АНЖЕЛЛА ПОДОЛЬСКАЯ «ЛОСКУТНОЕ ОДЕЯЛО» (Проза: Роман. Повести. Берлин, 2022 г.)

Не лето, не весну –

Когда не только

но и –

какой она любила: тихий, крупный, плавный, он падал горизонтально, и долго не таял... Её невозможно было отогнать от окна, наверное, оттого, что родилась она во время снегопада – перед новогодним праздником. И сейчас происходило настоящее волшебство, – в воображении снежинки казались сказочными, порхающими феями. Лина, отойди от окна, – волнуется Бабагаля. Продует. Новый год «на носу». Подхватишь ангину или воспаление среднего уха, придётся вызывать врача. Вспомнишь мои слова, но будет поздно. Не до тебя же сейчас. Мелькнула подспудная мысль: «Какая наивная. Глупости! Разве можно заболеть от снега? От чего угодно, но только не от снега. Было бы здорово, чтобы снегом замело все дорожки, и не идти в детсад…» Как назло, Бабыгалины опасения оправдались. Правда, у Лины –не ангина, а ветрянка. Температура небольшая, но тело покрылось противными пузырьками. Пришлось всё-таки вызвать педиатра. Простите, доктор, что потревожили в праздник, – оправдывается Бабагаля. – Вот, полюбуйтесь. Наша девчонка верна себе. Каждый раз – сюрприз. Канун Нового Года, а настроение всем подпортила. Преподнесённая коробка конфет принимается докторшей благосклонно. Бабагаля считает инцидент исчерпанным. Доктор прослушивает Линины лёгкие, обследует гланды: Скажи: «А а а…»

За окном шёл именно

страшного не вижу. Небольшая гиперемия в горле. А ветрянку, наверное, из детского сада «принесла»… Три раза в день будешь пить таблетки. И много чая с лимоном. Поняла? Через неделю поправишься. – Выписав рецепт, велела смазывать сыпь зелёнкой. Перед уходом обняла Лину: – Ты ведь хочешь стать писаной красавицей? Тогда, не расчёсывай пу-

зырьки, особенно на лице. Иначе, останутся шрамы, и ты превратишься в дурнушку. Не подведи меня.

«На сей раз, обошлось без банок», обрадовалась Лина. Ей не хочется превратиться в дурнушку, но помимо воли, руки тянутся к смазанным зелёнкой пузырькам.

На кухне Бабагаля «колдует» над праздничным столом. Холодец готов, осталось разлить по блюдам. Лина помогает отделять косточки от разварившегося мяса, с наслаждением их обсасывает. Потом вырезает из моркови тоненькие кружочки и звёздочки, украшая ими холодец. Мой, как следует, руки. И не жалей мыла, – заставляет её Бабагаля. У Бабагали – мания чистоты. Панически боясь микробов, она моет руки каждые десять минут. Ходит по дому, протирая фланелью те места, к которым кто-то прикоснулся. Много курит, но только сигареты из ею же открытой пачки. При условии, что и дочь к ним не прикасалась.

Иногда эта мания доходит до абсурда: прежде, чем принять душ, она моет ванну. Драит так, как будто лет сто её никто не мыл. И унитаз перед использованием тщательно вымывает.

Бабагаля должна была родиться немкой, во всем у неё –«Ordnung»1. «Это всегда здесь лежало!»

читает книжки. Чтению её никто не учил, – в четыре года сама научилась.

И сейчас: небольшой жар, чешущиеся прыщики, которые вопреки запрету, она умудряется расчёсывать, не способны помешать игре в принцессу, принца, и злющую садовницу. Играет за троих, изменяя голос: то имитируя мужской, то, наоборот, резким и грубым за злющую садовницу. Сквозь игру она слышит, как хлопают входные двери, как сходятся к празднику мамины подруги, кто не боится заразиться ветрянкой. Ближе к полуночи из соседней комнаты раздаются позывные Голубого Огонька… Потом бой курантов… Все чокаются, пьют за наступающий Новый Год, за ожидания и надежды… Лина не может заснуть и, когда, наконец, Бабагаля забывает о ней, тихонько выскальзывает из постели и бежит к окну – наблюдать за хороводом снежинок фей. И фантазирует… Таинственно подмигивают мерцающие сквозь падающий снег звёзды… Огоньки то появляются, то исчезают… Независимо от её воли, картинка выстраивается в цельное, осязаемое, невообразимо прекрасное торжество Зимы… Боженька, помоги! – просит Лина. – Я болею. Мне так хочется собрать в ладони все-все снежинки… Или нарисовать их. Позволь, хотя бы, в следующий Новый Год немного постоять под снегопадом!

Почему ты у меня такая? – кричала мама. – Посмотри на себя: кожа да кости. Бабушку не слушаешь. Плохо ешь. В детском садике днём не спишь, мешаешь заснуть детям. Разбила на кухне в садике заварной чайник… Зачем ты его брала? Зачем, вообще, полезла на кухню? Кто тебе позволил? Я тебя спрашиваю. Смотри мне в глаза.

Хо-ро-ший… – передразнивает мама. – Трус он, твой Витька, если разрешил тебе взять вину на себя. А ты, наверное, хочешь стать артисткой «погорелого» театра? В нормальный тебя не возьмут. Разве что, клоуном… Всё время что то из себя выделываешь… Уже в три годика в присутствии гостей вдруг влезла на обеденный стол и декламировала какие-то стишки… Стояла рядом с самоваром… Не помню, кто из вас был выше? По-моему, самовар… Это – не стишки, а Пушкин: «Три девицы под окном… Пряли поздно вечерком… Говорит одна девица: „Кабы я была царица“» –не выдержав маминых упрёков, Лина расплакалась. – А вот и нет… А вот и нет… И ничуть я не лгунья, я – фантазёрка... Сказала воспитательница… И во дворе дети говорят, что я – хорошая. Не забираю чужие игрушки, не ябедничаю. Поучи меня. Поучи… Огрызается ещё. Фантазёрка выискалась…

Иногда, крайне редко, когда у мамы «случалось» хорошее настроение, она зацеловывала дочь: «Вундеркиндик ты мой, недоделанный!»

Лина ненавидела эти «телячьи» нежности. Вырываясь из объятий матери, слышала брошенные вдогонку слова: «Вся в своего отца. И характером, и внешностью. Белёсая, с такими же водянистыми глазёнками». Девочка жила с мамой и бабушкой. Папа жил отдельно, у него была другая семья. Там у него тоже была дочка, только совсем маленькая. Иногда папа брал Лину на прогулку, приносил какойнибудь подарок. Она не хотела подарков. Она хотела папу. Чтобы в доме был его запах…

Вспоминая бывшего

Моя душа – выжженная степь. Из-за рождения его дочечки, бросила институт, осталась медсестрой. Зачем же ты всё это при ребёнке? – подруги пытались остановить монолог матери. А ничего… Пусть привыкает. «Яблоко от яблони…» Каждый год из Нежина приезжала семейная портниха и по две недели жила у всех знакомых. Как она говорила: «Жила на полный пансион». Свой вояж называла: «командировкой». Новые вещи не шила, только перешивала или перелицовывала. Если ей что либо не нравилось, – плевалась и ругалась: «Что вы мне кота в мешке подсовываете? Откройте конверт… Я хочу видеть, что вы платите. А то выйдет: „Ни Богу – свечка, ни чёрту – кочерга“». Лина ненавидела эти ежегодные «набеги», потому что швейную машинку, которая трещала целыми днями, ставили в её комнату. На полу вырастал ворох обрезков, которые убирать приходилось Лине.

Портниха обмеряла её стёртым сантиметром и осуждающе кивала головой: – о за девочка? Мотылёк! Локти, коленки и робрышки. о б ты мне поправилась! Мы сошьём девочке красивенькое платичко. И форму. Ты же идёшь в школу в этом году? – доверительно спрашивала портниха. Лина не отвечала, притворяясь, что не слышит: «Знает она эти красивенькие платички… Кособокие и неряшливые».

Сыта по горло… А платье это не стану носить. Перешейте из него юбку. Только, чтобы всё выглядело прилично, без ваших немыслимых разрезов и вырезов. Перед первым сентября, когда «Первый раз – в первый класс», Лина во дворе споткнулась, разбив нос и колени: Мы играли в «казаков-разбойников». Ничего страшного. До свадьбы заживёт, – оправдывалась она. Ничего страшного? Посмотри на свои колени, – орала мать. –Я не поведу тебя в таком виде в школу… Пусть твой любимый папаша отведёт… Или сама пойдёшь… Ты, просто, – Божье наказание… Исчадие Ада. Я больше так не могу. За что мне это? Другие девочки, как девочки… А эта… Всегда найдёт какой-нибудь забор или гвоздь.

Мама слово сдержала и не отвела дочь в школу первого сентября. Папа тоже не отвёл, был в командировке. Отвела Бабагаля. Она всё время поправляла белый кружевной воротничок на шее внучки, который сама же и связала. Лине было неловко перед детьми за самодельную, нелепо сидящую на ней форму, из под которой углами торчали коленки с наклеенным пластырем. И ещё было неловко за бабушку: «Подумают, что у неё такая старенькая мама». После переклички, построив детей по двое, учительница внимательно рассматривала первоклашек. Взгляд её был добрым. Потом она скомандовала: Выпрямить спины, не сутулиться! Раз, два… Вперёд, шагом марш!

В первый же школьный

что не только она с

– дети успели

Так зовут меня мама с папой: Люба-Любочка.

У неё были смешные рыжие завитки на лбу и на затылке. А густые рыжие брови оттеняли коричневые, с рыжинкой, глаза. Пожалуй, самой красивой из трёх подружек была Яна. Немного полновата, но это ничуть не портило её. Чёрные, гладко зачёсанные волосы, собранные в длинную косу. Громадные, миндалевидные глаза. Когда она улыбалась, на левой щеке появлялась ямочка. Втроём, девочки представляли чёрно бело рыжеватую гамму. Оказалось, все они жили недалеко друг от друга, но до школы не встречались. Любочка ходила в ведомственный детский сад, а у Яны была фребеличка3 . Так сложилось, что с первых же дней Яна стала авторитетом и для Лины, и для Любочки. Во первых, она была весёлой. Если смеялась, то своим смехом заражала подруг, да так, что они не могли остановиться. Во-вторых, она почти свободно говорила понемецки. В-третьих, училась параллельно в музыкальной школе. И, наконец, в четвёртых, а было ещё и в пятых, и в шестых, в седьмых… Так вот, когда Лина и Любочка впервые пришли к Яне в гости, ахнули. Яна жила в известном всему Киеву «Доме Врачей» на Большой Житомирской. Квартира показалась девочкам настоящим музеем. Вдоль стен в коридоре стояли высокие стеллажи с книгами. Такое количество книг они видели только в школьной библиотеке. В комнатах на стенах висели картины и фарфоровые, расписные, тарелки. Мебель – необыкновенной красоты на деревянных ножках, с львиными головами. На полу, – громадные вазы с цветами. В гостиной, у окна – коричневый рояль, над которым висели портреты женщины и мужчины в пенсне. Это мои «пра пра», мамины дед с бабкой, – объяснила Яна. –Они были профессорами физики. А папины, – всего лишь, врачами. Мезальянс… Что это, – «мезальянс»? – спросили хором подруги. Ну, когда брак неравный. Они так считали, – неодобрительно кивнула Яна

Мой папа – потомственный врач, лучший

больные хотят оперироваться только

него.

земским врачом. Подума-

ешь, профессура! От них осталась мебель. Правда, в университетах учат по их учебникам. В комнату заглянула домработница: Яна, ты опять неуважительно отзываешься о бабушке и дедушке? Пригласи лучше подружек обедать. Живо… мыть руки и к столу. Ты не забыла, что тебе ещё нужно подготовиться к завтрашнему уроку в музыкальной школе?

Выйдя на кухню, Лина и Любочка ещё раз восхитились. На белых буфетах – всевозможные статуэтки мужчин в поварских колпачках и женщин в белых чепчиках и передниках. Это была целая коллекция. Стены кухни были увешаны натюрмортами с изображением всевозможной еды. Посреди кухни – большой квадратный стол, над которым висела люстра, в виде старинного уличного фонаря. Она освещала фарфоровые тарелки с дымящимся рассольником. На второе детям дали паровые котлеты и пюре. На закуску –яблочный пирог и компот из сухофруктов.

Накормив девочек, няня ещё раз напомнила Яне о завтрашнем музыкальном уроке. Но Лина и Любочка попросили напоследок позволить Яне что нибудь сыграть на рояле. Подруга исполнила «Сувенир Элизы» Бетховена. Звуки расплывались по комнате, и девочки ушли, совершенно потрясённые увиденным и услышанным.

Любочка, вторая из новых подружек, – добрая, доверчивая, немного наивная. Для неё и Лина стала авторитетом. Любочка зачарованно внимала каждому слову подруг, иногда не понимая, что они её разыгрывают. Училась она слабее, и они охотно помогали ей. Любочка – из простой семьи, родители работали на хлебозаводе. Мама – в цеху, где готовилось тесто для выпечки, а папа развозил готовую продукцию по магазинам. Жили они рядом со школой, и когда девочки после уроков шли домой, она часто пригла-

Только к Лине девочки не любили приходить. Обычно, их встречала Бабагаля, зорко следившая за чистотой: «Там не стой, к этому не прикоснись»… Она никогда не угощала подружек внучки и быстро их выпроваживала: «Ступайте. Лине надо обедать и заниматься». А, если случалось, что дома бывала мама, всегда уставшая после ночных дежурств, так та, вообще, дальше порога их не пускала: «Ну, и чего припёрлись? Нечего по хатам лазить… Давайте ка, по домам»… Лина из за этого жутко страдала, ей было стыдно перед подругами. Они успокаивали Лину: «Всякие бывают бабушки. Всякие бывают мамы»… Лина влюбилась в новых подружек: «Девочки, я вас так люблю! Не могу без вас жить», – повторяла она. Яна в её сердце заняла особое место. Лине во всём хотелось походить на неё: так же кокетливо двигать плечиком, смеяться заразительным смехом. Дома, подбегая к зеркалу, она искала желанное сходство. Ну, хотя бы в разрезе глаз или в улыбке. Размачивая водой свои вьющиеся, белоснежные локоны, желала выпрямить их. Чтобы были прямыми, как у Яны. Удивительным образом, Яна догадалась об этом: Зачем тебе стараться быть похожей на меня? Ты и сама – красавица. Посмотри, какие у тебя волосы – белые, пушистые, как облака. А глаза… Как небо… Яркие, иногда – затуманенные. Потому, что ты – мечтательница. «Женщина загадка». От слова «женщина» девчонки начинали безудержно хохотать. А Любочка… Расскажи про Любочку, – давясь от смеха, просила

Ты похожа на королевну, – осторожно замечает Любочка. –Очень красивая и хорошая. Нет, она не королевна. Янка – королева. И ещё умная, – вставляет Лина. Вот, так-так. Могли бы тоже сказать, что я – красивая. А то, «умная». Всё-таки, я тоже – «женщина»… БЕЛО-ЧЁРНО-РЫЖИЕ…

«Бело Чёрно Рыжие» прозвали в школе неразлучных подруг. Как ни старались, одноклассникам не удавалось разбить эту дружную «троицу»: «Секретничать публично очень неприлично!» В отместку, за глаза, каждую в отдельности дразнили: «Бледной спирохетой», «Суламифью» и «Глупой гусыней». Конечно, кто такие «Бледная спирохета» и «Суламифь» ребятам было неведомо, но первое было подслушано ими из уст старшеклассников, второе, – как учителя сравнили Яну с библейским персонажем. Так и закрепились за девочками эти прозвища. Подруги игнорировали издёвки, а порой, не замечали.

В середине декабря, накануне Лининого дня рождения, Бабагаля вдруг решила «справить» внучке именины: Позови подружек. Сделаю винегрет, пирог с капустой испеку. В предвкушении праздника, Лина ходила по своей комнате и думала, чем бы украсить её, чтобы не разочаровать подружек: «Можно развесить картинки», – хотя, как говорит мама: «Ни черта в этом не смыслишь – рисуешь разные глупости». Пригласила полкласса. Но, кроме Яны и Любочки никто не пришёл. Еле сдерживая слёзы, Лина пыталась не разрыдаться. Подруги тоже были удручены: класс объявил бойкот не только имениннице. Даже Любочка, при всей своей неискушённости, была расстроена. Девочки нехотя съели винегрет, потом заперлись в Лининой комнате. Дав волю чувствам, именинница разрыдалась. Яна разрабатывала план отмщения:

Нужно всем «утереть» нос, расхвалить угощение, рассказать, как мы весело праздновали. И что пришли твои подружки из детского сада и двора. И ещё… Делать вид, что мы даже не заметили отсутствия этих придурков. Сговорились? А нам – плевать… Девочки, – робко возразила Любочка. – Может быть, им обидно, что мы не берём их в «дружбу»… Поэтому, они… Любонька-голубонька! Ну, ты даёшь! Нам всем залепили пощёчины, не только Линке… Ты предлагаешь дружить с ними? Девочки! Не расстраивайтесь, – вытерла слёзы Лина. – А, ну их всех… Вы – мои самые самые... Не подружки, а подруги. Я к Новому Году нарисовала для вас открытки. Они не так блестят, как из киоска, но захотелось сделать собственными руками. И ещё: я взяла у Бабыгали новые посудные полотенца, сшила вам мешочки для спортивной формы и вышила на них ваши имена. Вот. С Новым Годом! Линка! Вот так сюрприз! Ты не только мечтательница, но и рукодельница! А нам с Любочкой – ни слова, ни полслова… С этими словами Яна повалила Лину на диван. Сверху бухнулась Любочка. Эта «куча мала», катаясь по дивану, издавала такие радостные вопли, что в комнату просунула голову Бабыгаля: Чо тут у вас? Пирог-то будете есть? Не-а… – корчась от смеха, пропищали подруги. От чая они тоже отказались и вскоре ушли. Бабагаля, поджав губы, молчала, а мама, во всём, как всегда, обвинила Лину: И с кем ты только дружбу водишь? Видишь, нормальные дети к тебе не пришли… От пирога отказались… Брезгуют? Зачем

размышляла о «Равенстве, братстве, дружбе народов», этих лозунгах, которые были далеки от реальности. В первый день новой четверти все бурно обменивались впечатлениями о зимних каникулах, весёлых утренниках с Дедом Морозом, ёлками, подарками. Правда, у подружек радость была немного омрачена подпорченным днём рождения Лины. Но, разыгрывать веселье было не трудно – прошло около трёх недель, обида от объявленного бойкота притупилась. Они по прежнему держались особняком от остальных, и Яна, хохоча, нашёптывала подругам: Давайте соберём всё наше презрение к недоумкам и высверлим дырки в их глупых башках… На дружбу «трио» обратили внимание и учителя. Некоторые шептались: «Хорошенькая евреичка крутит этими двумя, как ей вздумается. Да, девка с яйцами». Другие парировали: «Девочка – полукровка, мама – русская, из старинной аристократической фамилии. Неизвестно, правда, что хуже – еврейство или дворянство? Да, дилемма».

После школы Яна затащила подружек к себе. Пришли и, уже в который раз, ахнули: она познакомила их со своей мамой, удивительной красавицей. Девочки зачарованно следили за всеми её движениями.

«Нежная, обворожительная, воздушная, пленительная, прелестная. Стройная, с идеальной фигурой, с густыми блестящими волосами, замысловато уложенными. С огромными глазами, восхитительной кожей, звонким голосом

интеллигентного рода, а произвожу впечатление дочери извозчика, как утверждает мама. Девочки, чай готов! – «пропела» из кухни Эвелина Георгиевна. Домработница ушла за покупками, и Янина мама сама приготовила чай. Было очевидно, что делать это ей приходится не часто. Она всё время спрашивала у Яны, в каком ящичке лежат чайные ложечки, на какой полке – пирожковые тарелки? Яна настороженно смотрела на мать, но та успокоила дочь: Расслабься. Думаю, чай приготовить и не сжечь при этом дом я смогу. Эвелина Георгиевна не умела готовить, но зато гордилась тем, что помнит номера телефонов всех приятелей и всех ресторанов. Пирожки с вишнями были удивительно вкусными. Лина с жадностью съела один. Ешь, ешь, – придвинула к ней блюдо Эвелина Георгиевна. Лину обуял ужас: «Ела, как голодный человек!?» Спасибо, я – сыта, – и отодвинула блюдо. Что ты? Ведь, вкусно же, – настаивала Яна. Но Эвелина Георгиевна, кажется, всё поняла. Она как то испытующе взглянула на Лину, и та прочла в её глазах уважение.

Как-то незаметно пролетела вторая половина года. Впереди «сияли» каникулы…

Яна с Эвелиной Георгиевной на полтора месяца уехали в санаторий в Ялту. Любочку отправили к дедушке с бабушкой в деревню.

Лина проводила

городе. Без подруг она отчаянно тосковала, особенно, в первые дни. Потом успокоилась – ей необ-

осень. Но, то ли лето не желало

места, то ли у осени было отличное настроение – город, раскинувшийся по обе стороны Днепра, купался в ярких лучах солнца. Ласковый ветер трепал короткие юбочки восьмиклассниц и отросшие за лето волосы одноклассников. Повзрослевшие девчонки, – дылды акселератки, с взмокшими подмышками носятся наперегонки по школьным коридорам. За прошедшее лето ручки-палочки волшебным образом соединились с волнительным началом груди, отрасли ноги, во всём их облике постепенно что-то менялось проступало неуловимо женское. Это порождало в них хмельное брожение, появлялось резкое учащение пульса, сопровождаемое вязким и тошнотворным чувством... Мальчишки?! Многие, улыбаясь прыщавыми лицами, ещё задержались в детстве.

Незадолго до первого сентября из районного отдела образования прислали нового педагога. Директор школы пристально смотрела на новую учительницу: «Некрасивая, средних лет. Судя по документам – „старая дева“… Сухощавое, с правильными чертами, лицо,

внимательный взгляд больших,

разношерстный, ученики

девицы – разболтаны. Педагог, которая вела класс, ушла на пенсию. Она их излишне опекала,

спускала с рук. Ей уже трудно было с ними

сопротивление… Сло-

из ряда вон… Возможно, Вы

вом, не удивляйтесь, если будут сюрпризы… Хотя, они – способные, но у некоторых –

Учительница с удивлением взглянула на директора, но промолчала.

Послышался первый, после летних каникул, звонок. Коридоры опустели. Возле класса столпились ученики, ожидая учительницу. Завидев её, опрометью бросились в класс: Идёт! Вместе с директрисой. Несколько секунд ожидания, и дверь открылась. Садитесь, – сказала директор школы. Поживей, пожалуйста. С сегодняшнего дня у вас – новый классный руководитель. Клавдия Ивановна будет преподавать русскую литературу и язык. Надеюсь, за лето все хорошо отдохнули, повзрослели, набрались свежих сил. И поумнели. Все поняли о чём я говорю? Так, почему «трио» за одной партой? Сидели так раньше? Безобразие. Пересядьте на свободные места. Много общих интересов, – будете на уроках развлекаться болтовнёй. Ну, все устроились? Почему шум? Всем успокоиться! Вы стали старшеклассниками, и вести себя должны соответственно. Прекрасно, – удовлетворённая своими педагогическими методами директриса обратилась к Клавдии Ивановне: – Приступайте! Двадцать пар глаз, горевшие настороженным любопытством, рассматривали учительницу в упор. Она казалась совершенно спокойной, только лёгкий румянец выдавал волнение. Перелистывая страницы журнала, скользила взглядом по прошлогодним отметкам. Захлопнув его, сказала: Каждая встреча с новым человеком – это, как знакомство с неизвестной книгой… Сначала мы с

от-

это не совсем так… Постепенно вы будете взрослеть, умнеть и познавать мир… Итак, давайте знакомиться. Я бы хотела узнать ваши имена. По очереди называйте свою фамилию и имя… Думаю, пройдёт немного времени, и мы поймём, какие «книги» перед нами… Согласны? По классу прошло лёгкое движение. Кто-то согласно кивал, кто-то пожимал плечами. Яна шепнула соседке по парте: Тумана напустила… Перегнувшись через проход, хотела то же самое сказать подругам, но не успела. Как твоя фамилия? спросила её Клавдия Ивановна. Моя?– переспросила Яна. Да. Встань, пожалуйста. Пожалуйста. Левковская Яна. Левковская! Попрошу сказать нам, что ты сейчас сообщила соседке по парте. Я ничего не успела ей сообщить… Мне показалось, что успела. Одно из двух: или это должно быть интересно всем, либо об этом неприлично сказать вслух! насмешливо заметила учительница. Почему неприлично? Я хотела сказать: «Весьма туманно!» Не все поняли, о чём Вы говорили, выпалила Яна. Очень хорошо! Если все ученики будут говорить со мной так же честно, мы скоро найдём общий язык. Ты дочь известного хирурга Левковского?

Да. Вы знаете моего папу? Лечилась у него. Передай привет Юрию Михайловичу. Садись!

Опустив голову, Яна села. Она

Дошла очередь до Лины: Мирошниченко Лина. Невольно залюбовавшись девочкой, Клавдия Ивановна интуитивно поняла, что та станет её слабостью. Какое то особое обаяние, теплоту и нежность излучала красота ученицы. Клавдия Ивановна внимательно всматривалась в лица поднимавшихся учеников, стараясь запомнить их имена. Самой последней представила себя третья подруга из «троицы»: Ме д довая Лю б б очка, – от волнения её заикание проявлялось сильнее. Любочка? – удивилась Клавдия Ивановна. – Почему так ласково, а не просто – Люба? Так всегда г г оворят мама с пап пой. Это – дома. В журнале стоит – «Любовь». Так что в школе будем придерживаться правил. Не возражаешь? Когда опрос завершился, Клавдия Ивановна, наконец, села за стол и спросила: Кто староста класса? Я, – поднялась Зинченко. Её светлые косы были аккуратно заплетены и уложены «веночком». Зинченко Люда? – проверила свою память Клавдия Ивановна. –Хорошо, садись. Теперь давайте вместе подумаем вот над чем: предлагаю выпускать стенгазету. Например, к концу каждой четверти… Активно участвовать в этом должен каждый: писать заметки об успеваемости и дисциплине, о том, кто и как проводит досуг. Или рассказать об интересной, прочитанной книге, заинтересовать

редактор стенгазеты, который

пригрозив разоблачением, если они сами не извинятся перед учительницей за обман. Класс бурно обсуждал «Классную» и её нововведения. Слишком много впечатлений для одного дня. А тут ещё и вновь пришедший ученик, Володя Никитин. Пожалуй, последнее взволновало даже больше остального. Новый мальчик в добротной школьной форме был красив: его длинные волосы, собранные в пучок, покрывал берет с хвостиком. За плечами висел рюкзак. Особенно заинтересованно его обсуждала девичья половина класса. Сразу видно, что «ботаник», – резюмировала Яна. Через двадцать минут прозвенел звонок, и Клавдия Ивановна вошла в класс. Продолжим. Итак, слушаю вас. Надеюсь, вы посоветовались между собой, кого хотите избрать в редколлегию. Будем обсуждать каждого отдельно… Среди прочих, на должность художника кто-то предложил Лину: «Она рисует лучше всех». И мне тоже хотелось бы предложить двух учеников, – сказала Клавдия Ивановна. – Володю Никитина, вашего нового соученика. У него – отличные табели за семь лет. Ещё – Левковскую Яну. Сидевшая за четвёртой партой Яна чуть не поперхнулась от изумления. Она медленно поднялась, с удивлением оглянулась по сторонам и пожала плечами: Меня? Но я не могу… Причина? – перебила учительница. – Ты берёшь самоотвод? Нет, но… Вот и хорошо. Ты нестандартно мыслишь, надеюсь, проявишь свои способности в редколлегии. Прошу всех выйти к доске. Остальных прошу не стесняться и высказываться по поводу предложенных кандидатур.

Направляясь

Сначала надо подтянуть свои отметки. Мы не можем вводить троечников в актив класса. У некоторых возражения вызывала Яна: и надменная, и выпендрёжница, и семья богаче, чем у остальных… Но вслух никто не высказался, ведь её предложила «Классная»… Клавдия Ивановна вызвала и старосту. Обратившись к стоявшим у доски, сказала: Вас выбрал коллектив. Вы будете помогать мне в учебном процессе. Вам придётся краснеть за двойки соучеников, – положив руку на журнал, продолжала Клавдия Ивановна. – Вы будете подтягивать их в учёбе. С вас я буду спрашивать за всё, происходящее в классе… Но это не означает, что любой из учеников не сможет проявить инициативу. Активно участвовать в жизни класса должны без исключения все. По дороге из школы Яна дала волю долго сдерживаемой энергии: Здрасьте, приплыли, – фыркнула она. – Как вам это нравится? Ну, тётка даёт… Новенького предложила, наверное, – блатной. И меня… Папу моего, видите ли, она знает… Теперь и меня будут считать блатной. Хочет держать меня под «прицелом»… Пусть не надеется… Всех проглотит. Настоящая Крокодиловна…

Лина с Любочкой шли молча. Кажется, впервые они не были согласны с подругой…

Был обычный школьный день, пришлось сидеть на всех скучных уроках, но во время большой перемены подруги устроили соревнование, кто быстрее съест шоколадный батончик, и Яна выиграла. После перемены – урок по русскому языку, который начался с того, что Клавдия Ивановна вызвала к доске братьев Памфиловых:

На первый раз прощаю ваш обман. Юмор оценила. Надеюсь, впредь каждый будет представляться своим именем. Кто из вас Слава? Кто – Сергей? – внимательно оглядев братьев, велела им сесть. Потом, вызвав к доске очередного ученика, Клавдия Ивановна задавала вопросы по литературе, из того, что проходили в прошлые учебные годы. Кто-то отвечал бойко, без запинки. Кто-то, переминаясь с носков на пятки, раскачивался и разглядывал рисунок паркета, морща лоб и пытаясь вспомнить то, что забыл или не знал вовсе. Довольно. Садись. Направляясь к парте, одни облегчённо вздыхали, другие, закатывая глаза, строили гримасы. Клавдия Ивановна вызвала следующего, задала вопрос и быстро прошла в конец класса. Любочка не успела и глазом моргнуть, как листок бумаги, который она, едва сдерживая смех, разглядывала, очутился в руках учительницы. Мельком взглянув на покрасневшую Любочку, Клавдия Ивановна вернулась к столу и задала вопрос стоявшей у доски ученице: Напиши в двух столбиках предлоги и союзы, которые ты знаешь… Мел застучал по доске. Клавдия Ивановна положила перед собой отобранный листок. Это была неумело нарисованная карикатура. На ней была изображена группа человечков: головы – в виде квадратов, туловища и конечности – в виде палочек. Под группой – подпись: «Актив». Перед группой возвышалась такая же фигура, только

на доске

– спросила, демонстрируя

Кто

взгляд с одного

Уверена, что Мирошниченко не является автором рисунка. Если бы он принадлежал ей, рисунок был бы выполнен художественней, меня уверяли, что она рисует хорошо. Убеждена, что и Медовой, у которой отобрала его, он также не принадлежит. Так кто же автор? Жду от вас честного ответа. Медовая! Кто передал тебе рисунок? Любочка, встала и, потупив глаза, молчала. Её лицо и уши продолжали «гореть». Понятно. Садись. Трусости всем не занимать? Я была лучшего мнения о своих учениках… Клавдия Ивановна! – поднялся Володя Никитин. – Это я нарисовал. Это всего лишь дружеский шарж для стенгазеты… Никитин?! Удивил. А вот ложь – наихудший из грехов. Я сомневаюсь, что рисунок принадлежит тебе. Своим признанием, вероятно, хочешь завоевать уважение новых соучеников? Думаю, они это оценят. Мне жаль, что тот, кто изобразил, так называемый, «дружеский шарж», извратил предложенную мной идею нашей с вами будущей классной жизни. Но это действительно для стенгазеты, – настаивал Володя. А какое отношение этот «дружеский шарж» имеет к уроку русского языка? И ещё… Круговая порука – не всегда верное решение.

Прозвенел звонок. Вчера мы говорили о том, что должны быть честны друг с другом, Очевидно, я плохо донесла это до вашего сознания. Теперь –отдыхайте. Следующий урок у вас – геометрия. Проверьте расписание, нужно ли перейти в другой класс. До завтра…

слова

Она зашла в туалет, ополоснула лицо...

ли кому нибудь

Но для коллег она была «новенькой», не знала, с кем из них можно поделиться. Потом решила, что это, всё же, внутреннее дело класса и спрятала листок в сумку.

Она присматривалась к новым коллегам – все были заняты своими делами, не обращая на неё внимание. Каждый хотел передохнуть и подготовиться к следующему уроку. Ей тоже нужно было успокоиться и сосредоточиться. «ШКОЛА ЗЛОСЛОВИЯ» Едва за Клавдией Ивановной закрылась дверь, все вскочили с мест, перекрикивая друг друга. Тише! Послушайте меня! кричала Люда Зинченко, забравшись на парту. – Да, замолчите все! Давайте организованно, по очереди. Не вздумайте опять парламент устраивать! Я категорически запрещаю! Хватит! Что ты тут раскомандовалась? вмешался Слава Памфилов. –Запрещает она… Я староста, забыл? Тоже мне, «шишка с ёлка». Ябеда и предательница. Донесла училке, что мы её разыграли. Я тебя, вообще, не выбирал. Начальницу из себя корчишь. Тебя ещё в первом классе назначили, а сейчас – восьмой. Давно пора переизбрать. Лезешь везде без мыла… Стукачка. «Павлик Морозов» в юбке, – добавил его брат близнец Серёжа.

лицо руками, села за парту

разрыдалась.

неё

Оркина:

не донесла, а честно рассказала Клавдии Ивановне о вашем обмане. Предупредила, что если не признаетесь сами, то разоблачит вас. Кто её «за язык тянул»? Выскочка, – сказала Наташа теренберг.

Ну, и дружненький класс, ничего не скажешь, – рассмеялась Яна. – В цирк ходить не надо. Устроили тут «Бурю в стакане воды...»

Ты бы, Суламифь, помолчала! Не сомневаюсь, это ведь твоя работа, сквозь слёзы прокричала Зинченко. – Всегда действуешь исподтишка, подставляя своих подружек. Завела себе фрейлин. Три грации, недоделанные… Тут не выдержала, обычно дружелюбная и спокойная, Лина: Не ожидала от тебя таких слов, Люда. Тебя действительно стоит переизбрать… О, посмотрите! И у Бледной спирохеты голос прорезался! А вот «это» видела? – Зинченко показала Лине дулю. На мгновение в классе стало тихо. Голос подала Женя Рябичева, всегда незаметная, как серая мышка: Как не стыдно? А ты Люда, уже до дуль докатилась!? Не разобравшись, сразу обвиняешь. Что ты всегда цепляешься к Левковской? Завидуешь? Так скажи честно! Как ни стараешься, а в отметках догнать её не можешь. Не дано… В классе опять возник невообразимый шум. Одни старались перекричать других. Все спорили с таким азартом, что невозможно было разобрать ни одного слова. Любочка попробовала всех успокоить: Реб-бята, не н-надо сс-сориться из-з-за т-такой ерунд-ды… Но на её слова никто не обратил внимания. Любочка сделала вторую попытку: Н не н надо реб бята... Ха-ха-ха! И у заики голос прорезался... – прокричала Зинченко. – Не лезь, Глупая гусыня... «Твой номер – восемь...»

Любочки от обиды полились слёзы... Она хотела что-то сказать и беспомощно оглянулась на подруг.

ты смеешь!? – сказала Яна. – Любочку, я тебе никогда не прощу.

я на вас, – орала в ответ Зинченко, слёзы которой просохли, а голос вновь обрёл командный тон. Ты всё время хочешь выслужиться. Подлизываешься постоянно к учителям. Думаешь за это пятёрочки получить? Фигушки… –добавила Лера Симонян.

Зинченко что-то прошептала, но её слова потонули в общем гуле. Страсти разгорались. Не хватало, чтобы все передрались из за шутки, – сказал Володя Никитин. утки? – Зинченко с гневом смотрела на новенького, её взгляд излучал ненависть. – Так это ты пошутил?! Докажи! Все повернулись в его сторону. Ничего я не буду доказывать. А ты, действительно, засиделась в старостах... Даже у президентов срок ограничен до четырёх лет, а у тебя, оказывается, почти два срока. Явный перебор… Кто ты такой? Откуда припёрся? Блатной? И оценки твои –липовые, и весь ты со своим беретиком и рюкзачком – какой-то не наш, не украинский... Володя рассмеялся: Хорошо, что сразу стало понятно «Who is Who». Интересуешься моей анкетой, почему припёрся из ГДР? Отец – полковник, служил в советских войсках, которые сейчас возвращаются на Родину. Рюкзачок и беретик – оттуда же. Удовлетворена? Отметки? Посмотрим… Липовые или нет… Зинченко не нашлась, что возразить. Села за парту, повернувшись ко всем спиной. Замечательно! К твоему сведению, Зинченко, – обратившись к её спине, сказала Яна, – нарисовала карикатуру не я. А жаль, что пришло в голову это не мне. Интересно, кто же всё таки автор? Не верю, что Никитин. И ещё раз запомни: Любочку, – не прощу… В это время прозвенел звонок, и в класс заглянула Клавдия Ивановна: Почему все ещё здесь? У вас – геометрия, на третьем этаже. Вы заставляете учителя ждать? Зинченко, ты забыла о своих первостепенных обязанностях? Позор. Всем – «четвёрка» по поведению.

После школы Яна и Лина, обсуждая разгоревшуюся в классе ссору, успокаивали Любочку, которая всё время молчала: Не расстраивайся, не обращай внимания на эту идиотку. В конце четверти мы её переизберём. Что ты всё молчишь? Что с тобой?

Девочки! Я не знаю... Мне кажется, что я... что у меня... не

без запинки сказала она. Подруги ошеломлённо смотрели на неё. Как? Переваривая новость, подруги не переставали изумляться, хлопая длинными, пушистыми ресницами, которые, то поднимались почти до бровей, то опускались, прикрывая зрачки. Вот это, да! Браво, Зинченко, – запрыгала Яна. – Я готова расцеловать эту идиотку за устроенный ею скандал. Совсем слетела с катушек . Хоть какая то от неё польза… Ещё какая, – смеялась Лина. Любочка рассказала подругам, что записку передал ей Серёжа Памфилов. Что она видела, как братья, после того, как учительница отчитала их за обман, рисовали карикатуру, вырывая друг у друга карандаш. Яна с недоверием переспросила: Близнецы?! Удивили… А причём тогда Никитин? Чужую славу присваивает? Здрасьте, приплыли! Лина с Любочкой рассмеялись, и Лина добавила: Янчик! Ты обратила внимание на свои «Здрасьте, приплыли». Слова – паразиты… Ничего подобного! Любочка! Самое время, наконец-то, избавиться от маминой памятки, лучше порви! Будь «спок», за несколько лет она вся уже пожелтела и скоро превратится в пыль.

(Памятка появилась много лет назад после случая с деревенским гусём, когда тот, неизвестно почему, погнался за Любочкой, гостившей у бабушки с дедушкой.

В результате испуга у неё появилось лёгкое заикание, из-за которого

её

врачам. Одни

кли-

был с собой список-памятка, составленный мамой на все случаи, которые Любочка должна избегать. Когда подруги звали её куда нибудь с собой, она всегда сверялась с памяткой:

У

«Не разговаривай с незнакомыми людьми на улице;

Надевай куртку и шарф, когда выходишь из дома или из школы;

Не ходи никуда одна;

В общественных местах не садись на унитаз;

Руки мой горячей водой с мылом; Не подходи близко к большим собакам; После школы сразу возвращайся домой…»)

И так далее в том же духе. Большой список указаний и запретов. Читая памятку, Любочка всегда вздыхала: «Мама хочет как лучше, но иногда она, всё же, перебарщивает». Подруги слегка подтрунивали над Любочкой, когда она вынимала из портфеля мамины «указания»… Любочка улыбнулась: Слишком уж всё – здорово. Может, это всё-таки сон, что я... не заикаюсь? – И она легонько ущипнула себя, так, на всякий случай…

Все трое расхохотались, визжа от восторга. ВЛАДИМИРСКАЯ ГОРКА После летних каникул девочки не могли наговориться, продолжая вспоминать минувшее лето..

море, о жгуче солёной воде, которой наглоталась на всю

взахлёб, вспоминала

С прошлых лет у подруг вошло в привычку возвращаться домой после уроков через «Владку», – так нежно называли горожане этот удивительный парк, расположенный в гористой, правой части города, нависшей над Днепром. Их не смущало, что делая большой круг, они удлиняют дорогу домой. Входили они в парк недалеко от школы, со стороны верхней его части, у фуникулёра. Гуляя по аллеям, спускались ниже и ниже, с яруса на ярус, собирая уже опадавшие листья и вплетая их в веночки. Водрузив веночки на головы, девочки выглядели, словно, персонажи ещё ненаписанной неизвестным художником акварели. На несколько минут задерживались у памятника «Святому Владимиру». Они уже знали из истории, какую роль в жизни Киевской Руси сыграл этот человек. Почему то вспоминался мотив песни, часто доносившейся из окон домов: «… а без Подола Киев невозможен, / как Святой Владимир без креста…»

Внизу шумел Днепр, величавый и огромный.

Девочки бежали дальше, успевая по дороге покормить крошками от недоеденных завтраков суетливых воробьёв и важных голубей, которые деловито их склёвывали.

Голуби взлетали и тут же опускались на асфальт... Воробышки, вспорхнув, отлетали на другой конец аллеи, а потом несмело, «боком боком», возвращались к крошкам. Клюнут, искоса взглянут на девочек, снова клюнут…

Пройдя сквозь всю Владимирскую Горку, подруги выходили из нижней части парка, у филармонии, и с сожалением расставались до завтра.

С натянутых повсюду

отмалчивались, – вся эта история была им безразлична. Зинченко распалялась всё больше: Я их в порошок сотру: Левковскую, теренберг и примкнувших к ним Панфиловых, Никитина и Симонян… Пусть валят в свою Израиловку... Так не все же евреи… – возразила Оркина. А те пусть катятся в Московию и Ереван. – А Мирошниченко? Медовая? Этих двоих придушила бы своими руками. Прилипалы. Поют с голоса этой жи..., – запнувшись, оглянулась вокруг. – Своего мнения эти курицы не имеют... Фрейлины при королеве… И эта… Бледная спирохета! Переизберёт она меня, как же... Успокойся… Никто тебя не переизберёт. Мне не нравятся такие разговоры, сказала Оля евчук. –При чём национальность? Я тоже не люблю Левковскую, но так

хотите вместо неё. Кого-нибудь из близнецов, – предложила Яна. – Зинченко распоясалась. Свалить её надо.

Не е затянули братья. – Мы не можем. С чего это вдруг? Ничего не вдруг, – хитро подмигнула Яна. – Решайте сами –кто. Или бросьте жребий.

Тогда, пусть Серёга. Он учится хорошо. И поведение у него лучше. Ну, поведение, у вас обоих – «отличное». Не скромничайте, –рассмеялась Яна. Левковская, что ты имеешь в виду? То и имею… Не бойтесь, не сдадим… Клавдия Ивановна стремительно вошла в класс и, махнув рукой, велела всем сесть. Она раскрыла журнал, но вдруг закрыв его, откинулась на спинку стула: Что за дебаты всё время ведутся в классе? Ссоры, группировки… Продолжаете обсуждать злополучную карикатуру? Прошу прекратить. Мне известно, кто это сделал. И поставим на этом точку. Я хочу, чтобы все свои усилия вы направили на учёбу и на самовоспитание. Да, я не оговорилась. Мы знакомы с вами недавно. Надеюсь, узнаем друг друга лучше. Согласны? Клавдия Ивановна, разрешите ? подняла руку Лера Симонян. Слушаю. А когда у нас будет классное собрание? Полагаю, в конце первой четверти. А теперь пройди, пожалуйста, к доске. ЛИНА

Случившаяся в классе ссора, оставила угнетающее впечатление. Лина была подавлена, – её возмутила Зинченко. Она не подозревала, что за годы учёбы многие успели накопить столько злости

то они скоро забывались, в классе не было такого явного противостояния: «Что со всеми нами случилось? И самое ужасное, что есть те, которые ненавидя евреев, рассуждают точно так, как её собственная мать». Лина без колебания поддерживала Яну, но не одобряла выходку близнецов с карикатурой, хотя, из деликатности сказала об этом только подругам. Всё это оставляло в душе тяжёлый осадок. Дома она, конечно, ничего не рассказывала. На вопросы Бабыгали отвечала односложно. Мать интересовалась только отметками.

В последние дни наступило «Бабье Лето». Но, Лина мечтала о зиме, лыжах, на которых можно съезжать с Владимирской горки.

Здоровье Бабыгали ухудшилось, у неё была сильная гипертония. Врачи запретили ей курить, она страдала без своих сигарет. Но чистота оставалась её приоритетом – тряпку из рук она не выпускала.

Лине досталась часть забот по хозяйству: покупка продуктов, уборка по дому. Научилась готовить суп и рассольник – мать требовала от дочери, чтобы в доме всегда был обед. Сама она никогда не готовила, работая на полторы ставки, возвращалась домой уставшая, раздражённая.

Приготовив еду, Лина уходила в свою комнату. Сначала – уроки. Потом рисовала или писала свои фантастические истории. Подруги всегда обещали её истории «никому-никому» не выбалтывать, но обязательно проговаривались.

Разлетаясь по школе, истории

Последнее время Лина мечтала хорошо научиться шить и стать модельером. Она делала зарисовки одежды, придумывая к каждой модели интересные детали. Перед сном, как обычно, записывала в дневник впечатления о прошедшем дне. Её дневнику, который она начала вести в первые, в жизни, летние каникулы, исполнилось почти семь лет. «А ведь для стенгазеты, которую предлагает выпускать Клавдия Ивановна, можно использовать кое что из дневника», – промелькнула мысль. Перед глазами поплыли какие то неясные образы, мысли стали заплетаться, путаться… ЯНА Яна, вставай! Опоздаешь в школу, – тормошила её домработница. Ай! Надоело. Не пойду сегодня... Что за новости? – заглянул в комнату Юрий Михайлович. –Подъём, подъём, давай вместе позавтракаем.

Яна вскочила, словно ошпаренная. Завтраки с отцом были не частым подарком. А почему ты ещё дома? – поинтересовалась, выйдя на кухню. У меня – кафедра. А почему принцесса прошла мимо ванной и не почистила зубья? Ну, пап… Ты и скажешь… Сейчас. Только не уходи… На нём был красивый махровый халат, на ногах – мягкие шлёпанцы. Он уже побрился, и от него пахло дорогим лосьоном. Почему ты вовремя не ложишься? – стараясь быть строгим, спросил дочь, вернувшуюся из ванной. Не могу уснуть, когда в доме шумно! Даже через две стенки слышны музыка и смех. Юрий Михайлович не смог возразить. Дом их был хлебосольным. И он, профессор Левковский, и Эвелина Георгиевна, сотруд-

ник института физики, любили принимать гостей. И часто они засиживались до полуночи. А где мать? У косметолога? Почему? – возразил Юрий Михайлович. – У неё сегодня библиотечный день… Ах, библиотечный?! с иронией повторила Яна. Юрий Михайлович строго посмотрел на дочь, но ничего не сказал. Читая свежий выпуск «Медицинского вестника», мелкими глотками прихлёбывал кофе: Сядь, поешь нормально... Я всё равно не понимаю, почему я должна завтракать, если ты только пьёшь кофе, – проворчала Яна. – Со спринтерской скоростью она запихнула в рот приготовленный завтрак. Как ты вкусно пахнешь. Я тебя обожаю, – прижавшись к отцу, чмокнула его в щёку и умчалась.

Отец, по мнению Яны, был особенным. Невозможно было понять, шутит он или говорит всерьёз. Выражение лица – серьёзное, а глаза – смеются. Делая вид, что не понимает ответ дочери, переспрашивал по нескольку раз об одном и том же. Яна не могла припомнить случай, чтобы он «вышел из себя» или прикрикнул. Хотя, в последнее время всё изменилось…

Утренний воздух прогнал остатки сна, и Яна, подпрыгивая и размахивая портфелем, играла в нарисованные на асфальте «классы».

Спохватившись, побежала к школе. Она любила эту ежедневную прогулку. Идти

ЛЮБОЧКА

Вера Ивановна, Любочкина мама, разрыдалась, услышав как дочь, чуть растягивая слова, говорит медленно, но уже не заикаясь. Доча! Как же это? Что за чудо чудесное? Сколько таскала тебя по врачам, и ничего... А тут... Спасибо тебе, Господи! Любочка не стала рассказывать о ссоре в школе. Говорить об одноклассниках не полагалось.

Вера Ивановна всё спрашивала, пытаясь разговорить дочь: Как это произошло? Что случилось? Что за стресс такой?

Любочка отвечала односложно: Ничего не случилось... Вот, как то вдруг, – улыбалась она. Матери ничего рассказать не хочешь? «Смешинку проглотила»? А губы в улыбке без всякого повода расплываются?

Вера Ивановна решила в ближайшие выходные съездить в деревню, помириться с родителями.

В том, что дочь стала заикаться, винила их, считая, что именно они недоглядели внучку, которую несколько лет назад напугал гусь. «Его, беднягу, поди, уже и съели», подумала она.

ЗИНЧЕНКО

Она до сих пор не могла понять,

ной. Никто её больше не приглашал ни в гости, ни в кино, и к ней не приходили, придумывая разные предлоги для отказа. Люда задумывалась над превратностями судьбы и такое охлаждение к себе видела в том, что в классе слишком много «еврейчиков, армяшек, русских», словом, чужаков – не украинцев. СТЕНГАЗЕТА

В открытые окна доносился гул машин. Вдруг откуда то возникла музыка, нежные звуки которой, не смешиваясь с шумом улицы, проникали в класс. Ничего кроме музыки Лина не слышала. На её губах замерла улыбка. Мелодия звала, обещая что то очень хорошее… теренбeрг! – голос учительницы вернул к действительности. Наташа, встряхнув головой, одёрнула платье и вышла к доске. Сидя за партой, Яна с ироничной улыбкой рассматривала класс. Нагнулась, чтобы не расхохотаться: «У Линки – мечтательное, „потустороннее“ выражение лица. Любочка, вытянув губы, слушает теренбeрг с таким видом, точно для неё решается вопрос жизни или смерти. Зинченко, не мигая, подобострастно смотрит на учительницу. Разве это не смешно? Все же знают, что она спит с открытыми глазами. А вдруг теренбeрг сейчас вместо ответа запоёт?» – неожиданно подумала Яна и отчётливо представила себе эту картинку, как проснувшись, встрепенётся Зинченко. Прошло несколько минут, «смешинка» исчезла, и всё стало обычным, мало интересным. Иногда Яна посматривает на доску, но ручкой выводит не формулы, а разных потешных человечков. Математичка, не раз застававшая её за этим занятием, отбирала тетрадь со словами: «Ты куда улетела? Где ещё можно помечтать, как не на дурацком уроке математики? Так Левковская?» Яна заводила новую тетрадь, но ничего не помогало. Всё повторялось: вначале начинала на уроке скучать, потом изнемогать от скуки, ну, а потом тетрадка как то сама раскрывалась на послед-

ней страничке, – на ней вновь «плясали» весёлые человечки… На большой перемене Лина предложила поговорить о стенгазете: Обсудим после уроков, – сказала всем членам актива, кроме Зинченко. После уроков ребята вышли на улицу и, устроившись на дальней скамье школьного двора, доедали свои завтраки: Что будем обсуждать, – спросил Никитин. – У меня через два часа спортивная секция. А вот что, – Лина взяла инициативу в свои руки. – Давайте сделаем стенгазету. Сами. Без напоминания Клавдии Ивановны. Так мы учимся всего только месяц, – возразила Яна. – Писать пока не о чем. Как не о чем? – удивилась Лина. – А о ссоре, взаимоотношениях в классе? О ненависти некоторых к своим одноклассникам? По моему, достаточно… Клавдия не позволит писать об этом... Не захочет «выносить сор из избы», усомнился Никитин. А у нас своего мнения нет? – У Яны загорелись глаза. – Не разрешит, так пусть сама стенгазеты и выпускает. Девочки-мальчики, а ведь в классе случилась страшная история! – с грустью заметила Лина. Ничего страшного! Утрясётся, – сказал Никитин. Не утрясётся. Ничего не будет, как прежде. Мы ни за что не помиримся… А если Зинченко извинится? Даже если и извинится, нельзя прощать ненависть к другим… Тем более, к

Мне казалось, что мы договорились выпускать стенгазету в конце каждой четверти... Конец четверти – через месяц, мы хотим начать заранее, – объяснила Лина. Хорошо, но надо всё обдумать и обсудить, о чём хотите написать... Клавдия Ивановна, позвольте нам самим обдумать и сделать всё. Мы покажем Вам газету, когда будет готова. Вы решите, годится она или нет, – настаивала Лина. Учительница почувствовала, что за таким рвением кроется нечто большее, чем желание последовать её совету при выпуске стенгазеты. Но не стала «давить»… «Как, однако, обманчиво первое впечатление, – подумала Клавдия Ивановна о Лине. – За такой внешней мягкостью скрывается твёрдый характер. Подобное можно было бы ожидать от Левковской, но не от Мирошниченко». В тот же вечер Лина занялась стенгазетой. Сделав красивую рамку, наверху, в лучах солнца, написала: «8Б». Поле листа она разделила на две равные части. Внутри левой –сделала рисунок, повторивший шарж близнецов, но выполнен он был профессиональней. Лица персонажей были нейтральны. При этом, учительница доброжелательно смотрела на склонившихся перед нею учеников. Внутри правой части листа Лина изобразила ссору, случившуюся в классе. В отличие от рисунка в левой части газеты, справа все участники были узнаваемы, сходство было очевидным.

Под рисунками красивым каллиграфическим почерком Лина написала заглавия к будущим статьям: «О дружеском шарже» и «О чём нельзя промолчать».

На следующий день свёрнутую

Через несколько дней статьи к стенгазете были готовы. Они получились достаточно резкими, но справедливыми. В них всё было правдой, за исключением того, что авторы шаржа остались не названными. Ребята посчитали, что не это важно, а «буря», которая разразилась в классе из-за шаржа, выплеснувшая на поверхность долго скрываемые чувства учеников друг к другу...

Несколько вечеров Лина вписывала тексты в заранее нарисованные для них рамки. Внизу, в центре нарисовала большой знак вопроса.

У тебя талант, – сказал пробивающимся баском Никитин. –Тебе надо в художественную школу. Смотрите, какое чувство цвета, композиции… На тебя вдохновение снизошло, поддержала его Яна. Лина зарделась от внимания и одобрения ребят, но старалась оставаться равнодушной к похвале.

Когда газета была готова, решили прийти в школу пораньше и показать её Клавдии Ивановне. Задолго до начала уроков они ожидали «Классную» возле учительской. Лина, от которой веяло невозмутимым спокойствием, развернула стенгазету и, придерживая пальцами сворачивающиеся края, положила на стол. По мере чтения лицо Клавдии Ивановны становилось всё более растерянным... Оставьте стенгазету у меня, я должна обдумать, что с этим делать…

Клавдию Ивановну почему то невзлюбили коллеги. Им казалось, что она во всё «суёт нос», даёт

ной у неё стенгазетой: «Как можно обнародовать всё то, о чём в ней шла речь? Руководство обвинит её в сокрытии фактов... Ведь во вверенном ей классе, вовсю, разгорелась национальная рознь…» Наконец, она приняла решение и зашла со стенгазетой к директору школы. Лицо директрисы то бледнело, то становилось пунцовым: Я предупреждала Вас, что класс – непростой. Как же Вы допустили подобное? Представляете, если это дойдёт до РОНО4? А оно дойдёт, не сомневайтесь... Тогда «полетят головы»... И Ваша, и моя... Я не могу выделять и раскладывать по полочкам всякие убеждения, – остановила её Клавдия Ивановна. Дискуссия – есть дискуссия. Мы обязаны заботиться о том, чтобы наши ученики научились мыслить самостоятельно. Или вы предпочитаете другое? Пускай думают, как угодно, лишь бы высказывались правильно? Так, что ли? Мы все овладели искусством виртуозного молчания… Но сейчас – не те времена… Клавдию Ивановну, подогретую недавно провозглашённой перестройкой и гласностью, распирало от гордости: «Какие у неё раскованные и свободно мыслящие ученики». Времена всегда – те… К сожалению, для таких выводов есть основания, настаивала директор. – Мы не будем сегодня вспоминать недоразумения и ошибки. Хотя их было немало... Скажу только о том, что прожить без ошибок, прожить без конфликтов и столкновений невозможно. Все мы – люди, и очень разные люди. Вот именно. Меня

только успеваемость и поведение учеников, но и личная жизнь каждого. Я побывала у

девочка – хорошая... Прямая, честная, без червоточинки... Стенгазета – её творчество... Не понимаю, как эти три женщины умудрились родить дочерей, которые стали лучшими подругами? Что делать со стенгазетой? Оставьте у меня... Повременим... Я должна подумать, посоветоваться... В начале второй четверти проведите собрание. Вы изучили класс, знаете, чего ожидать от каждого ученика. Пусть сами решают, как жить дальше... Если они у Вас такие самостоятельные... Пожалуй, у Клавдия Ивановна был грешок. А, возможно, и достоинство. Порой, игнорируя этику, она обсуждала с родителями какие то подробности жизни других учеников. Кто то мог бы подумать: «А вдруг она так же обсуждает и его?» Но, каждому казалось, что лично к нему, именно к нему, классный руководитель относится чуть лучше, чуть доверительней, чем к остальным. Излишняя откровенность учительницы нравилась большинству родителей, как и не слишком громкий, грудной голос, её готовность всегда прийти на помощь…

«ДЕНЬ ИКС»

Вкусившая власть, с большим самомнением, избалованная, Люда Зинченко на собрании противопоставила себя всему классу. Она повторяла и повторяла: «Я всё делала, я всё делала… Я старалась, я очень старалась…»

Апофеозом

после которых её не

на нашу территорию, потому

по-русски. Ещё в детском садике, где она разговаривала на русском языке, а мои друзья на украинском, я сказала: Мама, как тебе не стыдно, ты разговариваешь на русском, а с тобой говорят – на украинском? И с тех пор я начала её перевоспитывать. Мама сначала тоже не понимала, почему нельзя разговаривать на русском и одновременно любить Украину? В итоге, мама менялась на глазах… Да, я и сама в школе говорю по русски – не хочу выглядеть „белой вороной“. Но за пределами школы…»

Эта её речь вызвала общее возмущение, перешедшее в смех. Хохотали все, а Яна, чуть не задохнувшись, резюмировала: Зинченко! Ты – фальшивка, пустышка…

Люду Зинченко переизбрали. У неё было такое лицо, словно ей явился призрак. А у Яны – словно она только что выиграла в лотерею… Новым старостой класса стал Володя Никитин.

Зинченко комкала в руках влажный платок, но глаза её были сухие. Злое, мстительное чувство высушило слёзы и наполнило страстным желанием отплатить: «Хорошо, хорошо… – мысленно грозила она. – Это мы ещё посмотрим. Даром это вам не пройдёт! Вы пожалеете. – Кому хотела отомстить и кто должен будет

под партами, с чёрно-белым рисунком и надписью: «Пенис в разрезе…» Рассматривали, хихикали и передавали дальше… Девочки сплетничали о любовниках, которых заводят взрослые, но всё больше сплетничали о материальной стороне дела.

Например, какой-то кавалер подарил счастливице сразу две пары кожаных сапожек: чёрные и белые, это и было высшим триумфом в отношениях между мужчиной и женщиной.

и женщиной многие ещё

Крокодиловна – в углу, ощупывала всех внимательным взглядом: серёжки, колечки, тушь для ресниц, блеск для губ, юбка непозволительно короткая, у кого-то – каблуки.

На Яне её взгляд не задерживался. Однажды попыталась смыть с её ресниц тушь, но ничего не вышло. Потому что Яна не красилась. Ни разу в жизни. У неё всё было от природы.

Крокодиловна, чуть подтанцовывая, всё же отслеживает, кто кого зажимает в углу, и чтоб спиртного не носили…

Но мальчишки уже «обрыгались» и девчонки ринулись спасать, –отчего то девчонки всегда относятся с пониманием к пьяным: «Ничего, нужно стакан сметаны, и как рукой снимет».

А буфет уже закрыт, и музыка тоже заканчивается, и кто-то предложил перенестись «на хату».

«Хата» совсем рядом, за школой, в «ООН», огромном доме для «слуг народа». Родители юноши из «10-го А» в загранкомандировке, квартира – пуста, и в холодильнике – трёхлитровая банка с чёрной икрой.

Кто то сказал, что Лина похожа на беленькую из «АББЫ» 6 , а Яна –

огда Яна была

ЯНА

она всем сообщала, даже кассирам

грузчикам в продуктовых магазинах, что её мама – из старинной аристократической семьи, из «бывших». Яна очень гордилась её красотой, тем, что все восхищаются мамой.

Но всё изменилось, когда Яна стала старшеклассницей, постепенно между ними выросла стена.

Войдя в комнату матери, Яна ощутила сильный запах духов. Запах был новым, непривычным. На кровати – брошенный костюм. На полу – коробка от выходных туфель. Яна заглянула в шкаф и увидела, что тёмно-коричневого шёлкового платья нет: «Значит, мать переоделась и куда-то уехала… Куда? К Бергу, конечно…»

В последнее время Эвелина Георгиевна выглядела слишком молодой, слишком счастливой, слишком беспечной… Накануне она попыталась поговорить

Очень любила, но на первом месте у него всегда была его работа, даже, не ты, дорогая… Как… как ты можешь предавать папу?

Бывает по разному. Сначала сходят с ума, а после... Это нечестно с твоей стороны. Ты разрушаешь нашу жизнь… свою... Нужно достичь определенного возраста, чтобы получить право разрушить свою жизнь… Что ты имеешь в виду? Не понимаю, о чём ты. Эвелина Георгиевна передёрнула плечами: У меня нет выбора. Понимаешь? Я делаю это ради нас всех. Ты лжёшь даже себе... Эвелина Георгиевна улыбнулась и опять пожала плечами: Я хочу быть счастливой, что в этом плохого?

Медленная, саркастическая улыбка пополам с удивлением появилась на лице Яны. Она восприняла мамино признание, словно случайно севшую на ладонь бабочку: «Как же так? Разве на самом деле так бывает?»

После разговора с матерью почувствовала злое, упрямое настроение. В такие минуты хочется что-нибудь сломать, наговорить резких и обидных слов или «выкинуть какой-нибудь номер».

Яна ждала от матери каких то особенных слов, но та не поняла её настроения, обнаружив перед дочерью, что давно уже не несёт на себе её проблемы… Досадно было…

Она зашла в ванную и встала по душ. Подняла лицо навстречу струям воды, сделав душ таким горячим, что на коже появились красные полосы, нечем было дышать, и запотел кафель.

Сосчитала до десяти, – только тогда вышла из-под струи и встала мокрая перед зеркалом. Её лицо горело, волосы толстыми верёвками прилипли к плечам. Она повернулась боком, придирчиво изучая свой плоский

к себе

комнату,

феном

легла.

стретились на Владимирской Горке. Лина обратила внимание на то, что Яна, всегда жизнерадостная, брызжущая энергией, необычно молчалива и чем-то расстроена: Что с тобой? Плохо себя чувствуешь? Я здорова. Только душа болит, – глаза её наполнились слезами.

Что случилось? Давайте присядем...

Девчонки! Кажется, родители разводятся...

О-о! – У Лины и Любочки от потрясения расширились зрачки. Не хотела раньше говорить, но это длится давно. У мамы –другой мужчина... Известный адвокат... Берг... У Эвелины Георгиевны? Не может быть... Может, как видишь... Всё началось с того, что мама хотела сменить мою фамилию на свою… Считает, что папина уж слишком звучит по еврейски, и это навредит мне в будущем... Но папа не позволил ей, угрожая разводом. При чём тут фамилия? Как она могла? прошептала Лина. – Я

ожидала

новая идея, – уехать из страны.

ТАЙНЫ

нимать, что там у нашей дочери будет совсем другая жизнь, другие возможности, другое образование... Прекрати думать только о себе и о своих больных. Подумай и обо мне, наконец. Я задыхаюсь в этом Чернобыле… Ты, я вижу, уже забыл внезапно опустевший город, шорох пожелтевших листьев весной? Весной! Щемящее чувство тоски, предопределенности? Кому я всё это говорю?! Человеку, которого кроме его работы ничего не интересует. Я их всех ненавижу, ненавижу весь этот „советикус“». «Как же ты, „Столбовая дворянка“, всю жизнь прожила здесь? – с лёгкой издёвкой спросил отец. – А твои родители?» «Притворялась... И они притворялись... Или лучше бы они выбрали „Гулаг“? Теперь, когда есть возможность уехать из этого ада, ты не хочешь расстаться с Родиной, которая всегда гнобила и презирала твоих соплеменников... Оставайся. Но мы с дочерью уедем…»

Когда они ссорились, я вбежала в комнату и закричала, что никуда не уеду и останусь с папой.

«Ты всегда была папиной дочкой, дорогая. Доверься мне», мама сказала это полушёпотом... «Не поеду, не поеду», продолжала кричать я. Вы бы видели, как повернувшись ко мне с холодной улыбкой, она на меня посмотрела? Мама всегда немного натянуто улыбается, может, чтобы не было морщин? В глазах её был лёд. Никогда раньше она не смотрела на меня так: «Не говори о том, в чём ничего не понимаешь, милая. Не тебе решать... Не тебе», спокойно сказала и вышла из комнаты, хотя я видела, что ей хотелось меня ударить…

перестали разговаривать, папа теперь спит в кабинете.

это время

сидела с открытым ртом: «

мама права, и всё не так плохо. Ты постепенно привыкнешь. Как другие дети… Яна не ожидала такого от всегда невозмутимой Любочки и резко развернулась в её сторону: Я не «другие дети». Я не собираюсь привыкать. Не собираюсь с ним дружить. Не собираюсь с ним разговаривать. Я не позволю ему вломиться в нашу семью. Я… Лина, как можно мягче, воскликнула: Любочка! Ты собираешься пользоваться мозгами, разве нет? Ты же не дура. Не сердись, и взяла Любочку под руку. Ян, мы так тебе сочувствуем... И что же дальше? Вскоре появился этот Берг. Про него я догадалась недавно. Ты уверена? Может, просто друг? Яна грустно усмехнулась: У неё нет друзей мужчин. Надо быть идиоткой, чтобы не заметить. Он звонит каждый вечер. Первый раз я взяла трубку, и там был мужской голос. Теперь мама хватает телефон, прежде чем я… Сразу уходит с телефоном в свою комнату, чтобы никто не подслушивал. Уверена, они не только по телефону разговаривают, они встречаются.

Она всё время проводит в парикмахерских, в маникюрных салонах, ходит по магазинам, постоянно что-то новое покупает, у неё новые духи, она ими теперь каждый день брызгается. А когда я с ней разговариваю, она как будто вообще не слушает, словно живёт на другой планете. Стала рассеянной, настроение постоянно меняется. Она только о нём и думает. Я точно знаю. Ты его видела? Яна покачала головой и тяжело вздохнула. Они не помирятся, я знаю. Представьте, что будет, если мама выйдет замуж за Берга? Мне не нужен отчим. У меня есть мой папа. Берг, как и папа – еврей... Они уедут. Кошмар, – не могла успокоиться Яна. Подруги никогда ещё не видели, чтобы Яна так расстраивалась. Вся её обычная бравада и крутизна, как будто, испарились.

после развода

эмоций, она прятала свою

подруг. Не хотела ни сочувствия, ни помощи.

У каждого свои страхи, Яна не переносила демонстрацию слёз. Сама плакала последний раз в младших классах каждый случай помнила, ей теперь было стыдно за ту слабость, за пустяковую обиду, за то, что родители чего то ей не купили. Слёзы были самой простой, обыденной вещью и потому не стоили почти ничего…

«Цена слёз – высока, тратить их попусту немыслимо, это крайнее, последнее средство», – считала она.

Нынешние Янины слёзы, которые она скрывала, были тяжёлыми, медленными, они были такими настоящими, казалось, будто они даже слегка дымятся… Семья превратилась в пепел, собственное горе казалось большим и непереносимым… Яна вспомнила один из последних разговоров родителей.

«Время уплывает, вот вот начнётся обратный отсчёт, – говорила мама, – а для тебя, как и прежде,

Вокруг пустота. Когдатошней жизни пришёл конец, Яна сразу повзрослела… Ей казалось, что её жизнь похожа на комнату без дверей и окон. Это была роскошная комната, и половина ребят из школы, наверняка, многое отдали бы, чтобы жить в такой.

Но сбежать из этой комнаты она не могла…

Яна неподвижно смотрела в одну точку. Подперев подбородок ладонью согнутой руки, задумалась: «Почему так произошло именно в их семье?»

Она путалась в словах, мыслях, цепляясь за призрачную надежду, что всё ещё нормализуется...

Тряся головой, пыталась прогнать наваждение: «Мне одиноко, страшно. Я растеряна. Заученные фразы. Я же тысячу раз их слышала и читала. Жизнь кончена, жизнь кончена. К чему стремиться? Чего добиваться?»

Дома – страсти улеглись. Яна обвиняла отца, считала, что он слишком легко отпустил мать. Она отказывалась выполнять какие-либо обязанности по дому под предлогом, что нет необходимости напрягаться… В качестве протеста перестала убираться в своей комнате. Отец возмущался: «Что за бардак? В доме больше нет домработницы». На что Яна с усмешкой уверяла, что не имеет

впервые

но выходить

хотелось, – стуча

неё и вновь выскакивали...

была

носу, в глазах...

Набирала обороты «Перестройка».

Любочкины родители открыли собственную кондитерскую.

Отец Яны преподавал в мединституте, но больных консультировал и оперировал только в открывшейся частной клинике.

Лишь у матери Лины всё осталось без изменений. Она кляла «Перестройку», мизерную зарплату, «новых русских», «новых украинцев»…

Эти перемены не омрачили дружбу подруг. Возможно, потому, что до конца они ещё не понимали уже чётко наметившееся расслоение в обществе.

Юность интересовалась иным...

В школе появился новый ученик, девочки сообщили Яне, что ему лет шестнадцать. На большой

она побежала на третий этаж, где в кабинете истории был следующий урок у «10-го Б». Сумела

«отсталые» слои. Это было глупое обожание типичное в школах. Но право толковать его взгляды, разные знаки внимания и улыбки Яна присвоила себе.

Обсуждение «принца» казалось Лине унизительным. Несмотря на попытки сохранить видимость независимости, она ловила себя на том, что тоже жадно впитывала каждую дурацкую историю, когда речь шла о старшекласснике. Но он ни разу так и не взглянул на Лину.

Она не завидовала подруге, – просто смирились, что «кесаревне» в очередной раз досталось «кесарево»...

Прежде Лина видела в мальчиках товарищей, вела себя с ними как равная, не стесняясь, говорила, только о делах, отвергая всякую возможность влюбиться или что-нибудь в этом роде…

Яна, с точки зрения Лины, относилась к мальчикам глупо, подчёркивая, что она – «девочка». Правда, мальчишки таращили на неё глаза и сами давали право так к ним относиться.

Она постоянно получала любовные записочки от мальчиков, которые, порой даже не читала, настолько они были однообразны. Ещё до появления в школе старшеклассника у Яны случилась история со свиданиями. Подряд были три телефонных звонка. Сначала позвонил Володя Никитин. Он долго бормотал что то о дружбе, об общих интересах и под конец сообщил, что хочет сказать многое, но не по телефону… Она назначила свидание.

Затем звонил один из братьев Панфиловых, она забыла,

Сама пришла на четвёртый и, убедившись, что все – на месте, возвратилась домой.

Для Яны это была забавная игра. Все они ждали по разному. Володя ходил взад и вперёд, поглядывая на часы, висевшие над ним. Панфилов делал вид, что его заинтересовала какая-то статья в газете, приклеенная на стене дома, и он стоял против неё, поминутно оглядываясь по сторонам. Третий мальчик прислонился к водосточной трубе и, судя по губам, вытянутым в трубочку, свистел. Ничего плохого в этой шутке Яна не видела, и на другой день со смехом рассказала обо всём в классе. Я не знаю, почему и как всё произошло, начала Лина. Скажу о самом факте. Это жестоко! Если мальчики хорошо к тебе относятся… Влюблены, подсказала Любочка. Пускай влюблены… Они переживают и, может быть, страдают. А разве можно смеяться над страданиями людей? Мне жаль, что ты так сделала. Ты размениваешься… Не разменивается тот, кто смотрит на человеческие взаимоотношения серьёзно, какими бы они ни были… Новый ученик Яну заинтересовал: Ну, посмотрите, посмотрите на него. Правда, красивый? Старшеклассник оглядывался на Яну и улыбался.

вы

Яна. – А как он целуется…

ты с ним

глаза у

то, сопровождаемое резким учащением пульса… Сколько стенгазет выпустили… Она всегда прислушивалась к его мнению, претворяя их общие замыслы в оформлении стенгазет. Володя, не замечая её влюблённости, был поглощён собой, всегда стараясь быть первым во всём. И был. В отметках, в спорте... На Лине его взгляд не задерживается, он тоже высматривал Яну… Та часто говорила Лине: Что ты в нём нашла? От него шипром несёт за линию горизонта. Он – робот какой-то, липнет ко мне, как муха. Невозможно отвязаться. У него вместо сердца – «пламенный мотор». Переключись на кого нибудь другого.

Старшекласснику, как и многим другим, нравилась Яна, и Лина вырвала из своего дневника страницу, где признавалась ему в любви… ЯНА

После отъезда матери в Париж, мир не «сошёл с ума» и не «взорвался». Но что-то сломалось в ней самой. На поверхности всё отчётливей возникала уже совсем другая Яна, словно где-то глубоко был упрятан негатив фотографии, который теперь стал проявляться. Она вдруг поняла, что многое утрачено навсегда.

начала всех вышучивать, не к месту острила

в себе, шла по коридору в обнимку со старшеклассником. Он влюбился в ту Яну, которая «лежала на поверхности».

В сказках, когда спадают маски, прекрасный принц, несмотря ни на что, всё равно любит свою девушку. И это, само по себе, превращает её в принцессу.

Или Яна была принцессой, потому что встречалась со старшеклассником? И по какой то непонятной, замкнутой, логике старшеклассник встречался с ней именно потому, что она была одной из принцесс школы?

История со старшеклассником длилась недолго, полторы четверти, – неожиданно Яна прервала с ним отношения, даже не объяснив ему «почему». Подругам сказала: «У него серого вещества маловато»…

Часть её задавалась вопросом, что было бы, если б все узнали, что иногда ей не хочется по утрам вылезать из постели, навешивать на лицо улыбку, что она смеётся в нужных местах, шёпотом передаёт сплетни и привлекает нужных парней? Что почти забыла, как это – «быть настоящей»?

Позади девять зим, школьные будни с утренними завтраками, дневными обедами, контрольными, проверками, пришиваниями чистых воротничков, собраниями, вызовами к директору, по поводу и без него...

С каждой новой зимой угасала уверенность в том, что всё это –навсегда: лето, качели, ссадины, стенгазеты, откидывающиеся крышки парт… И санки… Как скрипели полозья, каким гладким был снег… кола становилась досадной помехой: «Скорей бы перейти в десятый класс, а там – шагнуть за порог школы…» Чем больше несвободы, тем оглушительней и желанней освобождение. Что, конечно же, иллюзия. Как иллюзия вечной любви, лета, юности, жизни…

Понемногу начав избавляться от табелей и прыщей, уже не ходят строем повзрослевшие мальчики и девочки... Привычный мир, многообразный в своей повседневности и однотонности, заканчивается… Для кого-то раньше, для кого-то позднее вырываются наружу шеи и ключицы из школьных воротничков... Между контрольными по главным и второстепенным предметам, – борьба за оценки, все хотят поступать...

Они уже – «настоящие», хотя каждому,

кото-

ЗВОНОК

вчерашние школьники вступают во взрослую жизнь.

Выпускной бал!

кольницы, возможно, многие, впервые взбивают локоны на голове, впервые надевают белые туфельки на каблуках.

А юные мужчины в строгих костюмах напоминают юных героев романов Тургенева или Толстого. Некоторые родители не стесняются непрошеных слёз: «Не заметили, что дети выросли...»

Девочки, под восторженный шёпот мальчишек порхают воздушными «принцессами»...

Учителя вздыхают: «Какие красивые девочки. Напоминают Наташу Ростову на первом балу»…

И кружатся пары…

У мальчишек припрятана бутылка водки или портвейна. Каждый глоток спиртного придаёт больше смелости, чтобы сегодня, наконец, признаться какой-нибудь девочке в любви…

Не беда, если девочка ответит на искреннее чувство подвыпившего мальчика, и они долго целуются где нибудь в пустом классе…

Но вот шампанское выпито, водка закончилась, часы напоминают о полночи…

После бала – ночное гуляние. По традиции, гуляют всю ночь одни,

Роман / РОДОМ

точка отсчёта, оно принадлежит им: «Прощай, школа! Здравствуй, жизнь! Ура, будущее – прекрасно!»

Эйфория! Завершающий аккорд: фотография «на память»…

Взрослая жизнь ожидает… Впереди – новые лица, голоса...

Любочка, конечно, пойдёт учиться на кулинара... У неё место будущей работы уже определено: родительская кондитерская...

Яна – в ИнЯз (Институт Иностранных Языков), – изучать французский и второй, – итальянский. Немецкий у неё – приличный, занятия с фребеличкой не прошли даром. Английским владеет на уровне школьной программы…

Лина – в Институт Лёгкой Промышленности, – учиться создавать ткани, модели одежды, аксессуары, пуговицы…

У неё – целая коробка пуговиц. Тяжёлые, круглые, похожие на конфеты тянучки, прямоугольные, будто ириски – плоские и тусклые, цвета слоновой кости, перламутровые… Их можно разложить на столе: вот эти – король и королева, а эти, бесцветные, – лишь подданные… Перед вступительными экзаменами неожиданно умерла Бабагаля. Она, по прежнему, много курила, не обращая внимание на высокое давление. Отказывалась лечиться... На все случаи жизни у неё было одно лечебное средство: пророщенная пшеница, которую она выращивала на батарее под кухонным окном. Пшеница не помогла...

Моросил дождь,

а мелкая мокрая взвесь, глинистая земля,

обваливалась, крошилась, разверзалась…

Детство

едалеко

военное инженерное радиотехническое училище). Яне, в настоящий момент времени, нравятся военные. Вернее, один военный…

утро, в лёгкой каракулевой шубке и сапожках на каблучке, пробегая мимо училища в институт, видит курсантов, убиравших, выпавший за ночь, снег. Не глядя в их сторону, угловым зрением замечает, как на несколько минут они останавливаются. Окрик младшего лейтенанта возвращает их к работе. Он всегда рядом…

Бежать на каблучках трудно – гололёд. Но образ романтической девушки никто не отменял. К концу зимы офицер начал здороваться. Издали... Однажды, засмотревшись на него, Яна упала прямо среди курсантов. С их лопатами и ледорубами. Он кинулся её поднимать, бормоча извинения и чувствуя жар вспыхнувших ушей и щёк. Евгений... Двадцать четыре года… Большим теннисом занимается, баскетболом… ещё увлечён игрой на гитаре… Лейтенант попросил номер телефона…

Больше Яна мимо училища не бегает. Где то, через неделю, при встрече, с важным видом рассуждала о роли стационарного

В её

хватило первоначальной очарованости…

прононсом

хорошо. В этом на курсе равных ей было мало. На нём держался её авторитет, пока не обнаружилась пропасть, в которую проваливались артикли, правильные и неправильные глаголы…

Прошёл месяц, и второй, и третий…

Яна решила выйти замуж за Евгения, чтобы почувствовать независимость от отца…

Ему не нравится мой Женя! Без которого, я, если хотите знать, не могу и не хочу жить. Я, видите ли, только на первом курсе... А он уже лейтенант... И что в этом криминального? «Моветон», утверждает любимый папочка. И почему я Евгения ему не представила официально? Потому что не хочу, чтобы меня воспитывали в Женькином присутствии! Это хамство…

Яна ещё долго и сбивчиво распаляла себя перед подругами.

Женя оказался гордым и самодостаточным человеком с достоинством и сдержанностью, он быстро понял, что не понравился тестю, и навязывать ему себя не собирался: «У нас

в привычный комфорт. Она не понимала значения слов: «семейная жизнь», «жена», «муж»... Не понимала, что это не только «ночь, постель, объятия»... Несколько раз она пыталась уйти от Жени, но из-за упрямства, скорее назло отцу, не расставалась с мужем... Уставая от противостояния их характеров, привычек, сдавалась, и всё

продолжалось…

Удивительно было другое: ей казалось, что в их паре она была ведущей, он – ведомым, и его поведение прибавляло мужественности ей.

На самом деле, и Евгений тоже осознал совершённую им ошибку... Это не был союз двух любящих, а игра в «счастливый брак», словно раскачивание на эмоциональных качелях... Но врождённая порядочность не позволяла ему первым сделать шаг к разрыву. Он не хотел ущемить гордость Яны: «Пусть идёт, как идёт... Она дозреет...»

Брак просуществовал почти два года, и Яна «дозрела»…

На его вопрос: «Почему», ответила заимствованной у кого то фразой: «Мы были пьесой, которая провалилась…»

Женя кивнул, словно это был неопровержимый аргумент, с которым невозможно было поспорить… Папочка, ты доволен? Мы расстались... Хотела на каникулах съездить к матери, но передумала... В Париж всегда успею, лучше в Альпы, там ведь тоже говорят по-французски, там и горы, и снег, и солнце! А я возьму лыжи, надену яркий яркий комбинезон…

партии»,

Надевай

вдруг спо-

вновь

в привычную сонливость, продолжала «объяснение нового материала»… Пертурбации свободного рынка обошли их семью стороной. Перестройка, новые времена, не разрушили мир Любочки, хотя, ресурс и сумма её знаний, добросовестно усвоенных, были ограничены... Любочка оказалась решительно не способной сломать в своём сознании картину мира… Спасение и законный долгий отпуск пришли с замужеством за парнем, которого нашла ей мама, и с рождением дочери… «О ЧЁМ ДЕВА ПЛАЧЕТ?»

Говорят, запретный плод – сладок. Вот и Ремарк10 стал для Лины таким «запретным плодом». Она читает, глотая слёзы, и не может остановиться. Её засасывает «Жизнь взаймы», история страсти и любви, которую она проживает вместе с героями. История притягивает, не отпускает, бьёт по сердцу, заставляет задерживать дыхание от отчаяния, не давая уйти, не позволяя отдохнуть, прийти в себя...

Незаметно подкрадываются сумерки. Опадает дневная жара… Вечерами Лина размышляет, что за жизнь идёт за освещёнными в доме напротив окнах, в зависимости от настроения, придумывает то уютную, тёплую жизнь, то мрачную и

Сама того не сознавая, Лина построила себе железный занавес, разрушить который было так же восхитительно, как и неимоверно страшно. Таким же «запретным плодом» для Лины стал и Евгений…

Когда она впервые встретила его с Яной, разволновалась: «Что за идиотизм? Почему мне всегда нравятся представители мужского пола, которые влюблены в Яну? Это патология какая то».

Она запрещала себе думать о нём. Узнав, что подруга развелась, вспоминала его постоянно. Она его «намечтала»…

«Ялюблютебялюблютебя», – колотилось у неё в голове…

На самом деле, и без того в себе бесконечно неуверенная, Лина, влюбившись, совсем потерялась. Посоветоваться, даже просто поговорить, было не с кем…

Ей было неловко, как если бы она собиралась совершить что нибудь недостойное или даже постыдное, и в то же время, хотелось, чтобы об этом узнали все, как иногда непреодолимо тянет расковырять нарыв, заведомо зная: будет больнее и хуже…

Лина заканчивала институт. После

– ярость. Мужчина из дома изгонялся, а мать в этом винила дочь. То, что у матери не сложилась личная жизнь, до определённого момента Лину не волновало – детский эгоизм, а потом стало казаться естественным: «Всё таки возраст…»

«Смешно, мать родила её в двадцать один год, ей сейчас всего сорок пять, хотя нынче на „Ягодку опять“ она не похожа…»

Много ли человеку нужно для счастья? Это не могло быть случайностью. Это была судьба. Судьба, впервые повернувшаяся к Лине своей «солнечной» стороной.

Столкнувшись в книжном магазине, они оба обернулись, узнав друг друга по удивлённому взгляду... Улыбаясь и сияя круглой ямочкой на бледной щеке, она заморгала перепутавшимися ресницами и покраснела…

Он смотрел в её бездонные глаза, и сердце «скатилось из груди комком»... Разум ещё не успел ничего осознать, а подсознание уже шептало: «Господи! Это – судьба. – Он смотрел и не мог оторваться. – Да, именно её, единственную, искал всю жизнь, именно о ней мечтал, видел во сне и виденьях».

Стройная, хрупкая, с длинными локонами светлых волос, волнами ниспадающими на плечи. Большие, выразительные глаза –по-детски наивны и любопытны... Лицо утончённое... От неё словно исходила аура доброты и спокойствия.

Казалось, уткнись ей в плечо, вдохни аромат её волос – и забудешь про все горести и печали...

После развода с Яной, которую почти не вспоминал, Евгений страдал от одиночества, как другие страдают от боли в суставах, и, конечно, спастись от этой боли можно было только женским теплом…

Спустя два года он всё ещё был один, начав потихоньку возвращать назад своё собственное сердце. И вдруг… столкнулся с Линой…

было началом «новой эры». Он знал, был уверен, что на этот раз не ошибся: «Она станет моей женой».

Второе свидание готовил вдумчиво, как не готовил ни одну деловую встречу. Отправился в цветочный магазин и встретил её после лекций. Лина разволновалась: Ты? Ты мог бы позвонить… Телефон – вещь бездушная. Я хотел видеть твои глаза. Она пожала плечами и доверчиво улыбнулась.

Всё было по настоящему, всё, наконец то, распуталось, разрешилось, соединилось на этот раз навсегда: и любовь, так долго блуждавшая по этой истории, так долго не умевшая попасть в такт, и холодный вкусный воздух...

Он поцеловал Лину, когда они ехали в лифте, и сказал, что она похожа на цветок в пустыне. У поцелуя был привкус кленового сиропа. Потом засмеялся и спросил: Ну что, здорово сказал?

Они много гуляли по извилистым, насквозь промороженным ночным улицам и перекрёсткам. Холод загонял их, то в одну кафешку, то в другую, на бровях и ресницах у неё сияли крошечные живые бисерины растаявшего снега…

В искусственной полутьме, освещённые огоньком его сигареты, они подолгу разговаривали, вернее, к радости Лины, говорил он: Отогрелась? Ещё что нибудь хочешь?

Полностью поглощённая Женей, Лина обнаружила,

Как удивительно было молчать вдвоём… Как тихо было у неё в душе, она вслушивалась в эту тишину, и совсем не испугалась, поняв спустя несколько недель, что и он любит…

Из рассказов Яны, Лина знала о Жене всё. Яна иногда делилась с подругами сокровенным, жалуясь, когда в отношениях с мужем возникали кризисы. Лина понимала, как поведёт себя он в той или иной ситуации…

И Женя отдавал себе отчёт в том, что у них всё – серьёзно, это –не мимолётное увлечение, это – навсегда… ПРЕДЧУВСТВИЕ

Накануне Лина почувствовала, что следующая встреча будет очень важной.

Интуиция не подвела. Женя пригласил её в ресторан, где сделал предложение, от которого, был уверен, она не откажется. Так и произошло – она не отказалась.

В такие дни и вечера хочется остановиться, застыть, вслушиваясь в шорох, говор, смех, едва слышный звон, – то вдалеке, то совсем близко. Моментом истины становится каждый миг…

Они поехали к нему в общежитие…

Длить и длить это тихое исступление, это колдовство… Её поразила странная

не позволившая ей ясно всё прочувствовать…

Он всё время

что

так

– просто влюблённые…

чёные

что

всего лишь химический процесс в подкорке головного

«Любовь, любовь. Ничего более, кроме любви…»

на фоне всепоглощающего счастья, Лина понимала, – придётся объясниться с Яной. Настоящее испытание – роман с бывшим мужем подруги. Ситуация, сама по себе, щекотливая, не совсем стандартная. Но выходить из неё надо. Она написала Яне несколько писем. Последнее выглядело так: «Представь, что я оказалась на твоём месте. Согласна, мне было бы неприятно, что ты начала встречаться с моим экс-мужем? Хотя, я сама и была инициатором разрыва. Совместные годы всё равно не вычеркнуть. Поэтому давай попробуем спокойно поговорить и обсудить все интересующие моменты. Даже если ты приняла решение прервать наши дружеские отношения, постарайся достойно выйти из них. Эта

на прочность дружбы. Если я

тебя, ты примешь наш

скользкие, как

плечах…

жёлтые... Кленовый,

И вот этот... с червоточинками… Впрочем, листья могли налететь из детства…

Уже нет деревянной решётки летнего кинотеатра, под которой три девочки ели мороженое. Там выстроили огромное здание, с маршами лестниц. Сначала это был музей «Ленина». Потом «Ленина» вывезли и устроили там выставочный зал. В памяти это здание не осталось. Сохранился летний кинотеатр. По голубой решётке всё так же разрастаются ветви вьюнка…

Ничто не мешает мысленно бродить по улицам детства.

На Крещатике – лето, на Бульваре евченко – осень, на Владимирской Горке – сугробы в человеческий рост, на тротуарах –«скользанки»... А в Пуще Водице – вишни, яблони, зелёная трава…

Любочкино детство пахло рекой, деревней. Сосновым лесом…

А Янино? Наверное, Крымом, Кавказом, пьянящим Чёрным морем...

детством захлопнулась парадная дверь. Звук окончательности…

ведь

мире

не навсегда, что у

«С чего же началась их история? Где они, мои верные друзья? Они уходят из моей жизни, как многое другое. Уходят, но остаются…»

Хотелось достать большой лист и написать на нём: «Где-то, когда-то жили, чего-то ждали, чего-то дождались, а чего-то – нет, забавные красивые девочки... Дружили, встречались, взрослели, не замечая этого».

Ветер нёс навстречу воспоминание: знакомый запах «зимушкизимы».

ёл снег, именно такой, который любит Лина: тихий, крупный, плавный, он падает скорее горизонтально, чем вертикально и долго не тает, украшая окружающую реальность...

«Хватит ли дней, часов, минут насладиться им?

Хватит ли сил быть искренним, великодушным, нежным, любимым, любящим, прощающим?

Хватит ли желаний и сил на исполнение желаний?

Достанет ли мудрости, не забывая прошлого, жить настоящим?

Достанет ли сил победить червоточину уныния?

Какие странные мысли лезут в голову…

Где найти таблетки от грусти, от тоски по утраченному миру, по вчерашнему дню, по дню завтрашнему, в котором не будет неспешности, по послезавтрашнему, в котором не будет нас?

Только терпение… Спасение от всего – самоирония…

Вот она, жизнь, начинается во всякое новое утро, со вдохом

выдохом, в проёме балконной двери, за которой обилие воздуха и света, и тишина, и далекие чужие миры, и огромный прекрасный, но уже другой, город…

Готова ли к встрече с ним, и, возможно, к новым откровениям и восторгам?

Где та, стоявшая у окна девочка, так мечтавшая сотворить «снегопад»? Собственными руками… Каждую снежинку… Собирать снежинки в хлопья, направлять их вниз и чуть наискосок. И медленно идти сквозь этот снегопад, вытянутыми руками раздвигая его, словно занавес, наслаждаясь его запахом и вкусом…»

чтобы слова падали на страницу, как снежинки. Просто писать: «Снег», «снег»… Много-много… Две или три страницы… Белыми буквами – по белой бумаге…

8 «Boney M» диско-группа, созданная в ФРГ известным западногерманским музыкальным продюсером Фрэнком Фарианом. Все привлечённые к проекту исполнители родились за пределами Германии, на Карибских островах, перебравшись в Западную Европу в подростковом возрасте.

9 «Здравствуйте, мадам; Счастливого пути, мадам; До свидания; Большое спасибо».

10 Эрих Мария Ремарк (Erich Paul Remark при рождении) – немецкий писатель XX века, представитель «потерянного поколения».

ANAMNESIS VITAE, MORBI ET FORS

Мы –

лучше, чем думают

нас другие, и намного хуже, чем думаем о себе сами».

ставь, не до этого... Сегодня был тяжёлый день... Срочная внематочная с туботомией1. К счастью, тубэктомии2 удалось избежать. Плюс эндометриоз3 правого яичника с обширной зоной поражения... Матка – в плачевном состоянии... Полный набор... Тут ещё… привезли беременную на 32-й неделе с подозрением на аппендицит. КТ4 показала руку ребёнка, торчащую из нижнего сегмента матки. В брюшной полости

вода, что с плодом – уже не узнаешь... Что тут придумаешь? – Кесар ть, немедленно...

Слава Богу, спасли обоих... Завтра – плановые к сарево, два, и обязательно выскочит что-то непредвиденное… Устал... – Взяв подушку, ушёл в кабинет.

Гневина

Она лежала, думая о том, что её потребность в близости во второй половине супружеской жизни стала намного сильней, но муж много лет под любым предлогом пренебрегает ею… Пора привыкнуть. Когда то она сама «толкнула его в объятия других».

запретное…

к руководящим должностям.

Взвинченная, категоричная, неласковая… Во всём – виноват только он. В том, что солнце «встало не с той ноги», что её главврач – дурак, что не всегда доступен отдых на юге… Что выросшие сыновья стали неуправляемы, не желая подчиняться и считаться с её мнением.

Она всегда – «на высоте». Самая умная. Всё знает лучше других. Всё умеет. Априори права. Всё положительное в детях – от неё. Отрицательные черты его заслуга.

Хотя, надо признать: бойцовских качеств ей не занимать… Докарабкалась до должности заведующей «Терапией». И держится, словно «Екатерина Медичи». Но лицо – не гладкое… Морщинки… Не упоминал об этом – потеряла бы сон. Прежде – самая красивая: безукоризненная фигура, тонкие черты лица, прямые волосы, собранные на затылке.

«Заведующая» стала ещё надменней, категоричней. Как же она оправдывает свою фамилию... Пусть тешит амбиции и сопит. Если ей сказать, что она банально храпит, не пережила бы… Тот ещё «бас профундо». Гоняется за молодостью – за идеальным телом, забывая о душе…

некогда. У него рож ницы.

Прикрываясь занятостью, никогда не занимался сыновьями. Поэтому они и выросли такими же эгоистами, как он – плевать на родителей: «Не доставай, мать», – отмахиваются от неё, как от назойливой мухи. С отцом – понятно... А она? Всё – для них, ради них. Он виноват: не научил сыновей уважению к матери.

Когда-то, как все мужики, врал, обещая подарить «целый мир», а подарил – «глобус»...

Двадцать три года, не считая института, спать – «спина к спине». Хотели оба стать терапевтами. Но на последнем курсе он «выкинул фортель» и, изменив решение, стал гинекологом. Уже тогда в нём «затаился бабник».

Стройный, с каштановыми, отливающими медью, волосами –самый привлекательный на курсе. Подававший надежды… Думала, что станет женой профессора или, по крайней мере, заведующего отделением. Не стала ни той, ни другой. «Я думала, ты будешь заниматься наукой. Что у тебя будет научное имя», – говорила ему. Всегда возмущался: «Хочешь, чтобы я гонялся за степенями? Тебе нужен я или моё научное имя? С меня достаточно должности зама… Я – врач. Просто – врач».

И остался простым врачом, правда, как говорят, «врачом от Бога». «Неудачник... Гениальный неудачник!» – думала она.

Более всего её раздражали молодые дамочки, способные ещё

ет другого, как интимный партнёр, и заканчивается вся эта цепочка, со многими привходящими деталями – равнодушием, полным охлаждением и отчуждением.

С ними это случилось давно – время изменило отношения, когда-то напоминавшие коктейль восхищения и любви. Они обросли ревностью, обидами, заменившими прежние ингредиенты. В той, другой, уже далёкой жизни, «растапливая её лёд», он выпрашивал у неё любовь. Потом они поменялись ролями.

«До связи», – много лет говорят друг другу по утрам и разбегаются в свои клиники до вечера.

Расставание не стало бы неожиданностью для обоих. Но каждый ленился изменить жизнь кардинально, думая: «Многие так живут. В принципе, могло сложиться и хуже. Зачем что-то менять?» Они просто «плыли по течению

В профессии он переучивался и многому научился, иногда «падая» под ударами судьбы и вновь «поднимаясь». Ведь говорят: «У каждого врача есть своё маленькое кладбище». Стал циничным скептиком. Только не в работе.

Хорошо запомнил он операцию, когда, едва придя после института в ординатуру большой клиники, ассистировал при операции своему профессору. Запомнил заструившийся между лопаток холодный пот, когда «городское светило» удалил женщине беременную матку,

времена не было

гаванью».

Жизнь преподносила непреодолимые ситуации. За долгие годы и у него случались летальные исходы. Эти несколько случаев за двадцать три года оставили «рубцы» на сердце циника. Очень страшно – не суметь сохранить жизнь. Но ещё ужасней –сказать об этом родным, «пряча от них глаза».

Левин

В его жизни было много женщин, которых, в силу профессии, он хорошо изучил не только снаружи. Его руки знали все впадины и закоулки их тел. Но за долгие годы он так и не смог постичь женскую душу: «Интересно, под силу это психотерапевтам?»

Женщины придают слишком большое значение мелочам: как мужчина посмотрел, что сказал, каким тоном, думая, что это поможет приоткрыть истинный характер его намерений, следует лишь внимательно наблюдать и анализировать.

Мужчинам тоже не мешало бы присматриваться к мелочам. Иногда мелкая деталь способна подсказать, что холодность в женщине существует для того, чтобы покорить особь противоположного пола. В другом случае – что женщина не падка на комплименты, не предаст и вполне может стать хорошей женой. Когда то задавал себе риторический вопрос:

поспешил

жизни родильного отделения

Тут, как обычно, жизнь «кипит»... Не бывает двух похожих дней. Каждый – неповторим. По отделению «снуют синие и розовые костюмы». В розовом – средний медперсонал. В синем – врачи.

Иногда за дежурство им приходится несколько раз переодеваться. То – обольют околоплодные воды, то – брызнут фрагменты плаценты, слизи, крови… Здесь они всегда – в избытке.

В коридоре, у окна – группка студентов в белых халатах. У них –клинический обход. Обступив доцента, задают вопросы и торопливо записывают о патогенезе преждевременных родов.

Когда с доцентом заходят в очередную палату, где женщины лежат на сохранении, лица студентов – растеряны. Многие только сейчас начинают понимать, что от их знаний и профессионализма будут зависеть человеческие жизни.

Левин

В первое время после женитьбы каждая ссора вызывала протест, на крик он отвечал криком. После ссор надолго «уходил в глубокий ступор», потом замыкался в себе, убегал на работу даже по выходным.

обращать внимание

нём взгляд.

можно найти подход, ведь не разбуженная в женщине чувственность даёт мужчине огромные возможности – каждую можно убедить, что ей нужен именно «ты».

Он прекрасно сознавал, что сейчас уже изрядно «изношен»… Но взгляд, мельком брошенный в зеркало, уверял в обратном: седина посеребрила отливающие медью волосы; по-прежнему молодые зелёные глаза под слегка выцветшими бровями; былой подтянутости, безусловно, нет, но не отяжелел, не обрюзг.

Из жизни родильного отделения

Звучит сирена, возле родильного зала мигает красная лампочка. Левин спешит туда – ситуация требует его присутствия.

В последний момент ребёнок в утробе матери повернулся: тазовое предлежание7 плода крайне опасно для рож ницы и ребёнка. Женщина обессилена, у неё нет сил на крик, она лишь мычит, слов её не разобрать. Анестезиолог добавляет что-то в капельницу: «Пусть отдохнёт».

Акушерка, принимающая роды, специальными приёмами пытается развернуть плод – ничего не получается: «Слишком много вод отошло, снижен тонус матки, – рассечение промежности вряд ли поможет», – говорит она Левину.

Быстро оценив все «за»

«против», принимает решение – немедленное к сарево, иначе

и мать, и ребёнка.

– свободна.

матери.

стресс добавит несколько седых волос Левину, но рубцов на сердце не оставит – всё разрешилось благополучно.

других отсеках родильного зала, в почти штатном режиме, родилось несколько малышей, принятых дежурными врачами и акушерками.

одной из рож ниц во время потуг из за узкого таза произошла дистоция8 плечиков плода, что могло привести к гибели ребёнка –опытная акушерка ввела руку во влагалище и повернула плод, после чего благополучно «родила» рож нице ребёнка – вслед за уже рождённой головкой произошло выведение его плеч. Старшая медсестра хорошо знает, что сейчас к доктору Левину ни с какими графиками дежурств или с другими вопросами, не связанными с пациентками, лучше не обращаться. Для психологической разгрузки ему необходим крепко заваренный чёрный чай с лимоном. И много сахара. Потом, в течение хотя бы ближайших тридцати минут, она никого не впустит в его маленький кабинет –ему надо отдохнуть. Неизвестно, что последует дальше. Разбудит, лишь в случае угрозы для чьей-либо жизни.

В эти полчаса его мозг будет пытаться отыскать так и не найденный за все годы ответ. Там, где рож ница в первую очередь замечает у новорождённого ребёнка подбородок дедушки или нос мужа, Левин видел взгляд, полный мудрости и покоя, – три с по-

Гневина

Как, порой, отчаянно ненавидела она мужа. Из-за него к тридцати годам превратилась в неврастеничку, способную из за неосторожного слова разразиться в скандале. Даже одного презрительного взгляда было достаточно, чтобы испортить ей настроение надолго!

Когда-то

убирала, быст-

зубной пасты...

подарки на двадцать третье февраля, к Новому Году… На брюках – всегда отутюженные «стрелки», пуговицы на рубашках – на месте...

Левин

Супруга сумела превратить громадную часть жизни в нескончаемое выяснение отношений… Прежде было достаточно одного её примирительного слова – и «вулкан затухал». Мирились. Засыпали вместе. Некоторое время всё было спокойно до следующей стычки, когда атмосфера вновь накалялась, и тишина сменялась бурей. Жизнь шла по спирали. Когда противостояние достигало кульминации, жена отступала на полшага. У неё появилась насмешливая отчужденность: «Ты

все гинеко-

доклады коллег

о достижениях зарубежной медицины. Гинекологи, а это – особая каста, собираются не только ради этого, но и чтобы пообщаться, потрепаться, рассказать друг другу смешные байки из жизни отделений, где рождается новая жизнь. И, конечно, святое посплетничать… Хохот – результат того, что кто-то удачно пошутил: «Стоматологи смотрят женщинам в рот, а мы, гинекологи „прямо им в душу“... »; «Мы не помним лиц партнёрш, но запоминаем их по... »; «Выходят из больницы патологоанатом и гинеколог. На улице весна! Патологоанатом: „Смотри, кругом люди! Живые люди!“ Гинеколог: „И лица! Лица!“»

Пароксизм истерического хохота «согнул» коллег, когда один из них сказал: «Моногамия – это пережиток социализма. Надо распределять свой тестостерон, чтобы он не оседал в одном месте».

Не зря гинекологи мужчины слывут самыми большими

Но это было много позже, когда отношения с супругой окончательно разладились. Впрочем, расставание с медичкой не способствовало укреплению семьи…

Доктор, доктор, быстрей, – расталкивая толпу, к нему мчалась старшая медсестра «родильного». Он бросился в другой корпус, а сестра «жужжала» сзади: Послеродовое кровотечение. Хлещет... Дежурный врач пытался остановить… Мы уже «разворачиваемся», вызвали гематологическую бригаду. Вбежав в раздевалку, моментально сообразил: «Переодеваться некогда. „Мыться“…» Операционное белье надел поверх костюма.

Из-за атонии матки у недавней рож ницы большая кровопотеря. Пульс – высокий, давление – падает. Гематологи льют кровь, а его рука почти по локоть во влагалище женщины. Наконец, он добрался до матки, не желавшей сокращаться, и сильно её сжал. Чревосечения не избежать: «Наркоз. Скальпель…» «Ушили» матку, сделали несколько компрессионных швов, «напоили» необходимыми препаратами – стала «голубушка» сокращаться. Обошлось без экстирпации матки9 женщина сможет ещё рожать. « ьём», – отдав ассистентам указание, вышел из операционной.

«Костюмчику – каюк, – расхохотался Левин. – Жаль. Химчистка не спасёт. – Чувства юмора и умения посмеяться над собой ему не занимать.

Левин

Д

лял по тёмным переулкам. «К родителям? Не стоит, – тогда он ещё оберегал их покой от семейных неурядиц. – Вернуться? Нет. Пусть поволнуется. Может, „придёт в себя“».

Не заметил, как оказался перед домом, где жила бывшая одноклассница. Как-то случайно встретились в магазине. Минут десять поболтали, вспоминая, как были влюблены друг в друга в старших классах. Жизнь развела: он поступил в мединститут, она уехала учиться в другой город. «Надумаешь рожать – милости просим», –сказал, прощаясь. «С ума сошёл? Без мужа? Пока не „светит“», рассмеялась в ответ.

Зашёл в парадное, позвонил: «Если дома одна... Посмотрим…» Дверь открыли, точно его ожидали.

Женщина… Нежная, чувственная, страстная точно пламень. Оказывается, близость может доставить радость, если её не используют для подавления воли мужчины… Острая волна схлынула... Он погладил её лицо – был потрясён, растроган…

Жена никогда так не реагировала. Близость ею дарилась, как высшее благо, награда, которую нужно было заслужить. Он никогда не был уверен, что она разделяет его наслаждение.

С этой женщиной почувствовал себя Богом, творящим Вселенную дарить радость не менее чудесно, чем получать!

Женщины «любят ушами» она ждала слов. Но их у него не было,

после нескольких лет брака. Не из-за срочного вызова в роддом, а просто – отсутствие. Интуиция подсказала – это некий рубеж. Дома, вместо «разъярённой волчицы», его ждала «ласковая кошечка». Она всегда знала, когда следует «спрятать коготки». Стояла на пороге спальни: Не была уверена, что ты вернёшься… Как видишь, пришёл... Успокоилась? Женившись на тебе, думал, что – на «Журавушке». Просчитался, – на «Аньке пулемётчице». Она промолчала. Почувствовала запах другой женщины. Весь следующий день была неразговорчивой, занимаясь двухлетним сыном. Когда вечером он вернулся с работы, встретила его почти ласково, накормив вкусным обедом. Ночью, не дождавшись, что муж, как обычно, потянется к ней, придвинулась сама. Впервые, сославшись на усталость, отвернулся. Поняла: так он её наказывает…

Левин

После той ночи у него пропало желание близости с женой. Он осознал, что существуют другие женщины, у которых не надо вымаливать любовь.

Пытался анализировать, что произошло… Ничего не планируя, спонтанно оказался с другой женщиной… Которую не любил. Оказалось, что и с нелюбимой можно

многое… Никаких угрызений

власть жены над ним закончилась.

сохранялось перемирие, которое

даже не мог

что для близости всё

Клятва

Честно исполнять свой врачебный долг, посвятить свои знания и умения предупреждению

лечению заболеваний, сохранению и укреплению здоровья человека; Быть всегда готовым оказать медицинскую помощь, хранить врачебную тайну, внимательно и заботливо относиться к больному, действовать исключительно в его интересах, независимо от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям, а также – других обстоятельств; Проявлять высочайшее уважение к жизни человека, никогда не прибегать к осуществлению эвтаназии; Хранить благодарность и уважение к своим учителям, быть требовательным и справедливым к своим ученикам, способствовать их профессиональному росту; Доброжелательно относиться к коллегам, обращаться к ним за помощью и советом, если этого требуют интересы больного, и самому никогда не отказывать коллегам в помощи

Левин

Врачей – много. Хотя, несколько миллионов мало. С годами сложнее исполнять своё предназначение, но пока не отчаялся –надежда остаётся: не дать умереть ни одной рож нице, ни одному ребёнку.

Он всё чаще предавался философским рассуждениям: «Кто-то проживает яркую жизнь, согревая тысячи душ… Кто-то – ни одну не согревает. Каждый, приходя в этот мир, не помнит, откуда пришёл, но за несколько минут до смерти, вероятно, вспоминает: „откуда, куда, за чем“?…»

Ретроспектива

Заметив отсутствие браслета на руке мужа, спросила: Где твой браслет? Не знаю... Где то посеял... Возможно, мылся перед операцией и там оставил. Не помню. Спроси старшую медсестру, может, кто-нибудь нашёл? Спрашивал... Никто не находил... Странно... У вас же не проходной двор. Посторонних нет. Почему ты так спокоен? Я не вижу в его утрате трагедии. Но, браслет – твой талисман ещё со студенческих

болезненно, то вторая сопровождалась тяжёлым токсикозом, сводила с ума. Вдобавок, нервничала, что опять долгое время не сможет работать.

На аборт не решилась, боясь осложнений. Порой с ней случались панические атаки – появился страх, что может умереть... С досадой сетовала на несправедливость природы, которая «возложила» продолжение рода на женщину.

Подозревала мужа в неверности. Причин для скандалов было множество. Даже в редкие минуты, когда токсикоз отступал, она демонстрировала свои страдания, в которых винила его.

Левин

При знакомстве с женщиной, он сразу же представлял её на гинекологическом кресле – почти каждая переставала для него существовать.

Иногда, проходя мимо дома одноклассницы, приостанавливался… Перманентный «голод» давал о себе знать – хотелось ласки, нежности, любви. При виде светящегося окна, едва сдерживался, чтобы не зайти. Случайно они больше не встретились. Иначе, кто знает…

Он был измотан постоянными истериками, недосыпанием и недостатком того, что придаёт жизни смысл. Надеялся, что с рождением ребенка этот Ад закончится… Все женщины рожают, волнуются, но разве

Совсем ещё – девочки, маленькие «Джульетты», они нуждались в его помощи, искали у него утешения. «Доктор Левин! Как он делает аборты! Его руки – золото», – слыла молва. Никто не догадывался, что и он, порой, нуждался в словах утешения. Что с каждым днём было всё трудней, без суетности, скрывать своё бессилие перед этой женской массой. Из того далёкого времени запомнилась девочка… Как её звали? Нет, имени Левин не запомнил. Она, как будто, соединила в себе все эти молодые лица и души, ещё не знавшие жизни, но уже познавшие любовь. Любовь ли? В глазах – мольба. Краснея, спрашивала, сможет ли в будущем иметь детей? Кто смог бы с уверенностью предсказать, как распорядится судьба? Он надеялся, что фортуна была к той девчушке благосклонна и, возможно, всё в её жизни сложилось хорошо.

Левин

Приснилось, что пуповина обвилась вокруг крохотной шейки ребёнка и он задохнулся. Проснулся в поту и долго не мог успокоиться.

Оперируя во сне, он «терял» не только новорождённого, но и рож ницу. Но однажды, также во сне, пришло гениальное решение, применив которое наяву в аналогичной ситуации, он спас и мать, и дитя. Именно после этого спасения обоих, когда, казалось, никаких шансов сохранить им жизнь не оставалось, молва о нём, как о гении, разлетелась по городу. Ближе к пятидесяти – стал бояться смерти. Стыдился признаться

Из жизни родильного отделения

Два раза в неделю у него – плановые обходы. Как же ждут эти беременные понедельник и четверг. Глупышки… Для него они –не женщины, – рож ницы или сохраняющие беременность. Не догадываясь об этом, они прихорашиваются перед обходом. «Просты, как хозяйственное мыло», – усмехался про себя.

Ощупывая животы, корректен. Слышны его вопросы, рекомендации: «Молока достаточно? Пить некрепкий чай. Перед выпиской посмотрю на кресле».

Левин

Ощущение, что супруга мстит за то, что он чувствует себя хорошо, не испытывая позывов к рвоте и, главное, что ему не «грозят» роды. Стала более капризной, раздражительной, хотя куда уж более?

Вынашивать дитя нужно с любовью, во имя него терпеть неудобства. Но она не хотела терпеть.

Причины, причины… Господи, сколько их было… Уже не обольщался, что ситуация

к лучшему...

Отшатнувшись от окна, Левин лихорадочно стал подсчитывать месяцы. Всё совпадало. Сердце забилось: «Дитя той ночи? Похоже… Боже! Один единственный раз… Возможно, у неё кто то ещё был? Может, замуж вышла? Если бы это был его ребенок, она обязательно сообщила бы… Обе в одной палате?! Рожали в один день?!»

Через неделю, забирая супругу с сыном из роддома, Левин увидел в вестибюле мужчину, в котором узнал отца одноклассницы: «И её выписывают?! Значит, никакого мужа нет?!»

Левин

Ночами, когда не вызывали в роддом, вскакивал к грудному сыну, давая попить укропной водички. Приносил жене чай с молоком, чтобы у неё не иссякло грудное.

Все его усилия были напрасными. Она по-прежнему не осознавала, что в отношениях между мужем и женой должен быть «воздух», что не стоит постоянно «давить», что каждый нуждается в своём личном, свободном пространстве…

Гневина

Через три недели после родов – мастит, который пришлось оперировать. Дважды.

Если бы он бывал дома чаще, не пропадал сутками в своём отделении или, неизвестно где, помогал ей с трёхлетним сыном, она больше сцеживалась бы. Произошёл застой, не поддавшийся массажу. На груди остались шрамы. Не простит ему этого. Надоело быть сильной – женщине нужно иногда проявить беззащитность, чтобы о ней заботились. Не простит, что их свадьба была чересчур быстрой. Ни фаты, ни колец. Пошли и расписались…

Левин

Неопределённость... У него было противное настроение – как ни гнал назойливые мысли об однокласснице, они «грызли». Появилась какая то злость в её адрес: «Как посмела не поставить его в известность о беременности?» Но узнать, прояснив ситуацию, – не решался.

Гневина

Возвращалась привычная жизнь, уходила послеродовая полнота. Сын стал спокойнее, но при малейшем шорохе она вскакивала, прислушиваясь к дыханию новорождённого: «Не чихнёт ли?» Он поглотил всё её внимание – старшему сыну она никогда не уделяла много времени.

После рождения брата, старшего отвозили к бабушкам дедушкам, если он заболевал, – чтобы не заразил младшенького.

В этот период женские потребности супруги ослабли, и от мужа она не требовала исполнения супружеского долга, использовала лишь, как рабочую силу: «Подай принеси…»

Самоотверженность её в роли матери, поражала. Взволнованно всё обсуждала: отрыгнул, цвет стула, первый зуб…

дни, проведённые в больнице после родов, рассказывала

выдержал...

В окнах одноклассницы – темно. Позвонил. Никто не отозвался. Нажал на кнопку ещё, и ещё... Квартира отвечала тишиной. Из за двери напротив выглянула соседка: «Хватит звонить... Думаете, там как в театре – ждут третьего звонка? Нет её. Съехала... Иногда наведывается отец, забирает почту. Передать что-нибудь?» «Нет. Спасибо», – он выскочил на улицу. Было ветрено и, несмотря на мороз, сыро. Деревья покрыты инеем. Кружевные ветки сверкали в огнях фонарей. Он чувствовал себя омерзительно: «Как хорошо, что темно, и никто не увидит его в таком состоянии!» Он был почти уверен, – у женщины родились его дети.

Гневина

Она обожала своё чадо: «Моя деточка… Моя любумочка… –шептала сыну. – Солнышко. Представляешь... Развозили вас по палатам на каталке, как стол на колёсах. Все – на одно лицо, голодные. Я всматриваюсь всматриваюсь – не узнаю тебя. Теперь не спутаю твоё личико с другим. Ты – мой любимый рыжик!»

Каждый новый день, наряду со штатными

локализацию внематочной беременности и сохранить женщине маточную трубу, применив туботомию, а не тубэктомиию.

Левин

После исчезновения одноклассницы, он испытывал и некоторое облегчение от отсутствия к нему претензий, и одновременно – досаду от неизвестности. Пользуясь связями, узнал, что в тот день, когда родился его младший сын, на свет появились близнецыдевочки, здоровые, без патологий… «И слава Богу! Какие они?» –подумал он. Кому, как не ему были известны все особенности близнецов.

О, женщины!

«Их характеры проявляются сразу же при появлении на свет Божий. Если в паре близнецов – мальчик и девочка, мальчик всегда уступает ей дорогу. Если в паре – два мальчика – они взаимно вежливы, пропуская друг друга. Но если в паре – две девочки, они просто лезут наперегонки». Гневина Прерывистое сопение мужа... Даже из кабинета, где долгие годы он спал, доносились его похрапывание и свист. Годы, проведённые вместе, выработали в ней привычку – засыпать под его храп.

Левин

Мучила бессонница – с трудом засыпал и просыпался. Об однокласснице вспоминал редко, только в связи с мыслью, что где то, возможно, растут его дочери: «Что они знают об отце? Что рассказала им мать? Рассказала ли? Мудрость или глупость проявила она, «обрубив концы» раз и навсегда? Навсегда ли?» Оставь она телефон, записку – этот клочок бумаги искушал бы, не давая покоя.

Жизненный калейдоскоп…

Лица, события, фрагменты, картинки, обрывки, мозаика... Время отбирало здоровье, но не отнимало вкуса к работе. У Левина, по-прежнему, не было принадлежащих только ему одному выходных.

Иногда он вспоминал молоденькую медичку, которая уже совсем не молода, давно замужем и, по слухам, у неё трое детей... Он попытался представить, какой она стала теперь, и поразился своей отстранённости, своему бесчувствию. Ему было это абсолютно безразлично...

«Что же он за человек такой? Хотя бы кого нибудь любит? Своих сыновей, например? Наверное... А без "наверное"? А „возможных“ дочерей?

вовсе?

сыновьях? Потому что с

созревание. Каждый школьник знал, что настоящая любовь требует подтверждения своего существования!

Обоим, нежно любящим друг друга, – шестнадцать. Он – высок и бледен. Она – голубоглазая «Мальвина». Родители – в отъезде. Романтика…

Они знают, что от секса заводятся дети. Но он убедил, что если любовь – настоящая, предохраняться не нужно. Знала, что врёт, но ведь – любовь! Ради неё жизни не жалко. Бунин с его „Тенистыми аллеями“ отдыхает.

Чтобы сперматозоиды не прошли, «Мальвина» запихала в себя вату. После любви вату извлечь не удалось. Нашли ручные весы, на конце которых – крючок. Вату кавалер не достал, но стенку влагалища – проткнул... »

Кровотечение, скорая, операционная... И Левин снова спасает… Левин

Бесила не так давно появившаяся мода – рожать детей дома, в ванной, под присмотром аферистов от медицины. Случалось, что ни мать, ни ребёнка невозможно было спасти, когда их слишком поздно привозили в клинику.

Бесили и новшества при лечении бесплодия, в том числе ЭКО

что там клиника... Весь город, пресса, телевидение... За день до юбилея Левина вызвали в приёмное отделение.

на первый этаж, он остановился от неожиданности. – Перед входом стояли две девушки в одинаковых длинных зелёных платьях из легкой ткани, в соломенных шляпках. К тулье шляпки каждой девушки была приколота жёлтая искусственная роза. Такая же – красовалась на плече их платьев.

Лица девушек ослеплялu... Близнецы… Необходимости в анализе ДНК не было. Перед ним стояли его двадцатилетние дочери, рыжеволосые и зелёноглазые… Соответствуя особенностям близнецов-девочек, они заговорили одновременно, перебивая друг друга. О том, что несколько дней назад мама впервые рассказала о нём.

Вы –

Полная луна «бродила» по паркету кабинета, по письменному столу. В лунном свете на столе поблёскивал его серебряный браслет, о котором он давно забыл, потемневший, покрывшийся за двадцать лет патиной… Плотнее задвинув шторы, Левин размышлял: «Если быть до конца честным, хотя бы, перед собой – ведь все годы он прятал «это» на дне души... Подспудно тлело в нём знание: где-то растут дочери... Хотел бы их найти – нашёл бы... Не захотел, «спрятав голову в песок»... Зачем же так щемит сердце? Отчего чувство, напоминающее

успокаивал себя. – Станет легче, но позже… В отчаянии нужно дойти до конца, чтобы освободившись от него, обрести, наконец, свободу. Всё заканчивается… Как было начертано на кольце царя Соломона: „Всё проходит. Пройдёт и это…“».

* «Воспоминание о жизни, болезни и судьбе» (лат.)

1 Маточную трубу рассекают и удаляют

яйцо. Затем её

Главное преимущество данного метода: позволяет сохранить маточную трубу.

7 Вариант расположения плода в матке, при котором его тазовый конец предлежит ко входу в малый таз женщины. Роды при тазовом предлежании встречаются в 3 5 % случаев и считаются патологическими из за большого числа осложнений, особенно у плода. Смертность плода в 4-5 раз выше, чем при головных предлежаниях. Диагноз ставится по данным УЗИ, не ранее 32-х недель беременности. До этого ребёнок может переворачиваться из одной позиции в другую не один раз. Роды ведутся обычно кесаревым сечением.

8 Невозможность рождения плечиков после рождения головки плода в течение 60 секунд без применения специальных пособий.

9 Удаление матки.

10 Плодородный, плодовитый, способность половозрелого организма производить жизнеспособное потомство. (лат. Fertilis). Противоположно понятию «стерильность».

11 Под общим наркозом делаются 3 небольших прокола на животе диаметром до 1-2 см. В брюшную полость нагнетают углекислый газ. Вводятся троакары – специальные лапароскопические трубки и лапароскоп, благодаря которому можно точно определить состояние органов малого таза на мониторе.

12 «O tempora! O mores!» (латинское крылатое выражение, принадлежащее Цицерону: применяют, констатируя упадок нравов, осуждая целое поколение).

13 Гименопластика операция по восстановлению девственной плевы (проводится по желанию пациентки).

«Никогда не знаешь, чем обернётся для тебя твоя жизнь. Какой стороной... Сам отвечаешь за то, кто с тобой рядом и почему. Ведь она, жизнь, смотрит на тебя и протягивает тебе руку. Может быть, заглянуть в глаза этой жизни и увидеть там надежду, что ты не одинок в мире...»

Когда жива была бабушка, каждый день к завтраку она готовила сырники. Какой неповторимый вкус был у них… Дом был пропитан теплом, уютом… И ароматом корицы, ставшим любимым на все годы. С уходом бабушки ушло ощущение дома… Мать теперь никто не контролировал, она всегда была выпившей, постоянно «крутила» романы. Взрослая дочь ей мешала: Ты чего припёрлась так рано? – спрашивала, когда Марина приходила из школы. – Хоть раз в неделю могу я принадлежать себе, распоряжаться временем, как хочу? Марина часто отсиживалась у подружек или кружила без толку по улицам. Чем старше становилась, тем всё больше стеснялась матери: «Родители одноклассников – врачи, инженеры, а у неё – приёмщица стеклотары». Уже в восьмом классе Марина решила после окончания школы поступить в институт на вечернее отделение, устроиться на работу, чтобы ни в чём не зависеть от матери.

сказать, что химию любила больше других предметов, хотя в валентностях

бросала на стол измятые рубли, трёшки, пятёрки. В «приступе великодушия», добавила, – одену тебя, как куклу, бери, не стесняйся. Но если тебе так хочется, куплю тебе диплом. Поди, не дороже денег…

Студенческий билет выдали, когда Марина принесла справку с места работы, устроившись в лабораторию при поликлинике.

На третьем курсе её приняли лаборантом на кафедру, где продолжала мыть всё те же пробирки-мензурки, но тут ей доверяли готовить и реактивы 3 .

Как то после лекций, вместе с однокурсником Яшей, которого невозможно было представить без книг подмышкой и прозванного «библиотекой на двух ногах», шли по парку евченко.

На аллее царила тишина, и в свете фонарей казалось, что пятнистые стволы деревьев прижимаются друг к другу. Осень была тёплой, с редкими дождями, – аллеи усеяны опавшими листьями с терпким запахом. Тишину нарушил окрик Яшиного приятеля: Привет, очкарик! За вами не угнаться… Зову, зову... Привет! Познакомьтесь! Марина… Борис… Яшин приятель у Марины интереса не вызвал, она тут же забыла о нём.

Приближался Новый Год. Решили праздновать у Марины. Мать собиралась к знакомым. Наметилось несколько пар. Яша обещал привести Бориса: Того самого... Ладно, – согласилась она. «На безрыбье... »

Но Борис пришёл с девушкой.

Пели, танцевали… В своём доме Марина оказалась лишней. После праздника, встретившись на лекции с Яшей, высказала своё возмущение:

Вы меня использовали. Оставили одну и еду всю съели, которую я приготовила. Хоть бы что-нибудь принесли... Я вино принёс, – оправдывался Яша. – Знаешь, Борис хочет с тобой встретиться. В субботу, в семь вечера, ждёт тебя возле метро «Крещатик». Погода – сырая, промозглая, мокрый снег, оседая, превращался в серое месиво. Борис предложил пойти в кино. Поднялись по лестнице к высотке, на первом этаже – кинотеатр «Дружба». Марине фильм понравился, она позволила Борису себя проводить. На прощанье, предложив снова встретиться на следующий день, поцеловал её.

Утром следующего дня, вспомнив о назначенной встрече, поняла, что ей совсем этого не хочется. Пошла за советом к школьной подруге.

Выслушав, та сказала: По твоим рассказам, он – неплохой. Неплохой человек – не автобус, следующий через десять минут не подойдёт. Руки влажные? Подумаешь, проблема! Загляни в паспорт! Нам скоро – двадцать три... На горизонте, – «Сахара».

Выйдя от подруги, в коридоре Марина столкнулась с «Белым принцем», – голубоглазым, с длинными русыми волосами. То ли, Олег Стриженов, то ли, другой Олег, – Видов. Пристальный

больше влюблялась. Он притягивал, как магнит. Чувство невероятного счастья «накрыло» Марину… Мир «раскачивался» под ногами…

Их встречи были романтично-платоническими. Но её душа переполнялась стыдными мечтами и желаниями, воображение рисовало иное: «Мгновения ни с чем несравнимой близости… пламя свечей – ледяное… солнечный свет – тусклый… вечность – где то рядом…»

Внезапно Тисов, так по фамилии, звала она возлюбленного, исчез. Сосед подруги в подробности не вдавался: «Улетел на Юг. У него – дела»…

переживала

своего головокружительного, романа. Но

Почему ты выбрал меня? – не выдержав, спросила Марина. Ведь таких, как я – много. Да. На Крещатике их – «пруд - пруди». И все – доступны. Одной шампанское с конфетами, другую в Интурист на ужин... А кому-то достаточно «лапши на уши навесить», и пожалуйста, –продолжение следует. Ты – иная…

Что же во мне особенного?

Ты – живая, настоящая. Сейчас «лапша» в ход пошла?

Да, нет. Ты сама себя не знаешь... Ты ведь ещё девочка?

У меня были романы... Не уверен... А пора бы... Спустя несколько месяцев Тисов сделал Марине предложение: Я, кажется, влюблён в тебя... Влюблён? И это означает… Это означает, что ты выделилась из толпы... Из множества лиц и предметов, которые я вижу перед собой. Они поженились. Свою девственность она преподнесла ему, как дар…

Он обаял и мать Марины, та была от зятя в восторге, заигрывая с ним, кокетничала, забывая, порой, что жена Тисова – дочь. Не задумываясь, подарила деньги на кооперативную квартиру.

Вскоре он опять уехал на Юг, предложив поехать и Марине, но ей нужно было готовиться к госэкзаменам.

открытки…

ка… Длительное отсутствие объяснил коротко: Проблемы решал...

Марина не сомневалась: кутил. Проигравшись, прятался от кредиторов...

Надо отметить твою защиту в «Динамо», – пригласил её в самый модный в городе ресторан.

Заказал шампанское, фирменные «котлеты по-киевски», разные деликатесы. Был весел, возбуждён, бесконечно что-то извлекая из памяти, кого то цитировал...

Но Марина научилась «читать между строк». Ей было страшно. По-настоящему, страшно. Хотела нормальной семейной жизни, а получила – «фейерверк»: Я не понимаю, что между нами? Мы, как будто, кружим в сумасшедшем танце. Что будет, когда закончится музыка? Может, были влюблены только в танец? О, прогресс! Ты стала изъясняться аллегориями? Не будь занудой, девочка моя! Я правильная… Он не дал договорить: Да, правильная зануда. Тисов... Ты ворвался в мою жизнь, всё в ней сокрушив. Мы почти не видимся. Я устала, не смогу каждый раз «падать в пропасть». Делать вид, что верю… Врать самой себе… Противно… Такая жизнь мучительна, сплошное враньё. А ты иначе не сможешь. Это уже ясно. Давай поживём немного врозь. Отпусти... Не

перетопчешься…

Прошло пять лет…

От внезапных исчезновений мужа, Марина продолжала «падать в пропасть», часто отбиваясь от визитёров с бандитской внешностью, требовавших погасить очередной карточный долг Тисова. Пряталась у матери или подруги. Это делало жизнь невыносимой. В периоды затишья между страстями шла жизнь: Марина родила сына Славу, обустраивала кооперативную квартиру. Тисов оказался непригодным для семейной жизни человеком. Даже к сыну был безразличен. Возможно, и любил Славу по своему. Но не было в этой любви ни нежности, ни теплоты. Когда возвращался из «дальних плаваний», привозил подарки… Этим отцовская любовь заканчивалась. Хлопнув сына по затылку, отсылал: Топай!

Марина не раз пыталась образумить мужа: Я тебя не узнаю, ты изменился... Вероятно, прежде я идеализировала тебя. Теперь идеал рассыпается... Я хочу понять, как это случилось со мной? Как допустила, что всё зашло так далеко? Я потеряла контроль над своей жизнью... И я хочу понять, где та девушка, которая любила, не философствуя, не задавая лишних вопросов? Та девушка «заблудилась в пустыне», ещё большей, чем Сахара вместе с тем бредом, в который

когда то… Уйми своё эго, – парировал он. – Или хочешь,

Редко бывая дома, всегда к чему то придирался, иронизировал, что от постоянного запаха корицы, уюта, её вязания вышивания его уже подташнивает, что кроме иголки с ниткой ей ничего не интересно: «Голочка з ныточкою…»

Марина подходила к столу, накрытому вышитой ею скатертью, пробегала по глади пальцами: розочки… листочки… мережка... Почти два года работы, заглушавших тоску…

Он всё больше и больше деградировал. Они почти перестали разговаривать, не находя общих тем, существовали, словно, в параллельных плоскостях.

Однажды, во время ссоры, швырнул на пол её коробку, ставшую многолетним приютом для красивых пуговиц и безделушек, необходимых женскому сердцу. Девственница! – зло выкрикивал он. – Ты до меня никому не нужна была. Запомни. Хоть бы какую нибудь косметику использовала... Бледная, как поганка...

Но потом запах женщины, простой, домашний, усмирил его агрессию. Захотелось любви... А она… она уже не могла себя принудить к этому…

«Не пара... Не пара... Смириться? Уйти?» всё чаще звучало в голове.

Тисов не собирался отказываться от своих «безумств», начал пить.

Отвянь! Просто отвянь со своей долбанной заботой…

Брак просуществовал ещё два года…

Терпение иссякло, когда после «очередных гастролей» Тисов заразил её какой-то венерической гадостью, и она в течение трёх месяцев пила сильнодействующие лекарства, три раза в неделю бегая к гинекологу на лечение. Подав на развод, Марина была непреклонна: Ты не оставил мне выбора. Так продолжаться не может… Виновата: назначила «принцем на белом коне», а ты не подписывался на эту работу. Никогда не обещал вечной любви…

Тисов не хотел уходить: Давай с чистого листа… С чистого листа? А как быть с рубцами здесь? – коснулась рукой сердца. – Ты перестал видеть во мне женщину. Так, сиделка какая то... Путаясь под ногами, готовит, прибирается... В наш дом возвращаешься, словно в берлогу на зимнюю спячку. Ни понимания, ни чуткости... Даже сын раздражает тебя… Не надейся на развод. Я не оставлю тебе сына… Сына? рассмеялась Марина. – Ты никогда не сможешь вернуть ему дни, годы, которые был далёк от него... Ничего хорошего не было? Всё забыла? Время желаний прошло, я разучилась любить… сказала с внезапно пересохшим ртом… – В жажде абсолютной свободы ты «потерял берега». Когда мы познакомились, я не смогла сдержать своё сердце, ты касался меня, – мне хотелось замереть. Хотелось, чтобы те мгновения длились и длились… Ты забрал все мои мысли, чувства. Они отравили мою кровь, рядом с тобой она меняла в венах своё

я тонула в море любви. На самом деле, тонула

лок ты оказался. Моей любви

чтобы тебя спасти... Человеку сложно

сражаться с ураганом или

тебя, кроме тебя самого…

смогу прожить без

Повесть

тебя… Хватит! Даже если часами будем спорить, мы друг друга не не услышим…

Он издевательски захохотал, покрутив пальцем у виска: Говорить научилась… Целый монолог... Добродетельная клуша! Наседка! Зачитанная, смертельно наскучившая, книга! Обратись к мамаше, она даст тебе денег на мозгоправа, – и ушёл, не простившись, словно оставлял за собой право вернуться…

*** Неужели, каждое явление заканчивается антиподом? Буря – затишьем? Полнолуние – темнотой? Любовь – ненавистью?

Ненависти не было... Только пустота… Если бы семь лет назад могла предугадать, к чему приведёт её влюблённость, бежала бы прочь…

Вероятно, она, на самом деле, не обладала особыми талантами, не блистала эрудицией. Просто, была уставшей женой с низкой самооценкой.

Хотя… У неё были свои достоинства: хорошая хозяйка, мать, обязательная, исполнительная. Именно последние два качества не остались незамеченными – после окончания университета Марину оставили младшим научным сотрудником в лаборатории при ка-

ней, неожиданно, с рождением внука, проснулся инстинкт бабушки. Славу обожала, всё ему разрешала, вплоть до того, что бесконечно щёлкая кнопками, внук испортил ей не один телевизор и видеомагнитофон. Нравилось ему, как от щелчка из магнитофона выскакивает видеокассета. Он загонял её обратно и снова щёлкал –всё повторялось. Подпрыгивая, Слава заливался смехом вместе с бабушкой.

С бывшими сокурсниками Марина перезванивалась редко. Однажды позвонил Яша: Привет, старуха! Как ты? Слышал, твой брак не сложился... Не раскисай... Кстати, Борька до сих пор сохнет по тебе. Помнишь его? Он так и не женился. Хочешь, организую встречу? Марина отказалась.

*** Прошло ещё несколько лет... Подоспело десятилетие окончания университета. Юбилей решили отметить с жёнами и мужьями в ресторане «Метро». Яша привёл Бориса, подвёл к Марине: Общайтесь… Оба молчали, пауза затягивалась. Первой её нарушила Марина: Прости, что я тогда не пришла. Проехали… Постепенно скованность отступила. Под общий смех, чьи то «ох», «ах» о чём то стали рассказывать друг другу. Очки в роговой оправе, твидовый пиджак

его

по-

казалась

сять

Человек подвержен страстям, но с Борисом у неё подключалось сознание: спокойный, надёжный, – она его ценила, но не задыхалась от счастья: «Ну и что? Страсти хватило с Тисовым... Предпочесть того, с кем жизнь напоминала цунами… Какая глупость думать, что в реальной жизни может встретиться „принц“…»

Знаешь, если бы мы тогда сошлись, то, скорей всего, давно уже разбежались бы. Ничего я не понимала в жизни десять лет назад. Я тоже. Но тебя забыть не смог. Борис взял её руки, прижал к губам, поражаясь исходившему от них ягодному аромату.

Вечерами они любили посидеть с бокалом вина, посмотреть интересное видео... Было мило, уютно, тепло…

Официально они не оформили свои отношения. По сути, брак был гостевым: раз два в неделю он ночевал в родительском доме.

Как-то обронил, что не может оставить пожилых родителей, должен их подготовить.

Марина уговаривала себя: «Какая разница? тамп в паспорте не сделал её счастливой». Неприятным было то, что он не знакомил с родными.

Ничего себе, – возмущалась подруга, которая давно была замужем и растила двоих детей. – Ему стукнуло тридцать

Обычно женщины страдают этим недугом. Как видишь, не только… Я молчу, мне жаль его… Ну, да... Бедный страдалец... Обрыдаешься. Мастер «лапшу вешать», дальше слов дело не движется… Короче, подруга! Он – не мачо 7! Нечего за него держаться. Пусть женится, или... Понимаешь, каждый раз обещает: «Еду за чемоданом. Жди!» И, – ничего… Гони его прочь. С Тисовым семь лет потратила... И с этим тоже… Почему? У меня Славка есть... ли годы... Борис работал инженером в проектном институте. Иногда вместе со своей бригадой выезжал на изыскания.

Однажды, его командировка в Закарпатье затянулась под самый Новый Год. Он сообщил: везёт много подарков и смереку8. Марина решила встретить его на вокзале. С собой взяла Славку. Поезд запаздывал. Мороз был крепким, и встречавшие, бегая по перрону, пытались согреться. Славка замёрз. Они зашли в здание вокзала, Марина стала растирать ему руки, дышать на нос: «Мороз-красный нос!» Держись! Смотри, не разболейся! Встретим дядю Борю, и сразу – домой. Сын? – поинтересовалась пожилая дама, стоявшая рядом. Сын. Хороший мальчик. Вы совсем его заморозили...

Наконец, объявили «

Ты можешь объяснить, что происходит? – поинтересовалась Марина на следующий день. Что ты имеешь в виду? – он насупился и перестал разговаривать. Всё стало очевидным: утаивал от родителей многолетние отношения с женщиной, у которой есть ребёнок. Несколько дней молчали. Не выдержав, Марина прервала паузу: «Семерка», конечно, божественное, магическое число: семь дней творения, семь нот, семь ветров… Перечень можно продолжить. Куда ни глянь, маячит «семёрка»... Не стану ни к чему тебя принуждать. Но и очередную семилетку получить не хочу...

У Бориса опять разболелась голова, Марина потащила его в больницу: Надо обследоваться. Ты – метеозависим, это ненормально, что у тебя всё время головные боли.

Анализы были в норме. Терапевт направил к невропатологу. Тот, ничего не обнаружил: «Вы абсолютно здоровы», – и назначил массаж шейного отдела позвоночника и плечевой зоны.

Мир ненадолго восстановился…

Однажды вечером, Борис, рассуждая о второстепенном, не глядя Марине в глаза, неожиданно сказал: Если б ты тогда не проигнорировала меня, не выскочила замуж, у нас была бы нормальная семья, Славе скоро шестнадцать, он мог бы стать нашим сыном... Ах, если бы?! – с иронией передразнила Марина. Да, если бы… Знаешь, что я чувствовал, когда ты меня бросила? Будто танком по мне проехалась ради своего красавчика... И где он теперь? Растаял в тумане? Боря! Как ты можешь? Это недостойно мужчины... Что между нами было то? Один поход в кино? У нас даже нет общего ребёнка...

Анжелла Подольская

Так ты же все годы осторожничал, меня заставлял предохраняться...

Опять я виноват? – закричал он. – У мамы – сердце, у отца –диабет. Я не могу... не могу их волновать... Ты хочешь меня бросить? За что ты сейчас ненавидишь свою «единственную любовь»?

Они давят... Я должен… Ты вообще любил когда нибудь меня? Из чувства самосохранения не стану отвечать... Что ж, хватит сотрясать воздух… Хорошо, что за семь лет ты так и не привёз свой чемодан с вещами, – мы лишь перелистывали под одной крышей листки календаря…

Потрясение от того, какой оказалась изнанка её жизни, опустошало. Навалилось отчаяние размером, по меньшёй мере, с Эйфелеву Башню, подруга приводила её в чувство валерьянкой и нашатырём: Радуйся, что он исчез из твоей жизни. Расслабься, может быть, освободишься от него…

Запёкшиеся, пересохшие губы Марины что-то шептали. Подруга еле разобрала: Прошу: к моей личной «Стене Плача»! Со мной что-то не так… Не так… Бракованная, что ли? Было бы здорово телепортироваться куда нибудь... Даже воздух, который вдыхаю, ранит... Не к чему больше стремиться… Дура! Всё пройдёт. Потихоньку. аг за шагом. Сначала будет невыносимо больно. Потом – выносимо. Потом – терпимо. А однажды проснёшься и поймёшь, что снова можешь улыбаться. Абстрагируйся… Всегда есть к чему стремиться…

унисон настроению зима была холодной, долгой,

Повесть

волос. Но постепенно к плохим новостям у неё вырабатывался иммунитет.

*** На кафедре она никого не посвящала в свои переживания, была не из тех, кто «вешает» на других собственные проблемы. Но коллеги, в основном, женщины видели, как ей тяжело: новости, особенно плохие. распространяются быстро. Одна из них, стараясь поддержать Марину, сказала: Держитесь! У Вас никто ведь не умер, остальное наладится. Взгляните на Павла Грина: жена умерла, остался с двумя дочерьми, помочь – некому, но держится.

Марину, словно что-то пронзило: «И, правда. Ведь, слава Богу, все живы… – Она вспомнила, как однажды приходила к Грину домой, приносила гранки его диссертации. – Немногословный, сдержанный. Такая милая жена... Какое несчастье...»

В ближайший выходной, приготовив вкусную еду, поехала к Грину, – была у него всего раз, но запомнила адрес. Он был удивлён, отказывался от еды и от помощи, но Марина проявила удивительную настойчивость: Не отказывайтесь, Павел! Я это делаю не только ради Вас. Моему сыну скоро шестнадцать, он совсем самостоятельный. А Вашим девочкам ещё нужно особое внимание. Прошу Вас.

Он сдался.

Так началась эта история. Дочери Павла, Света и Вера, привязались к Марине. В выходные она забирала их к себе, давая Павлу возможность работать: предстояла защита докторской диссертации.

Однажды, когда девочки были у Марины, раздался звонок в

дверь. Света побежала открывать: Вы к кому? Борис смотрел поверх её головы: в конце коридора стояла Марина. В руках он сжимал цветы. Света, иди в комнату. Накрывайте на стол, будем обедать. Не позволив ему зайти в квартиру, Марина спросила: Зачем ты здесь? Знаешь, время без тебя остановилось. Ужасно, – жить без надежды. Ну, хоть в метафорах преуспел. Я думала, у тебя что то важное, раз осмелился прийти. За воспоминаниями пожаловал? За убежищем. Подумал, увижу тебя, и боль немного утихнет. Не могу с ней спать... Можно буду приходить к тебе? Хоть иногда? Ты – идиот? Совсем спятил? Иди, – лечи голову! Ты не можешь прийти и во второй раз всё разрушить. Прошлое осталось в прошлом… Ты такая красивая, не меняешься... Как ты умудряешься? Просто не изменяю ни себе, ни другим… Она видела в глазах Бориса слёзы, руку он прижимал к груди: Не могу я без тебя... А у меня нет желания заниматься психотерапией. И цветы –отнеси жене… Прости… Я не Бог, чтобы прощать или наказывать… Захлопнув дверь, почти ничего не почувствовала, как в ту, первую встречу, много лет назад. Словно кто то прошёлся по сердцу ластиком. Защита докторской прошла успешно. Марина привела Свету и Веру – девочки гордились отцом. После все поехали к

жду. Мне хотелось помочь… И себе, в том числе.

Постепенно оба стали «оттаивать». Беда одного и жизненные обстоятельства другой сближали их всё больше.

Через несколько месяцев позвонил Яша: Маринка, привет! Прости, но я должен сообщить тебе страшную новость. Сядь, не грохнись… Борька умер. Какая то аневризма головного мозга 9 … Сколько времени просидела на стуле не помнила. Точно улетела куда то... Из телефонной трубки доносились: «Пи пи пи». Она не спросила, когда это случилось, возможно, Яша и сказал, но она уже не слышала... Вспомнила, как во время последней встречи сказала Борису: «Иди, лечи голову».

Плакать не могла, отупела. Внушала себе: «Этого звонка не было, не было».

Дошло до нервного срыва. Взгляд стал отсутствующим, не ела, похудела. Она с ужасом думала о родителях Бориса, не представляя, как они переживут потерю единственного сына?

Его смерть оживила дремавшие в ней чувства. Казалось, забыла... Но, где то глубоко внутри, «это» продолжало жить, болеть.

Прошлое не отпускало… Возвращалось… Воспоминания бередили душу. Она не могла спать, вспоминая дни их совместной

талась полюбить. Слова, как и время невозможно вернуть назад. Почему-то человек всегда опаздывает с раскаянием. Не жизнь, а мыльная опера. Пора полюбить документальное кино…»

Через полгода Павел получил подтверждение из ВАК10 о присуждении ему учёной степени доктора химических наук.

После защиты у него появилось время, проводили его вместе. Часто обедали у Марины, и на работу она приносила для него завёрнутую в полотенце горячую пищу.

Коллеги улыбались: «Как хорошо, что эти двое нашли друг друга».

На самом деле их связывала только дружба, слишком свежи были душевные раны.

Однажды Павел сказал, что им необходимо поговорить о важном. После работы, в парке напротив университета, нашли свободную скамью. Марина! Мне нужно рассказать о том, что не рассказывал даже жене. Боюсь, что шокирую Вас… Но, последние полгода показали: Вы – близкий, надёжный человек, кроме дочерей...

Моё настоящее имя – Пауль. Я родился в 1943 году, во время оккупации. Отец был немецким офицером, после освобождения города, естественно, бежал... В моём свидетельстве о рождении, в графе «отец», стоял прочерк. Мамы давно нет, она скрывала правду об отце, рассказала об их любви только перед своим уходом. А совсем недавно, когда стало возможным, он нашёл меня, приезжал, привёз документы,

отцовство... Живёт в Берлине,

сложившийся стереотип типичного немца, известного ей из документальной хроники военных лет. Правильная форма черепа, отсутствие традиционных усов, зелёно-голубые глаза, русые волосы вполне могли принадлежать и славянину, и представителю нормано-германской расы. После долгого молчания спросила: Не говорили даже ей? Почему? Павел вздохнул: Она долго болела. Не справилась бы с этой новостью. Хотя, и так не справилась... Но, так сложилось... Понимаю, подобную новость тяжело принять. Предлагаю Вам выйти за меня…. Нет нет… Фиктивно... Всё останется по прежнему... Если решите, затягивать не стоит. Славе скоро – семнадцать, вскоре армия, его выезд станет невозможным... Подумайте… Недолго. В любом случае, всё, что рассказал, сохраните пока в тайне... В страну загнивающего капитализма? – с лёгкой иронией переспросила Марин. Да. Капитализм, конечно, загнивает... Но и загнивая, пахнет «шанелью»... утка… Я согласна… Так сразу? Это очень серьёзный шаг… Да... анс начать всё сначала. Мои бывшие мужья отобрали у меня не только меня, но и мой город... Мы медлительны, когда надо забыть. Но ускоряемся, если надо вспомнить. И привязана я к Вам и к девочкам.

При подготовке к отъезду возникло много сложностей, особенно, поиски Тисова,

выезд сына за рубеж было

риной был совсем другой человек, от «принца» не осталось следа.

Бывшую жену он узнал с трудом, удивившись, что у него есть сын. Нужный документ подписал в присутствии выездного нотариуса, потребовав за подпись ящик водки.

*** Они «осваивали» Германию. Как члены семьи позднего переселенца 11, получили медицинскую страховку, а Марина и Слава –бесплатные курсы изучения немецкого языка.

Павел знал несколько иностранных языков, в том числе, немецкий, а Света с Верой изучали его в школе.

Отец Павла, ещё довольно крепкий мужчина семидесяти девяти лет, не был доволен скоропалительным браком сына, рассчитывая в жёны ему подыскать немку. У него была большая семья, много племянниц по линии жены, так что кандидатуры имелись. Пришлось считаться с выбором сына. Отец не знал, что брак – фиктивный.

Отец трёх дочерей, он гордился вновь обретённым, спустя сорок восемь лет, сыном, гордился тем, что тот – учёный. Человеком он был состоятельным, владел несколькими фирмами и в одну из них принял Павла на работу.

Подыскал им хорошую квартиру в одном из центральных районов города, стремился сделать быт сына

хотел помочь во многом

Павел

что

остальное для своей семьи предпочитает

-

гал сын. Павел был освобождён от этого – из всех взрослых пока работал только он. Свету с Верой Марина тоже не нагружала домашними заботами, их адаптация к новой школе проходила непросто. Бегая по магазинам, ошалевала от изобилия товаров, она выискивала для дома добротные, стильные вещи. Им, приехавшим из бывшего СССР, была в диковинку система скидок, уценки товаров, когда одну и ту же вещь можно было приобрести на порядок дешевле в менее престижном магазине.

Когда с преображением жилья было закончено, Марина предложила Павлу пригласить на обед немецкую родню.

Исконно русская кухня, вкус и разносолы приготовленных блюд, стиль, с которым была обустроена квартира, никого не оставили равнодушным, вызвав всеобщий восторг. «Wunderbar!»12 восхищались гости.

По выходным все вместе знакомились с Берлином. Много ходили пешком. Когда уставали, садились в двухэтажный автобус, стараясь занять места наверху, у большого окна, – перед ними открывалась панорама города.

В следующий раз они выбирали другой маршрут. Так, за несколько месяцев, настолько изучили город, что стали в нём свободно ориентироваться.

Проучившись

на

боялась идти к врачу. Опасения были не напрасны. Врач направил на обследование, назначив MРТ, – результат показал аневризму сосуда головного мозга...

Оцепенев, Марина испытала мистический ужас: «Как такое возможно? Зловещий недуг перешёл к ней от Бориса? Связь с ним до сих пор существует?»

В одно мгновение жизнь зависла, словно акробат под куполом цирка.

Чувствуя бессилие перед страшной болезнью, замкнувшись в себе, она испытывала потребность в одиночестве. Казалось бы, страшная новость должна была отключить в Марине возможность рассуждать здраво, когда человеком начинает управлять бессознательное, но мысли о сыне и Павле сосредоточили её усилия на одном: «Не испугать, не травмировать... Вести себя достойно. –Приказывала себе: – Не плакать. Сохранять спокойствие».

С каждым днём всё трудней было создавать видимость хорошего настроения, и она решила снять для себя с сыном небольшую квартиру.

Узнав об этом, Павел возмутился,

Оставаться здесь, – цинично. Ты же сам чувствуешь неловкость и беспокойство, расходясь каждый вечер по разным комнатам... Разве не так? – вдруг, перейдя на «ты», спросила она. Мы можем не расходиться... Вот уж нет... Как это выглядело бы? Что я тобой воспользовалась? Я, на самом деле, воспользовалась. Благодаря тебе, мы – в Германии. Родственникам скажешь, что из за разногласий решили разъехаться. Никто не удивится. У немцев это – частое явление. После счастливого брака мужчина второй раз не женится. Любимая жена – часть тебя. Когда часть тебя умирает, остаётся жить наполовину. Я долго жил наполовину. Видно с небес ей надоело видеть меня несчастным, и она послала мне тебя. Ты – моя новая половина. Марина, ты слишком много лет переживала только плохое. Позволь себе прожить что-то хорошее. Не бойся быть счастливой… У нас давно брак не фиктивный... Просто оба не решались этом… Вот и проверим, – с трудом улыбнулась она. – Мне необходимо взять паузу, чтобы разобраться с тем, как жить дальше. Переосмыслить, проанализировать...

Даже слёзы Светы и Веры не изменили её решения: Родные мои девчонки! Никуда я от вас не денусь…

Цепь неслучайных случайностей... «Семилетки», окольцевавшие жизнь… Любовь, предательства, стрессы, панические атаки… Переезд в чужую страну… Изменение ритма жизни… Перекраивание самой себя...

Одиночество стало ядом, а жизнь превратилась в будни. Возвращаясь с работы, разогревала полуфабрикаты (у Славы появились друзья, дома появлялся редко; готовить нормальную еду для себя не хотела), и с полной тарелкой усаживалась перед телевизором. Под его звуки засыпала. Утром, словно зомби, подходила к зеркалу, заставляя себя улыбнуться: «Здравствуй, новый день». И не чувствовала никакого подъёма, воодушевления. Не понимала, откуда черпать энергию, вдохновение, способность наслаждаться жизнью? Скитаясь во тьме одиночества, от которого сходила с ума, ощущала в себе даже полное отсутствие либидо13. Она буквально заставляла себя жить: «Как собрать „себя по кускам“»? Всё напоминало внезапно прерванный бег на длинную дистанцию. Боль глушила анальгетиками. Когда они перестали действовать, и боль стала нестерпимой, снова отправилась к врачу: Я согласна на операцию. Врач возмутился: Почему не приходили несколько месяцев? Это – Ваша жизнь, Вы обязаны сами беспокоиться о себе... Ох, уж эти русские... Надеются на «авось», что всё рассосётся… Как можно быстрее лечь в больницу.

Оформив необходимые для госпитализации документы, сказала Славе, что операция – пустяковая, волноваться не стоит. Просила никому не сообщать, имея в виду, конечно, Павла.

После поступления в клинику нейрохирургии. была тщательно обследована. Операцию

Вечером они примчались оба. Слава, к счастью, не понимал опасности предстоящей операции. Павел, в глазах которого застыл страх, отослал его взять кофе в автомате. Когда они остались вдвоём, заплакал: Я не смогу во второй раз потерять… Эй, прекрати! Сейчас и я разрыдаюсь. Врач сказал, что когданибудь, обязательно... Но, не теперь... Я – обычная, не обласканная судьбой… Ничего выдающегося… Но хочу жить на полную катушку... Всё будет хорошо. Вытри слёзы, Славка идёт. Поговори лучше с врачом... Уже...

Когда они ушли, её преследовал его шёпот: «Света с Верой извелись без тебя. После больницы вернёшься домой. Ты вошла в мою жизнь. Хорошо, что мы не разминулись... Я – твой Дом. Ты –часть меня».

Снотворное не действовало… Ночью, в полудрёме, на границе сна, увидела Тисова: продолжая улыбаться, тот крутил пальцем у виска… Потом – яркая вспышка, и он превратился в Бориса, который всё спрашивал: «Теперь понимаешь?»

Содрогаясь, Марина вглядывалась в «бездну». Стала молиться: «Господи! Я не стану притворяться, что всегда думала о Тебе. Я даже не знаю, существуешь ли Ты? Все приходят к Тебе со своими тайнами... У меня нет ни одной, о которой Ты не знаешь. Прости, Господи! Спаси и сохрани!»

по длинному

лампы, освещая

В реанимации, очнувшись на несколько секунд после наркоза, подумала, что он – всего лишь недлинный сон, но без «ангелов» в «белом» и их молитв мог стать холодной вечностью.

Испытывая невыносимую боль, радовалась: «Жива…»

Душа, взмокшая и изнемогающая от пережитого, выруливала к жизни. У Марины потекли слезы... и она заснула.

Её всё время вводили в медикаментозный сон, когда снова приходила в себя, подходили врачи, сёстры, спрашивая о чём-то. Я забыла немецкий... забыла... – шептала и засыпала.

Через несколько суток, её состояние стабилизировалось, Марину перевели в обычную палату. Проснувшись, увидела Павла, – он всё время был рядом, сидел возле кровати и держал за руку. Она слышала его голос, который выводил её из опасного забытья.

Спустя три недели сняли почти все бинты и выписали из клиники на амбулаторное лечение

****

Училась заново жить, ходить, держать корпус, поднимать руки. А тело не слушалось, и сил бороться не было, и взять их неоткуда… Постепенно училась преодолевать себя…

После трёх месяцев реабилитации попробовала самостоятельно выйти на улицу.

Очень осторожно, мелкими шажками,

„помнить“, „вспоминать“. – Бабушка... У неё всегда находилось для меня время. Она делала вид, будто я – ещё ребенок. Мама находила это ужасным: „Что ты всё трясёшься над этой дылдой?“ А бабушка, услышав, что плачу, говорила: „Ну, что случилось, Мариша? Давай прогоним наших призраков...“ Как хорошо было чувствовать себя маленькой, любимой... Как хорошо сейчас чувствовать себя любимой. Призраки тают, отпускают... Рядом – только дорогие... Без них нет смысла радоваться жизни... Она верила, что Бог, пославший такое испытание, хотел укрепить её дух. – Он не оставит... Разве может Он не увидеть, с каким смирением переношу я свои печали. Какая невыразимая лёгкость бытия!»

1 «Псалтирь», глава 19, стих 2: «Да услышит тебя Господь в день печали, да защитит тебя имя Бога Иаковлева». (Толкование). 2 Численная характеристика способности атомов элемента соединяться с определённым числом атомов других элементов. Значения валентности записывают римскими цифрами над химическими символами. За единицу валентности принята валентность атомов водорода.

3 Химические препараты, предназначенные для научноисследовательских лабораторных работ.

4 Слово, ставшее нарицательным, (англ.) «молодой человек», богатый, который тратит деньги на развлечения, отдыхает в ночных клубах и имеет много сменяющих друг друга женщин

Анжелла Подольская

10 Высшая аттестационная комиссия.

11 «Spätaussiedler» (нем.) – с 1993 г. лица немецкой национальности или немецкие граждане, попадающие под действие «Закона о делах перемещённых лиц и беженцев», принятого в 1953 году, а также члены их семей, переселившиеся в Германию на постоянное проживание в рамках процедуры приёма по данному закону. 12 Чудесно. 13 Термин появился в психологии более 100 лет назад и связан с именем основателя психоанализа З. Фрейдом. По мнению ученого, понятие объединяет все аспекты полового влечения, представляющего собой основную жизненную энергию.

«Что миновало, то забыть пора, и с сердца сразу свалится гора. Всё время помнить прошлые напасти, пожалуй, хуже свежего несчастья. В страданиях единственный исход –По мере сил не замечать невзгод...» Уильям Шекспир

Мине исполнилось шестнадцать, когда она поняла, что беременна. Скрывая от матери растущий живот, прятала его под пышными юбками. Пока однажды та не наткнулась взглядом на стоявшую в распахнутом халате, забывшую о предосторожности, дочь. о это такое? Ты шо, сдурела? – закричала Дора. – Доигралася? Добегалася? Боже! Как теперь людям в глаза посмотреть? о это, я тебя спрашиваю? Ребёнок, мама. Не волнуйся, тебе вредно. Не волнуйся? Гвалт!1 Почему молчала? А твой отец? о скажет он?

Интересно, когда ты видела его в последний раз? Десять лет назад? Платит гроши, и те, через суд. Мы ему нужны, как... Сама же говорила. Идиотка! Не заговаривай мне зубья! С кем нагуляла? Так, один тип... Говорил, что любит... А потом я увидела его с другой... Не хочу даже слышать о нём. Любит, значит? Держи карман шире... Ой, недоглядела… Недоглядела… Ну, погоди, попадётся мне этот голодранец… А хазер 2 …

Мина – поздний ребёнок, хорошенькая и стройная, была привлекательна, прежде всего, своей молодостью, блеском в глазах и тембром голоса.

Дора родила дочь около сорока, гордилась её красотой и оберегала от всего. Ошалевшая от новости, орала, и крики разносились по двору, – все уже были в курсе скорого прибавления в их семье.

Соседи судачили: «Откуда у Доры, работавшей в регистратуре районной поликлиники, деньги, чтобы так одевать дочь?»

или что-то

Образно говоря, разбираясь в тканях, могла обычный ситец превратить в парчу.

Да что там платье... Перелицевав однажды Дорино старое пальто, сшила себе красивую куртку, снабдив её пушистыми вязаными манжетами и воротником. Точь-в-точь, как в последнем журнале мод.

Вопреки соседским ожиданиям, Мина не стала маскироваться, сбросив пышные юбки, с гордо поднятой головой проходила по двору.

Одни соседи сочувственно улыбались ей, разглядывая, как диковинную птицу, чудом залетевшую в их двор: «Ай, как жалко! Такая красотка, и испортила себе жизнь».

Не расстраивайся, девонька! Всё у тебя будет хорошо, – говорила Гита Григорьевна, соседка со второго этажа.

Другие злословили, провожали её презрительным взглядом, радуясь чужому несчастью. Например, Гражина, плюющая Мине вслед: Матка Боска3! Од, курва4!

И тех, и других Мина оставляла без ответа, но мысль: «Почему в душе так скребут кошки?», – не оставляла её.

В училище, где училась на швею, пришлось взять академический отпуск.

Постоянно подкатывали тошнота и отвращение к еде, которые немного сбивали конфеты «барбарис».

деньками, так как знала: скоро, может уже и завтра, серая дымка затянет небо, ласковое солнце скроется и польёт дождь.

В её руках мелькали обрезки тканей – разноцветные квадраты и треугольники, однотонные, в цветочек, всякие. Она решила: у её девочки (в том, что будет девочка, ни минуты не сомневалась), всё бельё и одежда будут самыми красивыми. Мина шила одеяло из лоскутов яркое, красочное, необычное.

Когда девочка родилась, её назвали Милочкой за удивительно милое личико. С изумлением глядя на неё, потом на свой живот, совсем не обезображенный ранними родами, Мина не верила, что девочка помещалась внутри, вообще не верилось, что она – её дочь.

Позабыв о своих угрозах, Дора причитала над внучкой: Ой, моя красотуля! Тьфу на тебя, шо б не сглазить! Но не забывала «пилить» дочь: Не вздумай больше заигрывать с парнями и ещё одно дитё мне подкинуть. Не выйдет!

Мина успокаивала мать тем, что не собирается больше быть такой дурой.

Парней она, действительно, сторонилась, и дворовых, и незнакомых, которые «липли» к ней, предлагая донести из магазина тяжёлую авоську с продуктами, а вечером

Повесть

Новый знакомый был весьма прозаической наружности, среднего роста. Костюм на нём был добротный, в этом то Дора разбиралась.

Может быть, мы с вами ещё встретимся? – спросил Мину Карл.

Она не ответила...

Пригласи товарища Карела в гости, настаивала Дора.

Не хочу. Он не нужен мне. Старый… И от него плохо пахнет, –возражала Мина. Тоже мне, причина… о то не вижу за тобой очередь. Подумаешь, пахнет, старый. Всего то около сорока. Не какой нибудь там халамидник 5 . Уважаемый человек. Бухгалтер. Квартира у него самостоятельная на Нивках. Трёхкомнатная, между прочим… Не хочу на Нивки. Она не хочет… «Моня, выйди з фаэтона…» Тебе, шо, Печерск подавай?

Впрочем, у Доры хватка была, как у бульдога, и она «дожала» дочь…

В следующее воскресенье Карл явился с букетом для Мины и коробкой конфет для Доры. Только для маленькой Милы ничего не принёс, он не подозревал о её существовании.

Однако это обстоятельство, по-видимому, не смутило его и не заставило отвернуться от предмета внезапно возникшей склонности. Он усадил малышку на колени, поиграл с ней, потом вышел с Милочкой и Миной во

Вдобавок, и восхищение Доры лишило Мину всяческой сдержанности, и она «пошла навстречу» желаниям Карла.

Дора не обманулась в своих ожиданиях: когда выяснилось, что Мина забеременела, Карл предложил, как можно скорее, отпраздновать свадьбу. В этот день Мина ещё успела пощеголять в облегающем подвенечном платье, которое, конечно, сшила сама.

На быстро организованной свадьбе стал очевиден откровенный мезальянс: молодая жена напоминала юную Ассоль, но Карл совсем не походил на неотразимого Грея, приплывшего под алыми парусами.

***

Мина переехала к Карлу, Милочку оставила у Доры. Совсем не так представляла она себе семейную жизнь: ежедневно подавать мужу свежую сорочку, стирать, гладить, чистить его обувь, убирать квартиру, готовить еду, непременно что нибудь – горячее. Если она ставила на стол что-то, оставшееся от вчерашнего ужина, Карл не прикасался еде.

Ночь с субботы на воскресенье была отведена для «любви» чувства Карла были дозированы и не допускали никаких отклонений,

выспаться.

извращены, что

она не была уверена в поле ребёнка, поэтому цвета разноцветных квадратов и треугольников были нейтральны. Мина засиживалась до полуночи: на её прикроватной тумбочке вырастали горки с простынками, пелёнками-распашонками, панамками из белого шитья со смешными аппликациями зверушек и ягод...

Эти поздние часы, когда она была предоставлена самой себе, стали счастливой отдушиной. Несмотря на молодость, она многое прозревала в своей нынешней жизни, мечтая о том, какой хотела бы её видеть.

Незадолго до родов к ним переехала мать Карла. Оказалось, до тридцати пяти лет он жил с ней, потом женился. Брак оказался бездетным, – мать заставила его развестись.

Свекрови не понравилась новая невестка, она воспринимала Мину, как инородное тело, да ещё с прижитым, неизвестно от кого, ребёнком: «Молодая курица! Такой „цветочек“ мог произрасти только на ниве Подола». С самого начала она противилась, с её точки зрения, явному мезальянсу между сыном и Миной, и лишь один довод заставил согласиться с его выбором: невестка не была бесплодной, как первая жена: «Пусть родит – там будет видно!»

Мина родила девочку в день, когда Милочке исполнилось два года. Дора расценила это, как некий знак свыше, как Божье благословение.

Карл был разочарован, он был уверен, что родится непременно мальчик. Дочь, по настоянию свекрови, назвали Риммочкой.

Дора оспаривала восторженные излияния дочери: Ох, и не красавица! В «ихнюю» породу. Глазки – выпуклые, на выкате, нос – длиннющий, как у твоей свекрухи.

Когда свекровь уехала к себе, к заботам о ребёнке у Мины добавились все прежние. Втянулась не сразу, однако муж не прощал промахи, проявляя раздражение, если ужин не был готов к его приходу после работы, если где то виднелась пыль, если беспокойная Риммочка будила его среди ночи плачем…

Ни разу не предложил он жене свою помощь. Даже в выходные дни…

Не высыпаясь, целыми днями Мина металась от дочери к плите, от плиты в магазин, от стирки пелёнок к кормлению. Мыла, варила, гладила. И прочее... прочее...

К вечеру тело сковывало ощущение страшной усталости. Мина осунулась, похудела. Теперь она оценила прелесть беззаботной, девичьей жизни. Хотелось всё бросить, удрать с дочерью на Подол… Но Дора запрещала: «И думать – не смей!» Неизменными остались и часы, отведённые для «любви»... Но только теперь у Мины не было сил, да и терпение её иссякло. В первое время недомогание стало своеобразной индульгенцией, освобождением от субботнего ритуала,

пока не придумала,

Тут сошлось многое: и его любовные пристрастия, и страшная усталость, и главное то, что она поняла – никакой любви к ней он не питает, а относится, как к табуретке, которая, к тому же, приспособлена для деторождения. Избегая близости

Повесть

сколько суббот он уходил из дому и возвращался лишь в воскресенье. Где он проводил день и ночь, Мина не знала.

Через несколько недель последовал визит свекрови. «Явилась гиперопекающая мамаша, – поняла Мина. – Будет учить, как должна вести себя жена».

И действительно, не стесняясь, свекровь вымещала на невестке досаду, доходчиво объяснив, что сын женился на ней только для продолжения рода (о чём та сама уже догадалась), иначе её, Мины, здесь никогда не было бы. Свекровь высмеивала её за необразованность, за безвкусицу, за детское бельё, сшитое из тряпок, не подозревая, что пройдёт не так много времени, и техника «Пэчворк», пошив вещей из лоскутов ткани, получит широкое признание. Оставаясь без свидетелей, Мина плакала гордость не позволяла демонстрировать свои слёзы.

Деньги на продукты, как и прежде, муж выдавал ей раз в неделю, требовал отчёт, на что они израсходованы. Её душила обида, –считала это унизительным, но подчинялась. Иногда экономила, –хотелось купить что-нибудь старшей дочери. Правда, если до родов навещала Милочку два-три раза в неделю, то теперь – раз в месяц.

Риммочке было около года, когда заболела Дора. Пришлось Мине забрать Милочку к себе. Девочка всё время звала маму Дору, воспринимая Мину, как чужую тётю.

Карл, надеясь на быстрое выздоровление тёщи, не скрывал недовольства: «Ещё один рот кормить». Дополнительных денег на ведение хозяйства Мине не выделял.

Как-то, отправившись за покупками, Мина встретила бывшую однокурсницу. Та, закончив училище, работала на швейной фабрике.

Сначала Мина притворялась, что живётся ей хорошо. Но потом

рассказала всё начистоту. Ты глупа, сказала подруга. Не работаешь, воспитываешь его ребёнка. Он обязан заботиться и о старшей девочке, раз вы живёте вместе, должен давать деньги и на неё. Надо ему высказать это. Со свекровью не ссорься… А ему сообщи, что пойдёшь доучиваться, пусть ищет няню.

Мина удивилась. Ей никогда не приходило в голову подобное.

Собравшись с духом, сообщила мужу, что хочет вернуться в училище. Он счёл это шуткой: Но не сию же минуту? Почему? Я уже получила для Риммочки и Милочки места в яслях и в садике. Доучусь и смогу сама зарабатывать на жизнь, не отчитываясь перед тобой за каждую копейку.

Разразился скандал – негодование Карла было столь велико, что он заявил о разводе. Возможно, до разрыва не дошло бы, но Мина, чего он никак от неё не ожидал, сразу же согласилась.

Ей не было ещё и двадцати…

На суде, выслушав выдвинутые Карлом обвинения, судья спросил Мину, любит ли она своего мужа. Мина пожала плечами. А прежде… Любили ли вы его прежде?

Она взглянула на судью и снова повела плечом:

ведь у Вас двое детей...

Если Вы

«Выносить сор из избы», – мерзкая человеческая черта. И у Мины хватило мудрости и терпения не предавать гласности низменное…

Пришлось выдержать ещё несколько унизительно-тягостных судебных заседаний, – им всё время давали время на обдумывание. Наконец, только спустя год их развели. Мине присудили Риммочку, алименты на дочь и две трети квартирной площади.

Из уст свекрови неслись проклятия, но Мина молчала, наблюдая, как Карл со свекровью выносят все вещи из присуждённых ей и Риммочке комнат. Ничего, как нибудь справимся, – уверяла Мина дочерей, сидевших на ковре посреди комнаты. Не понимая сути происходящего, они играли со своими куклами. Куклы «варили суп, ходили в гости, танцевали»…

Мина слышала, как за стеной рыдал бывший муж, оплакивая потерянные метры, и голос свекрови, тоже бывшей: Прекрати истерику, Карл, – приказала та. – Раньше надо было думать, когда решил жениться на этой малолетней шлюшке с Подола. Ты же очень умный, как ты мог это допустить? Нечего слёзы лить. Надо что то делать. Подай апелляцию. Она не работает и не сможет содержать двух детей на алименты. Заберёшь Риммочку.

Дочерям было четыре и два года, когда Мина устроила одну в детский сад, другую – в ясли. Восстановилась в училище, преобразованное в техникум. Пришлось вместо одного года доучиваться –два, но кроме

будние

потом бежала на занятия. Забирала внучек

Мине, кормила, рассказывала им

Хорошо, ещё, шо суд, хотя бы, отдал тебе две комнаты...

Впрочем, это не мешало Доре, сталкиваясь с бывшим зятем, к которому прежде относилась с обожанием, вслед ему бросать обидные слова: Скупердяй, дурак! Маменькин сынок! Сорок два, а всё из подгузничков не вылезешь. У Риммочки много осталось. Пользуйся. Взял молодую девочку, кровь с молоком! Так надо было... Девочку?! – кривились в усмешке губы Карла. – люха она, Ваша дочь!

Выкрикнув эти слова, он поспешно скрывался в своей комнате и до ухода Доры больше не появлялся в местах общего пользования. От бывшей жены требовал избавить его от присутствия её матери: Я не могу пройти в уборную. Она тут, как тут. Из за неё у меня разовьётся запор или геморрой. Или оба вместе… Требования эти повисали в воздухе...

Нужно срочно заняться разменом квартиры, – сказала Дора. С этим Мина не могла не согласиться, но не стала напоминать матери, что это та подталкивала её к браку с человеком намного старше, оказавшимся абсолютным эгоистом, патологически жадным, к тому же, извращенцем. Она давно мысленно простила Дору. Ведь, в сущности, понимала: «Мать хотела, как лучше…»

***

Пока училась, алиментов, выплачиваемых Карлом, и стипендии в техникуме на жизнь едва хватало.

ятно, но два три в месяц она выполняла. Это были женские платья юбки сарафаны или постельное бельё, тюль, шторы. Она бралась за любую работу – её девочки ни в чём не должны были нуждаться. Спала в сутки часа три. Откуда только черпала она силы?

Время так быстро летело, что Мина не замечала, как по мере взросления дочерей, всё больше проявлялись различия между ними, как внешние, так и в характерах. Они совсем не походили на сестёр. Милочка, – сероглазая, светловолосая. Добрая и приветливая. Риммочка, – черноглазая, темноволосая, с ярко выраженными иудейскими чертами. Резкая и насмешливая, она всё больше напоминала Мине бывшую свекровь: «Да! В их породу», – сокрушалась Мина.

То ли из жалости, что Риммочка была некрасива, то ли оттого, что та – младшенькая, Мина любила её больше, чем старшую дочь. И когда шила или вязала для девочек что то новое, всячески старалась именно Риммочкино платье или кофточку приукрасить, сделать понаряднее. «Моя принцесса», – говорила Мина, наряжая её.

Но Риммочка, ещё совсем маленькой, уже распознавала фальшь. Не раз слышала, как мама с бабой Дорой тихонько шептались: «Ох, в девках останется. Совушка – совушкой», – говорила Дора. «Ничего. Зато, умненькая, козявка», – уверяла Мина. Да, взрослые не щадили её самолюбие, впрочем они не догадывались, что она слышит их. Ну что стоило Доре сказать Риммочке хоть одно ласковое слово, а не восхищаться в её присутствии Милочкой, пусть даже более красивой и послушной. И не только Доре...

Риммочка копила обиды и чувствовала, что красивой её считает

гуляла с ними во дворе, летом возила на Днепр, в Гидропарк.

Однажды на пляже, Риммочка быстро потеряла терпение от наставлений Доры, как следует вести себя у воды, и стоило той отвлечься, как Риммочка сорвалась с места и, сверкая толстыми ножками, бросилась в воду. Дора в панике бегала по берегу в поисках чёрной, кудрявой головки внучки, и никак не могла обнаружить её среди купавшихся. Ведь Риммочка, окунувшись, сразу вышла из воды и, не прячась, спокойно уселась лепить из мокрого песка кубики. Она слышала истошные крики Доры, но не реагировала на них. Тем временем, Милочка стерегла вещи и, давно заметив Риммочку, махала ей рукой. Дора, набегавшись, наконец, обнаружила внучку, сгребла её в охапку и, хватаясь за сердце, возвратилась к Милочке, послушно сидевшей на подстилке в той же позе, в какой её оставили. Её розовая панамка отбрасывала тень на прелестное личико. «Ох, и ладненькая, солнышко, – умилялась Дора. – Не то, шо эта, выродок».

Дора никак не могла успокоиться, кричала на Риммочку, привлекая внимание окружающих. В ответ Риммочка молчала, безразлично глядя на Дору своими выпуклыми глазами. Дора жаловалась Мине: Слава Богу, я её нашла. Но шо то надо с ей делать. Вот ведь, дрянь! Не ребёнок, а кусок несчастья. Мина только вздыхала, словно чувствуя вину за непростой характер и некрасивость дочери.

Разменять квартиру бывшего мужа удалось лишь спустя несколько лет. Карл выдвигал почти невыполнимые условия, – хотел

В ближайшем будущем Дора планировала обменять её и свою комнату на Подоле на полноценную, трёхкомнатную квартиру.

Не сложилось...

Едва переехали, немного обустроились на новом месте, едва успели отвести Милочку в первый класс, Дора скоропостижно умерла. Не дождалась ни обмена, ни своей изолированной, новой квартиры.

Хотя, всё время она проводила у Мины, ночевать всегда уезжала к себе, повторяя одно и то же: «Хочу умереть в своей постели».

…Так и случилось…

Дора не была религиозной, не ходила в синагогу, расположенную в нескольких кварталах от её дома, но при прощании над ней прозвучало: «Барух Ата Адонай Элоhейну Мелех hа Олам, Даян hа Эмет…» ***

Перед Миной «стоял» страшный, одинокий день, его нечем было заполнить. Случилось то, о чём, повзрослев, она старалась не думать, и о чём, не переставая, думала ежедневно… Пока есть родители – ощущаешь себя ребёнком. Когда их нет…

За эти дни она, казалось, повзрослела не на один десяток лет. Чувствуя себя потерянной, не выдержала, заплакала. Потому что у неё не было больше сил, – ей показалось, будто она осталась совсем одна. Вспомнив о дочерях, испугалась. Взяла себя в руки, виновато улыбнулась, – морок отпустил её. Пора было подниматься, готовить ужин. Дора никогда не оставила бы внучек голодными. Поёжившись, Мина побрела на кухню…

Милочка была прописана на Подоле, у Доры. Закон не предусматривал наличие у семилетнего ребёнка собственного лицевого счёта. Чтобы добиться этого, надо было обратиться в суд. Но Мина уже была знакома с судопроизводством – у неё не было ни желания, ни времени этим заниматься. Да и ради чего? Дом на Подоле –двухэтажная, деревянная развалюха, подпёртая громадными брёвнами, мог простоять ещё не один год в ожидании сноса. Мина прописала Милочку в своей квартире: нужно было освобождать комнату матери. Повисли «постаревшие» шторы, сшитые когда-то Миной, в углу, «понурившись», стоял старый буфет с посудой и с несколькими серебряными подстаканниками: Дора берегла их для гостей, которых собиралась пригласить на новоселье…

Мина раздарила соседям Дорины вещи, многое, к чему когда-то была привязана, выбросила на свалку. Забрала только старинную чашку, из которой всегда пила Дора, и серебряные подстаканники, спрятав их за постельным бельём в шкафу.

*** Мина уже работала закройщицей во второразрядном ателье, материальное положение семьи несколько улучшилось, но оставалась масса прорех: не было холодильника, некоторой мебели и ещё многих необходимых вещей. Раньше Милочка и Риммочка были ухожены. Теперь Мине

платье, кое что из обуви. С языка у Мины было готово сорваться: «Я не нуждаюсь в подачках». Но в последний момент она так отрывисто поблагодарила, что у соседей всё равно пропала охота к новым пожертвованиям. Да и ей самой, в ателье, не раз говорили: «Ну что с тобой? Ты похожа на серенькую мышку. Надо и о себе подумать. Ты же – женщина, а не швейная машинка». Вместо того, чтобы думать о себе, Мина стала искать подработки и согласилась в ночные часы, по выходным, на работу в нелегальном цеху, где шили брюки, юбки, куртки из джинсы. Владельцы этого бизнеса доставали фирменные «Lable»8 , и готовые изделия сходили за «Lee», «Montana» и другие фирмовые.

Быт налаживался: она купила холодильник, стиральную машину, необходимую мебель. Купила дочерям импортные сапоги, обувь на лето, в комиссионке – джинсы, подлинные «Lee».

Вскоре бизнес прикрыли, когда такой же, аналогичный, был обнаружен органами и разгромлен. Мину звали в другие, хорошо законспирированные, цеха, но, натерпевшись страху, она больше не рисковала.

Их «бабье царство» уменьшилось, – прошло два года без Доры. После её ухода у Мины прибавилась масса обязанностей. Вставала в пять утра, готовила завтрак, обед, чтобы у дочерей, вернувшихся из школы, была горячая еда. Она всё успевала, и работать до позднего вечера в ателье, и ночами плести на продажу прелестные мотивы кружев для тонких сорочек.

Помогала ей во всём Милочка: мыла посуду, убирала квартиру,

после уро-

Дочери

которую, иначе, как «гойкой»9, не называла. При этом Риммочка даже как-то брезгливо морщилась. Чувствовалось влияние бывших свекрови и мужа, которые явно настраивали её против близких. Риммочка всегда делала вид, что не интересуется общим разговором, но почти всегда оставляла за собой последнее слово.

Карл больше не женился, опасаясь вновь «обжечься», и всю свою любовь, (если вообще умел любить), сосредоточил на дочери и матери, с которой снова жил вместе.

Не забыв ещё бывшего мужа и то омерзение, которое он вызывал у неё, Мина с удивлением обнаруживала в Риммочке многие его черты, повадки, такое же равнодушие ко всему, что не относилось к ней лично.

«Почему Риммочка получилась такой? В чём, когда я ошиблась?» – спрашивала себя Мина.

***

Началась «Перестройка». И то, что вчера ещё было «нельзя», вдруг стало «можно», – появились кооперативы. Продолжая работать в ателье, Мина стала задумываться об открытии своего кооператива: «Буду заниматься тем, что хорошо знаю и умею: создавать новые модели, шить, вязать, придумывать аксессуары».

Возможно, в сложившихся обстоятельствах, это

Договорилась в ателье, чтобы ей разрешили, первое время, пользоваться подсобным помещением. Чтоб не оплачивать аренду, пообещала выполнять два три дополнительных заказа в месяц. Своё будущее «детище» она деловито вила: отмывала, отскребала выделенную подсобку. Одолжив деньги, купила на барахолке старую, ножную швейную машину, два стула, большой стол для раскроя одежды, необходимую фурнитуру и всякую прочую дребедень, что была необходима.

В свои, почти, двадцать восемь лет она оказалась довольно расторопной. Может быть, ей повезло… Может быть, – попала «в струю»…

Впрочем, сказать, что удача волшебно свалилась ей на голову, нельзя. Первые годы она забывала о сне. Не оставляя ателье, работала по двадцать часов в сутки, и, действительно, напоминала «швейною машинку»: и модельер, и закройщик, и швея. Освоила работу с кожей, делая из неё искусственные цветы, пояса, пряжки, браслетики к своим моделям. Позднее стала дополнять готовые изделия вкраплением мотивов из ирландского кружева 10 , другими деталями, например, вязаными шляпками и ридикюльчиками 11. В её работах, не «стесняясь», встречались разные стили: классический, Пэчворк, Бохо12 . Они были под стать Времени, – менялись людские судьбы, смещались акценты и нравы окружающей жизни.

Она понятия не имела о названиях этих стилей, которые, в то же самое время, начали появляться и развиваться в Европе. Мина всё делала интуитивно: идеи витали в воздухе.

Прошёл

вещи, кроме комиссионок, негде было. И её модели нашли своего покупателя, – их раскупали. Наступило время, когда Мина поняла, – надо расширять производство: искать людей, новое помещение и оборудование.

Знаешь, мама, – говорила Милочка. – Риммочка всё равно –хорошая. Ну, пусть позлится немного. Ничего... А за тот воротничок, что я ей связала, меня даже поцеловала. Представляешь? Да, дорогая. Она хорошая. Ты не сердись, если она вредничает. У неё переходной возраст. И отец её... И бабушка... Они не любят нас.

А мне, вообще, никогда не нравился Карл. Не понимаю, зачем ты за него вышла? Кто это учит меня жизни? Двенадцатилетний ребёнок? Я давно уже не ребёнок, мамочка. Ты никогда не рассказывала мне о моём папе. Где он? Не знаю. Ты не хочешь найти его? Нет. Почему? Ты не любила его? Мне казалось, что любила. Это он не любил меня. Он знает обо мне? Нет.

Мина молча улыбалась.

Риммочка с усмешкой прислушивалась к их разговору: «Она не собирается поддерживать эти „слюни“, эти „сюси-пуси“. И, вообще… Ну, хотя бы Милочка куда-нибудь уехала. – Это была не ненависть, а ревность младшей сестры к старшей. Если у Милочки что то случалось или она вдруг заболевала, Риммочка испытывала какую то нехорошую радость. – Две гойки. Что им до её судьбы, до её унижений, которые она постоянно терпит в школе, где её дразнят „Фирой“? Однажды пожаловалась матери, но та, сославшись на страшную занятость, поручила Милке разобраться. Да, sister подходила к училке... И что с того? Как дразнили, так и продолжали. Пока бабушка не вмешалась и не пошла к директору. Ни разу, ни разу мамочка не пошла... » Риммочка коллекционировала копившиеся с детства обиды, не верила в любовь матери и сестры: «Как можно любить такое совиное лицо?» В своей непривлекательности винила только Мину, отрицая внешнее сходство с отцом и бабушкой. Всё это только усиливало её противостояние с матерью и сестрой, и закомплексованность на собственной внешности. Мина, действительно, была хороша. Несмотря на утомлённый вид, было видно, что она – красива. Её стройность и привлекательность никуда не исчезли, но блеск в глазах не ослеплял больше юностью, а приобрёл уверенный оттенок, тембр голоса окреп, перейдя в зрелость.

По всему её облику было видно, что она успешна. Во всяком случае, хотела, таковой казаться.

Анжелла Подольская

Ателье работало в двух направлениях. В нём можно было заказать любую эксклюзивную женскую вещь по выбору заказчицы, количество которых с годами только увеличивалось. Кроме того, в ателье выполнялись изделия для магазина, цена которых была несколько ниже заказываемых. Это же название, впоследствии, она даст и своей фирме.

***

Подол перестраивался, превратившись в одну большую стройку. Наконец, дошла очередь до её двора – снесли ветхие, деревянные домишки. Мина подумала, что во вновь возведённых на их месте домах, неплохо было бы снять новое помещение для ателье и магазина: «Не забыть вернуться к этому вопросу позднее».

Мина была фанатично предана своему «детищу», того же требовала от остальных своих сотрудников.

Виктор не первый год работал в ателье механиком по ремонту швейных машин. Машинный парк был в хорошем состоянии, любую неисправность он быстро устранял.

Мина была довольна его работой, не задумываясь, что он – молодой, интересный мужчина.

Наступило лето… жара… Солнечный свет, пробиваясь сквозь плотную завесу облаков, падал на асфальт изящным кружевным узором.

Конец рабочего дня, все спешат… Поток автомобилей увеличился… Накрапывал дождь. Крупные капли лениво падали на ас-

воз-

Он выскочил из за поворота прямо на неё, и чуть не сбил с ног. Затормозив, вышел из машины и бросился к Мине: Вы в порядке? Не поранились?

Она успокоила его, потирая ссадину на колене. К счастью, успел притормозить... А нога всё равно травмирована? Я Вас отвезу. Не спорьте. Где Вы живёте?

Довольно далеко. Ново Беличи. Я в Святошино, недалеко от Вас. Может, заехать в аптеку? Взять перекись, йод?

Не надо. Дома всё есть.

По дороге говорили о работе, о перспективах. Подъехав к её парадному, спросил:

Мне на работу завтра выходить?

Не поняла...

У вас же колено…

Издержки вычту из премии, – рассмеялась Мина.

На следующий день, после работы, он поджидал её. И, завидев выходящей из ателье, помахал ей рукой.

Я сегодня без машины. Можно Вас проводить?

Она согласилась.

Пятнадцать минут неспешного хода от метро до её дома превратились сначала в полчаса, а потом – в час.

После трёх дней провожаний Виктор привёл её к своей маме. От неё Мина узнала, какими болезнями он переболел в детстве, о перенесённой кори, какие неприятные девушки были у него в прошлом: «А она, Мина, производит впечатление вполне приличное». Между Виктором и Миной появилось чувство взаимной приязни. Он признался, смеясь, что считал Мину гордячкой. Существенным, движущим мотивом их сближения, скорее всего, было, с одной стороны, его честолюбие, с другой – свойство её характера, которое можно было бы назвать слабостью, хотя это было желанием простого женского счастья.

Виктор проживал с мамой – свою квартиру оставил бывшей жене и сыну. Мина с дочерьми жила в той же маленькой двухкомнатной...

Когда она впервые привела его к себе и представила Милочке и Риммочке, как своего друга, её сложные отношения с младшей дочерью обострились ещё больше. Риммочка закатила скандал: Я не буду жить в одной квартире с каким то чужим дядькой. Ты ушла от папы, ты никогда мной не занималась, не приходила ко мне в детсад, в школу. Вечно со мной таскалась Милка... Если бы не бабушка... Если бы не папа... Я уйду к нему... Буду с ним жить... Вы мне обе надоели... Две красавицы... И одна уродина... – рыдала Риммочка.

Возможно, проблемой Риммочки было то, что она всё время сравнивала себя с матерью: Почему от тебя мне достались лишь низкий голос и копна волос?

Мина еле успокоила дочь, пообещав, что Виктор не будет у них жить. Но Риммочка, всё равно не простив мать за тысячу мнимых грехов, через несколько дней не вернулась от Карла домой.

Он сам приехал за вещами дочери.

Это была их первая встреча спустя одиннадцать лет после размена его кооперативной квартиры.

Так вот где ты живёшь? Не густо...

Не жалуюсь...

Я слышал, ты преуспеваешь...

Так она решительно хочет жить с тобой?

Как видишь. И как жена, и как мать

После общения с бывшим мужем у неё в душе ещё долго оставался горький осадок: в его обвинениях была доля правды – она так и не смогла наладить взаимопонимание с собственной дочерью. Риммочка не хотела встречаться с ней, не звонила, считая мать предательницей, променявшей дочь на чужого мужчину. Мина очень переживала. По характеру, «человек в себе», она прятала свои чувства от окружающих её людей, включая старшую дочь.

Встречи с Виктором прекратились, через какое-то время – возобновились. Мина не рискнула ещё раз привести его к себе, хотя Милочка никак не комментировала появление в жизни матери нового мужчины.

Их связь длилась около года. Встречались они эпизодически, в разных квартирах его знакомых. Это напрягало Мину: приходить уходить украдкой под, порой, насмешливыми взглядами тамошних соседей было унизительным. Во всяком случае, для неё. Кроме того, у себя в ателье, она также стала замечать многозначительные взгляды сотрудников. Виктор не только не скрывал их отношений, но сделал достоянием коллектива. И самое главное, он стал вести себя, как хозяин, вмешиваясь в творческий процесс, предлагая художественному совету, членом которого не являлся, упростить разрабатываемые модели, делать их попроще, чтобы увеличить объём продукции. Он не понимал, что этим будет занижена планка торговой марки.

Мина тактично пыталась ему объяснить, что эти вопросы не в его компетенции. Но он считал:

Она рассталась с ним легко... Ещё несколько месяцев он работал в ателье, вскоре уволился. Мина восприняла это с облегчением, дав себе слово: «Впредь никаких служебных романов».

*** Милочка училась на четвёртом курсе Института Лёгкой Промышленности, осваивая специальность технолога по производству новых тканей, материалов и красителей. Выбрать это направление подсказала Мина, рассчитывая в будущем на дочь, как на компаньона в бизнесе. В свободное от учёбы время Милочка помогала Мине в ателье и в магазине, и Мина платила ей небольшую зарплату.

Уже около года Милочка встречалась со своим однокурсником. В ближайшее время они хотели пожениться. Мина считала, что сперва надо закончить институт, но пообещала не вмешиваться.

Квартиру, в которой они жили, решила оставить дочери, а себе приобрести другую. Всё это было связано с большими хлопотами и, хотя в ателье теперь у неё были специалисты, которые могли бы её заменить, она привыкла сама всё контролировать. Объём работ значительно вырос, ателье расширилось, а фирменных магазинов в городе уже было несколько.

А что же Риммочка? Ей было – девятнадцать... И она вышла замуж. Мининым мнением никто не поинтересовался, её просто поставили перед фактом. Закончив школу с приличным аттестатом, Риммочка поступила в техникум на факультет: «Бухгалтерский учёт». Но подвернувшаяся

сыном раввина городской синагоги. При этом, он был «датлаш»

. Сам раввин и его жена восприняли отречение сына от религии очень тяжело, с трудом настояв, чтобы он продолжал служить при синагоге. Они намекали сыну, что попасть в их семью – это честь для Риммочки и, вообще, – для любой женщины. Говорили: «Невеста явно не принцесса. Но ничего не поделаешь: сын влюбился». Об этом Риммочка рассказала старшей сестре много позже. Она была довольна своим замужеством. Нежелание младшей дочери с нею общаться, Мина воспринимала с горечью и страдала от этого: «Почему?» Ночами, Мина доставала из шкафа большую картонную коробку, в которой хранились клеёнчатые этикетки из роддома, на которых едва проступали стёршиеся цифры роста и веса её девочек при их рождении. Она перебирала старые, хорошо сохранившиеся детские вещи, сшитые ею для них. С особой нежностью брала в руки их первые, лоскутные одеяльца.

«А ведь вся её жизнь и есть большое лоскутное одеяло, которое она до сих пор продолжает шить», – подумала Мина и заплакала. Это были её вторые слёзы после ухода матери.

*** Уже давно у неё зрела мысль о создании коллекции своих моделей для представления на ежегодном городском показе

что угодно. Коллекция создаётся на конкретный сезон, это накладывает увеличивающуюся нагрузку на модельеров и исполнителей. «И конечно, это будет коллекция одежды „прет а порте“, рассчитанная на обычную женщину, в которой можно пойти и на работу, и в театр, снабдив модель какой-нибудь модной деталью или аксессуаром», – решила Мина, главный акционер и генеральный директор «МиН Ко». Процесс этот долгий, длиною почти в год, от создания эскизов до воплощения. Пришлось создать новые рабочие места,

коллекций

открыть филиал в комплексе домов, выросших там, где когда то был её старый двор, она отбросила. Только лишь из за ностальгических чувств «спуститься» снова в нижний город, откуда вырвалась двадцать три года назад, посчитала слабостью. Мина отбросила эти сантименты: «Она, что называется, уже „выросла из этих детских штанишек“».

1998 год… Накануне сорокалетия Мина стала самым молодым автором дизайнером, представившим первую коллекцию одежды «МиН Ко», ставшую наиболее обсуждаемой коллекцией сезона. Коллекции она дала название: «Галатея»15 . Показы стали регулярными: «Галатея-Весна», «Галатея

восторг

объявляла она.

кому было «далеко

легко,

гу-

бами, над пробивавшейся сединой, которую Мина не закрашивала: она служила оттенком к серым кружевам пончо.

К сорока годам Мина расцвела. Она начала работать над своей самооценкой, – это отражалось на том, как её воспринимали окружающие. Когда она стала демонстрировать свои модели, комплименты фотографов и заказчиков вселили больше уверенности в себе: «Женщина без возраста. Невозможно поверить в то, что ей сорок», писали о ней в журналах. Она следила за собой, чего не делала прежде: стала использовать косметику, делать маски для лица из натуральных ингредиентов, не выходила без солнцезащитных очков на улицу. Следуя советам косметолога, смогла сохранить кожу в идеальном состоянии.

Благодаря своему обновлению, успехам в создании индивидуальной линии в мире моды, она почти сумела закрыть свой «гештальт» 16, связанный с неуверенностью в себе и с жёсткой конкуренцией.

С Миной произошла большая эволюция: в ней невозможно было узнать девочку с Подола. ёлковые, скользящие комбинации, не знавшие тайн её, неизбалованного хорошим бельём, тела, ласкали кожу. Поддерживающие грудь, точно кариатиды, бюстгальтеры, из кружев, на косточках… Прежде переживая страсть к изготовлению разного рода вещей, Мина, наконец, добралась и до любви к себе: до хорошего белья, до косметики. Прикасаясь пальцами к своему красивому лицу, легонько вбивала в кожу нежный, тающий крем. Праздник жизни, которым так долго пренебрегала…

смогла выдержать его взгляд: он смотрел тяжело, исподлобья… Она отвела глаза и подумала: «Не надо мне смотреть в них, это слишком глубокие омуты, чтобы в них плавать».

Но «спасательного круга» никто ей не бросил. И Мина осознала: стоявший перед нею юноша: настоящий, взрослый мужчина. У неё перехватило дыхание, она не сразу смогла ответить на задаваемые им вопросы: Я художник технолог по костюму. Закончил колу студию МХАТ. А где Вы учились? Меня заинтересовали Ваши модели. Вы не возражаете против нашего творческого сотрудничества? В субботу у меня выходной. Сходим куда-нибудь вместе? Например, в лес... Было холодно… Он читал стихи... Вам нравятся Мандельштам? Гумилёв?

Я люблю Асадова, – стыдно было признаться, что совсем не знает тех, кого он читал. Неожиданно... Почему? Вы не знаете этих поэтов, я понял, – констатировал он. Увы... Не страшно. Никогда не поздно узнать новые имена. Я думала, мы будем говорить о костюме... А слово «любовь», надо думать, Вам тоже ни о чём не говорит?

«Встреча на разрыв аорты», – как вспоминала потом. Откуда ей было знать, что такое – «Любовь». Она хотела любить,

Повесть

ло, поплыло… Я люблю тебя, – сказал Юрий и обнял её. – Поедем ко мне... Поставим дивную музыку настроения, возьмём шампанское, оденем красивую одежду... А потом? А потом её снимем...

Как немного надо для счастья – просто услышать, что любим. И тогда человек сможет воспрянуть, возрадоваться, «вознестись» и, наконец, заметить, как прекрасна жизнь вокруг… И Мина воспрянула, возрадовалась и «вознеслась»…

Она была влюблена, счастлива: «Моя нечаянная радость».

Никакого значения уже не имело то, что ей – сорок два, ему –тридцать два… Никакого значения не имело и то, что Риммочка родила двойню, мальчика и девочку, тем самым превратив Мину в бабушку.

Мина жила уже в центре, в новой большой квартире. Как-то, поздним вечером, Милочка заехала к Мине показать фотографию племянников. Иногда Риммочка удостаивала старшую сестру встречей, а тут представился такой реванш: похвастаться детьми, которых у Милочки не было. Мина видела Риммочку впервые за много лет. Впервые видела и её мужа, внешне на неё похожего. И дети… Они были прелестны. Два волшебно прекрасных ребёнка. Как это происходит?

Подольская

деления… Он знакомил её с художественными выставками, спектаклями, книгами. Когда они встречались, а виделись они почти ежедневно, он говорил, говорил... Иногда Мина не в состоянии была всё это «переварить», запомнить: Юра, у меня сейчас лопнет голова, – молила она. Впитывай, впитывай… Тренируй мозг…

Ты – диктатор. А ты – моя Галатея... Так и буду тебя называть... Всё это для того, чтобы растормошить тебя. Оглянись... Ты зациклилась на мире моды, не спорю, – прекрасном, но по сравнению с тем, что предлагает жизнь, он так катастрофически мал. Философ…

Не буду оспаривать. Ты не выдумал меня? Выдумал. Ты и воплотилась. Когда он впервые пришёл в её дом, очень удивился: Простота, вкус, лаконизм. Я даже сказал бы, аскетизм... Всё –белое, прямые формы... Я предпочитаю всё функциональное. А как же Бохо, кружева? В личной жизни я оставила их за порогом сорока. Теперь тяготею к классике.

Глупости. Что за предрассудки? Тебе к лицу твой возраст. Или ты настаиваешь, чтобы я сказал: «Ты выглядишь на тридцать»? утник.

Я люблю тебя. Это я люблю тебя.

Уверена?

С тобой – «летаю…» Хоть, и не Маргарита... Ты – не Мастер… Полетать, чтобы вернуться к себе самой… Видишь, ты уже подарил мне Булгакова. Ты – способная ученица.

губами по её длинной белой шее, он касался нежной кожи. Говорил слова, которые никому прежде не говорил. «Почему эта женщина, гораздо старше его, так притягивает? Что есть лю-

бовь? Химия? Физика?» – Он прислушивался к своему внутренневнутреннему голосу, пытаясь отыскать в душе крупицы разочарования, но ощущал лишь необъяснимое притяжение. Их раскалённые тела обжигали друг друга. Она хотела быть сдержанней, но, столь долго копившаяся в ней нежность рвалась наружу, накрывая обоих. Она не подозревала, что близость с мужчиной может приносить такое наслаждение: «Родные, горячие руки, которые никогда тебя не выпустят, не уронят, даже если перевернётся весь мир». Они замирали, прислушиваясь к собственному дыханию.

Юрий служил в театре: «На Левом Берегу». Когда выпускался спектакль, он много работал над костюмами, и встречались они реже. После премьер, которые Мина не пропускала, он подолгу жил у неё.

Она научилась готовить, хотелось любимого мужчину вкусно кормить. Правда, кулинар из неё был неважный, и Юрий часто подтрунивал над ней: Самое вкусное на столе, – хлеб. Не расстраивайся. Не может человек обладать всеми талантами.

Иногда готовил сам, ничуть не лучше Мины. И тогда предлагал: Пойдем нормально поедим в ресторане.

Милочка в «МиН Ко» занималась ручной росписью тканей, шарфов и снудов, которые сама же создавала к весенне-осенним показам коллекций

вечерние прогулки. Свет фар только подчеркивал темноту. Ты погрязла в тканях, моделях. Надо отвлекаться: дышать воздухом должно войти в привычку. А почему ты не водишь машину? Не случилось. Часов в сутках недостаточно, порой, на работу не хватало. А сейчас? В сорок три сесть за руль? Поздно. И реакция у меня плохая. Ну, с реакцией у тебя всё в порядке. Не каждая женщина обладает такими бойцовскими качествами. Завоевать место в том мире, в котором работаешь...

Это как-то само собой получилось. Думаешь, когда начинала, я думала о подиуме? Нет, мой дорогой... И в подпольном цехе ночами... И за любую работу... Мне моих девчонок кормить надо было. А что бывший муж? Мина расхохоталась: Не напоминай…

Мысль о вождении засела у Мины в голове, и спустя какое-то время она выучила правила вождения машины, стала брать практические уроки. Получив права, купила небольшую серую «KIA PICANTO» южно-корейского производства.

Много лет молодая, красивая женщина была одна. Это был её собственный выбор. Она не считала одиночество проблемой. «Одиночество – это свобода», – думала прежде. Хотя, на самом деле, просто смирялась с существующим положением, как смиряется человек с гравитацией, которая позволяет летать, разве что, во сне. Теперь всё изменилось.

После встречи с Юрием, живя с ним в гражданском браке, думала иначе. Она боялась потерять его. Он полностью изменил её жизнь, так много привнёс

неё...

Ежедневно, закрывая глаза, соскальзывая

сон, она засыпала

Повесть

чину, которому – тридцать восемь. Она будет любить его всегда... Кто способен возразить? Кто считает это чувство ненормальным? Нет ничего нормальнее любви... Желания оберегать и заботиться. Просто быть рядом. Просыпаться вместе. Слушать, как он рассказывает о живописи, читает стихи... Нет... Они никогда не расстанутся. Это никогда не случится... Никогда… Господи, спасибо!» Ещё в самом начале их отношений, после её поездки с Юрием в лес, Милочка спросила: Ты разрушила планы на выходной из-за человека, который намного моложе? Которого совсем не знаешь? Тебе не страшно? Задумавшись тогда на секунду, Мина ответила:

Я готова ради него разрушить жизнь... Представь… Выходишь из дома в лёгком, нарядном платье, без плаща, и вдруг тебя настигает дождь, – бессмысленно обижаться на прогноз погоды. Я выбрала платье…

Теперь Мина часто спрашивала себя: «Действительно ли она готова к этому?»

В театре шла напряжённая подготовка к очередной премьере, Мина навестила Юрия в его холостяцкой квартире, пропахшей книгами, заваленной эскизами костюмов: Я заехала в ресторан, привезла твои любимые «Суши». Не понимаю всеобщего пристрастия к этой кухне. Потому что ты – консерватор. Даже в твоих моделях больше старинного, чем современного. Да. Разве ты не знаешь, что новое, – это хорошо забытое старое. Может быть, именно поэтому у моей моды так много приверженцев? О, прости, прости, что посягнул на святое… А ты сегодня –ослепительница! И твоё пальто цвета нежной ряженки тоже... Что то было в этой встрече тревожное. И он был каким то взъерошенным: растрёпанные светлые волосы, ускользающий взгляд...

Казалось бы, всего несколько фраз, на первый взгляд, совершенно пустых и невинных... Она сглотнула ниоткуда взявшийся, комок.

Затаилась и только тихо вздыхала, словно приспосабливалась, застигнутая врасплох.

После премьеры, сославшись на усталость, он не поехал к ней, как обычно. Не объявился и на следующий день.

«Ничего, ровным счётом ничего не случилось. Занят. Так бывало и прежде», – успокаивала себя Мина. Приехал через неделю нервный, с воспалёнными глазами, чего не могли скрыть дымчатые очки: Замотался.

Он обнял её, но в этом жесте ощущалась фальшь, и она отшатнулась от этого «чужого» прикосновения. На его лбу выступили капли пота. Наступило молчание. Почему? Сними очки, я хочу увидеть твои глаза, – в её голосе была горечь...

Он чувствовал отвращение к самому себе: К чему слова? Мне казалось, ты – мужественный человек. Впрочем, я всегда знала: рано или поздно это произойдёт, знала, что наша история недолговечна. Но, расслабилась…

Она улыбнулась. Вспомнились слова старого портного, который когда-то учил её справляться с собственными эмоциями. Но прежде повода не было

урок: «Твои эмоции – твой злейший враг. Надо

Удар наносится не извне,

грустно. Я буду с нежностью вспоминать это время. – Она говорила спокойно, но на самом деле терпеть было невыносимо, а сделать ничего нельзя. – Я собрала твои вещи, они в прихожей. Не звони мне больше. Не надо видеться. Так будет лучше. Я хотел расстаться достойно. Думал, ты заплачешь... А у тебя, просто, – мина Джоконды... Как я закрутил? «У Мины мина Джоконды».

Уже выходя из квартиры, обернулся:

Ты так и осталась Галатеей, прекрасной и каменной. Люблю тебя! Но я влюбился…

Отчаяние поразило её, как тяжёлый вирус. Замкнутая, непроницаемая, по монашески строгая, она не явила миру свою тайную, тревожную, воспалённую изнанку и от этого становилась особенно беззащитной, раненой невероятно, но живой.

Настроение менялось ежесекундно, как движение маятника: «Вздор, какой! Бабьи бредни», – одёргивала себя.

Полностью погрузилась в работу, которая всегда спасала. Теперь она знала, во что одеть «Галатею» зимой. Впервые готовила к показу совершенно новую коллекцию: «Галатея Зима».

Вечерами... Вот вечерами было плохо. В квартире была аптечная чистота. В каждой комнате у неё был телевизор, – она включала все, чтобы убить гнетущую тишину. Пробовала читать, но не понимала смысла прочитанного. Однажды заметила томик Блока, оставленный Юрием. Раскрыла наугад:

город

Ложной дорога казалась –

Я не вернулся назад.

Наша любовь обманулась, Или стезя увлекла –

Только во мне шевельнулась

Синяя города мгла…

Помнишь ли город тревожный.

Синюю дымку вдали?

Этой дорогою ложной

Мы безрассудно пошли…»

Было очень поздно. Одевшись, вышла на улицу, свернула к бульвару. Аллея – всё та же… Над головой, по прежнему, шумели тополя, «кивая» седыми макушками.

Только теперь боль начинала потихоньку отступать, таять... И кровь «начинала возвращаться» в артерии. Но Мина ещё не вполне «вернулась к себе», хотя надеялась, что ей это удастся.

Через полгода «МиН Ко» представила коллекцию: «Галатея Зима». Это были просторные, полушубки из искусственного меха, мягкие пальто, куртки, ничего приталенного, рассчитанные на то, что могут быть надеты на свитер. Дополненные пушистыми, вязанными шарфами, снудами, маленькими шапочками. Все манекенщицы были в светлых, фетровых

с вышивкой или отороченных

– в пастельных тонах,

Мина смотрела, улыбаясь: Зачем? Прежде мы понимали друг друга без слов. Я хотел увидеть тебя, услышать голос. Ты хорошо водишь. Благодаря тебе. В машине, в этой иллюзорно замкнутой коробочке, чувствую себя полностью защищённой, отгороженной от внешнего мира.

Ты не изменилась. Иллюзия. В жизни меняется всё. Привязанности… Предпочтения... Всё.

Но что-то, всё же, остаётся неизменным?

Серьёзно? Что же?

Моя зависимость... Ты – моя зависимость... Мы же договаривались: не пересекаться. Соскучился по тебе. Я ошибся, хочу вернуться.

Вот так просто? Вернуться?

Оказалось, что я болен тобой, неизлечимо… Прости… Я не сестра милосердия, мой мальчик! Ты справишься. Жизнь «написала» свой сценарий. Галатея... Нет… Мы не станем его переписывать... Но было и хорошее? Ренессанс бессилен своим печальным знанием… Видишь, какими категориями теперь изъясняюсь? Опять таки, благодаря тебе.

Тот, кто действительно отпустил «Любовь», не надеется на случайную встречу, не ищет повод заглянуть в окна, где горит свет, за которыми, возможно, кто то счастлив…

Мина «перевернула» и эту страницу

ей пережить. «Неужели, такова

сколько ещё

она.

невозможную судьбу, чтобы убедиться,

воображении

По размышлении, убеждалась, что история заложила правильный сюжет: «Так

её

как часто линии судьбы и таланта, пересекаясь, уничтожают друг друга».

Позади остались «весна» и «лето» её жизни. Сейчас Мина проживала свою «осень»: «Или это уже поздняя „осень“? Она грустно улыбнулась. – Кто поможет ей справиться с „зимой“ её поздней „осени“, с „весной“ её „зимы“?

Сколько же лет не видела она Риммочку? Внуков – только на фото. Какую боль вызывает нежелание дочери общаться… Милочке – тридцать два, детей нет, многолетнее лечение ничего не дало. Дочь перестала лечиться и стала ездить по разным монастырям, надеясь теперь только на помощь Господа».

*** То была странная встреча: вот-вот на светофоре должен был загореться «жёлтый». Они могли бы ещё успеть проехать, но она, как ей показалось, вполне благоразумно, – притормозила. И его машина стукнула её «KIA PICANTO». Они выскочили из машин одновременно. Он спокойно и аккуратно закрыл дверцу.

Вы чуть не угробили мою девочку.

Но не угробил же... У вас там ребёнок?

Вы с ума сошли? Какой ребёнок?! Машину... Своей громилой чуть новую машину мне не побили! Он молча улыбался.

А сейчас будете мне «скорую» вызывать, меня едва инфаркт не хватил.

Не буду вызывать, я – врач. Мина уже пришла в себя и осознала комизм ситуации:

Я полагаю, геронтолог?

Почему же?

А зачем за старушкой погнались?

Это вы то старушка? Но на самом деле простите меня, ради Бога, за дурацкое поведение. И кто во всём виноват?

Да, кажется, я. Извините... Послушайте... Давайте отъедем за угол, уже вовсю сигналят. Отъехав, припарковались рядом. Сколько я Вам должен? ГАИ вызывать будете? Бампер слегка помят... Никого я не буду вызывать. Вы ничего не должны. Я же виновата… Послушайте! Откуда я вас знаю? Знакомое лицо. Вспомнил! У вас была проблема с коленом: Вы были у меня на консультации. Мина удивлённо взглянула на него: Я никогда не была у Вас на приёме. Вы обознались. Ещё раз, извините. Всего доброго. Нет, минуту... Буду мучиться, пока не вспомню. Давайте, выпьем кофе. Вот, кафе напротив. Должен же я как-то возместить нанесённый ущерб. Хорошо. Возмещайте. Он пропустил её вперёд: Зачем женщинам права? За рулём они либо – бесшабашны, либо – чрезмерно осторожны. Ну и ну! Что же мы Вам сделали? – она посмотрела на часы. Торопитесь? Да. Но минут тридцать у меня есть. И я – голодна. Пожалуй, что нибудь съем. Вы – очень красивы. Серьёзно? Моя самооценка растёт на глазах. Вы замужем?

А Вы из следственных органов?

Я врач. Но, состою из одного большого органа – сердца. Оставьте эту песню акына, запылённую временем. Единственный орган, который меня волнует – это мозг.

Мне хочется произвести на Вас впечатление.

Единственное, что она поняла из своего болезненного опыта: мужчин, которые тебе симпатичны, следует избегать.

Она снова посмотрела на часы: Пора. Мы не будем знакомиться? Зачем? Так намного интересней. Подойдя к машине, Мина протянула руку: Благодарю за кофе.

Отъехав, сказала самой себе: «Ничего, дорогая! Всё будет хорошо, – сказала и вздохнула. – Интересно, была бы она счастлива, если бы повернула налево, а не направо, пошла бы вниз, а не наверх? Или это неважно? Возможно ли, контролировать судьбу? В конце развилки всегда может оказаться обрыв. И куда бы ни пошёл, обязательно окажешься у его края... Нет. Всё наладится. Всё наладится именно в этой жизни, потому что никакой другой жизни не бывает».

В ту же ночь у неё, вдруг, разболелось колено. «Мистика? Если нет, то что это?! Значит КТО-ТО, незримо всегда присутствуя, превращает мысли и слова в реальность», – убеждалась она. Работа... Работа... Вспоминала ли она недавнее происшествие? О, да! Первые дни после встречи

Скажите, пожалуйста. Почему Вы сами больше не демонстрируете свои модели? Знаете... Вы спросили, я вынуждена ответить. То был эксперимент. Он продлился достаточное количество лет. Сейчас, в почти пятьдесят, неловко выходить на подиум… Но Вы в такой прекрасной форме. Всё-таки, почему? Уважаемое телевидение! Теперь я выхожу только в конце, как автор коллекции. Мой ответ удовлетворил Вас? Спасибо. Ещё, если позволите, один вопрос. Почему Вас никогда не видно на светских тусовках? Там столько гламура...

Вот именно, гламура... глянца… Я далека от этого мира. Называю его «Кукольным Театром Карабаса Барабаса».

Жёстко.

Вы напросились. А каковы дальнейшие, творческие планы у «МиН@Ко»?

Вы собирались задать только один вопрос. Но отвечу... Задумки есть... Их предлагает сама жизнь... Мы только пытаемся правильно их понять. В будущем «МиН@Ко» будет демонстрировать свои коллекции два раза в году: «Галатея: Весна Лето» и «Галатея: Осень Зима». Давайте наберёмся терпения и дождёмся следующего показа. Всем спасибо.

Он, наконец, смог приблизиться к Мине: Какая бурная у Вас жизнь! Я тогда вспомнил, как только Вы отъехали. Дождался показа, хотя, не очень интересуюсь модой. Я –Илья. Так я подожду Вас? Хорошо, через

Я продрогла. Устала. Хорошо. Пойдём к машине. Обращение на «ты» не показалось фамильярным.

Куда едем? – включил «дворники». За пару часов намело много снега. Репина. С видом на «Парк евченко»? Не совсем. Мой дом – во дворе. А я квартиру на Тургеневской оставил сыну. Компьютерный гений, говорят. Себе купил приличную двушку на Теремках. Далековато от центра, но я привык. Да и клиника, где тружусь, рядом. Они ещё долго сидели в машине, обмениваясь короткими фразами: Мне кажется – мы знаем друг друга так хорошо, что нам не надо слов. Люблю смотреть на воду. И на снег. Помню, в детстве любила играть с нитками. Только белыми. Какой удивительный вечер. Впрочем, уже ночь. Надо идти. Иначе, завтра ничего не буду соображать. А кофе?

В другой раз… Иногда попытка поступить правильно приводит к самым большим ошибкам…

В другой раз… «Конец необъяснимо тянется к началу»… Где-то прочёл. Я

говорила себе, что просто не

девушки

на юге страны. Отличительной особенностью ирландского кружева является то, что оно не вяжется единым полотном. Сначала вывязываются отдельные мотивы, в основном, элементы цветов и растений, которые в последствии соединяются в законченную композицию с помощью сетки. Впервые усовершенствовала и довела до современных стандартов технику вязания мадам Риего де Бланкардье, дочь франкоиспанского аристократа и ирландки, она же выпустила первый каталог ирландских образцов вязания крючком в 1847 году. Благодаря своей легкости, эта технология обрела быструю популярность в Ирландии и стала родовым ремеслом для множества жителей; 11 Женская сумочка на длинном шёлковом шнуре, украшенная вышивкой; надевается

14 Образовано от «дати лешеавар» (иврит) – «бывший религиозный». Это человек, который ранее вёл еврейский религиозный образ жизни и, прекратив соблюдение традиций, стал светским.

15 Прекрасная статуя «Galateja», созданная скульптором Пигмалионом* и оживлённая по его мольбам богиней Афродитой. * В греческой мифологии скульптор, создавший статую из слоновой кости и влюбившийся в своё творение.

Происходит от «Gestalt» (нем.).

фигуру, образ, форму, внутреннее содержание. Это целостный образ, который является чем то большим, чем

Самое важное свойство «гештальта»

стремление

завершению.

наступления беременности.

Соотношение

Участь, судьба.

Всякий раз во время ссоры Соня убегала в ванную. В пылу обиды опасалась сказать нечто, после чего примирение стало бы невозможным: «Да что же это? Почему он не хочет хотя бы немного считаться с ней?»

И в этот раз не смогла унять дрожь в теле. Открыла кран – звук льющейся воды немного успокоил. Понимая, что бессильна чтолибо изменить, заставила себя сосчитать до ста, двухсот, трёхсот, пока не услышала, как хлопнула входная дверь. Выйдя из укрытия, обнаружила, что вещи в комнате разбросаны. Рядом с компьютером – остатки еды, неубранная посуда. Игоря не интересовало то, что она работает дома и нужно, хотя бы, не мешать. «Ну, вот. Всё, как всегда, – мысленно констатировала она. – Возможно, он делает это нарочно, чтобы её разозлить?»

Склонная к самоанализу, она постаралась направить ход мыслей в другое русло, но те упорно возвращались к взаимоотношениям с мужем.

Время убегало, Соня хотела ребёнка. Врач уверял, что она –практически здорова, анализы и гормональный фон – в норме. За пять лет брака не смогла убедить мужа тоже сходить к врачу. Он настаивал, что причина бесплодия – в ней. Как только она касалась этой темы, разгорался скандал: Ты – не способна. Но пытаешься свалить вину на меня. Если тебе так уж необходим ребёнок, сходи «налево». Разрешаю. Уверен, результат останется прежним. При сегодняшней ссоре она

разводом. «Напугала ежа голым задом», –

– С превеликим удовольствием. Посмотрим, найдётся

Соня ужаснулась своей зависимости от близкого человека: «Надо на что-то решиться. Пора. Ещё год, другой, и менять что либо будет поздно». Всё. Иду подавать заявление, – сказала вслух, чтобы утвер-

диться в собственном решении.

Квартира досталась Соне от родителей. В старом доме, но изолированная. Две небольшие комнаты с окнами во двор, столь близко расположенными к рядом стоявшему дому, что порой подглядывание за чужими жизнями становилось неприличным. Зато кухня – царская, пятнадцать квадратов и с балконом. Выйдя из подъезда, ощутила запах зимы, которой предшествовал месяц слякоти. Падал снег, подморозило. Стало трудно дышать, впрочем как всегда, от перепада температуры или, когда начинала нервничать. Вернувшись в подъезд, воспользовалась ингалятором, – у неё была астма. Отдышавшись, вышла на улицу и, не глядя по сторонам, пересекла двор. Было стыдно, казалось, все догадываются, куда идёт.

«За пять лет не удосужилась прописать. Если случится непредвиденное – придётся возвращаться к родителям», – думал Игорь. Даже справедливости ради не хотел признаться себе, что в первые годы их брака Соня настаивала на его прописке. Но родители, ожидая получения новой квартиры, убедили его – не торопиться. Если «любимая» жёнушка осуществит угрозу, тогда даже перед приятелями он не сможет козырнуть своим «благородством»: «Квартиру и имущество оставил жене».

В Загсе были приёмные часы, но пришлось прождать около часа, пока подошла её очередь. Красная от смущения, подала заполненную анкету. У Сони были очень «близкие» слёзы – едва сдерживалась, чтобы не расплакаться, отвечая на вопросы не совсем бесстрастной служащей. Промелькнула мысль, что служащая – «синий чулок» и, вероятно, радуется, что в её «полку одиноких женщин прибыло».

ся домой

работе. Рядом с Загсом

Вы по записи? – спросила служащая, принимавшая заказы. Нет, я просто… Но у нас только по записи. Все мастера сейчас заняты…

Понимаю. Мне очень нужно. Пожалуйста… Послушайте, гражданка! Вы меня с ума сведёте. У нас элитная парикмахерская, клиенты ждут иногда неделю-другую. Оставь женщину в покое, – сказала мастер у ближайшего кресла. – Пусть посидит, я её обслужу.

Соня, уже готовая расплакаться, благодарно улыбнулась в ответ. Повезло, мастер вскоре освободилась, очередная клиентка запаздывала, и Соня оказалась в кресле.

Через полтора часа парикмахер, смеясь, сказала: Ну вот, как просили, теперь Вас родная мать не узнает. Не узнает. Она умерла. Эта завивка долго продержится?

Из зеркала на Соню смотрела совершенно чужая женщина. Гладкие тёмные волосы, которые резинкой стягивала в пучок, теперь обрамляли лицо короткими, золотистыми прядями. Долго, ответила парикмахер. А цвет? Я смогу, если захочу вернуть свой, прежний? Всё, что пожелаете. Любой каприз за ваши деньги.

На улицу Соня вышла обновлённой, впервые поменяв цвет волос. Вроде, душу перекрасила…

Первое впечатление своей изменившейся внешности решила проверить на Лиле, школьной подруге. Ой, Сонька, привет! Хорошо, что пришла. Ты что, спятила?

когда

нечего

Что за

Остались

что ты

твои

-то.

эти

что? Адекватно

ситуацию. Кризис среднего возраста? Почему среднего? У нас ещё продолжается молодость. Правда, не первая, но всё-таки… Да, подруга! Ты – сумасшедшая. С первого класса тебя знаю, но чтобы так кардинально?! С Игорем поцапалась?

Не ответив, Соня подошла к детской кроватке и встретилась с недетским взглядом Лилиной дочери.

Моё золотко! Это тётя Соня, – проворковала Лиля. – Хочешь, возьми её на руки. Я боюсь таких маленьких. Сколько ей? Уже полгода? Здорово! Вроде, ещё недавно к тебе в роддом приходила. Слышала поговорку: «Чужие дети растут быстро». Ладно, рассказывай! Что случилось? Так… – уклончиво ответила Соня. – Всё без перемен. Ты как? Ой! Кормления, купания, стирка. Некогда поесть. Жить – некогда. Не рожай, Сонька. Это – какой то кошмар. Господи, что я несу? Прости! Не слушай меня, ненормальную. В самом деле, ненормальная, – улыбнулась Соня.

В это время девочка засопела и заплакала. Моя ты, радость! Мамочка здесь, сейчас возьмёт своё сокровище. Сейчас. Нам уже шесть месяцев. Мы – красавицы… Мы –большие… Скоро «топ топ» ножками…

Пока подруга мыла и пеленала дочь, Соня размышляла о том, что для родителей их дети – всегда самые лучшие, самые красивые. Лилина девочка была отчаянно некрасива: «Точная копия своего отца, лопоухая, с широко расставленными, узкими глазами. До года цвет глаз у ребёнка может измениться, но расстояние между ними – вряд ли...» Соня не поделилась с Лилей новостью о разводе. Сама до конца ещё не осознала. И не удивительно, что именно сейчас она не могла быть свидетелем чужой радости.

Вернувшись домой, обнаружила, что мужа нет: «Наверное, пьют в мастерской. Впрочем, может, и не пьют, но там опять крутятся бабы». Жена одного из художников, с которым Игорь делил мастерскую, как то убеждала нагрянуть туда внезапно. Вывести мужей, так сказать, на «чистую воду». Соня отказалась. «Подозревать… Выслеживать…» было ей омерзительно. В последнее время она задавала себе вопрос: «Не ревнует мужа, стало быть – не любит? Или просто устала от постоянных ссор?»

Соня пока не решила, скажет ли Игорю о поданном заявлении. Возможно, через три месяца просто объявит: «Ты сегодня выезжаешь». Она могла долго терпеть, но потом, вмиг, – «отрезать». Когда то жизнь её поменялась на стыке весны и лета, теперь – почти середина календарной зимы, и Соня готова была перешагнуть через общественное мнение о том, что «“разведёнка“ это нехорошо».

Подошла к окну, но не смогла сосредоточиться на игре, которую придумала. Когда от долгой работы за компьютером у неё уставали глаза и немела спина, поднявшись, слегка разминалась, потом из-за шторы наблюдала за окнами в доме напротив. Придумывала героев, обитавших там, их жизнь. Развитое воображение нашёптывало: «Могла бы стать неплохой писательницей». Но, будучи «компьютерным червём», как называла себя, не мыслила жизни без чётких аббревиатур командных текстов, без байтов и битов, без всей этой сложной математической казуистики.

вернулся за полночь. Обнаружив подушку

Включи радио на кухне. Послушай, что за диктат? Мне надоело! Никто никого здесь не удерживает… Ты… – Игорь осёкся под спокойно-жёстким взглядом жены. Соня не хотела продолжать спор и поразилась неизвестно откуда взявшейся уверенности в том, что всё делает правильно.

Наверное, твоя дура что-то «напела» Соньке, – с порога обрушился Игорь на друга, ворвавшись в мастерскую. – Выселила меня из спальни. Представляешь? – Привыкай, – рассмеялся друг. – У меня так каждую «середу» и пятницу. А твоя «взбрыкнула» впервые. Не страшно. Не сравнивай... Соня – умная. Не шпионит. Не подглядывает. Но, если что-то узнает – терпеть не станет. Надо немного осадить... Позвони тем дамочкам, чтоб не появлялись пока. Дурак ты, Игорь! Бабу воспитывать надо. А ты идёшь на поводу. Забыл о моей ситуации? Возвращаться к предкам, ежели что? Так ты только ради прописки? Прописку никто не отменял… Существуют браки, заключаемые, чтобы перебраться из деревни в райцентр, из района в область, а ещё лучше – в столицу. Не мой случай, дружище! Пять лет… Хоть на что то я могу претендовать? На «дырку от бублика». Если не пропишет. Фирма, где работала Соня, была небольшой. Таких надомников, как она, было десятка полтора. Эти рабочие взаимоотношения устраивали всех, а использование собственной техники и электричества

по электронной

Анжелла Подольская

обеспечения. Часто собрания превращались в сплошную текучку, в «посиделки», скучая, люди поглядывали на часы.

Соня всегда выбирала место подальше от начальства, абстрагируясь от происходящего, погружалась в свой внутренний мир. В этот раз в её иллюзорном мире было тихо-тихо, но это была, скорее, кричащая тишина. Спонтанно сложились строки: «Эти долгие зимы, Дни скользящие мимо. Эти острые ветры, От луны до рассвета.

Замирали все звуки, –Ни звонка и ни стука. Тишина не молчала –Тишина откричала». Услышала, как сидящие позади мужчины, посмеиваясь, обсуждают кого то из присутствующих женщин: «Слушай! А она ещё ничего». – «Думаю – для мезозойского периода, вполне». – «Ну, ты и хватил… Знаешь, я видел, как она рыдала об ушедшем любовнике». – «И что с того? Слёзы – женская привилегия».

Соня обрадовалась: «Не о ней». В голове промелькнула едва уловимая

«

их взаимо-

Голос рвался и плакал, в воображении возникла тропическая птица, щёлкавшая клювом. На дне звучавшего голоса солнце, море и что то ещё… Возможно, какой нибудь сочный фрукт, истекающий сладким соком…»

Окрик: «Все уснули? Или каждый занимается своим делом?», –вернул Соню к реальности. Объявили о расширении фирмы, арендовавшей освободившийся этаж, и о прекращении надомных работ после его ремонта.

В заключение, собрали по рублю с женщин, с мужчин – по три, чтобы «достойно» отметить 23 е февраля и 8 е марта. Уже в лифте кто то из коллег положительно оценил перемены в Сониной внешности, кто то недоумённо пожал плечами. Один из коллег сказал: Мои поздравления, Соня! Вас сегодня похвалили за профессионализм в работе. Молодец. Серьёзно? – удивилась она. – А я не слышала. Не расстраивайтесь, в следующий раз отметят вас, меня поругают. В соответствии с законом о «Сохранении энергии»… Позвонив институтской подруге, Соня напросилась в гости. Открыв дверь, Лара всплеснула руками: Сонька, тебя не узнать! Здорово! Помолодела лет, эдак… Ой, не знаю. Помолодела и всё. Помнится, эту юбку ты носила ещё в университете. Могла бы, наконец, выбросить. Что тебе не нравится? Замечательная юбка. На века.

На кухне заварен чай. На столе – яблочный пирог. Уютно, тепло. Соня расслабилась, слушая подругу вполуха.

Представляешь, казалось бы, ну пролетел со своей балериной. Какой нормальный мужик женится на балерине? Только идиот. Но Лёнька ведь не идиот. Оказалось, ещё какой! Тут – лотерея. Не угадаешь… Ты же знаешь, женился вторично. Такая скромница, маменькина дочка. И что? Оказалось, гадость та ещё… Забрала Машку и сбежала. Кстати, не в первый раз. Даже её родители в

шоке. О наших молчу. Мама два месяца – с сердечным приступом. У отца только желваки «ходят». Они Машку обожают, от меня внуков вряд ли дождутся… Лёнька – в депрессии. Вернулся жить к родителям. Свою, кооперативную, решил оставить Машке. «Для дочери», – твердит. Ну, не дурак ли? Да что с тобою, Сонь? Почему слёзы? Я развожусь, – уже не сдерживаясь, разрыдалась Соня. – Подала заявление. Игорю не сказала. Получит повестку на родительский адрес, тогда и узнает. Вот такие дела, подруга. Лариса молчала, «переваривая» новость. Потом мысль её лихорадочно заработала, она заговорщически улыбнулась: Это же прекрасно. Твой «нарцисс» никогда мне не нравился. И не такой уж он хороший художник. Так… ирпотреб… Прости за откровенность. Помнишь, когда мы поступили в университет, тебе очень нравился мой Лёнька? Ты ещё всегда краснела при нём. Он разведётся, ты… А чего, спрашивается, ждать? Сейчас же ему и позвоню, – Лариса бросилась к телефону. Соня выхватила трубку из её рук: Лара! Прекрати немедленно. А то уйду, больше меня не увидишь. Забыла? Я никогда не нравилась твоему брату. Не нравилась. Он же относился к тебе, как к ребёнку. И ко мне, хотя я старше тебя на пять лет. Помнишь, как орал на нас: «Пошли вон, малолетние дуры». Помню, – расхохоталась Соня. – Мы подслушивали его трёп с очередной пассией. Ладно. Оставим это. Я ребёнка хочу. Прекрасно понимаю, дети – плод

мыслительного процесса. Но, что

лишь

один день была “за мужем”?»

такое замужество за „скобки“ своей жизни…

Игорь, стройный и гибкий, как лоза, сильный и пластичный, иногда – с порочным словарным запасом, был наделён некоторым актёрским дарованием, донжуанским ореолом всё это пленяло и подчиняло. Соня не могла знать, что им, до мельчайших подробностей, была продумана стратегия покорения женщин, которую он применил и при знакомстве с ней. Несколько раз встретиться, заинтриговать, потом, исчезнув, долго не отвечать на звонки. Затем неожиданно появиться, назначив свидание, перенести его или вовсе отменить. Все эти манипуляции с чувствами женщины обычно давали желаемый результат.

И с ней всё произошло именно так: ровно через три месяца Соня стояла «коленопреклонённой» перед ним. В переносном смысле, конечно. А, возможно, и в буквальном…

В её дневнике, в который с некоторых пор она записывала своё сокровенное, появилась запись:

«Любовь иногда приобретает причудливые формы: она может быть и стихами, и прозой. Даже бессмысленными фразами, пустым телефонным разговором. Только не кричащим безразличием. По законам природы, каждое явление заканчивается своим антиподом. Буря – затишьем. Полнолуние – темнотой. Неужели любовь заканчивается ненавистью? После знакомства с тобой, первое, что после пробуждения приходило в голову, тут же записывала в тетрадь. Твоё имя, сколько времени тебя уже нет рядом. На это уходило всего несколько минут, но и потом, целый день, постоянно думая о тебе, представляла, как ты войдёшь, что

тебя на расстоянии, заставляя

“Невстречи” с тобой. Лучше бы всё так

си-

лам, была сокрушена твоим равнодушием

»

Игорь испытывал противоречивые чувства. Как женщина, Соня давно его не интересовала. Но она была хорошей женой, хозяйкой: «Что ещё нужно для нормальной, семейной жизни? Любовь можно получать и на стороне». Правда, в моменты ссор их семья напоминала грозу. Но и с этими издержками он готов был смириться, пока не получит страховку в виде прописки. Родители всё ещё ожидали расширения жилья, он почти рассорился с ними. Чувствовал, что явно останется у «разбитого корыта». Он не думал, что Соня осуществит свою угрозу о разводе. Хотя, интуиция о чём то предупреждала… «Следует наладить отношения, помириться», – решил он. Пришёл домой рано, приготовил ужин, накрыл стол. Когда Соня вернулась, свеча на столе почти догорела. Хватит дурить, Сонька. Давай ужинать. Знаешь, ты права. Я согласен на обследование, хотя уверен, что в этом нет необходимости. Причина не во мне. Спасибо, сыта. По поводу обследования – согласна с тобой. В нём уже нет необходимости... Что ты хочешь сказать? – сорвался на крик Игорь. – Ну и катись… Первое время Соня всё ещё сомневалась в правильности своего решения. Но, всё дальше отдаляясь от мужа, поняла – её брак исчерпал себя. Интим с ним казался непереносимым. «Больше никогда не лягу с ним в постель», – думала она. Многолетняя зависимость постепенно исчезала. Она старалась выглядеть эмансипированной женщиной, хотя, общественное мнение играло для неё не последнюю роль.

– заказано кафе. Явка обязательна. «Придурки, – подумала Соня. – Сгоняют, как на собрания». Пришлось пойти. Глава фирмы произнёс поздравительную речь. Он был немногословен и вскоре исчез. Один за другим следовали тосты, включили музыку: Танцуют все! Кавалеры приглашают дам! Дамы не стесняются и тоже приглашают… – требовательно кричал тамада. Слава Богу! Хоть петь не заставляют, – сказал молодой, интересный мужчина, сидевший рядом с Соней.

Весь вечер он ухаживал за ней. Наполняя бокалы, рассказывал всякие смешные истории. Она опьянела и хохотала.

Когда вышли на улицу, он взял её под руку: Дурацкая затея – подобные сборища. Не находите? Поедемтека лучше ко мне на дачу, закатимся в глушь. Там сейчас волшебно. Зима разрисовала стёкла… В доме есть камин, вино… Соглашайтесь, прошу Вас… Вы – новенький? Я даже не знаю Вашего имени. Послушайте, почему Вы всё время так смотрите на меня? Как Вам пришло в голову сделать даме подобное, столь «лестное», предложение? Виноват, не хотел Вас оскорбить. Вероятно, эффект выпитого или недостаток воспитания.

Пошатываясь, Соня села в подъехавшее такси. Мужчина что-то прокричал, но она уже не расслышала…

За окном, в пелене снега, проплывали силуэты людей, домов, машин. Она с облегчением думала о всякой ерунде, стыдила себя, что напилась. «Любимого» мужа дома не было. Поздний вечер пятницы. Раньше мечталось о длинных, свободных вечерах, когда можно было бы с книгой и горсткой барбарисовых леденцов залечь на диване… Оказалось, для этого необходимо всего лишь хорошее настроение. Соня «раскладывала» свои чувства по «полочкам». Как оказалось, у неё было много «полочек»: для любви, боли, тоски, памяти... Оставалось ждать, симулируя благополучие. Притворяться даже перед собой: «Я кайфую. Мне не скучно наедине с собой. Глупости всё это. Нужно работать, а не дурью маяться».

Включив компьютер, попыталась сосредоточиться, но выпитое вино мешало. Мысль: «Жить сегодняшним днем, – уже не казалась слишком безнравственной. – Кто сказал, что женщина, не имеющая детей, проживает жизнь впустую?»

В минуты душевного смятения она всегда вспоминала родителей, их ранний уход. Отца, читавшего ей перед сном сказки. Так хотелось вернуться туда, в детство.

Почему-то вспомнился сегодняшний собеседник. Трудно было

различить, но Соня наглядно знала их, встречая во дворе.

Действия обоих были недвусмысленны. Они даже не погасили свет, хотя, могли бы догадаться, что хорошо видны из дома напротив. Мужчина пытался раздеть женщину – она сопротивлялась… Соне стало стыдно, что подглядывает, она отошла от окна. Импульс воображению был дан, остальное легко дофантазировать, но она заставила свои мысли переключиться на другое.

На следующий день Соня проснулась от посторонних голосов.

На диване в столовой сидели родители Игоря. Он нервно курил

у окна. Ты подала на развод? Вчера принесли повестку. Я жду объяснений, – закричала свекровь. Объяснений? Извольте… Мы не можем более жить вместе. Я ухожу от вашего сына. Уходишь? Что ты возомнила о себе? Соня грустно улыбнулась, и это ещё больше «распалило» свекровь: Ты отдаёшь отчёт своим словам? Думаешь – выкрасилась, и за тобой очередь выстроится? Кто на тебя позарится? Бесплодная, безликая дурнушка. Что нашёл в тебе мой сын? Ты оказалась не способной создать нормальную семью, не смогла родить ребёнка… Мама, прекрати… – попытался вмешаться Игорь. Замолчи, тряпка несчастная, подкаблучник! Столько лет впустую… Теперь она хочет тебя вышвырнуть, оставить без квартиры? Это мы ещё посмотрим… Я не позволю… Так вот, оказывается, в чём дело? – рассмеялась Соня. – Тогда, громадное спасибо, что именно вы не разрешали сыну прописаться здесь. Ах, ты дрянь! Он, что же? Вещь, игрушка, от которой можно избавиться? Думаешь, не найдём на тебя управу? На коленях ещё приползёшь. Не сомневайся.

На фоне бури, бушевавшей внутри, сохраняя невозмутимость,

Соня говорила, не повышая голоса. Это так действовало на свекровь, что, окончательно забывшись, она «распалялась» ещё больше, извергая оскорбления и проклятия в адрес невестки, провоцируя и пытаясь вывести её из себя. Чтобы прервать этот бранный поток, Соня вышла в коридор, открыв входную дверь: Полагаю, все уже поняли, что «Рубикон» перейдён. Обсуждать более нечего. Я никого не приглашала к себе и не задерживаю. Прошу – на выход… Сволочь! Выгоняешь? Ничего-ничего. Мы ещё встретимся с тобой… Не сомневаюсь. До встречи в суде.

Когда дверь за родителями мужа закрылась, Соня обернулась к нему: Тебе тоже лучше уйти. Я соберу твои вещи и сообщу, когда за ними заехать.

К вечеру у неё началась лихорадка, поднялась температура. Теснило в груди, пришлось вспомнить об ингаляторе. Она и представить не могла, что таким окажется финал её брака: «Последний акт “Божественной комедии”? Как, однако, глупеет женщина, подпадая под обаяние мужчины, который предлагает идти замуж… Идеализируя придуманный образ, столь долго не замечать, что за ним ничего настоящего нет». Она металась в бреду, сквозь который сложились стихи:

«Унеси меня, ветер...

Унеси далеко.

Замети, вьюга...

Заморозь сердце.

Пусть оттает оно

Через много лет…

Когда память моя

Всё забудет…»

дней

в постели, не могла ни работать, ни здраво рассуждать. Немного придя в себя, позвонила подруге: Лара! Ты поговорила с братом? Ещё нет? А если он не захочет? Что значит «не захочет»? Заставим. Послушай, Лар! Не нужно никаких уловок. Говори с ним откровенно, скажи, что я в курсе твоих планов и согласна на встречу. Что не потащу его в загс. Во первых, мы оба ещё находимся в браке. Я-то отстреляюсь быстро, осталось два месяца. У него, думаю, будут сложности. Ведь там – дочь. Если он согласится, сможем попробовать… Просто встретиться. Знаешь, «клин клином». Ладно, позвони, когда что то прояснится. Бродя по квартире, Соня ждала звонка. То уговаривала себя, что всё делает правильно, и не нужно притворства. То ужасалась самой себе, понимая, что впереди – череда неловких ситуаций: «Ей бы насладиться будущей свободой, а она… Дура – дурой». Решила не торопить события: как сложится – так сложится… Лариса позвонила утром: Всё. Договорилась. Согласен? Лар, а я боюсь. Может, ну его… Знакомство это… Думаешь? Ладно, не надо никаких смотрин на юбилее твоего отца. Дай мне номер его телефона, сама позвоню. Как видишь, осмелела…

Соня набрала телефон Леонида: Здравствуйте, Лёня! Да, Соня, бывшая «малолетняя дура», как Вы когда то меня называли. Правда, я несколько повзрослела, но дурой, вероятно, осталась.

Он ответил так, будто её звонок был ежедневным: Здравствуйте, Соня! Рад слышать. Не могли бы Вы подождать минутку? – Через минуту в трубке раздался его голос. – А я отлично Вас помню. Странно, что за все эти годы мы не пересеклись. Как Ваш развод? А Ваш?

Оба рассмеялись. Хотите знать подробности? – спросила Соня. – Нет? И я не хочу. Это всё – уже по другую сторону. Может быть, встретимся? Сложно разговаривать, не видя глаз собеседника… Согласен. Только до конца недели я занят. Бюрократия, связанная с диссертацией. Ой, Лёнь! Лара говорила. Поздравляю с защитой. Здорово! Спасибо. У меня, знаете ли, звание – по совокупности работ, ну ещё пришлось последние полгода что то дорабатывать, слегка напрячься. Короче, начальство так решило. Сказали: «Хватит отсиживаться». Соня, давайте сразу договоримся, где и когда. А, может, перейдём на «ты»? Не против? Они ещё поболтали, думая про себя: «К чему всё это?»

времени года – четыре состояния души самой природы… На пороге весны… Встретились в первый календарный день весны, на улице было холодно – настоящая зима. Леонид с трудом узнал в Соне симпатичную девчонку четырнадцатилетней давности. Он тоже изменился, облысел, пополнел, но был ещё привлекательным. Рад, что мы встретились. Вы превратились в красивую женщину… Прости. Ты превратилась. Сколько же тебе сейчас? Нет, нет… я сам. Ларе – тридцать семь. Ты, помнится, моложе лет на пять. Стало быть… Где-то, тридцать два. А мне скоро сорок пять. Понятно… Акценты расставлены,

Соня. – Какое

Здесь неплохо. Правда? Вполне, – согласился он. При ярком освещении, оба ощущали некоторую неловкость. Разглядывали друг друга, знакомясь заново. Было приятно находиться в тепле, когда за окнами завывал ветер. А знаешь, – прервала Соня затянувшееся молчание, – много лет назад я была в тебя влюблена. Я догадывался. Серьёзно? Я же скрывала. Или Лара рассказала? Ни в коем случае. Просто ты была из катастрофически краснеющих. От кончиков волос до самой груди. Когда я к тебе обращался, у тебя всегда краснели и уши, и нос, и всё остальное. Неправда. Только уши и лицо. Смех разрядил обстановку. Вспоминая прошлое, находили его чудесным. А каким оно могло быть? Была юность, молодость… Засиделись допоздна, пока официанты не напомнили о закрытии. Выйдя на улицу, остановили такси. Соня назвала адрес. Когда подъехали к дому, спросила: Поднимешься? Не сегодня. – Проводив до парадного, поцеловал её в щёку, вернулся к такси и уехал.

В воскресенье, в полдень, – звонок подруги: Он ещё у тебя? Нет? Ну, рассказывай! Твоего брата нет, и не было. Рассказывать нечего. Посидели в кафе. Поговорили. Проводил до парадного. Всё. Ты серьёзно? Братец теряет квалификацию. Я ему шею намылю.

вздумай! Вероятно, ему нужно всё обдумать. Может быть, испугался?

действительно испугался: Соня понравилась ему. Привлекала полуулыбка, спокойный взгляд, какая-то недосказанность, затаённость. Но он не искал новых отношений, страстные чувства были в прошлом.

Судьба жены была ему почти безразлична. Она и раньше проделывала подобные трюки, но сейчас с нею была Маша – их дочь. Даже родители жены не знали, где находятся дочь с внучкой, а, может быть, и знали, но скрывали от него. Через несколько лет после женитьбы, Леонид узнал, что у жены – давнее нервное заболевание. С каждым годом оно прогрессировало, он отмечал в ней всё больше странностей. У него всё ещё была надежда, что её побег – это лишь проявлением болезни. После этой встречи Сонино настроение не улучшилось, Даже –наоборот… Она ещё больше запуталась в двусмысленности создавшейся ситуации. «Никакой депрессии!» приказывала себе, и мысленно наметила некую грань, за которой непременно наступит новая жизнь. Проговаривала вслух слова Кафки: «Стой под дождём, пусть пронизывают тебя его стальные стрелы. Стой, несмотря ни на что. Жди солнца. Оно зальёт тебя сразу и беспредельно».

Тем временем с надомной работой было покончено. Каждое утро нужно было спешить на работу – за опоздание лишали премии. Рабочее место с тремя коллегами получила на новом этаже, в угловом кабинете.

Мужчина, приглашавший как-то «закатиться» с ним в глушь, оказался начальником вновь организованного отдела. Поговаривали, якобы, специально для него был придуман этот отдел. Внимание к Соне с его стороны продолжилось. Правда, на дачу он больше не приглашал, но подсаживался к её столику во время обеденного перерыва в столовой. Предлагал пойти на выставку молодых художников

у выхода. Соня пряталась,

на? Стоит ли придавать этому значение? Я не ослышался? Вы назвали меня «милым»? Уже кое что. А знаете, Вам идёт напиваться. Кивнув, она направилась к метро, спиной чувствуя его взгляд.

Развели их с Игорем буднично, просто. Выйдя из загса, он предложил: Давай напьёмся? Отметим это событие. Разбежалась. И тебе не советую. Езжай-ка лучше домой.

Подожди. Просто посидим, чаю вместе выпьем. В последний раз. Его просьба тронула Соню, и они поехали к ней. Совместный ужин на её кухне теперь уже ничего не значил. Выпившего Игоря развезло: Не могу поверить, что у нас всё кончено. Ты останешься моим родным человечком!

Ненавижу слово «человечек»!

Ладно, прости. Ты, Сонька – человечище. Знаешь, я многое переосмыслил. Почему поступал именно так, а не иначе? У всех нас – свои «скелеты в шкафу».

В этот вечер от бывшего мужа Соня узнала многое… Например, то, что в детстве, он болел «свинкой», детей иметь не может. Прости меня, скотину. Мать не разрешала говорить тебе об этом. Жаль, Игорь. Правда, жаль. Напрасно ты не рассказал в своё время. Возможно, наши отношения могли бы сложиться иначе...

Ни семьи, ни детей... «Пустоцвет, – пригвоздила к позорному столбу себя Соня. – Как могла она столь долго полагаться на человека, который ни разу не решился положиться на самого себя?»

Выпроводив Игоря, долго не могла заснуть. Иногда казалось –кто-то бродит по дому. Далеко за полночь, как будто, куда-то провалилась. Ей редко снились сны. Иногда они запоминались, но она не пыталась разгадывать их подтекст, и уж тем более, не принимала их, как руководство к действию. Странно, но в ночь после раз-

вода ей приснился ярко-красочный сюжет. Похоже, подсознание дало волю фантазии. Сквозь него слышались шорохи, за окном ветер пел свою мелодию...

Планов на выходные не было: «Начинать жизнь заново – так начинать. Квартира требовала веника. Хозяйственные заботы успокоят», – решила Соня и начала со стирки. Вода, словно бы, смывала все накопившиеся обиды. Два дня, не останавливаясь, мыла, скоблила, выгребала… Телефон молчал. Пахло прибранным домом, едой... Тело ломило от усталости, но наступивший понедельник она встретила с воодушевлением. Уходя из дома, оставила включённым свет – не хотела возвращаться вечером в тёмную квартиру. На улице случилась оттепель. На работу пришла с промокшими ногами. В её отделе наступил период какого-то застоя. Прежний программный продукт – результат коллективного труда, был продан фирмой предприятиям города. Сотрудники находились в ожидании, когда сверху «спустят» новый проект. Наступившее бездействие было утомительным, рабочий день тянулся медленно, нудно.

Вынужденный штиль подсказал Соне, что придумываемые ею истории можно было бы записывать. Иногда они сами «находили» её во время лёгких приступов писательской лихорадки, своего рода невроза. Прежде, сочинённые сюжеты забылись, вытесненные реальными событиями…

имена, стала

жизни коллег или случайно

между собой

причудам

репликами, диалогами. Ведь все эти истории, так или иначе, могли бы произойти в реальной жизни. Иногда в зарисовках проступали образы, заставляя сжиматься её сердце. На самом деле, за придуманными героями, словно под маской, она пряталась от превратностей своей жизни. Несмотря на то, что рядом с нею были коллеги, с которыми можно было поговорить, она ощущала, тем не менее, свою одинокость. Потому что все они возвращались к своим любимым, или нелюбимым... У всех была своя жизнь, в которой главное место занимала не она… Её же жизнь оставалась ничем не заполненной, дом встречал пронзительной тишиной

чего выткана ткань зимних

нокого утра?»

«Утро начинаться не хотело, Смежив веки слабо и несмело. И метались тени по квартире –В этом ли, в придуманном ли мире?

Что то давешнее всё довлело. Засоряло мысли и шумело. Так хотелось вырваться наружу –Даже в мир, в котором ветер вьюжит».

В обеденный перерыв она нехотя плелась в столовую. Как обычно, к ней подсаживался молодой шеф. Соня так к нему и обращалась: « еф». По фирме поползли слухи, что у них – отношения.

Ну, и зачем это Вам? – спрашивала Соня. Что именно? Чтобы все думали, что у нас – роман?

Вы же независимая женщина. Во всяком случае, таковой хотите казаться. Разве Вас волнует общественное мнение? Представьте, волнует. Вот зафиксирую все Ваши знаки внимания, опишу в своём очередном сюжете, и тогда Вы не отвертитесь. Придётся жениться на пожилой тёте. Что ещё за сюжеты? Впрочем, неважно. Вы не похожи на пожилую тётю. К тому же, замужем.

Устаревшая информация. Я – разведена. Так что, берегитесь! Чудесно. Не пытайтесь разглядеть на моём лице печаль по поводу Вашего расставания с мужем. По этому поводу не испытываю ни тени сочувствия. Советую отпустить прошлое. Вообще, я бы сделал Вам прививку некоего легкомыслия. Вы – слишком уж «перфекционистка». Не преувеличивайте. Ничуть. Вы – закрытый человек. В Вас больше загадок и вопросов, чем ответов. И эта тайна вызывает во мне интерес. Вдруг, неожиданно он снял с её руки часы. Что Вы делаете? – вскипела она. – Вы полны сюрпризов, не так ли? – От прикосновения его ладоней она ощутила дрожь, словно удар тока... Забираю Ваше время. Теперь оно принадлежит мне. До последней секунды. Вот-вот. И эти слова тоже вставлю в сюжет. Даже не придётся, в меру фантазии, дополнять небылицами. Они и так в избытке… Четыре времени года – четыре состояния души

еожиданно в один из вечеров пятницы пришёл Леонид: Прости, что без предупреждения. Потянуло. Очень захотелось увидеть тебя.

стоит оправдываться. Только честно, сам захотел или Лариса заставила?

Я уже взрослый «мальчик». Меня трудно заставить сделать что либо, если сам не захочу… Хотя, сестрица постоянно «обры-

«Ещё не успели допить из бокала… После „этого“ женщина должна лежать, улыбаясь во тьме… Вслушиваться в тайное, ещё невидимое, но уже каким то особым чутьём осознанное: „Быть матерью подойдёт ей идеально. Не может быть иначе“. По лицу женщины блуждает пьянящая улыбка „Беатриче“…» Начался самый главный, придуманный ею, сюжет. Новое ощущение себя… Ничто не требовало комментариев. Наступил этап, когда она «вышла» из тени, за рамки привычного бытия… Встреча с Леонидом оказалась единственной яркой краской в палитре её нынешней повседневности. Правда, их встречи напоминали встречи кораблей в море, которые, приспуская флаги и приветствуя друг друга, идут дальше своим курсом. Он рассказывал о своей докторской. Немного волновался, ожидая из ВАК-а подтверждения о присвоении ему докторской степени. Его работа была ей интересна, тем более, что, будучи математиком, она ясно представляла, о чём в ней идёт речь.

Леонид приходил по пятницам, каждая встреча в точности повторяла предыдущую. Они нигде не бывали вместе. То, первое свидание, оказалось единственным. Их встречи не превратились в лавину, сметавшую на своём пути прошлые чувства и привязанности. Оба не были ослеплены любовной вспышкой… Хотя, личные мотивации каждого из них были понятны – свидания скрашивали обоюдное одиночество.

Первое время он восхищался Сониной «кухней», умением красиво сервировать стол: Это ты так потрудилась? – удивлялся всякий раз.

Но потом вполне привык и перестал замечать.

Тем не менее, когда он приходил, она всё же ощущала лёгкую пульсацию крови и замедленные удары сердца. Она так старалась, так желала «желать»… Уговаривала себя, что только мужчина знает, какой должна быть женщина…

Лариса была счастлива, что задуманное ею состоялось. Однажды, придя к Соне, проговорилась: Как тебе нравится эта стерва? «Явилась – не запылилась». О какой стерве ты говоришь? Тебе Лёнька ничего не говорил? Ну… – замялась Лариса. Лара, не темни! Договаривай! Жёнушка-то объявилась. Правда, торчит у своих родителей. Ты не расстраивайся. Он к ней никогда не вернётся. Но он должен был мне рассказать, – возразила Соня. – Согласись. Как то это нехорошо… Неправильно.

Соня! Я думала, что ты – сильная.

Знаешь, с радостью стала бы слабой. Говорю тебе… Успокойся и не бери в голову. Там, всё – в прошлом. Посмотрим, – неопределённо ответила Соня.

Она «плыла» по жизни, ошеломлённая, переполненная нежностью к тому, что уже зрело в ней. Всё притихло, отбушевало. С каждым днём жизнь добавляла грустной иронии – в праздники и выходные она по прежнему оставалась одна: «Пора расставаться с очередными иллюзиями». Продолжая приходить по пятницам, о жене и дочери Леонид ни разу не обмолвился. Из за этих недомолвок в Сониной душе возникла полоса отчуждения. Из размытой она всё более приобретала чёткие очертания. В груди заворочалась глухая досада… Не выдержав затянувшегося молчания, однажды спросила: Как твоя дочь? Всё хорошо? Понимаешь, тяжело произносить, но Машка стала совсем чужой. Каждую субботу тёща привозит её к метро. Даёт бесконечные указания, что – можно, чего – нельзя, чем кормить... Маша – замкнулась. Совсем отвыкла от меня. С трудом

стую пенку сквозь пар, вьющийся над чашечкой кофе.

Соня «отодвинулась» от действительности, и вновь в голове зазвучали поэтические строки:

«Слушать. Совсем не слышать.

Смотреть. Но мимо. Сквозь.

Всё же пытаться выжить.

Вместе. Возможно, врозь.

Всегда. В толпе. Быть лишней.

Опять. Везде. Одной. Узор, которым вышит

Мой путь. – Он только мой».

На службе началась работа над новым проектом. Соня старалась помогать коллегам, если в её помощи кто-то нуждался. Некоторые из них, видя неоднозначное к ней отношение со стороны начальника другого отдела, злословили: «Не от доброты душевной помогает, а от стремления чем то выделиться».

еф донимал её вопросами: Что у Вас стряслось? Ничего пока. Что значит – пока? То и значит – пока ничего не стряслось. Но может стрястись? Всегда что-то может стрястись. Последнее время Вы мне очень не нравитесь. Я не обязана всем нравиться. Прошу Вас, перестаньте ко мне подсаживаться. О нас вовсю уже сплетничают. Мне – плевать.

опустошён, у него подскочило давление. Я никогда не видела его в таком отчаянии. Просто морально уничтожен. Мы не знаем, что делать, – сообщила Соне последнюю новость Лариса.

Наверное, чтобы всё прояснить следует сделать генетическую экспертизу, – после нескольких минут молчания посоветовала Соня. Придётся. А что будет, если Машка, действительно, не его дочь? Не знаю. Может быть, его утешит мысль, что он вскоре снова станет отцом? Ты серьёзно? Почему молчала? Даже мне, своей лучшей подруге «ни слова»?

Я не была уверена. А во вторых, поняла, что для Лёни только его дочь имеет значение. Если хочешь, сообщи ему о будущем отцовстве. Я не возражаю. Леонид не затрагивал тему о Сониной беременности. А она отслеживала по минутам бег времени, хотя, знала наверняка, что Лариса рассказала ему об этом. Они подолгу молчали, обмениваясь короткими фразами, типа: «Есть будешь?» «Да, спасибо», или «Нет. Не голоден». Им не о чем было говорить, встречи полнились тягостным молчанием. Он был погружён в судебную тяжбу с женой.

Порой, Соне стоило невероятных усилий дождаться его ухода. Пятничные встречи её тяготили, и она стала избегать близости ним. Наконец, не выдержала: Надо поговорить, Лёня. Сам видишь, ситуация сложилась двусмысленная. Нам с ней не справиться. Думаю, пора расстаться. У тебя появился кто то другой?

сделать вид, что слушаешь. А я говорю и говорю, чтобы не слышать, как ты молчишь, и совсем не для того, чтобы ты меня услышал. Это уже невыносимо. Хотя, по правде, я не рассчитывала на большее. А ты и не предлагал. Наши отношения зашли в тупик. Но, всё равно, я рада, что они были. Потому, что сделала то, ради чего встречалась с тобой. Не ожидал от тебя, Соня. Это пошло… Не очень красиво, согласна. Но, разве называть вещи своими именами – пошло? Как быть с утверждением, что лучше сожалеть о содеянном, чем о не содеянном? Любовники должны расставаться на пике любви… А мы и не любили вовсе, никакого пика в наших отношениях не испытывали. Прошу, не приходи больше. Каждая встреча должна становиться подарком, а не испытанием. Я стала мудрей, не верю в «авось». «Не стерпится. Не слюбится». Так для тебя наши встречи были испытанием? Казалось, мы понимаем друг друга. Неужели ты ожидала любви смертельной, на разрыв аорты? В жизни, дорогая, всё намного прозаичней. Мои страсти остались позади. Да и твои тоже… Кстати… Лариса рассказала мне о твоём положении. Как человек порядочный, я, конечно же, буду помогать… Спасибо. Не нужно. Но, если когда-нибудь захочешь общения с ребёнком, не стану возражать. Это и твой ребёнок. Что до любви? Мне совсем не стыдно признаться… Да, грешна… Нуждаюсь в любви. Пусть, даже, трагической. Счастливая – редкость. У нас с тобой была лишь физиология… Думаю, женщина, начинается там, где её сотворяет желание. Без любви она умирает. Превращается в функцию. Мы всё время больше молчали, молчали… Видишь? Несмотря ни на что, мне удалось тебя разговорить. Возможно, сегодня я не с той «ноги» встала?

буду. Да, и не за что...

звучал сарказм…

кого уже

была секретом.

для

с ним, она перестала хо-

дить в столовую.

Хотелось, чтобы время побежало скорей скорей, и чтобы лето пролетело как один день… Но июльские ливни затянулись… Подкрался незаметно август и изводил жарой… Стало рано темнеть… Чувствовала себя она вполне сносно, но самым утомительным оказалось – пробегать по коридорам фирмы, пряча глаза от коллег. Декретный отпуск подарил Соне долгожданную свободу. Она окунулась в созерцание самой себя, продолжая заниматься сочинительством.

Перерабатывая свои прежние многочисленные записи, выстраивала целый ряд событий, случайностей, хотя была на сто процентов уверена, что в жизни ничего случайного не бывает.

Никакого особого языка у неё не было. Простой, даже примитивный, синтаксис, слова, подхваченные с натуры. Тексты были выстроены аккуратно, сказывались её математические знания в написании алгоритмов и программ. Иногда она специально придавала им хаотичность. В одном и том же тексте иногда встречались несопоставимые герои, каждый со своим настроением, со своим языком. «До» и «После», с их правдами или вымыслом. Через все тексты проходила её душа, её авторское «я». Каждый день в компьютере появлялись продолжения очередных мелодрам, миниатюр или стихи.

Перечитывая написанное, не верила: «Неужели

Шеф звонил много раз в день: Чем Вы занимаетесь? Пишете? Надо больше гулять. Я соскучился по Вам. Дорогой мой! Да у вас – зависимость. С ней необходимо бороться. Соне нравилось разговаривать с ним по телефону, когда никто не подсматривал за ними. Она с нетерпением ждала его звонков. Но, приходить к ней – запретила. Я приеду, – настаивал он. Ни в коем случае. Это не разумно. Не хочу, чтобы Вы видели меня в моём нынешнем положении.

Не разумно? – возражал он. – Надо что то делать с тем, что с нами происходит. Понимаете, о чём я? Мы – чужие и близкие. Нужен ли нам конфетно букетный период? Мне стало мало лишь любить Вас. Опомнитесь, я стара для Вас. Я люблю антиквариат, – рассмеялся он. – При встрече Вы расскажете мне, как я не прав. Дайте времени – время. И, в конце концов, верните мои часы, –потребовала вместо ответа Соня. Ни в коем случае. Я же сказал, что Ваше время теперь принадлежит мне. Знаете, настоящее представление о времени дают электронные часы, с прыгающими цифрами, где одна секунда зримо сменяет другую. А мы теряем драгоценные минуты… Абстрагироваться от времени не удастся… Скоро Новый Год… И мы встретим его вместе… С ёлкой… У меня на даче… Знаете, – перебила Соня, – сейчас скажу то, о чём, возможно, потом пожалею. Когда я ушла в декрет, у меня появилось какое то чувство расслабленности.

проблемы… Рядом – никого.

И свою, в том числе… Мне

смеюсь без повода… Сумасшедшая! В минуты внутреннего покоя наблюдаю, как уменьшается световой день… И за собачками, которые вынашивают деток… Слежу, как развивается мой собственный детёныш, как вопреки всему, разрастается моя невозмутимость. Это путешествие внутри собственного «я». Не смейтесь! Это познание, оно – бесконечно. Для меня очень важны психологизм и живая ткань бытия. Со всеми приметами: смешными, печальными, добрыми. Злыми, наконец. Вероятно, я утомила Вас, но необходимо выговориться. Мне – скоро тридцать четыре… Моему малышу – восемь месяцев… Я ещё не знаю, какого цвета у него глаза, не чувствую его запах… Я – поздно родящая… У меня –страхи, переживания… Господи, как я стараюсь их превозмочь… Но, вопреки всему, вера в то, что всё будет хорошо – сильнее. Думаете, я не сомневаюсь в себе, в Вас? Ещё как… Утром – сомневаюсь, днём – нет. Ночью, снова, – да. Давно хотела признаться… Я возненавидела все эти ханжеские установки: «Одна жизнь –один мужчина». Или – «Судьба ведь одна». Нет! У каждого – свои «двери». За каждой открывается новый опыт. Болезненный, порой мучительный… Все эти двери, опыт, ошибки становятся судьбой. Начинать сначала? Страшно. Но, попробую… Не перебивайте! Я сама перебьюсь. Возможно, что наступлю на те же самые «грабли»… Но, это же моя жизнь. Значит, и «грабли» – мои… Какая, в сущности, разница, обманете Вы меня или нет, если мне это нравится?

Если бы тогда, в кафе, мы не познакомились, наверное, моей личной истории хватило бы на коротенькую новеллу. А так – складывается целый роман. О себе… О нас... Даже, если кто-то и разгадает, что это – мы с Вами… Плевать! Видите? Я уже использую Вашу риторику. Роман почти закончен. Но

Когда начинаю писать что то новое, мне кажется, что я умещусь на нескольких страницах, – такой небольшой рассказ. Часто получается больше, по сути, не рассказ, а маленькая повесть. Или, даже – минироман.

Каждая рассказанная история – это прожитая жизнь, некая модель, не не нравоучительная, а моего философского видения концепции картины мира.

Рассказав – отпускаешь прошлое. Так должно быть по каким то законам. Но по сей день не могу расстаться с прошлой жизнью, изображённой мною в разных эпизодах и жанрах.

Тема детства, юности, взросления – всегда со мной. Воспоминания никуда не уходят, не оставляют.

Всякий раз, когда ставлю точку, ловлю себя на ощущении, что сказано не всё. Или почти всё. Мне жаль расставаться с героями, и часто они переходят из рассказа в рассказ, из цикла в другой цикл, растягивая и уплотняя пространство повествования. Рождается

Может быть, именно потому, что мне небезразлично, что увидит в моём тексте другой человек, часто оставляю в нём открытый финал, как будто давая возможность этому, другому, ответить мне.

Это некое бесконечное путешествие по воспоминаниям, путешествие без виз, где единственным багажом являются память, мириады смыслов и ощущений, благодаря чему даже сегодняшняя моя жизнь обретает смысл.

На каком-то этапе существует момент выбора своей системы координат, момент осознания собственного места в этой бесконечной реке памяти.

Память даёт толчок, воображение начинает его разворачивать. И над этим процессом я уже не властна. Любая моя вещь растёт сама по себе, как дерево, а не строится по моей воле, как дом.

Так что я сама часто удивляюсь каким то поворотам, неожиданностям. В смешных ситуациях смеюсь громче всех… В общем, я сама – свой главный и благодарный читатель. Что получилось в итоге, не знаю... Возможно, кто-то увидит бессвязный поток, а кто то – даже реку. Кто не боится утонуть, – добро пожаловать.

Родилась в Киеве. В Берлине с 1994 года. Выпускница Киевского Государственного Университета им. Т. евченко. Математик программист.

Литературная деятельность началась в 1995 году.

Публикации:

В альманахах: «Берега» (№№ 1 – 2, 1996, 1997 гг.); «Параллели» (двуязычный, Потсдам, 2001 г.); «До и После» (№№ 1 – 25, 1997 2021 гг.); «Третий этаж» (2012, 2013, 2018, 2020 гг.)

В сборниках: «Еврейские мотивы» (2011, 2015 гг.); «На еврейской стороне улицы» (2018 г. Берлин), изданном при поддержке Союза Писателей Межнационального Согласия ФРГ.

В антологиях русских поэтов Германии: «Ступени» (СПб., Алетейя, 2005 г.), «Четвёртое измерение» (СПб., Алетейя, 2008 г.). Автор книг: «Я не от плоти» (Сборник стихов, Берлин, 2000 г.); Двухтомник избранных произведений: «Черновик чувств» и «Рисунки на песке» (Повести, рассказы, лирические миниатюры, стихи, Берлин, 2016 г.); «Monbijouplatz или хроники не о любви» (Эссе; Берлин, 2019 2020 гг.).

Роман * Повести

РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА / Роман

Лина, плюс Яна, плюс Любочка равняется

Бело-чёрно-рыжие

Новая Классная

Крокодиловна

« кола Злословия» Владимирская Горка

«Короля играет свита»

Лина

Яна

Любочка

Зинченко

Стенгазета Крокодиловна

«День Икс»

Пестики... Тычинки…

Дискотека «Все в Горошек»

Яна

Семейные тайны

Пепел

Любови... Любови

Яна

Песочные часы

Последний звонок

Снег... Гололёд... Каблучки…

Качели

Жила была Любочка

О чём дева плачет

Случайные неслучайности

Предчувствие