологии. 52

В 1950-1960-х годах большой вклад в развитие индустриальной археологии в СССР начали вносить также архитекторы (в частности, свердловской промышленноархитектурной школы). Из архитектурных работ того периода особо следует выделить фундаментальные монографии Н. С. Алферова (1960) и А. Я. Хорхота (1957) [79]. В середине 1960-х – 1970-х годах вопросы охраны памятников промышленной архитектуры, науки и техники приобретают широкое общественное звучание. Одна из первых и крупнейших работ по сохранению индустриального наследия начала выполняться в 1965 году по заданию Свердловского горисполкома коллективом архитекторов под руководством Н. С. Алферова при реконструкции Исторического сквера в центре Свердловска. В 1968 году на конференции в Тобольске был поставлен вопрос об охране и музеефикации старых горнозаводских комплексов в г. Змеиногорске (Алтай). В 1971 году Свердловский областной Совет депутатов трудящихся принимает весьма любопытное постановление (№ 636 от 8.08.71), в котором говорится: “3. Утвердить список памятников промышленной архитектуры Свердловской области местного значения, взять их под государственную охрану (приложение) <…> 5. Предложить институту «Уралгипромез» (т. Рудницкому) и производственному объединению «Уралчермет» (т. Вершинину), занимающимся реконструкцией промышленных предприятий, заводов, фабрик, гидротехнических сооружений, предусматривать сохранение объектов, представляющих историкохудожественную ценность. 6. Обязать управление культуры облисполкома (т. Зимина) в течение 1971–1972 гг. провести совместно с областным отделением Общества охраны памятников работу по выявлению и изучению памятников промышленной архитектуры, истории производства и техники и представить предложения о постановке наиболее значительных памятников на государственную охрану” [80]. В утвержденном тогда списке памятников промархитектуры значилось 23 объекта. Несколько позже Алтайским крайисполкомом было принято решение «О создании мемориального комплекса заповедника промышленного развития России XVIII–XIX вв. на основе Барнаульского, Змеиногорского и ГорноКолыванскго промышленных предприятий». А в 1976 году принимается закон «Об охране и использовании памятников истории и культуры», в котором прямо говорилось, что к таковым относятся памятники промышленной архитектуры, науки и техники. В 1980-х годах в СССР начинают проникать идеи собственно западной индустриальной археологии. Первое упоминание о «промышленной археологии» в европейском понимании в советской научной литературе датируется 1988 годом [81]. Европейские концепции и подходы находят в СССР вполне благодатную почву, она подготовлена всем предыдущим опытом памятниковедения и практикой охраны памятников науки и техники. В 1981 году И. Н. Бубнов выступает с инициативой строжайшего учета и исторической экспертизы образцов старой техники, списываемой на предприятиях и в учреждениях, с тем, чтобы в дальнейшем иметь возможность их музеефицировать [82]. Им же в 1980-х годах издается целый ряд методических рекомендаций о том, как осуществлять экспертные оценки образцов старой техники перед их списанием. В 1983–1984 годах в известном научно-популярном журнале («Наука и жизнь») появляется ряд 53

небольших, но написанных с большим воодушевлением статей Т. Кудрявцевой [83], которые были посвящены памятникам промархитектуры Москвы и Подмосковья. В 1983 году увидела свет статья Г. Н. Черкасова [84], посвященная старым текстильным предприятиям Ивановской области, причем работа выполнена в контексте индустриально-археологических идей английских авторов, на которые даются ссылки, хотя понятие индустриальной археологии, как таковой, ещё не используется. В 1984-м при Московском отделении Союза архитекторов РСФСР организуется подкомиссия по охране и использованию памятников промышленной архитектуры. В 1987–1989-х имело место весьма знаменательное событие: совместным постановлением Свердловского облсовета и Минкультуры РСФРС Нижнетагильский металлургический завод преобразуется в Государственный музейзаповедник горнозаводского дела Среднего Урала. В 1993 году на его базе проводится очередная Международная конференция TICCIH. Нижний Тагил становится одним из центров индустриальной археологии Российской Федерации. Другими важными центрами индустриально-археологического движения являются Екатеринбург, Тула, Санкт-Петербург, Иваново, Нижний Новгород, Барнаул, Выкса, Ижевск и Воткинск. В Москве в последние годы в связи с планами Лужкова «выбросить» промышленные предприятия за окружную дорогу и продать олигархам старые промздания для переобустройства их под бизнес-конторы, игорные дома, и питейные заведения, индустриально-археологическое движение получило новый импульс, к сожалению, негативный: стремление столичных нуворишей, не очень-то обремененных эстетическими эмоциями и историческими знаниями, внушают архитектурной общественности столицы Российской Федерации серьезные и обоснованные опасения за дальнейшую судьбу московских заводов и фабрик – памятников промархитектуры. В Украине после 1991 года индустриально-археологическое движение поддерживалось преимущественно силами отдельных энтузиастов, краеведческими музеями, а также музеями технического профиля (включая заводские), объединенными в Ассоциацию. Сегодня «точками роста» индустриальноархеологического движения в нашей стране являются Киев (Л. А. Гриффен, Н. Ю. Житкова, В. П. Иевлева, В. А. Константинов, Ю. А. Супрунович, Ю. Г. Тютюнник), Днепропетровск (К. Н. Горб, Н. Н. Дук, И. А. Кочергин, И. Н. Суматохина), Винница (О. Н. Вальчук, Г. И. Денисик, О. П. Чиж), Кривой Рог (В. Л. Казаков), Львов (А. А. Данилюк, Т. М. Максимюк), Одесса (Н. М. Ексарева), Херсон (И. З. Фельдман), Алчевск (Ю. М. Бровендер, Г. И. Гайко), Артемовск (С. И. Татаринов). Движение индустриальных археологов Украины пока слабо организовано, но процесс консолидации всех, кому небезразлично индустриальное наследие нашей страны, идет интенсивно. Большую роль в объединении украинских индустриальных археологов играют музееведческие и историко-технические конференции, которые ежегодно проводит Ассоциация музеев технического профиля. В 2005-м состоялась Первая, а в 2007 году − Вторая всеукраинская конференция «Индустриальное наследие в культуре и ландшафте», которые можно считать переломным моментом в процессе консолидации индустриальных археологов нашей страны. Вторая конференция, по существу, состоялась как международная. В её работе приняли участие специалисты из России, Беларуси и 54

Польши. Важной отличительной чертой украинских научных конференций «Индустриальное наследие в культуре и ландшафте» является то, что они задуманы и проводятся, как конференции комплексные, межведомственные. В них принимают участие историки науки и техники, памятниковеды, археологи, музейные работники, архитекторы, географы, краеведы, педагоги, а также представители общественности, органов управления и депутаты. Хотя формирующееся в Украине индустриальноархеологическое движение и имеет отчетливо выраженный междисциплинарный характер, это не является помехой для того, чтобы оно одновременно ориентировалось на глубокие, фундаментальные исследования, обладало своеобразным академизмом. Учреждением Национальной академии наук Украины, вокруг которого происходит консолидация индустриальных археологов нашей страны является Центр памятниковедения НАНУ и Украинского общества охраны памятников истории и культуры (директор Е. Н. Титова).

2. ОБЪЕКТЫ ИНДУСТРИАЛЬНОЙ КУЛЬТУРЫ В ЛАНДШАФТЕ Как было показано в предыдущей главе, объекты индустриальной культуры (ОИК) могут быть лучше всего поняты и идентифицированы в том случае если их культурологическая интерпретация сопровождается ландшафтно-средовой. Такое утверждение базируется на простом факте: какой угодно памятник неразрывно связан со своей средой − ландшафтной и исторической. Даже если взять какой-либо небольшой движимый памятник техники (например, старинный инструмент, или образец продукции) и поместить его в две разные среды − просто на полку среди книг или чашек и в музейную витрину, он будет смотреться совершенно по-разному. В первом случае − как любопытный антикварный предмет и не более, во втором − как знак (буква, слог, целое предложение) некоего, пусть небольшого, но исторического текста. Это − наиболее простая иллюстрация, показывающая важность связи памятника со средой (в данном случае исторической). Что касается недвижимых памятников, то тут их связь с нею совершенно очевидна. Знаменитую церковь Покрова на Нерли уже много десятилетий приводят как хрестоматийный пример “гармонии архитектурной формы и ландшафта” [1,18], но достаточно взглянуть, например, на рис. 6, чтобы убедиться, что индустриальный объект может быть вписан в ландшафт не менее искусно, чем храм или усадьба. Более того, артефакты − предметы, сооружения, постройки, здания, конструкции, машины, механизмы, агрегаты − сами формируют ландшафт: либо путем изменения исходного природного (такие ландшафты называются антропогенными), либо сами в совокупности с природными компонентами превращаются в ландшафты − техногенные. Если антропогенные и техногенные ландшафты создаются объектами культуры, они называются культурными ландшафтами. Культурные ландшафты сами по себе являются памятниками. 2.1 Уровни комплексности объектов индустриальной культуры Наиболее простой, можно даже сказать элементарный уровень комплексирования объектов индустриальной культуры − исторический. Свойства предмета как памятника многократно возрастают, когда он помещается в среду таких же, как он сам памятников, или сопутствующих артефактов − свидетелей тех или иных исторических событий. Предмет, помещенный в контекст (текст, гипертекст, палимпсест) существенно увеличивает свой «семантический заряд», и становится уже не просто предметом, а знаком (или означающим). В памятниковедении науки и техники образец комплексного исторического подхода хорошо дан в работе В. Л. Гвоздецкого «Комплексные памятники науки и техники (на примере плана ГОЭЛРО)» [2]. Основой комплексирования памятников выступает исторический факт принятия и осуществления Государственного плана электрификации России в первые годы Советской власти. Все, связанные с ним материалы, являются «комплексным памятником» ГОЭЛРО. Это а) декреты и документы Советского правительства, начиная с переписки В. И. Ленина и Г. М. 56

Кржижановского, в которой были сформулированы основные идеи ГОЭЛРО; б) деловая, проектная, научная документация, а также кино- и фотодокументы, в которых отражены принятие и реализация плана; б) здания и сооружения электрических станций, подстанций и линии электропередачи, построенные, согласно плану ГОЭЛРО; г) машины, механизмы, электрооборудование станций и подстанций; д) предприятия, изготовившие электрооборудование; е) памятные места, связанные с работой по реализации плана ГОЭЛРО, в том числе места жительства видных деятелей науки и техники, хозяйственников, внесших весомый вклад в осуществление плана. Другой показательный пример комплексного исторического подхода находим в работе Г. Н. Черкасова, показавшего, что город Иваново («русский Манчестер», как его называли в XIX в.) является целиком памятником “истории текстильной промышленности” [3, 47]. Кроме того, “вокруг Иваново, – пишет исследователь, – может быть создана очень интересная зона, своего рода заповедник памятников промышленности, объединяющий уникальные объекты индустрии. В радиусе около ста километров расположено интереснейшее скопление текстильных городов и поселков – Шуи, Палеха, Кинешмы, которое может составить ядро будущего комплекса” [4]. Объединение объектов индустриального наследия в комплексный памятник по территориальному признаку − это уже переход к качественно новому уровню комплексирования, который можно назвать историко-архитектурным. Историко-архитектурное комплексирование ОИК подразумевает не только историческую, но и композиционную общность, которая должна быть локализованной и обозримой. Здания, сооружения, строения объединяются в комплексный памятник по признаку территориальной общности. Однако общность эта выступает не простой механической совокупностью, а целостностью, образованной согласно, некоему принципу, консолидирующему параметру, организующему началу. Чаще всего таким началом выступает архитектурный стиль, который, естественно, «привязан» к той или иной эпохе. Классическим примером здесь может служить такое понятие, как историко-архитектурный ансамбль. В последнее время в памятниковедении большое внимание начали уделять планировочным принципам объединения сооружений в территориальную целостность, которая также специфична для разных исторических периодов. Комплексные памятники, выделяемые на основе историко-планировочного признака, сегодня известны, как памятники градостроительства [5]. Эта категория историко-архитектурных памятников характерна не только для отдельных населенных мест, но иногда и для их совокупности − системы расселения. В этом случае мы сталкиваемся, если так можно выразиться, с «памятниками районной планировки» [6]. Если при выделении в качестве комплексного памятника территориальной совокупности строений и панировочных структур акцент делается на исторических признаках и свойствах строений, сооружений и их размещении в пане, то говорят об исторических ареалах (в составе населенного места), исторических городах и селах. В теории памятников градостроительства и исторических ареалов очень ценным моментом является то, что категория памятника распространяется не только на заметные, знаменитые, ценные, выдающиеся объекты, но и на тривиальные, или, как иногда говорят, фоновую 57

застройку. Так, сибирские архитекторы В. А. Симагин и Н. В. Курбатова считают, что “в число памятников архитектуры современная действительность включает не только архитектурные шедевры, но и прочие сооружения, традиционные для того или иного исторического периода и архитектурного стиля, в том числе объекты рядовой застройки. Такой подход вовсе не принижает понятие памятника архитектуры, а выводит его на принципиально новый уровень, поскольку в этом случае памятником становится не только конкретный объект, но и та историческая среда, элементом которой он является” [7, 102]. Л. В. Прибега, автор теории исторических ареалов, считает необходимым подчеркнуть, что исторически ценная застройка “может включать как выдающиеся памятники, так и объекты, которые сами по себе не представляют историко-культурной ценности, но являются неотъемлемыми элементами градостроительной ткани исторического ареала, обеспечивают его структурную целостность” [8, 115]. При оценке объектов промышленного наследия историко-архитектурный подход к комплексированию приемлем на всех уровнях − от локального до районного («районная планировка»). В. П. Иевлева, например, считает, что комплексными памятниками науки и техники являются как отдельные промышленные предприятия, так и их группировки, включая «промышленноскладские» и «промышленно-жилищные» [9, 154-155]. Л. М. Вишневецкий с соавторами объединяют в комплекс разнообразные сооружения и конструкции, связанные с Волховстроем − первой советской электростанцией [10]. Особой популярностью среди памятниковедов науки и техники пользуются комплексы транспортных, гидротехнических и промышленных объектов, связанных с каналами, например, каналом имени Москвы [11], Ладожским каналом [12] и др. Зарубежные исследователи идут дальше и объединяют в региональные научнотехнические и промышленно-архитектурные комплексы гидротехнические сооружения, транспортные коммуникации и предприятия, связанные с целыми реками. Такова, например, зона «водной архитектуры» долины реки Тер (Испания), выделенная каталонским историком техники А. Бовером с соавторами [13]. В приведенных примерах, особенно связанных с потоками (воды, электроэнергии) нетрудно разглядеть функциональный принцип объединения объектов в комплекс. Это вполне естественно, поскольку, как уже подчеркивалось, функционализм наиболее сильно проявляется в структуре и тектонике именно производственных зданий, сооружений и строений. Следующим, качественно более высоким уровнем комплексирования объектов индустриальной культуры выступает ландшафтно-архитектурный. Его отличительной чертой является то, что объект индустриальной культуры рассматривается как комплекс и артефактов (в том числе исторически разнородных), и природных компонентов − рельефа и горных породы, водоемов, растительности, иногда почв. Начала ландшафтно-архитектурного подхода просматриваются уже в концепции памятника градостроительства, в котором в качестве частей или элементов различают местоположение застройки, формы рельефа, иногда растительный покров. Подходы, к охране культурного наследия, которые могут быть объединены категорией «ландшафтно-архитектурные», с каждым днем завоевывают всё большую популярность. К таковым можно отнести положение о 58

ландшафтно-историческом [14] и природно-культурном комплексе [15], исторической природно-технической системе [16], целостных единицах деятельности [17] и целый ряд других аналогичных эвристических положений, возникающих у разных авторов часто независимо, но отражающих, по сути, одно и то же − комплексный характер памятника, состоящего не только из самих исторических или архитектурных объектов, но и из природных компонентов в естественном состоянии или измененных человеком. В теории и практике охраны индустриального наследия, в памятниковедении науки / техники и в промышленной архитектуре такой подход встречается реже, поскольку элементы озеленения или природный рельеф как-то не принято считать составной частью фабрики или завода. Тем не менее, как свидетельствует озвученные выше позиции Л. Е. Майстрова, М. С. Штиглиц, И. Н. Юркина, измененный промышленным производством прошлого ландшафт, вполне вкладывается в понятие «памятник науки и техники». Географ Ф. Н. Мильков к заводскому ландшафту относил парки и скверы, расположенные на территориях предприятий [18]. Логически наиболее завершенный ландшафтно-архитектурный подход к памятниковедческой оценке промышленной территории, демонстрирует, по нашему мнению, испанский архитектор М. К. Айюала, выделяющий в пределах исторических производственных территорий индустриальные охранные зоны (recintos industrialеs), в состав которых включает не только исторически ценную промышленную и сопутствующую застройку, но и дороги, элементы жилой застройки, рельеф, растительный покров, водоемы [19]. Ландшафтно-архитектурные принципы комплексирования памятников науки / техники и промышленной архитектуры лежат также в основе формирования так называемых индустриально-ландшафтных парков − «Эмшер-парка» в Германии, «Экомузея Бергслаген» в Швеции, «Айронбридж» в Великобритании, «Уильямсберг» и «Национального коридора наследия» в США. В России на базе Нижнетагильского завода-музея также создается индустриально-ландшафтный парк, принципы его формирования те же: памятники науки / техники и промышленной архитектуры + историческая не промышленная застройка + элементы антропогенного и природного ландшафта [20]. При создании индустриально-ландшафтных парков принципы комплексирования памятников науки и техники, а также промышленной архитектуры реализуются с наибольшей полнотой. Однако, суммированием разнородных элементов и компонентов в один комплекс или систему не достигается эффект цельного гештальт-восприятия объекта. Для того чтобы преодолеть феноменологический порог отношения к объекту индустриальной культуры, как к комплексу, в котором все части и слагающие − и τεχνη, и φύσις − выступают единым «ансамблем», воспринимаются как завершенный и органический объект, из которого не может быть удален ни один элемент и, что не менее важно, не может быть добавлено ничто постороннее, необходимо к «ландшафтному парку» отнестись просто как к ландшафту. Ландшафт − это не приставка, и не корень прилагательного «ландшафтный», ландшафт − это сущность комплексирования, его последняя «инстанция», безальтернативная и одновременно вариабельная целостность. Следующий и окончательный уровень комплексирования ОИК − ландшафтный. 59

Базируется он на понятии культурного ландшафта. Но прежде, чем перейти к характеристике ОИК как ландшафтов и частей ландшафта, следует остановиться на вопросе, что такое ландшафт вообще и что такое ландшафт культурный. Оба понятия издавна употребляются в архитектуре, сегодня они стали популярными и даже институционализировались в теории изучения и охраны культурного наследия. Даже к индустриальным объектам, что, в целом, не характерно, начали употреблять понятие культурного ландшафта [21]. Но тенденция эта, весьма продуктивная в своей основе, весьма далека от ясности и конвенциональности: сколько специалистов, столько трактовок ландшафта, сколько научных школ, столько концепций культурного ландшафта. При этом пик дискуссий приходится именно на область нашего интереса − на объекты индустриального наследия и индустриальной культуры: одни горячо доказывают, что завод − это культурный ландшафт, другие, ссылаясь на так называемую экологию, яростно протестуют, обвиняя производство во всех смертных грехах и отказывая ему вообще в какой бы то ни было культурности. Ситуация нуждается в кардинальном упрощении. 2.2 Ландшафт и культурный ландшафт Оговоримся сразу: развернутого и полного ответа на вопрос «что такое ландшафт?» мы не дадим. Во-первых, такого ответа вообще нет. Ландшафт − фундаментальное понятие не только науки географии, где оно используется в качестве «категории», но и философии, культуры и даже обыденного мировосприятия. Понятие ландшафта сродни таким понятиям как «число», «жизнь», «человек», «совесть», о сущности которых можно спорить до бесконечности. Если ограничиться научной трактовкой понятия ландшафта, − это, во-вторых, − то нужно имеет в виду, что существует несколько конкурирующих научных школ, которые до сих пор не договорились между собой, что такое ландшафт. Вмешиваться в дискуссии − не задача данной работы. Максимум чем мы можем помочь читателю, это отослать к специальной теоретической ландшафтоведческой литературе. В частности, авторская позиция по поводу того, что такое ландшафт изложена в [22]. Понятие ландшафта не идентично понятию пейзажа и даже не связано с ним генетически [23]. Особый ландшафтный способ миропонимания возник ещё в античности, понятие же ландшафта родилось в Германии в 830 году (редкий случай, когда можно указать точную дату возникновения фундаментального понятия культуры!). Уже тогда оно имело далеко не тривиальный смысл и отражало примерно следующее: единство людей на основе общности природной территории, единобожия (христианства) и подчинения одной централизованной власти короля. Понятие ландшафта понадобилось для того, чтобы христианизируемые языческие германские племена (франки, ингевоны, саксы, тюринги, алеманы, швабы и др.) почувствовали себя одной нацией − немцами (тогда «тедеско»). Изначально в понятие ландшафта был заложен территориально-объединительный смысл: всё, что локализовано в пределах тех или иных границ − едино. Около 700 лет этот смысл имел политический «оттенок» (до сих пор архаическое значение нем. Landsсhaft − «земство»). В XVI в. Landsсhaft дополнился «живописным смыслом», то есть тем смыслом, который мы вкладываем в понятие пейзажа, а в XIX − начале ХХ века 60

произошло «наполнение» понятия ландшафта научным смыслом, Landsсhaft стал научной категорией. Столь существенные культурологические трансформации смысла понятия «ландшафт» (а если быть точнее, то не трансформации, а смыслоразвертывание) объясняются, по нашему мнению, исключительной внутренней (имманентной) полнотой этого понятия: ни одно слово ни из какого другого языка не смогло в самых разных оттенках и вариациях так метко передать феномен территориально локализованной целостности [24]. Формы проявления этой целостности в культуре могут быть самыми разными − физическими и духовными, природными и политическими, этническими и художественными, даже военными, но все они «вмещаются» в понятие ландшафта. Именно поэтому немецкое слово Landsсhaft «завоевало» культуру и стало её важнейшим понятием. Что касается научной (дискурсивной) трактовки понятия ландшафта, то её отличительной чертой является анализ и синтез слагающих территориально локализованных целостностей. Сначала эти целостности «разлагаются» на составные части − компоненты (ландшафтные компоненты, геокомпоненты), а потом воспроизводятся с помощью синтетических комбинаторик, которые могут быть различными, в зависимости от целей исследования (или симпатий / антипатий научных школ). Аналитико-синтетические процедуры не являются прерогативой науки о ландшафте − ландшафтоведения. Этим занимаются все науки, каждая − посвоему относительно объекта и предмета своего изучения. Ландшафтоведение применяет их по отношению к «своим» объектам, которые древние германцы удачно окрестили словом древневерхненемецким словом lantscaf (о него пошло слово Landsсhaft). Традиционно в ландшафтоведении считается, что территориально локализованные целостности состоят из шести геокомпонентов − горных пород, почвенного покрова, поверхностных и морских вод, атмосферного воздуха, растений, животных. Иногда сами географы провоцируют путаницу, провозглашая ландшафтными компонентами не специфические земные субстанции, а их свойства: рельеф горных пород и климат воздушных масс. А растения и животные иногда объединяются в «общий» геокомпонент − биоту. Что касается самого человека, а также орудий и продуктов его деятельности (машин и механизмов, зданий и сооружений), то им в праве называться геокомпонентами обычно отказывают. И вот здесь начинается самое интересное. Человек сам по себе и посредством своих артефактов взаимодействует с ландшафтом, это совершенно очевидно. И что же в результате такого взаимодействия получается? Поскольку человек и его здания и машины геокомпонентами не признаются, то возникают не ландшафты. Тогда что? Поразительно, но факт: традиционное ландшафтоведение сколь нибудь внятного ответа на это вопрос не дает! Точнее, ответ-то на него оно дает, но настолько разноплановый и пестрый, что внятным его назвать никак нельзя. Для обозначения «ландшафтного» или «ландшафтно-экологического» результата взаимодействия общества и природы навыдумано масса всяких систем (природно-антропогенные, геотехнические, инженерно-природные и т. п.), комплексов (ландшафтноархитектурные, ландшафтно-градостроительные, ландшафтно-технические и т. д.) и сфер (социосфера и социодемосфера, техносфера и геотехносфера, ноосфера и урбосфера и др.). Выше, анализируя ландшафтно-архитектурный подход к 61

комплексированию ОИК, мы уже имели возможность наблюдать лексическое недержание относительно результатов взаимодействия артефактов культуры и ландшафтов. Думаю, нет особой нужды доказывать, что подобная понятийносемантическая вакханалия отнюдь не способствует как ясному пониманию фундаментальных проблем взаимодействия человека с ландшафтом, так и изучению прикладных вопросов, в том числе дилеммы «ландшафт / объекты индустриальной культуры». Однако такую позицию занимают не все. В отечественной ландшафтоведческой и архитектурной науке уже в работах 1960-х − первой половины 1970-х годов [25] была сформулирована (может быть, не до конца четко) альтернативная точка зрения: человек со своими домами и механизмами тоже являются самыми настоящими геокомпонентами, а то, что в результате его деятельности в ландшафте образуется, само является ландшафтом. Автор является сторонником именно этой точки зрения, и неоднократно отстаивал её в географической литературе [26]. Такое понимание результатов активности человека в ландшафте радикально упрощает эвристическую ситуацию. Во-первых, человеку, орудиям и продуктам его деятельности находится место в списке ландшафтных компонентов. Любой материальный объект, находящийся на Земле, независимо от своего происхождения, рассматривается как органическая часть ландшафта, его компонент. Все без исключения объекты индустриальной культуры также являются полно- и равноправными ландшафтными компонентами. Во-вторых, отпадает необходимость изобретать разные квазиландшафтные «комплексы» и «системы», а соответственно и «новые» методики их исследования. Существует просто ландшафт в различных ипостасях и образах (в том числе селитебный, урбанизированный, архитектурный, градостроительный, промышленный, транспортный). Остальное − плод воображения, дань традиции или авторитету, и не более того. Важнейшей ипостасью ландшафта, возникающего при участии человека, является понятия ландшафта культурного. Если мы говорим о высшем уровне комплексирования ОИК, то наличествует он именно на уровне культурного ландшафта. Вокруг понятия культурного ландшафта также немало дискуссий, разброс точек зрения здесь тоже очень велик (обстоятельный их анализ в отечественной литературе читатель может найти в [27]). Главным же дискуссионным моментом в контексте нáшей темы является дилемма ландшафта культурного и áкультурного. Суть этой дилеммы сводится к следующему. В результате человеческой деятельности в ландшафтной сфере возникают ландшафты, которые хочется называть культурными. Самые привычные из них, которые всеми безоговорочно признаются таковыми, − ландшафты садовопарковые. Коль скоро дома и сооружения нами приняты в качестве полно- и равноправных ландшафтных компонентов, то в качестве культурных ландшафтов следует рассматривать и ландшафты выдающихся архитектурных ансамблей, исторической застройки городов, старых промышленных зон и др. Так, кстати, и поступают сегодня в памятникоохранной теории и практике. Главным объектом охраны в исторических городах, согласно Венскому меморандуму [28], должны быть не отдельные объекты и даже не их градообразующие совокупности, а городские ландшафты в целом. В фундаментальном международном труде по 62

культурному наследию «Культурный ландшафта как объект наследия» [29] в качестве объектов охраны рассматриваются старые индустриальные и заводские ландшафты и т. д. Но в результате человеческой деятельности возникают и такие ландшафты, называть которые культурными никто не станет. В советской ландшафтоведческой литературе такие ландшафты иногда называли акультурными. Здесь примеры каждый может привести в избытке, более того, такие примеры куда чаще «на слуху», чем упоминания о культурных ландшафтах. Обобщенно их можно назвать английской калькой «бедленды» − плохие земли, или девастированные, т. е. разрушенные, ландшафты. Когда говорят об акультурных ландшафтах, больше всего «достается» промышленности. В список акультурных ландшафтов традиционно попадают горно-промышленные земли, золо- и шлакоотвалы, шламонакопители, свалки промышленного (и бытового) мусора, да и сами промышленные площадки и зоны, сильно загрязненные продуктами техногенеза, очень часто причисляют к категории ландшафтов акультурных. Говоря выше о культурном ландшафте, мы употребили слово «хочется» («хочется называть культурным…») и даже выделили его курсивом. Тем самым я хотел сделать ударение на субъективизме, который возникает при разграничении ландшафтов культурных и акультурных. Никто не станет спорить, что садовопарковый ландшафт культурный, а ландшафт полигона твердых бытовых отходов акультурный. Но это ясные, крайние, если можно так сказать, ситуации. А как быть в ситуациях пограничных, когда не совсем ясно, где «заканчивается» ландшафт культурный и «начинается» акультурный? М. Джонс, склонный старые шлакоотвалы и шламонакопители медедобывающих предприятий Рёроса считать элементами культурного ландшафта (объект Всемирного наследия всё-таки!), тем не менее, оставляет вопрос открытым: “В связи с применением современных методов обработки руды, таких, как, например, флотационная установка в Недре Сторвац, возникает вопрос, должны ли отходы этих производств рассматриваться как культурное наследие, или как загрязнение среды?” [30, 316]. Как будет показано ниже, в случае горнопромышленных ландшафтов граница «культурный / акультурный» вообще приобретает «плавающий» характер. Очевидно, не запутаться в подобных пограничных ситуациях можно только в том случае, если вместо «хочется / не хочется» или «нравится / не нравится», прибегнуть к какому-то более жесткому критерию, имеющему культурологическое содержание, которое не будет зависимым от эмоций, а будет выражаться в болееменее точных количественных мерах. Нам представляется, что такой критерий содержится в «информационной парадигме» культурного ландшафта Ю. А. Веденина. Согласно ей, в культурных ландшафтах существует особый “информационный слой”, создаваемый разнообразными научными, художественными, религиозными, философскими, фольклорными о нем представлениями, интерпретациями, трактовками, моделями, образами [31, 68-70]. Ю. А. Веденин в информационном слое видит компонент ландшафта. Это спорно, как спорно считать ландшафтным компонентом климат и рельеф. Геокомпонент должен быть материальной субстанцией, а не её свойством, организацией или представлением. В то же время, нет никакого сомнения, что информация оказывает 63

решающее влияние на поведение человека в ландшафте, на способы, цели и результаты его преобразующей деятельности в нем. Ландшафт вообще, а культурный ландшафт в особенности, буквально насыщен «флюидами» образов и представлений вплоть до того, что некоторые географы считают возможным говорить о “личных культурных ландшафтах” [32, 89] в том смысле, что каждый человек по отношению к тому или иному ландшафту имеет свой собственный «флюид» представления и ощущения. Очевидно, что артефакты культуры − науки, искусства, религии − облают некоторым дополнительным количеством информации, которой они «насыщают» ландшафт. Артефакты архитектуры, например, «рассказывают» нам об эстетических вкусах и художественных приемах формообразования, социальных условиях и уровне развития строительной науки былых эпох. В том случае, если «дополнение» количества информации в ландшафте не сопровождается, или сопровождается незначительным «изъятием» той информации, что наличествовала в природном ландшафте изначально, мы, вне всякого сомнения, вправе говорить о культурном ландшафте [33]. В более сложном случае, «изъятие» естественной информации из ландшафта может быть существенным, даже очень большим. Но приращение информации, созданной человеком, таково, что компенсирует убыток первичной природной, и в конечном итоге ландшафт «обогащается» информацией, её количество становится больше, чем было первоначально. В этом случае также образуется культурный ландшафт. Типичный пример − исторические центры городов. Здесь может быть минимум первичной природной информации, но количество исторической и художественной информации таково, что с лихвой компенсирует утрату первоначальной природной. В результате − культурный городской ландшафт. И только в том случае, если в результате деятельности человека количество первичной естественной информации в ландшафте уменьшилось, а культурная информация этот убыток не компенсировала с лихвой, дóлжно говорить о ландшафте акультутном. Свежая горная выработка «поставляет» в ландшафт некоторое количество новой информации: об экономике, о технологии, о геологических, петрографических и минералогических свойствах места (обнажения горных пород). Но количество информации, «содержавшейся» в структуре разрушенных биоценозов и в строении уничтоженного почвенного покрова было столь велико, что «новая» технико-экономическая и петрографическая информация не может компенсировать убыток «старой» природной. В результате − акультурный ландшафт. Сваленный в кучу мусор, также дает кое-какую новую информацию: об уровне и составе продуктов потребления в обществе, о технологиях производства упаковок, о химическом составе используемых в пищевой и легкой промышленности веществ и др. Но даже относительно большое количество химической информации, «содержащейся» в твердых бытовых отходах, не может компенсировать убыток первоначальной естественной информации, «содержавшейся» в процессах функционирования почв и фотосинтеза растительное покрова. В итоге − акультурный ландшафт. Количество информации в ландшафте поддается учету. Например, методом экспертных оценок, или средствами архитектурной квалиметрии, или способами, 64

разрабатываемыми в геофизике ландшафта, геоинформатике или какими-либо иными, более точными, способами, которые ещё предстоит изобрести. Таким образом, намечается путь к преодолению субъективизма при оценке степени культурности / акультурности ландшафта. Мы не станем углубляться далее в эту тему, она ещё мало изучена и требует отдельного обстоятельного разговора, подчеркнем только следующий, очень важный для нас момент: количество информации в ландшафте прирастает исторически. Данное утверждение означает, что в ходе истории (как человеческой, так и естественной) на одном и том же месте осуществляется накопление информации. Информация о былом в ландшафте (как природном, так и общественном) «консервируется» тем или иным способом, информация о настоящем (состоянии, структуре, функционировании, тенденциях) создается. В природных ландшафтах информация о прошлом, запечатленная в геологических отложениях и структурах, захороненных почвах и окаменевших растениях или ракушках, формах рельефа, возникших при иных климатах, и реках, текших при иных количествах дождей, изучается исторической геологией и многочисленными геолого-географическими науками с приставкой «палео-». В ландшафтах, преобразованных или созданных человеком, информация о былом изучается историей, и наиболее непосредственным образом − археологией. Когда лопата археолога натыкается на античный, или средневековый мусорник, это считается научной удачей, а мусорник былых столетий величается не иначе, как культурным слоем. Из этого мусорника ученый извлекает массу информации о жизни человека и общества в прошлом, а место, где он раскопан, объявляется памятником археологии. Это − наиболее простой и в то же время убедительный пример того, как в изуродованном и обедненном ландшафте с течением времени происходит накопление информации. Но такое самопроизвольное историческое накопление информации означает то, что ландшафт акультурный постепенно превращается в ландшафт культурный. Следы любой без исключения деятельности человека по истечении времени превращаются в следы истории. Они могут и не быть следами культурного действа, как такового. Но ландшафты, образующиеся в местах их осуществления, аккумулируя историческую информацию, парадоксальным образом становятся культурными. Этот парадокс дает о себе знать уже при отнесении к категории культурных ландшафтов полей сражений [34] − мест, где человеческий характер проявлялся отнюдь не с лучшей, и уж совсем не с культурной стороны. Это парадокс становится совсем уж очевидным, когда в списке объектов Всемирного культурного наследия мы находим … Освенцим и Хиросиму [35]. Да, они тоже история, но тá, за которую больно и стыдно…

2.3 Роль, функции и значение объектов индустриальной культуры в ландшафте Каждый геокомпонент выполняет в ландшафте свои особенные функции, взаимодействует с другими геокомпонентами и ландшафтом в целом специфическим образом. Справедливо это и для техногенных компонентов ландшафтов − зданий и сооружений, домов и конструкций, машин и механизмов, аппаратов и агрегатов. В современном ландшафтоведении излюбленной исследователями и уже порядком поднадоевшей «слушателям» темой взаимодействия созданных человеком искусственных объектов и ландшафта является то, как плохо они влияют на естественный ландшафт. Иногда это называют экологией. Нас это, в целом, интересовать не будет. Архитектуру и ландшафтную архитектуру традиционно интересовало обратное: как сделать так, чтобы артефакты взаимодействовали с ландшафтом как можно лучше, причем взаимодействие это видится (во всяком случае, должно видеться), в первую очередь, на основе законов эстетики, и только во вторую − с учетом законов физики и правил массоэнергопереноса. Очевидно, рассмотрение взаимодействия с ландшафтом артефактов, как объектов индустриальной культуры, должно осуществляться с эстетических и архитектурных позиций. Важное значение имеют также исторические и культурологические аспекты. Что касается «экологии», то ландшафтная вредоносность артефактов будет считаться проблемой, не имеющей принципиального значения. 2.3.1. Природные и малоизмененные ландшафты. Природные ландшафты в регионах с давним хозяйственным освоением − достаточно большая редкость. В Украине их можно найти ещё в «глухих» Карпатах, крымских ущельях или среди полесских болот, да и эти ландшафты, как и прочие, получают свою порцию продуктов техногенеза из атмосферы. Бóльшая же часть ландшафтов, которые кажутся не затронутыми деятельностью человека, в тот или иной период в той или иной форме (пастьба, заготовка древесины, строительная активность и др.) её влияние испытали. Но любой, даже сильно измененный человеком ландшафт, после того, как человек из него ушел, претерпевает демутацию − своеобразное возвратное развитие к исходному природному состоянию, более или менее полное (окончательного не бывает никогда) восстановление первоначальных естественных свойств. Такие ландшафты можно назвать малоизмененными, хотя степень этой «малой измененности» категория в данном случае достаточно субъективная. Демутация − это тот процесс, благодаря которому техногенные компоненты «попадают» в малоизмененные ландшафты. Скрываемые геологическими наносами, они со временем становятся археологическими памятниками. Если артефакты столь велики, что не могут быть похороненными в слоях земных, тогда перед нами предстают затерянные в джунглях или горах города и величественные сооружения древних майя, инков, кхмеров, индусов…Украина тоже имеет свой заброшенный город − Припять. Он хотя и молод (построен в 1970-х), но уже может считаться настоящим памятником − крупнейшей в истории человечества ядернорадиационной катастрофе. В Припяти очень интенсивно происходят процессы демутации, формируются необычные, даже не имеющие аналогов в других местах 66

фитоценозы [36]. Город-призрак среди полесских пойм и болот [37]. С точки зрения культурологии, процесс демутации представляет собой любопытное явление. В принципе, тот или иной технический / инженерный объект может не быть памятником науки и техники в собственном смысле слова, может не обладать никакими архитектурными достоинствами, не быть слишком старым, чтобы претендовать на статус памятника истории. Но быстро «помещаясь», благодаря процессам самовосстановления ландшафта, в квазиприродное окружение, он становится в ландшафте совершенно оригинальным, необычным объектом, приобретает свойство «следа» или «ландшафтной памяти» − то есть становится свидетелем былой активности человека и процессов, которых в ландшафте уже нет (рис. 20-21).

Рис. 20. Технический объект в малоизмененном ландшафте. Грохот заброшенного гранитного карьера около села Писаревка Калиновского р-на Винницкой обл. Фото автора, 2005.

Рис. 21. Инженерное сооружение в малоизмененном ландшафте. Труба заброшенного водопровода в долине реки Тер около городка Бесканó (Испания). Фото автора, 2004.

В таком случае можно говорить о том, что этому объекту определенную суму «культурностных» свойств сообщает ландшафтное окружение, и он становится своеобразным квазиобъектом индустриальной культуры, подобно тому, как окружающий его ландшафт постепенно превращается в ландшафт квазиприродный. Демутация − не единственный способ «попадания» ОИК в малоизмененные ландшафты. Иногда можно встретить технические объекты «инсталлированные» в мало измененные ландшафты или сохраненные в них целенаправленно. Наиболее типичными случаями являются кустарные, полукустарные и мелкие промышленные производства отдаленных населенных мест, хуторов, мельниц, которые не оказывают большого влияния на природное ландшафтное окружение, а также объекты так называемого мемориального проектирования [38]. В первом случае технический объект «вписывается» в природный ландшафт в силу своей незначительной экологической «вредности». Характерный пример − водяные и ветряные мельницы. Такие объекты работали в прошлом, сегодня они или сохраняются для туристов, как памятники, или саморазрушаются. Объекты мемориального проектирования − это различные артефакты, в том числе индустриальные, технические, транспортные, сохраняемые в ландшафте или специально помещаемые в него в качестве памятных знаков. Ландшафты, в которых находятся эти знаки, могут быть разными, в том числе и малоизмененными. В связи 68

с тем, что сохраняемые объекты мемориального проектирования не функционируют, а инсталлируемые помещаются в ландшафт аккуратно и бережно, с тем, чтобы не исказить историческую среду, их воздействие на ландшафт минимальное, и если ландшафт малоизмененный, то будет им и оставаться. 2.3.2. Антропогенные ландшафты. Антропогенный ландшафт − это ландшафт, возникший в результате деятельности человека. Поскольку деятельность эта очень разнообразна, то и антропогенные ландшафты весьма различны. В ландшафтоведении понятием «антропогенный ландшафт» часто обозначают вообще все ландшафты, обусловленные деятельностью человека, что ошибочно. Малоизмененные, сильно демутировавшие, близкие к природному состоянию ландшафты лучше рассматривать отдельно от антропогенных, так как их строение и функционирование определяется больше природными законами, чем общественными и техническими. Наоборот, очень сильно измененные человеком ландшафты, имеющие сплошное или весьма плотное «покрытие» из техногенных компонентов, лучше отнести к группе техногенных. Строение и функционирование техногенных ландшафтов определяется в первую очередь общественными и техническими законами, природные играют второстепенное значение. В антропогенных же ландшафтах природные и общественные / технические закономерности их строения и функционирования примерно уравновешиваются. Равновесие это подвижно, поэтому не всегда можно уверенно сказать: этот ландшафт − точно антропогенный. Однако в типических случаях антропогенные ландшафты достаточно очевидны. Такими типическими случаями являются агроландшафты, садово-парковые и горнопромышленные ландшафты. На них мы и остановимся ниже. 2.3.2.1. Объекты индустриальной культуры в агроландшафтах. Агрогенез, то есть сельскохозяйственная деятельность человека, очень мощный фактор ландшафтообразования. Благодаря сельскохозяйственной деятельности, возникают агроландшафты (сельскохозяйственные ландшафты), которые известный украинский географ Г. И. Швебс считал “доминионами ноосферы” [39]. Но, как это следует уже из самого понятия агрогенеза, никакого отношения к индустриальной деятельности он не имеет, более того, считается её антиподом. Объекты индустриальной культуры в процессе самого агрогенеза не образуются. В то же время, агрогенез тесно связан с индустриальной деятельностью в области переработки сельскохозяйственной продукции, промышленного животноводства и тепличного земледелия, а также со складированием. Выше (п. 1.3) мы рассмотрели ОИК агропромышленного комплекса. Именно они чаще всего входят в качестве элементов в состав агроландшафтов. Происходит это, разумеется, не всегда, а только в том случае, если агропромышленные ОИК находятся не в населенных пунктах или в составе транспортных узлов, а в «чистом поле», среди земледельческих или пастбищных угодий. Тогда они разнообразят достаточно монотонные в целом сельскохозяйственные ландшафты и тем самым повышают их эстетические качества. Комплексы ОИК агропромышленного сектора и собственно агроландшафтов, связанные с традиционными системами земледелия и животноводства, представляют большую историческую и ландшафтную ценность. В списке 69

Всемирного наследия числится несколько таких объектов, среди них пальмовые рощи и оросительные системы около г. Эльче (Испания), виноградники около окрестностей Сент-Эмильон (Франция), Токая (Венгрия) и Алту-Дору (Португалия), агроландшафт южной части о. Эланд (Швеция), пастбища Национального парка «Хортобадь» (Венгрия), рисовые поля в Филиппинских Кордильерах (Филиппины) [40]. 2.3.2.2. Объекты индустриальной культуры в садово-парковых ландшафтах. Само словосочетание «парк и объект индустриальной культуры» на первый взгляд кажется парадоксальным. Но это − только на первый взгляд. Выдающийся советский географ Ф. Н. Мильков, разрабатывая ещё в начале 1970-х годов учение об антропогенных ландшафтах, заводскими ландшафтами называл не что иное, как расположенные на территориях заводов парки и скверы [41]. А в индустриальном зодчестве синтез промышленной и ландшафтной архитектуры начался ещё раньше. В эпоху модерна родилась идея города-сада (Э. Говард). В 1900-х годах её начали реализовывать на практике, в том числе и промышленном строительстве. На Брянском рельсопрокатном, железоделательном и механическом заводе и его рабочем поселке Бежица, в частности, была предпринята удачная попытка создать единый градостроительный ансамбль, опираясь на средства и методы садовопаркового искусства [42]. После Великой октябрьской социалистической революции концепцию города-сада «перехватили» конструктивисты. Социалистический город виделся парком-садом не только в его жилых, но и в промышленных частях. В работах Гипромеза 1926-1928 годов металлургические гиганты Магнитогорска, Новокузнецка и Кривого Рога “трактовались как ведущие элементы единой планировочной структуры «зеленого» социалистического города” [43, 8]. К сожалению, эта исключительно продуктивная идея в СССР не возымела законченного полноценного осуществления. Но она развилась на Западе, в частности в творчестве некоторых градостроителей, в частности Ле-Корбюзье. В 1930-х годах в проекте фабрики боеприпасов в городе Мутье-Розей он воплотил в жизнь концепцию «зеленого завода». Мечта о городе- саде среди градостроителей продолжала жить. Зеленое же убранство таких городов как Чиндигарх (Индия), Тапиола (Финляндия), Баготрем (Швеция) засвидетельствовало, что город-сад – не только градостроительная мечта, но и вполне достижимая реальность. А в последней трети ХХ в. в Западной Европе и Северной Америке стало очень популярным ландшафтно-архитектурное движение по созданию промышленных парков – озелененных индустриальных зон, которые отработали своё. В 1970 году американский архитектор Р. Хааг совершил настоящую революцию в садово-парковом деле, предложив создать парк в городе Сиэтле на месте … старого газового завода, сохраняя при этом само сооружение завода («Gas Works Parks»). После долгих споров его проект был осуществлен. Идея, которой руководствовался зодчий, была такой: “Использовать то, что существует, обустроить место, используя элементы столь ненавистного индустриального объекта, сделать привлекательной историю этого места вместо того, чтобы полностью стереть её из памяти” [44, 206]. Необходимо подчеркнуть, что к традиционному приему создания садово-паркового ландшафта посредством формирования растительного покрова Хааг при строительстве Gas Works Parks 70

обращался в малой степени. Главное внимание было уделено биорекуперации загрязненного почвенного покрова, созданию искусственных форм рельефа, обустройству технического музея, индустриальному дизайну, цветочным растениям. Удачно использовав микроклиматические особенности местности (парк расположен на полуострове в заливе), архитектор превратил свое детище в излюбленное место отдыха и развлечения (запуска воздушных змеев) жителей города. Другим показательным примером синтеза ландшафтной архитектуры и промышленного наследия парк «Дуйсбург-Норд» (Park Duisburg Nord), созданный в 1991-2000 годах немецким архитектором П. Латцем на территории старого металлургического завода в городе Дуйсбург (Германия). В 2002 году этот проект получил престижную европейскую премию по ландшафтной архитектуре Rosa Barba. При строительстве парка были проведены необходимые работы по очистке территории и санации загрязненных почв, затем на прицеховых территориях и в самих цехах были разбиты цветники (с некоторых цехов для этого даже сняли крыши). Около вертикальных конструкций посадили вьющиеся растения, на бывших очистных сооружениях − водные. Вся территория в целом разнообразилась пейзажными группами деревьев и кустарников [45]. Похожие парки в Германии созданы также на старой угольной шахте Zeche Zollverein около города Эссен и на фабрике по брикетированию угля (Brikettfabrik) около городка Вистниц. Около Берлина находится парк Natur-Park Südgeländ, включающий в себя старую железную дорогу и сооружения «железнодорожной архитектуры» [46]. В самом Берлине методами садово-паркового искусства преобразовано русло старого канала в промышленной зоне города. После осушения водотока и санации загрязненных грунтов, из него сделали углубленный линейно вытянутый парк. “Взамен загрязненного водного пространства, – пишет известный российский ландшафтный архитектор В. А. Нефёдов, – население получило систему цветущих малых садов и прогулочных аллей, расположенных между высокими стенами по берегам бывшего канала. Изолированный от шумных и загазованных городских транспортных магистралей, этот фрагмент территории превратился в место прогулок, отдыха населения различных возрастных групп и игр детей” [47, 59]. В Свердловске ещё в 1965 году пошли несколько иным путем. Реконструируя Исторический сквер в центре города, архитекторы не только сохранили фрагменты промышленной застройки (в том числе и тривиальной), связанной с Екатеринбургским заводом (основан в 1725 году), но и «насытили» его образцами стариной техники [48]. Устанавливать образцы старой техники в парках и скверах стало со временем популярным ландшафтно-архитектурным приемом во многих странах. Так, в Барселоне архитекторы «натащили» части корпусов корабля и подводной лодки, корабельную дымовую трубу, якорь, цеп, гребной винт и др. в приморский Parque de la Ciudadela. В результате получился интересный по своей «ментальности» парк: будучи полноценным местом отдыха, он, в то же время, с помощью такого вот специфического ландшафтного дизайна как бы стал говорить сам за себя о том, что он не простой приморский парк, а парк крупнейшего европейского портового города. Какова цель подобных ландшафтно-архитектурных экспериментов? Очевидно, 71

сохранение, воспроизведение, усиление особенной индустриальной ментальности места, или, говоря словами известного российского архитектора А. Кудрявцева, “духа места” [49] Авторы проекта парка на территории Brikettfabrik подчеркивали: “Проект регенерации ландшафта и возобновления использования старой фабрики создавался в неразрывной связи с историей угледобычи в регионе, с образом традиционного европейского урбанизма. Гештальт этого места рождается из понимания нашего времени как геологической категории: сама территория, элементы ландшафта, объекты индустриального наследия, рекультивированный растительный покров – всё связано с добычей угля” [50, 90]. Замечательно то, что индустриальный дух места, его историко-технические и производственноэстетические качества сберегаются, воспроизводятся или усиливаются, в первую очередь, не средствами промышленной архитектуры и технического дизайна, а методами садово-паркового искусства и ландшафтной архитектуры, которые традиционно употребляются преимущественно для экологического и функционально-психологического (отдых рабочих) «облагораживания» промплощадок. Но эстетический синтез садово-парковых ландшафтов и объектов индустриальной культуры «опарковыванием» старых предприятий или «затаскиванием» в парки техники сегодня уже не ограничивается. В 1980 году Дж. Тодд предложил концепцию «машин жизни» (living machines), которая в 1990-х годах была реализована практически [51] при строительстве очистных сооружений на шоколадной фабрике Ethel M. Chocolates в городе Хэндерсон (шт. Невада, США) и в Учебном центре по изучению окружающей среды в городе Оберли (шт. Огайо). Living machines – это не что иное как системы биологической очистки сточных вод. Однако это необычные очистные сооружения, в них не используются методы химической очистки стоков. Living machines состоят из подземных герметично закрытых анаэробных реакторов, подземных же герметично закрытых аэробных реакторов, открытых аэробных реакторов, отстойников (осветлителей), искусственного болота, ультрафиолетовой дезинфицирующей установки [52]. С точки зрения ландшафтной архитектуры, наибольший интерес представляют открытые аэробные реакторы и искусственное болото. Первые являются частью гидропонной системы особой оранжереи, в которой высажены растения с большим числом нитевидных корней (папирус, каллы, ивы и др.). В зарослях гигрофитов формируются и поддерживаются особые зооценозы, состоящие из улиток, насекомых, червей, простейших: они принимают активное участие в очистке воды. Гидроэкосистема открытого аэробного реактора живет только за счет фотосинтеза растений и поступления питательных веществ со сточными водами. Из реактораоранжереи вода подается в отстойник-осветлитель. После прохождения отстойникаосветлителя вода сливается в искусственное болото, расположенное на полу оранжереи. Здесь высажены осоки, ирисы, камыши, тростник и др. В болоте обитают денитрифицирующие бактерии, которые завершают процесс биологической очистки воды. Принципиальное значение, однако, имеет то, что при подборе видов растений для создания гидроэкосистем открытого аэробного реактора и искусственного болота, а также при их посадке, руководствуются не только технологическими и гидробиологическими критериями, но и правилами 72

цветоводства и садово-паркового искусства. Реактор и болото превращаются в своеобразный зимний сад водной растительности. В эти сады водят туристов и экскурсантов так же, как и в обычные зимние сады. Рассматривая «ливинг машины», как ландшафтно-архитектурное явление, испанский архитектор Р. Баккарино и американский Т. Джонсон задаются риторическим вопросом: “Во что же тогда превращается парк? И чем становится архитектура?” [53, 143]. По замыслу Дж. Тодда и Д. Орра, воплотившего в жизнь идеи Тодда при создании Учебного центра по изучению окружающей среды, «ливинг машина» – это составная часть сооружения или здания, которое призвано не уродовать ландшафт, но воссоздавать его, не снижать разнообразие видов растений и животных, а увеличивать. В отечественной архитектуре такой подход был сформулирован А. Н. Тетиором и получил название биопозитивного строительства [54]. Осуществляющийся на наших глазах синтез производственных эко- и биотехнологий, биопозитивного строительства и садово-паркового искусства дает основание полагать, что «ливинг машина» – это уже реальный действующий прообраз промплощадки-сада будущего… Садово-парковые ландшафты традиционно относят к категории культурных. Здесь не возникает особенных споров, поскольку создаваемые на основе и с учетом законов художественного творчества, они в любом случае получают приращение информации по сравнению с исходными природными, а если произведения садовопаркового искусства к тому же и достаточно стары, то количество информации возрастает в них многократно, поскольку к информации эстетического порядка добавляется информация историческая. 2.3.2.3. Объекты индустриальной культуры и горнопромышленные ландшафты. Строго говоря, употребление союза «и» в данном подзаголовке не совсем корректно. Горнопромышленные ландшафты сами являются объектами индустриальной культуры. Но, разумеется, не все. Свежая горная выработка, нарушающая природный ландшафт, уменьшающая в нем количество информации, далеко не всегда может считаться объектом индустриальной культуры (хотя в отдельных случаях может). Для того чтобы она интегрировалась в культуру, нужны определенные условия и причины, которые различны, но результат влияния которых один и тот же − приращение информации в ландшафте, трансформация горнопромышленного ландшафта в культурный. Трансформация эта может происходить такими путями. Историческая трансформация. Её сущность заключается в том, что со временем старые горнопромышленные ландшафты «обрастают» информацией исторического порядка − об истории развития горного дела и горной техники, об экономическом развитии страны или региона, о становлении социальных отношений и о многом другом вплоть до того, что являются предметом специфического горняцкого фольклора и мифологии горняцких городов [55]. Интеграция горной выработки в культуру, превращение простого антропогенного ландшафта в культурный, таким образом, осуществляется посредством того, что она попадает в категорию памятников науки и техники. Формы такой трансформации горнопромышленных ландшафтов исследованы нами на примере старых горных выработок Кривого Рога 73

[56]. Показано, в частности, что старые горнопромышленные ландшафты Криворожского бассейна, которые определены как исторические, связаны с такими знаковыми событиями в истории горного дела Российской империи, как геологические исследования и открытие запасов железных руд в регионе, политикоэкономические условия организации добычи криворожских руд и начало самого процесса добычи, строительство Екатерининской железной дороги, первая в истории горного дела страны добыча бедных руд − железистых кварцитов и их переработка на первом в Кривом Рогу металлургическом заводе, первые в регионе подземные горные разработки, экономический феномен «рудной горячки» и новые экономико-географические принципы организации металлургического производства в Российской империи. Старые отвалы и карьеры города или места, где они размещались, связаны с именами таких ученых-горняков, металлургов и строителей, а также предпринимателей, как Н. А. Белелюбский, М. С. Копылов, М. А. Курако, А. Н. Поль, П. Рубин, М. Ф. Шимановский, Л. Штриппельман, Дж. Хьюз (Юз) и др. Градостроительная трансформация. Со временем, по мере разрастания горняцких городов, старые горнопромышленные ландшафты могут успешно «осваиваться» жилой или складской застройкой, влияют на планировку. В старых горняцких городах существует даже особая категория городских ландшафтов − городские горнопромышленные ландшафты [57]. Здесь интеграция горнопромышленных земель в культуру происходит двояко: либо они входят в состав памятников градостроительства, либо начинают рассматриваться как городские ландшафты. Городские же исторические ландшафты сегодня рассматриваются как основной комплексный объект памятникоохранной деятельности в исторических городах. В современном градостроительстве существуют и более сложные способы интеграции горнопромышленных ландшафтов в городскую ткань, превращения их в феномен градостроительного искусства. В городе Террасса (Испания) нами описаны [58] оригинальные конические формы искусственного рельефа, специально сформированные при разработке глиняного карьера на периферии города (рис. 22). Графически эти «конуса» повторяют черты рельефа, окружающих город гор. Будучи специально помещенными на периферии городской застройки и в местности между горами и городом (всего таких конусов четыре), они создают очень своеобразную визуальную связь между городским и внегородским пространством. Смелый и оригинальный архитектурно-градостроительный прием соединения в одно целое города и окружающей природной среды!

Рис. 22. Глиняные «столбы» на месте карьера по разработке глин на окраине города Террасса (Испания). Пример целенаправленного использования горнопромышленного рельефа в градостроительстве (объяснения в тексте). Фото автора, 2001.

Рекультивация. Традиционный способ окультуривания горнопромышленных земель. По целевым направлениям существует несколько форм рекультивации − для лесного и охотничьего хозяйства, для водного хозяйства и рыбоводства, для сельскохозяйственной деятельности и для рекреации. При рекультивационных работах рекреационного направления могут, и сегодня это встречается все чаще и чаще, применяться приемы и способы садово-паркового искусства и ландшафтной архитектуры. Классическим примером для Украины является городской парк в городе Орджоникидзе Днепропетровской обл., созданный на месте марганцеворудных отвалов. Известны также уже достаточно многочисленные примеры «опарковывания» донбасских терриконов. В Кривом Рогу в 1992 году был организован ботанический сад (Национальной академии наук Украины), часть которого расположена на железорудных отвалах Северного ГОКа. Садово-парковое строительство на нарушенных землях имеет ряд особенностей, одной из важных, с эстетической точки зрения, является использование открытых водных пространств: карьеры для рекреационных целей лучше всего использовать, затапливая их. Это превращает горнопромышленный ландшафт в антропогенно-аквальный. Очевидно, если садово-парковое строительство на нарушенных землях выполнено умело, если образующийся садово-парковый ландшафт становится произведением ландшафтного искусства, то его искусственная «подоснова» − 75

ландшафт горнопромышленный − также переходит в разряд эстетических категорий, следовательно, интегрируется в культуру. Эстетическая трансформация. И градостроительное, и ландшафтноархитектурное окультуривание горных выработок являются, по существу, формами эстетической трансформации горнопромышленных ландшафтов. Но есть ещё и другие, связанные не с активной эстетически-преобразующей деятельностью человека, а, скорее, с пассивным эстетическим восприятием форм горнопромышленных ландшафтов. В науке эстетике ландшафта хорошо изучена красота форм природных ландшафтов. Для того же чтобы в качестве эстетических феноменов рассматривать карьеры или терриконы, надо или уж очень сильно любить горнопромышленные ландшафты, или обладать особо чутким эстетическим вкусом, настроенным на художественное восприятие индустриальных явлений и артефактов. Ясно, что эстетическое восприятие горнопромышленных ландшафтов встречается намного реже, чем эстетическое восприятие ландшафтов природных. Ясно также, что степень субъективности эстетического восприятия нарушенных земель на порядок выше, чем таковая восприятия красот природы. Тем не менее, и такой способ интеграции горнопромышленных ландшафтов в культуру существует, и он правомерен. Его демонстрирует, например, известный украинский архитектор Т. В. Устенко с соавторами [59], подчеркивая, что угольные терриконы создают неповторимый и по-своему красивый ландшафт индустриального Донбасса. На рис. 23-25 показаны три карьера в разных природных условиях Украины. Вряд ли кто-то станет спорить, что они просто красивы, или, по крайней мере, если совсем уж нет возможности преодолеть в себе негативное отношение к карьерам и отвалам, оригинальны. Красота их проявляется по-разному. Карьеры, изображенные на рис. 23-24, красивы в силу контраста: криворожский снимок (рис. 23) показывает, как посреди украинских степей вдруг образуется «альпийское озеро», а изображение гранитного карьера в Винницкой области (рис. 24), в географическом центре Украины, легко принять за какой-то восточносибирский или уральский ландшафт. Остатки же торфяного карьера около Шостки (рис. 25), насыщая болотистый ландшафт Новгород-Северского Полесья влагой и туманом, наоборот, делают более выразительными именно его полесские черты.

Рис. 23. Частично затопленный карьер Новокриворожского ГОКа (1970-1980-е), Кривой Рог. Водоем находится рядом с рекой Ингулец, примерно на 50 м ниже уреза воды. Фото автора, 2005.

Рис. 24. Заброшенный полузатопленный гранитный карьер около села Писаревка Калиновского р-на Винницкой обл. Фото автора, 2004.

Рис. 25. Заброшенная затопленная торфяная выработка около города Шостка Сумской обл. Фото Ю. С. Пыриг, 2006.

Демутация. Как самостоятельный процесс, демутация имеет второстепенное значение при интеграции горнопромышленных ландшафтов в культуру. Здесь к ней применимы те же критерии, что были рассмотрены выше применительно к объектам индустриальной культуры в малоизмененных ландшафтах (см. пп. 2.3.1). В горнопромышленных ландшафтах демутация имеет значение и сама по себе, и потому, что она сопутствует их исторической и эстетической трансформации. Исторические горнопромышленные ландшафты − это, как правило, ландшафты сильно демутировавшие. Зарастание же «просто красивых» ландшафтов усиливает их эстетическую привлекательность. Использование закономерностей демутационных процессов в мероприятиях по рекультивации нарушенных земель важно с экологической точки зрения, так как, по существу, они являются «союзником» человека при осуществлении рекультиваций. Следует также иметь в виду, что горнопромышленные земли, наряду с территориями лесосек, сегодня являются главными «полигонами», на которых проходят процессы демутации. При этом в отличие от лесных вырубок, демутация в горнопромышленных ландшафтах более глубока, так как влияет на «основу» ландшафта – горные породы, подземные воды и поверхностный сток, а не только на растительный покров и животный мир.

2.3.3. Промышленные и урбанизированные ландшафты. В промышленных и урбанизированных, а также транспортных ландшафтах технические объекты и инженерные сооружения являются главными, ландшафтоформирующими (иногда их называют техногенным покровом). В большинстве случаев промышленные ландшафты, комплексируясь с ландшафтом того или иного города, тоже являются ландшафтами городскими (тип промышленных городских ландшафтов). В том случае, когда промплощадки находятся вне урбанизированных территории (атомных электростанций, или особо вредных химических заводов, например), они рассматриваются как самостоятельный тип техногенных ландшафтов − ландшафты собственно промышленные. Как и на каких условиях техногенные компоненты урбанизированных ландшафтов становятся объектами индустриальной культуры, мы рассмотрели в первой главе. В настоящем разделе более подробно коснемся того, как они распределены в ландшафте города и какие функции в нем выполняют. 2.3.3.1. Распределение объектов индустриальной культуры в городских ландшафтах. Согласно нашей классификации, на территории Украины выделяются такие типы техногенных городских ландшафтов: селитебные, промышленноселитебные, промышленные, транспортно-промышленные, транспортные, складские и некоторые другие, редкие типы [60]. По основным типам техногенных ландшафтов ОИК распределены так. Промышленные городские ландшафты (рис. 26)

Рис. 26. Городской промышленный ландшафт, сформировавшийся на территории металлургического завода, Донецк, 1930-е годы. Фото из архива НИИТИАГ.

формируются в районах компактной промышленной застройки в пределах урбанизированных территорий (промзоны, отдельные большие предприятия). Старые промзоны – места сосредоточения объектов индустриального наследия, новые – элементов индустриального дизайна и сооружений современной промышленной архитектуры. Промышленно-селитебные городские ландшафты. Формируются в пределах смешанной жилой и промышленной застроек, в условиях дисперсного, или «порфировидного» [61], размещения небольших по площади промпредприятий среди жилой застройки, или наоборот, спорадического «внедрения» последней в зону промышленной застройки. Смешанная промышленно-селитебная застройка − достаточно архаическое градостроительное образование, характерное для XIX − начала ХХ века. В силу свого преимущественно реликтового характера, промышленно-селитебные ландшафты сами по себе часто выступают объектами индустриальной культуры − памятниками градостроительства. Очевидно, что в них объекты индустриальной культуры и среди них, в первую очередь, сосредоточены объекты индустриального наследия. Промышленные и промышленно-селитебные городские ландшафты являются также основными типами ландшафтов, в которых сосредоточены ОИК, вовлеченные в сферу контр- и субкультур. Они приурочены к старым, заброшенным, социально неблагополучным районам, заводским окраинам, отдельно стоящим не действующим производственным объектам (рис. 17). Селитебные городские ландшафты. Формируются под жилой застройкой. Здесь объекты индустриального наследия встречаются реже, чем в промышленноселитебных и промышленных городских ландшафтах. Для старых и относительно старых селитебных ландшафтов характерны объекты индустриального наследия, связанные с городским коммунальным хозяйством, городским транспортом. Своеобразный «электротехнический колорит» селитебным ландшафтам придают трансформаторные будки, местными высотными акцентами не редко выступают водонапорные башни, на постаментах водружаются образцы гражданской и военной техники. Для новых жилых районов характерны элементы индустриального дизайна в стиле хай-тех, а иногда и объекты индустриального наследия прошлых эпох, целенаправленно сохраняемые при реконструкции в качестве реликтов застройки прошлых эпох. Некоторые исследователи предлагают в качестве особой разновидности индустриального наследия рассматривать жилые кварталы, застройку рабочих поселков и районов, которые возникали одновременно с промышленными зонами и были с ними связаны стилистически и функционально [62]. Вопрос этот пока мало изучен, однако нам такая точка зрения представляется плодотворной. Складские городские ландшафты. Формируются под складской застройкой, которая достаточно разнообразна и в больших городах может занимать до 7 % застроенной территории [63, 9]. Для районов старой складской застройки, очевидно, характерны объекты складской архитектуры, однако такая застройка сплошными массивами в городах встречается сравнительно редко. Она сама по себе является исторической ценностью и должна рассматриваться как памятник градостроительства. Старые складские здания и сооружения характерны для портов и железнодорожных станций, разумеется, тоже старых. Там, где на компактной 80

территории «перемешаны» транспортные коммуникации, складские здания и сооружения предназначенные для выполнения погрузочно-разгрузочных работ, образуется особый переходной тип городских ландшафтов − транспортно-складские. Это, как правило, территории больших портов и крупных железнодорожных товарных станций. Для них характерно наличие старых складских зданий и погрузочно-разгрузочных сооружений (не редко в относительно хорошем состоянии), образцов складкой и железнодорожной архитектуры. В современных складских и транспортно-складских городских ландшафтах объекты индустриального наследия практически не встречаются, эти типы городских ландшафтов мало примечательны и в отношении индустриально-дизайнерских решений. Транспортные городские ландшафты отличаются большим разнообразием ОИК. Для железнодорожных транспортных ландшафтов характерны памятники мостостроения и железнодорожной архитектуры. Железная дорога − место сосредоточения старой техники, часто раритетной и имеющей историческую ценность. Старая железнодорожная техника − один из излюбленных объектов индустриальной археологии [64]. Её образцы пользуются большой популярностью и в мемориальном строительстве (сооружение памятников, памятных знаков). Для автотранспортных городских ландшафтов также характерны памятники мостостроения и объекты мемориального строительства, на этот раз связанные с историей автомобильного транспорта. Кроме того, современные магистрали − один из основных полигонов для индустриального дизайна, особенно в стиле хай-тех. В качестве памятников истории науки и техники, сегодня рассматривают также старые аэродромы, взлетно-посадочные полосы, ангары и другие объекты, связанные с начальными этапами развития авиации. Современные аэропорты и морские / речные порты не редко являются примечательными в архитектурном отношении − им, так же, как и вокзалам, уделяется большое «архитектурное внимание». Большой популярностью, как объект охраны и музеефикации, пользуется внутригородской транспорт. Старые трамваи и трамвайные линии, троллейбусы, городские автобусы, а также их депо и гаражи во многих европейских городах являются предметом внимания и профессиональных индустриальных археологов, и энтузиастов, и городских властей. Их усиленно изучают, каталогизируют, охраняют, музеефицируют, используют для катания туристов, ставят на городских улицах и площадях в качестве памятников муниципальной истории, и даже … сооружают памятники им самим: как то сделали киевские власти на Почтовой площади, соорудив небольшой памятник первому киевскому трамваю. На урбанизированных территориях есть и иные типы городских ландшафтов, в том числе и не техногенные. К наиболее распространенным относятся городские горно- и агропромышленные, а также садово-парковые ландшафты, которые были рассмотрены выше (п. 2.3.2). Городские антропогенно-аквальные ландшафты, то есть искусственные или сильно преобразованные пруды, озера, водохранилища, водотоки, как уже подчеркивалось, в последнее время также привлекают пристальное внимание специалистов по культурному наследию, а те из них, которые связаны с промышленным производством, считаются объектами индустриального наследия. 81

Антропогенно-аквальные ландшафты − объекты индустриального наследия особенно характерны для старых промышленных городов (например, Урала), а в малых и средних городах они являются неотъемлемой частью промышленных ландшафтов старых сахарных заводов (рис. 27) и водяных мельниц.

Рис. 27. Пруд сахарного завода (вторая половина XIX в.) в пгт Корнин Попельнянского р-на Житомирской обл. Фото Е. И. Родичкиной, 2006.

Кроме того, что городские антропогенно-аквальные ландшафты, как ОИК, важны сами по себе, они являются также центрами концентрации памятников гидротехнического строительства. Город как культурный ландшафта. Роль и распределение объектов индустриальной культуры в урбанизированном ландшафте связаны с проблемой соотношения понятий «урбанизированный ландшафт» и «культурный ландшафт». Специальное рассмотрение этой проблемы выходит за рамки поставленных в книге задач, однако вкратце о ней сказать необходимо. Как уже упоминалось, согласно Венскому меморандуму, главным объектом охраны в исторических городах сегодня считается городской ландшафт. Само понятие городского (урабнизированного) ландшафта в памятникоохранной и ландшафтоведческой теории разработано ещё совершенно недостаточно, тем не менее, им пользуются − всяк по своему разумению (автор в том числе). В практике сохранения культурного наследия исторических городов понятия «культурный 82

ландшафт» и «городской ландшафт» фактически отождествляются, но отождествляются они применительно только к некоторым городам − тем, которые сохранили свой аутентический исторический облик, или к районам городов с исторической застройкой. Основание для подобного отождествления, безусловно, есть: это та историческая и эстетическая информация, которая за столетия накоплена в городском ландшафте, и, таким образом, делает его информационно более богатым по сравнению с тем природным ландшафтом, на месте которого он возник. А как быть с остальными урбанизированными территориями, которых большинство? Ведь не секрет, что в городах существуют не только культурно-продвинутые, информационно богатые ландшафты, но и монотонные, невзрачные, социально девастированные, загрязненные. Не так давно среди экологов вообще был популярен взгляд на город, как на «паразита биосферы» (впрочем, эта точка зрения существует и сейчас). Такие понятия, как «городская патология» [65] и «городской канцерогенез» [66] − не просто устрашающие метафоры, ими обозначается целый комплекс достаточно хорошо изученных и известных причин, условий и процессов деградации городской среды, разрушающего воздействия города на человека и природу. Очевидно, применять понятие культурного ландшафта к таким участкам городской территории бессмысленно. А то, что информационно богатые и информационно обедненные городские территории сосуществуют в одних и тех же городах, это − правило, исключением является как раз обратное − чистый и ухоженный, ландшафтно-разнообразный и исторически богатый город на всей своей площади. В контексте нашей темы данная проблема усиливается, ведь ОИК в основной своей массе приурочены к экологически неблагополучным городским ландшафтам. Более того, связывая объекты индустриальной культуры с контр- и субкультурами, мы вводим в контекст проблематики также и социально-маргинальные урболандшафтные образования. Детально рассматривать проблему соотношения культурного и городского ландшафта в общем случае и в случае каждого конкретного типа городского ландшафта, мы, повторяю, не будем, этот вопрос должен стать предметом отдельного обстоятельного разговора. Однако проследить то, как и какими способами объекты индустриальной культуры информационно обогащают городские ландшафты в целом, способствуя их трансформации в ландшафты культурные хотя бы вкратце необходимо. 2.3.3.2. Роль и значение объектов индустриальной культуры в урбанизированном ландшафте. По архитектурно-градостроительному значению и функциям, ОИК урбанизированного ландшафта можно разделить на три категории: а) дисперсные, б) средоформирующие, в) градоформирующие. Жёсткого различия между ними нет, одни и те же объекты индустриальной культуры могут относиться и к дисперсным, и к средоформирующим, и к градоформирующим − в зависимости от величины и функции самих объектов и от урболандшафтного окружения. Тем не менее, данная классификация представляется целесообразной, так как помогает упорядочить всё разнообразие ОИК городов, которое весьма велико. Дисперсные, средо- и градоформирующие ОИК принимают активное участие в формировании индустриализированного колорита города, исторической архитектурно83

промышленной среды, а также способствуют организации городского пространства в целом или больших его частей (градоформирующий уровень). Формирование индустриализированного колорита города осуществляется, в основном, дисперсными ОИК. Они рассеяны по всей урбанизированной территории или отдельным её частям. Мы употребляем понятие «индустриализированный», а не «индустриальный», для того, чтобы подчеркнуть разницу в генезисе этих форм облика городского ландшафта. Индустриальный колорит формируется актуально, как целенаправленно, так и не целенаправленно (преимущественно), средствами строительства, промышленной архитектуры и планировки. Индустриализированный же колорит формируется только целенаправленно средствами преимущественно дизайна архитектурной среды, ландшафта, экстерьера, даже интерьера. Индустриальный колорит городских ландшафтов облигатно связан с выполнением ими производственных, складских, транспортных функций, индустриализированный же связан с таковыми факультативно. Индустриальный колорит имеют промышленные, промышленно-селитебные, складские, транспортно-складские, транспортные, а также горнопромышленные городские ландшафты, благодаря сосредоточению в них соответствующих форм и их пространственной организации. Особая роль в формировании индустриального колорита принадлежит архитектуре выносного оборудования. Индустриализированный колорит характерен как для выше перечисленных городских ландшафтов, так и для тех, которые с производственными, транспортными и складскими функциями никак не связаны − селитебных и садово-парковых. Для создания индустриализированного колорита городских ландшафтов используются не функционирующие памятники науки, техники, промышленной архитектуры, малые архитектурные формы индустриального или «квазиндустриального» содержания (например, трансформаторные будки), особые формы «технотронной» скульптуры, предметы производственного назначения, инсталлируемые в чуждую архитектурную среду, и даже их имитации. В целом, приемы и методы создания индустриализированного колорита городских ландшафтов мы называем индустриальным дизайном. Более детально на них мы остановимся в следующем разделе. Если индустриальный дизайн осуществляется в городских ландшафтах, уже имеющих индустриальный облик, то он не столько создает их индустриализированный колорит, сколько оттеняет, подчеркивает, акцентирует уже наличествующий индустриальный. Специальным способом создания индустриализованного колорита городского ландшафта следует считать консервацию его облика во время эволюционных изменений. Со временем, промышленные и другие ландшафты «технического» предназначения могут утрачивать свои функции, и даже трансформироваться в иные типы городских ландшафтов (горнопромышленные − в селитебные, промышленные − в садово-парковые и др.). Целенаправленное сбережение объектов индустриальной культуры в таких случаях способствует своеобразному «переходу» индустриального колорита в индустриализированный, сохранению в уже не функционирующих 84

производственных ландшафтах индустриальной «памяти» о былом их предназначении, наполнению городского ландшафта исторической информацией и приобретению им свойств палимпсеста. Индустриализированный колорит городским ландшафтам предают, в основном, дисперсные (рассеянные, рассредоточенные) объекты индустриальной культуры. Их главной отличительной чертой является то, что они не образуют «сплошных массивов» индустриальных форм, «разбросаны» в ландшафте, иногда плотно, но в любом случае дискретно. Их размеры, как правило, не могут быть большими того, что именуется малой архитектурной формой (в противном случае, они будут выступать уже как средоформирующие ОИК). Только с помощью дисперсных ОИК «индустриализируется» интерьер и экстерьер зданий и сооружений не производственного / транспортного назначения. Только среди дисперсных ОИК встречаются своеобразные имитационные формы индустриального дизайна (см. ниже). Большинство средств и предметов мемориального строительства следует также отнести к категории дисперсных объектов индустриальной культуры. Формирование исторической индустриально-архитектурной городской среды. Разграничивая индустриальный и индустриализированный колорит городских ландшафтов, как формы проявления индустриализма преимущественно предметнофункционального и структурно-символического, мы должны с таких же позиций подойти и к индустриальному облику урбанизированного ландшафта («образу города» по К. Линчу). Собственно индустриально-архитектурная городская среда формируется актуальными средствами промышленного строительства и современной промышленной архитектурой. Последнюю в контекст обсуждаемой в книге проблематики мы не вводили, здесь много спорного (см. примечание [24] к главе 1), и ещё не известно, что из современного промышленного строительства войдет в золотой фонд культуры, а что останется за бортом времени, да и способно ли архитектурное контемпорари вообще создавать красоту «саму по себе», столь важную для промышленного зодчества. Объекты современной промышленной архитектуры могут уже сегодня вписываться в контекст контр- и субкультур, однако в этом они не оригинальны, с таким же успехом контр- и субкультуры «осваивают» объекты промышленного наследия. Таким образом, говоря о средоформирующем значении ОИК, мы оставляем без внимания объекты современной промышленной архитектуры, и сосредоточиваемся на тех, которые уже прошли «проверку временем» и во многих случаях являются объектами индустриального наследия. В таком случае следует говорить не об индустриально-архитектурной среде, как таковой, которая бывает разной вплоть до того, что выступает в роли «паразита биосферы», а об исторической индустриальноархитектурной среде, которая и только которая может быть сегодня квалифицирована как ландшафт культурный. Главную роль в формировании исторической индустриально-архитектурной среды города играют, очевидно, объекты индустриального наследия − недвижимые памятники науки и техники и памятники промышленной архитектуры. 85

Немаловажная роль сегодня отводится и тривиальной застройке, имеющей историческое значение, которая в комплексе с памятниками техники и промархитектуры образует памятники градостроительства и культурные городские ландшафты (промышленные, промышленно-селитебные, транспортные и др.). Особое значение в формировании исторического индустриально-архитектурного облика именно урбанизированных ландшафтов играют объекты коммунального хозяйства и городского транспорта, сообщающие черты индустриализма селитебным городским ландшафтами, а иногда и садово-парковым (рис. 28).

Рис. 28. Курорт «Миргород» в городе Миргороде Полтавской обл. Две водонапорные башни являются своеобразным «водопроводно-архитектурным» композиционным центром в планировочной и ландшафтно-архитектурной организации рекреационной территории. Расположенные на берегу реки Хорол, они также символически подчеркивают «водный характер» курорта, уже более 150-ти лет использующего минеральные воды из буровых скважин. Фото автора, 2006.

Градоформирующие объекты индустриальной культуры. Особо крупные промышленные / транспортные здания и сооружения выполняют градоформирующие функции, определяют планировку города в целом или больших его частей, визуально связывают городские планировочные районы между собой и даже город в целом с окружающим ландшафтом. С архитектурно-ландшафтоведческой точки зрения, крупность промышленных / транспортных зданий и сооружений может проявляться трояко. Они могут быть площадными (заводские пруды) и даже пониженными в рельефе (карьеры), они могут быть массивными (большие цеха) и высотными 86

(дымовые трубы и высотное выносное оборудование − этажерки, химические реакторы, ректификационные колоны, доменные печи, опоры мостов, радиовышки и мачты и др.). Массивность и высотность (градирни, силосы, ядерные реакторы) и массивность и площадность (отвалы) могут совмещаться. Парадокс промышленных объектов градоформирующего уровня заключается в том, что они могут претендовать на статус объектов индустриальной культуры, независимо от времени своего возникновения и художественно-эстетических достоинств. Во-первых, они являются объектами сущностно ландшафтными – компонентами и элементами городского ландшафта. Значение особо крупных, градоформирующих производственных / транспортных объектов – геокомпонентов в ландшафте исключительное: просто в силу их размеров. Во-вторых, как бы мы не относились к тому, или иному городу, в целом любой город, как таковой, суть феномен культуры. Следовательно, градообразующие факторы и условия тоже следует считать явлениями культуры. А значит, таковыми являются и промышленные / транспортные объекты градоформирующего уровня, независимо от своего архитектурного или исторического статуса (рис. 29).

Рис. 29. Пример градоформирующего индустриального объекта, Кривой Рог, район «ЮГОК», пр. Южный. Тёмная масса на заднем плане, в которую «упирается» проспект, − силосы Южного ГОКа. Благодаря им, западная (правая) и восточная (левая) части района соединяются в одно композиционное целое. Фото автора, 2004.

Вероятно, данное утверждение многим покажется дискуссионным. Так же, как высказанная ранее (см. п. 1.2) точка зрения о художественно-эстетических достоинствах выносного оборудования, которое среди градоформирующих объектов имеет наибольшее значение. По-видимому, спор здесь уместен. Однако в том 87

случае если речь идет об объектах индустриального наследия, спор как-то само собой затухает. В истории промышленной архитектуры уже давно показано [67], что градостроительные структуры прошлого, обусловленные промышленным строительством и объектами промышленного назначения, являются явлениями культуры и памятниками градостроительного искусства. Особо замечательны в этом отношении старые промышленные города Урала и Прикамья. Река и заводской пруд, плотина, сам завод и предзаводская площадь − вот композиционные «концентры» индустриально-градостроительных образований прошлых столетий. Об Ижевске начала XIX в. удмуртский историк искусства и архитектуры Е. Ф. Шумилов пишет так: “Центром города «Ижа» С. Е. Дудин сделал не собор, а производственный корпус <…>. 50-метровая башня главного корпуса замкнула перспективу центральной улицы. В результате создавалось впечатление единства производственной и жилой застройки, выявлялась ведущая роль здания. Оно главенствовало как по живописности расположения и архитектурной массе, так и по своей идейно-образной значимости и функции в городе-заводе” [68, 10-11]. Композиционным центром предзаводской площади в городе Пожве являются здания доменных печей, а “целостность и выразительность ансамбля”, согласно Н. С. Алферову, была “достигнута благодаря контрасту зданий, сочетанию вертикальных и горизонтальных объемов, умелому применению пластики и цвета зданий” [69, 124]. 2.4 Индустриальный дизайн Индустриальный дизайн – это насыщение окружающей среды предметами производственного и / или транспортного предназначения, а также их имитациями, которые выполняют не прямые производственные или транспортные функции, а эстетические, либо и те и другие при ведущем значении эстетических. Понятие индустриального дизайна не следует путать с такими понятиями, как «промышленный» и «технический дизайн». Последний направлен на придание художественной формы производимому артефакту и поэтому выступает своеобразным эстетическим продолжением и завершением технологического процесса. Промышленный дизайн занят украшением рабочего пространства, здесь его главная цель − создание с помощью художественных приемов благоприятных психологических условий для производственного процесса. В торговом и выставочном деле промышленный дизайн выполняет также функции рекламы. Приемы промышленного дизайна также являются составной частью технологического процесса, но уже не по отношению к предмету, который производится, а по отношению к тому, кто этот процесс (производство, торговлю) осуществляет. Внешне в части украшения пространства рабочей зоны индустриальный дизайн может «пересекаться» с промышленным. Отличительная специфика первого, однако, состоит в том, что он атехнологичен. Индустриальный дизайн не является продолжением технологии ни в аспекте украшения производимого артефакта, ни в аспекте эстетического улучшения условий производственного или торгового процесса. Главный способ осуществления индустриального дизайна не эстетическое преобразование артефакта или условий его образования / реализации, а инсталляция 88

уже готового артефакта. Главный результат индустриального дизайна − сообщение окружающей среде особенного индустриализированного колорита. Среда, подвергнутая эстетическому формообразованию и формопреобразованию с помощью индустриального дизайна, насыщается особенными техницизированными линиями и технотронными ритмами. Индустриальный дизайн сродни архитектуре выносного оборудования − «архитектуре линий», по И. П. Пащенко [70]. Разница в масштабе и в том, что в индустриальном дизайне, в отличие от архитектуры выносного оборудования, используются как функционирующие, так и не функционирующие промышленные / транспортные артефакты. Индустриальный дизайн осуществляется, как уже подчеркивалось (см. пп. 2.3.3.2), с помощью дисперсных объектов индустриальной культуры, проще говоря, тех которые можно переместить с места на место. Это очень важное условие, поскольку принцип инсталляции является главным в индустриально-дизайнерском творчестве. Артефакт может иметь минимум эстетических достоинств, не быть ни в малейшей мере обработанным художественными средствами и даже обладать неприглядными чертами, но, будучи инсталлированным, подвергнутым своеобразной средовой обработке и композиционной интерпретации, он становится эстетическим феноменом − предметом искусства дизайна (рис. 30). Принцип инсталляции обусловливает также то, что индустриальный дизайн не только использует объекты индустриальной культуры, он создает их. Любой артефакт, вовлекаемый в сферу композиционного переосмысления и интерпретации, независимо от своих первоначальных эстетических свойств, становится предметом художественного творчества, а значит, превращается в объект индустриальной культуры. Конечно, изначальное художественное достоинство для артефакта, используемого в индустриальном дизайне, желательно. Но не обязательно. Индустриальный дизайн не просто украшает или видоизменяет среду, он её создает. В этом индустриальный дизайн сродни ландшафтному. В сущности, коль скоро, мы считаем артефакты ландшафтными компонентами, то он и есть очень своеобразная форма современного ландшафтного дизайна. Возможно, данное утверждение у ландшафтных дизайнеров, приученных к «лютикам-цветочкам», вызовет возражение. В этом случае, следует вернуться к процитированному выше вопросу Баккарино−Джонсона (см. пп. 2.3.2.2) и попытаться самому себе на него ответить…

Рис. 30. Пример инсталляции в архитектурной среде индустриального предмета, не обладающего эстетическими свойствами, Барселона (Испания). Фото автора, 2001.

Способы индустриального дизайна можно классифицировать по их генетическим и средовым особенностям. По генезису способы индустриального дизайна можно разделить на натурные и имитационные. Соответственно можно говорить о натурном и имитационном индустриальном дизайне. В группе натурных объектов следует различать объекты актуального и ретроспективного индустриального дизайна. Первые представлены разнообразными элементами современной инженерной 90

инфраструктуры и коммуникаций, монтажа и конструкций, внутреннего устройства агрегатов и аппаратов, даже малыми архитектурными формами выносного оборудования. Как правило, они выполняют свои прямые функции. Художественный эффект достигается посредством своеобразного «выпячивания», акцентуации, подчеркивания технотронной формы предмета. Например, электрическая проводка, или вытяжная система, вместо того, чтобы быть скрытой от глаз, как того требуют правила строительного монтажа и оформления интерьера или экстерьера, наоборот, всячески выставляются на показ, делаются нарочито большими, рельефными, подчеркиваются пластикой материала, его текстурой, цветом и покраской. С помощью таких приемов архитектурной среде придается индустриализированный колорит (или усиливается уже существующий). Художественные решения возможны в двух вариантах: индустриализированный колорит создает (усиливает) традиционную промышленную среду с особенностями её тяжеловесных и механических ритмов, или же формирует (усиливает) среду нового «постмодернистского» содержания, среду, в которой отражены эстетические ценности и художественные пристрастия постиндустриального, информационного общества. Постмодернистские решения натурного актуального индустриального дизайна часто обозначаются расплывчатым понятием хай-тех («высокие технологии»). Не отрицая художественных находок хай-теха, подчеркнем, что именно здесь в индустриальном дизайне больше всего спорного. Кричащий, если можно так выразиться, хай-тех, смыкающийся фактически с постмодернистским контемпорари, усиливает и без того предельные («электронные») скорости современных урбанистических ритмов, способствуя тем самым формированию и укреплению элементарного психологического дискомфорта, который в современных условиях уже привел к развитию у населения крупных городов целого ряда расстройств невротического и психического свойства. Натурный ретро-дизайн по своему художественному эффекту прямо противоположен хай-теху. Этот вид индустриального дизайна осуществляется посредством инсталляций промышленных (транспортных) предметов прошлого. Иногда он сопровождается настоящей музеефикацией образцов старой техники и промышленной продукции, чем оказывает немалую услугу делу охраны памятников науки и техники. Натурный ретро-дизайн сопряжен с мемориальным строительством. Предметы, используемые в натурном ретро-дизайне, чаще всего не функционируют. Но в современном музейном деле науки и техники, а также в индустрии техногенного туризма сегодня очень популярным стало возобновление работы старых образцов техники, инсталлирование их не просто в качестве украшений и технической памяти об этапах промышленного производства прошлого, но и в качестве действующих экспонатов, на которых можно даже поработать. Колорит, создаваемый натурным ретро-дизайном придает среде замедленные ритмы, создает атмосферу ностальгии и воспоминания, связи с традицией и физического присутствия прошлых эпох. Свойство культурного ландшафта сохранять в себе ментальность прошлых исторических периодов точно подмечено Ю. А. Ведениным [71, 69-70]. Традиционно в культурных ландшафтах оно сохраняется, воссоздается и усиливается средствами музеефикации и заповедания. 91

Индустриальный ретро-дизайн, близкий, но не тождественный музеефикации, является своеобразным, специфическим способом воссоздания и сбережения образов прошлого для «нетрадиционно-культурных» ландшафтов заводов и фабрик, городских улиц и площадей. Связь с традицией, ощущение цеховых корней является очень сильным психологическим фактором трудового воспитания, формирования корпоративной этики в лучшем смысле этого слова. Имитационный дизайн копирует или нарочито воспроизводит как формы хайтеха, так и ретро-формы индустриального дизайна. Отличительной чертой имитационного дизайна является то, что предметы, в нем используемые, ни при каких условиях не выполняют своих прямых функций. Хай-тех использует индустриальный материал «не по назначению», создавая разного рода авангардистские скульптуры, композиции, инкрустации и инсталляции из всевозможного производственного «хлама» − шпал, рельс, фланцев, труб, блюмов, слябов, балок, арматуры, кусков кабеля, проводов, шин, шестеренок, подшипников и т. д. вплоть до куч строительного мусора. Такие «художества» нынче в моде. Не следует их с порога воспринимать в штыки. Продолжая традиции авангарда, они имеют такое же право на существование, как и другие течения изобразительного и декоративно-прикладного искусства. Другое дело − злоупотребления. Авангард всегда невыгодно отличался от прочих идеологий творчества тем, что предоставлял слишком большую свободу для халтурщиков и прохиндеев. Но это вовсе не значит, что в искусстве авангарда, в том числе и его современных хай-тех формах, нет настоящих художников… Имитация ретро-форм встречается очень редко, как правило, в условиях хорошо развитой индустриальной ментальности, сильных традиций промышленной культуры, бережного отношения к производственному наследию. Имитационный ретро-дизайн призван оттенять, подчеркивать и усиливать роль и значение этого наследия в ландшафте и архитектурной среде. На рис. 31 показан пример имитации старой дымовой трубы со стилизованным «макетом» глиняного холма, изображенного на рис. 22. Эта малая архитектурная форма установлена на одной из площадей города Террассы − историческом центре текстильной промышленности Каталонии. Напомним, что четыре искусственных глиняных холма использованы градостроителями для визуально-композиционного объединению городского и внегородского ландшафта (см. пп. 2.3.2.3). На рис. 31 − пятый из холмов, но не в естественном виде, а в форме стилизованной имитации. Почему холм находится в трубе? Потому, что визуально-композиционное единство Террасы формируется множеством высотных акцентов − дымовых труб (см. ниже).

Рис. 31. Пример имитационного индустриального ретро-дизайна, Террасса (Испания). Объяснения в тексте. Фото автора, 2001.

По масштабу, или по среде, в которой осуществляется индустриальный дизайн, его можно классифицирован так. В самом малом масштабе, или на наноуровне, индустриальный дизайн приобретает форму так называемого модинга. Это масштабный уровень даже меньше интерьера, по существу – оформление рабочего места. Образец модинга показан на рис. 32.

Рис. 32. Модинг компьютера − пример самого малого пространственного уровня индустриального дизайна. Фото автора, 2003.

Электронная и механическая «начинка» прибора, агрегата, аппарата не скрывается, как обычно, а, наоборот, выставляется на показ. Используются также разнообразные приемы акцентуации и репрезентации деталей и конструкционных частей прибора или аппарата – подсветка, окраска, инкрустация и др. Впервые прием показа «внутренностей машины» был применен в часовом деле. Сегодня в форме модинга он стал буквально повальным увлечением среди «компьютеризированной» молодежи. Цели преследуются разные – продемонстрировать свою творческую индивидуальность, показать себя обладателем уникальной и неповторимой машины, очеловечить свой «комп», сделать техническое устройство понятней и ближе. В любом случае, даже такая совершенно элементарная инсталляция превращает детали конструкции или устройства в предмет эстетического осмысления и художественной интерпретации. На следующем масштабном (и средовом) уровне различаем индустриальный дизайн интерьера. Здесь применяются все способы индустриального дизайна – и 94

ретро и хай-тех, и натурный и имитационный. Но наиболее эффектными и эффективными в интерьере следует признать ретро-формы индустриального дизайна. С их помощью достигается не только художественный, но и музейный эффект, что расширяет эстетические возможности и обогащает смысл индустриального дизайна. Индустриальный дизайн экстерьера осуществляется аналогично, но, разумеется, с бóльшим пространственным «разрешением». Используются более крупные предметы, вплоть до размеров малых архитектурных форм, плотно примыкающих к фасадам, стенам или даже крышам зданий. Стены и фасады – особо «благодатное» пространство для применения актуального натурного дизайна. Художественно продуманный вынос и демонстрация элементов конструкций и монтажа (трубы, вентиляционно-вытяжные системы, средства коммуникации и электроснабжения и т. п.) сравнительно не дорог и одновременно достаточно эффектен. С отрывом объекта индустриальной культуры от стены и фасада, переходим на пространственный уровень индустриального дизайна ландшафта или архитектурной среды. Индустриальный дизайн можно проводить в различных типах городских ландшафтах. Старые и новые машины, агрегаты, аппараты, транспортные средства, формы имитации инсталлируются в скверах и парках, на перекрестках улиц и вдоль дорог, на площадях и около заводских проходных, даже в гуще жилых микрорайонов. Иногда индустриальный дизайн городского ландшафта или архитектурной среды принимает форму мемориального строительство (рис. 33), а дизайнерский эффект достигается как бы «попутно».

Рис. 33. Мемориальное строительство − индустриальный дизайн на городской площади. Танк времен Гражданской войны, водруженный на пл. Революции в Луганске, 1947 год. Фото из архива НИИТИАГ.

Важной отличительной чертой индустриального дизайна на ландшафтном уровне является то, что здесь он осуществляется не только с помощью перемещаемых предметов (в том числе движимых памятников науки и техники), но и стационарных. Выше мы говорили об «опарковывании» старых заводов и ландшафтной рекультивации горнопромышленных земель (пп. 2.3.2.2−2.3.2.3). Более мелкие индустриальные формы могут быть представлены фрагментами былой промышленной застройки, остатками транспортной инфраструктуры, выносным оборудованием, в частности, такими замечательными в архитектурном отношении объектами, как дымовые трубы. 2.5 Архитектурная среда и дымовые трубы Дымовые трубы: казалось бы, что в них особенного? – Дымят да портят городской пейзаж… Между тем, в странах Западной Европы старые заводские трубы, как памятники промышленной архитектуры, уже давно поставлены под охрану закона, активно используются в дизайне архитектурной среды и выступают композиционными и структуроформирующими центрами в пространственной организации урбанизированного ландшафта. В промышленной архитектуре заводские трубы рассматриваются как важнейший элемент выносного оборудования и вертикальная доминанта городской среды. Насчет же того, что, дескать, дымят… Так они для этого и предназначены: представьте-ка себе, что газообразные отходы энергетики и промышленности, подобно автомобильным выхлопам, выбрасываются не на десяти- и стометровых высотах, а на уровне дверей и форточек… Думаю, не будет преувеличением сказать, что дымовая, вентиляционная труба – одно из самых полезных экологических изобретений человека. Во всяком случае, до тех пор, пока он пользуется технологиями, дающими газообразные отходы. Несмотря на привычность и видимую простоту, многие дымовые и вентиляционные трубы являются сложными инженерными сооружениями, их конструкции далеко не так просты, как кажется на первый взгляд, а архитектурное разнообразие велико. 2.5.1. Конструкция дымовых труб. По конструкции дымовые трубы бывают простыми и сложными. У сложной трубы внутренний газоотводящий ствол и внешний ствол несущей конструкции различны, у простой – совпадают. У современных труб сложной конструкции между несущей оболочкой и газоотводящим стволом имеется свободное пространство, через которое проходит ток воздуха с целью придать выходящей дымовой массе дополнительное вертикальное ускорение, и тем самым предохранить оголовок трубы от самоокуривания дымом, вызывающего химическую коррозию и порчу конструкционных материалов. Газоотводящих стволов внутри одной несущей конструкции может быть несколько, от двух до четырех, но такие трубы встречаются редко. В более старых трубах (строившихся до 1960-х годов) и у современных труб небольшой производительности газоотводящий ствол и несущая оболочка вплотную прилегают друг к другу, то есть газоотводящий ствол является как бы футеровкой внешней несущей конструкции. 96

Газоотводящие стволы, отделенные от несущих конструкций, выполняются из металла или коррозионно-стойких силикатных, пластических материалов. Стволыфутеровки, вплотную прилежащие к несущему стволу, делаются из кирпича, силикатополимербетона, цементополимербетона [72]. Несущие стволы-оболочки делаются из железобетона, который в высоких трубах неравномерно армирован по высоте. Особо высокие трубы создаются как монолитные железобетонные сооружения, более низкие – из сборных железобетонных кольцеобразны блоков. Реже несущие стволы изготавливаются из металла. Внутренняя футеровка у таких труб кирпичная [73]. У труб простой конструкции газоотводящий ствол, который одновременно является и несущим, выполняется из кирпича, армированного кирпича, железобетона, металла и даже стеклопластика или стекла. Большинство вентиляционных труб делается из металла. Среди высоких вентиляционных и газоотводящих труб, выполняемых из специальных металлических и пластиковых материалов (что обусловливается химической спецификой отводимых газов и пыле-аэрозолей) часто встречаются трубы, «одетые» в стальной каркас, который обеспечивает их аэродинамическую устойчивость. Такие трубы характерны для химических заводов. Материал, из которого изготавливаются трубы, особенно тот, из которого делается внешний несущий ствол-оболочка, имеет очень большое архитектурное значение. От него зависят такие важные визуальные параметры труб, как цвет и текстура. Бетонные трубы имеют преимущественно светлые серые тона и гладкие поверхности. Цвет и текстура поверхности бетонных труб мало выразительны. Кирпичные трубы по цвету и текстуре поверхности более выразительны. Они имеют различные оттенки коричневого – от светлой охры и бежевого до темнокоричневого. Цвет зависит от сорта используемого кирпича; белый силикатный кирпич для строительства труб используется очень редко. Поверхность кирпичных труб обладает характерной ячеистой текстурой. В трубах старых построек пластические возможности кирпичной кладки часто использовались для придания поверхности трубы дополнительной текстурной выразительности. Металлические трубы, также как и бетонные, обычно имеют мало выразительную гладкую поверхность. Иногда, она может быть усложнена сварными швами и стыками, что, скорее, портит внешний облик трубы, хотя в отдельных случаях регулярно распределенные по поверхности трубы следы сварки (например, точечной), могут делать её оригинальной. Цвет металлических труб чаще обусловливается не самим материалом, а окраской. Обычно металлические дымовые трубы имеют мрачные темные оттенки, а вентиляционные, напротив – жизнерадостные светлые, вплоть до серебристых переливов новенького оцинкованного железа. Особо живописен внешний вид труб из «экзотических» материалов. П. И. Пащенко так описывает стеклянную дымовую трубу химического завода в венгерском городе Свита: “Солнечный луч, упавший на неё, дробится на тысячи ослепительных лучей <…> Всевозможные отражения и переливы создают ослепительные отблески разнообразных лучей, что дает возможность по-новому решать вопрос об архитектуре открытых цехов, не прибегая к окраске этих отдельно стоящих сооружений” [74, 189]. 97

Дымовые трубы конструктивно часто усложняются дополнительными элементами, имеющими то или иное утилитарное значение, но одновременно придающими трубам бóльшую архитектурно-художественную выразительность. Высокие трубы часто имеют прямые или (очень редко) витые лестничные подъемы, а также кольцеобразные площадки, расположенные возле оголовка, или по всему протяжению трубы. Эти площадки создаются для обслуживания сигнальных огней. Сигнальными огнями снабжаются все высокие трубы, расположенные в зонах полета самолетов. А на особо высоких трубах для обеспечения безопасности полетов обустраиваются радиомаяки. С этой же целью верхние части труб, находящихся в зонах полетов, снабжаются цветовой маркировкой, выполняемой на поверхности трубы обычно в виде широких белых и красных колец. Дополнительные конструктивные и декоративные элементы усиливают архитектурную специфику дымовых труб. Например, сигнальные огни делают высокую трубу выразительной высотной доминантой в темное время суток. Инженерная конструкция труб обусловливает их габитус, от которого зависят архитектурные и градостроительные свойства труб. 2.5.1.1. Габитус. Габитус дымовой / вентиляционной трубы характеризуется тремя взаимосвязанными параметрами: а) высотой, б) поперечным сечением и в) силуэтом. Отдельно, как элементы габитуса, следует рассматривать цоколи и оголовки труб, которые могут быть различными у труб с одинаковыми силуэтами и высотами, и наоборот, одинаковыми у труб с разной высотой и разными силуэтами. Высота дымовых и вентиляционных труб обусловливается многими взаимосвязанными факторами, роль и значение которых меняется в зависимости от природных, технологических и санитарно-гигиенических условий. Архитектурные факторы при выборе высоты дымовой трубы учитываются мало. Из природных параметров, влияющих на выбор высоты, главное значение имеют сейсмические и аэродинамические условия местности, а также несущие способности грунтов, в которых закладывается фундамент трубы. Ветровой режим местности, с одной стороны, влияет на устойчивость конструкции, с другой, – на характер рассеивания газопылевого выброса. Технологические параметры обусловливают объем, скорость истечения, температуру и химический состав пылегазового отхода. От химических и физических свойств выброса зависит высота, на которую он должен быть поднят, а также выбор конструкционных материалов, которые должны быть устойчивыми к влиянию газов, часто химически агрессивных и перегретых. Санитарногигиенические параметры влияют на выбор высоты трубы тем, что токсически более опасные выбросы должны быть рассеяны на большей высоте. Кроме того, высота трубы зависит от близости её расположения к жилой застройке и от высоты последней. Очевидно, трубы расположенные вблизи селитебных и промышленноселитебных зон должны рассеивать выбросы на высотах, безопасных для верхних этажей застройки. Сложный комплекс взаимосвязанных причин и факторов выбора размеров труб обусловливает то, что диапазон их высот исключительно широк – от первых метров вентиляционных вытяжек механических цехов до первых сотен метров дымоходов мощных ТЭС. Высота наиболее распространенных в городах труб котельных колеблется в 98

широком диапазоне − от 20 до 180 м, составляя в среднем 60 м. Трубы тепловых электростанций строятся высотой в 180, 250, 320 и более метров. Высота свободно стоящих металлических труб (без внешнего поддерживающего каркаса), а также кирпичных труб не превышает 120 м. Железобетонные трубы из сборных конструкций имеют высоту до 60 м, а более высокие строятся из монолитного бетона. Самыми низкими трубами являются вентиляционные, которые обычно выбрасывают пыль и газы, отсасываемые из рабочей зоны цехов. Пылегазовые вентиляционные выбросы уже разбавлены воздухом и потому менее токсичны, чем газы, отходящие от производственных агрегатов и аппаратов. Исключением являются вентиляционные трубы атомных электростанций и других радиационно опасных производств (гидрометаллургических, радиохимических, разделительных, аффинажных заводов). Они предназначены для отвода вентиляционных газовоздушных масс, содержащих такие радиоактивные изотопы, как 3Н, 14C, 41Ar, 85m, 87, 88 Kr, 135Xe, 106Ru, 129,131I и др. Очевидно, радиоактивные вещества, даже разбавленные воздухом, не должны поступать в окружающую среду на низких высотах. Их необходимо удалить как можно в более высокие слои атмосферы, поэтому вентиляционные трубы радиационно опасных предприятий имеют большую высоту. Дымовые и вентиляционные трубы имеют две основные формы поперечного сечения – круглую и квадратную. Реже встречаются трубы, имеющие в сечении многоугольники с количеством углов до восьми. Иногда можно увидеть трубы с эллиптическим или овальным сечением [75, 146]. Трубы с некруглыми сечениями, имеют высокую архитектурную ценность. В силу своей «неcтандартности», они весьма живописны и сразу привлекают к себе внимание. Многоугольные трубы чаще всего можно встретить на старых предприятиях, эти трубы очень красивы внешне, являются памятниками промышленной архитектуры. Напротив, трубы с эллиптическим / овальным сечением, достаточно сложные в инженерном отношении сооружения, характерны для современных предприятий, они являются своеобразным «трубным авангардизмом» промышленной архитектуры, а поэтому имеют художественное значение, как произведения современной промархитектуры. Иногда, особенно на химических производствах, можно увидеть металлические трубы с круглым сечением, связанные в один пучок-ствол, но не имеющих общей внешней несущей оболочки («кожуха»). Поперечное сечение таких трубных связок будет представлено двумя, тремя или четырьмя примыкающими друг к другу окружностями. Такие открытые трубные конструкции встречаются сравнительно редко и в силу своей необычности имеют художественную ценность. Чаще пучки газоотводящих труб «одеваются» в один общий бетонный кожух-ствол, и тогда труба внешне приобретает либо обычное круглое сечение, либо (реже) эллиптическое и / или овальное. Сечение трубы по высоте бывает постоянным и переменным. От того, каково оно, зависит силуэт трубы. Под силуэтом дымовой / вентиляционной трубы понимается та форма, которая очерчивается её вертикальными линиями. Силуэт трубы – её важнейшая архитектурная характеристика. От силуэта во многом зависит художественная 99

ценность трубы, её эстетические свойства. По вертикальным очертаниям большинство дымовых и вентиляционных труб можно разделить на трубы с а) простым, б) сложным и в) составным силуэтом. Сложные силуэты, в свою очередь, подразделяются на абсолютно и относительно сложные. Простой силуэт трубы всегда очерчен снизу вверх прямой или кривой линией. Самыми простыми силуэтами дымовых труб является такие, которые очерчиваются прямыми линиями, перпендикулярными к поверхности земли. Такие силуэты характерны для цилиндрических и призматических труб. Цилиндрические трубы, являются чаще всего трубами металлическими, а призматические – кирпичными. Призматические кирпичные трубы характерны для маломощных котельных и других отопительных установок, встречаются в районах жилой застройки. Цилиндрические также часто являются трубами котельных, но кроме этого они характерны для металлургических и химических заводов. Вентиляционные трубы, как правило, металлические, также часто выполняются в виде цилиндров, реже встречаются металлические вентиляционные трубы призматической формы. Силуэт дымовой трубы усложняется, когда вертикаль, его очерчивающая, принимает определенный уклон по отношению к земной поверхности. В этом случае трубы приобретают форму усеченных остроугольных конусов или пирамид. Конические трубы являются «классическими», или «типовыми». Именно с ними мы постоянно сталкиваемся. Стройный усеченный конус бетонной или кирпичной трубы – неизменный компонент практического любого промышленного и городского пейзажа. Намного реже, в районах старой промышленной застройки, встречаются трубы в форме усеченной пирамиды. Такие трубы являются архитектурно-историческими раритетами, и, по нашему мнению, все без исключения должны охраняться как памятники промышленной архитектуры. Дальнейшее усложнение силуэта дымовой трубы происходит при трансформации прямой линии в кривую. Явление сравнительно редкое. Криволинейный силуэт трубы может очерчиваться сложной кривой типа параболы, и тогда труба приобретает слегка бутылкообразную форму. Другой вариант криволинейного силуэта − гиперболический. Кривые типа параболы и гиперболы в современной архитектуре рассматривается как линии, наиболее сложные для “развития архитектурных объектов” [76, 110]. В силу своей необычности, относительной редкости и архитектурно-конструкционной сложности, трубы с такими силуэтами следует считать раритетами [77]. Сложный силуэт дымовой трубы образуется ломаной линией. Силуэты, очерчиваемые тупоугольно ломаными линиями, характерны для высоких железобетонных труб, которые на разных своих высотах имеют участки с разными углами наклона к земной поверхности. К такой геометрии строители прибегают для придания конструкции большей устойчивости и достижения необходимых отметок высотности. Часто встречаются также не высокие металлические трубы, которые в верхней большей своей части имеют форму цилиндра, а в меньшей нижней – конуса. Цилиндр, опираясь на конус, образует тупой угол. Такие трубы характерны для котельных. Иногда конфигурация меняется: внизу труба цилиндрическая, вверху – коническая. Сложный тупоугольный силуэт характерен также для низких 100

вентиляционных металлических труб. Здесь коническая форма придается верхней части трубы, причем с углом наклона к поверхности земли как меньшим, так и большим 90°. Самыми интересными среди труб со сложным силуэтом являются трубы, которые имеют «телескопическую» форму силуэта. Он образуется ломаной линией, отрезки которой пересекаются под прямым углом. Такие силуэты встречаются не часто, их имеют относительно невысокие кирпичные труб с квадратным сечением, а также сборные железобетонные трубы котельных, составляемые из цилиндрических царг разного диаметра [78]. «Телескопические» трубы живописны и архитектурно выразительны. Сложный силуэт трубы может быть абсолютным и относительным. В первом случае, характерном для низких труб, угол сочленения конструкций трубы идентифицируется на любом расстоянии, с которого он видим. Во втором случае, с дальних расстояний угол сочленения не различим, и ломаная линия приобретает видимость плавной кривой. Это свойственно большим монолитным железобетонным трубам, силуэт которых просматривается порой на многие километры. С дальних точек обзора тупые углы сочленения бетонных конусов сливаются в одну линию типа гиперболы, и труба приобретает очертания, которых на самом деле геометрически у неё нет. С архитектурной точки зрения, такие трубы являются примечательными объектами. Составной силуэт трубы образуется тогда, когда помимо скрытого ствола и «одевающего» его кожуха, труба имеет конструктивные элементы, усложняющие её зрительное восприятие. Среди труб, имеющих составной силуэт наиболее распространенными являются трубы с металлическими каркасами и / или растяжками. Эти трубы выполняются из металла или металлопластика и имеют преимущественно цилиндрическую форму. Каркас и растяжки обеспечивают их аэродинамическую устойчивость. Реже встречаются трубы с витыми конструкциями, созданными на стволе по всей его высоте. Эти конструкции могут создаваться из листового металла или сортового проката. Трубы с внешними витыми конструкциями весьма живописны и заслуживают бережного к себе отношения. Чаще трубы с внешними витыми конструкциями выполняются из металла и имеют форму цилиндра. Очень редко – это кирпичные конические трубы. Одна из таких «редкостей», имеющая даже собственное название (Bóbila Almirall) и занесенная в Книгу рекордов Гиннеса, как самая высокая (63 м) кирпичная труба с витой лестницей, показана на рис. 34 справа. Силуэты труб часто усложняются кольцевыми площадками. Вопрос о том, являются ли такие трубы трубами с составным или с не составным силуэтом, усложненным внешними конструкциями, в каждом конкретном случае следует решать отдельно: всё зависит от того, насколько кольцевые площадки усложняют силуэт трубы, и от того, в каком архитектурном контексте труба находится. Перечисленными более или менее типичными случаями разнообразие силуэтов труб не ограничивается. «Мир» дымовых труб очень разнообразен и в нем порой встречаются «обитатели» с весьма оригинальным внешним видом. В португальском 101

городе Синтра, например, есть две трубы в форме опрокинутых конических рюмок. Они являются символом города и изображены на его гербе [79]. 2.5.1.2. Цоколи и оголовки. Силуэты самых разных труб часто усложняются цоколями и оголовками. Это – конструктивные элементы дымовых труб, имеющие своё функциональное назначение. Цоколь служит для подвода к трубе газовых и дымовых коммуникаций. Цоколь − сложное инженерное сооружение, призванное обеспечить минимальные гидравлические потери при переходе отходящих газоводымовых масс из газоотводящих каналов в трубу, а также минимальное золообразование в этих массах. В оголовках труб устанавливаются диффузоры, снижающие избыточное давление, образующееся при истечении газов из трубы. Стенки и торец трубы около её устья могут иметь дополнительные покрытия, предохраняющие конструкцию от химической коррозии. Иногда устанавливаются колпаки для предохранения устья трубы от попадания в неё атмосферной влаги. Оголовки труб, представляющих потенциальную опасность для самолетов, снабжены световой сигнализацией. Но выполнением технологических функций значение цоколей и оголовков дымовых труб не исчерпывается. При их обустройстве во внимание принимаются и архитектурные критерии, которые при сооружении основного ствола трубы технически учитывать значительно труднее [80]. Цоколи и оголовки дымовых труб, особенно старой постройки, являются выразительными элементами промышленной архитектуры, в эпоху кирпичной архитектуры им придавали восточные черты («трубы-минареты»), древнерусские («оголовки-кокошники»), классические и готические формы. Такие объекты, вне всякого сомнения, являются памятниками промышленной архитектуры. 2.5.2. Эстетика и архитектурное значение дымовых труб. Вероятно, ни одно архитектурное сооружение не вызывало такого противоречивого к себе отношения, как дымовая труба. В XIX веке в период классицизма и эклектики архитекторы уделяли большое внимание трубам, как важным и выразительным элементам заводских ансамблей. После того как пик Промышленной революции миновал, отношение к дымовым трубам поменялось. На рубеже XX в. «готические» трубы мрачных промзон символизировали трагизм и отчужденность общественного бытия. В трубах «нового» индустриализированного мира виделись также сюрреалистические мотивы. К середине второго десятилетия ХХ в. отношение к дымовым трубам снова меняется. В технотронном космизме футуристов дымы, валящие из труб, видятся «канатами», связывающими небо и землю (Ф. Т. Маринетти). В период социалистической индустриализации техницистский авангардизм футуристов перерастает в особую «поэзию дымящих труб» социалистического реализма. Индустриальные пейзажи с дымовыми трубами становятся жизнеутверждающими, воспевающими созидательный труд советского человека. В послевоенный период, а особенно, начиная с 1970-х годов, отношение к трубам опять меняется − в худшую сторону. На этот раз причиной является так называемая экология. Из-за того, что из них валит дым, дымоходы предаются анафеме, хотя, по существу, в загрязнении атмосферного воздуха виноваты не они, а несовершенные технологические процессы. Сегодня негативистско-экологистское 102

отношение к дымовым трубам сохраняется. Но с каждым годом в общественном сознании и эстетике архитектуры утверждается и иная точка зрения − позитивная. Дымовые трубы все чаще и чаще, особенно на Западе, оцениваются не как экологически вредные, а как архитектурно-примечательные объекты. Старые трубы относят к особой категории памятников промышленной архитектуры. Ещё в XIX в. было замечено, что дымовые трубы являются очень колоритными архитектурными формами. Я. П. Гарелин, например, в 1885 году так описывал промышленны пейзаж «текстильной столицы» России города Иваново: “Прекраснейшая картина: на первом плане река, по берегам которой в виде гирлянд тянется ряд фабрик; за ними постепенно поднимается город, блестя золочеными главами церквей и выставляя местами высокие фабричные трубы вперемешку с крышами домов. Вид с западной стороны <…> ещё эффективнее – широкой дугой, обращенной к зрителю отверстием, раскинулся город, поднимаясь высоко множеством фабричных труб” (цитата по [81, 42]). Л. И. Иванова характеризует особенности исторической застройки Костромы XIX − начала XX в.: “Трубы и <…> башнеобразные повышения заводских корпусов выполняли ту же роль, что колокольни церквей в центре города: они служили ориентирами, разбивали однообразие низкой застройки ” [82, 89]. Чешский мемуарист А. Рессел в своих воспоминаниях «По дорогам войны» описывает один из городских пейзажей Лондона: “С шестого этажа современного многоквартирного дома на КенсингтонПарк-Роуд мне видны были трубы на противоположной стороне. Английские дымовые трубы имеют свою поэзию: из них торчит до пяти пар надстроенных глиняных трубочек для улучшения тяги, и вряд ли найдутся среди них две одинаковые по форме. В этом-то и таится их очарование” [83]. Сегодня особое значение дымовым трубам придается, как архитектурным элементам, вокруг которых можно эффективно организовывать городское пространство. Эта организация может осуществляться на разных пространственных уровнях. На рис. 34 показан пример подчинения ритма зданий, включенных в застройку площади, линиям, которые «диктуются» трубами. Слева − вертикальное подчинение ритма оконных проемов вертикали, «задаваемой» трубой, справа − косоугольное подчинение линий фасада здания (на заднем плане) косоугольному ритму, «задаваемому» витой лестницей трубы.

103

Рис. 34. Примеры ритмического подчинения геометрии фасадов жилых домов линиями дымовых труб (объяснения в тексте). Город Террасса (Испания). Фото автора, 2001.

На рис. 35 трубы «диктуют» план организации пространства на уровне структуры урболандшафта. Слева на трубу «нанизана» автомобильная дорога, а справа труба стала структуроформирующим, композиционным центром П-образной жилой застройки микрорайона, который создается справа от автомобильной дороги. Ещё более сложное влияние дымовых труб на архитектурно-градостроительную композицию показано на рис. 36. Как свидетельствуют приведенные примеры из архитектурно-градостроительной практики современной Каталонии, способы использования дымовых труб для организации городского пространства разнообразны, результаты впечатляющие и перспективы многообещающие.

104

Рис. 35. Влияния дымовых труб на организацию урболандшафтов: слева − транспортного (городок Серла, Испания), справа − селитебного (город Жирона, Испания). Фото автора, 2004.

105

Рис. 36. Архитектурный ансамбль «на основе» старых дымовых труб, выступающих в качестве структуроформирующего, композиционного центра, Барселона (Испания). Фото автора 2001.

106

Градостроительное значение высоких дымовых труб проявляется и на бóльших пространственных уровнях. В индустриальных центрах они являются важными градостроительными акцентами. Дымовые трубы способствуют композиционному структурированию не только самих промышленных зон, но также и промзон с окружающими их селитебными и даже природными ландшафтами [84]. В частности, они являются одним из главных элементов визуальной связи между производственными зонами металлургических комбинатов и окружающим городским пространством [85, 53]. На рис. 37 показана схема визуальных связей между частями городского ландшафта в исторической застройке города Террассы. При сплошной застройке, замыкающей горизонт и закрывающей пространство, высотные акценты дымовых труб, «расставленные» на площадях и вдоль улиц, видны на протяжении всей улицы-ущеля. В точках пересечения этих «ущелий», на площадях и перекрестках, благодаря акцентуации линий улиц дымовыми трубами, устанавливается визуальная связь между разными кварталами, которые сами по себе из-за закрытости горизонта, не видимы. Таким образом, части города визуально объединяются в одно композиционное целое. Продолжение таких связей к окраинам городского ландшафта способствует композиционному связыванию городского и внегородского ландшафтов. В Террассе эта связь создается также и с помощью горнопромышленного рельефа (см. пп. 2.3.2.3, рис. 22). Совместная «деятельность» рельефа и труб по «связыванию» городского и внегородского ландшафтов в композиционное единство нашла свое отражение даже в символике имитационного индустриального ретро-дизайна (рис. 31). Целенаправленное использование в градостроительной практике дымовых труб для формирования композиционных связей между городским и внегородскими ландшафтом встречается сравнительно редко, это достаточно высокий уровень градостроительного искусства. Значительно чаще такие связи образуются спонтанно, просто в силу того, что трубы − очень сильные высотные акценты. Высокие (200-300 м и более) трубы «выдают» город задолго до того, как он в качестве архитектурного феномена появляется сам. Картина достаточно типичная для многих промышленных городов, особенно если подъезжать к ним со стороны промзон. Киев, например, хорошо репрезентируется высокой трубой 6-й ТЭС (рис. 38). С севера-северо-востока, со стоны Киевского моря она просматривается за несколько десятков километров, когда сам город ещё скрыт за линией горизонта. С востока-северо-востока, при подъезде к городу по долине Десны, труба возникает как-то вдруг из-за стены леса, когда никаких других городских сооружений ещё не видно. В этих направлениях труба 6-й ТЭС выступает «визитной» карточкой города.

107

Рис. 37. Дымовые трубы (показаны черными треугольниками) города Террассы (Испания), которые способствуют визуальной структуризации урбанизированного ландшафта. Утолщенными линиями показаны основные композиционно-визуальные связи между трубами, стрелками − между трубами и окружающим пространством.

108

Рис. 38. Дымовая труба 6-й ТЭС − «визитная карточка» Киева в северо-восточных направлениях. Окрестности Киева, около села Зазимье Броварского р-на Киевской обл. Фото автора, 2003.

109

Дымовые трубы продуктивно используются и в современной промышленной архитектуре. С их помощью создаются особенные ритмы и метрические ряды в силуэтах промышленных комплексов [86], стратификация этих силуэтов по высотным ярусам [87], пропорционирование объемов больших производственных объектов типа доменных печей [88] и акцентуации в композициях из открытого оборудования [89]. В. А. Ковалев, анализируя архитектурные особенности тепловых электростанций, подчеркивает: “В композиции ТЭС большое значение имеют дымовые трубы, достигающие 180–320 м высоты, которые участвуют в формировании силуэта сооружения. Вертикали дымовых труб совместно с другими элементами комплекса могут образовывать простые и сложные ритмические построения или объединяться в пучки из трех, четырех, шести отдельных стволов” [90, 18-19]. Разумеется, не все архитектурные решения с использованием дымовых труб в современном промышленном строительстве могут быть отнесены к разряду эстетически значимых. Но, во-первых, эстетическая значимость − категория темпоральная, если объект эстетически не интересен сегодня, это не значит что он обязательно останется таким и завтра. Во-вторых, среди современных высотных производственных объектов встречаются такие, которые уже сегодня могут претендовать на статус, если не памятника промышленной архитектуры, то объекта индустриальной культуры − с полным основанием. Например, в конце 1960-х – начале 1970-х годов появились трубы-великаны с квазигиперболическим силуэтом. Сегодня это – самые дымные из самых дымных труб и этот факт как-то затушевывает их архитектурные достоинства. Но в будущем, когда появиться технологическая возможность отказаться от дымных пирогенных процессов, именно эти достоинства, воплотившие исподволь, в силу технологической необходимости самые смелые криволинейные фантазии Гауди, станут определяющими в отношении к высоким дымовым трубам. Ведь случилось же так с кирпичными трубами постройки XIX − начала XX в., связанными со сжиганием угля: из дымоходов они превратились в памятники промархитектуры и ценнейшие элементы градостроительного творчества. 2.6 Чтение урбанизированного ландшафта в знаках индустриальной культуры В современной географии ландшафт все чаще понимается как текст, а некоторые наиболее «отчаянные» постмодернисты и текст воспринимают как ландшафт. Принимая во внимание информационную составляющую ландшафта, считать ландшафт текстом, вполне логично. Более того, такое понимание существует исстари − в форме разнообразных словесных описаний ландшафтов в различных литературных произведениях, и особенно в путевых заметках и краеведческих сводках. Сегодня текстуальность ландшафтов продуктивно изучается в теории географических образов. Показано, что существует целый ряд своеобразных способов создания географических образов (т. е. способов прочтения ландшафта-текста), все они продуктивны и каждый употребляется в своем случае. В случае культурного ландшафта «степень текстуальности» ландшафта будет 110

наивысшей. (По той причине, что культурный ландшафт является таковым только в том случае, если в нем содержится больше информации по сравнению с тем природным ландшафтом, на месте которого он возник − см. п. 2.2). Стало быть, смысловая насыщенность и образное богатство культурных ландшафтов также будут наибольшими. Они могут достигать такой степени, что, как говорит М. Д. Гродзинский, образуются “личные культурные ландшафты” [91, 89]. То есть каждый индивидуум читает культурный ландшафт по своему разумению и прихоти. На другом полюсе − «стопроцентно» объективистское, сциентистское, точное прочтение ландшафта, полностью верифицируемое, иногда даже заалгоритмизированное и заформализированное. Здесь не допускается никаких двойственностей, все четко, определенно и однозначно. Между этими двумя полюсами лежит обширное поле ландшафтно-географических образов, которые, как показал Д. Н. Замятин, существуют практически «на все случаи жизни» [92]. Ситуация, которую хочу рассмотреть я, связана с чтением городских ландшафтов в знаках индустриальной культуры. Опыт показывает, что и в этой области применимы и продуктивны как полностью верифицируемые способы прочтения ландшафта, так и рефлексивно-субъективистские. Первый способ был апробирован нами на исторических горнопромышленных ландшафтах Криворожского железорудного бассейна, а также на заводских ландшафтах промышленных площадок киевских предприятий «Радикал» (производство соды и хлорная химия) и АТЕК (сельскохозяйственное и экскаваторостроение). Перелистывая тексты старых заводских ландшафтов (иногда в буквальном смысле − листая заводские многотиражки прошлых лет), узнаешь много новой или реконструируешь полузабытую информацию. Об исторических «пластах» поднятых при изучении горнопромышленных ландшафтов Кривого Рога упоминалось выше (см. пп. 2.3.2.3). При прочтении текста заводского ландшафта «Радикала», была не только понята история создания и упадка хлорно-химического производства в Украине, но и вскрыты фундаментальные градостроительные ошибки 1960-х годов, приведшие в 1980-1990-х годах к экологическому конфликту между городом и промышленным производством [93]. Текст заводского ландшафта АТЕКа, кроме истории отрасли, поведал нам о мало известных страницах истории рабочего класса в первые послереволюционные и 1920-е годы, о скрытых фактах работы завода во время Великой отечественной войны и восстановления предприятия в послевоенные годы, и даже об особенностях природного ландшафта, бывшего на территории нынешней промышленной площадки до её рождения [94]. Несмотря на то, что при исторических интерпретациях определенная доля ошибок и неточностей неизбежна, информация, прочитанная на криворожских отвалах и киевских промплощадках, объективна и верифицируема − может быть проверена независимо по иным источникам, отличными способами и другими исследователями. Ниже будет представлен опыт иного − субъективистски-рефлексивного прочтения текста промышленных и городских ландшафтов. Здесь мы сталкиваемся с трудностью передачи читателю своего прочтения («впечатлений»). В сущности, сколько рассказчиков, столько может быть и «впечатлений» от одного и того же ландшафта (в этом нетрудно убедиться, если сравнить художественные описания 111

одного и того же места разными авторами). Задача в том, чтобы из всего возможного множества субъективистских «схватываний» ландшафта вычленить инвариант, который воспринимался бы приблизительно одинаково всем множеством слушателей. Любопытный способ решения этой задачи недавно предложен И. И. Митиным. К чтению ландшафтного текста (“комплексной географической характеристики”) он адаптировал архитектурное понятие доминанты, определив её как “главный признак местности”. Задача в том, чтобы выявить этот признак, для чего исследователь разработал и предложил специальную методику − доминантный анализ [95]. Мы предлагаем «схватывание» ландшафтного текста визуализировать, но не в форме дескриптивных картин, которые настолько же субъективны, насколько традиционны, а в форме своеобразных геометрических инвариантов − экзистенциальных фигур. Субъективизма здесь, конечно же, не избежать (такая задача и не ставится), но экзистенциальная фигура делает его явным, видимым, наглядным, что превентивно предоставляет реципиенту право принять или отвергнуть авторское видение и ощущение… Экзистенциальная фигура − это некий геометрический феномен, возникающий из пространственных рефлексий и переживаний самыми разными способами, но имеющий одну и ту же форму [96]. Особенностью городского пространства является то, что оно − не только пространство экзистенциальных фигур «чтецов» ландшафтного текста (таковым является любое географическое пространство), но фигур, созданных «писателями» этого текста − архитекторами, ландшафтными архитекторами и градостроителями. То есть в урбанизированном ландшафте имеет место экзистенциальногеометрическая мультипликация, экзистенциальные фигуры реципиента умножаются на таковые донора. Это делает урбанизированный ландшафт, с одной стороны, очень сложным для чтения (слишком велика амплитуда «читательского» субъективизма), с другой − весьма наглядным и показательным: мысль и чувство архитектора, заложенные в ту или иную форму, уже вещьны, уже проявлены, и требуют от реципиента только чуткого и внимательного к себе отношения (в то время как естественная форма требует от своего «чтеца» ещё и определенного «символического напряжения»). Если ландшафт текст, то «лист», на котором этот текст пишется, можно представить как векторное поле. Это поле – пространство чистых интенсивностей, которые образуются сингулярностями (особенностями) и направленными («от − до») связями между ними. Эти связи устанавливаются между любой парой сингулярностей. Смысловая связь между любыми двумя точками различна по полноте и интенсивности − от едва ощутимой («бесконечно малой») до почти сплошного смыслового слияния, от конфликтной (альтернативной) до дублирующей (аналоговой). Такие любые по направлению (от любого «от» до любого «до»), но определенные по интенсивности связи в современной философии иногда называют ризомой (понятие, введенное французскими исследователями Ж. Делёзом и Ф. Гваттари). Векторное поле, которое можно считать визуализированной ризомой, задает скорость (интенсивность) и направление («от − до») чтения ландшафтного текста. Поскольку сингулярности не определены (они сами суть определения), а связи между ними свободны, то способ чтения текста-ландшафта векторное поле не 112

задает. Векторное поле не навязывает точку зрения, а только создает геометрическое место для того, чтобы эта точка могла быть (мы назвали её точкой Гомейера − по имени немецкого географа, автора первого определения ландшафта [97]). Каждый «чтец» ландшафта сам выбирает место положения для своей точки зрения, но геометрия векторного поля, независимо от положения точки Гомейера, «обязывает» его оформлять «прыжки» и «дергания» своей точки в те или иные экзистенциальные фигуры (иначе его точка зрения не будет сообщена, то есть не сможет быть собственно точкой зрения). Несмотря на то, что набор выше приведенных теоретических фраз мудрен, практическая операциональность векторного поля реализуется достаточно просто, иногда даже «сама собой», стихийно. Надо интуитивно выделить в ландшафте знаки-репрезентанты (не обращая внимания на их генезис), субъективно оценить («прочувствовать») их относительную важность, и формально (дискурсивно) «прикинуть» плотность знаков на единицу территории с учетом иерархии их смысловой и эмоциональной важности. Выражаясь фигурально языком постмодерна, надо геометрически «погрузиться» в пространство текста (в данном случае ландшафтного текста). Единственная существенная сложность, может быть, заключается в том, что направления влияния знаков («от − до») могут быть как двух- или трехмерными − зримыми, так и многомерными, в которых геометрия евклидового или риманового (сферического) пространства не работает, что заставляет прибегать к помощи «алгебры воображения», требующей определенной тренировки и умения доходчиво переводить на человеческий язык «оцифрованные ощущения». 2.6.1. Векторное поле города Террассы. Материал, на котором мы апробируем высказанные положения, будет представлен уже неоднократно упоминавшимся каталонским городом Террассой. Его векторное поле создается следующими параметрами-репрезентантами: 1) население − чуть больше 200 тыс. чел.; 2) площадь в пределах муниципальной границы 76,65 км2, а в пределах ядра компактной застройки − около 18 км2; 3) географическое положение − город расположен в промышленном поясе Барселоны (в полу часе езды от неё электричкой) на предгорной пологоволнистой равнине. Со всех сторон, кроме юговосточной, он окружен холмами и горными массивами, два из которых – Монтсеррат (1236 м) и Ля Мола (1104 м) видны практически из всех точек города и являются важнейшими композиционными элементами загородного пейзажа. Сам город каких-нибудь важных высотных акцентов, обусловленных природным рельефом, не имеет. Террасса является одним из главных центров текстильной промышленности Каталонии, её бурный рост приходится на вторую половину XIX – начало ХХ в. и связан с организацией переработки шерсти, поступавшей в промышленный регион Барселоны морским путем (частично из внутренних районов Испании). Историческая застройка города характеризуется исключительной неупорядоченностью, квазихаотичностью и высокой плотностью. В то же время, город невысок, основная масса зданий − от 2-х до 7-ми этажей, но четко выраженного спектра высотности застройки нет. Промышленные здания XIX − начала XX в. и современные также невысокие. В среднем радиусе и на периферии 113

города имеются отдельные небольшие массивы современной «типовой» застройки, похожей на наши «хрущевки» (так называемое социальное жилье). Другой тип периферической застройки – более дорогие дома, выполненные по индивидуальным проектам. Для исторического центра и среднего радиуса характерны селитебнопромышленные городские ландшафты («смесь» фрагментов жилой и промышленной застройки). Наиболее высокая часть города – «выходящие» в предгорья северные и западные периферические районы, а также водораздельное пространство между руслами рек Вальпарадис и Лес Аренс. Долина небольшой речки Вальпарадис делит южные 2/3 города на две примерно равные части. В верхней части долина глубоко врезана, в её пойме и на склонах расположен единственный в городе большой парк, который южнее в среднем течение сменяется сельскохозяйственными угодьями (огородами) горожан. В городском парке «Вальпарадис» сосредоточены археологические и исторические памятники (старинные церкви, крепость). Но из-за глубокой врезанности верхней части долины и плотной застройки, этот парк невидим в некоторых местах уже на расстоянии 50–100 м от края долины. Высокая плотность застройки, отсутствие четких естественных возвышенностей, весьма малое количество высотных зданий – градостроительных акцентов, окруженность горами и холмами, погруженность самой крупной в городе зеленой зоны в узкую долину – всё это в сумме обусловливает основное свойство векторного пространства Террассы – замкнутость и закрытость. Образно говоря, если урбанистические гиганты Европы, Америки, Японии иногда сравнивают с каменными джунглями, то этот сравнительно небольшой и компактный городок можно уподобить каменной ловушке. Важнейшей особенностью Террассы является насыщенность города памятниками промышленной архитектуры, науки и техники, а также объектами индустриального дизайна во всех его формах. Это связано с традиционным промышленным профилем города и с тем исключительно высоким уровнем индустриальной культуры, который в нем сформировался. Террасса − один из мировых центров индустриальной археологии, здесь находится головной музей науки и техники Каталонии (в его сеть входит ещё около 20-ти филиалов, разбросанных по всей Автономии) и связанная с ним Ассоциация технических музеев и индустриальной археологии. Архитекторы, градостроители и дизайнеры города очень бережно относятся к индустриальному наследию, а старые дымовые трубы превратились здесь в настоящий архитектурный культ. В 2001 году нами было проведено полевое обследование объектов индустриальной культуры Террассы средо- и градоформирующего уровня (диффузных очень много, практически все их учесть очень сложно). Результаты работы представлены в таблице.

114

Таблица Средоформирующие и градоформирующие объекты индустриальной культуры города Террассы (Испания), 2001 г. Роль в городском ландшафте (количество случаев) создание / сохранение индустриализированного колорита структуризация архитектурной среды связь ландшафта города с внегородскими ландшафтами всего

Количество объектов индустриальной культуры, шт. средоформирующих

градоформирующих

всего

114

139

Объекты индустриальной культуры − наиболее специфические репрезентанты векторного поля Террассы. Средняя по городу плотность ОИК, включенных в таблицу, составляет 7,7 шт. / км2. В историческом центре города средняя плотность ОИК увеличивается до 20,8 шт. / км2 (колеблясь от 7,7 до 35,5 шт. / км2), в пределах среднего радиуса приближается к среднегородской – 7,0 шт. / км2 (при колебании от 1,0 до 14,0 шт. / км2), а на периферии уменьшается до 2,4 шт. / км2 (в пределах от 0 до 7,0 шт. / км2). 2.6.2. Изгиб Вальпарадиса. Если идти из южной части исторического центра города (р-н Centre − см. рис. 37) на восток в сторону Вальпарадиса, попадаешь в особый таинственный мир заброшенных фабрик. Это типичный район старой промышленно-селитебной застройки, бóльшая часть производственных зданий пустует и потихоньку разрушается. В некоторых ещё теплится производственная жизнь – склады, мелкие мастерские, иногда более крупные производства. Здесь почти нет машин, буквально наводняющих город на соседних улица, здесь булыжниковые мостовые и гулкое эхо шагов редких прохожих, жмущихся к фасадам в поисках защиты от средиземноморского полдня… Иногда за той или иной стеной раздастся визг дерущихся крыс да мелькнет кошачья тень. Стукнет обвалившаяся штукатурка. Солнечные потоки, не задерживаемые кронами деревьев, которых здесь нет, всё и вся загоняют в сумрачные подвалы старых фабричных и складских корпусов. Окна немногочисленных жилых домов плотно закрыты жалюзями. Таким «остаточным» промышленно-селитебным ландшафтом формируется первая линия будущей экзистенциальной фигуры – промышленная память. Это – память поколения, вошедшего в активную историческую жизнь на изломе тысячелетий. Она хранит заводские гудки детства, но одновременно способна удерживать в себе многочисленные «точки» роста и концентрации всемирной компьютерной паутины. Она несет в себе угасающую жизнь индустриальной эпохи 115

и способна к адсорбции принципов постмодерна и постиндустриализма. Для подрастающего поколения понятие промышленной цивилизации будет куда более абстрактным. У попавшего в этот район взрослого человека, промышленная память резко актуализируется, приобретает какое-то неуловимое физическое «наполнение», сознание перехода времени индустриального в постиндустриальное начинает материализовываться в пока ещё смутную экзистенциальную фигуру. Силой, изгибающей складки памяти в фигуру, является тяжесть ностальгия по уходящей индустриальной эпохе. Смутность нарождающейся экзистенциальной фигуры означает то, что она ещё лишена конкретных геометрических очертаний. Для того чтобы эти очертания начали проявляться, необходимо идти дальше и выйти из этого района − заброшенного фабричного района в центре города. Две-три улицы отделает нас от мира, в котором господствуют совершенно иные скорости и направления движения – технотронные ритмы современного европейского промышленного города. При переходе в технотронную архитектурную среду из района старых фабрик, силой контраста до предела изгибается линия промышленной памяти. Дальнейший путь (несколько десятков шагов) приводит нас к окраине долины Вальпарадиса – к столь редкому в этом городе простору. Здесь ритм урбанизированного ландшафта снова меняется, поскольку мы попадаем на окраину иного городского ландшафта − садово-паркового (городской парк «Вальпарадис»). Нет нужды доказывать, что городские садово-парковые ландшафты имеют иные ритмы и формы, совершенно отличные от таковых, свойственных техногенным разновидностям городских ландшафтов. Шаг в садово-парковый ландшафт − и линия промышленной памяти, попадая в двухмерность пары «промышленноселитебный / садово-парковый ландшафт», трансформируется в складку. Нужен какой-то, пусть даже совершенно незначительный элемент, чтобы крылья складки, до предела сжатые «промежуточной» энергией технотронных ритмов, замкнулись в экзистенциальную фигуру. И такой элемент имеет место в садово-парковом ландшафте: как раз напротив переулка, по которому мы выходим из промышленноселитебного ландшафта, сохранена малая архитектурная форма в виде нижней части и цоколя старой заводской дымовой трубы, органически вписанной в ландшафт садово-парковый. Фигура образуется так. Взгляд наблюдателя («чтеца» ландшафтного текста) освобождается садово-парковым ландшафтом от ритма современного города, причем это освобождение имеет не только ментальный или метафорический, но и вполне физический смысл: ритм саккад (непроизвольных скачкообразных движений глаз) на озелененной территории и в застроенном пространстве различны [98]. Затем взгляд упирается в остаток старой заводской трубы, которая является ни чем иным, как элементом ретроспективного индустриального дизайна, и – уже в форме воспоминания – отбрасывается к тому месту, где сосредоточены объекты индустриального наследия, то есть в район старых фабрик, из которого вы вышли минуту назад. Но актуализация промышленной памяти невозможна, так как физически наблюдатель находится в садово-парковом ландшафте. Промышленная память осталась сзади, она виртуальна, в ней уже нет того физического ощущения 116

индустриальной эпохи, которое имело место непосредственно в промышленноселитебном ландшафте старых фабрик. Перегибание на малой архитектурной ретроформе актуального природного и виртуального ностальгического, осуществляемое при участии технотронных сил, идущих из «промежутка» между крыльями складки «актуальное / виртуальное», замыкается в окончательную фигуру – экзистенциальный эллипс. Эллипс образуется посредством циркуляции («вечного возвращения» в терминологии Ф. Ницше). Пространство, подгоняемое технотронными ритмами, постоянно циркулирует между актуальным природным (жизнью) и виртуальным прошедшим (смертью) по контуру. Этот контур и есть экзистенциальный эллипс. 2.6.3. Ловушка смерти «каудильо» Франко. Сталинский ампир, хотя и назван в постсоветской истории архитектуры по имени И. В. Сталина, вовсе не является прерогативой советского тоталитаризма, это − интернациональный архитектурный стиль эпохи 1930-1950-х годов [99]. Он был характерен для всех тоталитарных режимов, и отчасти даже для буржуазных демократий средины ХХ в. Тоталитарные режимы Сталина, Гитлера, Муссолини, хотя и отличались идеологически, в социальной практике имели много общего. «Почетное место» в ряду диктаторов середины ХХ в. занимает испанец Франсиско Франко. Один из архитектурных «шедевров» эпохи франкизма зловещей массой нависает над Террассой. Мы подчеркиваем: именно нависает. Во-первых, здание расположено на склоне горного массива Ла-Мола за городской чертой, хотя и не далеко. Во-вторых, композиционно оно абсолютно чуждо городу: таких массивных и мрачных зданий в маленьком, по-своему достаточно хрупком и очень светлом городе просто нет. Мрачное сооружение хорошо просматривается практически со всех точек города, откуда открывается обзор на северные предгорья. Формально это сооружение, типичный образчик франкистского ампира, к объектам индустриальной культуры отнести нельзя. Это не промышленное здание. Но теми, кто не знаком с ним близко, это здание воспринимается вполне как сооружение промышленного назначения. Индустриальный характер ему придает особый ритм оконных проемов и ниш, напоминающих таковые зданий старых кирпичных заводов, встречающихся в данном промышленном районе. Эффект индустриальности дополняется тем, что за зданием склон горного массива обезлесен и изрыт разработками строительных материалов. А по самому склону горы постоянно снуют груженные и пустые самосвалы. Светло-коричневое пятно карьера на фоне темно-зеленых гор усиливает квазииндустриальные формы этого необычного для Террассы сооружения. Что же это за сооружение? С его мрачной загадочности начинает рисоваться линия экзистенциальной фигуры. По мере того, как мы будем приближаться к нему из северного предместья Террассы Can Roca (см. рис. 37), эта фигура будет вырисовываться так. Can Roca − один из немногих просторных районов города. Микрорайон открыт в предгорную равнину, его открытость обусловлена свободной планировкой, легкостью индустриализированных форм, перенесенных в гражданское строительство, умело использованным индустриальным дизайном в стиле хай-тех. В этом микрорайоне происходит «встреча» городского и загородного ландшафта. 117

(Места таких территориальных «встреч» двух ландшафтов называются ландшафтными экотонами; они обладают своими специфическими чертами и свойствами, мало характерными для самих «встречающихся» ландшафтов). Воздух и свет безлесной предгорной равнины входят в городской ландшафт, а последний ажурными обрывками спорадической и постепенно разреживающейся застройки продолжает свои линии в окрестных холмах. Но по мере удаления от «игрушечного» микрорайона и приближения к сооружению, нависающему со склона, ощущение легкости, света и открытости постепенно сменяется ощущением тяжести, мрака и замкнутости. «Нависающее» сооружение – это 12-этажное здание, имеющее в плане форму сложной прямоугольной ловушки. Со всех сторон, кроме северной предгорной, оно окружено глубокими, заросшими колючими кустарниками непроходимыми оврагами. Картину дополняет забор из колючей проволоки. Сооружение практически заброшено, жизнь теплится только на нижних этажах левого крыла. О присутствии людей можно догадаться по периодическим криками, доносящимся из черных оконных проемов модулей-секций. По мере приближения к зданию, эти крики становятся всё более и более громкими. Это крики безумцев. Но здание – не психиатрическая больница, это – заброшенный туберкулезный диспансер, частично приспособленный для временного содержания пациентов, страдающих психическими расстройствами. Чернеющие окоемы, глотающие легкие линии, идущие от светлой городской окраины; возгласы душевнобольных, словно сирены, зазывающие во тьму безумия; «руки» планировки, «хватающие» хрупкое городское пространство и «загоняющие» его во внутренний двор, в котором размещена церковь для отпевания усопших, все это создает эффект ловушки смерти. Пространство светлого работящего города, «вырвавшееся» на волю предгорных равнин Каталонии, попадает в цепкие лапы здания-монстра, нависающего над городом, как суровое напоминание о зловещих десятилетиях испанского фашизма. Ловушка смерти «каудильо» Франко. Одна сторона складки образующейся экзистенциальной фигуры – лёгкость и простор красивого рабочего квартала Can Roca, другая – тяжесть и плен смертельной ловушки диктатора-фашиста. Два крыла складки перегибаются чуть выше здания − на формах карьера. Лёгкость одного крыла складки сопряжена с ненавязчивым индустриализмом современного жилья, тяжесть другого – с вольной или невольной псевдоиндустриальной стилизацией больничного здания эпохи франкистского ампира. Замыкание складки в фигуру диктуется страхом. Городское пространство, вырвавшееся в предгорья, как бы пугается ловушки смерти и отпрыгивает назад в предместье. Снова вырывается из урбанизированного ландшафта, и снова, испугавшись, возвращается в город. Фашизма нет, умирающих туберкулезных больных тоже нет. Но есть сооружение – свидетель и символ фашизма и смерти. А значит, остается страх. Такова сила архитектуры. Фигура, которая образуется, в данном случае также является экзистенциальным эллипсом. Циркуляция, его создающая, тоже идет между жизнью и смертью, но «энергетический источник» её иной. В «изгибе Вальпарадиса» − это технотронный ритм, пульсация времени, что, может порождаться только жизнью. В «ловушке смерти» − это энергия страха, потенциальная пружинистая энергия оцепенения. Здесь нет парадокса, ведь известно, что страх может обезволить, а может 118

спровоцировать на поступок преодоления его же самого. И пример такового в индустриальной архитектуре Террассы тоже имеется. 2.6.4. Победа Федерико Гарсия Лорки. Есть на периферии Террассы, в квартале, где перемешана старая и новая застройка (р-н Can Mortillor la Grípia − см. рис. 37), небольшая тихая площадь с весьма необычными сочетаниями линий фасадов зданий, планировки и малых архитектурных форм. Фигура здесь начинает прорисовываться необычностью. Первое, что бросается в глаза, – совершенно нетипичные для Террассы кардиоиды. Гиперболы и параболы часто встречаются в национальной каталонской архитектуре, а вот кардиоиды − редко. Для индустриализированной архитектуры Террассы сложные кривые вообще не характерны, здесь господствую ломаные линии, зигзаги. Поэтому, на первый взгляд, барочные балюстрады с кардиоидальными очертаниями, установленные в центре площади, совершенно непонятны ни стилистически, ни символически. Эта непонятность усиливается тем, что рядом с балюстрадой расположен фонтан, выполненный в индустриализированных остроугольных ломаных линиях, а также шпалерообразные конструкции, составленные из железобетонных балок, с совершенно очевидной «заявкой» на имитационный индустриальный дизайна. Крылья складки появляются тогда, когда на площади «встречаются» кардиоиды и зигзаги. Изгибание, вызванное парадоксальностью сочетания архитектурных линий, провоцирует квадратуру круга. Композиция из кардиоидальных и ломаных форм «распространяет» свою геометрическую нестандартность на площадь в целом, и становится заметным, как обычная игра света превращается в не совсем обычное явление: вписанный в квадрат площади большой круг полуденного света, словно пружина, давит на окружающие дома, раздвигает площадь и трансформирует её квадрат в окружность. Трансформация сопряжена с особенностями дневного освещения южных средиземноморских городов: оно редко прерывается тучами, идет сверху бóльшую часть дня, не провоцирует игр светотени. Площадь приобретает динамическую напряженность, за которой легко узнается упругость циркуляций экзистенциальных эллипсов нашей повседневности. Казалось бы, сейчас вот родится фигура сродни эллипсу ноющей ностальгии или непреходящего страха, которые мы преодолеваем каждый божий день и из плена которых вырваться вроде как и не дано… Но нет: кардиоида – не гладкая линия покорности и порядка. Хрупкие линии балюстрады провоцируют сдвиг и нарушение геометрии всей площади, и она (площадь) приобретает вертикальное измерение. Светящийся круг площади подымается вверх и превращается в спираль, которая одним концом «упирается» в парадоксальность земного бытия («кардиоида − зигзаг»), а другим уходит в южное небо… Образуется фигура − экзистенциальная спираль. В отличие от эллипса, спираль – фигура разомкнутая (причем разомкнутая ввысь, в землю она упирается). В «ловушке смерти» квадрат внутреннего двора здания-монстра поглощал вырвавшееся на свободу предгорной равнины городское пространство-простор, стремился отделить его от времени (безумие безвременно) и тем самым сковать. Скованный простор – это и есть смерть. Квадратная же площадь, которая носит имя Федерико Гарсия Лорки, раскручиваясь ввысь экзистенциальной спиралью, дарит 119

пространству Террассы, пульсирующему в зигзагах трудовых ритмов рабочих кварталов, свободу. Фигура ландшафтного текста данной площади образуется из складки, преломляющейся на имени поэта − названии площади. Поэт был уничтожен фашистским режимом, но с его именем мы и по сей день связываем смысл свободы – смысл, который обретается человеком и пространством его жизни в борьбе за справедливость, в схватке со смертью, в бою с фашизмом.

120

3. ПРИКЛАДНЫЕ ПРОБЛЕМЫ Из изложенного в двух предыдущих главах, нетрудно заключить, что проблема объектов индустриальной культуры в ландшафте очень важна теоретически и не менее значима практически. Самые важные прикладные области − архитектурностроительная и охрана памятников. О них мы так или иначе говорили выше. Вопросы охраны объектов индустриальной культуры и их использования в архитектуре и градостроительстве (реновация, ревалоризация, регенерация, дизайн) могут (и должны) быть раскрыты более глубоко. Однако в настоящей главе такая задача не ставится, это предмет для отдельных монографических исследований памятниковедческого и архитектурного характера. Мы остановимся на некоторых других животрепещущих, но менее заметных прикладных сторонах проблемы объектов индустриальной культуры в ландшафте: с одной стороны, чтобы привлечь к ним большее внимание исследователей, с другой, – чтобы нагляднее продемонстрировать разноплановость и богатство проблематики, с третьей, − чтобы очертить новые направления исследований. Разумеется, список прикладных проблем будет не полным. Если он будет углублен и проработан другими исследователями, интерес которых я хочу «подстегнуть», буду считать поставленную задачу выполненной. 3.1 Экология Повторять сентенцию, что индустриализм и экологизм − антиподы, что главным виновником экологического кризиса является промышленное производство, мы не будем. Это сделано уже в избытке, и от этого избытка уже порою тошнит. Скажем больше: чрезмерный антииндустриальный экологизм бывает очень вредным в социально-экономическом плане. Деструктивную социальноэкономическую активность «борцов» против «промышленного загрязнения» мы назвали антиэкологией [1]. При реновации и ревалоризации объектов индустриального наследия проблема загрязнения окружающей среды решается конструктивно. Любые работы в данном направлении сопровождаются (во всяком случае, должны сопровождаться) санацией почвенного покрова, который, на заводах и фабриках, тем более старых, как правило, загрязнен (рис. 39). «Опарковывание» − наиболее фундаментальное преобразование старых промзон (парки «Gas Works Parks», «Duisburg Nord», «Natur-Park Südgeländ», «Демидов-парк» и др.) − сопровождается очень глубокими преобразованиями экосистем, для восстановления почвенного покрова применятся сложные и дорогостоящие средства биорекуперации. Конструктивно экологические проблемы решаются и в такой традиционной сфере, как рекультивация горнопромышленных выработок. Одновременно рекультивация − важнейший способ превращения акультурных горнопромышленных ландшафтов в культурные. Природный экологический процесс демутации также является «союзником» объектов индустриальной культуры, некоторые из них вообще становятся таковыми благодаря именно ему. 121

Рис. 39. Старый производственный корпус превращен в муниципальный выставочный зал, перед дымовой трубой (внизу цоколя виден даже дымоход) разбит сквер, участок промышленной площадки стал тихим и уютным местом в центре города. В результате реновации, при которой была проведена санация почвенного покрова, загрязненная промплощадка и окружающая жилая застройка «поменялись местами»: источником автотранспортного загрязнения стали соседние шумные улицы, а бывшая заводская территория превратилась в зону отдыха. Террасса (Испания), площадь Didó. Фото автора, 2001.

Оптимизация промышленных зон и горнопромышленных земель с целью вовлечения их в сферу культуры не только сопровождается широким применением разнообразных экологических мероприятий, но является и полигоном, где разрабатываются их новейшие способы и методы. Важно то, что научные способы экологической оптимизации, разрабатываемые для целей реновации и ревалоризации ОИК, органически сочетаются с архитектурно-художественными, эстетическими. Образуется своеобразный сплав науки и искусства, архитектуры / дизайна и экологии (архитектурная экология, градостроительная экология, экодизайн). Самым ярким и убедительным примером здесь являются, конечно же, «ливинг-машины» − прообразы будущего завода-сада, как уже подчеркивалось. В концептуальном отношении экологические аспекты современной архитектурной и строительной деятельности обобщены в идеях биопозитивного строительства и экологического каркаса городов, как главного градостроительного фактора. Важную роль экологические подходы играют при работах по сохранению индустриального наследия. Если объекты индустриального наследия продолжают 122

эксплуатироваться. То они являются очень уязвимыми в физическом плане. Вибрации, большие перепады температуры между рабочей зоной и окружающим пространством, химически агрессивная внутрицеховая среда − всё это обусловливает скорейший их износ в сравнении с иными типами памятников. Не действующие ОИН также ранее испытали влияние разрушающих их химических и физических агентов. Поэтому старые промышленные сооружения особенно нуждаются в защите не только от эстетической тупости несознательных граждан и архитектурного бандитизма жадных строителей, норовящих пустить под снос все недействующие промплощадки, но также и от разрушающего влияния факторов времени. Решение задач по защите оснований и фундаментов, стен и перекрытий, скульптур и витражей памятников от разрушающего воздействия природных факторов способствовало формированию в рамках инженерной геологии и прикладной биологии целых научных направлений, являющихся важными практическими разделами науки геоэкологии. В области реновации объектов индустриального наследия сегодня апробированы решения самой сложной в теоретическом и практическом отношении задачи прикладной экологии − комплексного подхода. Вероятно, это не случайно: по иному проблему экологической оптимизации промышленной территории при одновременном сохранении индустриального «духа места» решить наверное и нельзя. В качестве показательного примера можно указать на опыт реновации оружейной фабрики в древней столице Испании − городе Толедо, исторический центр которого занесен в список Всемирного наследия [2]. Фабрике более 200 лет, её последние промышленные постройки датируются 1920-1930-ми годами. Фабрика расположена в долине реки Тахо. Долина эта рассматривается как “зона особого экологического внимания” [3, 14]. В 1998 году весь комплекс не функционирующих промышленных сооружений и сопутствующей инфраструктуры был передан в ведение университета Кастилии и Ла-Манчи. Перед архитекторами была поставлена сложная задача: не просто корректно «переделать» фабрику под экологически чистый университетский городок, а сделать это так, чтобы ни в малейшей мере не повредить исключительно хрупкую и ранимую историко-архитектурную ткань уникальной градостроительного образования. Проект экологической реабилитации, предусматривал следующие мероприятия: 1) оптимизация водоснабжения (в регионе большой дефицит водных ресурсов); 2) функциональное перепрофилирование промышленных зданий с полным сохранением экстерьера; 3) повышение эффективности использования энергии, внедрение экологически чистых (солнечная энергетика) её источников; 4) минимизацию сжигания топлива и кардинальное снижение атмосферных эмиссий; 5) комплексная утилизацию твердых и жидких отходов, включая биорекуперацию загрязненных почв. Проект был сформулирован как «Programa de rehabilitación y construcción ecológica» – «Программа реабилитации и экологического строительства». В настоящее время проект успешно осуществлен. Союз экологии и индустриальной реновации является наглядным подтверждением справедливости тезиса известного теоретика памятниковедения П. В. Боярского о том, “что памятники науки и техники − постоянные участники грандиозного по своим временным и пространственным масштабам эксперимента 123

взаимодействия человека и природы − должны стать эталоном позитивного и негативного опыта при решении проблем дальнейшего развития и совершенствования тех или иных технологий в современном мире и будущем” [4, 78-79]. При этом исследователь подчеркивает [5], что данная проблема − проблема взаимодействия памятников и экосистем − должна рассматриваться в широком контексте учения В. И. Вернадского о ноосфере и Д. С. Лихачева об экологии культуры. По существу, она и является одним из важнейших аспектов экологии культуры. 3.2 Промышленные ландшафты, культурное наследие и ландшафтное разнообразие Положение о памятниках, как феноменах экологии культуры можно интерпретировать в терминах и концепциях ландшафтного разнообразия. 20 лет назад П. В. Боярский писал: “Нельзя <…> рассматривать актуальные проблемы охраны окружающей среды, включая в них только объекты «дикой» природы. В системе биосферы существует глубокая историческая взаимосвязь между объектами «дикой» природы и объектами, созданными человеком на протяжении всей истории его преобразующей деятельности” [6, 23]. Сегодня, в связи с переходом пообъектной памятникоохранной деятельности к комплексной ландшафтоохранной, мысль, высказанная П. В. Боярским, находит логическое продолжение в теории ландшафтного разнообразия и его сбережения. Вкратце, применительно к целям и задачам памятникоохранной деятельности, её можно сформулировать следующим образом. Категория культурного ландшафта охватывает весь спектр ландшафтов − от природных, вовлеченных в сферу культурного осмысления и символического восприятия («святые рощи», «обители духов» и т. п.), до ландшафтов-артефактов − городских, промышленных и транспортных. По степени и форме преобразованости человеком все ландшафты могут быть выстроены в факторальный ряд [7], а их разнообразие трактуется как вариации в ряду действия фактора (любого, не только деятельности человека) [8]. Мы уже видели, что в сферу охраны культурного наследия вовлечены и сельскохозяйственные, и горнопромышленные, и промышленные ландшафты. Сюда же можно добавить городские ландшафты («Венский меморандум»), природные ландшафты, как феномены культуры, и др. То есть на любой ступени факторального ряды атнропогенно-техногенно преобразованных и созданных человеком ландшафтов образуются этакие «точки» аксиологического роста, от которых «отходят» своеобразные «подряды» ландшафтно-культурологической значимости. Одна из таких «точек» аксиологического роста расположена на крайней ступени ряда − в области промышленных ландшафтов, поэтому получается, что столь ненавидимые защитниками ландшафтного разнообразия фабрики и заводы также вовлечены в сферу этого разнообразия [9]. Во всяком случае, такое вовлечение выглядит вполне логичным, и, как неоднократно отмечалось выше, уже воспринимается и трактуется в терминах и категориях не только памятникоохранной, но и ландшафтоохранной деятельности. Аксиологическое замыкание промландшафтами ряда антропогено-техногенно преобразованных и созданных человеком ландшафтов позволяет методологически 124

корректно полностью сопрягать практику сбережения любых форм культурного и природного наследия, понимаемого как ландшафты. Какой бы ландшафт мы не рассматривали в качестве объекта охраны и сбережения, он будет «принадлежать» той или иной ступени антропогенно-техногенного факторального ряда. Такой подход позволяет считать охрану культурного наследия «подзадачей» проблемы сохранения и поддержания ландшафтного разнообразия в общепланетарном, региональном и локальном масштабе. Примером методологического сопряжения памятникоохранной и природоохранной деятельности на основе культурландшафтной концепции может служить зонирование в практике охраны памятников истории и культуры, а также в заповедном деле. В первом случае вокруг зоны строгой охраны памятника (например, вокруг историко-культурного заповедника) в урбанизированном ландшафте выделяются так называемые охранные зоны, в которых тоже соблюдается охранный режим, но менее строго. Охранная зона выполняет двоякую функцию: во-первых, способствует сохранению аутентичной среды памятника, в которой и только в которой он может восприниматься адекватно с исторической и архитектурно-художественной точки зрения, во-вторых, служит буфером между зоной строгой охраны и зоной интенсивной хозяйственной и градостроительной деятельности, предохраняя тем самым наиболее ценный исторический ландшафт от негативного антропогенного воздействия. Охранные зоны часто представлены тривиальной (фоновой) застройкой, являясь в то же время памятниками градостроительства. В заповедном деле аналогичная схема реализуется в концепции биосферного заповедника [10]. Вокруг природного ядра строгой охраны формируется буферная зона, которая также выполняет двоякую функцию: предохраняет усиленно охраняемый естественный ландшафт от антропогенного влияния, и служит местом разнообразных относительно безвредных для природы форм деятельности (рекреация, туризм и экскурсии, ведение традиционного хозяйства и др.). Обе схемы можно обобщить в концепцию ландшафтно-географической поляризации, которая была разработана Б. Б. Родоманом в конце 1970-х − начале 1980-х годов [11]. Фактически − это концепция антропогенно-техногенного факторального ряда, «положенного» на территорию. Ландшафтная сфера видится рационально зонированой − от техногенных ядер промышленных ландшафтов через систему постепенных ландшафтных «переходов» (селитебные ландшафты, агроландшафты, ландшафты «слабого» природопользования, например, лесного хозяйства или садово-парковые) к ландшафтам − природным рефугиумам. Задача в том, чтобы найти и создать оптимальную схему зонирования и территориального сочетания всех ландшафтов антропогенно-техногенного фкторального ряда. Считая часть промышленных и часть естественных ландшафтов культурными, мы органически вписываем систему сбережения культурного наследия в более общую схему сохранения и поддержания ландшафтного разнообразия Земли на основе оптимального структурно-функционального зонирования её ландшафтной сферы.

125

3.3 Воспитание и идеология 3.3.1. Индустриальная ментальность места и чувство родины. “Памятники науки и техники оказывают сильнейшее эмоциональное воздействие, так как дают возможность почувствовать дух эпохи, вспомнить о днях детства и юности”, − эти замечательные слова М. А. Поляковой можно поставить эпиграфом к данному разделу [12, 116]. Воспитательная роль памятников рассматривалась П. В. Боярским как фундаментальная проблема теории и практики памятниковедения [13]. В самом элементарном выражении её можно сформулировать как воспитание чувства родины на основе индустриальной ментальности или индустриального духа места. Чувство родины, осознание себя как гражданина, имеет исток в детской ментальности места, в восприятии человеком территории, где он родился и вырос. «Территорию детства» иногда точно называют «малой» родиной. Обычно пафосом «малой» родины наделяют идиллические картины березовых рощиц на берегах речушек; стад коров, бредущих на закате дня в родные села; стройных церквушек на лесистых пригорках; или, в крайнем случае, «исторических» двориков где-нибудь на Подоле или Евбазе, Молдаванке или Пересыпи… То, что малой родиной для многих и многих граждан Украины и других индустриальных и урбанизированных стран являются пейзажи рабочих окраин с их дымами и заводскими гудками, карьерами и отвалами, стуком вагонных колес и грохотом самосвалов, чаще всего упускается из виду. Но достаточно взглянуть на фото-галереи индустриальных фотографий2, сделанных, в основном, молодыми людьми, чтобы убедиться в том, насколько привязанным к индустриальному пейзажу и тонко чувствующим его красоту может быть подрастающее поколение. Канули в Лету «поэзия дымящих труб» и «романтика трудовых будней» ушедших десятилетий, но появилась «промышленная романтика». Индустриальное наследие и даже те объекты, которые на категорию наследия сегодня претендовать не могут, активно вошли в мир молодежных субкультур. Что следует понимать под индустриальной ментальностью места? Ещё классик ландшафтной архитектуры Дж. Саймондс в 1960-х годах говорил о “ландшафтном характере” [14, 13], наш современник не менее известный архитектор А. Кудрявцев пишет о “духе места” [15]. В так называемой поведенческой географии давно известны различные феномены влияния свойств места на характера человека, а в современной гуманитарной географии (и, в частности, в теории географических образов [16]) всесторонне раскрыты механизмы этого влияния. Ещё основоположник отечественного ландшафтоведения Л. С. Берг делал ударение на том, что все ландшафтные компоненты, для того, чтобы сформировать целостность − ландшафт, должны находиться в гармоническом взаимодействии. Принимая самого человека в качестве ландшафтного компонента, мы имплицитно подразумеваем, что ландшафт, как целостность, может иметь место лишь при гармоническом взаимодействии его с остальными ландшафтными компонентами. В принципе, это − ещё одна возможная трактовка культурного ландшафта. Но для нас в данном случае важнее другое: принцип гармоничности должен распространяться и на его отношение с техногенными ландшафтами. Тогда и только тогда они 2

См. прим. [71] к гл. 1.

126

становятся объектами индустриальной культуры (во всяком случае, воспринимаются так). Когда ощущение уравновешенности, сбалансированности, укорененности возникает при восприятии человеком места, насыщенного заводами и фабриками, карьерами и дорогами, то это и есть феномен индустриальной ментальности места. При этом вещественно-эенергетические и экологические аспекты взаимодействия человека с заводом отходят на второй план. Предприятие может дымить и создавать экологический дискомфорт, труд на нем может быт тяжелым, а зарплата не высокой, и, тем не менее, «мой завод − моя гордость». Погруженность человека с самого детства в индустриальный ландшафт, в его специфический технотронный ритм, в его особенную рационально-геометрическую и одновременно кажущуюся спонтанно-хаотическую визуальную среду, в его ни на что не похожие запахи и звуки, обусловливает формирование у человека особенной суммы рефлексий, образов, впечатлений и воспоминаний, которые, будучи «привязанными» к конкретному месту, выступают в качестве индустриальной ментальности этого места. В свое время исключительно живописные, многим запомнившиеся с детства образы индустриальной ментальности уральских городовзаводов и заводских слобод XVIII-XIX вв. нарисовал замечательный поэт-сказочник работного Урала П. П. Бажов. Индустриальная ментальность места усиливается многократно, если промышленный ландшафт воспринимается как культурный, если он насыщен объектами индустриального наследия. В этом случае к чувству малой родины, которое «не любителям» индустриализма может быть совершенно чуждым и мало понятным, присоединяется чувство исторической сопричастности (историческая память) и ностальгии, а это делает индустриальный ландшафт уже ментальным феноменом культуры в целом. Такой индустриальный ландшафт уже не может быть не понимаем и отвергаем даже «не любителями» индустриализма, в противном случае они рискуют оказаться в когорте архитектурных варваров и эстетических дебилов. Одним из важнейших моментов исторической сопричастности, в которую нас «погружает» индустриальный ландшафт, является тот редкий в нынешней академической и не популярный в университетской истории пласт, который мы называем эгалитарной историей. 3.3.2. Эгалитарная история. Выше (п. 1.5) приводилась точка зрения Д. Лоуенталя о том, что заводы и фабрики – это «культурное наследие рабочего класса». Промышленные предприятия являются памятниками истории особого рода − истории людей труда, эгалитарной истории. Традиционно объекты промышленного производства, если рассматривают в качестве памятников истории, то истории материальной культуры или истории науки и техники. Разумеется, они являются таковыми. Но помимо этого, они являются также свидетелями истории трудящихся, истории миллионов и миллионов рабочих – реального творца и внутреннего движителя, наряду с крестьянами, самой истории. Противопоставление Д. Лоуенталем индустриального наследия, как наследия рабочего класса, культуре дворцов, храмов и замков, означает, помимо всего прочего, и то, что интересы людей труда чаще всего не совпадали с интересами 127

господствующих классов, выступавшими на исторической арене со своими культурными ценностями. В периоды исторических потрясений «поля, фабрики и мастерские» (говоря словами П. А. Кропоткина) были гнездилищами бунтов и смут, восстаний и революций. В нашей истории был период, когда эта сторона индустриального наследия, как наследия эгалитарной истории, была абсолютизирована и фетишизирована. Этот период всем хорошо известен. Мы не будем вдаваться в его критику, или, наоборот, превозносить. Подчеркнем только ещё раз, что в советский период, во времена формального восхваления «его величества» рабочего класса было много сделано для сохранения индустриального наследия, и тот ценный опыт, который был наработан в этой области в СССР и странах «соцлагеря», при всей его идеологической заангажированости, не следует предавать забвению. Роль и значение индустриального наследия, как предметного воплощения истории борьбы трудящихся за свои права, за социальный прогресс и справедливость, не следует однозначно сопрягать с догматикой марксизма. Марксизм, теоретически ставя человека труда во главу исторического процесса, на практике часто противоречил самому себе, и этого-то самого человека труда низводил до винтика в тоталитарной государственной машине. Эгалитарная история могла идти своим путем, как под заменами марксизма, так и под иными лозунгами, часто марксизму прямо враждебными. Соответственно и объекты индустриального наследия становились свидетелями очень разных, с идеологической точки зрения, событий эгалитарной истории. Приведем три показательных примера. В долине реки Тер расположен один из старейших текстильных центров Каталонии – город Манльеу. Сегодня – это исторический город, причем «львиную долю» своей историчности он получает от истории промышленного производства и гидротехнического строительства в регионе. Город находится под пристальным взглядом индустриальных археологов и архитекторов, создающих в его историческом центре охранные зоны и комплексы, в которых бережно сохраняется индустриальное наследие [17]. Но при чем здесь эгалитарная история? А вот при чем. 15 мая 1909 года в городе Манльеу на фабрике братьев Русиньол был объявлен локаут, 800 рабочих были вышвырнуты за ворота предприятия. Это событие всколыхнуло весь текстильный «пояс» долины реки Тер, поскольку над рабочими остальных предприятий также нависла угроза увольнения. Волнения в долине реки Тер перекинулись в другие районы Каталонии и докатились до строптивой красавицы Барселоны. Небольшая фабрика в небольшом промышленном препиринейском городке стала отправной точкой дальнейших событий исторической важности. Волнения в рабочей Барселоне переросли во всеобщую стачку, которая, в свою очередь, 26 июля – 1 августа 1909 года переросла в барселонское вооруженное восстание. Это восстание известно в истории как Трагическая Неделя (Semana Trágica). По приблизительным подсчетам тогда погибло 600 рабочих Барселоны. Барселонское восстание почти дословно перекликается с московскими событиями 1905 года: «Трагическая Неделя» – «Кровавое Воскресенье». Параллель не только 128

символическая. Наряду с московским вооруженным восстанием 1905 года, барселонское считается крупнейшим вооруженным выступлением европейского пролетариата в начале ХХ в. [18]. Если в московском восстании русские большевики видели «генеральную репетицию» 1917 года, то в барселонском нетрудно разглядеть на менее «генеральную» репетицию Испанской революции 1936-1939 годов. Но тут аналогии и заканчиваются: никакого участия в барселонском восстании марксисты не принимали и никакого влияния на него не оказывали. Стачечный комитет 24 июля, сформировали анархисты Хосе Родригес Ромеро и Мигель Вильялобос Морена, и в дальнейшем барселонское восстание разворачивалось, согласно моделям общественной самоорганизации и рабочего самоуправления, и никак не под каким-либо внешним влиянием или партийным руководством. В истории оно считается одним из самых показательных примеров анархистской самодеятельной организации городских низов и масс трудящихся масс [19]. Ещё более впечатляющий исторический пример немарксистского выступления рабочих связан с выдающими памятниками промышленной архитектуры эпохи классицизма – Ижевским и Воткинским заводами. 8 (Ижевск) и 17 августа (Воткинск) 1918 года под руководством социалистов-революционеров рабочие тогдашних Ижевского и Воткинского оружейных заводов подняли восстание против большевистской диктатуры. Усилиями самих рабочих в машиностроительном Прикамье «советская» власть была ликвидирована. На какой-то период даже образовалась Прикамская повстанческая армия, которая поддерживала мятеж до 7 ноября 1918 года, а затем перешла на службу к белым. В советский период Ижевско-Воткинское вооруженное восстание рабочих под руководством эсеров всячески замалчивалось, официальная историография просто не знала как идеологически «справиться» с восстанием рабочих против «власти рабочих». Прикамские машиностроительные заводы – каменные свидетели тех, тогда парадоксальных, а с исторической «колокольни» сегодняшнего дня закономерных событий борьбы рабочих за свои права. И уж совсем непонятными для ортодоксальных марксистов были новочеркасские события 1-3 июня 1962 года. Трудящиеся города Новочеркасска, начав с протестов против повышения цен и хамства партийно-хозяйственной номенклатуры на заводах, тогда фактически выступили против власти, которая именовала себя не иначе как «власть трудящихся», рабочие выступили против государства, в котором они, согласно, официальному догмату, были «гегемоном». Как сегодня стало известно [20], выступления, приобретшие форму массовых митингов и шествий на производственных предприятиях и в самом Новочеркасске, были потоплены в крови, войска расстреляли рабочих и членов их семей. Эти героические и трагические события советской (!) истории связаны с Новочеркасским электровозостроительным заводом, на котором работало 14 тыс. человек и на котором волнения начались. К восставшим присоединились также строители, рабочие электродного завода и завода «Нефтемаш», многих мелких предприятий города. Автору не известно, являются ли промышленные сооружения этих заводов памятниками промышленной архитектуры, есть ли на их 129

промплощадках памятники науки и техники, может быть, есть, а может быть нет. Но нет сомнения, что названные заводы Новочеркасска являются важнейшими историческими памятниками – памятниками социальной зрелости и гражданского мужества рабочего человека. Они также – немые свидетели лживости советского большевизма, явившего свой истинный лик в преступных деяниях не только по отношению к «врагам народа» или «диссидентам», но и по отношению к рабочему классу, именем которого он прикрывался. 3.3.3. Гуманизм и рационализм. Говоря об индустриальном наследии, как культуре рабочего класса, мы вовсе не отрицаем роль и значение иных социальных слоев и групп, принимавших участие в формировании этого наследия. Шедевры промышленной архитектуры проектировали не рабочие, а архитекторы, смелые инженерные решения и технические «прорывы» совершали цеховые мастера и заводские инженеры, научные открытия в области техники, физики и химии делали ученные. Среди них, конечно, встречались «самородки» из народа, но это было исключением, а не правилом. Более того, в свете индустриального наследия по иному предстает и фигура предпринимателя – заводовладельца, буржуа, эксплуататора рабочих. Заводы строились на их деньги, или на деньги государства, а не на деньги рабочих. И вот когда эти заводы строились красивыми, возникает вопрос: зачем? В архитектурно-эстетическом плане мы попытались ответить на это вопрос в п. 1.2. Попробуем теперь разобраться в нем в плане социальнопсихологическом. Философия патернализма, то есть заботы предпринимателя о рабочих, об условиях их труда, стала выступать в промышленной архитектуре заметным формообразующим фактором только с середины XIX в. [21], да и то патернализм, в сущности, имел экономическую, а не эстетическую подоплеку: в психологически более комфортных условиях рабочий лучше работал, больше производил. Но даже если и «списать» промышленную эстетику на патернализм, объяснение это затронет только внутрицеховую среду, то есть интерьер, место, где рабочий непосредственно трудится. Остается мало понятным, зачем в промышленном строительстве красота нужна была при оформлении экстерьера и создании композиции зданий и сооружений на промплощадке? Ведь на трудовой процесс во время его осуществления они непосредственно не влияют, или влияют ограничено. В отечественном промышленном зодчестве, социально-психологический парадокс промышленной архитектуры («архитектура ради архитектуры») можно объяснить (по крайней мере, отчасти) особенной ментальностью промышленников и предпринимателей, строивших и содержавших заводы в конце XVIII – начале XX вв. Н. М. Арсеньев и А. М. Дубодел [22], обстоятельно изучившие психологию предпринимательства в Российской империи конца XVIII – первой половины XIX в. на примере известного рода предпринимателей Баташовых, пришли к выводу, что в среде российских капиталистов имело место ощущение греховности богатства, как такового. Это ощущение уходило корнями в традиции православия, никогда не одобрявшего наживу и стяжательство и не рассматривавшего богатство в качестве благодати. Наоборот, богоугодным поведением считались аскеза и самоограничение. (В католицизме также имеют место схожие установки, а ростовщичество вообще считается грехом). Внутреннее осознание греховности 130

богатства, воспитанное и поддерживаемое тысячелетней православной культурой, толкало предпринимателей на благотворительность, меценатство, попечительство и, как мы полагаем, на лишнюю трату денег для создания красивого промышленного сооружения. Такое поведение не обязательно должно сознаваться и быть целенаправленным. Оно могло двигаться чисто внутренним ощущением, почти инстинктивно, что, однако, не приуменьшало его значимости. По существу, в таком поведении капиталиста вольно или невольно проявлялись гуманистические установки и идеалы, которые, в общем и целом, противоречили его экономическим интересам. Гуманизм индустриализма – индустриального сознания, индустриального наследия, промышленной архитектуры – проявлялся даже тогда, когда его религиозные основания исчезали или отодвигались на второй план, например, в тоталитарных обществах − в красивых архитектурно-промышленных образах конструктивизма и неоклассицизма. И только тогда, когда гуманистические декларации напрочь теряли свою ценность – то ли в силу сплошного исторического лицемерия («социализм» второй половины ХХ в.), то ли по причине доведенного до предела буржуазного цинизма, который зародился в недрах протестантской этики и достиг своего апогея при нынешнем капитализме, промышленная архитектура обезличивалась, становилась чисто функциональной, направлялась на максимальное выдавливание из трудящегося прибавочной стоимости и ничего более. Индустриализм парадоксален. С одной стороны, он экологически вреден, но с другой создает предпосылки для преодоления этой вредности − посредством создания нано-, био-, эко-, и геотехнологий. С одной стороны, он создал общество потребления, с другой − условия формирования иных форм экономического поведения человека, основывающихся на самоограничении или, говоря словами Г. Маркузе, «великом отказе». С одной стороны, корнями своего гуманистического потенциала он уходит в тысячелетний опыт религиозного сознания и религиозной культуры, с другой – является прибежищем рационализма и атеистического миропонимания. Завод и фабрика, цех и домница, карьер и копальня всегда, на протяжении всей истории были для человека «полигонами» для испытания его творческой технической и инженерной мысли, на этих «полигонах» и провоцировались, и апробировались научные открытия. Трудно себе представить более атеистическую по своему внутреннему содержанию искусственную среду, чем промышленный ландшафт, промышленная площадка, промышленное сооружение. Соответственно, памятники промышленной архитектуры, науки и техники, объекты индустриального наследия вообще являются предметным воплощением рационалистических и атеистических ценностей культуры. В этом своем свойстве они являются антиподом культовой архитектуре, изначально направленной на воспитание и поддержание в человеке иррационального миропонимания. Несмотря на то, что бóльшая часть «официальных» мировых шедевров зодчества принадлежит к культовой архитектуре, мы не можем утверждать, что архитектурный и инженерный талант человека во всей своей полноте раскрывается именно в ней. Не следует также забывать, что функциональная красота культового сооружения, призванная воспитывать в человеке иррациональное мировосприятие, покорность и фатализм, имеет очень 131

сильный оттенок антигуманизма. Строительство крупнейших сакральных сооружений в мировой архитектуре «высасывало соки» из экономик государств, обрекало тысячи и тысячи трудящихся на изнурительную и неблагодарную работу, что само по себе антигуманно. На этом, социально достаточно удручающем, хотя формально блистательном фоне, относительно скромные архитектурные красоты заводов и фабрик для истории человеческой культуры имеют, по нашему мнению, намного большее значение, чем пышная вычурность и фантастическая монументальность культовых сооружений. В нефункциональной красоте промышленного сооружения удивительным образом сплавляются этические идеалы добродетели, трудолюбия и гуманизма, уходящие корнями как в религиозное сознание наций и народов, так и в рационалистические идеалы просвещения и исторического прогресса, которым сегодня, сколько бы их философы не ругали, конструктивной альтернативы пока нет. Учитывая столь удивительное свойство промышленной архитектуры в частности и индустриального наследия в целом, думаю, не будет преувеличением сказать, что кризис современной промышленной архитектуры, а также проблемы со сбережением индустриального наследия, которое в «табеле о рангах» среди культурных достижений человечества занимает последнее место, свидетельствуют об очень глубоком кризисе современной цивилизации – и в религиозно-этическом, и в рационалистически-гуманистическом аспектах. 3.4 Музеефикация, заповедание и туризм Памятники промышленной архитектуры, науки и техники, просто заводской истории объединяются в музеи. Это самые разные музеи: политехнические, воды, железнодорожного транспорта, городского электротранспорта, военной техники, горного дела, различных отраслей промышленности, заводские музеи, мемориальные лаборатории и т. п. Значение подобных музеев трудно переоценить. Особо велика роль заводских музеев. Скромные, подчас запущенные, лишенные должного финансирования, содержащиеся силами энтузиастов, ветеранов производства, иногда администрации предприятия, они служат бесценным источником исторической научно-технической, архитектурно-промышленной, социально-экономической информации. Большой популярностью пользуются коммунальные музеи − воды и городского транспорта. Им уделяется большее внимание, так как эти музеи являются достопримечательностями городов, частью их истории. Поэтому муниципалитеты и коммунальные службы стараются поддерживать их в жизнеспособном состоянии. Очень популярны, особенно на Западе, заводы-коллекции старой техники, особенно железнодорожной. В Великобритании, например, насчитывается 124 музейных объекта железнодорожной техники (собственно музеи, экспозиции и заповедные железные дороги) [23]. Среди них встречаются и такие, где старый подвижной состав продолжает функционировать. В некоторых странах индустриальные и транспортные музеи объединены в целые национальные системы с централизованным управлением и обслуживанием. Показательным примером может служить система музеев производственной истории, науки и техники Каталонии. Головной музей – Музей науки и техники 132

Каталонии находится в Террассе и является одним из крупнейших центров индустриальной археологии. В систему входит ещё 15 музеев производственно- и транспортно-технической тематики разбросанных по всей Автономии: музеи производства бумаги, кожи, серы, угля, включая шахты, коллекции старых автомобилей, подвижного состава железных дорог и др. Другой хороший пример системного подхода к музеефикации индустриального наследия − сеть музеев Нижнетагильского музея-заповедника «Горнозаводской Урал». Она охватывает 12 музеев, причем не только индустриального профиля, но и литературномемориальные, минералогический, этнографический и др. В начале 1990-х годов был поставлен вопрос о создании на Урале особого музейно-туристического «Каменного пояса», центром которого должен стать Нижнетагильский завод [24]. Сегодня ведутся работы по созданию индустриально-ландшафтного Национального парка Урала. Хорошим примером системного территориального подхода к музеефикации индустриального наследия является также проект удмуртских индустриальных археологов и художников «Промзона – территория культуры». Инициаторы проекта − Национальный и Республиканский музеи Удмуртии. Проект нацелен не только на охрану и музеефикацию машиностроительных заводов Ижевска и Воткинска и окружающих их районов, но и на максимальное возможное сохранение всего исторического и культурного уклада, а также городских и промышленных ландшафтов машиностроительного Прикамья. В Украине музейно-техническое дело имеют давнюю историю, серьезные попытки музеефикации индустриального наследия нашей страны имели место в 1927-1941 годах [25]. Новый толчок музеефикация памятников науки и техники получила с обретением Украиной независимости. Были созданы такие крупные музеи и музейные комплексы, как Государственный политехнический музей при Национальном техническом университете Украины «КПИ» (1995), Музей канализации (1994) и Водно-информационный центр (2003) в Киеве, Музей истории и развития Донецкой железной дороги (2003), а также железнодорожный музей в Коростене (Житомирская обл.), Музей Ракетных войск стратегического назначения (2001) около пгт Побужское (Кировоградская обл.), Военно-морской музейный комплекс «Балаклава» (2002) в городке Балаклава − административном районе Севастополя, Музей ракетно-космической техники Национального центра аэрокосмического образования молодежи Украины в Днепропетровске и др. Кроме традиционной музеефикации объектов индустриального наследия, украинскими исследователями разработаны интересные проекты создания комплексных индустриально-ландшафтных музеев «под открытым небом» [26]. Это полностью находится в русле общемировой тенденции музеефицировать не отдельные объекты, а целые индустриальные ландшафты и территории. При сохранении индустриальных ландшафтов в системе Всемирного наследия, сегодня задача ставится и решается именно так. Многим заповедание индустриальных ландшафтов может показаться полным абсурдом: ведь обычно целью заповедания является охрана природных или там храмовых, дворцовых, усадебных комплексов от разрушающего воздействия индустрии. Тем не менее, в свете концепции ландшафтного разнообразия, вопрос о заповедании промышленных ландшафтов 133

ставить можно и нужно [27]. Во многих случаях на практике сегодня он ставится и решается именно так, а теоретическое «обоснование» дается уже вдогонку. Одной из интереснейших и сложнейших проблем заповедания индустриальных ландшафтов является проблема сохранения их функциональной аутентичности. Принцип аутентичности выступает одним из основных при оценке степени ценности культурного наследия. Но если исторический жилой квартал, или, например, храмовый комплекс достаточно просто сберечь в его первоначальной функциональной форме − достаточно продолжать жить в жилом доме или проводить литургии в церкви, то сохранить в действии или воспроизвести старинную технологию намного сложнее. Во-первых, экономически не выгодно, вовторых, износ старинной техники и промсооружений велик и они могут просто не выдержать механических, термических или химических нагрузок, в-третьих, старые технологии экологически чаще всего вредные и т. д. Тем не менее, вопрос о сохранении функциональной аутентичности индустриального наследия ставится и решается. Проще всего − на транспорте. Музеи городского электротранспорта и железнодорожного транспорта имеют в своем составе функционирующие дороги, по которым до сих пор курсируют старые трамваи и паровозы. Охраняется и сберегается не только подвижной состав, но и место его работы, а также – окружающие железную дорогу или трамвайную колею исторические ландшафты. Иногда окружающие дорогу ландшафты, особенно в городах, восстанавливаются до мельчайших подробностей – вплоть до стилизации старинных надписей, объявлений, графиков движения и т. д. С промышленными технологиями сложнее. Старое металлургическое или химическое производство «законсервировать» невозможно по экологическим причинам. Но в таких отраслях промышленности, как текстильная, пищевая, или даже горное дело, это вполне реально. Так, Г. Н. Черкасов, исследовавший памятники текстильной промышленности города Иваново и Ивановской области, которые особой экологической вредностью не отличаются, пришел к такому выводу: “Сохранение и использование памятников промышленности в составе действующих предприятий представляется нам более целесообразным, чем их специальная музеефикация: доходы от туризма не покрывают затрат на содержание комплексов, а в музейных помещениях пропадает ощущение активности и подлинности того процесса или явления, ради которого, собственно, и осуществляется сохранение объекта” [28, 48]. В случае традиционных кустарных производств (местная промышленность) проблема решается ещё проще. Эти производства могут сохраняться веками в неизменной форме и прекрасно интегрируются в систему того же рурального или «зеленого» туризма. Особой формой музеефикации объектов индустриальной культуры является мемориальное строительство (или, по В. И. Батову, “мемориальное проектирование” [29]). Явление хорошо знакомое: машины, механизмы, агрегаты и аппараты выставляются в качестве памятников или памятных знаков тех или иных событий в производственной, военной или политической истории. Образцы памятной военной техники на площадях и улицах (рис. 33) доводилось видеть практически всем. Возле промышленных предприятий или на их территориях не редко можно увидеть 134

памятные знаки из образцов первой продукции (рис. 39), возле транспортных предприятий − старые автомобили и паровозы и т. п. Реже встречаются «индивидуальные» формы мемориального строительства, отражающие особенности истории края. На рис. 40 показан фрагмент железной дороги-узкоколейки, установленный в качестве памятного знака в лесу около городка Боярка

Рис. 39. Первый трактор «Беларусь МТЗ-2», изготовленный 14 октября 1953 года на Минском тракторном заводе. Установлен в честь 25-летия предприятия в 1971 году. Минск, предзаводская площадь тракторного завода. Фото автора, 2007.

Рис. 40. Памятный знак − рельсы узкоколейной железной дороги и остов тележки. Установлен в лесу недалеко от городка Боярка Киевской обл. в память о строительстве узкоколейки, описанном в романе Николая Островского «Как закалялась сталь». Фото автора, 2005.

Киевской области в качестве символа героических событий, имевших здесь место во время Гражданской войны и описанных в романе Николая Островского «Как закалялась сталь». Московский памятниковед О. Е. Штеле предлагает 135

любопытный проект «гора “Урал”» − соорудить своеобразный памятный знак из сваленных в кучу старых мотоциклов «Урал» возле исторического центра мотоциклостроения города Ирбита Свердловской области [30]. Возможности и выразительные средства мемориального строительства, как видим, весьма, разнообразны. Ещё одной специфической формой музеефикации объектов индустриального наследия является натурный индустриальный ретро-дизайн, о котором говорилось выше (см. п. 2.4). Музеефикация и заповедание объектов индустриальной культуры естественным образом подразумевают развитие особенной отрасли туристической деятельности − техногенного туризма. Для туристов объекты индустриальной культуры обладают большим аттрактивным потенциалом [31]. Однако развитие техногенного туризма подразумевает и определенный уровень научнотехнической подготовки, которым обладают далеко не все туристы и который, к сожалению, сегодня падает. Посещение объектов, связанных с историей науки, техники, инженерного дела, промышленности, транспорта − это не столько любование красотами архитектурных форм и гармонией культурных ландшафтов, сколько напряженная умственная работа, направленная на понимание истории края, закономерностей развития техники и технологии, специфики научной деятельности в разные времена, особенностей экономики тех или иных исторических периодов и т. д. Иными словами развитие «цивилизованных» форм техногенного туризма требует от общества достаточно высокого уровня научнотехнической культуры. Общественные же настроения сегодня таковы, что престиж точного и естественнонаучного знания мал и продолжает снижаться. Это создает проблемы. Но они не должны обескураживать. Технические и производственные музеи самого разного профиля созданы не только для информационного «потребления», они − также действенный способ повышения научно-технической культуры в обществе, воспитания у подрастающего поколения уважительного отношения к физическому и интеллектуальному производственному труду, интереса к науке и технике. Техногенный туризм, хотя и доступен всем, имеет определенные возрастные особенности. У старших поколений он иногда связывается с ностальгическими настроениями, у молодежи − чаще с любознательностью, стремлением к знаниям и «промышленной романтикой». Последнее понятие появилось недавно и ещё недостаточно осознано социальными психологами, хотя само явление существует издавна. Не одно поколение в молодости, подростковом и даже детском возрасте (особенно юноши и мальчики) увлекалось «лазанием» по стройкам, заброшенным домам, заводам, карьерам, штольням и т. п. Сегодня лазание по подземным транспортным коммуникациям и горным выработкам оформилось в своеобразное молодежное движение диггеров. Любители высотного лазания образовали группу руферов. Большой размах приобрело молодежное движение любителей мотоциклетной техники − байкеров. На заброшенных стройках, в каменных «джунглях» городских кварталов и на промплощадках соревнуются в своей головокружительной акробатике любители паркура (разновидность 136

«промышленный паркур» характерна именно для промплощадок и сооружений). Своеобразная субкульутра «промышленных романтиков» является объективной основой для формирования и развития экстрим-форм техногенного туризма. Экстрим-туризм вообще с каждым годом становится всё более и более популярным. Такие «недостаточно цивилизованные», а если вглядеться глубже, по существу спортивные формы туризма нуждаются в продуманной и специализированной организации, которая создаст условия не только для развития оригинальных видов спорта3, но принесет прибыль от объектов, которые от рынка туризма, казалось бы, бесконечно далеки − заброшенных карьеров, развалившихся фабрик и даже мест техногенных катастроф. Не так давно в печати промелькнули сведения, что некая «шустрая» туристическая фирма организовала для любителей туры в 30-км зону отчуждения ЧАЭС по цене 300 $ с человека, что равносильно стоимости путешествия в Египет или Турцию. Недостатка в желающих не было. Развитие туризма и неформальных спортивных движений в сфере индустриального наследия, особенно с оттенком «промышленной романтики», свидетельствует о том, что в этой форме наследия не только отражается уходящая промышленная эпоха. Она активно ассимилируется молодым поколением, находящим в нем всё новые и новые культурные ценности. Долг старших поколений − отнестись к этому явлению со всей серьезностью и вниманием, поддержать увлечение молодежи культурой индустриализма. Это будет способствовать упрочению связи времен и поколений, послужит предпосылкой исторической преемственности между двумя столь несхожими эпохами − индустриальной и постиндустриальной.

По существу, речь идет о специфических индустриальных разновидностях физической культуры. «Диггерство» можно рассматривать как техногенный спелеотуризм; «руферство» − как своеобразный техногенный альпинизм; байкеры, очевидно, представляют мотоспорт; а трейсеры – это акробаты, гимнасты, легкоатлеты и альпинисты в одном лице.

137

ПРИМЕЧАНИЯ К главе 1 [1] Боярский П. В. Классификация памятников науки и техники // Памятники науки и техники. 1981. – М.: Наука, 1981; Боярский П. В. Перспективы развития памятниковедения // Памятниковедение. Теория, методология, практика. – М., 1986; Боярский П. В. Теоретические основы памятниковедения науки и техники // Памятниковедение науки и техники: теория, методика, практика. – М., 1988; Боярский П. В. Теоретические основы памятниковедения (постановка проблемы) // Памятниковедение. Теория, методология, практика. – М., 1986.; Бубнов И. Н. Памятники науки и техники: некоторые вопросы практики и теории // Вопросы истории естествознания и техники. – 1981. – № 1; Воронков Ю. С. Памятники науки и техники и проблемы развития исторических исследований // Памятниковедение науки и техники: теория, методика, практика. – М., 1988; Дьячков А. Н. Памятники науки и техники в системе памятников истории и культуры // Памятниковедение науки и техники: теория, методика, практика. – М., 1988; Майстров Л. Е. Памятники науки и техники и их значение // Памятники науки и техники. 1981. – М.: Наука, 1981; Полякова М. А. Изучение и использование памятников науки и техники // Памятниковедение науки и техники: теория, методика, практика. – М., 1988; Семенов Н. М.

Московский трамвай (проблемы сохранения памятников городского транспорта) // Памятники науки и техники. 1984. – М.: Наука, 1986. [2] Майстров Л. Е. Памятники науки и техники и их значение… [3] Юркин И. Н. Первый металлургический завод Демидовых и роль тульского металла в истории экономики и материальной культуры России // Альманах Международного Демидовского Фонда. – М.: Изд. центр «Классика», 2001. [4] Там же. [5] Штиглиц М. С. Промышленная архитектура Санкт-Петербурга. − СПб.: ТОО «Журнал ″Нева″», 1996. [6] Культурный ландшафт как объект наследия // Под ред. Ю. А. Веденина и М. Е. Кулешовой. − М.: Институт наследия; СПб.: «Дмитрий Булавин», 2004. [7] Історія, пам'ять... // Радянський хімік. – 1991. – № 36-41 (1695). [8] Дьячков А. Н. Памятники науки и техники в системе … [9] Веденин Ю. А., Шульгин П. М., Штеле О. Е. Государственная стратегия формирования системы достопримечательных мест, историко-культурных заповедников и музеев-заповедников в Российской Федерации // Наследие и современность: Инф. сб. − М.: Институт Наследия, 2006. − Вып. 13. [10] Черкасов И. И., Шварцев В. В. Первые образцы лунного грунта – памятники советской космической науки и техники // Памятники науки и техники. 1986. – М.: Наука, 1987. [11]. Веденин Ю. А., Шульгин П. М., Штеле О. Е. Государственная стратегия… [12] Чалая И. П. Историко-культурные и природные территории Мурманской области // Наследие и современность. − М.: Институт наследия, 2006. − Вып. 13. [13] Ковалев А. Проблема сохранения памятников промышленного зодчества // Архитектура СССР. – 1971. – № 11. [14] Там же. [15] Історія української архітектури / Ю. С. Асєєв, В. В. Вечерський, В. Тимофієнко та ін. – К.: Техніка, 2003.

138

[16] Там же. [17] Закон України «Про охорону культурної спадщини» // Правова охорона культурної спадщини. Нормативна база: Зб. документів. – К.: Видавництво ХІК, 2006. [18] Асеев Ю. С. Стили в архитектуре Украины. – К.: Будивэльнык, 1989. [19] Асеев Ю. С. Там же; Морозова Е. Б. Смена формообразующих факторов как условие эволюционного развития промышленной архитектуры // Изв. вузов. Строительство. – 2005. – № 6. [20] Костов К. Типология промышленных зданий / Сокр. пер. с болгар. – М.: Стройиздат, 1987. [21] Морозова Е. Б. Смена формообразующих факторов… [22] Сергеев И. М. Металлургические заводы Приокского горного округа // Памятники науки и техники. 1985. – М.: Наука, 1986. [23] Арсеньев Н. М., Дубодел А. М. Во славу России… Трудовая мотивация и образ отечественного предпринимателя конца XVIII − первой половины XIX века. − М.: Наука, 2002. [24] Тектоника промышленного сооружения, обусловливаемая его прочностными свойствами, является важнейшей предпосылкой архитектурно-промышленного формообразования. В последней четверти ХХ в. в ряде отраслей промышленности (лёгкая, пищевая, приборостроительная) она трансформировалась в свою противоположность: легкость и мобильность. Причина этого − не столько в развитии технологий промышленного производства и строительства, сколько в социальных и экономических трансформациях трудовых процессов. Транснациональные корпорации, производящие и торгующие не продукцией, а брэндами, постоянно рыщут по всему миру в поисках наиболее дешевой рабочей силы и наиболее льготных условий налогообложения. Находя нужные им условия, они создают такие промышленные формы, которые, во-первых, занимают минимальную площадь, во-вторых, приспособлены для максимальной эксплуатации рабочих (потогонная система труда), и, в-третьих, могут быстро водружаться и демонтироваться, в зависимости от изменения политической обстановки и конъюнктуры на рынке труда. В результате возникают антигуманные по своей сущности и уродливые по форме промышленные строения, совершенно чуждые духу промышленной архитектуры даже периоду потогонных систем труда XVIII в. Американская журналистка Н. Кляйн, изучившая это явление в разных странах, так описывает «шедевры» промархитектуры эпохи постмодерна и глобализации: “Эти выстроившиеся в ряд фабрики, каждая с собственной проходной и охраной, тщательно спланированы с тем, чтобы выжимать с этой полоски земли максимум продукции. Цеховые здания без окон, сделанные из дешевого пластика и алюминиевого сайдинга, плотно прижаты друг к другу, так что между ними остается не более нескольких футов пространства. На солнце блестят стенды с карточными регистрациями рабочего времени − тут следят, чтобы из каждого рабочего выжималось максимальное число рабочих часов. Улицы внутри зоны зловеще пусты: открытые ворота − единственное средство вентиляции на большинстве фабрик − являют взору ряды молодых женщин, молча склонившихся над шумящими машинами” [Кляйн Н. NO LOGO. Люди против брэндов / Пер. с англ. − М.: ООО «Добрая книга», 2003, с. 265-266]. И несколькими абзацами ниже: “Я иду вдоль улиц Кавите [город в Филиппинах − Т. Ю.] и чувствую какоето угрожающее непостоянство, какую-то фундаментальную нестабильность зоны. Похожие на сараи корпуса настолько не сочетаются с окружающей природой, с прилежащим городом, с самой почвой на которой стоят, что кажется: рабочие места, переместившиеся сюда с севера, так же легко могут «мигрировать» обратно. Фабрики сконструированы так, чтобы быть дешевыми в строительстве, и теснятся на арендованной, а не на собственной земле. Когда я поднимаюсь на водонапорную башню на окраине зоны и смотрю вниз на

139

сотни корпусов, мне кажется, что весь этот карточный комплекс может быть поднят на воздух и унесен прочь, как домик Элли в «Волшебнике Изумрудного города». Не зря ведь в Гватемале фабрики в ЗЭП [закрытых экономических пространствах − Т. Ю.] называют «ласточками»” [Там же, с. 268]. Мы позволили себе столь обширную цитату, поскольку в литературе сегодня очень мало вдумчивых и объективных характеристик современной «промышленной архитектуры» − промархитектуры эпохи постиндустриального общества, постмодерна и глобализации. Это − одно из немногих. Оно достаточно точно передает специфику и вскрывает причины формообразования современных промышленных построек. Как нетрудно видеть, это формообразование не имеет ничего общего с установками промышленного зодчества предыдущих трех столетий (XVIII-XX в.). Е. Б. Морозова «мягко» замечает, что технологические изменения, обусловленные “движением к информатизации”, в промышленной архитектуре “привели к стагнации” [Морозова Е. Б. Смена формообразующих факторов…]. Нам представляется, что более точной характеристикой промышленной архитектуры «состояния постмодерна» будет такая: самоуничтожение. [25] Штиглиц М. С. Промышленная архитектура Санкт-Петербурга… [26] Там же. [27] Там же. [28] Алферов Н. С. Зарождение и развитие отечественной промышленной архитектуры на Урале: Автореф. дис. … докт. архитектуры / Московский архитектурный институт. – Свердловск – Москва, 1962. [29] Тимофієнко В. Шляхи формування типів складських споруд на Півдні України // Архітектурна спадщина України. – К.: НДІТІАМ, 1994. [30] Кириченко Е. И. Русская архитектура 1830-1910-х годов. – М.: Искусство, 1978. [31] Яковлев А. А. Архитектурная система и творческий метод в проектировании промышленных зданий конца XIX – начала XX века // Промышленное и гражданское строительство. – 1999. – № 9. [32] Иванова Л. И. Царство красного кирпича // Памятники Отечества. – 1991. – № 1(23). [33] Штиглиц М. С. Модерн в промышленной архитектуре Петербурга // 100 лет Петербургскому модерну: Материалы научной конференции 30 сент. – 2 окт. 1999 г. – СПб, 2000. [34] Петренко В. Ф. Основные этапы и особенности развития промышленного зодчества Украины в период 1780-1860 гг. // Памятники архитектуры Украины (Новые исследования): Сб. – К.: КиевНИИТИ, 1986. [35] Шипицина О. А. Невьянский цементный завод. История развития и архитектура // Промышленное и гражданское строительство. – 1993. – № 7. [36] Холодова Л. П. Архитектура металлургических заводов Урала второй половины XIX – начала ХХ веков: Автореф. дис. … канд. архитектуры – 18.00.02 Архитектура зданий и сооружений / Московский архитектурный институт. – М., 1972. [37] Голубев Г. А., Холодова Л. П. Об особенностях архитектурных форм уральских доменных цехов // Архитектура промышленных предприятий и городов Урала: Сб. − М., 1977. − Вып. 8. [38] Пащенко П. И. Предприятия с агрессивными средами. – Л.: Изд-во лит. по строит., 1967. [39] Хорхот А. Я. Архитектура и благоустройство промышленных предприятий. − К., 1957. [40] Там же.

140

[41] Ким Н. Н. Промышленная архитектура. – М.: Стройиздат, 1988. [42] Константинов В. О. Збереження пам’яток виробничої архітектури // Праці центру пам’яткознавства НАН України та УТОПІК. – 2004. – № 6. [43] Прибєга Л. Традиційні млинарські споруди України: типологія, охорона та реставрація // Пам’ятки України: Історія та культура. – 1998. [44] Всемирное культурное наследие: Справ. изд. / В. П. Максаковский. − 2-е изд., исп. и доп.− М.: Просвещение, 2003. [45] Тютюнник Ю. Г. Казатин – заповедник железнодорожной архитектуры // Індустріальна спадщина в культурі і ландшафті: Матеріали Першої всеукраїнської конференції. Київ, 4–7 жовтня 2005 року / Науковий вісник Інституту дизайну і ландшафтного мистецтва Державної академії керівних кадрів культури і мистецтв. – 2005. – Вип. 2. [46] Кудрявцева Т. Архитектурная вязь железных дорог // Наука и жизнь. – 1984. – № 5. [47] Денисик Г. І. Антропогенні ландшафти Правобережної України. − Вінниця: Арбат, 1998. [48] Денисик Г. І., Вальчук О. М. Індустріальна спадщина в структурі заповідних антропогенних ландшафтів України // Індустріальна спадщина в культурі і ландшафті: Матеріали Першої всеукраїнської конференції. Київ, 4-7 жовтня 2005 року / Науковий вісник Інституту дизайну і ландшафтного мистецтва Державної академії керівних кадрів культури і мистецтв. – 2005. – Вип. 2. [49] Культурное наследие и туризм. – М.: Институт Наследия, 2005. – 172. [50] Всемирное культурное наследие… [51] Денисик Г. І., Вальчук О. М. Індустріальна спадщина в структурі… [52] Всемирное культурное наследие… [53] Тимофієнко В. Шляхи формування типів складських споруд… [54] Петренко В. Ф. Основные этапы и особенности развития… [55] Тимофієнко В. Шляхи формування типів складських споруд … [56] Хан-Магомедов С. О. Психоаналитический метод Н. Ладовского во ВХУТЕМАСе и ВХУТЕИНе (Объединенные левые мастерские. Психотехническая лаборатория). − М.: Architectura, 1993. [57] Дрёмова Л. В. Архитектурно-ландшафтная композиция ансамбля в с. Шаровка // Індустріальна спадщина в культурі і ландшафт: Матеріали Першої всеукраїнської конференції. Київ, 4-7 жовтня 2005 року / Науковий вісник Інституту дизайну і ландшафтного мистецтва Державної академії керівних кадрів культури і мистецтв. – 2005. – Вип. 2. [58] Тютюнник Ю. Г. Исторические горнопромышленные ландшафты Криворожского бассейна // Вопросы истории естествознания и техники. – 2006. – № 4. [59] Всемирное культурное наследие… [60] Гайко Г. І., Бровендер Ю. М. Проект музеєфікації давнього рудника «Картамиш» // Індустріальна спадщина в культурі і ландшафті: Матеріали ІІ Всеукраїнської наукової конференції. Київ, 23-26 травня 2007 р. / Науковий вісник Інституту дизайну і ландшафтного мистецтва Державної академії керівних кадрів культури і мистецтв. – К., 2007. – Вип. 4; Денисик Г. І. Антропогенні ландшафти Правобережної України..; Казаков В. Л. та ін. Індустріальна спадщина залізорудних рудників «Червоного пласта» міста Кривго Рога // // Індустріальна спадщина в культурі і ландшафті: Матеріали ІІ Всеукраїнської наукової конференції. Київ, 23-26 травня 2007 р. / Науковий вісник Інституту дизайну і ландшафтного мистецтва Державної академії керівних кадрів культури і мистецтв. – К., 2007. – Вип. 4; Казаков В. Л., Тітов В. В. Теоретико-методологічні засади вивчення об’єктів індустріальної спадщини Кривбасу // Там само; Кочергін І. О. Нариси з історії гірничої

141

справи на Придніпров’ї. –Дніпропетровськ: Вид-во Дніпропетровського нац. ун-ту, 2005; Тютюнник Ю. Г. Исторические горнопромышленные ландшафты … [61] Культурный ландшафт как объект наследия… [62] Окорков А. В., Натытник А. А. Исследование водоёмов как элементов исторического ландшафта (на примере исследований малого пруда ИосифоВолоколамского монастыря) // Памятниковедение. Изучение памятников истории и культуры в гидросфере. – М., 1991. – Вып. 2; Носар І. В. Штучні водойми в структурі історичних Волинських поселень // Індустріальна спадщина в культурі і ландшафті: Матеріали Першої всеукраїнської наукової конференції / Науковий вісних Інституту дизайну і ландшафтного мистецтва Державної академії керівних кадрів Міністерства культури і мистецтв України. – 2006. – Вип. 2. [63] Барабанов А. А. Развитие архитектуры гидротехнических сооружений на заводах Урала в ХІХ − начале ХХ столетий // Архитектура промышленных предприятий и городов: Сб. − М., 1977. − Вып. 8; Быков Л. С. Канал имени Москвы – крупный гидротехнический комплекс // Памятники науки и техники. 1986. – М., 1987; Гузевич Д. Ю. Гранитные шлюзы Шлиссельбурга // Памятники науки и техники. 1989. – М.: Наука, 1990; Штатнова М. А. Памятники Ладожского канала // Памятники науки и техники. 1990. – М.: Наука, 1992. [64] Культурный ландшафт как объект наследия … [65] Там же. [66] Ипполитова К. Исторический центр – сохранить и приумножить. Старый Петербург заслуживает бережного отношения // Строительство и городское хозяйство в Санкт-Петербурге и Ленинградской области. – 2002. – № 54. (На сайте http: // www. stroygorhoz. ru / 54/ 54–57. php) [67] От абревиатуры «RTS» (Reclaim the Streets – Вернуть себе улицы) – радикальное урбоэкологическое движение, близкое к ситуационизму. [68] Любопытно, что наиболее резкая и социально самая деструктивная форма контркультуры – «культура» уголовного мира – сегодня получила полуофициальный статус: литературная и кинематографическая пропаганда «блатной романтики», смакование и идеализация лагерного быта, навязывание криминальной «философии» грубой физической силы, засилье «фени» в языке – всё это в современном обществе приобрело черты массовой культуры и получило широкий доступ к средствам коммуникации. [69] Гродзинський М. Д. Пізнання ландшафту: місце і простір. У 2-х т. – К.: ВПЦ «Київський університет», 2005. – Т. 2. [70] Кляйн Н. NO LOGO… [71] Художественные работы «индустриальных фотографов» можно увидеть на таких сайтах: http: // www. abandoned. ru; http: // slash. vistcom. ru; http:// www. urbangames. ru; http:// industria 1. boom. ru; http:// docent. msk. ru и других (ключевое словосочетание для поисковых систем «индустриальная фотография»). [72] Морозова Е. Б., Купрейчик Л. В. Рабочий поселок в городе как памятник промышленнго строительства // Індустріальна спадщина в культурі і ландшафті: Матеріали ІІ Всеукраїнської наукової конференції. Київ, 23-26 травня 2007 р. / Науковий вісник Інституту дизайну і ландшафтного мистецтва Державної академії керівних кадрів культури і мистецтв. – К., 2007. – Вип. 4. [73] Перхавко В. Б. Возникновение и развитие промышленной археологии // Памятники науки и техники. 1989. – М.: Наука, 1990. [74] Юркин И. Н. Первый металлургический завод Демидовых... [75] У истоков советского краеведения (Из выступлений участников Всероссийских краеведческих конференций 1920-х годов) // Памятники Отечества. – 1989. – №1(19).

142

[76] Перхавко В. Б. Возникновение и развитие промышленной археологии… [77] Бакланов Н. Б. Техника металлургического производства XVIII века на Урале. − М.-Л., 1935; Кашинцев Д. История металлургии Урала. Том 1. Первобытная эпоха, XVII и XVIII в. − М.-Л., 1938; Металлургические заводы на территории СССР с XVIII века до 1917 года. Железо. Сталь. Медь. Т.1 / Под. ред. акад. М. А. Павлова. – М.-Л.: Ин-т истории науки и техники АН СССР, 1937; Сигов С. П. Очерки по истории горнозаводской промышленности Урала. − Свердловск, 1935; Струмилин С. Г. Черная металлургия в России и СССР. Технический прогресс за 300 лет. − М.-Л., 1935; Цейтлин М. А. Очерки по истории развития стекольной промышленности в России. – М.-Л.: Гос. изд-во лег. пром.., 1939. [78] Бакулев Г. Д. Тульская промышленность. Историко-экономический очерк. – Тула: Обл. кн. изд-во, 1952; Бакулев Г. Д. Черная металлургия юга России / Под. ред. акад. С. Г. Струмилина. – М.: Гос. научно-техническое изд-во лит-ры по черной металлургии, 1953; Вяткин М. П. Горнозаводской Урал в 1900-1917 гг. − М., 1965; Данилевский В. В. Русская техника. − М., 1948; Заозерский Е. И. Мануфактуры при Петре І. − М.-Л., 1947; Кафенгауз Б. Б. История хозяйства Демидовых в XVIII-XIX вв. Опыт исследования по истории уральской металлургии. − М.-Л., 1949. − Т. 1; Лукьянов П. М. История химических промыслов России. В 6-ти томах. − М.: Химия, 1950-1956; Любомиров П. Г. Очерки по истории русской промышленности. XVII, XVIII и начало XIX века. − М., 1947; Малахов Г. М., Шостак А. Г., Стариков Н. И. История горного дела в Криворожском бассейне. – К.: Гос. изд-во техн. лит-ры УССР, 1956; Мартынов М. Н. Горнозаводская промышленность на Урале при Петре I. − Свердловск, 1948; Павленко Н. И. История металлургии в России XVIII века. (Заводы и заводовладельцы). – М.: Изд-во Академии наук СССР, 1962; Рубцов Н. Н. История литейного производства в СССР. − М., 1962. − Т. 1; Струмилин С. Г. История черной металлургии в СССР. Т.1. Феодальный период (1500–1860 гг.).– М.: Изд-во АН СССР, 1954. [79] Алферов Н. С. Зодчие старого Урала. Первая половина XIX века. − Свердловск, 1960; Хорхот А. Я. Архитектура и благоустройство промышленных предприятий… [80] См. сайт http:// nasledie. 18region. ru [81] Воронков Ю. С. Памятники науки и техники и проблемы развития… [82] Бубнов И. Н. Памятники науки и техники: некоторые вопросы… [83] Кудрявцева Т. Архитектурная вязь железных дорог…; Кудрявцева Т. Из истории Московского водопровода // Наука и жизнь. – 1983. –№ 5; Кудрявцева Т. Промышленные сооружения – памятники архитектуры // Там же. – № 3; Кудрявцева Т. Службы Московского трамвая // Там же. – № 11. [84] Черкасов Г. Н. Памятники промышленности Ивановской области: сохранение и использование // Памятники Отечества. – 1983. – № 2(8). К главе 2 [1] Культурный ландшафт как объект наследия … [2] Гвоздецкий В. Л. Комплексные памятники науки и техники (на примере плана ГОЭЛРО) // Памятники науки и техники. 1981. – М.: Наука, 1981. [3] Черкасов Г. Н. Памятники промышленности Ивановской области… [4] Там же. [5] Прибєга Л. В. Пам’ятка містобудування: методологічна сутність // Праці центру пам’яткознавства НАН України та УТОПІК. − К., 2005. − Вип. 7. [6] Любопытным историческим «памятником районной планировки» являются села в районе Холодного Яра на Чигиринщине (Черкасская обл.). Холодный Яр испокон веков был

143

в Украине гнездилищем бунта и непокорности. В силу специфической воинской необходимости села района приобрели вытянутые линейные очертания, но не вдоль путей сообщения или береговой линии (что обычно), а вдоль опушки леса: чтобы бунтарям и их семьям было быстрее и удобнее покидать жилища и скрываться в дебрях украинской вольницы. [7] Симагин В. А., Курбатова Н. В. Проблемы ревалоризации // Изв. вузов. Строительство. – 2004. – № 2. [8] Прибєга Л. Історичні ареали поселень: сутність та методологічні засади охорони // Українська академія мистецтва: дослідницькі та науково-методичні роботи. – 2001. – Вип. 8. [9] Ієвлєва В. П. До питання охорони промислово-виробничої спадщини України // Праці центру пам’яткознавства НАН України та УТОПІК. − 2005. − Вип. 7. [10] Вишневецкий Л. М., Воробьев А. П., Левин Л. Г. Памятник электрификации Северного района // Памятники науки и техники. 1986. – М., 1987. [11] Быков Л. С. Канал имени Москвы – крупный гидротехнический комплекс // Памятники науки и техники. 1986. – М., 1987. [12] Штатнова М. А. Памятники Ладожского канала // Памятники науки и техники. 1990. – М.: Наука, 1992. [13] Arquitecturas de l’Aigua / A.Bover, Q.Español, E.Vázquez y otros. – Salt: Museu de l’Aigua, 2003. [14] Низовцев В. А. Ландшафтно-исторические комплексы – основной объект геоэкологического мониторинга охраняемых территорий историко-культурного назначения // Ломоносов и национальное наследие России. – Архангельск, 1996; Низовцев В. А., Онищенко М. В., Богданов Е. В. и др. Ландшафтно-исторический подход к функциональному зонированию охраняемых территорий историко-культурного назначения // Ландшафтная школа Московского университета: традиции, достижения, перспективы / Под ред. К. Н. Дьяконова, И. И. Мамай. – М.: Изд-во «Русаки», 1999. [15] Исаченко Т. Е. Природно-культурные комплексы старинных усадеб в ландшафтах Санкт-Петербургского региона // Изв. РГО. – 2003. – Т. 135, вып. 2. [16] Бондарев М. В. Эволюция исторических природно-технических систем и управляющее воздействие на процессы их адаптации (на примере исторических памятников Москвы) // Геоэкология. − 2004. − № 5; Пашкин Е. М. Инженерно-геологический аспект реставрации памятников архитектуры // Геоэкология. − 2005. − № 4; Пономарев В. В., Кувшинников В. М. Оценка параметров инженерно-геологических процессов в исторических природно-технических системах// Геоэкология. – 2003. – № 3. [17] Enríquez L. Y. Entorno y paisaje de una ciudad histórica. Segovia. Caminos para su conservación. – Madrid: Ministerio de Obras Públicas y Urbanismo, 1990. [18] Мильков Ф. Н. Человек и ландшафты: Очерки антропогенного ландшафтоведения. – М.: Мысль, 1973. [19] Ayala M. C. La transformación de antiguos recintos industriales// Projecte de transformació d’un antic recinte industrial. La Fabrica Nova a la ciutat de Manresa. – Barcelona: Edición de la Universitat Politécnica de Catalunya, 2003. [20] Семенов И. Г. Нижнетагильский музей-завод и принципы его музеефикации // Ландшафт-плюс. − 2006. − № 1. [21] Культурный ландшафт как объект наследия … [22] Тютюнник Ю. Г. Ландшафт как структура // Известия АН СССР. Сер. геогр.– 1990.– № 2; Тютюнник Ю. Г. Промышленный ландшафт // География и природ. ресурсы. – 1991.– № 2; Тютюнник Ю. Г. О сущности урбанизированного ландшафта // География и

144

природ. ресурсы. – 1995. – № 4; Тютюнник Ю. Г. К истокам ландшафтного мышления // Известия РАН. Серия географическая. – 2006. – № 1. [23] В литературе, в том числе и специальной ландшафтоведческой, постоянно встречается одна и та же ошибка: возникновение понятия «ландшафт» приурочивают к расцвету пейзажной живописи и проводят прямую параллель между ландшафтом и пейзажем. [24] Самым сжатым и общим определение ландшафта может быть таким: ландшафт − это территориально локализованная целостность. [25] Кильдема К., Аннука Э. Исследование антропогенных изменений ландшафтов // VII совещ. по вопр. ландшафтоведения: Тез. докл. – Перьмь, 1974; Крюков А. С. Типология ландшафтов городов // Вопросы географии городов. − Волгоград, 1967; Лаходанов В. Л. Некоторые вопросы рационального использования и формирования ландшафтов промышленных предприятий // Формирование и охрана ландшафтов: Тез. док. регион. конф. − Мн., 1973; Рейнфельд В. Дорога и ландшафт // Ландшафтная архитектура: Сб. – М.: Стройиздат, 1963. [26] Тютюнник Ю. Г. К методологии антропогенного ландшафтоведения // География и природ. ресурсы. – 1989. – № 4; Тютюнник Ю. Г. Промышленный ландшафт…; Тютюнник Ю. Г. О сущности урбанизированного ландшафта…; Тютюнник Ю. Г. Постнекласична парадигма урболандшафтознавства // Фізична географія та геоморфологія. – 2001. – Вип. 40; Тютюнник Ю. Г. Расширение объектной базы ландшафтоведения и его последствия // География и природ. ресурсы. – 2004. – № 3. [27] Гродзинський М. Д. Пізнання ландшафту…; Калуцков В. Н. Топологическая теория культурного ландшафта // Гуманитарная география: научный и культурнопросветительский альманах. − 2004. − Вып. 1; Туровский Р. Культурная география: теоретические основания и пути развития // Культурная география: Сб. – М.: Институт наследия, 2001. [28] Віденський меморандум: «Всесвітня спадщина та сучасна архітектура – управління історичним міським ландшафтом» // Праці науково-дослідного інституту пам’яткоохоронних досліджень. – 2005. – Вип. 1. [29] Культурный ландшафт как объект наследия … [30] Там же. [31] Там же. [32] Гродзинський М. Д. Пізнання ландшафту… [33] Тютюнник Ю. Г. Игра с кодом // Totallogy-XXI (15/16 випуски). Постнекласичнi дослiдження. – Київ, 2006; Тютюнник Ю. Г. Культурна спадщина і ландшафтне різноманіття // Праці центру пам’яткознавства НАН України та УТОПІК. – 2007. – Вип. 11. [34] Культурный ландшафт как объект наследия … [35] Всемирное культурное наследие… Нам парадокс культурного наследия (да и культуры в целом) представляется ещё более глубоким. Начиная от египетских пирамид и заканчивая архитектурными шедеврами «банкирской архитектуры» ХХ в., многие, очень многие объекты того, что мы сегодня называем культурным наследием создавались потом и кровью трудящихся. Прихоти фараонов и капризы императоров, тщеславие королей и амбиции попов, себялюбие купцов и хвастовство банкиров двигали народными массами, бросали экономики целых государств и эпох на создание памятников, по существу, их могуществу, воле и властолюбию. В сказочной красоте дворцов и храмов, в строгой изысканности мавзолеев и усыпальниц, в гармоничном величии крепостей и замков запечатлена информация не только эстетического и инженерного свойства, но также оставлены свидетельства о социальном насилии, патологическом себялюбии и беспощадной эксплуатации человека человеком. Однако

145

современная архитектура полностью исчерпала и этот исторический пласт. Сегодня, по существу, в художественном, стилистическом и эстетическом отношении в архитектуре не создается ничего нового. «Стиль», который господствует в «архитектуре господ» сегодня можно было бы определить, как «торгашеское контемпорари» – компиляции из стилистических фрагментов прошлых эпох и игры с новыми строительными материалами (композитами, стеклами), не «тянущие» даже на поставангардизм. Новым архитектурным стилем мог бы стать архитектурный экологизм, но лишь при условии формирования в обществе новых производственных отношений, свободных от эксплуатации человека человеком, а значит и от эксплуатации человеком природы, как таковой. [36] Тютюнник Ю. Г., Бедная С. М. Изменения растительного покрова в урбанизированных ландшафтах Зоны отчуждения Чернобыльской АЭС // Изв. РАН. Серия географическая. – 1999.– № 2. [37] Чернобыльская зона отчуждения очень богата «памятниками» ядернорадиационной катастрофы. Со времен ликвидации аварии на ЧАЭС здесь остались пункты захоронения радиоактивных отходов (ПЗРО) и множество, около 800, пунктов временной локализации радиоактивных отходов (ПВЛРО). Большинство из них находятся в пределах ландшафтов, где активная деятельность человека прекращена. Разнообразие форм ПЗРО и ПВЛРО очень велико − начиная с «кладбищ» радиационно зараженной техники (вертолеты, автомобили, военные машины) и заканчивая фитоценозом Рыжего леса, измененным ионизирующим излучением до неузнаваемости. Не исключено, что все эти объекты индустриального и транспортного происхождения (непосредственного или опосредованного) со временем будут относиться к памятникам, разумеется, с той же «поправкой» на парадоксальность, какую следует делать по отношению к такому объекту Всемирного наследия, как Хиросима. [38] Батов В. И. Проблема и содержание мемориального проектирования // Памятниковедение. Теория, методологи, практика. – М., 1986. [39]. Швебс Г. И. Доминионы ноосферы: обоснование схемы агроландшафтного варианта // География и природ. ресурсы. −1990. − № 3. [40] Всемирное культурное наследие… [41] Мильков Ф. Н. Человек и ландшафты… [42] См. сайт http://scilib.debryansk.ru/undesign/3kraeved/kray/gorod/bryansk/ bmz.html [43] Жуковский А. А. Архитектура советских заводов черной металлургии первых пятилеток: Автореф. дис. … канд. архитектуры – 18.00.01 Теория и история архитектуры / Московский архитектурный институт. – М., 1984. Яркое поэтическое свидетельство об этом замечательном в истории отечественного градостроительства периоде попытока создать город-сад оставил В. Маяковский в стихотворении Рассказ Хренова о Кузнецкстрое и о людях Кузнецка: “По небу тучи бегают, дождями сумрак сжат, под старю телегою рабочие лежат. И слышит шепот гордый вода и под

и над: «Через четыре года здесь будет город-сад!» Темно свинцовоночие, и дождик толст, как жгут, сидят в грязи

146

рабочие, сидят, лучину жгут. Сливеют губы с холода, но губы шепчут в ланд: «Через четыре года здесь будет город-сад!» Свела промозглость корчею, − неважный мокр уют, сидят впотьмах рабочие, подмокший хлеб жуют.

Но шепот громче голода − он кроет капель спад: «Через четыре года здесь будет город-сад!» <………> Я знаю − город будет, я знаю − саду цвесть, когда такие люди в стране в советской есть!”

147

[44] Haag R. Gas Works Park// Landscape. Diseño del espacio público. Parques. Plazas. Jardines. – Barcelona: Editorial Gustavo Gili, s.a., 1991. [45] Refer Paisatges: Arquitectura del Paisatge a Europa / Сol·lecció Arquítemas. – Barcelona: Fundació Caixa d’Arquitects, 2000. – № 6; Vaccarino R., Johnson T. Paisajes reciclados: el reciclaje como motor de cambio // Landscape architecture. – 1997. – № 3. [46] Refer Paisatges: Arquitectura del Paisatge a Europa … [47] Нефёдов В. А. Ландшафтный дизайн и устойчивость среды. – СПб., 2002. [48] Дубровин Г. И., Овечкин А. В. Опыт сохранения и использования объектов промышленной архитектуры в застройке современного центра Свердловска // Архитектура промышленных предприятий и городов: Сб. − М., 1977. − Вып. 8. [49] Кудрявцев А. Сохранить дух места // Памятники Отечества. – 2002. – № 54, Ч.2. [50] Florian B. βrikkettfabrik Witznitz, Leipzig // Landscape architecture. – 1997. – N 3. [51] Todd J. From Ecocities to Living Machines, Principes of Living Machines. – Berkeley: North Atlantic Books, 1994. [52] Бродач М. М., Шилкин Н. В. Установка очистки сточных вод Living Machine // Сантехника. – 2002. – № 6. [53] Vaccarino R., Johnson T. Paisajes reciclados… [54] Тетиор А. Н. Строительная экологя. – К.: Будівельник, 1992. [55] Гусейнов Г. Чаша ювіляра Карла Фаберже. − Дніпропетровськ, 1995; Тютюнник Ю. Г. До початку металургії на Криворіжжі. Гданцівський чавуноливарний завод // Праці центру пам’яткознавства НАН України та УТОПІК. – 2005. – Вип.7. [56] Тютюнник Ю. Г. До початку металургії на Криворіжжі…; Тютюнник Ю. Г. Исторические горнопромышленные ландшафты… [57] Тютюнник Ю. Г. Идентификация, структура и классификация ландшафтов урбанизированных территорий // География и природ. ресурсы.– 1991.– № 3. [58] Тютюнник Ю. Г. Чтение городского пространства в знаках индустриальной культуры // Totallogy. Постнекласичні дослідження. Випуск 5. – К., 2001. [59] Устенко Т. В., Кондратенко Е. С., Водзинский Е. Е. Формирование архитектурно-художественного облика центров городов / Под. ред. Т. В. Устенко. – К.: Будивэльнык, 1989. [60] Тютюнник Ю. Г. Идентификация, структура и классификация… [61] Геохимия окружающей среды / Ю. Е. Сает, Б. А. Ревич, Е. П. Янин и др. – М.: Недра, 1990. [62] Морозова Е. Б, Купрейчик Л. В. «Рабочий поселок» в городе … [63] Планировочная структура развивающихся городов: Обзор / Сост. Бочаров Ю. П. – М., 1973. [64] Василевски Е. Роль движения любителей железных дорог в сохранении памятников техники (на примере Великобритании, ФРГ, ГДР и ПНР) // Памятники науки и техники. 1987–1988. – М., 1989. [65] Хореев Б. С., Безденежных В. А., Быкова Н. В. Мировой урбанизм на переломе. − М.: Изд-во Моск. ун-та, 1992. [66] Тютюнник Ю. Г. Культурна спадщина і ландшафтне різноманіття… [67] Алферов Н. С. Зодчие старого Урала… [68] Шумилов Е.Ф. Творчество архитекторов камских заводов в первой половине

148

ХІХ века: Автореф. дис. … канд. искусствоведения. – 18.00.01 «Теория и история архитектуры» / Всесоюзный научно-исследовательский институт искусствоведения. – М. 1978. [69] Алферов Н. С. Зодчие старого Урала… [70] Пащенко П. И. Предприятия с агрессивными средами... [71] Культурный ландшафт как объект наследия … [72] Рихтер Л. А. Газовоздушные тракты тепловых электростанций. – М.: Энергоатомиздат, 1984. [73] Шишков И. А., Лебедев В. Г., Беляев Д. С. Дымовые трубы энергетических установок. – М.: Энергия, 1976. [74] Пащенко П. И. Предприятия с агрессивными средами … [75] Шишков И. А., Лебедев В. Г., Беляев Д. С. Дымовые трубы энергетических установок… [76] Сапрыкина Н. А. Проблемы образования архитектурной формы // Изв. вузов. Строительство. – 2004. – № 8. [77] Обилие гипербол и парабол обусловливает, в частности, оригинальность и очарование архитектуры Антонио Гауди. Его творчество считается оригинальным и неповторимым. Однако оно имеет корни в каталонской народной архитектуре, для которой свойственно обращение к сложным кривым линиям. [78] Шишков И. А., Лебедев В. Г., Беляев Д. С. Дымовые трубы энергетических установок… [79] См. сайт http://www.cm-sintra.pt/Artigo.aspx [80] Шишков И. А., Лебедев В. Г., Беляев Д. С. Дымовые трубы энергетических установок… [81] Черкасов Г. Н. Памятники промышленности Ивановской области… [82] Иванова Л. И. Царство красного кирпича… [83] Рессел А. По дорогам войны. От Малой Фатры к Праге: на сайте http://lib.rin.ru/doc/i/72927 [84] Бодня Л. М. Архитектурная роль инженерных сооружений в формировании внешней производственной среды // Изв. высш. учеб. заведений. Строительство и архитектура. – 1979. – № 4. [85] Валкин Б. Л. Город и металлургический завод // Тр. ЦНИИПромзданий. – 1978. – Вып. 61. [86] Орловский Б. Я., Казаков С. В. Типология в проектировании промышленных предприятий. – М.: Стройиздат, 1990. [87] Валкин Б. Л. Город и металлургический завод… [88] Красильников В. А. Промышленное зодчество и экология: Справ. пособие. – М.: Стройиздат, 1992. [89] Пащенко П. И. Предприятия с агрессивными средами … [90] Ковалев В. А. Формирование объемно-пространственной композиции крупных теплоэнергетических сооружений: Автореф. дис. … канд. архитектуры – 18.840 – Архитектура / Московский архитектурный институт. – М., 1972. [91] Гродзинський М. Д. Пізнання ландшафту… [92] Замятин Д. Н. Культура и пространство: Моделирование географических образов. − М.: Знак, 2006. [93] Тютюнник Ю. Г., Супрунович Ю. О. Антиекологія. Життя і смерть Київського «Радикалу» // Праці центру пам’яткознавства НАН України та УТОПІК. – 2005. – Вип.8.

149

[94] Тютюнник Ю.Г., Супрунович Ю. О. Палімпсест Заводського ландшафту (на прикладі Київського ВАТ АТЕК) // Там само. – 2006. – Вип. 10. [95] Митин И. И. Комплексные географические характеристики. Множественность реальных мест и семиозис пространственных мифов. – М.: Ойкумена, 2004. [96] Понятие экзистеницальной фигуры тесно связано с концепцией поверхности смысла Ж. Делёза [Делёз Ж. Логика смысла / Пер. с франц. – М.: Academia, 1995.]. Эта поверхность одновременно и формируется смыслом и репрезентирует его. При этом она интерпретируется как ландшафт [Тютюнник Ю. Г. Тоталлогия ландшафта / Под ред. В. А. Рыжко.– К.: Центр гуманитарного образования НАН Украины, 2002.]. Поверхность смысла имеет сложную не эвклидову геометрию, но, как и любой сложный объект «раскладывается» на части. Частями поверхности смысла являются складки [Делёз Ж. Складка. Лейбниц и барокко / Общая редакция и послесл. В. А. Подороги. Пер. с франц. Б. М. Скуратова. – М.: Изд-во «Логос», 1997.]. Очевидно из складок, как геометрических элементов, можно составлять разнообразные фигуры, которые являются не «частями» поверхности, а, опять-таки, в терминологии Делёза, частичными объектами. Одно из определений частичных объектов гласит, что они суть обычные методики, но не конкретные (применяемые к той или иной предметности), а как таковые [ Дельоз Ж., Гваттарі Ф. Капіталізм і шизофренія: Анти-Едип / Пер. з франц. – К.: КАРМЕ-СІНТО, 1996.]. Таким образом экзистенциальная фигура − просто «распредмеченный» метод. Он «работает» на любой предметности, его специфическим признаком является не алгоритмичность, а геометричность, формальность в смысле формы [97] Тютюнник Ю. Г. Тоталлогия ландшафта… [98] Филин В. А. Видимая среда в городских условиях как экологический фактор // Урбоэкология. – М.: Наука, 1990. [99] Лінда С. М. Легітимація історією: неокласицизм в архітектурі тоталітарного режиму // Сучасні проблеми архітектури та містобудування: Наук.-тех. зб. − К.: КНУБА. 2006. − Вип. 6. К главе 3 [1] Тютюнник Ю. Г., Супрунович Ю. О. Антиекологія… [2] Martínez A. L., Ruiz P. A., Álvarez-Ude L., Sánches D. P., Alcald A. La Fábrica de Armas de Toledo. II. Reabilitación con criterios medioambientales. – Ciudada Real: Gabinet de Rector de la Universidad de Castilla – La Mancha, 1999. [3] Martínez A. L. y otros. La Fábrica… [4] Боярский П. В. Теоретические основы памятниковедения науки и техники… [5] Боярский П. В. Теоретические основы памятниковедения (постановка проблемы)… [6] Там же. [7] Тютюнник Ю. Г. Оптимизация природной среды: поляризация и коэволюция ландшафтов// География и природ. ресурсы. – 1992. – № 1. [8] Пащенко В. М. Ландшафтна різноманітність та її історичні трансформації // Проблеми ландшафтного різноманіття України: Наук. зб. − К., 2000. [9] Тютюнник Ю. Г. Памятники индустриальной культуры и охрана техногенных ландшафтов // Антропогенні географія і ландшафтознавство в ХХ і ХХІ століттях: Треті міжнародні читання (конференція) присвячені 85-річчю від дня народження Федора Миколайовича Мількова. – Вінниця-Вороніж: «Гіпаніс», 2003.

150

[10] Батисс М. Разработка и конкретизация концепции биосферных заповедников // Природа и ресурсы. − 1987. − Вып. 22, № 3. [11] Родоман Б. Б. Пространственная концентрация антропогенных явлений (поиски географических законов) // Уч. зап. Тартуского ун-та. – Тарту, 1981. – Вып. 578. [12] Полякова М. А. Изучение и использование памятников… [13] Боярский П. В. Теоретические основы памятниковедения (постановка проблемы)… [14] Саймондс Дж. Ландшафт и архитектура / Пер. с англ. – М.: Изд-во лит-ры по строит., 1965. [15] Кудрявцев А. Сохранить дух места… [16] Замятин Д. Н. Культура и пространство… [17] Manlleu, el Ter i el Canal Industrial: Materiales per a una exposició. – Manlleu: Museu de Manlleu, 1995. [18] Bookchin M. Los anarquistas españoles. Años heroicos. 1986-1936 / Traducción de E. Rubio. – Valencia: Numa Edición. – 2000. [19] Там же. [20] Сиуда. П. Новочеркасская трагедия 1–3 июня 1962 года // Вибір. – 2004. – № 1-2. [21] Морозова Е. Б. Смена формообразующих факторов… [22] Арсеньев Н. М., Дубодел А. М. Во славу России… [23] Семенов Н. М. Музеи городского транспорта (новейший зарубежный опыт) // Вопр. истории естествознания и техники. – 2000. – № 4. [24] Семенюк М. С. По следу «старого соболя» // Памятники Отечества. – 1991. – №2(24). [25] Константинов В. О., Панфілов А. О. Музеєфікація індустріальної спадщини // Індустріальна спадщина в культурі і ландшафті: Матеріали ІІ Всеукраїнської наукової конференції. Київ, 23-26 травня 2007 р. / Науковий вісник Інституту дизайну і ландшафтного мистецтва Державної академії керівних кадрів культури і мистецтв. Випуск 4. [26] Денисик Г. І., Чиж О. П. Музей індустріальної культури Подільських полісь // Там само. [27] Тютюнник Ю. Г. Охрана и заповедание индустриальных ландшафтов // География и природ. ресурсы. – 2006. – № 2. [28] Черкасов Г. Н. Памятники промышленности Ивановской области… [29] Батов В.И. Проблема и содержание мемориального проектирования… [30] Штеле О. Е. Социально-культурный проект «Гора ″Урал″» // Наследие и современность: Инф. сб. − М.: Институт Наследия, 2006. − Вып. 13. [31] Константінов В. О. Пам’ятки науки та техніки України як об’єкти туризму // Туристично-краєзнавчі дослідження. Вип. 1. Матеріали ІІІ Всеукр. наук.-практ. конф. «Туризм в Україні: економіка та культура». – Київ, 1998.

151

Наукове видання ТЮТЮННИК Юліан Геннадійович Объекты индустриальной культуры и ландшафт Російською мовою

Підписано до друку 20.12.07. Формат 60×86/16. Друк офсетний. Наклад 130 шт. Умовн. друк. арк. 8,84. Віддруковано з оригінал-макета у видавничо-друкарському комплексі Університету «Україна» 03115, м. Київ, вул. Львівська, 23, тел. (044) 450-18-75, 424-40-69. Свідоцтво про державну реєстрацію ДК № 405 від 06.04.01

152