ЛЕОНИД БЕРДИЧЕВСКИЙ «ОСЕННЯЯ ПОЛУСКАЗКА» (Поэзия; Берлин, 2018 г.) by literaryStudio

ЛЕОНИД БЕРДИЧЕВСКИЙ

ОСЕННЯЯ ПОЛУСКАЗКА книга стихов

Леонид Бердичевский ОСЕННЯЯ ПОЛУСКАЗКА книга стихов

Вёрстка и оформление Иосифа Малкиэля ISBN 978-3-941884-99-1 Книга издана при поддержке Союза писателей Межнационального согласия ФРГ

Берлин 2018

«ОСЕННЯЯ ПОЛУСКАЗКА» – новая книга стихов автора. В ней помещены стихи за период с 2015 по 2018 годы в хронологическом порядке их написания. Автор по-прежнему придерживается той техники стихосложения, с которой делал первые шаги в своём творчестве. Пусть читатели посчитают это анахронизмом, но вероятно изменять что-либо за полвека, увы, не просто поздно – такая затея обречена на провал. Так что, не взыщите! Автор убеждён, что стихи легко узнаваемы, имеют свой персональный почерк, своё мышление, дыхание и убеждённость в доступности их почитателям Поэзии. А такие, слава Богу, ещё не перевелись.

ОСЕННЯЯ ПОЛУСКАЗКА

Показалось, – Пан играет на свирели, пляшут тени перепуганных наяд. Показалось, – может быть, на самом деле, снова осень перекрасила наряд. Я ночами сочиняю при коптилке, и сюжеты мне диктует листопад. Я ночами роюсь в памяти-копилке, та надменно, мой на мир меняет взгляд. А под утро сердцу хочется покоя, чтоб вдохнуть осенней ночи аромат. А под утро мне послышалось такое, будто осень изменила звукоряд. Это значит, – ночь кружилась каруселью, и меня она отбросила назад. Это значит, – Пан играет на свирели, пляшут тени перепуганных наяд.

* * *

Вовсе я не озабочен тишиной. Но сомненья всё же точат разум мой. В тишину святую, кстати, я уткнусь. Если вдруг меня прихватит цепко грусть. Пережить такое надо – потерплю. Часто эта вот блокада – к февралю. Месяц короток и робок, но хитёр. Тают снежные сугробы, мчатся с гор. Может быть и грусть растает в тишине. Я надежду сохраняю по весне.

РОМАНСЕРО (подражание испанскому)

Хоть улыбкой соблазняешь, но глазам не скрыть обиды. Ночь настойчиво из окон нам сигналит: «Спать пора!» Целый день ты молчаливо мысли складывала в строки, чтоб упрёков громкий выхлоп разлетелся с языка. Взгляд предательский не может при старательной улыбке, скрыть растущего накала, и волнения в груди… Ночь хитра – она хлопочет, тишиной она решает снять бушующие страсти, погасить обиду сном. Ночь, в конце концов, добилась: свет погашен, в спальне темень, и постели открывают одеялами приют… Утро свежее подскажет, как войти в дневные будни, – ведь из окон пляшет солнце, стены красит неба синь. И уже цветут улыбки, и в глазах поёт весёлость. Бутербродами и кофе восстановлена любовь.

* * *

Хор веток затеял симфонию под ветра ритмический свист. В ней пафос и смех, и ирония, а ветер – их вечный солист. Хотя он мужчиной был ветреным, но вторил ему целый хор. Но соло своё беззаветное, он вкладывал в каждый аккорд. И ветки, как дамы влюблённые, шуршали признанья слова. Качая кудрявыми кронами, от страсти дрожала листва. Стих ветер под их обаянием, – заверена счастья печать. Так ветки сплочённой компанией, сумели его обуздать.

* * *

День уступил свои права. Ночь поглотила всё пространство. Повисли в воздухе слова о верности и постоянстве. 8

И задохнулся робкий вздох, – он безразличен был для ночи. Он в воздух канул и заглох, он оборвался многоточьем. Жизнь теменью поглощена. Свет в это время под запретом. Лишь своенравная луна не прячется под ночи пледом.

ШУМ

Шум оскорбил устои тишины, он отнял власть у скуки и покоя, он с грохотом врывался прямо в сны со всей многообразною гурьбою. Всех заражал его безумный нрав, и оглушал своим многоголосьем: то громок был, то томно-шепеляв, то ударял наотмашь хлёсткой тростью. Но без него вдруг затухала мысль, – он был толчком возникшему сюжету, – был ловок, будто иллюзионист, и кстати был он, – как гарнир к обеду. ТАРАНТАС

Собран здесь комплект гримас, – уморительные вздохи. И бродячий тарантас сыплет зрителям сполоˆˆхи из реприз, – они пестро разбивают шуткой грёзы, и измученный Пьеро начинает с ариозо. Ироничный Арлекин мысли топит в нервный хохот. Под трубу и тамбурин расплясались скоморохи. Шляпу полнят медяки. Коломбина босонога, развалились башмаки, – подчеркнувши вид убогий.

Темень в парке. Бубенец кликнул всех под звон мелодий. Представлению конец, разбрелось простонародье.

* * *

Претит мне скудость рассуждений здравых, и точность, сверенная по часам, и лести злободневная отрава, и ниоткуда взявшаяся слава, взахлёб, скороговоркой, словно срам. Мне греют душу выстрелы экспромтов, улыбка, пойманная налету, грозы приход, бряцанье всхлипов грома, и молний виртуозные изломы, а искренность я слышу за версту. Я не люблю наушничества шёпот, хвастливые находки рифмача, с отдышкой крик до уровня поклёпа, вдоль-поперёк заезженные тропы, мне правду хочется рубить сплеча.

За все мои слова прошу прощенья у тех, кому не по душе мой стих, но в нём я весь, – и этим откровеньем, моя судьба, и звук сердцебиенья, а не желание, чтоб кто-то сник.

КРИТИКАМ

В четвёртом веке до нашей эры жил критик-зануда, ритор Зоил Хулу швырял в слепого Гомера, по всем переулкам его бранил. Так и возникла критиков каста, – без умолкуˆ их незакрытый рот. Хоть и старанья часто напрасны, и их вердикт не берётся в расчёт, как тот Зоил, они постоянно, хулу швыряют во всё, и во всех, и площадной осыпают бранью, не допуская хоть малый успех. И соревнуются меж собою, кому нанести больнее удар, – отзыв наполнив белибердою, чтоб отработать свой гонорар. ОДНО СЛОВО

Заиˆскрилось в сумбуре слов одно заманчивое слово. Оно ответ держать готово за множество ритмичных строф. Оно не прячется в строке, пусть даже набрано петитом. В контекст повествованья влито, и держится на языке. Когда слипаются глаза, и мысли тонут в сновиденье.

Не возникает искушенье его ослабить тормоза. Не проявляет свой апломб, чтоб в эпицентре быть интриги, до эпилога целой книги, хотя согласно на экспромт. Но, главное: найти его, не мчась, как за пером жар-птицы, лишь только проглотив страницы, – в сюжет вонзаясь глубоко.

* * *

Запрограммировать сны нереально, – они без шума врываются в спальни. С зелёным солнцем, оранжевым ливнем, листвою синей, часто извивней, вспышкой сюжетов и глупостей всяких, смешав в сновиденье радость и страхи. Проснувшись, не вспомнишь, что нам приснилось, – кто там проявляет к спящему милость?

Солнце в тумане, тяжёлые тучи, взгляды прохожих сверлят нас и мучат. После, весь день, ждём явления ночи, – чем сновиденье продолжить захочет? Себя ощущаем телом астральным. Запрограммировать сны нереально.

ДЕЗДЕМОНА (финал)

Приснился Дездемоне страшный сон о том , что чёрный генерал – Отелло, её супруг, он был в неё влюблён, к ней наклонившись, стал белее мела. Глаза гневливы, кровью налились, и реплики его не благосклонны, – в них ревность, и Отелло хочет жизнь отнять у неповинной Дездемоны. Актриса-Дездемона, как в бреду, – ведь вечером сыграть ту сцену надо. Актёр-Отелло, муж её в быту, – как пережить ей эту тяжесть взгляда? Шекспира текст играют сотни лет, и неизменно восхищенье зала. Так было вечно, – сохранится впредь, особенно, когда идёт к финалу. ПЕРЕЗВОНЫ

Перезвоны рифм в строчках ошалело рвутся вскачь, иль бредут поодиночке предлагая слух напрячь. Перезвоны, – мыслей брызги, по сосудам разбрелись, но полны авантюризма, возникают, как сюрприз.

Перезвоны непогоды с ливнем, солнцем и пургой, мельтешат, как эпизоды, овладевши головой. Перезвоны жизни прошлой душу ранят и мозги, как натянутые вожжи, мчат назад, а там, – ни зги. Перезвоны. Пе-ре-ЗВОНЫ…

* * *

Тороˆпиться Бог весть, куда, без направленья, без смысла, кружить, как палые листья, – где борозда? Торопиться, как зимний день, не разбирая дороги, брюзжать под нос монологи, – пусть, дребедень. 14

Торопиться дыханье сжав фрагментом воспоминанья, собрав это наказанье в гремучий сплав. Торопиться – это судьба,

как против быстрого ветра, проглатывая километры… Самогоньба. СЕРДИТЫЕ СТРОФЫ

Я давно отравлен словами, как колючими взглядами. Сердце давит тяжёлый камень, осколком от камнепада. Я выжил, как видите, выжил, смеяться не разучился. Но теперь всё яснее вижу то, чем прежде кичился, чем горд был, на что делал ставку, теперь: «Всё. Довольно. Баста, не стоит двуногим гавкать, – жаль, что ошибался часто!»

ТРИ АККОРДА

Звенит гитарная струна, всего-то только три аккорда, Но убедительно и гордо, в них мысль преподнесена. Сюжет доносит каждый звук без текста, с точностью акцента, Дыханьем аккомпанемента, и учащая сердца стук. Серьёзен, вдумчив гитарист, прильнул он головою к грифу, – чтоб ярче прозвучал мотив он,

и не был труд его Сизифов, чтоб только б вызвать зал на: «Бис!» БРУСЧАТКА

Брусчатки каменный набор мозаикой туманно-серой, ничей не привлекает взор, хоть служит улиц экстерьером. Она свой предлагает путь конкретный, чаще в неизвестность, ей безусловно это лестно, – помочь прохожим чем-нибудь. Тех понимает, кто спешит, кто мысль окунул в надежду, тех, у кого неряшлив вид, и кто в изысканной одежде, кто весел, оттого, что пьян, кто скован горем и рассеян, чей взгляд умён, кто истукан, над кем судьба с утра довлеет.

Ну, словом, ей доступно всё, – её молчанье горделиво, брусчатка сдружит солнце, ливень, и каблуки, и колесо.

СУДЬБА

«Как продолжать, подскажи, мой единственный друг», – с этим вопросом к нему обращаюсь я с детства. Он поселился во мне, несгибаем, упруг, он мне достался, как щедрый подарок, в наследство. Друг мой единственный, с именем кратким, Судьба, он неотступно при мне в дни побед и ненастья. Я ощущаю во многом, что друга волшба мне помогает уладить сомнения страсти. Он мой советчик, судья, и его приговор ярок и мудр во всём, – он проверен годами. В нём, то согласье, то хлёсткий, но точный укор, и окончательный, трезвый и твёрдый, как камень. Так и живём мы бок-о-бок, не зная вражды, мне от него не уйти, не укрыться, не сгинуть. Он оградит от житейской тупой чехарды, и для меня откровенная в нём гильотина.

* * *

Мой сон! Ты с черепашьей скоростью раскачиваешь сновиденья, в них мысли с юношеской вздорностью доводят до сердцебиенья. Под утро голова угарная, как будто после экзекуции, как лопнувшей струной гитарною, нервишки вот-вот разорвутся. Я днём придавлен, словно брёвнами, – хотелось сна финал увидеть… За то, что день сверкнул не вовремя, я на него в большой обиде.

* * *

Тащится быстро иль медленно, – кто разберёт, может за этим движеньем скрывается Вечность? Время уходит без устали только вперёд, не сократив на секунду свою быстротечность. Сосредоточив внимание, не уследишь, за суетливым полётом листков календарных, хлопая крыльями, словно летучая мышь, в Вечность стремятся, и ритму судьбы благодарны. Их под уздцы не сдержать, будто резвых коней, не упросить, чтоб они образумились малость, то добротою полны, то становятся злей, и не волнует их то, что на завтра осталось. Разве что вдруг неохотно взглянуть в зеркала, и убедиться, что время, увы, не на месте. Не перешить, – не найдётся такая игла, не перепеть, – ведь такая не сложена песня.

* * *

Небо, как будто в огромный дуршлаг капли швыряет беспечно. Дождь беспощаден, как циник-маньяк, кажется, будет он вечно. 18

Ядра дождя устремились в галоп, – образовав наводненье. С грохотом падает дождь-губошлёп, совесть его без зазренья. Солнце на отдыхе, может земля вызвала в небе немилость. Люди взволнованы, а тополя рады, – листва их умылась.

ПОРТРЕТ ГЛАЗ

Глаза твои напрочь раздеты, не скрыто их откровенье, – в них собрано много сюжетов, и в каждом сквозит удивленье. Талантливость, мудрость и вера, и таинство намеренья слились в желанье, без меры с интригой воображенья. Вопрос и ответ, – без подсказки нацелены на решенье, и мысль без вуали, без маски подчинена вдохновенью. Как только опустишь ресницы на вздох, на одно мгновенье, мечтая всерьёз подчиниться минуте самозабвенья. Раздетых глаз панорама свободна от заблужденья, сверкает, как амальгама, со вспышками предвкушенья.

* * *

Время заблудилось средь дневных событий, не заметив даже, если невпопад, и дежурное не скажет: «извините», Время мчится, как фонтанный водопад. Закружиться с этой скоростью несложно, можно собственное имя позабыть, а затем его припоминать негоже, – самого себя до колик рассмешить. Ночь прохладою дыханье успокоит, на мгновенье остановит самосуд, в сновиденье нам вольёт она такое: будто Время изменило свой маршрут. А наутро убедишься, – это враки Время мчится с той же скоростью вперёд, видно, сон, – хитрец и клоун, и кривляка, нам рассказывал затёртый анекдот.

* * *

Мысли взрыв, поток сознанья, словно молнии удар. – это замысла заданье и дыхания катар. 20

Это нервов вдохновенье, или звуков суета, как при головокруженье небоскрёба высота. Пляскою Святого Витта, неожидан мысли взрыв, а энергия флюидов, – подсознания мотив.

* * *

Себя охаять пред собой в чём оплошал, – вот, незадача, – где был прокол и мысли сбой, – предшественники неудачи. А если бы наоборот вдруг разрешились те событья, чтоб от окна и до ворот в небытие бы смог уплыть я. А что теперь? Уж ни к чему дуть на гноившуюся рану, и сердце обращать во тьму, с непринуждённостью болвана. Хоть различаю силуэт страстей и замыслов, – мне нечем, у времени искать ответ в потоке бессловесной речи УХОДИТ ЛЕТО…

Уходит лето срок окончив, дожди в нём были и жара, длиннее дни, короче ночи, но календарь упрям и точен, – всему своя дана пора. Как жаль, что лето на исходе, дожди почаще, редок зной, уже капризней солнце всходит, и осень рвётся верховодить и настроеньем, и судьбой. Ещё волнует запах веток, а стаи вечных воробьёв

напоминают: будет лето, а осень в зиму, по приметам, уйдёт, – и так спокон веков.

* * *

Устала ночь и грезится ей утро, и надоела скука тишины. Восход бы ей с сияньем златокудрым, и солнца нить из неба синевы. Дыханья б свежесть ей занять у ветра, палитру звуков в перекличке птиц, и расшалившиеся скрипы ветки, и диалог из глаз сварливых лиц. И сразу бы исчезла вся усталость, и расхотелось бы ей ночью стать, и с днём она бы браком сочеталась, чтоб вместе суетиться и блистать..

* * *

Финал трагедии то грустен, то смешон, – в такт зрители смеялись и рыдали, партер и бельэтаж, и ложи, и балкон, и равнодушных не отыщешь в зале. 22

Лавиною поплыл аплодисментов гром, погашен свет, но даже в гардеробе, досужье мнение кружит веретеном, как бесконечности в калейдоскопе. Актёры тщательно смывают липкий грим, но мысли там, – ещё плывут по сцене, спектакль позади, – рассеялся, как дым, и зрительский приём, – им утешенье.

ЛИРИЧЕСКОЕ

Утро светит, как улыбка у младенца на устах. Без надлома. без ошибки, набирает свой размах. Скоро день начнётся новый, брызнет солнечный восход. Но кому он адресован, шишки он кому набьёт? Или день ворвётся хмурый, дождь по окнам застучит, Как от дьявольской дрессуры, собираясь в боль и стыд? Всё равно, – в явленье утра есть надежда, есть мечта. В них, как в синей незабудке, привлекает чистота. ЖИЗНЬ

Я расслышал в птичьем гаме ту манеру интонаций, что на коммунальной кухне возникает впопыхах. В них и вызов, и волненье, зависть, юмор и угроза, и почти уже до драки пригорал накал страстей. А причиной были ветви тополя, ольхи и клёна.

Птица каждая стремилась для потомства свить гнездо. Даже серая былинка, и кудрявый одуванчик, тянутся к объятьям солнца, искупаться в их лучах. Убеждён я, – всё живое ищет счастья и комфорта. Это называют точным, ёмким, гордым словом ЖИЗНЬ! ЭТЮД УТРА

Целует окно шаловливый рассвет, и раннее утро щекочет. Оставить, не глядя на этот дуэт, меня сновиденье не хочет. Из кухни доносятся запахи блюд, и сбросив с себя одеяло, душой осязаю, что этот прелюд, дню новому греет начало.

* * * 24

Несовпадение всегда, в желаньях, помыслах и мыслях, но повнимательней вглядись-ка,– не в этом главная беда. Несовпадений крутизна меж молодой моей душою и старым телом, – я не скрою того, что в возрасте вина.

ОТСТАВИТЬ МЫСЛИ…

Отставить мысли на потом, чтоб вновь бессмыслицей заняться, средь мишуры и дня вибраций, и памяти закрыть альбом. И всё увидится вверх дном, из опыта не брать дотаций, и мысли, может быть, затмятся, свернувшись розовым клубком. Они умеют притворяться, бездыханно, как мышь в норе, как настроенье при хандре, от скорости галлюцинаций. А в общем-то, что значит мысль, коль нас в разгаре ситуаций, жизнь вынуждает извиваться, когда маячит жизни хлыст. БЕАТРИЧЕ

А.П. Признаюсь всем, что для меня была ты, словно, Беатриче. Моя надёжная броня, хоть загораешься, как спичка, когда считаешь: «Он не прав»!» Твой яркий взгляд слегка циничен. ты мне его адресовав, возмущена, о, Беатриче!

А я, с улыбкою шучу, твой гнев, для женщины, типичен. Я пальцем у виска кручу:

«Ну, успокойся, Беатриче!» Вздохну, чтоб только замолчать, Подумав: «Ты и Дульсинея, – я из тебя хотел ваять ту Беатриче, – ей под стать, теперь я это не посмею». УЛИЧНЫЕ ЗВУКИ

Я напрягаю слух. На улице скандал в разгаре. Плачут дети. И звуки всё колоратурятся, звенит в них ярких слов соцветье. Я слышу вздохи ранней осени: дождей плевки, ветров наветы. И вороны громкоголосые доламывают клочья веток. Но вскоре умолкает улица, ночь на неё легла бескрыло. Вдали влюблённые целуются, – им темень счастье подарила.

* * * 26

Настроенья реверансы неуместны, бесполезны. Колебаний резонансы, кажутся весьма нетрезвы. Так, погоды перепады, – то жара, то ураганы, то багрянец, то туманы, – обитают где-то рядом.

Но насуплены, угрюмы их созвучий монологи, то, как эхо, так далёко их ворчанье и безумье. Настроения палитра места занимает бездну, что хватило б на орбиту, но оно всем бесполезно.

* * *

Обязанность. Беспокойство. Порядочности лучина, весьма серьёзного свойства, как гранула витамина. Обязанность – значит НАДО, – коллизия беспокойства, без пафоса, маскарада, – просто, – по-братски, по-свойски. Чтоб совесть не упрекала, достойно б шагала в ногу, размеренно, без аврала, несла, как судьбу, дорогу. К финалу, без угрызенья, поняв никчёмность обиды, без вздохов и сожаленья, свой сделав последний выдох.

ОХОТА ЛЖИ

За мною охотится липкая ложь, с елейной ухмылкой, кусача, как вошь, – болтлива, как быстрые реки. «Мы в том вам поможем, и в этом спасём!» и всё без запинки, и держит апломб, – и часты такие набеги. Назавтра опомнишься: это слова, ведь время имеет свои жернова. – оно размолотит их здраво. Но вновь выплывает из памяти ложь, и слепо ты с нею по жизни бредёшь. – её неотвязна отрава. А годы проходят своей чередой, но лжи, словно тени, незыблем конвой, её ощущаешь затылком. Направо свернёшь, иль налево бежишь, но шёпот её неуёмно бесстыж, – всё также с елейной ухмылкой.

НАЕДИНЕ С ЛУНОЙ (вторая редакция)

Луна глядит с заманчивым прищуром, интриг полна, затеять явно хочет шуры-муры, со мной она. Из облака, не прошенным курьером, и мельтеша, ныряет в сновидения пещеру, мой сон круша.

Свою мне предлагает небылицу, рубя с плеча, моим согласьем хочет заручиться, вовсю шепча. «Давай с тобой по небу ночью шляться, вниз сеять бред, сплетём мы образ феи и паяца в один дуэт». По небу ночью шляться, – это дело, вдвоём с луной, мне по земле шататься надоело, да и на кой…

* * *

Забываться в полудрёмном сне, словно в звуках лютни. Заблудиться в пряной тишине, отойти от будней. Поутру, неведомо зачем, с рифмами сразиться, разбирая лексику морфем, как знакомых лица. Стройность старых текстов перечесть, уловив молитву, не утратить острый интерес к графике их литер. И понять, что дело не во сне, а в обычных буднях, ведь являются они ко мне, как подарок чудный нового, загадочного дня с радостью открытья,

вынуждая проживать меня, как творец и зритель.

* * *

Признаться, грустно, но позвольте, всему свой час, своя пора: восход заснул на горизонте, но взбудоражен был с утра. Так, юность уплывает в зрелось и в старость, и оттуда – в смерть. И как бы вам не захотелось свободней одолеть барьер, ничто вам в этом не поможет, – богатство иль желанья пыл, ни мысль, ни прочая дотошность – вы превратитесь в тлен и пыль Взглянув на фото, между прочим, потомок, с лёгкой хрипотцой, промолвит: «Предок, – наш источник, весьма был недурён собой».

* * *

Тупая грусть и безразличье владеют мной, – я в их плену, их привкус на губах горчичный, он погружает в тишину. Всё это натворили грёзы, свои проблемы громоздя, в них безответные вопросы, они докучливей дождя. И потому владеют мною, грусть с безразличьем пополам, (я этого от вас не скрою!), – не отпуская ни на грамм.

БРЮЗЖАНИЕ

Мы третий день в молчанке, скопилось мыслей много: – Что ночь? Где валерьянка? – вот смысл диалога. Не сосчитать вопросы, не угадать ответы. К тому ж, – метаморфоза: весна прильнула к лету. Суп, явно, пересолен, в котлетах много хлеба, немного б алкоголя. В окне исчезло небо. Куда очки девала, – в них вечная проблема. Причина для скандала, – куда несётся время? Не включен телевизор, – он мирит нас и ссорит, он хитро мечет бисер, и вечер бутафорит. Признайся, между нами, ну, окажи мне милость, куда, шепни губами, любовь запропастилась? Поверь, осталось мало, так прекрати молчанку, попробуем сначала брюзжанье спозаранку.

* * *

Я бегу, неизвестно зачем и куда, и интригу свою предлагает мне осень. Подчиниться? Ведь с ней неуместна вражда, – пусть себе ворожит, пусть дождём плодоносит. Что ж, и осень бывает порой хороша, пусть идёт, – не положено с временем спорить. Нет препятствий сейчас для её куража, – ведь нельзя ж запретить танец солнца на море. Только жаль, с человеком бывает беда, – он приходит единожды к жизни причалу. Нет у времени совести, нету стыда, чтоб привычкам своим оно впредь отказало. И неважно бегу я иль шагом бреду, и бесчинствует осень, иль плавится лето. Я хотел бы свою отыскать борозду, ту, где время хоть совестью будет задето. CЛЕД

«Какой ты след оставишь?» Леонид Мартынов

След! Украшенье тротуара, красуется он здесь недаром, он несмываем, как не три, – его сургучный отпечаток, в глазах, во всём, что изнутри, он чётко на асфальт накатан, и ярок, как восход зари. То раздражает он, то тешит, то тих и скромен, то мятежен, и глядя на него, – замри, с ним будь предельно аккуратен,

он твой, – его в душе запри, чтоб уберечь от грязных пятен, с ним не выигрывай пари. Пусть не всегда он ясен, гладок, зато хитёр, – в нём тьма загадок, его за это не жури, ведь он на всё имеет право, и помни, – он твой рефери, лишь рассудив логично, здраво, с ним рядом пыл свой усмири. P S Причал его – в твоей груди. Но только им не наследи. СВЯЗЬ

Влюблён я в стихотворный слог, – в его полёты вправо, влево, слежу гармонию напевов, будь то валторна иль рожок. Нытьё скрипичного смычка, И гонки по фортепиано, иль переливы труб органа, и вокализа тенорка… С поэзией я вижу связь у музыкальных инструментов, в их ударении акцентов, – то грусть, то явный перепляс. Хоть нынче в моде слог иной, а мой, – увы, анахронизм. Слог, пусть он на сюжет нанизан, и всё тут, – только мне чужой.

Пусть знатоки меня простят, по мненью их, – за суесловье, но слог мне важен в каждом слове, – не изменить мне слух и взгляд. ОСЕНЬ ЯВИЛАСЬ К СРОКУ…

Осень явилась к сроку. День угасает к ночи. Серая мгла тумана небо заволокла. Сердцебиенья ритм мерно дыханье точит, и безуспешно ветер рвётся в квадрат стекла. Вечер в глазах играет нашу первую осень, там мы вдыхали, как воздух, шёпотные слова. Не отмахнуться нынче, воспоминанье носит, ведь душа не стареет, хоть седа голова. Как это получилось, что пролетели годы, скорость заняв у ветра, и превратились в прах. Осень! Всё так же, осень, распространив угодья, нам оставляет привкус юности на губах. ТОСКА И СКУКА

1. В чём разница между тоской и скукой? И там, и здесь томление души. они всегда безделию порукой, как ни буди их, как ни тормоши. Сонливость духа, безразличье плоти, – родные сёстры – скука и тоска. Желанья нет, чтоб их перебороть и повсюду давит призрак тупика. 2. Тоска баюкает мои ресницы, и потому поднять их тяжело,

я жду, что мне наивное приснится, как лодочнику лёгкое весло. Сон отступил, пора вращать сначала дня карусель, – хотя она вертка, но часто под руками буксовала, когда меня баюкала тоска. ВЕТЕР ПОВТОЯЕТ ГАММЫ…

Ветер повторяет гаммы, – он находчив и упрям. К этому привык веками, и не может жить без гамм. Воздух бьёт без передыха, и хвативши через край, заикается и вихрит, и зудит, как попугай. И бесчинствуя, с размаха, навязав с судьбой конфликт, он, как истый забияка, голосит, как клеветник. Он разыгрывает драмы, он в комедиях мастак, и при том терзает гаммы, – скоморох и весельчак. С ним сразиться бесполезно, – победитель он во всём. Будь он пьяным или трезвым ветер выглядит бойцом.

* * *

«Poetae nascuntur»* Цицерон

Поэтов невозможно перечесть, являли их народы и эпохи, как дань земле из глубины небес, как зарева всемирного сполохи. Гомер, Овидий, Данте и Шекспир, Вийон, Саади, Мандельштам и Пушкин, – всех гениев огромный, яркий мир, – сюжетов их словесная пирушка. Был прав когда-то Туллий Цицерон, что невозможно стать поэтом всуе. В наследство получают блага, трон, но Музу лишь Поэтам адресуют. *Поэтами рождаются (лат.)

IN TOTO*

Всё, в целом, хорошо. Приемлемо всё, в целом, в подробности вникать неблагодарный труд. Пусть кое-что, порой, изрядно надоело, ещё в запасе есть терпенье, пряник, кнут.

Сомненья червячок себе разыщет место, сознанье подтолкнув, направит в никуда. И рядом поплывут, настойчивые вести, – лет, месяцев и дней тупая череда. Всё, в целом, хорошо. Мельчить ни в чём не надо, желанья – это чушь, им нет альтернатив, а рассужденья, – красноречия бравада, как труд, что на себя взвалил старик Сизиф. * В целом (лат.)

О ВКУСАХ НЕ СПОРЯТ «На вкус и на цвет товарищей нет» (поговорка)

Пустое занятие, спорить о вкусах, нет правого в споре навязчивом том. А только окажется каждый в конфузе, но будет настаивать лишь на своём. Не сыщешь коллегу по вкусу и цвету, упрямство направит в такой оборот с ехидцей: «Вкус ниже его табурета, он в цвете профан, как безликий комод». Врагами не станут коллеги за это, – меж ними волной пробежит «холодок», но чтоб не нарушить закон этикета, при встрече, сквозь зубы, пойдёт диалог.

* * *

Рассвет задыхается, рвётся наружу, но ночь ещё держится стойко, а ветер-насмешник то свистнет, то вьюжит он дня зачинает настройку. Он уничтожает ночную преграду, свободно и непринуждённо. Рассвет утверждая, стрекочут цикады, расправились сонные кроны. А солнца, пока ещё, бледная немочь, синь неба несмело продёрла, и вниз, сквозь неё, осторожно и немо, лучи посылает упорно.

УТРЕННИЕ ОКТАВЫ

О, как ты откровенна, ночь, – без фокусов, – ясна! Жаль, не сумеешь мне помочь, финал увидеть сна. Додумать не под силу мне, – фантазия бедна, к тому ж, рассвет плывёт в окне, в нём юная весна. Ещё живут в моих глазах ночные чудеса, ещё я слышу, как в впотьмах, оттуда голоса. Они не меркнут целый день, – разборчивы вполне, для них я, – верная мишень, чтоб утопить во сне. Мне хочется иной сюжет от сновиденья ждать, чтоб он оставил ярче след, ослабил мыслей кладь. Ведь ожидаю я с утра, сюрпризы от судьбы, без продолженья, на-гора, бессмысленной ходьбы. 38 МЫСЛИ

Мысль улетает в пространство, – тонет в россыпи дней. Растерзано постоянство в ритме её идей.

И новая мысль вдогонку, выбрав короче путь, летит прямиком в воронку, просит: «Не обессудь!» Судьба управляет мыслью, здраво всё рассудив. Пусть даже она ершиста, но смысл её ретив. Нет избавленья от мыслей, – их сумасброден рой. Гирей на сердце повисли, напрочь отняв покой. ПОТЕРЯН ДЕНЬ…

Вот, понедельник, он свалился в бездну дней, что не оставляют добрый след. он даже предлагает слушать бездарь, – что поучает жизни белый свет. На самом деле, суета пустая, с избытком недовольства тонет речь лишь спровоцирована боль зубная, от бормашины фраз летит картечь. Смешалось всё в одну неразбериху, – в бессмыслицу, в густую дребедень. Но думается, – существует выход, – забыть, что был некстати этот день.

ПО СУТИ, УПРЯМСТВО…

За сорок поднялся волнения градус, – и суть диалога звучит наважденьем, но каждый настойчив в своей точке зренья, и страсти кипят, беспрерывно, без пауз. Нет даже намёка, что кто-то уступит, хоть в горле комок, но слова не иссякли, на троне упрямство. По сути всё глупо, и взгляды кусачи, колючей, чем кактус. Вечерняя тишь предлагает прохладу, но им не остыть ни на йоту, немного, пусть порох из каждого боезаряда истрачен. Упряма вся суть диалога ПАМЯТИ МАМЫ

Мою маму звали Надеждой. Не встречал я прекрасней дамы, – умной, скромной, красивой, нежной, и заботливее, чем мама.

Взгляд её мою тешил душу, и совет был точен и ясен, явно, был у сердца подслушан, – своей логикой безопасен. Не забуду голос спокойный, что не смел срываться до крика, – каждый звук был в своей обойме, как в просторе, грамотной книги. Время мало ей отпустило, и накрыло плитой гробовою.

Шестьдесят ей всего-то было, – кто же в силах спорить с судьбою… На стене её фото в раме, словно бы у жизни на страже, не тускнеет оно с годами, тот же взгляд, и улыбка та же, – неизбывна память о маме. ОБЩЕНЬЕ С БОЛЬЮ

Я разговариваю с болью: «Ох! Задержалась ты во мне, с ехидцею самодовольной, ужом ползёшь ты по спине, затем царапаешь в гортани, и в голову вонзаешь жар, всё тело постепенно ранишь, затронув каждый капилляр. Вниманья твоего не стою, поверь мне, боль, остепенись, дай отдых от своего конвоя, – какая от меня корысть?». Но боль прикинулась глухою, швыряет мысли вверх и вниз, и строит козни надо мною, наверно, я – её каприз. Надежду льщу: она устанет меня так долго опекать, изменит местопребыванье, – покинуть я смогу кровать. Увы, но градусник¬-пройдоха, вошёл в негласный сговор с ней, ртуть гонит ввысь, как скоморох он, всё увеличивая темп.

Мечтаю, что с утра окрепну, и обману мерзавку-боль, расслабив болевую цепкость. я прекращу её гастроль.

* * *

Календарное кончилось лето, – отплясало и отщебетало, сообщил нам сентябрь на рассвете: «Сорвалась уже осень с причала». И пошла и пошла – дождь глашатай, – пробежал поначалу он робко, приумолк и почти виновато, чтоб земле после задать бы трёпку. Осень! Вовсе в ней нет криминала, – только стало немного прохладней. Может время пустить бы сначала? но получится ль это? Навряд ли. НАСТОРОЖЕННОСТЬ

Настороженность убаюкала окунув судьбу в тишину, не увиливал чтоб от скуки я, а постиг её глубину. Осторожнее и тактичнее, не разбрасывал бы слова, не считал удачу добычею, мимо слуха плыла б молва. Чтобы смог отличить я искренность от бессмысленной трескотни, –

помнил, – началось пламя с искорки, ночи рвутся обычно в дни. Настороженность убаюкала? нет, – она подала мне знак, чтобы жизнь не полнилась трюками, не проваливалась в дуршлаг. СЛОВА. СЛОВА…(2)

1. Слова всегда конкретны и упрямы, – они несут собою мыслей груз. В них есть зачин комедии и драмы, – накатывают смех, слезу и грусть. Иль распаляясь в длинном монологе, вдруг задохнутся, уронивши смысл, Так путник, потерявший нить дороги, забыл, что путь извилист и тернист. В них часто зашифровано желанье, иль откровенно пробивает месть. Из молчуна их тащат на аркане, затем смакуют, как деликатес. Ревут как гром, и крепки, как наркотик, и в горле застревает их комок, Они смолкают на тяжёлой ноте, теряя равновесье, как волчок. Порою, слово заменяет взгляды. – исчерпан их запас для строк и строф. Финал беседы так и не угадан, на это не хватило главных слов.

2. Слова пьянят, как алкоголь, бросают в дрожь, и поневоле, такую исполняют роль, как будто перекати-поле. Иль брошенные невпопад, своей спиральной суетою, они на жизнь меняют взгляд. – шипят и, зачастую, воют. Неуловимый их сигнал, довольно часто недоступен. Когда их смысл забуксовал, их мысль, рассыпавшись, отступит. И оборвётся монолог, – слова уйдут, как день минувший, горизонталь разрушив строк. – его не примут взгляд и уши. Я И ВРЕМЯ

Состязаюсь с Временем в скорости, – пусть смешно это, пусть беспечно, озорная мальчишечья вздорность, – знаю: смертен я, Время – вечно. 44

Спотыкаюсь, плетусь задыхаясь, наступаю ему на пятки, я к нему прикоснуться желаю, но оно летит без оглядки. Темперамент его неуёмный не даёт мне с детства покоя, Время – мой сумасшедший ведомый, я готов его пить запоем.

Кто одёрнет меня в этой гонке, что заставит остановиться, пожалеет суставы и бронхи, – даст хотя бы глоток водицы? Скажет вежливо мне: «Брось, не надо, – есть для скорости ураганы, поезда, самолёты, снаряды, и, напомню, есть барабаны». Нет, я видно, во Времени власти, так написано на роду мне, состязаться желанье не гаснет, – ничего не знаю безумней. ВЕСЁЛОЕ ЗЕРКАЛО

Сонет

Весьма смешно, немного стыдно, когда я в зеркало гляжу, и мысль воспроизвожу, – всё налицо, всё очевидно. Реально то, что я ношу: тоску, морщины, взгляд ехидный. – весь вид, признаться, незавидный, увы, подобный муляжу. А может, зеркало. – мой враг, из-за него попал впросак, или вообще оно кривое, и тот, кто в зеркале – остряк? Ему я показал кулак, но сердце, не на шутку, ноет.

Мчит ошалело время мгновенья собрав в часы. Не глядя на свет и темень, не ставит жизнь на весы. То явно, то втихомолку, свою возбуждает прыть. Не слушая кривотолки, – не хочет всем угодить. Настойчиво, ненасытно, всё под себя подомнёт. Готово к кровавой битве, – глотает за годом год. Каждый ему одинаков, – и все на одно лицо: что человек, что собака, что курица, что яйцо. Закон нарушает время, как шулер, – плюёт на масть. Смертей оно сеет семя, – чтоб результат был всласть.

И по древней традиции, войны ему нипочём. Без покаяния мчится, – сила в нём бьёт ключом.

* * *

Что мне лето и осень, зима и весна, или прочая блажь календарная. Время ткёт мою жизнь без веретена, перебором, как струны гитарные. Только что-то намечу я сделать весной, а уж осень вспугнёт свистопляскою, и по ветру несётся она с быстротой, то дождями, то солнца гримасками. Только примется зиму природа ваять, после, – что ей заблагорассудится. Я раздавлен, – не знаю что делать опять, – иль рассыплется в прах, или сбудется. Что мне осень и лето, весна и зима, под какой они явятся маскою, чтоб лишить меня напрочь остатков ума, и чтоб вновь потерпел бы фиаско я.

* * *

Хотелось бы бежать назад, в былую сущность беспокойства, с присущим молодости свойством, в слов быстрокрылых камнепад. Неиссякаемый заряд, метаморфозы настроенья, с ритмичностью сердцебиенья, – неразорвавшийся снаряд. А остальное: «Бог подаст!» – так поговорка убедила, мне оказалась не под силу, и проболталась, как балласт.

Увы, назад не повернуть, – в небытие свалилось время, и рассосалось, клюнув в темя, оставшись тайной, – в этом суть. СЮЖЕТ

Куда бреду я? Непонятно, – так, в никуда иду, бреду. Сомнений удаляю пятна, и, вроде бы, с собой в ладу. Никто пути мне н подскажет, – дорога вьётся без конца. Да, я люблю один бродяжить, и только ветра хрипотца, мой собеседник мнимый, ложный, с ним бессловесен диалог, Доверил мне он осторожно, – я это знаю назубок. Четверг ли вторник, иль суббота сегодня, – безразличны мне. Задумываться неохота, – любой устроит день вполне. 48

Хоть небо застилает темень, и ноги начинают ныть, Сюжета исчерпалась тема, но не устану я бродить.

* * *

Что ещё сегодня мне приснится. – я за жизнь насладился сотней снов. В них мелькали удивлённо лица, благородные, и с множеством грехов. Даже не хотелось просыпаться, до того мне надоели все вокруг, чтобы не выслушивать нотаций, – откажусь я от комфорта и услуг. Ведь во сне особый мир и сфера, и развитие немыслимых страстей, – напряжение для глазомера, чтоб понять хитросплетение затей. Вечер сник, ночь дремлет у порога, и сюжет для сновиденья вяжет сон. Месяц за окном плывёт безрогий, – он чеканит удивленья медальон. БЕЛАЯ СИРЕНЬ

Брызнуло солнце. Вскипела сирень, – маем подхлёстнута. Осыпью землю целует весь день, белыми блёстками. После она просквозила бульвар – благоуханием. К вечеру, белой сирени нектар сузил дыхание. Но, тем не менее, мне очень жаль, – век её короток. Ветер останки несёт её вдаль, с мусора ворохом.

И ТАК, ЕЖЕГОДНО…

И так, ежегодно. Мне, осень-невежда, весь день разрушает, врывается в сон. И жёлтые, с веток, срывает одежды, и носит по городу их кувырком. И так, ежегодно, как прежде, в восторге от осени я, – от проделок её. От шумных, осенних безудержных оргий, – они беспокоят сознанье моё. И так, ежегодно. Что вёсны и лета? Я вновь возвращаюсь к осенним стихам, к хореям и ямбам, к балладам, к сонетам, – к моим непослушным, порой, гордецам. И так ежегодно. Пусть ветер и ливень, – мне осень подарит сюжет о себе. Хоть будет он льстив и смешон, и наивен, он осень зарубкой оставит в судьбе.

* * *

Несётся Время маршрутом чётким, никак не сносит свои подмётки.

Уже стоптало их много сотен, у всех вокзалов, у подворотен, у всех заборов, у всех калиток, без сожаленья, не сделав скидок. Его трудами болезней масса, – что ярко вторят его приказам. Свистит ветрами, дождём бормочет. – казалось, – путь у него бессрочен. И только Смерти одной под силу его утешить, – свести в могилу.

ВСЁ ПО-ПРЕЖНЕМУ…

Откровение

Всё по-прежнему: туман и зной, и стужа – почему-то, я встаю не с той ноги. Стал сутул и лыс, и голос много хуже, под глазами, словно радуги, круги. Стали часто раздражать любые шутки, – в них я слышу издевательский подвох. Просыпаться стало нестерпимо жутко, и в груди весь день бурлит переполох. Всё по-прежнему, и вроде всё, как было, – стены серые и белый потолок. Время хитро мне судьбу перекроило, и словарный шум сужает в монолог. Нету выдержки. – куда-то подевалась, виновато всё, что встало на пути. Настроение хорошее в опале, и его нигде мне больше не найти. Всё по-прежнему: туман и зной, и стужа, розы высохли, оставили шипы. Я себе уже, наверное, не нужен, заповедной не отыщется тропы. 51

* * *

Поглубже вдох. Прищурен глаз. и выдох сигаретный. И чувствуешь, какую власть имеет запах едкий. Фантазия летит в мечту от откровенья мысли. И взмыть желаешь в высоту, мгновенье в душу впрыснуть. Дым улетает в никуда, и кашель треплет шало… Да, вот такая ерунда от курева осталась. ВЕЧЕРНЯЯ ВСТРЕЧА

Тишь разорвал удивления возглас: «Ты ещё жив, – вот, природы ошибка?» И обнажив воспалённые дёсна, с кислой гримасой, скривились улыбки. 52

Как водопад, понеслись обвиненья, словно открылись зажившие раны, – воспоминаний сотни мгновений, вылила встреча в скандал балаганный. Вечер принёс колокольные звоны, окна погасли, и парки пустынны. Два старика не жалеют жаргона, – вводят друг в друга скандала вакцину

СОНЕТ СЛОГА

Люблю ту лёгкость я в стремительности слога, когда он реет, словно парус, на строке к сюжету, что уже маячит вдалеке, и освещает на пути ему дорогу. Он гладок, нет помех при звуковом глотке, и помогает развиваться диалогу, слог откровенно рад хорошему итогу, как живописец в заключительном мазке. Пусть даже к критику, при рассужденье строгом, сомнение придёт, что звуком пренебрёг он, – возьмётся строчку просчитать он по слогам, и вывод сделает, что строчки длинноноги, и тут же обвинит Поэта он в подлоге, – его упрёки характерны болтунам.

СОНЕТ КРУГА

Я – посредине замкнутого круга, а он закрыт на множество замков. Так мысль, закованная в ритм строф, сникает, – в состоянии испуга. Не вижу в том я горечь катастроф, ведь круг красив, сработан он упруго. И ни к чему слеза, мольба и ругань, – и круг, – мой постоянный прочный кров. Тем более, что круг не разомкнуть, так. по нему я повторяю путь, почти до полного изнеможенья.

А впрочем, ну куда уже спешить, ведь круг, – всего лишь замкнутая нить, и не смогу я выжить без круженья.

* * *

Вовсю разгулялась осень по мыслям, как по листве. Болтливый ветер разносит свист о её волшебстве. Он у неё на посылах, – её заданиям рад. Её потакает пылу, – как родственник, и солдат. А колыбельные звуки баюкают тишину. Забыв о дожде и вьюге, окрасив жизнь в желтизну. Время забавам пропето, – осенний неровен нрав. И с первого же рассвета она, тишину взорвав,

безадресно, и беспечно, не ограничась в гульбе, делает по засечке каждому на судьбе.

НОЧНАЯ КАНИТЕЛЬ

Ночная канитель. Настойчив за стеной визгливый храпа звук. Кроватный скрип вовсю, и кашель вперебой, настроен на испуг. И где-то, за окном, дожди себе идут, подобные нытью. Они ведут свой счёт, и сплетен пересуд, по крохам, по щепью. Сон ни в одном глазу. Ночная канитель не даст заснуть никак. А в голове стучит и давится шрапнель, и мчится в полумрак.

* * *

Когда я молчалив, тогда в себя замкнут я, и телу тишина навязывает сон. Перед глазами жизнь проходит поминутно, которой не во всём. я удовлетворён. Фрагментами мечты вибрируют мгновенья, иль осень ворожит, или хитрит весна. И поутру в сюжет я собираю звенья, – всё то, в чём есть моя удача и вина. Ресницы мне щекочет солнца луч нахально, открыв глаза, я вижу тот же интерьер. На книжной полке пыль, и бронзовый Гомер, а в голове, как прежде, ветер шквальный, Он мысли возвращает в тихий город Лисс, уныло солнце там, даль в простыне тумана. И я свои стопы направил к Зурбагану, – там Грин всю суету окрасил в романтизм.

* * *

Дар слова многим дан, а мудрость, – единицам, и даже истукан не хочет осрамиться. Дар слова, лишь анфас, а профиль, незаметен, он словно устный сказ, как быстрокрылый ветер. А мудрость, – яркий след в душе, – он несмываем, его авторитет с годами возрастает. Но в даре слова вдруг проскальзывает мудрость: один щемящий звук в огранке изумрудной. ОДА ЯМБУ

Двухсложная стопа* вторым ударным слогом навязывает мне движение стиха, и интонацию свою проносит строго, чтобы была она, по звуку не глуха. 56

За это я люблю ямбические строки, что не меняя смысл несут стиха накал, колеблют ткань его, как будто биотоки, и мнится, что Господь мне этот ритм послал. Дыхание частит настойчивость сюжета, проталкивает он двухсложную стопу, и ощущаю я себя анахоретом,** что ищет за столом ударную тропу.

Прошу Вас, господа, простить меня за это, и спешно не вершить несправедливый суд. Я в том не виноват, что родился Поэтом, ведь это жизни всей мой путь, точнее суть. * стопа – остановка ** анахорет – отшельник.

ТРОПА

Пролегла моя тропа у обочины, но не гладкая она, – раскурочена каблуками, сапогами да нетрезвыми ногами с кровоточинами. День спешит, чтоб утонуть в объятьях ночи, рядом я спешу, – я этим озабочен, только б не кололи травы и не подвели б суставы, не взрыхлялась почва. Циферблат вращает безвозвратно годы, он не хочет сократить мои походы, и тропою разогреты в голове плывут сюжеты, в них сонеты, оды. В мыслях смешаны согласье и разброды, толи цельность, толи просто эпизоды, или вдруг укусят бредни от моей тропы соседней, в виде антипода.

МОЛИТВА

Хочу я получить не много, со дня рожденья, от первых слов до эпилога стихотворенье. Чтоб было коротко, весомо, пусть восьмистрочно, но чёткое, как аксиома, как пульс височный. Текст напрямую, без намёка, не как обуза, чтоб лёг он на душу по строкам, как шарик в лузу. У Бога я прошу конечно, благословенья на то, чтоб он прислал под вечер стихотворенье.

* * *

Уходят дни, проходят ночи, недели, месяцы, века, средь марафона скромных строчек, у каждого своя строка. Тех тормозит, других уводит, то прямо, то наискосок, то дарит, то взимает подать, то гладит, то даёт пинок. Приоткрывает часто двери в спокойствие и круговерть,

где среди истин и аферы, лишь без сомнений жизнь и смерть. Порой, не успеваешь к сроку то довершить, что намечал, – оканчивается дорога, и натерпевшись, ждёт финал. ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА

Много ль, мало ль всякой всячины попадалось по пути. То за душу грустью схваченный, то весельем одураченный, то иное ассорти. Как растянутой пружиною свой усиливал маршрут. Целью одержим единою, будто был привит вакциною, поощрял движений зуд. Но спешил, хотел из прихоти, истину во всём познать. В ситуации безвыходной, воевал с неразберихою, и её тащил я кладь. Жаль, но сколько б не бродячил я, получалось невпопад. Разминулся я с удачею, потому что всякой всячиной наполнял на жизнь взгляд.

ШУТКИ РАДИ

Шутка, – реплика, и дрожь мизансцены. В шутке правда, глупость, ложь откровенны. Шутка, – только прецедент, тайна где-то, чтобы прояснить в момент суть беседы. Шутка вовремя, к столу, лучше рюмки. Выстрел, сделанный в пылу, без задумки. Но бывает перебор, – сдвиг рассудка, Раздаётся ей в укор: «Ну, и шутка!» Выслушав, откроешь рот, – ранен шуткой Шутка, – краткий анекдот, на минутку.

Шутку следует беречь, так, – на случай, нерешительную речь чтоб озвучить.

КОРДЕБАЛЕТ СЛОВ

Слова разбросаны по полю листа – бумаги озорство. Столкнувшись, натерев мозоли, всем огрызнулись: «Каково!» Слов шумного кордебалета никак не усмирить пером. Их не волнует нить сюжета и автор, со своим мирком, и позывные вдохновенья, и строфика, – им нипочём. Седого автора волненье они перевернут вверх дном. А автор возмущён, он нервно бумагу теребит. Слова ж ведут себя высокомерно, впадая ещё больше в раж. И успокоиться не могут от их переполнявших чувств. И оставляют свой автограф в душе, – перечеркнувши грусть. МОИ ГЛАЗА

Ничем не удивить мои глаза, хоть близорук, но истина маячит, – я вижу тех, кто боль недосказал, и тех, кто глубоко обиду прячет. Для глаз моих и правда налицо, и ложь, которой часто я проколот,

и те, кто бросит льстивое словцо, и их же сокрушает молот. В моих глазах настороже сигнал, он мне тогда туманит роговицу, когда несправедливости запал взрывается и надолго дымится. Пусть я порою жму на тормоза чтобы сдержать волненье в диалоге, увы, предательски мои глаза становятся улыбчивы, но строги.

* * *

Я прежде не считался с тем, что чепухой несётся мимо, и не касалось важных тем, случайных, пусть неповторимых. Да мало ль всякой мишуры, и столкновений молчаливых, потери и судьбы дары на жизненной встречаешь ниве.

Но всё же, как бы невзначай, зацепит чей-то взгляд небрежный, прольёт вниманье через край, с обидой горькой и с насмешкой. Его я всё равно приму, нарушив прежнюю привычку, чтоб окунуться в кутерьму, где мысли стерегут добычу.

ДВЕ СЕМЁРКИ

Обрюзг, облысел я, торчат на затылке кусты. Ведь время приспело, чтоб так изменились черты. И зрение плохо, и слух искаженьем грешит. Двойник скомороха с морщинами лет и обид. Смириться бы надо со всем, что случилось со мной. Прищуренным взглядом с улыбкой принять и тоской. Ведь я не камея, нелепо себя укорять. Что прежде посеял, сегодня приходится жать. На фотопортрете застыл обаяния лик. Вопрос без ответа: «Ну вот, докатился, старик!». Протест неуместен, здесь факты, увы, налицо. В них правда без лести, – и видно, что дело дрянцо… Ранжир в две семёрки. – Господь преподнёс мне сюрприз. Теперь уже с горки качусь торопливо я вниз. Признаюсь, однако, люблю я вино и друзей. Из старости мрака гляжу, как пацан-ротозей.

ЗАПРЕТНЫЙ ПЛОД

Он ясен, чёток без загадок, без маскарада, без намёка, он вроде рядом, но далёк он, – запретный плод, – он кисло-сладок! Вот, кажется прильнёшь губами, но ускользнёт он незаметно, плывёт в обнимку с облаками, и недоступен, как комета. В крови он бродит аллергеном, настойчиво несёт желанья, но грубо, веско, откровенно, напомнит, что он весь за гранью. И нет с ним никакого сладу, хотя ночлег его в сознанье, прописан там он завещаньем, – запретный плод, – он кисло-сладок! СЕРОЕ БЕЗРАЗЛИЧЬЕ

Утоплены надежды в серый ворот, но мысли погасить не хватит сил. В тумана саван облачился город, лишь серый дождь дыханье возбудил. Ты лужу обогнул, и там, невольно, твой серый облик отразился в ней. И стало за себя смешно и больно, – что ты, как серый монумент камней.

Сереет даль, прохожим нету дела до старика, – у каждого свой путь. Как серость окруженья надоела, от серости куда бы повернуть? Направо ли, налево, – безразлично, висит повсюду серая тоска. Куда исчезло прежнее величье, – наверно, в серый мир воротника. ОТ АЗА ДО ИЖИЦЫ

От аза до ижицы во всю алфавит, на скорости движется, – торопит, спешит. Вливаться приученный в слова и в строку, по звуку, по случаю, подобно звонку. Им тут же разбужена ликует строка ритмическим кружевом, по мере витка. Становится сразу же понятен сюжет, строкой взбудораженный, и ею согрет. Страницами книжицы, как опытный гид, от аза до ижицы ведёт алфавит.

НАРЕЧЬЯ, ЧАСТИЦЫ, ПРЕДЛОГИ…

Случайность пришла НЕНАРОКОМ, хоть топчется где-то АВОСЬ. таилась она за порогом, мертвела, как крепкий наркоз. Надежд на случайность, ни крохи, на ВДРУГ и на ЕСЛИ – совсем, мечту заставала ВРАСПЛОХ и на все ПОЧЕМУ и ЗАЧЕМ. Возникла случайность экспромтом с ехидной улыбкой, – хитра. ударит она юморком-то, но не доведёт до добра… Наречья, частицы, предлоги, слетают слюной с языка, обильно врываются в строки, и значимость их велика.

ВОТ ЕСЛИ Б…

Обычно всё, как бесконечность, однообразно и тоскливо. вот, если бы возникло Нечто, – гримасой Солнца, шумом Ливня чтоб Мысль, как въедливая муха, вдруг прожужжала, как Нелепость, и я услышал бы в пол уха, то, что мгновение зацепит. Пусть, удивленья нервный Возглас с отчаяньем, восторгом, болью, пусть восхищённо, пусть с угрозой мне Душу уберёт с контроля.

Тогда б моя сонливость плоти, однообразье растворила. Судьбу свою на извороте воспринимал бы я, как Милость. МЫСЛЬ

Полыхает её размах, я его погасить не в силах. Ведь в себя меня мысль влюбила, – поселилась в мечтах. Отдаю ей приоритет, с ней считаться, конечно, надо. Острым привкусом звукоряда, – оставляет свой след. Погружаю сознанье в сон, он процесс умозаключенья. Он кружится за мною тенью, – поспевает вдогон. Увильнуть? Получу ожог, уж другая мысль на подходе. И настойчива тоже, вроде, – контролирует вздох. РЕМБРАНДТ

Портреты современников-евреев, – Рембрандта кисти. Многовековой мыслью ярко веет, из взглядов чистых. В них смешаны страданья и лукавость, – вопрос с ответом.

В них древнего народа величавость тактично спета. Рембрандт ван Рейн, – светотени Мастер, – плоть вдохновенья. В нём сочетались творческие страсти, и ясность зренья. Оставил он в веках, в музеях мира, евреев лики: пророков и раввинов, и банкиров, – их сплав великий. НАЗАД

Не получится, – назад, – сзади долгая дорога, А осталось так немного, ведь настойчив мой закат. В мыслях я возобновил детство, юность даже зрелость. Почему-то захотелось возвратить свой прежний пыл.

Растворилось и ушло, вновь не справить новоселье. И теперь, как на похмелье, время в старость занесло. Правда, память-акробат крутит, вертит, но впустую. Хоть душа ещё плутует, – не получится, – назад.

УТРО

Утро дождём начинает рассвет, свой барабанящий кордебалет, – сказку, легенду. Городу утро швыряет привет, ветра акцентом. Утро поставило солнце в тупик, солнце взгрустнуло, надев дождевик, – спряталось в тучу. Там его диск приуныл и поник, – видно, – там лучше. Утро с туманом контракт заключив, общий надумали речитатив, – многоголосья. Он то затихнет, то хрипл, то визглив, – осень, как осень. Длится такой перепляс до зимы, средь снегопадов и вьюг кутерьмы, – осень не вспомнить. Но вылетают из дня полутьмы памяти комья. ГОЛОС

Как возник он, откуда спешит и куда? Может с неба свалился он словно звезда. Но остался его несмываемый след, – Негасим, не тускнеет он, как самоцвет. В голове он, во вздохе и в каждой строке Шепчет кроной деревьев, воркует в реке. Деликатен, находчив и кажется нем, Постоянно он с мыслями входит в тандем. Он всегда наготове: в работе, во сне,

Среди общего рынка он, и в тишине.. Это Памяти голос и горн Судьбы, Перед ним все иные ничтожно слабы. Он замрёт, когда жизни закончится нить, Но потомкам он будет мгновенья дарить. ВОСХОД

Проклюнулось утро и взгляды летают, – все ищут восход. Уж канула снов легкокрылая стая, но медлит восход. Вверху суета, – собирают палитру, – расцветить восход. Чтоб краски сложить, что имеет орбита, – все в этот восход. И вот, акварелью расплылся по небу волшебный восход. Земляне готовы к началу молебна, увидев восход. Молитвенным хором, чтоб день был красивым, таким, как восход. В нём слышались ясно надежды мотивы, и мыслей полёт. 70

* * *

Всё в жизни видится призрачным, мистикой и фантазией, – пахнёт оно дешевизною, с привкусом безобразия. Но изредка, волей случая, вынырнет откровенное, весомое, благозвучное, и потому, – бесценное. И задохнёшься звуками, пульса чёткими ритмами, пружинистыми, упругими, словно небу молитвами. Призрачность снимет сомнение, и мысли станут уверенней, с надеждой на воскресение того, что давно потеряно.

* * *

Подумалось о Вечности, рассудок беспокоя. Пришло чистосердечное признание такое: что годы скоротечные с периодом застоя, по чёту и по нечету бегут без перебоя. С улыбками, словечками, надуманным настроем, глядят в глубины Вечности, да зеркало кривое.

МОНОЛОГ

Переосмыслить? Напрасный труд, бред собачий, просто нелепости… Мне судьбой предназначенный путь хитроумным зигзагом лепится Одолел не одну я версту, но всё прошлое безответно. Мне покой не поймать налету, – молчаливо плывёт он по свету. Сожалеть мне? Какой в этом смысл, – головною лишь болью томиться… Угрожает былое, как хлыст, по сознанью плывёт крупицами. КЛАВИАТУРА

Щелчки компьютерной клавиатуры настойчивей, чем дождевые капли. Почти что беспардонно балагуря хватают мысли Автора в охапку. 72

И поплыли горизонтально строки, но вот, осечка. Беспокойство пауз. Вмешались, вероятно, биотоки колеблясь: «Как бы нанести нокаут?» Недолгие сомнения исчезли, клавиатура щёлкает, как прежде. На мониторе заплясала песня раскрепощёно, ярко и мятежно.

ПОЖИЛОЙ ДАМЕ

О царевиче мечтала с юности, – не могла сложить себе цены. Вот, появится он по полуночи, – или он объелся белены. Годы торопились, как положено, а царевич выбрал путь другой. И осталась Времени заложницей, со своей несбыточной мечтой. Что теперь? Перебирает в памяти женихов, что были наяву. Время явно было без регламента, уплывая в неба синеву.

* * *

Ропот водорослей влился в шум прибоя, – словно скрипка в грохоты органа. Пожелал прибой сквитаться с тишиною страстным поцелуем океана. Вскоре счёты задохнулись острой болью, захлебнулись тяжестью волненья, – Побережье задремало до безмолвья, – тишина всех угостила ленью… В нашей жизни всё случается иначе, лишь в неё врываются прибои. Разбушуются вовсю, – тогда тем паче, тишиною их не успокоить. Нервотрёпка длится месяцы и годы, в седине уж головы и души, На подходе оживают повороты, но прибоев ритмы не нарушить.

ТРИ СТРОФЫ

Обычно грущу я, когда вспоминаю о прошлом, О малой нелепости, мне позабыть невозможно. А прежде казалось: нелепость проста и доступна, Да вот, оказалось: она остроглаза и крупна. Теперь осторожно гляжу я на жизни проделки, Кручусь я в её колесе беспокойнее белки. Но я всё равно неприятностями нашпигован, Живу постоянно нелепостями коронован. Чего уж роптать, мне по сути немногого надо, Вполне мне довольно жеманного женского взгляда, Да шапки-ушанки, мозги чтоб мои согревала, Да рюмку, да хлеба, – простите, но это не мало. 74

МИСТИЧЕСКОЕ

После вечера, как положено, ночь упрямо в окно глядит Тёмной, плоской, безглазой рожею, – это ночи надёжный щит. Но однажды, под настроение, ночь к окну пригнала луну. На стекле отразилась тень её, ведь луна прижалась к окну. Подмигнула неба жемчужина с хитрым прищуром колдовства. Заговорщицки и простужено, полетели в меня слова: «Распрощайся со сновидением, в нём достаточно чепухи. Я дарю тебе вдохновение, – сочини ночные стихи». Испытал я луны воздействие, понял: ох, как она мудра. Подчинился эпикурейству я, и стихи кропал до утра. * Эпикурейство – удовлетворение.

* * *

Осень долгой была, и упрямо не желала на шаг отступать, хоть дожди выпивала глотками, разметав свою жёлтую прядь. Но январь её похоть разрушил, полон был созидания сил, и задорен, и во всеоружье он снегами её опушил. Поощрил он движение ветра, чтоб деревья раздеть догола, но рыдали от холода ветки, лужи скрыл под налётом стекла. Он устроил по осени тризну, подчинил своей прихоти всех, охладил раскалённые мысли, словом, стал он хозяином жизни, и себе обеспечил успех. Не учёл: все на свете проходит, и что после наступит весна, вспять нестись умудряются воды, даже сонный отъявленный лодырь, испытает мелодию сна. 76

* * *

Я вышел в ночь покоем насладиться, там ветер спит, не шелохнётся лист, где дня и ночи пролегла граница, по небу проплывает лунный диск. Где нет нужды заботам возвращаться, и в неизвестность канули мечты, среди ночных застывших декораций, сохранена лишь мера высоты. Ждёт с нетерпеньем духота квартиры, в ней суету сопровождает вздох, там шум висит на шее чёрной гирей, и кажется покой навек заглох. НА ПЕРЕКРЁСТКЕ

На перекрёстке дорог. На перехлёсте судеб. Пусть он и безрассуден Взгляд, – заклеймённый упрёк Для суетливых буден, Закономерный итог… Годы проносятся вскачь. Время. – корректор точный По запятым, по точкам, Хоть хохочи или плачь. Благо, без червоточин Рубит сплеча, как палач… Костёр надежды погас. В паузу мысль уткнулась, На перекрёстке улиц. На перехлёсте фраз.

Дыхание сводит скулы, – Мысли пустились в пляс… Зябкий колючий дождь Сопровождает скуку, Назло иль с перепугу, Каплями сеет дрожь. Ветер встревает в ругань, – Её ведь не разжуёшь… На перекрёстке вздохов. На перехлёсте взглядов Трусости ли бравадой, Или зарниц сполохов Мечутся перепады. – То хороши, то плохи… На перекрёстке. На перехлёсте. ВЯЗЬ

Дорогу Время вышило мне вязью: оно – мне друг. Оно – мой лучший враг. Я перед ним с улыбкой и боязнью. и, если честно: перед ним я наг. 78

От Времени мне не укрыться пледом, и не найти причину для вражды. Как гончая, оно идёт по следу, – мне от него не замести следы. Его слепой не замечать не сможет: оно имеет крепкий запах, тон. Во все мгновенья жизни Время вхоже, используя то бас, то баритон.

* * *

Обычно, январи свистят, снежат и мокнут… Ночные фонари подмигивают окнам. Зима всегда щедра, – морозом удостоит, и неба колера швыряет на обои. Приносит день возню: удачу, шум, досаду, пустую болтовню и безразличье взглядов. Судьбу благодари за радость, за напасти… Ночные фонари на улицах погасли. ВИ ЗА ВИ

Полузакрытых глаз загадка замыслила немой упрёк, – рассматривает, но украдкой, кому б свой преподать урок. Глазницы распахнули жерла, зрачки черны, как два ядра, и визави готова жертва, и глаз реакция быстра. Но кто кого осилит в схватке, чей убедительней азарт? И тает замысел загадки, как лёд под солнцем, на глазах.

И нервы у кого надёжней, кто первым в перепалке глаз, заёрзает от сыпи кожной, кого упорство не предаст? СОНЕТ СНА

Не помню ночь, когда приснилось это. Я был уверен, – всё случится въявь. По волнам Времени спешу я вплавь, Как по размеру строгого сонета. Лишь соблюсти законы б этикета. Фантазия! Ни звука не прибавь, Но в русло композиции направь, Чтоб стал сюжет желанием согретым. Во сне был молод, – всё доступно мне. По жизни совершаю я турне, И нет преград, – у ног лежит планета, мир облачился в вечную Весну… Но оказалось: всё подвластно сну. А наяву? Жаль, песня жизни спета.

* * * 80

Как паук, что ткёт свой дом из тонких нитей, для бессмысленности собственных затей, мир я строю из волнующих событий, из фантазий и нахлынувших страстей. Мир просторный, удивительный и яркий, размалёванный , как радуга, в мечты. мне судьба его подкинула подарком, и велела, чтобы был я с ним на «ты».

Я отбрасываю мысль: что будет завтра, – я сегодняшним вполне доволен днём, всех находок и потерь своих я автор, – сочиняю их дыханьем и нутром. Пусть неправ я, и достоин осужденья, в именительном живу я падеже, – это всё ко мне приносит вдохновенье, наяву иль может только в мираже. В РИТМЕ СОНЕТА

Я буйство звуков строфами смирил, они послушней, чем младенцы стали, противоречить не хватило сил, а мне твердили, что они из стали. Подчинены под натиском пера, и от моей зависимые воли, они свершают то, что я позволил, – я для дыханья их, как кислород. Всему свой час, – удачам и невзгодам, в режиме этом – месяцы и годы, – кто в состоянье изменить их ход? Стихи слагаются советом Божьим, – порой свободно, а порою с дрожью, – пока их движет творчества полёт.

* * *

Жду от мгновенья для себя отдачу, мгновение – не рядовой пустяк. Мою судьбу оно порой дурачит, процеживая мысли, как в дуршлаг. Мгновенье – жизни крошечный отрезок, пред нею ставит множество задач. Оно не взмах пугливых занавесок, хотя швыряет время, словно мяч. Пусть часто выглядит оно надменно, но как его не принимать всерьёз? Укажет на коварство и измену, сослужит, как лекарственный наркоз. ЛИПЫ

Напролёт, всё время, пахнут липы, даже при осеннем листопаде, при ветрах, дождях и снегопаде, – забываешь времени ушибы. Город весь во власти ароматов, ветки лип, переплетясь влюблёно, напевают шёпотом и стоном песни подрастающим галчатам. 82

В липах скверы, парки и бульвары, липы создают особый климат, легче дышится от их нектара, и невзгоды все переносимы.

* * *

Как обронённый здесь, случайно замысловатый женский взгляд. Он в душу внёс немую тайну, отрезав все пути назад. Я им проколот, как иголкой, как к бархату стрекозий хвост. Хочу я верить, не надолго, но это только мой прогноз… И вправду, хоть бывает редко,– тот взгляд из памяти моей исчез, иль провалился в Лету, как масса прочих мелочей. ОКТАВЫ

Я у самого обрыва жизни, что проходит сзади, а хотелось ведь чего-то совершить, но не успел я, было мне всегда некстати, без оглядки, но красиво распылилось сразу, слёту, – видимо, перегорело. Времени осталось мало, чтобы все исполнить планы, так стремительно, куда-то то мгновенье убежало, растворилось, как туманы, ускользнуло с жизни бала, правда, вроде, виновато, с грустью, – может быть, устало.

Слышу, время подсказало стать лицом на край обрыва, растерялся на распутье то ли жизни, то ли смерти, ощутил, что за загривок, кто-то грамотно, удало, чтобы не оставил путь я, проявив высокомерье… Может Бог продлит мне сроки, и надежду восстановит, и пошлёт благословенье, чтобы путь начать сначала. чтобы шёл я с жизнью вровень, продолжал с ней диалоги. для меня чтоб вдохновенье подняло своё забрало. НОВАЯ ВЕСНА

Весна мою осень баючит под вздорных ветров пересвист. Весна меня выдержке учит, чтоб я её принял круиз.

Она удивительно точно чтит осени строгий закон. Весенний разборчивый почерк доносит то хохот, то стон. И рассредоточила мысли, отваги осенней полна… То солнцем блеснёт, то тениста, – такая сегодня весна.

* * *

Окно небесного обзора закроет уходящий день, изменит колер без гримёра, ночь на день нахлобучит тень. Нагрянет сновиденья сказка, проглотит ночь дневную спесь,. и ранним утром без подсказки, увидишь дня и ночи смесь. Задумаешься, что без спеси жить можно (честно говоря!). спокойно все сомненья взвесив, поймёшь, что спесь, вообще-то зря. А гордость? Та, – иное дело, – её достойна западня, чтоб подчеркнуть её умело, ночь ни к чему, – довольно дня. РОЖДЕНИЕ СТИХА

Вот, ствол карандаша прижатый к пальцам туго, и грифель заострён, – нацелен на строку, и буквы в суете уже теснят друг друга, чтобы собрать слова к последнему прыжку Осталось только лишь их подчинить сюжету, – ведь он давно созрел, и рвётся выйти в путь, он, словно гончая, направился по следу, теперь уж карандаш обязан стих замкнуть. Текст полностью готов, и карандаш отброшен. – украсил стих собой страницы полотно, поэта взгляд скользит внимательней и строже: проверить строфику, – всё ль в ней соблюдено.

«ПОЛОНЕЗ» ОГИНЬСКОГО

В ритме трёх четвёртых фигуры, всякий раз ускоряя шаг, я, как лошадь, иду аллюром, отбивая музыки такт. Не забыта музыка эта, – «Полонеза» Огиньского ритм, оберегом иль амулетом, мною часто она рулит. Словно в танце том, не попарно, – средоточием на лице, как в прогулке кольцом бульварным, с передышкой в его конце. С этим ритмом всегда я дружен, – он меня по жизни ведёт при дожде, при зное и стуже, для меня он, как кислород.

* * *

Я Монологом бесполезно взрыхлить пытаюсь Тишину, чтоб опустить волненье в бездну, в которой я во сне тону. 86

Но Тишина окаменела, молчание присуще ей. Какое до меня ей дело, особенно во тьме ночей? Мой Монолог в пространстве канет, средь сновидения острот. И незачем его арканить, – он затаится, словно крот.

И только, где-нибудь под утро, он вновь взовьётся надо мной. Но Тишина через минуту, уже на станет Тишиной.

* * *

С обрыва вниз спуститься, – таков Судьбы круиз, чтобы закрыть страницу из первой книги «ЖИЗНЬ». Затем неторопливо настроить шагомер, закрыть среди крапивы вторую книгу «СМЕРТЬ». Двухтомник этот вечен, в нём чёток алфавит, противоречить нечем, – он на своём стоит. СНОВИДЕНЬЯ

Сновиденья пестротою окунают ночь в мечту. Так бушующей волною будоражат высоту. Всё летят они и пляшут, потешаясь с темноте. Слова доброго не скажут, мысли моют в решете. В этом принцип сновиденья, – чтоб попасть, вслепую, в тон,

и без совести зазренья, не нарушить их закон… Сновидение заглохло, – исчерпало весь запас. Все свои ночные «хохмы» поместило в тихий час.

* * *

Не состоялось. Не сбылось, – удачи мимо пролетели, и жизнь пошла то вкривь, то вкось с обидою, – без мнимой цели. Смириться ей не суждено, – амбиция не позволяет, а времени веретено, её склоняет и спрягает. Все, даже близкие, – враги, все крутятся перед глазами, всё что-то в виде мелюзги, – и на душе разросся камень:

«Ну, почему всё вышло так что мимо пронеслись удачи, кто жизни выстроил спектакль, кто так расчётливо рифмачил?» И кто б не лез из кожи вон, – ей угодить хоть на мгновенье, она не снимет балахон обиды, и во всём сомненья.

БАЛЛАДА О РУССКОМ МАТЕ

Мир взрыхлён. Не отутюжен, свой меняет цвет и взгляд. Убеждён, что всем он нужен, как, бесспорно, – русский мат. Мир, – хранитель ран и ссадин, бьёт по душам невпопад. И летит быстрее градин, по округе русский мат. Мир злословит. Он вульгарен, в этом нет ему преград, Безрассуден и угарен, – помогает русский мат. Мир во всём категоричен, вороват, как казнокрад, но бывает не логичен, правда редко, русский мат. Мир, порою, пересолен, запуская слов снаряд, С крепкой дозой алкоголя, распаляясь, русский мат. Мир хранит, без колебаний, в глубине своей заряд, для улыбок и рыданий, – панацея, – русский мат. Мир, простите, Бога ради, не компот, не шоколад, В человечьем, шумном стаде, неизменен русский мат..

НОЧЬ

Ночь молчалива и безлика, провал есть по дороге к ней, хоть полусуточной владыкой она слывёт среди людей. Но настороженность, однако, возникнет, вглядываясь в ночь, и кажется, что в жерло мрака тебя стремятся уволочь… Забуду ль взрывы ночью тихой, шаг чёткий кованных сапог, как жизнь закружило вихрем, и мир от крови изнемог. Поэтому ночей молчанье не безобидно иногда, в нём шёпот вперемежку с бранью, свалиться может, как беда. ДЕНЬ

День, как человек, устал, что-то перенёс на завтра, свой недопитый бокал выпить он решил на завтрак. После, с самого утра, начинает день теченье, – в нём разгул и суета, мыслей шаткие ступени. День испытывает страсть к смеси грусти и задора,

а затем, угомонясь, он свои задёрнет шторы. Ну, а человек привык пульса учащать движенье. Вносит в памяти дневник день, как времяпровожденье. ОСЕННИЙ ЭТЮД

Я с собой рассуждая, по парку бреду, по безлюдной аллее. За собою по небу я вижу звезду, но окликнуть не смею. Воздух чист, только свежесть его тяжела, рассуждения гасит. И к тому же, мой слух тишина напрягла, чтоб идти восвояси. Сумрак лёг. Погасили вокруг фонари, – вот, этюд этот вкратце. Так всегда, рассуждения рвут октябри, что ж, пора возвращаться. ЛЕТНИЙ ЭТЮД 91

Вот, солнца луч. Он погасил туман. открыл начало дня своим дыханьем, исполнил он стремительный канкан и землю одарил солнцасияньем на целый день. Не зря ведь, солнца прыть неудержима в разогреве лета, взгляд каждого его златую нить воспринимает личностным приветом..

А лёгкий дождь от солнечных лучей, украшен золотым мерцаньем капель, и кажется, что кроха-воробей, глотая их, как забулдыга, запил. ОСЕНЬЮ

Осень. Вкрадчивый шёпот холодных ветвей, но он, всё-таки, слышен. По стволу одиноко ползёт муравей, – он большой, чёрно-рыжий. Ветер, словно скончался, иль просто устал, прекратив куролесить. День иссяк. О себе он сполна рассказал, спутал пафос со спесью. Приведеньем раскинула серая ночь тишины покрывало. Полумесяц и звёзды смогла приволочь, – их в простор свой заткала. Сон опутал, но листья не могут заснуть, даже кануть в дремоту. Вспоминают с весны и до осени путь, – крон зелёных высоты. 92

Горизонт поутру. Весь в рубине восход. Пробудилось движенье. Это новый, планета, вершит оборот, – с Бога благословенья.

В СЕРОМ ПЛЮШЕ

В серый плюш тумана нарядился город, разве что угадан улиц силуэт. Тишина толкает к массе аллегорий, и сюжет сложился, мыслью обогрет. А туман не тает, – он всё гуще, гуще, явно, разместился надолго он здесь. С неба он, наверно, в назиданье спущен, чтобы успокоить человечью спесь. Но никто не сможет навести порядок в том, что вытворяет каждый на земле. Ни туман, ни войны, ни в усах фанатик, даже «баба Йошка» на своей метле. ФЕВРАЛЬСКИЕ МЫСЛИ

Февраль надумывает: что к финалу преподнести весомее, но проще? Ведь надо вскоре уступать жилплощадь весне, что сорвалась уже с причала. Чтобы без помпы, тихо, без оваций давно, не раз, проверенным дуэтом, смешать дожди с ветрами винегретом, – оставить блюдо всем, для дегустаций. Вот, будет от финала наслажденье, – зацепят кашель, насморк, боли в горле, зато, февраль уйдёт легко и гордо. А после? Пусть поёт денёк весенний.

ВЕЧЕРНИЙ ВОЗДУХ

Вечерний воздух свеж и сер, – бесплатно профильтрован ветром, приятелем своим бесцветным, – как истый кондиционер. Они вдвоём готовят ночь, чтобы она прошла в прохладе, при сновидения прокате, её б спокойно превозмочь. Чтобы с утра сюрпризы дня, казались лёгкою забавой, открыла б ночь покоя гавань, – дня б растворилась суетня. Вечерний воздух тем хорош, что регулярно, безвозмездно, им, как микстурою чудесной, сердцебиеньем отдохнёшь. БЕЗДОРОЖЬЕ

Идти вперёд. Пусть края нет, и путь один, – по бездорожью. Пусть даже суета сует прихватит хваткою бульдожьей. Не замечать. Идти вперёд вприпрыжку или ковыляя. Надежду не терять, восход затормозит тебя у края, не даст, чтобы последний шаг ты сделал, соскользнув с обрыва.

И встречный ветер-весельчак вдогонку не свистел игриво, чтоб никакая ерунда тебя не пригвоздила бранью. Ведь бездорожье не всегда приводит к разочарованью. МАРТОВСКИЕ СТРОКИ

Сверчок скрипел на нервах тишины. Ночь шёпотом задёргивала шторы. Но скука из туманной пелены, судьбу держала накрепко, за ворот. Сверчком исчерпан весь репертуар. Яснее стала свара листьев с ветром. Тень разлилась на сотни километров, и свистопляску вновь затеял март. Растаял день. С ним прерван диалог, его, как выяснилось, было мало, всего-то не хватило пары строк, чтоб дотянуть сюжету до финала. В обнимку с тишиной домой бреду, чтоб тяжесть дня стряхнуть в преддверье ночи, и день был под завязку обесточен, – готовлю сновиденье на ходу.

* * *

Серый сумрак ночи город урезонил, окунув в покой. Спрятал от нелепых, скучных антимоний под ночной бронёй. Гладким покрывалом тишина повисла, – остановлен бег. Жизнь передохнула от забот и смысла, – стала на ночлег. Отдых обеспечен тем, кто спит спокойно, чтобы днём опять, суетой заправить, новую обойму, – урожай свой снять. Только надо, чтобы повезло при этом, без больших преград, чтобы честь и совесть не были задеты, – жизни срок ведь сжат. КАПРИЧОС

Кулём усталость виснет, – вот, возраста итог, Упрямым скандалистом в висках засел сверчок. 96

Бессмысленные звуки, – собранье небылиц, Всплывают близоруко, комком знакомых лиц. Сон разума, – Капричос, – здесь Гойя не причём. Бескровен, безразличен, на вечность обречён.

Устроила усталость прогулку по душе. Увы, мне не пристало её менять клише.

* * *

Ветер, с похотью летучей, без раздумий, априори. возникает, – он беззвучен, молчаливо резонёрен. Не упустит узкой щели сквозняком нагрянуть в мысли, близок вьюге и метели, – их помощник бескорыстный. Выждет подходящий случай, прямиком ворвётся в уши, чтоб потоком быстрым с кручи весть тяжёлую обрушить. Откровенный дальнобойщик, – изменяет часто скорость, настроения настройщик, дарит всем осадков морось. К ОСЕНИ

Я с осенью дружу. Я пью её прохладу, – нектар мне по нутру, – он освежает пыл. Я подчинён её природному диктату, я небо за её приход благодарил. До осени дожил! Источник мой, – ведь я родился в день осенний, в неё, как в отчий дом, легко я захожу.

В подарок мне она приносит вдохновенье, – я образы её для творчества держу. Я с осенью дружу! В ней всё мне по душе: наряд, ветра и ливни, весной и летом я растерян и уныл. Старанье угодить, мне видится наивным, – для этого у них достаточных нет сил. До осени дожил! Я знаю, – многие не принимают осень, – стремленье к осени мне сам Господь внушил. Капризы осени я с юности отбросил, протест малейший к ней, навеки загасил. До осени дожил!

* * *

Ночь тихая. Удобная кровать, и сновидения коврами ткутся. Но, к сожалению, пора вставать, в окно взглянуть, и утру улыбнуться. И планы на день тарахтят в виски ритмичным звуком, как значками Морзе. И строчек, разгулявшихся, клочки вперегонки проносятся нервозно. 98

Рассвет окрашен в зарево мечты, но суждено в реальность возвращаться. И стрелы, что несут глаза и рты намного тяжелее гравитации.

ДОРОГА

Без указателей дорога, – охоч идти иль не охоч сквозь сутки: день-деньской и ночь, близка она или далёка. Извилистая иль прямая, идти с ухмылкой иль в слезах, на босу ногу, в башмаках, иль укоризненно вздыхая. Под справедливым взглядом Бога, им, при рожденье, решено, – иной дороги не дано тебе, – лишь есть одна дорога. ЛЕПЕСТКИ

Бутоном лепестки зажаты туго, тепло им вместе, и вполне уютно, их, вроде бы, не разлучить друг с другом, но горизонт уж обнажает утро. Судьба в цветок преобразит их вскоре, не миновать им эдакой напасти, а утреннее солнце, ритму вторя, им обещает красоту и счастье. И лепестки, раскрыв свои объятья, лучам навстречу устремили взгляды, как будто торопливо сбросив платья, горячим поцелуям солнца рады.

ИНТОНАЦИЯ

Интонация – таинство звуков, в тон и тембр она внесена, в ней угроза, насмешка и мука, и настойчивость ясно слышна. Оркестровкою слов обозначен каждый звук, – он торопится вслед, он на месте, – он многое значит, чтоб бесспорно продолжить сюжет. Слух, бывало, подводит, но губы ощущают ритмический сбой, что мелодику тянет на убыль, или просто, теперь он иной. Интонации сникнет молитва, горло стянет молчанья комок, – значит порция горечи влита, чтоб в тоске занемог эпилог.

ДУША

100

На солнце душу не расплавить, – ей нипочём измена, град, огромной мощности заряд, косые взгляды, что буравят, её не тронут, не смутят. Но почему-то не на месте она окажется тогда, когда без всякого стыда, её лизнут наивной лестью то знойной, то с прослойкой льда.

И обнаружится, что слабость присуща ей, а суть души предстанет, как не тормоши, она споткнётся об ухабы, обычной, откровенной лжи. ВЗГЛЯД В ПОТОЛОК

По потолку несутся строчки из слов, кавычек, многоточий, но безусловна их вражда. Ни в чём средь них согласья нету, – все откровенно буквоеды, и закружилась чехарда. Пытаюсь, лёжа на кровати, их в композицию собрать я, гоняю их туда-сюда. Скачу глазами я по строчкам, но их замысловатый почерк мне недоступен, – вот, беда! «Взгляд в потолок уставить тупо по меньшей мере, просто глупо, – мне солнце из окна твердит, – взгляни, весна вовсю, в разгаре, в глазах, и в каждом капилляре исходит токами флюид». И в самом деле. – потолочный узор ритмичный, многострочный, в одно мгновение затих. Весна подействовала здраво, – в сюжет собрала строк ораву, в законченный, компактный стих.

101

КОНЦЕРТ ВЕТРА

Мне музыка качанья веток понятней, чем в концертном зале. Солистом здесь вечерний ветер, аккорды – листья заказали. Вой, хруст и свист – сигнал валторны, стон скрипки и напевы альта, – тональность ветра в них, бесспорна, они бравурны и печальны… Усталость ветра ощутима, – качанье веток стало тише. Авто, что пролетела мимо, разрушив ритм, невозмутимо, финал мне не дала расслышать. ЕЩЁ И УЖЕ

Ещё тишина не нарушена утренним всплеском, и уличный воздух людским не отравлен дыханьем, и ветер не треплет на окнах покой занавески, и город ещё не проснулся, разбуженный ранью,

102

но в голову лезут настойчиво разные мысли, в них планы уже громоздят свои хрупкие зданья, осталось им только дорогу наружу расчистить, чтоб не помешали им выразить негодованье, иль может согласье, но утро тревогой устало, и день предлагает экспромты, и мучит сознанье, и рухнули планы ночные, – их было немало, а новые ставят, как прежде барьер испытанья.

Я окно раскрываю в весну, – воздух в ней удивительно, молод. Я дыханье им ополосну, для меня он, – анестезиолог. По-особому время идёт, – управляет теплопроводом. Словно опытный экскурсовод по минутам, часам, эпизодам. У весны удивительный ритм, – пусть он с лёгким авантюризмом, Всё равно, придаёт аппетит он своей весенней харизмой. ДОСТАТОЧНО… (молитвенные строки)

Достаточно нас угощает время, – то дождь спешит, то солнце выйдет вскоре, то ветра лад в мажоре и в миноре, – ну, словом, всем, что селится в поэме. Да в общем нам и большего не надо чтобы не мчались ошалело годы, чтоб каждому хватало кислорода, чтобы тоска не посещала взгляды, чтоб музыка великая звучала, чтоб чтенье приносило наслажденье, – но только всё по Господа веденью… Достаточно. И этого не мало.

103

ВРЕМЕНИ МАЛО…

Стало времени мало, что с ним, право, стряслось? Или время сначала у судьбы началось? Время тихо и робко разбрелось по углам. Всё по собственным тропкам, всё по считанным дням. Как в душе успокоить то, что прёт наизусть? Разменять мыслей поиск на волненье, и грусть. Возмутиться насмешкам, удивиться часам. На земле нашей грешной сократить тарарам. Ни просторы, ни кельи, ни любовный альков, никогда б не сумели снять дыханье с оков.

104

Просто, времени мало, с ним ничто не стряслось. Сердце жизни устало проворачивать ось.

НАШ ПУТЬ

Мы мчимся, скользим, неизвестно, куда нам? с улыбкой, в слезах по дорогам и странам, порой наяву, а порою, в мечтах, нас манят вершины, преследует страх. Мы знаем, что путь этот трудный и длинный, что может достигнуть и скомкать лавина, лавина насмешек, и боль второпях, и окрик случайный приблизят наш крах. Не следует сетовать что не под силу, труднее нам мчаться, чтоб сердце остыло, и только туман в близоруких глазах, и путь наш, не путь, а разобранный шлях. Но каждый наш шаг., словно сталью подкован, упрямой судьбой он на путь коронован., он в каждом поступке, он даже в грехах, впечатан он накрепко в наших мозгах.

ШУТЛИВО

Исключите мысль спонтанно, – всё судьба распределила, всё логично, без обмана, – пляшет солнце, мчится ливень. Осень к сроку, стужа в зиму, цвет к весне, со зноем лето. Чтобы был в режиме климат, – песня не была бы спета. Время чтобы людям льстило, – не было ни в чём застоя.

105

Скука чтобы не томила, и душе не знать покоя. Календарно, не спонтанно, честь по чести, – всё по плану. ПРИ ТИШИНЕ

Я убеждён, что тишина приводит память к средоточью, расшифровавши многоточья. Швыряет взгляды из окна, и помогает думать ночью. Мне не даёт она заснуть, хотя не издаёт ни звука, распоряжается досугом. Подскажет мне дальнейший путь, и в этом есть её заслуга. Порою, в тишине могу я рассудительно и чинно собрать все мысли воедино. Тогда я перед ней в долгу. – ведь станет дня ясней картина.

106

Спросонья бормочу стихи, при чётком ритме интонаций, не будут рифмы задыхаться. Любым препонам вопреки, я грусть заставлю улыбаться.

СТО ТЫСЯЧ СТРОЧЕК

Сочинить сто тысяч строчек, – это, в принципе, несложно. Взять Поэзии крючочек, подцепить их осторожно, все расставить по порядку, – в этом нет большой отваги. Сделать для мозгов зарядку, и оставить на бумаге. Удивиться, рассмеяться, – право, вот какая прихоть. Никаких галлюцинаций, согласиться с этим тихо. Напрягаясь, но не очень, лишь всего до сыпи кожной… Сочинить сто тысяч строчек. – это, в принципе, несложно. ПРОЗАИЗМЫ

В стихи, без спросу, прозаизмы беспечно строфику круша, из недр повседневной жизни летят, прерывисто дыша. Стремятся сбить меня на прозу, разрушить мой привычный лад, и откровенно, без гипноза, они осмысленно торчат. Сопротивляться бесполезно, их власть над текстом велика,

107

своею логикой железной, они растопчут жизнь стиха. Их отвратительное жало повисло плетью надо мной… Вот, самозванцы, вот, нахалы, как с ними обрести покой?

* * *

Я вслушиваюсь в тишь ночную: что приуныла, что молчит, и по кому она горюет, – не скроет свой плачевный вид? Задумчива. Кроссворды вяжет, чтоб их смогли решать с утра, когда закружит в ералаше дневная шумная игра. Круговорот, как вентилятор, – улыбок, слёз и шуток блажь изменит место адресата, пока не подойдёт шабаш.

108

И только сможет тишь нарушить, безумной страстью взращена, и разорвёт сердца и души, кровавой поступью война.

ЧЁРНО-БЕЛАЯ ПЕСНЯ

Не заглядывая в дебри, напрямую я, по «зебре», пробегаю налегке. Пораженья и удачи по глазной сетчатке скачут то вблизи, по вдалеке. Полоска белая, полоска чёрная. Шаги то смелые, то иллюзорные. Полоска белая, полоска чёрная. Толкаю тело я себе покорное. Так, мои несутся годы, одолев круговороты, чтобы их перешагнуть. Влево взять, нет, лучше вправо, чтоб без смысла, но по нраву, или просто, – как-нибудь? Полоска белая, полоска чёрная. Порой, бесцельная, порою, вздорная. Полоска белая, полоска чёрная Оцепенелая, и безнадзорная. Не со скуки, не от лени чёрно-белые ступени, – по пути атаковать?

109

Свет глаза ещё не застит, а когда он в них погаснет, вот, тогда наступит гладь. А пока… Полоска белая, полоска чёрная. Спою сначала я вам песнь задорную…. ВОЛНА

Умирает волна морская, задыхаясь с песке прибрежном откровенно и безмятежно, изначально о смерти зная. И её ничто не удержит, не уймёт её возбужденья, только б это прикосновенье, – в её теле песок, как стержень. Ведь волны прохлада живая, зарывается в тёплый омут, в нём мгновенно гасит истому, всю себя в песке растворяя. 110

Их общение бесконечно, круглосуточно, неустанно, словно вместе в похмелье пьяном, и мне грезится, – человечьем.

ЗАДУМЧИВАЯ ПЕЧАЛЬ

Тогда становится задумчивой печаль, когда в окно заглядывает утро, и сновидение, что пляшет по ночам, подарит дню свои ночные плутни. Но исчезает содержание его, дневных коллизий без того, довольно: ошибок, колких фраз и мыслей удальство, – от них становится смешно и больно. Вновь вечная печаль появится в ночи, – она собой судьбу оштрафовала, чтоб на рассвете предложить ко дню ключи, и закружить всю карусель сначала.

* * *

Дождём простужен день и растворился год. – хотел повременить, но запоздал он к сроку. И время унеслось в немыслимый поход, теперь ему трудней преодолеть дорогу. Но следует идти, пусть даже не спеша, – хоть прежнего маршрута нет уже в помине. Походкой шаркающей, тяжело дыша, стал в рытвинах мой путь, взамен привычных линий.

111

ГЕН ПОИСКА

Ген поиска у женщины в веках, не охладят его любовь, удача, не испугает боль, угроза, страх, и явный грех его не озадачит. Ведь душу женщины питает взгляд случайно брошенный в неё мужчиной. Считают женщины, что лишь наряд залог успеха, но не в нём причина. Тот взгляд она примерит на себя, чтоб впору был по всем её канонам, по всем её разнообразным зонам, – её желанья нежно теребя. Ген поиска в сознанье их богат фантазиями, как в волшебной сказке, в воображении, что жаждет ласки… Жаль, изредка, желанный результат. ЕВРЕЙСКИЕ ШТЕТЛ

112

Еврейские штетл – от вас не осталось следа. Вслепую вы бродите в венах далёких потомков. Но память слабеет, она ведь болезненна, ломка, и может любого легко подвести иногда. Негаданный жест или фраза напомнят о вас. Улыбка скользнёт по губам виноватой волною. И кажется, вновь

возвращается время былое, которое нам генетически вас воссоздаст. Еврейские штетл – и только прищуренный взгляд заметит, как катится робко слеза по жилету. И памятью предков, дыханием горьким согретый, вздохнёшь и себя возвратишь на столетье назад. МИГ

Сколько миг имеет мнений, – неприятья и желанья. Словно бы, он не мгновенье, – бережёт запас дыханья. Подарить он может много впечатлений и надежды. Он пространней диалога, трубных звуков, взглядов нежных, безразличья, счастья, горя в выкрике и в целом слове. То в мажоре, то в миноре, то смешком, то взмахом брови. Мимолётен, многогранен, – плещет он противоречьем: Толи будешь этим ранен, толи будешь им излечен.

113

ПРИШЛА ПОРА

Пришла пора, чтоб каждый миг был с мыслью сопряжён, как будто на страницах книг прописан был закон. Чтобы продумать каждый шаг, слов сократить поток, и не ползти, как порожняк по рытвинам дорог. Пришла пора, чтоб каждый вздох с дыханьем был в ладу, и не застал бы он врасплох ни радость, ни беду. Не обуял бы липкий страх сознанье на лету, и чтобы с дрожью, второпях, не подводить черту. МОЙ ЯМБ

Из ямба высосу его дыханье, чтоб оживить мой непокорный стих, иначе он в пучину строчек канет стишков обычных, скучных, бытовых. 114

Анапесту перечить не посмеет, иль перед дактилем он ляжет ниц, или уступит первенство хорею, на белоснежной паперти страниц. Я не позволю дать его в обиду, – пусть он не в духе, от меня устал. Я потерплю, и не подам я вида, – за ямба выпью мысленно бокал.

Меня простит он, и позволит снова своим размером пользоваться мне, Подскажет затерявшееся слово, которое мне подойдёт вполне. «ШУМ СТИХОТВОРСТВА»*

Шум стихотворства, как закланье и возбужденье, не на шутку. Не вдохновенье, – наказанье для памяти он, – незабудка. Шум, – каждого мгновенья смысл, порой, хитёр, порой наивен, на части разрывает мысль, и несмолкаем, словно ливень, который сутки, – дни и ночи сопровождает жизни осень, как постоянство многоточья, чтоб сократить многоголосье. Свидетель радости и стона, неколебим он и устойчив. Вне времени, и вне закона, – дыханию стиха настройщик. * строка Осипа Мандельштама

115

ПАМЯТЬ НЕ УСТАЁТ…

Память не устаёт, и к тому же она не стареет, то, что было давно проявляется вновь, как дневной небосвод с каждым часом ещё голубее, как по венам торопится свежая кровь. Признаюсь, иногда, сердце вдруг растревожится вздохом, и возникнет в глазах наяву эпизод, и времён поезда повторяют ритмический грохот, и несутся опять в никуда, навсегда. Но усталость и страх опустились в громоздкую Вечность, грохот прошлого, пеплом Клааса, стучит то в висках, то в ушах беспощадно и бесчеловечно, – значит тот кислород напрочь мне перекрыт.

СТИХИ Сонет 116

Кружатся строчки над поэтом сутки при бурной страсти и немой тоске, над правым ухом или вдалеке, и не дают покоя ни минутки. Нашёптывая что-то, в виде шутки, – поэт при них, – щенок на поводке, ведь с ним они всегда накоротке, с ним рядом: слева, справа, в промежутке.

Нет, не опустятся до просьб и жалоб, но им во всём чего-то, всё же, мало: то надоели дактиль, ямб, хорей, то весь сюжет несобран и невзрачен, то чем-то амфибрахий озадачен, то сочинитель горе-грамотей. ЭКСПРОМТ

Я стихи пишу на ветер, – в форточку летят они, как поток нелепых сплетен, отравивших, напрочь дни. Отказать себе не смею, – эта прихоть, – может, грех, ветер рифмами согрею, не надеясь на успех. И с утра, рассвет завидев, заново берусь за труд, чтобы ветру не в обиду, обрели стихи уют. СКОРОСТЬ ДНЕЙ Онегинская строфа

Как в пропасть, – в океан событий, Впустую, уплывают дни. Как их об этом не просите, Не возвратятся к вам они. И не потерпят повторенья, И лишены воображенья. А к дням прошедшим ваша страсть, Поможет лишь впросак попасть. Они накажут вас молчаньем,

117

И вас заставят замолчать, И сбросив просьб нелепых кладь, Себя вы наградите бранью, В душе превозмогая боль, Чтоб сохранить самоконтроль. ПИЭРИЯ

В Македонии есть область – Пиэрия, вроде, Музы родились там в старину, вероятно, помогает им стихия, и поэтому живут в её плену. Я легендой Гесиода очарован, – стал источник Иппокрена близок мне, и в моих ушах то хохот Муз, то говор, то их шёпот раздаётся в тишине. Я с тех пор живу под знаком Пиэрии, и поэтому горжусь своей судьбой, часто мучает по Музам ностальгия, и моей распоряжается душой.

ВОПРОСЫ

118

Коварные преследуют вопросы, на них необязательны ответы. Их интонации разноголосы, хоть молчаливы, – но таят советы. Они, экспромтом, выстрел среди ночи, что настроенья вызывает трепет. В них различим свой неизменный почерк, самосознание они мне лепят.

Живёт во мне вопросник этот с детства, – он кружит голову, вползает в душу. Заполнен, безусловно, самоедством, выталкивает мысли он наружу.

* * *

Мы готовы идти в никуда по наклонной, не мешало б хоть раз оглянуться назад. Всё труднее идти по брусчатке бетонной, Да и мысли, к тому ж, нам своё ворожат, и хотят убедить, что чего-нибудь стоят. Пролетает, как сон, прожитой листопад, но щекочет весна, вспоминая былое, ежечасно на жизнь меняя наш взгляд… Что оставить потомкам? Без текстов скрижали: безразличье, улыбку, сырую тоску, да и то, что себе безысходно мы лгали, принимая напиток любви по глотку.

* * *

Что может вызвать грусть? Или звучать наивней, когда глядишь вокруг, не отведя глаза, и видишь, что спешат то слаще, то крапивней слова куда-то вдаль, что ты недосказал. Чего-то не учёл, кого-то не приветил, и что-то упустил, не высказавшись впрок, оставил на потом, и мысль засекретил, иль спрятал глубоко интимный адресок. Но время, наш судья, – рассудит всё по чести, расставит всё затем укромно, по углам, и пожелает то, лишь только предпочесть, и чтоб не было б обид, и не был тарарам.

119

* * *

Уходят дни, проходят ночи, и новые придут опять, и начинают нам пророчить, как дальше годы продолжать. И уморительно вращают секундной стрелкой циферблат, а он, подлец, напоминает, что может кончиться заряд. Скоропостижно время тает, и уже с каждым годом круг, и каждый миг незабываем мир хоть смышлён, но близорук. Уходят ночи, дни проходят, и воскрешаешь лишь тогда, когда судьба с собой приводит, что в просторечии – беда. ВЕРНОСТЬ

Хоть, порой, тяжело, но мы всё же, идём. шагом в шаг мы идём по следам наших предков. Каждый вздох, каждый миг, каждый угол и дом, оставляют в дыханье зарубку-заметку. 120

Точно знаем, что встретятся нам на пути неудобства, – они неизбежны, конечно. Верность предкам стараемся мы соблюсти, – этот факел нам будет светить безупречно. Кто захочет нарушить, зачем-то свернуть, обречён тот заранее на неудачу. И подставив судьбе непокорную грудь, он раскается после агонией плача.

ЗЕМЛЯ

На нашей планете «ЗЕМЛЯ» постоянна моя прописка. Я душой принимаю близко все её, ко мне, векселя. Горд я тем, что на ней живу, – это лучшее состоянье. И Земли любое заданье, для меня равно волшебству.. Всё я связываю с Землёй, вся она, – дыхание жизни. Руководствуюсь эгоизмом, и пропискою временной. Это не на ветер слова, – это искренне, пусть банально, даже несколько сентиментально, но в них тени нет шутовства. НАРУШЕНИЕ

Проверено: нет без причин тишины, и шум, без причин, не возникнет случайно. Зима приближает явленье весны, капризы природы, – нисколько не тайна. Своя очерёдность всегда и во всём, и молодость сменит, как правило, старость. Всё это обычный закон аксиом, – нам с этим, увы, согласиться осталось. Но есть исключенья, – от них не уйти, – при споре слова нарушают порядок.

121

Летают они, как набор конфетти, почти невпопад, – все без тайн, без загадок. МЕСЯЦ

Месяц смотрит лукавым взглядом под окном на письменный стол. Продолжая свою браваду до стены он уже добрёл. Зацепил края этажерки, брызнул в томики он стихов, Пробежался по интерьеру, явно, тут искал себе кров. И исчез он, почти мгновенно, будто жизнь погасили здесь. Или вдруг заглохла сирена, оборвав дыхания спесь. РАССТОЯНИЯ

122

Далеки расстояния даже для тех, кто вот, – рядом. Иногда достигают они тьму бессонных ночей. Трудно сердцем принять их тем более встретиться взглядом, а вступить в диалог, даже в мыслях, намного трудней. Расстоянье большое, – ничем нам его не измерить. Нет мерила такого, – дыханием не превозмочь хоть в душе непокой, но царит

. молчаливая сфера, – напряженьем глубоким не сможем себе мы помочь. Сколько после, спустя много лет, мы увидим пространства, что осталось пустым, незаполненным, вовсе без слов, но, увы, расстояние вновь соблюдёт постоянство. – у него, видно, принцип упрямства навеки таков. ЗАГАДОЧНЫЙ СОН

Я родился, объятый загадочным сном, на закате осеннего дня. Я не знал, что меня ожидает потом, и каким наградят меня годы бытьём, – в чьи капканы затащит меня. Так случилось. Ведь я не просился на свет, но дорога назад заперта. И теперь не найти мне затерянный след, как загадочный сон много минуло лет, и надежда ушла навсегда. Что уже вспоминать? Как круги на воде, лихорадочна времени ось. Я привык ко всему: к тишине, к чехарде, как в загадочном сне, – к дружбе, лести, вражде. Жизнь, право, забавный курьёз.

123

ТЕНЬ ДРОЖА…

Тень, дрожа, со стены соскользнула, – обнажила подтексты картин. На полу распласталась акулой, тем, для мыслей поставив трамплин. Тут же стало вокруг неуютно, – интерьер силуэтами сник. Ожидаются ежеминутно, те, кто образ молчанья воздвиг. Свет в окно прорывается тускло, – грустно, зябко, – в том тени вина. Словно жизнь предлагает вприкуску бездыханная тишина. СОНЕТ РАЗНООБРАЗИЯ

Нет ничего вокруг, что б возмутило взгляд: всё те же облака, плывущие по небу, и шёпоты листвы, и тот же птичий щебет, и те же улицы и люди, и наряд.

124

Я в этом убеждён: никто не виноват, – привычен жизни ритм, и требовать нелепо, чтоб взгляду подарить сиюминутный трепет, и окунуть в мечту, не ощутив преград. Но тут (причина та никем не названа!), мой слух нарушен был щелчками по ступеням двух каблучков, спешащих с нетерпеньем. Фигура женщины. – на каблучках она, за шиворот ведёт нетрезвого мужчину. – ей невтерпёж, хоть путь проделать надо длинный.

* * *

Я сам пред собой исповедуюсь: кляну, и игриво хвалю. Признаюсь, – я, явно, не ведаю что многое равно нулю. Пред Господом каяться совестно, – имеет дела он важней. Зачем отвлекать суесловием, – проблемой нелепой своей. Себе самосуд я придумаю, – я строго себя накажу. Осталось найти остроумие, которым судьбу орошу. ЛИЦО

Лицо искажено годами гордыней и болезнью, и твёрже, чем гранитный камень, острей ножей и лезвий. То с не проглоченной обидой, то с ужаса гримасой, и с вечно недовольным видом, с прищуром узкоглазым… Чего желает, – непонятно, – Рассержен он иль шутит? С загадочностью маскарадной, или замрёт, как студень.. Но разобраться не под силу его владельцу даже, – донашивать его посылы, – и не придумать краше.

125

ПРОИСКИ ПАМЯТИ

Кто ворвался в сновиденье утром ранним, кто грозит за затуманенным окном, кто серьёзное готовит наказанье, и желает оглушить тревожным сном? Не подумайте, – не виновата осень, – это Память не даёт спокойно жить, мельтеша в глазах воспоминанья носит, чтобы путь мой на версту укоротить. Протестую, – от неё прошу покоя, и на окнах закрываю жалюзи, но ничем не изменить её настроя, – метко хочет меня в сердце поразить. Позади и униженья, и победы, что, казалось, поросли давно быльём. ну, а Память те затронула сюжеты, что летали от меня особняком. Я не вижу в этом никакого прока, просто нервы не желает поберечь… День настойчиво хлопочет у порога, и от Памяти старается отвлечь.

126

МОЛИТВА ОЖИДАНИЯ

Я жду, с постоянной надеждой, я жду. Я жду вечерами дыханье рассвета, известье прекрасное в новом году. Я жду на морозе явление лета. Я жду диалогов из сомкнутых уст.

Чтоб рты растянулись в весёлой улыбке, я радости жду, победившую грусть. Я жду, чтоб меня избегали ошибки. Не жду одного я, – не жду никогда. Чтоб грохоты войн не нарушили мира, и чтоб за порог не проникла беда… Я жду, чтобы счастьем согрелись квартиры.

* * *

Судьба то шутит, то серьёзна, но спорить с нею безнадёжно, – над миром властвует она. И не свернуть ни вправо, влево, судьба упряма, словно дева,– ведь всем с рождения дана. Её перехитрить, – нелепо, лишь следовать за нею слепо, – а там? Куда уж занесёт. Но если бунт в душе возникнет, она слегка, небрежно цыкнет, и сразу же закроешь рот. Пойдёшь с повинной головою, – поймёшь, что ты её достоин, и нечего крутить-финтить. И до последнего ты вздоха служи ей без переполоха, – и незачем её судить.

127

МОИ СЛОВА – 3

Порою я своих стесняюсь слов, – тех, что давно живут в моей гортани. Они нашли себе там прочный кров, в ней трудятся над звукосочетаньем. Со мной они не согласуют мысль, из рта летят, как выстрелы мгновенья. Откуда у меня они взялись? Их труд, – сугубо личное решенье. Всегда в пути, круша всё на бегу, то навредят мне, то помогут сходу. Остановить ни в чём их не могу, иль упразднить словесную свободу. Хотя замысловаты, как кроссворд, иль лабиринт, где выхода не видно. Блеснут иронией, швырнут укор, слетают с языка они бесстыдно. Случается, я ими возмущён, – развязностью их, и бестактным пылом. Неколебим невидимый их трон, в нём есть своя недюжинная сила.

128

И пусть, стесняюсь их я иногда, – они во мне, они мои, по праву. Мои друзья, и часто – тамада, и я признаюсь: мне они по нраву.

ВРЕМЯ И МЫСЛИ Октавы

Мыслям тесно, – рвутся наружу, хоть интимны они подчас. Откровенно и неуклюже выявляют души боязнь, Перед тем, что готовит Время, что сулит нам завтрашний день. Время мчит. – никогда не дремлет, не берёт себе бюллетень. Мысли, словно Время поспешны, – надоело им в голове. По своей природе мятежны, – это явно, в их естестве. Стыд, порой, застилает Мысли, но его одолев, коря, разлетается будто листья, пожелтев, в канун октября. Мысли нам не собрать в охапку, голове не вернуть назад, но, чтоб не было Мыслям зябко, может, стоит сменить свой взгляд: не заметить, что мчится Время, и уходит за годом год, свет дневной поглощает темень, ну, а после…что Бог пошлёт.

129

* * *

Май жителям несёт дыханье летнее, – прогретый кислород, почти безветрие. Но хочется весне ещё поцарствовать, по улицам турне продлить, фиглярствуя. Весенний дождь висит в клочках под тучами, гром прохрипел навзрыд свои созвучия. Ничто не слышит май, – лучами бесится, прошу: «Не забывай, ещё полмесяца весне отпущен срок, с её амбицией, чтоб подвести итог, угомониться ей». НЕЗАБВЕННЫЕ ЛИЦА 130

Ночь баюкает всё. Мне при этом почему-то не спится. Окружают меня силуэтом незабвенные лица. Ночь задумчива. Тянется вечно, без конца и без края. Путь её превращается в Млечный, звёзды в клин собирая.

Узнаю в них я ваши движенья, незабвенные лица. Силуэтом, – надгробий каменья, потому мне не спится. Здесь не ночи проделки, – я знаю, – никакой небылицы. Вас из памяти я вызываю, незабвенные лица. Нет, мне зрение и изменило, – я ведь ваша частица. И любовь моя к вам не остыла, незабвенные лица. ОБРЕЧЁННОСТЬ

Тороплюсь, спешу туда я, где не будет результата, где обычно сеют скуку безразличные глаза. Виновато окруженье, вся природа виновата, но дорога перекрыта, к сожалению, назад. Только ветер в спину тянет свои струны бесконечно, тишина плывёт с туманом удивлённо, как всегда. И Судьба, не напрягаясь, как задумчивое Нечто дарит Страх мне постоянно, а Удачу – иногда.

131

Тем не менее, спешу я, хоть никто не подгоняет, зуд движенья в неизвестность, незнакомая тропа. Хоть и знаю, что напрасно, что желания растают, – там, таких же, торопливых, обречённая толпа.

* * *

Вечер. Сумерки. Прохлада. Жалкий ропот тишины. Переборы звукоряда. Ударения ясны. Неразумные обиды. Вздохи пауз, невпопад. Через край слова пролиты – по сознанью резво мчат. Полночь. Надо бы в постели. Нервы поберечь пора. Недопили. Недоели.. Погасить забыли бра.

132

Запах кофе нос щекочет, извещая новый день. После откровений ночи, заводить «разборки» лень.

ТВОЙ ШЁПОТ

Ты б шёпотом унять смогла гортанный рык и нервный хохот. стремительный удар весла, толпы разноголосый ропот. Хоть, кажется, твой шёпот прост, но интонации надменны, предупреждает он вопрос и держит в состоянье плена. Ты изворотливей змеи, но звук твой более шипящий, бросает взгляд ворожеи, – что пробирает леденяще. Мужчины ждут с тобою встреч, – их шёпоты не остановят, неважно, что вокруг злословят, – их этим не предостеречь СТАРОСТЬ

Старость появилась на пороге, не желая повернуть назад. Вид её внушительный и строгий, – убедителен надменный взгляд, на своё решительно настроен, – шага взмах направлен за порог… Ничего предпринимать не стоит, соглашаясь, что явилась в срок. Я прошу у зеркала пощады, но оно, злорадствуя, молчит, словно старости прихода, радо, – надоел ему мой грустный вид,

133

но, однако, началоˆ беседу: «Что ж, явилась старость, – принимай, будь гостеприимен и не сетуй, на Судьбу за это не серчай». Думаю, – оно, конечно, право. – до явленья старости дожил. Старость, – та последняя октава, между смертью и остатком сил. ДУША Сонет

Душа! Ты видишь всё яснее зрячих глаз, И не страшат тебя желанья и невзгоды. Свои приёмы есть, – свои громоотводы. Способна даже грусть ты обратить в экстаз. Хотя в тебе, порой, нехватка кислорода, Ты сбросишь взгляд косой и горечь, как балласт. И только для себя ты отдаёшь приказ, – Но принимать его ль одной себе в угоду? Чтоб жизнь продолжать, пока позволит тело, Дыханье соблюсти, решительно и смело, – Не разочаровать, а поощрить Судьбу. 134

Что может быть ещё, прекрасней в светлом мире, Когда твоя Душа не киснет в вицмундире, – За выживание не прекратив борьбу.

СТИХАЧИ

Как много мыльных пузырей вокруг кишит, кружится. Из закоулков, из щелей Самодовольных, лица. Взлетают шумно, и легко, но лопаются скоро. Рыхлят стихи неглубоко без блеска, без задора. Не удаётся им поймать за ворот вдохновенье.. Не та их хватка, ритм и стать, – лишь просвистят трень-бренью. Их скользких фейерверков миг хвастливостью экстаза. Как пузырей мгновенный блик сверкнёт и лопнет сразу. Семья довольна, – хвалит их, к поэзии причислив. Но в рифму скроенный их стих в поэзии немыслим.

В ВЕСЕННЕМ РИТМЕ

Майское вздорное небо, тучи пинают друг друга. Гром рассудил их здраво, – окриком осадил. Паника всех охватила, – амбиции задохнулись…

135

Сумраком день застелен, людям стал свет не мил. Гроза не спешит ударить, – по каплям дождь собирает, чтобы ливнем пролиться, – свежестью одарить… Но вдруг просветлело небо, – солнце прорвало блокаду, лучи свои разбросало, – вновь интересней жить. И птицы, расправив крылья, улицы щебетом тешат. Листья затрепетали, – ветер ласкает их. Желанья возобновились, – любовный экстаз так сладок… И вдохновенье Поэта рвётся в весенний стих РОНДЕЛЬ

136

Хоть плотно сомкнуты уста, но взгляд на острие упрёка, и вязь немого диалога на неприязнь излита. Наотмашь, как удар хлыста, щеку пересекает локон, хоть плотно сомкнуты уста, но взгляд на острие упрёка. Мне ясно, – это неспроста, – ведь ты уязвлена глубоко,

не хочешь уронить ни слога, зачем же реплик суета, коль плотно сомкнуты уста. КНИЖНЫЙ ШКАФ Рондель

Хранитель знаний, – книжный шкаф, – гостеприимен и вальяжен. Гордится каждым персонажем, что в нём живёт средь строф и глав. Необходимость доказав, в почёте, и всегда на страже. – хранитель знаний, – книжный шкаф, – гостеприимен и вальяжен. Не жаждет похвалы и лавр, – к себе вас вежливо привяжет, ведь собеседника нет краше, – таков его спокойный нрав, – он кладезь знаний, – книжный шкаф. НОЧНАЯ ВЕСТЬ

Ночная весть вклинилась в сновиденье, – ей ритмы сна нарушить, – нипочём. И на рассвете, продолжая мщенье, тебе сюрприз преподнесёт ещё. Ты находясь, пока в глубокой дрёме, воспримешь, как Судьбу, ночную весть, что становясь настойчивей, весомей, по мелочам стремится всё учесть.

137

Она с собой несёт воспоминанья, в них каждый вздох и шаг, – за пядью пядь. От этого ночного наказанья ты никуда не сможешь убежать. СЮЖЕТЫ ПОЭЗИИ

Поэзии не надо думать, что ей в сюжете воплотить. Давно уже Овидий умер, но не прервалась строчек нить. Поэзия, как прежде льётся по поднебесью и морям. В дворцах она и у колодцев, несётся по материкам. В ней, словно в колокольном звоне: тоска и радость, страсть и боль. Она в Судьбу тебя загонит, не спросит, – поперёк иль вдоль. В её неудержимом раже то темень – днём, то ночью – луч. Она в дыхании пейзажа, в порывах ветра, в мраке туч. 138

В плите надгробной, в изумруде, и в откровенной наготе. Во всём, что разглядели люди, – живёт в реальности, в мечте.

ЭПИЗОД

Мы, эпизод впаденья в грусть, запоминаем наизусть… А тот, что просигналил звонко, проходит походя, сторонкой. Тот, яркий эпизод, в глазах, давным-давно уже зачах. Так выборочна память наша при закреплении фиксажа. Да, у неё своя природа для возвращенья эпизода… Я этим, право, не горжусь, – живёт или забыт он. Пусть. ШУМ И ТИШИНА Сонет

Шум – мой наркотик. Только в тишине смогу преодолеть я безразличье, ко всем вблизи, и заново постичь я общенье с теми, с кем наедине я нахожусь, и словно бы во сне, пусть даже сновиденье не логично, закружит вихрем калейдоскопично, но всё равно, – оно приятно мне. Шум гаснет, и мгновенно он забыт, – его как будто бы и не бывало. и мысль тишину благодарит, увидев в ней прекрасное начало тому, что было мне не по плечу, и я теперь опять того ж хочу.

139

В МЕТРО

Окунаюсь с утра в скорлупу, – в клещи я зажат человечьи. Духота нанесла увечье, – осязаю толпу. Ожиданьем перрон напряжён, – приближается электричка. Заполняется, как обычно, словно бочка, вагон. Разношёрстная, публика здесь, – болтовня и хохот, и стоны, храп в углу и шёпот влюблённых, – откровения смесь. Задыхается, рельсы жуёт, – поезд мчится по расписанью, будто всех уносит в изгнанье, или сразу, – в расход. В АТМОСФЕРЕ СНОВИДЕНЬЯ

140

Фейерверки дыханья проглотят моменты. Время вьюжит игриво, как вёрткая лента, как его бы унять? Взглядом, полным надежды, что ярок, всеяден, смотришь в ночь, заглушив пережитое за день, – начинаешь дремать.

Ты уверен: тебя сновиденье излечит, ожидаешь ты с ним, как с возлюбленной, встречу, но под утро опять, фейерверки дыханья проглотят моменты, – только в памяти щедро оставят фрагменты, – их не сможешь унять Я С БЕССОННИЦЕЙ…

Я с бессонницей дружен с детства, мне она досталась в наследство, – с нею мне не до сна. Мне привычно ночное бденье, – и бессонница, без сомненья, по ночам мне верна. Молчаливы наши беседы, пораженья в них и победы, – я всему с нею рад. Рядом нет ушей посторонних, чтоб желали нас урезонить, – свой швыряли бы взгляд. Что же день? Суета и склока, сумасшествия диалога, и другого вреда. Я с бессонницей с детства дружен, и никто нам третий не нужен, – с ней уютно всегда.

141

ВЕСНА ЖЕНЩИНЫ

У женщины ликует страсть в глазах, – ей не унять весеннего волненья. И мысли, что играют на губах, из слов готово воплотить влеченье. Виновны в этом запахи весны, – они уже в её проникли душу. Ведь ярче дни, и беспокойней сны, – капризы настроенья прут наружу Сирени осаждает аромат, весны палитра восхищает цветом. И мнится счастье в тысячу карат, которое вдогон несётся следом. ПОГАСЛИ ФОНАРИ…

Погасли фонари. И всё во мраке. День завершён. Не слышно голосов. Лишь изредка, бездомные собаки, пугают лаем сонных воробьёв. И мне не спится. Мысли будоражат. Глаза саднит случайный эпизод.. И мнится мне, что замер он на страже у сорванных заржавленных ворот. 142

Ночь беззастенчиво тревожит душу. Я наблюдаю, стоя у окна, как неспособна тишину нарушить, плывёт по небу грустная луна. Я думаю, что утро где-то медлит, возможно, набирает больше сил, чтобы никто не вздумал мне намедни днём, солнце не угнал, не отменил.

НЕДЕЛЯ

Четверг погас. Был копией среды, обычный день для медленного бденья.. Нет между днями дружбы и вражды, их одинаков пульс сердцебиенья. Но изредка, врывается судьба в ненастный понедельник или вторник. Ей нипочём угроза и мольба, которые друг дружке гневно вторят. И пятница не мыслит о другом, лишь пронестись быстрее, без оглядки, не замечая на пути излом, и не признав недельные порядки. В субботу, – сеять воду в решете, а в воскресенье, – поглощать безделье, или купаться с радостью в тщете… пока опять не грянет понедельник. ТИШЬ

Не стоит беспокоить тишь, – не прерывать, её не рушить, нелепой болтовнёй не вьюжить, и не топить её престиж. Неразбериха, ералаш, – неразрешимая задачка, но тишь, – упрямая гордячка, – ей ни к чему ничей кураж. А шума крошечный глоток, мольба зарёванного взгляда,

143

тиши не сокрушит преграду, – в пути не станет поперёк. О ней твердят: «Какая гладь, – безропотна и безмятежна, без задней мысли, без усмешки, – ну, словом, – Божья Благодать». МИР ЧУДЕС

Горы, рощи, моря, леса окунают нас в чудеса, оставляя в сознанье след, – ароматов пряный букет. Удивительный мир чудес невозможно вместить в реестр. Он сверкает, как горицвет, он иллюзиями согрет. Подчиняет времени бег солнце, ветер, дожди и снег радость светлую, грусти взгляд, поздней осени листопад.

144

Всё добро, что приходит в дом, чудесами мы вслух зовём. Это нужно нам позарез, как улыбки мира чудес.

НЕВОЗВРАТИМОСТЬ

Невозвратим вчерашний день, пусть был он не во всём удачен, но он не исключил задачу, – не пропустить одну ступень. Хоть и размыт вчерашний грим, и время мчится по-иному, чтоб не попасть впросак и в омут, запомнить: день невозвратим. Что на сегодня? Что потом? Чтоб день не выдался безликим, с судьбой не заводить интриги, – стать дня обыденным жильцом. Что, если мысли вспыхнет миг, и пролетит, как ветер, мимо? О том, что всё невозвратимо напомнит памяти дневник.

* * *

Накалом страстей распалилась гортань, – словарный набор изувечен. Швыряет язык ошалелую брань, несутся, как пули, наречья. И с каждым мгновеньем неистовей звук, – крестит неудачи по жизни. Свистит он и воет истерикой вьюг, обрывками фраз с укоризной. Дрожащие губы, потупленный взгляд, – причина злословья нелепа. Исчерпан энергии полный заряд, – рассыпался в серый он пепел.

145

ОСАННА ЖИЗНИ

Я каждый день беру взаймы, чтоб добрым было настроенье. Без посторонней кутерьмы являл он жизнеощущенье. Его с восторгом я ловлю, подарком, что ниспослан свыше. Живу, не просто время длю, без суеты, – всё ясно вижу. Когда вползёт коварно хворь, и в тело вцепится зубами, не вздрогну, – только в вихре зорь, ясней увижу счастья пламень. Пусть эти строки на уста нацепят горечь скептицизма, напомнив: «Жизнь не проста» – я буду петь осанну жизни.

* * *

На авансцене два обычный стула. На них герои, – Жизнь и Судьба. Вокруг покой. Ни шёпота, ни гула. Наморщены задумчивых два лба. 146

Безмолвный диалог их длится Вечность. Кто главный? Кто всегда необходим? Друг другу не решаются перечить, но каждый шаг их мы благодарим.

НЕРАЗБЕРИХА Считалочка

Восемь ступеней октавы, интервал, и шесть тонов… Рыжий, наглый и гнусавый повторяют свист ветров. Фа-диезы, соль-бемоли, – толчея, переполох. При любом людском помоле чаще – выдох, реже – вдох. Перемешаны: кто первый, кто один, и с кем – гурьбой. Кровь из носа, – сдали нервы, кто – здоровый, кто – больной. Суета, неразбериха, – кто мышонок, кто жираф. Вход закрыт, не виден выход, – начинаем счёт с октав. ГДЕ МОЛОДОСТЬ?

Где Молодость? Прошла, как всё на свете. исчезла, – не оставила следа. Так пассажир в испуге, без билета от контролёра мчится в никуда. Но вдруг воспоминанье просквозило, – пробрало тело, проскочив в виски, и опустило в жалкое бессилье, напомнив: перед Временем долги.

147

Что Память? В сновиденья лезет часто назойливым, извилистым ужом, и корчит непристойные гримасы, иль до утра грохочет, словно гром. Что Зеркала? Расчётливо, но точно, надежду убивают наповал, они всезнающи, как старый склочник, как злобный и циничный зубоскал. Где Молодость? Прошла, увы, исчезла… ВМЕСТО СНА

Опустилась ночь. Тоску дружно поддержала скука. Я тяну лениво руку к утомлённому виску. Всё напрасно. Ни к чему. Мысль охвачена сумбуром, и с упрямством самодура, не подвластна никому. 148

Справилась сперва с тоской, и затем со скукой хмурой рассыпая каламбуры, – сон согласовав с судьбой… И ничем тут не помочь, – всё рассыпалось бесследно. Это мысль-непоседа, всё смогла перетолочь.

ГЛОТОК ПОЭЗИИ Аллюзия «Не страстно в сумрачную высь уходит рокот фортепьянный» И. Ф. Анненский «Он и она»,1907. «Павлиний крик и рокот фортепьянный. Я опоздал. Мне страшно. Это – сон». О. Э. Мандельштам. «Концерт на вокзале», 1921.

1. Глоток Поэзии благоуханной, что ночью светел, лучезарно чист, блуждает, словно рокот фортепьянный, и не стремится в сумрачную высь. Не тяжек мне ни «Камень» Мандельштама, не «Тихих песен» шёпотная даль. Поэзия Возвышенного Храма павлиньим криком скомкала печаль. Глотком такой Поэзии обласкан, я в нём кружусь, как в бесконечном сне, не вижу в нём загадки, тайны, маски, но никогда не надоесть он мне.

2. Вдруг резко тишину прервав, незвано и никем нежданный, хвастливо подчеркнув свой нрав, ворвался рокот фортепьянный. Он появился из окна, распахнутого назло настежь. И задохнулась тишина, как бы от бронхиальной астмы.

149

И рокот полетел во тьму, заполнил улицы квартала. Но показалось, что ему Пространства оказалось мало. И полный исчерпав аккорд, звук становился тоньше, ниже. Умолк, как некогда актёр, себя не встретив на афише. И поспешила тишина навстречу пелене тумана. Ведь исчерпал себя до дна до точки, – рокот фортепьянный. ОТКРОВЕНЬЕ ЗВУКОВ

Есть звуки, что слетают с языка, их губы не способны урезонить. Их подкрепляют вдохами зевка, как откровенье мыслей затаённых. Им надоело жить в воронке рта, они желают вырваться наружу. Во рту ведь сыро, тесно, духота, зубов кривых, колючих пара дюжин.. 150

Тогда они сбираются в слова обрывочные, с пестротой жаргона. Вращаясь будто мельниц жернова, при приближенье вьюжного циклона. Но свистопляску вытворяет звук, – насилуя коварно орган слуха, – несдержанности, как плохой продукт, и действующий, словно оплеуха.

КРУГОВОРОТ СУТОК

Кирхи колокольный звон скомкал предрассветный сон, сновиденье погубил, и за облака уплыл… Рыночная суета по пространству пролита, и об эту дребедень спотыкается весь день… Лишь вечерние огни поубавили возни. Спокон веку повелось, – день и ночь шагают врозь… Сумрак в город заглянул, резко свет дневной задул, и ему летит вдогон чистый колокольный звон… Суточный круговорот время тщательно жуёт.

151

НОЧНЫЕ ОКТАВЫ

Ночь город провалила в сон. Укрыла сумеречным пледом. На кирхах захлебнулся звон, и даже стон стал под запретом. На вахте ночи тишина дневное время исчерпала. И жизнь выпита до дна, и не вернуть её накала… Спонтанно. Невесомо. Вдруг ночь поселила сновиденье. В нём меловой очерчен круг со множеством хитросплетений. В нём есть пространство для затей, они прислонены друг к другу, и силуэтом диск-жокей, с улыбкой ввёл моменты трюка… Затеи длятся до утра, но солнца луч пройдя сквозь штору, мне прошептал: «Вставать пора», – с незыблемостью приговора. Мне не хотелось прерывать сюжетов сна, – интригу ночи. Увы, придётся начинать вновь, надоедливый денёчек. 152

* * *

Всё ушло. Всё исчезло. Всё кануло в Лету, но, порой возвращаясь, терзает покой, задавая вопросы, не ищет ответы, чтоб смогли показаться пустой болтовнёй. Отмахнуться, не слушать, но память жестоко напрягает мозги, барабанит в висках,

и искусно чеканит канву монолога то ритмично, то бурно, почти впопыхах. Всё, как будто бы кануло в Лету, исчезло, но оно заставляет быть настороже, все попытки забыть, удалить, бесполезно, память вечно на пульсе, и при кураже. ПЕРЕБОИ РИТМА

День, вроде, позади. Насуплен вечер. Он распластался серой пеленой. Весь город захлебнулся тишиной, и до утра всем отдых обеспечен. Но рухнула надежда на покой, и этому противоречить нечем. Покой нежданной мыслью изувечен, – с судьбой, задиристо, вступает в бой… А в голове сумбур и суета, и удалить их не хватило мочи, – ведь чаша памяти не допита, а значит, надо день ещё просрочить, и продолжать как будто не спеша, и ритм его не сбавить ни на йоту, при этом, вечер также сторожа, ему подкинуть новую заботу… Ночь сникла, и расстроился покой, но память, задыхается, и всуе, воображенье, ярко дорисует своею многопалою рукой.

153

«ДЕЛЬ-АРТЕ»*

P. R..

Импровизируя «Дель-Арте» то мысленно, то наяву, ты ловко, словно шулер в карты, всех обошёл по плутовству. Прикидывался Арлекином, затем печальным, как Пьеро, иль простаком, как Труфальдино, подмигивая всем хитро. То Домино, то Панталоне, вдруг становился тих и мудр, то безразличным, то влюблённым, свой демонстрировал этюд. И реплики легко смакуя, театр «Дель-Арте» ты творил, расходуя и не врачуя, ты растерял остатки сил. * карнавальный театр масок.

* * * 154

Жестикулируя руками, – потупив взгляд, обрушив в голову не камень, а камнепад. Спина сгибается под хохот, – под слов каскад, и мысль, заправленная вздохом, лишь наугад.

Ответом, жалкая улыбка, морщит уста, как оправданье за ошибки, – не принята. Но подсознанье нервы точит, – ведь всё балласт: как был логичен, краток, точен Экклезиаст. Твердил он: « Всё – томленье духа, – всё суета» И не достойно глаз и слуха, – как пустота. А кое-что, бесспорно, было, – украсив тень, смешало сажу и белила и в ночь, и в день.. ТУПИК

Сознательно спеша в тупик, толкнув сутулую фигуру. В дороге с хитрецой прищуром, вдыхать увиденного миг. И тут же окунуть в сюжет то, что приятно было взгляду. Перемахнуть через преграду, как пёс, берущий верный след. Заметив, что сгустилась ночь, её приветствовать усмешкой. Она ведь времени пробежка, её не сложно превозмочь.

155

И вспомнить только перед сном, что сократилась жизнь на сутки. Она совсем не ради шутки всем угрожает тупиком. ПРОШЛОГОДНИЙ СНЕГ…

Куда девался прошлогодний снег? Хоть были лето и весна, и осень, и времени несокрушимый бег, но всё прошло. Исчерпаны вопросы. Лишь прошлогодний снег волнует плоть, – он вынужденный вечный собеседник, он может всё, до мелочей, вспороть, и мысли окунуть в мечту и бредни…. А что способен сотворить жилет? Рукам свободнее придать движенье, с немыслимого снять любой запрет, первоначальное нарушить мненье. Он – облегчённый рядовой пиджак, который, вроде бы, столетья в моде, и кажется, что рукава – пустяк, да вот, жилет стал применим в народе…

156

Искать нелепо прошлогодний снег, и рукава прилаживать к жилету. Всё вызовет улыбку, даже смех, привычно им бродить по белу свету…. Так, обращаться к памяти, порой, напрасный труд, и результат с дырой.

ПОЧТИ, ПО ГОГЕНУ

«Откуда мы? Кто мы? Куда мы идём?»,* Гоген нам оставил загадку. Кому открываем мы душу и дом, себя посвятив без остатка. Почти выбиваясь из сил, торопясь, судьбу раздробив на мгновенья, не чувствуя скорости крепкую власть, расходуем сердцебиенье. Листаем мы собственной жизни альбом, На ощупь, вперёд, без оглядки… «Откуда мы? Кто мы? Куда мы идём?», несложная, в общем, загадка. С рожденья к последнему вздоху, мы знаем, что ждёт терпеливо причал, за нами следил он, за нами бежал, ему помогала эпоха. * Картина Поля Гогена (1848 – 1903).

КАЖДОМУ СВОЁ «Что дозволено Юпитеру, не дозволено Быку».

Кто дотошней, – Бык или Юпитер? Я вопрос оставлю без ответа. Вы меня за это извините, – ставлю я вопросы по приметам. Что кому дозволено, – вот, крайность. В чём кому отказано, – нелепость. Кто на пьедестале? Вздох, случайность, чтобы пеˆтлю испытать на крепость?

157

Кто несётся рысью, кто – галопом. Кто во всём не прав. Кто только в чём-то Кто глядит на мир под микроскопом. Кто швыряет реплики экспромтом? Плавают ответы без вопросов, по душе земли, по поднебесью, – шёпоты их всё ж разноголосы, иль беспомощны, или со спесью. Бык или Юпитер? Беспардонно, каруселью кружат по дорогам. Счёт кукушки, карканье вороны, безразличье ткани монолога. Бред сознанья. Вроде по заслугам, может, так легла по жизни карта. А Фортуна, явно, с перепугу, мыслям жар подбросит, для азарта.

* * *

Не доверяю я мгновеньям, – они стремительны, но скупы. Подсказывая мне решенье, их цедят, как в дуршлаг, сквозь зубы.

158

Они врываются, как ветер, агонией подбитой птицы, и походя, себя отметив, пытаются мне в душу впиться. То убедительны, как ливень, то вдруг ужалят, словно осы. Как перезревшие нарывы, как безответные вопросы.

Своё навязывают мненье, и требуют в него поверить. Хоть недоверчив я к мгновеньям, – они, в моей души, вольере ПО МИНУТАМ, ПО МГНОВЕНЬЯМ…

Время трепетно к минутам и к мгновеньям, и к размерам. Не забыть о лилипутах, не забыть о Гулливерах. Проявить во всём заботу, расписать сюжет по главам. Слово к слову, ноту в ноту, – справедливо чтоб, и здраво. К мыслям крайне бережливо, по порядку алфавита. Солнцу – нежность, шутку – ливню, не нарушив ритм орбиты.. Проплывают дни за днями… Всё труднее брать ступени. Проще из оконной рамы, исповедовать смиренье.

159

РОЖДЕНИЕ СТИХА

Ночь, присвоив мысли дня, отдала их сновиденью, шуткой скромною пьяня, в полное распоряженье.. Мысли кружат колесом, ощутив вконец свободу, обрастая волшебством, эпизод за эпизодом… Лишь к окну прилип рассвет, с полусонными глазами, подошёл к столу поэт, выплеснул свой сон стихами, заключивши их в сюжет, сразу, сходу, без помарки, вдохновенье на послед, нашептало строки ярко… После строфику поправил, чтоб не ёрзала строка… сон тревожный озаглавил так: «РОЖДЕНИЕ СТИХА» ТЩЕТА 160

Проделки Судьбы, – падение и восхожденье. Направить стопы туда, где парит вдохновенье. Судьба начеку, – забудь, что она беспощадна. Раскрасит щеку, бессмысленно и многократно. Дыханье вразлёт, –

то медленней, то интенсивней. Судьбы моей плод на выбор, – то солнце, то ливни. Судьбы суета свободна от головоломки. Проделки, – тщета, – моё завещанье потомкам.

* * *

Рассекая небесную гладь, облака, серебристо сверкая, плывут силуэтом. И на землю надменно глядят свысока, приглашая весну, осень, зиму и лето. Рассекая земли плодоносную твердь, люди молча уходят в неё безвозвратно. В этом мастерски ими командует смерть, выполняя свой план человеческой жатвы. Без разбору она подбирает в пути всех, кто ей приглянулся, кто ей интересен. Тут уж как не старайся, и как не крути, – пусть умён ты иль глуп, грустен ты или весел. Отмахнуться? Никак. Смерть в тандеме с судьбой. Не помогут мольба и дуэль, и рапира. Но задуматься стоит ночною порой, – правит тьмою она, правит светом и миром.

161

УЙМИСЬ, СТРОКА Рондель

«Уймись, строка», – шепнуло многоточье, – прислушайся к стенанию листа, и у Поэта пульс частит височный, – его терзает звуков маета Он чувствует, – меж звуками вражда, он в панике, что их вражда бессрочна. «Уймись, строка», – шепнуло многоточье, – к тому же, мельтешение шрифта, придумано тобой, строка, нарочно, да и сюжет, – одна белиберда… Надежду льщу, что ты отпустишь ночью: «Уймись, строка», – шепнуло многоточье.

* * *

162

Тишина, огромной тенью распласталась на стене. неуклюжа, безголоса, но обращена ко мне. Я взволнован. Весь – вниманье, впитываю каждый звук, и меня не занимает, что находится вокруг. Тишина – мой собеседник, соглашается со мной. Жаль, что мысли разлетелись, не собрать их по одной. Скоро утро тень погасит, – вновь стена обнажена, но общеньем с тишиною будет жизнь моя полна.

* * *

Ветер по городу шляться привык, – без остановки. Вправо и влево, за шиворот, – шмыг, – мелкой издёвкой. Тут же надумает новый вираж, – выбив из скуки. Мастерски мысли он бросит в кураж, – в виде заслуги. Нет, на него не набросить замок, – скомкать полёты. Он вездесущ, звонок и долгоног, – символ свободы.. ПОВОД

Предлог. Случайность. Просто повод, увы, неоспоримый факт. Взгляд выразительнее слова, без надобности брать антракт? Дыханье душу возмутило, назад отрезаны пути. И рассуждение бескрыло, дистанцию не соблюсти. Любовь? Симпатия, – не боле, игривы прихоти судьбы. Мгновением беспечным болен, и аргументы все слабы. Взбрыкнуть под занавес сюжета, в мозгах возобновить мечту? Но поздно, – явно песня спета, и повод канул в пустоту.

163

ПАМЯТЬ Сонет

Добра, кусача иль надменна, – таит души переполох. Мысль собрана в неё из крох, – но всё, что в ней всегда мне ценно. Веду с ней часто диалог, – всё выясняю непременно.. Порою он, как мизансцена, в которой с первых слов итог. Вещунья-память, и кривляка, – заставит хохотать и плакать, – утопит юности мечту. Её настойчива атака, – она усердна, как служака, что насторожен на посту. КАРУСЕЛЬ

Без устали кружится карусель, – прообразом всех человечьих будней: то удаль их, то воркованья трель, то хохоток, то жалкий стон простудный. 164

Так, род людской насмешлив, суетлив, немыслимо теряя счёт минутам, утратив ритм, и растеряв мотив, забыл о колебаньях амплитуды. Спешит то по кольцу, то по прямой, гримасничает лихо, как паяцы поодиночке, или же толпой, но с каруселью им не потягаться.

Как только круглосуточная ночь погасит свет, и остановит время, они поймут, – ничем им не помочь, и окунутся в тишину и в темень. MEMENTO MORI*

Не отодвинуть миг последний, – он начеку, придёт он вскоре. Без опоздания, к обедне вас подтолкнёт к «memento mori». Поспорить с мигом бесполезно, – он истину не видит в споре. Докажет логикой железной, что истина в «memento mori». Придётся с мигом согласиться, – конкретен он, без аллегорий. Судьбы перевернув страницу, но не забыв: «memento mori». Латынь права– «memento mori»… * Помни о смерти.

ОДЕРЖИМОСТЬ Сонет

Я одержим несбыточной мечтой то ощутить, что недоступно взгляду, что выставило для меня преграду, – нисколько не считается со мной. Лишь тешится приёмом маскарада, небрежно отнимает мой покой, вечерней укрывается фатой, в неё укутав силуэт фасада.

165

Мне одержимость не остановить, мечта мечтою продолжает быть, – извилиста дорога между нами. Преграду мой протест не сокрушит, и мысль останется в оконной раме а слов набор подскажет алфавит.

ДЖОН ДОНН

Джон-дон, донн, донн, – волшебный звон колоколов, – созвездье арий. Он явно в Вечность поселён, в дыханье улиц и бульваров. Джон-дон, дон, дон, – ликует звон, то он серьёзен, то потешен, то надоедлив, словно стон, в судьбу он тщательно процежен. Джон Донн, – поэт и богослов, трактатов автор и сонетов. И часто звон колоколов, – несёт судьбе его ответы. 166 КАЗАЛОСЬ, СОН…

Казалось, навсегда ушёл тревожный сон, но я с утра, весь день, им снова брежу, ведь он, без устали, несётся мне вдогон. как тень моя, как призрак, – неизбежен.

Ему, моя Судьба диктует каждый миг, – не может мне простить, что был невежлив, что ею пренебрёг, что мчался напрямик, – её советы не принял, как прежде. Теперь во сне она, – мой строгий прокурор, в меня швыряет, по ночам, упрёки, свой тон определив, не сократив задор, не отменив недремлющее око. И поневоле я её ночами жду, – уверен, что Судьба сном овладеет, и днём я буду у неё на поводу, и ей противиться я не посмею. ОСЕННЯЯ ПЕЧАЛЬ

Явилась осень. Принесла печаль по тёплым дням законченного лета, что в закромах природы дремлет где-то, – увы, его не возвратить. А жаль. Усилилось дыхание ветров с изыском интонации осенней, и каждое её прикосновенье протест рождает в звуках бранных слов. Она спешит прохладой угостить, – гром с молнией с дождями видеть рада, готовит суетливость листопада, – о лете память всю искоренить. Ну, что ж, придётся согласиться с ней – три месяца терпеть её блокаду, пока её осеннюю браваду зима, с улыбкой, вытолкнет взашей.

167

* * *

Мысль трещит в голове. Преграждает дорогу словам. Как её обуздать? Где найти подходящий бальзам? Раболепно прошу, но она безответна. Игнорирует мною. Не слышит стенанья мои. Сокращает мгновенья. Минуты. Секунды и дни. Убеждаюсь, – всё тщетно. Исчезают слова безвозвратно. Безумно их жаль. Мысль талдычит своё. Справедливость её, как скрижаль. Утром льстива она. Тенью плавает ночью. Ею я заклеймён. Победить её, невмоготу. Утомителен сон. Просыпаюсь в холодном поту, – А она всё жесточе. Я вконец удручён. Но кому заявить свой протест, Чтоб на мысли поставить, незыблемый вечностью, крест, И надгробием неполированный камень. К чёрту мысли. Хочу возвратить быстрых слов суету, Неожиданность ритма, суеверие и теплоту, – Задохнуться стихами. НЕБО В ОКНЕ

168

Небо ворвалось в моё окно, придвигая время для рассвета С лёгкостью игривой, озорной, обойдя законы этикета. Улицы в движение пришли, – вдаль бегут опередив прохожих. Точным клином, словно журавли, – Ночь они желают подытожить. А ведь ночь баюкала покой, – соблюдала тишины устои…

Дни проносят мысли вперебой, забывая напрочь о покое. До отказа жизнь заполнит день, – не упустит, в суете, мгновений, превратит желания в мишень, и не снизойдёт до размышлений.

* * *

Лекарства нет чтобы возобновить ребячью шалость с радостной улыбкой. Не пожелало Время это длить, – погасло, принимая за ошибку, которую нам повторять нельзя, – помочь ей побыстрее кануть в Лету. Лишь изредка, из памяти, грозя она вдруг вздрогнет горестным фальцетом. Она исчезнет, словно тайна сна, что к утру расплывается туманом. И жизнь снова возобновлена, для встреч и расставания, – желанна. Что нового преподнесёт Судьба? Перечеркнёт обманами надежды, рассыплет мысли по морщинам лба, иль одарит мгновеньем безмятежным. 169

Замельтешит в глазах дороги нить, и снизит бубна звук до звука скрипки… Лекарства нет, чтобы возобновить ребячью шалость с радостной улыбкой.

* * *

Разговорное просторечье, – словно колокол, каждый звук. Бесшабашно несёт увечье, – откровений больных испуг. Молчаливых ответов мненье отпечатал слезой зрачок. С возмущением и волненьем, – захлебнувшийся монолог. Подоспевший трамвай целительно проглотил просторечье слов. На своей скоростной орбите он, перелив собрал голосов. По мосту пролетел, под аркою, дал опомниться и вздохнуть. И свободу швырнул подарком он, – нам позволив передохнуть. ЗАГАДКА ТЕНИ

Тень приспособилась к оригиналу лёгкой дрожью, и мнимой загадкой. Серой безликостью предупреждала: всадником, день пробежит, без оглядки. 170

Уровень ритма подскажут минуты, что станут обычным промыслом тени. Они ведь тоже подвержены блуду, – тоже бездарно теряют мгновенья. Тень беззастенчива. Действует здраво без суетливости и без накала. Готовит мыслям удобную гавань, чтоб там укрыть их своим покрывалом.

При повороте судьбы, – она рядом, – смыслу придаст она новую форму. Припрятанным ею боезарядом, решит загадку, угодной ей нормой. РАССВЕТ

Рассвет похож на деву в полусне, что грезит о любви, что жаждет поцелуя. В её глазах мятеж и он, живописуя улыбку зарождает в тишине. Рассвет растаял, утро ворвалось, мечта оформилась в реальное виденье. И рвётся из глубин фантом, огромной тенью, – в груди отчётливо бушует страсть. Желанье возвратить заветный сон, что обещал любовь хотя бы на мгновенье. Лишь стоит возбудить своё воображенье, душе позволить только сладкий стон. Но сон погас, как будто навсегда, не стоит горевать, пора поднять ресницы. День ждёт, и мельтешат вдали знакомых лица, мечта ушла не нанеся вреда. Приятно думать, что придёт рассвет, и возвратит опять он ощущенье грёзы, Возможно, он владеет чувством виртуоза, оставив в памяти глубинный след. St. Hedwig Krankenhaus 06.01.2017.

171

НОЧЬ – ПРОДОЛЖЕНЬЕ ДНЯ…

Окончен день, и словно небылица, в сон ворвались дневные недомолвки, и захлестнули протяженье ночи, продолжив безобразный танец слов Без устали, взахлёб, без остановки, спешили обвиненья ниоткуда, дыхание перебивали стоном, срываясь из приличья берегов… Но, как обычно, ночь пришла к рассвету, прервалась небылица откровений, ненадолго, – всё началось сначала, – слились упрёки с сутолокой дня. Хоть сократился список недомолвок, и паузе позволили мгновенье, кипенье фраз в гортани возмутилось, к сердцебиенью дерзостно маня… Так спокон век, – ночь, – продолженье дня…

* * *

172

Дождь щекочет тротуары. Дождь ласкает мостовые. Пролетает по бульвару. Вызывает аллергию. Кто с ним сможет побороться? Кто его посмеет сдюжить? Всё равно он будет литься. Улыбаться каждой луже. Он хвастлив, амбициозен. В состоянье вечной пляски.

Любит он весну и осень. Любит сеять слухи, дрязги. Хоть и выглядит фигляром. Хоть и угрожает ливнем. Помнит он о тротуарах. Помнит он про мостовые. ДЕНЬ И НОЧЬ

Перед сном окунусь в содержание дня. Длился он не напрасно. В нём всякое было. Ночь явилась, её, по привычке, браня, Лишь за то, что она, как всегда, винтокрыла. День зарубкою метит, оставленный след. При любом результате он был не случаен. Пусть он даже обычен, пусть даже он сед, – у него про запас много шёпотных тайн. Сновиденья вот-вот срубят день на корню. Я гоню их. Хочу обо дне поразмыслить. Я уверен, что память о нём сохраню, Пусть он сед, но покажется мне серебристым. Даже в позднюю осень, и ранней зимой, Когда дни покороче, а ночи длиннее. Время света и темени пахнут враждой, День всегда для меня будет много важнее. Тишина мне отпустит доверья кредит, – Содержание дня пролистаю я чётко, И его, для меня, не изменится вид, С обаятельной, пусть и надменной походкой.

173

В БОЛЬНИЦЕ Сонет

В больнице день проходит не спеша, – с рассвета к сумеркам считает вздохи, н отшвырнув судеб переполохи, ежесекундно жизнью дорожа, ползёт змеёй на лезвии ножа, и смерть лукава, в мантии пройдохи, застанет неожиданно врасплох, и веˆдомость подсунет платежа, за хитрость прошлую, и за ошибки, за то, что плавал золотою рыбкой, и о больнице мысль не допускал, вопрос не задавая на засыпку, нагрянет час, и здесь не до улыбки, – мгновенно налетит «девятый вал». St. Hedwig Krankenhaus

ОТРЕЧЬСЯ ОТ МЕЧТЫ…

174

Отречься от мечты. Спокойствие хранить, – остаток лет идти, по той же, узкой, тропке.. Надежду затаить, как в «быть или не быть?», вопрос сгорел в душе, как в паровозной топке. Не стоит монолог вести наедине не нарушая стиль, не позабыть канона. иль утопить вопрос в полусухом вине, и проглотить его, прогорклое, без стона.

Когда в объятьях сна, вдруг пробежит озноб, от той нелепости что на дороге встала. Судьба здесь не причём, – она калейдоскоп, мозаикой застыв, не удержав начала В спокойствие ввернуть нечаянный восторг, без суеты его пересмотреть, не боле. Ведь он, наверняка, последний ваш аккорд, пусть нервы разорвёт, пусть не спасёт от боли. МУЖСКИЕ СЛЁЗЫ

Мужские слёзы скупы и надменны, и серы, как расплавленный свинец. Но гаснут эпилогом мизансцены, – их сможет уронить любой гордец. Лучом зелёным камеры обскура сверкнут согласьем, обозначив след. Звучат, как реплика миниатюры, как завершённый, но больной сюжет. И не найти тревожней и нежданней, и солонее капель этих слёз. Ведь после них опустится в нирвану любой, чтоб мыслям оборвался кросс. Мужские слёзы копятся годами, – они таятся в закромах судьбы. В основе их волненья в личной драме, – созрели выхлопом большой пальбы..

175

СОСРЕДОТОЧЬЕ МЫСЛЕЙ

Мысли простынёй тумана, без сосредоточья. Разгулялись балаганно, но притихли ночью. Утонули в сновиденье, задохнулись в храпе. Мыслей нет, и нет волненья, – сон в своём масштабе. Спозаранку вновь возникли нежеланным гостем. Но другие, в новом цикле, – понеслись в хаосе. «Что вам надо, – чуть не плачу, – пощадите, мысли». Заставляют в ритм впрячься, – гирями повисли. Стал отчётливей и ярче перебой височный. «Не робей, – мне шепчут, – старче, лишь сосредоточься».

176

О ДОЖДЕ

Он несётся без оглядки, не желает снизить скорость. Оставляет он осадки, – лужи, – мнимые озёра. То летит, как поезд скорый, то дрожит, как в лихорадке, то в мажоре, то в миноре,

мыслям навязав зарядку. Вдруг стихает виновато, и с мальчишечьим задором вниз стремится с крыш покатых, шепеляво тараторя. Барабанит по брусчатке, по асфальту, – с ветром споря. Сохраняет те повадки, что в истрёпанном актёре. ....................................................................... Как ему угомониться? У людей не хватит мочи. Он кружит безумной птицей, – бесшабашен днём и ночью. В ОБЪЯТЬЕ СНА

Сон вяжет сновиденья паутину, – из нитей мысли хитрый лабиринт. В нём поровну обрывы и трамплины, их бессознательно влечёт инстинкт. В окне безудержно танцует утро, – поднять ресницы запрещает сон. Он незадачлив, – затевает плутни, – я ими неусыпно возбуждён. Пытаюсь паутину сновиденья я разорвать, но нить его крепка. В моей душе, осознано прозренье твердит, что жизнь всегда в объятьях сна

177

* * *

Мысль колобродит в черепной коробке, – и развивается едва-едва. Но как не утонуть в словесной трёпке, – она ведь, слава Богу, не мертва. Сомнения её в своей трактовке фраз, что готовы рухнуть с языка. Хотя она почти на изготовке, – дожить бы до последнего рывка… Торопит время. Вечно не на месте, стремится вдаль, наперекор судьбе. Мысль неподвижна, всё молчит, хоть тресни, – не подчиняясь времени гоньбе. ЗЕМНАЯ ОСЬ

Земная ось вращает пульс планеты, – из века в век, без устали, кружит. Коллизиями жизни разогрета, не забывает собственного кредо, ей войны, нипочём, и геноцид.

178

Она несёт расцвет и увяданье, влияет на шумы и тишину. Она не слушает ничьё желанье, – Лишь потакает времени скитанью, направив день из суеты ко сну, Смешает, без оглядки, сказку с былью, швыряет в безразличье острый ум. Как будто бы она имеет крылья, распляшется нелепою кадрилью,– с судьбой в тандеме, – часто, наобум.

МИНУТНАЯ КОМЕДЬ Парная рифма

Минуте захотелось устроить перерыв, чтоб подарить мгновенью навязчивый мотив. Ей в этом обещает поддержку циферблат, перемещая стрелки на целый миг назад. Минута благодарно в пространство ворвалась, почувствовав свободу, приняв её за власть. И мысли возбудила, направив их в мечту, мгновенье обманула, – свалилась в пустоту… За упокой минуты, жизнь поплыла тиха, и всем понятно стало: минута, – чепуха. Обычная минута сдаётся напрокат, Случайно возникая, душе несёт разлад. Восстановилось время. Ритмично циферблат вальсирует по кругу, приковывая взгляд. Прохожие довольны, но не желают впредь, испытывать минуты подобную комедь СЛЁЗЫ

Поселились слёзы в гортани, – там темно, как в тесной берлоге. И к тому ж, владельца молчанье, как в несбывшемся монологе. Не хотят по щекам катиться, – вызывать вокруг сожаленье. Ведь они, не просто, водица, есть у них своя точка зренья. Эти слёзы не результаты вспышек гнева или истерик.

179

Не наивного маскарада театральных, мудрых мистерий. В них следы роковых ошибок от раздумий, и от решений. Привкус слов, обид и ушибов, несогласие поражений. К ОСЕННЕМУ СЕЗОНУ

Не решилась нам заранне бросить острое словцо. Осень хитрая, в тумане прячет умное лицо. «Делай, осень, что захочешь, беспокой, слетая вниз, дождь гони к нам, что есть мочи, только солнца не коснись, пусть угостит, хоть немного, резвой пляскою лучей, светом брызнет на дорогу, закружится средь аллей.

180

Пусть, склонив в поклоне, ветки, обрывает их листву, друг твой, ветер, – быстрый, меткий, не стихая к рождеству». Грим свой, нам оставит, осень, яркий и изящный след… Постоянно превозносим мы осенний златоцвет.

ГОЛОВНАЯ БОЛЬ

Боль головная настойчива и нерушима, –. не упросить её сгинуть, – её не унять Как лаконично, как выстрел в висок, её имя, – так уж придётся терпеть в голове её кладь. Шёпот утробный её не толкнёт к покаянью, – слёзы, и даже конкретная пропись врачей. Здесь не помогут изыски площадною бранью, и не прогнать эту муку, банально, взашей. Боль обладает способностями прилипалы, что постоянно стоит у судьбы на пути. Тех, за какие грехи наши, время примчало, – их невозможно никак, никогда обойти. Рвёт наши нервы., глотает нас, боль головная, в уши стучит она, ритм пускает в разгон. Ни на минуту работа её не смолкает, – явно, вживляет нам в голову, боли гормон СТРАСТИ ПО ВЕСНЕ

Весна явилась исподволь, и с шалостью неистовой, мазками бархатистыми, – не упустив ничто. На пике возбуждения, всё бросила в цветение, весною развлечения, – как в цирке «шапито». Уж, если рассупонится, летит лихою конницей, устроит всем бессонницу, – преподнесёт сирень.

181

Все примут вдохновением её хитросплетения, любовные влечения, – весенние трень-брень. Кто с нею поякшается, душой в ней растворяется, за вздох её цепляется, – пусть, потеряв покой. Влияния бесспорного, мгновенного, задорного, желания игорного, и это всё, – весной. ЗАПАХ СТРАСТИ

Запах страсти себя несёт, – все другие он превосходит. Над толпою вершит полёт под изысканный лад мелодий. Он, – дыханье юной весны, ритм похож на сердцебиенье. Он, – приливы морской волны, с ароматом белой сирени.

182

Счастлив тот, кто вдыхал его, – пусть ненадолго, на мгновенье. Ощутив его колдовство, как целительное воскресенье.

КВАДРАТУРА КРУГА*

Вновь сумерки. За ними следом темень, опущен взгляд, он стал совсем другим. И мысли перешли в иную тему, – привычное перевернув вверх дном. Сквозь темень к ней дорога невозможна, – преградой, за окном, плывёт туман, Он не даёт мгновенья дня итожить, он резко погасил ночной экран. И улица, устав от приключений застыла, – безразличью отдана. И растворились фонари и тени, – вокруг царит ночная тишина. Недостижима сумерек культура, но не желает сердце отдыхать. Перед глазами круга квадратура, – и как спасенье. – добрая кровать. * квадратура круга – неразрешимость,

СТИМУЛ САМОУТВЕРЖДЕНЬЯ

Спокоен часто, не спесив, и в творчестве без перерыва. Конкретен он, – не сон, не миф, к себе он строг, – не горделив он. Предпочитает баттерфляй, плывёт не глядя на преграды. Отметит всё по самый край, – от трудностей не прячет взгляда.

183

Он в доме, в парке, у ворот, – он вездесущ, повсюду кстати. Он мчится прямо, не в обход, – сам разрушитель, сам ваятель. Откуда он, и кто такой? Во мне он с самого рожденья, – он поощрён своей судьбой, – мой стимул самоутвержденья. ВОЗРАСТ

Кто сможет достойно свой возраст блюсти не прячась под грим и одежду. Пусть даже здоровье уже не ахти, – мечты сохраняя, как прежде. Принять, с благодарностью каждый глоток, дарованный милостью Божьей. Шагать, без унынья, отпущенный срок дорогами и бездорожьем…

184

Кто сможет учесть предоставленный шанс, – ведь он, – настоящее чудо. Пусть в звуках проскальзывает диссонанс, и в ритмах не та амплитуда, не важно. Не стоит на возраст пенять, ведь возрасту он не помеха. Вложить в него знаний и опыта кладь, – она отзовётся вам эхом.

* * *

Зачем, ответьте мне, зачем, Над жизнью потешаясь всуе, Жонглировать обильем тем, Которых нам судьба рисует? И начинает свой гамбит С позиции неимоверной. Свинцовым грифелем скрипит По полотну души и нервов. Не допустив ни с кем тандем, Идти впрямую, не плутуя. Зачем, признайтесь мне, зачем, Над жизнью потешаться всуе? Из этого не вышел толк, И растерявшись, напоследок, Искал мишень я среди толп, Но оказался так не меток. Затем, отвечу вам, затем, Над жизнью потешался всуе, Узнав, что остаюсь ни с чем, что пустота с судьбой флиртует

* * *

Вот утро выплыло из ночи, – по площадям, по переулкам, не изменив привычный почерк, неслось настойчиво и гулко, и зычною скороговоркой, желало свой приход отметить, дуэтом помогал ей ветер, что притаился на задворках.

185

Стремительно, и в одночасье, все фонари лишились зренья, – им утро было, как напасти, а может было восхищеньем. Но утро княжило недолго, – дня суета её сразила, фонтанами страстей забило, – в них хохот, слёзы, кривотолки. Так в жизни, – каждое начало, приковывает всех вниманье, лишь апогей достиг накала, он уступает лепетанью.

* * *

Ночь на главы раздроблена, – в них и слёзы, и страсть. Всё минувшее собрано, – в ночи серую пасть. Разлеглось сновидением, – по крупицам слилось. По ночи повелению, что-то вкривь, что-то вкось.

186

Ни к чему осторожности, откровенью – барьер. Задохнулись возможности, – в мир захлопнулась дверь… День, с задачами новыми, сна развеет туман. Зашвырнёт в загазованный, суеты, балаган.

Треснет короб с надеждами, что парили во сне. Как бы это, – повежливей: «жить внутри и вовне».

* * *

Признаюсь искренне себе, без хвастовства, без бреда. Я шёл наперекор судьбе, не применив фальцета Тем грешен, что забыл с утра советоваться с Богом. Не пил удачу из ведра, не мчал во всеми в ногу, ловил я каждый вздох грозы, – летел к её подножью. Не тратил ни одной слезы, распоряжался дрожью. Ни календарь, ни циферблат, ни всхлипыванье скуки, не изменили мой уклад, – дню предлагал услуги. Третировал всю жизнь стихи назло настырной прозе. Я не чурался чепухи, – был под стихов наркозом.

187

* * *

О.Д.

Не стоит щёлкать языком, чтоб злобу выплеснуть наружу, размешивая зной и стужу, – всё превратив в словесный лом. Словарный применив запас от гласных звуков до шипящих, как красноречия образчик, иль подготовленный фугас, иль закружить веретеном, сверлить словесной бормашиной, и текстом мчаться, как с трамплина, – до боли щёлкать языком

* * *

Смешинок россыпь. В меру грусти. Метафор кружевной полёт. И музыка стиха, как гусли приносит звуков кислород. Хотелось бы их слушать вечно не нарушая монолог. В ней то серьёзны, то беспечны аккорды, что Поэт завлёк 188

И никаких словесных скачек, – всё к месту в расстановке строк. Не напрягаясь, не ловкача, он сотворить всё это смог. Работа мысли безотказно лепила на листе сюжет. Тандем с душой, болезни назло, как этого желал Поэт.

Промчатся месяцы и годы, – ведь календарь неумолим. Но все закаты и восходы, спешат, без устали, за ним. ДОРОГА

Дорога, как будто, летит в бесконечность пока не столкнётся с дорогою встречной… Развилка. Растерянность бросит в сомненье, но мысли торопят, и гасят волненье. Пойти напролом, отвергая уступки, – стремительно Время, хоть жёстко, но хрупко. Пока безысходность судьбу не подкосит, и творчества жажда ещё плодоносит, лететь по дороге шутливо, без страха, и жизни вкушать восхитительный запах. Затем ощутить, что исчезла дорога, а значит, исчерпана суть монолога. СЕЙСМОГРАФ СУДЬБЫ

Неожиданность и случайность каждый шаг стерегут у порога, проявляют свою всезнайность, откровенно доводят до шока. Неожиданности внезапность, без особого, вроде, предлога, дарит свой, особенный, запах, аритмичность яркого слога.

189

С неожиданности на случайность, словно запись ведёт сейсмограф, колебаньем судьбы напрягаясь, предлагает в обход дорогу.

* * *

Среди сумбура бормотаний небрежных слов, случайных фраз, где диалоги, – поле брани, напоминающих рассказ. В них переплетены мгновенья, – улыбки, боль, набор гримас, и прочие хитросплетенья, – ну, словом, тонкий мастер-класс. А что Поэт? В стихосложенье вложил ресурс своей души, неугомонно вдохновенье, – всё требует: «Пиши! Пиши!» И он, под ритм сердцебиенья, сосредоточен, весел, хмур, объединяет мыслей звенья, и бормотания сумбур.

190

Пока судьба, насупив брови, не прекратит стихов полёт, и скажет: «Наигрался вдоволь». И вдохновение замрёт.

АПРЕЛЬ. НОЯБРЬ Сонет

Закончился апрель моих страстей, и мысли не желают средоточья. Ноябрь в душе прописан до бессрочья, – застыли фразы, оробел ручей. В зрачках остепенилось многоточье, – созвучия на грани пропастей. Им даже не с руки ямбохорей, – их слух не возбудить ни днём, ни ночью. Не перепутать бы ноябрь и апрель, – давно заржавлена удачи карусель, мне не помогут прихоти природы. Ни ветры, ни дожди не сдвинут вихрь времён, – исчерпан жизни, до конца, аттракцион, погашена несвежесть кислорода.

* * *

Игривым росчерком пера поэт сминает чувство скуки, – та спотыкается в испуге, – и, на подходе, строк игра. Не важен откровенья шум, будь это вопли, слёзы, хохот, свист ветра, или грома грохот, и жизнь, – маршрутом, наобум. Возобновляется мотив, бразды правленья взяли звуки, – они настойчивы, упруги, и серебрятся как финифть.

191

Мгновенным росчерком пера любил смеяться юный Пушкин, швырять экспромтов побрякушки, порой ночами, – до утра. ЭЛЕГИЯ

Дыханье воздуха то мягко, то нервозно, – покой урвёт у птиц, и шорохов листвы. И часто небосвод, безлунный и беззвёздный, запрет снимает с туч, чтоб сделались резвы. И даже заполночь, когда мир тешит спячка, и в сновидениях господствует мечта, дыханье воздуха в непостижимой скачке, себя направит в день, где торг и суета.

192

И как бы невзначай, руководит судьбою, – подсказывает путь короче, в никуда. Своей незыблемой, щемящею тоскою движенье шума тащит в города. Порой погасит стресс – спешит в домашний омут, желая родственную связь вкусить, чтоб день обычным стал, простым, как аксиома, чтоб каждый по нему смог, падая, скользить.

* * *

Осень грубо потеснила лето, – что ей логика календаря? Навязала всем свою диету, сроком, – до прихода ноября. Скука в ней, – ветра, туманы, ливни, и короче протяжённость дней. Трели птиц намного заунывней, беспокойны шёпоты ветвей. Осень в том совсем не виновата, что её погода не ахти… Я родился осенью когда-то, так случилось, Господи, прости. СКЛЕРОЗ

День повелевает, что выполнить ночью. Об этом он знает, достаточно, точно… Не любит ошибок, не терпит огласки. Без крепких ушибов, значительной встряски… И вспомнив под утро, глаза продирая… Опять всё напутал, – склероз, дорогая..

193

ЗРЯШНЫЙ МОНОЛОГ

С каждым часом умно, глупо, жизнь торопится на убыль, – откровенен факт. Нет рецепта, нет микстуры, чтоб скроить из авантюры, для бессмертья фрак. Новый день проколет вестью, как судьбу не занавесьте, – нахлобучит страх. Пусть тревожно, пусть беззубо, искривляет стоном губы, с ломотой в костях. То, что счастье было рядом, оказалось маскарадом, в маске домино. Шалостью одноэтажной… было ль, не было, – неважно, – ах, не всё ль равно.

194

Дрязги в прошлом, и открытья, вы меня уж, извините, – видно, вышел срок. Явно, жизнь плыла нелепо, просто, в виде ширпотреба, – зряшный монолог.

СНОВИДЕНЬЯ

Все сновиденья нежданны, негаданны, словно экспромтами выстрелы мыслей. На ночь они аккуратно накатаны, – встряски волнения, – мемуаристы. От сновиденья спасает бессонница, бросив в объятья ночного досуга. Жаль, но бессонница, хитрая, гонится, – даже в кровати закружит, как вьюга. Шёпотом после, как грома раскатами, – вдруг преподносит мне чудо-сюжеты. Слов вереницы, украшены матами, щёлкают ритмами, как кастаньеты. День в ожидании их продолжения, память тревожат укусом, как осы. От многоточий до местоимения, нам безответные ставят вопросы.

* * *

Я мчал с судьбой вперегонки, с задором, наслажденьем, страстью. Мгновения рвал на куски, не признавал насилье власти. Теперь я вижу всё во сне, гашу улыбку от удачи. Я верю: «истина в вине», – и слёзы раздраженья прячу. Стихи приходят при свече, – бессонница, – союзник в этом. Под утро, – в солнечном луче, – мысль жадным озаряет светом.

195

Врагами служат зеркала, они скупы на комплементы. Их отраженье, – корень зла, с настойчивостью аргументов. Нелеп мой с зеркалами спор, не ограничена в них правда. И даже никакой гримёр не скрасит надо мной расправу. СЛОВЕСНЫЙ КАМНЕПАД

Из камнепада слов, колеблющих дыханье, сюжета не скроить, их не собрать в строку. В разрозненности слов чеканность заклинанья, мотив признания, прилепленный к виску. Тайм-аут. Пауза. Глаза таят ресницы, возможно, слов пустых угомонился бег. Уходит время? Нет. Всего меняет лица – волненье выдаёт дрожанье красных век. И, вроде, диалог напрасен стал, и горек, хрусталь огромных слёз уже стремится вниз. Но недосказанность не погасить в укоре, и требует своё, – всё повторить «на бис». 196

Нервозность тишины, что захлебнулась словом, напоминает вопли рыночной толпы… Словесный камнепад усталостью закован, – дальнейшие слова наивны и глупы.

НА ХАФЕЛЕ

День угас. Под его концовку волн прилив, как тяжёлый вздох. Дождик мелкий, словно издёвка, расплясался, как скоморох. Вскоре дождик укрылся тучей, темень берег заволокла. И других не нашлось созвучий, чем взволнованный плеск весла… Берег Хафеля обезлюдел, лодка села на мель. Без слов утомлённый старик оттуда вынул скудный рыбный улов. Оглядел. Прохрипел: «Да ладно, на день кошке хватит кормов». Хоть и было ему досадно, за такой неудачный клёв. МОЛИТВА О ПОКОЕ

Ночь отрыгнула солнечным рассветом, сны позади, – их вспомнить не берусь. Желаю дальше жить анахоретом, случайных встреч, как прежде, сторонюсь. Не торопитесь пожимать плечами, – кто я для них, кто для меня они? Вы разберётесь, вы поймёте сами, – мы не забыли, – убывают дни. И спорить нам не стоит, – бесполезно, бег времени нам не остановить. Я утомлён от взглядов, – острых лезвий, – они мешают думать, – мысли длить.

197

Здесь не причём порядочность и верность, и потакать бездарным, впопыхах. Перечеркнуть обычную трёхмерность, и темп не ускорять в своих шагах. И лишь покой поможет снять усталость, возможность даст приобрести ночлег. Не возбуждать дыханье, что осталось, пока Господь не упразднит мой век. ПРОГУЛКА СОЛНЦА

Спешило солнце появиться, прорвать блокаду облаков. Согреть задумчивые лица, снять мысли с бремени веков. Оно стремилось уложиться в отведенный прогнозом срок. И разбросать лучи, как спицы, в осенний, пасмурный денёк. Чтобы с землёй украсить встречу, проникнуть под жилищный кров. Смешать восторги и наречья со звоном детских голосов. 198

Улыбки вызвать у прохожих, напомнить им мгновений суть. Предостеречь от бездорожья, затем, – за облака нырнуть

ТАЙНА СЛОВА

Средь безрассудства болтовни, есть у меня, в запасе, слово, которое спасти готово впустую траченные дни. И как жемчужное зерно, сверкнёт каратом в диадеме, как важный звук живя в фонеме, закружит, как веретено. Рассеянный направит взгляд, он закрепит своё явленье, с восторгом, полным удивленья, – поблекнут все, и замолчат. В том слове, вроде, мало букв, но содержание высоко, и сердце начинает ёкать, – необходим в нём этот звук. Запечатлён глубокий вздох, он режет на душе засечку, его я вам не рассекречу,– хотя кипит его сполох. ШЁПОТНЫЙ СОНЕТ

Последний шёпот пожелтевших листьев, мной различим. Он держит звукоряд. Неумолим он, словно водопад, – он, словно бы, здесь мозаичный бисер. А звуки заклинают, ворожат напоминаньем откровенных истин, летят к земле. Полёт их бескорыстен, хоть, явно, смерть несёт им листопад.

199

Мой взгляд спешит. Он ловит листьев шёпот, в нём отмечает магию страстей, то он неряшлив, то, – как лицедей, – в нём жизнь моя кружит калейдоскопом… Уж откровенна графика ветвей, и Время мчит неистовым галопом ОДА ПУКУ

Назойливо терзает ухо, затем находит вход в нутро. Там затевает заваруху, пока не стукнется в ребро. Он возбуждён, хитёр, коварен, неумолим, невозмутим. Он то талантлив, то бездарен, но в целом, – шутки плохи с ним. Пустых не терпит суесловий, – случайных вздохов, томных фраз. Смысл соблюдён в его основе, – то шепеляв он, то горласт.

200

Порой, он выхода не может найти, – но как ему помочь? Кряхтит он, тужится, но всё же вдруг с визгом вылетает прочь.

* * *

Звук погасила тишина на время ночи. Но он ворвался из окна, был напророчен. Он небылицу сообщил, – сон стал некстати. Сомнение в сознанье вбил, поднял с кровати. Он настоял, что день уже, что жизнь, – в работе, Рассыпанная на драже в круговороте… И понеслась, – ни дать, ни взять, – огулом, сразу: За вздохом, – выдох, пядью, – пядь, и сразу – в фразу. Как оказалось, – тишина хитра и лжива. Несёт настойчиво она, холодный ливень, свои «ужимки и прыжки», свои капризы. Логичным нравам, вопреки, свои круизы.

201

АХ, МУЗЫ!

Ах, Музы, – грустны и игривы! Что можно ожидать от вас? Явившись, вы властолюбиво, проводите свой «мастер-класс». Вы бродите по бездорожью, предпочитая свой маршрут. То с правдой дружите, то с ложью, то откровенен ваш прелюд, то исчезаете надолго, – вас отыскать не хватит сил. Ночуете на книжной полке, свой соблюдая ритм и стиль. Я жду вас, непоседы-Музы, приказы ваши, шёпот, звук, и поцелуи, и укусы, и даже артистичный трюк. Явленье ваше хаотично, – без вас мне жизнь невмоготу. С намёком на мечту, – двулично, на клевету, иль красоту.

202

УПРЯМСТВО ПАРАЛЛЕЛИ

Клён укоризненно качает кронами, – никто его не спас от листопада. Сочувствует ему лишь ветер, стонами, и разбегается, в испуге, стадо. Пастух пытается привлечь их свистами, но стадо своенравно и упрямо.

Он знает это, – криками, неистово, клянёт их, обзывая наглецами. Так, и поэты, – спорят с интуицией, упрямство их, и мысль, – несокрушимы. «Творения» свои, свои амбиции, несут, как крест, – своё спасая имя. ВЛАСТЬ ПАМЯТИ

У памяти отменный вкус, и возбуждённое дыханье. Она снимает горечь с уст, и дарит мыслям осязанье. Не забывает каждый звук, пережитого откровенья. Излечит всяческий недуг, по интонации веленью. Влетает память, не спросясь, когда душа объята ленью. Её неотвратима власть, её неоспоримо мненье. Подскажет, как нести свой крест, без суеты, без бормотанья, И чтоб предательство и лесть не превращались в покаянье. У памяти занять искус, не прекращать с ней диалоги. И недосказанности груз клеймом перекрестит дороги.

203

МАРШРУТЫ ЗВУКОВ

Звуки дыханьем глотают просторы, в каждом кипит откровения страсть. Паузу каждый найдёт в разговоре, чтобы подумать, как в ритм попасть. Звуки несут удивленье, восторги, боль откровенья, сомненье и смех. То нежеланную новость исторгнут, то констатируют скромный успех. Хочется звуки собрать воедино, чтоб изменить направленья полёт, чтоб повернуть их лицом к пианино, – чтобы увидели прописи нот, то одарить бы их нежностью клавиш, то окунуть в музыкальный скандал, и уловить шёпот звуков едва лишь, если оркестр для них скучен и мал. Если надумают прямо к органу, мчать бесшабашнее будут они, но успокоившись, к киноэкрану, мягко прильнут, – коротать свои дни.

204

Или опять, покоряя просторы, станут, без памяти гнать в никуда, жадно целуя равнины и горы, нагло, затем, обгонять поезда.

БАЛЛАДА ИТОГА

Нас жизнь приучила глядеть исподлобья, мечты упразднила,– засохли чернила. То взглядом холопьим, то выстрелом дробным, – всё плыло, всё было… Полжизни – вопросы, полжизни – ответы, как бешенства кроссы, впрямую, разбросом, то уровнем бреда, то в стиле балета, – занозы, заносы… Но влево – бравада, для жизни отмычка, с насмешливым взглядом надуманность, – рядом дурная привычка. Нет стона, похнычь-ка, то сладом, то спадом…. Тюрьмы ощущенье, – не скажешь яснее, леченье женьшенем, не стать бы мишенью с намыленной шеей. Тащить тяжелее, – коль кожа шагренья… Финал безобразен, но выхода нету, интригой измазан? но жизнь – соблазн.

205

Поверить в приметы, под звоны монеты что прячутся где-то, за слухом, за глазом. ОСЕНЬ НА ДВОРЕ

Шутливая песенка

Что ж. Осень на дворе, и слава Господу, – ещё одна запишется в актив. Пусть будет ветрами с дождями всплёскивать, но по душе мне осени мотив. Что ж, Осень на дворе, как это здорово, – вдыхая сырость осени, кружусь. Вполне согласен я с осенним норовом, хоть непогода в ней, да ну, и пусть. Что ж, Осень на дворе незаурядная, я к ней спешу, поднявши воротник. Летит по городу жуть листопадная, я прячу каждый лист в души тайник.

206

Что ж, Осень на дворе лишь на три месяца, дней девяносто, – это скромный срок. В нём окончательно пусть перебесится, – кончина осени, – к зиме пролог.

КУРАЖ

Кураж теснит, и перепалка звуков. Размер определён, – он точен и красив. И ритмам нет нужды судьбу аукать, – словами наставлять, насильственно, мотив. Пора карандашом взрыхлять бумаги, и мысль поторопить, не растеряв сюжет, как будто залпом выпить стопку браги, иль, в полном забытье, шагая менуэт. Душа здесь не причём, и только строчки летят вперегонки, за ними – карандаш то рядом, то вразброд, – поодиночке… Приди в себя. Закончился кураж. МОНОЛОГ 2

С собой я не затею перебранку, мой монолог то дерзок, то труслив, – ему необходим один мотив, чтоб жизнь не вывернулась наизнанку. Когда ворвётся монолог в дыханье, и рассужденья будут невпопад, и дерзко затуманят прежний лад, звук станет чем-то, вроде лепетанья. Я с детства рвусь навстречу диалогу, пусть собеседник отвлечён другим, а все его улыбки, явный грим, – мне грезится, что я нашёл дорогу.

207

Остаться одному? Я избегаю, – мой приговор себе речисто строг, меня поддерживает в этом Бог, – Его советы , ярко вдохновляют.

* * *

Круизы осени в полёте, её дыхание пьянит, – ей не присущи страх и стыд, – несётся на бравурной ноте. Обычны осени капризы: весёлость, грусть, набор страстей, все шесть применит падежей, при непосредственной харизме. Краснеет густо, как невеста, навязывает свой диктат, и окуная в листопад, – достигнет уровень гротеска… В Берлине осень затяжная, – посеет кашель и бронхит, дождями заскулит навзрыд, – ну, что за осень? Мать честная.

208

С ПОМОЩЬЮ ЛУНЫ

Катит мысли по заоблачью луна, словно мыслями она опоена, разрезает ими тусклый небосвод, их она к далёкой гавани несёт на свиданье, – там у мыслей был ночлег, там, по воле их судьбы, закончен бег.

Мне луна желает мысли возвратить, вроде Ариадны пролагает нить, по которой их смогу вернуть назад, чтоб успеть, пока не подоспел закат. Я брожу по бездорожью много лет, но нигде не обнаружил мыслей след. Убеждён, – луне под силу мне помочь, ей простор, для этой цели, дарит ночь МАРШ-БРОСОК

Я со своей Судьбою не в ладах, – то весел с ней, то бесконечно грустен то молчалив я, то порой, стоустый, – пытаюсь ей свой предложить размах. Но, в результате, верх берёт Судьба, – я не имею веских аргументов, протестами не закрепить моментов, – он, вроде бы, по воробьям пальба. Я должен слепо подчиняться ей, и поощрять её «крутые» шутки: при сумерках тонуть в её закутке, питаться светом от её лучей. Судьбы авторитет во всём высок, – незыблем он, конечно, после Бога, во всём Судьбы всевидящее око предпримет во время свой марш-бросок.

209

НОЧНОЙ ПЛЕВОК

Мой рот собрал слюну для длинного плевка. его я зашвырнул в просторы тёмной ночи. Он пролетел стрелой, как будто был заточен, чтоб цель свою достичь уже, наверняка. Он вызвал молнию, – она пустилась в пляс зигзагом, впопыхах расстреливала темень. И землю обняла, своё закончив время, но завершила туч преддождевой наказ. И рухнул дождь, его, звероподобный рык, по звуку равен был веселью диких игр, Он мирный сон прервал уколом тысяч игл, дыханью запретил он стоны, плач и крик. Сюжеты ярких снов вмиг превратились в прах, – исчезли, пролетев по переулкам быта. И мой ночной плевок, и даже дождь забыты, – их съела суета, иль, может, топкий страх ЗНАКОМОЙ

210

Вы сотканы из множества затей: улыбок, слёз, из шёпота и крика, медлительны, как мудрый скарабей, прекраснее Самофракийской Ники. В глазах застыл загадочный вопрос, необязательность его в ответе, набор сомнительных метаморфоз, – желанье первенства почти в запрете. Но иногда читается подвох, – смесь непосредственности с откровеньем,

мечтание застать на миг врасплох, чтоб вызвать спешное сердцебиенье. И даже те, кто с вами незнаком, но мимолётно оказались рядом, почувствовав в гортани горький ком, потупились пред восхищённым взглядом. И за последних двадцать с лишком лет, затеи ваши перешли в привычку, они повсюду мчат за вами вслед, настойчиво, игриво, гармонично. МОТИВ (чик)

И, вроде, изредка, и неожиданно ко мне является всё тот же сон. Почти неслышимо, почти невиданно, ночь насторожена из всех окон. Привет от осени приносит улица, из давней осени, что унеслась, и улыбается, слегка сутулится, – к чему, разлучница, мне эта связь. Ни капли совести, ни грамма жалости во сне сегодняшнем. К чему возврат? Зачем затеяла со мною шалости, – но, тем не менее, тому я рад.

211

ЗИМНЕЕ

Осень, медленным адажио, рассыпаясь в извинениях, с точностью хронометражною, сообщает новость важную, что пришло её падение. Зимний ветер рвёт дыханье, по бульварам донкихотствует, – шарит, щиплет,– сумасбродствует, только лишь с отборной бранью, – словом, царствует, господствует. Вздох его бесцеремоннее, ветер весь во всеоружии, плюнет, с силою недюжинной, ночи от него бессоннее, с угощеньем крепкой стужею. А ухабы глубже, льдистее, звук провален в завывание, Дед-Мороз кусает истово, – вот, зимы живописание, но пока ещё эскизное. РЕКВИЕМ 212

Зачем? Ничто я не возьму с собой когда уйду, – лишь прозвенит отбой, – останутся клочки воспоминаний. В альбоме фотографий скромных ряд, вмещающих на жизнь робкий взгляд, – в них мысли есть, но нету покаяний. Виновен в чём-то, что-то совершил в отместку зависти, по мере сил,

чего-то не успел, – уж извините. Всё, что подвластно было, то, что смог, ведь результат один, один итог, но я всегда уверен был в гамбите. Нет, не был я Судьбою оскорблён, не улыбались недруги вдогон, когда друзей по мне, вздох будет тяжек. Возможно, вздрогнет, в судороге ночь, слезу смахнут жена и сын, и дочь, – за стопками молитвенное скажут В УТРОБЕ ДНЯ

Я утонул в утробе дня не замечая скуки ливня, – ничто не может быть наивней, чем эта, – ливня бормотня. А день? Он полон суеты, и восхитительных сюрпризов, – то фраз изыск, то вульгаризмов с настойчивостью правоты. В утробе дня найдётся толк, конечно, бестолочи масса, – то звонкий хохот, то гримаса средь перепалки шумных толп. Наружу выбросит меня ночь, крепкой сумеречной лапой, – сумеет накрепко зацапать, а утром вновь, – в утробу дня.

213

ПЕРЕСЕЛЕНЬЕ ДУШ Баллада

Меня, в свою охапку, ночь берёт, и покрывалом заслоняет сумрак. Он закрывает на замок мой рот, и запрещает о плохом мне думать. Навязывает сон один мотив, навязчиво, с загадочным сюжетом. В нём белый стих, не требующий рифм, заманивает в прошлое, билетом. Я сомневаюсь, но соблазн велик увидеть тех, кто провалился в Лету. Что сон? Он мой бесплатный проводник, я убеждён, – причин отказа нету. Я среди тех, кто дорог был всегда, – они мне обо всём сказать готовы: Как там им, и какая там среда под тихим, вечным и прохладным кровом.? Там нет волнений, нет пустых забот, и мыслей нет на завтрашние планы. Не выставят им неоплатный счёт, – метеоритов нет, и нет вулканов. 214

Всё поровну, что им пошлёт Господь, нет зависти, – всё знают друг о друге. И даже самый крохотный щепоть, не утаят, – разделят на досуге. А то, что здесь, – переселенье душ, – всего лишь, яркий свет сменён на темень. Неважно, был ты слаб, или же дюж, и просьба лишь, – чтоб не роптать на бремя.

Не думайте, что смерть, – всему конец, – здесь интерьер иной, и новый климат.. А смерти страх придумал трус и лжец, но кто с умом, – те страха не приимут. ……………………………………………............................................ Сон отступил. И мой направлен взор на то, что жизнь открыла мне объятья, и предложила пользовать простор, – он мне по нраву, – в нём могу дышать я. А что, переселенье душ? Закон, его не избежать, и не нарушить. Ведь яростные битвы всех времён, такой не одолели бастион, и молча отдавали «Богу душу». ПОСВЯЩЕНИЕ

Ночь любит тишину. Случайный звук на сон спокойный истребит надежду, для дня очертит серой скуки круг, и в темень окунёшься, словно не жил. Вдруг веки глаз лизнёт прыгучий луч, и встречная улыбка, как награду, тебе подарит сокровенный ключ, от счастья, загоревшегося взглядом. И ты воспримешь тот, привычный жест природы, с необычною раскраской, мечтой добытый из шести чудес, из детства тёплого, с волшебной сказкой. И в мир откроется, со звоном дверь ко всем тропам, и скрытым закоулкам твоей души. Прошу тебя, поверь, – ты станешь жить легко, свободно, гулко.

215

ЗАКОН «Коль преступить закон, – то ради царства, а в остальном его ты должен чтить». Еврипид

Действо веское, – Срок! Он приходит без звука. Он подводит итог. Он приносит разлуку. Он поддержит момент для дыханья, – на время. Ни за грош, ни за цент бросит в вечную темень. А мольбу и вопрос не подарит ответом. Не отменит свой кросс, ради смеха и бреда. Срок, – всемирный закон, для страны и эпохи. Перейдёт Рубикон , – для последнего вздоха.

216

Если заперта дверь, – щель найдёт и откроет. Смерти верный курьер, – совратитель покоя. Нарядит в армячок безразличного цвета… Нам назначенный Срок не оступится где-то.

ПЕРЕД ДОЖДЁМ

Тучи пузаты, как мяч, явно, беременны ливнем. Ветер, – воздушный трубач с громом, в тандеме, – призывны. В землю нацелен испуг, – улицы вмиг опустели. Мертвенно стало вокруг, озноб разыгрался в теле. Разнёсся призывный гимн размашистой увертюрой. Мчит направленьем витым навстречу погоде хмурой. В транспорте сдавлен народ, – взволнованно их дыханье. Здесь для них прочный оплот от влажной, уличной бани. ДИВЕРТИСМЕНТ Развлечение

Слеза полощется в зрачке, и не стремится вниз. Крик задыхается в зевке, – сломался мыслей диск. Не в шутку это, а всерьёз, – завершено турне. Взгляд, – трудолюбия наркоз, – брожением в вине. Молчанье тусклое в ответ, – точнее громких слов.

217

Чтоб набрести на стёртый след, – на сгусток катастроф. Не соглашаться, но простить,– в ином никчёмен толк. Плести судьбы гнилую нить, – и в этом смысл и долг. ……………………….................................……….. Не похороненный скандал – покойник во плоти… Всё верно, – звуком не солгал, ах, Господи, прости! ПОКОРНОСТЬ

Как безответны тысячи вопросов: кто зимы, лета, вёсны к нам приносит? Желанья, дни и ночи, – на поверке, дождями с солнцем докучает осень, – всё это мчит экспромтом, без примерки.

218

Рожают дочь, а почему, – не сына? Один, как сталь, другой, – из пластилина, –. как жаль, но ко всему давно привыкли. Хоть список неудобств, довольно длинный, судьба хрипит: «Помалкивай! Не пикни, не намечай, со мной затеять распрю, – учти, что я рукаста и зубаста, язык отнять и зренье, – мне не сложно. Мне лгать, меня дурить, весьма опасно, – я обладаю хваткою бульдожьей».

* * *

И если в суете волнения напор, захочет оборвать тревогу ожиданья, созвучье привнесёт торжественный аккорд, наперекор придёт раскатами в гортани… Но сникнет суета, уткнувшись в тишину, зачем доказывать, – метать напрасно, бисер, и звуки глубоко, и трепетно вздохнут, в незримой череде нелепиц и бессмыслиц… Здесь осень не причём. Дождь продолжает лить, – искать не стоит, в чём причина и помеха, но мысль себе гнездо в подкорке будет вить, чтоб подвести судьбу под уровень успеха. Однако, всё не так, как кажется сперва, – нежданность стережёт, приносит закавыки, и сложно подобрать конкретные слова, и мышцы губ зажать, чтоб зачеркнуть улики. Ах, Время! Чёрт возьми, готовит всякий раз то резкий перепад, как суету погоды, то радует уста, то затуманит глаз, то к пропасти влечёт, то предрекает взлёты. О, КНИГА!

О, Книга! Лабиринт страстей, – свиданий и разлук. В ней много места для затей, – для дел ума и рук. То запятые, то тире, то многоточий ряд, то в книге жарко в январе, то в ней июльский град.

219

Ох, наворочено всего, что трудно перечесть. До тысячи от одного, что пожелаешь, – есть. Всё кружится веретеном, – всё оставляет след. С интригой, часто ни о чём, – словесный винегрет. В абзацах текст с избытком слов, с улыбкой, и навзрыд. Но в нём, – основою основ, бессмертный алфавит. ТЕНЬ ЗАВТРАШНЕГО ДНЯ…

Тень завтрашнего дня, наплывом сиротливым, проглатывает взгляд сегодняшних минут, лишь мысль случайная, назойлива, как ливень, заковывает вздох, как щупальцами, спрут. Ей только тишина, намёками, поможет преодолеть тогда случайности барьер, и вытащить мечту из заржавевших ножен, но помнить, что в Судьбе на стрёме шагомер. 220

Тень завтрашнего дня уверена в движеньях, – чтоб ей достигнуть цель, лишь мысли важен труд, его не отыскать в нахлынувшем везенье, и в вывихах ума, что в голову взбредут.

ЗАРИСОВКА

Я заблудился в лиственных трущобах, что раннею весной, от похоти, сочны. Вблизи не различить людские тропы, – под буйством зелени они затенены. Под утро капли росные просохли, и воздуха дурман дыхание томит. И кое-где ликуют капли охры, и окись хрома их подчёркивает вид. Но, к сожаленью, позабыты кисти, чтоб глаз бы мастерски пейзаж смог оценить. И чтоб гармония весенних листьев, сумела бы мечту мгновенно воплотить. ДИОГЕН

Аскетом слыл философ Диоген, – ночлег себе определил он в бочке, и не считал, что бочка, – тесный плен, днём в ней он спал, а размышлял в ней ночью. Его усилья потерпели крах, – он не оставил записей ни строчки. И время стёрло на своих устах всё, – лишь оставив то, что жил он в бочке… Поэт, – он бодрствует по ночам, всё думает, как песнь начать сначала. Большое раскрошить по мелочам, довольствоваться, может только малым.

221

Когда под утро одолеет сон, и в нём ему привидится большое. Его швыряя в стужу, жар и стон, он не даёт ни капельки покоя. А Диоген? Полупрозрачный миф, – пригодна бочка, разве что, для пива. Аскетом быть, – желанье утопив, о Диогене вспомнить лишь курсивом. ХМЕЛЬ СНОВИДЕНИЯ

Как во хмелю хочу вернуться в ночь, которая меня ласкала до рассвета, неслась, как возбуждённая комета, – в интригу сна стремилась заволочь. С ехидною улыбкой, невзначай, любовный яд плеснула в сновиденье, – он слаще был клубничного варенья, шептала мне: «Его ты лишь вдыхай!» Вдохнул я глубже, ощутил дурман… Но, в бездну канули десятилетья. И сон, с тех пор, не смог уж запереть я, – он голову кружит, и я им пьян, 222

настаивает, будто я охоч сон повторить. Ведь время не подвластно той женщине, что так ласкала страстно… Но как мне возвратить такую ночь?

ГОЛОС

Я – фрагмент всего мирозданья. Я – крупица общего варева. Мне с рожденья присвоили званье человека с собственной арией. Голос мой для трибун не годный, – он не жаждет аплодисментов. Он к прогулке привык пешеходной, чтоб собрать для строфы фрагменты. Экономит голос дыханье, – горло звуки взрыхляют, как волны. Смех издаст, перейдёт к рыданью, а порой он, как ветер вольный. Чтоб мороз пробежал по коже, языком в диалоге клацает. Так меня ублажить он сможет, применяя свою интонацию. Неожиданно, – хриплый, чёткий и раскованный, – до волненья. Или вдруг отстучит чечётку, пусть с одышкою, – на мгновенье. В помощь голосу звонкое эхо, – безотказный его усилитель, только выпалит что-то к спеху, что созрело в душе, – (извините!) Голос, – внутренняя защита от нападок и лести похабной. Звуки дёрнет из алфавита, коль увидит в пути ухабы.

223

МОЯ ГРУСТЬ

Грусть тяжелее, чем гранитный камень, – порой мертвеет, – не находит слов. Лишь изредка, рассыплется стихами, – вот путь её. Он завсегда таков. И незачем искать у грусти брода, – она своих не бросит берегов. Её старания, – себе в угоду, не позволяет снят своих оков. А суета пропляшет где-то, мимо, и сразу же её сотрётся след. Она со мной, увы, не совместима. Грусть, – я с неё пишу автопортрет. ПОСТОЯНСТВО

Волна дыханием глотает пену, вовсю, стремится к берегу прильнуть. Себе внушает: «Море по колено, мне хочется освоить шире путь». Но проглотив на миг глоток свободы, она стыдливо пятится назад туда, где шумно коротала годы, средь катеров и чаек, и преград… 224

Так, людям, – надоело постоянство, они стремятся быт свой развенчать. Но, задохнувшись в суетном пространстве, вздохнут, трусливо нагибая стать, слезами обольются, и застонут, и словно у позорного столба, на прошлое взглянув, как на икону, – поймут, что в постоянстве их судьба.

Я НЕ ЛЮБЛЮ…

Я не люблю издёвку и насмешку, взгляд мучимый глубокою тоской. Ответ, что рассудительно замешкав, разрушит мой устойчивый покой. Заметна мне надуманная робость, возникший изнутри щенячий страх. Где просьба и настойчивость бок-о-бок, со злобой явной пляшут на губах. Но помню я: улыбка прихотлива, и звонка, словно эхо вдалеке. Как тишина, что ублажает ливень, прологом сновидения в зевке. Я не люблю… Что делать? То и это, что не сумел, но так хотелось смочь… Мне жаль, – но всё осталось без ответа, никто не в силах в этом мне помочь КРУИЗЫ НОЧЕЙ

Ночи плавают в тумане, сновиденья дарят нам. Время тащит на аркане, – отравляющий бальзам. Но следит за облаками, – просит дождь повременить, чтоб косыми полосами не мешал планете жить. И заглядывая в спальни поощряет стон и храп, чтоб спокойный сон финальный, не принял дневной масштаб.

225

На своей лодчонке утлой, растворяясь, как туман. Вот и ночь торопит утро, окуная в дня дурман. Каждый благодарен ночи, каждый отдохнуть не прочь… Как бы объяснить короче? – всё равно вернётся ночь.

* * *

Толи солоно, толи сладко осень тешится за окном. Листопадовым беспорядком, подгоняема ветерком. Вечерами плетёт сюжеты сновидению в перехлёст. Об интригах зимы и лета, чтобы бросить ночи в хаос. После, к утру, пробьют сквозь штору брызги света прямо в глаза. Со своим, осенним задором, без давленья на тормоза. 226

И мелькая, как кинолента, крутит времени циферблат. Собирая крохи в моменты, но почти всегда, невпопад…. Выбирая поуже тропку, средь её суеты сует. То восторженно я, то робко тороплюсь за осенью вслед.

И никто изменить не сможет канонический этот ритм. Он судьбой в сознанье стреножен, он в сознание прочно вбит. ПОВТОРЫ. ПОВТОРЫ

Ночь снимет одышку дня, в объятья маня… Кряхтит и грохочет гром, и дождь за окном. И у соседей запой, – скандал за стеной. Загадками наши сны заселены. И мысли сплетут мечты из немоты. Пока не найдёт свой след хитрый рассвет. Затем, в оборот возьмут интриги и труд. Одышкой закружит день, – фу, чёрт, дребедень… Повтор, наш вечный повтор берёт на измор. Эту дорожную нить не разрубить.

227

СМЕНА Сонетно

Всё тленно: всё случается не зря, приходит время новым поколеньям, на смену тем, кого коснулось тленье, как после мрака яркая заря. Хоть трудно уловимо вдохновенье, коль повезёт, – ему благодаря, а не изыском чудо-словаря, лист примет новое стихотворенье. Но если (между нами говоря), тебя экспромтом озарит везенье, а не впустую время провожденье, и не нелепая подсказка стихаря. Ты убедишься: в мире всё не зря, – а как в цепи, соединяют звенья. СОЗВУЧЬЯ

Как много есть созвучий в Языке, – закованы в них лесть, слеза и страсти, и ложь, и крик, и прочие напасти, что в тайниках души, как на замке. 228

Интимный шёпот, храп и грусть, и стон, иль над собою горькая насмешка, или слова, чтоб выплеснуть, не мешкав – тактичности не писанный закон. Коль раздражает скучный диалог, спешишь к тому, чтоб завершить беседу, к созвучия проторенному следу, чтобы оно в том подвело итог.

Случается, вдруг попадёшь впросак, и здесь, конечно, выручит созвучье, и не ищи, – ты не найдёшь получше, проблему тут же обратить в пустяк. УПРЁК

Беззвучность вздохов тишины, недопрочтенье взглядов. Как недосмотренные сны с интимностью нарядов. Упёршаяся мысль в тупик, загадка междустрочья. Сорвавшийся с обрыва миг, мечтою позолочен. Фитиль истаявшей свечи, как пепел сигаретный. Как ни рядись, как ни фырчи остались безответны. Мольба и хохот, крик и стон, и всё, что языкастей. Железо, мрамор и бетон останутся, как басни. Мы бросим памяти упрёк, что потчует нас дрянью… Ну, словом, яркий эпилог для самобичеванья.

229

НЕТ, НЕ СУДЬБА…

Нет, не судьба мне управлять Судьбою, – она на ужин, завтрак и обед мне оставляет на душе побои, татуируя их глубокий след. Не забывает тонко строить козни, – возникнет камнем на моём пути, столкну его, – она вспорхнёт стрекозно, напоминаньем, в уши прожужжит. Она вконец мои расстроит планы, – заставит делать всё наоборот, почистит, невзначай, мои карманы, и с мыслей снимет скоростной полёт. Не увильнуть. Я вечно на примете, – вернее, на её вишу крючке, я нахожусь всегда в её лорнете, я в поле зрения её, невдалеке… Да, не судьба мне управлять Судьбою, – я сросся с ней. Стал с нею заодно, зачем другая? Я другой не стою, моя, – мой воздух терпкий, как вино. ОСЕННИЙ ДИПТИХ 230

Осень пришла преждевременно, тучи водою беременны, –. вскоре обрушится ливень. Осени нрав переменчивый, осень ветрами увенчана, – то гневен нрав, то наивен. Себе угодить не умею, простудами в осень болею, –

какую б одежду надеть? Рвусь без пальто к ней навстречу, я с ней, в обращенье, беспечен, – зачем загонять себя в клеть?.. …………………………......................................……… А ей до меня нету дела, она б всё лилась и летела, – а на остальное – плевать. Ветрами иль листопадом, и тем, и другим, вместе взятым, – ну. что от прохожего взять? И не возникает вопросов, придётся донашивать осень, – зимою тоскуя по ней. По тёплой осенней палитре скучать, как по зрелищу зритель, – бродягой, что пьёт без друзей. ВИЛЛАНЕЛЛА*

Столетье, год или минута в улыбке замкнуты твоей, вино глотками иль цикутой. Дворец, ковчег или каюта, средь улиц, площадей, аллей, – столетья, год или минута. Из речки пьём или сосуда, с врагами иль в кругу друзей, вино глотками, иль цикуту. И ожидаем ниоткуда, гоняя мысль, как голубей, до равновесья амплитуды.

231

При написании этюда, хоть не становимся умней, ждём неожиданного чуда. Испытывая чувство зуда, чтоб быта избежать когтей, не доходя до самосуда. Конец придёт, и станет худо, скукожится дыханье дней… Столетье минет, как минута, глотком вина, или цикутой. * Вилланелла – лирическая форма стихотворения с тремя или шестью трёхстишиями и одной строфой, но с двумя рифмами.

* * *

Я у памяти на подачках. – вечный, памяти, кредитор. Всякий раз мне её заначки зажигают свой светофор.

232

Всё у памяти по порядку. – всё хранят её закрома. Пусть растянуто или кратко, пусть, порою, сводят с ума. Беглый взгляд иль свечной огарок, пара звуков для крепких слов. Но чтоб набело, без помарок, чтоб не вышли из берегов. Память щедра на эпизоды, – без утайки напомнит их.. Может, словно из дымохода, плюнуть парочкой фраз блатных.

Чтоб они задымили ухо, натворили б переполох. Или вдруг, подфонарной шлюхой, обернули потоком лохм. Замолчит. Притаилась. Сникла, – время перевела назад. Посылает дуэльный выклик, – основной свой боезаряд. Словом .всё, что душе угодно память сможет нам возвратить. Дерзко, шёпотом, благородно, или бросить сполна в бесстыдь.

* * *

Выходит ночь из берегов,– она, вовсю, стремится к утру. Так, строчке тесно среди строф, а фонарям в тумане, мутно. Несётся всё, Бог весть, куда, – скандал уходит в область крика. Жмёт логику белиберда, решенье собрано из мигов. А осень тянется к зиме, – простая ссора рвётся к бою. Свобода грезится в тюрьме. Лишь смерть одна в плену застоя.

233

* * *

Погода скучна и тиха, как иллюстрация для лени. Но возникает вдохновенье, и точит ритм для стиха. И варит голова сюжет о чём? Конечно, о погоде. как снять бы с тишины запрет, – природе натянуть поводья. И вызвать дождь, и вызвать снег, и свист ветров, – чтобы ненастье, погоду разорвав на части, сюжета приняла проект, чтобы, кружась, мела пурга, беззвучье – недоразуменьем, чтобы безликая тоска, не усыпила мысли ленью.

* * *

Память – постоянный собеседник, мой судья она и адвокат. Мнение её – причал последний, мыслей подтвержденье иль распад. 234

И её ничем не успокоить, будь то пораженье иль успех. Испытанье выдержит, как стоик, в компромиссе видит тяжкий грех. Хоть и мчится время безвозвратно, память держит начеку свой меч. Возвращает мне событий даты те, что суждено ей уберечь.

А тоску погасит, иль раздует памяти негаснущий язык, – тлеет он, порой, бывает буен, то на сутки, то всего на миг, то оправдывает, то карает, бессловесно восстановит вздох, и летит, не в одиночку, – стаей, иль кривляется, как скоморох, дескать: «Всё путём, всё не напрасно, хочешь, – я напомнить помогу, не забудь об этом, АЗ ВОЗДАСТСЯ!, не захочешь, – мысли напрягу». В ТОЛПЕ

Мне по душе движение толпы, – Потупленность, или скольженье взглядов, показы удивительных нарядов, полёты фраз и острых ароматов, телодвиженья нервное ходьбы. Походку различу по каблукам, – то лёгкий цокот, то ступнёй тяжёлой, как плеск волны, как песня баркаролы, то шарканье, то на душе уколы, – всё вместе, как скандала тарарам. Как откровенны скрежеты зубов, губ чавканье, щелчки ручных кошёлок, и вдруг больничный запах валидола, отрыжки ресторанного помола, брань площадная дерзких языков. Мой слух обязан это всё собрать, и невозможно уберечь его мне,

235

ведь люди все, – мне, безусловно, ровня, не может ничего быть аксиомней, – я никого не вправе осуждать. ВСЯКО…

То настойчиво, то робко или не подавши вида, всё равно отыщут тропку, – смех и слёзы, вдох и выдох. Что-то вдруг, и что-то кстати, – напряжению разрядкой, чтобы весь запас истратить торопливо, всухомятку. Иль споткнувшись, ненароком по пути, на гладком месте, мысль придёт в мгновенье ока, – зависть рядом в паре с местью. И тогда, уже с досады, задыхаясь от зевоты, или только шутки ради, той, что затаила что-то:

236

передёрнувши вопросы, – ждут, поставив время на кон, вдох и выдох, смех и слёзы, с верой, что возникнет всяко…

ПРОСТОР МГНОВЕНЬЯ

Пусть невелик простор мгновенья, – секунда каждая в обрез. Оно подсказкой вдохновенья мчит времени наперерез. Пусть нервы рвёт, пусть шутит льстиво, при вычурности всех словес. Пусть раздражает, словно ливень, или травмирует, как стресс. Но, всё равно, мы ждём мгновенья, с волненьем, как Благую весть. Пусть наяву, пусть слабой тенью мелькнёт, как чудо из чудес.

* * *

Солнце тащит лучи под свою оболочку. День истаял, и ночь прилегла на порог. И поставлена времени жирная точка. День исполнил свой танец судьбы так, как смог. Только мысли кипят, – не оставят в покое, не дают сновиденью сюжет развернуть. Утверждают, что день тот чего-то да стоит, – он для ночи открыл откровения суть. Всё проходит: мечты, вдохновенные встречи, детство, молодость, – старость висит на плечах. Только запах весны, потревожившей вечер, до сих пор ароматен, – не исчез, не зачах. Что же это за встреча была, коль доселе душу мне бередит её запах и цвет? И вцепившись в меня всё кружит каруселью, через вёсна и зимы рассыпанных лет.

237

Фотографии нет, – оттиск лишь в роговице навсегда закреплён. Никакая слеза не сумеет помочь там ему раствориться, и сломать не осилят его тормоза. ШУТЛИВЫЕ РИФМЫ

Грусть и слёзы. – вот, так месиво, ни занудно, и не весело, но, порою, для приличия, бросит в дрожь момент различия. Пусть улыбка и надуманна, но лицо с печатью умысла, вялое рукопожатие… Но с какой всё это стати я? И себя крещу я сволочью, на твоей судьбе осколочком. Может быть, переиначиться, – будет, – лаять и собачиться. Фразы, потупее бритвы бы, глаз смягчить добрее рытвины. Что-нибудь, авось, получится, – хоть от случая до случая. 238

ПЕСЕНКА

Дни летят куда-то нервно, торопливо: что-то им некстати, что-то невтерпёж. Вот и мчит за ними судорожный ливень, режет их на клочья, словно острый нож. Знаю, что за днями, явно, не угнаться, задохнуться можно где-то по пути…

Есть в реестре много глупых ситуаций, их нельзя объехать, – где уж, обойти. Первая, уж точно: вышло нам родиться, а вторая глупость – сочинять стихи, и за ними прутся шумной вереницей мысли и ошибки, и, увы, грехи.. Дни здесь не помеха, их, по жизни, много, что-то не заметить, иль перешагнуть. Если вдруг собьёшься, приведёт дорога, и наставит прямо на единый путь. ВОРКУЮТ ГОЛУБИ…

…а голуби воркуют по ночам, – словарный их запас ничтожно скуден. О чём хотят они поведать нам, – рассеянным и неразумным людям. О всяческих случайных мелочах, что незаметны, но ютятся рядом, не наяву, а возятся впотьмах, обрушиваясь в души водопадом. Воркуют голуби. Привыкли мы к тому, что всё вокруг, без устали, кружится. Ныряем мы из яркости во тьму, – нам из всего доступны единицы. Увы, придётся подводить итог, и нет возможности начать сначала. Усталость валить судорогой ног, как выжатое, накрепко, мочало.

239

* * *

Осень кружит напролом, без сомненья, без боязни, на одном энтузиазме, – пьёт судьбу, как чистый ром. Слышен свист, и звон, и скрип, – солнце сватается к ветру, нипочём им километры, кашель, насморк, даже грипп. Осени не страшен гром, и без мелкого помола, ей дожди, как кока-кола, – всё с азартом, всё вверх дном. Листопад – её кумир, – что ей голые деревья, птиц простуженных кочевье, – для неё всё, – эликсир. Кружит из последних сил, уступать своё трон не хочет. Сутками – ни днём, ни ночью, не сразить осенний пыл.

240

Память девичья! Зиме надо уступить дорогу… Осени, для некролога, эти строки – резюме.

ДВАЖДЫ ДВА…

Дважды два, – пустячок, утвердившийся факт, да и только. Что тут спорить? К чему надрываться до вопля, зазря. Беспокоит вопрос, – почему-то чудит кофемолка. Отчего без мороза прошёл календарь января? Да, вопросов не счесть, зачастую ответить не просто. Захлебнулось дыханье, – оно поперхнулось в пути. Задохнулось, свалилось оно с аварийного моста. И не стоит искать, всё равно вам его не найти. Ох, как время упрямо, расставляет, хитрюга, акценты. Не пропустит ничто, – ведь оно под присмотром судьбы. У него на счету все события, взгляды, моменты: Никаких «почему», «отчего», вот ведь «если б кабы»… Дважды два, – пустячок, скука школьного устного счёта. Что тут спорить? Дорога ведёт, всем известно, куда. Всем с рожденья дана только лишь для созвучия нота, в радость, изредка, нас увлекает, порой, чехарда.

241

ПОПЫТКА РЕКВИЕМА ПО ВЕТРУ

Гуляка-ветер резко сник, – устал. Не хочет надрываться. Среди осенних декораций он жадно к воздуху приник. Затем, скользя, как на коньках, по кровлям, тропам и по лицам. Пытается в них заблудиться, на скорости глотая страх. Вдруг свист в груди его охрип, – он словно заболел катаром. Стал к воздуху вторгаться паром кругами, как за нимбом нимб. Назло планете и себе. Ведь воздух, – Авель, ветер, – Каин. Довольно, воздух рассекая, нестись, чтоб угодить судьбе. Все испаренья с края в край вбирать, вздыхая от досады. Пересекать границы Ада, вообразив, что это – Рай. 242

А где Чистилище? Обман, – не стоит в эту сказку верить. Она, – причуда Алигьери, он был хоть гвельф, но интриган. Пусть эти скромные стихи, всплакнут, как реквием по ветру, не громогласно, незаметно, так, просто, – графикой штриха.

ЗВУК ВЕСНЫ

Разрезая тишину интонацией особой. Он со многими бок о бок, – предоставив всем весну. Он – гортанный выброс птиц, шелестит средь юных листьев. Откровенным вокалистом, – нарушителем границ. Без стыдливости он наг, пляшет по земной арене. В души заложил смятенье, волшебством он, словно маг. Он поддерживает вздох, он сопровождает выдох. Он сегодня, точно, лидер, – странствующий скоморох. Забирается без слов в глубину души поэта. Егозить там до рассвета, иль до вечера – готов. Звук весны. Он неспроста вносит свой глоток амурный. Без сомненья, – ярко, бурно страстно, – в сердце и в уста, в счастье, – за витком виток, жирно ставит ударенье, по капризу вдохновенья, иль его направил Бог.

243

* * *

Пианисту Р.

По клавишам летают пальцы-птицы, – то звук высок, то мягок, то упрям, то он внизу, то в высоту стремится, то возмущенье в нём, то дифирамб, то пианист во власти инструмента, то раздражённо ссорится он с ним, но ставит, всё равно, свои акценты, – в фантазии своей неистощим… Дыханье зала утопила Вечность, а ведь концерт-то длился полчаса, и исполнителя добросердечность взметнула счастье зала в небеса. «КОРМУШКА»

Дорвавшимся

От «кормушки» оторвать или отвлечь невозможно ни свинью, ни человека. Не помогут уговоры, даже меч, – эта истина известна спокон веку.

244

Руки чтоб не уставали никогда, а заталкивали всё в свою утробу. Не тревожили ни совесть, ни беда, – целевыми стали «вдруг». «вот если б», «чтобы». Вот такую соблазнительную страсть откровенно предлагает всем «кормушка». Чтоб охотно продолжалась с нею связь, и была она застрельщицей пирушки.

ТОСКА УСТАЛА…

Тоска с рассвета… Ему несносно глотать простуду, и грезить тучей. Себе представить безлюдный остров, и прочей чушью себя измучить. Надежды скрылись за гранью тайны, что не желает раскрыть объятья. Кто утром лишний? Кто к ночи крайний? Кому вопросы смогу задать я? Закутан плотно седой тоскою, – глаза желают чего-то видеть, да сердце тупо сжимаясь, ноет, и уши вянут: вот звук бесстыдья… А как же, солнце? День летом длинный – деревьев шелест, и птичьи дрязги? Улыбки встречных, и запах винный, герань и астра, сирени сказка? Тоска устала держать победу, и задыхаться от безразличья. Она, бедняга, ушла со следа, себя из жизни, со вздохом, вычтя.

* * *

Как пылью, сединой покрылась бровь, и плешью голова прикрыта стала, а то, что прежде, каждым днём пленяло, теперь уже не повторится вновь… В сосудах сердца возмутилась кровь, со своего сорвалась пьедестала, как поезд, не заметивший вокзала, и стрелочника вопль из бранных слов…

245

Виной тому был выпорхнувший звук любви, что канула, и превратилась в камень, он приуныл, повис в багетной раме, иль пережил волненье и испуг… Пристыженный теперь, пожал плечами: «Старик, уж застегни судьбы сюртук!» ХРУПКИЙ МИР

За поступки и проступки отвечают хлыст и пряник. Сохраняет Мир в скорлупке то, что поощрит и ранит. С Миром спорить бесполезно, – всё фиксирует на годы. Не затупит жала лезвий, чтоб не пропустить чего-то. Нет надежды на удачу. – не придёт она спонтанно. Может тупо замаячит, но оставит запах пряный,

246

и погаснет безвозвратно, огоньками светофора. Грусть посеет, и досаду, сокращая Мир простора… Не забудут хлыст и пряник о поступках и проступках. Мысли напрочь затуманит, хоть и Мир, до боли, хрупкий.

МЕТАМОРФОЗА

Ночь желает трансформироваться в день. Мальчик хочет побыстрее стать мужчиной. Проясняет взгляд высокая ступень, превращаясь в путь, чтоб покорить вершину. В неудачах обвиняется судьба, и тогда спасает всех счастливый случай. Или мыслей неуёмная гоньба, превращаясь в кактус яркий, но колючий. Превращение – развития закон. – греки нарекли его метаморфозой… Ведь лакей мечтает вознестись на трон, и сорняк стремится превратиться в розу.

СЛУЧАЙНОСТЬ

Случайная ласковость взгляда. Случайной улыбки пробежка, как радость нежданной награды, гаданья: орёл или решка? Случайность трезвей подготовки. Расчёт и просчёт в ней нелепы, без хитрости, без сноровки, нагрянет она без потребы, как гром среди ясного неба из вакуума, ниоткуда, сама по себе,– без прицепа, как чудо, – нелепое чудо. Случайность приносит, однако, для самозабвенья – удачу,

247

и ставит сомнения на кон, – спокойно : без смеха, без плача.. Случайности слух безупречен, – логическое мышление. Сравнить её с чем-либо нечем, нет, – разве что лишь, с вдохновеньем. ПОЭТ ЭКСПРОМТЕН…

Поэт экспромтен, с логикой не дружен, и рассужденья для него, как бред. Жару сосватать может он со стужей, и драму переделает в балет. Ему неважно, – какова погода, листва ль желтеет, иль цветёт сирень, и в голове ли ямб, хорей иль ода, ночь за окном, иль суетится день? Он, как младенец, – весел и капризен, смеётся ль время, слёзы льёт ручьём, стремится ль вверх, сползает вниз он, спешит ли шагом, иль ползёт бегом?..

248

Поэт для окружающих, – морока,. другой он, явно, – не такой, как все. Он, может быть, родился раньше срока, иль на кривом приехал колесе.

МОЯ ДОРОГА 1

Я иду мимо кирхи и дома, – знаю, что в никуда. Подсознаньем дорога весома, – в тупике – пустота. В зазывной не сверну переулок, – и иду по прямой. За углом хоть сиренью пахнуло, я туда, – ни ногой. Словно, чьё-то повисло проклятье, и его не стряхнуть. В облаках не смогу уж витать я, – по земле лишь мой путь. Доказательство? Нет, аксиома, я живу с ней в ладу… Потому мимо кирхи и дома, без сомнений иду. МОЯ ДОРОГА 2

Я вглядываюсь в даль дороги, – готов услышать выстрел старта, и чтоб не отказали ноги бежать со скоростью азарта. Мой взгляд на нём сосредоточен, ничто отвлечь меня не в силах: посадка хвои у обочин, слеза, что туча уронила. Ни влево не сверну, ни вправо, и не замечу перекрёсток.

249

И пусть скандируют мне: «Браво!» –. она, – мой Робинзонов остров. На ней один я, слава Богу, – зачем случайные партнёры. Она при мне, – моя Дорога, – мне не нужны чужие взоры. В ней Вечность собрала мгновенья, – мне каждое дано в награду. И в каждом трепет вдохновенья, – ну, что ещё для жизни надо? И если я споткнусь, Дорога откроет предо мной объятья: «Вставай, тупик ещё далёко!» и вновь по ней смогу бежать я. СИЮМИНУТНЫЙ СОНЕТ

Ах, что за шаловливый сон? Является он в час заката. За свой приход назначил плату: забыть о скорости времён,

250

и то, чем мысль была объята: не мчать за временем вдогон, не ставить пустяки на кон, не черпать из судьбы ушатом, чужой не надевать колпак, – он не по мне… Вот, незадача, – он взгляд мой искажал, дурачил, шептал: «Финала первый акт!» «Сон, прекрати-ка лесть и бредни, – сей акт не первый, он – последний»

У КОМПЬЮТЕРА

Экран компьютера гасил остаток сил. Он спотыкался, он юлил, – летал без крыл. Он усадил меня к столу, как на иглу. То свет бросал, швыряя тьму, то пел хвалу. То вежлив был, то как на грех, – глупее всех. Он привносил мне в отзвук эх, – слезу и смех. Дерзил, не испытав стыда, – шутливо мстил. Так отнимал он, иногда, остаток сил. ВОСХОД И ЗАХОД

Восход был возбуждён и весел. Заход печалью был томим. Восход пылал и куролесил. Заход туманом плыл, как дым. Вот, небо застелила темень, и сон укутал каждый дом, но затруднила всех дилемма, – как быть с восходом-беглецом, как возвратить его на время, – кураж его бы удержать,

251

и не блаженствовала темень, – день ей не уступал на пядь?.. Но оказалось: нереально, так же, как молодость вернуть, горизонтально, вертикально, судьбе пересекая путь. ДНИ

Дни мчались наперегонки, судьбе вдогон. Их пересчитывал витки сам ветрогон. И каждый миг глотал запас у этих дней. Так, ипподромную напасть, терзал жокей. Остановить никто не мог такую прыть… Ухабами кривых дорог их не смирить.

252

Возможно, лишь последний вздох их маеты, способен снять переполох, такой тщеты.

КРОССВОРДЫ

…а время предлагает нам замысловатые кроссворды, хоть прошлые моменты стёрты. На стенах памяти офорты, – покоя не дают глазам. Кроссворды. Вот, галиматья, они для перехлёста мыслей, смешать желают тексты, числа, сплетают сеть из алогизмов, и рвут порядок забытья. В углу комод и пара ваз Галле работы и Тиффани*, шкатулка в серебристой ткани, – всё мелочи, но обаянье толкает в мемуары впасть. Кроссворд решён. Ну, что ещё? Какой нам счёт предъявит время: – то свет прольёт, то бросит в темень, то крик издаст, то станет немо, а остальное всё – общо. * Эмиль Галле (1846 – 1904,, Луи Комфор Тиффани (1848 – 1933) – великие мастера прикладного искусства.

253

ОКАЗИЯ

Всё небо молнией расколото, и реплики вставляет гром. Но к звукам безразличье в городе, – Морфей закутал каждый дом. Сквозь занавешенное шторою окно, – глаза щекочет луч. Встревожен, молнией задорами, поэт к стихам приладил ключ. И подчинясь ночной оказии, не сдерживая пыла строк, он волю дал своей фантазии, вступив с природой в диалог: «Зачем, скажи мне, раскудахталась, достаточно, – угомонись, несёшься с траханьем-бабаханьем, прошу, красавица, окстись!» Природа смолкла на мгновение: «Я выпустить хочу свой пар, и подарить стихотворению свой, – вдохновения азарт!»

254

Поэт притих, обескураженный, затем прищурился хитро. Спокоен стал, – волненье зажило, утихомирилось перо.

ТРИНАДЦАТИСТРОЧЬЕ

Шагаю я дорогой той, которой мне Судьба велела, но не прошусь я на постой, чтоб отдохнуть душой и телом… Возможно, я смогу умело руководить своей Судьбой. Проходят месяцы и годы, терзают времени расходы, – живу, однако, как всегда с восхода солнца до захода, – сверкнёт удача иногда… Заполнят мусоропроводы тем, что мне стоило труда. СЮЖЕТ БЕССОНЬЯ

О чём бормочет ночь, – о наглости бессонья., ей сон привлечь невмочь, отгородясь ладонью. Ей не забыться сном, не погасить заботы, не скрючиться клубком, пичужкой желторотой. Она обречена до самого рассвета, не падать в грёзы сна, – не нарушать сюжета.

255

КЛЁН

К исходу вечер, но со всех сторон летят собачий лай, и ветра взмахи. Клён рядом дремлет в скомканной рубахе своей коры, – его ласкает сон. Не молод клён, но крепок и красив, – на нём живут и муравьи, и птицы, то тень лизнёт, то солнце прислонится, то ворон всем навяжет свой мотив. Клён встрепенётся, лишь пахнёт весной, помолодеет под нарядом листьев. Он сразу станет гуще и ветвистей, и загордится свежею листвой… Рождает зависть он у пожилых, – они не в состоянье обновиться: снять сеть морщин на утомлённых лицах, забыть о хворях, – спутниках своих. ОДНООБРАЗИЕ

256

Луна плывёт в знакомые ей дали. Мы в тишину свой окунаем взгляд. И небо, облачается в наряд из тонкого литья прокатной стали. Нас ночи, напролёт, взрыхляют мысли о бытии, о скорости минут, где Время, – прохудившийся сосуд, в котором содержимое прокисло. А поутру, – всё тот же натюрморт. Пора вставать, но за окошком осень,

и листья ветер по двору разносит, – у них такой же, как у вас, аккорд. И снова ночь, и плавная луна путь держит не меняя направленье, и в этом суть её богослуженья. – другого не желает знать она. СТРОКА. СТРОКА 2

Строка. Строка, – в ней откровенье звуков, собранье мыслей, сотканных из слов. Весь алфавит готов к её услугам, – им полон текстов непочатый штоф. Богатство это выплеснуть осталось не уронив ни знака на ковёр. Подумать о сюжете, хоть бы малость, и не вступать с согласованьем в спор. Соединятся звуки воедино, и образуют ладную строку, в которой будут равны величины, решённые экспромтом, на бегу, поладивши друг с другом безупречно, графически изображая звук, – в местоименье, точке иль наречье. Строка! О, самодержица ты букв!

257

РЕМЕЙК

«Душа обязана трудиться и день, и ночь,, и день, и ночь» Н. Заболоцкий

Душа усталостью объята, – себе назначила покой. Не чувствует, что виновата, – жить хочет с телом вразнобой. Душа до этого дозрела, – идёт вразвалку и бочком. Заботы поручила телу, и строит жизнь особняком. А тело на себя взвалило тяжёлый, неподъёмный труд. Господь в него вливает силы, – души он осуждает блуд… Душа пытается трудиться, – отвыкла, и совсем слаба, грустна, тщедушна, бледнолица, в глазах тревога и мольба… Не следует свою работу другому перепоручать. Нехватка будет кислорода, согнутся мнение и стать. 258

ЛИСТОК

Я боюсь погубить этот белый листок, – он красив, как невестин наряд. Я уверен, что он судьбоносный мой рок, как решительный, времени взгляд. Хоть наряден листок, восхитительно бел, он настойчиво просит меня, чтоб внимательно я на него поглядел, – одарил его рифмой огня. Вообще, не жалел алфавитную смесь поэтических, дерзостных строк, помещая в них слёзы, улыбки и спесь, не забыл бы про счастья глоток. Как боязнь к листку мне бы преодолеть, чтоб смелее к нему подойти, чтобы просьбы его поумелей воспеть, ни о чём не забыв по пути? ДОЖДЬ. ЗНОЙ

Дождь ночью посетил балкон, свой ритм навязав упрямо. А утром колокольный звон, целебным одарил бальзамом. И солнце просушило след дождя, – луч выбросив из ножен. Свой утвердив приоритет, – Ночь, даром щедрым, подытожив. Зной, словно сорвался с цепи, – удушливым поплыл угаром.

259

Он всё, что дышит, зацепил, – вошёл мозги и капилляры. Все, откровенно, ждали ночь, и дождь, казалось им, – прекрасен. Ведь только он им мог помочь, – над зноем он один был властен… И ночь пришла. И на балкон явился дождь, – в угоду спящим. Из спален облегченья стон был звонок, как ручей журчащий. Из цикла «Берлинские этюды» БЕРЛИНСКАЯ ЖАРА, 2018

Жара, во всю, царит в Берлине. Жара до тридцати пяти. И в общегородском камине она торжественно блестит. Неважно, – кто её достоин, – такая мысль ей нипочём. Как на войне, где каждый, – воин, как пулей, жалит горячо. 260

Она безжалостна и дерзка, кружит и пляшет день-деньской. Ни крыша и ни занавеска не снимут прихоти такой. А небо вежливо, спокойно затянуто голубизной. И облака над тишью знойной застыли, – обрели покой.

ТИШИНА

Безвопросна она, безответна, пустошь в памяти, – серый провал. Бездыханна она и бесцветна, – сам кузнец мне её наковал. Остановлено сердцебиенье, как стекло на разбитых часах. Заторможен момент для решенья, – пробирает панический страх. Тишина для меня, как проклятье: кто она, отчего, почему? Ни ответить могу, ни понять я, – сон она, или тормоз уму? НЕВЕЖДА. ВЫСКОЧКА Посвящение оным

Невежда. Выскочка отыщет путь, чтоб на поверхность всплыть, как нечистота. Бестактно применяет обороты, чтоб только досадить кому-нибудь, чтоб подчеркнуть присутствие своё, пусть возмутить, – в глаза расхохотаться, тем более, не заслужив оваций, произнести не к месту: «Ё-моё!» Быть притчей во-языцех на слуху, считать, что он достоин пьедестала, то, что он сочинил, отнюдь, не мало… Невежда. Выскочка, – из ничего рагу.

261

ТРАМПЛИН

Как оплывает парафин по канделябра вертикали, так мыслей горестных трамплин меня швыряет по спирали. Его напор не усмирить, – вернуть прекрасное мгновенье, его запутанная нить, порвала связи с вдохновеньем. Осталось только уповать на неожиданности случай, пытаясь из него ваять пригодный вздох для благозвучья. ЯЩИК СТОЛА

Есть в письменном, наследственном столе глубокий, тёмный, ненасытный ящик, для ёмкостей он, безусловно, пращур, – моим стихам приют в нём, как в чехле. Так, годы шли, но ящик полупуст, ещё в нём места хватит на столетье, смогу воскреснув, дважды умереть я, но ящик молчалив, лишённый уст. 262

Стихи спрессуются в объёмный том, в нём будет всё: грусть, слёзы и потеха, – гарантия возможного успеха, и взгляд на них, подёрнутый бельмом. А вдруг они к издателю придут? Он скажет, их прочтя диагонально: «Веселье в них украшено печалью, не тиражировать же этот труд!»

ВЕТЕР 2

Кто так суетно, кто так гулко, в зимы, осени, вёсны и лета, сквозняками по переулкам мчит, свои навязав куплеты? Вот, игрун, вот, задира, право, шаловливее, чем мальчишка, своему подчиняет нраву, иль схоронится строчкой в книжке. Незадачливый и бесхозный, не заметит пурги и зноя, – транспорт быстрый и без колёсный, – всем дыхание перекроет. То как трезвенник, то как бражник, то он собран, то он растерян, то считает себя отважным, – не пропустит земных артерий. И несётся, глотая воздух, обогнав заклинанья эха, то швырнёт в простор ариозо, чтобы всех угостить потехой. Ну, конечно же, – это ветер, – бризом лёгким подует с моря, он маршруты себе наметил, чтоб со звуками дерзко спорить.

263

О ТОМ, О СЁМ… «Ab hoc et ab hac» Латинская поговорка

Поговорим о том, о сём, что в промежутке, – между прочим. Чего ещё сознанье хочет, зачем кружит веретеном. Или поставить многоточье?.. О том, о сём поговорим, а впрочем, бредни неуместны. О прошлом мыслей ни бельмеса, мгновений лучших съеден грим… Ведь время, – повелитель-деспот. Поговорим о сём, о том, не прекращая удивляться. Возникнет ряд ассоциаций меж утлой лодкой и веслом… Ну, будет… языками клацать ФРАГМЕНТЫ ДНЯ

Фрагменты дня, – разорванная лента: сумбур бессонницы, подъёма вздох, стенанья по упущенным моментам, визг реплик, и души переполох. 264

Вдруг, за окошком звонкий птичий щебет, и лай собачий, огласивший двор, и умилительный, погоды трепет, и бриза восхитительный задор. Всё вместе, словно склеенная лента, объединяется в один сюжет, и исчезают призраки фрагментов, и складывает день в большой букет.

О, ПОСТУМ, ПОСТУМ!

«Увы, о, Постум, Постум, как быстро мчится время»*, желанье есть, чтоб вспомнить: что навсегда ушло, – о разных недочётах, что утопила темень, что время схоронило, что время вознесло? О, Постум, Постум, как бы в мгновенья возвратиться, – туда, где всё творил я судьбе своей назло, где было всё достойно, – летал я вольной птицей, и на одном дыханье всё делал набело. Туда пути закрыты, – висит замок амбарный. въезд воспрещён, о, Постум, – ключей не подобрать, – не пустят параллельно, не перпендикулярно, – осталась в утешенье, лишь памяти тетрадь. * строка из «Посланий» Горация.

ПОДРАЖАНИЕ КЛАССИКАМ

1. Уж октябрь. Задыхается осень, уронили деревья убор. Ветер листья по улицам носит, – вынес осени он приговор. И противиться осень не в силах, бесполезно, – таков её Рок. Время осень по свету косило, поделом, – её кончился срок. Даже солнце ленится ласкаться, – худосочнее стали лучи. Стонет: «Осень, к чему огрызаться, – ты финал свой достойно влачи».

265

Так и мы. Нас волнуют уходы в неизвестность спешащих минут. Иссякает баллон кислорода, барахлит за сосудом сосуд. 2. Восход был ранним. Сон царил, заход пылал почти до ночи не затухая (между прочим!), пока не выбился из сил. Сжевали сумерки заход, – о нём все быстро позабыли, и в сон, как водится уплыли, ведь там их сновиденье ждёт. А в нём, восхода суета вернула в утреннюю негу, направив к новому пробегу, – день с чистого начать листа.

ДЕНЬ ЗА ДНЁМ

266

Днём, потому хожу я по земле, чтоб утрамбовывать её ногами: зимою видеть землю в хрустале, а осенью – в раскисшем киселе, и темы для сюжетов красть ночами. А утром вновь я по земле хожу, и всюду стерегут меня находки, ищейкой верной я за всем слежу, лишь вымыслам я выбор предложу: простор рассказа, или мысль-уродку?

Так, день за днём, и ночи напролёт проходит время стройной вереницей: не оглянуться, и не отлучиться. К чему? Всё те же улицы и лица, и та же скука украшает год. НЕВЕЗЕНЬЕ

Монохромная роспись стен, как абстракция, – непонятна. Фонарей заоконная тень, на стенах разлеглась по пятнам. Разве, только всмотревшись вглубь, и домыслив черту итога, мы увидим в пятнах раструб, как в созвездии Козерога. Всё понять, прерывая сон, в сновиденье сделать прореху, вдруг услышать церковный звон, что подобен дальнему эху. Утро ночь укротило вмиг, смыло пятен ночные тени. Бред фантазии робко сник, и запомнился невезеньем. 267

СВЕЧА ПОЭЗИИ

Горит поэзии свеча, – в ней пламя мыслью плодоносит Ни холодна, ни горяча при ливне, зное и морозе. Как знамя, что ведёт вперёд, как факел на олимпиаде, как солнца утренний восход, в своём негаснущем наряде. С стремительною быстротой, она читателям сподручна. В тандеме с вечною судьбой не поучает, – только учит. В лачугах, кельях и дворцах, на небесах и континентах, при ярком свете и впотьмах, поэзии нет конкурентов. Так строен у неё фитиль, что мир поэзии не гаснет, как с Синей Птицею Митиль с Тильтилем носятся за счастьем. 2018 ВОЛНЕНИЕ

268

Я заблудился в собственных стихах, что к прозе преградили мне дорогу. Пред прозой я испытываю страх такой, как пред непослушаньем Богу. На нервах в прозе строю диалог, страшусь я исказить канву сюжета, – не превратить б его в словесный стог, героев б не представить силуэтом.

И чтобы каждый завершив абзац, меж главами бы не было провала, и текст чтоб не кривлялся, как паяц, что пляшет перед цирком зазывалой. Чтобы дыханье текста, мысль и цвет устроились удобней на страницах, чтоб критик тонкий, или буквоед, как я, в стихах, не смог бы заблудиться.

* * *

Как сладить с грустью? Как прорвать тоску? Как уничтожить к жизни безразличье? Сумею ль это кое-как постичь я? Что, невзначай, втемяшится в башку? Кто знает в чём смогу найти ответ, какую утро мне подскажет тему? Не доказал Евклид бы теорему такую,– слаб б был новый геометр. Грусть, исподволь, считает каждый вздох. Тоска висит, как туча грозовая. И каждая свою работу знает, – как сохранить души переполох. Как не старайся их представить вид, не справишься, – не хватит граммов силы. Ты будешь безъязыким и бескрылым, – своё бессилье выразив навзрыд.

269

ПРОХОЖИЙ

Утро в окна глядит. Шесть часов. Вроде рано. Тяжело превозмочь сновидения грусть. Я закутан в покой голубого тумана. не могу разобрать, где сейчас нахожусь? Заглянул за окно. Тишина там флиртует с разухабистым ветром, что мимо спешит. Человечья толпа, суетливо, как в улей, направляется в день, – окунается в быт. Время «пик» позади. Одинокий прохожий заблудился в мечте, словно солнце в пруду. Он и ветер во всём, как две капли, похожи. – в их дыханье прыжки, как в игре в чехарду. Он и ветер, – друзья. Разлучить их не могут, направленье одно,– в никуда, ни к кому. Одиночество им постелило дорогу, и на спины повесило мыслей суму… Я,– тот самый прохожий. Спешу в неизвестность, но по жизни всегда нахожусь под хмельком. С ветром также в обнимку торопимся вместе, – знаем точно: планета – наш собственный дом, СТРЯПНЯ СНОВИДЕНИЯ 270

Что поутру в мои мысли внесено через наглухо закрытое окно? Что приносят мне обрывочные сны? Видно, с вечера объелись белены. Проглотить пытаюсь эту ерунду, а иначе ни за грош я пропаду.

Память – вечная угроза для меня, – из фрагментов несъедобная стряпня собирается в растянутый сюжет, – издевательский, словесный винегрет. Между звуками несобранная связь в мою память ниоткуда ворвалась… Надоело мне, из сна, терпеть хандру, – лучше уж не просыпаться поутру.. ВОЛНА

271

ИГРА В БИСЕР* Памяти Германа Гессе

День весело летел. Он был богат на встречи, но всё же ночь смогла веселье погасить. Но день оставил след, – он был очеловечен, своею суетой, дерзанья внёс и прыть. И сновидения рассыпались по ночи, иронии накал и суесловья бред. Средь нецензурных фраз и плавающих строчек кружился этот сон, хоть подходил рассвет. Играла в бисер ночь, – в обычные стекляшки, однако же, всерьёз, нахмурив мрачный взгляд, чтоб не было ни в чём негаданной промашки, и не нарушен был, игры боезаряд. Но в тот азартный миг явился Герман Гессе, – Направил курс игры к надежде на успех. и аргумент привёл, для этого, он веский, чтоб изменил игру её магистр Кнехт. В чём, право, суть была? В Судьбе цивилизаций, – чтоб мировой прогресс не заковать в игру, и в каждом, логикой подсказанном, абзаце, дышала мысль тем, чтоб время шло к добру… 272

Но вот, и ночь прошла, и день влетел беспечно, – он повторил свои дерзания и прыть, чтоб время на Судьбе поставило засечку. Решила ночь игру в стекляшки повторить. * Роман Германа Гессе «Игра в бисер» главный герой – магистр игры Йозеф Кнехт.

ВЧЕРА И СЕГОДНЯ 2

Взглянуть с иронией на день вчерашний: ошибки, недомолвки и просчёт. Он был, как фильм короткометражный, или набросок быстрый, карандашный, иль горизонтом скомканный восход. Что на сегодня? Ждать ли обновленья, – какой поставит хитрый день капкан, иль мысль направит на хитросплетенье, изменит он о дне вчерашнем мненье, иль мудрый вдруг предложит вариант? Надежды крохи. Та же ждёт дорога, – обочина не примет никогда. Где выяснить, какая подоплёка была для подведения итога, чтоб времени утихла чехарда? А впрочем, может быть неразбериха, и есть, решительно, для жизни, суть. Не суеты навязчивая прихоть, а только лишь всего единый выход, – дыхание перевести чуть-чуть.

NOCTURNЕ Темень молчит. Значит ленится ночь на просторе. Ветер, со страстью звериной, её закружил. Так начался их роман, только ветер-гуляка, дальше понёсся, – страсть ночи ему нипочём. Ночи мольба: «Задержись, дорогой, на мгновенье!» Ветер лишь свистнул. Он рвётся к дыханью ветвей, – те зашуршали, его обнимая листвою, – ночь зарыдала дождём от обиды такой. Кто её сможет утешить? Лишь утра явленье.

273

УТРЕННЯЯ ЭЛЕГИЯ

Ещё царит покой. Он весь во власти ночи. Дневная суета не раздражает слух… О чём вам сообщить доступней и короче? Увы, но за стеной вдруг возникает стук. Окончена там ночь, и жизнь уже в разгаре, там перепалка слов летает на разрыв, и женщин голоса спешат в большом азарте, в мужских ответах слышен робости мотив. Уже проснулся дом, и кухонные страсти разносятся вовсю. Кофейный аромат дыханье вводит в транс, как поцелуя ласка, смягчая каждого улыбку, тон и взгляд. А улицы манят. А улицы желают услышать звук шагов, пустую болтовню, и мысли все они, я думаю, читают, и предлагают всем дня нового меню.

274

ОГЛАВЛЕНИЕ Осенняя полусказка Вовсе я не озабочен Романсеро Хор веток… День уступил … Шум Тарантас Претит мне скудость… Критикам Одно слово Запрограммировать сны… Дездемона Перезвоны Торопиться … Сердитые строфы Три аккорда Брусчатка Судьба Мой сон Тащится быстро… Небо, как будто… Портрет глаз Время заблудилось… Мысли взрыв… Себя охаять… Уходит лето… Устала ночь… Финал трагедии Лирическое Жизнь Этюд утра Несовпадение Отставить мысли… Беатриче Уличные звуки Настроенья реверансы Обязанность Охота лжи Наедине с луной Забыться в сне… Признаться, грустно Брюзжание Я бегу… След

5 6 7 8 8 9 9 10 11 11 12 13 13 14 15 15 16 17 17 18 18 19 20 20 21 21 22 22 23 23 24 24 25 25 26 26 27 28 28 29 30 31 32 32

275

276

Связь Осень явилась… Тоска и скука Ветер повторяет… Поэтов невозможно… In Toto О вкусах не спорят Рассвет задыхается… Утренние октавы Мысли… Потерян день… По сути, упрямство… Памяти мамы Общенье с болью Календарное лето Настороженность Слова. Слова. (2) Я и время Весёлое зеркало Служба времени Что мне лето… Бежать назад… Сюжет Что ещё сегодня… Белая сирень И так ежегодно… Несётся время… Всё по-прежнему… Поглубже вдох… Вечерняя встреча Сонет слога Сонет круга Разгулялась осень… Ночная канитель Когда я молчалив… Дар слова многим дан… Тропа Молитва Уходят дни… Всякая всячина Шутки ради… Кордебалет слов Мои глаза Я прежде… Две семёрки Запретный плод…

33 34 34 35 36 36 37 37 38 38 39 40 40 41 42 42 43 44 45 46 46 47 48 49 49 50 51 51 52 52 53 53 54 55 55 56 57 58 58 59 60 61 61 62 63 64

Серое безразличье От аза до ижицы… Наречья. Частицы… Вот, если б… Мысль Рембрандт Назад… Утро Голос Восход Всё в жизни… Подумалось о вечном… Монолог Клавиатура Пожилой даме Ропот водорослей… Три строфы Мистическое Осень долгой была… Я вышел в ночь… На перекрёстке Вязь… Обычно, январи… Визави Сонет сна Как паук… В ритме сонета Я жду от мгновенья… Липы Как обронённый… Октавы Новая весна Окно обзора Рождение стиха Полонез Огиньского С обрыва вниз… Сновиденья Не состоялось… Баллада о мате Ночь День Осенний этюд Летний этюд Осенью В сером плюще… Февральские мысли…

64 65 66 66 67 67 68 69 69 70 71 71 72 72 73 73 74 75 76 77 77 78 79 79 80 80 81 82 82 83 83 84 85 85 86 87 87 88 89 90 90 91 91 92 93 93

277

278

Вечерний воздух… Бездорожье Мартовские строки Серый сумрак… Капричос Ветер с похотью… К осени Ночь тихая… Дорога Интонации Душа… Взгляд в потолок… Концерт ветра Ещё и уже… Я окно раскрываю… Достаточно… Времени мало… Наш путь… Шутливо… При тишине… Сто тысяч строчек Прозаизмы Я вслушиваюсь… Чёрно-белая песня Волна Задумчивая печаль Дождём простужен день… Ген поиска Еврейские штетл Миг… Пришла пора… Мой ямб Шум стихотворства Память не устаёт… Стихи Экспромт Скорость дней… Пиэрия Вопросы Мы готовы идти… Что вызывает грусть… Уходят дни… Верность Земля Нарушение… Месяц

94 94 95 96 96 97 97 98 99 100 100 101 102 102 103 103 104 105 105 106 107 107 108 109 110 111 111 112 112 113 114 114 115 116 116 117 117 118 118 119 119 120 120 121 121 122

Расстояния… Загадочный сон Тень, дрожа… Сонет разнообразия Я сам перед собой… Лицо… Происки памяти Молитва ожидания Судьба не шутит… Мои слова –2 Время и мысли Май жителям несёт… Незабвенные лица Обречённость Вечер. Сумерки… Твой шёпот… Старость Душа – 2 Стихачи В весеннем ритме… Рондель Книжный шкаф Ночная весть Сюжеты поэзии Эпизод Шум и тишина В метро Я и бессонница Весна женщины Неделя Тишь Мир чудес Невозвратимость… Накалом страстей… Осанна жизни… На авансцене… Неразбериха Где молодость?.. Вместо сна Глоток поэзии Откровенье звуков Круговорот суток Ночные октавы Всё ушло… Перебои ритма Дель-Арте

122 123 124 124 125 125 126 126 127 128 129 130 130 131 132 133 133 134 135 135 136 137 137 138 139 139 140 141 142 143 143 144 145 145 146 146 147 147 148 149 150 151 152 152 153 154

279

280

Жестикулируя руками… Тупик Прошлогодний снег Почти по Гогену Каждому своё… Не доверяю я… По минутам… Рождение стиха Тщета Рассекая гладь… Уймись, строка… Тишина тенью легла… Ветер по городу… Повод Память Карусель Memento mori Одержимость Джон Донн Казалось, сон… Осенняя печаль Мысль трещит… Небо в окне… Лекарства нет… Просторечье… Загадка тени Рассвет… Продолженье дня… Дождь щекочет… День и ночь В больнице Отречься от мечты… Мужские слёзы Средоточье мыслей… О дожде В объятьях сна… Мысль колобродит… Земная ось… Минутная комедь Слёзы К осеннему сезону Головная боль… Страсти по весне Запах страсти Квадратура круга Стимул

154 155 156 157 157 158 159 160 160 161 162 162 163 163 164 164 165 165 166 166 167 168 168 169 170 170 171 172 172 173 174 174 175 176 176 177 178 178 179 179 180 181 181 182 183 183

Возраст Зачем… Вот, утро… Ночь на главы… Признаюсь искренне… Не стоит щёлкать… Дорога Сейсмограф… Среди сумбура… Апрель. Ноябрь… Игривым росчерком… Элегия Осень грубо… Склероз Зряшный монолог Сновиденья… Я начал с судьбой… Камнепад… На Хафеле Молитва о покое Прогулка солнца… Тайна слова… Шёпотный сонет Ода пуку Звук погасила тишина… Ах, Музы!.. Параллели… Власть памяти Маршруты звуков Баллада итога Осень на дворе… Кураж Монолог – 2 Круизы осени С помощью луны… Марш-бросок… Ночной плевок… Мотивчик Зимнее Реквием В утробе дня… Переселенье душ Посвящение Закон Перед дождём Дивертисмент

184 185 185 186 187 188 189 189 190 191 191 192 193 193 194 195 195 196 197 197 198 199 199 200 201 202 202 203 204 205 206 207 207 208 208 209 210 211 212 212 213 214 215 216 217 217

281

282

Покорность… И если в суете… О, книга!.. Завтрашний день… Зарисовка Диоген Хмель сновидения… Голос Моя грусть… Постоянство… Я не люблю… Круизы ночей Толи солоно… Повторы… Смена Созвучья Упрёк Нет, не судьба… Осенний диптих… Вилланелла Я у памяти… Ночь из берегов… Погода скучна… Память-собеседник… В толпе Всяко… Простор мгновенья… Солнце тащит лучи… Шутливые рифмы Песенка Воркуют голуби… Осень кружит… Дважды два… Реквием по ветру… Звук весны По клавишам… Тоска устала… Как пылью… Хрупкий мир… Метаморфоза Случайность… Поэт экспромтен… Моя дорога – 1 Моя дорога – 2 Сиюминутный сонет У компьютера

218 219 219 220 221 221 222 223 224 224 225 225 226 227 228 228 229 230 230 231 232 233 234 234 235 236 237 237 238 238 239 240 241 242 243 244 245 245 246 247 247 248 249 249 250 251

Восход и заход… Дни Кроссворды Оказия Тринадцатистрочье… Сюжет бессонья Клён Однообразье Строка. Строка… –2 Ремейк Листок Дождь. Зной… Берлинская жара Тишина Невежда. Выскочка… Трамплин… Ящик стола Ветер – 2 О том, о сём… Фрагменты дня О, Постум! Подражание… День за днём Невезенье… Свеча поэзии Волнение… Как сладить с грустью… Прохожий Стряпня… Волна… Игра в бисер Вчера и сегодня Nocturne Утренняя элегия

251 252 253 254 255 255 256 256 257 258 259 259 260 261 261 262 262 263 264 264 265 265 266 267 268 268 269 270 270 271 272 273 273 274

283