Казаковская филигрань by Litera

НАРОДНЫЕ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОМЫСЛЫ НИЖЕГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ

Нижний Новгород 2010

ББК 85.125 УДК 913(С142) Ш19

Библиотека имени Ивана Петровича Склярова НАРОДНЫЕ ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ ПРОМЫСЛЫ НИЖЕГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ в 10-ти книгах ПРОЕКТ ОСУЩЕСТВЛЕН ФОНДОМ РАЗВИТИЯ НАРОДНЫХ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПРОМЫСЛОВ НИЖЕГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ Руководитель проекта Н.Г. СМИРНОВ Главный редактор проекта В.А. ШАМШУРИН РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: Н.Г. Смирнов (председатель), В.А. Алексеев, Б.С. Извеков, А.Г. Киселев, Е.В. Муравьев, Н.Я. Николаев, В.В. Федоров, С.П. Чуянов, В.А. Шамшурин

Ш19

Шамшурин В.А. Казаковская филигрань. – Нижний Новгород: «Литера», 2010. – 168 с., ил. – (Библиотека им. И.П. Склярова «Народные художественные промыслы Нижегородской области»). Книга нижегородского писателя Валерия Шамшурина рассказывает об одном из самых известных нижегородских промыслов – казаковской филиграни. Много страниц автор посвящает истории края. Для широкого круга читателей.

ББК 85.125 + 26.89(2Рос-4Ниж) УДК 913(С142) ISBN 978-5-900915-72-2

ÍÀÐÎÄÍÛÅ ÕÓÄÎÆÅÑÒÂÅÍÍÛÅ ÏÐÎÌÛÑËÛ ÍÈÆÅÃÎÐÎÄÑÊÎÉ ÎÁËÀÑÒÈ

âàëåðèé øàìøóðèí

êàçàêîâñêàÿ ôèëèãðàíü

Вы держите в руках книгу библиотеки «Народные художественные промыслы Нижегородской области». Цель издания – познакомить широкую читательскую аудиторию с основными народными промыслами, которыми так богат наш край, рассказать об их истории, самобытности и современном состоянии и тем самым способствовать бережному отношению к ним и сохранению народных традиций. Библиотеке присвоено имя Ивана Петровича Склярова, губернатора Нижегородской области в 1997–2001 годах, внесшего значительный вклад в сохранение и развитие промыслов. Она предусматривает выпуск десяти книг по отраслевым направлениям художественных промыслов: хохломская роспись, балахнинские кружева, городецкая роспись, резьба по дереву и другие. Выражаем благодарность губернатору Нижегородской области Валерию Павлиновичу Шанцеву за поддержку проекта.

СОДЕРЖАНИЕ От корня живого . .......................................................... 5 На пути село большое ................................................ 16 И пахари, и мастеровые . ............................................ 29 Кондратовская эволюция . .......................................... 39 Глубина колодца .......................................................... 54 Серебряные кружева . ................................................. 74 Азы мастерства . .......................................................... 86 Наследники традиций . ............................................... 98 Заповедными тропами ...............................................111 Литература . ............................................................. 127 Иллюстрации . ........................................................... 129

ОТ КОРНЯ ЖИВОГО Есть и из нашево народа добрые мастеры. Петр I

азаковская филигрань – серебряная ветвь чудесного древа нижегородских художественных народных промыслов. Верно будет сказать, что она у нас привилась недавно – всего лишь в минувшем столетии, и так же верно, что зарождалась в глубокой древности. Судя по раскопкам, еще в домонгольские времена вместе с византийскими монетами от берегов Понта Эвксинского по торговым путям завозились на приокские земли перстни, браслеты, фибулы* и другие украшения. Прекрасная Византия задолго до своего упадка озаряла светом высокого искусства северные народы и племена, которым суждено было объединиться в благословенное государство Русь и создать свою культуру. Из Византии и перешел к нам термин, обозначающий основной вид ювелирной техники «филигрань», образованный от греческих слов «филум» – нить и «гранум» – зерно. Но более всего в прежние времена употреблялось в нашем отечестве слово «скань», что в переводе со старославянского значило сотканный, сквозной. Мастера сканых изделий назывались сканщиками. Скань накладывалась ими на различные изделия в виде крупных узоров, пластинных сквозных листов или проволок, скрученных вместе в виде сетки. Известны сканые оклады на древних Евангелиях. Сканым листом покрыта риза на иконе Владимирской Божией Матери в Успенском соборе, что находится в Московском Кремле. Тулья шапки Мономаха состоит из восьми сканых золотых дощечек. Можно со всей уверенностью кон-

1 * Фúбула – металлическая застежка для одежды, одновременно служившая украшением.

2 Образцы византийского (1) и древнерусского орнамента (2)

Вверху – колт из Старой Рязани, XIII в. Справа – Георгий; Деисус с избранными святыми, Москва, вторая половина XV в.

казаковская филигрань

статировать, что сканое искусство на отеческой земле получило наибольшее распространение после того, как великий князь Владимир ввел христианскую веру в своих владениях, тем самым духовно породнившись с Византией. Вот они – истоки русской филиграни, история которой насчитывает много веков.

Безусловно, нельзя говорить ни о какой обособленности, имея в виду существенные изменения в любой сфере отечественной художественной культуры, происходившие в течение времени. Выдающийся ученый-искусствовед Виктор Никитич Лазарев, касаясь различных влияний на русских мастеров, в том числе, естественно, и тех, кто занимался филигранью, отмечал: «По-настоящему творческими влияния становились лишь тогда, когда для их усвоения была подготовлена соответствующая почва и когда они стимулировали процесс развития. Таковы были византийские влияния в Древней Руси до середины ХV в., итальянские влияния во времена Ивана III и Василия III, западные влияния в ХVII в. Но сколь бы большое значение мы ни придавали влияниям, все же не они определяют исторический процесс. Они всегда являются не первичным, а вторичным фактором, ускоряя либо задерживая то, что сложилось в рамках данной культуры в результате ее о рганического внутреннего роста» (Лазарев В.Н. Византийское и древнерусское искусство. М.: «Наука», 1978). Приочье к западу от Мурома не было в старину спокойным местом. Оно постоянно подвергалось нападениям то половцев, то мордвы, то волжских булгар. Немало бед принесло этим местам нашествие Батыя, возвратив им первобытную дикость и запустение допо-

ОТ КОРНЯ ЖИВОГО

топных времен. Только редкие археологические находки свидетельствуют ныне о том ценном, что погибло здесь вместе с гибелью жителей, которые заботились не только о пропитании и уюте, но и знали толк в рукотворной красоте, умножая и оберегая ее. Часто разносили по округе тревогу колокола божьих храмов и в сполошном ХV веке, когда стали досаждать разорительными набегами воинственные татарские ханы из Казанского царства. Несколько раз они запаливали и разоряли Нижний Новгород; вторгались в приокские пределы, вынудив Муром стать пограничным городом, крайней русской крепостью на востоке Московского княжества. После двух походов на Казань Ивана III, казалось, снова наступило затишье. Однако оно было обманчивым. После блистательной победы на реке Шелони 14 июля 1471 года над непокорными новгородцами, захотевшими перейти под власть великого князя Литовского, Иван III принялся ссылать захваченных в плен воинов на восточные окраины своих владений, поселяя их там. Когда же через несколько лет Великий Новгород был окончательно сломлен и вечевой колокол вывезен из него, последним новгородским ратникам ничего не оставалось, как встать под руку московского государя, служа ему верой и правдой. Вот тогда, в конце ХV века, и стала укрепляться заставами и острожками граница государства, покончившего с уделами. И тогда же на дальних подступах к Мурому возникло служилое Казаково, преградившее ближний, наиболее удобный для налетчиков и разбойных ватаг, путь на владимирские и рязанские земли с их лесами и пашнями. Естественно, в те беспокойные времена о филиграни здесь еще не думали. Но она конечно же не могла исчезнуть из русских пределов. Богатейшие коллекции серебряных изделий того времени представлены в Оружейной палате и Троице-Сергиевой лавре. Остались прекрасные образцы изделий необыкновенно талантливого ювелира Амвросия, изящные орнаменты которого, живописные филигранные узоры сравнивают с возвышенно исповедной иконописью Андрея Рублева. Созданная Амвросием панагия-складень; бесподобный потир, вдохновенно сработанный Иваном Фоминым; богато и причудливо увитый сканью оклад Евангелия боярина Федора Кошки – потрясающие примеры достижений отечественных мастеров. Памятны имена замечательных сканщиков Леонида Златописца и Андрея Искусника.

Иван Третий

Панагия и чаша водосвятная, Москва, вторая половина XV в.

казаковская филигрань

* Коробья – гнутый короб, круглый или с четырьмя тупыми углами, изготавливаемый из молодых слоев древесины.

2 Височные кольца, XII–XIII вв. (1). Инструменты народного умельца (2)

Восхищение вызывают уникальные драгоценности, хранящиеся в новгородской коробье-сундуке* Ивана Грозного, сложенные там за упокой души казненных или сосланных по его воле недругов. В коробье, например, есть оправленный в золото амулетзмеевик из яшмы, что принадлежал убиенному сыну государя Ивану. Проходили века за веками, а не забывались традиции старых умельцев, творцов красоты. И не могли забыться, пока находились даровитые последователи, знавшие настоящую цену поразительным легендарным сокровищам. Известный автор книг о русской старине Евгений Осетров вспоминал о встрече в городке Плёсе с местным ювелиром, к которому он пришел со своим другомхудожником Николаем Павловичем Шлеиным: «Добродушный кустарь охотно показал нам свои изделия: золотые серьги – ˝калачи˝, ажурные серебряные подстаканники и миниатюрные серебряные рюмки, позолоченные внутри. Николай Павлович подержал серьги на ладони и, улыбнувшись в пышные усы, сказал: – Хороша вещь, да ведь золотые ˝калачи˝ делали еще при Владимире Красном Солнышке… Ювелир засуетился – он был, видимо, взволнован встречей с художником, близко знавшим Репина, ездившим недавно на Капри рисовать Максима Горького, – и робко возразил: – Я все по старинке делаю. Надежней, знаете…» По старинке – это вовсе не унизительно, а напротив – похвально. Потому-то лучшие мастера наших

художественных промыслов, искусные кустари как раз и гордятся тем, что способны воспроизводить старину, точно следовать канону, восстановить забытое или утраченное.

ОТ КОРНЯ ЖИВОГО

Недаром даже инструментарий сканщика, гравера или чеканщика оставался неизменным «от Ромула до наших дней». Те же простые и фигурные наковальни, молотки, чеканки, кусачки, клещи, зубила, бородки, зажимы, напильники, сверла, паяльники, волочильные доски, как в незапамятную старину. Те же приемы и операции: прокатка, штамповка, волочение, чеканка, литье, чернение, гравировка и прочее. И те же не всякому дающиеся навыки, тонкости, хитрости, секреты, приемы, искания. Ручное художество самородно, потому что сугубо индивидуально, как музыка, поэзия, живопись, актерская игра и даже зодчество, которое, увы, ныне пущено на поток во вред подлинному искусству. И ничего не бывает так современно, так своевременно, как обретенная красота, завещанная предками для того, чтобы не утратилась любовь к самой жизни, а не к имитации ее, чтобы сохранилось то основное в каждом человеке и народе, в чем заключена и явлена целительная самобытность, делающая мир неистощимым и многокрасочным. На приокских просторах, по которым лавой двигались Батыевы тумены, а через два с лишним века войска казанских ханов, сметая все на своем пути и у самой Оки на береговой крутизне добивая последних защитников родного приволья, приходилось не раз возрождать жизнь с первого колышка. Уже в наши времена местные жители находили в осыпях окских круч проржавевшие мечи, рассыпающиеся в прах, когда их брали в руки. И, казалось, кроме этих мечей, все остальное здесь из материальной культуры было невозвратно

Рисунок И. Билибина для журнала «Народное образование», 1906 г.

утрачено и предано забвенью. И, вроде бы, ни о какой преемственности, ни о каких традициях речи быть не могло, если каждый раз после истребительных нашествий приходилось обживаться на голом месте. Однако несмотря ни на что, находились-таки те немногие

казаковская филигрань

следы, что давали возможность по кропотливому ли исследованию, по наитию ли воссоздать прошлое. Все происходило как в сказке: мертвой водой скреплялось, живой возрождалось. В отстроенном казаковском остроге, занятом сторожевой ратной службой, долгое время не было нужды печалиться по когда-то утраченному, тем более что его насельники явились сюда со стороны. И пока их дети и внуки не породнились с окрестной землей, пока она не стала для них «своей», жизнь протекала здесь лишь заботой о самом необходимом, наполненная тревогами и опасениями, боевыми схватками и погонями. Но уже приветливо мигал огонек костра в ночном, где неподалеку табунились расседланные кони; вился по утрам легкий, пахнущий земляным притягательным духом парок над пашней; доносилось до острожных бревенчатых стен ладное пение девчат, возвращавшихся с ближних полян с лукошками, полными земляники; бойкий перестук молотков вырывался из кузни; садились по зимам на широкие лавки перед светцами бабы с прялками; лепила из глины чудные свистелки детвора… Жизнь брала свое, и ей необходима была одухотворенность, при всем том что сама природа в этих местах была щедра и неисчерпаемо благодатна. Дважды побывавший на Руси, в 1517 и 1526 годах, посол сначала императора Максимилиана, затем австрийский посол Сигизмунд Герберштейн так описывает в своих «Записках о Московии» приокские достопримечательности: «Ока… протекает к ряду мимо городов, а именно Воротынска, Калуги, Серпухова, Каширы, Коломны, Рязани, Касимова города и Мурома, и наконец впадает в Волгу ниже Нижнего Новгорода. С обеих сторон она замкнута лесами, изобилующими во множестве медом, белками, горностаями, куницами. Все поля, омываемые ею, весьма плодородны; эта река особенно знаменита обилием рыбы; ее рыба предпочитается выловленной в других реках Московии, а главным образом та, что ловится около Мурома. Кроме того, в ней водятся особенные рыбы, которые… называются: белугами, удивительной величины, без костей, с огромной головой и пастью; стерлядь, севрюга, осетр – последние три принадлежат к породе осетровых, и белорыбица, то есть белая рыба отменного вкуса… Наибольшая часть этих рыб заходит сюда из Волги». Вот такое было изобилие. Дополнить приведенный здесь перечень природных богатств можно данными современных вачских краеведов, которые сообщают о

ОТ КОРНЯ ЖИВОГО

еще сохранившейся у пойменных озер выхухоли, чей густой шелковистый мех ценился так высоко, что в начале ХХ века на Нижегородской ярмарке продавали до тридцати тысяч шкурок этого зверька. Обитают еще в местных лесах – правда, в уже весьма ограниченном числе – енотовидная собака, барсук, хорь, горностай, рысь, заяц-русак, серая цапля, свиязь, кобчик, серый журавль, белая и серая куропатки, пустельга. И стоят во всей красе величавые пойменные дубравы, и стерегут многовековую тишину, заслоняя ее от шума дорог, могучие сосняки и ельники. Действительно, заповедные здесь места, сказочные, удивительно первородные, отмеченные самим провидением. Так уж устроено в мире, что человек живет и творит неотделимо от всего, что его окружает, вдохновляясь не только своими порывами, но и тихим созерцанием, органичной сопричастностью с землей обетованной. А вокруг Казакова своя красота. Но об этом особый сказ. В круговороте насыщенных бытовыми заботами дней одни времена сменялись другими. Но неизменно людей волновала мечта о прекрасном, что называлось в нашем народе лепотою, пригожеством, дивом, без чего не получалось лада, то есть полноценной удачливой жизни. И какие бы ни случались напасти, они не могли истребить неизбывной потребности в красоте, которая подобно обычаям, заветам и зарокам связывала поколение с поколением. Эта живая связь не прерывалась никогда. Еще в Казакове не помышляли о скани, однако все же, как и повсюду в русских селеньях, осваивались тут разные необходимые ремесла. Искусные кузнецы, плотники, резчики, скорняки, печники, гончары не приходили сюда со стороны, а были своими укорененными жителями. Понятно, что особое внимание уделялось в остроге воинской снасти, оружию, а потом и всему металлическому. Навыки работы с металлом считались чуть ли не обязательными. У редкого из сторожевых казаков не было их. Вообще о мастерстве русских умельцев во все времена ходили легенды. Даже иностранцы признавали

На берегах Оки

Изделия народных мастеров – сундучок и горка – экспонаты муромского музея

казаковская филигрань

исключительную талантливость мастерового люда на Руси, не забывая, правда, отметить непременного влияния на него заграничных искусников. Так, немецкий ученый Адам Олеарий, совершивший путешествие по Оке и Волге в начале ХVII столетия, писал о русских мастерах следующее: «Люди эти очень способны к разным ремеслам, легко перенимают все, что увидят у немцев, и в немного лет они научились и переняли у последних много такого, что прежде совсем не знали… Особенно удивили меня русские золотых дел мастера, которые делают теперь серебряную с разными украшениями посуду с таким искусством, что не уступают в том нисколько немцам». Вполне вероятно, Олеарию посчастливилось увидеть в Москве уникальное чеканное блюдо, сделанное по воле Ивана Грозного для царицы Марии Темрюковны (ныне оно хранится в Оружейной палате). Но едва ли расцвет на Руси промыслов и ремесел следует объяснять лишь заимствованиями. Всегда тут ведали, что родословное древо отечественного искусства корнями своими уходит в глубь веков. При всем том, что единило образцовые изделия русских умельцев с иноземными, наши искусники непременно добивались самобытности. Недаром говорилось, что всякая птица своим крылом красуется и, к тому же, под всяку песню не подпляшешь, под всяки нравы не подладишь. Нет, вовсе не случайно еще в одиннадцатом веке автор «Слова о законе и благодати» митрополит Иларион, преисполненный патриотического чувства, изрекал, обращаясь к Богу: «Пока стоит мир, не предавай нас в руки чужих, чтобы не прослыл твой город плененным, а стадо твое – пришельцами в земле несвоей». В связи с этим уместно будет вспомнить высказывание Максима Горького, связанное со всем, что увидел он на Всероссийской промышленно-художественной выставке, проходившей в Нижнем Новгороде в 1896 году: «Из всей выставки, открытой сегодня, для меня самым интересным является отдел кустарных производств, и меня прежде всего тянет к нему, потому что именно в этом отделе… показывается доподлинная, оригинальная Россия, самобытно творящая и почти свободная от всяких влияний чужой мысли». Искусство художественных промыслов России нередко больше поддерживает ее достоинство, или, говоря сугубо деловым языком, имидж, чем многие «продвинутые» новации. И в этом раз за разом приходилось убеждаться. Да, есть ценности, которые дороже денег.

ОТ КОРНЯ ЖИВОГО

Открытая, целомудренная, возвышенная душа народа являет себя в самобытном художестве, не давая прервать вековые традиции. Воистину, добро за собой добро ведет, а там, где добра нет – не ищи правды, где правды нет – ложь все чистое и правдивое вытянет. Так испокон веков считалось. В богатом многими ремеслами и уникальными промыслами нижегородском крае филигрань не имела вплоть до конца 30-х годов прошлого века особого места, и ею занимались немногочисленные мастера ювелирного дела. Такие умельцы были в Арзамасе и Лыскове; крестики, пряжки и бубенчики делали, покрывая их серебром, в Мурашкине; перстеньки изготовляли в Городце; посеребренные цепочки – в селе Безводном на Волге. Искусных мастеров художественной обработки металла издавна знали в Павлове и Ворсме, славились они в Ваче и Вареже; известны были превосходные изделия литейщиков из Выксы, медников Пуреха, знаменитого своими колокольцами, ремесленников Воротынца. Осваивали ювелирную технику в Понетаевском монастыре недалеко от Дивеева. Так что, учитывая все составляющие, нетрудно придти к выводу, что филигрань у нас, как отдельный промысел, не могла не явить себя. Тем более, что с проведением интенсивных раскопок начинали обнаруживаться забытые ценности, которыми долгое время вообще пренебрегали, причисляя их к тому примитиву, что свидетельствовал только об отсталости. Архаика очень мешала атеизму, расценивавшему всякие мысли о реставрации духовного наследия во всем его объеме, как мракобесие. Правду сказать, целенаправленным и вполне осмысленным восстановлением утраченных традиций филигранного искусства у нас в стране занялись всего лишь чуть более полувека назад, вспомнив знаменитые фирмы Хлебникова и Фаберже, прославившие удивительную русскую скань в мировом масштабе. Именно после 50-х годов и получает широкую известность мало кому ведомое тогда Казаково, о чем еще пойдет речь. Как утверждают специалисты, ныне в ювелирном искусстве равноправно сосуществует два направления: «натур-стиль» и «дизайн-стиль». Первое направление возникло под влиянием древнерусского искусства в стенах Исторического музея в Москве, где мастера постигали исконные отечественные традиции и приемы, не упуская из виду преломления их в барокко, ампире и модерне. Однако всякое подражание чревато застоем, даже если следовать лучшим образцам. Поэтому и появилось позднее второе направление «дизайн-стиля»,

казаковская филигрань

более отвечающее потребностям современности, в котором сразу же обнаружила себя тенденция творчески сопрягать традиционность с новшествами, чтобы достичь наиболее соответствующей образу и духу времени цветовой и пластической выразительности. Меняются моды, меняются вкусы, но искусство должно оставаться искусством. Бывали времена, когда сугубая утилитарность преобладала над художественностью и это грозило утратой всякого промысла, где отдавалось предпочтение наработанному стандарту. Примеров тому множество. Уже в ХIХ веке стали один за другим исчезать промыслы, вытесняемые промышленностью. Известный писатель, яркий представитель «натуральной школы», сочувствующий крестьянству, Дмитрий Васильевич Григорович встал на защиту самобытного народного искусства. Порицая появившиеся повсеместно украшения, которые отличались безвкусием, он противопоставлял им образцы народного творчества: «Простонародные ювелирные изделия, на которые так еще недавно начинали у нас обращать внимание, несравненно между тем интереснее; несмотря под час на свою грубость, они делают больше художественного впечатления потому именно, что в них есть своеобразная оригинальность». Вот как раз эта «своеобразная оригинальность», порожденная в народной среде мастерами из народа, представляющая не только культурную, а в не меньшей степени и значительную историческую ценность, требует особого бережения и внимания, как национальное достояние. В современных условиях индустриализация, вырабатывая единообразие, диктаторски насаждая холодный геометрический стиль во всех сферах производства и потребительства, верно следуя непререкаемым рыночным требованием, фатально подминает под себя какую бы то ни было самобытность и особость. Как и большинство традиционных народных художественных промыслов, казаковская филигрань не избежала жесточайшего давления новых условий, в которых неизбежно оказалась. И все же она воскресла, как феникс из пепла, явив пример живучести красоты, что была и остается в народе, в его душе. А как известно, красотой спасается мир. В том числе и той, которую являет и демонстрирует самобытная казаковская филигрань.

на пути село большое

мели же селиться наши предки! Стоит Казаково на широком взгорье, как бы оглядывая веселые раздольные просторы, где у горизонта синеют знаменитые муромские леса. В былые времена село само считалось муромским и входило в Муромский уезд Владимирской губернии. А ныне крепко связало свою судьбу, историю, легенды и славу с Нижегородской землей, породнившись с ней в 1929 году.

Удивительные по красоте здесь места, примыкающие к правому берегу излучистой Оки и уже несколько веков называемые Березопольем. А о древнем их бытовании напоминает легенда про Перемиловские горы, которые, как писал хорошо известный своими краеведческими изысканиями писатель Павел Иванович Мельников-Печерский, «ни дать ни взять окаменелые

на пути село большое

волны бурного моря: горки, пригорки, бугры, холмы, изволоки», что «грядами и кряжами тянутся во все стороны меж долов, логов, оврагов и суходолов». Перемиловскими горами их называли еще в языческие годы. В честь бога любви, дружбы и согласия Перемила: большие деревянные идолы, изображавшие его, как раз ставились на возвышенностях. Каждый год после уборки урожая девушки затевали хороводы вокруг костров и полными горстями бросали ржаные зерна к этим идолам, чтобы умилостивить их. Этот обряд был забыт, а название гор-холмов к счастью сохранилось. Не где-нибудь, а именно на «горах» восклицал все тот же Мельников-Печерский: «Велика, обширна ты, матушка наша, земля святорусская!.. Вволю простора, вволю раздолья!.. Всех, матушка, кормишь, одеваешь, обуваешь, всем, мать-кормилица, хлеба даешь – и своим, и чужим… Любишь гостей угощать!.. Кто ни пришел, всякому: «милости просим – честь да место к русскому хлебу да соли!..» Ну ничего, нас не объедят!» Сколько ни смотри – не насмотреться на раздольные места: на холмы и долы, кудрявые рощи, задремавшие пруды и косматые ветлы над ними, на липы вековые, медвяные луга, тропки, уводящие в сосновую тишь. И какие же тут царственно величественные ели, и какие поющие ракитники у речек, и какая небесная голубень! Ни в коем случае не минуешь невдалеке от Казакова замечательный Стёпановский родник, укрытый в деревянных стенах и журчащий под иконкой Преподобной Параскевы. Не можешь не остановиться у мостков и банек в деревне Ново и не постоять на берегу Пурёшевского озера, где ежегодно в июле собираются авторы и исполнители песен под гитару. А разве не залюбуешься на липы в Звягине, красивее которых, пожалуй, нигде не встретишь – если только в старинных усадьбах, что неотделимы от родной природы? И поневоле захочется воскликнуть, подобно изумленному красотой своей отчины задолго до Мельникова-Печерского, а уж тем более до нас, предку: «О, светло светлая и прекрасно украшенная, земля Русская! Многими красотами прославлена ты: озера-

Серафим Саровский, фреска Дальнедавыдовского монастыря

казаковская филигрань

ми многими славишься, реками и источниками местночтимыми, горами, крутыми холмами, высокими дубравами, чистыми полями…» Красота издревле влекла сюда людей. Проходили века, сменялись поколения, перемешивались племена, и лишь неизменно сберегалась краса земли, ставшая заповедной и наследной. Здесь вокруг Казакова с юных лет не из книжек, а от дедушек и бабушек узнаются сказания о былинном воине Илье Муромце из села Карачарова, о великой любви Петра и Февронии и запоминаются на всю жизнь слова чудесной песни про муромскую дорожку, где стояли три сосны. Здесь, если постараться, еще можно найти реликты и поверить, что где-то в глухих чащобах закопаны не ведомые никому сокровища. Однако самые драгоценные клады таятся в душах человеческих. И вовсе не случайно по этой земле, совсем недалеко от Казакова, ступал молодой инок Серафим, направляясь из Сарова в древний Муром вместе с напарником Антонием. Остановились они сделать передышку среди леса, и Серафим предрек: «Здесь будет монастырь во имя Божией Матери и в честь иконы «Утоли Моя Печали». Миновали десятилетия, и сбылись его вещие слова. Порушенный в лихие времена возрождается ныне Дальнедавыдовский монастырь, и уже восстановлен в нем соборный храм на том самом месте, где незабвенный отче Серафим Саровский в свои еще не преклонные лета поставил сделанный им из двух срубленных дубков крест. К сожалению, не сохранили реставраторы красочного изображения преподобного Серафима на стене внутри храма, которое еще недавно было здесь, обогревая сердца. Что ж, в наше переломное время, а по-другому сказать переломанное время, далеко не все еще бережно относятся к духовному наследию. Однако не стоит впадать в уныние – многое меняется к лучшему. Вера творит чудеса, ей дано творить и красоту. Недаром одна подкрепляет другую, особенно в ненастную тяжелую пору, как это было и раньше, как это есть и теперь. Раньше особенно допекали разбойники. В позапрошлом веке сочинитель Александр Вельтман написал об их злодействах поэму, которая начиналась так:

на пути село большое

Вечернее солнце за муромским лесом Сгорело. Летят, как огонь, облака. С полуночи ветер, и шумно Ока Несется под мрачным сосновым навесом. По преданию, происхождение Казакова как раз и связано с защитой окрестных мест от разорительных нашествий и, конечно, от разбойных ватаг. Потому-то, о чем уже говорилось, в годы царствования Ивана III, который в межречье Оки и Волги направлял ссыльных новгородцев, а, может, еще раньше, появился на широком холме перед стеной муромских дебрей казацкий острог – тогда и было основано село. Несомненно, оно походило на любое другое сторожевое поселение, подобно Павлову острогу на высоком берегу Оки, ставшему через несколько веков городом. Можно безошибочно полагать, что главной задачей казаков стала охрана старинного пути, что когда-то назывался Муромской дорогой, а со временем, несколько изменив направление и уже протянувшись в стороне от Казакова, Владимиркой, потому что пролег этот путь от престольной Москвы через Владимир, потом Муром к Нижнему Новгороду, а затем и дальше – к Макарьевской ярмарке на Волге. В России, пожалуй, не было пути важней, и его даже стали называть Сибирским трактом, так как по нему доезжали до Урала и переваливали через Урал, где уже начинались немереные сибирские пространства. Именно по этой дороге возвращался Александр Радищев, отправленный Екатериной Великой за опасное вольнодумство в Илимский острог, по ней уходили москвичи от подступившего к старой русской столице Наполеона, по ней отправилась в Нижний семья царского историографа Николая Карамзина и по ней же ехали после 1825 года накатанными колеями в повозках со стражей ссыльные декабристы. Кстати, дороги в старой России были разные – почтовые, торговые, проселочные, а также дороги для арестантов, что прокладывались в соответствии «с удобствами относительно беспрепятственного конвоирования арестантских партий этапными командами». Сибирский тракт все эти дороги совмещал и, конечно, на нем нередко было весьма оживленно. Неслись и почтовые тройки, и тройки с нарочными, тащились старые рыдваны и летели почти невесомые коляски, поскрипывал осями известный тарантас графа Влади-

Русский острог

казаковская филигрань

мира Сологуба, тряслись мужицкие телеги и скакали верхом на рысистых скакунах курьеры. Наверное, больше всего в старой России было песен про дорогу да ямщиков. Знали в народе песню и про Владимирку. Ой, дорога ль ты дороженька пробойная. Ты пробойная ль дороженька, прогонная! Уж много на Руси у нас дороженек, Что дорог ли шарокатных, поисхоженных: По иным гоняют царских слуг – солдатушек, По иным бредет убогий богомольный люд… Широки ль уж те дорожки да укатисты, А уж шире ль, да длиннее, да утоптанней Нашей матушки – Владимирки не быть нигде! Не одни-то по ней поручи притерлися, Не одни-то быстры ноженьки примаялись, Что и слез на ней немало ли проливано, А и песен про нее ль немало сложено… По Березополью, как известно, держал путь в Казань император Павел I c сыновьями Александром и Константином. Царский поезд состоял из четырех карет, тридцати семи колясок, двух кибиток, для которых требовалось около трехсот сменных лошадей

на каждой ямской станции. Через Оку у Мурома император и его свита переправлялись на специальном катере, подобном большой лодке, что двигалась с помощью гребцов. В Зяблицком Погосте (часть большого села Арефина) высокочтимых путешественников угощали обедом, где на десерт было подано знаменитое местное варенье на выбор: из вишни, ежевики, малины и крыжовника. Павлу оно пришлось по вкусу. В октябре 1834 года побывал в Березополье Николай I и, как предполагают

на пути село большое

краеведы, даже ночевал здесь во владениях графини Екатерины Литы. Спустя три года, в августе, проезжал Зяблицкий Погост, а также Новоселки, Филинское, Нехайку, Монаково, Поздняково сын Николая I цесаревич Александр (будущий царь Александр II) вместе со своим наставником – поэтом Василием Андреевичем Жуковским. Вот сколько было именитых особ. Так что есть все основания Муромскую дорогу – Владимирку назвать дорогой государевой. Но отнюдь не только цари оказывали ей особую честь. По этой воистину исторической дороге, одной из главных столбовых дорог России, прощаясь с летом и встречая осень 1833 года, проезжал светлый русский гений Александр Сергеевич Пушкин, направляясь в Нижний Новгород, чтобы оттуда через Казань добраться до Оренбурга, где ему надо было собрать материалы для книги о Пугачевском бунте. Конечно же, никакая свита его не сопровождала, кроме несносного слуги Гаврилы, вравшего, ловчившего, ворующего еду из погребца и даже умудрившегося напиться. На одной из станций поэт вынужден был ссадить его с козел и уехать в коляске в одиночку. Протрезвевший слуга догнал Пушкина на следующей почтовой станции, его подвез попутный экипаж. К досаде Александра Сергеевича, по всей дороге до Нижнего не хватало лошадей на станциях и приходилось терять время. Но что он мог поделать? Завершалась Нижегородская ярмарка, и на тракте было очень многолюдно и оживленно. Пушкин ехал через села Монаково, Озябликово, Ярымово, задерживаясь там на почтовых станциях. Несмотря на дорожные неприятности,он был добр и деятелен, а также приметлив. Заметив однажды, что русская деревня его времени похожа на деревню ХVII столетия, он после своей длительной поездки по Владимирке напишет в Болдине: «Изба, мельница, забор – даже эта елка, это печальное тавро северной природы – ничто, кажется, не изменилось. Однако произошли улучшения, по крайней мере на больших дорогах: труба в каждой избе; стекла заменили натянутый пузырь; вообще более чистоты, удобства…» Как важны для нас сегодня эти наблюдения, ведь по всему Березополью теперь бросаются в глаза новые отрадные приметы, долгое время тут мало что менялось при нашей жизни, которая еще сохраняла послевоенную невзрачность и скудность.

Рисунок Э. Насибулина

казаковская филигрань

Рисунок Э. Насибулина

В дороге всякое случалось. И были такие встречи, что вовсе не радовали, а сокрушали сердце поэта. Об одном из неприятных эпизодов он впоследствии поведал доброй приятельнице Александре Осиповне Смирновой-Россет. Она вспоминала: «Пушкин мне рассказывал, что под Нижнем он встретил этапных. С ними шла девушка не в оковах, у нас женщин не заковывают. Она была чудной красоты и укрывалась от солнца широким листом капусты. ˝А ты, красавица, за что?˝ Она весело ответила: ˝Убила незаконнорожденную дочь, пяти лет, и мать за то, что постоянно журила˝. Пушкин оцепенел от ужаса». Дорога многое открыла поэту, и его наблюдения особенно ценны для нас, потому что он до конца откровенен, искренен и непредвзят. Дорога – это превосходная возможность постижения жизни как она есть. А правда для Пушкина, задумавшего повесть о Пугачеве, дороже собственного устройства, хотя он покаянно и напишет из Нижнего жене: «Мой ангел, кажется, я глупо сделал, что оставил тебя и начал кочевую жизнь». И не преминет заметить: «Пугачев не стоит того». Однако он не сможет изменить своим намерениям, понимая, что это уже не в его воле. Нет очевидных свидетельств о посещении Березополья другим классиком отечественной литературы Николаем Алексеевичем Некрасовым, хотя в селе Клин располагалось поместье его отца. И все же, безусловно, поэт бывал на берегах Оки, а многие из стихов, которые он посвятил крестьянской жизни, удивительным образом совпадали с обиходом и речениями приокской стороны. Недаром по поводу написания Некрасовым поэмы «Кому на Руси жить хорошо» научный сотрудник музеязаповедника в Карабихе В. Яковлев писал: «Вероятно, реальное село Клин, принадлежавшее Некрасовым, было использовано им для создания поэтического образа села с таким же названием, в которое завела путь-дорога семь мужиков-правдоискателей». Дело ясное: село Клин – типичное русское село, в котором не только «что ни изба – с подпоркою, как нищий с костылем; а с крыш солома скормлена скоту…», но и такие самоотверженные, чистые душой женщины, как Матрена Тимофеевна, и страстотерпцы, как дедушка Савелий, богатырь святорусский. Много у Некрасова поражающе сходного с картинами, которые можно увидеть и сейчас. Ну вот, например:

на пути село большое

Храм божий на горе мелькнул И детски чистым чувством веры Внезапно на душу пахнул. Нет отрицанья, нет сомненья, И шепчет голос неземной: Лови минуту умиленья, Войди с открытой головой! Как ни тепло чужое море, Как ни красна чужая даль, Не ей поправить наше горе, Размыкать русскую печаль! И сразу возникает в воображении строившийся при жизни Пушкина и достроенный при жизни Некрасова храмовый ансамбль в Казакове. Он встал на месте старой деревянной церкви, которая пришла в ветхость еще в начале ХIХ века. Среди оставшегося имущества оказалось и две дюжины лаптей. Видно, вровень с народом делили и нужду, и насущные заботы сельские иереи. Отправляясь дозорить на большую дорогу, казаки-землепашцы оглядывались на свою церковь и, скинув шапку, крестили лоб; возвращаясь, они, словно на спасительный маяк, направляли коней прямо на колокольню и звон своего колокола различали издалека.

Их обиход мало чем отличался от крестьянского, Храмовый ансамбль и со временем, когда уже не стало надобности воору- в Казакове, жаться и нести охрану, они превратились в обычных фото 1930-х гг. крестьян. Интересно, что строящийся с 1828 по 1841 годы, то есть тринадцать лет, новый Троицкий собор в Каза-

казаковская филигрань

кове по стилю выделялся поразительной схожестью с ярмарочным Спасским собором в Нижнем Новгороде. Этот великолепный храм на ярмарке, образец позднего классицизма, был воздвигнут первоклассным зодчим Огюстом Монферраном и являл собой подобие столичного Исаакиевского собора в Санкт-Петербурге. Вполне вероятно, что и к проекту казаковского шедевра приложил свою руку Монферран, хотя известно, что непосредственно руководил работами мастер Киреев. Казаковцы получили уникальное строение, сочетающее церковь Николая Чудотворца с колокольней и Троицкий собор. К сожалению, в годы воинствующего безбожия шедевр превратили в базу потребительской кооперации, а тысячепудовый колокол, звон которого слышали даже в Муроме, был повержен на землю. Это случилось в 1939 году. Помнится, всего два с небольшим десятка лет назад казалось, что погибнет рукотворная каменная лепота, портики, колонны, арочные вытянутые окна, купол на широченном барабане с пятью шарообразными главками и вплотную примкнувшая к храмовому строению колокольня со шпилем, составляющая причудливое и все же органичное единство с основной частью здания-корабля. Стояла поздняя осень. Было возле храма пустынно, бесприютно и заброшенно, словно вся окружающая обстановка подчеркивала его обреченность. Посвистывал ветер, сыпалась сверху снежная крупка, а земля была мокрой, набухшей от влаги, и само село выглядело сиротски и нищенски, лишенное самого заветного, что испокон здесь питало душу. Нарушились вековые связи. Прошлое отделилось от настоящего. Но, увы, ничего прочного не могло закрепиться само по себе, потому что всему в жизни необходима основа и основа прежде всего – духовная. Как многие и многие села и деревни в России Казаково держалось разве только на том еще незабытом, что сохранилось в обиходе, преданиях, родительских заветах и любви к родной красоте, ко всему исконно родному. Выдающийся русский мыслитель Алексей Федорович Лосев, связанный судьбой и жизнью с нижегородской землей, писал: «Пока наша жизнь мятется и страждет, пока наша жизнь не устроена, полна злобы и насилия, пока мы умираем под пятой неведомой судьбы, – одно из двух: или жизнь, согласная с родным и всеобщим, с Родиной, и тогда она – самоотречение; или жизнь вне связи с родным и всеобщим, с Родиной, и тогда она – бессмыслица».

на пути село большое

Вот такой был выбор. И немало соотечественников жертвовали собой во имя священной любви к родному краю. Ныне все возвращается на круги своя. И этот процесс не мог миновать старинного Казакова, которое, возвращая себе утраченные было духовные ценности, словно бы помолодело и оживилось. Яркими красками засияли наличники на домах, которые здесь, как и во всем Вачском районе, отличаются своей нарядностью, насыщенным сочным цветом; появилось больше цветов в палисадниках; выровнялись дороги, покрытые асфальтом; и, главное, возрождаются святыни в Казакове, к чему немало старания и самоотверженного труда приложил почетный иерей отец Владимир. Известно, что храм восстанавливали всем миром, а благое дело сплачивает людей, придавая им силы и волю, обнаруживая в них неутраченную, но как бы не до конца раскрытую потребность в красоте. И нашелся человек, который, воодушевившись стремлением казаковцев вернуть селу и всей округе рукотворную свя-

тыню, посчитал своим долгом всемерно и постоянно содействовать ее возрождению. Это был уроженец неподалеку расположенной от Казакова деревни Степаново Виктор Николаевич Лунин, известный своей благотворительностью и общественной деятельностью. Дела его отмечены медалью Преподобного Сергия Радонежского. Верно сказано, по заслугам и честь. Уже давным-давно забыто, когда места вдоль правого берега Оки с непроходимыми лесами и зыбкими трясинами считались глухоманью, куда хулители-

казаковская филигрань

«святогоны», которых обуяла гордыня, изгнали на погибель из Мурома благоверных князя Петра и его супругу княгиню Февронию, чтобы потом, одумавшись, покаянно отправиться к ним и просить у них прощения. Ссылка святой княжеской четы за Оку может служить свидетельством дикости и безлюдья мест, которые ныне привлекают привольем и красотой. Все же другое, что происходило здесь в древности, кануло в Лету, и не найти следа. Так что история в этих местах, по сути, началась с появлением большой дороги. Дорога – это движение, это последовательность событий и логика их, арифметика, переходящая в алгебру, развитие на вырост и, конечно, предопределенность, а иными словами – просчитанная ходом перемен, измеренная шагами, вращением колес и качкой экипажей, отмеченная встречами и прощаниями, ожиданиями и опозданиями неминуемая судьба. Дорога – времен живая связь, что непрерывной цепью соединяет расстояния, а также желания и возможности, мечты и деяния, фантазии и реальность. Дорога – жизнь то с плавным, то с бурным, с тихим и быстрым, с прямым и поворотным течением. Дорога – движение, связь, жизнь… Именно она, дорога, более всего, если не сказать – целиком, определила своеобразный уклад, нравы и достопримечательности здешних мест, срастив, словно серп с молотом, хлебопашество с ремеслами, а уж затем неизбежно кустарничество и артельность. Именно дорога вдоль и в стороны расставила чередою кузни и мастерские, распространив запахи каленого железа, дегтя, преющей кожи и сена; она завела постоялые и гостиные дворы да почтовые станции, трактиры и харчевни; наполнила обочины странниками-богомольцами и вяземскими, ковровскими да шуйскими офенями; умножила число коневодов и ямщиков; вывела в герои станционных смотрителей; породила целое племя бродячего люда, передающего из уст в уста вести и сказки, а то и опасные обличия; завлекла лубочными картинками, затейными вещами, музыкальными шкатулками, галантерейным роскошеством коробейников, чтоб у девок глаза разбегались, и всякими поделками из дерева, глины, металла. И тут оказалось, что более всего нужда была в железе, которое можно возить не с ярмарки, а на ярмарку, если как следует наладить дело. Крестьянский обиход повсюду требовал массу орудий труда и приспособлений. И заступ с косой, и топор с пилой, и ухват с кочергой, и засов с замком, и подковы

казаковская филигрань

с ободьями, и нож с клещами – все это переправлялось обозами или по тракту, что с определенных пор стал называться Екатерининским, или же судами по Оке, которая год от году становилась все оживленней со своими пристанями и причалами, барками и лодками. «Занятиям деревня учит», – писал в свое время Пушкин, имея в виду творческий труд. Приокские деревни, расположенные по обе стороны от большой дороги, учили насущным промыслам, оборотистости и предпринимательству. Чулково и Арефино, Жайск и Яковцево, Новоселки и Алтунино, старинное дворцовое село Вача и, само собой разумеется, Казаково были заняты страдной работой в любую пору. Прилежностью, тщанием и опрятностью отличались жители раздольных мест, до сих пор сохранив эти ценные качества, передающиеся из рода в род по наследству. Как же тут не появиться тяге к доброму делу, красоте! Не принудой, не заимствованиями, а самобытностью и естеством был порожден вкус ко всякому художеству, к изысканности, пластичности и уюту, чего нельзя, например, не заметить в стремлении украсить быт и всю жизнь зелеными насаждениями на улицах, где в аккуратных палисадниках уживаются ели и липы, рябина и сирень, придавая необыкновенно привлекательный вид деревням и поселкам. Нет, вовсе не в стороне от цивилизации пребывало в этих местах русское крестьянство, с древности ценившее лад и обихоженность, не в дремоте и не в забитости жило, если, как только представилась возможность, сумело удивить мир яркими именами, добрым обиходом и рукотворной красотой. Не на далекой обочине, а на большом пути основано было и живет-поживает Казаково, прославленное филигранью. Ее прописке здесь предшествовала целая история развития всевозможных ремесел, связанных с металлообработкой и заметно повлиявших на становление нового промысла.

и пахари, и мастеровые

тому ладному двухэтажному дому, стоящему посреди села Казакова, уже более ста пятидесяти лет. Старина-старинушка. Однако еще крепок и надежен дом, ничего в нем не перекошено и не ослаблено, и даже половицы не скрипят – так они плотно подогнаны и сбиты.

В доме живут да здравствуют родители главы Казаковской сельской администрации Павла Михайловича Иванова – Михаил Иванович и Евдокия Владимировна. Несмотря на пенсионный возраст, они до сир пор трудолюбивы и деятельны, в хлопотах и заботах. Как

Евдокия Владимировна и Михаил Иванович Ивановы

казаковская филигрань

и повсюду в селах и деревнях, в Казакове старики работают, не обращая внимания на возраст. Впрочем, не поворачивается язык назвать стариками прилежного в любом деле Михаила Ивановича и озабоченную хозяйственными проблемами Евдокию Владимировну, привлекающую добротой и гостеприимством, а вместе с тем природной деликатностью. Рассказывая об истории дома, она, между прочим, замечает о рамах в окнах: – Уже вот сто лет их не меняли. И мы пока их тоже менять не собираемся. Прочно сделаны, на совесть. А как же иначе? Дом-то с большим заглядом ставился, потому и нас переживет, и для внуков сгодится. Сохранены в доме не только стены и окна, но многие старые вещи, что напоминают о прежней жизни, о тех незабываемых временах, когда прадед Павла Михайловича – Иван Трофимович Иванов справлял новоселье, купив по этому случаю на ярмарке раскрашенные литографии, на которых представлены полюбившиеся ему сцены охоты. А что же еще было приманчиво и близко его сердцу в родном краю, славящемся дремучими муромскими лесами, где проявить удаль и сноровку мог любой из справных мужиков, вступив в схватку со зверем? Времена тогда благоприятствовали охоте, значительно отличавшейся от нынешнего поголовного истребления. Был прадед кустарем, известным не только в округе, но и далеко за пределами отчих мест, потому как изготовлял всегда и всюду пользовавшиеся спросом ножи и серпы. В доме сохранилось лезвие с личным клеймом, где можно различить фамилию прадеда и дату выпуска изделия – 1871 год. Десятилетие за десятилетием не сходила самая распространенная на Руси фамилия с самых необходимых орудий труда на селе – серпов. Много их надо было, и сбывались они не только в ближних весях, а, пожалуй, во всей центральной части обширной империи. Хлебу – первый почет, а серпу – первая честь. Недаром и по сей день, когда заходит разговор о русском крестьянстве, возникает перед глазами образ обаятельной девушки-жницы с серпом в руке, созданный непревзойденным Венециановым, увидевшим поэзию в страдную пору среди жнивья, воспевшим крестьянский обиход и крестьянскую любовь, неотделимых от полевого раздолья, где все неподдельное и потому родное. Как нельзя лучше оправдывали знаменательную для России фамилию Ивановы тем, что всегда помни-

и пехари, и мастеровые

ли свое родство и свое предназначение. А труд кустаря был не легче, чем в страду на жатве. «Размер этого труда, не существующий и на каторгах», как отмечал известный во второй половине ХIХ века беллетрист Петр Боборыкин, – определялся 16–17 часами в сутки. Так работали павловские кустари, встававшие в два часа ночи, а то и в час. Не меньше трудились в Казакове и Ваче, надрываясь в тесных прокопченных мастерских за слесарными верстаками. Не покладая рук работали мастеровые у шлифовальных кругов среди обрекающей на чахотку наждачной пыли. Иных условий им никто предоставить не мог. И не чьим-то, а своим изнурительным трудом Ивановы обеспечивали себе со временем и независимость, и достаток. Однако и это не позволило им сложить руки и расслабиться.

Железным товаром промышляли в Павлове, Ворсме и Ваче с Казаковом, представлявшим вместе с другими рядом расположенными селениями один металлообрабатывающий куст. И хоть утверждал приметливый Владимир Даль, что «в Ворсме говорят не так, как в селе Павлове», а Вача, вероятно, тоже отличалась своим говором, все же единый промысел объединял все эти места, где самые удачливые и расторопные выбивались в люди, а большинству оставался удел трудиться на скупщиков. Династии кустарей тут ведут начало с ХV столетия, когда крепнущее Русское государство стало испытывать нужду сначала в холодном, а затем огнестрельном оружии. Краевед из Вачи, знаток местных промыслов, в частности казаковских, В.А. Воробьев дознался, что центрами «железного производства» в старину были муромские селения и Тула. В Оружейной палате стольной Москвы

казаковская филигрань

Литография со сценой охоты

издавна хранятся клинки с клеймом 1414 года, а среди сбереженного имущества Ивана Грозного записан так называемый «клепик муромский». Вот что значится в описи: «Клепик муромский, черен (то есть черенок. – В. Ш.) серебрян, резан с чернью, месты золочены, от железа и сверху окол делан сканый, ножи гзовые (то есть сафьянные. – В. Ш.), оковы и обоймицы серебряны резаны с чернью». Ясно, что уже в те далекие времена мастера из муромских пределов владели искусством изготовления сканых, другим словом – филигранных, узоров, не говоря уже о том, что им давались сложные приемы чернения, серебрения и золочения. Так что вовсе не случайно скань возродилась в Казакове, вернувшись на муромскую, а ныне Нижегородскую землю через несколько веков. В ХVIII веке в пределах Вачской округи насчитывалось несколько десятков кузниц, принадлежавших кустарям, которые производили не только холодное, но и огнестрельное оружие. Интересны сведения, сообщенные профессором из Санкт-Петербурга Готлибом, в 1768–1770 годах путешествовавшим по российским просторам. Он писал: «Село Зяблицкий Погост (Арефино. – В. Ш.) известно производством ружей, здешние крестьяне составляют как бы общество кузнецов, занимающихся преимущественно изготовлением огнестрельного оружия. Каждый работает на себя, но все же в соответствии друг с другом. Их ружья вполне приемлемы для сельских охотников, к тому же дешевы и имеют быстрый сбыт». Готлиб свидетельствовал, что тогдашние оружейники продавали свои изделия нижегородским купцам, которые на Макарьевской ярмарке перепродавали их персам и другим восточным народам. Таким образом, проявляется и еще один резон приобретения для своего дома прадедом Павла Михайловича Иванова крашеных литографий со сценами охоты, что, может быть, служили рекламой метко палящих ружей, хотя времена уже изменились, и слава местных оружейных мастеров во второй половине ХIХ века осталась лишь приятным воспоминанием. А ныне едва ли кто знает, причастны к этой славе предки Ивановых из села Казакова или нет. Только думается, ничего случайного у мастеров, свято почитающих своих предтеч, быть не могло.

и пехари, и мастеровые

Когда монопольное право на производство огнестрельного оружия было Екатериной Великой передано тулякам, в Казакове, как и в Арефине и Ваче, кустари занялись производством хозяйственных изделий и достигли немалого успеха. Недаром в книге Боборыкина «Русский Шеффильд» (1877) один из павловских фабрикантов отдает предпочтение мастерам из Муромского уезда, то есть как раз тем умельцам, живущим по соседству с Павловом, кого он нанял, не сомневаясь в их усердии и сноровке. Безусловно, не покидавшие своего родного села Казакова предприимчивые Ивановы считались одними из самых искусных мастеров-кустарей. Потому и было им по силам собственное дело. Владимир Ульянов, исследуя развитие капитализма в России в конце ХIХ века, отмечал как знаменательное явление «полную пролетаризацию громадного большинства кустарей», опираясь на статистику и публикации современников, в том числе и на «Павловские очерки» Короленко. Действительно, картина вырисовывалась довольно мрачная. Оторвавшись от крестьянства, кустари обрекали себя на суровые испытания. И условия жизни многих из павловских умельцев мало чем отличались от обстановки, в которой пребывали мастера Вачи, Арефина, Яковцева, Епифанова и других селений, включая и Казаково. Нельзя не поверить честнейшему Короленко, болеющему за народ, когда он рисовал картины бедственного положения некоторых семей, которые не могли справиться с нуждой и разными напастями. Однако это были вовсе не наугад выбранные семьи, а самые несчастные и нуждающиеся. Факты же свидетельствуют о том, что развитие производства давало возможность немалому числу рабочего люда улучшить свою жизнь, не исключая и кустарей, живущих привычным укладом и не стремившихся пролетаризироваться. Естественный ход жизни устраивал всех, кому были чужды смуты и перевороты. А размышлять об идеале и мечтать о лучшей доле мог любой. В Павлове того же Владимира Галактионовича Короленко привлекла судьба умершего крестьянинакустаря Елагина, в доме которого он побывал. «На полках, покрытые пылью, лежат его книги. Я развернул несколько из них, – это были: ˝Новая Элоиза˝, ˝Дух законов˝. А на стене, рядом с портретом Елагина, среди старинных гравюр, изображающих эпизоды из ˝Павла и Виргинии˝, висел прекрасно исполненный портрет Роберта Оуэна…»

Владимир Галактионович Короленко

казаковская филигрань

Задолго до отмены крепостничества Елагин не сомневался в неизбежности коренных перемен, воспользовавшись, как видно, волей для своего духовного развития. Безусловно, не могли не заинтересовать писателядемократа фабриканты Кондратовы, основатель династии которых был кустарем-надомником. Живя у них в Ваче, Короленко выезжал в Казаково к замечательному умельцу-мастеровому Зинягину, где познакомился с неким Макаром, постигавшим «Энциклопедию знаний и изобретений». Этот любознательный Макар попросил писателя помочь ему достать сочинения Сократа, составленные Платоном. Нет, вовсе не одни простаки да неудачники встречались Короленко. В деревне Городище его внимание привлек кустарь Никитин, в доме у которого был телефон и электрический звонок. Удивительный этот человек, читавший Вольтера, говорил с гостем об истории, досадуя: «Ничего мы о своей стороне не знаем – старики, например, умирают,

мы ничего не интересуемся знать о них. Сами помрем, опять никто не узнает…» Пытался Никитин смастерить летательный аппарат, но при испытании его чуть не покалечился. Такие люди совсем не походили на забитых и павших духом неудачников. Жажда знаний и открытий не покидала их. И они вовсе не были настроены упадочно, обладая здравым рассудком и волей к жизни. А довелось Владимиру Галактионовичу вести с ними беседы в начале зимы 1897 года. И верно, эти встречи пошли ему на пользу, потому что укрепили в нем веру в народные силы, что смогут преодолеть всякую напасть.

и пехари, и мастеровые

Убедительным свидетельством вовсе не праздного интереса простонародья к просвещению может служить письмо крестьянина В.А. Воронова из Новосёлок, посланное члену Государственной думы Гегечкори 11 ноября 1911 года. Вот что содержалось в этом письме: «…Не сочтите для себя унизительным, как это делают другие, ответить крестьянину. Мы – народ темный и узнаем вести из десятых рук и очень поздно. Газет просим чуть ли не Христа ради у местных богачей. Но что касается хороших книг, то об этом и говорить не приходится. Здесь только Сытинский лубок и больше ничего. Поэтому я и осмелился обратиться к Вам, как к истинному защитнику народа, с просьбой прислать, ради всего святого на свете, несколько хороших книг. Я рабочий и получаю от 2 р.50 коп. до 3 р. в неделю, и приходится кормить свою семью в 6 чел. Вот тут и выпиши книг. А охота читать ужасная. В 1905–1906 гг. книг было достаточно, носили с фабрик. А теперь негде книжки достать. Брали в местном обществе трезвости, да его пристав прихлопнул, и теперь остались без книг. Будьте настолько сострадательны – утолите духовный голод. Если Вам одному нельзя, то обратитесь ко всем членам нашей фракции. Ведь не к Пуришкевичу же нам обращаться – от их литературы гнилью пахнет. Нельзя ли выслать следующие издания: Генри Джорджа. Покровительство отечественной промышленности. Свобода торговли. Шишко. История русского государства. Маркс. Капитал. Ренан. Жизнь I. Х. Апостолы. Кропоткин. Записки революционера. Степняк. Подпольная Россия и другие. Буду Вам благодарен всю жизнь. Вы ведь не такой бедный, как я, не откажете…» Что тут сказать? Набор просимых книг жителя Вачской округи весьма специфичен и внушителен. По нему вполне можно судить о предреволюционном брожении умов, вызванном «подрывной» литературой. Есть и в самом деле провокаторский душок, недаром же оно оказалось в жандармском управлении. И все же, нельзя не отметить, что книги, имеющие художественную, общественную или политическую значимость, играли важнейшую роль в среде вовсе не высокообразованной и обеспеченной. Многие, если не большинство в

Награды кустарных мастеров, полученные ими на российских выставках

казаковская филигрань

народной массе, жаждали осмысленной и устроенной жизни. А это подвигало на творчество и поиски совершенства. Отсюда же и неистребимая тяга к красоте. Один из радикальных мыслителей того времени, известный прозаик и драматург, некогда разделявший взгляды М. Горького и во многом солидарный с Короленко, но, в конце концов, выбравший свой путь, Евгений Чириков увидел российскую провинцию, по которой немало поездил, беспристрастным прямым взглядом и открыто заявил: «Теперь пора признаться: мы, писатели революционных настроений, проходили мимо всего светлого, что попадалось на путях жизни; мы, игнорируя это светлое и отрадное, усиленно выбирали только отрицательные факты и явления, нужные нам для обличения властей и перемены политического строя родины… Мы были очень чувствительны ко всякой несправедливости и постоянно делали из мухи слона. И было это как в нелегальной, так и в легальной печати, с тою разницей, что нелегальная, свободная от всяких счетов с цензурными требованиями, не стеснялась никакими средствами и перед Западной Европой изображала Россию, ее царя и правительство как жесточайшую варварскую тиранию, рисовала одну сплошную помойную яму во всех отношениях. Вероятно, именно этому мы обязаны тем ложным представлением о России царских времен, которое живо до сих пор даже среди просвещенных европейцев…» Сам Короленко не мог не обратить внимания на талантливого представителя крестьянского сословия, до отмены крепостного права подневольного работника графа Шереметева, легендарного павловского предпринимателя Федора Варыпаева, который «начал карьеру за замочным станком с молотком и пилою в руках... Заодно с беднотой он всю неделю стучал и пилил от зари до зари, а в понедельник с кошелем за спиной метался от прилавка к прилавку…» Клеймо на изделиях со временем ставшего фабрикантом Варыпаева воспринималось как знак самого высокого качества. Его почтил своим вниманием император Александр II, а приехавший в Павлово в июле 1863 года старший сын императора великий князь Николай не посчитал для себя унизительным вместе с варыпаевским кузнецом Митениным сковать ножницы. Эти ножницы и молоток, что был в руках великого князя, хранились потом, как драгоценная реликвия, у Варыпаева. Нельзя не упомянуть о том, что изготовленные

и пехари, и мастеровые

на варыпаевской фабрике хирургические инструменты считались по тем временам образцовыми. Высокое качество изделий Варыпаева стимулировало на достижение своих высот всех кустарей в округе. Как отмечено в книге «Вачский край на рубеже веков», недавно вышедшей в свет, «более чем в 60 населенных пунктах, расположенных на территории района, занимались металлообработкой». А во всей павловской округе таких пунктов, безусловно, было несколько сотен. И в значительной части их производились отличные изделия, потому что совсем невыгодно, как говорилось – «не к лицу», было изготовлять продукцию хуже всех, на выброс. Не меньшей славой, чем Варыпаев, пользовались в прежние времена целые династии предпринимателей, чьими фамилиями клеймились отменные изделия, которые высоко котировались не только на родине, но и за границей. Качественно, прочно, надежно, долговечно – так привыкли считать повсюду, куда поступала сработанная в России ее мастерами продукция. И это

обязывало следовать своим традициям, когда не стоило заимствовать все чужое без разбору. Династия предпринимателей Ивановых из села Казакова и, безусловно, династия оборотливых Кондратовых, обосновавшихся в селе Ваче, а вместе с ними еще десятки и даже сотни выбившихся в люди семей – неоспоримое подтверждение того, что можно и на родной земле добиться процветания, видя перед собой цели и праведные пути их достижения. Вот тогда-то уже никто не будет сомневаться, что человек – это звучит гордо. Связаны накрепко Казаково и Вача давней и новой историей, одними заботами и многими судьбами,

* Во́лость – в дореволюционной России низшая административнотерриториальная единица, подразделение уезда, состоящее из нескольких сел и деревень.

казаковская филигрань

а пожалуй, более всего, словно сообщающимися сосудами, сталеслесарными промыслами. И как бы порой ни держалось Казаково наособь, Вача всегда тут как тут, словно сестрица Алёнушка с братцем Иванушкой. Даже затененные высокими травами и ветлами их тихие речушки Аксютка и Малая Кутра, что сливаются у Казакова, и Вачка, текущая у Вачи, впадают в одну речку Кутру, а та – уже в Оку. Словно синими лентами, переплетены оба старинных поселения этими живописными потоками. Есть версия, что название Вача происходит от слова «вече». Вполне правдоподобно. Ведь действительно новгородцы, покоренные и усмиренные Москвой, расселившись по повелению Ивана III в междуречье Оки и Волги, осели и в этом отдаленном уголке, назвав его по-своему – Вече. Со временем Вече преобразилось на местный лад в Вачу, сравнившись с угрофинским названием ловкого стрелка, сбивающего на лету птиц – уток и гусей. Недаром в Карелии тоже есть поселок Вача. Да и мордве это слово не чуждо, ведь «вач» («воч») по-мордовски означает дикую утку. А дичи в старину было множество. И разве случайно жители Вачи и Вачского района именуют себя не вачанами и не вачканами, а вачкасами, что означает сборище птиц, объединение, сообщество. Первое упоминание о Ваче содержится в документах конца ХVI – начала ХVII века, относящихся к перипетиям Смутного времени, когда при содействии польского королевича Владислава, призванного на русский трон изменными боярами, шел дележ лучших вотчин между захапистыми князьями. На принадлежавшую брату царя Василия Шуйского Ивану заманчивую Вачу претендовал сначала Иван Куракин, а затем Масальские. Видно, в самом деле неплохое было место, если на него все время находились претенденты, пока оно не стало дворцовым селом царствующих Романовых, перейдя потом к боярам Нарышкиным, из рода которых вышла мать Петра I Наталья Кирилловна. После реформы 1861 года вачские жителикрестьяне стали собственниками, платя выкуп последним владельцам – князю Сергею Голицыну и его потомкам. До конца ХIХ века Вача оставалась волостным* центром, объединявшим двенадцать селений. И, можно сказать, Казакову было что позаимствовать у Вачи, когда там наладили свое производство деятельные Кондратовы.

127

ЛИТЕРАТУРА Андрющенко А.И. Руководство золотых и серебряных дел мастерства. Нижний Новгород, 1904. Воробьев В.А., Лычагин Б.И., Морозов М.И. Вачский край на рубеже веков. Нижний Новгород: «Бегемот», 2004. Воронов В.С. О крестьянском искусстве: Избранные труды. М.: «Советский художник», 1972. Гилодо А.А. Русское серебро. Вторая половина ХIХ–начало ХХ в. М.: «Береста», 1994. Есин Б.И. Труд-Вача: От истоков до современности. Нижний Новгород: «Нижполиграф», 2000. История Мурома и Муромского края с древнейших времен до конца двадцатого века: Учеб. пособие / В.В. Бейлекчи и др. Муром, 2001. Костромская быль: Сборник / Сост. В.К. Хохлов. М.: «Современник», 1984. Народные художественные промыслы Горьковской области / Сост. Б.П. Широков. Горький: Волго-Вятское книжное издательство, 1986. Некрасова М.А. Народное искусство России. М.: «Советская Россия», 1983. Никифоров Б.Т., Чернова В.В. Ювелирное искусство: Учеб. пособие. Ростов-на-Дону: «Феникс», 2006. Осетров Е.И. Живая Древняя Русь. М.: «Просвещение», 1985. Постникова-Лосева М.М. Русская золотая и серебряная скань. М.: «Искусство», 1981. Рогов А.П. Черная роза: Книга о русском народном искусстве. М.: «Современник», 1978. Русские художественные промыслы. Вторая половина ХIХ–ХХ в. М.: «Наука», 1965.

128

казаковская филигрань

Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества ХII–ХIII вв. М.: «Наука», 1982. Рыбаков Б.А. Язычество Древней Руси. М.: «Наука», 1988. Смирнов Д.Н. Нижегородская старина. Нижний Новгород: «Книги», 2007. Соколов М.В. Художественная обработка металла: Азы филиграни. М.: «Владос», 2005. Уткин П.И. Русские ювелирные украшения. М.: «Легкая индустрия», 1970. Шамшурин В.А., Алексеев В.А. Серебро казаковских узоров. Нижний Новгород, 2007.

иллюстрации

1 Истоки казаковской филиграни – в искусстве Древней Руси. Серебряные бусы и подвески, Х в.(1). Крест наперсный, конец XIII в. (2). Панагия, XVI в. (3). Братина. Москва, сер. XVII в. (4)

Белокаменная резьба суздальских соборов

Раздольные просторы Березополья. Край этот издавна славился своими промыслами и ремеслами, в особенности – обработкой металла.

Красота в Казакове во всем: дома с веселыми наличниками стоят как на подбор.

Экспонаты Музея истории филиграни в Ваче. Вверху – портсигар «Виноград»

Экспонаты Музея истории филиграни в Ваче

Экспонаты музея Павловского техникума народных художественных промыслов России

Тарелочка «Нижний Новгород» (1). Тарелочка «Весенняя капель» (2). Тарелочка «Солнышко» (3). Панно «На удачу» (4). Тарелочка «Декоративная» (5). Блюдо (6)

Шкатулка (1). Шкатулка с ключом (2). Шкатулка «Шиповник» (3). Шкатулка «Новая» (4). Шкатулка «Фиалка» (5). Шкатулка «Ларец» (6)

Шкатулка «Тамара» (7). Шкатулка «Столичная» (8). Шкатулка «Русь» (9). Шкатулка «Полянка» (10). Шкатулка «Нефтяная вышка» (11). Шкатулка «Роса» (12)

Научно-популярное издание Библиотека им. И.П. Склярова «Народные художественные промыслы Нижегородской области» Шамшурин Валерий Анатольевич КАЗАКОВСКАЯ ФИЛИГРАНЬ Фотографии Владимира Алексеева Редактор Л. Букарина Художественное оформление и компьютерная верстка Е. Константиновой Предпечатная подготовка А. Белякова Ответственный за выпуск Н. Николаев

Подписано к печати 20.05.08. Формат 70х100 1/16. Усл. печ. л. 11. Дополнительный тираж 300 экз. Заказ № Издательство «Литера» 603001, Н.Новгород, ул.Рождественская, 23, оф.12 тел. (831) 431-32-06, 414-43-00 Эл. почта: litera@nts.nnov.ru • www.litera-nn.ru Отпечатано в типографии ООО «Чебоксарская типография №1», 428019, г. Чебоксары, пр. И. Яковлева, 15