ЛЕОНИД БЕРДИЧЕВСКИЙ «СУМБУРНЫХ ЗВУКОВ СУЕТА» (Переводы; Немецкие поэты ХХ века; Берлин, 2019 г.) by literaryStudio

НЕМЕЦКАЯ ПОЭЗИЯ ХХ ВЕКА В ПЕРЕВОДАХ ЛЕОНИДА БЕРДИЧЕВСКОГО В книге представлены более 250 стихотворений 34-х немецкоязычных поэтов. Многие стихотворения впервые переведены на русский язык.

На обложке – фрагменты репродукций картин Августа Маке. Дизайн и вёрстка: Игорь Ильин

Книга издана при поддержке Союза писателей Межнационального согласия ФРГ

ISBN 978–3–941884–02–1

«Стихотворение – это мечта, замаскированная в зеркале текста, как ложь,выдернутая метафорически, чтобы снять покров с правды. Абсурд, не более, чем действительность, в виде познаний для тебя. Только магией рук и мозгов сможет фата-моргана мира открыть перед глазами мечту, растолковать тайну.» Феликс Поллак: «Сквозь лиризм»

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

(от переводчика)

Объяснением тому, что многие поэты мирового масштаба, возведённые на литературный Олимп ХХ века, отказались от традиционных приёмов стихосложения: рифм, строфики, пунктуации, и прочего, является то, что Век, уже в своём зародыше, предъявил миру свои требования существования. С первого дыхания его бег набрал тот уверенный темп, который и навязал определённый ритмический строй поэзии. Это жестокие, кровопролитные войны и революции, регулярное уничтожение людей с иными взглядами, огромное количество концлагерей. Невиданный до того технический и творческий подъём, бешенная конкуренция, – всё это вызвало потребность к использованию и применению всех новшеств на практике. В первую очередь это коснулось немецкоязычных стран, занимающих одно из ведущих мест в Европе. Книга, которая перед Вами, дорогие Читатели, состоит из фрагментов поэтического наследия авторов из Германии, Австрии, Швейцарии, Чехии, Польши, сочинявших свои произведения на немецком языке (с небольшими разночтениями в диалектах). В начале книги – произведения поэтов, творчество которых началось в конце ХIX века, и которые не пожелали отойти от приёмов его рифмовки и поэтической строфики. Последующие поколения поэтов всецело принадлежат только ХХ веку, его темам, требованиям, ритму. Одним словом, его дыханию и коллизиям: потерям, находкам, утверждениям и разочарованиям. Здесь представлены, как стихотворения, раннее переводившиеся на русский язык, так и совершенно незнакомых читателю поэтов. Некоторыми темами, заинтересовавшими меня, явились темы Берлина (отношение и восприятие его авторами), и литературные портреты (интерпретации поэтов). Хотелось бы признаться Вам, дорогие Читатели, что при переводе некоторых стихотворений возникали трудности и даже некоторая тяжесть. Появилось желание отставить их, не включая в книгу. Вспомнились слова Фридриха Ницше, слазанные им, возможно, при нервическом запале в подобной ситуации: «Только человек сопротивляется направлению гравитации: ему постоянно хочется падать вверх». Спасительные слова, вынудили меня пересмотреть отношение при трудностях перевода... Простите за откровенность.

В эту книгу не включены стихотворения нескольких крупных поэтов, стихи которых вышли в прошлые годы в книгах моих переводах. Это: 1. Рихард Демель; Герман Гессе: «Аnno Domini»; 2. Эльза Ласкер-Шулер: «Голубой рояль»; 3. Георг Тракль; Георг Гейм; Готфрид Бенн: «Музыка в саду Мирабэль»; 4. Роза Ауслендер: «Звёздная трава» (предпоследняя книга поэта); 5. Роза Ауслендер: «Розарий писем» (последняя книга поэта). Тешу себя надеждой, что мой труд будет с интересом воспринята знатоками и любителями поэзии. Берлин. Сентябрь, 2019..

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА СТЕФАН ГЕОРГЕ STEFAN GEORGE (1868 – 1933) К БУКВАРЮ Эти долгие часы собирают вместе годы. Бриллиантами росы плющ сверкает благородно. Этой флейте и трубе, – детских лепетов потехой, хоры всех ветров в мольбе из глуши приносит эхо. Эта просьба о мечте кажется простым обманом, при дальнейшей суете, станет вовсе нежеланной. Эта чёрная тоска утренним туманом бродит, слёзы льёт, всегда горька, всё в её манере, вроде. Это Музы перепуг, возмутится еле-еле, звукам, что плывут вокруг, и безумно надоели. Как прокисший виноград, наливаясь вкусом винным, так в ночной листве звучат крики жаворонка в клине. * * * Я не посмел бы стоять у ворот, и глазеть сквозь решётку в сад, слушая флейты тоскливый полёт, Фавна хохот, весёлый взгляд. И от Красной башни ты всякий раз плывёшь, погружаясь в мечты, благословляю тот миг и час, и загрущу, коль исчезнешь ты

СТЕФАН ГЕОРГЕ

Что бы себе я напророчить смог, что из жизни убрал потом? С головы своей я сорвал бы платок, и гордился б ранним вдовством. Я тогда не услышал шёпота губ, окунаясь в сна лабиринт, но почувствовал, что запах был груб, острее, чем пахнет жасмин. Я не посмею стоять у ворот, сквозь решётку не видя сад, познавши флейты тревожный полёт, Фавна слёзы и робкий взгляд. * * * Даже на шёлковом ложе меня миновала дремота. Любой оракул не сможет пропеть колыбельное что-то. Даже аттическим девам, что при свете луны мне милы, не пригожусь для напева, под музыку флейты Нила. В эфирной палатке лёжа, я питаюсь небесной манной. Спешить из жизни негоже к смерти лучшей, для них желанной. Пока пылают ресницы, вздремну, – время заторопило, убейте, чтоб возвратиться к музыке флейты Нила. ЭРИННИЯ* Ты утверждаешь, при пенье моём, листья и звёзды дрожат восхищённо, и замирают проворные волны, люди не ссорятся, внемля мне тоже. Только Эриннии всё это чуждо, молча мысли она морю дарила. Так Ойриал* свою лошадь пришпорил, навеселе возвратился с обеда, слушать он любит всегда мои песни, под постоянным любовным взглядом

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

*Эринния – богиня мести. *Ойриал – персонаж романа А.Сильвиуса «Оёгиал и Лукреция».

ОТШЕЛЬНИК Склонилась бузина к открытому окну, и виноградники горят кровавым цветом. Когда мой сын покинул чудную страну и на груди моей поведал мне об этом. Покаялся он мне во всех своих грехах, обиженную гордость спрятал он поглубже. В обмен на искренность и непомерный страх, ему хотел отдать весь мир: тепло и стужу. Но по-иному всё решили небеса и не позволили обмен, лихой и звонкий. Мой сын туда ушёл, куда глядят глаза, Позволил я себе глядеть ему вдогонку. * * * За то, что я твою невинность трачу, дарю тебе охапками цветы, которые всегда любила ты носить, но это крайне безрассудно. А, может, просто, так или иначе, без всякой выдумки бренчать на лютне? И, если этого постичь не сможешь мне у твоих ворот стоять негоже… О чём ещё сказать мне в это утро? ДУША И ТЕЛО Нет, не мудрец сказал: «Что тела красота пред красотой души?» Всё это лишь слова, действительности смена, государства лень, а люди – пошлы и смешны. Тогда Господь, во здравье человека душу изобрёл… Ты как-то рассказал о прежнем друге том, чей ясный взгляд вдруг помутнел, посуше губы стали, лоб – поменьше»: Ты рисовал тогда мне: душу или тело?..

СТЕФАН ГЕОРГЕ

* * * Ты б новое придумал что-то, чтоб пульса возбудить частоты, но мыслям передышку дай. Они, как настоящий Мастер решат, как обретёшь ты счастье, чтоб быть им полным через край. Ты б заслужил себе бессмертье средь лет, летящих круговертью, но подожди хоть пару дней. Чтоб после не страдал, как лучше, использовать мог данный случай, не спорил с совестью своей. ВОЗВРАЩЕНИЕ В прекрасном челне возвращаюсь домой, и цель обозначена в ярком закате. На мачте полощется флаг белизной, и лодки, поменьше, болтаются сзади. И прежде знакомые мне берега, селения, словно впервые их вижу. Предчувствую новые здесь жемчуга, и ветры воркуют и щёки мне лижут. Но вот, из волны, будто сказочный сон, возникло лицо в розоватости нежной: «Ты долго прожил среди разных племён, – и наша любовь не угасла, как прежде. Уехал чуть свет ты, забыв обо всех, по водным просторам, широким и вольным. Ты думал, что ждёт тебя шумный успех, но помнят тебя только женщины-волны». * * * Когда в лесу висит туман густой, спеши вперёд, не укрощай размаха, не нагоняй на душу горечь страха, деревья здесь беседуют с тобой. Да, зимний вечер обостряет слух, и всюду, под ногами, травы стынут, и кроны обволакивает иней, – всё стонет, думая, что лес потух…

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

Но мысль твоя напряжена всегда, и ты не соскользнёшь с крутого склона, ничто тебе не страшно, ведь влюблёно, и только для тебя горит ещё звезда. ТРАУР Почему не сказал я тебе о страстном своём желаньи: что ты значишь в моей судьбе, жизнь стала, как наказанье. Как уход мне твой превозмочь? я кричу на печальной ноте. На газон меня бросит ночь, при таком судьбы повороте. Дай вознестись мне в небеса, чтоб тебя возвратить оттуда, чтобы только твоя краса, появилась бы здесь, как чудо. * * * Где жемчуга сладкие слёзы? Игра гарантий рекламы. Где же пышность прекрасной розы? Удушливый запах. Драма, тишиной обычна расплата, в месяц посева раннего. Побеги. Цветенье богато, в свете, ветра купание. НА РЕЙНЕ Ни виноград, цветущий над обрывом, ни солнца луч, сверкнувший наяву, ни спутник мой, подолгу молчаливый, – его ищу, покуда я живу. С реки несутся полосы тумана, полей и рощи запах вдалеке, дымит Поэт, – он хочет очень рьяно свои следы оставить на песке.

СТЕФАН ГЕОРГЕ

Тебе служа, сумею я, едва ли, прославить роскошь ту, что здесь нашёл. Забуду дни и ночи навсегда ли, жужжание неутомимых пчёл. И новый круг мне будет много ближе, с надеждой я от счастья стану пьян. И только наверху, в незримой нише, святой покажет мне рубцы от ран. * * * Вернулся я в страну с цветущим хмелем, там побережье всё в цветах и фруктах, в страну весны, зелёно-золотистой, – тебя здесь встретил, нежную такую. И с белоствольною берёзовою рощей, свободную от теней и покровов. Стоишь ты прочно в этой благодати, богоподобная, – близка природе. Твой взгляд здоров, ничем не омрачён он, и пальцы рук, уверенны и крепки, упруга грудь, колени, вся осанка, ты – утра Божество. Его ты символ. ОЗЕРО Вечно вода свежа в озере, где в грусти луга, роняют свои берега в тростники камыша. Берег: галька в песке, блеском пошёл покрываться и, постепенно, вздуваться, воду беря в реке. Устремлены к тебе потоком, чистым, как слёзы, бегут от его угрозы люди, к своей судьбе. Голос воды спешит сказать о разнообразном, то чётко, а то бессвязно, берегом прошуршит.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА РИКАРДА ГУХ RIKARDA HUCH (1864 – 1947) ШТОРМОВАЯ ПЕСНЯ Бурлящее море под натиском бури, блуждание в сером тумане наощупь. Я в гавани старой у крепости бурой тоскливою мыслью затравлена мощно. Не нужно мне мягкой, удобной постели, уютной квартиры с большими коврами. Мне только бы ветры, шторма и метели, и лодку с изорванными парусами. О, как хорошо наслаждаться движеньем, глотать на лету ошалелые брызги. В борьбе бы легко принимать пораженье, чтоб жизнь швыряла: то вверх бы, то вниз бы. ТАИНСТВО Глаза моей любви, как озеро, красивы, проникнута я тем, что овладело мной. Ныряю я туда, всем сердцем не спесивым, дыханием своим и пламенной душой. Так зыбь озёрная, волнуясь и играя, Спешит, накалена и каждый всплеск багров… Жемчужина твоя во мне не замирает, внимая таинству невысказанных слов. ОТКУДА ТЫ… Откуда же Ты взял свою красу: лицо, фигуру, ладную осанку? Весь мир в сравнении с тобой внизу ютится пауками в банке. Мир стал надёжней, ибо Ты со мной, земля теперь полна Тобой надолго. Не подобрать мне вести всеблагой «Ты целиком, – вокруг осколки!»

РИКАРДА ГУХ В безбожное со мной Ты время был, когда в Тебя уже никто не верил. Твоей не замечая яркой двери, – то Ты звездой меня благословил. К Тебе я обращаюсь круглый год. мечтала я идти Твоей дорогой, и не свалиться, чтоб держали ноги, освобождая от земных забот. Как парусник, плывущий прямо к дому, в тумане светит, целью лишь влекомый, спасая в гавани свою мечту. Я шла, и под Твоим спасалась взглядом, я слышала Твоё дыханье рядом, ночную рассекая темноту. ТРИ ДНЯ… Три дня рыдала, стоя на коленях, шептала имя, дорогое мне. В овале ниши храма, над ступенью, картина проявилась в глубине. На ней прекрасное лицо Господне сверкало ярко в пламени лучах. Глаза смотрели чисто, благородно, – Он знал меня. Меня покинул страх. Я СПУТНИЦЕЙ БЫЛА… Я спутницей твоей была недолго, но всю меня пронзила эта связь, как будто в сердце мне вошли иголки, и жизнь моя тобою занялась. Так капелька вина на дне стакана проглотит силу трезвости воды, навяжет цвет и вкус, и запах пьяный, и от воды не отыскать следы. А малая звезда в просторе неба закружит солнце незаметно так,

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

что свет прольётся сказкою, как небыль, что станет виден незаметный шаг. ПЕЧАЛЬ Внезапно на душе поселится печаль, и станет во главе на белом свете вершины бытия. Тебя потянет вдаль, как оглашенный ветер. И не заметишь ты, что жизнь кипит вокруг, а это бы заметить не мешало, увы, печаль с тобой, – она твой лучший друг, но этого ей мало. И если, вдруг, к тебе пожалует весна, печаль ей станет поперёк дороги, и вроде бы, её ты удалил из сна, но встретишь на пороге. ОПРЕДЕЛЕНИЕ Что в душе твоей гнездится, грудь моя должна хранить. Не могу никак решиться приказать меня любить. Дома верность сохраняю, по ночам всегда одна. Лишь луну я приглашаю еженощно в грёзы сна. НА МОСТУ Мы стояли на старом мосту, я с любовью, – совсем одиноки. Провалили себя в темноту, и тонули, как в Рейне притоки.. Мост – случайный, но зябкий приют. Тишину подарила нам полночь. Только слышалось – тихо поют и рыдают неистово волны. Мост зажат великанами гор, высота их нам головы кружит…

РИКАРДА ГУХ Одиноки остались с тех пор, – пустота начинила нам души. ТВОЙ ПОЦЕЛУЙ Теперь твой поцелуй, – каков он? Всё также сладок, или стал он слаще? По-прежнему остался столь манящим. – его не представляю новым. Любовь длиной в десятилетья. Жар губ недоцелованных однажды. Неуспокоенность любовной жажды, – на всём достаточно отметин. Горит он до сих пор недаром. В его я власти, – часто им я брежу. Меня испепеляет он, как прежде, – твой поцелуй желаю старый… И открывающий зарю рассвет шлёт, явно, от него ночной привет. НЕ УТОЛЮ… Не утолю я сердца голод, и поцелуями не насыщусь. Хочу, как Иисус желал когда-то вкусить с Господня Древа Жизни. Так с тобою хочу, о, Богиня, – вместе смешать обе наши крови, чтоб плоть моя с твоей – вместе навеки, и никогда не распались. МЕЛОДИЮ СЕРДЕЧНОЙ МУКИ… Мелодию сердечной муки, что ты мне пел, – я не нарушу, когда я вкладывала в руки твоё лицо, улыбку, душу. И запахи ночной громады не гаснут, ярко пламенеют. Мне заново б родиться надо, чтоб полюбить тебя сильнее.

РИКАРДА ГУХ

Меня ты любишь без обмана, и сердца перебои лижет, как море, в сумерках тумана, звучит то громче, то потише. А из собора звук хорала приходит скорбно и протяжно. Душа моя ответ держала, звук соблюдая нотой каждой. НЕБО ПОДЁРНУТО… Небо подёрнуто таинством вечера, и наклонились к земле облака, но в суете сумасшедшей мне нечем-то крылья мечты успокоить пока. Вот, со стараньем, ритмичным движением, милый мой правит тяжёлым челном. «Поторопись, успокоив волнение, к дому, где будем мы только вдвоём. И расторопной, уверенной поступью, преодолеем тернистый наш путь. Светом помогут нам звёздные россыпи в тёмное зеркало глаз заглянуть. АНГЕЛ СМЕРТИ О, Ангел Смерти! Красивый и гордый! По небу он волочит мою душу. Ночь напролёт, при любой непогоде, дорогу его ничем не нарушить. Светила небесные нынче пониже. Земле не до вечности, уж поверьте. И сердце моё отчётливо слышит сердцебиенье Ангела Смерти.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА КРИСТИАН МОРГЕНШТЕРН СHRISTIAN MORGENSTERN (1871 – 1914) ЛУНА В ПОЛДЕНЬ В бледно-голубом просторе, Господом разрешена, все в себя вобрала зори одинокая луна. В полдень незаметно, тихо свой нащупывает путь, чтоб затем свободно, лихо, полнокровнее блеснуть, расплескаться ярким светом, как небесный исполин. Обласкать своим приветом темень мрачную долин… В бледно-голубом просторе, Господом разрешена, все в себя вобрала зори одинокая луна. * * * Люди всё ходят по кругу, – чтобы истину озвучить. Не станут попутчиками, и не заметят друг друга. И лишь только моментами, Вдруг, все оказавшись рядом, с перекосившимся взглядом, смотрятся монументами. А были дружны когда-то, теперь считают, что поздно, уж как ни гляди на звёзды, всех ожидает расплата. Будучи христианами, под божественной Истиной, Богу молятся истово, – все под Его влиянием.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

ВОДА Почти что шёпотом, без слов, вода повсюду ищет кров. Мы нового не откроем, разве что, только ведь, кроме: пива, хлеба, любви и крови (впрочем, и это не внове!) Себя предлагаем всегда, но об этом молчит вода.

КОЛЕНО Колено одно гуляет по миру, всего лишь одно колено. Оно – не дерево и не квартира, лишь только одно колено На фронте однажды, давным-давно, погиб человек безвинно. Колено осталось на свете одно, как будто оно, – святыня. С тех пор гуляет оно по миру, колено, – всего колено. Шагает когда и сухо, и сыро, само по себе, колено. ИСПОВЕДЬ ЧЕРВЯКА В раковине, – очень милый, Жил редкой породы червяк. Мне сердце своё открыл он, доверительно, просто так. Летел он судьбе навстречу, будто кто-то его запряг. Я не шучу, – день и вечер, а это, отнюдь, не пустяк. В раковине, случилось, жил редкой породы червяк. Сердце своё мне открыл он, нараспашку, – вот так чудак!

КРИСТИАН МОРГЕНШТЕРН НОЧНАЯ ЗАРИСОВКА Дворняга за забором настроена на звуки. («Внимание! Собака!») дворняга за забором прослушивает скуку, и ждёт часами знака. Она всё пожирает горящими глазами, мечтает всех облаять: И мебель на машине, и тени, что за ними… Ночь звёздами сверкает.

ЛОШАДЬ Звонит к профессору Штейну кто-то. Готовит обед повариха. Минна к дверям: «Кого принесло там?» Красивая лошадь у входа. Минна была ошарашена. «Что там, и кто там?» – спрашивает. Семья примчалась в туфлях домашних, прямо из спален в прихожую. Вместе с мопсом четырнадцать лиц, застыли в мечтательных позах. Малыш запрыгал, падая ниц, остальные, – как вкопанные. Лошадь прошамкала: «Извините, я от столяра, от Бартельса, он передал вам, вот получите, двери с оконными рамами». Замерла лошадь. В ответ – ни слова, лишь языками щёлкают. «Странные люди, как бестолковы!» И тут же скатилась с лестницы. Дверь стремятся закрыть поскорее. «Прошу вас, меня извините, – громко крякнул профессор Штейн, – ужас, какое событие!»

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

БИМ, БАМ, БУМ Церковные звуки уходят в ночь, как птицы на небо, – клином. В римской одежде монахи, точь-в-точь, – по горам, лесам и долинам. Ищет БАМ колокольную БИМ, что первой ушла в поднебесье. Обида, вконец, овладела им, – он рвался в полёт с нею вместе. «Вернись, погоди! – звучало ей вслед, – твой БАМ тебя жаждет, страдая, без тебя ни капли покоя нет, овечка моя дорогая». Но БИМ не хотела слушать его, отдалась она встречному БУМУ. Тот по небу тоже нёс торжество, и вместе с ним свою думу. А БАМ, продолжал свой небесный путь над тёмной землёй, тем не менее. Его усилий напрасна суть, – летел он не в том направлении. ДВЕ БУТЫЛКИ Стоят на скамье бутылки, глядят друг на друга пылко. Толстенная и худая, – молчат и только вздыхают. Из глаз у них грусть струится на небосвод, и на лица. Никто не спешит им помочь, – их просватать. Ведь скоро ночь. ГЕРОИЧЕСКИЙ ПУДЕЛЬ Пудель с шерстью цвета сажи, огорчился, тявкнул даже от игры хозяйки на рояле.

КРИСТИАН МОРГЕНШТЕРН После заскулил, бедняга, как обычная дворняга: «Ах, за что меня так наказали?» С петухами, утром дымным пробудился весь седым он, и с глазами, полными печали. КУРИЦА По вокзалу ходит курица, думает, что это улица. Для людей зал на вокзале. «Заввокзала гадит в зал? – толпа неистово визжала, – кто для кур открыл вокзал?» «Зачем мне волноваться лично, здесь курица так симпатична», – философски я сказал. КОЛЫБЕЛЬНАЯ

(ребёнку висельника)

Спи, сыночек мой, усни. На небе овечка-тучка. без неё сон будет лучше, – в сон овечку не мани. Спи, ребёнок мой, усни! Спи, сыночек мой, усни. Солнце слопало овечку, без улыбки, без словечка, слёз по ней не урони. Спи, ребёнок мой, усни! Спи, сыночек мой, усни. Вот, луна прорвала тучку, за овечку, солнцу взбучку, ох, дала! Глаза сомкни. Спи, ребёнок мой, усни!

КРИСТИАН МОРГЕНШТЕРН

КРИК О ПОМОЩИ Позволь за тебя ухватиться, гора, пока ты не стала холмом. С тобой поделюсь своим горем с утра, – души моей крылья и дом. Кто вырвет меня из объятий твоих, отбросив мой гнев и протест. И лишь в тишине холодеющий вихрь проявит ко мне интерес. НОЯБРЬСКИЙ ДЕНЬ Туман, как дым, повис вокруг домов, он. словно тащит мир куда-то внутрь, чтоб в нём найти необходимый кров, но мысль застревает в пасти утр. Спокойней стали руки, взгляд и жест, мечта угомонилась полусловом. На дне морском – залив, я знаю, есть, чтобы принять меня, всегда готов он. КТО Я? Не уходи, над нами виснет вечер. Закончен день, и шум улёгся с ним. Он канул, как всегда бывает, в вечность, предчувствием ночной тоски томим. Все рвутся из дневного балагана согреться у домашних очагов. По вечерам особенно желанна ты мне, – к тебе припасть я вновь готов. Останься, дай тобою насладиться. Огонь то, вдруг, взлетает быстрой птицей, то гаснет вновь, загадочность тая. Весёлый день к спокойствию стремится. Не торопись, не опускай ресницы, ответь: кем для тебя являюсь я?

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ХУГО ФОН ХОФМАНСТАЛЬ HUGO VON HOFMANNSTAНL (1874 – 1929) ПРЕДВЕСЕННИЙ ВЕТЕР Несётся весенний ветер по обнажённым аллеям. Хочет, чтоб каждый заметил грусть, – что он всюду сеет. Он сеет её искусно, где-то всплакнёт по дороге. Испачкает мысли грустью, запутавшись в монологе. Настойчиво, шумно, смело растреплет цветки акаций. Подарит каждому телу мгновенье, – зубами клацать. Губам, застывшим в гримасе, подвижность определяет. Желанье смягчит в экстазе, всё то, что вокруг, – он знает. Он проскользнёт по флейте, скулящей неукротимо. Сумраков вспышки, как в лейку процедит, хоть часто мимо. Ветер летит без оглядки, сквозь неприятности в доме, недоговорок осадки, лампы, погасшей в истоме. Несётся весенний ветер по обнажённым аллеям. Хочет, чтоб каждый заметил грусть, – что он всюду сеет. Несётся себе, и пусть он подвержен изредка лени, но вдруг, задохнувшись грустью, оставит на память тени,

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

и запах оставит новый того, где он шлялся прежде, и каждый будет взволнован своей сокровенной надеждой. ПЕРЕЖИТОЕ При серебристом воздухе поля желтее. Известно сумеркам явление луны, Её ведь облака напутствуют в дорогу. Лёг серебристый воздух, к ночи, на поля. Но сумерки, по мне, – они тревожат память, А тишины покой, – хитросплетений суть, Им нипочём волненье волн и трепет листьев, Они спешат туда, где куст больших левкой, Где в зелени глинтвейн таит цветов бокалы, Туманно-серый цвет глубокий, как топаз. Согрета солнцем, ластится смешно к порогу, И рубит на корню моей надежды всплеск. Усталость валит с ног, и музыка не кстати. Что значит тишина? Разгадка не по мне. А может, музыка – мне реквием пред смертью? И сила сумерек , – чтоб продвигать финал. И потому печаль переплелась с блаженством, Чтоб в полном забытье, в душе оставить след. И сердце вздрогнет, и просушит слёзы тут же, И кораблю пошлёт прощальный мой привет. Я в жёлтом плаваю, почти что каждый вечер, По городам плыву в нелепой толчее. Я к Родине плыву, – хочу чтоб не отвергла, В толпе давно ищу покоя для себя. Объятье мне открыть желает свежий ветер. И помню, малышом, я плакал в три ручья. И вперив цепкий взгляд, гляжу на пароход я, И солнце бьётся вновь в оконное стекло. А мой корабль мчит вперёд, без остановки. И я плыву за ним, глотаю жизни срок. Флаг пляшет не родной, – он реет, надо мной… Теперь уже плыву, плыву, плыву по суше.

ХУГО ФОН ХОФМАНСТАЛЬ ДОБРЫЙ ЧАС Мне кажется: лежу на мире немо я, бездомен, – ко всему нехватка времени. На мне сошлись дороги человечества, все горы, и моря, а делать нечего. Ко мне несут товары, пищу свежую, и даже полное своё невежество. А также суету, как травы разные, и фрукты, и слова, подчас бессвязные. Увы, не нахожу себе здесь места я, но жизнь хороша, хотя и тесная. И вправду, мне о ней забыть не хочется, – остаться вечно с ней, – с моей пророчицей. ВЕЧЕР, НАПОЛНЕННЫЙ СЧАСТЬЕМ Со старой террасы доносится пенье. Старик на органе играет для неба. К нему с сеновала притопали ноги, танцующим ритмом. Внук строит гримасы. Для глаза доступны стволы олеандра, а кроны деревьев в цветении ярком. Швыряет их птица под ноги прохожим, цветы, словно пятна, – посланницы солнца. А рядом источник, – летит с придыханьем, и юная мать кормит грудью младенца. Вот, странник, – он ищет ночлег ненадолго. Забор прогибается у сеновала, – он ловит добычу, – блик тусклого солнца, и всё наблюдает, как облако тает, как по морю едет корабль флегматичный. Пусть так. Но картины прекрасней не сыщешь...

ХУГО ФОН ХОФМАНСТАЛЬ

ВДВОЁМ В её руке – наполненный бокал. Его рука бокал к губам прижала без слов, и даже тост не прозвучал, не пролилось ни капли из бокалов. Спокойна и легка её рука. Он на коне учтиво едет рядом, и топчет конь колосья ячменька, – он провожает их пытливым взглядом. Из рук её берёт второй бокал, теперь уже с улыбкою широкой. Он сразу же её очаровал тем, что поправил ей упавший локон. И руки их сплелись в один венок, – ведь надоумил их на это Бог. ТВОЁ ЛИЦО Твоё лицо погружено в мечты. Я молчалив, но дрожь в моём молчанье… Подняться ль вверх от этой тишины, и ночи подарить своё дыханье, луне и звёздам, полю и лугам, пустоши, где повисли все вопросы, деревьям голым, что кивают нам, туманным облакам, что шлют угрозы? Сквозь тишину, что словно бы, бальзам спешит по серебристо-белой влаге реки, что вверх несётся на овраги. Наверх, к чему? Зачем нам понимать. Для всех красот и эта, в сфере ликов твоё лицо, – оно средь них велико, в нём всё прекрасно, – что перечислять, глаза твои разбрызгивают блики.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА РАЙНЕР МАРИА РИЛЬКЕ RAINER MARIA RILKE (1875 – 1926) ИЗДАЛЕКА ПРИХОДИТ ВЕЧЕР Издалека приходит вечер, из робкой и притихшей рощи, его прессуют еженощно, на окна сумерки он мечет. Ночует всюду, в каждом доме, на каждом кресле отдыхает. И мама это точно знает, детишкам сна она желает, – все игры и забавы в дрёме до завтра бросить. Застывает жизнь, – да и всё вокруг в истоме. СТЕФАНУ ГЕОРГЕ Сон вовсе не приносит шёпот слов, – его молчанье может убаюкать, он не прислушается к ритму строф, как к лёгкому арфическому звуку. Но вскоре, уже сладостно поёт почти, как ты, но несколько несмело, чтобы течение воды блестело, а ты цветы толкаешь к вздохам вод. ГДЕ ЛИЛИЙ ВЗЛЁТ… Где лилий взлёт из трав высоких, – рукой назначены им сроки, – теперь мертвы. Где радость от твоего напева, – весна сверкает, словно дева, из муравы. Где наше счастье. где влюблённость, где локоны, как у Мадонны, – их не найдём. Смерть стережёт, и наши слёзы уже подёрнуты морозом, – а что потом?

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

БУКЕТ БАГРЯНЫХ РОЗ Связав букет багряных роз, – хочу его на стол поставить. Цветы из парка я принёс. К ним взгляд девчоночки прибавить, закутанный в мечту вопрос. Ей хочется своей рукой, обнять, прижать его к коленям, к лицу с прекрасной белизной, и этим подчеркнуть волненье, что новой вызвано весной. ОСЕНЬЮ Здесь воздух весь лекарствами пропах, и, вроде, смерть дежурит у порога, На крышах дождь свой показал размах, и пятна теней рассекли дорогу. Здесь лужи не просохнут никогда, дождь моет листьев жёлтые останки. И облаков, испуганных, гряда несётся в неизвестность, спозаранку. МОРСКОЙ ВЕТЕР Древняя грусть о море. Ветер летать устал. Он ниоткуда, вскоре, вахту зафрахтовал. Ветру тоскливо вторя к нам долетит едва древняя грусть о море, наверняка, сюда. Именно так, первично, звуки плывут в дома к каждому очень лично, чтоб не сойти с ума. После, стремятся к верху туда, где светит луна, одновременно, дерзко в прорубь небесного дна.

РАЙНЕР МАРИА РИЛЬКЕ МОЯ ДУША Моя душа клокочет и кричит. Что с ней? Достоинство кипит со звоном. Свой, перед всеми, предъявляя вид, и нищетой довольствуясь, молчит, в дыму капеллы божеской, со стоном, – со мной моя душа. Весною, в голубую ночь гляжу, в далёкие миры с обрывом в вечность. Я тропы для себя в них нахожу, душа кричит, но я её держу, хоть и желает мчаться в бесконечность, – туда, прочь из меня. КОРОЛЬ ИЗ МЮНСТЕРА Король был утомлён, и временем придушен. От полной власти был весьма далёк… Он напрягал мозги, и зрение, и уши, – ведь коронации давно уж минул срок. А время в суете неслось враждебно, строго. Мечты остались где-то вдалеке. Напрасно ждал вестей, взгляд вперив на дорогу, – он ожидание зажал в руке. На камень грузно сел. Нутро его бурчало, и было самочувствие плохим. И в горести своей господство задремало, – сама судьба сыграла шутку с ним. ПОРА ВЕСНЫ Весна сначала набирает быстроту, – кружит, смеётся в златотканом блеске, с присущей только ей, лукавой спесью на дереве, в саду. И каждая из птиц крикливо мчит к гнезду, к тому, что брошено когда-то, прежде, их хор плывёт к часовне и к манежу, и к дереву, в саду.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

Весенний ветер сквернословит, как в бреду, и сыплет сказки, словно он в угаре, тем пособляет он влюблённой паре под деревом, в саду. ТЫ ЖИЗНЬ ОБЯЗАН ПОНИМАТЬ Ты жизнь обязан понимать, чтоб праздником она казалась, и каждый новый день принять, вприпрыжку по нему бежать, и если что-то не хватало, всё заново возобновлять. И свой в него направив взгляд, почувствовать душой везенье, принять предложенный уклад им, – быть всему безумно рад, мгновенно принимать решенье, и не меняя точки зренья, быть этим счастлив и богат. ОСЕНЬ Листья падают, падают, мчат далеко, словно бы исчезают в небесном саду, не жалея себя, смерть несут на виду. По ночам тяжелей, будто это к земле, звёзды падают также, всегда по одной. Да и наше паденье направит рука точно так, постепенно, и по одному, в этом всем нам ловушка. Она – на века бесконечно нас всех опускает во тьму. НОЯБРЬСКИЙ ДЕНЬ Холодная осень свой день завершает молчаньем с ликующей грустью. Над Домскою башней уже затухает звон, к небу прильнувши, без чувства.

РАЙНЕР МАРИА РИЛЬКЕ На крышах промокших лежит, засыпая, туман серебристый по праву. Со стенок каминов летят, задыхаясь с карминною смертью октавы. МНЕ ЧУЖДО… Мне чуждо, что губы твои прошепчут, волосы чужды твои, платье даже, и глаз вопросы меня не зацепят, – из диких тех дней, вызывая лишь скепсис, не считая волнообразных, цепких слов, что тронут, когда ты их скажешь. Ты, будто та мастерица, что точно часть алтаря угадала наощупь, своими руками коснувшись источника. Как будто бы пульс височный, как чудо трепещет бессонной ночью, а сам алтарь, – дыханью помощник.. ФЛАМИНГО

Париж. Сад Плантэ.

Как отраженье кисти Фрагонара, где красный белому не помешает жить, не более, чем посторонних пара, друг другу говорят: «Ну, ладно, так и быть». От сна не отошли, но свет встречают на розовых ногах. Зачем им суета? И словно бы на клумбе расцветает их обольстительность, как Фрина, как мечта. Задумчивы, самодовольны птицы, им никуда не хочется стремиться, они спокойно погрузили в перья взгляд. К ним любопытство вечно не иссякнет, и это их не удивит ни капли. Вот, поднялись. Как изваяния стоят.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ЙОАХИМ РИНГЕЛЬНАТЦ JOACHIM RINGELNATZ (ХАНС БЁТИЧЕР) (1883 – 1934) ВОКРУГ Вокруг – прекрасная страна. Жизнь всюду расцветает. Подвязка тёткина видна, что выше, – всякий знает. Неумолимо время мчит, – светает и темнеет. Что вечность ото всех таит, узнаем мы позднее. Но вот, подросток стал отцом, – шум детский оглашает дом. Когда улитка видит сон в своём жилище тесном, и белой мыши писк и стон, несётся повсеместно. УТРЕННЕЕ БЛАЖЕНСТВО Я просыпаюсь, и блаженство рядом. Слетаю с удовольствием с кровати. Вода и мыло вьются водопадом, и душ, почти воздушный, тут же, кстати. Простынка с реверансом обнимает, стремится оказать свои услуги. Я скрип ботинок сходу усмиряю: «Привет, наш гранд!» – бормочут эти слуги. Дыханье бурное в душе клокочет, то с присвистом, то с откровенной дрожью. Из горла вылетает, что есть мочи звук сытости, – витиевато-сложный.

ЙОАХИМ РИНГЕЛЬНАТЦ РАННЕЕ УТРО Средь стаи облаков одно стремится вниз, в восходе солнца смело пролетая, и словно вашу шляпу провожает туда, где дозревает рис. Убежище нашёл ты среди рыжих трав, тенисто в них, и мягкая прохлада, и постороннего не встретишь взгляда, – лежишь, – траву слегка измяв. Мелодиям своим дай отдых, и венец, дай облакам отправиться в дорогу, и памяти позволь прийти к итогу, но без зарубок, под конец. ИЗ ПРОШЛОГО Мимо пройти, молчаливым остаться там, где мы счастливы были когда-то. Память сберечь бы без деформаций, хоть десять лет пронеслись безвозвратно. Ты красоту свою свято лелеешь, ты длиннонога, и ты – чародейна. Точно такою была Лорелея, только мне жаль, – я нисколько не Гейне. Я сновиденье храню бережливо, радость свою я найти в нём мечтаю. Искренен я, и отнюдь не фальшивлю, – сердце своё я тебе посвящаю. ПОД ВОДУ, ЗА ПУЗЫРЬКАМИ Лети, загадка! Слушать вам надо! Кто сделает это, – получит награду. Кто из воды пузырёчки достанет, Тот сразу на марку богаче станет. В ванну, живее, и не бояться, Будете вместе со мною смеяться.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА КУРТ ТУХОЛЬСКИЙ KURT TUCHOLSKY (1890 – 1935) ПАРК МОНСО Здесь мило. Здесь люблю я отдыхать, Здесь я, как все, как человек обычный. Могу быть левым, – тихим и логичным. Здесь нет приказа что-то запрещать. Беспечен я, почти, как круглый мяч. Клюёт здесь птица лист осенний, жёлтый. В нос, юноша, свой палец, как в аорту просунул, – напряжён он и горяч. Здесь вижу четверых туристов я, что разместились у деревьев, справа. Париж для всех, – его не гаснет слава, здесь вместе все, – единая семья. Играют дети здесь среди камней. Здесь светит солнце ярко в окна дома. Сижу, своими мыслями влекомый, направленными к Родине моей. БЕДНЯЖКА Муж мой – поэт, и к тому же, толстяк. Богом отмечен. Ко мне он спокоен. Он – Дон Жуан? Нет, он в этом простак. Он – буржуа? Но, что это такое? Он занят всегда сочиненьем книг, – В них много женщин различной масти, Там ловят они удовольствия миг, Чтоб утолить похотливости страсти. Подруги! Отправьте ему письмо Без подписи, но с букетом фиалок. Когда он спит, не тревожьте его, – Чтобы письмо его сон разогнало. Хоть он обжора, хоть жирен и слаб, но он, безусловно, призванью верен, И трудится, словно последний раб, На ниве своей тяжёлой галеры.

КУРТ ТУХОЛЬСКИЙ Я говорю: «Ты дикарь-самоед, В теле твоём жив опаснейший вирус»… Муж мой – поэт! Очень толстый поэт! В книгах он – плюс, а в жизни он – минус! НЕЖЕЛАННОЕ ЖЕЛАНИЕ Хочу я тебя целомудренной взять, – почище цепочки. Мужчин ты ещё не желаешь познать, – напрасно охочусь. Май. Иволги хором поют во дворе, и нас зазывают. Кто хочет участвовать в птичьей игре, – дурак даже знает. Тот женщине душу свою отворил, – стихами приветил. И не пожалел своих собственных сил, стал лёгким, как ветер. Дыханье его подчинилось весне, – дроздом распевает. При красной, улыбчивой, круглой луне он песни слагает. Кто кровь свою хочет всерьёз возмутить, и страсть взбудоражить. И чашу любовную залпом испить, не сморщившись даже. Однако, всё это мой звон в пустоту, – ведь ты не готова. Как в пропасть свалился в свою я мечту, – во лживое слово. Любовной мелодии скомкался стон,– его не расправить. Он словно бы сон, что уже завершён, на грустной октаве. А значит, – желанье тебя обошло, иль скачет пунктиром. Твоё белокурое скрыто чело, за тучей, над миром.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ИВАН ГОЛЛЬ YVAN GOLL (ИСААК ЛАНГ) (1891 – 1950) СОЛНЦЕ У восхода душистые, красные щёки – их отраженье в витрине. Снизу поле пшеницы хранит спокойствие, стоя на тяжести трёхкилограммового хлеба, горячего, от солнца. ОРФЕЙ Я дежурю у пригородных поездов, вижу женщину в бархатной шляпе с мечтою в глазах, – как у тебя! В ложах всех театров ищу твой след. Изучил расписание всех кораблей, – повсюду ищу тебя, моя Эвридика! Рвусь, чтоб вернуть тебя вновь к себе. Я пролистал уже множество книг, – с их страниц смотрят женщины всех стран, но там тебя нет, моя дорогая! ОДА БЕРЛИНУ О, Берлин! Сердце твоё из асфальта, жители окружены им столетья. Твой электрический глаз светит в висячих садах, и летает к источникам счастья до вечера. О, Берлин! Ты медведь всей планеты, – я сейчас ощущаю это, когда в тупике остановился автобус, – раскалённый мозг, у Кемпински.

ИВАН ГОЛЛЬ Аппетит нашёл пророка через голубую прусскую почтовую службу. Друг мой! Ах, шумные небесные дела стучат в наши головы. Однако, в кино ещё коронуют императоров. Кант и Эйнштейн мудро улыбаются. Культура! Культура! Культура! Ваша ложь липнет к неграм! У девчонок сердца из бумаги. Райские тени скачут по прогулочным тропам... Тюль твоей весны, и цветенье лип… Любовь к борделям велика. Масса огромных мраморов. Башни впечатляют. Божественны квадраты банков У Маобитской тюрьмы. С египетской аккуратностью – полицейские посты у автостоянок. Продаётся шнапс для желающих. Свобода! Уставшая пасть голодовок! Свобода! Циркулирует артиллерия. Свобода! Ритмичный марш колонн. Красный редактор сочиняет гимн. Орган хрипит: «О, Сюзанна!» Нежные розы цветут у каналов, – последние розы Германии. Всё золото легко уходит на пиво. Рыхлый асфальт темнеет. О, Берлин! Ты – крапива на перекрёстках Востока! Сухость твоей пыли, – фрагменты памяти.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

ВОДЯНЫЕ ЧУДЕСА Гнилая рыба набита водой. Глаза воды, рука воды. Она – вверху, внизу, вокруг. Душит и глотает знанья. Смех воды, слёзы воды. Вход и выход воды. Слышен взлёт её и падение. Она качается и запугивает. Потоки воды странствуют у побережья и за ним, пока душа воды не умрёт, и собаки её не выпьют. Вода засыпает под сосной, продлевая своё время, пока играет водяная арфа, и воскресает водяной Бог. НАПЕРЕКОР ПОЛУНОЧИ К(ларе) Г(олль)

Наперекор, я против полуночи, просыпаюсь на краю пропасти. Почему-то земля вращается, в море ракушки мёртвые. только песок без движения. Я ищу тебя у вчерашних друзей. Где ты? Где же ты? Ветер свистит незнакомым именем. Сумасшедший источник носит имя твоё. На шиферной, чёрной доске – рисунок: твой вдохновенный образ, – это картина новой звезды, для новой астрономии: К-Л-А-Р-А.

ИВАН ГОЛЛЬ РОЖДЕНИЕ ОГНЯ Предок огня! Дай мне пламенный язык. Горячая плоть! Открой в глубине трещины. Горячая арфа моей боли, – горячая рыба моей жажды. Дрожащее пламя мятежа. Розовый огонь Домского Собора. Яркое пламя виноградника. Пылающий жадностью ворон, глотающий объедки. Огненная лиса в горящем лесу. Жаркие зубы на моих мускулах. Жар, сидящий в моих ушах, – огненный ангел всей земли. Предок огня! Благослови пламенем сына. КРОВОПИЙЦА Кровопийца сердца моего раздувает огонь температуры, напоминая о болезни почек, – сдавливающей меня беды. Пробивает холодом огня своего языка соль моего пота, сахар смерти моей. Кровопийца тела моего врывается в сновидение, грызёт белую траву его, гонит назад, к загону стадо всех овечек моих. Кровопийца разгрызает кости плодового моего Ангела.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

КАРАВАН ЖЕЛАНИЙ Длинный караван – это наши желания без оазиса, тени и нимф. Он обжигает нас полётом боли постоянно сжирая наши сердца. Пусть нам известна прохлада воды и ветра, и нас повсюду ожидает Элизиум*, всё равно, – наши желания с нами. Они залетают из окон, как звёзды, умирающие потом, но наша звезда остаётся в Паноптикуме. Её, даже восковую, мы любим. Однако, пылая, горит она в наших изношенных сердцах, и льётся, как воды Нила и Ниагара, пронзая нас криком жажды желаний. *Царство теней. НОЭМИ (поэма)

1. Я ношу тяжелейший стержень судьбы. Своё библейское материнство, Своего пророчества, Своего царствия. Сильный шум приходит из темени Господнего времени, Времени пророков, Времени гетто. Нестройно поют они новорожденной, Порой, празднично, Порой. благостно, Порой, смертельно. С криком в мою бунтующую кровь – Патриархи, герои. Солнце! Слушай, Израиль! Адонай, Господи! Адонай, единственный!

ИВАН ГОЛЛЬ 2. Я – дочь народа весны, – Жертва осторожного расточительства, С риском вихрей земли. Моя молитва подхвачена эхом Тихого звука, Как симфония оливкового дерева. Моё небо снабжено облаками при пробуждении гор, В золотистых очертаниях звёзд, Прочерченных в темени ночи, При горном шёпоте. Мужчины горды, как кедры, Юноши, как лесные акации. Святой Израиль в весенних холмах, с ароматом оливковых деревьев Каждым своим суставом Смеющийся Бог языком молитвы патриархов отвечает небесным ангелам. Девичий стон, как воркованье голубей. Мольба женщин, – белокурых овечек, к грубым бойцам, – возлюбленным. Дымовой завесой для крови были Горы, пляшущие в винной сладости Цимбального восторга года. 3. Я – дочь народа Талмуда, – О, Храм в бронзовых бликах Среди деревьев в семисвечниках, Под россыпью сказочных звёзд, Словно ламп мистической ночи. Бог держит золотой бокал, в нём Играют парча и пурпур, пойманные Для украшения порфира аркад, Заботливо глядящих в умирающее небо. Так же, как Израиль со своих холмов Ставит зарубки на плитах дымовых труб, – Свои серые завитки с главными знаками, Разбрасывая их и на камнях. Солнце плывёт по тёмным улицам. Лампы отбрасывают свет народу Храма. О, Израиль! Помоги горам

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА Со стареющими ледниками, Словами и рисунками из Каббалы! Морозящим холодом Небесный процесс продолжается. Однако, закрывая наглухо душу, И разрывая моё сердце. 4. Я – дочь народа гетто, Шумных, спорящих раввинов, Белых детей и чёрных похорон. Грязных, дырявых подвалов, Испанских башен и румынских трущоб. Я размышляю: Где Господь? Где киддуш? Ой, ой, ой… Где Адонай? К руинам Алтаря сваливают пальмы, Со слабым криком воронья, И рыдающими псалмами. Бог желает всем избавления. В липком сюртуке имитируют Предков в гостях у вас. В грязном погроме: в тюрьме, и в цепях, Никто не желает умирать. О, народ! Ароматные сёстры, И незабвенные братья. Воскресни, мой народ! Оставь библейские песни и плачи. Слушай, Израиль! 5. Услышь! У тебя одна душа. Ты зовёшься душой с кровью, Богом хранимым. И считаешься душой на всех улицах и окрестностях. Ты назван душой философами и поэтами, – Математиками, мастерами, – всем человечеством Ты – единственная душа, с собственной душой!

ИВАН ГОЛЛЬ Слушай, Израиль! Твоя душа мчится по пяти континентам. Твоя душа владеет четырьмя элементами. Твоя душа испытана тремя империями. Твоя душа освободила два народа. Твоя душа, единственная душа! Слушай, Израиль! Своей душой желаешь ты победить все смерти мира! Твоя душа – это ворота а Рай! Твоя душа – это бегство в нирвану! Твоя душа – это баркас в Элизиум! Твоя душа – это познание и всезнание! Слушай, Израиль! Твоя душа – это прекрасное рождение! Твоя душа – это древний Бог, Направляющий солнце к человечности! Твоя душа – это жизнь! Слушай, Израиль! Твоя душа – это наш Бог! Твоя душа единственна! 6. В новолунье хотелось бы распознать Тёмно-синие пятна в ореховом масле, И приёмы чистой любви поцелуев под звёздами. В новолунье хотелось бы путешествовать, И по небу гадать на счастье крепкой любви, И на земле обрести любовь окончательно. В новолунье хотелось бы танцевать, Пробудить в людях мечту. Города осветить новым светом. В новолунье хотелось бы понять, Где находится душа Феникса из пепла. И гробы со знаками имён умерших.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА КЛАРА ГОЛЛЬ CLAIRE GOLL (КЛАРА ШТУДЕР) (1891 – 1977) Я В СЕРДЦЕ ТВОЁМ РОДИЛАСЬ И(вану) Г(оллю) Я в сердце твоём родилась в воскресенье, двадцатилетней. Я испытана танцем на канате, под облаками. Ты присвоил мои глаза со слезами блаженства. Ты настежь открыл мне дверь, – Ангел мой с перебитыми крыльями, и убийца полуночи, – записавший все мои просьбы. Ты меня обучил экстазу. Преодолевать все барьеры, перед площадями со щебнем, оставаясь с тобой молчаливой песней любви, повторяя всё это вечно. Смерть имеет свойство направлять и ломать всё хитрой грустью с голубоватым оттенком. Да, ты принёс меня в этот мир. Ты показал мне дорогу на небо. ПЕСНЬ БЕССОННИЦЫ Я лежу с твоею мечтой, – сказкой с кошачьим взглядом. Еженощно. Бирюзовое удивленье, каменное, и на нём

КЛАРА ГОЛЛЬ серебряная пантера грызёт моё сердце. Птица в розе растёт. Пот покрывает лоб каплями золотыми. Я лежу с твоею мечтой Еженощно, умираю после тебя. МОЁ ПОСЛЕДНЕЕ ДЕРЕВО Вдова солнца, вдова ветра, вдова вечера и терпкого утра, вдова небосвода раннего сада; и всего другого в онемевшем сне. Я – рабыня ветра, и вдова сумерек. Я владею бессонницей, словно тихая птица из французских лесов заклинанье имея, – вверх глядящее дерево лишь оно для меня, чтобы лечь со мной в гроб. * * * Ты нежен, как оттиск пальца, как птица в снегу. Ты грустен, как лиственница в горах с растрёпанной шевелюрой. Ты сладок, как финик библейской пальмы. При том, ты крепче циклопа, и урагана, или чем медные двери храма.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА НЕЛЛИ ЗАКС NELLY SACHS (1891 – 1970) МОРЕ Коленопреклонение – это пророчество в ушную раковину, подготовленное звёздной геометрией для медовых сот, чтоб солнце было сладким. Цикличность любви случается прозрачнее хрусталя при выходе из границ сна. Пепел – это повязка от световой боли из земли. БАБОЧКА Красив загробный мир, нарисованный его пылью, сквозь зёрна пламени земли, сквозь её каменную скорлупу, прекрасно приносящую ткань прощального непостоянства. Бабочка! Доброй ночи всему твоему существу от всех лиц живущих и мёртвых. Все склоняются к твоим крыльям, ниже розы, к очагу созревшему увяданием света.

НЕЛЛИ ЗАКС Красив загробный мир, нарисованный его пылью. Королевский рисунок таинства воздуха. СОЛЁНЫЕ ЯЗЫКИ Солёные языки моря лижут жемчужины наших хворей, на розовом горизонте. Без пыли, однако, из ночи поют о твоём рождении здесь, в песке, в темени времени зашифрованном, которое растёт, как волосы после смерти. ЧЕЛОВЕК В ОДИНОЧЕСТВЕ Человек в одиночестве ищет Восток, чтоб в сумерках взглянуть в его меланхолическое лицо, когда Восток краснеет от петушиного крика. О, послушай меня! В львином рыке, как в ударах хлыста, проходит Экватор. О, послушай меня! С детским лицом Керубино, гаснущим к вечеру. О, послушай меня!

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

При розоватом ветре плывущем в ночь, распускают дыхание песни на пути к своим источникам... ТАНЕЦ ХАСИДОВ После болезней со смертельной опасностью, чёрные шляпы (Бога молниеотводы) направляются к морю. Всё просчитывают, всё взвешивают. Бросают на побережье, к свету, свои чёрные, рваные раны. Своими молитвами хотят украсить мир, дыханьем пропеть осанну с потусторонней лёгкостью. С минорой просят об этом небесную плеяду. В ГОЛУБОМ ПРОСТОРЕ В голубом просторе прогулка по красной яблочной аллее, между корней, рвущихся к небу, страстно желающих приблизить всё к прекрасной жизни. Вот, солнце разлеглось на дороге со своими посохами, – опора для путников... Остаётся надолго на голубом просторе.

НЕЛЛИ ЗАКС Сверчок без устали стрекочет в своей невидимости. Пыльные камни пляшут под музыку для путников. ЭМИГРАНТСКОЕ ВРЕМЯ ПЛАНЕТЫ Эмигрантское время планеты. Эмигрантские крылья полёта. Поиск смерти в паденье. Звездопад под магической стражей. Забота стада о хлебе, и о ночлеге. Чёрных яблок тупое познанье, – это страх! Это зона погасшей любви, а задымленность, – цвет для совы. Возбуждение, просто, охота на ничто при полёте. Охотничья страсть, – саван в песке, – гирлянда прощанья. Удары о землю, – палочное дыханье при покорении воздуха. ОКАМЕНЕВШИЙ АНГЕЛ Окаменевший ангел помнит ещё о верности молодой вселенной, до наступления времён. О женских походах к янтарному свету, без чужих голосов. О мире до вкушения яблока, перед познанием истины. И тех, причёсанных перед несчастьем,

НЕЛЛИ ЗАКС и рыдающих, когда чёрное вороньё, угрожая, рвалось к полночи. АККОРДЫ ПРИЛИВОВ. АККОРДЫ ОТЛИВОВ Аккорды приливов. Аккорды отливов. Охотники на охоте, – их руки с добычей крепленьями сжаты. Кровь – это нити. Пальцам знакома формула эта, словно по клеткам расставлены зёрна в изображеньи. Это – страданий стратегия запахов. Угол дороги в пыли и в поту, – пытка желанья воды. ТОРОПЛЮСЬ… Тороплюсь на большой приём. Быстрый ветер срывает платок. Ночь в шёпоте песка, но надо спешить. Напряженье дыханья, как во время полёта. Задыхается бабочка над морем. На крыльях её отпечатан каждый камешек моря, и она его предъявляет мне. Это привет с Родины, это метаморфоза мира.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ГЕРТРУДА КОЛЬМАР GERTRUD KOLMAR (ГЕРТРУД КЕТЕ КОТЗИСНЕР) (1894 – 1943) ГДЕ-ТО, В РОССИИ Где-то, в России, – моя душа. Где-то в России снежная буря треплет мой плащ, стонут колокола. В горле клокочет Санный, с лошадью, выезд, – в этом моя душа. Где-то в России стая воронья над белым полем. тащит меня в кружево их. Трудно дыханье сдержать над белым полем. Тянется вдоль его длинный кровавый след. В ЛАГЕРЕ Толкать по кругу тупо тело, забыть о том, что есть душа, и имя, что окаменело в реестре тюрем, не дыша застыло, съёжилось замшело. И обезличенные лица с провалом чёрным бывших глаз, со взглядом, что ютится в дыре гортани, как простой балласт, и никогда не пригодится. Приказы ясно слышат уши, наверняка, свой слышат крик. В тюрьме протест тотчас разрушен, или раздавлен в тот же миг.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

Когда он вырвался наружу. в своей все задохнулись думе, – в покорный превратившись скот, напоминавший древних мумий, что ждут в загоне свой уход из плотного клубка безумий. Всем страх и слёзы лишь под силу. Расстрела, словно острый нож, – все ждут. Ведь этим угостила судьба, остановивши дрожь. и тем дыханье прекратила. САД Рубиновая песня, – вот, моё вино. Золотистый вечер сеет свет над чащей, по верхушкам сосен разбросан он чудно, и по воде дрожащей. Он кусты целует по большой округе, небо восхищают пурпура уколы, – это всё рисуют суетливо руки, – там кружатся пчёлы. Травы чешут ноги зеленью попрелой, – все желают травы к ветру прислониться, а земля зарёванная посерела, как мальчишек лица. Ягодные ветви через сад свисают, – если оборвутся, будет много лучше,

ГЕРТРУДА КОЛЬМАР грохнутся о землю ягодною стаей, как сухие сучья. Розы потемнели, замерли со скуки, – пожилыми дамами кажутся нам розы, словно вскоре с жизнью предстоит разлука, – угасают звёзды. Серебром на рыбах плавники сверкают… Сад пора оставить, – вечер грянет вскоре. Небо потемнело, день, заметно, тает, будто остров в море. НА РОДИНЕ …и вроде дом уже построен, и колыбель уже на месте, – он ищет первые слова. Гулит, лепечет, как ребёнок. и успокоен взгляд отца. Но сердце матери открыто не для него лишь одного, – и для других подросших братьев. Его сестра в богатых кольцах, необычайной красоты. Своим могуществом земля, их обнимает тёплым взглядом. Мечту, что, как алмаз сверкает, мать коронует для детей всем сердцем и существованьем, что только существует в мире… … и вроде дом уже построен, и даже сад благоухает, исхожен взад-вперёд шагами, кустарники растут на нём. На них орёл с вершин сорвался, –

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

он разрывает их на части, и тащит на скалу, в гнездо, под поцелуи ветра с солнцем. Он обнажён, лишён он перьев. Своих орлиных братьев он не слышит, жадно рвёт добычу, когтями, словно бы клинками. И взгляд его вокруг летает, – что бы ещё рвануть с земли? В дрожь облаков опять взлетает, глотая воздух высоты... ГЕРАЛЬДИКА БЕРЛИНА Дрожь серебрится чёрного медведя. Ревёт медведица: «Я родила его, – он выношен в моей большой утробе. Охотники придут, – начнут его искать, – он спит в берлоге, мой широколобый, ему в ней благодать. Я – колыбель его, – в ней климат в самый раз, стучит там лапою, – наружу рвётся. Я мёдом истекла, жужжу я, как пчела, трава вокруг смеётся, соком льётся, и он там впал в экстаз. О, увалень ты мой, и радость и прищепа, копатель ям для собственных затей. Чем мне тебе помочь, коричневый мой гриб, голыш мой скользкий, сын мой, – дуралей, поторопись из склепа.

ГЕРТРУДА КОЛЬМАР Ты там уже подрос, пора увидеть свет, ну, вылезай из влаги, серый камень. Скреби до блеска мир, грызи его, грызи, забрызгивай слюной, и три его боками, на нём оставь свой след! Рычи на муравьёв. Твой мелодичный рык пусть полетит под крыши всей деревни. Крестьян разбудит там, чтоб на работу шли, им станет рык, как будто гонг напевный, их пробужденью миг. Прочищу рёвом глотку: я – свободна. Застыли облака, их задержал мой рёв. и в путь пошли, и оказались в звёздах, как пятна расплылись, нашли себе в них кров, зимою превосходной».

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ОЙГЕН РОТ EUGEN ROHT (1895 – 1976) ЛЮБОВНАЯ ЗАПИСКА Пусть ты – не здесь. Пусть я – не там плывём по жизненным волнам. Хоть трудно нам нестись во тьму, невзгоды пьём по одному. Проносим чувства сквозь года, любовь не гаснет никогда. И место добрым есть словам, – пусть ты – не здесь. Пусть я – не там. ВЗГЛЯД НА МИР Человек рассматривает мир на себя надев его мундир. Каждый прошлый год швырнув в корзину, помнит: был он новому трамплином. ОЧЕНЬ СТРАННО Жизнь человека приходит в упадок, и путь его часто труден, несладок. Но мыслью плывёт он дальше и шире, спутав следы человечества в мире. ПЯТИДНЕВКА После пятидневки куда б направить прыть? Лишь к шестому, склонен Бог, ему благоволить. Только к обезьянам он свой направит взгляд. Люди ж на работе безвылазно торчат.

ОЙГЕН РОТ СКАЗАТЬ ПО ПРАВДЕ… Сказать по правде: всем довольно трудно коль счастье бродит где-то стороной… Нет мнения, как коротать нам будни без счастья, что не связано с судьбой.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА БЕРТОЛЬД БРЕХТ BERTOLD BRECHT (1898 – 1956) ПЕСНЯ О ЖЕЛАНИЯХ ЧЕЛОВЕКА Человек с нормальными мозгами, головой, и недрами души. Всё от них зависит (знаем сами), чтоб не завелись в ней мысли-вши. Человек живёт в своих желаньях, где уж изощряться и хитрить, думать, как к себе привлечь вниманье, чашу неудобства, как испить? Сразу же, не составляя планов, чтоб завоевать весь белый свет, механизм придумать для арканов, закрепив труды на много лет. Понимает, – всё для жизни надо, – ведь желаний всех не перечесть. И берут унынье и досада, и к тому ж, безудержна месть. Он рассчитывает на удачу, пусть сомнения и мучат по пути. Знает, что удача много значит, и что ждут препоны впереди.

БЕРТОЛЬД БРЕХТ Всё равно, – не сократить желаний, – с ними надо б длить ему роман. Хоть в желаньях горечь наказаний, или же, души самообман. Я ХОЧУ… Я хочу идти с теми, кого люблю. Я не считаюсь с деньгами. Я отрицаю хорошее. Я забываю тех, кого не люблю… СБОРЫ С УТРА И ВЕЧЕРОМ «Ты это любишь. – твердят мне, – это для тебя обычно». Что окружает меня с утра, с восьми? на моём пути, – дождевые рытвины... дождь о меня бьётся. РАЗМЫШЛЕНИЕ... Бросаю в утро взгляд из окна. Куда подевалась старая книга. На лице – вдохновенье. Снег. Смена времени года. Диалектика. Собака. Старая музыка. Удобная обувь. Восприятие. Новая музыка. Цветы. Письма. Прогулка. Встреча с друзьями.

БЕРТОЛЬД БРЕХТ

ГОЛЛИВУД По утрам я спешу отрабатывать хлеб, чтоб на рынке купить себе ложь. Там всегда есть возможность такая, – я её нахожу средь рядов продавцов. ВОЗВРАЩЕНИЕ Я сразу тебя нахожу, город предков моих. Шагая по россыпи бомб, направляюсь к родному дому. Где теперь он? Что стряслось с ним? Рождено это от «Там стоять!» Город дымом объят. Ты принял меня вновь, город предков моих. Ведь бомбили тебя, регулярно, со страстью. О моём возвращенье сообщи всем салютом: «Сын мой снова идёт, значит, будет порядок». МАСКА К стене прильнула японская ксилография, – маска злобного духа в золотой лакировке. Я смотрю на неё с сожаленьем: вздутая вена на лбу кричит о сильном напряжении мысли.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ЭРИХ КЕСТНЕР ERICH KÄSTNER (1899 – 1974) ДЕЛОВОЙ РОМАНС Они друг друга знают восемь лет (признаться надо: знают очень близко), любовь висит, и окончанья нет, так шляпа или трость смогли б повиснуть. Она грустна, её улыбка лжёт, его целует, явно, без охоты. И знает точно: всё идёт вразброд. Скрывает слёзы, ожидая что-то. Из окон судна подаёт он знак, и говорит: «Есть только четверть часа, пойдём в кафе», и к ней навстречу шаг, он делает, как будто, для соблазна. Они вдвоём направились в кафе, из чашек их несётся запах кофе. И встреча ставит «птичку» в их графе, как точку в изувеченной строфе. И тут, увы, уж не до философий.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

ЭЛЕГИЯ БЕЗ ГРОМКИХ СЛОВ Каждый должен себя хоть на миг пожалеть. Я стараюсь себя останавливать в гневе. Коль удача пришла, – расслабляться не сметь, не сверну ни за что я решения влево. Когда улица вдруг к перепутью ведёт, можно в этой прогулке найти себе выход, сделать крохотный шаг, только наоборот, и тогда беспокойство мгновенно утихнет. Постоянный контроль над собою иметь, – не забыть: у всего есть особый характер. Всё понять, всё учесть, непременно успеть, чтоб впросак не попасть неожиданно, как-то. Хоть за шею подвесь сам себя к потолку, загрузи себя словом и мыслью, однажды, взгляд швырни на себя, не лежи на боку, но при этом, к себе не утрачивай жажды. Ты желаешь того, иль не хочешь совсем ни картины, ни книги, ни каменной глыбы, хруста ветра в груди, иль остаться ни с чем, – Бог тебя сохранит, – и какой уж здесь выбор.

ЭРИХ КЕСТНЕР Но однажды заметишь, как время летит, – прямо в грудь твою метит и нервы щекочет. Доктор скажет, что это работа флюид, умным станет дурак, – он ведь этого хочет. ПЕРЕВОЗКА МЕБЕЛИ Настольные часы спешат невольно, им с мебелью назначен перевоз. Всё собрано, уложено, безвольно им предстоит дорожный, долгий кросс. И лошади – в огромном экипаже запряжены: в нём стул стоит и стол, и шкаф большой здесь поместился даже, – извилист путь. И экипаж пошёл. Два мягких кресла чинно на телегах, на них два грузчика себе сидят, комфортно, тихо, словно на ночлеге, и дремлют, вроде, иль, возможно, спят. Во сне они представлены князьями, и развлекаются в объятьях грёз, и в сновиденье в это верят сами, а кучер еле шевелит губами:

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА «Чужая мебель, да, но вынужден извоз». ОТКРОВЕНЬЕ ПОЭТА Друзья! Должны мы общаться со всеми. Бог знает: поэт современен всегда. На быстрых ногах он несётся всё время, преградам назло, – сквозь года. Играет на струнах он собственных нервов со стоном, хоть рифма его и без рук. В себя он швыряет каменьями первым, и ловит поэзии звук. Эмоции в мыле, но он продолжает судьбу украшать через боли и крик. С букетами роз он по грёзе летает к полёту страстей он привык. Тьфу, дьявол! Поэт ты отборного сорта, все трудности быта тебе нипочём. Но важно, чтоб не было сбоя аккорда, – ты предан ему горячо. Любовь продаёшь, и не покупаешь, а всё остальное неважно совсем. Скандалам ты цену базарную знаешь, средь разных наскучивших тем.

ЭРИХ КЕСТНЕР ПАМЯТНЫЙ ДОМ Он тысячу дверей имел, – тот дом, но лишь к одной вела меня дорога. Я знал, куда спешат все двери в нём, – все в коридор – таинственный и строгий. Я в этом доме постоянно жил. (О, как давно уже всё это было!). В себя он комнат тысячу вселил, но мне в одной жить время разрешило. На тысячу ступеней вился дом, – горизонтальный зал в нём бороздою… Я – гость сейчас, хотя я с ним знаком, – себе был господином и слугою. О, Время! ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ ИТАЛИИ Итак, я почти уж счастлив теперь, – башня Пизанская где-то далёко. Ключ, после месяца, вставил я в дверь, – вновь я в квартире, в мгновение ока. О путешествии я позабыл, – новую б надо придумать заботу,

ЭРИХ КЕСТНЕР

чтоб приложить к ней прилив новых сил, – власть проявить на разумное что-то. Старую скрипку терзает смычок, – деньги с кого бы снять за обученье? Что бы придумать такое ещё, чтоб появилось мгновенно решенье? Может, в полицию, что ли, пойти, – примет она меня тут же, охотно? Засветит ли все фонари по пути… Всё хорошо, господа, благородно. Вор попадётся, или же барон, или ещё кто-то очень нежданный. Серая моль проползёт в граммофон, – всякая тварь проникает в карманы… Может быть, просто, пойти в никуда, где ничего никогда не случится, ни от чего не оставив следа, только Италию, как небылицу.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА МАРИЯ ЛУИЗА КАШHИТЦ MARIE LUISE KASCHNITZ (1901 – 1974) ПОДРОБНОСТЬ Вечерняя подробность при зимнем освещенье от глянцевого блика ослиного копыта при спуске с кряжа гор. Я у источника, там полощу невинности рубаху, там полощу предсмертную рубаху. Моё лицо бледнеет в воде, чернее ночи, окружено оно платановой листвою. Сцепились руки вместе в один комок из льда От собственного хруста. все пальцы рук дрожат КАК БЫ, МЕДВЕЖЬЯ УСЛУГА Римские ночные блики на коричневых кирпичных стенах, перекрытых балками из кедра, косо заострённые, под ясным небом, почти не видны. Так гонят по Дунаю венок из сентябрьских цветов в память о самоубийце, вполне откровенном. Видит он также брызги при лунном свете от мокрого весла, когда вы возвращаетесь в гавань порта. И где-то, вдали, в глубине тёмной, прозрачной воды,

МАРИЯ ЛУИЗА КАШНИТЦ

остаются следы смерти. ЛЕЖАЛИ МЫ НА МОРСКОМ БЕРЕГУ Лежали мы на морском берегу. На фоне безлунной ночи вдруг поднялась серебристая туша, направляясь к плодам инжира, к светящемуся пятну, к любимым плодам, тряся языком, и взгляды бросая вокруг. Она разгребла из земли обломки от стены дома со стульями и кроватью, поочерёдно всё сдвигая, пока не пришёл рассвет. Затем принесла из моря останки от красного мяса косули и положила их подле места, где мы лежали на морском берегу. Я НЕ УСТАНУ Как ощутить усталость не воскресив её из истоков её наплыва? При раннем пробуждении только воспоминание о безответном свидании. Не погрузившись в него, не получишь удовольствия, не испытаешь страданий. Я не устану. ЖЕНИХ – КОРОЛЬ ЛЯГУШАТНИКА Где живёт сейчас твой жених, молодая невеста,

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА С долгоносой маской лица, с патронташем на ремне, бросающем языки огня. Твой жених – король лягушатника, едет с тобой (колёса снуют туда-сюда), от домов к смерти... Между двух всемирных дорог, зарывается он в твои колени. Только в сумерки угадываешься ты в ручье влажных волос. Да, только в сумерки угадываешься ты в зарослях влажных волос. В серости утра, только в серости утра, и там видны твои грустные, красивые глаза «УВИДЕТЬ НЕАПОЛЬ, И УМЕРЕТЬ» Дети! Бабушка умерла. Она стала худенькой, как скелет после голода. Возможно, Господь послал ей сигнал, как самолёту на взлётную полосу поля. Возможно, ожидала она его от голубого дракончика из своего детства.

МАРИЯ ЛУИЗА КАШНИТЦ

Возможно, когда заколачивали её гроб, другие воспоминания, – что вот-вот появится Гестапо. Она говорила часто: «Увидеть Неаполь, и умереть», и добавляла: «Нет, нет, только не умирать».

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА РОЗА АУСЛЕНДЕР ROSE AUSLÄNDER (РОЗАЛИЯ ШЕРЦЕР) (1901 – 1988) НИКТО Я– король Никто ношу свою никакую страну в кармане. С чужим паспортом езжу я от моря к морю. Вода их голубая глубокие глаза бесцветны. Мой псевдоним – Никто, легитимен. Никто, – подозрителен. Но я, – король, ношу в кармане свою бездомную страну. ЛЕХАИМ Милости просим, странник, заходи к нам свободно из степи с облаком пыли от твоих походов. В холодную деревню в шапке, засыпанной снегом, с тяжёлым дыханием, со льдом в ушах. Ты ведь жив? Гость субботы, ты живой, –

РОЗА АУСЛЕНДЕР мы промоем твои раны. Мы добры, доброта ко всем странникам-братьям. Лехаим, Агасфер. СВЕТ НАС НЕ ЛЮБИТ Они придут в толпе знамён и пистолетов, и звёзды расстреляют, и луну, и не оставят никакого света, – они нас не полюбят никогда. В могиле нынче будем мы без солнца, – ведь солнце поглотит сплошная тьма. ДНИ В ИЗГНАНЬЕ Дни – в изгнанье. Дом – без дверей и окон. На белых плитах, в угле, и стёртых временем. В клетках, с лицами, мёртвых масок Адам, Абрагам, Агасфер. Кто знает имена всех. Дни в изгнанье, там сжаты часы. Из подвала в прихожую. Тени собраны в вечной керосиновой лампе, – та рассказывает свои истории десяткам тёмных пальцев, и теням на длинной стене.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА КРАТКОСТЬ Снег в волосах. Я прихожу к тебе. Кладу свои слова к твоим ногам. Ты печален, как я, Потому, что день краток, год краток, коротка жизнь, абсолютно. Да так говорят. Но Тропы прорезали сад. Подсолнухи с прежних времён под небом жестикулируют, перед счастливыми взглядами. Но тени из Варшавы стесняются умертвить Ангела. Чёрные лилии с белого поля, – там область пожара и дыма. Но сад, и в нём бурьян поднялся почти до неба. Корни в лесах закутаны в дым. Где (если спросите нас) руки вскинутые к небу. всё, вроде, есть, и нет больше ничего. ОТЕЦ НАШ Отец наш! Возврати нам свои имена, – и раздай их детям,

РОЗА АУСЛЕНДЕР

там, где Ты творишь приглушённым голосом по ошибке улыбается луна. Спутник снов наших, – смеющийся мёртвый клоун, обещает показать сальто. Отец наш! Возврати нам свои имена. Отец! Продолжай свою серьёзную, воздушную игру на небе... ТЫ – ГОЛОС Будь добр со мной, незнакомец. Я люблю тебя, хоть мы не знакомы. Ты – голос, восхитивший меня. Я слушаю тебя спокойно из зелени мха. Ты – колокол счастья с печальным звоном. ПАМЯТИ ХАНЫ РАУХВЕРГЕР Гетто. Марш голодных. Около30 градусов ниже нуля. Спи, верующая моя тётушка (страстно просящая о справедливости). Спи моя безгрешная тётушка. Дочь твоя и твой внук, весь день голодая, маршируют

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА по ледяному полю, транспортируя беспрекословно, скользя и падая, всё. Вера – залог покорения вершин, со знанием утверждает великий раввин из Сарагосы. Хана Раухвергер! Я верю в то, что там, где ты сейчас, есть возможность совершиться чуду. ФЕНИКС Феникс – мой смуглый народ, воскресший между Кипром и Померанией. Мёд из горьких груш, песни Соломона, древняя природа окрылённая холмами, – эхо современного Иерусалима... У Стены Плача пылает время Феникса. ИЗРАИЛЬ Назад к суженным моей страны, твоей страны. Туда, где горячие камни с лимонным соком. Незабываемый,

РОЗА АУСЛЕНДЕР

закалённый брат, забывший о сне. Родная страна! Приди к ней, жаркой и близкой, из мятежной земли, оставляя под охраной овощи, окунись в сновидение. Возвратись назад в позеленевшую сталь. Сок камней напоит Моисеевых детей.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ГЮНТЕР АЙХ GUNTER EICH (1907 – 1972) ПЕСНЯ ЖДУЩЕГО СВИДАНЬЯ Ты сказала, что придёшь к семи. В уши грохотал мне твой звонок. Полюбил из всех я цифр «семь», – лучшую, как только смог. Я стою на уличном углу, и гляжу себе по сторонам. Целый день уж простоял и жду, Даже и по вечерам. Вижу я, как дерево дрожит, и на землю сыплется листва. Ноги, точно так, мои дрожат, и кружится голова. Не могу я этот мир постичь, – время убегает иль стоит? Коротко иль долго длится год? Лишь безмолвье, всё ещё молчит. От досады весь я облысел, всё же, очарован жизнью я. Я движенье чувствую её, – борода зато растёт моя. Время щёки покрывает мне серебристо-чистой белизной. Не желаю я того скрывать, стар я , – это всё со мной! Но любовь мне силы придаёт, – холод на сердце, нет – это жар. Знаю я: она ко мне придёт, точно знаю, хоть я стар. СОЛНЕЧНЫЙ СВЕТ Солнце! Ты падаешь на меня то медью, то золотом.

ГЮНТЕР АЙХ

Ты в моём сне продолжаешь действо. Мне хотелось бы навсегда удержать тебя в своём доме, – это было бы очень хорошо, – я был бы безумно счастлив. Ты проникаешь вовнутрь то медью, то золотом. Крепкие, белые зёрна своими гроздьями поглощают мой страх. МОЙ ИНВЕНТАРЬ Это деньги мои. Это моё пальто. Прибор для бритья в сумочке из льна. Банка с консервами. Стакан и тарелка. Я также имею лак,– названье я оторвал, с тем зарёкся, чтобы не красить ногтей, с тупою страстью взгляд устремляя вверх. В коробке для хлеба пара носков, и то, чему я не изменяю, – это всего лишь подушка, под моей головой. Она, – перегородка между мной и землёй. Вот, карандаш заточен, – он всегда под рукой. Днём им пишу стихи я, что сочинил во сне. Это времени скорость, –

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА нити жизни моей. Мой носовой платочек – вот, и весь инвентарь. ЯПОНСКАЯ ГРАВЮРА НА ДЕРЕВЕ Розовая лошадь, сытая и зубастая, – для кого? Где её всадник, зачем скрывается? Появись перед ней, в гравюру войди, натяни поводья. БЕРЛИН, 1918 Регулярно между ZOO, Potsdamer Bahnhof и Molkensmarkt, императором и испанским гриппом проходят события: пошив одежды, лица мертвецов на подушках,– в октябре. Все те, что через клопов рвутся к знаниям, все, кто служат официантами, Те, кто всегда возят по стране, недосчитанные сплочённые руки, с главными словами. Гриппа, Отто-Стрелка, императора и прочего. Между Holzmarktstrasse и Landwehrkanal, – в ноябре. КОРОЛЕВА ГОРТЕНЗИЯ Всё – в голубом, но ты без него, – королева Гортензия. В лёгкой шляпке с большими полями, с множеством бантов. В изгнании,

ГЮНТЕР АЙХ

под большим кустарником, в далёком городе Майи, в перчатках. Среди цветочной пыльцы, опекаемой крыльями ос, напоминающих твой цветок, королева Гортензия. Кому это доступно у озера? Кто возьмёт себе это взаймы под твою красоту? Как окунуться в тишину? Подумай об ожерелье и украшениях, с лопатой, иль с обнажённым мечом? Громогласно. СРЕДНЕВЕКОВЬЕ Прежде шёл жёлтый снег из-за сейсмических колебаний, пропуская, пропуская себя между жёлтых пальцев, и слепя воздух на моей одноглазой Родине, оставляя свои надписи словами и именами, с дарами в ушные впадины из Сидона, швыряя взволновано золото по временам вниз, к стенам, туда, где живут тайны, и доносится современный запах постелей, и слуги в кожаных одеждах, и похотливые девицы. Где нет, взятых с собой факелов, и весёлой осени... Лишь просоленное мясо для переходов, и слова, и имена Где держат меня в башне у воды, когда мучает жажда...

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА МАША КАЛЕКО MASCHA KALEKO (МАЛКА ЭНГЕЛЬ) (1907 – 1975) МОЛИТВА Господи! Жизнь коротка, и уже посредине. Из никуда в никуда, как её пролететь? След её чёток сквозь годы, но как нам отныне, Времени мало, но как всё б хотелось успеть. Что увидит слепой? Его память в печали, И ботинки его износились уже. Все вопросы его, за него разрешали, Но его восприятие настороже. Господи! Всё познавать нам позволь без вопросов. Научи всепрощенью, смирению всех. Силы дай нам в страданьях, при жизненных грозах. Не шли одиночества. Дай веру в успех. КАДИШ Маки кровавят на польских лугах. Чёрная смерть поджидает в лесах. Застыли снопы истлевая, их зёрна уже умирают, а люди вокруг голодают. Дети плачут, – хлеба просят впотьмах. Птицы испуганно в гнёздах молчат. Дерево стоны разносит ветвями, мерно качается, но невпопад, Вроде псалмов довершают обряд,

МАША КАЛЕКО как при молитве, тряся бородами. Кровью пропитана Польши земля, камни, болезненно сжавшись, кричат Всё разорвал этот дикий кошмар. Кто будет дуть в эту пору в шофар? Тысячи мёртвых на землю легли, – только сам Бог поимённо их знает, и избавленья не видно вдали. Книгою жизни кто обладает? Видно, спасенья от этого нет, – Бог зажигает последний нам свет. КОЛЫБЕЛЬНАЯ Моему ангелочку Дай мне ручку, мой малыш, знай, что я с тобою рядом. Я твоим любуюсь взглядом. Вижу: ты ещё не спишь. Опустилась ночь на мир. Солнце светит еле-еле. На дом облака присели. Поле стихло среди скирд. Звёздочки идут ко сну. За окошком ветер тает. Ангел ночи замирает. Даже гасит ночь луну. Стон деревьев завершён. Спи, мой ангел. Спи мой милый, Набирай побольше силы. Ждёт тебя прекрасный сон. ПРОМЕЖУТОЧНЫЙ ИТОГ Что смогу на земле о себе я оставить? Одного лишь ребёнка, и три книги стихов, незаконченный том, – он меня не прославит.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА остальное на ветер. Вот, итог мой таков. Пусть меня не поймут. Пусть меня не оценят. Пусть на ветер. Пусть время проглотит меня. Время видело всё, и летит к переменам, – нет покоя у времени к отдыху дня. Мне, конечно, хотелось бы ваше вниманье приковать хоть на вздох к моим книгам стихов. Сократить между вами и мной расстоянье, чтоб вас тихо задела моя искренность слов. МОЛИТВА ВО ВРЕМЯ ПОСТА Где счастье? Только на себя пенять. Ошибок в жизни совершила много. С ребёнком на руках тебя мне ждать. Назад меня не жалует дорога. Построить мост? Его не развести. Ребёнку уделить весь день и вечер, и ношу эту, как закон, нести, – другим заняться мне уж больше нечем. И тем оставить имя по себе. Молиться в сумерках тупых и душных: «Господь! Прошу, позволь, иметь в судьбе мне крышу, хлеб, ребёнка и подушку.» СУВЕНИР ОТ КЛАДОВА* Тебе я, Кладов, благодарна за апрель. Весна в лесу ещё невидима как будто, и зимняя вот-вот порвётся канитель, и вроде, лопнут, кажется, под утро Вот, суматоха раздалась из птичьих гнёзд. Мяуканье котят, мычание от пасбищ.

МАША КАЛЕКО

Природа всем готовит праздничный наркоз, и в сердце у меня поёт веселья фраза. Последний вечер. Я на паперти аллей, где призрачно проносятся костёла звуки, и ворон каркает, как старый дуралей, – готовит мне мотив для скорой он разлуки. А в доме – непокой, и лампы яркий свет. Луна в окне торчит, и воздух весь в сирени. По озеру плывёт загадочный корвет. Все восемнадцать дней ушли в сердцебиенье. От сердца моего остался лишь кусок, как тот земли клочок, где эти дни летели. Мои слова о нём ударили, как ток, и время для меня, как радости залог, я поняла: в году есть радости глоток… Благодарю я Кладов за весну в апреле! *Кладов – пригород Берлина.

В НАЧАЛЕ ГОДА Среди ночи приподнимаюсь я в лодке заставляя себя грести к берегу. Облака обещают дождь. Направляюсь к песочному пригорку, к колючему ветру... Надеяться не на что, кроме своих хворей. Хочется спелых фруктов. Пью воду, утоляя жажду. Чужбина молчит. У границы – холод и темень. Мысли гонят к Родине, – далёкой и любимой.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ХИЛЬДА ДОМИН HILDE DOMIN (ХИЛЬДЕ ПАЛЬМ) (1912 – 2000) КТО СМОЖЕТ ПОНЯТЬ? Кто сможет понять этот мир, который носится вослед за беснующимся ветром? ВЫБОР Быть деревцем миндальным, или облачком, что сверкает над головами один раз в году. ранней весной над кустами, – к этой песне добавить нечего. Поверить в голубизну дня умирающего от холода. Быть деревцем миндальным, Южным, без кроны, в рейнском краю, где оно всё ещё растёт, и расцветает. Продолжать расти вверх, словно деревце миндальное. И вдруг заметить, как из туннеля выползает поезд. Без слёз и смеха, делать выбор: или всё продолжать,

ХИЛЬДА ДОМИН

или не возвращаться, или всё потерять? При «да» или «нет», при «перед» иль «после» без устали надеяться на чудо, тихо, словно птицу зажать в руке. ВОЗМОЖНОСТЬ СТАРОСТИ (ответ Кристе Вольф)

Справедливость желания: не брать то, что надёжно. Согласие с желанием: не всё безнадёжно... Желание: получать солнечный свет ежедневно. Настойчиво принимать свет из-за борта самолёта. Однако, ЛЮБОВЬ… Борьба с тревогой при ожидании смерти, Именно там, где вы сейчас. Пощада потребностей. НЕЖНОСТЬ НОЧИ Приходит ночь, – ты любишь её. Она некрасива, даже уродлива. Без преувеличения, – буквально, сваливается. Нигде не ищи помощи, – лучше беспомощность.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА В этом – нежность ночи, которую ты любишь… Что такое любовь? Никакого спасения. ЭМИГРАЦИЯ

Моему отцу

Умирающий рот принуждает себя к точному произношению слов чужого языка. ЧЬЁ ПРИСУТСТВИЕ? Кто всплакнул у тебя на пороге, – это не я, а посторонний нищий. Кто по ночам скрипит досками пола, словно ему душно в постели. Кто зовёт к себе смерть, пересиливая стыд? Чья подмётка скребёт улицы вчера, сегодня, завтра… Столетьями изнашиваясь. Кто протягивает тебе руку помощи, чья роза ежедневно истекает кровью? Чья стрела летит в неизвестность? Всё пугает и утешает, поднимая невидимое крыло для защиты тебя от суеты мира. НОВЫЙ ПУТЬ Мне б новый путь найти, пусть повторится, болезненно прошедший от тебя ко мне. Меня не остановит ширина его, пройду его я по твоим шагам...

ХИЛЬДА ДОМИН

ТОПОГРАФИЯ Я – пёстрая топография, – красно-голубой флаг на белом поле. Меченный холм сопротивления. Мятежная армия твоим порывам. Но мои солдаты капитулируют перед врагом. ПОСТОЯННАЯ ПИЩА Я ложусь вниз. Я не сплю и не ем. Не поливаю свои цветы. Не перебираю пальцами Что ещё сделать? Ожидать. Как постичь твоё слово. И так все дни. Кусок от каравая. И так все дни жизни моей. День дарует только кусок, как псу на обочине, как стебелёк от куста, – тоже неплохо. Очень мало, крайне много. твоё слово, – ты даёшь его мне. Я голодна без твоего слова.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА КЁЛЬН Город грешный. Для меня он особенно грешен. Его улицами я проплываю своею дорогой. Дома его старые имеют новые двери из стёкол цветных. Вдвоём с тишиною ныряем в новые двери наших старых домов. С ЛЁГКИМ БАГАЖОМ У тебя нет привычек. Ты не желаешь привыкать. Роза – всегда только роза. Однако, домашний очаг, не всегда, – домашний очаг. Ты твердишь: ошейник на собаке для виляния хвостом, – только для вида, но ты заблуждаешься: уходить не для того, чтоб остаться. Одна ложка лучше, чем две, чтоб повесить на шею. Тебе достаточно одну держать в руке, чтоб было тяжело и тепло. Процеживать сахар сквозь пальцы, для утешения, для пожелания дню, который вот-вот придёт. Ты хочешь иметь одну ложку, одну розу, только одно сердце, и, быть может, одну могилу.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА КАРЛ КРОЛОВ KARL KROLOW (1915 – 1999) ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ

«Ночь пожелала быть чёрной и белой» Ж. де Нерваль

Оставь! Ночь пожелала быть чёрной и белой. Чёрной, как пробка, прокопченная на огне? Белой, как смерть Виржинии во Франции от ангела, летящего по её тропам. Чёрная и белая ночь, спотыкаясь, шагают под уличными фонарями. Губы их окрашены сажей из прихожей. Губы опухли от снега, – они нежны от встречного ветра, рты заполнены нелепыми чужими словами. Оставь! Ночь, как школьный мелок, как детский укус. Ночь, как фитилёк свечи, и шутливый шёпот: чёрное, белое. На твоём лице спрессовался круг из стекла в крохотную, дождевую слезу, словно картина, когда женскую грудь ласкает мужчина, и она несмело просит оставить её. Оставь! Ночь стремится к совершенству при ветре, треплющем шевелюру.

КАРЛ КРОЛОВ Желает стать гигиенически белой, но только с подсветкой чёрной и белой тени… И я с ней: исключив воспоминания. Последняя ночь. Отсутствие ожидания! В ЗАЗЕРКАЛЬЕ На золотом кругу кружится зазеркалье. Там город из стекла, застывшие дома, автомобили движутся пред тихою стеною, и транспорт городской зеркально отражён. Там воздух замер, розовым фламинго, и тишины оскал, как онемевший зверь. В глазах твоих пруд ожил, – терзает всадников его покой. Твой рот открыт, – в нём хохот расплескался, и мир растерянно живёт. Но твой мертвящий профиль направлен к облакам. Фламинго пожелал пожить, – и он в руках твоих трепещет, и я кричу, открыв до боли, рот. МИФОЛОГИЯ СТЕНЫ Мифология стены. Отбросим восьмилетие, или руки тех, чёрных минут. Вы проходите мимо, приветствуя свои мысли… Наши женщины несут обожжённые кирпичи. Нам снится стена, – она старше нас.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

В мертвяще холодной извести носилки и кожа. Вы проходите мимо, оглядываясь на неё по сторонам, и назад. Стена под луной, как пёс в виде татуировки. КЛАССИЧЕСКАЯ ВЕСНА С научным подходом мы взглядом встречаем явленье весны, как обычно её привечали поэты. Пейзажи наряжены, каждый в своё убранство. Прекрасны мгновенья, когда из бутонов являются к свету цветы, по-своему каждый, без зависти, и без помех. О, ранняя зелень! Ну, просто, театр на выпасе с сорняками. Сад небо вбирает в себя – движенье зверушек, и насекомых, стремящихся к деткам своим, и к деревьям. Над всем этим бабочки, птицы, стрекозы рисуют в полёте свои пируэты с круженьем и звуком. С УТРА Утро начинается с молитвы… Голубая рыба пред глазами. Тени рук проскальзывают к бёдрам плотным, исчезающим пятном. Тишина сидит, как сизый голубь,

КАРЛ КРОЛОВ не решивший ворковать под утро. Женщины раскинулись в кроватях, в одиночестве всю ночь лежат, словно погорельцы в гари спичек, неподвижны, как большие куклы. За окном парит прозрачный воздух. Руки, как свободные две плети. Улицы призвали их к движенью, на физическое примененье. МЕДАЛЬОН НОЧИ Собран запах всех её роз с разными переливами, не глядя на присутствие стужи и частые вздохи облаков. Кружится букет ароматов, сочетаясь со слабым ветром, ударяется о разрез глаз, дробя плёнку темени. Удаётся открыть глаза, обращаясь к нише дыхания, по пути преодолев преграды, до боли сжимая каблуки. Помогает напряженье, думается, что формально, подальше от запахов роз, в ожиданье слабого ветерка. Словно прикосновенье жёсткого грифеля из глубины сердца. Звучит откуда-то приветствие скользящим трепетом ветра. ВОСПОМИНАНИЕ Вспоминается фигура женщины, – он влюблён в неё вечно, безвольно, даже в бескровную, морщинистую,

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

бесконечно думая о ней, вне времени и событий, как о неувядающем цветке, о не разрушенных каменьях. Вспоминается фигура женщины, – он декламирует, словно стихи: её шею, груди, голубизну глаз, – всё скользящее очертание, – этот пористый материал. Её любовь освещается лунным светом, ласкающим тьму. Свидание с ней, стремительно, как взгляд мгновенья, как женская рука, отдыхающая на мужском плече… ЯВЛЕНИЕ Смертельная бледность лица серебрится монетой в реке, сверкающей вдали. Он восходит, словно со стула, ощущая запах воздуха сомкнутыми губами, беззвучно паря над улицами. Он ловит своей спиной в раскалённой мантии, взгляды. Голова его в терновом венце, словно в обычном тюльпане, – всё-таки, цветок без листьев. Его путь лежит к чёрной птице, сквозь непроглядную темень… Он замечен людской толпой безымянным, падающим, позднее своей смерти. ВОСПРИЯТИЕ Он взгляд сосредоточил на добрых четверть часа, и возбуждённо встретил накаты бурных волн.

КАРЛ КРОЛОВ Душой он к ним рванулся, потом сверля глазами раствор цемента видя, кивнул цветам застывшим. И опустив ресницы замешкался минуту: как всем распорядиться, и не растратить всё, – от перемен повисших, и чтоб их восприятье, от чёрного наплыва, что воздух гонит к нам… И слепотою гасит. СЛОВО Брошено надуманное слово человеком, что за серой дверью, из окна, напротив жёлтой стенки, – торопливо, – прямо в светлый мир. Прозвучало слово заголовком, – предлагая несколько значений, небом вырванное из загадок, жилой, из массива всех камней. В нём бы распознать лицо чужое, взгляд, глядящий косо под ресницей, борода, как украшенье слова, сквозь простор безликой тишины. Как бы не забыть: оставить имя, пусть жужжаньем принятым ушами, как пчелы или цикады звуком, вторгшимся в глубокий, нервный вздох. Гласный звук размером с насекомых, что летят неосторожно в пламя, рассыпаясь сразу серым пеплом, и смешавшись с воздухом затем. ВРЕМЯ МЕНЯЕТСЯ Увы, регулярно, вечные памятники красят в голубой цвет, причёсывая, как блондинов в соломенных шляпах.

КАРЛ КРОЛОВ

В парках дети кормят поющих птиц с плеч и рук… Время меняется. Ему не нужны молодые мозги. Лампы несут другой накал напряжения. Теннисные мячики улетают на небо безвозвратно. Жёлтые купальники напоминают умирающих бабочек. Письма, словно от удара превращаются в нежную пыль… Улицы кишат чужаками с проездными билетами в карманах. Время меняется… ВЕТЕР В КВАРТИРЕ Под смех и хлопанье дверей врывается в квартиру ветер – без спросу носится по ней, к настольной приближаясь лампе. Свет отражён в глазах, его родного братца, как, слабый огонёк от спички. Не говорит он «Добрый вечер», у входа не остановясь. С букетом крошечных фиалок, средь комнатного хлама он, и продвигаясь лишь плечом рванул вперёд к стене огромной. Там, затянувшись сигаретой сидит хозяин за столом. И ветер ловит дым и искры, и мысль таит, чтоб завтра утром, как розою ветров бы закружить.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА КРИСТИНА БУСТА CHRISTINE BUSTA (1915 – 1987) ПОДСОЛНУХ Хочу я учиться у подсолнуха, куда лицо своё повернуть. ПОЖАЛУЙСТА Вбей в меня гвоздь. Трудно стену пробить. Кого ты на моей любви повесишь? ПОСТОЯННАЯ ТРЕВОГА Сердцем и телом постоянно лежим мы. Между мной и тобой – наша любовь, без посторонних. ЧАЙКА За мною следует любовь, как чайка за пароходом. Никакой ветер, бьющий, усиливающий дыхание, не возьмёт меня приступом, – не отнимет моей любви. У меня свои белые, нежные крылья. Из них бросаю я свой звонкий смех, усадив его между водой и небом своими глазами, и усилив сердцем.

КРИСТИНА БУСТА

Затем, слепо и бессердечно разрушаю его взрывом нового смеха. НАСТОЯЩЕЕ ВОЛШЕБСТВО Вспоминаю прошлое: возникает западный мир, орешник с двойными орехами, верхушки деревьев, словно зонты, полёты при свете пары голубей, мокрые, склонённые головки цветов, открытая глубина парохода с его тайным приближением к порту. ОБЛОМКИ ГРЕБНЯ Проявляется ясность. Можно узнать обо всём вместе с прядью моих волос. Прежде я любила тебя в долгое время ожидания ребёнка.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА МИХАЭЛЬ ГУТЕНБРУНЕР MICHAEL GUTENBRUNNER (1919 – 2004) ГЕОРГ ТРАКЛЬ Гора израненных солдат, без помощи в долгую ночь, до туманного утра, на деревенской площади, и мертвецы, осуждённые на безразличье. Потом гарнизонный госпиталь, перед судебным вердиктом – это вечерняя служба Поэта, с прощальным его письмом.

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ПАУЛЬ ЦЕЛАН PAUL CELAN (ПАУЛЬ АНЧЕЛ) (1920 – 1970) ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ Правильно поставленные становятся подлинными строчками… твоего дома в Париже, – к позднему жертвоприношению твоих рук. Трижды сквозь дыхание, трижды сквозь сияние, нарушив молчание, нарушив глухоту глаз. Я вижу вспышку яда в разных словах и фигуре. Уходи. Приходи. Их гасит именно любовь. Они сочиняют от меня к тебе. ХИМИЧЕСКОЕ Молчание – расплавленное золото, растраченное руками при плавке. Большое, серое, как потерянные вблизи фигуры сестёр. И все имена сожжённые вместе, превращённые в пепел из населения разных стран, как лёгкие, воздушные кольца души. Большие, серые, неуклюжие заключённые. Ты, в то же время. Ты с зубными коронками, ты с винным приливом.

100

ПАУЛЬ ЦЕЛАН (не стоит ли нам тоже позабыть те часы? Хорошо, хорошо, как твоё слово, давно уже умершее). Молчание – расплавленное золото, растраченное, израсходованное руками, прокуренных пальцев. Где корона? Воздушная корона! Большие. Серые. Бесследные, королевского свечения. ЭРООБРАЗНОЕ Вечерами, вырытые ямы блестят в глазах серебряными губами, красиво округлёнными, раболепно помогая средине. Камни после сна болезненно торчат над всем этим. Над всем, пробивая солнце в души, ожидающие эфир. БЛАГОСЛОВЕНЬЕ «Хочу у неба я просить, чтоб Бог позволил лучше жить» (Из еврейской песни)

Ты выпить хочешь то, что завещал тебе отец твой, и потусторонний отец, дыханием своим благословляя

101

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

тебя далёкими толчками своего потустороннего, погасшего пальца. Благословеньем своим поощряя саму идею освящения, тобой накопленную закрытыми глазами, не голосуя, отстранив мелодию: «должно быть так». Ты негласно убеждаешь себя: «луг, долина, роща», – те слова, что сам ты себе присвоил. ПОДЛЕ ВИНА… Подле вина и растерянности, подле обоих остатков. Я скачу по снегу, Ты слышишь, я скачу, Господи, вдаль, – ближе к победе с достоинством нашей последней скачки, сквозь человеческое загражденье. Они губят себя, когда сквозь нас услышат себя, они пишут, они прислушиваются к бормотанью, библейских наречий. ШЛЮЗЫ Даже сквозь все свои мечты не сыскать иного неба. Лишь рот с тысячью слов уронил, потерял то слово, что оставлено мне сестрой. При многобожье, потерял он то слово,

102

ПАУЛЬ ЦЕЛАН но меня вдохновил каддиш. Теперь я должен сквозь шлюзы искать то слово в солённом приливе. Спасти его, и немедленно вернуть. СЛОВА… Слова поглубже от противного, чтоб мы смогли их прочитать. Летят годы. С тез пор слова читаем мы постоянно. Знаешь ли ты комнату в бесконечность? Испытываешь ли нужду к полёту? Знаешь ли слово в своём глазу, что глубоко в нём написано? ПСАЛМ Некто постоянно лепит нас из песка и глины. Некто беседует с нашим прахом. НЕКТО. Некто клянётся над волной напряжения, этим оказывая любезность. Мы расцветаем по его указке. Некто был нам никем, и будет никем. Мы расцветаем при этом, ничейной травой. С ухмылкой души, нитяной пылью небесного пространства, покрывающей корону

103

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

пурпурного слова, сказанного нами через… через ШИПЫ. БЛИЖНЯЯ МОГИЛА Знаешь ли воду ты Южного Буга? Мама, волна там и раны к услугам. Знаешь ли мельницу прямо на поле, где моё сердце грустит поневоле? Нет там осины, берёзы и ивы, грусть там висит, – в утешение – ливень. Бог не спешит с эстафетною палкой, всюду холмы молчаливые, – жалки. Ты исстрадался по маме, по дому, рифмам немецким, нам с детства знакомым. ЛЁД ЭДЕМА В этой утраченной стране луна вырастает из камыша, замерзая также, как мы, накаляясь видит, всё видит, потому, то имеет глаза, – зоркие глаза земли. Ночь. Ночь выдёргивает всё глазами ребёнка. Видит. Всё видит. Все видят. Я вижу тебя. ты видишь,

104

ПАУЛЬ ЦЕЛАН как лёд хочет воскреснуть, останавливая собой время. СИБИРИАДА Излучение молитвы. Ты произносишь её размеренно, ты считаешь её только своей. Вороньего цвета лебедь повис на рассвете с прищуренными веками на лице, защищаясь тенью. Слабый, холодный ветер, не прекращаясь висит, звеня белым гравием в твоём рту. Также и у меня стоит, тысячелетьями окрашенный камень в горле, и в сердце, и першит горькой землёй на губах. Сквозь скудное поле, сквозь морскую осоку, всё сегодня поплыло, словно наша бронзовая улица. Я лежу здесь, и напоминаю тебе обо всём, загибая пальцы. МЕРЦАНИЕ ДЕРЕВА Слово, – я обычно тебе его бросаю. Слово. – не более того. Я иногда вспоминаю об этом. Тогда была свобода. Мы плывём. Знаешь ли ты о чём я пою?

105

ПАУЛЬ ЦЕЛАН

При мерцании дерева, – я об этом пою. Мы плывём. Знаешь ли ты о том, что мы плывём? Ты плывёшь со мной долго и легко. Ты запросто открываешь мне, да, запросто открываешь мне плывущую душу... Я плыву за двоих. Нет, не плыву, – это мерцающее дерево плывёт. Оно плыло когда-то. Вот, течёт пруд. Бесконечный пруд, – чёрный, бесконечный, с крутого откоса. С крутого откоса созерцает мир. Знаешь ли ты о чём я пою? О дрейфе. О, эти дрейфы! Словно созерцание мира, но я не об этом пою. Ты долго ещё говоришь о движении души, да, о движении души.

106

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ЭРИХ ФРИД ERICH FRIED (1921 – 1988) КОНЕЦ ВЕСЁЛОЙ ЭПОХИ Командир лагеря, – видный мужчина, всегда постоянен и точен в своих формулировках. Он не забывает вставить весёленькую фразу. Или совсем не смеётся, или в конце говорит: «Грядут плохие времена для юмора». ТЕНДЕНЦИОЗНОСТЬ СТИХОТВОРЕНИЯ Я обращаю к памяти свою ярость. Свои поиски точных слов, при моей злости, к последней правке перед чистовиком, последнего чтения себе. К радости удовлетворения, перед последними штрихами. Я заставляю забыть весь трепет подхода к белой странице. Заглушить свой страх, ибо мои пальцы становятся ватными, когда я держу бумагу. и хочется швырнуть её на землю, перед тем, как появится чистовик. Размахивать им,

107

ЭРИХ ФРИД

после того, как я его ощутил. БЕЗОТВЕТНОСТЬ «Почему ты постоянно сочиняешь стихи, несмотря на прогресс, только в своём стиле, ничего нового не достигая?» Спрашивают меня друзья, при этом нетерпеливо: «Только в своём стиле, неизменно, ничего нового не достигнув?» Я не нахожу на это никакого ответа. ЕВРЕЙСКИЕ ВОПРОСЫ Тихие смешки. Вечные еврейские вопросы: в какой бетонной камере конец, при каком правителе, от какого клинка? Где мудрую шутку нести, с какого плеча с грустью (тщательно охраняя её от филосемитов), когда между ними конфликт: что сделано хорошо, что плохо. Их вопли: «Нам! Нам!» Их игрища: перевернуть мир среди арабских стран, и еврейской страной, и о том, что делают евреи, смеясь над собой и над другими?

108

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ХАСИДСКИЕ ВОПРОСЫ Кофе станет сладким от размешивания, или от сахара? Размешивать, – для чего тогда добавлять сахар? Поэтому, надо знать, как долго размешивать. Коль революционное станет сладким, к чему реакционное? ПЕРЕЖИТЬ

(после Освенцима)

Не желать себе счастья, – в этом счастье я живу. Что значит жить после многих смертей? Почему ношу я вину той невиновности, что тяжко висит, виною за смерти, – кровавой виной, добиваясь прощения? Часто ли обязан я умирать за то, что там не умер? ЛОГИКА НЕСЧАСТЬЯ К несчастью присовокупляю немного счастья. Оно необходимо хромому и пугливому несчастью. Несчастье всякое – всегда несчастье,

109

ЭРИХ ФРИД

оно наш спутник. Взгляд замутнён, но похищает свет, для вынужденного восприятья, чтобы хоть раз увидеть, всю логику несчастья, и мы обязаны любить классическую тягу к ней, свободную от искажений, и предрассудков разных, чтоб мы наверняка смогли понять: в несчастье – счастье. ПЕРЕЧИТЫВАЯ ПАУЛЯ ЦЕЛАНА Только что читал о твоей смерти, – стремительной и жуткой. Крепко сжал зубы, представив её ясно. Пью горечь этой картины, что больно бьёт, и одновременно думаю, об ошибке, – что это твои стихи для рецензии. Отбрасываю приглашение в ночь. Знакомая песня, словно потусторонняя, умирающая. Песня будущего потусторонняя в её безвременье. Оно выпито, – это потустороннее пенье. Живёт только для размышленья. Не единичная песня потусторонняя – для человечества.

110

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ГЕЙНЦ ПИОНТЕК HEINZ PIONTEK (1925 – 2003) Я – АНТОН ПАВЛОВИЧ Симулирую здоровье. Протирая пенсне, наблюдаю за курьером. Как писатель, мудро заглядываю всем в глаза. Сочиняю сюжеты, словно ударяю тростью по ранам из яркого источника луны, и ледяным глыбам Сахалина. Господь напоминает мне о хвори, но я, не прекращая, пишу тексты о женской нежности, о мошенниках, о свежей зелени, о серости и глупости. Моя звезда свободно освещает мне описание «Вишнёвого Сада». Беру персонажей из поместья, и отправляю их в театр. Я стремлюсь открыть всем глаза на правду, делая паузы между репликами. Свой гонорар зарабатываю потом и энергией. Когда меня хвалят старики, исчезает дефицит здоровья. Юноши измываются над моим старанием. Они желают видеть сквозь перчатки, мою кровь. Я ощущаю её при сердцебиении.

111

ГЕЙНЦ ПИОНТЕК

Да, я не показываю этого, видимо, создаю симуляцию. У меня не хватает совести, чтобы просить отсрочку у лёгких. ПОЛДЕНЬ В ДЕРЕВНЕ Прогулка по кленовой аллее. На поле поблёкли колосья. Под трактиром томятся кусты чертополоха. Изредка, падают гроздья рябины, кровавя пыль. Гусиные лужи затоптаны лапами птиц. Почтальон возмущённо пишет хозяину письма. Жарок и горек запах ромашек. Над стальной дверью заброшено гнездо ласточки. Крестьянка с жёлтой корзиной идёт к воротам. Знойный полдень. В тени крестьяне вяжут снопы, ожидая хлеба и молока. В ПОЗДНИЕ ГОДЫ Постоянно загоревший монах едва волочит ноги, с иссиня-чёрными волосами, – растягивая, проповедует знания. Горит вечерняя звезда. Словно овцы и козы блеют дрожащими голосами девушки, – почти невесты: «Спокойно одолей дорогу, не забывая обо мне…»

112

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА Утро несётся от острова… Оно тихо обращается своими холодными слезами только к луне. Она к утру прощается с любовью к вам и дорогим вам людям. Солнечный диск золотистее самого золота. ИЗ УСТ В УСТА Мы сидим с тобой за столом словно бы юбка с подкладкой, накрепко сшитые временем. Ты со мною согласна, – это ступор памяти нашей. Знаем шелест бровей и зубов, изгиб рук при слабой боли. Ты создала интимный ветер, ощутимый левой рукой. Наши беседы без уловок, наше молчанье прекрасно, из ночи в ночь по-разному. Без клятв о верности и свободе. Наша любовь без слежки, без желания удивлять. Когда придёт всему конец, – он уведёт прямо в могилу... Но у смерти своя тихая, подслеповатая правда, она вальсирует по жизни молча, сжигая силу. В КОМНАТЕ Ближе к пяти с наивно повёрнутыми ногами. Календарная спешка

113

ГЕЙНЦ ПИОНТЕК

влево, вправо. В остатке – через Грецию. Трубочный табак, фортепьянная музыка, – все радости. Немного смелости для аппетита к обеду. Быстро. Быстрее. Посуда перед дверью. Мой диван. Свет издевательский. Человек. Собака. Перерыв. Картины, – дорожки через мостки к набережным. Расплата своими зеркалами... Эти шелесты Богом забытых книг с литерами. Ладно. Итак, не позднее восьми. В семь, – в постель.

114

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ИНГЕБОРГ БАХМАН INGEBORG BACHMANN (1926 – 1973) ГИРЛЯНДА Из туч оставляю я крепкую. Дождь желает пролиться в пропасть. Дождь скачет на опереженье. Он стучит по ящикам с гулом. Ночью град глядит белым взглядом, Не минует ни одного угла. Ритмы дождя крушат молчанье. Блюзы его предлагают себя. ВАШЕ СЛОВО

Нелли Закс – подруге, Поэтессе. С уважением.

Ваше слово явилось ко мне, и торопится дальше и дальше сотнями сотен раз, бесконечно. Оно светит для всех. Слово желает всегда одного, – чтоб слово другое вести за собою в строку за строкой. Оно мне желает не спешить, прежде, чем решусь я чем-то его завершить.. И ещё желает оно произносить его жадно, вникая во всё изречение. Прекратив ненадолго ритм беседы, чтобы сердечным мышцам дать поупражняться. Оставьте, прошу я, оставьте, для точности слуха.

115

ИНГЕБОРГ БАХМАН

И если нету его, продолжаю я шёпотом, оставьте мягкое слово, пусть даже горчащее, для утешения. Не для утешения, тогда, обронённое. ДЕНЬ В БЕЛОМ Этот день я вижу берёзой. Белые волосы поднимаю со лба перед ледовым зеркалом. Дыханием я смешиваю волосы с молоком. Легко пенится утро, вдали уже светит солнечный диск, отражаясь рисунком-зайчиком на детских пальцах безымянным взглядом надолго... В этот день меня оставляют боли, я могу о них позабыть. Я люблю его до белого каления за тот английский совет, данный мне за учёбу полёта. В этот день благодарна я альбатросу за помощь переплыть автограф страны к горизонту моих предков, подвешивая переход к моему баснословному континенту, где меня любезно оборачивают в саван. Я люблю слушать звуки лебединой его песни. БЕЗВРЕМЕНЬЕ Начинается трудный день с исчезновения безвременья,

116

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА маячившего на горизонте. Зашнуровываешь ботинки, и прямо из дому направляешься на рыбную ловлю, где разгуливает холодный ветер. Сквозь низкую зелень едва пробивается свет. Ты обращаешь взгляд к туману: исчезновение безвременья с маячившего горизонта. Торопишься по песку на берег. Изгородь высоких тонких стеблей. Ты швыряешь в них слово, – эхо старательно подхватывает его, прощаясь с ним словно после жаркого поцелуя. Разглядываешь шнурки на ботинках. Решаешься идти на охоту с собакой, зашвырнув рыбу подальше, в море, пробираешься сквозь гущу кустов. Так начинается трудный день. БЕЗ ДЕЛИКАТЕССОВ Не более, чем мне понравится, пусть даже я снабжу метафорой с кровавым соком миндаля. Перечеркнув немного синтаксис, за цветовой эффект примусь. Не стану череп свой ломать по пустякам. Хочу начать я изучение со слов (они есть в школьном словаре) – СТЫД, ГОЛОД, СЛЁЗЫ. В ТЕМНИЦЕ С неподготовленным рыданием в отчаянье не впасть

117

ИНГЕБОРГ БАХМАН

(отчаянность грызёт меня), по всяким и без всяких поводов, к тому же при упадке сил, ищу я постоянно выхода. Не оставляю сочинительства, – оно мне помогает жить. А многие спасенья ищут: к Всевышнему с мольбой о помощи. Но я себе лишь ассистирую, беря воспоминанья в плен. И к свету подвожу уверенность, что зрение и слух прокормят, и тексты будут в помощь им… Я следую свободе гласных звуков, перемежаю их всегда с согласными. Должна я с головною болью, и судорогой в пишущей руке, в бессоннице круглогодичной, бумагу вечную взрывать. Бросать в корзину тексты слабые, переплетая: я, он, ты и далее, и далее. Где Он? (Чтоб получился Он другим) Ведь часть свою должна я выверить, – не затерялась чтоб она. ЭМИГРАЦИЯ Я – ходячий покойник, без общества, без стран и префектур. Незамечена в золоте городов, и в зелени стран. Я для всех закончена, никем не учтёна. Разве что ветром, временем и звуком.

118

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА Я не могу жить среди людей. Я погружена в немецкий язык, – это облако во мне. Я охраняю его, как жильё, оберегаю от других языков. Оно слегка затемнится только звуками дождей, редко летящими. В светлых зонах оно несёт свои звуки вниз. СТРАНА ТУМАНА Мой дорогой, зимою под утро возвращаюсь я из леса, полного зверьми. Лисица там теперь хохочет, и облако дрожит, и мне за ворот снег метёт, и хрупкий лёд с собой несёт. Мой дорогой, зимою лежат деревья друг на друге, переплетясь ветками, и вороны бросают гнёзда. Когда смеркается здесь, ветер себе пристанище находит, меня к охоте пригласив. Мой дорогой, зимою в ночи, при рыбной ловле, воды журчащей перебранка с дыханьем рыбных плавников, – они открыты взгляду с берегов. И стаи рыб плывут легко и шумно в круговороте водной ряби. Вблизи, на дичь уже идёт охота, – азарт с восторгом в ней переплелись. Подстреленная дичь кричит истошно, и падают в крови они на поле. Я вижу чётко, как их гаснут горла, – охотники в них целятся умело, а мне всё это не всегда под силу.

119

ИНГЕБОРГ БАХМАН

Вы вероломны, дорогой мой друг! Я ощущаю, что вы где-то, рядом, парите над туманною землёй, и бороду соломинкой лаская, лицо у вас холодное, как лёд. Но слово ваше надо мной витает, хоть ваш язык и непонятен мне. И стала ясной мне страна в тумане, – её я взглядом стала поглощать.

120

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ВАЛЬТЕР ХЕЛЬМУТ ФРИТЦ WALTER НELMUT FRITZ (1929 – 2010) МИКЕЛАНДЖЕЛО Ему трудней всего работалось с мрамором. С крупными блоками работал он неохотно. Постоянно, на скошенной Арно*, когда на барках, Флоренция труднодоступна. Вечно спорил он с учениками, – те искали причины, чтоб его обмануть. Ради искусства он терпел всё, обзывая себя беднягой, глупцом, пригодным лишь для изготовления вина и сыра, или детской забавы. Так, подписался он как-то под краткой запиской. Он ругал волнорезную дамбу, желая ей смерти, как обычный крестьянин… Умер он в Риме, и не хотел быть похороненным в своём городе. Племянник решил отправить его останки во Флоренцию, упаковав их в большой тюк и адресовал Вазари**

*река во Флоренции **друг Микеланджело, художник и искусствовед

121

ВАЛЬТЕР ХЕЛЬМУТ ФРИТЦ

ПОЛЬ ГОГЕН Он твердит, что сердце его не стремится в землю. Он умрёт под пальмой, в хижине, которую хотел построить. Его последняя картина, – «Деревня в снегу в Бретани». В память его стучало время, когда он писал эту картину в комнате, где были радость и разочарование для зрительного восприятия. АННЕТА* Она возвращается к прежнему. Звон от треска льда, распускаются почки. Сонными глазами, уставшая, покашливая, мечтательно вглядывается в прошлое. Взглядом спешит в Меерберг, переносится туда своими словами. Словно в зеркало, приглядывается к ним, терпеливо, вдумчиво, вроде ищет там их отражение озёрной глади. *Аннета Дросте-Хюльхоф (1797 – 1848) – великая немецкая поэтесса.

122

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА МАРИЯ ЛУИЗА КАШНИТЦ В один из дней к ней придут дети после игры в мяч, к вывозу фруктового урожая. При этом они подумает, что это не одно бесконечно глупое дело вместо отдыха. К тому же отчётливая, деревенская суета воспринимается иначе, чем садоводство, побелка деревьев, кладбищенские стоны, шорохи ручьёв и лугов, утёсов на новых горах. К тому же, она думает, по старинке, о деревенских изображениях с их крошечными, как птицы, домиками, которые можно утопить в одном взгляде. Быстро, в одно восприятие, можно удовлетворить своё любопытство к жизни, словно рассеянную волну, как мгновенную догадку, пересилив страх людей, словно на фигурах из дерева или камня, как это было в старину. КОЛУМБ Как-то я отправился к Колумбу в один из Генуэзских переулков, почти что рядом от его жилища. Он находится там, куда Колумб вернулся из третьего своего похода,

123

ВАЛЬТЕР ХЕЛЬМУТ ФРИТЦ

наметив новый материк, об этом он проговорился как-то, – так старики болтают чепуху. Он времени достаточно имел, чтобы обмозговать, как новый Рай открыть. Он времени теченье наблюдал, его он поселил в свои дерзанья… Он точно знал: Кастилия значительно красивее всего. Он принял, как свежий поцелуй Судьбы тот случай и учёл его. И он решился не противиться судьбе, и испытать её в походе.

124

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ГЮНТЕР КУНЕРТ GÜNTER KUNERT (1929– 2019) ЛЮДИ Много высоких и малого роста жили, живут и останутся после. Если планету окинете взглядом, люди повсюду: вдали или рядом, сверху и снизу, со мною и с вами, утром и вечером – целыми днями. Малое выглядит выше большого, – это в руках человека любого. Рост человеческий – это не званье, но заслужить похвалу и вниманье можно за тот результат от работы, что выполнял для себя и кого-то. Думает тот о себе, и, конечно, помощь другим он предложит сердечно. Вот, что присуще хорошему люду разного роста, – всегда и повсюду. Длинен иль короток, но тем не менее, всех поддержать – наше предназначение… Много высоких и малого роста жили, живут и останутся после. ЭМИГРАЦИЯ 1. Взгляд твой стал чужим: скачет вверх и вниз, И шагает вовсе слабо. Держат зеркала картину мира на себе, В этом вся беда твоя. 2. Спешка вечерами прекращается, – Затем, ночь в тумане тонет в тишине. Окружён ты тысячами стен чужих, – Всё запрещено тебе, кроме солнца.

125

ГЮНТЕР КУНЕРТ

3. Вместо всяких новостей – полное молчанье. Надо всё забыть, забыть с утра: Дороги и привычки отбросить. Поездка домой? В этом ничего хорошего. МУТАЦИЯ Камни растут на земле, оттуда выходят хлеба ростки, и слышно дыхание леса. Там ложатся складки земли, взрыхляя тропы для трав, для камней и всего прочего, не думая о сонных облаках, о милости к листьям, мечтающих о полётах с наступлением ночи, – блёклых, в объятьях песка, полных торжества, как головы без лиц, из земельного грунта, такого же, как они. ЖИЗНЬ НАСТИГНЕТ Жизнь настигнет повсюду, даже в подземке, на углу, возле труб остановки «Stadtmitte», обо мне не забыв, в грудь ударит, в неё вгоняет свой шар, распушит шевелюру, и повиснет на звёздах, и в дугу их свернёт, словно бы в кинофильме. Этим самым докажет, что преграды ей нет… По движению поезда настигает она пассажиров по-разному.

126

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ИНЦИДЕНТ В один момент я книгу растерзал. Кружится алфавит, отставив мне лишь память о правописанье и чистоту страниц без языка. Рассыпалось повествованье. Мне остаётся только чистить, – оно того достойно. Кто я такой? Уменье и желанье есть, их надо бы не растерять. Вгрызаюсь молча в текст, вокруг него скачу, как с неводом – хочу, чтоб он принёс мне свой улов. Затем сложу уставшие абзацы, и их пущу на старую площадку. ЖИЗНЬ НА ОБОЧИНЕ Немного получаю от природы. Однако, есть предлог для размышленья. С утра какую-то новинку вижу. Вот, три косули плавно пробегают вдали, но это длится лишь мгновенье. На них гляжу я из открытого окна, затем свет выключаю и и погружусь с тьму. НА УЛИЦЕ ПРИНЦА АЛЬБРЕХТА В центре города разверзлась земля – бункер выложен плитами, вроде бомбоубежища. Место пыток для истязаний заключённых.

127

ГЮНТЕР КУНЕРТ

УТРО Свет сейчас довольно странный. Лица гладкие, как бархат. Дышишь пылью ты и гарью, когда ж дыханье станет чистым? Райнер Рильке вдруг явился ниоткуда, без двери… Сны останутся навечно, будто время отменили. Бессловесно опустились руки, – это для питанья дня. Не повторно то, что было, сколь чувствительно оно. Шар пусть только улетает, Жаль, но он стоит на месте. с этим я вполне согласен, пусть всё будет так, как прежде.

128

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ВОЛЬФГАНГ ХЕДЕКЕ WOLFGANG HADECKE (род. 1929 г.) ГЕОРГ ГЕЙМ* 1. Словно охрипшая птица каркает с трибуны, стуча крыльями. Холод. 2. Ежедневно, с перерывами на ночь, голова якобинца вздрагивает в дурманящем тумане. Кокарды. Залпы. Враждебно прокуривая свои стихи на свету, топчет их сапогами. Заставляет себя их ненавидеть. 3. Смех. Обычный смех, безличный. Часто носится по льду Хафеля, под кудрями серых облаков, словно сама Офелия. 4. Хохотом вытягивает свой острый язык в поэзию. Гекуба желает плясать, выбрасывать непокорные коленца, как плетёные канаты своей улыбки. (так барабанит негр, почерневший от зноя,

129

ВОЛЬФГАНГ ХЕДЕКЕ

на вершине баррикады, сидя на корточках, как Бог в городе, разбрасывая свои кости. Он пьёт из кувшина. Барабанит и пьёт, и луна падает с глухим звуком. 5. …вечный возлюбленный девичьих грёз в ежедневнике взволнованно записывает формы пятидесяти эмоций идеала, помогая этим, смеясь и легко открывая свои нарывы. Рядом, лучше всего с продажными дамами, употребляя их, как носовой платок служащий, или нищий, вытирающий лысину, может, как турист в двухнедельном отпуске, считающий оплату за апартамент… Спешит на бал в карете, всё ставит на кон, испытывает отвращение к отцу, пишет, встречает, катается, пьёт пиво, выражает сочувствие боксёру, заботится о своей посмертной славе… 6. Свободно всё индексирует на утренних представлениях изогнутых, зеленоватых льдин. Холодом скован рот, холод в глазах, холод в почках. Назад путь отрезан. Готовится к смерти, – она на подходе. Он уже рядом, – этот зелёный цветок. *Георг Гейм (1887 – 1912) – немецкий поэт-экспрессионист, утонул в реке Хафель.

130

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ЭВА ШТРИТМАТЕР EVA STRITTMATTER (1930 – 2011) ЗВЁЗДНЫЙ ВЕТЕР Напряженье исчезло. Луна. Луна в сентябре. Светел вечер. Он ярок от света. Мечтою комета воплотилась в слова. Часть речи. Холодно ль, жарко. Ветер затих. Место всему ожидает стих. Вот и звёздный ветер плывёт. Луна в сентябре. Жизнь идёт. ЗАСУХА Вся страна словно степь. Нет дождя. Травы сохнут, мечтая о влаге. Тлеет зной, в ритм жизни войдя, и скукожились стебли и злаки. Прежде. зелени калейдоскоп разносил всюду благоуханье, и казалось: «Всемирный потоп» был не просто волшебным преданьем. СТИХИ ВОЗМУЩЕНЬЯ Люди бросают меня в возмущенье, – требуют больше, чем я отдала. Числят за мною долгов возмещенье, те, что я. вроде бы, им не внесла. Имя моё треплют снова и снова, требуют тексты все переписать. Чтоб я внесла в них новейшее слово, старое, напрочь, оттуда изгнать. Будто ушла от реального быта, и я во многом давно не права. И мною новые, вовсе, забыты те, что для жизни достойны, слова.

131

ЭВА ШТРИТМАТЕР

ПОЛУПЕЧАЛЬ (вариант)

Я замерзаю изнутри. Читаю нервно корректуру своих стихов из новой книги. А, может, их читаю сдуру, себе самой придумав иго. Меня безжалостно стыдят, другими видеть их хотят. Чтоб не был громок шелест ветра, спокойней бы писать о том. Оставить прозе места в нём, трезвее ритм кордебалета в стихах, чтоб стал скромнее том… Стихи, – наркотик, безусловно, нельзя читать их тихо, ровно. В полупечали, хоть умри, я замерзаю изнутри… ЗИМНЕЕ СОЛНЦЕ Голубизна и розоватый снег, и солнце робкое озёра красит. Себе там обеспечило ночлег, что делает всё это, как бы. наспех. Да ладно, пусть слепит оно глаза, но пусть озёрную ласкает бездну. Прохладой не ослабить тормоза. – её лучи вовсю танцуют, резво. На кронах примостился красный луч, весь хутор и жильцы во власти неги Вдыхают аромат, что прёт из туч, из воздуха, запутанного в снеге. И безразлично. День вокруг иль ночь, иль власть луны. Всё надо превозмочь.

132

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ХАНС-ЮРГЕН ГЕЙСЕ HANS-JURGEN HEISE (1930 – 2013) АРТЮР РЕМБО В ХАРРАРЕ «Ave, Maria!» – причитает мать, – он выдыхает только «Аллах-Керим!» Варварски, с пеной у губ, нервно звучит лазурное созвучье. Детство его навсегда закончилось, сломалось о «Пьяный корабль», и выброшено за борт, как оторвавшаяся щепка. Он завернул себя в бурнус своих дивных стихов, – в ситцевый тюк молчания. (Забыл спрятать своё сокровище от откровенных ударов судьбы, – этой ледяной глыбы, – под звезду). Шарлевилль, – превыше всего даже всей Абиссинии. В КОНЮШНЕ Опьянены велосипедные спицы, когда возвращается мой отец в деревню, с добычей своей нехитрой. Луна звенит и немного светит, как медный грош в кошельке. Лягушка поквакивает в канаве песочной картофельной кожурой, и чем-то ещё, зелёным, вроде бы, – это хруст от колёсной шины. Нервно идёт она к сновиденью в холодных конюшенных нечистотах, что прилипли к сарайным вилам.

133

ХАНС-ЮРГЕН ГЕЙСЕ

Ни полная дама, ни дети её, Магда и Берта, не желают чистить конюшню. Все лошади распряжены. Морозно, но душно от плесени. Скоро появится экипаж, – с него надо тут же снимать поводья, после долгой и мокрой дороги. ЭМИЛИ ДИККИНСОН* Небо сверкает, но мир крайне узок. Садовые тропы ведут прямо к дому. Плюш их тёмен со скуки. Домашние блюда, – кухонная еда. Затем, – безделье. Не стоит касаться вечности. Под окнами сорная трава всех видов. *Эмили Диккинсон (1830 – 1886) – американская поэтесса. Повлияла на мировую поэзию ХХ века.

134

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ЭККАРТ КЛЕССМАН ECKART KLЕSSMANN (род. в 1933 г.) Э. Т. А. ГОФМАН У ОКНА Берлин напоминает Рим, взглядом из Венеции, направленным к Шпрее. Ему видна, из углового окна, принцесса Брамбилла. В нежном глазном яблоке – откровенна Ундина. Голосок принцессы напоминает ему притворство знакомой возлюбленной. «Моё материнство ещё молодо». Однако, ломит спину, и лишь язык взволнованно диктует кончину, бессловесно вращаясь в сторону стены.

135

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ВОЛЬФ БИРМАН WOLF BIERMANN (род. в 1936 г.) ЛЕСТЬ РУКЕ Лестью руке называют японцы морем отполированный камень, – большой, который не спрятать в руке, малый, чтобы зажать в кулаке, но для лести камня моей руке, имеется пятеро глаз. Окружность камня скрывают пальцы, они поглощают его объём, как гладкость моей бутылки, создаёт для него пропасть... Нечем поймать лесть для руки, закон массивности камня исчез. Отклонено его совершенство, и совершенство его формы. Так и в стихах даже этих. РОДИНА Я слышу брань, но я ищу покой. Готов я жизни броситься в объятья. Жаль только, век уж больно краток мой. Когда бы всё имел, то смог отдать я. Я обожаю всех своих друзей. По Родине мой голод бесконечен, м смерть зовёт последовать за ней, Да только с ней я избегаю встречи. Увидеть сон. Проснуться поутру И чашку чая выпить с бутербродом, И помечтать, отбросив мишуру, Чтоб разрешить проблемы мимоходом. А в вечно молодой своей войне Все тяготы выдерживать умело. С победой, – поражение во мне. Любовь, обычно, посещает смелых.

136

ВОЛЬФ БИРМАН С тобой мы жажду утолим в вине, О, женщина! Вакханка дорогая. Давай прижмёмся мы спиной к спине И вместе полетим. Куда? Не знаю. Ответ мой будет необычно прост: Тебе балладу сочиню я, если Вновь отрастёт у саламандры хвост. Так, люмпенами создаются песни. Повсюду грубость, но мне милей покой. Я жизни наслаждаюсь благодатью. Не продолжителен миг жизни мой, Всё, что смогу нажить, готов отдать я. Я пожираю всех своих врагов, – Настроен мстить им всюду и всегда я, Там смерть, – она зовёт меня в свой кров, Но оказаться там я не желаю. ЯБЛОНЯ Одна только яблоня во всём нашем саду, из старых деревьев, ещё сохранилась. На ней красивые красные яблоки, – сочные и большие, всем нам на радость. Их лопать желают: он, ты, я, даже дрозды и ослы, и сверлят червяки постоянно… К вопросу о яблоках? Вчера вдруг влетел первый холодный ветер, пока ещё слабый. Значит, осень пришла.

137

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

РЕАЛИЗМ БЕРТОЛЬДА БРЕХТА Брехт – изломанный мир, – он предъявляет его отражением в зеркалах. Это нам не в новинку, ибо мы также показываем изломанный мир, в зеркалах, без утайки. СОЛОВЕЙ В ГАННОВЕРЕ Я иду с концерта «зелёных», на парковке слышу трели соловья, сладостные в сумерках наставших. К «Форду» подойдя, я глупо улыбаюсь, и вращаю долго ключик зажиганья, кажется, что трели лишь приснились мне. Оказалось, что ещё могу я быть достойным, милым немцем, напевая сладостно в сумерках наставших, прямо посредине города большого, точно так, как в молодости, когда был здоров. * * * Я могу любить только то, что приносит дружба: эту страну, этот город, эту женщину, эту жизнь. Всё, что достойно любви: немного страну, чуть-чуть город, сильно женщину, но жизнь, безраздельно.

138

ВОЛЬФ БИРМАН КАДДИШ В клочья разорвано сердце моё. Та дорога, как привидение, как баррикады, сложенные из криков в каменных ручейках, цветами из человечьего мяса, с красной кровью еврейских детей, молодчиками у Парламента, в месиво из гусениц танков. Не бывает ни в чём гарантий, – драконьи приказы подписаны холодными, большими руками: сделав сиротами, лишить родных, без исключенья, еврейских детей. Я вижу эту картину во сне там, где бесчинствует сброд, готовясь к новому погрому.

139

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА УЛЛА ГАН ULLA HAHN (род. в 1946 г.) МНЕ Если захочешь всё я возьму: назад: слёзы свои струёю из глаз, смеха полёт летящий из губ прямо в тебя, коль ты пожелаешь всё возвратить, – всё, что захочешь. Даже более, чем снова назад. Быстрее, чем поезд помчусь я к тебе по плитам, лугам. Май. Каждый приезд, и прощанье с тобой тяжко. Каждое слово приходит назад в горло моё… Я приму всё, что бы ты пожелал, с отдачей себя. САМА (ОДИНОЧЕСТВО) Я крупная и широколицая, однако, страшусь и устаю, как все, даже сейчас, перед оттепелью, как малыши, или беременные. Идёт подготовка к началу года. Я совершенно одна, не имею пары, так с прошедшего года. Страх перед новым не проходит,

140

УЛЛА ГАН нет желания искать новое, что б заинтриговало. ГЕРТРУДА КОЛЬМАР* На моих коленях стопочка подаренных фотокопий. Читаю медленно. С первого до последнего листка окунаюсь в Ваше время жизни. Полное отсутствие радости. Глотаю Ваши воспоминания со слезами горечи и сожаления. Живу жизнью далёкого прошлого, – всё кануло в небытие ушедшего, в масштаб Вечности. Свободно шагаю по изгибам Вашей судьбы, приняв Ваше «согласие выставить себя несколько вперёд», – как пишете Вы. Читаю медленно. Нам неизвестно, где умерли Вы. Нам неизвестно, когда Вы умерли. Известно лишь, кто убил Вас. В последнем письме читаю: «Что-то гладкое, смешное»… Обещания. Планы. Сердечный привет. Читаю медленно. Опять, и заново. Подряд. *Гертруда Кольмар (1894 – 1943) Немецкая поэтесса. Погибла в Освенциме.

141

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА

Я – ЖЕНЩИНА Я – женщина. Мужчина! Можешь позвонить хоть раз, когда тебе наскучит телевизор. Я – женщина. Мужчина! Можешь пригласить меня. когда появится нужда в общенье. Я – женщина. Мужчина! Сделай предложенье мне с тобой устроить свадьбу. Я – женщина. Мужчина! Можешь согласиться иметь со мной ребёнка. Я – женщина. Мужчина! Думай, может я нужна тебе для жизни и любви. ТЯЖЕСТЬ Ты можешь у меня остаться надолго, если хочешь. Оставь в покое седину мою, и волосы не трогай... Неважно, любишь ли меня, и хорошо ль нам вместе? Не стоит напрягать мозги, есть ли любовь, иль нет? Обманчива ли наша страсть, иль напряженье? Что остаётся сохранить, иль потерять?

142

УЛЛА ГАН ДНИ И ГОДЫ Вагоны мимо проходят. Они заполнены углем. Мужчины слева, женщины справа. В одном из вагонов ванна. Обувь всех сложена вместе, Купленная на распродаже. Волосы всех подстрижены у одного парикмахера. все направляются в ванную, Все хотят искупаться. В ванной сильно натоплено, Там тепло и комфортно. Пар поднимается наверх, словно туман горячий.

143

НЕМЕЦКИЕ ПОЭТЫ ХХ ВЕКА ОГЛАВЛЕНИЕ От переводчика .........................................................................3 СТЕФАН ГЕОРГЕ ....................................................................6 РИКАРДА ГУХ .......................................................................12 КРИСТИАН МОРГЕНШТЕРН.............................................17 ХУГО ФОН ХОФМАНСТАЛЬ..............................................23 РАЙНЕР МАРИА РИЛЬКЕ ...................................................27 ИОАХИМ РИНГЕЛЬНАТЦ ..................................................32 КУРТ ТУХОЛЬСКИЙ ...........................................................34 ИВАН ГОЛЛЬ ......................................................................36 КЛАРА ГОЛЛЬ .......................................................................44 НЕЛЛИ ЗАКС .........................................................................46 ГЕРТРУДА КОЛЬМАР .........................................................51 ОЙГЕН РОТ............................................................................56 БЕРТОЛЬД БРЕХТ ................................................................58 ЭРИХ КЕСТНЕР .....................................................................61 МАРИЯ ЛУИЗА КАШHИТЦ ...............................................67 РОЗА АУСЛЕНДЕР ................................................................71 ГЮНТЕР АЙХ ........................................................................77 МАША КАЛЕКО ...................................................................81 ХИЛЬДА ДОМИН ..................................................................85 КАРЛ КРОЛОВ ......................................................................90 КРИСТИНА БУСТА ..............................................................97 МИХАЭЛЬ ГУТЕНБРУНЕР .................................................99 ПАУЛЬ ЦЕЛАН ....................................................................100 ЭРИХ ФРИД .........................................................................107 ГЕЙНЦ ПИОНТЕК ............................................................... 111 ИНГЕБОРГ БАХМАН ......................................................... 115 ВАЛЬТЕР ХЕЛЬМУТ ФРИТЦ ............................................ 121 ГЮНТЕР КУНЕРТ ..............................................................125 ВОЛЬФГАНГ ХЕДЕКЕ .......................................................129 ЭВА ШТРИТМАТЕР ............................................................ 131 ХАНС-ЮРГЕН ГЕЙСЕ ........................................................ 133 ЭККАРТ КЛЕССМАН ......................................................... 135 ВОЛЬФ БИРМАН .................................................................136 УЛЛА ГАН............................................................................140

144