№75 (июнь 2018) by PS литературный журнал

№75 (июнь 2018)

Этой весной была возможность умереть или влюбиться. Умирать уже банально, впрочем как и влюбляться. А лето, это, маленькая жизнь. Даже в дождливом Питере и туманном Альбионе, и Нью-Йорке - столице мира, и в Москве, которая не резиновая. Вот так в маленьком абзаце можно уместить множество штампов и банальностей. Да поможет это уберечь от них ваши тексты. А если серьезно о лете, творчестве и любви, то это и правда время, когда границы стираются, в том числе и в голове, и мы вырываемся из оков как реальных, так и мнимых. Ощущение полета, легкость бытия в вечернем воздухе, запахе скошенной травы, страницах новой книги или литературного журнала, в дыме сигарет, что медленно рассеивается, уносясь в раскрытое окно. К июньскому номеру подойдет кофе с мороженым.

ВНИМАНИЕ!!! Авторские права на размещенные произведения принадлежат их авторам, и защищены Законами об авторском праве Украины и РФ, а так же международными законодательными актами об авторском и смежном правах. Пунктуация и орфография авторов сохранена.

ВНИМАНИЕ!!! Некоторые произведения содержат сцены насилия, секса, не пристойного поведения и психологические тяжелые сцены. Поэтому, не рекомендуется для прочтения лицам младше 18 лет. Прочтение возможно с разрешение родителей, опекунов, либо лиц выполняющих их функции.

Отпечатано в типографии «Успех принт» При копировании материала ссылка на АВТОРА и «Литературное интернетиздание PS» ОБЯЗАТЕЛЬНА!

www.pslit.co.ua

Колонка главного редактора Здравствуйте! С прошлой нашей встречи прошел месяц, и вы снова держите в руках свежий номер нашего журнала. Не важно, делаете вы напрямую, скажем так, приобретя печатный вариант или же посредством своего телефона, планшета или компьютера. Главное, что мы не зря трудились и порадовали вас новым номером. Что изменилось в нашем журнале за этот месяц? Глобальных изменений не было и не предвиделось, как, в прочем, и не предвидеться в ближайшем будущем. Были небольшие доработки по сайту. В частности, мы оптимизировали меню. Теперь оно корректно отображается и на мобильных устройствах. Убрали некоторые боковые блоки, которые только дублировали информацию из меню и были явно лишними на сайте. Полностью переработали рейтинг авторов. Об этом расскажем более подробно. Как рейтинг выглядел раньше? Это был список авторов лидерами, которого были те авторы, которые опубликовали больше всего произведений в журнале. В рейтинге участвовали все авторы, но отображались лишь первые пятьдесят. Было ли это верным? На наш взгляд, нет. Так как количество опубликованных произведений, особенно с учетом наших условий публикации, никоим образом не говорят о каких либо достижениях автора в рамках нашего издания. Поэтому раздел рейтинга перенес изменения. Как все выглядит теперь? Теперь в рейтинге участвуют только номинанты и победители в номинации «Лучшее произведение номера». Учитывая весенние изменения в номинации, это должно благосклонно повлиять на рейтинг и сделать его действительно значимым. Лидирующие позиции в рейтинге будут занимать победители, а вот номинанты останутся в хвосте рейтинга. Стоит так же отметить, что на позицию в рейтинге будет влиять только победа в «Лучшем произведении номера», количество номинаций никоим образом не повлияют на позицию автора в рейтинге. То есть автор с одной номинацией может занимать более высокую позицию в рейтинге относительно автора с двумя и более номинациями. Это связано с техническими вопросами организации рейтинга. В будущем мы постараемся исправить эту недоработку. Сейчас все номинанты занимают свои позиции в рейтинге в алфавитном порядке. Напоследок хотелось бы немного похвастаться. В последние месяцы возросло число посещений сайта из Соединенных Шатов Америки. Причину этого мы пока не знаем, но, согласно статистике сайта, США занимает второе место по количеству посещений. На этом все! Приятного прочтения! С уважением, главный редактор «Литературного интернет-издания P.S.» Александр Маяков P.S. Кстати, а вы знали, что вступительное слово, которое вы видите слева на странице, пишет наш старший редактор Надежда Леонычева?

Поэзия

«С правом на Любовь» Ирина Шмелева

«Будь милостив ко мне...» Ирина Шмелева

«Не успеваем просто, жить» Ирина Шмелева

«Простите меня, я нарочно» Ирина Шмелева

«Клянусь, отчаянно сражаться» Ирина Шмелева

«Письмо в той комнате отеля» Виктория Ерух

«В коридорах судьбы» Виктория Ерух

«Этот мир» Виктория Ерух

«Он» Виктория Ерух

«Я буду» Виктория Ерух

«Шостаковичу» Виктория Левина

«Вальс. Равель» Виктория Левина

«Бартоку» Виктория Левина

«Вивальди в Яффо» Виктория Левина

«Всенощное бдение» Виктория Левина

«…нет, Вы не мне нашепчете...» Евгений Курочкин

«История коробочки» Любовь Филина

«Аэропорт. Пейзаж» Владимир Васильевский

«Когда дарило солнце злато» Татьяна Уразова

«Идут дожди» Татьяна Уразова

«Искать в непознанном» Татьяна Уразова

«И в шорохе листвы» Татьяна Уразова

«А если мой?» Татьяна Уразова

«Глухи мы пакостно» Катерина Орлеанская

«Жонглер сердцами» Лена Ичкитидзе

«Против черной магии» Лена Ичкитидзе

«Где-то там» Рок Хулиган

«Мой апокалипсис» Рок Хулиган

«Поэт? - Нет» Рок Хулиган

«Оптимистическая» Рок Хулиган

«Акрополь» Владимир Васильевский

«Возвратиться бы в ту деревеньку...» Подольский Сергей

«Вечность» Панфилова Эльвира

«Освобождение» Елена Катрич

«На развалинах...» Матвей Тукалевский

«Все что там, между строк» Волчецкая Кристина

«А на улице-тишина» Волчецкая Кристина

Строка прозы

«Болею я, болею...» Евгений Казаков

«Последний неожиданный визит» Евгений Казаков

«Позвольте напугать Вас» Данилко Софья

«Не суй свой нос в чужой вопрос» Нурлан Анваров

«Первая красавица» Анатолий Карасёв

«Камень и роза» Панфилова Эльвира

«Небесное чудо» Серёжа Зубков

«Отшельник» Таисий Черный

«Философия одиночества» Иветта Бондар

«Амбер слёзы» Надежда Мирошникова

«Вай-Вай» Иван Ковшов

«Сердце» Георгий Кавсехорнак

«Взаперти» Георгий Кавсехорнак

«Гимн материнству» Глеб Фалалеев

«Из лучших побуждений» Глеб Фалалеев

«Обручалка» Глеб Фалалеев

«Сказка про сестрицу Алёнушку и братца её Иванушку» Глеб Фалалеев

«Аппендицит, блин!» Глеб Фалалеев

«Цвета памяти» Кора Журавлёва

«Хранитель» Валерий Рощин

«Самая счастливая осень» Евгения Козачок

«Мунька» Евгения Козачок

«История моего отца, или КОМИ АССР» Мила Стеценко

«Успела» Дарья Мясникова

«Тебя здесь ждали» Катерина Обштат

«Отражение» Александр Эдвард Ривер

«Исповедь праведных» Александр Эдвард Ривер

«Чернила, пролитые на бумагу» Александр Эдвард Ривер

«Социофобия» Александр Эдвард Ривер

«Старый мир» Морозова Ирина

Фанфик «Сверхъестественное: новые приключения» Мария Гамиева

Литературный сериал

100 100

110

«Летописи межмирья» Александр Маяков

110

«Человек, которому нравилось быть грустным» Вячеслав Гаврилов

113

«Ладный свет» Владимир

116

«Буквы на белом фоне» Александр Маяков

121

«Повесть о голубке» Поташников Григорий

126

«Зачем нам Фрейд?» Елена Онищенко

129

«Ангелы без крыльев» Наталья Смирнова

140

«Моё наслаждение» Александр Дрозд

146

«Пиковый туз. Сказка» Фофанов Алексей

151

С правом на Любовь Ирина Шмелева Хочу зажмуриться от счастья и руку смело протянуть Ведомой быть и больше не просить и не бояться А жить...Так просто-жить. Не попрошайкой быть,выпрашивая малость, как милость,капелькой-слезой Не ждать.. И,вызывая жалость,склоняясь в пояс с головой. Довольной быть,изображая радость, как лист бумажный-скомканной душой И,лицемерить,что во мне осталась вся сила,с правом на Любовь.

Будь милостив ко мне... Ирина Шмелева Будь милостив ко мне,великодушен За страх,быть уличенную в Любви. За мой обман и разговор бездушный Прости,меня пожалуйста-прости. Неправдой душу злобя,отравляя Я сердцу приказала-замолчи! За шутки-иглы,что в тебя бросала, прости,меня пожалуйста-прости. За то,что я боясь себе признаться, так больно-грубо ,ранила тебя. И были силы,чтобы рассмеяться, прости,пожалуйста,меня. Я знаю,тебе горько было, но ты,с улыбкой-промолчал Меня,ты-глупую,жалея уже тогда ,за все-прощал.

Не успеваем просто, жить Ирина Шмелева Так манит свет,замочной скважины,чужой и теплота из окон,в час ночной. Где вкусен чай и сладкая ватрушка, когда с тобою рядом чья-то кружка.

И день пройдет и ночь наступит в радость, сменяя нежностью-усталость. До слез,так просто,оказалось счастливым быть,любить,дарить. Но мы,привыкшие к обману, живем в туманном зазеркалье И,как кроты,свои туннели роем боимся света,солнца-быть изгоем. А время-обмануло с вечностью и мы,с присущей нам беспечностью Все так же заигравшись-быть, не успеваем просто-жить...

Простите меня, я нарочно Ирина Шмелева Простите меня,я-нарочно ломаю все,что так непрочно Мне жалко людей обделенных, с душами стерилизованных: чистеньких,правильных,упакованныхдистиллированных. Они так наигранно-счастливы с улыбкой натянуто-вежливой. Вещают нам,с сердцем пластмассовым, о вечном,о счастье с надеждою. Искусственно-правдоподобно, в глазах имитируя радость. Гордясь собой-венцом творения, достойны, лишь вызывать- жалость. Что с миром?И что с нами,люди? Нас звери достойнее стали... Без чувств-мы из сплава металла и в жизни во всем преуспев Без чувств-мы в людей,поиграем внутри,в пустоте-проржавев.

Клянусь, отчаянно сражаться Ирина Шмелева Бегу бегу,от мыслей силясь не помнить вас,не знать,не звать Не ждать и не любить в бессилии, вам свое сердце робко предлагать.

Клянусь,отчаянно сражаться с самой собой и против вас. Заставить,изломать,казаться-счастливой, без тоски в глазах. Не сметь,судьбе наперекор-мечтать и к вам в слезах прижаться. Жить без ночей и снов о вас, при встрече,мило улыбаться. Зачем,зачем-известно Богу, а мне,печаль и радость на показ. Моя дорога,лишь моя дорога, есть только я-нельзя о нас.

Письмо в той комнате отеля Виктория Ерух Смотрел он из окна отеля, Вслед той, которую любил, На не заправленной постеле, Сидел и нервно он курил. Хотел сказать о чем-то важном, Что жить ему осталось малость, Но в одночасье стало страшно, А всё что строил он,сломалось. Она бежала сквозь дожди, А слезы с тем дождем смешались, Ведь было больно, что мечты, Её как стекла разбивались. Ей так хотелось рассказать, Что скоро их вдруг станет трое, Но он решил всё разорвать, Покончить с истинной любовью. С тех пор минуло лет пятнадцать, Она мальчишку родила И в том же стареньком отеле, Тот самый номер им сняла. Мальчишка любопытным вырос, Смышленым был он как отец, Он в сердце залатал все дыры, Обидам положил конец.

Он в темной комнате отеля, Нашел случайно то письмо, Что просто по судьбы велению, До адресата не дошло. Родная, милая, прости, Я не хотел тебя обидеть, Ведь зря тебя я отпустил, Себя заставив ненавидеть. Я не хотел, чтоб ты страдала, Чтоб видела мою ты смерть, Мне жить осталось слишком мало, Прости, что я тебя отверг. Малец отдал письмо то маме, Она с волнением прочла, Глаза наполнились слезами, Ведь адресат была она.

В коридорах судьбы Виктория Ерух Мы скитались с тобой в коридорах судьбы, В тесных стенах его мы искали друг-друга, И сквозь вечность мы всё же друг-друга нашли, Ты в мою жизнь ворвался так просто, без стука. Мы блуждали кругами по этой земле, Находили, теряли и ждали минуту, Когда в наших сердцах, на большой глубине, Вдруг возникнет то самое нужное чудо.

Этот мир Виктория Ерух Этот мир полон ярких и радужных красок, Состоит не из чёрных и белых цветов. В этом мире местечко есть даже для сказок, Но не каждый поверить в то чудо готов. Кто-то скажет, что мир наш является серы-м, Но взглянуть нужно просто под нужным угл-ом, Не делить в мире всё лишь на чёрное с бе-лым, Ведь живём мы не в снятом на плёнку кино. Здесь палитра цветов очень многообразна, И мне радостно видеть всю эту красу, Расцветают цветы, св-етит солнышко ясно, А деревья меняют свою вновь листву.

Он Виктория Ерух Он ангел или демон я не знаю, Мне богом или дьяволом он дан, Но я живу одним лишь им и понимаю, Что в жизни он моей бесценный дар. Таких как он я в жизни не встречала, И не любила никого я сильно так, Не по кому я так безмерно не скучала, Не ревновала так безумно, это факт.

Я буду Виктория Ерух Я буду строить замки воздушные, О чем-то светлом мечтая всегда, Я никогда не стану бездушной, Не очерствеет с годами душа. Всегда я буду немного наивной, По-детски верить смогу в чудеса, Останусь нежной, чуточек ранимой, И сохраню в сердце много тепла.

Шостаковичу Виктория Левина фортепианное трио №2 на смерть Солертинского (1944) Я русской музыкой классической и тайной гармоний рваных переполнена "под дых"! Стаккатны скерцо. И созвучия случайны. Но канут в слаженность переплетенья их... Вяжите руки мне! Израненной смычками, душе по рангу - бязь смирительных рубах! Как будто молнии скрестились между нами – меж мной и скрипкой инфернальной! Вязкий страх на гибель друга и страны, на отторженье всего, что гений у Отечества ценил... На сцене - клавиш бесконечное круженье и танцы фрейлекса*. В семь нот. В семь бед.

В семь жил. Война и холод. И презренье придержащих возжу истории... Финал в избытке сил! Мне на ресницы груз слезы дрожащей твой тёмный ангел тихо опустил... *Трио было первым камерным сочинением Шостаковича на трагедийную тему. Посвященное памяти И. Соллертинского, оно соединяет в себе ощущение личной трагедии и всеобщей, отражает ту предельную напряженность жизни, которую принесла война. Конфликт скерцо и пассакальи повлек за собой усиление драматического развития. Его центром стал финал, в котором Шостакович использовал элементы еврейского народного танца фрейлехс. Все образы финала трагедийны.

Вальс. Равель Виктория Левина "Я задумал это произведение как своего рода апофеоз венского вальса, впечатление от кружения которого фантастично и фатально. Я поместил этот вальс в обстановку императорского дворца, приблизительно около 1855 года". Морис Равель, 1928 г. Так начинался вальс*. В холёной Вене сгущались облака. Звучат фаготы. У Габсбургов сумбурно представленье о будущем династии. А боты, накидки и плащи, и скрип кареты – преддверие к несмелым звукам вальса... И вот он начинается. В просветах – голубизна. Особо удавался вальсирующим парам бег по залам, по анфиладе комнат, до балконов! Звучала музыка, влюбляла и взывала всё к новым реверансам и поклонам! Но что это: затишье перед бурей иль "танец на вулкане" войн грядущих? Уже - камланья разъярённых гурий и обречённость армий, в смерть идущих! Так не похож на вальс финал и крики в агонии всплакнувших инструментов! Поёт обрывки вальса соло скрипки, утраченного мира монументом... И - замирает притча венской были, и притча миру, павшему в руинах, теперь лишь вспоминать, как нежно плыли в том вальсе пары, слившись воедино...

*На всем "Вальсе" лежит зловещий отпечаток призрачности. Кружение вальса в "Вальсе" Равеля оборачивается крушением целой эпохи. И, быть может, здесь существует особый подтекст: не так ли и война стала крушением иллюзий довоенной, проходившей под знаком романтизма эпохи?

Бартоку Виктория Левина Возьми меня, возьми меня в страну чистейших рек от горного истока, – я проплыла по жизни не одну пучину вод, пришедши издалёка... Я тоже понимаю речь лесов, скрывающих в себе разбой и святость! Я упиваюсь музыкой басов твоей сонаты, что плывёт на радость над головами слушающих жизнь, вцепившихся в сиденья от волнений... В штормах гармоний ветренных - держись, мой бунтовщик, мой музыкальный гений! Приговори меня к ударам в гонг, спаси меня в бурлящих фуг потоках, духовной власти музыкальный бог, верховный жрец и плачущее око... Тебе – хранить пассаж душевных мук, мне - уходить с душою потрясённой! Кружит под потолком последний звук, незримым ветром кверху унесённый...

Вивальди в Яффо Виктория Левина Я задыхаюсь! Музыка Вивальди проникла в стены храма. Скрипачами взлелеянные звуки - служат морю, что за окошками колышется лениво... Я пробиралась к вам, гармоний ради, обычным жарким днём. А на причале стояли рыбаки. И, ветру вторя, колокола звонили в церкви у обрыва. Нас собрала здесь доля иль случайность, две сотни обезличенных и сирых, в сравненьи с музыкой, в такую мощь и святость

нас вовлекающей, что арки заструились и задрожали! Нераскрытость тайны Антонио Вивальди. Блеск и сила старинных скрипок. И шероховатость плит под ногами - воедино слились. Служенью музыке, как Яффо - морю служит, век обучались музыканты в чёрном. Помеченные грифом, станом нотным, они уходят с зачехлёнными смычками, оставив тень Вивальди... Долго кружит его концерт, в часовню заточённый... Наружу - к морю! Тель-авивский потный субботний вечер разливается над нами!

Всенощное бдение Виктория Левина "Глубокая озабоченность и тревога за судьбы родины, сознание бессмысленности жертв, боль и возмущение художника-гуманиста при виде человеческих страданий, приносимых чуждой и противной народным интересам войной,- все это вызывало у Рахманинова настойчивые поиски нравственного идеала, служащего опорой в тяжелых жизненных испытаниях. Этот идеал Рахманинов искал в твердых и постоянных устоях народной морали, которую он стремился воплотить в своей «Всенощной». (Ю. Келдыш) Взовьётся древнерусский глас под своды зала... Колокольный, звенящий зов, чтоб боже спас, чтобы простил нас, своевольных! Чтобы живущим на земле дал ощущение бессмертья, беззвестный голос в синеве иерусалимской пел на свете... И вот уже не стало стен и обнялись земля и небо, великой музыке взамен переплетая быль и небыль... Я в синем омуте души на дальних хорах пребываю. И это я пою в тиши, и предо мной - земля нагая, чей первородный грех велик, а войны - нам во искупленье! Над миром протянул старик длань бога. И затихло пенье.

*** Я пела в юности под арками, я пела! Я пела музыку, которая летела от дальних отсветов судьбы, души касаясь, такою маленькой сама себе казалась... Я пела в юности Всенощной силы бденье, за всю непрожитую жизнь прося прощенье, за все дороги, что взовьются серпантином, за все разлуки, что с тревогами едины. Я пела музыки рахманиновской звуки, ещё не зная, как повиснут в горе руки, когда покинут меня близкие-родные, взвалив на плечи мне все тяготы земные... Познала горечи измен и расставаний, и вкус внезапных перемен и расстояний! Я пела в юности под сводами, не зная, что заключалась в этих звуках жизнь земная.

…нет, Вы не мне нашепчете... Евгений Курочкин …нет, Вы не мне нашепчете Милую сердцу чушь… Ну Вас, ей-Богу, к лешему: К тётке, в Саратов, в глушь. Ваши глаза горящие, Чуть приоткрытый рот – Это же настоящее? Или мне память врёт? Может быть, мне почудился Губ ярко-алый вкус? Или с чужого блюдечка Лишь на один укус Мне перепало яблочко; И, паяц и нахал, В шуме чужого праздника Я поцелуй украл? Видно не Вы, похожая, Грезила в поздний час. Видно напрасно прожил я Год, вспоминая Вас

В чувстве нездешнем, бешеном... Вы извините уж: Я же за Вами – к лешему, К тётке, в Саратов, в глушь...

История коробочки Любовь Филина В колодце гулком и холодным, на дне красавица лежит Уж слизь зелёная покрыла у платья бальный вид... Вода играет и поёт и ворох кружев танцует и поёт: -" лучше гибнуть одной , чем сгинуть от руки пророка не изведав первой любви , её сока!" И чёрный пророк зарывать без пощады помог Наполнен колодец землёй и красный цветок Вырос весной - винной струей и греет и пьянит И музыкой стесняет мне дыхание... И счастлив я , пока цветёшь ты -ярче цвета нет таинственно- опасной , о мак прекрасный! Богиня ночи юная Нюкта , одевалась неспроста В гирлянды маковых цветов , мечтая о любви В Покров , соком успокаивала страсть и облегчала ранений власть... с ароматом грусти в заброшенном замке , В лесистых горах в захолустье.. В чем тайна чар твоих , о мак ? И бреду - поклонение? Легендой обрастают мнения - красный мак подлежит к истреблению. Из сочной зеленой коробочки , сок при надрезе вытекает , на поверхности густеет , коричневой мантией застывает.. И жалом королевской кобры , капюшон приподнимает: ядом пророка безжалостно жалит ... У Грозного Анчара , красный мак посадите , тем самым границы свои укрепите.

Аэропорт. Пейзаж Владимир Васильевский Ты вальяжно сидишь. Демонстративно. Лишь Потягиваешь свой "по-турецки". Да читаешь, школишь санскрит.

Понял: летишь ... Взрывы эмоций, Слезы - позади... Позади тебя, за столиком, Представитель спецслужб, Чужих. В штатском сан скрыт. Выдают протокольный Фейс и черный новенький Кейс. Открыт лишь лист газеты. Микс: Усама бен Ладан, Спринтер Усейн Болт, Чей-то победный гол. Встаешь. И взглядом Хлестко, как кистью,Наотмашь... Идешь. Не медля. А я ... остаюсь. Пустой, как твой Допитый стакан коктейля.

Когда дарило солнце злато Татьяна Уразова Заголубело поднебесье в необозримой высоте, Лучи, собрав в букет роскошный, Что плыл, блистая, суматошно, Златые оставляя росписи на удивительном холсте.

И в упоенье пируэты крутил весёлый ветерок. Шалили стройные берёзы, Как были ласковы их грёзы, И восхитительные косы сложить хотелось мне в венок, И в вальсе ветром бесшабашным кружиться, веруя в мечты Как в лето юное когда-то, Когда дарило солнце злато Слепящей россыпью, а утром стихали певчие дрозды.

Идут дожди Татьяна Уразова Идут дожди сплошной завесой. Не расчесать небесных косм На своде низком с виду тесном Ветрам, сующим всюду нос. И в лобовых атаках тучи Не бьются, свой смиряя нрав. Занудством дождь и так измучит, Ловя в шуршанье дикий кайф. И со слезливыми гостями Расстаться хочет бедный май. Дожди же с тайными страстями Идут, идут, как будто в рай…

Искать в непознанном Татьяна Уразова Весна дыханье затаив, уходит восвояси В цветущей полной сил поре Под птичий гомон на заре, Роль возрождения сыграв в различных ипостасях. Слились рождение и смерть в высокое мгновенье, И затушёван переход Из века в век, из года в год, Что дарит страстную любовь, душевное смятенье. И у весны « круги своя», и у любви, у страсти. Уйду и я, придёт пора Звездой цветущего костра, Искать в непознанном любви неистовой и счастья.

И в шорохе листвы Татьяна Уразова И в шорохе листвы, и в дуновенье ветра Мы слышим голос незнакомого столетья, Чьё время чуждое сегодня очень щедро Вливается во время наше междометьем. Мы мечемся листвою прошлогодней, Родство своё с эпохой прожитой, отринув. И верим, что счастливей стали, и свободней С ветвей слетая, радуясь пока судьбине. В веках расставит время точные акценты, Мы станем голосом пронзительным столетий. Но кто поймёт, страданий чуждых сантименты, Услышав их в напевах ветра и созвездий?

А если мой? Татьяна Уразова Я ухожу в преддверии ненастья, Бегу от буреломов, ярых стрел В укрытие, где не достанут страсти, Где мой костёр однажды отгорел. Костёр любви оставил только пепел И шрамы не сводимые ничем. Любить опять, испытывая трепет При виде вас, я не хочу совсем. И взгляд лукавый ваш, и стать атлета, Касания случайные руки Не смогут обмануть. Вам без ответа Придётся жить, писали бы стихи. Бегу от вас, от страсти без оглядки, Вы всё равно не мой. А если мой? Зачем с любимым я играю в прятки, Зачем бегу, любя? О, Боже мой…

Глухи мы пакостно Катерина Орлеанская Глухи мы пакостно. В сомнениях, Не слышем кровью, ариозо сердца, И не найти спасения в молениях, Пока закрыта предсказаний дверца.

Пороки правят суетливым смыслом, Кончиной серых одиноких дней. Мы поклоняемся системным числам, Черпаем страсти ледяных огней. Воссторженны стихами и ухмылкой, Способными расшевелить наш взгляд. Нам не даётся право на ошибку, И не вернуть прижизненных утрат. Чего достойны жизненные ставки? Полотна денег? Одиноких слёз? Холодным днём, задумавшись в горпарке, Погибну, спрятав за собой, вопрос.

Жонглер сердцами Лена Ичкитидзе Люблю жонглировать сердцами, Их можно бросить вверх, повыше, Забыть поймать, столкнуть боками, Или, вообще, метнуть на крышу. Талант мой грамотно отточен, Но совершенству нет предела: Я тренируюсь часто очень И действую весьма умело. А публика всегда найдется Такие смаковать моменты… Когда же сердце разобьется,Аплодисменты мне! Аплодисменты!

Против черной магии Лена Ичкитидзе В день, когда ты приходил Я квартиру не узнала! Нет, ты славно ворожил, И забавно… поначалу… Да забыл, что в этом доме Я давно родною стала, И что друг стоял на стрёме Я, конечно же, узнала. Где теперь моё бельё? Не могу найти расческу, И на кухне, ё-моё! Всю плиту закапал воском… Выкрал фото из альбома, Ковырял горшки с цветами,

Я не помню, чтобы дома Нитки спутывались сами. Выдвигал из шкафа полки; На болезнь иль на беду Спрятал под ковер иголки (Думал, что ли, - не найду?). Но теперь ты не войдёшь! Я по русскому поверью Прицепила к платью брошь, Из осины крест - над дверью!

Где-то там Рок Хулиган Ни во что не веришь, Ничему не удивляешься, Ты просто ходишь, По американски улыбаешься. Ты даже не микроб, А иная бактерия И все твои беды наверное От неверия. И всё же: Где-то там, за твоим окном, Где небо украл горизонт. Кто-то так отчаянно ждёт И верит, что солнце взойдёт... Деревья облысели В двадцатую осень, А ты такой гордый, У Бога не просишь Ни денег ни работы И Лень - Борода... В общем всё по прежнему И ты как всегда. И всё же: Где-то там, за твоим окном, Где небо украл горизонт. Кто-то так отчаянно ждёт И верит, что солнце взойдёт...

Мой апокалипсис Рок Хулиган Глюк за каждым шагом, Что-то доказать пытаюсь. В этой сказке я не буду магом, С кулаками на людей бросаюсь.

Холодная зависть, Тошнит от себя. Подкралась, как пакость И бесит меня! Руки сжимаются в камень, Мозг напряжён до предела, Страх мой включает память, Жалости нет - я бью! За Библию браться поздно, В автобусе один пассажир. Музыку выдумать сложно, Из бутылки не выскочит джин. Холодная зависть, Тошнит от себя. Подкралась, как пакость И бесит меня!

Поэт? - Нет Рок Хулиган -Несмотря ни на что Человеком останься...Мудрец завещал мне один. -Ум или сила? Смотри не поранься!Всё говорил. Ребром моя выпадает монета, Не разберёшься : "Где правда? Где ложь?". Вероятности нет в жизни поэта И выбор один: слава иль нож.

Оптимистическая Рок Хулиган Мой мозг постоянно виснет И я закрываю дверь. Я проиграл этот уровень жизни Во мне пробуждается зверь. Мы не можем смерть встретить достойно Не получится жить без греха. Мой мир - просто отстойный, Я и сам сотворил много зла. Остаётся одно Курок пистолета. Улетаем на дно

Ну а в сердце Стрела арбалета. Бог скажет:"Пока! До свидания, ребята!" Мефистофель:"Привет! Может каплю разврата?" Актёр хороший - Бодров Не имевший спасения Смерть встретил без слов... Короче, нет настроения!

Акрополь Владимир Васильевский Акрополь! Мне слишком знакома Твоя отрешенность развалин, Звезды высоких проемов, Шепот немых сквозняков, Словно шорох оставленных змей. Как одиноки камни твои! Камни, древние старцы, Давно не живут, Плывут вне нашего времени, Слепо идут и медленно За вечным Хроносом в небытие. Как исхудали, иссохли колонны, Подобно рукам состарившихся красавиц! Непрерывно осыпается что-то, Испаряется в синеву. Прах, поднимаемый ветром, Невидно сечет израненный мрамор, Стекает по каннелюрам Провалами шрамов смотрят в веках Белые стены. Подойти, Незаметно прижаться К материнскому камню, прощаясь. Я, словно мезон, лечу сквозь пространство, Растворяясь, не успев возникнуть. Я раньше уйду На тысячи лет. Но мне горько твое исчезанье, Акрополь. Мне горько.

Возвратиться бы в ту деревеньку... Подольский Сергей Возвратиться бы в ту деревеньку, Где грустит под окном старый клён, Где в соседскую девочку Женьку Был по-детски когда-то влюблён! Где поют петухи спозаранку, По лугам – перезвон косарей И, где дед, доставая тальянку, От души принимает гостей! Где бежишь с сенокоса на речку, Чтоб с обрыва нырнуть в облака… И, где бабушка, вынув из печки, Ароматного даст пирога! По головке погладит с любовью Своей тёплой шершавой рукой, Перекрестит твоё изголовье, Чтобы ночью был сон и покой. Земляники лукошко из леса Принесёт для тебя, как всегда, Назовёт безобидно балбесом И парного нальёт молока. И ты счастлив! Здесь все тебе рады! Здесь твой мир! Здесь все любят тебя! Но, закрывши однажды ограду, Ты уже не вернёшься сюда. А потом, куда жизнь нас не манит, Я, бесспорно, усвоил одно: В те края всех нас с возрастом тянет, Где беспечное детство прошло!

Вечность Панфилова Эльвира Вечность – это что-то без времени, В Вечность отправляюсь с потерями. Я теряю место, свой быт и Я Погружаюсь в бездну небытия.

Погружаясь в вечное знание, Таинство пойму мироздания. Мне бы не забыть, когда вынырну, Когда мир Земли вновь в себя вдохну. Вечность – это сущность нетленная, В Вечности распалась Вселенная. Вечность – тишина и молчание, Вечность – пустоты созерцание.

Освобождение Елена Катрич В водном плену и якорном Хватит метаться-маяться – К небу в порыве яростном Парусник подымается! Прочь, слепота обманутых, Страхи, сомненья – в стороны! Скрежет цепей натянутых – И якоря оборваны. И, разметав на пристани Возгласы и проклятия, Ветер в броске неистовом Крепко сомкнул объятия. Грянул победный колокол, – В выстраданной беспечности Парусник мчится облаком В небо – ворота вечности.

На развалинах... Матвей Тукалевский Не по силам, мой друг, не по силам Быть мне «вечной империей зла»... ...Долго в доме Любовь постилась, Да вчера в мир иной отошла. Не успели захлопнуться двери, Отсчитав этот скорбный уход, Стало здесь неуютно Вере И она заспешила в поход. Чтож Надежде тогда оставалось, Хоть и самой упорной слыла?! И она, погрустивши малость, Белым облачком уплыла.

Вот тогда я и сам дверью стукнул – Разве можно без них в доме жить?!.. ...Содрогнулся мой дом и рухнул И в развалинах он лежит.

Все что там, между строк Волчецкая Кристина Все что там, между строк не потеряно, Оно движется где-то в прострации. Разговаривает уверенно, И все время меняет локации. Все, что было не зафиксировано, Не записано, не отмечено. Где - то там, умело смонтировано, Навсегда уже, увековечено. Капли света, дождя, боль и радости, Не попавшие в зону вещания. Разлетятся на брызги, останется Нескончаемое воспоминание. Все что там, между строк, не потеряно. Оно где-то вращается в вечности, Измеряет пропорции нужности, В отношении человечности.

А на улице-тишина Волчецкая Кристина А на улице – тишина... Да такая... оглохнуть можно. Я бы рядом была с тобой, Только как - то у нас, все сложно... Снег идет, порошит следы. Заметает былые раны. На том месте взойдут сады, И закроют рубцы и шрамы. Порошит, порошит печаль, Прячет бегло в снега обиды. Мне не жаль, и тебе не жаль. Мы теперь, понимаешь – квиты. А на улице – тишина. Да такая... оглохнуть можно, Я бреду в темноте одна. Тихо, медленно, осторожно. Ведь на улице – тишина..

Болею я, болею... Евгений Казаков Эту историю мне рассказал один мой пожилой друг. Ему тогда на тот момент стукнуло шестьдесят лет. Эта женщина была третьим и последним ребёнком в семье. Так получилось, что она родилась болезненным ребёнком и, практический, до трёх лет приходилось бегать по больницам, излечивая простуду и грипп. Наверно с тех пор и повелось, что мать постоянно жалела её и позволяла многое, приговаривая: "Она же болеет". В детский сад она не ходила. Школьные годы пролетели под таким же девизом с отстранением от физкультуры и множественными пропусками, хотя от сверстников она ничем не отличалась, была шустрая и энергичная, но справки медицинские мать где-то находила и регулярно закидывала ими директора школы. Аттестат она получила и успешно поступила в институт, который также успешно окончила. Но на работу не устраивались и жила с родителями, так как мать всегда её жалела: "Болеет же она, болеет". В связи с таким воспитанием и опекой матери эта девушка не была готова к семейной жизни - еду варить она не умела, убираться она не может. Вести хозяйство? Да не дай боже: "Болею я, болею". Остальные дети, её брат и сестра давно уехали и жили самостоятельно, а она всё "болеет". Тем более удивительно, что она успела выйти замуж, да и мужик попался хороший, хозяйственный. Жили они у родителей жены, и остались жить там после их смерти, так и не родив мужу детей и родителям внуков. А почему? Ответ прост "Болею я, болею". Так и жила она с мужем, «болея и болея» до самой старости. Все что могли о ней знать близкие родственники и соседи, что есть у них такая соседка и что всем её жаль, так как она болеет и болеет. Похоронила она мужа и осталась совсем одна на этом свете... *** "Ты в ответе за тех, кого приручил" - так говорят о домашних животных, но я не хочу быть грубым. Просто я хочу слово "приручил" поменять на слово "воспитал" и думаю, что всем и всё станет ясно, что я имею в виду. Хотя никого и ни в чём я не обвиняю. P. S. Мой знакомый давно умер, а старушка эта ещё жива, и болеет она, болеет…

Последний неожиданный визит Евгений Казаков Зима набирала обороты и с каждым новым днём морозы становились сильнее и сильнее. Так получилось, что сегодня я осталась дома одна. Отец с матерью ушли с утра на работу, младшая сестра убежала в школу. Как только все ушли, я растопила печь и решила просто сегодня отдохнуть. Отец и мать будут поздно, а сестра после школы сразу пойдёт играть домой до своей подруги одноклассницы. То, что я буду дома одна меня совсем не страшило, а наоборот радовало, так как остаться одной бывало редко и этого мне не хватало. День пролетел незаметно. За это время успела посмотреть телевизор, почитать книгу, сварить ужин. Также я не забывала про

печку, в которую нужно постоянно подбрасывать уголь. Я не заметила, как наступил вечер. Зимние дни короткие, сейчас только пять часов, а за окном сумерки. Стоя около печи и наблюдая за игрой пламени, я услышала тихий стук в дверь. Стук был до того тихий, что не будь я около печи, которая расположена в прихожей, то этот стук я бы и не заметила. Странно, но я никого не ждала. Родители рано с работы прийти не могли, сестра, раньше восьми, сказала тоже не придёт. Тем болеечто они бы точно не стучали в дверь, а просто взяли бы и вошли. Стук повторился. Подойдя к двери и прислушавшись, я ничего не услышала. - Кто там? - спросила я - Пусти дочка, пожалуйста, погреться Христа ради, - послышался тихий и слабый женский голос. Я быстро открыла дверь и на порог нашего дома вошла низкая согнутая старушка, одетая в старое продырявленное пальто, на голове был одет простой летний платок, запутанный в несколько мотков. На ногах у старухи были старые, видавшие не один год дырявые валенки. За старухой, как партизан, в дом зашёл морозный воздух, паром, стелившийся по деревянном полу, как свидетельство крепчающего мороза. Я ничего не успела сказать, как старушка медленно прошла к печке и села на стоявшую у печки тумбочку и протянула свои озябшие руки к горячей плите. Я долго вглядывалась в эту пожилую женщину и старалась вспомнить, откуда я её знаю. Я не знала, что делать и как отнестись к такому вторжению в дом и поэтому просто встала и стала наблюдать за старушкой. Немного обогрев руки она прижала их к груди и подняла голову, и я взглянула на меня. Сколько горя, боли было в этом взгляде... - Спасибо тебе добрая девочка, что пустила погреться. Прости старую бабку, пожалуйста. Вот видишь, как получается... У меня не было слов, я просто стояла... За небольшое время, что она у нас была, мы больше не проронили ни одного слова. Как пришла старушка медленно, так же медленно и ушла, тихо прошептав перед дверью: "Спасибо тебе деточка ещё раз". Когда все пришли поздно вечером домой, то я никому не стала говорить о визите старушки. На следующий день я ушла в училище, и весь день дома отсутствовала. Вечером родители сообщили, что сегодня утром нашли мёртвой нашу дальнюю соседку бабу Матрёну в собственном холодном доме под одеялом. Ещё отец рассказал, что баба Матрёна раньше была сильная и волевая женщина, которая держала в руках всю свою семью - мужа и двух детей: дочь и сына. Семья практический ни чем не отличалась от остальных советских семей - работа, дом, школа... Будни и праздники встречали не хуже и не лучше нашего. Со временем дети подросли. Дочь вышла замуж и уехала далеко от родительского гнезда и по рассказу больше никогда не появлялась. Они состарились, муж умер. С престарелой матерью остался только непутёвый сын - лентяй и алкоголик. Раньше она хоть как-то справлялась с ним, но с возрастом это становилось труднее. Выбрав время, когда она отсутствовала, сын все вытаскивал из дома и продавал за копейки, а то бывало и за пузырь самогона. Дом пришёл в упадок. На последнюю полученную пенсию старушка купила уголь и немного дров, но не уберегла. Сын ночью все вывез и продал. И сам сбежал. С наступлением холодов, отапливать дом было нечем, а просить у кого-то не хватало гордости. Вот старушка заболела и померла... Я весь вечер проплакала в подушку, вспоминая весь вчерашний вечер, когда бабушка навестила меня. Она просто пришла немного согреться перед собственной смертью. А я ведь могла и не открыть двери...

Позвольте напугать Вас Данилко Софья На город постепенно опускалась ночь - улицы пустели, огни в окнах гасли, и дома, окутанные сумраком, засыпали со своими хозяевами. В той квартире уже все были околдованы чарами Морфея - и родители, и мальчик. Часы пробили полночь. Дверь, что вела в комнату ребенка, тихо отворилась, и еле слышными шагами зашел ОН, аккуратно закрыв ее за собой. - Пункт первый - громко топнуть, - шепотом заговорил неведомый гость и громко топнул ногой. - Второе - уронить какую-нибудь вещь, - вспоминал он, оглядывая комнату. Его взор остановился на стеклянной кружке, которая стояла на тумбочке возле кровати. Один взмах и посуда вдребезги разбилась об пол. Такой шум нарушил мирный сон мальчика, и он открыл глаза. - Что же там дальше? - услышал юнец в тишине. - Ах, да, пошуршать шторами. Только незнакомец ступил шаг, как хозяин комнаты включил настольную лампу. Перед ним было странное существо - ростом с метр, короткие волосы, цвет которых нельзя было определить, потому что они были грязными, словно в саже, чумазое лицо с большими карими глазами, нос картошкой, маленькие губы. Одет он был в красную рубашку, подпоясанную веревкой, черные штаны, на коленках которых были нашиты красные заплатки, а ноги - босые. Он был похож на домового, что рисуют на страницах разных сказок или энциклопедий, только без бороды и лаптей. Но может он просто был еще юным, а может и вовсе не домовой. - Бу! - неуверенно произнес гость, не зная, что же теперь ему делать. Но ребенок даже не шелохнулся, а все так же недоуменно смотрел на него. - Ты кто такой? - наконец спросил мальчик. - А ты меня не боишься совсем? - вопросом на вопрос ответило неведомое существо, и, видя, что в глазах у ребенка не было и следа страха, сел на край кровати с поникшей головой и сказал - Эх, я ведь знал, что так все и будет. Что ж, буду в глазах всех непутевым, мне не привыкать. Ах, да, - вспомнил он и соскочил с кровати, разрешите представиться, меня зовут Бульба, я барабашка, - представился гость и подал руку мальчику. - Меня зовут Максим, - сказал юнец и пожал в ответ руку. - Барабашка? Мама пугает меня этим словом, если я не хочу ложиться спать, мол если не усну, то придет барабашка и украдет меня. А вы, правда, детей воруете? - Нет, что ты! Мы только пугаем, нас этому специально обучают. - Ух, ты, я не знал, что бывают целые школы! - Конечно, ведь пугать людей, наводить на них страх и ужас целая наука, только вот она никак мне не дается, - грустно сказал Бульба. - Зачем же ты тогда учишься в этой школе, если у тебя не получается? - удивленно спросил мальчик. - Понимаешь, - начал гость, - это обязательство каждого уважаемого барабашки. Вот ты учишься в людской школе, но ведь у тебя не все получается - есть предметы, которые ты понимаешь, а есть такие, которые не даются в изучении, даже если брать зубрежкой. Сплошная мука. Но школа это основа всего, без знаний и умений, которые она дает, нельзя продвинуться на пути к мечте. - А какая у тебя мечта? - поинтересовался Максим. - Я хочу стать лешим. - Лешим? Но ведь он уже существует.

- Ха, это всего лишь профессия - леший, водяной, домовой. Это как у вас учитель, врач или строитель. А так все мы именуемся барабашками. Так вот, я хочу стать лешим. Буду с людьми в прятки играть, в догонялки - обернусь зайцем или белочкой, за мной и побежит волк, лиса или человек, покуда в чащу не забредет. - Проказничать будешь? - Но и помогать тоже - выводить из леса тех, кто заблудился, показывать лесникам ягодные поляны или грибницы, зверей защищать. У лешего много дел интересных. Только не исполнится моя мечта, я ведь не сдал экзамен - не смог напугать тебя. - Не грусти, - сказал мальчик, - давай я выключу свет, а ты опять попробуешь меня напугать. - Но ты же не боишься меня. - А я притворюсь, что испугался. Если есть мечта, нужно идти к ней. Не стыдно просить помощи, стыдно не помочь нуждающемуся. - Хорошо, - обрадовался Бульба. - Тогда, позвольте напугать Вас.

Не суй свой нос в чужой вопрос Нурлан Анваров У нас в Батальоне были две боевые роты. Первая и вторая. Основное отличие первой роты от второй было в том, что в первой роте проходили службу военнослужащие-женщины. И это были не какие-нибудь писаря, связистки или медицинские сестры. Это были полноценные боевые единицы. Инструктора по специальной подготовке, инструктора по вооружению или минно-подрывному делу. Мастера спорта по дзю-до, айкидо или карате. Они проходили службу на боевых должностях Во второй роте военнослужащих - женщин не было. Капитан вышел из своей комнаты в казарме и шел в штаб. Настроение у него было прекрасное, весна все - таки! Чтоб попасть в штаб, надо было перейти плац. А на плацу... на плацу тренировались военнослужащие первой роты специального назначения. Среди них были: инструкторы по специальной подготовке Лида, Маруся, Настёна, Натуля, "сестрица Аленушка", и Елена, по прозвищу "Любимая". Она с прапорщиком Джином отрабатывала приемы освобождения от захвата спереди. Когда Капитан проходил мимо них, ему показалось что "Любимая" и Джин не проявляют достаточного рвения в изучении приемов. Он свернул с пути, подошел к "Любимой" и Джину. Казалось бы: ну вот шел по своим делам, так и иди. Ан, нет видно судьба! Он подошёл и говорит: - Ну, кто так проводит прием?! А? Кто?! Ну-ка возьми ее покрепче за воротник, вот так! Капитан схватил "Любимую" за ворот... в следующее мгновение он увидел перед глазами ботинок, и кто-то выключил свет. Когда очнулся, он лежал на земле. Все затихли. Интересно: что будет с "Любимой"? Капитан потихоньку поднялся. Правый глаз его начинал заплывать. - Чем она меня там...? - Ногой... - сказал Джин. Любимая запричитала: - Ой, Капитоша, прости-прости! Не хотела! Потом Капитан пошел в штаб, бормоча себе под нос:

- Шел бы своей дорогой, так ведь нет! Надо во все свой нос сунуть! А "Любимая" догоняла его по дороге и причитала: - Больно, а? Больно? Ты меня бить не будешь?... Компресс холодненький надо бы... Все тихонько давились смехом. Р.S. Капитан две недели ходил в черных очках, а Батя-комбат когда узнал, сказал: - Правильно, и командование должно иногда в нос получать... или в глаз!

Первая красавица Анатолий Карасёв Волны морские... Бесконечные как вечность. Что в вас так завораживает? Неумолимой чередой накатываетесь вы на берег, пенясь и шурша песком. ...Тысячи лет. Не зная покоя. Не ведая перемен. Где-то рядом возвышаются и рушатся империи, трещат копья, лязгают гильотины, в кровавом зареве вершится история... Где-то рядом... Но не с вами. Бесстрастной константой бытия плещется прибой, постоянным напоминанием о тщете сущего. … Я встретил её вечером на опустевшем городском пляже. Она собирала пивные жестянки в окружении своры тощих, оборванных дворняг. И сама она была такая же тощая и оборванная. Собаки со злобным лаем бросились на меня, но услышав хозяйкино «цыц!» успокоились и отошли. «Толик!» - услышал я радостный возглас. Как она узнала меня?! Я не был в родном городе почти двадцать лет и за это время, как мне казалось, изменился до неузнаваемости. Один чиновник, глядя на мою юношескую фотографию в паспорте, даже изумлённо произнёс с философской грустью, - «Что время с людьми делает!» А она узнала. Впрочем, я тоже сразу узнал её. Красота, как я заметил, очень долго сопротивляется человеческому стремлению её уничтожить. А Лена Стефанович была одной из первых красавиц в нашем классе. Именно она стояла сейчас передо мной, обнажив в счастливой улыбке все свои уцелевшие гнилые зубы. «Привет, Лен!» - стараясь казаться бодреньким, ответил я. Всегда ненавидел себя за эту бодрость. За лукавое стремление натянуть фальшивую улыбочку на звериный оскал мира. За малодушную попытку сбросить с себя бремя сострадания... А она, почему-то, и правда казалась счастливой от встречи со мной. Я потом долго пытался понять — почему? Я никогда не был влюблён в неё, в отличие от большинства наших парней. Она тоже, насколько я помню, не испытывала ко мне нежных чувств. Даже наоборот — между нами существовала некоторая антипатия. Стефанович часто презрительно называла меня «жирным». “Из зависти», - думал я тогда. Мои родители были довольно известными людьми в нашем небольшом городке и неплохо зарабатывали. Стефановичи же, как писали в агитках того времени, гордились своим пролетарским происхождением.» «Мужчина, угостите даму портвейном!» - не переставая беззубо улыбаться, прохрипела бывшая «первая красавица». И мне показалось, что этот немудрёный призыв я уже где-то слышал точнее - читал. Лена Стефанович, несмотря на своё рабочее воспитание, была очень начитанной девочкой. «Толян, в самом деле, давай похмелимся! А то, маковой росинки с утра во рту не было», - прозаически добавила она, и только тут я заметил, что её всю трясёт. Я сбегал в ближайший магазинчик и уже через десять минут приподнёс «даме» целую бутылку «маковых росинок», прихватив кое-что и закусить. Мы сели на ещё тёплый от дневного солнца бетонный парапет. Дворняги примостилась у её ног, недоверчиво поглядывая на меня. Я разложил на газете нехитрую провизию и разлил вино в пластиковые стаканчики. Пока я проделывал все эти манипуляции,

Стефанович наблюдала за мной с судорожным нетерпением истомлённого жаждой узника Сахары. Едва я успел налить, как она трясущейся рукой схватила стакан и осушила его одним мощным глотком. - Хорошо! - вожделенно выдохнула она и тут-же налила второй. - Ты закусывай, — участливо предложил я. Лена в ответ только махнула рукой. Я чуть пригубил из своего стакана и отставил его в сторону. Пить не хотелось . Да и говорить, в общем, было не о чем. Мы долго сидели молча глядя в темноту и внимая шёпоту моря. Я слышал, что она пьёт. Что связалась после школы с каким-то уголовником, который поселился в их доме и терроризировал всю их семью. Что она дошла до края. Теперь я видел всё это воочию. И мне было жутко. Почему всё так получилось никто не знал. И от этого незнания тоже было жутко. «А ты, Толик, солидный стал..,» - нарушила Лена наше молчание. Я, по привычке, чуть было не отвесил ей ответный комплимент, но вовремя сдержался. - Как родители? - спросил я, чтобы хоть как-то поддержать затухающий разговор. - Нормально.., - бесцветно ответила она и снова потянулась к бутылке. Я поднялся. Она даже не обернулась. Я выложил ей на тёплый бетон все свои деньги, сказал «Ну, пока!» и ушёл, оставив её наедине с морем. Когда я уходил, её собаки рычали мне в след... Где-то через год мне позвонила Лариса — подруга Стефанович и моя одноклассница и сказала, что Лена умерла. Я бросил все дела и прилетел на похороны. Народу на похоронах было человек пять. Из нашего класса только я и Лариса. Почему-то не было родителей Лены. «Ты что, ничего не знаешь?» - изумлённо спросила Лариса и я узнал всё, что лучше было бы мне и не знать. Оказывается, к моменту нашей с Леной встречи на пляже её родителей не было в живых уже много лет. Они, глядя на дочь, тоже начали пить и пить сильно. Первым, как это обычно бывает, не выдержал отец — обширный инфаркт. Мать через месяц в отчаянии глотнула уксуса. После этого, оставшись без средств к существованию, от Стефанович сбежал её любимый уголовник, прихватив из дома последнее, что ещё не было пропито. Лена осталась одна. Изредка к ней из столицы приезжала старшая сестра, которая, не простив ей смерти родителей, била Лену смертным боем. За несколько месяцев до смерти у Стефанович отказали ноги. Ухаживала за ней Лариса. Лену нашли лежащей в коридоре. Она умерла, когда ползла на кухню, где в холодильнике стояла бутылка пива. Её правая рука была вытянута вперёд в последнем предсмертном броске, как-будто в попытке схватить что-то навек ускользающее... После её смерти я наконец-то понял, почему она так радовалась встретив тогда меня на пляже. Просто, я был посланником из той её человеческой жизни, давным-давно прошедшей, и она, вероятно, чувствовала, что посланником последним. ...О волны, волны морские, что вы скажете мне?!

Камень и роза Панфилова Эльвира С незапамятных времен камень лежал у дороги. По этой дороге ходили люди, ездили телеги, а вот теперь изредка проезжали машины. Камень лежал под леденящим снегом, под проливным дождем, под палящими лучами солнца. Проходили месяцы, годы, столетия. Он был один. Но, однажды, случилось чудо. Рядом с ним, сквозь слой пыли, стал проби-

ваться росток. Он был нежен и беззащитен. Камень наблюдал. Каждое утро он замечал, что росток подрос. Вот у него появились зеленые листочки. Как-то вечером камень почувствовал приятное прикосновение. От дуновения ветра росток покачнулся и нежно провел листочками, поглаживая бок камня. Внутри камня разлилось тепло, и он отдал его ростку. Шло время. Днем камень защищал росток от палящего солнца, а ночью согревал. Когда легкий ветерок раскачивал листики, они касались камня, заигрывая с ним. Обоим игра нравилась, и они беззвучно смеялись. Вот на стебле появился маленький бутон. Камень с нетерпением ждал. Бутон раскрылся. Она была прекрасна. Да, несомненно, это была роза. Давно… он уже видел такой цветок в руках у девушки. Она любовалась им, трепетно поглаживала нежные лепестки и вдыхала аромат. Но его роза прекрасней. Она живая. Как она выросла и окрепла. Каждую ночь он ждал утра, чтобы увидеть ее. Ждал ветерка, чтобы почувствовать… - Что-то случилось с розой, - встревожился камень, когда его ночью больно кольнуло в бок, потом еще и еще. Он не знал, что делать. Как защитить ее? Но оказалось, что это она вонзает в него свои иглы. Сильный ветер раскачивал стебель и бил его о камень. Она тоже испытывала невыносимую боль. Но еще больнее было от невозможности объяснить. Камень охладел. Теперь вместо тепла он обдавал розу леденящим холодом. Она мерзла. Нежные лепестки состарились, и она уже не источала дивный аромат. Она пыталась сказать, что не хотела причинять боль, но камень не слушал. Роза замерзла от его холодности и безразличия. Утром камень обнаружил, что она умерла. Стебель надломился, и теперь его роза лежала в пыли у дороги. Он опять остался один.

Небесное чудо Серёжа Зубков Стояла нестерпимо душная, летняя ночь.Даже южное небо, обыкновенно чистое и ясное, казалось, подернуто дымкой. Восьмиклассник Сережа спустился с освещенной веранды в темный прохладный двор, в надежде отыскать глоток свежего воздуха. Ему навстречу,радостно виляя хвостом, выскочила большая собака. Черное пятно делало похожим морду пса на лицо пирата с характерной повязкой на правом глазу, отчего Дрейк и получил кличку известного разбойника Средневековья. Пес тоже был разбойником, ему и сейчас очень хотелось поиграть. - Отстань,-дружелюбно прикрикнул на пса Серёжа.-Кыш!- и оттолкнул от себя Дрейка. Над головой, по всему двору, росло несколько сортов виноградника. Серёжка в прыжке сорвал пару виноградин киш-миша и, даже не прожевывая, не мытый, проглотил.Сладкий сок прохладного винограда прекрасно утолял жажду. Серёжа побежал к огороду,откуда открывался прекрасный вид на удивительно чистое,сияющее ярким светом звёзд небо.По телевизору он слышал,про необычное явление:на небе можно будет увидеть комету, самую настоящую хвостатую комету! Луна светилась ярко и словно подмигивала мальчику.Оглядевшись по сторонам,Серёжа увидел гдето вдалеке, на краю небосклона её - комету! Её невозможно было перепутать со звездой.Хотя кометы раньше здесь не появлялись, но от звёзд она отличалась бОльшим размером и тем,что от неё шёл длинный шлейф-хвост. - Дим,а Дим,быстрей беги сюда,комета летит!-позвал Серёжа младшего брата,надрывая глотку.Его глаза округлились от увиденного явления и он прыгал от ра-

дости. - Чего орёшь?- спросил Дима брата? Дима всего на год год был младше старшего брата и отличался от него серым цветом глаз и блондинистыми волосами,да ростом немного уступал брату. - Да посмотри вооон туда!Видишь,там комета летит?Это про неё сегодня по телеку говорили.Сказали,что это небесное явление бывает раз в несколько сотен лет. Серёжа запрокинул назад свою русоволосую голову и стал внимательно следить за кометой.Казалось,что она висит на небе,как и все звёзды на одном месте и не двигается. Можно было различить её хвосты — голубоватый , направленный вверх от ядра кометы , и желтоватого оттенка пылевой, изогнутый , тянущийся за ней следом. - Ох,ничего себе!-удивился Дима. -Красотааа! -А почему от неё дым идёт?спросил он удивленно у брата. - Сам ты дым!Это же хвост кометы!-воскликнул старший брат. - Ты разве не слышал, говорили,что это газ кометный и состоит он еще из осколков льда и частиц самой кометы,которая от высоких температур тает,так и получается ,что это тот самый хвост,который ты дымом назвал,-засмеялся над братишкой Сережа. - А кто-то говорил,что если увидел комету,то нужно желание загадать,прошептал с таинственным видом Дима. - Правда? Желание загадывают при падении метеорита,-усомнился Серёжа. Тем не менее он загадал про себя сокровенное желание: " Комета,комета, мне очень хочется найти любовь,да такую,чтоб она была взаимной..." За эту ночь братья много раз выбегали на улицу,чтобы посмотреть,насколько комета продвинулась на небосклоне,пытаясь запомнить её во всех подробностях,ведь неизвестно доведётся ли ещё когда-нибудь увидеть эту или другую комету.А она на самом деле, понемногу продвигалась в сторону горизонта,оставляя за собой заметный след сизой дымки,которая тоже постепенно исчезала и сливалась с ночным небом.Несмотря на то,что мама ребят загоняла постоянно спать,они под любым предлогом снова и снова выбегали смотреть на это чудо природы. - Ну мам,там же комета летит! -Ну мам,я в туалет только схожу,а одному страшно,ночь ведь,пусть и Серёжа со мной сходит,-отпрашивался в очередной раз Дима у мамы... Полночи Серёжа не мог уснуть,настолько сильно запала ему в душу эта комета.Он представлял себя космонавтом,который летит на ракете,чтобы изучить это явление ...или это был сон?Он уже и сам не понимал,настолько сильно было впечатление от увиденного,что мысли и сон сплелись в одни грёзы.Комета была,словно предзнаменованием чего-то светлого и хорошего, что вот-вот должно произойти в жизни мальчика,а может и не только в его жизни. - Комета Хейла Боппа* -,прошептал Серёжа сквозь сон,-надо будет запомнить название. Комета Хейла-Боппа была открыта 23 июля 1995-го года. Независимо друг от друга ее отыскали среди звезд астрономы-любители из США Хейл и Бопп. Наименьшее расстояние между кометой и Землей было 22 марта 1997-го года. В этот день до кометы было около 220 млн. км.Комета Хейла-Боппа была ярчайшей кометой 20 века. Комета была видна невооруженным глазом с конца мая 1996 года по сентябрь 1997 года. Оказалось, что состав поверхности ядра этой кометы не однотипен. Газы там не перемешаны, а расположены отдельными заледенелыми сгустками. Выяснилось, что на 80% ядро кометы состоит из водяного льда, а кроме него в ядре обнаружили довольно большое количество окиси углерода и другие простейшие органические соединения. Обнаружены минералы, входящие в состав земной коры и метеориты, что позволило утвердительно сказать: комета Хейла-Боппа родилась в Солнечной системе.

У кометы был замечен невиданный доселе вид хвоста - натриевый. Этот элемент и ранее бывал замеченным в кометных ядрах, но образование целого хвоста пока является новинкой. Расчёты специалистов показали, что комета Хейла-Боппа является долгопериодической – в следующий раз человечество сможет увидеть её примерно 4390 году.

Отшельник Таисий Черный Аркан IX - Идите, - ответил он, - идите, пока хватит сил. Ибо, пока человек в пути есть у него надежда... «Письма мертвого человека» "Тот, кто любит свою родину, только слабый новичок. Тот, для кого любая земля становится родиной, уже сильнее; но совершенен тот, для кого весь мир – чужбина." Хьюго из Сен-Виктора, саксонский монах. (XII век) *** Звезды в самом деле сегодня падали удивительно часто, и Артур подумал, что пожалуй, это настоящий звездный дождь, и что он раньше такого не видел. "Хочу быть здоровым!" - загадал он желание и отхлебнул из стакана. Полночь уже давно миновала, и было очень тихо: стоял почти полный штиль, и яхта медленно дрейфовала, ведомая течениями мимо мерцающих редкими огнями Антильских островов. Где-то недалеко, почти прямо по курсу лежал небезызвестный Кюросао – райские кущи любителей кокаина. Странно, но почему-то именно в этой части океана Артур всегда испытывал нечто вроде прилива энергии и вдохновения, здесь хорошо думалось, и усталость порой не приходила сутками. Именно поэтому, когда дела не вынуждали быть где-то в другом конце земли, его корабль баражировал вокруг этой островной гряды. Впрочем, это случалось не настолько часто, чтобы кому-то пришло в голову его здесь поджидать. Капитан и вся команда были тщательно отобраны и подогнаны друг к другу, и затем, весь механизм в целом, к нему к Артуру. И в результате, на корабле почти никогда не было никаких конфликтов, было как-то по -домашнему спокойно и Артур, можно сказать, за эти годы даже полюбил окружавших его людей, насколько вообще можно любить родственников, пусть и дальних. И они, пожалуй, тоже любили его, и это невозможно было спутать с банальным подхалимажем к боссу. Взошел Скорпион. Артур поднялся и пошел к бару налить еще порцию виски. Кто-то из матросов подбежал к нему: - Сэр, какой коктейль вы желаете? - Спасибо, Робби, я сам. Ступай... Он снова вернулся на палубу прошелся немного взад-вперед, и вновь усевшись в шезлонг, задумался. На него нашло... *** Ворота гаража, похоже, примерзли основательно. И немудрено: вчера было плюс два а к вечеру уже ударил мороз и за ночь тмпература сильно упала. Артур по-

дул на пальцы, но это было совершенно бессмысленно. Он сгибал, и разгибал их, попробовал тереть одну ладонь о другую, но жжение становилось от этого только сильнее. - Ладно, еще раз, - подумал он про себя. Затем снова нагнулся, вцепился в нижний край ворот и, рыча, изо всех сил стал тянуть вверх. Раздался хруст треснувшего льда, и ворота с шумом пошли по рельсам куда-то вверх, в темноту гаража. Артур тотчас сунул руки в карманы и почему-то стал прыгать то на одной, то на другой ноге. Было еще совсем темно, но автобусы уже кое-где взревывали, проносясь по пустынным улицам, и это был самый верный знак, что утро, наконец-то, уже наступило. А дальше все было как всегда. Завизжал стартер, но через пару секунд, как бы с выдохом, останавливался. Опять несколько безуспешных попыток завестись, снова надсадное визжание, и вот, обычно, на пятый раз, когда взгляд уже опасливо бросался на индикатор батареи, двигатель все же взрывался своим мощным ревом. Все... теперь - подождать пару минут – пусть нагреется немного. Самое время покурить, но Артур сколько-то месяцев как бросил. Время же все равно нужно было чем-то заполнить. Он обошел машину и проверил, уже сто раз проверенные, инструменты: все ли на месте? Хозяйски пошарудел в кузове, проверяя, крепления генератора. По инструкции его полагалось таскать с собой, на случай прерывания подачи электроэнергии. В общем, нужно было что-то делать, чтобы вытеснить из памяти воспоминание о прежнем удовольствии от первой затяжки... Он уже с полчаса ехал по темному поблескивающему инеем шоссе до первой станции. Она находилась на южной окраине, далеко за унылой чередой, коптящих разноцветными дымами, промышленных зон. Артур вдруг отчетливо вспомнил первые дни, когда стал жить один. Это были не то чтобы трудные, но какие-то уж очень необычные дни. Это было похоже на неуютное блуждание по огромным пустым залам. Довольно чистым, впрочем, но совершенно безжизненным, наполненным гулким пугающим эхом. И, это самое неудобство пустоты, было, пожалуй, даже какимто агрессивным. Оно не просто требовало заполнения, оно душило, не давало спокойно жить. Однако все попытки что-либо изменить, заполнить эту пустоту новыми впечатлениями или отношениями, неизбежно проваливались одна за другой. Поначалу Артур сильно расстраивался, когда очередные случайные знакомства заходили в тупик. Его также удивляло, что блуждания по выставкам или, скажем, просто по аллеям парка, чаще вызывали одну лишь скуку, но вскоре он привык к этому явлению, и уже более не ждал от жизни чудес. И, собственно, тогда же он сразу и понял, что все его попытки построить новые отношения рушились по одной лишь простой причине: ему не нужно было ни от кого ничего – он искал простого участия, обыкновенного тепла, которым можно было бы заполнить опустевшую душу. С другой же стороны, он заметил, что во всех случаях, его не то, что бы не любили, об этом вообще речи быть не могло, его вообще не воспринимали. Или, что, скорее всего, его просто рассматривали, как рассматривают в магазине вазу, поворачивая разными боками. Во всей этой истории он никогда не был не только героем-любовником, но и даже просто человеком. Он был – словно бы, возможным шансом поправить те или иные обстоятельства, трамплином в более или менее светлое будущее, в котором, ему, Артуру, собственно, и не всегда, как теперь понятно, отводили сколько-нибудь достойное место. А затем он вдруг понял, что окончательно запутался. Не клеилось абсолютно ничего, и уже даже иногда приходилось привирать, замазывая трещины личной жизни, которая все больше и больше трескалась и расползалась по швам. Он пытался остановить, прервать все отношения, но его находили, его доставали звонками. Он был слишком хорош... Нет, разумеется, не сам по себе, но как все тот же шанс, который глупо упускать. То были времена тяжелых открытий, которые следовали одно за другим чуть

не каждую неделю. Иногда ему казалось, что он инопланетянин, что вот только что он упал откуда-то с неба, и теперь пытается, как и положено, в любом фантастическом романе, завести контакт... Но, в отличае от фантастики, контакта не получалось. Смыслы слов и фраз, оставленных в разговорах, странным образом видоизменялись, корчились, словно фигуры театра теней. То, что всю жизнь казалось белым, вдруг становилось очень серым, а черное – напротив начинало сверкать... И затем неизбежно наступал момент, когда проще разорвать, чем исправить. Тогда Артура стали посещать идеи покинуть город и вообще уйти от цивилизации, построить чтото наподобие землянки... Мечта была красивой и лакомой как сама свобода, но тогда же он осознал несколько важных моментов. Например, стало ясно, что мечтает он не о землянке как таковой, а просто о безграничной свободе. Что устал кому-то быть должным, оправдывать чьи-то надежды, говорить то, что принято... А еще, он вдруг обнаружил, уже почти с ужасом, в одном из гулких «залов» своего сознания, некую «потайную дверь». Осознав скрытую за ней истину, стало ясно как день, что, находясь там, в лесу, ему рано или поздно захочется, чтобы о нем кто-то узнал или вспомнил. И чтобы этот кто-то, пусть и совсем чужой, приехал бы к нему в гости... а после обнаружил бы в нем некую особенную мудрость, полученную от матери природы. И затем, пусть бы тот пришелец снова приехал, уже за каким-нибудь советом... Артур вдруг ярко и очень четко осознал, насколько нелепой оказалась его мечта. Уединяться, жить бог знает как, и все это лишь для того, чтобы в какой-то день пожелать чьей-то оценки... Именно чьей-то: случайной, мимолетной, и, скорее всего совершенно ненужной. Такой же ненужной, какой оказывается галька или ракушка, подобранная на некоем курорте с давно позабытым именем, и после водруженная на полку книжного шкафа. Тогда Артур просто переехал в маленькую квартиру. Он это сделал не потому, что у него не было денег на что-то более приличное, а потому, что в доме, несколько великоватом для одного, было невозможно сосредоточиться. Он переехал, не оставив никому ни нового адреса, ни телефона, который, он, впрочем, и не устанавливал за ненадобностью – кому теперь звонить, и зачем? В самом деле, Артур как-то с удивлением обнаружил, что первыми во всей этой истории от него отвернулись друзья. Почему – он не имел ни малейшего представления, тем паче, что инициатором развода была жена. Но, его ни о чем не спрашивали. Просто прошло вот уже два праздника, а его никто никуда не приглашал. Поначалу, он пытался делать дежурные звонки, мол, как дела, что нового? Но это ничего не изменило. Жизнерадостные фразы повисали в воздухе. Он снова не оправдывал чьи-то таинственные надежды... Затем он ушел с работы. Просто в никуда, и безо всякой идеи. Почему-то стены фирмы стали невыносимо тяготить его... Однако, вскоре он устроился инспектором городской канализации. Собственно, это была грошовая должность, но в ней было нечто очень важное – полная свобода и независимость, служебная машина и совершенное спокойствие за будущее. Никакие рыночные передряги теперь уже не угрожали, а значит, был шанс успокоиться, и понять, наконец-то нечто главное, что постоянно ускользало, таяло, словно бы далекая радуга. *** На первой станции он проделал необходимые переключения, затем последовал контрольный звонок на центральный пост, и после - очередная запись о показаниях приборов в журнале. До следующей станции было километров семь, там ждала бригада, которая под его руководством должна была поменять кое-какие изношенные трубы и вентили. Он сел за руль и медленно выехал за ворота, затем вышел из машины и, закрыл их на замок.

Когда-то, целую вечность назад, ему пришла в голову странная идея. Он решил, что если думать не переставая, если не давать себе перескакивать на какие-то посторонние темы, то тогда, в один прекрасный момент, все изменится, и появится, наконец, долгожданная ясность и полное понимание мира. Работа, которую он выполнял, наконец-то позволяла попробовать. Целыми днями, наматывая по городским дорогам километр за километром, он пытался решать логические задачи, иногда непрерывно проговаривал в уме молитвы, а иногда, выдумывал новые парадоксы, пытаясь глубже постичь природу времени. Артуру нравилось это состояние, когда разум постоянно и целенаправленно трудился, хотя, и ничего особенного это пока и не давало. Он снова сел за руль и двинулся по шоссе, где соль, разбросанная совсем недавно, уже превратила снег в серую ваксу. Все дело в суете, - наконец понял он. Если попробовать остановиться, не делать поспешных движений, то, возможно, все как-то и придет в норму... Океан в душе затихнет, и перестанет поднимать со дна муть. Попытки залезть в землянку, спрятаться – это тоже суета, а, быть может даже и суета сует... *** Еще одно важное событие произошло как-то летом, когда он уехал путешествовать в Испанию, как обычно, совершенно один, и, не имея в сущности, определенных планов. Артур вообще не очень любил планировать путешествия до деталей, и лишь делал список основных достопримечательностей, что были по насеченному пути. Иногда, он составлял несколько таких списков, на случай, если основной задуманный маршрут окажется совсем не таким интересным, как предполагалось, сидя дома за столом над книгами и картами. В Испании, кажется, в Барселоне, в каком-то не то кафе, не то музее он прихватил с полки бесплатный туристический буклет, сам не зная зачем, ибо толку в них, как известно, ни на грош, и даже рекламы, ради которых они и издаются чаще всего, оказываются совершенно бесполезными. Тем не менее, где-то в середине, он обнаружил небольшую, в четверть страницы, черно-белую вставку, на которой было написано: «Музей алхимии». Место это находилось, кажется, недалеко от Толедо, и это было далеко в стороне от намеченного маршрута. Тем не менее, Артур почувствовал какое-то странное вдохновение, что-то похожее на ощущение радости, и тогда он решил, что основной маршрут подождет. Дорога до Толедо оказалась не очень сложной, и довольно банальной: кругом простирались лишь разноцветные поля и виноградники. К вечеру он уже был на месте. Небольшой мотель, отмеченный в буклете, как недорогой, но вполне приличный, был найден без особого труда. Совсем рядом находился винный погреб, который, впрочем, уже закрывался, и Артуру понадобилось приложить немало сил, чтобы выпросить на почти незнакомом испанском бутылку какого-то вина. Уже у себя в комнате он поужинал сыром и хлебом, запивая купленным только что вином. Было не просто хорошо, было как-то странно хорошо. В душе не было ни малейшей тени, ни малейшего сомнения или печали. Казалось, мир простирался во все стороны в бесконечность, и при этом его вполне можно было охватить. Было ощущение, что можно разбежаться и прыгнуть прямо в небо, и оно - примет, начнет раскачивать...Душу заполняла любовь, и было очевидно, что не только он, Артур любит весь мир и всех его обитателей, но и весь мир любит его, и он в это верил: - Почему бы и нет? Ну, хотя бы сегодня, - думал он, - пусть будет так... Боже, как хорошо-то, как хорошо... Он, кажется, молился, хотя делал это прежде не часто, и только тогда, когда бывало как раз совсем уж плохо. А тут он подумал: - Вот мне хорошо, и не с кем разделить такой удивительный вечер... Почему в молитвах я только плачусь? Почему не поблагодарить, за то, что все складывается так замечательно?

Как будто, он еще потом бродил по улицам, и лишь к полуночи вернувшись к себе, тотчас упал на кровать и забылся глубоким сном. *** Утром Артур проснулся довольно поздно, и, чуть было, не опоздал к завтраку. Впрочем, обошлось. После, он долго выспрашивал консьержа о музее, но тот совершенно не понимал о чем идет речь. Тогда Артур принес буклет и ткнул пальцем в нужную страницу. Консьерж был искренне удивлен, что в их городе, где он прожил всю жизнь, оказывается есть такой музей, о котором он и слыхом не слыхивал. Ничего не оставалось, как позвать горничную - молодую, довольно симпатичную девушку. Они минут десять переговаривались, иногда девушка глядела в потолок, явно пытаясь, что-то припомнить, но после сказала, что, кажется, знает, где это: достала с полки бесплатную туристическую карту и указала место, где был мотель, а после и предполагаемое место, где должен был бы находиться музей. Она, тараторя что-то по-испански, стала черкать шариковой ручкой по карте с грубо прорисованными улицам. Теперь было все понятно, и можно было двигаться дальше. *** Артур наслаждался тем как сознание мягко качалось на золотистых волнах двадцатилетнего «Grant’s». Ночь была нежна и тиха, и лишь время от времени падали яркие звезды. В кабинете, недалеко от того места, где он сидел, зазвонил телефон: Дежурный секретарь взял трубку и переключил громкоговорящую связь, чтобы Артур мог слышать разговор: - Компания «Syn-Khronos». Секретарь Ибрагим Кожури на связи. - Я представитель одной... довольно крупной компании.- раздался в трубке бархатный баритон, - Мы бы хотели купить ваш... как это сказать... абонемент. Купить, одним словом, ваш сервис. - Наша фирма практически не работает с компаниями. Мы работаем, как правило, только с правительствами. - О, я думаю, что иногда стоит делать исключения из правил. Уверен, что нам имеет смысл встретиться и все обсудить. - Мистер Ж. не назначает встречи, не ознакомившись предварительно с предлагаемым материалом. - Да, конечно. Материалы вам уже высланы на основной адрес, указанный на сайте. - Хорошо, я передам мистеру Ж. Думаю, что вам стоит перезвонить завтра к вечеру, часам к восьми по Гринвичу. - Отлично. Всего доброго. - До свидания. Секретарь повесил трубку. - Послезавтра... - сказал Артур, не оборачиваясь. Окно в каюту было открыто и слышно было достаточно хорошо. - Так точно, сэр, - ответил секретарь негромко. *** Музей оказался «не то, чтобы», но и одновременно в нем было нечто неуловимое, что-то, что можно назвать касанием крыла ангела. Залов было не более десяти. Самым впечатляющей была экспозиция, посвященная Парацельсу. Хотя, по большей части, все экспонаты касалась его друзей и тех, с кем он находился в переписке. Артур бродил, не особенно вглядываясь в стенды, ему было просто приятно, он как будто пришел в дом к очень старым друзьям после долгой разлуки. Хотя, кое-

что время от времени привлекало его внимание: вот монета – наполовину медная, наполовину золотая. Мигелю Хенаресу – монаху какого-то там монастыря не хватало философского камня, чтобы сделать монету полностью золотой, и он погрузил ее в мелкий тигель только наполовину. Затем Артур увидел странную таблицу. Он стоял подле нее едва ли не час и смутные ощущения не покидали его. Таблица казалась знакомой. Вот этот знак – это явно сульфур, хотя, тут что-то другое. Так... Сульфур, на духовном плане – действие. Сульфур при возгонке с элементами - ага вот этим, что слева, и вот этим, что пониже, переходит через примерно полгода в философское серебро. А это лишь полпобеды, ибо сокровенный тезис серебра не живет долго. Ну, да бог с ними. Вот это... большая таблица, Артур почувствовал, что тоже ее где-то уже видел. Тут что-то не так... надо сосредоточиться... и драконы эти отвлекают, черт бы их побрал... Да! Вспомнил! Свинец, в фазе "чернения" (nigrello), благодаря взращиванию энергии любви переходит в медь, а та переходит в олово – чистейшее философстствование на плане людей. Но все это можно миновать, добавив вовремя, а после сублемируя, Меркурий – ртуть философов, который символизирует на плане людей текучесть и способность не привязываться ни к каким схемам.. Далее нужно выстоять, ибо ртуть философов твердеет и переходит в банальное железо. Железо же твердо и незыблемо и способно лишь к деградации... Наступает искушение отчаянием. И вот тут проблема, ибо всякий ученик должен пройти это испытание. И учитель даже не может намекнуть, что полученное железо лишь искушение, и не более того. Если же учитель сжалится, и намекнет, то все усилия пропадут даром, и железо останется железом.... *** Артур вспомнил, как в какой-то момент вдруг понял, что только цельность – это основа спокойствия. Это было перед самой поездкой в Испанию. Он тогда подумал: - Я не хочу никуда ехать, это очевидно. С другой стороны, если бы со мной кто-то поехал, то я бы поехал с радостью. Что это? Выходит, что мне нужна не сама поездка, а нечто другое? Или же поездка – это иллюзорная картина, обрамленная рамкой отношений? И тогда он решил. Если я не интересен самому себе, то лучше окончить жизнь сразу. Сейчас. В нем еще играл тезис Сатурна, опуская всякий порыв куда-то вниз, где откладываются бесполезные соли. Но что-то удержало его. Быть может, привычка, которую он завел в те времена, когда судьба казалась непроглядной тьмой. Он молился. После молитвы он всегда чувствовал себя на сантиметр выше смерти, и потому всякий раз выживал. *** В музее произошло еще нечто, что, пожалуй, было бы сложно описать словами. Он вдруг понял почти все таинственные изображения алхимических гравюр. Он понял также со всей ясностью, насколько нелепым было все прежнее виденье, или же это была попросту попытка увести с истинного пути. Золото – это не только не цель, но и зачастую случайный продукт Великого деланья. Господи, как это теперь ясно: Меркурий философов – вечное движение. Луна философов - поливариантность будущего, измения реальности. Философский камень... Белый тезис... что это? Неужели это равносильно уходу в более высокие миры?.. Хотя, он и присутствует в каждой группе атомов в виде чистой идеи вещества. Но, какая разница, когда перед тобой вся Вселенная, причем не только видимая, но и невидимая!

Артур вдруг ощутил всю сложность мира и одновременно его строгую логику, которую, впрочем, совсем не просто понять. ... Богу все равно, - думал он, - как мы живем, но мы должны жить лучше – для себя. Тогда некая внутренняя субстанция становится «подходящей» к общей мозаике мира. Не слишком изящная идея – пытаться просунуть квадратный брусок в круглое отверстие... Собственно, многие именно так всю жизнь и живут: либо пытаются втиснуться туда, куда им дорога заказана, либо находят такие ниши, где вообще не нужно прилагать никаких усилий... ...Бог вовсе и не судит... просто мы сами не вписывается в какие-то изгибы мира. Или, как и квадратный брусок с круглым отверстием, не делаем его изящнее... И тогда происходит рассеяние, переплавка души, и снова ее засев в других телах на земле, уже, конечно, в виде совсем других людей. Именно других, ибо после «переплавки» было бы неверно сказать, что та же душа воплотилась в другом теле. Вновь разожженный костер имеет ли тот же огонь? Другой ли? Артур вышел из музея переполненный новыми мыслями. Он зашел в ближайшую лавку, купил грошовый блокнот и ручку, пересек улицу, и, усевшись на скамейке в сквере, стал записывать. -...Золото понимания рождается из свинца смирения... Мир состоит из семи главных меридианов, и каждый имеет свой внутренний Зодиак... Землетрясение – это избыток Меркурия и Серы. Техногенная катастрофа – это избыток железа и ....Довольно проследить за движением и силой, чтобы.... *** В жизни Артура было совсем немного событий, которые можно было бы назвать краеугольными. Испанский музей, Сатурнианский период Жизни, связанный с его работой в городской канализации, и еще – поездка в Иерусалим. В один из дней он пришел из города на окраину, в старый монастырь, выстроенный еще крестоносцами, который назывался «Иоханан в пустыне». Монастырь был греческий, но кое кто из монахов говорил по-английски... Артур, отхлебывая из стакана, и глядя на мерцающие огромные звезды, вдруг ясно вспомнил разговор с одним из них. То был относительно молодой человек и говорил он немного странно, делая большие паузы между словами и не фиксируя взгляд ни на собеседнике и ни на одном предмете, находящемся поблизости: - Ты – отшельник. И твой дом – весь мир. Сегодня ты здесь, а завтра там. Ты не связан никаким государством, никому не должен платить налогов. Будь все время в пути. И что самое главное, ты должен быть готов оставить все это в любой момент - хоть завтра, хоть сию минуту... *** Затем, был первый успех. Он сумел вывести формулу землетрясения. И вскоре после того, как будто ниоткуда лег на бумагу так называемый «тезис агрессии». Именно это давало возможность, понимать, где и когда произойдет какое-то чудовищное убийство или же иное рукотворное зло. В этот период Артур все еще работал в городской канализации, но уже перешел в информационный отдел, или, говоря проще – компьютерный центр, хранивший все базы данных. Он сразу понял, что наступила фаза Меркурия и что сейчас нужно мыслить, сливаясь с миром гораздо полнее, чем прежде. ... нельзя сказать, чтобы это было легально, но благодаря связям, он вошел в контакт с коллегами из полицейского и военного ведомств, и, пользуясь их нерасторопностью, скачал все, что касалось терроризма, убийств и вообще тяжких преступлений. Близилась фаза Марса, и к ней нужно было прийти не с пустыми руками. Впрочем, когда удалось без особого труда стащить гигабайты информации зла, Артур понял, что ошибся, что фаза Марса – предвестник фазы Меркурия, а не наобо-

рот. Данных было много, но идея как их обрабатывать пришла довольно скоро. Артур вспомнил, что в музее ему попался на глаза какой-то экспонат, кажется, это был макет обычной алхимической лаборатории. В пояснении говорилось, что само слово «лаборатория» значит «лабор» и «оратория», то есть место работы и молитвы. Теперь, всякий раз, когда он заходил в тупик, он часами молился. Он брал четки и, перебирая бусину за бусиной, читал «Отче наш», полагая, что Отец небесный сам знает, что ему Артуру нужно, ибо не Он ли привел его в тот мало кому известный музей в Толедо? Либо же он брал бусину и говорил: - Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного! Не дай пройти мимо истинного пути, но наставь на него. Укажи путь к Белому Тезису, клянусь, ничего не возьму больше, чем нужно, дабы следовать дальнейшему пути. Аминь. Спустя месяц непрерывного поста и молитвы, он вдруг ясно увидел, как даты рождения сплетаются с датами преступлений, и как все это, проносясь над землей, проецируется на ту или иную широту и долготу... Первый шаг был наивен и практичен. Он предвещал либо все, либо ничего. Артур вычислил, когда и где именно должно произойти мощнейшее землетрясение в Японии. Он описал все события, включая, предполагаемое количество жертв, вложил в конверт и назначил встречу с нотариусом. В присутствии чиновника конверт с указанным прогнозом был опечатан и положен в сейф. Когда пришел положенный срок, Артур связался с одной из телекомпаний и, пообещав сенсацию, договорился о встрече. Фото и киноаппараты запечатлели смущенного нотариуса, который изо всех сил пытался казаться безразличным, а также действительно спокойного Артура и листок, на котором с точностью до одного процента было указано все: координаты, мощность катастрофы и количество жертв. На другой день пресса, особенно левая, просто бесновалась: как можно было скрыть такую информацию?! Ведь она могла спасти хотя бы детей... Но Артур не обращал внимания. Он был холоден, ибо прекрасно понимал, что никакая информация с его стороны никого спасти не могла, ибо ей не предшествовал, и пока что не мог предшествовать мощный пиар – новая фаза Меркурия была еще далеко. На всякий случай, он стал раз в два месяца менять жилье, не ожидая, впрочем, что будет в результате настолько восхищен этой идеей. Именно тогда и начались вечные скитания, предсказанные иерусалимским монахом. Каждый переезд давался все проще, ибо вещей оставалось все меньше и меньше. И, в конце концов, остался только компьютер, и самые необходимые книги, которых не было в сети. Последние свои переезды Артур уже спал на полу и ел, собственно, тоже, сидя на полу, с невысокого столика, который сам и смастерил. Он сделал еще два подобных выступления в прессе. На этот раз он предсказал серьезные беспорядки в Пакистане и извержение в Индонезии. И тогда его стали ловить. Именно в тот момент Артур решил: «Пора!» Он сделал восемь новых прогнозов и разослал их на имена премьер министров или президентов тех стран, к которым это относилось. В каждом из писем было примерно следующее: - Я – такой-то и такой-то – мои прогнозы известны по таким-то публикациям, данным письмом хочу сообщить, что вашу страну ожидает серьезная катастрофа, которую я оцениваю в столько-то баллов по 10-ти бальной шкале. Если вас интересует дата, характер и место катастрофы, прошу связаться с моими адвокатами на предмет перевода необходимой суммы. Если вас мой прогноз не интересует, то забудьте об этом письме. Но вы о нем вспомните, когда оно будет опубликовано вместе с данными прогноза. С уважением Артур Ж. Не скажу, что с первого и даже второго раза откликнулись многие. И лишь после того, когда полетели головы очень известных людей... Кое-кто, уже догадывается, видимо, о ком идет речь... Только тогда в мире что-то изменилось радикально.

Первые серьезные плоды, если будет этично так выразиться, принесла известная катастрофа на северо-западе Индии и взрыв на химзаводе близ Гуанджоу. Тогда удалось вовремя эвакуировать почти все население. Артур отделил ровно половину своего гонорара, поставил на полное довольствие детдом где-то в Сибири, и нанял за приличную зарплату местного человека, дабы тот следил за порядком. На остальную сумму, он нанял несколько программистов и довел до ума те идеи, до которых все не доходили руки. Все программисты работали в разных концах света, и вряд ли каждый из них представлял, в чем состоит задача в целом. Затем Артур поставил сервера на всех континентах: кто знает, где предстоит работать завтра... Теперь все было готово для важного скачка – завершения Меркурианской фазы – текучести и впитывания - и перехода в более длительную Юпитерианскую – фазу олова, фазу расширения влияния. *** Яхта все еще дрейфовала неподалеку от Кюросао. Артур сопоставлял результаты, полученные с серверов в Бангкоке и Сантьяго, и понимал, что теперешняя работа – это уже новое качество. Компания, которая вышла на него, просила рассчитать вероятность провала при вложениях капитала в разработку урана в ряде стран Африканского региона. Артур никогда не работал с этим, но понял, что слова «нет», а точнее «не знаю» - быть не может. Он запустил своих «червей» во все известные сети, связанные с бизнесом радиоактивных элементов и вот теперь у него был результат, который, впрочем, требовал серьезного осмысления. Первый результат обсчета получился неоднозначный и странный. Если он скажет «да» - сместится баланс сил в Тихоокеанском регионе. Если скажет «нет»... получится и вовсе плачевно. Он уже видел падение бирж в Сингапуре, Гонг-Конге и Малайзии... А за этим неизбежный взлет экономической экспансии целого ряда нежелательных стран. Тогда он сосредоточился на Африканских рынках сырья, развивая, впрочем, очень активно идею прогнозов катастроф. *** Ривьера, как и всегда в это время года, была почти пустынна. Артур прогуливался по бульварам Ницы, закутавшись в толстое пальто. Ветер пронизывал, и в зонтике не было никакого смысла. Окончательно продрогнув, он зашел в кофейню на берегу и заказал кофе с коньком. Он сел в углу у окна, расчерченного косым дождем. Здесь было уютно и тепло от газового камина. Гарсон принес заказ довольно скоро, и тотчас удалился. Артур отпил кофе и затем немедленно сделал глоток коньяку. Тепло разлилось по телу и стало почти хорошо. - Позвольте?- услышал он голос сбоку от себя. Артур поднял глаза. Перед ним стоял невзрачный старик, одетый незамысловато но, впрочем, довольно дорого. - Прошу... – рассеянно ответил он. Хотя и несколько недовольно, поскольку свободных столиков было достаточно. - Скучаете?- весело спросил старик по-английски. Артур посмотрел удивленно. Услышать английскую речь на французской Ривьере, да еще не в сезон было из области казуистики. - С чего вы взяли? - Ну... знаете ли... я тут завсегдатай. И скучающих людей я отличаю с большой легкостью. - В таком случае, вы ошиблись. - Вот как? Впрочем... я не особенно удивлен. Где-то в глубине души я ждал,

что вы ответите именно так. - Да? И как глубоко лежало это предвиденье? - Ну... не очень глубоко. Не настолько, чтобы не отличить скучающего богатого бездельника от запутавшегося в жизненных смыслах алхимика. Артур посмотрел удивленно: - Что такое? И чем я обязан? - О, ничем... Верьте мне. Я не шпик и не журналист. Просто, я такой же, как и вы. - Как я? В каком смысле? - Ну, в том самом. Я пришел к тому же, что и вы, но значительно раньше. Лет... двести назад... И когда стал догадываться, впал в такую же хандру. Ее нельзя спутать ни с какой другой. Артур вздохнул и решил не отвечать. Он отвернулся к окну. - Ну-ну... Не надо, – продолжал старик.- Если угодно, я могу уйти в любой момент. Но зачем же наступать на те же грабли, когда можно послушать человека, который уже получил этот опыт? - Грабли? Вы о чем? - Ну, о том, что ваши предсказания землетрясений, вспышек преступности и прочее, уже начинают ставить вас же в тупик. Но, повторяю, если вам угодно, я уйду тотчас, как вы изъявите желание. - Я вас просто не понимаю. - Все вы понимаете, - старик ехидно подмигнул.- Я на вас обратил внимание еще после прогнозов землетрясений в Японии. Как это было красиво! Изящно, и между тем броско. Но всему наступает предел, или, если угодно - насыщение. За которым, неизбежно возникают вопросы типа «а что дальше?». - И вы знаете что дальше? - Представьте – нет. Но я знаю характер выбора, который все же придется сделать. - Выбора? - Да, выбора. - Какого выбора? - Ну, куда дальше двигаться? - И в чем, по-вашему, состоит выбор? - Видите ли... все не так просто. У вас возникал вопрос, почему ваши прогнозы сбываются с точностью чуть ли не до часа и сотни метров? Даже в случаях, когда вы их подвергаете серьезной коррекции! - Ну, я много работал над этими методиками... - Вот как? Тогда, ради эксперимента, оставьте ваши методики и просто скажите, что землетрясение будет завтра тогда-то и тогда-то, там-то и там-то... Впрочем, насчет «завтра» я погорячился, но вот, скажем, через месяц. - И что? – Артур был обеспокоен. - А то, что и этот прогноз сбудется,- старик с довольным видом откинулся на спинку кресла. - Почему это? С какой стати? - Ой, ну не притворяйтесь. Вы и сами давно уже все заметили. Признаться просто себе боялись... Не так ли? - Не знаю... Но кто вы все же такой? И за кого меня принимаете? - Я уже сказал, что я – такой же алхимик, как и вы, и я вас принимаю за такого же алхимика, и ничего мне от вас не нужно. Ну что мне может быть нужно, если у меня все есть и так, и единственное, о чем я мечтаю, как со всем этим расстаться. - Ну, чего проще? - О нет, друг мой, это только кажется. Я уже оброс определенной властью, как и вы, а власть это ответственность в нашем с вами случае... Новая фаза Сатурна...

Так-то... - И что? - А то, что вы можете оставить все, что имеете, но вы не можете уже оставить свое движение... Все слишком далеко зашло. Нет, вы, конечно, можете бросить деньги на дорогу, как известный персонаж, но тогда просто ваше бытие перейдет в другую сатурнианскую плоскость... Скажем, в тяжелейшую и таинственную болезнь, или же вы проведете остаток своих дней в сумасшедшем доме. Разумеется, в полном одиночестве... Сатурн не любит компаний, как известно... Так что, выбор у нас небогат. - И что же стоит, по-вашему, делать? - Ну, во всяком случае, коль скоро вы уже не предсказываете, а творите события, то стоит творить что-то более полезное для вас же... Какой прок в том, чтобы угробить пару – пусть даже - тысяч, с тем, чтобы получить пару миллионов долларов? Вы получаете гонорары в долларах? - Обычно в евро. - И правильно... Но не в этом дело. Почему бы вам не постараться, скажем, предсказать разгром колумбийской мафии? Или окончание какой-нибудь войны? - Хм... заманчиво... Но деньги все же получать откуда-то нужно... На мне уже висит несколько госпиталей, детдомов и тому подобного. - Ну, дело большое... Предскажите взлет акций, и вложите в них капитал. - А вы поступаете именно так? - Поступал. - Поступали? А сейчас? - А сейчас, у меня столько денег, что потерять их уже невозможно... - И все же, что дальше, по-вашему? - Ну как вам сказать... Вы должны пройти все, вплоть до фазы солнца, а далее – снова фаза Сатурна... Но это уже иной уровень бытия. Это уже бессмертие... - Вот как? - Да...- странный старик комически вздернул брови, - а то вы не знали, что такая фаза существует! - Да нет, знал... Но всегда сомневался. - Сомневались в чем? - Во всем. Что Она есть в принципе, и что если есть то до нее возможно дойти за одну жизнь... - Ну вот... Теперь вам кое-что известно, - заключил старик.- Более не смею вас беспокоить. Возможно, мы еще встретимся в начале следующей сатурнианской фазы. Да-да... скорее всего... Он встал и направился к выходу. Артур был немного ошарашен. Он заказал еще коньку, а после еще... Он сидел и размышлял, иногда делая пометки в том самом блокноте из Толедо... Он почувствовал радость бытия, радость свободы... Он снова понял что-то такое, что нельзя изложить на бумаге, но чему можно просто радоваться... Фаза Солнца, похоже, начиналась... а за ней, если верить старику, было бессмертие... Изнурительная награда за победу... тяжесть, усталость, безумная ответственность, которой награждает Сатурн, следующий снова за Солнцем... Артур оставил деньги на столике и вышел на улицу. Пройдя пару кварталов к верхнему городу, он направился обратно вниз к пристани, к бухте Jaun. Отдых закончился только что. Следовало снова сниматься с якоря и двигаться в сторону Антильских островов, к Кюросао, где всегда хорошо и плодотворно думается.

Философия одиночества Иветта Бондар Я знаю, что много уже в моей жизни никогда не будет... Никогда не будет любви к мужчине... Ни первой - ни последней, ни ответной - ни безответной... Никогда не будет поцелуя... Никакого... Ни нежного, осторожного, боящегося вспугнуть неискушённую молодость... Ни жгучего, пылкого, пришедшего с опытом и потерей стыдливости... Даже игры взглядов, сопровождающих любой банальный флирт, в моей жизне уже никогда не будет... Как не будет никогда и самого флирта... Да...и ещё в моей жизни уже никогда не будет ни школьной парты, ни стденческой скамьи... Ни ресторанной сцены гостиницы "Кавказ" моего вокального крещения... Ни Международного молодёжного лагеря в Ужгороде... Ни кафедры психиатрии с моим наставником профессором Фридманом... ни беременностей, ни родов... ни улицы Шмулевича... ни любимого комода...

Амбер слёзы Надежда Мирошникова Яркое солнце освещало бескрайнюю гладь моря. Голубой, с переливами, цвет воды навевал ощущение радости и покоя. Море нехотя катило свои воды на пологий берег с белым песком и нежно трогало розовые пяточки малышни, которая копалась в песке на берегу, строя свои замки. Зоркие мамаши тут же ловили солнечные лучи, которые легким загаром ложились на их обнаженные плечи, руки и ноги. Барышни, не обремененные заботами, сидели под зонтиками на променаде в компаниях молодых, и озабоченных собственной значимостью, мачо. Они лениво потягивали «Маргариту», «Мохито», «Long Island Ice Tea» и смаковали мороженное. А местные рыбаки оседлали пирс и не спеша таскали из моря сарган. Всеобщий покой нарушала громкая музыка, где Газманов попеременно напоминал: « Ты морячка-я моряк», и что наступили «Мои ясные дни». С ним многие соглашались, но делали это безмолвно, наслаждаясь солнцем, морем и покоем. Горизонт незаметно потяжелел. Появились первые тучи, издали напоминающие сладкую вату, что продавалась на пляже и которую с наслаждением поедали как дети, так и взрослые. Эта вата увеличивалась в объемах и постепенно превращалась в грязный весенний снег. Серый цвет испортил безмятежную картину горизонта, а едва заметный ветерок стал набирать скорость, подгоняя голубые волны. Море пыталось сопротивляться. Но вот волны начали накатывать на песочные замки и размывать их стены, превращая все эти строения в песочную лепешку. А тучи меняли цвет. Появились нотки темно-синего с переходом в черный. Облака стремительно набирали вес. Горизонт уже был закрыт. Ветер увеличил силу и стал срывать панамки с маленьких голов малышей и соломенные шляпки с причесок дам. А мужчины руками придерживали свои кепки. Зонты на променаде стали угрожающе раскачиваться и еще более озабоченные мачо подхватили своих барышень и побежали на летние веранды « Самбии». Рыбаки споро смотали удочки и покидав свой улов в пластиковые пакеты, сели на велосипеды и быстро покатили прочь от моря в город, где ветер еще не успел разгуляться. Пляж опустел. А тяжелые волны уже во всю разбивались о волнорез, опоры пирса и каменные глыбы на берегу. Брызги долетали до променада, а самые бесстрашные зрители с восторгом и каким-то отчаяньем в глазах наблюдали этот скандал природы. Они пытались увернуться от соленых брызг, но те все равно их насти-

гали и когда по лицу катилась соленая влага, её вкус напоминал вкус слез в минуты грусти или в минуты радости. Ветер крепчал. Вот уже на прибрежный белый песок стали выкатываться мелкие камешки и придонная тина вперемешку с остатками мелких раковин и крошечных креветок. Тина оседала на песок и при каждом набеге волны перекатывалась с бока на бок. Сложенные зонты на променаде повалились. Уже и самые стойкие зрители нашли укрытие и под рев ветра и гул накатывающихся волн пили горячий чай, кофе и горячий шоколад не переживая, что стихия настигнет их здесь на мягких диванах летней веранды « Самбии» под тихую музыку Вивальди. Ветер стих внезапно. Брызги соленой морской воды перестали заливать променад, волны убрали свои седые гребни и мирно покачивались, не угрожая разрушить вновь построенный замок из песка. Горизонт робко проглядывал сквозь сладкую вату облаков и вот уже засияло солнце первым своим лучом. Двери веранды открылись и народ стал вытекать подобно шумной реке, которую так долго сдерживала неожиданно построенная плотина. Люди не спеша спускались вниз к морю и вооружившись подручным материалом: палочками, веточками и детскими лопатками, трясли морскую тину, которая лежала вдоль берега. И вот уже первые старатели добыли настоящие слезы моря, которые запутавшись в тине выкатились на берег. Море отдавало свои слезы, как плату за нарушенный покой и отдых, за свой неистовый танец, который был частью души этой морской стихии. Эти слезы горели на солнце теплыми оранжевыми и желтыми искрами. Казалось, что они вот-вот погаснут и растают в прибрежной морской волне. Слезы моря грели ладони и были невесомы, как дуновение едва ощутимого ветра. Покой вновь воцарился на берегу. Амбер - от арабского слова (анбар), означающего "пахучая смола, амбра". От слова "анбар" произошло средневековое латинское слово ambra, которое использовалось как обозначение и для амбры, и для янтаря - ископаемой окаменелой смолы. От латинского ambra происходят современные названия янтаря во многих западноевропейских языках - англ. amber, фр. amber, ит. ambra.

Вай-Вай Иван Ковшов Я помню, что мама мне пела песню про какого-то загадочного Вай-Вая, который, если я вовремя не усну, придет к нам домой и зашьет нам всем, маленьким детям, глазки. Страшно хотелось посмотреть на него, а потом сразу же заснуть, чтобы он не успел достать иголку с нитками. Однако каждый вечер мама пела, напоминая о нем, а в избу никто не входил, хотя мы намеренно долго не засыпали. И вот однажды я услышал, как мама убеждала отца, чтобы он, наконец- то, подумал о нашей одежонке. Мама недавно прикупила немного сукна и ситца в местной лавке, а отдельные вещи планировала перелицевать; для «погодок», как она нас называла, слишком накладно было каждый год разоряться на новую пару. - Не до жиру, куда там, но дети будут ходить не хуже, чем у людей. - И кто же возьмется за эту работенку? – Ухмыльнулся отец. - А хотя бы Вай-Вай. Пригласим его. Вот тут, в уголочке, его поселим, он потихонечку нам все и сладит. Вай-Вай! Наконец-то я увижу его. Хорошо, что у него будет, чем заняться не так-то просто обшить нас, голодранцев. Глядишь, и не вспомнит про меня, полуночника, но, на всякий случай, надо найти укромное местечко на полатях, чтобы как

следует спрятаться на ночь. Вай-Вай появился на следующее утро. В избу вошел высокий, остроносый старик в полинявшей одежке, которую следовало бы давно перелицевать или вообще заменить новой. Самая большая его достопримечательность, очки, покоились на тощей шее, перевязанные шнурком. Следом за портным, кряхтя и чертыхаясь, отец тащил ножную швейную машинку. Мама, затворившая за собой дверь, держала в руках небольшой чемоданчик, если можно было назвать так бесформенную коробку с тесемками. - Вот и дома,- певуче сказала она,- сейчас мы тебя разместим и за работу. Видишь, сколько их у нас, озорников. И все раздетые. Вай-Вай обосновывался недолго. Потом он наскоро позавтракал и принялся за дело. Говорил он мало, нескладно, все больше объяснялся жестами, мимикой лица, а в особенных случаях притопывал ногой, обутой в остроносые сандалии. Меня он поманил к себе крючковатым пальцем, но когда понял, что я боюсь его, сам подошел ко мне, погладил по голове и разошелся доброй старческой улыбкой. Глаза у него были грустные и лучистые, и вовсе он не походил на человека, который ходил ночью по домам и зашивал глаза маленьким детям. У меня пропал всякий страх к нему, я спрыгнул с полатей, вытянулся, как он велел, и даже задержал дыхание. Вай-Вай измерил мой рост, талию, плечи, виновато покачал головой и пристально посмотрел на маму, которая в ответ только развела руками. Вай-Ваю предстояло перекроить для меня ветхое пальто моего старшего брата. Задача для него оказалась очень сложной, вещь никуда не годилась для заготовки, но он все же охотно взялся за дело и к вечеру предложил мне накинуть на себя обнову, сотворенную пока в наживульку. Мама от радости всплеснула руками, выходило, что я к холодам наделялся справной одежонкой. Так прошел день. Назавтра портной закончил меня обшивать и приступил к новому заказу. А мы настолько осмелели, что едва ли не сидели у него на плечах. Особенно нам нравилось, как он заводил ногой швейную машинку, пропускал строчку на заготовке, перебирая материю тонкими, с желтоватым отливом, пальцами. На наши вопросы и просьбы старик только виновато улыбался и повторял одно и то же: «Вай-вай! Вай-вай!». Если мы того хотели, он наделял нас разноцветными лоскуточками и пустыми шпульками. Мама сердилась на нас, старалась отогнать от стола, а он, все с той же виноватой улыбкой, тряс головой в знак несогласия и повторял свое любимое: «Вай-вай! Вай-вай!». Кто он был по национальности, мы так и не узнали. Откуда он появился в деревне, тоже было большим секретом. Мама строго-настрого наказала нам не приставать к нему, не обижать его, потому что он был очень добрым человеком, хорошим мастером. но несчастным в жизни, по сравнению с нами, умеющими говорить. Портной время от времени вставал из-за машинки, потягивался, кряхтел постариковски, перебирая губами словосочетание, давно ставшее для него вторым именем, так что настоящее-то, пожалуй, никто и не помнил в селе. Он внимательно разглядывал просторные полати, где мы копошились в ветоши, как поросята, ощупывал отцовский столярный инструмент и вопросительно глядел на маму. Мама понятливо кивала головой и говорила, что живем мы пока очень бедно, в одной комнате и спим, и едим, а хозяин тут же и мастерит. Когда будут деньги, она не знает: в колхозе не платят, случайные заработки хозяина невелики, огород урезали, а налоги надо платить исправно – иначе корову опишут, последнюю ненаглядную кормилицу. Но все равно, горячо доказывала мама, они с мужем выкраивают каждую копейку, чтобы выкупить в лесничестве билет на строительный лес самозаготовкой и сделать к избе пристрой: с прибавлением в семействе прежняя изба стала тесноватой. Слова мамы, видимо, сильно огорчили старого портного. Он притопывал но-

гой и что-то силился сказать, но из его уст вылетало одно нелепое бормотание, а заветное «Вай-вай! Вай-вай!» разносилось непривычно громко и угрожающе. Успокоившись немного, он о чем-то долго думал, а потом прикидывал на клочке бумаги, мусоля цветной карандаш. Ходили слухи, что портного привезли в деревню какие-то военные люди, поселив его в развалюхе на окраине села, в которой он жил мало, а все больше слонялся по людям и зарабатывал себе на кусок хлеба халтурой. Якобы, портной – это вовсе не портной, а государственный преступник, отсидевший немало лет в лагерях за колючей проволокой. Семьи у него никогда не было, родных – тоже. Писем он не получал, а милиция давно перестала интересоваться им, потому что «этапник» оказался безобидным стариком, к тому же ущербным на язык. Отца не интересовала работа портного, у него было и без того много забот по дому и хозяйству. Но и он, если один из нас одевался во что-то новое, одобрительно похлопывал старика по плечу, приговаривая: - Молодец, бачка! Умеешь работать!. А когда он увидал на маме разноцветную кофту с широким воротником, то потерял дар речи и только мычал: - М-м-можно обмы-м-мыть… Портной виновато улыбался в ответ, качал головой и перебирал губами слово, которое обозначало в этот раз, быть может, заветное: «Спасибо!». Но мы и без того знали, что он доволен своей работой и семьей, в которой временно поселился, и обшивал нас, голодранцев, с большим удовольствием. Еще через день я в потемках подошел к портному и спросил его, а правда ли, что он зашивает глаза маленьким детям; или это только нас пугает мама, чтобы мы быстрее засыпали? Я знал, что не дождусь ответа на свой вопрос. Ведь он не умел говорить, но надеялся, а вдруг портной сможет хотя бы на пальцах развеять мои сомнения. Портной сначала пристально посмотрел на меня, а потом крепко обнял и поцеловал в лоб. Слезы у него из глаз скатились на мои щеки. Мама, которая наблюдала за нами со стороны, тоже заплакала. Отец как-то странно кашлял и сморкался. Прошла неделя. Портной выполнил свои обязательства перед нашей семьей и упаковал пожитки. За ним приехали на телеге, вместе с ножной машинкой и, так называемым, чемоданчиком он съезжал от нас на другое подворье. Чтобы мы не мельтешили под ногами, нас загнали на полати, цыкнув, как на сверчков. Мама отсчитала купюры, которые она заняла у состоятельных людей, и протянула их портному. Старик виновато улыбнулся и даже не посмотрел на деньги, не сказал положенное «Вай-вай!». Мама попросила его взять заработок, но он отвернулся от нее. Мама растерялась, а портной торопливо вышел из дома и плотно закрыл за собой дверь. При сборах я случайно заметил, что портной положил какой-то тряпичный сверточек под дерюжку на полатях. Мне страшно хотелось взять его, но я пересилил себя. И только после того, как портной вышел из дома, громко сказал: - Мама, а он что-то вот здесь оставил. В свертке из тряпиц была небольшая пачка денежных купюр. От неожиданности мама опешила, выронив их на пол. - Как это так?- растерянно спросила она кого-то. - А вот так,- подскочил отец,- сейчас разберемся… Он быстро, по кошачьи, собрал деньги и кинулся за дверь, даже не закрыв её: отца одолевало то ли сомнение, то ли подозрение, во всяком случае, он был сам не свой. Мама, всхлипывая, спотыкаясь, еле-еле перешагнула порог. Ну а нам сам Бог велел скатиться с полатей и засеменить следом. -Бачка, постой! Это что же получается? За какие заслуги? А? – кричал на весь двор отец. Портной неловко повернулся к нему лицом и весь покраснел, изогнулся, за-

топал ногой. Выкинув вперед руки, он как бы решил защититься от незаслуженных оскорблений, которые вот-вот должны были посыпаться на его седую голову. - Вай-вай! Вай-вай! – несколько раз повторил старик свой последний и единственный аргумент, способный охладить пыл отца. И пока его не поняли собравшиеся, портной не переставал говорить посвоему, показывая на дом. А правда заключалась в том, что он оставил деньги на строительный лес для дома. И когда это дошло до нас, наступила тишина. А портной подсел на краешек телеги, махнул нам на прощание рукой и, поторапливая возницу, сказал свое привычное: - Вай-вай! Вай-вай!

Сердце Георгий Кавсехорнак I Как мне хорошо спалось. Открываю глаза. Все тут незнакомо! Где я? Постель очень мягкая, белье белоснежное. Солнце смотрит из окна и греет меня своими лучами. Как хорошо! Но где я? И вот еще что – я забыла свое имя. Кто я? Может быть, меня зовут Светлана. Да, красивое имя. Я – Светлана! Это какая-то комната, но почему я ничего не узнаю? Комната жилая, значит я в квартире, но чья она? Как я сюда попала? И что я здесь делаю? Спала. Одна? Судя по размерам кровати, может быть и не одна. Это меня радует или огорчает? Скорее радует. Пугает? Нет, вряд ли. В другой комнате голоса. Мужской и… детский. «Сынок, ты успеешь позавтракать?» - голос мужской, приятный. «Да, папа, надо будить маму», - мальчик, возможно лет четырнадцати. Взрослый уже. Но кто они? Я что мама?! Мама Света – звучит! Но четырнадцать лет! Почему я ничего не помню? Какая-то боль слева. - Света, доброе утро. Вставай, я приготовлю завтрак. Слава уже опаздывает. Да и я тороплюсь на работу, – говорит мужчина. Так, со своим именем угадала, значит не все потеряно. Сын – Вячеслав. Хоть что-то. - Доброе утро, дорогой! – надеюсь, тон меня не выдал. - Дорогой?! Ты уверена? Что с тобой? Вчера я был исключительно Виктором Петровичем для тебя. С тобой все в порядке? - Прости, я не помню, что было вчера, Виктор. - Это для тебя всегда так удобно. Частичная амнезия спасает семьи! - Я не понимаю, о чем ты говоришь. У Виктора звонит мобильный телефон. Он отвечает, слушает всего пару секунд. - Начинайте! – командным голосом почти кричит он и отключает телефон. В комнату входит подросток. Да, действительно, ему четырнадцать или уже пятнадцать? Я не помню. - Хватит уже ругаться! С утра прямо начинаете. Дождитесь хоть пока я на учебу уеду. - Доброе утро, сынок. - Сынок?! Уже не Вячеслав Викторович? Мама ты с той ноги встала? Почему так колет слева? Мне больно! - Что ты делаешь!!! - отец кричит на сына. - Ты с ума сошел! - или мне показалось? - Пожалуйста, давайте все к столу, - приглашает Виктор. Туалет и ванную я нашла без подсказок. Это радует. Неудобно было бы показать себя еще и не знающей собственного дома. А их… мужа и сына я помню? И что

я им сделала плохого? Они меня, кажется, ненавидят. О любви уж точно речи нет. Лучше зубы почищу, щетку бы не перепутать. Эти люди, они мне кажутся знакомыми, даже родными. Я-то их люблю? Все, зубы чистые. Приятно, что себя в зеркале узнаю без сомнений. Я еще довольно привлекательная! Пойду, платье выберу, надо спешить, а то семья опять сердиться будет. О! Да у меня хороший вкус. Сама себя не похвалишь , ник то не похвалит. Надену вот это, цвета морской волны. Чем-то напоминает мне больничный халат, да, цветом, но мне нравится. На кухне уже сидят сын с отцом. - Приятного аппетита! - голос я свой нахожу не менее приятным. Нет ответа. Все уже жуют. Сажусь за стол. Яичница с помидорами и базиликом. А что я ожидала? Грибной жульен и греческий салат? Не буду привередничать, голод не тетка… - Ты сегодня останешься дома? - муж. Муж? Любимый муж? - Не знаю, может быть, по магазинам пройдусь или прогуляюсь, - надеюсь, достаточно спокойно отвечаю я. - Да-да, прогуляюсь… Я тоже сегодня буду поздно, - голос Виктора, Виктора Петровича, мне почему-то нравится. - Как обычно? - непринужденность, главное, легкость и непринужденность в голосе. - Что значит обычно?! - все-таки я его расстроила. - Я убегаю. Достало слушать ваши разборки, - сын-то уже вырос, как же мне все вспомнить? Я же не плохая. - До свидания. Учись хорошо. Поцелуешь меня? - глазами скачу от сына к мужу. Опять что-то не то сказала? Вячеслав подходит ко мне и касается губами моего лба. Что ж такой сухой поцелуй? - До свидания, мама. Почему так болит слева? Сердце? - Послушай, нам надо продолжить тот разговор. Я все понимаю и не настаиваю ни на чем. Все делим пополам, сын остается у меня, - Виктор меня просто как ударил по голове. Не хватало, чтобы еще голова начала болеть. - Почему у тебя??? – не узнаю свой возмущенный голос, это уже писк какойто. Зачем я так? - Дефибриллятор! – невозмутимый голос Виктора. - Прости, что ты сказал? – не понимаю я. - Снова ты начинаешь! Мы обо всем договорились. Вечером обсудим еще раз. Убегаю. Прощай, - теперь мне голос Виктора Петровича совсем не по нраву. Пусть уходит. А дверью хлопать вовсе не обязательно! Да еще и два раза! Меня от этого просто передергивает! Какая невкусная яичница. Нет, не мое это все! Чужое! Опустошенность. Что им не хватает? Колет сердце. Не могу! Я не хочу так! Пойду, прилягу, может, поплачу. Сердце, прямо, выпрыгивает из груди. Что со мной? Плакать не буду! Я сильная! Какая мягкая постель и белье такое белоснежное. Снова сон ко мне приходит. Как хорошо! II - Срочно в операционную! - мужской безапелляционный голос. Женщину на каталке бегом увозит группа людей в халатах. Везут по длинному, хорошо освещенному коридору больницы. - Женщина. Тридцать пять, тридцать шесть лет. Имя – Светлана. Без сознания. Попала в автомобильную аварию. Повреждение левой части груди. Противопоказа-

ния на наркоз неизвестны, - женский торопливый голос. - Так срочно узнайте! На аллергию тоже проверьте! Если мы не вытащим это… - доктор показывает на небольшой металлический осколок, торчащий из груди пациентки, - то от потери крови она скончается через пятнадцать минут. Медсестра убегает вперед. Пациентку завозят в операционную. Подкатывают медицинскую каталку к столу. «На счет два. Раз… два!». Медики переносят женщину с каталки и кладут на операционный стол. - Положите ее на правый бок. Освещение на грудь, - хирургу уже натягивают перчатки и завязывают стерильную маску две медсестры. – Открытая операция на сердце по извлечению инородного тела из грудной области. Ассистенты – Ольга, Екатерина. Анестезиолог – Борис. Старший ассистент – Вячеслав. Всем приготовится! - Противопоказаний на анестезию нет. Аллергий не выявлено. Наркоз ингаляционный, смешанный, - голос Бориса четкий, уверенный. - Начинайте! – дает команду хирург. Анестезиолог надевает маску на лицо пациентки. Хирург подходит с поднятыми руками к операционному столу. За ним старший ассистент и две ассистентки. - Мы начинаем и все будет хорошо! - твердый голос хирурга, глаза направлены вверх. - И помоги нам Бог, Виктор Петрович! - не выдерживает Ольга. Хирург кивает. На операционном столе женщина лежит на правом боку, с отведенной левой рукой, ее поясницу фиксирует валик. - Следите за показателями. Делаю переднебоковую торакотомию слева, в пятом межреберье. Скальпель! – командует хирург и делает надрез мягких тканей около двенадцати сантиметров на груди пациентки. - Вытаскиваем эту штуку, Слава! Следите за давлением! Приготовьтесь останавливать кровотечение! Вячеслав приготовьте ранорасширитель, если задето сердце будем вскрывать, – ассистентка Екатерина тампоном вытирает пот со лба хирурга. У груди пациентки мелькают три пары рук - три руки с тампонами, одна хирурга с анатомическим пинцетом, одна старшего ассистента с таким же пинцетом и одна рука с кровоостанавливающем пинцетом. - По моей команде, - Виктор Петрович берет пинцетом кусок металла, Вячеслав тоже с другой стороны, хирург кивает и они тянут вверх. Пациентка не шелохнется. - Давление падает! Пульс 120! - докладывает Екатерина. - Вскрываем! Ранорасширитель! Приготовить влажную марлю! - говорит хирург. Хирург специальным инструментом открывает рану на груди. Видно сердце, часть легкого. Медсестра влажными марлями отодвигает легкое. Сердце бьется. Виктор Петрович внимательно осматривает его. - Вижу повреждение перикарда. Буду делать надрез, - Екатерина снова вытирает пот с его лба. - Вскрываю перикард. Повреждение от осколка. Вижу его. Вячеслав помогите! Хирург надрезает верхнюю оболочку сердца - перикард и видит совсем маленький металлический кусок. Вячеслав пытается захватить его щипцами, неудачно. - Что ты делаешь!!! - кричит на него доктор. - Ты с ума сошел! - Пульс нитевидный, давление падает, аритмия, остановка дыхания, - ассистентка Ольга четко произносит каждое слова. - Приготовиться к реанимации. Дефибриллятор! - командует хирург. Сердце чуть колышется, замедляя движение. Виктору Петровичу удается поймать осколок и вытащить его. Тот со звоном попадает в металлическую миску.

- Можно! Екатерина приставляет поверхности дефибриллятора к груди пациентки, одну справа сверху, другую слева снизу. Смотрит на главного хирурга. Все убирают руки от пациентки. - Разряд!... Еще разряд! – доктор кричит. Тело пациентки выгибается. - Пульс 70, дыхание стабилизируется, - ассистентка Ольга светится счастьем. - Вячеслав, шейте, - просит хирург. На этот раз старший ассистент справляется без замечаний. Виктор Петрович наблюдает и знает, что уже почти все позади. III Палата реанимации. Свет приглушенный. Над кроватью стоят врачи – Виктор Петрович и Вячеслав. - Борис предупредил, что она вот-вот выйдет из наркоза, - Виктор Петрович держится за свой подбородок. - Я скоро вернусь, - Вячеслав выходит из палаты. Светлана открывает глаза. - Виктор! Что?! Что произошло? У меня ужасно раскалывается голова. - Мы знакомы? - доктор хмурит лоб, пытаясь вспомнить. - Это для тебя всегда так удобно. Частичная амнезия спасает семьи! – сарказм у нее не получается, видно, что Виктор понятия не имеет, о чем она говорит. - Светлана Юрьевна! Вы в больнице. Я ваш лечащий врач – Виктор Петрович. У вас посттравматический шок. Возможно частичная потеря памяти. Также действие наркоза еще не прошло. Вы попали в автомобильную аварию. Мы сделали вам операцию. Она прошла успешно. Но вам нельзя вставать. Если вы хотите, я могу позвать психолога. - Этот сон, он был такой яркий. Вы, правда, не мой муж? А то у меня… у нас, во сне, совсем отношения не складывались, - смущается Светлана, - вы выглядите как он, точь-в-точь. - Могу вас заверить, что нет, я не ваш муж. Не волнуйтесь. В палату входит Вячеслав. - Слава, сы… - вовремя останавливается она. Вячеслав с непониманием смотрит на Виктора Петровича. - Светлана Юрьевна, все будет хорошо. Вы нам обязательно расскажите свой сон, а сейчас отдыхайте. Доктор наклоняется, смотрит зрачки пациентки. Проверяет показания приборов. Вячеслав и Виктор Петрович выходят из палаты. - Да, что-то наш Борис опять намешал. Ух, нарколог с правом анестезиологии! Они смеются. Через несколько недель пациентка Светлана уже была готова к выписке. - Спасибо вам, Виктор Петрович. Я этого никогда не забуду! Вы подарили мне новую жизнь! – Светлана целует своего доктора в лоб. - Всего вам самого доброго и берегите себя! – Виктор Петрович смотрит ей вслед. - Виктор Петрович, как вы думаете, там во сне, когда я была на грани смерти, это был ад или рай? - Светлана смотрит в глаза Виктору. - Вам решать, Светлана Юрьевна! И сердце не обманешь. До свидания. Светлана выходит на крыльцо больницы. Смотрит на яркое солнце и подставляет лицо его лучам, с удовольствием ловит тепло. Сквозь тонкое летнее платье пальцами нащупывает шрам слева на груди. Она улыбается и уходит, одинокая, но такая свободная и счастливая.

Взаперти Георгий Кавсехорнак – Смотри, новенькие прибыли! – Опять салаг скинули… – Да, ты уж у нас бывалый! – Надо бы их принять. – Валяй. – Эй, новенькие. Стоять! Да! Быстро сюда! – Здравствуйте, дяденька. – Я тебе не «дяденька». Зовите меня Макс… – Дяденька, а что ж тут так тесно? – Я - Макс! Объясняю для особо тупых и неразумных – вы теперь салаги. – М-макс, а вы? – Я бывалый и вон, видите там… тоже бывалые. – Скажите, уважаемый Макс, а кто вон в том углу? – Тише, салага! А вот в том углу – старшие. К ним пока не суйтесь. – А что это так гудит? – Вы что дикие!? Это вентиляция, чтобы мы тут все не задохнулись. Выживаемость у нас тут нормальная, так что, думаю, большинство из вас доживет до второй кормежки. – Макс, а кушать здесь дают? – Голод – не тетка! Два раза в день, как везде. Только вы вот что… не лезьте на рожон. Пару дней жратву можно и пропустить. А то старшие будут недовольны. – А что нам надо делать? – Пока живы… ничего. Не суетитесь, не любим. И в тот угол, где старшие, не лезьте. – Ну что, Макс, поведал салагам как мир устроен? – Да, работа у меня такая. – Старшие тебя к себе вызывают. – Без вопросов. Уже спешу! – Послушай, Макс. Ты вот такой весь незаменимый – салагами занимаешься… А у нас тут корма не хватает, да и воздуха. Кого из салаг предлагаешь? – Убить?! – Зачем так грубо… Скажем, изъять! – Я, господа старшие, за жизнь! И никого убивать, ликвидировать или изымать не собираюсь! – Вон как ты заговорил! А пайку получаешь, угол свой держишь… – Так я и обязанности свои выполняю! По-существу: у нас тут еще места и кислорода на пару таких салажных групп хватит. – Ладно, отвали. Смотри, чтоб салаги сюда не совались! – Уважаемый Макс, почему стало вдруг темно. – Спи. Ночь наступила. – Утро добрым не бывает! Один из вас все-таки издох, хлюпик. Проводим брата. – Макс, он был моим другом, мы с детства вместе. Очень грустно. – Сожалею. Но слабые здесь не выживают. Вот, его и отправляют… – Пусть хоть на небе будет ему свобода и счастье! – Аминь! – Что это за невозможный шум, Макс?

– Еда пришла. Но вы ее не трогайте. Видите, старшие засуетились. Пусть сначала они похавают, если что останется, подбирайте, только аккуратно, чтобы никто не заметил. – Спасибо, Макс. Почему ты так добр с нами? – Кто-то должен… быть добрым. – Макс, а нас когда-нибудь отпустят на свободу? – Эх, салага, свобода - это миф! Нерадивые грузчики, вынося тяжелое пианино, случайно задели аквариум, стоявший рядом, и разбили его. Разнообразные рыбки оказались в луже на полу. Без воды отчаянно барахтались и старшие, и бывалые, и салаги… Одинаково свободные, но не чувствующие этой свободы и неспособные хоть как-то ею воспользоваться. Они были взаперти, но были живы, а сейчас, как никогда, они были близки к смерти. Макс барахтался вместе со всеми, он и не подозревал, что называется Королевская тетра – рыбка неприхотливая, но грациозная. Заботливому хозяину пришлось оборудовать новый аквариум. Он был намного больше предыдущего, места хватило всем, и хозяин был доволен, а Макс счастлив.

Гимн материнству Глеб Фалалеев Моей жене, верной подруге и товарищу по жизни, Елене. Я шел по городу, и весенний ливень хлестал меня по лицу - безжалостно и неумолимо. Впервые за много дней я шел один и тебя рядом со мной не было. Я шел по мокрому серому асфальту и струи дождя, казалось плакали вместе со мной, напоминая мне о моем одиночестве. Ты ушла от меня... Я знал, что приду домой, открою дверь и никто не встретит и не согреет меня теплом своих глаз и рук. Дверь молчаливо распахнется и на меня повеет холодом одиночества и тоски, ибо ты ушла от меня... Я твердо знал, что ты вернешься для того, чтобы сделать меня еще более счастливым, но сейчас тебя рядом не было. Я шел и вспоминал твое лицо, губы, глаза, вспоминал о том, что был силен и горд рядом с тобой, а сейчас, без тебя, я чувствовал себя слабым и беззащитным. В последний раз я видел твое лицо в окне серого трехэтажного здания, и рядом с тобой стояли чужие мне люди в белых отутюженных халатах. Ты улыбнулась, помахала мне на прощанье рукой и исчезла где-то в глубинах бесчисленных коридоров. Бездушное зеленоватое стекло отражало грозовые облака, а я все стоял как завороженный под магическим окном, теша себя надеждой, вновь тебя увидеть. Но ты больше не появилась, и я пошел прочь с не проходящим чувством собственной неполноценности. Тебя не было рядом и это угнетало, хотя я знал, что это необходимо. Ведь ты ушла от меня туда, откуда начинает свой жизненный путь каждый из нас. Ты ушла, чтобы дать жизнь другому существу во имя продолжения жизни. Я уходил, твердо зная, что ты вернешься и вернешься уже мне одна, но на это нужно было время. И мне оставалось только одно - ждать. Всего лишь терпеливо ждать... Ждать, когда ты вернешься... Весенний ливень хлестал меня по лицу, мимо торопливо тёк людской поток, стремясь поскорее укрыться от всепроникающего промозглого дождя в подъездах и подворотнях. А жизненное колесо продолжало свое вращение... Вечное колесо бытия, которое приводят в движение женщины-матери - великие труженицы нашего мира.

Из лучших побуждений Глеб Фалалеев Ахмеда ФармАнова и его жену ХанЫм в нашем доме знали все. Жили они в однокомнатной квартирке на самом верхнем пятом этаже каменной "хрущевки" со своими детьми: старшим сыном ШахбАзом и дочерью НаИлей. Дядю Ахмеда, или, как у нас говорят, Ахмед-даИ любили и уважали все жильцы, потому как руки у него были золотые, а сердце - доброе. Каждое утро он - идеально выбритый, отутюженный и весь из себя блестяще ухоженный, спускался во двор с папочкой подмышкой, садился в свой верный "ЗАПО-черепашку" и отправлялся к себе на работу на завод имени Лейтенанта Шмидта. Сторонний человек, глядя на него, мог бы подумать, что Ахмед-даи занимает важный и ответственный пост на заводе, ибо вид он имел представительный, да и вел себя соответствующе. На самом же деле, сосед наш был простым токарем, хотя нет, тут я грешу - он был токарем высшей квалификации, таким, каких поискать надо и заказы к нему стекались отовсюду, где нужны были сложные замысловатые детали и конструкции. Уважением Ахмед-муэллИм пользовался на работе не меньшим, чем дома: к главному инженеру и директору в кабинет вхож был в любое время. Так все и продолжалось, катясь по налаженной колее: Ахмед-даи работал на своем токарном станке (или, как он его сам любовно называл: мой "чёряк агачи"), тетушка ХанЫм, как истинная мусульманка, сидела дома, возясь по-хозяйству и с детьми, денег хватало, ибо жил наш сосед, как говорится "на народный нахт". Помимо зарплаты менее 10 рублей в день он редко домой приносил, а по тем временам это были очень серьезные деньги! И все было бы хорошо и даже просто отлично, если бы однажды в заводском профкоме поздней бакинской осенью не "завалялась" "горящая" путевка в Палангу. В профком вызвали Ахмеда и предложили: заказов мол у тебя сейчас немного, не хочешь ли пару недель в Литве отдохнуть? - Так не сезон ведь? - заупрямился наш Ахмед. - Да черт с ним, с сезоном! Путевка - "горит"! Выручай! Ты нам отчетность, мы тебе... Ну, сам понимаешь! Словом, уговаривать долго не пришлось и отправился наш сосед в дальнее литовское путешествие. Время пролетело быстро. По возвращении Ахмед привез кучу подарков жене и детишкам, долго и восторженно делился своими впечатлениями о "советском западе", фотографии привез с группой с которой он отдыхал. Фотки были цветными, что для нас было тогда весьма необычно. И рассказал Ахмед-даи своей ХанЫм, что познакомился он в Паланге с замечательным литовским парнем Иваром. И дружба у них там завязалась, что называется, не разлей вода и неплохо бы было Ивара порадовать на Новый год посылочкой со сладостями восточными, кои в Литве в диковинку! Добрая женщина с мужем своим согласилась: накупила бакинской пахлавы, шакяр-бура, шакяр-чёряк, кяты, уложила все во вместительный почтовый ящик, присовокупив от себя лично трехлитровый баллон инжирового варенья с гозом. Ахмед же посылку на почту свез и адресату отправил. Так и повелось, что на каждый праздник стал отправлять сосед посылки большие и малые в Литву другу своему новому Ивару. Минул год. Ближе к октябрю Ахмед-даи в Палангу засобирался. Все уши профкому прожужжал по поводу путевки. Поудивлялись в профкоме малость, вроде как в прошлый год в отказ Ахмед пошел, а в этом - рвется неУдержно! Ну, да Аллах с ним! К чему отказывать уважаемому человеку по пустякам? Дали путевку, Ахмед укатил. И так продолжалось лет этак пять, а то и шесть. Брал Ахмед отпуск не в се-

зон, ездил в Палангу к другу Ивару в самое сырое дождливое время, каждый год фотки цветные привозил и в альбом дома аккуратно подклеивал. В один прекрасный день (а может быть несчастный?) соседка наша тетя Валя, что на почте работала, подошла к ХанЫм и говорит: - Послушай, ай арвАд! К нам на почту письма приходят для твоего мужа. До востребования, - и протягивает ей конверт в сине-красных шашечках по полям с пометкой АВИА. - Не интересуешься? ХанЫм письмо взяла, прочла обратный адрес на конверте и фамилию: ПЕТКЯВИЧУС И.П. - Так это письмо Ивар-гардАш Ахмеду прислал! Вот он обрадуется! - сказала она Валентине. - А что у этого Ивара, или как его там, - тетя Валя запнулась маленько, - адреса вашего нет, что он до востребования пишет? Твой-то к нам регулярно заглядывает, письма от друга забирать! Ну да ладно! - махнула она рукой. Моё дело - сторона! Ты, главное, письмо это своему Ахмеду передай! С тяжелым сердцем поднималась ХанЫм домой на пятый этаж. Письмо, упрятанное во внутренний карман кофты, жгло грудь. Соседкины слова из головы не шли: "А что он, адреса не знает?" Вошла в квартиру, заперла дверь. "Слава Аллаху, дети в школе!" - подумалось ей. Прямо с порога надорвала конверт, вынула сложенный пополам лист, стала читать: "ЭзИз АхмЯд! Мян сянЯ севирЯм!" Пол качнулся под ногами. ХанЫм со стоном села на стоящую в прихожей табуретку. Дальнейший текст письма уже буквально "плыл" перед глазами по-русски. В конце стояла русская же подпись: "Твоя Инга." Немного придя в себя, она открыла секретер и вынула из него фотоальбом с памятными семейными фотографиями. Искать пришлось недолго. Цветными были лишь те фото, которые Ахмед привозил из Паланги. Присмотревшись к ним, ХанЫм разобрала, что на всех отображены разные люди и лишь ее Ахмед повторялся на общем фоне рядом с белокурой худенькой женщиной! Слезы потекли по её щекам, гнев обуял ее сердце! Так вот из-за кого ее муж все эти годы таскался осенью в далекую холодную Литву! Вот для кого она по нескольку раз в год с любовью и от души собирала посылки! "Будь ты проклят, блудливый сын шайтана! - думала про себя ХанЫм, разрывая на мелкие кусочки ненавистные фотографии. - Будь проклят!" Вечерний скандал в квартире Фармановых весь наш подъезд (да и соседний наверное тоже) запомнил надолго, если не навсегда! Из-за деревянной двери слышались звон бьющейся посуды и вопли обезумевшей от ярости женщины, поливающей неверного мужа отборной бранью и призывавшего на его голову все кары земные и небесные! Ахмеда обзывали и проститутом, и уном и еще кем-то не совсем нам понятным на родном азербайджанском языке. Мы прямо-таки диву давались словесному запасу нашей соседки по части русского и азербайджанского мата. И откуда она это все брала? Наверное от боли и безысходности... В следующую осень Ахмед-даи уже никуда не поехал. Все вечера после работы он просиживал во дворе допоздна, забивая "козла" или играя в "шеш-беш". У него появились новые друзья с которыми он делился наболевшим. Наболевшее кровоточило, причиняло мучительную, почти нестерпимую, боль, требовало срочной и немедленной анестезии. Анестезия нашлась в виде водки и анаши. Сосед стал покуривать травку и частенько возвращался домой навеселе. Как-то вечером к ХанЫм приехали милиционеры, забрали ее в отделение. Как оказалось, Ахмед-даи пьяный попал в аварию, обошлось, слава Богу, без жертв, но "ЗАПО-черепашка" разбился вдрызг, а ее хозяин оказался на больничной койке со шматком "плана" в кармане. После выписки был суд. Ахмед получил два года за употребление наркотических средств. С завода его, естественно, уволили. Тетушка ХанЫм вспомнила моло-

дость, вытащила на божий свет старенькую машинку "Зингер" и принялась обшивать соседей, дабы прокормить себя и детей. Время шло. Дети росли. Срок кончился и кормилец семьи возвратился в родные пенаты. Но что это был за человек! От прежнего Ахмеда не осталось и следа! Домой вернулся озлобленный старик (и это в сорок пять лет!)с сизым лицом и подрагивающими руками. Работать он уже не хотел, да и не мог так как раньше. Во дворе он соорудил голубятню из досок, завел голубей и целыми днями только ими и занимался. В конце-концов забылось уважительное обращение Ахмед-уста и прилепилось к нему уничижительное прозвище: Ахмед-голубятник. Вечерами, напившись сивухи до одури, Фарманов-старший смертным боем бил свою ХанЫм, обвиняя ее в том, что она испортила ему жизнь, засунув свой нос не в свои дела. Бедная женщина частенько заходила к нам и плакалась моей матери, проклиная то злополучное письмо, которое ей когда-то довелось прочесть. Почтальоншу тетю Валю она потихоньку возненавидела. - Ну, не знала бы я ничего, вах! Как хорошо мы жили! Пусть бы мотался он к этой своей сучке в Литву! - причитала она, проливая горькие слезы над стаканом горячего чая, у нас на кухне. Пьяный Ахмед становился не управляем. Как-то после очередного возлияния он избил жену до потери сознания на глазах у детей. Подросший ШахбАз не выдержал и нанес отцу два удара кухонным ножом, защищая мать... Ахмед оклемался. Но суд признал Фарманова ШахбАза Ахмед-оглы виновным в причинении потерпевшему Фарманову Ахмеду тяжких телесных повреждений с покушением на убийство и приговорил его к 5-ти годам заключения в колонии для малолеток. Напрасно ХанЫм плакала в голос, умоляя о снисхождении. Приговор был утвержден. В одночасье она превратилась в седую старуху с потухшими пустыми глазами. Ее жизнь закончилась и лишь дочь поддерживала в ней силы. Ахмед продолжал тунеядствовать, но руки распускать перестал после того, как несколько соседей всерьез пригрозили упечь его за решетку. ХанЫм не дождалась сына. Она умерла за год до его освобождения. Освободившись, ШахбАз не вернулся домой, а обосновался в Самарканде в Средней Азии. Там же завел семью. После смерти отца он приехал в Баку, спешно продал квартиру, забрал сестру и их следы затерялись. А история - осталась. История, в которой наилучшие побуждения привели к наихудшим последствиям!

Обручалка Глеб Фалалеев ..., но должен сказать, что человек я не суеверный, в приметы и мистику неверующий, а к Господу Богу питающий почтение вперемешку со здоровым скептицизмом. Простите великодушно, но так уж родители-атеисты меня воспитали, а в моем возрасте перевоспитываться уже поздновато будет… Однако, был в моей жизни момент, когда мой скепсис был посрамлен, а атеистическое мировоззрение поколеблено. Случилось же это, в теперь уже далеком 92-м году, когда уж разрушен был великий и могучий Советский Союз, а на его месте возникали новые государственные образования еще нетвердо стоящие на ногах, раздираемые внутренними противоречиями, локальными территориальными и национальными конфликтами, массовыми переселениями и полной неразберихой везде и во всем. Словом, в семье нашей, случилось страшное: неизвестные убили троюродного брата моей жены Сергея Д. Убили жестоко рано утром в его собственной квартире, которую он намеревался продать, чтобы потом уехать на ПМЖ к жене с детьми, коих отправил заранее к тестю и

теще в, теперь уже, другую страну. Я сам присутствовал в морге на вскрытии и насчитал колотых ножевых ран на груди и спине девятнадцать… Парень он был не хилый, ростом за метр восемьдесят пять, плотного телосложения и было ему от роду 38 лет… При осмотре квартиры выяснилось, что ничего не пропало из вещей и драгоценностей, только металлическая ручка двери в ванную комнату была донельзя перекручена (видать спрятаться хотел, сердешный, от убийц своих!), да один из кухонных ножей весь в крови валялся возле уже окоченевшего трупа. Криминалистическая экспертиза установила время смерти 7.30. утра и, учитывая то, что труп был в одной майке и трусах, следователи пришли к выводу, что покойный хозяин дверь квартиры открывал людям близким и хорошо ему знакомым, да и убили его не поживы ради... Так что таскали нас всех в уголовный розыск долго и муторно. Кончилось все однако ничем, никого и ничего не нашли, а «дело», как говорится, «спустили «на тормозах»». Получив, наконец-таки, тело для захоронения мы, как и положено, предали его земле, помянув на могиле добрым словом трудового молодого парня и оплакав его безвременную и многострадальную кончину. Естественно, что на похоронах присутствовали все родственники, коих только можно было собрать, в том числе и теща моя, Галина Александровна, приходящаяся Сергею теткой по отцовской линии. И было при ней кольцо золотое обручальное. Ничего особенного – «шИнка» простая, без камней и гравировок, да дорого ей оно тем, что колечко сие еще отцу ее принадлежало. Дед жены моей Александр Яковлевич Бабич погиб в ноябре 44-го в местечке Тырнаешти в Венгрии, а кольцо отца досталось теще от матери ее, как память. В отчий дом покойного пришли, за поминальный стол сели, теща хватилась! Нет кольца! И так настроение ужасное, а тут еще и память отца потерялась! Короче говоря, горя и без того хватало, плюс еще прибавилось! Как утешить пожилого человека? Ничего другого я не придумал, как сказать: - Да, Бог с ним, с кольцом! Видать, когда горсть земли в разверстую могилу бросали, соскочило с пальца! Знать судьба такая! С покойным ушло! Присутствующие меня поддержали. Надо же успокоить и без того убитую горем женщину, убедив ее в том, что страшнее смерти потерь не бывает! Смирись! Неделя с похорон прошла, чувствую, теща сама не своя по квартире ходит. Наконец ее прорвало: - Сходим на кладбище к Сереженьке! - Так ведь уж семь дней прошло! Или Вы, все еще надеетесь отцово кольцо найти? – скептически спросил я. - Нет, но, давай, все-ж таки, сходим! Скрепя сердце, из уважения к ее возрасту и сединам, я согласился. Сели в автобус. До места доехали. А от остановки до кладбища дорога идет прямая асфальтированная. Идем по ней, о жизни беседуем. Вдруг, смотрю, блестит что-то на солнце, глаз режет! Подбегаю, кольцо лежит почти посередь пути!!! Нагнулся, поднял! Оно, наше - 56-ой золотниковой пробы с женской головкой в кокошнике еще царской пробирной палатой клейменное! По дороге люди ходят, транспорт ездит, а оно лежит себе – нас ждет! У тещи - глаза на мокром месте от счастья, у меня – челюсть, отвисшая от изумления! Кто б рассказал про такое – ни в жисть не поверил! Вот такая «чудесная» история с нами приключилась. Году этак в 2000-м Галина Александровна кольцо отцовское старшему сыну Михаилу в Москву отвезла в память о деде, да не прижилось оно у него почему то… В феврале 2006-го, на похоронах ее, вернул он его моей супруге со словами: - У себя держи. Целее будет! У меня - валяется по углам бесприкаянно. Потеряю еще! Так и лежит у нас это золотое кольцо с богатым прошлым. Бережем. Семейная реликвия, как никак! !

Сказка про сестрицу Алёнушку и братца её Иванушку Глеб Фалалеев В некотором царстве, в застойном государстве, Рассеею прозываемом, жилибыли в одной полуживой захудалой постодоперестроечной (ну, то-бишь значится, дело это было опосля царя-Петра, того, который всю страну перестраивал на европейский манер, но до Горбачева-президента, который делал то же, на манер американский) деревеньке сестрица Алёнушка и братец ее единокровный, Иванушка. Жили себе, не тужили, горя-лиха не знали, не ведали. Да только вот, как минуло братцу осьмнадцать годков, так немедля повесточка на его имя пришла из хором царских, из -за Кремлевских стен. По повестке той призывали Иванушку, как лицо неженатое, бессемейное, а посему нахлебниками не обремененное, на службу царскую, службу ратную. Дело конечно же почетное, но нелегкое. Стала многомудрая и сердобольная сестрица Алёнушка братца своего единственного, да любимого в дальнюю путьдорогу собирать, при том, напутствуя по-отечески: - Как придешь ты, сокол ясный мой, в стольный град-Москву, прямиком иди в хоромы царские, палаты каменные светлые. Поклонись-ка ты в ножки царюбатюшке, бей челом ему истово, проси службы ратной, почетной и прибыльной! Крепко бей челом, не боИсь лобЕшник-то свой расшибить, толоконный! Коль расстараешься, да потрафить сумеешь, то определит он тебя в дружбанЫ свои ближние, карифАны центральные! Ежели будешь ты со товарищами служить ему верой и правдою, даст он тебе пить да бражничать, нужды да голода не ведая и отказу ни в чем не имея. Пей меды хмельные во здравие царское, да не упивайся, аки свинья чуханистая! Только как в первый-то раз с друзьями-бражниками своими в баньку пойдёшь, на полу - обмылочек увидишь. Гляди же, ни в коем разе не подымай! Старики бают: "петушком" станешь! Правда, как в народе говорят: "Один раз - не педераст!", а, всеж таки, в том же народе гутарят, что береги платье сызнова, а честь смолоду! Уразумел-ли ты наказ сестрицы своей, голубь мой, сизокрылый? - Уразумел, милая! Уразумел, синеокая! - ответствовал ей покорно Иванушка. - Ну, а коли уразумел, так иди себе, с Богом, и флаг тебе в руки, родной! - перекрестила его на прощанье Алёнушка, вельми тоской неизбывной преисполнившись (говорят, что в те времена срок службы солдатской, до двадцати пяти годов доходил! Страсть-то какая, аж жуть!). И ушел Иванушка в белокаменную на службу ратную, зело почетную. Да, нежданно-негаданно, беда с ним там приключилася! До царя-батюшки, отца народного, его начальник не допустил. Воевода местный, коренной московит, потомственный, коего, Емелею звали. Емелею звали и все его знали! Да и вы, тако же, знаете! Ну, как же, не помните? Тот самый Емеля, который по щучьему веленью, по своему хотенью, дедовскую трехкомнатную хату на Старом Арбате, лицам кавказской национальности (ну, то бишь, нехристям-басурманам разным, без прописки и регистрации которые... Оно-ж, понятное дело, кушать-то всем хочецца!), внаём сдавал, а сам, на кухне, лежа на печи, барыши в инвалюте подсчитывал! Как услышал он про то, что Иванушка к государю православному (тогда, как раз, очередной защитник сирых и обездоленных на престол только-только взошел!) навострился на поклон идти, размахнулся враз, да со всего плеча молодецкого-богатырского, звезданул ему кулачищем под левый глаз так, что Ванюша наш, мешком пустым, враз на сыру землю и грянулся. В

голове его звон-набат забил колокольный, а над ним самим свод небесный надвое раскололся и алмазами яркими засверкал! И говорил Емеля Иванушке, при сем действе варварском, таковы слова: - Ой ты гой еси, добрый молодец, из глубинки пришедший к нам лапотник! У государя нашего, таковых как ты, смердов черных да беспорточных, по тринадцати на дюжину уж положено! Не хватает лишь тебя, сиволапого! Коль еще хоть раз, хоть вполУха, да услышу я о твоих поползновениях к царю-батюшке, то не глаз тебе, а башку сшибу! В первое же воскресенье, как пошли ратники в баню, так Ивана с собой прихватили. И случилось там увидать ему чудо чудное, диво дивное! На полу лежит, да на мраморном, иноземного мыла кусок, из Туретчины, "DURU" прозываемый! Мыла розового, душистого да клубничкой родименькой пахнущий... От духАна того, бесподобного, закружилася, буйна головушка у бедолаги-Иванушки! Мыла такого, распрекрасного, с тонким запахом свежей клубники, покамест не сорванной, отродяся он в своих краях родных видом не видывал и нюхом не нюхивал! Позабылися тут Иванушке все напутствия благие, сестрины. И нагнулся он, чтоб поднять его, так захотелося ему чуда заморского! Нагнуться-то нагнулся, а поднять не успел... Налетели на него ратники сотоварищи орлами, да коршунами ненасытными! А главенствовал над ними воевода-Емеля с агромадной елдой... Провалялся Иванушка в лекарской избе этак да с полгодика, памперсами окровавленными весь обложенный. Подлатали его там, как умели, знахари московские именитые, да и списали, в итоге, со службы воинской, за ненадобностью по инвалидности. До сего дня ковыляет по деревне "петух" Ванечка. Односельчане кликуху ему прилепили обидную: Иванушка-дурачок. Ходит он грязный, немытый, завшивленный. При одном виде мыла, случается у него в седалище спазм и находит на убогого, синдром невротический, лютый, от коего весь он передергивается да кочевряжится. От того недуга неизлечимого, да хронического, пристрастился, сердешный наш, к Змию Зеленому, зелью огненному... Запойно пьет, бедолага, до изумления... Отреклася от него сестрица Алёнушка, краса-девица, ненаглядная. Ей-то всё больше орлы-соколы заезжие по душе. Про нее, горемычную, окрест, слухи дурные ползут, будто гуляет она... Вечерами поздними, тёмными видели-слышали соседи востроглазые, да злоязыкие, как из избенки ее неухоженной и покосившейся, голоса доносилися пьяные мужицкие, смех ее, девичий, да брань матерная, нецензурная. Но не осуждают они ее, несчастную, потому, как знают, что с братцем этаким и не такое могёт приключиться с добрым-то человеком! Ибо еще в Писании Святом было сказано: "Не судите, да не судимы будете!". Что до слов сих, то в них есть истина великая, непреложная! А "петуха" и одного на всю деревню хватит! Ибо умный - своим умом живет, на чужой не оглядываясь! Тут и сказочке конец, кто прочел, тот - молодец! Сказка - ложь, да в ней намек... А поштО Иванушке приключения на задницу выпали, про то, пусть всяк добрый мОлодец сам для себя уразумеет!

Аппендицит, блин! Глеб Фалалеев История эта давняя, случившаяся лет этак тридцать с «хвостиком» назад, когда мы с супругой были еще людьми молодыми и, что называется, неоперившимися. Жили мы тогда у родителей моих в маленькой двухкомнатной «хрущевке» на поселке Монтина. Дочери нашей, Анне, в ту пору только-только месяцев пять - шесть от роду исполнилось, стаж совместной нашей жизни приближался к двум годам, но

чувствовали мы себя корифеями везде и во всем (сие прегрешение свойственно видимо всей молодежи). Словом, я доказывал своим родакам, что имею право именоваться Главой Семьи, а Елена моя изощрялась по хозяйской части. Особливое внимание уделялось кулинарии, потому как ни одна невестка не желает потерпеть фиаско в глазах свекрови, стоя у кухонной плиты. А тем паче, если невестка - молодая! Короче: пекла моя половина блины. Долго пекла. Думала, к завтраку поспеет, а получилось - к обеду! Напекла аж гору целую, зато отобедали на славу вкусно с маслицем и медком. Помнится, что матери моей ленкина стряпня понравилась, ела, да нахваливала… Все бы хорошо, да ближе к вечеру с женушкой моей страшный карачун приключился! Животом она стала маяться, аж невмоготу! Вначале думали, обойдется все, ан нет! Скрючило ее всю в крендель! Уложили мы нашу болящую на диванчик, укрыли одеялом теплым, все равно постанывает бедненькая, мучается! Часам к десяти дело уж совсем худой оборот приняло, чуть не криком от боли кричит! Скорую вызвали. Приехала медицинская «кавалерия» по-быстрому, супругу мою в темпе осмотрели и постановили в больницу везти. На дворе пора была зимняя, так что оделись мы с ней по-походному, какие-то шмотки в баул покидали на скорую руку, коекак спустились с нашего четвертого этажа и покатили в ближайшую клинику. Больничный приемный покой встретил нас полумраком, в глубине которого просматривался сестринский стол с горящей на нем настольной лампой. При виде нас сестричка оторвалась от своих записей, кои старательно вырисовывала, засуетилась, включила под потолком яркое люминесцентное освещение, быстренько убрала подальше от наших глаз со стоящего в смотровой вдоль стены топчана какие-то бумаги и книги. «МедИчка-то похоже только учится! - подумалось мне со страхом. – Ну, принесла нас нелегкая, на ночь глядя!» Девушка тем временем безуспешно допытывалась у охающей на топчане пациентки, что и как у нее болит, потому как, судя по ее словам – болело все и везде! Бригада скорой в темпе подписала приёмо-сдачу и благополучно ретировалась. - Сейчас я доктора позову! – оповестила нас медсестра и, бросившись к телефону, лихорадочно закрутила диск. Врач появился почти незамедлительно. Он вприпрыжку спустился откуда-то с верхнего этажа. Высокий, худой в позолоченной французской очковой оправе «Монна Лиза» (тогда как раз такие в моду вошли и стоили целое состояние по тем нелегким советским временам!) спущенной на самый кончик его хищного горбатого носа. Коротко поздоровавшись, молодой эскулап принялся энергично пальпировать живот моей Елены длинными тонкими волосатыми пальцами. После каждого ее оха он многозначительно произносил: «Так!» и весело поблескивал агатовыми глазами поверх своих дорогущих очков. Спустя минуту диагноз был поставлен и вынесен окончательный вердикт: - Все ясно! Аппендицит! Резать надо! - Когда резать-то? – ошалело спросил я. - Как когда? Сейчас! У нее перитонит может случиться! - А резать, кто будет? – я был близок к паническому состоянию. - Как кто? – homo medicus резким тычком указательного пальца правой руки мгновенно водрузил «Монну Лизу» с кончика носа на подобающее ей место на переносице. – Я, конечно же! Или вы еще кого-то здесь видите кроме меня? – спросил он и его агатовые глаза за стеклами очков теперь уже сверкали угрожающе гневно. - А вы хирург? – усомнился я, глядя на самоуверенного парня, которому от силы было года на два-три больше, нежели мне. - Да! – гордо ответствовало мне молодое дарование. - А вы один… - начал, было, я, ибо в голове моей ураганом носились мысли:

«Хана! К интерну попали! Ленка моя на опыты пойдет для студентов!» - Ну, зачем же один! У нас, там, в хирургическом отделении, дежурная бригада есть! За всем этим разговором, мы как-то совсем забыли о нашей подопечной, а когда вспомнили, то увидели, что она уже перестала охать и, вполне сносно, сидит на топчане! Узрев ее, в почти вертикальном положении, я неожиданно для себя вспомнил «коронную» фразу из сказки о Буратино: «Пациент скорее жив, нежели мертв!» Итак, жена моя сидела, упершись обеими руками в топчан, и твердым голосом, не терпящим возражений, произнесла: - Не хочу! - Чего не хочешь? – поинтересовался я. - Операции не хочу! Домой хочу! - Какой домой! – завопил не своим голосом врач. – Резать надо! Резать! Прободение может быть! - Не хочу! Не дам резать! Идем домой! Елена встала на ноги, мертвой хваткой вцепилась в мою руку и потянула меня к выходу. - Нет! Так нельзя! - в один голос завопили медсестра и врач в приемке. У нас вызов оформлен! Если вы ее забираете, то под вашу ответственность! - Ты точно это решила, а? – спросил я жену. - Да! – коротко ответила она. Пара минут ушла, чтобы подписать отказные бумаги и еще минут пять мы мерзли на остановке автобуса, который благополучно доставил нас до дома. Я уже писал в начале, что тридцать с лихвой лет минуло с того дня. Не так давно призналась жена: - А помнишь ту историю с аппендицитом, когда ты всю ответственность за последствия на себя взял? - Помню, конечно! - Так вот: пОперву блины у меня не получались! Ну и, чтобы перед матерью твоей покойной не позориться, я блины, те, которые, как говорится – комом вышли, сразу же со сковородки и съедала! - Сырьем что ли? – спросил я. - Ага! Вот тебе и весь аппендицит! Эх, бабы, бабы…

Цвета памяти Кора Журавлёва Размышления, размышления, размышления… «Так что же во мне не так? Почему именно со мной это случилось? Иль вся наша жизнь – игра? Игра без правил? Кто бьёт сильнее, тот и правит? Я понимаю, что я не такой, как все, но и все не такие, как я… мы все индивидуальны, а значит уникальны. Так почему же, почему предательству нет наказания? Какую казнь найти ему, которой нет ещё названия?» – размышлял Макс, не находя ни на один вопрос ответа. Жизнь Макса напоминала ему море, которое он любил. Любовь к морю часто влекла его на берег этого чуда природы, чтобы передать на холсте дыхание, изменчивое настроение стихии или ласковый плеск набегающих прибрежных волн. Хотя Макс и не был маринистом в чистом виде, однако море всегда оставалось его постоянной Музой.

Вот так и жизнь его, рано или поздно, кто-то или что-то волнообразно вбрасывали события и людей в судьбу его, наполняя её всеми спектрами цвета, кроме серого. В подсознании Макса, серый цвет ассоциировался с ощущением безвременья или долго тянущегося бесцветного настоящего. Хотя и считается, что серый цвет, это золотая середина чёрного и белого в искусстве, однако в общественной жизни, Макс считал, что это есть цвет толпы, банальности в отношениях, сытости и самолюбования. Поэтому даже в своих картинах, он редко использовал этот цвет. Макса считали оригиналом не только в своих поступках, пристрастиях и даже в одежде. Друзей у него было немного, но он уверен был, что это друзья настоящие. Всё изменилось в одночасье. «Интересно, какой цвет у предательства?» – подумал Макс, но ответа не нашёл …или не смог?. Макс шёл чрез серую толпу людей, а может быть и они проходили чрез него, нет не мимо, а именно сквозь него, ему это было всё равно. Сколько он шёл, куда он шёл - его это тоже не волновало. Сейчас Макс был в другом ото всех мире. Бесцельно блуждая по городским улицам, он вдруг остановился будто на распутье трёх дорог, не зная какую из дорог ему выбрать... Может быть Судьба ему подскажет? Но Судьба молчала…а ноги вдруг сами, будто знали эту дорогу издавна, привели его к берегу моря, где он и его любимая Кариссима гуляли и любили друг друга. Макс сидел на берегу моря, монотонно раскачиваясь взад и вперёд. Говорят, что монотонное повторение одних и тех же движений, притупляет восприятие и предохраняет от тяжёлых мыслей. Знал ли это Макс? Казалось, что это мирное место скрывает в себе какие-то ощутимые тайны… Ощутимые? Неожиданно, к ногам его, волной был выброшен камешек. Камешек в форме сердечка был неестественно белого цвета для этой морской среды. Макс знал, что если оставить камешек в покое, то море всё равно заберёт его обратно. С каждым набегом волны, море забирало обратно все, ранее выброшенные волной камешки, но не этот камешек… Макс завороженно смотрел на камешек-сердечко, который словно магнитом притягивал к себе его взгляд. -«Возьми, возьми меня в руки, - казалось, говорил камешек – и ты всё вспомнишь и всё поймёшь!» Сама рука Макса потянулась к этому камешку, будто бы кто-то повелевал ею. Взяв осторожно рукой камешек, он положил его на раскрытую ладонь. Странное чувство знакомого приятного волнения пронзило Макса и он крепко зажал камешек в руке. *** Неделей ранее. Макс познакомился с Карин на вернисаже своих картин. Как всегда на вернисажи художников области, приезжал из Франции галерист Жерар. Ему нравились картины писаные «славянской душой». Редко, когда он уезжал обратно в Париж, не приобретя хотя бы одной картины. С Жераром Макс был знаком уже давно и был рад снова встретиться с ним, да ещё на собственном вернисаже. Это давало надежду на признание его таланта. -А кто эта очаровательная дива, что стоит рядом с ним? – спросил Макс своего друга, который принимал участие в оформлении этого вернисажа. -Как! Разве ты её не знаешь?! Это же Карин и она всегда приходит на все вернисажи талантливых художников. -Спасибо, друг, за оценку моего творчества, но нет, я её никогда не замечал раньше.

Макс, как зачарованный смотрел на это лицо, рыжие волосы, изящную фигуру и не мог оторвать от неё глаз. - Она будет моей Музой! – произнёс он восторженно, - коль ты мне друг, то ты и представь меня, как автора этого вернисажа. - Дорогой, она уже знает чья это выставка и кто ты, иначе бы она не пришла на твой вернисаж. Она не ходит на выставки начинающих, а только к тем, о ком уже пошла слава, как о талантливом художнике. К тому же, - продолжал говорить друг с усмешкой, - ты не единственный у кого она может стать Музой, если захочет. Карин была Музой многим известным теперь художникам. Всё зависит от цены вопроса! – съехидничал он, завершив свой монолог. Макс или не слушал или не хотел слышать своего друга. Он продолжал, не отрываясь, смотреть на Карин. По окончании вернисажа, уже во время фуршета, Карин и Макс были представлены друг другу. Макс, за весь вечер, больше ни на шаг не отходил от Карин. Жерар заявил Максу, что он покупает его три картины и предложил Максу и Карин заехать к нему в отель с целью оформления необходимых документов куплипродажи и для вывоза картин за рубеж. - Я рад был снова увидеть Вас и убедиться, что посетил Ваш вернисаж не напрасно… и я надеюсь ещё встретиться с Вами и очаровательной Карин, поскольку буду в городе ещё неделю по делам, связанным с отправкой картин в Париж, - и склонившись к ручке Карин он поцеловал её, как показалось Максу, слишком долго и настойчиво. - Я тоже был рад встрече и благодарю за оценку моего таланта,- без ложной скромности, сказал Макс. – Но уже поздно, а мне нужно ещё проводить Карин домой. Карин согласилась поехать домой… к Максу. Сказать, что Макс был счастлив, значит ничего не сказать. Однако, прежде чем поехать домой, Макс попросил таксиста остановиться у цветочного магазина. Это был не букет цветов, это была огромная охапка благоухающего разноцветья. Казалось, что он скупил все цветы, что были в магазине. Макс ещё никогда не испытывал подобного вожделенного наслаждения, такой страсти. Это было наваждение… Приди, любимая, коснись меня рукой, И вылечи в душе, что наболело, Лишь ты приносишь мне надежду и покой, Так неожиданно, так нежно, так умело. Каждый день, каждый миг рука его, касаясь палитры, переносила на холст мольберта всё новые и новые спектры радости и чувств, которые можно было выразить только в поэзии холста. Макс боготворил свою Музу. Он дарил ей всё, что только могло подарить воображение влюблённого. Да, да! Именно влюблённого! Макс впервые испытывал это сжигающее всё нутро чувство. У него было много женщин и даже были такие, которые вдохновляли его на создание неординарного творчества, но такое сильное чувство овладело им впервые. Карин воистину стала его настоящей незаменимой Музой, которую он называл – Кариссима. О, Муза! Ты стала упоением души моей, Коснувшись пальчиком запретной зоны, Коснулась ты струны в молчании страстей И зазвучала музыка, нарушив все каноны…

Часы пролетали за днями, дни за сутками и кроме них на этой планете никого не было, но было у них обоих любимое место на берегу моря, когда Муза отпускала Макса и превращалась в любимую женщину. Здесь они могли часами гулять, наслаждаясь природой и друг другом. -Макс! Посмотри какая красивая радуга! – вскричала Карина прижимаясь к Максу. - Это, ты моя радуга! – улыбаясь ответил Макс. - Нет, нет - я Белоснежка! Посмотри какое у меня красивое белое платье, всё ещё смеясь, возразила она. - Вот именно! А ты знаешь, что белый цвет и есть весь спектр радуги? – спросил он. - Прекрасно! Значит наша жизнь с тобой будет чиста как белый цвет и интересна, как все цвета радуги! *** Ранний телефонный звонок разбудил Макса. Это был Жерар. Он сказал, что закончил все дела и хотел бы встретиться с ним и Карин сегодня в ресторане отеля, поскольку завтра он улетает в Париж. - ….. ну, кто так рано? – промурлыкала Кариссима. - Это Жерар, любимая, он завтра уезжает… -...я знаю… - … и приглашает нас на прощальный ужин сегодня… -…я знаю… -… откуда ты знаешь? – каким-то сдавленным голосом спросил Макс - Откуда, откуда! Ты же сам сейчас это сказал – окончательно проснувшись заявила Карин. - Любовь – слепа! – решил Макс и обвинил себя в предвзятости. Вечер в ресторане прошёл в приятно-дружественной обстановке, однако какое-то смутное чувство тревоги не покидало Макса. Жерар вёл себя достойно и никаких поползновений с его стороны к Катрин он не наблюдал… и всё же что-то, в глазах его Кариссимы, Макса беспокоило. «Глупости! - журил он себя – обыкновенное мужское чувство собственности… Конечно, она только моя! … а кокетство любой женщине присуще, – утешал он своё эго» Ужин подошёл к концу. Кариссима пошла в дамскую комнату «припудрить носик», как она сказала, а Жерар прошёл к бару, чтоб заказать в номер вина. К столику они подошли одновременно и уже больше не усаживаясь, все втроём направились к выходу из отеля. Тепло попрощавшись с ними, Жерар выразил надежду, что и Макс навестит его в Париже. Когда Макс и Карина сели уже в такси, чтобы ехать домой к Максу, Карина попросила: - Макс, ты не станешь возражать, если мы сначала заедем ко мне домой, забрать кое-какие мои вещи, потому что то, что есть из моих вещей у тебя, мне недостаточно. - Конечно, любимая! Мне пойти с тобой? -Нет, нет! Я управлюсь сама… и быстро. Ты подожди меня в машине. Карин вышла минут через двадцать с небольшим дорожным чемоданом. Макс выскочил из машины к ней навстречу. - Милая моя Кариссима, как я счастлив, что ты наконец решилась переехать ко мне! Ты никогда не пожалеешь об этом! Макс не верил своему счастью и всю дорогу к дому он целовал её руки, чтото тихо нашёптывая ей. Было за полночь, когда они наконец смогли остаться вдвоём. Кариссима пре-

взошла все самые сокровенные желания и мечты Макса... и саму себя. Это была уже не страсть. Это было безумие страсти. Страсть, как вулкан Страсть, как цунами, Врываясь в чувства, покоряет плоть, Насытившись, уходит безвозвратно, Уходит прочь, уходит в ночь. Они уснули в объятиях друг друга. Макс проснулся первым и, не желая будить любимую, решил приготовить королевский завтрак для них обоих – «в постель». Однако для этого ему нужно было выйти из дому, чтобы купить всё необходимое для этого завтрака. Макс отсутствовал примерно минут сорок, а когда вернулся то увидел, что дверь в квартиру приоткрыта… Неужели от избытка эмоций он забыл закрыть дверь?! Всё ещё осторожно, чтобы не будить Кариссиму, Макс осторожно прикрыл двери и прошёл на кухню… Разгружая пакеты с покупками, Макс не сразу заметил записку… «Что это? Кто это?» – спрашивал он сам себя, боясь прикоснуться к бумаге. Сами ноги привели его к спальне. Кровать была пуста. На постели, на её середине, лежала горстка цветных морских камешек, которые он вместе с Карин собирали на берегу моря. Всё ещё не веря глазам своим, Макс бросился в ванную комнату, выкрикивая имя Кариссимы. Молчание было ему ответом. Рванув дверь на себя, Макс увидел пустые полочки, на которых стояла косметика Карины. Всё ещё не веря глазам своим он, шаркая обессиленными ногами направился в кухню, надеясь на чудо... Записка всё ещё лежала на столе. Дрожащими руками он взял её и начал читать… « Макс! Прости меня!... ты был для меня тем мужчиной, о котором я и мечтать не смела. Ты подарил мне незабываемый спектр радужных воспоминаний на всю оставшуюся жизнь. Я знаю, что ты был, есть и будешь единственным мужчиной, с которым я смогла быть сама собой… Я счастлива, что смогла стать для тебя Музой и что ты смог создать ещё не менее прекрасные картины за то время, что мы были с тобой вместе… У тебя есть то, чего нет у других – это талант художника… поэтому Жерару я нужнее… Прости меня! Прости!» *** Лёгкий морской бриз и ласковое прикосновение набегающих волн к его ногам, возвращали Макса постепенно к серой реальности жизни. А может быть и камешек в форме сердечка, зажатый в его ладони, с болью в душе, возвращал его в то радужное время надежд и обещаний, которым не суждено было сбыться. Не зря говорят, что самую большую боль, могут приносить только близкие люди… и друзья… Погружаясь в воспоминания прошедшей недели, Макс вдруг понял что, както тогда сразу, не придал особого значения странному событию, что произошло с ним. Кариссима была единственным и самым важным человеком на то время в его жизни, поэтому когда его друг спросил Макса не желает ли он поучаствовать в благотворительной акции и передать две-три картины в один из детских домов города, Макс с радостью согласился. Да, он был бы счастлив поделиться с целым миром всем, что у него есть ради лишь одного мгновения остаться с любимой! И только сейчас Макс вспомнил, что когда один из местных коллекционеров пригласил его и Карин в гости к себе домой, то Макс неожиданно увидел и свою картину в коллекции хозяина, которая, как предполагал Макс, должна была бы нахо-

диться в детском доме. Спросив хозяина картин, откуда у него ЭТА картина, тот назвал имя человека, который ему продал (!) эту картину. Продавцом оказался друг Макса. Тогда Макс как-то не придал этому значения надеясь, что его друг объяснит эту ситуацию… но забыл! Карина занимала все его мысли и желания. Всё остальное не имело никакого значения… И только сейчас Макс, вспомнив об этом, понял, что его предал…или продал(?) его же друг… Вот уж воистину – попросил человек Бога отвести от него врагов… и стали пропадать друзья. Макс знал, нет, скорее чувствовал, что друг завидует его успеху, будучи больше копиистом картин, чем художником-самородком, но такого «подарка» от друга Макс не ожидал. «И ты, Брут!» Любовь к себе чужих, ты покупаешь... Любовь к себе своих, - ты продаёшь... Чужих, подарками ты осыпаешь... Своих же, "невзначай", ты предаёшь! Весь мир раскрашен во множество цветов и оттенков. Вот и зависть бывает и белой, и чёрной. Чем больше Макс вспоминал о "чёрных" моментах прошедшей недели, тем сильнее в его уставший мозг впивались, как раскалённые гвозди, слова. Да!... слова Карины в последнее утро перед разлукой – «...я знаю»… «...я знаю»… Значит её отъезд с Жераром был заранее спланирован?!!! И её чемодан, который привезли к нему домой накануне, был вовсе не для «остаться у Макса», а для поездки в Париж? «Так какой же цвет у предательства?» - ещё раз впал в размышления Макс. Конечно, чёрный! Но чёрный цвет не просто чёрный, он есть сочетание трёх цветов – красного, зелёного и синего. Так какого же цвета предательство, если чёрный цвет, это не чёрный, а всего лишь философское послание человеку, как и «Чёрный квадрат» Малевича? Нет! Два предательства самых близких тебе людей, может довести до непредсказуемых поступков и более устойчивые и сильные духом натуры, чем хрупкую душу художника. Солнце медленно опускалось за море. Подсознание Макса подсказывало ему – «очнись, очнись! уходи!», но странное дело, мысль о том, что ему надо встать и уходить, волновала его как-то заторможено, вяло, как будто речь шла о ком-то другом, а не о нём самом. Эмоций больше не было. Чувств тоже, но не проходящая боль давила. О, грёзы! Мне покоя не дают! Мечты, как лепестки, на нашем ложе… Я верю, я надеюсь, и я жду, Что ты вернёшься ко мне, всё же! Домой идти не хотелось и Макс решил, что останется на ночь на берегу моря. Благо у них с Карин было здесь оборудовано уютное гнёздышко. Как утверждал знакомый психоаналитик, что именно сон помогает человеку сохранить рассудок. Разжав ладонь, Макс вздрогнул. На его ладони лежал камешек не белого а чёрного цвета! Что это?! Неужели его чёрные мысли и чёрное настроение изменили цвет камня? Мистика какая-то! Не веря глазам своим, Макс перевернул камешек на другую сторону и успокоился – камешек был белого цвета. Макс понял, что он просто не посмотрел на другую сторону камешка, когда зажал его в ладони своей. - Вот так и жизнь моя, - подумал он, – любовь и предательство, белое и чёр-

ное. Макс зашёл в море, подальше от берега, и с силой забросил бело-чёрное сердечко в набежавшую волну… *** Крик чаек разбудил Макса. Он прошел на берег моря. Макс любил море в любое время года. Таинственное, необъятное и непостоянное, море всегда волновало утончённую натуру художника. Оно бывает так же изменчиво, как и женщина – то тихое и спокойное, то призывно-загадочное, то холодно-грозное. Макс пришёл на то же место, где вчера он нашёл камешек-сердечко. Он пожалел, что не оставил его себе на память об этом вечере. Камушек унесла волна… Воспоминания ещё травили ему душу, но спокойная гладь моря, чайки, гуляющие по берегу, привнесли в его настроение некоторое равновесие. Боль уже не была невыносимой, но она была и он знал, что она ещё долго будет напоминать ему о себе. Я себя подарил без остатка, Всю любовь, что во мне была, Ты ушла от меня без оглядки, Навсегда всё с собой забрала. Как и вчера, лёгкий прибой волны выбрасывал на берег всё новые и новые цветные камешки - «дары моря». Но, что это?! Что это?! К ногам Макса был выброшен камешек, точно такой же, как и вчера, даже размеры те же, но совершенно серого цвета! Серого?! Цвет, который не хотел воспринимать Макс, как один отдельный цвет, из множества других цветов и оттенков. «Серый, мне?! – вопрошал он сам себя. – Ну, что ж! значит это и есть знак моря для меня, что я такой же как и всё серое на этой земле. Да будет так!» Макс поднял камешек и положил его себе в карман. *** Прошло полгода. Творческая депрессия угнетала Макса. Его картины, как и прежде продавались с успехом. Но это были картины писаные ещё до встречи с Карин. Картины же написанные даром Музы Кариссимы, Макс хранил, как самую дорогую реликвию. Долго тянущееся бесцветное настоящее, превращало его и талант его в ту серую массу человечества, которую он так ненавидел. Много раз он садился и пытался писать хотя бы наброски эскизов, но серые цвета преобладали в рисунках и это его пугало. Макс не мог сидеть дома, поэтому каждодневная прогулка на берег морской, давала ему заряд к жизни ещё на какое-то время. Макс понял, что его перестали воспринимать, как художника. Он часто бродил по улицам города безо всякой причины. «Серость, среди серой массы» - как он сам себя определил. В один из таких же серых дней, Макс шёл без смысла и цели. Неожиданно, что-то заставило его замедлить шаг и посмотреть в серую людскую толпу. Шагах в десяти, прямо ему навстречу шла рыжая «бестия» (как про себя, назвал её Макс), а на шее у неё висел кулон-камешек в виде белого сердечка. Макс, как заворожённый, шёл ей навстречу, сжимая такой же, но серый, камешек в кулаке, в кармане его брюк. Женщина шла прямо на Макса, глядя ему в глаза. Когда они подошли друг к

другу, Макс молча вытащил руку с камушком из кармана и не глядя на него, раскрыл ладонь прямо перед лицом незнакомки. -У меня такой же… только серый… а у Вас откуда этот камешек? – спросил он. -Со дна морского… но Ваш камешек не серый, а такой же, как у меня – белочёрный, - улыбнувшись, ответила незнакомка. -… не может быть! – не поверил Макс. Макс поднёс к глазам своим камешек и с удивлением увидел, что его камень действительно стал бело-чёрным. -Что за мистика! Я знаю точно, что он был серый. Правда я забыл его в брюках, когда положил их в стиральную машину и с тех пор не обращал на камешек внимания, - пытаясь оправдаться, с удивлением произнёс он. -Пусть лучше будет мистика, - улыбаясь сказала незнакомка. Они стояли друг против друга, не отводя взгляда. . Странное чувство овладевало Максом. Чем дольше он смотрел в глаза незнакомки, тем увереннее появлялось ощущение, что он уже когда-то тонул в «омуте» этих прекрасных глаз. Макс взял её руки в свои и сказал: - Вы станете моей Музой! - Я это знаю! Они ещё долго стояли так, взявшись за руки, в то время как серая толпа, обходила, обтекала их со всех сторон, не замечая их, так же, как и они больше никого не замечали.... Мир вернул Максу все цвета и оттенки спектра жизни!

Хранитель Валерий Рощин На углу Московской и Астраханской подошва ботинка скользнула по льду – падая, я едва не сломал руку. Обычный день. Как и триста шестьдесят четыре предыдущих из самого жуткого этапа моей жизни. Завтра ровно год, как умерла Ирина. Это было первое несчастье, позже последовали и другие – менее оглушительные: тяжелая болезнь матери; отъезд на ПМЖ в Германию лучшего друга; смерть двоюродной сестры... Наверное, это цинично, но уход из жизни любимой девушки затмил все остальное. Отряхиваю с куртки снег, тихо матерюсь и осторожно шагаю дальше, выискивая взглядом припорошенный снежком лед. Впереди залитая желтым светом площадь Сенного рынка. Ненавижу это бойкое, обильное до бомжей и хачиков место. Вечная грязь, вонь, толчея, орущая из ларьков попса. Уже близко. Последние два года я работаю продавцом-консультантом в «Ассорти». Каждый день, за исключением редких выходных, следую заученному распорядку: безумная трель будильника, ледяная вода в умывальнике, несколько скребущих взмахов старой бритвой по измятому лицу. Давящее одиночество пустой кухни; гул кофемолки и обжигающий напиток, аромата которого почти не чувствую. Одеваюсь и, хлопнув дверью, ныряю в холодный мрак просыпающегося города… До «Ассорти», где предстоит изъясняться с туповатыми клиентами, можно доехать на автобусе или трамвае, но обычно я иду пешком. Даже в холод или дождь. Четверть часа прогулки окончательно вырывают сознание из небытия, из чумовых воспоминаний. Хотя нет – видения из глубин памяти одолевают не только ночами. Иногда образ Ирины является и днем, когда случается затишье в торговом зале. Слева остановка «Центральный колхозный рынок». Широкая Астраханская за площадью сужается и переходит в кривую неухоженную улицу с идиотским названи-

ем «Танкистов». А конец сквера примечателен «блошиным гипермаркетом» – так горожане величают стихийный базарчик, регулярно разгоняемый ментами. Пенсионеры упрямы и непобедимы: денег блюстителям не отстегивают, послушно собирают хлам, уходят. А через час-два неизменно возвращаются. Ничего не поделаешь – закалка социализмом. Сонно. Муторно. Похмельно. Вчера до поздней ночи тупо пялился в мигавший телек и не заметил, как вылакал бутылку мартини. Опять под те же воспоминания… – Пакуй вещички и проваливай, – доносится сбоку пристрастный голос. Над беззащитным седобородым старцем нависли три бугая-омоновца. По одному эти дятлы не ходят – боятся. Старший не унимается: – Уматывай! Даю минуту!.. Умаляющее прижимая ладони к груди, пожилой торговец слабо возражает… Я помню старца. Сколь рано не топал бы на работу, он уже седлает деревянный ящик на железном люке тепломагистрали. И вечером, возвращаясь тем же маршрутом, каждый раз выхватываю взглядом сутулую фигуру. Никого уж нет: ни покупателей, ни коллег-продавцов. А он все так же сидит, будто никогда не покидает насиженного места. – Уберу. Сейчас все уберу, – поспешно складывает он в потрепанную сумку реликтовый товар: ржавый фонарик, цветные карандаши, обувную щетку… И жалобно просит: – Только позвольте мне остаться. Сержант пинает ящик и повышает голос: – Проваливай, тебе говорят! Вообще-то я всегда придерживаюсь мнения: лучше стать негром, чем свидетелем. Но тут что-то внутри взбрыкнуло и матерно заверещало. – Ну, сидеть-то в сквере не возбраняется, – сбавляю я шаг. – А тебе чего? – надменно оборачиваются менты. – Ничего. Просто хотел напомнить: граждан нужно уважать. Особенно если им под восемьдесят. Старший прищуривается: – А тебе-то сколько, гражданин? – Какая вам разница? – Дай-ка документики. Лезу во внутренний карман, подаю паспорт. Сержант лениво листает странички… Переминаюсь с ноги на ногу, жду вердикта доблестных борцов с преступностью. И вдруг ловлю взгляд старца. Взгляд подслеповатых выцветших глаз. Он смотрит на меня пристально и по-доброму – как на спасителя, протянувшего руку в самый отчаянный и тяжелый миг. С такой же благодарностью смотрят на хирургов отошедшие от наркоза пациенты. Наверное, также смотрела бы на врача Ирина, если бы… – Ладно, старик, сиди пока, – цедит жлоб в милицейской форме и с ухмылочкой пихает мою ксиву в свой карман: – А ты пойдешь с нами в отделение. – С какой стати? Законов не нарушал, документы в порядке. – Пошли-пошли. И лучше помалкивай, а то умирать в камере будешь долго – до самой китайской пасхи… Да, в нашей стране все до омерзения просто. Стоило наплевать на несправедливость и прошмыгнуть мимо – ходил бы за клиентами в теплом торговом зале. А не стерпел, высунулся – получи!.. *** Под утро невежливо будит пинок: – Эй, тело, подъем! Равнодушно поднимаюсь с деревянных нар. – Куда теперь? – На волю. – Так быстро? Я же особо опасный преступник. Рецидивист. Главный враг Государства и Единой России.

– Поговори мне! – верещит молодым поросом служивый. И больно тычет дубинкой в почку: – Прямо по коридору – к дежурному. И больше не попадайся… Скукотища. Это у них типа урока на долгую память: не перечь власти, и все будет мягким пухом. Или вековая привычка, утвержденная с перепою железным Феликсом: утопить в дерьме и непременно дождаться, когда затихнет последний «бульк». Ладно. Плетусь по коридору, кутаясь в китайском синтепоне – продрог за ночь в камере до костей, словно целую вечность бороздил Атлантику одинокой льдиной. Мля, думал хуже чем есть не бывает! Оказывается у меня бедная фантазия… – Проверь, – швыряет целлофановый пакет дежурный капитан. Часы, сотовый, документы, бумажник, сигареты, шнурки, поясной ремень… – Все? – Нет, – храню серьезность рожи. – Часы были на золотом браслете. А здесь замусоленный ремешок из кожзама. – Какая же ты сволочь, – миролюбиво скалится дежурный. – Наверное, хочешь пару дней помечтать в позе дискобола? Козел ты вилкопоповицкий, а не капитан. По-военному прикладываю ладонь к непокрытой башке и спешу ретироваться за стеклянную дверь. Пока не отменили реабилитацию. На улице снова смотрю на часы. Пять утра! Домой идти поздно, на работу – рано. Впрочем, в «Ассорти» все одно появиться стоит. Вчера по дороге в отделение сержант Дебилко великодушно дозволил сделать звонок по мобиле. Типа адвокату. Насмотрелся, идиот, Голливудской лажи!.. Я поспешил набрать номер администраторши и чистосердечно признаться, что трясусь на носилках скорой помощи с острым приступом геморроя. Старая сука не поверила. Будто я только и делал, работая в их гребанном «Ассорти», что оформлял больничные. Велела приехать и расстаться мирно: написать заявление по собственному желанию. Ну и хер с ней! Сворачиваю с Московской на Астраханскую. И опять шлепаю задом по той же замерзшей луже. Господи, когда же кончится эта пытка под названием «жизнь»?! *** Впереди залитая желтым светом площадь Сенного рынка. Ненавижу это бойкое, обильное до бомжей и хачиков место. Вечная грязь, вонь, толчея, орущая из ларьков попса. Уже близко… Менты, словно знали, каким способом меня лучше казнить – почти на сутки заперли в камере одного. Без соседей. Без товарищей по несчастью. Лежа на деревянных нарах и почесывая разбитое сердце, опять вспоминал Ирину. До одури. До галлюцинаций. Потому сейчас стараюсь сосредоточиться на другом – устал, вымотался думать о ней… – Интересно, – бормочу под нос, – в такую рань я никогда здесь не бывал. Даже в те авралы, когда нас выдергивали помогать в разгрузке товара. Внезапно и впрямь рождается интерес: неужто седовласый старец уже дежурит на своем поломанном ящике? Подхожу ближе к площади. Сидит. Точно сидит! Вон его сутулая фигурка – чернеет средь редких деревцев, над теплой «таблеткой» люка. Невольно притормаживаю и всматриваюсь: жив ли, не замерз? Нет, легонько ворочает пальцами поднятых к лицу рук, согревает их слабым дыханием. Ненормальный. Кому он продаст свой хлам, если вокруг ни души? Ментов и тех нет – слишком рано. Поравнялся. Иду дальше, ускоряя шаг. Не узнал. Ну и бог с ним. Что мне до него?.. Вдруг сзади дребезжащий тенорок: – Эй, парень!

Меня? Оборачиваюсь. Дедулька воздел руку, точно толкает речь с броневика. Странно, – что ему нужно? Впрочем, торопиться некуда – охрана не пустит в торговый зал раньше шести. Молча возвращаюсь. – Ну, здравствуй, милок, здравствуй, – шепчут тонкие губы, чуть прикрытые серебряной бородой. – Здрасьте. – Отпустили? – Куда они денутся. По правде сказать, мне раньше не приходилось… – Ты же честный человек, – останавливает он мой лепет, – а честные люди никогда не употребляют выражение «по правде сказать». Старик по-доброму улыбается, неловко двигается на шатком ящике и предлагает местечко рядом. Сажусь на самый краешек, достаю сигареты. Спохватившись, предлагаю собеседнику. Тот машет крючковатой ладонью. – Я свое откурил. Расскажи-ка мне лучше о себе… *** Да, слушать он умеет. Чем дальше я повествую о свалившихся напастях, тем больше он к себе располагает. Рассказ невесел, но что поделать? Печальной жопой радостно не пукнешь. И старец жадно ловит взгляд; сопереживает, шевелит клочковатыми бровями; мелко кивает и щурится. Потом долго молчит, задумчиво созерцая слюдяные снежинки, волшебно мерцающие в оранжевом мареве ночных фонарей. – Выходит, сегодня год, как… ушла твоя Ира? – Да, – беззвучно соглашаюсь я. – А во сколько? – В половине седьмого вечера ее сбила машина на пересечении Большой Казачьей и Рахова, – обессилено бормочу, выплеснув в рассказе последние силы. – А через час на операционном столе… ее не стало. – Э-эх… вижу, худо тебе. Худо. Как говориться, танго нельзя станцевать без партнера. Послушай, ты хорошо знаешь этот район? – Как свои сто пять клавиш. – Непонятно, но понятно, – улыбается старец, мягко уложив шершавую ладонь на моей руке. Внезапно под кустистыми бровями вспыхивают задорные искорки: – А если бы появился шанс все поправить – рискнул бы? – О чем вы? – нервно тяну из пачки очередную сигарету. – Я серьезно, парень. «Сумасшедший. Подфартило, однако! Лучше бы я вчера прошел мимо…» – А вот это ты зря, – угадывая мысли, качает он седой головой. – Я ведь вчера сделал важное открытие. – Да? И какое же?.. – Глядя на тебя, понял, что остались еще неравнодушные люди. Не повымерли, слава Богу! Ты не испугался, подошел, вступился… Я пожимаю плечами – дескать, ничего особенного не сделал. – Нет, мил человек, – крепче сжимает он мое запястье, – нет! Для меня это очень важно! – Что именно? – удивляюсь его волнению. – Важна вера в хороших людей. А еще важно всегда оставаться здесь – на этом месте, – озирается по сторонам дедок. – Рыночная конкуренция? С минуту худая бородка вздрагивает в унисон смеющемуся тенору; бесцветные глаза тонут в паутине морщин. – Я вовсе не торгаш, – утерев слезы, признается новый знакомец. – А старинные вещицы раскладываю на газете для виду. Для прикрытия. – Какого прикрытия?

– Оно необходимо для основной работы. – Что за работа? – Я служу хранителем. Умолкаю, все боле утверждаясь в мысли: чокнутый. – Хранители не имеют права надолго покидать назначенного поста, – с горящим взором продолжает пенсионер. – Я, конечно, иногда отлучаюсь: согреться в кафе и попить чайку, или добежать до общественного нужника. Но мое отсутствие длится десять-пятнадцать минут. И соседи-продавцы присматривают за… – За чем они присматривают? – не выдерживаю я. – За каким постом? За сломанным ящиком?! Он опять смеется, а бородка издевательски приплясывает… Потом резко замолкает и глухо топчет валенком мерзлую землю. – Вот мой пост! Вот! Тысячи снежинок взлетают вверх, оголяя темную ржавчину круглого люка… *** Шарю лучом света по каменным сводам и недовольно ворчу: – Похоже, мы оба спятили. Он от старости, а я от одиночества… Седовласый торговец или «хранитель», как он назвался, помог сдвинуть крышку люка и спуститься по кривым скобам на дно колодца. – Нет-нет, тебе не к Детскому парку! Тебе в сторону улицы Танкистов, – услышал я эхо сдавленного шепота. – Да, и еще… возможно, к концу перехода станет худо. Потом очнешься в чем мать родила. – Это как?! В крови и слизи? – Вроде того. Не пугайся – у выхода найдешь, во что одеться. Счастливо… По большому счету это направление меня устраивало. Именно там высился безобразный промышленный корпус, захваченный в лихолетье молодым миллионером Гордейчуком и переоборудованный под строймаркет «Ассорти». «Какая разница? Ковылять на работу верхом по замерзшим лужам, или ползти под землей», – размышлял я, спрыгнув вниз и включив подаренный дедом фонарик. Путешествовать под сводчатым потолком предстояло пару минут. Нора шириной в метр и около двух в высоту; никаких труб или того, что присуще подземным коммуникациям. Простой тоннель. Местами кирпичные стены покрыты сизым инеем или пушистой плесенью; местами камень дышит паром. Мне пох. Иду, чтобы поскорее избавиться от компании престарелого шизика. Иду и вспоминаю… Нет, не Иру, а его фразы. Сбивчивые, сумбурные, непонятные… Метров через двести ощущаю слабость и тошноту. Верно от голода – я ведь сутки ничего не жрал. Сверху гремит трамвай. Присаживаюсь на корточки, тяну из кармана сигарету. Закуриваю… Становиться худо. Совсем худо. Как и обещал чудной дедок… *** Не понимаю, что это было. Безмятежный сон? Спокойное беспамятство? Ни боли, ни ощущений, ни мучительных снов. Не знаю… Очнулся от зябкого сквозняка. Сыро и почти темно. Сел, прислонившись спиной к холодной кладке. Припомнил последний час. Нащупал умирающий фонарь, усмехнулся своей доверчивой дури и вдруг понял: совершенно голый. Мля, раздели! Ни брюк, ни документов, ни денег! Идиот… Вернуться и набить морду? Кому?.. «Хранителя», небось, и след простыл. Да и не дело это – поднимать руку на стариков. Ладно, надо идти. Не оставаться же здесь навеки. Если наверху еще темно – как-нибудь доберусь до «Ассорти». А там приятели помогут.

Встаю и, чертыхаясь, освещаю дорогу тусклым лучом. Через сотню шагов тупик с лесенкой наверх. У нижней скобы нахожу ворох поношенных и пропахших гнилью вещей: брезентовые штаны, ватник, кирзовые ботинки. Медленно одеваюсь, карабкаюсь к свободе, сдвигаю башкой тяжелый люк. В глаза бьет яркое декабрьское солнце. Сколько же я проспал в этом чертовом тоннеле?.. Снующий вокруг народ не обращает внимания на вылезшего из преисподней работягу. Квартал до «Ассорти» преодолеваю за минуту. – Привет, – бросаю охраннику на входе. Тот изумленно таращит глаза. Бегу к напарнику Сашке; не отвечая на его вопросы, строчу заявление… А вот сучка-администраторша ни сколь не удивлена моему прикиду. И письменную просьбу об увольнении принимает с едкой ухмылкой. – Ну-ну, – мычит на прощание. – Желаю творческих успехов в ассенизаторском деле. Плевать. Я-то переоденусь и найду нормальную работу. А ты до смерти останешься кривоногой стервой. Стрельнув у Сашки штуку до расчета, почти счастливым запрыгиваю в подвернувшийся трамвай… Где-то во дворах визжат дети; за углом по-военному рвутся петарды, напоминая о последней неделе истекающего года. В трех шагах от дома поворачиваю к ларьку, где тупо и по Марксу меняю деньги на товар. В лифте ополовиниваю бутылку. Сбивчиво объясняюсь с пожилой соседкой и беру запасной ключ от квартиры. Скидываю робу посреди комнаты, включаю в ванной теплый душ. И падаю на родной диван. Жизнь, конечно, пытка, но случаются в ней блаженные минуты… *** – Привет, милый. Как дела? – Нормально. Ты откуда? – Иду с работы. Нам подкинули неплохую премию, представляешь? – Антикризисную? – Почему антикризисную? – теряется Ира. – Обычную, новогоднюю. Разве в «Ассорти» сотрудников не поздравляют с Наступающим? – Поздравляют. Просроченной краской и обойным клеем. Только я сегодня уволился. – Уволился? Зачем?.. – А-а… Это отдельные танцы с бубном. Потом расскажу. – Ладно. Какие планы на вечер? Обычный сон. Обычная болтовня с Ириной. По телефону. Не догоняю только одну деталь: лежа на диване и прижимая к уху трубку, «любуюсь» ворохом гнилой одежды. Стало быть, знакомство с «хранителем» – тоже сон? А сутки, проведенные в камере? А мое увольнение?.. – С тобой все в порядке? – настороженно спрашивает девушка. – Да вроде жив, здоров. А что? Она вздыхает: – Ну… ты как-то неуверенно разговариваешь. И голос у тебя нетрезвый. – Да, чуток глотнул мартини… – оправдываюсь я. И вдруг меня прошибает: – Ира ты где? – Я же сказала: иду с работы. – Нет. Где ты в данный момент? – На Казачьей. Подхожу к Рахова… – А сколько времени? – Почти половина седьмого… – Стой! Остановись! – ору я в трубку. – Слышишь?! – Что случилось? – Остановись и жди меня! Поняла?

– Поняла… – Нет, ты не поняла! Не переходи Рахова, слышишь?! Я сейчас… Натягиваю брезентовые штаны, хватаю ватник – нет времени искать нормальную одежду. Не дожидаясь лифта, несусь вниз по ступенькам… *** – Какой-то ты странный сегодня, – смущаясь, робко отвечает на поцелуи Ирина. Мы стоим на углу Казачьей и Рахова. Прохожие с интересом оглядываются. Немудрено: работяга в замусоленной брезентухе обнимает девушку в короткой норковой шубке. – Пойдем, – увлекаю ее в сторону дома. – Так у тебя все-таки есть план на вечер? – Нет. Но будет… Бережно перевожу ее через дорогу и замечаю в витрине булочной мигающие цифры «2008». Неужели все это – реальность?.. – О чем задумался? – нежно проводит по моей щеке пальчиком Ирина. Улыбаюсь – в темной комнате лиц все одно не видно. Выдыхаю табачный дым: – Вспомнил одного человека. Она с минуту напряженно молчит. Но женское любопытство побеждает: – О ком же? – О замечательном седовласом старце. Завтра я тебя с ним познакомлю… – Зачем? – смеется Ира. И вправду – зачем? Стоит ли возвращаться на год вперед, даже если теперь мы вместе? Хранитель не только вернул мою любовь, но и подарил лишний год жизни. Почему бы ни воспользоваться подарком? Нужно срочно отправить мать на обследование, пока не скрутила болячка. Пока не поздно – пообщаться с сестрой и другом… И обязательно навестить старца. Поблагодарить, угостить горячим чайком из термоса и просто посидеть, поболтать. Старики это любят… С виду ему восемьдесят. Или восемьдесят пять. А сколько на самом деле? Одному Богу известно…

Самая счастливая осень Евгения Козачок Нас у мамы было четверо. Я и брат Виктор были от первого мужа мамы, который не вернулся с войны. Пропал без вести. Почтальон Люда принесла чёрную весть, от которой мама упала, словно стебель ржи, скошенный серпом. Неизвестно, сколько бы она ещё лежала. Но мы с Витьком устроили такой ор, что в конце села было слышно. И мама услышала, потому что открыла глаза. Соседи пришли поддержать в горе. Теперь плакали две улицы и о мамином и о своем горе. К вечеру мама совсем занемогла. За три дня стала белая, что тебе стена, и лицом спала. А когда же через два месяца та же Людка принесла фронтовой треугольник от папы, то мама заулыбалась и повеселела. Читала и читала это письмо и не обращала внимания на почти стёртую дату, от долгой дороги домой, в уголочке треугольника. И только по военным событиям, описанным в письме, стало понятно, что написано оно было четыре месяца назад. И этому факту у неё веры не было. Нам говорила, что папа живой, что её сердце это чувствует, и он обязательно возвратится к нам. Сердце ждало и болело, а жизнь наслаивала одну боль на другую, загоняя вглубь самую сильную. Прошло пять лет. Мы подросли. Маме легче стало справляться с нами. Теперь она, идя в поле, не двоих тащила на себе, а только Витька несла, а я бежала рядом, и

еле успевала ногами перебирать, чтобы не отставать. Пока мамы работали под палящим солнцем, мы, малышня, в «детском садике» играли. Взрослые сделали в лесополосе курень, постелив на землю старые матрацы и фуфайки. Игрушки сами делали, куклы тряпичные, одежды шили и разрисовывали их лица. В полдень мамы шли к нам. Накрывали общий стол из продуктов, принесённых из дома, и обедали. После обеда умудрялись даже спать. А мамы, повязав косынки «домиком», чтобы тень была на лицо, шли работать в поле. Возвращались домой, когда солнце уходило за горизонт. И так целое лето. К концу лета в наше село прислали председателем колхоза Михаила Семёновича. Фронтовик, израненный, видать сильно, потому, как хромал. Для ознакомления с хозяйством и в нашу овощеводческую бригаду как раз к обеду приехал. Увидел малышей, находящихся целый день в поле, погрустнел. - Ничего, ребята, жизнь наладится. И школу, и детский садик построим, и игрушки купим. Михаил Семёнович рассказывал о будущем колхоза, села, а Витёк наш вдруг подбежал к нему и спросил: - Ты мой папка? Тот даже растерялся. А потом ответил: - Да вот ещё и сам не знаю. Пока присматриваюсь, угадываю. Я оставлял маленького сыночка. А ты вот какой уже большой вырос, что я и не узнаю, мой ты сын или нет. - Твой, твой! Ты даже и не сомневайся. Витяня я. Вспомнил? Михаил Семёнович не успел ответить, как подбежала мама, взяла на руки сына и, смутившись, сказала: - Вы уж простите моего сорванца. Ошибся он. Отца видел только на фотографии. - Понятное дело. Мои дети видели меня, да не встретились. Не стало их. Так Витяня выбрал нам отца. То ли судьба распорядилась, то ли Бог, но вскоре Михаил Семёнович стал жить с нами. Появились ещё две сестрички у нас - Нюша и Ксюша. Жили хорошо, спокойно и дружно. Выросли в любви и заботе. Я училась в девятом классе, когда Михаила Семёновича перевели в город на партийную работу. Выделили нам трёхкомнатную квартиру в центре города. Школа оказалась рядом. Жизнь наша неожиданно изменилась. Мама, проработавшая в колхозе на тяжёлых работах от зари до зари, стала просто домохозяйкой. Она не уставала благодарить Бога за семейное счастье. После окончания школы я поехала поступать в институт на юридический факультет. По конкурсу не прошла. Поступила на подготовительное отделение. Общежитие нам институт не предоставлял. Я и не предполагала, что так трудно будет снять квартиру. Пока у студентов были каникулы, мне разрешили пожить в общежитии. За две недели пересмотрела много квартир. Ни одна из них не подошла. Ехала в трамвае смотреть очередную. Задумалась и пропустила нужную остановку. Решила ехать до конечной, а на обратном пути пойти по нужному адресу. В окно трамвая увидела уютный частный домик с множеством цветов, садом, огородом. Мне он напомнил наш деревенский. Решила выйти на конечной остановке и посмотреть ближе. Нашла. И как же я обрадовалась, увидев на заборе прикреплённое кнопками объявление о сдаче комнаты. Постучала в калитку. Вскоре вышла женщина и пригласила меня в дом. Там было светло и уютно. Хозяйка излучала такое тепло и добро, что мне стало на душе спокойно. Появилась уверенность, я нашла себе жильё. Софья Ивановна рассказала о своей семье и о моей расспросила. Рассказала о нас ей всё, как на духу. За месяц подружились. Да что там подружились, родными стали. Дети её жили с семьями в разных городах. Приезжали домой в выходные и на праздники. Осталась одна в доме. На приглашение детей жить с ними отказалась. А меня взяла на

квартиру, чтобы не скучно было, и денег за проживание не хотела брать. Так же как не брала ни копейки у человека, которого приютила во флигельке. Рассказывала: - Я как увидела его на скамейке в прошлую холодную осень, сердце сжалось от жалости. Одежда вся поиздержалась, без головного убора.Дождь, слякоть, пожелтевшие опавшие листья. И он, словно потерявший жизненные силы опавший лист. Никому не нужен. Придавлен горем и болью сидит один-одинёшенек и держит тремя пальцами кусочек хлеба и ничего вокруг не замечает. А листья вместе с холодными каплями дождя падают на тротуар, его плечи, проходящих мимо людей. Подошла к нему и попросила помочь мне нести сумку. Ну, а когда пришли домой, то предложила жить во флигеле, где есть душ, газовая плита. Он от неожиданности растерялся. Стал говорить, что не сможет себе позволить такое жилье. Работы постоянной нет. Еле уговорила его. Стеснительным, вежливым и благодарным оказался человеком. Столько настрадался после ранений да лечения, что и сам удивляется, как жив остался. Летом нанимается на сезонные работы: то сторожем на полях, то воду подвозить рабочим. Поэтому редко бывает здесь. Горемычная душа. У меня же всё сложилось, как нельзя лучше. Учиться было легко и интересно. Дома тоже всё хорошо. А с жильём и Софьей Ивановной вообще повезло. Часами могли беседовать, отдыхать, ухаживать за цветами, садом, огородом. И всё это не в тягость, а в радость. Как-то сидели с Софьей Ивановной в тенёчке, разговаривали, вдруг услышали, что кто-то калитку открыл. Думали, что дети приехали. Но во двор вошёл красивый седой человек, с пустым правым рукавом и большим шрамом на правой щеке. На левой руке было только три пальца. Софья Ивановна обрадовалась приходу мужчины. Познакомила нас. После душа и ужина Валерий Васильевич ушёл отдыхать. А утром его уже не было. Домой ездила редко. Путь не близкий. Экономила деньги, да и к занятиям по выходным серьёзно готовилась. Сидела на лавочке, читала. Отвлёк от чтения скрип калитки. Это был Валерий Васильевич, исхудавший и бледный. Кивнул головой в знак приветствия и пошёл к себе. Софья Ивановна понесла ему ужин. Отказался. - Заболел, Васильевич. Только и хватило сил, чтобы привести себя в порядок. Пусть отдохнёт, а утром поест. Но утром Валерий Васильевич не вышел. Софья Ивановна пошла к нему, а через минуту, приоткрыв дверь, крикнула: - Лариса, вызывай «скорую»! Валерий Васильевич без сознания. Врач «скорой» послушал его сердце, сделал укол и заверил, что больной скоро придёт в сознание и что ему в больнице необходимо лечиться. Валерий Васильевич, придя в сознание, извинился за беспокойство и от больницы отказался. Через несколько дней стал выходить на улицу, сидел с нами. Беседовал и всё благодарил нас за малейшее внимание к нему и извинялся за причинённое беспокойство. Один из субботних дней выдался не по-осеннему тёплым и солнечным. Я отложила книгу в сторону, закрыла глаза и наслаждалась нежным прикосновением солнышка. Вскоре и Валерий Васильевич вышел погреться на солнышке. Разговорились. Спросила, почему он один живёт. Неужели из родных никого не осталось. - Родителей своих не помню. Меня воспитывала бабушка, которая умерла через два года, как я уже был женат. До войны были у меня жена и дочь два годика, которых очень любил и не забыл. Как ранили, не помню. Но зато на всю жизнь запомнил ту минуту своего возвращения в жизнь, когда открыл глаза и увидел, что нахожусь в палате. Тела почти не чувствовал. И пошевелить почему-то смог только левой рукой. Попытался поднять её на уровне глаз, так как голова была вся в бинтах, и не мог её повернуть в какую-либо сторону. Через несколько дней осознал, что чудом остался жив, но лишился правой руки и с многочисленными осколками в теле. Пра-

вый бок весь в глубоких шрамах от операций по извлечению этих осколков. Перевозили меня из госпиталя в госпиталь в течение трёх лет. Сидеть не мог. Когда сидел, осколки тысячами острых ножей, казалось, разрезали моё тело. - Почему Вы не сообщили жене, что находитесь в госпитале? - Когда осознал, что калека и не пригоден к какому-либо труду, решил не быть обузой для молодой красивой жены. Не портить ей жизнь. Ведь в селе тяжкий труд. И ей бы пришлось одной кормить всю семью, да ещё и за мной, как за младенцем, ухаживать. Этого я пережить бы не смог. Деточка, я теперь точно знаю, что любая физическая боль намного легче душевной! Я столько раз намеревался сообщить своей Лизоньке, что я живой, но не смел. Не смел помешать её счастью, зная, что такая красавица не останется одна. Будет жить с нормальным здоровым мужчиной, который сможет ей и дочери быть надёжной опорой. Когда Валерий Васильевич назвал имя жены, моё сердце будто рукой кто сжал. Вопрос так и вертелся на кончике языка. Хотела на него услышать ответ и боялась. Чувства радости и страха заполнили меня. Неужели передо мной живой мой отец? Вспоминала фотографию, на которой он молодой. Как-будто не похож. Я даже фамилии его не знала. Боялась спросить о главном: «Как звали дочь? И в каком селе, районе, области он жил до войны?» Решилась. Глубоко вздохнула, набрав как можно больше воздуха в лёгкие, как перед прыжком в воду, спросила: - Валерий Васильевич, а как звали Вашу дочь? - Да, так же как и тебя, Лариса. - Я – Лариса Валерьевна. - Надо же какое совпадение! - Валерий Васильевич, родненький, пожалуйста, назовите Ваше село. - Название красивое - Яблоневка. У нас до войны яблоневые сады почти в каждом дворе были. - И аромат по всему селу от яблок и деревянная церковь посреди села стоит, и лесок небольшой есть, и неглубокое озеро за селом. Очень красивое село. - Всё точно. И церковь, и озеро, и лес. А ты откуда знаешь это село? - Валерий Васильевич, Вы только, пожалуйста, не волнуйтесь. Вам нельзя волноваться. Вы говорили, что у Вас осколки до сих пор есть и один недалеко от сердца. Может это просто многоразовое совпадение, а Вы разволнуетесь. Я родилась и жила в Яблоневке, маму мою зовут Лиза и я Мартыненко Лариса Валерьевна. Валерий Васильевич побледнел, положил руку на сердце, смотрел на меня и повторял: «Господи! Неужели наша маленькая Ларочка это ты? И ты моя дочь? Как же так. Мы несколько месяцев жили в одном дворе, разговаривали, а моё сердце ни разу не подсказало, что ты моя дочь!» Он не сводил глаз от меня. Гладил своими тремя пальцами мои волосы и всё повторял: «Спасибо тебе, Господь, что подарил мне великое счастье – увидеть свою дочь!» Стал на колени передо мной и завыл, словно раненый волк. Плакали вдвоём так громко, что из дома вышла встревоженная Софья Ивановна. Думала, что Валерию Васильевичу плохо, и снова придётся вызывать «скорую». Узнав причину наших слёз, удивилась не меньше нас: «Боже ж ты мой, какое счастье! Как же так получилось, что вы не узнали друг друга и не почувствовали, что родные?!» Беспокойный день и бессонная ночь была. Сидели в доме втроём и не могли наговориться. Задавали друг другу вопросы. Получив ответы, всё больше и больше убеждались, что мы – отец и дочь. Рассказала отцу о нашей семье. Я увидела, как повеселели его глаза, когда сказала, что надо маму осторожно подготовить к их встрече. Утром поехала на почту. Хотела заказать переговоры с мамой. Но потом отказалась от этой мысли. Боялась, что в разговоре не выдержу и проговорюсь, почему я

прошу приехать ко мне в субботу. Взяла бланк и отправила телеграмму: « Мама. Большая просьба. Привези яблок с нашего сельского двора. Это очень важно! Продуктов. И обязательно приезжай! У меня всё хорошо. Привет всем. Лариса». До субботы отец места себе не находил. На него жалко было смотреть. Боялись, что придётся вызывать врача. Слава Богу, обошлось без врача. Все втроём были в таком неопределённом, тревожном состоянии, что не могли толком ничего делать по дому. За три дня о занятиях я и не вспомнила. В субботу на вокзале встретила маму. По пути думала подготовить её к предстоящей встрече. Но слов подходящих так и не нашла. Вышли из такси. Открыла калитку. А во дворе, как два солдата на посту, стояли отец и Софья Ивановна. Мама, только несколько шагов сделав навстречу к отцу, и так же, как много лет назад, получив похоронку, потеряла сознание. Я пыталась её поднять. Отец подошёл к нам. Плакал, гладил её по щеке и шептал: «Лиза, Лизонька моя…» Стояли с папой на коленях, а мамину голову я прижала к своей груди. Мы с папой плакали, и мои слёзы капали маме на лицо. Она открыла глаза, и такая боль в них была, словами не передать. Вода не понадобилась. Софья Ивановна шла мне навстречу, а мои папа и мама так и не поднялись с земли, гладили лица, плечи, руки, вспоминая и узнавая дорогое и желанное. Узнавали и так горько плакали, словно похоронили весь мир, а они остались вдвоём на пепелище прошедшей молодости, счастья, потерянной, но не забытой любви. И эта любовь возрождалась в каждой их клеточке, взгляде, в каждом движении. Они не замечали ветра, неба, нас. Видели только друг друга. Обнимались так сильно, словно хотели обменяться своими сердцами. Мы с Софьей Ивановной ушли в дом. А папа с мамой проговорили всю ночь. О чём - знают только они. Прощаясь, отец и мама были спокойными и счастливыми, словно закрепили свою любовь навеки и никогда больше друг с другом не расстанутся. Через два дня «скорая» увезла папу в больницу. Горе или радость могут быть одинаково смертельными. Папа, после отъезда мамы и недели не прожил. Умирал на моих глазах. Последние слова, которые он сказал мне, были: «Доченька, знай, что я всегда помнил, любил и люблю вас. Как жаль, что я не смог увидеть своего сына. Передай им, доченька, что эта осень в моей жизни была для меня самой счастливой!»

Мунька Евгения Козачок Гришаня сидел под деревом и горько плакал. Сидел один, а вокруг ни одной души, только птицы тихонько перекликались, да жучки ползали в траве. Ноги были искусаны комарами. Он грязной ручонкой провёл по ногам, убирая капельки крови после укусов. Было больно. Но боль терпима. Не впервой царапать ноги и сбивать колени. Страх пригвоздил Гришаню к дереву, да так сильно, что у него не было сил подняться. Пытался вспомнить, как оказался сам в лесу. Почему так тихо? Где мама, сестра Люська и бабуля Пелагея? Где все из села? И как только в его голове появились родные и дом, сразу вспомнил как через их небольшое, всего в десять улиц село, прошли грохоча танки, казавшиеся огромными рядом с деревенскими домиками. Вслед за ними появились солдаты, остановившиеся на отдых. Все обрадовались им. Свои, соколики, пришли, а не немцы. Матери присмат-

ривались к посеревшим от пыли лицам, искали своих сыновей и мужей. Хотя чего было искать. Ведь если бы был кто из села, то бежал бы к самому дорогому – родным, даже если бы не имел сил. Все вышли со своих изб подать воды и еды. Солдаты пили воду, умывались, радовались освежающей влаге больше чем еде. А как они истосковались по свежему молоку! Люди несли с погребов все запасы молочных продуктов: сметану, творог, масло. Благо, что было лето и коровки сами себя кормили. Утро уходили со двора к лесу, где было много высокой сочной травы, и паслись. К обеду возвращались пить и отдать накопившееся молоко. Хозяйки давали часа два им на отдых в тенёчке и снова выпроваживали с наказом, чтобы вглубь леса не шли и чтобы не в ночь возвращались. И они уходили пастись без пастуха, собираясь в гурт, как подружки. Каждая имела кличку и, услышав её, шла на зов, как на верёвочке. Хозяйки и позвали своих кормилец, чтобы угостить солдат парным молоком. Хоть по стакану, но чтобы досталось каждому. Один молоденький солдатик выпил молоко и заплакал. Вспомнил маму, свою деревню, сестёр. Жалко было смотреть на него. Гришаня подошёл и погладил солдата по руке. Тот вытер слёзы, взял его на руки и подарил пуговицу от кармана гимнастёрки. Он обрадовался блестящей пуговице со звёздочкой и побежал показывать её своим друзьям. И это Гришаня чётко вспомнил, когда в кармане обнаружил пуговицу. Потом солдаты пошли дальше. А мама и бабушка ещё долго вздыхали и вытирали слёзы и тихо говорили друг другу: «Где-то и наши мужья да сыновья сейчас идут такой же пыльной дорогой, изнемогая от жары. Господи! И откуда взялось на наши головы такое горе – война?!» Беспокойно стало у всех на душе. Даже собаки не лаяли. Поджав хвосты, наклонив головы, спрятались в свои будки. Закат кровавый. Многим не спалось в эту ночь. А утром и петухи неохотно пели. Так, для порядка кукарекнули и затихли, словно забыв ноты своих песен. Воздух с самого рассвета такой густой был, проглотить было его трудно, словно густую мамалыгу без молока. Разговаривать ни у кого не было желания. Держались друг дружки и от избы старались далеко не уходить. Работа с рук валилась. Даже председательша, Мария Ивановна, не звала ни в поле, ни в огородную бригаду. Молчала, поддерживая нежелание односельчан выходить со своего двора. И только неугомонная «тараторка», бабушка Глаша, не изменила своему прозвищу. Ходила и всё причитала: «Ой, бабоньки, чует моё сердце, что неспроста тишь тягучая да тяжёлая над селом нависла и давит нас горем предстоящим. Такая жуткая тишина была и перед голодовкой, что унесла столько жизней». Некоторые пытались урезонить бабушку Глашу, чтобы не дай Бог не накликала беду на их головы. - Молчи не молчи, а моё сердце ещё никогда меня не подводило. Затишье перед бурей бывает. - Буря, так буря, не впервой непогоду, ветры, град да грозы нам переживать. Одолеем и эту. Не одолели. Посыпался всё-таки град на село с неба, да не ледяной, а свинцовый. В полдень и посыпался. Только бурёнок успели подоить, как вдруг загудело, завыло в небе, словно Змей-Гориныч тысячеглавый прилетел, небо застил и огнём извергает. Заполыхало всё вокруг. Горят дома, камышом крытые, словно факелы, куры, живность разбегается из разбитых сараев. Люди закричали так, что и небо ввысь бы поднялось от силы крика, боли, страха, отчаяния. Но не остановил их крик немецкие самолёты, которые так внезапно появились из-за деревьев, что люди не успели спрятаться в погреба. Спасательная дорога в лес была отрезана и перерыта бомбами. Плачь, крик, слёзы… Кто-то зовёт потерявшегося ребёнка, а кто держит уже мёртвого на руках, продолжая разговаривать с ним, не веря в то, что он не отве-

тит. За столбами пыли, камней, щепок не было видно жив ли ещё кто или нет. Это был последний день небольшого села Лесное на опушке леса. Гришаня за не полных шесть лет первый раз оказался в лесу один. От того, что плакал и всё время звал маму, бабушку, Люсю, охрип. Голос шипел, и он не стал больше кричать. Походил по лесу. Везде были одинаковые большие деревья. Хотелось пить. Хорошо, что вчера прошёл дождь. На некоторых, свёрнутых на конце листочках сохранилась дождевая вода. Он слизывал её и нечаянно острым листом порезал язык. Беззвучно заплакал и повалился от усталости в густую траву. Стало быстро темнеть. Ребёнок совсем растерялся. Так было страшно, что в ужасной сказке не описать. Стук маленького сердечка, гулкий и частый, отдавался в голове мальчика тяжёлым набатом. Болел язык, искусанные комарами ноги, руки. Глаза закрывались сами собой. И заснул бы, но сон перебила большая чёрная птица, вылетевшая из дупла соседнего дерева. Гришаня увидел это дупло и пошёл к дереву. Ему показалось, что оно невысоко от земли. Ошибся. Он никак не мог влезть на дерево. Обошёл толстенное дерево и увидел с другой стороны внизу большое углубление, как нора. Потыкал палкой в средину. Никто не выскочил, не запищал. Нарвал травы постелил в этой норе и уснул. Разбудил его рёв коровы. Открыл глаза, подумал, что это их Красава во дворе бабушку или маму приглашает подоить её. Но увидел дерево над собой. Вылез из норы, но коровы, которая так же, как и он вчера, кричала печальным голосом, звала свою хозяйку, не увидел. Пошёл на этот голос. Вскоре между деревьев увидел её в бело-бежевых пятнах с чёрной кисточкой на конце хвоста. Это была Мунька тёти Клавы, жившей от них через три дома. Она была единственной коровой, имеющей такой окрас. Другие были бежевого цвета. Мунька тихая, спокойная и её в селе никто не боялся. Как же обрадовались два оставшихся в живых существа друг другу! Гришаня гладил Муньку, обнимал её ноги, а она облизывала языком его руки. Он впервые увидел, что коровы тоже, как и люди, могут плакать. Корова постанывала, словно хотела что-то рассказать ему. Когда хотел обойти её, то увидел, что из вымени течёт молоко. Без боязни взял один сосок в рот и начал жадно пить. Глотал тёплое, вкуснейшее молоко, а слёзы ручьём бежали по щекам. Они спасали друг друга. Мунька Гришаню от голода, а он её от боли в переполненном молоком вымени. Бурёнка отходила от него только попастись. И при этом пощипывала траву не около их места обитания, а уходила подальше от его домика под деревом. Бывало, уходила надолго. И только значительно позже он узнал, что она ходила пить воду к притоку небольшой речки. Теперь мальчик питался молоком, земляникой, ягодами, которые к концу лета стали созревать. Ночами становилось холодно. И тогда он ложился около теплой Муньки и засыпал. И она не поднималась с земли до самого утра, чтобы не разбудить его. Гришаня всё время разговаривал с коровой. Рассказывал о маме, бабушке, сестрёнке, о тете Клаве, её хозяйке. И видел, как Мунькины глаза наполнялись слезами, когда она слышала имя «Клава». Рассказывал своей спасительнице стишки, которым научила его Люська. Сам придумывал сказки. И были они о том, что все живы, что войны уже нет, и что мама его находит в лесу. Он каждый день просил свою спасительницу, об одном и том же - найти дорогу в их село. Но она никогда не давала ему иди рядом с собой. Перед тем как уйти на водопой головой подталкивала малыша к дереву и как «прибивала» его к нему. Как-то вороны стали низко кружить над Гришаней, то Мунька подняла такой сильный рёв и бегала по кругу вокруг него, что вороны с громким хоровым карканьем улетели. Белок мальчик не боялся. Но не знал, как и куда спрятать от них, собранные орехи. А вот волков боялся. Однажды совсем недалеко увидел волка. Тот, почти на брюхе подползал к месту, где они лежали вдвоём.

Мунька учуяла хищное зверьё и так быстро и неожиданно вскочила на ноги, что чуть не придавила Гришаню. Наклонив голову до земли, выставив вперед своё грозное оружие – рога, словно разъярённый бык на арене, мчала на волка. И хищник злобно рыча на Муньку отступал в лес до тех пор, пока она не оставила его и не возвратилась к Гришане. Больше волки не беспокоили их. Вероятно, тот волк приходил на разведку, или так же как и они, одинок. Когда листья в лесу стали желтеть и опадать, а бока коровы уже не могли согревать как раньше, он всё чаще стал бегать по лесу, чтобы согреться и таким образом всё дальше и дальше отходил от своего «домика». Уставал. Но стоило ему остановиться, как тело моментально пронизывал холод. Гришаня заболел. Болела голова, горло, начинался кашель. Ноги мёрзли так, что он не мог терпеть холода. И снова пытался ходить и ходить, хоть делать это было ему всё труднее и труднее. За ним всегда следовала Мунька. А однажды Мунька, повела его за собой. Если отставал, приостанавливалась и ждала его. Гришаня не мог придумать, как взобраться Муньке на спину, чтобы она везла его. Он просто шёл с ней рядом. Дошли до речки. Не верил, что наконец-то увидел воду и… людей! На противоположном берегу неширокой речки было село. Люди увидели грязного, в изорванной одежде ребёнка и рядом корову, которая звала их на помощь. Она ревела так сильно и неистово, словно последний раз в жизни. Этот рёв усиливался многократным эхом, отражаясь от поверхности реки, от лесных деревьев. Он поднимался в небо, призывая всех, кто слышит, в ком есть частица страждущей души, спасти Гришаню.

История моего отца, или КОМИ АССР Мила Стеценко Поведал мне историю своей жизни мой отец. О ней в нашей семье шептались, говорили тихо стараясь не выносить на люди, какую-то непонятную для меня тайну. Своим детским умом я понимала, что нельзя об этом никому рассказывать, так как на это было наложено строгое табу. Ведь мой отец сидел в заключении, в тюрьме и где-то в глубине души я ощущала какой-то неведомый стыд. Но я повзрослела, и почувствовала своим сердцем, что что-то не так. В 80-х годах, в бытность СССР, заехал к нам в гости Иван Балагура, папин друг, оставшийся в живых, как и мой отец, и похвастался удостоверением, в котором шла речь о том, что он реабилитирован и приравнивался к ветеранам войны... Как-то на досуге, я села напротив папы, взяла его натруженные руки в свои, посмотрела с любовью в его глубокие, честные глаза и попросила:"Папочка, родной, расскажи мне всё как было?" На его глаза навернулись слёзы и он долго не мог проронить ни слова. Я терпеливо ждала, обняв своего родного отца и мы вместе плакали, а я чувствовала, что через его сознание проходят воспоминания былого прошлого. Родился мой отец, Стеценко Александр Сергеевич на территории Бессарабии в селе Сария(ныне:Одесская обл, Белгород-Днестровский р-н, с. Пивденное)в 1920 году. Семья была большая, десять человек вместе с родителями. У отца было две сестры и пять братьев. Трудились, самостоятельно обрабатывая большие участки земли. У дедушки на то время было 25 гектаров земли. Вот так и питались тем, что выращивали на полях работая сами на себя. Самого старшего брата отца, Стеценко Антона Сергеевича забрали служить в

румынскую армию, так как на территории Бессарабии в 1938 году была румынская власть. Служил Антон в Бухаресте, рядовым. Приезжал домой в отпуск по два-три раза в год. Жаловался, что в армии была нищета, плохо кормили, над солдатами часто издевались и били. Призвали в армию и второго брата- Михаила Сергеевича. Служить ему пришлось в Кишинёве, тоже рядовым. Он также приезжал на побывку домой и жаловался, что над солдатами сильно издевались. Приезжал в изношенной, рваной одежде... Подходило время и мне идти в армию,- продолжил свой рассказ отец,- но я не захотел подчиняться румынской власти и решил убежать на советскую сторону. Я был зачинщиком, дочка и подговорил своих верных друзей, которые тоже вот-вот должны были призываться служить". Итак, мой отец был пятый, а с ним вместе перешли румынскую границу в районе села Молога через лиман Турунчук, где была румынская застава: Балагура Иван Никифорович, Стеценко Парфирий Васильевич(двоюродный брат отца), Чумаков Всеволод Иванович(болел лёгкими, предположительно плеврит, хотел вернуться с лимана домой, но пошёл с ребятами, позже скончался в лагерях), Идэр Альфрэд Йоганович. "31 декабря 1939 года, мы двинулись через замёрзший лиман в сторону Овидиополя... - Стой, кто идёт? - услышали мы. - Стрелять буду! - крикнул второй пограничник. Было два часа ночи. Шёл 1940 год. Пограничники приняли нас хорошо. Напоили горячим питьём. Расспрашивали нас о жизни в Бессарабии. А мы им рассказывали, что есть и бедные, которые служили у кулаков и богатые люди- разные...продолжал отец. - У нас вам будет хорошо, - сказал один пограничник. - Работы хватает, будете жить у нас на Советской стороне и трудиться. Не переживайте ребята, потихоньку освоитесь, привыкнете!- сказал другой". Но недолгим был наш отдых. Утром всех пятерых отправили в Маяки, в милицию. Сутки продержали за решёткой, в маленьком холодном помещении и отправили в Одесскую тюрьму. Разъединили друзей бросив в одиночные, холодные камеры, где нары на день подымались к бетонной стенке и закрывались на цепь на замок, а вместо стула был пенёк, на который опускали ночные нары, вот и всё имущество. Никаких постелей и одеял. Начались допросы. Следователей было человек пятьдесят. Они менялись, с каждым допросом разный. Через каждые два часа. Ночью не давали спать. Задавали одни и те же вопросы. Один следователь допросил, другому передаёт "Дело", потом сверяли рассказанное. Спрашивали: - Домой хочешь? - Не хочу,- отвечал я, - если вернусь, то румыны расстреляют. Не хочу я их даже видеть!(Ведь румыны отличались особой жестокостью) Друзей своих и брата в Одессе я больше не увидел. Суда не было. Судили заочно "тройкой". Воспитатель зашёл в камеру, зачитал приговор:"Осужден на три года. Статья 58, часть 2". В 1941 году, до начала войны, летом, отправили отца по этапу в Коми АССР. Сначала он попал в Харьковскую тюрьму, где всем заключённым выдали бельё и одежду. На ноги надели "кандалы"(обувь на деревянной, негнущейся подошве, с цепями, чтобы не сбежал), посадили в вагоны, где ранее перевозили лошадей. Кормили так ужасно, лишь бы не умерли от голода. Поездом доехали до Архангельска, потом всех заключённых пересадили на пароход и через Белое море отправили в Коми АССР. На пароходе плыли люди разных национальностей: эстонцы, узбеки, литовцы, поляки, немцы, украинцы, русские, молдаване, татары, грузины... Там же отец познакомился с поляком-врачём. Подружились, а когда ночью на них нападали заключённые воришки, чтобы отобрать вещи, политические от них отбивались друж-

но. По прибытии выгрузили тёмную массу народа на берегу(тысячи человек?), гнали под конвоем пешком очень долго(отец не помнил сколько), переходили и по болоту. Многие больные и измождённые так и остались лежать навечно в вонючей тине. А конвоиры всё обещали:"Ещё не далеко,ещё не далеко..." А шли сутки, вторые, третьи. Усталые, замученные, голодные и холодные. Контингент был разный: профессора, врачи, милиционеры, прокуроры, учителя, партийные работники, директора заводов и фабрик, священнослужители православной церкви, верующие разных конфессий,"шпионы"... И все они считались"врагами народа". Огромная, чёрная масса людей, напоминающая чёрную тучу, загрызенная вшами и немытая, медленно, понурив головы двигалась в неизвестность. И тем не менее, среди заключённых царила какая-то связь, все были повязаны одним горем. Помогали слабым идти. Кто не мог, того несли по очереди. Делились скудным пайком. На четвёртые сутки дошли до Таёжного леса, где им был зачитан приказ рубить лес и строить себе бараки. Вот так и началась жизнь моего отца в заключении, в Тайге на лесоповале. Пока строили бараки, ночевали под открытым небом. Но надо было спешить, так как надвигалась суровая зима. А зимы на Севере жестокие - 40 С, бывали и - 60 С градусов. К счастью до сильных холодов бараки построили, буржуйки тоже. Чуть позже, даже свиней завезли. Заключенные за ними ухаживали, за что иногда им перепадало по кусочку сала, а мясо съедали надзиратели. "- Климат поменялся,- рассказывал дальше отец,- ничего из овощей не успевало дозревать. Лето было очень коротким. Картошку пытались сажать, она росла, но не дозревала. Капусту тоже сажали, листья вырастали большими, но головки не вязались." И так рубили лес и отправляли его на "Большую Землю", потом строили дорогу на Воркуту, в Воркуте строили шахты, добывали уголь и транспортировали его в глубь России. Отец со своими друзьями-заключенными заложили первый камень при строительстве города Сыктывкара. "- Каждое утро, перед отправкой на работу, а мы рубили топорами и валили лес,- продолжал свой рассказ отец,- колонне зэков объявляли:"Шаг вправо, шаг влево- расстрел!". А в Коми АССР жили северные куропатки. Мороз был градусов -50С. Бедные птички падали с деревьев замертво на ледяной наст, как камешки. Голодные зэки выскакивали из строя, чтобы поднять замёрзшую птицу в надежде поужинать ею. И в результате получали пулю в спину. Хорошо, если охранник был русским, он ещё позволял подбирать птиц, а если из "комиков", то пуля настигала заключённого безоговорочно. В конце рабочего дня мы спешили в свои бараки, топили буржуйку и по очереди грели полу обмороженные руки и ноги. Получали на ужин непонятную, кислую баланду с куском чёрного хлеба. Оставляли на ночь возле буржуйки дежурного зэка, чтобы та не погасла, вешали на горячие трубы своё дрантьё, чтобы подсушить, и замертво погружались в глубокий сон. А на горячих трубах в наших вещах мирно потрескивали бельевые вши. Однажды передали мне по зэковской почте, что умер мой двоюродный брат, Стеценко Парфирий Васильевич. Расстроился я очень, вдобавок еще сильно простыл, в результате чего попал в санитарный городок, в больницу с высокой температурой, а лечил меня врач-поляк, с которым плыл на пароходе и отбивался от воришек. Лежу как-то в палате, смотрю, а мимо меня куда-то спешит с кучей лекарств в руках Идэр Альфрэд, земляк, с которым я перешёл границу. Вот это была встреча! У него от счастья из рук посыпались лекарства на пол. Мы расплакались, расцеловались. А накануне, я получил письмо из дома. Написал его мне мой брат Стеценко Матвей, где и сообщил, что семья Альфрэда Идэра уехала из нашего села в Германию. И о том, что Гитлер издал указ, обязующий всех этнических немцев возвра-

щаться на родину. Я ему сообщил эту новость, но в последствии очень об этом пожалел. Альфрэд очень расстроился, плакал и горевал по своим близким. Позже я узнал, что в лесу он насобирал грибов и отравился ими. Его не спасли... Прошло три года. По окончании срока вызвали меня в комендатуру, и воспитатель мне сообщил:"Стеценко, Вы задержаны до конца войны, так как ваша территория занята немцами. Распишитесь, что Вы задержаны". Я отказался расписываться и сказал, что я не преступник какой-то! Выдайте мне документ(пропуск). Так я стал вольнонаёмным, свободным человеком! Ходил по пропуску на работу, под стражей не был. В зону являлся своевременно. В определённые часы выполнял все задания, замечаний не имел. И вообще, нас политических уважали, ведь мы отличались от бандюков особой дисциплиной. Я даже работал у начальника зоны дома, помогал ему по строительству. Он правда вначале проверял меня на "вшивость", подбрасывал по дому деньги. Думал, возьму я их, или нет? Естественно, я не брал. Впоследствии, он мне даже ключи от своего дома доверял. Я приходил и выполнял все задания, что он мне давал. Закончилась Великая Отечественная Война, освободили Бессарабию. Освободили и меня, 22 апреля 1946 года. Добрался с Божьей помощью домой! Первый, кто встретил меня, был мой верный, уже постаревший пёс Азор. Через шесть с половиной лет он меня узнал. А мои родные уже и не надеялись увидеть меня живым. В первый же день своего приезда я пошёл в церковь. Потом мои родители поведали мне много нового. О том, что начали образовываться колхозы, а они не хотели в них вступать. Отец на то время имел три лошади, пять овец, корову, были у нас дома и косилка с веялкой. Приходили представители власти, уговаривали отца, Стеценко Сергея Елисеевича: "Сдавай отец всё своё добро и иди в колхоз". И пришлось всё нажитое добро отдать в колхоз, иначе загремели бы уже всей семьёй на Соловки. Узнал я также, что два моих брата, Стеценко Антон Сергеевич и Стеценко Михаил Сергеевич погибли в Чехословакии". Умер мой отец 12 марта 2012 года в возрасте 92-х лет, в здравом уме и трезвой памяти. Я горжусь тобой папочка. Благодарю тебя за то, что есть я, моя сестра, был мой любимый брат. За то, что ты научил нас правилам жизни: быть честными, трудолюбивыми, научил нас любить людей, животных, природу. Никогда не "кривить" душой. Ты прошел тяжёлые испытания в жизни, но не растерял человеческого достоинства. Всегда выручал всех из беды, был мудрым и добрым человеком. Строил больницы, дома для людей, ремонтировал разрушенные церкви. Мне не хватает твоей мудрости, твоих рассказов о жизни. Мне не хватает тебя, мой родной. Безмерно скорблю и скучаю по тебе, и думаю, что всё-таки недодала тебе свою дочернюю любовь...

Успела Дарья Мясникова До Заседания Ученого Совета осталось меньше часа. - Кабинет проветрила, бумаги разложила, воду поставила…, - взволнованно разговаривала сама с собой молодая, подающая большие надежды преподавательница Наталья Александровна Нильская, стоя у зеркального фуршетного столика с китайским сервизом в руках. Её, большую умницу, на работе и дома, сегодня должны были утвердить в должности Ученого Секретаря. – Что же еще нужно сделать? - Наталья Александровна, а Вы обзвонили всех членов Совета? – Проходя мимо по коридору спросил председатель, как будто прочитал мысли Натальи. Пока Наталья Александровна думала, что ответить, он уже ушел в свой каби-

нет. Видимо Петру Алексеевичу было важнее задать вопрос, а не услышать ответ на него. - Как я, интересно, позвоню и об этом спрошу? Скажу, что начало заседания через пятьдесят минут, дорогой профессор, вы не забыли? – пробубнила под нос Наталья. Взяв в руки телефон она застыла в нерешительности: звонить или уже не тревожить членов Совета, с каждым из которых она уже пообщалась позавчера. Но тут телефон сам дал о себе знать. - Алло, слушаю, - серьезным и очень красивым голосом настоящего секретаря Ученого Совета заговорила Наталья. Это дополнение к своим многочисленным обязанностям ей предложили недавно, и сегодня она собирала Совет впервые. Дело было очень почетным и значимым в ее карьере. Наталья пока еще не успела выучить наизусть имена всех членов Совета и очень боялась кого-то по телефону не узнать. Она волновалась, но держала себя в руках. Вдруг из телефонной трубки донесся жалобный голос младшей дочери: - Мамочка, прости меня, что я отрываю тебя от работы, но это очень, очень важно! - Ксюша, что случилось? - Ты можешь съездить домой и привезти мне к следующему уроку белую футболку, шорты и кроссовки? Я забыла, меня просто убьют! У нас сегодня эстафета, я в команде… Мамочка, мамулечка, пожалуйста… Я ведь тебя не часто прошу, ведь ты у меня такая занятая… Наталья не знала, что делать. Ей почему-то именно сейчас стало нестерпимо жаль свою младшую дочурку, которой она действительно уделяла не много времени, так как постоянно торчала на работе и помогала всем только не собственной дочери. Если я съезжу домой и привезу ребенку форму, то буду просто спасительницей в глазах моей малышки. Но воспитание есть воспитание, взяв связку ключей и сумку, мама назидательным тоном произнесла. - Мне, Ксюшенька, очень жаль тебя, но ты пойми! У меня через сорок пять минут Ученый Совет, а ты мне звонишь и заявляешь, что тебе нужно срочно привезти форму, - пока Наталья вела нравоучительный разговор с дочерью она успела пройти по коридорам университета и выскочить на парковку, - Ксения, тебе уже на три года, а целых одиннадцать! Пусть тебя в этот раз накажут – заслужила! Надо быть внимательнее, аккуратнее. У тебя в комнате вечный бардак. Я не удивляюсь почему ты голову свою дома не забыла! – сказала мама, заводя машину. - Ты понимаешь дочка. Тебе пора уже взрослеть, решать свои проблемы самой! - А как? - Так, чтобы не отрывать маму от серьезных дел по своим пустякам, - ворчала Наталья, проезжая первый круговой перекресток. – Все! Пока! Не могу говорить. Наталья бросила трубку в нишу под музыкальной панелькой и взглянула на часы. До начала Заседания оставалось тридцать пять минут. «Ничего, успею! Надо же помочь девчонке! Господи, откуда взялись эти пробки в самой середине дня? Куда спешат все эти идиоты? Вы понимаете, что я опаздываю! Пропустите!» - говорила она сама себе слушая на всю громкость Русское радио песню Анне Вески «Вот, новый поворот и мотор ревет…» - Эй, ты, ворона! Куда прешь? Из этого ряда нельзя поворачивать! – Послышался недовольный крик водителя соседней машины. Наталья открыла окно и мило улыбнулась. Конфликт был погашен не успев начаться. Однако непослушные часы все бежали и бежали, приближая неизбежность. Осталось двадцать шесть минут до начала Заседания и соревнований по физкультуре. Зазвонил телефон.

- Наталья Александровна, зайдите срочно ко мне в кабинет, – требовательным тоном сказал председатель Совета, Петр Алексеевич. - Я не могу, я побежала в бухгалтерию. - Как? Я сейчас здесь! - Ой, что-то плохо ловит…Перезвоню… Как назло, Наталье на каждом светофоре был «красный» свет. Тут опять раздался звонок. - Алло! -Мамочка, это я. - Ну что еще? - Скажи только, ты едешь? - Да! - А далеко еще? - Далеко, все, не отвлекай! Вот уже показался перекрёсток, магазин, ларек, сломанные качели, подъезд. - Где ключи? А, вот в кармане! - Наталья с безумными глазами влетела в квартиру, переворачивая все, что ей мешало. – Где же этот чертовый пакет, который я вчера этой «вороне» собрала? Ага! Ну как можно было его в туалете оставить? Увижу, все ей скажу. - Наталья взглянула на часы в гостиной. Осталось восемнадцать минут. - Боже! Почему так быстро бегут эти проклятые стрелки?! Когда она вся мокрая от психологического напряжения села за руль и поехала, опять раздался звонок. - Я не понимаю, Наталья, где Вы черт возьми! Вас нет ни в приемной, ни в кабинете, ни в Зале Ученого Совета, ни где! Члены Совета уже подходят! Начинайте немедленно регистрацию! - Я не могу начать регистрацию, меня нет в университете, но я буду минут через двадцать. -Что!? Да Вы в своем уме? Вы- новый Секретарь Ученого Совета, Вас сегодня утвердят в этой должности, а Вы выкидываете в последний момент черт знает, что?!! Кровь вскипела в венах молодой активной работницы, и она высказала все, что у нее так долго хранилось, оберегаемое тактом и мыслями о будущей карьере. - Вы, Петр Алексеевич, зря на меня кричите. Я это очень не люблю! Я Вам не девочка, не студентка. Все к заседанию готово: и бумаги, и угощение, кстати купленное за мой счет, так как бухгалтерия так и не успела вовремя перечислить мне деньги. Все члены Совета предупреждены, выступления готовы. А я скоро буду. Ну развлеките их пока как-нибудь. - Что, я Вам клоун? Вы меня разочаровали и серьезно. Просто подставили. Перечеркнули все свои подвиги. - Да?! – Переходя на крик продолжала хозяйка красного пежо, сдававшего назад по узкому, забитому автомобилями и снегом двору. – Да это Вы меня подставили! Начислили мне зарплату в сентябре двое меньше обещанного. - Так, приезжай, разберемся после Совета. Тебе придется ответить за свои слова. - Вот и замечательно! - Крутанув руль крикнула Наталья, слегка шаркнув соседнюю припарковавшуюся старую неизвестной марки машину. Недоговорив она бросила телефон. - Вот блин! Наталья остановилась и вышла посмотреть последствия своего ужасного настроения. Царапина на чужой машине была небольшой, почти незаметной. Оглянувшись вокруг и не найдя «живых» свидетелей ДТП она уехала. Как она долетела до школы знает только Бог. Войдя с ошалелыми глазами в раздевалку спортзала она увидела свою дочь… Ксюша была одета в черный симпатичные шорты и белоснежную футболку. - Так, это что? – не понимая ничего спросила мама, который только что со-

вершила свой ни с чем не сравнимый «мамский подвиг». - Ты же мне сказала, что нужно учиться решать свои проблемы самой. Вот я и вспомнила, что у «бешек» тоже сегодня физкультура и попросила форму у Ленки. Она дала. - Ага, а позвонить было трудно? - Я звонила, все время было занято…Спасибо, мамуль, форма мне уже не нужна, - чмокнув в щечку маму сказала радостная дочь, - Ну я побежала. Звонок. Пока! Прижав к себе бесполезный пакет Наталья смотрела в след убегающей дочери. Обессиленная она села на корточки в коридоре и никуда уже не спешила. Глаза заволокло слезами. - Вот так успела, дура! Ей было так нестерпимо жаль это исковерканный день. Одно только радовало: дочь повзрослела. Но тут раздался звонок. Увидев имя Петр Алексеевич, Наталья сначала даже не хотела брать трубку, но все же решилась. - Наталья Александровна! У нас все в порядке. Мы начали заседание с других вопросов. Вы там скоро? – Весело и энергично, как ни в чем не бывало, проговорил председатель Совета. - Да, я в десяти минутах. Ждите. – сухо и строго ответила Наталья.

Тебя здесь ждали Катерина Обштат Джошуа сидел на твердой деревяшке полуразвалившегося стула. Грязные, пятнистые от возраста руки с длинными неровными ногтями упрямо сжимали граненый стакан с виски. Странное сочетание емкости и напитка. Но он не замечал этой странности, стеклянными глазами вглядываясь в посеревшее небо сквозь перекошенный от сотрясений оконный проем. Сделал глоток, обжег закоченелые от холода внутренности. Он вернулся. Но не знал, что возвращаться некуда. Где-то вдалеке все еще слышались звуки выстрелов, где-то на горизонте пылало очередное селение. Нет, сказал он себе, нет. Это лишь салюты и закат. Все закончилось. Войны больше нет. Нет больше страданий. Но израненная душа стонала под толстым покровом пыли равнодушия и изрядным количеством виски. Джошуа закрыл глаза, вернулся в то время, когда окно было ровным, и свет падал сквозь него на деревянный, ныне обугленный, пол, и плясал зайчиками по ныне холодным и влажным стенам, отбиваясь от стекол, охранявших картины, которые так любила писать Маргарете. Маргарете... Еще один судорожный глоток, перебивающий соленый вкус слез, еще один беглый взгляд в кривое окно. Еще одна светлая мысль, заглушаемая неистощимой болью. Он помнил ее с кистью в руках, растрепанную, в одной только ночной рубашке. «Творчество требует свободы», - говаривала она, - «И если бы я могла, разделась бы полностью. Только тогда картина истинно несла бы свободу». И она смеялась. Чистым, искристым смехом, заражающим, радостным. В такие моменты он вынимал карандаш, торчащий из-за ее уха, откладывал в сторону палитру, снимал с нее рубашку, наслаждаясь мягким масляным запахом, которым успевали напитаться ее волосы... Но всё ушло, и творчество, и свобода, и любовь. Остался лишь мрак, освещаемый (как казалось) янтарными глотками жгучего напитка.

Уставший, измотанный собственным горем, Джошуа склонился над стаканом. Замерзшие руки облокотились на остатки стола в попытке поднять изможденное тело, но не удержали. Упершись в край стола, рука соскользнула, и мужчина упал на пол. Ковбойская шляпа слетела с темноволосой головы, закатилась под стол и застыла, словно в немой насмешке. Как будто в полудреме Джошуа протянул к ней руку и почувствовал ладонью заостренный выступ в полу. Пытаясь сконцентрировать взгляд, затуманенный слезами и алкоголем, он приблизился к выступу, из сущего любопытства (или повинуясь действию спиртного) подковырнул ногтем выпуклость. Доска поддалась, и через несколько секунд он вынул ее, скрывавшую спрятанный в полу тайник, из-под стола. Когда-то они вместе с Маргарете специально сделали его для того, чтобы сохранят безделушки - хранительницы счастливых моментов их короткой совместной жизни. Но никаких безделушек Джошуа не обнаружил. Лишь только картина, обмотанная запыленным полотном. Дрожащими руками он размотал холст и затаил дыхание. Оттуда на него смотрела Маргарете. Белое платье оттеняло кофейного оттенка кожу, пышные черные волосы собраны в элегантную прическу, а глаза... эти глаза смотрели на него с сочувствием, будто бы говоря: «Бедный мой Джошуа... как же ты страдаешь». Заливаясь слезами, мужчина прижал к себе застекленное произведение искусства, женщину, застывшую на полотне, словно пытаясь заново почувствовать тепло ее тела. Заходящее солнце кинуло последний луч сквозь изуродованное окно, отскочило от влажной стены, прыгнуло зайчиком на левый нижний угол картины, освещая незаметную подпись, а под ней несколько строчек, написанных ослабевшей женской рукой: «Может быть сейчас ты одинок. Но знай, что тебя здесь ждали».

Отражение Александр Эдвард Ривер Лето 1988 года надолго останется в моей памяти. Солнце нещадно пекло изо дня в день, а температура окружающего воздуха в послеобеденное время, достигала порою девяноста пяти градусов по Фаренгейту. Было начало июля, но, даже несмотря на это, такая жара была аномальной для нашей местности. В последний раз подобное было ещё в далёком 1932 - ом. В том году природа никого не жаловала, лето выдалось необычайно жаркое и засушливое; местные крестьяне и фермеры молили о том, чтобы небо сжалилось над ними, и наконец, послало бы, так всеми долгожданную влагу. Но, за два месяца не выпало ни капли воды. Листья на деревьях начали желтеть как поздней осенью, гибли посевы и люди старались спасти хотя бы часть своего урожая. В начале осени наступила долгожданная пора для всех: пошел дождь. В то время я был ещё совсем ребёнком, хотя мама мне позже не раз рассказывала о том зное. Воздух был сухим, и когда человек стоял возле своего дома, могло показаться, будто находишься посреди пустыни. Я был уже довольно пожилым человеком, и такая жара очень плохо сказывалась на моём здоровье: прихватывало сердце, ломило суставы, да и давление было всегда повышенным. Переносил такие капризы природы каждый по-своему. К примеру, мы с друзьями, собирались под вечер в беседке, у меня во дворе: играли в шахматы, рассказывали друг другу всякие истории, которые когда-либо случались с нами, да и просто чесали языками. Иногда отправлялись немного порыбачить на здешнее озеро, которое находилось не подалёку. Вот и в тот вечер, в своём привычном составе: Джон, Лесли, Роберт и я, со-

брав свои удочки, и прихватив наживку, отправились на рыбалку. Пошли мы пешком. Ехать на машине в такую погоду было бы равносильно самоубийству. Путь пролегал через лес, там у нас была своя тропа, по которой вряд ли ещё кто-то ходил. В лесу было довольно прохладно, но не было слышно ни одной птицы. - Видимо, попрятались от жары, - нехотя, заявил Джон. - Ну, вообще-то, это довольно странно, - поддержал разговор Роберт. - Обычно, даже когда очень жарко, всё равно, заходя в лес, слышишь беспрерывное пение птиц. - Да, разве это так важно, не хотят чирикать сегодня, да и ладно, - сказал я. Мы все рассмеялись, вот только Лесли выглядел не очень хорошо: какой-то угрюмый, круги под глазами. Сказал, что в последнее время высыпается плохо, видимо из-за чрезмерной духоты. Да, до чего же всё-таки в лесу было красиво. Листья на деревьях издавали мерный шелест от лёгкого дуновения слабого летнего ветерка, трава переливалась всеми цветами радуги на маленьких, освещаемых солнцем, полянках. Наверное, лучшее место для приведения своих мыслей в порядок и успокоения от суеты привычных будней. Спустя двадцать минут, мы уже вышли к озеру, и снова ощутили на себе жгучие солнечные лучи. Несмотря на то, что был уже седьмой час вечера, жара так и не сбавила своей силы. Духота была просто невыносимой. Потихоньку, разложив вещи, и устроившись на стволе старого, когда-то поваленного бурей дерева, мы принялись насаживать наживку на крючок. Через пару минут уже забросили свои удочки, и стали ждать клёва. Джон закурил, и сизый дымок от сигареты стал подниматься всё выше и выше, в бесконечность. - Что-то мне сегодня нездоровится, - прошептал Лесли, - тошнит с самого утра, может съел чего-то не того. - Да, на тебе лица нет, дружище, наверное, не следовало тебе сегодня идти с нами, - прошептал я в ответ. Я был обеспокоен его состоянием. Последующие минут десять мы сидели, сосредоточенно наблюдая за поплавками, иногда посматривая на своё отражение в воде перед собой. Боже, до чего же моё было смешным: казалось, что у меня невероятно выпученные глаза, и большие, похожие на жабры, уши. Сам похож на рыбу. Интересно, неужели все мои приятели так «замечательно» выглядят. Повернув голову, чтобы посмотреть на физиономию Лесли, он ближе всех находился ко мне, я обомлел: он сидел так же как и все остальные на упавшем дереве, но провалиться мне под землю, - он не отражался в воде. Да, и ещё раз, чёрт подери, да, вы не ослышались – у него не было отражения!!! Я сидел и молчал, не осмеливаясь заговорить ни с кем из присутствующих, и был настолько поражён увиденным, а точнее не увиденным, что потерял дар речи. Моё сознание никак не могло понять, что происходит. Может, конечно, мерцание солнечных лучей на поверхности воды всему виною. Не поверив своим глазам в первый раз, я снова, украдкой, посмотрел на ровную, как зеркало, водную гладь, но это не дало никакого результата, у моего друга по-прежнему не было отражения. Что же было делать, тайком рассказать всё остальным, но ведь они попросту посмеялись бы надо мной и могли принять за сумасшедшего. Даже, случись всё именно так, и расскажи я им всё, они высмеяли бы меня, я бы не осуждал их. Будучи рассудительным человеком, я впервые в жизни не доверял самому себе, чего уж там говорить о других. Тут, неожиданно, поплавок Роберта стал слегка подёргиваться. Он застыл в напряжении, взявшись одной рукой за свою удочку, и готовый в любой момент по-

тянуть её на себя. Движения поплавка стали более отчётливыми, и привстав, Роберт стал тащить удило. Но рыба, пару раз ударив хвостом по воде, сорвалась. - Что б она сдохла, эта проклятая рыбина, - воспалил он, - нужно было ещё немного подождать. Я почти не обращал на происходящее внимания, думая о том, что со мной только что произошло. Внезапно, тело Лесли изогнулось как у змеи и его чуть не стошнило. - А ну-ка, хватит с тебя на сегодня геройств, - обратился Джон к Лесли. - Давайте отведём его домой, пока совсем худо не стало. Я и Роберт, конечно же, поддержали эту идею. Лесли покорно встал, и взяв его под руки, мы неторопливо побрели домой. Состояние друга действительно вызывало у нас опасения. Я пришёл домой, где меня уже ждал шикарный ужин, приготовленный моей дочерью Наоми. На следующий день я узнал, что Лесли ночью не стало, он умер в своей постели, от какой-то обострившейся хронической болезни лёгких. Так мы потеряли в то лето замечательного и преданного друга, да и просто хорошего парня, готового всегда в трудную минуту подать руку. С тех пор прошло уже немало лет, и потихоньку те события стали сглаживаться в памяти. Я по-прежнему живу в нашем, ничем не примечательном маленьком городке, вместе со своей дочерью. Он ничем не отличается от сотен и тысяч таких же обычных и неприметных провинциальных городков. Не сказать, что жизнь здесь течёт очень уж спокойно, нет, просто не происходит ничего из ряда вон выходящего. На протяжении времени он не очень уж сильно изменился, просто стало больше магазинов, разных салонов, да и мусора теперь несоизмеримо больше. Такие города обычно ничем не выделяются и живут привычной для себя своеобразной и скучной жизнью. Некоторые люди уезжают отсюда, в поисках новой, более перспективной жизни, другие же остаются, чувствуя обреченность: обреченность прожить всю жизнь так ничего и не увидев, не вдохнув жизнь полной грудью. Но, как бы то ни было, это очень маленький городок, с населением всего две тысячи человек и потеря в несколько человек очень значима для него. Род занятий у людей, проживающих здесь, самый разнообразный: кто-то занимает должности в суде или какой-нибудь фирме, другие же имеют свое хозяйство и целыми днями, не покладая рук, трудятся на своих фермах. Природа в нашем городке тоже ни чем не выделяется, хотя летом и осенью здесь довольно красиво. Единственной достопримечательностью, наверное, является городской парк. Здесь я часто гулял в детстве: мне нравилась уединенность и спокойствие, в котором я пребывал, расхаживая вдоль узких асфальтированных тропинок, начавших разрушаться под воздействием времени. Я очень любил тишину, любил оставаться наедине с самим собой и погружаться в самые невероятные размышления о себе самом и обо всем мире в целом. Тишина прекрасна: она таит в себе много таинственного и неизвестного. Иногда она может нам многое рассказать, но прислушаться к ней и понять ее, может далеко не каждый. Шелест листьев и нежное мерцание солнечного света одухотворяют, успокаивают мысли и противоречивые желания. Рыбалка, с некоторых пор, снова стала для меня неотъемлемой частью жизни. Вот только рыбачить приходиться одному. Мои прежние друзья разбрелись кто куда. Джон уехал, и живёт сейчас у родственников в соседнем штате. Роберт, после того, как вследствие замыкания сгорел дотла его дом, тоже переехал и живет сейчас где-то в Неваде. Он там купил на свои сбережения чудный маленький домик. Ино-

гда звонит мне, не забывает своего друга. Вчера дочка захотела сходить со мной на рыбалку. Был несказанно рад такому интересу к моему занятию и с удовольствием взял её с собой. Я сделал лавочку у озера возле воды в 91-ом, как раз на месте того, уже давно сгнившего дерева. Мы сидели, наслаждаясь закатом, как вдруг, я, посмотрев в воду, снова ужаснулся: у Наоми, также как и тогда у Лесли, не было отражения! По пути домой в лесу не было слышно ни единой птицы. Дочери, конечно, ничего не рассказал, чтобы не напугать её. Сейчас я и сам жутко напуган, зная, чем это может закончиться. Всю ночь не могу сомкнуть глаз и сижу в полной тишине и смятении в кресле у себя на веранде. И молю Господа о том, что бы всё не повторилось.

Исповедь праведных Александр Эдвард Ривер Выгоревшее дотла поле надежд. Вечные скитания обезумевшего слепого глупца, наощупь пробирающегося сквозь бурный поток тусклого зимнего пейзажа; неоновой атмосферы холода и равнодушия. Один во всём мире, с множеством личностей, запертых в одном теле. И ни единой души рядом. Горькая пелена непонимания и режущая боль, пронизывающая одинокое разбитое сердце. Покинутый смертными людьми и вечностью лазурных небесных облаков. Тень, застывшая в глубинах мрачного городского движения. Обречённый, кричали ему вслед. Не осознавая того, что и такие как он, тоже хотят ощущать себя живыми, радоваться робко зарождающемуся нежному весеннему цветку, искренне смеяться и любить. Разве вправе кто-либо лишать его всего этого. Сам ли себе он царский идол и миру своему внутреннему или же на всё скорбная воля их. Они ли - вершители трагических судеб, подобных ему, способные загубить уставшую обездоленную душу. Нет. Это неправильный и глубоко порочный путь мирского бытия. Извилистая дорога самообмана. Тёмная тропа, ведущая вдоль ночного дремучего леса. Не вправе одни устраивать нелепый суд над другими, не постигнув глубину их ада. И пока мир людской не окунулся в огненную лаву подземного огня, не должны грешники исповедовать праведных.

Чернила, пролитые на бумагу Александр Эдвард Ривер Только когда забываешь о времени, приходит настоящее вдохновение. Именно тогда ты становишься свободным от всего, и бескрайний поток мыслей проникает в каждую клетку мироздания. Теперь ты способен вершить, тобою же придуманные судьбы, даже не задумываясь о последствиях, и носишь гордое имя писатель. И все и всё подвластно твоему взору… Чего можно ожидать от человека, который настолько предсказуем. Навер-

ное, ничего, ведь каждое его действие является приближённой копией предыдущего. Где же его фантазия, спросите вы, где же его стремление к познанию чего-то нового, неизведанного. Приходит время для осознания того, что он вовсе лишён этих качеств, его чувства притуплены, как кусок сгнившего дерева, неспособный дать побеги. Он расчётлив, но не в состоянии рассчитать даже статьи своих расходов, весьма начитан, но с детства не прочитал полностью ни одной книги. А зачем? Ведь его мир слишком мал и тесен для новых знаний. Ведь для того, чтобы узнать что-то новое, он должен выбросить что-то старое. Этого он делать не хотел. Он жил воспоминаниями. Воспоминаниями о беззаботном и радостном детстве, о задумчивых прогулках по хвойному лесу в юношестве. Это всё держало его на плаву, не давая сойти с ума и достигнуть той грани, которая отделяла его от того, чтобы разбавить прекрасное пение утренних птиц выстрелом в висок. Чего можно было ожидать от создания, считающего себя человеком, но не являющегося им. Он выглядел как человек, он, так же как и все писатели, стучал по клавишам своей печатной машинки в духоте ночи, разумеется, в те дни, когда был обременён вдохновением. Во время этих бессонных ночей его сознание отключалось, давая выброс не утихающему потоку мыслей, не всегда хороших и добрых. Но ведь у творческой личности не может быть по-другому. В последнее время всё больше проявляется в нём что-то зловещее. Неудержимое, словно зверь, готовый в любое мгновение разорвать цепь, на которую его когда-то давно посадили. Одиночество и безразличие ко всему, что происходило вокруг, порою пугали его. Мыслям не за что было ухватиться, невозможно было обрести равновесие: ту основу, которая блуждала где-то рядом, но никак не хотела подчиниться. Его пугал окружающий мир.

Социофобия Александр Эдвард Ривер Пленённый нуждой, я больше не могу находиться в этом жестоком, лживом, выгоревшем мире. Мире, в котором одному всё дано в избытке, другой же, не всегда может утолить обычный физический голод, не имея ни крова над головой, ни каких-либо ничтожных средств к рутинному существованию. Другими словами не имея ничего. Двигаться дальше по жизни, всё равно, что идти по ещё незастывшему бетону, чувствуя, что какая-то непреодолимая сила тащит вниз. И ты утопаешь всё глубже в этом вязком омерзительном "болоте", где каждый шаг может оказаться последним. Вокруг темнота, слышны непонятные шаги, где-то там, в отделении. Там, где я сейчас нахожусь холодно и сыро. Чувствуется приторный запах плесени, чем-то напоминающий запах старых, пожелтевших от беспощадного времени книг, переплетающийся с мерным звуком капель воды, стекающих с холодного липкого потолка. Судя по тому, что предстаёт моим уставшим от темноты глазам, это какой-то заброшенный подвал. Позабытый даже небесами. Вспыхивает назойливая, сверлящая виски мысль: что я делаю в этом странном проклятом месте? Как я попал сюда? Тишина мыслей и путаность того, что ранее являлось сознанием. Вдруг пришло озарение. Осознание того, что впереди больше ничего нет, что там лишь одна гнетущая душу пустота. И один вопрос: а разве стоит всю оставшуюся "жизнь" продолжать слепое движение в никуда?".

Старый мир Морозова Ирина Чай остывал. Унылый затяжной дождь надоедливо стучал в окно. Он начался вчера вечером, шел всю ночь и не собирался прекращаться в это утро. Сырой воздух заползал под свитер. Было зябко. “Надо закрыть форточку”, – подумала Вика и не двинулась с места. Чай остывал. Он был налит в изящные чашки, белые с голубыми незабудками по краю и тонкими золотистыми веточками по низу. В резной деревянной хлебнице лежали булочки, присыпанные сахарной пудрой, пахнувшие ванилью и корицей. Рядом тонко нарезанные ломтики сыра на белой тарелке, подтаявшее сливочное масло в масленке, на синей и желтой тарелках уже совсем остывший омлет. Вика куталась в плед. Чай остывал. Вика держала в руках чашку и чувствовала, как уходит из нее тепло. Уходит сквозь пальцы, дальше, в стылый воздух кухни, пытаясь его согреть. Но чашка маленькая, а насыщенное дождливой влагой пространство велико. И тепло бесследно растворялось во влажной прохладе. Вот так же рассеялось все тепло ее души. Рассеялось и забылось. Забылось всеми и даже ею самой. А может быть его и не было? Может это она только думает, что было, а на самом деле… Чашка в руках уже совсем холодная. Руки стынут. Вика пыталась вспомнить то тепло, которое совсем недавно держала в руках. Сначала оно обжигало и приходилось держать чашку за ручку. Затем, быстро, очень быстро, стало терять свою силу. Еще недавно она была очень теплой, такой теплой, что успела ненадолго согреть холодные руки Вики. Но руки Вики не удержали это тепло и чешка чая не удержала свое тепло. Сейчас белый фарфор холоден и безразличен. Вика глянула на стол с завтраком. Он опять заставляет себя ждать. Но Вике уже безразлично. Она устала от пасмурного зябкого холода их отношений. Когда этот холод пробрался между ними, Вика не заметила. Просто их чувства остывали медленней, чем чашка чая, и потому незаметней. Вика ковырнула вилкой холодный омлет. Пожевала бездумно, не чувствуя вкуса, не испытывая желания, напряженно прислушиваясь к тишине в соседней комнате. Тишина та была такой же напряженной, как и ее слух. Это хуже, чем одиночество. Так можно и с ума сойти. Надо что-то решать. Вика резко встала. Выкинула остатки омлета в мусорное ведро. Два красных стула в ее шоколадно-бежево-белой кухне сейчас неприятно резали глаз. Эти стулья были их первой совместной покупкой. Вика вспомнила, как они оба одновременно указали друг другу на них в магазине. А потом долго и радостно смеялись над этой спонтанной одновременностью. Эти стулья переезжали с ними с одного съемного жилья на другое. Пока не оказались наконец в их собственной квартире. Они пережили не один ремонт, не одну смену интерьера. Два года назад, когда дочь уехала учиться в другой город, Вика затеяла очередной ремонт. Кухня получилась теплой и немного расслабленномеланхоличной. Коричневые тона щедро разбавлялись белым. И эти вкусные молочно-шоколадно-кофейные оттенки взбадривали ее ранним утром и успокаивали поздним вечером. Два красных стула были единственными яркими пят-

нами. Их Вика так и не решилась тогда выбросить. Но в последнее время они раздражали ее все больше и больше. Они резали глаза своим вызывающим цветом, они напоминали о том, что давно прошло, или … или чего и не было вовсе, … а может и было,… но было лишь иллюзией. Между ними уже давно не было того единства, едино-душия, с которым они тогда выбирали их. Они давно уже ни о чем не разговаривали по душам. Всё так, какие-то бытовые разговоры, необходимые, вынужденные, не сердечные, не теплые, соединяющие их лишь где-то на поверхности бытия, а внутри разъединяющие все глубже и глубже. Их совместное внутреннее пространство, огромное в самом начале, с годами съеживалось, как шагреневая кожа, пока не исчезло совсем. Как, когда и почему это случилось, Вика не понимала. Только непонятная тоска, время от времени захватывающая ее душу, предупреждала об изменениях. Но сначала она была мимолетной и недолгой и Вика предпочитала отмахиваться от нее. Потом стала посещать ее все чаще и чаще. И Вика пыталась сбегать от нее. И вот теперь она ее догнала и стала почти постоянным фоном ее жизни, как слабая ноющая зубная боль, с которой можно сжиться, но которая не дает о себе забыть. И вот сегодня эта боль заполнила ее всю, до предела. Все. Хватит. Нет сил терпеть. Вика резко повернулась. Вышла из кухни. Плащ, зонт, телефон в карман, ключи, … и вот она на улице. Ветер швырнул в лицо пригоршню дождя. Капюшон на голову. Щелчок, раскрытый зонт немного прикрывал от прямых капель, но не спасал от разлитой в воздухе стылой влаги. *** Дождь давно кончился, выглянуло солнце, а Вика все шла под зонтом, погруженная в себя. Наконец что-то выдернуло ее из собственных переживаний. Она встала, свернула зонт, огляделась. Вокруг был парк. Она стояла на дорожке, посыпанной мелким серым гравием, абсолютно сухой. Сухой была и трава на газонах, и листва деревьев и кустарников. Дождь остался в другом мире, здесь светило солнце и было необыкновенно и непривычно тихо. Тревожно забилось сердце. Вика не могла понять, что это за место и как она здесь очутилась. Что-то знакомое и в то же время незнакомое было в окружающем ее пейзаже. Она пошла по тропинке, настороженно осматриваясь. Стало жарко и Вика сняла плащ, а затем и свитер. Чем дальше она шла, тем пронзительней становилось чувство узнавания. Она здесь была, несомненно, … но когда это было? … и где это место?... Очередной поворот тропинки. Деревья расступились, между ними блеснула вода. Вика замерла. Она вспомнила. Это место, где они впервые встретились с Олегом. Она помотала головой. Не может быть. Тот парк, тот пруд остались в далеком городе их юности, где они оба учились в разных институтах, а в том парке любили готовиться к летней сессии. И все же она не могла ошибиться. Это был тот парк. Тот … и в то же время не тот. Вика свернула с дорожки и пошла прямо по траве между кустарников и деревьев. Идти было легко. Трава и деревья оказались аккуратно подстрижены, слишком аккуратно. Эта тщательная аккуратность пугала и настораживала. Кто это сделал? И как это возможно: подстричь столь четко и точно огромные пространства парка? Она вышла на берег озера. У самой кромки воды стояли два красных стула. По гладкой зеркальной поверхности плыли лебеди. И тут на поверхности озера возник глаз. Черный зрачок стал втягивать Вику в себя. Ей стало нехорошо до тошноты, до отвращения. В какой-то миг все сделалось мутным, рас-

плывчатым. Затем прояснилось. И Вика увидела … себя на берегу того самого озера в той самой далекой юности. Она была не одна. Олег был рядом. Они сидели спиной друг к другу, каждый со своим учебником на коленях. Но не читали их, а смотрели на мир вокруг, на поляны полные ромашек и васильков, на разросшиеся кусты сирени, на гибкие ветки ивы, без ветра покачивающиеся над водой. Вот Вика повернула голову в сторону Олега: “Мы с тобой построим свой мир”. “Построим”, – откликнулся он. “И он будет прекрасней этого”, – продолжила Вика. “Согласен”, – засмеялся Олег. Снова тошнота подкатывала к горлу, … нет, просто подкатывала. Вика не чувствовала своего тела, но чувствовала тошноту. Когда Вика снова взглянула на берег, их с Олегом там уже не было. А мир вокруг стал неуловимо меняться. Настолько неуловимо, что она не замечала, что же именно происходит, просто чувствовала, что что-то происходит. Наконец заметила. И то, что она заметила, ее напугало. Исчезали цветы, подравнивалась трава, выстригались кроны деревьев. Зеленый мир вокруг становился гладким, прилизанным и обезличенным. “Нет. Я не хочу все это видеть”. Вика пыталась закрыть глаза, но не могла. Она была зрением, только им. И вынуждена была смотреть. “Кто это делает?” Глаз выискивал, выискивал, кто лишал чудесный мир его индивидуальности. И нашел,… увидел… Там, среди деревьев, ходила женщина с садовыми ножницами, граблями, газонокосилкой и стригла, вырывала, выламывала. – Не надо. Хватит. Зачем ты это делаешь? Женщина подняла голову. Это была она, она сама, Вика. – Мир старый. Надо убрать все умершее и заменить новым. Вика поняла, что отмершие трава и деревья заменяются искусственными. – Но это неправильно, так не должно быть. У тебя поэтому ничего не получается. Вика снова взглянула в свои глаза. – Я что-то должна была еще сделать, но забыла. Взяла садовые ножницы и пошла к следующему дереву. А чудовищно выстриженные деревья открыли рты и крикнули: “Свободна! Свободна!” *** Олег услышал, как хлопнула дверь. “Ушла”, – с облегчением подумал он. Встал, пошел на кухню. Было холодно, в открытое окно хлестал дождь. Он закрыл окно. Завтрак остыл. Олег съел холодный омлет, выпил холодный чай. Так же холодно было внутри. Красный стул напротив был пуст и раздражал взгляд своим ярким цветом. Еще только утро, а делать уже ничего не хочется. Неделю как вернулись из отпуска, а словно не был там лет пять. И все-таки надо работать. Олег встал, глянул в окно и замер, изумленный. В небе висело огромное ухо. Можно конечно было бы списать это все на причудливую игру облаков. Но с вечера небо было плотно задернуто почти однородным серым покровом. И вот сквозь него просунулось белое ухо. Чертовщина какая-то. Олег тряхнул головой, протер глаза. Он стоял на берегу озера. Пугающая тишина и искусственная правильность подстриженных деревьев и травы насторожили его. От привычной кухни остались только два красных стула, стоящих друг против друга. По ровной глади озера плыли лебеди. Олег вгляделся. Нет, это то же самое белое ухо по спирали втягивает его в себя. Олег пытался сопротивляться спиральному вихрю,

но тот легко оторвал его от берега и стал втягивать в узкую черную воронку. Тишину разорвали шорохи, шумы, потрескивания, тихие неразборчивые голоса. Звуки все приближались и приближались. Наконец Олег стал разбирать слова: “Я чего-то забыл. Я чего-то забыл. Я чего-то забыл”, – твердил чей-то знакомый голос. Олег вслушивался, пытаясь вспомнить, чей это голос. Постепенно шумы, шорохи и трески стали затихать, остался один голос. Это был его голос. “Да ничего я не забыл”, – зло подумал Олег. “Забыл! Забыл!” Откуда-то из черной глубины к нему двигался низкий и мощный звук. “Забыл!” Звуковой удар, словно пробку, вытолкнул его из воронки. Он снова стоял на берегу, в тишине, среди странной полуискусственной, полуживой зелени. По озеру без шума и плеска плыли лебеди. И он вспомнил, все вспомнил, сразу все. Лебедь напротив него встрепенулся. Захлопал крыльями-руками. Зеленые деревья открыли свои огромные рты: “Свободен! Свободен!” *** Вика с ногами сидела на диване. Радом на журнальном столике в чашке с голубыми незабудками по краю и тонкими золотистыми веточками по низу остывал чай. Стукнула входная дверь. Вика не пошевелилась. В комнате был небольшой беспорядок. Но и это ее сейчас не беспокоило. Она ярко и живо вспоминала, как мечтала о журналистской карьере и о книге, возможно не одной, в которой соберутся интересные, непременно интересные, собеседники и события ее очерков и репортажей. Рождение дочери, забота о доме, работа в случайных далеких от журналистики организациях плотным слоем рациональных убеждений прикрыли ее мечту. А сегодня ей почему-то удалось вырваться из их сковывающих объятий и выскользнуть на поверхность сознания. Олег прошел на кухню. На столе и в мойке грязная посуда. Открыл холодильник, достал колбасу, сыр, сделал бутерброды и, жуя на ходу, пошел в кабинет. Сел за стол и тупо уставился в экран компьютера. Там висел проект очередной рекламной презентации. Как всегда срочной. И как всегда необходима была особая креативность, чтобы удержать подольше богатого клиента. Олег давно тихо ненавидел свою работу. Она давала деньги, но отнимала живой жар интереса, выхолаживала душу. А ведь он… “Свободен”… что-то мелькнуло в сознании. Он машинально подошел к книжному шкафу и достал толстый том с верхней полки. Посыпались какие-то папки и бумаги, грудой лежащие на книгах. Что это? Олег взял первую папку. Сердце кольнуло тонкая длинная игла воспоминаний и оно сладко заныло. Это были ксерокопии их последней студенческой археологической экспедиции. Как много они тогда раскопали неожиданного и ценного материала. И Олег вспомнил, … он вспомнил, с каким интересом разбирал и изучал эти материалы. Его азартная душа чувствовала, что здесь возможны новые неожиданные открытия и богатый вклад в археологию и историю. Но для обеспечения семьи нужен был стабильный и приличный заработок. И папки с археологическими материалами передвигались по книжным полкам все выше и выше, пока не оказались среди тех книг, которые он годами не снимал с полок. Он закрыл проект рекламной презентации и набрал в поисковике название места, где провел все свои полевые практики. Вика допила холодный чай. Открыла ноутбук. Загрузила Word. Написала: “Старый мир”.

Сверхъестественное: новые приключения Мария Гамиева Он медленно открыл дверь машины, и так же медленно вышел из нее, словно специально хотел поиздеваться над ней. Отойдя на пару шагов от машины, он встал посередине дороги, Мрак сделала то же самое, и как фильмах про ковбоев, они стояли и смотрели друг на друга. Он демонстративно поднял руки, перед собой, и разорвал наручники как нитки. Дин хотел рвануть к сестре на помощь, но Сэм ухватил его за руку, не дав ему этого сделать. Дин сердито взглянул на брата, тот покачало головой, дав понять, не стоит пока этого делать. - Я говорила тебе, чтобы ты бросил это дело! - говорила Мрак, два хвоста нервно виляли из стороны в сторону. - Они всего лишь, пешки в моей игре! - ухмылялся Марганус. - Какую и с кем ты ведешь игру? - А то ты не знаешь? - хладнокровно отвечал Марганус. - Сэм, ты не в курсе, что вообще происходит? - шепотом спросил Дин брата. - Начинаю немного догадываться! - не отводя глаз от сестры и Маргануса, отвечал Сэм. Мрак слышала, о чем они говорят, кинув лишь косой свой взгляд на них, но выдавать их Марганусу не стала. - Ну, так давай поделись своими догадками! - легонько толкнув брата в плечо, говорил Дин. - Помнишь ту запись хранителя, которую мы нашли у нас! - говорил Сэм, переводя свой взгляд на брата. - Ну и! - Так вот, все то что там описано, правда, и тот демон, что внутри Мари, знаком с тем ведьмаком! - делился своими догадками Сэм с братом. - Очешуеть! -удивился Дин. - Кусотарэ (Дебилы), тоже мне хранители! - шепотом сказала Мрак, так чтобы Марганус не услышал. В это время пока Мрак и Марганус препирались, а братья выясняли правду. Клэр словно солдат по-пластунски, доползла до машины Дина, выглянув из-за нее, убедившись, что на нее никто не смотрит, быстро перебежала за спиной Маргануса к братьям. Мрак видела ее, но не стала ее выдавать. - Чего вы тут расселись, сделайте что-нибудь! - запыхавшись, обращалась она к братьям. - Ты предлагаешь, выскочить выпустив все пули в него? - возмущенно говорил Дин. - Ну, хотя бы это, а не сидеть тут как два истукана! - отдышавшись отвечала Клэр. - Ты не забыла, что было в машине, когда я выстрелили в него пусть и случайно? - вопросительно подняв бровь, говорил Дин. - И, что с того! - стояла на своем Клэр. - С того, что это бесполезно! -Хватит вам, успокойтесь! - успокаивал их Сэм.

100

- Тогда он тебя видел, надо зайти со спины! - настаивала Клэр. - Угомонись, хоть раз не лезь, если хочешь остаться в живой, мы не знаем на что они оба способны! - ухватив за руку Клэр, которая уже хотела рвануть к Марганусу, злился Дин. - Отпусти, ты мне не отец, чтоб указывать, что мне делать а, что нет! отдернув руку, грубо ответила Клэр. - Ну хоть в чем то этот Кусотарэ(Дебил)прав! - шепотом говорила Мрак. Клэр конечно же не послушала Дина, и подкралась с Марганусу, она резко выхватила пистолет, который стащила у Дина и на ставила на него. Мрак видела это, Клэр всегда ее бесила своим видом, она не стала молчать и выдала ее: - И ты думаешь у тебя получиться? Марганус медленно повернул свою голову, своими глазами он смотрел словно сквозь Клэр, от чего у нее пробежали мурашки. - Не на того наставила, радость моя! - говорил он, делая пару шагов в сторону. -Не указывай мне! - отвечала Клэр, ее рука немного дрожала. - О, я вижу, ты не уверена, тому ли ты угрожаешь? - подтрунивал он над Клэр. - О чем ты? - О том, что с тобой сделала она! - указывая на Мрак, говорил Марганус. -Тикусё, чего ты добиваешься? - возмущенным тоном говорила Мрак. - Ха, а то ты не знаешь? - ухмылялся он в ответ. - О чем вы? - спросила Клэр. Дин и Сэм были удивлены происходящим, так не могли понять, что вообще происходит между ними. - Клэр, не слушай его, брось пистолет и уходит отсюда, и мы тебя не тронем! - просила ее Мрак. - Да ладно тебе, Мрак, ведь это так забавно, открывать правду людям о тебе! – насмешливо сказал он. - Хватит, мне надоело вас слушать, давай уже говори, что ты там хотел сказать! - перешла на крик Клэр. - Не смей этого делать, тварь! - злилась Мрак. Он, конечно же, не послушал ее, его лицо расплылось в довольной ехидной улыбке. -Ну, давай не тяни! - настаивала Клэр. - Я же говорил, что могу помочь тебе, детка! - потирая руки, сказал он. -Я тебе не детка, помощь мне точно твоя не нужна! - говорила Клэр, ее рука в которой был пистолет перестала трястись. -Ты уверена? Как на счет твоей памяти? - делая шаг к Клэр, говорил он. -У меня все в порядке с памятью, причем здесь это вообще? - не понимала пока к чему клонит этот ведьмак, говорила Клэр. -Ведь она, стерла пару моментов связанных с ней! - ехидно отвечал он. - О чем это он, ты что-нибудь понимаешь вообще? - обратился Дин к брату. -Неа! - отвечал ему он. -Не слушай его, он врет! - крикнула Мрак, чтобы остановить Маргануса. - Да неужели, Мрак, чего ты боишься, что они увидят твое настоящие я? ерничал Марганус. -О чем ты? - обращалась Клэр к нему. -Мда, какие же вы, все таки люди, иногда тупые, короче, она стерла твою память о....! -Кусо, ты не посмеешь этого сделать! - не дав договорить ему, злилась

101

Мрак. Он кинул холодный свой взгляд на нее, и ее возражение, произнес какое-то заклинание на латыни, щелкнул пальцами. Клэр вдруг почувствовала резкую боль в висках, она ухватилась руками за голову и закрыла глаза от боли, которая образовалась. И словно куски пазла к ней вернулись те воспоминания, которые стерла ей Мрак, о потустороннем мире и о последнем разговоре между ними, в ее комнате. Открыв глаза, она обозленным взглядом посмотрела на нее. - Ты, ты тварь, как ты посмела сделать это со мной? - наставляя пистолет теперь на Мрак, злилась Клэр. -Не ты первая не ты последняя, с кем я это проделывала! - холодным тоном отвечала Мрак. -Я поверила тебе, а ты так поступила! - делая два шага к Марк говорила со злостью Клэр. Мрак лишь рассмеялась ей в ответ, Марганус стоял и довольно наблюдал за происходящим, братья сидели в недоумении. -Хватит ржать! Заткнись! - возмущалась поведением Мрак Клэр. -Давай, давай, стреляй в нее, ты же видишь, ей плевать на тебя! –подстрекал Марганус. -Клэр, не делай этого, пожалеешь ведь потом! – крикнул Дин. Но она его не слышала, внутри все клокотало от злости, Мрак продолжала смеяться, ее смех был холодным и каким-то мрачным. Клэр не выдержала и спустила всю обойму в Мрак. Пули застыли в воздухе в паре сантиметров от Мрак, она перестала смеяться в тот момент когда, услышав когда Клэр только собиралась нажать на курок. Она стояла уже молча и смотрела сквозь застывшие пули на Клэр, которая была поражена увиденным. Мрак слегка наклонила голову в левую сторону, и пули одна за одной осыпались на асфальт, она смотрела на нее холодным, пустым и безразличным взглядом. -Атодэ какой шимасу ё (Ты пожалеешь об этом)! - металлическим голосом сказала Мрак. Она взмахнула правой рукой, и возникшая прозрачная рука подхватила Клэр, и подняла над асфальтом почти на пол метра. -Оооо, это что-то новенькое! - хлопая в ладоши, воскликнул Марганус. -СлэпДок! - сказала Мрак, и попустила руку вниз. Прозрачная рука с высоты прижала Клэр к асфальту. Марганус словно малое дитя захлопал сильнее в ладоши, Клэр сильно ударилась головой. Когда прозрачная рука исчезла, Дин подбежал к Клэр, проверить как она. Она жива, но была без сознания, образовавшаяся рана кровоточила. Дин зло взглянул на Мрак. - Не смотри на меня так, ты предупреждал ее об этом! - отвечала ему Мрак. - Забирай ее, и проваливайте пока вам не досталось! - Ну, вот ты и показала свое истинное лицо!- ехидно говорил Марганус. -Урусай(Заткнись), Ямэро (Остановись)! – зло плевалась Мрак. - Ой, ой, мне прям так стало страшно! – усмехнулся он. Поняв, чего конкретно добивается Марганус, что битвы с ним не избежать, и в ней могут пострадать эти трое людей, поняв, что они стали ей не безразличны. Пару веков назад ей бы было глубоко наплевать на их жизнь, но сейчас было совсем по-другому, она впервые начала переживать за них. Кинув взгляд на Дина который держал на коленях голову Клэр, на Сэма который клочком своей рубашки зажимал рану. - Дин, я знаю, что ты меня слышишь, я прошу тебя, забирай Сэма и Клэр и как можно дальше уходите от сюда, я в паре метров оставила ее машину, за твоей

102

постараюсь приглядеть, за целостность правда не ручаюсь, я отвлеку на себя Маргануса! - говорила мысленно Марк, не отводя взгляда от Дина. -Но, почему я не могу уехать на своей? – вдруг услышала она в голове вопрос брата. - Как видишь она стоит равно по середине между мной и Марганусом, я не думаю, что он даст вам спокойно дойти до нее, и тем более уехать, так что у вас только один пока вариант, уйти как можно не замеченными! - так же мысленно отвечала она брату. -Хорошо! - согласился он. Когда ребята аккуратно взяли Клэр, и пошли назад, "Мари" постаралось отвлечь внимание Маргануса, который и так все это время не отводил от нее взгляда. - Я, последний раз повторяю, бросай ты это дело, ты не ровня мне! говорила Мрак, отвлекая на себя еще большее внимание Маргануса. -А я тебе говорил, что ты, заблуждаешься на мой счет, у меня было предостаточно времени, для подготовки к этому дню! - самоуверенно говорил он. - Я одного, не могу понять, ты какого лешего так долго ждал, мог раньше расквитаться со мной, нет, тебе надо было выбрать именно, этот город и это тело! - говорила Мрак. Сэм и Дин не слышали этого разговора, они шли по оврагу, который был вдоль дороги, пока не решались выходить из него. -Тебя, очень сложно вычислить, ты каждые 500 лет меняешь свой сосуд! делая два шага вперед говорил Марганус. Но он не догадывался, что раз в 100 лет, Марк вместе со своей второй половиной Коу, оказываются в одном теле. И что именно сейчас она не одна в теле Мари, что внутри сознание Мари и ее светлая часть Коу. -Ну, уж извини, мне надоедает, ходить в одном и том же! - ехидно отвечала Мрак. - И когда же ты узнал, что я здесь? - Ха, я ведьмак не забывай, нашел с помощью заклинания, но не знал в чьем ты теле! - складывая руки на груди, говорил Марганус. -И поэтому, решил убивать шахтеров, чтобы привлечь мое внимание? -она вопросительно подняла бровь. -Ага! -Ты, Кусотарэ, или прикидываешься им, а если б я была не в этом теле? -Эта не твоя забота, привлек же твое внимание? -Ты меня достал! Она почувствовала, как злость начала подкатывать, она подняла левую руку вверх и произнесла: -Ураган Молний! В небе откуда ни возьмись появились молнии, и начали ударять в Маргануса, сначала рядом с ним ударило пару молний, затем и вовсе начали бить в него. Это видели и ребята, когда укладывали Клэр на задние сиденье машины Мари. Они насчитали ударов 100-150, они били то в одно место, то в другое, иногда и в оба места сразу, они оба поняли, что это начали свое сражение Мари и Марганус, но кто из них именно запустил молнии, они не знали. - Черт, где Кас, когда он нужен, как получил обратно крылья, не соизволил навестить, даже не звонил не разу! - садясь за руль говорил Дин. -Ну может, он занят? – предположил Сэм. -Чем, изучение новых техник полета? - язвил Дин. -А что, разве бывают такие техники? - раздался голос Кастиэля рядом с Дином, тот от неожиданности подпрыгнул на месте. -Блин, Кас, ты хоть раньше звонил, а сейчас появляешься без предупрежде-

103

ния, я отвык от этого, до кондратия так доведешь! - отвечал он ему. - Кто такой кондратий? - удивлялся Кас. - Никто, это фигура речи такая! Ты где был? - отвечал за брата Сэм. - Да то там, то сям, в странах разных был, куда раньше мечтал попасть, и так увлекся, что забыл про телефон! – улыбаясь, отвечал он. - Лягушкой путешественницей заделался, куда нам, до тебя, ведь у нас тут возможно очередной апокалипсис назревает, а он по странам летает!- злился на друга Дин. -Ты это о чем, что произошло? - удивлялся Кас. - И что с Клэр? -Да ничего страшного, упала, жить будет! - врал другу Дин и вышел из машины. Он хотел рассказать о произошедшем, но удары молний, которые раздались вновь отвлекли их, их свет был таким ярким, что казалось даже он ослеплял глаза. -Это что за фигня? - спросил Кас. -Это, как бы тебе сказать! - потирая затылок, говорил Сэм. -Кас, ты только не принимай все близко к сердцу! - беря за плечи друга говорил Дин. -Ну говорите, уже как есть, вечно вы тяните резину! - обращался Кас к братьям. -Короче, помнишь тот рассказ хранителя, что мы нашли у нас?-вздыхая говорил Дин. -Ну и, причем тут он? -Так, описанный в нем демон Кицунэ реален, он сейчас находится в теле нашей сестры, и там где ты видел молнии, она сражается с выжившем ведьмаком! отвечал Сэм. - Очешуеть! - удивился Кас. - Эй, это моя фишка так говорить!- говорил Дин. - Как вы могли ее бросить там одну! - словно не слыша Дина, говорил Кас, не отводя взгляда от того места где ударяли молнии. - Она сама попросила нас уйти! - отвечал Сэм. - Что ты хочешь этим сказать? - То, что она сама справиться! - отвечал Дин. - Не будь так уверен, ей нужна помощь, она еще не умеет пользоваться совей силой! - говорил Кас, и хотел уже было исчезнуть, но Дин ухватил его за руку. - Угомонись, я верю в нее, что она справиться сама! -Да, Кас, я пожалуй тоже соглашусь с Дином, Мари или кто она сейчас справится! - облокачиваясь на капот машины говорил Сэм. -Вы, как хотите я не могу стоять тут и ничего не делать! - сказав это Кастиэль исчез. -Кас, Кас, идиот! - возмущался Дин. Когда последняя молния ударила рядом с Марганусом, он упал на колени, и тяжело дышал, на лице и теле появились ссадины, тонкая струйка крови потекла по его щеке, он вытер ее, поднял голову, чтоб посмотреть на Мрак. Она стояла и смотрела на него пустым взглядом, что разозлило его больше. Он собрался с силами, привстал его слегка качнуло в строну, но о устоял на ногах. -Весмарити ту санти! - произнес он, направив одну руку на Мрак. Он лишь ухмыльнулась его очередной никчемной на ее взгляд попыткой, причинить ей вред. -Весмарити ту санти! - повторил он, почти крича. Мрак вдруг почувствовала, что не может сдвинуться с места, она дергалась, чтоб сделать хоть один шаг, но у нее ничего не выходило, это злило ее. Марганус не переставал повторять свое заклинание, через пару минут Мрак почувствовала,

104

как на нее начинает давить что-то с верху, прижимая к земле. И она постепенно начала опускаться на колени, потом и вовсе ее придавило к земле. Голова была словно свинцовая, она не могла ее поднять, на все тело словно давил большой компрессор. Спустя пару минут ей удалось немного поднять голову, как раз в тот момент, когда белый свет со свистом ударил в Маргануса, и он отлетел пару метров вперед, в печатавшись в дерево. Мрак сразу почувствовала облегчение, свинцовая тяжесть, которая давила на нее испарилась, она постепенно начала подниматься, она хотела и сама его остановить своей рукой, но этот свет опередил ее, она обернулась назад, чтобы посмотреть кому принадлежит этот свет принадлежал. От заклинания Маргануса, и оттого что она резко встала, у нее начала кружиться голова, в глазах появился туман. -Ты, как, с тобой все в порядке? - спросил знакомый голос, но образ пока был расплывчат. -Да, но все кругом ходуном ходит! - машинально ответила она незнакомцу. Когда все перестало плыть перед глазами, она увидела, перед собой Кастиэля, который смотрел на нее обеспокоенным взглядом. -Это ты, какого черта ты тут делаешь? - рявкнула она. -Я пришел тебе помочь! - отвечал ей Кас, не обращая внимания на ее грубость. -Мне не нужна твоя помощь! - вставая, продолжала грубить она ему. -Что с тобой, с последней нашей встречи ты изменилась! - говорил, Кас, он не мог понять почему Мари груба с ним. -Я не обязана перед тобой отчитываться! - смотря прямо в глаза Кастиэля отвечала Мрак. Она поняла вдруг, что не может отвести своего взгляда от него, сердце участило свое биение, к щекам прильнула кровь. Его серо-зеленые глаза, были словно два океана, в которых она начинала тонуть, она сделала пару шагов к нему, не отводя глаз. -Коу, послушай если не хочешь говорить сейчас, что с тобой происходить, я не буду настаивать, но позволь тебе помочь, ведь я в долгу перед тобой! - говорил Кастиэль, беря Мари за руку.

105

Его сердце билось так же, как и Мари в учащенном ритме, его бросило в жар, в горле образовался комок. Она стояла и смотрела на него, не зная, что ему ответить, это чувство, которое бушевало внутри нее сейчас, не давало ей покоя, она не могла дать ему объяснения. И она не могла понять, почему он назвал ее Коу. -Я не...! - робко говори она, но осеклась на полу слове. Она хотела сказать, что она вовсе не Коу а Мрак, но образовавшийся комок не дал ей этого сделать. Пока "Мари" и Кастиэль вели свою беседу, Марганус пришел в себя, поднявшись, он смотрел на Мрак, которая стояла и смотрела на молодого человека в укороченном черном плаще стоящим, лицом к ней, лица его он не мог пока разглядеть. Но понял, что именно он не дал ему довести свое дело до конца, он достал из своего потрепанного плаща нож, встав на ноги, кинул озлобленный взгляд на спину Мари, произнес какое-то заклинание, и нож полетел как по струнке в ее спину. -Я хотел тебе кое, что сказать! - смущенно, нарушил образовавшеюся тишину, Кастиэль. -Я слушаю тебя, говори! - слегка улыбнувшись говорила Мрак. -Я, ты мне...! - но осекся на полуслове, он увидел, как в Мари летит нож. Обняв ее он, развернулся и принял на себя удар, который предназначался Мрак, нож вонзился в его спину. Не устояв на ногах, он съехал вниз, «Мари» еле удержала его. Она не могла понять, что случилось с ним, перевела взгляд в сторону Маргануса, который стоял и смотрел на них с довольным лицом. Рукой она нащупала нож, который вонзился в Кастиэля, взяв его за рукоятку, она с силой выдернула его из Кастиэля и медленно опустилась с ним на асфальт. - Я не так часто умирал, но сейчас, как то по особенному! - еле говорил Кастиэль. -Ну, с чего ты взял, что ты умираешь а? - говорила Мрак, на ее глазах начали наворачиваться слезы. -Я чувствую, как ноги и руки мои холодеют! -Это еще, ничего не значит, слышишь, ты не умрешь, ты же ангел черт тебя подери! - гладя по лицу Каса говорила Мрак. -Ну вот, даже довелось, увидеть плачущего демона Кицунэ! – касаясь дрожащей рукой щеки Мари, говорил Кас. - Я не плачу вовсе! - всхлипывая говорила Мрак. - Спасибо, что вернула мне крылья! - Не за что! -Я...я, Мари должен тебе все же успеть сказать, ты мне очень нравишься, и кажется, я....!- но не успел договорить, и потерял сознание. - Кас,Кас! - звала она его, теребя его своих объятьях. Но он не отвечал, приложив руку к шее, чтоб проверить пульс, не ощутив его, она подумала, что Кастиэль умер, эмоции накрыли ее, это был и гнев, и боль утраты и последние слова Кастиэля, радовались в голове, словно гром среди ясного неба. Прижав его к груди, она закричала: - Аааа, Каааас! Этот крик слышали и братья, от которого им стало не по себе на душе. -Да ладно, тебе Марк, неужто, ты поддалась человеческим чувствам?- насмехался Марганус. Кинув, на него взгляд, от которого Марганус, сразу замолчал, в нем он увидел впервые за долгие века, сострадание и боль утраты близкого человека. Поцеловав Кастиэля в лоб, она аккуратно положила его на асфальт, встав направилась к Марганусу, он все еще стоял и смотрел на нее с довольным лицом, словно праздно-

106

вал внутри себя уже победу над Мрак. Когда до него оставалось пару шагов, эмоции накрыли Мрак, она упала на колени и ударила кулаками по асфальту, от этого удара создалась небольшая волна, поднявшая асфальт и покатилась на Маргануса, он еле успел отскочить, но волна все же немного зацепила его, и он шлепнулся на свою пятую точку. Мрак перестала контролировать себя, и те чувства которые образовались в последнее мгновение, повлияли на дельнейшее развитие событий. Темно зеленая аура, начала выходить из нее и обволакивать ее полностью, появился еще один хвост, ногти превратились в когти, лисьи уши стали длиннее обычного, лицо тоже изменилось, вместо глаз были два белых круга, рот был похож на толстую полоску с заостренными концами, напоминающие клыки. Она вновь закричала, но это больше походило на рык, и он был ужасен, и он вновь дошел до ребят, Сэм в этот момент забинтовывал голову Клэр. -Это что, еще за фигня? - удивился, Дин услышав рык. -Не знаю, но он исходит оттуда где Мари и этот ведьмак! - говорил Сэм, завязывая бинт на голове Клэр. -Черт мне, надоело тут сидеть и плевать в потолок, не знаю как вы я пошел туда! - открывая багажник и собирая снаряжение все что было у сестры говорил Дин -Но, мы ведь ничем не сможем ей помочь и ты это знаешь! - складывая все обратно в аптечку, говорил Сэм. -Я согласна с Сэмом, ты ведь видел что, когда я спустила всю обойму в нее! - говорила Клэр. -Видел, я в отличие от тебя в нее стрелять не собираюсь, сидеть тут и ничего не делать я так не тоже могу! - перезаряжая пистолет сестры, отвечал Дин. -Ладно, хорошо, быть может ты и прав, я с вами! - согласилась вдруг Клэр -Но ты ранена и потом...! - Сэм осекся на полуслове. -Я знаю, была не права, не послушала вас и поплатилась, но может я хочу все исправить! - поправляя рубашку говорила Клэр. -Ты должна остаться здесь, хоть раз послушай нас, это ради твоего же блага! - кладя руку на плече Клэр, просил Дин. -Ладно, я останусь! - тяжело вздохнув, согласилась она. -Вот и умничка, всегда бы так себя вела! - улыбнулся ей в ответ Дин. Пошли Сэм! Взяв сумку со снаряжением, они пешком направились обратно где вели свой бой Мрак и Марганус, оставив Клэр сидеть в машине Мари. Марганус сидел и с ужасом наблюдал, как Мрак продолжает меняться, такой он ее видел впервые, темная аура полностью преобразила ее, в добавок она выросла в высоту футов на 6-7. Он в страхе сглотнул образовавшийся комок в горле, в мыслях он уже начала жалеть о содеянном, но в тоже время это был его последний шанс отомстить за братьев, ведь он так долго ждал этого момента. Мрак смотрела в его сторону, совершенно пустым взглядом, в котором ничего не отражалось. Братья крались вдоль дороги по небольшому оврагу, точно так же когда они уносили Клэр, только в этот раз "Мари" была к ним спиной и не видела их, да и Марганус теперь бы их не заметил из-за Мрак. Они не стали пока подходить слишком близко к ним, притаились в паре сантиметрах от машины Дина. - Твою мать, это что за хрень? - выругался Дин, увидев впереди Мрак. Ее три хвоста виляли из стороны в сторону, создавая небольшой ветер. -Похоже, мы опоздали! - выглядывая из-за дерева говорил Сэм -Что, значит, опоздали, о чем ты? - удивился Дин.

107

-Тебе этот вид Мрак ничего не напоминает? -Есть немного, ну и? - Это демонический облик стража МракКоу, он изображен на рисунке что мы нашли у себя в убежище! -Точно, там кажется еще было коряво написано не допускайте появления всех хвостов, вот только я не помню сколько их там изображено! -поглядывая украдкой на Мрак говорил Дин. - Я точно не помню, но, кажется, хвостов 9! - Слава богу, их пока три! Ты Каса не видишь? - Нет, странно ведь он должен быть здесь! - всматриваясь вперед ища Каса, говорил Сэм. – Что делать будем? - Пока не знаю, но надо как то убрать от них подальше мою детку!-смотря на свою машину говорил Дин. -Кто о чем, а он о машине своей заботится! - раздался голос за спинами ребят. -Клэр, кого черта, ты здесь делаешь? – выругался Дин, обернувшись. -Ну, прости, не удержалась! – смущенно улыбаясь, отвечала Клэр. – Это что за фигня? - Это демонический облик Мрак! - отвечал ей Сэм, ища глазами Кастиэля - Кого вы там высматриваете? - спросила Клэр. - Каса, пока ты была в отключке, он появился, и пошел на помощь Мари! отвечал Дин, тоже ища глазам Каса. -Народ, я кажется, нашел его! - говорил Сэм, указывая на ноги которые виднелись из-за капота. -Нашел время отдыхать! - ухмыльнулся Дин. -Дин, может, хватит, видимо прошло что-то не так! - одергивал брата Сэм. - Ладно, я постараюсь пробраться как можно не заметнее, заберу детку и Каса, а вы ждите здесь! - с этими словами он пригнулся и пошел вперед к машине. "-Ты это слышала? – спросила Мари, услышав крик и имя Кастиэля, а потом и рык. -Да! - спокойно отвечала Коу. -И, что по твоему, это значит? -Все тоже, Мрак потеряла контроль над собой, и если я не ошибаюсь, она приняла демонический облик! -Причем тут, тогда Кас, и как это приняла? -Я не знаю, причем тут он, вариантов много, ты разве не заметила, что тут стало еще темнее и холоднее? -Да, я не предала этому значение, я уже к этому привыкла! -Это и есть первый признак того, что Мрак в демоническом облике! вздыхая говорила Коу. - Почему мне так, хреново на душе, это чувство я думала никогда не вернется, так было когда погибли Тони и моя мама! - прикладывая руку к груди говорила Мари. - Значит, кто там, на верху умер, из твоих близких! - Не говори так, не нагнетай еще больше! Вдруг в темноте появился чей-то силуэт, он медленно шел, качаясь из стороны в строну, словно был пьян, когда, наконец силуэт принял более четкие очертания, Коу и Мари увидели перед собой Мрак. Она упала на колени и по ее щекам текли слезы, Коу и Мари переглянулись. Мари подошла к ней ближе, взгляд у Мрак был отрешенным, взглянув в ее глаза, у Мари кольнуло в районе сердца и еще больше стало не по себе. -Эй, ты меня слышишь? - обратилась она к Мрак

108

Она в ответ лишь слегка кивнула. -Что случилось? Мрак медленно протянула руки к Мари, приложив их к вискам, наклонила к себе ее, и Мари увидела в ее глазах, все то, что произошло в последний момент на верху. Она отдернула руки Мрак, и стала отползать от нее назад, а Мрак так и осталась сидеть, опустив руки. -Нет, не может быть, не верю! - отмахивалась Мари. -Мари, что ты увидела? - хватая ее за плечи, спрашивала Коу. -Кас, Каса больше нет! - дрожащим голосом отвечала Мари. -Что значит нет, он же как и ты бессмертен? - не могла понять Коу, почему так говорит Мари. Она словно не слышала ее, освободившись от рук Коу, она отползла назад, не отводя взгляда от Мрак. - Нет, его больше нет! - повторила она. – Нет, нет! Кас! - что есть силы закричала она, по щекам потекли слезы." Мрак на верху издала рык, в нем было еще больше боли утраты, чем в первый раз, Дин, Сэм и Клэр, закрыли уши, настолько он был мощным и пронизывающим слух, Марганус тоже закрыл уши, сам не зная почему. Дин по пластунски подполз к машине, прижавшись к задней части машины, взглянул на спину Мрак, убедившись что она не смотрит на него, пополз к переду машины, добравшись, он увидел Кастиэля который лежал на асфальте не подовая признаков жизни, его сердце участило свой ритм, в голову закрались мысли, о том что Кас мертв, но он отогнал их прочь, еще раз взглянув на Мрак, он привстал и подошел к Кастиэлю. Приложив два пальца к шее, нащупал пульс, который был очень слабым. -Слава богу, жив! - подумал он. Взяв под мышки его, потихоньку потащил его, как можно, тише постарался открыть заднюю дверь, уложил его на сиденье. Последний раз убедившись что не "Мари" не ведьмак на него смотрят, сел за руль и дал по газам. Мрак даже не обратила на это внимание. Так же резко Дин затормозил, так где остались его ждать Сэм и Клэр. -Клэр, давай садись за руль, и езжай где машина Мари! - выходя из машины, говорил Дин. - С чего ты вдруг решил мне ее доверить? - удивлялась Клэр. -Увези Каса, туда где оставила машину, он ранен, перевяжи его и останься с ним! - отвечал ей Дин. -Почему я не могу сделать этого здесь и остаться с вами? - настаивала на своем Клэр. -Потому, что мы не знаем, что будет дальше, и потом у нас нет в аптечки бинтов и нашатырного спирта! - говорил за брата Сэм. -Ладно, весь кайф испортили! - вздыхая говорила Клэр, побрела к машине Дина, и уехала, оставив небольшие клубы пыли. -Кас ранен, но как это может быть? - обратился к брату Сэм. -Не знаю, Сэмми, пульс слабый, я поначалу подумал, что он коньки отбросил, поэтому я и решил отправить с ним Клэр! - отвечал Дин. – И у нас образовалась проблемка! - О чем ты? - Похоже, Мрак вышла из-под контроля, и как нам быть, я хоть убей, не знаю! - смотря на спину Мрак, говорил Дин. -Мы что-нибудь придумаем!- говорил Сэм, пытаясь приободрить брата, хотя сам не знал, что им делать.

109

Летописи межмирья Александр Маяков 3 месяц 514 год с м.п. (август 2012 года н.э)… Новый Долан. Мартис Поле было огромным. Как его могут контролировать пятнадцать игроков немыслимо. Но это только на первый взгляд. Ведь поле разделено на сектора, которые после взятия покидает враг, и некоторое время не может захватывать. Это дает возможность сконцентрировать силы на другом участке. Что, собственно и хотела королева. План Оливии заключался в следующем: мы разделяемся на две группы и штурмуем нейтральные пункты. После захвата пунктов, мы получаем преимущество, противник не может пройти нейтральную полосу и тем самым атаковать наши пункты, а так же базу. Главное было защитить базу. На базе должна находиться сама Оливия. Мы же, все остальные, разделенные на две группы, штурмуем пункты. Одновременный удар, должен принести успех, хоть на одном из направлений. Но была проблема. Наги физически сильнее любого из нас. Даже при равном количестве игроков, мы уступали им в силе. Но отступать было поздно. Арену смогли построить в ста сорока километрах от Нового Долана. Найти такое большее незадействованное поле оказалось затруднительно. Но за неделю было подготовлено поле и даже организованы места для зрителей. А их собралось не мало. Были построены пять рядов скамеек вокруг поля, и они были забиты. Даже на деревьях, невдалеке, виднелись зрители. Мы стояли на своих позициях. Правый пункт обороняли я, Нора, Клодес, Алексей, Варинас, Евгений и Морморт. Иркус, Кошевая, Рог Тан, Артур, двое гвардейцев, Зарин и Раторот, а так же… Надин, охраняли левый пункт. Да, Надин, вернувшись из губернии и узнав о предстоящем, решила присоединиться. Правда, это стоило лорду дорого: Надин закатила ему такой скандал, что весь дворец слышал, как она ему мозги промывала. Наги были одеты в форму для Арены. Это был деревянный каркас, который закрывал плечи, обтянутый тканью. Нас так же одели в подобное. Только это предоставил полковник Вайт. Как оказалось, форма наг для арены точь-в-точь такая же, как и форма людей для регби. Только нам еще выделили наколенники, налокотники и шлемы. Сам полковник участвовать отказался. Хотя он был прекрасно сложен! Если бы я встретил его в бою, то исход сражения я не ручаюсь. Но, увы, люди редко сражаются врукопашную. Сила пистолета для них превыше всего. Противники распределились немного иначе. Они оставили пять игроков, вместе с Линой, на базе, и по пять на каждый пункт. Прогремел гонг, и все ринулись в атаку. Мы бежали к нейтральным пунктам, Тоже самое делали и наги, кроме отряда Лины. Принцесса оставалась со своими игроками на базе. Наги передвигались быстрее и заняли позицию быстро, нам же пришлось выбивать их с позиций, когда прозвучал длинный сигнал из рога, означающий начало захвата. Двое наг, стояли перед пунктом, препятствуя нам попасть туда. Трое держали захват. Клодес, нагнувшись, пулей влетел в ближайшего из наг, сбив его на землю. Морморт и Варинас ударили почти так же, но с двух сторон. Второй страж, вне пункта, упал. Это временная мера, он быстро придет в себя. Наги, стоящие в пункте, стали вплотную друг к другу и обвили свои хвосты. Таким образом, они стали монолитом. Я, Нора и Алексей с Евгением пытались их атаковать, но нас отбросили. Клодес, Морморт и Варинас разбирались с поднявшимися нагами. И им было несладко.

110

Привыкшей больше работать магией, Варинас уже какой по счету раз летел прочь от нага. Морморт и Клодес держались лучше и смогли свалить одного из них. Наши попытки атаковать провалились. Прозвучало два коротких сигнала, означающих, что на одном из нейтральных пунктах сменились захватчики. Мы непроизвольно обернулись на второй пункт. Там Кошевая, Надин и Артур стояли в пункте, а прочие отражали атаки наг. Рог Тан умудрялся сбивать двоих игроков противника сразу. Он был быстрый и верткий. Никогда бы не подумал, что оборотень может с такой ловкостью прыгать по полю. Он атаковал с разных сторон, сбивая наг. Я быстро глянул на базу противника, но Лина так и сталась стоять на базе. Логичней было бы напасть на второй пункт, задавив числом. Но принцесса стояла на базе. - Мартис, отступайте! – Крикнула Оливия. - Зачем? – Тихо спросил я, обернувшись, и сразу получил тяжелый удар по затылку. Падая, я заметил нага, стоявшего ухмыляясь. - Назад! – Закричал я. – Все назад! Недоумевая, моя команда уставилась на меня, но отступила. - Они буду штурмовать нашу базу! – Пояснила подошедшая Оливия. – Тот сектор сейчас будет недоступен для них. – Королева указала в сторону, где наши успешно удерживали пункт. – Значит, удар будет всеми силами здесь! Прозвучал сигнал, означающий, что пункт, который атаковали мы, захвачен. Группа наг кинулась на помощь своим, на втором пункте, но не успела, прозвучал второй сигнал. И тут Лина кинулась в атаку. Её отряд на все парах летел к пункту, захваченному нагами. - Все сюда, на оборону! – Кричала Оливия, хотя вторая группа уже бежала к нам. Мы заняли оборону у самого края сектора. Наги налетели почти всем составом. Кроме тех, кто брал штурмом второй, захваченный нами сектор. Уж слишком сильно их потрепал оборотень. Десять против пятнадцати. - Сначала выбиваем тех, кто штурмовал пункт, они немного измотаны, их проще одолеть. – Скомандовала Оливия. - Так точно! – Хором ответили мы. Лина возглавляла атаку, Рог Тан с разбегу ударил плечом её в живот, отбросив за периметр сектора. Такое падение принцессы немного смутило наступающих и они на секунду замешкались. Этим и воспользовались мы. Вместе с Линой вылетели еще трое. Отдыхавшие перешли в атаку, но так же были отброшены. Все-таки, Рог Тан оказался очень эффективным игроком. Мы пока что брали числом. И тут противник допустил ошибку. Хвост одного из игроков попал на наш сектор, который был неприкосновенен. Прозвучал длинный сигнал, оповещающий о тайм-ауте. - Нарушение! – Прокричал один из судей, наг. – С сектора принцессы снимается неприкосновенность! Это означало, что мы можем перейти в наступление. - Вперед! – Закричала Оливия. И мы ринулись вперед. Рог Тан как танк полетел вперед, но королева остановила его. - Вы на защиту наших пунктов! – Кричала она. - Сдерживать их любой ценой! Рог Тан понял приказа и кинулся назад. И во время! Лина, воспользовавшись нашим замешательством в связи с новыми распоряжениями, перешла в атаку. - Я прикрою! – Крикнула Кошевая и бросилась за оборотнем. - Артур, Надин, Клодес и Нора за мной на их базу! – Приказала Оливия. – Остальным захватит их пункты! Гениально! Теперь нагам надо было выбирать. Или выбивать нас с пунктов, или же спасать базу. При любом раскладе, они были в проигрыше. Один, а в идеале

111

два пункта мы можем удержать. Лина поняла всю ситуацию, когда оглянулась на нас. Её команда уже пыталась взять наш пункт, но Рог Тан смог выбить этот монолит с пункта. Он просто на всей скорости врезался в наг и пробуксовал с ними до противоположной стороны. Короткий сигнал обозначил переход пункта под нашу юрисдикцию. Два длинных сигнала прозвучали почти одновременно: я, Мормот и Евгений стояли на одном из пунктов. Иркус, Зарин и Раторот держали другой пункт. Оливия и команда уже добегали до базы наг. Алексей и Варинас стояли на «нейтральном» секторе наг и готовились к столкновению. Наги уже не атаковали слажено. Прозвучал сигнал о начале захвата базы, и они ринулись туда. Рог Тан, как всегда, свалил нескольких наг. Кошевая не отставала от него и, сделав подсечку, свалила принцессу. Лина в ярости что-то крикнула ей, а та с улыбкой ответила. Варинас и Алексей смогли свалить одного из наг, пока другие шли на приступ. Нагоняя противников, Рог Тан сметал их на своем пути. Это немного замедлило продвижение наг. Прошла минута и только тогда наги смогли атаковать базу. Но Рог тан, Кошевая, Варинас и Алексей уже были там и смогли поддержать оборону. Они сами стали в треугольник, таким образом, даже если кого-нибудь и выкинут с треугольника, пятеро игроков там останутся. Что, собственно, наги и пытались сделать. Первым вылетел Варинас. За ним Клодес и почти сразу Артур. Рог Тан раскидывал наг на лево и направо. Он, как бык, разгонялся и врезался в них. И вот долгожданный длинный сигнал. - Бой окончен! – Огласил судья. – Захватом базы победу одержала королева Оливия! Мы все облегченно вздохнули, а трибуны взорвались овациями. Я подошел к базе, где переводили дух победители. - Поздравляю с победой! – Отдышавшись, поздравила Оливию Лина. - Благодарю! – Поблагодарила Оливия, измазанная с ног до головы. Она улыбнулась во весь рот и… у неё не было одного из передних зубов. Перестарались наги. - Ваше величество, вам надо к целителю. – Заботливо произнес Варинас. - Мелочь. – Отмахнулась Оливия, и, переведя взгляд на принцессу, спросила. – Как там наш спор? - Вы победили, следовательно, наги поддержат вас в войне с Культом. – Произнесла Лина. - Я рада. – Улыбнулась Оливия. Лина криво усмехнулась: - Все-таки, посетите целителя, ваше величество. – С сарказмом ответила она. - Она меня сделала. – Тихо произнесла принцесса, отойдя в сторону. Я удивленно посмотрел на неё и решил утешить. Все равно все сейчас поздравляли королеву. - Вы прекрасно сражались, ваше высочество. – Сказал я. – И если бы не оплошность вашего подчиненного, то нам и не видеть победы. И ваша тактика, мы до последнего таки не знали, что вы задумали. - Оплошность. – Задумчиво произнесла она. – Но как она использовала это в свою пользу! – Восхитилась она. – Простое преимущество, снятие неприкосновенности раньше времени, но так быстро перейти в контратаку. Это талант! Даже среди маститых игроков арены такое встречается редко, а здесь, впервые на поле! Я восхищена ею! - Да, королева такая. – Ответил я. Лина ничего не ответила, просто улыбнулась. - Кхем! – Послышался недовольный голос за спиной. Я обернулся и увидел Нору, со скрещенными руками на груди. Признак явного недовольства супруги. - Всего доброго! – Весело ответила Лина, и ушла прочь.

112

- Ты чего? – Я подошел к жене. - Решил приударить за принцессой? – Недовольно спросила Нора. - Норочка, ты чего? – Ласково спросил я, обнимая жену. - Ничего! – Отталкивая меня, произнесла она. – Помоги лучше Клодесу, он себе плечо вывихнул. - Кстати, к принцессе приставал именно он! – Пожаловался я на Клодеса. - Да ты что! – Всплеснула руками Нора. – А ведь у него скоро свадьба! Вот так, непринужденно разговаривая, мы вернулись к команде. Клодесу уже вправлял плечо Рог Тан. Победа в древней игре принесла нам нового союзника.

Человек, которому нравилось быть грустным Вячеслав Гаврилов В бегстве иногда присутствует героизм, пусть и в небольших пропорциях. Потому что иногда для того, чтобы решиться уйти, нужно затратить массу сил. А если не решишься, то будешь страдать. Слабые в основном выбирают этот вариант, сильные решают проблему, а такие, как Валентин, борются со своими одолевающими желаниями, толком и не зная, что же они ищут. Книжник не мог сказать, чего он ждёт от жизни, какие у него планы на следующие годы. Он просто решил довериться случаю, уничтожив прежнюю жизнь. В этом был героизм, освобождение от гнёта повседневности, которая убивала в нём остатки личности. Работа, дом, брань с женой, далёкие друзья, которые жили и дышали всем тем, что он искренне ненавидел. Его жизнь перестала быть жизнью, превратившись в распорядок. И чтобы разорвать эти путы, он собрал всю свою волю, и воплотил мечту в жизнь. Но была и обратная сторона этого бегства, отнюдь не героическая, потому что бежать приходилось от самого себя, своих неразрешённых противоречий. И где бы географически не находился Валентин, как далеко бы не пытался уехать из восковой столицы, его прошлое не давало построить настоящее на своих обломках. И чем больше мужчина искал, тем больше погружался в пучину грусти, ставшей, как это ни парадоксально, его новым утешением, где не было ни времени, ни целей, ни больших событий, а только созерцание, изучение и рефлексия. В такой среде мужчине комфортнее жить, когда отсутствует содержание у каждодневного существования. Но в абсолютном вакууме жить невозможно, и тогда книжник задался создать сообщество людей, готовых помогать друг другу, воплотив в реальность все свои нереализованные идеалы, которым просто не находилось времени в прежней жизни. Теперь он мог быть добрым, щедрым, заботиться о ближних, и притом быть недосягаемым для своей поломанной судьбы, с которой мужчина спорил изо всех сил. Тогда-то и появились они, став поворотным моментом всей его жизни. Притом что их образ, выстроенный под сердцем у Валентина, продуманный и обласканный, не был точен и слабо соотносился с ними реальными. И чем больше становился этот разрыв, тем болезненнее мужчина тянулся к ним. В кафе, куда они пришли после больницы, было очень людно, не смотря на будний день и откровенно рабочее время. Компашки молодежи за столиками, шумные и беспечные, раздражали книжника, и первой мыслью было покинуть заведение. Но Люся юркнула к свободному столику в углу, не дожидаясь, пока остальные прой-

113

дут за ней, быстро стянула с себя куртку и залезла на стул. Её заметил молодой парнишка лет двадцати, который обратил внимание остальной компании на ребёнка, сказав что-то «вот так и надо, по-свойски». Ребята рассмеялись, и девочка, заметив, что её рассматривают, улыбнулась. И только после этого за столик сели книжник и Юля. - Быстрая ты – отметил книжник, который всё больше раздражался от шума и обилия посетителей. Потерявшие интерес к девочке соседи стали неприлично громко обсуждать отношение знакомой пары, не стесняя себя в словах. Но его спутникам было хоть бы хны, они уже приняли меню из рук официанта и стали его с интересом изучать. Обстоятельства оказались сильнее меня, подумал Валентин, и чтобы как-то переключиться, взял в руки свободное меню и углубился в чтение. «Какие дурацкие названия! Было же нормальное кафе раньше», - всё продолжал негодовать мужчина, хотя в заведении всё осталось как прежде, и посетителей в нём всегда было много из -за невысоких цен, и меню не изменилось ни на букву. - О, я хочу такой десерт! – воскликнула девочка. – И такой. Можно я два десерта закажу? - Конечно – сказал книжник. – Только смотри, переешь, бока вырастут, будешь толстая ходить. - Я не буду толстая, потому что не каждый раз по три раза ем – как ни в чём не бывало парировала девочка, а Валентин от такого ответа помрачнел ещё больше. Юля ничего не говорила, даже не реагировала на дочку, которая вслух читала меню, предлагая маме заказать что-то. Лишь когда к ней обращались напрямую, кивала или качала головой в ответ. Когда официант подошёл принимать заказ, дочка, даже не спрашивая подтверждения, сделала заказ за мать. И та впоследствии, как можно было понять, была не против, и ела с аппетитом. - Мы не будем жить у вас бесплатно – после долгого молчания вдруг воскликнула девочка. – Мы вам заплатим, у нас осталось немного денег. И будем зарабатывать и вам отдавать часть. Станем квартирантами, да? - Ну да… То есть нет – книжник потерялся от такого внезапного поворота. – Вы можете пожить у меня бесплатно. - Бесплатно мы не можем – полным решимости голосом отрезала Люся. - Ладно, тогда я готов пустить вас к себе за 500 рублей в месяц. - Это слишком мало! Так нечестно! - Ну почему же не честно? У твоей мамы вместе с пенсией есть льготы. Вот вместе с ними и получается 500 рублей в месяц. - Ну… - девочка задумалась. Внезапно в разговор вступила мать. - Вы хотите нас пустить, потому что у вас нет женщины? – за соседним столиком люди обернулись, в кафе стало заметно тише. Вряд ли кто-то услышал, о чём шла речь, но натужный громкий голос Юли прозвучал как гром в этих стенах. Валентин же подумал, что это из-за её фразы, будто он предложил что-то непристойное. - Нет, у меня есть жена. Вы с ней сегодня познакомитесь – начал он, а потом тихо прибавил. – Бывшая жена. Но она со мной не живёт, приехала навестить только. Любопытные взгляды кололи как иглы, раздражение от этого многократно усилилось, сидеть в кафе дальше было невыносимо. Спасало только то, что по обыкновению парочка ела быстро, не смакуя еду. К тому моменту уже успели принести десерт, и они уже доедали из тарелки, готовясь приступить к сладкому. Валентин не выдержал, и, сказав, что ему надо отойти, быстро прошёл через заполненную залу, мимо столиков особо любопытных компаний, и с облегчением выдохнул, оказавшись за дверьми туалета. Раньше такого не случалось. Ну а чего ещё можно было ожидать? У нас в стране каждый, кто говорит с дефектом, или ещё чего имеет нестандартного, стано-

114

вится объектом нездорового внимания со стороны. Какое им дело? Зачем они следили за их разговором? Книжник прокручивал в голове все эти мысли, вынимая бумажные полотенца и с силой комкая их в руке. Как ни странно, от этого становилось легче. «Раз уж я решил связаться с необычными людьми, значит, я должен спокойнее реагировать на придурков. Что теперь, из-за них в кафе не ходить? Закрыться дома и бегать перебежками? Ну уж нет»», - сказал мужчина себе. Да, ему достаточно быстро удалось собраться, взять себя в руки, войдя в состояние отрешённой невозмутимости, в которой он всегда чувствовал себя комфортно. Я здесь, в себе, а это всё там, и так незначимо, буднично… Дверь в туалет открылась, и зашёл, слегка пошатываясь, тот самый молодой парень, что с особым любопытством разглядывал их. Он будто нарочно пришёл в уборную именно сейчас, чтобы столкнуться тут с книжником. Ничем хорошим эта ситуация кончится не могла. - Слыш – пьяным голосом изрыгнул он. – А чё с твоей девахой такое? Она чё, в аварию попала? Да, этот паренёк целенаправленно пришёл сюда пообщаться, или оскорбить, или затеять драку. В глазах у него читалось не любопытство, а какой-то примитивный глум в пьяном угаре. Нет, он хотел посмеяться. - … или тебе только такие дают? Хладнокровно, без лишних эмоций, легко и непринуждённо Валентин сделал шаг навстречу этому существу, как он уже окрестил пьяного недочеловека, потом другой, сближаясь. И на третий шаг пошёл вперёд с ударом точно в челюсть, так, как его учили в молодости в секции бокса. Пьяное тело рухнуло одномоментно, открытый рот и выпученные глаза придали омерзения и без того неприятному образу. - Тут тебе и место – бегло бросил Валентин, затем быстро вышел за дверь, к столикам, и, нервно подозвав официанта, затребовал счёт, говоря, что очень спешит. А потом принялся поторапливать своих спутников, которые, оказывается, толькотолько принялись доедать десерт. - Зачем так спешить? – недоуменно-обиженно возмутилась Люся. - Надо так. Потом всё объясню. Работники кафе, как назло, работали медленно, сказывалась аномальная заполненность зала и нетерпение книжника. Если бы в эту же секунду ему принесли счёт, тут же взяли у него деньги и с улыбкой проводили до дверей, он всё равно бы посчитал, что в заведении работают ни на что не годные лентяи. Но, как это всегда случается, спешка не помогла избежать неприятностей. С руганью, шатаясь из туалета вывалился избитый, чем обратил на себя внимание всех посетителей кафе. Валентин изумился, он со всей силы попал ему точно в челюсть, что должно усыпить не очень крупного мужчину минут на пять. А этот пришёл в себя через две. - Эта гнида меня ударила! – указывая пальцем куда-то в пространство, кричал он. Невозможно было понять, на кого же пьяный указывает. За его столиком всполошились, к нему подошли, стали расспрашивать, а он только разъяренно мычал про гниду. - Быстро собираемся и идём – скомандовал Валентин, когда официант принёс счёт и принял оплату. Стоило им только дойти до двери, буквально на ходу натягивая шапки и застёгиваясь, как сзади раздались пьяные голоса. - Эй, стой! - Иди сюда! - А ну-ка задержись, уважаемый! Никто не остановился. Волнение мужчины передалось его спутницам, они чувствовали, что сейчас назревают разборки, участниками которых суждено стать им. На улице холод сразу ударил в лицо после тёплых стен заполненной кафешки, абсолютно не весенний холод. Но он не остановил преследователей, которые повыс-

115

какивали в свитерах и футболках, и неуклюже кинулись к книжнику. - Э, я кому сказал! Стоять! Четверо. Почему-то без побитого. Самый горячий сразу бросился вперёд, не собираясь разговаривать. Валентин обернулся, излучая спокойствие, смотря на подбородок уже замахивающегося буяна. И в нужным момент просто увернулся от удара, по-боксёрски уйдя за соперника. Тот упал на заледеневший снег, попытался встать, но спьяну не справился со своим телом и опять упал. Остальные, увидев такую картину, приблизиться не рискнули, а только причитали что-то малоразборчивое. Наконец он поднялся. - Ты за что Коляна ударил? – воскликнул пьяница, уже не так агрессивно. Естественно, бросаться в атаку теперь уже ему не хотелось. - За его длинный язык – спокойно ответил книжник, взял своих спутников за руки и пошёл прочь. - Э, стой! Чё, зассал, да? – слышалось позади, но ни один из этой компании не рискнул бы сделать что-то, кроме сотрясаний воздуха из перегарной пасти со слегка заплетающимся языком. Удаляясь от кафе, ещё долго все хранили молчание, пока не подошли к автобусной остановке. Там мужчина невольно остановился, понимая, что поговорить всё -таки нужно, и с нажимом сказал: - Поехали ко мне – а после паузы добавил – Можете сходить забрать ваши вещи, а после поедем. - У нас всё с собой всегда – возразила Люся, указывая на свой школьный рюкзак и на мамину сумку. - Как же вы так жить можете… Тогда поехали ко мне. Там моя жена, как раз с ней познакомитесь, расскажите, кто вы. Мандраж после стычки всё никак не проходил, холодный воздух казался гуще и тяжелее. Но подошедший длинный автобус, растворив свои двери, стал разделителем между неприятными событиями и будущим. Когда спутники вошли в него, на душе у Валентина стало легче, он расслабился и с улыбкой стал смотреть в окно, на прохожих, машины, дома. А на соседнем сидении мать с дочкой смотрели на него, настороженно, но с восхищением.

Ладный Свет Владимир 5 За этим разговором все сели в терраплане. - Летим, - сказала Мгама. - Куда, - почти одновременно спросили все трое пассажиров, не считая Ростика. - Где вам всем всегда хорошо, - улыбнулась нибируийка. - Неужели в детство? – воскликнула Радда. – А в чьё? - С Радды и начнём, мои гости. Только учтите, мы – наблюдатели. Мы будем рядом с теми людьми, которые окружали вас в детстве. Лишь в исключительных случаях можно будет вмешаться. - Так мы уже на Земле? – удивленно хором спросили путешественники. …В дому пол был застелен ивовыми ветвями, переплетённые мхом. В центре стоял стол. Чуть подальше под тёплыми одеялами и шкурами диких зверей застыли

116

дети. Они смотрели на стол, у которого хлопотала женщина. Она уже расставила тарелки из засушенной коры ивы. Посреди стола глиняный котелок дымился горячей едой. В это время вернулись Коста и Козьма: - Отправились к се бе, - сказал Козьма. – У тебя готово, Мара? - Не встревай, - осадил его Коста. – Иди умой ся снегом! - Мама! Папа, Коста, братья и сестра! Боже мой, они все живы! – воскликнула Радда. – Я помню эту похлебку из чечевицы. А вон и я в углу сижу. Ростик видишь ладнёнку с двумя косичками? Это я! В доме не слышали слов Радды, потому что терраплан был невидим и звукоизолирован. Но славянка беспокойно стала оглядываться. - Мара, моя мамочка Мара! Как я её хочу обнять! Мара застыла. На её лице пробежала тень беспокойства. Она тихо шепнула мужу: - Коста! Чуй, мы не одни! Духи к нам пришли! Мужчина остановился, а Коста, вернувшийся с мокрым лицом, улыбнулся: - Опять бабь и страхи! - Не прав ты, Козьма. Ушли чоловики, а их дух остался. - Это они про меня говорят, - догадался Антон. - Мы с Варенькой только что вернулись в Москву. Мара взглянула на пасынка: - Сади сь, ешь порося. - Успе ем мы, - сказал Коста. – Ребей покор ми. Вон Раддка глазами зыркает, есть хочет. - Они всегода хотят, - засмеялся молодой Козьма. - Ешь те, - сказала Мара. Она взяла небольшую лампадницу, бросила горящий уголек в неё и стала обходить помещение, стараясь разнести дым во все углы. Ребятня уже сидела за столом на табуретах. Радда посреди, с боков её сестра и братишка. - Чунька умрёт через два года, - всхлипнула Радда в терраплане. На колья упадет в яму для медведя. Какой он хорошенький был! Неужели, Мгама, никого нельзя будет спасти? Но ответа не услышала. - А подсказать им нельзя? - Можно, но никогда никакие подсказки не помогали тем, кого мы хотели бы спасти, - отозвалась Мгама. - Пред над чертано, - раздумчиво произнесла Элеонора Владимировна. - Значит, ты меня видела раньше, - сказал Антон, – когда принесли порося? - А ты дал нам конфету… Радда потянулась к мужу и обняла его и спросила Мгаму: - Как получилось, что вы… мы попали именно в то время, когда только что ушли Антон и Варенька? - Терраплан считывает ваши мысли, решает сам временные задачи. Видимо, это были самые яркие ваши, Радда, воспоминания. - Не хочу больше оставаться здесь! - воскликнула молодая женщина. – Это невыносимо, когда ничем помочь нельзя! Но всё равно я счастлива увидеть маму, папу и братьев с сёстрами! Спасибо! А показать им Ростика нельзя? Пусть хоть перед погибелью будут знать, что род Ховриных не исчез! - Попробуем… Терраплан мягко вписался в угол дома, пронзив его стены так, что передняя его часть уткнулась в сугроб на улице. Нижняя люковая дверь приоткрылась, Ростик выбежал через нее в комнату и

117

засмеялся, споткнувшись об ивовую ветвь, прикрытую мхом. Все, кто находился в комнате, застыли, увидев малыша. - Это наш вну к! – воскликнула Мара. И упала без памяти. Мужчины бросились на колени. - Сворог, ты к нам во шёл! – закричал Коста. Козьма побледнел. А дети соскочили с табуретов и бросились к Ростику. Но Радда метнулась к сыну и исчезла с ним в терраплане. На полу осталась её красивая заколка от волос, которую Антон подарил год назад на день рождения жены. Маленькая Радда подняла её и стала примерять к своей головке. Потом отдала её младшей сестре. - Возь ми Акуля. О на лепота. Очнувшаяся Мара выскочила на улицу, схватила снег и стала им натирать лицо приговаривая: - Сворог, Сворог, не давай нам ворог! Женщина вернулась в дом, взяла заколку: - Рости, рости наши дом и мости. - Добрые духи нас посетили, - сказал Коста. – Быть счастию в нашем доме! - Ах, твоими устами да мёд пить, Коста, - вздохнула Мара. - Что то було? – спросил Козьма. - Буду се е, сын дочки, чуем, Радды, - почти одновременно ответили Мара и Коста. И испуганно переглянулись от совпадения мыслей. - А ведь дитя был похож на нашего недавнева гостя, - улыбнулся Коста. Он посмотрел в угол, где в терраплане сидел Антон, словно встретился с ним взглядом. - Да кто жи се е поймёт? - раздумчиво произнёс Коста. - Ты жизнь видал, - сказала ему Мара, неужели не понимаешь, что то буду се е, но ужо без нас. - Не говори так, накличешь... - Я хочу к ним! - закричала Радда. - Оставьте меня у них с сыном! Я не могу жить в покое, когда знаю про их лютую смерть! Она рванулась в дверь. Открыла её и предстала перед роднёй вместе с сыном. - Это я, ваша Радда, матушка и батюшка! Не гневайтесь и не бойтесь меня! - Чур-чур! - замахал руками Козьма. - Да что ты чуркаешь, бестолочь! – воскликнула Мара. - Идите ко мне родные мои! Как сынишку назвала? - Ростиславом, матушка! Радда зарыдала и бросилась в объятия Мары. Но та нагнулась и подняла на руки внука. - Сворог ты наш! Какое счастье узреть Ростислава! И он вылитый мой батюшка! Правда Коста? Тот взял внука к себе, а мать и дочь обнялись и стали медленно раскачиваться. Потом отошли друг от друга, не теряя рук друг друга, и стали медленно танцевать вокруг Косты с внуком. В хоровод включился и Козьма. Мара запела: - Сворог сильный бог, ты же нас сберег, ты же дал воды, ты же пищу принеси. Ты же дай родной кровине быть в достатке и в овине. Баю бог наш, баю бог, ты Сворог нас всех сберег... Пела и Радда, её глаза блестели от радости и счастья. Антон с Мгамой и Элеонорой Владимировной переглянулись. - Не беспокойся, всё будет хорошо, - сказала нибируийка. - Нам надо тоже

118

выходить. Но я стану перед ними иной. Все вышли к хозяевам дома. Перед величественной Мгамой в образе Перуна славутичи пали в земном поклоне. Мара первой встала: - О Перун, бог наш великий, не зря ты пришёл к нам из буду се го! Гневаться будешь, али прозреть нас пришёл? - Прозреть жена Козьмы! Я показал всё, что случит ся в Коло Своро. Забудьте о Радде, но держите радость в душе. - Мгама обратилась к спутникам, - уходим. Они в трансе. - Можно я оставлю волосы сына? Мгама кивнула головой. Радда ножом со стола срезала прядку с чубика Ростика, обвязала волосы нитью из своего платья и положила пучок на стол. Она прошла по дому, поцеловала всех в губы. В мгновенье все снова были на планете Мгамы. В то же время в доме все проснулись от гипноза. - Исчез Перун, - вздохнула Мара. - Ушли виденья, - вторил ей Козьма. - Она нас целовала, - воскликнула маленькая Радда. - Это ты, дочка, пришла к нам через многие Коло Сворожье, ты родная. Храни тебя Перун! 6 Терраплан вновь оказался над Нибиру. Все смотрели на Радду. Женщина смотрела себе под ноги. Она подняла голову, спокойно посмотрела на нас. - Как вы превратились в бога Перуна? – спросила она Мгаму, дав понять, что принимает гуманность идеи снять истинный драматизм посещения её детства. И в душе она ругала себя за волю чувств, проявленную при встрече. - Не кори себя Радда, - поняла её состояние нибируийка. – Мы только в экспедициях понимаем всю глубину чувств землян. И к этому трудно привыкнуть. Поэтому нередко прибегаем к массовому гипнозу. Да, это обман, но как помочь человеческому мозгу в тяжелых ситуациях? Ведь и сами люди иногда рады обманываться. Мы можем вводить людей в транс, но только с разрешения Совета по этике. Антон не без иронии спросил: - И когда вы успели получить разрешение? - Наша деятельность всегда под контролем совета, как и ваша, когда вы берете в руки треугольник. - А я могу попасть в своё детство? – спросила Элеонора Владимировна из-за перегородки, не обращая внимания на пикировку сына и Мгамы. Ростик заснул в уютной качалке. Женщина пересела к спутникам полёта поближе. Уже никто не смотрел вниз, забыв о движении терраплана. - Конечно, можете. Представьте самый яркий день в те времена. Терраплан завис у окна обычной московской квартиры шестидесятых годов. Это был третий этаж сталинского дома на Садовом кольце со стороны двора, образованного несколькими пятиэтажками. В окне со стороны улицы был виден зал, посреди которого стояла нарядная новогодняя ёлка. Люстра ярко освещала группу людей в нарядной одежде. - Не может быть! – воскликнула Элеонора Владимировна, увидев наяву картину детства. – Этот высокий мужчина…

119

- Это мой дед! – перебил её Антон. – Он ещё не болеет. - Он болен, - вздохнула Элеонора Владимировна. – Но никому не говорит. Осколок от немецкой гранаты под сердцем сдвинется именно в эту ночь. Мы будем спать, а папу увезет скорая помощь. Но пока мы веселимся. Маленькая девочка в красном платьице – моя младшая сестра… - Она, - было открыл рот Антон. - Я знаю, что ты хочешь сказать. Она вылитая твоя сестра Татьяна… Элеонора Владимировна всхлипнула. - Может мы… - предложила Мгама. - Нет-нет, дайте насмотреться… Я вынесу это. Сейчас я должна принести из кухни мамин торт… Действительно, вошла девочка, постарше первой с блюдом. - Это наш любимый наполеон. Элеонора Владимировна заметила удивлённый взгляд Мгамы: - Торт такой. Я тоже пекла его своим детям… Ой, какая я смешная. Вслед за маленькой Эллой вошла женина. Она была в сиреневом кримпленовом платье с оборочками на плечиках. Элеонора Владимировна: - Мама… Антон: - Бабушка… Радда: - Она такая красивая! Элеонора Владимировна: - Мои родители были самые красивые. Папа воевал, а мама была медсестрой. Она вытащила его с поля боя на себе… И вдруг обратилась к Мгаме: - Всё, больше не надо детства! Элеонора Владимировна отвернулась, вытирая слёзы, встала и пошла к внуку. Хотя он и спал, но все поняли состояние Элеоноры Владимировны. - Продолжать не будем? – спросила Мгама. Земляне поняли, о чём она. Радда посмотрела на мужа: - Я хочу увидеть твоё детство, Антон? Тот усмехнулся: - Как я тонул, а сосед-татарин меня спасал? Или как меня подцепила искра упавшего на землю электропровода? Смешно посмотреть, как отлетели далеко мои сандалии? Или как меня послали в школе за родителями. Я разбил нос Петьке Светлову. - И за дело. Он обидел девочку из вашего класса, - отозвалась из-за стенки Элеонора Владимировна, дав этим знать, что она в порядке. Радда оживилась: - Правда? - Было дело… - Вот почему ты меня спас, родной! Ты никогда не бросаешь людей в беде. - Мы увлеклись второстепенным, - заметил Антон. - А что главное? – отозвалась Радда. - Ростик. - Только из-за него и миллионов маленьких детей вы здесь, - сказала Мгама. Антон развел руками: - В чём наша роль? Почему именно мы? - Вы в России. Другие отобраны в других странах. - И у них дети в таком же сочетании, как и нас?

120

- Около этого. На Западе и в других странах в людях больше агрессии. Десятки лет назад распалась очень замечательная страна, в которой были созданы условия нивелирования национальных особенностей. - Вы об СССР? - Да, это прекрасный опыт достижения социального мира в стране, победившей фашизм. Увы, политика разрушила всё. Но обо всём поговорим завтра. А сейчас возвращаю вас в ваш дом на нашей планете. Среди прекрасного моря зелени они увидели свой дом, который за время отсутствия стал копией в Замоскворечье. И подходы, и детская площадка, и та же крыша с антеннами. Лифт доставил их на четвертый этаж совершенно пустого здания. И внутри квартиры ничего не изменилось. Тот же телевизор, мебель, кухня. Только пространство квартиры выглядело не то, что необжитым, а чужим. - Да, здесь рай, - заметила Элеонора Владимировна, - только придуманный… - Мне тоже так казалось, мама, - обняла её Радда, - когда я оказалась у вас в Москве на седьмом этаже. Вы же сами видели, где я жила ребенком. Но вот родился Ростик и нет ничего роднее вашего дома… Антон, возившийся с Ростиком, который пытался сделать свои первые шаги, и сделал бы, не хлопни папаша себя по лбу: - Я понял, почему Мгама забрала нас к себе: она хочет, чтобы здесь родился ещё один наш ребёнок! Ростик сел на пол от неожиданности, но тут же, засмеявшись поднялся и сделал первый свой шаг.

Буквы на белом фоне Александр Маяков IV - … и в этот момент она вошла в ванную. А я дурак, возьми еще и повернись, – рассказывал я. – А она: «Ты что, писаешь в раковину?!». Причем так удивилась. Я объясняю: «Ну да, что тут такого?». А она начала: «У тебя совместный санузел! Тебе что, тяжело крышку унитаза поднять!» Ну, как ей объяснить, что раковина и больше, и выше, и пока ссышь, в зеркало можно на себя посмотреть, отвлечься от процесса. С Мариной мы жили уже больше недели. Хотя она сказала, что после этой смены пойдет к себе домой, чтобы родители не задавали лишних вопросов. - Мда, - протянул Палыч. – Взяла она тебя в оборот! Все, паря, попался ты. Уж поверь моему опыту. Вот так она тебя в ЗАГС и заведет. - А ты сколько раз женат был? – подозрительно спросил я. То, что у него есть дочь и сын, я знаю, и то, что он давно уже с женой развелся. Вот только вопрос, с какой по счету женой. - Один. – серьезно ответил Палыч. Я от такого ответа залился смехом. - Чего ржешь? – спросил он. – Мне и этого хватило! Каждый день полоскание мозгов. То денег мало, то где пропадаю. Ревновала к каждой встречнойпоперечной! Веселая жизнь была, скучать некогда. - А чего развелся? – спросил я. - Она мне сказала: «Либо ты бросаешь пить, либо бросаешь меня». Я свой выбор сделал. – после этого он опрокинул стакан с водкой. Пока тихий час, я при-

121

шел в каморку к Палычу, поговорить по душам. Он, как раз, обедал. Я же от угощения отказался, все-таки сегодня четверг и нам с Мариной еще Кате и Антону помогать. - Не жалеешь? – поинтересовался я. Палыч наклонился ко мне и произнес: - Запомни, я ни о чем не жалею в своей жизни. Ни о чем не жалеть. Насколько я знаю, отношения у него с детьми хорошие. Внуков они ему, конечно, на выходные не оставляют, но наведываться, наведываются. - Жалею только о том, что в Бухарест так и не съездил. – печально произнес Палыч. - Та ты туда каждые два месяца ездишь, чего жалеть? – усмехнулся я. - Дурак ты, - ответил Палыч, - я в реальный Бухарест хочу съездить на своей «ласточке». Упоминание «ласточки» меня удивило. - У тебя есть машина? - Да! - гордо ответил Палыч. – Приданое! Че ты на меня так смотришь? Жена-то у меня не из простых была, папаня у неё был заведующим универмагом. А при союзе знакомства иметь с такими людьми престижно было, не то, что родней стать. А ведь по молодости то красавец был! Девки штабелями ложились! Вот Светка моя тоже в их числе была. Сохла по мне – ужас! Ну, я не дурак, сынка заделал и все, не отвертеться, под венец пошли. Батя её тогда нам «Запорожец» и подарил. Свой, старенький, ему тогда года три было. А себе ВАЗ купил. «Копейка» тогда новинкой была, так вот он и пересел с «жужика». - А я думал все советские мажоры на «Волгах» катались. – Произнес я. - Нет, - отмахнулся Палыч. – «Волга» это для большого начальника. А заведующий универмагом не такой уж и большой, хотя птица важная и многим полезная. После развода тесть грозился, что устроит мне жизнь. Мол, ни одно предприятие в городе меня на работу не возьмет. Но, то ли сам решил не марать руки об алкаша, то ли Светка словечко замолвила. Как-никак, отец её детей, тогда уже и дочка родилась. Да и, скажу честно, выбор то не она сама предо мной ставила, а тесть с тещей. Она же невеста на выданье была! Они ей даже жениха выбрали! Отпрыска одного партийного деятеля. В горкоме большой шишкой был и сынка за собой наверх тянул. С такими родственниками моему тестю большие перспективы открывались. А тут я свой хуй ей присунул и планы обломал. А ведь у нас с Мариной нечто подобное. Только мне мозгов хватает надевать презерватив. Но мне вряд ли что-то обломиться от брака с ней. Да и мы не стремимся пожениться. Зачем? Мы просто вместе работаем, иногда спим. Ладно, не иногда, а часто. Каждые вторник и четверг, что выпадают на наше дежурство, а так же после смены. Но, ни я, ни Марина никогда не говорили о любви. Нам просто вместе хорошо. Может, это и есть любовь? *** С того разговора прошло несколько недель. Мы с Мариной работали как всегда. Помогали Антону и Кате, сами в сортире отрывались. Марина иногда заходила ко мне в гости, к себе не звала, да я и не стремился. Утро второго выходного дня – блаженство. Первый выходной это не отдых. Ты едешь домой после смены, скупаешься в магазине, приходишь и сонный бродишь по квартире, так как спать днем не привык. Чтобы развеять скуку залазишь в интернет. Так было раньше. Теперь же я все это проделываю вместе с Мариной. Только к списку прибавилась уборка и секс. Когда мы начинаем уборку, наши отношения меня напрягают. Реально, такое ощущение, что мы женаты. Марина начи-

122

нает говорить, что и как должно быть в моем доме. Пусть даже это съемная квартира. Но когда мы занимаемся сексом, все это отходит на второй план. Видимо это и есть настоящие, серьезные отношения: доставать друг друга весь день, чтобы потом нормально потрахаться и успокоится. Вечером Марина всегда уходила домой. И спать я ложился один. У нас… свободные отношения? Наверное. Мы никогда не говорили, что любим друг друга. Только она один раз призналась, что я симпатичен ей и все. Я даже не знаю. Наши отношения, если здесь применимо это слово, начались после отношений Антона и Кати. Мы просто завелись после их секса. Я отвез Антона в его комнату и помог лечь в кровать. Тогда мы не решались оставлять их наедине после близости. Мало ли, захотят пойти на второй круг. Сам укладываю инвалида в кровать, а думаю о Маринке. О её бедрах под халатиком, талии, упругой груди. Знаете, женщины всегда на себя наденут все обтягивающее, что дает простор для фантазии. Как с Ириной Алексеевной. Антона уложил, спокойной ночи пожелал, а в штанах такой напряг, что не знаю, что первой порвется, джинса или моя плоть. Выхожу я в коридор, а из общей комнаты доносятся какие-то звуки. Как будто в темноте кто-то плачет. Я снова вспомнил про ту пациентку, которая умерла в муках. Я хотел было позвать Марину, но присмотревшись, увидел, что у окна сидит фигура с пушными волосами. Ярко-рыжая копна Марины сотрясалась в такт стонам. Успокоившись, я хотел было пошутить, что нечего пугать, но… почему Марина сидит в темноте и рыдает? Тихо, стараясь не издавать звуков, я направился к стулу, на котором сидела Марина. Она сидела, откинувшись на спинку стула. Левую ногу она закинула на стол, а правую протянула в сторону. Левой рукой она водила по груди, прямо по халату, а правой ласкала себя между ног. Наблюдая за самоудовлетворением девушки, я возбудился еще сильнее. - Мне передернуть или перепехнемся? – сдавлено спросил я. Марина испугано вскочила, стараясь прикрыться халатом. - Сережа, твою же мать! – выругалась она. – Напугал. - Прости. – ответил я. Надежда на халявный секс таяла на глазах. Хотела бы, сразу сказала бы, а не пряталась в темноте, чтобы подрочить. Или как там это у женщин называется. - Презики у тебя? – внезапно спросила она. - Ну, да, - немного на морозе ответил я. - Доставай, то я завелась. - ответила она. - Без проблем! – улыбнулся я, стягивая штаны. Первый раз у нас был прямо там, на столах. Потом решили, что лучше закрываться в туалете. И чтобы не тратить время стали оставлять Антона с Катей. На второй раз ни его, ни её не тянуло, поэтому мы спокойно могли потрахаться в туалете. Почему там? Ну, в приюте, кроме нас, есть и другие работники. Которые могут зайти в наше отделение зачемто и начать нас искать. Поэтому трахаться в не закрывающейся на замок комнате отдыха опасно. А про туалет можно что-то придумать на ходу. Мол, проверяли, как работает защелка. Примитивно и стремно, но что поделать. Нам с Маринкой еще повезло, а вот нашим сменщикам нет. В одной смене два здоровых лба, Костя и Вадим, в другой две старушенции, Валентина Вадимовна и Анна Викторовна. Нас, в наших начинаниях помочь молодым возлюбленным, поддержали только Костя с Вадимом. Старушки отказались. Оно и понятно, они в свои семьдесят вряд ли смогут удержать Антона на Кате. Так что личная жизнь была у наших голубков только по вторникам и пятницам в нашу с Мариной смену и в смену Кости и Вадима.

123

*** Ладно, вернемся к утру второго выходного. Сегодня мне так и не дали поспать. Звонок мобильного телефона прервал мой блаженный сон. «Марина». Гласила надпись на дисплее. - Марин… - жалобно протянул я в трубку. – Сейчас только… Договорить я не успел, так как телефон продолжил свою трель прямо мне в ухо. Спросонья я даже не нажал на кнопку приема вызова. Тихо выругавшись, я нажал на кнопку. - Да, Марин, что случилось? – уже более спокойно произнес я. Пиликанье телефона в ухо бодрит не хило. - Собирайся, Алексеевна вызывает срочно на ковер. – произнесла Марина. - Что-то случилось? – я аж подскочил на диване. - Не знаю, - голос Марины был взволнованным. – Просто она сказала, что у нас ЧП и нам надо срочно приехать. Будет ждать в своем кабинете. - ЧП?! – воскликнул я. - Да, - ответила Марина. – Но я сама подробностей не знаю, так что собирайся, давай! Я стал быстро собираться и пулей понесся на работу. Что там могло случиться? Инциденты у нас были, не без этого. Овощи наши двигаются мало, так что проблемы с кишечником частые. Но из-за просто поноса вызвать не могли. Даже если бы после моей смены у кого-то днище сорвало бы. Значит, что-то серьезное. Неужели, кто-то умер? Да быть такого не может! Все были здоровы. Ну, в пределах своих недугов. Предпосылок к скорой смерти не у кого не было. Так что… Стоп! Стоп! Стоп! И еще раз Стоп! Хватит себя накручивать. Может с подопечными все в порядке, а проблема в другом. Как год назад, когда накрылась система отопления, и первый этаж превратился в один большой горячий источнику. Подопечных пришлось эвакуировать на верхние этажи, гуляя по щиколотку в кипятке. Хвала небесам, резиновых сапог хватало. Хоть и не на всех, но часть сотрудников, в том числе и я, выносили их на лестницу, а там уже передавали другим и они поднимали их выше. Зима была, на улице холод, на втором этаже дубак, а мы с Вадимом и Костей по пояс голые ходим, потому что на первом этаже парилка. Костя тогда даже умудрился пневмонию заработать, так как голяком гулял на второй этаж. Надеюсь, ничего серьезного. За полчаса я домчался до работы. Нигде не текло и когда я встретил санитарок на первом этаже, они очень сильно удивились, что стряслось какое-то ЧП. - Да нет, - покачали они головой, - все тихо. Тьфу, тьфу, тьфу! - Ясно, - кивнул я. – Тогда я помчал к Алексеевне. Быстро поднялся на второй этаж и постучал в кабинет. - Заходи! – раздался из-за двери раздраженный голос главврача. – Тебя одного ждем. В кабинете действительно были уже Вадим, Костя и Марина. Буркнув банальное «Здрасте», я быстро сел на передоложенный мне стул. - Ну что, голубчики, - раздраженно начала Ирина Алексеевна. – Доигрались, да? - А что стряслось? – осторожно спросил я. Марина осуждающе посмотрела на меня. У неё не было в привычке перебивать начальство, и она считала это верхом наглости. Я, хоть и уважал Ирину Алексеевну, мог себе позволить дерзость. Не потому, что мне это позволяли, а потому, что не считал это чем-то из ряда вон выходящем. - Стряслось?! – спросила Ирина Алексеевна с уже не скрываемой яростью.

124

Видимо, произошло действительно что-то ужасное. - Я бы сказала, свершилось! Конечно, я знала, что этим все может кончиться, но все же. В общем, Катя беременна. - Что?- переспросили хором мы с Мариной. На удивление, Вадим и Костя молча восприняли эту новость. - Да, беременна. – подтвердила Ирина Алексеевна, и устало откинулась на спинку кресла. Первое, что пришло на ум, это аборт. Убьют малого. Или малую. То, как это произошло, меня лично, в тот момент не волновало. Сам знал, что гандон не стопроцентная защита. У моего дяди так трое детей появилось. Не везло ему с презервативами, все время рвались. Ну, три раза точно. - Как это могло произойти? – тихо спросила Ирина Алексеевна, приложив руку к груди в районе сердца. - Ирина Алексеевна, с вами все в порядке? – взволновано спросила Марина. Да я сам напрягся. Не хватало еще её в гроб загнать. - А, - отмахнулась главврач, - давление скачет. Я хотел было сказать, что лучше принять успокоительного. Ну, валерьянки там, боярышника, но мне не дал сказать Костя, выпалив: - Это мы сделали. Я повернулся к нему, не поняв, к чему он это сказал. - Вы, что, - тихо произнесла Марина, - изнасиловали её? Посмотрев на Марину, я хотел сказать: «Ты чего? Не тренди тут!» Но у неё были такие глаза. Она испугалась. Конечно, легкий доступ к женскому телу давал простор больной фантазии. Да и не у Кости, не у Вадима девушки, насколько я знаю, не было. Но чтобы насиловать подопечных – это уже совсем клиника. Я за такое сам в бараний рог кого угодно скручу! - Нет, ты чего?! - запротестовал Вадим. - Совсем крыша поехала?! - Мы просто на Антона презерватив не надели и все! – поддержал друга Костя. Я покачал головой: - Биба и Боба, два долбо… - Сергей! – возмутилась Ирина Алексеевна. – Кто они такие я и сама знаю, так что давай без выражений. Наху… - запнулась она, - кхем, зачем вы это сделали? - Ну, - начала Вадим, - мы так с ними говорили, когда они сидели после секса. Катя всегда сияла, когда за детей начинаешь заводить разговор. - И Антон тоже оживлялся. – продолжил Вадим. - Вот мы и решили… -Решили?! – Ирина Алексеевна была в ярости. – Вы решили?! Вы в своем уме! Она инвалид! - И что?! – крикнул Вадим. – Она не имеет права быть матерью?! - Она прикованный к кровати инвалид! – кричала Ирина Алексеевна. – Понимаешь?! Не ходячая! Она его выносить не сможет! - И что теперь?! – еще громче стал орать Костя. – Убивать?! На аборт?! - А ну рот закрыл, сопляк?! – в ярости, Ирина Алексеевна поднялась. – Не тебе решать, аборт это будет или что! Костя сразу замолчал и стыдливо опустил голову. - В её положении даже не знаешь, что хуже, роды или аборт. – тихо произнесла Марина. Главврач кинула на неё злой взгляд, но промолчала. Видимо, спокойный тон Марины успокоил и Ирину Алексеевну, так как она уже спокойным тоном произнесла. - Знать бы срок… - Полтора-два месяца. – произнес Вадим.

125

- Шесть – восемь недель. – задумчиво произнесла Ирина Алексеевна. – Но рожать ей нельзя. - Почему? – спросил я. Я единственный из присутствующих не имею медицинского образования, и понятия не имею, о чем идет речь. Ну, кроме общих знаний, что детей рожают женщины через девять месяцев после того как займутся сексом с мужчиной. Примитивно, но мои знания настолько ограниченны. - Мышечная гипотония. – ответила Ирина Алексеевна. – Она не выносит ребенка. А если и выносить, не сможет родить. Банально сил не хватит. - Че? – только терминов мне тут не хватало. - Пониженный тонус мышц. – пояснила Марина. – Она даже не в состоянии сама сесть, не говоря уже о том, чтобы родить. - А кесарево? – спросил я. Виновники ЧП молчали и слушали наш разговор. Разговор дилетанта и эксперта. Но вот в этой перепалке мне захотелось, чтобы этот ребенок родился. Не знаю почему. Просто появилось желание, что бы малыш родился. - Кесарево в её состоянии? - задумчиво спросила Ирина Алексеевна. – Нет, Сережа, нет. Это риск. - А аборт? – спросил я. - И аборт. – произнесла она и уставшим взглядом посмотрела на меня. - Так что будем делать? – осторожно спросил Вадим. - Для начал молчать. – произнесла Ирина Алексеевна. – Я проконсультируюсь со знакомым гинекологом-акушером. Даже тот же аборт, сами понимаете, дело не простое и у нас его не сделаешь. А если в горздраве узнают про ЧП, то нас ждет, как говорит мой внук, страх и ужас в Лас-Вегасе. - Страх и ненависть в Лас-Вегасе. – поправил её Вадим. – Хороший фильм, интересный. - Хорошая книга. – тихо поправила его Марина. - Хорошие вы ребята, только, по молодости, думаете не головой, а другими органами. – Ирина Алексеевна впервые за сегодня улыбнулась.

Повесть о голубке Поташников Григорий Часть 3. История Голубки Глава 1. Здесь приведена вся история недолгой жизни мальчика Миши. Записана со слов инспектора по делам несовершеннолетних, лейтенанта милиции Тараторкиной. Семья Михеевых состояла из четырех человек. Глава семьи – Илья, был майором и служил на границе Таджикистана с Афганистаном в должности заместителя командира погранзаставы. Супруга – Галина Александровна, преподавала в школе английский язык. В семье было двое детей. Старший сын Миша, мальчик двенадцати лет, был боевым мальчишкой, мечтал пойти по стопам отца и стать военным. Младшая дочь Аля, Алиночка, маленькая очаровательная девчушка 6 лет была любимицей семьи. Старший брат опекал ее и ухаживал за ней не хуже мамы, пока она была еще младенцем, да и позднее очень любил с ней играться и возиться. Когда в 1992 г. в республике разразилась гражданская война, обстановка на границе резко обострилась. Были случаи обстрелов заставы с двух сторон, со сто-

126

роны границы и с тыла. Командование объявило эвакуацию всех гражданских лиц погранвойск. Илья отправил семью в Россию, а сам остался выполнять свои обязанности на заставе, где впоследствии во время одного из боев погиб. Колонна беженцев с семьей Михеевых по дороге попала под обстрел, в результате погибла младшая дочь Аля. Мать с сыном Мишей с трудом добралась до России, попала в Москву, где обратилась за помощью в органы Министерства Обороны. Но шел лихой 1993 год с известными событиями в столице и о судьбе вдовы с ребенком никто всерьез не позаботился. Матери удалось устроиться реализатором на одном из московских рынков. Ее приютили в маленькой комнатушке для уборщиков, а Мишу определили в школу. Казалось, основные трудности закончились. Но тут грянула очередная беда. У Галины возник конфликт со своим хозяином и ей организовали крупную недостачу. Женщина не согласилась ее компенсировать и более того пригрозила, использую связи со старыми друзьями мужа, вывести хозяина на чистую воду. После этого ее просто зарезали в одном из глухих базарных переулков. Оставшись один, Миша начал промышлять на рынке и вскоре попал в поле зрения инспекции по делам несовершеннолетних. Им занялась лейтенант Тараторкина. Сердобольная женщина настолько прониклась судьбой ребенка, что полюбила его и захотела парнишку усыновить. Но жила она одна без мужа в маленькой съемной комнатенке, да и зарплата была маленькой. В результате ребенка ей не дали, а Мишу поместили в один из московских детских домов. Но и там все оказалось непросто. Финансирование в ту пору было мизерным, детдом жил скудно, дети ходили голодные. Почти все воспитанники подрабатывали. Способы были разные, в том числе и криминальные, делиться этим между собой у детей было не принято. Мишу определили в группу мойщиков машин, сравнительно безобидное занятие. Поначалу все шло гладко. Физически крепкий и шустрый парнишка даже неплохо зарабатывал. Правда львиную долю приходилось отдавать ребятам постарше, но уж такие здесь были порядки, и Миша не роптал. Однако у остальных детей дела шли не так гладко. У каждого мальчика существовала норма, ниже которой опускаться было нельзя, нарушителей наказывали, иногда даже физически. В группе у Миши оказался один такой мальчуган, физический слабый, робкий и нерасторопный. Вот ему чаше всего и доставалось по вечерам при дележе заработка. Однажды Миша не выдержал и вступился. Сказалось воспитание, данное ребенку в семье военного, не оставаться в стороне, когда бьют маленьких и слабых. В вспыхнувшей скоротечной драке боевой пацан, которого к тому же отец когда-то обучил некоторым приемам, крепко «навалял» обидчикам. Но назавтра друзья из группы его предупредили, что так просто эта выходка ему не сойдет, над ним готовится расправа. - Порядки тут жесткие, раз и навсегда установленные, никому не позволено их нарушать. Ты что думаешь, воспитатели не в курсе? – сказали ему. Так вот знай, те деньги, что мы отдаем как раз и идут воспитателям, а часть из них – хозяину, таким именем ребята между собой называли директора детдома. А ты как думал? Так что теперь у тебя один выход, поскорее делать отсюда ноги, здесь тебе больше не жить. Учти, это приказ самого хозяина! – серьезно предупредили его. И Миша сбежал. Перед побегом он поговорил с мальчишкой, за которого вступался, предложил ему бежать вместе с ним. - Чем терпеть ежедневные побои, давай лучше со мной, на волю! - Да нет куда, мне,- виновато улыбнулся тот, - я ведь болен. На воле я быстро пропаду. Спасибо, тебе, конечно, за все, не обижайся на меня, но я остаюсь. Авось отстанут. Глава 2 Покинув детдом, мальчик опять было подался на рынок, где работала его

127

мать, но быстро понял, что одному здесь не прожить. Вся площадь базара давно было поделена на зоны, в каждой из которых работала своя бригада, одиночки жестко изгонялись. Надо было к кому-то присоединяться. И мальчишка выбрал одну из группировок, база которой находилась на чердаке ближайшей с рынком девятиэтажки. Старшего он немного знал, познакомился с ним на рынке еще при жизни матери и тогда они друг другу понравились. Парнишку приняли хорошо, и через некоторое время, благодаря дружбе с главарем, он даже стал там как бы вторым. Однажды, из окна своего чердака Миша увидел на балконе соседнего жилого дома маленькую девочку, кормящую голубей, и что-то его в этой картинке зацепило. Присмотревшись повнимательней он понял, что девочка эта - инвалид, вставать на ножки не может и сидит на балконе в инвалидной коляске. И еще он понял, что малышка очень похожа на его погибшую младшую сестренку, любимую Лялю. Мальчишку неудержимо потянуло к этой маленькой, чистенькой и аккуратной девчушке, забавно кормящей на балконе голубей, так она ему напоминала его недавнюю мирную и счастливую жизнь. И тогда Миша проник на чердак соседнего дома, нашел одну подсобку, как раз над нужным балконом и там затаился. В подсобке было небольшое окошко забранное решеткой. Мальчик эту решетку вынул. Теперь, взобравшись на подоконник и изо всех сил вытянув шею, он мог видеть девочку. Проследив за ней некоторое время, изучив обстановку, он уже почти-то решил окликнуть ее и заговорить. Но в последний момент не решился. Был он чумазый, давно не стриженый и потому лохматый, страшный, он бы запросто перепугал ребенка. Весь следующий день мальчик мучился вопросом, что бы ему такое придумать, что сотворить, чтобы познакомиться. Наконец, понял, что надо делать. Ему надо притвориться голубкой! А что, очень даже просто. Ведь девочка явно разговаривала с птицами, рассказывала им что-то, о чем-то спрашивала и сама же отвечала, и даже пыталась некоторых из них погладить. Иногда это у нее получалось, видимо голуби привыкли к ней и перестали бояться. Нужно выбрать из стайки одну, часто прилетающую к ней птицу, и когда она будет с ней рядом, заговорить тонким голоском, Миша это умел. И он высмотрел одну белоснежную голубку, которую ребенок чаще всего гладила и, улучшив момент, обратился к девочке. А малышка даже ничуть и не удивилась, что птичка вдруг заговорила, только очень-очень обрадовалась. Девочка назвала свое имя, и тут же начала ей рассказывать про свое грустное и скучное житье-бытье. Голубка, т.е. мальчик, отвечал. Так они познакомились и вскоре подружились. Теперь девочка каждый день с нетерпением ждала, когда же прилетит ее верная подруга голубка. Ждал этого и мальчик, без нее он не осмеливался заговорить, боялся раскрыть свою игру. Миша только с ужасом думал, а что же будет, если выбранная им птичка вдруг исчезнет, перестанет прилетать. Ну да ладно, тогда что-нибудь и придумаю. А пока парнишка продолжал исправно играть роль голубки, и чтобы все было по-настоящему, даже придумывал разные «голубиные» истории. Например, про лихих ворон, которые нападают на голубей, клюют их, и норовят отнять корм, или про злую черную кошку с острыми когтями, которая охотится за птицами, и особенно предпочитает маленьких птенцов. За сюжетами мальчик далеко не ходил, а брал их из своей жизни. Вороны олицетворяли соседнюю группировку мальчишек на базаре, с которой у них был спор за территорию, а под кошкой скрывалась цыганка. Последнее время цыгане хотели подмять под себя их группу, но мальчишки отчаянно сопротивлялись. Так и продолжались их разговоры на балконе, и эта странная дружба между маленькой девочкой-инвалидом и бездомным мальчишкой-голубкой крепла день ото дня.

128

Зачем нам Фрейд? Елена Онищенко ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ Все тот же кабинет Лауры Давидовны Лэнде. Обстановка не изменилась. Лаура Давидовна, сидя за столом, периодически нажимает на кнопки клавиатуры ноутбука и одновременно разговаривает по телефону. Ее голос бесстрастен, она больше погружена в работу за компьютером, чем в разговор с мужем. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Я хочу встретиться с твоим отцом. У меня появилась замечательная возможность проработать одну гипотезу. И если все получится - это будет прорыв мирового масштаба! Только надо уговорить отца дать мне доступ к его пациентам… ГОЛОС МУЖА (восхищенно): Ты всегда отроешь что-нибудь удивительное! И что на этот раз так заинтересовало тебя? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Когда я практиковала в клинике твоего отца, он старался познакомить меня с самыми интересными случаями в своей работе. Именно тогда он заинтересовал меня одним пациентом с навязчивыми идеями. Этот пациент - отъявленный рецидивист, несколько раз привлекался за разбой, а потом родные настояли на его лечении именно у профессора Лэнде. Собственная положительная исключительность этого пациента подогревалась выдуманной им влюбленностью старосты класса. Это было как бы доказательством того, что он достоин, избран, что он отличается от всех! Но когда он из тюрьмы заявился к ней, то, видимо, получил отказ, поскольку его дальнейшие откровения о своей жизни каждый раз отличались друг от друга. А недавно я работала с техникой возрастной регрессии и обнаружила его воздействие на одну мою пациентку! Мне надо восстановить все данные этого больного, и если он тот, про кого я сейчас думаю, и если он еще там, то хочу провести с ним углубленную гипнотерапию. ГОЛОС МУЖА: Замечательно! Это было бы опытом пересечения конфликтующих интересов. Мы такого еще не проводили! Но, постой! Ты же говорила, что стараешься не использовать в своей работе гипнотерапию, а применяешь ревери исключительно по методу Биона. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Но не в этом случае! Ревери здесь может не сработать. У этого человека есть что скрывать и он отчаянно будет защищать свою тайну. В конце концов, он прекрасно понимает, что совершил преступление и ему может грозить новый срок! В полученном мною материале стоял блок на распространение информации. И, похоже, все действующие лица этого события, те, которые не прошли терапию, постараются о нем забыть. ГОЛОС МУЖА: Очень интересно! ЛАУРА ДАВИДОВНА: Моя задача – встретиться и поговорить с ним. А если я получу его согласие на введение в гипнотическое состояние, и мне удастся преодолеть амнезию сознания, - есть шанс добраться до момента возникновения его патологии. Потом можно попробовать ввести в его этапный эпикриз формулировку о необходимости возрастной регрессии. Только бы он согласился! ГОЛОС МУЖА: Не знаю как сам больной, но отец, безусловно, согласится. Этот случай его тоже заинтересует. Ты знаешь, мне кажется, что и я с удовольствием бы подключился к вашей работе. ЛАУРА ДАВИДОВНА: О, в твоем отце я даже не сомневаюсь. Если этот рецидивист тот, о котором я думаю, и он по-прежнему в клинике Лэнде, твой отец наверняка допустит меня к обследованию. Нельзя упустить такую возможность.

129

ГОЛОС МУЖА: Я могу тебе помочь в этой работе? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Нет-нет, в этом нет необходимости! Я как раз и хочу сказать, чтобы ты не удивлялся, если встретишь меня в клинике. ГОЛОС МУЖА: Тогда я сообщу отцу твою просьбу. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Не надо, с ним я свяжусь сама. ГОЛОС МУЖА: Как хочешь! Но, поверь, мне кажется, ты на пороге чего-то очень значительного! ЛАУРА ДАВИДОВНА: Надеюсь! Это потрясающее ощущение! Я полна энтузиазма и энергии, мне не сидится на месте. ГОЛОС МУЖА: Ты считаешь, что мое присутствие может тебе помешать? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Помешать? Как? ГОЛОС МУЖА: Ну… не знаю…сбить твой эмоциональный настрой. ЛАУРА ДАВИДОВНА (смеется): Что ты! Сейчас это невозможно! Я так увлечена, и мне даже нравится, что рядом нет отвлекающего фактора в виде тебя. Впрочем, мы же завершили все наши оформительские дела. Или что-то еще осталось неулаженным? ГОЛОС МУЖА: В юридическом плане, вроде все. Но у тебя могут быть вопросы по имуществу. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Нет-нет, что ты, никаких вопросов не будет. Хорошо, что сумели благополучно пройти этот этап и у нас больше не будет оснований для серьезного взаимодействия. ГОЛОС МУЖА: Не очень приятно это слышать. Раньше ты… ЛАУРА ДАВИДОВНА: Извини, мне кажется, мы уходим от темы. Да, впрочем, я тебе уже все рассказала, можно и попрощаться. Ах, забыла сказать: Рина получила приз за лучший танец. ГОЛОС МУЖА: Я как раз хотел навестить ее. Она спрашивает про меня? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Уже нет, я же ей все объяснила. ГОЛОС МУЖА: Когда вы будете дома? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Рину сегодня в четыре забирает няня, потом они едут на занятия в студию. Ты можешь позвонить няне и уточнить время, когда они планируют вернуться домой. Думаю, они освободятся часов в семь. ГОЛОС МУЖА: А ты будешь в семь? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Я должна работать. ГОЛОС МУЖА: Тогда я предпочел бы… ЛАУРА ДАВИДОВНА (перебивает его, торопясь закончить разговор и снова погрузиться в работу): Хорошо, хорошо! Сделай, как тебе удобно! Поговори с няней и выбери подходящий интервал для визита! Лаура Давидовна прерывает телефонный разговор; очень интенсивно и увлеченно продолжает работу: листает записи в бумагах, набирает текст в ноутбуке, задумывается, и как бы находит решение своего вопроса. При этом она явно довольна тем, что и как она делает, она потирает руки, кивает, перечитав текст, и слегка улыбается. ГОЛОС СЕКРЕТАРШИ: Лаура Давидовна! К вам пришли. Мария Абрамова. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Отлично! Приглашай ее! Входит Мария. МАРИЯ: Здравствуйте, Лаура Давидовна! Еле дождалась сегодняшней встречи. ЛАУРА ДАВИДОВНА (с улыбкой): Маша, если так пойдет дальше, нам придется прорабатывать вашу привязанность ко мне как очередную инграмму. Вы уже должны быть готовы самостоятельно реагировать на жизненные потоки.

130

Здравствуйте! МАРИЯ: Мне это понятно. И, кажется, я уже и сама смогу трудностям противостоять. Только общение с вами мне настолько приятно, что прерывать его не хочется. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Это обманчивое впечатление. Зависимость от психотерапевта обычно так и проявляется. И может привести к инфантильности. Помните об этом, пожалуйста. Пока мы с вами проходим курс, - все хорошо. Но придет время, и я вынуждена буду прервать с вами общение на долгий срок. МАРИЯ: Мне как предпринимателю, это слышать непривычно. Вам же это в финансовом плане невыгодно! ЛАУРА ДАВИДОВНА: Выгода ведь не только в количестве оплаченных вами сеансов. Моя задача оказать вам посильную помощь. Когда врач, например, продолжает лечить выздоровевшего больного, он только наносит ему вред. Но не будем отвлекаться. Вы готовы приступить к сеансу? МАРИЯ: Готова. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Тогда начнем. Скажите, как вы себя чувствуете после нашего последнего общения месяц назад? МАРИЯ: Прекрасно! Честное слово! Больше вам скажу: я смогла несколько раз поговорить с мамой на тему пережитого ею тогда страха. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Интересно! Что же вы выяснили? МАРИЯ: Мама рассказала, что у нее в классе учился один трудный подросток, он и тогда, уже в школе, проявлял себя как отъявленный хулиган. Плюс алкоголь, наркотики, то-сё… На учете состоял, в школу за ним милиция приходила. Я спросила маму, как она к нему относилась, и она рассказала, что ее единственным чувством к нему было удивление. Она не могла никак понять, как можно было быть таким безбашенным, отрицать авторитет учителя, например, прогуливать нагло уроки, хамить. Он мог в середине урока просто встать и уйти совсем из класса, а учительницу просто послать матом. Что там он вытворял за пределами школы, она не знает, но сразу после выпуска он нанес кому-то ножевое ранение, ну и сел. ЛАУРА ДАВИДОВНА: (скрывая нетерпение): Маша, а вы случайно не узнали фамилию этого человека? МАРИЯ: Мама называла, только я забыла. Короткая такая фамилия, то ли Хенко, то ли Хайко. ЛАУРА ДАВИДОВНА (со вздохом облегчения, поднося руку к лицу, чтобы скрыть довольную улыбку): Да-да, спасибо, Маша, большое спасибо. МАРИЯ: А почему вы интересуетесь его фамилией? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Возможно, она мне пригодится… Мама лишь косвенно подтвердила ту сцену, которую вы описывали в процессе прохождения терапии? МАРИЯ: Да, она сказала, что после тюрьмы он появился у нее, когда она уже вышла замуж, и очень сильно напугал. Вы знаете, она бы мне призналась, если бы я спросила прямо, как именно он ее напугал, но я не стала. Зачем? Ведь и так все понятно. Скоро он снова исчез, потом ненадолго вернулся и вновь пропал. Они же почти всем классом до сих пор в тех же дворах и живут, а никто из одноклассников не знает, что с ним. В последний раз как пропал, так до сих пор и не появлялся, слава Богу! Мама думает, что сейчас он уже умер. Конечно, я не стала говорить о том, что мне открылось с вашей помощью, но, по-моему, и этой информации вполне достаточно, правда? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Вы должны понять, Маша, что воспоминания вашей мамы гораздо более ваших болезненны, но, видимо, она сама старалась с ними справиться. Подобный опыт всегда оставляет негативный отпечаток. Поэтому

131

вы можете попробовать себя в качестве домашнего терапевта для своей мамы, если чувствуете в себе достаточно сил, чтобы говорить с ней напрямую. Только будьте готовы к той же реакции, которую сами переживали у меня, в этом кабинете. Или даже сильнее. Вас это не испугает? МАРИЯ: Что вы! Это даже интересно! Нет, я, конечно, осознаю, что мне нельзя будет расслабляться под воздействием выпущенных ею эмоций, а это достаточно трудно, но если вы говорите, что… Вы правда доверяете мне попробовать? ЛАУРА ДАВИДОВНА (мягко): Нет, Маша, это вы себе доверяете. МАРИЯ: Я обязательно попробую! ЛАУРА ДАВИДОВНА: Отнеситесь к сессии с ней с доверием. Терапия может быть функциональна лишь тогда, когда слушатель настроен на сопереживание. А в этом эпизоде лучшего «сопереживателя» не найти. Ну, так что же? Продолжим нашу с вами практику. Как вы, готовы работать сегодня? МАРИЯ: Да, есть некоторая проблема, которую мне хочется обсудить. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Эта длящаяся проблема в вашем рациональном мировосприятии, не так ли? Впрочем, если есть хоть малейшее ощущение тоски, боли, гнева или возмущения, мы все-таки проработаем подсознательные инграммы. МАРИЯ: Не думаю, Лаура Давидовна! У меня ведь все хорошо. Боли нет. Гнева тоже. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Расскажите о своей проблеме. Помните, как мы определяем ее с цветом и единицей измерения? МАРИЯ: Да, все помню. Ситуация такова. В течение шести месяцев я живу с молодым человеком, в котором я очень заинтересована. Да что лукавить, я просто в него влюблена! Месяц назад, как вы знаете, мы путешествовали по Италии. Честно говоря, я была уверена, что именно там он сделает мне предложение. Но… Ничего не произошло. Нет, были, конечно, романтические намеки, планы на дальнейшую совместную жизнь, но не более того. Как-то раз мы отправились… ЛАУРА ДАВИДОВНА: Достаточно, Маша. Эпизоды расскажете при необходимости. Так какова ваша оценка этой тревожащей вас ситуации? МАРИЯ: Я бы назвала это небольшим беспокойством с приданием ей преимущественно желтого цвета. ЛАУРА ДАВИДОВНА: А болевые ощущения? МАРИЯ: Их нет. Напротив, когда я думаю о нем, мне хочется улыбаться. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Опишите словами свою проблему. МАРИЯ: Он не делает мне предложение. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Вы хотите, чтобы он сделал вам предложение? МАРИЯ: Да. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Зачем? Зачем оно вам? На лице Марии выражается недоумение. МАРИЯ: Я хочу замуж! ЛАУРА ДАВИДОВНА: Тогда определите, что для вас представляет замужество? (После паузы, не получив ответа): В замужестве проявляется какая-то особая ценность для вас? МАРИЯ: Ну, как… Да, наверное… ЛАУРА ДАВИДОВНА: Какая? МАРИЯ: Я буду замужем. Я этого хочу! ЛАУРА ДАВИДОВНА (весело): Вы легко можете позволить себе быть замужем. Предложите это любому нуждающемуся в заботе или квартире человеку! Вы можете выбрать асоциальный элемент и попробовать облагодетельствовать его, верно? Другими словами, предложите это первому встречному бомжу, и он

132

бросится вам в ножки. МАРИЯ: Нет, ну не так, конечно. ЛАУРА ДАВИДОВНА: А как тогда? МАРИЯ: Я не знаю. Но не так. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Хорошо. Видите ли, когда проблему начинаешь разглядывать под микроскопом, и она становится утрированной, получается, что мы неправильно ее обозначаем. Значит, цель не просто выйти замуж, а цель связана с выбором объекта любви, единением с любимым человеком, отвечающим вашим требованиям и запросам. Так? МАРИЯ: Так. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Это называется по-другому. МАРИЯ: Что же это? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Ну уж нет! Вы определяете свои цели. Сама! Их может быть множество. Хотите, назову некоторые? Например, можно стремиться: посвятить всю себя любимому, раствориться в нем и отречься от собственных планов; избавиться от одиночества; вырваться из-под родительской опеки; переехать в другую страну; разбогатеть; обрести самостоятельность; родить ребенка в привычной для общества законной официализации; доказать что-то подругам; продемонстрировав им трафареты счастья; утереть нос бывшему кавалеру… Множество вариантов, Маша! То, чего вы хотите, может быть известно только вам! МАРИЯ: Я, кажется, понимаю. Вы хотите сказать, что если мы вместе, я не должна мечтать об официальных отношениях? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Ни в коем случае! Прочность института семьи обусловлена физиологией, что бы ни проповедовали нам в разное время. Помните из истории, наверное, как в тридцатые годы двадцатого столетия пыталась отречься от семейных ценностей наша революционно настроенная молодежь, образующая коммуны? Или хиппи, избегающие опостылевшего социума? Это ни к чему не привело. Людям по-прежнему все-таки близок миф об андрогинах, единых существах, разделенных надвое. А государство диктует нам условия документального оформления. МАРИЯ: Тогда почему вы делаете акцент не на официальном замужестве, а на каких-то иных моих желаниях? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Чтобы решать проблему, надо найти ее суть сначала. Определитесь со своими желаниями, Маша, и, я думаю, что мы распутаем ту сеть, в которую попали. Чего же вы по-настоящему хотите от этого человека? МАРИЯ: Вы ставите меня в тупик! Я хочу жить с конкретным мужчиной, и я с ним живу. При этом я хочу получить от него официальное предложение замужества. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Зачем оно вам? МАРИЯ: Думаю, что это лишний раз убедит меня в его постоянстве. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Вы знаете официальные цифры разводов? Добавьте к ним просто разъехавшиеся семьи, семьи, где жены закрывают глаза на измены, семьи, где жены не догадываются об изменах. И снова попробуем ответить на наш вопрос. МАРИЯ: Я не понимаю, Лаура Давидовна, вы что же, хотите убедить меня в том, что я на самом деле вообще не хочу замуж? ЛАУРА ДАВИДОВНА (смеется): Нет, нет и еще раз нет, с чего вы взяли?! Это вы хотите убедить себя и меня. Только в чем? Пока мы определили только страх неуверенности. А этот момент мы благополучно решаем с вами при помощи наших сеансов. Знаете ли, по мнению Фрейда, которое разделяет подавляющее большинство психотерапевтов, если человек в детстве был любим своей матерью, он всю жизнь будет чувствовать себя победителем. Количество исторических при-

133

меров в подтверждение этой идеи зашкаливает! Любимый матерью ребенок навсегда сохраняет в себе уверенность в том, что во всем добьется успеха, и эта уверенность обычно никогда его не подводит. МАРИЯ: Зачем нам Фрейд? Я и так знаю, что мама хотела мне добра. ЛАУРА ДАВИДОВНА: А скажите, Маша, всегда ли мама выражала уверенность в том, что вы лучшая? Чувствовали вы выраженную ею веру в вашу незаурядность? Вы знали, что достойны быть любимой мужчинами? Мама транслировала вам такую уверенность? МАРИЯ: Нет, такого не было. Мама любила проверять у меня уроки и когда я рассказывала ей выученное домашнее задание, она обычно морщилась. Она считала меня косноязычной. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Вы слышали от мамы слова поощрения в минуты вашей слабости? МАРИЯ: Мама была, в основном, сурова ко мне. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Ну что ж, по крайней мере, теперь в воспитании своих детей вы постараетесь избежать этого. Ваша проблема, Маша, не в том, что вам не сделали предложения, а в том, что вы по этому поводу испытываете неуверенность в себе. Видимо, желание дополнительно убедиться в серьезном отношении вашего друга кроется в том, чтобы покрепче держать в руках вожжи, управляя колесницей своей жизни. Если бы вы чувствовали себя самодостаточной, вы не транслировали бы вовне желание «прицепиться». МАРИЯ: Что же делать? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Ответьте сами! Мы же помним, что любая проблема имеет всего лишь пять вариантов решений, всего лишь пять, и не больше! Чего вы хотите: сдаться совсем, отказаться от решения, пустив все на самотек, атаковать, обмануть или игнорировать? МАРИЯ: Я поняла вас, наконец-то! (С облегчением): В моем варианте разумнее всего будет пустить все на самотек. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Отлично, Маша. Значит, вы выбираете отказаться от активного решения проблемы? МАРИЯ: Совершенно верно. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Тогда позвольте мне процитировать Сенеку. Он утверждал, что открыл приворотное средство без отваров и заговоров. В письме к Луциллию он описал его так: «Если хочешь быть любимым – люби!». МАРИЯ: Как все просто, если это так! А я тем временем заморочилась на несуществующий раздражитель. ЛАУРА ДАВИДОВНА: О, нет! Раздражитель все-таки был! Только вы его слепили себе сами. Вы неправильно установили цель, Маша, а отсюда возникли конкурирующие желания. Вам следовало довериться себе и своему молодому человеку, поверить в себя и в свою любовь. У вас все хорошо, уверяю вас. Вы живете с любимым, отлаживаете свой быт, набираетесь опыта. А знаете, что гормон окситоцин, вырабатывающийся в момент сексуальной близости, способствует росту привязанности к партнеру? Поверьте, если вы сами поработаете над собой, вы скоро обнаружите перемены к лучшему. МАРИЯ: Мне не стоило торопить события? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Вы просто рано начали хотеть. Самая недоступная вершина, Маша, это наше хотение. Чего бы мы не достигали, до каких бы высот не добрались, всегда найдется то, чего можно еще захотеть. В этом смысле очень важно не отождествлять себя со своими желаниями, а относиться к ним несколько отстраненно, как если бы они существовали сами по себе. Мы часто хотим не самого нужного, вместо того, чтобы сосредоточиться на важном и полезном. Именно

134

так и произошло в вашем случае. МАРИЯ: Да-да, я понимаю, снизить важность и отпустить. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Я бы даже сказала, не снизить важность, а осознать неважность. МАРИЯ: Я действительно вам благодарна. Этот разговор как будто влил в меня новую порцию энергии. Вы знаете, я всегда ухожу от вас с зарядом бодрости и здоровья. Знаете, о чем я сейчас подумала? Если в течение дня вы принимаете десять человек, то как вы должны себя чувствовать вечером? У вас-то самой откуда силы берутся? ЛАУРА ДАВИДОВНА (с улыбкой): Не думайте об этом! Я могу открыть вам страшную тайну психотерапии, хотите? (Мария кивает в знак согласия). Я тоже получаю дополнительную энергию, общаясь со своими пациентами! Иначе невозможно. У меня, конечно, на приеме никогда не бывает по десять человек в день, как вы сказали, но и тех троих-четверых, что приходят, вполне достаточно! МАРИЯ: Вы – волшебница, не устаю этого повторять. Сейчас я даже убеждена в том, что в моей личной жизни все получится именно так, как мне хочется. Мой потенциальный жених должен поступить в соответствии с моими интересами. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Как вы думаете, Маша, а могут быть у другого человека ваши интересы? МАРИЯ: Думаю, да! ЛАУРА ДАВИДОВНА: Скорее всего, у него могут быть только свои собственные интересы, которые на данном отрезке времени совпадут с вашими. Согласны? МАРИЯ: Ой, действительно. ЛАУРА ДАВИДОВНА (хитро улыбаясь): Поэтому желание предложить руку и сердце в конечном итоге должно оказаться в интересах вашего приятеля. А? (Мария молчит, задумавшись. После паузы): Не устали? Сделаем перерыв? МАРИЯ: Да, я, как обычно, выйду на несколько минут. ЛАУРА ДАВИДОВНА: А я пока отмечу наши достижения в своем дневнике. Лаура Давидовна садится за ноутбук. Как только Мария выходит из кабинета, раздается звонок селектора. ГОЛОС СЕКРЕТАРШИ: Лаура Давидовна, ваш муж звонил уже несколько раз, он говорит - у вас выключен мобильный телефон. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Естественно, я же веду прием. ГОЛОС СЕКРЕТАРШИ: Он сейчас на связи. Я соединю? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Но мы еще не закончили с Машей. Впрочем, если он так настойчив, соедини, я поговорю. ГОЛОС МУЖА: Я звонил тебе несколько раз. Мы же не договорились о времени встречи. ЛАУРА ДАВИДОВНА (удивленно): Какой встречи?! ГОЛОС МУЖА: Я хотел сегодня приехать к вам. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Ну да, Рина, думаю, будет рада. А ты разве не поговорил с няней? ГОЛОС МУЖА: Конечно, поговорил. Они будут дома в половине восьмого. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Вот и отлично! Чего же еще? ГОЛОС МУЖА: А ты? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Что я? ГОЛОС МУЖА: Когда ты планируешь быть дома? ЛАУРА ДАВИДОВНА (внезапно поняв, смеется): Ах, вот оно что! Но я вполне могу доверить тебе нашу дочь и не контролировать ваше общение. Разве

135

мое присутствие дома сегодня вечером для тебя совершенно обязательно? ГОЛОС МУЖА (тихо): Я бы хотел тебя видеть. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Перестань. Вот именно сейчас, когда я настолько увлечена новым направлением в своей работе, мне вовсе не хочется выяснять с тобой отношения. Да, кстати, я видела на доске выпускников фото этой твоей студентки, она действительно обворожительна! Огромные глаза, изящный ротик, очень красивые волосы. Внешне она мне понравилась. Думаю, тебя можно не только понять, но и поддержать. ГОЛОС МУЖА: Ты забываешь, что говоришь со специалистом, я прекрасно слышу истинное значение твоих слов. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Что ты имеешь в виду? ГОЛОС МУЖА: То, чему мы не завидуем, и то, что нас не цепляет, превозносится очень легко. Именно поэтому в твоих словах и присутствует такая уверенность в себе. Ты не завидуешь ей. Она тебя совершенно не цепляет. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Ты прав, я ей нисколько не завидую. И почему я должна ей завидовать, разве это мое чувство? ГОЛОС МУЖА: Все люди имеет к этому природную склонность. А хвалебная твоя речь объясняется тем, что ты справедливо считаешь ее ниже себя. ЛАУРА ДАВИДОВНА (улыбается, подняв брови, но говорит серьезно): Не будем философствовать. Это, конечно, интересная тема, но не для меня, и не сейчас. Во мне активно так бурлит совершенно другой интерес и, кстати, относительно него только что появились хорошие новости. Знаешь, я выяснила, что человек из инграммы и пациент клиники твоего отца – одна и та же личность. Я на пороге величайшего эксперимента! Ура! ГОЛОС МУЖА: Поздравляю! Это может стать сенсацией. Я готов обсудить с тобой новую работу, если моя помощь тебе пригодится. ЛАУРА ДАВИДОВНА (удивленно): Ну какая помощь?! Зачем? Я ничего не сделала еще. ГОЛОС МУЖА: Тогда просто предупрежу, что излишняя концентрация на одной идее может привести к нежелательным следствиям в иных областях жизни. Вспомни практику наполнения секторов жизненного круга! ЛАУРА ДАВИДОВНА: О чем ты сейчас? ГОЛОС МУЖА: О семейных ценностях. О них нельзя забывать, погружаясь в работу! ЛАУРА ДАВИДОВНА: Интересно, но непонятно о каких семейных ценностях говорит мне мой бывший муж. Я, пожалуй, вернусь к работе, меня ждет пациентка. ГОЛОС МУЖА (поспешно): Не забудь, что вечером я буду! Лаура Давидовна кладет трубку стационарного телефона и некоторое время, улыбаясь, смотри прямо перед собой. Усмехается, покачав головой, и вновь возвращается к своим рабочим записям. Входит Мария. МАРИЯ: Уже можно? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Садитесь, Мария, я закончу через минуту. (Поспешно дописывает начатое, и поднимает голову): У меня замечательная профессия, Маша. А вы – мой идеальный клиент! МАРИЯ: Почему вы это говорите? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Я говорю это потому, что в любом, даже искусственно созданном союзе, вот как, например, в нашей паре, на фоне взаимодействия всегда возникает сотрудничество. В нашем случае, оно обоюдно рационально. МАРИЯ: Неужели вы хотите сказать, что я чем-то могла вам оказаться полезной? ЛАУРА ДАВИДОВНА (уклончиво): Любое общение оказывает воздействие

136

на каждого из его участников. Вы говорите, что испытываете ко мне привязанность. И я так же, в свою очередь, испытываю к вам интерес. Когда вы пришли, я первым делом изучила вас как женщину: как вы одеты, на сколько лет выглядите, ухоженные ли у вас волосы и ногти, имеется ли обручальное кольцо. Вы в эти несколько секунд делали абсолютно то же самое - изучали меня. Потом у меня подключился профессиональный интерес: с какими эмоциями вы пришли, насколько откровенно вы демонстрируете свои запястья, зажатая ли у вас поза, как часто вы подносите руки ко рту. Ваш интерес ко мне тоже изменился, вы в силу своего опыта стали изучать меня как специалиста, которому через пару минут полностью придется довериться. И так далее. Теперь мы уже на другой волне, и можем делать иные выводы друг о друге… Впрочем, ладно! Все-таки, Маша, я бы хотела продолжить нашу сегодняшнюю терапевтическую практику. Вы не против? МАРИЯ: Нет, я с удовольствием. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Помните, на одном из наших занятий мы выясняли, что является моделью невроза? Согласно учению биосинтеза, концентрация на одной из проблем может привести к тому, что человек меньше внимания уделяет иным областям своей жизни. Поскольку сейчас в ваших интересах превалируют любовные отношения, нам следует вспомнить, что излишнее увлечение одним из направлений жизни можно допускать лишь как временную замену. Если человек чувствует любовную проблему, он уходит в работу и это помогает ему справиться с возможной депрессией. Но это должно быть временной мерой! И наоборот, слишком сильная любовь опасна неудачами в работе. Поэтому старайтесь контролировать сейчас свою деятельность. МАРИЯ: Я не очень понимаю вас. Как это соотносится со мной? Вы хотите сказать, что у меня перебор любовных впечатлений? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Я хочу попросить вас выполнить домашнее задание, согласны? МАРИЯ: Конечно! Что надо сделать? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Нарисуйте круг и разделите его на несколько секторов, каждый из которых будет представлять собой отдельный спектр жизни. Помните, у гениального Ландау, в формулу счастья были включены три параметра: работа, любовь и общение с людьми? Но я бы посоветовала вам разделить нарисованный вами круг интересов жизни на большее количество частей, например, на девять, такие, допустим, как: здоровье, хобби, семейные ценности или родственные отношения, работа, спорт, искусство, религия, любовь, путешествия. Вы можете выделить в сектор любые области жизни, которые считаете для себя интересными и полезными. И затем оцените каждый из них. К примеру, по пятибалльной шкале. Поставьте на каждом радиусе деления для ваших оценок и потом соедините проставленные оценки единой линией. В идеале линия соединения должна бы превратиться в окружность, но это только в том случае, если каждый сектор будет оценен на «пять». Увы, в жизни такого не бывает. Хорошим показателем считается фигура без резких выступов и провалов. Наверняка и в вашем случае будут провалы там, где оценки не дотягивают до пяти. Вот с этими провалами и следует работать. Замечательное наглядное пособие! МАРИЯ: Я, кажется, представляю эти сектора. Я обязательно выполню ваше задание и принесу на следующую нашу встречу. Первое, что сейчас приходит мне в голову, это то, что у меня нет никаких провалов! Как будто все идет ровно. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Да, так может казаться до тех пор, пока вы не заглянете в себя поглубже. МАРИЯ: Лаура Давидовна, а как же все-таки соотносятся семейные ценности с событиями в моей личной жизни? Мы вместе с моим молодым человеком, но это ведь мы еще не семья? Как мне себя оценивать? Вы видите в этом нашем союзе

137

несовершенство? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Нет, несовершенства - нет! И как раз именно совершенство вашего союза заключается в том, что на данном этапе он имеет незаконченную структуру. Он продолжает развиваться. Он еще не сформирован и, поэтому, вы видите его несовершенным. Истинной ценности вашего семейного союза только предстоит раскрыться. МАРИЯ: Хорошо. Но если, например, по каким-нибудь причинам наш брак не состоится? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Возможно и такое. Видите ли, еще древние китайские философы подмечали, - любая жизненная ситуация в своем развитии проходит несколько определенных последовательных этапов. Если потенциала ваших отношений хватает для развития, вы дойдете до их высшей точки. Но бывает и так, что отношения ослабевают, замирают, прекращаются, перерождаются. Пока не наступил застой, вам не следует беспокоиться. Сейчас, когда отношения глубоки и приносят вам обоим радость, ваш союз находится на том уровне, который поспособствует его движение к кульминации. Если вы задержите это время, помешаете ходу естественного развития, тогда отношения могут прекратиться. МАРИЯ: Вот тогда и надо начать волноваться? ЛАУРА ДАВИДОВНА: (смеется): Волноваться не надо никогда. Все развивается по кругу: отмирает одна фаза и нарождается другая. И всегда срабатывает закон циклического характера происходящих изменений. МАРИЯ: Все развивается по спирали? ЛАУРА ДАВИДОВНА: В контексте нашего разговора более уместно сказать – циклично. На примере физических явлений можно определить следующие этапы: первый – это кальцинация – подготовка к зарождению нового; второй – растворение, избавление от старого ненужного, я вот условно для себя придумала аналогию с расчисткой места; третий – кристаллизация, этап начала процесса бурления; затем – притяжение: появляются новые ингредиенты, активно вовлекаемые в процесс; пятый этап - ферментации, - когда выкристаллизовываются новые структуры, ну и затем уже дистилляция и коагуляция – придание окончательного вида и полная активность новой структуры. Что следует за ним? МАРИЯ: Вновь первый этап? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Конечно! Вновь начинается кальцинация и структура естественным образом готова к кардинальному перерождению. Поэтому торопиться нельзя, каждый из этих семи этапов следует проживать осмысленно. МАРИЯ: Правильно ли я понимаю, что ни один из них не может быть пропущен? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Правильно. Каждый этап будет происходить обязательно. Просто он может быть настолько коротким, что если не проанализировать все в совокупности, можно его и не заметить. Оставайтесь в моменте, Маша. И тогда вы не пропустите ни время активного действия, ни время вынужденного расслабления. А ваши переживания могут отравить нынешние хорошие моменты, как ложка йогурта цистерну молока. МАРИЯ: Мне есть над чем задуматься. Наверное, будет правильно, если я любую сложную ситуацию стану рассматривать аналитически, и, определив ее нынешний этап развития, делать выводы о том, как следует себя вести? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Именно так. Если вы испытываете сложности, определитесь с тем, в какой фазе развития ваша проблема. И учитесь не только решать ее, но и приспосабливаться к ее естественному ходу. Вам надо научиться чувствовать себя победителем всегда. МАРИЯ: Лаура Давидовна, а позвольте вас спросить… Э-э (смущенно): А как вы сами? Вам самой удается жить по своим заповедям?

138

ЛАУРА ДАВИДОВНА: (весело хохочет): Ну, во-первых, это совсем не мои заповеди. Эти, как вы говорите, «заповеди», даже старше Христовых! Ну а, вовторых, я должна отказаться отвечать на ваш вопрос, Маша, чтобы не нарушить принципов психотерапии. МАРИЯ: Почему же? Как ваш ответ может их нарушить? И потом, я же сейчас интересуюсь вами как знакомой мне женщиной, а не как специалистом с ученой степенью! Я бы хотела подражать вам, вашему образу жизни, потому что вы нравитесь мне и вызываете восхищение. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Я дистанцируюсь, чтобы не вызвать у вас впечатления обыденности нашего общения. Ведь именно наше недружеское общение сейчас должно давать вам энергию для роста. Как только вы начнете предполагать, что в моей жизни возможны взлеты и падения, все сессии примут вид бесед двух закадычных приятельниц. А тогда мы можем лишиться потенциала для подготовки происходящих с вами метаморфоз. МАРИЯ: Сейчас вспоминаю, какая я пришла к вам восемь месяцев назад: опустошенная, несчастная, с болями в спине и коленях, с нарушенным циклом и аллергией. Сейчас мне даже трудно в это поверить! ЛАУРА ДАВИДОВНА: Вы избавились от психосоматических болезней и теперь можете легко двигаться вперед! МАРИЯ (задумчиво): Да-а, страшно представить, сколько людей подвергается воздействию негативного опыта, чтобы потом весь этот груз тащить на себе в виде болячек! Ваша терапия меня просто спасла, я приверженец вашей теории и всюду о ней рассказываю, между прочим. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Маша, если вы хотите сделать мне рекламу, то не стоит, - это ни к чему! Человек должен самостоятельно дорасти до понимания (медленно с акцентом важности): вся его жизнь является единым опытом, а не результатом опытов над собой. МАРИЯ: Я хочу это записать! ЛАУРА ДАВИДОВНА (согласно): Пожалуйста, я вас отпускаю. Ведь вы готовы завершить сегодняшнюю встречу? Как ваше самочувствие? МАРИЯ: Я чувствую за спиной крылья! ЛАУРА ДАВИДОВНА (с широкой улыбкой): Летайте на здоровье! МАРИЯ: Спасибо за сегодняшний очень интересный разговор, Лаура Давидовна! ЛАУРА ДАВИДОВНА: И вам большое спасибо! МАРИЯ: До свидания! ЛАУРА ДАВИДОВНА: До встречи, Маша, всего доброго! Мария уходит. Лаура Давидовна, оставшись одна в кабинете, улыбается сама себе. Раздается звук селектора. ГОЛОС СЕКРЕТАРШИ: Вы закончили сегодняшнюю практику, Лаура Давидовна? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Да, пожалуй, на сегодня хватит. ГОЛОС СЕКРЕТАРШИ: В приемной вас ожидает ваш супруг. ЛАУРА ДАВИДОВНА: Что?! ГОЛОС СЕКРЕТАРШИ: Что мне сказать ему? Вы сейчас освободитесь? ЛАУРА ДАВИДОВНА: Да-да! Уже скоро. Впрочем, скажи-ка ему, что процесс коагуляции олицетворяет собою появление качественно новой структуры. ГОЛОС СЕКРЕТАРШИ: Что? Я не поняла! ЛАУРА ДАВИДОВНА: Это ничего! Главное, чтобы понял он! ЗАНАВЕС КОНЕЦ ПЬЕСЫ

139

Ангелы без крыльев Наталья Смирнова Следующим вечером, после работы, я пришла к Маришке. Она снимала квартиру в Старом городе, маленькую, но весьма уютную. Это был старый дом, пристроенный к древней крепостной стене. Небольшие окошки выходили на шумную Ливскую площадь. - Люблю шум, - объяснила Маришка, подошла к окну и опасно нависла над подоконником, - напоминает, что я среди людей. Да и дома по соседству с «веселой» историей. Бывшие бордель и тюрьма для ведьм. Маришка подошла к столу, взяла со стола бутылку и со скрипом вытащила пробку. Она медленно налила жидкость в бокал. Странный эликсир походил на вино, только более вязкое и темное. - А мы полетим на метле? – неуверенно спросила я. - Смешно, что в современном мире все еще живы стереотипы средневековья. Может еще на свинье? Помнишь, я вчера говорила, что плоть – это мешок с костями, какая же метла его поднимет? Лучше пей. И Маришка протянула мне бокал. Жидкость на вкус была похожа на скисшее варенье. Сладкое, но пьянящее. Буквально через мгновение я почувствовало, что тело стало невыносимо тяжелым и, словно устав, присела на ближайший стул. Перед глазами все поплыло, непонятно откуда появившееся тепло стало затягивать меня в свою воронку, но я чувствовала, что еще не сплю, а просто плаваю в этом сладком и теплом сиропе. Сквозь туман, я увидела, что ко мне подошла сказочно красивая женщина. Я не зря подумала про сказку. Это потому, что не всегда можно объяснить красоту. Она проникала через каждую ее клеточку. Это была красота женского соблазна, привлекающая внимание, вызывающее вожделение. Понимаю мужчин, которые были готовы бросить к ее ногам целый мир только ради ее взгляда. За спиной у красавицы были тонкие коричневые крылья с перепонками, как у летучей мыши. Вдруг, я осознала, что узнаю ее. Это была Маришка, но преобразившаяся до неузнаваемости. Это была та же рыжая красавица, но теперь ее кожа стала прозрачной и бледной, подчеркивая красоту лица. Маришка подошла ко мне. - Не засыпай. Переместись на диван, но не торопись, иди аккуратнее. Твое тело сейчас уснет, но хитро уснет, а ты, настоящая, останешься со мной. Главное не увлекайся, нам надо вернуться до того, как ты проснешься. - А что будет, если я не успею? – прошептала я, мои губы уже почти не шевелились. - А... - Маришка засмеялась и махнула рукой, - не страшно, всего лишь останешься сумасшедшей. Тело без души жить не может. Не бойся, я буду следить. Пучина затянула меня окончательно. Казалось, что я увязла в липком и тягучем сиропе из бутылки на столе. Все вокруг потемнело, словно наступила глубокая ночь. По среди этого мрака все еще стояла Маришка. Она подала мне руку, крепко схватила мою ладонь и резко дернула к себе. За доли секунды меня протащило через узкий коридор и я оказалась посреди комнаты. Маришка отпустила мою руку. Я обернулась и с ужасом посмотрела на диван. Там спокойно и мирно спало мое опустошенное тело. Я подошла к зеркалу в коридоре. Моего отражения в нем не было. Тем не менее, я ощущала и видела свое тело, ну или нечто, что можно было так назвать. Я почувствовала, что на моей спине тоже были крылья. Не как у бабочки, конечно. Да и не такие, как у Маришки. Они были похожи на облака, тонкие и прозрачные, расту-

140

щие из моей спины. Маришка посмотрела на меня и восторженно вскрикнула. - Ух ты. Они у тебя большие. Значит ты хороший человек и наследственность у тебя хорошая. Может даже и жрицы в роду были. Обычный человек по сути кокон, ему крылья надо заслужить. Мало кому крылья даны от рождения. Это дар и их надо беречь. Многие всю жизнь тратят на пищу чертям и поэтому крылья у них куцие, как у птенца. Так и машут ими потом, после смерти, и бродят никчемными тенями. - Как же ты живешь здесь, среди нас, если ты лишь наполовину человек и у тебя есть крылья без всякий эликсиров? - удивилась я. - Это мы просто порода такая. Как люди, но с крыльями. Мы их можем распускать всегда, когда захотим, другим все равно не дано их видеть. А на небо нам нельзя. Мы существа земные, хотя и летающие. Все на самом деле очень просто. Крылья, это всего лишь энергия. Чистая энергия – полет вверх, а грязная вниз, в трясину. Человек застрял посередине. Он всю жизнь мечтает взлететь, но при этом тратит эту же жизнь, чтобы глубже влезть в болото. Ну, а мы то полетим. Маришка схватила меня за руку и словно куклу потащила к окну. Все опять произошло так быстро, что я не успела ничего понять. Финал - я нахожусь на башне церкви святого Петра и испуганно держусь за хвост золотого петушка. Весьма хлипкое сооружение, скажу я вам. - Ну что, готова? - Маришка засмеялась и нырнула вниз. Ее прозрачные крылья не махали, как у птицы, они просто расправились и держали ее на воздушном потоке. Люди не видели ее. Маришка пролетела над толпой шумных туристов. Порыв ветра от ее крыльев кому то вскинул волосы, кому то сорвал шарф. Люди стояли и бурчали, ругая порывистый рижский ветер. Внизу было явно веселее. И тут я решилась. Эх, была не была. Я закрыла глаза, расправила руки и нырнула. Ну, мне показалось, что я нырнула. Я просто отпустила позолоченный хвост и повисла в воздухе. Вид у меня был потешный. Тогда я попыталась плыть по воздуху, как в бассейне, отталкиваясь от воображаемой воды руками и ногами. Но, я по-прежнему висела в воздухе, производя абсолютно несуразные движения. Как то это совсем не соответствовало моим радужным мистическим фантазиям. Маришка подлетела ко мне и зависла рядом. - Ну, - звонко рассмеялась она и спросила, - И далеко ты плывешь? Просто упади вниз, расслабься, лети чувствами. Ты же легкая. Наслаждайся картинкой и ныряй. А как подлетишь к земле, просто мысленно раскрой крылья и они поднимут тебя вверх. Маришка вернула меня обратно к петуху. На мгновение я закрыла глаза, успокоилась, глубоко вдохнула, открыла глаза и огляделась вокруг. Теплый летний вечер. Внизу жил, именно жил древний город. Суетливая ратушная площадь, покатые черепичные крыши, величественный дом черноголовых и шпили церквей. Я вновь расправила руки. Созерцаемая красота подхватила меня вместе с ветром и, неожиданно для себя, я полетела вниз к земле. Всего то нужно было просто расслабиться, отдаться эмоциям. Потрясающее чувство. Я подлетела к земле, и, как сказала Маришка, мысленно расправила мои белые «крылья», которые буквально подхватили меня ввысь. Эта кружевная субстанция за спиной придавала мне легкости и держала в небесах. Полет был похож на сон, который затягивал меня глубже и глубже. Вид Риги с небес был насколько красив, что придал еще больше сил для полета. Крылья словно питались моими самыми лучшими чувствами и мыслями. Чем было мне лучше и свободнее, тем выше я летела. Я взмывала над площадями и храмами. Внизу лежали цветущие бульвары, опоясывающие старый город, шумел рынок и маленькие базарчики. Темнело, но город не засыпал, он начинал сверкать огнями, звучать джазом и

141

звуками бокалов. Мне нравилось подлетать к людям и видеть в их глазах восторг от архитектуры и красоты города. Да, меня поглотила воздушная стихия. Все стало таким четким и ясным. Это потрясающее ощущение пространства вселенной. Нет ни неба, ни земли, только свобода. Можешь взмывать вверх или кидаться вниз, абсолютно отчаянно, без страха разбиться. Я взлетала так высоко, что ночной город становился похож на детскую новогоднюю игрушку с маленькими электрическими огоньками. Стоило чуть прикрыть глаза, расслабиться, и я стремительно ныряла вниз. Впереди меня ждала Даугава, спокойная, зеркальная. Я летела в ее темную водную пучину. Еще секунда, и я стала бы пленницей грозной реки. Прямо перед речной гладью я замедлилась и поплыла вдоль воды, легонько коснувшись ее пальцами. От прикосновения по речной глади пошли небольшие круги. Рядом появилась Маришка, схватила меня за руку и мы снова вознеслись вверх. - Ты быстро освоилась, - сказала она – я вот только подозреваю, что попадет мне за такие развлечения, наш толстяк не разрешает нам делиться знаниями с людьми. - Ну так кто же он? - спросила я. - Потом расскажу, а сейчас нам уже пора возвращаться, нас ждет хороший ужин и бокал вина. Да и Данел нас уже заждался. Она резко дернула меня за руку и потащила к окну своей квартиры. Мы стремительно влетели внутрь. Маришка попросила закрыть глаза и толкнула меня к моему, мирно спящему, телу. Я почувствовала сильнейший удар в спину и рефлекторно открыла глаза. Я огляделась вокруг и поняла, что снова собралась в комплект со своими косточками. На стуле, прям передо мной, сидел Данел и и грозно смотрел на нас. - Ну вы красавицы залетались. Забыли, что это запрещено? - возмущенно сказал он. Маришка, обижено наморщила носик и сказала: – Ну, во-первых, ты сам меня попросил, а во-вторых, мне много чего запрещено. Думаешь легко жить так, между небом и землей? У меня может впервые за столько лет подруга появилась. Людей я не люблю, а до нечисти из родни не опускаюсь. - Ты у меня в должницах, я тебя всегда выгораживаю, но и у меня связи не безграничны, - сказал Данел. Я решила прервать этот спор. - Пойдемте лучше по городу гулять. Жара, да еще и ночью. Тем более, что мне был обещан ужин с вином. - Ладно, мир, – сказал Данел, - Вы где летали? - Играли с Даугавой, - сказала я и подмигнула Маришке. Она все еще была обижена. Я подхватила ее за руку, точно также как она меня в небе. - Вина хочешь? - спросила я. Маришка вздохнула и тихо сказала: - Конечно, хочу. И мы вернулись в Старый город, как обычные люди, которые ищут среди жары столик на улице с красивым видом, бокал вина и вкусную еду. Настал очередной новый день и я решилась пригласить Данела к себе домой. Нарушив все свои мыслимые и немыслимые правила. Я словно чувствовала, что он мне дан на очень короткое время. Мы все принадлежим своему миру. То, что мы встретились на рижском перекрестке это чудо, дар судьбы. Мне хотелось верить, что демоны тоже могут любить. Любовь – это только здесь и сейчас. Даже, если вы любите кого то всю жизнь, все равно чувства каждый день будут разными.

142

Мы налили по бокалу вина и сели у распахнутого окна. Воздух был тягучим, пропитанным запахами засыпающих цветов и деревьев. - Только пройдя через ад можно найти рай. Беда в том, что когда ты его находишь таким путем, рай тебя уже не принимает, - тихо сказал Данел. – Мне впервые спокойно и хорошо. Но я не смогу с тобой быть долго, я приговорен одиночеством. - Это не важно, - ответила я, - за несколько дней я смогла измениться. Поэтому впервые в жизни хочу просто сделать что-то безрассудное, не думая о далеких последствиях. Хочу быть просто женщиной. - Я люблю женщин, - ответил Данел, - Женщина это дар человеку, которое он не оценил. А недооцененность портит и самих женщин. Они становятся грубыми, капризными и высокомерными. Мы же любим земные дары, поэтому и женщиной предпочитаем наслаждаться, а не губить ее. Он подошел ко мне, нежно взял меня за руку и негромко сказал: - Надеюсь, я тебя вернул за эти дни ближе к задумке создателя. Женщину создал бог для красоты, созерцания и удовольствия. Каждая твоя клеточка создана для желания... Мы провели прекрасную ночь. Утром я проснулась рядом с ним. Я увидела, что он просто лежал и смотрел на меня. - Мне не надо спасть, поэтому я смотрел на тебя всю ночь, чтобы запомнить и не забыть никогда. Сколько мне удастся задержаться здесь, все это время я проведу с тобой. И снова были дни и ночи, прогулки и полеты с Маришкой. Удивительные дни похожие на сказочный сон. Несмотря на возражения Данела, мы с Маришкой продолжали летать по вечерам. Моя новая подруга нашла родственную душу, а я новые ощущения. Сумасшедшие, дурманящие, как вино. Меня увлекли полет и ветер. Даже без своего тела я не потеряла всех 5 чувств, наоборот, они стали более острыми. Я слышала, чувствовала запахи, смотрела, трогала. Я изучала флюгеры, поражавшие меня фантазией создавших их людей. Мне нравилось трогать шершавый кирпич старых домов. На Домской площади я специально опускалась очень медленно и аккуратно ступала на брусчатку, чтобы с каждым шагом ощутить прохладу древнего камня. Мне казалось, что я играю с городом, как с котенком. А Рига знакомилась со мной, показывая свои самые укромные уголки. Она рассказывала свою историю, наполненную грустью и радостью, показывала свою красоту. Я была один на один с этим городом и научилась слышать его шёпот. Мы взлетели с Маришкой высоко и хотели уже нырнуть вниз, как вдруг невидимая рука схватила нас и дернула вниз. Даже не вниз, а в никуда. Это произошло так стремительно, что я не успела понять, что произошло. Мы оказались в темном подземелье. Выдолбленная пещера, укрепленная деревянными балками, была похожа на старинную шахту. Холодные каменные стены были с масляным блеском, по которым тоненькими струйками стекала вода. Рядом стояла Маришка. Ее держали несколько мерзкого вида существ, она бурчала и пыталась вырваться. Впереди я увидела нечто, именно нечто, название человек ему явно не подходило. У него были обычные руки и ноги, но его голова была приплюснута сверху и растянута в стороны. Он был скорее похож на генетическую ошибку при скрещивании человека и жабы. Тут меня озарило, это было тот самый начальник подземного царства, про которого мне рассказывали мои новые друзья. Жаба-человек был главным. Другие существа держались от него на почтительном расстоянии и при малейшем сближении почтительно склоняли головы. Жаба подошла ко мне, высокомерно смерила взглядом и дотронулось до щеки.

143

- Ну привет, красавица. Решил вот на тебя посмотреть. Ну по мне, так ничего особенного, – сказал уродец. - Уважаемый, - вдруг во мне проснулась непонятно где дремавшая наглость, - если вы хотели со мной познакомится, то могли бы и пригласить. А вот так, срывать меня из сладкого полета в небесах, совсем не красиво. Да я, к тому же, тороплюсь, мне знаете ли надо с телом встретиться, не хочется совсем становится сумасшедшей. Рядом зашушукались. - Ничего, ничего, - успокоила их жаба, - Она всего лишь человек. Они все такие спесивые, но обычно только поначалу. - Отпустите Маришку, она же Вам не нужна, - уверенно и смело сказала я. - Во, во. Отпустите. – сказала Маришка. Она наконец вырвала руки и злобно оттолкнула обидчиков. - Не переживай, это место вне времени. Вернешься во столько же и туда же, сказала жаба. Уродец недовольно хрюкнул и сказал: - Зачем же ты мне мальчика портишь? Нам его послали «сверху», а это, между прочим, большая редкость, таких именитых и ценных слуг заполучить. Моё то войско лицом не особо красиво. Черти все больше людей искушают, да потом потешаются над ними. А тут красивый, словно ангел, хоть и падший. У нас таких не много. Тысячи лет он уже с нами, отпускали мы его иногда в люди, но это так, чтобы он «женской свежей кровью» попитался. А любовь в наши планы, ну никак не входила. Жаба повернулась к моей подруге и сказала: - Маришка, какая твоя роль в этом безобразии? Маришка сделал несколько шагов вперед. - Лорд, - и она слегка cклонила голову, – помимо Вашего войска, есть среди ваших подданных и те, кто оставил за собой право хоть какого то выбора. У нас есть и свое предназначение. Жить среди зла, не обязательно становится частью этого зла. Жабо-подобный топнул ногой. - Ты стала много говорить, даже слишком, – прошипел он, - Помнишь ли ты, почему здесь живешь? В средние века церковь и фанатики растерзали бы тебя. Раньше, все было разделено. Наш мир, их мир. Твоя мать и пикнуть бы не посмела. Люди заняли сегодня на земле слишком много места. Деревни обитания твоих сородичей в горах уже давно превратилось в место отдыха для богатеев. Когда ты ко мне пришла, ты была по-сговорчивее. - Да, но она же теперь на земле живет. Современный мир стал более гостеприимным и понимающим, - встряла я в разговор. Жаба громко засмеялась. Эхом завибрировали каменные своды. - Дурочка земная, что ты знаешь про современный мир? То, что он стал чище и у вас много красивых электронных игрушек, еще ничего не значит. Раньше мы жили отдаленно, а сегодня спокойно живем среди вас, иногда даже внутри вас. Люди тщеславны и жадны, они с радостью подчиняются нам, пускают нас в свои тела и души. Черти принимают человеческий образ, дурят вам голову, а вы выбираете их своими правителями и служите им, ничего не замечая. Божественных царей давно уже нет. Вокруг идут войны и культивируется чрезмерная жестокость. Ничего не напоминает? Обычно, войны рано или поздно заканчиваются, но вы, люди. продолжаете воевать в своих головах. Мы провоцируем вас на ненависть, страх и злобу, а все эти эмоции прекрасная еда для моей армии. Вдруг его окрикнула Маришка. Она упала на колени и проговорила: - Сир, отпустите ее. Я принимаю свою вину. Жаба недовольно и зло сморщил лицо. Его голос дрожал от раздражения - Маришка, встань с колен. Не показушничай. Что толку, когда ты склоняешь колени, но не преклоняешь головы? Ваша порода, знаю ее.

144

Жаба обошла вокруг меня. - Нет, ну я совсем не понимаю. Посредственность. Ну во всех смыслах. Ладно, Данел мне служит сотни лет. Не только этот наверху способен на снисхождение и прощение. Сделаю ему подарок. Дарую вам месяц. Больше ты его не увидишь. И никаких полетов больше, не заслужила еще. Жаба щелкнула пальцами и мы оказались в Маришкиной квартире. Она быстро толкнула меня в мое тело. Стоило мне проснуться, как она схватила меня за руку и потащила к выходу. - К Данелу, срочно, - ее голос звучал взволновано. Данел сидел в кафе на Ливской площади. Он был спокоен и холоден. Маришка пыталась ему рассказать о случившемся, но он сразу остановил ее. - Я все знаю, - спокойно сказал он, - мелкие сплетники мне уже все донесли. За все надо платить свою цену. Уж не первый раз я несу наказание, но в первый раз ни о чем не жалею. Садитесь, вино снимет Ваши печали. Это удивительный благородный напиток, который проявляет в человеке истинную суть, дает свободу или делает его последней свиньей. Этот месяц моей жизни стоил нескольких лет. Я взяла на работе заслуженный отпуск и посвятила себя обыкновенному счастью, которое решила выпить до последней капли. Я не злилась на жабу. Злость на обидчика всегда порождает зло. Теперь, я уже знала, каких мерзких тварей это кормит. В мире и так много слез и отчаянья. Невозможно полностью от этого избавится, надо просто стараться отворачиваться от зла. Нет не отворачиваться, когда творят зло, а от самого зла. Мы просто тратили время. Ангел без крыльев умел любить. А еще он учил меня жить. Я стала различать жабину армию, знала, как не поддаваться на их провокации. - Я научу тебя их есть. – говорил мне Данел, - не в буквальном смысле, конечно. Представь, он злится бесится, а ты просто глубоко вдохни, с кайфом, со смаком. Он будет кричать все тише и тише, пока у него не кончаться силы. Пороки человеческая сущность. Твоя сила подчинить их себе, а не подчиниться им. Любишь секс – наслаждайся им, но совсем не обязательно превращаться в шлюху. Не все свои желания нужно реализовывать. Подумай, а правда ли тебе это нужно? Стоит ли тратить на это свою жизнь. Какой смысл достичь чего-то, но потом понять что самое важное ты при этом упустила. Не обязательно прыгать высоко, иногда достаточно прыгать красиво. Знаешь, ощущение счастья зависит от самого человека. - Ага, - засмеялась я, - расскажи это человеку на пытках. - Подловила меня, - улыбнулся Данел и продолжил, - Но ты права. Счастье, это не «счастье» в принципе, а то, что радует и согревает тебя в конкретный момент. А если это ощущение навязано или искусственно создается самим человеком, то это как временный наркоз. Рано или поздно все задушенные эмоции и желания прорвутся наружу сильной и тяжелой болью. И вот, еще новость, я снова стала нравится мужчинам. Правда, пока каким то мерзопакостным. Они вдруг решили, что меня надо срочно осчастливить своим вниманием. Но меня волновал только Данел и каждый день с ним. Лето закончилось. За окном все чаще лил холодный дождь и ветер гонял листья по улицам. Одним утром он просто исчез. Мы не прощались. Мы придумали так сразу. Мы верили, что еще встретимся. В память о Данеле остался маленький медальон, с изображением ангела и записка: «Я видел как ты засыпала. Прощаюсь до следующего утра. Жаль, я пока не знаю, когда оно наступит». Я снова сидела в самолете. Но теперь все было другим. Точнее нет, я была другой. Я не боялась, не злилась, не расстраивалась, я шла вперед. Я не буду кормом для других существ, не буду слушать, что правильно, а что нет, я сама буду

145

тратить свою энергию по своему усмотрению, особенно сейчас, когда внутри меня росла новая жизнь. Каким будет этот новый человечек, он решит сам. Но шансы у него были весьма хорошие, ведь его папа был ангелом, хотя и без крыльев. Ведь в мире нет ничего абсолютного, ни добра, ни зла.

Моё наслаждение Александр Дрозд Оправдание. Возможно ли передать свои фантазии в головы людей? Не знаю, тебе, читатель, виднее, сможешь ли воспроизвести их в своём сером веществе. Конечно, лучше видеть фантазии на холстах или в синематографе, но как у любого начинающего художника, у меня нет ни малейших средств на великое искусство, но, может, оно и к лучшему. Пишу эти строки в надежде включить в мозгу изображение переживаний, запечатленное на бумаге. Произведение, что держишь ты в руках, изначально создавалось как сценарий, выношенный мной в течение восьми лет. За долгое время он менялся много раз, пока не привиделся мне в таком вот виде. Да, рассказ поставлен по музыке, что делает его более индивидуальным среди простых словесных выражений сущности писателей, но, как было упомянуто, я не писатель, я всего лишь художник, не имеющий возможности на данном этапе моей жизни проявить себя иначе. Начальное предназначение сей странной истории состоит в реализации представления, которое не каждому дано увидеть. Не нужно читать между строк, лучше представь себя в шкуре придуманных актеров. Я не старался описать всю тягость их сумасшедшего стремления к любви, ты сам должен увидеть то, что не подвластно каждому. Быть может, прочтя мои мысли, именно ты будешь единственным зрячим. Представленное тебе лучше услышать в звуках коллектива «Агата Кристи» в альбоме «Майн Кайф?», подстегнувшего сделать эксперимент с краской в виде пера и бумаги. Что получилось - решать тебе. Не забывай включать фантазию. С уважением: А.Д. Пролог. Убитая любовь Занавес. Выключается свет. В кромешной тьме раздирающим воплем начинается представление: крик женщины, для пущего эффекта - барабанная дробь; так делают для осознания всего, чтобы подчеркнуть ясность данного представления. Публика уже заинтригована, гул стихает, на занавесе полукругом фокусируется свет, на сцену выходит конферансье - под умолкающий звук аплодисментов. На нем потрёпанный черный фрак, на руках не менее потертые черные кожаные перчатки; он становится по центру театральной сцены, приветствуя всех пришедших на столь долгожданную премьеру. Снова овации - в приветствии главного человека в таком событии; он жестом просит гостей успокоится, зал умолкает, предоставив слово человеку, что решился явить миру столь неприятное произведение. - Ах! - злобно, чуть шипя, произносит ведущий для поддержания театрального тона. - Дамы и господа! - выдержав паузу, - Позвольте нам начать, и пьесу показать вам - чрезвычайно унылую и горькую по своему содержанию, как и все мелодрамы, рассказывающие про смерть, - выдержав снова паузу, дополняет, - и про любовь.

146

Звучит музыка, рвущая слух, грозная, но в то же время ужасно депрессивная. Зал в ожидании всей постановки — застыл, предвкушая следующие слова столь загадочной фигуры. - Невинность и инцест! - чуть не крича от громкой музыки, произносит он. Гоморра и Содом! - На заднем плане появляется театр теней, показывающий некие картинки - ассоциации по произносимым словам. - Предательство и так недоступная нам честь, а может и карлик с топором, если вам вздумается, уважаемая публика! - Музыка обретает иной ритм, более стремительный, вульгарный. - И кто кого любил в этой вакханалии безумств, не разобрать уже и подавно! – дикий звук его голоса, сквозь усиливающийся рёв музыкальных инструментов, перекрикивает жуткую мелодию. - И кто кого убил там, решать уже не нам, это точно! Музыка утихает, и вместе с ней - истеричный вопль представляющего постановку: - Ведь пьесу, столь желанную для вас, играют мертвецы, и мертвецы в ответе за поступки прошлых дней, а вина и наказания им чужды! И мы, увы, и вы, зрители, давно уже мертвы, убита и любовь - на том и этом свете, грустным басом конферансье заканчивает пролог, - единственный лишь раз. На этой ноте он, уходя, взглянул на манекенов, что сидят в партере. Занавес открывается. Глава 1. Пират Не меняется Библия, сказания о Боге, но именно она наполнилась для меня неким новым, иным смыслом, неестественным, заоблачным, иллюзорно перемешавшимся в недосягаемой глубине своей. Я её понял в сновидении, в момент безграничного полёта, что был для меня неким прозрением, которого, как бы я ни пытался, не перенести на бумагу. Словом, лишь прочувствовав это на себе, ощутив иллюзорную жизнь совершенно реально, будто действительность, что порой многие из нас не хотят принимать, отталкивая её от себя, блуждая в существовании до конца своих дней, и можно что-то понять. Сны снятся редко, если в течение суток шестнадцать часов подряд приходится служить не во благо себе, а ради пустой идеи одного человека, непонятной даже самым великим умам философии. А после валишься с ног в совершенном безразличии, где придётся упасть на столь короткий отдых; проваливаешься в бездну бессилия, а после просыпаешься, словно и не было отдыха. Нет, я не отрицаю, многие всю жизнь работают «на износ», физически, беспрерывно и почти без еды, не говоря уже о том, что за работу получают разве что поощрение в виде дополнительного куска хлеба; не каждый отважится на столь губительный для своего изнеженного организма шаг. Ты закрываешь глаза, и глубокий, но чуткий сон овладевает всем твоим существом. И в преддверии великих перемен для меня самого оживает загадочная картина, немыслимая, но пленяющая своей непорочной чистотой прекрасного заката, что не доведётся увидеть, наверное, никому в реальности. Возможно, лишь ваша фантазия - с моих слов - немного поможет взглянуть на увиденное мной. «Огромных размеров огненный шар пока не зашёл за горизонт; не двигаясь, кучевые облака замерли, любуясь последними лучами солнца, отражающимися в воде, застывшей в безукоризненном своём штиле. Быть может, после я отдам всё, чтобы увидеть этот пейзаж ещё раз. Я стою на воде, на её прозрачности, не двигаясь с места, плавно притягивая на дно так приятное для меня свечение; и вечностью длится одна секунда, но у времени тоже, видимо, есть свой предел...

147

При всём моим нежелании, с дикой скоростью от моего взгляда удаляется горизонт. Темнеющие, только что светло-голубые, почти белые, облака превращаются в грозовые тучи, и чем дальше удаляется от солнца мой взор, тем менее становится рай в моём понимании действительным. Необъяснимым образом тучи превращаются в стены, преграду, созданную воображением, из стен вырисовываются скалы, а скалы преобразуются в рифы, затянувшие своей тьмой яркие лучи света. Оказалось, что я стою на корабле, огромном боевом галеоне приблизительно шестнадцатого или семнадцатого века. Ни солнца, ни рая не было - будто привиделось всё странной надеждой на лучшее. Вместо этого траур, ощущаемый в каждой части корабля, куда бы ни устремился мой взгляд. Разорванные в лоскуты паруса болтаются на реях, с нетерпением дожидаясь момента, чтобы оторваться от рангоута и такелажа, насильно задерживающих ткань от стремления улететь в неизвестность. Местами прогнившая палуба, в искажённости, свойственной мнимому миру, полному некоего сюрреализма - изломанные линии, очертания наружной части судна, размытые мелочи. Определённо должны присутствовать троса, пушки, штурвал — но они не просматриваются в еле проясняющихся отрывках моей памяти. Внешность моя выдает отрицательные эмоции - своей неухоженностью и разбитым, угнетающим видом. Вся команда стоит ко мне спиной. Матросы, офицеры и некие люди в шикарно вышитых одеждах - слуги, что явно отличаются ото всех своей белой, но в то же время небрежной формой, молча стоят от каюты капитана по всей палубе галеона. Их лиц не увидеть, не двигаясь с места, мрачные, опустившие головы люди, словно шахматные фигуры, стоят каждый на своём месте. Я пытаюсь приблизиться, взглянуть более внимательно в живые статуи. Но как ни прикладываю усилий идти или бежать вперёд — и оказываюсь на одном и том же месте. Двигаюсь по кругу, и кажется, фигуры специально поворачиваются спиной, не являя мне своих лиц, как будто не было их вовсе. Лишь далёкие отзвуки голосов летают среди тишины, сотворённой для контраста со зловещим шумом за спиной. Я просто останавливаюсь, и в доли секунды окаменевшая команда выстраивается в две шеренги - как по невидимой натянутой нити. Стоя у борта корабля, я так и не вижу их лиц, и я прекращаю свои попытки. Никаких предрассудков, ни званий, ни цвета кожи, ни толстого кошелька и ни характера убеждений не разобрать, лишь только по росту выстроенные, склонили они головы ниже прежнего. Тусклое свечение показалось из капитанской каюты. Свет загородили два огромных моряка, видимо, самых крепких и сильных обитателя мёртвого судна, за ними вышли ещё два, не менее громадных, человека, идущих в ногу. Чуть подойдя, что теперь удалось мне без труда, я вижу, как они несут деревянную столешницу, и чем-то происходящее напомнило церемонию погребения. Нет, это и есть прощальная литургия. На столешнице лежит тело, закутанное в белую ткань, облегающую умершего, так, что видна почти каждая часть его тела. Лиц выносивших тоже не видно, как и всех остальных. Они идут ко мне боком, смазанные как масляные краски на холсте, постоянно меняя свои очертания; как будто мое подсознание специально стирает их в моей памяти. Первая и последняя мысль в голове стремительно врезалась одним странным чувством смятения и скорби. Сам себе я рисую ответы на заданные во сне вопросы: «Умер король, отец вседержитель, создатель меня?» И мыслью этой рождаю множество новых вопросов: «Кто он, кто я?» - «Мёртв» – произнесли уста мои без единого усилия, без понимания этих звуков. Эти слова засели в голове, в дико разверзшемся мозгу: «умер, скончался, мёртв» - неустанно летало в не понимающем ничего разуме, смешиваясь в кучу, ввергая в растерянность и шоковое состояние. Судно словно распадалось, выходя из-под контроля, из равновесия, но, не собираясь быть поглощённым морской пучиной, просто и незатейливо стало растворяться в воздухе. Полупрозрачным

148

становится галеон перед глазами - вместе с его обитателями. Подняв руку, я вижу как вместе со всеми исчезает и моё тело, но страха, паники я не чувствую. В один из странных моментов происходящего я замечаю ребёнка лет шести, что, не исчезая, но почти незаметно за живыми полупрозрачными статуями, медленно подходит к закутанному телу и касается его головы. В этот миг я на мгновение исчез, пропал во тьме, в не известном никому небытии. Корабли, везде корабли, они поселились во мне, и я ни о чём другом не могу думать. Я переживаю за ребенка, которого так плохо разглядел. Во сне часто происходит так, что о ком мы переживаем, теми и становимся, но не сейчас. Ребёнок не был похож на меня: бледная кожа, светлые волосы, обычная одежда; большего мне не запомнилось. И вот я понимаю, хотя это всего лишь предположение спящего на тот момент человека: быть может, сценарий, придуманный мной - предназначение чего-то? Я открываю глаза, не помня, закрывал ли их, и вижу корабль, похожий, но уже не серый, и цел его корпус, и нет больше траура — видимо, и не было его. Я парю над ним, лечу, словно душа, высвободившаяся из заточения тела; озирая взглядом с высоты его живой лик, окутанный тонкой пеленой загадочного, то болотного, то местами голубого тумана. Нас двое: я и корабль, и тонкая связь между нами - туман, а вокруг тьма, ни моря, ни земли, всего лишь тьма, которая позволяет быть тем, кем мы хотим себя видеть. Закрываю глаза на миг, будто что-то заставило меня сделать это. Я оказываюсь на этом корабле; и ясно стало, что он - не галеон, а скорее бригантина, в полной своей красе, с золотыми окантовками на поручнях и бортах судна. Видно, что судно не новое, и побывало уже в сражениях; его выдает немного потёртый вид и несколько замененных палубных досок. У него есть своя история — может, история кровопролития. Подняв голову, чтобы взглянуть на мачту с убранными парусами, я вижу черный флаг, рвущийся от сильного порывистого ветра, напоминая о лоскутах разорвавшегося паруса; видимо, небеса не дают ему сорваться с флагштока и улететь в море. Теперь слышны голоса, отчётливые слова на непонятном мне языке. Рассеивающийся туман обнажает палубу. Та же команда, что была на предыдущем судне — но не застывшая, занимается своими обязанностями. И нет больше горя и печали, будто происходящее со мной пару секунд назад для них было очень давно, что не вспомнить им прощание с королем, наверное, уже никогда. Почему-то опять вспоминается ребёнок, маленький сын, что с болью в каждом движении своём подошёл к телу короля. Я думаю о нём, чувствуя его боль, сжимающую грудь ощущением никчемности человека. Спёртый, отравленный воздух, горечь, вставшая комом в горле, и одновременно накатывающая слабость не дают забыть, постоянно напоминая ту картину. А для всех остальных, что мечутся по кораблю, есть новый король, как его ни назови, он для них кукловод, и для неизвестного мне ребёнка, успокаиваю я себя, наверное , отведена новая роль. Мои переживания только о нём - совершенно неизвестном мне мальчике. Двигаюсь по палубе, пытаюсь узнать хоть у кого -нибудь, что происходит и где тот ребёнок. Но никто не обращает на меня никакого внимания. Прозрачность становится понятнее, когда сквозь меня проходит матрос, а скорее боцман пожилого возраста. Оглянувшись, как будто заметив меня, старый, но все ещё крепкий мужчина уходит спокойной походкой бывалого морского волка, не обращая внимания на легкую качку, взглянул прямо мне в глаза. «Неужели он увидел меня?» - пробегает мысль. Пытаюсь сделать шаг, меня поглощает туман, что обволакивал только что мои ноги - расплывается от ступней на несколько метров. Проходит немного времени - и туман рассеивается. Снова галеон, уже разбитый о рифы, и нет никого - только тело короля. Я подхожу к нему, кладу руку на его укутанную тканью голову. Так не должно было быть, я падаю ниц у его тела, что недавно дышало и было горячим. Внезапно понимаю - я вижу ту же сцену, что и

149

раньше, смотрю глазами ребёнка и чувствую его внутреннюю боль. Я ощущаю этот запах, запах горечи, что напоминает испорченное мясо. И снова туман, он подкрадывается со всех сторон, издавая этот гнилостный запах, он странного тёмнозелёного, скорее болотного, цвета; обвивающий и пугающий меня до глубины души неестественным, то ускоряющимся, то замедляющим свой ход движением. Весь корабль покрывается его ядовитым смрадом; угнетающе обвивает туман все мое естество, одолевая изнутри своим страхом так, что невозможно сделать движения. Словно муха нахожусь я в паутине страха, как вырваться из его когтей, не имею понятия. Запах вливается своей зеленью мне в разум, я чувствую страх, который охватывает всё мое существо. Немыслимо зло, что почувствовал я, увидев себя со стороны, ибо туман стал моим продолжением. Я вижу месть, открывающую непостижимые простому человеку горизонты. Теперь нет порядка, зато есть свобода. Словно пират, отверженный миром, захватываю мироздание, получая великую эйфорию от происходящего, свободу от человеческих предрассудков и ангельских убеждений. Я смеюсь над страхом, который победили месть и злость, охватившие мой разум. Никчемные душонки бывших героев, слабых и смешных, трепещут в страхе своём перед ползущим гадом, шипящим на них ради забавы, ведь все виновны и прокляты перед богами своими. И знамя моё стало цвета тени, что будет всегда рядом с ними, будет преследовать их, напоминая о моём существовании. «Что мне терять?» Внезапно я подумал о матери. «Это мой выбор, не жди меня, но знай: с тобой я буду рядом. Наркотический дурман овладел мной, дав то, чего я так долго ждал: свободе, овладевающей мной, нет предела, такова моя суть. Прости. Может, я жесток, но, насколько один человек ради добра может натворить зла, настолько, следовательно, моя злость к окружающему миру и жестокость - не иначе как моё жертвоприношение - во имя добра. Так надо. Крест водружаю на себя, испепеляя пламенем мести моей, все, что преградой станет на пути, полетит до самого ада - вместе со мной». И воссев там, на трон великого пандемониума, велю найти всех, кто находится в геенне огненной; будь то разбившиеся о скалы, павшие своей смертью или в сражениях, погрязшие в грехах, виновные и наказанные лишь душою своей - будут наказаны вновь. Отмщением казнены, пожирая души ближнего своего, отдавая части себя на съедение другому. Не дам возможности на спасение, чтобы ощутили на себе боль и потерю, питаясь лишь надеждой конца, что не может быть в бесконечности. Лишь волею судьбы насытившись местью, вознесусь над происходящей для моего глаза картиной, останусь в раю, которым будет для меня ад. Да, я буду пиратом, среди честных, ползущим предателем себя самого, так как честен буду, разве не честность провожает людей на их грехи чёрного знамени, цвета мести и траура, нейтральной полосы между двумя мирами, становящейся для кого-то точкой отправления, и чаще всего точкой конечной. Я умру, но душа будет вечна, так надо, так придумано до нас. И потекут мои слёзы по несчастным, омывая их, грешников, пламенем, уничтожая преграды на пути до света всевышнего, до самого рая. Взирая на мир тысячами глаз, замечая лишь густой, тёмно-зелёного, скорее болотного, окраса туман». Не увидев заключения, я проснулся - от ужаса, всколыхнувшего меня, осознав, что это всего лишь сон. Я уже не мог спать, задумавшись над видением, я осознал, что никогда не задавался вопросом о своём отце, и не интересовался его жизнью. И даже сейчас нет мне до него никакого дела. На горизонте вставало солнце. Похожим на увиденный во сне пейзаж видом начинался новый день, очередной бессмысленный день, в котором нет нечего совершенного. Лишь сон, что я видел, не давал мне покоя, но и это пройдёт. Со временем.

150

Пиковый туз. Сказка Фофанов Алексей Пролегомены. Затаенное какое-то было у меня детство. Полное скрытого, удерживаемого внутри восторга. Мир вокруг был ослепительно красив, загадочен, непостижим. За каждым холмом чудились мне изумительные тайны, еще Бог весть какие холмы и просторы. Красотою этого окружившего меня с рождения мира я набухал, наливался, но не как соком плод, а как -будто тяжкой болезнью, которая не проявляется, не дает о себе знать до срока, затем, подточив организм, пожрав всю его жизненную силу, косит в один миг и не дает более ни дышать, ни жить, ни радоваться со всеми. Но тогда, в детстве, я радовался. То есть, вернее, не радовался даже, а так: ходил, прикусив язык, что могло бы случиться с художником, неизмеримо меньшего, чем у ди Людовико Буонарроти, таланта, когда бы впервые ввели его в Сикстинскую капеллу. А чувствует-то он как живописец. Все нутро его настроено на высокий, на ясный звук. И вдруг- видит! Но куда ему? Не поднимется более рука его картины писать. Представляете, какая мука? Ты раздавлен, раздавлен, как клоп, но все естество твое протестует, не смиряется со страшной правдой - ты раздавлен! И сказать некому. Рядом – только отец и мать или другие люди – но ты один. Вот так и был – один. Но тогда было довольно. Я и Он – мир! Такой, каким я его увидел. И сохранил в себе и унесу с собой… По- прежнему пью золотую воду из родника, по-прежнему карабкаюсь на холмы, поросшие темными кривыми соснами и смотрю в даль. А ей нет конца. А я мал и глуп.( Я сознавал уж тогда , что я мал и глуп, я и сейчас таков, но тот, кто думает, что он велик и умен, пусть оставит эту блажь). Я думал в такие минуты: «Боже! Где конец этой дали? Что там? Дай мне узнать, дай дойти, когда вырасту, когда стану рассудителен и силен, когда смогу надеяться, что дойду. Я обязательно должен дойти, я обязательно должен знать, иначе мне и жить незачем». И помню я утреннюю реку, рассвет над высоким супротивным берегом, над яром, а я – на песке – на другом берегу. Это о рассветных реках: молочная река – кисельные берега. Ибо берега – цвета малины в утреннем солнце, а на реке – туман. И помню это облако, распластавшееся надо мною в полнеба, в форме огромного, пылающего креста. Он зажигался снизу светом солнечных лучей и горел все ярче, по мере того, как солнце вставало. Я смотрел на него, как очумелый, замерев и не отводя глаз часа полтора, покуда он не развеялся весь, раскинув перекладины по всему уже небосклону, в совершенно несусветную даль. Так было все. Да. Это я помню. Детство мое. Моя земля. «Уже за шеломянем еси».

Пиковый туз. Макабрический делирий или просто печальная сказка. 1. Шел с войны солдат. Как солдат? Опять солдат! Почему солдат? Ну, скажем, потому, что ни Иваны-царевичи, ни, тем более Иванушки -дурачки с войны не ходят. Хотя бы и в сказках. Так вот. Шел с войны один солдат. Воевал он долго, насмотрелся горя и смертоубийства досыта и утомился душою преневозможно. Однако, война кончилась, надо и домой идти, надо и жить как-то дальше, ничего не поделаешь. Характер он имел незаботливый, а потому печали-то особо не предавался: идет себе да покуривает цигарку, да песенку насвистывает. А дело уж к вечеру. Надо бы и зано-

151

чевать где-то. Стал он оглядываться – где бы жилье хоть какое было – ан, и нет ни домишки, ни деревеньки вокруг. Да больше того – то все шел он полями солнечными да открытыми, по широкой, накатанной дороге – а тут и дорога в лес уперлась и дальше пути нету. Что ж делать? Экая беда. Однако ж не такими пустяковинами солдата пугать. Заночует где ни то, а нужда будет, так и вовсе всю ночь прошагает. Жив - здоров, руки-ноги на месте, голова цела, глаза на Белый свет смотрят, а в кармане табачок – и то слава Богу. Чего ж еще? – Пойду,- думает солдат – прямо через лес, авось куда нето да выйду. Ну, а не прошагаю лес наскрозь, так и под кустом заночую, благо –время летнее, теплое. Зверей диких не мне бояться, а растерзают – ну, стало быть – судьба. И им что-то кушать надо, потому и они твари Божьи. Мы ж убиваем друг дружку, да еще просто так, за здорово живешь, а они только с голодухи, так что им почет и уваженьице. Послужу им ужином в случае чего, пусть повечеряют, коли своему брату – человеку – по вкусу не пришелся, то бишь бомбам да снарядам мое мясо не сгодилось И вот, этаким манером размышляя, прямо через опушку леса и пошагал. Елочки сперва молоденькие, зелененькие, кусты да полянки с цветами да ягодами. На цветы подивился, сорвал один, ягод горсть прихватил. Коегде, видит, и грибы под кочками пестреют. А дальше уж все выше деревья, елки все плотнее лапы переплетают. Солнце клонится к закату – его уж за еловыми ветками, почитай, и не видно. А лес между тем все гуще, все темней. К ночи дело идет. Солнце совсем за край земли свалилось. Луна выплыла. Вот уж филины начали в еловых ветках ухать. Жуть да и только. Кто ночью по еловому темному лесу хаживал – тот знает. В лунном свете мох да лишайники, свисающие клочьями со стволов, страшенными лесными духами чудятся, в изодранных серых рубахах. Другого бы боязнь разобрала, а солдатик – страху и на пятачок не наскрести – лупит вперед, только ветки палые под ногами похрустывают. Однако, ходил, ходил так-то – час, другой, третий – наворочал ноги по кочкам-то, устал – сил нет – а не видать ни дороги , ни просвета. Вдруг,глядь – во тьме огоньки какие-то промеж деревьев запрыгали. Он за ними – они от него. Он за ними – они от него. Странные, - думает – какие-то огни: чего скачут? На глаза звериные, вроде, не похожи. Любопытство его взяло. – Ай, - думает – будь, что будет! Пойду за ними. Доверился – да и пошел. Но недолго они его и вели. Через какое-то время заблестело что-то промеж ветвей, какая-то светлая полоса. Речка -не речка, ручей – не ручей. Раздвигает он ветки руками, шагает к краю той полосы – дорога. Прямая как просека. Чудным голубым светом светится. И нет на ней ни травинки. Не песочная, не каменная – ступил ногой – твердо. И чудно – луна уж высоко взошла – светит во всю мочь, дорогу ту черные ели, высокие – до самого неба – плотно обступили, а тень на нее не бросают. И нет от него самого тени на дороге той. Ну, - думает – ладно, мол. Мало ли чудес на Свете Белом. Хорошо еще – дорогу нашел. А уж какая она – дело десятое. И пошел. Идет, шагает не спеша. Опять цигарку закрутил, покуривает. Размышляет о своем житье-бытье да так, вообще, о всяком разном. Вспомнилось ему и детство его и война, и служба долгая. Прежде-то солдату подумать да повспоминать было неколи. День навернулся на память незабываемый, когда друга своего он потерял самолучшего, что на фронте был: хрипит тот, гнется на руках его от боли, на место лица – будто личина страшная вырезана – воловину отодрано оно осколком снарядным – дымится алая кровь. Поля поплыли бескрайние, просторные, над ними дух сладковатый, тлетворный; воронье черными хлопьями опадает в осеннюю слякоть, в землю мокрую, осколками взъерошенную, где трупы понатыканы, будто репа. В лужах красных, стылых не водица – кровь. Дымы встают из земли, вьются к небу и гарь звенит над полями, черная, укутавшая небо и солнце гарь. Могилка отца открытая выплыла перед взором, зачернела в березняке, на берегу реки. Кладбище деревенское. Мал тогда еще был он, помнит, как хоронили. Письмецо скомкалось в памяти серым комочком, что долго хранил, за пазухой тер. Невеста замуж выходит – известие от нее получил. Не дождалась. Сперва больновато было, да отошел потом малехо. Думал: « Сколько ж ей меня

152

ждать? И любови-то особой не было – так, баловство одно. И гуляли с ней месяц, нето два, покуда не ушел я на ту войну. Так, блуд чесали.» - Да я ее и не виню,- думает, – все одно бы не сладилось. Она девушка была вострая, да простая больно. Что ж мне на нее духманить военной-то копотью, что за житье с таким? Одна мука. Опаленный я. Обескровленный. Ни кровинки во мне не осталось. Ушла вся куда-то моя кровь на той войне. Утекла в поля те черные, бездонные. А смолоду, помню, была алая да жаркая. Эх, Павлуха, ты, Павлуха! Пень ты еловый. Уходили сивку крутые горки. Уж и полюбить, небось, никого не сможешь толком-то из людей. Что они, люди-то, за диковина? Рассыпались по Белу Свету, ровно пупырышки на гусиной коже, да кожный - пуп земл-и-и, как же! Усмехнулся солдат своим мыслям горьким, губы скривил. Насмотрелся на бойне-то, как легко пуповину ту оборвать, сколь мало жизнь человеков стоит. Эх, сыпала нас смертушка в землю, ровно овес сеяла. Эх, во поле ты моя дорога, да на сердце туз-то, кажись, ажно пиковый, а не то что бубновый. И грустно ему вдруг сделалось. Да и не то слово, что грустно, а прямо так тяжко, что и мочи нет. И повесил голову солдат на грудь, шаг замедлил. - Стой, - говорит себе, - Павлуха! А куда идешь-то? Дозвольте узнать у Вашей милости, куда так поспешать изволите? Разогнался -ишь –ровно кочеток за курочкой, И молотит, и молотит ножищами- ну, ей Богу, как на учениях. Топотун эдакий. Заморская птица стравус. Тот, говорят, шибко бегать мастер. Куда токмо, вот вопрос. Да-а, дела.Вот уж, право, ехал бы в гости, да никто не звал. - Дакось припомню, -говорит себе, когда известие получил о смерти матушки? Да годов семь уж. Где-то оно настигло меня? Где мы воевали –то тогда? Не хоронил даже. Э-эх-хма! Да, - опять говорит себе, - Павел, не выткалась алым пламенем житуха-то твоя. О чем смолоду-то мечтал. Что ты видел? Горе да кровь. Никто-то тебя и нигде не ждет. Один ты, стало быть, на всем Белом Свете, точно каменюка угрюмый во степу, нето – ворон черный на камне том. Кому, может, - думает, - жизнь и в радость, как речка золотая, как серебристый ручеек, а мне-то в ней что за корысть? Ни денег ни жилья. Ремеслу никакому не обучен – известно- солдат. Токмо убивать и умею. Как жить дальше стану? А вроде, и руки не лежат уж к ремеслу-то. Будто и не стар еще, а уж и не молоденек: сызнова-то зачинать нелегко. Интересу нету. А без интересу что за житье? И покривился он нехорошей улыбкой. – Жаль, - думает, - вот ей-Богу жаль- не сыскал ты себе, Павел, на поле брани смерти славной, да красивой – оно, мабуть, памятник бы , хоть, на могилку поставили, что ли, пусть хоть и общчий. А так-жизнь – не жизнь – а, тьфу! Мокрое место одно, возгря зеленая. И махнул рукой. – Вот, сейчас бы, - думает, -кажись, сыскал смерть тихую, покойную да кроткую, как весенний вечерок, золотую, будто мед пролитый – да так, без оглядки и обнял бы. Полюбил бы всей душой. А, ведь, и ружьишко при мне. В случае чего и… Только подумал так – будто обручем стальным ему сердце сжало. И послышался, глухо так, не то вздох, не то стон тихий – Ах-х-х! Словно от боли тяжкой кто-то простонал. И то диво, что не со стороны будто, а прямо в голове у него стон тот прошелестел – ровно сам и вздохнул нечаянно. Что за чертовщина? Огляделся – нету никого. - Ну, - говорит себе, додумался. Грезиться стало. Ишь чего! Смерть любить. Усмехнулся криво: как это смерть ему с такой стороны вдруг показалась? На фронте-то он иначе на нее глядел. А тут вдруг, нашло что-то. Туману он ночного наглотался, что ли? Чуть в грех себя не ввел! Грех да и только. Стал он гнать прочь от себя тяжкие мысли. Голову поднял к небу – красота! Звезды пушистые колышутся в небе, словно рыбки золотые с длинными хвостами. Распускают, волнуют лучи – будто плывут по волнам темным, карасиками вспыхивают. От деревьев хвоей пахнет, от цветов лесных медом. Трава шелковистая вокруг мятой исходит. Птицы ночные над головой воздух нет-нет да и потревожат, еловые ветки заденут. Тишина, покой. Хорошо! Мир, одним словом. Чудный да таинственный. Худшее, уж, верно, позади, а что впереди – Бог весть. - Одначе, хуже, чем было, - думает - не будет. Не все ж ненастье, бывает и после грозы ясно солнышко. Полегчало ему малость. А тут, глядь, и дорога на полянку вывела.

153

Над номером работали: Александр Маяков—главный редактор Надежда Леонычева—старший редактор Расима Ахмедова—редактор Элина Ким—редактор-корректор