PLUG #42, 04.2017 by PLUG

ЖУРНАЛ О ДРУГОЙ КУЛЬТУРЕ / ВЫПУСК 42 / АПРЕЛЬ 2017

СОДЕРЖАНИЕ 3 4

ОТ РЕДАКТОРА

14 20 30

STAN KALININ

МУЗЫКА

МИССИОНЕРЫ ДЖАЗ-ФАНКА ESTRADA ORCHESTRA

СТИХИ

42 46

НИКОЛАЙ КАРАЕВ

ИНТЕРВЬЮ ЛЮДИ МЕСТА ИСКУССТВО ДУМАТЬ

ИСКУССТВО ДУМАТЬ

ПЛЕНКИ БУДУЩЕГО, ИЛИ РАЗ ОШИБСЯ — НА ВСЮ ЖИЗНЬ ПАМЯТНО

РААДИ И ШРАМЫ СОВРЕМЕННОСТИ В ЭСТОНИИ О МОЛОДОМ РОССИЙСКОМ ИСКУССТВЕ ИЗ ПЕРВЫХ УСТ

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ В СТАЛИНСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ

ГЛАВНЫЙ РЕДАКТОР Олеся Ротарь КОРРЕКТОР Екатерина Батракова ВЕРСТКА Диана Дидык ИЛЛЮСТРАЦИЯ НА ОБЛОЖКЕ Кристина Вербицкая Использование материалов журнала возможно только со ссылкой на источник, с указанием номера выпуска и даты публикации. Все права защищены. По вопросам размещения рекламы обращаться по адресу: plug@plug.ee

WWW.PLUG.EE / FACEBOOK/PLUG.EEE

ОТ РЕДАКТОРА

Провинциальный польский городок близ Кракова, известный своими соляными шахтами и санаторием. Импровизированная библиотека в зоне отдыха гостиницы, состоящая по большей части из оставленных постояльцами женских и детективных романов. На русском можно почитать Шелдона, Маринину, Баха, Агату Кристи. Из всех этих книг с мягкими потрепанными обложками выделяется одна: формат А5, твердый переплет, имя автора — Владимир Железников — вроде как знакомо со школы (позже понимаю, что это он написал «Чучело»). Открываю книгу, недоверчиво смотрю на черно-белые картинки школьников в пионерских галстуках, из любопытства начинаю читать. Язык повествования легкий, бурлящий, красочный — просто филологический праздник какой-то! Затрагиваемые темы, как может сперва показаться, довольно пафосные: жить по совести, заступаться за незаслуженно обиженных, отстаивать справедливость в любых условиях. Но автору удается избежать назидательного тона, и становится совершенно ясно, что ведь иначе и вправду быть в этом мире нельзя. Лично я порой должна себе об этом напоминать. И я искренне завидую людям, для которых жизнь по совести естественна и единственно возможна. В этом номере вы встретите именно таких героев не нашего времени. P.S. А в гостиничной библиотеке стало на одну достойную книгу больше: уезжая, я решила оставить там свежепереведенный на русский язык роман Андруса Кивиряхка «На краю света. Картинки из жизни хороших людей». Олеся Ротарь

#42 / апрель 2017

ИНТЕРВЬЮ

Без названия, 2017

ИНТЕРВЬЮ

Пленки будущего, или Раз ошибся — на всю жизнь памятно

Как ты начал заниматься фотографией и понял, что именно этот вид искусства тебе близок. Кто твои учителя? До 20 лет я вообще никак не был связан с фотографией, занимался графическим дизайном. Мой отец в году 2002 купил себе только что появившуюся 2-мегапиксельную цифровую камеру. Естественно, я взял ее поснимать, и меня все это дело крепко зацепило. Какое-то время спустя в машине отца моего друга, который работал

таксистом, японский турист забыл свою 35 мм камеру — она опять же попала ко мне. Возникло притяжение. Это была старая пленочная камера с простейшим экспонометром, и я не особо знал тогда, что с ней делать, поэтому отложил. Поснимав цифровыми камерами около года, я вернулся к ней и понял, что, как бы парадоксально это ни звучало, пленка — это мое будущее (хотя все вокруг говорило об обратном). До 2008 года я продолжал снимать на цифру, но все глубже и глубже погружался в мир пленки. На тот момент у меня уже была большая студия, #42 / апрель 2017

Беседовала: Эви Пярн / Фото: Максим Мёдов

⁄

Максим Мёдов (р. 1983) — разносторонне талантливый человек: успел поработать в дизайне и в театре, но остановился на фотографии. Будучи фотографом-самоучкой, получил множество призов в области фотографии в России (Photoawards 2008), Эстонии (Aasta Portreefoto 2010, Fotokuu 2011) и США (F-Stop 2011, PF Magazine 2010). Лауреат стипендии Artproof в 2014 году. Участвовал в коллективных и персональных выставках в Эстонии, США, Германии, России, Индии. С 2003 года экспериментирует с пленкой. Хрупкость и непредсказуемость фотопроцессов завораживают Максима. За годы работы с пленкой он изобрел свою авторскую технику. Основные лейтмотивы в его творчестве последних лет: современное общество, городской пейзаж и его влияние на человека, течение времени, нарратив и поэтичность фотографии. Интервью Максим дает редко и соглашается на них неохотно. Но при этом он потрясающе искренний и открытый собеседник.

ИНТЕРВЬЮ где я занимался рекламной и фэшнфотографией. Хватило, думаю, мне на всю жизнь — я понял, что так сильно связывать фотографию с коммерцией я не хочу. Любимое дело не должно угнетать. Я бросил все и уехал в Непал на три месяца. В Непал ты поехал искать просветление? Я поехал за перезагрузкой. Я реально устал от этой коммерции, одинаковых девочек-моделей вокруг, от платьев, вещей и т. д. В Непале камера была с собой? Конечно, я взял свою пленочную камеру. Именно там я понял, какие фотографии я хочу делать в ближайшие годы. Когда я сделал свою первую серию работ о Непале, то был поражен

фотографии. В какой-то момент я был замечен, и у меня появились интересные контакты, небольшие заказы. Но на данный момент для журналов я не снимаю. Сейчас ты проявляешь все сам? Да. Я живу в однокомнатной ласнамяэской квартире, из которой сделал фотолабораторию. Понимать и контролировать процесс — очень забавная штука! Работая с пленкой или же с альтернативными методами, совершенно по-другому ощущаешь весь процесс фотографии. Ты взаимодействуешь с ней в физическом мире, тебя не разделает монитор или экранчик камеры. Метод проб и ошибок — мой самый любимый: ты делаешь ошибку, но не понимаешь этого и идешь вперед, и это часто приводит к довольно интересным результатам. В работе с химией все

«Работая с пленкой или же с альтернативными методами, совершенно по-другому ощущаешь весь процесс фотографии». результатом — это было раз в пять круче, чем я ожидал. Приехав домой, начал сканировать все это дело и выкладывать в интернет — и понеслось! Журналы, журналы… Призы даже какие-то получил, ха-ха. То есть ты снова попал в коммерцию? Нет-нет, никто мне не платил за это. Ну вначале, по крайней мере. В интернете есть достаточно сайтов, где сидят люди, работающие и разбирающиеся в мире

очень гибко. Ну и самый кайф, конечно, уметь управлять своими ошибками и использовать их. В общем, это как у музыкантов в джазе: каждая ошибка — это возможность. Как бы ты обозначил жанр, в котором работаешь? Мне кажется, невозможно жить фотографией в рамках одного жанра. Я пробую все и перемешиваю все. Много снимал про город. Люблю наши таллиннские окраины. Сейчас я могу себя

ИНТЕРВЬЮ назвать, наверное, (долгая пауза, потом смешок) — хоть это и пошло звучит — арт-фотографом. Я делаю что-то на пересечении документальной и артфотографии. Пытаюсь смешать реальность с какими-то своими ощущениями, мыслями или предчувствиями. В последней своей серии «Self Defence» ты используешь какую-то секретную авторскую технику: получается черно-белая фотография с вкраплениями цвета, местами тонированная. Ха-ха, меня уже достали вопросы про технику. Все это вышло из проб и ошибок. Кто ищет, тот всегда найдет :). Кроме фотографий ты занимался видеоартом. Что это было? Ох, это было давно! Я снимал какой-то свой материал, миксовал его со всем, чем можно, например, с найденными на барахолках в Петербурге VHS кассетами. Это был 2000-2006 год. К сожалению, практически весь материал утерян: два жестких диска, на которых был бэкап, сгорели. Там куча всего интересного пропало, жаль. Где ты его представлял? На рэйвах и всяких подпольных вечеринках. Все началось с такого места, как Difference. Настоящий андеграунд. Я там многое увидел в первый раз. Например, видеоинсталляции Макса 3p. Ты также сотрудничал с «Другим театром»... Меня туда привел друг. Я впервые был за кулисами, естественно, все интересно, движуха. Хожу-брожу, смотрю.

Минут через пятнадцать меня хватает Наташа Маченене за руку (я тогда не знал, кто это), начинает трясти и говорить: «Давай снимай!». Так я там и остался на четыре года. Какое-то время делал афиши для Русского театра, но там все такое неповоротливое, традиционное. Лет пять назад театр, слава богу, для меня кончился, и началось кино. На данный момент что ты хочешь сказать своими фотографиями? Последние два года меня очень тревожу я сам, мои внутренние процессы. Я вижу, как моя личность трансформируется. Очень остро это ощущаю. При этом последние два года я не снимал. У меня был очень тяжелый период внутренней разборки и сборки одновременно, и это привело к тому, что в сентябре 2016 года я снова взял камеру в руки и за эти полгода снял три проекта. В общем, нааккумулировал. Так что в ближайшие годы увидишь, что я хочу сказать своей фотографией. Для меня остался не очень ясным круг вопросов, которые ты рассматриваешь. Я просто живу и путешествую, а с помощью отраженного света фиксирую какие-то интересные для меня образы, события или явления. На данный момент меня интересуют такие вечные вещи, как время, любовь, жизнь, смерть и т. д. Они настолько всеобъемлющие, что всегда находишь что-то новое. Сейчас много читаю и думаю о времени и истории. Кто на тебя повлиял? В свое время на меня произвели огромное впечатление две женщиныамериканки. Первая — это Sally Mann. Ты должна ее помнить: был скандал в начале 90-х после ее серии «Immediate #42 / апрель 2017

ИНТЕРВЬЮ

ИНТЕРВЬЮ Family». В основном она снимает на старые камеры большого формата 8x10, часто использует мокрый коллодионный процесс. Вторая женщина — это Diane Arbus. Ты тоже снимаешь на старинные камеры? Сейчас я снимаю на камеру формата 4х5, она не старинная, 80-х годов — моя ровесница. Мне понадобилось восемь лет, чтобы окончательно прийти к этому формату. Несколько раз я пробовал к нему подобраться то с одной стороны, то с другой. Когда снимаешь на большой формат, появляется куча мелких нюансов, о которых ты должен помнить и которые влияют на конечный результат. Совершенно другой ритм. Ну вот простой пример. В камере большого формата ты кадрируешь и наводишь на резкость по матовому стеклу, изображение на котором ты видишь в перевернутом виде и зеркально отраженным. И это только начало. 24 апреля в галерее «Draakoni» (Пикк, 18) у тебя открывается выставка «Self Defence». Эти работы ты снимал в течение 10 лет. Что послужило отправной точкой для этого проекта?

Без названия, 2016

Я очень хорошо помню эту отправную точку. Я шел по своему району, в Ласнамяэ на Линнамяэ, через пустырь, и там был залитый водой котлован. Зимой он застывал, и мы с друзьями, когда я был маленький, играли там в хоккей. 25 лет назад. Я посмотрел на него и подумал: «Он все еще здесь. Его надо сфотографировать». У меня с собой была камера, я его сфотографировал. Спустя неделю опять шел там же и увидел, что начались какие-то строительные работы и его засыпали. Помню, как мне стало

#42 / апрель 2017

ИНТЕРВЬЮ грустно, в этот момент я подумал: одно из любимых мест моего детства исчезло навсегда. Я живу здесь с пяти лет, с 89-го года. Пошел в школу, которая тогда еще достраивалась. В принципе, все, что я снимал, построено у меня на глазах, и ему столько же лет, сколько и мне. Очень забавно находить вещи, которые ты помнишь из детства, а они все те же, все на том же месте. Первая часть этого проекта обо мне, моей меланхо-

круг тебя — вроде бы ты один, и в то же время на тебя смотрят 100 000 глаз из этих маленьких окошек вокруг. Ты как будто находишься в состоянии вечной ностальгии. Да, снимая этот проект, я очень многое узнал о ностальгии, ха-ха. Но у проекта будет три части: не только обо мне и моем прошлом, но и о людях, которые тут живут, и событиях, которые тут происходят.

«Эстонское низкое, вечно серое небо, которое, кажется, вот-вот упадет тебе на голову — это моя зона комфорта». лии, страхе, размышления о том, как ландшафт влияет на твое самосознание. Почему это называется «Самозащита»? Я снимаю место, куда я всегда могу убежать и спрятаться, здесь я чувствую себя защищенным. На своей территории, на своей земле. Сейчас каких-либо материалов о Ласнамяэ существует, мягко скажем, очень немного, это касается и текстов, и фотографий. Думаю, лет через 50 мои негативы будут особенно интересны. В какое время ты обычно ходишь с камерой по Ласнамяэ? Не люблю снимать летом — летом я люблю отдыхать. В основном снимаю в межсезонье. Эстонское низкое, вечно серое небо, которое, кажется, вот-вот упадет тебе на голову — это моя зона комфорта. В межсезонье в Ласнамяэ все очень психоделично. Эти пустыри, это большое пустое пространство во-

Все эти работы представлены на нынешней выставке? Нет, в апреле я покажу только одну, первую часть. На ней будет представлен в основном ландшафт. Вторая часть — портреты, она про близких мне людей. И третья — архивы. Я ищу семьи, которые всю жизнь прожили в Ласнамяэ, и работаю с их фотоархивами и историями. Очень интересный материал. Надеюсь за года три-четыре со всем этим разобраться и показать зрителю. Тут возникает вопрос хранения. В мире цифровой фотографии все очень уязвимо — жесткие диски вечно сгорают. В этом плане пленка — материал более надежный... Да, отпечатки и пленка переживут меня. Если ты не хранишь их на улице, то они будут жить сотни лет.

ИНТЕРВЬЮ

Самозащита (Self Defence), 2007-2017 #42 / апрель 2017

ИНТЕРВЬЮ

Самозащита (Self Defence), 2007-2017

ИНТЕРВЬЮ Ты неосознанно выбрал более вечный носитель информации. Мне кажется, это он меня выбрал. Можно ли прожить в Эстонии, занимаясь исключительно художественной фотографией? Какова стоимость твоих работ, покупают ли их? И можно ли что-то заказать? У меня не получается жить только за счет арт-фотографии. Тут в Эстонии с фотографией все печально. По большому счету, это никому не интересно и рынка для фотографии тут нет. За прошлый год я продал тут всего одну фотографию. Цена зависит от многих факторов: размера отпечатка, бумаги, авторская ли печать или нет, тиража и, конечно, оформления. Иногда меня спрашивают, например, сколько стоит вооот эта фотография в раме 90x70 см. И когда ты называешь цену в 500 евро, очень удивляются и сразу теряют интерес. А то, что тут использован багет ручной работы из американского дуба, галерейное антибликовое стекло, натуральная хлопковая баритовая бумага, которая не потеряет своих качеств более 100 лет, — этому всему не придают значения. На сегодняшний день фотография сильно дискредитирована: с приходом цифровых камер порог входа в эту сферу стал настолько низкий, что куда ни плюнь — попадешь в фотографа. Поэтому пленочная или созданная автором от начала до конца по какому-нибудь старинному классическому процессу фотография становится делом элитарным и дорогим.

Кстати, а если такая фотография весит на стенке, и на нее попадает солнечный свет, она не поблекнет? Как я уже говорил, качественно напечатанная, например, на баритовой фотобумаге, под стеклом, она очень долго будет оставаться бодрой. А вот те снимки, которые печатают на принтерах в наших фотосалонах, продержатся максимум 10-15 лет. Твои планы на будущее? Основной план — это наконец-то сделать открытую фотолабораторию в Ласнамяэ, где каждый сможет поэкспериментировать с пленкой, печатью или альтернативными процессами. Надеюсь, что к концу этого года все уже получится. Ну и второй план — выставка, материал для которой я снял этой осенью и которую начинаю уже потихоньку печатать. Не могу сказать, где и когда она будет, — сам еще не определился.

⁄

Поcетить: Выставка Максима Мёдова «Self Defence» открыта в галерее «Draakoni» (Пикк, 18) с 24 апреля по 13 мая. Следить: instagram.com/eestikana/

#42 / апрель 2017

ЛЮДИ

Stan Kalinin: Мещанская умиротворенность творчеству не способствует

Беседовала: Олеся Ротарь / Иллюстрации: Stan Kalinin

Читайте в блиц-интервью с иллюстратором ПЛУГа Stan Kalinin о том, к чему приводит старомодный взгляд на искусство.

Какое событие, факт, знакомство поразили тебя за последний год больше всего, и как это отразилось в твоем творчестве? Я всегда, наверно, чересчур остро ощущал общественную несправедливость и проблемы, греховность уклада нашей жизни. Причиной тому послужили и обстоятельства личного плана. Порой некоторые явления я вижу слишком гипертрофированно, гротескно. В прошлом году меня доканывал абсурд и тщательно маскируемый расизм на моем теперь уже предыдущем месте работы. Этот гнев, смешанный с желанием выразить себя в отрыве от каждодневно примеряемой роли политкорректного и усердного наемного работника, вылился в работу «Столкно-

вение цивилизаций». На ней, помимо прочего, прослеживается абсурд ксенофобии, успешно навязанной как эстонскому, так и европейскому обществу в целом: Европа вынуждена сосуществовать с гораздо более пассионарной и отнюдь не обреченной на вымирание цивилизацией, чьи правила игры она, скорее всего, будет вынуждена принять. «Столкновение цивилизаций» и стала квинтэссенцией всех пережитых эмоций личного плана, смешанных с информацией о том, что творится в западном мире, о войнах, что идут и порождают полчища обездоленных и порой агрессивно настроенных людей. Эта работа о мелкобуржуазном окаме-

ЛЮДИ

Мир, который построил Билл, 2015

#42 / апрель 2017

ЛЮДИ

Столкновение цивилизаций, 2016

ЛЮДИ

#42 / апрель 2017

ЛЮДИ

Русское магическое сознание, 2015

нелом сознании, замешанном исключительно на правовых актах и бытовой нетерпимости, и сознание это обречено потерпеть фиаско после встречи именно с теми персонажами, которых я изобразил. При помощи какой техники ты рисуешь свои произведения? В последнее время использую филигранную технику — рисую тонкой

пигментной чернильной ручкой, что во многом аналогично рисованию тушью (хотя металлическое перо и тушь дают чуть больше возможностей для варьирования ширины штриха). Также результат можно сравнить с тем, как выглядят офорты. Я всегда тяготел именно к графике и рисунку, в меньшей степени к живописи и использованию цвета. Мои безусловные кумиры — великий эстонский график Эдуард

ЛЮДИ Вийральт и, конечно, классик графики Дюрер, чья неимоверно выверенная техника не устает поражать меня. Работать именно в этой технике я начал будучи студентом Эстонской художественной академии, где моим преподавателем был Виллу Ярмут (я обожаю его графический стиль, особенно плакаты). В определенный момент во мне что-то щелкнуло — я решил, что это мое, и начал создавать серию графических работ на социальные и злободневные темы. Техника эта трудоемкая — например, на создание «Столкновения цивилизаций» у меня ушел практически год. И в этом плане я старомоден: для меня искусство — это нечто, дошедшее к нам из тех времен, когда ценилось мастерство художника и духовное содержание работ. Это не тот случай, когда берешь холст, наносишь мазню, называешь это авангардизмом и вывешиваешь в галерее. Насколько важно для тебя, чтобы твои работы увидел зритель? При помощи каких каналов ты распространяешь свое творчество? Для любого художника важно, чтобы его работы увидел зритель, и я в этом смысле не исключение. Я отдаю дань возможностям пропагандиpoвать свою деятельность через социальные сети, но понял, что, например, Фейcбук не очень подходящий канал для продвижения работ моего жанра: они крупноформатные, детализированные и серьезные, поэтому создают слишком большой контраст с демотиваторами и фотками еды, да и последние как-то опошляют все. Поэтому я стараюсь выбирать более специализированные каналы: например, мои работы есть на behance.net, artmajeur. com, американский журнал Artbeat также выразил желание опубликовать

их. Еще я вел переговоры с немецкими галереями, так как в будущем, по завершении серии, намереваюсь сделать отдельную выставку своей графики. И конечно, большое спасибо ПЛУГу за предоставленную возможность сказать о себе миру. Хочу добавить, что на данном этапе я творю для будущего, ведь если есть художественные наклонности, то грех губить и задавливать их бытом. Иначе на финальном отрезке жизни придется сожалеть. Сперва у тебя рождается визуaл или же облаченная в слова идея, которую ты потом визуализируешь? Вначале рождается визуальный образ, который может быть примерным, но по мере перенесения на бумагу он уточняется и немного меняется. Образ этот скорее надиктовывается интуицией, нежели рассудком, мои работы эмоционально выстраданы — идеи приходят во время особого душевного настроя, который может быть даже тяжелым и мятежным. Спокойная мещанская умиротворенность творчеству не способствует. Чем ты занимаешься в свободное от творчества время? Моим последним образованием и сферой деятельности стал графический дизайн. Сейчас я работаю в рекламном агентстве «Таэвас». Помимо этого у меня есть своя небольшая фирма, тоже своего рода дизайнерское бюро. А когда-то довольно долго я занимался версткой скандинавских лайфстайлжурналов.

#42 / апрель 2017

МЕСТА

Раади и шрамы современности в Эстонии

Текст: Франсиско Мартинез / Иллюстрации: Мария Бончук Оригинал: KUNST.EE 2016/3 / Перевод: Олеся Ротарь Переод осуществлен при поддержке Совета по налогу на азартные игры

Антрополог Франсиско Мартинез пишет о многослойной истории места расположения недавно открывшегося Эстонского национального музея.

XX столетие — век ранее невиданных крайностей, парадоксов и столкновений различных исторических проектов, чему Эстония является ярким примером. Войны, оккупации и резкое окончание последних вызвали ряд радикальных отрицаний всего произошедшего и переворачивания фактов с ног на голову.1 Параллельно с изменениями в политике переписывалась история; что-то в прошлом казалось особенно грозным в своей жизнеспособности, а что-то — крайне эфемерным. И существует место, где противоречивые воспоминания и проекты модернизации переплетаются — это Раади. Поэтому открытие здесь нового здания Эстонского национального музея (в дальнейшем ЭНМ) предлагает отличную возможность подумать над тем, как в эстонской культуре представляют советское наследие.

Какова роль ЭНМ? Сегодня «архитектуру памяти» строят в виде музеев, памятников, практик поминовения и архивов, которые материализуют историю и указывают нам на то, что забыть, а что помнить, и также устанавливают канон, согласно которому это нужно делать. И все же, как заметил Шэрон Макдональд, не все музейные отношения с «прошлым» означают «мы помним». Порой они могут следовать стратегиям исторической памяти и внедрять политически заряженные романтизированные традиции.2 В случае с Раади мы имеем дело с бывшим русским-эстонским-нацистским-советским военным аэродромом на окраине Тарту и одновременно с землями поместья, столетиями принадлежавшими немецким дворянам. Липгарты владели 12 мызами с более чем 14 000 крестьян. Помимо этого в XIX веке они начали коллекционировать предметы искусства, и уже в 1912 году в Раади была создан примитивный аэродром.

МЕСТА

#42 / апрель 2017

МЕСТА За последние годы появилось несколько книг о Раади и его связи с ЭНМ. Все они концентрируются практически без исключения на «общей» судьбе этого места, эстонского общества и института музея, оставляя без внимания вопрос о том, какую же роль, собственно, должен играть ЭНМ.3 Символично то, что многих из тех, по чьему мнению роль ЭНМ состоит с том, чтобы охранять наследие, маркировать исторические события и определять национальную самоидентификацию, концептуальная открытость «Поля воспоминаний» (название проекта, выигравшего архитектурный конкурс на разработку нового здания ЭНМ, теперь так называется и само здание) разочаровала. Они считают, что строение должно было бы представлять собой модное проявление эстонской идентичности. В этой Эстонии национальному музею дается мандат определять, как концептуализировать и представлять прошлое, а также формулировать исторические нарративы. Делается это через буклеты, публичные экспозиции и мероприятия, равно как и посредством самого здания музея и его будущего места расположения. Используя все эти средства, ЭНМ отграничивает то, что нужно помнить, и создает своеобразное чувство принадлежности, помечая тех, кого помнят и о ком забывают, что и является двоякой задачей любой работы памяти. Руннель, Татси и Пруульманн-Вегерфельд недавно опубликовали исследование о дискуссии в медиа, которая предваряла строительство нового здания ЭНМ в Раади. Они показывают, что появившиеся в 2001-2004 гг. газетные статьи пробудили в старшем поколении эстонцев ностальгические настроения и упоминание Раади «вызывало блеск в глазах».4 В медиа новый музей стал символическим сооружением национального значения. В 2003 году решение основать музей в районе Раади даже сравнивали с «божественным деянием»5 или чудом, которое несет нам «память о погибшей Атлантиде».6 Свой вклад в дискуссию внесли многие интеллектуалы. Например, Марек Тамм признал за музеем историческую роль в «формировании эстонской нации», при этом подчекнув, что роли музея суждено меняться, так как «на сегодняшний день расцвет национализма остался позади».7 Однако главным образом люди воспринимали это решение как нечто унижающее, подрывающее эстонскую идентичность и в некоторой степени увековечивающее оккупацию.8 Некоторые утверждали, что в музее прошлое должно быть представлено в виде цепочки красивых событий и безопасных символов, а проект «поле воспоминаний» только превозносит оккупацию и вскрывает старые раны.9 Более рациональное заявление сделал тогда Андрес Кург, назвав аэродром Раади «шрамом века модернизации». Он утверждал, что задача будущего ЭНМ — сбор информации об истории этого века и ее объяснение. По мнению Курга, отражающееся в проекте «Поле воспоминаний» напряжение между «подходящими» и «неподходящими» элементами похоже на встречающееся в любой конфигурации культур-

МЕСТА ной памяти диалектическое напряжение. «Безусловно, для трио архитекторов из Западной Европы аэродром скорее олицетворяет холодную войну, чем оккупацию Эстонии. Для местных он связан с загрязнением, закрытостью, Джохаром Дудаевым или чем-то еще», — отметил Кург.10

Кто такой Джохар Дудаев? В годы перестройки Дудаев был начальником расположенной в Тарту тяжелой бомбардировочной дивизии. В Эстонии он стал популярной личностью после того, как отказался подчиниться приказу Кремля блокировать теледом и замок на Тоомпеа и подавить попытки местного населения восстановить независимость. Это решение, а также его публичная поддержка Бориса Ельцина (который позже стал его врагом номер один) означали конец карьеры Дудаева в Советской армии11. В 1991 году он отправился в Грозный и вскоре стал президентом Чеченской Республики Ичкерия, начав процесс восстановления ее независимости, что вылилось в несколько военных конфликтов с Москвой. Дудаева убили в 1996 году двумя самонаводящимися ракетами, отследив сигнал от его спутникового телефона. Несмотря на события 1990-х годов в нескольких прибалтийских городах появились улицы имени Дудаева и даже монументы в честь чеченского вождя. Однако и по сей день подобные почести вызывают противоречивую реакцию, что видно из писем соседей, которые требуют переименования улиц,12 и статей в российской прессе, в которых прибалтийские страны обвиняют в «поддержке международного терроризма», «статусе полезных идиотов» и так далее.13 Первая мемориальная доска памяти Джохара Дудаева была открыта в Тарту на стене гостиницы «Барклай». Хотя сам генерал жил на Сыпрузе пуйестеэ, в этом отеле он снимал номер, где часто принимал различных гостей, например, профессора Линнарта Мялли. В 2012 году художник Танель Рандер представил проект, в котором требовал переименования Сыпрузе пуйестеэ и аэродрома Раади в честь главы чеченского государства. По его мнению, символическая ценность Раади состоит в том, что это место объединяет несколько колониальных ран (империализм, оккупация, расизм прибалтийских немцев, самоколонизация эстонцев, социальное неравенство и так далее), посему она не может базироваться на романтизации этого района, превращая его в Диснейленд воспоминаний. Словами Рандера: «Глобальное значение Тарту связано с аэродромом Раади, который был одним из самых важных военных объектов в западной части СССР. Склад ядерного оружия находился недалеко от Луунья в лесу Аки. Все это делало нас важными в глобальном масштабе — мы угрожали цивилизованному и свободному миру. Деды наших нынешних друзей из Западной Европы держали нас на прицеле. Иначе отчего тартуские дети играли поломанными противогазами, которые можно было найти почти в любом хозяйстве?»14 Рандер утверждает, что для того чтобы деколонизировать Эстонию и освободиться от выученной ментальности восточноевропейца, мы прежде всего должны осознать проблематичные следы прошлого Эстонии. И в этом случае Раади служит вещественным доказательством — основой для более сложной конфигурации памяти в Эстонии. Раади соединяет в себе шрамы истории, которые выводят на первый план

#42 / апрель 2017

МЕСТА

#42 / апрель 2017

МЕСТА

МЕСТА мешанину воспоминаний. В одном ряду с этим рассуждением можно поставить и предположение, что осмысление разных современностей, в том числе и советской, должно входить в задачи ЭНМ.

Почему Раади считают таким важным? Помимо всего прочего я взял перед отелем «Барклай» 18 интервью в свободной форме — спрашивал у людей, почему новое здание ЭНМ расположено в Раади.15 Результат меня удивил. Треть отвечавших честно призналась, что они ничего не знают о Раади (Хелен: «Я родилась не в Тарту».). Из числа остальных только один человек (Марет) был хорошо осведомлен о проекте, рассуждая следующим образом: «Раади важно потому, что там во время первой республики располагался предыдущий музей. Да и наша культура и мозги тоже находятся в Тарту. Я слышала, что помимо произведений искусства в музее будет кино и театр, что привлечет больше туристов в Тарту». Четыре респондента предположили, что выбор места обусловлен какой-то урбанистической логикой. В ход шли доводы, связанные с размером строения (Карл: «Там достаточно свободного пространства для возведения огромного комплекса»; Марго: «Здание большое, и для него нужно много места»), а также спекуляции (Эрки: «Горуправа и предприниматели хотят повысить ценность этой части города»). Были и такие: «Это политическое решение. Традиция, Тарту, ностальгия и тому подобное. По-видимому, это не рациональное решение». Конечно же, попадались люди, которые точно не помнили детали проекта: «Мы имеем дело с историческим районом из-за того, что когда-то здесь был монастырь. [...] Я читал об этом. Скорее всего из-за того, что это исторически значимое место, но я не помню точно почему. Я даже ходил посмотреть, как закладывали краеугольный камень здания. И почему же это место важное? Скажите мне, пожалуйста» (Карл).

Серьезно ли мы относимся к ЭНМ? Новое здание музея — это попытка создать мультифункциональный центр: творческий, развлекательный, документирующий историю, занимающийся брендом эстонского народа и аттрактивный для туристов. Это попурри, которое может подорвать представления времен XIX века о том, что функция национального музея состоит в укреплении окружающие идентичность дискурсы и в пропаганде одномерного прочтения традиции. Некоторые рассматривают данное учреждение как часть быстро развивающейся креативной индустрии. Другие cчитают его инвестицией в научную инфраструктуру. Есть и такие, кто видит в ЭНМ очаг этнического национализма. Так Руннель, Татси и Пруульманн-Венгерфельд описывают как вызов необходимость одновременно соотноситься с глобальными трендами и восстанавливать и укреплять произрастающее из этнической почвы национальное сознание, потому как после 50 лет изоляции мир был открыт по отношению к ним, но им самим нужно было прежде сделать много работы на родине. Лишь недавно нынешний директор музея, бывший политик, Тынис Лукас публично выразил мнение о том, что уехавших отсюда за последние годы эстонцев можно

#42 / апрель 2017

МЕСТА считать «беженцами за комфортом» ("mugavuspagulased") и «работоненавистниками» ("tööpõlgurid"). На что Густав Кальм ответил, что легко понять, почему многие эстонцы решаются эмигрировать, ведь в соседней Финляндии зарплаты в несколько раз выше. Но Кальм идет дальше, замечая, что данный спор говорит о: «[---] разнице установок разных поколений. Для Тыниса Лукаса и его поколения независимость Эстонии была самой важной целью, во имя которой они [---] боролись. [---]Они рассматривают работу в патриотически-инструменталистском ключе, и поэтому работа за границей с исключительно целью личного обогащения — это не есть настоящая работа. В отличие от поколения Лукаса, родившегося и выросшего в советской Эстонии, нынешние молодые росли в независимой стране. И хотя они скорее всего в курсе некогда состоявшихся сражений, для них независимость Эстонии само собой разумеющаяся — это реальность, в которой они строят свою жизнь и ведут каждодневные материальные битвы».16 Поэтому у меня в голове и появляется вопрос: разве ЭНМ не достаточно важное учреждение, чтобы в новую эпоху поставить во главе его искусствоведа, этнолога или культурного критика, у которого есть видение о XXI веке?

Eva Kesküla, Reverse, restore, repeat! Class, ethnicity, and the Russian-speaking miners of Estonia. – Focaal: Journal of Global and Historical Anthropology 2015, № 72, стр. 95–108. 2 Sharon Macdonald, Memorylands. Heritage and Identity in Europe Today. London: Routledge, 2013. 3 Например, Eds Juta Keevallik, Inge Kukk, Juhan Maiste, Ingrid Sahk, Piret Õunapuu, Unistuste Raadi. Liphartide kunstikogu Eestis. / Raadi of Our Dreams. The Liphart Family and Their Art Collection in Estonia. Tartu: TÜ Kirjastus, 2015. 4 Raik-Hiio Mikelsaar, Rajame Raadile estoloogiakeskuse ja mini-Eesti? – Tartu Postimees 23. V 2003. 5 [Juhtkiri], Ja saagu muuseum! – Postimees 31. VII 2003. 6 См. Juhan Maiste, Unistuste Raadi / Raadi of Our Dreams, стр 13–19. 7 Marek Tamm, Muuseum rahvuslikul mälumaastikul: Eesti Rahva Muuseumi näide. – kunst.ee 2006, № 1, стр 70–71. 8 Karin Hallas-Murula, Võidutöö tekitas masendust. – Postimees 17. I 2006. 9 См. Eds. Pille Runnel & Pille Pruulmann-Vengerfeldt, Democratising the Museum: Reflections on Participatory Technologies. Frankfurt am Main: Peter Lang, 2014. 10 Andres Kurg, Hoolikalt polsterdatud arhitektuurivaidlus. – Eesti Ekspress 25. I 2006. 11 Например, Robert Seely, Russo-Chechen Conflict 1800–2000: A Deadly Embrace. Cass Series on Soviet (Russian) Military Experience. London: Frank Cass, 2001. 12 Russia Week News Forum in Riga 12. VIII 2011 and Caucasian Knot in Riga 30. VIII 2010. 13 Aleksander Nosovich, Far Away from Volgograd: Baltic States on the Map of International Extremism. – Rubaltic.ru 2. I 2014. 14 Описание проекта: http://decolon.blogspot.com.ee/. 15 Все интервью были проведены 10 ноября 2014. Из-за демографических особенностей университетского города половина респондентов по возрасту были примерно 20-летними. 14 интервью прошли на английском языке, остальные четыре (с людьми в возрасте 60+) — по-русски. 16 Gustav Kalm, Age of Comfort Migrants. – Koost. Francisco Martínez & Pille Runnel, Hopeless Youth! Tartu: Estonian National Museum, стр. 93. 1

МЕСТА

#42 / апрель 2017

ИСКУССТВО ДУМАТЬ

О молодом российском искусстве из первых уст

Текст: Эви Пярн

В Тартуском художественном музее c 10 марта по 3 мая проходит выставка «Неудобные вопросы. Современное искусство из России». Что нам известно о российском актуальном искусстве? Думаю, у многих на слуху протест как форма искусства и имя акциониста Петра Павленского. Следует отметить, что искусство протеста — это жанр ХХI века, свойственный не только искусству в России и не только молодым художникам, его можно увидеть на всех биеннале современного искусства. Художники, работающие в этом жанре, как правило, рефлексируют по поводу локальных проблем и прежде всего стремятся привлечь внимание своего сообщества. Призывая зрителя к сопереживанию, они создают площадку для дискуссии и пространство для переосмысления. На мой взгляд, акционизм — это самая интересная из форм современного искусства. В демократических странах критика политических, экономических и социальных явлений через призму искусства — это обычная практика. В Западной Европе политическая направленность искусства обрела

значимость еще в 90-е годы путем критики картины мира, которая принималась как данность1. Тем не менее, у нас художники очень редко пользуются этой свободой. Да и выставки, исследующие неудобные вопросы, у нас можно встретить нечасто — Тартуский художественный музей — одна из немногих институций, которая то и дело организует выставки, вызывающие бурные споры. Нечасто у нас случаются и экспозиции, полностью посвященные творчеству молодых российских художников из разных регионов этой необъятной страны. Вопрос о том, почему и как выбор пал на российских художников, я задала куратору выставки «Неудобные вопросы. Современное искусство из России» Юлии Полуяненковой: В Тартуском художественном музее сложилась традиция каждый год показывать современное искусство страны, связанной исторически или географически с Эстонией. Составляя выставочную программу на 2017 год, мы заинтересовались искусством

ИСКУССТВО ДУМАТЬ России. Я получила высшее образование в Санкт-Петербурге, где достаточно регулярно бываю. Также я часто езжу в Пермь. В рамках подготовки к выставке я провела свое исследование в Москве, где познакомилась с некоторыми художниками и с искусствоведом Юрием Юркиным, который стал консультантом в этом проекте. Я сразу поняла, что хотелось бы привезти именно молодых актуальных художников. В KUMU в 2007 году прошла выставка, которую курировал Виктор Мизиано, — там были представлены звезды современного российского искусства. Но для меня было важно показать именно свежие имена. С самого начала было очевидно, что нужна какая-то объединяющая тема. Круг неудобных вопросов, о которых как художникам, так и обществу трудно вести открытую дискуссию, стал очевиден достаточно естественным образом после общения с художниками и посещения выставок, а также исходя из моего личного опыта и профессиональных знаний Юрия Юркина.

Для кого эти вопросы неудобны? Они неудобны и в контексте нашей страны или только в России? Эти вопросы неудобны как для сообщества России, так и для жителей Эстонии. С одной стороны, в Эстонии обсуждение этих вопросов возможно на ином уровне, зачастую оно более многостороннее, чем в России, и допускает больше критики, но и для нас эти темы до сих не самые простые. Темы агрессии в детских домах, стигматизации заключенных женщин, гомофобии, беженцев, идеализации и сакрализации власти — художники, представленные на выставке, не хотят замалчивать эти и многие другие вопросы, они обращают внимание на очень разные, но однозначно важные проблемы. Поскольку выставка проходит в Эстонии, нам хочется не только рассказать о творчестве молодых авторов и обстановке в России, но и дать возможность жителям и гостям Тарту переосмыслить окружающий их мир, задуматься о своих собственных решениях и суждениях.

Группировка «ЗИП» The Construction, 2014 #42 / апрель 2017

ИСКУССТВО ДУМАТЬ На выставке мы можем увидеть документации акций, видеоработы и инсталляции. Все художники и работы представлены в Эстонии впервые: Анна Андржиевская, Аслан Гайсумов, Дмитрий Федоров, Артем Лоскутов, Катрин Ненашева, Кирилл Савченков, Алиса Йоффе и группировка «ЗИП». Мы находимся так близко и так мало знаем друг о друге. Поэтому с некоторыми художниками, участвующими в выставке, мы решили познакомиться получше. Наши собеседники: Кирилл Савченков, 29 лет, Москва; Анна Андржиевская, 28 лет, Санкт-Петербург; Катрин Ненашева, 22 года, родилась в Краснодаре,

К АТРИН НЕНАШЕВА Не бойся, 2015 (фото Вик тор Новиков)

живет в Москве; Группировка «ЗИП» (Эльдар Ганеев 1977, Евгений Римкевич 1987, Василий Субботин 1991, Степан Субботин 1987), Краснодар. Участие в выставке «Неудобные вопросы» — удобно ли это? Бывали ли вы в Эстонии и что знаете об эстонском искусстве? Кирилл Савченков: Думаю, это не вопрос удобства, но никаких проблем это не вызывает пока что :) Об эстонском искусстве знаю только через знакомую, Катю Новичкову. Она будет представлять Эстонию на Венецианской биеннале. Анна Андржиевская: В выставке было приятно участвовать, потому что все было очень хорошо организовано. Я несколько раз была в Эстонии. Конечно, лучше известно народное искусство, орнаменты сразу узнаются. Про современное искусство ничего сказать не могу.

ИСКУССТВО ДУМАТЬ Группировка «ЗИП»: К сожалению, нам не удалось приехать на открытие, а фотографий мы еще не видели. В Эстонии не были, но очень хотим изучить местный контекст. Катрин Ненашева: Выставка «Неудобные вопросы» удобна с точки зрения организации и крайне неудобна и непонятна лично мне с точки зрения разговора — я пока не чувствую, как начать разговор с эстонским зрителем, нужно ли его начинать вообще и получится ли у нас диалог. Расскажите о своих практиках. Какая тема является основной в вашем творчестве и какими средствами получается воплотить идеи в жизнь? Что этим практикам мешает или что/кто помогает? Кирилл Савченков: Работаю с разными медиа, в том числе с перформансом, инсталляцией, видео и фотографией. Моя практика затрагивает вопросы взаимосвязи между образованием и культурными конфликтами, социальным пространством и конструированием идентичности, интересует тема знаний в маргинальных сообществах и субкультурах. Анна Андржиевская: Я работаю с темой восприятия и потребления искусства посредством съедобной скульптуры, видео, графики и инсталляции. В составе группы «Север-7»2 участвую в перформансах. Большую часть проектов получается воплотить в жизнь, но есть такие, к которым пропадает интерес в процессе затянувшейся работы. Помогает, когда есть точное представлении о том, каким должен быть результат, но так бывает редко. Группировка «ЗИП»: Мы как группировка занимаемся разными прак-

тиками, в основном нам интересно создавать среду и атмосферу для коммуникации между людьми. Само искусство мы понимаем как процесс, в котором уникальными являются общение между работой и зрителем и вовлеченность в творческий процесс. Как арт-группа мы появились в 2009 году. Мы искали пространство под мастерскую, в которой можно было бы делать выставки. Случайно попали на завод измерительных приборов ЗИП, который нас вдохновил своими пространствами и руинами советского времени. Мы решили взять название завода, который нас объединил. Мы не хотели уезжать из Краснодара, хотели создавать в нем художественную среду, комфортную как для нас, так и для других художников. В 2011 году открыли у себя в мастерской самопровозглашенный институт современного искусства КИСИ, где стали организовывать выставки других художников и делать образовательные программы. В 2012 году бизнесмен Николай Мороз предложил совместно организовать в центре города культурный центр «Типография»3, через год к проекту присоединился бизнесмен Евгений Руденко. За пять лет работы в «Типографии» прошло более 100 выставок из разных городов и стран. Здесь есть резиденция для художников, школа по современному искусству, два киноклуба, детская школа. Выставки и образовательные программы всегда бесплатные. «Типография» — это некоммерческий проект, который держится на частной инициативе, работает для художников и для города. Катрин Ненашева: Мои акции обычно носят длительный характер, в ходе чего я перенимаю те или иные роли, доношу определенную информацию, исследую реакции и коммуникацию. Длитель-

#42 / апрель 2017

ИСКУССТВО ДУМАТЬ ность для меня — это очень важный акционистский принцип, потому что именно в рамках большого проживания я исследую не только внешние реакции, но и себя, свое тело. Последние мои работы длились месяц (акция «Не бойся») и 21 день (акция «Наказание»). Я работаю с темой тюрьмы повседневного: мои акции посвящены жизни людей в тюрьмах, детских домах, интернатах. Каждой работе предшествует процесс исследования и погружения — я постоянно хожу в закрытые учреждения, знакомлюсь там с людьми, пытаюсь что-то делать вместе с ними. Посредством акций я хочу рассказывать реальные истории и проживать их через свое тело и взаимоотношения с людьми из внешнего мира — то есть со зрителями, людьми на улицах, в магазинах, в метро, парках. У моих акций всегда есть сюжет, как в кино или в спектакле. Важная составляющая всех проектов — текстовая документация в моих социальных сетях, где я всегда пишу о том, что со мной происходит, внедряя туда истории реальных людей — моих героев. Текст здесь, возможно, даже более значимый документ, чем фото или видео. Какие темы, на ваш взгляд, сейчас в России больше всего востребованы и кем? Какие тенденции вы наблюдаете? Кирилл Савченков: Думаю, самыми болезненными и важными становятся история и идентичность. Идентичность становится плавающей, вместе с тем комплексной и противоречивой. Это связано с рядом явлений и процессов в культуре, политике, экономике, науке и технологиях. Анна Андржиевская: В голову сразу приходит политический акционизм, это направление моментально находит самый горячий отклик и не всегда по-

ложительный для художника. На менее радикальные жанры мода и спрос меняются каждый год. Сейчас интересная культурная жизнь в Перми и Воронеже, ну и конечно же, все самое интересное стягивается в Москву. Группировка «ЗИП»: Проблема в том, что в России культура централизована в нескольких городах — в основном в Москве. Там происходят все крупные и серьезные события. Но с другой стороны, во многих городах развивается самоорганизация, появляются независимые институции. Главная задача — объединить эти институции и наладить контакт между ними. На примере Краснодара мы видим, что современная культура интересна людям, все пользуются современными средствами коммуникации, путешествуют, понимают, что происходит в мире, и многие устали от консервативного искусства, насаждаемого властью. Кроме выставок зрителю интересны лекции и образовательные программы, люди с радостью идут узнавать что-то новое. Поэтому, на наш взгляд, очень интересна работа со зрителем, и многие художники стараются вовлекать его в творческий процесс. Катрин Ненашева: Я думаю, тема отношений художника с самим собой уже несколько лет является одной из центральных в размышлениях наших «артистс». Очень здорово, когда, пережив рефлексию по поводу этих отношений, художник выходит за границы этого разговора. Большое счастье наблюдать, как монолог трансформируется в диалог. Каков зритель в галерее — я не знаю. На улице он боящийся и смелый, открытый и закрытый одновременно, немой и голосящий.

ИСКУССТВО ДУМАТЬ

Что вы учитываете или что вам приходится учитывать, если вы работаете с общественным пространством или с официальными институциями? Как внешние ограничения влияют на ваше творчество? Анна Андржиевская: Если плохая погода, я остаюсь дома (шутка). Очень сложно отключиться от внутренней цензуры. Группировка «ЗИП»: В России сейчас политическое высказывание в публичном пространстве практически невозможно — политическая борьба монополизирована государством. Мы за последовательную и долгую социальную работу: только через сообщество друзей и единомышленников можно повлиять на власть. На наше

АННА АНДРЖИЕВСК А Я Рабочий поселок, 2016

творчество не влияют ограничения, так как мы практически всегда стараемся находиться в своей автономии. Катрин Ненашева: В первую очередь, неготовность зрителя на улице к диалогу. Это не хорошо и не плохо, это данность, и она со своей стороны прекрасна. Здесь можно очень долго разбирать уровни реакций и восприятия, поэтому я сразу ко второму пункту перейду: учитывать приходится российские законы и наличие полицейских на каждом квадратном метре. Практически все, что происходит на улице в плане российского арт-активизма, попадает под административную статью о проведении несанкционированного мероприятия (если повезет), а протокол

#42 / апрель 2017

ИСКУССТВО ДУМАТЬ

КИРИЛЛ САВЧЕНКОВ Avalanche, видео 2014

ИСКУССТВО ДУМАТЬ

#42 / апрель 2017

ИСКУССТВО ДУМАТЬ по этой статье на тебя могут написать заочно, как было в последний раз со мной. То есть даже не находясь на месте проведения этого «мероприятия»! Политические активисты, бездомные люди, мигранты, арт-активисты — все мы можем одновременно и поодиночке оказаться в обезьяннике или спецприемнике и часто там оказываемся. Кто из российских художников вас вдохновляет или является авторитетом? На какие традиции вы опираетесь? Кирилл Савченков: Прошу прощения, но оставлю этот вопрос без ответа. Анна Андржиевская: Безумно восхищаюсь Надей Гороховой, это видеохудожница из Красноярска, все, что она делает, космическое и самобытное. Я получила классическое художественное образование, но стараюсь от него оттолкнуться и жить дальше. Группировка «ЗИП»: Нам нравятся практики группы «Коллективные действия» 4 и Андрея Монастырского5, нравится общаться со своими ровесниками художниками из разных городов, вдохновляет то, чем занимается partizaning.org. Катрин Ненашева: В последнее время я много читаю и думаю о реляционной эстетике6, об отношениях, изучаю реляционные художественные практики. Ни на кого никогда не ориентировалась, но люблю Монастырского и «Коллективные действия», Бойса, Криса Бердена, раннюю Абрамович, а больше всего — людей в регионах, которые иногда устраивают супер-акции, сами того не осознавая. Как обстоят дела с современным искусством в России в целом, и какой отклик оно находит на Западе?

Анна Андржиевская: Современное искусство в России до сих пор довольно маргинально, так как у государства курс на традиционные ценности, но, к счастью, появляются институции, которые поддерживают актуальных художников. Это как государственные, так и негосударственные организации: в Санкт-Петербурге галерея «Люда»7, в Перми музей PERMM8, во Владивостоке резиденция «Заря»9. Кирилл Савченков: Современная художественная практика находится в подвешенном состоянии, поскольку вокруг нее существует противоречивая институциональная ситуация. Но других институтов нет, либо они находятся в очень специфическом состоянии. Это рождает большой спектр вопросов к практике и к тому, как она осуществляется в России. Есть и свои кризисные процессы, одной из характеристик которых является приватизация культуры. Подобные процессы оформились на фоне процессов трансформации основных сфер человеческой деятельности, увеличения силы потоков информации, в том числе визуальной, изменения технологий. Эти предпосылки формируются новый дискурс для художественной практики, и складывается иное отношении к ней в локальном и глобальном смысле.

ИСКУССТВО ДУМАТЬ Группировка «ЗИП»: Последовательно крупные выставки русского искусства на Западе не проходят, есть какие-то единичные примеры — так недавно в Центре Помпиду состоялась выставка русского искусства10. Есть молодые художники, которые активно выставляются и издаются на Западе: Арсений Жиляев11, Таус Махачева12. Также есть совершенно самобытные, независимые и очень остроумные художники, например, группа «ЖКП»13 из Нижнего Тагила или Александр Закиров14 из Красноярска. Ситуация сейчас в России очень интересная для исследования,

потому что есть множество разных точек, взглядов и позиций по отношению к глобальному и локальному. Катрин Ненашева: Что художник, что зритель в России, на мой взгляд, довольно одиноки. А иногда даже тотально. И все мы боимся отношений друг с другом в рамках акта искусства, но пытаемся их выстраивать. Про восприятие российских художников на Западе я знаю мало. Говорят, можно делать радикальные политические акты и быть популярным.

Для дальнейшего изучения: Альтернатива или аффирмация: Ксения Васильева об «эстетике отношений» и ее критике https://theoryandpractice.ru/posts/7911-relational-aesthetics 2 Север-7: facebook.com/sever7north/ 3 Типография: http://typography-online.ru 4 «Коллективные действия» — московская арт-группа, ключевая формация московского концептуализма. 5 Андрей Монастырский — один из родоначальников московского концептуализма. 6 Реляционная эстетика или эстетика взаимодействия — художественная практика, основанная на человеческом взаимодействии. http://www.guelman.ru/xz/362/xx28/x2808.htm 7 Luda Gallery: http://galleryluda.com 8 PERMM: https://permm.ru 9 Резиденция «Заря»: zaryavladivostok.ru/ 10 Выставка в Помпиду — это подарок музею, организованный куратором Ольгой Свибловой при поддержке Благотворительного фонда Владимира Потанина. Более 200 работ советских и российских нонконформистов останутся теперь в коллекции французского музея. 11 Арсений Жиляев: zhilyaev.vcsi.ru/ 12 Таус Махачева: https://vimeo.com/tausmakhacheva 13 Арт-группа «ЖКП»: https://vk.com/gkpgkp 14 Александр Закиров: https://vk.com/kipishgrad 1

#42 / апрель 2017

МУЗЫКА

Миссионеры джаз-фанка Estrada Orchestra

Текст: Семён Красулин aka Simonred

Когда я говорю о космосе, люди меня слушают. Люди спят, и я должен пробудить их от дремоты. Правильная музыка может пробудить людей. Люди подспудно обеспокоены многими неправильными явлениями, происходящими вокруг. Они заинтересованы в исправлении этого. Я должен помочь понять им, как это можно сделать. Для этого и предназначена моя музыка. Сан Ра* Думаю, слова Германа Пула Блаунта, известного больше как Сан Ра, максимально точно характеризуют деятельность бэнда Estrada Orchestra, состоящего на данный момент из Миши Панфилова, Вовы Бродского, Ильи Гусарова, Саши Петрова и Мадиса Каткосильта. Я неравнодушен ко всему, что делают эти ребята, и более того, что они несут в мир. Поэтому я решил обратиться к тем мастерам, чье влияние так сильно сказывается на творчестве «Эстрады». Когда, например, меняется погода, она меняет твое отношение к чемуто, так и музыкант всегда играет по-разному, особенно если ему не подсовывать ноты. Настроение музыканта и есть та музыка, которую он играет. Майлз Дэвис Я не раз слышал про Estrada Orchestra, что это фанк 60-х: забойные ритмы, «советский грув», но как-то и все. Да, это определенно имеет место. Но не стоит задавать рамки тому, что за всем этим стоит. Ведь фанк —

это музыка 60-х, джаз — 50-х, а то и 30-х. Любой, кто связан с импровизационной музыкой, понимает, что музыка — это оформление времени. Как художник рисует кистью на холсте, так и музыкант обрисовывает звуком время. Хэрби Хэнкок говорил: «Джаз значит быть в моменте. И поскольку время непрерывно, то и момент всегда разный — поэтому и музыка всегда разная». Все это чувствуется в произведениях «Эстрады», Мишиных с Вовой проектах, тусовках в виде спонтанных музицирований и фанки-сейшенах с бэндами и диджеями. Там нет ни ограничений, ни каких-либо рамок: все, что происходит, происходит в общем потоке времени. Результат налицо. И если взглянуть на картины «Эстрады», то можно заметить, что время не стоит на месте, оно уверенно движется вперед: то, что однажды нес человек, теперь несут люди. То, что было всего лишь группой, стало скорее движением. И продолжая словами Хэрби Хэнкока: «У творчества и художественных усилий есть миссия, которая выходит далеко за рамки простого создания музыки ради музыки». Могу с уверенностью сказать, что «Эстрада» — это миссионеры джаз-фанка, проповедующие на универсальном языке. Я буду говорить музыкой, а мир будет меня слушать. Сан Ра В феврале этого года группа выпустила новый альбом «Jazzbeatjäätis». От лайвисполнения «Envelope» — первой компози-

МУЗЫКА

⁄

Послушать: https://stereophonk. bandcamp.com/album/ jazzbeatja-a-tis

ции на этой пластинке — я был в легком шоке. Это очень круто, когда, прослушав тему, ты ставишь ее на начало, чтобы послушать еще раз, а затем еще раз — и впереди еще столько всего. Не успеваешь собраться, как ты уже во власти грува, паришь где-то там, в безграничных потоках звуковых волн — полный улет! Вообще, весь альбом — словно трип до Сатурна в один конец, и не хочется возвращаться. Настоящая музыка не может быть рождена на этой планете — в том смысле, что она о счастье. Многие музыканты играют земные вещи о том, что они знают, и я вижу, что они в большинстве своем несчастны и разочарованы, и эти чувства проникают в их музыку. Но люди мечтают о том, чтобы отправиться в новые места и увидеть наконец что-то другое. Поэтому музыканты не должны быть привязаны ни к академическим знаниям, ни деньгам, ни эго, иначе они никогда не смогут по-настоящему творить. Сан Ра.

Я неспроста так часто цитирую Сан Ра. Мне кажется, в его словах прослеживается все то, что несут в себе ребята в наше довольно-таки неспокойное время техногенных событий и стремительной глобализации. Такие бэнды, как Estrada Orchestra, дают возможность задуматься, на верном ли мы пути и все ли делаем правильно. Как говорил Принс о создании музыки и о ритме: «Надо подняться на ступеньку выше, брат, подтянуть свою музыку на ступеньку выше, каждый день — еще на одну ступеньку. И потом еще на одну ступеньку вверх. И так всегда». Нам всем стоит об этом помнить. Мир! *Источники цитат: Майлз Дэвис. Автобиография. София, Ультра. Культура, 2005 Статья «Sun Ra — Незнакомец из космоса» на jazzquad.ru Свободный перевод Семёна Красулина материалов англоязычных СМИ.

#42 / апрель 2017

СТИХИ

Николай Караев

Исчезающий мир Тонконогая девочка в платьице черном, с глянцевой книжкой «Исчезающий мир» под мышкой, куда ты спешишь? Хоть бунтуй ты, хоть будь покорной, мир тебя поманит, искусит, разгонит, а после покажет шиш, а потом за стойкость вознаградит по полной, а потом еще пожурит слегка. Если выдержишь всё — будешь жить века. Будешь жить века, будет течь строка в исчезающем мире под солнечным стробоскопом, будет жизнь сладка, и горька, и никака, и все это будет нестись галопом. Открой свою книжку на неизвестной странице, посмотри на счастливые лица, не искаженные приступом пустоты. Видишь, третья слева в седьмом ряду? Это ты.

Иллюстрация: Екатерина Батракова

А до небес всегда семь верст, будь ты хоть Патти Хёрст и Грета Гарбо в одном флаконе. Plan for the best, dream of the worst на фоне подлетающих Меланхолий. Но лучше всего просто беги, позабыв про то, что любые пути — круги, про то, что каждый — звезда ипподрома. Читай, мечтай. Никогда не считай шаги до дома.

#42 / апрель 2017

СТИХИ

Имя мне библион не стал: иззвездным блогером полярным писателем генитальным поэтом междугородним человеком-отгадкой мессией на разноцветных ходулях (вычеркнуть всё) гляжу на so called юность и вижу дулю в силу: географического обложения бездалай-ламности тлени неумения shit у- и от- сталости (всё подчеркнуть) за что ни хватись — не хватит великой малости в итоге: ночь на столе, чай на дворе времени нет и не буддет имя мне библион my Irish heart бьется упрямо о прутья Бога (без подписи, без числа) просто привет, my love, и никакого итога

СТИХИ

Shamrock мы бежим по этим звездам, а за нами мчится стая: это мысленные волки, это адские мигалки, это злобные мурзилки из забытых всеми песен, это духи лесопилки, окаянной лесопилки, что переломала ветки, что перемолола корни срубленного Иггдрасиля; стук колес на полустанке: поезд-морлок, поезд-призрак по незримым реет рельсам, содрогается пространство, не успеть до переезда, как тропа змеей ни вейся, мы бежим по этим звездам, впереди шипенье молний, океана черный грохот, клекот ангелов в зените; мы почти лишились сил, но волки дышат жарко в спину, поезд искривляет время, режет мир на тьму и холод, воет вий, визжат виверны, мы упали, мы пропали, мы лежим на этих звездах, и вокруг пылает клевер изумрудным безмятежьем, просыпайся, просыпайся, прошепчи кому-то в небо: tá grá agam duit, mo chuisle

#42 / апрель 2017

ИСКУССТВО ДУМАТЬ

МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ В СТАЛИНСКОЙ РЕСПУБЛИКЕ Многие, и я в том числе, считают Владимира Сорокина лучшим современным русским писателем. Все его книги выстроены так, что вызывают здоровое физиологическое отвращение, вплоть до реального рвотного чувства. Почти и не найти, наверное, произведения Сорокина, где бы герои не поедали жадно кал, не испускали газы, не насиловали друг друга с омерзительнейшей детализацией, не изъяснялись бы самым грязным матом. Да, но попробуйте отнестись к этим фекалиям, как к виньетке, без которой писатель не может обойтись, как к некому фамильному гербу, из которого не выкинешь ни сокола, ни тигра. Сорокин — гениальный стилист-хамелеон; он способен воспроизвести атмосферу, синтаксис, дыхание любой эпохи, любого культового писателя золотого ли, серебряного века, вселиться, как бес, в Пушкина, Тургенева, устроить тончайшие игры с ритмом чужих фраз, оркестровка его будет достойна отдельного восхищения, он одинаково комфортно чувствует себя в любом историческом пространстве — от XVI века до XXII; он умеет быть совершенно достоверным как в реалистическом повествовании, так и в абсолютно фантастическом. Он декларирует влюбленность в смерть, в безумие, в небытие, в развал и разлад всего осмысленного, но за каждой его фигурой речи читатель видит тень собственных сомнений в необходимости цепляться за жизнь, исполненную такого уродства и жестокости, что привязанность к ней напоминает откровенный садомазохизм. #42 / апрель 2017

Текст: Елена Скульская / Иллюстрация: Светлана Торба

Уже несколько лет Елена Скульская по главам публикует в издательстве KesKus книгу эссе на эстонском языке «Любовь в русской литературе». Предлагаем вашему вниманию 21 главу.

ИСКУССТВО ДУМАТЬ Попытаться найти в сочинениях Сорокина тему любви так же сложно, как искать прекрасные черты в разложившемся трупе. И все-таки, и все-таки, скажем, рассказ «Настя» исполнен такого пародийного пафоса, такой насмешки над самим собой, над нашими традициями, устоями, взглядами, что невольно начинаешь, читая, испытывать именно чувство любви ко всему бессмысленному, что зовется литературой и что — единственное в мире — совершенно неподсудно. Рассказ построен на том, что в день шестнадцатилетия романтически-инфантильная Настя принимает поздравления и подарки, поскольку пришел долгожданный и важнейший день в ее жизни: именно сегодня ее, красавицу Настю, зажарят в печи и подадут к ужину. Соберутся самые близкие: родители, друзья, священник; станут пить шампанское; отец на правах хозяина дома, попросит отрезать себе грудь дочери; все полны нежности к зажаренной Насте и все едят ее с превеликим удовольствием. Рассказ окрашен чеховской грустью, милыми трогательными подробностями; конечно, время от времени проскальзывает в текст страшное уродство персонажей-монстров, дикарей, соблюдающих свои кровавые ритуалы, но это проскальзывание не бросается в глаза, мы видим достойную дворянскую семью, богатое поместье, Настю, которая добровольно и взволнованно ложится на лопату перед печью, дает приковать себя к лопате цепями, слушает советы, как именно лечь ей поудобней, словом, все хорошо и так, как и положено быть.

СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ Владимир Сорокин хорошо представляет себе светлое будущее: «День опричника» рисует картину страны, вернувшейся к временам Ивана Грозного; «Сердца четырех» описывают действия террористов, совершенно лишенные смысла; масса убийств и, наконец, самоубийство во имя цели, которая не названа и не существует вовсе. Неужели ему вовсе не до любви между людьми? Позвольте! Не заметить в романе «Теллурия» пары влюбленных Патрика и Энгельберта, которые решили провести свой медовый месяц в СССР — Сталинской Советской Социалистической Республике — было бы с моей стороны непростительной невнимательностью. Итак, после развала советской империи богатейшие люди решили основать маленькое государство для состоятельных людей, где все исповедуют одну государственную религию — Сталинизм. Усатый бог, помещенный в мавзолей, мог на время даже ожить и пообщаться с особо богатыми клиентами. Для этой цели в голову желающим вбивали теллуровый гвоздь, порождающий всяческие галлюцинации, а может быть, реально позволяющий перемещаться во времени. Кто-то хотел побыть палачом в 1937 году, а кому-то как раз хотелось быть пытаемым и испытывать невероятные страдания — все было возможно. И вот в эту страну со столицей в Сталин-

ИСКУССТВО ДУМАТЬ граде решают отправиться для особо острых ощущений Патрик и Энгельберт. «Программа была насыщенной. После ланча путешественников ждал поход в главный храм СССР — к мощам Сталина. Величественное пирамидальное здание внутри блистало и лучилось дорогим убранством и поражало симбиозом православия, конструктивизма и классицизма. Мраморные колонны уходили ввысь, сияли паникадила, слепили золотом громадные серп и молот. По центру храма высился алтарь с иконостасом, изображающим житие божества. Перед алтарем покоился стеклянный супрематический гроб с мощами. Боковые грани храмовой пирамиды украшали внушительного размера иконы сподвижников, написанные в строго классической манере. Патрику понравился Ежов в красной тоге с раскаленными щипцами в руках, Энгельберту запомнился благообразный белобородый Калинин в березовой роще с крестьянами и животными, а также Вышинский в судейской мантии и с сияющими весами в руках. Первый напомнил ему о Баварии, коровах и родителях, второй — об университете и несданной курсовой работе по новой антропологии. В храме, как в кинотеатре, рядами стояли мягкие глубокие кресла, позволяющие даже полулежать. Это было удобно. Из разложенного кресла прекрасно обозревался потолок, расписанный в стиле Микеланджело: бородатый, укутанный облаками и похожий на Маркса Саваоф протягивал длань возносящемуся обнаженному, красивому и молодому Сталину, окруженному серафимами». Забавно желание влюбленной пары отправиться в это экстремальное путешествие: традиционно влюбленные должны были бы лететь в Париж, слушать упоительную музыку и кататься по Елисейским полям. Смотреть на сталинских живодеров, на его пятиметровую статую из хрусталя, сидеть под лозунгом «Сталинисты всего мира, соединяйтесь!» для эротически взволнованных юношей как-то странно. Но, с другой стороны, противодействовать традициям — тоже традиция бунтарей. И почему охота на слонов в Африке достойна влюбленных, почему плавание на байдарке по горным рекам есть проявление романтизма, а встреча с кровавым усатым богом, которому, несмотря на все его злодеяния, продолжают поклоняться сотни тысяч, а может, и миллионы людей, — не является прелестным добавлением к любовным утехам? «Каких только туристов не повидал СССР за эти годы! Здесь были левые радикалы, троцкисты, анархисты всех мастей, бунтари с живыми татуировками Че Гевары, ветераны партизанских войн, модные писатели, уставшие и не уставшие от жизни толстосумы, мазохисты, фетишисты, сумасшедшие и, наконец, просто туристы, неутомимые глотатели информации и изображений».

#42 / апрель 2017

СТИХИ

УБИЙСТВЕННЫЙ ГВОЗДЬ В традиции русской литературы — непременно привести любящих людей к смерти. И естественно, Патрик и Энгельберт должны умереть, поскольку их любовь свежа и полна надежд. И они умрут самым неожиданным образом. Они отправятся на самую главную и заманчивую процедуру — бесплатный теллуровый трип. Их обреют, посадят в мраморную ванну, помоют, разотрут алтайскими маслами и облачат в белые одежды со скромной сталинской символикой. Их поместят в специальные кресла и забьют в их ароматные головы по теллуровому клину. И, против всех ожиданий, они умрут. Это — исключительный случай для СССР, до сих пор лишь дважды теллуровый трип заканчивался летальным исходом. Как-то умерла какая-то англичанка да еще молодой рэпер из Анголы, больше подобного не случалось. Может быть, все дело в том, что молодые люди любили друг друга и довольно равнодушно относились к главному богу страны? Есть историческая версия, согласно которой Сталин был бесконечно ревнив и не прощал своим соратникам влюбленности в жен, не прощал любви к детям, к друзьям. Он ссылал их жен и любовниц в лагеря и смотрел, как товарищи по партии предавали самых дорогих людей и утверждался в мысли, что любовь к нему сильнее всех остальных чувств; он истреблял литературу, искусство, образование, науку, все, что могло соперничать с ним как с богом. Никто не имел права создавать себе иного кумира! Сталинское государство не простило Патрику и Энгельберту их влюбленности. Впрочем, Владимир Сорокин совершенно не настаивает на том, что молодых людей связывало чувство, сравнимое с любовью Ромео и Джульетты, скорее они были искателями приключений, того, что могло пробудить в них интерес к жизни, постоянно нуждающийся в стимуляции. Их связь была вполне предсказуемой и, тем самым, обыденной, их жизнь была вполне обыденной, а им так хотелось быть необычными, ни на кого не похожими, совершенно оригинальными. И смерть их стала именно такой неожиданностью и неординарностью, выделила их из ряда обывателей. Но я не буду настаивать и на этой версии. Никакой любви не существует вовсе — доказывает Сорокин. Да, существует взаимное влечение, как и потребность утолять голод и жажду, но всякий человек, минуя любовь, предпочитает посвятить себя чему-то более возвышенному, духовному, вечному, некой религии, которой стремится служить и отдать за нее жизнь. Человек не может существовать без идеи, и чем бессмысленнее эта идея, чем безрассудней, тем истовее готов служить ей человек. Нынешняя идея — идея необычности, неординарности — соединяет в себе современные технологии, даже технологии будущего, и мучительные обряды инициации первобытных племен, когда татуировки делались так:

СТИХИ человеку наносили раны, втирали в них землю, начиналось нагноение, приводившее порой к смерти, но если человек выживал, если раны затягивались, то на его теле появлялись невероятные абстрактные рисунки, выделявшие его из ряда соплеменников. Или сажали человека в глубокую яму, опаивали снадобьями и внушали, что он умер, гуляет по царству мертвых, а потом воскресает другим человеком. И кто-то умирал. Кто-то сходил с ума. А кто-то выходил из ада невредимым и начинал новую жизнь. Налет цивилизации, внешняя политкорректность очень быстро счищаются с человека, редко доходят до его сердца и прорастают там. Первобытное, звериное почти всегда оказывается сильнее и могущественнее. Энгельберт и Патрик уже пробовали теллур; у Патрика от теллура развились способности к воздухоплаванию и к обычному плаванию, а Энгельберт побывал с помощью гвоздя в великой Афинской школе: «С великим Платоном он не нашел общего языка, а просто долго и мучительно-бессловесно целовался, замирая от восторга, а затем позволил богатырского сложения философу делать с собой все, что тот захотел… Но способностей от этого трипа не прибавилось, а память сохранила лишь вкус властного и настойчивого языка Платона». Свой пассаж об острове сталинской мечты Владимир Сорокин завершает так: «А Патрику и Энгельберту почему-то не повезло. Почему? Никто не знает… Их замороженные тела были доставлены родным за счет СССР. Вот такая история». … Разнообразные активисты из разнообразных организаций время от времени пытаются добиться запрета на сочинения Сорокина. Они обвиняют его в пропаганде каннибализма, издевательстве над православием, кричат, что для него нет ничего святого. С последним никак нельзя согласиться: единственная святыня, которую Сорокин никогда не хотел и не мог очернить, — это литература, текст, слово. Слово, которое более всего расположено к издевке, высмеиванию, разрушению основ, созданию картин, от которых становится дурно, от которых хочется отвернуться, но ты все-таки не отворачиваешься, а смотришь и смотришь. Любовь Патрика и Энгельберта, столь рано замороженная, обрывает какую-то нить в русской литературе, абсурдистски настаивая на том, что само понятие любви потускнело и не может претендовать на главное место в повествовании. Но ведь и древнегреческие драматурги очень долго считали, что любовь не может быть темой истинной трагедии...

#42 / апрель 2017