№78 (сентябрь 2018)
И снова осень! И кажется, что время бежит по кругу: лето - яркие краски и беспечность (в смысле печки топить не надо), осень - золото листьев, теплые вещи, робкий насморк и призрачное ощущение, что где-то бархатный сезон, а через три месяца уже новый год и будем весело душить себя и окружающих мишурой. А на самом деле сентябрь с запахом яблок и терпкости взывает к спокойствию, вдохновляет на творчество, вправляет мозги на место, как опытный хирург вывернувшийся сустав, становишься старше, взрослее, и будто бы даже мудрее. Осенью особенно ценишь уют, тепло и книги. В книжных магазинах толпы народу и плевать, что в основном школьники, там новый виток жизни среди глянцевых и матовых обложек. И даже если ничего не приглянулось, ты знаешь, что у тебя есть в запасе литературный журнал, и там миры, открытые еще не всеми, и твоя любимая история ждет тебя, и ты можешь в нее погрузится за чашкой чая с корицей, или можно взять осенний суп - глинтвейн. Осень пришла! Создаем свой уют.
ВНИМАНИЕ!!! Авторские права на размещенные произведения принадлежат их авторам, и защищены Законами об авторском праве Украины и РФ, а так же международными законодательными актами об авторском и смежном правах. Пунктуация и орфография авторов сохранена.
ВНИМАНИЕ!!! Некоторые произведения содержат сцены насилия, секса, не пристойного поведения и психологические тяжелые сцены. Поэтому, не рекомендуется для прочтения лицам младше 18 лет. Прочтение возможно с разрешение родителей, опекунов, либо лиц выполняющих их функции.
Отпечатано в типографии «Успех принт» При копировании материала ссылка на АВТОРА ОБЯЗАТЕЛЬНА!
www.pslit.co.ua
Колонка главного редактора Добрый день! Сегодня мы обсудим некоторые ваши предложения, отравленные через форму сбора статистики. Разделение номинации «Лучшее произведение номера» на прозу и поэзию. В планах этого нет. Хотя да, сравнивать прозу и поэзию и выбирать лучшее в этом плане не корректно. Номинация не совершена, это мы признаем, но разделение на прозу и поэзию не предвидится. Причина этого в том, что не всегда поэтические произведения попадают в номинацию. Поэтому все произведения участвую на равных, вне зависимости от формы. Ошибки в произведениях. Да, в штате журнала есть редакторкорректор, но не всегда он может проверить материалы перед публикацией. Это связано с тем, что для редакции работа в журнале не является основной и все редакторы заняты им только в свободное от работы время. Именно поэтому в начале каждого номера размещено предупреждение, что произведения публикуются в авторской редакции. Ни в правилах публикации, ни в договоре о публикации не сказано, что редакция обязуется редактировать произведения. По мере возможностей, мы это делаем. К примеру, выход продолжения работы «Сверхъестественное: новые приключения» Марии Гамиевой задерживается именно из-за правок, которые были отправлены авторы редактором. Но грамотность текста, это забота самого автора, а не редактора издания. Новые имена. Они есть. Каждый номер это от десяти до двадцати новых имен. Просто некоторые авторы прислали не одно и даже не два произведения, а несколько десятков. Все эти произведения проходят проверку и, если они прошли её, отправляются на публикацию. Но мы не можем в одном номере публиковать только одного автора и тогда произведения одного автора выходят в нескольких номерах. И такой автор не один. Из-за этого может показаться, что новых имен в журнале нет. Но это не так. Спасибо что помогаете нам развивать наше издание. В скором времени выйдет первый номер нашего второго издания «FoxyLit». Мы будем рады, если вы поможете в развитии и этого издания. С уважением, главный редактор «Литературного интернет-издания P.S.» Александр Маяков
Поэзия «Теперь домашний» Янович Надя
8 8
«Все хорошо» Янович Надя
8
«Зима» Янович Надя
8
«Со мною сложно и легко» Волчецкая Кристина
9
«Соскучилась» Галина Донцова
9
«Вечер» Галина Донцова
10
«Осень» Галина Донцова
10
«Поговори со мною, дождь» Галина Донцова
11
«Пожелание сестре» Светлана Краскова
11
«Открытие измены» Владимир Васильевский
12
«Осенний туман. Ассоциации» Владимир Васильевский
12
«Она молчит» Владимир Васильевский
13
«Что сбылось, срослось и спелось» Владимир Васильевский
14
«Как щенок у ног моих играешь» Волчецкая Кристина
15
«Искрами и всполохами» Волчецкая Кристина
15
«Одна улыбка» Черкашин Николай
16
«Воспоминание» Черкашин Николай
16
«Приключения снежинки» Пайко Татьяна
17
«Розы» Янина Погорелова
17
«Давай помолчим» Димова Ольга
18
«Луна» Надежда Воробьёва
18
«Солнце греет по-другому» Уразова Татьяна
18
«Странно, лето надоело» Уразова Татьяна
19
«Ни солнца, ни тепла» Уразова Татьяна
19
«Прожили день» Уразова Татьяна
19
«Тупик» Уразова Татьяна
20
«Истина» Ленина Кудренко
20
«Мне бы стать...» Ленина Кудренко
21
«За улыбкою...» Ленина Кудренко
21
«Я пишу» Ленина Кудренко
21
«Я тебе позвоню!» Ленина Кудренко
22
«Наивность голубых алмазов» Савельева Анастасия Сергеевна
22
«Там где люди...» Рок Хулиган
23
«Ночь разбила все мечты...» Рок Хулиган
23
«Скажи...» Рок Хулиган
23
«Девочка кури» Рок Хулиган
24
«Я ненавижу жёлтые розы...» Рок Хулиган
24
«Выбор» Виктория Ерух
25
«За свободу» Виктория Ерух
26
«Полуденный бред» Виктория Ерух
26
«Блуждающие огоньки» Виктория Ерух
27
«Лунная принцесса» Виктория Ерух
28
«Золушке» Нелли Мершон
28
«Не дарите мне беду на удачу» Нелли Мершон
28
«Вдосталь» Нелли Мершон
29
«Детектив» Аникин Дмитрий
30
«Смоленск» Марианна Никульникова
31
«Epistolare» Мая Асанова
31
«А если по-честному» Мая Асанова
32
«Здесь один диагноз на всех» Мая Асанова
33
Тет-а-тет «Анастасия Рейфшнейдер: сказки и детективы» Амира Юсупова
Строка прозы
34 34
38
«Мелодия» Данилко Софья
38
«Наедине» Данилко Софья
38
«В гостях у сказки» Данилко Софья
39
«Бомж Гертруда» Владимир Васильевский
40
«Легенда о змее» Вагиф Султанлы
42
«Утренний туман» Вагиф Султанлы
44
«Джульетта» Лариса Майская
46
«Папоротник» Артём Косов
47
«Домашний трамвай» Журавель Павел
49
«Сердце» Георгий Кавсехорнак
51
«Взаперти» Георгий Кавсехорнак
55
«Жизнь одной собаки» Александр Шарутенко
56
«Невидимка» Георгий Кавсехорнак
57
«Фатум» Диана Эшес
62
«Полуостров Налим» Леонид Нетребо
64
«Алеша Попович и другие» Сергей Глезеров
72
«Ирочка» Сергей Глезеров
75
«Подарочек» Сергей Глезеров
77
«Сказка про курочку Рябу у самого синего моря» Сергей Глезеров
79
«Если все делать заодно» Сергей Глезеров
81
«Яблочки» Волчецкая Кристина
83
«Случай в больнице» Волчецкая Кристина
84
«Чудо» Чернышева Светлана
85
«Уходящий-ушедший» АПОЛИЯ
86
Фанфик
92
«Сон в летнюю ночь» Пабло Хасини
92
«Возвращение Алисы» Виктория Ерух
94
«Сверхъестественное: новые приключения» Мария Гамиева
98
Литературный сериал
106
«Летописи межмирья» Александр Маяков
106
«Человек, которому нравилось быть грустным» Вячеслав Гаврилов
109
«Буквы на белом фоне» Александр Маяков
111
«Моё наслаждение» Александр Дрозд
116
«Пиковый туз. Сказка» Фофанов Алексей
121
«А.С. Пушкин. Послесловие» Маргарита Крымская
127
«Возвращение в Карелию или река с простым названьем» Рогозин Владимир
134
«Семь футов под килем» Владислав Кураш
142
«Опаленные войной» Олег Русаков
146
«Наталья» Дмитрий Королёвъ
148
Теперь домашний Янович Надя С пеной у рта Ты всегда догонял меня С пеной у рта Ты хотел быть моим навсегда А я просто шла мимо по своим делам Жить хотела красиво Среди всех успешных дам Но вот однажды... Однажды я остановилась И сказала: Пойдём со мной И чудо вдруг приключилось Теперь ты мой герой. Теперь ты имеешь поводок и миски И смешно воруешь у меня сосиски.
Все хорошо Янович Надя Ты просыпаешься рано утром Нет, тебе не кошмар приснился Ты просыпаешься с радостным чувством: Сегодня что-то случится Ты не знаешь, хорошее или плохое Но веришь в доброе, не в злое Все хорошо. Абсолютный покой И ты в мире с собой, ты не споришь с судьбой И ты знаешь свои недостатки Но перестал играть с ними в прятки Вот так и нужно, что все хорошо. Проблемы? Решишь! ВСЕ ХОРОШО!
Зима Янович Надя он брел по дороге, как будто во сне а сердце кричало "хозяин, ко мне" хозяин, хозяин, ну же, вернись! просто в глаза взглянуть обернись! все. поздно. внешний лоск утрачен. и ты уже не ты, но все ж поверь: долг крови не отплачен, пока хоть где-то скулит зверь. скулит от боли расставанья,
8
скулят, замёрзшие зимой, скулят, и нету оправданья, тому, кто выбрал свой покой... устали лапы, и спина устала, и, робко посмотрев на снег, улягутся, и больше уж не встанут... те, которых все же предал человек...
Со мною сложно и легко Волчецкая Кристина Со мною сложно и легко, Я так легка, но так безумна! Я так безумно весела, И так печально неразумна. Со мною так легко, а жаль, Я так хотела быть холодной. Я претворялась будто сталь, Сама лилась рекою теплой. Прости, что я, порой легка, Как облака на небосводе. Прости, что больше не твоя, Прости, теперь я, на свободе. Прости, что в плен сама иду, Прости, что после, ускользаю. Прости, не каюсь и не жду. Чего хочу? Сама не знаю! Прости, что много говорю, Так много, говорю - прости, я. Прости, что преданность не жду, Что без тебя, я не грустила. Со мною сложно и легко, А без меня, совсем нет мочи. Прости за свет, прости за боль, Прости за дни, прости за ночи. Со мною сложно, ты смирись, Или сверни с дороги сложной. Забудь как я порой легка, И помни, как я невозможна!
Соскучилась Галина Донцова Соскучилась... Я так по тебе соскучилась... Со мной ностальгия - попутчица вечная. Нахмурилось небо свинцовыми тучами, Вдруг стала тоска мне подругой сердечною. Не виделись... Мы целую вечность не виделись... Всё так же торопятся мимо прохожие.
9
Мне кажется, что небеса вдруг обиделись, Как тянутся дни абсолютно похожие! Хочется... Услышать твой голос так хочется... Но повстречавшись, опять мы с тобой помолчим. Давно увязалось за мной одиночество, Далёкие звёзды мне близкими стали в ночи. Заново... Может, снова начать всё заново? В прошлого реку второй раз безумно войти. И пускай аплодируют нам под занавес... Но сыграны роли, мы стали чужими. Прости. Соскучилась... Я так по тебе соскучилась!
Вечер Галина Донцова Месяца серпик тонкий, Протяжно трещат сверчки, Звёзды мерцают в сторонке Маленькие маячки. Свет этих звёзд переменчив Безмолвной галактики крик, Может он литься вечность Или всего лишь миг. Ласково котик об ногу Трётся. Мой белый дружок ! Старимся мы понемногу, Время - сквозь пальцы песок. Вот и закончилось лето! В воздухе запах костра, Стали ленивы рассветы, Туман над рекой до утра.
Осень Галина Донцова Дождик - осени примета Постучал в моё окно, Прошептал мне по секрету: " Лето будет всё равно." Пусть недолгое, путь Бабье Паутинкой заблестит, По дорожкам и ухабам Лёгкой дымкой пробежит. Снова балом правит осень В новом платье золотом. Угощения разносит, Укрываясь под зонтом. А в мелодии осенней Ноты птиц на проводах,
10
Ветра буйное веселье И мурашки на прудах. Осень, давняя подружка, Мы с тобою посидим. И, наполнив чаем кружки, По душам поговорим.
Поговори со мною, дождь Галина Донцова Поговори со мною, дождь, Мой собеседник утончённый, У грусти и ненастья вождь. О чём всё шепчешь монотонно? Ты, облачившись в плащ широкий, Повесил на плечо суму, Путём неведомым, далёким Пришёл к окошку моему. Мне расскажи о том, что видел? Деревья, крыши и зонты... Быть может, путника обидел, Влюблённым подарил мечты? К чему стремишься, странник вечный, Нашёл ли ту, о ком мечтал? И шёпот капель бесконечный Мне тихо песню напевал.
Пожелание сестре Светлана Краскова Моя милая сестричка Что тебе мне пожелать Чтоб текла к тебе как речка В жизнь Божья благодать! Чтоб Господь рукою сильной Поддержал в пути земном Чтоб горел неугосимо Свет Его любви во всем! Ну и чтоб Господь конечно Неразлучен был с тобой И в Его обьятиях нежных Обрела душа покой!
11
Открытие измены Владимир Васильевский Углом, Негаданно, Нежданно, Скользящим ледоколом в лоб, Что было всем(!), Что так желанно, В мгновенье схватывает лед. И запах снега, Отрешенный, Порезной белизною гроз Реаниматором смятенным Сон обратит в анабиоз. Оцепенение спасеньем Отключит боли, как наркоз, И небольным воображеньем Поселит в прошлом, в мире ОЗ, И долго-долго отраженьем Колоться будут вечера, И не свершиться отторженью От сердца, умерших вчера.
Осенний туман. Ассоциации Владимир Васильевский Увядшие тучи, Скорбя и мучая, По грудь утопая В промозглых снах, Проулком бредут И, пенясь падучей, Воруют мысли Цыганкой в серьгах. Безродные случаи, Скрываясь от участи, Страхом срываясь В света лесах, Жмутся к верендам, Навес нахлобуча,
12
Исходят признаньем Клубами в стогах. Скиталица-полночь Походя, молча, Луной помыкая У снов на глазах, Дива колдует И, утро пророча, Звезды смывает Рассветом в слезах.
Она молчит Владимир Васильевский Стихи. Стихи - всего лишь звуки. Точнее, их черед. Вот например, Такое сочетанье. Июнь. Жара. Сочатся тополя. И в семени любви Мир задыхается и тонет. Она молчит. Почти всегда. Но не по умыслу, Скорее, по природе. Я надеюсь. Отошла сирень. Жасмин едва зацвел. Но мы не подходили. Издали Я указал на куст. А лилия Цветок любви. (Ей нравится. В ней это От индусов). Она молчит. Смешались звуки за окном, Слились дыханья, Полыхают губы. Фаллопиевы трубы На разрыв И клетки Проникают в клетки.
13
Души И сердца, Увы, Пока не здесь. Еще плутают где-то В недрах общей плоти. Вдруг семя тополя Ей проникает в глаз, И причиняет боль. И здесь он претендует Зачать. Или убить?! Мир задыхается В его любви, И тонет. Она молчит. Идем. Вдали цветет жасмин. А лилии - в озерах, За мечтами. Она молчит. Мне нужно говорить. Я говорю. Слова. Слова. Но это Только звуки.
Что сбылось, срослось и спелось Владимир Васильевский Наших душ не разлучить. В синь снегов упавший север, Соберет и сохранит Летних встреч туман и... клевер... Клевер поля твоего, Моего любви припева. Кто услышит, кто споет: "Он любил, она - не смела". Наших душ не разлучить. Что сбылось, срослось и спелось. Не разбить. Не разлечить. Поздних ягод крепка спелость.
14
Как щенок у ног моих играешь Волчецкая Кристина Как щенок, у ног моих играешь, А оскал, свирепый как у пса. Ты меня, еще совсем не знаешь, А уже, кружится голова. Как щенок, такой не осторожный, Ты играя, не царапай в кровь. Ты меня, еще совсем не знаешь, А решил, что это, не любовь.
Искрами и всполохами Волчецкая Кристина Искрами и всполохами, Или это игра моего воображения, Если бы знал ты как холодно, Без твоего прикосновения. Если бы знал как долго, Ветра дуют в одну сторону, Если бы видел точку, Если бы имел свое мнение. Крутыми поворотами, Если бы вдаль меня сносило бы, Я бы, наверное, плакала, Было бы это, невыносимо. Искрами и всполохами, А потом, ледяной прохладою, Все, я уже выучила, Знаю уже, как надо. И как не надо, знаю, Научена, своим опытом, А ты, как вдали солнце, Смотрю на тебя, безропотно. И ты, смотришь на меня и молчишь, Где то там, за поворотом, Там, куда меня, не сносило, Еще, ледяным потопом.
15
Искрами и всполохами, Или это, игра моего воображения? Если бы ты знал, как холодно, Без твоего прикосновения.
Одна улыбка Черкашин Николай Ты знаешь мне, как мало надо, Одно письмо, один лишь взгляд, Чтоб ты, напротив меня встала, И я признаюсь, буду рад, Ты улыбнёшься, по привычке, Я улыбнусь тебе в ответ, И вспыхну снова, словно спичка, Впервые я, за столько лет, Зажжётся сердце, вновь любовью, Где всё понятно, да без слов, И то, что было в жизни болью, Растает просто, между льдов, Воскресну снова, я из мрака, Одна улыбка… дарит свет, Я за тебя, готов и в драку, Но только ты, не шлёшь привет, Ты отвернулась безвозвратно, Любовь свою, другим даря, Теперь всё в жизни мне понятно, Что было это, просто зря…
Воспоминание Черкашин Николай Пока я жив, я мог бы всё исправить, Но это всё, во власти, не моей, А мог бы просто, всё как есть оставить, Уйдя в себя…внутрь наглухо, сильней, Я мог забыть, все встречи, поцелуи, А мог простить, обидные слова, Но почему, я про себя, вновь всуе, Всё вспоминаю, как ты не права, Всё вспоминаю, с пламенем улыбку, Твои глаза… не знаю, вновь, зачем, Хотел стать всем, вот в этом и ошибка, А оказался лишним и никем…
16
Хотел я быть, любовником и мужем, Хотел быть другом, для неё плечом, Но оказалось, что я ей не нужен, Любил лишь я, так сильно, горячо…
Приключения снежинки Пайко Татьяна Жила-была снежинка на облачке одном. Всю жизнь она мечтала покинуть отчий дом. Но пролетали ночи и проходили дни, На землю не спешили посланники зимы. Снежинка заскучала, и, свесив ножки вниз, Спустилась на окошко и села на карниз. И тут же к ней на помощь прибыл старик Мороз, И крошечку Снежинку от гибели унес. «Лети, лети Снежинка на север поскорей. И там найдешь ты братьев, найдешь ты там друзей». И весело и звонко Снежинка поднялась, На север к своим братьям по ветру понеслась. Танцует там Снежинка, танцует и поёт, И в гости всех детишек она к себе зовет. Но не грустите люди, настанут времена, Когда Снежинка в гости прибудет к нам сама!
Розы Янина Погорелова Я шагаю по аллее , где цветут чудные сады. Мне приснились розы , что не кровили в январе. Будет жаркое лето и оно взмахнет крылом. Я под дерево присяду, помечтаю о родном. К осени желтеют листья, слышно взрывы вдалеке. По аллее шагаю быстро, и лелею алые цветы. И к зиме покроют все бульвары вблизи. Только, я стою под вьюгой, прикрываю замерзшие шипы .
17
Давай помолчим Димова Ольга Солнечный луч пробираясь упрямо сквозь рваные облака, Мерно скользит по глади зеркальной, слепит блеском глаза. Море спокойно. Царит безмятежность. Мягкий и дивный закат, Белый песок - манящая нежность, ласкает словно шелка. Время исчезло, настала эфирность, весь мир дарован двоим. Тщетны слова. Блаженная мирность. Давай с тобой помолчим. Пусть тишина оглушительно, звонко взрывает наши сердца. Рай на Земле бывает недолгим, излишни порой слова.
Луна Надежда Воробьёва Луна цветком в ночи сияет, На что-то снова вдохновляет, Кувшинкой жёлтой сквозь окно, — Желает нам спокойных снов. На небе — вкусная глазунья, При ней искусная колдунья Гадает, картами шурша, И волшебством полна душа…
Солнце греет по-другому Уразова Татьяна Солнце греет по-другому, По-другому льют дожди. И раскаты летом грома, Вспышки молний – хороши. Небо стало не огромным, Приутихли камыши, Не шумят, как бабы вздорно. Ищешь радости в глуши. Каждый миг, как день рожденья, Каждый день эмоций всплеск. На излёте шанс прозренья, И в глазах усталых блеск…
18
Странно, лето надоело Уразова Татьяна Посадила осень солнце на лучистый поводок, И сияет чудо выси во владеньях сентября, Обволакивая жаром, продлевая жизни срок Кронам в листьях изумрудных, без вкраплений янтаря. Шаловливый ветер кружит, задирает им подол. Только ушлые деревья флирт не приняли всерьёз, Возмущаются шумливо: - что за дикий произвол? В плен сдалась красотка осень, разве это не курьёз? Странно, лето надоело, и дождя нет, и грибов… Осень просто одурела в маске лета до сих пор. Покуражилась и хватит! Ждём осенних мы даров, Сизых утренних туманов, листопада вечный спор.
Ни солнца, ни тепла Уразова Татьяна Прощался день раскатом яростного грома, И степом гулким нитей дождевых По крыше ожидавшего подвоха дома От молний ослепляющих, шальных. В окно открытое врывался свежий воздух, Играл со шторами в игру теней И в полумраке на стене создал он розу Прекрасную, но в мире миражей. И в хмуром сгустке темноты купались тучи. И ветер листьями играл в футбол. Страдало лето, уходя: что ж – невезуче… Ни солнца, ни тепла, простите мол…
Прожили день Уразова Татьяна Прожили день, прожили два и, слава Богу, Что думать зря о том, что впереди. Пошлём в запале мы неласково тревогу, Что нам мешает жить, как не крути. Нам хочется порхать легко и беззаботно, Как бабочки в лугах среди цветов,
19
Элитой слыть в кругу приятелей безродных, И к Богу ближе быть, мол, я таков! И даже покорить любовь, ту недотрогу, Что манит, манит в призрачном раю. И не искать свою стезю, свою дорогу, Всю жизнь и даже стоя на краю. Однажды сон души рассеется туманом. И будешь биться, как тореадор За хлеб, за место в жизни честно и обманом, И за любовь, и даже за позор!
Тупик Уразова Татьяна Всё прожито, всё пройдено и впереди тупик. Рулады соловьиные разносит тишина, Обласканная звёздами. И вынесла вердикт Луна печально бледная: года… и не до сна… За летом и за осенью опять придёт зима. И снегом занесённая дорога не видна. Тупик. Со всех сторон тупик. И сердце, как сума, Пустое и холодное, как будто изо льда. И вечный поиск выхода, и вечная борьба. Тупик – насмешкой кажется. Я может не права… Зачем взываю к Богу я? К чему моя мольба? Жизнь вечная дарована… слова… слова… слова
Истина Ленина Кудренко "ПИЛАТ СКАЗАЛ ЕМУ: ИТАК ТЫ ЦАРЬ?" ОТ ИОАННА 18:37-38 Мудрец Пилат, проживший жизнь В Иисусе не нашёл— греха. — Что истина?— спросил И вышел вон... Хотел в честь праздника— Царя, народу он отдать. Да только голоса слышны: — Распять Его! Распять! И на Голгофу повели Мeссию, не узнав! О, как же были Вы слепы, Христа распяв!
20
Мне бы стать... Ленина Кудренко Мне бы стать облаком белым, Чтобы в небе затем раствориться. Мне бы стать Ангелом светлым, Чтобы мыслями к Богу стремиться. Защищать всех живущих в мире: Обречённых, убогих, бренных... Мне бы стать, но увы знаю, Что пока невозможно. Мне бы Распахнув перед каждым душу, О любви поведать всеобщей. Не поймут, прокричат: "Безумство!" Или просто скажут : "Довольно."
За улыбкою... Ленина Кудренко За улыбкою грусть скроется, На подушке все слёзы высушу, И в душе может песнь сложится, Но боюсь её - не услышу я. Нет не нужно мне смеха громкого. Нет не надо мне соловьиных песен. Ты оставь себе правду горькую, Ведь не быть нам с тобою вместе. Грусть моя, словно девочка с бантиком Пробежав по асфальту осенью, Где-то в мыслях моих спрячется, Мне оставив лишь локон с проседью...
Я пишу Ленина Кудренко Я пишу... А зачем? Прав был древний мудрец, Ничего нет под солнцем нового. Сколько было поэтов и поэтесс? Сколько будет ещё... бестолкового? Почему я за ручку Хватаюсь опять? Может Оду сложу
21
Слогом витиеватым? Только Хронос мой стражник, Не идти ему вспять. Воздух нервно глотаю, Не могу удержаться...
Я тебе позвоню! Ленина Кудренко "Я тебе позвоню!"- часто слышим в ответ. Телефон замещает нам встречи. Если даже боишься сказать горькое:"Нет!" Брось, пустое, всем нужно общение! Если что- то не так, а быть может беда, Приходи лучше к другу ты в гости. Обо всём расскажи, глядя прямо в глаза! Знаешь, так и честнее и проще. В трубке голос знакомый до боли в груди, Он по прежнему важен тебе и так дорог! Не заменят в реале любимых, увы: скайп, Ютуб и мобильные телефоны.
Наивность голубых алмазов Савельева Анастасия Сергеевна Наивность голубых алмазов, Пшеничный волос на плечах... Бесчисленный объём рассказов, Все о любви. Она в мечтах. Зачитывает упиваясь До дыр, до корки твёрдой, Себе в секрете признаваясь : "Любить душою распростертой Хочу! И быть любимой тоже! Хочу дарить своё тепло. Когда придёт то время, боже, Я встречу , наконец его? Когда же мы любовью нашей Планету сможем обогреть?.." Ей время позже все покажет... В томленье лишь бы не сгореть.
22
Там где люди... Рок Хулиган Здесь я уже - не свой, Там я давно - чужой. Где же я, где же, Где же я? Там, где любовь моя. Там где люди, Там любовь. Там где люди, Там кровь. Любовь приносит нам Слёзы и веселье, Меч приносит нам Горе и кровь. Поэтому я думаю, что лучше любить. Там где люди, Там любовь. Там где люди, Там кровь.
Ночь разбила все мечты... Рок Хулиган Ночь разбила все мечты... и алкоголь идёт по венам. Не узнаешь обо мне ты, я унесённый ветром. Разойдутся тучи в небе, молния ударит сверху, воспою я песню озарённый светом. Сердце полное любви сердце хочет, хочет биться. Сердце новое гори, чтобы лёд в нём растворился... и
Скажи... Рок Хулиган Опять уедет твой автобус, Я буду скучать по тебе, Детка.
23
Мне бы отвязаться, Но ты стреляешь в сердце. Метко. Скажи, чему равен мой мир без тебя? Ничему. Скажи, чему равен наш мир без любви? Ничему. Может быть, я не тот С кем тебе хорошо, Но ведь мне без тебя Копец! Немного поэт, рокер, Чуть-чуть музыкант, певец Пипец! Скажи, чему равен мой мир без тебя? Ничему. Скажи, чему равен наш мир без любви? Ничему.
Девочка кури Рок Хулиган Тебе мороженное, а мне пистолет. Все говорят, что мы - заторможенные, а они мол - нет? Девочка кури, Наш мир погряз в болоте. Девочка кури, Закончим жизнь на этой ноте. Мы больше не будем бомжевать, Ведь теперь нам денег - не занимать! Это наш с тобою им ответ: Тебе мороженное, а мне пистолет. Девочка кури, Наш мир погряз в болоте. Девочка кури, Закончим жизнь на этой ноте.
Я ненавижу жёлтые розы... Рок Хулиган Жасмин цветёт И пахнет обалденно. И ты цветёшь
24
И тоже, пахнешь обалденно. Так круто, Одинаково скучно, Что облака в небесах Собрались кучно. Они знают всё о всех, Им принадлежит Презренный смех. Презренный смех От жёлтых роз. От жёлтых роз Презренный смех. Я ненавижу Жёлтые розы. От них у меня Мурашки по коже. Я ненавижу Жёлтые роэы. Зачем же создал ты их, Боже, О Боже! Я знаю то что есть, Не верю в то, Что будет. Ведь жизнь наша Не месть, Любовь ей рулит. Смерть? Не страшно. Жизнь страшней. Страшно, странно. Когда судьба в руке твоей... Я ненавижу Жёлтые розы. От них у меня Мурашки по коже. Я ненавижу Жёлтые роэы. Зачем же создал ты их, Боже, О Боже!
Выбор Виктория Ерух В саду несбывшихся надежд, Стоит она на перепутье, Преодолела свой рубеж, И пропитала мысли сутью.
25
Но этот мир не идеален, Вновь заставляет выбирать, И выбор будет тот фатален, А ей нельзя здесь проиграть. Стояла молча на равнине, Напротив множество дверей, Она, как муха в паутине, Но нужно сделать выбор ей. Песок в часах почти иссяк, Она вздохнула, а затем, Подброшенный червонец звякнул, Её избавив от проблем. И выбрав наугад ту дверь, Она вошла, как сеньорита, Но то, что ждёт её теперь, За семь печатей было скрыто.
За свободу Виктория Ерух Они сражались за свободу, За то, что жизнью мы зовём, За чистый воздух, хлеб и воду, За путь, которым мы идём. Они хотели лучшей жизни, Для дочерей и для сынов, Служили доблестно отчизне, Избавив мир наш от оков. Не приходилось выбирать Им журавля или синицу, Им нужно было побеждать, Чтобы к любимым возвратиться. "Мы будем биться за свободу"-, Кричали вслед они врагам, Неважно, что промчатся годы, Враги заплатят по счетам.
Полуденный бред Виктория Ерух Есть тайный смысл, что откроется когда-т-о, Есть берега, к краям которых мы причалим, Есть те ветра, что всё уносят безвозврат-но, Слова и души тех, за кем мы так скучали.
26
За веком век и повор-от за поворотом, За мир, что вертится вокруг своей оси, За часом час, а может быть и год за годо-м, Там, где в единый уз-ел свяжутся пути. За ночь и день, что зачастую так похожи, За свет и тьму, что одинаково важны, За мысли те, что ино-гда сердца тревожат, За тех людей, что нам особенно нужны. В том месте, что на картах не отметят, В том месте, где гра-ниц уж не осталось, Сквозь сотню лет, ро-дные люди встретят, И этот день подарит только радость.
Блуждающие огоньки Виктория Ерух Они блуждают на болотах О них слагаются легенды, У них в ночи своя работа. На самых разных континентах. Одни довольно агрессивны, Другие людям помогают, Одни настроены пассивно, Другие путников пугают. Они приходят в форме пламя, Подобны пламени свечи. Они блуждают меж мирами, Являясь путникам в ночи. Их называют "духи клада", Ведь говорят, что огоньки Помогут обрести награду, Тем, кто хотел сундук найти. Но что же это за богатства? Что скрыто в этом сундуке? Ведь на уме огней - коварство, Оставить путника в беде. Что скрыто в ящике пандоры, Никто ведь наперёд не знает. Клад может в мир внести раздоры, А может цель его иная.
27
Лунная принцесса Виктория Ерух Она в руках носила звезды И продавала их на рынке. Жила в своих мечтах и грёзах, В её глазах сияли льдинки. Она мечтала быть хорошей, О крыльях белых за плечами, Была другою, непохожей На тех, кто грустен и печален. Она питалась лунным светом, Укутавшись в свой плед ночами. И любовалась звёздным небом, Считая звёзды над домами. Она была принцессой лунной, Но это было страшной тайной, Об этом знал лишь ветер бурный, Тот, что принёс её случайно.
Золушке Нелли Мершон От плотной суеты и затхлости - ветра Подхватят платья край булавкою карманной И тыквой отцветёт карета до утра И принц сожрёт обед, и косточку барана Обсасывая - вял. На скатерти пятно И сторож убежал, и замок без охраны И лошади жуют проросшее зерно И мыши... не дают покоя... беспрестанно
Не дарите мне беду на удачу Нелли Мершон Не дарите мне беду на удачу Ну, какая тут удача - с бедою? Я от радости нечастой не плачу И беду я... от напраслин отмою
28
Отмолю её - и станет иною И увижу, что совсем незнакома Та беда, что обошла стороною С той… другой, что поселяется дома И пригретая заботой и лаской Поменяет лик глазастой горгоны И живою заливается краской Растянув кудряшки хвостиком сонно Не дарите мне беду на удачу Да, удача... без беды не приходит Я от радости... никак не заплачу А беда сухими скулами водит
Вдосталь Нелли Мершон Всё... упорство и готовность Отчуждённость, страх, урон Зуба первого неровность Напряжённость похорон Каждый получает прибыль Фермер, президент, судья Мальчик... Старики и рыбы... С дыбы снятые зятья Как блаженна прибыль Вдосталь - нахлестался и живи Намертво забытый… К доскам Позвоночником прибит Горемычнее отравы выпитой На дне глотка Растопыренные крабы Поджидают моряка Каждый получает прибыль От рождения... и боль Скачущее... я бы... ты бы... Опадающий бемоль Станет легче - тоном ниже (Не надрывно... на предел) Посмотри же, посмотри же... На вращающийся мел
29
Детектив Аникин Дмитрий Что писать, что читать – прозой двусмысленной не унять зуд и боль; больше запутавшись, оставляю листки, почерком дочерна испещренные вкривь и вкось. Мозг болит: сквозь него вихрем взметенные сонмы слов шелестят; те, что останутся, ох, не стоили все скрипа, старания; нервы ноют – я спать иду. Завтра встану чуть свет; бодрый и вымытый, я к столу – муть и глушь заспаны, я готов труд высокий принять повествования, непреложные правила: смерть – загадка, а не ужас сочувствия; дом – чужой не войдет внутрь, а собравшимся есть резоны скрывать прошлое, помыслы, кто чем связан с покойником. Полны комнаты, сад смыслом, приметами: ветка сломана, грязь, в дом нанесенная, бой часов, хруст стекла, выстрел не слышанный, как повернуто зеркало – всё улики, всё врозь – хаос возможностей разрастается; ум, страстью охваченный объяснять, уловлять в сети противника, забавляю анализом. Кто ж из них так умен, чтоб преступление совершить? Может, та бледная, нежная, с вечной книгой в руках, честная вдовушка Джайлза, местного пастора? Прямо смотрит майор, пьет и ругается, архитектор-сосед дерзок, красив, умен, с молодою женой ходит, она молчит – неустойчивы версии. Аккуратен и тих клерк, внук покойного; вроде, алиби есть, тронешь – рассыплется; он – наследник прямой, но завещание с заковыками писано. В чем разгадка, где ключ? Жизнью приученный к роковой и сплошной, полной бессмыслице, здесь уверен: ответ выстроит линии от убийцы до жертв его,
30
факты станут сцепясь стройно и правильно, каждой мелочи смысл в общий аккорд влился – размножаю от книг, с детства зачитанных, плодовитую поросль. Всякой жизни сюжет – выстроен правильно: Бог как автор умел, делает скрытое явным, тайны его – нам упражнение – разрешимые, трудные.
Смоленск Марианна Никульникова Люблю свой город, искренне и нежно. Смотрю в бойницы крепостной стены, Я вижу – растворяется пространство И проступают годы старины. И медленно, как будто, испаряясь, Стекает времени защитное крыло… Ключ-город возникает распускаясь: Вот церкви белые и крепости кольцо. Как Феникс, возрождаясь постоянно, Ты защищался, погибал, но жил... И был народ, который неустанно, Тебя из груды пепла возводил. Твои холмы и крепость-ожерелье Хранят всю память, тех нелегких лет, Когда, спасая Русь от заточенья, Себя бросал Ты на алтарь Побед.
Epistolare Мая Асанова Пиши мне. Пока я жива Умоляю тебя, пиши. Ты видишь, как я не сплю, выжидая твоих коротких, Бессмысленных, милых, хоть злых и колких, Словечек, что я собираю на дне души. Пиши обо всем, даже если мне некогда отвечать, О каждой секунде твоей драгоценной жизни, О всех пережитых тобой ночах, О каждой внезапной, случайной мысли.
31
Дари мне слова, пока еще есть время их читать, Его с каждым часом, отмеренным мне, все меньше. Пиши, пока я тут готовлюсь испуганно отлетать О каждой неслыханной раньше песне, О каждом дожде, о безоблачном небе и о себе, Особенно о себе - мне не выискать слов, что тебе сошли бы За титул, за ласку, за место в твоей судьбе. Пиши, умоляю тебя, майн либен. Пиши, добивай меня каждым своим словцом, Ласкающим, бьющим, - пиши без конца и края, Пиши, пока я здесь не умираю, Чтоб каждое слово твое мне случилось началом и стало моим концом. Когда я взлечу, отодвинув тихонько штору, Когда уже некому будет вовек писать Слова прозвучат надо мною вороньим хором Мне будет чем в бездне смертельной себя спасать.
А если по-честному Мая Асанова А если по-честному - суть как всегда проста: Из двоих есть - кто любит и кто позволяет себя любить. И самый тяжелый наш выбор здесь - кем же стать: Жить ради кого-то, сгорая, а может быть - просто жить? Есть множество тех кто готов отдавать самого себя И те, кто никак не отыщет - кому бы себя отдать. Но суть только в том - жить любимым или любя Болтается маятник, боязно выбирать. Но звание человека - не просто природный вид И выбор сложнее, чем мог быть на первый взгляд, Ведь можно любить и того кого нет (или делать вид что любящему тебя ты взаимно рад). Победа последнего - вечность кошмарной лжи, Победа иного - зарытый в песок талант. Из двух всегда есть тот кто требует "докажи!" И тот, кто и сам обмануться рад, А если нет больше "куда", "для чего" и "как", А только любить или не любить в чем тогда вопрос? На дне живет рак-отшельник. Он сам себе - дно и рак. На дереве аисты строят гнездо, чтобы аист рос. Нет чести быть кем-то любимым, ему не отдав всего, А нечего дать - так сполна ему самому. Всяк сам себе сам, у кого под горой село И даже лазурный берег не краше того села.
32
Всегда хорошо там где нас почему-то нет, И если мы захотим, нам легко оказаться там, Но нам потому еще звание - человек, Что можем любить даже тех, самых важных, кто нас не стал. И если журавль летит себе в небе, пусть небо его хранит, И прочим синицам пусть будет цветущий сад. А я буду помнить полет журавля и жить, и лишь потому ни одной из синиц не рад.
Здесь один диагноз на всех Мая Асанова Здесь один диагноз на всех, Одинаково гложет злость, Одинаковая печать, Мне, вообще-то чуть больше, чем повезло, Я могу про слезы, могу про смех, Я могу говорить, а могу молчать. Среди многих процентов, Налаженных на прием, Я — одна из немногих тех, Кто работает ретранслятором, переводчиком слова «Ом» На язык, разделяющий в терминах то, что свято и то, что грех. Ибо жатвы много, а делателей — по пальцам пересчитать И который из смертных ведал, Как я молилась, чтоб этим делателем не стать? Но тому, кому больше дано И во сне не придется спать И чем больше в эфире помех, тем строже и отвечать. Всякой песне цена — пол гроша и в базарный день, Оттого-то Господни мытари все и мечутся в темноте, Оттого-то и Сын человечий на каждом висит кресте, Что помимо цены на мясо и бренных тел Есть простое и вечное, то, до чего тяжелее всего дойти, Так что стой верстовым фонариком у пути И не смей даже думать с шестка своего сойти, И свети.
33
Анастасия Рейфшнейдер: сказки и детективы Амира Юсупова Сегодня мы берем интервью у нашего постоянного автора, Анастасии Рейфшнейдер. Вы часто видели её на страницах нашего издания, а так же на обложке в марте 2017 года. Иваново, Краснодар, Ярославль – жизнь на три города. Тяжело это? Сначала тяжело, потом привыкаешь. Ко всему в этой жизни можно привыкнуть. Первые публикации у вас были в местной газете. Как это было? Первая публикация? Особенно для подростка. Эта газета до сих пор функционирует. Было это так : Однажды, в году примерно 2010, я узнала о том, что редакция газеты не так уж и далеко от меня находится, в получасе езды, в соседнем поселке. Я собрала свои рукописи (тогда я писала ужасно корявым почерком в тетрадках с яркими обложками) и отправилась. Приехала, поблуждала по улицам, но с помощью прохожих всетаки нашла редакцию, которая находится в маленьком, ничем не примечательном домике. Я открыла тяжелую железную дверь, прошла и попала в бухгалтерию. Там меня отправили к главному редактору, она удивилась, но приняла мои рукописи. Через несколько дней позвонили, попросили немного переделать – текст был слишком длинным для публикации. Я переделала и опубликовали. Для меня этот опыт был прорывом – училась я так себе, нигде особо себя не проявляла. Это надо иметь смелость, поехать в другое населенный пункт с собственными рукописями. И редактор даже не удивился, что текст рукописный? По крайней мере, не показала этого. Я думаю, в то время многие если, что и приносили то тоже в письменном виде. Ваша творческая жизнь разнообразна. Был даже период, когда вы писали суицидальную поэзию. У вас был тяжелый период в жизни? В моей жизни постоянно тяжелые периоды. А тогда, когда отвлеклась на такие стихи - безответная любовь, разлад с родителями, переход в старшие классы, т.е. более сложная программа, плюс влияние одной из моих подруг – она была готом. В итоге это все выли-
34
лось вот в такие стихи. Я их старательно записывала, опять же в тетрадь и украшала ч.б. орнаментом. Через поэзию вы «выпускали» эмоции? Да и сейчас «выпускаю» частенько. Любое творчество содержит в себе эмоции своего создателя. Серия детективных рассказов. Можно подробней об этом? Это был миниатюрный детектив, про подростков: девочек Степаниды и Ольги. Степа более активный персонаж, Оля спокойный – такой же в принципе, как и в сюжетах А.Дойля – Шерлок – быстро думает, делает, а Ватсон – описывает происходящее. Они жили так же как и я в поселке и с ними происходили всяческие приключения. А так сюжет был похож на «Тимур и его команда» – героини помогали всем и во всём. Вы фанат Шерлока Холмса? Не причисляю себя к каким-либо фанатам, просто любитель. В вашей жизни был этап драматургии. А вы писали сценарии, были постановки. Как вам театральная жизнь? Так как я училась в Ивановском колледже культуры, у нас были предметы по основам режиссерского искусства. Там нам давали задание, например, написать сценарий на определенную тему. Потом читали вслух и если что не так, исправляли. Затем ставили этюды, сценки. Актерами брали своих одногруппников. Театральная жизнь не совсем моё. Я человек слишком спокойный, инертный. Написать – напишу, что надо и как надо, но не более.
35
Ну, если, к примеру, сказку «Тролль и Эвинка» решили бы поставить в ТЮЗе, вы бы согласились написать сценарий? Да, но сейчас более популярным бы было сделать из литературной сказки мультфильм. В ваших планах написать крупное произведение по вселенной Warcraft . Вы фанат Warcraft? С игрой World of Warcraft меня познакомил мой молодой человек, в 2013 году. Сначала я не особо разбиралась, потому что мой уровень представляли собой всякие «фермы» на просторах Вконтакте, а потом пошло-поехало. Идея написать о вселенной этой игры мне пришла после просмотра фильма o Warcraft. Мне он както «не зашёл», по моему мнению, плохо прописали сюжет, решили взять графикой. Но графики и в игре достаточно. Почему вы решили не писать о романтике? Считаю, что любовные романы отупляют людей. Там всегда описано всё излишне слащаво. Одно время зачитывалась такими, а потом резко ушло – и до сих пор не переношу. Да и сама я не романтик, скорее черствый реалист. Романтические линии присутствуют во многих крупных произведениях. В той же вселенной Warcraft не обошлось без них. Не боитесь, что будет тяжело реализовать такой масштабный проект? Если немного романтики, то не так уж и сложно. Вы занимаетесь написанием литературных сериалов. Сколько у вас, скажем так, сериалов? Основной – «Приключения Ландышока и Клочкоборода». В нем рассказыва-
36
ется о жизни лилипутов, живущих в Шапсугских горах (действительно есть легенды, что в поселке Шапсуга, Краснодарского края, в горах когда-то жили некие существа, которые соорудили дольмены.) На основе этих легенд я и начала развивать фантастический мир. Второй - «Из-за зарослей сирени». Это был просто рассказ о мальчике и его друзей, младшего школьного возраста. Атмосфера текста передана как во множественных произведениях Советского союза – спокойствие, природа, дружба. А потом это перешло в более длинную историю, не захотелось расставаться с героями. Третий сериал – но честно я его уже забросила, по рассказу «Золотая кобра». Он связан с военной тематикой и политикой, более агрессивный, чем остальные. PS, FoxyLit, Репост. Вы активно принимаете участие в жизни и развитии литературных журналов. Чем вас привлекает работа с такими изданиями? Это не сайты, где просто выложил произведение и все. Публикацию можно ждать месяцами. Литературные журналы заставляют работать над собой и своими работами, мне кажется они на уровень выше сайтов. Сами редакторы своим трудолюбием вдохновляют, откровенную чушь не опубликуют; журнал – это некий ларец с драгоценностями, тогда как сайт – шахта, в которой надо долго копаться, чтобы найти, что-то стоящее. Согласились бы сами стать редактором подобного издания? Через лет пять думаю, смогла бы. А сейчас опыта мало и жизненного и профессионального. Ваше отношение к критике? Особенно, в современном мире, где все доступно: творчество авторов, возможность высказывания собственного мнения, возможность саморазвития. Критика необходима любому автору, пусть даже он её не сразу воспримет и огрызнется, со временем примет и начнет работать. Критика способствует росту. Однако зачастую, в современном обществе критика перерастает в троллинг или унижение, критик пытается всеми силами доказать, что он прав, а автор – никто. Критику не стоит забывать о том, что пусть автор и допустил какие-то промахи, но он создал что-то новое, целый мир со своими героями и происшествиями, а критик оставил лишь свое однобокое мнение. Что бы вы хотели сказать нашим читателям и авторам напоследок? Авторам – верить в себя, не останавливаться несмотря ни на что, весь творческий процесс это постоянный труд над собой и своим стилем. Читателям – чаще выражайте свое мнение о произведениях, авторам это важно.
37
Мелодия Данилко Софья «Мелодия». Это произведение написал грузинский композитор Цинцадзе. Мелодия, мелодия… Первые переливы аккордов фортепиано переносят нас в лодку, которая качается на волнах морского простора. Кругом тишина, слышен лишь плеск воды о борт деревянного судна, в котором сидит человек, оставшийся один дрейфовать на бескрайних полях Посейдона. Он смотрит на звезды и молит небеса о милосердии, о помощи: «Услышь меня, молю тебя, прибей мою лодку к берегу или кораблю, я так устал скитаться в одиночестве среди безмолвных вод». Такие слова я услышала в мотивах, что играет скрипка – короткие, жалобные, идущие из отчаявшейся души. И вдруг, перелив аккорда, словно ветер, разгоняет ночь, на горизонте становится видна белая полоса. Потерявшийся путник закрывает глаза и ощущает на своем лице не только прохладу и капли холодного моря, но и тепло солнечных лучей, которые среди тьмы являются надеждой отчаявшемуся страннику. Как странно, его смятение сменяет спокойствие, а про себя он шепчет: «На все твоя воля». И снова становятся слышны волны, несущие лодку странника в неизвестном направлении. И вот, спустя некоторое время, человек открывает глаза и что он видит там, вдалеке – корабль! Большое деревянное судно, белые паруса которого сияют в лучах утренней зари. Он словно ангел, спустившийся с небес, чтобы спасти несчастного гостя, заплутавшего в царстве Нептуна. Солнце выглядывает из-за горизонта и освещает морского путника, словно указывает команде судна на него. Человек встает, и душа его замирает. Улыбка касается его губ, дыхание перехватывает от увиденного чуда, а глаза наполняются слезами. Он встает на колени, возносит руки к небу сам и произносит лишь одно слово: «Благодарю!».
Наедине Данилко Софья Я сидела напротив нее и не знала, с чего же начать разговор. Мне хотелось узнать о ней все, но что-то препятствовало исполнению этого желания – то ли ее задумчивое выражение лица, то ли ее молниеносные взгляды, бросающие в дрожь. Собравшись с мыслями, я все-таки начала разговор. – Скажите, сколько Вам лет? – Временного пространства для меня не существует, а значит, у меня нет возраста. Я могу быть старше тебя, или, наоборот, младше. Все зависит от того, насколько человек может во мне нуждаться, от того, что он захочет получить. – И что же хотят получить от Вас люди? – Совет, приятный разговор, помощь в нахождении ответов, чувство радости, меланхолии и многое другое. Сколько людей, столько желаний. – Помогая другим, что же Вы получаете взамен? – Свое существование. Этим я обязана людям – пока они нуждаются во мне, я живу, но как только человеческий род отвернется от меня, отринет от себя, я тут же умру. А вместе со мной и вся прелесть этого мира. – Значит, Вы не только помогаете людям, но еще и пытаетесь сделать этот мир ярче и красивее? – Ну что вы, одна я бессильна что-либо сделать. Мир краше может сделать лишь человек – его доброта, труд, любовь. Я всего лишь помогаю ему в этом.
38
– Простите, я совсем забыла Вас спросить о вашем имени. – У меня много имен, всех и не перечислить. А с другой стороны, его и вовсе нет. Кто мог мне дать одно единственное имя, если все люди разные, говорят на разных языках, занимаются разными делами, и для каждого я имею свой неповторимый образ? – Образ? Вы, вероятно, ангел? Или демон? – Я могу быть даром, могу стать проклятьем, - ответила она рассмеявшись. – Я нечто иное, чем какое-либо известное существо. У меня нет плоти, я всего лишь эфир, летающий в пространстве и обретающий формы, которые желает увидеть человек. Или услышать. – Как же тогда узнать Вас, если человеку понадобиться Ваша помощь? Она встала со стула, взяла меня за руку и подвела к зеркалу. Я увидела лишь свое отражение, хотя девушка стояла рядом и должна была отразиться в серебряном стекле. Я недоуменно посмотрела на нее, а она отпустила мою руку, встала напротив меня и шагнула назад, проникая внутрь зазеркального мира. Однако по-прежнему там отражалась одна лишь я, как вдруг отражение мое заговорило: – Меня не нужно искать, ибо я всегда есть рядом, внутри каждого человека. Ты хотела узнать кто я. Так вот же ответ – я это ты, а ты это я. Я та часть, что делает тебя уникальной, что дает тебе силы творить. Я никогда тебя не покину, как бы ты сильно этого не желала. Я хотела услышать эти слова больше всего на свете, ведь мне так не хотелось ее терять. Моя Муза, мое Вдохновение, не покидай меня никогда, ведь без тебя мои труды бессмысленны и черствы. Но ты пообещала быть всегда со мной, так будь же! Я прикоснулась ладонью к зеркалу, а она ко мне. Я улыбнулась, и увидела ответную улыбку по ту сторону зеркала. Она стала мной, а я ей - теперь мы едины и неразлучны, как того пожелало мое сердце...
В гостях у сказки Данилко Софья Это событие произошло со мной много лет назад. Я играла в городском ансамбле скрипачей (играю в нем и в настоящее время), и нас пригласили на бал. Я думала, что там будут танцы, как те, что танцуют в ресторанах под живую музыку. Утро началось с суматохи - нужно было умыться, погладить черно длинное платье из шелка (этот цвет стандартный для всех оркестрантов или участников большого ансамбля), привести в порядок волосы и собрать сумку. Вы помните, что входит в обычный набор музыканта? Да, это ноты, ластик, карандаш и в данный момент черная бумажная папочка, так как белые листы на пюпитре (подставка под ноты) выглядят не эстетично. Время подошло к обеду - покушав и собравшись, я отправилась к назначенному месту. Подойдя к дверям ресторана, я заметила молодых людей в военной парадной форме. Один из них открыл мне дверь и пропустил вперед. Ответив словами благодарности на оказанную любезность, я поднялась на второй этаж, где должен был ждать координатор ансамбля. Она проводила меня в комнату, где можно было переодеться, переобуться, подготовить инструмент и разобрать пюпитр, а потом женщина отвела меня в дальний угол большого зала ресторана, где располагались наши музыканты. Дизайн зала был подобран в белых тонах - скатерти, тюль, даже розы в цветочных корзинах были белоснежными. Перила лестницы, что вела на второй этаж, были украшены белыми полупрозрачными тканями, перевязанными в некоторых местах бантами нежно-голубого цвета. Наверху стояла девушка, одетая в бордовое
39
пышное платье, в руках, одетых в черные сетчатые перчатки, она держала сложенный веер, темные волосы уложены в стиле времен просвещенного абсолютизма. Рядом с ней находился кавалер - статный молодой человек, одетый в военный мундир, на руках белые перчатки. Я смотрела на них словно через стекло - здесь было настоящее, а там, наверху, прошлое. Все гости почти были в сборе, и вот начался бал. Его открывали дебютанты девушки в белых платьях, сопровождаемые юношами, облаченными во фраки. Они танцевали под вальс из оперы Чайковского "Евгений Онегин". Как только пары закончили кружиться в танце, на середину зала вышла девушка, одетая в историческое пышное голубое платье, и поприветствовала всех присутствующих. - Давайте с вами поиграем в ручеек, как когда веселились наши предки. Маэстро, музыку! И вот мы заиграли "Итальянскую польку" Рахманинова, постепенно увеличивая темп. А молодые девушки и юноши весело резвились в древнюю игру. Далее мы играли вальс "Сказки Венского леса" Штрауса. Гости танцевали и кружились так, что порой ноты сдувало с пюпитров, но мы продолжали играть. Зная партии наизусть, я краем глаза наблюдала за происходящим. Они так радостно танцевали, смеялись, искрились счастьем, что мою душу переполняло восхищение. Да, я оказалась на самом настоящем балу! Даже волшебном! Мероприятие было благотворительным и на нем присутствовали дети из детского дома. Эти малыши подготовили небольшой танец. Что за чудо было наблюдать за ним, как мальчики вежливого делают поклон, а девочки слегка неумело реверанс. Для них это было сказкой, каждая малышка была Золушкой или Принцем. Но как в волшебной истории, как только пробила полночь, они уехали на своей карете домой, а в зале стали танцевать полночную кадриль. Я ощущала себя настоящим придворным музыкантом и готова была развлекать гостей до утра! Но и для нас сказка закончилась и мы так же в положенный час отправились домой. Я никогда подобного не видела в нашей современности. Для меня это была волшебная ночь, которую я до сих пор вспоминаю с восхищением, трепетом, а память о ней дарит вдохновение на любое дело. Я мечтаю о том, чтобы вновь оказаться там, в далеком прошлом, сравнимым со сказкой.
Бомж Гертруда Владимир Васильевский Июнь две тысячи пятого. Сенная. Прохожу между Макдоналдсом и длинным торговым строением, у подземного входа в метро. Вечер. Моросит дождь. Озяб. Вижу круглый высокий стол, и рядом - оконце шавермы. Восточная дива, с золотой улыбкой, подает обжигающий чай. В прозрачном пластиковом стакане. Ставлю на стол. Помешиваю белой пластиковой палочкой. Пить пока невозможно. Смотрю по сторонам. Неподалеку два бомжа. Курят. О чем-то переругиваются хриплыми голосами. Дальше, все в том же строении, музыкальный киоск. Сара Брайтман. Адажио. Звучит здесь который год. И зимой, и летом. Музыкальная визитка места. И вдруг - каприс №24 Николо Паганини. Самое быстрое из его произведений. Один из бомжей тут же заорал, неожиданно громко. - Гера! Гертруда! Сюда! Каприс! Оба бросились к спуску в метро. Вскоре оттуда появилась невысокая женщина. Лет тридцати пяти. Лицо изможденное и опухшее. С классическими фингалами. Короткие, не мытые волосы.
40
Все трое быстро прошли мимо меня, поближе к музыкальному киоску. Женщина на ходу сняла куртку. Осталась в серой футболке. Ниже, - бывшие голубые, спортивные брюки. И - кроссовки. Разбитые в хлам. Она вдруг остановилась. Развернулась. И .. двинулась назад. - Не буду! Звавший ее бомж кинулся вслед. Догнал. Схватил за руку, и ... тут же упал на колени. - Герочка! Умоляю! Ради меня!. Последний раз! Ведь щас кончится музыка. И музыка, действительно, кончилась. Точнее, оборвалась. И опять - Брайтман. Бомжи обмякли. О чем-то в пол-голоса забубнили, отойдя под навес. Но через минуту - каприс. Громко! Взрывной ритм. И ... триумф чьей-то скрипки! Гера быстро скинула наброшенную куртку, протянула другу. Стремительно вышла под моросящий дождь. Резко остановилась, будто наткнулась на препятствие. Глянул ей под ноги. Ничего особенного. Панель уложена квадратными гранитными плитами, со стороной сантиметров пятьдесят. Она остановилась посередине одной из плит. Глянула на носки. А затем ... Затем произошло что-то невероятное. Гера вскинула голову. И тут же высоко, невероятно высоко, подпрыгнула вверх. Будто стремясь глазами, и всем телом, к какой-то, только ей одной видимой звезде. Падая, слегка развела ноги в стороны и, когда разбитые кроссовки коснулись мокрых плит, плавно, грациозно, ушла в поперечный шпагат. И все это - под невероятный темп и музыку Паганини! Еще десять секунд назад - обычная, полуживая бомжиха. И вдруг - колоссальный выброс энергии. И ... непередаваемая красота, гармония движений. Гера, тем временем, - давно на ногах. Она ... танцует(!). Какая осанка! Прямые спина и шея. Невообразимый полет и рисунок движений рук. При этом - мечется на крохотном пятачке. Дождь в свете фонаря косо летит на землю. Лицо и волосы Геры мокры. Мокра и ее футболка, облегающая тело. Лицо - не узнать. Само вдохновение. И отекшие веки, и набухшие щеки, фингалы, наконец, смотрятся как грим! Не бомж, высочайшего уровня профи воплощает партию бомжа. Приглядываюсь. Гера танцует на пяти плитах. В центре - одна. И четыре - в стороны. Осенило! - Крест! Да, Гера танцует на гранитном кресте. Она, стремительно вращаясь, то вскидывает быстро голову и руки вверх, как бы моля небо о спасении, то с ужасом смотрит вниз на краю плиты, в пропасть-ад. Вот опять - небо. И опять край, но уже другой плиты...И так - по кресту, по кругу. В бешеном темпе Паганини. Раз. Другой... Нет! Небо не спасает! И в пропасть ... - духу пока ... не достает. Но вот угасает Паганини. И Гера - падает. На центральной плите. В нелепой жалкой позе, скрестив руки. Тяжело и часто дышит. И ... стонет. Стонет! И .. рыдает. Ее мокрые плечи вздрагивают. Подходит ее друг. Укрывает курткой. Гляжу вокруг. Собралась толпа. Застыли. Зачарованы. Молчат. Но вот подходит к Гере молодой человек. Кланяется. Кладет у ног пятисотку. За ним - другой. Тоже кладет купюру. Еще. Зазвенела о камни мелочь. Вдруг, голос ее друга. - Гертруда - балерина. Великая балерина! Танцевала в Мариинке. От моего появления здесь прошло минут шесть-семь. Еще и чай мой толком не остыл. А ощущение - будто долго-долго летел. Или ... падал. И вынырнул в совершенно другом месте. И ... в другое время ...
41
Легенда о змее Вагиф Султанлы Поднялся горячий пустынный ветер. Песчаное море всколыхнулось. Сумасшедшая духота в мгновение ока втянула в воздух раскаленные крупицы песка. Змея замерла. Выползла из-под горячего песка, нанесенного на нее ветром. Подождала, пока уляжется порыв ветра. Наконец, ветер стих. Пустыня очистилась от поднятого ветром песчаного тумана. Солнце пылало огнем. Воздух был раскален, как нутро тендира. Жаром при вдохе обдавало легкие, закипал мозг. Впереди расстилалась серая пустыня. Не известно было, где кончалась эта дорога, куда направлялась. К жизни вела та дорога или к могиле, к воде или к жажде? Змея этого не знала. Вдруг она остановилась. Подняв с земли голову, огляделась вокруг. Не слышно ни звука, нависло тяжелое пустынное безмолвие. Высунув язык, странно заблеяла. Где-то поблизости раздался писк огромных пустынных крыс, забившихся в норы, напуганных звуком змеи. И снова все окутала тишина. Змея проблеяла еще и еще раз. Пустыня тянулась и тянулась. Змея устала ползти без передышки. Горячий песок натер тело до крови. Ей хотелось сбросить кожу. Старая кожа мучила ее, беспокоила. Свернулась клубком на песке, развернулась, потом, сжавшись, тихонько потянулась вперед. Сероватая, старая узорчатая кожа змеи соскользнула с ее маслянистого тела. Какое-то время змея разглядывала старую кожу. Кто знает, в который раз она так меняла одежду. На этот раз, кажется, в последний. Змея это почувствовала. Последнее платье, последняя шкура. От головы ее поднялся дым. Она свернулась. В солнечном свете блеснула новая кожа, напоминавшая рыбью чешую. Змея свернулась еще раз и еще. Потом, обессиленная, вновь поползла. Змея была цвета пустыни. И пустыня была цвета змеи. Пустыню и змею не отличить было друг от друга. И пустыня была серой, и змея. И воздух был серым, и белый караван облаков, помутнев, окрасил небо серым цветом. Новая кожа не выносила жару. Кожа болела. А дорога в пустыне все тянулась. Змея решила, что у дороги этой нет конца, она ведет к бесконечности, беспредельности. Иногда она, остановившись, переводила дыхание. Потом опять ползла, пока окровавленное тело не лишалось сил. Солнце быстро клонилось к западу. Впереди змею ждала бессонная ночь в пустыне. Змея знала, что после этой ночи вновь настанет утро, снова взойдет солнце, объемля пустыню огнем, и опять начнутся ее мучения – ползти по пустыне. Змея уже потеряла надежду найти безлюдное место. После того, как увидела на прошлой неделе у двух пальм в пустыне верблюда и спящего в тени человека в белой чалме. Змея знала, что проклята человеком и так, и эдак. Вот и бежала прочь от человека. Как же похож был человек в чалме на убийцу ее братьев. Ах! Сердце змеи было полно бесконечной ненависти к человеку. Эта ненависть пронизывала все ее существо, от тонкого хвоста до кинжальных зубов. Ненависть эта играла в ее мелких водянистых глазках, кипела, смешиваясь с ядом. Тяжесть этой ноши, этой ненависти была известна лишь ей самой и Аллаху ее. Сколько дней и ночей ползла она, не останавливаясь. У нее уже не было ни
42
сил, ни терпения. Все существо ее полно было слез, но плакать она не могла. Что ни делала, глаза ее оставались сухими, не осталось в них больше слез. Змея испугалась. Плакать было невозможно, плакать было нельзя. Зрачки высохли, болели глаза из-за отсутствия слез. Чувствовала, что эта ночь – последняя ночь ее жизни. После этой ночи не видать ей больше ночи, навечно лишившись ночей. Что ж делать теперь? Спать ей этой ночью, или любоваться ночной тьмой, ее прохладой, звездами? Змея не хотела спать этой ночью, зная, что она последняя. …Но уснула. И во сне опять увидела пустыню. Вдалеке на поверхности песка что-то темнело маленькой точкой. Нацелившись на эту черную точку, она поползла. Точка оказалась черным камнем, она стала его лизать. У камня был вкус воды. Змея лизала и лизала его. Вдруг из того места, что она лизала, брызнула вода. Змея, как сумасшедшая, стала пить ее. Но не напивалась и все пила. Змея поняла, что не напьется, и скользнула в родник. Когда проснулась, солнце едва выглядывало из-за горизонта. Ночная прохлада еще не оставила пустыню. Сколько дней уже змея не слышала ни голоса человеческого, ни звона колокольчика. Она тосковала по звукам, очень тосковала. Молчание пустыни пронзительно отдавалось в ушах. Она совсем забыла о голоде. Ее мучила жажда. А пустыне не было конца. Все ползла она и ползла. Глаза змеи с трудом различили среди песка серую пустынную крысу. Собрав все силы, она бросилась на крысу и вонзила свои зубы, точно кинжалы, в ее жирную глотку Крыса билась довольно долго, но высвободить свою глотку из змеиных зубов не смогла. Змея подставила рот под струю крови, брызнувшую из крысиного горла. Стала пить кровь вместо воды. Хотела кровью утолить жажду. Кровь была горячей, с тошнотворным запахом, но томимая жаждой змея этого не чувствовала. Змея выпила всю кровь крысы. Потом и сама вяло распласталась рядом с крысиным трупом. Живот ее вздулся. Выпитая кровь ее мучила, желудок, будто к горлу подкатил. Она свернулась, извиваясь, и стала вырывать. Пенистая кровь лилась у нее изо рта и запекалась в горячем песке. После змея осталась лежать без сил. Солнце жгло ее тело. Если остаться так вот лежать на горячем песке, можно превратиться в шашлык. И она снова поползла. Пустыня серела. Ничто не касалось взгляда, кроме низких и высоких песчаных холмов. Но она чувствовала, что больше не может ползти. Не осталось сил тащить свое тело. Солнце припекало все сильнее. Змее хотелось покончить с муками, отдохнуть. Теперь у нее не было ни надежды двигаться вперед, ни сил вернуться назад. Как же избавиться от этих мук, от этой пытки? Вдруг на ум ей пришла странная мысль. Может, глотнуть собственного яда… Тот вечный покой, что несет он всем живым, отчего не воспользоваться им самой… От этой мысли ей стало немного легче. И стала глотать она собственный яд. Яд обжигал нутро. Когда достиг желудка, ее пронзила боль. Ее скрутило от боли. Так скрутило, будто внутренности ее рвали на куски, вытягивали железными щипцами изо рта. Змея извивалась, и боль будто стихала, уменьшалась. Потом из желудка яд перешел в вены, кровь и разлился по всему телу. Время было к вечеру. Глаза змеи пожелтели, помутнели. Но она еще не умерла. Ждала вечера. Не могла умереть, не увидев своей звезды. ...Ночью на небе народились крупные звезды. Поискав, змея нашла свою счастливую звезду. Смотрела на нее, смотрела своими утратившими свет глазами. Потом положила голову на горячий песок, который не могла остудить летняя ночь, и закрыла глаза.
43
Утренний туман Вагиф Султанлы Тусклый свет осеннего утра, проникая в комнату через смотрящее на восток окно дома, постепенно рассеивал тьму. Ему казалось, что он не на кровати, в которую ложится спать каждый день, а в каком-то странном месте без конца и без края, в неведомой части вселенной, где взгляда не касается ничего, кроме облаков, солнца и земли. Он не мог отвести глаз от тусклого утреннего света. Ворочался в постели, силясь вернуть пропавший сон, но тусклый свет утра играл на лице, в глазах, и сон рассеивался все больше. Хотел встать, но не смог. Старость прессом сдавила тело, и неизбежность этого он ощущал всем своим существом. Силу этого давления он чувствовал и костями, и мышцами и всеми сосудами. И, ощущая ее, задыхался в невидимых руках старости. Азим-киши давно знал, что носит в себе болезнь, и бегство Азима-киши от себя самого было бегством его от носимой в себе болезни. Как ни старался Азимкиши, оторваться от смерти не мог, потому как осела она у него внутри, как боль, как усталость, впиталась в кровь, во все его существо, он чувствовал запах смерти. Что бы ни делал он, высвободиться, вырваться из когтей смерти не мог. Она все разрасталась, и не было уже у Азима-киши сил носить ее в себе. Вместе со смертью Азим-киши носил в себе еще и боль. Снедавшая нутро его боль была ни чем иным, как сознанием того, что он лишний, обуза на плечах детей. Его мучило то, что, будучи аксакалом, все семейные, домашние дела и проблемы, тем не менее, разрешались без него. Он был болен, однако не это беспокоило его. Днями лежал он с температурой, полностью утратив аппетит, и причину этого он видел в старости. Самым большим горем для Азима-киши было жить гостем в своем доме. С трудом поднявшись, он вышел во двор. Его пробрал утренний холодок, дрожащими руками он застегнул ворот рубашки. Он и раньше просыпался спозаранок. День едва успевал заняться, как он уже поливал сад-огород, провожал скотину в конец села на выпас, выпускал кур из курятника. Ровно пятьдесят лет именно так повторялось его утро за утром. Когда была жива жена, как бы рано она не встала, он уже был во дворе. А теперь сын его и невестка спят по утрам. Он не решается их будить, даже намека не позволяет себе в этом плане. Пусть живут, как знают, у самих ума хватает. Внуки его не спят до утра, особенно младший – ни капли сна в глазах. Из-за них ни уснуть, ни отдохнуть невозможно. Но это его ничуть не беспокоит, не нервирует. Наоборот, в бессонные ночи их голоса – опора его, защита, заставляющая забыть об одиночестве своем. В такие ночи ничего другого ему и не нужно, лишь бы слышны были их голоса, шум и возня. Ничто его так не пугает в этом возрасте, как одиночество. Ступая по росистой траве, старик поднялся к забору у дальнего конца сада. Издали взглянул в сторону кладбища. В тусклом свете утра не разглядеть было серебристого купола кладбища. Скоро рассеется туман, покажется солнце, и искрящийся светом купол странным светом озарит раскинувшуюся от самой околицы села, поросшую полынью равнину. И цвет этот от края до края в холодном утреннем свете солнца, ознобом проберет старика. В утреннем тумане с трудом различались зеленеющие вдалеке, там, где кон-
44
чается полынная равнина, заливные луга. Вместе с поднимавшимся солнцем, туда, к зелени тех мест, оттягивался туман. И словно какая-то часть его души, его существа, смешавшись с туманом, тяжело уходила, плыла над зеленью и кустами полыни. В последние дни вот так, стоя на крутизне, он погружался в раздумья, пока не рассеивался туман. - Доброе утро, Азим-киши! Старик вздрогнул, но не смог понять, откуда голос. - Доброе утро, сынок, - ответил он. Какое-то время он слышал удалявшиеся в тумане шаги. Было время, когда пас он колхозное стадо, и верхом на лошади с утра и до вечера объезжал все вокруг в поисках новых пастбищ. Жизнь его прошла в седле. Теперь уж сколько времени, как отпустил он коня. Но тот не привык к такой свободе, воле и никуда не уходит, пасется себе на лугах поблизости, у дома, за двором, за садом. Иногда он слышит ржание коня. То ли почувствовал тот беду над головой хозяина или что-то другое, по ночам он подолгу ржал в сторону дома. В такие моменты он в звуке этом слышал зов, но не мог найти в себе сил вырваться из жестоких лап старости и спуститься к лугу за садом, и не двигался с места, изводя себя. Тишину утра нарушил звук воды, и звук этот с водою не мешался, а уходил, оставляя след, по ее поверхности. Теперь весь этот сад вплоть до молодой поросли ушел из-под его начала. Когда смотрит он на купающиеся в синем тумане холодного утра деревья, его охватывает жалость к ним. Почему они так плачут? Взойдет солнце и осушит их слезы, и вновь станут они счастливо улыбаться, как ни в чем не бывало. Утренний туман опустился на сад, на листву деревьев, на зелень, повис над рекой. Ему казалось, что и жизнь человеческая, как этот туман - не чувствуешь, когда уходит, на месте его остается пустота, одиночество. Осознавая это всем своим существом, он не мог понять, что жизнь проходит, никак не мог смириться с жестокой, неизбежной истиной, уводящей человека в небытие. Старику и в голову не приходило, что придет время, и дыхание его уже никогда не смешается с тяжело уходящим, рассеивающимся над садом, зеленью, серым ворохом полыни туманом. «Если конец человека – земля, если неизбежен жизни конец, смешение праха с землей, если все заканчивается смертью, что же тогда бесконечность, что тогда вечность?! Почему человек находит себе утешение в таких вещах, зачем он обманывается этими утешениями…» Из тумана донеслось до него ржание коня. Сердце так подпрыгнуло, что он чуть было не потерял сознание. Схватившись за колья забора, едва удержался на ногах. «Что это лошадь ржет в такое время? Может, знает, что хозяин близко, стоит у забора? Что это за призыв такой, едва рассвело? Ржание слышно где-то вблизи, жаль, что из-за тумана ничего не видно…» Хотел позвать коня, но голоса не было. Голос будто внутри у него завязался узлом. Птицы, перекликаясь, пролетели над головой. От голосов их у него аж кости вздрогнули. Запрокинув голову, посмотрел он в небо, но из-за утреннего тумана ничего не разглядел там. Какая-то часть нутра его словно смешалась с туманом, присоединилась к птичьим голосам и улетала все дальше. «Пусть, вот, станет полегче, надо будет заняться плетнем, совсем развалился, подправить пора, обнести кустарником – как раз время ежевику скосить. А то прохожие скажут, что двор без хозяина. Обрезать нужно и гранатовые кусты, и виноградник, не сегодня-завтра зима уж на пороге. Пока не начались дожди, нужно скосить траву в нижней части сада и подправить стог. Пусть только болезнь поутихнет, станет полегче…» Думая обо всем этом, он не мог отвести взгляда от утреннего тумана, что уходил, оставляя после себя проясненный мир.
45
Старику и на ум не приходило, что тяжело рассеивающийся над садом, зеленью и заливными лугами туман был последним туманом, опустившимся на его жизнь.
Джульетта Лариса Майская Они встретились, как две одинокие тоскующие души, но не на небесах, а, как это банально не прозвучит, в интернете, на творческом сайте, где поэты - любители публикуют свои произведения. Страна наша на таланты всегда была щедрая, не оскудела и сейчас, и среди миллиона авторов сайта он нашел ее, написав ей отзыв на ее стихи в поэтической форме, завязалась переписка, а потом длительные телефонные разговоры о поэзии, литературе, истории. Им было тепло и комфортно общаться, он иногда критиковал ее стихи, отпускал едкие шуточки, но она старалась не замечать, ей было интересно и весело с ним. И однажды, в хмурый осенний день они встретились в реальном мире и поехали на окраину Москвы в его холостяцкую квартиру, где ждала его только собака Джульетта с грустными глазами. Она была поражена, как он накрыл стол, приготовил мясо со сложным гарниром, салат, грибочки, ее любимый сыр, удивительно, откуда узнал. Потом долго выбирали напитки, остановились на клюквенной настойке, а запивали все яства не стандартным соком из супермаркета, а брусничной водой (сразу вспомнился отрывок из Евгения Онегина, про то, что брусничная вода никому не делала вреда). Оказалось, что он каждый год отдыхал в Карелии и привозил оттуда дары леса: грибы, бруснику, малину. В квартире было много фотографий этого прекрасного, северного края и книг. Они обедали под веселую музыку, которую он тщательно подбирал, учитывая ее вкус. Убрали со стола, уютно устроились на диване, он грел ее руки в своих и читал стихи. Она, с удовольствием, приезжала к нему, и всегда в доме была вкусная еда, старательно приготовленная его руками, звучала красивая музыка, смотрели интересные фильмы из его коллекции, а Джульетта лежала у ног и смотрела на них преданными глазами. Но как-то вечером он ушел гулять с собакой, сказав ей – Не скучай, я быстро, почитай пока что-нибудь. Она полистала известные ей книги, а потом увидела в уголке, на полочке затрепанную тетрадку. Достала, открыла, решив, что там его еще не опубликованные произведения, но оказалось, что это - его дневник. Прочитала несколько страниц и ее охватил озноб, прочитала дальше, и ей стало очень страшно. Схватив сумку и куртку, она открыла дверь и столкнулась с ним. – Ты куда? – Мне позвонили, надо срочно домой, - произнесла она трясущимися губами. Его лицо резко изменилось, стало чужим и жестоким, он все понял. Она оттолкнула его и побежала вниз по лестнице, затем бегом до остановки, и только в автобусе, немного придя в себя, попыталась вспомнить. В дневнике описывалось, как он преданно и нежно любил жену Леночку, как скучал и тосковал по ней в длительных командировках, и как, однажды вернувшись неожиданно домой, застал ее с другом. С женой он расстался, но с тех пор превратился в «Синюю бороду», люто возненавидя всех женщин, считая их существами низшими, падшими и достойными только презрения. Нет, он не убивал своих избранниц, а установил скрытую камеру, а потом выставлял в интернете интимные фото и видео сюжеты и наслаждался ее ужасом и слезами. Он не жалел ни потраченного времени, ни финансовых затрат, потому что, когда наступал час Х, он чувствовал себя повелителем вселенной, вершащим правосудие. Она вдруг увидела слово, написанное на первой странице дневника крупными буквами: Месть! После ее побега он звонил, писал электронные письма, она не отвечала и перестала выходить в интернет. Быстро оформила отпуск и уехала в свой любимый
46
Крым, море всегда успокаивало и смывало все плохое. Прошло время, она постепенно оттаяла и даже в душе жалела его, одинокого и ожесточенного, но больше они никогда не встречались, даже в виртуальном пространстве. Только иногда ей снилась большая, добрая собака с грустными глазами.
Папоротник Артём Косов Мы с мамой переехали от бабушки. Я ходил в пятый класс. Теперь мы должны были жить вдвоем. Наша квартира находилась в доме через дорогу от бабушкиного. Этот район я знал очень хорошо. Мама продолжала почти непрерывно работать, часто ездить в командировки. На то время, когда её не было дома, к нам бабушка, можно сказать, переезжала. Мы с мамой переехали от бабушки. Квартиру мы сняли с двумя комнатами. Мне досталась большая - зал, а маме другая - приличная спальня. Ей много и не нужно, а я был тогда школьником, водил друзей. Но когда мамы дома не было, а не было её с каждым разом всё дольше, у нас жила бабушка. Она спала в маминой комнате. Даже когда мама была в городе, бабушка оставалась у нас, в моей. Я отдавал ей свой диван, а сам спал на кресле-раскладушке. -Теперь вы живете одни,- говорила моя бабушка, стоя на кухне, моя посуду в нашей с мамой съемной квартире, - ты должен учиться быть самостоятельным. Я слушал её, параллельно читая о Шерлоке Холмсе, сидя за кухонным столом. -Правильно,- хвалила она меня, кивая на книгу, - читай. Мы с мамой переехали от бабушки. Она стала приходить всё чаще и чаще. Бабушка просыпалась у себя дома и шла к нам, готовила нам с мамой обед и ужин, как и было раньше в бабушкиной однокомнатной квартире через дорогу. Между готовкой и уборкой она читала библию. Со временем познакомилась с бабушками, которые обычно стоят возле подъезда: караулят, кто вошел и вышел, гоняют бомжей и обсуждают цены на сахар и гречку. Мы с мамой жили отдельно, но толком ничего не поменялось. Бабушка стала обустраивать квартиру: стирала шторы, выбивала ковры, чистила сервиз. Только я заходил домой - на столе уже стоял обед. Мы с бабушкой ели. Она спрашивала меня про школу, про оценки, про учителей, про друзей. Я рассказывал. Когда мы всё съедали, она собирала тарелки со стола и клала их в раковину, а потом мыла их. Я шел делать уроки, а она шла читать библию. Уроки я делал всегда на кухне. Бабушка говорила, там свет лучше. Как-то раз Бабушка зашла на кухню и сказала тихим, полным интриги, голосом: -Пойдем, что покажу. Отложив математику, я встал. Мы пошли в мою комнату- зал. - Смотри,- сказала она. В углу зала, на столе, стоял горшок с большим папоротником. Бабушка продолжала: -Нашла его у вас. Его давно никто не поливал, он чуть не умер. Спросила у тети Тани журнал про растения. Надо бы за ним ухаживать, а то квартира не ваша, еще поругаются. -А я его никогда не видел тут,- сказал я.
47
-Да он был спрятан у мамы в комнате. Теперь вы живете одни, ты поливай его каждую субботу. Им много воды не нужно. Я подошел к столу. Единственное, что я знал о папоротниках: они размножаются спорами. Взяв один из его длинных стеблей, заглянув под него, я увидел те самые споры - маленькие зернышки коричневого цвета. -Здорово!- обрадовался я.- Бабушка, смотри, это споры. Так папоротники размножаются. -Прекрасно, что ты это знаешь,- похвалила она меня. Я почувствовал себя самостоятельным. Теперь у меня было что-то, о чём я должен был заботиться. Был ощутим гигантский прилив сил и уверенности. Я даже учиться стал лучше. Я стал каждую субботу поливать папоротник. Мы с мамой переехали от бабушки. Первое время она была у нас часто, но со временем её появления стали редкостью. Теперь я сам приходил к ней. Её дом стоял напротив школы. И обедать я стал у неё, а потом шел к себе, в квартиру, которую мы снимали с мамой. За столом у бабушки я рассказывал ей про школу, про оценки, про преподавателей, про друзей и очень много говорил про папоротник, который я поливал по субботам. Каждую пятницу я с нетерпением ждал следующего дня. Я ждал, как приду домой, положу рюкзак, сниму школьную форму, повешу её на вешалку, как оденусь в домашнюю одежду (ходил я всегда без тапочек и без носков), как наберу воды из под крана в стеклянный стакан, и как подойду к моему папоротнику и полью его. По субботам последним уроком была физкультура. Зимой мы выходили на улицу. Девочки катались на коньках по льду в хоккейной коробке, а мы, мальчики, на лыжах вокруг школы. Я сильно уставал. Кататься на лыжах я не любил, меня заставляли. Как-то раз, после очередного урока физкультуры, я спешил домой. Раскидав ботинки по углам прихожей нашей с мамой съемной квартиры, я хотел скорее дойти до своего дивана и упасть, пропасть в холодных простынях, нырнуть в этот океан и уснуть. Так я и сделал. Проснулся через час, понял, что уснул в школьной форме, а моя рука сильно затекла. Словно тысячи иголочек вместе покалывали мою ладонь. Напротив моего дивана стоял сервант, за стеклом которого находился сервиз и много посуды, расписанной в стиле гжель. Ниже на полке, стоял горшок с моим папоротником. Солнце своими лучами нагло проникало ко мне в комнату. Близился закат. Я сел и стал разминать почти онемевшую ладонь, разгонять кровь внутри. Вдруг взгляд мой остановился на маленьких каплях воды на папоротнике. Они переливались на солнце. Я замер, стал наблюдать эту красоту. Первое, о чем я подумал: расскажу бабушке. Меня тянуло рассмотреть всё поближе. Своей рукой я осторожно потянулся к одной из капелек на листочках папоротника. Меня окутал страх сломать красоту навсегда, ведь всякая красота неповторима! Дотронувшись аккуратно указательным пальцем до одной из капелек, я искренне удивился: он не стал мокрым, даже влажным, так и остался сухим, а капелька и не думала терять свою прекрасную форму. Тогда я надавил на неё - ничего. Я пригляделся - клей. По всем листкам моего папоротника были капельки клея. Я отскочил. А потом вернулся и схватил горшок обеими руками. Капли из клея. Листы из ткани. Корни из пластика. Полгода я поливал искусственный цветок. Вот, что я рассказал в тот вечер бабушке по телефону. Мы долго смеялись, а потом попрощались. Я положил трубку и остался стоять в коридоре один. Мы с мамой переехали от бабушки.
48
Домашний трамвай Журавель Павел В первой половине дня в дверь позвонили. Владимир Петрович сделал сам себе удивленное лицо и пошел открывать. Он никого не ждал, а тут… На площадке стояли соседи снизу, милая, молодая пара. - Здравствуйте, что у вас так гудит?! – решительно начала она. - Гул ужасный! Люстра трясется – подтвердил он. - Не знаю, ничего вроде не гудит – сделал приглашающий жест в жильё Владимир Петрович. Пара прошли в квартиру, потоптались в прихожей и двинулись к месту возможного гудения. - Вот тут в углу должно гудеть – показал пальцем на угловой шкаф он. - Там шкаф – показал Владимир Петрович на очевидное. - Там гудит – сказала она. Тяжелое, негромкое гудение пронеслось в ответ. Однако, оно звучало отдаленно, глухо, как далекий шум моря – не здесь, но грозно и тяжело. - Прикольно, не замечал – обрадовался непонятно чему Владимир Петрович. - У вас не так слышно – сказала она покорежившись от его «прикольно». - Извините за беспокойство. Мы думали это у Вас – начал уходить к двери он. - Мистика какая-то – сказала она и пошла за ним. - Прикольно – сказал им вслед Владимир Петрович, когда дверь за ними захлопнулась, лег на диван с книгой. Выходной, дома никого, а он с книгой на диване – просто праздник какой-то. За шкафом снова загудело. Владимир Петрович вскинулся (дремал с книгой на животе). - Ё-мое, да что же это такое! Дурацкие соседи! Жил себе жил… - лежал ковыряя книжный переплет Петрович. Владимир Петрович прохаживался возле шкафа, ворочал его, но гул его не отпускал. - Пусть себе гудит – пожала плечами жена – может действительно таинственные боевые туннели, подземный аэропорт, вход в Аид, да мало ли чего… Шумит не сильно. Ну чего ты дергаешься? - Такое ощущение, что соседи на вагонетке по квартире передвигаются! – злился Владимир Петрович и бегал в угол прислушиваться, строил козни и планы вторжения. Ему виделась картина, как соседи с ужасом слышат ответные удары в стену, стена ломается и к ним в комнату въезжает драккар викингов, а на носу стоит Петрович в шкурах, шлеме и потрясает огромным топором. Занавес. Однажды, когда в углу особенно загудело, он рывком сдвинул шкаф и хряцнул со всей дури по стене за шкафом, чтобы те за стеной вздрогнули. Угол стены открылся с веселым хлопом и Петрович рывком вышел в маленькую полутемную деревянную беседку, как тигр пробежался по всем ее углам и сел на миленькую садовую скамейку выкрашенную зеленой краской. - Прикольно – рассказал он себе. Вокруг беседки было немалое пространство. Высокий потолок под потолком горели тусклые лампы, они освещали помещение метров 70 в длину, и 10 в
49
ширину. Пока Владимир Петрович топтался и осваивался. С одной из сторон пошел громкий гул и из дальнего угла помещения к беседке подкатил трамвай. Водитель заметил Владимира Петровича и остановился, двери открылись. - Ты чего у меня в квартире разъездился? – спросил его Петрович. - Садиться будете? – спросил водитель? - Нет – отрезал Петрович. - Что ты тут де… - начал опять Владимир Петрович, но двери закрылись и трамвай рванул в другой темный угол и скрылся. - Стратегический тоннель, что же еще – говорил себе Петрович. - Домашних пугать пока не буду. Надо разобраться, и заколотить проход – решил он. Когда домашние очередной раз вышли, Петрович юркнул в дверку, сел на уютную скамеечку беседки, оказавшейся остановкой и замер в размышлении. Сначала он пялился на проходящие мимо него трамваи, потом привыкнув к полутьме начал осваиваться. «Домик Бобика» - прочел он на одной из досок остановки надпись мелом. «Не Бобика, а Амура» - прочел на другой. - Хорошо, что я на Амуре настоял. Красивый был пес. "Андрей - дуралей" - написано было на другой стенке. - Помню, Андрюху, помню - умилился про себя Петрович Бабочка, нарисованная углем распахнула свои крылья на краю скамейки. - Ни фига это не углем! Это я окурком сделал! И писал это все я – застучало в голове у Владимира Петровича. - Это же моего дедушки постройка! Зачем он ее сюда перетащил! Вот и гвоздь криво пошел, я забивал.. – недоумевал Владимир Петрович. Полдня он сидел на деревянной скамейке под гул трамваев, пока окончательно не продрог. К вечеру, он проник домой, закрыл угловую дверцу, придвинул шкаф и начал раскачиваться на диване. - Айда дед! Во дает! Ай, дед! – смешился Владимир Петрович. А еще вал воспоминаний из детства. А ведь были смутные картины, похожие на сны. Как его больного мама возила из дому в поликлинику, как папа ездил закупаться продуктами загород, как тайком привозилась елка. - Они катались, и я могу - решил он. - До ближайшего метро – громко сказал Петрович водителю трамвая, подмигнул и сел. Трамвай тронулся и покатил по маршруту. Петрович даже запел от восторга. - Эй, баритон, за проезд платить будем – спросил водитель? - Ой, простите, сейчас-сейчас - сконфузился Владимир Петрович. - Ну да – подбодрил его водитель – вы у нас уже большой дядька, так-что теперь платно до пенсии. Владимир Петрович вывалился из трамвая в жуткий уличный холод, и начал ломиться против ветра. - Чего я до метро только попросился, можно было и до работы доехать – недоволен был собой Петрович. Он брел против ледяного ветра и мучительно пытался вспомнить номер трамвая, тот, из полуяви, полусна. - С мамой же еще ездил, блин, несколько раз в году – кривился и пыжился вспомнить Владимир Петрович. - Ну как же его…еще громко на поворотах гудел. Остановок шесть или восемь… там еще были Запорожье, Мелитополь, Джанкой и море.
50
Сердце Георгий Кавсехорнак I Как мне хорошо спалось. Открываю глаза. Все тут незнакомо! Где я? Постель очень мягкая, белье белоснежное. Солнце смотрит из окна и греет меня своими лучами. Как хорошо! Но где я? И вот еще что – я забыла свое имя. Кто я? Может быть, меня зовут Светлана. Да, красивое имя. Я – Светлана! Это какая-то комната, но почему я ничего не узнаю? Комната жилая, значит я в квартире, но чья она? Как я сюда попала? И что я здесь делаю? Спала. Одна? Судя по размерам кровати, может быть и не одна. Это меня радует или огорчает? Скорее радует. Пугает? Нет, вряд ли. В другой комнате голоса. Мужской и… детский. «Сынок, ты успеешь позавтракать?» - голос мужской, приятный. «Да, папа, надо будить маму», - мальчик, возможно лет четырнадцати. Взрослый уже. Но кто они? Я что мама?! Мама Света – звучит! Но четырнадцать лет! Почему я ничего не помню? Какая-то боль слева. - Света, доброе утро. Вставай, я приготовлю завтрак. Слава уже опаздывает. Да и я тороплюсь на работу, – говорит мужчина. Так, со своим именем угадала, значит не все потеряно. Сын – Вячеслав. Хоть что-то. - Доброе утро, дорогой! – надеюсь, тон меня не выдал. - Дорогой?! Ты уверена? Что с тобой? Вчера я был исключительно Виктором Петровичем для тебя. С тобой все в порядке? - Прости, я не помню, что было вчера, Виктор. - Это для тебя всегда так удобно. Частичная амнезия спасает семьи! - Я не понимаю, о чем ты говоришь. У Виктора звонит мобильный телефон. Он отвечает, слушает всего пару секунд. - Начинайте! – командным голосом почти кричит он и отключает телефон. В комнату входит подросток. Да, действительно, ему четырнадцать или уже пятнадцать? Я не помню. - Хватит уже ругаться! С утра прямо начинаете. Дождитесь хоть пока я на учебу уеду. - Доброе утро, сынок. - Сынок?! Уже не Вячеслав Викторович? Мама ты с той ноги встала? Почему так колет слева? Мне больно! - Что ты делаешь!!! - отец кричит на сына. - Ты с ума сошел! - или мне показалось? - Пожалуйста, давайте все к столу, - приглашает Виктор. Туалет и ванную я нашла без подсказок. Это радует. Неудобно было бы показать себя еще и не знающей собственного дома. А их… мужа и сына я помню? И что я им сделала плохого? Они меня, кажется, ненавидят. О любви уж точно речи нет. Лучше зубы почищу, щетку бы не перепутать. Эти люди, они мне кажутся знакомыми, даже родными. Я-то их люблю? Все, зубы чистые. Приятно, что себя в зеркале узнаю без сомнений. Я еще довольно привлекательная! Пойду, платье выберу, надо спешить, а то семья опять сердиться будет. О! Да у меня хороший вкус. Сама себя не похвалишь, никто не похвалит. Надену вот это, цвета морской волны. Чем-то напоминает мне больничный халат, да, цветом, но мне нравится. На кухне уже сидят сын с отцом. - Приятного аппетита! - голос я свой нахожу не менее приятным.
51
Нет ответа. Все уже жуют. Сажусь за стол. Яичница с помидорами и базиликом. А что я ожидала? Грибной жульен и греческий салат? Не буду привередничать, голод не тетка… - Ты сегодня останешься дома? - муж. Муж? Любимый муж? - Не знаю, может быть, по магазинам пройдусь или прогуляюсь, - надеюсь, достаточно спокойно отвечаю я. - Да-да, прогуляюсь… Я тоже сегодня буду поздно, - голос Виктора, Виктора Петровича, мне почему-то нравится. - Как обычно? - непринужденность, главное, легкость и непринужденность в голосе. - Что значит обычно?! - все-таки я его расстроила. - Я убегаю. Достало слушать ваши разборки, - сын-то уже вырос, как же мне все вспомнить? Я же не плохая. - До свидания. Учись хорошо. Поцелуешь меня? - глазами скачу от сына к мужу. Опять что-то не то сказала? Вячеслав подходит ко мне и касается губами моего лба. Что ж такой сухой поцелуй? - До свидания, мама. Почему так болит слева? Сердце? - Послушай, нам надо продолжить тот разговор. Я все понимаю и не настаиваю ни на чем. Все делим пополам, сын остается у меня, - Виктор меня просто как ударил по голове. Не хватало, чтобы еще голова начала болеть. - Почему у тебя??? – не узнаю свой возмущенный голос, это уже писк какой -то. Зачем я так? - Дефибриллятор! – невозмутимый голос Виктора. - Прости, что ты сказал? – не понимаю я. - Снова ты начинаешь! Мы обо всем договорились. Вечером обсудим еще раз. Убегаю. Прощай, - теперь мне голос Виктора Петровича совсем не по нраву. Пусть уходит. А дверью хлопать вовсе не обязательно! Да еще и два раза! Меня от этого просто передергивает! Какая невкусная яичница. Нет, не мое это все! Чужое! Опустошенность. Что им не хватает? Колет сердце. Не могу! Я не хочу так! Пойду, прилягу, может, поплачу. Сердце, прямо, выпрыгивает из груди. Что со мной? Плакать не буду! Я сильная! Какая мягкая постель и белье такое белоснежное. Снова сон ко мне приходит. Как хорошо! II - Срочно в операционную! - мужской безапелляционный голос. Женщину на каталке бегом увозит группа людей в халатах. Везут по длинному, хорошо освещенному коридору больницы. - Женщина. Тридцать пять, тридцать шесть лет. Имя – Светлана. Без сознания. Попала в автомобильную аварию. Повреждение левой части груди. Противопоказания на наркоз неизвестны, - женский торопливый голос. - Так срочно узнайте! На аллергию тоже проверьте! Если мы не вытащим это… - доктор показывает на небольшой металлический осколок, торчащий из груди пациентки, - то от потери крови она скончается через пятнадцать минут. Медсестра убегает вперед. Пациентку завозят в операционную. Подкатывают медицинскую каталку к столу. «На счет два. Раз… два!». Медики переносят женщину с каталки и кладут на операционный стол. - Положите ее на правый бок. Освещение на грудь, - хирургу уже натягива-
52
ют перчатки и завязывают стерильную маску две медсестры. – Открытая операция на сердце по извлечению инородного тела из грудной области. Ассистенты – Ольга, Екатерина. Анестезиолог – Борис. Старший ассистент – Вячеслав. Всем приготовится! - Противопоказаний на анестезию нет. Аллергий не выявлено. Наркоз ингаляционный, смешанный, - голос Бориса четкий, уверенный. - Начинайте! – дает команду хирург. Анестезиолог надевает маску на лицо пациентки. Хирург подходит с поднятыми руками к операционному столу. За ним старший ассистент и две ассистентки. - Мы начинаем и все будет хорошо! - твердый голос хирурга, глаза направлены вверх. - И помоги нам Бог, Виктор Петрович! - не выдерживает Ольга. Хирург кивает. На операционном столе женщина лежит на правом боку, с отведенной левой рукой, ее поясницу фиксирует валик. - Следите за показателями. Делаю переднебоковую торакотомию слева, в пятом межреберье. Скальпель! – командует хирург и делает надрез мягких тканей около двенадцати сантиметров на груди пациентки. - Вытаскиваем эту штуку, Слава! Следите за давлением! Приготовьтесь останавливать кровотечение! Вячеслав приготовьте ранорасширитель, если задето сердце будем вскрывать, – ассистентка Екатерина тампоном вытирает пот со лба хирурга. У груди пациентки мелькают три пары рук - три руки с тампонами, одна хирурга с анатомическим пинцетом, одна старшего ассистента с таким же пинцетом и одна рука с кровоостанавливающем пинцетом. - По моей команде, - Виктор Петрович берет пинцетом кусок металла, Вячеслав тоже с другой стороны, хирург кивает и они тянут вверх. Пациентка не шелохнется. - Давление падает! Пульс 120! - докладывает Екатерина. - Вскрываем! Ранорасширитель! Приготовить влажную марлю! - говорит хирург. Хирург специальным инструментом открывает рану на груди. Видно сердце, часть легкого. Медсестра влажными марлями отодвигает легкое. Сердце бьется. Виктор Петрович внимательно осматривает его. - Вижу повреждение перикарда. Буду делать надрез, - Екатерина снова вытирает пот с его лба. - Вскрываю перикард. Повреждение от осколка. Вижу его. Вячеслав помогите! Хирург надрезает верхнюю оболочку сердца - перикард и видит совсем маленький металлический кусок. Вячеслав пытается захватить его щипцами, неудачно. - Что ты делаешь!!! - кричит на него доктор. - Ты с ума сошел! - Пульс нитевидный, давление падает, аритмия, остановка дыхания, - ассистентка Ольга четко произносит каждое слова. - Приготовиться к реанимации. Дефибриллятор! - командует хирург. Сердце чуть колышется, замедляя движение. Виктору Петровичу удается поймать осколок и вытащить его. Тот со звоном попадает в металлическую миску. - Можно! Екатерина приставляет поверхности дефибриллятора к груди пациентки, одну справа сверху, другую слева снизу. Смотрит на главного хирурга. Все убирают руки от пациентки.
53
- Разряд!... Еще разряд! – доктор кричит. Тело пациентки выгибается. - Пульс 70, дыхание стабилизируется, - ассистентка Ольга светится счастьем. - Вячеслав, шейте, - просит хирург. На этот раз старший ассистент справляется без замечаний. Виктор Петрович наблюдает и знает, что уже почти все позади. III Палата реанимации. Свет приглушенный. Над кроватью стоят врачи – Виктор Петрович и Вячеслав. - Борис предупредил, что она вот-вот выйдет из наркоза, - Виктор Петрович держится за свой подбородок. - Я скоро вернусь, - Вячеслав выходит из палаты. Светлана открывает глаза. - Виктор! Что?! Что произошло? У меня ужасно раскалывается голова. - Мы знакомы? - доктор хмурит лоб, пытаясь вспомнить. - Это для тебя всегда так удобно. Частичная амнезия спасает семьи! – сарказм у нее не получается, видно, что Виктор понятия не имеет, о чем она говорит. - Светлана Юрьевна! Вы в больнице. Я ваш лечащий врач – Виктор Петрович. У вас посттравматический шок. Возможно частичная потеря памяти. Также действие наркоза еще не прошло. Вы попали в автомобильную аварию. Мы сделали вам операцию. Она прошла успешно. Но вам нельзя вставать. Если вы хотите, я могу позвать психолога. - Этот сон, он был такой яркий. Вы, правда, не мой муж? А то у меня… у нас, во сне, совсем отношения не складывались, - смущается Светлана, - вы выглядите как он, точь-в-точь. - Могу вас заверить, что нет, я не ваш муж. Не волнуйтесь. В палату входит Вячеслав. - Слава, сы… - вовремя останавливается она. Вячеслав с непониманием смотрит на Виктора Петровича. - Светлана Юрьевна, все будет хорошо. Вы нам обязательно расскажите свой сон, а сейчас отдыхайте. Доктор наклоняется, смотрит зрачки пациентки. Проверяет показания приборов. Вячеслав и Виктор Петрович выходят из палаты. - Да, что-то наш Борис опять намешал. Ух, нарколог с правом анестезиологии! Они смеются. Через несколько недель пациентка Светлана уже была готова к выписке. - Спасибо вам, Виктор Петрович. Я этого никогда не забуду! Вы подарили мне новую жизнь! – Светлана целует своего доктора в лоб. - Всего вам самого доброго и берегите себя! – Виктор Петрович смотрит ей вслед. - Виктор Петрович, как вы думаете, там во сне, когда я была на грани смерти, это был ад или рай? - Светлана смотрит в глаза Виктору. - Вам решать, Светлана Юрьевна! И сердце не обманешь. До свидания. Светлана выходит на крыльцо больницы. Смотрит на яркое солнце и подставляет лицо его лучам, с удовольствием ловит тепло. Сквозь тонкое летнее платье пальцами нащупывает шрам слева на груди. Она улыбается и уходит, одинокая, но такая свободная и счастливая.
54
Взаперти Георгий Кавсехорнак – Смотри, новенькие прибыли! – Опять салаг скинули… – Да, ты уж у нас бывалый! – Надо бы их принять. – Валяй. – Эй, новенькие. Стоять! Да! Быстро сюда! – Здравствуйте, дяденька. – Я тебе не «дяденька». Зовите меня Макс… – Дяденька, а что ж тут так тесно? – Я - Макс! Объясняю для особо тупых и неразумных – вы теперь салаги. – М-макс, а вы? – Я бывалый и вон, видите там… тоже бывалые. – Скажите, уважаемый Макс, а кто вон в том углу? – Тише, салага! А вот в том углу – старшие. К ним пока не суйтесь. – А что это так гудит? – Вы что дикие!? Это вентиляция, чтобы мы тут все не задохнулись. Выживаемость у нас тут нормальная, так что, думаю, большинство из вас доживет до второй кормежки. – Макс, а кушать здесь дают? – Голод – не тетка! Два раза в день, как везде. Только вы вот что… не лезьте на рожон. Пару дней жратву можно и пропустить. А то старшие будут недовольны. – А что нам надо делать? – Пока живы… ничего. Не суетитесь, не любим. И в тот угол, где старшие, не лезьте. – Ну что, Макс, поведал салагам как мир устроен? – Да, работа у меня такая. – Старшие тебя к себе вызывают. – Без вопросов. Уже спешу! – Послушай, Макс. Ты вот такой весь незаменимый – салагами занимаешься… А у нас тут корма не хватает, да и воздуха. Кого из салаг предлагаешь? – Убить?! – Зачем так грубо… Скажем, изъять! – Я, господа старшие, за жизнь! И никого убивать, ликвидировать или изымать не собираюсь! – Вон как ты заговорил! А пайку получаешь, угол свой держишь… – Так я и обязанности свои выполняю! По-существу: у нас тут еще места и кислорода на пару таких салажных групп хватит. – Ладно, отвали. Смотри, чтоб салаги сюда не совались! – Уважаемый Макс, почему стало вдруг темно. – Спи. Ночь наступила. – Утро добрым не бывает! Один из вас все-таки издох, хлюпик. Проводим брата. – Макс, он был моим другом, мы с детства вместе. Очень грустно. – Сожалею. Но слабые здесь не выживают. Вот, его и отправляют… – Пусть хоть на небе будет ему свобода и счастье! – Аминь! – Что это за невозможный шум, Макс?
55
– Еда пришла. Но вы ее не трогайте. Видите, старшие засуетились. Пусть сначала они похавают, если что останется, подбирайте, только аккуратно, чтобы никто не заметил. – Спасибо, Макс. Почему ты так добр с нами? – Кто-то должен… быть добрым. – Макс, а нас когда-нибудь отпустят на свободу? – Эх, салага, свобода - это миф! Нерадивые грузчики, вынося тяжелое пианино, случайно задели аквариум, стоявший рядом, и разбили его. Разнообразные рыбки оказались в луже на полу. Без воды отчаянно барахтались и старшие, и бывалые, и салаги… Одинаково свободные, но не чувствующие этой свободы и неспособные хоть как-то ею воспользоваться. Они были взаперти, но были живы, а сейчас, как никогда, они были близки к смерти. Макс барахтался вместе со всеми, он и не подозревал, что называется Королевская тетра – рыбка неприхотливая, но грациозная. Заботливому хозяину пришлось оборудовать новый аквариум. Он был намного больше предыдущего, места хватило всем, и хозяин был доволен, а Макс счастлив.
Жизнь одной собаки Александр Шарутенко Я на всю жизнь запомнил тот день. День, когда мы завели собаку. Собаку изменившую жизнь. Мои родители решили взять собаку, чтобы она жила в деревне у моего деда. Коллега моей мамы как раз раздавал щенков и нам достался один из них. Это был маленький щеночек черно-белого окраса, который иногда не лаял, а пищал. Всю дорогу домой он сидел у меня на коленях. Я тогда еще маленький мальчишка был очарован этим милым и беззащитным существом, которое еще не понимало куда его везут. Его везли к моему деду. Он только что въехал в дом в деревне и начинал понемногу заводить живность. Когда мы приехали мы выпустили его во двор. Он конечно же все обнюхал и улегся у сарая, на том месте где потом будет стоять его будка. К нам пришел наш сосед – дядя Володя. Он спросил меня: как его зовут? Ну, а ко мне в голову сразу пришло – РЕКС! Тогда я еще не выговаривал «Р» и сказал «Ррррекс». Дядя Володя потом меня так и передразнивал. Через неделю родители привезли еще одного щенка Бима, но он уже был крупнее и строже. Поэтому мое сердце было отдано маленькому и бесшабашному Рексу. Они росли вместе, два сорванца! Зимой мы с дедом выпускали их вечером во двор, они забегали за угол дома, выглядывали и лаяли на нас. Время шло и они росли. Рекс стал маленькой, соответствующей своей породе (спаниель), собакой. Бим же стал большим псом. Рекс остался жить во дворе, а Бима мы поселили рядом со хлевом, для того чтобы сторожить наших кур и кроликов. Но иногда он с этим не справлялся и во хлев мы запускали Рекса, который не скандалил с его жителями, а ложился на сено и спал. Рекс так и остался бесшабашным, когда с ним мы ходили гулять он убегал от нас и приходил только к вечеру. О, а как он плавал. Стоило только подойти к пруду как он сразу бросался в воду. Помню он даже нырял! Последнее время я брал его и мы просто гуляли, с возрастом он стал степеннее. Когда к нам повадилась лиса, дед решил спускать его на весь день. По утру он бегал по деревне, а потом возвращался и ложился на крыльцо. Однажды заорал петух. Я поднялся и вышел на улицу, он бежал со всех лап, я кинулся за ним и даже на какое-то время обогнал его, Рекс кинулся за лисой, но не догнал. Вернувшись назад он сидел и важно смотрел вдаль, все его хвалили и гладили.
56
Но был за ним такой грешок, он бегал за всеми мимо проезжающими машинами. И однажды этот момент стал роковым. Мимо нашего дома ехал местный бизнесмен, а наши собаки его ненавидели зато, что раньше рядом с машиной бегала и его собака, из-за этого они узнавали его машину уже тогда когда он еще только выезжал из-за ворот. Рекс конечно кинулся за ним… И попал под его машину…. Мы услышали только взвизг. Вся семья плакала… Мы потеряли не просто друга семьи, а его полноправного члена. Я помню, что я сам рыл ему могилку, но на глазах постоянно появлялись слезы…
Невидимка Георгий Кавсехорнак 37 минут назад Сафрон Тихонович и так был человеком незаметным, а тут еще стал почти прозрачным, то есть невидимым. Это случилось не вдруг. Его перестало замечать руководство и коллеги не обращали на него внимания. Сафрон Тихонович даже не придал бы значения данной перемене, если бы не череда последующих событий. Работал он в научно-исследовательском институте со сложным названием – «Изучения наноматерий в квадратичном цикле пространства нулевых биений», сотрудники которого дали ему сокращенное название «ИзНАН» – «Изучения НАНоматерий…». Коллеги из других НИИ работников института дразнили «изнанцы» – и просто чтобы позлить, и завистливо намекая на то, что неплохо бы им познакомиться с «изнанкой фортуны». Сафрон Тихонович, как и его сослуживцы, прекрасно знал данное обидное прозвище, но не придавал ему большого значения. Некоторые «изнаны» в отместку придумывали различные прозвища научным сотрудникам других институтов, а Сафрон Тихонович был человеком кротким, миролюбивым и не лез в межинститутские распри. Его отличала доброта – всегда здоровался и первым подавал руку, улыбался и никому плохого слова не сказал за все время безупречной работы. В делах исполнителен. Занимал должность технического писателя, качественно выполнял обязанности. Из-за этого в период реформирования НИИ, когда бывший институт «По исследованию тяжелых металлов в среде с конденсированной влагой», не без кадровых потерь преобразовывался в «ИзНАН», Сафрону Тихоновичу не указали на дверь, и он сохранил место. Впрочем, накопив рабочий стаж более трех десятков лет, не продвинулся по служебной лестнице и выполнял практически те же функции, что и всегда. Он любил писать – четко, грамотно, красиво и в какомто смысле интересно. Хоть и пенсия была не за горами, ему удавалось создавать такие технические тексты, что начальство иногда восклицало: «Да, вот эта инструкция с изюминкой!» или «Возьму-ка формулярчик Сафрона Тихоновича, на ночь почитаю». Хотя материально Сафрона Тихоновича руководство поощряло редко, он не обижался и занимался делом. Семьи у него не было, так что средств на жизнь хватало. Рабочее место Сафрона Тихоновича было небольшим, под широкой лестницей. Лестница вела на следующий этаж, где располагались кабинеты высшего руководства института. Людей по этой лестнице ходило мало, то ли потому что начальство часто было в разъездах, то ли наоборот, потому что руководило с усердием и не терпело лишнего волнения. Шаги над головой редко беспокоили Сафрона Тихоновича. У него было все для работы – широкий стол с двумя мониторами, шкаф с технической литературой и пустая тумбочка, в которой он хранил карандаш для собствен-
57
ных заметок и старую шариковую ручку для подписи работ. Тумбочка выполняла и другую функцию – на ней стоял принтер, редко бывший в употреблении после нововведений с подписанием документов цифровой подписью и использованием электронного документооборота. Сафрон Тихонович боялся этих новшеств, но, будучи человеком неглупым, просидел несколько дней, изучая техническую документацию по данным темам и, наблюдая за работой с электронными документами других сотрудников, быстро вошел в курс дела. Принтер стал бесполезным, возможно даже был списан, и тумбочка уже не хранила в себе большие стопки чистых листов. Но Сафрон Тихонович не стал избавляться от принтера, он был дорог, как бывший друг и помощник. Позади рабочего места Сафрона Тихоновича была дверь в экспериментальную лабораторию, этой дверью никто не пользовался, главный вход в лабораторию был с другой стороны. Она была отдана молодым аспирантам для проведения инновационных научных опытов. Иногда из помещения лаборатории доносились странные звуки – щелчки, потрескивания, низкий гул, но это не отвлекало от работы Сафрона Тихоновича. Конечно, ему было любопытно, что там происходит, но из-за врожденной застенчивости он не решался выспрашивать о проводившихся в лаборатории опытах. Видя непосредственного руководителя, Сафрон Тихонович вставал с места, с почтением протягивал руку для пожатия и кивал головой, здороваясь. А тогда, когда все началось, начальник – Эдуард Викентьевич, как обычно подошел к столу Сафрона Тихоновича, вставшего с ритуальным приветствием, но шеф посмотрел, как будто, сквозь него, оглянулся по сторонам, и ушел. Так и остался стоять Сафрон Тихонович с протянутой рукой, не понимая, что произошло. Пожал плечами и вернулся к работе, думая, что с его шефом что-то не так, что-то не в порядке. А как оказалось в дальнейшем, не в порядке был сам Сафрон Тихонович. После работы Сафрон Тихонович отправился в магазин, чтобы купить продукты. Сначала все было обычно. Он взял корзинку, направился в отдел овощей и стал с серьезным видом выбирать огурцы, пробуя их на твердость и проверяя пупырчатость. Самые крепкие и привлекательные клал себе в корзину. Уже собрался в молочный отдел, но заметил, что на месте, откуда он только что брал огурцы, лежат новые, очень похожие на те, которые находились у него в корзине. Сафрон Тихонович был озадачен. На всякий случай снял очки, протер их платком, на расстоянии посмотрел сквозь них и снова надел. Огурцов, которые он только что видел собственными глазами, на прилавке не было. Сафрон Тихонович был человеком достаточно решительным, но в тот момент еще и голодным. Поэтому решил во всем разобраться, но позже и не стал экспериментировать больше с огурцами. Выбрав все необходимые продукты, он направился на кассу. Выложил вещи из корзины на движущуюся ленту и подошел к женщине-кассиру. Та нажала кнопку, и продукты по ленте пододвинулись к ней. Сафрон Тихонович посмотрел на кассу, ожидая. Но женщина смотрела в сторону, как бы высматривая покупателя. Сафрон Тихонович откашлялся, пытаясь привлечь внимание. Кассирша посмотрела перед собой и все-таки увидела его, воскликнув: «Ой! Извините, не сразу вас заметила!». Сафрон Тихонович похлопал себя по бокам и про себя удивился: «Как можно меня не заметить?» Странности продолжались, и уже на выходе из магазина перед Сафроном Тихоновичем не открылась автоматическая стеклянная дверь. Он махал руками и даже попрыгал, пытаясь призвать датчик движения двери к действию, но все попытки были тщетными. Пока сзади не появилась молодая пара, на них сработал датчик, двери открылись, Сафрон Тихонович проскользнул наружу, и в глубокой задумчивости пошел домой. Дома, без приключений, он поужинал. Непонятные вещи продолжились, когда он смотрел телевизор. Шел художественный фильм «Город Зеро». Сафрон Тихонович сидел на диване и отдыхал. Вдруг изображение на телевизоре стало двойным, было такое ощущение, что на одном экране показывают две программы одновременно. Второе изображение словно проявилось сквозь первое. Сафрон Тихонович при-
58
щурился, да, шел фильм и поверх картинки показывали рекламу. «Это что? Новые технологии рекламы?» – возмутился он про себя. Решив, что это уже чересчур, и так смотреть фильм нет никакой возможности, Сафрон Тихонович выключил телевизор и взял в руки книгу. С чтением проблем у него не возникло. Утром Сафрон Тихонович направился на работу. В троллейбусе привычным движением достал электронную проездную карту и приложил к считывателю. Зеленого знака, оповещающего об оплате с карты, на маленьком экране не появилось. Сафрон Тихонович повторно прикладывал карту, но безрезультатно. Вероятно, считыватель неисправен. Он был человеком воспитанным и приличным, поэтому достал бумажник отсчитал монетами плату за проезд и заплатил кондуктору. Заскучавшая кондукторша охотно взяла деньги, это как-то успокоило его. На проходной «ИзНАНа» снова случился неприятный момент. Уже бесконтактная карта сотрудника института не сработала. Сафрон Тихонович не мог попасть на работу. Ему пришлось обратиться к охраннику, который тихо спал в кресле: – Разрешите пройти, моя карта не работает. Вероятно, сломалась. Вздрогнув от неожиданности и открыв глаза, охранник увидел… растворяющегося в пространстве человека. Охранник часто заморгал, и теперь перед ним стояла знакомая фигура, обычная, непрозрачная: – Здравствуйте, Сафрон Тихонович. Что-то вы сегодня рано? Давайте карту, мы проверим и выдадим новую после обеда. Сафрон Тихонович был уверен, что пришел на работу вовремя, может только на минуту опоздал из-за задержки на проходной. Посмотрел на наручный хронограф. Он показывал ровно 9:00. В холле первого этажа института висели красивые настенные часы, на которых было 8:23. «Изнанцы» четко следили, чтобы все часы в институте показывали точное время. Все-таки институт «Изучения наноматерий…», и неправильно было бы, если бы часы отставали или убегали вперед. Один умелец, младший научный сотрудник, даже сделал синхронизацию всех часов учреждения с кремлевскими курантами на Спасской башне. Как ему это удалось, он держал в тайне. Но когда приезжали министры или чиновники, руководители «ИзНАНа» с гордостью рассказывали этот неоспоримый факт. Про это знал и Сафрон Тихонович, но решил лишний раз проверить: – Простите, а сколько сейчас времени на ваших? – обратился он к охраннику. – Половина девятого. – А поточнее? – Восемь часов, двадцать три минуты. Давайте вашу карту, – проговорил охранник. Сафрон Тихонович отдал карту-пропуск и прошел внутрь. Посмотрел на часы и перевел стрелки назад на 37 минут. Добрался до рабочего места, включил компьютер и сел в кресло. Открыл текущий рабочий документ и принялся за дело. Обычно его никто не беспокоил на рабочем месте, все задания он получал по электронной почте и также отсылал разработанные документы в электронном виде в архив. К его столу быстрым шагом шла секретарша начальника. – Сафрон Тихонович, вас вызывает к себе Эдуард Викентьевич! – громко сказала она. – Меня?! Да, иду, – ответил Сафрон Тихонович. Со смешанными чувствами он направился к непосредственному начальнику в кабинет, в котором не был несколько лет. – Приветствую вас, Сафрон Тихонович, – поздоровался руководитель. – Здравствуйте, Эдуард Викентьевич. – Послушайте, почему вы не принимаете новые задания на разработку технической документации? Это нехорошо! Я вам час назад отправил пакет заданий и не получил подтверждения о приемке вами, – с этими словами Эдуард Викентьевич развернул огромный настольный дисплей к Сафрону Тихоновичу.
59
– Вот посмотрите! – на экране была выделена строка, справа информация «Отправлено: 10:00». – Простите, наверное, какой-то сбой, я не видел этого задания, и уведомления мне не приходили. Извините, я перепроверю, – Сафрон Тихонович, чтобы спрятать глаза, опустил голову и машинально посмотрел на свои часы. Стрелки показывали десять часов двадцать три минуты. Сафрон Тихонович поднял голову и посмотрел на настенные часы в кабинете – одиннадцать часов ровно. Он смотрел на часы. На циферблате проявились еще две стрелки – маленькая была между десятью и одиннадцатью, большая показывала двадцать три минуты. Все вокруг потускнело. Сафрон Тихонович был один, ни начальника, ни кабинета, все растворилось, остались только он и нелепые часы с четырьмя стрелками. «Что же это такое?» – успел подумать Сафрон Тихонович и первый раз в жизни упал в обморок. Открыв глаза, он увидел секретаршу Эдуарда Викентьевича. Она держала в одной руке стакан с водой, а второй шлепала ему по щеке. Сафрон Тихонович сидел на гостевом кресле в кабинете непосредственного руководителя, запрокинув голову на спинку. – С вами все в порядке, Сафрон Тихонович? – спросила секретарша. – Что-то мои часы не работают… – ответил Сафрон Тихонович. – Отправляйтесь-ка вы домой, отдохните, как следует. Отгул оформите завтра, – сказал Эдуард Викентьевич. Сафрон Тихонович, как всегда, послушал начальника и отправился домой. Дома он лег на диван, закрыл глаза и заснул. Сафрон Тихонович сидел за рабочим столом и набирал на компьютере очередную инструкцию. Был уже вечер. Он любил уходить с работы позже всех. Общий свет погас, и только два монитора мерцали в темноте. Старый принтер загудел и напечатал лист с черным квадратом посередине. Сафрон Тихонович в замешательстве посмотрел на принтер и обратил внимание, что пол освещен каким-то зеленым светом. Он оглянулся и увидел, что из-под двери, за его спиной, через щель, пробивается устойчивый поток необыкновенного, зеленого света. Из-за двери послышалось: «… толбко больше 37-ми не устанавливай. Больше нельзя…» Он встал, подошел к ней. Дверь не была заперта и чуть приоткрылась. Сколько Сафрон Тихонович себя помнил, эта дверь была всегда закрыта изнутри. Он решил разобраться, почему дверь оказалось открытой, и что происходит в лаборатории. Еще ему хотелось узнать про источник этого удивительного света. Сафрон Тихонович открыл дверь. Яркий зеленый поток ударил ему в лицо. Открыв глаза, Сафрон Тихонович с удивлением обнаружил, что лежит на диване, дома. Но что-то было не так. Он посмотрел на свои руки, они были полупрозрачными. Он мог видеть сквозь них. В коридоре открылась входная дверь. Послышались чьи-то шаги. В комнату вошел… он сам и, не замечая свою прозрачную копию, сел на диван. Часы на руке «пришельца» отставали от часов на полупрозрачной руке Сафрона Тихоновича ровно на тридцать семь минут. Весь мир вокруг пропадающего Сафрона Тихоновича дернулся и погас. Сафрон Тихонович видел только свои прозрачные руки, они исчезали, и он весь растворялся. Сафрон Тихонович захотел первый раз в жизни закричать, но не успел. 37 минут вперед Сафрон Тихонович чувствовал небывалый прилив энергии. Только одно его беспокоило – ощущение дежавю. Ему казалось, что все, что он делает, он делал только что, или, может быть, полчаса назад. После работы Сафрон Тихонович отправился в магазин, чтобы купить продукты. Без приключений купил огурцы, молока и другой еды. Оплатил покупки на
60
кассе и вышел из магазина. Дома поужинал и включил телевизор. Ощущение дежавю усилилось. Когда он уже засыпал, его не покидало чувство, что он в кровати не один, что кто-то уже спит в ней и этот кто-то – он сам, Сафрон Тихонович. Через день это странное чувство исчезло само собой. Сафрон Тихонович зашел в квартиру, сел на диван, последний раз ему показалось, что он на диване с «двойником». Посмотрел на наручные часы, включил телевизор. Моргнул так, что показалось – мир вокруг весь передернуло. Больше дежавю Сафрона Тихоновича не посещало. 00 минут Двое аспирантов рассматривали установку в помещении для опытов в научно -исследовательском институте «Изучения наноматерий в квадратичном цикле пространства нулевых биений». Один из них был постарше. Другой выглядел моложе, глаза его горели от возбуждения, в руках он держал небольшой сверток. – Ну что, достал? – поинтересовался старший. – Да, как и обещал! – с нескрываемым восторгом ответил младший и развернул на ладони сверток. В свертке был куб или, скорее, кубик черного цвета. – О-о-о! – с восхищением воскликнул старший. – Да! Абсолютно черное тело. Взял под расписку в лаборатории «Темных наноматерий». Сначала давать не хотели, боялись, что сломаем, но я их убедил. Предупредили только, чтобы долго не смотрели на куб. Установим? – спросил младший. – Давай, только аккуратно! – командовал старший. Молодой аспирант поднял ладонь с черным кубом. Куб действительно не отражал света, и было ощущение, что в руке он держал квадратную темную дыру. В центре установки был пьедестал в виде цилиндра, высотой около метра. Сверху, в центр пьедестала младший положил черный куб. Заметил, что вторая дверь в лабораторию не заперта. – А зачем ты вторую дверь открывал? – спросил младший. – Проветривал. Настрой на 37 минут. Включай! – младший повернул какие-то выключатели и перевел большой тумблер в верхнее положение. Лабораторию залил зеленый свет. Рядом с тумблером на панели управления была большая черная кнопка. – Только больше 37-ми не устанавливай. Больше нельзя. По моим расчетам установка может не выдержать. Нам не нужна непредсказуемость, – старший был спокоен. Младший потянулся к черной кнопке и шепотом протянул: – Хорошо, установил на 37. Знаешь, я что подумал… Мы сейчас этот кубик отправим на 37 минут в прошлое, но ведь его не было там… Я его положил только минуту назад. Вот и думаю, не приведет ли это… к пространственно-временному несоответствию? А может быть вообще коллапс произойдет? – Да какой коллапс! Прошлое уже прошло, оно прошлое, кануло в лету, – возражал старший. – Так мы его вот сейчас будем изменять, тебе напомнить про «эффект бабочки»? – Это сказки фантастов. И сдается мне, они бы отдали все на свете, чтобы оказаться сейчас на нашем месте. Что ты боишься, без эксперимента мы все равно ничего не узнаем. Блок измерений готов! Включай, давай! – старший был настроен решительно. – Ну что ж, тебе виднее. «Изнанцы» вперед! – сказал младший и нажал кнопку. – Вывернем наизнанку этот мир! – воскликнул старший.
61
Зеленое сияние стало ярче. Весь мир вокруг дернулся и погас. И даже от звёзд остались только их меркнущие во времени очертания, будто меловые линии вокруг хладных тел, которых покинул когда-то живой, но такой авантюрный дух. Во всей вселенной остался один черный кубик. Все исчезло. Куб плыл в абсолютной темноте… как невидимка.
Фатум Диана Эшес Для того, чтобы потерять себя, мне хватило всего двух часов. Ничто не предвещало чего-то необычного в тот день. Я просто сидела и засыпала на предпоследней паре. Матанализ казался бесконечным, а время тянулось ужасно медленно, как жвачка. Ждала окончания последней пары, чтобы наконец-то доехать до дома, поесть и уткнуться в «Сегу» на весь вечер. Монотонные звуки голоса преподавателя проносились мимо ушей, но виноватой я себя ничуть не ощущала. Мысли больше напоминали кашу из разномастных сведений, полученных на занятиях, и ещё чего-то абстрактного. Признаю, у меня был достаточно напряжённый период. После первой отлично сданной сессии организм заметно ослабел. Ему будто надоело защищать свою обладательницу от вирусов, поэтому частые простуды сильно измотали и без того хрупкое здоровье. В итоге, все свои недолгие каникулы я провела в кровати с температурным бредом. На учёбу пришлось выходить после продолжительной болезни. Синяки под глазами, бледность, беспорядочный пучок тёмных волос на голове, тощие руки, торчащие из рукавов толстовки, − я выглядела не самым лучшим образом. Через час после начала пары объявили пятиминутный перерыв. Я очнулась от состояния сладкой дремоты в конце аудитории и только хотела выйти пройтись, чтобы проснуться, как вдруг к столу кто-то подошёл. − Привет, у тебя не занято? Пришлось повернуть голову в сторону голоса. «Новенький?» Раньше я никогда его не видела. Из-за высокого роста он казался более худым, чем был на самом деле. Голубые глаза с любопытством уставились на меня в ожидании ответа. Этот молодой человек был очень хорош собой, но не только это поразило меня. От его глаз и кожи исходило свечение. Я помотала головой, стараясь прогнать наваждение. Но это не помогло — он действительно сиял изнутри. − Да. То есть, нет, нет, конечно, садись. «А ты хорошенькая. Вот только почему так смущаешься? Я знаю, что ты слышишь меня…» − услышала я голос в своей голове. Он был удивительно похож на голос моего соседа, но тот даже рта не раскрыл, я готова была в этом поклясться. Меня будто током ударило. Безымянный сосед положил свои вещи на стол и вышел в коридор. Я пыталась объяснить свои ощущения на тот момент и поняла, что столкнулась с одним из самых любопытных открытий в своей жизни. Что «улететь» можно без наркоты и прочей химии. Поверьте, я точно знаю, о чём говорю, основываясь на своём печальном опыте. Ранее понимание этого казалось трудным, потому что я слишком эгоистична и недоверчива по природе своей. Оказалось, что всё куда более радужно, чем представлялось в самом начале. Состояние полёта достижимо, но геобходимо ухватить его и не отпускать. Но оно и не спешило уходить от меня. Вот только насчёт голоса… Я списала это на разыгравшееся воображение. Так было спокойнее. Не помню, что было во второй части пары. К тому времени, когда долгие занятия наконец-то закончились, я еле-еле заставила себя вернуться в реальность и
62
выйти из аудитории. На улице шёл ливень. Я тут же вымокла до нитки, но продолжала идти до остановки. Настроение становилось всё гаже и гаже с каждым шагом. Небо имело насыщенно-свинцовый оттенок. Будто лицо отчаявшегося создателя посерело от горького осознания, какими же недалёкими вышли твари, придуманные по его образу и подобию. Это разочарование настигало уже не раз, и сопровождалось оно бурным потоком слёз. Вся эта грязь, похоть, меркантильность и деградация мира давили невыносимо тяжелым грузом. Я ощутила такую горечь, смешанную с гневом, что хотелось крушить всё на своём пути. Чужеродность этих ощущений делала меня беззащитной и пугала до глубины души. Вдруг глаза полоснуло нестерпимо ярким светом. Я вскрикнула. Голова, казалось, вот-вот лопнет и разлетится кровавыми ошмётками по дороге. Возможно, именно в тот день Создатель хотел снести всё созданное собой из-за ужасающей неприглядности, но не смог. Внезапно приступ закончился так же быстро, как и начался. Ненастье сменилось противным мелким дождиком, небо стало чуть яснее. Будто кто-то плакал, но уже из жалости. Наверно, просто невыносимо разрушать созданный тяжёлым трудом ужасный, но такой любимый мир. Но осознание этого ко мне пришло намного позже. Спина покрылась липким потом, дыхание участилось, как при быстром беге. Я остановилась отдышаться. Никогда ранее меня не посещали подобные мысли, погода никоим образом не влияла ни на настроение, ни на самочувствие. «Что за чёрт? Что со мной происходит?». Было очень страшно даже представить, в чьи именно мысли я случайно вторглась. Я не хотела этого знать тогда. Не знаю по сей день. Есть, конечно, смутные догадки, но озвучивать я их не стану. Наушники всегда помогали закрыться от шума и никчёмной суеты окружающего мира, но они оказались бесполезными. Я будто побывала в самом центре сумасшедшего вертиго. Сначала этот голос в голове, потом ужасная погода… Я вся тряслась от холода. Только чужеродные ощущения перестали меня мучить и погода разъяснилась, как в голове возник образ странного соседа по парте, чьё имя оставалось неизвестным. Дрожь никак не унималась. Я встала на автобусной остановке, достала телефон и начала писать в электронном блокноте. Нужно было собраться, описать произошедшее и осознать наконец-то, что в итоге это значило. Неплохая терапия, помогающая справиться с эмоциями. Да, я влюбилась с первого взгляда в своего безымянного однокурсника. Но страх исходил не из опасности того, что меня отвергнут, а из-за этого странного голоса в голове, внезапно открывшейся сверхчувствительности и этого чёртового сияния, которое тянуло к себе со страшной силой. Руки затряслись мелкой дрожью, но в сознании будто что-то прояснилось. Среди серости улиц и слёз, льющихся с неба неровным потоком, мне вдруг стало хорошо. Яркие вспышки загорались тут и там на небосклоне сознания. Серое небо наконец-то стало светлым. Одиночество обрело свой логический конец. Что-то было внутри меня, какая-то неведомая фантомная сущность (не знаю, как это ещё можно описать), которая одним своим явлением вселила надежду. Будто чьи-то руки приподняли моё тощее тело и помогли удержать равновесие, чтобы я не лишилась чувств от испытываемого. «Чёртово колдовство какое-то». Эти игры воображения, или реальности, или ещё чего-то без названия, до сих пор потрясают до глубины души. «Неужели ты меня не видишь? Подойди, я же здесь, с тобой рядом». Я повернулась. Светловолосый сосед стоял прямо за моей спиной. Винс, мой принц Винс… Он помог мне открыть глаза на себя саму. Что я могу общаться с ним, не произнося ни единого слова, и видеть больше, чем все остальные, потому что мы оба сияем. Сначала всеми силами отпиралась от произошедшего. Плакала, обвиняла его в чём-то, спорила. Винс отнёсся ко мне с пониманием. Он знал, что это было очень тяжело принять, но, как известно, время стирает все грани.
63
По мере развития отношений наши немые разговоры стали излюбленной забавой. Я сама остаюсь сторонником того, что всему в мире есть рациональное объяснение. Моим способностям к предвидению оно, возможно, тоже есть, но я не исключаю возможность того, что некоторые события в жизни предопределены заранее. Это и есть пример того самого загадочного фатума, о существовании которого спорили философы в древности. Они спорят по сей день. Вот только на данный момент человечество, да и я сама, ещё не настолько развиты, чтобы постичь его суть. Можно построить целую кучу предположений, полезть в дебри путанных объяснений, но смысла будет ноль. Мы просто ещё к этому не готовы, как не были готовы наши далёкие предки в пещерах использовать электрическую лампочку. Винс был моей первой и единственной любовью на всю жизнь. Говорят, что такие союзы предопределены свыше. Да, я верю в это. Но просто горько от осознания того, что никто из нас не в силах был изменить неминуемое. Он умер год назад. Я знаю, что мой муж совсем рядом и видит кучу бессвязных мыслей. Он всегда был сильнее меня. Винс, прости мой неосторожный порыв, ведь иногда мне просто необходимо выговориться. Необязательно человеку, можно хотя бы листу бумаги, ведь это хорошая терапия, ты же знаешь. Прости меня, только не меняйся и не уходи. Ведь я, как и прежде, тебя слышу.
Полуостров Налим Леонид Нетребо Времена романтического Севера кончились. Большинство нынешних северян никакие не бродяги и даже не охотники и не рыбаки. Живут в многоэтажных домах, смотрят телевизор, блуждают по Интернету. В соответствующий сезон некоторые, исключительно ради разминки, гуляют по грибы и ягоды, а самые ленивые, но компанейские, иногда жарят шашлыки на ближайшей облезлой опушке. “Скукотища. Причём, скукотища особая, северная. Более цепляющая за живое. В думах о неиспользуемых потенциалах в череде убегающих лет. Ведь стоят наши северные города, по сути, посреди тайги, тундры. И неспроста, видимо, нордическое небо посылает нам особые знаки замысловатыми переливами полярного сияния. И говорит оно: о, люди, вы – часть природы!..” И так далее. Все эти космические банальности сладкоголосо выводил мне коллега по работе, очкастый романтик, нежно встряхивая перед одухотворённым ликом холеными тонкими пальцами и поправляя мизинцем гладкий чубик, похожий на чёлку. Между тем, с его стороны это была обыкновенная агитка. Он убеждал меня ехать с ним на рыбалку, чем я серьёзно не занимался лет десять. “Скукотища!” – то и дело повторял он, волнуясь, боясь, что я откажусь. Он повторял это “словище” так, что, вопреки ожиданию, от него не веяло грустью, не мучило совесть, не хотелось застрелиться. Наоборот – оно получалось радужным, озарённым предвкушением забытого рыбацкого трепета. Разумеется, в таком варианте оно тоже работало в пользу доводов коллеги. Для коего вопрос был решённым. Он нашел кампанию рыбаков, которые брали его в грядущую субботу, на “брусничный полуостров”. Было ли это названием географической структуры или характеристикой ее ягодной урожайности, мне до сих пор неизвестно. По словам коллеги, у этих его новых друзей была сторожка на полуострове, вокруг которого – девственные озерца, кишащие рыбой и ондатрой. По суше полуострова пешком ходили лоси и глухари. Коллега уверял, что иногда эти непуганые животные подходят к рыбацкому костру погреться. Это, конечно, было уже слишком. Но если хотя бы часть из красочно описанного правда, то я еду. Именно
64
так я сказал коллеге, устав его слушать. Еду при одном условии: подготовка к прогулке на полуостров не должна требовать насилия над моей закостеневшей ленью. “Что т-ты! – замахал аристократическими конечностями коллега. – Возьми, что найдется. Можешь ничего не брать, езжай, какой есть. Ведь само ужение рыбы – не главное! Выкладывай сумму на провизию – и жди уик-энда”. Мой коллега имел одну из типичных северных судеб. К тридцати годам ему опостылела холостая столичная жизнь, проведенная “в бетоне, смоге, техническом шуме и людском гомоне”, и он подался на Север. Здесь, проработав месяц в “романтических” трассовых условиях, быстро понял, что действительно потерял. Но, к счастью, не безвозвратно: быстро сориентировался и удачно осел в нашем Управлении – письменный стол, компьютер, телефон. Здесь у него опять появилась уйма времени, чтобы мечтать. И вот, мечты, похоже, начинали воплощаться. Вряд ли я поехал бы в другое время. Но сейчас я “холостяк” – жена в отпуске, в каком-то санатории, где лечат от… У нее целый букет. Но, говорят, все – следствие. Поэтому лечат нервы. Раньше я не только рыбачил, но даже и охотился. Но потом она стала мне печально говорить: у нас, что – проблемы с питанием? Разве мы не имеем возможности купить все это, и даже более и интереснее того? Лучше побудь со мной. И сыграй на гитаре – мне, а не своим бродягам. Что тебе приготовить – уху, шашлык? Хочешь, я куплю рябчиков? Мы приготовим шулюм, или как вы его называете, – хорошо, ты сам приготовишь… У нас холодильник забит едой, как будто некому есть… Да, ты права: у нас некому есть, некому носить вещи, некому смотреть телевизоры, которые мы, зачем-то, поставили во всех комнатах. Три телевизора на двоих. У нас некому!.. Зачем я так? Я не могу, когда женщина плачет. Не плачь. Я останусь… в следующий раз. Однажды я остался. Потом само собой исчезло мое ружье, куда-то подевались болотные сапоги и парусиновый плащ, присмирела в шкафу гитара… Стала тихо писаться никому не нужная диссертация: оставшись ради той, за которую в ответе, я придушил в себе эгоиста, но я должен чем-то жить. Иногда ко мне, пишущему за столом, сзади подходит жена, гладит мою голову, целует “в маковку” и уходит. Я суеверный, мне трудно порой отделаться от какой-нибудь мысли. Сейчас я подумал, что не буду специально готовиться к рыбалке, иначе мне не повезет. Перенял от жены? Она в молодости часто говорила: я загадала. Вот и я загадал: возьму с собой только то, что найдется в гараже. В моем гараже нашелся старый рюкзак, метров двадцать лески с палец толщиной и несколько ржавых крючков разного калибра. В субботу утром мы с моим доверчивым коллегой в составе банды рыбаков (так я окрестил эту колоритную группу, бородатую и, как показалось, хронически хмельную, после первых минут знакомства) выехали на “вахтовке” по грунтовой дороге, тянущейся по лесотундре вдоль бывшей сталинской узкоколейки. Выгрузившись, свернули с дороги и долго шли по лесу. Наконец заблестела вода – нашему взору явилась речка Правая Хетта, витиевато живущая (если смотреть с вертолетной высоты) среди лесных грив, озер и болотных проплешин Ямальского Севера. Во множестве мест ее крутой змеиный зигзаг творит полуостров, омывая часть суши с трех сторон. Накачав спрятанную в кустах резиновую лодку, мы, в три заплыва, переправились на другой берег, край очередного полуострова, где нас равнодушно встретила рыбацкая сторожка. Это была не та лесная избушка, которая множественно описана в классических таежных романах, где путника ждет запас дров, муки, крупы и даже сухарей, табака и патронов. В этой были только соль и спички россыпью, видимо, кем-то оставленные за ненадобностью. А внешне она представляла собой модерновый вариант вигвама, как шутят рыбаки, – конструкцию из лиственничных жердин, обшитых досками, обтянутых черной изоляционной пленкой, с дощатыми нарами и полками.
65
Свечерело. Торопливый костер перешел в основательное огнище. Волосатый Распутин многолико, с десятка литровых бутылок, одобрительно сверкал гипнозными очами на бушующих рыбаков, пугающих песенным ревом еще недопуганные остатки северной природы. Настоящие бродяги – всегда демократы: никогда не будут приставать с расспросами, убеждать попробовать то-то, сделать так-то. Это был тот самый случай: на меня, казалось, никто не обращал внимания, в то же время я не чувствовал себя лишним. Что касается моего коллеги, то быстро опьяневший, как от внезапного счастья, коллега у костра был беспомощен и страшен одновременно. Мне показалось, что цивилизация начисто выхолостила из его генов программу, отвечающую за естественные движения и звуки, которые обычно непременно проявляются раствором алкоголя соответствующей концентрации даже у безнадежно далеких от натуры “цивилов” в десятом колене. Словно пляшущий мутант, с желтыми, огненными пятаками вместо глаз и очков, он выделывал у пламени какие-то невероятные, невиданные мной доселе движения, и пронзительно ритмично визжал, как будто кто-то в кустах без устали давил на устрашающий клаксон. Кажется, это, по логике моего коллеги, было возвращением к природе. Так и прошла ночь – у костра, под неусыпным, допинговым бдением “Распутина”. Нары вигвама понадобились лишь некоторым. В том числе моему, в конце концов обессилившему коллеге. “С утра пойдем рыбачить”, – как новость невнятно шептал он мне на ухо под самое утро, прежде чем заснуть до самого вечера. В этом грядущем этапе поведения рыбаков, не без сарказма подумал я, была практическая необходимость: консервы съедены, к вечеру, чтобы пережить еще одну ночевку, нужна уха. Действительно, с похмельным рассветом, демонстрируя присущую настоящим рыбакам выносливость, ночные собутыльники разбрелись по полуострову, направляясь в основном вглубь, в сторону от реки. Именно там, по рассказам коллеги, находились кишащие рыбой девственные озера. Однако на самом деле, судя по тому, что “вигвам” появился здесь достаточно давно, несколько лет назад, – что следовало из рассказов, – говорить о невинности этих мест можно было лишь с большой натяжкой. Оказалось, что у всех рыбаков, несмотря на их, мягко говоря, неинтеллигентный вид, отличная, соответствующая хобби, экипировка. Особое мое удивление касалось удобных телескопических удочек, а также спиннингов самых разных расцветок. Можно было подумать, что “банда” на самом деле представляла собой участников соревнований по спортивной рыбной ловле. Моя амуниция, из ржавых крючков и куска толстой лески, стыдливо прячущаяся в кармане, безнадежно уступала данному великолепию. Именно по этой причине я не увязался ни за кем из “профессионалов”, а ушел в противоположную сторону – пересек полоску леса, спустился к берегу реки, подальше от того места, куда вчера выгрузила нас резиновая лодка, и где мою бедность никто не мог созерцать. Я выбрал место с невысоким обрывом, где сказочная темнота вод, согласно не столько опыту, сколько минутному наитию, сулила надежду на необычный улов. Дьявольские ли пары “Распутина”, которого, ради справедливости сказать, я прошедшей ночью старался потреблять по минимуму, или некий антагонистический протест, движущая сила революций, – что-то из этого, а может и все вместе, подсказало мне идею демонстративно поймать самую большую рыбину, желательно гигантскую щуку, дабы доказать свою рыбацкую состоятельность, на самом деле мало зависящую от экипированности. Я нашел подходящую, недлинную, но толстую березовую жердину. Привязал к этому несгибаемому удилищу леску “миллиметровку”, маниакально радуясь ее прочности. Из четырех крючков и той же лески, с помощью прочнейшего узла, названия которого до сих пор не знаю, связал приличный якорек, который, ввиду своей массивности сам мог быть грузилом. Однако для большей обстоятельности роль донного утяжелителя я доверил моему ключу от гаража, очень кстати оказавшемуся
66
в кармане. За насадкой пришлось сбегать к вигваму, из которого по-прежнему торчали ноги моего коллеги, и доносился его хрюкающий храп. Только ли ругал я его в тот момент или еще благодарил за подаренную возможность отличиться? – точно не помню. Возле увядшего костра, из подходящего моему и щучьему интересу, кое-что нашлось: обрезок копченой колбасы, в оболочке и со шпагатным бантиком, и полбуханки хлеба, испачканного в саже. Все это было торопливо захвачено и унесено к берегу. Кусок хлеба предназначался мне – для того чтобы продержаться до поимки щуки, без которой я уже окончательно решил не возвращаться в лагерь. Колбасный обрезок, соответственно, был насажен на якорь суперудочки и даже, для прочности, подвязан к нему упомянутым шпагатиком. Итак, удилище вогнано в песок. Размах, бросок, громкий шлепок по воде, – и рыбалка для меня, наконец-то, после десятилетнего перерыва, началась. …Надо сказать, что это уже был конец августа. Как говорят на Севере, уже не лето. Реальная осень желтила и обгладывала березу, солнце не грело, – его просто не было видно за неконтрастными, как воспрянувший к небу туман, облаками. С похмельем пришло понимание холода, которым тянуло от воды и сырого песка. Но костер разжигать я не стал, чтобы не привлекать внимания к своей “особенной” рыбалке. Тем более что в лагере уже слышались голоса – это проснулись засони в вигваме и возвращались рыбаки с озер. Вскоре потянуло вкусным духом варящейся ухи, а еще через некоторое время, уже в сумерках, загорланились песни – я заметил, что они были уже не так громки: народ устал. В полночь, это я зафиксировал по своим часам, все стихло. Видно, что на мое отсутствие пока никто не обратил серьезного внимания. Только несколько “ау” перед полным затишьем. Это очень кстати. И все же: эх, коллега… Надо ли уточнять, что у меня все это время, с утра до ночи, не было ни клева, ни поклевки? Утром нам предстояло отчаливать домой. Я тоже, как, наверняка, и все рыбаки в лагере, был уже без сил, глаза слипались, было очень грустно – оттого, что моя сегодняшняя мечта не реализовалась, что завтра будет немножко стыдно перед собой за возвращение без улова. В качестве утешения – рассеялись свинцовые облака, и в небе появилась ласковая луна, волшебно озарив окружавшую меня природу. Чуть в стороне, из прибрежной полоски воды, рядом с дрожащим блином отраженной луны, выявилась острая мордочка ондатры. Не обращая на меня внимания, она проплыла под удочкой, похожая на мокрую варежку. Стало тепло и уютно, сон и явь смешались. …Кого-то принес аист, кого-то нашли в капусте. А меня поймали в реке. Я проплывал… Зашли в воду, взяли на руки, прижали к себе, вышли на берег… Так говорила мама. Я часто пытался представить себя плывущим, тогда. Плыл ли я, играя – ныряя, выныривая. Или просто лежал на волнах, и смотрел в небо. Почему маленькие не тонут? Вот так, отвечала мама, не тонут и все. А откуда я взялся, плывущим? Из реки… А что я там делал до того, как меня… поймали? Просто… жил, наверное, особенным образом; пришло время, и мы тебя… забрали из воды. Зачем? Ты стал нам нужен. А почему я ничего не помню? Так надо, да и вообще: маленьким полагается помнить только с определенного возраста. А где мне было лучше, там или здесь? …? Даже родители, оказывается, не знают всего. Для них я: взялся, явился, материализовался – и поплыл. В детстве я часто таился на вечернем берегу: вдруг кто-то, маленький, поплывет мимо… А что бы ты с ним сейчас делал? – смеялась мама. Играл, дружил бы… Придет твое время – и ты его обязательно поймаешь. Раньше он все равно не появится… Это было не здесь, – гораздо, гораздо южнее. Большинство взрослых северян – пришлый народ. Даже если умереть здесь и быть похороненным в вечной мерзло-
67
те, все равно остаешься пришлым, “памятным” – пришедшим сюда на памяти, чьейто. Что касается моей, – иногда я жалею, что она у меня есть… Лучше бы я был “беспамятным”. …Куда ты ушел? – ты был таким хорошим: звонкоголосым, красивым. … Желанным и любимым. Я мечтал, – эта мечта была трогательной, наивной, бесполезной, невинно навязчивой, – мечтал, что позже, в надлежащий момент, когда ты спросишь: а меня?.. Вот тогда, умиляясь и смеясь, я скажу такое знакомое, красивое и удивительное, которое, несомненно, повлияло на то, каков я есть, – а я хотел, чтобы ты повторил меня, счастливого, – я скажу, прошепчу, выдохну: из реки!.. Я хотел, чтобы ты, вырастая, как можно дольше верил в сказку: и пока верил бы ты, верил бы и я, ради тебя. Но вышло наоборот: ты вынул из меня и забрал все, что было возможно. До тебя, до того, как ты появился, в реке жили русалки, водяные, нептуны… После тебя, после того как ты… – только рыбы. …Удочка, как живая, стала выворачиваться из песчаной лунки. Затем решительно дернулась, совсем отделавшись от твердыни, и поползла к воде. Только когда она хлюпнулась и попыталась унырнуть, скрыться от меня безвозвратно в пучине, я, стряхнув дрему, понял, в чем дело. Не раздумывая более, рухнул в речку, замочившись по пояс, но удилище ловко ухватил и, стараясь не делать резких движений, осторожно пошел обратно к берегу. Моя мечта, моя удача была уже близко, на том конце двадцатиметровой лески, оставалось только аккуратно вытащить ее на берег и, как говориться, схватить за хвост, взять за жабры… Выйдя на берег, я, поминая ранний рыбацкий опыт, стал вытаскивать свою удачу на берег по всем правилам, не терпящим торопливости. Если у рыбы много сил, и она относится к резвой породе, ее нужно будет “поводить”, – то отпуская, то подтягивая, – пока она не устанет, и только после этого уже быстро вытягивать на берег. Иначе уйдет – порвет либо леску, либо губу. Что это была крупная рыба, я не сомневался: сильно не сопротивляясь, она, тем не менее, шла ко мне довольно тяжело, чувствовалась приличная масса и сила. Я ожидал увидеть острую пятнистую морду щуки, похожей на осиновое бревно. Но увидел какое-то страшное тупое рыло, подобное началу черной торпеды или маленькой подводной лодки. Как бы то ни было, за неимением подсачника, нужно теперь вытащить “это” хотя бы в полтуловища на берег, после чего крепко ухватить за жабры… Полтуловища этого водяного чудовища на берегу, – прижав леску коленом к земле, превозмогая минутный страх, протягиваю руки к жабрам, стараясь не попасть в разверзнувшийся рот, из которого, как погремушка на резинке вдруг выскакивает мой самодельный якорек с ключом от гаража. Чудовище сползает обратно в свою стихию, еще не понимая, что спасено. Пользуюсь его секундным замешательством, и быстро сжимаю ладони на середине скользкого торпедообразного тела. Моя торопливость не очень продуктивна: я не попадаю в жабры, поэтому дернись сейчас рыбина – ее просто не удержать. А перебирать ладонями уже нельзя. Оценив все это в мгновение, стоя на коленях, приподнимаю из воды уже напрягшееся, готовое к спасительному для него движению, тело, и, собрав все силы, борцовским приемом тяну его на себя, а затем перебрасываю через плечо подальше за спину. Сам после этого, по справедливым законам физики, реактивно скольжу в обратную от броска сторону, в воду, падаю с обрыва. На этот раз погружение было неуклюжим и полным. Впрочем, я быстро сориентировался и, определившись с донной твердыней, пошел к берегу, стряхивая с лица застившую глаза воду. Налим, – а это было уже ясно: огромных размеров налим, – совершая сгибающе-разгибающие движения, благодаря береговому наклону, продвигался мне навстречу. Я спешу, поэтому в неуклюжем продвижении, шумно преодолевающем сопротивление жидкости, пригибаюсь к воде.
68
Мы встретились лицами, мордами, харями на самой границе воды и земли. Он открыл пасть, – от неожиданности я отпрянул. И поскользнулся, завалился в сторону, напоролся ребрами на что-то острое, наверное, на корягу. Непроизвольно вздохнув от боли, втянул в легкие порядочный глоток воды. Закашлялся, прижав руки к груди. Надо сказать, что с момента, когда мои руки прикоснулись к этому чудовищу, он для меня стал – мыслящим существом, и все его действия уже были осознанными (такое “одухотворение” ситуаций – моя странная черта, помогающая, впрочем, бороться с обстоятельствами). Итак, мои неудачи прибавили сопернику уверенности, и он уже свесил голову за край обрыва. До воды – полметра. Я сделал единственно верное в той ситуации: в вымученном броске вытянул руки, и, что было силы, толкнул его от себя, от воды, – он, громко шлепая, перекатился, прилично отдалившись от кромки берега. Видимо поняв, что бороться со мной можно и нужно, он опять зашевелился, и вследствие этого опять заскользил ко мне. Однако на этот раз мне удалось выползти на берег раньше, чем налим приблизится к воде. На суше я понял, что силы мои на исходе, сердце выскакивало из груди, состояние стало близким к обморочному, я уже ничего не видел. Сказывалось то, что я вторые сутки не спал, не говоря уже о критичности ситуации, отнявшей много сил, – борьбе, волнении, ушибу груди. Я просто рухнул вперед, туда, где должна была быть рыбина. Удачно – подо мной заходило крепкое живое тело. Движения были отчаянными, и потому казались сильными, способными на многое. Он был мокрым и скользким, как и положено налиму, поэтому, как мне казалось, по-змеиному выскальзывал из-под меня. Вода была совсем близко. Я постарался просунуть руку под собственное, непослушное сейчас тело, чтобы, прежде чем потеряю сознание, поглубже, до запястья, до прочного там застревания, вставить ладонь под жаберную крышку. Наконец показалось, что мне это удалось: ладонь, преодолевая сопротивление, вошла в шершавое отверстие, – но после того, как мне там стало тесно и больно, я понял, куда попал. Впрочем, с этого момента налим уже практически не сопротивлялся, а к боли в руке, полежав немного в покое, я привык, тем более что грудь болела сильнее. Мы лежали долго. Я уже никуда не торопился. Налим затихал все более, а я в это время, как мне казалось, приходил в себя. Настал момент, когда я, превозмогая боль в груди, перевернулся на спину, ладонь оставалась в пасти у налима. Мы еще какое-то время полежали так: я – навзничь, руки в стороны, одна ладонь в пасти мертвого налима; налим – на боку, безжизненно глядящий одним глазом на того, чья ладонь застряла в его онемевшем рту. Вот оно, возвращение в природу… …Мокрая земля, через мокрую одежду, вытянет из меня тепло. Я умру. Быть может, пока не поздно, собраться с силами и сползти в воду, до нее – метр, и уплыть, и умереть там, умереть туда. Откуда явился, взялся, материализовался, – чтобы бесполезно, бесцветно жить, чтобы бесплодно умереть. Меня бы, застрявшего под корягой, съели налимы, братья и сестры того, которого я только что, неизвестно зачем, убил: была бы польза, пища речным санитарам, на несколько ночей, наверное… …Агу-у! Э-эй!.. Почему ты лежишь такой – непохожий на себя. Что с тобой стало? – ты кусаешь мою ладонь… Перестань, мне больно. И страшно. Ты должен держать в своих ладошках, теплых и мягких, всего лишь один мой палец. Ты должен причмокивать и улыбаться во сне. Помнишь? – где-то рядом должна тихо, чтобы не разбудить нас, плескаться мыльная вода, в пластмассовом корыте… А я не должен плакать. Как плакала… она, когда, после переезда в новую квартиру (мы не могли оставаться в прежней), не смогла найти медальона с пучком твоих… Она странно смотрела на меня, а я отводил глаза и делал вид, что ищу… М-ммм!… Это я от боли, отдай мою руку, я положу ее на свою грудь. У меня там невыносимо болит. Ты чтото сломал, разбил там, может быть сердце… Такой маленький – а разбил…
69
Чу!.. Ты такой большой и темный. И холодный, как земля. Бр-р-р! Нет, предыдущее не про тебя. То я, можешь считать, выдумал. “Не было” или “нету” – какая разница? – никакой! Но первое – легче. Я выбираю то, что легче. Извини, старик, отвлекся, давай о тебе. Ты, кажется, действительно – старик, – вон какой большой. Возможно, тебе столько же лет, сколько и мне. Знаешь, я тоже из реки. Мы с тобой, – как это по-нашему, по речному? – не земляки, а… Ну, как сказать? – “изрекИ”… Ты, наверное, хотел бы спросить, зачем я тебя поймал? Точного ответа не знаю, некогда было об этом подумать, как ты помнишь. А зачем ты позарился на странную насадку, пищу, которая не водится в твоей реке? Ведь неизвестное всегда опасно. Это было твоей ошибкой. Наверное, так: я человек, ты – дичь. Действительно, я найду тебе применение (и оправдание себе). Я выну из тебя печень, это деликатес. Из твоего массивного тела я сделаю фарш. Но… Но приедет моя жена и скажет печально: разве нам нечего есть?.. Она у меня хорошая, только часто плачет, ей тебя будет жалко. А коллега сообщит брезгливо: фу, налимы едят падаль. Не обижайся, “изрЕк”, на нас, на людей. По мне, в чем-то ты благородней нас: иной раз ты поужинаешь живой лягушкой – мы же питаемся только мертвечиной. …Перед самым рассветом луна зашла за тучу, стало опять темно, когда я отделился от налима, это стоило немалых усилий. Пора возвращаться. Я понес его осторожно, как мертвого ребенка, в лес, прихрамывая и жмурясь от боли. Я не мог его оставить на берегу. Стараясь запомнить место, уложил уже не такое скользкое, подсохшее тело в траву, наверное, решив удивлять рыбаков своим уловом утром, на их свежие головы. Подойдя к “вигваму”, обнаружил там спящих вповалку рыбаков и в их числе моего коллегу по работе. В ближайшем рюкзаке нашел аптечку, кое-как перевязал руку. Разжег костер, благо угли еще тлели и готовых дров было много, стал подставлять бока к гудящему пламени для просушки одежды и согрева остуженного и ушибленного тела. Боль немного утихла, и вскоре я забылся, прислонившийся к дереву. Утро всеобщего пробуждения было поздним. У меня, оказывается, поднялась температура, что быстро определил мой коллега, который, наконец, вспомнил о том, которого он сюда, “на природу”, сагитировал. Сильно не интересуясь причиной моего хвора, наверняка полагая, что я заурядно простудился, мне дали немного водки и приказали собираться. Осторожно, стараясь не бередить грудной ушиб, я пошел искать налима и не нашел его. Искать дольше было уже некогда – звали к лодке. Может быть, по причине общего недомогания и легкого опьянения, я отнесся к этому спокойно, если не сказать равнодушно. Даже рассказывать не стал о ночном приключении. Да и без налима – кто поверит? Было – предъяви! А без доказательств тебе самому расскажут подобных историй – сколько угодно. Это была моя последняя рыбалка, так я окончательно решил. Как мудро сказала моя жена, вернувшаяся из санатория: от рыбалок – одни потери. Действительно, несколько недель у меня срасталось сломанное ребро, трудно заживали раны на руке, остались шрамы, не говоря о простуде. Ключ от гаража, конечно, пропал на том самом берегу реки. Пришлось пилить замок. Впрочем, это уже мелочи. Да и дело, конечно, не в потерях – в конце концов, все зажило… Коллега по работе активно продолжал поездки с рыбаками. Стал даже участвовать в новом для него виде “романтического, но мужественного развлечения”, как он говорил, сопряженного, действительно, с немалым риском, – сплавлялся по реке на обыкновенной весельной лодке. Река более чем спокойная. Но все же это несколько суток непростого пути с остановками в сторожках. Он стал походить на скандинавского туриста-походника: загрубела кожа на конечностях и лице, вместо челки – ершик, кучерявые бакенбарды срослись с овальной выгоревшей бородой , глаза стали просто небесны (голубые контактные линзы заменили очки). Сейчас, когда он действительно возмужал и, по его выражению, встал на ноги (это, видимо, означало больше, чем материальное благополучие), он обрел, вполне эволюционно,
70
следующую мечту – правильно жениться. Правильность заключалась в том, чтобы жениться на романтической, бродяжьей душе (“…в хорошем смысле этого слова”). Чтобы бродить по тундре, жить в палатках, встречать рассветы на берегу рек, есть дичь и запивать ее березовым соком. Однажды, через год после того случая – нашей с ним рыбалки, коллега, как обычно после очередной поездки, славословил. Его рассказы, признаться, я давно уже пропускал мимо ушей, лишь из вежливости кивая головой. Но на этот раз ему удалось привлечь мое внимание. – …Все-таки зря ты завязал. Помнишь тот полуостров, который назывался брусничным? Там, как я уже говорил, тьма рыбы, глухари, лоси, ондатры… А еще, знаешь, никогда бы не поверил. Оказывается, налимы иногда выползают в траву из озера, там, где воды чуть-чуть. А потом вода сходит – и налим на суше остается. И я недавно одного такого нашел! Да-да! Скелет, правда… Вот тттако-ой! Просто удивительно, как он туда дополз! Далековато от озера, почти у реки. Что, не веришь? Действительно, вот такой! Я, наверное, грустно покачал головой, и у меня вырвалось невольно: – Убавь немножко… – Ты мне не веришь? Мне? Ну, тогда – бери недельный отпуск, поехали в субботу, мы опять нынче будем сплавляться, туда обязательно заглянем… Он там, скелет… И я даже расписался на черепушке. – Он мой. – В смысле того, чтобы я тебе его подарил? Извини, старик, уже не могу. Мы его заскобили в переднем углу вигвама, смеемся, – вместо распятия. Решили, что он будет талисманом тех мест. Полуостров “Налим” – так теперь все это называется. Для нашей бригады, разумеется. Мнение остальных нам безразлично, мало ли кто там останавливается. Но уже замечено всеобщее почитание, мужики вчера рассказали: скелет кто-то уже клеем и лаком обработал. Вокруг на стене – автографов!.. Язычество!.. Божество!.. Возвращение к корням!.. С тех пор прошло еще несколько лет. Я, наконец, домучил диссертацию. Нужно защищать, и писать что-нибудь еще… Во всяком случае, так говорит жена. Бывший мой целеустремленный коллега воплотил очередную мечту – женился на романтической душе, с которой познакомился у одного студенческого костра. “Душа”, совершив с ним несколько перелетов из города на озеро и обратно, после загса “несколько” изменила его романтические взгляды на бытие, и вскоре молодая чета навсегда отбыла от северных просторов – вить гнездышко: не в райском шалаше, но в столичной квартире. Рыбаков, с которыми ездил на полуостров “Налим”, я никогда больше не встречал, лиц не помню. Где расположена та сторожка, в которой висит скелет моего налима, уже не найду (да и там ли он?). Много островков и полуостровов на реке, и, соответственно, – сторожек, “вигвамов”. Честно сказать, искать и не собираюсь, на рыбалку совсем не тянет. Недавно вдруг впервые подумалось: а не приврал ли тогда мой коллега про скелет налима? Вполне может быть (не со зла – просто так). Вот так и рождаются легенды: один что-то случайно поймает, другой приврет – и нате вам, жалейте, мечтайте… Отпустил бы я тогда этого налима – и ничего бы не было. Сейчас почти уверен: окажись он живым, когда я пришел в себя на берегу, с рукой в его пасти, – отпустил бы. Но он быстро умер. А мертвого в воду бросать – кто же так делает. …Если когда-нибудь дорога ваша будет пролегать по северной, приполярной трассе, где-нибудь мимо газового месторождения “Медвежье”, – а выбор дорог здесь небольшой, вернее, его совсем нет, – вы обязательно будете проезжать по грунтовому тракту, где несколько десятков километров ваш автомобиль будет иметь с одной стороны хороший ориентир – старую железную дорогу, сталинских времен… Нет, так вы не найдете.
71
…Если вам вдруг придется сплавляться по Правой Хетте до Надыма… Впрочем, это уж совсем маловероятно… Ну, скажем, если вы случайно будете в наших краях, и местный любитель рыбной ловли или охотник расскажет вам про полуостров “Налим” или что-то в этом роде, про сторожку, в которой прибит скелет налима, опрометчиво выползшего на сушу из озера… Не верьте, озеро – это чушь. Налимы, хоть и ползают по дну, любят волю, живут в проточной воде. Чего только не расскажет этот народ – рыбаки! А я уже давно не рыбак. Поэтому хочу, чтобы вы знали правду: тот налим – мой… Вернее, мы… были с ним знакомы… Совсем недолго… На суше он жить не мог, поэтому быстро умер. А жил он – в реке.
Алеша Попович и другие Сергей Глезеров Воспитатели в детских садах совсем обленились! — Зачем им мучиться с этими утренниками и заставлять детей разучивать разные роли и выступать на сцене? Пусть это делают их родители! То есть, — «Пусть сами родители и выступают ! Пример показывают!» Это новое изобретение современной педагогики внедрялось в жизнь и в детском саду нашей Маруси. Трое пап в роли былинных богатырей Ильи Муромца, Добрыни Никитича и Алеши Поповича должны на трех былинных конях с оружием в руках изображать на сцене «Любовь к отечеству и готовность защищать его в трудную годину от всякой нечисти, нападавшей на славную Русь!» Алешей Поповичем должен быть Машин папа. Он получил заранее несколько листков текста и старательно разучивал роль перед телевизором. А глядя передачу «Что? Где? Когда?» он даже узнал, что ему досталась роль самого молодого из богатырей с невестой по имени Марфа. Папа обычно засыпал перед телевизором. В этот раз он засыпал «на большом лохматом коне с мечом в руке и круглым щитом на плече. На щите почему-то была написана его фамилия, название улицы и дома, где он живет. Ему хотелось, чтобы все знали, что именно он, папа – исполнитель этой замечательной роли». Но в последнюю минуту страшно не повезло! Его вызвали на работу и срочно отправили в командировку. Раздосадованный «Алеша Попович» положил меч и листочки с текстом на стол и горестно произнес: — Никто-никто не сыграет эту роль лучше меня! Но единственный человек, которому я могу все же доверить — это дед! — прослезился папа, сел на своего коня «Туарега» из породы Фольксвагенов и «поскакал» в командировку. А дед приехал в гости совсем недавно и в актеры не собирался никак. Но ради внучки он мог стать хоть космонавтом, хоть дворником: —Ну, давайте листочки! Я с текстом ознакомлюсь, — попросил он. — Дедуля, представление начинается через час, почитать не успеешь! Давай лучше щит натягивай, бери меч и поехали, а то опоздаем! А текст на сцене прочитаешь, прямо на лошади. С листочка! Давай скорее! — поторопили мама и Маша. — С листочка, так с листочка! Только вот я на лошадях никогда не сидел! Да и пахнут они неважно! — проворчал будущий актер. — Маша, — попросил дедушка, когда они ехали в машине — Очень трясет, читать не могу. Ты не знаешь, что я должен там говорить и делать? Маша слышала, как папа разучивал роль: — Ты, дедушка, на коне будешь самым молодым богатырем — Алешей По-
72
повичем. У тебя где-то есть невеста Марфа, но ты ее давно не видел, так как все ездил по Руси и уничтожал всяких злодеев: Змея Горыныча, Змея Тугарина (такие у них фамилии), а также одного психа Соловья Разбойника, который все время свистел и поэтому у него денег не было! А еще там были … — Ой, приехали уже. Не успела рассказать, но ты все прочитаешь на бумажке. Иди на сцену, а мы тебе пойдем цветы покупать. Будем их кидать на сцену. Смотри только, чтобы лошадь их не съела. То есть конь, — сказала Маша и убежала. А конь оказался простым стулом! Толька спинка направлена в сторону зрителей и к ней прикручена лошадиная морда из пластмассы. — Зато не пахнет, — подумал дед, сел на крайний стул и положил на лошадиную голову листочки с ролью. Сосед Илья Муромец и Добрыня Никитич явно нервничали, бубня губами текст выступления. Дед полез в карман за очками и вытащил из него…телефон. Он долго смотрел на него, как будто это настоящий старинный Алеша Попович видит впервые чудо-изобретение современности и думает, «Что же это за хрень такая?» Но дедушка думал о другом!— Мать честная! А ведь очки то я впопыхах дома оставил! Без очков текста не вижу. — Мужики! — обратился он к хозяевам соседних коней, — Выручайте! Я очки дома забыл, текст вообще не читал! Подскажите, чего говорить то? Отвечать стал Илья Муромец, как самый старший: — Я и сам только со шпаргалкой могу. Читаю и не понимаю, о чем! Видишь, трясусь от страха. Вряд ли помогу. Ты уж извини, коллега. Подхватил средний богатырь, который Добрыня: Мы тут для храбрости по чуть-чуть хряпнули. Тебя ждали третьим. Не дождались. Извини уж. Не робь, выкрутимся как-нибудь! Открылся занавес. Аплодисменты зрителей только усилили волнение. Первым должен был «держать речь славную» Илья Муромец. А он от страха вдруг вцепился двумя руками за уши своего пластмассового коня. Меч выпал из рук и больно стукнул ему по ноге. Ну! Догадываетесь, что говорят мужики в таких случаях? Так вот Илья это и сказал! Громко так! — «Мать вашу!» и замолчал. Выручил дедушка, который Алеша Попович: — Мать вашу, люди русские, мать- Русь нашу великую заполонила чернь иноземная. Глумится над стариками и женами, посевы наши жгут! Жуткая картина! — Вот видите, русичи славные! Горючие слезы сдавили горло нашему богатырю Илье из города Мурома. Говорить не может! — Могу, могу, — сказал ушибленный богатырь и продолжил по бумажке: — Гой еси, добрые молодцы! Хватит нам на печах разлеживаться да мед-пиво распивать! Хватит девок по углам тискать! Берите в руки могучие мечи буланые и вставайте на защиту края родимого, Руси нашей великой — матери нашей! Алеша Попович, услышав это, чуть не рухнул с коня: — Что это Муромец про девок то? Да еще при детях! Он шепотом обратился к соседу по лошади: — Слышь, Муромец хренов, ты что несешь? Что за экспромт такой? Какие девки? Что за «Гой еси»? Нецензурно как то! Давай ближе к тексту! — Не наезжай, Алеша! — осмелел Муромец. — Я и сам балдею, что тут понаписали! А дальше вообще такое будет! — Во, во! И у меня такого наворотили! Может не стоит это ребятишкам? А? — пробормотал Добрыня. Чего делать то будем? И тут оба богатыря уставились на самого младшего богатыря — на дедушку! А он закрылся щитом от зрителей и перелистывал бесполезные листки с текстом на
73
голове своего доблестного коня. — Может и хорошо, что очки позабыл? Может и у меня тут совсем не детское? Подстава какая то, хотят родителей опозорить! Но выступление продолжим! — сказал дед соседям и начал громко вслух сочинять на ходу: — А подкуем-ка, братцы-богатыри, своих славных коней и пойдем… пойдем… по домам! Перебили мы нечисти всякой тьму-тьмущую! А дома меня Марфушка заждалась! Рыдает, слезы капает: — Где там мой Попович загулял? Променял меня на молодку какую! Ой! — подхватил Добрыня, — и моя заждалась. Весточку получил: — Ты где, Никитич, болтаешься, такой-сякой! Хватит мечом махать! Огород не вспахан, крыша прохудилась. — И я своей обещал, — подхватил Муромец, — Горыныч, Тугарин, Соловей Разбойник и все! Перебью и домой! Дедушка возмутился: —Здрасте вам! Мы же их уже победили! Забыли что ли? Да и «перебивать» не стали? Мы с ними по-хорошему решили. Помните? Правда, вот с Горынычем поначалу некрасиво получилось! Конечно, ни Муромец, ни Добрыня ничего не знали о Горыныче. Они даже заерзали на своих конях-стульях — так им стало интересно. Такого поворота событий никто не ожидал. Открытые рты зрителей тоже намекали, что им тоже стало ужасно интересно, особенно воспитателям. — А чего там с Горынычем сделали? — раздались голоса из зала. Дедушка понял, — Контакт с залом состоялся! что является вершиной актерского мастерства! Это придало ему сил и раскачало фантазию до потери всяких рамок! Я напомню вам былинные истории нашей Руси, дорогие ребята! — продолжил дед общение с залом и начал выдумывать. Соседи-богатыри прижались друг к другу в желании узнать, что же они такого натворили с Горынычем, которого вообще то и в глаза никогда не видели? — А дело было так! — начал Алеша Попович, — С тридевятого царства поступил сигнал, что в лесу кто-то нарушает пожарную безопасность! Приехали мы туда втроем. Дед указал мечом на богатырей. Те закивали головами, мол «Да-да, приехали! Было такое!» Глянули. Ай-ай! Мать честная! Сидит Змей Горыныч на задних лапах, а из трех пастей огонь. Костры разводит в сухое время! Сделали ему культурное замечание: Запрещено мол! Гаси, немедля, хуже будет, скотина головастая! — А он как будто и не слышит, дальше костры раздувает! —Будем мочить! — сказал Попович, как будто президент какой- то! Тогда мы втроем дружно подошли к Горынычу, и также дружно погасили эти костры! Самым распространенным, «пионерским» способом. А заодно еще ему и в пасть плеснули немножко, чтоб уважал, скотина! Вот так его и замочили! — И чтобы вы думали? Все понял, змей! Почувствовал на себе силушку богатырскую! Кашлял и прощенье просил! Потом в пожарную дружину записался. С тех пор мы с ним друзья. Помните, богатыри эту нашу славную « битву»? Богатыри переглянулись и утвердительно закивали головами. — Ну, а о том, как мы злодея Тугарина победили, поведает Илья Муромец — самый сильный и храбрый из нас! — решил сочкануть дед. — Давай, Ильюша, поведай отрокам, как Тугарина завалил! — Поступил сигнал, — как-то несмело начал богатырь.- Пришли, увидели— «Ай-ай»! Плохой человек, злодей и скотина! Одним словом, мы его тоже замочили. По-пионерски! С ног до головы! Захлебнулся, откашлялся и стал с нами дружить. Вот так и победили! — Чистый плагиат, — шепнул на ухо Муромцу дедушка Попович. — С тебя
74
приходится! — А вот еще случай был, — обратился в зал дед Алеша Попович. — Соловья Разбойника брали. Свистом деревья в лесу валил и сдавал на лесопилку. Деньги зарабатывал. Но об этом вам, ребятишки, поведает наш богатырь Добрыня Никитич. Поаплодируем ему! Богатырь не оробел, но начал как-то очень знакомо: — Поступил сигнал — « В лесу хулиганят!» Приехали втроем. «Ай-ай, нехорошо, скотина! Решили замочить! Тогда мы дружно… Дед испугался, что Добрынина фантазия дальше пионерского способа не шагнет. Он перебил богатыря и извинился за него перед залом: Добрынюшка перепутал немного. Это мы татарских бусурманов так успокаивали. А Соловья просто «поняли и простили». Ну и что, что свистит! У него зубы редкие. Когда говорит, то шепелявит. А когда громко говорит, свист получается. Вибрация. Резонанс. Деревья и валятся от этого. Сам и не виноват, бедолага. На всякий случай мы ему все же один зуб выбили и взяли на память. Теперь и с ним дружим! — Ой. И правда, все забыл! — стал оправдываться Никитич. А я думаю, откуда это у меня? И достал из кармана настоящий зуб! Остальные богатыри переглянулись и захихикали. Весь зал тоже хохотал и хлопал в ладоши. Даже воспитатели. А у деда в кармане вдруг зазвонил телефон. Было плохо слышно, он кричал в трубку, а потом поднял руку вверх, попросив этим зал замолчать. — Не слышу! Что ты там шепелявишь? Что купить? Картошки и помидор? Понял, сделаем. Вечером будем. — Дед выключил телефон и вдруг оцепенел. — Мужики, обратился он к богатырям как то не по- богатырски. А знаете кто звонил? Соловей Разбойник! Они с Горынычем и Тугариным нас приглашают в гости. Помидоров привести просят. Денег, видите ли, на овощи не хватает. А ведь мы Соловью говорили: - «Не свисти! Денег не будет!» — Так чего? Пойдем? Это было сказано так искренне и по- настоящему, что поверил не только зал, но и оба богатыря! Они даже дали согласие пойти в гости! _ Гора цветов лежала у копыт трех богатырских коней. И цветы кони не съели! И все прошло великолепно! — Вот оно — актерское мастерство! — хвалил дед себя и своих новых товарищей. А после выступления дед все же спросил Добрыню: — А откуда зуб то взялся? — Так у Соловья Разбойника выбили! Забыл что ли? Богатыри смеялись так же дружно, как «мочили» своих врагов! А потом также дружно пошли проставляться за плагиат!
Ирочка Сергей Глезеров Продуктовый супермаркет был виден из окна квартиры, где жили дедушка и бабушка. В окно смотрела Маша, которую родители отвезли в Питер на время ремонта. Супермаркет назывался О’КЕЙ, что означало «все хорошо!» Хотя как раз в этот день все было нехорошо, то есть совсем не «о’кей». Во-первых, там было много народу, а во-вторых, приключилась неприятная история, из-за которой домой вернулись в грязной машине. Хотя этот несчастливый супермаркет был совсем рядом, из-за бабушки при-
75
ходилось ездить туда на машине. Покупаемые в несметном количестве продукты с трудом помещались в две тележки, и без машины донести их до дома было никак невозможно. Вот и в этот раз поехали на блестящем, только вчера помытом дедушкином Кадиллаке. Пока поднимались на эскалаторе в торговый зал, на Марусю «напало» любопытство, потому что здесь она была впервые. — А что написано на стенках, а почему тележки зеленые, не как в Москве, а где продаются игрушки? — вопрос сыпался за вопросом и утомил бабушку, в голове которой уже летели в тележку сыры, колбасы и бутылочка красного сухого вина. При воспоминании о последнем продукте бабушка не вытерпела и передала внучку деду со словами: — Поручаю тебе, дедушка, самое дорогое — Марусю! А взамен беру твою банковскую карточку! Вы тут погуляйте без меня, пока я пойду за продуктами, а то будете мне только мешать! — А как мы тебя найдем, бабуля? — забеспокоилась Маша, — здесь так много народов и их детей. — Ну, я, наверное, выделяюсь среди общей массы, — стала возносить себя бабуля. — У меня красивые карие глаза, аппетитная фигурка, одета я очень прилично. Найдете. — Ты «усвистишь», бабуля, как всегда со своей аппетитной фигурой, а нам потом бегать, искать тебя по всем отделам! — громко возмутился дед. Ответ бабушки был весьма неожиданным: — Чего орешь? Это я для Маши — бабуля, а для тебя я — ЖЕНА! Запомнил? И вообще, мне некогда, вон, в мясном отделе мясник свободный, мчусь к нему, пока не набежали! Все, я тебя бросаю! Смотри за девочкой! — И убежала. Маша все слышала и как-то погрустнела: — Нас бабуля бросила! И карточку забрала! Чего будем делать, дедулечка?— посочувствовала внучка. — Будем ходить по магазину, как зеваки, смотреть на продукты, на людей, на хорошеньких кассирш и продавщиц. А чего еще остается? Ходили так очень долго, и это уже надоело. — Пора, наверное, бабулю искать? — спросила Маша. — То есть твою жену. — Ну, давай, — сказал покладистый дедушка, — она сейчас, наверно, в винном отделе. Смотри, наверху висят таблички с обозначением продуктов. Там, где нарисованы бутылочки, должна быть бабушка! Оба ходили по залу супермаркета, задрав головы кверху в поисках нужной таблички, и нечаянно толкнули в спину какую-то тетеньку. — Эй, поосторожнее! — возмутилась гражданка. — Здесь не выставка, а магазин. От этих цен и так тошно, да вы еще тут толкаетесь! — Тетенька оказалась словоохотливой и на вид очень приятной. Дедушка начал извиняться, но как-то неловко: — Прошу пардону, я просто хотел спросить «который час?», но получилось как-то неловко! — Так спросили бы сразу «как пройти в библиотеку?» — очень мило рассмеялась незнакомка. — А почему вы без тележки? Вы просто пришли сюда прогуляться? Маша сегодня тоже была настроена поболтать: — Мы не гуляем. Мы ищем жену! — Для кого жену? — спросила тетенька. — Какую такую еще жену? Маша указала на деда. — Его недавно жена бросила! Ушла к мяснику! Он был тогда свободный. Вот и ходим мы теперь вдвоем. Жену ищем! Симпатичная тетенька отставила в сторону свою тележку, провела руками по
76
волосам, поправила шарфик и как-то очень загадочно спросила: — И какая же она должна быть, эта жена? Отвечала, конечно, Маша: — Глаза карие, прилично одета и аппетитная фигура! — А может быть у нее еще БМВ должна быть? Хотя бы тройка. Белого цвета. Дедушка выдохнул из себя лишний воздух, втянув вовнутрь живот, и как-то сразу помолодел лет на тридцать. — Машенька, ну-ка спроси у тетеньки, как зовут эту миленькую хозяйку белой машинки? Тетенька не стала ждать Машиного вопроса и ответила сама: — Меня в детстве называли Ирочкой, а сейчас все больше Ириной Николаевной. Детство-то прошло все-таки. А, казалось, все это было только вчера, — мечтательно продолжала Ирочка. — А одной или одному жить так грустно, не правда ли, молодой человек? — сделала она комплимент дедушке. — Как я вас понимаю! — ответил дед. При этом ему пришлось вдохнуть, и живот сразу занял свое привычное место. Дедушка застеснялся и, как будто извиняясь, стал ей рассказывать о причудах жизни. Голос у него был такой, словно он рассказывал Маше сказки. Оба стояли друг против друга и мило улыбались. И, конечно, дед забыл про Машу. Вдруг в спину тетеньку кто-то толкнул. — Это сегодня уже второй раз. К чему бы это? — сказала Ирина Николаевна и обернулась. За ней стояла кареглазая женщина, прилично одетая, с аппетитной фигуркой. Ирочка была неглупой и сразу распознала в ней конкурентку. Однако конкурентка почему-то держала за руку Машу: — А я нашла жену, — улыбалась Маша. — Как мы и думали, там, где вино продается! «Надо же? Как везет всякой пьяни!» — подумала про себя Ирочка, безнадежно вздохнула и пошла занимать очередь в кассу. По дороге домой их обогнала машина и окатила из лужи чистый дедушкин Кадиллак. Дед выглянул в окно. Его обгоняла белая БМВушка. Тройка. Но почемуто в этот раз дедушка ничего не крикнул в окно, как он обычно делал раньше.
Подарочек Сергей Глезеров Если вам на День рождения подарили шуруповерт в красивом миниатюрном чемоданчике, не спешите сильно радоваться! Вы можете очень быстро разочароваться. Нет, не в подарке! А в себе самом, в «самом дорогом и любимом» в этот торжественный день! Эта история случилась с молодим мужчиной, который впервые праздновал свой день рождения, будучи первый год женатым на очень миленькой стройной скрипачке из интеллигентной Питерской семьи. Подарком от жены был вышеупомянутый шуруповерт. Так вот, если вы смелый человек, и вас не смутят косые взгляды гостей, то действуйте! Откройте чемоданчик, посмотрите, как красиво уложены все принадлежности. А теперь, достаньте шуруповерт, покрутите в руках и чмокните жену за подарок! Именно жену, потому что только она может так тонко намекнуть на не повешенные картины и сломанную дверцу шкафа! Целуйте, пока не началось! Теперь вытащите из чемоданчика остальные предметы: зарядное устройство, второй аккумулятор, набор «головок». Вытащили? Молодец!
77
А вот теперь началось! Попробуйте-ка все сложить обратно, то есть так, как было раньше, до вашего отважного поступка! Черта с два! Обратно-то вдруг и не лезет! Мешают перегородки в чемоданчике! И так попробуете положить, и по-другому, и все сначала! Не получается и все тут! Хотя за стол еще не садились! А может, и не получается, потому что еще не садились? И, вот, кажется, ерунда какая-то! Подумаешь, не засунуть шуруповерт в чемоданчик! Но это все могло кончиться очень печально! И именинник не стал бы папой, а жена его не стала бы мамой героини нашего рассказа - девочки Маши. А теща и тесть - любимыми бабушкой и дедушкой! И не было бы дальше никаких историй! И все из-за этого обычного подарка - зеленого чемоданчика с шуруповертом. Ну, не лезут обратно в чемодан в предложенном порядке ни он сам, ни аккумуляторы, ни зарядное устройство! А положишь неправильно – чемоданчик не закрывается! Как же так? Ведь в детстве складывал кубики. И все получалось, хотя кубиков было больше. А тут? И вот у вас возникают недоумение и стыд за свой интеллект, а вернее, за его отсутствие ! – - Это что же? Намек, что я «академий и консерваторий не заканчивал»? А вы тут – одни с мозгами! Нет, не будет мне жизни в этом семействе! Развожусь срочно! И подальше от этой интеллигенции. В прозу жизни! Где попроще! Но тут начинают помогать родственнички. Это как раз те, перед которыми стыдно! «Делай так, клади сюда!» Но и у них тоже ничего не получается! И ты вдруг начинаешь от этого… РАДОВАТЬСЯ! Радоваться за то, что не один ты болван, который до такого возраста не научился «складывать кубики»! Откуда вдруг такое чувство? - Какой же я придурок! – думаете вы про себя. - Чему радуюсь то? Что живу вместе с такими же придурками? Гости, как будто прочитав ваши мысли, отходят в сторону, намекая, что «вы должны иметь высокий интеллект и, как они думают, справитесь с этой задачкой самостоятельно! Если не сейчас, то потом, после принятия вовнутрь тонизирующего!» Только вы тут, молодой человек, не успокаивайтесь!!! Потому что не все о вас думают именно так! Совсем противоположное представление о случившемся все же имеет один человек - герой многих анекдотов и смешных историй! Это - мама вашей любимой жены. Чаще ее называют просто – теща! Все отошли в сторону … кроме нее: - Ну, зятек! Мне говорили, но я не верила! Просто не хотела верить, что моя дочь - такая дура! Заметьте, как хитро сказано! Не вы - дурак, оболдуй, недоумок и тому подобное, а ее дочь! Хотя понятно, что это все в ваш адрес. Но сказано-то не вам, и, как будто не про вас, и поэтому обижаться не на что! Предложить ей сложить этот чемоданчик, что ли? А вдруг сложит? Вот будет хохма! Опозорюсь! Праздник закончен! Гаси свет! И все сказанное про дочку можно будет повторить, поменяв направление выражения в сторону меня! А потом вы еще раз останавливаете взгляд на этот пресловутом чемоданчике. А может я ошибся, поцеловав за подарок жену? Может, надо было целовать тещу? Точно! Это теща подарила! Решила специально поиздеваться надо мной! Вот змея какая! Чувствую, что и жена такая же станет с возрастом! «Яблоко от яблони недалеко падает!» Настроение испорчено окончательно! Чего там кричат? А! «Тост за именинника!» Ну, наливайте, авось полегчает? Фу! А огурцы-то какие поганые! Наверняка теща солила! И тут навредила! Неужели все они такие - эти героини анекдотов! Во влетел!
78
Опять чего-то кричат! Слышать их не могу! Что там «между первой и второй»? Перерывчик? Чего-чего? «За родителей?» Это значит и за тещу тоже? Издеваются что ли? Попросить как-то по отдельности что ли? «За папу!», потом «За маму!» Ладно, не стоит усложнять! За родителей, так за родителей! Но не за всех! Ну, если и грибы такие же, как огурцы, держись «мама моей жены»! Да нет, вроде! Грибочки приличные! Даже очень приличные! Повезло теще, а то бы я сейчас! А что бы «я сейчас?» Да ничего бы и не сделал. Сиди, дурачок, не высовывайся! Учись кубики складывать! «Тонизирующее» принято! Может быть, тихонько попробовать еще раз с чемоданчиком? Уйду-ка в другую комнату. Там не заметят! Так! Пробуем еще раз! Это сюда, это сюда, зарядку сюда. Правильно! А второй аккумулятор? ... второй аккумулятор…? Похоже, он вообще не отсюда! Вот, теща, зараза! Специально же придумала этот второй аккумулятор! Не получилось опять! Чего там снова орут? Что, издеваются? «За подарки!» Видать мой День рождения пройдет в обнимку с этим подарком! Не пойду, из принципа! Пробуем еще раз! Не вышло! Да! Похоже, теща-то права! Придурок я, болван и недотепа! Не могу сложить этот чертов чемоданчик! Попробую еще разок. Последний! Шуруповерт, аккумулятор … Опять не получилось! Ну и козел же я! Правильно теща сказала! Сейчас пойду и расцелую ведьму за горькие, но справедливые слова! Да еще все выпьют там все без меня, пока я тут с чемоданом уродуюсь. Ну и кретин же я, и вправду! Настоящий придурок! Пойду-ка! Решился! Пошел! А из соседней комнаты теща в полголоса дочери: - Я же говорю, что ты - дура полная! Подарила шуруповерт! Хоть бы у меня спросила! Твой папочка со своего Дня рождения и до сих пор не может справиться с этим чемоданом! Вон, сидит, в угол забился! Стыдно ему! - Ё мое! Так значит «козел» – это не про меня! То есть не только про меня! Уже лучше! Полегчало! Ну, теща! Ну, дорогая! Пойду все же, расцелую! А хорошо, что не предложил ей чемоданчик! Опозорился бы, точно! На лице у вас, как весенний листочек, распускается улыбка! - Да-а! Вот и есть о чем теперь с тестем поболтать! - А какая у меня все же замечательная жена! Как тонко намекнула, что ей нужен муж не только с руками, но и с головой!
Сказка про курочку Рябу у самого синего моря Сергей Глезеров Лучше всех разные истории рассказывал дедушка, который жил в Питере. Но была у него одна особенность: рассказывая, он часто употреблял «взрослые слова»! Иногда, даже очень часто и очень «взрослые»! А бабуля при этом всё жаловалась на свои больные уши, говорила, что они уже «вянут», и просила деда больше не выражаться! А он всегда отвечал примерно одинаково: «БОЛЬШЕ выражаться не буду! Но и МЕНЬШЕ не могу! Да как же иначе? Ведь мы все потомки татаро-монгол, которые как раз и обогатили наш и без того «великий и могучий русский язык» очень яркими, образными и доходчивыми фразами, несущими в себе тонкий и глубокий смысл! И пусть кто-то гневно возмущается! Да, есть ещё такие малообразованные людишки! Я не виноват, что не любой потомок наших прародителей способен дос-
79
тойно оценить и, тем более, правильно воспроизвести эту изысканную речь! А если уж не может, то пусть хотя бы не мешает культурным людям разговаривать на древнем языке предков!» После такой убедительной речи публика обычно соглашалась с доводами деда, позволяя ему немного «пошалить языком»! Только со своей внучкой дедушка заставлял себя на время забывать о предках и воздерживался от «взрослых слов», что приносило ему мучительные страдания! Маша иногда просила деда рассказать на ночь сказку. Он закатывал глаза вверх, что-то шептал про себя, как будто ему нужно было ответить по-английски, а он как раз всё забыл! Но отказать любимой внучке дед не мог! — Жили-были старик со старухой! — так обычно начинались все дедушкины сказки. Дальше дедушка помнил текст с трудом, поэтому все его сказки были сплошным вымыслом, выраженным простым русским языком без окрашивания яркими фразами древности! — Жили они у самого синего моря! — продолжал дедушка. Это он ещё коекак помнил! — А старик и старуха, Маша, это как мы с бабушкой, только значительно древнее. Вот мы, казалось, тоже живём у моря! Оно называется Финский залив. Однако в том море полно рыбы, а в заливе ни шиша! — подбирал дедушка правильные слова. — А ещё там солнца много припекает! А однажды старуху так припекло, что она совсем сбрендила! Кухонная посуда её, видите ли, не устраивает. Уж не помню, что именно — не то сковородка пригорать начала, не то ведро какое-то протекло! А надо тебе сказать, внучка, что эта бабка была последняя!!! Это, как её, ну, последняя… в очереди за рыбой что ли! — выкрутился дед. — Такая!!! … Как это, недобрая, что ли? В общем, описать бабку простым языком дедушке никак не удавалось! Но не обозначить такой выразительный образ старухи было невозможно, а без привлечения запрещённых татар и монголов сделать как-то не получалось! Пришлось автору менять героиню сказки на что-нибудь менее выразительное! — А ещё была у деда курочка Ряба. Это такое распространённое в те времена имя. Им всех так называли: и домашних птиц и женщин разных! Очень распространённое имя! Кстати, я забыл сказать, что эту вредную бабку тоже звали Ряба. Кричу, бывало в окно: «Ряба, Ряба!» Приходят обе две. И были эти Рябы такими, такими, как бы тебе сказать-то попонятливее, ну просто… полными!!! — Полными, значит толстенькими? — выручила Маша. Дед хотел сказать, что обе были полными кретинками, идиотками, дурами безмозглыми, тупыми, как автобус и сибирский валенок! Но так расслабиться ему не удалось и пришлось согласиться с внучкой. — Да-да, толстенькими! Очень толстенькими, одна толще другой! Рябы! А одна из этих Ряб вообще двинулась. Снесла яйцо металлическое! И кто её просил, эту… толстенькую? Рябу такую! Чего ей не хватало? Может, съела чего или погода подвела? Так вот, пришла вторая Ряба-баба и стала пытаться это яйцо разбить! Об подоконник! Ну, полная… толстушка! Лучше б ты себе по голове настучала! Ряба ты эдакая! Сто лет тебя не видеть! — возмущался «добрый старичок» и немножко нервничал. — Иди, сдай в металлолом, всё польза будет! Дедушка, который рассказывал, был фигурой увлечённой. Маша уже не могла понять, где этот дедушка, а где другой. Да и сам рассказчик уже всё перепутал! Уже непонятно какой дед продолжал: — Но не тут-то было! На горизонте появилась так называемая Мышка. Доложу тебе, внучка, что эта Мышка была ещё хуже этих Ряб вместе взятых. Она была последняя!!! — За рыбой? — перебила Маша.
80
— Хуже! Она была полная!!! — Толстушка? — опять перебила внучка. — Нет! Она была настоящая… скотина!… и гадина! — всё-таки сорвался дед! — Она гадила в корзинку с кормом для курицы! И гадила такими продолговатыми «семечками», как у подсолнухов, которыми кормили эту Рябу! А Ряба, как все курицы, была подслеповатая и ничего не различала в корзинке! Ну, настоящая… Ряба! Ела всё подряд, а потом несла яйца на металлолом! Вот скотина! Автору сказки для описания всех злокачеств персонажей катастрофически не хватало помощи татар и монголов! Он взял паузу и спросил у слушательницы Маши: — Ну! Нравится тебе моя сказочка? — Нравится! Да-а! Дед такой прикольный и бабка клёвая. А от Рябы я вообще тащусь! Ништяк, в натуре! — улыбаясь, ответила Маша. — Не понравилась, значит! — огорчился дедушка. Машиных слов он, к сожалению, не знал!
Если все делать заодно Сергей Глезеров Когда говорят, что человек встал «не с той ноги», это значит, что с утра у него ничего не ладится. Куда-то пропали тапочки, зубная паста упала на пол, каша невкусная, шапка и шарф оказались в ящике с игрушками, а сумка с вещами в детский сад вообще ночевала на улице! Сегодня у Маши был как раз такой день: она встала с «неправильной ноги». Маша носилась по дому, пытаясь что-то сделать, но все получалось нескладно. Чистила зубы и вспомнила про сумку для садика. Бросила щетку и помчалась во двор за сумкой. Пока тащила сумку с улицы, раковина переполнилась водой и вода закапала на пол. Маша побежала закрывать кран, но в открытую дверь в дом ветром нанесло листьев с улицы. Побежала закрывать дверь, споткнулась о помойное ведро, и мусор высыпался на пол. Так стало себя жалко, что даже слезы мало помогали! Мимо проходил дедушка и пожалел внучку: — Машенька, надо все делать по очереди и каждое дело доводить до конца, а потом браться за другое. — Так я ничего не успею, а у меня сегодня очень много дел! Надо все делать одновременно! Вот нам с тобой сегодня поручили сходить в магазин, так мы давай заодно по дороге мусор выбросим! Это же правильно? — Это правильно, — согласился дед. — Давай еще чего-нибудь заодно сделаем! — А давай возьмем косточек и по дороге дадим соседской собаке Ру? Как бы заодно! — Хорошее предложение! Мне понравилось. Давай еще придумаем чегонибудь заодно, — поддержал дедушка. — А давай пойдем мимо качелей и немного покачаемся? Как бы заодно. И листиков для букета пособираем! Тоже заодно! — у Маши разыгралась фантазия. — А чего там листиков? Давай возьмем с собой в магазин газонокосилку и покосим траву у дома? Тоже как бы заодно. Все равно заставят! — разошелся дед. — А давай в магазине купим молока и тут же выпьем. Все равно надо будет когда-то пить! А пластиковые бутылки выбросим в «экологический ящик», который стоит у магазина. Польза будет. Заодно! — придумала Маша. Дедушка разошелся еще больше: — А давай в магазин возьмем ножик, купим картошки и тут же ее заодно и
81
почистим? Все равно когда-то чистить надо! А очистки на обратном пути выбросим в компостный ящик во дворе. Тоже польза будет! — Ура! — закричала Маша. — Давай скорее в магазин! И будем все делать заодно! Мне очень это нравится! Дедушка согласился. Он, хромая, подошел к шкафу, достал оттуда пальто и костыль. Маша от удивления открыла рот и села на стульчик около входной двери: — Дедуля. А почему это ты хромаешь? Ведь вчера же ты нормально ходил. И без этой штуки, — спросила внучка, показывая на костыль. — Вчера, Машенька, у меня заболел зубик. Я пошел к зубному, а вернулся на костылях. Поищи-ка, там в шкафу еще один костыль должен быть. — Как же так, дедуля? Мне тебя жалко! — у Маши затряслись губки и намокли глазки. — Ну, тогда давай посидим на дорожку, и я тебе все расскажу, — сказал дедушка и начал свой рассказ. Печальная история, которая случилась с бедным дедушкой в зубной поликлинике. Вчера у меня чего-то заболел зуб. Я не люблю лечить зубы, но набрался храбрости, никому ничего не сказал и поехал в поликлинику. Приехал и минут пятнадцать искал место для парковки. Зуб еще больше разболелся! В поликлинике меня встретили очень любезно. Даже слишком. Мне сняли пальто одновременно несколько человек в белых халатах: — У нас, — говорят, — универсальная поликлиника. Вы к нам зачем пришли? Вылечить зуб? Так этого же мало! Вы так долго ехали сюда через все дорожные пробки, так долго парковались! И это все из-за какого-то одного зуба? Очень нерационально! Мы Вам заодно проверим сердце, легкие, желудок и все остальное, что у Вас имеется с собой! Аргумент с пробками и парковкой действовал безошибочно! Зуб заныл все больше, и я согласился на все, лишь бы скорее начали его лечить. В голове помутилось, я протянул руки вперед, чтобы не врезаться в стенку, и пошел в сторону кабинета. Тут подскочил еще какой-то врач: — Так у Вас еще зрение барахлит? Надо бы проверить! Проходите сюда. Меня завели в просторный кабинет, наполовину раздели, поставили на корточки на большом столе посредине комнаты. Потом попросили открыть рот и стали там сверлить. Один врач, что оказался сверху, начал прослушивать меня трубкой: — Какой ужас! У Вас внутри все хрипит, жужжит и трясется. Это признаки острой пневмонии и сердечной недостаточности! Вас надо срочно госпитализировать! Я хотел сказать, что это жужжит зубная машинка, но не смог, так как во рту работал зубной врач. Тут подскочил врач-окулист, что проверяет зрение: — Скажите, какая это буква? — и стал тыкать указкой в таблицу на стене. Рот у меня был занят и, понятное дело, я не назвал ни одной буквы! Врач сделал категорический вывод: — Полная слепота! Очки не помогут! Нужна собака-поводырь! У меня есть одна знакомая. Могу рекомендовать! Говорить я не мог, но зато все слышал. Мне стало как-то нехорошо. — А давайте-ка ему заодно прощупаем живот, раз он весь такой больной! Врач, что был внизу, достал какие-то железные инструменты и стал стучать ими мне по животу. — А мы ему еще попку не проверяли. Надо бы проверить! Заодно! — сказал самый высокий и здоровый врач.
82
Я сзади ничего не видел, что он там делал. Но здоровяк вдруг громко объявил: — Ну, голубчик! Да у Вас там полный кошмар! Поселилось какое-то вредное инородное существо космического происхождения. Оно там фыркает и стучит металлическими ложками. Вероятно, съедает Вас изнутри! Требуется срочная операция по удалению инопланетного существа! Я хотел было сказать, что это стучит медицинским инструментом «нижний» врач, но не смог. Тут я поверил, что весь больной и упал в обморок со стола. Видать, когда я падал, то выбил больной зуб и сломал ногу. Теперь зуб болит где-то на помойке, а я вот, Машенька, с костылями! А все потому, что кто-то решил все сделать сразу. Заодно! Маша внимательно послушала дедушку и отодвинула в сторону мешок с мусором: — Давай мусор не понесем заодно? А то я еще вернусь с магазина на костылях!
Яблочки Волчецкая Кристина Не люблю яблоки. Их кислый, приторно - вяжущий вкус до сих пор преследует меня. Мне было три года, когда это случилось. Мы с матерью, проходили мимо большого колхозного сада. Вернее сказать, мать несла меня на руках. Я был болен, плакал и все время просил есть. Голодно тогда было очень. Время такое было, тяжелое, военное… Я, яблоки на дереве увидел и давай кричать, просить. Мать мне говорит – нельзя! А я, того пуще в рев. Маленький совсем был, глупый. Да, маленький был, а помню все, как сейчас. Мать оглянулась на дорогу, меня возле забора поставила, а сама в сад. Только за оградой скрылась, упряжка обходчика появилась. Он остановился возле меня, спрашивает: - Ты, что тут, малой, делаешь? А я, с перепугу опять в крик! Мать выбежала из сада, а в подоле яблоки. Встала и на нас с обходчиком смотрит. Руки опустила, яблоки под ноги ко мне покатились. А я, глупый, маленький, схватил одно и в рот, а оно кислое, во рту вяжет. Мать трясется вся, на колени перед обходчиком упала. Плачет, просит: - Не губи! Один у меня сынок останется, муж на фронте погиб! Болеет он, я одно яблочко, только возьму! Забери эти! Не губи! Обходчик ей: - Не бойся! Яблочки то, собери. Мать собрала… Четыреста грамм, яблочек, тех было… Дали матери десять лет. А меня в детский дом оформили. Долго я ждал свою мать. Освободили ее раньше срока. Когда через восемь лет, она нашла меня в детском доме, сразу и не узнала. Да и не мудрено! Когда она, меня, последний раз видела, я еще совсем крохой был. А я, ее, почти сразу узнал. У нее зуб золотой был, она улыбнулась, я сразу и узнал. Слышу, фамилию мою кричат, бегу, а сердце, заходится! Вижу, женщина стоит, а в руках, авоська с яблоками. Меня воспитатель в спину толкает, иди мол!
83
Она улыбнулась, тут я и побежал к ней, обнимаю ее! А она говорит: - Прости, сыночек, что так долго я за яблоками этими ходила. Привезла. Ты кушай, родной! А сама, плачет. А я, яблоки ем и тоже плачу. Вот тогда только, я яблоки вкусные и ел. А потом, нет… Привкус тех, кислых яблочек, ни чем не перебить…
Случай в больнице Волчецкая Кристина Тусклое, осеннее солнце ненавязчиво пробивалось в запыленное окно маленькой больничной палаты, за окном покачивались крепкие, высокие сосны, они клонились к карнизу больничного здания, словно подглядывая за суетливыми людьми, снующими по зданию. Сколько людей, сколько судеб видели они, скольких они встретили на узкой посыпанной колкой хвоей тропинке, скольких проводили, махая на прощание густыми мохнатыми лапами… В сумраке маленькой больничной палаты, на старой железной кровати лежала женщина. Она не шевелилась, только изредка издавала тихий, глухой стон, он шел из глубины ее измученного и изнуренного тела. Болезнь измучила ее, она ждала только успокоения, больше ни чего. Больше года она боролась с онкологическим заболеванием, сначала операция, потом химиотерапия. Последняя химиотерапия далась особенно тяжело, женщина ни чего не ела и не пила, с сильным обезвоживанием она попала в эту пропахшую сыростью и плесенью палату. Она смотрела в серый, слегка освещенный солнцем потолок, и слушала, как бегают люди в коридоре за тонкой гипсовой стенкой. Их движение, казалось ей таким глупым и бессмысленным. Время само все расставляет по своим местам, как бы ты не торопился жить, как бы ты не опаздывал всюду, ты окажешься в том месте, где тебе суждено – вовремя, в свое время. Дверь палаты скрипнула, внутрь вошел доктор, если бы не трагичность всей ситуации, его можно было бы назвать забавным. Яркие каштановые волосы, явно недавно выкрашенные, тяжелой копной спадали на лоб, ему было далеко за пятьдесят, он с любопытством разглядывал женщину. Совсем недавно, он видел ее, ни чего не предвещало беды, и вот сейчас, она лежит здесь, беспомощная и больная. - Доброе утро голубушка! Как себя чувствуем. Дас… Не важно, не важно себя чувствуем. Анализы у вас не важные. Оперировались, химиотерапия проведена была. Он задавал вопросы и сам отвечал на них, женщина лишь устало смотрела в потолок. - А как началось, симптомы так сказать, какие были, предвестники? Поздно голубушка обратились, поздно, четвертая стадия! А родственники онкологией страдали? Отец? А отец, тоже от онкологии умер? Женщина закашлялась, и устало произнесла. - Я еще не умерла. Через две недели женщина пошла на поправку и ее выписали. А доктор умер…умер от сердечного приступа, в подъезде своего дома, куда он вышел покурить, ровно через месяц, после того разговора.
84
Чудо Чернышева Светлана – Леночка, давай догоняй! Мы опоздаем... нужно ещё сделать причёску!.. – торопила мама. – Это будет необычный праздник, потому что ты поёшь на главной городской площади. Я представила, как сначала мне вплетают бантики, потом напяливают ужасно жёсткое бальное платье, и я пою про снежинки, которых совсем нет. Одни сплошные лужи, превращающиеся в гололёд. И совсем стало грустно, потому что вспомнился другой Новый год, когда с нами был папа… Показалось, что это было сто лет назад. Тогда я впервые увидела живую ёлку, прямо в лесу. Её не нужно было украшать, она и так была снежно-красивая. Мы «остановились» – как говорила мама – на старой турбазе, недалеко от домика лесника. Я уже знала, что мне подарят замечательного рыжего хомяка, и было интересно кататься на лыжах и спать на одной кровати с мамой и папой. Здесь всё было похоже на сказку. Разве не чудо?.. – Леночка, хватит хандрить! – печально сказала мама. – Подумаешь, потерялся хомяк. Знаешь, маленьким зверям иногда хочется убежать. Это бывает. – От людей? «Как странно! – думала я. – Новый год мы давным-давно празднуем в новой квартире. Так давно, что она уже стала старой. Да и папа постоянно в командировках… Теперь ещё и Рыжик пропал. Наверно, он убежал потому, что я постоянно выступаю и редко рассказываю ему сказки. А ещё он любил гулять по квартире и спать в кукольном домике. И ему хотелось кукурузных хлопьев, которых давать нельзя…» – Я верю в тебя! – поспешно произнесла мама на пороге парикмахерской. – Ты – самая музыкальная девочка, пять октав берут избранные. Талант есть талант! Как сложно быть девочкой! Нельзя есть, что захочется. А ещё больно заплетают волосы, чтобы сделать непохожей на себя. Нужно носить нарядные платья и банты. И даже представить невозможно, чтобы выпросить в подарок лыжный костюм защитного цвета. Понимаешь же, что талантливой девочке вручат что-нибудь для развития таланта. Раньше я и не думала, что стану совсем одинокой. Хорошо бы убежать туда, где живут рыжие хомяки, есть лесная ёлка и папа. Мы с Рыжиком построили бы маленький дом из круглых снежных комочков... для всей семьи... Мама была немного нервной и настроенной на причёсывание. Мне стало чуть-чуть стыдно, поэтому я отвела глаза. На железной двери, которую мы уже открывали, висело объявление: «Найден рыжий хомяк. Просьба обращаться в салон красоты «Чудо». – Ничего себе! Рыжик нашёлся! Чудо! – Ну, конечно! – заспорила мама. – Это не наш хомяк! Как бы он сюда прибежал, за два квартала? И вообще его больше нет… Но сколько бы мама не рассуждала, ей всё равно захотелось тоже посмотреть на хомяка в стеклянной банке. Рыжик немного поправился, но ведь его, наверно, кормили кукурузными хлопьями. Теперь я готова была вытерпеть любое причесывание, только бы вернуть друга. И мама всё же согласилась его забрать, хотя не могла поверить, что хомяки находятся. «Главное – пережить выступление на площади, – мечтала я. – А дома я залезу под стол, где в самодельном кукольном домике будет дремать Рыжик. Я должна рассказать ему сказку и научить любить людей, чтобы он никуда больше не убегал. Когда я вырасту, обязательно построю ему в лесу домик. И буду жить рядом, на старой турбазе или в доме лесника».
85
Через несколько часов я была уже дома. Мама кому-то хвасталась по телефону, что я получила главный приз. Можно было расплести волосы, стащить тесное платье с мишурой, под которым, чтобы не замёрзнуть на площади, был шерстяной джемпер... И спрятаться под столом, чтобы рассказать рыжему другу свою мечту. А ещё очень хотелось дождаться боя курантов и загадать... Первое, что нужно сказать – попросить прощения за прошлые желания. Давно, у лесной ёлки, я очень мечтала, чтобы мы жили в большом городе в огромной квартире. Это чудо сбылось! Наша квартира как необитаемый остров. Ещё я хотела красиво петь, чтобы мне все аплодировали и кричали: «Браво»! Сегодня кричали так громко, что я даже вздрагивала. Я тогда мечтала так глупо, потому что «людям свойственно ошибаться», – как говорил папа. Я видела только одно настоящее чудо. Там, в лесу… Мне захотелось обратно… в сказку, где падал снег, а потом сильный ветер сдувал его с верхушек елей. Где низко летали красногрудые птицы, и оставляли следы неизвестные звери... Там рождались звуки, а я была всего лишь стотысячной октавой, тихойтихой… – Леночка, ты ещё не спишь? – прошептала мама, заглядывая под стол. – Папа приехал! – Ах, вот где моя дочка! – нежно улыбаясь, сказал он. – Спит, устала, – вздохнула мама. – Очень ждала... – Ничего, пусть спит... Больше никаких командировок. Я купил вам лыжи и настоящие лыжные костюмы. Он ещё сказал, что мы поедем на старую турбазу к настоящим заснеженным ёлкам…
Уходящий—ушедший АПОЛИЯ «Это не мои приключения, это не моя жизнь! Она приглажена, причесана, напудрена и кастрирована!» (Барон Мюнхгаузен о собственной биографии) Шампанское — не для меня. Мне его еще нельзя — не выросла, не повзрослела, не восемнадцать. Можно только чуть-чуть, четверть бокала, где-то. И ты этот фужер смакуешь, растягиваешь, катаешь на языке словно самый ценный нектар, словно самую настоящую лакрицу, чтобы потом, всё же, сглотнуть его содержимое. Понемногу, по капелькам, по маленьким нужным дозам. Чтобы хватило на всю новогоднюю ночь. Чтобы запомнилась каждая сладковато-горькая молекула, упавшая на поверхность изнывающего от холода горла. И, наконец, согреться. Ты целый день напролет, все тридцать первое декабря, готовишь традиционные салаты, горячее, покупаешь торты, выставиваешь большие очереди у суетливых касс, судорожно оплачивая товар, бежишь домой по незимним, слякотным лужам, смотришь в давящую высь хмурого пасмурного неба и стараешься успеть до непонятно кем назначенного тебе времени. Ведь нужно еще лечь спать, чтобы ночь потом выстоять. Но ты не уснешь. Ты будешь вспоминать и, в то же время, стараться всё-всё успеть. Словно тебя кто-то торопит. Нужно успеть до Нового Года, нужно подвести итоги. А итогов слишком много, чтобы вложиться хотя бы в три часа. И ты начинаешь формулировать их с шести. Ах, да…что было со мной в начале января этого уходящего, ушедшего года?
86
Я, Слава Богу, выпустила свой дебютный музыкальный альбом и дико этим гордилась. Как белка в колесе, вся эта никому не нужная коммерческая часть — я размещала его везде, где только можно, пытаясь докричаться до людей. До, кажется, совсем безразличных персон. Я правда думала тогда, что кто-то из моего окружения будет так же как и я жить Музыкой, тем более, моей. Думала, что кто-то из моих, так называемых, друзей будет в этом по-настоящему заинтересован. Помню, из вежливости пара человек даже похвалила меня. Но я видела их пустые глаза. Им было все равно. Видимый ажиотаж закончился, не начавшись. Я понимала, что это всё равно никому не нужно, но продолжала себя убеждать в том, что я что-то для них всё-таки значу. Теперь же я знаю истину. Пусть так, и пусть не горят… Я горю и буду гореть, покуда еще способна. Покуда меня не сломали. Покуда еще жива. А из вежливости мне улыбок строить не нужно. Во всяком случае, не на счет Искусства. Слишком наигранно выходит. И обидно. За свой труд получаешь лишь маленькое, ничего не значащее «ну, нормально», а потом обязательно какой-нибудь абсолютно бессмысленный смайлик. На, держи, творец. Улыбайся. Ты получил свой гонорар. И ты перепрыгиваешь через свою собственную голову, улыбка до ушей расцветает, и работаешь для них всех, работаешь, работаешь, ожидая отдачи, а где-то внутри, в душе все равно стягивает от ощущения неправильности происходящего. Ты понимаешь, что ты трудился не для «нормально», а для чего-то другого. Но это другое, кажется, чувствуешь только ты один. Но ты продолжаешь себе врать и безумно зависеть от мнения людей, тебя окружающих. Как же это мелочно и, в то же время, объяснимо. Все это смешно. Но…я не боялась казаться смешной, в том-то и дело. Не каждый может себе это позволить. В чём величие человека? Наверное, в этом. И не пытайтесь меня переубедить. А потом…что же было потом? Ах, да…я тогда уже как два года готовилась в одно очень известное учебное заведение и, Слава Богу, поступила туда. Это было трудно, скорее всего, больше морально, чем умственно. Дойти до конца, не сбиться с пути, не сдаться. А я ведь хотела, хотела бросить всё это, закинуть в чердак никому не нужного, покосившегося дома, что часто снился мне в детстве, и пойти по более лёгкому пути. Слава Богу, мне хватило сил…сил и воли. Наверное, я слишком гордая и слишком себя уважаю. Что ж, пусть так. В любом случае, ныне я здесь, а не на сторонах баррикад. Этот год…мои милые, мои дорогие, если бы вы знали, сколько этот год мне дал и каким являлся в моей жизни, насколько знаковым, насколько сложным…да, сложным. Самым сложным из всех лет, мною прожитых, а их пусть по сравнению с вечностью и ничтожное количество, по своей сути, я знаю, каждый их них стоит в своей единице отдельного десятка. Такими темпами мне уже давно пора на пенсию или в могилу. Но, нет, нет, даже не ждите, я останусь здесь и буду мозолить вам глаза. Я проживу столько, сколько мне отведено Судьбою. Это же я. Я буду мозолить глаза и портить жизнь, раз вам так хочется видеть меня в подобном свете! Буду мешать своим отличающимся от вашего мнением, своими странностями, особенностями, острыми словами, вескими аргументами и непримиримым характером, да, да, буду! — Стань как все, Карл, стань как все! — Как все, как все… Я не могу, как все. И я не могу. Не смогла бы, даже если бы попыталась. А я не хочу пытаться. Уже поздно разворачивать всю эту колесницу под на-
87
званием жизнь. Поздно — поздно менять свои принципы и следовать другим законам, исповедовать другую религию и верить в иного Бога. Я уже больше не могу. Или…если вам так хочется, я сделаю это, хорошо, хорошо. Я подпишу. Только это буду уже не я. И даже не моя жалкая копия. Меня не станет. Я выстрелю в небо или просто на все наплюю. На вас, на ваши желания и предпочтения, на смешки за спиной и на то, что вы не нуждаетесь в новом дне. Моё тридцать второе мая, сложенное из терпеливых, несправедливо брошенных, вновь сложенных трех секунд, останется со мной независимо от вашего первого июня. Вечная весна встретит меня, сидящей на подоконнике и пишущей главы ночами напролет, пока пальцы не разожмут своей стальной хватки, и телефон не выпадет с громким, режущим слух звуком на пол. Да, да, твердите мне о том, что сегодня именно первое июня! Тем самым вы еще больше укрепляете мою веру в священное тридцать два ноль пять. И тогда смеяться уже начну я, только ведь…вы не любите и не умеете быть смешными. И вы продолжите обвинять меня до скончания этих веков и моих оставшихся лет за свою неспособность улыбаться. Будто я в силах на это повлиять. Словно я могу вам помочь справиться с этим пороком. Я понял, в чем ваша беда. Вы слишком серьезны. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица… Улыбайтесь, господа, улыбайтесь. Этот год, ушедший и ныне уходящий в строках…он подарил мне четырех людей и забрал столько же. Теперь на моем личном кладбище душ появился квартет новых надгробных плит. Да, тогда мне становится не так обидно, дорогие мои. В этой жизни, в этой природе все-таки существует какой-то лишь ведомый Судьбе баланс. Будто это может помочь мне…будто мне станет легче от этой выведенной и доказанной шрамами миллиардов людей теоремы. От этой несправедливой справедливости. От этого закономерного безумного парадокса. Нет, нет, не станет… Может, я еще поверю в эту абсурдную закономерность, и эта самая вера все же будет способна приуменьшить количество слез, что я ежедневно выплакиваю в подушку из-за смерти одного близкого мне человека при еще живой его оболочке. Наверное, приуменьшит. Наверное, я поверю в то, что не всё еще потеряно в этой жизни, а две тысячи восемнадцатый, дай Бог, не заберет у меня уже имеющегося и ближайших. Как бы хотелось, чтобы закончилась боль. Как бы хотелось! Как бы хотелось взять и полететь куда-нибудь далеко-далеко, даже не полететь, а подняться по той самой веревочной лестнице на Луну, на Марс — хотя зачем мне эти холодные планеты, небесные тела…там даже атмосфера разряженная. А скафандр мне не пойдет. В нем неудобно подниматься по лестницам. Наверное, стоит сесть в поезд. Нет, нет, не надо протягивать мне билет на самолет. Лучше по рельсам, по рельсам…лучше по родным, пахнущим свежим постельным бельем купе. Ах, вокзалы, вокзалы…запах щебня и железнодорожной насыпи, шелест трудолюбивых колес в плену милых сердцу металлических путей, мерное покачивание спящего вагона и большое-большое окно, у которого я так люблю сидеть. Я заплачу около пятидесяти рублей за черный горьковато-кислый кофе в потертом, окислившемся подстаканнике, в который обязательно не доложат сахара. Наверное…наверное так заведено в этом железнодорожном этикете, вышколенном двумя жестокими столетиями напролёт. А само стекло стакана будет теплое-теплое, и о его мутновато-шершавую поверхность я буду греть свои покрытые мозолями пальцы, откладывая телефон с наушниками на свои коленки, обтянутые
88
джинсовой тканью. Только не на этот классический желтовато-медовый гладкий столик у окна — по его скользкой поверхности любой предмет непременно будет кататься в разные стороны, если его не держать мертвой хваткой человеческих рук. Но куда мне ехать? На какой вокзал и, главное, в какую сторону света, в какой уголок Земли? До какой станции? Естественно, как говорят во всех философских трактатах, до конечной. Но я не знаю точно. Вокзалов много, конечных еще больше, а точка на карте может быть совершенно любой. И я остаюсь без компаса. Где север, что так приветливо и сурово ласкает мое сердце свинцовыми волнами родной желанной Невы? Да где же Северный Ледовитый — где Полярная Звезда в пятнадцать отрезков от кончика ковша всем известной Большой Медведицы? Где юг, соблазнительно манящий согретым ароматом чистой Сахары и спелыми, таящими в руках плодами фруктовых, ароматных деревьев? Где встает солнце, золотя своей вуалью разорванные облака и многочисленные небосводы; где тот горизонт, за который оно отходит ко сну, как и все остальные люди подводя итоги своего нового путешествия по всевидящим рельсам человеческого порока и счастья? Я остаюсь без ориентира, что так хорошо известен всем людям на этой планете. Нет…нет, я оговорилась, я не учла одного. Ориентир у меня все же есть. И имя ему — совесть. Да, она бывает вредной и ворчливой, нередко выводит из себя и заставляет впадать в состояние полного аффекта, скатываясь холодной спиной по шершавой равнодушной стене ванной комнаты. Временами я начинаю ее ненавидеть и вырывать из своего тела буквально физически, царапая короткими ногтями грудную клетку от ее особо разъедающих выводов и несправедливых жалящих фраз. Но она все же есть. А, значит, во мне осталось что-то человеческое. Но не у всех совесть идентична. У каждого она своя, впрочем, как боль и правда. Я когда-то уже говорила это. — Поделись со мной, расскажи мне! Ты можешь мне доверять. А что рассказать? Что доверить? И, главное, кому? Я ещё слишком явно помню четыре свежие могилы с рыхлой, пылающей землей и необитыми, не шершавыми, не потертыми мраморными плитами. Что доверять? Свою жизнь, сотканную из горьковато-странных воспоминаний, треть из которых я бы, наверное, продала на аукционе памяти? Свои секреты, не являющиеся, по сути, страшными? Они всего лишь больные и безумные. А еще они мёрзнут. Им нужен плед и немного тепла. Чаёк зеленый или же тот самый кофе в подстаканнике. Горящая свечка и хороший сон, как любому нормальному человеку. Так что же вам рассказать, господа? Поведать тайны моего мира, предоставив вам благодатную почву для собственной рефлексии или, наоборот, абсолютного равнодушия? Чаще я замечаю именно второе. Люди разучились чувствовать или, скорее всего, не хотят. Один человек недавно сказал, что мне нужно к психиатру. Да, да, он, скорее всего, прав. Но я еще многого не закончила. И надевание смирительной рубашки в мои занятые жесткие планы не входит. Обойдетесь. Я же говорила, что буду мозолить вам глаза. — Исповедуйтесь, облегчите свою душу! — Мой лучший друг меня предал, любимая — отреклась. Я улетаю налегке. Мне нечего вам рассказывать. Музыка, Искусство, несколько важнейших достижений, четыре подарка Судьбы, четыре гроба на кладбище, что лежало на склоне каскадом и бесчисленные шрамы, шрамы, шрамы…даже я о них стала забывать.
89
Может, так даже лучше. Проще. Обыденнее. Легче. Не заставляйте меня подписывать документ, в котором я отрекаюсь от того, что создано Небесами. Не заставляйте меня выводить лживые строки — я никогда не писала подобного. Никогда не писала лжи и того, что сама не чувствовала. Не просите меня делать этого, не просите, не просите, не просите. Не просите меня врать. Я все равно сделаю так, как захочу. Так, как вижу, знаю и чувствую. — Я, барон Мюнхгаузен, обыкновенный человек…звучит как начало романса. Звучит как начало некролога. Или его пишут не от первого лица? В любом случае, это как-то связано со Смертью, а, значит, я на то не пойду. Я еще слишком многого не успела, не сделала, не написала, не создала. Еще столько всего есть в черновиках, в голове и даже в том, что непостижимо обыденной системой измерения — столько всего, о чём я сейчас даже не подозреваю и не могу подозревать. Дай Бог, это придет мне в свое время. Дай Бог. В том страшном бою с турками, когда погибла половина моего полка, они загнали нас в это чертово болото, но мы выстояли…выстояли! И ударили с фланга! Но тут мой конь оступился и стал тонуть — тогда я схватил себя руками за волосы рванул…рванул, и мы поднялись над осокой… Поднялись, поднялись, поднялись…и полетели хоть на Луну, хоть на Марс, позабыв про скафандры и атмосферу. А я, наверное, приземленнее. Я уже не хочу лететь в такой далекий космос, как хотела раньше. Мне бы в Ленинград, в Вену, в Париж и в родной Хабаровск. Да хоть в ближайший центр столицы — хоть куда-нибудь, только бы гореть, гореть, гореть и чувствовать, что ты еще жив, что дышишь и способен улыбаться солнцу и ливню! Так просто. Мой уходящий, ушедший год, ты подарил мне так много…спасибо тебе за тебя. Я говорю эту фразу только своим родным и друзьям. Они знают ее истинный смысл. Ты был невероятным и щедрым на философию. Я стала себя уважать. Да, да, мне говорили много — и то, что я не способна любить, и то, что не выросла, что бессердечна, глупа и недальновидна — ах, Боже мой, как же мне надоело вскрывать ваши черепные коробки и вставлять туда свои мозги, чтобы объяснить смысл и пользу собственного существования! Но, нет — нет, я больше не буду оправдываться перед вами и метать какой-либо бисер. Ну не меняться же мне из-за каждого идиота! Мне надоело вам потакать. Вы скучные и трусливые. Хотя, наверное, это я больше гордая и глупая в своем бесстрашии. В любом случае, подчиняться я всему этому не намерена. Надоело. И хватит. Привет, новый этап моей жизни, начавшийся с очередных трудностей и бесконечных рядов в двадцать четыре часа. Я в любом случае буду сильнее, если Бог мне даст на это силы. Ах, как же надоело умирать! Вот и мне, господа, надоело. Осточертело, что, кстати, пишется через «е». Я нашла способ выбраться из этого. Выстрелить в небо или на всё наплевать. А на три года я уходить не буду. Мне некуда, да и зачем? Я же все равно не
90
смогу убежать от себя. Мне не хочется. Просто нужно что-то перечеркнуть, а чтото выкинуть. В данном случае, меня ничто не держит. Уж слишком хороший год был. А, значит, нужно улыбаться. Странные все эти аналогии, господа. Когда я окажусь около Кремля или, наоборот, Дворцовой будет шесть часов. Скорее всего, не вечера и не утра. Будет шесть дня. Я просто слишком оригинальна и без фантазий ничего не просите. Будет с фантазиями, будет так, как будет. А если не нравится, можете не находится рядом. Даже праха от вас не останется. А надгробной плиты и не ждите. Мрамор закончился, места на кладбище, да и силы тоже. Хочется лишь отдохнуть. Право, странные аналогии. Как не летать на Луну, как можно не летать и не улыбаться — как можно не жить и не стараться улыбнуться каждому ряду в двадцать четыре часа? Как можно верить в первое июня, в своем извечном равнодушии игнорируя три потерявшиеся секунды и тридцать второе мая? Наверное, я живу не в том мире. Или, наоборот, живу слишком правильно. Живу слишком живо. В любом случае, я не потеряю себя несмотря на всеобщее безобразие. Если Небеса дадут мне на это силы, волю и терпение, я останусь неизменной. Дай Бог, останусь. Если тебе не верят, не оправдывайся. Так сейчас говорят, да? Правильно говорят. Если честно, оправдываться просто надоедает. Мне уже. Когда-нибудь все это закончится — Смерть предусмотрена изначально. Я не буду ее ускорять глупыми договорами об отречении и потаканием серьезным посторонним людям. Довольно, господа. Довольно. Если никому не нужен новый день…то он все равно будет нужен мне, а, значит, условие никому теряет свой вес. Всему ложному есть предел. Забавные всё-таки аналогии. И вечная весна, дорогие мои, прежде всего, у нас в душе находится. А не в календаре. Мы не стареем, если являемся настоящими людьми, если душа у нас настоящая. А это уже зависит от каждого человека в отдельности, а не от меня и Искусства, мною сотворенного. Я не заставлю вас понять, не заставлю улыбнуться, не заставлю поверить в меня и мне. Вы же не хотите. А я добровольно не стану. Это не бонус и не благотворительность. О, уходящий, ушедший год и ты, вновь прибывший, принявший меня в свои крепкие, долго-краткие объятия… Я всё-таки полечу на Луну. Без скафандра — плевать, Луна же не обязательно та, что мы видим ночью, танцующую по небосводу в окружении подернутых млечной пеленой звёзд — Луна бывает разная, и не мне вам об этом говорить. Я лишь прошу — научите меня лазать по веревочным лестницам. Я просто не умею. А мне это необходимо. Ах, аналогии, мои извечные, излюбленные метафоры жизни. Я прощаюсь с тобой налегке. Тот самый барон. Та самая баронесса.
91
Сон в летнюю ночь Пабло Хасини Я стоял посреди огромного здания, возможно единственного, которое являлось в моих снах за последнее время постоянно. Это было здание, покрытое черепами, железными прутьями, сделанное каким-то гением, возможно, в готическом стиле, оно заставляло трепетать, оно созывало: Подойди.. Подойди поближе.. И я слышал эти голоса постоянно, даже когда бодрствовал, мне казалось, что эти голоса повсюду. Я стоял посреди Черного Храма и мне хотелось войти внутрь. Перед этим я оглядел территорию, на которой нахожусь. Меня окружали кусты, покрытые мхом, деревья, с которых падали прогоревшие листья, а под ногами был бетон, горячий и холодный: но я не чувствовал боли, я мог стоять на этом бетоне хоть целую вечность: но что-то заставляло меня лихорадочно танцевать, чтобы мои ступни не прогорели. Ветер дул мне в спину, отчего я содрогался, холод, который царил в этих неизведанных краях, мог убить любого, кто ни разу не был здесь. Видит Бог, это место им же прогневано: сюда не ступала нога человека на протяжении десятилетий, и кажется, я единственный, кто осмелился это сделать. Но откуда я знаю эти места? Почему я настолько реалистично ощущаю их? Я стоял возле Черного Храма и осматривал его: ни окон, ни решеток, ни балконов, ничего. Только огромная железная дверь, которая словно и ждёт, пока в неё постучат. Я делаю шаг вперед и чувствую, как кто -то касается холодной, как лёд, рукой моего плеча: Подойди... Поближе.. И снова эти слова. Я в полном ужасе оглядываюсь назад. Но там никого. Одни лишь деревья, горизонт, листья. Я делаю тихий шаг вперед, чтобы меня ничто не услышало: Но ведь, если здесь никого и нет, то кто бы мог меня услышать? И опять, рука ложится мне на плечо, но теперь более теплая, любящая, желающая меня спасти, схватить в охапку и бежать прочь с этих мест. Я просыпаюсь. Я не понимаю, что произошло, и толком не знаю, где нахожусь. Я сильно протираю свои красные глаза, которые болят, когда я касаюсь до них руками. Сильно протерев глаза, я медленно открываю их, чтобы убедиться, что я не умер. И понимаю, что я в университете, на той же лекции по философии, как и обычно. Вон, вдалеке, пухлый и лысый, одетый в серый клетчатый пиджак, стоит и читает свою лекцию Леонид, наш профессор. Он пальцем указывает на меня и обращается ко мне. Но я не сразу слышу его слова. Мой слух не нормализовался, я только и понимаю, что Леонид настроен строго по отношению ко мне: Теперь, когда я начинаю понимать, что профессор пытается сказать, я слышу смех, ядовитый и безжалостный, настроенный против меня. Он окружает меня полностью, обхватывает моё горло и душит, перекрывает мне кислород и пытается задушить. Мне страшно, весь лоб вспотел. Я протираю его рукой, поправляю очки и делаю вид, что записываю. Какие-то даты.. Имена.. События, случившееся тысячу лет назад.. Подойди поближе... Распахни двери Черного Храма, стань ближе к нам. – Максим, Вы не могли бы повторить, пожалуйста, что я рассказывал сейчас? – грубо сказал профессор. Я ничего не мог сказать. Мною одолевала тоска, дрожь и сыпь, что покрыла мои ступни: Мне было невыносимо больно. Я должен был что-то делать, ответить, рассказать какую-то вещь.. На кону моё будущее. Подойди.. Поближе.. Распахни двери Черного Храма, стань ближе к тени..
92
– Максим? – С Вами всё в порядке? – ещё раз, уже настойчивее, чуть ли не крича, спросил профессор, Леонид Аркадьевич. А смех и гоготанье усиливалось, кажется, мои друзья, с которыми я учусь, не понимали происходящего. Вся эта картина им показалась довольно забавной, и они видимо, пытались меня отблагодарить за то, что я частично сорвал лекцию. Подойди.. – Всё, с меня хватит! – кричал профессор. – Шуточки кончились! – Максим, – кричал Леонид, – подойдите ко мне! Подойдите... Поближе? Где-то я это уже слышал. Когда все разошлись, я остался сидеть на своём месте неподвижно, подумав, что меня сковали стальные цепи, мне хотелось рассмеяться: Но и это казалось мне чертовски больным. Я покрылся сыпью, с ног до головы. И мне хотелось сбежать с этого места, хотелось исчезнуть.. Но как бы нелепо это не звучало, я находился здесь. В кабинете профессора, до которого никому нет дела. Я спустился к профессору, и остановился напротив стола. Он сидел на старом стуле, который вот-вот треснет. Я это понял,потому что обратил внимание на трещину в обеих ножках. – Слушайте, профессор, – было начал я, но Леонид меня остановил. – Нет, нет. – Тише! – Дайте мне закончить, – не обратив на меня никакого внимания, сказал он. – Но.. – Так, слушайте, – сняв и положив очки на стол, посмотрел наконец-то на меня Леонид. – О боже.. – Что у вас с лицом? – спросил меня профессор, видимо озадаченный тем, что поразило моё лицо. – Без понятия, профессор, – ответил я. – Я хотел сказать, что вы свалитесь, если не почините стул. Профессора это не интересовало, он знал, что стул сломан, и более того, чинить его или просить кого-то это сделать за него он также не собирался. – Максим, Вы понимаете, что уже не первый раз спите на моей лекции? – спросил меня профессор, одев очки. – Ага, – ответил я, зевая. – Вы понимаете, Максим, что Вы хороший студент, подаете хороший пример.. Подойди поближе.. Распахни двери Черного Храма.. Окунись во тьму: стань одним целым с тенью.. Я чувствовал, как мои веки медленно опускаются. Мне было сложно противостоять этой борьбе, я пытался сдержать скованность, не показать профессору, что засыпаю.. Он примет это за очень грубое поведение. Но какое тебе до него дела? – послышался мне чей-то голос. Примкни к нам! Будь тенью.. Подойди поближе.. И опять эти голоса. – Отстаньте от меня, – закричал я! – ОТСТАНЬТЕ! – Что!? – спросил профессор. – Ты опять не слушал меня!? – Всё, с меня хватит! – отрезал профессор. – Вон! Вон из моего кабинета! – кричал он, злясь и краснея. – И пока не разберешься с собой, и не думай возвращаться! Я послушался Леонида и пошел к двери. Я слышал, как он кричит мне вслед: – Вот же молодежь пошла! Какой-то умалишенный! Псих! Тунеядец! П*дор! Открыв дверь, я на миг остановился в дверном проеме. Мне послышался хруст ножки стула, а потом звук "Плюх" и разгневанного профессора.
93
Он кричал что-то вроде "Блять!" Я не засмеялся. Полностью покинув кабинет, я не заметил, как столкнулся с нашим старостой, Леной. – Смотри куда идешь! – сказала она. – Привет, Лена. – Ой, это ты.. Максим, о тебе тут плохо отзываются, – грустно сказала она, положив одну руку на плечо а другую на мой лоб. – Ты не болен? Всё в порядке? Я отвёл Лену от кабинета, к своему шкафчику, и на ухо нашептал: – Я слышу голоса. Они преследуют меня.. Вечно я слышу эти "Подойди поближе", и "Стань частью тени Черного Храма" Лена не рассмеялась, не назвала меня психом. Это сильно озадачила её. Она хотела помочь, но чем же помочь психу? Тем не менее, я не был психом. Я ринулся прочь, как только Лена посмотрела на меня так, будто я действительно псих. Я не оборачивался. Просто бежал прочь, бежал, пока были силы: я знал одно – останавливаться я не буду.
Возвращение Алисы Виктория Ерух -Ты могла бы остаться... -Чудная идея, хоть и абсолютно сумасшедшая. Боюсь нельзя, там остались незавершённые дела и не отвеченные вопросы... Я вернусь, не успеешь и опомниться. Часть 1.Жизнь в реальном мире и жизнь в Стране Чудес С момента последнего визита Алисы в страну Чудес минуло три года. Алиса возродила дело отца, его компания стала подниматься в гору, бизнес процветал. Алиса купила своей матери красивый дом с большим садом. В саду Алиса посадила рядом друг с другом красные и белые розы, в честь долгожданного перемирия сестер из Страны Чудес Мираны (Белой королевы) и Ирацибеты (Красной королевы). Несмотря на то, что в целом у Алисы всё было не плохо, ей кое-чего не хватало, а именно человека, с которым она хотела бы разделить свою жизнь. Кроме того, Алиса часто вспоминала своих друзей: Шляпника, Чешира, Кролика, мышку Соню, Белую и Красную королеву и всех остальных. Иногда Алиса общалась с ними через сны, всё пытаясь найти ответ на вопрос: "Что общего у ворона и письменного стола? " Как не странно, в Стране Чудес время шло быстрее, чем в реальном мире и с момента последнего визита Алисы многое изменилось. После долгих мучений с Безумного Шляпника удалось снять проклятие и больше он не был безумен. Он открыл свою лавку и шил шляпы на заказ для всех жителей Страны Чудес, а по выходным всё также устраивал чаепития. Шляпник и Белая Королева Мирана поженились и вскоре у них родился сын, которого они назвали Уильям. Тик-так и Ирацибета жили рядом и растили дочь, которую они назвали Вечность. Всё было просто замечательно до одного момента. Из дневника своей матери Мирана и Ирацибета узнали о существовании третьей сестры, которую звали Брунгильда. Исходя из записей в дневнике, она родилась с психическими расстройствами и была запрета в психиатрической лечебнице. Но однажды ей удалось вырваться из клиники и какое-то время она прожила в избушке на краю темного леса, готовя план жестокой мести. Несмотря на
94
то, что родители считали, что у их третьей дочери были отклонения в психике, дела обстояли иначе. Почему родители считали её сумасшедшей? Да потому что она видела реальный мир точно также, как Алиса видела Страну Чудес. Брунгильда обладала даром путешествовать сквозь миры, который её родители восприняли как сумасшествие. Кроме того, Брунгильда обладала высоким уровнем интеллекта и сумела за несколько месяцев приручить черного дракона. Теперь она придет к своим сестрам и попытается отомстить им за несправедливость их родителей. Часть 2. Возвращение в Страну Чудес. В эту ночь Алисе плохо спалось, снились какие-то странные сны о Стране Чудес. В глубине души, Алиса понимала, что происходит что-то скверное с теми, кого она так любит, но она не знала, что именно. Сны были слишком смутными и запутанными и единственное, что Алиса точно понимала, так это то, что она должна немедленно отправится в Страну Чудес. С самого раннего утра Алиса направилась в лес к той самой кроличьей норе, в которую упала, когда впервые попала в Страну Чудес. Но к её великому сожалению, в кроличьей норе не было ничего и никого, кроме кроликов, причем самых обыкновенных, а не сказочных. Вернувшись домой, Алиса попробовала провернуть фокус с зеркалом, но увы, эта попытка попасть в Страну Чудес также с треском провалилась. Алиса расстроилась из-за того, что у неё ничего не получается и лишившись всякой надежды, девушка отправилась в сад, чтобы поразмышлять о жизни. Алиса присела на лавочку и любовалась красотами голубого неба, смотрела на бескрайние облака, которые завораживали её своими красотами. Внезапно погода начала портиться, небо почернело и подул сильный ветер. Алису подхватило порывами ветра, и она полетела в неизвестном ей направлении. Пролетая она видела крыши домов, бескрайние луга и поля, а после того, как ветер поднял её достаточно высоко, Алиса увидела странную небесную воронку. Ветер всё нёс и нёс Алису на своих могучих плечах, а в конце забросил Алису в ту самую небесную воронку, которая к счастью оказалась порталом в Страну Чудес. Часть 3. Новое знакомство и просьба о помощи. Алиса очнулась лежащей на траве в лесу. Последнее, что она помнила было то, что ветер забросил её в небесный портал. Над ней склонился паренёк, которого Алиса раньше никогда не встречала. Девушка очень испугалась и чуть было не закричала, как вдруг он заговорил с ней: -Привет, я Геральд, как ты сюда попала? -Привет, я Алиса, меня принесло сюда порывами ветра. -Как интересно! А я пытался при помощи волшебных бобов вернуться из страны ОЗ домой в Лондон, но по велению судьбы меня забросило сюда, а где мы кстати, ты не знаешь? Через некоторое время, после того как девушка очнулась, она поняла, что попала в Страну Чудес. Алиса была рада, ведь она так хотела вернуться. Они шли по лесной тропинке и вели оживлённую беседу. Алиса рассказала Геральду о Стране Чудес и её жителях, о том, как ей дорого всё это и о том, как ей хотелось сюда возвратиться. Геральд рассказал Алисе о своих путешествиях сквозь миры, о странных снах, что ему снились, о том, что и Алиса была в этих снах, но увы, сны были обрывисты и чем они заканчивались оставалось загадкой даже для него самого. Они оба были из Лондона, но почему-то до этого момента их судьбы не пересекались, наверно тогда ещё было просто не то время. Теперь они встретились, и к чему это приведёт пока неизвестно. Известно только то, что по неподдающимся объяснению причинам в их сердцах разгорелось яркое пламя и появились определённые чувства друг к друг, чувства, напоминающие любовь с первого взгляда. Но
95
Алиса и Геральд тщательно скрывали эти чувства друг от друга. После долгого пути Алиса и Геральд наконец-то добрались до лесной опушки, где Шляпник со своими друзьями каждые выходные устраивали грандиозные чаепития. За столом сидели Шляпник, Чеширский кот, Кролик, Мартовский заяц, мышка Соня, Тик-так, Белая и Красная королева. Но как не странно, впервые в жизни чаепитие было совершенно не весёлое, лица гостей были мрачными и полными горя и отчаяния. Увидев это, Алиса сразу же спросила: -Что у вас здесь приключилось пока меня не было? Из рассказа Шляпника оказалось, что Брунгильда, сестра Мираны и Ирацибетты похитила их детей - Уильяма и Вечность и отправилась с ними в Страну ОЗ. Жителям Страны Чудес снова требовалась помощь Алисы, и Алиса была готова помочь им и благополучно вернуться домой, в Лондон.
Часть 4. Путешествие в Страну ОЗ. По счастливой случайности, в кармане у Геральда оставался один волшебный боб, при помощи которого можно было открыть портал, который переносил путешественника в то место, о котором он думал. Геральд хотел попасть домой, а Алисе нужно было попасть в страну ОЗ, чтобы победить Брунгильду и вернуть Уильяма и Вечность домой. Геральд бросил боб и портал открылся. Алиса подумала о Стране ОЗ, а Геральд о Лондоне и их путешествие началось. Они летели сквозь портал, обгоняя пространство и время. Словно просматривая фильм в ускоренном воспроизведении, они видели пейзажи различных фантастических миров, фантастических животных и людей. Наконец они добрались до страны ОЗ. Какого же было удивление Алисы, когда она увидела лежащего рядом Геральда, который почему-то не попал в Лондон, а попал вместе с ней в страну ОЗ. - Почему ты здесь? - спросила Алиса - Не знаю, я думал о доме, но оказался здесь. - ответил Геральд. После этого Геральд тяжело вздохнул и сказал: - Скорее всего Алиса, я оказался здесь потому что дом - это не место с конкретными координатами, а место рядом с конкретным человеком. Наступило молчание, которое в одно мгновение оборвала Волшебница Южного Королевства: -Здравствуйте, меня зовут Глинда, каким южным ветром вас сюда занесло? -Здравствуйте, я Алиса, а это Геральд. Мы прибыли из Страны Чудес в поисках злой ведьмы Брунгильды, которая похитила детей моих друзей. - ответила Алиса. -Я слышала о её прибытии и поэтому готова вам помочь. - ответила Глинда. Волшебница Южного Королевства рассказала Алисе и Геральду о том, что Брунгильда поселилась в большом замке на самом высоком утёсе в стране ОЗ. Её жилище охраняет чёрный трёхглавый дракон, победить которого достаточно сложно. Также, Глинда рассказала, как добраться к этому утёсу и дала ребятам волшебную пыльцу фей, при помощи которой они смогут взлететь так высоко, как только пожелают. Геральд и Алиса отправились в путь. По дороге к замку их ожидало множество приключений. Путь Алисы и Геральда начинался с глубокого и бескрайнего леса, который располагался на несколько сотен гектаров. Вдруг Алиса услышала скрип, похожий на звук двери с заржавевшими петлями. Пройдя ещё немного, друзья заметили упавшее дерево, а под ним никто иной как железный дровосек. Геральд помог выбраться дровосеку из-под дерева, а тот в свою очередь поблагодарил его и подарил в знак своей благодарности эликсир силы. Когда Алиса и Геральд
96
прошли сквозь лесную чащу, перед ними открылись бескрайние поля, на которых росла капуста. Внезапно Геральд услышал крики о помощи. Посреди поля стояло пугало, но было оно не простое, а живое. Геральд и Алиса помогли пугалу спуститься и начать жить своей жизнью, а не работать приманкой для ворон. Пугало поблагодарило героев и подарило им эликсир мудрости. Далее Алиса и Геральд встретили на пути стаю волков, которые напали на жилище львов. Лев - отец семейства пытался защитить своих львицу и львёнка от нападающей стаи, но ему было сложно, потому что волков оказалось слишком много. Тогда Алиса и Геральд решили помочь льву и успешно прогнали стаю волков. В благодарность за помощь лев подарил путешественникам эликсир смелости. Путь к замку Брунгильды почти завершился и в конце дороги Алису и Геральда вновь встретила Глинда. Она сказала, что Алиса и Геральд почти готовы сразиться со злой колдуньей, не хватает только последнего штриха. Глинда смешала вместе эликсир силы, эликсир мудрости и эликсир смелости. После этого, она пропитала этой смесью оружие Алисы и Геральда и сказала, что теперь они точно сумеют победить Брунгильду и выполнить свою миссию. Глинда ушла, а Алиса и Геральд открыли баночку с пыльцой фей, взялись за руки и полетели на вершину утёса к замку Брунгильды, бороться за справедливость. Часть 5.Битва за справедливость. Без особых затруднений Алиса и Геральд пробрались в замок Брунгильды. На дворе стояла ночь, поэтому и колдунья, и дракон, охраняющий замок, мирно спали. Главной целью героев было спасение детей, поэтому в первую очередь Алиса и Геральд отправились на их поиски. Они медленно шли по коридорам замка, осматривая каждую его комнату. Но к сожалению, в один момент проснулся чёрный дракон и учуяв, что в замок пробрались не званные гости, бросился в атаку. Алиса и Геральд встали с драконом лицом к лицу.Дракон ударил зубами о землю и выпустив большой поток пламя, создал огромную дыру в полу. Но Алиса и Геральд не сдавались, они ринулись в атаку и дракон ударился об стену. Дракон был оглушен, а Алиса и Геральд нанесли ему серию мощных ударов и одержали победу. Герои отправились дальше искать детей и после долгих усилий, они наконец сумели их отыскать. Алиса и Геральд освободили Уильяма и Вечность из тюрьмы, в которой их держала Брунгильда и собирались уходить, как вдруг она сама вошла в комнату. Алиса и Геральд обнажили свои мечи и ринулись в бой. Им предстояла долгая и напряженная борьба, ведь Брунгильда была достаточно сильным противником. Геральд, увидев ведьму подпрыгнул в воздух пытаясь снести её голову долой с плеч, но Брунгильда выпустила мощный удар молнии из своих рук и парень отскочил назад. Но тут на помощь пришла Алиса, которая мощным ударом меча сумела отрубить голову Брунгильде. К счастью, её волшебный меч сумел выдержать силу этого мощного удара.Геральд встал и отряхнулся. Бой был окончен и друзья отправились в Страну Чудес, сквозь большое зеркало, находящееся в тронном зале. Дети были очень рады вернуться домой. Шляпник, Тик-так, Мирана и Ирацибета поблагодарили Алису и Геральда за спасение их детей. Теперь пришло время Алисе и Геральду возвращаться домой, но перед этим Геральд подошел к Алисе и решил рассказать ей о своих чувствах. Как оказалось, его чувства оказались взаимны, ведь Алиса тоже была влюблена в Геральда. Он крепко обнял её и нежно поцеловал в губы. Возникла яркая вспышка света, озарившая всё вокруг.После этого, в одну секунду Алиса и Геральд оказались в Лондоне, стоящими около Биг-Бена. Спустя год Алиса и Геральд поженились. В Страну Чудес их больше не звали. Теперь они встречались со своими друзьями только во сне. И жили все долго и счастливо, как в реальном мире, так и в Стране Чудес.
97
Сверхъестественное: новые приключения Мария Гамиева Глава 16 В это время Марганус, вновь начал, произносить заклинание, но оно не действовало на Мрак, которая сидела и смотрела отрешенным взглядом. "Внутри Мрак, тоже все бушевало, Мари не могла смириться с тем, что ей вновь пришлось потерять любимого человека. Эмоции переполняли ее, она не выдержала и бросилась на Мрак, которая так и сидела, уставившись в одну точку перед собой, взяв ее за грудки начала ее трясти. -Ты тварь, ненавижу тебя, как ты посмела меня обмануть, отключив мое сознание, ты обещала этого не делать! -Мари, успокойся! – сказала Коу. -Не лезь Коу, почему ты не отвечаешь тварь? - продолжая трясти Мрак, спрашивала Мари. Мрак все так же смотрела в одну точку, не реагируя на попытки Мари привести ее в чувства. Коу вдруг поняла, почему Мрак не реагирует, на попытки Мари добиться ответов на ее вопросы. Она вспомнила, как однажды видела уже это, когда они с Мрак были так же в одном теле, было почти все то же, за одним исключением человек в котором они были, он молча сидел с ней рядом. Когда она переходит в демонический облик, и отключает свое сознание, оно лишь помнит последний момент, что послужило переходом в облик демона-лиса. - Мари, хватит, остановись! - обратилась Коу к ней. Мари перестала трясти Мрак. - Ты ничего от нее добьешься, это сознание Мрак, она его отключила, перед тем как принять свой демонический облик! - взяв за плечо Мари, говорила Коу. -Чего? У вас есть сознание? – удивилась Мари, отпуская Мрак. -Конечно, когда нас разделило, на две половины разделилось так же и сознание, или думала, что демоны не имеют сознания? - садясь рядом с Мари, и Марк говорила Коу. -Я думала, что нет! -Плохо думала, так вот, когда мы переходим в демонический облик, мы отключает свое сознание и оно помнит лишь тот момент, который послужил для перехода, в этот облик! - отвечала Коу. Мари не могла поверить в услышанное, в голове не укладывалось, она еще раз посмотрела на Мрак, которая сидела, раскачиваясь то взад, то вперед. И смотрела впереди себя в одну точку, слегка наклонив голову в сторону. -Я все еще не могу в это поверить, этого не может быть! -Поверь, может я смутно помню, кажется уже такое было однажды! -уверяла Коу, Мари. -И как долго она так будет сидеть? -Я не знаю! -Епта, если она там не престанет все крушить, то как ее остановить, и я тут застряну на всегда? - возмущалась Мари. -Даже не знаю, что тебе на это ответить, как-то надо вернуть отсюда ее сознание, но как это сделать я не помню! - с грустью вздыхала Коу. - Погоди, а не о том ли случае, идет речь, когда Мрак убила двух ведьмаков, а
98
третий каким-то образом выжил, и это было в 1857 году? -сопоставляя факты Мари. -Возможно, но как ты узнала? -Ну ты даешь! - ухмыльнулась она. - Во-первых, я охотник, во-вторых мои братья еще к тому же хранители знаний, они нашли одну запись, сделанную в 1857, в нем описывалось о неком Маилзе, и о том случае с ведьмаками, этот хранитель был свидетелем их разборок и видел демонический облик Мрак! - рассказывала Мари. -Да, я что-то припоминаю! – задумалась Коу. Мари не сводила глаз с нее. - Точно, того паренька звали Маилз! – вспомнила Коу. - Он меня никогда не слушал, его больше прельщала темная сторона, и мы вот так с ним, как с тобой, никогда не разговаривали, а Мрак этим пользовалась! -И что в итоге с ним стало? -Я не помню! - вздыхала Коу. -Да, что ты вообще помнишь? - злилась Мари. -Знаешь, когда ты слишком долго сидишь в темноте, некоторые моменты жизни начинают исчезать! – насупившись, отвечала Коу. -Извини! - сказала Мари". Сэм и Дин старались как можно не заметнее подобраться к "Мари" и Марганусу так, чтоб они оба не заметили их. Марганус поднял обе руки перед собой, и стал произносить заклинание в надежде, что оно вновь прижмет Мрак к земле, но он ошибался, на Мрак оно не действовало, когда она приняла облик демона, лишь Мари и Коу могли ей вернуть человеческий облик, но они пока не знали, как. А пока Мрак смотрела на все отрешенным взглядом, лишь иногда крутя головой из стороны в сторону. Сэм и Дин подобрались в этот момент ближе к Марганусу, затаились в овраге, обдумывая план действий. -Черт, похоже это перестало на нее действовать! -ругался Марганус, поняв, что его заклинание не действует. Он продолжала смотреть из стороны в сторону, ее слух усилился, она слышала, как бьются сердца братьев, одно ровно и спокойно, второе немного в учищенном ритме, так же слышала, как психовал Марганус. Если бы она еще сосредоточилась, могла услышать и Клэр с Кастиэлем, который бредил, а Клэр пыталась его успокоить. Клэр смотрела на лежащего Кастиэля нежным, заботливым взглядом, каким когда-то смотрела на своего отца. -Я опоздал, прости не успел, я виноват! - бредил Кастиэль. -Тише, тише, успокойся! -протирая лоб, говорила Клэр. -Я виноват, Мари прости, я бросил тебя и Клэр! - продолжал бредить он. В сердце Клэр, что-то кольнуло, последние слова Кастиэля зацепили ту часть ее души, в которой она не винила его за происшедшее с отцом, и сейчас она поняла, что полностью его прощает. -Пап успокойся, все хорошо, ты не в чем не виноват, я прощаю тебя! -гладя его по лбу говорила Клэр, и по ее щекам потекли слезы. Кастиэль, словно услышал ее слова, и перестал бредить, его дыхание стало ровны и спокойным, как будто он просто спал. Она же, прислонившись спиной к багажнику, заплакала. "-Что-то надо придумать, как-то предупредить моих братьев! - ходила из стороны в сторону Мари. -Я думаю они и так догадались, что перед ними не я! - равнодушно говорила Коу. -Откуда такая, уверенность! – удивленно подняв бровь, говорила Мари. Коу ничего на это не ответила. - Даже если так, нужно придумать, как вернуть сознание Мрак, и мое созна-
99
ние, а не сидеть тут и ждать у моря погоды! - говорила Мари, продолжая свое хождение. -Если бы я знала, как помочь тебе, то давно сказала! -говорила Коу, в ее голосе можно было услышать нотку отчаяния. - Эй, не вешай нос! - наконец остановившись, говорила Мари. В этот момент в голову Мари пришла одна идея, не зная сработает она или нет, все же решила попробовать. Сев напротив сознания Мрак, в позе лотоса взяла ее и Коу за руки. -Ты чего удумала? - спросила ее Коу. -Есть одна мысль, надеюсь она сработает! - не отводя глаз от Мрак, отвечала Мари. По началу сознание Мрак, так и сидело, смотря перед собой в одну точку, но, когда Мари взяла ее за руку, оно перевело взгляд на Мари, словно что-то начало чувствовать. Мари закрыла глаза и попыталась сосредоточиться на братьях" Дин вдруг почувствовал, как легкий холодок пробежал по его затылку, он медленно повернул голову назад и увидел, что позади них стоит сестра, но она была прозрачна как призрак. Он толкнул брата в плечо, Сэм повернул голову, и увиденное его поразило не меньше Дина. -Ребят это я, настоящая я, точнее мое настоящие сознание, рассказывать долго, поверьте просто мне! - говорил дух Мари. -Мари, но как? -переводя то с Мари то Мрак свой взгляд Дин, и не мог поверить увиденному. -Говорю же нет времени все объяснять, скажите лучше сколько у меня хвостов? -переводя тему говорила Мари. -Три, а что? -отвечал Сэм. - Так отлично! – потирая руки, говорила она. Братья переглянулись. - Не дайте тому идиоту еще больше разозлить Мрак, если у него это получиться, и появиться еще один хвост, то нам всем будет полный пиздец! -просила она братьев. -Выходит этот ведьмак не врал, называя тебя Мрак, но как такое возможно? поражался Дин. - Мало времени все объяснять! -отвечала она братьям, и ее образ начал мелькать; - Я прошу вас не дайте ему этого сделать, и верните мне прежний вид, я верю в вас парни! - и ее дух исчез. Все это время Мрак смотрела в их сторону, словно видела картину происходящего. -Ладно, пойдем другим путем, попробуем доработанный мною шар! -бубнил себе под нос Марганус. "Мари, открыла глаза и отпустила руки сознания Марк и Коу, оно вновь отвернулось в сторону и уставилось перед собой. Мари встала, и ее шатнуло, в сторону, все вокруг закружилось и поплыло перед глазами, она поняла, что начинает падать, Коу успела ее подхватить, не дав удариться головой. -Ты в порядке? - в ее глазах отражалось беспокойство. -Я видела их Коу, у меня получилось, послание передано! - отвечала она ей и отключилась. Она потратила много сил не зная, получиться ли у нее сделать это" Марганус вновь произнес заклинание на латыни, и в его руках начал образовываться шар, слегка потрескивая. -Что это за фигня? - услышав потрескивания говорил Дин. -Эм... Дин, надо что-то делать, кажется он собирается это запустить в Мрак! выглядывая из оврага отвечал ему Сэм.
100
-Черт, надо как-то ему помешать запустить его! -тоже выглядывая из оврага, Дин. -Ну как, идеи есть? -Пока нет, хотя...! -Ну не тяни! -Я попробую ему выстрелить, в руку, когда она направит ее на Мрак, может тем самым получиться сменить траекторию этого шара! - проверяя обойму говорил Дин. -Надеюсь это должно сработать! А в это время, Марганус продолжал повторять заклинания, наращивая свой шар в руках, треск набирал силу, и когда шар достиг размера футбольного меча, он направил его на Мрак и был готов уже его запустить, раздался выстрел неподалеку от того места где он стоял, он ощутил резкую боль в правой руке. Он все же выпустил свой шар, он поменял траекторию полета, как и предполагал Дин, но все же полетел в Мрак, а Марганус искал глазами, того кто мог выстрелить в него, но не видел. Сэм и Дин, прятавшиеся в овраге, старались не шевелиться, чтобы ничем не выдавать себя. Дин ликовал, что у него вышло то, что он задумал, стараясь не издавать звуков ликования, прикрыв рукой себе рот. Шар долетел до Мрак, ударив в плечо. Она издала рык, который донесся и до Клэр, а Сэм и Дин так как находились рядом закрыли уши руками. " На плече Коу появилась небольшая ссадина. -Только не злись, прошу тебя, не злись! - шептала она. Сознание Мрак, все так же сидело, уставившись в одну точку перед собой, но начала раскачиваться то вперед, то назад. Мари, лежала на коленях Коу, казалось бы, она лежала без каких-либо признаков жизни, но ее грудь то поднималась, то опускалось, что свидетельствовало о том, что она дышит, но как будто крепко спит." -Он нас не заметил? - шепотом спросил брата Сэм. -Похоже что не заметил! - тоже шепотом отвечал он брату. Марганус перестал осматриваться по сторонам, ища того, кто сделал выстрел, он стоял и что-то нашептывал, держась за раненную руку. Ударивший шар Мрак в плече, привел ее в ярость, но еще одного хвоста не появилось, она перестала смотреть по сторонам, теперь она смотрела прямо перед собой. Начала открывать рот, как можно шире, из него тоже начал образовывать шар, становясь больше и больше, вначале его цвет был темно красным, спустя пару секунд он сменил цвет, и был уже почти черного цвета, когда он наконец принял форму пяти баскетбольных мячей, она направила его на то место где стоял Марганус. -Сэм, надо делать ноги, иначе и нас зацепит! -увидя это говорил Дин. -В смысле? – сказал Сэм. -Туда посмотри! - указывая на Мрак отвечал Дин брату. Сэм выглянул и посмотрел туда, куда показывал брат. -Согласен, валим! -Давай к лесу! - наплевав на то, что их могут заметить, вставая, говорил Дин. И побежали к лесу, Мрак в этот момент запустила свой шар в Маргануса, ударив в него, он создал большой радиус поражения, братья еле успели добежать до леса, спрятавшись за деревьями. Этот огненный шар, сжег всю траву на своем пути, эпицентр пришелся на Маргануса, который не ожидал такого мощного удара. Когда все стихло, он упал на колени, его тело дымилось, он тяжело дышал, он был похож на одну большую головешку. Братья выглянули из-за своих убежища, то место где они пряталась раньше было полностью выжжено. -Вовремя мы свалили, были бы сейчас как он! – глядя на Маргануса, говорил
101
Дин. -Ага! -кивнул Сэм. -Ненавижу, тебя, будь ты проклята! - просипел Марганус. Поняв, что его силы на исходе, и он вот-вот отправиться в мир иной, он решил вложить оставшиеся силы в то заклинание, что применил в шахте. Произнеся заклинание на латыни, он из последних сил ударил обоими руками о землю и добавил: -Отправляйся в ад! - и упал за мертво. Раздался грохот, все вокруг начало все трясти, словно при землетрясении более 5 баллов. -Что за хрень! - выругался Дин, еле устояв на ногах. -Кажется мне это знакомо, то же самое было, когда мы с Мари были возле шахты! - держась за дерево, отвечал Сэм. -Хочешь сказать, что сейчас полезут из земли мумии? -Возможно, не уверен, нам важно сейчас другое - пробраться к Мрак и вернуть ей человеческий облик! -смотря уже на Мрак говорил Сэм. Мрак сидела и крутила вновь головой в разные стороны, от ее белых кругов, что напоминали глаза, братьям становилось не по себе. "-Мари, Мари, давай уже приходи в себя, там что-то происходит, и боюсь до добра не доведет! – хлеща по щекам Мари, говорила Коу. Мари медленно открыла глаза, увидев перед собой склонившиеся лицо Коу, улыбнулась ей, сев взялась за голову. -Я, что снова отключилась? – спросила она. -Ага, ты потратила много сил, чтобы связаться со своими братьями! - отвечала ей Коу. -Что происходит? -Точно не знаю, но могу сказать одно, Мрак немного ранило, что ее ослабило, и я могу не ясно, но видеть, что происходит там, нам надо как-то вернуть твое сознание обратно! - показывая на свое плечо, говорила Коу -Ого, надеюсь, хвост не появился! - рассматривая рану говорила Мари; - Есть идеи как нам это сделать? -Пока не знаю, но надо что-то придумать как можно быстрее, нас кажется, послали в ад, землю тряхануло, через образовавшиеся трещины полезут потерянные души подобие мумий! – прищурившись отвечала Коу, и показывала вверх пальцем. -Охренеть, не хватало еще разделить соседство с Люцифером! Но откуда ты все это узнала? - удивлялась Мари. -Я же тебе сказала, Мрак ранили, это отразилось на мне, ее сила ослабла, появление 4-го хвоста твои братья предотвратили! - вздыхая отвечала Коу. -А ведьмак, что с ним? -Лежит неподвижно, похож на уголек, мда, ведь она использовала почти самую мощную нашу атаку на нем, что еще ослабило ее, ведь она давно не тратила столько сил и своей чакры! -говорила Коу, глаза ее были закрыты. -Круто! - удивилась Мари. - Ты уже придумала, как мне вернуться в свое тело? -Да! -Ну не тяни! -Нам нужно передать еще одно послание сначала твоим братьям! -открывая глаза отвечала Коу." Сэм и Дин с осторожностью шли по обугленной земли, вперед к Марганусу, они оба хотели убедиться, что он мертв. Раскат дошел и до Клэр, Кастиэль пока еще был без сознания, машину слегка подбросило на месте, от чего она ударилась головой о крышу, в глазах заискрилось. - Черт возьми, что у них там происходит? -возмутилась она, потирая ушиб-
102
ленное место. Кастиэль в этот момент пришел в себя, он не сразу понял, где находится, когда зрение пришло в норму, он увидел, что лежит в машине Дина, на улице уже вечерело. -Ребят, вы где? -позвал он. -Эй, привет, они ушли на помощь к Мари! - отвечала Клэр, заглядывая в машину через окно. -Привет, а с тобой что? - увидев перебинтованную голову Клэр, спросил Кас. -А, ты про это! - указывала пальцем на бинт. - Так пустяки, заслужила! отмахивалась она. -Это ведьмак с тобой сделал? - интересовался Кас. -Нет! - сухо отвечала она. -А кто? - настаивал он. -Да чего ты, пристал ко мне, я же не спрашиваю кто тебе всадил нож в спину! -злилась Клэр, на Кастиэля. -Ладно, успокойся, что это сейчас было? -выходя из машины спросил он, потирая плечо. -Я не знаю, но раскат пришел от туда, где Мари и Винчестеры, нам туда соваться не стоит, мы оба не в лучшей форме! - облокотившись на машину, говорила Клэр. -И как они собираются ей помочь, если мне даже не удалось! -становясь рядом с Клэр, говорил Кастиэль. -Да, мне по чем знать, ты же знаешь они, не всегда повещают в свои планы! разводя руками отвечала она. -Так и будем, ту просто стоять и ждать? - спросил Кас. -Ага! -Я, так не могу, я нужен им там! - отходя от Клэр, говорил Кас, его немного качнуло в сторону. -Куда ты собрался, ты на ногах еле стоишь, из тебя сейчас никчемный помощник! - говорила Клэр, сжимая при этом кулаки, стараясь перенести в них свою злобу. -Я должен им помочь, не могу перенестись, пойду пешком! - слегка повернув в ее сторону голову, отвечал он. И пошел вперед, но, сделав пару шагов остановился, то что сказала Клэр ошарашило его: – Твою мать, ты хоть раз в жизни можешь не оставлять меня одну, ты постоянно уходишь помогать кому-то, но не мне, ты мне нужен здесь и сейчас, прошу не уходи! - со слезами на глазах просила его Клэр. В груди Кастиэля что-то кольнуло, он не знал, как ему быть, он хотел остаться с ней, и в тоже время его тянуло туда к Мари, с болью в сердце он сделал еще два шага. -Папа, останься пожалуйста! - закричала Клэр, и упала на колени. Кастиэль остановился, по его телу с ног до головы пробежал словно ток, пусть даже от Джимми Новак осталась лишь его оболочка, сам он чувствовал вину перед этой девочкой, которая видела в нем своего отца, а не ангела Кастиэля, который занял его место. Вдобавок его еще не называл отцом, когда он это услышал, он, словно полетел, но без крыльев. Обернувшись он увидел, как Клэр сидит на коленях и бьет кулаками о землю, думая, что вновь ее бросили. -Ненавижу, ненавижу! - повторяла она. -Ты права, я все время помогаю кому-то, забывая о тебе, прости меня, пусть я не твой отец, а лишь его оболочка, я обещаю впредь защищать тебя! -говорил Кастиэль присев на корточки рядом с Клэр. Она медленно подняла голову, увидев улыбающегося Кастиэля, бросилась к
103
нему на шею, он обнял ее в ответ. -Спасибо! – всхлипывая, говорила она. Кастиэль ничего ей не ответил, поняв лишь одно, что это нужно было сделать гораздо раньше. В это время Сэм и Дин подкрадывались по выжженной траве, к ведьмаку, чтоб убедиться в его смерти. Мрак словно не обращала на них внимания, ее голова была повернута в правую сторону леса. -Привет, мальчуки! - раздался голос за спинами ребят. По интонации напоминало Кроули, но голос был женским, у обоих пробежали мурашки по всему телу. Они медленно оба повернулись на голос, и увидели вновь сестру, ее образ был вновь похож на призрак. -Мари, какого лешего, я подумал это Кроули! - выдыхая говорил Дин. -Простите, я хотела немного прикольнуться над вами, но не об этом сейчас, ведьмак мертв? - отвечала она брату. -Мы как раз шил проверить это! - отвечал ей Сэм. -Хорошо, когда проверите, как можно осторожней вам нужно подобраться к ней! - она указала на Мрак, которая смотрела отрешенным взглядом. - И одновременно приложить к ее лапам свои руки и сказать: Сквозь, тьму вернись к свету! - говорила Мари. -И, по-твоему, это должно сработать? - удивленно поднял бровь Дин. -Мы ведь так рискуем, что, если не выйдет? - поддерживал брата Сэм. -Я не знаю, но стоит попробовать! - улыбалась им в ответ Мари. - У вас мало времени, снизу что-то надвигается, и пока она в таком состоянии мое тело уязвимо, я верю в вас! - добавила она и исчезла. -И ты веришь, что это сработает? - обратился Дин к брату. - Стоит проверить, по-моему, у нас всегда все срабатывает! - отвечал Сэм брату. - Давай уже пошли! "-Ну как получилось? - спросила Коу у Мари. - А то ты не знаешь!– ухмыльнулась она. - А ты уверена, что это сработает? -Я слабо слышала, хоть и слух обостренный у нее в таком состоянии! отвечала Коу Мари. - Надеюсь, это сработает! – вздыхала Мари. - Странно, я как-то в этот раз бодро себя чувствую! - потягивалась она. -Я поделилась с тобой своей силой, держа тебя за руку! - улыбнулась в ответ Коу. -Спасибо! - благодарила она ее. -Дальше что? -Ждем, когда твои братья прикоснуться к ней и произнесут эти слова! - говорила Коу. -И как мы это узнаем? - спрашивала Мари. -Ты почувствуешь! Но потом мне нужно будет воссоединиться с тобой, и стать одним целым! - говорила Коу. -Опять? Нет уж, мне Мрак хватило, чтобы ты как она отключила мое сознание! - складывая руки на груди, возражала Мари. -Нет, я не буду этого делать, неужели ты думаешь, я такая как она? -Вы же все-таки одно целое, я не знаю, что на уме у тебя, и какую цель проследуешь ты? - стояла на своем Мари. -Прежде всего я хочу вернуть, тебя в твое тело, затем разобраться с твоей помощью, с тем, что там надвигается, заметь я сказала с твоей, а не я разберусь, это уже о чем-то тебе говорит? - нахмурившись говорила Коу. - А истинная моя цель, вернуть Мрак на сторону добра и стать одним целым, и вернуть былое величие стража! -С первым соглашусь, но на счет второго, я все еще сомневаюсь, придется приложить много усилий, чтоб переубедить ее! - согласилась Мари.
104
-Уже небольшой сдвиг в этом есть, ведь когда Кас принял удар на себя, она изменилась, я первый раз видела, как она плачет! - потягиваясь говорила Коу. -Ладно, ладно, убедила, как ты собираешься со мной воссоединиться? - согласилась наконец Мари. -Точно так же, как ты впустила в себя Мрак! -И это, по-твоему, поможет вернуть мой прежний вид? -Да, когда мы станем одним целым, тебе нужно будет сделать еще кое-что! -Что именно? -Взять крепко голову Мрак, и не давать ей освободиться, смотря прямо ей в глаза, сосредоточиться на твоих самых светлых воспоминаниях!
-Ты делала это раньше, или только сейчас придумала? - вопросительно подняв бровь спросила Мари. -Нет, не пробовала, это будет в первые! - пожимая плечами, отвечала Коу. -Охренеть, а если это не сработает? - удивлялась Мари. -Должно, главное верь в это и все получиться! - улыбалась в ответ Коу. -Надеюсь на это! -Доверься мне и все у нас получиться! Мари тяжело вздохнула, с одной стороны она хотела верить ей, но с другой стороны, её одолевал страх, о то, что Коу тоже обманет ее, боялась потерять доверие братьев, которое ей далось с трудом завоевать. Но, поняв, что другого выхода у нее, нет, она закрыла глаза, и представила, как становиться одним целым с Коу. Коу сделала то же самое, превратилась в легкую дымку и соединилась с Мари. Мари почувствовала, как тепло обволакивает ее, глаза ослепил свет, словно она смотрела на солнце с закрытыми глазами. Сознание Мрак, почувствовало неладное, медленно повернуло голову к Мари, в ее глазах была злость и недоумение оттого, что происходит. Мари сидела с закрытыми глазами, став уже одним целым с Коу, и ждала знака от братьев."
105
Летописи межмирья Александр Маяков 3 месяц 514 год с м.п. (август 2012 года н.э)… Межмирье. Лилиум Мы собрались за пару дней. Забрать все не удалось, поэтому пришлось перевести в крепость к отцу. Он, конечно, удивился, куда это я собралась, но заметив Аркадия, деликатно промолчал. Без лишних вопросов – и славно. - Ностальгия? – Спросил он, когда мы уже покинули дом на скале. Мы решили двигаться к месту, где раньше был Долан. А где был Долан, знали все, кто, так или иначе, связан с Союзом. Правда, я там ни разу не была, но как найти его знала. Да и карта, что взяла у отца, поможет. Он, отец, конечно, удивился, когда узнал, что мы летим в Анклав, но снова промолчал. Это мой выбор! У дроу право выбирать самому неприкосновенно. Поэтому отец молчал. А мама… ей вообще лучше не знать, куда понесло её дочь. Закатит еще истерику ненароком. - Нет, просто по привычке оглянулась. – Честно ответила я. Ностальгировать по дому еще рано. Конечно, брать там уже нечего, но охрану я выставила. Заклинание, активирующее амулет, который, в свою очередь, призывает фамильяра: неистового сатира, который убивает всех и вся. Да, в случае незваных гостей, он разнесет весь дом, но это лучше, чем он станет прибежищем бродяг. Вообще мнение, что межмирье – это поле боя, ошибочно. Да, в районах подконтрольных Анклаву и Союзу так и было. Хотя, Союз особо не контролировал межмирье. Небольшая цепочка аванпостов обеспечивала охрану основных магистралей и порталов. После падения порталов и прекращения поставок на аванпосты, их забросили, устроив анархию на магистралях. Торговцы, которые по воле рока в этот момент оказались в межмирье, большей частью пали от рук дезертиров. Кассадар, после победы над другими гильдиями, проводил рейды по вылову дезертиров, но это не особо помогло, они просто отошли на безопасное расстояние от крепости наемников и все. Это только гноллы промышляли грабежами в наглую. Как вообще эти гиены умудрились сохранить нейтралитет – уму непостижимо. Наверное, Союзу хватало проблем и с оборотнями, не говоря уже об не более развитых в умственном плане гноллах. Но, так или иначе, но проблем после падения порталов, у наемников прибавилось. Как и у меня. - А у меня была ностальгия. – Произнес он. - По моему дому? – Спросила я. Мы поднимались все выше и выше. Мой дом находился на несколько сот километров ниже уровня Долана. В межмирье, вообще, все находится либо выше тебя, либо ниже. На одном уровне крайне редко. - Нет, по Анклаву. – Произнес он. - Ну, мы из-за этого туда и летим. – Ответила я. - Ну да, - улыбнулся собеседник. Дальше мы летели в молчании. Разговаривать, когда между вами десятки метров дистанции, да еще драконы крыльями машут – дело не из легких. Подъем занял несколько часов. Хоть виверны и сильнее грифонов, в скорости они почти одинаковы. К тому же, Мангус и Лирика были нагружены нашими пожитками. Нашими! Моими! У этого вообще пожитков нет. Одежда и так куплена за мои деньги. Те лохмотья, в которые он был одет, пришлось выкинуть. - Здесь раньше был Донлан! – Аркадий указал на остров с черной площадкой возле озера. С двух сторон остров окружали горы, и между ними было огромное озеро! А с одной из них в озеро стекала речушка, даже ручеек.
106
- Красиво. – Восхищено произнесла я. Да, я видела много пейзажей, но таких нет. Это был самый большой остров в межмирье, который я видела в своей жизни. Даже крепость минотавров располагалась, как мне казалось, на большом острове. Но он был раза в три или четыре меньше чем этот. А тогда, в детстве, он казался мне огромным. За крепостью был пруд, лужа, по сравнению с этим озером. Я с братьями бегала туда, когда была маленькой. Наша нянька, старая митоверша, вечно ворчала, что нас съест водный дракон, который живет в том пруду. Конечно, никакого дракона там не было, но на маленькую девочку и её меньших братьев, это действовало безотказно. Мы со страхом смотрели на пруд. Но любопытство брало верх, и мы тайком приходили к нему. - А то! - Гордо произнес Аркадий и повел Лирику на снижение. Я с Мангусом последовали за ним. Виверны спустились к воде и стали пить, утоляя жажду. Я просто с восторгом смотрела на горы. Не высокие, всего несколько километров, но все же. - Ты никогда не видела гор? – Спросил Аркадий. - Ха, - усмехнулась я. – Таких маленьких – нет. - Ну, это не маленькие, я видел меньше. - Да ну! – Удивилась я. – И где же? - У тебя на груди! – С серьезным лицом произнес он. – Такие две небольшие горки. Что?!!!! Совсем обалдел!!!!! Я тебя сейчас прибью!!!! - Ты… чего? – Испугано глядя на меня, заикаясь, спросил он. Видимо, ярость была написана у меня на лице. Я вмиг оказалась перед ним и со всей силы зарядила пощечину. Он отлетел на добрые пару метров и кубарем покатился по земле. - Это у меня-то маленькие горы?! – Орала я во все горло. Да как он посмел! Мангус и Лирика удивлено уставились на нас, а потом резко зашипели и стали в боевые позы. И только сейчас я услышала хохот. Он доносился со стороны черноты. Там несколько рыцарей, видимо патруль, лежали на земле и хохотали. - Вот умора! - Сквозь смех произнес один из них. – И это он называет небольшими горками! Мне б каждый день такие горки в руки, я был самым счастливым во всех мирах мужчиной! Последняя фраза вызвала новый взрыв смеха у рыцарей, и они снова попадали на землю, хохоча. - Учись! – Гордо указала я на рыцарей. - Учись, как надо ценить женскую красоту! - Орден?- Удивленно произнес Аркадий. Рыцари смогли успокоиться и подняться. - Так точно! – Ответил истинный ценитель женской красоты. – Вы находитесь на территории Анклава сопротивления… - Да знаем, где мы находимся. – Перебила его я. – Вас-то и искали. - Да? – Удивился другой рыцарь, но насторожено поглядел на виверн. – Их можно успокоить? Мангус и Лирика все еще рычали на рыцарей. - Успокойтесь! – Произнесла я им. – Это друзья! Только после этого они перестали рычать и тихо стали. - Я Аркадий, - мой спутник выступил вперед и представился. – Известен еще как Идущий на восход. Рыцари удивленно переглянулись. - Идущий на восход пропал без вести почти год назад. – Произнес один из них. – Вы можете доказать свою личность? - Здесь нет. – Ответил Аркадий. – Вы можете проводить нас к магистру Евгению или Варинасу.
107
- Нет, они в Новом Долане, а мы в межмирье. – Ответил ценитель. - Вообще-то в аванпост прибыл мастер Иркус, он как раз из Нового Долана, вступил в разговор другой рыцарь. – Он может подтвердить или опровергнуть слова этого… - Хорошо, - кивнул ценитель, - вы проследуете с нами, но без… - он указал на виверн и я, утвердительно кивнув, обернулась к Мангусу и Лирике. - Ждите здесь! – Произнесла я. – Мы скоро. Трое рыцарей повели нас через черное поле. *** Невысокий лысый старичок узнал Аркадий. Он по-отцовски обнял его взволновано начал расспрашивать, что с ним был, как он выжил, где его носили черти. Аркадий что-то невнятно мямлил, на что Иркус произнес, мол, расскажешь, все расскажешь и спросил, указав на меня: - А это кто? - Это Лилиум, она моя… - начал он, но я нагло перебила его. - Спасла его, когда он медленно подыхал в межмирье. – Произнесла я. Иркус подошел ко мне, взял за руку и поцеловал её. Это невообразимо! Я знала, что у вампиров так принято проявлять уважение к женщине, но я редко общалась с вампирами, и они не был столь галантны. Да и жили они не долго, только до встречи с моим катаром. - Седрик! – Крикнул он в коридор. И буквально тот час в проеме появился паренек, я бы даже сказала мальчишка. - Да, мастер. – Поинтересовался он. - Живо натягивай доспех! – Приказал Иркус. – Нам нужен портал до Нового Долана! Аркадий вернулся! - Как прикажите, - произнес он и скрылся из виду. - Присаживайтесь! – Он указал на стулья. - Вы перевелись на аванпост? – Спросил Аркадий. – А где Алексей? - Нет, - улыбнулся Иркус. – Я здесь ненадолго. Вскоре я отправлюсь в Долан. Сейчас я командую тамошним гарнизоном. А сейчас был в Новом Долане, там шли переговоры с нагами. - С нагами? – Хором спросили мы с Аркадием. - Да, - кивнул рыцарь, - ты не в курсе, но у нас много чего произошло. Алексей жив здоров! Он говорил, что ты погиб. Но мы зачислили тебя в пропавшие без вести. Не смогли сказать твоей матери, что ты погиб. - Я не погиб! – Ответил Аркадий. – Она спасла меня. Иркус хотел снова поблагодарить меня, но в этот момент в кабинет вбежал рыцарь и сказал, что портал открыт. - Отлично! – Произнес Иркус. – Прошу! Это был другой портал. В нем не было вихря энергии. Только рамка, через которую на нас смотрели люди, эльфы и вампиры. - Аркадий? – Спросил один парень, удивленно глядя на Аркадия. - Да, Леша, это я – Ответил ему Аркадий, переступая рамку портала. Я замешкалась. Он был таким счастливым в этом окружении. Появилось желание развернуться и уйти, но… - Смелее, - прошептал мне Иркус, я обернулась. Рыцарь стоял вплотную ко мне и улыбался. Слезы сами навернулись. - Я не… - Лилиум, ты чего там застряла? – Донеслось из портала. Аркадий стоял в рамке и протянул мне руку. - За Мангуса и Лирику переживаю,- улыбнулась я, смахнув слезу и шагнув в портал.
108
Человек, которому нравилось быть грустным Вячеслав Гаврилов На собраниях в парке вновь появился стенд с книгами, и немного позабывшаяся фигура моложавого мужчины в капюшоне поверх кепки. Он вернулся, и притом не один – вместе с ним сидели те самые мама с дочкой, что часто бывали здесь ранее. Соседка-чаёвница, побывавшая у него в гостях, увидев, что так же молчаливо пропавший сосед стал раскладываться, не поверила своим глазам. Валентин кивнул ей, но женщина не отреагировала на это, настолько была удивлена. Она уже успела распустить сплетни о мужчине, что его то ли заколдовала какая-то бабка, то ли он весь в долгах, и терпит нападки от кредиторов, то ли ещё что. И все, разумеется, ей поверили. Когда он шёл со своими спутниками, с тележкой, наполненной книгами, никто не сводил глаз с них. Воцарилась тишина, и какое-то оживление началось только тогда, когда троица разложилась на своём месте. Ни один человек не решился подойти, некоторые только кивали, встретившись взглядом с книжником, и растерянно улыбались. В этот день к ним подошло особенно много посетителей, разобрали практически все книги. Много говорила девочка, советуя, какие книги могут поднять настроение, а какие расстроить. Если бы её спросили «ты читала их?», она бы ответила нет, но добавила бы, что обсуждала со знающими людьми содержание книг. И, видя её лучезарную улыбку, многие бы удовлетворились таким ответом. В конце концов, к ним начали подходить участники собрания, и на удивление обнаружили, что книжник стал разговорчивым, улыбался знакомым, даже рассказывал о себе. - Тебя давно не было… - говорили ему. - Мне нужно было сделать перерыв. - А кто это с тобой? - Это мои друзья. - Тебя не узнать, Валера! - Меня Валентин зовут, а не Валера. - Имя поменял, что ли? - Нет, всегда меня так звали. - Чудит… - сказал кто-то тихо в толпе. - Ну это же книжник… - сказал другой. И в целом всё как-то внезапно успокоилось, уладилось. Люди перестали глазеть, напряжение спало, и воцарился прежний порядок, как это и было раньше, за исключением того, что мать и дочка не бродили между прилавков, а сидели за одним из них. И очень быстро освоились, стали на этих стульчиках, рядом с книгами, закрытым от влаги прозрачной клеёнкой, смотреться вполне естественно. В тот день книги кончились особенно быстро, такого не было раньше. То ли потому, что Люся умело завлекала людей, то ли они, соскучившись по бесплатной литературе, спешили к прилавку Валентина. И не факт, что книги читались, их могли взять просто по инерции, рефлексу. Раз бесплатно, почему бы не взять? Потом может не быть, а как применить это после – само решится. Сколько денег потратил книжник на это – его коммерческая тайна, он бы точно никому не назвал точной суммы, хотя знал её, и в отдельной тетрадке вёл подсчёты. Знал ли он, что выбрасывает деньги на ветер? Знал. Тогда почему продолжал ме-
109
тодично этим заниматься? Потому что верил, что книги рано или поздно найдут своего адресата, пусть не здесь, на собраниях, а в другом месте, из рук торговца в электричке, набравшего у книжника под завязку увесистых томиков с солидными лицами на первой странице, и решившего заработать. Пусть так! Ему было всё равно. Ну а Люся занималась своим новым делом с огнём в глазах. А её мама молча наблюдала за всем. Так они проводили большинство субботних дней. Однажды, возвращаясь с очередного собрания, троица уже подходила к подъезду, как из него быстро вышел раздражённый Фрол. Не смотря ни на кого, он полубегом промчался мимо Валентина, и вскоре скрылся за углом дома. Книжник немного напрягся, ему сразу стали приходить на ум образы ограбленной и избитой пенсионерки. Мельком глянув на окна, он приметил, что в её квартире сейчас горел свет, и даже будто мелькала фигура пожилой женщины, что успокоило мужчину. Но мгновение позже он увидел, что Мария остановилась, и замерла. Её била дрожь, она медленно опустила на землю пакет, который несла, и беззвучно заплакала. - Что у тебя случилось? – спросил ошарашенный книжник. - Мама? – тут же подключилась дочка. – Мама? Что с тобой, мама? – и, видя, что женщина ничего не говорит, а только всхлипывает, стала плакать вместе с ней. – Мама, что такое? Валентин взял Марию под руки, и повёл за собой, надеясь, что в квартире, вдали от посторонних глаз она успокоится быстрее и всё расскажет. Маша послушно шла, но не переставала плакать. У книжника немного стали трястись руки. - Давай дойдём до дома? – говорил он в пустоту, а в ответ получал лишь плач. - Мама, ты меня пугаешь! – подвывала девочка. – Мама, скажи, что не так? В квартире женщина, не разуваясь, прошла в ванную и закрылась на защёлку, и заплакала уже гораздо громче. - Может, вызвать врача? – сказал сам себе мужчина. – Олеся… Олеся как раз была врачом, но пару недель назад она уехала на свадьбу к их сыну, и с тех пор никаких вестей. Только разговор с сыном-женихом по трубке, любезно переданной ему мамой, который и разговором то назвать было трудно. Так, поздравления и общие слова, после которых послышалась невыносимо громкая музыка, и звонок оборвался. Больше из его бывшей семьи на контакт никто не выходил, и книжнику это было обидно. - Люся, мама просто поперхнулась сильно, ей нужно выкашляться. Оттого и плачет. Закончит и выйдет как ни в чём не бывало. – пошёл на хитрость мужчина, чтобы успокоить маленькую девочку. - Правда? - Ну конечно! Давай просто подождём, и не будем плакать. - Она так раньше никогда не делала… - Ну, чтобы так поперхнуться, надо ещё постараться. А раньше просто не получалось так у неё. - Ну ладно. Они сели в большой комнате, Валентин принёс большой альбомный лист и карандаши, и разложил всё это на кровати. - Давай ты мне что-нибудь нарисуешь? - А чего нарисовать? - Чего ещё не рисовала, но очень бы хотела нарисовать. - Хм… - она задумалась. – Я драконов раньше рисовала, а сейчас давно не делала. Давай дракона? - Давай! И девочка вовлеклась в процесс с головой, принявшись за любимое дело. А мужчина получил передышку, чтобы перевести дух и собраться с мыслями.
110
Буквы на белом фоне Александр Маяков VII - Так с чего такое решение? – сидя на диване и наблюдая, как Марина распаковывает вещи, спросил я. - Мать с отцом начали снова учить жизни. – пояснила Марина. – Не так живу, не там работаю, не с тем сплю. - А они знают, с кем ты спишь? – сСпросил я. - О, да! – с улыбкой произнесла Марина. – Бабушки, что сидели у подъезда и видели нас, в красках все маме рассказали. А она папе. В общем, испорченный телефон, только все по-серьезному. Бабушки, бабушки. Бабушки, старушки. Когда мы подходили к Марининому дому, у подъезда действительно сидел «клуб кому за семьдесят». И не холодно им было задницы на лавочке морозить. Если не ошибаюсь, начало декабря было. - Скандал был? – спросил я. - Еще две недели назад. – ответила Марина, раскладывая свои вещи в шкафу. - Так чего ты раньше не сказала? – спросил я. – Переехала бы сразу. Марина остановилась, уткнулась в сложенную футболку и зарыдала, опускаясь на пол. - Марин, ты чего? – спросил я, опускаясь рядом и обнимая её. - Понимаешь, вся эта ситуация, с Катей, с Ириной Алексеевной, с этой козой из горздрава, все это просто внутри накапливалось. – рыдая, произнесла Марина. – А дома снова. «Чего так рано?», «Не блядовалал сегодня?» Я все понимаю. Я не оправдала их ожидания, я не стала такой, как им хотелось, но… - Тихо, тихо, - поглаживая её по голове, произнес я. Воистину, у каждого свои скелеты в шкафу. Хорошая семья, родители, уважаемые люди, дочь умница, но внутри твориться черт знает что. - Самое обидно, - немного успокоившись, продолжила Марина, - что мама молчала. Она всегда либо за отца, либо нейтральна. Второе всегда обидней. Она, вроде как, и не поддерживает его, но и не за меня. Отец у нас глава семейства. Папа у нас авторитет! Достало! Вечно я должна делать все, как он скажет, а мама только поддакивает ему! И все ради моего блага. Но я не хочу такого блага! Я не знал, что ей сказать. В моей семье все было иначе. Мы все решали вместе. Когда я был маленьким, родители все решали сами, сообща. А потом, лет так с пятнадцати, меня так же стали спрашивать. Мое мнение стало чего-то стоить. Даже мое теперешнее положение, это результат переговоров. Долгих, скандальных переговоров, которые стоили нам тонну нервов, но все же переговоров. Родители никогда не пытались устроить мою судьбу, всегда спрашивая, чего я сам хочу. Ну, кроме тех случаев, когда мама приводила невест. И то было пару раз, и ни к чему, слава богу, не привело. Мама просто махнула рукой. Потом, правда, был небольшой скандал, но высказались все. И я, и мама, и папа. Папа поддержал меня. Тогда мама заплакала и сказала нам: «Делайте, что хотите!» И почему-то делать, что мы хотим, перехотелось. - Помнишь, я говорила, что стесняюсь тебя? – внезапно спросила Марина. - Ну… - я попытался вспомнить наши разговоры и что-то смутно припоминал.
111
- Ну, когда я тут у тебя впервые оказалась. - А… - вспомнил я тот разговор на кухне. - Я тогда сказала, что боюсь разрушить равновесие в семье. – продолжила Марина. – Так вот, все равновесие полетело в пизду! Именно в пизду! - У нас весь миру туда летит. – произнес я. Марина как-то странно посмотрела на меня. Видимо, она думала, что я буду утешать её, но прости, дорогая, я не умею утешать. Я могу обнять, погладить по голове, сказать «тише, тише, успокойся». Стоп, так это и есть утешение, так? Просто быть рядом и молчать в унисон. - Весь мир? – втягивая сопли, спросила она. - Ну да, - улыбнулся я. – И не летит, а идет бодрым шагом, пританцовывая под попсу! - Спасибо, успокоил! – засмеялась она. – Разрядил обстановку. То, действительно, чему удивляться, если весь мир такой. - Ну да, - улыбнулся я. *** - Ну и что это было? - спросил я у Палыча на следующем дежурстве. Вытянуть из него хоть слово в тот вечер было невозможно. На обратном пути он на всю улицу горлапанил Павла Зиброва «Мертві бджоли не гудуть». Ему в унисон подгавкивали и завывали собаки. А какая-то женщина, вереща, даже пригрозила нарядом полиции. - А, - махну рукой Палыч, - так, бесплатный вариант выпить - закусить. Прикидываешься жнецом и идешь. - Кем прикидываешься? – недоуменно спросил я. - Ну, этим, в саване, с косой, - пояснил Палыч. – Внучке моей пятнадцать лет. Подсела девка на сериал один. Там два брата-акробата по Америке катаются и нечисть истребляют. «Невероятное» называется. - «Сверхъестественное». – поправил я. Сериал я не смотрел. Бог миловал смотреть, как два перекаченных красавца на крутой тачке одной левой нечисть валят, но названия этой мути знал. - Ну, или так, без разницы. – продолжил Палыч. – Я как-то гостил у дочки. Зять пить не умеет, в общем, перепил я его. Дочка со стола убирать, а я к внучке. Ну, пообщаться, дед все-таки. А она этот сериал смотрит. В общем, уболтала меня пару серий с ней глянуть. А там как раз про этих жнецов показывали. Мол, предвестник смерти и все такое. И тут меня осенило! Можно так же одеться, красиво, в пальтишечко и пойти по одиноким старушкам. Они с головой не очень дружат. Кто поверит, кто нет, не важно, но вариант выигрышный. И знаешь что? Мне с первой же старушкой повезло. Поверила она в мои бредни, про то, что я посланник смерти. Чуть сразу богу душу не отдала. Но я её заверил, что если она меня покормит, да нальет чарку другу, я могу и повременить с ней. Ну, потом, какнибудь заберу её душу. Вот как деньжат нет, а струнам души нужна смазка, я к ней. У неё всегда пузырь есть. - Ну, ты и мразь, Палыч, - процедил я, сжимая кулаки. - Че? – недоумевая, спросил он, а я уже замахнулся для удара. Звезданул я ему хорошо, он аж сальто через свой стол сделал. - Серега, ты чего?! – хватаясь за скулу, заорал Палыч. - Да она при нас тряслась от страха! – заорал я в ответ. – Она думала, что от смерти откупается водкой и селедкой! Пока ты там бухал, она в соседней комнате господу молилась! - Так я… это… - начал Палыч. - Завтра, после работы, я зайду за тобой, и мы пойдем к ней, объясним ей
112
все, понял? - Серега… - Серега, - повторил я. – Ладно эти клоуны накаченные на экране, они бабки за это получают. Но ты… она бога молила, что бы смерть её стороной обошла. Понимаешь? Чтобы мы ушли и не тронули её. Может она одна, может у неё нет никого в этом мире, но она жить хочет. Она тебе пузырь поставила и все, считай, откупилась. Перед богом грехи замолила и живет день. - Я же не знал, что она молится, - тихо ответил Палыч. - Ладно, - махнул рукой я. – Завтра все ей объясним. После этого я ушел в свое отделение. Отправиться на следующий день к старушке у нас не получилось. Тридцатое декабря и у Марины появились срочные и не отложные дела. Точнее, у нас появились эти дела. И назывались эти дела родители Марины. Они решили навестить дочь, и познакомится с её сожителем. Видимо, решил засунуть свой гонор и амбиции относительно дочери куда подальше. Поэтому поход к старушке пришлось перенести на неопределенный срок. Почему неопределенный? Так у Палыча ведь новогодний запой! Взяв с него обещание, что он больше в жнеца играть не будет, я смирено начался готовиться к встрече с родителями Марины. Как хорошо, что мои не изъявили желания навестить сына. У них такое иногда бывает. Родители должны были прийти к обеду, поэтому с утра мы наводили порядок. Марина, конечно, заставляла меня поддерживать его постоянно, но до идеала её дома мы его не доводили. Сейчас же пришлось. В общем, напахавшись в первую половину дня, мы устало сидели и ждали звонка в дверь. Марина заметно нервничала. Я сам был как не в своей тарелке, но старался не подавать виду. Девушек у меня было не много и дальше дворового общения дело не заходило. То есть, заходило, конечно, но немного не в то русло. Все больше, как сказал Палыч, блядки, а не отношения. В общем, с родителями девушки я знакомился впервые. На удивление, Марина не парила мне мозги инструкциями типа «Как вести себя в присутствии её мамы» и «На какие темы можно вести разговоры с её папой». Понятно, что я и они – это полные противоположности. Мне даже иногда начинало казаться, что наши с Мариной отношения – это, большей частью, её протест против них. Видимо, она стала действительно дорога мне, раз у меня появился страх потерять её. Страх, что она «помирится» с родителями и уйдет от меня. В дверь позвонили. Марина выключила телевизор и пошла открывать. Я так и остался сидеть на диване, как будто скованный чем-то. Не знаю, что со мной. Страх только увеличился. Страх не понятно чего. Я понимаю, что эта встреча, если мы планируем с Мариной серьезные отношения, должна была состояться. Но лучше, если бы она состоялась позже. Как можно позже. Марина открыла мою дверь и, пройдя по общему коридору, стала открывать вторую. «Сосед!» - мелькнула мысль в голове, и, чтобы предотвратить столкновение, я вышел к Марине. Она уже открыла дверь и на пороге стояли её родители. Мама, невысокая женщина, на две головы ниже Марины. Волосы у мамы были покрашены в черный цвет. Именно покрашены, так как даже при тусклом освещении общего коридора (я таки да, соизволил вкрутить лампочку в старую висящую там бра) были видны седые корни. Мама была женщиной полноватой, а дорогая шуба делала её еще полнее. Такой колобок в шубе из песца. Папа же был высоким, лысым мужчиной, но, как и мама, полным. Кожаная куртка, купленная явно давно, уже не застегивалась на нем, оголяя увесистое пузо, обтянутое шелковой рубашкой. Шерстяной шарф, который просто висел на плечах, скорее всего, должен был просто подчеркнуть статус носителя, чем согревать от холода. Вряд ли они шли пешком ко мне или ехали на автобусе. Явно на своей
113
машине. Кстати, за пару минут до звонка в дверь к подъезду подъехала какая-то машина, но в окно я не выглядывал. В руках папа держал небольшой пакетик. Я же, как и подобает хорошему зятю (назовем меня так), был одет в чистые джинсы и постиранную, выглаженную рубашку, которая у меня завалялась еще с выпускного в школе. Подбрился, причесался, помазал под мышками дезодорантом. И все, прям идеальный парень. Главное, не ляпнуть лишнего. - Привет, Мариша, - улыбнулась мама, целуя дочку. - Здравствуй, дочка! – папа аж сиял от счастья. Пока они целовались – обнимались, я стоял в дверном проеме квартиры и мило улыбался. Что им говорить, я до сих пор не знал. - А вы Сергей? – подойдя ко мне, улыбнулась мама и протянула руку для пожатия. – Нина Петровна. – представилась она. - Очень приятно, - пожимая руку, ответил я. – Да, я Сергей. - Очень приятно! – так же улыбаясь, она прошла в квартиру. Марина прошмыгнула за ней и помогла разуться. Для полноватой женщины это оказалось трудным делом. - Петр Ильич, - улыбнулся папа Марины. Я, конечно, не знаю, какие они люди, но впечатление о них хорошее. И это плохо. Дело в том, что привык воспринимать всех людей негативно. Это лучше, на мой взгляд. Ты думаешь о человеке плохо и в итоге тебя либо ждет разочарование, либо подтверждение твоих мыслей. Сейчас же ситуация была двоякой. Марина рассказала, какие её родители, но я видел совершенно других людей. Конечно, можно с большей долей уверенности сказать, что их поведение показуха, как и мое, собственно. Если я начну вести себя естественно, это закончится плохо. - Сергей, очень приятно, - улыбнулся я. Он молча улыбнулся и пожал мне руку. - Так, где тут у вас можно руки помыть? – спросила мама. - Вот, в ванной, - указал я на дверь за её спиной. Недовольно фыркнув, она вошла в ванную - Ой, у вас общий санузел! – удивленно произнесла она, открыв кран. Папа последовал за ней. - Да, квартира ведь однокомнатная. – произнес я из коридора. Марина понесла пакет на кухню и стала его распаковывать. Я стоял в коридоре и наблюдал за этим. Вино, копченная колбаса, сыр, копченная скумбрия, коробка конфет, небольшой тортик, небольшая бутылка коньяка. Что-то среднее между джентльменским набором и гуманитарной помощью нуждающимся. Пока гости мыли руки, я пошел в комнату, ставить стол. Старый громоздкий стол-книжка был тяжелый и я, если честно, надеялся, что папа Марины мне поможет. Но увидев его я понял, что не судьба, придется ставить самому. Пыхтя, я вытащил его из угла на центр комнаты и стал раскладывать. - Да чего ты сам? - послышался из-за спины голос мамы. – Петя бы тебе помог. «Ага, - думаю, - помог бы. Толку от вашего Пети, как от козла молока» - Да ничего, - отвечаю я, - сам справлюсь. Пока Марина доставала продукты на кухне, я занимался сервировкой стола и развлечением гостей. Ответы на стандартные вопросы немного раздражали. Такое ощущение, что они действительно не знают, что мы с Мариной вместе работаем, что квартира съемная и что я из простой семьи, а не интеллигент, как они. Я начинал потихоньку закипать. - Накрываем! – неся судочки с салатами, произнесла Марина. - А давайте в вазочки переложим, в хрустальные. – совершенно спокойно
114
произнесла мама. - У Сережи нет вазочек, мама, - ответила ей Марина. – Поэтому ничего страшного, если поедим из металлических судочков. У каждого будет своя тарелка, каждый себе положит, сколько ему надо и все. - Петя, ты слышал? – всплеснула руками Нина Петровна. – Мы что, свиньи, с жестяных банок есть?! Мама начала переходить на крик. - Нина Петровна, - начал я, - ну это удобные судочки. Моя мама всегда в них холодец делает или желе для торта. - Твоя мама, парень, может делать все что захочет, - деловым тоном начал Перт Ильич. Меня это еще сильнее начало злить. - Мы сейчас говорим за вас и нас. – продолжил он. – Нина права, мы люди и можно было переложить хотя бы в тарелки. - А нет тарелок! - закричала Марина. – Представь себе папа, нет, не заработали на них! Нам не все дается даром, как некоторым! - А ты не ори на отца! – возмутилась Нина Петровна. – Яйцо курицу учит! - В данном случае, петуха. – вставил свои пять копеек я. - Что?! – в два голоса закричали мама с папой. - То! – гаркнул я. – Вы не у себя дома, вы у меня дома! - Тоже мне дом! – возмутился Петр Ильич. – Съемная квартира! Ты бы еще нашу дочку в общежитие привел! - Никто меня никуда не приводил! – ответила Марина. – Я сама пришла. Да, папа, я сама способна что-то делать, без твоей либо чьей-то еще указки! - Какая ты у нас взрослая?! А жениха нормального себе найти не в состоянии! – кричала мама. - Ну да, мама, не в тебя, не на все готовое пришла! – закричала Марина. – Не перед теми ноги раздвигаю! - Да как ты смеешь?! – Нина Петровна заскулила, сдерживая слезы. - Совести совсем нет! - Петр Ильич подскочил с дивана и кинулся к Марине. Здоровенная туша неслась так, что опрокинула стол вместе со всеми салатами и сервировкой. Я еле успел отскочить в сторону. Марина отшатнулась к выходу из комнаты, а папаш её уже заносил руку для удара. Не знаю как, но я смог перепрыгнуть через перевернутый стол и закрыть собой Марину. Удар увесистым кулаком пришелся мне по плечу. Больно. Ярость закипала внутри. «Сейчас я тебе морду твою холенную разобью» - думал я, принимая удар. Но увидев испуганное лицо Марины, передумал. Ну, его, пусть валит ко всем чертям! - Петя, Петя! – верещала мама. Укрыв Марину за собой, я повернулся к её родителям. Оба были не на шутку перепуганы. Одно дело дочку метелить, а другое, от её хахаля сдачу получить. Наступило неловкое молчание. - Буду краток: валите отсюда. – произнес я. Папа молча кивнул и прошмыгнул в коридор. Причем довольно быстро для его комплекции. Мама плакала, но смогла выдавить: - Марина, прости. - Вон! – не выдержав, закричал я, указывая рукой на дверь. Она быстро кивнула и кинулась за мужем. Еще три минуты возни в коридоре и двери лязгнули. Все это время Марина тихо пряталась за мной. Я выглянул в коридор. Никого нет. Быстро закрыв двери, я вернулся в комнату. Марина так и стояла возле двери. Её трясло, по глазам катились слезы, создавая ручейки от туши. Я крепко обнял её. Сейчас лучше помолчать. Толку от слов нет.
115
Моё наслаждение Александр Дрозд Глава 6. Выпить море Море, один из виновников всего, что происходит в мире, безжалостно топит в своих глубинах все, что становится в тягость ему. Затягивая в бездну моряков, учёных, рыбаков, всех, кто пытается совладать со стихией, всех, покорённых славой его, зазывает, притягивая к себе. Все мы его дети, и одновременно корм для продления жизни - не утихающего никогда бога, одухотворённого нами, присвоившего себе власть прародителя всего живого - и бесконечно властвующего до конца вселенной. Неизвестное стремление, или всего лишь инстинкт - сердце начало биться во имя выживания, удар крови в виски под толщей воды заставил открыть глаза. Не понимая, где он, не помня себя самого и даже не пытаясь дышать, не помня, нужно ли это, но ощущая, как жизнь покидает его, видел он лишь мутное дно - и ничего более. Движения были скованы, чем больше попыток предпринималось двинуться с места, тем больше сил терялось, не подвластное себе его тело то немного подбрасывало, то возило по илистому дну. Зрение понемногу стало прояснять картину, с ужасом лицезрел он дно, на котором, запутавшись в старой рыбацкой сети, пытался пошевелиться. Виднелись обломки нескольких кораблей, потопленных видимо в сражении, и всё было усеяно телами. Обожженные, взбухшие от воды и поеденные обитателями морской глубины, лавировали они вместе с ним, словно пытаясь вынырнуть, шевелили, кто чем мог, кто головами, а кто всем телом в надежде высвободится из плена своего властителя моря. Чуть высвободившись из сети, но не распутав своих уз до конца, он привстал, поднял голову и охватил взглядом сквозь мутную зелень пейзаж, пугающий своей тьмой. Около сотни человек были не погибшие после боя, их ноги и руки оказались связаны канатом, не дававшим даже надежды вырваться, к ступням привязаны каменные булыжники. Мимолётное видение навсегда отпечатается в сознании полуживого человека, пытающегося бороться за глоток воздуха для продления своей жизни. Животы трупов были взбухшие от воды, возникало ощущение, как кто-то или что-то поило их водой, они не лежали на дне, создавая никчемный мусор здешних краёв, нет, их фигуры создавали видимость водорослей, тянущихся вверх, к поверхности воды. Телу не хватало кислорода, он чувствовал, как вода стала проникать в его лёгкие, пытался инстинктивно схватить глоток воздуха. Утопленники смотрели на него, на его теле чувствовался их взгляд, их головы были повёрнуты к нему, на что он обратил внимание, окинув мимолётным взглядом происходящее вокруг. Этим они словно поддерживали его вступление в их окружение. Ближний своим мертвым взглядом наблюдал за рвением человека жить, как будто ожив под влиянием шторма, бушующего наверху, он переживал вместе с ним его неизбежную скорую гибель. Уже не видя в действительности, что явь а что его галлюцинирующий вымысел, теряющий силы секунда за секундой, пытался вырваться он из хомута, наброшенного на него самой судьбой. Видимо, это удел его ада, - мимолётно представил себе гость здешних глубин, - пытаться спастись, но, не имея ни единой возможности выкарабкаться из петли, что затягивалась на шее как у ближних и на этот момент почти родных покойников, трепещущих при малейшем волнении воды. Тела стали подплывать к нему, их было гораздо больше, чем мог он предполагать, целый флот моряков, пиратов, тел, со временем сгнивших до костей, они шли, плыли, принимая его в свои ряды. Единственное мог он сделать, чтобы хоть как-то вырваться из уже
116
подплывающей, плавно подкрадывающейся смерти в лицах русалок, утопленников с их мутно-белым взглядом, пытаться выжить, вырваться из собственного капкана, захлопнувшегося на нём, связавшего его благодаря проклятому шторму... Одна рука высвободилась, разорвав нити от старости своей сгнившей местами сети, от жгучей солёной воды глаза не желали прозреть полностью. Нащупывал руками хоть что-то, чем можно разрезать окутавшую его паутину, в надежде ради незаконченного дела вернуться обратно. Может для мёртвых море всего лишь колыбель, навсегда приютившая их души у себя, но они знают, где избавление от страшной пытки вечного наказания для всех, и для него нужно немного. И вот она, свобода от уз, скрепивших их воедино с поработившим их миром, свобода иного, давно забытого взгляда свысока на глубину, с весомым аргументом за спиной, под названием упокоение. И всего-то нужно захотеть, возжелать всем, что осталось от них, единственным способом избавится от мучения - выпить солёную воду. Выпить так же, как делали это, когда вода попадала в их лёгкие, заменяя остаток жизненных сил на смирение. Надо только выпить остаток того, что так разрывает животы, но не убывает, одаряя любого отчаянием, но не желанием остановится. И он пьёт вместе с ними в непонятном своём стремлении впитать её в себя, думает, это отсрочит его конец, и не лезет вода уже, заполняя вместо желудка лёгкие. Мертвецам не нужно слов, чтобы сказать что-либо, в их жутко страшных глазах уже всё сказано. Вот-вот они выпьют оставшеюся воду и увидят звёзды, так заманчиво виднеющиеся сквозь толщу погребения, во времена штилей, затишья перед бурей, по всему морю, по всей боли, по трупам и их неисчислимости, отпечатавшейся в их кровопролитиях на глади вечности, психоделической уравновешенности, солёной от слёз их, родных им людей оплакивающих до сих пор не вернувшегося мужа, отца, сына. И нет им покоя, пока не исчезнет владыка, скоротечно затягивающий его сейчас в свою губительную бездну, пока не вознесутся заключенные в море заложники к звёздам. Галлюцинация ли это? Тело, лежавшее у него почти перед лицом, не замеченное раньше, приползшее или откинутое движением воды, услышавшее мысль его, вопрос, не заданный, только промелькнувший в голове, плавно зашаталось нелепыми движениями по дну. Будто говоря «нет», с отчётливым мутно-серым проеденным взглядом мотал раб бездны своей головой и всем своим телом. Из съеденных щёк проглядывали мышцы скул, слегка приоткрытой челюстью создавал он мимику непонятной улыбки, от того, что попавший в сети странник скоро станет, как и он, немощным трупом или от того, что его попытки равноценны возвышению на небеса, невозможному стремлению, не реальной мечте. Как бы ни пытался он, его судьба предначертана - остаться здесь вместе с этим кормом для рыб, каковым станет и он через некоторое время. Возможно ли задать самому себе вопрос о стремлении жить? Живём по своей ненадобности в другой жизни, существуем инстинктивно, словно животные, или благодарим ежедневно судьбу за то, что смогли этим днём увидеть солнце. Возможно ли такое? Каждому свой ответ. Навязанная идея стандартов, мечты иметь свою жизнь, не зная, каково это... А они все знают, но никогда не понять нам их мыслей. И вот они пьют, пытаясь выпить то, что является ими самими, проливая сквозь сгнившие тела всё то, что так жадно пытаются проглотить в безнадёжности своего решения. Глотая мутную от поднятого со дна ила воду, чтобы хоть как-то выиграть время при приближении её - неизбежной кончины, утопленники лицезрели схватку за жизнь, то подымали руки, кто мог, то опускали их, вздымая лоскуты ткани, похожей на обросшие тиной ветви деревьев. Они болели всей душой, кто-то за него - выжившего, а кто-то за будущего компаньона, не по принуждению, но и не по своей воле выпивающего воду из нескончаемого кратера, наполненного водой. Словно рай забыл всех этих людей, их души, не отправленные на тот свет, да и они не пытались отправиться туда, нестерпимо, жадно глотая солёную воду, разъедающую всё во-
117
круг, питающуюся их плотью. Неужели он станет одним из них, глотающих воду в надежде выпить её? Это их ад - вечно пить море, пить это жестокое явление природы, дающее и забирающее жизнь. Все они хотели выбраться, желали увидеть небо, звёзды, манящие теперь уже сквозь толщу водяных тюрем для бессменно врастающих в дно пиратов и мореходов. Пройдёт время, и на их месте будут разлагаться новые жертвы так же бессмысленно утонувших людей, со временем обглоданные жителями приюта забвения. Море - кровавая постель для любого заблудившегося путника, возжелавшего обуздать стихию, его могущества нельзя отрицать, жизни его, его характера... Море - это соль от пролитых слёз, и слезы, пролитые от тяжести соли внутри нас. Недавно утонувшие смотрели открытыми своими глазами, не тронутыми пока морскими глубинами, взглядом, оплакивающим всех, кто уже покоился в бездне его, подливая солёной, тут же выпивающейся, воды для бесконечного водоворота. Пили и рыдали, не осознавая этого, но мечтая о небе все как один, в упокоении своём, в безмятежности времени, покоясь от старости в останках своих, заросших водорослями, засыпанных песком и илом, но мечтая о небе, которое манит своими алмазами звёздных отблесков. Наконец он нащупал что-то острое, им оказался кусок обшивки корабля, видимо погибшего в этих краях недавно - краска не успела пока разрушиться от ржавчины. Резкими движениями, теряя сознание от нехватки воздуха, рвал он старую сеть. Утонувшие зрители в недоумении от поворота событий смотрели на происходящее, вот он вырвался - дальше был берег. Он ничего не помнил: кто он и как оказался в море, но помнил мертвецов, более живых, чем сама жизнь, потерю сознания, женщину, которую любил, не помня даже её лица, и русалку, приблизившуюся к нему, отдавшую свой воздух поцелуем. Сон, иллюзия от пережитого шока, но эти белые волосы, закрытые глаза и белое платье с засохшими пятнами крови на поясе? Она та, которую любил, или та, что не помнил? Глава 7. Ein-Zwei-Drei Вальс Тишина, в последние годы бывающая так редко, но пугающая своей немногозвучностью, наглостью, выматывающая остаток сил. Глаза закрыты, слух, обоняние и осязание создают общую картину. Если открыть глаза и обратить свой взор на этот берег с ровным каменистым спуском, эту поляну, полностью заросшую травой, они не найдут места, где был бы песчаный обрыв. Но он есть. Чуть дальше островками, не больше метров трёх в высоту - зелёные ели вперемежку с лиственными деревьями, и солнце, на закате тусклой усталостью предвещающее раннюю осень. Нет, не хочу открывать глаза, мои ноги чувствуют холод воды, пронизывающий меня насквозь, вплоть до мышц, которые не желают даже разогревать друг друга, я дрожу от неминуемого переохлаждения. Тело моё чувствует осенний ветер, пытающийся осушить меня своим порывом и заставить рефлекторно поднять веки. Я слышу одну тишину, даже птиц выгнала она отсюда. Тишина даёт мне этот запах, её запах, и не отпускает меня, и не забирает с собой, лишь ходит за мной попятам как безмолвный друг, спутник, поддерживающий мою цель, как щенок, которого выкинули из дома, а я его прикормил своей то ли страстью, то ли любовью. Не хочу открывать глаза, она привела меня к себе, она хочет, чтобы я это видел, поделился своим мнением, и как горделивая старуха она позволит мне идти через её владения, имея возможность увидеть то, что не увидит никто другой - её коллекцию отчаяния. «Ни в коем случае не открывать глаза!» Но не могу ничего с собой поделать, иначе, скорее всего, она меня съест, проглотит, смакуя мои мучения, голод, бессилие и усталость, зато не увижу её, а она будет ликовать, я всё равно буду только с ней. Не могу ничего поделать с собой, ведь она завладела мной благодаря моему страху. Пытаюсь не шевелиться, но не могу не дышать, невзирая на зловоние её, от-
118
дышусь после, задержу дыхание. «Время пройдёт, всё равно открою глаза», - мысль вбила мне в голову она, и я повинуюсь её логике ,- она права при любом стечении обстоятельств. Когда мы мучаемся, жизнь обретает смысл, она более прекрасна, и всё благодаря действительности, поставленной как спектакль высокомерной дамой. Не было бы её - и мучения казались бы всего лишь болью, но перед ней мы купаемся в экстазе каждого прожитого дня. Я открываю глаза, продолжая хотя бы не дышать, отчётливо слышу биение собственного сердца, но увиденное страхом возвращает мне поток воздуха, и боль завладевает лёгкими - как представлял себе, так и было, но немного иначе - зловоние недавно появилось здесь, и не было счёта её новым гостя.. От усталости, и не без её помощи, меня шатает как после опиума, глаза видят лишь центральную часть, но и этого достаточно, чтобы ощутить всей душой жестокости нынешнего мира, созданного для жизни, но живущего для смерти. В безмолвии, любимом своем звуке, танцует смерть вальс уходящей жизни, и радости её нет предела, захлёбываясь от гордости за проделанную работу, не может она налюбоваться на гостей, судьбой заброшенных на прощальный танец у новой, главенствующей, самоизбранной королевы сегодняшнего вечера. По холодной земле, словно по бальному залу, кружат в искажённом виде своём пары, танцуют, не понимая музыки вальса тишины, звука ветра и шелеста, аккомпанемента к жёсткой мелодии молчания. Она приветствует меня, ложась тенью на моё тело, обвивая шею, плечи, гладя волосы лёгким ветерком, тяжестью усталости хватая меня за руку, ясно давая понять, что я специальный гость, и особенность моя в бьющемся сердце, разрывающемся от боли, от мысли. Гости попали на вечер по вине обстоятельств: кто-то из-за веры в идею счастливой жизни, написанную яркими словами и выкриками в толпу, кто-то за верность религии и патриотизм, навязанный индивидуальности, подавленной, уничтоженной и забытой, некто от безысходности, уверяясь в том, что лучше умереть, чем влачить нищенское, жалкое существование, убивая в себе все человеческие качества, заложенные за недолгий срок прожитых дней. Их лица отличались от фанатиков и самоубийц, они не были беспокойны, но и не пытались скрыть своё невозмутимое спокойствие. Любая мимика выражала скорбь лишь о том, что так жалко и бессмысленно появились они на этот свет по стечению неких позывов инстинкта - мотыльки, неразумные существа, летящие на яркие сполохи свечения в темноте - ни смысла, ни отваги, ни разочарования. Были и те, кто саморазрушающе бежал от любви, сделав единственную ошибку в своей жизни, упустив своё счастье. Они танцевали поодиночке, их руки тянулись ко всем присутствующим в момент агонии, пытаясь попросить прощения хоть у кого-нибудь, кто мог быть поблизости, всё прекрасно понимая, но слишком поздно осознав свои прегрешения. Возможно, только они, и никто другой, ощутили, что значит ад, не имея возможности исправить произошедшее, терзая свою душу - от последнего вдоха до бесконечности. Некто из них ощущал рай в последние секунды жизни, кто-то из них попал сюда в поисках любви, оставаясь живым в царстве мёртвых, ожидая лишь час встречи с тем, что уготовано судьбой, и специальный гость, дышащий на краю собственного распятия, был ею замечен и не остался без внимания. «Зачем стоило открывать глаза? За что она затащила меня в свой хоровод, больше напоминавший огромную часовню в полной тишине, после громко отзвонивших колоколов, оглушив своим звуком всё сущее на земле, продлеваясь отголосками эха безмерно далеко от здешних пейзажей умершего созвучия стона, плача и тревоги, отстукивая неслышимую тональность и такт – ein-zwei-drei, ein-zwei-drei, ein... Ради чего умирать? Разве стоит вообще жить, чтобы после умереть? И это далеко не главные темы для раззадоренных марионеток, пляшущих под немыслимую музыку безмолвия ради собственного увеселения. Что может дать она взамен траги-
119
ческой потери матерям, жёнам, детям?! Она всегда ответит одно: «А нужно ли?! Ведь это их рок, их неизбежность - ради равновесия на земле». Затмевающий сознание танец жестокости, которому нет предела. Ни счастья, ни горя на лицах присутствующих, как карнавальные маски их мимика вырезана для кукольной сцены. Как истекает кровью эта ахинея, подброшенная ею в человеческий смысл убить себя, уничтожая других, себе подобных. Кровавая рана на теле земли, освещённая Луной, на тёмно-бардовой луже бездонного, бледного свечения. Бессмысленно надеяться на лучшую жизнь, есть всегда желание умереть, ведь боли от мучительной смерти нет, разве что мучения перед смертью, но они ничто, если ты знаешь или чувствуешь, что сейчас умрёшь, а шоковое состояние сделает твою кончину изящнее, пытаясь погрузить твою душу в постель темноты. Если успеть спросить умирающего, что он чувствует, он никогда не осмелится сказать, что ему плохо, говоря только правду в эти мгновения, ответит: «мне хорошо». Легко стать героем, сложнее стать убийцей, тем более палачом самого себя. И вот - этот вальс, пугающий своей молчаливой мелодией, придуманный созданием извне, стоящим над нами, но никогда не став выше нас... Звук, вызывающий в сердце живых только траур; в неподвижности поз танцуют обречённые перед ней последний раз. Я умираю за них своей душой, хотя сердце моё продолжает биться, она заберёт её с собой, auf Wiedersehen, mein´ liebe Frau - и боли моей нет предела, за то, что не могу уйти в небытие - за своей душой. Я отдаю её взамен, за встречу с тобой, с той, о ком толком не могу даже вспомнить, не вижу ничего, чувствую лишь то, что пока ещё жив. Жизнь дана для того, чтобы не было скучно умереть. Мы все как одно создание, муравейник, оживающий от движения почти невидимых его обитателей, недвижимо танцуем под лунными отсвечивающими бликами, щедро пропитывая землю собственным соком, купаемся в пузырьках необъяснимого игристого вина, наполняя не пустеющий бокал виновницы торжества, всё более опьяняя ненасытную улыбку. Последний вальс - под угрожающе-шумный шелест спадающих листьев, сорванных аплодисментов величия данного праздника. Ноги подгибаются от усталости, ещё один шаг, и ещё один - чтобы выйти из бального зала. Последний наш вальс в самом разгаре - засасывает меня в свою пучину натянутого веселья с траурной мимикой на масках павших. Он становится труднее с каждым движением, маня в свои вечные узы. Она красива, ярче всех женщин на земле, прикрытая шёлковой мантией; всё труднее гостям удержать её в своих объятьях, она подчиняет меня, не задумываясь о них. Да и зачем? Ведь все и так у ног собственной никчёмности, для неё они всего лишь работа. Страх, подчинивший большинство присутствующих, проник в их до глубины души пронизывающий взгляд широко распахнутых глаз, страх перед ней, но в конце становится понятно, что она нежнее всех нежностей на земле. Как только пройдёт боль и наступит шок, прильнёт она к агонии, терпеливо прочувствовав всю боль - смерть приятнее, чем мягкая постель уюта и комфорта, лишь неизвестность может быть бесконечно коварна в своей загадке. Что же будет дальше? Как только ей надоест, но она никогда не насытится, как только устанет, но она никогда не устанет - зазовёт меня к себе своей безжалостной любовью, оставит меня, словно играя с куклой, бросит на произвол судьбы, оставит, уходя, забирая гостей с собой. Смерть танцует нами, марионетками, то ослабляет, то натягивает до предела свои нити, то дико кружится, то бесследно испаряется у меня перед глазами, издевается над пришедшими жертвами, отягощает и уродует их, будто мух, попавшихся в паутину, отрывает им крылья, закрывает глаза. Нет, она не страшна, как казалось, она всего лишь утешение, конец жизни, неизбежная награда за проделанный путь, и для каждого она по-своему прекрасна, а может, ужасающе мучительна. Я в её власти, но не принадлежу пока окончательно. Аuf Wiedersehen, я выхожу из роли в хитро спланированном театре; я жертва, которая нужна для удачного окончания бала, танца смерти, под сердцебиение, что
120
так отстукивало ритм. Последние движения - и всё кончено, ein-zwei-drei, тело неподвластно, но ноги всё чётче попадают в такт вальса, ein-zwei-drei, и единственно вырывается: «Мама» - на большее нет сил. Какой-то проблеск, тень, автоматная очередь. Как можно было не догадаться, вот и мой вклад, кровь пролита за упокой души, за их переход в иной мир? Удачное завершение бала...
Пиковый туз. Сказка. Фофанов Алексей 2. Что было дальше, Павел плохо помнил: плыл, плыл багровый туман… Зацепилось в памяти только, как она – впереди на шаг – тревожно взглядывала на него иногда, рукой как бы остерегала – к стене, мол, прижимайся, к стене! Вниз не смотри. Не оглядывайся. А внизу ныло и свистело, как в чугуне раскаленном, величиной с окиян; гудело и грохотало, визжало и выло, словно бешеная тьма изюбрей сошлась там на смертный бой, треща и хрустя рогами, слив осенние брачные трубы в один протяжный, непереносимый гул; выбрасывались наверх, как оглашенные, хлысты пламени, рубили направо и налево, не разбирая, по темным скалам, достигая узкой тропы, цепляли ноги красными змеенышами, шипя уползали вспять, смешивались с чернотой… Светом болезненным исходило из глубины, опаляло черную тьму зловещее красное зарево… Опамятовался он окончательно только когда расцепили темные зубья утесы, расступились широко, разлеглась от края до края прорва и потекла дымная малиновая река… Стал он смотреть уж незамутненно – видит – идут они по обрывистой горной тропе, справа – стена отвесная вверх, края не видно. Влево глянул – А-а-ах! – полоснуло его холодом по низу живота – бездна! Прорва такая, что и черта страх разберет. Невольно он к стене прижался да чуть не кинулся к ней на шаг. Она оборачивается, он на нее глаз не поднимает – вниз смотрит. Она спрашивает: « Что? Уж не оробел ли?» - Нет, - говорит – ништо. Ништо. Сейчас. Фу-у-ты! Ну и пропасть! Отродясь такого не видывал, а бывал в горных-то краях. Где мы не воевали. - Смотри, - она говорит – хорошенько смотри. Привыкай. Главное впереди. Силы в грудь собирай. Успокоился он. Осматривается. А красота, хоть и дико все. Светом озарено неярким, будто золото растопленное розлито по всему простору. По дну пропасти лиловый плывет туман, плотный, как пена, тугой. Вспомнилось ему, как матушка в малые-то его годы сметану ему растирала с лесной земляникой. Токмаком деревянным в миске растолчет- объеденье! А тут словно море этакой-то вкусноты налили – так бы и кинулся вниз (первую-то оторопь он уж откинул) – будто к сладкому тянет. Даже и о том, что не один он, позабыл – пялится вниз, как завороженный. Только – чу! – за плечо его трогают. Поднял глаза – она! Да, будто, и не она: и лицом и фигурой та же, а не та – стоит перед ним величавая царица красоты дикой, неземной- куда до нее той девушке трепетной, что прежде была. Лицо будто и не изменилось, а чтой-то да не так. Мать честная! – а зрачки-то, что прежде серые были – багровым светом горят, глухим, затаенным, словно кровью горящей налиты. Щеки у самой белые, как снег, а губы – будто кожу содрали – столь красны. - Осторожен будь, - говорит ему – побываешь там, будет срок. Не время еще.
121
- Слушаю тебя, - он отвечает – понял. Идем уж дальше. Вдруг чует – опять дерготня какая-то в жилах, тянет куда-то, тревожит. Он думает – желание в нем затосковало – и к ней. Она смеется, рукой его останавливает – нет, нет, не здесь. Ах ты, любовник мой нечаянный. Это кровь твоя вернулась, алая, жаркая. Но нет, погоди, придем, обустроимся на жительство. Не здесь – речка больно чистая. - Ладно, - говорит Павел – извиняй. Так это я. Не знаю, чего разохотился. Ты эвон какая здесь! Она отвечает серьезно: « Невместно тут простоволосой. Тут видеть должны, что я богата. Несметно богата. По одному виду знать. Сюда с мошной не входи. Здесь иные платы». Он примолк, язык прикусил. Пошли дальше. Он за ней – на шаг отступив. - А скажи, - спрашивает тихо – что за бездна? - Ай не узнал, солдатик? Это река моя, Река Огненной Крови. Великая дорога смерти. Посмотри теперь на нее сверху: прежде ты все снизу на нее глядел. Вы, люди, Млечным путем ее зовете. Вы бы еще навозным его прозвали. Всюду вам буренки грезятся. Как видишь, мил дружочек- млека река, да круты берега. Вот уж истинно. Вдруг принахмурилась: « Только сила, что реку эту тянет – Высокий черный огонь. Он и самую смерть испепелить может, и жизнь. Тут я не главная. Службу служу верно – как пчелка соки цветковые, подношу чистые капли. Без спросу и я войти не могу. Поведу тебя мимо Вековечного Стража – не робей. Перед собой смотри. Ну, будет ужо. Ступай за мной». И пошли дальше. Павел опять осматривается. В пропасть уж не тянет, смотрит спокойно. Там – видит – на дне, под туманом – всполохи яркие, глубоко, глубоко внизу. Вспыхивают, гаснут и пробивается скрозь эту малиновую вату их свет. Как рыба играет. - Что это, - спрашивает – в реке вашей за караси? - Это звезды, Павлуша. Красиво ли? Нравится? - Очень, - отвечает – нравится. - То-то же! Ты отсюда иначе все видеть будешь. Погляди и на сады мои на том берегу. Прежде я все одна там гуляла. Теперь вместе будем. Посмотрел Павел на ту сторону пропасти и обмер. Все и мысли слетели из головы. От края обрыва отступив – горы стоят высоченные вдали. Меж ними и краем – широкая долина. А на ней такие чудеса, что дух захватывает! Бродят среди невиданных растений такие чудища, что не приведи Господь! И самое чудное, что середь всей этой нечисти – глядь – и зайцы обнаковенные поскакивают, резвятся, и лисицы семенят и собаки. И вся-то эта мешанина мирно да спокойно так и бродит – кожный своим занят, ровно так и надо: кто шею выгибает в диковинном танце зверином, кто летает, кто ползает, кто прыгает. И никто никого не трогает, не нападает. Да повсюду, сколь взора достает, деревья самой разной вышины. А главное-то, что вся энта живность неразноцветная, а будто из непрозрачного дымного стекла. Словно иней на долину чудачествами опал и ожил. Узоры белесые да и только. И движутся. Его-то боле всего чудища подивили величиной чуть не с гору. Он и спрашивает: "Это что за диво? Сама налепила что ли? Снеговики этакие». - Да много, - она отвечает – чудес на Свете Белом и проживало и будет еще проживать. Я их здесь собираю. Надо ж мне как-то забавлять себя в одиночестве. И смеется – Верно. Сама и налепила. Снеговики. Погоди , ты с ними сознаешься. Они смирные теперь У меня там тишина, покой. Я там отдыхаю. А оттуда, с супротивного берега, и правда ни звука, ни шороха, ни вскрика. Тишина такая – аж уши режет. Она говорит: « Погоди, прознаешь все про них. Теперь у тебя будет довольно времени. Потом, придем уж, так сходим туда, беспременно сходим. Ежели они примут тебя!» - и как полыхнет на него кровавыми глазищами – идти уж недолго осталось! Так, друг за дружкой, какое-то время они еще прошли. Павла вдруг беспокойство стало охватывать. «:Слушай, - говорит – я теперь перед
122
тобой робею. Не такая ты стала. К тебе и не подступишься .А спросить все ж надо. Что-то ты упреждала, что могут меня и не впустить. Да кто же? Куда идем-то?» - Ништо, ништо, Павел. Я в тебя верю, - отвечает она. -А я прежняя. Говорю тебе – тут я тебе опора. Ты мне верить должен. Помолчала, потом говорит лукаво: « А ну, стану прежней простушкой, так и разлюбишь еще». И улыбается: – Навидалась, как у вас это бывает – и вниз рукой указывает – как слюбитесь, так первые-то месяц нето два зовете любовь смертной, на третий уж простой да земной, а потом – и сказать не хочу – во рту будет гадко. Так что, ты успокойся, говорю тебе, прежняя я, твоя, а лучше смотри – подходим ужо. Ущелье все уже смыкается, видишь? Я и сама тревожусь. Не за себя, за тебя. За спину мне стань. Ближе. На полшага подойди. Глаза ладонью прикрой. Тропа к низу спускается. За край скалы сейчас выйдем – и вниз. Одну руку мне дай. Крепко держи, сожми. Ну! Вот ОНО! - Ах! – Павел вскрикнул и глаза рукой зажал – так опалило его. Так и ударило светом, точно ураганом в лицо. В голове грохот – сквозь грохот – крик ее звонкий – Открывай глаза, открывай! Долго не держи! Отнял руки от лица – жив! Уже не слепит. Глядеть может. А перед ним – над мертвенно-стылой озерной гладью – солнцене солнце, звезда ли иная – черным и жутким светом горит, жаром адовым пышет. Лучища вьющиеся волосяные развесила по всему бескрайнему золотому простору, расплела их – словно чесаной шерсти непомерный ком. И диво – звезда черная, а глаза ему чуть не выжгло. Над стоячей алой поверхностью- без всплеска, без волнения, зеркальной как гранит полированный – яркости невыносимой будто прореха в золотом небе – дымит, клубится, чернеет неведомая звезда; будто варом смоляным кипящим исходят небеса; будто дуло орудийное в небо вставили да и бабахнули – и просело полнеба в черную бездну – так и бурлит, так и клокочет и пенится черным, черным как ночь и страшным огнем! - Мать честная! – говорит Павел – да что ж это светило-то черное? Как же так? Она видит – он выдержал – и улыбается, а у самой в глазах еще тревога. Однако, совладала с собой, отвечает: « По ту сторону мы, Павел. С иной стороны ты Свет Белый видишь и светило наше. Отсюда темную кровь в него тянет. Она перегорит. Как обсказать тебе понятнее?» Призадумалась, потом говорит: «А припомни – ты мал был тогда – на ярмарку вы, парнишки, бегали. Там, в балаганчике, ящичек волшебный вас, детвору, завлекал – в дырочку глянешь – внутри фигурки картонные движутся, будто живые. Ты думал- вот колдовство! А ну, как ежели б ты внутри был, в ящичке. Там-то сумрачно, а дырочка, что наружу, светится. А с иной стороны, издали, отверстие, что в шкатулочку затейливую ведет, черное, будто ночь. Ну, довольно, покамест, с тебя. Потом уж сам поймешь, как поживешь здесь. По ту сторону мы, по ту. Идем же, идем скорее!» И стали они спускаться к озеру. Оно не шелохнется – словно льдом багряным сковано. Она торопит, а Павла и самого так странно манит туда; чуть не летят оба вниз по извилистой тропе. Спустились. Видит – над рекой той дымной утесы мрачные нависли по берегам. Река сузилась, ими стиснута, и падает в озеро с размаху, кипит, клокочет багряной пеной и вмиг застывает в озере, влившись. Павел смотрит на спутницу свою – та руки взметнула к небу. Еще жутче, еще прекраснее стоит в черно-багряном зареве над обрывом. Глаза расширились, светятся, губами что-то шепчет, алый плащ вскинуло откуда-то рубанувшим ветром. Выбило из-под короны, растрепало две прядки золотых волос. Куда смотрит? Взглядом повел в ту сторону – с обрыва- на обрыв, над ревущей бездной – рука, да такая страшная! Чудовищной величины длань перекинута, как мост, ладонью кверху; на концах пальцев – каменные слепые лица. Очнулись вдруг, зашевелились, загрохотали по всему ущелью многоголосьем, эхо бросая от стены до стены: - Кто-о-о? Она запела в ответ голосом незнакомым, зычным:
123
- Я, отгоняющая страх от сердец, повелительница крови, чистой и гиблой! - Кто следом? -Мой повелитель. Моя кровь. Муж мой. - Куда? - В Чертог Смерти. - Внесена ли плата? - Он будет искуплен. - Пусть будет. - Теперь прыгай, - кричит она ему – не медли! Ни мигом единым! Ничего не бойся. Я здесь. Я рядом. Павел глянул вниз – аж кожа на лице зашипела – так дохнуло на него жаром. Глянул на нее – она рукой взмахивает – Скорее! – и ухнул вниз. Обожгло его. Болью невыносимой сдавило грудь; в глазах темень – только до слуха чуть слышно шелест тысяч и тысяч голосов: - Тебе, пришедшему дорогой любви… - Тебе, смотревшему открыто на Черный Огонь… - Тебе, тебе, все тебе… - Принимаем, принимаем, принимаем… Протащило его потоком под тенью моста, и – в озеро – с высоты! Грохнулся тяжко, всем телом; потом вынесло волной на мелководье, к прибрежным утесам. Выполз кое-как, упал лицом вниз на берегу. Видит - она уже здесь. Радостная. "Приняли тебя, - говорит -приняли! Я знала." А его будто в ступе истолкли; слова вымолвить не может. Оклемался кое-как, стал себя разглядывать - вроде цел. Да все во влаге липкой, на губах солоно. Мать честная - кровь! Весь он в крови. - Что ж это, - спрашивает - где мы? - Не бойся, - отвечает она. К самому Сердцу Мира мы пришли, в тайную глубь его. Не бойся. Заходи в озеро. Пей! - Да как же кровь-то пить? Дурно ведь станет. И так еле жив. - Дурно не станет. Озеро дивное. Смотри! Павел поднялся. - Хорошо, - говорит - будь по-твоему. Смотрю. И обернулся лицом к озеру. Оно зажглось, вспыхнуло рубиновым пламенем - словно взрывы над ним столбы огня и света; поднимаются вверх, цепляясь за пушистые лучи лохматой черной звезды. - Видишь, - говорит она - смерть только чистую кровь собирает. Не будет вреда: веришь мне - пей! И я пить буду! Расхохоталась вдруг, зашлась в жутком каком-то веселье; заколотилась, будто исступленная; платье долой - заходит нагая по колени в озеро. Телом дрожит, трепещет, словно перышко белое на ветру, шепчет что-то невнятно; льет пригоршнями на лицо, на глаза, губы мажет. Стекают, змеятся разливы огненные на матовой коже, дымится алая кровь. Вся в крови! На выкрашенном лице только зубы белоснежным капканом вспыхивают. Павлу не страшно. Смотрит на нее, любуется: еще краше стала! Вдруг ему не по себе сделалось. - Да что ж это я, - думает - в самом деле? Не мужик что ли? А ведь мне с ней жить. Она меня и уважать-то не станет. Да я ж солдат! Что я, крови не видал? Разбежался - и бух в озеро. И поплыл. Она кричит - Куда ты? - На середину поплыву. - Не надо, Павлуша! - Нет, нет. Надо! Плыл Павел, плыл, сколько сил хватило. Но кровь - штука густая: по ней не больно-то поплывешь - не водица. Выдохся он. Чует - худо. Налипает влага безжалостная на руки - не поднять. Налилось все тело тяжестью, будто свинцовая пуля. Он ртом хватает жадно, поднимает лицо - и тут почудилось ему - на зеркале алом, бли-
124
стающем, нарисовался будто Лик с челом высоким, скорбным. Во взгляде огромном, пронзительном - такая непомерная мука, словно вся боль, что в мире есть, в озерную глубь слилась да и застыла там, пойманная, наделившись, вдруг, глазами. Последнее это было, что видел: потом потемнело все, потянуло его ко дну. Открывает глаза - лежит на берегу. Она над ним. Жив! Отдышаться не может. Она говорит жарко: "Прости меня, Павлик, прости: это я, верно, напугала тебя. Что ты вдруг кинулся? Прости : я с собой совладать не смогла: тут, в этом озере, вся моя жизнь! Хоть и горько мне это слово вымолвить, да что сделаешь? И у меня она была. Своя. Другая. Не ваша." И вздыхает: "Ох, Павлик, Павлик, бедовая головушка моя. Не наделал бы беды лихостью своей глупой". - Нет, что ты. Не было мне страшно. Я тебе доказать хотел, вроде как за робость свою первую оправдаться, что ли. Сам не знаю даже, дернуло что-то... Однако, как же я выбрался? Ты, что ли, вынесла? Она улыбается; "Это любовь моя тебя спасла. Моя. Не простая. Смертная". - Ну, извиняй, что вышло так. Спасибо тебе. - Не за что благодарить. Не выручила бы тебя- что со мной бы стало? Как без тебя буду? - Ну, вставай, - говорит потом – вставай, Павлушенька. Давай, помогу тебе. Вот, на плечо обопрись. Сейчас легче станет, ничего. Идем, покажу, где жить будем. А ему и правда уж легко – вскочил сам на ноги. По телу- словно языки пламени! – светится весь. - Идем, - торопит – показывай. И вновь они шли и шли по обрывистым горам а озеро то мрачное долго алело еще внизу, полыхало рубиновым светом; но, вот, стало как- будто угасать: поплыл над ним пунцовый туман сверху подкрашенный черным. Поднялись на высокий зубчатый хребет. Павел глянул вниз в остатний раз. Там, внизу, словно бы все земные зори, загнанные в темную котловину меж скал, выгнулись, четкий обрисовали контур. Он и узнал его сразу – туз пиковый. Только не черный край по белому полю, а багряный на черном. Поток, сдавленный под мостом утесами, падает в озеро, потом разбегаются скалы, расходятся широкими дугами а вдали сжимаются и расходятся вновь, тянутся в неведомый простор, теряются в золотом мраке. Стали они спускаться в широкую долину. Она говорит: « Мимо садов моих проходить будем Взглянешь?» - Любопытно до смерти! – хохочет Павел. Она вторит ему смехом серебристым - И после смерти, мол, тоже любопытно. Да рукой пропускает его вперед – Иди уж, теперь, ты впереди. Теперича можно. Я за тобой. Он выходит вперед, будто так и надо. - А хочешь, Павлик, так можешь и поохотиться. Ружьишко-то с тобой, - вдруг говорит она.- Вот уж подходим. Ему не то, чтоб охота, а занятно – что же будет? Снял карабин с плеча, выбрал, что попроще- зайчишку – да и бабахнул. А зайчишка- то и вправду, как живой снежок – прыг, прыг – да и ускакал как ни в чем не бывало. Ан, нет – глядит – нет, все таки: на месте, куда стрелял, вдруг серая тушка прорисовалась, ранка в голове. Подошел- трупик теплый, тяжелый. Кровь красная. Она говорит – Смотри-ка, попал, - и глаза лукавит. А Павлу вдруг нехорошо как-то сделалось. - Не хочу, - говорит – чегой-то охотиться. Идем дальше. - Ну что ж. Воля твоя. Только ты его не убил. Тут уж никто взаправду не помирает. - Все одно. Будет с меня, - отвечает и видит – она довольна вроде: улыбается. Потом на деревья чудесные посмотрел, на цветы. Ну, ей- Богу- разливы зимние по стеклу. Иные знакомы, простые совсем, а есть и невиданные им доселе. Хоть
125
он и немало где побывал. Водила их война и по северным краям и по южным. - Вот цветок, - говорит – я может, сорвал бы, что ли. Она сощурилась – Попробуй. Он высмотрел ландыш под ногой, склонился к нему, рукой- шарах! – мимо. Что такое? Другой раз – опять мимо. Будто скрозь пальцы у него протекает. Она присела к рядом, руки протянула к ландышу; шепчет: - Ушедший в свет, увядший цветок, Налей по стеблю живительный сок; Ты руке берущей поверь: Не человек пред тобой, не зверь. Павел думает: «Не зверь, верно. Но, только, чего уж и не человек-то? Кто же я? Хотя, пожалуй, тут людское все забывать надо». А она показывает ему – Бери ландыш. Он взял да и сорвал. Остался в руке у него душистый, наливной цветок. Играет красками, ажно сверкает. А внизу – опять такой же – только словно мелом нарисованный. Он цветок за пазуху и плечом поводит- Идем! Пошли дальше. Видит Павел – долина перед ними раскинулась без края. Песок зернистый мелкий на ней, под ногами хрустит. Стал он сапогом взбивать – а пыли нет. К ногам льнет. - Не надо, - говорит она ему – не тревожь! Смотри лучше: еще какое диво тебе покажу. Опять же не робей. Сейчас на жительство обустраиваться будем. Смотрит он – во всю ширь, по краям долины – стена грозных, высоченных скал. Только – что такое? Фигура словно?! Человек спящий. Да такой преогромный! Ребер кручи свет застят, срываются из выси темными провалами, рушатся пропастями, дыбятся, морщатся, разливаются по земле каменными россыпями. - Это что ж, - спрашивает – за чудище такое? - Что, боязно? - Нет, занятно. - Страшная сила в этих скалах, Павел. Великая, сокрушательная сила! Вся сила земли и всего камня, что на свете есть. И она в моей власти. Погоди, сей час мы его расшевелим. Руки вскинула она и взвился над долиной певучий ее голос: - Взорвись, умерший Дух камня, Смертью велю, взорвись! Тени смертей недавних Волей моей слились. Встань из могильного праха, Течет твоя черная кровь! Каменным темным страхом, Силой наполнись вновь! Только что отгудела долина последним словом, как отодрался от земной груди с грохотом и треском невозможной величины каменный исполин; обрушились с его тулова огроменные утесы, забомбили в землю. Заходило ходуном все, заплясало под ногами у Павла. Как улеглось немного – видит – открылась в том месте, откуда вздыбился страшный великан – широкая котловина, усыпанная будто серым пухом. Она говорит: « Теперь дворец строить буду» - и смеется – Хотел бы ты во дворце жить, Пвалик? Не откажешься небось? - Не откажусь. Чего ж. - Думаю, угожу тебе. Давно мечтала принять тебя по-царски. Все придумала.
126
Тебе по нраву будет. Гляди. И вновь руки воздела. Летит, вьется над долиной чистый звук ее голоса: - Черные тени минувшего, Темные тайны прошедшего; Черные стоны заблудшего, Тайная радость нашедшего. В крик вековечный о помощи Слейтесь единою силою; Звуки, рожденные в полночи. Встаньте Высокой могилою!
А.С. Пушкин. Послесловие Маргарита Крымская 4 О, исповедоваться – мука, Страшней, чем женщине – рожать! Чем больше стыд, тем больше звуков Уста стремятся удержать. И мне во звуки – ни в печальны, Ни в беспечальны – не вдохнуть Души исходное звучанье И целомудренную суть. В беде узришь ты помышленье, В ошибке – хитрость подлеца, А в запоздалости моленья – Хуленье нашего Творца. Грехи привидятся тяжеле, Чем те, которые свершил. И сим терзаем я: ужели Постигнешь исповедь души? Но… не постигнешь – бог с тобой. Страшиться нечего мне боле: Ни узкой горною тропой И ни широким сельским полем Ты не пойдёшь за мною вслед – Принесть свинцовую расплату За то, что видел много лет Меня ни в чём не виноватым. И потому – не замолчу, Сие продолжу откровенье. Но коль подобна палачу Души открытость – во мгновенье Оставь её досадный гнёт, Себя иллюзией балуя! Шагнувший в бездну – не вернёт Её загадочность былую…
127
5 Итак – изгнанье. На чужбине Ничем я не был обделён. Там песни пели мне и клён, И дуб, и тополь, и рябина… Там, Музе сделавшись родней, Не клял я горькую судьбину, Но признавал Фортуну в ней. Когда бы сосланный Овидий Приял судьбу, подобно мне, В причерноморской стороне Благословение увидев, Тогда не умер бы пожар В его глаголах. А в обиде – Не выживает божий дар. А мне в изгнанье самовольном Дары являлись красоты; И вольнодумные листы, Свечой одобрены настольной, Ласкали душу мне да глаз; И бренна плоть была довольна Иными ласками не раз… Когда ж, отринут и чужбиной За пару вольностей моих (Поздней поведаю о них), Я жил изгнанником в глубинном Селе, где прежде жил мой дед, Тогда познал: родным, любимым Красотам – нет замены! Нет! О, что сравнилось бы с явленьем Той гениальной красоты, От коей вспыхнул бы и ты В огне любовном! К сожаленью, Был мимолётностью – ожог. Но это чудное мгновенье Осталось в памяти свежо: Она вошла неторопливо, Подолом ситцевым шурша; И ножка, страсть как хороша, Мелькнув, сокрылась горделиво, Дразня и тайною маня Мой жадный взор, мой ум пытливый И остальную часть меня. И думал я, пленённый Анной: «Онегин, всё-таки, глупец. Не для страданий шлёт Творец Мужчину даме. Негуманно
128
Томить её! Когда бы я Онегин был, моя Татьяна Не знала б долгого нытья…» Шутил! Татьяною такою Всерьёз мечтал я обладать – Чтоб красоту и ум и стать Воспеть не лживою строкою, А непритворною душой! Но обнаруживал с тоскою, Что шанс имел я небольшой. Найти ль кого-то идеальным? Бывает в сказке идеал, Кой добрый сказочник создал. А существующий реально – Один лишь способ обрести: От идеала моментально Подальше ноги унести. Но я, мечтатель неуёмный, Не мог бежать от красоты – Покамест золота пласты Искал в глубинах потаённых. Да всякий раз она сама Мне открывала упоённо: Нет драгоценного ума! Тогда, сомненьям не послушен, Искать иную красоту Бежал я… Но – бросал и ту. Анюты, Леночки, Варюши… Я красоте немых дубов Отдал скорее бы и душу, И жизнь, и слёзы, и любовь. Жестокость – грех. Но подскажи мне: Грешно ли глупость презирать? Жена, любовница иль мать – Когда из тысячи ужимок Не выжать мысли ни одной, Как оставаться одержимым Почтеньем – даже за спиной? А впрочем – глупость удружает Всем обладателям ума. Пока невежественна тьма Светлейший разум окружает – Он виден всем издалека: Звездою светит!.. уважая Незаменимость дурака.
129
6 Прости, отвлёкся я немного От несравненных тех красот, О коих помнит даже тот, Кто с детства к отчему порогу Спиной повёрнут, как чужой… Красоты те и здесь, у Бога, Я помню трепетной душой. Но повторяться я не стану: Черты дубрав и злачных нив Найдёшь в стихах, коль неленив. О наслаждении местами Родными – строки не пусты: Касался искренне устами Чела мудрейшей красоты. Но в чём, ты спросишь, мудрость оной? Во всепрощении она. Войной ли вдруг обожжена, Как светлый ум Наполеона, Осквернена ли, как Христа Не в кузне кованна корона, – Не помнит злого красота. Нет, красоте по-человечьи Переменяться не дано. Она – небесное зерно: Дроби, стреляй в него картечью – Мукой не стать ему вовек, Хоть то зерно – всё изувечить Ничтожный жаждет человек… Ах да! Ничтожность! Вот о чём я В деревне предков размышлял… Когда по нивам я гулял Среди колосьев золочёных, Обозревал я труд крестьян, На ту ничтожность обречённых, От коей злат чужой карман. Душа болела: вот – уродство Среди божественных красот! Красив ли крест, кой раб несёт, Коль душегубству оный родствен? И кем придуман сей уклад: Повиновение – господству Рабов, чьи души не болят? Рабы Господни – все мы сроду, Да род не всяк равновелик. И пашет во поле мужик, Давая барину свободу
130
Кряхтеть – напихивая рот Иль наслаждаясь той природой, Которой жаловал Эрот. А что же я? – Такой же барин! И в ссылке, бедный, и в долгах, Но всё ж – хожу я в сапогах, А не в лаптях, и не упарен Яремом тяжким, пустозвон! Легко всплакнуть со словом в паре, Но с глаз долой – из сердца вон. А воля – что ж, она бесспорно Нужна для множества вещей: Погнать и цензорство взашей, И критиканов лепет вздорный, И всё, мешающее мне Скрыпеть пером в седле просторном На поэтическом коне… Опять мои противоречья? Да-да, любезный, я таков. Но грех ли в сытости волков И сохраненье душ овечьих?.. Жаль, не подумали друзья О том, что лире под картечью Никак свободной быть нельзя! Был сон… Под хвойною хламидой Стою, грустящий Кипарис… Грустит со мною хладный бриз, Мою давнишнюю обиду За друга павшего поняв… И вдруг – живой и здравый с виду, Идёт олень мой – пятиглав! Объятий радостных желаю, Но вижу: головы – горят, А догорев – ложатся в ряд Горстями пепла… И, пылая Негодованием, кричу: «Почто дала, судьбина злая, Ты пламя в руки палачу?!» …То был декабрь, и на Сенатской Горела кровь друзей моих. Остыли пятеро из них, Запечатлев мученьем адским Непрочность деспота петель… Но не схватила каждый лацкан Руси – мятежная метель.
131
Не тот ли терпит пораженье, Чей дух к победе не готов И чьих воинствующих слов Неубедительно сложенье? Предвидел я гнетущий труд: Звезды пленительной сожженье Во глубине сибирских руд. Для многих воинов – средь персов Иль турок свет её погас. Изгнал из многих и Кавказ Огонь беснующихся бесов. Кто ко свинцу воззвал: «Убей!», А кто утих под тяжким весом Неразрываемых цепей. А Кюхля – вот уж огорошил! – Не скрыв декабрьского следа, Вкусил острогов холода – Возмездье выстрелов оплошных. О жертва бьющей в лоб игры! И кюхельбекерно, и тошно, И больно мне до сей поры… Но, как ни жгучи были раны В душе, болевшей за друзей, Воспоминал я Колизей, Сооружён Веспасианом В местах Нероновых, дабы Забыли прежнего тирана Неизменённые рабы. Пребудут рабство и мытарство, Поскольку всякий государь, Над всем бездушный господарь, Себя лишь видит государством. Сие назвать Отчизной – грех: Не Отче наш владеет царством, Где нет заботы обо всех. Когда б сам Бог явил участье К России в рабских кандалах, Главы моей бунтарской прах Тогда не счёл бы я злосчастьем. Но знал я, что конец таков: Сметёт обломки самовластья Не Бог, а множество царьков. Где правит множество, там споры, Бесчестье, хаос и война – За то, чтоб каждому казна Была надёжною опорой. А каждый – вовсе не народ.
132
Но так красивы разговоры О том, что равенство грядёт! И потому – воздал я Богу Хвалу за тихий мой приют, Где сердцем слышал, как ревут Шторма у царского порога, И словом ярость их воспел. Своя у каждого дорога И свой назначенный удел. Но я грешил – пером, бессильным Перед ветрами перемен. Стихов глаголы и письмен – Пусть не открыто, но просили: «Восстань, восстань! Падёт сатрап!» Он пал. Теперь в иной России Живёшь ты, неизменный раб. Хоть не безмолвствуешь в презренье К свободе призрачной и ложь В любых обличьях узнаёшь – Глаза отведший, к усмиренью Ты сам стремишься, а потом Всё воздаёшь благодаренья За жизнь свою – отмершим ртом. А я, тщеславием ведомый, Дожил до века твоего – Поэт, «не знавший ничего Ценнее воли»… О Мадонна, Не проповедовал ли Сын Господню волю – и бездомным, И оглодавшим, и босым? Боготворить умом свободным Мирской закон мне Бог велел, Дабы глагол остался цел И сам не стал я неугодным. Святая правда: нет оков Умам в острогах, но бесплодна Свобода мысли дураков. Тебе же – истины дороже Слова, уложенны в тома. Раздел того, что от ума И что от сердца, – невозможен… Возможен! Как свинец – в живот. Поверь мне: не одно и то же – Чем жив поэт и как живёт.
133
Возвращение в Карелию или река с простым названьем Рогозин Владимир Резинка – чпок, и трусики упали… Пришедшие в себя экипажи вновь заняли свои привычные места на катамаранах и продолжили свой путь. Одно волновало – мотор перестал внятно слушаться органов управления – регулятора газа и воздушной заслонки. Шли на почти холостых оборотах. Шли медленно, но всё же верно (пока ещё). Вот впереди появились очертания ближних островов Мурамозера. Необходимо было пройти между ними и выйти на простор озера, чтобы повернуть налево в направлении выхода реки из озера. Это почти удалось, хоть и с большим трудом. Совершив свой поворот, связка пошла резвее, а ветер был попутным. Тут мотор, крякнув и взвыв напоследок, встал. Пятиминутные попытки адмирабля и напарника запустить заснувшего успеха не имели. Думы окаянные. Чего тут думать – надо вновь разбирать и смотреть! Справа по курсу был небольшой островок, к которому на веслах и были зачалены суда. И вновь два хвостика над кустами. И вновь бродящие бесцельно по берегу тени. И вновь фотосессия. Во всем этом не принимали участия лишь трое. На их совести была попытка сделать хоть что-нибудь, дабы облегчить нагрузку на экипажи. До вечерней стоянки было ещё далеко и долго. Мотор был снят. Вчерашний торцевой ключ был окончательно прочпокан кем-то. С ним пришлось попрощаться, затеяв бесхитростную НЕчайную блиц-конференцию. Но, не снимавшийся вчера болт, всё же удалось-таки вывернуть ценой просто нечеловеческих усилий. «Нечеловеком» оказался командор-проводник. Только он один точно знал, что именно и сколько чего ожидает впереди семерку отважных. Мотор был просто жизненно необходим в оставшейся части путешествия, хотя бы ради «морского» перехода из бухты реки Воньга в бухту реки Поньгома. А это почти двадцать километров по открытой всем ветрам соленой, и потому весьма плотной, воде. Снятие одной части брызгозащитного кожуха выявило и причину неисправности. На недавно менявшемся «новом» карбюраторе была «снесена» латунная горловина, через которую и производится управление тягой мотора. Запасной части подобного рода в ремонтном комплекте не было. Дальнейшим разбором удалось извлечь злосчастный карбюратор на свет. Из него был удален обломок горловины, а оставшаяся её часть была ввернута глубже в тело самого карбюратора. Демонтированные ранее детали, были возвращены на свои места в порядке, обратном процессу снятия. Испытав работоспособность на суше всей сборки, было принято решение опробовать мотор на воде, а если чего вдруг… то тогда и думать дальше, быть может уже и на вечерней стоянке. На весь ремонт ушло не меньше полутора-двух часов. И пошли они, ветром гонимые… Сбор команды на палубах. Отвод судов под веслами от берега на безопасное удаление от возможных подводных камней и пуск… Пуск прошел на удивление удачно! Мотор довольно заурчал и вполне сносно и явно стал регулироваться. Суда вновь повернулись спиной к ветру и, набрав скорость, пошли далее по маршруту. Мурамозеро - очень живописное. Множество островов. Множество камней различного размера над водой. Изрезанная береговая линия. Что еще надо? Время двигалось к вечеру. Солнце склонялось к закату. Глаза туристов лихо-
134
радочно обшаривали ближний к ним правый берег в поисках подходящего места для лагеря. Проплыла перед взором стоянка, на которую когда-то давно командорпроводник, в своём соло-походе, выбросил свою усталую «Таймень-2» и заночевал. Двигаясь дальше по курсу, команда с недоумением заметила одинокую человеческую фигуру, бредущую по берегу в направлении выхода реки из озера. Откуда и как взялся в этом глухом месте человек – про то науке неведомо. Ближе к выходу из озера справа должны быть ещё стоянки – там и стоит поискать место ночлега. Так оно и вышло. За зарослями береговой травы был обнаружен песчаный пляж и оставленный туристами очаг. Здесь стоянке быть. Традиционные хлопоты с судами и снаряжением и через час поляна была вполне приспособлена ко всему, чего бы кому только ни захотелось. Лагерь стоял красиво и чинно. Вид с озера на стоянку, безо всякого сомнения, был просто восхитительным в лучах вечернего заката. Жаль, но наши герои так и не попытались даже взглянуть на это со стороны и запечатлеть эту красоту своими фотоаппаратами. Но, по-видимому, понятие память их пока не беспокоит, не тревожит многих из них. Жизнь – быстротечна, а события – неповторимы. Этого они еще не знают, наверное, или просто еще не научились ценить. А память – она и есть главный багаж человеческой жизни. Каждый человек – это своя уникальная и пусть малюсенькая, но история. Именно из таких крупиц и складывается потом история. История жизни. История человечества, за спиной которой прячется немыслимо огромный экран сверхвысокого разрешения, в котором каждый пиксель – конкретный человек со всей своей историей жизни, его памятью… Помимо основных, или традиционных работ по лагерю, команда занималась просушкой подмокших за день вещей. За минувший день скопилась-таки общая усталость от ветра, весь день не выпускавшего из вида конвой туристов на этих огромных озерах. Состоялся ужин «перемоги». Ребята все принимали участие в этом, невзирая на личное согласие или его отсутствие. Они легко перемогли маленький, но почти уже шторм. Мотор героически протащил оба судна через оба озера. Ремонтная бригада в меру своих сил и знаний всячески ему в этом помогала, вплоть до осуществления реанимационных мероприятий. А душа? А что же душа, спросите? Душа слаба и падка, сродни ангелу. Она по -прежнему, получив хлеба, требует еще и зрелищ. А вечер был, как травяной настой… Зрелища? А почему нет-то?!! Мужчины решили открыть… свой песенный клуб. Клуб самодеятельной песни в миниатюре. Была извлечена на божий свет гитара. Открытие клуба было решено перенести в НЕчайный угол бивачной поляны – за стол. На свет явились явства, консервы, свечи и прочие «мракобесия». Гитара передавалась из рук в руки. Песни, много песен… Они, то громкие с надрывом, то неприметно-тихие от души. В этот вечер пелось всем. Мужики остались втроем у стола. Команда, устав за день от длинного перехода и неприятностей, случившихся в пути, попряталась от сквозняков в палатках. А мужикам-то того только и надо было! Вторично был размещен премиум-заказ «вон за тот столик принесите, пожалуйста, за счет заведения». Были зажжены свечи, столь заботливо приготовленные заранее. Уютно. Понятно всё без слов. Приятно. А жаль, что дневки завтра уже не будет. Пожалуй, искренне жаль… А простые-то порожки еще и не начинались… Утро всегда было и остается. Утро – начало очередного дня, а день должен был быть ходовым. Но порядок подъема, согласно традиции этой команды, в очередной раз с легкостью опровергал этот фактор, сдвигая его минимум на два-три-четыре часа позже. Мужчины по поводу мотора легко согласились с древним, но попрежнему мудрым, постулатом – «не буди лихо, пока оно дрыхнет». То же относилось и к спящим (или уже нет?) в палатках ребятам… К стандартам упаковки вещей на палубах капитаны судов отнеслись с ещё большей серьезностью, чем обычно. Поиски торцевого ключа владельцем предмета
135
успеха не имели. Повторно вознесли к небесам молитву об упокоении духа столь необходимого нам аксессуара, ставшего всего единожды, на прошлой стоянке, настоящим другом и спасителем. Чуть позже жизнь потекла своим чередом. Люди просыпались, приводили себя в порядок. Приходили в себя. Завтрак. Обычные сборы. Окончательная укладка вещей. А стоянка эта запомнится надолго именно своим настроением и песнями… Ну я же ленюсь… Выход катамаранов случился, естественно, а если по Михаилу Жванецкому, то само собой разумеется, далеко не рано, если не сказать, что излишне поздно. По всему видно, что народ – не спешит. Если народ не спешит – то оно ему не надо, если оно ему не надо - то народ опоздает. Ну и быть посему. Этот факт лишь откровенно поможет некоторым продлить-таки свою радость от пребывания в благословенных местах. Продлить сам поход. Народ с «Синего ада» вконец «оборзел». При практически одновременном выходе со стоянки, они завели свой мотор, а ходу под веслами было никак не более километра до поворота в реку, лишь тогда, когда «Голубой щенок» уже совершал тот поворот направо. Это уже более похоже на кризис жанра. Куда только смотрит адмирабль? Возникла мысль о заговоре. Ах да, может они сюда именно отдыхать да любоваться приехали. А работать на судне будет кто? Ну явно не они. Как в песне – «Да пусть работает железная пила… Не для этого маманя родила!». Их выбор, их право. И это при всём том, что на той палубе было четыре весла, в то время как «Голубой щенок» шёл весь маршрут под двумя, реже тремя веслами. А третье весло было… неполных двенадцати лет от роду. Но мотор у них. Оказалось, то они себя столь высоко ценят и очень сильно любят. А, может быть, и не любят даже, а просто жалеют белы-рученьки? Тогда они просто – честь и хвала адмираблю (мат опущен автором по просьбе читателей). Бим-бом, бим-бом, перед нами Кошкин дом… Шли в этот день откровенно неважно, даже плохо, медленно, нехотя-лениво. Суда подсаживались во многих местах в «садах камней». Приставали к берегу, курили, поедали ягоды и снова сходили на воду. Уже вечерело, когда суда зашли на очередное препятствие – порог Кошкин дом (Кошка, как его называют нынче). Когда-то здесь, на левом берегу реки, находился даже вагончик лесозаготовителей, который туристы использовали как походную баню. Она, по праву являлась лучшей баней на маршруте. Позже она сгорела, оставив после себя лишь одиноко стоявшую в тайге печь да большой котел, в котором некогда грели воду на костре. Пострадал и сам мост лесовозной дороги, пересекавшей в этом месте реку и образовавший сам порог. Перекрытые ранее пролеты моста исчезли – обрушились от возраста или были разобраны проходящими ленивыми туристами на дрова. В этот год сама печь, вернее то, что осталось от неё, перекочевала в дальний конец туристской поляны левого берега на выходе из порога. Само место стоянки было не самым лучшим, но на сегодня, пожалуй, единственным на всей той поляне. Сказывалось малое число туристских групп на этом маршруте в этом году. Постановка самого лагеря, приготовление ужина, отдых у костра. Обыденная жизнь на стоянке. Рыбак, прихватив свой верный спиннинг, убежал порыбачить на вечерней зорьке. Остальные просто отдыхали от забот. Капитаны с боцманом мутили свою НЕчайную церемонию. Горел костер. По лицам сидящих у него метались тени языков пламени. Это обещало ребятам первую ночевку под шум находящегося невдалеке порога. Окончив свой промысел, к сидевшим у костра присоединился и рыбак. Лагерь готовился отойти ко сну, чтобы поутру вновь собрать лагерь, загрузить суда и продолжить сплав по славной реке с названием Воньга к морю. Место выгрузки-погрузки снаряжения было не из самых лучших, но, по правде сказать, единственным, куда катамараны смогли относительно спокойно зачалиться вчера вечером. Сборы лагеря, укладка снаряжения. Командор-проводник и адмирабль попытались-таки отыскать в тайге то место, где когда-то стояла баня. К чести
136
одного, и искренней досаде другого, одному из них повезло – он нашел то самое место чуть дальше вверх по течению метрах в ста от едва приметной теперь бывшей лесовозной дороги, почти полностью заросшей молодой порослью леса. Ничто не вечно под небесами. Уже в далеком теперь 1980 году мост, как таковой, перестал существовать. Прошли годы и время, всесильная природа да и нерадивые туристы довершили процесс «стирания с карт» этого достойного в свое время места стоянки, которое помогало незадачливым или попавшим в беду туристам залатать пробоины на судах, переночевать на поляне или отогреться в местной бане, да просто порыбачить за порогом. Жаль, что место это вскоре станет совсем «проходным», и никто даже не задумается о всех былых его прелестях и достоинствах. Многие ему лета от помнящих его… Пора, собирайтесь скорее, мы что-то бездарно стареем… И снова несложные шиверки, порожки. На выходе из одного из таких порогов, на правом берегу есть заветное место. В давнем прошлом командор-проводник, пройдя порог с супругой и сыном (тогда еще со старшим) и под начинавшимся ливнем, совершили экстренную высадку на берег и пережидали осадки под полиэтиленовым тентом, натянутым на каркас местной бани. Баня осталась на своем месте, пусть даже она была с новым каркасом. «Голубой щенок» ошвартовался у бани. Немногим позже подтянулся и ошвартовался у береговых камней и «Синий ад». На этом участке реки, вернее побережья, находилась великолепная сухая гряда, густо поросшая елями и восхитительными соснами. На тех полянках и полянах можно было разместить целую дивизию туристов. О популярности этих мест говорило наличие памятных табличек, оставленных туристскими группами, количество и качество сложенных очагов. Он просто пел, когда хотелось плакать… Командор-проводник даже немного взгрустнул, присев на корнях сосны возле той бани. Немного поразмявшись на сухом берегу, экипажи вновь оседлали свои суда и продолжили своё движение по маршруту. Надо двигаться дальше. Ведущего итак уже в клочья истерзали постоянными вопросами: «А мы где?», «А сколько нам осталось до моря?». Вот если бы они с такой готовностью просыпались по утрам… Ведь пелось же в песне – «А всё могло бы быть совсем не так, если только САМ себе не враг…». Странный, наверное, он все-таки… Грусть была ему не только знакома, но и приятна. При всей напускной внешней веселости и злости, он бережно хранил в себе тонкую и очень ранимую душу. Она помогала ему в жизни. Помогала не терять истинной бодрости духа. Помогала переживать неприятности. Помогала не терять самообладания в непростых ситуациях. Помогала побыть одному наедине с собой вне зависимости от окружения. Раздумья позволяли ему сдержаться, когда хотелось «рвать и метать». Смолчать, когда хотелось «прям всё и прям в лицо». Он нравился себе таким – по-своему сдержанным. Он так решил. Так тому и следовало быть… Краткое отступление от темы… Мне всегда импонировали люди с руками из «верхнего плечевого пояса». Им никогда не составляло труда оставить на планете в память о себе творения своих рук. В одной только Карелии есть немало таких мест, где человек придя на поляну и вглядевшись в эти немые следы пребывания здесь, решал для себя – «А я чем хуже?». Так дополнялись и пополнялись эти музеи творчества туристов под открытым небом. Так явились миру острова духов, острова идолов, острова памяти. Чирко-Кемь, Охта, Воньга, Мурамозеро… Да мало ли таких мест! Это не надписи на лавочках и столах, береговых камнях. Это значительно более душевное – это творение, сделанное собственноручно, и оставленное после себя людям, которые придут следом. Это щедрый подарок – отдать часть себя людям, даже неизвестным тебе. Даже жизнь, наверняка уже, никогда не сведет вместе автора и созерцателей его умения, таланта. Умение посвятить хоть часть себя другим, бесспорно, являет собой высшую степень благородства и великодушия. Слишком обыденно в наше непростое время быть эгоистом (всё
137
мне да мне), а вот щедро раздавать себя людям – именно таков удел поистине НАСТОЯЩЕГО ЧЕЛОВЕКА. Думал я, что за птичками идём… Хорошая погода не бывает вечной. По словам местных жителей, весна пришла в эти края на две недели раньше обычного срока. И, как следствие, осень ожидается тоже ранней. Водители уже видели в приморской деревне выкопанную и сушащуюся на ветру и солнце картошку. К моменту прибытия ребят в начало маршрута, закончилась летняя засуха или «вёдро» и уже неделю, как шли дожди. Небо начинало потихоньку хмуриться. Наползали разнокалиберные тучки и тучи. В пути следования постоянным абсурдом казались абсолютно противоположные факты – то чисто и безоблачно над материком, а облака ползут с морского побережья. То наоборот – чисто и безоблачно над морем и очень хотелось поскорее добраться до побережья. Все находится в постоянном противоречии и борьбе. То же происходило и в головах, да и в команде в целом. Река, на этом участке пути к озеру Гагарино (вид северной птицы), была шириной 25-40 метров. Течение было слабым и едва заметным. Берега поросли невысоким смешанным лесом. Через несколько километров плавания суда подошли к входной горловине озера, достаточно плотно заросшей водной растительностью. Вот и оно – Гагарино озеро. Царство птицы наверное. Несколько раз принимался капать мелкий и нудный дождичек. Он не то чтобы мочил, он просто не давал высушить на себе намокшую одежду. Степень «омерзения» команды «Голубого щенка» достигла своего предела и, войдя в довольно узкую протоку, которая несколько ослабляла давление ветра, причалил к правому берегу там, где в глубине берега виднелось несчетное количество березовых дров. Сразу после десанта был разведен «жаркий пламень». Береза горела ровно и неторопливо. Жар согревал и высушивал верхнюю одежду. Подошедший вскоре «Синий ад», всем экипажем охотно присоединился к пламени этого языческого кострища! Напряжение на лицах начало спадать. Народ отогревался. Становилось ясным, что во второй части озера, на выходе из этой спасительной в данный момент протоки, необходимо начинать поиски стоянки для лагеря. Вечер был очень недалёк. И приспичило же рыбаку, отогревшись у костра, взять свой спиннинг в руки. Тут-то ему фишка и поперла!!! Сразу три щуки практически одна за другой. Это лишь прибавило уверенности, что непременно надо заночевать именно на этом озере. Следующий день был пожалуй первым, когда поголовье «сплюх-ближебоков» поубавилось. Он с напарником встали практически первыми и на катамаране сразу ушли на промысел. Как говаривал герой Булдакова в фильме «Особенности национальной рыбалки»: «Рыба есть. Ловить надо…». Лучше, пожалуй, и не скажешь. Так был проведен пробный, разведочный вылов рыбы на озере с птичьим названием Гагарино. Еще в начале второй половины озера, сразу за окончанием соединительной протоки между обеими половинами озера, слева, почти что прямо по курсу, была видна плоскошь со следами пребывания туристов. Что ж, там и быть очередной лагерной стоянке. Туда и идём!!! Суда прибавили ход и уже вскоре причалили к очень приличной стоянке со столом и лавками, очагом и остатками дров. Насколько же это случилось вовремя… Ох, и тяжкая это работа… Вечер. Очередной карельский вечер ребят на маршруте. С рыбой надо что-то делать! Объемы вылова вселяли сказочные надежды и ожидания в души рыбаков. Они кинулись вычищать пойманный улов, радуясь каждой пойманной рыбине, подобно детям. Устроив фотосессию с добычей и договорившись о сегодняшнем меню на предстоящий ужин, они явно что-то задумали. Выражение их лиц весьма явно напоминали лица заговорщиков из революционного кружка в годы репрессий и гонений царской охранки. Ужин обещал быть. Быть сказочно изысканным. В объеме же «несказочных» продуктов давно закончились такие «мелочи», как хлеб, кофе и к чаю. Вконец истощились запасы сахара. Но даже это лишь вызывало
138
некоторую ностальгию по магазинам. Тревогу командора-проводника вызывало лишь стремительное сокращение запасов своих табачных изделий. Это пункт компенсировать на маршруте вряд ли удастся. То был уникальным годом на его памяти из-за практически стопроцентной безлюдности озер маршрута и самой реки Воньга. В его представлении такого просто не могло быть! Чтобы ни одной туристской группы за столько дней. Бред. Но факт. И при всем том – неоспоримый, даже им самим. Может год был маловоден. Может племя туристов больше не привлекают маршруты затяжные и тяжелые, как этот. Им всё подавай «чистый» спорт! А работать – не хотят. Наверняка сыграло свою роль и явное усложнение выброски с этого маршрута. За время похода боцман с «Синего ада» уже не раз доказывал и демонстрировал свои кулинарные навыки и умения. Блины иль рыба были просто великолепны в его исполнении! Так на привалах сложилось великолепное трио, среди которых была и девушка – одна из двух из списочного состава. Но Боцман царствовал лишь вечерами. По утрам он яростно… копил силы для ходового дня, рыбалки и вечерних кулинарных изысков. Но то, что он делал, он делал от души… В процессе же поедания запасов принимало участие куда как больше участников. Были и ещё двое, но один из них был еще мал для ловли и готовки, а другой – так и вовсе не ел рыбу. Он мог только… ловить её. Велико же было удивление командора-проводника, когда он утром, подсев на лавку к адмираблю на свой вопрос «А боцман где?» получил ответ «А вон они!» и он показал пальцем далеко в воды озера. Там, на горизонте, едва различимый в дымке, виднелся катамаран. А они – оказалось, что в это утро и боцман с «Синего ада» проснулся многим раньше своего обыкновения. Так выяснилось, что оба боцмана решили накануне провести совместный рейд к удачливой протоке с целью сокращения поголовья рыбьего стада данного озера. Иными словами – просто порыбачить. Так состоялся капитанский мини НЕчайный блиц за удачу тех, кто на работе. За везение тех, кого ловили. Похоже, что второй пункт церемонии явно перевесил первый, и рыбаки вернулись практически ни с чем, вопреки их явным ожиданиям. Вернулись рыбаки, не солоно хлебавши, но преисполненные бодрости духа. Впереди у ребят еще оставалось небольшое количество озер на маршруте. Значит еще оставался у них и шанс отыскать свою удачу там. Сборы были ранними, ввиду уже состоявшегося подъема у одного из «сплюх-ближебок». Поэтому и на воду они сегодня вышли раньше уже привычного времени. Это было уже нечто! Да что вы знаете о собачьей жизни! Задержки на маршруте были связаны лишь с одним – с … поздними (без мата) подъемами и излишне медленными сборами судов для выхода на маршрут. Вроде бы и немного, а если посчитать итог за всё время путешествия? Словом походный предварительный график был окончательно сорван. Прошли уже все сроки, намечавшиеся в городе до выхода на маршрут. Уже стало ясным, что дневке на море не быть. Группа безнадежно застряла на нитке маршрута. Оставалось лишь упрямо двигаться дальше вперед – к Белому морю. Любой ценой. Невзирая на… Здесь я обрываю дальнейшее описание данной, так и не ставшей общей, проблемы (неувязочки). Хотелось бы сегодня добраться хотя бы до Чекозера. Там находилась когда-то последняя холостяцкая стоянка командора-проводника, на которой он дал обет взять себе в жены… Он даже оставил в двух потаенных местах на берегу пластиковые бутылки со своим письменным обещанием «непременно-таки жениться на…». Своё обещание он сдержал. На следующий год он привёз сюда же, на этот маршрут, на эту же стоянку и новоявленную супругу. Велико же было её удивление, когда она своими руками, по его подсказке места хранения депеши, извлекла на свет одну из бутылок. Из неё достала письмо, успешно перезимовавшее на мысу побережья, и прочла содержимое «сурового мужского обета», данного им здесь самому себе уже целый год назад в своём последнем именно холостяцком походе по водам рек и озер Северной Карелии.
139
Проходя пороги и шиверы под веслами, на речных участках группа двигалась под мотором. Осталось уже позади озеро Кодагуба. Ряд порогов именно карельского уровня сложности, таких как Кривой, Горбатый. Река вновь сузилась до своих привычных размеров 25-40 метров. Ветер был переменчив и потому мешал продвижению вперед несильно. Медленно миновали озеро Столбовое. И снова около часа движения под мотором. Вошли в заросшую травой горловину озера и тут… Командорпроводник увёл команду в левый по ходу движения угол озера. Ещё там, на входе в озеро ему бросилась в глаза прямоугольное, отличное по цвету от окружающей его растительности и явно рукотворное, сооружение. Лишь в том, левом и потому глухом углу озера, командор-проводник понял, почему его взгляд ненадолго остановился на той, стоянке на мысу. Прошло уже много времени, как он не был на ней. Слишком много времени. Он не узнал своей самой памятной стоянки на маршруте. Это было Чекозеро. Его Чекозеро. Это было место закладки им многие годы назад того памятного послания, что в корне изменило всю его оставшуюся жизнь. О сколько же воспоминаний хороших, тёплых, добрых и разных роилось в его голове во время этой недолгой остановки на этом озере. Он бродил по местам былых стоянок своих палаток. Вглядывался в очертания давно знакомого ему сооружения, что они тогда называли коптильней. Он вглядывался вдаль озера. Он разглядывал берега и края водной растительности, утыканные жерличными и сетевыми кольями. Ему вспоминались все спетые им здесь песни, тепло шуток и хохот друзей над ними. Он здесь был дома. В своей Карелии. Тогда, в последний холостяцкий, он был один. Теперь он был с сыном. Своим сыном. Происходящее теперь его мало интересовало. Вглядевшись в очаг и горящие в нем дрова, он приметил что-то знакомое. Это были костровые крючья нестандартной формы с тремя изгибами. Он вспомнил, что давно оставлял на этой стоянке именно такие, он сделал их сам. И в этот раз, даже не будучи жадным и излишне сентиментальным, он забрал-таки один из них с собой на память – память о своей непростой, и потому крайне интересной жизни. Так, сделав небольшую передышку в пути и перекусив, туристы двинулись дальше. На выходе из озера ими был пройден Чек-порог. Выйдя из порога, был снова запущен мотор – впереди препятствий не было ещё очень долго. Лишь травяные поля старательно обходились судами. Прошли озеро под гордым и звучным названием Медвежье. Большой остров в центре озера обходился, согласно давней уже привычке, слева. Мимо проплывали роскошные места туристских стоянок. Потихоньку озеро сошло на нет и снова началась река. Снова под мерное рокотание мотора суда упрямо двигались всё ближе и ближе к самой напряженной части своего маршрута – основным порогам на реке. Прошло совсем немного времени и караван вышел в озеро. Это было озеро Собачье. Повернув направо, чтобы обойти материк и подойти вплотную к порогу, суда пошли вдоль высокого левого берега, обогнули его и стали двигаться в обратном направлении. Справа была издалека видна роскошная оборудованная стоянка на ровной столовой поверхности. Но леса рядом было мало, а вокруг низкая болотистая местность. Было принято решение стоять слева, по возможности ближе к порогу или предваряющей его начало шивере. Так и было сделано. Место оказалось неплохим. Дрова и очаг имелись. Начали ставить лагерь. Ещё немного, ещё чуть-чуть… Места на стоянке, в отличие от начала похода, достаточно давно расхватывались уже без ругани. «Голубой щенок» охотно уступал наиболее комфортные места более крупной (по численности конечно же) команде «Синего ада». Очаг был достаточно приличным. Дров в округе хватало для приготовления пищи в походных условиях. Особый шарм стоянке ребят в этот раз, пожалуй, придавала уже самая непосредственная близость к первому из трёх и, пожалуй, главному из именных порогов на реке Воньга. Порог Собачий считался в то далекое время, основным препятствием маршру-
140
та второй или даже третьей категории сложности с элементами третьей и, безусловно, считался непроходимым из-за явно мелководного слива с центральной базальтовой плиты. Подход к ней с воды (с наплыва) был излишне затруднен. Хотя в один из походов по этому маршруту, командор-проводник видел на правом берегу лагерь московских туристов-подростков под руководством бородатых инструкторов. Именно в правой части главного слива с плиты, прямо под берегом, они натаскивали своих подопечных на правильность сплава в самодельных тогда еще каяках. Подросткам было лет по 15-17. Так вот… Отличительной особенностью препятствия, всегда считалось наличие на главной плите центрального слива огромного морского якоря. Он когда-то помогал поднимать и удерживать суда за порогом, для погрузки молевого (самосплавного) леса и его дальнейшей транспортировки, от мест добычи леса в тайге в верхнем течении реки, до морского побережья и далее по морю к месту приема и переработки. На стоянках до сих пор видны обрывки старых витых стальных тросов весьма приличного диаметра. В своё время в верхней части этой озерно-речной системы было великое множество мест лесозаготовки, лесобиржи (п.Энгозеро, д.Пай). В наше время остатки лесобиржи еще можно разглядеть в пос.Энгозеро. Деревня Пай была заброшена ещё в 70е-80е годы прошлого века. Остатки деревни можно было застать еще в 1980-м году. Позже деревню охватил низовой пожар, очевидцем которого случайно оказался в тот пожароопасный год командор-проводник, ведший в то время группу столичных туристов по маршруту, и она практически полностью выгорела. Он и ребята той его команды явились и свидетелями выброски десанта с АН-2 к месту возгорания и даже приняли посильное участие в мероприятиях по тушению пожара. В тот год и перестала существовать деревня Пай, названная так по имени озера, на котором она стояла. Засиживаться в этот вечер ребята не стали, но и НЕчайную церемонию никто не отменял. Просто в этот раз, в связи с поздним временем постановки лагеря, а уже явно темнело, было решено особенно не «усердствовать» в посиделках у костра. Завтра команде предстоял непростой штурм серьезного порога с обязательным обносом вещей в конец препятствия. Длина обноса по таежной тропе была достаточно велика, более восьмисот метров. Как и все последнее время, после 21:00 по крышам палаток забарабанил дождь, ставший уже традиционным «баюкальщиком». Это лишь подтвердило правильность выводов ребят. Надо было копить силы перед завтрашним сражением с рекой. А ведь и верно говаривали на Руси - «Супротив природы не попрёшь, однако». Да они и не собирались. Им необходимо было просто добросовестно сделать то, что надо было сделать группе их степени готовности на препятствии подобного уровня сложности. Переправить свои вещи за препятствие и попытаться взять порог на пустых катамаранах, обнеся слив с центральной плиты… А наутро была война… Скоро сказка сказывается, а бой команде предстоял нешуточный. Сильно затягивать процесс сбора и подготовки судов к сплаву в этот раз не стали. Подъем был многим раньше обыкновения. Экипаж «Голубого щенка» сильно увязывать вещи не стал – через 300-400 метров от точки старта их ждал тяжелый и длинный обнос снаряжения за порог. Длина обноса – более 800 метров. Число предполагаемых ходов 4-5 в расчете на каждого участника экипажа. Итого около восьми километров пешеходной прогулки, половина из которых – с приличным грузом на плечах и в руках. Затем кому-то ещё предстояла проводка судов в конец порога после обноса главной плиты центрального слива. Как-то так. Проверялось даже личное сплавное снаряжение на прочность и надежность. Первым на препятствие заходил «Голубой щенок». На удивление, прохождение заходной шиверы особой сложности не вызвало. Но в её конце капитан достаточно поздно заметил, что судно слишком далеко вошло в шиверу, и буквально через 3040 метров войдёт в сам порог, его главный слив, который в этом году располагался под самым… правым берегом, вопреки своему обыкновению. Команда СТОП на вре-
141
мя приглушила звук самого порога. Экипаж, сойдя в воду, начал траверс потока среди камней под левый берег, где удобно и безопасно было зачалить судно для его разгрузки. Через 15 минут это вполне удалось. Экипаж выбрался на береговые камни и начал осмотр порога. Лишь один из них видел порог ранее и в разные по степени полноводности маршрута годы. Остальные, под грохот ниспадающей воды, с явным восторгом разглядывали грандиозное по своей масштабности и сложности ключевое препятствие всего маршрута. Якорь раньше стоял на главной плите слива. Видно кто-то позднее заботливо перетащил его на берег, хотя сложно представить, как этому «кто-кто» удалось совершить этот нелепый «подвиг». И поплелись они с вещами - "в ту степь". Закончив обнос вещей «за порог», можно уже и передохнуть, и поснимать свой экипаж-герой. Вот они – эмоции и радость. Вот то, зачем ехали сюда многие поколения туристов, в том числе и ребята в этот год. Вот он, итог их труда. Они смогли, они дошли. Досадное падение на скользких камнях мало кто теперь уже вспомнит и никто не поставит в вину. Это поистине великий порог на реке - порог СОБАЧИЙ !!!
Семь футов под килем Владислав Кураш Охота Как-то, сидя за кружкой пива в "Гамбринусе", Филипп стал рассказывать нам с Аэлитой о том, как в Одессе делают бешеное вино и устраивают бои тарантулов. - Почти у каждого одессита, живущего на окраине, есть крошечный кусочек виноградника, - рассказывал нам Филипп, отхлёбывая из своего бокала.- У большинства виноградники запущенные и одичалые, с мелкими выродившимися ягодами. Хозяева ходят в свои виноградники не чаще двух раз в год. В начале осени - для сбора ягод. И в конце осени - для обрезки. Виноград давят под открытым небом в огромных чанах прямо ногами. Молодому вину не дают улежаться и осесть. Оно и месяца не простоит в бочке, как его уже начинают разливать в бутылки. Оно мутное и грязноватое, розового или яблочного цвета, но пить его легко и приятно. Оно пахнет свежим виноградом и во рту оставляет богатое послевкусие. Вино и в желудке продолжает бродить. Если на следующий день после попойки выпить стакан обычной воды, вино ещё с большей силой ударит в голову. Оттого его и называют бешеным. А вот бои тарантулов - это настоящее зрелище.- Продолжал рассказывать нам Филипп.- В здешних краях их огромное множество. Поймать тарантула не так уж и сложно. Они живут в неглубоких норах и охотятся на всяких жуков и насекомых. При появлении насекомого возле норы тарантул стремительно выскакивает на поверхность и ловит жертву. Выманить тарантула можно при помощи пластилинового шарика, привязанного к нитке. Шарик опускают в нору и дразнят тарантула до тех пор, пока он разъярённый не вцепится в шарик. Если это не помогает, его просто выкапывают. За сутки до поединка тарантула перестают кормить, чтобы он был злее и агрессивней. Победитель, как правило, пожирает свою жертву. Тарантулы - беспощадные и жестокие бойцы. Но более зрелищны в бою, конечно же, самки. Они бьются долго, упорно и технично. И зачастую побеждают. - Право же, какие ужасные вещи вы рассказываете, Филипп, - воскликнула Аэлита, раскрасневшись от спиртного и духоты. - Вы просто обязаны побывать на боях тарантулов и попробовать бешеное вино, - начал уговаривать нас Филипп, переглянувшись с Максом и Ирини. - О нет, такое зрелище не для меня, - снова воскликнула раскрасневшаяся Аэлита.
142
- Я уверяю вас, вы не пожалеете. Потом благодарить будете. Поедем прямо сейчас, - продолжал уговаривать нас Филипп.- Заодно познакомитесь с отцом и братьями Ирини. Соглашайтесь. Это недалеко. На Малом Фонтане. Мой "fiat" мигом туда нас домчит. Филиппу не пришлось долго нас уговаривать. Было уже совсем поздно, но мы согласились. Его автомобиль стоял на Преображенской, возле Соборной площади. Мы погрузились все в автомобиль и поехали по Преображенской. С Преображенской мы свернули на Пантелеймоновскую, с Пантелеймоновской - на Французский бульвар, и по Французскому бульвару, никуда больше не сворачивая, - прямиком на Малый Фонтан. Проехав мимо шикарных дач Малого Фонтана, мы направились к морю, где у самой воды ютились убогие лачуги рыбаков. На берегу лежало множество плоскодонных шаланд. На вёслах, составленных в козлы, сушились рыбачьи сети. Мы остановились возле кофейни, освещённой газовыми рожками. - Это кофейня Николая Юльевича, отца Ирини, - повернувшись к нам с переднего сиденья, сказал Филипп. Мы вошли в кофейню. Там было очень людно и шумно. Николай Юльевич, невысокий, крепкий, коренастый и просмоленный грек лет шестидесяти встретил нас радушно, посадил за свободный столик и распорядился подать вина и кофе. В кофейне было накурено. Николай Юльевич присел рядом с Ирини. - Как поживаете, доченька?- ласково расспрашивал он её.- Всё ли у вас в порядке с Максом? - Вашими молитвами, батюшка, - скромно отвечала Ирини. - Вот и молодцы, что заехали, навестили своего старика, порадовали уж, развеселили меня, - расчувствовавшись, приговаривал Николай Юльевич. Принесли вино в бутылках, стаканы и кофе. - Николай Юльевич, - обратился к старику Филипп.- Мы приехали бои тарантулов посмотреть. - Вы как раз вовремя, - ответил тот.- Сейчас будем начинать. В кофейне появились Филон и Хели, братья Ирини. Они увидели нас и сели к нам за стол. - Привет, сестричка, - обрадовались они Ирини.- Неужто вспомнила про нас.Начали подшучивать они над сестрой. Ирини смущённо заулыбалась. - Не надоело тебе ещё во дворцах жить?- продолжали подшучивать братья.Золотая клетка не давит? А, может, Макс тебя силой держит? Ты нам только скажи. Мы его в морской узел завяжем. Все громко расхохотались. Филипп налил вино в стаканы, и мы выпили. Николая Юльевича позвали на кухню. - А где Юрка?- спросил Макс у братьев. - Скоро будет, - ответили те. Юрка был младшим братом Ирини. Спустя какое-то время вернулся Николай Юльевич. Он вышел из кухни, неся перед собой две стеклянные банки с тарантулами. - Последний заключительный бой этого сезона, - говорил он так, чтобы его услышали все в кофейне.- Непобедимый Мизгирь против беспощадной Марфы. Вся кофейня загудела, как улей. Тут же освободили один стол, куда поставили банки с тарантулами и куполообразную прозрачную склянку. Оживлённые посетители сгрудились вокруг стола. - Делаем ставки, господа, один к одному на победителя, - громко объявил Николай Юльевич. Прислуга засуетилась, собирая деньги. Мы протолкались поближе к столу и сделали ставки: я - на Марфу, Аэлита - на Мизгиря, по серебряной полтине. Тарантулов достали из банок и поместили в склянку. Это были огромные, раз-
143
мером с вершок, рыже-бурые, мохнатые пауки. Все затихли. Тарантулы осмотрелись, увидели друг друга и, встав на задние лапы, бросились в бой. Бой был жутким и ужасным. Сцепившись, тарантулы стали рвать друг друга на куски ножницами своих челюстей. Полетели в стороны оторванные лапы, вырванные куски и клочья. На местах ран и укусов выступила каплями густая белая жидкость. Бой длился недолго. И закончился неожиданно. Марфа вдруг оказалась сверху и молниеносно вонзила свои острые челюсти Мизгирю прямо в большой тёмный глаз. Мизгирь несколько раз трепыхнулся и затих. Вся кофейня разразилась безудержными возгласами восторга. Убедившись, что Мизгирь мёртв, Марфа стала его пожирать. Это было отвратительно. Забрав выигрыш, мы вернулись с Аэлитой к себе за столик. Вскоре к нам присоединились и остальные. Принесли ещё вина, и мы выпили. Вино и в самом деле было ароматным и приятным на вкус. После третьего стакана вино ударило в голову, кофейня зашаталась и заходила ходуном. Кто-то затянул старую рыбацкую песню грубым деревянным неровным голосом. И все тут же дружно подхватили. Братцы, налегай на вёсла, Братцы, налегай, Парус поднимай повыше, Братцы, поднимай. Ветер, подгоняй шаланды, Ветер, подгоняй, В перемёты и заводы рыбу загоняй. Ну же, братцы, поживее сети расставляй, Сети полные кефали, Боженька, нам дай. Подмогни домой вернуться, Море, подмогни, Целым к любушке родимой, Море, подмогни, И уловом нас богатым щедро надели. Шкипер, поднимай свой парус, Парус поднимай. Братцы, налегай на вёсла, Братцы, налегай. Когда закончили петь, в кофейне появился Юрка, младший брат Ирини. Он сел к нам за стол. У него был какой-то заговорщицкий вороватый вид. Понизив голос, так, чтобы могли слышать лишь только те, кто сидел за столом, он сказал: - В Сухой Лиман через прорывы свиньи кефаль загнали. Свиньями местные рыбаки называли дельфинов. Сказанного было достаточно, чтобы сидевшие за столом без лишних слов поняли друг друга. - Встречаемся на берегу, - сказал напоследок Юрка и первым вышел из кофейни. За ним последовали Филон и Хели. За ними - Макс. - Пойдём, - тронул меня за плечо Филипп, - вставая из-за стола.- Дамы нас здесь подождут. Мы вышли из кофейни и направились к берегу. По дороге Филипп рассказал мне о том, как, преследуя рыбу, дельфины иногда через прорывы загоняют в лиманы многотысячные косяки. Рыба же пытается вернуться обратно в море, и тогда её скапливается возле прорыва столько, что можно хоть руками хватать. Если поставить сети у входа в прорыв и у выхода, будет богатый улов. Филон дал нам одежду переодеться: холщёвые рубахи и мешковатые штаны. Пока мы переодевались, братья стащили шаланду по гальке в воду. К корме была при-
144
вязана небольшая лодка. Мы все сели в шаланду. Юрка, стоя по колено в воде, сильно толкнул её, разбежался и лёг животом на кормовую банку. Филон и Хели стали усердно грести вёслами. Юрка тем временем влез в шаланду. Когда мы отплыли от берега на версту, Филон и Хели подняли большой четырёхугольный фок. Лёгкий ветерок медленно наполнил парус. Шаланду потянуло боком. Юрка, став коленями на корму, надел тяжёлый руль и набил на него румпель. Почувствовав руль, шаланда пошла прямее. Юрка навалился всем телом на румпель. Мачта слегка наклонилась. Шаланда накренилась, поворачивая. Вода звучно зажурчала у борта. Подскакивая и хлопая плоским дном по волне, шаланда пошла вдоль берега. Медленно вдалеке проплыли огни Малого Фонтана и исчезли, поглощённые мраком. Спустя некоторое время из темноты вынырнула Аркадия, освещённая розовым заревом. Затем Средний Фонтан, затем Большой Фонтан, затем новый Большефонтанский маяк, моргающий кроваво-красным глазом рефлектора и величественно возвышающийся над морем. Маяк проплыл совсем близко. Он был установлен на краю выступающего в море мыса Большой Фонтан. Огненные вспышки света вырывали из темноты еле различимые пугающие очертания старого маяка. Обогнув мыс, мы подошли ближе к берегу. Дул свежий попутный ветер. Пока мы плыли Филон и Хели стали приводить сети в порядок. Филон перебирал нижний край, отягощённый большими свинцовыми грузилами, а Хели - верхний край с пробковыми поплавками. Вдоль берега в темноте тянулись дачи, сады, огороды, купальни. Мимо проплыла башня Ковалевского, о которой ходило множество легенд, за нею Люстдорф и высокая грубая кирка с флюгером на шпиле. И, наконец, впереди показалась светлая песчаная коса. За косой виднелась низкая густая чёрная матовая неподвижная плоскость Сухого Лимана. Мы поплыли вдоль косы. Юрка заметил прорыв и направил туда шаланду. Когда мы подошли к берегу, Филон и Хели спустили фок. Юрка снял румпель и вытянул из воды руль. Ночную тишину нарушали какие-то странные звуки похожие на фырканье, хрюканье, тяжёлые вздохи. - Слышите?- приглушённым голосом сказал Юрка.- Это дельфины. У них сегодня отличная пирушка. Филон с Хели взяли одну сеть, пересели в лодку и поплыли по прорыву в лиман. Мы остались в шаланде. Макс и Юрка налегли на вёсла. Филипп стал на корме и взял в руки большой плоский камень, привязанный длинной верёвкой к сети. - Будешь подавать мне сеть, - обратился ко мне Филипп. Он выпустил камень из рук возле самого берега у прорыва. Тихо шлёпнув об воду, камень стал погружаться на дно и тянуть за собой верёвку, на другом конце которой был большой пробковый буёк. Когда буёк оказался на поверхности, Филипп начал опускать сеть в воду. Описав большой полукруг во всю длину сети, мы бросили второй буёк возле берега с другой стороны прорыва. Проплыв несколько раз от буйка до буйка, громко шлёпая вёслами по воде, пугая рыбу и заставляя её бросаться на сеть, мы, наконец, вернулись к первому буйку, и Филипп принялся вытягивать из воды камень, служивший якорем. Потом он начал вытягивать сеть. Вместе с сетью на дно шаланды шлёпалась большая жирная рыба. Вытянув всю сеть, мы быстро перебрали её и выпростали из ячеек кефаль. Дно шаланды покрылось живой трепещущей рыбой. Мы сделали ещё три круга, после чего шаланда грузно осела под тяжестью выловленной рыбы. К тому времени приплыли Филон с Хели. Ветер поменялся и стал дуть в противоположном направлении. Когда мы вернулись назад, наши дамы развлекались в кофейне игрой на ста-
145
ром рассохшемся фортепиано. Ирини и Аэлита в четыре руки играли модные песенки и мотивы: "Майский парад", "В Одессу морем я плыла", "Чабана", "Марусю", кекуоку, "Разлуку". Охрипшие рыбаки каменными нескладными голосами дружно пели в такт музыке. На что нам разлучаться, Ах, на что в разлуке жить. Не лучше ль повенчаться, Любовью дорожить. Филон, Хели и Юрка остались на берегу перегружать рыбу из шаланды в корзины, после чего радостные и весёлые пришли в кофейню. Нам подали вина, и мы выпили за удачную охоту. - Утром повезём рыбу на Привоз, - сказал нам Хели.- Завтра получите свою долю. Мы ещё раз выпили за удачную охоту. Потом за Ирини и Аэлиту и за всех прекрасных дам. Потом за чудесную и удивительную жизнь. Потом за попутный ветер, спокойное море и всех рыбаков. Когда вино закончилось, нам принесли ещё. Мы снова выпили, не помню уже за что. И вдруг реальность сдвинулась и всё вокруг поплыло. Бешеное вино будоражило, горячило кровь, пьянило и кружило голову.
Опаленные войной Олег Русаков ГЛАВА 2. ЕВДОКИЯ. Дуне было пять лет, когда израненный и орденоносный отец вернулся с первой мировой… Лето 1916 года было обычным летом. Люди привычно работали на полях, привычно ремонтировали свои дома, заготавливали на зиму дрова, нажигали древесный уголь, сушили и копнали сено, привычно спали, привычно ели. Игрались свадьбы и рожали детей. Но что-то во всем этом житейском движении было не так. За последние два года в несколько дворов пришли похоронки, Иван Широков был уже третьим инвалидом вернувшимся, с этой проклятой войны, инвалидом с перемешанными внутренностями. Нарочные с военной комендатуры вновь и вновь приезжали, и переписывали потенциальных призывников, и не видно было конца и края проклятой войне, идущей уже два года туда - сюда елозя по огромным российским территориям. Хмурым приехал Иван Широков с войны. Не только боль заставляла его хмуриться. Его донимали другие мысли. Если мужик в семье слабый, то и хозяйство будет не крепкое, а Широковы в округе славилась крепкими мужиками, крепкими хозяйствами, с большим количеством детей, а у него одна дочь, сыновей до войны не успел нажить, а теперь может быть и не получится... Поначалу отец ходил с палочкой. Через пару месяцев палочку отложил, хоть и больно было без нее, Марья эту палку поначалу все за ним носила, чем сердила мужика. Не смотря на свою браваду полностью мужицкую работу Иван Егорович на себя принять не мог, хотел, но не мог, слава богу, помогали братья. У него было три брата. Один, за ним по возрасту, воевал, как до недавнего и он сам, младшие братья жили в соседней деревне Броды, откуда и сам он был родом. Мария ходила счастливой. Как же, муж вернулся с войны, да еще героем при двух «Георгиях» и в звании унтер-офицера. То, что изранен сильно – с божьей помощью заживет, самое главное живой. …Любила Мария Ивана. До изнеможения любила. Подушки ее все два года войны от соли не просыхали. Вот боженька и помог ей
146
дождаться мужика, а крови на той войне уже пролито много. Уж как Дуся радовалась, что папка вернулся…, как он уходил, она не помнила, только материны слезы, да суета смутно остались у девочки в сознании. Зато, будучи все время у мамы на устах, папу Дуся знала и сильно ждала. Ждала, ждала – и папа пришел. Какое счастье… Не прошло и полгода, как все вокруг затрясла революция. Никто и понимать то не понимал, что это такое за чудо – «революция», да еще через полгода она вдруг становится «социалистической», кто радовался, а кто огорчался, но объяснить толком один другому не мог, что это такое. Каждый понимал по-своему. То ли все вдруг стали равны по званию, толи по росту, толи еще как, но не отнимать же друг у друга коров и овец, жен и детей. Революционный вихрь, затем гражданская война проскочили деревню Кушелово стороной. Не проходили по деревне полки красных, не гонялись за ними по деревне белые. Кое-кто из молодежи подался в большие города, чтобы увидеть и пощупать революцию, а там глядишь и поучаствовать в ней, если захочется. Из Широковых никто не смог оставить свои дома и работу ради призрачного слова «Революция». Потом пришла и продразверстка, красиво говорили комиссары, опять же кто они такие? Какие они такие командиры? Кем назначены? Ведь царя то уже нету… Жалко было хлебушек, но война всегда его кушать хочет. Весной семнадцатого Мария объявила Ивану, что ждет ребенка. Всё-таки сбылись их мольбы, все-таки будет у них сын, Иван от счастья чуть не плакал, а палку, которой все-таки иногда пользовался, сломал. И начал работать втрое больше, уже не давая себе поправку на здоровье. Все лето пахал как вол, как будто не было у него никакого ранения. Отремонтировал двор, новой дранкой покрыл крышу дома, причем материал готовил сам. Выкопал новый колодец во дворе. Сена на зиму на два их них двора хватит, к осени хороший урожай с огорода собрали. И все это время старался Машу свою от всего освободить. Конечно у него это не получалось, но берег ее как икону. В конце года родился Егор. Пацан получился крепкий, а уж какой долгожданный... Шли месяцы… Шли годы… Не продразверстка, не другие революционные мероприятия не могли помешать жизни семьи Широковых. Дуся была очень рада появлению брата. У ее подруг уже по двое, по трое сестер и братьев, а у нее нет. Егор изменил это, но прибавил хлопот. А в конце восемнадцатого в Кушелово открылась школа, и отец просто заставил Евдокию идти в первый класс. Через месяц Дусе понравилось учиться, и она с удовольствием училась писать, считать, чего не умели ни Иван, ни Марья, петь революционные песни, читать, такие красивые, стихи. Девочка не думала, что так увлечется школой, когда ее весной 19го закрыли, так как учительница вышла замуж и уехала, она пыталась первую неделю учиться сама, но потом забылась, заигралась в другие причуды, но читать не бросила. Специально ходила в лавку и просила у продавщицы Семеновны книги, которые у нее были. Кому, кому, а Дуне она их давала всегда, правда не больше чем на неделю, но давала. Школу поновой открыли только в двадцать первом первого сентября. Евдокия уже сама упросила отца, что бы тот отправил ее в школу, но во второй класс, уж больно она была уже взрослая. Отец с удовольствием согласился. Так и жили в трудах, заботах, учебе. В 21м родилась Зина. Иван начал гордиться собой. Как же теперь он настоящий отец, у него трое детей. Все такие справные, такие хорошие, а жена дак лучше всех, и это не просто так, он действительно считал себя счастливым мужиком. Одно печалило Ивана Егоровича – поздно к нему это счастье подвалило, в 22м ему исполнилось сорок два года, теперь основная задача детей на ноги поставить, не умереть раньше времени. Рано Ивана Егоровича начали посещать эти мысли, в 23м году появляется Алексей, в 1926м Иван, а в 28м напоследок их осчастливила Сашенька. Егоровичу оставалось только трудиться и трудиться, хотя к этому времени старшая дочь Евдокия уже во всю работала в колхозе и не смотря на свои семнадцать лет, будучи грамотной, была поставлена звеньевой на ферме, появившейся как зачатки колхоза после коллективизации 1927 года.
147
К Широковым всегда поздно приходила любовь. Евдокия была очень красивой девушкой, парни мимо нее не проходили, но настоящая любовь пришла к Дусе только в 21 год, всего лишь за четыре месяца до очередного дня рождения. Все ее подружки уже по выходили замуж, уже имели зачастую по два ребенка, а Евдокия только в 33м году увидела на танцах в деревенском клубе красивого парня. Парень был не из Кушелово, раньше она его не видела, но местные ребята его знали, на груди у молодого человека красовался комсомольский значок. Дуня стушевалась, когда этот парень взглянул прямо на нее, она не ожидала этого взгляда, сама разглядывала его с ног до головы. А парень увидел смущение симпатичной девушки и вместо того, чтобы отвести взор или засмеяться от какой ни будь не глубокой шутки своего приятеля, наоборот не стал отводить от Евдокии взгляда, а смело любуясь девицей, пошел прямо на нее: - Разрешите вас пригласить на танец. Евдокия покраснела, из-под лобья опять взглянула в его глаза и не смело… - Хорошо… Они вышли ближе к центру, где уже кружились пары. Меха гармони изображали страдания молодого гармониста. Обычно такая смелая Евдокия не могла толком сделать нужные движения под музыку гармошки, как и не могла поднять глаза на пришлого красавца кавалера. Гармонист вскоре остановился, переводя дух тоскующих клавиш, и Дуня, притворяясь неторопливой, медленно прошла мимо кавалера, а затем быстро выскочила из клуба. На крыльце задыхаясь от непонятных острых ощущений, она трогала свои щеки ладонями. Посмотрев на закрытую дверь клуба, она кинулась к дому. Клуб находился очень близко к ее дому, буквально через два двора по другой стороне улицы деревни. В мгновение Дуня оказалась на лавке у своей избы, сев на нее, прерывисто дыша, теребила платок, закусив его край. Никогда Евдокию не посещало такое чувство, от которого хотелось петь, и в тоже время не хватает воздуха. А из головы не выходил образ красивого парня пригласившего ее на танец. Летучие воспоминания о глубоких ощущениях недавних событий и полная растерянность сознания от неизвестных глубоких внезапных переживаний, только ласкали душу сладким нектаром и заставляли нежно улыбаться и мечтать о продолжении этих переживаний. Она не могла уже пойти в клуб, но спать тоже не хотела…
Наталья Дмитрий Королёвъ Это был обычный осенний вечер. Я возвращался с работы. Задержавшись на ней допоздна, теперь я спешил домой, ловко обходя прохожих и старательно огибая лужи. Лил дождь, и на улице значительно похолодало... Вот уже рядом был мой дом, я свернул налево в арку. Со всего размаха угодив в ниоткуда взявшуюся передо мной лужу, я, негромко выругавшись, поспешил к своему подъезду, над которым уже горел свет. Проходя, справа от себя я увидел девушку. Она стояла спиной к стене и, казалось, сильно дрожала. Остановившись, я решил приблизиться к ней поближе. Подойдя, я отчётливо увидел, что она рыдала. - Девушка, у вас что-то случилось? - спросил я. Она обернулась. - Нет, ничего. Она отвернулась обратно к стене и продолжила всхлипывать, но теперь немного тише. - Я же вижу что что-то произошло. Я посмотрел на неё внимательнее. Она была одета совсем не по-осеннему:
148
тонкие джинсы, лёгкая летняя куртка. Я был одет тепло, не в пример ей, но чувствовал, что и меня начинало знобить. - Девушка... - вновь начал я. Она, повернулась и пристально посмотрела на меня своими заплаканными глазами. - Что вам от меня надо? - Ничего, что с вами стряслось? Она всё так же продолжала разглядывать меня. - Вам не холодно, вы так легко одеты... - Нет. Она отвернула голову. Ливень пошёл ещё сильнее. Я чувствовал, что сам мог скоро промокнуть. Надо было что-то делать. - Если вы будете так стоять, то непременно замёрзните и заболеете. Пойдёмте под навес — я кивком показал в сторону подъезда. Она изучающе взглянула на меня. Холод всё явственнее давал о себе знать. Немного поколебавшись, она последовала моему совету. Преодолев несколько метров, мы подошли к моему подъезду. Я достал магнитный ключ и открыл дверь. - Давайте зайдём, там гораздо теплее. Она согласилась. Дверь захлопнулась, мы зашли внутрь. В тусклом свете лампы я смог лучше разглядеть её. Девушка, казалось, совсем промокла, она стояла, вся дрожа. Недолго думая, я снял свою куртку и накинул ей на плечи, она не сопротивлялась и даже как-то с участием взглянула на меня, но потом вновь отвернула взгляд. - Так вы расскажете что с вами произошло? Незнакомка не хотела говорить. Я видел что моя куртка ей совсем не помогала, она продолжала дрожать, то и дело всхлипывая. Неожиданно мне пришла в голову мысль. - Знаете что, - сказал я, - давайте поднимемся ко мне, вам нужно согреться, я могу предложить чай... Она поначалу не отвечала. - Это ни к чему... - наконец произнесла она. - Не бойтесь, я вам не сделаю ничего плохого, можете ничего не рассказывать. Высохните, приведёте себя в порядок... Девушка посмотрела на меня. - Чего вы хотите? - Собственно ничего, я же уже сказал. Установилась пауза. Я продолжал смотреть на незнакомку. - Ну так всё-таки? - ещё раз спросил я. Неожиданно она взглянула на меня. В её глазах я прочитал что-то вроде предостережения. - Хорошо, но знайте, если попытаетесь что-то сделать, то это пойдёт вам только во вред. Я улыбнулся. - Не беспокойтесь, у меня нет ничего такого в мыслях. Тут совсем рядом моя квартира. Пойдёмте. Молча, поднявшись, мы двинулись по коридору. Мы подошли к моей двери. Я вставил ключи в замок. - Проходите, - я включил свет. Я снял с неё свою куртку и предложил раздеться дальше. - Вам нужно побольше снять с себя, вы насквозь промокли. Вот ванна, - я показал на дверь, - там есть полотенце, халат, проходите. Девушка молча слушала то что я ей говорил. Она ещё некоторое время стояла
149
в нерешительности. - Послушайте, перестаньте бояться. Правда. Я сейчас пойду на кухню, поставлю чай. Я, не смотря на неё, сделал то что сказал: прошёл на кухню, включил чайник, через минуту услышав звук защёлки в туалет. Теперь я встал в раздумье. На самом деле, всё случилось довольно неожиданно, и мне самому нужно было как-то приспособиться к новым условиям. Хотя я и был инициатором, тем не менее, я находился в растерянности от свалившихся на меня обстоятельств. Всё произошло каким-то непостижимым образом. Вскипел чайник. Я засыпал заварку в заварник и залил её кипятком. В холодильнике было варенье, я достал его, поставив на стол, открыл печенье, были ещё конфеты. Взял стаканы и решил отнести всё в комнату. Я сидел на диване в ожидании когда она выйдет. Вскоре я услышал как открылась дверь. Я встал, чтобы встретить её. Девушка вышла в халате. - Одевайте тапки, - предложил я, - пойдёмте, вы повесили вещи на сушилку? Девушка кивнула. Мы прошли в комнату. Она осторожно шла за мной. - Присаживайтесь, - показал я на диван. Я налил в стаканы чай. - Спасибо, - тихо произнесла она. - Вы согрелись хоть чуть-чуть? - спросил я. - Да. - Берите варенье, тут вот печенье. Мы оба сидели молча. Пауза затягивалась. - Так всё-таки, что с вами стряслось? - не удержавшись, спросил я. - Извините, не хочу об этом говорить. Я вопросительно взглянул на неё. - Давайте хоть познакомимся, меня Влад зовут... Незнакомка скромно поднесла чашку ко рту. - Наталья. Вновь установилась пауза. Я рассматривал её. Девушка изменилась. Сейчас она уже не походила на ту несчастную особу со спутанными волосами, которую я встретил у арки. Глаза высохли, они были яркого карего цвета. Волосы были длинные, прямые, тёмно-русые, которые шикарно стелились на её плечи. Ещё когда она выходила из ванной я обратил внимание на её фигуру. Черты лица были правильные, у неё был тонкий прямой нос. И всё-таки у неё был какой-то больной вид, было заметно, что её что-то тревожило. Мы пили чай. На улице завывал ветер. - Погода портится, - сказал я. Девушка несчастно взглянула на меня, но ничего не сказала. - Как бы не пошёл снег... - Я, наверное пойду, - вдруг произнесла она и опёрлась руками на диван, в попытке приподняться. Я мигом сообразил. Стойте, куда же вы пойдёте? Да и одежда, наверняка, не высохла... Она в безволии опрокинулась на спинку дивана, зажав руками лицо. Захотелось её успокоить и обнять. Я осторожно прикоснулся к её плечу, она не отстранялась. - Вам есть куда идти? Девушка завсхлипывала. Я не знал что делать... - Знаете что? - вдруг решил я, - вы можете остаться здесь. Хоть вы ничего и не
150
говорите... Я же вижу что вам нужна помощь, я могу её оказать, хотя бы ночлегом... Она жалобно посмотрела на меня: - Не уверена что это хорошая идея... - Подумайте хорошо, я же не предлагаю ничего такого... - Но я не смогу вам ничем отплатить... Я посмотрел на неё: - О чём вы, какая плата? Девушка вновь замолчала, она открыла глаза, они были заплаканны. Я дал ей платок: - Вот, возьмите... Я встал чтобы убрать со стола, по ходу включил телевизор, протянул ей в руки пульт: - На-те вот. Собрал чашки и отнёс их на кухню. Потом пришёл за остальной снедью, взглянул: она уставилась в плазму, но, казалось, не смотрела её, глядя куда-то сквозь экран. Вернувшись, я сел в кресло и тоже начал смотреть эфир, на самом деле больше смотря на неё... Было как-то странно, что она молчала, хотя, с другой стороны, что она вообще могла сказать? Сейчас я мог определить её возраст. Ей было не больше двадцати пяти. Она была молода, но в то же время чувствовалась какая-то взрослость что-ли... Щёки порозовели, но румянец был по-прежнему нездоровый. Я посмотрел на часы - было без четверти девять. Девушка сидела задумавшись, телевизор, как я понял, сильно её не волновал. - Вы курите? - спросил я чтобы хоть что-то спросить. Она отрицательно покачала головой. - Тогда, с вашего позволения, я пойду покурю. Вот здесь постельные принадлежности, постелите себе на диване. Взяв на кухне сигареты, я вышел на балкон. Подкурил и начал размышлять, вглядываясь в чёрное, заволокшееся тучами окно. Дождь почти прошёл, но на улице, чувствовалось, было неуютно. Интересно, кем была эта нелепая незнакомка? Какая странная всё-таки история... Она ничего не говорила, но я почему-то был уверен что ей некуда было идти. Докурив сигарету, я затушил её , вернувшись обратно в комнату. Постель была расправлена, телевизор выключен. Она лежала, укрывшись одеялом. Девушка взглянула на меня. - Постелили? Ну вот и хорошо. Теперь я себе постелю. Я раздвинул кресло и приготовил себе лежанку. Сняв с себя одежду, я лёг, выключив ночник. Я долго ещё лежал, не в силах уснуть, вслушиваясь в её дыхание. Вечер, размышлял я про себя, сложился до одури необычно, я даже не мог себе представить, возвращаясь с работы, что произойдёт что-то подобное... Мне показалось, она уснула - дыхание стало ровным, она почти не ворочалась. Странно, кто была эта девушка? Я никогда не видел её раньше... Почему-то в сознании всплыли её глаза — карие, яркие, но в то же время очень печальные. Я всматривался в сияние её глаз, они манили к себе, завораживая своей загадкой, они уплывали куда-то во тьму... Медленно я проваливался в сон. *** Меня разбудил звонок по телефону. Звонили на домашний. Спросони я ничего не мог понять. Где же трубка? Да, ах вот же она. - Ты где, чёрт побери, пропал, почему не отвечает твой сотовый? - это был Кир, коллега по работе, - ну чё молчишь, знаешь сколько время?
151
Я посмотрел на висевшие на стене часы - было уже девять, я на полчаса опаздывал на работу. Моментально я вспомнил, что было вчера. - ...Что?.. Да, я проспал... "Почему не сработал будильник?" - подумал я. - Давай, ноги в руки. Шефа пока нет, но он скоро должен подъехать. Если что, я тебя прикрою... Он положил трубку. Я посмотрел на стол, где должен был лежать мобильный – его не было. Не было и девушки, которая ночевала у меня вчера. Я набрал номер своего сотового с домашнего, шли гудки, но аппарата нигде не было слышно. Я точно помнил, что не включал его вчера на беззвучный режим. Почему она ушла не разбудив меня? Быстрым шагом я направился в ванную. Наспех умывшись, почистив зубы, я вернулся в комнату, ещё раз позвонил на сотовый, в очередной раз безуспешно. Я окинул взглядом комнату и принялся набирать такси. Оно должно было подъехать через пять минут... Я подошёл к шкафчику где вчера оставил деньги. Их не было. Что за чёрт! Складывалась картинка, в которую я не хотел верить... Была заначка - из серванта я вытащил тысячу рублей. Времени практически не оставалось. Позвонили. Ещё раз окинув взглядом комнату, я накинул на себя верхнюю одежду и выскочил на улицу. Пока ехал, я размышлял. Неужели она меня обокрала? С какой стати? Забрала недорогой телефон, несколько сотен рублей и скрылась... Для чего, она же понимает, что я знаю как она выглядит... Чувство странности, посетившее меня вчера, сейчас ещё больше разогревалось в моём сознании. Действительно, до чего же нелепая история... Я приехал в половине десятого, очень быстро, благо — работа находилась совсем рядом. Миновав охранника, поздоровавшись с ним, я поднялся на второй этаж и зашёл к себе в кабинет. Там сидел Кир. - Ну здорово, засоня, в кои-то веки ты опоздал, - он, ухмыльнувшись, посмотрел на меня. - Привет. Он заметил мой растерянный вид. - Шеф ещё не пришёл. Что произошло? - он уставился на меня. - Я потерял телефон. - Сотовый? - Да. - Где? - По-моему, в квартире. Он ещё больше ухмыльнулся. - Что, в квартире, как? - Не задавай вопросы, я не знаю, кстати, у тебя есть запасной аппарат? Он порылся в столе и протянул старый Алкатель: - Сим-карты тоже нет? - Есть, запасная. Кир смотрел на меня с нескрываемым интересом. - Слышь, я тебя знаю, что случилось, давай колись! Я колебался. - Давай, не секретничай. Я знал что мой друг просто так от меня не отстанет. После некоторых раздумий я поведал ему историю. По мере моего рассказа он расплывался в улыбке, а в конце вообще расхохотался. - Ну ты, дружище, даёшь, нет, я знал что ты наивная простота, но что настолько... Пиши заявление в полицию, вот там над тобой поржут.
152
- Я не знаю... Слушай, если бы у неё был замысел, она, наверняка взяла бы не только эту мелочь, ноутбук хотя бы утащила... - Наверное, не нашла документы. - Брось, если надо, то его и без документов можно пихнуть. - Может побоялась, может быть ты её вспугнул, всякое бывает. - А телефон? - Что? - Ну сим-карта, она действует. Обычно в таких случаях её выкидывают. - Значит пока не успела или забыла... - Не знаю... - я отвернулся. - Что? - В общем... она не походила на воровку. - Наивный дружище, тебе многое могло в голову не прийти, они так и действуют, тебя попросту развели, но чтобы так... - Надеюсь не разболтаешь? - умоляюще посмотрел на него я. - Ну о чём ты говоришь! Конечно нет. Ну ты меня с утра насмешил! Весёлый будет день, однако. Он, довольный, сел на кресло. Зазвонил мой рабочий телефон. Весь день я был сам не свой. Работа не клеилась, я никак не мог сосредоточиться. В обед я вновь набрал свой номер — по-прежнему шли гудки. Я решил послать смс, но на том конце провода всё так же хранилось упрямое молчание... ...Сегодня я освободился раньше, да и, честно сказать, сам всё для этого делал. Оставалась работа, которую я не завершил, но решил, что она подождёт до завтра. Попрощавшись с Киром, я вышел на улицу. Было не так поздно, но воздух был очень прохладным, гораздо холодней чем вчера, в атмосфере настойчиво витал запах снега. За двадцать минут я преодолел расстояние до дома. Зашёл в арку и поймал себя на мысли, что вглядываюсь в сумрачную пустоту. Странно, кого я надеялся увидеть? Двор был на редкость безлюден. Я зашёл в подъезд и поднялся к себе в квартиру. Открыл замок, включил свет, осмотрелся. Всё было так же, как я оставил с утра. Я разделся и прошёл в комнату, решив осмотреть все вещи: всё оказалось на своих местах, не хватало только тех денег, что я выложил вчера на видном месте в шкафу и телефона, стало ясно, она забрала только то что находилось на виду. И ноутбук, и другие мелкие ценности оставались на месте. Меня не покидало ощущение загадочности, в уме ничего не срасталось. Действительно, были же кольца, золотая цепочка, которые при желании она могла без труда найти... Я вспомнил про телефон и опять набрал свой номер. На этот раз абонент был недоступен, значит она вытащила карту... Сейчас меня это почему-то не удивило. Я задумался. Что мне было после всего этого делать? Обращаться в полицию? Нет, пожалуй, Кир был прав, там надо мной только здорово бы посмеялись. Да и обращаться из-за каких-то нескольких сотен рублей, ну, плюс телефон, который в подержанном состоянии стоил не более трёх тысяч... Я вышел на балкон и подкурил сигарету. Стояли тёмные сплошные тучи, предвещавшие скорый снег. Был уже мороз. Я подумал о незнакомке. Как же ей сейчас в этой лёгкой летней куртке? Я выкинул бычок в окно и вошёл внутрь. В доме было тепло. Темно. Я зажёг ночник. Не хотелось ни о чём думать. Я лёг в постель, укутавшись в одеяло. Завтра была пятница. Мысли кружились вокруг. Что порой бывает случается со мной... Я пытался ни о чём не думать, лёжа, глядел в потолок. Но сон долго не хотел приходить ко мне, я вспоминал незнакомку, её фигуру, её глаза. Я вспоминал её лицо - какое грустное оно было. Я не жалел что впустил её в дом, но мне было жаль что всё вот так закончилось. Странность и загадочность всей истории не давали мне покоя. Постепенно я проваливался в забытьё.
153
Над номером работали: Александр Маяков—главный редактор Надежда Леонычева—старший редактор Расима Ахмедова—редактор Амира Юсупова—редактор Элина Ким—редактор-корректор