ЛЕОНИД БЕРДИЧЕВСКИЙ «ГОЛУБОЙ РОЯЛЬ» (Переводы; Эльза Ласкер-Шюлер; Берлин, 2018 г.) by literaryStudio

ЭЛЬЗА ЛАСКЕР-ШЮЛЕР

ГОЛУБОЙ РОЯЛЬ Книга стихов

Перевод с немецкого Леонида Бердичевского

Берлин – 2018

ЭЛЬЗА ЛАСКЕР-ШЮЛЕР

ГОЛУБОЙ РОЯЛЬ Книга стихов

Перевод с немецкого Леонида Бердичевского

Книга иллюстрирована работами Э. Ласкер-Шюлер Макет и вёрстка Иосифа Малкиэля ISBN 006 – 5 – 926987 – 31 – 14

Берлин, 2018 2

В РИТМЕ ВЕКА (от переводчика) «Не хватает глухонемого времени, чтобы согласно Э. Ласкер-Шюлер, захлебнуться в непроходимой лирике современной Германии» Карл Краузе Подходил к концу девятнадцатый век, уступая дорогу новому. Предпосылки того, чего можно было от него ожидать откровенны: революции, войны, более кровавые и жестокие, учитывая новую идеологию, достижения науки и техники. Находки и разочарования Времени. Одним словом, новое дыхание жизни, скорость жизни. В цивилизованных странах стали возникать новые школы и направления в области культуры и просвещения. Даже сложившиеся мастера примкнули к нововведениям. Возникали группировки, порой, опережая друг друга. Французский сюрреализм, итальянский футуризм, российские конструктивизм и абстракционизм, германский экспрессионизм. Каждое из этих направлений было экспортировано в другие страны, но в своей модификации. К числу уже сложившихся мастеров, безоговорочно принявших идеологию нового, относится художница и поэтесса Эльза Ласкер-Шюлер. Ещё в конце XIX века её графические и живописные работы выставлялись на художественных выставках Германии, вызывали интерес читателей и критиков её литературные произведения. 5

Ознакомившись с первыми стихами Г. Гейма, Г. Тракля, А. Штрамма, первыми публикациями Г. Бенна, увидев живопись и графику Э.-Л.Кирхнера, Г. Гроса, Э. Хеккеля, П. Клее и других, она поняла, что именно такие мастера близки ей по духу, соответствуют её мировоззрению. Её творческий почерк и в литературе, и в изобразительном искусстве претерпел изменения. Он, словно бы, заново возник, приняв новое мышление и формы. Однако, остановимся на основных моментах её жизни. Родилась Елизавета (Эльза) Шюлер 11 февраля 1869 г. в германском, тихом городке Эльберфельде. Она была младшей среди шестерых детей в семье. Всю жизнь её преследовали потери родных и близких людей. Она получила хорошее образование в семье, материально обеспеченной и образованной, – на дом были приглашены педагоги и гувернёры. Сочинять стихи начала рано. Книги её оформлены и иллюстрированы ею самой, или ближайшими друзьями-художниками. Родители не препятствовали выбранному ею пути. В 1894 году она вышла замуж за врача Бертольда Ласкера. В этом браке, который просуществовал до 1903 г., в 1899 году родился единственный сын – Пауль. Впоследствии, он стал знаменитым художником. Он умер в 1927 г. от врождённой болезни сердца. Первые публикации стихотворений Эльзы ЛаскерШюлер появились в газете «Die Gesellschaft» («Собеседник»), в 1899г. После развода с мужем, в том же году она вышла замуж за Георга Левина (Герварта Вальдена) – издателя и организатора корпорации искусств «Sturm». В 1904 году вышла её первая книга «Der Siebente Tag» («Седьмой день»). В последующие годы она выпустила множество отдельных книг, и собраний сочинений в трёх, шести и девяти томах (поэзия, проза, драматургия, публицистика, эссе). Поэтесса была верующим че6

ловеком, библейские тексты были подвластны её перу. Примером может служить книга «Еврейские баллады». Издатель Петер Хилле, писал: «Чёрный лебедь Израиля, его Сафо, – разламывает этот мир. Излучает в темени детскость. В её волосах странствует ночь. Странствия красивей цветов, – в них сгорает её душа». С 1905 года она выставляла свои графические и живописные работы на многих коллективных и персональных выставках в Германии и за рубежом, вплоть до конца жизни. Её литературному и изобразительному творчеству присущи экспрессионистское дыхание, собственные находки в восприятии этого течения, даже после того, как многие мастера от него отказались. Тогда же она получила литературную премию им. Клейста. Когда Германию захлестнул террор нацизма, она эмигрировала. Сперва в Швейцарию, затем окончательно, в Палестину. Умерла Эльза Ласкер-Шюлер 22 января 1945 г. в Иерусалиме. Книга переводов, которая находится перед Вами, дорогие читатели, – это нелёгкий, жизненный и творческий путь поэта. Книга во многом биографична. При переводах её поэзии, мне пришлось, словно бы заново, окунуться в специфику немецкого языка, его фонетику, лексику, фразеологию, в сложность и замысловатость его составных слов. Именно так строит поэтесса ритмическую протяжённость строки, усиливая её своим глубоким и беспокойным дыханием. Многие её стихотворения, вроде бы, захлёбываются в метафорах и гиперболах. Однако, их не спутаешь ни с кем из писателей. Её почерк узнаваем в своём мироощущении, тревоге и радости, в искренности встреч и расставаний с персонажами. Многие синонимы в её стихотворениях свежи, хотя иногда – трудны при переводе. Но, переводя её произведения на русский язык, поверьте, я получал наслаждение от аромата её стихов, даже, при некоторой суетливости 7

предлагаемых ею строф и образов. Я благодарен Судьбе, предоставившей мне встречу с творчеством Эльзы Ласкер-Шулер. Она, безусловно, полезна моему оригинальному стихотворчеству восприятием иноязычной поэзии в целом. Горьким восторгом, неожиданной грустью, улыбкой и, порой, неуправляемой слезой нередко сопровождался мой труд. На русском языке её стихи публиковались в антологиях немецкой поэзии, тематических сборниках, альманахах. Однако, насколько мне известно, отдельной книги переводов её стихов не было. Мне захотелось заполнить эту нишу в отечественной переводческой литературе. Насколько мне это удалось, – судить вам, дорогие читатели. В основном, переводы выполнены из книги Else Lasker-Schuler. Ausgewahlte Gedichte. Aufbau-Verlag, Berlin und Weimar, 1968. Январь – март, 2018. Берлин

ХРОНИКА Отец и мать уже на небе. Аминь. И там три тени, рядом с ними, – все окунулись в сновиденье, в гостях у Бога, – сохраняют грусть Нас было три сестры и брат один. мы жили тихо, словно сфинксы фараона. Всемирная война была на стрёме. У Мастера был точен глазомер, – Он знал, где брат мой обитает, о сёстрах, – о моих принцессах, – их вечном хомутé на шеях, он знал, что Божий сын живёт на небе, о том, что всем по вкусу наша кровь, и солнца вдоволь Мертвящая прохлада на земле, но голодать мы, всё равно, не будем, и будем помнить, – всё на свете смертно. Аминь. Стою я с краю у могилы общей, – не вижу продолженья нашей жизни Наш пароход плывёт по разным странам, встречая по пути то злобу, то улыбки. Мы лишь стираем пыль событий безразличных, и времени уставшую тоску. И к Дьяволу мы жалость проявляем, и снисхожденье, при общенье с ним.

ПОСЛЕДНЯЯ ЗВЕЗДА Мой яркий взгляд струится в пустоту, не зная, будто жизнь пустою будет. Известие об этом луч принёс мне, – на ткани воздуха, колебля тишину. Кружится время, словно шар земной в безумном танце, но совсем не танец. Холодным змеем вьётся пряный воздух, – столбами кольца веселят мой взгляд Вдруг распадаются и снова начинают сопровождая звонами движенья их лебединым взмахом надо мной, вращая их у времени на бёдрах, окрашивая в цвет мои волненья, мне дарят свой несвежий поцелуй, который по утрам цветёт, ликуя, предположительно, на третий день. Но это, вовсе. не конец движенья, – ещё он оставляет мне на память, по каплям закрепляет эту память, а после, – испарением воды. И уж тогда, на склоне всей земли, раскачиваясь в опьяненье диком, пенясь, с издёвкой, позабывши обо мне. Лишь тень свою оставив в забытье, да робкое, несмелое движенье дыханья времени, – оно вот-вот заглохнет в коленях неуёмных безвременья, не вентилируя в пещеру жизни вход, перечеркнувши достижений вехи, и танца моего находки для потехи, при полной слепоте

ПОСЛЕДНИЙ За спиной едва слышна музыка ночи, – постепенно она затухает. Обращаю мечты свои к звёздам, они направляют лучи, словно стрелы, к земле, приближая собой непроглядную даль. Луна представляется мне световым пятном, при этом, что-то бормочет, как дервиш, кружась в магическом танце. В сиянье плывёт силуэт юноши белопенистый, среди ночи разрезая лавину облаков, но серость ночная прочна и плотна. Дрожь в моих коленях участвует в этом, и сохраняя караул на посту облаков, руки мои ощущают гибель всего человечества. Погода служит происходящему. За спиной едва слышна музыка ночи, – постепенно она затухает.

КУДА МОЁ СЕРДЦЕ НАПРАВИТ СМЕРТЬ? Мы наши сердца несём друг к другу экспромтом, – во мраке ночи, – слив воедино нашу истому. Куда моё сердце направит смерть? В суету постороннего шума. Остановит камнем его в саду, или отправит его в дорогу. Мне, как обычно, тревожно ночью,– когда небо покидают звёзды. Множество звёзд из наших сердец, – пламя их, от твоего отраженья. Любовь их достойна нас обоих, но сердце моё направляет смерть.

МЕЧТАЮ ОБ ОДНОМ Болезненно я вижу цвет, обычно поутру, – таков он, как твоя душа. Об этом не должна я забывать, и грусть в моих глазах должна погаснуть. Я рассказать тебе хочу о крупных звёздах иль может их ты видел на земле? В моих мозгах последние ростки, – не ощущаю я себя такой, как прежде. Мечтаю об одном, – чтоб ты спокойней стал, – твоя душа в моих глазах повисла. Ну, почему ты этого не видишь? «Земля на месте» – отвечаешь ты.

СЕРДЦЕ МОЁ ТАРАХТИТ Сердце моё тарахтеть устало в синий простор бархатистого неба, – там звёзды бросают взгляд на меня. Я плыву серебристым этюдом, небо увеличено в сотни раз, приютившись в сердце моём. Жизнь моя на последнем аккорде, при тишине, как хотел того Бог. Псалом затух. Мир, как прежде, озлоблен.

СЕРДЦЕ МОЁ ОТДЫХАЕТ Отдыхает уставшее сердце моё, успокоено бархатом ночи. А на вéках моих мирно звёзды лежат. Из серебряных звуков написан этюд, чтобы мир по земле прокатился. Умножается он сразу в тысячи раз. Это жизни моей самый главный аккорд, – он спокоен, как Богу угодно. Только б мир изучил избавленья псалом.

ПОЖЕРТВОВАНИЕ Вижу я череду облаков, проплывающих строго. Вот, распались они, обнажив голубую дорогу. Я парю над землёй, – открываются взору картины: иероглифы, знаки луны и, конечно, мужчины. Но себе задаю постоянно я те же вопросы Я давно родилась, – умереть мне едва удалось ли? Ведь на мне было платье тогда из глубоких сомнений, а страданье старухи, – колёса случайных решений Все картины просмотрены, – выигрыш мой безнадёжен. Всё, что я сочинила теперь, ни в какую, негоже.

Я ЗНАЮ Знаю, наверно, что скоро умру я. Вот, деревья воспрянули от светлоты, в ожиданье июльского поцелуя. Потускнели, и стали неясны мечты, но в стихах моих рифмы как будто прозрачны, сочиняла я их, – но концовки их мрачны. На могилу мою принесёшь ты цветы, лишь в бутонах: любила я их поцелуи, хоть и знаю наверно, что скоро умру я. Над просторами Бога дыханьем парю я, и легко успокоюсь, чтоб все её видели ту тропу, у последней моей обители.

ОСЕНЬ Сорвала на обочине синий цветок, – это был маргаритки угасший росток. Вот и Ангел пришёл, чтобы сáван мне сшить по размеру. Я надену его, отправляясь с иные миры, обессмертив себя в мемуарах любовной поры, и покойник воскреснет, чтоб принять его тут же, на веру. И под флагом любви он забудет дурные приметы, хоть и пляшут метели, и воют холодные ветры, и волнуют деревья вокруг, и кружат каруселью, ударяя в больные сердца, что покоятся в их колыбели. Как мне горько и тяжко тащить этой осени груз. Ведь луне лишь дано отвечать на любые вопросы. Всё заметит она совершая небесные кроссы. Жаль, ответить на всё не смогу я, да и не берусь.

ВЕСНА Мы мечтаем, чтоб лунный нас свет привечал, и дежурил весеннею ночью, как детей, нас вниманьем чтобы опекал Мне бы в жизнь твою вмиг заволочься. не закончился б только улыбок запал. Ночью, грусть моя по материнской любви, по отцовскому слову и играм, – грусть несётся по венам броженьем в крови, суетливо по жизни запрыгав, – может, враг своей злобой в висок угодил? Да, мой враг, нацепив шелковистый наряд, ветром, ласковым благоухает Ты достоин, мне бросить родительский взгляд, – он весною меня восхищает, – он вольёт в нас свой лад.

ИСЧИСЛЕНИЕ Я плачу, – мои мечты поглощает мир. В моей темени святое послание не имеет значения. Мои глаза не различают дороги украшенной звёздами. Чего я прошу от твоей души, – знаешь ли ты? Мне кажется, что я слепо нахожусь в твоём теле. Своё кровообращение я направляю к твоей крови. Я очень богата, хоть никому ничего не должна. Я держу всё своё в своём дому. Я мечтаю, чтобы ты обучил меня всему – пусть без значения. Тебе известны мои цвета, – чёрный и звёздный. Я могу, даже при холоде, предъявить прозрачность цвета. Всё умерло, в живых только я и ты. 20

БАЛЛАДА ИЗ СТРАНЫ СКОМКАННЫХ ГОР Он оценивает себя по дьявольским женским взглядам своих сестёр. Как капризный котёнок, что пищу жуёт перед дверью, и лижет он деньги, как свою мозоль. В трактире, у стойки с дичью сидит он, подсчитывая с подручными дневной доход. Яркие, как красный сок, стекают в кожаный кошелёк, монеты. Они блестят, а он, с удовольствием, наблюдает за этой струёй, и хохочет! И вершина заработка золотисто-каменистого цвета, кружит ему голову. Опьянённый, покряхтывая, шутит: «Господи! Прокляни меня, ведь я Дьявол!», и вино брызжет, опускаясь пузырьками. Буря рычит, словно светопреставление, и деревья, высвеченные пятнами воют, как при кровосмесительстве.

Трах-тибидах раздаётся в сумерках, – мальчишки смешно повторяют, швыряясь грязью и мусором. Призраки теней мечутся, разрезая ночь, и их блики блуждают вдогонку ночи. Странники крестятся и молятся. Безумные украшения висят на телах. Трактирщики предлагают их женщинам. Гром аккомпанирует всему. В поисках красных телец, зной вздрагивает красной запрудой по изрешечённым им переулкам. Совершаются грязные проступки вызывая жалость к пожилым людям, утомлённым жизнью. Мы видим толпу женщин, предлагающих себя молчаливым мужчинам с мёртвыми головами.

Я ЛЮБОВЬЮ ПРИСТРОЧЕНА Я любовью пристрочена яркой, как свет, – погрузилась в поэзию с ранних я лет Ты однажды меня захотел прочитать. Знаю то я, с чего ты захочешь начать, – это там, где меня не найти никогда там, где пропасть, где трудно стихи напевать. Улыбнёшься ты, глядя в лицо, как всегда. Как в псалме, ты мелодии ритм угадаешь, наш, народный, – его ты дыхание знаешь.

ОДНАЖДЫ ТЫ ПРИДЁШЬ Однажды ты придёшь ко мне в вечерний час, посланцем от звезды, – давно уже погасшей. Произнесёшь слова, что так важны для нас, – я ими для тебя всё ветками украшу. И стану я сверкать, как некогда звезда, с надеждой, что пришёл во мне ты навсегда. Сам Ангел срежет у тебя златую прядь, Чтобы её мне факелом отдать Вопрос мой неизменен: «О, когда?» Но от моей мечты я не найду следа. Любовь моя жива, хоть годы мчатся мимо, – моя в тебе любовь живёт неукротимо. Верь, – я люблю тебя. Ведь, я люблю тебя! Ты слышишь: я люблю, люблю! Отдаться мы должны друг другу. – я молю!

СМЕРКАЕТСЯ К НОЧИ День почти умирает, – смеркается к ночи, тень укрыла меня, и прохладою точит лист от ягоды красной И небесное царство, доступное слуху для тебя я построю из неба краюхи. Слышу я среди птиц соловьиные трели, и пейзаж на стене, словно плещет в купели, посмотри, не напрасно Но смеркается к ночи, и день угасает

ЦАРСТВЕННЫЕ ЖЕЛАНИЯ Я от жизни желаю быть стройной, как лань, сохранить яркость цвета, как весною герань, когда грустные звёзды гимн смерти споют, ветер робко вздохнёт на поминках моих, и в темницу от света меня унесут. Я хочу, чтобы жизнь стремилась в полёт, чтобы мой бы никто не оплакал уход, если смерть меня, сразу же, вдруг успокоит, и душевным порывам бороться не стоит. Я от жизни желаю любви и тепла, чтоб при солнечном свете я жизнь дожила, неба видела синь, и судьбу облаков, к поцелуям бы губы хотели прильнуть, возбуждалась дыханием юности грудь не хочу умирать, бросив жизненный кров.

ВОТ, ВЕЧЕР НАГРЯНУЛ Вот, вечер нагрянул. Я вижу звезду, по ней я до дома дорогу найду, хоть путь и подёрнут туманом густым, но сердце укажет мне ту борозду. Багаж невелик мой, – почти невесом, – он. как в скорлупе, где белеет миндаль Ты руку мою прижимаешь своей, ведь нашей любовью они обвиты́, мы рядом шагаем в туманную даль, вокруг тишина. Я и ты

МОЯ МАМА Была она ли Ангелом большим, что по земле со мной шагала рядом? Теперь она спокойно спит в могиле под небом, убаюканная дымом, не видя больше синевы его. Когда глаза мои ещё сияли, свет глаз её мгновенно угасал. Когда б моя усмешка не тонула, её б повесила я на могиле. Знакома мне давно одна звезда, на ней не угасает светлый день, хочу, чтоб день был на её могиле. Я знаю: суждено мне быть одной, таким же Ангелом большим, как мама, что рядом по земле со мной шагала.

О, МАМА! О, мама! Жила ты достойно. Я любила играть на твоих коленях. Моё сердце тревожно болит, перенасыщённое муками. Повсюду появляется обескровленная листва. Туда направляется мой ребёнок. Я без радости охраняю его тропу. Земля крайне возбуждена. Дорогая, любимая мама!..

ПРОЩАНИЕ (1) Ты к вечеру, однако, обессилен. Ты превратился в звёздную одежду. Ты полностью стал безразличен к дому, – не собственность ты сердца моего. Всего дверным ты косяком остался, – таким, как я на двери у тебя. Как папоротник, превращённый в розу, – коричневым, как люди из Гвинеи. Я небо только с ежевичным цветом, таким, как кровь из сердца моего Ты к вечеру, однако, обессилен, ты для меня лишь золотой башмак.

ПРОЩАНИЕ (2) Дождь косой на стена́х моего дома. Я пишу на каменной, белой дуге. Усталость нагрянула к крепкой руке. О любви, – время мною ведомо. Я не сплю. На морской волне, вдалеке, Стая ангелов, – мне незнакомых. Кружится мир, словно только вдвоём мы. От ракушек я чищу труп, – он ведь в песке. А ракушки блестят, и завидуют мне. Бог с Востока зарницею бьёт по стене. Тишина призадумалась что-то. Я не сплю. На морской волне. Вдалеке. Я хочу быть со временем налегке, – чтобы быть наготове к полёту.

ЗВУКИ ШЁПОТОМ Ты для себя собираешь звёзды из моего сердца. Память моя напряглась до предела, я танцевать желаю. Шёпот твой грусть несёт надо мною, – меня утомляя. Я, не позднее, чем вечер наступит, пролечу над кустами. В зеркале быстрый ручей отражён, – картиной размытой. В твоих глазах отражён Архангел, – слезами умыт он. Может, я только лакомлюсь мёдом, – голубой он, как небо. Где-то сердце моё замирает, – где? Неизвестно. Верно, в руке у тебя зажато, – птицей прелестной.

ПЕРЕПЛЕТЕНЬЕ Весь день утоплен был в густой туман – мертвяще повис над целым миром. – тень от него едва, как силуэт картин. Не хочет сердце принимать обман – промёрзли люди, холод – конвоиром. Один лишь Бог пошлёт покой мне из глубин. Дыханье жизни, где оно? Молчит, – я втайне прикоснусь к его объятьям. Сквозь тишину я прошепчу: «Люблю тебя!» Я там, где бури Севера летят, где робки звери, но могу вещать я: «Я подорожник у двери твоей, любя». От слёз моих, плывущих в небеса, в бокал поэта, – там потерпят крах, как мы, увы, скорбя

ПОЛЁТ ВО ВРЕМЕНИ Я безгранично желаю возвратиться к самой себе, – расцвести в безвремéнье своей осени. Знаю, что мне уже поздно. О! Я погибаю при мысли об этом, – хочу уничтожить себя в себе. Причиной тому, – нить, что стягивает меня, заканчиваясь неразберихой, без права на существование. Она спутывает собой своё продолжение, – как окончанье полёта во времени.

Из книги «Еврейские баллады» БОГУ По милости Твоей на небе звёзды светят. К нам настроение Твоё приносит ветер. Средь звёзд – моя свою имеет борозду, – от всех небесных отличается соцветий. По ней, мой мир беспечен и спокоен, – его не трогает пространство неземное. О, Бог мой! Покажись, ну, где же Ты? Но иногда хочу лететь к Тебе я в гости, – в империи Твоей о многом разузнать. Из сотен тысяч слов Тебе вручить вопросы, – средь них, – неравномерно звёзды с высоты нам светят, – затенив насущные мечты.

В ПОИСКАХ БОГА Я слушаю своё сердцебиенье. Ведь прежде, по утрам, я не искала Бога. Теперь вокруг ребёночка брожу, и золотыми звуками стихов разыскиваю Бога. Устала я от дрёмы. Знаком мне прежде был только облик ночи. Страшилась я рассвета с вопросом вечным на его лице. Я слушаю своё сердцебиенье. Пытаюсь я ребёночка нащупать, как Богом освещённое звено.

САВАОФ О, Бог, я в тебя сильнее влюблена, когда ты, в одежде из роз, идёшь по саду. Ты юн, Саваоф, великий Поэт! Ароматом твоим пьяна я. Кровь моя грустит по тебе. Приди поскорее, мой сладостный Бог, прекраснейший Бог! Твои врата золотые от моих желаний пылают!

ЭСТЕР Эстер стройна, как пальма полевая. Её губами пахнет праздник урожая, – полны пшеницей стебли в Иудее. И лишь на пса́лме сердцем отдыхая. Слышна химерам музыка евреев. И лики Бога и Эстер видны повсюду, – улыбки дарит царь простому люду. А рядом юные еврейские поэты слагают песни для сестёр об этом.

САУЛ Мелех хранит Иудеи покой. Верблюд тащит крышу над головой. И кошки в испуге жмутся к колоннам. Вот ночь оступилась в могильный мрак. В глазах Саула решимость и страх. В небо взлетают рабыни со стоном. Стоят хананнеи у самых ворот, но смерть не желает двигать в обход, – солдат с булавами с полмиллиона.

АГАРЬ И ИСМАИЛ Забава детей Авраама – ракушки. Из них им челны мастерят, как игрушки. Тревогу узрел Исаак Исмаилову. Два лебедя чёрных запели тоскливо о мире тревожном и торопливом. От стражи украла Агарь сына милого. От слёз их могли б даже льдины растаять, сильней, чем источник, шумели сердца их, и бились быстрее, чем страусы крыльями. А крепкое солнце залило пустыню, светило лишь только Агари и сыну, вгрызаясь в песок, –отвратило насилие.

ФАРАОН И ИОСИФ Фараон изгоняет красавиц-жён. Запах садов им оставил Амон. На плече моём спит царя голова, что пахнет пшеницей, хотя и мертва. Из чистого злата отлит фараон, взглядом, прохожих приветствует он, переливаясь, как волны Нила. Кровью моей бьётся сердце царя. (на водопой я волко́в вдохновила). Мыслит о братьях моих, – их кляня, за то, что в могилу загнали меня. Снятся ему колонны, как руки, от них исходит угроза, на муки, и сердце его размечталось уже, оно о моей печётся душе. Но губы мои сочиняют стихи об этой пшенице нашего утра

ВООЗ* Руфь в поисках поляны голубоглазых васильков, а рядом высятся стога пшеницы. Она, как сладкий ураган В игривых шалостях несётся, Вооза сердце растревожив, которое взлетает вверх к колосьям хлебным, навстречу чужестранным жницам. *Дед царя Давида

СУЛАМИФЬ Я сладость губ твоих вкушаю, блаженство испытав при том. Своё им сердце обжигаю, как Гавриил тону я в нём Так, облаков ночных напиток в кедрóвой чаще видит сон, там мой восторг. – ничем не скрыт он, и то, что я в тебя влюблён найдём всемирное жилище, в нём хватит места нам двоим, и в мыслях не придумать чище, чем Иерусалим!

ЕВА Ты предо мной склонила низко голову упали пряди прямо на чело. А губы – много мягче, ярче более того, что в райских кущах расцвело. Ты вся дрожишь загадкою желания, любовь лишь зарождается в душе. Взволнованней теперь твоё дыхание, и все мечты накалены уже. В тебе я сохранюсь воспоминанием, – особой первозданной теплотой. Во мне ты – юности благоуханием и с головой, склонённой предо мной.

КАИН И АВЕЛЬ Богу не нравится Каина взгляд. Улыбка Авеля – в золоте сад, глаза его – соловья радушье. Авеля песни тем хороши, что пел он их на струнах души. Каина тело – смрадная лужа. Убил ты брата, преступник-Каин. В вечности ты не прощён, не покаян. И сквозь века к тебе месть стремится, ты загубил прекрасную птицу в лице единокровного брата К тебе прилипла потомков расплата.

РУТ Ты меня сторожишь у забора в саду. Я по звуку шагов тебя сразу найду, мои чёрные капли-глаза оживают. Расцветает твой взгляд. Он из недр души. Он волнует меня. Погоди, не спеши. Перед сном моё сердце, как льдинка растает. Стрелки жизни часов на ночь переведу и появится Ангел у дома , в саду Тишину принесёт. Все мгновенно замрут. он любовную песню споёт тебе, Рут.

МОИСЕЙ И ИИСУС НАВИН Давно, тогда ещё Моисей наместником был Бога. Он, неизвестного никем, к себе призвал Иисуса. Помазал он его тогда над всей еврейской массой. И сразу же народ его признал израильским царём, И сердце Иисуса источником затрепетало, Народ библейский стал пред ним, как перед алтарём. От брата своего, Мария, почувствовала тяжесть в чреве, Святого пробужденье, и теплоту его волос, И смех приветственный, и взгляд на дом родной. Моисей ушёл, на всё прощальный обратив свой взор, И львиное нутро его отдало Богу душу.

ДАВИД И ЙОНАФАН (1) Останемся в библейских текстах мы парой навсегда. Забав, мальчишечьих весёлых, сверкая, как звезда. Там я – Давид, в них буду вечно, и рядом ты, – мой друг. Украсим мы ягнячьей кровью своею ярко мы. Где средь псалмов любовных строфы, повсюду расцвели. Глаза твои с прощальным взглядом, – не смогут их забыть И сладостных ночей забавы под песенки мои.

ДАВИД И ЙОНАФАН (2) О, Йонафан! Намного я тебя бледнее, и сердце в тёмных складках у меня. Ты ж в сновидении – в заботе о луне, ты, светишь золотой звездой, пьяня, простором в небесах, но ярче и милее. Я часто взгляд свой в мир холодный обращал, но только видел там ручья разливы Сейчас в глазах моих весь мир ничтожно мал, твоей любовью полон он красиво. О, Йонафан! Я вижу слёз кипенье, как изумруд, – невесте подношенье. О, Йонафан! Ты крови ягод слаще, ты ветвь мою поишь всегда пьянящим. Кольцо в моей губе висит игриво.

МОЙ НАРОД Раскрошенный утёс, с него беру я кросс, и начинаю с песни я о Боге. Извилист, труден путь по кочкам, – как-нибудь, – зато, он к морю. Очистить кровь хочу от вин, – тем облегчу души страданье. Глубинный вопль мой, – он, как восход, – сердечный перебой. О, мой народ, – глас к Богу он вознёс, хоть он, – раскрошенный утёс.

ВНАЧАЛЕ (от Господа подарок) Повис клочок весенних облаков, – мир был тогда совсем ещё младенцем, а наш Господь ещё отцом был юным, – раскачивал он мир в эфире. Моя густая шевелюра кольцами вилась, задорно, до луны взлетая, и лакомясь лучами золотого солнца, и дьявольски рвалась на небо. Но сам Господь вдруг ад мне воскурил, и толстым пальцем погрозил при этом, и сжав ладонь в кулак, он крякнул, бровь нахмурив, и ветром, словно плетью, захлестал, затем, направил хохот двух громов, и дьявола из ада, – и это всё за мой смертельный грех. И пожелал мне 10000 радостей земных. Ещё он, к Рождеству своему, всего другого в жизни. И это пожеланье очевидно. Да, да. Теперь могу свободно я глотать от Господа подарок.

ПРИМИРЕНИЕ Хочу Звезду Большую я прижать к коленям Мы постоянно ждём прихода ночи. На наших языках молитва не смолкает, как арфы изувеченной аккорды. Нам хочется, чтоб миротворцем ночь была. Господь через неё светил нам вечно. Ведь дети – продолженье наших грёз сердечных – нам помогают превозмочь усталости истому. И наши губы целовать они желают. Что скажете в ответ? Границы стёрты между нашими сердцами, – ведь цвет крови твоей подобен цвету щёк моих. Нам хочется, чтоб миротворцем ночь была, – в которой мы, и наши дети станут вечны Хочу Звезду Большую я прижать к коленям.

ТЕМП ЖИЗНИ Кружат мои желанья страстью кровь, так накаляется вино пожаром листьев. Желаю, чтобы ты и я нашли бы силы, – темп увеличили для нашей общей крови, и общей страсти предались бы мы, горячей, словно мировая песнь любви. Желаю, чтобы ты и я разветвились, как кроны, как летом, бешенное солнце, кричит после дождя, в погоду эту облака приносит свежий воздух, и жизнь собственностью нашей станет. Смерть разорвёт тогда на части путы склепа, ликуя, день посеет зёрна тишины повсюду. Желаю, чтобы мы слились в единство массы, – утёсы сникли б, раболепно улеглись, и собрались в одну вершину, пусть далёко. Сердца свои мы на небо забросим, чтоб силу вечности почувствовать, вовсю. Чтоб нами праздники гуляли в опьяненье, – мы даже падать будем по-иному, туда, где сам источник к нам с утёса опустится к волнам, и будет нам подвластен. И слабый шум не сможет к нам протечь, – в водораздел и дикость жёлтых вод!

ПОСЛЕДСТВИЕ БОЛЕЗНИ Знаешь ли ты о том, где я буду после больницы? Бог оставит меня, да, – ты это знаешь. Это случится в осенний день,– ветер поймает боль, – её он подарит улицам, вместе с холодным взглядом смерти, – меня угостит он холодом. Где блеск сапфировых глаз твоих, со вспышками молнии, где твои волшебные сказки?

ТЫ, СЛОВНО ВОСХИЩЕНЬЕ ЗВОНКОЙ ПЕСНЕЙ Ты, словно восхищенье звонкой песней, – любовь к тебе меня насквозь пронзила. Ты подарил моей душе волненье, меня опустошая жаждой страсти. Грозишь тональным переливом звуков, а это ведь под силу только грому. Ты, словно восхищенье звонкой песней, – ты, как клещами, грудь мою сдавил, во мне ты вызвал испаренье пыла. Давай попросим Зевса мы вмешаться, чтоб он унял сердечную грозу, – рассеял сгустки облаков над нами, помог приблизить солнечный уход. Я может быть сказать тогда сумею, и буду бесконечно повторять: «Моё ты, явно, восхищенье песней!»

ПЕЧАЛЬНЫЕ ПОСЛЕДСТВИЯ Я болела, ты вспомни о том, Богом забыта на свете, когда ты пришёл осенним днём, сквозь болезненный вечер. Пара холодных мертвенных глаз меня бы так не терзала, как глаз твоих горящий алмаз, двух сказок крепкое жало.

СТАРЫЙ ХРАМ В ПРАГЕ Стоит тысячелетье в Праге храм, от пыли сер, спокоен по векам, решётки старцы отпускают в ночь плотнее. Их сыновья вступают в битву, и тогда проснётся вмиг синагогальная звезда, благословив на подвиг воинов-евреев. А над столицею Богемии горят все звёзды неба, освещая этот град, под звёздами звучат молитвы матерей их.

ИЕРУСАЛИМ Бог Палестину сотворил из позвонков. Иерусалим – один из этих снов Я, словно странствую по мавзолеям. И город наш святой окаменел. В своих постелях, мёртвый, сон лелеет. Нет шёлковой воды, – он посинел. На путника глядит долин суровый взгляд, Что тонет вмиг в оцепененье ночи. Одолевает страх мой, разум им зажат. Но если ты придёшь когда-нибудь, В альпийское завёрнут покрывало. В день сумерек моих, не обессудь, Рука моя покажется бокалом. Темницу сердца твоего не превозмочь. Глаза твои, как облака летали, Лечили от хандры, – старались мне помочь. И если всё же ты прийти решил Сюда, в страну моих далёких предков, Меня ты, как ребёнка, приручил, Иерусалима всплеск заметив метко. Привет послали б нам тогда, наверняка, «Единственного Бога» все знамёна, – Дыханье жизни, что несёт его рука.

ТИХАЯ ПЕСНЯ МОЯ На сердце моём загрустило время, и беззвучно тикает. У мамы моей из золота крылья мелочи мира ловят. Напрягаясь, ищет меня повсюду, – свет пальцев её бродит во сне. Со светлой грустью стоит погода , греет дремоту мою. По ночам, добрым днём, ветром треплет волосы мамы. Ночами пью вино лунного света, когда разгуляется ночь. Мои песни несут голубизну, возвращаясь затемно. С издёвкой ласкаешь мои губы, – они созвучны твоим. До боли сжимаю твои руки, тогда, дитя моё, ты играешь. Первый-второй, первый-второй, первый, – целую твои руки. Блики оставляют следы, как пищу от твоей прекрасной тени.

Я родилась очень давно, в нищете, и помогаю нищим. Я стараюсь никогда не болеть, но, увы, я всегда больна. Я не пуглива, не боюсь болезней, – ноги мои для жизни. Путь к могиле светел, несмотря, на грязную клевету смерти. Однако, мысли, желанья и взгляд обращены ко времени. Быть поцелованным при ярком свете, – это ведь Божий промысел. Что бы ещё мне к этому добавить, прежде темени между нами? Ты знаешь, что много моложе, чем я, – помни, прошу, мой возраст. Из души моей ты желаешь всегда вить свои миры, танцуя. И все ночи заменять только днями. Я – всего лишь твой иероглиф штопающий наше время. Я уподобляюсь другим, с желанием страстным ради всех людей.

Я срываю пелену со своих глаз перенося её на губы. Тебе знакома тяжесть переплетенья моей грустной чистоты. Мои губы всегда желают тихо петь

ОТДЫХ С друзьями в странствие я отправляюсь за горы милой Родины моей. Перемахну я пропасти преграду, и буду чистым воздухом дышать. Меня приветят, наклонившись, кедры, – ковры цветов расстелят предо мной. Моё плечо проявит знак согласья, – повиснет, словно лёгких крыльев, груз. Протянутся ко мне святые руки прекрасной, милой Родины моей.

МАМА Белые звёзды о смерти поют этой июльской ночью. Звёзды несут это бремя, как труд, и облака их по крышам ведут, – влажные тени хлопочут Вновь ощущаю я жизни расцвет, – он меня тащит к началу. Много промчалось потерянных лет, – время смешало немало. Я помогала гасить и цвесть, – времени каверзна гамма. Много грехов в его перечне есть, – прости и пойми меня, мама!

МОЯ МАМА Свеча горит на моём столе ночь напролёт, – в память о маме. Память о маме Сердце пылает в моей груди ночь напролёт, – в память о маме. Память о маме

ВСЕГО ОДИН ЧЕЛОВЕК Один человек – вроде целый народ. Я думаю, каждый, – звено всего мира, с личным царством небесным, когда он туда делегирован под внимание Господа Бога! Господь, воспари! Оставь для себя это. Господи! Не пожелай себя искупать в чьей-либо крови. Но кто же станет тогда покойником. – покойником, связанным сердцем с Богом?.. Не спится ночами, – все связаны с этим

ГРУСТНАЯ ПЕСНЯ Глухая, тёмная ночь. Ты считаешь, что она добра ко мне. Я знаю. что сердце твоё спокойно, имя моё, – заплата на твоём сердце. Тебе подчинены страдания, – они только мне доступны. Меня не находит блаженство, – оно сохраняет девственность. Я брожу, кровью, в твоей жизни, – всё остальное, просто чепуха. Я мечтаю быть с тобой в тишине, – стрелками на твоём циферблате. Пусть наши поцелуи молчаливы останутся бездыханными на губах, но чтоб это случилось пораньше того, когда это захочет твоя юность. И в твоих сновидениях задохнётся наш неповторимый рай. Утро печалит себя в постели, стыдливо раздувая щёки. В собрании облаков, замирает лунный диск Во всём, – твоя нежность ко мне.

СВЕТ ИЗНУТРИ Я постоянно думаю о смерти. Я знаю, что меня никто не любит. Подобной стала тишине иконы, и всё во мне погашено давно. Закаты солнца взгляд не замечают, мои глаза подёрнуты слезами. Мне ничего рассматривать не надо, – лишь только бы тебя смогла я видеть Я не желаю ничего на свете, – Ты – Родина мне, ты – моя обитель Я знаю. что хочу к тебе взлететь бы только, – и к твоему небесно-голубому сердцу. Туда ведёт конкретная дорога, – там непременно постучусь в твой дом.

ИЗ ЦИКЛА «МОИ ДРУЗЬЯ»

К МОИМ ДРУЗЬЯМ Как сохранить покой, когда к утру вооружаюсь шумом. Дыхание болезненно моё, луна качается ещё меж губ моих открытых. Она бледней обычного, – со мною в перепалке. Концерт небесный в жизнь без спросу к нам вошёл и сердце растревожил. И всё пережитое чёрным шагом, дремоту растоптало, раздробило утро. Под облака укрылись звёзды, но пробиваются сквозь полдень, и ищут путь к сверканью. В моём отцовском доме нашёл ночлег Архангел Гавриил. Желаю я, чтоб он со мною там покой нашёл и счастье, и веселье, и дружен был со словом там моим! Из всех прощаний я предпочитаю лишь нити золотые в подчиненье. И станет жить получше и послаще меж грустью поцелуев и радостью свиданий.

Как сохранить покой, – его люблю во всём я постоянно. Но землю с небом я уже изрисовала цветом почвы голубой из жизни собственной ПАУЛЬ ЦЕХ* Пой дед пред заколдованной девицей из сказок братьев Гримм. Ведь Пауль Цех – твой внук, стихи свои он пишет топором. Они тверды настолько, что можно взять их в руки. Его стихи становятся судьбой скорбящего народа. Он в сердце мыслящее влил бальзам своих стихов. Его хрустальные глаза рассматривают утро мира. *Пауль Цех (1881 – 1946) – поэт-экспрессионист, прозаик.

ПРИНЦУ ТРИСТАНУ На душу твою голубую звёзды ночами садятся. Тебя в тишину окунают. О, ты мой Храм, – тебя страшит моя молитва. От танца моего святого, не спишь ты, жемчуг мой. Мёртв мой мир ни днём, ни при звёздах. И небо существует при тебе...

ФРАНЦ ВЕРФЕЛЬ* Он – восхитительный ученик, или учитель в воздушных кудрях. Имя его довольно шутливо, – Франц Верфель. Я люблю писать ему письма, – он отвечает с помарками. Я замечаю за ними нежности, – они из его нежнейшего сердца. У сердца его своё эхо со звонким ответом. Оно губными звуками опускается в его стихи. Иногда, оно пылит наверх, – он родной внук своих ошибок. При том, губы его отпускают в вечный полёт стаи голубей. Мой сад возбуждён его песнями, если он задержаться желает. Наши друзья несут его голос по разным дорогам и весям *Франц Верфель (1890 – 1945) – прозаик, публицист.

САША. СЕННА ХОЙ* (1) Кровь юная течёт в твоих губах, они заманчиво красны. Моя молитва на тебе живёт до осознания того, что осветило нашу жизнь тогда, без поцелуев, – на словах Ты станешь Ангелом моим тогда, когда придёшь к моей могиле, и ощутишь дыхание земли, осознавая, тело – живо, и сердце бьётся, расцветая пышно, кустарниками ярких роз Послушай, Саша, я ведь не мертва, мелькнула лёгкая улыбка, – пусть только на лице

СЕННА ХОЙ (2) От твоих разговоров возбуждается сердце моё. Словно птиц перекличка выплывает из уст твоих. Голос твой рассыпает небесную синь на дорогах. Движение облаков от рассказов твоих. Твоё слово слагается в песню. Грусть наплывает, когда ты молчишь. Превыше всего тебе, – песни даже, когда ты мечтаешь.

СЕННА ХОЙ (3) После твоих похорон земля пропиталась мёдом. Теперь осторожно хожу я, – шаги мои ровны и чётки. Сгустками крови твоей насытилась вся земля. Теперь уже я не страшусь даже мгновенья смерти. Я у могилы твоей надгробным цветком проросту. Скорбный я зов издаю, но тебя мне не возвратить. С твоей могилы земля на мне шевелится. Ночь застилает меня, и растворились звёзды. Я прячусь от всех друзей, – мне никто не по сердцу. Только ты в заточенье ждёшь меня, Ангел мой! *Сенна Хой (собств. Йоханнес Хольцман, 1882 – 1914), – анархист, теософ, публицист.

ТЕОДОР ДЕЙБЛЕР* В прощелинах глаз его ручьи тёмного залива. На туше своей он носит луну сквозь облака ночные . Люди тащат на нём звёзды и прислушиваются. Он безмятежен с рожденья, его отраженье в глубине благородства. Он – Адам, и видит сущность, когда колесит по миру. Клянётся душой и всем зверьём, тоскует по сыновьям, грустит по гранатовым плодам, по шелесту деревьев и кустов. Стенанья его, павшего ствола, и обвинения воде. Собирает оборотней среди обвалов белого снега, солнца в подвески рыданий. Привет тебе, принц Триеста! *Т.Дейблер (1876 – 1934) – поэт, прозаик,, вечный скиталец.

ЭРНСТ ТОЛЛЕР* Он хорош и умён, и красив. Он молится, как ребёнок: «Господи, сделай меня благочестивым, чтобы смог я попасть на небо». Он – магнолии древо с чистыми, белыми цветами. Солнце сияет ярко, дети играют под ним и ловят его лучи. Мама его плачет об Эрнсте: «Дикий, большой мальчишка, пять лет сможет он похищать жизнь, пять лет подпирать время, – это всё, чтобы кануть в вечность». Да, он возлюбленный самого себя, сквозь себя он отправится в мир иной. Им утеряны все миры, все звёзды блаженство зелёного леса. Свободу он разделил пополам, на сердца своё и брата. Господня любовь для него тепла. Он – еврей, такой же, как Христос, и так же крещён, как он. С ним в споре, – тихая покорность. Руки страданья раздражают его. Его разбушевавшаяся свежесть, 76

добыта не из источника, а у нового мира, – цедит дрожь в его взгляде. Пробивается терпкая кора мысли, – откуда она прилипает? Зарёванный вид зарешеченного окна, несобранный кошачий помёт, летят ласточкой из его книг. И всё же, в темени тайны злой крепости, он трезво пишет копотью дымовой трубы, свои драмы, – несёт подневольный труд, по закону своего железного организма. *Эрнст Толлер (1893 – 1939) – драматург, прозаик, эссеист.

КАРЛ ФОГТ* Он – это золото. Когда идёт на сцену, – она светится. Его рука направляет, когда режиссёр нащупывает ход Грусти у Стринберга, надевают на него корону, Или на ритмы поэзии Ибсена, становясь чёрным жемчугом. Он превращает себя в короля в игре. С утра он желает быть королём, – он даёт мне свободу. *Карл Фогт (1817 – 1895) – актёр, философ, фольклорист.

ВИЛЬГЕЛЬМ ШМИДТБОН* Поэт с ключом к каменному веку, который давно закончен. Адам несёт его словно скарабей по кольцу. Вильгельм Шмидтбон, – шило от Рая. Он прокалывает ложный туман на дереве, Он, – тип зонта познания. Его бранденбургское лицо обесточено, глаз, – голубые сумерки уравновешены. Он весь из листвы и колец раннего утра, и крови кентавра. Он готовит себя к прощанию, работы его пропитаны этим, новизна их забавна одноглазьем. *Вильгельм Шмидтбон (1876 – 1962) – поэт, прозаик, драматург, сказочник.

ПЕТЕР БАУМ* Он – ель, вроде бы её внук, – полю на Эльбе вкусное блюдо. Дружба с ним, – его добрые слова, – он любит грабить ими себя. При этом светятся оба сапфира на его королевском лице. Его дренаж в этом, когда я болею: «Пригласите ко мне Петера Баума!» Он приходит, как Рождество, – медовым пирогом на сердце. Тогда можем мы себя праздновать вдвоём, постоянно и хорошо? Часто он охраняем, однако, швыряет в кресло мою дремоту. Красными и жёлтыми конфетами угощая меня, остаётся этим доволен, и заполняет ими пустое кресло. Часто дремота, дорогой мой Петер, длится целую ночь. «Когда ещё я буду счастлива имея небо рядом?» *Петер Баум – приятель поэтессы, tannenbaum (нем.) – ель.

ГЕОРГ ТРАКЛЬ* (1) Его глаза устремлены вперёд. Он, словно юноша, сошедший с неба. Слова его наружу рвутся, – туда, где бледно-голубые облака. Мы о религии с ним споры заводили, как две безостановочных шарманки. И в каждом звуке, наш ведомый, – Бог. Сперва был он, а после – Слово Поэта Слово крепости подобно, стихи его – поющие трактаты. прекрасны, будто бы от Лютера они В трёхстишиях, – душа. Она в его руке, как на войне священной. – И, вроде бы, я знаю, что он умер. Но облака его по вечерам являются толпой в мою квартиру.

ГЕОРГ ТРАКЛЬ (2) Георг Тракль пошёл на войну и там себя уничтожил. Он был единственным в мире, которого я любила. *Георг Тракль (1887 – 1914) – поэт, эссеист. Один из зачинателей экспрессионизма.

РИХАРД ДЕМЕЛЬ* Кровопускание, переливание, – подарок кровообращенью сердца.. Мрачность растений, – это ты, возмущённый звуком падения зёрен Но мешок со сладостями, – твоё лицо, правда, с чёрным оттенком. Насквозь проходит луна, вдвое крупнее. *Рихард Демель (1863 – 1920) – поэт, прозаик, публицист

ГЕОРГ ГРОС* Филигрань его крупных слёз пепельный взгляд застилает, что порой вызывает испуг и дрожь у его любовниц. Он уверен в том, что рождён на Большой Медведице. Слова его хрупки, как дождь, в рисунках его – суета. Плывёт он лишь по теченью, былинкою человечества. В нём чванливость моллюска, что гордится величием. Свет его выплывает из глаз, – но он подобен ребёнку. Он герой-персонаж Майн-Рида из индейского племени. Он – весомый фрагмент планеты, хоть она и дарит несчастья. Любит Грос несчастья свои так, как враг любит недруга. Грусть воспринял от Диониса, ведь в глазах его шампанского вкус.

Он – море под яркой луной. Он – Бог, что ладит со смертью. *Георг Грос (1893 – 1859) – живописец, график, экспрессионист

ФРАНЦ МАРК* ГОЛУБОГО ВСАДНИКА СМЕРТЬ

В плотном кольце от наших объятий, – по-братски целует нас прямо в уста. Взгляды наши с тугими струнами арф, рыдают, словно небесный оркестр. Сердца, – сиротливые ангелы внутри нездорового небожителя, – картина звериного вдохновенья *Франц Марк (1880 – 1916) – график, живописец, экспрессионист.

ФРАНЦ МАРК Франц Марк, – Голубой Всадник* войны – тропа к её военному полю. Он скачет по благодарному сельском оврагу, как будто желанному его вниманию. Оно опора его оружию, или в горле чеканной серебристости картин, Или в смерть закутанный камень ему дороже женщин? сквозь улицы мчит он к библейским сюжетам? Небо в жёлтых рамах ласкает его миндалевидные глаза. Громыхание сердца под ним и по сторонам, где много солдат. *«Голубой Всадник» – группа художников-экспрессионистов, одним из её организаторов был

ЛЕО КЕСТЕНБЕРГ* В тишине, его рука колдует музыкой. Между нами ослепительная луна, – золотая, полная, на спинке стула, и миролюбиво смотрит на нас. Когда Лео Кестенберг в полёте игры, он напоминает святого человека; пробуждает Листа от каменного сна, Бах празднует с ним Вознесение. С Шуманом, Лео, словно ребёнок, с Шопеном он сладостный мечтатель.. Темнокрылой роднёй – с органом, когда Кестенберг играет свои Розы. Его эбеновое дерево всегда на подъёме. Мягкая музыкальная речь струится на нас. *Лео Кестенберг (1882 – 1962) – пианист, музыковед

АЛИСА ТРЮБНЕР* Её лицо словно лунный свет, она фантазирует во сне. Сквозь шёлк её эбеновых волос светят сказки тысячи и одной ночи. Её глаза и сердце говорят мудростью золотых библейских страниц. Своими друзьями она возвышена прямо на небо. Сверкающие звёзды служат ей обычной подстилкой. Она достойна быть герцогиней, и короноваться бедными гостями. Немногое у неё от Запада, наверное, погода цвета молнии. Она поставлена на зубцы крепости в твёрдых рамках. Её картины полны писем, и глубоко почитаемы. Они хранятся под стёклами и висят на стенах. *Алиса Трюбнер (1875 – 1916) – художница, мистик.

СТАРИННЫЙ ТИБЕТСКИЙ КОВЁР Ты душу свою на моей распростёр, свернул наши души в тибетский ковёр. Как лучик к лучу, как небесные краски, как на небе звёзды, – мы тянемся к ласке. Мы ноги свои опустили в купель – Во множество тысяч ковровых петель. Сын ламы, сидевший на мускусном троне, – твои поцелуи, как нежная трель С собой друг у друга мы в вечном полоне.

ХАÓС Как ослепительны на небе звёзды, но одиночество моё бранят, глаза полуночи насупив грозно, полёт свой направляют на меня. Хаос. Себе в нём место нахожу я, кому под силу одолеть его? «Мир от меня далёк, – себе твержу я, – он, как прохожий, только и всего». Боль беспокоит, но не в этом дело, желаю я при серости ночной, пойти на риск, доверчиво и смело, не пререкаясь с собственной судьбой, и заново, в родительском жилище, под сердцем матери вновь встретиться с собой. И среди близких, заслужив вниманье, под восприятье огненное роз, я ощущаю новизну дыханья, и то, что я вовлечена в хаос.

СТИКС* То спать хочу я, то желаю знать о той реке, где будет жизнь сверкать, в её притоке с личностной водою. *Стикс – река в подземном царстве

ПОСЛЕДНИЙ ВЕЧЕР ГОДА Сумерки. С трудом чего-то можно разглядеть, – лишь только в световом просвете. Проиграна небесного восхода шалость. Окончилось моё блаженство, – и год уже проходит, и поступь времени уж приближает к смерти. Но сердце я тебе всецело оставляю, и от земли не вижу утешенья, и гладь луны не обещает ничего, – удобства, что бывали в прежней жизни, – и синевы небесной, пусть иногда, грешившей. Иду я часто по обочине страны, и по озёрам, – расколы во Вселенной, не заметив. О, Господи, как трудно Человека мне понять? Ну, почему разобщены всё люди? Их собиранье стать должно большим событьем.

ПЕСНЯ Глаза мои застилают слёзы, – желание их выплакать всё. Я постоянно мечтаю летать в клине птиц перелётных, подражая дыханию ветра на чистом ночном воздухе. О, если б ты знал, как я грущу, бледнолицая, в свете луны? Лицо бархатисто и благостно при приближении утра, как к твоему каменному сердцу, ведь крылья мои сломаны Стая чёрных дроздов, как чёрных роз на голубых кустарниках, их щебет робок и осторожен,– в нём призыв к восхищению. Я всё мечтаю летать и летать в клине птиц перелётных.

ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ (1) К ночѝ явись, – заснём переплетясь, – устала я от одиночества в постели. Чужая птица пела, как напасть. Цветы в саду открыть глаза успели, – твои ж глаза напоминают иммортели К ночи явись, – прошу, приди ко мне, – распахнута, и ждёт моя квартира. Останемся с тобой наедине, укутавшись любовью в тишине, как в тростнике мы, – на задворках мира. ЛЮБОВНАЯ ПЕСНЯ (2) Тебя нет за моей спиной. Покров темени в городе. Я поглощена тенью пальмы. Дрожь стены испытывает меня. Я должна уловить мелодию. Хохот повис на ветвях. Ты снова влюблён в меня. с восхищеньем от темени мой шёпот. Сироте или жениху эхо доносит счастье. Я гадаю, когда ты вспомнишь обо мне.

И сердце моё, как у младенца, забьётся с криком. У всех ворот улицы я погружусь в мечты, и помогу солнцу нарисовать твою красоту на стенах домов. Где-то, бледной тенью, мелькну на твоих картинах, стройной колонной, сумею обвить тебя до качания. Повсюду вижу дикарку, – кровь её – это наша кровь. Наша святая старость утоплена в золотое руно овец, там сможет тигр расправить своё тело. Сквозь даль, что разделяет нас, зажжётся новая звезда. У своего лица я слышу твоё дыхание.

ИЗДАЛЁКА Мне видится мир. – застенным и голым, – без зноя, из рук темноты, словно болен. Чужие дома завалены хламом, – их жизнь наблюдаю я вечерами. Душа не заснёт у цветущего древа, на небо воззрятся земные посевы, и всё подготовится в мире ко сну. И свет от луны, звёзд огромная россыпь, сверкнут на букеты ракушек белёсых, – морскому подвержены все ведуну. Себе я, на память, оставлю чуть-чуть плачь Ангела ночью, – уж не обессудь. Очистится сердца тревожный недуг, – мой стих станет точен и даже упруг.

ВЕЧЕР Я обязана снова петь, неизвестно мне, почему? Хоть и слёзы к вечеру го́рьки. Знаю, надо также и впредь, боль не стихла, – я не пойму. Но попробуй, со мной поспорь-ка. ТАНЦЕВАЛЬНАЯ МУЗЫКА Танцевальная музыка пляшет в груди, разлетаясь на мелкие части. Сатана! Неприязнь снимать погоди, в моём сердце она не погаснет. Голова моя розы роняет к ногам, – жизнь растрачена напропалую. Длится тысячи лет танцевальный бедлам, – я без устали вечно танцую.

ТОЛЬКО ТЕБЯ Небо стремится, в разлёте туч, спрятать луну. Мне бы, в лунном серпе, всегда руку держать твою. Волею бури приходится быть морем безбрежным. Ты слышишь на дне ракушки, сердца дыханье. Оно ныряет на самое дно, и громко стучит. Сердце моё, – это целый мир с ритмом отдельным. Зовёт повсюду только тебя, в надежде дозваться.

В ТОСКЕ ПО ДОМУ Я знаю хорошо язык страны, прогретой солнцем, – её спокойные шаги, и облаков прогулки, не знаю толкованье их, здесь ночь, – чужое царство. Мне не забыть Лесных Царей, и звёздность поцелуя. Звук, вылетающий из губ, усиливает эхо. Всё вместе связываю я Прильнув к твоим коленям, и к тайне твоего лица, укрытого слезами. Участвую в полёте птиц приглу́шен цвет коралла. Свой взгляд переношу я в сад, за нежностью твоею. Ты можешь сгладить смерть мою, – ведь ты в отца короне, и помолиться у реки

МОЙ ГОЛУБОЙ РОЯЛЬ В моём дому голубой рояль,– не знаю я ни единой ноты. Он у двери подвальной, хоть жаль, но задохнулся мир до икоты Звёздных четыре играли руки, о даме, свободно поющей в лодке. Пляшут здесь крысы теперь, вопреки, Клавиатуре, – разбитой уродке. Я плачу, – разбит голубой рояль. (теперь довольно мне чёрствого хлеба). Лишь тихо стонет рояля педаль о всех запретах звёздного неба

ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ На клумбы свежих роз дождь мелкий прилетает с неба, – хочу, чтоб Бог крупней принёс, прошу: пришли нам на потребу Я плачу, – мной владеет грусть, – я жду, чтоб проливным стал ливень. Но Ангел, – неба златоуст, Сказал: «У Бога именины!» Ответила я: «Ну что ж, пусть» Нет, этого мне не понять, настолько был ответ наивен Проснулась я. Пора вставать.

ПОСЛУШАЙ, БОГ Перед глазами проплывает ночь в кольцо собрав картину панорамы. И в пульсе кровь горящая, как пламя, но серый холод мне не превозмочь. День напролёт, – Тебе признаюсь, Бог, не прекращаю думать я о смерти. Печаль моя огромна, уж поверьте, я пью её, в хлеб утопив глоток. Послушай, Бог, я голубой Твой цвет, вместила в песню о небесной крыше. И не будила день, хоть он дыханья свет, он – на сердце рубец, чтоб стыд мой выжать. Гляжу на звёзды: мой окончен путь, луну я вижу и плоды долины. Вина желаю я от них хлебнуть, хоть в зёрнах ягод привкусы горчины.

100

ТРИ ГОЛУБЯ Наши души цеплялись за утренний сон, словно косточки вишен за мякоть. И деревья кровавыми брызгами крон хохотами, мешая нам плакать. Дети, – наша улыбка, порывы, душа, – ради них мы кружимся по свету, песни неба вдыхаем почти не дыша, – в них поминки по бабьему лету. Южный ветер нам, свистом, показывал путь, мы, – три голубя, – верой едины, Постарались нежнее друг к другу прильнуть поцелуем почти голубиным.

101

ПО СКОЛЬЗКОМУ ГРАВИЮ Я смотрю на свой дом, Жизнь угасает в нём, – мелочи запоминаешь, те, что бытуют там. Мама! О них ты знаешь Сад наш почти скончался, тонет в букете гвоздик, к дома углу приник, – словно к судьбе прижался. Пытается приглашать, хоть цветовою гаммой. О, дорогая мама!.. Помню, вечерний закат пытался глаза смыкать скукой с нуждою вместе. Братьев нет и сестёр, – выползла смерть из нор, и задохнулись песни.

102

САМОУТВЕРЖДЕНИЕ В туманной одежде себя ощущаю до таянья снега, на тропе голубой. наверх я взлетаю бегущей волной, я звёзды считаю, рисую луну. Робко пытаю себя, хочу ли опять родиться, чтоб после всего умирать? В пальто из тумана, и новых желаний, трёхмерного горя, – вдали от себя, там мир разлетится в кровавые щепы. Я мира картины в наряд свой одену, пусть будут потери, пусть слёзы прольются, но я подготовлю замену всему.

103

ИСХОД МИРА Как не всплакнуть о судьбах мира, не сожалеть о смерти Бога, теня́х, что поле дебоширят, к могиле распознать дорогу. Чтоб сердца трепет успокоить, исчезнуть, и начать сначала, – освоить гроб? Да нет, никоим Душою рвёмся к поцелуям, – страсть усмирить к исходу мира, расстаться с жизнью, не горюя.

104

ЛЮБОВЬ Шум извне растревожил нам сон, – вторгся шёлковой гладью он в чувства. Был рассветным сумбуром внесён, и мечты нам разрушил искусно. Я люблю наш домашний очаг, – создаёт он мне ритм дыханья. Он, как ласковый, сказочный маг, слов волшебных влил благоуханье. С уст слетает веселости смех, – но смолкает под взглядом глубинным. Шепчешь ты, что не стоит успех проявлять, – чувства слив воедино. Лишь тогда, опьянение сном, гладью шёлковой в душу прольётся, мир вселенской мечтой отзовётся, и войдёт с благосклонностью в дом.

105

ПРИЛОЖЕНИЕ стихи, посвящённые Эльзе Ласкер-Шюлер ХАНС-ЮРГЕН ХАЙСЕ (1930 – 2013) Э. ЛАСКЕР-ШЮЛЕР

Когда одиноко идёт она в ночь, звёзды светят сильнее обычного. Она ведь точно знает то, что крупное всего заметнее. Глаза её, опущенные вниз, – блестят от любопытства. Им не видны кроны деревьев, – они живут высоко. Видит рванную, грязную обувь, – над ней можно и пошутить! Она ведь с Ближнего Востока,– там Родина её предков. Она очень богата, нет, не большими деньгами, талантом стихотворца и головой мечтателя.

106

ИОГАННЕС БОБРОВСКИ (1917 – 1965) Э. ЛАСКЕР-ШЮЛЕР

Бурелом по всей земле. Я – солома. Сестра, каждая погибшая страна – твоя могила. Пшемысль, Бродзов. – твои места выхолощены, закрыты. В Мельке дом Бога горит пламенем. Слышны голоса, или ста глоток, от удушья. Там свистит в открытую огонь. Как говорят: «он ждёт похвальбу Бога». Я знаю не многого. По земле сестра, протоптан бурелом. Деревья обуглились. Проглядываются тени в полдень, в сумерки, под птичьим крылом, на льду холода ночи. 107

Любимая! (голос твоё из могилы). Ты гордо идёшь сквозь пелену тумана.

108

ОГЛАВЛЕНИЕ От переводчика Хроника Последняя звезда Последний Куда моё сердце Мечтаю об одном Сердце моё тарахтит Сердце моё отдыхает Пожертвование Я знаю, наверно Осень Весна Исчисление Баллада Я любовью пристрочена Однажды ты придёшь Смеркается к ночи Царственные желания Вот вечер нагрянул Моя мама – 1 О, мама! Прощание – 1 Прощание – 2. Звуки шёпотом Переплетенье. Полёт во времени

9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34

Из «Еврейских баллад» Богу В поисках Бога Саваоф Эстер Саул Агарь и Исмаил Фараон и Иосиф

35 36 37 38 39 40 41

109

Вооз Суламифь Ева Каин и Авель Рут Моисей и Иисус Навин Давид и Ионафан – 1 Давид и Ионафан – 2 Мой народ Вначале Примирение Темп жизни Последствия болезни Ты, словно восхищенье Печальные последствия Старый храм в Праге Иерусалим Тихая моя песня Отдых Мама – 1 Моя мама – 2 Всего один человек Грустная песня Свет изнутри

42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 62 63 64 65 66 67

Из цикла «Мои друзья» К моим друзьям Пауль Цех Принцу Тристану Франц Верфель Саша. Сенна Хой – 1 Сенна Хой – 2 Сенна Хой – 3 Теодор Дейблер Эрнст Толлер Карл Фогт Вильгельм Шмидтбон Петер Баум

110

68 69 70 71 72 73 74 75 76 78 79 80

Георг Тракль – 1 Георг Тракль – 2 Рихард Демель Георг Грос Франц Марк Голубого всадника смерть Франц Марк Лео Кестенберг Алиса Трюбнер Старый тибетский ковёр Хаос Стикс Последний вечер года Песня. (Глаза мои застилают) Любовная песня – 1 Любовная песня – 2 Издалека Вечер Танцевальная музыка Только тебя В тоске по дому Мой голубой рояль Вечерняя песня Послушай, Бог! Три голубя По скользкому гравию Самоутверждение Исход мира Любовь

81 82 82 83 84 85 86 87 88 89 90 90 91 92 92 94 95 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105

Приложение Ханс-Юрген Хайсе Иоханнес Бобровски

111

106 107

112