2-2012 by Редакция Ху Ли

Наше ИПО В номере: эпизоды к роману Товарища У. «Алешины сны», повесть Антона Чарова «Бродяги Фармы» (часть первая), рассказы Ханжина, Заалбабузеба, Седого Самурая, Упыря Лихого, Евы Фокс и Вик Вишес, стихотворения Марины Оранской, Константина Стешика, Алексея Стружкина, Константина Худякова, Саши Кладбисче, статьи Елены Одиноковой, Глеба Коломийца, Антона Архипова, Анны Огирко, поучительный комикс ФАС с открытой концовкой, а также хроники событий с участием газеты в Великом Новгороде, СанктПетербурге, Москве и Каннах. Всего 52 полосы. Наша редакция живет в людях. А чем сейчас грезят люди..? Понятно чем, IPO. Наше ИПО — самостоятельное. Это значит, что если хотя бы 2 человека из более чем 1000 читателей этой бесплатной газеты добровольно пришлют в редакцию деньги, мы сможем и дальше помогать этим несчастным русским авторам. Эксклюзивный гид по московской тату-конвенции и постер c юношей-скелетом. Интерактивная вкладка “Бизнес по правилам” nikolay.zyryanov@xy-li.ru

Бизнес по правилам

Елена Одинокова

Кабаки сожрали литературу:

§3. Окружающая среда и легенда ресурса

журнал «Дружба народов» выкидывают на улицу, чтобы освободить помещение для элитного ресторана — Ты где сегодня ужинаешь, Амвросий? — Что за вопрос, конечно, здесь, дорогой Фока! Арчибальд Арчибальдович шепнул мне сегодня, что будут порционные судачки а натюрель. Виртуозная штучка! — Умеешь ты жить, Амвросий! М. А. Булгаков

Сотрудники редакции

«Дружбы народов» обращаются за помощью ко всем, кому еще дорога культура нашей страны: «Вот такое письмо (фото на стр.3 — прим.ред.) мы получили от международной писательской организации. Которой, казалось бы, сам бог велел холить и лелеять журнал, на деле воплощающий то, к чему она призывает на своих пленумах, съездах и конференциях. Куда там! Вот уже полтора десятилетия ее руководители только и делают, что не мытьем, так катаньем стараются

выжать нас с территории «Дома Ростовых» — места нашего жительства с 50-х годов, когда никакого МСПС не было и в помине. Мы уже проходили и отключение тепла и электричества, и заколачивание досками дверей в редакцию, и много всякого-разного, после чего редакция была вынуждена была оставить прежнее помещение (его отдали под ресторан) и на условиях аренды перебраться совсем уже на чердак. И все равно мы продолжаем оставаться бельмом на глазу у МСПС, уже отдавшего под аренду ресторанам прак-

тически всю территорию «Дома Ростовых» — всю, кроме нашего «курятника», как мы вместе с писательской общественностью его называем. Но вот настал конец и «курятнику». Будут или не будут делать ремонт — это еще большой вопрос. А мы через месяц окажемся на улице. Все эти годы мы то и дело обращались в разные федеральные и муниципальные органы с просьбой помочь нам с помещением. Вежливые отписки и отфутболивания — вот и весь результат. Интересная вещь: выходит, что журнал, о котором все и

на всех уровнях говорят, что он делает важное государственное дело, по сути, этому самому государству не нужен. Разве что каким-нибудь чиновникам для какой-нибудь галочки в отчетах. Друзья! Мы начали собирать подписи в поддержку нашего журнала. Пожалуйста, оставьте Ваш комментарий — нам нужна Ваша поддержка. Кто может — перепостите это в Вашей социальной сети. Если у кого-нибудь есть конкретные предложения — не скрывайте, поделитесь. Ваши дружбинцы». (Окончание на стр. 3)

В начале 21 века бизнес-сообщества сотрясают скандалы, которые в свою очередь приводят к глобальным последствиям для потребителей. Лучшие службы финансового контроля величайших государств не справляются с потоками обманных операций, которые инициируют их граждане. Крупные бизнес-структуры начинают интересоваться вопросами создания такого культурно-правового поля в своей корпорации, в котором безусловное следование глобальным стандартам на локальном уровне приводит к абсолютному соответствию локальным законам и установленным юридическим практикам. Что, в свою очередь, оберегает бизнес-достижения от возможности преследования и негативного влияния на репутацию корпорации. При всей сложности задачи внедрения принципов ответственного ведения бизнеса в российские реалии, эта задача решаема на определенных уровнях с применением современных технологических достижений в том числе. Команде разработчиков ресурса предстоит немало скрупулезной работы, в том числе кроссфункциональной. Хотелось бы ожидать от кураторов ресурса наставнического отношения, участия в тестировании системы, обсуждениях ее частей, мозговых штурмах, а также иметь возможность привлекать независимых специалистов из разных областей знания: экспертный подход в создании ресурса для юридической и экономической профессиональной элиты - верный тон и правильный уровень реализации данного проекта.

Далее — стр. 26-27

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Когда пора обратиться в ФАС?

Художественная литература. Хроники нашего времени. Продолжение статьи Е. Одиноковой «Кабаки сожрали литературу». Начало на стр. 1 В редакцию «толстого журнала» недавно пришло письмо следующего содержания: этом новом мире. Люди не задумываются о том, что существует труд редакторов, критиков. Им неведомо, что писатель тоже хочет получать деньги за свою работу, а редактор — иметь хотя бы квадратный метр крыши над головой. Привыкнув к любительским текстам и экранам айпэтов, мы забываем о литературе традиционной, которой все труднее и труднее выживать, и о критике, без которой мы очень скоро перестанем отличать художественные тексты от «креативов». В конце концов, мы забываем о простом человеческом общении, которое уходит от нас так же, как уютные залы исторических зданий. Именно это — живое общение с авторами — столь ценно сотрудникам редакции. Кстати, еще не так давно сам г-н Переверзин был скромным стихоплетом и обивал пороги редакций. Каким образом он поставил себя удельным князьком и преобразовал собственность писательских союзов в свою «усадьбу», остается только гадать.

Недавнее решение редакции впустить этот безумный, безумный, безумный мир чужих публикаций к себе на страницы находит свою реализацию в блестящем дебюте Федеральной Антимонопольной Службы. Художники ФАС, видимо, сами так увлеклись содержанием в общем впечатляющего комикса-заманухи, что не смогли его завершить, оставив концовку открытой (лично мне кажется, что они, крича “ай-да-сукинымыдети!” и хлопая себя по ляжкам, повалились под стол от смеха на последнем кадре). Не исключая и вне комплаенс возможности, что Федеральную Антимонопольную Службу просто подвела тендерная документация, мы, тем не менее, не могли оставить за бортом настоящего выпуска эту интереснейшую загадку от ведущего регулятора рынка в стране.

Небольшая справка:

Итак, логически завершите поучительные комиксы ФАС репликами по своему разумению и присылайте нам! Редакция «ХуЛi» напомина-

ет, что в декабре 2010 года то же самое происходило с журналом «Новый мир». Помещение, в котором почти полвека размещалась редакция, было выставлено Департаментом имущества г. Москвы на торги. Через некоторое время с торгов его сняли, но журнал все равно не может вносить соответствующую «элитности» места арендную плату. Редакция вынуждена была направить открытое письмо Президенту РФ и мэру Москвы с напоминанием о культурной и исторической значимости этого издания для нашей страны. Культура Российской федерации не может обойтись без госдотаций и поддержки властей. Мы в данном случае не говорим об «актуальном искусстве» — представители оного почему-то обходятся своими средствами, а обыватели знают их лучше, чем толстожурнальных писателей. Достаточно вспомнить скандальный перформанс Олега Мавромати, когда на его спине вырезали надпись «Я не сын Божий» перед храмом Христа Спасителя, акцию «Пусси Райот» в том же храме и гигантский член на мосту, за который арт-группа «Война» получила премию «Инновация». Кстати, за премией актуальные художники не явились, т. к. им в принципе чужды товарно-денежные отношения (воруют в супер-

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

маркетах, живут на вписках). Да и наша редакция пока не имеет своих 5 комнат в Доме Ростовых, а ютится в рабочих группах гугла, ее типография печатает в атомном городе Обнинске, а редколлегия попряталась по территории РФ от Владивостока до Калининграда. О днако, представители старшего поколения не дружат с гуглом. Они не могут намалевать член на мосту. Они привыкли публиковаться в более солидных изданиях. Александр Луарсабович Эбаноидзе не анархист и не юный «бунтарь», он не станет печатать журнал «на вписке» у случайных знакомых, пользуясь ворованным ноутбуком и ворованным же принтером. Сотрудники «Дружбы народов» — не гастарбайтеры, а литераторы, которых уважает вся страна. Однако, московские «рестораторы» поступают с ними хуже, чем с любым нелегалом. Нынешняя площадь редакции «Дружбы народов» и так равняется площади малогабаритной квартиры, а ведь эту редакцию ежедневно посещают десятки авторов, в этом помещении нужно хранить материалы, архивные номера. Редакция в буквальном смысле задыхается, в то время как внизу жрут люди, не читающие ничего, кроме справочников по бухгалтерскому учету и сообщений в социальных сетях. И мнимая

«аварийность» исторического здания никак не влияет на их аппетиты. Что характерно, молодежь искренне не понимает сути проблемы. К примеру, один из участников интернет-дискуссии пишет: нихерасе ((( А впрочем — одной дружбой меньше, или двумя-тремя... Всё это уже никакой роли не играет. И не надо никуда ходить, и что-то просить... и жалобить. Нет ни дружб, ни народов. Отрезано. Поставьте на полку и прикрепите бирку. Хотите сохранить бренд? тогда отнеситесь к этому как к современному бизнесу и не цепляйтесь пролежни в курятнике — Москва большая.

Действительно,

Москва большая, и ее все никак не могут поделить рвачи всех мастей. Тот факт, что при этом страдают «лицо» национальной культуры, честь и достоинство граждан РФ, не волнует детей девяностых. Пока молодежь участвует в плохо осмысленных ею акциях протеста, предприниматели и мелкие чиновники спокойно продолжают свою работу по переделу России в гипермаркет, в кабак, в бордель и в общагу для нелегалов. Литературе нет места в

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Иван Переверзин закончил Хабаровский лесотехнический техникум, Российскую Экономическую академию им. Плеханова, Высшие Литературные курсы (ныне — Литературный институт имени А. М. Горького) (семинар Юрия Кузнецова). Десять лет работал рабочим в совхозе «Нюйский» и леспромхозе Ленского района, шесть лет — директором совхоза. Затем стал начальником управления сельского хозяйства и за-

местителем главы администрации Ленского района. Серьезно стихи начал писать поздно, в 32 года. Первая книга «Откровение дней» вышла в Якутске в 1991. С этого же времени стал активно печататься в центральных московских литературных журналах и газетах — «Москва», «Наш современник», «Смена», «Юность», «Литературная Россия», «Завтра», «Литературная газета». В 1994 году вступил в Союз писателей России. Лауреат Всероссийских литературных премий

Оставить электронную подпись в защиту журнала можно по адресу: http://www.sborgolosov.ru/voiteview.php?voite=648

«Традиция» и «Полярная Звезда». Основные поэтические книги — «Утренняя птица» (1994), «Снежные ливни» (1996). В 2004 издал избранное — «Стихотворения». В 1999 Иван Иванович переезжает в Москву на постоянное место жительства. С 2000 возглавляет Литературный фонд России. Председатель Исполкома Международного Сообщества Писательских Союзов (МСПС). В 2009 году создал печатный орган Международного Сообщества Писательских Союзов (МСПС) — «Общеписательская Литературная газета». Однако, поэт-лесоруб, попав в Москву, вовсе не намерен расставаться с топором. Вот что пишет о его деятельности один из русских литераторов (мы специально не называем его по фамилии):

по-бандитски намекнул дочери Михаила Алексеева: «У вас тут девочка по двору бегает. Вы за неё не боитесь?» Эти люди теперь руководят «литературой».

Выходов из создавшейся ситуации мы видим пять: 1. Убедить предпринимате-

«Этот Чичиков нашего времени, приехавший лет 10 назад в Москву и мигом обратавший весь союз писателей. Вы будете смеяться, но он же теперь самый главный в писательском сообще-

ля в том, что литература — это круто, а спонсировать ее «пачотна». Правда, щедрый спонсор предложит разместить на задней стороне обложки рекламу ресторана «У дружбы народов» и попросит главного редактора сняться в грузинском национальном костюме. 2. Напомнить государству о существовании литературы в очередном открытом письме. Поможет, но ненадолго. 3. Люто и бешено покупать экземпляры «Дружбы народов», увеличивая тем самым ее тираж. (Все равно не поможет.) 4. Не посещать дорогие рестораны и прочие «дворянские усадьбы» нуворишей.

стве. Он Сергей Михалков, чтобы вам было понятно. И соответственно открывает дверь любого кабинета ногой: «Я теперь Сергей Михалков». И все литфонды возглавляет тоже он. Он их учредил в 1999г и на этом основании претендует на всю собственность СП СССР (не имея правопреемства!), в том числе на 44 га подмосковной земли в Переделкине. Его сатрап Степан Колмаков, привезённый им из Якутии, при попытке выселить из Переделкина семью Михаила Алексеева

Этот пункт выполнить легче всего. 5. Пересмотреть итоги приватизации собственности Союза писателей СССР, что на данный момент еще менее реально, чем первый пункт. Если без шуток, данная ситуация типична для РФ, где рейдерский захват — давно известная, будничная процедура, а дружба народов осуществляется за наличные. И никакие «контрольные прогулки с писателями» не помогают. Россиянин слушает да ест.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Товарищ У.

Алёшины сны ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

Плохо Алёше; больно, жарко, беспамятно; и то ли мокрые простыни под ним струятся змеями, то ли сам он, измученный, измождённый, растаивая, змеится и струится по простыням. Домашние стоят у постели, и их озабоченные лица слились в один мутный безразмерный пузырь. Пузырь вот-вот лопнет, разлетятся в стороны скрежещущие стены, обрушится вниз тяжёлый, высокий потолок, и скрученный, разорванный гадкими простынями, Алёша умрёт в никуда. А может, он просто просочится сквозь них туда, где не будет ни боли, ни муки, ни самого Алёши, — а пузырь так и не лопнет, навсегда останется здесь. Папа не поможет; вот он стоит, подсвеченный светом из окна, почти прозрачный, крутя и кусая стеклянную бородку, и глаза его тоже остекленевшие и пустоватые, как всегда. Он будто бы нарисованный карандашом человечек, которого забыли раскрасить — может быть, даже полустёртый кем-то злым и шаловливым. Папа не дорисован, но папа любит Алёшу, и Алёша любит папа, несмотря на это, всё равно, наверное даже именно поэтому любит так сильно, остро чувствуя жалость к нему и досаду за него. Алёша любит папа больше, чем мама, хотя и не хочет себе в этом признаваться. Мама, высокая, нервная, подбегает к больному и щупает ему лоб судорожными, холодными пальцами, острый ноготь больно царапает раскалённый лоб. Она шепчет что-то себе под нос, и, похоже, хочет сжевать свои тонкие губы. Наверное, она молится за него. Но мама тоже не поможет. Сёстры, глупые девчонки, нянюшки, добрый задумчивый доктор — не поможет никто, никто. Один человек, только один человек мог бы помочь — но его нет. Пузыри памяти лопаются в кипящей голове, и Алёша хочет превратить их в льдинки. Когда он, совсем маленький, первый раз увидел Григория, то ещё не знал, что тот — святой. Григорий пришёл с отцом Феофаном — как же это выглядел отец Феофан? Маленький, сухонький, суетливый и с очень тонким, неприятным голоском. Феофана Алёша сейчас не узнал бы, запомнилась только его манера по-бабьи всплёскивать руками при взвизгах — а вот Григорий сразу вошёл в память и в жизнь навсегда. Показался он страшен, и всего страшнее в нём глаза. Глубоко посаженные в тёмных ямах глазниц, светились они собственным светом, внезапно и нестерпимо голубым, светились из глубины и до глубины пронзали. Ни у кого не видел Алёша таких глаз, разве что у Спасителя на иконах; а иконы тоже были ему страшны, пока он не узнал Григория ближе. Григорий и был Спаситель, его, Алёшин, личный Спаситель. Борода и волосы у Григория были снова иконописные, разлизанные книзу, обильно смазанные каким-то едко пахнущим маслом. А вот губы совсем не церковные, красные, плотские, хищно вьющиеся в спутанной бороде, и гнилозубый рот жаден, готовый проглотить окружающее: когда, придя, Григорий стал вдруг сочно, с причмокиванием, целовать мама и папа, обнимая их длинными руками, Алёша испугался, что их всосёт в этого тёмного мужика, как в болото. Огромный, чёрный, угрожающий как шмель или как медведь, сидел Григорий за столом, отправляя толстыми и грубыми, но ловкими пальцами в пасть куски пищи, и казалось, что от его присутствия гудит воздух в столовой и мелко дребезжат на столе вилки, ножи и тарелки с гербами. Поужинали; папа закурил, а мама взяла Алёшу на ручки — он чувствовал, как дёрга-

ется под ним её жёсткая коленка. Отец Феофан проповедовал что-то своим пискливым голосом, а Алёша, не в силах оторваться, смотрел на Григория. Тот же водил бездонными глазами по лепнине потолка, словно боясь посмотреть на кого-нибудь, чтобы ненароком не истребить его своим взглядом, и один раз как будто сказал даже: «да, высоки здесь потолки», а может, и не сказал, прозвучало это у Алёши не в ушах, а между ушами. Мама гладила Алёшу по маковке, отец Феофан пищал, папа, дымя папиросой, что-то лениво отвечал ему. И тут произошло неожиданное и ужасное: Григорий резко, галопом скакнул из-за стола и ударил по столу увесистым кулаком своим с такой силой, что тарелки с гербами задребезжали уже наяву. Папа вздрогнул, отец Феофан, поперхнувшись, перестал пищать, мама вскочила с места, прижав Алёшу к груди. А сам Алёша от страха расплакался. Громадным чёрным вороном Григорий нависал над папа, парил над ним, пригвождая его жутким взглядом к креслу; и папа то ли расплывался, то ли рассыпался, пригвождённый. Все в оцепенении молчали, и только Алёша боялся и ревел в голос. — Будет тебе, Лёнюшко; не бойся, миленькай, — сказал Григорий, не отрывая взгляда от папа, и Алёша замолчал, захваченный нахлынувшей вдруг острой благодарностью к этому человеку в гигантских сапогах, который, такой сильный и страшный, мог бы в один раз уничтожить и растоптать и его, и папа, и мама, и пискливого Феофана, и дворец, но не делает этого, потому что желает им добра.

— Что же, — сказал старец, обращаясь к папа, — Ёкнуло где у тебя? Тута или тута? — и указал сначала на закрытый спутанными волосами лоб свой, а потом ткнул папа в область сердца объеденным пальцем. — Ту… Здесь, — ответил папа, прижав руку к груди и ясно глядя в глаза Григорию. — Сердце забилось. — То-то же. Видишь, как оно получается, — склонившись к нему, промолвил старец. — Тако же и ты, как есть всем нам отец, как есть наш великий государь, заботясь о Расее, спрашивайся не ума, а сердца. Сердцето вернее ума будет. — Ну, Григорий Ефимович, спаси Господи! — восхищённо взвизгнул Феофан. — Хорошо, хорошо! — сказал папа, закуривая другую папироску, а мама, спустив Алёшу на пол и подойдя к старцу, поцеловала его кустистую руку, говоря: — Спасибо, учитель. Через месяц после того, как Григорий стучал по столу, Алёша слёг умирать вот так же, как сейчас. Он лежал и умирал, но тут пришёл Григорий, и распростёр над ним волосатые чудотворные руки. И вперил в мальчика невозможный взгляд свой, и надолго — казалось, время потеряло значение — поместил его в свои вещие глаза. А потом поднялся и, утирая корявой пятернёй пот со лба, сказал метавшейся по комнате мама: — Это ничаво.

ЭПИЗОД ВТОРОЙ

Григорий стал приходить чаще, оставаясь к обеду. Кидая короткие взгляды на

ЭПИЗОДЫ К РОМАНУ инородное кряжистое тело за столом, сёстры переглядывались и хихикали. Чем-то тревожил их и что-то в них будил этот мохнатый дурноглазый крестьянин — раннее, преждевременное и ненасытное. Алёша, всё ещё дичась, наблюдал за старцем во все глаза, а папа и мама слушали каждое слово, доносящееся из-под таинственной бороды. — Пьёт наш народ убедительно, — закусывая маринованым грибком рюмочку, рассказывает странник. — Да. Оченно душевно пьёт. Я, например, люблю тюрю: ежели квашену капусту холодным кваском залить, а засим сверху хренком, не жалея, — у-ух кака забориста штука получается! А ежели ещё и лучком присыпать… Ты, мама, вели повару свому меня спросить — я его научу, родимого. Для вкуса, конечно, можно и водовки плеснуть, самую малость, четвертушку-другую. А тятенька мой, царствие небесное, делал тюрю по-солдатски: нальёт в миску бутылочку сракоградусной, хлебушка покрошит, посолит и ложечкой кушает. Оченно он это дело уважал. Так с ложкою в руке и помер: покушал, икнул, да и отдал богу душу. Да, — крестится Григорий, а вслед за ним мама, а вслед за ней папа и дети. — Сам я стал попивать годков с пятнадцати, невоздержанно; оно, конечно, когда первый раз к богу пошёл, то прекратил; а в селе нашем и посейчас пьють безо всякого стыда, от мала до велика, да и не только в нашем; сколько сёл ни обойди, а везде пьють. Где я только не хаживал — везде одно и то же. Который зимой напьётся, до дома не дойдёт, да так в снегу и ляжет. Замерзает, конечно. Насмерть, — последнее слово Григорий произносит с кряканьем, тянясь к блюду с салатом. — Как это страшно… — нервно крутя салфетку в тонких пальцах, шепчет мама. — Отчего пьёт народ, отец Григорий? — задумчиво спрашивает папа. — Ды как тут сказать, милай папа? — отвечает с набитым ртом Григорий. — Кто как; а более всего от того, что несчастны люди. — Отчего же люди несчастны? — выкрикивает с задорным смехом Ольга, и девчата, как по команде прыская и прячась от страника, заливаются звонким хохотком. — Себя не знают. Да рази ж ты, Оленька, себя знашь? Никто не знает, ни ты, ни Настёна, ни Таня, ни Маня. Папе с мамою и то тяжко — хоша цари. А очи-то всё одно вишь какие грустные? Лёнька — он поболе всех ведает, это мальчик особливый, ведун; да ить всего и Лёнька не знат. Кто же до конца знаить-та? Христос с апостолами знал, а ить он такой единственный был, и апостолов всего двенадцать человек, да и то один — поганый. А остальные мало знают, даже которые отцы церкви и учёные люди знают поболе, а и то не всё. Оттого и апостолов замучили, и Христа распяли. Да. Ну, у вас, допустим, — дело царское, у иереев — молитвы, у учёных людей — книжки, у бар, например, охота — а простому народу как, не разумея, где он, чего он и к чему — пребывать в покое и весёлости? Бодриться-то чем-то надо, а — голытьба одна, и неграмотные; ну, они и пьют, ясно, дело нехитрое… — Отец Григорий, мы должны побывать в твоей деревне, — умилённо съедая глазами странника, говорит мама. — Почему жа нет. Приезжайте. Того царя сила, который к народу выйдет — и с каждым о своём беседует. Было мне пророчество, что будет в земле русской властелин, который пойдет с народом на всемирное строительство общего дома, и сам, в руках своих, понесёт бревно, и будет

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Художественная литература. Хроники нашего времени. трудиться вместе со всеми!.. Построит ли народ храм тот — вот чего не ведаю. Всяко будет, папа, мама, милые, народа не сторонитесь, не бойтесь, не избегайте — и ежели явитесь ему в простоте и бесстрашии, ничто вас не сокрушит! — Аминь, — говорит папа, опрокидывая рюмочку. Мама смотрит на него с упрёком: ей не нравится, когда он опрокидывает слишком много рюмочек, да и тон его получился слишком несерьёзный. — Да, — упираясь прищуренным глазом в папа, продолжает Григорий. — Пьють. Везде пьють. Врать не стану; бывало такое и со мной. Свалился под забором, зима, завея метёт, и снится мне, не за столом будь помянут, нечистый. Снова все по порядку крестятся вслед за Григорием. Распушив рукой бороду и смахнув с неё салатные остатки, тот продолжает. — Ростом он ну вот вроде как с папу (прости, милай, это я для примера). Полушубок на ём из чёрного бобра. Худой, глаза зелёные, губы красные, а лицо белее снега. Хромает. Рога, копыта, хвост — всё одно как полированные. Страшный лик, а смотрит с улыбкой. Измывается, значить. Хотел я осенить его крестным знамением, а руки просто висят как плети — и подыматься не могут! «А что, Григорий, — нахально так спрашивает, — могёшь месяц с неба снять?» — «Ах ты, — говорю, — супостат, да зачем же тебе это?» — «Затем, — отвечает, — что силами хочу с тобой померяться, наслышан я о том, как ты лошадей лечишь. Вот и поглядим, какая твоя сила». Да. Глупый я был, молод ишо, не понимал, что с чёртом никаких разговоров быть не могёт. Поднялся на ноги, ухватился за месяц — и сразу руки-то и отдёрнул: горячий он больно. Нечистый стоит рядышком, пялится на меня и скалится, паршивец такой, простите, Машенька, Олёша и Оля. Увидал я это, разозлился дюже, на руки поплевал вот так, — Григорий смачно плюёт на пятерни, вытирая их затем о шёлковую рубашку, — ухватился, поднатужился, рванул — и месяц-то с неба и своротил! Стою как дурак, месяц энтот в руках держу, жжёт крепко, дымятся ажно — а нечистый, гада, узрев меня в энтом виде, так заржал, что проснулся я обратно. Да. Просыпаюсь, под забором лежу, на небо глядь — ан месяца-то и нету! Что же энто, матерь божия, деется! Что деется! Кое-как поднялся я, мутно, тошно, шатко — ан делать нечего, надо в сон возвращаться. Отошёл я, валенки-то скользят, голову нагнул — и с разбегу в забор. С первого раза не вышло. Со второго тоже. Только звёздочки перед глазами вьются. А на третий раз, пристрелямшись, так крепко вдарился я, что сразу во сне и очнулся. Стою на том же месте, месяц в руках, по-прежнему руки палит, только кровь со лба на глаза текёт. Нечистый, пфу на него, исчезнул, собака. Ну, я тады по сторонам огляделся, да месяцок-то назад и повесил. Потом вроде как вообще провалился, ничего не помню. Знаю, что из-под снегу откопали меня. Сильно я захворал тогда, долго валялся, а как только очунял немного, могя на ноги встать, то сразу же и ушёл по святым местам, три года не пил, не мылся, тихой милостиной питался. Шатобриан с вилки Анастасии плюхается в тарелку во всеобщем молчании. — Да… Горяч месяц был. На руках-то до сих пор ожоги. На всю жизнь осталися. Глядь-ка, — тычет Григорий августейшим особам под нос заплёванные недавно им самим лапы. Они с уважением рассматривают их, а Анастасия даже целует ту, которая ближе. Папа, как показалось Алёше, затуманенно, но с некоторым неудовольствием смотрит на неё, промокая аккуратно сложенной салфеткой кончики пушистых усов.

ЭПИЗОД ТРЕТИЙ, ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Вечером Григорий пришёл к Алёше — тот уже лежал в постельке, но ещё не спал. Раздумчиво сопя, странник тяжело, но мягко опустил свой зад на край кровати. Некоторое время он молчал, рассматривая узоры на стенах; Алёша почему-то мало удивился его посещению, и, повернувшись на спину, лежал со спокойной душой, разглядывая сквозь темноту всклокоченный профиль старца.

В темноте Григорий изменился, преобразился, потеряв свою всегдашнюю угрожающую, звериную неуклюжесть. Он сидел, почти не шевелясь, — двигался мало, но как-то странно: словно бы фотография накладывалась на фотографию, как в папином альбоме. Такое движение почему-то казалось очень быстрым. Вдруг, странно прижав голову щекой к плечу, он бросил на Алексея отрывистый косой взгляд. Блеснул в темноте зрачок. Старец закрыл глаза и быстро-быстро покачал головой, словно бы постукав ею по плечам. — Ты белка, — неожиданно для себя самого сказал ему Алёша. — А вот и нет! — с готовностью ответил Григорий. — Я ворона! Соскочив с кровати на корточки, он прошёлся присядом по комнате, взмахивая руками, будто крыльями, и совершенно повороньи каркая. Алёша нахмурился, не в силах оторвать взгляд. Резко, пружинисто вскочив, старец подошёл к кровати. — Я — ворона, — нагнувшись и уставив на Алёшу невозможные глаза свои, повторил он. — Лечу, на мир поглядываю. А ты — щегол. Махонький щегол в золотой клетке. Несмотря на необычность ситуации и закружившуюся голову, Алёша немного обиделся за щегла. Его и раньше удивляло, как много позволяется этому тёмному мужику — гораздо больше, чем папиной родне, министрам и генералам — все они тянутся перед наследником во фрунт. А этот обзывается щеглом. Мама говорит, что он святой, но разве святые обзываются на царей? — Не забижайся, Лёня, — словно прочитав Алёшины мысли, говорит Григорий. — Во-первых — цари на мужиков не забижаются. Во-вторых — щегол птица неплохая. Правильная птица: в средине дерева гнездо вьёт. А ты, как есть будующий царь, должон вить гнездо посередине народа, иначе шабаш! — А почему ты так странно разговариваешь? — интересуется наследник. — Э-э, милая душа, да ить это как посмотреть. Вот для меня, напримерно, странен господский говор, не всё понимаю я в нём; а есть в Расее места, я сам видал, где говорят так: «рябая корёва все хряпки похрюпала». Произнося малопонятную фразу, Григорий смешно искривляет рот, и Алёша смеётся. — Скажи ещё. — Рябая корёва все хряпки похрюпала, — повторяет Григорий и смеётся вместе с ним. — Или вот, например, хохлы. Когда паломничал я в Киев, всяко бывало: они с моего говора смеются, а я с ихнего. Ты, говорят, Григорий, москаль — а какой же я москаль, ежели я самый что ни на есть коренной сибиряка? Я до Москвы-то вона когда только дошёл. И где ни проходил я, часто пинали меня. Везде — делят. И в Питербурху делят, и в Рязани — везде! Делят людей, каковы есть все твари божии, по самым разным межам! Неверно это, Олёша, оченно неправильно, да! Только — покедова есть люди глупы, потедова и будут они делиться. А глупы они будут ишо ой как долго, может быть, погибнут через глупость свою… А язык один, милай ты мой, общий — любовь, Лёнечка, как есть любовь; только слабый любить не могёт, — а все слабы, вот и нетути её, любови-то… — А ты непохоже на всех говоришь, — заметил мальчик. — Эхма, милай, дорогой! Опытный странник за свою жисть такого наслушается, что и сам по-другому говорить начинает. Да. Ты ляжь, не сиди в кроватке-то. Видит странник всякое; вот, напримерно, на Украине, где-то между Черниговом и Киевом, есть село Патюти; около него, в лесу, я и отдыхал. В село-то не пустили меня, возвели напраслину, что репу заговариваю и молоко краду. Что же, в лесу ишо и лучше. Красиво там в мае, зелено, мягко, и воздух неописуемый. И текёт там ручей, и живут у него махонькие люди; сами размером с палец, прозрачные, изнутре светятся жёлтым, вот как фонарики, а крылушки у них всё одно как у стрекоз — длинные да тонкие. И совершенно наги. Я там задремал;

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

слышу, над ухом вроде как изок стрекочет. Продрал очи — а это они надо мной роятся, любопытствуют. Кто вы такие? — спрашиваю. Тоже любопытствую, значить. Засмеялись они тонёхонько, быдто колокольчики зазвенели. Пропустили вперёд одну девоньку, та не смеётся, а напротив, очень грустная; дядя Григорий, говорит, ножку отдавили мне, полечи, пожалуйста. Я спрашиваю — а откедова вы меня можете знать? — Мы, говорят, знаем всё, ты уж не беспокойся, знаем даже то, что у царя будешь принят. Ну, я посмеялся, полечил, конечно, лапку, — всё божьи твари — и дальше заснул. Поспал ишо, глаза разунул, — ан и нету их уже, однако лежит подле меня буханка хлеба, стоит кувшинчик квасу, а в голове — мешочек с червонцами. Ну, я спасибо сказал, перекрестился и дальше зашагал. В Нежине решил те червонцы пожертвовать на церковь; батюшка их взял, а как рассказал ему, откуда они, крепко зачал меня ругать. Это, говорит, черти искушали тебя, а ты, дурак, с ними разговоры водил. Ты, говорю, не ругайся, дьяволов я видывал, а тута, напротив того, невинные создания, живут себе куратно, тихонько, скромно; вот я с ними поговорил, пришёл к тебе в церковь, поклоны кладу, а господь слушает меня, — значить, не забижается, одобрят. А ежели ты считаешь, что червонцы ихние диавольские, вертай их назад, я в Лавру их понесу. Сильно рассердился батюшка, плюнул даже. И разговаривать, говорит, с тобой не желаю, проваливай, пьяница, пока в околоток не свёл. Долго ишо кричал вослед про белую горячку, что черти мне мерещутся, что и сам я вроде чёрта пришёл к нему… А денег не вернул. Такие они, попы-то… Алёше очень интересно, хотя давно хочется спать. — А что такое белая горячка? — спрашивает он. — Гм! Это, миленькай, знать тебе рановато, господь с ней! А вот ещё расскажу: есть в Сибири такой посёлок — Звериноголовск, и ходит по нему ночами агромадный кот, выше меня; местные все по домам-то прячутся, ставни-двери запирают. Я там ночевал у одной вдовы — гостеприимная женщина, пухнатая, дай ей бог счастия! — и не утерпел: выглянул из дому-то, когда мимо энтот кот шёл. Да. Выглянул я и обмер: остановился он, в лунном свете (а была полная луна), повернул башку и смотрит прямо на меня, как душу мотает; агромадный, рыжий, толстенный, глаза зелёные, что твои блюдцы, и харя — ширше дороги. И смотрит, так и смотрит, зверюка, — очень внимательно, со строгостью смотрит, так, что не шевелись! Я говорю — что, говорю, тебе здесь надо, образина? Зачем по ночам шатаешься, людей смущаешь? А он медленно так потянулся, усы натопырил, яйцо своё почесал, знашь, как они, коты, чешуть, раздумчиво так, хвостом повёл, прижмурился, оскалился, и говорит… — Да что же, что же говорит? — в нетерпении воскликнул Алёша. — А что она может сказать, животная? Поглядел он на меня, значить, потом на луну, потом опять на меня, и говорит: — МЯУ! — Только это и сказал? — разочарованно спросил Алексей. — Только это и сказал, — закивал головой Григорий. — Да. Я ж и говорю: животная глупая, что с неё возьмёшь. Иное дело — волшебный кролик. — Волшебный кролик? Расскажи мне про волшебного кролика. — Повидать его лишь во сне можно. Много во сне такого деется, чего наяву не узнашь. Да. А через сон и яви учиться должно: такому научишься, чего наяву не видывал. Да ведь и ты, Олёша, уже спишь. Видишь? Как есть спишь. Алёша поднимается с постели, и по странной лёгкости своих движений понимает, что Григорий прав. — Наружу надо выйти, — говорит Григорий. — А там и полетим. Враскорячку он подходит к двери и открывает её. Свирепо голубое небо предстаёт перед глазами царевича, и ничего, кроме неба, ему не видно.

— Подь сюды, Олёша, — манит его Григорий. — Не бойсь. На цыпочках, аккуратно и опасливо, боясь провалиться под пол, а там, под полом, в бездонную голубизну, Алёша подходит к страннику, держащему отверстую дверь. Остановившись у порога, он готовится осторожно выглянуть вовне, чтобы узнать, есть ли там что-то ещё, кроме неба, или они со старцем одни на всём белом, нет, на всём голубом свете. Но грубая Григорьева рука хватает его за шкирку и выбрасывает за дверь прямо в бездну. Голубой свет становится ослепительным, кувыркаясь в пространстве, мальчик громко кричит, и крик его переходит в отчаянное чириканье. И вот он — щегол, растопырившись, пронзая крыльями упоительный воздух, летит в небесах, а над ним парит чёрным вороном Григорий. — Ну к-а-к? — каркает Григорий. — Теперя-то не забижаешься за щегла? Наследник восхищённо чирикает, — он ещё не научился общаться по-птичьи. — Перво-наперво, — учит Григорий, — Узнать надо, кем ты есть: царевичем или щеглом? А как поймёшь, что никем вовсе, значит, науку и превзошёл. Чёрная ворона пикирует вниз к щеглу. — Вниз гляди — над Расеей летим. Калмыцкой скулой, широка, обильна и нелепа, раскинулась внизу странная земля. Много, ах как много, в ней лесов, полей и рек; паханая и непаханая, одинаково она неприютна, сочащаяся жирноватой, утробной печалью — но вместе с ними и силой, и удалью неизмеримыми. Глубоко прорытые, тянут из неё влагу колодцы, деревенские домики стоят кое-как, порассыпанные господом богом в хмельной усталости. Весело подмигивают безучастному небушку две извечные, неисчерпаемые беды её — дороги и дураки. Словно кремовые пирожные, оброненные в грязь, белеют церкви, и сияют их купола, возвращая солнышку толику щедрого света его. Замкнулись в своих каменных границах, пленив медленных, копошащихся людей, казармы, фабрики и тюрьмы, отчаянно и разухабисто стонут питейные заведения, а железнодорожные пути как жгуты, протянутые через живое тело. Дальше — Сибирь, тайга, шаманское безмолвие. — Купола в России кроют чистым золотом, — хрипло выкаркивает птица Григорий, когда они с Алёшей идут на второй круг, — чтобы чаще господь замечал. Ты гляди, милай: во сне живут. Все во сне живём, да. Спускаются в лесок — откуда-то Алёша знает, что рядом Григорьево село. Кружат между мохнатыми, безмолвными, торжественными деревьями. Наконец Григорий делает знак приземляться, и, ударяясь о землю, каждый становится самим собой. — Ух-х ты! — потягиваясь всем телом и разминая вновь обретённые члены, восклицает Алексей. — Вот так-то, Лёнюшка, милай, родной, — крякает Григорий, притоптывая. — Вот така она, Расея. Будешь знать теперя. А вот она землянка моя; её я в лесу построил, когда в первый раз от мира ушёл. Небольшая, коряво рытая, лохматая, манит берлога сырой, глубинной таинственностью, как всё, что связано с Григорием. — С неба — под землю, — говорит старец, когда они с мальчиком осторожно сходят вниз. — Человек, Олёша, промеж небом и землёй сушшествует; и чтобы себя понять, ему обязательно и небо, и землю познать надо. Они — края, а человек — серединка. Да. В землянке темно, и сырость погребальная, но — уютно и спокойно. «Как в могиле», — думает недетски Алёша. — Как в могиле, да, — отзывается Григорий на суровую, но умиротворённую мысль его. — Я ведь и ушёл отшельничать, стало быть, — от мира себя хоронить. Откопал себе, значить, землянку, три дня не ел не пил, поклоны клал. На четвёртый явился мне… Всматриваясь в сгорбившегося в землянке старца, чернеющего и зияющего, как дверь, Алёша видит вдруг наяву его рассказ, будто бы сам присутствует при случившемся.

Художественная литература. Хроники нашего времени. Григорий, совсем молодой ещё и совсем нестриженный, молится на коленях перед образком; присмотревшись к земляному полу, Алёша видит, что колени странника оставили там довольно серьёзные углубления. Отчаянно будущий спаситель его бьёт челом, так отчаянно, что Алёша всматривается в землю, в которую молитвенник бьётся лбом, чтобы узнать, не осталось ли ото лба таких же следов, как от колен. Нет умиротворения в этой молитве, но есть неистовость, такая, что Алёша содрогается. Стукнувшись о землю особенно яростно, Григорий застывает на ней плашмя, оттопырив кверху зад. И за спиной его вырастает из воздуха — не спускается сверху, снаружи, а именно вырастает из воздуха — небольшой, седоватый, отливающий зеленоватым человечек, одетый в простые холщовые одежды. — Кто таков? — не поворачиваясь, глухо спрашивает Григорий. — Пошто тревожишь меня? Человек улыбается, совсем зелёный. Приятное и открытое у него лицо, и лучики вокруг глаз. Присев на корточки перед распростёртым Григорием, он отвечает: — Аз есмь Христос.

Алёша сразу забывает обиду, встрепётывается и готовится к весёлой забаве. — Ишь, озорник, сразу замолк! Ну, так и быть. Но теперя точно в последний раз… Кряхтя, поднимается волшебник на ноги, и, непочтительно разворачиваясь к наследнику задом, нагибается до самой травяной матушки-земли, раздвигая руками ягодицы. И изнутри несётся песня! Ты здесь, моя отрада, Любезной пастушок, Со мной ходил от стада На крутой бережок. Я здесь с тобой свыкалась От самых лет младых И часто наслаждалась Любовных слов твоих. — Ох, не могу! Ой, здорово! — хохочет наследник, весёлым кутёнком катаясь по траве. — Григорий, Гришенька, ещё, ну пожалуйста! Григорий доволен успехом. — Уморил, — притворно ворчит он и исполняет на тот же мотив, но как будто бы даже с душой:

ЭПИЗОД ЧЕТВЁРТЫЙ Грибница была сожжена. Гейдар Джемаль Лето, июнь, восемнадцатое число. Жарко, а небо голубое и кажется холодным, и облака в нём как куски мороженого; вот бы слизнуть их оттуда горячим языком. Алёша и Григорий сидят в парке, прямо на траве. Вообще-то мама запрещает Алёше садиться на траву, но с Григорием ему всё можно, потому что Григорий — вещий человек. Вот и теперь старец вещает, широко открывая чёрный, глубокий рот. — Чего ты есть? Сказано: наследник. Это, Лёня, не просто так говорится, над этим, милай, надо ой как задуматься! Чего ты наследуешь? Как есть всю страну. А знаешь ли ты, что такое страна наша? На поезде или даже пароходе катался, а если вот так, как я, вот этими ноженьками её пройти? — и громоздит Григорий наследнику под нос свои громадные сапожищи. — Ох, и заболят ноженьки-то! Ты, Лёня, знай: велика Расея, а промежду тем обойти её можно; беду человеческую не обойдёшь — понимай это! Несчастен народ русский, — да что там русский, в Расее и самый хитрый жид несчастен, такая это уж, значить, страна. А надо всем этим кто пребывает? Царь. Это, стало быть, папка твой, а после него ты, ежли только… — Лицо Григория омрачается, но он скоро продолжает, вдохновенно: — Да. Царь на то и царь, чтоб царить. Царь возносится над печалию человеческой, самим вознесением своим даруя народу надежду, понимаешь ты или нет! Эх, если бы папаша твой почтенный это понимал! Тута, милай, корень и есть. Царь — это по-твоему кто? Сказано: монарх. Да. Священнослужитель же, отрекшийся от благ мира сего, зовётся монах, смекаешь? Тут созвучие неслучайное, у царя тоже вроде как послушание быть должно, но послушание особое — не токмо к себе, но и к миру в строгости… — Григорий, а ты монах? — перебивает его мальчик. Старец приторно вздыхает. — Нет, милай, какой же я монах. Просто — божий человек. И ты человек божий, и Аннушка, и папашка, и мамашка… Все божии люди, все… — А мама говорит, что ты святой. — Не святой, милай, какой же я святой… Оно конечно, многое мне дано. А только кому многое дано, с того много и спросится. Да. И с тебя спросится, и с мамы, и с папаши твоего — дано вам, милая душа, тако же немало. С Настасьи, Оли, с Таньки, с Машки — со всех спросят, и как ещё спросят! Почему я и говорю… — А кто главнее — ты или Синод? — И-эх, куда хватил! Известно — Синод, — снова приторным тоном говорит божий человек. — Синод, он навроде папы твоего, только в деле духовном; там наипервейшие служители со со всей Расеи… А я чело-

век маленький. Синод самый главный. По лукавой, искривившейся морде странника мальчик видит, что тот говорит не то, о чём думает. — А кто главнее — папа или Синод? — Э-э, милай, кто тута тебе скажет, — дипломатично пощипывая разбойничью бороду, мямлит Григорий. — Известно, папа твой первый человек по делам земным; Синод же по делам небесным. Собраны там наиглавнейшие слуги божии, понятно, богу не равные, однако — наиглавнейшие. Да ить и папа твой помазанник божий; от бога власть его, именно так. А всё ж и он слуга; все слуги, Лёня, все! Ты обдумай вот что: что есть бог? Он — бесконечен, он — во всём! Мы же все — конечны, вроде букашек перед ним, понял? — глаза старца загораются. Теперь он не лукавит, и язык его не более не заплетается нарочито и хитроумно. — Стало быть, все перед богом равны, все под богом ходим, и я, и ты, и папа, Синод, а Столыпин вон Петька вовсе ходил-ходил, да и… — Так то под богом, а на земле? — Эвона как! Хитёр малец, до дел земных добраться спор! Ну так смотри же. Папка твой кто? Царь? Так. Да. А мамка кто? Царица. Да. Кто главнее — царь или царица? А? Оба главных. Так и здесь… — Царь главнее, — перебивает Алёша. — И я главнее, чем сёстры. Со мной больше возятся, а как заболею, со всего мира докторов вызывают. И тебя зовут. Потому что я — наследник! — Хм… Вишь ты какой. Хорошо. Только вот что зри: ежели царь главнее, то почему вчера, когда папашка твой налил себе в скляночку до краёв, а мамашка только посмотрела на него, и — ап! Он уж ту шкляночку в сторонку и отставляет? А? — Папа добрый! — заступается наследник. — У него характер такой, мягкий. — То-то и оно, что храктер. Ты о чём молвишь? По-церковному зовётся это: ерархия. Только ерархию сами люди делают, для больших скоплений, для простоты жизни. А когда человек перед человеком стоит, своим ходом каждый к другому идёт, и ерархия тута ни при чём! Да. Тута самозаконно всё и проявляется, милай ты мой, что да почему… Ты отбрось ерархию, стань храктер к храктеру — тады и покажу тебе, кто главнее, да… Алёша вздыхает. Он привык обижаться за папу, но понимает, что его собеседник в чём-то прав. — Григорий, а покажи волшебство? — просит старца мальчик. — Эх-ма! — вздыхает Григорий с притворной досадой, но внутренне торжествуя. Скучны тебе разговоры мои… А и не

по летам, видно, тебе их слушать. Ну вот, гляди: вишь вон ту тучку? Которая рядом с большой, на калачик похожая? — Вижу, вижу! — Так от зри: сейчас исчезнет она. Да. Растанет. Смотри. Алёша напряжённо всматривается в тающее облачко. — Исчезла, исчезла! Вот это да! Григорий, научи и меня так? Григорий, искоса поглядывая на наследника, торжествующе и умильно жуёт бороду. — Миленькай ты мой, Лёнюшко! Видно, бог послал мне тебя, а тебе меня: тогда только и заживёт народ наш, страдалец, когда царевич у мужика учиться станет. Всё покажу, о многом расскажу, сердце твоё детское, чистое, и душа открытая, мил-лай, дорогой! Мамка-то с папком хоша и люди хорошие, а учить их уже поздно. Ты, ты, сопливый ты мой, ты и есть надёжа земли русской: по-другому на ней жить надо! Гляди: узрел тучку рядом с берёзовой верхушкой, махонькую-махонькую? — Узрел. — Глядь же на неё во все глаза, и ни о чём другом не помышляй, кроме как о том, что должна она растануть! Давай! Выпучив глаза, как это делает Григорий, краснея и даже кряхтя от напряжения, вглядывается Алексей в тучку. — Давай, милай, давай, — подбадривает его шёпотом старец, — приказывай ей! Ты царевич, ты повелевать должон! Говори ей, не языком говори, телом своим: а ну, растань! — А ну, растань! — неправильно повторяет про себя Алёша, весь трясясь от напряжения. — Тай, тебе велено! Немедленно тай! Как ты смеешь! Гадкая! Подлая! Мерзавка, таять, говорю тебе! Я приказываю! Жестоко обиженный непослушной природой, не выдерживает царевич, и, утыкаясь старцу во вкусно пахнущую хлеборобным мужицким потом васильковую рубаху, горько и обиженно рыдает. — Ну, будет тебе, Лёнюшко, будет. Эхма, милай, дорогой! Вишь кака загвоздка: криком природу не возьмёшь. Крик — он поверху идёт, а природа — она, брат, глубину любит. Ты не приказывай — осторожно так прикасайся! К ней, к природе, особливо подходить надо, а через неё особливо подходить и к человеку, как есть он частица природы, божие творение… Ну, не плачь, Лёня, не забижайся: с забиженным сердцем никаких делов не сделаешь. Ну, охолони. Охолони. Ну, что ты! Как же тебя… Ну ладно, хошь — жопой спою?

Хоть черна ряса кроет Мой сильный жар в крови, Но сердце пуще ноет, Дух страждет от любви; Клобук не защищает От страсти лет младых, А взор мне грудь пронзает Прелестных глаз твоих. Мне старческая келья Не гонит тень из глаз, Но в ней мне нет веселья, Вздыхаю всякий час; Ах, сжалься, дорогая, Над старцем умились, И, что люблю, страдая, За то не осердись. А что в тебя влюбился И рвусь, тобой стеня, Я так, как все, родился, Чти страстным и меня, На чин мой не взирая, Дай помощь мне, мой свет. Любовь к тебе такая, Пределов что к ней нет. — Уф! Умаялся! Ну всё, будет. Расскажитко лучше ты, какой стих учил с хранцузом вчерась? Ваши стихи нашим песням не чета! Алёша не любит учить стихи, но любит рассказывать их Григорию. Поэтому он во весь свой небольшой детский рост поднимается из травы и принимает декламаторскую позу. Глубоко вдохнув воздух и выпятив грудь колесом, он с выражением читает. Прибежали в избу дети, Второпях зовут отца: «Тятя! тятя! наши сети Притащили мертвеца». «Врите, врите, бесенята, — Заворчал на них отец: — Ох, уж эти мне робята! Будет вам ужо мертвец! Суд наедет, отвечай-ка; С ним я ввек не разберусь; Делать нечего; хозяйка, Дай кафтан; уж поплетусь... Где ж мертвец?» — «Вон, тятя, э-вот!» В самом деле, при реке, Где разостлан мокрый невод, Мертвый виден на песке. Безобразно труп ужасный Посинел и весь распух. Горемыка ли несчастный Погубил свой грешный дух, Рыболов ли взят волнами, Али хмельный молодец, Аль ограбленный ворами Недогадливый купец? Мужику какое дело? Озираясь, он спешит; Он потопленное тело В воду за ноги тащит,

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Художественная литература. Хроники нашего времени. И от берега крутого Оттолкнул его веслом, И мертвец вниз поплыл снова За могилой и крестом. Долго мертвый меж волнами Плыл качаясь, как живой; Проводив его глазами, Наш мужик пошел домой. «Вы, щенки! за мной ступайте! Будет вам по калачу, Да смотрите ж, не болтайте, А не то поколочу». В ночь погода зашумела, Взволновалася река, Уж лучина догорела В дымной хате мужика, Дети спят, хозяйка дремлет, На полатях муж лежит, Буря воет; вдруг он внемлет: Кто-то там в окно стучит. «Кто там?» — «Эй, впусти, хозяин!» — «Ну, какая там беда? Что ты ночью бродишь, Каин? Чорт занес тебя сюда; Где возиться мне с тобою? Дома тесно и темно». И ленивою рукою Подымает он окно. Из-за туч луна катится — Что же? голый перед ним: С бороды вода струится, Взор открыт и недвижим, Всё в нем страшно онемело, Опустились руки вниз, И в распухнувшее тело Раки черные впились. И мужик окно захлопнул: Гостя голого узнав, Так и обмер: «Чтоб ты лопнул!» — Прошептал он, задрожав. Страшно мысли в нем мешались, Трясся ночь он напролет, И до утра всё стучались Под окном и у ворот. Есть в народе слух ужасный: Говорят, что каждый год С той поры мужик несчастный В день урочный гостя ждет; Уж с утра погода злится, Ночью буря настает, И утопленник стучится Под окном и у ворот. Закончив, Алёша гордо и победоносно смотрит на Григория. Он впервые выучил и прочитал без запинки такое большое стихотворение! Но старец совсем не думает его хвалить. Чудовищная мука искривила заросшую звериной бородищей физиономию святого отца, он побелел так, что на солнечной поляне кажется лунным человеком, и горькие слёзы боли колеблются в шальных его очах, уставившихся то ли вглубь себя, то ли в какую-то страшную, запредельную даль. Алёша непонимающе смотрит на него, готовый вновь заплакать. Григорий издаёт протяжённый, утробный стон. «Словно бы тоже задом», — мелькает в голове Алёши, но ему совсем не смешно. — Дядя Григорий! Дядя Григорий! Что с тобой? Григорий поворачивается к мальчику, и невидящий его взор понемногу фокусируется на вихрастом детском силуэте. Тихо и сдавленно, непохоже на себя, Григорий произносит: — Да. Это кто же сложил сие стихотворение? — Александр Сергеевич Пушкин, — дрожащим голосом отвечает Алёша. — Пушкин, Сашкин, Мышкин, Кошкин… — в мучительном недовольствии терзает фамилию поэта старец. — Что пишут, фармазоны… АНАФЕМА! — громоподобно и неожиданно выкрикивает он, так, что Алёша отшатывается, и настоящий гром в небесах вторит гласу старца, и небо накрывает тёмная лохань с трещинами молний, опрокидывая на землю нежданный и беспощадный ливень.

— Скорее, пойдём в беседку! — в отчаянии дёргает Алёша странника за васильковую полу стремительно намокающей рубахи. Но тот снова забыл о царевиче, распростёр руки в стороны, как на распятии, и задрал кверху облепленную спутанными, мокрыми волосами голову — вспышки молний высвечивают сквозь волосы неистовые очи. Мелкая дрожь проходит по его кряжистому телу, и Алёше кажется, что сейчас он сам, как пушка для фейерверков, начнёт выстреливать молнии, туда, вверх, к небу, к грозе. — Вода! — хохочет старец. — Вот, стало быть, как: вода! Воды не избежать, туч не развести! Не развести, Олёша, никак не развести! Слишком поздно, слишком много грешили! Придёт вода! Ох… Вода. Вода! Внезапно Судия приидет, и коегождо деяния обнажатся, но страхом зовем в полунощи: Свят, Свят, Свят еси, Боже, Богородицею помилуй нас!.. Господи, помилуй! — Алекс! Отец Григорий! — откуда-то бежит с зонтиком мама, — идите же в помещение! Вы простудитесь! Скорее сюда, под зонт! Сверкая глазами, Григорий озирается по сторонам, очнувшийся. Сверху вниз глядит он на Алёшу, заметив его, и капли воды с его лохматой бороды стекают на наследника вместе с дождём. — Идём к мамке, Лёнька! — говорит Григорий, и тесно прижавшись друг к другу под зонтиком, трое бредут под ливнем по направлению к дворцу. Алёше труднее всех, он самый маленький и семенит не в ногу, путаясь под взрослыми ногами. Григорий, покряхтывая, дышит тяжело и часто, он согнулся, вид его безумен, левую лапу он положил, полностью заграбастав, на тонкую кисть мама, держащую зонт. Правая лапа странника, якобы оправданная теснотой под зонтом, протянута через всю талию императрицы и без особой скрытности жадно шарит и тискает через одежду анемичное тело мама, оставляя мокрые дождевые следы на платье. Алёша видит это, и в страхе вспоминает о Машеньке и своих запечатанных устах. Императрица, как всегда, шествует прямо и с достоинством, но длинные ресницы и тонкие ноздри её трепещут, а щёки, обыкновенно бледные, разгораются стыдной жизнью. Лишь у самого дворца старец прячет блудливые руки. Заходят внутрь; троицу обступают озабоченные слуги — мама не доверила никому из них идти за наследником и старцем, сделав это сама. — Дайте ему сухую одежду, сделайте горячую ванну и напоите чаем! — хрипло, но как всегда надменно приказывает мама, указав на Алексея. — Отец Григорий, тебе тоже надо выпить чего-нибудь крепкого. — Спасибо, матушка, кормилица, милая, родная, — лихорадочно причитает Григорий, грозовое безумие ещё не оставило его. — Крепенького, конечно,

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

крепенького, выпьем, обязательно, но спервоначалу надо тебя полечить, кабы не простудилася ты. Идём жа, скорей идём лечиться, пока ишо дьявол не в силе своей. Скореича! Ловкие руки царедворцев уносят Алексея; он успевает заметить царицу и странника, идущих вверх по дворцовой лестнице, наверное, в покои мама. +++++++++++++++++++++++++++++++++++++ Засиделся Алёша в ванной комнате, заигрался с чудесными пароходиками, подаренными дядей Георгом. Они совсем как настоящие… Дыр-дыр-дыр… Пых-пых-пых… — усердно озвучивает пароходные гонки царевич, так, что вязкая детская слюнка повисает незамеченной на августейшем подбородке. Пых-пых-пых… Дыр-дыр-дыр… — Пых-пых-пых! Дыр-дыр-дыр! — слышит Алёша за спиной своей, оборачивается, а в дверях стоит смеющийся Григорий. — Пых-пых-пых! Дыр-дыр-дыр! — повторяет Григорий весело и подходит к Алёше. Царевичу неловко: он не привык так просто демонстрировать свою наготу, да и старец всё ещё пугающ после происшествия в саду. Плавая в воде, как какой-то наглядный экспонат в спирту кунсткамеры, Алёша чувствует себя нелепым и беззащитным. Присаживаясь на край ванны, Григорий лукаво говорит: — Пуп наелся круп! — и делает волосатой рукой такое движение под воду, как будто собирается ухватить Алёшу даже не за пупок, а за маленький колышущийся в воде vivimacher. Алёша взбрыкивает, обдавая старца брызгами, и, стыдливо зажимаясь, по-тюленьи поворачивается набок. — Проведать тебя пришёл. Тела свово стыдисся? — смеётся старец, стряхивая пену с рукава. — Что ты, Лёнюшка, милай, дорогой! Тела свово стыдиться не надо: нешто бы Христос, кабы стыдился, говорил: «Ешьте плоть мою, пейте кровь мою»? Вот же как сказывал! А сам сын божий, но — человек. Стало быть, тело у него обыкновенное, человеческое, и пуп у него, и писюн вроде как у тебя, всё на месте, да. Но — не стеснялся. Человеческого — чего же стесняться? Тута ведь какое дело: покедова живём, нигде кроме как в теле душа пребывает, через тело и познаётся. Да. Запомни: дух познаётся через тело! Отбудем своё, и тело отгниёт — но пока здеся мы поставлены, то телом пренебрегать не могём! Ты тело своё люби, оно ещё тебе понадобится, тело-то! Вот — моешься ты, это хорошо. Следишь за ним. Вишь кака пена у тебя, и корабли… — Отец Григорий, а как же вода? — А что вода? — Про воду ты говорил — помнишь, когда дождь пошёл? — Говорил. Да, — суровеет святой отец. — Плюшкин это всё твой: «безобразен, посинелый»… Про утопленников

пишет, ети его в десну. Я ведь, Олёша, и есть утопленник. От утопления дар мой открылся, утоплением и кончится. Не только моим он утоплением кончится… Вдумчиво зацепив ноздрю узловатым пальцем, выколупнув из неё и выстрелив на пол нечто непотребное, странник продолжает: — Тонул я, Лёня, когда лет мне было столько, сколько тебе вот. В пруду. Братец мой, старше на два годика, первый стал тонуть там, пошёл ко дну; а я спасти его порешил, кинулся в воду-то, да только так он за меня ухватился, что вместе нас и потянуло. Страшно, милай: свились, как червяки, друг за друга ухватываемся, царапаемся, жмёмся, наружу лезем, очень хотца нам наружу — а забирает вниз! Вода всё застит, всепроникает, и больно, и ужасно, и холодно, и понимаешь, что — всё! Конец! Заливает в глотку, в ноздри, рот разинул, чтоб закричать — а кричать невозможно! Дядя Кузьма проходил тогда мимо, вытащил нас — а разъединить не мог: так и притащили нас домой, быдто срослися мы тогда. Насилу отколупались. Слегли, понятное дело; несколько недель были совсем плохи, лежим на полатях рядышком, а смерть между нами. Серая она, прозрачная, мурлычет вроде котейки, сама длинная, как две щуки — и посмотреть на неё прямо не моги, сразу исчезает. На неё только бочком… Да ведь и ты видал её, милай, дорогой, мучительный ты мальчишечка! Только Мишутка ей больше меня по ндраву пришёлся — помер Мишутка-то, Лёнюшко, царствие ему небесное, усоп, а я вот жив остался, со знанием своим — смерть, она многому научить может, ежели с ней на полатях полежать. Она как баба, не ляжешь с ней — не поймёшь. Не узнаешь… А ты вот тоже с маленства её видишь, дружишь с нею, лежишь тоже, значит — должон понимать, стало быть, парнишечка особливый; оттого я тебя и учу. И буду учить — у смерти учиться. Может, успеем ишо. Да. Многое с тех пор открылось мне, после утопления, и узрел я свою кончину. В утоплении была дарована мне сила — и суждено погибнуть мне утопленником. Но конец мой станет не только моим! — снова Григорий преображается, излучая внутренний мертвенный свет, потому что взгляд его устремлён в будущее. И шепчет, высипывая. — Вода заберёт меня, утянет, сомкнётся надо мной, и вода придёт в царствие сие! Смерть моя плотину прорвёт. Прорвёт плотину! Великий потоп нахлынет, и сметёт всё на своём пути, и снесёт то, что стояло триста лет, и будет великое очищение от грехов, от глупостей и дурнот, и не будет спасения, не будет оправдания, не будет пощады! И судьбишки понесутся как судёнышки, и с корнем вырвана будет грибница, и сожжена, ибо станет та вода — огнём. И новый Владимир в огне будет крестить Русь, новой верой, и не будет в этой вере места богу, потому что русский бог умер давнымдавно! Тссс! — прижимает Григорий палец к губам, содрогнувшись. — Слишком многое говорю тебе я. Рано тебе такие вещи слушать, а — когда же потом. Эхма — было бы у нас время! Было бы время! — Отец Григорий, а я как умру? Можешь напророчить? — спрашивает любознательный мальчик, немного понявший в яростной речи старца, но настроенный литургически. — Что ты, что ты, Олёшенько, — сразу осекается Григорий, становясь из сияющего бормотливым и фальшивым, — что ты такое надумал, миленькай? Ох, и разболтался я, глупый дядька, напужал тебя, давай-тко купайся себе, играйся, кораблик-то упамши, вот тебе корабликто, слишком много — не в коня корм, мы с тобой… Да… В премудрости… Однако и не стоит… Узкими вратами… Тихими стопами… Иже херувимо… Ну, пойду, скажу мамке, что здоров будешь. По-монастырски отстранённо и спокойно целует старец наследника в лоб, и, пришаркивая, идёт к двери, согнувшийся и неповоротливый, как будто очень устал. Он шепчет себе в бороду, тихо-тихо, но Алёша слышит: — Бедное дитё…

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Антон Чаров

Бродяги фармы Глава 1. Сумерки Странная компания собралась на нелюдимой асфальтированной дороге, под мостом через одну из самых исторических рек. Именно в устье этой реки лет триста назад царь Пётр поставил свой мало кому известный пушечный завод. Небольшой военно-сырьевой придаток строящейся столицы. С виду ничем не примечательное место украшали кучки мусора, лежащие то тут, то там. Северные берёзы потеряли свою листву. Осень. Не совсем поздняя, но уже начинавшая вгонять в депрессию. Граффити непрерывно наблюдали за происходящим с самого большого в городе стадиона. Стадион создавал иллюзию защищённости от чужих взоров. Ведущая в парк кривая дорожка, по которой мы пришли. Любопытство. Не друг и не враг, любопытство — молодость и решимость, харизма удачи, поднимающая настроение даже в самые хреновые времена. Про наркотики, изменяющие сознание, я знал почти ничего. Меня не сильно трогали рассказы о них, как и у большинства ровесников, алкоголь был моим братом. Только потом я решил для себя, что алкоголь один из сильнейших из них, завлекающий в свои сети, лишающий проблем, дающий силу и энергию, омолаживающий, вызывающий буйство фантазии, но и требующий взамен непомерно высокую плату — тогда я был согласен её платить, тогда было чем. Интерес к проведению эксперимента с декстрометорфаном, в простонародье «дэ икс эм», у меня вызвал один из самых интересных из встречавшихся мне людей. Он называл себя просто — Плёск. Хотя привыкнуть к этому прозвищу мне мешало знание его имени в паспорте. Александр Дарсов. Среднего роста, светловолосый паренёк с яростно увлечёнными ( голубями) глазами. Мало кто из людей вызывал во мне столь противоречивые эмоции, так искусно овладевал моим вниманием и заставлял переходить из разряда заядлых одиночек в ведомую личность. Саня прибыл в город по неизвестным причинам из далёкого Краснодара. Из многочисленных обрывочных рассказов о его жизни там, мне показалось, что он скорее бежал, чем приехал по собственной воле и разумению. Объездив автостопом

почти всю Россию до Урала, решил покорить Европу и вместе с таким же фриком, как и сам, просочился через границу в Германию. Напарника задержали, а Плёск несколько месяцев жил в Дрездене, вписавшись у студента, и зарабатывал на хлеб, делая желающим кустарные татуировки. К слову сказать, всё его тело было покрыто различными наколками собственного производства. Почти все его рассказы о своей короткой насыщенной жизни изобиловали различными наркотиками, а также мистикой и шаманизмом. Он искусно рисовал в глазах окружающих свой портрет сурового психоделического воина на просторах необъятной ментальной и материальной вселенных. Исследователь сознания, психонавт, аферист. Он познакомил меня со многим... Совсем рядом с ним стоял мой старый друг Джон, которого с недавних пор начали кликать Сусом. Именно у него на хате я впервые увидел Саню. Около года назад. Сейчас уже пару месяцев мы втроём предпочитали проводить время вместе. В то время я вёл беззаботную жизнь тусовщика-студента, слишком отвязный неформал, чтобы удержаться на скользкой грани нормальности. Я запоем читал фантастику и пил любые алкоголесодержащие напитки, сопровождая всё это абсурдными перформансами на улицах нашего погрязшего в морали городка. Была с нами и девушкастудентка, чьи черты практически стёрлись у меня из памяти. Помню, что привёл её Плёск. Он любил привлекать к себе новых людей, которые хотели от него услышать что-то важное, получить ключ к пониманию, к цели, к познанию. Общаться с ним всё равно, что встретить на улице капитана Блада — некого пирата современности, путешественника, шамана — и ловить каждое слово его невероятных историй. Задача наша на тот момент заключалась в распитии восьми банок малоизвестного мне средства от кашля — «Гликодин», продававшегося почти в каждой аптеке. Тёмная, вязкая жидкость со специфическим запахом, сильно отдававшая ментолом, явно не внушала доверия. На секунду я даже усомнился: стоит ли продолжать? Но тут же отбросил эту мысль. Я сделаю это.

Выбрав место, замечательное место под мостом, Александр остановил нас и произнёс: «Ну что, товарищи, вот и прибыли. Так, Джон, дай мне свой бэг, и слушай... достань пока стаканчики». Восемь оранжевых коробочек, с две пачки сигарет, сложенных вместе. «Фу, уже завоняло», — изрёк Сус, картинно изобразив приступ тошноты, подступающий к горлу. Меня это немного рассмешило и одновременно озадачило — никакого запаха я не чувствовал. Плёск с видом старого скорняка извлекал из коробочек небольшие бутылочки по 100 мл каждая, причём делал это — сразу видно — далеко не первый раз. В нашу амуницию входила и бутылка минеральной воды, коей отводилась роль преотличнейшего запивона! Я сразу заметил, с какой жаждой Сус примкнул к горлышку и сделал глоток живительной влаги — наверное, чтобы сбить запах, понял я. Девушка, которая шла с нами по большей части молча, с интересом наблюдала за происходящим. Когда последняя коробка из оранжевого глянца полетела на землю, Плёск произнёс: «Приступим, господа». Сироп был разлит по пластиковым стаканчикам под невнятное бурчание Суса, и все замерли, как перед тостом, думая, кто же осмелится это сделать первым. Выслушав несколько историй Плёска касательно некоторых его сиропных трипов, мы проглотили содержимое. Решено двинуть к лесу. У Сани всегда был чётко продуман маршрут движения. Размышляя об этом сейчас, мне кажется, что он всегда всё чётко планировал. Он хватал идею, раскручивал её в обширную, непредсказуемую авантюру, а потом бегал туда-сюда, врал, обещал, заверял. Да я родился в этом небольшом северном городе, а сейчас всё говорит о том, что «гражданин мира» знает его лучше! Мы прошли вдоль стадиона, обмениваясь последними новостями и выслушивая болтовню Плёска касательно ожидавшего нас прихода. По его словам, первые эффекты появляются примерно через 30-60 минут. «Время собраться с мыслями ещё есть,» — подумал я и произнёс: «Становится холодновато». И тут же получил ответ ведущего передачи: «Ничего, ещё немного, и ты не почувствуешь мороза. Сироп разгоняет кровь, так что холодно тебе точно не будет.» Обогнув стадион,

выходим на дорогу, ведущую к мосту, на котором всегда оживлённое движение. Слева разливалась река. Летом здесь купаются жители, а осенью встретишь разве что собачников. Без приключений мы вышли на мост, пересекли его в направлении автостоянки и направились выше в ту сторону, где располагается местная топографическая часть. Улица была далеко не из самых центральных, но именно это и требовалось в данный момент. Я вёл с Плёском оживлённую беседу, расспрашивая его об эффектах сиропа и предстоящих событиях. Он довольно охотно отвечал, пускаясь в пространно-эмоциональные повествования на данную тему. Со своими «И..»,«Ну..», он искал подходящие слова, вытягивая их то ли из памяти, то ли из протекающих мимо мыслепотоков. Мы шли по правой, неасфальтированной стороне дороги, такой выбор был, очевидно, продиктован подсознанием, так как я заметил, что все остальные люди обычно ходят по этой улице по её левой, асфальтированной полосе. Наш марш медленно продвигался вперёд к цели, то и дело, останавливаясь, дожидаясь, как всегда еле-еле ползущего Суса, который о чём-то беседовал с единственной в нашей компании девушкой. Вот мы пересекли последний проспект и свернули вниз под очередной мост и пошли вдоль русла речки. Русло — справа. А слева — среди деревьев, кустов и ещё неизвестно какой осенней наросли проглядывали глазницы домов, виселицы фонарей, и там — никого. В буквальном смысле — никаких шевелений. Только отчётливый свет, бьющий нам в лица. В лица партизан, крадущихся вдоль, не идущих поперёк. Стало совершенно очевидно, что мы пришли в какуюто особую местность. В ней правят свои законы, существуют свои тенденции притяжения. «Я стал видеть гораздо отчётливее, — произнёс мой голос. — Всё это сильно смахивает на сцену из остросюжетного фильма». «Это ещё что, Гер... вот дальше ты просто... Немножко охуеешь….» — произнёс Плёск, вставляя во фразу свои коронные паузы. Вообще, по паузам у него отдельный пунктик. Вопервых — это фишка, автограф, подпись, если хотите, во-вторых — инструмент

склейки разговора. Полезное приспособление, когда хочешь завладеть вниманием человека, потом заинтересовать его собой, ну а затем, как говорится, каждый при своей совести... Квартет двигал свою песню вдоль тропинки, песня влекла и манила. Всё было ново и не познано. «Куда мы вообще идём?» — казалось, я этим высказыванием чуть колыхнул тишину, давившую живой темнотой вокруг. «Пока прямо. Не парься. Сейчас как раз будет небольшой мостик», — поспешил успокоить Плёск. «Никогда так чётко не видел в темноте», — я, казалось, обращался к неведомому собеседнику из соседних кустов. «Дээксем действует на все виды рецепторов мозга сразу, это мощный диссоциатив», — пояснил Саня. Немного попетляв, дорога вывела нас к небольшому мосту. Подобные конструкции можно причислить к паранормальным явлениям, поскольку без магии они тут же развалились на бесконечное количество разного хлама, из которого были сделаны. К нему с противоположной стороны подходил человек. Сказать, какой он, было сложно. «Чужой». «Не такой». «Опасный». Одним монолитным ощущением. Метрах в четырёх от моста располагалась труба, убранная в мощную защитную металлическую перевязь. Она проходила таким образом, что с одной стороны реки на неё легко можно было зайти, а с другой — столь же легко сойти. «Ну, что? Мы лёгких путей не ищем, да, Гер?» — спросил Плёск, вынашивая очередную авантюру. — «Пойдём по ней, — указывает на трубу. — Ну, а всякие козлы могут по мосту... Партия их ещё встретит на том берегу. Ну, давайте. Давайте». После тирады он вскарабкался на трубу и полез по ней. Сказать честно, и мост тогда казался мне достаточным препятствием! Да ещё и ходившие тут повсюду чуждые. Не-ет, с меня хватит и моста. Пьяной походочкой я пересекаю это творенье рук человеческих и оказываюсь на другой стороне. Как я очутился здесь? Кто шёл по мосту, а кто нет, и в какой последовательности мы это сделали, я вам не скажу, вероятно, это стало очередной тайной моего подсознания. Чёрт! Почему раньше до меня не дошло?. Это же точно другая сторона. Именно! Она не такая, какая была на том берегу. Я незамедли-

ПОВЕСТЬ тельно поделился своим наблюдением и нашёл в этом плане единомышленников, чем был искренне удивлён и порадован. Да, всё как говорится «путём». И путь наш ... Шепотом, кидая в пустоту обрывочные фразы, мы проследовали за ним. Вообще «Дальше» — это целая философия, динамика, все знают, что нужно двигаться вперёд, после того как достиг чего-либо, проблема в том, что никто пока не понял — ходим мы по кругу или всё же нет? Дорога поворачивала немного влево и вскоре пошла вдоль пятиметровой насыпи, на которой располагались железнодорожные пути. С одной стороны — стена, с другой — река. С одной — насыпь и рельсы, перекатывание камушков, с другой — переговоры тополей с неторопливым течением реки. Путешествие уже начало довольно жёстко попахивать некой мистикой, хотя тогда я мало что соображал в подобных вещах. Но всё это было неописуемо классно. Глоток свежего воздуха, батенька. Очки медленно начинают слезать. Мы зашли под мост. Он наплыл на нас. Единый, огромный. Это зрелище я не забуду никогда. Мне даже тогда показалось, что он немного живой, что он впитал в себя что-то от людей-человеков, их мудростей и страхов, их личностей и воспоминаний. Мост состоял из двух перекрытий, между которыми было пустое пространство. В нём и находилось небо. «Классно, да? — сразу видно, что Плёск был очень рад тому, что показал нам эту штуку. — Я заметил это прошлой весной. Просто офигенно». Он посмотрел на меня восторженными глазами, на его лице сияла улыбка, и я понемногу начал открывать его мир. Космос так называемой психоделии, пространство иного восприятия. Этот мир позже стал и моим миром. Моей родиной. Дорога начала петлять вдоль забора из бетонных плит и густой заросли кустарника, вокруг — никого. Координация и ориентация в пространстве стали заметно рассеянней. Сложно было определить, с какой стороны мы пришли, сколько времени прошло и всё такое. Времени нет. Расстояния тоже. Все эти метрические границы — Самый Большой Обман «здоровой» психики. Познай себя, отделись и разлейся, прочувствуй весь процесс. Мы прошли ещё немного по траве и попали на асфаль-

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

тированную дорогу, её появлению здесь я был жутко удивлён. Слева от нас, в ночной дымке, словно последняя цитадель высилась многоэтажка. В ней располагался Дом престарелых. Я сделал шаг, затем другой и понял, что иду и это уже не остановить. Ватный мир. Давно покинутые пределы. Слова здесь неуместны. Образы нечётки и многополярны. То, что остаётся с тобой навсегда. «Давайте найдём место,» — раздался голос. Это Плёск. Начал вести. «Там, ближе к реке, есть одно неплохое». Мы остановились на небольшой полянке. Метрах в трёх внизу — река. Земля не статична. Окружающий мир казался огромным, величие всего поражало. Время пульсировало. Мы испытывали восторг от рисунков, образованных корнями деревьев, от мягкого хвойного покрова леса. Казалось, вот-вот, ещё чуть-чуть, и выйдет старый, мудрый лесной дух, чтобы поделиться с нами своим многовековым знанием. Мои руки стали определённо другими. Самостоятельное в едином, часть симбиоза. Или я просто не замечал раньше? Я не воспринимал их как часть себя, они просто подчинялись мне, но жили своей, отделимой от меня жизнью. Мы добрались до места,

где кончался асфальт. Дорога резко взяла налево и вверх. Наши ноги утопали в земле, как в мягкой глине. Грани личностного начали стираться. Окружающий мир пронизывал и уносился дальше. Он дёргал мои невидимые струны, заставляя мысли появляться, звенеть, вплетаясь в мелодию, доходить до апогея и резко гаснуть, лишь затем, чтобы вскоре запеть снова. Кинув взор в небо, я заскользил по венам сосен, вдохнул их запах и почувствовал как близко небо. Плёск ходил вокруг, показывал, как будто трудился над каждым из нас. Он стоял намного выше, и все мы понимали это. А может, как раз он и есть тот самый лесной дух? «Посмотри туда, ты видишь это, а вон то — потрогай, иди-ка сюда — посмотрите, что я нашёл,» — он не давал теме застояться, никому не давал уйти в себя. Мы все занимались одной коллективной вещью. Интерсубъективность, как он говорил. Но для бедной женской психики всё это, видно, оказалось слишком большой нагрузкой. Девушка, назовём её бедной Аннушкой, медленно передвигалась, высоко задирая ноги, как во время марша на военном параде. И постоянно таращилась на свои белые вязаные рукавицы — они

казались ей восьмым чудом света. Дак вот, Аннушка начала просить отвести её домой, в общагу. Эмоциональный шок вызвал защитную реакцию. Плёск пытался исправить ситуацию, успокоить её. Всё хорошо, так и должно быть... но атмосфера портилась, все это чувствовали. Нам пришлось возвращаться на городские улицы, скажем так, в не совсем обычном состоянии. Конечно, это обломно и стрёмно, но не бросать же человека в беде. Мы поплыли обратно. Тем же путем, которым пришли. Когда прибыли к тому месту, где, как нам казалось, нужно сворачивать с асфальтовой дороги, долго никак не могли найти заветную тропинку. И вот опять Вавилон. Самоедущие тележки, гулкие звуки подворотен. И как перейти дорогу? Стресс! Сжимая зубы во рту и пальцы в карманах в кулак, выходишь на проезжую часть. Серьёзно, как в казино. Ставка — твоя жизнь. Титаническими усилиями наша компания добралась до тихой, прохладной улочки на окраине центра. Причём шли довольно чудно. Скорость нашего передвижения была сравнима со скоростью обслуживания в советской парикмахерской. Ну что это такое, скажите-ка мне? Одна вышагивает как гусар, вы-

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ставив перед собой руки. Другой еле волочит ноги, пошатываясь. Третий идет, будто рискует наступить на мину. И четвёртый — демон из сказки, порхает над ними всеми, и вещает, вещает… А глаза. А лица. Такие выражения имеют люди, на очах у которых вырезаны вудуистические метки — зомби-глаз. Блестящий оскал и сумасшедший взор. Нависающие дома, смазанные качающиеся картины — атмосфера вязкости происходящего. Все прохожие кажутся шокированными, но где-то на уровне подсознания понимаешь, что это не так. Машины, снующие туда-сюда. Ну вот, наконец, мы и дошли до общаги. Ах, прощайте деревянная принцесса нашего сиропного похода — надеюсь, с вами всё будет хорошо. А с нами?

Глава 2. Блик состоявшегося. Выпрыгнув на вечернюю улицу из замшелого офиса, я начал радоваться своему существованию на этой планете. Радоваться самому себе, мне так редко это удаётся! Минуты счастья, осознание собственной значимости и предвкушение великого свершения подгоняло меня к одной маленькой аптеке сети «Фармакор», расположенной внизу

центрального проспекта, по которому каждый вечер бродят сотни компаний, праздно проводя вечер за привычным занятием — лаканием пива. Буквально десять минут назад я принял тот самый долгожданный пятничный звонок, что бывает обычно под закат трудового дня и вырывает из рабочего оцепенения, переключает мозги на деятельную фантазию. «Ты на работе?» — раздался голос Суса. «Да. Но уже могу сорваться и уйти», — ответил я. «Что-что?» — повторил не особо понятливый Джон. Мне пришлось более подробно объяснить ему картину, сложившуюся на данный момент, подоходчивей вбить в его больное сознание одну простую мысль: «Когда и Где?». «Давай через 10 минут у аптеки», — выпалил он и повесил трубку. «Что ж», — подумал я и быстро собрался. Джон в то время работал в маленьком салоне в самом центре, напротив Государственного университета. Два через два с постоянным воскресным выходным он изнурял себя изготовлением очков на заказ. Даже мне подарил две пары — одни «спорт матсида», а другие «полисмен стайл» в металлической оправе. Как жаль, что первые были потеряны в алкогольном порыве накуренного человека, надышавшегося эфиром

и закинутого двенадцатью колёсами баклофена, строившего из себя клоуна с заводным механизмом на полузакрытой вечеринке. А вторые сломаны при неизвестных истории обстоятельствах. По некоторым данным, есть основания полагать, что замешано НЛО и добрая часть британской разведки. Той самой, которую доблестно кормит мистер Борис Абрамыч. Прошло пару лет со времени моего первого сиропного похода. Пару сумасшедших лет, наполненных жадным стремлением к расширению сознания. Я заглатывал сироп по нескольку раз в неделю и не меньше трёх банок, мешая его с марихуаной. Запоем читал. Психоделический мир свалился на меня сверху, хорошенько ударив в голову и, засосал на все сто. И вот — маленькая вечерняя заснеженная улица, фонтан, люди, постоянно куда-то спешащие, и я, бегущий к «месту сборки». Звонок номер два: «Аллё, — вымолвил голос из трубки, — мне нужно вернуться на работу. Это недолго. Я кое-что забыл там. Но сейчас к аптеке подойдёт Миша». Я начал нервничать и кипятиться. «Какого хера этот урод вытворяет, — подумал я, — ничего не может сделать, благословясь». Вслух же: «Какой ещё Миша?» «Да

Художественная литература. Хроники нашего времени.

ты его знаешь», — оправдался Сус. «Ну, тогда ладно. Давай быстрей». Гудки. Энергичным шагом пересекаю проезжую часть и вижу «наиживейшего чела». Он как всегда тощий и в косухе, с мутным выражением лица. Бредёт непонятно куда. Но сейчас он заметил меня, и, в принципе, я был не против его общества. Использовав простую зигзагообразную траекторию, обошёл мешавшие мне куски мяса, шляющиеся повсюду, и поучаствовал в обмене приветствиями. — Чем занимаешься? — Иду на стрелку с Сусом. Вниз. К аптеке. — Да?! А мне ещё до восьми где-нибудь проебаться нужно! — Ну, пошли, подождём его вместе. Загорелся зелёный свет, и мы перешли дорогу. А Прут (так звали моего знакомца) стал делиться впечатлениями по поводу последних событий: — Тут, прикинь, ездили с друзьями в Питер. Ну, такие нормальные чуваки, тоже в теме. Дак вот. Угостили меня одной штукой — у них это «водой» называется. Стоит косарь за батл. Блин, офигенная тема. Мне понравилось. Типа знаешь, как с грибов отходняки начинаются — только типа без этой вялости, а такой подрывон. Офигенная тема. Выпива-

ешь две пробочки и... Извиваясь всем телом и бросая вперёд дикий взгляд, имитируя руками крылья дельтаплана, чуть выгнувшись назад, он показывает мне внешние проявления от действия этого «опаснейшего вещества». — Если больше выпить — вырубит. Заснёшь просто. — А потом-то проснёшься? — иронично спросил я. — Да нет. Обычный сон. Просто поспишь и всё. Но сам прикинь — по улице идёшь и вдруг — бац! — и тебя вырубает! — Последовал категоричный ответ. — Да, жёстко, — согласился я, подумав про себя, что неплохо бы раздобыть этой штуки в ближайшее время. Эх, Прут, хороший человек, увидимся ли ещё когда? Про таких говорят: «Да ему ж на всё насрать, кроме себя», — и отчасти оказываются правы. Но только отчасти, ведь «С волками жить — по-волчьи выть». Вот люди и приобретают налёт потёртости, прохиндейскую жилку приспособленчества и привыкают использовать других, даже своих друзей, чтобы остаться на плаву. Некоторые ломаются, другие превращаются в существ из демонологических трактатов — эдаких легендарных суперлюдей, про которых что-то помнит каждый город, который они посетили, и каждый

чувак, с которым они познакомились. Но есть и третья каста, наверное, самая большая, — это те, кто балансируют, как заправские канатоходцы, на тонкой грани между мирами — между миром традиционным, общепринятым и миром тусовки, придуманной ещё во времена популярности битников. Именно, знаете ли, популярности. Просто этот сумасбродный стиль, эта «якобы новая» концепция поведения, привлекли к себе внимание дельцов, манипуляторов общественным мнением, и великая американская машина рекламы завертелась. Так было со всеми — и с разбитыми, и с пресловутыми хиппами, и с панками, даже с байкерами — поверьте, никто из членов, лучше даже сказать составляющих, этих тусовок абсолютно и бесповоротно не желал привлекать к себе какое-либо внимание, а тем более делать из себя ярлыки, моду, стиль, брэнд. Прут был стопроцентным тусовщиком. Тусовка и был смысл его жизни, а хороший оттяг её цель. Помню, както раз теплым солнечным деньком от нечего делать мы вместе с ним придумали народную забаву. МТГОП «СМЕРТЬ». МежТрансГалактическое Общество Партия «Смерть». Самая Маленькая Ебически Разъебическая Тварь С Мягким

Знаком. Партия имела свою платформу — избавление планеты от гуманоидов, все же присоединившиеся к ней автоматически становились негуманоидами. Для вступления в партию предлагалось ответить на три вопроса. «Дадут ли нам мелочи?», «Сигареты?» и «Угостят ли пивком?». Каждому новому члену партии были присвоены номера. Мы с Прутом были почётными Нулями. За три часа к нам присоединилось около двадцати негуманоидов. Гимн МамбаТавамба, избранный нашим движением, победно пронёсся по улицам центра, хоть и был всего лишь мелодией телефона «Нокия». При его прослушивании полагалось вставать на одну, левую, ногу. Кстати, той упомянутой выше «водой» оказался йод оксибутират или, просто, бутират, бут, напиток «Буратино» и как, только, ещё не обозвали этот препарат, который был в фаворе у клубной питерской тусовки. Его мог сделать каждый школьник за пару часов, не обладая при этом никакими навыками в практической химии. Всего за несколько простейших реакций бут можно получить из совершенно легального препарата «Лактон», который находится в свободной продаже. Питер просто утонул в Буте, Фене и Мистере Хмуром Герыче. Именно они стали

главными достопримечательностями города. Все эти штуки типа Дворцовой площади, Спаса-На-Крови, Исакия, Невского создавали завесу, тонкую хмарь, отодвинув которую видишь главный нерв. Мы подошли к аптеке или «драге», как обычно говорят наркоманы. Знакомое заведение. Сколько встреч, сколько стрелок происходило здесь, а какие люди в них участвовали — пора было ставить памятник, или, на худой конец, какую-нибудь дощечку приколотить. Как говорится, чтоб знали и помнили. Иногда складывалось впечатление, что весь сонм аптек, любезно открывших свои двери на каждом шагу, зарабатывают только продажей «Гликодина» и «Терпинкода». К первому я относился очень положительно, второе вызывало у меня такое же неприятие, как и технический спирт. Представить только себе — толпы людей в разных концах света, именно в эту секунду выходят из различных драгстоур с пакетиками, наполненными DХМ-содержащей пакостью типа «Робитуссина», «Туссина+», «Глика», эфедриновых «Бронхолитина», «Бронхотона» и многого другого. «А «Триган», «Баклофен», Барбитура, «Трамадол», в конце концов, на рынке всегда можно

купить мускатный орех или замутить семян ипомеи?» — спросите вы и будете абсолютно правы — ничто так не привлекает человека как жажда ощущений. Сонм капитанов Куков, Колумбов современности отправляются в свои путешествия. Страсть не унять, спрос можно только удовлетворить, стремление разрушит все границы, и никакие обманы, наказания и предостережения не помогут вам и вашему озабоченному эгоизму. Но «собака на сене» — существо упрямее горного козла. В этот момент я заметил приближающегося к Пруту сзади человека в форме пэпса. Он явственно посмотрел мне в глаза и перевёл свой взгляд на моего хвастающегося собеседника. «Пиздец», — проскочила мысль, хотя мне нечего опасаться — я был абсолютно чист, но вот мои анализы, да, думаю, они как раз и оставляли желать лучшего. Мысленно уже ехал на Федоску (ул. Федосовой, на ней располагался наркодиспансер, где производили анализы на предмет употребления веществ), когда ситуация разрешилась совсем необычным исходом. — Здорово, чел, — обратился он к Пруту. — Как жизнь? — О, здорово! — поприветствовал его немного

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Художественная литература. Хроники нашего времени. удивлённый Прут. — Так, ничего. Тут вот в Питер ездил с друганами. — А, — протянул мусор, нервно оглядываясь на остановку, — всё траву возишь? — Да нет, — начал оправдываться обвиняемый. — В «Икею» ездил, за подарками там мамане. Все, блин, деньги спустил. Теперь вот ищу где занять. — Понятненько, а ну всё пока, вон и моя подошла, — изрёк напоследок пэпс и рванул к двери остановившейся рядом маршрутки. Я, честно говоря, пребывал в небольшом замешательстве, нет, не то чтобы у меня не было знакомыхментов, но всё же как-то не по себе. — Блин. Один мой приятель. Знаешь, как прикольно познакомились? — начал повествование Прут. — Вырубал я, как-то, значит, дудки чувакам. Ну, там всё ништяк получилось. Встали мы, значит, за домом. Забили. Раз тяпнули, другой. А этот чел, прикинь, и говорит: «Я типа мент». Ну, мы посмеялись тогда само собой, прикольно, весело. А потом по городу иду и смотрю — по улице чешет в форме, я аж охуел. Так вроде неплохой человек. — Пойдём, хоть в аптеку зайдём. Чё на холоде-то стоять? — предложил я, и мы прошли в помещение, где извечно пахнет мелом и горит ровный, явно нездоровый аптечный свет. «Видимо, для создания больного настроения», — подумал я. — Ну, так что здесь есть от насморка? — изрёк мой «приболевший» спутник. — Щас заценим. Вдоволь насмотревшись на стенды, содержащие препараты с по крайней мере странными названиями наподобие «Негрустин» и «Псилобин», мы накинулись на аппарат, измеряющий давление. — Уау! Интересная тема. Это что такое? — продекламировал мой товарищ. — Аппарат с отверстием. — Для измерения давления. Наверно, даже бесплатно. Хотя, кто его знает. В наше-то время, — ответил ему я. — Это туда, что руку сувать? Или ногу? — спросил он. — Голову, — поправил мой голос. — И пока не заплатишь — не отпустит. — А да, в прикол с такой штукой на ноге ходить или на руке. Типа этот — мехвариор, — поделился своей догадкой Прут. — Да, и чеками стрелять в прохожих, — изрёк я, заметив на передней панели аппарата щель для их выдачи. В то время, как мы веселились над стрёмным творением инженерной мысли, в драгу зашёл персонаж со светло-русыми волосами, причей типа «каре», убранной в модную чёрную шапку. Он был одет в матерчатую куртку болотного цвета и имел при себе чёрный чехол — в котором скорее всего, находилась

гитара. «Привет», — немного стесняясь, произнёс он и протянул руку. «Тот самый Михаил, про которого говорил мне Сус по а ля мо'биле», — подумал я. Прут и мистер Миша уселись на скамейку напротив аптечного окошка, к которому тянулась унылая очередь жаждущих излечения, и почти все из них с подозрением осматривали нас, проверяли свои сумки — на месте ли? Да если б я захотел их грабануть, то будьте уверены — сделал бы это без шума и пыли, так что никто ничего не увидел. Но такие, простите, блядские делишки шли вразрез... хотя, кто сказал? «Как жаль, что она двухместная», — подумал я и спросил: — Слушай, а где потерялся этот обдолбанный придурок? — Мы с ним у гостиницы разошлись, он там на работе что-то оставил, — ответил новоприбывший — «что ему там надо без понятия.» Миша посмотрел на меня и сразу отвёл глаза, явно чуваку не по себе. Толкаться в аптеке не только напряжно, но и палевно. В некоторых городах опера дежурят прямо в драгах и проверяют всех подозрительных личностей. Но только не в нашей милой маленькой дыре — здесь можно расслабиться, ведь единственный минус — примелькаться перед глазами бдительной тётушки фармаколога. Известен случай, когда чувак ходил по драгам восьмого марта с цветами и поздравлениями, в надежде на праздничную снисходительность. Немного побеседовав, и обсудив возможности чудо-аппарата с Михой, я взглянул в окно. А за ним по улице своей фирменной походкой тащился Джон, именно тащился — по-другому сложно охарактеризовать этот способ передвижения. «Ну, вот и он», — вымолвил я, наблюдая его пришествие. Он вошёл, занял позицию, кинул взгляд на Прута, потом на меня — типа спрашивая: «И что он здесь делает, чёрт его возьми?» — а потом изрёк: — Что, ты купил уже? — Нет пока, — ответил я, сверля его физиономию пышущим уверенностью взглядом, и добавил: — Ну вот, на деньги, покупай сразу всем. Не сопротивляясь, Сус взял у меня заменитель бренного металла, и приобрёл пять бутылок средства для чистки мозгов «Гликодин», а Михаил распрощался и отчалил к одному из своих друзей. Затарившись, мы втроём отправились вверх по Ленина — Сусу требовалось передать одному знакомому несколько дисков со специальной музыкой. Дело в том, что этот чел отправлялся в Петербург, где обещал доставить посылку Плёску, находящемуся там уже полгода.

Плёск слился в Питер ещё в начале сентября, сказав, что решился провернуть авантюру и привезти стаканов пять «травки», но его подставили и затея не удалась. Саня завис в Северной столице и давал о своём положении очень мало информации в редких телефонных перезвонах, так что полную картину его «невозвращения» было составить невозможно. Григорий же или Гриня, как называют его все, кто знает — мировой чел, типичный питерский дух в нём сливается с открытым радушием, жаждой жизни и лёгким авантюризмом. Его дача примет всех, кто примет его и оценит свойственный ему подход к жизни: «Вот я иду, идёмте ж вместе, нам пофиг куда путь держать, так будет всё поинтересней, зачем на месте всем стоять». Он только что закончил петербургскую Техноложку, а в бытие студентом поколесил стопом по городам и весям нашей Родины, благодаря чему обзавёлся друзьями и знакомцами в множестве мест, что протоптала нога человека. Дарс хорошо знал его и вызывал в нём чувство глубочайшей симпатии. Не стоит и говорить, что большую часть своего питерского периода Плёск провел на Грининой даче. По пути мы встретили знакомых алкашей-металлистов, шагающих на пятничный алкопроменад. Перебросившись с ними парой фраз, мы поспешили на встречу, и они затерялись где-то в толпе. С ними благополучно слился Прут. Выполнив просьбу по передаче диска, я решил позвонить Геку, которого давно хотел познакомить с действием DХМ. На удивление, он даже не стал утруждать меня уговорами и в приподнятом настроении мы отправились на стрелку с ним. Жил Гек, ещё один мой старый товарищ, напротив одного из городских кинотеатров, в четырёхкомнатной хате со своей бабой, прекапризнейшим субъектом с очень тварным отношением к жизни. Чем жил и как, ведал он один. Купил, продал, украл, наебал, достал, подработал — вот и вся философия — прямо девиз времени, неправда ли? Пропетляв кругами между местным ЦУМом и алкоориентированными ларьками, я предложил зайти в стоявший напротив, возле гниющего здания бывшей поликлиники, крытый павильончик — в нём торговали дешёвой новогодней атрибутикой явно китайского производства. Розовые мишки из ядовитых материалов, помпезные шапочки с отваливающимся козырьком, синтетические волосы — продукты переработки вторсырья. «Ну, что? Наглядел что-нить?» — вопросил я, внимательно разглядывая цветную субстанцию. Блеск, цвета, но с большинством что-то не то. Всё это

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

как будто не настоящее, не для праздника. Попахивает лощеным суррогатом, да и продавцы больше похожи на торговцев технарём по пятнарику за шкалик 0,25. «Где они это берут? — с удивлением отозвался Сус. — Просто отвратительно». «Да. Давай-ка лучше поторопимся из этого заведения», — подытожил я, и мы влились в улицу. Народ бегал. Успевал делать какие-то нелепые предновогодние дела. Да, были где-то двадцатые числа декабря... Снег был мягкий, воздух свежий, а впереди — так много всего... А мы никуда не торопились, как всегда было время рассмотреть паутину на том углу недопроезженной части. Завалившись к Геку, мы начали собирать и сподвигать его в походы для новых свершений. В неутомимые странствия, в безоблачные грёзы, сладкие виражи, повороты. Его хитроватый взгляд заговорщицки перебегал на нас и заверяюще на жену. Гек залечил что-то своей молодой супруге и выскочил с нами на улицу. Морозный денёк окутывал таким по-домашнему нежным холодком. Мы быстро шли в направлении дома Суса. Первомайский проспект, одно из тех мест, что определяют город, его весомая артерия. Вытекавший из маленького моста, он разухабисто шёл наверх и сливался с большой центральной улицей, затем, круто беря влево, шёл почти до конца города. Вот они родимые пределы, до боли затёртые места, готовые сниться всю жизнь, если их покинуть. — Ну как, есть решимость засиропить? — поинтересовался я. — Можно, можно, а у вас? — с этаким наигранным акцентом парировал мне Гек. — Конечно! Иначе зачем, по-твоему, мы всё это затеяли? Неужели ты думаешь, что мы докатились до такого, чтобы опоить тебя ядом и издеваться подобно Рыцарям Красной Звезды из гестапо? Нет, нет и ещё раз нет, мы вдоволь пойдём до конца и вырвем самый центр из всей этой мистерии. — А по сколько пить собираемся? — Я думаю три взять, а Сус говорит, что ему и двух хватит. — Да, я парочку не больше. Мне и двух за глаза хватит. Именно в этот момент мы вписывались в кренящийся поворот, на одной, нижней стороне которого находилась леденящая кровь Башня. Башней у нас называют высокое многоэтажное здание, в нём расположено местное отделение ГНК — Государственного Наркоконтроля. Сколько душ было заточено в ней? Сколько обломных рейдов они провели, изничтожая только зарождающуюся у нас культуру клубного рейва?

С истовым остервенением ловили маленьких сопливых школьников, попыхивавших марихуану после уроков. «Брали» и насквозь проторченных потребителей фени и грибников любителей, всех ловили, да толку мало, как был торчок, так есть он и будет. Драгс Релиджион, господа! Мы приближались к аптеке «ФармаКор», одной из многих в большой питерской аптечной кампании, решившей напасть и на местный рынок препаратов. Наши следы всё больше уходили в прошлое, в то время как мы летели в будущее, так и не успевая забрать хоть что-то из настоящего. Сус остался стоять возле драги, а мы открыли дверь и втиснули свои вожделеющие кайфов туши в подвергшееся евроремонту помещение. Раньше на месте этого дома была вечерняя школа и детский приют. Сейчас же старое здание снесли и быстро отстроили новенькую и блестящую пятиэтажную жилую коробку, в которой окопались тщеславные буржуи, разместившись в новомодных евроотделанных апартаментах — квартирах. Такая вот нравственная эволюция добропорядочных граждан. Мы окинули взглядом витрины, за которыми блестели глянцевые бумажки с жуткими надписями, призванными запутать непосвящённого и создать иллюзию нужности каждого из этих непонятных препаратов. Но ведь когда рубишь руки — продаёшь протезы. «Ну чё, сколько надо? Две?» — удостоверился Гек и протянул мне сотэн. — «Заприобрети». Я подошел к окошку и пристроился за дамочкой лет 35-ти, выбиравшей витамины или какую-то ерунду наподобие. Это происходило невообразимо долго, ибо дамочка — явно денежная фетишистка — просто безбожно трахала мозги молодой и довольно симпотной аптекарше, на месте которой я всучил бы ей что-нибудь из хлорида под видом детских витаминов. И тут судьба снова дала о себе знать. В драгу завалилась тощая женская фигура в сером драповом пальто и бесцеремоннейше потеснив витаминщицу, просунула некую сумму в окно, потребовав «Терпинкод», заявив, что ей некогда и у неё без сдачи. Она явно торопилась, чётко знала свою цель, деньги подала сразу и все, да и «Терпинкод» в «Корах» всегда у аптекаря под рукой (как говорится , «не хлебом единым жив человек») — в общем, не прошло и десяти секунд, как круговорот денег «в приходе» свершился — ну просто прелесть, а не покупатель. Этой незнакомой опиатчице я симпатизировал гораздо больше, чем рыхлотелой недоёбанной домохозяйке. Когда она, наконец-то, ушла, я быстро осведомился о наличии

тягучего сиропа и, обрадовавшись утвердительному ответу, запросил пару банок. Ха-ха! Вот он, оранжевый глянец, уютно расположился у меня в карманах, а красно-белая вывеска аптеки уже таяла в вечерних сумерках. Вперёд! Вперёд, товарисчи! Прямо, направо, осторожно — опасный поворот, ах! Ностальгическое название — да! Этой улице как никакой другой шло название в честь сверхдержавы. Начало она брала на заправке, затем шла мимо кинотеатра, потом мусарни, миновала школу, общагу, училище и техникум и тянулась далее — вдоль старого неухоженного стадиона, встречая свой конец перед 15-метровой, ободранной, но неприступной стеной полуразвалившегося завода. Неправда ли, неплохая аллегория на историю всем нам известного идола, на изнанку сверхидеи, на обратную сторону въевшегося «Верной дорогой идём, товарищ!»? Углубившись в свои чёрные думки, я и не заметил, как мы достигли дома Суса. Весь цинизм и ироничность ситуации были в том, что недалеко располагался отдел по борьбе с «опаснейшими веществами», бичом нации, растлителями молодёжи и всем тем, что я очень сильно люблю. Наш трип начинался. Каждый выбрал себе по кружке и вылил в неё содержимое бутылочек. Ах, какой мутный насыщенный аромат дёрнул ноздри и заполнил пространство. Даже кленовые листья, заботливо высаженные Сусом на потолке, среди разноцветных бумажных звёзд, зелёных пятерней и большой пластмассовой совдеповской люстры, недовольно зашептались. Гек озаботился о дудке — ну какой же DХМ без смачной накури? Пару листов голландщины Northern Lights полетели в топку — просить у Джа силы и мудрости. Ну, а мы глупо ржали, смотрели одни и те же клипы, подъябывали друг друга и просто затевали мелкие споры на вселенские темы — всё шло как нельзя лучше, каждый находился в своей тарелке, искренний и открытый, без налёта вавилонского театра теней. Эта чудесная мистерия на грани безумия — лезвия чистого детского восприятия вспарывающего гнилое брюхо чванливого страха недоверия, этот момент ожидания чуда есть процесс крайне положительный, вневременной и такой по-простецкому домашний. Ну вот, время пришло. Пора предъявить билеты. Чук устроился на диване, Сус на кресле подле монитора компа, и я — на стуле напротив них. Итак, пару вдохов — выдохов, настройка. Вы же знаете, как противно пить «глик» чистоганом. Ещё один мо'мент — нарежем лимончик, капнем чуть сока в кружку с сиропом для ритуала успешного

Художественная литература. Хроники нашего времени. самовнушения и... ну.. не думая, резко. Ап!... Всё. Выпил. Аааа!... Фу. :( Как противно. Фак. Запиваем водичкой — вроде нормально прошло. «Какая гадость! — выразил общее чаяние вслух Сус. — Вы выпили?». «Одну банку оставим на догон — допьём через часик», — отозвался я, несимпатично искривляя морду лица. «А чё за фотик?» — осведомился Гек. «Саша оставила. Можно будет пощёлкать, но правда батарейки там хреновые», — ответил Сус. И мы начали устраивать фотосейшн. Чудесные получились фото — преотличнейший расклад. Я с «глик-коктейлем», Гек с фирменными крышечками в глазах, «Летящий на лодке» — это опять я — выставил ногу вперёд, сидя на стуле и состроив дурацкий оскал. Что за статичное безумие в глазах — больше динамики, экспрессии! Какая мысль крутилась тогда у каждого из нас в голове? Что все мы ждали, и совпало ли это с полученным? Первая стадия подкатила незаметно — бодрость, жажда действия, активное изучение окружающего пространства — попытка заметить в вещах и мыслях что-то ранее упущенное, попытка освободиться от закостенелых ассоциаций. Диссоциация. Дисбаланс. Дисмышление. Дисжизнь. Услышать волны, отскакивающие от шкафа, льющиеся на заказ, сделанные далеко — давайте прокрутим картинку. Я нагнул голову влево и, зафиксировав точку взгляда чётко напротив и не привязывая её к какой-либо конкретной ассоциированной вещи, стал медленно двигаться вправо. Картинка пошла, музыка плыла — состояние созерцательной обработки. Рецепторы работают — духи воют и взывают. Джон постоянно мечется между комнатой и кухней — что-то уносит, приносит, пытается успеть доделать положенные дела — какая безудержная растрата энергии. И тут звонок, а мы трое в комнате и — тишина. «Кто это?» — момент, в который наши мысли совпали — какое редкое явление. «Пойду, открою», — известил Сус. «Может, мусора?» — пошутил я. «Фак», — запричитал Гек и скользнул в направлении старого дивана. Вот он, преодолевая земное притяжение, перелез через спинку и теперь пытается заныкаться за ним — не совсем удачная идея, я бы сказал. Его лицо отражало страх нашкодившего юнца, пытающегося избежать добротной родительской порки. Как меня забавляла эта картина в тот момент — я даже не стал его успокаивать — пусть чувак ощутит всё положенное до конца. На самом деле! — может уже хватит тихонько тлеть в гробах рукотворных, запивая очередную профанацию обещанного свыше

счастья заблуждением о благости однотипизации всех индивидов общества! Разбери свою голову по винтику, и ты увидишь кучу лишних деталей — прослушивающих жучков, стопсигналов, подложных и чужих мнений, жуткой лжи и слащавой самокритики, напускного тщеславия, заткнутых мыслей, стыдливых откровений. Поговори с собой честно. Призови своего наблюдателя в судьи к вашему разговору. Разбей фильтр. Отпусти эмоции. Вырежь ненужное — выкинь свои цепи. Осмысли мировые эманации и себя, как механизм, способный их улавливать и модифицировать. Прими всё вокруг. Впитай ещё больше. Полётом опровергни падение и здравый смысл. Всё, о чём ты однажды подумал — случилось, случается и, как ни странно, будет случаться — ведь времени нет, а пространственные оболочки так тонки! Я встал и пошёл гулять по комнате — раскачивать головой, издавать звуки — пытаться перестать следовать своей навязанной роли, уволить сценариста и взбаламутить потоки. Передо мной лежала лампа. Надо включить. Розетка — ещё один съезд с великой энергетической автострады. Штепсель впился во входные отверстия — стыковка произошла, и люки отдраены автоматически. Вспыхнул светло-красный свет. Я направил его вверх и начал любоваться созданной там картиной. Добавил немного театра теней — поразительно! — целый мир прямо под носом — стоит только немного открыть глаза и вынуть беруши из ушей. Тени на потолке плясали, переговаривались, метались, исчезали и появлялись вновь. Они бродили сквозь кленовые леса — засохшие, подвешенные на потолке листики, и качались с ними в такт, создавая гармонию жизненного диссонанса. Жёлтые линии, нарисованные Сусом между необычным гербарием, давали эффект волн — тёплого моря, а приклеенныё разноцветные звёзды раскрывали пространство вверх, делая его похожим на небосвод. На этом фоне, в этом амфитеатре скакали тени — фигурки, созданные моими руками, но в тот момент я был уверен в том, что фигурки вполне реальные, самостоятельные существа, маленькие сатиры, затеявшие свою игру, подшучивая над небожителем-человеком, дерзнувшим увидеть их. Джон с Геком о чём-то трепались, но я не был в их теме. «Эй! Идите сюда — здесь клёво! — начал агитировать их я. — Лампа — классная штука — абсолютно в точку». Они подошли, я показал свой живой театр на потолке — и им понравилось. Мы расселись вокруг лампы, как вокруг костра, и этот крас-

ный блик на лицах делал нас похожими на индейцев во время сакрального таинства, шаманского ритуала. Душа радовалась, снова оказавшись здесь, чувство единения, парения в эфирах сущего посетило нас. Теперь я был рад, показывая что-то другим, что-то, что плохо воспринимается нами, отбрасывается как несуществующее, нумеруется как абсурд... — Класс, класс! — только посмотри — видишь? — Да. — И музыка в тему… ммММм... ММмммМэммэммМММ, — начал вторить ещё и другой голос. — Аааааааааааа АААААА ЭЭЭээ АААЭээ ААААААА… — МММММММММММ м м м м М М М М М мммммммммм… Сливалось — в поток — ИНТЕРСУБЪЕКТИВНОСТЬ. Состояние непосредственного ментального восприятия. Всё иллюзия. Мы так далеки от истины. Сидим в глухих ящиках и смотрим через щелочки, замутненные цветофильтрами, а иногда и грязным стеклом. Ради бога — пойми же свою нужность миру, как его часть, а не владелец. Куда лучше без живых ролей и мёртвых испугавшихся людей! Даёшь Миру Свет Разноцветных Психоделических ракет! Не трать напрасно время — билет не бесконечен, пропуск к непосредственному краток — его цель не схватить тебя, а научить, если учиться ты хочешь. Нырни ещё! Нырни! Музыка, как помню, Huun Huur Tu и совковая лампа с бывших совдептанцулек, дающая поток красноватого света. Я относился к этому как к инструментарию, всё это было серьёзно и действительно важно для меня. Работа и прочие мирские иллюзорные патологии отходили на второй план — впереди был экран, и я на него отображал волну, искажённую прохождением через своё естество. Так мы плавали еще какой-то срок, но всему есть конец. Он был ощутим своим скорым появлением. Рука протянулась к оранжевой ленте, оставшейся у Суса на память о свадьбе брата. Лента закружилась, запела. Я вскочил от лампы, чем немного шокировал Гека и выхватил свадебную ленту свидетеля из объятий старого розового абажура. В такт музыке плыло движение, руки, ритм не согласован, пластика — выписывал ленточкой пассы, как танцор фламенко и внимательнейше пялился на её ход. Нашёл свою вещь. Полутемная комната, приятная, домашняя, тёплая, радостная, лоно, принимающее всех принимающих. Звёзды на потолке. Штандарт — Каннабис на стене. В шкафу — растущая конопля. Ковер на полу. Немного пыли, немного

суровой неухоженности, творческого недогляда. Но во всём чувствуется прогресс, внутренний мир вещей. Все, кто бывал у Суса, согласятся со мной. А я тем временем ушёл в себя, в таинство танца, в ритуал раскрытия. Музыка, доносящаяся из пластиковых колонок, сливалась с музыкой, доносящейся из кипящего нутра. Они образовывали то целое, что уже неделимо втекало в общий процесс. Сус и Гек продолжали сидеть у лампы и восхищаться пойманной штукой. «Да! Да! Как в походе у костра! Мы снова тут!» Опять звонок. Такой резкий, блин, что аж пробирает до костей. Гек опять на стрёме, да и мы с Сусом хоть и привычные, а всё равно немного заволновались. — Кто бы это? — Может, к сестре? — Сходи, проверь. — Только спроси кто это сначала, а то… мало ли… Джон уходит в прихожую, а мы с Геком нервозно ждём. Причём Гек заметно стремается, щурит глаза и недоверчиво посматривает на дверь. Я тоже тут хожу туда-сюда и что-то бормочу себе под нос. — Может, это сосед. Он ведь обезбашенный. Хотя нет — мы ведь тихо сидим, чё ему вдруг припереться? Да и не поздно ещё. — Или мусора… Зря я так пошутил. Гек уже во второй раз с выкриком «Ой!» явственно нервно поторопился скрыться за диваном. Видно, это место внушало ему доверие, на мой же взгляд прятаться в Сусовой комнате абсолютно некуда, да и бесполезно это — ты хоть в комод утрамбуйся — тебя ж всё равно попалят! Но чувства брали верх над разумом, одерживая очередную, столь необходимую им, победу. Сначала за диван — ого! Нет! Он пошёл дальше! Теперь он пытается скрыться за креслом. Чисто таким совковым раскладывающимся креслом, кое можно встретить чуть ли не у каждого первого, в наследство и на память от времени великого строительства благостного коммунизма. Комп переключил треки, и заорала «Somebody to love» — песенка Аэроплана Джефферсона. Она навеяла воспоминания годичной давности (или это было два года назад?). Сейшн в «сарае», так называли местный СКК, кажется чтото типа «Рок Бриджа» или «Истмуса»? Да, что-то вроде. Тогда как раз я, Сус и Плёск решили наварганить экстракта из «Глика». Экстракт — это вытяжка из сиропа, содержащая только гашеную лимонную кислоту и DХМ. Делается для того, чтобы не хавать туеву хучу беспонтовых, а иногда и вредных в такой дозировке «левых»

веществ, а принять только самый «кекс». Метода экстрагирования проста до одурения, как и практически всё самое понтовое в этом мире. С самого утра мы закупили полный набор юного химика и были вооружены до зубов. Встретившись у аптеки Менделева, мы приобрели девять банок «глика» у подозрительного усатого аптекаря лет тридцати пяти и отправились к Плёску, вернее, в ту хату, где он в основном обитал. А жил он тогда у своей тёлки на улице Машезерской, захотел семейной жизни, завязать со своими непрерывными путешествиями-приключениями и так далее. Вот тока получалось у него это хуевато. Он частенько торчал, а иногда даже и марафонил, когда недельку, когда две или три. «О чём тут может быть речь?!» — жаловалась Катюха (так звали его избранницу). — Вечером пошёл вынести ведро — и пропал на две недели, да ещё и без ведра обратно припёрся!» Разувшись и ввалившись в комнатушку, раскладываем ингредиенты на столе: бензин очищенный «Калоша» БР-1 — одна упаковка, средство для чистки труб «Крот» — одна бутыль, лимонная кислота — пакетик, ну, и сам виновник торжества — сироп от кашля «Гликодин». Именно он и является объектом нашего пристального изучения. Приковывает взгляд. А за окном — солнышко светит! Весна, блин, пришла. И острое, пиковое чувство того, что всё идёт как надо, и уже очень скоро все мы отправимся в большое путешествие. Для начала Плёск организовывает приятную, спокойную атмосферу — включает «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» и располагает нас на диване напротив всей этой DVDTV системы, изредка напрягая по мелочи. Уходит на кухню, в которой вот уже который месяц происходит ремонт, затеянный им и его пассией. Обычная однокомнатная типовушка — слишком мало места, но вполне пригодно для жизни. Почти новенький сервант, наполненный книгами псевдоинтеллектуала, коим была его девушка в области литературы, и один небольшой потёртый томик «Электропрохладительного кислотного теста» Тома Вульфа, взятый в библиотеке местного универа, да так и не отданный назад. Напротив диван, знаете ли, самый обычный. А рядом стол — «Подмога советского школьника» — такой, наверно, был почти у каждого — с тремя ящичками, лакированный, тяжелейшей и прочнейший. Процесс, в виде четырёх банок «Гликодина», пошёл в полностью обезвоженную двухлитровую пластиковую бандуру из-под «Фруктайма» и нафарши-

рован сверху щёлочью — средством для чистки труб «Крот». — На, тряси первую, — Плёск вручил мне батл, а сам принялся за производство ещё одного — такого же. — Только заебись тряси, чтобы хорошо всё перемешалось. «Ну ладно, — подумал я тогда, — мне тоже стоит внести посильную лепту в общее дело!» — Прям как старый патриот на первомайской демонстрации. — На! — резко протянул ещё один сосуд на два литра в область зрения застрявшего между мирами Суса. — А это тебе. Взял и затрёс, пока пизды не получил! Такая, блин, поучительная химия. Это вам не в школе водород с кислородом складывать. Сус, с еле заметной ехидной усмешкой святого младенца, нехотя оторвался от рассматривания одного порнолибертарного журнала и с демонстративной леностью принял ношу. «Сссдделай поггромммче», — а как вы предлагаете говорить во время энергичных занятий со спортивнохимическим снарядом? Раз, два — туда-сюда. Трясёшь ты — трясу и я. — Ставим в отстой — пусть спадёт пена, — учил нас Плёск. — А потом уже и бензинчику ебанём очищенного и всё будет. В комнате запахло бензом — его вливали в узкие горлышки бутылок. — Особо много не надо, но не жадничать тоже — иначе выход маленький будет, — приговаривал маленький Демон, весь погрузившись в работу. — Ну вот хватит. Теперь минут пять трясти, что есть дури. Схватив бутылку, он немедленно претворил это в жизнь, крайне экспрессивный тип — держитесь от таких подальше… если, конечно, не хотите полить ваше до одурения постное блюдо чем-нибудь остреньким. Мы выжимались до отказа, абсолютная заинтересованность в результате сплачивала и придавала сил — ибо каждый чувствовал, что он должен быть в процессе, придать ему движения — это уже был своеобразный трип, прелюдия, если хотите. Эдакий коммунарский принцип желания, возможности и действия. Тряска закончена. Бензин отстоялся и теперь ровным слоем плавал поверх мутновато-тёмной сиропной массы — ну что ж, нам нужен именно он, остальное — в топку! Вперёд и с песней! Накручиваем сверху пробку с дыркой, переворачиваем и сливаем гадости в толчок. А для окончательной выбивки декстрометорфана у Плёска заранее подготовлен насыщенный такой цитрат — лимонная кислота, растворённая в воде. Заливаем её в бутыль и повторяем ситуёвину с тряской

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Художественная литература. Хроники нашего времени.

— ах как же заебло, но нада! Иначе — обдолбись об стенку, а не DXM тебе подавай! Ну, наконец-то, разделяем слои, выбираем цитрат DХМ снизу и на плиту — выпарить оставшиеся масла и бензин, гасим содой, чтобы не сжечь окончательно и так уже видавшие виды желудки. Разливаем в стаканы. Рядом сок. Грейпфрутовый. Та-да! Торжественный момент, господа! Снимите шляпы и ликуйте, кто к нам приехал? Дед Мороз? Дед Невроз и Бабка Алкоабстиненция! Мы идём в трип. Захватывающее чувство! Ради него стоит жить! — Ну что ты готов… наевшись дури, поселиться в гостинице под вымышленным именем с целью мошенничества… — постановил ожиревший Бенисио с голубого экрана, почёсывая свою элегантную царапину на шее. — Да! — ответили мы вместо промолчавшего тогда Деппа в роли Хантера С. Томпсона и заглотили магический отвар. Теперь нас ожидала чудесная атмосфера полумрака в сарае с выступлениями различных «недовыебанных» команд. Апогеем зрелища был первенец коммерции в тяжелятине, привет из питерского бога-

тенького гламура «Аматори». Но были и более вкусные позиции. Я до сих пор ощущаю ту незабываемую атмосферу молодости и вседоступности. Саня остался дома. Мы же стояли перед синюшным, то ли от холода, то ли от бездарности оформителей, зданием СКК «Центр». Какое название, неправда ли? Ну, вот мы и начали протискиваться в толпу, ежеминутно встречая знакомых и открещиваясь от них односложными ответами — делали вид, будто торопимся зайти внутрь. Давка перед входом в «сарай» — ритуал местных тусовщиков. Я начал посещать СКК со времен первых проводившихся там концертов и штуку эту выучил, принял и даже полюбил. Тут-то и понял я, что некое воздействие препарат всё же произвёл, но такое, совсем мимолётное. Так — сейчас охрана. Проходим мимо, не паримся и не палимся. Билет, потом досмотр на предмет запрещённых к проносу вещей и всё, ты уже на территории. Билет, досмотр. Блядь, кажется, вон тот чел из охраны как-то странно смотрит на меня. Неужели он чтото просёк? Неужели что-то понял? Тогда мне крышка, вызовут ментов, начнут пиздить, прессовать мозг,

повезут на анализы. Так, не нервничать, успокоиться. Протягиваю билет стоящему передо мной контролёру — кажется, он улыбнулся, посмотрев мне в глаза, так знаете ли, мол, я-то всё понял, раскусил. Охрана — вот он, последний рубеж — перед дверью стоят трое в форме защитного цвета, переминаются с ноги на ногу, свысока вылизывая взглядом толпящихся посетителей. Подхожу к одному и развожу руки по сторонам, надеюсь ничего не перепутать. Ощущаю похлопывания по карманам и другим широко известным тайникам. Полы куртки также внимательно изучаются дотошным и недоверчивым блюстителем, после чего меня пропускают внутрь. Знаете это как типа, стоишь, слушаешь на кухне музыку, звучащую в комнате, а потом резко влетаешь в комнату, ручку громкости направо и давай рубиться под музон. Сначала оцепенение, напряжённость, сосредоточенность, как будто наблюдаешь за шариком в казино, а потом: — Бинго! Вы выиграли! В «Сарае» собиралась практически вся тусовка, куча сумасшедших, фанатов, распиздяев, модников-подражателей, молоденьких вспыльчивых левых интеллектуалов, пан-

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ков, металлистов, стрэйтэджеров, алкашей и наркоманов и ещё бог знает кого. Тусовка. Вот я продираюсь сквозь толпу и только и успеваю, как пожимать руки и здороваться, попутно глотая протягиваемый особо щедрыми знакомцами пивас. Тёмный ангар, наполненный табачным дымом, из которого то тут, то там выплывают устрашающие обывателей, но давно привычные для меня фигуры. Потные, длинноволосые, пьяные в дугу металлисты, феерично разбрызгивая пиво вокруг себя, ревут подобно стаду бизонов, неистово тряся немытым хаером. Просто экстаз у людей — хотя на первый взгляд картинка довольно отвратна. Кучки припанкованных малолеток сидят компашками на грязном полу в состоянии, мало напоминающем вменяемое. Изредка попахивает марихуаной. Ха! А сколько слухов! И как приятно их узнавать, выспрашивать у кого-то, кого ты считаешь стоящим выше тебя в тусовочной лестнице, а потом с дикой туповатой гордостью выливать всю эту дрянь всем, кого встретишь или познакомишься. Здесь принято делиться выпивкой и дурью с первым встречным, разговаривать на равных независимо от возраста, денег и положения, нет ни запретных тем, ни самих запретов. Ты можешь рубиться пьяным в говно в самой гуще потных тел у сцены или чесать языком в курилке весь концерт, медленно напиваясь и вспоминая «старые добрые времена», а можешь обштыриться «Гликодином» и устроить себе психоделический трип, как это сделал я и Сус. DХМ не поспевал. Небольшая волна, накрывшая в самом начале, резко отхлынула и подло кинула нас наедине с отвратными реалиями всего происходящего. «Какого хрена, — думалось мне, — этот долбан Плёск там намешал? Херь какая-то! Раз, и отпустило сразу. Так не интересно. Хотя, может, оно и к лучшему?» Мы решили взять по литру «тройки» в баре и устроиться у длинной стойки, с которой было хорошо видно сцену и вообще всю эту шляющуюся шевелящуюся массу. Пенный напиток приятно омывал горло, позволяя ощутить свой незабываемо наркотический вкус солода и приятную сытость в желудке. Но что это? Практически с каждым глотком, что я делал, упругий бас, исходящий со сцены, всё глубже впитывался моим телом. Становясь объёмнее, больше и сильнее, он притягивал внимание — да! — практически доставлял неописуемое удовольствие от ощущения его в себе. Именно так. Сверхнизкая вибрация растворила меня, втянула и не отдавала обратно. Волшебно и, к сожалению, непередаваемо. «Сус, ты

как?» — решил я проверить свои подозрения насчёт задержавшегося прихода. «Пиздец… По ходу начинает вставлять, — почти по-детски радостно изрёк он и добавил: — И причём очень даже неплохо!» В этом с ним трудно было не согласиться. Цвета привычно перестали быть узнаваемыми, места опознанными, а люди знакомыми. Всё превращалось в обитель ведьм, великую мистерию, позитивно чернушную, жутко аморальную, беспринципно нездоровую и добродушную — в ещё одно клёвое место, где можно было без проблем закинуть наши многострадальные задницы. Мир немного повернул свою горизонтальную ось, градусов эдак на двадцатьдвадцать пять, это, знаете ли, как будто идёшь всё время по склону горы поперёк и слева всё выше, чем справа, хотя по логике должно иметь одинаковую высоту. Вспышка! Озноб пробил всё тело: «Что это, Бог мой!» Туман, раздираемый всполохами непонятных разноцветных лучей. Всё это очень походит на картинки из репортажей с «горячих точек»: «Сегодня вечером в Сарае-Юрте была проведена крупная антитеррористическая операция, в результате которой было ликвидировано три боевика, и сто два местных жителя ранены, из них больше половины скончались, не доезжая до больницы». Напряжение на курок. Вдуп! Пошёл снаряд, красиво летит, блестя металлическими боками на солнце, светящее даже войне. ДА-ДАХ! Мать твою! Все на …! Мешанина из земли, мусора, металла, разорванных человеческих тел закрывают небо, даря тьму и дым, тот самый дым из СКК «Центр». Те самые звуки. Тот самый запах. И то самое чувство пиковости происходящего. Его охрененной значимости для преодоления ещё одного уровня в этой запутанной и до одурения простой игре. Стоп! Где это я? А — вот я сижу на скамейке, слева Сус с недопитой литрухой, справа Гек. Он донимает меня своими настойчивыми предложениями пойти колбасить в толпу. Пьяная скотина! Если я и дойду до этих тусующих существ… Нет, это исключено! Раз и Гек уже пропал — отлично. Хотя есть идея прогуляться… «Пойдёшь, Сус?» — интересно, вслух я это сказал или только подумал. Он даже не посмотрел в мою сторону, а начал продираться к выходу из мерных скамеечных рядов. Дело в том, что сидячие места в СКК сделаны лесенкой и стоят вдоль стен ангара, поэтому самым эффективным способом покинуть их было просто спрыгнуть. А мы как раз и направились, а точнее сказать, «поплыли» к месту, где это сделать было удоб-

нее всего. Вот он — рубеж. Пересекаем. Бэунь! Вы когда-нибудь прыгали на лунную поверхность? Нет? Тогда вам вряд ли удастся это понять! Все локаторы настроены, двигаем вперёд. Скрежещущий звук пролетел пучком света справа от шлема моего скафандра и рассыпался на несколько заполнивших зал оттенков. Личность мерно уплыла в унитаз. Ты можешь только то, что ты не осознаёшь. Вот оно — выход «Аматори» на сцену. Все подались вперёд. Такие эмоциональные разряды. Как до конца притянутая пружина. Мне страшно интересно, но в то же время не по себе. И тут из глубины душ, из провалов времени возникает фигура — я не запомнил её лица. Вернее, я не видел её лицо. Просто не мог — его, казалось, не было совсем. Она стояла, раскачиваясь между мной и Сусом, протягивая мне что-то белое. — Ы рыкаешь ломом? — спросила она. — Пососу. «Вот так сразу?» — удивился я, вслух же: — Ничего не слышу. Не понимаю. Что, что? При этом я кривил рожи типа «тему не просёк» и «поляну не рублю», взмахивал руками, стараясь как можно подоходчивей объяснить, что не понимаю чего от меня хотят. — Паламон? Играешь ты? — более настойчиво вопросила она. Я почти повторил свой предыдущий ответ, но в более экспрессивной форме. — В «Пантеонах» ты играешь? На басу? — наконец, расслышал я её речь и увидел листок с ручкой в её руках. Дак вот оно что — кто-то решил взять автограф у ещё одного местного распиздяя, строящего из себя крутой рок'н'ролл. Буйно выхватываю листок, ручку. Не действуют руки, вместо букв непонятные загогулины, а я хоть в той руке ручку держу? Непонятно! Может, и в той. А что писать-то? Как? Уже написал? Сам не заметил, и когда угораздило? Барышня вежливо откланялась, а я так и остался шокирован тем, что этот глюк видел и Сус тоже. До сих пор не пойму, кто же тогда попросил у меня автограф, и что за ужасный контракт я подписал. Нет, не с этой юной особой — любительницей молоденьких музыкантов, а с силами, гораздо более могучими и непонятными. Сколько пунктов в нём и чем я теперь обязан? Кто мой кредитор, и что за кредит он дал мне? Одни вопросы, которые не лечит время. Не смывает волна, не сдувает ветер. Времена года меняются и вопросы тоже. Вечные мои преследователи. И этот блик, выпущенный лампочкойвертушкой на последней композиции давно забытой команды, осветил на миг всё происходящее… состоявшееся… И снова темно…

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Ханжин — Р А С С К А З Ы

ПОЕЗДКА К МОР З

а Уралом пьют никак не меньше чем в Западной России, но всё же за Уралом пьют жёстче. И спирт там называется пофлотски — «шило». Пробираясь из Москвы к Владивостоку, я на две недели завис в Новосибирске. Шёл январь 1991 года. Две недели в компании Джима-скрипача я изучал новосибирские достопримечательности эпохи поздней борьбы с пьянством. Разумеется, каждое открытие сопровождалось возлиянием, поэтому из всего новосибирски-примечательного отчётливее всего запомнил лишь квартиру в районе НЭТИ, где ширялись мулькой, а потом еблись какие-то странные граждане. Ещё мне смутно вспоминается Академгородок, где эфедрин меняли на коньяк, потом ВАСХНИЛ, где вусмерть пили с Джимом и с местным поэтом, оставшимся для меня инкогнито… Поэт кричал, что гений Максима Дунаевского создал бессмертную музыку к «Мэри Поппинс». Я соглашался. Ещё был некто, проживающий возле Шлюза, с кустарной студией звукозаписи в квартире. Ещё Янка, точнее отсутствие Янки в городе и пьяные разговоры о ней… И ещё точно помню тень Харловой. Тень, потому что за присутствие самой Харловой в то время и в том месте я не ручаюсь. Так прошли две недели. Кажется, именно в этот период министр Павлов наебал население с пятидесятии сторублёвыми купюрами. Но хрен бы с ним. Я вообщето намеревался попасть во Владивосток. Общими усилиями удалось наскрести на авиабилет до Владика. И опять же в памяти всплывает Харлова. Вроде бы она отбивала одну из трёх телеграмм, адресованных Папе Иржевскому — директору «Кобы», Витьке Пьяному и ещё по одному адресу, на улице Суханова, где должен был обитать Коля Рок-н-Ролл. Ну, провожающие утирают слёзы радости, рёв турбин и так далее, зверские улыбки стюардесс и дикое похмелье, накрывшее меня на высоте девять тысяч метров. И Саянский хребет в иллюминаторе. И вот он — крайний русский город! Начало февраля, шесть утра, аэропорт Артём, четыре рубля в кармане… и никого! В смысле — никто не встречает. Спрашивается, нахуй мне четыре рубля? Вот у ошивающихся возле аэропорта цыганок купил на эти деньги пачку сигарет «Магна». До самого Владивостока нуж-

но было ехать на экспрессе ещё километров сорок. И тут меня осенило. Витьки Пьяного адрес звучал так: посёлок Артёмовский, улица Угольная, дом…квартира… На вопрос — не одно ли и то же Артём и Артёмовский? — местный бичара в засаленном лисьем малахае ответил удовлетворительно. Но пояснил он же, до Угольной нужно ехать на рейсовом автобусе. «Тут рядом, остановки три-четыре». Автобус? Да вот он! Откуда же я знал, что они расстояние по карте лаптями меряют! Рядом… В общем, первая остановка случилась километров через двадцать. За окнами автобуса проплывал депрессивный приморский пейзаж — лысые сопки, редколесье, какие-то остовы древних шахт как единственный признак разумной жизни. Короче, уехал я хуй знает куда… в уссурийские дебри. По-моему, в Японию было ближе. Но до улицы Угольной добрался-таки. Двухэтажный дом — из тех, что были отстроены в 1905 году пленными японскими милитаристами. Первый этаж, налево, звоню. Открывается дверь. В нос шибёт брагой. В дверях стоит лет на двадцать постаревшая копия Витьки Пьяного — его батя. На кухне бурлит раскочегаренный самогонный аппарат. — А Витька в Городе уже две недели. Для всех жителей Приморья Город — это Владивосток. — Когда приедет? — Да кто его знает… Твоя телеграмма что ль? Предложение дождаться Витьку я не принял. Погрузил в дорожную сумку выданный батл самогона и отправился назад. Сопки, редколесье, пиздец тоска какая… Почему-то вспомнил, как Витька читал со сцены драйвовое стихотворение про чёрное озеро Чад. Водитель экспресса без проблем согласился даром подбросить до Города. Люди — везде люди. С поисками Папы Иржевского было совсем просто. Дверь отворила его разъярённая супруга и особо не вдаваясь в подробности заявила: «Вот вы с ним пили, вот вы его и ищите!». Дверь захлопнулась. Всё правильно, я не лучшая компания для обременённых семьями людей. После — панк. До Москвы семь тысяч километров. В кармане полпачки «Магны». Начало февраля. Оставался последний адрес: улица Суханова, дом 39, квартира 8.

В самом центре Владивостока стоит памятник «Пинк Флойду»: будёновец с горном в руке, обращённый лицом к Японии, — трубач у ворот рассвета. Диск так назывался, один из первых флойдовских альбомов. Чистая психоделика. Возле трубача околачивался похожий на стриженого Сида Баретта милиционер. «Улица Суханова? Да вот она тут, за углом, направо», — мент такой доброжелательный. Направо. Владивосток, по крайней мере та его часть, которая известна мне, разбросан по сопкам. Ломаный ландшафт. Сплошь подъёмы и спуски, все улицы под наклоном. Ну, почти все. Так вот и улица Суханова — наверное, самая круто забирающаяся в гору улица. Улица на сопке. Вершина сопки — небольшая площадка, где расположен Дом Культуры и небольшая станция фуникулёра. Где-то тут дом №39… Первый поисковый поход не принёс положительного результата. Редкие прохожие пожимали плечами и удалялись. — Это улица Суханова? — Да, это улица Суханова. — Дом 39, скажите, где? — Не знаю. Никто не знает, где находится дом с таким номером. Хорошо. Пойдём другим путём. Нужно найти дом с приближающейся к 39 нумерацией. Вот тётушки у подъезда стоят. — Это улица Суханова? — Да, это улица Суханова. — Вот у этого дома какой номер? — А у этого дома адрес не на Суханова. — А у того? — Кто его знает… К тому времени, когда над восточным побережьем Тихого океана сгустились сумерки, мне удалось выяснить, что улица Суханова есть, но жилых домов с таким адресом нет. Сердобольные аборигены поведали мне, что когда-то, до Второй Мировой, на Суханова были лишь частные дома. Но их давно снесли, а на их месте выстроили хрущёвки, которые, естественно, имели адреса, но не по улице Суханова, а являлись пятыми или шестыми корпусами домов, расположенных хуй знает вообще на каких улицах. Там, кстати, рядом есть улица Ленина, которая плавно перетекает в улицу имени ещё кого-то, а потом опять продолжается имени Ленина. Так что с разрушенной психикой и одеревеневшими от такого альпиниз-

НАВРУЗ ма ногами плюхнулся я на бордюр и глубоко глотнул из бутыля, вручённого мне Витькиным батей. Совсем темно стало. Стрелы тросов неработающего фуникулёра терялись в ночи. Перед глазами маячил Дом Культуры с мёртвыми окнами и полуразрушенной колоннадой. Сильно поддатый прохожий. — Дом 39 по Суханова знаешь? — это так, от отчаяния, даже не глядя на опрошаемого. И вдруг! «Знаю». Палец прохожего указал на Дом Культуры. — Так ведь… — Да это ж-жилой д-дом! Т-тебе в ка-акую квартиру? — Восемь…. — П-подъезд с обр…с обратной с-стороны. Вторрой этаж, направо. Т-только нам т-тут с-свет выррубают. Т-темно и звонки не р-работают. С-стучи. Хули стучать, если нет никого за дверью. Ну нет никого! Поплёлся ночевать на телеграф, где работал круглосуточный переговорный пункт. Сквозняк, но всё же не на улице. Бомжи, опять же, родственные души. Сигареты, правда, кончились. Возле телеграфа гранитный Ленин с двумя кепками — одна плешь прикрывает, другую он в левой руке за спиной держит. Правой рукой Ленин на будёновца указывает. А будёновец баржу с «тойотами» из Японии ждёт. Рано утром, чтоб согреться, помчался я по крутой сопке к жилому дому культуры на улице, чёрт возьми, Суханова! Кто такой Суханов? Что мне Суханов? Что я Суханову… Рассвело. И вот при свете обнаружил я адресованную мне записку, аккуратно подложенную под кнопку дверного звонка. «Андрюха! Телеграмму получили после приземления. Приезжай вот сюда. Ник». И подробно вычерченный карандашом алгоритм обнаружения того места, где пребывал Король ритмичного подполья. Общага Дальневосточного госуниверситета. Берег Уссурийского залива. Стая одичавших собак возле входа. В ноль пьяная вахтёрша. Третий этаж. Выбитый дверной замок. Комната четверокурсниц биофака — Марины и Яны. С ночи, как с прошлой жизни, невменяемый Ник приподнимает опухшую харю над подушкой и хрипло рычит: — Литл?! Витька, вставай, Литл приехал! Шило есть? — Ко мне заезжал? — это очнувшийся Витька. — Заезжал. Хули тут, всё рядом. — Значит, есть.

о было несколько лет назад, когда Фидель ещё не лежал в холодильнике, а Рауль ещё не переключился с кокаинового трафика на непосредственное руководство Островом. Казахи отмечали Навруз. На всю Кубу казахов насчитывалось восемь человек. Но, несмотря на малочисленность представителей этого древнего этноса, торжества — если уместен такой термин — проводились при непосредственном участии государства. Распоряжением вечно революционного правительства на небольшой гаванской площади, недалеко от памятника Джону Леннону — да! металлический Джон сидит на металлической парковой скамейке, а из под его подошв вытекает припев «Имейджен» — так вот возле «Представь себе» смастерили шатёрчик, раздали присутствующим яркие бейджики с изображением казахского и кубинского флагов, и начали отмечать. У кубинцев всё праздник. Уличный гитарист с адски хриплой вокалисткой — праздник, Фидель речь держит — тоже праздник. Ритмичные люди. Поставь кассетник на мостовую — и через пять минут получишь танцплощадку сотни в полторы веселящихся островитян. Все подпрыгивают темпераментно, девки чёрные точёными задницами подмахивают, мачо очами постреливают, казахи тоже пританцовывают — ром негро вечерним солнцем в крови полыхает. Навруз. Так принято — на всякое мероприятие является какой-нибудь известный кубинец. Чтоб приятно людям было, чтоб значимость свою люди ощутили. Да и вообще… Праздник же. Сигары без маркировки — самокатные, как положено, скрученные на обширной ляжке мулатки лет пятидесяти. Пот, дым шаманский, жарища, ром. И Теофило Стивенсон. Чёрт! Тот самый Теофило Стивенсон, который в супертяжёлом всё возможное на ринге выколотил — и медали, и престиж, и челюсти соперников. Знаменитая кубинская школа. В каждом московском дворе знали пацаны, кто такой Чёрный Теофило! Ну, разве что Юра Желтиков не знал — так он с девчонками через скакалку прыгал. Натурально — чёрный Теофило. Не молодой, конечно — за шестьдесят уже прилично. Глыба. И жена — в два его возраста укладывается, бойкая, деловая, где-то у Фиделя работает по молодёжным организациям. Сам стоит, улыбается, огромный, мощный дед, никак не старик. Пафоса

ущербного лишён абсолютно. Только глаза грустные, будто солнце в них садится. Небо чёрно-розовое, в багрянце. Солнце в океан сваливается, но ещё слепит, ещё жжёт. Танцы, танцы… Теофило рукой машет, домой к себе приглашает. Жена казахам по-русски перевела, и двинулись четыре азиата и два славянина по улице, повернули дважды, и оказались перед сплошной, без просвета, стеной старых, сказочно обветшалых, пиратских ещё домов. Двухэтажное жилище Стивенсона, не личное — социализм, чёрт — но в персональном пользовании. На первом этаже огромный зал, ощущение пустоты, почти покинутости, кожаный диван, просиженный кожаный диван и большой телевизор в углу. Видео. Возле телевизора пять или шесть стопок видеокассет: записи поединков самого Стивенсона, поединки его учителей, его друзей, поединки бывших соперников, записи, записи… Вчерашняя жизнь, нашедшая себе приют. Всё находится в таком жизненном беспорядке, который говорит: старый боксёр, минувшая сверхзвезда, продавил диван, просматривая прошлое с экрана… Даже вздох вырвался, неужели ничего больше не происходит с человеком! Теофило улыбается, солнце валится где-то за спиной, но закат ощутим, хотя и не виден. Жена взлетела по винтовой лестнице на второй этаж — за сладостями для гостей. Пахнет обжаренной в коричневом карамельном сахаре гуайябой. Теофило вслед за женой поднялся. Пусто в комнате. Помятый гигантом диван со стёртой обшивкой и эти кассеты…Пусто будто бы везде. Дверь. В противоположной входу стене зала, чуть наискось от дивана, ещё одна дверь. Что там? Кажется, что жилые помещения наверху, и жизнь будто где-то наверху, с запахом сладкой клубнично-арбузной гуайябы. Что там? Может, патио? И тихо, и пусто… Дверь. Так легко открывается — просто ладонью, просто пальцами дотронуться и…за дверью, прямо за дверью, чуть спустившись вниз от древней каменной кладки, после короткой, как лента Венеры, ослепительно белой полоски прибрежного песка — Океан! Прямо за дверью — океан! Океан. И утопающее в нём огромное, красно-чёрное, с медленными всполохами, Солнце. И напротив закатного Солнца, будто ритуальный приз герою — старый кожаный диван.

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Художественная литература. Хроники нашего времени.

РОМАНС С

лучаются такие романтические истории, в которых момент знакомства влюблённых не имеет существенной исторической или литературной ценности. Хотя сами влюблённые, разумеется, помнят каждый полутон в набросках своих первых ощущений. Женщины в таком случае всегда помнят больше. Ну, пусть они меня поправят. Скорее всего, у какой-то из Людмилиных подруг ктото сидел в том же лагере, где добивал свою пятилетку Олег. Киевская область. Березань. Строгий режим. Да, так оно и было. Один человек рассказывает другому человеку о третьем человеке. И если в цепи обнаруживается свободная, романтически настроенная самка, возникает определённый интерес. При благоприятных условиях интерес перерастает в общение. Так образуется невидимая энергетическая связь. Разыгрывается фантазия. Женщина увлекается. Мужчина в этом случае ориентируется на воображаемую Прекрасную Незнакомку или Даму Сердца, чтобы изнурительные боксёрские тренировки приобрели, наконец, конкретный смысл. Олег написал Людмиле. Черновик письма составляли вдвоём с Астрономом, который нещадно окуривал всю ночь некурящего Олега. Лёлик просто присутствовал ухмыляющейся тенью. Тоже курил и кормил бычками рыбок в аквариуме. Рыбки были всеядные и всегда голодные, как рецидивисты. Ну да, в лагере они держались втроём. Олег, Астроном и Лёлик, получивший восьмёрку за пособничество в убийстве. Сам не мочил, но помогал оттаскивать трупы. Подельника — бывшего спецназовца по кличке Крокодил — расстреляли в 1991 году по приговору суда. А Лёлик, вот, худой и долговязый, сидел, кормил окурками оранжевых меченосцев, и закатывал глаза под потолок барака, в котором он был смотрящим. Олег сидел за разбой — это когда с ножом. Астроном отбывал за грабёж — это когда без ножа. Короче говоря, с трудом составленное лирическое послание было помещено в конверт и просунуто в щель почтового ящика, висевшего на заборе возле лагерной столовой. Столовую называли «Помойкой», что, в общем, отражало качество баланды. Ответ из Белой Церкви — там жила Людмила — пришёл быстро. Странно, всё наебнулось с распадом Советского Союза, а почта продолжала функционировать исправно. Туда — четыре дня, включая лагерную перлюстрацию, обратно — три.

И вот уже взволнованный Олег извлекает из конверта густо надушенный тетрадный листок. Через месяц они обменялись фотографиями. Олег — ни грамма лишнего жира под шкурой, пальцами металлическую кружку, как билетик в кино, сминает. Людка — стройная, хрупкая, в белое крашеная — только этим и похожа на селяночку. Через два месяца она приехала на краткое свидание: двойное стекло, флирт при помощи переговорной трубки. Влюбились оба. Обоим было во что влюбиться. Родители Людмилы, врубившись к чему дело клонится, заперли её в погреб, чтоб не смогла сбежать на очередное свидание. Людка выла и доводила этим воем своих родных до сердечных судорог. Лживо раскаялась. Её амнистировали. И она тут же сбежала. И вышла за Олега замуж. Начальник колонии поздравил молодожёнов, расчувствовался и, в сердцах, предоставил им трёхсуточное свидание в специально оборудованной для подобных мелодрам комнатёнке, где супруги наконец-то смогли наброситься друг на друга. В промежутках между чувствительными игрищами Олег гонял верёвочную дорогу в БУР, а Людка жарила домашние купаты. В зону молодой муж вышел изрядно похудевшим и придурковато счастливым. Всю последующую ночь обитатели барака №4 — человек сто — хлестали приготовленную Лёликом брагу. Было шумно, но никого не порезали. И потянулись монотонные, похожие один на другой дни — от письма к письму, и месяцы — от свидания до свидания. До звонка Олегу оставался почти год, без двух недель. В это время в жизни Лелика стали происходить, скажем так, странности. Да и слово «происходить» тут не совсем уместно, потому что наоборот совсем… Короче. У Лёлика была жена Ирина. Если заглянуть в иллюстрированный альбом, где классифицируются ведьмы — типичная южно-русская бестия. На двоих с женой они вызвали к жизни шестерых детей. Приезжала Ирина редко, это понятно, но письма отправляла часто. Время от времени киевские бандиты, отправляющиеся на встречу со своими осуждёнными подельниками, подсаживали в машину Ирину и привозили её к Лёлику в зону. И вдруг он перестал получать от неё письма. Два месяца, три, полгода — ни строчки. Причём те же

киевские бандиты рассказывали озадаченному Лёлику, что Ирина жива-здорова, они её видят гуляющую с потомством возле дома и никаких неопознанных самцов рядом не наблюдают. Да и какие к чёрту самцы — шесть спиногрызов у тётки. Лёлик не находил объяснений происходящему. В конце-концов, после семи месяцев неизвестности, пришло письмо. Очень странное письмо. Мелким почерком на девяти листах формата А-4. Лёлик внимательно перечитал его несколько раз. Ничего не понял. Отложил до вечера. Снова перечитал, опять ничего не понял, и обратился к Астроному за истолкованием. Астроном тоже не смог уловить суть изложенного. Ирина путано объяснила, что у неё прошли головные боли. Лёлик подтвердил, что она много лет мучилась сильными приступами мигрени, бригады скорой помощи уже знали её в лицо. Значит, прошла боль. В дальнейшем тексте интеллект распознавал лишь лейтмотивом проходящую через каждый абзац фразу: «Ты подумаешь, что я сошла с ума, но тебе трудно это понять… Всё узнаешь на свидании». Правильно, муж всегда всё узнаёт в последнюю очередь. К моменту свидания половина лагеря, включая вертухаев, шушукалось о том, что у Леликовой Ирки «открылось ясновидение». Будто её уже и спецслужбы вербовали и бандиты перед налётом советоваться приходят, и вообще, в районе Оболони Ирина — самый популярный человек. Лёлик — классическая ситуация — этих шушуканий не слышал. Поэтому очень удивился, когда утром перед свиданием Олег протянул ему две фотографии — свою и Людкину. «Пусть она про нас скажет». Олег был изображён на фотографии по колено в воде, в плавках и бесформенной медузой в руках. Фоном шёл бетонный забор какой-то промышленной территории. Людка на фото поедала гигантский арбуз. Трое суток, дожидаясь окончания свидания, Олег пребывал в нервном напряжении. Астроному он поведал тайну: «В детстве у меня была болезнь сердца, но местный знахарь, Игнат, выходил меня. Упражнения для меня придумал… Отжиматься на вдохе, много чего. Вот если Ирка скажет Лёлику про это, то и всему остальному поверю». На исходе третьих суток Лёлик вернулся в лагерь. Но направился не к себе в барак, а в соседний — к Астроному. «Ирка сказала, что Олег в детстве сердцем болел…»

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

«Ну, и…» «Она сказала, что Олег с Людкой вместе жить не будут. Говорит, что Олега ещё раз посадят и выйдет он только в 36 лет». Олегу было 23. И четыре месяца до освобождения «Лёлик, ты вот про сердце ему расскажи, а про Людмилу и про 36 не надо». «Сам знаю. Может и про сердце не надо?» «Надо. Заподозрит. Мусора вон говорят, что Ирка их жёнам сглазы поотворачивала. Олег верит». Олег верил. И заподозрил. Слишком уж хорошо эти трое изучили друг друга в условиях ограниченного пространства. Лёлик словесно петлял, отводил глаза, юлил, изъяснялся невнятно, часто курил, но не отпетлял: Олег затащил его в каптёрку, выгнал шныря и сказал: «Не смотря на то, что ты мне брат, я тебе сейчас печень до цирроза отшибу, если ты правду не скажешь». Так бы точно и произошло. Лёлик раскололся. Но желая пощадить приятеля, стал объясняться чересчур путано, рёк как художник — образами. И Олег сделал выводы, что Людка ему изменяет. Сообщение на тему грядущего срока он как-то упустил, оставил без внимания. Всё затмила надуманная измена любимой. Четыре месяца он промаялся, сломал завхозу челюсть, порвал три груши, отравил аквариумных рыбок дихлорэтаном, и извёлся вконец, пока не услышал из лагерного репродуктора: «Осуждённый Олег Вандаченко! Прибыть на вахту для освобождения!» Астроном сказал ему напутствие: «Сразу не лезь никуда. Осмотрись». «Клянусь, брат, чёрный хлеб буду хавать, но пока не врублюсь, что там у них на воле, никуда не воткнусь». За воротами его встретила Людмила. Сразу от зоны он повёз жену к ясновидящей Ирине. Та от сказанного отреклась, свалила всё на «выдумщика мужа» и уверила сомневающихся, что жить они будут долго счастливо и в любви. Иконки подарила. Олег успокоился. Через десять дней Астронома вызвали на вахту для получения передачи. По её масштабам он понял, что Олег ни секунды не ждал, ни о чём не размышлял и не к чему не присматривался. Классический набор продуктов, сигарет и шмоток с киевского рынка «Юность». Почему так называют рынки? Юность капитализма что ли? Взятый за горло барыга — что же ещё мог сделать Олег за десять свободных дней. А ещё через месяц на короткое свидание к Агроному приехала Людмила. Глаза у неё сверкали. Суть

она изложила кратко. Олег и с ним ещё один, Волчок, владелец отвратительнокрасного «Мерседеса» 126-й кузов, прижали барыгу. Точно — с рынка «Юность». Барыга согласился заплатить, сказал куда подъехать и тут же кинулся жаловаться крыше. Крыша цинканула мусорам — наезд-то копеечный, а мусоров подкармливать надо. Мусора устроили засаду у подъезда барыги, куда Олег с Волчком подкатили на чудовищно-красном «мерине». Самостоятельности им хотелось. Волчок остался в машине. Олег зашёл в застеклённый, хорошо просматривающийся подъезд. Но не сразу отправился к квартире, а решил просечь обстановку, вжался в тёмный угол и стал смотреть во двор. И вот ведь — случай. Опера уголовного розыска сидели в засаде по кустам и за грибком возле песочницы. А по двору случайно брели два обыкновенных постовых мусора, не ведающих ничего, ни об Олеге, ни о поджидающей его засаде. Просто местные стражи. Завидев незнакомого парня в спортивном костюме, тенью проскочившего в подъезд, они решили — так, на всякий случай — проверить куда пошёл, зачем пошёл… Не нагадить ли решил незнакомец на вверенной территории? И попёрлись в подъезд. Проверили. Первого Олег вырубил коротким боковым слева. Второго опрокинул ударом ноги. Видя такой непредполагаемый расклад, опера открыли беспорядочную стрельбу по «Мерседесу», и Волчка спасло только то, что он немедленно рухнул под сидения. Взяли обоих. Но самого факта получения денег от барыги не произошло. Да, всем всё понятно, но главных козырей нет. Опера выволокли барыгу и тот ткнул пальцем в Олега… Олег с артистизмом поклялся, что Волчок — просто водила, который «не при делах». Волчок прогнал то же самое. Арестовать в принципе не за что. У Волчка отобрали паспорт, документы на машину, ключи и отпустили «пока». Лежащего на асфальте Олега подняли и погрузили в багажник оперативной «Волги», и, согласно древнему легавому обряду, повезли пытать в Таращанский лес. Там всех пытают. Иногда, с последующим отрезанием головы. Гангстер убедительно утверждал, что он студент института физкультуры, что он вообще случайно — первый раз, что он всё полностью осознал и готов материально возместить захватчикам

убытки от потраченных на его изловление усилий. Что оставалось делать мусорам, если не поверить студенту? Сажать его, по сути, не за что. Поверили. Обговорили сумму. Но так как отхуячен он был прилично — обширные гематомы, перелом рёбер — решили отвезти его в ближайший сельский медпункт. Сопровождающими отправились двое: опер с диктофоном и «беркутовец» с автоматом. Олегу показалось, что его разводят: зафиксируют травмы, а потом в присутствии фельдшера арестуют. И фельдшер документально подтвердит, что задержанный получил травмы до ареста. Вырубив и опера, и «беркутовца», и прихватив с собой автомат, Олег ушёл через окно приёмного покоя. Двое суток просидел в лесу. А на третий день вернулся в Киев, приехал на площадь Хмельницкого, и засунул короткоствольный автомат Калашникова в урну возле центрального входа в Министерство Внутренних Дел. О чём и сообщил ментам по телефону: «У вас под дверью автомат…» Всю эту идиотскую историю Людка изложила Астроному. «Что я могу сделать?» «Поговори с Мареком, Олег сказал, что Марек может помочь. Убеди его. Завтра я снова приеду… За ответом». Марек. Надо знать-таки Марека! Марк Эммануилович Мартынов. Крещёный — золотой крест на пузе грамм в двести весом. 54 года — это возраст. Срок всего четыре пасхи строгого режима. Полтора центнера дядька. Его взяли при сопровождении грузовика с гранатомётами. Менты решили, что добудут компромат на кагебешников, кому, собственно, и принадлежал груз. Но Марек не назвал ни одной фамилии, не дал даже малейшего намёка на принадлежность грузовика, всё потянул на себя и получил в итоге четвёрку. Чекисты с мусорами разобрались — мусора остались должны. Но и Марека комитетчики не бросили, создали всё возможное для наикомфортнейшего пребывания осужденного Мартынова в зоне. Плюс прямой телефон Управления. При встрече, начальник колонии первым тянул клешню для пожатия. Побаивался. В лагере Марек устроился нарядчиком. Замечательная должность — козлиней не бывает. К Олегу он относился с великой симпатией, не только за уважительную мзду, но и за обязательность характера. Астронома он выслушал крайне внимательно.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Ханжин — Р А С С К А З Ы С Людмилой на следующий день Марек встретился сам. «Тебе нужно пойти к мусорам, — сказала Людка Олегу. — Вот номер кабинета и фамилия». И Олег снова появился на площади Богдана Хмельницкого. Трёхзвездный правоохранитель, без мизинца на левой руке, не задавал вообще никаких вопросов по интересующему Олега делу. Он лишь уточнил, правда ли, что отец его супруги служит егерем в заповеднике под Белой Церковью? Олег подтвердил. «Ну и отлично! Через пару недель мы бы поохотились!.. С банькой, все дела чтоб, к баньке прилагающиеся, так сказать… Пятеро нас будет. В пятницу вечером приедем, в воскресенье вечером отбудем». Гангстер кивнул: понимаю. И уже в дверях услышал: «Случай тут недавно один был… Парень один автомат у «беркутовца» отнял. Автомат мы обнаружили. А вот парня найти не можем пока. Наверное залётный был. Ушёл с концами». Олег ещё раз кивнул и вышел. Теперь нужно было искать бабло на мусорские блядки. Людка загрустила: две недели на решение вопроса. А цена вопроса укладывалась примерно тонн в пять баксов. Девки… местные, конечно, дешевле обойдутся. Бухло. Жратва. Отец заупрямится — придётся матери денег дать, чтоб уговорила. Олег не грустил. Через того же недостреленного Волчка он выяснил, что через три дня в Тернополь должна были приехать два одесских коммерсанта, чтоб снять в тернопольском банке шестьдесят наличных американских тысяч. Волчок знает наверняка, но сам отправиться туда не может, поскольку коммерсанту знакома его рожа. «Вот их фотографии». За наводку Волчок попросил десятку. Сняв с Людки все золотые украшения, включая обручальное кольцо, Олег продал всё перекупщику из ресторана «Дубки», и на вырученные деньги купил у Волчка старый, но вполне исправный восьмизарядный револьвер. Для слежки и подстраховки он взял с собой двух опиюшных наркоманов — Галыча и Ежа — с которыми мотал срок в одной зоне, и которые, по крайней мере, не был суками. Да и прибьют — не жалко. Да, они не были суками. Но хуже — они были кромешными идиотами. Олег это обстоятельство не учёл. Издержки азартной юности. Трио они отправились по железке в Тернополь. В день ограбления Олегу исполнялось двадцать четыре года.

За коммерсами пасли Галыч и Ёж. В паровозе они, разумеется, втёрлись черняшкой — по паре кубов с выходом: шесть со стакана — и теперь отрешённо пускали слюни у входа в банк, очевидно не являясь клиентами и вкладчиками этого финансового учреждения. Потёртые тёмными одесскими делами, бизнесмены безошибочно определили по чью душу ошивались у входа эти две обдолбанные тени в лакированных туфлях. Стоящий у шашлычной Олег тоже понял, что компаньоны спалились. И как только одесситы вошли в банк, отправил засыпающих долбаёбов метров на двадцать вперёд. Как раз туда, где коммесы припарковали свой «Чероки». Часы отбили без четверти три. Дальнейшие события развивались в темпе стремительной импровизации. Одесситы вышли из банка часа через два. Но направились не к автомобилю, а в подземный переход на другую сторону улицы, где зеленела вывеска обыкновенной сберкассы. В руках одного из них тяжело покачивался объёмный, дешёвый, приобретённый видимо в том же банке, кейс. Не въезжая в происходящее, но предчувствуя какуюто коварную манипуляцию с баблом и сберкассой, Олег направился вслед за коммерсами в переход, натянул на башку маску, выхватил изза пояса револьвер и шмальнул над их головами… «Упали на хуй оба!» Один рухнул, как замёрзшая птица, и закрыл руками голову. А другой, тот, что был с кейсом, широкой припрыжкой рванул вперёд. Олег за ним. Гражданин с кейсом вылетел из перехода и вломился в двери городской сберкассы. Олег за ним. В маске и с наганом в руке. Что могли подумать служащие сберкассы? Так они и подумали. Раздались дамские вопли. Произошёл кипеш. Ударом в затылок Олег свалил коммерсанта и выхватил кейс. В это время ему в грудь мёртвой хваткой вцепился охранник кассы. Налётчик выстрелил ему в живот, пробил насквозь, но тот всё не отцеплялся… С повисшим на груди охранником в серой форме с бурым пятном на спине, в чёрной маске из лыжной шапочки, с револьвером в одной руке и с объёмным кейсом в другой, Олег выполз из сберкассы на центральную улицу западноукраинского местечка Тернополь. Граждан это позабавило. Некоторые зааплодировали. Кто-то крикнул: «Тикай, хлопчик! Лягавые!» «Лягавые» действительно были уже повсюду. Мёрт-

вый охранник отцепился сам собой. Олег рванулся вправо по тротуару, но какой-то законопослушный пидор ловко подставил ногу… Падая, Олег успел выстрелить со злости в то проклятое копыто, обутое в китайский кед. Навалились. Разбили голову резиновой палкой. Забили в браслеты. Открыли кейс… Портфель был набит пустыми ученическими тетрадями в линейку. Больше в нём не было ничего. Как выяснилось в ходе судебного процесса, деньги — все шестьдесят тысяч — находились в поясе у того, кто после выстрела бросился на асфальтовый пол подземного перехода. Олега, с учётом прежних судимостей и нынешнего настроя, приговорили к высшей мере наказания — расстрелу. Примерно в это же время, в очередном приступе демисезонной лагерной меланхолии, повесился флегматичный Лёлик. Разумеется, эти события не имеют видимой связи. Просто Лёлик заебался жить. Хотя казематные оккультисты поговаривали о том, что такова неизбежная плата Ирины за открывшиеся сверхспособности. Не важно. Сколько их таких, Лёликов... Астроном плотно подсел на иглу, здраво рассудив, что всех их рано или поздно расстреляют. И только Людка не сдалась. Она — обречённо неосуществимое мероприятие — подняла на уши всех скольнибудь значимых блатарей города Киева. Припомнила им, что только благодаря её мужу они выжили в лагере, чтоб теперь процвести на воле. А как же: «Блатной мир дешёвым не был?» Остервеневшая от горя девушка добилась того, что авторитеты скинулись на взятку… Нет, конечно, Людка никого не усовестила — это было бы слишком романтично. Но она обратилась сразу ко всем. И в случае отказа, неизбежно поползли бы слухи: бросили своего. Возникло бы недоверие со стороны юных уголовничков. И так далее. Репутация в преступном мире — самый доходный капитал. От Людмилы отвязывались деньгами. Возьми и сгинь! Наконец она собрала столько, сколько требовалось для внесения взятки в Верховный суд. Спасение происходило в два этапа. Сначала Олегу заменили «вышак» на пожизненное заключение. А через год отменили приговор и новым судом дали 12 лет особого режима. Освобождается он ровно в 36лет. В день рождения. Это чистая правда.

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Художественная литература. Хроники нашего времени.

ГАНГСТЕРЫ Т

рёхгранный стилет насквозь пропорол шею под кадыком, но Лёша по прозвищу Окей выжил. Нет, сука, он не просто выжил. Он обмотал рану оторванным рукавом рубашки и, поторапливаясь, доковылял до здания люберецкого уголовного розыска. И сдал всех. Оружия не было вообще. Ну не считать же оружием старое духовое ружьё, полученное от кассира из тира в парке Сокольники, в обмен на две бутылки водки. Ружьё… Пацаны во дворе воздушки мощнее мастерят, с поршнем из велосипедного насоса. А это… Чтоб пострашнее было, обмотали это ружьё эластичным бинтом — только кончик ствола торчал и задняя часть приклада. Нечто загадочное получилось. Для фраеров сойдёт. Ещё автомобиль был. Двадцать четвёртая «Волга» цвета такси, но без шашечек. Заднее левое крыло прострелено автоматной очередью. Пулевые отверстия наспех зашпаклёваны коричневым, не в цвет. И всё. Тогда их было пятеро. Саня Шут — бывший десантник, угодивший под трибунал за участие в попытке переворота на учениях «Запад-83» в Венгрии. Жилистый, длинноволосый, с хищным носом-клювом. Шут, не в смысле клоун, а в смысле shoot — выстрел. Некрасов — певец блатной романтики с криминально-рокенролльным прошлым и настоящим. А будущего, как известно, нет. На одном плече татуировка Гитлера, на другом — звезда Давида. Гагарин — водила той самой простреленной «Волги». Наполовину грузин. Известен тем, что был шофёром у знаменитого бандита Дуру, расстрелянного ментами прямо в тюремной камере. Борман — модный наци из Люберец. Спокойный как аллигатор на охоте. На губной гармошке «Майн либе Аугустин» дудел. Стрелял неплохо. Ранее судимый. Леша Окей — красавчик Лёша. Кикбоксёр, брейкер и одержимый соблазнитель постных дам депутатского возраста — подпаивал их первитином для раскрепощения. Ничего святого. Как у всех. Все познакомились чёрт знает когда, но точно известно где — на Пушкинской площади. Шестой была Жанна Сторчак — наводчица. Мисс Бибирево-91. Хрипловатый голос, нос с горбинкой, татуировка разноцветного дракона от жопы до лодыжки, бешенство матки, героин в системе. Она-то и указала на квартиру ювелира Гершенгорина, Святослава Ольгердовича, где тот про-

живал с законной супругой Юленькой. Святослав Ольгердович уже разменял седьмой десяток, а Юленьке на то время стукнуло 22 годика. Очень сообразительная была девочка. Просто стечение обстоятельств. Просто Юленька стояла у окна, видимо, ожидая супруга. А может быть ей просто было скучно и томление было в её душе и в девичьей груди… Но она как-то сразу сообразила, что это за мужчины высаживаются возле её подъезда из авто цвета московского такси. Она как-то мгновенно поняла, каким родом деятельности занимаются эти люди и к кому они направляются. Так что когда банда поднялась на четвёртый этаж, дверь в квартиру господ Гершенгориных оказалась приоткрытой. Из ванной комнаты донёсся Юленькин голос. «Ребята, я здесь заперлась, чтоб ваших лиц не видеть. Задняя стенка шкафа отодвигается. Там — всё, что вас интересует. Жизнь дороже!» На стене висело большое чёрно-белое фото полуобнажённой Юленьки. Лёша Окей долго его рассматривал, что-то пробормотал, закурил и двинулся к ванной комнате. Некрасов его одёрнул… Мало ли. Налёт — дело такое, возбуждающее. Только советские деньги. 150 тысяч. И немного рыжья. Уходя, Борман погрохотал рукояткой ножа возле двери в ванную. «Я тут гранату повесил. Сиди тихо». Граната, бля... И тут же, поймав зелёную волну светофоров на Ленинградке, авто помчалось в сторону Сокола. В посёлок художников. Грабить служителя культа — попа Уроева. Было известно, что у попа тайник под паркетом. В тайнике — иконы и деньги. Жанна навела. Очередной её воздыхатель, лежа под мисс Бибирево (она любила сверху), признался, что приобретает иконы у некого батюшки. Конкретности — дело сексуальной техники. Кроме пижженных из церкви икон и денег под паркетом, у попа были, такие же пучеглазые и бесформенные, как он сам, безгубая попадья и перезревшая дочка-поповна. Ну и гувернантка, флегматичная особа, возраста «мадам, уже падают листья», но привлекательная в своей меланхолии. Семейство Уроевых рядком лежало на полу. Никого не связывали. Все трое верещали, особенно выделялась попадья, взвывшая раненым кабанчиком, как только Борман начал вскрывать паркет. Гувернантка, мадам Козакова, тенью бродила меж

налётчиков и раздраженно успокаивала попадью: «Матушка, ну что вы так кричите? Это всего лишь налёт». Под паркетом и за шкафом обнаружились 18 икон, самая значительная из которых называлась «Царь славы». Из того же подполья извлекли 20 тысяч долларов и золотой алтарный крест с рубинами и бриллиантовой крошкой. Почти ушли. Но услышали какую-то нехарактерную для налёта возню, доносившуюся из кухни. Шут резко рванул туда и обнаружил там Лёшу, разрывающего платье на мадам Козаковой. Гувернантка брезгливо отбивалась и презрительно выговаривала: «Не надо… Вы же гангстеры, а не насильники…» Шут срубил Лёшу с одного удара. Борман и Гагарин погрузили ёбаря в багажник. Запахнув разорванное платье, мадам подтягивала чулки. По Волоколамскому шоссе «Волга» ушла на Кольцевую, оттуда на Рязанку, в глушь — за люберецкий карьер. «Пидор», — сказал Шут и всадил стилет в шею Алексея Игоревича Дончева, 1969 года рождения, образование среднее, ранее не судимого. «Тебе, сука, с ножом в женском туалете стоять нужно! Гангстер хуев! Не позорь нас». Думали, что всё кончено. Не подающего признаков жизни Лёшу столкнули пинками в канаву и забросали листвой. Где-то радом бродила стая оголодавших советских собак… А он просто потерял сознание от страха. Банду брали на Разгуляе, ранним-ранним июньским утром, в квартире Жанны. Брали жёстко, как особо опасных или как маньяков, — с альпинистами, влетающими в окна, с бронебойным щитом в проёме вынесенной двери, с выстрелами и криками спецназовцев… Лёша сказал операм, что банда вооружена, и так, между прочим, прошёлся по личности каждого… Ему было стыдно и, может быть, он хотел, чтобы хоть Шута застрелили при захвате — чтоб в глаза не смотреть. А вот Жанну он не сдал. Сказал, что просто хозяйка квартиры. Не сдал. Первые допросы прошли формально. Чего упорствовать, когда весь расклад в заявлении гражданина Дончева изложен. Разумеется, на грабёж идти его заставили силой, а убивали из жадности, чтоб долю не платить. Чистосердечное признание. Стал не соучастником, а свидетелем. Бывает. Через двое суток после ареста Шута и Некрасова свели в одном кабинете.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Вдоль стены три письменных стола, два стула, видеокамера на штативе и ещё оператор с такой же видеокамерой. «Сейчас будет производиться опознание похищенных у гражданина Уроева предметов религиозного культа» — сообщил усталый человек в майорском кителе, после чего вышел из кабинета, прихватив с собой опреатора. Арестованные остались вдвоём. — Ни хуя не понимаю, какое ещё опознание? — прошептал Некрасов. — Слушай сюда, — так же на ухо зашептал Шут, — я пока не врубаюсь, что происходит, но что-то вот здесь, прямо сейчас должно решиться. В кабинет вернулся майор с оператором, двое в штатском, изображающие понятых, и ещё один, юркий, похожий на Ленина, быстро говоривший: «Сейчас сюда иконы будут вносить… По одной. Вот сюда ставить будут, на столы. Вы должны на камеру говорить, что это за иконы, названия, если знаете, и где взяли. Первую, вторую, третью и так далее». Понятые приняли торжественные позы. Дверь отворилась и рябой сержант, вытянув руки перед собой, внёс первый предмет. — «Благовещенье». Взяли в тайнике, при ограблении дома попа Уроева. — Священника, — поправил майор. — Ага. — Дальше. — Не знаю названия. Взяли в тайнике, при ограблении дома священника Уроева. — Не знаю названия… — «Заступница»… Икона «Царь славы» была шестнадцатой по счёту. Её трудно было с чем-то перепутать. Размером чутьчуть меньше двери в кабинете. Поэтому она была не в тайнике, а за книжными полками, в деревянном чехле. В квартире Жанны ещё, когда Некрасов каждую икону на «полароид» снимал, то «Царь славы» не фотографировался. Изображение, и без того тёмное, сливалось. Снимков десять сделал — просто чёрная доска лежит и всё. Ничего не видно. Чернь одна. Цену этой иконы никто из налётчиков не знал. Понимали, что дорогая — по доске, по школе — но насколько дорогая? Шут тогда сказал, что никогда больше не будет иконы брать. И вот в кабинет вносят соответствующих размеров доску… А смеяться нельзя! Камера фиксирует каждое движение. Некрасов глаза опустил и в стул вцепился. Доска… Кажется, только вчера её на Арбате намалевали, даже не просохла ещё, лоснится. Шут не растерялся. Некра-

сову на ногу наступил и отбарабанил: — Икона «Царь славы». Взяли в тайнике за книжным шкафом, при ограблении дома священника Уроева. Всё! Никто никому ничего не обещал. Развели по камерам, и майор, — ну как-то надо было благодарность обозначить — пожал Шуту руку. Милицейский должок был возвращён во время суда. А суд был скорым. Едва войдя в зал, прокурорша — ветеран карательной системы, кикимора с золотыми фиксами и пачкой «Казбека» в кармане кителя — указала пальцем на подсудимых: «Вот эти мальчики, Ваша Честь, стали невольными жертвами вот этих (палец вонзился в потерпевших), потерявших в жажде наживы человеческий облик граждан». В принципе, адвокаты могли уже расходиться по своим частным делам. Адвокаты были уже не нужны. — Гр-ражданин Уроев, р-раскажите-ка суду, зачем вы прятали так называемые реликвии в столь недостойном для так называемых святынь месте? — От влияния бесовского, — лепетал гражданин Уроев, — от злодеев вот этих, демонами обуянных! — А двадцать ты-сяч дол-ла-ров? — шипела ветеран юстиции и казалось, что вместо кулачка с вытянутым вперёд пальцем, у неё вырос «маузер». — Это на чёрный день! — видимо деньги принадлежали лично попадье и теперь она взвилась. — Это на чёрный день! По крохам

собирали! На чёрный день! И тут прокурорша произнесла фразу, достойную затмить все реплики, когда-либо произносившиеся в зале суда. — Так что ж ты, дура, — щёлкнув пальцами, громко и отчётливо произнесла ветеран НКВД, — думаешь, что когда тебя грабить пришли, это твой белый день был?! Вот он и настал, твой чёрный день! Именно он и настал, дура! Статья за разбой, в котором обвинялись Шут, Некрасов, Гагарин и Борман, предусматривала наказание в виде лишения свободы на срок от восьми до пятнадцати лет. То есть восемь — это минимум. Но все четверо получили по пять лет колонии строгого режима. Ниже низшего. Попадья вопила и угрожала карой небесной. Юленька Гершенгорина подмигнула Некрасову. Потерпевший Дончев на суд не явился. Жанна носила передачи Борману, высылала открытки с голыми тётками, писала, пока не умерла от героиновой передозировки. Гагарин освободился через четыре года по УДО и устроился водителем в цирк на Ленинских горах. Некрасов освободился по концу срока и через восемнадцать дней снова был арестован за нападение на сберкассу. Шут пропал бесследно. Последнее известие о нём относится к 2002 году. Вроде бы он сутки отстреливался от ментов, штурмовавших его квартиру, а потом исчез. Впрочем, он всегда говорил, что у него не будет могилы.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

ЯСНЫЙ

Ханжин — Р А С С К А З Ы

ХЕППИЭНД В

день его освобождения начался ураган. Это так говорят, «в день освобождения», хотя освобождали в том лагере всегда с утра. Тем более в субботу. По приговору дата окончания срока приходилась на воскресенье. Но всех воскресных освобождали в субботу, по выходным спецчасть не работала, поэтому необходимые документы готовились в пятницу и с вечера передавались дежурному по колонии — ДПНК. Часам к семи утра отбывших срок арестантов вызывали на вахту и … Погода испортилась с вечера. Сначала набежали пятнисто-черные тучи и замерли вдруг, заслонив жирные летние звезды. Посыпался мелкий дождь. И уже к рассвету — сумеречному из-за непогоды — прорвалась стихия. Ураганный ветер. Сорванной жестью шваркнуло по хребту кошку Копейку. Ледяная небесная вода. Мрак. Умирать неохота, не то что освобождаться. Захар сидел в ленкомнате 10-го барака. Эти кафельные телевизионные закутки, где по вечерам и до глубокой ночи полсотни вынужденно воздержанных мужиков таращились на оголяющихся экранных телок, по привычке называли «ленкомнатами», хотя одемокраченные вертухаи обозвали их как-то иначе. Трудно запомнить — как. Захар курил. Ночью почти не спал. И с пяти утра высадил уже сигарет восемь. Отчего-то ему не было радостно. Со второго этажа — из спального помещения — спускались к нему приятели и прочие, всякие — хлебнуть по кружке айвового самогона из голубого эмалированного ведра. Причащающиеся совершали одну и ту же ритуальную процедуру: зачерпывали, вливали в себя, крякали и безразличными голосами говорили обычное: «Волюшки тебе золотой, Захар, фарта и масти!» Вообще на освобождение принято заваривать ведро чифира, но Захар решил выставить ведро самогона, который Валерчик Минводский гнал всю ночь из айвовой браги в котельной на промзоне. В телевизоре шепелявила Буланова. Буря не унималась. Минуло восемь утра, девять, десять… Небо чуть просветлело. Летние непогоды коротки. И Захар увидел в окно, как от штаба к бараку, придерживая рукой кепку-пидорку, восьмериками оборачивая лужи, быстро семенил шнырь Фокус. — Ты чё, Захар! — запи-

щал (голос такой) Фокус, — Там в штабе на ушах все! Ты чё! Короче, поканали на волюшку, Захарик! Захар расстегнул браслет, снял часы, усмехнулся и протянул их Валерчику Минводскому — вместе хавали пять лет. — Держи, будешь расстояние до звонка замерять. И пошел в сырость. Буря чуть скисла. Ливень ослабел. Пока расписывался в бумагах «получено — сдано», пока выслушивал смешные и нелепые наставления от дежурного — «… стать полноценным гражданином нашего общества» — дождь стал просто моросящим. Бандитская погода. На последней вахте в сотый раз назвал фамилиюимя-отчество, год рождения, место, статью, срок, начало срока, конец… В сотый, в тысячесотый раз. — Когда обратно ждать? — пошутил прапор (морда фруктом киви) в амбразуре дежурки. — Я больше не сяду. — Ну-ну… Маргошка дожидалась его с шести утра. Промокнуть почти не промокла — приятель Дыня подвез ее на старом 126-м «мерине» и сам ожидал тут же, в машине. Не промокла, только волосы немного. Но замерзла. Подрагивала — скорее, нервничая. Час, два, три… Никого. Звонила дежурному: что-то случилось? Дежурный успокоил: ждите, выйдет сейчас! Но сердце как-то тоскливо сжималось. Протяжно загудел электрический засов, дверь откатилась вправо и — Захар! Рванулась к нему, впилась губами куда-то возле уха, обхватила сколько было сил — дождалась! Ощупывала, нюхала, проклятый тюремный запах!, и долго-долго не могла отпустить. Дыня так их и сфотографировал: на пороге лагерной вахты, в обнимку, сплетенные, Маргошка спиной — кудри чуть намокли, а у Захара отчего-то дико печальные глаза. Оказывается, ему причитались какие-то деньги «на проезд до места жительства», как иногороднему. Нужно было свернуть в ряды приземистых, клочьями побеленных, проваливающихся амбаров — предлагерный хоздвор — и отыскать там кладовщицу по кличке Помидориха. Она ведала «проездом до места жительства». Она же шмонала женщин, приезжающих к мужьям, детям и братьям на длительные свидания. Лазила немытыми пальцами бесцеремонно. Коротконогая, длиннорукая, почти беззубая — лишь два передних резца черны

от чифира — и косоглазая. Возраст, разумеется, неопределим. — Считай денюжки-то! Вот, гляди, сто пятьдесят рублев. Ровно на пачку приличных сигарет и зажигалку. А то ведь коробок спичек только в кармане. — А вещи тута твои… — Какие еще вещи? — удивился Захар. — В которых прибыл. Вот, в мяшочке. Все записано. — Помидориха потянула из большой кучи серый брезентовый мешок с деревянной биркой. — Брать будешь? — Нет. — Точна? — Нет. — Ну-ну… И так, тварина, захохотала, зашлась в крякающем кашле, что Захару стало не по себе. Он выскочил из амбара и вдохнул холодной влаги, июньской холодной воздушной влаги. «Не сглазила бы, падаль», — мелькнуло в голове. Но воля перекрыла впечатлениями. Только теперь он заметил, что цвета окружающего мира стали более яркими, отчетливыми, впивающимися в глаза. Появился объем. Ведь в зоне тоже были деревья, но тусклые отчего-то, плоские… Лагерные шмотки он сжег на обочине. Как и положено. Хотя в приметы, как бы сказать … «У моих врагов тоже 13-е число», — говорил Захар. Но сжег. Переоделся в то, что привезла Маргошка. Туфли чуть-чуть поджимали. Ноги разбились в казенных безразмерных башмаках. Но виду не подал, не хотел расстраивать. Знал, что выбирала, думала, как он будет выглядеть. Трасса. Гаишники. Отдал сто пятьдесят рублей за превышение. В карманах пусто. Лето. Город. Распрощались с Дыней. Друзьями они и не были. Так просто, выручил. И его как-нибудь выручат. Ему было очень неудобно спрашивать у Маргошки деньги. Ведь унижение — брать деньги у женщин. Но он должен был отправить в зону — Валерчику Минводскому — бандероль с чаем и сигаретами. И если бы он не сделал этого, то ничего страшного не произошло бы. Просто Валерчику стало бы очень неловко за друга, который откинулся и пропал, и забыл… И лагерные зубоскалы скалились бы издевательски: «Шо, кинул тя братан!» У Маргошки оставались последние двадцать баксов. Билеты «до места жи-

тельства» были куплены ею еще в Москве. Два билета. В двухместное купе. Ей хотелось вдвоем, чтоб никого больше, никаких харь. «И будем слушать SUPERMAX». Это был ее день. Не его. Она все понимала. Все. «Тебе же надо чтонибудь Валерчику отправить». Кроме них в обменнике никого не было. Обменный пункт — ниша с бронированной дверью в торце жилого дома. Рядом, в этом же доме, гастрономчик. Внутри обменника, как в стакане, перегородка — за перегородкой тетка с жирными губищами в крошках от марципана. Полускушанный марципан лежал под ее сардельчатыми пальцами. Обломанный ноготь на левом безымянном. Захар с любопытством и удивлением наблюдал за процедурой обмена денег. Когда он был на свободе в последний раз, за обмен рублей на доллары суды еще отгружали длительные срока, согласно ст.88 УК РСФСР. Обменник — конура, натурально. За теткой — тоже дверь. Но изнутри замка нет. Клепки. Опасаются владельцы, чтоб не заставили тетеньку дверь открыть… Пуленепробиваемое стекло. Значит, и она, марципанша, заперта снаружи. Все в этой стране заперты снаружи. Интересно, как же она ссать-то выходит? Горшок что-ли на работу берет? — Деушка, ваш паспорт. — Пожалуйста. — Пщитайте. Все верно? С Маргошкой они не расписаны. У нее другая фамилия. И Захар стоит, чуть отвернувшись, будто сам по себе, очереди ждет. — Сколько мнять будьте, млдой чловек? — Десять тысяч. Обменяете? — быстро сообразил Захар. Маргошка к тому времени уже вышла за дверь. — Рбли на доллры? — Нет, доллары на рубли. — Пжалуй… — тетка уронила взгляд в кассовый ящик, невидимый посетителям, — пжалуй, обмняю. Двайте деньги. — Сейчас. Одну минуту. Они в машине. У приятеля. Нигде суммы нет… А с вами повезло! Я мигом. Никому не меняйте, ладно. А то вдруг не хватит. — Хватит, хватит! Маргошка стояла возле телефонной будки и нервно пыталась прикурить длинную тонкую сигаретку. Зажигалка, черт бы ее… — Ну чего ты? Пойдем! — Слушай, — глаза Захара замаслились. Она хорошо знала это масло и

Художественная литература. Хроники нашего времени.

вздрогнула. — Иди на ту сторону и лови тачку. Быстро! Поймаешь — держи, я сейчас. Опустив голову и ни о чем не спрашивая, Маргошка послушно побрела на другую сторону улицы. Захар проводил ее взглядом, дождался, пока остановились вишневые «Жигули» с шашечками на крыше, и только тогда заскочил за угол, к продуктовому лабазу — дверь рядом с обменником, поделены углом здания. В закрома магазина разгружались лотки с кривыми ватрушками. — Мужик! — это водила хлебовозки — Срочно бензина капни! Жена платье залила! Я тебе на поллитру дам! — Ладно… давай тару… Пластиковый пузырь валялся тут же, возле урны. — Плещи! — А на поллитруху, э! — Ща, родной, ща… Ща принесу. Минут семь ушло на все. Удачное стечение. Тетенька в обменнике дожевывала марципан. Кружка чая, из нее — ниточка с бумажкой. Посетителей нет. Трудное время. Захар действовал стремительно. Через передаточную ячейку (удобная упругая пластиковая бутылка!) он мгновенно, обильным бутылочным плевком, окатил обменщицу бензином. Запах — не ошибешься! И достал коробок со спичками. Одну — к чиркалю. — Сожгу, сука! Бабки! Быстро! Сюда! Бабки!

По законам подконтрольного художественного творчества Захар должен был свалиться, сраженный выстрелами бдительного сержанта милиции, вызванного героической тетенькой, спасшей (фото в газете) развивающийся местный капитализм. Туфля — под туфлей тревожная кнопка. И предчувствие… И это — «я больше не сяду». Сплюнь — все равно не поможет. Сядет! В другой раз. За другое. А пока — тетенька с хрустящей жопкой марципана во рту, точными движениями, будто тщательно репетировала ограбление, просунула в ячейку пухлую пачку рублей, один к пятидесяти тогда было — и сквозь марципан прошамкала: — Не ширкай спишку, хлопец, у меня фнушики… Фот — деньги. Шабирай. Деньги — под брючный ремень и рубашку навыпуск. Он махал Маргошке через дорогу, чтоб садилась в вишневую семерку с шашечками. Она как будто успокоилась. Ничего не поняла. Запах только… А Захар смеялся: «Погнали, шеф! На почтамт. Бандероль братану отсылать будем» и Маргошке: — Потом поедим гденибудь. Есть хочется! — Угу, — отвечала Маргошка.

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

дату укажу: 1987 год. На Сходненской улице, что в Тушине, в кирпичном немецком доме проживал единственный на всю Сходненскую улицу здравомыслящий. Звали его Шеф. Какое прозвище было зафиксировано у него в паспорте, и был ли сам паспорт — неизвестно. Местные — от винного возле Балтики и до Западного моста — считали Шефа сумасшедшим. Правильнее было бы считать его не таким, как они сами. Но так уж повелось в этом заповеднике — от Балтики до Берингова пролива — считать непохожих на придурковатых энтузиастов граждан сумасшедшими. Традиция. В прохладные месяцы Шеф одевался в солдатскую шинель без знаков различия, в залатанные джинсовые портки, в коричневый свитер с обвисшим горлом и в сильно захоженные китайские кеды. Когда теплело, из гардероба Шефа исключалась шинель, все остальное оставалось неизменным. Впрочем, он был опрятен. Носил круглые «ленноновские» очки, но прилагающихся к таким культовым окулярам длинных волос не имел. Шеф был лыс как полнолуние. Возраста, судя по всему, не ощущал. Квартира, где он обитал, была оформлена за ним по инвалидности. По психиатрической инвалидности, разумеется. Как всякий советский инвалид, Шеф получал пенсию, которую изводил на приобретение так называемых детских книжек и передовых большевистских газет. Чудовищная лавочка — магазин ужасов

— под названием «Детская книга» находилась тут же, на первом этаже его краснокирпичного дома. — Смотри, что сочиняют, гады! — вскрикивал Шеф при наших случайных встречах. И цитировал: «Как-то раз Самсон воробьев кормил: Кинул им батон — десятерых убил». — Скоро коммунизм, — констатировал Шеф, — вот такой! Палец указывал на стишок в книжке. Подборка подобных сочинений была у него обширная. Шеф и сам сочинял. В течение шести лет он ваял эпос про слесаря по фамилии Разводной. В 1981-м произведение задумывалось как пьеса, но к 1987-му трансформировалось в либретто для рок-оперы. Местные знали об этом. И еще раз убеждались в сумасшествии лысого в очках. Себя-то они принимали за вполне нормальных. Обернитесь — вокруг одни здравомыслящие! Так и Шеф не страдал неадекватностью. Напротив — Шеф был абсолютно здоровым, в смысле правильного восприятия окружающей действительности. Шеф был ясен и однозначен. Я запомнил его вот за что (история пусть тоже запомнит его за это же) — за переписку с редакциями главных рупоров коммунистической идеологии. Особенно ценимыми были газеты «Правда» и «Известия»

— как представляющие наибольшую опасность для человеческого разума. «Переписка» осуществлялась следующим образом. Шеф брал лист хорошей почтовой бумаги, припасенной для подобных эпистол, каллиграфическим почерком выводил на нем: «В ответ на вашу передовицу под заголовком «Социализм с человеческим лицом» от (дата выхода газеты), посылаю вам вот это…» После чего отправлялся в сортир и подтирал этим листом задницу. Запечатывал отражение своей гражданской позиции в конверт и отсылал конверт адресату. Разумеется, как всякий порядочный дуэлянт, он указывал адрес отправителя. Передовые органы реагировали. За Шефом являлись товарищи в белом, сопровождаемые товарищами в сером, и увозили спеленутого корреспондента в Ганнушкина. Но карательная фармакология, добивающаяся от пациента ясности оставшихся мыслей и однозначности в бытовом поведении, в случае с Шефом была бессильна. Он и без того был предельно ясен и однозначен. Жесткое психиатрическое вмешательство только оттачивало его неподражаемый авторский стиль. В середине девяностых Шеф исчез. Дом его снесли. На том месте выстроили какую-то жевальню. Я не знаю, что теперь с Шефом. Но, говорят, что в редакции «Российской газеты» случается, чем-то пованивает…

КАРФАГЕН АЛИЕВИЧ БЛОКС З

а всякой камерной дверью обнаруживается очередная свалка человеческих судеб. Несчастные люди, изнурённые следственными мероприятиями, но ещё больше изнурённые существованием в узких пеналах маломестных камер, пытаются обустроить временный быт. Всё упрощено до предела. И в этом античеловечном казённом упрощении людям хочется хоть какого-нибудь вещественного усложнения. Заключённые обрастают всевозможными баночками, коробочками, тряпочками, верёвочками, с которыми так роднятся, что утрата при шмоне некой корявой вазочки из-под монпансье воспринимается как полномасштабная трагедия. Натурально, случались инфаркты на этой почве. В каждой камере своя специфическая атмосфера, созданная, разумеется, обитателями. Бывает, что попадаешь в ситуацию коммунального сортира — где каждый насмерть сражается с каждым за клочок туалетной бумаги. Случается, что оказываешься будто в хвосте длиннющей очереди, когда до прилавка еще далеко и, может быть, желаемого не достанется последним. Поэтому последние пока еще подбадривают друг

друга, сплочённые общей удалённостью от источника радости. Но такое добродушие длится ровно до той поры, пока всем одинаково плохо. Как только чьё-то положение заметно улучшается, оставшийся в печали говорит счастливчику: «Как я рад за тебя, брат!». И начинает прятать сахар. Камера под номером «99» была насыщена густым, липким, шевелящимся безумием. Три кровати — слева, справа и под окном. Говорю «кровати», потому что опостылело слово «нары». Умывальник. Древний чугунный унитаз, почти примыкающий к входной двери. Холодильник в углу и телевизор на нем. Полка, на которой хаотично навалены бесчисленные пакетики, баночки, залапанные письма, кульки с конфетами и печеньем, несколько начатых пачек сигарет, проросшая луковица в пластмассе из-под йогурта и книга диссидента Щаранского «Не убоюсь зла», на которой лежали обветренные ломтики перчёного сала. На кровати, что справа, стояли, прижатые матрасом к стене, две достаточно большие иконы. Перед иконами, обвалившись локтями и грудью на матрас, стоял на коленях хорошо откормленный отрок лет тридцати,

в коротких спортивных трусах и с деревянным крестом на жирной шее. Место слева занимал иноземец очевидно южной масти, молодой, миниатюрный, сухонький, уголь — волосы, кожа кофейная с оливковым отливом. Могло сперва показаться, что юноша арабских кровей, но огромные, ясные, почти девичьи глазищи, совсем не похожие на мутные семитские глаза арабов, указывали на то, что кровь его обильно насыщена чем-то индийским. Пакистанец. Отец — таджик. Мать — индийка (или как: индуска, индианка, индиянка?). Не важно. Родом из горного, известного своими героиновыми нарколабораториями штата Пешавар — но это выяснилось позднее. «Шагули Али» — представился иноземец. Молящийся детина вообще никак не отреагировал на мое появление в камере. Детина был сильно занят выпрашиванием у иконного изображения спасения от обвинительного приговора. История его преступления была действительно печальной. Один из лидеров крупного московского бандформирования. Преуспевал и, как водится, охуевал. В кураже этого преуспевающего

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

охуения, со своего собственного мобильника вызвал на стрелку трёх воров, где тех и положили посредством снайперской винтовки. Теперь он ожидал неминуемой расправы в отместку за убийство тюремных лордов, наплевать ему было на следствие, он в буквальном смысле тронулся рассудком, рехнулся от страха. Глаза его то метались, то проваливались куда-то вглубь черепа, в ступор. Руки ходили ходуном. Курил он непрерывно, даже когда разговаривал с иконами, тоже курил. Крошки еды сыпались изо рта, он не помнил, от какого куска откусывал и вся пища на его части стола была надкусана, брошена и забыта. Топчась на крохотном пятачке у двери и параши, он вслух задавал и задавал один и тот же вопрос: «Как отмазаться? Как отмазаться? Как отмазаться…». Страх — это всё, что осталось в его сознании. Вместе с пакистанцем они пробыли три месяца, но даже имени своего сокамерника детина не знал. Надо ли говорить, что пакистанец не понимал ни одного слова порусски. Допрашивали его с переводчиком, а в камере… понятно, что в камере. «Как отмазаться? Как отмазаться?» — бормотал перепуганный лидер, роняя

пепел в суп. «Пиздец тебе», — отвечал ему я. Мне хотелось вызвать в нём хоть какое-то возмущение, хоть что-то человеческое. Но тщетно. «Пиздец?» — обреченно переспрашивал лидер. «Однозначно», — подтверждал я и продолжал обучение пакистанца упрощённому русскому языку — Тьто это «пизьдець»? — живо откликался быстро обучаемый Шагули. «Это все!» — «Тьто?» — «Капут» — «Не пония» — «Энд, полный, финиш лайф, жопа аболютли!» — «Аа… пизьдець, пизьдець…» Шагули начал разговаривать матом, не понимая, что это мат. Арестовали его на Шереметьевской таможне. При себе у него было три паспорта. Один с его фотографией, но на другое имя. Второй на его имя, но с чужой фотографией. Третий — и с чужой рожей, и с чужими данными. Обкуренный, он запутался, забыл, в котором из паспортов стоит виза. Достал все три. Его препроводили. Героин находился в баллончиках от бритвенной пены «Жилетт», но наполнены они были наполовину — чтобы вес совпадал. Видеосканер выявил странную наполненность баллонов… Пассажира рейса из Карачи передали чекистам. Тюрьма.

В телевизоре пела девушка в черных очках, которую продюсеры впаривали обывателю как слепую от рождения. Домашний беспроигрышный бизнес — торговля калеками и сиротами. «Ты здесь, я знаю точно, ты здесь…» — жалобно выводила слепенькая. Шагули подпевал, как слышалось ему: — Пизьдець, я знаю тотьно, пизьдець… — и это было действительно от души. Шагули — это не какойто вульгарный наркокурьер с отравой в анусе, человекфарш. Нет. Пакистанский Пешавар поделен между шестью влиятельными семьями. Пять семей испокон веков занимались наркотиками, шестая — золотом. Так вот Шагули приходился младшим сыном главе одной из наркосемей, этническому таджику Али. Но испытывал отчаянную потребность в независимости. Пытался начать самостоятельный бизнес, налаживая сеть героиновых поставок по всему миру. Но — наивен был до глупости… Вследствие чего сидел в тюрьме американской, индийской, бельгийской, бразильской и даже в Саудовской Аравии, где головы рубят — откуда отец выкупал его исправно, журил, но не препятствовал такому крайне авантюрно-

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Марина Оранская

Ханжин — Р А С С К А З Ы му налаживанию деловых связей. Шагули говорил поарабски, знал языки фарси, дари и урду, от матери научился хинди, свободно общался на английском, а теперь погружался в пучину русского мата. Клянусь, я не обучал его этому специально. Но из сотен произносящихся слов Шагули в первую очередь выхватывал и мгновенно вводил в употребление именно матерные слова. Любимыми выражениями у него стали: «Хуйня, братиська», «ибать-колотить», ну и «пизьдець» — куда ж без него. «Хуйня, братиська!» — подбадривал он трясущегося лидера. Тот упирался в него остекленевшими лосиными зенками и переспрашивал: «Хуйня?» — Хуйня, братиська! — отвечал пакистанец и добавлял неизменное: — Я знаю тотьно, пизьдець… В марте пошли дожди с тяжелым снегом и лидера свезли в сумасшедший дом — залечивать душу для неминуемого суда. Вместо лидера, с матрасом в одной руке и с франко-русским словарем коммерческого лексикона в другой, в камеру вступил новый русский банкир Юрик — так он сам назвался. Типично советское детство глубоко провинциального мальчика с выдающимися арифметическими способностями, родители которого даже не подозревали об этом даровании. Бездна комплексов, кличка

«Ботан», секция настольного тенниса — пинг-понг… Запоздалая служба в вооруженных силах, где бригадный особист приметил дарование, на то он и особист. Поступление в МГИМО — по армейской квоте. Глубокое проникновение в тайны всемирного шельмования, именуемого «мировой экономикой». Выпуск. Общее фото курса. Все друг друга презирают и улыбаются. Первая мошенническая комбинация, в результате сбывшаяся мечта булочника — «мерседес» и полный отдел сотрудниц без экономического образования, но с большими сиськами. Вторая комбинация, третья… Наконец-то разучился носить ондатровые шапки. Банк в центре Москвы с идиотически витиеватым названием «Водопадо». Шагули называл банкира «Юрьк», как в моем детстве на Средней Волге, где глотают последнюю гласную: «Слышь, Юрьк, ты в чо играш?». Мы играли в покер. Доминошная тюремная версия дворового покера: все шестерки — козыри, дупель 1:1 и 1:«пусто» — джокеры… Под запись. Шагули нервничал, проигрывая, и когда мы с банкиром перебрасывались парой слов, которых пакистанец еще не изучил, то он выпрыгивал из-за стола и возмущенно кричал: «Я пония, пония… Вы — рашен мафия!» На пару с Большим Подельником из министерства финансов Юрик упер из фе-

дерального бюджета какието совсем уж зловещие миллионы, при этом Юрик ходил на допросы к следователю в затрапезных, обвисших спортивных штанах с Черкизовского рынка и в прохудившейся футболочке с оттянутым воротом. Прибеднялся. Я думал, зачем такому человеку миллионы, если он вынужден их скрывать… Ладно бы какая-то сверхидея владела индивидумом. Но не было никакой ни сверх, ни просто идейки. Ничего, совсем ничего. Только страсть к чемоданчику в вокзальной камере хранения и тайное рассматривание сокровищ в запертой кабинке общественного нужника. И все же трудно держать богатство внутри себя. И Юрик с наслаждением повествовал о том, как откатывал в минфин 20% — затем докручивал полученное до исходной цифры, затем крутил для собственной радости — не альтруист же. Месяцы как-то терялись в календарях, озверевшие пенсионеры колоннами вступали в КПРФ, пенсии от этого не появлялись, Юрик все наваривал и наваривал, учителя и угледобытчики объявляли то забастовки, то голодовки, милиционеры, дабы прокормиться, сколачивались в шайки, Юрик наваривал, Ельцин обещал лечь на рельсы. В конце концов Юрик осмелел настолько, что кинул даже Большого министерского Подельника.

Тот помутился рассудком и отнёс на Юрика заявление в Генеральную прокуратуру: «Меня ограбили!». Генеральный прокурор недоуменно пожал плечами и сделал то, что предписано законом. И теперь подельники перестукивались, делясь отчаянием, и изыскивали совместные пути выхода из создавшейся ситуации. «Ты биг рашен мафия!» — восхищенно говорил Шагули Юрику. Тот мерзко хихикал и кокетливо потуплял глазенки. Какое же мучительно тоскливое это занятие, пересказывать перепитии чьего-то обогащения. Еще мучительнее слушать их от первоисточника. Юрик веселился, излагая всю эту чушь, всю эту никчёмность, которую большинство землян считает чем-то выдающимся, восхищается и благоговеет перед ушлыми пройдохами, построившими своё собачье счастье на их глупости. Тоскливо до смерти. Я не могу читать Теодора Драйзера, всех этих финансистов, титанов и стоиков, мне противен их мир. И ещё больше я ненавижу ильфопетровского Бендера — героя нынешних времен — шустрое ничтожество с убогой и уродливой мечтёнкой о белых штанах. Плохо мне, плохо… Серое апрельское небо над жёлтым домом, жёлтые окна следственного управления, прокурорские галки на антеннах, жёлтокоричневые стены камеры, арифметически одарённый идиот Юрик…

Художественная литература. Хроники нашего времени.

— Шагули, спой мне песню своего детства… Пакистанец садится на мою кровать под окном, облокачивается на мои согнутые в коленях ноги и начинает тихо, мягким голосом петь грустную, очень грустную, долгую индийскую песню. Я не знаю, о чём в ней поётся, но душа говорит, что песня эта сложена человеком, которому тоже было очень хуёво… Наступает вечер. А ещё весной бывает пасха. — Ай нот исламик! Я не исламик, ибать-колотить! — темпераментный пакистанец вскочил и выговаривал это прямо Юрику в лицо, несколько испуганное, надо заметить, лицо. Около получаса до этого эмоционального всплеска Юрик, гундося как митрополит, разъяснял пакистанцу на тему пасхи, что оно такое, когда и как отмечается и, вообще, зачем. Объяснял путано, много выдумывал, но полагал, что для нерусского сойдет. Потом Юрику показалось, что Шагули его совсем не понимает, а кивает ему, как дурачку, из жалости. И он бросил в сердцах что-то вроде: «Да вам, мусульманам, всё одно, что пасха, что седьмое ноября!» Шагули понял. И вспыхнул. — Андре, братиська, я не исламик! Мой мама индиан и кристиан, мой папа бога нет… Какоя исламик, какоя муслим? — Успокойся, Шагули. Просто в России думают, что в Пакистане все муслим. Юрик тоже почувствовал себя неловко и, извиняясь, положил руку на плечо возмущённому. Шагули немедленно сбросил руку с плеча. — Андре, братиська, я хочу кристиан! Ес, я сижу призон Россия и хочу кристиан! — Шагули, — я даже растерялся, — ты хочешь стать христианином? То есть, креститься? — Ес, да, кристиан! — очевидно, пакистанца замкнулКак мог, я объяснил ему, что сам обряд крещения — это просто такое шоу для особо впечатлительных, своего рода кодировка. А если он хочет стать последователем учения Иисуса… «Ес, Исса!» — шумно отреагировал Шагули. Если он хочет стать настоящим последователем учения Иисуса, то он должен отречься от земной жизни и тупо сдохнуть, желательно, мучительной смертью. Ради чего — так пока и не выяснено. — Тьто есть «отреться»? — уточнял детали пакистанец. — Баб не ебать, чарс не курить, «Блестящих» не слушать, телевизор не смотреть. — Чарс не смокинг?! — Ноу. — «Блесьтясие» ноу?! — Ноу. — Не ибать, не колотить?!

— Ноу. — Тотьно пизьдець… Давай, братиська, шоу! Шоу так шоу. Набрав полный тазик водопроводной воды, я трижды окунул туда пакистанца. Арифметик, в высоком, как у мультяшного звездочёта, колпаке из газеты «Московская правда», прочёл над окунутым стихотворение Блока, где про ночь, аптеку и фонарь. Из двух спичек, перевязанных ниткой, был сооружён крестик и тут же вручен по назначению. Осталось сочинить для нового человека новое имя. На тумбочке лежали две книги: о жизни и подвигах Александра Македонского, которого на Востоке зовут «Искандер» и считают дьяволом, — эту читал Юрик, и сборник стихов Блока — что пролистывал я, и откуда зачитывалось над тазиком про аптеку, про фонарь и про бесконечное бессмыслие. Открыв наугад о дьяволе Искандере, я взял первое попавшееся — Карфаген. «Карфаген» — сообщил я пакистанцу его новое имя. «Не сьтрёмно?» — на всякий случай уточнил крестник. «Ноу». — Теперь нужно отчество. Как папу зовут? — Али. — Карфаген Алиевич… — я посмотрел на сборник стихов поэта, который называл себя сожранным поросёночком, и добавил, — Блокс. КАРФАГЕН АЛИЕВИЧ БЛОКС. На имя «Шагули» он больше не отзывался. И когда контролёры требовали его к следователю, а затем в суд, говоря в «кормушку»: «Шагули Али», он медленно подходил к двери, расставлял ноги, ударял себя в грудь и заявлял: «Какоя Шагули Али? Я — Карфаген Алиевич Блокс!» Каждые пятницу и субботу мы смотрели с ним длинные индийские фильмы, которые демонстрировались тогда по двум каналам. Пакистанец смешно объяснял непонятные европейцам тонкости сюжета. Мы просмотрели «Бродягу», «Танцора Диско», «Бобби», «Месть и закон», «Зиту и Гиту»… и пошли уже по третьему кругу. Пакистанец подпевал всем песням из этих страшных кинолент, банкир затыкал уши туалетной бумагой… Потом банкира Юрика освободили под подписку, фильмы неожиданно закончились, пакистанец получил 11 лет колонии, душное московское лето вползало через форточку, пакистанец говорил: «Хуйня, братиська», а в огромных индийских глазах его стояли слёзы. И когда открылась «кормушка», он вздрогнул, хотя она открывалась тысячи раз, но он понял, зачем она открылась теперь… Молча он подошёл к двери и услышал: — Карфаген Алиевич Блокс? — Я… — С вещами.

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Summertime Этот год урожаен на хлопок и, пожалуй, удачен для рыб. Ты устала от слов и раскопок — так закончился долгий твой трип. Ты свободна — ни цели, ни силы, ни опоры, ни сердца, ни тайн. Мы таких подымаем на вилы — но ты щеришься, кажешься милой и ступаешь со льда в саммэтайм.

СТИХИ Бил, а победы не получалось... Больше я так не буду.

Бог — чтоб ты знал, недомогающий паяц — такой обед тебе не даст запить винцом.

Взбиты перины, выбиты стекла, кожу грызут осколки. Так и подохну — добрый и теплый. Нет, не хочу. Нисколько.

Не бейся в стены аксиом и теорем и не молись, пусть даже молча, волчья сыть! Бог не поделится с тобой небытием и не расскажет даже, как это — не быть.

Бейся, смешное... Выпить из фляги бьющего по печенкам. Надо уже сворачивать лагерь и отправляться к черту.

Залив

Твой божок — прагматичный хозяин, а жена его радует глаз, и разведать, понятно, нельзя им, что с тобой происходит сейчас. Не о том ли орут злые дети, не о том ли писал нам Батай, как, откинув запретов две трети, мы не спим, и тогда на рассвете наступает для нас саммэтайм?

К вопросу о несовершенстве языка

Но учти: это пыль церемоний, славословие, формула, ложь, что наступит какое-то morning, и ты сразу взлетишь и споешь. Ты не выйдешь из этих коллизий без ущерба для ног и ума — так не жди и не стой на карнизе, просто думай, как утро приблизить.

Известно, что в нем неизбежно забродят соки (не в солнце, а в яблоке, не доставайте, чтоб вас!) Мой цель был, вот именно так, цель мой был высоким, но выше намного явился на небо Фобос.

Summertime means the livin' is easy — ты узнаешь сама.

Карамель А сегодня на головы лился холодный душ, и задвигалось что-то в глубинах дрожащих луж цвета хаки. Возможно, что был это просто уж — трехголовый, линялый и с дергающейся лапой. Он, усталый, хотел нам сказать, что любовь чиста, но с испугу ты чуть не лишила его хвоста. Не терзай себя, мы уже дома — вот ляг, растай, только тающим пальцем линолеум не закапай. Ты спокойна, как будто тебе ничего не жаль, будто не придушил я, а просто слегка прижал. Городские создания — вроде того ужа — захлебнутся, увы, в этих жарких текучих пальцах. Доказать не успею, — и ты меня не прости, — что совсем не из жалости наши сошлись пути. В липкой светописи, как у Ричардсона почти, ты увидела б это сама, но поздняк метаться. Сладкий запах — не гниль, а пока еще карамель — мою сущность уносит куда-то к чертям в Кармель, разгоняет волну и сажает мечты на мель — ведь какие мечты, когда вот оно, на кровати... А когда ты дотаешь, поднимет уже башку солнце в розовом. Много оно опалило шкур — пусть поможет, лучами позвав, моему шажку с подоконника в грязь. Будет так. Потому что — хватит.

Биение

Я спрашивал: «Что же, теперь мне не быть счастливым?» — «Ну что ты, родной, почему!» — отвечали бары. И вот я шатаюсь по ним, наливаясь пивом, как яблоко — жизнью под солнцем Большой Сахары.

И я, словно соки, брожу — подбери синоним: я шляюсь бесцельно, я выброшен из могилы... Ну что ты отпрянул? Не бойся, тебя не тронем. Ты мертвый и так. А ведь мы-то не некрофилы.

23 Я вернусь в униформе — ублюдочной и отутюженной. Будет час двадцать три. Я взмолюсь: не услышь, не увидь... Двадцать три — это тройка, семерка и чертова дюжина — ну, и что-то еще. Но об этом бы лучше забыть. Я пройду тише ночи, в коврах и ковровых покрытиях утопив и подошвы, и душу, и все, что шумит. Так когда-то в земле утонула — теперь не отрыть ее — как же звали ее? Аэлита? Лолита? Лилит?.. Я споткнусь, и свалюсь, и собью что-то звонкое с полочки. Воплощенная бледность, ты выйдешь увидеть меня. Вот тогда-то и спросишь: как можно быть этакой сволочью — и не выдержать с честью ни труб, ни воды, ни огня... Нет, не спросишь, а просто накормишь остатками ужина и напоишь водой. На конфорках завянут огни. Двадцать три — это тройка, семерка и чертова дюжина, а еще, а еще, а еще... Но об этом ни-ни.

Курить нельзя Курить нельзя. Ну, что ты сделаешь теперь? Чем обожжешь себя, помыслив не о том?.. Бог не отдаст под твой пожар своих степей — Он сам сожжет и Хиросиму, и Содом.

Спят под ногами белые флаги, звезды уже не в шоке. Сердце разбито. В смысле — как лагерь. Надо пожрать тушенки.

Иди вперед, не отвлекайся и не хнычь. До омерзения спокоен этот путь. Бог не уронит на тебя большой кирпич — а вдруг ты встанешь и построишь что-нибудь?

Сердце надбито самую малость — бил в основном посуду.

Ты, может, думаешь, что просто сделать бац и угостить себя питательным свинцом?

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Никогда не узнать вам, пьянчуги, как тревожно смотрели на вас в те минуты, когда вы плясали, весь наш берег ногами изрыв. Это было как новость о чуде — так же страшно ломало каркас даже нам еле слышных касаний, составляющих Финский залив. Вас ведь тоже, признайтесь вы, тянет заметаться среди темноты, на сиротском замызганном платье разорвав все теснеющий лиф, возгореться хотя бы по пьяни, расцвести, как от ливня зонты?! Ну так вот, это просто заклятье, и родил его Финский залив! Вам-то можно цвести, не сгорая — в вас горячий и радостный сок, ну а мы тут остались навеки, что-то важное в мире разбив. Мы, конечно, не видели рая. Ветер, чайки, кирпич и песок. Мы всё знаем, как древние греки, но судьба наша — Финский залив. И когда не замерзнет в России к февралю ни один водоем, и русалкам, дотоле забытым, в том поймется на сушу призыв, мы пойдем и по камню босые, мы и голыми в холод войдем, чтобы обнял песком ядовитым нас алеющий Финский залив.

Должна сдохнуть N. должна сдохнуть. Все объяснимо? Все разговоры проносятся мимо. Нет аргументов. Уйди, теоретик. Ложь, преступления... все это в-третьих. N. должна сдохнуть. Это во-первых. Копится пыль на гранитных Минервах — дождь убегает от этого места... N. невиновна. В чем — неизвестно. N. должна сдохнуть. Ты уже слышал? Здесь очень душно, поднимемся выше. Выпьем абсента за каменность мира: канет божок — рассохнется лира. Так вот и будет. Случай нередкий — гарпия вылетит ночью из клетки. Мы, как всегда, не успеем и охнуть... Ночь будет ясной. N. должна сдохнуть.

Мэри и Макс Я иду, смотря на следы прошедших, там и тут — то слёзка, то мяса шмат. Все не так прекрасно, как феи шепчут, но уже, конечно, и не кошмар. Раньше было «рано», в котором — раны, раньше было холодно и смешно, а теперь по плитам снуют вараны, составляя фрейдовское «оно». Я иду по белым красивым плитам, размышляя, как это — сбиться с ног, быть вонзенным, высыпанным, пролитым в ежедневный, бодрый, живой поток, стать частицей пыли в слепой комете, — вот такая, знаешь ли, самоцель... Только мне, конечно, уже не светит даже тень луны на твоем лице.

Сквозь траву пробился горячий камень, на камнях — трава, ты права, права. Я иду, размахивая руками: раз-два-три, раз-два, раз-два-три, раз-два. Вот такая жизнь. Я, по крайней мере, притворяюсь, что отбиваю такт. Ну а ты-то что, дорогая Мэри? Ты уже придумала свой теракт? Я иду, иду, дорогая стерва, понимая: вымучен и смешон. Ты взорвешься, либо заснешь в застенках. Я усну под солнцем — и хорошо. Я иду, забыв и слова, и жесты, как и все, что долго, с трудом зубрил... Мне приснится запах намокшей шерсти и твои слова: «...трепетанье крыл».

Не выходи Не выходи. Лежи себе, хрипи — тихонько только, чтобы не оглохнуть. Последний, кто с тобой хотел бы сдохнуть, ушел из твоего два эр на пи. Не выходи: к свободе нет причин, тебе же ко всему нужны причины. Машину смерти скоро не починят, поэтому расслабься и молчи, не выходи — успеешь. Почему ты здесь застрял — вопрос не третий даже. Запомни только: не бывает гаже насилия, чем если ты — себя же. За это — отправлять на Колыму. Не выходи. На улице мороз не в первый раз твердит протагонистке: «Тепло ль тебе? Да не стелись так низко, давай же, поднимайся в полный рост». В ее груди замерз туберкулез — такой, что не дает задать вопрос: «Ну почему ты не нальешь мне виски, какие в этом риски, was ist los? Мне все равно не стать твоей предтечей — вдыхать мне очень скоро будет нечем...» Ты хочешь знать, что у _тебя_ в груди? Вот погоди, ужо настанет вечер... Не требуй. Не ори. Не выходи.

Чураивна Я помню, с утра мне хотелось замазать глаза такой чистотой, чтоб не видеть ни трений, ни прений, петь песни о тех, кто идет под огромный резак, ломать человеков, как ветки привядшей сирени. В пустой черепушке красиво носился Пастер, со смехом вещая о том, сколько в воздухе смерти, а небо белело, как то молоко из цистерн, в котором воды ровно четверть, хотите — проверьте. (У холода тонкие пальцы. Смотри не спугни — бежать он не станет, а схватит за нос и колени. Так полая кукла пускает пустоты по вене, и память о лицах и днях растворяется в пене, и лидер послушных убийц узнаёт об измене, и слышишь от мамы, что стала совсем как они). С утра мне хотелось... но что тут теперь вспоминать. Всё так: это я, это труп, это вы, это крики. Всё так: это он, это я, это яд, это рать таких же, как я, только менее, что ли, великих. С утра мне хотелось вдавить свое тело в кровать.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Стругацкий Борис

sedmoi_samurai

Космический самец

чужие публикации

Альманах «Полдень. XXI век», № 5 | Май | 2012

От главного редактора Вот и десять лет миновало. Оглянуться не успели, а тут и юбилей. Значит, пора подводить итоги. Вспоминать тех, кто ушел безвозвратно, поздравлять тех, кто остался и продолжает делать наше общее дело, и задумываться о том, что ожидает нас там, «за поворотом, в глубине», куда мы нацелены судьбой, хочется нам этого или нет. Подойти к полке, окинуть взглядом аккуратный рядок знакомых томиков, выдернуть наугад два-три, полистать… Славные, милые сердцу имена… памятные тексты… Этот вот ежегодной премии альманаха удостоился, а вот этого не помню, — надо же всего-то пяток лет прошло, и уже не осталось в памяти ни автора, ни самого текста, неужели зря печатали? Или просто месяц тогда случился неудачный — «месяц тощих коров»? В каждый номер обыкновенно отбираешь из «Толстого Портфеля» то, что представляется лучшим на сегодня. Иногда претендентов больше, чем наших возможностей напечатать, а иногда неурожай, нечему порадоваться, провал какой-то, словно поиссяк

вдруг наш кормилец Самотек, а старики, — «классики», драбанты — совсем отвлеклись на свою «нетленку крупных форм». Но несмотря на такие вот отдельные провалы, впечатление остается скорее положительное, — основательно поработали, сделали все, что смогли, и все, ей-богу, молодцы, — и сотрудники редакции, и весь наш общественный совет, и художники-оформители, и неутомимые «читчики», первопроходцы Самотека, главные поставщики текстов, удостаивающихся попаданию в Портфель. Издание журнала, по сути, производственный процесс, причем из категории «непрерывных». То, что за весь отчетный период процесс у нас не прервался ни разу, тоже нам в плюс. И все-таки, и все-таки, и всетаки. Ведь альманах наш изначально задумывался, как издание новое, особенное, небывалое, если угодно. Первый в России полновесный, самого широкого профиля, «толстый» фантастический журнал. Витрина современной отечественной фантастики, «выставка

достижений и возможностей», демонстрация реализующихся потенций замечательного жанра, имеющего своим специфическим объектом Реальный Мир, деформированный, остраненный, облагороженный или исковерканный, но всегда потрясенный Чудом. Тени великих не давали покоя нашему воображению. Конечно же, Уэллс, Жюль Верн, Карел Чапек, Александр Романович Беляев, Алексей Николаевич Толстой были нашими ориентирами и образцами. Но далеко не только они: Джонатан Свифт, Франсуа Рабле, Николай Васильевич Гоголь, Эдгар По, Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин, Франц Кафка — ослепительное созвездие тех, кто обогащал мировую фантастику новыми приемами, делал ее объемной, неисчерпаемой, не похожей на самое себя прежнюю. Десять лет назад казалось: состояние отечественной фантастики таково, что позволяет рассчитывать не только на появление новых авторов, но и на способность их двигаться «широким фронтом», осваивая новые и новые высоты и

разновидности жанра, будь то социальная фантастика, старый-добрый «магический реализм», свежерожденный реализм-турбо или всем известная и привычная НФ. При этом варианте развития событий альманах мог бы выполнить изначально задуманную свою роль демонстратора, «витрины», проводника по холмам древней и всегда молодой страны Фантастика. Как это обычно и бывает в нашей беспощадной реальности, все получилось «не совсем так». По целому ряду вполне объективных обстоятельств журнал (альманах) не стал ни самым толстым, ни, тем более, единственным в отечественной фантастике. Ограничения, налагаемые на объем публикуемых материалов, превратили его фактически в собрание рассказов и новелл, максимум — небольших повестей. Публикация романов сделалась практически невозможной, а ведь большинство отечественных авторов (опять же по обстоятельствам совершенно объективным) предпочитают работать именно с романами, а в рассказы и

небольшие повести уходит лишь сравнительно скромная часть их творческого энтузиазма и вдохновения. Практически это приводит к тому, что основную массу литературного материала мы черпаем если не из «самотека», то все-таки из трудов «племени младого, незнакомого». Альманах, по сути, вот уже много лет работает как «литературная площадка для молодежи». Это, разумеется, неплохо и даже отлично, но, согласитесь, это не совсем то, что задумывалось. Хуже другое. Литературные процессы в нашей фантастике (совершенно неожиданно для меня, например) вместо того, чтобы разворачивать широкий фронт исследования «Мира, искаженного Чудом», сосредоточенной колонной двинулись в одном-единственном направлении — в Миры Фэнтези, в миры общедоступных чудес, простоватых героев и незамысловатых приключений. Литературные вкусы огромных масс читателей изменились разительно, и наш альманах (чего там говорить — рассчитанный на читателя, скорее, «элитарного») оказался вытеснен

на обочину мейн-стрима отечественной фантастики. Так что будем откровенны и самокритичны. Юбилей — это хорошо. Это даже прекрасно, если знаешь и видишь, как предприятия и покруче нашего «с быстротою одуванчиков под дуновеньем жизни облетают». Но при всем при том хвастаться нам нечем. Ни одну из задуманных задач мы до конца не выполнили. Мы даже не сумели, по сути, уверенно встать на собственные ноги: только помощь наших благожелателей-спонсоров позволяет нам «держать голову над водой». И главное: мы до сих пор так и не нашли убедительного ответа на фундаментальные вопросы: как быть дальше? Что надо предпринять? Что — поменять? От чего, может быть, отказаться?.. Не знаю. Однако утешаю себя оптимистическим афоризмом-наблюдением: человек не умеет ставить вопросы, на которые не способен дать ответ. Наши вопросы поставлены. Давайте теперь вернемся к разговору на эту же тему, скажем, лет через десять, — достаточно, как вы полагаете?

Н. В. Ковырялкин

Смерть солдата Письмо из д. Малютино Сергей

Данилович был справным хозяином и хорошим отцом. У него с женой Авдотьей Васильевной было шесть детей, трое сыновей и трое дочерей. Все они получили здоровье и образование, поженились и родили хорошеньких внучат. Но все уехали в Калугу, а старший сын даже в Москву, где работал в милиции на Киевском вокзале. Все имели хорошие квартиры и работу. Каждое лето приезжали в деревню и тогда в избе не умолкали детские голоса. Сергей Данилович был на фронте. Когда у него спрашивали, в каких войсках он воевал, то он отвечал, что в обозе и подвозил артиллеристские снаряды на лошади. После ранения был де-

мобилизован. Скоро война окончилась и у него родилась первая дочка — Нина. Он работал всю жизнь в колхозе и знал, что люди помогут. Работать приходилось и на своей земле. Как и всех, у него была корова-кормилица, куры, сад, огород и требовались силы, чтобы справляться. Каждый год он засыпал в свой погреб до 80 мешков картошки, свеклу, морковь, капусту и много всякого другого с огорода. Но годы брали свое. Хотя в прошлом году он мог целый день пробыть на ногах, пася четырех коров, оставшихся в деревне (хозяева их пасли по очереди), сейчас пасти некого. Коров нет. Да и всем хозяевам много лет и мало сил.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Но Данилыч еще выгля-

дел хорошо. Худощавый, среднего роста, с голубыми глазами и длинным носом. Он любил людей и мог обо всем поговорить, имея свое суждение. Его угнетали заросшие бурьяном поля и общее обнищание. Он не верил словам, что промышленность возрождается. Его аргумент был прост: покажите хотя бы один новый трактор, новый грузовик в нас в Малютино. Здесь, в совхозе, были тракторы, машины, спецподъемники силоса, косилки, веялки, под навесами гурты ржи, овса, ячменя. Сейчас нищета. Запад и Америка нас громят без выстрелов! Ничего не меняется. При таком воровстве политикам

не стыдно говорить о национальной идее и единстве народа. Наш народ — трудовой народ и всегда презирал воров. Даже и когда Витя стащил трансформатор с подстанции, пытался сдать его на металлолом и получил три года условно, все понимали, что это от голода и безысходности. А по-настоящему воруют от наглости. Весной перед большим праздником дня Победы Сергей Данилович достал свой черный праздничный костюм, потрогал два ордена и семь медалей, положил на него белую рубашку и галстук. Авдотья Васильевна начистила ему ботинки, и все время просила не ходить на этот праздник. Он очень быстро ослабел

и говорил, что у него уже не кровь, а сопли, а самое главное — ухудшилось зрение. Но не пойти на праздник, устраиваемый на 9 мая каждый год в центральной усадьбе для ветеранов войны, он не мог. Он прошел от дома пятьдесят метров и на небольшом пригорочке стал валиться на бок и упал. Авдотья Васильевна стояла на крыльце и все видела. Как могла быстро побежала к нему, но он уже не дышал. Ей казалось, она закричала очень громко «помогите, люди», но это был слабый шорох из ее губ. На этом месте его сын Сергей посадил куст калины. Авдотья Васильевна прожила еще полгода и тихо умерла на руках своей дочери.

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

50 мужчин и одна женщина пролетали через карликовую галактику на космическом корабле, по форме напоминающем огромный хот-дог. Все мужчины были блондинами с накаченными бицепсами и хорошо развитыми грудными клетками. Женщина была женой капитана. Повар корабля Костя заглядывал жене капитана в вырез, когда та наклонялась, чтоб взять тарелку с пюре или буряковым салатом. Груди жены капитана были похожи на два колокола. Два молочных колокола. Костя по ночам представлял, как он подымается на колокольню и начинает звонить в эти два колокола. Дёргает их за верёвки, и колокола громыхают. Капитан корабля довольствовался женой, остальные мужчины довольствовались механическими вагинами. Два робота — голубоглазые блондинки — вышли из строя, когда корабль только покинул Млечный Путь. Все мужчины расстроились и каждый пожалел о том, что не купил себе собственного робота — голубоглазую блондинку. Механические вагины были хороши, но всё же... По форме они напоминали ручные мясорубки, стальные снаружи, мягкие и горячие внутри. Надеваешь вагину и крутишь ручку. Косте никогда не нравилось это приспособление. Он боялся, что механическая вагина сделает из его члена фарш. Иногда ночью он просыпался в поту и кричал — ему снова снился кошмар, как он ест котлету из собственного члена. 50 мужчин и одна женщина пролетали через карликовую галактику на космическом корабле. Они находились в гиперпространстве 378 дней. Один капитан довольствовался женой. 48 мужчин от бортмеханика до оператора ядерного двигателя обходились ручными механическими вагинами. И только несчастный повар Костя вечно ходил со вставшей штуковиной и всё не знал, куда её присунуть. Однажды Костя накладывал пюре для жены капитана и подложил под пюре записочку, в которой говорилось: “Уважаемая Антонина Алексеевна. Я опытный звонарь, и мне хотелось бы опробовать ваши колокола в 23:00 в моей скромной, но очень уютной каютке”. Когда Костя писал эту записку он зачем-то вспомнил про Достоевского и представил, что бы сделал на его месте Достоевский и как бы он написал записку. Навер-

няка Достоевский написал бы записку талантливей его. Зато я лучше Достоевского варю пюре, подумал Костя. Волей случая, тарелка с пюре досталась капитану, а не его жене. Капитан прочитал записку. Прочитал её ещё раз и ещё. Пока все находились в столовой, капитан зашёл в каюту к Косте и при выключенном свете стал поджидать его. За иллюминатором каюты с неимоверной скоростью проносились чужие холодные звёзды. Костя зашёл в каюту и включил свет. Капитан сидел в кресле с запиской в руке. — Это ты написал? — спросил капитан. — А что мне оставалось делать?! — завизжал испуганный Костя. — В моей жизни есть два типа мужчин, — сказал капитан, — те кто умеют держать член за зубами и те, кто член за зубами держать не умеют. Капитан всегда выражался очень неоднозначно, поэтому Костя и не удивился. Капитан нажал кнопочку на своём поясе. В каюту зашли два голубоглазых блондина с оружием в руках. — Посмотри на них, — сказал Косте капитан, — это лучшие представители рода человеческого... — Вы когда-нибудь думали о моей жене? — спросил капитан мужчин. — Нет, мой капитан, — ответили они в один голос, — мы благодарны стране и президенту за механические вагины. — Вот видишь! — сказал капитан. — В капсулу его и выкинуть на ближайшую планету! — скомандовал капитан, и двое мужчин увели повара Костю из каюты. Костю с поднятым вождём краснокожих засунули в капсулу и выкинули с корабля. Костя посмотрел вверх на удаляющийся в бездну космоса корабль и пожалел, что не послушался отца, который уговаривал его стать поваром в ресторане. Капсула пересекла атмосферу незнакомой планеты, и от страха Костя закрыл глаза. А после того, как он почувствовал, что капсула приземлилась, открыл глаза и вылез из разбитой посудины. Вода была ему по колено. Нежный желтый песок и пальмы — вот что он увидел. А еще много голых женщин, которые загорали в шезлонгах вдоль берега. Только женщины — мулатки, белые, негритянки, китаянки, какие угодно. От земных женщин они отлича-

лись только одним — у них был всего один глаз прямо под носом. А рот был на лбу. Но сиськи и вагины были на месте. Костя быстро стянул с себя космический костюм и побежал к женщинам. Он подбежал к негритянке и поцеловал ее в горячий рот на лбу. Затем заглянул в ее глаз под носом, над глазом наподобие усиков была аккуратно подведенная бровь. — Привет, — сказал ей Костя, — как тебя зовут? Его член упирался ей в колено. Он наклонился над ней и, тяжело дыша, осыпал ее лицо слюнявыми поцелуями... — Я тебя трахну! — ласково прошептал он ей. — Я тебя трахну! Он нащупал пальцем её вагину, затем просунул туда вождя краснокожих. Буквально через секунду он высунул член. Член изрыгнул сперму на живот негритянки. Вот и всё. Негритянка что-то говорила ему, но на непонятном языке. Приблизительно то же самое Костя проделал и с другими женщинами. Китаянку он спросил: — Ты откуда? Потом он сказал ей: — Я тебя трахну щас! И начал прыгать над ней как конь, а она визжала. Громко визжала, так что другие женщины со всего берега сбежались посмотреть, что происходит. Костя выхватывал из толпы разных женщин и трахал их, одаривая в конце лавой горячей спермы. В толпе были и не совсем женщины, точнее, совсем не женщины, но Костя не обращал на это внимания, если он не мог найти вагину за три секунды, он просто бурил дырку в мясе и продолжал своё дело. Так он выхватил из толпы гигантскую муху на длинных ногах с высокими каблуками и в чулках. Муха потирала лапки и смотрела крошечными чёрными глазками на Костю. Костя сложил ей крылья и проделал дырку на спине, там где заканчивались ноги. Он гладил ноги и двигал бёдрами. Попадались и другие диковинные женщины, точнее, вовсе не женщины: с хвостами, рогами, копытами, жабрами и щупальцами. Они даже выстроились в очередь. Через четыре часа упорной работы Костя устал и упал на песок. Он нежно поглаживал свою первую негритянку. — Щу фи тарандаль бикам вачуке? — спросила его негритянка. Костя поцеловал ее в коричневый сосок и рассеянно пожал плечами. — Сам я не местный! —

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

ответил он. — Вашего языка не знаю... На Земле Косте не везло с женщинами. Он был толстый прыщавый селюк, сын колхозника без денег и шика. А теперь он почувствовал себя космическим самцом. Он вскочил на ноги и заорал: — Даааааааа! Я КОСМИЧЕСКИЙ САМЕЦ! И услышал вой сирены. В конце пляжа из-за деревьев выехал военный автомобиль. Костя, чуя неладное, побежал вдоль пляжа. Из машины вышли четыре вооруженных человека и погнались за ним. Они догнали его, уложили мордой в песок и замкнули наручники. Когда его посадили в машину, человек в белом халате надел ему на голову мешок. Его высадили из машины и повели. Потом усадили на стул и сняли мешок. Перед ним стояли военные и люди в белых халатах. — Откройте наручники! — попросил Костя. — Я ничего не делал! Я не виноват! Люди в белых халатах шептались. Военные переговаривались друг с другом и улыбались, поглядывая на Костю. — Во попал пацан! — Не повезло, так не повезло! Костя переводил взгляд с военных на докторов. — Зато для нас это очень ценный экземпляр! — сказал доктор. — Предлагаю его сразу не убивать... — Да-да! — завизжал Костя. — Не убивайте меня, я вам пригожусь. — Мальчик, — грустно сказал доктор, — поверь мне, смерть для тебя лучшее лекарство... но в целях науки мы не завалим тебя... Самый старый доктор с седой бородой и в очках с круглой оправой ходил вокруг Кости. — Вы знаете хоть, куда попали? — спросил старый доктор. — Если я кого-то оскорбил своим поведением, то простите... я же 378 дней летел в гиперпространстве с мужиками и механическими вагинами... Я не виноват! Это всё природа! — Заткнись и слушай! — заорал на него военный. — Эта планета — последний приют для женщин из различных галактик с неизлечимыми венерическими заболеваниями... По нашим подсчётам, ты успел трахнуть 44 женщины, и бог знает, что с тобой случится... — О господи... — сказал Костя. Он почувствовал, как холодок пробежал по его затылку. — Прежде чем трахать, нужно знакомиться, парень,

ЭССЕ — сказал ему военный. — Я хотел познакомиться, но она не говорила понашему... — Заткнись! Теперь тебе конец! — сказал военный. — Лучше бы ты пользовался механической вагиной, и всё было бы хорошо. Не каждому дано сношаться с женщиной... — Не каждому дано быть капитаном, — глубокомысленно заметил доктор. — Я боялся механической вагины, — признался Костя. Первый раз признался, сидя на стуле, на незнакомой планете со связанными руками. Он опять некстати вспомнил про Достоевского и подумал, что Достоевский, наверное, бы просто расплакался на его месте. И тогда Костя тоже пустил слезу. — Не хнычь! — сказал ему военный. — Натрахался, теперь ответишь за грехи! Старый доктор подошёл к Косте и умиротворяюще сказал: — Господа, давайте не будем издеваться над молодым человеком, а лучше установим, с кем он успел потрахаться... Военные сели за компьютер и начали диктовать: — Первая — Негритянка Цыклопша, вторая — Китаянка Вагинальное Пение, потом Баба Муха, Баба Навозный Жук, Тёлка Сороконожка... — О господи... что же с ним будет, — зашептались доктора. — Смотрите, что с его членом! — заорал военный. И действительно, Костя

увидел, как его член начал расти. Член рос на глазах и коснулся плеча военного. Военный ударил член ногой. Костя вскрикнул от боли. — Я вас всех тут трахну! — сказал член. — Это не я сказал, это он! — заверещал Костя. Член повернул головку к Косте. — И тебя трахну, — сказал член и залез Косте в рот. Военные схватили член и вытащили его изо рта Кости. — Держите его! Держите его! — Ай, не бейте меня! — попросил член. — Я больше не буду! Военные отпустили член и достали оружие. — Не стреляйте! Не стреляйте! — попросили доктора. — Это бесценно для науки! — Правильно, — сказал Костя, — нельзя стрелять в меня. — Его можно, главное — член оставить. Военные снесли Косте голову. Его мозги размазались по белым халатам докторов. Член отсоединился от бездыханного тела Кости и одним махом сбил с ног военных и учёных. Военные начали палить, случайно попадая друг в друга и в докторов. Член выбежал из здания и сел в первый попавшийся космический корабль, корабль сразу взмыл в воздух и через секунду покинул атмосферу неизвестной планеты для женщин с неизлечимыми венерическими заболеваниями. На губах члена играла саркастическая улыбка.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Zaalbabuzeb

Великаны В рюмках горит денатурат. Каблуки грохочут, точно взбесившийся конвейер. Кувалда разносит механического голубя вдребезги — на счастье. Невеста болтает с подругами и смеётся. Встретившись глазами с любимым, опускает взгляд и краснеет. Их ожидает ночь. Но сложно уединиться в общежитии, где всюду стрекочут роботы-наблюдатели. И не в силах Нея забеременеть в мегаполисе, чьи улицы мерцают от гаммалучей. Друзья вертят пальцами у виска и шепчутся, но выход один. Самоходная повозка «Гармонбоджия» фыркает и клацает поршнями. Из трубы валит смоляно-чёрный дым. Нея жмётся к спине мужа и глядит по сторонам. Вокруг — небеса цвета латуни да ветер, воющий над засохшими полями. У обочины — ветхое строение. Харчевня пропитана табачным дымом. Старик испуганно таращит глаза, ладони сжимают стакан. — Так вы и правда собрались жить там?! Ганс, муж Неи, кивает: — Та ферма — наш свадебный подарок. — Тогда я вам скажу, — мотает головой старик, — тот, кто его сделал — человек явно недобрый! Огромная тень нависает над столом: — Никто туда не ездит, — басит хозяин. — Там какая-то чертовщина творится. — Люди пропадают, — замечает забулдыга из-за стойки. — Находят кусками: рёбра да носы. Хозяин косится на забулдыгу: — Да. Слыхал я про пустынных великанов. Говорят, они жарят котлеты из человечьих кишок. Старик сжимает Гансу руку: — Не вздумайте ехать туда! Слышите! Вы же свихнётесь от одиночества! Но Ганс заправляет бак соляркой, доливает в бочку воды, и путь продолжается. Пустоши походят на лист железа, покрытый растрескавшейся краской. Черепки хрустят под колёсами, вздымается шлейф пыли. Путники потеют — они измучены. На пятый день Нея начинает бредить. Жуткие галлюцинации витают перед девушкой. Исполины блуждают в дымке на горизонте… Глаза желтеют в трещинах земли... Байки завсегдатаев харчевни не идут из головы, и Нея не может ни бодрствовать, ни спать: даже звёзды над пустошью складываются в улыбку каннибала. Ганс ведёт «Гармонбоджию» на юг, хотя давно уже сбился с пути. Запасы воды на исходе. Назад не вернуться — не хватит солярки. А впереди — ад. Раскалённый воздух давит на кожу: ветра нет, зато мучают зной и удушье. От камней поднимается жар, пахнущий смертью. Вдали маячит постройка. Гансу не верится… но это и вправду спасение! — Очнись! — кричит Ганс. — Очнись, мы добрались! Но Нея в забытьи. Взяв её истощённое тело на руки, Ганс шагает в дом. Выживание в пустыне. Стены худо-бедно защищают от ветров. Рядом с забором вырыт колодец: на воде колышется масляная плёнка, но пить можно. В подвале хранятся мешки с овсом и соей. Нея варит из крупы кисель и печёт лепёшки. Труд мужа куда тяжелее. Кусок арматуры — пыхтя, Ганс вытягивает его из почвы. Железяка с лязгом падает в мешок. По полю рассыпаны гайки, шурупы и втулки. Кажется, что земля рожает их из своих недр, а, может, под ко-

ЭССЕ

рою спит механическое чудище, и детали сами откручиваются от шкуры и ползут к солнцу. За домом — сухой вяз. Ветки изогнуты так, словно они пытались найти хоть чтото живое и тянулись во всех направлениях сразу, закручиваясь вихрем. Порой Ганс отрывается от работы, чтобы посмотреть на это безумие. Но чаще он вглядывается в горизонт: пот струится по лицу мужчины, глаза стекленеют, а губы кривятся. Супруги рады мухам. Микроскопическими геликоптерами они жужжат на кухне и, если прислушаться, можно различить стрекот цинковых крылышек. До приезда супругов жизни здесь не было, и вот теперь явились они. Насекомые, питающиеся потом и калом. Ганс угрюмо хлебает кисель. Нея варит кашу. Вдруг раздаётся стук в дверь. Женщина вскрикивает, ложка со звоном падает на пол. Ганс бледнеет. Их взгляды встречаются: обоим не по себе. Кого ещё занесло в эти чёртовы земли? На пороге топчется парень в деловом костюме. Прилизанные волосы, белёсая кожа, до блеска начищенные туфли: — Так значит вы — новые соседи? — улыбается он. — Давайте знакомиться. Ледяные пальцы жмут Гансу руку, и Ганс видит у парня золотые часы. Снаружи — буря. Над пустошами плывут тучи пыли; кроме них, ничего не видно. — А вы откуда? — спрашивает Ганс. — Да мы тут живём недалеко! Нея выглядывает из-за спины мужа. Косится на пылевые завихрения, на блестящие туфли парня — и снова на завихрения. Шепчет мужу на ухо. Ганс колеблется. Морщит лоб, щурится, но в итоге говорит: — Зайдёте? Улыбка незнакомца ослепительна: — Нет, спасибо! Меня ждут дома. И, поклонившись, он исчезает в буре. Дверь хлопает, и супруги переглядываются. Загадочные соседи показываются всё чаще. Парни и девушки в строгих костюмах: отглаженных, чистых, безукоризненных — блуждают по пустошам, но не понять, откуда приходят и куда идут. Взор Ганса впивается в горизонт, но жилища незнакомцев не видно. Да и их самих рассмотреть нелегко. А потом нападает болтасарова лихорадка, и Ганс мечется в бреду. Нея рыдает и заламывает руки, но помочь не в силах. Лицо бедняги покрывается гнойниками — те лопаются, будто мини-фонтанчики. Зеленоватая жижа забрызгивает простыни. Когда болезнь отступает, Ганс возвращается в поле. И не верит своим глазам! Те детали, которые он собрать не успел, теперь свалены в кучу. Жена всё время сидела с ним… так кто же это сделал? Кто помог очистить поле? Мужчина сеет овёс. Удобряет землю, поливает водой из колодца — спустя неделю семена дают всходы. Но есть в ростках что-то неправильное, аномальное, чужеродное. И не надо быть агрономом, чтобы понять: то не овёс, но нечто другое. Ганс гладит волосы Неи. Её голова покоится у мужа на груди; Нея на седьмом месяце беременности. — Они странные, — шепчет женщина. — Я их побаиваюсь. — Мне кажется, соседи вполне доброжелательны, — замечает Ганс. — Ведь кто-то из них подложил нам корзину с куколками. И привязал новое ведро вместо дырявого.

Нея вздыхает: — Всё равно здесь что-то нечисто. Когда я их вижу, мне кажется… Будто они собраны из шестерёнок. Клацающие, не живые. Чуть-чуть — и рассыплются. Ганс продолжает гладить её волосы. И думает о том, что и ему есть, чем поделиться. Тревоги, необъяснимые желания, видения… Гигантские ступки, падающие с неба. Чьё-то дыхание из-под земли. Зловещие силуэты на закате. Но он должен Нею оберегать. Они прошли через многое, и ещё через многое им пройти предстоит. Что бы ни стряслось, Ганс не сломается. Он — человек из титана. Однако беда врезается в их жизнь, точно пневматический пресс в кусок меди. — Овес! — кричит Нея. — О чём поёт овёс, ты слышишь?!! Кошмар, какой кошмар!!! Она ползёт по полю нагишом, оставляя кровавый след. Солнце блестит на спине и ягодицах. — Прекратила! — Ганс хватает жену за запястья и тащит в дом. — Быстро прекратила! — Пусти меня, пусти, ублюдок!! Пустынное безумие. Взгляд женщины мутный, температура под сорок, изо рта хлещет пена. Тело дрожит. С ужасом Ганс осознаёт, что если не достанет лекарств, то Нея погубит и себя, и ребёнка. Он запирает жену в подвале, убрав все колющие предметы, оставив ведро с водой. Солярки нет, поэтому Ганс демонтирует двигатель внутреннего сгорания, и цепляет на «Гармонбоджию» котёл. Если спалить три мешка сои, то можно попробовать добраться до посёлка. Быстрее! Времени нет. «Гармонбоджия» фыркает и клацает поршнями, из трубы валит смоляно-чёрный дым. Пот затекает Гансу в глаза и разъедает оболочку. Но мужчина лишь стискивает зубы, и машина день и ночь несётся на север. Наконец появляется знакомое строение. — Помогите! — врывается Ганс в харчевню. — Помогите! Мне нужны лекарства! Посетители оборачиваются. — Ба-а-а! — восклицает старик. — Зацените-ка это безобразие. У старика в глазницах торчат пробки из под шампанского. По щекам текут красные струйки. — Моя жена больна! — орёт Ганс. — У неё «пустынка». — Что он бормочет? — хихикает карлик у стойки. — Какое-то абабаба. В центре зала воняет куча дерьма. Если постараться, можно разобрать лицо. По лицу ползут мухи. — Хоть бы прикрылся, — басит куча. — Штаны-то одень. — У-у-у, мразота! — Попляши! — взвизгивает карлик. — Давай, дегенерат, попляши! Старик хлопает в ладоши: — Цигель-цигель, ай-лю-лю! Цигель-цигель, ай-лю-лю! Куча дерьма хохочет. Мухи залетают в рот. Ганс в отчаянии. Всплеснув руками, он бежит из харчевни. Ближайшая деревня сожжена дотла. В землю воткнуты фигуры селян. Вырезанные из листов жести, они разрисованы эмалевыми красками. Лица дебильно щерятся. До города не добраться, и Ганс решает вернуться. Он не может думать ни о ком, кроме Неи. Пальцы сжимают руль, черепки

хрустят под колёсами. Но к середине пути соя кончается, и «Гармонбоджия» встаёт. Озверевшее солнце ищет любую жидкость, чтобы её испарить… Жидкости здесь нет, зато можно выжечь Гансу сетчатку, если тот глянет вверх. Слышно, как от жара трещит кожа, как ухает в висках сердце. Мужчина ползёт по раскалённым пустошам, и силы его покидают. И всё-таки он побеждает смерть — добирается. Но у самого дома чувствует: что-то не так... Переползает порог и замирает, широко раскрыв глаза. В доме творится невообразимое. Играет музыка, повсюду шум и смех. В комнатах хозяйничают люди в деловых костюмах. Парни клеят обои, приколачивают половицы, вставляют новые рамы. Белобрысая девушка метёт пол, рыжая — шаманит над котелком. Двое крепышей подхватывают Ганса под локти и тащат в спальню. Нея улыбается. Рядом сопит малыш. Парни отпускают Ганса, и тот падает на кровать. Муж с женой обнимаются, и слёзы радости текут по лицам. Ганс целует Нею в губы, шепчет, что любит её… и мир мутнеет. Супруги сплетаются в дерево — ветки из мяса и сухожилий тянутся во все стороны сразу, пытаясь найти хоть что-нибудь живое. И в своём пустынном одиночестве закручиваются ураганом безумия. Взрываются салюты. Гремят аплодисменты. Кто-то, сунув в рот пальцы, свистит и топает ногами. Праздник! Загадочные схемы. Если звёзды соединить в заданной последовательности, то получится чертёж вселенского конвейера — машины, выблёвывающей всё живое и неживое. Гуляки бредут по спящей улице: — Да брось ты, Фриц! — Не будь идиотом. — Многие мечтали сбежать из города. Но либо приползали назад, либо подыхали в пустыне. — Оно тебе надо? — Это же бред!.. — Кстати, мужики. Вы слыхали про заброшенную ферму? — Я слышал: её искали, но так и не нашли. — Мой батя нашёл. Он ездил по пустошам с нефтяниками, они разведывали уголь и нефть. — И что? — Там жуткий сарай, и в нём ютятся двое сумасшедших — старик и тощая баба. Старик дни напролёт скачет голышом по пустыне и что-то бормочет — разговаривает с невидимыми людьми. А баба поливает из ведра могилы детей, ухаживает, как за подземными цветами. Наверное, мечтает хоть раз надышаться их «ароматом». — Фу, гадость! — Но самое мерзкое не это. Ходят слухи, что баба сама же их убила в неурожайный год. Чтобы не опухнуть с голоду, она перемолола детей на мясорубке, зажарила котлеты и затем съела. А черепа зарыла. — Чокнутая! — «Нет, нет, — ныла она. — Это не я, это всё пустынные великаны». — Да-а-а, без общества легко спятить. Тут и великаны посетят, и невидимые люди! — Так что оставайся с нами, Фриц. — Да, оставайся. Город своих детей любит. — Город своих детей не выдаст. — Мы любим тебя, Фриц. Не уезжай! Светает.

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

БИЗНЕС ПО ПРАВИЛАМ №1 / 2012 / 9 июня 2012 «Интерактивная газета»

Верховный суд утвердил гигантский штраф за взятку Бывший судебный пристав Фокин заплатит в 20 раз больше полученной от фермера взятки.

$21 млн. за неправильную внутреннюю политику

Coca-Cola заплатит за водителя, не выучившего комплаенс-правила компании.

Всемирный банк раскрывает причины недоверия Открыты материалы рас-

следований и карательных решений

Всемирного Банка.

Обсуждаются новеллы в Кодекс судебной этики

Под руководством зампреда Высшего арбитражного суда Т. Андреевой судьи станут этичнее себя вести.

Новые разъяснения к Закону о рекламе Пленум ВАС планирует

опубликовать разъяснения к некоторым вопросам сотрудников рекламных и правовых служб компаний.

Опубликованы результаты глобальных опросов

Ernst&Young и AlixPartners обнародовали отчеты об исследованиях на темы комплаенс.

Новые публикации на нашем сайте www.business-standards.ru

Обновлены «Общедоступные критерии самостоятельной оценки рисков» Как не стать предметом

выездной проверки налогового органа?

www.business-standards.ru

Baker&McKenzie: Как поступить с работником, уличенным в умышленном причинении вреда работодателю? Известная компания Baker & McKenzie совместно с Международным Форумом Лидеров Бизнеса провела семинар «Отношения работодателя с работником, уличенным в умышленном причинении вреда работодателю».

Модератором мероприятия выступил один из известнейших отечественных специалистов по трудовым правоотношениям советник компании Baker & McKenzie Евгений Рейзман, докладчиками — корпоративные юристы ведущих компаний, часто в практической деятельности сталкивающиеся с проблемой правового реагирования на те или иные факты ущерба, наносимого компании работником. Как отметил господин Рейзман, открывая семинар, «основными проблемами правового реагирования на факты умышленного причинения вреда работодателя являются 1. Сбор доказательной базы, 2. Недостаточность доступных работодателю средств правового реагирования, 3. Проблемы уголовного преследования работника и возмещения ущерба». Эти вопросы, как подчеркнул он, «прямой кавалеристской атакой» решить, как правило, невозможно, они требуют скрупулезного подхода, что не всегда может быть понятно иностранным топ-менеджерам. Действительно, хотя комплаенс-практика постепенно приживается в России, а

корпоративные расследования уже не воспринимаются сотрудниками как события из ряда вон выходящие, и становятся обычным способом пресечения недобросовестных действий сотрудников, в России компании по завершении расследований часто сталкиваются с очень непростой ситуацией: недобросовестные действия сотрудника налицо, а уволить его по статье и обязать возместить ущерб, нанесенный компании, практически очень сложно. Увольнение мошенника по соглашению сторон идеологически неприемлемо для компании, а Трудовой Кодекс РФ не дает ей иного выхода. Есть или нет выход из этой ситуации, попытались ответить приглашенные докладчики, в частности, директор по проектам ОАО МТС Дмитрий Никитин, начальник юридического отдела ООО «Эмерсон» Ольга Самойленко, юристы компании Baker & McKenzie Елена Кукушкина и Артур Абузов, представитель компании Control Risks Рози Хоуэс. Выступления с интересом обсуждались собравшимися профессионалами. Несколько конкретных кейсов было разобрано непосредственно в ходе дискуссии.

Из комментариев участников:

Ольга Самойленко, Эмерсон: «К сожалению, сейчас действительно мы можем говорить о качественном росте мошенников

— это, как правило, могут быть высокопоставленные и чрезвычайно образованные люди, и, соответственно, и преступления их становятся более «изысканными» и изощренными. Значит, должен расти и уровень внутреннего контроля в организации, должны развиваться методики. Наш рецепт в борьбе с внутренним мошенничеством близок к советам врачей: Легче предупредить, чем потом вылечить». Евгений Рейзман, Baker & McKenzie: «К выступлению Дмитрия Никитина на тему «Не дать замести следы. Организация и проведение внутреннего расследования: правовые и практические аспекты» я бы хотел добавить следующее: — необходимо внимательное отношение к формулированию документа внутреннего расследования, с тем, чтобы не пропустить месячный срок для привлечения работника к дисциплинарной ответственности, установленный ст. 193 ТК РФ, — важно правильное оформление полномочий для проведения внутреннего расследования внешним специалистом, который привлекается работодателем. Фактически, мы используем «советский», т.е. традиционный инструментарий правового реагирования и пытаемся в него «втиснуть» современные методы проведения расследования. Приходится относится к проблемам творчески».

Результаты опроса Ethics.org

Новые публикации

Опубликованы результаты опроса, каждые два года проводимого американской неправительственной организацией Ethics Resource Center. В этот раз более 4 с половиной тысяч сотрудников международных и американских компаний отвечали на вопросы, связанные с внутренним (или внешним) раскрытием мошенничества и нарушений комплаенс-политики в их компаниях.

За последнее время вышли в

«Наш редакционный совет, почти целиком состоящий из корпоративных юристов и комплаенс-офицеров, попытался в этом году залезть в голову доносчика», — сказал президент исследовательского центра г-жа Харнед. Как показали результаты опроса, сотрудники американских компаний готовы скорее доносить о нарушениях с помощью внутрикорпоративных процедур, чем раскрывать информацию вовне. Как известно, в обновленный в 2010 г. Dodd-Frank Act вошли предложения солидных премиальных тем, кто сообщит о фактах коррупции, мошенничества или иных внутренних нарушениях в компании, что вызвало определенную озабоченность у бизнеса. Но, судя по результатам опроса, работодателю волноваться пока не о чем: всего 2% из

опрошенных готовы в одностороннем порядке обратиться к внешним регуляторам по поводу нарушений в бизнесе, не использовав до этого механизмы внутреннего контроля, комплаенс-практики, принятые в компании, системы раннего предупреждения или, в конце концов, омбудсмана. Для тех же, кто «колеблется» в выборе — сообщать или нет наружу о фактах нарушений, потенциальные премиальные не являются слишком существенной причиной, ведь из 82% сообщивших, что они «могли бы обратиться ко внешним регуляторам, если бы преступление было бы достаточно серьезно», только 43% признали, что сделали бы это из-за денег. «Этот отчет практически разрушает аргумент о том, что награда заставит сотрудников "закладывать" работодателя» — заявила Патриция Харнед, президент Ethics Resource Center. «Компании, в подавляющем большинстве случаев, знают о нарушениях. А появляются желающие рассказать о нарушениях регуляторам тогда, когда сотрудник не чувствует, что проблема, о которой он рассказал, решается». Интересно также, что с ростом позиции увеличивается и количество готовых пойти на раскрытие информации внешним регуляторам.

свет и доступны на нашем сайте новые зарубежные публикации на темы общей комплаенс-практики и конкретно борьбы с коррупцией: ежегодный отчет о работе «Группы стран по борьбе с коррупцией» (GRECO), а также интереснейшая статья Шехеяра Банури и Катрин Эккель «Обзор экспериментов в области культуры и коррупции». Организацией Совета Европы «Группа стран против коррупции» (т.н. GRECO) — членом которой с 2007 г. является и Российская Федерация — обнародован отчет о работе Группы в 2011 году. Сопровождается отчет статьей Европейского комиссара по правам человека Томаса Хаммарберга «Коррупция разъедает защиту прав человека». Отчет весьма дельный. Кроме собственно организационно-отчетных деталей, которые при желании могут быть получены и из других источников, общеевропейские тенденции в борьбе с коррупцией могут дать хорошую пищу как для практиков, так и для аналитиков. В частности, GRECO добивается раскрытия источников финансирования политических партий и, в особенности, предвыборных кампаний; призывает политические власти стран-членов организации участвовать в расследованиях, «когда легальных инструментов для привлечения к ответственности недостаточно» (!); отчитывается о результатах III Оценочного раунда по оценке уровня коррупции. Внимательное ознакомление с документом позволяет даже исследовать реакцию отечественных властей на те или иные инициативы организации: например, широко прозвучавшее обновление Кодекса судейской этики, о котором buisness-standards.

ru сообщал ранее, имеет европейские корни — это одна из существующих рекомендаций GRECO к странам-участницам организации. Предваряет отчет информационное письмо нового президента GRECO Марина Мрчела, а закрывает — специально написанная статья комиссара Еврокомиссии по правам человека Т. Хаммарберга — мнение образованного, наделенного полномочиями европейца о том, какие методы борьбы с коррупцией наиболее соответствуют стоящим перед организацией задачам. Теориям борьбы с коррупцией посвящен и второй материал, включенный в сегодняшний обзор. Шехеяр Банури и Катрин Эккель в научной статье «Обзор экспериментов в области культуры и коррупции» рассказывают весьма интересные факты об анти-коррупционных исследованиях, которые проводятся в крупных западных университетах. Можно ли победить коррупцию из лаборатории? Можно ли, поменяв культуру, снизить уровень коррупции? Авторы, основываясь на теоретических исследованиях ведущих мировых университетов, делают неожиданные, но весьма конкретные выводы. Так, например, установлено опытным путем, что на немцев серьезно действует «гендерный фактор» — группа мужчин-немцев — самая коррумпированная из всех исследованных мужских сообществ, тогда как смешанная группа с одинаковым количеством мужчин и женщин наиболее подвержена коррупции в Китае. Метод вошедших в отчет исследований мог бы вызвать улыбку, если бы исследуемый вопрос не был так важен, а сами исследования не финансировались бы Всемирным Банком. Это ролевые игры.

БИЗНЕС ПО ПРАВИЛАМ №1 2012

Coca-Cola заплатит $21 млн.

за неправильную внутреннюю политику Сайт журнала National Law Review (США) natlawreview.com сообщает о завершении громкого дела в отношении недостаточной комплаенс-политики компании Coca-Cola «Cell Phone Policy», приведшей к дорожно-транспортному происшествию: водитель Coca-Cola говорил по мобильному телефону, управляя грузовиком компании, и в ходе движения сбил женщину. «Мы — безопасное общество, безопасный штат, безопасная страна. И теперь Coca-Cola задумается, а не присоединиться ли к другим компаниям, которые добровольно приняли на себя миссию не использовать мобильные телефоны за рулем вообще», — заявил выигравший дело поверенный потерпевшей Томас Хенри. Жюри присяжных штата Техас признало компанию ответственной за повреждения, полученные сбитой грузовиком женщиной, так как представителю истца удалось доказать, что Coca-Cola Cell Phone Policy для водителей была слишком «расплывчатой и неопределенной» для того, чтобы предотвратить инцидент. Также в решении присяжных прозвучало,

Простейший self-assessment от ФНС Федеральной Налоговой Службой России обновлены «Общедоступные критерии самостоятельной оценки рисков для налогоплательщиков, используемые налоговыми органами в процессе отбора объектов для проведения выездных налоговых проверок», являющиеся частью Концепции системы планирования выездных проверок. Указанный документ является удобным способом простейшего исследования уровня комплаенс-риска в компании. В Критерии включено несколько важных упоминаний. В частности, — документ расширяет исследуемое налоговыми органами информационное поле: «при выборе объектов для проведения выездных налоговых проверок налоговый орган учитывает также информацию, поступающую в ходе рассмотрения жалоб и заявлений граждан, юридических лиц и индивидуальных предпринимателей, правоохранительных и иных контролирующих органов, о выплате налогоплательщиком неучтенной заработной платы («в конвертах»), неоформлении (оформлении с нарушением установленного порядка) трудовых отношений и иную аналогичную информацию» (пп. 4, п. 5); — в новую версию добавлены новые критерии, а именно: а) «непредставление налоговому органу запрашиваемых документов, и (или) наличие информации об их уничтожении, порче и т.п» и б) «необеспечение в нарушение п.п. 8 п. 1 статьи 23 Налогового кодекса Российской Федерации, п. 1 статьи 17 Федерального закона от 21.11.1996 N 129-ФЗ «О бухгалтерском учете» (с учетом изменений и дополнений) сохранности данных бухгалтерского и налогового учета и других документов, необходимых для исчисления и уплаты налогов, в том числе документов, подтверждающих получение доходов, осуществление расходов (для организаций и индивидуальных предпринимателей), и уплату (удержание) налогов, а также их восстановления в случае утраты в результате форс-мажорных обстоятельств (пожар, затопление, наводнение, порча, и пр.) — п. 9.

WWW.BUSINESS-STANDARDS.RU

что Coca-Cola «была в курсе требований закона, но не предоставила исчерпывающие разъяснения о применении внутренней политики водителю», что и повлекло за собой ДТП. Поверенный потерпевшей Thomas J. Henry так высказался о деле: «Как только я сопоставил показания водителя грузовика и разобрался в подробностях неадекватной внутренней политики Coca-Cola Cell Phone Policy, я понял, что корпоративный гигант в наших руках и ответственности за эту глобальную проблему безопасности компании уже не избежать». Coca-Cola не согласна с вердиктом и надеется в суде высшей инстанции решение оспорить, и вот почему. «Coca-Cola Refreshments’ Cell phone policy требует от водителя использования устройства hands-free при движении на транспортном средстве, что даже превосходит требования законов штата Техас. Существенной связи между приговором компании и повреждениями, полученными истцом, нет. Мы уважаем решение жюри, но подаем аппеляцию на решение присяжных», — говорится в документе, распростра-

ненном компанией по итогам судебного заседания. В любом случае, отмечает National Law Review, этот случай подчеркивает важность понятных и адекватных внутренних политик в компании даже в таких вопросах, как политики использования мобильных телефонов водителями и позволяет сделать некоторые важнейшие, на взгляд экспертов журнала, выводы. Во-первых, отмечено создание прецедента, из-за которого организациям следует ждать похожих (а возможно, предполагает журнал, и более дорогостоящих) исков. Во-вторых, отмечает журнал, законодательная база практически во всех штатах уже запрещает какое-бы то ни было использование мобильных телефонов за рулем (включая смс и использование приложений). Компаниям следует уделить пристальное внимание наличию во внутренней среде управления рисками упомянутой политики; ее качеству и проблемам внедрения. Как показывает практика, это уже не вопрос адекватности существующих комплаенс-процедур законодательному уровню; а прямая финансовая и репутационная угроза, заключает журнал.

Верховный суд утвердил решение о гигантском штрафе за получение взятки Верховный суд РФ признал законным решение областного суда, присудившего получателю взятки штраф размером в 500 тыс. рублей. Это решение можно признать серьезным шагом во исполнение некоторых поручений Президента России, ведь размер штрафа превышает размер взятки в 20 раз. Поплатится за свое преступление бывший судебный пристав.

ного пристава Ольховского районного отдела Управления Федеральной службы судебных приставов России по Волгоградской области Владимира Фокина. Он признан виновным в совершении преступления, предусмотренного ч. 3 ст. 290 УК РФ (получение взятки), и приговорен к наказанию в виде штрафа в размере 500 тыс. руб. Также он лишен права 2 года занимать должности на государственной службе, связанные с осуществлением функций представителя власти.

Согласно пресс-релизу с официального сайта Генеральной прокуратуры РФ, Верховный суд Российской Федерации оставил без изменения приговор Волгоградского областного суда от 5 марта 2012 г. в отношении бывшего судеб-

В данном деле, к сожалению, нет чего-то необычного. Бывший судебный пристав Фокин, находясь при исполнении служебных обязанностей (и вопреки им), за взятку в 25 тыс. рублей согласился не включать в опись ценного имущества

некоторые ценные вещи, находившиеся в собственности фермера, в отношении которого было вынесено судебное решение о взыскании долга. Ценными вещами, которые в обход существующей процедуры Фокин разрешил фермеру реализовать самостоятельно, оказались культиватор, сеялка и металлическая емкость. Неизвестно, как о преступлении узнали в органах правосудия, однако результат рассмотрения дела внушает уважение. Пожалуй, это наиболее громкое отечественное решение, вынесенное в отношении коррумпированного представителя власти в этом году: размер штрафа, наложенного на взяткополучателя, превышает размер взятки в 20 раз!

Обсуждается новый Кодекс судейской этики Большое внимание уделено вопросу открытости судей и возможностей для их сотрудничества со средствами массовой информации. Так, например, предусматривается право судьи выступать с критикой своих коллег; но не государственных органов. Также интересным пунктом является предложение разрешить судье выступать с комментариями по поводу решений суда, вынесенных, но не вступивших в законную

силу (необходимое уточнение — Кодекс разрешает, но не обязывает). В проекте документа указано, что судья может давать информацию о процессуальных стадиях этого рассмотрения в процессе рассмотрения дела, а собственные комментарий по существу — в любой форме, письменной или устной — лишь тогда, когда вынесет окончательный судебный акт. Важной частью Кодекса судейской этики, безусловно, является запрет на использование судьей своего служебного поло-

жения в частных вопросах, при рассмотрении его обращений как частного лица в органы государственной власти или местного самоуправления. Отдельно прописаны ситуации с возможным давлением на судей (судьям предписывается информировать лиц, участвующих в деле, о таких попытках), раскрытие судьей вероятности конфликта интересов в определенных делах, а также запрет на юридические консультации, связанные с профессиональной деятельностью судью.

12th Global Fraud Survey компании Ernst&Young Всемирно известная компания Ernst&Young обнародовала некоторые результаты собственного глобального опроса на тему противодействия мошенничеству. По словам руководителя исследования — главы международной практики E&Y по оказанию услуг в области расследования мошенничества и содействия в спорных ситуациях Дэвида Сталба, этот опрос стал наиболее подробным за все время его проведения (1758 респондентов из 43 стран мира). Пул респондентов составили топ-менеджеры, ответственные в своих компаниях за борьбу с мошенничеством, в основном, CFO, комплаенс-директора, а также руководители юридических и аудиторских департаментов, сообщается Ernst&Young. В частности, из Российской Федерации опрошено 50 топ-менеджеров. Результаты опроса приводятся на официальном сайте компании и могут быть скачаны здесь. Исследование разбито на несколько глав и выражается в аналитических записках по результатам 16 открытых вопросов. Отдельной главой выделены результаты опроса менеджеров из стран Восточной Европы (включая Российскую Федерацию и Турцию). Россия, кстати, наконец-то заняла оптимистично лидирующие позиции в ответе на вопрос «Что из перечисленного Вы готовы оправдывать, ведь это помогает вашему бизнесу выжить в условиях экономического спада». Варианты ответа на этот вопрос, конечно, напрямую связаны с темой опроса (в скобках указан общий процент ответивших «Да» от общего числа респондентов): «Enterntainment» (30%), «Cash payments» (15%), «Personal Gifts» (16%), «Misstating company`s financial perfomance» (5%), «None of these» (53%), «Don`t know / Refused» (3%). Россия значительно превзошла общий результат положительного ответа на этот вопрос: 72% из российских коллег указали, что ничто из перечисленного не может быть оправдано для достижения нужного результата. Тем не менее, Ernst&Young констатирует, что результаты, в особенности, в некоторых регионах, могут быть признаны «шокирующими». В общем количество готовых платить наличными за продвижение или удержание бизнеса на плаву увеличилось с 9% (в опросе 2010 г.) до 15% (в этом году), а фальсифицировать финансовую отчетность готовы 5% (против 3% в 2010 г). В частности, 60% коллег из Индонезии не видят ничего страшного в плате наличными за поддержку бизнеса, а 36% респондентов из Вьетнама готовы предоставлять фальшивую финансовую отчетность! Отдельные главы отчета посвящены результатам опроса CFO; тактическим действиям при завоевании новых рынков; действиям Аудиторских комитетов (с срезом, насколько часто прибегают компании к привлечению независимых аудиторов) и того, как часто в программу развития культуры комплаенс включается Совет директоров. Детально исследуются и вопросы, связанные с контролем действий посредников. Завершают исследование главы с фокусом на развивающихся регионах: Африке, Бразилии, Китае и Восточной Европе. Рекомендуется для изучения в соответствующих функциях бизнеса.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Константин Худяков

СТИХИ

Стихи гражданского активиста Что очень мило поджимает ротик И пряди поправляет торопливо.

*** Что ж, Ухожу: дай мне шляпу. Прошлое не вороша, Так скажу: Это хуже рака, если раком душа.

Одинокий Жить вопреки, несмотря на упреки и Обжигающее отчаяние. Чтоб кипяток в груди Бурлил как в железном чайнике! Мы же — в гостях у льдин. Посидим, и отчалим В страну на костях, до седин изведенные на новостях, Не увидев ни разу Парижа.

До чего хороша ты, аж больно. (правда, это уже мой симптом) Недобитые пулей поэты Умирают у ног под столом. Вечер бьется в экстазе огненном, Когда их выносят вон. Проклятых и не проклятых. Ом. Ом. Ом.

Рубахи Если воняет мошонкой, Плохи дела. Встанешь наутро перед иконкой — Она сгнила. В груди шевельнется, И тут же — прочь. Выйдешь на улицу ели слышно, Вернешься — ночь. Словно упырь, да не к горлу, а к горлышку: Дай хлебнуть! Крепкое нынче ты выстоял горюшко — В самый путь. Уж за окошком лошадки гнедые Надсадно ржут, Что до рубах, то бери любую. В любой — свезут.

Мантры для одного Не оборачивайся назад — не подавай виду. Не поддавайся, не забывай. И не держи обиду. Первая радость — первая боль. Было и вот — нету. Нежные пальцы обнимут огонь. Брось, заживет к лету. Не претворяйся — претворяй. Но не болтай слишком много. Не повторяйся, не повторяй Ереси высшего слога. Есть в твоей грусти и тихий рассвет, и перламутровый вечер. Если отпустит — её уже нет. Свет — он, напротив, — вечен. Не насмехайся Не хай, Не кори — Шутка ли, шут в петле. Не соглашайся — просто бери: то, что твое, — тебе. Белая птица Бьется в стекло: ей не понять обман. Будь человеком,

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Открой балкон. Все. И проститься НАМ.

Новый человек Как неприкаян новый человек: Не знает он, кому бы поклониться, Против кого — восстать, в кого — излиться, И злится он, но продолжает бег. Уже придуманы: и бомбы, и кнуты, И голова есть — подложить на плаху, И способ заглянуть в утробу страха, Расширив свои глупые зрачки. Не правда ли, не велика беда, Что впереди — одни лишь беды, беды. Он думает о времени обеда, А время думать, что он сам — еда. Кого черта, вот — гранит плиты, Прямой упрек тому, кем он быть мог бы, И смерть приобретает сладость формы — Изящные, но страшные черты. *** Через год У нас были бы деньги, Чтобы думать о призрачном завтра. И квартира с видом на свалку Нетоксичных, но вредных отходов. И, наверное, Ты была б честно По-мещански, по-женски счастлива. Когда в пятницу на рыбалку, Я бы сваливал в черном джипе. О, послушай! Как, право, прелестны Соловьиные трели будильника! И соседская дрель, что заливается, Разлившись на дрожь холодильника! Карамельная, Сытая оттепель По нутру расползается каракатицей! Ты права, О, как права ты, любимая По обглоданной осенью улице Белым солнышком пуговка катится....

Среди одинаковых дней Где Достоевский сгорбился Низкому небу в поклон

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

С бесами белой бессонницы Бился старик Родион. — Что же вы, батенька, сделали, — Он бормотал, крестясь, А город, больной холерою, С кровью отрыгивал грязь. — Что с вами? Вызвать скорую? Мир не без добрых людей. Я шел пообедать в столовую Среди одинаковых дней. Стих в кавычках «Бесполезно вбивать вопрос в гугл, Если каждая дверь словно угол, И загул затянулся надолго, Как шнурок на щенячьей шее. Обещай, что не постареешь, Что не станешь вылизывать ноги, И с тобою останутся те лишь, Кто запомнил другие дороги. Обещай, что помогут нам боги Перегрызть узелки, сжечь странички, И показывай только немногим, Этот стих, заключённый в кавычки». *** Гости памяти, призраки прошлого, Неспроста нечем мне вас попотчевать, Знать и сам упаду, как подкошенный Скоро стеблем на серп отточенный, Вот тогда — если всё не забудется — Посидим, потолкуем, по-свойски На крылечке воскресной улицы Под крылами небесного войска. Озарится улыбкой ласковой Моё гневом лицо искореженное, Но сегодня зашли напрасно вы — Не сверкнуть искре слова божьего. Стал я пуст, словно поле осеннее, Ну а впрочем, вы сами всё знаете: Откровение — за откровение, Гости прошлого, призраки памяти.

Торопливо Есть радость в мелочах, когда ты свеж, И некуда спешить, и думать впадлу, Уже ни там, ещё ни здесь, а меж Чужих людей сидишь, и едешь как бы На выставку художников младых — Размашистых культурных хулиганов. И ничего, что никому из них Даже под дых пока не прилетало. Внезапно постаревшим и смешным Вдруг от искусства требовать ответа. Немудрено, что критикой любим Ты не был никогда. Удел поэта — Счастливым быть назло, да иногда Поглядывать на девушку напротив,

Только Финский залив Языком белым ноги оближет. И кровавый стяг на Востоке, И ты, запутавшийся в простынях, Как никто живой И — одинокий.

Революция У тебя сосцы — словно пули, И в груди вместо сердца — бомба. Я сниму с постов караульных, Я проникну в твои катакомбы. О, как долго — о ком бы не плакала — Дожидалась ты, буйная, нежная. Чтоб взорваться — достаточно запаха, Революция — неизбежна. *** Обглоданный холодным финским фетром, Я встал с постели и, поправив фрак, Набрал твой номер, чтоб сквозь километры Услышать, как в Сибири говорят. Что там у вас? Метель или морозы? Синодский пьёт иль напрочь завязал? Ещё я жду ответов на вопросы, Которых никогда сам не задам. Отцу привет. Жму руку даже тем, Кто с удовольствием мне перегрыз бы горло. У нас так много с ними общих тем, Что не нашлось бы общих тем для разговора. Да как я сам? Всё также — по чуть-чуть. Пишу паршиво, хоть живу на Невском. Но, если честно, то не в этом суть: Не в блеске слова, и не в блеске места. Вчера я шёл и видел у метро, Как нищий голубей кормил с ладони... И надорвался напряжённый гул гудков В раздавленном от злобы телефоне. *** Когда я был маленьким, всюду был снег. Болели глаза от снега. Когда я был маленьким, был прошлый век, Пломбир и конструктор «Лего»... Мы часто ходили к соседям пить чай, И сами гостей в дом звали... Когда я был маленьким, много молчал, Зато меня понимали. Вот помню: вернётся с работы отец, Усталый, холодный как льдина... И вдруг из карманища мне леденец Достанет: «Держи, мол, сына!» Растает в улыбке, прижмёт к себе мать, Слеза потечёт по шинели... Когда я был маленьким, то обнимать Друг друга ещё умели. Умели, наверно, любить и прощать Всё же любили. Прощаясь Всегда обещали подробно писать, Но редко когда возвращались... И сам я уже — что таить? — не вернусь В тот дом у железной дороги, Себе не верну ни Россию, ни Русь, Ни мать, что ждёт у порога... Лишь буду внимать, как гудят поезда, Как будто им есть, что ответить. Когда я был маленьким, то это знал, Но опоздал — заметить.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Глеб Коломиец

Культура речи Культура молчания

ЭССЕ

Долгое время я не знал, как правильно ставить ударения в именах философов. Говорил: Хайдéггер, Гуссéрль, Маркýзе, Сенéка, Гваттáри и т.д. Университетский курс философии не исправил моё произношение: преподаватели либо ставили ударение так же, как я, либо вовсе не знали таких философов. Более того, я не видел в этом никакой проблемы. Просто потому, что никогда не произносил эти имена вслух, только про себя. Во-первых, нет никакой необходимости говорить о феноменологической редукции с теми, кто ненавидит философию, а во-вторых, за такое безнравственное оголение интеллекта в нашем рабочем квартале можно получить по ебалу. Проблема с ударениями проявила себя, когда я услышал речь московских, петербургских и иностранных философов. «Гýссерль, Хáйдеггер, Гваттарú, Сéнека, Маркузé» — доносилось отовсюду, словно я попал в зазеркалье… Легче всего было бы разыграть этот сюжет в терминах тотализации: полудикий пролетарий, выучившийся читать по вывескам трактиров, впервые слышит голос Высокой Культуры. Однако, истина, как всегда, оказывается гораздо изощренней угрюмой прямолинейности единого и исключающего. Почему человек неправильно ставит ударения? Вероятно, потому что так делают все вокруг. Но случай, когда искажается имя философа или специальный термин — совершенно особенный. Например, имя Гваттари говорит что-то немногим жителям России. Знающий его, скорее всего, будет хотя бы поверхностно знаком с общеуниверситетским курсом философии, дискурсами психоанализа, марксизма и фрейдо-марксизма, он знает, чем отличается постмодерн от постмодернизма и постмодернизм — от постструктурализма, он сможет рассказать о событиях 1968 года (как показывает практика, даже выпускники Бауманки и ВШЭ ничего не знают о Красном Мае) и, услышав загадочное слово «шизоанализ», понимающе кивнёт. Все это как-то не вяжется с образом замкадного быдла. Вероятнее всего, человек, неправильно ставящий ударения в именах философов, все-таки не быдло. Он просто, во-первых, не знает все основные европейские языки (включая латынь и древнегреческий), а, во-вторых, никогда не слышал правильного произношения и никогда не заглядывал в словарь, потому что не было необходимости произносить такие слова, в-третьих, он не наделен той педантичностью, которая заставляет субъекта придавать своим знаниям совершенные формы (проще говоря, он распиздяй). Людей, отвечающих этим условиям, довольно много. Более того, в масштабах страны и мира они создают целую культуру, культуру молчания, которая противостоит культуре речи, обладающей исключительным правом на легитимацию моделей образования и знания. Культура речи — это школьная культура. Она создается в гимназиях, лицеях, музыкальных и художественных школах, в семьях потомственных интеллигентов, но, прежде всего — в самых престижных университетах страны (в других ВУЗах речь заменяется частушками и анекдотами, образование — дрессурой, культура — бескультурьем). Для воспроизводства этой ветви культуры нет ничего важнее голоса — теплый и доброжелательный голос преподавателя социальной феноменологии, взволнованные голоса студентов, обсуждающих Хайдеггера, медлительная речь отца, трактующего о дедушке-поэте, плавный, с аккуратно расставленными акцентами, рассказ матери о фугах Баха… Книги говорят

лишь о том, на что голосу не хватило времени, и тут же становятся предметами живой дискуссии. Культура речи — это скоростная и серийная культура. Тот, кто окончит философский факультет МГУ в 16 лет, к 20 годам сможет стать пресс-секретарем президента, а его дети уже до наступления совершеннолетия будут преподавать в Сорбонне. Достичь таких волшебных результатов помогут всевозможные школы, которые порождают стандартного и легитимного субъекта знания, наделенного исключительными способностями к запоминанию информации и кровно заинтересованного в успешности их практического применения. Культура речи — это культура статусов и конкуренции. Кто из субъектов знания будет заведовать кафедрой молекулярной генетики, если их личные качества, набор знаний, профессиональных навыков и креативных способностей сформированы одними и теми же школами и развиты в одинаковой степени? Конечно, тот, кто изначально наделен бóльшим статусом, тот, чья семья добилась большего, тот, кто по рождению — первый среди лучших. Культура речи — это культура общности и душевной теплоты. Студенты, обсуждающие новейшие веяния французской философии с бокалами Chateau Petrus в руках, физически ощущают, как стена отчуждения, разделявшая их, превращается в прах. Референт министра культуры готов пожертвовать последним ради блага референта министра экономики (vice versa). В среде, где все возможные различия сняты, где нет неравенства, где во главу угла поставлены разумность и цивилизованность, нет места для страха и отчуждения. Люди культуры речи, стоящие на одном иерархическом уровне, абсолютно открыты, честны, всегда готовы к кооперации. Они вместе. Культура молчания во многом или даже во всем противоположна культуре речи. Культура молчания — это культура без четкой локализации. Она производится «нигде», то есть повсюду. Молчащему не нужно идти в университет, не нужно сидеть в аудитории. Его университет ограничен книгой, компьютером, блокнотом — эти предметы можно носить с собой повсюду. Культура молчания рожается из распиздяйства. Самообразование молчунов отнимает время у работы-катогри, учебы-дрессуры и пустой коммуникации. Проиллюстрирую это положение примером из жизни: я изучал Аристотеля во время лекций по хирургии, меня не отпускали с практики раньше срока, потому что я смаковал Достоевского вместо того, чтобы мыть полы в пульмонологическом отделении, я никогда не участвовал в застольных беседах, потому что осмыслял прочитанное накануне. Как только начальник отворачивается, молчун открывает книгу. Важно подчеркнуть, что ничья речь не инспирирует молчунов, страсть к культуре в них разжигают творчество и книги. Культура молчания — это медленная и штучная культура. Чтобы достичь уровня эрудиции и цивилизованности бакалавра Гарвардского университета, молчуну потребуется лет сорок. Его образование построено не на быстром переходе от одного массива информации к другому, а на медленном, полумистическом постижении внутренней сущности знания, на долгом и зачастую мучительном осмыслении, на проверке и перепроверке мысли. И вот почему: человек культуры молчания всегда один, никто не поможет ему советом, никто не даст ссылку на монографию, в которой необходимый материал разжеван и разложен по полочкам, никто не выявит его ошибки, кроме него самого. Это большая ответ-

ственность. И это требует времени. Важно и то, что самообразование — свободное занятие, не знающее программ, сроков, проверок. Чтобы осуществилось волшебное соприкосновение с Великими, звезды на небесах должны образовать одну, заветную, фигуру. Проще говоря, знание проносится мимо человека культуры молчания, как трамвай, на полной скорости мчащийся по кругу. Нужно дождаться момента предельной собранности, чтобы вовремя вскочить на подножку. Когда молчун говорит (вернее, публикует тексты в Интернете, ибо глас его вопиет в пустыне), это вызывает аллергическую реакцию у культуры речи (если она, конечно, удостаивает эти тексты вниманием) и приступ глухой ненависти у людей некультурных, потому что он говорит вещи невиданные, возмутительные. Все, что он выносил в себе, своеобразно, потому что в человеке культуры молчания даже самые банальные, школярские знания отражаются, как в кривом зеркале — его фатальная самобытность вносит коррективы в любой дискурс. Искривленные линии никто не выпрямит, размытые пятна никто не превратит в узнаваемые фигуры и формы. Мысли молчуна, его творчество, его культура могут быть банальными, неумелыми, корявыми, могут страдать всеми мыслимыми недостатками, но они всегда ни на что не похожи. Если это ужас, то такой ужас, от которого волосы встают дыбом и съеживается мошонка. Одинокое странствие без дорог и ориентиров всегда оканчивается встречей с неизведанным. Вдали от повелительных приказов авторитетов и стандартов вещи становятся уникальными. Культура молчания — это культура асоциальности и уклонения от конкуренции. Молчуны рождаются на задворках цивилизации. Они безнадежные провинциалы (даже в столице). Причины, по которым их голоса не вплелись в полифонию культуры речи, многообразны, но самая распространенная из них — отсутствие социализации. Тот, кого общество слушает, тот, кто визуализирован как участник той или иной социальной группы, не будет молчать, потому что его голос имеет позитивное значение для коллектива и для него самого. Молчун молчит даже тогда, когда говорит, потому что его голос не является голосом избирателя, эксперта, деятеля культуры, члена правления акционерного общества, профессора, отца, матери, священника, правозащитника, чиновника, депутата, мента или криминального авторитета и потому никому не интересен. Участие в социальном соревновании всегда заканчивается плачевно для человека культуры молчания. Конкуренция — это то, от чего молчуну стоит держаться в стороне, потому что он фундаментально неконкурентоспособен. Победа асоциала в конкурентной борьбе, конечно, возможна, потому что у него все-таки могут быть некоторые социально одобряемые качества — упорство, трудолюбие, сила, выносливость, организаторские способности (ум и талант, насколько я понимаю, давно не входят этот разряд), да и фатальная самобытность молчуна может в некоторых случаях сослужить ему «добрую» службу. Однако, тем хуже для асоциала, если он побеждает. Попадание человека без роду и племени на пост, сколько-нибудь возвышающийся над уровнем плинтуса, общество воспринимает как оскорбление, потому что это говорит о несовершенстве субъектов, произведенных социальными машинами и призванных быть совершенными. Реакция отторжения последует незамедлительно, ведь асоциал не защищен ни статусом, ни связями, а, следовательно, и законом. Показательна в

этом отношении судьба Вен. Ерофеева во времена его бригадирства: «Распятие совершилось — ровно через тридцать дней после вознесения. Один только месяц — от моего Тулона до моей Елены. Короче, они меня разжаловали, и на мое место назначили Алексея Блиндяева, этого дряхлого придурка, члена КПСС с 1936 г.» («МоскваПетушки»). Культура молчания — это культура отчуждения и ссоры. Отсутствие стандартного метода познания, стандартного понятийного аппарата, стандартного набора авторитетов и образцов или стандартного способа их ниспровержения не позволяет молчунам найти общий язык и объединиться в группу. Если один из них прочел Канта как Гегеля, другой — как русскую народную песню, а третий — как математическую формулу (и никто из них не прочел его как Канта, т.е. как положено), коммуникация между ними никогда не будет обменом чем-то эквивалентным. Здесь многое зависит от степени озлобленности, которая неизбежно укореняется в том, кто везде ощущает себя чужаком: когда люди культуры молчания встречаются на просторах Интернета или в жизни (это маловероятно, но все-таки возможно), кто-то будет до хрипоты спорить, защищая свой уникальный язык, кто-то будет прятать его от посягательств пулеметной критики (предпочтя ей «грызущую критику мышей»), кто-то будет исступленно троллить собеседников и т. д. Даже самые разумные из них, те, кто способен в ходе дискуссии принять чужую точку зрения, наедине с собой будут отводить ей второе место, место бедного родственника их диких, самобытных концептов. Трагическое одиночество, на которое обрекает человека молчание, само по себе — пытка. Вероятно, это прозвучит странно в наше прагматичное время, но невозможность реализовать альтруистические наклонности становится мучительным и деструктивным агентом, разрушающим личность и подрывающим витальность. Тот, кто неспособен поделиться с окружающими своими знаниями, мыслями, чувствами, душевной теплотой, ощущает себя полным говном. Молчуны одержимы ненавистью к обществу в такой же степени, как ненавистью друг к другу. Их может объединять только возможность хоть как-то выговориться. Но не следует ждать от нестойкого, раздираемого конфликтами, конгломерата молучнов чего-то продуктивного и эффективного. Создание совместной продукции представляется молчунам невозможным чудом. Их объединяет отверженность, т.е. негативное. Нет позитивной основы, которая послужила бы фундаментом для дружбы и совместной деятельности. Одиночество торжествует. Таковы качества культуры молчания, однако, раз уж эта культура вся — разрыв, конфликт, страдание и хаос — то почему же я все-таки называю её культурой, если не единством, то хотя бы более-менее определенным множеством? Ответ прост: молчание наделяет «своих людей» фундаментальной общностью. Однако, эта общность дает начало не Тотальности, а набору неэквивалентных и несовместимых объектов. Мету молчания каждый несет по-своему: кто-то с низко склоненной головой, кто-то — с высоко поднятой, кто-то с радостью, кто-то с плачем и скрежетом зубовным, кто-то как невротик, кто-то — как шизофреник, кто-то — как поэт, а кто-то как ученый, но именно она, эта черная метка, делает молчунов создателями и носителями одной и той же культуры, вопреки тому, что её проявления обладают фундаментальным несходством.

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Есть ещё один важный вопрос, который я задаю сам себе (молча), когда думаю о двух культурах: если молчание и речь во всем противоположны, каковы формы их конфликта? Ответ удивляет меня: на самом деле, никакого конфликта нет. Голиаф может конфликтовать как минимум с Давидом. Песчинку он считает за нечто несуществующее. Культура молчания лишена единства, а посему лишена лика и языка, которые могла бы различить культура речи. Однако, конфликт речи и молчания необходим, потому что границы общества становятся все шире, оно уже готово охватить всю живую материю: все асоциалы, а вместе с ними и молчуны, приперты к стенке. И культура речи, и народ уже вынесли им приговор: культура молчания — банальная, скучная, незначительная и, в общем, безопасная форма сумасшествия, которая, тем не менее, требует изоляции и нейтрализации. В недрах социума уже зреют проекты гетто и лагерей смерти для тех, кто неспособен выучиться говорить на всеобщем языке, поэтому людям культуры молчания стоит озаботиться если не собственным выживанием, то выживанием своей культуры. Шанс сформировать конфликт с обществом вообще и его культурой в частности дает то же средство, которое делает возможным всемерное расширение социума — интенсификация всех связей и ускорение информационного обмена (проще говоря, Интернет и все, что с ним связано). Возможность раствориться в сети всеобщей коммуникации дает людям культуры молчания неоценимое благо: они могут наделять общественным бытием свои тексты, изображения, видео- и аудиозаписи. Конечно, социум никогда не сделает молчунов своими «звездами». Миллионы просмотров, прочтений и прослушиваний зарезервированы культурой речи, но это молчунам только на руку. Пока культура речи орошает лоно масс своими тотализирующими высказываниями, произведения, рожденные безмолвием, атакуют локальные аудитории, малые группы, частных лиц. Стратегия молчунов — партизанство духа. Элементы их культуры — это странные акты, которые возникают в произвольном месте, в любое время. Они не имеют причины, понятной обществу и его культуре, не имеют понятной им цели. Песчинка не может навредить голиафу, но его может сбить с ног песчаная буря. Задача молчунов — не объединение, не самоопределение (нас объединяет и определяет наше молчание), а максимальная интенсивность. Всякое доказательство их существования травмирует общество. Каждый, кто прочтет их тексты, услышит их музыку, увидит их визуальные и видео-работы, будет заражен презрением, ненавистью, возмущением, гнетущей скукой и даже отчаянием — эти переживания забываются сознанием, но долго живут в бессознательном. И чем больше сил, таланта, ответственности и доброй воли люди культуры молчания вложат в свое совершенствование, тем большую травму нанесут общественному бессознательному своими произведениями. И если удастся его как следует деформировать (как это сделали в свое время Сократ и Эпикур, Кант и Маркс, Фуко и Делёз), значит, эта травма, нанесенная оригинальностью, множественностью и самобытностью, будет тиражироваться до бесконечности серийными социальными машинами, налагая ограничения на идеологию расширения общества, и люди обреченные на молчание, получать шанс спасти мир от страшной катастрофы — тотального диктата культуры речи и закупоривания всего, что к ней не относится, в гетто новой дикости.

Саша Кладбище

СТИХИ

Лес наступает. Колонны сосновых стен: корни ломают сеть городских систем. В детском саду зайчиха растит зайчат. А на столбах репродукторы. Все молчат. Я не особо представить могу себе... скажем, себя самолично в такой борьбе. Как это — в бездну сыпать песок, карбид, когда третий ангел рядом с тобой трубит? Чувствовать сердцем каждый проклятый Рад. Через четыре дня Первомай, парад, сотни детей... Господи, иже еси! Не говори, не думай, песок неси. Сложно представить, проще — не знать совсем. И почему-то стыдно.

Кто любимого ждет, кто-то ждет разносчика пиццы, Эта любит халву, он тусовщик, вот мастер цеха. Кто-то хочет всего добиться, кто обдолбиться, Кто мечтает о стейке, а кто — против носки меха. Кто-то грешен, а кто-то стигматы несет на коже. Кто-то едет в Москву из Питера на «Сапсане»

Ушедшим всем — тщедушным противогазам, закатанным рукавам, сгоревшим, не отступившим.

ПУГАЛО. СКАЗКА.

Спасибо вам. 26.04.2012 +++

САМ У кого не бывало на сердце по сто камней, черных дней у кого не бывало в его судьбе? И звенит тишина, и становится ночь темней, и трясется рука, наливающая себе. И в моменты особых битв-с-собой, утрат, когда горло горит... да, в общем-то, всё горит, когда думаешь — как не откинуться до утра, Он приходит и рядом садится, и говорит, и тихонько так гладит, гладит по волосам: — Ну, давай помогу. — Погоди, — говорю. — Я сам. В первый раз ли мой поезд катится под уклон? У тебя там молитв неотвеченных миллион. У меня все в порядке: есть водка, а вот стакан, не хватало Тебя беспокоить по пустякам. Там, гляди, у людей — наводнения, спид и рак. Он тогда говорит: — И в кого ты такой дурак? И в кого ты, скажи Мне, упрямый всегда такой? И берет Он стакан мой пробитой Своей рукой, выпивает так просто, как будто там — молоко, и опять говорит: — А ты думаешь, Мне легко — каждый раз тебя видеть над бездною, на краю, где ты «сам» заливаешь мазутом печаль свою? Он сидит в темноте и плачет — как наяву. И ответа не ждет. И я рядом с Ним реву. 20.03.2012 +++ Никто ей не верит — правда, который год. Приличная, вроде, собой недурна вполне, но чуточку странная: так, на своей волне. Например, говорит, ее муж — представляешь? — кот. Ну ладно бы, ну соврала, что он капитан дальнего плаванья, в Азии. Или, там, разведчик, в разъездах, в рассрочках, в бегах, ага. Но нет, говорит, что он кот, и вся недолга. А, в конце концов, что такого? Ведь, правда, сколько Людей, сколько мнений, и судеб — представить жутко: Кто-то замуж выходит за вора и алкоголика, Кто-то женится ради денег и даже в шутку. Кто-то счастлив, а кто-то отмечен судьбой суровой, Кто живет на Бали, кто-то телек в кредит берет. Если может жена быть и курицей, и коровой, Почему не представить, что муж у кого-то — кот? Что плохого в коте? Он о грязной молчит посуде, Не ворчит, если поздно с работы; он рад всегда ей. Каждый миг возле нас живут миллиарды судеб, Миллиарды любви, и радости, и страданий,

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Поворот ключа, зажигается свет в прихожей. Он опять ее шею щекочет смешно усами. 2.01. 2012 +++

Первый залп был похож на пощечину, второй разорвал плечо, а от третьего стало в груди моей горячо. И пока я лежал на земле и царапал ногтями ее, и пока я сквозь крошку зубную выхаркивал имя твое, и пока я не знал, почему же я все-таки жив до сих пор, твои братья с отцом несли заступы, пару ножей и топор. И веревку покрепче, и крепкое слово, и сноп — кукурузной соломы, заткнулся навеки чтоб. В поле пугало видно будет со всех сторон. Хрип особо звучит, когда давит сапог гортань. И вишу я в плаще, с соломою изо рта, и на черную шляпу садится мне князь ворон, говорит он — «Ну здравствуй, дружок, я пришел поесть. Что ты хочешь за левый глаз? Полагаю — месть». Кукурузное поле в ночи шелестит. Меня, знаю я, ты в условленном месте ждала три дня, все гадала — неужто тебя обманул, сбежал? Ты воткнула в любовь сомнений стальной кинжал. Как прийти, если ноги прибиты к доске? Мне жаль. Моя грудь вороньем исписана, как скрижаль. Кукурузное поле я кровью полил сполна. А когда третьей ночью на небе взошла луна, и когда моя тень предо мною упала ниц, я по-новому мир узрел из пустых глазниц. И почувствовав силу в соломе, решил — раз так, значит, самое время соскакивать мне с креста. И пошел я, глазами черен, а телом сер, и на поле нашел я оставленный кем-то серп, и вопили сверчки, заглушая мои шаги… Я уже возле дома, родная. Беги! Беги. Помнишь, раньше мы прятались, милая? Но теперь — я открыто стучу в дверь закрытую, наконец. Я стучу, и едва с петель не слетает дверь, чтобы слышали братья, и слышал бы твой отец. «Уходи!» — мне кричат. — «Нечистая, уходи!» — и опять горячеет от пули в моей груди, и дрожащей рукой кто-то давит опять курок, но солома — не мясо, и я пересек порог. Моя грудь вороньем исписана, как скрижаль. Мы с серпом собираем особенный урожай. Крики, кровь, кто-то снова выстрелил из угла, только толку-то? Смерти же нету у пугала!

Я крыльцо разломал, чтобы было на чем распять… Был один в поле сторож, теперь будет целых пять. Целых пять! Тучи скрыли луну, не видать ни зги. Пять четыре три два…. Я искать иду, да. Беги. 20.09.11 +++ Мы уставшие дети города и асфальта, мы давно оборвали с природой любые связи. Невдомек нам, как рыбы на нересте крутят сальто; или как отличают орешника лист от вяза, и в котором часу муравьи закрывают двери, что там кречет на скалах кричит себе без умолку; мы не знаем (не помним?) как трутся носами звери, как о тайной тропе волк расскажет другому волку, как сигналит сове сова про мышей, заухав... Мы же дети асфальта, природа нам не знакома, мы увидим ее на рабочих столах нетбуков, или ночью в усталом сне, что похож на кому. Мы не вносим природу в наш статус и "интересы". Да гори все огнем, лишь бы был интернет быстрее. Нас не трогает в море грязь или рубка леса; запах меда на травах июля давно не греет. Мы в коробках живем и питаемся, чем придется. Мы давно не природа, мы смесь сволочей и свалок. Но скажи, отчего на закате так сердце рвется, когда алое солнце отсвечивает на скалах? Почему так приятно в разломе меж плит бетонных неожиданно встретить головку чертополоха? Почему вызывают улыбку цветов бутоны, и приходят коты на руки, когда нам плохо? И порою мне снится — в тумане, как будто в вате, слышу тихую песню, мелодия мне знакома... И тогда среди ночи я резко сажусь в кровати, и накинув ветровку, один выхожу из дома. Вспомнив нечто забытое, я в электричке еду, после долго иду, звукам ветра в ушах внимая. И в высокой траве, улыбаясь, снимаю кеды. И земля говорит. И я, кажется, понимаю. +++ Подарила мне мама однажды нож, с черным лезвием маленький воронок. Мать не знала, что я — наркоман и бомж, говорила — учись хорошо, сынок. Брат мой старший лицом был похож на смерть; обещал взять на дело когда-нибудь. Он на звезды меня научил смотреть, и сказал, как из золота делать ртуть; научил различать он, где бред, где брод, где знак свыше, где просто дорожный знак. А сестра говорила, что я урод, но уверен, она не считала так. Трасса в небо идет, горизонт высок, вдоль дороги лежат черепа коров. Ветер здесь горяч, раскалён песок, и машина едва не скатилась в ров. Тормошу водителя — брат, не спать, до границы доехать — полдня всего. За рулем — мой младший, он пьян опять, и разбавлены спиртом глаза его. Обернувшись, он мне говорит — «держись, не сдыхай, братишка!» А в окнах — тьма. Подарила мне мама однажды жизнь, но забыла в нагрузку додать ума. И в простреленном легком клокочет страх, заливает кровавая пена рот. Но со лба вытирает мне пот сестра. Говорит: «Если сдохнешь — убью, урод». 6/08/09

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Наши новости

Корреспонденция В Москве в тринадцатый раз прошла книжная ярмарка non/fiction, собравшая любителей литературы, представителей творческой интеллигенции и тех, кто желает причислить себя к ним, а заодно и культурно обогатиться. Представители независимых издательств провели 2 декабря встречу, посвященную идее их объединения в «альянс независимых издателей и книгораспространителей России». В который раз были подняты темы о наживе крупных издательств, не заботящихся о культурной составляющей их продукции («Это даже не книги, это продукт!»), о читателе, которому надо помочь с выбором литературы — проводить литературные ликбезы. «Альянс» предлагал создать территорию чтения в другом пространстве, главной целью была помощь и поддержка маленьких издательств совместными усилиями, но

конкретного плана по изменению политики на практически не развитом книжном рынке у «альянса» нет. Лишь предложение о налаживании коммуникации с читателями и об учреждении премии независимых торговцев, смахивающей на Indie Booksellers Choice. Встреча завершилась вступлением в ряды «альянса» региональных издательств и заявлением заместителя руководителя Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям В. В. Григорьева, сидевшего в зале, о поддержке «альянса» федеральным агентством. Детская и подростковая литература в этот раз занимала большую часть второго и третьего этажей, издательства «КомпасГид» и Центр «Нарния» представили книжные новинки для старшеклассников: антифашистскую новеллу «Коричневое утро», новинку подростковой серии «По-

коление www.» — «Притворяясь мертвым», также повесть Антона Дубинина «История моей смерти». Совсем юным читателям была предложена серия «Родная речь», первыми книгами которой стали сборники рассказов двух писателей ленинградской школы Сергея Вольфа и Валерия Попова — «Глупо как-то получилось» и «Все мы не красавцы» . Мое внимание привлекла книга издательства «Новое литературное обозрение» «История русской литературной критики: советская и постсоветская эпохи», которая рассматривает динамику литературной критики и теории в политической, интеллектуальной и институциональной сферах — удачное приобретение, на мой взгляд. Удалось даже найти человека, готового покопаться в архивах ВГИКа, дабы продать «Лекции Тарковского во ВГИКе» за какие-то не-

имоверные деньги. Кроме литературы, на нон-фикшн были представлены грампластинки: от «олдскула» до поп-музыки 90-х, около которых, в основном, толпились московские хипстеры, за неимением проигрывателя украшающие с помощью пластинок интерьер. Выбравшись из душного зала на третьем этаже и спустившись по эскалатору вниз, я присоединилась к выходящей из ЦДХ толпе. И тут заметила две неаккуратные стопки какой-то газеты, в голове почему-то пронеслась мысль: «Крокодил?». Мое природное любопытство заставило меня захватить с собой один экземпляр, и я нисколько не пожалела об этом: язык написания статей поднял мне настроение — он отличался остротой слова и хорошим литературным языком. Стоит ли говорить, что это была газета «ХуЛи». Людмила Барышева

Вик. Довольно часто, практически каждое утро мне удавалось наблюдать за ее движениями, совершенно неестественными, слишком легкими и правильными для нормального человека. До уродства тоненькие пальцы должны были давно сломаться под тяжестью книги, разбиться о пол, издавая звон разбивающегося фарфора. Разбиться должна была и она сама, до того кукла, ей-богу кукла. Она словно существовала на границе уродливого и прекрасного, ее странный голос, который практически не поддавался описанию, способен был уничтожить любые мысли, пальцы подсознательно разбивались, глаза были невыразительные, не выражающие, слишком правильные черты лица для нормального человека.

Она не могла запомнить, как меня зовут, зато помнила о прекрасном освещении в моей комнате. Яркий свет лампы накаливания заставлял слабо поблескивать ее тусклые волосы. Глубокое, размеренное дыхание, перелистывание страниц через равные промежутки времени, словно эту девку завели, словно есть пульт управления или ключик. Определенные действия, определенная последовательность действий каждое утро, огромная, стальная перегородка между нею и остальным миром, тотальное равнодушие. Мне нравилось наблюдать за ее идеальными движениями. Мне нравилось чье-то присутствие в моей комнате каждое утро, успокаивающее шуршание страниц, деликатно разбиваю-

Мозг играет в прятки

щее тишину. Она съехала от нас совершенно неожиданно. Я, к сожалению, тоже не запомнила ее имя. В последний раз я увидела куколку стоящей в очереди на маршрутку. Ей больше шло читать, или, например, смотреть в окно, сосредоточенно курить трубку на кухне, что-то рисовать (до крайности несуразно). Ей шло быть мимолетной полупрозрачной мечтой, но сейчас она сливалась с остальными куклами в очереди. Она стояла где-то впереди, потом заходила в только что подъехавший белый «Пежо» (все те же идеальные движения, прошу заметить). Я была где-то в самом конце, среди голов, замыкавших эту бесконечную ленту из стойких оловянных солдатиков. Маршрутка отъехала совершенно неожиданно.

Люди, которые шли по тротуарам, поднимали пыль, проезжающие машины поднимали пыль, воздух был окрашен чем-то желтовато-синим, солнце обещало садиться, лента очереди постепенно сокращалась. Маршрутка с куклой внутри проехала уже достаточное расстояние, чтобы слиться с этим желтовато-синим воздухом. Мечта должна оставаться мечтой. Она не цель. И куколка тоже не была целью. Она была способна вдохновить меня, убить меня, сделать утро светлее от своего равнодушного взгляда, она прививала вкус к жизни. Она заставляла любить жизнь, но она не могла заставить любить себя саму. Денис МАртыненко

Временами, ни с того ни с сего, Мозг Дядюшки Дениса может затаиваться. Случается это не так часто, но всё таки бывает. Так и случилось однажды в очень важный для Дядюшки Дениса день — Мозг беспардонно затаился. В этот день ничего не предвещало утайки Мозга — ярко светило Солнце, стояла теплынь, голуби с воробьями купались в уличных лужах. Дядюшка, трясясь в городском автобусе, спешил на сдачу экзамена по одной незначительной дисциплине. Как обычно, Мозг заранее сгенерировал половину идей — ответов на экзаменационные билеты. Остальная половина обычно генерируется прямиком на экзамене. Так должно было произойти и в этот раз. Но случилось невообразимое. Мозг, с быстротой ошалелой кошки, стёр заготовленные идеи и дерзко затаился! Как Дядюшка не звал, не умолял его появиться — исчез, хоть ты тресни как садовый огурец! Ясен пень, в этот день тройка за экзамен была получена. И лишь спустя пять часов после экзамена, поздним вечером, Мозг объявился и сразу отошёл ко сну, так толком и не объяснив своей наглой выходки! Данная статья была сгенерирована Мозгом.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Кока ----- Original Message ----From: Yasha Yakor To: info@xy-li.ru Subject: может пойдёт? ))) первый... а вдруг? вдруг смешно? вдруг будет? сколько лет. сколько лет-то война, сколько лет... ну и чёрт с ним, главное — сколько зим! мафии, интернет, вранья... от живота незаменимый "мезим"... а вдруг когда-то, через годы, через расстоянья встретимся, приедем или прилетим... вот тогда-то и сядем на кухню... сядем и поговорим... С приветом, Яков, Якорь в простонародии...))) Здравствуйте, дорогая редакция. Пишу вам от крайней безысходности в минутном порыве эгоизма. Не так давно (не помню как, но не так уж) общались с вами на предмет публикации моей графомании под видом читабельных произведений. Если помните — Аутист Бенджамин, если нет — Авель Бенджамин Дин. Газета ваша мне приглянулась, привлекла моё воображение. Вы — неоприходованный мною зверь (не опечатка); вы — остановили меня на полтораста пути. Говоря проще, хотелось бы всё-таки увидеть да в руках подержать парочку своих слов на казённой типографской бумаге. За тот короткий миг прервавший мои отношения с вами, я успел выкинуть в свет множество интересных лишь мне конструкций и сочленений. Дайте же мне ответ, ради всего и всех. Согласны ли вы на мимолётное или не очень сотрудничество? Пока не ваш, Авель Бенджамин Дин на №13 Слава огогою! Ура! Наконец то я читал передовицу с интересом и даже дочитал до конца. Обнимаю и похлопываю. Кстати С удивлением узнал из википедии (раздел "критерии еврейства" ), что "...вопрос определения «Кто является евреем?» остаётся предметом обсуждения и споров..." Валерий Добрый день, уважаемая редакция газеты "ХУдожественная ЛИтература". Рассмотрев публикации в журнале «День и ночь» нашёл, как мне кажется, вполне острый материал для вашей газеты в раздел "Полемика". О себе: Родился 22 ноября 1985 в Тюмени, где и живу до сих пор. Окончил «Тюменский торгово-экономический техникум». Почётный донор России. Публикации в газетах «Литературная Россия» и «Московский железнодорожник», а также неоднократные публикации в интернет-журналах «МолОко», «Питерbook», «Клаузура». В приложении: 1) литобзор-статья «Ответ дерзкому Борису, или Моська, ты не прав»; 2) образец обложки журнала «День и ночь» №4(2011); 3) образец обложки журнала «Москва» (2011)% 4) Фото автора (Алексей Зырянов).

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Анна Огирко

Великий Новгород

Комментарий Александра Кудрявцева:

Стартовал сезон для редак-

ции этой газеты. Стартовал, не стыдно сказать, в помещениях библиотеки Читай-город на родине русской демократии в Великом Новгороде. В рамках Библионочи нескрытно стоял пень (оставшийся с презентации новгородского выпуска «ХУ Ли», т.е. с 2011 г. — прим. ред.), вокруг пня присутствовали редакторы Одинокова и Зырянов, а также сочувствующие Данилов с Кудрявцевым. Благодаря гостеприимству директора библиотеки Ольги Юрьевны Макаровой, газета уже во второй раз имела возможность разойтись по замечательной бурлящей публике и развлечь. Одинокова почитала немного, сначала на камеру, потом новгородцам. Новгородцы (вернее, новгородочки) выдержали чтение не все. Выбегали, высвобождались от нагловатых чтений автора, который, между прочим, нашел в себе силы подготовить таблички и их использовать взамен, если в зачитываемом тексте попадется грязное словцо. Зная, что Одинокова читала свой полуфинальный нацбестовский текст из цикла «Толерантная такса», нетрудно понять, как размахивала она этими табличками. Этим, наверное, и спугнув часть аудитории, дала сказать Кудрявцеву пару слов. Саша на разные лады рассказал свою историю успеха (читай — дебюта в Эксмо), чем наоборот привлек публики, в основном опять же женского пола обратно в зал. Но потом оказалось, что возвращалась публика в зал не из-за Кудрявцева, который читал грустный рассказ «Кука» вслух, а потому что должна была начаться музыка с тамтамами; к тому же зал заполнили молодые поэты Новгорода (о, это отдельный разговор, ограничимся фотографией), поэтому Неоновой банде, в общем, пришлось с основной сцены уйти к проектору и открыть также и сезон кинематографический показом документального фильма «Сарай». Снятого редакцией летом 2011 года, а весной года 2012 принятого к участию в секции короткометражного кино Каннского кинофестиваля. Приятно, что в зале собрались в основном журналисты и просто талантливая и образованная молодежь, не было жевунов, вопросы задавались по делу. Завершилась презентация далеко за полночь.

Праздник жизни неожиданно удался — библиотека на окраине оказалась набита молодыми телами под завязку и бурлила всю Библионочь. Харизма организаторов и библиотекарей превратила скучное заведение в нехилый артцентр. Унылые пессимисты, бормочущие о кончине литературы, посрамлены — я с удовольствием смотрел на обезображенные интеллектом лица, коих было предостаточно. Подозрение о том, что Питер является культурной столицей только в качестве штампа в средненьких статьях ленивых журналистов, все больше крепнет среди меня. Петербургская Библионочь прошла более чем скромно; да и современная «культурка» там не очень востребована, в театрах сплошная Бесприданница. В общем, воспоминание об этом мероприятии уверенно заняло место рядом с другими главными впечатлениями от поездки: начищенными ботинками Прокофьева-памятника, которого местные зовут Одинокий Ковбой, и прогулкой по берегу великой реки.

Комментарий Михаила Данилова: Благодаря

моей инициативе Великий Новгород посетили замечательные писатели из Питера Упырь Лихой и Саша Кудрявцев, известный также как Хабар, да учредитель Ху Ли Николай Зырянов. На «Библионочи», в библиотеке «Читай-Город», в библиотечных залах всегда людно. Даже очень. Началась «Библионочь» с моего мастер-класса по написанию иероглифа «Дао», идею которого подсказал мне всё тот же Кудрявцев, спасибо ему отдельное. Упырь читал свои тексты и народ (частично), разбегался, покрывшись стыдливым румянцем. Саша продекламировал мой любимый у него текст «Кука«, и пошёл давать свое фирменное полуторачасовое интервью (вы могли ознакомиться с этим интервью «ВКонтакте»). Мы пили чай с директором сети библиотек «Читайгород» Олей Макаровой и её заместителем, маленькой волшебницей по имени Лена Туркина. Я насладился фильмом Ника Зырянова «Угра» и очень хочу копию этого фильма для своей акции. Мы немножко подышали ночной свежестью древней столицы России. Прощались поздно ночью. В моих сероголубых глазах стояли слёзы. До новых встреч, друзья!

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Санкт-Петербург И бизетеческое отношение

со стороны Альянса независимых книгоиздателей и книготорговцев позволило развить новгородский успех питерским роуд-шоу. За 5 часов с момента, когда на Библионочи все заснули, газетка была переброшена в Санкт-Петербург, на Лиговский проспект, где в лофте и вайфае нежились собственно независимые издатели и представители некоторых книжных магазинов в рамках Весенней книжной ярмарки. По тому, кто кем командовал на этой ярмарке, стало понятно, что ярмарка была организована Ксенией Бобковой в одиночку, за что ей наш пламенный привет, безусловно. Распространялся промо-номер сезона второго. Благодаря учредителю, наш фильм «Сарай» ворвался в программу кинопоказов и был продемонстрирован на второй день ярмарки.

Канны Тем временем в интерак-

тивных кабинках на берегу Лазурном уже готовили этот же фильм «Сарай» к фестивальному показу власти Канн, а глава миссии Генерального консульства Французской Республики в Москве месье Себастьен Поша-Котийу сердечно приветствовал наши просроченные паспорта и обещал свое содействие. Вспоминая этот фестиваль, наши 2 премьерных показа мокрым торопящимся людям в Каннах, представляется, что прежде всего, необходимо поблагодарить членов бригады за один день в деревне Николо-Ленивец (герои по алфавиту): А. Архипов, Е. Бычкова (режиссер), Е. Друмова, П. Емелин, Н. Зырянов (продюсер), А. Филатов. Молодцы!

Автор ХуЛi подозревается в отравлении! Много было обвинений в адрес газеты — кому-то не

нравилось «матерное» название (хотя что может быть матерным в словах «художественная литература?), кто-то обвинял редакцию в сатанизме и попрании ценностей традиционной культуры. Но такого еще не было ни разу. Писательницу Марину Межиеву, проживающую в Германии, обвиняют в попытке убийства бывшего гражданского мужа — известного врача. Дело инициировано другой бывшей женой состоятельного немца, его секретаршей-вудуисткой, а также пасынком, страдающим наркоманией и предположительно — СДВГ. Все эти люди уверены, что женщина из «Русского Рейха» отравила пожилого мужчину растением датура, которые разводила тут же, в его саду. «Была у адвоката, — рассказывает Межиева в своем живом журнале. — Ему выдали мое дело, точнее, пока общее дело об отравлении мистера Х. Следствие закончено и передано прокурору. Следователь убежден, что я пыталась убить мистера Х., о чем и доложил прокурору. Не знаю, как изложить все это, чтобы не запутаться. Секретарша-вудуистка, б.у. жена Маргарита и приемный сын Доменик хором утверждают, что я убийца. Датура это была или не датура, в заключении судмедэксперта ни слова. Написано только, атропин и скополамин. Кто первым заговорил о датуре, из дела не следует. Напоминаю, что такое датура. Очень хрупкое, очень красивое и очень ядовитое деревцо-кустик. Температуры ниже нуля не переносит и зимует в доме. В случае мистера Х. — на чердаке и в недостроенном бассейне на первом этаже. Там светло, что датуре необходимо, и где-то плюс пять. Датура ядовита во всех своих частях, от корешков, цветков и семян и используется нарками как райский галлюциноген (второе название: труба ангела), что часто кончается полным переселением в рай, поскольку вне лабораторных условий концентрация алкалоидов разнится сильно даже у одного растения на разных ветвях. Я знаю всю историю датуры. Включая литературные элементы (именно ее сок вливают отцу Гамлета в ухо), санскритскую и цыганскую мифологию, арабскую мифологию, египетскую и биологическое происхождение и исторический возраст. Я знаю как минимум два рецепта приготовления датуры как галлюциногена или яда (смотря сколько хлебнуть). Оба простые. Там и знать нечего: цветы завариваются как чай, стебли закладываются в алкоголь. И чтобы вы уже всю подноготную знали: я могу приготовить яд из половины растений, которые стоят у вас в горшочках, вазочках или расселись в саду. Что я могу принести из лесу — просто даже страшно сказать. Но если вы настаиваете, я могу вас отравить и не прикасаясь к растениям и даже не выходя в аптеку. Так что уже по одному этому признаку меня надо сажать. От пяти десяти лет. Что мне по моей статье и положено. По утверждению малыша, которое подтвердила секретарша, несколько лет назад, когда мистер Х. решил, что именно я должна стать его милой-дорогойлюбимой-единственной, он стал проявлять признаки не то старческого слабоумия, не то просто слабоумия. Как бы такими приступами. Накатами. Ну или откатами. Собственно приступы слабоумия и заставили его так ко мне привязаться». Дело настолько абсурдно, что заставляет задуматься о психическом здоровье обвинителей. По словам самой обвиняемой, пасынок нередко оскорблял ее, угрожал ей физическим насилием и испытывал неконтролируемые приступы агрессии по отношению к ней. Однако, благодушная русская писательница, жалея немецкого «малыша», так и не написала ни единого заявления в полицию, не настояла на том, чтобы пасынка отправили на принудительное лечение. Не лучшим образом проявляла себя и секретарша состоятельного немца: она устраивала в доме ритуалы вуду, чтобы истребить соперницу. По утверждению обвиняемой, однажды она нашла секретаршу голой и без сознания: физическое истощение помешало вудуистке одеться после очередного изгнания бесов «Русского Рейха». К сожалению, это не анонс комедийного детектива, а всего лишь литературные новости. Редакция ХуЛi надеется, что Марину Межиеву полностью оправдают, а виновные в отравлении ее жениха будут отправлены на лечение в одну из прекрасных немецких клиник.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Вик Вишес ЭССЕ Мне было около двадцати. Мои родители умерли, я же на тот момент не умел и не любил работать, а для получения образования был слишком глуп. Я продал квартиру, купил маленькую комнату в коммуналке, разницу положил себе на карту и карту достал — Европы. Я считал, что знаю английский, немецкий и французский, хотя был безумно слаб в грамматике и обладал тяжелым русским акцентом. На первое время денег хватало, банк предлагал большие проценты, я надеялся, что смогу протянуть так полгода, а затянув пояса — парой месяцев дольше. Москва больше не держала меня, я был весь преисполнен мечтами о путешествиях, о поездах, об иностранках и иностранцах. И, ей-богу, я просто хотел писать, хотел некоторого признания у читателей, хотел читать рецензии на свои романы (которые, признаться, писались неимоверно туго, языком ломающимся и неограненным). Пока же за мной закреплялся образ литературного неудачника, не просто моих амбиций неудовлетворяющий, а крайне с ними враждующий. Прошла вторая неделя после продажи, я, не успев устроиться на новом месте, железнодорожным путем уехал в Лион, где пробыл недолго. Мой французский отказывались понимать, девушки не останавливали на себе взгляд, здешние улицы наводили на меня тоску, пусть и порою оказывались необыкновенно красивы. Я бесцельно бродил по городу день и второй, на третий загулял с миловидной рыжеволосой француженкой, имени которой сейчас не вспомнить, а на четвертый резко к ней остыл. Несколько дней после я не покидал стен отеля, пытаясь сосредоточиться на деле писательском, — безуспешно. Слова, пролетающие в моей голове, отказывались складываться в предложения и фразы. Я распылялся на какие-то мелкие мысли, кругами ходил по номеру, полностью погруженный в сторонние образы, принимал звонки от француженки, мило что-то щебетавшей на том конце провода, пил зеленый чай, пил пиво, курил в окно, наблюдая теплые летние вечера Лиона. В один из таких мы попрощались с ней, она наигранно расстроилась, поцеловала меня на прощание и ушла в неизвестном направлении, постепенно забывая о существовании меня — русского писателя-неудачника, однажды ночью зачитывающего ей, спящей, державинские стихи. Тем же днем я отправился в Гамбург, делая несколько пересадок в небольших немецких городах, в каждом из которых бывал около суток. В этих городишках я сидел в пивных, рассказывая свою печальную историю то барменам, то подвыпившим мужикам. Маловероятно, что они понимали мой разговор, но мне нравилось их машинальное кивание, а остальное уже не имело важности. В это время я тоже ничего не писал, но в этот раз даже не пытался. То ли не хотел, то ли берег силы, то ли проверял на прочность зарождающиеся мысли. А если честно — то попросту бухал. В Гамбурге я снимал комнату у Марта — двадцатипятилетнего парня с аналогичной историей литературного неудачника. Но он, в отличие от меня, был образованным человеком, умел работать и считался успешным представителем среднего класса, во всяком случае, для своих лет. Он носил идеально отутюженные рубашки, ботинки всегда были до блеска начищены, исключительной была его пунктуальность, педантичность, сосредоточенность на каком-то деле. Комната в его квартире привлекала меня близостью к центральному району и смешной арендной платой. Изначально я не планировал находиться в этом городе дольше месяца. Но чем больше я измерял шагами центральные улицы Гамбурга, тем сильнее влюблялся в него. Мне не нравился осмотр достопримечательностей, музеи наводили на меня тоску, единственной целью моих путешествий была попытка отыскать вдохновенье, что не

увенчалось успехом на родине. В какой-то момент мне показалось, что я нашел его. Я держал в себе удивительно удачную, на мой прежний взгляд, идею, и в тот день, когда решил раскрыть ее «на бумаге» ноутбука (тогда я пережидал грозу в кафе близ порта), я встретил Элен. На тот момент мой немецкий стал лучше, я привык к жизни в Гамбурге и крепко сдружился с Мартом, который постоянно подталкивал меня на писательство и высказывал глубокое сожаление по поводу того, что не может понять ни единого моего текста. Я мечтал перебраться в этот город на постоянное место жительства и вечерами прикидывал, как же мне этого добиться. Моя жизнь начинала нравиться мне, и я чувствовал необычайный прилив сил и подъем душевных настроений. Итак, я встретил Элен. Она была недурна собой, даже красива, и это оказалось главным и единственным фактором, заставившим меня подсесть к ней за столик. Она была веселой и пьяной, глядела на меня полными доверия глазами и вела монолог о своей жизни, то и дело пускаясь в рассуждения и залезая в дебри. Я не мог запомнить всех ее слов, и я не хотел их запоминать. Я на удивление быстро привык к ней, хотя и неприкрыто скучал в ее обществе. — Я буду политологом, — говорила она, заглядывая в пустую рюмку, — но на самом деле, политика — это чертовски грязное дело. А я всегда любила ее! Поэтому я здесь. Когда я была дома, в Кельне, мы часто конфликтовали с папенькой по этому поводу. Он этот… консерватор. Он говорил: «политика — это не женское дело», а еще он говорил: «ты никогда никому не будешь нужна». И я приехала в Гамбург, к его бывшей жене. Она начала жить с ним, когда мне было 10, и уехала от нас, когда мне было 14. Из-за Анны я полюбила политику, но вообще-то она чудесная женщина! А родной матери у меня и не было. Ну, как… она-то была, но умерла при родах. Поэтому папа и не любил меня. Кстати, парень, сколько лет тебе? — Двадцатый год миновал. — А мне двадцать два стало сегодня… поэтому мне нужно идти. Я тут часто бываю. Увидимся еще. А то, понимаешь, ждут меня. И она ушла. А после (прошло два дня, а время было примерно то же) мы действительно встретились в этом же кафе, хотя я и не ожидал ее там увидеть. Мы быстро стали считать друг друга друзьями, хотя нам было ясно, что я не могу относиться к ней подружески. Она спокойно закрывала на это глаза, я же не хотел как-то рушить сложившиеся отношения, потому что слишком дорожил ее присутствием рядом. Это влияло на мое настроение, на мое вдохновенье, и я постоянно винил ее в этом, хотя и не подавал виду. Я имел привычку оправдывать таким образом все свои неудачи. В нашем с Элен распоряжении был весь город. Мы изрезали улицы вдоль и поперек каждый вечер, иногда в полной тишине (тогда я пытался писать что-то на немецком, мне хотелось зачитывать ей это, чтобы заполнять тишину своими словами, своими текстами, написанными исключительно для нее), а иногда она напивалась перед прогулкой, и тогда непрерывно тараторила. Часто мы приближались к порту. Тогда она говорила, что непременно нарисует это, и после действительно рисовала, за счет чего в ее папке были десятки однообразных изображений. Но ей везло. Язык ее искусства не разделялся на языки и диалекты. — Отруби мои руки! — говорила она, этими самыми руками размахивая. — Кем я буду, если не смогу больше рисовать? — Политологом, — обычно отвечал я, и в такие моменты казался себе жутким занудой, коим, возможно, и являлся. У нее не было друзей в Гамбурге помимо меня, а потом — помимо меня и Марта, и она всегда стеснялась этого факта. Элен не сразу признала свое одиночество, а до этого часто уходила к каким-то мнимым

друзьям, которые должны были ждать ее в кафе или в библиотеке, еще где-нибудь в городе или, например, за его пределами. Однажды мы втроем были за городом, сидели на траве у берега Эльбы. Март читал, Элен рисовала, я наблюдал за размеренным течением реки. — На самом деле у меня нет друзей, кроме вас, — начала она, — но вы оба тупы, как пробки. Бесите меня. Гамбург — самый ужасный город из всех тех, в которых я бывала. Здесь живут только два нормальных человека, только я и Анна, а остальные даже не требуют комментариев! Я просто поражаюсь порою собственному терпению. Я бы хотела вернуться в Кельн, там безумно красиво, но там отец, понимаете же. — Действительно, в Германии же всего два пригодных для жизни города. — Март никогда не смотрел на собеседника, да и вообще старался как можно меньше смотреть на людей. Элен же, напротив, не умела говорить в пустоту, ей нужно было смотреть на кого-то, заглядывать в глаза, и тогда было совершенно не важно, слушают ли ее и интересуются ли ее диалогом. — А я похожа на самоубийцу, чтобы ехать в пустоту, не имея ни гроша в кармане? — Анна дала бы тебе деньги. Дело в том, что ты пропьешь все в первую же неделю. Твоя проблема не стоит рассмотрения. Ты получишь образование, пусть позже, чем следовало бы, устроишься работать, а потом твой отец начнет сильно болеть, ты покинешь Гамбург, а твой брат — Лондон. Правда брат снова уедет, сразу после похорон, а ты навсегда останешься в Кельне. — Мой отец обязан заболеть? — Несомненно. Дай мне знать, как это случится, и я выпью за его здоровье. — Иди к чертям, — ответила она мне. Мне иногда казалось, что я мог бы исполнить любую ее просьбу, только она, будучи человеком благородным, ничего от меня не требовала, разве что пойти к чертям или налить еще. Она не нуждалась ни во мне, ни в Марте. Элен устраивало проводить каждый вечер в нашем обществе, устраивало бродить с друзьями по городу, но она отказалась бы от этого с такой же легкостью, с какой согласилась. Марту также было наплевать на ее присутствие, а я старался поддерживать видимость этого. Наша дружба, казалось, держалась на взаимном безразличии, а Элен была красивым аксессуаром, без которого легко можно было бы обойтись. Еще большее безразличие выражала Элен в отношении ко мне, я же пытался следовать ее примеру, но позорно проигрывал. Она словно похищала мою энергию, опустошала, совершенно неосознанно сжигала все возможные намеки на радости. Каждая встреча с ней тяжелым булыжником оседала в моей душе, и я не мог писать, не мог думать, с трудом существовал. С некоторых пор мне всегда хотелось, чтобы Элен не было, чтобы она уехала, умерла или просто растворилась. Но она была, мы находились с ней в одном городе, встречались каждый вечер, и для меня это было важной и неизменной частью жизни. После ее знакомства с Мартом мы редко проводили вечера вдвоем. У моего соседа так же, как и у Элен, не было друзей. Он каждую пятницу пил пиво с двумя коллегами по работе — Паулем и Михаелем, которые до его встречи со мной были главными и единственными критиками его литературных детищ. Посему каждый вечер пятницы мы садились на электричку и ехали куда-нибудь, не имея маршрута. Элен любила бесцельно бродить, а я любил под нее подстраиваться. Мы потеряли Элен в Ганновере. Прошло уже достаточно времени, деньги мои заканчивались, а мечты остаться в Гамбурге рушились. Повесилась девушка Марта. Она жила в Ганновере уже несколько лет, виделись они безумно редко, все, что их связывало — это совместное празднование рождества и поездки летом куда-нибудь.

— Я не любил ее все это время. Кажется, я разлюбил ее в тот момент, когда повез ее в аэропорт. Мы прощались надолго, и мне следовало быть печальным, — говорил Март, — но я совсем ничего не чувствовал. Я долго думал: «К чему все это? Почему нельзя разорвать отношения с ней?» — но всегда приходил к выводу, что она слишком мила и слишком хорошо готовит. На самом деле, я просто не решался. Март позвал нас с Элен в Ганновер. Он признавался нам, что влюблен в этот город, и что напоследок я должен увидеть хоть чтото кроме тех мест, где мы совершали вечерние прогулки. В день похорон мы с Элен прохаживались неподалеку от порта. Было раннее утро, садился туман, атмосфера была действительно похоронной, хотя в списке приглашенных нас не могло оказаться. Разговор явно не клеился, я был пожизненно угрюм, а на Элен, кажется, влияла погода, поэтому она говорила мало и сухо, что крайне не соответствовало ее обычному поведению. Мы сели на скамейку. Я закурил, а она достала папку с рисунками и пересматривала их, делая ужасно недовольное выражение лица. — Мне нравится этот город, — сказала Элен, посмотрев на меня. — Хочется остаться здесь навсегда. Он гораздо прекрасней, чем Кельн! Надо уехать сюда, абсолютно точно. И забрать Анну. — Какие поспешные выводы… — А я все думала: «Что Март нашел в этом Ганновере? Он просто никогда не был в Кельне!». Как же я ошибалась! Знаешь, в чем единственный плюс Гамбурга? В Эльбе и в Северном море. Вечером в номер ввалился Март, бледный и пьяный, он что-то бурчал себе под нос, но разобрать его слова было невозможно. Парень уснул в верхней одежде и обуви, а мы покинули номер и почти всю ночь просидели в каком-то баре, лениво, но свободно переговариваясь о будущем (о ее будущем, о моем, о будущем бедняги-Марта, которому утром будет очень плохо). В баре было тихо, светильники горели тоскливо, а светлые их огни раскрашивали ее волосы. — Да ты изначально сглупил, когда решил путешествовать, — она кинула бычок в пепельницу, сделала большой глоток пива и уставилась на меня. — Знаешь, талантливого человека, его ведь за версту видно. Только ты бездарь, поэтому все твои поиски никогда не приведут тебя к успеху. — Дело не в том, талантлив я или нет, — говорил я, смотря на тлеющий окурок, — а в том, что я должен остаться в Гамбурге. — Если бы ты сразу осознал свое ничтожество, то, возможно, получил бы нормальное образование и когда-нибудь оказался там. А не тешил бы себя пустыми надеждами на успех писательский. Не зря вы с Мартом всегда раздражали меня! Этому парню будет совсем нехорошо. — А ты? — Я талантливая. У меня великолепные рисунки, я политолог, а Анна всегда меня поддерживает. Там, в Гамбурге, была одна девушка. Я встретила ее недалеко от моего университета, мы разговорились, а после разошлись и больше не встретились. Я помню ее силуэт вдали, когда она уходила. Всегда вспоминаю этот момент, когда у меня нет настроения или… к чертям! Я думаю, что я буду рисовать, но если что, то я приткнусь где-нибудь. Следующим вечером нам нужно было возвращаться обратно. Утром того дня Элен собрала в чемодан все свои вещи и ушла из номера, волоча его за собой. — Я прогуляться. — ответила она на наш вопрос о том, куда она держит путь, видимо, приняв нас за дураков. Естественно, Элен не вернулась к вечеру. Мы с Мартом пытались до нее дозвониться, но это не увенчалось успехом. Ее телефон был включен, абонент доступен,

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

но в трубке мы не услышали ничего, кроме жалобных гудков. Мы ехали вдвоем, о чем-то спокойно беседовали, стараясь не затрагивать тему его покойной девушки, хотя, исходя из слов Марта, его это совсем не могло задеть. Мы вернулись в Гамбург, а через неделю я вернулся в Москву, одержимый идеей писательства и литературного успеха. Только в России я смог снова взяться «за перо». Все те мысли, которые пришли мне на ум в Германии, тут рассеялись, из-под пера не выходило ничего стоящего, меня не печатали, меня не читали. Работать я по-прежнему не собирался, хотя это могло было быть наиболее грамотным решением. Я жил бедно, но с избытком свободного времени. Каждое утро я прокручивал в голове пути возвращения в Гамбург, составлял цепи событий, непременно приводивших меня к цели. Пару раз Март приезжал ко мне в Москву. Он носил те же самые отутюженные рубашки, начищенные ботинки, был так же пунктуален и аккуратен, не менялся ни в своих привычках, ни в своей внешности. Он всегда оставался надолго. Выбирался на месяц или на два, и тогда мы выполняли ту же программу, что когда-то в Гамбурге. Очень скоро после моего отъезда его стали печатать сразу в нескольких газетах, и он больше не держался за свою работу, словно верил в вечность своего успеха. Элен я больше не видел. Март мне рассказывал, что они встретились однажды, но между ними не произошло связного диалога. Они с Мартом обменялись парой фраз, а потом она сказала, что ее ждут друзья, и ушла в неизвестном направлении. — Да, я действительно осталась в Ганновере. — говорила она, смотря почему-то в сторону. — Я была там около двадцати дней, а потом закончились деньги, и мне пришлось звонить Анне с просьбами забрать меня в Гамбург. Кстати! Совсем забыла, как зовут тебя и твоего друга. Он все еще в Гамбурге или уже уехал? Через два года после отъезда из Германии я получил от нее письмо. На тот момент меня уже печатали в одном из литературных журналов, но гонорар мой был скромен, и я, по большей части, все еще оставался рантье. Я не знаю, откуда у нее был мой адрес. Возможно, они снова встретились с Мартом, а возможно, что я дал ей его еще в Гамбурге или в Ганновере. У Элен был четкий мужской почерк, буквы острые и без наклона, сильный нажим. «Хочу рисовать у вас на Арбате, я оказалась бездарным политологом. Отец был прав, как ни прискорбно было бы это признавать. Надеюсь, ты не будешь против, если я однажды заеду к тебе? В конце-то концов, мы не виделись уже достаточно давно. После того, как ты уехал, мы с этим парнем больше не прогуливались вместе. Следовало бы найти новых друзей, а я нашла ту девушку (я когда-то тебе о ней рассказывала) и теперь изучаю улицы Гамбурга вместе с ней», — писала она (зеленой шариковой ручкой на мятом альбомном листе, внизу которого ею же нарисовала корабль с поднятыми парусами). После письма я часто представлял, как во время прогулки по Арбату (хотя я, собственно, бывал там всего пару раз за жизнь, а чаще не заносила судьба) я увижу ее рисующей. Тогда я бы подошел, заговорил с ней, почувствовал бы удивительное спокойствие на пару мгновений, а потом она бы непременно ушла и не вернулась больше, а я еще долго дышал бы тяжелым воздухом, тягуче заполнявшим мои легкие, как когда-то в Гамбурге. На это письмо я так и не смог ответить. Я бился над ним около месяца, составлял черновики и планы, словно это было художественное произведение, пытался подобрать правильное настроение, писал то фамильярно, то до язвительности уважительно, словно говорил с человеком, который со скандалом лишился высокого чина, но я не ответил. Я перечитал черновики, сложил их аккуратной стопкой и выбросил, в надежде вернуться в Гамбург и снова встретиться с ней.

Eva Fox ЭССЕ

Еще одна сказка о том, как убрало Ваню Ваня не мог больше жевать кармические кубики. Ваню тошнило. Не так, как в детстве от шелковицы и молока. Его тошнило по взрослому, как от алкоголя с гидропоникой. Ваня лег на диван головой вниз, попытался закрыть глаза и уснуть. Не тут-то было. Запах праздника прорывался в дом бедного мальчика. А тут еще кубики... Ваня явно перебрал. Кубики прыгали у Вани перед глазами и истошными голосами кричали, что мальчик должен выполнить миссию. Ваня попытался позвать Павлика, но малолетний говнюк уже давно погрузился в другие пространства. Ване было плохо. Его челюсть свисала с кровати. На мгновение мальчик представил, что его язык, словно змея, может облизать пол. А там, на полу, как будто бы есть живительные таблетки, способные вернуть Ваню в реальность. Ваня открыл рот максимально широко и устремился взглядом в пол. Его отбеленные зубы выпали на ламинат. Язык скатертью развалился вниз и замер. По Ваниному языку, словно Пенис Килтон на коровой дорожке, в глотку мальчика начали заползать улитки. Зрачки мальчика расширились. Он знал, чем это чревато. Тут же в зрачки начало засасывать тумбочку, вазочку и кисточку для уборки пыли. Мальчик лежал неподвижно. Улитки застряли в области челюстей и не могли пробраться дальше. Ваня знал. Ваня был необычным мальчиком. Он понимал, что если улитки прямо сейчас закончат утренний гон, Павлик перестанет чесать космические яйца, а Тетя Таня блядовать... Он знал, что свернет язык в ковер, выкурит нахальных улиток, и с утра, как ни в чем не бывало, пойдет есть кулебяки и танцевать с Леной первобытные танцы. Этого, однако, не случилось. Ваню убрало вконец, улитки съели его мозг, а эта сказка стала очень грустной. Поэтому мы пошлем им лучи поноса, пожалеем Ваню и пойдем спать!

Межгалактические яйца и кармические кубики Миша чесал межгалактические яйца, а Павлик жевал кармические кубики. В воскресенье должна была приехать тетя Таня и открыть мальчикам портал. С тех пор, как бухой дед Иван провалился в другое измерение, портал стали закрывать. Тогда деда пытались вытащить всей деревней, но в каком из миров застрял старый алкоголик, никому было не известно. Тетя Таня сильно задерживалась. Обычно после третьего извержения вулкана они уже пили чай с марсиан-

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

скими плюшками, а сегодня ни чая, ни плюшек, ни портала не было. Мальчики подозревали, что тетя Таня тайком через черновой портал ходит на блядки в параллельный мир. Но в других измерениях о ней никто не знал. Да и как можно было догадаться, с кем может путаться эта крепкая деревенская баба. Кармические кубики скрежетали на зубах и портили отбеленную эмаль Павлика. За окном уже садилось третье солнце, когда на пороге появилась раскрасневшаяся тетка. Она тяжело дышала и не смотрела на мальчиков. Ее толстые пальцы отпустили два тяжелых пакета. Мешки рухнули на пол, и прямо к ногам Миши и Павлика выкатилась окровавленная голова деда Ивана. “Нашелся, старый козел”, - сказала тетя Таня и кокетливо поправила лямку бюстгальтера.

Портал неведомой возни Ваня был прожорлив. С тех пор, как они с Мишей нашли лазейку к закрытому порталу, жизнь вокруг резко поменялась. В один из воскресных дней, когда тети Тани не было дома, прыткий Ваня проник в демо-версию не легализованного параллельного мира и подцепил особый вирус. Мальчик стал страдать непомерным аппетитом, и научился питаться всем, что он видел. К счастью, в список не попали эфирные тела Ваниных родственников и грудь соседки Маши. Все остальное Ваня жрал с невероятной скоростью. Из дома начали исчезать предметы искусства, посуда и даже недовязанные тетей Таней предметы чулочноносочной промышленности. Лекарство от недуга пытались достать всей деревней. Подключились даже местные авторитеты, бывалые в черных дырах и видавшие виды. Из какой-то космической перди они привезли прожорливому мальчику редкое лекарство гидропростат. Но вирус только усугубился. Миша переживал за брата. Чтобы отвлечь Ваню, он тиснул в параллельном мире телевизор. Смотреть на запортальное чудо пришли все соседи. Телевизору дали название «портал неведомой возни» и стали шастать в него, как в голову Джона Малковича. Сначала Ване телевизор показывали порционно. Боялись осложнений. Но ушлый мальчуган, кажется, пошел на поправку. Когда Ваня завладел полным доступом к порталу, начало происходить странное. Из популярных ток-шоу стала исчезать бытовая техника, продукты, машины, а иногда и все декорации сразу. Странное продолжалось примерно с месяц, пока мальчика не застали за поеданием телевизионных пикселей. Говорят, что строгая тетя Таня посадила парня на кармическую диету и даже грозилась отдать на перевоспитание к адептам черных дыр. Но было поздно. Из телевизора исчез популярный ведущий Геннадий КалАхов. Когда Ваня доел последние пиксели пиджака КалАхова, мальчик прозрел и внезапно выздоровел. Ходят слухи, что ведущий обладал целебными свойствами, и никогда не был человеком. Жители деревни без Геннадия начали горевать. Однако, по сводкам из самого «портала неведомой возни», Геннадия снова вырастят из пикселей и даже клонируют, на случай утери. А популярное шоу вот-вот вернется на голубые экраны. А Ваня с тех пор питается только марсианскими плюшками и жует кармические кубики.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Стихи на пробу Ху Li

Разгорается огнем ярким горизонт, Роса тушит тот пожар так, что нужен зонт.

Некоторые произведения, представленные в контактовской рубрике «Стихи на пробу ХуЛи», показались редакции замечательными в своём роде. Например, Александр Савельев:

Начинает свою жизнь шесть тысяч пятый день. И всё будет «по - другому» или будет «лень».

Кальсон в единственном числе, биохимики,

По дороге к прибрежному саду Расцветают трава и кусты, Ветер солнцу поёт серенаду. Ощущение есть теплоты... А в саду, рассекая бравадой, Вьётся ветер над тысячей роз, Лепестки их несёт на ограду Он в предчувствии подлинных гроз. И он шепнёт «Люби легко, как солнце лелеет траву» А я был молод и глуп, чтоб понять, для чего я живу... На скамье, прям у берега моря, Ждали чуда Он и Она. Он похож на уставшего Гоя, А она — на отрывок из сна... На плечах её белоснежных Вьются волны светлых волос И в саду бесконечном, прибрежном Только в них есть ответ на вопрос... Она шепнёт «Люби легко, как ветер ласкает траву» Но я был молод и глуп, чтоб понять, для чего я живу... По дороге к прибрежному саду Расцветают трава и кусты, Ветер солнцу поёт серенаду. Ощущение есть теплоты...

8 авг 2010 в 21:35

«Ветер, рассекающий бравадой» (что имен-

но он рассекает, интересно?) — это невероятно смелая, оригинальная метафора, камня на камне не оставляющая от устаревших канонов русского языка. Герой, «похожий на уставшего Гоя», — очевидно, юноша, не могущий похвастаться безупречным арийским происхождением, но высокое чувство делает его похожим не на еврея, а на гоя. Правда, уставшего. А что делать, любовь требует немалых духовных усилий. Его возлюбленная, по-видимому, правильная арийка («на плечах её белоснежных вьются волны светлых волос»). Конечно, еврейки бывают и белокурые, редакция видела минимум десяток таких, — но это частности: арийские светлые волосы героини, как отмечает автор, дают ответ на вопрос. Вопрос остаётся за скобками, но мы догадываемся, какой именно: могут ли быть вместе гойка и еврей? Увы, чуда, о котором «мечтают Он и Она», не произойдёт: этническая принадлежность — не перчатка. Приятно удивляет рефрен произведения, позаимствованный автором у английского поэта Уильяма Батлера Йейтса: «”Любите легко, мой милый, легко, как растёт трава”. / Но я был глуп и молод и не знал, что она права» (пер. С. Маршака). Если герой с такой же лёгкостью, как автор, выдаёт чужие творения за свои, ему откажет не то что расово верная арийка, а даже иудейка. Уважающие себя девушки не любят плагиаторов.

Следующее стихотворение Савельева называется «Антропология-2»: Постель, и маленькая юбка — Жизнь как долгий страшный сон. Ты отдала на мясорубку Свой последний кальсон. А био-химики в поту Махнут генетику на флирт. Их все упрёки заверсту Телепортируются в спирт. А мама та, что спит одна, Отдаст дочурку на убой. Раскурит крепче порошка…

«махнувшие генетику на флирт» (?!) и мама, раскурившая дочку, которая оказалась «крепче порошка», так впечатлили, что мы решили не дочитывать подборку Александра. Приносим автору извинения.

А вот Юлия Трофимова:

олигарх, который решил развязать большую войну. Наверно, русский язык для этого олигарха — не родной, поэтому он и видит «сломленных тел», а не сломленные тела. Осторожнее с врагами нации, как бы предупреждает автор.

Николай Аржанцев пишет о нечеловеческой силе музыки:

Ты была мечтою переполнена, Взгляд твой отражал немую боль. Испокон веков судьбой излюбленной, Жизнь давала воду и огонь.

Ударь по клавишам И струны, прольются звуком на водную гладь. Сквозь окна борделей Кают, суеверий. Так сложно всю страсть твоих нот разобрать.

Был огонь в душе твоей измученной, И поток воды не мог его изгнать. Ты себя видениями мучила, И никто тебя не мог понять. Ты бежала от людей невидящих И молила о конце небес. Ты не знала о грехах прощающих, И сжимала черный старый крест.

Скользят вдоль поверхности, Белые кости, сливаясь то с чёрным, то с белым огнём. И шум городской, чёловеческой злости, Так сложно пробить серым, пасмурным днём.

Руки в кровь уже изрезала, Ты кричала о делах Христа. Для чего ты предала любимого, Бога, своего, Отца?

Рифма «измученной — мучила» и «мольба о конце небес» заслуживают особого внимания. Жизнь, которая давала судьбой, — оборот весьма сложный, можно сказать, эзотерический, указывающий на то, что произведение Юлии недоступно пониманию обычных читателей, не имеющих столь радикального духовного опыта, как автор. Желаем Юлии, чтобы у неё всегда находилось время на совершение Малого и Большого ритуалов.

Очень плодовитый и эмоциональный автор

— Руслан Абдувалиев. Например, стихотворение «ИЗ цикла ядерные записки» (почему «из» тут напечатан капслоком, мы постеснялись спросить у автора; наверно, это такой концепт): Путник Утратив облик, забыв мораль. Счастливец тащит свой грааль, свой скраб. из городов, Где застывает сама кровь, Где нервы будто бы пружина, ведь столько слов, но зря и лживо. Вокруг лишь пустота и тишину рвут каблуки тц тц. по мертвому асфальту, дураки все! ду ра ки!

Сыграй для детей, для семей и рабочих. Для бедных, богатых, голодных и прочих, Сыграй, что б услышали в рупор свободы. Весь опыт и все пролетевшие годы.

Очень трогательные стихи о содействии ис-

кусства классовому эгалитаризму. «Каять» — небезынтересный неологизм — видимо, усечённое «каяться». Струны, пролившись звуком, кают сквозь окна борделей и суеверий, т. е. призывают находящихся в упомянутом помещении и упомянутом состоянии раскаяться и пробить чЁловеческую злость серым пасмурным днём. Пробивать шум, несомненно, нужно с помощью дня. Взял день и пробил им шум, как кувалдой. А вот ночь использовать для этого не надо, а то сорвёшься и заскользишь вдоль поверхности, как чёрно-белая кость. Какой поверхности? Мы тоже не поняли: стихотворение очень витиеватое, интеллектуальное. Наверно, автор гордится им. Что ж, надо быть проще. Как, например, Сима Зинчук, презентовавший себя так: «Стих про жизнь», прошу строго не судить».

Закончим критическую часть произведением Дмитрия Декабря (цитируется в сокращении):

Спрашивается, если счастливец утратил об-

лик, зачем ему тащить с собой скраб, созданный для улучшения оного? Или автор имеет в виду мужчину, который утратил связь со своей гендерной идентичностью, что на языке консерваторов и означает «забвение морали»? Поэтому путник и идёт на каблуках со скрабом в сумочке, а у прохожих при виде него застывает в жилах кровь: «Экое бесчинство! Содом и Гоморра!» А путник им: «Ду-ра-ки!» Мы полагаем, что это всё последствия ядерного апокалипсиса.

Боевые стихи некоего Евгения aka War-

lock — поклонника Доро Пеш и её канувшей в небытие группы? Ненавижу я всех — В этом тяжкий мой грех... На базарах, в Кремле Вижу Ад на Земле. Призываю войну; Для неё я верну Светлый образ мечты, Что увидела ты, Когда я воскресал И везде побеждал. Мне один был удел: Видеть сломленных тел.

Герой — свой человек в Кремле. Наверно,

Двери запираются ключами — Ведь мечтают, чтоб никто ничто не сп…дил. Все болезни лечатся врачами И кончаются унылой пьяной тризной. Евро снова обгоняет доллар, Улыбается е…ло президента. И аминазина кубик вколот В задницу здорового пациента. Инженер мечтает о патенте, Каждый пидор — лишь о том, чтобы отстали. Проститутка о клиенте-импотенте, Чтобы он на ночь ее оставил. Падают деревья, дымят трубы. И от дома к дому — провода. Я на них повешусь завтра утром, Если не наступят холода.

Интересно, а если наступят? Почему в холо-

да нельзя вешаться? Это какой-то квазирелигиозный запрет или суеверие, наподобие древнеирландского зарока-гейса? Увы, автор не раскрыл эту тему, а ведь она обещала быть интересной. Дорогие молодые пейсатели, вешаться не надо ни в холод, ни в жару — надо работать над собой с помощью словаря юного литературоведа и учебника Розенталя.

Запомнившиеся за три года существования

Любимому

нашей умилительной vk.com/gruppahuli авторы настойчивы и талантливы. Не удивительно, что у некоторых прорезается голос.

Набережные у моря всех городов безумно похожи. Моряки целуют своих блядей. И я хочу тоже.

Саша Доктор

Мне так сложно жить там, где все пропитано морем, Пропитано горем — тобой.

Бабе-Жабе и Тритону Тритонычу Чешуйкину: Мы с Нинкой познакомились в «ЖЖ» Там было её фото в неглиже! Я тут же На него спустил белянку! А опосля отправился На пьянку, Где был побит Одним мордастым, Который сильно Смахивал на педераста... ОН выбил мне четыре зуба. И вообще вел себя довольно грубо. Он бил меня по почкам И под рёбра! Я извивался на полу Как кобра. Мне было больно И неприятно. Я так хотел Уйти обратно... Обратно к Нинке И к ее «ЖЖ» Чтоб наслождаться Ее фото в неглиже...

Дарья Сереенко ВРАНЬЁ Небо? Подумаешь! Богово логово... С болью — лоб в лоб на высокой скорости. Вру беззастенчиво И убого, И оттого повышаю громкость. Столкновение искры высекло. Ни одну не растрачу даром... Но глаза не становятся искренней, а Земля в голове — шаром. Небо бинокль Наставит строго: Съёжусь, но голос не станет тише. Всуе не поминайте Бога: для честности это — лишнее.

Роман Голубов я умру. но попрошу сына посадить клён на моей могиле. он вырастет, и уже внук найдет мастеров, чтобы сделать из этого клёна гитару. вот тогда я снова запою. (картинка) Jess Dale

Paperdaemon Chaognostic Словно старый разбитый стульчак Что давно был на свалку брошен Губернатор псковский Турчак В Интернетах стал вмиг огорошен. Шутка ль, хамов сейчас полно, Несмотря на грозу законов,

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Уставший герой из сказки, не надо соплей, Купи смазки. И пошли скорей.

Называя говном говно, Можно враз угодить на зону. Не такая ты важная мразь, Чтоб ввязаться с народом в драчку: Ведь полжопы откусит враз, Знак, что метко назвали «собачкой». Интернет как гигантский спрут, Запустивший тентакли в сердце, Как бы ни был спортивен и крут, Не помогут ОМОНа берцы. Будь Кирюхе ты сват или брат, И весёлому гному тоже, Не поспеет захвата отряд, Даже Путин тебе не поможет! Губернатор, игра не в свечах, Уж хохочут соседние страны, В яндекс-топе висит "Турчак" Миллионы скандируют «ср*ный»!

Юлия Бутримова Разноцветие Мне любить бы зеленый луг, Неба синего глубину, Солнца огненно-желтый круг И сиреневую луну. Но люблю я лишь карий взгляд И волос непослушных смоль, Губ вишневых твой сладкий яд, Серой ночи стальную боль…

Дурацкий стих Ножом в спину исподтишка. Ударил, хотя не хотел, как обычно. Кричу. Целую ударившую руку. Рука В крови. Гладит меня по волосам. Привычно Улыбаешься, глядя на меня. Темно В глазах. Кислорода мало. Ты мог бы любить меня, наверное. Но Любишь только себя. Устала Плакать, терпеть. Мне бы Окно распахнуть, взглянуть на реку. Улететь далеко бы в небо, Как маленькому веселому комарику. Сидел бы у окна, думал о чем-то, кого-то ждал бы, А я бы прилетала попить кровь твою горькую. И забыла бы все твои жалобы, что мир не для тебя, умного, гения. Поркою, розгами надо вышибать из тебя эти глупости. Вот мой последний вздох, я лечу, я реинкарнирую. А ты, наверное, слишком туп. Прости. Не для этого мира Я.

На старость Когда-то я стану смешной старушкой, С татушкой на дряблом, сутулом плече. Я краситься буду бордовой губнушкой, И буду с прической ходить и в плаще.

И я заведу себе пару собачек, Гламурных, которых хуа-дохуа, Журналов выписывать несколько пачек И внукам рассказывать про Гоа. Мы будем кататься на великах с дедом, Мы будем закат на терассе встречать. Я буду кормить его вкусным обедом. Мы с ним никогда не станем скучать. У нас будет дом, будет сад, будут ивы... Наверно, я даже всплакну втихаря. Ведь буду старушкой я самой счастливой, И знаю, что жизнь проживу не зазря

До отправления твоего парусника осталось недолго. И нет никакого толка тратить время на поцелуи. Я не ревную. Я больше никого не ревную. Я хочу трахаться, черт возьми, с тобой!!! На камнях, где молчат скалы и шумит прибой. У меня не осталось нежности — ее выела соль. И теперь для тебя — портовая шлюха, а не Ассоль.

***

Анастасия Пурдыч Мне не нужны ни Лондон, ни Венеция, ни Прага, Не нужен ни Амстердам, ни Мадрид, ни Осло. Я не хочу стирать каблуки в аэропортах И не хочу говорить о любви серьезно. Я не хочу ни слез, ни истерик, ни шрамов Я не хочу комментариев к отфотошопленным моментам, Не хочу красить ногти под «Битлз», Покупать поп-корн к кинолентам. Не хочу ванильных запахов, Пары черных майбахов, И слышать от его друзей: «А тёлочка у тебя красотка» — А что ж тебе надо , милая девочка? — Водка. Мне нужна водка.

мама, я такое море. во мне миллиарды, кубометры воды. мне нужно найти программиста, чтобы с сердца убрал все коды. мама, я Черное море. мне в океан, да выхода нет, я б прокопала лопатой Европу, но на участок не хватит монет. мама, тут волны и штормы. и я не лавирую, а натыкаюсь на скалы. и даже заполнив все больничные формы, эффект от лечения будет предельно малым. мама, я каждый вечер глотаю солнце, а утром его выпускаю наружу. я просто не уверю себя в том, что это светило не греет «лужу». мама, я жду пирата. чтобы на сушу — всего раз в вечность. и во мне будут только штили. море + пират = бесконечность.

Ночь Растрепались простыни синие небес. Ночь, как храм, в себе хранит множество чудес. Ночь — как старый черный кот, лишь глазами зырк — Взгляд летит через шоссе, вдаль, где дремлет цирк. Ночь пугающей рукой гладит по спине, Хоровод чужих теней пляшет на окне. Утрамбовывать кровать где-то с пол-часа. Страшно не закрыть глаза и закрыть глаза. По ночам приходят те, о ком молишь днём. И во снах так хорошо: вы опять вдвоём. Хрупкий сказочный мирок будильником воспеть И ему, как ни крути, придется умереть. Черною монахиней ночь ко мне идет, И всегда напористо за собой зовет. Но пока что рано мне за тобою ввысь. И когда исчезнешь прочь, за меня молись.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

*** Тут все пытаются что то кому то вдолбить. Опозорить, вывести на чистую воду. — Эй чувак, на кой тебе столько пить? — за мнение, нервы, да за свободу! Здесь один за всех и все за одного? Черта с два! У нас и не такие изъяны. Мы как собаки на кость — побыстрей ухватить. Не атосы ,арамисы и дартаньяны! Компанейские люди. Атрибуты.символика. Не принимать никого. Мы особая раса. Да мы те 5 ребят с соседнего столика — озверевшая дикая биомасса.

Ольга Шаркова Поиск Знаю: дерево стремится вверх, Реки — к морю, птицы к югу осенью, Каждый знает место и предел От рождения до белой проседи Крылья — птицам, ветры — кораблям, Всё в природе значимо и взвешенно. Только мой корабль идет не к берегам, Всё кружит по волнам без надежды... Только я мечусь в безбрежной полутьме, Полужизнью в жизни не насытиться! Где искать? и Что же нужно мне? Что томит, и точит, и не близится? … И сама себя ругаю дурою В остановках меж бесцельностью движения. Что же делать с многовекторной натурою Без конкретной точки приложения? Скучай Развенчаны мифы, рассказаны сказки, раскрыты все карты, размыты все краски, и всё что когда-то казалось началом, таинственной дрожью в душе отдавало... теперь всё заведомо ведомо стало.... а жаль... Рабочие дни, нерабочие ночи, Разбудят звонки, разведут среди прочих... А где-то вдали горизонт и закаты, И море, и горы, и грома раскаты, И щедрые звезды, и ветры крылаты... скучай... Да бросить бы всё и добраться до края, Где только во снах или летом бываем, Где синяя птица счастливо гнездится И дарит охочим улыбки на лицах, Но где же взять сил с колеёю проститься? печаль... Моя вечерняя свобода Свобода, вечер, рюкзак на плечи, Дорога к ночи, дорога в Млечный, Забыть, что было, не знать, что будет, К закату порожняком. Не слыша речи, миную встречи. Дорога лечит — мне станет легче, Никто не тронет, ни Бог, ни люди, Свободы этой картон. А я свободна, пускай картонно, Пускай недолго, пускай без толка, И все дневное мне посторонне, Вечер со мной заодно. Остались на дом «должна» и «надо», А я беспечно взахлеб о вечном, Я и дорога теперь синхронны, Я так хотела давно. А завтра будет мой день и будень — Готова к бою сама с собою. Моя реальность, увы, не в радость, But show must go on.

*** Так растеряв способность к радостям И сделав нормой поражения, Приобретаешь слабость к сладостям И к нецензурным выражениям.

Нам не надо хлеба. Нам побольше крови. Мы не будем жалеть. Мы не любим людей. Ну же! У нас уже насуплены брови. Мы ждем драк,убийств и буйства страстей. Новогодняя мешура — цвета,блики и праздник. Вот мы кто. Не надо имен. Скоро нас изорвет какой — то проказник. И валятся в пыли нам до лучших времен.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Упырь Лихой премия

«Национальный бестселлер»: блеск и нищета трехлитровой банки

Никита Волчег

Фильм «Горячая линия»: как из полного метра сделать короткий, а потом растянуть его на средний Владивостокскому

зрителю представили фильм «Горячая линия», снятый одним нашим автором по сценарию, написанному другим нашим автором. Режиссер Тихон Макаров еще недавно праздновал свое совершеннолетие, но уже успел получить правительственный грант на съемки фильма и помощь Главкино. В прошлом году владивостокский режиссер отличился тем, что был приглашен на программу «Шорт фильм корнер» в рамках Каннского кинофестиваля с короткометражкой «Отдел культуры». Тихон Макаров с детства мечтал снимать кино. В пятнадцать лет он победил в местном литературном конкурсе, и по его сценарию французский режиссер Эф Джей Оссанг снял короткометражный фильм «Эдем», который представил на фестивале «Меридианы Тихого». «Я участвовал в съёмочном процессе и уже тогда понял, что хочу заниматься только режиссурой и сценарным делом», — говорит Тихон. Появление столь юного сценариста стало раздражающим фактором для литераторов-любителей, которые прочили ему безвестность и тяжелые психические расстройства из-за несоответствия желаемого и действительного. Однако, они оказались неправы. «Мальчик вырос, — рассказывает сценарист Елена Одинокова. — От литераторов-мечтателей и неуемных критиков его отличают

редкая работоспособность и потребность расти в творческом плане. Он готов экспериментировать и снимать взрослое авторское кино, хотя некоторые его сцены еще отдают юношеским пафосом. В общей сложности мы написали четыре сценария, по которым снят один короткометражный фильм и один средний метр. Фильм «Горячая линия» изначально задумывался как полнометражный. Ведущей линией была история сотрудника центра превенции суицидов, который все время проводит на работе. Его девушка Кристина мечтает стать пианисткой, но не может играть — пальцы плохо слушаются и невыносимо болят из-за синдрома Рейно. Кристина зацикливается на своей болезни и раз за разом пытается покончить с собой. Сперва Игорь сочувствует ей, но постепенно ему надоедает мрачная суицидница. К тому же, он и его друзья встречают щедрого спонсора, готового финансировать их некоммерческий проект. Пока трое друзей и спонсор «улучшают» работу горячей линии, Кристина кончает с собой. Игорь с горя глотает антидепрессанты и впадает в кому. Для короткого метра мы максимально сократили историю Игоря, а Кристине отвели один эпизод. В финальной версии Тихон сразу убил Кристину. Как там говорится у шовинистов, баба с возу — кобыле легче. Акцент был перенесен на отмывание денег

через все ту же горячую линию, а центральным персонажем стал страдающий ожирением спонсор (его роль исполнил Николай Пинчук). Причем ожирение это и физическое, и ментальное. Он увлечен безумными, на первый взгляд, идеями и ведет себя крайне эксцентрично. Карьерист Саша надеется, что богатый жиртрест станет его билетом в светлое будущее. Саша предает друзей и не понимает, что его просто используют. Актер Сергей Руденок отлично передал наглость этого персонажа, его заискивание перед сильными и пренебрежение слабыми. В роли психолога Марины снялась актриса Мария Стратулат. Эта яркая красавица вжилась в образ «серой мышки», которая осуждает любую несправедливость и остается верна своим высоким принципам, но все равно участвует в сомнительном проекте. В финале Марина идет писать заявление в милицию и окончательно все портит. Актер Иван Гарден очень натурально продемонстрировал деградацию психолога Игоря, временами на его персонажа просто больно смотреть. В целом фильм отражает типичные черты россиян: надеяться на связи, витать в облаках, пренебрегать реальным опытом, своими реальными силами и возможностями. Каяться или негодовать, когда уже ничего не можешь исправить». Те, кто смотрел фильм «Горячая линия», были при-

ятно удивлены качеством видеоряда: «Для меня кино — это двигающиеся картинки, — объясняет Тихон, — не люблю морализм и отечественные сериалы с плоскими героями, шаблонными историями и «мёртвой камерой». Мне нравятся крупный план, движение камеры и создание уникальной действительности. При помощи этого движения и визуальных метафор я стараюсь рассказывать истории. В кино вообще не нужно говорить «о чём-то», в кино должна говорить не красивая идея, а притягательный монтаж. Это немой, но очень красивый язык. И когда у тебя получается сказать что-то при помощи одних кадров, когда люди тебя понимают — это ни с чем не сравнимое ощущение». Однако, процесс создания кино был не так легок, как рисует его Тихон. Одним «монтажом» дело не обошлось. Молодому режиссеру пришлось работать не в съемочных павильонах, а в обычных помещениях, предоставленных администрацией университета, друзьями и знакомыми. Самостоятельный поиск локаций — явление, в общемто, нормальное. Аудитории Дальневосточного Финансового университета стали колл-центром «горячей линии», местный яхт-клуб снабдил олигарха яхтой, а тусовались герои фильма в кафе «Хохлома». Потому что киностудии во Владивостоке нет и специалистов — тоже. Тихону посчастливи-

лось с самого начала найти хорошего оператора, но с остальным возникли проблемы: «Ситуация до того абсурдная, что, даже если у тебя есть бюджет, ты не можешь собрать команду из местных специалистов, потому что их можно пересчитать по пальцам. И если все они заняты — приходится прибегать к помощи москвичей. На проекте «Горячая линия» почти все люди, которые занимаются постпродакшном, живут в Москве. Мы работаем удалённо, и это достаточно удобно. Но меня печалит то, что во Владивостоке нет и намёка на возможность осуществить полный цикл кинопроизводства — от подготовительного периода до выпуска фильма на экраны. Но, вместо того чтобы как-то менять ситуацию к лучшему, многие люди занимаются различными спекуляциями. Например, говорят о том, что здесь в течение года откроется киностудия, хотя во Владивостоке нет ни одного специалиста по звуку, который мог бы полностью закрыть проект под ключ. Таких специалистов нет даже на местном телевидении». Второй серьезной удачей для Тихона было знакомство с владивостокскими театральными актерами и режиссерами. Тихон Макаров считает, что кастинги безнадежно устарели, и отдает предпочтение селекционной работе: «С моими друзьями, которые хорошо ориентиру-

ются в театральной жизни города, мы несколько месяцев рассматривали кандидатуры, я смотрел фотографии, ходил на постановки и подбирал актёров под персонажи. На кастинг я пригласил пятерых человек, и все они получили свои роли. Это актёр театра ТОФ Ваня Гарден, актёры Театра молодёжи г. Владивостока Дмитрий Штанько, Маша Стратулат, режиссёр этого же театра Сергей Руденок и художественный руководитель студенческого театра ДВФУ «Игровая комната» Николай Пинчук. Есть мнение, что школы в театре и кино разные, что театральный актёр неорганично смотрится в кадре, но я считаю, что первоначальная задача режиссёра — наполнить персонаж жизнью, чтобы он не выглядел картонным на экране. Совсем не важно, кто его играет — актёр театра, кино или непрофессионал». Сюрпризом для режиссера стала игра настоящего сотрудника полиции, который появляется в финале. Критики отметили, что этот персонаж — пожалуй, самый убедительный и естественный. Появился в фильме и сам Тихон. Он сыграл эпизодическую роль студента, который нанимается в «психологи», не имея соответствующего образования. Съемочная группа оценила шутку: сам Тихон на тот момент являлся студентом Дальневосточного университета.

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

3 июня в гостинице «Астория» прошла церемония вручения одной из двух самых престижных российских литературных премий. Лауреатом 2012 года стал Александр Терехов. Как сообщает РИА Новости, писатель был удостоен награды и премии в 250 тысяч рублей за роман «Немцы», повествующий о жизни столичных чиновников. Сам Терехов не присутствовал на проходив-

шей в Санкт-Петербурге церемонии вручения премии, так как в настоящее время находится на книжной ярмарке в Нью-Йорке. Награду за победителя получил писатель Леонид Юзефович. Как отмечает «Фонтанка.ру», за роман «Немцы» отдали свои голоса четверо из шести членов жюри. Еще по одному голосу получили «Живущий» Анны Старобинец и «Франсуаза, или Путь к леднику» Сергея Носова. Помимо упомянутых произведений, в шорт-листе премии также присутствовали «Русский садизм» Владимира Лидского, «Копи Царя Соломона» Владимира Лорченкова и «Женщины Лазаря» Марины Степновой. За сухими словами газетных отчетов клокочет настоящая буря в тазике. Если обычный гражданин РФ вряд ли знает, кто все эти люди, то российские критики и геосимволисты всерьез обсуждают, кто заслужил или не заслужил эти 250 тыс. рублей, кто погряз в литературной коррупции, а кто матерится как подросток, курящий на школьном дворе. Эта грызня написана куда интереснее и ярче, чем километры номинированных на премию романов. Если читатель захочет, он сможет купить книги номинантов в магазине или найти в инторнетах, так что мы решили накормить вас одним десертом, выкинув и первое, и второе, т. е. обсуждение лонг- и шорт-листа. Сразу оговоримся: некоторые участники дискуссии не пожелали оставить самое вкусное для истории и убрали посты для личного пользования. Как известно, ответственным секретарем премии является Топоров Виктор Леонидович (не путать с другим В. Топоровым). Сам он никаких номинантов не выбирает, а если и голосует — то вместо какого-нибудь больного космонавта, который явиться не смог. Иными словами, он организатор, а не литературный судья. Но именно ему почему-то адресуют свои упреки литературные «несогласные». Казалось бы, Топоров в этом году «все правильно сделал». В своем комментарии к списку номинантов он писал: «Нацбест» стартует в 12-ый раз — на полмесяца раньше привычного, чтобы дать возможность Большому жюри поработать дольше и, хочется верить, тщательнее всегдашнего. Сильно обновлено, кстати, и само жюри: наряду с традиционной частичной ротацией его состава и некоторым, хотя и недостаточно радикальным омоложением, мы получили в последние годы возможность «географического расширения»: практически все произведения существуют сегодня и в электронной версии (а половина из представленных на конкурс, увы, только в электронной), а интернет не признает ни областных, ни государственных границ. В очередной раз проанализировав деятельность премиальных структур «Нацбеста» как единого комплекса, мы установили, что несем наибольшие творческие потери именно на стадии работы Большого жюри, и решили поэтому сосредоточить на ней особое внимание. Со своей стороны, обязуюсь по необходимости применять без особых колебаний все имеющиеся в моем распоряжении штрафные санкции. Чувствуя некоторую тухлинку современного литпроцесса, Топоров добавил в конце:

«Всякий человек, причастный издательскому и журнальному делу, знает это ощущение: «портфель» набит, «ящик» тоже, а печатать нечего… «Портфель» мы набили, «ящик» тоже — и, будем надеяться, все же отыщется, что наградить». Оппоненты почему-то решили, что тухлинка не в рукописях и не в книгах издательства АСТ, а в самом ответственном секретаре. Мол, печатать есть что, но злые колдуны с большой бородой мешают талантливым авторам получать премии. Наиболее ярким событием того периода стала статья поэта-геосимволиста Леонида Шимко в «Частном корреспонденте». Позволим себе процитировать ее чуть менее, чем целиком. В первую очередь геосимволист упрекает Топорова за то, что его бестселлер — не бестселлер: «Виктор, те книги, что доставлены вами до конечной станции за одиннадцать лет существования «Нацбеста» — стали ли они бестселлерами? К сожалению, нет. Если их тиражи и выросли в сравнении с тиражами иных издаваемых теми же «АСТ» и «Эксмо» книг, то незначительно. Итоги «Нацбеста» более чем скромны». Если учесть, что не Виктор выбирал эти бестселлеры, претензия кажется несколько странной, но критик уже знает, в чем дело: Топоров выбрал неправильных пчел. Шимко развивает эту мысль и пишет о региональной дискриминации соискателей национальной премии: «До того, как «Нацбест» двинется в путь, его обслуживает бригада номинаторов. Номинаторы формируют лонг-лист, назвав — каждый по одному произведению, вышедшему в отчетном году или знакомому номинатору в виде рукописи. Самих же номинаторов выбирает г. Топоров, руководствуясь принципом «разумного паритета между петербургскими и московскими литературными силами с обязательным участием критиков и писателей из русской провинции, ближнего и дальнего зарубежья». Каков расклад этого «разумного паритета» на примере нынешнего «Нацбеста»? Московских литературных сил — двадцать восемь. Против четырнадцати питерских. (Всего номинаторов — пятьдесят три.) Почти все москвичи и питерцы рекомендовали на конкурс книги, изданные соответственно в Москве и Питере. А провинция? Номинаторов из провинции в этом году всего пятеро: из Владивостока, Екатеринбурга, Калининграда, Перми и Северодвинска. И те тоже рекомендовали книги, изданные в столице. Вывод: литературная провинция (читай — Россия) на «Нацбесте» не представлена вообще. Ни на уровне номинаторов. Ни на уровне изданных в провинции книг». Вот если бы номинировали только писателей из регионов, бестселлер сразу стал бы бестселлером, а так хуита, мол, одна. Провинциальный воздух — он писать помогает и вообще там почва более благодатная. Можно, к примеру, о вымирании российской деревни написать. Или о геосимволизме. Коль скоро Топоров назначил неправильных пчел, они тут же дали неправильный мед! Это не добротный, нажористый национальный мед, а так себе медок, разбодяженный бесланским игристым по 99 р. за бутылку. Вот рассуждения Леонида о правильном и неправильном национальном значении: «Что значит «Национальная»? Общероссийская? Масштаба России? Отражающая России суть? Если же «национальной» называется действующая в России премия, то мы неизбежно ищем в итогах этой премии нечто общероссийское. Какое же произведение (книгу) общенационального значения выдал нам «Нацбест» за прошедшие годы? «Венерин волос» Шишкина? «Путь Мури» Бояшова? «Головоломку» Гарроса и Евдокимова?

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

«Крещённые крестами» Кочергина? Нет. Эти, да и другие «бестселлеры» «Нацбеста» суть местечковые итоги местечковой премии. Никак не попадающие под определение «национальное». Мне кажется, создавая премию, г Топоров вовсе и не желал, чтобы она была по сути «национальной». Можно только посочувствовать Виктору по поводу сделанной при выборе названия премии ошибки. Премию эту следовало бы назвать не «Нацбест», а… «Топселлер», что ли? А что? Свежо и честно: мол, победившие в «Топселлере» книги попадают в некий местечковый топ». При этом Леонид, конечно же, ничего не говорит о другой, неместечковой «национальной литературе», которую так упорно гнобит нелюбимый им В. Топоров. Остается только гадать, где эти подлинные национальные шедевры, кто их пишет, кто отражает эту самую России ссуть? То ли это книги евразийца Дугина, то ли труды каких-нибудь непризнанных авторов о Боге и Душе. Вроде бы, номинанты старательно отражали суть этой самой России. Ну, может быть, за исключением Алисы Ганиевой, которая написала о Кавказе, или Владимира Лорченкова, чьи герои — еврейские нехристи. Да и Ольга Погодина-Кузьмина написала роман о геях, а настоящий русский, как известно, «дырявым» быть не может: в дыре нет места для душы. А так-то авторы как будто пахали в одной артели, выпускающей матрешек с мордами «продажных чиновников». Видимо, суть России кроется не в ее политике, а в чем-то таком еще, что русским еще предстоит открыть и чему мешает нехороший Виктор Топоров. Но вот неправильный мед собран и предложен неправильным дегустаторам Большого жюри: «Большое жюри (состоящее из литературных критиков) ищет любую возможность придраться к доверчивым соискателям. Придраться для того, чтобы на одной из остановок соискателей высадить. При этом все соискатели думают, что их билеты до конечной станции. Придраться же к соискателям (их книгам) очень легко. Ведь члены Большого жюри пользуются методой «лоббирования личных литературных пристрастий». Г. же Топоров к данной методе относится весьма снисходительно: «"лоббирование" личных литературных пристрастий отмечается еще на этапе отбора финалистов». И это лоббирование приводит к тому, что члены Большого жюри продвигают в шорт-лист не те произведения, которые действительно могли бы претендовать на национальное и общероссийское, а то, к чему члены жюри лично литературно пристрастны. Ну, к своим литературно знакомым. К литературно знакомым литературно знакомых. Обращают особое внимание и на тех соискателей премии, кого порекомендовал лично ответственный секретарь». А потом неправильный мед предложат неправильным членам Малого жюри: Судя по «Нацбестам» прошлых лет, Малое жюри не затрудняет себя и видимостью заботы о соискателях. Малое жюри предельно субъективно, то есть опять-таки занято своими личными пристрастиями (но уже не литературными). В этой субъективности открыто признавался, например, член малого жюри «Нацбеста» 2008 года г. Гельман: «Малое жюри» литературной премии "Национальный бестселлер" будет руководствоваться личными пристрастиями при выборе лауреата… Я про себя точно знаю, что мой выбор будет диктоваться моими личными пристрастиями»… О вреде субъективного или личных пристрастий я уже упоминал. А еще, на мой взгляд, очень нехорошо получается, когда в жюри сажают заинтересованных лиц. Вот, например, г. Прилепин в 2008 году получил «Нацбест» за роман «Грех» (который с настоящими романами и близко не лежал) — благодаря кому? Благодаря сидящей в жюри Галине Дурстхофс, своему литературному агенту, то есть заинтересованному лицу. А вдруг госпожа Дурстхофс с господином Прилепиным на двоих премию и поделили? (Злая шутка.) Вернемся к Малому жюри. Оно удивительно тем, что формируется г. Топоровым из таких персон как рестораторы и продюсеры,

обозреватели и астрономы, политтехнологи и актрисы, фигуристы и финансисты. А с чего это вы, Виктор, взяли, что именно настолько далёкие от литературы люди смогут определить, какое из шести вышедших финал произведений есть бестселлер? И к тому же еще и бестселлер национальный? Г. Топоров вряд ли даст нам ответ на этот вопрос, и потому мне придется заявить, что работа Малого жюри за прошлые годы есть хохма и ошибка. А ещё я опасаюсь, что деятельность Малого жюри «Нацбеста» созыва 2012 может так насмешить наблюдающих за нашим поездом зевак, что от их хохота поезд и с рельсов сойдёт. Именно Малое жюри и создаёт «Нацбесту» имидж самой непредсказуемой премии. Впрочем, эта непредсказуемость непрофессионалов очень даже предсказуема: банкир в данной ему для ознакомления книге ищет близкое ему как банкиру, спортсмен — как спортсмену, а Ксюше Собчак нравится то, как главный герой чешет правое ухо левой ногой. В результате подобное жюри, голосуя за «бестселлер», и останавливается на книге «Банковские услуги даунам, работающим в спортивном секторе». Ответ организатора на эту статью был чрезвычайно богат обсценной лексикой и в настоящее время помещен самим автором в спецхран, где и будет лежать, пока существующий режим не будет свергнут. Заметим лишь, что маститый критик в глубине души остается пылким юношей, презирающим любые условности и требования этикета. Леонид Шимко был удостоен специального упоминания в комментарии Топорова к шорт-листу: «Год был небогат на события в книжном мире; издательства осторожничали, предпочитая проверенных авторов, чисто жанровую, а то и чисто проектную литературу, — но всё это в дошедшем уже до финала цикле «Нацбеста» мало-помалу отсеялось. Причем проектная литература отсеялась не без помощи организаторов: мы просто-напросто не ввели в число номинаторов никого от издательств, завязавших — временно или навсегда, кто знает, — с поисками и публикацией произведений изящной словесности, вследствие чего пришлось выдержать несколько непростых разговоров. Наконец, буквально в последние дни на «Нацбест» (и на меня как на его «комиссара») выплеснули ушат (а вернее, пару-тройку ушатов) даже не помоев, — какие уж там помои, — а такого густопсово-болезненного идиотизма с дебильно-истерическим уклоном, что остается только развести руками... Ну, кто там еще не успел объяснить лично мне и моим коллегам по премии, что «бестселлер» — это просто-напросто книга, которая продается лучше других, а говоря о «национальном», лучше все же указать, какую именно нацию ты имеешь в виду? Кто еще промолчал, но рвется? Только не все сразу! В очередь, шелудивые!!!» После этого спецупоминания и спецприглашения выступили со своими комментариями еще парочка литературных деятелей. «Скажите прямо: хозяйка бл…дь, пирог говно, еб…л я ваши именины», — подзуживал их ответственный секретарь. Но вот премия вручена, шампанское выпито, неправильный мед, вроде бы, издан и предлагается читателям. О достоинствах романа мы говорить не будем, поскольку его никто не читал кроме неправильных членов жюри. И сама личность Терехова сразу не понравилась критику-геосимволисту. Шимко обсуждает высказывание Терехова в своем блоге: «…пространство русской литературы подобно трехлитровой банке. Надеюсь, что после этого награждения оно расширилось хотя бы до объема пяти литров… Так сказал Терехов о своём награждении. Математическая задача со многими неизвестными: два литра русской литературы из пяти Терехов отвел на свой роман. Как будут поделены остальные три литра? Думаю, неизбежна драка из-за каждого грамма… нехорошо отводить на свой роман почти половину современной русской литературы. Пусть, и не нужна она. Кстати, если не нужна... Отчего такие литературные дра(ч)ки?» Окончание на стр. 40

Художественная литература. Хроники нашего времени. Окончание. Начало на стр. 39

Стоит отметить, что оба по-своему правы — и

Топоров, и Шимко. Оба как бы против кумовства и местечковости. Однако, без родственных (я хотел сказать «без дружеских») связей в этой литтусовке никуда не пробьешься, поэтому авторы судорожно заводят друзей и всячески обольщают их в кулуарах. Доходит до того, что члены жюри, вконец задолбанные автором или его номинатором, пишут в инторнетах всю правду о говне-пироге, которым их пытались накормить. «По-

хоже, *** воспринимает премию как свою личную кухню», — жаловалась участница Большого жюри Наталья Романова. Да что там, даже автор этой статьи однажды поил своего номинатора апельсиновым соком, а одному из членов жюри дал пачку газет. Амикошонство — это плохо, но такова жизнь: если литтусовку выставляют за дверь, она поналезет в окна. Если бестселлер мало кто читает… ну, это самое. Не Топоров и не Шимко делают бестселлеры, так что любые их взаимные претензии не имеют значения. Бестселлеры делают три силы: пу-

блика, грамотный маркетинг и случайность. А как же литпроцесс и дра(ч)ки? Неужто наша литературная среда — и правда трехлитровая банка, в которой кидается слизью друг в друга никому не видный планктон? Кто знает, кто знает. Литтусовка изо всех сил старается не нарушать конвенцию, согласно которой литпроцесс в России — явление значительное, важное, нужное, интересное всем. Так ли это, покажет книжная ярмарка где-нибудь в Нью-Йорке. Как выразился один из организаторов Нацбеста, «Для западного читателя современный рус-

Художественная литература. Хроники нашего времени.

ский прозаик — национальная диковинка, наравне с писателем из Афганистана или писательницей из Ирака…. Западному читателю, признаются агенты, нужно что-нибудь про то, как в России плохо живут». Именно это и показывают со страшной силой отечественные авторы — что может быть «национальнее»? Пока пишут, что «все плохо в России» — жив ее литпроцесс, пока критики в тусовке цапаются меж собой, повышается его, литпроцесса, значимость. Ругайтесь на здоровье, и да поможет вам наш всемилостивый Господь.

Упырь Лихой

Съедобный лес Превед, меня зовут Почепа Станеслав, и во первых строках маиво креатива я шлю на хуй всех, кто не любит сиквелы. Кто не любит сиквелы, тот может смотреть кено про ахтунг и переться от того, какое он небыдло. Ну и давать в сракотан, это уже само собой. В прошлом году я вам рассказывал, как быстро и без напряга нужно сдавать ягу, а сиводне расскажу, как без особого напряга стать молодым предпринимателем России. С этим мануалом вы мигом получите кредит на пять миллионов от банка «Уралчжунгуо» и станете успешным пацаном и гордостью вашего квартала. На самом деле все было неожиданно, предпринимательство это вообще лотерея. Первого июля мы с Мишей приехали сдавать последний экзамен в наш Объединенный Петербургский университет имени Медведева и увидели во дворе толпу пиздоголовых с рюкзаками и котелками. Я не обратил на них внимания, потому что повторял китайские глаголы. Меня отвлек только шум вертолета на площади у ректората. Это был здоровенный грузовой вертолет вроде тех, на которых перевозят пендосских десантников, только раскрашенный в российский триколор. Пиздоголовые по команде начали туда прыгать, и шум пропеллера заглушил звуки государственного гимна. Я им кричу: — А кто экзамен будет сдавать? Кто-то хлопает меня по жопе и орет: — В лагере сдадим! Миша рыдает: — Я знал, я чувствовал: вся эта учеба — хуйня и подстава. Мы теперь пропадем в лагерях! Может, даже ебаться запретят. — Достал мобилку и звонит своим двум папам, типо прощается. Я тоже маме позвонил, но они с тетей Леной в это время еще спят, у нас в квартале коммунизм, никто никого не будит со сранья. На площади садятся еще два вертолета, поднимается такой ветер, что цветы на газоне у памятника Вождю гнутся к земле, а с пиздоголовых слетают пилотки. Толпа становится уже не такой плотной, ее как будто проредила кровавая гэбня. Пиздоголовые дерутся за места в вертолетах, выкидывая друг друга. Можно подумать, их не в лагеря, а на курорт везут. — Обними меня! — икает Миша. — Может, мы с тобой больше не увидимся. Вот еще нахуй — при всех обниматься. Но Миша на мне все равно повис, потому что он типо «открытый гей» и борец за всякие права. Я долго выискивал глазами Давида, у которого мать народный депутат, но его там почему-то не было. Спросил у старосты, куда он делся. Этот лыбится: — Жиденок уже сдал. Автоматом. Господи… Царствие тебе Небесное, Давид. Лучше б ты свалил в Израиль, чем гнить в проклятой Рашке. Лучше бы тебя убил араб в поединке за Святую Землю, чем вот так, ни за что … Мне в этот момент совсем расхотелось жить и слезы навернулись на глаза, и триколоры скривились и поплыли, и дрогнула статуя

Вождя. Он-то всегда был толерантным, при нем не разрешали убивать евреев и таджиков. Я высморкался и удалил номер Давида из записной книжки, чтоб не травить себе душу. Мне в этот момент было уже все равно, куда меня везут. Вертолеты прилетали и улетали, мгеровцы пели свои дурацкие песенки про синие ночи, которые взвиваются кострами. Правильно, врагов народа удобнее сжигать ночью, когда население не видит. Пиздоголовых на площади почти не осталось, только несколько преподов курили за памятником. Я сказал Мише: — Может, ну его на хуй, это высшее образование? Давай, пока не поздно, уе… Мимо проехал эвакуатор с моим «Черри», и я понял, что отступать некуда. У ворот стоял отряд ФСО, а у меня в сумке лежал заебатый боевой набор: Ручка шариковая — 1 шт. Блокнотик — 1 шт. Карандаш с резинкой на конце — 1 шт. Презервативы — 20 шт. Твердый дезодорант «Меннен спидстик альпийская свежесть» — 1 шт. Спрей для рта с лимонный вкусом — 2 шт. Планшетный комп фирмы «Ровер» — 1 шт. Суки, не предупредили, я бы хоть шокер взял или чистые трусы. Прилетел последний грузовой вертолет, а за ним — маленькая красная хуевина, называется «автожир». Я думал, это для нас с Мишей, мы же отщепенцы, хули нас на нормальный вертолет сажать, но оказалось, что там два Мишиных папы и Бобик, полярный волк. Тот папа, который пассивный, сказал: — Мишенька, это тебе пригодится в лагере, — и протянул ему плотно набитый рюкзак. Потом отряд ФСО загнал обоих пап обратно в автожир, и они улетели под прицелом, а нас проводили к грузовому вертолету. Препод Закона Божия заметил нас, кашлянул в бороду и спросил: — Ну что, содомиты, рады, что вас взяли в лагерь? Нормальных православных ребят из области не взяли, хотя они три раза подавали заявки. А этих как силком тащат. Препод философии скорчил кислую рожу и вякнул: — Не силком, а за отсос. Я говорю: — Ебал я ваш лагерь! Я даже в МГЕР не состою. Батюшка гудит: — Не страшно, у нас по плану обращение атеистов и анархистов. Рюкзак федералы обшарили металлоискателем, развязали и вытряхнули все на землю. И вот что там оказалось: Махровое полотенце с жопастым парнем, несколько плавок, анальный гель, маникюрный набор, зубная щетка, зубная паста, тридцать пачек презервативов, гель для душа, гель для волос, молочко для тела, шампунь, бальзам, темные очки, дезодорант, двадцать банок крема от загара и флакон духов «Шанель». Именно то, чего парню не хватает на зоне!

Все это нас заставили подбирать, и мы подбирали, потому что лучше с кремом для загара и жопастым полотенцем, чем вообще без всего. На этот крем у девчонок можно выменять бутылку самогона или пачку сигарет. Преподы, подбирая рясы, полезли в салон вертолета, последними запихнули нас и захлопнули дверь. Полярный волк положил морду мне на колени и заскулил жалобно, как человек. Застрекотали пропеллеры, и нас понесло в неизвестность, глушь и мрак антинародного режима. Вопщем, запомните, молодые бойцы: на сессию нужно собираться как на войну, чтобы тебя не застали врасплох. Я за этот год утратил бдительность, расслабился в объятьях красивого мальчика, и вот результат — ни оружия, ни еды, ни питья. Пользуясь образовательными услугами Кровавого Режима, я начал доверять ему. А этого делать нельзя. Никогда. Миша долго шарил в рюкзаке, чтобы найти там хоть завалящий газовый баллончик, и выудил из кармашка открытку: «Дорогой Мишаня! Желаем тебе как следует отдохнуть и потрахаться с ребятами. Целуем, обнимаем, папа Саша и папа Сергей». У меня сердце упало: — С какими еще ребятами? Эта блядюга притворилась, что не слышит. Только потом я узнал, что он про меня так и не рассказал своим папашам, типо я «ужасный гомофоб», и ему стыдно такого знакомить с приличными людьми. Полярный волк снова заскулил, и я в тон ему затянул балладу одного анархиста, которой меня научила тетя Лена: Только Родина, Господь и беда, только облачко бежит себе вдаль, только сердце — как кусок льда, вечно тающий кусок льда. Говорят, он писал такие чудные стихи, что его однажды растерзала толпа голодных феминисток. Они разбили лиру о его голову, и там, где падали капли его крови, вырастал цветок, который жалит любого, кто к нему прикоснется. Цветок этот зовется в народе «месть анархиста» и растет по обочинам дорог. Правда, дядя Толян, который вел у нас ОБЖ, признался по секрету, что этого анархиста никто не трогал — привлекали пару раз по статье «педофилия» и отпустили за отсутствием улик. Мне было так грустно, что я даже не смотрел на Мишу, видел только зеленые лоскуты полей и лесов и думал: может, прыгнуть туда и дело с концом? По крайней мере, я умру свободным, а не пленником Кровавого Режима. Не видать мне теперь Китая, цивилизации, жизни в нормальном гражданском обществе. Пока я об этом размышлял, внизу показалась то ли очень широкая река, то ли цепочка озер в форме анального стимулятора из спаянных шариков.

ЭССЕ Батюшка похлопал меня по шее и сказал: — Это Селигер, сынок. Мы приземлились на поле почти у самой воды, и везде, куда ни глянь, копошились пиздоголовые, которые вбивали в землю шесты и колышки для брезентовых палаток. Берег был весь в пятнах цвета хаки, как будто на него насрала с небес огромная корова. Ваще-та, палатки уже лет сорок выпускают из полиэстра на каркасе, но у этих, наверное, все по старинке или они приворовывают армейское снаряжение, я точно не знаю. Пиздоголовых там было не меньше тысячи, а может, и больше. Я на всякий случай спросил батюшку, надолго ли это. Он отвечает: — Две недели, на большее не надейся. Сотни, тысячи студентов по всей стране мечтают сюда попасть, чтобы показать научные проекты, поговорить о Боге и представить свои бизнес-планы. Здесь три смены — для теологов, бизнесменов и ученых. Жаль, теологи уехали, придется тут торчать с вами, дебилами. Я хотел возразить, что дебил — это тот, кто поклоняется деревянной доске с картинками, но промолчал. Решил не оскорблять чувства верующих, они от этого совсем ненормальные бывают. Вообще я на них насмотрелся за этот год. То на лекции вскочат и начнут «Отче наш» читать, то мяса целый месяц не едят, то ходят по улицам с флагом на швабре, называется «хоругвь». Особо умные на экзамене падают на пол, пускают пену и ссут под себя, а потом врут, что видели Иисуса. Я бы на его месте дал таким хорошего пинка, но ему все равно, у него дыра в боку и гвозди в руках и ногах. Батюшка подвел нас с Мишей к большому шатру, где нам выдали восьмиместную палатку, два поролоновых коврика и кусок хозяйственного мыла. Парень, который раздавал это барахло, сказал: — Только найдите еще шесть ребят. Снаряжения мало, в этом году денег нет, всего писят миллионов дали. Мы с Мишей отошли поближе к пляжу, расстелили брезент и легли загорать — пусть эти ребята сами нас ищут. Я даже уснул, потом чувствую — кто-то меня целует и пытается расстегнуть ремень. Причем даже не Миша, кто-то потяжелее. Я его отпихнул не глядя, открываю глаза — дьякон молодой в сером подряснике. Рядом стоит Миша и еще пятеро парней, все ржут. Запомните, молодые бойцы, нельзя вот так спать в стане врага, особенно если ты не можешь доверять партнеру. Я вскочил и начал дьякона ругать: как вам не стыдно, вы же духовное лицо. Они еще больше ржут. Тогда я пнул Мишин рюкзак и высказал все, что думаю. Миша отвечает: — Да тут все со всеми ебутся. Тут даже мои два папы поженились. Чо ты как неандерталец? Я ему на это ничего не сказал и пошел к воде. Было, кстати, очень жарко, градусов тридцать пять, но никто не купался, человек двести стояли на песке и ждали неизвестно чего. Мало ли, вода холодная. Я быстренько снял с себя все, включая трусы, потому что риальне похуй и других у меня

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

все равно нет. Попробовал воду — теплая, прозрачная, метров на пять вперед видно дно. И песок на нем ребристый, как стиральная доска, и виляют туда-сюда маленькие рыбки. Эти смотрят. Я же без трусов, а они тут, паходу, все ахтунги, хоть и православные. Пусть смотрят. Разбежался и нырнул, отплыл на несколько метров. Выныриваю — бля! Брызги летят, вода из-под рук веерами, человек тридцать плывет ко мне. Зачем? Развернулся в воде, рванул к середине озера, за спиной кто-то дышит, плюется и сопит, цапает за ногу скользкой холодной рукой, вторая рука хватает за жопу и царапает ногтями, я вырываюсь и ухожу под воду, глотаю, вижу миллионы пузырьков и тела над собой, пытаюсь вынырнуть, кто-то хватает меня за шею и тянет обратно. Думал, выебать хотят — нет, пятками бьют по лицу, по плечам, по спине. Тогда я перестал дрыгаться, ручки сложил и закрыл глаза, как будто сознание потерял. Эти меня помусолили и отпустили. Я всплыл мордой вверх, типа все уже, хана. Пловцы обратно к берегу гребут, потом и другие осмелели, плещутся, ржут, кто-то в мячик играет. Миша, между прочим, тоже купаться пошел, и его какой-то едрос на руки взял и кружил в воде, а потом завалил на отмели. Лежу и слушаю звон в ушах. Мне даже на секунду пригрезились феи-китаянки в звенящих золотых браслетах и подвесках — наверное, начал засыпать. Потом чувствую — ткнули под ребро. Два пузатых дядьки подгребли на резиновой лодке, цепляют за пятку багром, а в синем небе кружат пятнистые чайки. Плыву на буксире, качаюсь на мелких волнах, руки в стороны раскинул, как утопший Иисус. Эти вытаскивают меня на песок. Первый говорит: — Откачивать, конечно, не будем? Второй: — Не будем, плохая примета. Оказывается, в лохматом две тыщи десятом году на Селигере утонул какой-то пацан, и эта смена была на редкость удачной, многим участникам дали прорву бабла и даже Президент прилетал на вертолете. С тех пор тут никто из партийцев не купается первым. Все ждут левого пацана вроде меня, который не знает про их навороты. Его типо приносят в жертву Духу Воды или Духу Вождя или еще кому-то, я толком не разобрался. Надо мной нависают Батюшка, препод китайского и наш куратор. Куратор говорит: — Так ему, сученышу, и надо. Не лазий со свиным рылом в калашный ряд. А я лежу, чо мне остается. Может, я встану, а они меня совсем утопят? И так еще целый час лежал, а рядом мелькали чьи-то ступни, на меня летели брызги и песчинки, шелестела листва берез, припекало солнышко и злое облачко бежало куда-то вдаль. Какой-то мудлан даже сблевал мне на ногу водкой с огурцами. Когда солнце клонилось к закату, подошли два крепких пацана и попытались меня перевернуть. Один говорит: — Он еще тёплый. Второй: — Несцы, просто на солнце нагрелся. — И ложится на меня. Я ору: — Вы совсем охуели — мертвого ебать? Мне, конечно, в челюсть с ноги, и по ребрам, и еще много куда. Я, когда воскрес, всему Селигеру кайф поломал. Все ходят с мрачными рожами, как будто у целого поколения жизнь не задалась. Плюют в мою сторону. Даже отдельную палатку дали, потому что спать со мной им было западло. Кстати, я очень просто решил проблему чистого белья — спер у кого-то с веревки шорты, трусы и футболку с медведом. Потом еще шарился по палаткам, пока эти на семинарах, и пиздил все, что плохо лежит. Ко мне никто не совался, типо у меня заразная болезнь или я приношу одни несчастья. Они даже огородили место вокруг моей палатки полосатыми ленточками и объявили, что это табу. Ну и заябись. Я дня три купался, загорал, жрал ворованный хавчик и спал сколько хотел. Нашел свой комп и мобилу, брякнул маме и рассказал, что у меня все хорошо. Мама и ее герлфренд тетя Лена песдели, что для анархиста это позор, что я безвольный соглашатель и вообще лохан, а я ответил,

что мне все равно: оружия нету, джип угнали, лучший друг убит, любимый предал и бросил. Кстати, я почти не скучал по Мишане, который трахался с ребятами направо и налево. Только на четвертый день он пробежал мимо и кинул горсть песка в мой котелок. С ним был здоровенный едрос-блондин в синих плавках, еще выше меня. На пятый день подошли Батюшка и куратор. Куратор говорит: — Почепа, чё на семинары не ходишь? Мы тебя записали в секцию «молодой предприниматель России». По малому бизнесу. Большой тебе все равно не осилить. А Батюшка: — Надо участвовать в общественной работе. Программа «толерантность» — слышал о такой? Я говорю: — Не надо вашей толерантности, дайте до конца смены дожить. Я даже выебываться не буду, просто притворюсь, что меня здесь нет. Батюшка лыбится в бороду: — У тебя, Станислав, предвзятое отношение к Партии. Мы заботимся о благе граждан нашей страны. Чтобы все жили как одна большая дружная семья. Я: — Не надо вашей дружной семьи, меня мамы не для того рожали, чтоб над моим телом надругалась толпа содомитов. Батюшка просиял: — Тем более, надо жениться! Взяли меня под руки и потащили на середину лагеря, где стоял огромный белый шатер и играли марш Мендельсона. У них на этот день, оказывается, была запланирована групповая свадьба. Я даже не понял, на ком меня женили, потому что рядом стояло целых пять девок. Тянут к столу: расписывайся! Я расписался. Куратор спрашивает: — Будешь брать фамилию мужа? — Спасибо, не надо. Откуда-то слева выныривает пьяный Миша с пластиковым стаканчиком, это он, пока суд да дело, бегал шампанское наливать. Спрашивает: — Что, уже? Нас обвязали радужной лентой, обсыпали рисом и проводили до палатки. Мишаня был уже такой косой, что чуть не отдался по дороге очередному едросу — я не стал мешать и ленточку развязал, чтобы он не споткнулся. Типо совет им да любовь. Когда мы остались одни, я сказал: — Ебись с кем хочешь, только ко мне не лезь. Мишаня уткнулся мордой в спальник и ответил: — В жопу не дам, натерли. — Допил шампанское и захрапел. Даже Бобик с ним рядом не лег, потому что пьяных не любит. Снаружи групповуха — ебутся пидоры и натуралы, и чья-то фата висит на березе. Один я сижу нетолерантный и трезвый. До меня докопались две девахи, но узнали в лицо и смылись. Обнял Бобика, прижался щекой к меховому загривку и думал, но не о судьбе своей Родины, а о собственной жизни и о том, в какое говно она превратилась. Запомни, молодой боец, личные привязанности могут заглушить в тебе чувство патриотизма и направить твои мысли по ложному пути. Этому учат великие китайские мыслители, и это я проверил на собственном опыте. Наложник может полировать твой член, но не должен полировать твои мозги. Утром лагерь как после бомбежки, пахнет рвотой и спиртом, у всех болит голова. Мишаня стонет в палатке, просит цитрамона. Где я его возьму? Потом начинаются предъявы: бедного мальчика выдали за какое-то ЧМО, которое даже не член Партии. У ЧМА нет никаких перспектив и вообще это гопник со спальнава раёна, который ни на что ни годен: денег нет, машины приличной нет, даже хуй — и тот короткий. Иду набрать воды для Миши — меня ловит Батюшка с облеванной бородой и тащит в кусты. Там расселись в тенечке тридцать важных поцев — кто в очочках, кто с кейсом на коленях, кто вообще при галстуке. В

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

середине постелена скатерка, на ней — бутылочки с водой и стаканчики. И табличка: «Молодые предприниматели России». Семинар ведет сморщенная кошелка со стрижкой «каре». Вылупилась на меня исподлобья и пищит: — Почему на занятия не ходите? Думаете, вы не такой как все? Я ответил, что да, не такой. — Вы что, не хотите быть предпринимателем? — допытывается кошелка. Я объясняю: — Только два занятия достойны мужчины — охота и защита своего клана. Охотник и воин не должен быть торгашом. Он стреляет в оленей, гопников и федералов, но не может наебывать ближнего своего, впаривая фуфло. Даже свой джип я добыл в честном бою, а не за презренные бумажки. И все свое оружие я снял с поверженных врагов. Очкастые хихикают, типо у нас в общинах каменный век, а я — редкий вид дикаря. Кошелка говорит: — Хватит на него время тратить. Давайте расскажем о наших проектах. И они рассказали. Один — как делать туристам-китайцам тайский массаж. Другой — как модернизировать работу стриптизбара. Третий — как заставить теток похудеть за две недели. Кошелка их похвалила: все это существенно увеличит наш ВВП. Я говорю: — Это, канешна, все интересно, только вы же ничего не производите. Вы, паходу, путаете услуги и продукт. Эти сразу на дыбы: — Сам предлагай, если такой умный. Ну, я и предложил: построить сталелитейный завод в районе Курской магнитной аномалии и продавать сталь китайцам. На вырученные бабки построить автозавод. А потом, к примеру, строить корабли и самолеты. Эти ржут: типо, гигантомания погубила СССР, а Россия двадцатых пала из-за непомерных имперских амбиций. Бизнес должен быть малым, потому что только малый бизнес эффективен в нашей стране. Господь наказал русских за гордыню и наказывает до сих пор. Глупые русские возомнили, будто могут подняться с колен, и забыли, что на эти колени поставил их сам Всемилостивый Господь. И Господь покарал олигархов, а многострадальный народ вернулся к идеалам Киевской Руси. Территория уменьшилась, зато не стало вредных выбросов, улучшилась экология. В леса вернулись олени, медведи и волки, в реках заплескались осетры, ожил выхухоль. Только полный идиот не может оценить всю эту благодать, и этот идиот — я. Конечно, я разозлился, у меня даже морда от гнева покраснела. — Идиоты, — говорю, — это те, кто разворовал и продал нашу великую страну, кто сделал ее сырьевым придатком Китая, жополизом ЕС и рабом Пендостана! Я ненавижу этих бездарных ублюдков и готов нассать на их могилы! Кошелка сует мне бутылку «святого источника» и пищит: — Попей водички, мальчик. Главный принцип нашей экономики — «лучше меньше, да лучше». Он нас никогда не подводил. Мы уже догнали по объему ВВП Грецию и Польшу, а ты все еще мыслишь устаревшими категориями. Они еще долго базарили про малый бизнес, но я уже не слушал. После обеда прилетела китайская делегация — одни мужики. Бабы в Китае вообще — исчезающий вид. Попиздел с гепатитами и выяснил, что они все однополые партнеры, на свадьбу с женщиной типа не накопили. Просили познакомить с русскими девушками, но я отказался. Для нас очень важно — сохранять славянский генофонд, даже если не хочется. Девки всё порывались к ним подсесть, но парни из ФСО тихонечко взяли их за ручки, увели подальше и надавали пиздюлей. Мишаня тоже строил гепатитам глазки, но на него не обратили внимания. Кому там нужен русский пидор, когда своих — двадцать три миллиона? Короче, так и улетели, не похавав пелоток. Вечер, в лагере кончилось бухло, пиздоголовые тянутся гуськом в соседний монастырь за самогонкой. Звон колокольный

плывет над водой, лягушки квакают в камышах, где-то кричит выпь, и стадо белохвостых оленей роется мордами в куче мусора. А над всем этим — алый закат, вот такая патриархальная картина. Батюшка в полосатых трусах стоит по колено в воде, поет и крестится — видно, что у человека радостно на душе. И правда, во всем такое умиротворение, будто не двадцать первый век, а десятый. Сижу на берегу, зажав в зубах сладкий стебель осоки, и мне, вроде, уже хорошо, я к этому Селигеру привык. В конце концов, не такое это поганое место, и заборов под напряжением тут нет, и колючей проволоки. Может, мы и правда одичали в своей общине, обороняясь от государства, которое считали враждебным? Может, и во всей России такая же тихая, благостная, неторопливая жизнь? Миша вернулся с бутылкой самогона, сам уже еле держится на ногах. Целоваться полез. Я его голову пригнул, только чтобы не нюхать, как у него изо рта воняет. Батюшка смотрит неодобрительно, но улыбается. Против программы не попрешь. Всю ночь снова пьянка, парни с девками полезли голыми купаться в озере, а мы с Бобиком пошли на охоту и принесли здоровенного оленя. То есть охотился в основном Бобик, а я так, из лука добивал и помогал ему нести. Утром изжарил Мишане отбивные на решетке, уже собрался его будить — чувствую, кто-то за спиной стоит. А там целая толпа преподов. Одних батюшек штук десять. Куратор спрашивает: — Тебе известно, что тут заповедная зона? — Нет, я не в курсе. Вопщем, как оказалось, все эти олени — собственность короля, то есть президента. И только он с его свитой имеет право на них охотиться. Я думал, меня сразу повесят, но нет, велели кровью искупить вину. То есть по-быстрому составить бизнес-план и реализовать до конца смены. А у меня десять юаней в кармане. Я говорю: — Лучше сразу вешайте, потому что я ниибу, как в этой стране делать деньги из ничего. Тут всё уже китайские фирмы скупили. Батюшки начали мозговой штурм. Один предложил открыть мастерскую художественной чеканки, второй — плести лапти и продавать китайцам, третий — вырезать из липы сувениры «мужик и медведь». Я покивал головой для вида и сказал, что пойду плести лапти. И Мишу с собой возьму, типа мы семейный подряд. Куратор говорит: — Вот и чудненько. Через полчаса на поляну садится вертолет, прибегает отряд ФСО, сажает в него нас с Мишей, а Бобик сам прыгает в открытую дверь. Я спрашиваю: — Куда на этот раз? Федерал отвечает: — Лапти плести. Высадили в чистом поле и велели лыко драть, а сами улетели. Из снаряжения у нас — два топора и Мишин крем. Гели и гондоны он давно поюзал, а этой дрисни еще осталось банок двенадцать. Намазался и начал на меня орать. Как обычно: хуй короткий, в Партии не состою. Я уши зажал, прикинул направление по солнцу и пошел на северо-запад. Мишаня тащится следом, Бобик носится по полю кругами, пугая перепелок. Местность красивая: невысокие холмы, трава по пояс, ни дорог, ни тропинок, и на горизонте поле сливается с небом. Одно плохо: тени нет. Слава Будде, нашел какие-то кусты метра два высотой. Сверху зонтик с мелкими белыми цветками, дальше крепкий такой, толстый стебель и листья как у лопухов. Отдохнул в тени, сорвал один лопух и голову прикрыл, чтоб не напекло. Миша назвал меня деревенщиной и сказал, что рядом со мной ему сидеть западло. Намазался своим кремом и демонстративно сел на солнцепеке. Я достал свой комп, чтобы узнать про лыко. Думал, это такое растение. Может, это, с зонтиками, лыко и есть. Оказалось, какой-то «Борщевик Сосновского», ценная силосная культура. Типа, его можно есть. Еще древние русичи говорили: «Был бы борщевик да сныть — и без хлеба будем сыты». Срубил один на пробу, почистил, откусил — похоже на мор-

Художественная литература. Хроники нашего времени. ковку. И листья пожевал, там было написано, что их можно хавать как салат. Читаю дальше: помогает от фригидности. То есть, его можно давать и Мише. Не растение, а клад. Я бы хоть сейчас зарегил ООО «Борщевик», жаль только, до лицензионной палаты не добраться. Читаю дальше. Оказывается, этот ценный борщевик начал сажать великий Сталин, а вывели его искусственным путем. Им собирались кормить скотину, а пыльцу должны были собирать пчелы, потому что борщевик — отличный медонос. Правда, коровам он не понравился, так на то они и коровы. Сажать борщевик перестали, но растение оказалось не тупым и переселилось в дикую природу. Сначала борщевик жил как настоящий подпольщик: прятался в канавах и за кустами. Потом, в начале эры Медведева, борщевик вылез на поля, и ему объявили войну. Борщевик вышел на борьбу с властями и победил, вытеснив с территории остальные культуры, а заодно и людей. Потому что его листья обладают фотохимическим эффектом. Короче, не растение, а настоящий анархист. Я его прямо зауважал: он же типа борец с угнетателями и кровавым режимом. Потом лоб зачесался и засвербел. Потом руки, и ноги, и спина. Как будто целый день лежал на пляже. Я, канешна, сперва терпел. Нарвал еще лопухов и прикрылся. На руках появились волдыри, как от крапивы, только намного больнее. Боль такая, будто китайцы пытали в кипящем масле или сдирали кожу. Орать не стал, чтоб не позориться перед Мишей. Иду себе вперед, он сзади плетется и стонет, типа жарко ему, пить охота. Борщевиков по пути все больше, сами они выше, по два метра, по три. Растут они все гуще, впереди уже не поле, а лес этих белых зонтиков. Миша ноет: — Стасег, я кушать хочу. Я не выдержал, огрызнулся: — Чё ты раньше молчал? Сам себе наруби. Миша ручками всплеснул: — Ты что, это ипритка. Месть анархиста! Бобик воет, ему соком этих растений набрызгало на нос. Мишаня сразу: — Бедная собачка. — Намазал волку нос своим кремом, и все прошло. Мне, ясен хуй, не намазал, я ему никто. Потом говорит: — Я дальше не пойду. Это растение ядовитое, вызывает фотохимические ожоги. И я начал рубить борщевик. Иду по просеке, солнце палит, руки зудят, из-под лезвия брызжет сок, я себя чувствую героем Толстого и Некрасова: раззудись плечо, размахнись топор. Стебли падают направо и налево, солнце в зените, такая, блять, жатва, страда. Миша сзади торопит: — Быстрее руби, а то до вечера не выйдем. Мне жарко, я в душ хочу. И я рубил, и стебли падали и краснели, и небо краснело, и все вокруг, и руки прилипли к топорищу, и пот с меня лился ручьями. Когда я пришел в себя, было уже темно, я лежал в конце просеки, у канавы с водой, и слева проносились автомобили, слепя дальним светом.

Миша сидел рядом на корточках и мазал кремом мое лицо. Оно все равно болело, но уже не так сильно. То ли от шока, то ли реально крем помог. Даже волдыри как будто стали проходить, хороший крем делают китайцы. Питает, увлажняет, регенерирует и еще что-то там. Я перевернулся на другой бок, и Миша спросил: — Ну что, можно ехать? Я ответил: — Поезжай. Не хочу ломать твою прекрасную жизнь. Будь счастлив, ебись с мудаками. Он заплакал и начал сочинять, как меня любит, как хотел помочь и как был сломан проклятой Системой. И как боялся ко мне подойти и из страха ублажал мгеровскую шваль. Он без меня никуда не поедет, потому что не может бросить любимого в чистом поле. Оно и понятно, что не может. Ссыт, блядина. Ему до дому ехать через всю страну. Растолкал меня ни свет ни заря, типа ехать пора. Небо серенькое, тучами заволокло, самое то для уборки. И я пошел вязать снопы. Миша орет, дубасит меня по спине: хуй короткий, в партии не состоишь, хочу жрать, хочу пить, хочу в душ. Навязал целую гору снопов, закусил молодыми побегами, думаю. Надо их на базар везти. Стволы кушать, из листьев сока надавить и делать крем для загара: намажься местью анархиста и сэкономь на туре в Египет. Еще можно ввести моду на борщевик, типа это русская спаржа, и подавать в ресторанах за большие деньги. Можно устроить сафари «убей анархиста». Многие едросы будут рады. Миша весь извелся: когда поедем, когда? Потом глазки опустил и говорит: — Могу поймать машину и отсосать у дальнобоя. Я взял топор, и Миша отпрянул. Я размахнулся и срубил молодое деревцо. Очистил ствол от веток, снял кору и заострил конец. Вышел на проезжую часть. Миша кричит: — Идиот! Это не измена! Нам же надо както ехать! Стою и молчу. Как молчали мои предкиславяне перед боем с ляхами, французами и татарвой. Вдали за холмами показался грузовик, он то пропадал, то исчезал из виду, потому что дорога шла то в гору, то под уклон. Шел он пустой, за кабиной не было контейнера. — Уйди с дороги, сука! — визжал Миша. — Ты меня сюда затащил, ты и спасай! Но я стоял на дороге и ждал. Когда-то мы с пацанами из квартала рисовали трехмерные ямы и ловили всяких лохов на авто. Теперь у меня под руками не было красок и шокеров, одно копье, как у древнего русича. И вся эта поездка была как бы обрядом инициации: меня безоружного бросили в Лес, чтобы я обрел свой Путь. Путь Воина. Путь Патриота. Грузовик остановился, и водила вышел поссать. Ткнул его копьем между лопаток: — Твою колымагу мы реквизируем. Для нужд России молодой. Поможешь — получишь сто юаней. Не поможешь — отсосешь навсегда.

Водила бровью не ведет: — Иди ты на хуй, пацик. Долбанул его как следует, он рухнул в собственные сцаки. Говорю: — Слы, гондон, хуле тормозишь отечественный бизнес! Встал, бля, по-бырому, взял и погрузил! Водила морду утирает грязным кулаком: — Ну все, хуила, тебе пиздец! — Сунулся в кабину за стволом, а там Бобик. Бобик ваще тихий, его воспитали в толерантной семье, он к людям так привык, что даже парню засадить может. Если попросят, конечно. Ну, там, ветчинкой угостят или батончиком «марс». Тогда засадит. Но тут Бобик кагбе осознал, что настоящий предприниматель должен быть злым. И пока водила грузил снопы, Бобик ходил за ним по пятам и скалил зубы, как вертухайская собака. Доехали за двое суток, почти без эксцессов. Ссали в бутылки и кидали на полном ходу в поцев, которые пытались спиздить наш борщевик. Позади, канешна, вопли, осколки стекла. Ну пральна, пока это вдоль дороги растет, всем похуй, а теперь это новый, неизвестный товар. Шли бы и нарубили, так нет, чужое всегда нужнее. Пока ехал, продумывал стратегию: регим ООО, выгоняем лахоф на борьбу с сорняками. Выпускаем линию «Кропоткинъ» — свежий, замороженный и сушеный борщевик, русская спаржа, пища гурманов и ретроградов. Экологически чистый продукт. «Кропоткинъ» — в лучших деревенских традициях. К каждому пакетику лепим глянцевую брошюрку о том, как его хавали древние русичи и здоровели на глазах. Продаем за дорого, чтобы все поняли, какой он ценный и редкий. На вырученные деньги покупаем косметическую фабрику, снимаем загорелую девку и запускаем рекламный ролик: «Хочешь быть красивой? А знаешь, что ультрафиолет вызывает рак? (В этом месте показываем другую деваху с голыми сиськами и мадагаскарским тараканом на животе.) Попробуй «Секрет анархистки»! Ты за секунду получишь загар, о котором всегда мечтала. Больше не придется тратить огромные деньги на салоны красоты и скучать на пляже. «Секрет анархистки» — ты этого достойна!» Миша мой план раскритиковал. Вопервых, в ролике нужна жопа прекрасного юноши, потому что девка покупательниц не интересует. Во-вторых, во фразе «ты этого достойна» нет концепции. Лучше так: «Секрет анархистки — будь свободной, чтобы быть собой». Еще мы долго спорили по поводу отдушки. Я считаю, там должен быть естественный запах борщевика, а Миша хочет «Зеленый кристалл» от Версаче, иначе ребята не поймут. Вся община выбежала встречать, от радости ток на ограде отключить забыли, чуть не убились все. Подводу с сеном разгрузили, водиле налили сто граммов и дали двести юаней, типа гуляй, рванина. Мама с тетей Леной, канешна, ругают: нельзя мутить бизнес в угоду правящему режиму, это не дело настоящего анархиста. Но

Художественная литература. Хроники нашего времени.

это так, чтоб не зазнался. Зарегили фирму, сунули какой-то бабе тыщу юаней и получили патент на борщевик по всей территории РФ. Теперь ни одна собака не посмеет задрать лапку на борщевик без моего согласия. Первую партию продали китайцам, им понравилось. У них он ваще не растет, слишком жарко. Наловили таджиков и отправили в Красное Село, там борщевик самый нажористый. К концу недели я получил прибыль триста тысяч юаней, и мой хуй снова стал длинным. Прошла неделя, другая. Борщевиком заинтересовались шведы — они же варварски истребили его в конце двадцатого века. Очень просили продать семена — я отказался. Пусть покупают готовый продукт. Россия вообще единственное место в мире, где сохранился борщевик, и то потому, что всем похуй. Теперь он стоит дороже черной икры. Кстати, об икре: Давид начал разводить осетров, а на Селигер не поехал, потому что не хотел мыть морду в луже. Его мама позвонила в деканат, и там поставили «отлично». Это и называлось «сдать автоматом». В ОПУМ я больше не ездил, мне до лампочки: сдал, не сдал. Теперь я сам себе хозяин, даже Китая не надо. Миша снова стал милым и скромным и блюдет себя. Здесь, в здоровой атмосфере общины, ему противен вертухайский разврат. Да, я же не сказал о главном. Запомни, молодой боец, даже если ты замутил бизнес, ты в этой стране — никто. Я думал, наша община хорошо защищена от врагов — нихуя, второго августа у бывшей «Пятерочки» приземлились два вертолета с ребятами из ФСО. Общинникам надавали дубинками, меня скрутили, в рыло насовали, глаза завязали. Я даже рыпаться не стал, потому что бесполезно. Привезли, развязали, приложили лед, синяки замазали тональником. Нарядили в синюю пилотку и футболку с медведем. Сфоткали с Ректором, Батюшкой и Деканом. Куратор рядом бегает, заискивает, хочет попасть в кадр. Инструкции дает: — Как только приземлится президентский вертолет, встань на колени и отдай честь. На колени так на колени. Главное — не раком. Привели Мишу с плохо скрытым фингалом, тоже нарядили и сфоткали со мной. Потом ждали до десяти вечера рядом с накрытыми столами. Какой-то пацан хватанул булочку, его чуть не пристрелили на месте. Потом, конечно, Президент, чек на пять миллионов от банка «Уралчжунгуо» и медаль «За вклад в развитие бизнеса РФ». Даже мой джип вернули, сильно покоцанный. Короче, молодые бойцы, я вам рассказал, как сделать из говна юань и получить пять лимонов, которые не надо возвращать. В России еще много говна и есть чем заняться, но лучше быть Охотником и Воином, бедным, но независимым от социальных институтов. И в один судьбоносный день я накоплю достаточно бабла, чтобы поднять над этой страной гордое знамя Анархии.

Стихи от Кости Стешика последние времена

тихий праздник

Наступили последние времена Тебе на горло, а мне вот на Грудь — и под хруст ребра Катятся шарики из нутра.

Градусник лопнул — смеются все. Дохлые белочки в колесе Обозрения крошечных панорам Путешествуют по мирам Угрызений совести. Молодец Штык, приятель живых сердец, В мёртвые тычет кровавый нос. Пуля — дура, а ты — обсос. Умирай мучительно, Бог с тобой. Камыши шевелятся над губой, Расцветают звёзды, гудит весна — Наступили последние времена. ***

при-кро Моё прикроватное дерево Растёт исключительно с севера В невидимый юг исключительно Скрипит потаённо ключицами

тех, которые не в моде у немножечко живых. осень, кажется, приходит на ходулях дождевых

***

на груди твоей застыла птица печень утащил подземный лис я спешу из глаз твоих напиться и неслышно провалиться вниз

осень, кажется, приходит на ходулях дождевых и печально хороводит до синдромов болевых

Летят по законам баллистики Стрижи — как весёлые мистики Как суфии без кружения (Простите за выражение)

проводов от дома к дому, от столба к ещё столбу. девианту молодому напечатайте на лбу:

Моя золотая прародина Ты не зазвучишь в переводе на Язык или нос или ухо ли Тебя мы и так жадно слухали

«осень, кажется, приходит...» только кажется, да-да — то как зверь она нашкодит, то поплачет иногда

Питались тобой исключительно Конечно, ты лучший учитель, но Мы так ни в что и не въехали Скажи, всё что есть — не для смеха ли?

***

Скрипят и поныне ключицами Деревья с незримыми птицами И дерево прикроватное Трещит, миллионоваттное

Товарищ смерть, такая скука — В сугробе дремлет часовой, И, многолика, многорука, Ему ты кажешься совой.

***

Но только, как известно, совы Совсем не то, что видим мы, Когда идём, белоголовы, По тихой лестнице зимы.

в такт

совы

когда в твоей смертельной ране напрасный вырастет цветок, его тихонечко за шею из раны вырви насовсем.

***

на подоконнике горбатом цветок на солнце просуши и смело сунь его в петлицу, когда он высохнет дотла.

Наряду с другими вопросами в протокол заседания инженерно-врачебной бригады Внесены также: мёртвые лошади, птичьи перья, челюсти карлика, сушёные гады. Высказано предложение: убивать всех и вся повсеместно и одновременно (Впрочем, поздно рыпаться — наша смерть ещё со вчерашнего дня нами беременна). Так что со спокойными сердцем и лёгкими будем и дальше работать посменно. Протокол заседания инженерно-врачебной бригады испорчен — морская пена, Моллюски, медузы, миноги и прочие существа безобразные... Впрочем, в наибольшем ущербе виновны осьминоги и ракообразные. Высказано пожелание: отправить в море в зелёной бутылке послание: «Уважаемый император моря! Очень вас просим — о дожде из подданных ваших Сообщайте заранее! Спасибо! Точка». Заседание продолжается тихим пением — Не каждому инженеру хватает голоса и терпения, Не каждому врачу помогают хирургические инструменты:

и ты отдайся звукам танго, свистящим пулям поклонись, вдохни насквозь уставшим сердцем один для всех простой мотив —

Рисунок: Aligerii

в голове приятно пусто — тихий праздник, мятный шум. это древнее искусство — с тихим хрустом лопать ум

нас, похоже непохожих, отработанных дотла. выметай меня из кожи, оголённая метла

ему теперь понятны смерти крышесносительные па, и он неслышимо смеётся, качая головою в такт.

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

золотым крылом оленьим, рогом скрученным совы доводить прикосновеньем населенье головы

Ключами звенит извинительно И греет надорванным свитером Свои невесомые листики

пусть хрупкой головой качает, напрасным кланяясь цветам, что тянутся беспечно к свету из чьих-то бестолковых ран.

тонким заячьим копытцем, клювом солнечным лисы в пироге могилы рыться, почвой пачкая усы

когда в твоей смертельной ране напрасный вырастет цветок, его тихонечко за шею, его тихонечко за ше ***

Ланцеты, скальпели, щипцы, ножницы, прозрачные трубы, мёртвые пациенты. Наряду с другими вопросами в протокол заседания внесены и ответы: Не все невесёлые песенки могут быть спеты. Инженерно-врачебной бригаде выдано предписание: С этой минуты и дальше — играть в одноединственное касание. Протокол уничтожить, — хотя, честное слово, уничтожать уже нечего, нечего. Заседание закрывается. Включайте свечи и лампы. Ожидайте вечера. Это второе заседание инженерно-врачебной бригады в этом году. На третье и все остальные я снова не попаду.

заседание

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

на груди твоей

у тебя во рту дерутся крабы разгрызая лёд прозрачных щёк милая скажи мне ты могла бы для меня оставить маячок? крохотную капельку в ресницах маленькое зёрнышко огня? я спешу на чёрных колесницах настигают мёртвые меня ***

охотник/зверь охотник пьёт шершавый чай на сорных травах и земле и ждёт, когда его крепчайший сон умчит на корабле стучится в лампу мотылёк — как ветер в запертую дверь суровой пули ждёт далёкий невесомый смутный зверь трепещет кустик конопли деревья с хрустом спины гнут струится клином журавлиным цепь невидимых минут сон не приходит — лишь тоска кусает в губы, током бьёт охотник пробует руками симулировать полёт и видит в зеркале себя — седое облако без дна глаза — звериные, свербящие живые семена он иногда осознаёт: зверь — отражение ловца и душит страх его животный, портит цвет его лица ***

ил с улыбкой слушает лиса как в речке стынет ил иди, лиса, к себе в леса твой ил давно остыл уютно падает листок на бледное чело тело уходит на восток моё давно ушло когда идёшь — считай шаги и в книжечку пиши в кустах сидят твои враги — стригут карандаши

начнут писать тебя они с натуры наповал иди спокойно, не бубни как будто воевал как будто видел, как листок — на стылые глаза твоё уходит на восток и ты попробуй за с улыбкой слушает лиса как в речке стынет ил иди, лиса, домой — в леса твой ил уже остыл ***

лиса в коробке хоронят мёртвую лису — в коробке с трепетом несут мальчишки сами. октябрь играет на басу и лает псами на хмурых мальчиков с лисой. а лес стоит совсем босой. и ветер робкий. потеет радужной росой лиса в коробке.

Антон Cтружкин СТИХИ Молода, прохладна, немного простужена, Воздушной походкой бежит по мокрому кружеву, А дождь смывает с улиц всю грязь, Оставляя только чистую похоть И дым от погашенных сигарет.

March 18th, 1:13 Я ребенок, бегу по холодной траве, а Солнце встречает лучами невинные бесцветные глаза. молчит. я проснусь совсем беспомощным взрослым.

(no subject) У серых скал, у моря, на краю Бывает так приятно осознать свою Невечную природу, в этот миг, Соблазн переступить невидимый порог, Истертый робостью усталых ног туристов, так Особенно велик, А мир, что так отчаянно сжимал Меня в объятиях, становится так мал, Что мог бы уместиться без труда На книжной полке, среди тех томов, Где люди — вереницы черных слов, А пыльные страницы — города. Ночь.

Январь. Мы В белоснежной постели зимы, В непроглядном облаке туч. Снег. Метель. Луч Темноту обожжет горячо, Упадет на твое плечо, Проскользит, Промелькнет, Пропадет… На пустой мостовой лед. и как славно все же как славно словно слива спускатья всметро и пытаться чудно по кольцевой попасть туда в ВЕЛИКОЕ РУССКОЕ ГОВНО

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Беседовал с автором Антон Архипов

Моктырвью Интервью с создателем этих веселых картинок, “андрогином 325072”, анонсировалось достаточно давно, почти год назад. Все это время редакция пыталась все-таки понять, что такое МОК в понимании этого автора. Получилось не у всех. А кое-кто даже усмотрел в творце признаки психического заболевания. Его плодовитость и настойчивое использование широкого ряда творческих инструментов (“андрогин” пишет стихи, поет, играет на гитаре, рисует, фотографирует, снимает видео) стали причиной для этого интервью, а опубликованный в прошлому году в №3 “Манифест Мок” — отправной точкой для диалога. — Во-первых, что это за 325072? Ты андроид?

на Дали поместить реальные, верно показывающие время часы?

— Я андрогин. Цифры нужны для обезличивания. Обезличивание необходимо в настоящей ситуации для того, чтобы концентрировать внимание зрителя на твоих творениях, а не на том, как ты выглядишь, говоришь, ешь, молишься, живешь и прочее. Имя — это бренд. С имени и начинался мок.

— Мок уже отказался в своем имени от приставки “сюрреализм”. Потому как происходит неправильное позиционирование. По форме — это что угодно. Мок это новая логика. Мок истина. Сейчас невозможно предугадать логику будущих произведений, т.к. она обязана всегда быть уникальной. Мы не хотим оживлять мертвецов, мы создадим для себя новое.

— Уверена, что говоришь об искусстве, а не о маркетинге? Собираешься проникнуть в мозг миллионам людей?

— А то, что новое — это хорошо забытое старое, тебя не волнует?

— Приведу удачный пример. Бог. Его никто никогда не видел, однако немногие могут похвастаться, что изза них устраивают крестовые походы и выкачивают деньги из наивных ботов. Богу даже не нужен какойто определенный образ. Достаточно сказать что вот, мол, он есть, и дело сдвинулось. Грамотный PR поспособствовал этому. Спасибо нагорной промоакции и промоутерам, разбрызганным по планете, говорящих якобы Его голосом. Я шагнула дальше. В начале было не слово, а цифра.

— Это логика постмодерна. Мок его дитя. Так что каннибализма искусство не потерпит. Разумеется, постмодерн — одно из крупнейших философских течений, но помимо него есть уйма других, новых, непопулярных. С ними нужно считаться, но нужно и уметь обходить их стороной. Не повторяться — это тонкое искусство. Проще создать копию. Но что если ты минуешь знание оригинала?

час перед рассветом. Не ренессансом, пожалуй. Новое ещё не создано, а старое окончательно разрушено. Получается, что необходим шаг. Первый, но важный. Мок предлагает сделать не шаг, а скачок. А поклоняться дьяволу или нет, это не то, о чем следует говорить.

— Постоянно разрушая себя, рискуешь оказаться просто опустошенным — и весь результат, ведь так или иначе культура очень влияет именно на повседневную жизнь человека.

— Мок просто-напросто усиливает безумие. Для того чтобы искоренить его. Чтобы перегорели транзисторы и микросхемы идиотизма. Это словно зеркало. Читая манифест, ты можешь получить все ответы из него.

— Твой манифест утверждает, что «мок — это все и ничего». Как чистый лист. Вот обвешаю свой туалет ват-

достаточно всего одной. Я не вербую тебя. Защищаясь или оправдывая свой отказ, ты цитируешь манифест. «Мок это отказ… Мок это протест законопослушных граждан». Целью мок является способствование к возникновению новых трендов в искусстве и формирование нового релевантного и искушенного зрителя, потому что зритель остается в самом большем пролёте по всем параметрам, вне зависимости от уровня образования, его мнение не учитывается. Искусство — это отличнейшее средство для выкачивания денег и, заметь, с отличнейшим PR. А мок — это лекарство от лени и страха, пилюля силы.

— Все равно, не чувствую этой твоей идеи, она какая-то очень размытая, нечеткая.

— Идея в том, чтобы разрушить строй создателя, т.е. уничтожить всё на своем пути. Эффект переполненного резервуара. Допустим, идея мок не четкая для

— Меня не покидает ощущение, что ты в отличие от т.н. «сотонистов» по-настоящему служишь хаосу и разрушению. Человек не впервые возомнил себя богом. К тому же и в этом его опередили.

— Читатели ознакомились с твоим манифестом. На мой взгляд, он являет собой просто набор хаотичных образов. Мок это очередной бесплотный симулякр — вот этой фразы в нем явно не хватает. — Обычно в манифесте есть вопросы, которые путем долгой казуистики пытаются решить. Мой манифест только ответ. Никаких вопросов нет отныне. История человечества слишком

длинна — уже было достаточно времени, чтобы быть незнающими и спрашивать. В мок есть одна центростремительная мысль. Искусство/идея возникает из полного ничто, из вакуума, как и наша Вселенная. Ничто становиться почвой для появления творчества. Мок придумала не я вовсе. Я лишь дала название всему тому, что не поддавалось определению и каталогизации, но было единым в своей практике. Мок это идея.

— И в чем же именно идея мока? В инверсии сюрреализма?

— Сюрреализм был отправной точкой. Сюрреализм

— это образ, вытянутый из подсознания в реальность. Сновидение в реальном мире. Но что если представить, что мы и есть сон. Что всё, происходящее вокруг, и есть самый дебильный сон. Сон человека в коме. Он не может проснуться, и кошмар, окутавший всю вселенную, не прекращается. Приставка мок выворачивает смысл вселенной наизнанку. Мок запихивает весь хаос, творимый человеком, обратно — туда, откуда он вылез — в его голову. В его сны. Так, чтобы он в снах не искал спасенья от суровой реальности.

— Дьявол это религия. Мок отрицает её, т.к. знает истину возникновения. Искусство, как прародитель мок, — единственная из систем, которая стремится к полному разрушению себя самой без кровопролитий. Сейчас, как это называют, темный

— Ты хочешь на полот-

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

— Разрушить себя и использовать в качестве строительного материала, поскольку разрушать больше нечего?

— Частично да. Смысл ведь вовсе не в том, чтобы разрушать. А создать такое количество в таком качестве, чтобы всей нечисти тупо не было места в сознании. Заселить таким количеством нового, чтобы всё время ушло не на жратву, деньги, войны, а на изучение и попытки превозмочь чужие результаты. Cоздавая, вызывать на сопротивление до тех пор, пока не сдохнешь. Это бесконечное движение.

— Кто помимо тебя причисляет себя к мок? И где ознакомиться с творениями?

— Я могу называть множество чужих имен, но смысла это не изменит. Мне не хочется хвастаться знакомствами, это глупо. Мне гораздо спокойнее, когда всё по мере необходимости само обнародуется. Допустим, я назову какое-нибудь имя, и все скажут: «Ооо, он ведь крутой, если он в мок, то это что-то значит». А принять идею без стороннего давления слабо?

— Ну тогда назови неименитых людей, которыми не придется «хвастаться».

манами и скажу, что это моя личная моквыставка. И буду прав, черт возьми!

— Черт возьми да! Ты будешь прав. Мы показываем пожару его отражение и не тушим его. Так, чтобы всё сгорело и никогда больше не существовало. Останется лишь мок, так как он нематериален.

— Мне все равно невдомёк, в чем же тут идея и как мне она вообще может дать чтото новое.

— Допустим, ты можешь иметь миллион причин, чтобы отказаться сделать чтото, но на то, чтобы решится,

тебя, но задайся вопросом, нужна ли тебе четкость этой идеи или сама идея в принципе? За свои неполных 30 лет ты наверняка мог бы сформировать уникальную идею для себя лично. Четкую, подходящую тебе, как никому другому. Но этого не произошло. Следовательно? Либо ты ленился все эти годы, либо она тебе просто не нужна. Искусство создал человек, его разум, и этот же разум уничтожил это самое искусство. Мок, как часть искусства, уничтожает теперь, когда уже всё разрушено, последнее, что было неприкасаемым всё это время, — создателя. В этом весь смысл.

— В мок определенно есть лидеры. И я к ним себя не причисляю самостоятельно. Хотя по логике именно себя бы я назвала в первых строках, учитывая, что имею возможность первопроходца, но нет. Я уверена: цифра 1 всегда будет предметом сражений. И это прекрасно. Сейчас мок начинает активно развиваться в регионах Башкирии, Казахстана, Москве и Питере. В общей сложности насчитывается до 150 участников в нашем обществе плюс инициативные сторонники.

— Ты говорила, что искусство стало средством выкачивания денег, а ты своими творениями не планируешь заработать?

— Арт-рынок отныне объявлен вне закона. Это собрание квази-знатоков и действительно толковых ребят, которые в угоду общей политике не могут оказать нам поддержку. Мы сами

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

решили создать для себя удобные условия для презентации наших произведений. Люди, которые должны по логике нам помогать, не делают этого. Кураторы, галеристы не на нашей стороне. Они пекутся о том, как их позиционируют, и не хотят себя подставлять под удар. Эти люди не заинтересованы в развитии искусства в России. Стандартная ситуация для современного трусливого общества. Нам остается только вообще не брать этих людей в расчет. У нас нематериальная заинтересованность: искусство появляется там, где его быть не должно, чтобы избавить нас от страха.

— Избавить от страха? Каким образом?

— По представлениям античных философов, человек рождался с перманентным стремлением к БЛАГУ. Это единственное чувство, передающееся по наследству. Сейчас же новый человек появляется на свет с чувством СТРАХА. Страх и производные: гнев, ненависть, отрешенность. И так у каждого на планете — в самые редкие моменты, когда страх отходит, вы испытываете смятение и растерянность, лишившись этого навязанного ориентира. Мок за бесстрашие духа. Он призван снять психологический барьер для открытия бездны возможностей, разубедить в правильности происходящего.

— Страх ли это? Помоему просто безразличие…

— Безразличие есть порождение Лени. Как учит Библия, лень является смертным грехом. Оглянитесь. Лень — апофеоз строения современного общества. Человек давно не индивид. Он целевая аудитория. Знающие этим пользуются и манипулируют. Телевидение, еда, интернет, секс, алкоголь. Человечество аплодирует своим новым идолам — Лени и Страху. Даже не подозревая, мы хлопаем радостно в ладоши и, стоя на коленях, клянемся им в верности. Поднимайте свои дряблые жопы и сделайте что-либо, чтобы засыпая не начинать ненавидеть заранее завтрашний день и по утрам не бояться. Задайте самую сложную цель. Задерите планки до небес.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

V Международная Тату Конвенция: такого Москва еще не видела. клуб Арена, 18, 19 и 20 мая 2012 г.

С 18 по 20 мая на культовой площадке ARENA MOSCOW состоялась Пятая Международная Тату Конвенция. Неизменный организатор фестиваля — тату-студия Павла Арефьева «Angel» — в этот раз порадует публику приездом самого Рика Дженеста, более известного как Zombie Boy. Все тело Рика с головы до ног покрыто татуировками, имитирующими человеческий скелет. Слава пришла к Рику после того, как его заметил креативный продюсер бренда Mugler Никола Формикетти. В настоящий момент Рик Дженест является самой востребованной моделью, уже успел сняться в клипе Lady Gaga «Born This Way», а показы модных домов с его участием вызывают настоящий фуррор. История тату съездов в мире насчитывает уже более 40 лет. Как правило, мероприятия подобного рода постоянно проходят в Европе и Северной Америке — странах, где тату культура сформировалась уже давно. Первый фестиваль в Москве был организован и проведён Кириллом Данелия в 1995 году. После долгих лет тишины проведение следующего тату-съезда состоялось в столице лишь в 2007 году. С тех самых пор московская Международная Тату Конвенция традиционно проводится в мае и с каждым годом количество ее участников неуклонно растет. Поклонники данного жанра искусства путешествуют, знакомятся, кол-

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

лекционируют татуировки от лучших мастеров мира, в том числе и от российских художников. Основная идея Международной Тату Конвенции в Москве — это уникальная возможность для посетителей сделать себе татуировку у лучших зарубежных и отечественных мастеров на фестивале, ознакомиться с различными стилями и направлениями в тату-искусстве, выбрать своего мастера и обсудить с ним дизайн будущей татуировки. Тату Конвенция — это карнавал татуированных людей, живая тату-галерея. Здесь можно встретить много красивых людей с экзотической внешностью. Отбор участников — непростое дело, занимающее целый год. Участие в конкурсной программе могут принять только самые опытные и востребованные художники — признанные гуру своего дела. На площадке будут работать порядка 150-ти мастеров. Представить свои коллекции в рамках мероприятия уже изъявили желание многие отечественные дизайнеры, а также производители тематической одежды , аксессуаров и украшений. На площадке будет придаваться самое современное оборудование для татуировки, пирсинга и перманентного макияжа. Также пройдут показательные выступления мастеров единоборств от Российского Союза Боевых Искусств и многое другое.

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Архипов

Карнавал живых холстов. Впечатления Признаюсь, шел на сие мероприятие со смешанными чувствами. С одной стороны я достаточно далек от этой культуры, с другой как раз недавно задумывался о том, чтобы набить тату, поэтому хотел оценить, насколько оригинальными бывают татуировки — ведь все, кто забивает всю поверхность кожи краской, делают это в расчете на то, чтобы быть неповторимыми. И то, что в тату называют «трендом», — просто какой-то популярный мотив или рисунок (повальное нанесение на свое тело бабочек, популярных киногероев и непонятного значения иероглифов как раз из этой когорты). Решать, что выбрать: популярный мотив или «изобрести» собственную тату — лично дело каждого. Впрочем, осуществить второй вариант не так уж и сложно: можно скомпилировать несколько рисунков или трансформировать под себя уже готовый, а то и выдать татуировщику свою задумку, по которой он сам нарисует эскиз. Фотографиями работ и альбомами с эскизами и были завалены стенды участников недавней тату-конвенции в Москве, чтобы каждый посетитель оценил мастерство татуировщика и, возможно, выбрал себе что-нибудь по душе. Впрочем, можно было тут же ее и набить. Тут и там под иглу мастера ложились люди всех возрастов, полов и социальных групп. Как и все модификации тела (увеличение груди в расчет не берем) тату возникло из древних традиций и обычаев, зафиксированных у самых разных народов, а вовсе не из блатных понятий и аббревиатур. Поэтому если ты, читатель, проявишь бестактность фразой типа «а это чо у тя тут птица набита, ты чо петух?», не удивляйся лучам поноса в свой адрес, а то и нехилой подаче в тыкву. Для современной субкультуры бодимодификаторов такого понятия, как однозначная трактовка смысла рисунка, просто не существует. Хотя бы потому, что чаще всего рисунки не несут никакой иной функции, кроме эстетической. Поэтому поклонником татуированных тел можешь быть, а себе набивать ничего не обязан. Благо, нынче пруд пруди специализированных сайтов, форумов и групп в соцсетях. Любуясь прекрасными телами с шикарными рисунками, поневоле сам начнешь задумываться, какое тату было бы достойным того, чтобы увековечить его на своей коже. Но еще приятнее смотреть на человеческие холсты вживую. Честно признаюсь, видел рисунки и завораживающие, и откровенно нелепые. Такие события устраиваются с двумя целями: народ поразглядывать да собой покрасоваться. И поэтому хороши как раз для того, чтобы прикинуть, как то или иное изображение будет смотреться на коже и выбрать для себя подходящий стиль, соответствующий мироощущению. Кто-то настолько «заболевает» этим, что не оставляет ни сантиметра чистой кожи на теле. Как, например, Рик Дженест, он же Zombie boy — приглашенная звезда конвенции. Он стал судьей в неком конкурсе, победительницей которого, впрочем, стала весьма милая зомби гёрл, затем в фотосессии и в том, что громко именовалось прессконференцией. Спасибо клубу «Арена» за децльное помещение и отсутствие микрофона (хаха, клуб без микрофона). Организатор конвенции недоумевал по этому поводу не меньше нашего, но сделать, увы, ничего не мог. Ну да ладно, вопросы все равно были банальные. На сцене тем временем проходило выступление от Российского Союза боевых искусств. Народ подтянулся к сцене, окружил VIP-зону с тусующим в ней Зомби боем. Я не стал толкаться в этой толпе, да и смотреть на пеструю тусовку растатуированных яр-

Кстати: Всяческих тату-фестов и конвенций в России с начала 2000-х проходит достаточно большое количество, например, пока наша газета верстается и уходит в печать, как раз пройдет сибирский фест в Омске. Если хочешь найти подобное событие где-нибудь поблизости — терзай поисковики или тупо читай специализированные форумы, например http://www.tattootoday.org.

Кстати: Сам понимаешь — самый популярный не значит «самый крутой». Знаменитых бодимодификаторов очень много. Пояндексируй (или погуглируй), к примеру, эти имена: Rolf Buchholz (также почетный гость конвенции), Etienne Dumont, Paul Lawrence, Elaine Davidson, Lucky Diamond Rich, Eric Sprague, Julia Gnuse, и др.

ких персонажей было куда интересней, чем на сцену. Дженест, кстати, не произвел на меня впечатления шоу-мена. Бытуют о нем мнения и более нелицеприятные, мне же сдается, что он “стал звездой” просто на волне чужой славы. Как модель, он крут, не спорю, но не более того. В частности, вопросы о том, каково это — из грязи в князи, да в такие популярные князи, на прессухе тоже звучали. Ведущий шоу вызвал недоумение. Возможно, ему самому его реплики казались саркастичными, но слышна в них была настоящая неподдельная злоба. Только один раз я услышал от него фразу о том, что очень здорово носить на своей коже «настоящее произведение искусства». И в этом с ним нельзя не согласиться, красивое тату на красивом теле действительно смотрится восхитительно. В общем, если тебя гложут сомнения и главным вопросом является «набить иль не набить», обязательно сходи на подобное мероприятие и посмотри, чтобы эти сомнения развеять. Неважно, закладываешь ли ты какой-либо смысл в тату или просто хочешь запечатлеть на коже нечто прекрасное, не забывай, что это изображение будет с тобой всегда и везде. Можно воспользоваться и способом одного моего приятеля, набившего себе абстрактные рисунки. «И красиво, и не надоест никогда» — уверен он. А дальше все просто — боишься не делай, делаешь не бойся. Тот, кто не побоялся, показывал работы мастеров сначала членам жюри, а затем публике, дефилируя по сцене. Каждая награда, конечно же, нашла своего героя — их имена без труда можно найти на официальном сайте конвенции. P.S. Наша остролитературная газетка ХуЛi на тату-конвенции почти совсем не расходилась. И неудивительно, люди пришли смотреть, а не читать. Увы.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Роман Егоров специально для газетки «Ху Ли»

Сикорская Александра

К проведению 5 Московской международной Тату-Конвенции в клубе Arena Moscow 18-20 мая 2012 г.

НАРИСОВАЛСЯ — НЕ СОТРЁШЬ! Из истории татуировки. Многие знают, но лишний раз не помешает напомнить о том, что украшение своего тела с помощью татуировок — древнее и осознанное выражение творческих способностей человека! Вероятно, первые татуировки появились в эпоху палеолита, точнее, около 60 тысяч лет назад. И хотя татуировки, сохранившиеся непосредственно на коже мумифицированных тел (например, в скифских курганах), значительно моложе — им около шести тысяч лет, известно, что искусство украшения тела с их помощью существовало уже во времена первобытнообщинного строя. Европа и Азия, Сибирь и Япония, Австралия и Океания, Северная и Южная Америка. Во всех этих местностях искусство татуирования зародилось независимо друг от друга. При этом ясно просматривается такое различие: для белой кожи характерно татуирование знаками, орнаментами и цветами; для темной — скарификация (от английского «to scare» — делать шрамы). В последнем случае надрезы на лице и теле создают рельеф, который превращается в декоративный элемент. Чаще всего рельеф подчеркивается краской, нанесенной на раны. Кроме того, первобытные культуры практиковали пирсинг бровей, губ, сосков и гениталий (англ. «to pierce» — прокалывать) и брэндинг (англ. «to brand» — клеймить). Полинезийские и индонезийские аборигены сохранили древнейшую практику татуировки до сих пор, передавая ее из поколения в поколение с незапамятных времен. Это доказывает: татуировка служит не только украшением, но и знаком племени, рода, тотема, обозначает социальную принадлежность ее обладателя. Кроме того, наделяет своего обладателя мистической силой. Все начиналось спонтанно, непредсказуемо, с естественных повреждений кожи. Охотник или воин возвращался домой с ранами, которые рубцевались и образовывали на теле причудливый рельефный узор. Считалось: чем больше таких знаков отличия было на теле мужчины, тем большим опытом и отвагой он обладал. С усложненим иерархии общества татуировки стали наносить искусственно — в том числе и на тела тех, кто не принимал участия в боях и охоте. Почетные отметины в пределах каждого замкнутого социума приобретали определенное значение, как современные знаки отличия у военных. Татуировка на теле члена общины говорила как о воинских заслугах, так и об общественном положении. Обычай наносить татуировки распространялся и на женщин. Например, в древней Японии, на острове Ява, в Сибири по татуировке можно было узнать, замужем женщина или нет, есть ли у нее дети, и в каком количестве. В некоторых культурах татуировки свидетельствовали о здоровье и репродуктивности женщины — чем больше узоров, тем выносливее их носительница. Поводом для нанесения татуировки обычно служило посвящение юноши в мужчину, а девочки — в женщину. В одних случаях юношу татуировали перед первой охотой или битвой — таким образом, он получал оберег. В культурах мужчине полагался знак отличия после того, как он приносил первую добычу или голову перво-

го врага. Ну а последние татуировки появлялись на теле человека уже после смерти — они служили проводниками в загробный мир. Среди эскимосов существовало поверье, что определенная татуировка является пропуском в вечность. В Полинезии татуировали не только покойного, но и его родственников, демонстрируя таким образом дань уважения и траур. В некоторых областях существовала особая форма обмена любовными посланиями: влюбленные, изображая на своем теле определенные узоры-рисунки и показывая их предмету страсти, передавали языком символов свои чувства и намерения. Рисунки на теле могли иметь и другие магические свойства: они оберегали от родительского гнева детей, хранили от болезней стариков, пы-

тались усмирять стихии. Места для татуировки выбирались самые разные. Татуировались руки, ноги, тело, пальцы рук и ног. Отличительным признаком новозеландского племени маори были и есть лицевые татуировки «моко». Известно, что татуировки были во всеобщем употреблении среди греков, галлов, пиктов, бриттов, фракийцев, германцев и славян. В период неолита (8-3 тыс. лет до н.э.) татуировки в виде геометрических знаков практиковались на территории современной России и Румынии. Наши предки, например, пользовались глиняными штампами с орнаментами, которые полагалось иметь при исполнении магических ритуалов древнего культа плодородия.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

В эпоху раннего средневековья ремесленники обозначали татуировкой принадлежность к определенному цеху: столяры, кузнецы, жестянщики. виноделы рисовали на руке или груди символы своей профессиональной деятельности. Позднее, уже в 16-19 веках, эта традиция возродилась в среде моряков, литейщиков, горняков. Считают, что современная татуировка на Западе обязана своей популярностью именно им. Позднее история татуировки в Европе прошла через несколько периодов запретов и разрешений. С распространением христианства обычай стал безжалостно искореняться как составная часть языческих обрядов. Запрет был настолько суровым, что татуировка не практиковалась среди европейцев вплоть до 18 века. Развитие торговли с заморскими территориями в эпоху больших географических открытий 15-17 веков способствовало тому, что искусство татуировки вновь возродилась в Европе. Татуировка вернулась, но уже не в своем изначальном ритуально-сакральном значении, а как орнаментальная заморская диковинка, мода, не обремененная каким-то особым смыслом. К примеру, английские моряки в 18-19 веках использовали татуировки в качестве амулетов, изображая на своих спинах огромные распятия — в надежде, что это оградит их от телесных наказаний, практиковавшихся в английском флоте. В 18, 19 и 20 веках интерес к татуировке постепенно возрастает. Татуируются как простые смертные, так и короли. Но особенно бурно татуировка начинает развиваться с середины двадцатого века. Всплеск молодежной культуры 1950 — 1960-х годов породил новое поколение татумастеров. Их творческие амбиции и смелые эксперименты придали татуировке новый статус. Используя образы других культур — Дальнего Востока, Полинезии, американских индейцев — они создали весьма любопытные направления и эклектичные стили. В 21 веке среди них выделяются Трайбал (черные заостренные линии), Ориентал (драконы, иероглифы), Флористика (изображение цветов), Реализм (животные, птицы), Портрет, Фэнтази (сказочные, мифические существа), Биомеханика (по мотивам рисунков швейцарского художника Гигера), Старая и Новая Школы (кинжалы, розы, сердца, шрифты) и другие. Одним из отличных способов знакомства с миром татуировки было и остается посещение Фестивалей Искусств, посвященных татуировке, т.н. Тату-Конвенций (разница между фестивалем и конвенцией — в масштабе проведения и количестве участников — конвенция менее масштабное мероприятие — прим. ред.) В Москве Пятая Тату-Конвенция проведена 18-20 мая 2012 года Тату-студией Павла Ангела в клубе Arena Moscow. Более 150 лучших российских и зарубежных тату-студий во главе с неповторимым шоуменом по имени ZOMBIE BOY, прославившемся своим сотрудничеством с королевой современного эпатажа LADY GA-GA, показали свое искусство, стали проводниками в захватывающий мир татуированных людей. Присоединяйтесь к нему, будьте НА ОСТРИЕ, чтобы воочию убедиться, что с течением времени татуировка давно перестала ассоциироваться с примитивной спецификой криминала и вновь приобрела культовые черты древнего, уникального и востребованного людьми искусства.

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

Zombie boy

посетил

столицу

в рамках V московской международной тату конвенции В период с 18 по 20 мая в Москве, на площадке Arena Moscow проходила 5я международная тату конвенция. Организатором которой, как и в предыдущие разы, выступила тату-студия Павла Арефьева «Angel». На одной площадке собралось более 150 лучших отечественных и зарубежных мастеров, представляя коллекции своих работ. А также набивая татуировки на месте. В конце дня проводилась конкурсная программа по выполненным работам, в разных номинациях. Также присутствовали изготовители тематической одежды, украшений и аксессуаров. На фестивале можно было купить футболки и другую одежду с соответствующей тематикой. На площадке были представлены новейшие разработки оборудования, предназначенного для перманентного макияжа, пирсинга и татуировки. В рамках фестиваля, одним из приглашенных Звёздных Гостей, был Рик Дженест (Rick Genest) , так же известный многим под псевдонимом — Зомби Бой (Zombie Boy). С 16ти лет парень стал наносить себе татуировки, и к сегодняшним 26ти годам его лицо и тело покрыто татуировками имитирующими разлагающийся труп, со вскрытой черепной коробкой обнажающей серое вещество, и из которого лезут тараканы. Рик Дженест родился в Монреале в Канаде 7 августа 1985 года. После окончания школы Рик ушел из родительского дома, и в течение следующих шести лет он планомерно наносил на свое лицо и тело все большее количество тату. Рик потратил на них не одну тысячу долларов. Чтобы оплатить работу тату-мастера, Рик перебивался случайными заработками и спал на улице, за что получал многочисленные штрафы от полиции. В марте 2010 года Рик разместил свои фото на фоне кладбищ,. на своей страничке в Facebook, и они привлекли внимание огромного количества людей. Так, к концу 2011 года на его страничку подписалось рекордное количество посетителей, более полутора миллионов. В итоге Зомби-боя приметил модный дизайнер, работавший со знаменитой Леди Гага (Lady Gaga), он же глава модного брэнда 'Mugler' и и главный редактор Vogue Hommes Japan Николя Формичетти (Nicola Formichetti). Рик становится лицом марки в рекламной кампании Mugler и снимается в клипе Леди Гаги «Born This Way», в котором дива появляется с макияжем, повторяющим татуировки Рика. Сейчас Рик Дженест активно участвует в показах и фотосессиях различных модных домов. Его услуги в этом направлении очень востребованы, и показы с его участием очень популярны. Так, за весьма короткое время Рик Дженест из неизвестного канадского подростка превратился в настоящую знаменитость. Что же касается его собственного отношения к собственному образу, то Рик все еще не остановился на достигнутом — он знает точно, сколько еще 'доработок' предстоит до того, как его окончательный образ Зомби-боя станет по его мнению идеальным. Кстати, известно, что еще подростком, в возрасте 15 лет он перенес весьма серьезную операцию по удалению опухоли головного мозга. Ее делали через ротовую полость. Шанс того, что он выживет, был очень невелик. На тот момент лазерная хирургия была совсем еще новым методом лечения, в процессе тестирования. Он мог ослепнуть, и его постоянно пугали смертью. В тот момент он начал жить улицей, увлекся панк-роком и панковским образом жизни, был окружен людьми с кучей татуировок и пирсингом … Друзья и дали Рику прозвище Зомби из-за его операции. Мы попали на тату конвенцию во второй день. У входа и внутри толпилось много лю-

дей. Много татуированных и пирсингованных людей, все в одном месте. Глаза разбегались, хотелось рассмотреть каждого. Народ общался, пил пиво, делился впечатлениям и опытом, демонстрировал себя и просто хорошо проводил время. Внутри я бродила от стенда к стенду, рассматривала каталоги работ мастеров. На сцене художники боди-арта разрисовывали своих моделей. Интересно, но интересней было наблюдать за процессом набивания татуировок. Столько красивых, интересных работ я увидела, в разных стилях и направлениях. Целое исскуство. Тогда я подумала, что моим родителям и вообще людям их поколения было бы полезно тут побывать, расширить кругозор, а то у них почти у всех сформировано представление о татуировке, как о тюремной наколке. Меня интересовал вопрос, есть ли тенденция, какая-то мода в эскизах тату, пообщавшись с разными тату мастерами, я выяснила что нет . Есть разные стили и жанры тату, но ценится рисунок прежде всего своей оригинальностью. Я уже пошла по третьему кругу гулять по залу, но увидела Рика Дженеста . Зомби бой в окружении нескольких охранников и толпы поклонников и фотокамер вышел в зал, размахивая пластмассовой бензопилой. Пройдясь по залу, собрав больше народу вокруг себя, он поднялся на второй этаж. Мне нравится этот парень, я примкнула к толпе. Со словами

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

«Всем пива, за мой счёт», он взял себе пива в баре, сделал пару глотков, сказал, что пошутил, посмеялся, попозировал, погримасничал и пошел в вип зону. Теперь можно было понаблюдать за ним с балкона. Я посмотрела ещё мнуты три, и пошла на улицу проветрится, оставив самых преданных поклонников сидеть там и смотреть на него из далека. Вернувшись в зал я увидела, что мастера боди-арта закончили свою работу, модели уже продефелировали перед жюри. Зомби бой уже был на сцене. Он подходил к каждой из 4 конкурсанток, размахивал бензопилой и делал зомби позы и лица. Насколько я слышала, Дженест серьезно интересуется цирковым мастерством: глотанием огня и шпаг, умением ходить по стеклу и всяким таким. Хочет научиться жонглировать бензопилами. А ещё он факир. И вообще считает себя шоуменом. Было бы здорово, если бы он показал свое умение, кажется, как раз было время и место . После присуждения первого места, участницы и Рик удалились на фотоссесию. А я все ждала пресс-конференцию, которую начали на час позже. Тянули и на самой пресс-конференции, оказалось, нету микрофона. Ждали микрофон, но так и не дождались, пришлось проводить конференцию, приблизившись к Зомби-бою вплотную. Иначе нельзя было услышать ни слова. К этому времени Дженест выглядел уже немного уто-

мившимся. Вопросы были стандартные. Ответами на них может послужить биография Рика, которую я осветила выше. Не обошлось, конечно, без вопросов «как вам русская водка» и «понравились ли вам русские девушки», ответы на которые, несомненно, были положительными. Верит ли Зомби Бой в бога. Рик спросил в ответ «в какого именно?» А еще он показал нам свою задницу, на одной из ягодиц красовалось цветное пирожное. Это его первая татуировка на этой части тела, которую он сделал буквально неделю назад. Мне было особенно любопытно рассмотреть Дженеста вблизи. Его татуировки не такие яркие как на картинках. У него милые глаза и улыбка. И вообще, он довольно симпатичный, обаятельный молодой человек. На радость у меня осталась фотография с ним, где он пытается меня съесть. Ну он часто пытается кого-нибудь съесть, как и полагается всякому уважающему себя зомби. У меня столько было картинок в голове как подыграть ему на фото, но в нужный момент я растерялась и все они тут же вылетели из головы. Даже газету забыла развернуть, чтобы название ХуЛи было видно во всей красе! Далее следовала конкурсная тату-программа в разных номинациях. Которую мы начали смотреть, но быстро ушли. Т.к. снизу вглядываться на татуировки людей на сцене нам показалось не очень интересно, хоть они и подходили ближе, для демонстрации. Было бы здорово, если бы сбоку сцены был хотя бы один большой монитор, куда бы во всей красе транслировались конкурсные тату. Но ушли мы очень довольные. На следующий день, после третьего дня конвенции, состоялась After Party в баре Rolling Stone, в 11 вечера был zombie boy dj set. К которому мы и подтянулись. Дженест периодически диджеит, и не в первый раз он это делает в России. Но сам он говорит, что предпочитает гитарную музыку, и лучше ему побренчать на гитаре, а за пультами он ради шоу. Так и было, за пульты встали парни из rock dj mafia. Звучали миксы на Marylin Manson, Prodigy и др. Zombie boy тусил рядом. Заводил публику и создавал атмосферу. Народ отрывался. Было здорово, парни из RDM и Рик отожгли по-полной. Дженест пил то ли Jack Daniels то ли Jagermeister прям из бутылки, периодически угощая народ из той же бутылки. Потом он спустился в толпу, раздавал автографы и фотографировался с поклонниками. Когда сет закончился, парней стал сменять резидент бара. Дженест на какой-то момент задержался у пульта, я успела увидеть, как резиденту что-то не понравилось и он гневно стал убирать руки Зомби боя с пульта, после чего решительно набросился на Дженеста и похоже успел то ли ударить его, то ли повалить, этот момент мне был не виден. Рика быстро оттащила его охрана. Он пытался вырваться. В какой-то момент ему это удалось, он бегал по бару, непристойно ругался и сотрясал кулаками в сторону обидчика. Он даже забрался на барную стойку, от туда хотел добраться до пульта. Но охрана все-таки не дала ему это сделать. Через какое-то время он успокоился, и некоторое время ещё сидел за столиком у бара со своим окружением, менеджером и охраной. Видно, что он все еще злился, был недоволен и обсуждал эту тему. Потом он ушёл. Я болела за Зомби боя. Жалко, что ему не дали добраться до того диджея и навалять ему в ответ. Все присутствующие поддерживали Зомби Боя, а некоторые даже выказывали недовольство непристойными жестами в сторону диджея. Явно резидент бара задумал пропиариться таким образом, а может ему просто не нравится Рик Дженест. Мне нравится Рик Дженест, я повторюсь, и я буду рада его следующему приезду.

Художественная литература. Хроники нашего времени.

Беседовал: Архипов

Suspension-пикник в Москве Интервью с командой Pain Cult

Так исторически сложилось, что тату и пирсинг выделились в отдельные субкультуры. Но формально они относятся к одному из подвидов бодимодификации, среди которых такие странные и / или болезненные разновидности, как скарификация (шрамирование), разрезание языка напополам (змеиный язык), 3D-импланты, клеймение, татуировка глазного яблока и множество других. В этот же список некоторые включают подвешивание. Хотя это скорее некий ритуал, изменение сознания, а не тела. Так ли это. Одновременно с 5ой тату-конвенцией в

клубе «Гауди» проходил suspension пикник. Если, кто не в курсе, так по-английски именуется подвешивание — одно из самых экстремальных изобретений бодимодификаторов. Вернее, не изобретение, а воскрешение давно забытого старого. К сожалению, как следует повеселиться на этом мероприятиии нам не удалось, но зато получилось побеседовать с основателями suspension-движения в России Джанком и Нуки.

— Как вас вообще воспринимает общество?

Катя n00kie: У 95% людей это вызывает неприятие. Они не понимают, что подвешивание — такой же заряд адреналина, как прыжок с парашютом, поездка на спорткаре, трюк на сноуборде. Тот, кто подвешвается — не мазохист, он просто ищет новых ощущений. Если человеку больно и противно, для него это будет разовое мероприятие. Но новый экстремальный опыт так или иначе человек получит. В этом цель подвешивания, а вовсе не в наслаждении болью. Некоторым ее почти не чувствуют, зато ощущают сильный впрыск адреналина. У нас подвешивание практикуется уже около 10 лет, но большинство, воспитанное в СССР, все равно будет смотреть на нас косо. Артем JuNK: Действительно, самым распространенным стереотипом о suspensionдвижении является уверенность, что все это — BDSM, хотя это не имеет никакого отношения к истине. Катя n00kie: Да, прийти подвешиваться может прийти человек без единой татухи или пирсинга просто в поиске новых ощущений. Подвешиванием можно увлекаться вне какой-либо связи с другими бодимодификациями.

— Многие ли действительно находят для что-то привлекательное для себя в подвешивании?

Артем JuNK: Если судить хотя бы по моим клиентам, человек, который решился на такой поступок, уже отчасти готов к тому, что его ждет. К тому же я сам человека морально настраиваю, рассказываю, что он может получить из этого. Большинство людей остаются довольны, это даже может поменять взгляды на жизнь, я видел, как люди становятся сильнее в духовном плане. У меня буквально несколько человек было, которые сказали, мол, все это хрень, вы все долбанутые и т.д.

— А как именно ты настраиваешь человека на то, чтобы проткнуть кожу крюками и висеть на них?

В сети: http://www.paincult.ru/ — чтобы прочитать слова, к которым и добавить-то нечего. Кликни по двум последним словам текста, если решил проигнорировать предупреждение. На сайте найдешь подраздел Links, который позволит углубиться в тему. http://bodymodify.ru/novoe/ podveshivanie-osnovyi.html — статья Джанка о подвешивании. В заглавии увидишь скромное «основы». Ужаснись, узнав насколько основательны основы. Читай, если ты нуб даже в теории. Без нее в практику лучше не лезть. http://www.bme.com/ — в представлении, по словам бодимодификаторов, не нуждается. http://biomod.ru/ — рунетный портал о бодимодификации и обо всем, что с нею связано. Забей в поиске на тытрубе «free fall suspension in cooler», чтобы поглядеть, как ребята скрестили экстремальный спорт и бодимодификацию — две, в общем, параллельных субкультуры, которые в таком контексте еще не пересекались. Упомянутый в интервью «Триумф боли» без труда найдешь вконтакте. Но перед просмотром вчитайся в предупреждение, доступное по первой ссылке. Понравились фотки? Их нам предоставила милая девушка по имени Полина Краснова. А вот ее тумблер, если хочешь полюбоваться на то же самое, но в цвете: http://psphotos.tumblr. com/archive Артем JuNK: Вот придешь подвешиваться, расскажу (смеются).

— Тогда расскажи, каковы же вообще корни всего этого движения?

Артем JuNK: Первые подобные акты зафиксированы у индейцев Северной Америки, в так называемые времена месоамерики (историко-культурное образование, куда входили племена ацтеков, майя, ольмеков, тольтеков и др.). В разных вариациях у различных народов существовал обряд инициации мужчины. В одной из интерпретаций в восемнадцатый день рождения будущего мужчину подвешивали на одном-единственном крюке, с которого он к утру должен был свалиться, потому что кожа в итоге рвалась. У всех мужчин той народности в одном и том же месте присутствует характерный шрам. Вот оттуда и тянется традиция подвешивания. Катя n00kie: Затем, конечно же, было длительное затишье благодаря волнам европейских колонизаций, и в более-менее традиционном виде подвешивание сохранилось у некоторых народов Океании и Индии.

— В Индии?

Катя n00kie: Ну да. В Океании обычай сохранился только в некоторых племенах, а в Индии каждый год проходят фесты с таким же размахом, как карнавалы в Рио. В Россию субкультура пришла, не соврать бы, то ли в 2003, то ли в 2004 году. Первое подвешивание состоялось в маленьком клубе, и участвовали в нем два очень известных персонажа, можно сказать, отцы русского пирсинга, Илья «Denam» Демидкин и Евгений «Ant» Слюсарёв.

— Примерно в те годы, я помню, как ко мне попал большой архив фото с Bmezine. Катя n00kie: Мы как раз зависали на BME на тот момент, чтобы изучать нюансы пирсинга, и там были интересные статьи о разных видах бодмода. И найдя на сайте раздел про подвешивание, Denam и Ant решили, что они, как тру-бодимодификаторы, обязаны это по-

№ 2 (15) 2012 "Закон клонов 1 ч."

пробовать. В полумраке маленькой галереи они устроили арт-подвешивание, у меня сохранились фотки в вебки — ужасного качества, но видно, что чуваки висят. Соответственно эти двое были первыми. После этой устраивались еще какие-то мелкие попытки, но развиваться серьезно все начало, когда мы с Denam’ом работали в студии Wildcat. В маленьком кабинетике собиралась вся бодимидификаторская шобла, просто друг друга «вешали», дошло до того, что чуть ли не каждый день кто-то висел, столько было желающих. Позже к нам присоединились Раш, JuNK… Так отцы русского пирсинга стали отцами русского подвешивания, и это неоспоримый факт. Одно из первых подвешиваний зафиксировано в короткометражке Дарьи Басалаевой «Триумф боли», в ней можно увидеть и сам процесс и известных участников движения бодимодификаторов.

— Необычным способом, но вписали себя в историю.

Катя n00kie: Получается, да, хотя ни о чем таком не думали, просто собралась молодежь (мне тогда было лет 20) и решила повисеть на крюках. И хотя я с самого начала в теме, сама поучаствовать в подвешивании все никак не соберусь.

— Все об этом знаешь, но ни разу даже не пробовала?

Катя n00kie: Да, была участником всего происходящего, но не висела.

— За почти десяток лет подвешивание распространилось по стране?

Катя n00kie: Были попытки, после того, как люди увидели фото того, что мы делаем в интернете. Как-то прокатилась волна по крупным городам и так же сошла на нет: особого развития не наблюдается. Все на дилетантском уровне: вешаются на рыболовных крюках, не используют блоки, грубо говоря, тягают свой вес. Глядя на то, что мы вытворяли в самом начале, тоже хватаешься за голову, но мы на ошибках набрались опыта. Нужно суметь рассчитать нагрузку, чтобы человеку не было безумно больно, а главное не было последствий для здоровья. Известны всяческие эксцессы, когда людям просто кожу разрывало или они теряли много крови. На последнем подвешивании в Питере Рольфу (один из почетных гостей тату-конвенции 2012) попали крюком в какой-то крупный капилляр

так, что кровь не могли остановить целый час. Причем, они закрылись в фотостудии, из который выйти можно было только утром. Если уж и заниматься подвешиванием всерьез, нужно уметь оказать первую помощь или хотя бы знать, как доставить человека в травм-пункт. Артем JuNK: Да, необходимо почерпнуть очень много знаний из медицины и анатомии и уметь ими пользоваться. Катя n00kie: Ту же жопу проколоть если, можно попасть так, что полная жопа и настанет.

Артем JuNK: Да. В чем фишка — в кожу вставляются крюки оригинальной конструкции, не классической. Сооружается система из веревок, которая позволяет прыгнуть с высоты, пролететь определенное расстояние, а затем повиснуть на крюках. Разработал и придумал эту тему Раш из Sinner Team. Я тоже участвовал в этом. Я совершил прыжок после Раша и его жены. Это был третий подобный прыжок в мире. За два года существования в подвешивании в свободном падении поучаствовало 20 человек.

— В смысле?

— Как-то небыстро расширяется аудитория. И неудивительно: это даже в описании страшно.

Артем Junk: Могут навсегда отняться ноги. Катя n00kie: Поэтому все всегда должно быть на уровне.

— То есть бодимодификатор — это уже почти такая профессия?

Катя n00kie: Конечно. Бодимодификаторы — это не люди с психическими расстройствами, просто они выбрали для себя новый нестандартный способ получения адреналина. При этом каждый может искать в подвешивании свое: переступить через боль, получить новые ощущения, что-то доказать самому себе — все сугубо индивидуально. Если пирсинг, тату и другие модификации рассчитаны на то, чтобы их кто-то видел, то ритуальное подвешивание — это опыт, в котором человек проявляет себя только для себя. И в этом основное отличие подвешивания от всего остального. Главное понять, что это неплохо, но в любом случае рискованно, и надо быть готовым взять этот риск на себя.

— Мало-помалу движение бодимодификаторов все-таки растет. Какое же направление в этом движении вы назвали бы самым экстремальным? И возможно ли придумать что-то новое в этом «жанре»?

Артем JuNK: Довольно экзотичных бодимодификаций много, на некоторые из них решатся немногие. Как например, пластическая операция для придания ушам заостренной формы (эльфийские ушки), а про татуировку глазного яблока многие никогда и не слышали. Насчет того, возможно ли что-то новенькое, самое крутое и свеженькое сейчас — это free fall suspension jumps.

— Подвешивание в свободном падении?

www.xy-li.ru I www.neo-lit.ru

Артем JuNK: Не скажи, к нам уже приезжают со всего мира, чтобы перенимать опыт — из Израиля, из Англии, из Германии... Повторили нас только один раз, одна украинская команда организовала подобные прыжки, но с гораздо меньшей высоты.

— Насколько сложна техническая сторона вопроса?

Артем JuNK: Главное — это хорошее альпинистское снаряжение. В основном мы используем его для самой системы подъема и подобных задач, потому что оно обладает большим запасом прочности, а значит и надежности. Оборудование стараемся отбирать только самое лучшее, постоянно проводим экспертизы. Если обнаруживается хоть малейшая микротрещина в какой-либо детали, она тут же идет в брак. Потому что если хотя бы один карабин подведет при прыжке с подобной высоты, это приведет к гибели, такую ответственность мы себе позволить не можем. Прыжок проходит в два этапа: сначала свободное падение, затем срабатывает база и человек повисает на крюках.

— Расчеты, страховка… Все равно с трудом верится, что кусок кожи может выдержать вес тела.

На фото: Рольф Бухгольц

Еще больше фото на стр. 25 и 28

Артем JuNK: В среднем 1 см2 на теле здорового мужчины способен выдержать нагрузку в 60 кг. Или даже все 120, если правильно распределить нагрузку по этому квадратному сантиметру. Если не верится, возьми простую перчатку из тонкой кожи и попробуй порвать, возможно, изменишь свое мнение. Фото: Полина P.S.Photos Краснова

В соответствии с Уставом газеты материалы Ху Ли должны способствовать развитию толерантности в СНГ, борьбе с графоманией и экстремизмом, а также пропагандировать здоровый образ жизни. Культурно-просветительская газета «Художественная литература. Хроники нашего времени». Издается с 2009 г. Второй сезон. Номер 2 (15) 2012. Газета зарегистрирована в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций (Роскомнадзор). Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС77-38576 от 24 декабря 2009 г. Учредитель Зырянов Н.В. Адрес редакции: 121359, ул. Маршала Тимошенко, 17-2-26. Электропочта редакции: info@xy-li.ru. Телефакс: 8 (495) 416 07 70.

Главный редактор: Н. В. Ковырялкин Старший редактор: Е. Одинокова Редакторы: Н. Зырянов, Е. Георгиевская, Кока (Ковырялкин), А. Архипов Бильд-редактор: Е. Бычкова Фото: С. Колокольский, А. Хрон, Кока, Р. Голубов, Краснова П. Верстка, оформление: Т. Сосенкова, Т. Пильникова.

Отпечатано в «Народной типографии»: Обнинск, Шацкого, 5. Сдано в печать 08.06.2012 г., по графику 08.06.2011 г. Тираж 1000 экз. Оплата приветствуется.

Издание организовано силами творческого сообщества «Неоновая литература» (neo-lit.ru). Даже если пишете плохо, но читать все равно смешно — тоже присылайте.