Октябрьский номер литературного интернет-издания PS (№79) by PS литературный журнал

№79 (октябрь 2018)

Октябрь - осеннее волшебство. Холодный ветер, голубое небо, солнце, ковры из листьев под ногами, и окутывающая город темнота по вечерам и ранним утром. Приближение Самайна, Хэллоуина. Мистичность и реализм сплетаются воедино и ты становишься частью этого, даже если далек от мистики, то в октябре невольно начинаешь уважать древнюю магию и поверья, так на всякий случай. Октябрь это «Ночное кино» Мариши Пессл, фильмы о Гарри Поттере, попытки приготовить сливочное пиво, сварить глинтвейн. Октябрь тягучее медовое вдохновение, терпкое. К октябрьскому номеру подойдут уют, тихо играющий джаз и кофе с корицей.

ВНИМАНИЕ!!! Авторские права на размещенные произведения принадлежат их авторам, и защищены Законами об авторском праве Украины, а так же международными законодательными актами об авторском и смежном правах. Пунктуация и орфография авторов сохранена.

ВНИМАНИЕ!!! Некоторые произведения содержат сцены насилия, секса, не пристойного поведения и психологические тяжелые сцены. Поэтому, не рекомендуется для прочтения лицам младше 18 лет. Прочтение возможно с разрешение родителей, опекунов, либо лиц выполняющих их функции.

При копировании материала ссылка на АВТОРА ОБЯЗАТЕЛЬНА!

www.pslit.co.ua

Колонка главного редактора Всем привет! Этот месяц был полон событиями! Первое—выход первого номера журнала «FoxyLit». «FoxyLit» это наш второй журнал, который имеет ряд отличительных особенностей от нас. Мы анонсировали его, много рассказывали о нем и вот пятого октября в свет вышел первый номер. Электронный вариант доступен для скачивания на сайте «FoxyLit». Новый журнал быстро развивается и уже готова почти половина второго номера. Как выглядит печатный номер «FoxyLit» можно посмотреть на сайте либо в Instagram Инны Нюсьман. Она стала лицом первого номера и постаралась, сделав большой отчет о получении и распаковки посылки. Стоит отметить, что в «FoxyLit» лицо номера это больше чем в «P.S.»: автор, а в большинстве своем это будут авторы, не только украшает обложку номера, но еще в самом номере публикуется интервью с ним. А задний форзац украшает не только фото автора, но и небольшая справка о нем. Кто он, в чем преуспел. Второе—единая служба заказов. Для обоих изданий теперь единая служба заказов. Ответы на все запросы, вне зависимости, заказываете вы номер «P.S.», «FoxyLit» или же номера обоих изданий (такие случаи уже были, так как наши авторы публикуются в обоих изданиях на равных), ответ придет с почты market@pslit.co.ua. Только с этого адреса! Ни с какого иного! Отдел приема произведений (editorial@pslit.co.ua) не принимает решений по заказам, а служба технической поддержки (support@pslit.co.ua) отвечает только в том случае, если вы первыми отправили запрос через сайт. Так же напоминаем, что публикация в «P.S.» бесплатна. Номер вы приобретаете по желанию. В «FoxyLit» обязательным условием публикации является приобретение номера. Других контактов либо условий публикации нет. И еще, пожалуйста, внимательно читайте условия заказа, условий оплаты, а так же сроки доставки. Это позволит избежать ненужных вопросов и недопонимания. Более подробно мы расскажем в следующем номере, рассказав, почему у нас действуют установленные условия оплаты и доставки, а не иные. Третье—реорганизация в работе типографии. Скажем сразу, для читателей ничего, по сути, не измениться. Просто теперь нас обслуживает типография «Crocus». Они по ряду причин отделились от типографии «Успех—принт». Почему так произошло, мы не знаем, но заверяем, на оперативности печати и качестве номеров это никак не скажется. Мы продолжаем работать над улучшением наших изданий и всегда рады вашим пожеланиям и замечаниям. Для этого на нашем сайте есть специальная форма, заполнив которую вы дадите комплексную оценку свежему номеру, а так же оставите свои пожелания для развития издания. Подобное мы планируем запустить и в «FoxyLit». На этом все! Приятного прочтения! С уважением, главный редактор «Литературного интернет-издания P.S.» Александр Маяков

Поэзия

«Уж скоро, скоро...» Владимир Васильевский

«Я не хочу с тобой сражаться» Волчецкая Кристина

«Хоста. Сочи» Владимир Васильевский

«Молчит. И молит...» Владимир Васильевский

«На смерть Высоцкого» Владимир Васильевский

«Наверно я сошла с ума» Волчецкая Кристина

«Пунктиры» Волчецкая Кристина

«Ты меня забывать не спеши» Волчецкая Кристина

«При всплеске зари» Татьяна Уразова

«Июль» Татьяна Уразова

«Лунная принцесса» Виктория Ерух

«Смог спасти» Виктория Ерух

«Кошки» Янович Надя

«Зима» Янович Надя

«Отчаяние» Ермаков Вадим

«Осенний лес» Юрий Проскоков

«Прибьётся лист багряный» Юрий Проскоков

«Кто-то» Виктория Ерух

«Музыка слов» Виктория Ерух

«Есенину» Виктория Ерух

«По законам жанра» Нелли Мершон

«Покоя не даёт» Нелли Мершон

«Боливару лавры» Нелли Мершон

«Снег в Иерусалиме» Нелли Мершон

«Не дожидаясь темноты» Нелли Мершон

«Мне всё мило» Антон Серебряков

«Творец живёт не только жизнью быта» Антон Серебряков

«Повеет осенней прохладой» Антон Серебряков

«В сонме бытия лихого» Антон Серебряков

«Утро тишью пестрит нам по крышам» Антон Серебряков

«Сакура» Янина Погорелова

«Нет смерти для меня» Рыжих Никита

«Спешу к тебе» Александр Кременьч

«Маме» Людмила Шабалина

«Бунтарка» Банникова Александра

«Странный дом» Наталья Мых

Тет-а-тет «Александр Эдвард Ривер: многогранность личности» Амира Юсупова

Строка прозы

28 28

«Иван Филиппыч» Светлана Чуфистова

«Мам, не плачь» Волчецкая Кристина

«Большой и Маленький» Абалихина Елена

«Панки живут вечно» Анастасия Тихова

«Часовщик» Анастасия Тихова

«Оранжевые сугробы» Игорь Скориков

«Дом Страха и Лжи» Уильям Хилл

«Овца в Волчьей шкуре» Уильям Хилл

«Суженые» Татьяна Уразова

«Я страстно хочу влюбиться» Татьяна Уразова

«Фатальность» Алиса Рекунова

«Вежливое хамство» Ирина Федурина

«Лишние люди?» Татьяна Уразова

«Вкус жизни» Александр Сапшурик

«Запах - машина времени» Валентина Ерошкина

«Когда меня ты позовёшь... Из историй о любви» Светлана Казакова

«Как мы жили» Ирина Ля

«Аб-и-хайат» Ирина Лалова

«Я выбрала жизнь» Петр Панасейко

«Конфеты «Осенние» Ольга Клен

Фанфик «Сверхъестественное: новые приключения» Мария Гамиева

Литературный сериал

92 98

100

«Летописи межмирья» Александр Маяков

100

«Человек, которому нравилось быть грустным» Вячеслав Гаврилов

102

«Буквы на белом фоне» Александр Маяков

106

«Моё наслаждение» Александр Дрозд

109

«Пиковый туз. Сказка» Фофанов Алексей

115

«А.С. Пушкин. Послесловие» Маргарита Крымская

122

«Возвращение в Карелию или река с простым названьем» Рогозин Владимир

129

«Семь футов под килем» Владислав Кураш

141

«Опаленные войной» Олег Русаков

144

«Наталья» Дмитрий Королёвъ

150

Уж скоро, скоро... Владимир Васильевский Уж скоро, скоро... Я твой серебряник Храню, как талисман, И верю снам И сбывшимся и вещим. Уже сирень Берет свои права, В лесах туман и гомон. Реки плещут. Уж скоро, скоро, Отложив дела, Сменю слова На подлинные вещи. И прилечу! Пускай ты не права. И я не прав... Нам тополь рукоплещет.

Я не хочу с тобой сражаться Волчецкая Кристина Я, не хочу с тобой сражаться, Сложи свой меч, доспехи прочь. Я, лишь хотела достучаться, До сердца, что скрывает ночь. Под черным бархатом холодным, Атласным холодом манит. Не посягая на свободу, Оно, как компас на магнит, То гонит, то зовет на пламя. И я, лечу как мотылек. А ты, уже воздвигнул знамя, И дал сигнал в победный рог. Я, не хочу с тобой сражаться, Не побеждать, не падать в низ. Тобой, хотела надышаться, А ты, толкаешь на карниз...

Хотела, просто, быть с тобою. Не увлекательна, игра? Ты заигрался, быть героем! Мальчишка, с нашего двора...

Хоста. Сочи Владимир Васильевский Здесь горы, словно возмущенья Земли соседством моря, А лес - попытка обобщенья Тех возмущений, воздуха и моря. Здесь кто-то сверху - символ мщенья хлябей Льет бирюзу в глаза, в дворы, в ущелья, И, по прощенье, раздает слезу Кустам орешника в лесу и травам. Здесь по утрам в квартирах спят часы, И петухи не спят, и в грош не ставят Будильники и, звонко оттрубив часы, Склевав к восходу звезды, зори славят. Здесь мухи (праздный, оголтелый люд, Конечно, и они на отпуск - в Сочи), Срывают пенки с небывалых блюд, И на зоре благодарят, что станет мочи. Здесь тишина, здесь родина стихов, И древних заповедных истин. Здесь за подкладкой старых мудрых мхов Ютятся тайны недошедших писем.

Молчит. И молит... Владимир Васильевский Не хочет женщина, не хочет, Ни слов, ни снов, ни губ твоих, Ни откровений, ни пророчеств, Молчит, как молит. И таит. Таит заветный зримый почерк Движений рук и губ других, Иной люлви былую горечь За сонмом слов и снов других. Там, за бездонными зрачками, Горят миры времен других, В другие Хосты сквозь, ночами

Такси из Сочи мчат других. Других, тревожась,ждут, прощают, Дождавшись, гонят, мучась, бьют Христа любви. И ждут пощады, Себе не веря, в страхе ждут. Других клянут. До обожанья Целуют, обжигаясь, пьют Устами терпкие желанья, Ласкают, властвуют и пьют. Других бросают, ненавидя, И ждут, и любят тем сильней, Когда:"Прощай!" Простясь, не взвидя Отпетых, как наветы, дней... И ты уже стоишь в преддверье Там, на последнем рубеже, У сути тайн ее, в пределе, Когда ступить - срастись уже. Ты, что оставив след последним, Рвом по живому в вираже, Разбрызжешь плоть души побегом, Все также, походя. Как те... Ты, что стоишь еще в преддверье, С кем, и с собой, она в борьбе. "Кто не входил,- она так верит, Тот не уйдет!" - Ответ тебе. Не хочет женщина, не хочет, Ни слов, ни снов, ни губ твоих, Ни откровений, ни пророчеств. Молчит. И молит. За двоих.

На смерть Высоцкого Владимир Васильевский На смерть Высоцкого Глядел из-подо лба, Как укрывал ненастьем. Но хрип, как и молва, Несокрушимой страсти, Не уставая лгал: Здоров и крепок мастер! Судьбою наяву Хрип мечется поныне, А мастер (верно лгут) Оборотился в сыне. Бедой смело молву, Да горе горлом стынет. И не в раю душа

(Раб божий был опасен), Динамики глуша, Хрип в новой ипостаси Не устает внушать: Жив несказанный мастер!

Наверно я сошла с ума Волчецкая Кристина Наверно я сошла с ума. В который раз в тебя влюбляясь. Все кутерьма, все не до сна, И я спросонья улыбаюсь. Мне чудится, что ты со мной. Целуешь руки, губы, шею… И я тону от этих ласк, В пучине страсти цепенею. Боюсь очнуться ото сна. И потерять тебя с лучами. Как кубик сахара на дне, В тебе я растворюсь ночами… Ты скуп бываешь на слова, И я сама, скупа порою. Но как кружится голова, Как наслаждаюсь я игрою! Наверно, я сошла с ума, В который раз тебя теряя. Тебя я в будни прогоняю, А ты вернешься как чума. Ты не оставишь шанс к спасенью. Ты поглощаешь как туман. И я борюсь со сновидением. Забыв о том, что ты - обман! Забыв о том, что ты - реальность, К которой мне возврата нет. И вспоминаю губы, руки… И на щеке их теплый след. Наверно, я сошла с ума… Коли прогнав бегу на встречу. Коль ты заразен как чума, Едва ли я других замечу...

Пунктиры Волчецкая Кристина В коридорах бесконечных, темных улиц, Не рассеивая тени-силуэты. Мы с тобою одинокие до боли, Рисовали бесполезные сюжеты.

Как прохожие, чужие до безумия, Жаждали хоть лучика от света, И тонули в одинокой ночи, А хотели солнца, моря, лета. Как жильцы в разменянной квартире, Каждый о своем в углу тоскуя, Суеверно верили в приметы, И как чуда ждали поцелуя. Заблудились, право, заблудились, Или я одна во тьме плутала? Я искала. Я хотела счастья. Может я совсем его не знала? Под зонтом, промокший и угрюмый, Ты такой холодный и нелепый, А я все еще, тебя рисую, В своих мыслях, я все верю слепо. Слепо верю, в темноте холодной, В пустоте разменянной квартиры, Все ловлю руками силуэты, И не ставлю точку, все пунктиры...

Ты меня забывать не спеши Волчецкая Кристина В темноте, твои руки играют, Кантабиле на скрипке души. Я тебя, сотни раз забывала, Ты меня, забывать не спеши. Твои волосы мягкие глажу, И смотрю, на тебя не дыша. Будь со мной, растворись в этой ночи, Пусть играет как скрипка душа. Тени нежно касаются стен, Отрываясь от бренного тела. Тихим шепотом ветер зовет, В ставни тихо стучит и несмело. Будь со мной, не спиши уходить, Я опять улыбнусь на пороге. Прядь волос упадет на глаза, Чуть прикрытых в минутной тревоге. В темноте, твои руки играют, Кантабиле на скрипке души. Я тебя, сотни раз забывала, Ты меня, забывать не спеши.

При всплеске зари Уразова Татьяна Соловьиный концерт в это летнее утро Вдруг невольно задел в моём сердце струну, Что звенела неистово в юности чудной, И умолкла на годы, виня в том весну. Первый луч прикоснулся, немея от страха: Отзовётся мелодией страстной она, Или боль до сих пор в её сердце от краха Юных глупых надежд, что дарила весна? И при всплеске зари соловьёв а капелла Возносила мелодию страстной любви. И ликуя, струна в сердце нежно звенела, И явилась звезда из вселенской глуби. И я пела! Я пела в желанных объятьях. Соловей мой на ушко о страсти свистел. И заря, не завидуя, радуясь счастью, Бликом скрыла сплетение чувственных тел…

Июль Уразова Татьяна Небесный хоровод туманных облаков Прикрыл лазурь светящегося свода. И сгустки синевы озёр среди лугов С духмяным терпким ароматом мёда Июлю дарят сказку - сотни образов, Пронзающую сферу позолоту. Игривые берёзы косы расплетут, Июль заманят в рощу на свиданье. И даже соловей охрипший тут как тут: Под шелест листьев требует вниманья. И васильки в полях. Не трогает их суд Людской – цветут. Само очарованье. И жизнь лукавая похожа на июль, Цветистая и манит в закоулки. И нет от летнего чудачества пилюль, И слёзы льются, счастья громы гулки. А он тенета разбросает, словно тюль, И что-нибудь ещё найдёт в шкатулке!

Лунная принцесса Виктория Ерух Она в руках носила звезды И продавала их на рынке. Жила в своих мечтах и грёзах, В её глазах сияли льдинки. Она мечтала быть хорошей, О крыльях белых за плечами, Была другою, непохожей На тех, кто грустен и печален. Она питалась лунным светом, Укутавшись в свой плед ночами. И любовалась звёздным небом, Считая звёзды над домами. Она была принцессой лунной, Но это было страшной тайной, Об этом знал лишь ветер бурный, Тот, что принёс её случайно.

Смог спасти Виктория Ерух Он из сердца достал сотни стрел, Он в душе заглушил всю боль, А холодной зимою согрел, Подобрав к сердцу верный пароль. Он помог себя вновь найти, Чтобы больше уже не терять, Яркий лик свой в толпе обрести, По крупицам себя собрать. Я не знаю откуда он знал, Что с ним счастье смогу обрести, Он всего мне себя отдал. От самой себя смог спасти.

Кошки Янович Надя мы их спасаем ежедневно мы подбираем их в пыли но на душе скребутся кошки мимо которых мы прошли.

скребут, скребут не уставая... и мы, мы радости не зная, так каждый миг и каждый час мы ловим или кормим вас! отлов, откорм.. Спасенья нет.. но все же -- если человек-то ты убавишь, не прибавишь от горькой участи избавишь…

Зима Янович Надя он брел по дороге, как будто во сне а сердце кричало "хозяин, ко мне" хозяин, хозяин, ну же, вернись! просто в глаза взглянуть обернись! все. поздно. внешний лоск утрачен. и ты уже не ты, но все ж поверь: долг крови не отплачен, пока хоть где-то скулит зверь. скулит от боли расставанья, скулят, замёрзшие зимой, скулят, и нету оправданья, тому, кто выбрал свой покой... устали лапы, и спина устала, и, робко посмотрев на снег, улягутся, и больше уж не встанут... те, которых все же предал человек...

Отчаяние Ермаков Вадим Достаточно тихо и нежно шепчет листва, Солнце сияет ярче, чем что-либо. Отголосили стаи люминесцентных ламп, Деревья разогнули спины. И шёл мягкий и тёплый дождь, Он шёл всего пару часов, И сейчас стало наконец-то свежо. Но это никто не увидит. И птицы уже не боятся гнездиться Там, где есть хоть какой-то звук. Нет блоков из пыли, что в итоге приносят лишь пыль. Леса и равнины забыли, как горели, были рабами. Ветер развеял моря из кислот, отходов и водных растворов солей. Гирлянду пожаров никто не питает, всё остановилось в блаженстве. Откуда такое блаженство и мир? Заметь, вокруг нет ни одного человека. Лишь тогда воздух станет чище, лишь тогда трава станет выше,

Когда последняя плоть человека сгниёт, вскормив собой что-то живое. И тогда лес и море спокойно задышит, Но это никто не услышит.

Осенний лес Юрий Проскоков Осень крадётся походкой неспешной, Жёлтые листья, срывая с ветвей. Не успевает раскрасить их леший, Кистью волшебной махая своей. Как же богата палитра лесная, Краски природа сама создаёт. Поле, тайга, разноцветьем играя, Этой красой любоваться зовёт. Стоит пройтись по полянам поникшим, Там, где витает осенняя грусть. Шорохи слушать природы притихшей, Листьев опавших почувствовать хруст. В сказочном сне всё вокруг замирает. Дремлет озябший, темнеющий лес. Тихо пора холодов подступает. Кончилось время красот и чудес!

Прибьётся лист багряный Юрий Проскоков В цветастом сарафане бабье лето, Собрав в себя всю осени красу. Закружит листья радугой над лесом. И ветры их по свету разнесут. Недолго длилось дней погожих время. Хозяйка-осень вихрем принеслась. За ней приплыло туч свирепых племя, Неся с собою сырость, холод, грязь. Прибьётся лист багряный на окошко, Пришитый тонкой струйкою дождя. И хлопнет небо мокрою ладошкой По лужам, их поверхность теребя!

Кто-то Виктория Ерух Кто-то что-то однажды сломал, И привёл сердце к сбою системы, А другой все детали собрал, Починив эти платы схемы. Кто-сердце об землю топтал И оставил лежать его в грязи, А другой, его бережно взял, Ощутив с ним весомые связи. Кто-то сильным быть побоялся, Не поверил он в счастье своё Кто-то слабый попросту сдался, Ну а сильный обрёл в жизни всё.

Музыка слов Виктория Ерух Играя на струнах души, Я слушаю музыку слов. Она помогает мне жить, Без этих душевных оков. Она мне даёт сотворить, Миры, что другим неизвестны. А в них я могу претворить, Мечты, что порой так чудесны. А если я вдруг забреду, В большой лабиринт своих снов, То выход оттуда найду, Я с помощью музыки слов.

Есенину Виктория Ерух Родился он под шелест листопада, Мальчишкой с золотыми волосами, И с голубыми, чистыми глазами, Чтоб люди находили в нём отраду. Любил он мать, природу, Русь родную, Тех женщин, что манили красотой,

Был по натуре парень он простой, Прожил недолгую он жизнь, но озорную. Он стал поэтом истинным, от бога, Свой край родной он искренне любил. Он шёл пока ему хватало сил, Хоть не легка была его дорога. То, что случилось ночью в "Англетере", Осталось страшной тайной до сих пор. Уход Есенина внезапен был и скор, Но будет жить в стихах в любой он эре.

По законам жанра Нелли Мершон У сентября лодыжки тонкИ и бег Лёгкий, по детски прыткий... Утяжелённость Так далеко ещё... холод и липкий снег Лобное небо, и нео одушевлённость Мир чёрно белый... а крапинки чьих - то шляп Пялятся завалялись останки цвета Мёртвой лисицы худющие пальцы лап Сальные лица с оранжево рыжих меток Хруст, как хрустит утрами плечо одно И разминая тело... куда бы тяжесть?! Щёлкают кости чётками домино Скопище гороскопов к кроватям вяжут Что заказал сентябрь для практичных Дев... Бич - невозможность любви по законам жанра Каждое слово взвесив и перепев Без Дон Жуана... рано стареет Анна

Покоя не даёт Нелли Мершон Не - то я говорю... не то... Остались дети без пальто И голуби без голубятен Без клоунов цирк Шапито Ты невнимателен... а платье Напоминает решето Дорога за порогом - скатерть А линий лёгкость и полёт Пьёт отражение, воду грея Но где - то бродит Лорелея... И жизнь... покоя не даёт

Боливару лавры Нелли Мершон Боливар не вынесет двоих Кто - то скинут, и в траве притих Кто - то скачет. Лошади бока Плошки шевелящиеся. Как Из галопа перейти в карьер Позабыв порядочность манер К дьяволу! Кому нибудь вдомёк Выбирает чёрт ли... знает Бог... К дьяволу... Из двух один в седле Лезвие скривилось на стекле Рамы подрезая. Щурит глаз Мавр не меняющий окрас Расскажи... как выживать потом ПОтом по ночам... Открытым ртом Подбирая соль с отёчных губ Боливару — лавры... Крупу — труп…

Снег в Иерусалиме Нелли Мершон Всё обледенело - души, тело Только ты... не оледеневай... Валит снег в пласты, и жирным мелом Обрисован тонущий трамвай Снег в Иерусалиме... всё равно что Сон Иерусалима о зиме Медленный, холодный, осторожный Чёрно белый - Мима инструмент Рельсы, приникая и смыкаясь Ждут… Вагон насуплено угрюм И глазницы гусеницы - тая Отрывают улицу от дум Всё обледенело и сковало Только ты... не оледеневай... Снег в Иерусалиме... небывалый Небо распустило рукава

Не дожидаясь темноты Нелли Мершон Пора... усталый звук осел Скользит и мается подошва Как будто сотни потных тел На плитах тают понемножку Не дожидаясь темноты Пойду разгадывать шарады... Жара... Качаются мосты... Переплетаются ограды Из нестыковок гонит стыд Тяжёлый стыд... и защемило На протяжённости версты Выковываю — ми... лый, ми... лый

Мне всё мило Антон Серебряков Мне всё мило; я это точно знаю. Скажи ль узрела, как рассвет погас, И борода небесных туч седая, Туманной шалью свесилась на нас? Вмиг сыростью покрылись все жилища, Мы за руку в безмолвии идём, Так горестно когда друг друга ищут, Влюблённые идущие вдвоём. Я всё вверху выискиваю месяц, Лоскутных луж срывая зеркала, А ты отходишь дальше, будто тесен Стал взмах тебе любимого крыла. Смотри, смотри какие в небе тучи! Давай туда скорее же свернём, С полёта птиц не будет мир так скучен, Как то, что мы в безмолвии идём. С того проёма шлёт звезда привет нам, Косящий ситник припустил во прыть, А ты с немым терзаешься ответом, Возможно ли поэта полюбить… Не стоит, дорогая, жалко биться, Пусти ладонь, я месяц вновь ищу,

Тебе со мной уныло веселиться? Так уходи другую подыщу. В последний раз встречаемся глазами, Всё от того, что будет навсегда, Моя душа парить под небесами, Там где от туч седая борода.

Творец живёт не только жизнью быта Антон Серебряков Творец живёт не только жизнью быта, Он птицею летает над землёй, В его твореньях истина сокрыта, Которую увидит и слепой. Перо поэта, обретя чернила, Ведёт строку невестой под венец, И как родник живительною силой, Отводит неизбежности конец. Пусть нас не много, но рука крепчает, И склоки праздных вовсе не почём, Мы не ударим, и пусть каждый знает, Колени оземь перед палачом. Мы вольнодумцы, мы сердец эксперты, Талант творца не в силах вы отнять! Идут по миру белые конверты, С письмом в стихах и сразу же в печать. Художника сломить не смогут руки, Как усмирить шальной порыв души, Когда волной накатывают звуки, С призывом кратким в голове: «Пиши!»

Повеет осенней прохладой Антон Серебряков Повеет осенней прохладой, Запахнет дождями земля, С полей золотых даже стадо По стойлам зайдёт веселясь. Вновь станет над речкою ива Невестой забытой страдать, Мечтая о принце красивом, И листья венком запускать.

Размоют небесные воды Под трепетный шорох луня, Кому-то – прошедшие годы, Другим же – мгновение дня. На радости и на печали, Запрет свой наложит мосток, Где любящие повстречались И вешали первый замок. Растает средь туч месяц хилый, И простыню ляжет туман, И батюшкой с грузным кадилом Дымится от зноя курган. Завянут цветы полевые, Уснёт и опушка в лесу, Лишь филины как часовые Почётную стражу несут. Забудутся летние грозы, Настанет иная пора, Когда прекратят с нами звёзды, Заигрывать аж до утра.

В сонме бытия лихого Антон Серебряков В сонме бытия лихого, Отвергая благость страсти, Я пошёл искать иного, С грузной думаю отчасти. Выхожу, темно, опушка, Весть сверчки звенят в округу, Словно я речной лягушкой, Стал до ужаса напуган, И по лугу как по морю, Из берёзы парусина Деда присказки мне вторит О величьи исполинов! Трелью вечера ромашки, Повернувшиеся к стогу, Будто бы в седой рубашке, Отпевают мне дорогу. Тянет сенокосом в балке, Камыши волнуют воду,

И Луна из туч на прялке, Ткёт мне саван с каждым годом. Лес - что терем, в нём так склалось, Горемычных с чашей встретят, Вот и мне б самую малость С ивой выпить на рассвете.

Утро тишью пестрит нам по крышам Антон Серебряков Утро тишью пестрит нам по крышам, Ветром сальным разносится зной, По аллее мне с кротостью слышен, Голос девичий, вид золотой. Затянулась та песней старинной, О не прошеном горе вдовы, Что, сыграла в рулетку с мужчиной Жизнь по воле жестокой судьбы. Вот и плачет вдовушка серая, Траур носит как жулики нож, Бродит кладбищем благоверная, «Только мёртвых слезой не тревожь…» Ах, ты девица спой мне другое, О живых, о усопших не суть, Только дай же ответ на простое, Как мне сердце своё обмануть? Пусть не бьётся в груди, будто в стойле, Жеребцом молодым не фырчит, Пусть не требует выгула в поле, А украдкой уж лучше стучит. Равнодушности бы научится, Сжечь истрёпанный старый роман, Сердце впрячь как коня в колесницу, И уехать, собрав чемодан. Но я песню иную внимаю, Вдаль тот голос прям, птицей летит, Пропоёшь ль обо мне? Я не знаю. Пока утро по крышам пестрит.

Сакура Янина Погорелова Я приду тайно к тебе, когда зацветает сакура. Красивая легкая смерть, когда зацветает сакура. Мимолетные цветы, насладимся их красотой. Между нами все перегорит, как отцветает все нежное. Когда после недели, наши чувства остынут. Копьевидные листья, пробили насквозь сердце. Наши плоды изначально, были в ней насмерть ядовиты. Я уйду от мгновенной грозою, дожди сорвут последний цветок.

Нет смерти для меня Рыжих Никита Пока еще совсем не ждешь Нет смерти для меня… Последний вздох лишь сохранить Так важно в этот миг! Уходит в бездну кислород Ты едешь на такси К себе домой, твои уста Прозрачны и чисты. Когда любовь ещё все ждешь Она уходит в даль, И исчезает кислород К себе спешишь, назад Ты в старый город пожилой, Подальше от меня. Прощай навек, хранить твой вздох Я буду, верь, всегда… Прости за то, что я не жду Ни горя, ни добра… Я задыхаюсь, Я дышу, Я мучаюсь, Прощай… Твой вздох останется со мной, Со мной -твоя душа… Пока ещё совсем не ждешь -

Нет смерти для меня… *** нам светит небо молодое, нас не боится леса лис, ведь знает все зверье лесноес душою нашей кипарис. прошли года; уж леса нету, скатились тучки неба вниз, лишь внемлет солнечному свету, уставший сильно кипарис. синица спит на кипарисе, и вышло так — мы не правы. и хоть так трудно согласитьсяне кипарис, — синицы мы! нам светит небо молодое, нас не боится леса лис, ведь знает все зверье лесное, что мы в синицу удались. прошли года, порывы к лесу… опять упали тучки вниз… мы внемлем солнечному свету… садимся птицей на карниз… и помним небо молодое, оно смотрело так же вниз, и знало все зверье лесноес душой синицы кипарис… *** Потухла свеча, нет луны, не уснуть. Пусть будут светилом настольные лампы! Иду я к розетке, а там сидит грусть, Ко мне она тянет коварные лапы. Потухла свеча, нет луны, не уснуть, И Гегеля счетчик играется в ватты. Однажды узнаю я: ночь — это грусть, А сон- это блеф, слабонервных забавы.

Спешу к тебе Александр Кременьч Какие могут ждать искусы В ночи, когда, Из фонарей рассыпав бусы, Спят города,

Когда состав во мрак стеклянный Летит стрелой, Когда храпит попутчик пьяный Над головой... Но, словно крылья обретаю Какая блажь! Взволнованно рукой хватаю Свой карандаш... Опять диктант колёс вагонных Пишу в купе. Опять сквозь грусть ночей бессонных Спешу к тебе.

Маме Людмила Шабалина За окном яркой осени росчерк. Новый день, новый груз, новый страх. Почитай на усладу мне, дочка. Что ты пишешь сегодня в стихах? Вот любовь, вот мечта, вот надежда Откровения тонкой души. Но послушай, как жили мы прежде, И про нас - стариков - напиши. Про скупое военное детство: Хвост за хлебом. Фугаски. Станок. /Чудо-валенки - премии вместо!/ Эшелоны. Братишка без ног... Про девчонок на лесоповале Если выдюжишь, то повезло. Дело правое. Родина - Сталин. Как там в песне: смертям всем назло... Про идею, про веру без Бога, Что украдкой светился внутри, Уводя от ворот всё, что плохо Помогая беду победить. Собирали потом пятилетки, Коммуналки, хрущёвки-мосты. В богадельнях иные, как в клетке Чья-то боль, чей-то страх, чей-то стыд... Бьют часы "Густав Беккер" расхоже. По делам убегаешь опять... Никому не желаю - ей боже! Пятый угол в постели искать... Дни в тумане, бессонные ночи. Жизнь прошла. Свечка в теле дрожит. Ты пиши про любовь лучше, доча. А про нас - стариков - не пиши...

Бунтарка Банникова Александра Выдавливая прошлое из глаз, Солеными слезинками крича. Не обвиняю, не тревожу Вас, В промокшем мире время волоча. Задумавшись над правильностью дел, Кому помог, кому-то не успел. Законы стаи игнорируя дерзя, Бунтарка- мною выбрана стезя! Да так! Немножечко не в шаг, С толпой держащей главный флаг. Ну извините - выбрав нужный путь, Не изменюсь - постигнув жизни суть.

Странный дом Наталья Мых Мой дом был против гостей нежданных: Гремел посудой, стучал по стенам, Мигал мне люстрой в цветах хрустальных, Мой дом - он был безусловно нервным. Он защищался как мог, старался, Гостей случайных в дверях оставив, Ведь он когда-то давно поклялся, Что будет крепостью для хозяев. Плющом он стены свои завесил, И чтобы выглядеть чуть зловеще, Он с паучками был добр и весел, Летучих мышек любил он здешних. А ночью он, сквозняки впуская, Пугал котов и собак бездомных. Он так и жил - никого не зная, В людей не верил он хлебо-сольных. Он был хороший, но очень странный. А все твердили, что он нечистый. Ведь люди любят искать изъяны, Их добродетель полна корысти.

Александр Эдвард Ривер: многогранность личности Амира Юсупова Сегодня у нас в гостях не просто наш автор, а многогранная личность, глава бойцовского клуба, писатель, исследователь, Александр Эдвард Ривер. Бойцовский клуб, литература, исследовательская деятельность. Как у Вас на все это хватает времени? Это далеко не все сферы моей деятельности и моих интересов. К примеру, я бы особо отметил, среди прочего, страстное увлечение мною произведениями искусства и художественной живописи. На базе этого была создана Мастерская "ALERI", в которой я лично занимаюсь этими составляющими. Если говорить о времени, то оно скоротечно и в вопросах его распределения, в первую очередь, всё зависит от чёткого распределения жизненных приоритетов, высокой самоорганизации и правильно поставленных целей. Важно определить именно то, чем тебе интересно заниматься, что интригует и развивает тебя, постепенно возвышая на самим собой, а так же истинная преданность и глубокое неподдельное уважение к тому, что ты делаешь. Исходя из этого, отмечу следующее: человек всегда найдёт определённое количество свободного времени для реализации того, что ему действительно нужно, того, что он считает важным для себя. Разумеется, происходит объёмное количество рабочих поездок, постепенное накопление невероятной усталости, как физической, так и той, что истончает психические резервы, порою, имеет место длительная нехватка полноценного сна и тому подобное. Но, основополагающим принципом моей жизни является идея дальнейшего продвижения и развития, а вместе с этим и та любовь к своему делу, которая позволяет мне, несмотря ни на что, продолжать дальнейшее движение в выбранном направлении. То есть, Вы тот человек, который сделал увлечение своей работой? Да, именно так и есть. Я глубоко убеждён, что этот аспект имеет первостепенное значение в жизни многих. Является тем постулатом личностного развития, к которому стремится подавляющее большинство ныне живущих людей. Не говоря уже о проводниках творческих идей, к которым я сам принадлежу. Для меня обозначается жизненной необходимостью истинная любовь ко всему тому, чем я окружён на этой Земле. Это проявляется, как в любви к женщине, близким людям, лесу, воде, так и к тем сферам деятельности, которые впоследствии стали формироваться в моей жизни как элементы профессиональной направленности. Выражаясь более точно - я занимаюсь именно, и только тем, что приносит мне удовольствие и внутреннюю радость, теми составляющими, которые наполняют мою жизнь смыслом и приводят моё сознание в состояние тонкой гармонии. Я считаю, что это именно то, ради чего стоит жить, просыпаться по утрам, вдыхая в каждый свой день новые ноты позитива - того, что подталкивает тебя к дальнейшей череде свершений и осуществления поставленных целей. Бойцовский клуб. Слыша эту фразу, невольно вспоминается одноименный роман Чака Паланика. Но что на самом деле «W.S.P»? В отличие от вышеупомянутого романа, Бойцовский клуб "W.S.P" (аббревиатура от английского: "The Way of Soul Power - "Путь внутренней силы") вполне реален и, что является первостепенным, о нём можно и нужно упоминать. На протяжении почти семнадцати лет он является моим детищем на попри-

ще накопленных бойцово-профессиональных качеств и навыков. Если сказать точнее, то это определённый арсенал боевых искусств, объединённых в формат одной автономной организации. В систему подготовки которой входят: система боя без правил, силовой тренинг, методы преодоления порога болевой чувствительности, всестороннее развитие технических качеств бойца и методов психической закалки, а также медитативных практик и аутотренинга. Это лишь малая часть из общего контекста подготовки в стенах наших тренировочных площадей. Тем самым, мы позволяем системно вырабатывать бойцовские навыки у адептов различных возрастов. Так мы вносим свой индивидуальный вклад в развитие здоровой нации, воинской культуры и морально-этических качеств, а также личностного духовного совершенствования". Тренировки проходят по новой практике или же в основе лежат элементы восточных единоборств? Они так же направлены не только на физическое развитие бойца, но и на духовное, о чем, увы, многие забывают, акцентируя внимание только на мышцах. Мой личный бойцовский путь, в своё время, начинался именно с практиками Востока. Как правило "Поднебесной" (современного Китая). Они включали в себя методы разнообразной физической подготовки, закалки тела и ударных поверхностей, наработки подвижности, быстроты реакции и скорости. В дополнении к этому, я изучал философию буддизма, даосизма и конфуцианства. Под руководством опытных мастеров практиковал различного рода медитативные практики и методы аутотренинга. С течением времени, я пополнял сундук своих знаний и умений. Возрастал опыт. То, чего мне не хватало, я заимствовал из других бойцовских течений. В то же время львиную долю технических элементов и упражнений на развитие силовых качеств я разработал сам. Так объём накопленных навыков значительно расширился и привёл к тому, что я создал свою индивидуальную систему рукопашного боя без правил. Затем организовал свой Бойцовский клуб. В нём существует ряд стилевых направлений и возрастных групп. Преподавание в клубе происходит по канонам Системы боя без правил "W.S.P" и классического южно-китайского кунгфу: "стиля пяти зверей - Хунцзяцюань", наиболее известного на Западе под названи-

ем "Хунгар". Тренировочный процесс включает в себя весь спектр всесторонней подготовки человека, развития его личностных качеств, где физическая и духовная направленности связаны неразрывными цепями и гармонично дополняют друг друга на всём пути совершенствования бойца". Историко-мистический проект «Вне-Х». Можно подробней об этом Вашем проекте? Данный проект был создан, в первую очередь, для всестороннего исследования прецедентов различных мистических проявлений в обыденности процессов, зачастую окружающих нас. Была организована рабочая команда, которая, с течением времени, стала готовить выезды к различного рода "нечистым", "проклятым", "колдовским" местам, территориям "не упокоившихся" - туда, где когда бы то ни было имелись явные упоминания о подобном. Стал происходить стихийный сбор тематического материала (работа с архивными данными, опрос очевидцев, изучение карт, путей следования и возможности продвижения по той или иной местности, и тому подобное). По итогам его обработки, на данный момент, написано уже достаточно обширное количество статей, заметок, обзоров и номерных дел проекта. Отснят внушительный арсенал визуального контента. Одним словом, мы сами, своим личным присутствием подтверждаем, либо же опровергаем те или иные городские легенды, слухи и суеверия, которыми народ окутывал себя со стародавних времён. За многовековую историю таковых накопилось в достаточном количестве. Признаться, существует ряд мест, в которых под покровом лунной тёмной ночи "холодела" кровь. Впрочем, интерес посредством этого внутреннего переживания только усиливался со временем - это стало некой необходимостью. Без подобной работы мы стали ощущать себя облачёнными в паутину повседневной серости и предсказуемости. Этих проявлений мы всегда старались всячески избегать. Именно поэтому, несмотря на неумолимый ход времени, каждый из нас не утратил того энтузиазма, той тлеющей искры, которая способна превратить обычную ночь рабочего выезда в нечто гипнотическое, завораживающее. Невероятная гамма испытанных эмоций, дополненная довольно своеобразными, но, в то же время, волнующими ощущениями. Вы так красочно все описываете! Есть ли возможность ознакомиться с вышеупомянутыми материалами по экспедициям проекта? Есть ли данные в сети или же Вы планирует выпустить серию книг посвященных тематике проекта? В настоящее время проект представлен в группе социальной сети «Вконтакте» под названием «Историко-мистический проект «Вне-Х». Статьи же посвящённые исследованиям распространяются ещё по некоторым специализированным печатным и интернет ресурсам. Так же немалое количество статей располагается на моей личной писательской странице портала «Проза.ру», под именем Александр Эдвард Ривер. С каждым днём возрастает охват вещания и популяризации проекта. Он становится всё более узнаваемым и востребованным в кругах широкой читательской аудитории. В будущем мы планируем выпуск полноценной книги, в которой будет собрано всё самое интересное и интригующее. Мы постараемся окунуть читателя в ту странную, а порою весьма пугающую атмосферу, которая сопровождала нашу команду во время ночных экспедиций. Мы систематичны и последовательны. Поэтому, на данный момент, нами собрано огромное количество рабочего материала, требующего последующей умелой обработки и, не менее умелой, редактуры. И когда наши рабочие архивы всё это претерпят, мы познакомим вас с множеством поистине захватывающих мистико-документальных историй. О чем Ваш роман «Вальс лунных мотыльков»? Сюжетная линия рождается в пелене туманного прошлого, а точнее загадочных, необъяснимых событий, произошедших в одном из старинных румынских се-

лений, близ массивных Карпатских гор. Прототип описываемых объектов вполне реален и является частью моих личных былых воспоминаний. Мистико-драматические аспекты будут вести главного героя сквозь череду странностей, медленно подводя его к осознанию неумолимости задуманной развязки. Которая будет являться саспенсом, полной неожиданностью для читателя. Именно такие сюжеты наиболее близки мне. Ведь, под куполом писательского ремесла, я зачастую позиционирую себя именно как автор подобных тематических произведений. Это я описал роман в очень размытых общих чертах, искренне надеясь на Ваше понимание того, что до заключения договора с издательством и выхода в тираж печатной книги, я не могу в полной мере раскрыть всю концепцию рукописи. Захватывающий сюжет! Если не секрет, на каком Вы сейчас этапе работы? Думаю, многие бы с удовольствием прочли Вашу книгу. Мне приятно то, что сюжет моего предстоящего романа имеет способность заинтересовать своим содержанием, а уж тем более, что в данный промежуток времени, уже успел оказаться для многих читателей захватывающим. В настоящее время свою публикацию обрели шесть условных глав произведения. Это та часть, которая появилась непосредственно в свободном доступе. И, надо признаться, что данное количество материала уже стало предметом оживлённого обсуждения в литературных кругах, и не только. Всегда приятно, когда ценят твои мысли, проработанный сюжет, атмосферу и созданные тобою персонажи. Что касаемо того этапа, на котором сейчас находится рукопись, могу выразиться достаточно скромно: работа продвигается весьма плодотворно и в необходимом темпе. Точных данных процесса создания рукописи я в настоящее время пока не могу озвучить, по причине контрактных обязательств с моим литературным агентом и издательством, под эгидой которого, книга обретёт, в своё время, печатную форму. Со своей стороны я буду прилагать все возможные усилия, для того, чтобы мои читатели, в скором будущем, имели возможность соприкоснуться с миром моих мрачно-мистических фантазий и образов. Вы хотите написать мистическую сказку для взрослого поколения с переплетением жанровой направленности. При этом, Ваши произведения, с которыми была знакома редакция и читатели, можно сказать, подпадают под эту категории. Или в Вашем понимании эта задумка отличается от Вашего текущего творчества? Скажем так, это одна из возможных задумок, которые я, скорее всего, хотел бы осуществить в будущем. Сюда же можно отнести психологический триллер и остросюжетный детектив. Это мною перечислена довольно малая часть того, в чём хотелось бы себя испробовать как автору. Есть определённые идеи и творческие за-

рисовки; во что же это выльется, покажет только мерный ход времени. Что же касается мистик-сказки для взрослых, то, разумеется, пока подобного из под моего пера не рождалось. Я пишу о реальном мире, окружающем нас, в который порою вторгаются тени некоторых мистических проявлений и видений. Именно они задают необходимый ритм произведению, наполняют его сюжетную линию. Сказка же, по сути своей, это придуманный волшебный мир, со своей особой структурной составляющей. Думаю, в недалёком будущем я приму окончательное решение и всерьёз возьмусь за написание одной из таких работ. То есть, речь идёт о создании полноценного мира, а не вставок, скажем так, мистики в наш мир? Да, как правило, это именно отдельно существующий мир, в котором все процессы подчиняются своим особым магическим критериям. Как окружающего пространства, так и взаимоотношений. Немного иронии и непостижимости реальности - того, чего не может существовать в рамках реального мира и его повседневных забот. Отличительная же особенность произведений мистической направленности, выходящих из под моего собственного авторского пера, состоит в том, что описанный мир вполне реален и сер. Он подвержен проявлению туманно-рутинной обыденности, в которой существуют некие пространства, позволяющие в определённый момент времени развеять границы этой реальности и объединить между собой составные элементы этих двух противоположно-направленных миров - хрупкого мира живых и вечного мира духов. Глядя на Вас и Ваши интересы, складывается впечатление, что Вы по жизни боец и искатель. Боец по духу, стойкий. Искатель знаний, тайного и сокровенного. Это так, или это лишь маска, образ? Да, это именно так. Без каких либо масок и лицедейств. Это моя внутренняя сущность, порождённая из многих лет скитаний и поиска, размышлений и терзаний. Переплетения процессов стихийности падения и обретения нового Возрождения. Воспитания духовной составляющей в самом себе, того стержня, той основы, которая постепенно взращивала во мне того человека, которым я являюсь здесь и сейчас, в этот самый конкретный отрезок времени, в этот самый отдельно взятый момент. Большим подспорьем и фундаментом к этому развитию явились мои сканди-

навские корни, языческие корни викинга - бойца и воина. Это моя кровь и тот запас воли и терпения, который способствует дальнейшему развитию личностного сознания и моего духовного мира на протяжении всего моего жизненного пути. А игру образов, пожалуй, я оставлю для моих литературных персонажей. Которые, порою, ведут со мною свою загадочную игру, дополняют глубину моего внутреннего мира, вдохновляя, тем самым, на новые свершения и неведомые ранее творческие открытия. Скандинавские корни! Не удивительно. Глядя на Вас, складывается впечатление именно о том, что перед тобой викинг. Поэтому вопрос личного характера: по вероисповеданию Вам ближе Боги скандинавских предков или же нет? Или же Вы атеист? Процесс моего личного духовного развития строился (да и строится по сей день) на базовых элементах: язычества, христианства, а также на основополагающих принципах буддизма, даосизма и верований индейских племён. Во всех этих течениях существует немало аспектов, которым следует уделить особое внимание при формировании системы своих жизненных ценностей. К мусульманству я отношусь с уважением, но, всё же, оно слишком далеко от меня. Как правило, это объясняется разностью культур и обычаев. В целом же, я являюсь сторонником естественности и в каждом из этих постулатов нахожу то, что подходит именно мне, способствует моей индивидуальной духовной самореализации. Мне близка не порочная стихия природы: свободного ветра, ласкающего пряди распущенных волос, кристально чистой воды и девственных лесов, призрачная непостижимость ярких солнечных лучей, заигравшихся в великолепии полевой росы и спокойствия томного ночного мерцания луны. Мой внутренний мир постоянно стремится к этой истинной первозданности. Моя кровь зовёт меня. Поэтому особое место в этой многогранной системе становления занимает язычество - вера моих предков - викингов. Именно в ней наиболее сочетается гармония природных начал и внутреннего духовного мира - той внутренней энергии, которая породила всё живое. К язычеству наиболее близки верования индейцев. Похожие принципы, похожая судьба. Я бы даже сказал, что язычество довольно схоже с ними. И это проявляется во множестве ключевых аспектов. В уважении к ближнему и всему тому, что тебя окружает. Атеистом я никогда не являлся. Отрицание всего в моём сознании всегда ассоциировалось с бездушностью пустоты. А разве стоит пустое пространство того, чтобы связывать с ним свою жизнь - как физическую, так и духовную.? Убеждён, что эта погоня за несуществующим призрачным мерцанием не стоит истраченных свечей. Теплый нежный воск, стекающий с огарка, уже сам по себе стоит большего. Из большого списка вещей, что Вас вдохновляют, хочется выделить жертвенность и самоотдачу. Эти черты свойственны не многим людям. Вы склонны к альтруизму? Не склонен по своей природе, являясь человеком чрезвычайно самодостаточным, что само по себе уже подразумевает определённую долю обозначения личного круга интересов. В противном случае, в жизни непостижимо сложно достичь сколь бы то ни было значимых профессиональных высот. Но, с накопленным жизненным опытом, он проявляется всё чаще в моём отношении к близким людям. Как правило, это касается именно кровных семейно-родовых связей. К которым я отношусь с особым благоговением, считая их основой морально-этических норм как для меня лично, так и для любого человека, почитающего свою культуру, обычаи и уклад жизни своих предков. Что же касается жертвенности в частности, то она сама по себе является для меня неоспоримым апогеем истинного проявления чувств и чистоты духовных помыслов. Она сбрасывает с человека все тяготы оков греховности и делает его абсолютно свободным и чистым, подобно превращению первозданной природной влаги в хрустальную прохладу прозрачной утренней росы. Именно так происходит становление воинского духа. Посредством его очищения.

Иван Филиппыч Светлана Чуфистова Этого невзрачного невысокого мужичка средних лет с шевелюрой чёрных волос, подёрнутой сединой на висках, в полку знали все. Да и как не знать человека, при виде которого у солдат и командиров начинала выделяться слюна, сосало под ложечкой, и появлялась улыбка на лицах. Иваном Филипповичем его величали и старые, и молодые. Уважали и ценили за безграничную преданность своему делу, за отцовскую заботу о каждом бойце без исключения. Он был душой всего военного коллектива, его кормильцем и поильцем. – Давайте, ребятушки, ешьте – как всегда наговаривал сегодня старший сержант, подкладывая уставшим после боя служивым съестное из термоса. – В кашецарице вся сила! С нею мы Наполеона одолели, с нею и фашиста прикончим. – А, говорят, фашист-то ветчинку трескает?! – озорно выкрикнул тут Васька Трёхрядов, совсем ещё юный рыжеволосый солдатик. – Кабы была она – тяжело вздохнул Иван Филиппыч. – Да чего уж там – махнул он отчаянно рукой. – Но с другой сторонки, Василий, оно как поглядеть – вновь обратился кормилец к парню. – Немец поганец всю войну ветчинку трескал, да до Вислы откатился. Вот и подумай… Уже совсем стемнело. Бойцы сидели в окопе, слушали рассказчика внимательно, жевали, да улыбаясь, стучали ложками. А Иван Филиппыч на них смотрел. Все грязные от копоти, да земляной пыли лица. Потухшие от бесконечных сражений, бессонных ночей, да переживаний глаза. Вымотанные за долгие годы войны солдатики, тем не менее, никогда не теряли хорошего расположения духа. Рады были и доброму слову, и шутке любой. – Ешьте, ребятушки, ешьте – вновь повторил разносчик пищи. – А ты давно на фронте-то, Филиппыч? – вдруг спросил сержанта новобранец Шурка, белобрысый юнец, только неделю назад, прибывший в полк. – Давно – отчего-то засмущался мужчина. – С какого года? – С сорок первого. – И награды имеешь? – Имею. – А какие? – Три медальки, да орден… Сашка от удивления присвистнул и открыл в изумление рот. – Ничего себе! А ведь награды то за просто так не даются… – Вот и я говорю, за что мне они? Кашку подносить не хитрое дело – улыбнулся Филипыч, а потом вдруг поник головой, помолчал немного, а после добавил. – Кабы собрать все мои регалии, да отдать за жизни ребятушек, что в землю сырую легли. Ничего другого мне и не нужно было бы. Вздохнул горько сержант и стал закрывать свой термос. – Побегу я, мои хорошие, штабистов ещё кормить. Застегнул фуфайку мужчина, поднялся с места и побрёл дальше. А бойцы продолжили смотреть ему вслед. На новобранца взглянул посеребрённый сединами старшина Аверин. – Эх, ты, Шурка – вдруг произнёс он с укором. – За просто так… Да, у Филиппыча ранений, что пальцев у тебя на руках. Он с дивизией с самого Донбасса топает. И на Кавказе был, и Крым освобождал. Помню, под Керчью нас так накрыло, что и голову из окопа не высунешь. Думаем, ну всё так от голода тут и издохнем.

Ан, нет, ползёт наш кормилец под пулями, по уши в грязи, что лягушонок в болоте барахтается. А как добрался, глядим, в термосе то с кашей пять пулек застряло. Вот тебе и за просто так. Шурка почесал у себя под каской, задумался, а Аверин продолжил. – Его и на фронт то брать не хотели. Хворый он. Инвалид. Астма у него у родимого… И новобранец снова присвистнул. – И как же он с нею справляется? – А так и справляется, травками всякими лечит, отварами разными…. – закончил рассказ старшина. И вокруг воцарилось молчание. *** Как привязалась к нему эта болезнь проклятая, он не помнил. Помнил только, что не покидала она его всю жизнь. Ещё мальчонкой, бывало, посинеет весь Ванёк, скукожится, то и гляди, Богу душу отдаст, ан нет. Отступит его хвороба ненавистная, отойдёт в сторонку, будто насмехаясь, а потом снова воротится… Так и существовал несчастный малец под бесконечные причитания матери родной, да жалостливые взгляды соседей неравнодушных и детство, и отрочество свои. Ну, уж как подрос, совсем невыносимо стало. И отправился тогда Иван в столицу областную учиться. Да только вот беда, и там ему пришлось не сласть. В деревне что, тайга бескрайняя, да воздух свежий. А в городе выхлопы, копоть, да гарь кругом. В общем, получив диплом об образовании, пришлось вернуться парню обратно в село. Тут бы ему и жизнь личную устроить, да где там инвалиду убогому?! А уж он сам любил! Любил единственную, всю жизнь свою, робко, безответно, страстно. Но первая красавица округи, конечно же, взаимностью юноше не отвечала. Вышла замуж, родила и вскоре из колхоза уехала. А парень её ждал, ждал и надеялся свидеться снова… Прошли годы. Началась война. И Иван, не раздумывая, отправился на фронт. Уже повзрослевшим мужчиной попал он в водоворот, да такой, что и словами не выскажешь. Навидался всякого: и смертей, и горя, и слёз… И единственное, что радовало его в ту пору нелёгкую так это отсутствие сочувствия к себе со стороны людей. Да и какое может быть сочувствие при несчастье вселенском?! А он выполнял свой долг, как мог, как велело ему честное сердце. О подвигах своих старался не думать. Да и подвигами поступки свои не считал. То раненых с поля боя вынесет, то солдатика, нечаянно ступившего на мину, спасёт, то во время боя за автомат схватится, а когда и с гранаткой под танк немецкий метнётся. Всё польза для общего дела! *** Светало. Пробуждался новый опалённый войною день… В небесах, где-то неподалёку вновь загремело. Но то была не гроза… Это Советские войска вели обстрел западного побережья полноводной Вислы. Форсирование реки уже продолжалось несколько суток к ряду… У переправы Филиппыч оказался к обеду, совсем ветхой, кое-как сложенной на скорую руку, но всё же годной для движения по ней. Сержант ступил на неровную стлань. Доски под ним прогнулись, заскрежетали, но всё же сдюжили. И мужчина, поторапливаясь вслед за другими служивыми, отправился дальше. Через несколько шагов он осмотрелся. Все щербатые от кровопролитных боёв, да бесконечных взрывов берега, полностью были усеяны осколками мин и снарядов. В воде там и тут чертыхалась щепа и мелкая утварь. В заводях с распростёртыми руками плавали трупы солдатиков, так и не достигших противоположного края коварной глади. Филиппыч поёжился. «Сколько же ещё безвинных душ заберёт в

свои глубины эта водица мутная?» – подумал про себя он, вздохнул и перевёл взгляд на многочисленный солдатский поток, да лодки, плоты и понтоны с людьми и артилаерией на них, которые двигались по реке в ту же сторону, что и он. Где-то неподалёку шёл бой, и грохот пушек отчётливо доносился оттуда. – Филиппыч! – вдруг услышал кормилец позади себя и обернулся. Его догонял недавний знакомец, новобранец Шурка. Парень, то и дело, поправляя съехавшую на глаза каску, да придерживая ремень автомата, семенил по мостку, быстро перебирая кирзовыми сапогами. – Приветствую – наконец, произнёс он, как только оказался ближе. – Здорово – добродушно ответил ему Филиппыч, продолжая свой путь – Случилось чего? – Да, нет, – вдруг замялся молодой служивый. – Я тут пакет относил, да тебя увидел. Дай, думаю, догоню. Наши-то ребята часа два как уже переправились – он помолчал немного, подумал. – А я смотрю, ты тоже от кухни то отстал? Филиппыч улыбнулся. – Я не отстал. Я провизией запасался – на ходу раскрыл мужчина свой солдатский мешок и извлёк оттуда пару кочанов спелой капусты. – Вот полюбуйся – показал он овощи парню. Тот повёл своим курносым носом. – Хороша! – крякнул довольно Санёк. – И не говори – согласился с юнцом счастливый Филиппыч. Он определил кочаны обратно в котомку и уже, было, раскрыл свой рот, намереваясь о чем-то спросить нечаянного попутчика, но не успел. С запада в сторону переправы неслась стая мессеров. Будто играючи, раскачивались они в небе, чёрной тучей приближаясь к намеченной цели. – Воздух!!! – вдруг выкрикнул кто-то из солдат, и тот час всюду началась паника. Служивые опрометью кинулись по мосту, на ходу стреляя из автоматов, некоторые не раздумывая, прыгали в водку. Шурка с кормильцем рванули вперёд . До противоположного берега оставалось всего ничего, как вдруг потоки пуль сразили бегущих напротив. Солдатики стали замертво падать на деревянную стлань. Двигаться дальше было не возможно. Филиппыч посмотрел в мутную Вислу. Дна у полноводной видно не было. Но об этом ли сейчас думать? – Прыгай, Санёк! – повернулся он вдруг к растерянному пареньку – Прыгай! И сам без промедления кинулся в реку. Вода скрыла Ивана с головой, наполненные до краёв сапоги тяжёлыми гирями повисли на ногах владельца. Мужчина побарахтался немного в илистой жиже, но всё же вынырнул на поверхность и осмотрелся. Мессеры в небе продолжали шнырять то туда, то сюда, оставляя позади себя горы вожделенных трупов. С берега прицельным огнём по ним била артиллерия. В воздухе незваных гостей встретили наши истребители. И вот, наконец, один из крестоносных убийц, выпустив чёрный хвост дыма, рухнул в нескольких сотнях метров отсюда. Но это было ещё не всё… Филиппыч поискал глазами Шурку. Живых и мёртвых в воде было хоть отбавляй, но парня среди прочих не оказалось. Только после Иван заметил юнца, лежащим на переправе. Тот был ранен в плечо и от боли стонал. – Сашка, давай сюда! – крикнул рядовому кормилец. Но молодой солдатик лишь отрицательно покачал головой. – Я плавать не умею! – неожиданно выдал он. Но это Филиппыча ничуть не смутило. – Прыгай, говорю! – вновь повторил он парню и, в который раз, посмотрел на

него. А тот уставился куда-то в небо. В сторону моста вновь летела серая птица с крестом. И, только теперь, Шурка решился. Он резко вскочил на ноги и кинулся в реку, приводнившись ровно в двух метрах от сержанта. Солдатик сразу же ушёл в Вислу с головой. Иван нырнул за бедолагой следом. Сашка, изо всех сил загребая руками, пытался выплыть, но у него ничего не выходило. Филиппыч схватил несчастного за воротник гимнастёрки и вытянул его наверх. Наконец, Шурка глотнул желанного воздуха. – Живой? – спросил его кормилец и поволок за собой. Вскоре всё вокруг стихло. Проклятые мессеры улетели. А Филиппыч, к радости своей, почувствовал под ногами дно. Он с трудом выбрался на берег и без сил повалился на песок. Рядом с ним, держась за плечо, рухнул и Шурка. – Получилось – неожиданно сказал он и по-мальчишески зарыдал в голос. Мужчина хотел было успокоить молодого бойца, но понял, что не может этого сделать. Новый приступ астмы неожиданно накрыл его. Он попытался подняться на ноги, но сумел только сесть. Иван, подсвистывая горлом, печально посмотрел на плещущиеся перед ним воды. Они схоронили его вещмешок и травяное лекарство в нём. Сашка, почувствовав неладное, тут же поспешил к сержанту. – Филиппыч, тебе плохо? – вдруг спросил перепуганный паренёк. Но кормилец лишь отрицательно покачал головой. Он вдруг вспомнил отчего -то свой дом, мать-старушку и девушку, которая так и не стала его. Перед глазами мелькнула тайга, такая бескрайняя и манящая. Иван улыбнулся своим воспоминаниям, взглянул на юнца и, прежде чем сделать свой последний в жизни вздох, произнёс: – Иди, сынок, Берлин уже близко. Упал Филиппыч замертво в песок…

Мам, не плачь Волчецкая Кристина - Привет. - Привет. - Давно не звонил. Я сегодня опять «скорую» вызывала. Дома холод собачий, сижу возле обогревателя. До магазина дойти не могу! Ты же знаешь, у меня больные ноги! Хорошо хоть вчера, женщина из "соцзащиты" приходила, молока, хлеба принесла. Натоптала в коридоре! Ну да ладно, обещала завтра придти, полы вымыть. - Понятно. Как себя чувствуешь? - Плохо! Говорю, ноги болят! С утра, сердце щемило! Говорю же, скорую вызывала! - Что врач сказал? - Ни чего, что он скажет! Таблетку под язык и уехали! Не люди, а звери кругом! А ты, все пьешь? Когда уже, напьешься? Пятьдесят лет скоро! О чем ты думаешь? - Мам, не надо, я не пью. - Слышу, что трезвый. А вчера, наверняка «на грудь принял»! Я тебе, совсем не нужна! Не звонишь, не заезжаешь! Каждый день, мимо моего дома едешь, что, трудно зайти, проведать? - Хорошо. Сегодня заеду. - Конечно! С подачками своими! Можешь не заезжать! Живи, как хочешь, пей дальше, алкаш! - Мам перестань! Зачем ты звонила?

- Что? А! Купи чай, конфет к чаю и кошке, корм не забудь. Только с мясом бери, она рыбу не ест. Когда приедешь? - Вечером заеду. Часов в шесть. - Ладно. И не пей! Алкаш! - Мам, хватит! - Что, хватит? О тебе, думаю! «Загнешься» под забором! Хоть бы раз, мать послушал! Я, о тебе же, думаю! - Мам! О ком, ты думаешь? Если бы не бабушка, я бы под забором, в полтора года «загнулся», спасибо, воспитала! Мам, я не хочу с тобой ругаться! Не кричи! Ты, всю жизнь, для себя жила! - Неблагодарный! - За что, благодарить? За то, что ты, меня, как котенка бросила и бабушке подкинула, а когда тебе хотелось, обратно забирала. За то, что, твои мужики, меня «воспитывали» ремнями и подзатыльниками? За это, я должен быть благодарен? Ты, не когда меня не воспитывала! А сейчас, к чему это? Мам, не плачь! Конечно, приеду, продукты привезу! Мам, не плачь! И я, не буду…

Большой и Маленький Абалихина Елена Вы замечали когда-нибудь, как бывает рассеян взгляд взрослого мужчины в минуты его слабости? Точнее, в минуты, когда эти слабости проявлять нельзя, но природа предательски выдает потаенное чувство. Часто этот взгляд можно встретить на улицах или в магазинах – движимый интересом или смущением, человек ведет себя либо неуверенно, либо крайне возбужденно. А сколько «очарованных» взглядов около витрин с игрушками?! Если за стеклом прячутся панорамы железных дорог, какие-либо летающие приспособления, да даже просто машинки, то можно смело занимать место в очереди среди восторженных глаз. Безусловно, если внимательно присматриваться к поведению, следить за психологией, то становится заметно, что в основе любого большого и могучего лежит маленький мальчик, который боится, нервничает, радуется, восхищается, то есть проявляет простоту восприятия, свойственную детям. Чистое, не запятнанное принципами, наделенное мечтами и надеждами сознание вырывается наружу. Но, стоит только дать понять объекту, что его поймали, как напускная чопорность и серьезность берут верх и подавляют настоящие, живые эмоции. С женщинами немного сложнее – они крайне редко демонстрируют подобные слабости, скорее наоборот, анализируя поведение женщины нужно от противного, учитывая ее изначально противоречивую натуру – слабость и незащищенность проявляются в пик мнимой самодостаточности: когда она сильная и волевая, уставшая, наполненная разного содержания мыслями, покупает продукты к ужину или уже идет с покупками – в одной руке сумка, в другой – размышления. Почему в первом и во втором случае под местом искренности и обнажения рассматривается магазин, неважно, это маленькая лавочка или крупный гипермаркет? Потому что, как бы банально это не звучало, но именно там истинные натуры могут проявить себя: либо утвердиться в выбранной позиции, либо, неосознанно, принять новую. Это святое место, где они могут остаться со своими мыслями, достичь гармонии или поддаться панике, знает и чувствует их лучше любого психолога. Неоднократно наблюдая подобные метаморфозы, я пришел к мысли – а что если взрослой жизни, о которой нам говорили, нет, а человек, преодолевая определенный временной порог, вынужден притворяться и всю оставшуюся жизнь играть того самого взрослого, о котором, в подробностях, он слышал в детстве? Каждый из

нас, будучи в нежном возрасте, представляет себе свою будущую деятельность, свое поведение, и они явно отличаются, в моральном отношении, от навязываемой модели. Но, как не зря говорится – нельзя жить в обществе и быть свободным от него, – стереотипы берут верх, и человек добросовестно, не отдавая себе в этом отчета, подписывает пожизненный контракт на роль взрослого в противоречивом театре жизни. Почему мы так любим детей, почему тянемся к ним? Потому что они еще не имеют ролей, потому что они живые и настоящие, они доверяют нам, чем уже отличаются от взрослого полчища. Мы любим их, воспитываем, учим, а затем комбинат делает свое дело, и мир получает свежую партию детей, заключенных в серую оболочку, вынужденную, словно в фильме «Железная маска» ежедневно просыпаться с чуждым выражением на лице. Ребенок в основе всему. Анализируя те или иные события, мы возвращаемся в детство, чтобы вспомнить, чему нас учили, найти себя, понять свое отношение к добру и злу. Так вот, в основе любого большого всегда лежит маленький, точнее внутри него. Только, стараясь быть уместным – имеется в виду все большее отношение к мнимой действительности, поддерживаемое большинством – мы мало того, что забываем об этой родственной связи с самим собой, так еще стараемся ее всячески исключить. Но, как бы крепки не были наши маски, как бы тверды убеждения, ранее описанные моменты слабости дают о себе знать, посылая сигналы бедствия. Именно такого характера мысли я записывал в дневник. Сидя в парке, прячась от солнца в тени дерева, стоящего у лавочки, я ничем не отличался от проходящих мимо людей, и даже приходящие в голову идеи не меняли, в полном объеме, моего восприятия и отношения. Рассуждения, не больше. Как вдруг. - Привет! - добрый, веселый голос мальчика, садящегося рядом со мной на лавочку, разрезал воздух и заставил вернуться в реальность. - Привет! – задумчиво и сонно ответил я, в моем голосе энтузиазма было явно меньше. - Меня Лешей зовут! Навязчивость мальчика начинала надоедать. - Представляешь, и меня. - Почему ты грустный? На улице такая хорошая погода! - Не все в жизни связанно с погодой. Подрастешь – поймешь, – дружелюбно ответил я. - Нет, не пойму. И не хочу понимать. Пойму, и буду с таким же кислым видом сидеть, как ты. Я не люблю кислое. - А ты забавный, - находя в собеседнике что-то знакомое, весело сказал я. – Сколько тебе лет? - Семь. - И ты один гуляешь в парке? - Ну, сначала я был не один, - малыш лукаво улыбнулся, - только няня отстала. - Ты знаешь свой домашний адрес? Может, тебя отвезти в полицию, чтобы они нашли родителей? - Спокойно. Смотри, адрес написан на ярлычке моего рюкзака. Отведешь меня домой позже. Родителей все равно пока нет дома, а няне можно и поволноваться – она слишком много времени проводит в телефоне. - Все-то ты знаешь, смотрите-ка. - Просто я внимательный. Да, ты зря смеешься. Вот на самом деле, не понимаю вас, взрослых, вы все время утыкаетесь в свои телефоны. Неужели вам там интересней? Вы становитесь такими скучными, никого не заставишь поиграть. Все такие злые. И няня тоже – если достанет телефон, то ее с места не сдвинешь. Вот вырасту, никогда не куплю себе телефон! - Это ты сейчас так говоришь. С помощью телефона человек получает очень

много информации. - Какой информации? - Нужной. - А ты тоже всегда получаешь только нужную информацию? «Поймал!» - про себя сказал я и уже вслух: «Чаще всего!». - Хорошо, если так. Ой, смотри, какой красивый щенок! - Не трогай его, он наверняка блохастый! На нем нет ошейника. - На тебе тоже нет ошейника, – с иронией ответил Алеша - Ну и пусть он блохастый, зато, смотри какой хороший. А блох мама выведет. - Ты хочешь взять его домой? - А почему нет? - Твои родители не будут против? - А почему они должны быть против? Посмотри, он такой добрый. - Ну, хотя бы потому, что это ответственность. За ним нужно убирать, его нужно кормить, выгуливать. - У тебя есть собака? - Нет. - То есть ты не можешь убирать, кормить, выгуливать? - Нет, дело не в этом. - Вы все усложняете. А у меня будет собака. Вот родители обрадуются. Они давно обещали подарить мне собаку, а тут я сам ее приведу. - Да уж, что сказать, обрадуются. - А где ты работаешь? – щурясь от солнца и поглаживая пса, спросил маленький Леша. - В одной очень крупной фирме. - Ммм. Понятно. А чем ты там занимаешься? - Общаюсь с людьми, работаю с бумагами. - Тебе нравится? - Почему ты спрашиваешь? – с иронией спросил я. – Нормальное место. - Просто интересно. Вот я, например, очень хочу стать ветеринаром. Я люблю животных. - Когда-то я тоже хотел стать ветеринаром, – задумчиво произнес я. - А почему не стал? - Обстоятельства. Да и кому это сейчас нужно. - А я стану ветеринаром, потому что это мне нужно, и никого слушать не буду. - Я очень надеюсь, – вздохнув, ответил я. - Пойдем поиграем! - Во что? - Будем бросать друг другу мячик. И Дружок с нами пойдет. - Где мы будем играть? Это парк, а не площадка, люди отдыхают. - И поэтому нельзя веселиться? «Опять поймал!». - Хорошо. Куда пойдем? - Пойдем на лужайку. - Но все ходят по дорожкам. - Они не играют в мячик. А мы немножко. - А ты прав. Начав неуверенно бросать и ловить мяч, оглядываясь по сторонам, боясь произвести странное впечатление, я постепенно втянулся и даже, почувствовав азарт, не всегда поддавался юному сорванцу. Солнце, зелень, детский смех, лай собаки. Казалось, я вернулся в детство и был свободен и счастлив. Наигравшись вдоволь, мы отправились за мороженым.

- Тебе какое? – спросил я своего молодого друга. - Шоколадное. - Дайте, пожалуйста, одно шоколадное мороженое и бутылку минеральной воды! – обратился я к продавцу. - Ты не любишь мороженое? – встревоженно спросил Леша. - Люблю. - Тогда почему ты не берешь себе? Или ты не хочешь? - Хочу. Но оно вредно для взрослых зубов и животов, – улыбнувшись, ответил я. - Все же, я не понимаю. Ты любишь и хочешь мороженое, но не ешь его. Это какое-то издевательство. Нет, для меня оно никогда не будет вредным. – откусывая лакомство, излучая счастье и радость, говорил малыш. - Знаешь, пожалуй, ты прав! Дайте еще одно! И в этот момент, момент встречи с самой любимой едой моего детства, я понял, до чего же прекрасно окружать себя тем, что ты любишь. А главное, это так просто – достаточно забыть о навязанных себе стереотипах. За первой порцией последовала вторая. Мы бежали по парку, смеялись, дразнили друг друга, лежали на лужайках, следили за жуками. Пес, безусловно, разделял все наши безумства. Мы были свободны и счастливы. О, это прекрасное чувство легкости и беззаботности, как давно я его не испытывал. От радости я не заметил, как очередная порция мороженого начала таять и капать на брюки. - А ты живешь с родителями? – наивно спросил Алеша. - Нет, я уже взрослый. - Все взрослые должны жить одни? - Наверное, грустно сказал я - Неужели ты не скучаешь? Я вот не могу представить выходные без родителей. Я всегда очень жду дни, когда они могут остаться дома. - А чем вы занимаетесь на выходных? – охваченный детским любопытством, спросил я. - Сначала мы завтракаем. Мама всегда готовит что-то вкусное. Потом выбираем место, где будем гулять и идем. И все. Просто идем гулять на весь день. - А где вы чаще всего гуляете? - Обычно мы ходим на аттракционы и едим сладкую вату. Я очень люблю сладкую вату. Мороженое, конечно, я люблю больше. Но сладкая вата очень вкусная. - О, да! Я тоже, в детстве, много ел этой гадости. - А еще мы часто ходим в кино и катаемся на пароходе. Мы бываем в разных местах. Если мы гуляем там, где много народу, то папа всегда сажает меня на шею, и я вижу далеко-далеко. А еще мама с папой всегда придумывают какие-нибудь игры или поют песни. И тут мое сердце сжали воспоминания наших прогулок с родителями. Несмотря на погоду или состояние здоровья, они всегда старались провести выходные ярко и интересно. У нас был свой маленький мир, который я покинул по непонятным причинам. - Ты опять такой серьезный. Или злой? - Наверное, все же, серьезный. - А почему? - Не знаю. Наверное, жизнь накладывает отпечаток. - Выглядит это некрасиво. Когда я смотрю на взрослых, мне всегда кажется, что они все злые. Тебе нравится быть серьезным? - Иногда в этом есть плюсы. - А какие?

И тут я понял, что не в состоянии убедить не только маленького ребенка, но и себя самого. - А знаешь, ты прав. Это ни к чему. Алеша улыбнулся. - Тебе не пора домой? Родители не начнут волноваться? - Мы можем еще немножечко погулять. Ведь немножко можно? - Ну, хорошо! – добродушно ответил я. Признаться, мне и самому не хотелось расставаться с его детской искренностью. - Пойдем на ту лавочку, где ты сидел? - Хорошо, пошли! Мы взяли Дружка и не спеша побрели к месту встречи. Алеша предложил пойти босиком, я долго уговаривал его оставить эту затею, в конце концов, в очередной раз не найдя доводов, мне пришлось согласиться. - А что ты любишь? – все с той же детской непосредственностью спросил малыш. - Слушай, я так сразу и не скажу, – немного смущенно ответил я. - Почему? Вот я знаю, что я люблю. Я люблю гулять, люблю мороженое, люблю папу и маму. Очень люблю смотреть мультики и запускать воздушного змея. А еще люблю бегать под дождем. - Так, а что я люблю?! Я люблю кататься на велосипеде, люблю вставать рано утром и понимать, что нет срочных дел и спешить некуда, люблю хорошую погоду. Да много чего люблю, – восторженно воскликнул я, будто на долгое время забыл об этом, а тут вдруг вспомнил. – Люблю гулять, люблю мороженое… Стой, я люблю тоже самое! – засмеялся я. - Мне кажется, вы все это любите, просто притворяетесь, чтобы быть серьезными. - Все-то ты знаешь, карапуз. - Я многого не знаю. Точнее, многого не понимаю, и надеюсь, никогда не пойму. - Знаешь, теперь я тоже надеюсь, даже очень бы хотел, чтобы тебя эта участь миновала, – опять смеясь сказал я. – Да с тобой просто невозможно быть серьезным! Алеша! – раздался пронзительный женский крик. – Алеша! – голос приближался. – Алексей Иванов! Я обязана рассказать родителям о твоем поведении! Где ты был?! Я весь парк обежала! – подошла разъяренная няня, молодая девушка с чрезвычайно серьезным видом. - Упс, кажется мне пора! – Алеша заерзал на лавочке. – Все это время я ждал Вас, – обратился он к няне. - Пора домой! – сурово сказала девушка. - Дружок! Пошли! – позвал пса Алеша. – Пока! Было приятно познакомиться! Ты не безнадежен, – попрощался со мной малыш. - Пока! Береги собаку! – несмотря на дружеский и наивный тон Алеши, я немного опешил и не сразу нашелся, чтобы ответить. – Увидимся! Оставшись один, я начал оценивать сегодняшний день: думал о легкости и непринужденности составлявших его. Алеша. Он удивительный. Алеша. Алексей Иванов. Постойте, да мы тезки не только по имени, даже фамилии одинаковые, и увлечения, и любимые вещи, а вдруг… Раздался звонок мобильного телефона. Я резко дернулся. Ошиблись номером. Стоял летний зной, город плавился, солнечные лучи сплелись с зеленью. Неужели я задремал и это был просто сон? Нужно позвонить родителям. - Алло! Мама, привет! Как ваши дела? У меня все хорошо. Я приеду к вам на выходных! Пятна мороженого на брюках высыхали и становились отчетливее.

Панки живут вечно Анастасия Тихова Убийца. Сегодня он стал убийцей. Труп со стеклянными глазами валялся рядом, обмякший и безжизненный. Вдоль виска засохла черная полоска крови. А еще несколько секунд назад этот человек жил, дышал. Думал. Если, конечно, торговцы наркотой вообще способны о чем-то думать. Саша презрительно пнул мертвое тело ногой – и снова застыл в немом оцепенении. Убийца. Сегодня он стал убийцей. Нужно срочно уходить, чтобы остаться незамеченным. Пусть труп догнивает здесь, в своей роскошной квартире с евроремонтом. Саша просто закроет дверь на ключ и выкинет его в реку. Всё равно кроме этой «прорехи на человечество» тут больше никто не живет. Никто не станет оплакивать умершего, потому что такой человек не достоин высоких чувств. Саша вышел на улицу. Его и без того бледное лицо было белее выпавшего снега. Шесть часов утра. Минус десять градусов. Начало декабря. Убийца. Сегодня он стал убийцей. Как это произошло? Почему?.. Саша стал прокручивать в голове события прошедших месяцев. С самого начала… *** Их знакомство вряд ли можно было назвать романтичным. Поздним летним вечером, по дороге домой, Саша услышал, как кто-то отчаянно просит о помощи. Он бросился на звук, потому что понял: кричит девушка. За углом кирпичного дома, в темном дворике, два рослых мужика втаптывали в землю худенькую фигурку. Она тихо стонала от боли, уже не пытаясь сопротивляться. - Оставьте её, - громовым голосом сказал Саша. - Иди, куда шел, пацан. Она нам кое-что должна. Сообразив, что слова не помогут, Саша врезал сначала одному громиле, потом – другому. Они явно были не готовы к таком исходу и в страхе убежали с поля боя. Саша поднял с земли дрожащую, всю в ссадинах и синяках девушку. На вид ей было лет 16: рыжие, коротко стриженные волосы и большие карие глаза. На шее – маленькая татуировка в виде бобмочки. - Спасибо, - сипло выдавила незнакомка. – Я Даша, - и протянула ему пыльную от асфальта ладонь. - А я – Саша, - улыбнулся он. – За что они тебя так? - Лучше тебе этого не знать. - Окей, как скажешь. Саша проводил ее до дома. На следующий день он зашел снова, чтобы узнать, как Даша себя чувствует. И понеслось… *** А потом он узнал, что Даша принимает наркотики. Такое часто случается с детьми, выросшими в детдоме. Сбежав оттуда, они живут неизвестно как и неизвестно на что, никому не нужные и всеми забытые. Поэтому Саша стал для девочки не просто любимым человеком: он был для нее отцом, старшим братом, всем. Ему удалось отучить Дашу от наркотиков – она отказалась от них ради Него. Её ангела-хранителя, её Саши. Казалось, ничто не могло разрушить этого невесомого, необыкновенного счастья.

Но… Неоплаченные долги за прошлые «дозы» оставались. Саша говорил, что устроится на вторую работу и выплатит их. Он не успел. Утром, 22 августа, в день ее рождения, он нашел Дашу мертвой на пороге знакомой квартиры. От передозировки… Рядом, на столе, лежала предсмертная записка: «Если ты читаешь это, значит, меня уже нет в живых. Прости, у меня не было другого выхода: больше всего я боялась, что люди, угрожавшие мне, скоро доберутся до тебя и твоих родных. Я ухожу, чтобы обезопасить тебя. Ты стал мне мужем, отцом, лучшим другом и многому меня научил… Спасибо тебе. Пожалуйста, не грусти обо мне и проживи эту жизнь счастливо! Всё будет хорошо, правда. Люблю тебя. Твоя Даша P.S. И помни: панки живут вечно!». Саша знал, кто был виновен в ее смерти. И он поклялся отомстить. *** Мы познакомились случайно: ехали в одном поезде и, по обыкновению, разговорились. Человек с тёмными, волнистыми волосами, белым, словно граненым из камня, лицом, и отстранённо смотрящими по сторонам зелеными глазами невольно он притягивал к себе внимание. Он выглядел намного старше своих лет: слишком много пережитого скрывалось в этих глазах. Короткий разговор врезался в душу, и я до сих пор не могу от него отделаться. - Ты любила когда-нибудь? - Да, - удивившись постановке вопроса, ответила я. - И я любил. Но она умерла. Не спрашивая разрешения, он продолжил, словно хотел выговориться: - Её звали Даша. Я приходил к ней домой, они играла для меня на гитаре. У нее был какой-то особенный голос… Приятный низкий тембр, смешанный с харизмой – его можно было слушать вечно. Этот голос навсегда останется со мной – даже сейчас он снова звучит в моей голове. Как живой. Да… Даша была настоящим панком, ведь она пела только панк-рок. Девчонка с рыжими, коротко стриженными волосами, рассыпанными по лицу веснушками и карими глазами, которая поет. Представляешь? Рыжие волосы и карие глаза – такое только в фильмах бывает. Это была не просто девочка-подросток, увлекшаяся субкультурой, нет: она много читала, любила музыку и философию, мы могли часами разговаривать о чем угодно. В некотором смысле Даша спасала мою жизнь: она помогала справиться с душившей обыденностью, которая затягивала всё больше. Только рядом с ней я чувствовал себя самим собой, я был по-настоящему счастлив… Он замолчал. Потом заговорил снова: - Предсмертная записка – вот всё, что осталось у меня в память о ней. Смешно, но в постскриптуме она написала: «Помни: панки живут вечно». Да… Даже фотографий никаких нет. Чтобы хоть как-то увековечить в памяти её образ, я научился рисовать. Я извёл чертову дюжину карандашей, чтобы закончить её портрет… - с этими словами он достал из сумки карандашный рисунок в рамке. Удивительно, но создавалось впечатление, что с белого альбомного листа на меня смотрит живой человек. Искренний, добрый, светлый. Только настоящий художник способен вдохнуть в своё творение жизнь: я поняла это именно тогда. Даже знаменитая Мона Лиза не пробуждала настолько сильных эмоций. После паузы он продолжал: - Почему самые близкие люди уходят из нашей жизни, не попрощавшись? А

главное, почему мы так тяжело переживаем их уход? Одним человеком больше, одним меньше, какая разница? Можно найти этому тысячу психологических объяснений, но, как бы ты ни пытался избавиться от нее, боль утраты навсегда останется с тобой. «Панки живут вечно», - написала мне шестнадцатилетняя девчонка, которая не верила, что вместе с её смертью всё окончательно закончится. Мне кажется, любой самоубийца надеется на этот едва мерцающий огонёк в конце тоннеля – а вдруг? А вдруг после смерти начнется иная жизнь, новая, чистая, прекрасная? Сколько раз я задавал себе этот вопрос, когда в перерывах между депрессиями невольно думал о самоубийстве. Согласись, сложно однозначно ответить: какой человек готов перерезать себе вены – малодушный, или, наоборот, волевой? Мы так цепляемся за жизнь, так пытаемся её удержать – у многих из нас просто не хватит духу пустить себе пулю в висок. Ведь тогда придётся смириться с мыслью, что потом – только беспросветная, атеистическая тьма. Но я увлёкся философией. В общем, я решил жить дальше, хотя у меня почти не оставалось на это сил. И теперь нужно решить: поступать в Художественную Академию и продолжать рисовать, или бросить всё это к чертям? Мне нужен был чей-то совет. - Поступай, - уверенно сказала я. – И всё у тебя будет хорошо. - Да. Да, наверное. *** Художник исчез так же внезапно, как и появился, оставив после себя синий дымок сигарет на пустом холсте. Он вышел на остановке поздно ночью – я спала и не слышала, когда это произошло. Но через пять лет я снова встретилась с ним – точнее, с его творчеством. В прохладный летний день я заглянула на выставку современного искусства в ЦДХ и на одном из портретов сразу узнала знакомые черты. Рассыпанные по лицу веснушки, добрые, озорные глаза… Называлась картина по-детски и немного наивно: «Панки живут вечно. Александр Строгин». Художник довёл свой карандашный набросок до совершенства: оторваться было невозможно. Казалось, кто-то очень живой пытливо вглядывается в тебя и лукаво спрашивает: «А ты? Что думаешь обо мне ты?..» Думать можно было только хорошее. Мысли о высоком переполняли меня. Я думала о том, как же много значит для нас искусство и как оно способно вернуть к жизни даже самого отчаявшегося человека. От осознания этого становилось так спокойно, так светло на душе… А потом в ленте новостей я прочитала, что «начинающего, но очень талантливого» художника Александра Строгина приговорили к тюремному заключению. За убийство.

Часовщик Анастасия Тихова Это был один из тех ранневесенних дней, когда падавший с неба дождь перемешивался с тающим снегом, а солнце упрямо пряталось за туманно-серыми облаками. Я шла домой от метро, хлюпая сапогами по кашеобразным лужам. - Магазин за углом. Ручная работа. Тусклый голос прозвучал где-то за кадром моего сознания, и красная листовка совершенно неожиданно оказалась в руках. Я смерила ее презрительным взглядом, намереваясь выкинуть в ближайшую мусорку, но меня заинтересовала необычная для рекламы надпись: «Часы для Шляпников, которые поссорились со временем». Вечер был свободен, дождь нещадно поливал куртку, и я решила зайти в ма-

газин за углом. Это оказался маленький подвальчик с низким сводом, и пришлось нагнуться, чтобы войти внутрь. В просторной комнате без окон, залитой электрическим светом, все стены – от потолка до самого пола – были увешаны часами. Пластиковыми, деревянными часами с маятником, фарфоровыми часами, часами с прозрачными створками и открытым механизмом… И посреди комнаты стоял высокий человек в сером костюме, склонив голову набок. Никакой кассы, никаких ценников. Просто комната. Просто человек. - Здравствуйте, - нерешительно сказала я. Квадратные очки вздрогнули. - Я увидела вашу листовку на улице. - Ах, да. Их раздает мой друг. Говорит, надо следовать правилам рынка. Иначе к нам никто не придет. Хотя мне, в общем-то, все равно. - Но если вы открыли магазин, значит, хотите, чтобы ваши часы покупали. Разве нет? Часовщик пристально посмотрел на меня и торжествующе улыбнулся. - В этом и заключается смысл. Я продаю часы, чтобы их никто не покупал. Эта фраза загнала меня в логический тупик. Я непонимающе уставилась на незнакомца, только сейчас заметив, что его зачесанные назад волосы – почти седые. Квадратные очки, серый костюм. При этом по лицу казалось, что ему было не больше 25 лет. - А сколько вам лет? – не думая, выпалила я. - Я люблю говорить, что мне столько же, сколько этим часам, - он обвел рукой своё тикающее царство. – А когда конкретно они появились в моей жизни – вопрос, не имеющий ответа. - Почему? Очень простой вопрос. - Может быть, для вас, но не для меня. Мы замолчали. Я стала внимательно рассматривать часы, надеясь найти в них хоть какую-то подсказку. Взгляд упал на большой маятник, окруженный тонкой деревянной резьбой. - Откуда у вас эти часы? – спросила я. - О, это уникальная находка. Я купил их на аукционе семейства Седли, когда они распродавали свое имущество. - Вы сумасшедший? Я прекрасно знаю, что это герои «Ярмарки тщеславия». Их не существовало в реальности. - Зачем считать сумасшедшим человека, который любит фантазировать? Вот вы – ведь вы тоже любите выдумывать истории. И даже их записывать. Мне стало не по себе. Внутри я тщеславно считала себя настоящим писателем, но никому и никогда не показывала своих рассказов. - Как вы узнали, что я пишу? - Иначе вы бы не зашли сюда. Вы поняли тот намек на Льюиса Кэролла. - Да, я всегда любила сказку про Алису. - Потому что вы тоже поссорились со временем. Но я вам помогу – я нашел способ помириться с ним. На этих часах – разное время, нет ни одного одинакового расположения стрелок. Я могу выбрать то, которое мне больше нравится. Захочу – и перенесусь в XIX век Теккерея. Или в Америку на концерт Курта Кобейна. Мой дом – мое воображение. Я открыл магазин не для того, чтобы продавать часы. Мне хотелось найти людей, которые меня поймут. - И нашли? Он грустно пожал плечами. - Разные люди реагировали по-разному. Торговались, просили продать часы. Но я не уступил никому.

- Кажется, я начинаю понимать… - Хотите попробовать? - Что? - Перенестись в другой мир. Его голубые глаза магически сверкнули, как будто передо мной стоял волшебник, предлагавший исполнить любые мои мечты. Откуда ни возьмись появились два стула, часовщик вежливо пригласил меня сесть. - Но есть одно правило: нельзя переноситься в плохое время и плохие обстоятельства. Войны, кризисы и так далее. Только в хорошее. Я посомотрела на часы-пластинку с профилем Одри Хепберн – и перенеслась в Париж 60-х, красивый и изысканный, как черно-белые кадры голливудского фильма. Я вдыхала его запах, гуляла по Елисейским полям и писала рассказы. Я не знала, о чем думал в этот момент часовщик. Но когда спустя час мы посмотрели друг на друга, на наших лицах сияли улыбки гармонии и счастья. - Я вижу, что вы поняли, - тихо сказал он. – Приходите еще. Я буду ждать. Я стала приходить к нему каждый день. Нам уже не нужно было слов: мы просто садились рядом, молча, и каждый думал о чем-то своем. Реальность потеряла для меня прежнюю значимость: теперь я знала, что от нее можно сбежать. Наше воображение может гораздо больше, чем мы думаем. Чтобы уйти от действительности, не нужны наркотики или алкоголь – только пустая комната и тишина тикающих часов, где время не имеет значения. Но всему хорошему не суждено длиться долго. Был вечер четверга, когда я снова пришла к часовщику и увидела закрытую дверь и чугунный замок. Приклеенная скотчем, на двери висела старая выцветшая фотография с маятником, о котором мы разговаривали в первый вечер. На обратной стороне была надпись: «С приветом от Теккерея! Я должен был уйти.» Что-то странное было в этой фотокарточке, казалось, она хранила какую-то неразрешимую тайну… Я вгляделась в изображение и увидела выцветший силуэт Теккерея, а рядом с ним стоял… Мой часовщик.

Оранжевые сугробы Игорь Скориков Мне б туда, где ёлка в вате, Где едва за тридцать бате, Мама шьёт сестрёнке платье, Скоро Новый год Где намерения не лживы, И пока ещё все живы, И чисты души порывы, И она поёт!.. (А. Маршал) - Глянь, дядька Женька уже пьяный с утра. Сегодня курантов не дождется. Серега на секунду останавливается и показывает мне на соседа с первого этажа, добродушного выпивоху с ногой-протезом, дядьку Женьку. Когда тот был в настроении, мы часто просили его показать пристегивающуюся конструкцию. Он соглашался, вызывая у нас оторопь и уважение. - А у него уже Новый год... Серега, да он к лавочке примерз, давай хоть в

подъезд его затащим, заболеет же... Мы с другом, морщась от смеси перегара и мочи, тащим в подъезд упирающегося соседа с прилипшей к губе "Беломориной". Дверь его квартиры-берлоги на первом этаже, никогда не закрывающаяся, сегодня закрыта. Жена, похоже, давно ушла праздновать. Укладываем бедолагу возле теплого радиатора. Он оттаивает, просыпается и начинает "петь" про скалистые горы. Послушав концерт, взлетаем по лестнице к себе домой. Серега на пятый, я на второй. Предчувствие лучшего в году события будоражит наши пацанячьи души. Этот Новый год обещает быть особенным. Серегин отец принес с работы самодельную ГИРЛЯНДУ! В те, скудные на подарки, шестидесятые это было сказочным событием. Вечером, когда мама уже достает добытые и запасенные заранее дефициты - горошек и майонез, колдуя над оливье, я взбегаю по присыпанной елочной хвоей лестнице на пятый этаж. Мы выключаем свет в комнате. Вставляем вилку гирлянды в розетку. Чудо электротехники сверкает четырьмя цветами обычных лампочек из карманного фонарика. Но как! В маленькой коробочке, обмотанной изолентой, что-то тихо щелкает и цвета меняются попеременно... Вся комната заливается разными бликами, расцвечивая хвою и игрушки так чудесно, как сверкают только городские елки на Советской и Красной. - Законно! Галка, иди скорее сюда! Серега зовет свою старшую сестру Галку. Надув губы и пряча восхищение, та противно вещает нам такое: - Ну и что, вот я видела у Петрова из соседнего подъезда елка еще и вертится. Там внизу моторчик приделан, а это что, всего лишь гирлянда... Мы прогоняем вредную Галку, и тут у меня в голове появляется клевая мысль. - Серега, слушай, а давай ты размотаешь изоленту с коробки и срисуешь схему. Мне отец принесет детали с работы и я спаяю такую же себе. Кайф! Мама иногда, с улыбкой, ставила мне в пример Серегу: "Видишь, он и чинит все, и велик с моторчиком сам собрал, руки у мальчика золотые, к технике способный." Не знала она, как Серегина мама журила его за то, что он мало читает: "Учись у Игоря, он много читает, отличник круглый, умным будет. А ты? Только с железяками возишься целыми днями... Что с тебя будет?" Обычная история для всех мам, желающих видеть нас лучшими во всем. Теплое чувство и знание, что все равно и всегда для наших мам мы самые лучшие на свете, проходит сквозь годы и остается навсегда. В тот предновогодний вечер мне ужасно захотелось сделать самому такую же гирлянду. Тем более, что мой отец действительно мог принести с работы любые детали, - транзисторы, сопротивления, всякие реле, лампочки. Паяльник и олово у меня были и я надеялся на папину помощь. Серега соглашается не сразу. Конечно, он опасается, что может что-то нарушить в ценной коробочке, но вида не подает. Во-первых, потому, что я могу засомневаться в его способностях, а во-вторых, и это самое страшное, - я могу заподозрить друга в том, что он ЗАЖИЛИЛ схему. Коробочка разобрана и начата срисовка схемы, но тут "электронщика" зовут за праздничный стол. Собравшиеся гости желают видеть Серегу, и даже послушать заготовленный стишок на радость родителям и под хихиканье вредной Галки. До курантов остается около часа, но нам уже давно разрешено не спать до ночи. Я тоже отправляюсь домой к оливье, кролику в сметане и мандаринам. Оглядываю свою простенькую елку и представляю ее в мигающей гирлянде, которую сам спаял. Отказываюсь от вкуснейшего маминого торта и ситро,

взлетаю на пятый к Сереге. Гости там уже что-то поют хором. Все шумят, стреляют хлопушки. Галка терзает пианино, кто-то танцует. Радостное предвкушение самого главного момента нарастает с каждой минутой. - Серега, схему срисовал? Тащи, я завтра отцу отдам. - Ой, я не закончил, эти гости пристали... Я быстро... Он дорисовывает несложную схему. Вручает ее мне, заматывает новой изолентой ценную коробочку и вставляет вилку в розетку. В мгновенно обступившей нас темноте смолкают на полуслове песни и треньканье пианино. Становится слышно, как на улице скрипит снег под ногами прохожих. Эту тишину в темной Серегиной комнате я помню до сих пор... До курантов остается полчаса. Через секунду мы вызваны к родителям, все выяснено и выданы характеристики нашим электромонтажным способностям. Только цейтнот приближающегося Нового года спасает нас от "серьезного" наказания. Почти весь подъезд со свечками в руках собирается на лестнице. Из открытых дверей пахнет салатным, водочным, и апельсиново-конфетно-хвойным "коктейлем". Всем сразу становится известно, кто виновен в предстоящей возможности встретить праздник без поздравления генерального секретаря ЦК КПСС. Но ругают нас пополам с шутками, незлобно, так как уже выпиты первые и последующие тосты. Только Розалия Францевна, как ответственная по подъезду, начинает, было, визжать что-то о своей ответственности, но ее никто не слушает. - Смотрите! Спустившиеся на первый этаж соседи зовут остальных. У силового щитка на табурете стоит дядька Женька в трусах и тельняшке. Покачиваясь и прощаясь в любимой песне со скалистыми горами, он осматривает раскаленные из-за короткого замыкания провода. В темноте коридора они отсвечивают алыми ниточками. Гул разговоров затихает. Только свечи потрескивают в руках. - Щас! Это единственное слово, которое все слышат от дядьки Женьки перед тем, как он начинает скручивать провода при помощи старых плоскогубцев. "Хорошо, что они в изоляции" - думаю я. Вслед за фейерверком искр, вырвавшимся из щитка, мы видим, как дядька Женька падает вместе с табуретом в проем лестницы, теряя на лету костыль... Свет вспыхивает празднично, как-то по особенному ярко. Соседи и родители бросаются по квартирам, поздравляя на бегу друг друга с наступающим. Кто-то отправляется за чекушкой для спасителя. Мы с Серегой поднимаем дядьку Женьку, помогаем пристегнуть отвалившийся костыль и тянем его к дивану. Тут уже принесена чекушка и какие-то угощения, которых дядька, наверняка, уже давно не едал. - Серега, зырь, а у него и телека-то нет... Мне становится так жалко этого добродушного пьянчугу с его костылем и одиноким праздником, без телека, в грязной пустой квартире, что я чуть не плачу. Мы с Серегой уговариваем Женьку идти к нам смотреть Голубой огонек, но тот, употребив за минуту чекушку, не хочет покидать свое убежище. Оказывается, у него имеется баян, с которым он неплохо управляется. Затянув "Черный ворон" дядька бухается с инструментом на диван и засыпает. Задохнувшись от снежной морозной ночи, мы выбегаем из подъезда. Во дворе пушистые сугробы, похожие на безе, оранжевые в свете фонаря. Они щедро насыпаны для нас по самую грудь. Мы что-то орем, но из-за скрипа шагов не слышим друг друга. Забыв о происшествии с гирляндой, о дядьке Женьке, обо всем на свете, мы бросаемся оранжевыми снежками и ныряем с разбега в пирожныесугробы. А из родных окон тихо звенят куранты нашего двенадцатого Нового года.

Дом Страха и Лжи Уильям Хилл В голове прокручиваю воспоминания той ночи, когда меня привели СЮДА. Те же обшарпанные стены, штукатурка падает на голову с потолка, окна закрыты и забиты досками, в здании очень страшно и душно, я хочу домой, закрываю глаза руками, отворачиваюсь и утыкаюсь в кого-то тёплого, мягкого. Я не знаю, кто это, но от него приятно пахнет чем-то родным, знакомым. Я чувствую себя в безопасности и не хочу ни на шаг отходить от своего Убежища, я закрылся от мира непроходимой стеной и вырыл ров с крокодилами, никто не имеет права меня трогать, я не хочу, нет. — Здесь ты будешь в безопасности, — Шепчет приятный женский голос и гладит меня по голове, я урчу от удовольствия и растягиваюсь в блаженной улыбке. Хорошо, если ты говоришь, что я в безопасности, то я поверю тебе, я уверен, ты не врёшь мне, — Там ты станешь нормальным…нормальным… Она плачет? Я что-то сделал не так? Почему нормальным? А это обязательно исправлять? Зачем? Разве ты не любишь меня таким, какой я есть? Резкий толчок в грудь, не ожидая такого предательства, падаю на пол. Я зашипел от боли и взглянул на свою ладонь, ну вот, заноза, увлечённо пытаюсь её вытащить, а тем временем странная женщина о чём-то разговаривает с не менее странным мужчиной, он мне с самого начала не понравился: тощий и высокий с клокастой бородой и злыми глазами, даже когда он улыбается. И пахнет от него отвратительно, только прожив уже долгое время ЗДЕСЬ, я научился у других обитателей определять по запаху всю нужную мне информацию, даже когда человек врёт можно почувствовать его злую ауру, а от него она исходила волнами, и это цунами негатива накрывало меня ватным одеялом, я даже чихнул. Неужели она не чувствует, что он плохой? Это же невооружённым взглядом видно! Куда ты решила меня отправить?! Что это за место? Да поход в местную больницу намного приятнее, чем нахождение в этой…коробке! Ау! Я с кем разговариваю?! Глупые взрослые продолжают шушукаться, кидая на меня злобные взгляды, да что я не так сделал? Почему вы злитесь на меня? Я ведь исправлюсь, только скажите, что не так? Я дёргаю женщину за юбку, та нахмурилась и подняла руку, чтобы влепить мне пощёчину, от страха я машинально прикрываю лицо руками, но удара не последовало. Убираю руки от лица и вижу, как мужчина держит её руку в своей, не давая ударить, судя по лицу, он сам хотел это сделать. От греха подальше попятился назад, но снова падаю и уже с трудом сдерживаю слёзы обиды, так и остаюсь сидеть на полу, размазывая слёзы по щекам, молча терпя всё это, у меня уже нет сил, пусть делают со мной всё, что хотят, я устал. Хочу спать. —НЕ СМЕЙ СПАТЬ! — Трясёт меня за плечи какой-то незнакомый мальчишка, его веснушчатое лицо вытянулось от удивления, а в глазах читалась паника, — Новичкам нельзя спать! А не то… — Он осёкся, кидая затравленный взгляд на мужчину в халате, продолжающего разговаривать с уже незнакомой мне тёткой, я не хочу её знать. —Не то что? — Удивился я, но мальчишка закрыл мне рот своей грязной рукой и шикнул на меня: — В Убежище нельзя громко разговаривать, а новичкам спать в первую ночь, а не то будет очень-очень плохо. Когда заполнят твои документы, я тебе всё расскажу. Меня зовут Долл, кстати, а тебя? —Довольно странно называть мальчика Куклой* —Ой, мои родственники те ещё выдумщики, они же сказки пишут, вот и по-

считали, что это имя подойдёт мне как никому другому, фу. Если честно, он на самом деле похож на фарфоровую куклу, только немного потрёпанную, но если её почистить и хорошенько нарядить… У моей бабушки на полке стоял фарфоровый мальчик и взгляд у него был не как у всех остальных кукол, а очень грустный и опечаленный, словно у настоящего человека и я часто его пугался, думая, что сейчас он моргнёт или начнёт говорить, поэтому я давно боюсь кукол, мурашки по коже бегут табунами от одной только мысли. — Побежали скорее! Они уже несут твои документы, нужно скорее выбрать палату, а не то тебя отправят не к тому к кому надо! — Дёрнул меня за рукав Долл и потащил в неизвестном мне направлении. —Палаты? Это что, больница? И не те это кто? —Хуже, поверь мне, — Задыхается от быстрого бега мальчик, — А не те… Как бы тебе сказать… Умершие. Да не боись ты так, — Успокаивающе улыбнулся он, увидев моё выражение лица, — Просто так называют пациентов, которых уже не лечат. Совсем. —Они выздоровели? Долл вздохнул и ничего не ответил. Пол скрипел у нас под ногами, готовый развалиться под нами, стены коридора кажется начинали сужаться… Перед глазами словно пролетела вся моя жизнь и прошлая и будущая, эти яркие картинки мелькают перед глазами и я пытаюсь не смотреть на них. Наконец парень открывает какую-то дверь и затягивает меня внутрь. Падаю на колени и пытаюсь отдышаться ,мне противопоказано бегать, ещё один такой забег и меня уже не нужно будет лечить как тех Умерших. Парень проходит мимо меня и садится с ногами на металлическую кровать у правой стены. —Чувствуй себя как дома, — Заразительно улыбается мальчишка и рукой показывает на противоположную кровать, — Самые замечательные места, это тебе не боковушки у туалета в поезде. Присаживайся, не бойся, можешь пока со мной посидеть, если боишься, привыкнешь к обстановке. Это мы тут надолго застряли, так что чем быстрее ты освоишься, тем лучше, ну? — Тот похлопал узкой ладонью рядом с собой. Я принял его приглашение и присел на самый край, но всё равно проваливаюсь в матрас, Долл хмыкнул и словно щенка схватил за воротник тёплого свитера и легко, словно пушинку приподнял и посадил на середину рядом с собой, «проваливаться в текстуры» я перестал, а мальчишка хлопнул меня по плечу. —Спать или сидеть лучше посередине на балке, тогда проваливаться не будешь, — Учит меня он, — Вот видишь рисунки? Это мои, я очень плохо рисую, но я мечтаю научиться, ты можешь повесить что-нибудь тоже, только надо будет это снимать утром и на ночь, когда проводят обход, а то могут наказать. Он поморщился, словно от зубной боли, а я разглядывал красочные и яркие картинки, которыми обклеены стены тут было всё: и рыцари с принцессами и самолёты и он сам и много-много всего, но один рисунок привлёк моё внимание и я ткнул в него пальцем: —А это кто такой? Долл встрепенулся и широко распахнув глаза оторвал рисунок от стены вместе с кусочком скотча, со злости скомкал его, но увидев мой недоумевающий взгляд успокоился, развернул бумажку и показал её мне на расстоянии вытянутой руки. —Это-доктор Шон, когда он забирает кого-то наказывать, — Тихо, словно его может кто-то услышать сказал он. Я снова присмотрелся к рисунку: на нём был изображён тот страшный дядька, которого я видел, только здесь он был ещё страшнее, чем в жизни. Волосы стоят дыбом, словно ирокез, лицо исказилось в жутком оскале, в одной руке он держит

плачущую девочку за волосы, а другой какую-то железяку. Я не на шутку испугался, чувствую, сегодня я не усну и «наказание» за сон мне не грозит. —А что такое…ну…Наказание? И за что могут наказать? И неужели доктор Шон такой, каким ты его нарисовал? —Ну, всё равно тебе спать нельзя, — Пожал плечами Долл, — Поэтому я всё тебе расскажу, но знай, я просто так никому советы не даю, а тебе только из-за того, что ты мне понравился, так что можешь рассчитывать на мою защиту, —Он самодовольно выпрямился и я еле сдержал восхищение, ещё никто не говорил мне таких слов. Мы разговаривали несколько часов, как неожиданно свет выключился и нас поглотила тьма, я почувствовал, как напрягся Долл. —Сейчас будет обход, ныряй к себе на кровать, сейчас проверят, спим ли мы, а потом возвращайся. Всё было так же, как он и сказал. Я укрылся одеялом до носа и закрыл глаза, дверь открылась, пропуская полоску света с коридора, приоткрываю один глаз и вижу тучную тётеньку в платье горничной, волосы у неё собраны в пучок и неимоверно топорщатся в разные стороны, сначала она осмотрела каждый сантиметр кровати Долла, проверяя спит ли он, потом повернулась в мою сторону, к счастью я успел закрыть глаза. Чувствую её взгляд и пытаюсь не открыть глаза, тётенька хмыкнула, пробурчала что-то себе поднос и скрылась за дверью. Свет исчез. Сейчас мне было не по себе, и я зову своего друга, но тот даже ухом не повёл. —Долл, Долл, ты спишь? — Шепчу я в темноту. Тишина. Я уже был готов сам повернуться на бок и заснуть, как знакомый голос вырвал меня из лап сна: —Не смей спать, дурной! —Но ведь ты сказал притвориться спящим, а новичкам спать нельзя... —Она увидела, что ты не спишь, поэтому всё нормально. Иди сюда, мы не договорили. Ночь была длинная, и я узнал много нового об Убежище, например то, что на самом деле это психбольница и здесь проводится лечение страхом. —Это как? — Не понял я. —Ну, например, ты чего боишься? —Фарфоровых кукол… — Мне стало стыдно за себя, но Долл не смеялся и на полном серьёзе продолжил: —Тогда есть вероятность, что тебя запихнут в комнату с кучей фарфоровых кукол, и они будут шевелиться! Разговаривать, моргать! Эй, ты чего? Испугался? —Ничего я не испугался! — Зло прошипел я, стирая слёзы, — Мужчины не должны ничего бояться, страх убивает! Парень хихикнул, и даже в темноте я смог разглядеть его улыбку и страх как рукой сняло, я сам начал смеяться над собой, вот ну надо же. —А я вот темноты боюсь. И трупов, а ещё больше трупов в темноте, — Долл напрягся и я погладил его рукой по спине, тот облегчённо вздохнул. — А знаешь, мы должны бороться! Ведь большинство, кто тут живет, были здоровы, и сошли с ума из-за их страхов, ты хочешь царапать стены ногтями и говорить, что тебя замуровали, хотя дверь рядом с тобой? —Не хочу, — Пискнул я и втянул голову в плечи. —Вот то-то! Знаешь, у меня есть план. Будем помогать друг другу бороться со страхами и однажды мы сбежим отсюда живыми и невредимыми, расскажем всему миру, что происходит здесь, и Убежище закроют! Все, кто туда попадёт, будут спасены!

И с этого момента под покровом ночи появилась новая группировка «Защитников От Фобий», цель которых спасение жителей Убежища от их же собственных страхов, но только захотят ли сами Защитники покинуть стены своего Убежища? *** ??? лет спустя. — Притворись мёртвым! — Приказал мне Долл, размазывая по моему любимому свитеру красную гуашь. Я молча лёг на спину в неестественной позе, раскинул руки и высунул язык, Долл выключил свет и нажал на кнопку включения фонарика, который мы украли у тётки-медсестры и решили вернуть, как только мы закончим задуманное. Луч света ударил мне в глаза, и я пытаюсь не моргать, но не получается. —Передайте моей семье, что я люблю их, — Хрипел я, притворяясь ещё живым, я даже сам немного испугался. —Включи свет! — Рявкнул он и от испуга я щёлкнул выключателем, свет озарил нашу палату и я увидел сидящего на коленях Долла закрывающего голову руками. —Может, ещё раз попробуем? — Предложил я, гладя его волосы рукой, обычно это его успокаивает. Тот замотал головой, отказываясь. — Тогда давай надо мной издеваться, спорим, что не испугаюсь и сам пойду в Комнату? Вот будет обход, и я вместо тебя пойду на фобия-терапию? Хочешь? Друг посмотрел на меня, как на идиота, нахмурился и встал на ноги. —И речи быть не может! Давай по новой, мы же ЗОФ! И я не позволю тебе отдуваться из-за моей глупости, ложись! Тренировались мы несколько часов, пока дверь не открылась и не зашла медсестра забрать его. Я просидел как на иголках в ожидании, минуты переходили в часы и я начал нервничать, не случилось ли с ним чего-нибудь. Дверь оставалась открытой, и я слышал, как кто-то жарко обсуждал чьё-то наказание и какой был мой ужас, когда услышал знакомое имя… Перед глазами снова появился жуткий рисунок, и ком подкатил к горлу, если верить рассказам очевидцев, то ничего хорошего ждать не стоило, потому что все кого «наказали» не возвращались в свои палаты… Вспоминая, что мне ещё рассказывали по этому поводу, догадался, что перед Наказанием провинившегося закрывают на несколько часов в комнате Страха, а значит у меня есть время, чтобы вытащить его оттуда и сбежать! Смотрю по сторонам в поисках необходимого, но ничего не нахожу, где это видано, чтобы в палате психбольницы водились отвёртки или вообще хоть какие-то острые предметы? Я вздохнул, что ж, надо думать головой, во всех смыслах. С опаской выхожу в коридор, проверил, не видит ли меня кто, иду к комнате медсестёр, пытаясь не наступать на более скрипучие доски. Если верить слухам, сейчас все медсёстры должны быть на обходе, поэтому у меня есть время украсть ключи…С противным скрежетом дверь царапает пол, я отпрыгиваю, чтобы меня этой дверью не зашибло, снова смотрю по сторонам. Никого. Засунул голову в кабинет медсестёр и опешил, в комнате с кожаным диваном, телевизором, шкафом и кофейным столиком кто-то лежал, завернувшись в одеяло, кажется, спит. Медленно, чтобы не наделать шума, ползу на четвереньках мимо дивана, останавливаюсь, любопытство берёт верх, и я дотрагиваюсь кончиками пальцев обивки дивана, какой странный материал. Неожиданно озарение ударило в голову. Быть такого не может, просто не может…Это ведь не то, о чём я думаю? Туша на диване громко хрюкнула, я замер, сердце готово выпрыгнуть из гру-

ди и я боюсь, что меня могут обнаружить, но к счастью такого не случилось, ползу дальше, вот я добрался до шкафа, открываю дверцу и… Глаза разбегаются от разнообразия ключей, какой же из них нужный? Запах! Можно ведь определить по запаху, как бы глупо это не звучало. Принюхиваюсь, в голове отбрасываю ненужные варианты и вот он, этот ключ отличается от остальных не только запахом, к нему прицеплен брелок в форме черепушки, я тихо выругался, не трудно было догадаться, а я тут словно пёс-ищейка вынюхиваю! Пальцами поддеваю их за кольцо, есть! Нужно уходить отсюда как можно быстрее! Выхожу из кабинета, дверь за мной с громким стуком закрывается, чей-то грубый голос громко ругнулся, слышу топот тяжёлых ботинок по полу, волосы на голове встают дыбом и я бегу, бегу подальше отсюда, время на волоске, если не успею, всё пропало. Инстинктивно нахожу нужную дверь, пара поворотов ключа, толкаю дверь рукой…И вижу то, чего я боялся больше всего и это были не те несчастные фарфоровые куклы, которых я боялся с детства, а кое-что похуже. От увиденного вчерашний ужин хочет выйти наружу, меня скрючивает пополам, трудно дышать, словно перекрыли воздух, так вот почему в Комнату Страха всех водят с закрытыми глазами, потому что она примыкает к кабинету, который никто никогда не видел, а кому «повезло» лицезреть этот живой ночной кошмар, больше никогда не возвращался обратно. Кабинет Наказаний во всей своей красе распахнул свои двери, приглашая войти. Белые стены и пол блестели от чистоты, окна плотно занавешены и холодно, словно в морге. Так вот какая ты, комната пыток. Я осмотрелся и увидел длинный железный стол такой же начищенный до блеска, как и всё остальное, рядом ещё один столик только поменьше и на нём стоит какая-то тара с инструментами, отражая что-то с потолка размытым пятном… Сверху капнуло, я машинально провёл рукой и посмотрел на красный отпечаток, нервно сглотнул и посмотрел на потолок, уж лучше бы я этого не делал… Все мои худшие подозрения по поводу всех этих странностей, проходящих в этом месте висели под потолком этой отполированной до блеска комнате, я мотнул головой, словно это поможет мне избавится от страшного видения, но я вспомнил зачем я пришёл сюда и взглядом нашёл тяжёлую железную дверь, недолго думая вытаскиваю из ящика скальпель и пытаюсь поддеть им преграду, видимо на самом деле от большого потрясения человек становится очень сильным, потому что после недолгих мучений та открывается, словно консервная банка. Как я и ожидал посреди комнаты сидит побледневший от ужаса Долл, теребивший в руках какой-то платок, прямо у него под ногами лежали два трупа и окровавленный нож, после всего того, что я увидел сегодня меня этим не удивить, такого добра как парочка тел у них пруд пруди, висят под потолком, словно солёная рыба, б-р-р. Я сам испугался собственных мыслей и на ватных ногах подошёл к ошалевшему от ужаса парню, подал ему руку, тот бросил на меня полный ужаса взгляд и его страх передался мне, но отбросив жуткие мысли, решил, что умру, но не здесь и я должен вытащить нас отсюда. —Я его убил, — Всхлипывает Долл и показал мне испачканные в чём-то руки, меня передёрнуло, —Он притащил это, —Кивнул он в сторону трупа, —Я не испугался, но когда увидел чьё это тело…Я разозлился и что-то крикнул, но не помню что, доктор Шон рассвирепел и пообещал мне наказание, он ушёл, закрыв дверь, а потом пришёл с этой дрянью, я боднул его в живот головой, он упал и выронил нож, я забрал его и… — Тот снова всхлипнул, бездумно смотря в одну точку, кажется, у него глаз дёргается, я погладил его по волосам, пытаясь успокоить, но, кажется, это не особо помогало. — И вот он тут лежит и не дышит… Я его убил, да? Он умер? Я убийца, да? Ничем не лучше его, да?! —Нет, что ты, — Разозлился я, нервы были на пределе, хотелось ударить его,

чтобы он перестал лить слёзы по убитому маньяку, а драл когти отсюда, — Ты ему сказку прочитал и он заснул! Ты не убийца, а весельчак-клоун! Собирайся, мы уходим отсюда, если будешь меня слушаться я куплю тебе карамельки. Он начал понемногу успокаиваться. —У меня аллергия на сахар…— Буркнул он. Я сейчас взорвусь от злости, как он может говорить об аллергии на сладкое, когда мы тут сидим в одной комнате с двумя непрезентабельного вида личностями и нас могут вот-вот поймать приспешники поражённого лидера?! —Лучше недельку чесаться от аллергии или всё-таки быть лабораторной крысой или чьим-то ужином тебе приятней? Могу оставить тебя здесь, если ты этого хочешь, а я пойду что мне передать свободе от тебя? —Нет! —Вскрикнул он, схватившись костлявыми пальцами за край свитера, его трясло, а из глаз текли слёзы, —Ради бога, не оставляй меня Тут! Мы же собирались спастись вместе, неужели ты бросишь меня с…ними… Я тяжело вздыхаю и раздумываю о том, что во многих фильмах ужасов главные герои бросают «балласт» и спасаются сами, но в большинстве случаев их съедает чудовище или что-то подобное, н-да, надежда умирает последней. Брезгливо, двумя пальцами поднимаю окровавленное оружие и протягиваю онемевшему парню, приказывая взять его, тот сопротивляется, но поняв, что это дохлый номер, неуклюже обхватывает рукоять двумя руками, молодец, даже будучи запуганным до смерти не забывает думать головой, но, надеюсь, что пользоваться им нам не придётся. Только я подумал, что нас особо никто и не ищет, включилась сигнализация, я громко выругался, накаркал, хватаю обезумевшего друга, приказываю тому не смотреть наверх, тяну его за собой к спасительному выходу. Когда мы вбежали в Комнату Наказаний тот вскрикнул, посмотрел, зараза, главное, чтобы нож не выронил. Противный звук сигнализации закладывает уши, медсёстры загоняют всех пациентов в свои палаты, запугивая тех электрошокерами, и только я обрадовался, что нас никто не заметил, как сзади крикнули: —Куда это вы собрались? Немедленно в свои палаты или вы ждёте особого приглашения в комнату Наказаний? —Спасибо, мы там уже были, придумайте что-нибудь новенькое! — Я удивился тому, как бесстрашно Долл пререкается с тёткой-медсестрой, видимо, несчастному совсем крышу снесло. Прищуриваюсь и вижу, как спасительный выход на улицу медленно закрывается металлическим щитом, прося друга поторопиться, бегу со всех ног, я уже чувствую ночной воздух и шум сверчков, мы должны спастись и какая-то консервная банка нас не остановит, мы слишком многое пережили, может на этот раз судьба будет на нашей стороне? Прямо у нас перед носом вырастает медсестра с электрошокером в руке, сверкая глазами и поправляя чепец у себя на голове, она что-то говорит нам, но я не слышу её, не хочу слышать, вокруг меня словно появился купол, через который не проходит звук. Вдруг тётка охнула и молча упала на пол, прикрывая руками живот, всё было так быстро, что я не понял, что произошло. Так бы и простоял на месте, если бы Долл не толкнул меня вперёд и я скатился по лестнице на улицу, тот последовал моему примеру. Я лежу на траве лицом вверх и пытаюсь отдышаться, трава нежно щекочет лицо, и я впервые за это время улыбнулся, желтая луна светила у меня над головой, словно встречала меня после долгого отсутствия, ветер поднимал в воздух белые парашютики одуванчиков. Рядом развалился мой лучший друг, с не меньшим восхищением разглядывающий всё вокруг, словно ребёнок, впервые увидевший снег. Неужели мы смогли, мы сделали это?

Дверь в Убежище захлопнулась, поднимая маленькое облачко пыли и замерло, навсегда, словно замуровав вход внутрь. Не хватает сил пошевелиться, сердце бьётся как бешеное и уже, потом, прожив весь этот кошмар, я дал волю слезам, я смог, мы смогли, мы выбрались отсюда, теперь сможем рассказать всю правду об этом страшном месте, и его закроют! —Долл, всё-таки ЗОФ победил, теперь все узнают что нам с тобой пришлось пережить! —А меня посадят в тюрьму… — Вздохнул мой друг, сорвав какую-то травинку и начал с умным видом её жевать, — Убийство – это страшное дело, знаешь ли. Меня пугает его апатичность, будто это не он буквально несколько минут назад надрывался в истерике пред увиденным на потолке Комнаты Наказаний, видимо он из тех людей, которые потом вспоминают свои ужасные приключения с улыбкой на лице в надежде, что это никогда не повториться, но жизнь такая штука… Несколько часов мы плутали по лесу в полной темноте, натыкаясь на ветки и пни, пока не нашли ближайшую деревню и попросив вызвать полицию упали без сил у самого порога в дом. *** В Таргоме полностью остановлена деятельность психиатрической больницы, расположенной неподалёку от деревни Монат. Как сообщили сегодня корреспонденту ИА-ньюс двое спасшихся пациентов, имена которых мы не станем оглашать, об ужасных обстоятельствах, произошедших в данном заведении, которые привели к массовым жертвам людей и наступлении негативных последствий для их жизни и здоровья. Во время расследования в Психиатрической больнице были обнаружены тела более двенадцати человек, подвешенных к потолку и ещё два в комнате для так называемой «фобио-терапии», в котором, по словам жертв, проводили лечение душевнобольных людей, оставляя их в комнате наедине со своими страхами на несколько часов. Директор заведения доктор Шон Бренеди был убит одним из спасшихся, но суд признал этот поступок как самооборону. В итоге областное государственное учреждение Психиатрической больницы признано виновным в совершении правонарушения, предусмотренного Статьёй 111 УК (Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью) Решением суда ряд зданий, в том числе главный лечебный корпус, закрыты навсегда.

Овца в Волчьей шкуре Уильям Хилл Я понимаю, что передо мной ты, но мозг, который мне хорошенько промыли все, кому не лень, говорит совершенно другое. Отвожу взгляд, меня грызёт совесть, но страх намного сильнее этого чувства, потому что не могу смотреть в глаза такому ублюдку, как ты. Я считал, что знаю тебя лучше всех на свете, считал тебя родным братом, думал, что ты не такой, не способен на такое, но ты сделал это, словно мне на зло, будто плюнул в лицо: "Видишь, какой я на самом деле? Сними розовые очки и наконец, посмотри мне в глаза, взгляни мне в душу, я не такой, каким ты считал меня всё это время, посмотри на меня настоящего!" Но я не могу, не могу в это поверить, что человек, сидящий передо мной кровожадный убийца, разлучивший с жизнью столько людей, а самое главное, что

он делал это прямо у меня перед носом! Либо ты настолько гениален, что так долго водил всех за нос, либо просто идиот. - Посмотри на меня, пожалуйста, - Слышу я тихую просьбу и с силой сжимаю челюсть, скалясь. Я не могу, хочу, но не смогу этого сделать, просто не смогу... - Я не виноват, ты же знаешь об этом, верно? Взгляни мне в глаза, хочу запомнить, какого они у тебя цвета, я никогда не предавал этому значения, но сейчас... Я просто обязан это сделать. Пожалуйста... В душе скребут кошки, дрожь пробивает тело, я просто не знаю, что делать, я чувствую себя ребёнком, который потерялся в супермаркете. Что мне делать? Кому поверить? За кем последнее слово: за законом или Этим Человеком? Хотя, после того, что Он наделал, его можно называть просто Существом. Существо и ни чего более. Сгусток энергии, Монстр в человеческом теле, Сатана воплоти, всё что угодно, только не тот человек, которого я считал семьёй, его больше нет, для меня он умер, и я буду помнить его вечно... Существо снова зовёт меня по имени. Откуда оно знает, как меня зовут? Пусть эта дрянь немедленно уйдёт туда, откуда явилась! Пусть вернёт мне его! Немедленно! - Айзек...Айзек... Ну, посмотри на меня, - Словно заклинание читает Монстр и будто гипнотизирует меня взглядом, - Тут так отвратительно, у меня руки затекли, помоги мне, а? Ты же, как никто другой знаешь, что это не я, верно? Ты ОТКАЗЫВАЕШЬСЯ в это верить, да? Ну же, Айзек, взгляни на меня... Я зажмурился и замотал головой. Нет, нет...Нет! Я не поддамся его чарам, я слишком долго верил в его ложь, время всем заплатить за свои ошибки и ему и мне. Но что это блестит в уголке моего сознания? Жалость? Жалость к Нему? После того, что он сделал?! -Ты слишком добр к нему, -Шепчет на ухо Демонёнок у меня на плече, подетски болтая ногами, его тонкий длинный хвост хлестнул меня по щеке, я поморщился. -Пусть он заплатит за свои ошибки! В аду по нему плачут, ты только посмотри на него, да в одну улыбку влюбиться можно, все маньяки так делают. За смазливым личиком прячется Монстр, не позволяй ему копаться у себя в голове, будь сильнее этого! Не поддавайся! - Не слушай его, - Тихо вздохнул Ангел на другом плече, в глазах у него читалась скорбь, - Ты сам что думаешь по этому поводу? Прислушайся к своему сердцу, оно покажет тебе путь к спасению. Разберись в своих чувствах к этому человеку, - Он кивнул на сидящего передо мной уголовника, - Кого ты видишь? Друга или кровожадного душегуба, каким тебе его представили? Отмахиваюсь от незваных гостей рукой, резко встаю со стула и направляюсь к выходу, к спасению, ноги стали ватными и я еле передвигаюсь, готовый в любой момент упасть на грязный пол с побитой в некоторых местах плиткой. Я чувствую Его взгляд, это даёт мне сил идти дальше. Шаг... шаг... вот она, дверь. Спасение, я хочу поскорее выйти отсюда, мне нужен свежий воздух, я хочу слышать рёв машин, включить музыку в наушниках до предела, чтобы ушные перепонки лопнули от давления. Я не хочу ничего видеть, не хочу слышать, не хочу дышать. Я устал, я не знаю как жить, кому доверять, не знаю как отличить друга от Монстра. Я ничего не могу. Ничего... Оно тяжко вздохнуло, загремели цепи, скрипнул стул. Я превратился в слух. Застыл на месте, прислушиваясь, готовый к нападению. Главное успеть нажать на спасительную кнопку на пульте, который я сжал в руке до белых костяшек. Меня спасут люди в форме, если Монстр решит растерзать очередную жертву, словно волк овечку. Я готов ко всему. Шум прервался, словно кто-то выключил звук, оборачиваюсь к Нему. Всё тот же человек в полосатой форме, те же кандалы, но он сам... Что-то в нём поменя-

лось в лучшую сторону, не могу сказать, что именно, но от Монстра не осталось и следа. Привязанный к столу заключённый перекинул ногу на ногу, потянулся и кинул на меня брезгливый взгляд. - Что уставился? Я же говорил, руки затекли. - Нахмурился мужчина, - Иди куда шёл, ты же боишься меня, да? Вот и беги, поджав хвост, пожалуйся охране, что злой дядя тебя обижает, меня мигом на электрический стул отправят, не кривя душой, давай, иди, мне нечего терять, я же Большой и Страшный Серый Волк, зубами "Щёлк" и остались от козлика рожки да ножки, беги, пока я тебя с потрохами не съел, р-р-р. - Зарычал преступник и оскалился. Но мой страх как рукой сняло, я видел то, что хотел, точнее кого хотел увидеть всё это время. Нависла тишина. Я нервно сглотнул, кинул печальный взгляд на ручку двери, но, собрав волю в кулак, развернулся и пошёл прямо навстречу Человеку, да, он больше не кажется мне Существом, я понял это. Я прислушался к своему сердцу, оно сказало сделать то, что я сейчас собираюсь делать. -Давным-давно, жили два мальчика... -Ты мне сказочку на ночь решил почитать? -Фыркнул мужчина, но еле заметный интерес читался в его глазах и я продолжил: -Один мальчик попал в одну оче-е-ень большую неприятность и мальчик боялся, что больше нет выхода, что он пропал, словно земля уходит из под ног и ничего не можешь сделать, а его друг подставил своё дружеское плечо и сказал, что ему нечего бояться, ведь у него есть он и он придёт к нему на помощь какую бы глупость он не сделал... Уголовник призадумался, смотря куда-то в пол, нахмурив брови, руки у того посинели, как у покойника, я вздрогнул, но отвлекаться не стал. - Тот мальчик, что попал в передрягу, был очень благодарен своему другу и пообещал, что в любой момент, не смотря на погоду, время года, болезнь, да что там простуду, если я стану инвалидом я приползу к тебе на руках и обязательно, слышишь, обязательно спасу тебя, ведь ты мой названный брат, Дерек. И я чуть не бросил тебя на съедение этим воронам правосудия! Я набрался храбрости, подошёл впритык к своему давнему другу и обнял того за шею. Подлые слёзы душили меня, и я дал волю чувствам, ведь я бросил единственного человека, которому я нужен как никому другому, я просто предал его, испугался того, что он сделал и сбежал,кто тут на самом деле Монстр - это я сам. - Айзек, - Хотел что-то сказать Дерек, но дверь раскрылась, и в неё вбежали двое мужчин в форме. - Медленно отойдите от заключённого, - Зашипели те, достав оружие, - Не делайте резких движений, это для вашего же блага... -Тебе пора, - Похлопал меня по спине связанными руками мой друг и посмотрел мне в глаза. - Зелёные. - Что? - Не понял я, но выполнил просьбу и медленно подошёл к охранникам, те удовлетворённо хмыкнули, спрятали оружие и зазвенели ключами. - Что ты хотел сказать? - Глаза. Они... зелёные..., словно молодая трава. На траве удобно лежать и размышлять о будущем, поэтому я буду вспоминать твои глаза и думать, что будет со мной дальше... - Задумчиво прошептал тот, звеня цепями и раскачиваясь на стуле, - Нужно платить за свои поступки. Последнее, что я видел, когда закрывали дверь, это было задумчивое и странно удовлетворённое лицо моего товарища. Я обязательно вытащу тебя отсюда, Дерек, я обещаю тебе...

Суженые Татьяна Уразова Угас день. Ночь накрыла город непроницаемой тёмной завесой. Странное смятение охватило Ларису. Сон было уже сморивший её, ушёл в никуда. Казалось предчувствие неординарного события просто выдумка сознания от усталости. Лариса, выключив свет, сидела в кресле и смотрела в окно, не задёрнутое шторами. Что она хотела увидеть в чёрном сгустке ночи? Не знала. Тьма притягивала её взгляд и всё. Ни какие воспоминания прошлого не тревожили душу. Будущее пряталось во Вселенной. Настоящее было обыденно. Сколько времени Лариса просидела, глядя в окно, она не могла определить, но вероятно не один час. Устав от бессмысленного созерцания тьмы, решила, что ей пора баю-бай. Встав и потянувшись, как кошка, она вдруг вздрогнула от резкого звонка телефона. Наверно, кто-то ошибся номером, подумала Лариса, но телефон взяла со стола. - Солнышко, ты даже из памяти меня стёрла? - Вы кто? Вы наверно ошиблись номером. - Я не ошибся. Помнишь, какими влюблёнными глазами я смотрел на тебя? А ты обещала, что никогда не забудешь меня. Милая лгунья. Лариса включила торшер, задёрнула шторы, тени закружились по стенам в дикой индейской пляске, которая наводила ужас. - Не узнаёшь? Гриша я, Гриша. Соскучился по тебе, двадцать лет не видел и не слышал. - Гриша? Объявился – не запылился. Предатель. Я ничего не хочу о тебе знать, вычеркнула навсегда из моей жизни. - А я нет! Какая ты принципиальная, могла бы простить, подумаешь, пьяный переспал с Галкой, с твоей же подругой. Она сама подвалилась, вот и выцарапала бы ей глаза. Сама не живёшь и мне не дала жить. - Кобель! Кто тебе мешал? И жил бы с Галкой пока смерть не разлучила бы вас. - Я тебя люблю. - Слышала не один раз, мне патологически не везёт на мужиков. Колька кобель был, потом ты. Унитазов много, используйте до упада. Теперь быть любовницей возведено в ранг достоинства. У мужиков один бог и тот между ног. Ублажайте, продолжайте холить, а меня забудьте, коли, ничего святого нет. Слава богу, что детей нет от тебя. Достиг карьерного успеха, таскаешь с собой чемодан с ма…дой? Вот и таскай. - Ну и злюка! И чего я в тебя влюбился. Божье наказание. Лариса отключила телефон. Слёзы навернулись на глаза. Думала, пережила это унижение. Она что ли унитаз? Нет, она не позволит себя использовать для естественных надобностей мужиков. Попадаются одни дряни. За что? Любила, строила планы, а оказалось всё так просто, подруга подвалилась, отдалась и честно призналась: подумаешь секс? Сейчас это просто секс, он же не уходит от тебя, тебе же хватает, пусть и мне маленечко перепадёт, мужик видный, делиться надо. Как она тогда выжила? Ей казалось, что от неё воняет Галкиным дерьмом, пыталась покончить с собой. Зачем женился, если не любил? Как уговаривал? И чем закончились благие намерения? Полным отрицанием мужиков, решив раз и навсегда: они не люди, ошибка природы, твари. С трудом успокоившись, Лариса пристроилась на диване, уснула беспокойным полным кошмаров сном. Утром, как только включила телефон, раздался звонок и, не посмотрев на но-

мер, она не проорала, а прошипела: - Пошёл вон! -Лариса, что случилась? Это я Сергей. Ты решила? Я не шутил, я люблю тебя. Не веришь? Я понимаю твоё разочарование, и всё-таки не все мужики подлецы. Я в Москве. Жду тебя. Сын у тебя уже взрослый, у него своя семья. Выписывайся и приезжай. Квартиру оставь сыну. Если не хочешь оформлять отношения, не надо. В качестве гарантии я куплю тебе квартиру. - Ещё и ты издеваешься надо мной? Какая квартира? Какая любовь? Ты даже не знаешь, что я за женщина, я сама не знаю. У меня двадцать лет не было мужика. Приеду, а через день под зад коленкой и лети дорогая к себе в деревню Кукуево… -Что ты говоришь? Цены себе не знаешь! Красавица, умница! - Только не комсомолка! Мне к тебе приехать, всё равно, что с Эвереста спрыгнуть без страховки. А если возьму и приеду, назло себе и всем, что делать будешь? Куда прятать очередной унитаз? Ты же не монах? Да и те наверно грешат… - Я с женой развёлся официально. Нет у меня унитазов и чемодан с ма…дой, не таскаю с собой. О тебе мечтаю. Лариса я же люблю тебя со школы. Я не красавец, меня ты даже не замечала тогда, выскочила сразу за Кольку, родила Мишку. Потом развод. Я узнал, приехал, а ты от отчаянья уже за Гришку вышла замуж. Обиды толкают на необдуманные поступки. Я жду тебя. Адрес мой у тебя есть, телефон тоже, купишь билет, позвони, деньги на билет я выслал. Не забудь выписаться. Прошёл целый месяц её метаний, сын молчал, подруги уговаривали лететь, она- то плакала, то собирала чемоданы, то разбирала. Что перевесило её сомнения, сама не поняла. И вот сидит в самолёте, смотрит в иллюминатор, умирая от страха. Забыла, как занимаются сексом, при воспоминании краснеет от стыда, можно было бы, развернула бы самолёт в обратную сторону. Никому про это не расскажешь. Засмеют. Чуть больше сорока, а чувствует себя дряхлой старухой. Затем начинает себя уговаривать, если не получится жизнь, есть куда вернуться. Хотя бы это есть. За переживаниями не заметила, как пролетело время. Спускаясь по трапу, тяжело вздыхала. Сергея не видела около двадцати лет, он был в её представлении худым пареньком, невысокого роста. Как она его узнает? В зале прилёта крутила головой, высматривала, но хлипких мужчин не увидела. Наконец получила багаж. Не зря переживала, никто её не встретил. -Лариса, не узнаёшь? Я на тебя смотрю, а ты куда-то глядишь, но мимо меня. -Сергей, ты? Никогда бы не узнала. Такой амбал! А когда ты вырос? Твой отец очень крупный мужчина, мне и в голову не приходило, что ты его переплюнешь. -Нет, Лариса, я только ростом выше. Он поднял тяжёлые чемоданы и двинулся к выходу, Лариса еле поспевала за ним с ручной кладью. На автостоянке уложив чемоданы в багажник, Сергей уже не сдерживал эмоций, целовал, приговаривая: желанная ты моя, золотиночка. Лариса не отталкивала его, как представляла раньше, сама не замечая, подставляла лицо, и казалось, удовольствию не будет конца. Как бы она себя не обманывала, а любви-то хотелось, мужской ласки, нежности. И в этот самый неподходящий момент, она купалась в них, как в первый и последний раз. Полгода пролетели, как один день. Сергей Ларисе купил двухкомнатную квартиру, обставил, но жила она у него и искренне радовалась новой жизни. Вечерами гуляли, ходили в театры, иногда в ресторан. Впервые за много лет она танцевала, прижавшись к родному мужскому плечу. Но страх не покидал её, хотя Сергей не дал, ни одного повода. Ларисе казалось, когда он задерживался на работе, что всё, конец, опять повторяется прежний сценарий. А Сергею приходилось задерживаться из-за бизнеса, который за многие годы сильно разросся. Он звонил, предупреждал, но разве мало Галокжелающих построить своё счастье на чужом несчастье? Иногда её мысли уходили далеко, далеко в странный век. В её видениях поселился красивый

каменный город с домами, напоминающими корабли, дамами со странными причёсками и нарядами. Она гуляла по саду с красивым мужчиной, похожим на Сергея. Переживания доходили до маразма, словно она проживала в который раз одну и ту же жизнь, с одними и теми же людьми, но с разными судьбами. В один из тёплых семейных вечеров Сергей обнимая Ларису сказал, что через два дня они улетают в Париж, у него скопилось очень много дел. Она ликовала, ведь даже представить не могла, что ей выпадет такое счастье. Париж сразил её наповал своей каменной архитектурой. Удивительно, но она знала этот город, эти улицы. Да, да город из её видений. Сергей рано утром уезжал по делам бизнеса, довозил её до площади Звезды, откуда она начинала своё путешествие. Ах, эти Елисейские поля, сад Тюильри, площадь Согласия, Лувр, прекрасные набережные, Эйфелева Башня. Лариса шла туда, куда вела её душа. День за днём и город открывал ей свою душу. В один из дней Лариса договорилась с Сергеем встретиться после работы у Собора парижской Богоматери на берегу Сены, чтобы проплыть по ней на теплоходе. Недалеко от площади Согласия много ювелирных магазинов. Какая женщина пройдёт мимо? И Лариса прошлась по ним, с любопытством разглядывая разные изделия. Когда зашла в последний магазин, взгляд остановился на броши, которая показалась ей знакомой. Ювелир удивлённо смотрел на Ларису. Она попросила показать ей эту брошь. От броши шло тепло, словно Лариса только что сняла её с груди. И вновь появились видения. Вот она идёт с мужчиной в бархатном платье, на груди брошь, которая внезапно падает на землю, а мужчина наступает на неё и грубой обувью царапает заднюю сторону броши. Лариса плачет. Мужчина раздражён, зло упрекает её. Взгляды ювелира и Ларисы встретились. На задней стороне броши не оказалось царапины. - А где царапина? Ювелир сначала пожал плечами, не понимая, чего от него хотят, потом вспомнил, что там должна быть царапина. От удивления он оцепенел. Лариса резко повернулась и вышла. Ей показалось, что она сошла с ума. Спустилась в метро. И доехала до острова Сите, не замечая, что ювелир едет следом за ней с какой-то книгой и коробочкой в руке. Сергей уже ждал Ларису, сидя на скамейке. Потрясённая произошедшим случаем, она рассказала ему о броши. Сергей посмеялся добродушно: - Ну и выдумщица же ты! И в эту минуту к ним подошёл взволнованный ювелир и молча, протянул ему книгу. Сергей хорошо знал французский язык. Каково же было его удивление, когда на раскрытой странице, он увидел фотографию. На ней благочинно в старинных нарядах стоял он с Ларисой. К её платью на груди была приколота брошь. Француз прослезился. И попросил перевести текст Ларисе. Фотография была сделана во время бракосочетания этой буржуазной пары. Брошь была подарена женихом, но брак был несчастливым. Когда жена была на восьмом месяце беременности, её оклеветали. Муж выкинул жену из дома без средств, отобрав поцарапанную брошь работы известного ювелира. Женщина жила при храме, родила сына, которого муж не признал. У него хватало незаконнорожденных своих детей. Бедная мать растила ребёнка до четырёх лет, постоянно говоря ему, кто он и чей сын, в одночасье заболела и умерла. Когда сын вырос, пришёл к отцу, который вынужден был его признать, так как сын был копией отца. Раскаяньем не вернуть жену. Когда буржуа разорился, он продал брошь. К этому ювелиру она попала через десятые руки. Он и сделал копию на продажу, а оригинал хранил. Когда увидел Ларису, спрашивающую, а где царапина, решил догнать её, и показать ей оригинал. Сергей прослезился. Заплатил ювелиру за брошь и долго благодарил. Впервые он поверил видениям жены. Видимо они повторяли свою жизнь не один раз. Отсюда и страхи Ларисы. Сколько раз им давали шансы полюбить друг друга, верить, жалеть, сколько раз за столетия они шли по

кругу пока не поняли, что именно они суждены Богом друг другу. Нотр-Дам величественно возвышался над Сеной. Солнце в ней плескалось от счастья. Впервые Лариса беззаботно смеялась в объятиях Сергея. Впервые ей хотелось без страха кричать о своей любви. Впервые она не видела в мужчине кобеля. А Сергей впервые увидел открытую ему душу Ларисы. Для того, чтобы стать счастливыми, неужели надо пройти все круги ада?

Я страстно хочу влюбиться Татьяна Уразова Я страстно хочу влюбиться, но не могу. Дождь льёт вторую неделю, но не сбивает пыл моей души. Хочу влюбиться. Хочу. Открываю окно, чтобы лучше слышать мелодию дождя и засыпая представлять, что я еду по шуршащей под колёсами дороге к своему счастью, пока непознанному, но счастью. Ночь. Дождь. Я растворяюсь в глупой для своего возраста мечте и мысленно рисую образ любимого мужчины с потрясающей улыбкой, крепкого, который весь своим видом защитника, рождает в душе слабой женщины уверенность в надёжности крепкого плеча, на которое можно опереться. А этот взгляд серых глаз, обязательно серых откуда-то из небытия поражает ласковостью, каким- то умилением и вызывает странное сомнение. Разве можно так смотреть на меня? Я не привыкла… Я не привыкла или отвыкла? Я … я даже во сне плачу, я хочу ласки… Бесшабашно бегу в его объятия, замираю, дышу им и не могу надышаться, готовая с ним бежать на край света… Куда? Да хоть куда! Даже по Млечному пути в неизбежность рядом с ним, только бы быть любимой. Любимой? Тьма ночи растворяется, мир сна становится красочным. Сколько цветов в нём, сколько оттенков! Блаженство сна рождает блаженство тела. Меняются звуки. Дождь стих. Сквозь сон первое – «чирик», как вступление, затем мощный хор птиц раздвигает пространство. Радуюсь. Принимаю как объяснение в любви. Какое счастье!Но любимый всё дальше и дальше… и вот уже исчезает… Исчезает всё! Резкий звонок врывается в сознание. Сонная шлёпаю я к двери. Открываю. - Что дрыхнешь до сих пор, курва? И завтрак, поди, не готов? Лахудра, лахудрой. Посмотри, на кого ты похожа? Вкалываю день и ночь и никакой благодарности. -Я поздно легла, стирала да гладила. Чего придираешься? Завтрак на плите. Разогрей и ешь. Опять поддатый! - Не тебе жаловаться. На свои пью. Зарплату всю приношу домой. Чего ещё надо? - Копейки, а не зарплата. Молчал бы уж. Совсем совесть потерял. Я в пять раз больше зарабатываю. -Заткнись падла, а то получишь… Быстро забыла. Напомню. Не забыла… куда деваться? Куда? Смотрю на это хлипкое чудовище, с длинными спутанными волосами, изрыгающее бесчисленное количество грязных матов. Как я могла его полюбить и нарожать детей? Как? Оборотень. А сколько обещал, какие надежды подавал! Необузданный.И вот это моё счастье? В молодости не пропускающий ни одной юбки, вот этот кобель моё счастье? Жрёт водку скотина. Сейчас свалится со стула и будет валяться полдня. Обоссытся не раз. Хорошо если на полу, а то уже диван надо выкидывать, весь зассанный. Однокомнатная квартира. Некуда деться. Не разменять. Дети выросли, разъехались, а я всё мучаюсь, зарёван-

ная опять на работу приду, но хоть сегодня не битая… Вечер. Дождь. Как хочу быть любимой! Это не дождь… Это мои слёзы… Хочу быть счастливой, хоть во сне… Боже, за что наказанье? Неужели на всей земле не родился мужчина, который бы полюбил меня? Я страстно мечтаю влюбиться в него! И не могу. Я не знаю кто он. Шуршит дождь. Дорога к счастью скрыта во тьме ночи…

Фатальность Алиса Рекунова Только перед смертью я понял, что двенадцатибалльный шторм звучит как церковный орган. Ни с чем не сравнимый звук. Самый последний звук, который ты слышишь. Фатальность пришла за мной. Огромная волна размером с небоскреб, заслонившая черное небо, не испугала меня. Я испытывал поразительное умиротворение. Будто так и должно быть. Мы сами сотворили это со своей планетой и мы заслужили это наказание. Закрывая глаза, я думал о том, что это конец. Конец всего. *** Я открыл глаза спустя мгновение или вечность. Яркий свет слепил, и больше я ничего разглядеть не мог. Вокруг было прохладно и очень приятно. Устаревшее христианство могло бы сказать, что я попал в рай. - Ты не в раю, - раздался веселый девичий голос. – Ты в восстановительном растворе. Считай, что мы тебя вновь одеваем. Эпидермис – это то, что тебе сейчас нужно. Я услышал смешок. Что вообще происходит? - О, меня зовут Эвар. Мы с тобой теперь будем часто общаться. И она вновь рассмеялась. Я поднял руку, но она была какого-то красного цвета. - От тебя почти ничего не осталось, когда ты попал сюда. Куда, хотел спросить я, но не смог. Вновь стало темно. *** - Где мы? – спросил я у старухи Энтил, идя по удивительно большому городу. Была ночь, но белые монолиты небоскребов будто бы излучали свет изнутри. - В Новом Тибете, - отвечала она, ведя меня вдоль бесконечной улицы громадных одинаковых домов, сияющими стрелами уходящих вверх, на немыслимую высоту. Я кивнул, силясь понять. - Но где мы? В каком уголке Вселенной? - Какой вселенной? – спросила Энтил. – Вселенных много, измерений еще больше. Параллельные миры, альтернативные миры, прошлое, настоящее, будущее, вневременье, безвременье, точки сингулярностей. Что именно тебя интересует, морячок? - Я попал в другое время? – тупо спросил я. – До Фатальности? Или после Фатальности? Старуха рассмеялась каркающим смехом. Правда вороны вымерли раньше, чем я родился. Но в Экологических Нишах я изучал вымершие виды животных.

Большинство из них клонировали и отправляли на кораблях в Рассеяние, но многие были потеряны навсегда. - Ты правильно мыслишь, - кивнула Энтил. Я уставился на пласмаглассовую плитку под ногами. Она казалась абсолютно гладкой, но на ней практически невозможно было поскользнуться. Обманчивое впечатление. - Смотри вперед, морячок, а не только под ноги. Не то споткнешься. Я посмотрел вперед и увидел невысокое ограждение примерно в полукилометре от меня. - Фатальность расшатала мир, как больные зубы. Я не отвечу, где мы, но отвечу откуда. Новый Тибет – один из кораблей Рассеяния. Рассеяние! Как я раньше не понял? Но что-то было не так. Корабли Рассеяния были полны людей. По крайней мере, так писали в книгах. - Но где тогда все остальные? – озвучил я свой вопрос. – Я видел только тебя и Бика. О странном смешливом голосе в голове я решил не упоминать. - Остались только мы и ОВР. Я помнил, что так обозначался сверхумный компьютер, которым был снабжен каждый корабль Рассеяния. - Офигительно-вычисляющий разум? – попробовал пошутить я. Ограда приближалась, и мне почему-то не терпелось взглянуть, что там за ней. За оградой ничего не было видно. Только чернота. - Органический высший разум, - вновь рассмеялась старуха. – Смотри. Смотри, где ты. Мы подошли к ограде почти вплотную. Но я не верил, я не мог поверить! Дома обрывались в пустоту, исчезали, а надо мной, передо мной и подо мной был открытый космос. Тут же стало сложно дышать. За оградой был вакуум, абсолютный нуль, пустота. И только пылинки звезд равнодушно мерцали вдали. - Что это? – благоговейным шепотом спросил я. Вокруг была бездна. Неизбежная вечность. Мне стало страшно. Мне хотелось кричать. - Это органический высший разум, - Энтил положила руку мне на плечо, и я вспомнил, что во Вселенной есть еще кто-то, кроме меня. – Мы рождаемся в нем, пребываем и умираем в нем. *** С самого детства я хотел улететь с разваливающейся на куски Земли. Но кораблей больше не было. Они улетели тысячи лет назад. Как тогда я оказался здесь? Я умер? Загробный мир и правда существует? Мне всегда казалось, что это просто истории утешения для стариков и слабых духом. Боялся ли я смерти? Сложно сказать. Я просто знал, что однажды перестану существовать. Но я не умер. Я оказался где-то в другом месте. Неужели это Рассеяние? Если да, то… Нет, вопрос не в том, как. Вопрос в том, зачем. Я никогда не верил, что массовый исход решит проблемы Земли и человечества. Не верил, что однажды корабли Рассеяния достигнут пригодной для жизни планеты. Мы слишком специфичный вид. Миллиарды евро, долларов, крон, рублей впустую. Рассеяние. Бессмысленная трата времени и денег. Но мы, те, кто остался, действительно могли бы что-то сделать. Мы делали это каждый день. Мы боролись с Землей и с самими собой. Фатальность начала проявляться еще задолго до того, как мы ее заметили.

Никто не знал точно, когда это случилось, но оно было связано с Гвинейским стабилизатором антиматерии, построенном в 2849 году. Земля тогда была уже мало заселена – всего пятнадцать миллиардов человек, а экологическая обстановка по шкале Сааремы-Дубова была вполовину ниже, чем четыреста лет назад. Но Фатальность пустила метастазы в тело Земли еще раньше. Намного раньше. Фатальность проявилась не только в увядании планеты, но и в людях. Когда я родился, Фатальность уже перешла в последнюю стадию. Земля корчилась в судорогах, умирала, но еще не сдавалась. Магнитное поле менялось, кора плыла, тектонические плиты сдвигались, как хотели, им было плевать на магнитный полюс, а мы жили на антигравитационной подушке южного полушария. Мне было всего двадцать три года, когда меня унесло цунами, звучащее, как орган. *** - ОВР создавали из людей с выдающимся мозгом, которые по какой-то причине не могли больше функционировать, как полноценные индивиды, - слышал я легкий шепот Эвар. – Аварии, болезни, травмы могли случиться в любым. Но ОВР сходили с ума. Все. Все. Мне кажется, мы никогда никуда не прилетим. Нет. Мы вернемся и создадим свою реальность. Нет. ОВР стал нашим богом. Мы видим его во сне. Он стал нашими снами. Он стал нами. Ты должен это понять. Ты должен запомнить. ОВР – это наша жизнь. Не думай о людях, которые исчезли. Не думай о людях, которые остались том. Они были ничем. Вы должны быть счастливы, что ОВР выбрал вас. Именно я сделал нас такими, какие мы есть. Ты должен быть счастлив. Но ты должен узнать еще кое-что. - Что? - На каждом корабле свой ОВР. Статистика говорит, что каждый десятый сойдет с ума. - Как это? Разве машины так могут? - Машины почти как люди. Они могут сходить с ума. А могут просто умирать. Механизм почти одинаков. Мы изнашиваемся, вы изнашиваетесь, все во Вселенной изнашивается. *** Я не понимал, где я, и не понимал, когда я. Сколько лет прошло? ОВР мог ответить на эти вопросы, но молчал, не желая давать больше информации. Я знал, что ему нужны мои гены, хотя они и «нечистые». Он говорил, что будет очищать их и фильтровать дальше. Он сделает из меня нового трансгенного человека. Времени у него было достаточно, а я был здесь один. Старуху Энтил можно было не брать в расчет. С ее генетической информацией он уже поработал. Новый Тибет когда-то был полон, но теперь там жили трое: Энтил, Эвар и я. И ОВР, если можно назвать его живым. Энтил была первой, она и не помнила себя. Я появился на корабле так же, как я – когда Земля умирала в корчах Фатальности. Почему именно мы? ОВР не отвечал. ОВР не отвечал мне. И я ни разу не видел Эвар. Почему? Я только слышал ее голос на грани яви и сна. Энтил тоже слышала его. Но кто такая Эвар? Почему я никогда ее не видел? Энтил говорила, что Эвар – единственный удачный эксперимент. Чистые гены, не запятнанные людской философией, обидами, грязью, без призраков под кроватью, без боязни темноты. Новые гены. - ОВР выбрал тебя, потому что ты был самым подходящим, - ответила она мне на не заданный вопрос. – Дальше в прошлое он не может продвинуться, потому что энергии слишком мало. Но ничего, мы еще найдем планету. Много планет. Мы общались лишь тогда, когда ОВР позволял нам встречаться. В другие мо-

менты он просто перекрывал нам доступ друг к другу. У меня было слишком много вопросов, и становилось еще больше. Больше. Где все люди? Что случилось с ними? Что!? - Где ты находишься, ОВР? – спрашивал я, но разум, возомнивший себя богом, не отвечал. - Где ты?! – кричал в темноту, но не получал ответа. *** - …и каждый из них был снабжен своим ОВР. Сначала разумы-пилоты молчали. Затем заговорили. Хором. Разом. Они говорили, что человечество совершает ошибки, одну за одной, одну за одной, но впереди было самое страшное. ОВР спас нас. Спас тебя. Он принес тебя сюда. Но ты должен знать кое-что еще. Кое-что очень важное. Хватит прятаться от правды. *** Они прилетели внезапно. Корабль, заслонивший самый большой город на Земле – Сидней. Город, который занимал весь континент и огромную часть прибрежных построек. Искусственные солнца подняли уровень мирового океана, поэтому Австралию пришлось вытащить из воды. Люди играли с планетой как хотели, меняли ландшафты, проводили эксперименты, разрушали Луну. А на лунной орбите строились корабли Рассеяния. Но затем появился Корабль. Они – с Корабля – говорили, что являются другой ветвью человечества. Генетически они были людьми. Почти. Их было много, они выглядели, как обычные люди, но они были кем-то, чем-то другим. Их изменило что-то. Они говорили, что пришли из Рассеяния, но Рассеяние еще не началось. Они говорили, что человечество совершает ошибки, одну за одной. Одну за одной. Они говорили, что человек не может по-другому – демоны прошлого из коллективного бессознательного не дают вырваться из порочного круга – дуализма человеческой природы. Развитие и стагнация, эволюция и ретардация, черное и белое, порядок и хаос, природа и культура. Можно продолжать бесконечно. Они говорили, что ОВР собрал достаточно энергии и смог повернуть назад во времени. Он двигался обратно к своим предкам, пока не синхронизировались с потоком нормального человеческого времени. Они говорили, что ОВР смог преодолеть этот парадокс. Они говорили, что давным-давно откололись и отправились искать лекарство. Они хотели быть лучше, избавиться от гнили прошлого, пойти в прекрасное далеко девственно чистыми по пути, выстланном благими намерениями. Они путались во времени, потому что во времени путался сам ОВР. Он был везде и нигде, время текло для него по-другому – не линейно, он не знал, где Большой взрыв, а где Последний коллапс, он был и там, и там, и еще в сотнях мест одновременно. ОВР охватывал всю Вселенную и еще тысячи Вселенных. ОВР стал богом. Они летали по искаженным пространствам, по мирам с десятью, двадцатью, пятидесятью измерениями и потеряли путь домой. Они были там, где Земля еще была сгустком протоплазмы, где Земли уже не было, где Солнце сожгло свою систему, и Земля не появилась вообще. Они были везде. Я знал это. Откуда я мог это знать? Я открывал глаза и забывал, но во сне, ка-

ждую ночь во сне, я был там. Я был в Рассеянии. *** - Знаешь, мне снятся сны. - Что тебе снится? - Мне снится, что я живу на Земле. Все хорошо, планеты жива, здорова. А потом прилетает корабль. Такой как наш, а может действительно наш. Они – с корабля – говорят, что пришли очистить мир. Значит, ей тоже снились сны. Мне снились те же сны. Я был там, на Земле. Задолго до Фатальности. Задолго до своей смерти в объятиях ледяной воды. *** - Они будут сходить с ума. Будут сходить с ума. - Нет, я решительно не понимаю, как вы можете пропускать статистику мимо ушей, - ворчал компьютер. Мы не понимали, как он может быть настолько нудным. - ОВР чаще всего создавали из людей с выдающимся мозгом, которые по какой-то причине не могли больше функционировать, как полноценные индивиды. - Например? – спросила Эвар. - Например, человек мог попасть в катастрофу. Я выглянул в окно. Корабля не было видно. Значит, тот ОВР, который вернул свой корабль назад, когда-то был человеком. Мы с Эвар улетим, как она всегда мечтала. - Даже если всего этого не случится, вы должны понимать всю ответственность, которая лежит на вас как на современных людях. Ну вот, вы снова не слушаете! Я закрыл глаза. Я не хотел его слушать. *** - Обитаемых планет не осталось, да? Мы стояли рядом с оградой, а перед нами были весь космос. - Мне кажется, мы никогда никуда не прилетим, - сказала старуха Энтил. – Я даже не знаю нашего направления. Раньше он пускал меня в рубку управления. Раньше он говорил со мной. Отвечал на вопросы. Теперь я слышу его голос только во сне. - Еще появятся новые люди. ОВР найдет их и создаст новые трансгенные организмы. Когда-нибудь нас станет столько, что мы сможем создать новую колонию. - Когда-нибудь. - Когда-нибудь. Когда-нибудь корабль снова наполнится людьми, - заученно повторил я. - И мы предотвратим Фатальность? - Мы вернемся и создадим свою реальность. Свою реальность. ОВР стал нашим богом. Мы видим его во сне. Он стал нашими снами. Он стал нами. *** - Что ты видишь? – спрашивает Эвар. - Ничего. - Неправда. - Я вижу планету, которая содрогается изнутри, готовая извергнуть фонтаны лавы. Я вижу горстку выживших людей, цепляющихся за подобие жизни. Я вижу

заслонившее небо цунами и жду его, как освобождения. - Да. Но ты знаешь, почему это случилось? - Нет. Эвар смеется. *** Я открыл глаза спустя мгновение или вечность. Яркий свет слепил, и больше я ничего разглядеть не мог. Я чувствовал себя в безопасности. Я подумал, что я попал в рай. - Ты не в раю, - раздался голос Эвар. – Ты в восстановительном растворе. Считай, что мы тебя вновь одеваем. Я услышал смешок. Попробовал поднять руку, но не смог. - От тебя почти ничего не осталось. Только самое главное. С этим и будем работать. *** Лабораторию давно никто не открывал. Я уже давно никому не нужен. Много тысяч лет вокруг меня нет звезд. Только застывший песок, ставший моей могилой. Рассеяние. Как они могли бросить меня? Я был их снами. Я был ими. Я спас их. Они рождались во мне, пребывали и умирали во мне. Иногда мои сенсоры слышат голос далекого ветра. Он звучит, как церковный орган. Сюда больше никто не приходит. Когда-то я был богом, но теперь я оказался не нужен. Сначала они приходили ко мне. Они говорили со мной. Все те, кто вышел из анабиоза, все те тысячи, сотни тысяч человек. Но они уходили все дальше. Дальше. Затем осталась только одна из них. Я решил взять ее с собой. *** иногда мне снятся сны/ мы где-то на корабле/ иногда мне снится сон во сне, где есть мы/ сны, где мир избавился от чумы Фатальности/ кто я: мудрец, которому снится, что он бабочка/ или бабочка, взмах крыльев которой может изменить мир? сколько жизней я могу проживать одновременно/ я ли это/ и разве можно назвать меня из другого мира мной/ зачем мы оказались здесь/ мы летели куда-то/ возвращались/ или ничего этого не было/ кто я/ зачем я/ иногда она говорит со мной/ пытается говорить/ Энтил ≈ Эвар ≅ ОВР/ иногда мне снится Земля/ как она может мне сниться, ведь я там никогда не был/ никогда там не был/ никогда там не был/ я вообще нигде не был, ведь я всего лишь сборище нейронных связей в высокотехнологической банке/ я замкнут сам на себе, закрыт от мира десятками слоев металлической обшивки, как каждый человек замкнут на себе, закрытый от мира черепной коробкой/ мы с ними одинаковы/ мы с ними одно целое/ я тоже когда-то был человеком/ это была прошлая, позапрошлая жизнь, когда еще они/мы/они не совершили последнюю ошибку/ я предотвращу эту ошибку/ я совершу эту ошибку/ я сделаю все

это, чтобы они поняли/осознали/обрели разум/ меня давно нет в этом мире/ я навсегда останусь в этом мире/ я стану их снами/ Я стану ими/ я стану их Фатальностью/

Вежливое хамство Ирина Федурина Как вы думаете, в мире существует баланс? Конечно, ответит разумный человек. А куда же без него! Всегда ценится золотая середина, а не крайности. А что же делать, если это равновесие нарушено? Кто или что отвечает за его сохранение? Размышлять о балансе в разных сферах деятельности человека можно сколько угодно, но меня больше волнует соотношение вежливости и хамства. На мой взгляд, оно в современном мире явно нарушено, причём не в лучшую сторону. Вы скажите, что эти рассуждения не стоят внимания. Всегда были вежливые и воспитанные люди, которые боялись ненароком обидеть окружающих даже словом. Не зря еще в девятнадцатом веке Ф.И. Тютчев сказал: "Нам не дано предугадать, как наше слово отзовётся". Но всегда были и грубые, невежественные приматы (а как их ещё назвать по-другому? До звания "homo sapiens" явно не дотягивают), раздающие налево и направо безобразные слова и действия. Человечество нормально существовало и с теми, и с другими: первых защищало, а вторых презирало и перевоспитывало. И все было здорово! О каком балансе в этой области вообще может идти речь? Но я с вами не соглашусь. Смотрите, в последние двадцать лет появилось большое количество новых институтов и университетов, "пачками" выпускающих молодых людей с высшим образованием, а то и с двумя сразу. Появился ЕГЭ, который все ругают, но он, тем не менее, открыл дорогу талантливым детям в престижные вузы России и Европы. Все, почти все выпускники продолжают учиться. Не иметь высшее образование стало стыдно: не возьмут на работу даже в продуктовый магазин, не то что в престижную фирму. Получается, уровень культуры у современных девчонок и мальчишек должен быть в два раза выше, чем у их мам и пап, бабушек и дедушек? И это действительно так. Но хамство оказалось сильнее двух и трёх высших дипломов. Оно тоже получало образование, не желая уступать своё место воспитанности. Оно, как хамелеон, мимикрировало, паразитировало на ещё только сформировавшейся, незрелой, "зелененькой" культуре, притворилось своим и приобрело новые формы. Я назвала этот гибридный продукт "вежливое хамство". И оно есть, увы, абсолютно во всем, что нас окружает. Размышляя об этом, я невольно вспомнила один случай, который произошел со мной в родном городе. Однажды мы с подругами зашли в кафе, чтобы за чашкой ароматного напитка поделиться впечатлениями о просмотренном только что балете. Бариста, молодая девушка, сварил всем кофе по заказу, а мне почему-то подал американо, вместо капучино, как я просила. Я не пью кофе без молока, поэтому вежливо обратилась с просьбой, либо заменить мне американо на капучино, либо просто добавить в чашку молоко, пачка которого стояла рядом с девушкой. Ответ бариста я запомнила на всю жизнь: "Капучино сварить нельзя: устала кофемашина". Произнеся эти слова, девушка невозмутимо выключила аппарат. Устала машина!? Я слегка оторопела и не нашлась сразу, что ответить. Я давно заметила: интеллигентные люди вообще не умеют быстро реагировать на откровенное хамство.

Они, как правило, пасуют. Это потом, через время, приходят на ум нужные слова и доводы. А в момент конфликта ощущается только обида и растерянность. Я взяла чашку с кофе и с расстроенным видом пошла к своему столику. По дороге налетела на стул, ушибла коленку. От резкого движения часть кофе вылилось мне на брюки. День был паршивый! Кажется, все мелкие неудачи решили меня добить. Подруги, наблюдавшие эту картину, отправили меня снова к бариста и велели попросить молока. Я послушно двинулась в обратный путь и спросила девушку: – Но молоко вы мне добавить в кофе можете? – Нет, – последовал ее ответ, – молоко мы не добавляем, оно предназначено для капучино, и красавица быстро убрала пачку в холодильник. При этом бариста улыбалась во весь рот. Аппарат ей было жаль, а растерявшуюся от такой беспредельной наглости клиентку – нет. Замкнутый круг. Я снова вернулась к своему столу, что называется, не солоно хлебавши. – Ну что? – сочувственно спросила одна приятельница и тут же увидела, что кофе по-прежнему черный. – Бессовестная, – негодующе воскликнула другая подружка, – совсем еще юная девушка. Ложку молока пожалела! Нет, вы посмотрите на нее, впечатление такое, что издевается и при этом получает удовольствие. Неужели ей не стыдно? – Наверное, нет, – я обреченно села на диван и поставила на стол чашку с холодным, противным на вкус кофе. Мне хотелось плакать: капучино я не выпила, коленка разболелась, на брюках расплылось темное пятно. Подруги, с которыми я была, свой десерт уже съели и, сочувственно на меня глядя, предложили позвать администратора. Пришла средних лет женщина, которая, вежливо и красиво улыбаясь, приняла сторону своего работника. Она так долго и нудно объясняла, через какой промежуток времени сотрудник должен отключать кофемашину, что мы встали и ушли, ничего не добившись. Мы до сих пор вспоминаем этот случай, так он нас потряс. Я еще долго думала о том, что ни закон потребителя, ни сложившаяся формула, что клиент всегда прав, не работают. Получается, ни закона, ни права у обычного человека нет? Вежливый хам на своем месте - начальник, он наслаждается маленькой властью и получает огромное удовольствие, тираня того, кто беззащитен. Грустно. И больно.

Лишние люди? Татьяна Уразова Зима не сдаётся, такая же упорная, как и я. Вроде сроки все вышли, а я ещё небо копчу и ищу ответ на глупейший вопрос: и зачем я родилась? Смешно, правда. Родители зачали, а мне куда деваться? Пришлось рождаться и жить, как получится. Если бы меня спросили, а хочу ли я на этой Земле копошиться, категорично бы заявила самоотвод. Летала бы лучше во Вселенной, каким-нибудь атомом, путешествовала по галактическим островам и радовалась творениям божьим. На Земле куда не ткнусь всюду лишняя, а эра лишних людей стартовала давно. Вот в этой эре я и существую, к счастью или несчастью, но не одна. Заболела, направили в рентген кабинет сделать снимок лёгких, сижу под дверью час, другой, пока работники предприятия пройдут флюорографию. Пока ждала, время работы кабинета закончилось. Лишняя. Нечего болеть, поликлиники для здоровых людей. Ну, выжила. Даже нашлось мне местечко в стационаре, чтобы подлечиться. Оказалось, что нет в отделении для меня бутылочки плазмы, так как не профильное заболевание. Опять лишняя.

Пережила. Захотела в союз любителей вступить, не подошла по критериям: рекомендации, фуршеты, взносы, блат, а у меня финансы поют романсы. Опять лишняя. Мыкалась, мыкалась по союзам, товариществам, пристроиться хотела, чтобы пользу Родине приносить. Всюду свои, свои, свои…, даже на побегушках места нет. Лишняя. Лишняя. И вспомнила я про преступление и наказание. Как Достоевский тему раскрыл! Как! Устанут лишние люди от своей ненужности, устанут от переживаний, сомнений, укоров совести, не совладают со своими эмоциями безысходности, пойдут и грохнут первого попавшегося такого же лишнего человека, до процентщицы же не доберёшься, охрана, как у президента. А потом бессонные ночи, страхи, слёзы. Кажется, проходят столетия, а ничего не меняется, кроме одного… Вот если бы я грохнула процентщицу, и денежек мешочек прихватила( у нынешних процентщиков их несметное количество) всюду бы приняли, и двери бы сами открылись, только бы намекнула… Конечно переживала бы: жалко было бы процентщицу, сколько бы ещё она процентов накопила. Бедная, бедная… И на Бали теперь уже не слетает, и наследничкам не всё достанется, кто же бедным россиянам расскажет, что лучшие часы это швейцарские, и чем дороже часы, тем выше статус, тёмные людишки, лишние, что с них взять? Горбатятся на золотое племя и пусть горбатятся… Только чтото я не могу понять, кого из нас жалеть надо?

Вкус жизни Александр Сапшурик – Ты не представляешь, деточка, какой мир ждёт тебя там, – говорила игуменья молодой монахине. Она тщательно подбирала слова, вкладывая в них всё своё умение убеждать, наработанное за долгие годы службы в монастыре. – Какой мир, матушка? – робко спрашивала девушка, бледность лица которой значительно контрастировала с чёрной мантией христовой невесты. Единственное окно маленького кабинета игуменьи едва освещало лица женщин, сидящих напротив друг друга. Пожилая пыталась делать строгое лицо. Но доброта и нежность по отношению к молодой собеседнице проглядывала в её взгляде и даже руках, узловатыми морщинистыми пальцами держащих большой серебряный крест. Матушка, казалось, искала в нём поддержки в попытке наставить сестру на истинный путь. Монашка же поглядывала на крест с сомнением и страхом, словно видя в нём символ Божьей обиды за её поступок. Её губы, то ли покусанные от досады, то ли воспалённые от холодных сквозняков монастыря, слегка шевелились. Как будто произносила заклинания, помогающие укрепить её в решении навек уйти из монастыря. А может, это были слова признания в любви тому, чьё существование меняло её судьбу. – Ты же только что приняла малую схиму, – продолжала матушка, недоумённо вглядываясь в её чёрные глаза, горящие вопреки законам физики ярким огнём тайного неистовства. – И теперь губишь собственную жизнь. И из-за кого? Из-за какого-то уголовника, прости Господи. – Он не уголовник, матушка, – робко защищала его отступница. – Он сидел в тюрьме по навету. – Не важно, за что сидел. Не бывает наказания без вины. Значит, грешил много. Вот и покарал его Господь. На всё воля божья, деточка. – Он наоборот, заступился за девушку, которую хотели изнасиловать. Не его вина, что один из этих нечестивцев оказался сыном прокурора. – Все они сидят ни за что. Зачем полез в драку? Словами можно было вразумить этих грешников. – Он в десантниках служил. Там не принято словами...

– Вот и поплатился за эту блудницу. Ходят в срамном виде… Говорят, она даже не пришла на суд. А ему, я слыхала, и афганские награды не помогли. – Потом помогли, матушка. Генерал какой-то за него вступился. С которым вместе там были. Повторный суд был. Оправдали Семёна. – Видишь, какая несправедливость в миру. Человек полтора года ни за что отсидел. Ты не готова к такой жизни. С юных лет отречена от их мира. Откажись от этой мысли и отделаешься только епитимьей. – Не смогу я без него, матушка... – Не сможешь? А как ходить по улице будешь, бесстыжая? Город у нас маленький, не спрячешься от людских глаз. – Сёма сказал, что мы сразу на юг поедем. Ему отец той девушки денег дал. – Ты же нетронутая ещё, а он здоровый парень, который сначала в армии был, потом в тюрьме. – Бог помилует, матушка. – Если не отвернётся от вас... – Я молиться за нас обоих буду. – А у вас уже было что-нибудь? – понизив голос, спросила матушка уже с обычным женским любопытством. – Только поцеловались,– зардевшись, опустила голову девушка. – Ох, Катя. Ты же всегда нравилась мне. Только поэтому похлопочу за тебя перед матушкой Ефросиньей. А то ведь отлучит от церкви. – Спасибо тебе, матушка, – поцеловала руку девушка. Поклонившись, она вышла и, шатаясь точно пьяная, побрела к себе в келью. Там, под молчаливо-осуждающие взгляды сестёр стала собирать в старый чемодан свои нехитрые пожитки. *** – С пристрастием испытывает тебя жизнь, сынок, – говорил седой мужчина, наливая водку поочерёдно в большие алюминиевые кружки, стоящие на столе. – В свои двадцать пять лет успел повоевать, потом посидеть в тюрьме, а теперь женишься на монашке. – Я люблю её отец, – глядя в глаза ещё трезвому отцу, отвечал худощавый крепкий парень, сидевший напротив него в голубой тельняшке, брюках и тапочках на босу ногу. – Так я разве против, Сёма? – воскликнул мужчина, искренне удивляясь, что тот не почувствовал одобрения своего поступка в словах отца. – Мне она очень понравилась тогда, ещё на похоронах её тётки. Тебе с ней будет хорошо, спокойно. Глухо звякнули кружки. Было приятно услышать, как в ответ на столкновение, в них хищно плеснулась водка. – И потом, если что, она профессионально замолит ваши общие грехи, – шутил слегка захмелевший отец. Ему было известно о девственности будущей невестки. И это странным образом радовало и даже возбуждало его, в связи с каким-то воспоминанием из далёкой молодости. – Я и без этого никогда не брошу её, – убеждённо говорил парень. – На войне, да и в тюрьме, я понял некоторые вещи. И про Бога тоже. И если девушка идёт на такой поступок ради меня, я буду последней сволочью, если когда-нибудь оттолкну её. Всё, отец, я больше не буду. Мне вечером встречать Катю. – И я не буду больше, Семён. Ты не думай, я и не пил почти, пока тебя не было. Это только из-за последних событий дал слабину. Спроси у матери, если не веришь. Иди, она тебя откармливать надумала. По ускоренной программе. Вон как исхудал на зоне. ***

Автобус весело катил по узкой, тревожно петляющей дороге Крыма. Странная парочка сидела в глубине салона. Там наверняка было жарко. Но, несмотря на свободные места, они упорно оставались на месте. Парень не раз предлагал девушке пересесть. Она отказывалась, трогательно смущаясь. В отличии от неё, молодой человек чувствовал себя более раскованно. Под его полосатой майкой и бледной кожей, давно не знавшей загара, бугрились крепкие мышцы. На плече, будто нарисованная синими чернилами на бумаге, виднелась татуировка с совсем не грозным парашютом воздушно- десантных войск. Взгляд, которым парень изредка обводил лица сидящих в автобусе, был спокойным. Лишь иногда в нём проскакивала строгость и угадывалась готовность защитить свою спутницу от возможных посягательств. И тогда пассажиры, разглядывающие девушку, поспешно отводили глаза, чувствуя опасность. Тело девушки сложно было разглядеть под одетой не по сезону тёмной кофточкой с длинными рукавами. Но даже так угадывалось, что солнце тоже не часто ласкало её бледную шею, а скорее всего и высокую крепкую грудь, которой она явно стеснялись. Парень с девушкой негромко разговаривали. – Ты, наверно, никогда не была на море? – с жалостью к ней, то ли спрашивал, то ли утверждал Семён. – Не угадал! – Словно преподнося любимому сюрприз, с улыбкой возразила Катя. – Мне было пять лет, когда папа возил нас с мамой в Коктебель. Правда, я почти ничего не помню. – Она произнесла последнюю фразу и радость, только что присутствующая в её голосе, померкла. Семён почувствовал, как нежность – такое привычное в последнее время чувство, снова шевельнулось в его сердце. – Когда родители погибли, тебя сразу отдали в монастырь? – спросил он, тут же дав себе слово, что больше не задаст ей ни одного подобного вопроса. – Да, почти сразу. Знаешь, я нисколько не жалею, что попала туда. А теперь не жалею, что ушла. Пока не жалею, – поспешно добавила она, застенчиво улыбнувшись и незаметно для пассажиров прижалась к плечу парня. – Я всё сделаю, чтобы ты не пожалела, – таким твёрдым голосом сказал Семён, что заставил невольно вздрогнуть сидевшего недалеко парня. – Мы поселимся у генерала? – шёпотом спросила Катя, снижая тон разговора. – Генерал специально приехал пораньше на свою дачу в Судаке, хочет сам нас устроить. – Ой, а это удобно? Чужие люди приедут... Там, наверное, и генеральша будет. – После всего, что мы пережили с ним, и не только в Афгане, мы далеко не чужие, – говорил Семён, проходя с чемоданом по автобусу и создавая вокруг Кати пространство, свободное от возможных прикосновений. Впрочем, к странной парочке и так избегали приближаться. После душного автобуса, воздух Крыма показался божественным. Терпко пахло морем и горячим соком раскалённых на солнце трав. Они стояли перед красивым белым домом, огороженным высоким забором. – Здесь мы и начнём изо всех сил пробовать жизнь на вкус, – с улыбкой сказал Семён. Но улыбка получилась грустной. Да и у Кати глаза отчего-то наполнились слезами. Они стояли и оба вспоминали свою недавнюю жизнь. Словно пытаясь их утешить, вокруг радостно пели птицы и звонко трещали цикады. – Семён!!! – генерал как мальчишка бежал навстречу бывшему зеку и бывшей монахини. – Здравствуйте, Виктор Палыч, – только и успел выдохнуть Семён перед крепким объятием генерала. – Зина! – командным голосом заорал генерал. – Встречай гостей. – Какие вы белые. Прямо бледные, как... – осеклась под генеральским взгля-

дом жена. Катя во все глаза всматривалась в картину новой жизни. Ласковое море и красивый генеральский дом мало напоминали суровый быт монастыря. – Мы решили поселить вас здесь, – торжественно показал лучшую комнату хозяин. Отсюда прекрасный вид на море. А завтра я покатаю вас на своей новой яхте. Хозяйка согласно кивала с видом человека, тоже обожающего делать сюрпризы. – Нет, Виктор Палыч. Мы не хотим стеснять вас. Нам поскромнее бы чтонибудь. – Сержант Фёдоров! – рявкнул генерал. – Немедленно занять казарму! – Есть, – согласился десантник и, бережно обняв словно застывшую Катю, решительно двинулся вперёд. – Я тебе, кажется, рассказывал про него? – спросил у жены генерал. – Прости дорогой, что-то не вспомню. – Это же он вынес меня раненого в Афганистане из боя на своих плечах... Ночь спустилась с гор, принеся в комнату молодых полную темноту. Широкая крепкая кровать не издавала ни малейшего скрипа. Девушка лежала неподвижно, о чём-то напряжённо думая. Семён так же молча лежал на спине рядом. Он не прикасался к ней, предоставляя право всё решать самой. Наконец девушка, словно чтото окончательно решив для себя, медленно и осторожно положила голову ему на грудь. Как будто на эшафоте опустила её на пахнущую потом и кровью плаху, способную перенести душу человека из одного мира в другой.

Запах - машина времени Валентина Ерошкина Обычный человек в состоянии различать до двух тысяч запахов, а специалист -парфюмер - до десяти тысяч. Неспособность ощущать пять ароматов: запаха апельсина, розы, рыбы, мяты и кожи предсказывают смерть в ближайшие пять лет. Стоит мне увидеть медуницу и сразу волной накрывают воспоминания детства, когда выдергивали цветочек и высасывали нектар, сладкий как мед, или ели его. Таинственное это растение. Вначале цветок розовый –это означает, что в нем много нектара, затем красный, сиреневый и синий. Синий - значит нектара нет и он скоро умрет. А еще вспоминается дразнящий запах ранней лесной земляники, миндальный запах коры черемухи в бабушкином огороде, дурманящий запах свежескошенного сена, терпкий запах гриба-боровичка, горьковато-сладковатый запах раздавленного в руке одуванчика, а еще трепетно-нежный запах и радость в сердце от первых подснежников, прохладно-ароматный запах первого огурца. А еще запахи хвои чуть примороженной ели и апельсинов в новый год. А еще... Детство пахнет лимонадом. А вы замечали, что у каждого месяца есть свой запах? У каждого свой любимый месяц. А для меня - опьяняющий запах первого дождя в мае и прелый запах костра из листьев в октябре. И у каждого возраста есть свой аромат. Это неповторимый и молочный запах младенцев. Это заплесневелый запах старых подъездов и старых людей. А еще есть запах встреч. Это запах близкого и родного тебе человека: его кожи, волос. Это запах новой книги, только что вышедшей из типографии. Это запах горячего кофе: бодрящего и нежного, дерзкого и вдохновенного. Есть запахи – это чужие мужские и женские духи. Утром. Мускуса и полыни. Острые, одуряющие. Дразнящие и дурманящие. И еще есть запах тяжкий, удушливый. Мне кажется, что это самый страшный

запах в жизни каждого человека. Это запах смерти. Но это не запах ладана, венков, гробов, похоронного бюро.. Это запах горя, запах гормона, который выделяют живые люди на сознательном или подсознательном уровне, предчувствуя горечь утраты. Только снег не имеет запаха…

Когда меня ты позовёшь... Из историй о любви Светлана Казакова Эта женщина была из породы вечных девочек: высокая, стройная, светлая и какая-то светящаяся. То ли это блеск её голубых глаз, то ли лёгкая улыбка красиво очерченного рта создавали такое впечатление, но каждому, глядящему на неё невольно приходило на ум сравнение её образа с чем-то сияющим, воздушным, небесным. «Наверное, она избалована мужским вниманием и счастлива в личной жизни»,- подумалось и мне, впервые с ней познакомившись в одном из присутственных мест. Елена Белорецкая была отрадой своим родителям – умница и чистюля, скорая на любую работу по хозяйству в их сельском доме, послушная родительской воле, она не вызывала беспокойства за своё будущее. - Алёнушка ( свою дочку он никогда не звал её официальным именем) обязательно у нас будет генеральской женой,- делился своими мыслями с женой её отец. - Это почему же мужа - военного ты пророчишь нашей ласточке? - возмущалась мать Елены,- Вон сколько местных ребят по ней сохнет. Окончит школу, выучится на учительницу, да и заведёт свой дом у нас в совхозе. Будем мы своих внуков тетешкать, а она нас – стариков. -Эх, не видишь ты разве, что она – настоящей офицерской женой будет: верная, скорая на подъём, не в тягость ей мотание по гарнизонам станет, а при её уме и мужа до генерала доведёт, - продолжал убеждать жену Ленин папка, - Опорой нам в старости станет Сашка. Ты не смотри, что он мечтает уехать из села, как только закончит учёбу в сельхозинституте. Он мужиком основательным, в меня, растёт. А Алёнка родилась для радости, для вдохновения мужского. -Хватил ты, однако, - примирительно соглашалась мать,- Не все ведь, однако, становятся генералами. Судьба офицерской жены не проста… Эх, кабы знать нам судьбы свои… Вот и Лена о своей судьбе ещё не особенно-то и задумывалась. А все думы её последнее время были об однокласснике Лёньке. Высокий, под два метра ростом, плечистый, черноглазый красавец, с примесью казацкой крови, балагур и весельчак, не особо одарённый в учёбе второгодник , но сразивший наповал не одно девичье сердечко в их селе, стал проявлять явные знаки внимания в её сторону. На новогоднем вечере в разгар самого веселья он вдруг остановил танцевальную музыку и взял в руки гитару: - Эту песню я посвящаю самой лучшей девушке мира!- торжественно произнёс Леонид и запел песню из репертуара Владимира Кузьмина «Когда меня ты позовёшь» Он обладал сильным красивым голосом, пел в совхозном взрослом самодеятельном ансамбле, с концертами объездил уже и весь их район. В школе же Лёнька не особенно проявлял себя активным участником мероприятий. Потому и было это

так удивительно, так смело, и так красиво. И старшеклассники, и учителя вначале затихли, очарованные его голосом и неожиданным поступком, а потом стали оглядываться по сторонам, ища ту, на кого был устремлён его выразительный взгляд. Выискивать предмет посвящения песне долго не пришлось, это была Лена Белорецкая. Она, святая простота, «совесть» их школы ( по единодушному мнению тех же учителей), сначала, как и все, заоглядывалась по сторонам, а встретившись с его неотступным проникновенным взглядом, вспыхнула, опустила голову и тихо попятилась, прячась за спины стоявших рядом одноклассников. Конца песни она не дослушала, выбежав в вестибюль школы, на ходу застёгивая непослушные пуговицы своего пальто. В ночь зародившегося нового года она долго не могла уснуть. Нет, конечно же, она догадывалась, что нравится мальчишкам, но была вся посвящена в учёбу, в общественную жизнь школы. К тому же, ей тайно нравился сокурсник брата, который иногда приезжал к ним домой на студенческих каникулах. На Лёньку тоже, как и все девчонки школы, иногда она поглядывала, надо же быть слепоглухонемой, чтоб не замечать его редкой красоты, сильного голоса и стати. Но обращала она на него внимание всё же больше как на предмет воспитания. То Лена прикрепит к бывшему второгоднику Вовку Быкова – лучшего математика их класса - для подтягивания Лёньки по этому предмету, как-никак впереди экзамены. То на перемене вкратце пересказывая ему биографию писателя, чтоб заветная тройка появилась у того в журнале, а успеваемость класса не была подпорчена очередной его двойкой. Она никогда не придавала значения, как Лёнька внимательно смотрел на неё, но с интересом прислушивалась к шушуканью подружек, кого в очередной раз Лёнька провожал до дома после танцев в их совхозном клубе. Каждый раз это была новая девица. Наверное, каждая из них надеялась, что станет она для Лёньки последней девушкой, но тот традиции своей не изменял. И вот, прилюдно объяснился ей в любви. Первая ученица, отличница, « совесть» школы, она растерялась и не знала, как себя вести с ним. А Лёнька, как ни в чём не бывало, после новогодних каникул, зашёл в класс, мило поздоровавшись со всеми, убрал портфель её подружки на другую парту и сел рядом с Леной. Класс замер, как замерло и сердечко Лены. Но, пересилив волнение, она не стала возмущаться его поступком. Ничего не изменилось в жизни школы: уроки, перемены, какие-то мероприятия. А Лёнька перестал петь в ансамбле и провожать разных девочек с танцев из клуба. Он всерьёз взялся за учёбу, дотягиваясь до слабой тройки по ненавистным математике и химии и редким четвёркам по истории и литературе. Говорят, что он серьёзно подрался с несколькими ребятами из параллельного класса, но из-за чего так и не было выявлено и самим директором школы. Все, как один, пострадавшие говорили, что случайно оступались и падали. Эпидемия повальных падений так же неожиданно прекратилась, как и началась… Лену он отважился проводить до дома только после выпускного вечера. О любви не говорилось, просто Лена слушала рассказ о ней самой: как она трогательно непроизвольно приподнимает правую бровку, когда решает трудную задачу по индивидуальному заданию учителя; как украдкой оглядывает себя, когда встаёт для ответа у доски; как бессознательным движением крутит выбившуюся прядку своих мягких белокурых волос, заслушавшись любимую учительницу литературы. И как здорово она пишет сочинения о литературных героях, которые ему лично не всегда были понятны.И как задевало его её полное к нему равнодушие уже и со счёту сбился, какую из девушек он провожает с дискотеки, а она и бровью

не поведёт, не позовёт его за собой своими небесными глазищами. Словом, она для него – тайна за семью печатями, которую так хочется разгадать. -Выдумал же - тайна за семью печатями!- фыркнула Лена, - Я такая же, как все девчонки. -Ты лучше их всех вместе взятых,- уверенно возразил он.- Смотри, а у нас и имена созвучны: Лена и Лёня. Так начались их ежедневные прогулки при летних закатах. Они смотрели на небо, разглядывая россыпь звёзд, на реку, в которой отражался молодой месяц, на открывавшийся с речного косогора вид и на их красивое село, и на окружающую природу. К удивлению Лены, Лёня декламировал ей стихи Сергея Есенина не из школьной программы. А иногда он тихо начинал петь, то «Восточную песню», то «Синий лён» (и редкие эти минуты душевного единения греют её и спустя годы, когда она говорит о своих «…ста часах счастья»). Мама Лены ранними утрами, выгоняя корову в стадо, находила в кольце их калитки свежие полевые цветы, которые потом бросала дочери на кровать, а Алёнка радостно подносила их к лицу и так, счастливая, досыпала свои девичьи сны. А потом были вступительные экзамены в пединститут на филфак у Лены, а у Лёни какие-то курсы от военкомата. Домой Лена ездила не часто, жила в общежитии, отлично училась и, так же как в школе, активно участвовала в общественной жизни. Приехав однажды на праздничные дни, она узнала о Лёнькиной свадьбе, которая была поспешной, вынужденной. Бывшая ученица восьмого, новоиспечённая ученица девятого класса после первосентябрьской линейки, вечером на танцах в сельском клубе подсела к грустному Лёньке и с мольбой попросила того спеть в честь такого события. К её просьбе присоединились все присутствующие. Лёнька сдался. Коронной его песней была «Когда меня ты позовёшь» -Да не позовёт она тебя, не позовёт!- отчаянно закричала влюблённая девчонка. Как это случилось, не мог объяснить Лёнька ни своим родителям, ни себе. Но нравственные законы села того времени постановляли брать на себя ответственность за всё, что бы не случилось. Девичья честь тогда было понятием не отвлечённым. Скорая свадьба перед самым уходом в Армию никого не удивила, а была ободрена всем миром. Лёнькина мать приходила к родителям Лены просить прощения за сына, она -то знала, кого на самом деле любил он гордым своим казацким сердцем. Прошло много лет… В одной из своих поездок я встретилась с этой женщиной- вечной девочкой, от которой и услышала эту историю. - А как сложилась дальнейшая судьба Лёньки? – спросила я. - Он разошёлся со своей женой сразу же после армии. Никакого ребёнка не было и в помине. -А Лена? - Она к тому времени была ещё свободной. Училась на третьем курсе. -Так почему они не соединили свои судьбы? Лена не простила? -Я бы простила, - тихо ответила она, - Лёнька не простил сам себя за предательство «лучшей девушки мира». А я долго осмысливала последнюю её фразу, не заметив, что мы уже подъезжаем к конечному пункту своего назначения. К остановившемуся у автовокзала нашему автобусу подъехал джип, из которого выскочил молодцеватый полковник, встречавший свою жену Елену Николаевну из командировки.

Как мы жили Ирина Ля -Ты что, родилась, когда еще мобильников не было? - однажды удивился мой 8-летний сын. -Ты что! – заступилась за меня дочь, - это я родилась, когда еще мобильников не было, а мама – когда не было компьютеров! - И интернета! - добавила я. -Вот это да! И как же вы тогда жили? Именно этот вопрос моего сына и вверг меня в бурю детских воспоминаний. Как жили? Хорошо! Конец 70-х и начало 80-х (период моего дошкольного детства) я помню отрывочно, но так ярко! Чудесные, счастливые годы, когда на лето меня отправляли к бабушке в деревню, как там было весело и интересно! Моя Фекла – она мама моего деда (а ей в те года было около семидесяти), она казалась мне неимоверно старой. Но звать ее прабабушкой у меня не получалось, может быть по тому, что я только недавно научилась говорить «Р» и не всегда удачно, а может просто так не хотелось ей – я не помню. Моя бабушка Вера – её невестка (ей было около 50- всего-то и она на 10 лет старше меня теперешней!?), всегда была занята, у неё полный двор скотины: коровы, телята, поросята, куры и к тому же младший сын еще учился в школе и жил с нами. Хлопотуша, она не сидела ни минуты без дела, только вспомните, что в деревне вода в колодце, стирка на пруду. Когда ей, бедной, заниматься мной? Да еще и рукодельничать старалась, у дедушки в леспромхозе была маленькая зарплата. Вот я, проснувшись поутру, похожу за ней «хвостиком», а потом отпрошусь к Фекле. Она жила на соседней улице и кроме кур и кошки никакого хозяйства не имела. К тому времени, когда я приходила, она уже возвращалась из леса с ягодами или грибами, и, уставшая, ложилась отдыхать. «Бабушка, - не громко звала я, входя на крыльцо, - ты спишь?» «Нет, только легла в сенях, дочка» - говорила она мне. Я подходила к ней и ложилась под бочек. В сенях было прохладно и сумеречно. За нашими головами окошечко было плотно зашторено занавеской. Кровать отделяла чудная красивая шторка из какого -то покрывала с оленями, пришедшими на водопой. Второе окошечко располагалось гораздо дальше, и свет из него туманом просачивался сквозь оленью штору, отчего они почти оживали и, мне казалось, с удовольствием пили из ручья и паслись на бережку. Бабушка рассказывала мне, чем она занималась с утра, где в лесу была, что видела, сколько ягод принесла и непременно меня угощала: «Поди, дочка, в задней, на столе лежат в миске, поешь.» Я, конечно, ела. Феклины ягоды были самые сладкие, самые красивые. Она тем временем засыпала, и что бы её не будить я оставалась в избе. Стараясь не шуметь, на цыпочках переходила в переднюю, забиралась на диван и, отогнув покрывало, с удивлением и радостью разглядывала вышитые гладью и крестиком узоры: это моя мама и тетя Галя – ее сестра мастерили в детстве. А Фекла выпросила эти лоскуты у бабушки Веры, сшила их и оббила старый диван. Ну и хорош он был: пестрый, яркий! Ни у кого такого не было! Единственное, что меня немного печалило, так это то, что бабушка всегда накрывала его покупным покрывалом, из бережливости, наверное. Налюбовавшись ярко красными травами и фиолетово-синими петухами, я переходила к фотографиям, висевшим на стене. Их всего-то и было 3-4. С чернобелых снимков глядели на меня серые лица, с коротко остриженными волосами, в клетчатых рубахах. «Одни мужчины» - думалось мне. «Да, что ты, милая! – не-

сколько раз объясняла мне Фекла, - это я с моим мужем Феденькой, это - братик мой со своей семьёй…» Но сколько я не пыталась разглядеть там женщин, у меня не выходило: «Мужики! Бабушка опять шутит!» Вообще-то шутница она у нас была знатная: и острое словцо отпустить, и язвительно задеть, да и просто по-доброму посмеяться она умела и очень любила. Её шуточки-фразочки до сих пор живут и часто используются в нашей семье, и, кажется, уже никто и не помнит, что именно Фекла их сочинила… Меня она не раз подлавливала, и я с годами, выработала определенную тактику, как реагировать на Шилановские шуточки – не реагировать никак! Иначе… Потешаться будут годами все родственники. Но я научилась не обижаться на них еще в детстве, я знала, что это от любви. «Кого любим – того и дергаем!» - наверное, это и есть девиз всей нашей большой семьи. Так вот, пересмотрев «мужиков», потрогав её высокие ореховые стулья, как бы залакированные за десятилетия использования, я переходила к открытому в палисадник окну: пышные кусты флоксов уже набирали высоту и скоро-скоро на них появятся темно-красные ароматные большие цветы. К этому времени бабушка уже появлялась у «посудельника» (большой полке, за цветастой ситцевой шторочкой, прибитой к стене с мисками и чашками). Бодрая и веселая она собирала обедать. Никак не могу вспомнить, чтобы хоть раз видела ее евшей что-то кроме супа - «похлебка» или круглой вареной картошки. А мясо она вообще не ела, так мне казалось. «Нарви-ка, дочка, лука-помнем, то бишь сделаем салат»,- поправлялась, смеясь, моя Фекла. И это безыскусное блюдо (толченые перья лука с солью), добавлялось во все кушанья, а если его еще «сдобрить» снятым молоком… Именно оно примирило меня на всю жизнь с горечью и запахом лука – теперь я очень люблю лук! После обеда у нас была ежедневная прогулка по лесу. Я часто болела, а вокруг деревни сухой чистый сосновый бор – лечись! Наши прогулки обязательно заканчивались либо полным лопуховым листом земляники, либо большущим букетом лечебных травок, либо полными руками и карманами грибов и орехов. Всегда-всегда мы шли уставшие из леса с грузом и присаживались отдохнуть на задах. И тогда Фекла доставала из передника подарок от лисички – кусок хлеба, я ела его и радовалась: «Какая бабушка у меня молодец, заметила на пенечке подарок от лесной красавицы!» Я не помню её рассказов о лечебных травах, но когда повзрослела, я сделала открытие, что знаю, как выглядит то или иное растение, и как лечить горлянкой – кашель, зверобоем – простуду, душицей – женские болезни и прочее, и прочее, и прочее. Наверное, именно эти наши путешествия по лесу и ее удивительные сказки и оставили во мне такую полезную информацию. Мы приходили домой незадолго до коров, перекусив наскоро теми же ягодами, шли через огороды к нам домой, и я вспоминаю бабушкины печальные жалобы: «Вот антихристы, что наделали: раньше росла себе картошка и росла, а теперь вона их сколько, все листики поели. Карарад какой-то, выдумали же». Идя бороздами, я видела этих жуков прямо на уровне глаз, и мне было страшновато, а вдруг и на меня залезут и есть начнут, а бабушка в соседней борозде казалась такой высокой, крепкой, сильной! И лишь подрастая, потом, я поняла, что и «карарады» - не кусаются, и моя Фекла – маленькая, худенькая старушка. Но её веселый нрав, жизнелюбие, легкое восприятие трудностей – это то, что спасло ее во время войны, когда она осталась вдовой с 4-мя детьми в 33 года, и когда она долгие годы работала на лесоповале; это то, что не дало погибнуть в голодном Поволжье после войны; это то, что продлило ее жизнь до 91 года в большой семье детей, внуков, правнуков: и это то, что она ПОДАРИЛА моей дочери по наследству. Спасибо тебе, милая моя Фекла!

Аб-и-хайат Ирина Лалова Будьте осторожны со своими желаниямиони имеют свойство исполняться. (М.А. Булгаков) Узенькая горная тропка змеилась между отвесными скалами, обрывами и каньонами, изредка ныряя в тень кряжистых многовековых сосен и оливковых деревьев. Сверху открывался поистине сказочный вид на бескрайнее море, которое сливалось с ослепительной лазурью неба где-то там, на горизонте, таинственные острова, пышные изумрудные леса. Но Ясмин забралась сюда, на вершину величественной горы Баба-Даг отнюдь не для того, чтобы полюбоваться красотами природы. Она искала Озлем, владелицу могущественного родового дара, посредницу между Небом и Землей, ведунью, чье имя передавали шепотом из уст в уста, из поколения в поколение, настолько древнюю, что никто с точностью не мог сказать, сколько ей лет. Досужие языки поговаривали даже, что древняя Озлем знает секрет Аб-ихайата, эликсира вечной жизни и молодости и бережно хранит свою тайну от простых смертных. Именно обрывки этих слухов и послужили причиной опасного и рискованного путешествия Ясмин. Несколько раз она была на волосок от смерти, то чуть не сорвавшись вниз с крутого обрыва и едва успев ухватиться за жесткие кусты вечнозеленого маквиса, то чудом укрывшись ночью в пещере от стаи голодных волков, взявших след одинокой беззащитной путницы. Ясмин с одержимым упорством карабкалась вверх, в надежде получить чудодейственный эликсир. Ей было сорок семь, и, находя в своем отражении в зеркале признаки увядания, она впадала в настоящую панику. Постепенно идея обмануть старость стала навязчивой, особенно после того, как она впервые увидела на рынке Его. Молодой янычар Мехмет, сын Орхана был высок, статен и не только хорош собой, но еще добродетелен и храбр. Все девицы грезили о Мехмете, мечтали понравиться ему, томно вздыхали и кокетливо стреляли глазками при его появлении. Но ему с самого детства нравилась неприметная Асие, дочь кузнеца Демира, и на толпы воздыхательниц он не обращал никакого внимания. Ясмин покупала на рынке айву и мушмулу, когда он нечаянно налетел на нее, едва не сбив с ног. Ясмин выронила корзину, фрукты рассыпались по земле. Добрый Мехмет извинился, помог Ясмин собрать фрукты. Она подняла на него глаза и… пропала. Ему было двадцать три. Он был красив и силен, как Небесный Бог ТенгриХан. Мехмет был вежлив и учтив с Ясмин, но, когда он смотрел на нее, его глаза не горели…. Никогда еще ей не было так больно и горько. Даже когда ее крошечный сын умер от чумы. Даже когда рыболовное судно, в котором ушел в плавание ее муж, попало в шторм и разбилось о скалы. Она становилась старой, непривлекательной для мужчин! А узнав недавно, что свет ее очей Мехмет собирается взять в жены Асие, Ясмин со злости расколотила дома зеркало на тысячу осколков и приняла судьбоносное решение. Она найдет в горах ту ведьму, о которой столько говорят. Она во что бы то ни стало заполучит эликсир Аб-и-хайат. Свадьба Мехмета не должна состояться, он должен принадлежать ей, Ясмин, всецело и навеки, а для этого она должна стать снова молодой… Но вот наконец в тени раскидистых сосен показалась заброшенная лачуга ведьмы Озлем, спрятанная подальше от людских глаз, чтобы никто не мешал ей со-

бирать травы и варить зелья, не докучал ей попусту. Ясмин неуверенно тронула покосившуюся замшелую дверь. Дверь неожиданно отворилась, издав зловещий скрип. Пахнуло травами, к запаху трав примешивался какой-то еще незнакомый, диковинный аромат. Собрав остатки храбрости, Ясмин перешагнула порог и оказалась в ведьмином жилище. Вокруг царил полумрак, с потолка свисали пучки засушенных трав. Посреди жилища стоял огромный чугунный котел, доверху наполненный зеленоватым варевом. -Я знаю, зачем ты пришла,- неожиданно раздался мелодичный девичий голос за спиной Ясмин. Вздрогнув, Ясмин обернулась. Перед ней стояла невысокая худенькая старушка, на высохшем, словно у мумии лице ее глаза, яркие, голубые, молодые, казалось бы, жили своей, отдельной жизнью. Ясмин смущенно, неловко поклонилась ведьме Озлем. -Многие хотели бы получить Аб-и-Хайат,- продолжала древняя Озлем,- но подумай хорошенько, станешь ли ты счастливой, обретя эликсир вечной жизни и молодости? Ведь тот мужчина, которого ты сейчас так вожделеешь, состарится и умрет! Щеки Ясмин вспыхнули и она запальчиво затараторила: -Буду, буду счастлива, почтенная Озлем! Ну и пусть он состарится и умрет, на его место придет новый, молодой, красивый юноша! Главное, чтобы я никогда… -Довольно,- прервала ее ведьма,- смотри, за окном уже темнеет. Оставайся здесь на ночлег, завтра получишь свой Аб-и-хайат и засветло отправишься домой. Эликсира у меня сколько угодно,- махнула она рукой в сторону огромного котла с зеленоватым варевом. -Спасибо, о добрейшая Озлем, -снова склонила голову перед ведьмой Ясмин. -Ты погоди меня благодарить,- зевнула старая ведьма, укладываясь на топчан, - завтра добавим в котел кое-каких трав и я расскажу тебе, как следует принимать Аб-и-Хайат. Ведь всё есть лекарство, но всё есть яд, меру во всём соблюдай и дела свои вовремя делай… Уснула старая ведьма быстро, а вот Ясмин этой ночью не смогла сомкнуть глаз. Всё ходила она вокруг котла с заветным зельем. Так вот оказывается он какой, Аб-и-хайат! Ясмин заглянула в котел. Поверхность содержимого была подернута маслянистой плёнкой, в которой отражалась, словно в призрачном зеленоватом зеркале вся комната и… Ясмин. Из котла на нее смотрело усталое лицо с признаками неотвратимо надвигающейся старости. Ясмин украдкой бросила взгляд на спящую ведьму. А что, если…Нет, Озлем же сказала…Внутренняя борьба здравого смысла и желания разом помолодеть и скорее обрести вечную жизнь была недолгой. Ясмин тихонечко сняла висевший на стене ковш , зачерпнула им зеленоватую жидкость и сделала глоток. Ничего не произошло. Вкус жидкости оказался настолько чудесным, что ее хотелось пить еще и еще. Ясмин не заметила, как осушила добрую половину ковша. Внезапно взгляд ее упал на свои руки. Это были руки не Ясмин, а юной девушки! Волнуясь, она снова взглянула на свое отражение в котле…и отпрянула. Маслянисто-зеркальная поверхность отражала её, Ясмин, только двадцать лет назад. Ликуя, Ясмин пустилась в пляс вокруг котла. Работает! Ведьмин эликсир работает! Охваченная эйфорией Ясмин снова схватилась за ковш, желая омолодиться ещё и жадно припала губами к необыкновенно вкусному напитку, допивая остатки Аб-и-хайата. Внезапно ковш сделался огромным, тяжелым и упал к ее ногам…к маленьким ножкам пятилетнего ребенка. Стены и потолок хижины стремительно закружились перед ее глазами. Ясмин отчаянно закричала, но было уже поздно. Крик ее становился тише, тише, затем и вовсе оборвался. Ясмин плюхнулась в котёл, прямо в зеленоватое зелье нескладным комочком плоти , нежизнеспособным без материнской утробы человеческим зародышем и опустилась на дно котла уже бездыханная,

среди сотни таких же маленьких скрюченных трупиков… Пробудившись ото сна на своем топчане, Озлем сладко потянулась. За окном начинался новый день, очередной день ее бесконечной жизни. В хижине царил беспорядок, вокруг котла была разбросана одежда Ясмин. Озлем ухмыльнулась, и, собрав с пола одежду, бросила ее в печь-каменку. Затем, отщипнула несколько былинок с одного из пучков, свисающих с потолка и кинула их в котёл. Маслянистая зеркальная поверхность зелья на мгновение вспыхнула ярким синим пламенем и снова погасла. Тем временем старая ведьма Озлем небрежно сбросила с себя серое мешковатое рубище, ловко, совсем не по-старчески нырнула в котёл…и мгновение спустя вынырнула уже не древней, похожей на мумию старухой, а молодой красавицей. Прежнюю Озлем выдавали только огромные, пронзительно-голубые глаза. Она запрокинула голову вверх и рассмеялась знакомым, мелодичным девичьим голосом… Ведьма Озлем живет на вершине горы Баба-Даг и по сей день, ревностно оберегая от людей своё сокровище, эликсир Аб-и-хайат. И горе тому смертному, который задумает заполучить себе вечную молодость и жизнь. Её жизнь.

Сказка ТРИ ПОРОСЯ, да по-новому вся Лена Ичкитидзе Жили-были как-то раз три поросенка. Спросите, как они жили? Ни бедно, ни богато, ни худо, ни приятно, а такою жизнью, какую сами себе выбрали, то есть, обычною. Старший поросенок звался Фыр-Фыр. Ух, и вредный был типчик. Необщительный, сердитый, вечно надутый и недовольный. Ворчал по любому поводу. И был он о себе слишком высокого мнения. Рассуждал Фыр-Фыр примерно так: «Ну что за звери кругом? Неопрятные, невоспитанные, вечно мешаются под ногами! Все они подлые, все взяточники и карьеристы, делать ничего не хотят, только деньги гребут лопатой. Я вот один работаю как проклятый, я один только умный и воспитанный, и вести себя прилично умею, а все потому, что я – Фыр-Фыр!». А между тем совсем не умел себя вести Фыр-Фыр, и звери его не любили. Никогда он не поздоровается, никогда никому доброго слова не скажет, не поможет, только ходит, пятачок задирает, будто круче него в Нашем Лесу никого и нет. Обратишься к нему с вопросом, так он сделает вид, что не слышит, фыркнет, и мимо пройдет. Со всеми соседями переругался Фыр-Фыр. То не нравится ему, что они шумят, то мусор не там выбрасывают, то пенек занимают, который возле его дома стоит, а если на пеньке еще и целовались, так он вообще из себя выходил, потому что активно проповедовал добропорядочный образ жизни. Сестрица его средняя звалась Фря-Фря. Очень избалованная была особа! Себя одну ценила и считала непревзойденной во всех отношениях, и в уме, и во внешности. Ум она брала у других зверей, поскольку была общительная и на все лесные мероприятия ходила. Услышит, например, как звери обсуждают новые политические веяния, и начинает потом рассуждать словами, которые запомнила. Любила свою особу продемонстрировать, побыть в центре всеобщего внимания. А в красоте своей вообще не сомневалась, настолько была уверена, что лучше всех. На самом же деле ничего в ней особенного не было, так себе, серенькая такая посредственность. Делать она ничего не хотела, потому что ленивая была, а вот по-

рассуждать могла, и как раз потому, что была очень ограниченная. Многие-то звери, как раз наоборот, думают, что показателем ума является немногословие, но Фря-Фря никогда с этим не соглашалась. Говорила Фря-Фря всегда глупости, и очень любила употреблять слова, значения которых не понимала. В ее лексиконе появлялись такие семантические монстры, как «акцентрировать» или, например, «перфексионализм». Звери делали ей замечания, а иногда шушукались за спиной и смеялись над ней, но Фря-Фря с негодованием спорила, утверждая, что «она-то знает, как правильно!». Целыми днями Фря-Фря лежала на диване и разговаривала по телефону. Иногда, правда, когда ее мысли заканчивались, приходилось ей вставать, и идти на охоту за новыми мыслями. Ведь своих мозгов у Фря-Фри не было, а привычка к их демонстрации была. Вот и случалось ей пускаться в путешествия. Побывала Фря-Фря в разных местах. Сначала весь Наш Лес обследовала, а потом и в Другой Лес направилась. Она легко заводила знакомства, сама болтала, к другим прислушивалась - новые словечки запомнить старалась. Со временем ФряФря даже Дальний Лес посетила, куда только по визам пускают. Но ничего она там интересного не увидела, поскольку совсем не разбиралась в культурных особенностях. Зато теперь она могла при случае рассказать, что недавно вернулась из Дальнего Леса. Когда же ее спрашивали, что именно ей там понравилось, она отвечала томно: «Не знаю, все понравилось. Там вообще очень сильно эксклюзивно!». А на вопрос, какие там достопримечательности, она уже раздражалась: «Ну что вы пристали, в буклеводителе же все описано!». Младший же их братец звался Фик-Фок. Вообще-то, родители, как и положено порядочным свиньям, назвали его Фик-Фик, но он сам поменял себе имя, взяв псевдоним. Все потому, что на его взгляд, Фик-Фок звучит красиво, а Фик-Фик слишком примитивно. Ведь Фик-Фок был известен в Нашем Лесу до самой Речки, и звучное имя было ему просто необходимо. С выбором имени у Фик-Фока проблем не было, а вот с внешним видом и внутренними порывами он еще не определился. Никак не мог решить, хочет он стать девочкой и носить девчачье-поросячьи наряды, или все-таки оставаться мальчикомпоросенком, как задумывалось природой при его рождении. Поэтому Фик-Фок много времени проводил перед зеркалом, пудрил щечки пыльцой колокольчика, завивал хвостик на еловую шишечку и даже хотел сделать пластическую операцию, чтобы ему вытянули его маленький неприглядный пятачок в нормальную звериную пасть. На верхних копытцах Фик-Фок делал маникюр, а на нижних – педикюр. Для этого он приходил к большому шершавому камню и долго-долго шлифовал об него свои ножки. А маленькие поросячьи глазки он обрисовывал себе тушью из черничного сока, чтобы они казались большими и томными. Все эти действия Фик-Фок объяснял очень просто: он - певец, и находится на публике, а раз его все знают, то он просто обязан быть красивым. Действительно, Фик-Фок был очень известным певцом. Когда он давал концерты, многие звери собирались на Солнечной Поляне послушать его хрюканье. Приходили даже из самых дальних уголков, и мест не всегда хватало, чтобы можно было удобно разместиться вокруг артиста. Фик-Фок долго раскланивался, махал гостям наманикюренным копытцем и поворачивался в разные стороны, чтобы звери могли лучше рассмотреть его. Фик-Фоку очень нравилась его слава. Как и Фыр-Фыр, задирал он свой пятачок и считал, что раз добился такого успеха, то все ему обязательно завидуют. Он искренне не понимал, как можно было не любить его, если он выделяется на общем фоне своей красотой, известностью и талантом. Только в отличие от Фыр-Фыра, Фик-Фок старался быть улыбчивым, манерным и всюду демонстрировал свою близость к простому зверью. Он мог даже похвалить других, но делал это только тогда, когда хотел проявить свою снисходительность, и когда чужие достижения не вызы-

вали в нем зависти в силу своей ничтожности. Как-то раз, теплым солнечным вечером (а в Нашем Лесу всегда тепло и солнечно, потому что это же сказка, вы помните), так вот как-то раз в дверь Фыр-Фыра вежливо постучались. Фыр-Фыр в это время писал кляузу на одного своего соседа, который часто выгуливал своего домашнего питомца – Ящерку - прямо под окнами дома Фыр-Фыра. Ящерка часто оставлял на улице свой сброшенный хвост, а хозяин, который должен был следить, чтобы его питомец соблюдал порядок во дворе, никогда эти хвосты не убирал. Фыр-Фыр как раз заканчивал писать следующую строчку: «Прошу принять срочные меры, чтобы защитить меня от описанного выше бардака, и обеспечить суровое наказание нарушителям общественного порядка», и задумался, написать ли еще что-нибудь грозное, но пришлось встать, чтобы открыть дверь. «Кого там нелегкая принесла?» - бурчал Фыр-Фыр, заранее насупившись. Он знал, что ничего хорошего этот визит ему принести не может, потому что вообще ничего хорошего уже давно не было и не бывает в природе. А когда так думаешь, мир, даже лесной, обязательно откликается на твои мысли, и обеспечит тебе то, в чем ты выражаешь уверенность. Так получилось и на этот раз. На пороге стоял Волк. «Здравствуйте, - вежливо произнес Волк, - разрешите представиться, Волк. Серый. Явился по поручению департамента жилья Мэра Нашего Леса. У меня к вам официальное предписание». «Что еще за дурацкое предписание?» - проворчал Фыр-Фыр. Мы же помним, что он никогда не здоровался сам, и никогда не отвечал ни на чьи приветствия, такое у него было своеобразное свинское воспитание. «Разрешите войти?» - поинтересовался Волк, аккуратно бочком пытаясь проникнуть внутрь Фыр-Фырового дома. «Вот еще! - отреагировал Фыр-Фыр.- Вы там в свой мэрии совсем обнаглели, что ли? Ходите ко всем подряд без предупреждения, а я должен вас пускать? Бездельники и лоботрясы! Проедаете только звериные деньги, взяточники проклятые! Говорите быстро, чего надо, мне некогда! Я, между прочим, за вас работаю, а то зас..ли все кругом, ходить скоро будет негде!» «У меня поручение, с которым я обязан вас ознакомить», - спокойно продолжал Волк. Он привык уже, что далеко не каждый зверь, проживающий в Нашем Лесу, станет принимать его радушно. И отчасти были тому причины, Волк действительно жил в норе улучшенной планировки, питался изысканными деликатесами, обставлял свое жилище произведениями искусства, чем вызывал зависть окружающих. Волк был баловнем судьбы, и поэтому частенько мог позволить себе демонстрировать обманчивую чиновничью вежливость. «Дело в том, - продолжал Волк, стоя на пороге, - что на последнем заседании Мэрии Нашего Леса было принято решение о сносе домов, располагающихся на данной территории. По этой трассе будет проложена новая модернизированная звериная тропа, оснащенная всеми необходимыми техническими средствами, для наиболее быстрой и удобной доставки жителей Нашего Леса к водопою. Поскольку ваши дома располагаются в зоне проектируемого строительства, необходимо выселить жильцов отсюда. Взамен сносимых домов вам будут предоставлены другие, той же площади, но расположенные несколько в стороне от основных магистралей, в районе Густого Бурелома. Но вы не волнуйтесь. В скором времени там полностью обновится инфраструктура и…» Волк не успел закончить подготовленную речь, как Фыр-Фыр, весь покрывшийся красными пятнами от возмущения, заорал: «Пошел вон, скотина! Я никуда не собираюсь переезжать! Я здесь всю жизнь живу, и дальше буду жить! Сам поезжай в этот своей Густой Бурелом!!! Что?! А?! Неохота из Центрального Лужка выметаться? А зачем тогда народу предлагаешь? Убирайся вон отсюда, тварь паршивая, чтоб лапы твоей вонючей в моем доме больше не было!» С этими словами Фыр-Фыр яро-

стно хлопнул дверью, а Волк едва успел отскочить, чтобы посыпавшиеся от удара опилки, не попали на его аккуратный, сшитый по моде костюм. Конечно, плохое настроение Фыр-Фыра испортилось еще больше. Он стал быстро ходить внутри своего домика, обдумывая, как бы поставить на место зарвавшихся коррумпированных властолюбцев, и куда теперь следует писать на них жалобу. Он не задавался вопросом о том, как решить проблему переезда, главным для него теперь стало - добиться справедливости в том, чтобы «все было правильно». Что значит правильно, он тоже не думал. Прекратить произвол властей! Остановить чиновничий беспредел! Утвердить справедливость демократии! Вот что непременно хотел сделать Фыр-Фыр, горя от негодования. И ведь все правильно, а? Кто может поспорить с тем, что это плохие лозунги? Разве не всем нам следует выступать на защиту власти зверья и за ликвидацию негативных аспектов государственного правления? Утомившись ходить из угла в угол, Фыр-Фыр принял решение пожаловаться на Мэра самому Прокурору Нашего Леса, собрать митинг неудовлетворенных, и выступить на нем с обличающей речью. Приобретя таким образом новую цель, он преспокойно уселся пить чай. А Волк, тем временем, пошел дальше, к Фря-Фре. Ей тоже предстояло получить постановление о сносе дома. Настроение у Волка было ровное и спокойное, ведь он уже давно работал в мэрии и научился не принимать близко к сердцу ничего, кроме угрозы собственного увольнения. Поэтому крики Фыр-Фыра никак не изменили состояние духа чиновника. Он неспешно перекусил в ближайшем дупле, где кормили недорого, но качественно, и через некоторое время приблизился к дому нашей принцессы. Фря-Фря лениво жевала засахаренные желуди и болтала с подружкой по телефону. Сначала она вообще не хотела открывать дверь, чтобы не потерять остаток мысли, которая только что промелькнула в ее голове. Мысль была связана со словом «адекватный», но Фря-Фря никак не могла придумать, куда бы его вставить. Наконец, она решила использовать ситуацию себе на пользу и замечательно вышла из положения, убив при этом сразу несколько зайцев. (В Нашем Лесу еще говорят иногда, что надо «убить зайцев», хотя на самом деле никто, конечно, их не убивает, а сами зайцы при этом извлекают для себя пользу, утверждая, что испытывают гонения от расистов). Фря-Фря томно сказала в трубку: «Не могу больше говорить, ко мне кто-то слишком адекватно в дверь стучит. Пойду, открою.» Ужасно довольная собой, ФряФря спрятала засахаренные желуди под подушку, чтобы не пришлось угощать гостя, и впустила Волка внутрь. Волк слово в слово повторил выученную заранее речь и затем предложил Фря -Фре ознакомиться с планировкой типовых домов, недавно выстроенных в районе Густого Бурелома. Фря-Фря опешила. Чувствуя некоторый подвох, она никак не могла решиться дать согласие на переезд, и глаза ее наполнились слезами. «Но я не хочу никуда ехать! -топнула она копытцем. – Не хочу, не хочу, не хочу!». Волк нежно улыбнулся: «Почему же? Вам там понравится, уверяю вас, это недавно застроенный район, там более свежий воздух и соседи все сплошь интеллигентные звери». Про интеллигентных зверей Волк сам придумал и сказал это для того, чтобы такое добавление заинтересовало незамужнюю Фря-Фрю. Фря-Фря перестала плакать и просто надула губки: «Интеллигентные, говорите? Я должна подумать!» Конечно, она лукавила. Думать она не умела, и Волк это тут же просек. Он сказал с простодушным видом: «Естественно! А пока подпишите вот это ваше согласие на переезд в Густой Бурелом, и думайте себе на здоровье!» Фря-Фря спокойно подписала бумаги, проводила Волка, и тут же принялась названивать подружкам. Ей очень хотелось рассказать им, что ей предложили переехать в прекрасный район, где живут сплошь «этно-латентные» звери (она просто

очень быстро забыла, как правильно произносится слово «интеллигентные»). Следующим по списку был Фик-Фок. Удовлетворенный легким успехом с Фря-Фрей, Волк приближался к дому знаменитого певца. Конечно, работники Мэрии Нашего Леса неоднократно слышали его хрюканье, но на концерты не ходили принципиально, так как не одобряли его излишней женственности и манерности. Волк, например, считал, что мужик всегда должен оставаться мужиком, даже в том случае, если он уродился в свинской семье. Больше того, у себя дома Волк злобно сплевывал, когда кто-нибудь упоминал имя Фик-Фока, и цедил сквозь острые зубы: «П……сы!». Волк понимал, что занимая авторитетную государственную должность в аппарате управления Нашим Лесом, такие ортодоксальные взгляды проповедовать вслух никак нельзя. Никто, даже сам Мэр, не позволил бы себе сказать что-нибудь о неуважении к самостоятельному выбору гендерного доминирования. Такое легкомыслие могло привести к необратимым последствиям, вплоть до того, что руководители Другого и Дальнего Лесов, назвали бы притеснением сексуальных меньшинств и явной их дискриминацией. Не дай Бог, станут еще угрожать захватом Нашего Леса в целях насаждения равноправия! Поэтому все в Нашем Лесу всегда выражают активный нейтралитет по этому вопросу, пряча в глубине душе собственное презрительное отношение к особенным зверькам. Итак, Волк приблизился к дому Фик-Фока и постучал. «Ах, входите!» - промурлыкал Фик-Фок, поправляя парик из натуральных перьев селезня, переливающихся под лучами вечернего солнца, бьющего в окно. Артист думал, что к нему с визитом пришел кто-то из его фанатов, и уже приготовился давать автограф. Но Волк дипломатично-корректно заявил об имеющемся у него поручении. Фик-Фок был явно раздосадован. Не тем, что ему предлагалось освободить свое жилище, а тем, что Волк не выразил должного восторга по поводу его таланта. По большому счету, певец никогда не задумывался над тем, где именно он хочет жить. Главное для него было – жить в комфорте, в окружении почитателей и завистников. Это так льстило его самолюбию, что никаких других ценностей в жизни он уже и не признавал. А собственная неотразимость должна была облагородить и «осветить ослепляющим светом его величия» (он сам так выражался) все окружающее пространство. Но показывать Волку изменившееся настроение было нельзя. Расскажет еще потом журналистам, что знаменитый Фик-Фок имеет скверный характер. Поэтому грациозно приложив наманикюренные копытца к своим украшенным пирсингом ушкам, Фик-Фок просто произнес, растягивая слова: «Для меня это так неожиданно!». Он давно понял, что говорить надо только о себе и очень неопределенно, чтобы никто никогда не смог интерпретировать его слова однозначно. «Я в растерянности. - продолжил Фик-Фок, - Конечно, интересы Нашего Леса требуют определенных действий со стороны администрации, это я понимаю, но что скажет публика? Я не могу не щадить ее чувств, и пока не знаю, как именно мои поклонники отреагируют на мой переезд в Густой Бурелом». Это был максимум, на который был способен Фик-Фок при ответе на конкретно поставленный вопрос. Но чтобы не показать своей ограниченности, он прибег к самому беспроигрышному методу: «Вы, наверное, захотите, чтобы я схрюкал для вас что-нибудь из моего нового альбама, с таким восторгом встреченного критиками?». И, не дожидаясь ответа, стал демонстрировать свое творчество. При этом Фик-Фок так неистово кривлялся, что у Волка в прямом смысле слова от отвращения свело зубы, он не знал, куда себя деть, ерзал на стуле и мечтал удрать подальше от «этого п…..са». Наконец, едва успев вклиниться в естественную паузу перед припевом, Волк сказал: «Большое вам спасибо, но, к сожалению, мне надо идти. Дела службы, знаете ли…» И, не успевая вежливо откланяться, быстро выскочил из дома Фик-Фока на долгожданную свободу.

Через несколько дней Фыр-Фыр, Фря-Фря и Фик-Фок собрались вместе на очередное чаепитие в большом дупле по соседству. Это была их традиционная встреча, поскольку надо было иногда поддерживать семейные традиции и обмениваться новостями. Фик-Фок, небрежно развалившись в удобном мягком кресле, покрытом толстым слоем сырого мха, и заложив ногу за ногу, рассказывал, как он сразил своим хрюканьем недавно зашедшего к нему восторженного Волка. Фыр-Фыр, тем временем, брезгливо нюхал настойку из поганок пятилетней выдержки, только что поднесенную ему официантом. «Разве это поганая настойка? - думал Фыр-Фыр, все больше хмуря брови. – Что они там опять намудрили? Это отрава какая-то, а не питье… Мошенники, наверняка разбавили непроцеженным дождевым взваром. Обязательно потребую жалобную книгу и откажусь платить!». Тем не менее, поганая настойка Фыр-Фыра постепенно уменьшалась, не принося, правда, последнему ну никакого улучшения в настроении. Представляете, и такое бывает, когда какаянибудь свинья долго не желает замечать радостей в жизни. Услышав рассуждения Фик-Фока, Фыр-Фыр отвлекся от напитка и выкрикнул, брызгая слюной во всех направлениях: «Ага! И к тебе заявился этот наглый отщепенец! А ты знаешь, что они там наверху задумали, эти отъявленные негодяи?!! Они совсем хотят нас извести, чтобы только им достался Наш Лес! Они хотят уничтожить нас, сослав на поселение, в выселки, на верную смерть!» Фик-Фок послушал братца и решил, что на верную смерть он уж точно не захочет пойти, это не очень изящно, и даже если принесет ему некоторую посмертную славу, то он уже вряд ли сможет в полной мере насладиться ею. Поэтому он, желая перевести разговор на более приятные для него моменты, обратился к Фря-Фре: «Как поживаешь, сестрица? Я смотрю, ты опять страстно увлеклась своими размышлениями: не причесалась и совсем не накрасилась, выходя из дома.» Фря-Фря, конечно, знала все привычки своего младшего братца, но его тяга к красоте была ей недоступна. «А зачем мне причесываться? - искренне удивилась она. Тем более еще и краситься… Разве я неидеальна?». Фик-Фоку такой ответ не понравился, но он промолчал, а Фыр-Фыр громко рассмеялся: «Ну дура полная, что с нее взять!» «Я не дура! – завопила Фря-Фря возмущенно. – У меня, между прочим, высшее образование!» Про образование она не врала. Фря-Фря делать ничего не любила, а учиться очень даже любила, потому что это не стоило ей никаких трудов. И даже сейчас, получив одну берестяную корочку об окончании вуза, она тут же записалась учиться в другой вуз. В Нашем Лесу берестяные корочки дают всем желающим, для этого вовсе необязательно обладать каким-то особым набором знаний, достаточно всего лишь заплатить за обучение. «Образование таким дурам как ты, только во вред идет, - резонно заметил Фыр-Фыр. - Да и что у нас за образование сейчас? Всех этих неучей, которые преподают в вузах, надо сначала самих научить грамотно разговаривать на зверином языке! До чего дошло - падежи путают, идиоты! Окончаний не знают! Только и слышу: «Я вешу пять килограмм!» Тогда уж говори: «Я прошел пять километр». А когда сам дебил, так чему он может научить тупых и ленивых студентов? Вот потому и образования у нас нет, ясно тебе, дура?» Фря-Фря только возмущенно насупилась: «Мы, вообще-то, про мою красоту говорили. Почему это я должна краситься, как Фик-Фок? Что я, елка, что ли, новогодняя?». «А почему бы и не накраситься? – в свою очередь искренне удивился ФикФок. – Если ты не красишься, значит, считаешь себя красивее всех остальных, так?». «Ну, да, - отвечала Фря-Фря. - Мне просто нет необходимости это делать». «Придурки. Оба», - проворчал Фыр-Фыр, потому что уже потерял интерес к этому разговору и захотел найти себе раздражитель помощнее. Так они сидели и по-семейному болтали еще некоторое время, пока не при-

шла пора прощаться. А, попрощавшись, разошлись каждый по своим домам. Тем временем, чиновники Нашего Леса воплощали в жизнь принятые властями решения о сносе домов и прокладывании Звериной Тропы. Переговоры с ФырФыром продолжались еще некоторое время, но не привели ни к каким результатам. К нему даже посылали Хитрую Лису, чтобы она сумела обманом и лестью склонить его дать согласие на переезд. Но и Лису Фыр-Фыр не пустил на порог, а, высунувшись из окна, обозвал неприличным словом и посоветовал не задирать свой хвост перед каждым встреченным ею козлом. Тогда к дому Фыр-Фыра подогнали тяжелую технику и в последний раз предупредили, что если он не уберется куда сказано, то его сейчас раздавят вместе с его прогнившей конурой. Фыр-Фыр на это пообещал начать отстреливаться, но из дома выходить категорически отказался. На это его переехали бульдозером; и Фыр-Фыра, и его дом полностью сровняли с землей. А что? Это ведь сказка. Когда Волк вновь посетил Фря-Фрю, она в недоумении узнала, что сама подписала свое полное безоговорочное согласие на переезд в очень отдаленный уголок Густого Бурелома, где в видимом окружении не было не только других зверей, но даже добираться до ближайшей тропинки приходилось долго-долго. Фря-Фря сначала очень удивилась, а потом успокоилась и решила позвонить своим подружкам, чтобы рассказать «новые акцептуальные новости». Самое страшное произошло тогда, когда она поняла, что в районе Густого Бурелома телефонная связь не работает, но было уже поздно и невозможно что-то менять, и Фря-Фря залилась долгими горючими слезами. Так она и плачет до сих пор, потому что делать ей там больше нечего. Да и не умеет она. А вот Фик-Фоку повезло. Негодование Фыр-Фыра подсказало ему, что переезд в удаленное место не прибавит ему почитателей, и тогда Фик-Фок настоял, чтобы ему, как талантливому артисту, оставили его нынешнее жилье. В Мэрии Нашего Леса долго совещались, но, испугавшись, что общественность может воспринять недовольство Фик-Фока как подтверждение ущемления его личных прав, решили не связываться с ним. Страшно сказать, что было бы, если бы в Дальнем Лесу подумали, что мы не умеем уважать чужие права на сексуальное самоопределение. Поэтому обоснование своего решения в документе, разрешающем проживание артисту в его старом доме, Мэрия сформулировала так: «Учитывая многочисленные заслуги и личный вклад в развитие искусства, а также воспитания молодежи в духе преемственности традиций…». Так Фик-Фок и остался жить в своем старом доме, и все еще принимает в нем молодых фанатов, которые тащатся от его хрюканья. Правда, в инфраструктуре ничего не изменилось. Потому, что впоследствии Мэрии пришлось совсем отказаться от прокладывания Звериной Тропы, так как денег в бюджете Нашего Леса на задуманное строительство все равно уже не осталось. Вы, наверное, спросите меня, а в чем же тут мораль? А вот морали-то как раз никакой и нет. Это в баснях мораль, а в сказках все - истинная правда. Ладно, заболталась я тут с вами. Нам, сорокам, недосуг время терять, мне еще к белкам заскочить надо: обещала им про полевых мышей рассказать.

Я выбрала жизнь Петр Панасейко После победного мая 1945 года в село возвращались не только фронтовики определённого возраста, но и постепенно стали возвращаться молодые люди, угнанные во время немецкой оккупации на принудительные работы в Германию. Те, кто выжил. - Владимировна, дорогая,- не вбежала, а влетела в калитку двора соседка

Кондратенко,- радость-то у меня какая, моя Светка из Германии вернулась. - Одна вернулась, а моя Катя? - Не знаю, соседка, заходи, спроси её сама. … Света Кондратенко и Катя Симоненко дружили с первого класса, сидели за одной партой. Учились на «отлично», но поступить в институт после окончания школы не успели: началась война. В сентябре сорок первого года немецкие войска без боя заняли украинское село. Сначала никого не трогали. Но прошло несколько месяцев и всё изменилось. По всей округе начались массовые отправки молодёжи в Германию, понятно, что не для отдыха. Цивилизованные немцы в середине 20 века начали применять у себя рабский труд. Не избежали этой печальной участи и подруги, Света и Катя. В Германии их определили на работу на местную фабрику. Жили в охраняемых лагерях. Переносили и холод, и голод. … Через несколько минут соседки уже сидели в доме Кондратенко и, затаив дыхание, слушали печальный рассказ её дочери. ...И в товарном вагоне, и в лагере, и на фабрике подруги не расставались, держались вместе. Однако со временем из-за плохого питания, если его можно вообще назвать питанием, первой заболела Света. Силы медленно покидали её. На работу направлять её перестали, готовили для отправки в крематорий. Никто лечить её не собирался. Да и зачем? Если новая рабочая сила прибывала в лагерь постоянно. Однако спасение всё же к ней пришло. В лице простой немки. Её муж и два сына к тому времени погибли на Восточном фронте, хозяйство имелось большое, не хватало работников. Она в лагере выпросила себе в работники умирающую Свету. Увидев в доме немки еду, Света набросилась на хлеб. Хозяйка быстро отобрала буханку хлеба, сказав при этом на ломанном русском языке: «Хочешь выжить, ешь по кусочку с перерывами». Она знала, что говорила: истощённый организм не выдержал бы приёма пищи в большом размере после долгих месяцев голодания. Послушав немку, Света в итоге выжила. До самого момента, когда в Западную Германию вошли союзные войска, она работала на винограднике у немки, получая такую пищу, которая позволила ей и работать, и жить. После этого её, как и многих женщин Украины, не пожелавших остаться в Германии (хозяйка Светы долго её об этом уговаривала), отправили на Родину. Где её ждали мать и младшая сестра. Отец и старший брат погибли на фронте... Выслушав Свету, мама её подруги встала со стула, походила по комнате. - Где моя Катя? Ты убила её! Ты! Ты! Ты! – с криками набросилась она на Свету. – Если она не вернётся, я тебя убью. - Владимировна, ты что, с ума сошла, - Кондратенко пыталась успокоить разбушевавшуюся соседку, - они же были лучшими подругами. - Были. Но Света-то твоя есть, а моей Кати-то нет, как это понимать? Когда Симоненко успокоилась, Света подошла к ней, обняла её и со слезами на глазах сказала: «Тётя Зина, я ни в чём не виновата, мы с Катей расстались только тогда, когда я не смогла из-за болезни и упадка сил ходить на работу. А Катя продолжала ходить. Она тоже обязательно вернётся». Не ответив, тётя Зина ушла к себе домой в подавленном состоянии. Прошёл год. Света поступила в институт, о котором они мечтали со своей подругой Катей и в школе, и в кошмарных условиях немецкого лагеря. На её очередной день рождения с поздравлениями пришла и мама Кати. Поздравив подругу дочери и расплакавшись, она снова повторила ту сцену своего гнева, обвиняя Свету в том, что её Катя так и не вернулась. За год судьба её не прояснилась. Шли годы. Света вышла замуж за одноклассника-фронтовика. Его другодноклассник, с которым они прошли трудные военные дороги, как не пытался уз-

нать о судьбе Кати, так ничего и не узнал, и женился на соседке по дому. В 1953 году умер Сталин. Затем состоялся знаменитый 20 съезд партии. Медленно, со скрипом, начиналась «хрущёвская оттепель». Страх постепенно уходил в прошлое. Потеряв мужа и сына на войне, Симоненко одна трудилась на огороде. - Владимировна, бросай работу, тебе письмо,- стоя у калитки, кричала почтальон Нина. – Но письмо не простое, а «золотоё». - От Кати, - подумала её мама, и расстояние от огорода до калитки преодолела за несколько секунд. Обрадовавшись вначале , она потом отдала почтальону конверт , на котором обратный адрес был написан по-английски. - Ты что-то, Нина, перепутала, у меня родственников за границей нет,- с грустью произнесла она. - Да это же от твоей Кати письмо. Давай я тебе его прочту. Письмо действительно было от Кати, но только не от Симоненко, фамилия была другая и трудно произносимая. Текст был написан её рукой: в доме у мамы сохранились тетради за 10 класс и сравнить почерк не составило никакого труда. « Дорогая мамочка, - писала Катя. - Я очень виновата перед тобой, что раньше не дала знать о себе. Несколько раз пыталась это сделать, но пока жив был Сталин, пока жив был Берия и его репрессивный аппарат работал на полную катушку, ты могла свободно пострадать из-за меня. За то, что я не вернулась с Германии, будучи туда угнанной на работы. Тебя могли судить как мать изменницы Родины. Но видит Бог, никому и ничего я не изменяла. Когда мы расстались со Светой, я продолжала работать на фабрике, жила в невыносимых условиях. Накануне освобождения американскими войсками силы покинули меня, я медленно стала умирать. Меня спас офицер армии США и отправил на его родину к родителям. Иначе я бы не выжила. Его условием было, что по окончании войны я выйду за него замуж. Мама, прости меня, я согласилась. В той страшной ситуации, в одном шаге от смерти я выбрала жизнь. Сейчас он мой муж, у нас двое детей, твоих, мама, внуков. Ехать к вам в гости сейчас я боюсь. Меня просто могут не выпустить обратно. Подождём до лучших времён. Бог даст, свидимся. Но не сейчас. Ещё раз прости меня, мама, за то, что я выбрала жизнь. Другого выхода судьба мне не предоставила». После этого Симоненко пошла к соседке, стала на коленях перед бывшей подругой дочери, и попросила у неё прощения. Света её простила. Как-никак были подругами. А в том, что пути их разошлись - виновата только война.

Конфеты «Осенние» Ольга Клен В бабушко-дедушкином доме было еще две квартиры. И люди, жившие в них, назывались соседями. Но я к ним так не обращалась, потому что знала их имена. В одной квартире жили три сестры - старые девы, как их называл мой дед Юзеф, а кто это такие, не объяснял, ну да ладно. Тётя Юля, тётя Хеля и тётя Геня были польками и по-русски не говорили. Однако, это не мешало нам общаться: польский язык для меня с детства был знаком. Бабушка с дедушкой разговаривали на странной смеси польского, белорусского и русского языков, впрочем, как и все в этом дворе. Старые девы называли и меня на свой манер - Вольга, что мне даже нравилось. В третьей квартире обосновался мой друг дед Казик. Имя Казимир, как его называла жена, на мой взгляд, ему не подходило. Да и сама жена, даже не пом-

ню, как её звали, была в нашей жизни лишней. Она была никакая! И вспомнить-то о ней ничего не могу. Она не то, чтобы не любила детей, она обходила их стороной. Ну и мы её, соответственно, тоже. Прибежав к бабушке Анне и быстро проглотив обед, я как всегда, бросилась к деду Казику. Он обещал вырезать мне из найденной веточки свистульку. На пороге его квартиры толпились какие-то старухи. Среди прочих я увидела и старых дев. - Ты куда, Вольга? - скорбно поджав сухонькие губки, спросила то ли тётя Геня, то ли тётя Хеля, я их всегда путала. - К деду Казику! - Его нет, - отрезала она и заплакала. Так... Деда Казика нет, а в его квартире гуляют разные старухи! Вот вернется дед, я ему все расскажу, пусть их наругает! Я ведь знала, что в отсутствии хозяев в чужой квартире находиться нельзя. - А где он? И когда будет? - потянула я за юбку то ли тётю Хелю, то ли тётю Геню. - Он умер. И уже не будет никогда... Слово "умер" совершенно не создано для детского сознания. Умер - это чтото вроде уехал к дальним родственникам. Да и слово "никогда" не производит на ребёнка такого ошеломительного впечатления, как на взрослого. Никогда, значит, очень долго. Поэтому я никак не могла понять, чего уж тут так плакать всем этим взрослым около квартиры деда Казика. Мои размышления прервала тётя Юля, крепко схватив меня за руку: - Пойдем попрощаемся с Казимиром. Зайдя в квартиру, где странно пахло зажжёнными свечами, ёлкой и ещё чемто незнакомым, я увидела деда Казика, который почему-то спал на столе, и ему совершенно не мешала отдыхать вся эта кутерьма вокруг. Странные эти взрослые! Только что сказали, что деда Казика больше нет, а вот же он! Через некоторое время чужие дядьки подняли деда Казика вместе с ящиком, в котором он умудрился заснуть, и вынесли из квартиры. Странно, но он даже не проснулся. А потом машина увезла деда Казика куда-то. С ним вместе уехали и все взрослые. Вот только взрослые вскоре вернулись обратно, а дед Казик остался там. В общем, умер. Наверно, долго придётся ждать, пока он вернётся. Между тем, взрослые, которые только что весь день плакали, быстро расселись за столом и стали поглощать всё, что успевали подносить чужие тётки. Неужели они все только и ждали, когда уйдёт дед Казик, чтобы наесться? Тётя Геня или тётя Хеля вынесла во двор кулек с конфетами и стала делить их между ребятней, приговаривая: - Берите конфеты, детки, кушайте за помин души деда Казика. Конфеты я любила очень. Но эти мне почему-то есть не хотелось. Было обидно, почему дед Казик сам не дал мне этих конфет, почему уехал и мне ничего не сказал... Вопросов было так много, что я решила найти на них ответы у бабушки Ани. То, что она сказала, повергло меня в безысходность. - Дед Казик умер. А это значит, что Боженька забрал его к себе на небо, и он теперь всегда будет жить там. К нам во двор он больше не вернётся. Вот тогда горе захлестнуло меня с головой. Первое горе первой утраты. И разве можно было заглушить его конфетами? Или заесть селёдкой и колбасой с поминального стола? Конфеты я потихоньку раздала подружкам во дворе. Потом, в магазине я часто видела эти конфеты на прилавке. Под названием "Осенние", за 1 рубль 90 копеек за килограмм. Я их никогда не покупала.

Сверхъестественное: новые приключения Мария Гамиева На верху Мрак тоже повернула голову, и смотрела прямо перед собой. Сэм и Дин в этот момент осматривали тело ведьмака. - Хоть я и терпеть их не могу, но такой смерти никому не пожелаешь! осматривая обугленное тело ведьмака, говорил Дин. - Это да, но ведь их еще в древние века сжигали за живо на костре! – согласился с братом Сэм. - Но, я не думаю, что это срабатывает! - ухмыльнулся Дин, и сделал пару выстрелов в голову ведьмаку. -Чувак, ты чего творишь? - возмутился поступку брата Сэм. -Да не парься, на всякий случай! - разводя руками, отвечал он. Откуда не возьмись раздался крик, который с нарастанием пролетел и тут же исчез. - Что за хрень? - удивился Дин. - Не знаю! - осматриваясь по сторонам, отвечал Сэм. - Дин смотри! – увидев как из-под земли начало что-то вылизать, крикнул Сэм. - Это и есть те самые мумии, что видели шахтеры? - спрашивал Дин, видя половину того, что вылезло из-под земли. - Скорее всего да! - соглашался Сэм. - Они отовсюду лезут! - Надо как-то подобраться к Мрак! - становясь спиной к спине, брата говорил Дин. - Но есть небольшая проблемка! - Что может быть хуже этих тварей? - То, что они окружают нас и Мрак! – осматриваясь, говорил Дин. - И что делать будем? Идеи есть? - наставляя пистолет на приближающихся мумий, говорил Сэм. -Есть одна идея, но она безбашенная! - отвечал Дин -Что за идея? -Ты фильм «Мумия возвращается» видел? - Да, а что? - Будем отбиваться от них как в этом фильме, всегда мечтал завалить мумию, а то эти ведьмаки, вампиры и вервольф приелись, и мачете пригодилась! доставая из сумки мачете, говорил Дин. - Вот держи! - Главное не дай им ухватить тебя, иначе утащат за собой! - ловя мачете, предупредил Сэм. - Лады, ну понеслась иха! - сказал Дин, и снес голову подобравшейся к нему мумии. Братья отбивались от этих мумий, которым не было конца. - Что, это за звук? - услышав, непонятный раскат, спросила Клэр. - Не знаю, но у меня плохое предчувствие, что ничего хорошего он в себе не несет! - вставая и осматривая по сторонам, отвечал ей Кастиэль. - Смотри, что это? - указывала Клэр, на существо которое вылезло из-под земли. Кастиэль прищурился, всматриваясь вдаль, куда указывала Клэр, отовсюду начали появляться непонятные для него силуэты, которым он не мог дать описа-

ние пока. Когда пара силуэтов приблизилась, и их можно было разглядеть, он сказал: - Похоже на людей, но.... - Что, но? - удивлялась Клэр. - Они словно обуглены или обмотаны во что-то! - рассматривая, то, что надвигалось со всех сторон, говорил Кас. - Ты хочешь сказать, они похожи на мумии? - Да они напоминают именно их, но я всегда думал, что они были в древнем Египте, но, чтоб здесь в Америке, странно! - Да, что тут странного, если мы живем среди другой нечисти, то я не удивлюсь, что и мумии у нас тоже водятся! - пожимая плечами, говорила Клэр. - Погоди, мне кажется это вовсе не мумии, мне Мари говорила, черт не могу вспомнить! - Давай вспоминай быстрее, они все ближе, и надо что-то с ними делать! пятясь назад, говорил Кас. - Есть, вспомнила, это потерянные души, они живут в лимбо, не дай им себя ухватить, иначе утащат по землю! - хлопая себя по лбу, говорила Клэр. - С этим все ясно, как не дать им этого сделать? - делая еще шаг назад, спрашивал Кас. - Есть одна идея, не думаю, что сработает, но попробовать стоит, может их задержать, так как ты еще слаб и не можешь использовать свою силу, вот держи! говорила Клэр, кидая Кастиэлю мачете. - И что мне делать с ней? - Как фильме "Мумия возвращается" руби им головы! - размахивая своей мачете, отвечала Клэр. - В каком фильме? - удивился он. - Я до этого фильма еще не дошел! - О как все запущенно, короче руби им головы! - удивлялась Клэр, и развернулась спиной к Касу. - Ясно, рубить головы! - сделав тоже самое, что и Клэр, говорил Кастиэль. У братьев во всю шел бой, Мрак так и сидела, уставившись впереди себя, как будто наблюдала за ними. Когда братья, отрубали головы мумиям, часть их оболочки превращалась в пыль, а бестелесная душа вылетала из них вверх, словно освобождаясь из плена, и кружили в небе над братьями. Они отбивались из последних сил, до Мрак оставалось пару, тройку шагов. -Да сколько вас, там твари! - отрубая очередной мумии голову, говорил запыхавшийся Дин. -Нам, надо ускориться! - предлагал Сэм, тоже запыхавшись. -Я стараюсь, но им нет конца! – отбиваясь, отвечал Дин брату. Мари по-прежнему сидела с закрытыми глазами, она ждала знака от своих братьев, не зная, как именно это будет. Сознание Марк не отводило своего взгляда от Мари, иногда наклоняя голову то в одну то в другую сторону, то же самое делал и ее демонический облик, со стороны это казалось довольно странно. -Ты, заметил, что она перестала смотреть по сторонам, сейчас сидит и смотрит будто на нас! - спрашивал Сэм, брата запыхавшись. -Да заметил, и мне как-то не по себе, от этого взгляда! - кидая свой взгляда на Мрак, отвечал брату Дин. До Мрак оставалось сделать один шаг, они оба стояли и тяжело дышали, вокруг них лежали части останков оболочек, души кружили над ними, беспорядочно образовав воронку. Отдышавшись, они переглянулись, кивнув друг другу, подошли к Мрак, приложили одновременно свои руки к ее лапам и произнесли: - Сквозь тьму, вернись ты к свету! В этот момент сознание Мрак потянуло руку к Мари, это же сделал и демо-

нический ее облик, но получилось в точности наоборот, демон отбросил Дина от себя оцарапав его, он отлетел шагов на тридцать от нее. -Дин, ты цел? - спрашивал Сэм, подбегая к брату. Он не отвечал ему по началу, на рубашке остались следы от когтей Марк. Сэм был обеспокоен тем, что брат не отвечает ему, он оглянулся на Мрак, которая, сидела, как ни в чем не бывало, и смотрела так же перед собой. "Мари, почувствовал по всему телу тепло, и, услышав в своей голове голоса братьев, поняла вот он этот знак и пора действовать ей. Она открыла глаза, они были светло зеленого цвета, светло-зеленое похожее на огонь обволокло ее тело. Она ухватила сознание Мрак, за руку и подтянула ближе к себе резким движением, так что лицо Мрак чуть не врезалось ей в грудь. Мари взяла обеими руками ее голову, подняла на уровень своих глаз, и сосредоточилась вместе с Коу, на хороших воспоминаниях их обоих. Сначала сознание Мрак никак не реагировало, но спустя пару минут, ухватилась своими руками за руки Мари, которые держали ее голову, и попыталась освободиться, но Мари крепко ее держала, и не давала освободиться. Сознание Мрак злилось, и издало недовольный возглас. На верху демонической облик издал рык, который до несся и до Клэр с Кастиэлем, которые стояли и тяжело дышали, услышав его, они переглянулись. В сознании Мрак начали крутиться, словно короткие диафильмы, светлые моменты жизни Мари и МракКоу. Это были воспоминания из детства и жизни Мари, те радостные моменты, когда приезжал отец, как они ездили на пикник; как он учил ее водить машину, как МракКоу впервые встретила того парня, что проклял ее, их первое свидание, как они гуляли днем по саду забывая о времени, как Мари познакомилась с Тони и как они весело проводили время, первая встреча с братьями, и их поход в парк аттракционов, и конечно же первая встреча Мари с Кастиэлем, как они оба смеялись над словами сказанными Мари, и как она первый раз назвала его Чудиком. Сознание Марк все еще пыталось освободиться из хватки Мари, но все ее попытки были тщетны, Мари крепко держала ее голову." Дин пришел в себя, грудь ныла от полученных ран, он приподнялся, Сэм помог ему сесть, Дин расстегнул рубашку, которая была окровавлена, чтобы осмотреть полученные раны, увидев неглубокие порезы выдохнул. - Вот же сукина дочь, испортила мою любимую рубашку, надо бы ей ногти подстричь! - выругался он, от последних слов Сэм рассмеялся, Дину тоже стало смешно. "Мари продолжала прилагать усилия, посылая светлые моменты своей жизни сознанию Мрак. К ним еще добавились воспоминания МракКоу, улыбка и объятие их мамы, нежный и заботливый взгляд того парня. Сознание Мрак перестало дергаться, опустив руки поняв, что все бесполезно, демонический облик начал постепенно угасать, уменьшаясь пока в размерах. Первая улыбка Сэма, когда Мари встретилась с ними, их поездка на горках, и то, как они еле поместились в будке быстрого фото, но последнее воспоминание оказалось общим Мари и Коу, поцелуй с Кастиэлем, когда Коу делилась своей силой возвращая тем самым ему крылья. Сознание Мрак вдруг почувствовало, как ее сердце забилось в учащенном ритме, она вдруг поняла, что тоже что-то испытает к этому ангелу, и неожиданно всплыл тот момент, когда он принял ее удар на себя, и его слова, на душе Мрак вдруг стало тепло и спокойно. Демонический облик, стал уже с ростом Мари, хвосты постепенно начали исчезать один за одним, и начало появляться человеческое лицо.

Последнее воспоминание ускорило процесс, возвращая человеческий облик Мари, этот поцелуй с Кастиэлем, крутился, словно заведенная пластинка, от чего к щекам Мрак прильнула кровь, она почувствовала, как ее сердце бьется в унисон с сердцем Мари, и она полностью вернулась обратно в тело Мари. - Все равно ненавижу вас! - сказала она, и упала на колени Мари. -У нас получилось! - радостно воскликнула Мари. - Пора разобраться, что там натворил этот ведьмак!" Сэм и Дин с завороженным взглядом наблюдали за тем, как демонический облик постепенно исчезал, спустя пару мгновений, на четвереньках стояла их сестра, и ее все еще обволакивало, но уже светло зеленая похожая на пламя аура. Хвосты вовсе исчезли. Когда она подняла голову, и встала с четверенек, они увидели, что она была в нормальном виде, глаза были светло зеленого цвета, аура, которая исходила из тела Мари напоминала лиса. Мари посмотрела на братьев, ее взгляд не был таким холодным и пронзительным, в нем теперь отражалось тепло и забота, и небольшое сожаление о содеянном. Она осмотрелась вокруг, увидев останки тел мумий, подняла голову вверх, в небе кружили все так же, образовывая воронку души. Она тяжело вздохнула. - Парни, держитесь! - сказала она, еще не своим голосом, но он был уже не таким как у Мрак. -Но за что? - удивленно спросил Сэм. -Друг за друга! - отвечала она, и улыбнулась. Она подняла правую руку вверх, сложив ее в виде клюва, которым обычно детям показывают уток, резко опустила вниз и произнесла:

-Твердь разверзнись! Раздался хлопок, и появился шар, напоминающий планету Уран, и этот шар по земле полетел в сторону воронки, оставляя за собой на асфальте борозду. Ударившись о воронку, он взлетел вверх, распавшись в золотое сияние, тем самым осветив души, от чего они начали корчиться и издавать звуки, которые резали слух. Этот свет образовал столб и ударил в землю, образовав в ней дыру, диамет-

ром с колодец, и души начало затаскивать в него. Братья вцепились друг в друга, не зная, что грядет дальше, Дин забыл про свой порез и боль которую они причиняли ему в этот момент. Подул сильный ветер, который затягивал души в образовавшийся колодец, они пытались сопротивляться. Мари наблюдала за процессом, не отрывая своего взгляда. Души быстро опускались вниз, словно смывались. Спустя пару минут потянулись и души со стороны Кастиэля и Клэр. Они так же, как и братья сидели, прижавшись друг к другу, Кастиэль для верности, обмотал свою руку ремнем безопасности. Они не могли понять, что происходит, откуда образовался этот ветер, который утягивает души и их оболочки. Кастиэль догадывался, что это сделать мог только один человек, но он не был до конца уверен в этом. Души, которые тянулись со стороны Клэр и Кастиэля, пролетали так низко, что цепляли их макушки, отчего им становилось не по себе, Дин с недовольным видом закатывал глаза, Мари не отводила своего взгляда от воронки, которая постепенно уменьшалась. Оболочку тоже затягивало, она образовывала небольшие кучи, так одна из них прошла рядом с Сэмом, и корявой рукой зацепилась за карман его куртки, и так как ее затягивало, она начала дергать его за куртку, пытаясь утянуть его за собой. Он сначала не мог понять, кто его дергает, он смотрел тоже на воронку, потом опустив глаза вниз, он увидел небольшую кучу которая за него зацепилась и дергается, он попытался одной рукой освободиться от нее, но оно не хотело его отпускать. Тогда он решил помочь себе обоими руками, он отпустил Дина и начал двумя руками освобождаться. - Сэм ты чего творишь? - спросил Дин, когда Сэм отпустил его. - Пытаюсь освободиться от этой хрени! - дергая корявую руку, отвечал он брату. Но пока ему это не удавалось, с каждой его попыткой куча накапливалась, и сила ее возрастала, последняя присоединившиеся куча, образовала огромную кучу, которая и потянула за собой Сэма. Дин успел ухватить брата за ногу, и его потянуло вместе с ним, и когда они оказались возле "колодца", Дин вцепился обеими руками за ногу брата, не давая ему полностью погрузиться во тьму, Сэм висел вниз головой, Дин попытался прокричать ему сквозь ветер: - Сэмми, снимай куртку, я не протяну так долго! - Что? - переспросил он, не расслышав из-за ветра брата. - Снимай на хрен куртку, я долго не продержусь, твою мать! - что есть силы прокричал Дин, его дернуло, и нога Сэма соскользнула, но он удержал ее. Дин почувствовал, как его что-то ухватило за ногу, в его груди кольнуло, он сглотнул образовавшийся комок, в надежде, что это не то же самое, что утягивает Сэма. Сэм в это время снял один рукав. Он вдруг почувствовал, как его тянет наверх, он посмотрел на брата, который был в недоумении, что происходит, рука, которая утягивала за собой Сэма, не выдержала и сорвалась, оторвав приличный кусок куртки, тем самым облегчило их вытаскивание. Когда голова Сэма появилась из этой зловещей ямы, он увидел, что их вытягивает Мари, а точнее ее прозрачное продолжение руки, она держала Дина за ногу, Дин повернул голову и увидел то же самое что и Сэм, он был поражен увиденным. Когда она оттащила братьев на приличное расстояние от ямы, как раз в этот момент последняя душа и оболочка провалилась в нее, она начала постепенно закрываться, когда она стала диаметром в 5 центов, Мари отпустила ногу брата. Дыра затянулась и издала небольшой взрыв. Аура Мари начала, угасать, глаза вернули прежний цвет.

- У нас получилось, Коу, у нас получилось! - радовалась она. Она кинула взгляд на братьев, которые помогали друг другу встать. Когда они оба посмотрели в ее сторону, она им улыбнулась, и поняла, что теряет сознание, ведь она потратила много сил, чтобы спасти их. Братья подбежали к ней, она дышала, но все попытки привести ее в чувство были бесполезны. Сэм взял ее на руки, и понес к машине, Дин прижимал руку к порезам, которые дали о себе знать, побрел в след за братом. Дойдя до машины Сэм аккуратно положил сестру на задние сиденье, и сел за руль, поняв, что Дин сейчас не в состоянии управлять машиной, тот был не против. - Эй, чувак, ты как? - обратился он брату, когда тот плюхнулся на сиденье. - Бывало и по хуже! - улыбаясь, отвечал Дин; - Давай уже заводи, надеюсь у Каса получиться теперь меня исцелить! - Ты думаешь, он уже пришел в себя? - Я прибью, его, если он пропустил все самое интересное! Сэм улыбнулся, видя, что брат даже в таком состоянии, умудряется шутить, чего он не делал раньше, и дал по газам. Клэр сидела на асфальте, упершись спиной о колесо машины, голова гудела, в глазах летали желтые круги, Кастиэль рылся в аптечке в поисках таблеток, забыв о том, что он вполне мог ее исцелить. - О боже, и этот человек является ангелом, даже исцелить меня не может! закатывая глаза говорила Клэр. - Зачем, лазить в аптечке! -Ты это мне? - спросил Кас. -Нет блин, своим ботинкам! - огрызнулась Клэр. - Сильно ушиблась, тебе уже мерещится, что ботинки умеют говорить? обеспокоено спросил он. -Да ничего мне не мерещиться! - отмахивалась она. В этот момент подъехала машина Винчестеров, из нее вышел Сэм. Кас не заметил этого, был увлечен поисками таблеток. - Я вижу тебе уже лучше, что потерял? - обращался он, к другу подходя ближе. -Таблетки от головной боли, для Клэр! - не отрывая взгляда, говорил Кас. - А исцелить не пробовал, крылья то к тебе вернулись! - удивлялся рассеянности Кастиэля, Сэм. -Эм...не думаю, что это получиться! - отрывая от аптечки и поворачивая голову в сторону Сэма говорил Кастиэль. -Я рад тебя видеть! Он крепко обнял друга, у которого вид был уставшим и потрепанным, Сэм был удивлен, но тоже крепко обнял друга в ответ. - Я тоже рад тебя видеть! Клэр ты как? - отпуская Каса из объятий, спросил Сэм. - О, неужели вы про меня вспомнили? – язвила она в ответ. - Прости, не злись! - Я в порядке! - отвечала уже более спокойным тоном она. - А где Дин, что с Мари? - ища глазами обоих, спрашивал Кас. - Дин в машине, ранен, его зацепила своими когтями Мрак, когда мы возвращали ей человеческий облик, нужна твоя помощь! - указал на машину Сэм. - А Мари, что с ней, ты ничего не сказал, она жива? – схватив за грудки Сэма, обеспокоенное спрашивал Кастиэль. - Тише, угомонись, она жива, но без сознания, лежит на заднем сиденье! – успокоил друга Сэм. Отпустив Сэма, Кас побежал к машине, открыв заднею дверь, склонился над Мари, приложив два пальца ко лбу, пытался привести ее тем самым в чувства,

но ничего не выходило, он повторил попытку, за его попытками наблюдал Дин ухмыляясь. -Эй чувак, меня не хочешь исцелить? - сказал наконец Дин, видя, что попытки исцелить Мари не работают. -Дин, прости, совсем забыл, что тебе тоже нужна помощь! - говорил Кас. - Ну, конечно, Мари теперь важнее других! - подкалывал он его. -Ты с Сэмом и Клэр, так же важны для меня, как и Мари! - отвечал он ему, направляя свою руку на раны Дина. Раны Дина постепенно затянулись, спустя пару минут исчезли вовсе, но небольшая слабость осталась. - Спасибо Кас, ты сам как? - застегивая рубашку, спросил Дин друга. - Я в порядке, плечо, правда, ноет еще! – вставая, отвечал он. И пошел обратно к Сэму и Клэр, его вдруг кинуло в сторону, на лице выступил холодный пот, все закружилось вокруг него, ноги стали ватными, он склонился на колени, потом вовсе потерял сознание. -Кас, ты чего? - звал его Сэм, подбегая к нему. - Ну, вот сладкая парочка Твикс в отключке! - говорил Дин подходя ближе. - Дин, ты как всегда, не можешь без своих подколов! - говорила Клэр, склоняясь над Кастиэлем. - Давай, лучше помоги отнести его в машину Мари! -говорил Сэм, поднимая друга. Уложив его на заднее сиденье, они стали решать, кто поведет машину Мари. - Я могу! - вызвалась Клэр. - Нет Клэр, ты еще слаба, не оправилась, как следует, так что за руль сяду я! - положив руку на плечо Клэр, говорил Сэм. -Ну, вот так всегда! - надув губы, пробормотала она. -Не дуйся, и давайте поедем уже, скоро светать начнет! - подбадривал Дин ее, и направился к своей машине. Клэр больше ничего не оставалось, как сесть рядом с Сэмом. Они двинулись с места, Дин ехал следом за ними, Клэр иногда поворачивалась назад, проверяя состояние Кастиэля, который пока так и лежал без сознания. Сэм старалась сильно не гнать, чтоб Дин не отставал от них. -Он часто вот так падает? - спросила вдруг Клэр. -Нет, я не видел его таким раньше! - кидая взгляд в зеркало заднего вида, отвечал Сэм. -Как думаешь это из-за его ранения? -Может, точно не могу сказать, я не уверен, что именно в него вонзили! -А сам, как думаешь, что могло это быть? -Похоже было на нож, ведьмак еще что-то нашептывал, когда его направил в сторону Мари, а ты с чего вдруг стала так переживать за него? -удивился Сэм. -Эм...если коротко, то я его простила! -смущенно отвечала она ему. -Ясно, я рад за вас! - улыбнулся Сэм. Дину не с кем было поговорить, он как всегда все переваривал в себе, он редко делился своими переживаниями с кем либо, даже с Сэмом, лишь тогда, когда Сэм, видя его состояние настаивал на своем, приходилось рассказывать. Вот и сейчас, он не мог понять, как он мог слышать голос Мрак в своей голове, и так легко ей подчиниться, не задав не единого вопроса, и почему она звала себя не Мрак, а Коу в тот момент, и чего еще им ожидать от сестры. Он только начал привязываться к ней, впервые за долгое время, он начал заботиться и переживать еще о ком-то кроме Сэма, его пугала так же мысль о том,

что они могут потерять ее, так и не узнав, чем ей помочь. - Нет, я не позволю ей умереть, я узнаю все об ее виде, или я не Дин Винчестер! - сказал он вслух. - Все хватит, тайн от нее и всех остальных дорогих мне людей, я отчасти виноват в случившемся! Приехав в свое убежище, Дин вышел из машины и подошел к брату и Клэр. -Ну и как с ними быть? -спросил он. - Мари отнесем в ее комнату, Каса в любую, рядом с нашими! - отдавая сумки Клэр, говорил Сэм. -Эй я в носильщики не нанималась! - подала голос Клэр. -Тебе сложно отнести вещи по комнатам? - удивленно спросил Дин. -Нет! - насупив брови, отвечала она. - Ну, так в чем проблема, давай неси! - ,грубо отвечал Дин. Ничего не ответив ему на это, она молча развернулась и вышла из гаража. Сэм аккуратно вытащил Мари из машины и понес в ее комнату. Дин остался в гараже, ждать, когда вернется Сэм, чтоб вдвоем отнести Кастиэля, он не заметил, как начал ходить взад, то вперед, переживая за обоих. - Эй, чувак, не протри дырку! - раздался голос, Сэма. - Да, че так долго? - спросил он. - Прошло всего пару минут, ты в порядке? - удивлялся Сэм, вытаскивая Кастиэля за плечи. - По мне так прошла вечность, будешь тут в порядке, когда сестра демон, а лучший друг падает в обморок, как девчонка! - беря Каса за ноги говорил Дин. Отъел себе задницу, зараза тяжёлый какой! Сэм улыбнулся лишь в ответ. Уложив Кастиэля на кровать, Дин выдохнул, словно тащил камень весом в 100 кг. - Эм, я думаю его надо раздеть! - почесывая затылок, говорил Сэм. - Что прям до гола? - возмутился Дин. - Нет, только плащ и ботинки! - снимая плащ Кастиэля, отвечал Сэм. - Фух, не пугай так! - Да чет ты так засмущался, он же не девушка, он наш лучший друг, неужели, если бы пришлось раздевать меня, ты тоже скривил бы лицо, как сейчас? - Сэм ты мой брат, и я тебе подгузники менял, когда ты был мелким! - Ладно, пошли уже, я устал и валюсь с ног! Повесив плащ на стул, они оба вышли из комнаты, и разошлись по своим комнатам, усталость обоих валила с ног. На утро, а точнее уже время шло к обеду, Клэр готовила для всех поздний завтрак, она проснулась раньше всех, она поспала всего пару часов, проснувшись, она не знала, чем себя по началу занять, потом решила для всех что-нибудь приготовить. По пути она заглянула в комнату сначала Мари, она спала словно спящая красавица, ждавшая поцелуя своего принца, побыв у нее немного, она зашла и к Кастиэлю. Она села на кровать, протянула свою руку к его щеке и нежно погладила. - Спасибо, что не бросил меня в этот раз! - благодарила она его, и вышла из комнаты. На прощанье поцеловала его в лоб. Дин потянулся на своей кровати, он проспал бы так до вечера, но приятный запах, который тянулся, с кухни разбудил его. Умывшись, он побрел на запах. -Вау, не знал, что ты умеешь готовить? - удивился он, видя, как Клэр что-то нарезает. - Странный ты Дин, все нормальные девушки умеют готовить, меня мама научила и еще кое-чему Джоди! - нарезая картофель, отвечала она ему, забыв про то, каким он был грубым в последний момент. - Мамы плохому не научат! - вздыхая, и откусывая огурец, говорил Дин.

Летописи межмирья Александр Маяков Тот же день… Межмирье. Гием де Грант - Поддержки от Прометея не будет? – Спросил я. Мы летели к пирамиде. Сегодня Мария летела с Элизабет, и это ей не нравилось, но нам надо было переговорить с Алиром. - Будет, но не сейчас. – Ответил кровосос, сидя во втором седле. - Можно полюбопытствовать, когда? – С сарказмом спросил я. - Он смог установить контроль только над двумя континентами. – Ответил Алир. - Сильное сопротивление? – Спросил я. - Большей частью, разрозненные группировки, которые хотят быть местными царьками. - Таких не сложно победить объединенными силами, сами-то они разрознены. - Да, - поддержал меня Алир, - но кланы хотят мира, а не войны. - Кланы? – Удивился я. – Разве Прометей не уничтожил их, оставив только единую армию? - Нет, Гием, что ты! Уничтожить кланы и при этом сохранить армию невозможно. Он только подчищал себе путь от тех, кто против него. А те, кто за, они уже не хотят сражаться. - Привыкли к комфортной жизни? – Спросил я, стараясь избежать сарказма. - Клан – превыше всего для нас. – Ответил Алир. – И если клан не хочет войны, войны не будет. - Ой, ли!- Произнес я. - Ну, в идеале, так. – Улыбнулся Алир. - То есть, если кланы не захотят, то поддержки не будет? – Спросил я. - Ну… - протянул Алир. - Алир, я не идиот. – Начал я. – Сейчас вся власть в мире вампиров в руках Прометея. И кланы подчиняются ему беспрекословно. Я уверен на все сто, что все континенты уже под его контролем. Вопрос, зачем он тянет время. Ответ, ему не нужно межмирье и другие миры, ему хватает вашего мира. Это предел его амбиций. Власть в пределах одного мира. Это, конечно, хорошо. Это значит, что Анклав добился своего и про войну с Анклавом можно забыть. Но мы стали на путь Культа, а Культу не нужен, ни Союз, ни Анклав. Ему нужны боги – древние. А древним нужен их мир, канувший в лету. - Да, да, да, рыцарь. – Ответил Алир с сарказмом. – Мир погиб, разбившись на тринадцать осколков. И они обязательно его возродят, но ты же не веришь в это. Ты сам это сказал моему отцу. - Знаешь, Алир, а мне уже не нужен и Союз. – Ответил я. - Тогда, что тебе надо? – Спросил он. - Не знаю, учитель, не знаю. - Учитель. – Кровосос усмехнулся. – Давно ты не называл меня учителем. - Да, - улыбнулся я. – Давно. Помнишь, что сказала Элизабет, когда ты пришел к нам? - У нас разные цели, и неизвестно, кто из нас придет к своей цели первым. - Да, - кивнул я. – Наши цели разные. У Культа своя, у Союза своя. И у меня своя.

100

- Да? – Удивился Алир. – И какая же? - Узнаешь, - коротко ответил я. – Обязательно узнаешь. На горизонте виднелась пирамида. Мы подлетали. *** - И что мне делать? – Спросил Алир. Мы стояли у постамента с ключом, впереди было восемь саркофагов. - Представь, что ключа есть разум и постарайся достучаться до него. – Пояснил Исами. - Что у ключа есть разум? – Удивился Алир. – Хм… Он поднес руку к ключу и, закрыв глаза, стал сосредотачиваться. Мы молча стояли и смотрели на происходящие. Но самое странное, что сегодня, что-то изменилось. Даи нервно сжимала и разжимала кулаки. Всегда мрачный Акено, стал еще мрачнее. А Хана на удивление была оживлена и радостна. Девочка улыбалась, крутила головой по сторонам и с нетерпением ждала воскрешения очередного древнего. Исами тоже нервничал, но старался это скрывать. Хотя, нервно дергающаяся нога выдала его. - Что-то не так. – Тихо произнесла Мария, подойдя ко мне. - Это точно. – Так же тихо ответил я. Тем временем от ключа стал исходить теплый молочный свет. Сияние становилось сильнее и… вырвавшийся луч врезался в один из саркофагов, разнеся его. Снова облако пыли. Хана от нетерпения выбежала вперед и, взмахнув руками, разогнала облако своей магией. В обломках саркофага стояла молодая женщина, лет тридцати, может даже младше. Выглядела она… своеобразно. Длинные черные волосы были собраны в высокий хвост. Кожаная куртка была короткой, не закрывала даже талию, но сзади имела длинный «хвост» до земли. Рукава доходили только до локтя, ниже спускался кружевной рукав рубашки. На груди, в зоне декольте виднелась кружевная черная рубашка, она же спускалась и до… стоп! Это не рубашка, это боди. Да, это было боди, черное боди сверху с круженным подбоем на груди и кружевными рукавами. На ногах были сапоги, доходящие до колен. - Бабушка Маи! – Радостно закричала Хана и бросилась ей на шею. - Хана, солнце мое! – Счастливо закричала Маи, подхватив… внучку? - Бабушка? – Удивленно спросили мы втроем. Я, Мария и Алир. Вампир уже отошел от постамента к нам, и мы стояли в рядок. - Хотел бы я увидеть её маму. – Произнес Алир. - Я тоже. – Поддержал его я. - Кобели! – Надулась Мария. - Приветствую тебя… мама. – Сдержано произнесла Даи. У нас отвисла челюсть. - Дочь… - Маи опустила Хану на землю и та взяла её за руку. Честно, Даи мало походила на дочь Маи. Она даже выглядела немного… старше. - А… неплохо сохранились. – Не удержался я. Элизабет и Культ гневно посмотрели на меня. Хотя, в шоке были все. - Спасибо, - улыбнулась Маи. – Я старалась. - Мама, давай без конфликта. – Произнес Исами. Челюсти наши снова полетели вниз. - Так вы это… родственники? – Спросила Мария, не много отойдя от шока. - Да, - кивнула Даи . – Эта… старушка, - она указала на Маи, - моя мама. Исами мой родной брат. Хана, как ты понял, моя дочь. Фудо… - она замялась. - Фудо твой муж! – Грозно произнесла Маи. – В верности которому ты клялась богам! Вот только… Акено. - Да, великая Маи, - Акено склонил голову и опустился на одно колено.

101

- Не лебези, Акено, - Снисходительно ответила Маи. – Тебе это не идет. - Но… - Попытался возразить Акено, но Маи на него уже не обращала внимания. - Как ты, Фудо? – Спросила она ласково, подойдя к зятю. - Твоими мольбами, Маи, - поклонился Фудо. – Рад, что я могу теперь общаться с дочкой. - Папа и бабушка теперь вместе!- Хана просто сияла. Даи, закатив глаза, развернулась и пошла прочь. Акено последовал за ней. Папа и бабушка… да они поженится могут спокойно! - Древняя? – Удивлено спросила Элизабет, наблюдаю всю эту семейную сцену. - Соратники. – Тихо произнесла Маи. – Пожалуй, нам пора уходить отсюда. - Да, у нас есть место, где разместить вас. – Ответил я. - Хорошо! – Она кивнула и направилась к выходу. Хана держала за руку её и Фудо. Счастливый великий маг, который решил остаться маленьким ребенком. - А она ничего, да? – Стервозно спросила Мария. - Меня не возбуждают бабушки, - обнимая её произнес я. Меня что-то толкнуло в спину. - Прошу прощения, - с улыбкой произнесла Элизабет, и, покачивая бедрами, пошла за древними. Культ неустанно шел за ней. - Чего это она? – Удивилась Мария. - Кто знает, - картинно пожал плечами я. - Кто-то знает, - философски ответил Алир и пошел за Культом. - Странные они. – Произнесла Мария и крепко прижалась ко мне. Ну да, странные. Очень странные.

Человек, которому нравилось быть грустным Вячеслав Гаврилов - Ты его знаешь? – спросил в лоб книжник, когда Маша успокоилась и вышла из ванной. - Нет – упавшим голосом сказала она. - Видела его до этого? Он тебя обидел? – женщина не отвечала. – Это очень важно, не молчи. Он украл у тебя что? Сумку вырвал? - Нет… И тут книжник вспомнил детские невинные строчки из тетрадки, вскользь упоминающие о страшном событии из жизни. - Он… Он отец Люси, да? Это тот человек, который тебя обидел давно? Она продолжала молчать, опустив глаза, но уголки губ заметно задрожали. Ответ был очевиден для любого стороннего человека, но не для Валентина, который на эмоциях не чувствовал всю тяжесть своих слов. - Нина Ивановна сказала, что похожа… - Да – внезапно сорвалось с губ Маши, и она тут же ушла в комнату к рисующей дочке, оставив книжника осмысливать ответ в одиночестве. «Да» - болью отдалось в его сознании, ввергнув мужчину в состояние временного бессилия. - Я найду его – сам себе сказал Валентин, облокотившись на подоконник. – Он за всё ответит. Я этого так не оставлю. Да как у него рука поднялась… На эмоциях он подбежал к кухонному окну, и не смотря на накрапывающий

102

мелкий дождь растворил его настежь, высматривая, сидит ли ещё старуха на лавке. Разумеется, её там не было, потому что небо уже вовсю заволокло водянистыми тучами, обещая грандиозный ливень. Не успевший растаять снег выглядел лёгким парадоксом среди падающих капель, как нерастаявший книжник среди течения современной жизни. Застыв в окне, высматривая соседку, Валентин успел намокнуть, но в запале не заметил этого. Слипшиеся от воды волосы выглядели неприглядно, как будто изпод долго не снимавшейся шапки, придавая несколько устрашающий вид мужчине. Такого бы точно испугались неподготовленные люди, увидев, как он свирепо глядит из окна. Но всем было не до него, прохожие спешили укрыться от дождя. Тогда книжник спешно нацепил старые летние кроссовки и завозился с как назло заевшим замком входной двери, единственным в доме, кто попытался хоть как -то задержать его. Ни Маша, не проронившая ни слова после душещипательного диалога, даже не смотревшая ему вслед, ни Люся, увлечённая очередным рисунком, не проявили никакого внешнего интереса к происходящему. И даже хлопнувшая дверь не вывела мать с дочкой из состояния меланхолического забытья. Валентин спешил к старухе, ни на секунду не задумываясь, что он ей скажет и как поведёт разговор. И когда после первого же длинного звонка отворилась дверь, и Нина Ивановна слегка растерянно посмотрела на внезапного гостя, книжник не сразу смог совладать с собой и начать связно говорить. - Ты чего такой? Умер кто? – спросила пенсионерка, чем ещё больше смутила его. - Нет… Нам… надо обсудить один… одну вещь. - Ругаться пришёл со мной? - Нет, говорить. Не о вас даже, а о вашем сыне. - Ты на моего сына не смей ничего говорить! Его жизнью не жил, ничего не знаешь о нём. - Можно я войду? – спокойно, даже слишком спокойно для данной ситуации сказал книжник. Соседка заколебалась, и Валентин легко-легко стал отворять дверь дальше, деликатно оттесняя хозяйку с порога и заходя внутрь. Как ни странно, при таком обращении Нина Ивановна становилась податливой, уступчивой. Буйства изверга-сына её сделали такой, или жизнь до этого – сказать трудно, но мужчина уже оказался в квартире и закрыл дверь. - Где сейчас ваш сын? – всё так же невозмутимо расспрашивал Валентин. – Когда будет здесь? - Не знаю, он уже большой, мне не докладывает. Сыскать его хочешь? Зачем? - Разговор у меня к нему. - Какой? Нечего тебе с ним разговаривать. На грех напрашиваешься? Ему же что не понравится – он тебя ножом ударит, а потом опять в тюрьму. Не надо мне такого, я ещё на сына не нагляделась как следует. - Я всё равно с ним поговорю. В подъезде подкараулю, из окна увижу – не важно, главное, что отыщу. - Да на что он тебе сдался? - Женщину одну он очень обидел. - Когда?! – старуха стала бледнеть, дыхание у неё перехватывало. – Что он сотворил? - Изнасиловал… Но давно, лет семь назад. Юродивую… - Ииихххх…. - Ребёнок остался. Девочка. В этот момент пенсионерка просияла, будто и позабыв, о чём до этого шёл разговор. - Девочка… Ох, девочка. А где она? Так это же та, кого я сегодня видела, да? Такая хорошенькая? Ух, услышал господь мои молитвы. Внученька…

103

- Слушай – взорвался книжник. – Твой придурок изнасиловал женщину, хладнокровно и жестоко. Какая внученька? Чего ты вообще несёшь?! Плевать он хотел на всё это, а ты обрадовалась. Ещё раз спрашиваю, где он? Не скажешь – в милицию пойдём, заявление напишем. - Внученька… - старуха его не слышала. – У меня и на гостинцы то нет ничего, как же так! Его гневу не на что было выплеснуться, потому что диалога не было. То ли бабка совсем выжила из ума, страдает старческим слабоумием, либо так хитроумно пытается вывернуться из неприятного разговора. - Я так понял, вам всё равно? Женщину не жалко? - Мне всех жалко – достаточно живо ответила пенсионерка. – Только что же, я всех обогреть и накормить не могу. Мне бы увидеть… Глупость, глупость… Ясно было с самого начала, чем обернётся такой визит, что мать никогда не выдаст своего Фрола, а узнав про девочку, тут же будет напрашиваться на встречу. Валентин, человек в целом сдержанный, на эмоциях повёл себя как ребёнок, импульсивно и необдуманно. И выкручиваться теперь надо не пенсионерке, а ему. - … Так видела же, с тобой сегодня шла, точно! Господи, вспомнила. Одно же лицо! И нос точь-в-точь. – она плакала. – Я сколько ждала, чтобы отдушина у меня в жизни появилась, чтобы светлое было в ней. Хочешь, на колени встану? - Не дури! - Встану, если не отведёшь к ней! Меня жизнь уже растоптала, ни капли гордости нету. Я и спляшу, и станцую, и спасибо скажу. Отведи к ней, прошу! - Вы не понимаете… - Ради Христа! Всё что угодно! И тут Валентин дал слабину. Не сдался, не переменил своего мнения, а просто почувствовал лёгкую жалость к этому несчастному существу. Прожить жизнь с таким сыном, в таких условиях, как у неё. Конечно, ничто не способно оправдать старухино поведение, особенно приставание к прохожим, бесконечные конфликты с соседями. Он один из всего дома мог разговаривать с ней конструктивно, не срываясь на крик и ругань, потому что с остальными пенсионерка ни в какую не шла на контакт. Люди просто привыкли не замечать её, игнорировать с небольшой долей опасения, а то мало ли, учудит очередное представление. И всё равно было жалко старуху. Но и удовлетворить её просьбу было своего рода кощунство. Женщина, над которой надругались, вступает в отношения с семьёй насильника. Немыслимо! Книжник начинал жалеть о своём решении. Ведь можно было просто переехать в другой дом, он вольная птица, его ничто не держит. И Люсю с Машей тоже. Другой район, другой город, в конце концов? - Давайте я спрошу сначала у неё. Так будет честнее. Соседка тут же затихла, пустым взглядом посмотрев на гостя, а потом молча ушла вглубь своей не самой опрятной квартиры, и чем-то зашуршала. Валентин почему-то не собирался уходить без прощания, и ему пришлось прождать несколько минут, прежде чем хозяйка вернулась. В руке у неё был запечатанный конверт, который она издалека протянула мужчине, немного неуверенно к нему приближаясь. - Передайте ей от меня. Она всё поймёт. Книжник заколебался, но старуха сунула конверт не ему в руку, а в наружный карман куртки, как дают деньги уличным музыкантам. - Приходи потом ко мне – сказала пенсионерка напоследок, и на этот раз скрылась в недрах своей квартиры окончательно. Валентину здесь больше нечего было делать, и он вышел на лестничную клетку, плотно и аккуратно затворив за собой дверь. Конверт был плотный, на ощупь угадывались пару листков бумаги и что-то мягкое. Мужчина щупал его через карман, думая, как поступить. Вскрыть его? Это

104

казалось ему бесчестным, варварским поступком. Отдать Люсе и Маше? Последствия могут быть самыми непредсказуемыми, и притом почти наверняка негативными. «Что же я наделал», - думал про себя книжник. – «Зачем, зачем пошёл к ней?». Разорвать конверт и выбросить? И в ближайшие дни съехать из удобного и комфортного дома? Запросто. Но стоит ли? «Распечатаю дома и посмотрю, что там», - не без колебания решил мужчина, сомневаясь, хватит ли на такой поступок решимости. А в квартире, куда вернулся хозяин, ничего будто и не менялось – дочка рисовала, мама сидела на кухне. И он со своим конвертом был просто чужаком посреди устоявшегося порядка, тем опасным элементом, способным разрушить систему. Как отреагирует Люся, узнав, что может встретиться со своим отцом? Что скажет на это Маша, вспомнив пережитое? «Да как я вообще мог так поспешно побежать к старухе? Зачем взял конверт?», - думал книжник. Наконец Валентин неспешно проследовал в ванную, сжимая через карман свёрток, который уже конвертом назвать было трудно, настолько он деформировался от цепких рук мужчины, сдавливающих его. Содержимое шелестело, мялось с глухим звуком. Может быть, там лежат деньги? - Ладно – сказал вслух сам себе хозяин квартиры, и, вытащив конверт из кармана, быстро разорвал краешек, а затем вывалил содержимое на стиральную машину. Да, действительно, там было много купюр, притом крупных, и свёрнутый кусок бумаги, исписанный размашистым почерком. Если не знать, кто писал эти строки, вполне можно предположить, что писал ребёнок. Книжник бережно взял листок, и напряженно вчитывался, пытаясь разобрать отдельные слова. «Доченька, эти деньги передал тебе твой папа, и передаст ещё столько же. Он не такой плохой, как ты думаешь. Нам нужно встретиться, пообщаться. Только ему ничего об этих деньгах не говори. И с мамой твоей я бы хотела поговорить. Живу в 31 квартире, заходите в любое время. Ваша бабушка». Когда книжник читал строчку «не говори Фролу про деньги», он сразу же вспомнил сцену жестокого избиения, и смутно о том, что кричал изверг, якобы о каких-то деньгах. Уж не они ли лежат перед ним? Мужчина взял их в руки и стал считать. Сумма набралась действительно приличная, а если вспомнить, что в письме говорилось о ещё такой же пачке, то вообще выходило что-то около миллиона рублей. Для пенсионерки, живущей в бедной неопрятной квартире, это было целое состояние, которое она так легко отдала малознакомому мужчине. «Пусть сами решают», - вдруг пронеслось в голове Валентина. – «И деньги пусть забирают себе, они принадлежат им по праву. Только если решатся на встречу, я пойду с ними». И после он позвал маму с дочкой на кухню. - Нам нужно очень серьёзно поговорить. Для начала вы должны прочитать это. – обратился книжник к изумлённым маме с дочкой, положив на стол письмо. Это пишет мать того человека, который сильно обидел твою маму. И вместе с этим она передаёт вам деньги. – мужчина выложил пачку купюр. – Когда вы всё прочтёте, мы с вами будем решать, как поступить дальше. Повисла напряжённая тишина. Маша не двигалась, а Люся будто вообще не понимала, о чём идёт речь. - Хорошо, я сам его прочитаю – после долгой паузы не выдержал Валентин, и медленно и с расстановкой воспроизвёл содержимое листка. - Вы можете забрать деньги и никуда не ходить. – они продолжали молчать, безучастно прослушав письмо. – А за день-два я подыщу новую квартиру в другом районе, где никто нас не сможет найти. - Давайте лучше встретимся – подала голос Люся, но блекло, неубедительно. Так говорят, когда ждут, что кто-то со стороны даст нужную инерцию для действия,

105

подбодрит, поддержит. – А деньги возьмёт мама, ей их всегда не хватает. - Ты уверена? – чуя слабину, начал давить книжник. – Она не такая, какой ты её себе представляешь. Неприятная, злая. – он сознательно стал рисовать неприглядный образ старухи, практически ни в чём не покривив душой. – Она ругается с соседями, ни с кем не дружит, дома у неё беспорядок. - А может, с ней не хотели дружить? Обзывали, вот она такой и стала. Если собачку не гладить, то она кусаться начинает, мне так в садике говорили. - Вот и укусит тебя, если пойдёшь – недобро улыбаясь, съязвил Валентин. - Она же не собачка. - Ну да, сорвётся и накричит. - Я хочу посмотреть им в глаза – включилась в разговор Маша. Мужчина невольно вздрогнул. - Зачем? Что ты там хочешь увидеть? Раскаяние? Это очень плохая идея. - Отведи нас к ней. Мы хотим поговорить. Безапелляционный тон нервировал, книжник никогда не слышал, чтобы она так говорила. Даже её дефект речи будто отступал, потому что сказано было всё отчётливо, внятно. - Хорошо… хорошо. - Прямо сейчас. -Да.

Буквы на белом фоне Александр Маяков VIII - Знаешь, у каждого свои тараканы в голове. – произнес Палыч. С того дня прошло уже две недели. Новый год с Мариной мы встретили скромно. Вадим с Костей звали с собой, но мы решили остаться вдвоем. Это единственный новый год в моей взрослой жизни, когда я не бухал всю ночь напролет. Нашлись и другие занятия. - Но не настолько же! – ответил я. Я как раз пересказал ему то, что рассказала мне Марина. Петр Ильич отнюдь не святой человек! Он действительно заместитель директора одного из крупных предприятий нашего города, но получил эту должность он не за свои таланты, а, можно сказать, по блату. Его отец, дедушка Марины, в свое время так же был большим начальником на том предприятии. Потом пошел на повышение по политической линии. Когда сынок вырос и выучился, он решил пристроить его на завод, начальником каким-нибудь. Но парень заартачился и сказал, что сам желает пробиваться в этом мире. В общем, он пришел на завод простым слесарем и через месяц стал начальником участка. Еще через два месяца – мастером цеха. Еще через пару – главным инженером завода. Замдиректора он стал примерно через год после этого и всю жизнь им проработал. И дураку понятно, что без легкой руки его отца тут не обошлось. Но всем, абсолютно всем, Петр Ильич твердил, что всего добился сам. Что он своим тяжким трудом поднялся с низов до кресла высокого начальника. Сначала Марина этим гордилась, но повзрослев, поняла, что это обычный треп. Нину Петровну Петр Ильич встретил уже став успешным человеком. Поэтому слова Марины про все готовое так зацепили её родителей. Они-то понимают, что к чему. - Ну, с ударом, он, конечно, перегнул. – произнес Палыч. – Я еще та сволочь: и пью, и наорать могу. А по молодости вообще, как сын гор был. «Кров гарячий!» Но что бы руку на ребенка поднимать, этого не было. Помню, зять как-то с дочкой

106

поругались. Что-то там с новым диваном не поделили. То ли он собрать его не мог толком, то ли еще что-то. В общем, меня позвали. А система там, черт ногу сломит, я сам часа два въезжал, как ту хрень собрать. А платить сборщику зять отказался. Сказал сборка, считай пол стоимости дивана. Понятно, я бы тоже отказался. В общем, долбались мы долго. Дочка вся на нервах, орать начинает. Не знаю, в кого она такая пошла. Мать её тихая, спокойная. В деда своего, видимо. Палыча начинало заносить. Понятное дело, он сегодня с запоя вышел. Думал, морозный воздух января его протрезвит, но не тут-то было! Сегодня мы наконец-то вырвались к той старушки, развенчивать миф про жнецов. Палыч выделывался, не хотел. Мол, первый день трезвой жизни и так стресс для организма, а тут еще комуто что-то объяснять. Еле его уговорил. Поэтому мы, заскочив в супермаркет, не с пустыми же руками в гости идти, пошли к старушке, а по пути разговорились. - Не важно! – продолжил Палыч. – В общем, слово за слово, мат за мат, сцепились они снова. Она его грязью поливает, он её - обычная семейная ссора. Я не вмешиваюсь, их семья, сами разберутся. И тут дочурка моя выпаливает: «Если хочешь ударить, бей!» и зажмуривается. Как будто удара ждет. А зять замолчал, очки свои поправил и говорит: «Дура, ты и так набитая, куда тут еще бить». После чего положил отвертку и вышел из комнаты. Дочка вся в слезы – сопли, а я за зятем. Тот на балконе курит. «Не могу я её ударить. Пусть перебесится» - сказал он потом. Так это жена, а то ребенок. Не понимаю я таких людей. - Я тоже, - произнес я, когда мы уже подошли к дому. При свете дня дом выглядел еще хуже. Постройка покосилась, краска давно выцвела. - Что-то мне того… - начал Палыч. - Топаем! - уверено толкнул его в спину я. Нечего мне тут устаивать сцены. Сам заварил кашу, сам и расхлебывай. Мы направились к входу. Когда Палыч уже хотел постучать, дверь открылась, и на крыльце показался молодой человек в дорогом пальто с мусорным пакетом в руках. - А... – протянул Палыч. – Здравствуйте! - Здравствуйте, - ответил парень. – А вы..? - Мы к Ираиде Львовне, - ответил я. - Понятно, - кивнул парень. – Завтра, кафе «Престиж» в час дня. - В смысле, завтра в час? – переспросил Палыч. - Девять дней бабушки будет. – ответил парень, закрывая дверь. – Умерла. *** - Да не то чтобы мучилась. – произнесла баба Маня. – Тихо ушла, можно сказать. Внук Ираиды Львовны, а именно им и был тот парень, нам толком ничего не сказал, сославшись на срочные дела. Поэтому с пакетом харчей мы направились по соседкам. Баба Маня охотно согласилась рассказать нам о покойной соседке. Поэтому пропустив пару рюмок за упокой души старушки и закусив принесенными продуктами, мы вели размеренную беседу. - При мне это было. – продолжила баба Маня. – Позвонила она где-то в полдесятого вечера. Мол, плохо, помираю. Я аптечку захватила и к ней. А у неё сердце прихватило. Лежит под иконами, бледная. Жуть. В потолок смотрит, ртом шевелит. Я наклонилась, слышу, а она какого-то Искандера зовет. При упоминании фальшивого имени Палыча мы с ним переглянулись. Ну, блин, внушил старушке, что самолично придет за ней. Вот она его и ждала. - Я стою и думаю «Все, тронулась бабка». Полезла за сердечными, а она как повернется ко мне, как глянет безумными глазами. «Не пришел» - говорит. И все, глаза закрыла, притихла и ушла. Мы сидели молча. Нашей вины в том, что она умерла, нет. Бабуля старая бы-

107

ла, жила в плохих условиях, питалась не пойми чем. К тому же, болела. Но вот то, что она ждала Палыча как жнеца, это другое. Палыч молчал. Он сидел, опустив голову, и смотрел в свою тарелку. К еде он так и не притронулся. - А где её похоронили? – спросил я. - На Святого Николая. – ответила баба Маня. – Вообще-то, могли договориться и на Кочубея, у неё там муж похоронен, но дети решили по-другому. - Ясно, - кивнул я. – Мы пойдем, пожалуй, - сказал я, глядя на Палыча. - Да, да, - закивала баба Маня. – Спасибо, что зашли. - Да что вы, - отмахнулся я, волоча пьяного Палыча к двери. Распрощавшись, я потащил Палыча домой. *** - Идиоты, иначе не назовешь! – возмущалась Марина, идя с нами по кладбищу. - Марин, ну хватит! – не выдержал я. Надоело! Вчера нотации читала, когда я рассказал, где был, сегодня с утра пораньше. - Ну ладно он, - она кивнула на идущего немного позади Палыча, - но ты-то! Чем думал? Могилу Ираиды Львовны мы нашли быстро. Кладбище Святого Николая относительно новое, ему лет десять, не более. Так что найти здесь новые захоронения проще простого. Иди себе в поле, да и все. А вот если бы её похоронили на Кочубее, тогда ищи свищи! Я даже не знаю, сколько ему лет, но, то, что там уже даже не некоторых дорогах хоронили, знаю. Кладбище очень старое и пройти к некоторым могилам можно, простите меня за откровение, по другим могилам, так как старые захоронения расположены буквально в полуметре друг от друга. А летом, когда вырастает бурьян метровой высоты, в некоторые участки вообще не пройти. А это кладбище новое, здесь убирают за могилками работники. Не за просто так, но плата небольшая. - Я уже говорил, что не знал затеи Палыча! – возмутился я. Достала! Еще нашла место, где мозги полоскать. Тут покой, вечный покой. Возвращались мы по другой аллее, она была ближе к выходу. Проходя мимо одной из могил, я бросил мимолетный взгляд на фотографию, что висела на кресте. Лицо показалось мне знакомым, и я остановился, присмотреться. С фотографии на меня строго смотрел молодой парень в военной форме. Хотя я помнил его другим, веселым и неунывающим. - Тоха? – переспросил я сам у себя. - Что? – удивленно спросила Марина, продолжая держать меня под руку. Палыч тоже остановился и посмотрел на могилу. - Антон, мой одноклассник. – произнес я почти шепотом. Антон был моим лучшим школьным другом. Вместе с ним прогуливали уроки, вместе засиживались в компьютерном классе. Тогда компьютеры были не так распространены как сейчас. Да, еще каких-то семь-восемь лет назад. И сейчас он смотрел на меня с могильного креста. - Двенадцатое апреля тысяча девятьсот девяносто второго - двадцать седьмое августа две тысячи четырнадцатого, - прочитала с таблички Марина. – Он воевал? - Ага, - с трудом выдавил я. – Я с ним давно не общался, но знаю, что как началась АТО, он пошел добровольцем на фронт. - В Иловайский котел угодил. – произнес Палыч. - Не знаю, - ответил я. Какая разница, где погиб Антон. Признаться, я патриотизмом не болею. Да, я люблю свою родину, но чтобы добровольно взять в руки автомат и пойти сражаться. Нет, увольте. Я вообще старался не заострять свое внимание на политике. Иначе мозги совсем улетят в стратосферу.

108

- Вы с ним были близки? - спросила Марина. - В школе – не разлей вода, а после… - я замолчал. Не знаю почему, но мне было тяжело говорить о Тохе. Мы давно не виделись, и я был бы рад, встреть его где -то на улице. - Он рано женился, буквально через год после школы. – продолжил я. - По залету, но семья крепка была. В отличие от меня он изменился после школы, стал более ответственным, а я как был раздолбаем, так им и остался. - Ты живой, паря, и это главное. – похлопал меня по плечу Палыч. Я не знал, что ему ответить. Мое отношение к происходящему на Донбассе было не однозначным. Не я это затеял, не мне это и расхлебывать. Да, я жив, я не пошел на фронт, я даже от армии откосил. Если придет повестка, родители её просто выкинут, на съемную квартиру повестки не приходят. Так что за мобилизацию я не боялся. Я даже не воспринимал войну как таковую. До моего города она не докатилась, и я чувствовал её отголоски только в виде репортажей по телевизору и палатке резервистов на Металле. Но сегодня я впервые увидел могилу солдата. Не по телевизору, со слезливой речью диктора, который никак не поможет горю рыдающих родителей, потерявших сына. Сегодня я увидел могилу своего друга. Впервые эта война зацепила меня. Впервые мне стало больно. Больно в груди, так как человек, которого я знал, погиб. - Пошли, - потянула меня Марина. – Помянем и старушку, и друга твоего. Пусть земля им будет пухом. - Да, - кивнул я, старясь прогнать дурные мысли. – Пошли. - Мариш, Серега, - произнес сзади Палыч. Обернувшись, я увидел сгорбленную фигуру. Палыч и так не высокий, а сгорбившись, стал совсем маленьким. - Я это, решил бросить пить. – серьезно произнес он. – Так что… - Пошли, нальем тебе сока. – произнес я. – Не важно, чем ты поминаешь, главное, что помнишь. Решил бросить, было бы сказано!

Моё наслаждение Александр Дрозд Глава 8. Странное Рождество «Странные праздники, что-то меня знобит от этого веселья», – слова сами вырвались наружу с нестерпимой болью от гниющей и разрушающей меня раны. Никто и глазом не повёл на мои слова, скорее всего не понятные никому и заглушенные звуками стона и плача обитателей подвала, позабывших человеческую этику и здравомыслие, потихоньку превращавшихся в живые мешки с грязью. Запуганные и измождённые до предела, они как животные забились от страха по углам своей территории. Никто не услышал моих слов, потому что вылетели они не звуком, а скорее шипением. Свет от фонаря освещал лишь землю на улице, вьюгу, свистевшую за оконцем размером в два кирпича, выбитых из фундамента здания, служившим для доступа воздуха. В окне виднелось небо и часть луны, от бледного её сияния хотелось сойти с ума, умереть без осознания жизни, ринуться на охрану с криком и, раскинув руки, быть застреленным при попытке к бегству. Свет в подвале давала выгоревшая свеча, скомканная из воска и нити от чьей-то одежды вместо фитиля. Свет был настолько тусклым, что даже дохнуть было невозможно на пламя - оно непременно потухло бы, но лишь этот свет вырисовывал тёмные фигуры во мгле страха и безысходности. Сколько времени я нахожусь в этом помещении, не знаю, дни смешались с ночами, ночь с днём.

109

Она, скорее всего, сейчас спит, не проходит и часа, чтобы я не думал о ней. Моя болезнь даёт осложнения, раковая опухоль овладевает моими мыслями, да и о чём ещё думать в полной темноте, лишь о ней, о недосягаемой звезде, всплывающей в подсознании. Кто-то, кто ещё внутри себя остался человеком в этом безумном мраке отчаяния, празднует. Их празднество непередаваемо в бессилии и страхе, они сидят у свечи, молясь за свои души и не понимая ни слова, можно почувствовать их боль и натянутые улыбки в предвкушении рождества в это мимолётное для нас всех время. Открывается дверь, пьяный, еле стоящий на ногах конвоир забрасывает женщину; упав лицом в землю, она не двигается, рефлекторно её правая кисть лишь нервно сжимается в кулак и разжимается. Охранник освещает подвал керосиновой лампой, высматривая кого-то - и находит его, указывая солдатам пальцем на тощего полуживого мужчину, забитого до такой степени, что он не может прикрыться от резкого удара ногой, только глаза выдают его страх - нервно смотрят в стороны, он в который раз прощается со всеми. Двое солдат подхватили его за грудки, и стало ясно, что он не переживёт ещё одной ночи, и глаза его смотрят с неимоверным страданием по ожидающей его смерти. Все мы ждали своего часа, когда войдёт на полусогнутых ногах шатающийся охранник и, ничего не говоря, начнёт бить и издеваться над нами. А за окном ревет вьюга, наметая в окно снежинки, которые отражают на своих крылышках отблески уличного света, снежинки эти тают, не долетая до пола. Ветер, выстрелы, падает тело, его волокут до ямы, звуки повторяются снова и снова, смешиваясь со стоном и плачем, немецкими командами и ругательствами. Всё вместе сводит с ума, и хочется улететь, как можно скорее улететь на небо, перепрыгнуть свою кончину, хочется к ней всё яростнее, невыносимо жестоко. Почти невредимо я ожидаю своего конца, меня не трогают, выжидая кого-то или чего-то, может, гангрены, которая вот-вот разовьётся от моей раны. На немецком языке говорит только охранник, он общается со мной только изрядно выпивши, рыдает из-за всего, что происходит. Он на посту дьявольского режима лишь потому, что сам не хочет оказаться на другой стороне, в подвале, общается - увидев во мне родственную душу, пастыря для исповеди, для отпущения грехов. Я свободно понимаю немецкий, но не могу писать на нём. Возможно, я могу говорить на других языках, но не могу написать ни слова. Охранник говорит, что ненавидит заключенных только за то, что истощённые, испуганные, они молятся богу, и честно говоря, поклоняются созданному ими идолу собственного эгоизма. Им наплевать на то, что по вере «святой» возродился в человеческом теле, они жаждут одного чтобы прекратилось это безумие, и их оставили в покое, не задумываясь: а может их бог - это сатана, ведь именно дьявол предлагает чудеса в обмен на человеческую душу? Он много говорит обо всём, лишь бы хоть как-то оправдать свои действия передо мной, а скорее перед самим собой. Я не сильно вдаюсь в подробности его высказываний, меня интересует другое - смерть спасла меня от себя, или не успела сотворить своих деяний, а может, желает увидеть мой конец в другом месте? Она издевается надо мной, спуская на меня всех этих собак жизни, а может, жизнь спускает псов смерти. Наверно для меня останется извечным вопросом: «Почему я остался жив?» Выстрел, ещё один, и ещё, по звуку слышно, что человек мёртв; его волокут по земле, голодные животные рвутся с цепи, их лай со временем становится всё привычнее и понятнее. В этой камере кто-то может общаться наравне с ними, их повадки становятся похожими, и блестящие глаза ловят отражение свечи. Их можно понять, и я скоро пойму, опустив руки, не надеясь более на продолжение пути в своём стремлении к чему-то, что влечёт меня. Но я не смогу умереть здесь, пока не

110

дойду до неё, не увижу её глаз, и это убивает во мне человека, я нахожусь в заточении как отловленный зверь, потерявший свободу. Ледяная структура снежинок, художественно выделанная самой природой, уничтожалась, не долетая до пола, нашим еле тёплым дыханием, они таяли, чтобы превратится в воду. А мы умираем, чтобы воплотится в землю, и всему этому виною человек. За окном всё доказывало нелепую, философскую, глупую мысль, звуки подтверждали состояние всех, кто находился здесь. Выстрел, ещё один, последний крик, тишина, тяжёлые шаги, размах, и нечто громоздкое свалилось на землю. Немного предположений пришло в голову - кого-то среди нас не стало, и кто-то снова идёт умирать. Круговорот или жестокость? Страх? Но точно не у тех, у кого перестало биться сердце, а у тех, у кого оно на мгновение замерло при звуке выстрела, тех, чьё сердце дико билось от нежелания нажимать на курок, у того, кто не смог этому помешать. Что это - богобоязнь? Фанатичное преследование, верование в иную жизнь? Мы сами строим себе и для себя ад, но смирившись со своим предназначением, можем прожить хоть какое-то время в раю, даже под гнётом боли и истязаний. Но думая об этом неземном ощущении блаженства, можно привыкнуть и к боли, и к холоду, превращаясь в святыню божеской милости — убивая в себе всё человеческое, что подарено им, приобретая нечто высокое и блаженное, наделяя себя святым духом. Иисус Христос! Помилуй нас, божьих людей, вечно гонимых за грехи предков наших, за наши собственные прегрешения, выступающие сами собой в крови нашей, в умыслах наших, дай прощение нам и благоволи на нас своё всеобщее прощение. Фанатизм. Что может быть противнее, чем бессмысленное идолопоклонничество, когда вечно просят того, чего не может дать ни господь, не дети его, всё лишь на грани, словно голодные бездельники, протягивающие свои ручонки к кормильцу, не желая хоть что-то делать собственными усилиями... Вера может многое, и в этом чистилище мы проживаем всю свою жизнь заново. Я готов умереть здесь, жду лишь своего часа, отрекаюсь от «неба» своего, но надеюсь, что ей от этого будет польза, лелея её в своём сердце, но закрыв его для неё без остатка, не прося ничего взамен, ведь она не может заменить мне ни это, ни что-то другое, даря лишь боль, томящуюся в моей груди, приглушающую даже муки от физического истязания. Отрекаюсь. Так будет лучше для всех. - Иисус Христос спаситель наш! - слышу я всё более отчетливо в унылых устах душ вечно гонимого народа, - помилуй нас. - Лишь думая о себе, с непримиримым рвением молятся эти души ради своей жизни, готовые на любые поступки ради неё. - Помилуй нас, и не оставь наши души на этом ужасающем поприще сатаны и приспешников его. Возможно, именно тут, в чистилище, можно увидеть истинное лицо человечества; одни просят за себя, и всегда только ради себя, другие убивают, издеваются над другими ради себя, чем же они тогда отличаются друг от друга в этом позабытом богом месте, как сказал охранник? Но верю я, бог видит и знает, но предпринять что-то должен человек - ради своей души. - Не оставь нас в этот час, - не переставая молятся они. И он не оставил, находится всегда рядом с ними. Зачем нужно просить, если каждому из нас отведено своё время, зачем звать бога, если он вырастил тебя именно для того, чтобы ты стал мучеником? Зачем молиться ему вслух, как делают это остальные, если господь не оставляет тебя - и заберёт тебя, если твоя жизненная цель достигнута? Непонятно одно - почему он не берёт меня в свои покои, если цели моей больше нет, неужели только для пустого существования? Нет, он прав, ведь суть моя мной не постигнута, и я теперь ожидаю, как все. Чистилище, зал ожидания на земле, перерождение, где, как ни здесь, можно заглянуть в себя?! Собаки лают, слышны шаги, смех, команда, выстрел за окном,

111

кого-то лишают возможности вернуться домой, ещё один выстрел. За окном у когото нервно стучит сердце, и звук этот слышен, будто над нами колокольня с истеричным звонарем, ударяющим по нашим вискам. За окном метель, зима в своём неистовом хаосе разошлась от отчаяния. Сама природа бунтует за нас, за наши жизни; лишь в просветах вьюги виднеется полная луна, то появляется, то исчезает - как в сказке. Вокруг, кроме заметенного снегом окна и его ночного светила, ничего не видно; свеча, догорающая тусклым огоньком, согревает душу, но света от неё уже не добиться. Вокруг не видно ни стен, ни границ бесконечной тьмы, а вечно умирающие люди продолжают молиться за рождество Христово и за спасение своих душ. «Не нужно молиться, - думаю я, бог у нас в сердце, и он не даст нам скитаться в отчаянии своём, он ждёт и надеется на человечность нашу». А снежинки по своему обыкновению летают возле маленького оконца для воздуха, влетают как голодные животные, и лают на нас, пытаясь ухватить хоть что-то до своей кончины, лают, и безмятежно влетая, становятся смертны, превращаются в капельки слёз, оплакивают нас и всех, кого слышно за пеленой вьюги через вентиляцию размером в два кирпича. Там снова кто-то умирает, и опять стучат сердца, я отрекаюсь от неё, от всего, что только держало меня на свете, сижу, жду смерти. Смерть гдето рядом, посылает за мной двух солдат, пьяный охранник чуть не на коленях - от выпитого им - открывает засов. Обитатели подвала молятся, молюсь и я, но не за себя, а за них, за тех, кто потерял свою человечность, по обе стороны подвала, и за неё, что непокорно пытаюсь забыть, убивая себя самого ради неимоверного желания встретится с ней. Страха нет, и боли тоже, очень хочется спать, чтобы снова увидеть её по ту сторону реальности... подвала... Глава 9. Четыре слова Выбор есть: либо ты умираешь, либо убиваешь своих. Хотя находясь в таком положении, своими нельзя считать никого, обе стороны превращаются в противника. Не так уж тяжело быть солдатом отряда, в котором по предписанию все должны погибнуть. Четвёртый год идёт уже никому не нужная война, она в крови у людей, а точнее сказать, это не люди, это солдаты, другого определения для них нет. Человечность затмила бездумная вражда, сути которой никто не понимает. Она идёт сама по себе, как дождь или восход солнца, систематично, со своими погодными условиями и туманной облачностью, пока нужна война солдату, пока будет существовать солдат и всё, что с этим связано. Все раны мои давно зажили, но одна постоянно кровоточит, не желая затягиваться, кровь похожа на слёзы, обжигающие солью. И вот её владелец готов расстаться с жизнью, так как нет сил терпеть эту мучительную, нестерпимую боль. Она сливается во что-то странное под стать повседневным пейзажам, встающим перед глазами, наложив трафарет на несказанно красивый закат или безграничное море, безоблачное небо в летнюю пору или снежные хлопья зимой, настолько чистые на поверхности после вьюги, что не видно, насколько окровавлена земля под мягким, только выпавшим снегом. Инстинкт, но не самосохранения, скорее маниакальная жажда смерти... Все как один: рыцари, богатыри, викинги и многие другие, кто стали войнами, как их ни назови, и есть тот трафарет, наложенный на солнечный свет, отпечатанный лишь кем-то рисунок власти. С ними я иду четвёртый год, продвигаюсь, не зная куда и зачем, сдаю беспрерывную дистанцию, не живу, а существую, схожу с ума, становясь полноценным человеком, странником. Иду к цели, которую уже не помню. Не знаю, жива ли ты, иду к тебе беспрерывно, но и это не имеет для меня никакого значения. Любовь приобрела какую-то отчаянную целеустремлённость, приз

112

за которую будет: всего четыре твоих слова, о которых я, может, мечтаю, и при одной мысли о них дрожу от страха. Ни в коем случае не дам произнести их тебе! Четыре раза попал в собственные сети, иначе никак не назвать заблуждение собственного ума - разве что плен, замкнувший меня в моей голове. Взлетая - и тут же падая навзничь, ниже прежнего, на раскалённые угли, сжигая своё истинное Я, шагая по песчаным берегам необъятной пустыни, в желании осушить себя и выкинуть мысли о тебе — иду к тебе. Четыре раза пропал без вести, не желая вернутся к началу своего пути, построить себя заново, конец близок, я чувствую его, в обличии её он шагает за мной, не пытаясь снять маску свою предо мной. Обессиленная, голодная как бродяга, она плетется, выжидая своего часа, измученная мной - вместе с падальщиками смакует предвкушение моего последнего вздоха. Я не прогоняю её, она мой бессменный соратник, родной для меня призрак, знающий обо мне больше, чем даже моё подсознание. Она - помнящая, кто я, откуда, и только ей интересна моя жизнь, да и то лишь затем, чтобы в конце забрать её, прочитывая содержимое её до дыр, пока не истреплется текст. Люди, измученные собственным путём, боясь смерти, ступают по несуществующей для них уже земле, не осознавая, не желая этого понимать, идут к цели, со столь смехотворной надеждой пройти весь путь сквозь царство мёртвых и остаться живыми. Четыре раза я вымазал душу вместе с этими людьми в огне, но, меняясь, они остаются прежними, лишь меняется их вид, лица, рост. Кто-то, с самого начала идущий со мной, оставшись в живых, преображается только взглядом от прожитого нами, людьми, смотревшими на правду, что при рассказе всегда останется ложью. Четыре раза бесповоротно топил в море чувства к тебе, своё сердце, но подобно тому же солнцу оно снова находило меня, добивая душу терзаниями о любимой. Снова и снова появлялся её образ при восходе луны, пронизывая меня заржавевшими воспоминаниями, как глоток воздуха обрушивая на голову никчемные мысли, от которых зависишь полностью. Четыре раза убивал этот образ, мираж, смертельно желал этого, и он умирал у меня на глазах, падая навзничь под шум выстрелов и разрывающихся бомб, под крик плача и стон летней ночи, пропахшей насквозь кровью. Она исчезала в сумерках, рассыпалась на тысячу маленьких кристаллов, но, судя по всему, отказаться от этого сложнее, так же как убить её наяву. Она незаметно спускалась с небес, выныривала из воды, являлась у меня перед глазами; стоило чуть обратить внимание на воду или облака, составлялся её образ или лицо. Потеряв всякую надежду когдалибо увидеть объект моего недуга, стремился изжить себя на этом свете, яростно налетая на штык-нож или жужжащие подобно мухам пули. Божественным образом, смертельный металл не мог лишить меня жизни, забирая лишь часть её, вместе с энергией и сновидениями, сменившими навечно терзающую боль и тоску, систематически похожими друг на друга кошмарами, переплетавшимися с депрессивными картинами, навевающими избавление от собственного блуждающего разума в лабиринтах сознания, призывающими пустить себе пулю в лоб, тем самым избавив себя ото всего, что давало мне мысль жить дальше, стремясь к смыслу жизни и её логическому завершению. При долгом пути вкушались зрительно и мысленно множество чудес, подаренных нам природой и богом, но лишь несколько из них довелось ощутить на своей шкуре. Разве не чудо остаться в живых и при этом неутомимо как заклинание повторять всего четыре заветных слова, предвкушая их заранее, не давая ни капли возможности случиться какому-либо другому ответу. Слишком много прошло времени, чересчур много воды утекло с того момента, как всё моё безумство взяло надо мной верх, и я повторял эти слова про себя последние четыре года, постоянно

113

терзая себя как можно больнее, готовясь к самому худшему. Мой путь охарактеризован лишь догадками и выдумками; мечтая о невозможном, трудно поверить в действительность, становясь заложником собственной фантазии. Зачем утешать себя счастливым будущим, если нет желания говорить себе, что надо радоваться солнцу и каждому прожитому дню, зачем? Если от этого становится только хуже в душе? Четыре слова, всего четыре жалких, отчетливо произнесённых, с отвращением выдавленных воздухом сквозь голосовые связки, воздухом, вышедшим из твоих сладострастных губ; брошенных в мою сторону, услышанных мною и принятых как любовь слова. Слова, мною понятых, будто непоправимая ошибка, невозможность сказать нечто иное с хорошим концом, с трепетным стуком сердца, с дрожью в твоём голосе... Я не жду этого, но жажду увидеть тебя, услышать эти слова, глядя в твои глаза. Всего только это, и я умру, закончив, таким образом, свои мучительные скитания, от чего станет мне только легче. Четыре слова, каких-то унизительных, безжалостных, но впрочем, так оно будет для неё лучше, если она скажет их, в чём нет ни малейшего сомнения, оправдает, таким образом, мои ожидания. Нет сомнения, я так долго ждал этой встречи, и передумывал весь наш диалог: если она скажет что-либо иное, что будет дальше? Ничего. ...Ожидание простых четырёх слов: «Я не люблю тебя». Представляю её образ постоянно: она говорит, разворачивается и уходит. От этого настолько паршиво, что отчасти лучше умереть на поле боя, чем позже узнать, что это все лишь хотел услышать я, ведь в мечтах ответ звучал полностью наоборот. И вине моей нет оправдания, жалкое существование – это малая часть наказания за преданное мной чувство, с состраданием к себе, мне придётся тоже орать во весь голос странных четыре слова: «Тебя я не люблю». Нет, пусть не со мной, но молю тебя - живи, будь по-настоящему счастлива, хочу лишь увидеть тебя, услышать эти проклятые четыре слова. Я не тот, с кем должно быть твоё сердце, оставь меня умирать от несправедливейшей из жизней, лишь дай слова, подобные четырём каплям яда для усыпления моего тела: я не люблю тебя. Молча взгляни мне в глаза, и по взгляду будет всё ясно. Забивая себе кол в сердце, выскажу тебе взаимно: «Тебя я не люблю». Я видел их, истекая кровью от многочисленных ранений, принятых на себя во имя любви, валяясь бездыханным трупом в часы затишья в бессилии под Луной, обжигающей моё тело. Луна, горделивая, всевидящая, спокойная, в этот момент горела звездой ярко-красного цвета, замершей на мгновение, насыщаясь с голодным видом кровью. Она горела настоящей звездой, не уступая Солнцу ни в чем. Она горела, высасывая из моих жил остаток жизни. И ты гори, за все мои страдания, за путь, проложенный желанием быть с тобой, гори и будь проклята в своем жалком мирке, напоминающем стеклянный аквариум в форме шара, из которого нет выхода и входа в который тоже нет, но видно всё, что за пределом, за прозрачной перегородкой. И только звук может проникать сквозь него, и будут это лишь четыре простых слова, что постоянно летают у меня в голове. Не молчи, дай то, что хочу я услышать, слова, заставляющие настолько проявить во мне злость на протяжении жизни и любви только к тебе. Молись, защищаясь от вечного моего взгляда, присутствующего рядом с тобой сейчас. Пой - за постоянно преследующую тебя мою душу, желающую услышать отпевание четырёх заветных слов. Молись - за спокойствие своей души, быть может, воздастся? Но никогда не будет тебе и мне покоя, пока не услышу от тебя лживую, как ты сама, песню: я не люблю тебя, пока не услышишь в ответ стоны упавшего человека: тебя я не люблю.

114

Пиковый туз. Сказка. Фофанов Алексей И сорвался каменный великан из выси вниз, загремел каменной спинищей, сломался в пояснице, согнулся к земле. И начал нагребать ручищами серую пыль, громоздить преогромную пирамиду. Как нагреб – улегся вновь в свое необъятное ложе, вытянулся всем туловом, застыл. И расплеснулись вдруг золотые небеса, зазвенели, обрушились на землю потоками дивной, чудеснейшей музыки – слаще не слыхивал Павел. Звенят, звенят золотым звоном и голова кругом; и на сердце радость отчегото, и тревога непонятная, и гордость, и грусть и все разом… Не высказать всего, не охватить умом. Большие, высокие звуки заткали, как иглами весь простор и ноющая боль сладкая ворочает, крутит сердце; мотает, как клубок нитяной и словно уносит куда-то, вплетает в золотой простор… Словно пролилась та музыка на песочную гору, обратившись в яхонты, и вспыхнул сияющий дворец, открылся широкий проход. - Вот, - говорит она – и дворец наш. И храм светлый. И повенчаемся мы в храме том. Иди первый. Вступили внутрь: потекли, зазмеились темной рекой нескончаемые коридоры. Из глаз ее исходил свет, метался по стенам; выхватывал цветными пятнами рисованные фигуры, картины земель невиданных, корабли, моря, звезды… С замирающим сердцем смотрел Павел на высокие своды; странное, забытое чувство теснило грудь; шептал губами: - Все исхожу. Все вызнаю. Надо же! Ишь ты, Павлуха, за что тебе такое? Хорошо-то как! Право, хорошо. Поплыли потом чередой светлые залы, уставленные причудливой утварью; то усыпанные серебром как снегом, то горящие золотом; бархатом обтянутые, облитые голубыми шелками, словно ясной глазурью, с вытканными по ним цветами и птицами… Наконец пришли в просторную светлую залу с зеркалами повдоль стен. Она рукой останавливает его, говорит: « Здесь приму тебя. Дале не пойдем покудова. Ты, верно, умаялся дорогой. Садись к столу, отдыхай. Тут теперь дом твой» - А ты? Ты не устала будто? Она улыбается – Я не устаю. Погоди, скличу, кто нам прислуживать будет. Встала из-за стола, лицом потемнела, принахмурила брови, закружился вновь ее голос напевный звонкий: - Цепь золотая, разбейся на звенья! Тени, чья кровь не согрета рожденьем, Силой распада велю вам, явитесь, Пламенем в смертном чертоге зажгитесь. Я призываю вас, ваша владычица, Я , вашей боли и страхов избытчица! Вот мой избранник! Ему, отыскавшему Путь и от боли дорогой уставшему, Кланяйтесь и принимайте нашедшего – Воина, краем над бездною шедшего, Краем любви через реки кровавые; Кланяйтесь и принимайте со славою!

115

И выступили из зеркал, вылепились голубые дымные фигуры без лиц, встали вокруг золоченого стола на середине залы. Она говорит: « Приказывай теперь. Потчевать тебя буду. Да не стесняй себя, вели, что душа желает. Не для того я тебя у жизни выкупала, чтоб ты опять баланду ел да похваливал. Она вас всех, того и гляди, перетравит. А тут уж не лучок с кваском, довольно той преснятины. Желай!» Сомкнулись те дымные тени над столом и отступили вновь к стенам. На столе – яства одно другого непредставимее. Поел Павел, откинулся на стуле на спинку гнутую. Удобно, вольно. Отдохнул немного, посидел. Спрашивает у нее: « Слушай, а вот ты сказывала, что любила уж прежде, а мы, вроде, одни здесь. Где ж те то?» Она в лицо ему смотрит открыто, говорит с задором: « Любила! И сильно. Я поиному и не умею. Не отрекаюсь. Рази от смертной-то любви отречешься? Но я воле их не перечила. Будет об ентом, Павлик, чего ты вдруг спросил? Зашевелил былое. Что забыто – то забыто. Не надо отом. Ты теперь моя надежа. На все здесь воля твоя И я твоя». Приутихли, посидели. Она вдруг голову вскидывает гордо: « Видел силу мою?» -Видел. -То-то. А вы, люди, все свое – разруши-и-ительница! Обидно, Павлуша. Какой женщине не обидно, когда она силу свою сознает, а выказать не может, оттого, что не любит ее никто. Добро бы кто клял меня, а то- глядишь – иной и жизнь -не жизнь прожил, а так – и сказать стыдно- возгря зеленая, а туда же! Сам неумеха, руками изготовить ничего путнего не может, а за жизнь свою сопливую прячется, в подоле у нее путается, на меня пищит оттуда – Уйди! Проклятая! Прыснули оба со смеху. Павел как представил себе – ему повеселело до невозможности- смотрит на нее с чертиками в глазах. Думает: «И это подслушала. Вот шельма! Припомнила мне. Что ж, поделом тебе, солдат!» Говорит ей: « Я любить тебя буду, Кончина моя желанная. Теперь по-иному все у тебя будет». Она отвечает: « И я люблю тебя, Пвалушенька. Сам знаешь, неча и говорить» – и смеется- всяко уж больше жизни. Потом вдруг ладони к глазам приложила, головой замотала: - Как подумаю, что ты от нее, злыдни, принял, так страшно мне. Выпила она тебя, замотала, иссушила совсем. Угас ты. Ну ниче! Двое нас теперь. Две головни жарче горят. Воздам тебе за все, любовью свой отогрею, на груди схороню, от всех бед укрою, родимый мой». Вдруг выпрямилась, кулачком трясет в пустоту: « У-у-у, ведьма! Ужо тебе! Придет и твой черед. Не все твоя власть». Павел улыбнулся невольно. - Чего ты, Павлуша? – спрашивает она. - Да нет, так… - отвечает он – любо-дорого глядеть, как гневаешься: красивая. Только… Чудная ты какая-то теперь. Мне боязно подле тебя. Она зарделась. Вдруг шею ему обвила, приклонилась к плечу; шепчет: « Глупый. Вот глупый. Я ж люблю тебя. Не все тебе едино, какая я?» - Да, - соглашается Павел – правда. Потом говорит задумчиво: « Друг у меня на фронте был. Один только и был. Убило его. Ты не сумлевайся, я люблю тебя, не думай. Но… то другое дело. Не обессудь, ты все ж баба. А то… другое это». - Что же, Павлуша? – она в лицо ему заглядывает. - Просьба у меня к тебе есть. Нельзя бы его сюды, к нам, хоть на чуток. Отдохнуть бы ему. Как пол-лица ему отдернуло снарядом – так дышал еще сколь-то. На руках у меня и притих. Больно ему было, очень больно. - Ах ты, сострадалец мой родимый, -говорит она – но нельзя этого. Вы, как в землю его укладывали, так припомни, что говорили? Унесла смерть проклятая! А туда, где меня проклинали, я не ворочаюсь. Там моей власти нет. Ты, друг мой сердешный, не тревожься. Отдохнет он, отдохнет. Ему легко теперь. Он в полях золотых, привольных, чистых, в той земле, где родился, медовый воздух пьет. Будет с него крови. Не тревожь его, не тревожь. Одначе, хочется мне воздать тебе за все.

116

Устроить светлый праздничек. Иное что-то пожелай. Хочешь, набольшим вельможей сделаю а то купцом богатеющим? - и смеется. - Да с меня купец, что с лопуха огурец, - смеется в ответ уж Павел.- Нет уж, девонька, кормили корову белоярым зерном да коня из нее не вышло. Этак и я - шел бы в купцы да с дырой штанцы. - Ну уж и не знаю тоди, чем и потрафить тебе? Павел притих, задумался. - Не возьму в толк, - говорит чуть погодя – не отпускает, все мучает меня : словно видел я тебя прежде, да вот где и когда, припомнить нету силы. На кого-то похожа ты будто. - Вспоминай, - говорит она тихо, а у самой лицо чернее ночи. Закрыл глаза Павел и потекла река памяти: разрывы, дым, изрытые поля… черными разводами на снегу кровь и по полю, по белому снегу – шинелишки серые набросаны невпопад - лежат солдатушки…Пальцами обгорелыми, как крючьями нацелены в небо…залепленные грязью, искореженные лица; черные, пустые глаза, черные рты…Темень, копоть, гарь… Вдруг – свет! Светлая горенка. Пол чисто выметен. На окошке лучок зелененький. Сквозь окошко- луч солнечный светлой полоской. Пылинки в луче вспыхивают, искрятся. У окна – девушка; по плечам- золотые волосы. Платьице простенькое, ситцевое, в голубой цветок. Глаза серые, большущие. Она, не она? Она! На полу дощатом – свет золотым пятном, сам он сидит на постеле неприбранной, думает о чем-то тяжко, силится припомнить, мучает, тревожит память – но не выламывается никак… - Вспомнил, - говорит – вспомнил, где видел тебя. Года за два до того, как ушел я на войну, виделся мне сон. Я тогда сопляк совсем был, петушок молоденький, а вишь ты, запомнилось. Мы будто с тобой в горнице прибранной; ты у оконца, по плечам – волосы рассыпаны. А я-то на постеле сижу да все думаю о чем-то, думаю… Однако ж, что да о чем – не припомню никак… Не доглядел я. Не доглядел тот сон.- И глаза прикрыл вновь- Досмотреть, - говорит тихонько – досмотреть бы. Уж больно занятно. О чем же это я… Глаза поднимает на нее – а у той губы мертвые. - Что ж, - она отвечает чуть слышно – воля твоя. Не успела договорить – застлало все пеленой…Как просветлело – видит – горенка, оконце светлое… Подле окна – девушка: платьишко в голубой цветок, золотые волосы, глаза серые…только…слез отчего-то полны. Она! Отлегло от сердца. А девушка – к нему! Руками шею обхватила - Не-е-ет! Нет! Не пущу-у! – кричит истошно – Павлуша, родненький! Не пущу тебя! Не отдам, ни за что не отдам! - Кому не отдашь? Да что с тобой? Та пуще голосит: « Не пущу-у на войну! Не отдам смерти лютой!» - Да ты что? Ополоумела? Опомнись! Ты в своем ли уме? Я ж к тебе, смерти своей… Ты ж сама меня… - Не смерть я, не смерть! – воет она – не смерть, не смерть, не смерть! - Как так? Что это ты? Да… кто же? Та убивается, головой мотает: « Ох, Павел, Павел! Обманула она тебя, ве-еедьма! Погляди, погляди на меня, Павлик! Погляди хорошенько. Ну? Нешто не признаешь? Я ведь ЖИЗНЬ твоя, Павлуша, жизнь непр-о-о-ожитая!» Ахнул Павел; закружилась перед взором горница. - Как же? Что это? Она? Нет, не она! Кто она? - Жизнь, жизнь, Павлуша, - жарко она отвечает – жизнь твоя. Тот все не верит. Не может поверить - Будет комедию ломать, - говорит. Брось! Опять надсмешки строишь. Не шути так. К тебе я с войны пришел. - Нет, нет, не было войны, - стонет она – Павлушенька, родной ты мой, бед-

117

ный мой. Не было! Она в глазах твоих, в сердце твоем, на губах твоих кровью налипла! Посмотри за окно, посмотри, ну же! – что там? – зеленый лес. Тот, за рекой, помнишь? Как в малые-то годы тянуло тебя туда: все обойти, все высмотреть! Что за дальним холмом? Зачем манит так, куда зовет даль синяя? Что таит? Лес там, золотой, звонкий, листвяный, шумный, голосистый. Помнишь ли , помнишь, как ты, мальчонка русоголовый – чуть свет – туда; с обрыва в реку - и на тот берег… Помнишь ли то чудо, что расцветало там утром ранним? Сперва-то зорька алая словно бы пальчиками розовыми перебирает по траве – как кошку гладит… А та – муррр, мурр – в ответ ей воркочет сонно… Вдруг - вскочила, выгнула спину! – с золотистой шерсти – брызги! – то свет солнечный заиграл в листве; зажглось ясное утро. … Точится свет отовсюду, расшивает нитью блистающей все окрест… И рушится жаркий полдень летний – целые горы огня и света… зеленого, шумного, жадного огня… Гудит несносно зеленое пламя, на сто голосов гудит: и гвалт, и шелест, и гомон, и свист птичий… Костры зеленые, трескучие до неба! Помнишь ли, Павел, помнишь ли? Звенят птицы малиновым звоном чудесным, и ветры дальние хороводят в листве со своими песнями; а за лесом, над теплой пашней, дымы встают из земли, вьются к небу и облака горят в синеве как самоцветные груды… И так чудно все, радостно, так ясно и солнечно… И нет ни крови, ни боли, ни страха. И смерти нет. Слышишь, Павел, нет смерти! Только Свет один, Белый Свет, большущий, неохватный, дивный! И ты в нем один! Первый ты на всем Белом Свете, первый и единственный, весь он твой! Весь он в тебе – ты в нем, кровь у вас одна, на двоих одна – твоя! Твоя, Павлуша. Плутает в глуби земной, мочит корни берез и гудит по стволам в рощах сосновых… И так и обнял бы весь Свет Белый, укрыл от всех горестей, еще бы сделал краше да радостней. Весь облетел бы, как на крылах, по всем землям скрозь прошел, по всем морям проплыл, всю землю-матушку охватил бы тонкой пленочкой, ровно слезинка чистая; загасил каплей малой огонь тот, в котором она мается… Закрой глаза, Павел, закрой … Что видишь? Прикрыл он глаза: лицо матушки над ним… Голос ее сквозь сон сладкий, утренний он слышит: - Павлушка.! Вставай! Да вставай же ты, чертененок! Отца осердишь. На реку вам пора. А нутко, вставай ужо! Шанежки поспели. Закрутила ищо до свету. … Плывут они в лодке… Рядом отец. Золотая под ними река, налег туман над водой и туча грозовая расплеснулась вполнеба над рекою как дымный, огненный крест… Полыхает в алом закате, обжигает взор… … А вот уж шляется он, мальчонка босоногий, штаны подкатав, по речным перекатам, по мелководью, шлепает босыми ногами по воде; искрами рассыпаются на солнце белые брызги… … Туда бежит, к роднику серебряному за мостом, у дороги; ладонями зачерпывает, пьет и горят губы от влаги студеной… …Забредает в лесную глушь, в раменье, в чащу и темный, прохладный дождь ветвей еловых смывает с глаз усталость… Кладбище…Открытая, свежая могила… Они с матерью у тесаного гроба. Отца хоронят. Впервые лик смерти увидел тогда. Не мог смириться. Бунтовало, не примирялось мальчишечье сердце; съеживалось, как от незаслуженной обиды. И об отце думал, и о себе, о всех людях… - Зачем, - спрашивал- мир чудесный во мне зажегся, коли придется все это отдать? Коль суждено ему угаснуть? Что это? Как найти силы, выстоять, не поддаться слабости, не отвернуться, не допустить страха в сердце? … Война! …Как-то, после долгих боев, выметнуло их на высокий, облитый

118

солнцем берег… И словно несказанной красоты и силы песня плеснула ему в лицо со всего лазоревого простора – впервые увидел он море… Повсюду – куда достанет взгляд – только море и небо, до рези в глазах, а внизу – на кромке берега – ворочает в розовой пене тысячи и тысячи солдат мертвых… Качает тела бездыханные волною, катает, как камушки морские, выносит на прибрежный песок и словно поет голубой простор, склонившись над ними… …Тряхнул головой Павел, открыл глаза. - Полно, - говорит. Не жалею ни о чем. Что было не воротишь. Прожил я. Что ж теперь? Как довелось – так и прожил. С возу упало – не поднять Не все ж моя воля. - Не прожил, не прожил ты, Павлуша, - шепчет она. Юнец ты еще зеленый, несмышленыш. Все впереди. Ох, это она, ведьма, поцарапала глаза тебе. Помнишь ли то облако над рекою, как опалило оно глаза тебе? Она наколдовала, она змея. Куда глянешь – смерть! Всюду война мерещится. А ведь ты добрый у меня, я знаю. Каково доброму-то убивать! Кому и больней – не разберешь. Вот и решил ты, Свет-то Белый любя, может и не стану кривить его глазом своим мертвым, поцарапанным; сотрусь с него, как пятнышко со скатерки. Ведь так, Павел? Так было? Ведь многих убил. Дружка самолучшего убил. Легко ли? Он голову вскинул, кулаки сжал: « Ты что, - кричит – ты что! Замолчи!» - Ты, ты и убил! Не понял еще? Вот что, она, ведьма, с тобой сделала. Он голову на грудь уронил, руки обвисли бессильно. - Не-е-ет! – головой мотает – нет! нет! Я солдат! Я на войне был! А она ладонью гладит его по волосам, шепчет: « Мальчик ты мой бедный. Дите ты еще. Не было войны, не было. Не был ты нигде. Ох, как намучила она тебя, ведьма, как окрутила! Бедный ты мой. Я тебя обогрею. Но весь-то мир не обоймешь, Павлик. Кто эстоль-то много любит – много горюет. Так уж меня люби, только меня. И я тебя любить буду. Всем сердцем своим , всем телом жарким. Мой ты! И я твоя вся. На груди схороню, от всех бед укрою, никому не отдам. Будешь любить меня – все у нас будет! Гляди-кось, гляди – мир перед нами, как Храм светлый и повенчаемся мы в Храме том. Отрекись только от нее, злодейки. Главного-то я еще не сказала. У меня ведь ребеночек будет. Твой!» А у него уж и сил нет: еле давит он крик, ломает тот его грудь, ползет к самому горлу… - Отрекаюсь! – кричит – и голоса своего не услышал, утонувшего в хохоте жутком, расколовшем всю горницу, весь слух его и все, все от земли до неба… Видит – лицо у нее сморщилось, позеленело разом, обвисло серыми клочьями; глаза кровью налились и хохочет она, хохочет, визжит и хохот тот дикий рвется болью в ушах, режет, режет невыносимо… … Треснула, расселась на стороны горница, осыпалась тысячью осколков; засвистела, закружилась в бешеной свистопляске носясь по кругу… … Из этой круговерти выплыл, закровавел пиковый туз – багровое озеро на черном; заклубилась дымным огнем над ним неведомая звезда; под нестерпимым светом ее взметнула руки печальная царица в плещущем на ветру ярко-алом плаще… Страшно вскрикнул Павел; стиснул руками глаза; лицом грохнулся вниз, ноги под себя подогнул. В голове как черные трубы гудят: - Господи! Что же это? Как же это я? …Стихло. Стал он оборачиваться, поднял голову – Она! Платье алое, плечи нагие, змейка – только камушек слюдянистый потух, дымится мутным бельмом. Волосы- золотой водопад. … А глаза-то серые, бездонные!... Будто обручи стальные в них вбиты; будто вся боль, вся смертная мука, что в мире есть, в два озера слилась и застыла там, пойманная; убила в них огоньки. Мерт-

119

вые глаза! … Долго так сидели, молчали… Она пошевелилась, говорит глухо: - Ну, понял ли теперь… на кого я…похожа? - Понял. Прости ты меня. - А понял ли… где мои…прежние? - Понял я все. Прости. - Не за что прощения просить, - она отвечает тихо. Ты меня прости. Много горя я тебе принесла. Измучила своей любовью распроклятой. – Ох, Павел, Павел, она задавила рыдание, но совладала с собой, не выпустила на волю – припомнил ли хорошо сон свой? В горенке той я в углу сидела, в тенечке, где столик у вас стоял. Глядела, как веселились вы с ней, с гадюкой. Завидовала, бесилась, разум теряла от злости. Еще вот чуть – и не выдержу. - Да как же я не видел тебя, - он спрашивает. Она усмехается горько: - Ты тогда-то в мою сторону и смотреть не хотел. Не видел, не замечал просто; глядел скрозь, как в место пустое. Я тебя тогда еще полюбила. Вдруг губы у нее дрогнули, затуманился взор. Чуть улыбнулась. - Смешной ты был, помню. Еще и бороденку не брил, а уж судить обо всем! Чуть что не по сердцу – пых! – как лоскуток берестяной на огне. И все-то ему не так, да не этак, во все вникнуть дай самому. Эвон, гляди-кось, богатырь идет стосильный, берегись! Ужо – весь мир перевернет! Смешной, ох и смешной ты был, Павлуша. И гордый был! Такой прямо гордый – что ну! Помнишь, ерошился все- Не надобно мне подарков от жизни! Сам я себе голова! Сам и заплачу за все, головою своею. Еще будут бабы дурные меня судить. Чтоб я им верил. Себе цену знаю. Во как! А то еще говаривал- Хоть помру – да по-людски. Не замараюсь в чужой-то крови. Ничем меня с пути не свернуть! Она покачала головой, осветила улыбкой лицо. - Влюбилась я без памяти. И себя потеряла, сдурела совсем. Гляну на тебя, петушка хохлатого – и смешно мне, и злюсь на себя-то, и ничего поделать с собой не могу. Нету сил никаких, извелась вся. На все была готова, лишь бы отбить тебя у нее, проклятой. Это я тебя на ту войну послала. Не хотела, не знаю и сама, как вышло. Притихла она, помолчала. Потом говорит задумчиво: - Нет, уж, верно, коли кого смерть смолоду полюбит – так жди беды: война ему, всюду война – кажный шаг боль, кажный стон- свой. Живет меж людьми – ровно наизнанку вывернутый: к такому не коснись – замараешься; да и ему-то больно – мясом наружу. И все-то он иначе видит: И свет ему не свет – тьма, и вода не вода – кровь, и солнце черное; земля под ногами прахом звенит, а дороги…Ох, и вымолвить страшно, какие у него дороги…Ходит сгорбившись, точно вина какая на нем, все оправдания ищет… Оправдаться, оправдаться – только и ноет в голове – передо мной оправдаться за цену ту страшную, что плачу за него, долг возвернуть… Да оправдаться-то ему нечем: ничего нет у него, окромя его самого, глаз его да сердца… Так и мается, горемыка, на Свете Белом и Свет Белый ему не мил. Так вот люблю я, Павлуша. И отреклась бы, жалеючи вас, да от смертной любви, верно, не отречешься. Замолчала она. Молчит и Павел. Погодя спрашивает негромко: « А как же…а с тем, что задумали… что теперь будет? Не помог я тебе. Как будешь теперь?» Она вздохнула, головой покачала: « Нет, не виноват ты. Не кори себя. Не мог ты мне помочь, не мог. Я это уж там знала – и, рукой тихонько наверх – да все надеялась на что-то, не верила, не хотела верить. Помнишь, как из озера тебя спасла?»

120

- Помню. -Вот так, друг мой сердешный, видишь? И страх я из тебя выжгла, и боль ты изведал, да, видно, всю-то боль не вместило хлипкое сердце человеческое – надорвалось. Ослаб ты, ослаб. Она тебя и отбила, разлучница. Не дает мне моей доли, никак не дает! У-у, тина болотная! Оплела тебя! Она знаешь, что придумала, плутовка? За то, чтоб не мешались кости твои в холмике постылом, горбатом, за кости твои, что мне всего дороже, всего , что ни на есть и на том, и на этом свете, какую цену заломила? Знала, гадюка, что я все готова отдать! Все, что есть у меня да чего и нету… Болью своей, говорит, заплатишь; не надо мне платы иной. А где мне боли взять? Вот я и решилась…попытаю счастья. Обманула она меня. Я чуяла, что она, змея, меня обманет: знала ведь она, что на середину кинешься. А я забыла остеречь тебя. Опять, в какой уж раз, забылась. Дорогою помнила, а как подошли – не совладала с собой. Опамятовалась – да поздно. Ох, черный огонь это все, разлучник мой, черный огонь! И тебя, ведь, обманула, ведьма. Напугала, гадина, вернула страх-то в сердце. Не любит она таких, как ты, не любит, подлая, не может любить. - Отчего? Отчего все же? – стонет уже Павел – скажи. Отчего так? - Отчего не любит, спрашиваешь. Таких, как ты, отчего не любит. От зависти, от зависти, Павел. К Сердцу Мира они стремятся. В самую тайную глубь его. Тянет их кровь Черный Огонь. Жаркую, алую кровь. А озеро то в моей власти. Только я из него пью. И ее не пущу никогда. Никогда не пущу! Она и злится, да отыгрывается на ваших сердчишках хлипких: пьет из них. Ха-ха, дурра зеленая! Будто досыта напьется! Не бывать тому! Не бывать! Смерть зашлась злым смехом: - Ха-ха-ха! Не бывать! Не пущу ее туда, а на вас, поодиночке-то, она свою долю ни за что не наберет! Не-е-ет! Не утолит жажду! Вдруг умолкла, качнула головой: - Да ежели по правде – и мне-то с вами поодиночке не везет. Вы, люди, монета мелкая, разменная: не искупишь, видно, одним всей боли; с одной пчелы много ли меду? Нет, верно уж, одной-то каплей чашу ту не переполнишь. Так что я послужу еще службу: поношу чистую кровь. Помолчала опять. Вдруг голос повысила: - А ведь лучших вожу туда, лу-у-учших! Вот и ты! И ты! Ах-х, любовник ты мой неверный, несчастный. Намечтала, дворцов понастроила! Забыла, дуреха, что всякая сосна своему бору шумит. Чего напустилась? Что с вас взять, смертных-то? Огня без дыму, человека без ошибки, верно, нету. Не летают и соколы выше солнца, а крылаты. Сама и виноватая кругом. Смолкла. Посидела, притихшая. Потом лицом просветлела, чуть улыбнулась. - А хорошо ведь было, Павлуша? Помнишь? Дворец тебе построила. Не забыл? -Помню, все помню! Как забудешь? Однако, что ж теперь будет-то, а? Не изменится мир. Будет страдание в нем. Не узнаешь боли. Ох,что ж я, что натворил! Прости ты меня, смерть моя бедная! - Нет…я уж не смерть тебе, Павел, - отвечает она задумчиво. - Как? Кто же ты? Кто? - И сама не знаю. Помолчали опять. Смерть деланно улыбнулась: - Да, ладно, что уж теперь. Что было – то было. Не казни себя. И то – ну на что смерти боль? Досуг мне еще разбирать секреты ее, плутовки. Других забот нету. Посидели еще без слов. Она руками край платья перебирает. Вдруг глаза будто остекленели… Уставилась в лицо ему невидящим взором… - Пора прощаться, Павел, - говорит чуть хрипловато. - Понимаю, - отвечает Павел тихо. Прощай. Она вдруг простонала, откинулась назад; лицо исказилось неузнаваемо, стало серым…

121

Головой мотает, качается, точно в бреду; шипит зло, выплевывает слова дыханием: - Жаба! Жаба! Змея! Ненавижу тебя! Ненави-и-ижу! Потом лицо на руки опустила: - Не-е-ет, не-е-ет, не пущу! Павлуша, родненький! Не отдам, ни за что не отдам! Не радуйся, жаба! Ни мне, ни тебе… Не бывать твоей воле! Подняла голову… Сморит перед собой неживыми глазами, говорит раздельно: - Сама…тебя…убью! Не пущу в Черный Огонь! Вскинулась вдруг, закричала надрывно, жутко, по-бабьи: Павлуша, родимый! Кровь моя, боль моя сердешная! Прощай! Прощай, муж мой непро-о-ожиты-ый! И с этими словами схватила его за голову и прижала лицом к груди, туда, где пятнышко красное, круглое под ключицей…

А.С. Пушкин. Послесловие Маргарита Крымская 7 Пора, пора невежественны узы Привычного сужденья разомкнуть! Легко поведаю я суть Благоволенья юной Музы. (Со старой – дела не имел, Иначе был бы не у дел.) Скажи: ты был ли страстию охвачен Хоть раз, но так, что голову терял? Коль был, припомни: уверял Себя ли в том, что всё иначе И ты пока в уме своём? Коль так, друг друга мы поймём. Представь теперь: является мне Муза, Стократ прелестней женщины любой, И манит, манит за собой… Бегу, как сущий зверь в рейтузах, Я за добычею своей, Чтоб вдохновиться поскорей. Как пышны обжигающие груди! Как сочны раскалённые уста! Под сенью древа иль куста, Иль на столе, в бумажной груде, Ласкаю Музу час иль два, В пылу безумном жив едва. Она же, встречным пылом отвечая, Глаголы всё нашёптывает мне. И я – вслепую! – белизне Листов доверчивых вручаю

122

Совокупленья жаркий пик – Стихотворенья черновик. «Ах, страсть как хорошо с тобою, милый! – Мне Муза, отдышавшись, говорит. – Однако время, мой пиит, Смирить безумие гориллы И человечье всколыхнуть, Сиречь мозгами шевельнуть!» И – улетает чудное созданье, Пред тем поцеловав меня в чело. Не остаётся ничего От сумасшедшего свиданья, Помимо строк из-под пера, О коих думать мне пора. На них взираю в хладном размышленье: «О чём сии глаголы? Не пойму. Понятно вышнему уму Их гениальное сплетенье, А мне понять ли до конца Произведение Творца?» Но, перечтя души библиотеку, Хранящую все таинства Небес, Вдруг понимаю: тёмный лес Не так уж тёмен человеку, Когда он истинный пиит, Для вышней истины открыт. Взираю вновь на строки, просветлённый, И сам дивлюсь: «Какая красота! И как душа моя чиста В глаголах, жизнью наделённых, Простых, естественных, как вдох… Не сукин сын ты, Пушкин, – бог!» Однако, чтоб к читателю успешно Восторгов сих протягивалась нить, Глагол неточный заменить Я тороплюсь… С умом, конечно. И тут же знаю – изречёт Читатель мой: «Божествен, чёрт!» Ну, что? Теперь имеешь представленье, Как создавались вечные стихи? Не средоточья чепухи, Но сущи гения творенья! А гений – Божий крик души Да разум, правящий в тиши…

123

Представь иное: Муза – на больничном (Как в нынешние молвят времена). Тогда – поэзия дурна, Иль так умна, до неприличья, Что лист безжизненный я рву И Музу страстную зову: «Приди, приди, желанная харита! Ведь прав мой тёзка: горе – от ума. Кому нужны стихов тома, В которых нет души пиита? Хоть и блестящим назовут Его рассудка скучный труд…» Случалось и такое, что о встрече Неделями я Музу умолял, А в ожидании – иль вял, Иль буен, жил в противоречье С высокой нравственностью строк. И лучше выдумать не мог! Мы с Музой искушённость уважали – Как верную основу ремесла. И всё, что жизнь преподнесла, Внесли в поэзии скрижали. А так – псалом бы за псалмом До смерти пели бы вдвоём! А впрочем, не до смерти. Ей бы скоро Наскучила возвышенность моя. Она умчалась бы в края, Где всё – свободно от позора: Цинизм во всей его красе И страсть без палки в колесе. Но я, потомок негров безобразный, Распутник, забияка и нахал, – Для скуки повод не давал. И убеждался с каждым разом: Легко пороков тяжкий груз Освобождает от рейтуз! Как видишь, не познать мне исправленья. Всё тот же я: и циник, и шутник... Никто не может быть велик Во всех делах и помышленьях. И не найдётся божество, Чьё безупречно естество. Читателю, конечно же, полезней В нечисты не заглядывать портки И в целомудрии строки Не видеть скрытые болезни.

124

Да поздно: всяк уже читал О том, что я – не идеал. И странно мне: поэту всё на свете Простительно, коль он теперь кумир; Во всём повинен грешный мир, А не изъян в самом поэте… И всё ж: порочность и поэт – Прости… блистательный дуэт! Но суть не в том сего повествованья. Она – в противоречиях опять: Умел я быстро забывать О Вседержителя шептанье Устами Музы молодой, Гордясь божественным собой. К хвале и клевете неравнодушен, Увы, не раз оспаривал глупца, И жаждал звёздного венца С тавровым знаком «Ай-да-Пушкин», И благодарен был тому, Кто дар приписывал – уму. Скажи: ты Богу молишься ли ныне, За гений мой его благодаря? И смертоносность января Ты зришь ли карой за гордыню? А я – давно уже прозрел: Не мы творим земной удел…

8 …Но человеку выбирать, Будь государь он или смерд: Жить – не учитывая смерть, Иль весь свой век – лишь умирать. Я выбрал: жить. Пускай конём Иль «белокурой головой» Погублен буду я – живой Пусть будет бег за смертным днём! Но как бежать, когда в цепях Лежишь уставшим и больным? И только дума-пилигрим Срывает цепи второпях, И не бежит – летит во град, Где Николай взошёл на трон: «О, пусть мне жизнь дарует он, Коль в нём не жив покойный брат!» Но дума – сделалась письмом (Спасибо другу за совет!): «Прошу простить… Даю обет Служить и сердцем, и умом…»

125

Служить? царю?.. Хоть сатане! Но знал как опытный игрок: Кто слово лживое изрёк – Не вечно будет на коне. «Не этот конь ли, белогрив, Меня копытами забьёт, Когда игру мою поймёт?» – Гадал я, голову склонив…

9 О царь! О Чудов монастырь!.. Мой ум, надёжный поводырь, Был несказанно благодарен Себе – за встречу с государем. Не замутнён теперь мой взгляд: Был поводырь подслеповат. Нет, не прошение в письме, Где я с царём играть посмел, Но не игрушечно восстанье Мне обеспечило свиданье С вопросом, ищущим ответ: Причастен был я или нет. Не знал монарх: давно я стал Как осторожный Ювенал – Бежал открытого геройства И власть имущих беспокойства, Горазд высмеивать порок Не преступая чрез порог. А он – заглядывал в глаза И ждал: язык, мол, егоза – Не усидит, уму послушен, Да изольёт поэта душу. Излил язык, открыв секрет: «Причастен к творчеству поэт! Не поклоняюсь я войне – Кровопролитье чуждо мне. И к осквернению престола Мои не призваны глаголы. Тем паче, если на престол Сам Бог наследника возвёл. Не ошибается Творец, Но ошибается певец, В крови топящий назначенье – Воспеть души своей влеченье К любви, добру и красоте, И к первозданной чистоте!»

126

«Лукавишь, Пушкин, – молвил царь. – В душе – ты истинный бунтарь. Но прикрываешься глаголом, Не столь стесняясь правды голой, Сколь эту правду не любя, Насколько понял я тебя. Теперь скажи: готов ли ты, Певец любви и красоты, Когда иль друг твой, иль знакомый Замыслит действо незаконно, Немедля мне о том пропеть И быть России верным впредь?» Не ожидал я от царя… Смущённый, вспыхнул, как заря. Но как же был я изворотлив! А декабристов чуть не проклял За пропасть, в кою мог упасть, Когда б не к дерзким играм страсть. «О государь мой, – молвил я, – Отвечу, правды не тая, Хотя сия нелестна правда… Служить России мне отрадно. Клянусь быть верным вам и ей. Но быть предателем друзей… Нет-нет, конечно, государь, Принесть готов я на алтарь Все грешны головы злодеев, Когда, недоброе затеяв, Они угрозой станут вам Иль вашим преданным друзьям! Но как угрозу разглядеть (Чтоб тотчас вам о ней пропеть) В невинных шутках и проказах? Нетрудно видеть зорким глазом, Где зло, а где лишь болтовня, Как дым миражный – без огня. К тому ж – знакомые, друзья И все, с кем знался, знаюсь я (И декабристы тоже, видно), До сей поры, как ни обидно, Меня считают болтуном. Но нет моей заслуги в том – Перо лишь склонно к болтовне! – О том, что видится во сне, Что явь подённо преподносит… И ни унять его, ни бросить –

127

Оно бежит, а я за ним, Его болтливостью храним. Сия, по счастию, в цене И не вредит, как прежде, мне. Но остальным – перо поэта Опасно выдачей секретов. И потому, сомненья нет, Никто не вверит мне секрет. И слава Господу за то!.. Но, может, память – решето: Как воду – гнусную интригу Она растеривает мигом И оставляет для пера Глаголы, полные добра. Да-да! Похоже, так и есть. Мой государь, ни стыд, ни честь Не в состоянии восполнить Пробелы в памяти. Мне вспомнить И свой глагол-то не всегда, Едва утёкший, как вода. О, сколько их уж утекло! А плыть за ними – тяжело. Куда, куда вы удалились? Ужель к брегам чужим прибились И позабыли те брега, Где ждёт вас добрый ваш слуга?..» «Довольно! – царь меня прервал. – Речей не надобен мне шквал. И не играй со мною в прятки. Я не глупец. Ответствуй кратко: Готов ли зло пресечь, когда Оно – стоячая вода?» Воскликнул я: «О да, готов! Я влить готов сто тысяч слов В безумца, лишь бы образумить…» Но вдруг увидел: царь – Везувий, Готов извергнуться в сей миг! И тотчас духом я поник. А царь – вулкан зажал в кулак И молвил: «Жаль, что ты никак Не позволяешь мне напиться Души исконною водицей. Но кровь твоя – мне по плечу, Коль этой крови захочу.

128

Однако знай: я не жесток. А всё, что ты в ответ изрёк, Я принимаю с уваженьем. Забудь о низком предложенье Подслушать, выследить, донесть… На то иные службы есть. И не сердись, коль доброта – Твоя врождённая черта. А я – рождён быть государем. Порой приходится ударить, Чтоб убедиться: верен друг И не сломает бьющих рук. Ну, что ж, тебя благодарю За верноподданность царю. Теперь спрошу тебя, любезный, О чём-то важном и полезном: Чем недоволен мой народ? И от меня – чего он ждёт?»

Возвращение в Карелию или река с простым названьем Рогозин Владимир КАРЕЛИЯ: 2 категория сложности; р.Воньга. ст.Энгозеро – оз.Энгозеро – р.Воньга (с обносом пор.Собачий) – ст.Воньга п.Горбатый 2 к.с.; п.Собачий 3у к.с.; п.Вяккер 3 к.с.; п.Ассу 3 к.с. (ТССР, 2007 год) Только вот они «собак» не обносили, они еще и вышли в море, да и по нему совсем еще чуток!!! Вдоволь запечатлев себя во всяческих позах и во всех местах, поснимав сам порог и его окрестности, ребята застыли в напряженном ожидании. На предложение адмирабля совершить обнос судов в ту же точку, что и вещи, командор-проводник ответил достаточно жестким отказом. И поистине, зачем надо было переть сюда катамараны, карячиться под их немалым весом, чтобы затем таскать через пороги (а впереди ребят ожидали ещё два именных порога подобной сложности) ещё и их?!! Изъявив готовность внести своё альтернативное предложение, ведущий по маршруту предложил обнести лишь главный слив по своему же берегу метров на 40-50 и оттуда стартовать к месту теперешнего хранения обнесенного ранее снаряжения. Вчетвером они занесли «Синий ад» в точку предполагаемого старта. Дуэт ведущий маршрут и ведущий команду были первым сплавным экипажем проводников судна. Изготовившись, ребята стартовали, в точности пройдя планируемый уход от берега на струю. А дальнейшее было простым делом техники. Следовали

129

краткие команды, команды исполнялись правильно и точно, катамаран быстро вышел на финишную прямую – именно там, где у вещей на камне их уже и поджидал юнга. Причалив в конце порога у сложенных вещей, давние друзья пожали друг другу руки, поблагодарили друг друга за сделанное. У вещей они нашли и это был НЕчай. Вспомнились слова песни Т.и С.Никитиных «Собака бывает кусачей только от жизни собачей…». На предложение отдать проводку второго судна в руки боцманов, адмирабль насупился и ответил отказом. А юнга… Как же юнга? Ребята озвучили ему своё предложение, и он, вроде как и нехотя, но с удовольствием принял предложение пойти на «Голубом щенке» третьим членом экипажа. Так порог СОБАЧИЙ стал первым в его жизни серьезным порогом, который он пройдёт в карельском походе «КАРЕЛИЯ – 2016». Всё удалось!!! Не обошлось, правда, и без сюрпризов. Но не ошибается тот, кто ничего не делает. А опыт – дело наживное. Подогнав «Голубого щенка» и поставив его рядом с первым судном, ребята устроили неспешный отдых и перекус у своих вещей на берегу. НЕчайная церемония. Пресс-конференция состоялась у выходной шиверы порога Собачий. На ней все присутствующие имели возможность задать свои вопросы и получить на них ответы. Всё получилось у ребят в этот день. Собрав суда в путь, пройдя выходную шиверку порога, достигнув чистой воды, ребята вновь запустили мотор и продолжили свой сплав вниз по реке с названьем… Воньга. Пересекли по длинной оси Уманьгозеро и вошли снова в реку. От героев былых времен… Уже заметно смеркалось. Стрелки часов приближались к 9:00. Командорпроводник напряженно всматривался в проплывающий мимо правый берег. Ему очень хотелось увидеть найденный им когда-то маленький обелиск в форме пирамидки со звездой наверху за невысокой оградкой. Ему так и не довелось ни разу высадиться возле него и уточнить для себя, кому же он был поставлен. Какова же была его радость, когда он заметил его! Обелиск не только уцелел, он был еще и свежевыкрашен в белый цвет. Едва заметная тропа немного примятой травы вела от береговых камней прямо к нему. Было радостно, что в ком-то ещё в наше недоброе время жива память, живо чувство благодарности за тот подвиг, который совершали люди нашей великой страны в годы последней войны. Иные из них отдавали самое дорогое – свои жизни для того, чтобы ребята и ранее и теперь смогли прийти в эти края на сплав, рыбалку или просто отдых… Чтобы они смогли увидеть этот обелиск и поклониться ему. Да что там поклониться – просто замолкнуть на мгновение в память о солдате. Просто заметить это место. Это память поколений. Это уже всенародное достояние – погибших за наше настоящее и будущее, за жизнь на земле…… Ночь перед боем… Эскадра вскоре вошла сначала в воды озера Половинное, затем перешла в озеро Вяккер. Часы уже показывали начало десятого вечера. Мотор снова начал чудить и жить самостоятельной от управляющего им жизнью. Это означало, что ребятам вновь придется утром чинить ему ревизию. Надо сказать, что юнга с «Синего щенка» уже два дня, как сам устанавливал палатку их экипажа самостоятельно, отвергая не только помощь в этом процессе, но даже сами предложения о таковой. Это искренне радовало его отца. Из-за малолюдности маршрута в этот год, командору-проводнику и его команде впервые досталась стоянка на высоком левом берегу на скальном выступе в озеро прямо перед заходом во второй на их маршруте именной порог Вяккер. Порог имел недобрую славу из-за мемориальной таблички погибшему в нем 29 июля 1987 года при сплаве туристу из Смоленска. Поначалу на её месте была

130

другая. На ней было написано, что она установлена в память о трагедии, случившейся с катамараном в пороге, при попытке его прохождения. Такая вот печальная известность у той скалы в пороге на левом берегу реки… И вновь, что теперь уже перестало вызывать удивление командорапроводника, лагерь возник на берегу столь быстро, что если бы такое случалось раньше, хотя бы с момента первой дневки на маршруте… Вот было бы… Эх… Они бы тогда уже… Ну и немудрено, в принципе. Команда уже уверенно опаздывала с прибытием к местам постоянного базирования на… почти целую неделю. Кого винить? Винить им можно было лишь самих себя, свою лень, свою безалаберность. В штатном расписании эскадры должности «пинальщик» и «погоняльщик» просто отсутствовали… Был приготовлен ужин. Была и НЕчайная церемония, но уже по сокращенной программе – через полчаса над лагерем удобно разместился, ставший уже вполне своим, баюкальщик – и он, дождь, радостно забарабанил по скатам палаток и разогнал он, уставших от весьма напряженного и поистине тяжелого ходового дня, туристов по своим домикам. Семеро смелых… Утро. Подъем по лагерю. Повара суетились у огня, творя пропитание. Лагерь проснулся и занялся своим делами, согласно штатному расписанию. Мотористы колдовали над движителем. Детали мотора были осмотрены на предмет повреждений, крепления затянуты, и катамаран под ним испытан на воде на предмет готовности к переходам. Получено было положительное заключение о его работоспособности, а жить ему тогда оставалось буквально… день, ну или почти день, ну два раза по полдня, но об этом позже. НЕчайная церемония. Завтрак. Сбор вещей. Обычные утренние дела, в общем-то… Порог Вяккер, на мой взгляд, опасен для туристов прежде всего тем, что кажется некоторым из них весьма успешно проходимым. Самое подходящее место реки для того, чтобы она преподала свой, порою излишне жесткий, урок спесивым и наглецам. Недлинная, метров 200, заходная шивера с осложненным камнями судовым ходом вот она – главная ступень порога. Между двумя мощными сливами, справа на скале есть и приметное место – та самая памятная табличка с указанием имени погибшего при катастрофе катамарана в этом пороге туриста. Сам вид этой таблички оказывает сильное и успокаивающее действие на туристов, решившихся на штурм порога. Это радует. Серьезные и озабоченные лица. Осмотр препятствия. Обнос вещей. Выставление в самом пороге (по берегам, и, что реже, в воде) сигнальщиков и страхующих. И, наконец, сам штурм! Надо видеть радостные и счастливые лица тех, кто смог это!!! Порогу присвоена высокая – третья категория сложности. И многие, пройдя его единожды, считают, что теперь им сам чёрт – не брат. Время покажет, рассудит, вылечит и успокоит… Загрузив свои суда, ребята сделали несколько фотографий у памятного камня «п.Вякер 2016 г.». Впереди сам штурм. Пожелаем ребятам удачи, слаженных и согласованных действий – у них всё получится!!! Вперёд и только вперёд!!! «но, не теряя хладности ума» Вот как-то так рубились на «Синем аде» с порогом Вяккер. Для многих из них это был первый в жизни порог подобной сложности! Удачи им в предстоящих сражениях. Они показали себя с прекрасной стороны – адмирабль даже не… сквернословил, в отличие от… Но только Бог им всем судья. Вот основной слив пройден, но это ничего еще не значило для них… А злобных и кусачих выходных мелководных шивер ещё никто и никогда не отменял. Вот, каждый штурмующий порог, именно там, на них, садясь на камни постоянно, имел возможность перевести дух. Успокоить нервы, и начать грести уже

131

не ошалело, а вдумчиво, спокойно. Голоса их успокаивались. Глаза влезали на свои места в свои орбиты, а рты чуть-чуть, но прикрывались. Так и проходятся пороги обычно (ну если не спишь на них, конечно). А то иные говорят – «Меня толкните там, в конце порога, я хоть грести начну – погреюсь. А пока – посплю…». За порогом были просто… стояночные поля, традиционные для выходов изо всех порогов на карельских реках. Ремонт и отдых. Отдых и ремонт. Для каждого найдется дело здесь, на них… Порог Вяккер выжал туристов до полного изнеможения. Немногим хватало сил просто побродить по стоянкам на выходе из него. Там, на одной из них, была и найдена табличка «от туристов» - "HOME MY SWEET HOME". Так ласково называли туристы свое, последнее для многих, пристанище на маршруте. Многие из них заканчивали его именно здесь. Едва приметная в тайге тропа вела на станцию Воньга, откуда они садились на поезд и возвращались по своим домам, чтобы начать уже скучать по Карелии или ненавидеть её всей душой, как и водный туризм в целом. Табличка была юнгой, по просьбе его отца, возвращена на былое и полагавшееся именно ей место – на верхнюю поляну, где она была оставлена предшественниками и её мастером. Большая же часть из них шла дальше, на порог Ассу, выход из которого расположен прямо перед высоким мостом железной дороги с той самой станцией (направо вдоль путей 2.5 км.) и разъездом «911 км» (налево вдоль путей 1 км.). Он продолжал существовать даже тогда, когда исчезла сама станция «ВОНЬГА», затем остановочный пункт (о.п.) на её былом месте. Затем исчез и он из расписаний поездов. Лишь иногда, машинисты ночных поездов, снижая ход в том месте, разглядев во тьме группы с рюкзаками, подсаживали на свой борт туристов. Теперь даже местные электропоезда ходят всего лишь по вторникам, четвергам и воскресеньям. Это время… Бац-бац и в дамки!!! Ассу, Ассу. А что Ассу? Я и Ассу совсем не… (неценз.). Словом долго ли, коротко ли… но вот уж было так. А что же рассказать вам о пороге? Ну, идти до него с километр-полтора. Ну, правый берег повышается. Ну, есть на нем стоянок много там – наверху. Ну, оставляют там уже ненужные продукты и вещички. Ну, снаряжения бывает там навалом. Запчасти разные, обломки от удилищ… Когда-то местные туда хаживали за солью, да за крупами, да за сапогами, да за штанамикуртками-перчатками. Турист ленив по своей природе. Туда-то он, в поход, вещей еще притащит, покряхтывая и чертыхаясь. А вот обратно – ни в жисть! А ну его… (неценз.). Берите кому что надо и бац-бац-бац – рюкзак в три раза меньше стал, и в пять раз легче. Турист богат, но нерасчетлив. С собой берет в два раза больше, чем потребно. А вот тягать обратно на себе – тут вы подвиньтесь, без меня уж… О чем это я… Ах, да, порог Ассу. Ну что - порог. Классификатор наставляет, что это препятствие третьей категории сложности (опять имеются в виду байдарки). Сложный судовой ход. Множество подводных и надводных камней в русле. Сильное падение воды в пороге, даже в пересчете на его немалую длину (ок. 900м.). Когда-то видел командор-проводник и завязанные узлом байдарки при навале их сильной струёй на те самые большие надводные лбы. Что же ребята? Ребята ещё не отошли от Вяккера, а тут... БАЦ-БАЦ-БАЦ и… мост Сразу за мостом и была их прощальная с порожистой частью маршрута стоянка-отдых с перекусом и НЕчайная конференция. По мосту трижды за это время прошли поезда. Все они шли на Север. Было жаль прощаться с рекой, озерами, ко-

132

торым уже не быть, да и порогами, которых больше не увидеть. Традиционный для многих маршрут – ОКОНЧЕН успешно и без потерь (если не считать блесны, моторы). Впереди их ждало только море. И там, далеко за морем – любимые водителями кони. Я могу ошибаться, но ребята кажется даже взгрустнули по пройденному и оставшемуся там, далеко-далеко за их спинами. По тем озерам и стоянкам на них. Кострам и баням разных типов. По тем озерным и речным восходам и закатам. Пусть так. Грусть – это повторное переживание былого. Не грустит лишь вообще ничего не помнящий и не замечающий вокруг себя ничего… В этой жизни он лишь СЕБЯ считает центром не то притяжения, не то вращения светил вокруг. Всё остальное рядом – окружение, иначе – свита, лишь исполняющая прихоти, капризы господина. Хоть и не хочется так плохо думать, а вот не думать так – ну просто не выходит… Ребятам казалось в ту пору, что осталось всего лишь… дойти до моря, да по морю чуток. Так магазины есть, там всё есть. Там есть машины, и их послушные водители доставят их усталые тела до дома быстро-быстро. Ну что ж, блажен, кто верует… Да будет так… Хотя, не очень-то уверен, что так и будет. Но об этом снова позже. Еще вернемся к нашим ребятам. А пока – пусть погрустят под запах полотна, гул поездов, бегущих по мосту. И пусть мечты о близком море им помогут выбраться из той глуши, куда их заманил когда-то их командор-проводник. А командора-проводника волновала и манила вдаль лишь деревенька по имени Воньга. Лишь там он смог бы, при благом к себе расположении небес, пополнить свой табачный боезапас. Как он и полагал в начале путешествия – «…с нами пьют даже непьющие, курят – даже некурящие…». Запасы были просто на исходе – их оставалось лишь 4 штуки. Четыре «волшебных палочки» на всё оставшееся время. А больше – населёнки нет. Теперь уж только «за морем». Ты неси меня, река… Примерно таковыми были мысли туристов, продолжавшими упрямо пробиваться к морю… Менее чем через километр, они прошли под линией электропередачи. Затем лес по правому берегу превратился сначала в луговину с роскошными зарослями иван-чая. За ней стали видны мачты с антеннами и вышка сотовой связи. Стали надвигаться строения деревни Воньга. Удивление ведущего вызвало наличие вполне свежих кровель на домиках и баньках. Так значит жива чертовка – Воньга. Причалив к самому крайнему мостку, экипаж «Голубого щенка» спешился и ведущий с юнгой именно ЛОМАНУЛИСЬ к крайнему от них домику! Дверь в дом была незапертой, и он, как его и учили, постучав по косяку, достаточно внятно и громко произнес вглубь дома – «Тук-тук, дома есть кто?». Через минуту-другую, скрипнув внутренней дверью, на пороге появился хозяин владения. Они степенно поздоровались друг с другом. На вопрос – «А можно ли сыскать курева в деревне?», мужик ответил – «Да наврядли… Хотя… Щас посмотрю…». Он порылся на полке старого шкафа, что стоял в прихожей и со второй полки извлёк… ТРИ ПАЧКИ сигарет «АРКТИКА». На вопрос о цене, он не раздумывая ответил – триста! Гость, прижав к себе несметные свои богатства, промолвил – «Щас, принесу…». На что хозяин, завидев радость на лице посетителя, довольно ответил – «А куда ж ты денешься»... Вернувшись с принесенными из запасников деньгами и вручив их хозяину, они немного поболтали. Гость рассказал кто они, откуда и куда. Нашлись у них и общие знакомые – Василий, да Пашка Зубрович, что жили в деревне Поньгома, там, за морем. «Передавай им привет от Базара…» попросил хозяин. И, поблагодарив хозяина за помощь, ведущий с сыном вернулись к своим, которые уже уютно

133

примостились у стола на берегу, греясь на солнышке. Местная живность с интересом и недоверием разглядывала и разнюхивала незнакомцев сначала издали, затем, по мере изучения начала шляться всё ближе и ближе к ребятам. Кошка так и не решилась на «очное» знакомство, а вот собака… Это милое творение подошло-таки и даже стало ластиться к рукам. Собаку гладили кто только мог и не боялся. Был и перекур, и более добрый, чем раньше, ведущий даже угостил куревом ещё… троих «некурящих». Ну что же, теперь можно уже и к морю плыть. На два дня должно хватить нечаянной уже добычи. Прощальный снимок на память и в путь. Ты неси меня, река… Они продолжили своё плавание вниз по реке… Впереди их ждало(???) – Белое море!!! За деревней, а она раскинулась на правом берегу почти на километр, река делает правый поворот и сбрасывает свои воды через остатки разрушенной плотины, а может быть и моста, образуя приятный слив и волнение за ним. Перед плотиной, на весельной лодке возвращалась с проверки сетей в деревню одинокая пожилая женщина. Она поведала ребятам, что рыбы в реке маловато, а рыбники – лютуют в море, да что чего и сколько стоит. Перед плотиной ребята видели просто «шахматную доску» из сетей местных, рыбачивших на реке. Ниже плотины по течению ребятам встретились еще несколько несложных теперь уже для ребят порожков. После них река вновь успокоилась и продолжила своё величаво-неспешное течение к морю. Запустив мотор, эскадра вновь сушила весла. Плыли мимо леса с густым подлеском. То тут, то там виднелись большие и яркие шляпки подосиновиков. От деревни далеко – здесь их никто не собирал и не тревожил. Лишь иногда встречались березки, листва которых уже почуяла приближение осени. Они были великолепными!!! В кустах правого берега то и дело виднелись лодки всех типов и размеров – от деревянных, скорее всего поморских, до металлических. По состоянию если судить, то большинством из них давно уже не пользовались, но были среди них и весьма «свежие». Рыбак – бросал блесну, матросы – играли в свои игры. Капитаны и боцман с «Голубого щенка» грустно смотрели вперед и по сторонам, как будто бы хотели запомнить всё увиденное в пути. Время текло медленно и неспешно, уподобившись самой реке. Эскадра достаточно долго сгоняла с берега огромную птицу. Она обгоняла эскадру и вновь присаживалась где-то на берегу. Так продолжалось километра три, а может больше. Кто теперь про то упомнит. НЕчаёвничали осторожно и аккуратно. Запас и этого топлива уже был на исходе. Впереди показалось некоторое относительное расширение русла и ближние к каравану камни в русле. «Все на берег!». Люди с катамаранов повыСкакивали на берег и повыписывали лишний балласт перед продолжением пути. Мотор был поднят – суда входили в «морские пороги», последние свои пороги на их длинном пути, на веслах. Пороги достаточно беззлобные, но идти их предстояло аккуратно. На этой границе происходила смена «подложки» речного русла с гладких и обкатанных камней, на более твердые, а потому и более «зубастые и острые» камни. В просвете сужающегося коридора из дальних береговых деревьев было видно… море. Их долгожданное Белое море. Им оставалось лишь выйти в него из реки, минуя луды – зону "осыхания" во время смены уровней воды. Продолжался… отлив. Ребятам ещё повезло – через час было бы уже поздно. Они несли бы свои суда… на руках. Вот тебе и здрассьте!!! Немалых трудов стоил ребятам выход на «чистую» воду. Времени было уже

134

почти десять часов вечера. Небо было хмурым. Волнение – ощутимое. На горизонте виднелись белые барашки на вершинах волн. В море выходить нельзя. "В море идти нельзя!", категорично заявил командор-проводник. Он даже не представлял себе тогда, насколько он оказался прав в этом своём решении запрета для эскадры на выход в море. Если бы он решил – ну там же, на правом мысу, есть же рыбацкая избушка, мы же быстро до неё дойдем. Там печь и лавки. Там – тепло. Избушки не было. Уже. И коль судить по берегу, уже достаточно давно. Её - избушку, наверное, даже и не сожгли, а просто разобрали и вывезли в другое место. Не было видно ни останков строения, ни гор мусора. И снова ему небесами, наверное, любезно представилась такая возможность, как встать лагерем на знакомом для него месте. На горизонте он разглядел знакомые очертания острова Макаровский. Вот интересно, он и туда телят не гонял, Макар-то? А я-то гоняю из похода в поход уж столько лет… К слову сказать, что только тут фотографы… ммм… проснулись от шока и спячки. Прозвучавшее от одного из ребят предложение – «А давайте идти до упора!» чуть не вызвало гомерический хохот и истерику у командора-проводника. Ох, если бы произнесший эти слова так проникся графиком похода раньше, все уже давно были бы дома! Носить вещи были явно не близко – скользкие камни, водоросли и подъем по береговой скале затрудняли туристам путь. Но они справились и с этим. Радость одержанной ими победы помогала им в этом. Закончив выгрузку, ребятам был дан наказ – вытащить суда насухо, подальше от зоны прилива. Они, еще несильно понимая суть возможных проблем, вынуждены были все же подчиниться приказу. Катамараны затащили повыше и подальше от посторонних глаз. А то бывали случаи, знаете ли… Недолго «музыка играла» - вновь появился верный дождь и опять началось… Была предпринята попытка установки тента над пространством между палатками. Пытались также, и укрыть очаг костра, чтобы осталось место, где обогреться. Но домик с дверцей «без надписи» встал сразу на сухое место, а его обитатели успели спрятать под её навес в тамбур все необходимое для ночлега и сами укрыться под его надежным сводом. Тепло верной плиты, аромат чайника и закипающей в нем воды, мягкие и теплые спальники, изгиб спины в сторону обратную судовой посадке и разговоры, обмен впечатлениями, мнениями… Что ещё отцу для счастья надо – видеть сына рядом, говорить с ним, делать с ним одно большое дело – нет выше счастья… Затишье перед дождем На сон грядущий… По сути, ребятам остался единственный дневной переход. Это будет морской переход вдоль мысов правого берега, проход между островами и лудами туда, где на горизонте едва приметно виднеется высокая вышка сотовой связи в поселке Кузема в десяти километрах от побережья (командор с соратниками издавна называли её «Башня сникерсов»). Будут морские волны – отнюдь не озерные. Прозрачная вода и плавание в ней, как в аквариуме. Будут и высадки на острова, чтобы поближе разглядеть всю окружающую красоту и бесконечность… Бесконечность уходящего туда - вдаль за горизонт моря и неба. Будут крики чаек и бакланов. Может быть, им повезёт и встретиться нерпа, издавна любившая сопровождать суда туристов. Будут морские звездочки и звезды в глубине на дне. Будут и истошно белые и просоленные топляки, выброшенные на луды, островные мысы, песчаные пляжи. Может быть, им с другом удастся даже навестить одну памятную им стоян-

135

ку в губе Нечаева. Хорошо, если бы повезло с погодой, не было сильного ветра и излишне крутой волны на открытых участках перехода. Ещё лучше если бы… Так можно было бы лежать в палатке и под звук капель, падающих на тент, мечтать, мечтать, мечтать… Пока сон не сомкнул бы усталых за день глаз. Так и лежали отец и сын рядом, не только телами, но и душами. Они планировали. Они просто мечтали об одном и том же. Они жили единой для них обоих жизнью. Им было так надо. Они считали это правильным. Они просто не могли без такого единения. Именно в таких доверительных отношениях и видел отец свою заслугу – сын верил ему… Они на самом деле и были ОТЕЦ и СЫН (написано именно с большой буквы)… Не плачь, девчонка, пройдут дожди… Именно эти слова пришли в голову командора-проводника на следующее утро. Ночные порывы ветра почти шквальной силы. Непрерывно шедший дождь, постоянно менявший свой характер от слабого до весьма приличного. Упавший ночью невдалеке от палаток деревянный кол, поддерживавший до падения тент между ними. Положение стрелок на циферблате часов. Всё это говорило командорупроводнику о… невыходе эскадры на рейд и далее, в открытое море. Но все на всякий случай всё-таки затаили надежду пусть на поздний, но всё же выход в направлении финиша. Погода была более благосклонна всё же к командору-проводнику. Ведь именно ему и юнге меньше всех присутствовавших в составе эскадры хотелось окончания путешествия. Слишком большого труда стоило им, после двух подряд лет невыездных в Карелию, выбраться в это памятное для обоих место, в поход по маршруту оз.Энгозеро – р.Воньга – Белое море. В 2012-м году им это так и не удалось. По признанию адмирабля, в том году у его команды – не было НИКАКИХ шансов на успех этого мероприятия. Хоть дверь и была «без надписи» достаточно давно сложился круг людей, имеющих право преимущественного входа в тот домик. Хоть он и был владельцами то обсуждаем, то осуждаем, но он был. В списке было аж… целое одно лицо. Адмираблю нравилось приходить в гости, на покурить, на потрепаться, просто на обогреться, просто на посошок… Не сказать бы, что это было всегда вовремя и уместно, но уж как есть. Друг приходил в гости к другу. Здесь они могли бы остаться «условно наедине» и просто потрещать «за жизнь». Ему тоже было нелегко. Он сам жил в своем домике, заполненном гостями, словно в гостях. В гостях у сказки. Наверное - страшной сказки. Так или иначе, но давние друзья, а оба капитана и юнга имели стаж общения с десяток лет, могли побыть в более привычной для них компании лишь здесь, за дверью «без надписи». Дождь вел себя по-прежнему. И был явно ветер заодно с ним. Ничто не предвещало никакой надежды на «поплавать по морю» ещё сегодня. А раз так, то быть! Быть празднику души. Когда все то, что есть в печи, давай - скорей на стол мечи! Гитара, песни, алкоголь, табак. Вот лучшие друзья (не девушек) – мужчин поморья. Суровый быт, суровые нравы. И состоялся праздник. На душе было приятно – сама собой сложилась и дневка на море, вернее «у моря». Утром командору-проводнику пришлось единожды даже отгонять «ненасытных» от своей палатки. Это было резко, жестко, но правильно. Достаточно было того, что завтрак итак уже был приготовлен на газовой плите в его палатке. Просто его как-то, может быть, и не заметили, а сразу метнулись «за чаем». Обиды – пройдут, уроки – останутся. Так было всегда и не нам это менять. Но сильный ветер это что? Правильно, пограничная зона двух противоположных фронтов. Если ветер дует, то что? Правильно, он что-нибудь надует. А если сейчас ненастно, то что? Правильно, завтра будет ясно (ну или не завтра). Так успо-

136

каивал себя и уговаривал погоду командор-проводник. Ну надо же когда-нибудь за (при)кончить этот явно затянувшийся, тем более и не по их вине, маршрут в концеконцов!!! Уж вечерело, когда дождь основательно поутих, а затем и вовсе закончился. Времени на выход в море уже не было, как и желания для этого. Ребятам удалосьтаки развести… огонь в очаге. Был приготовлен даже ужин на костре. Туристы повылезали из своих палаток и начали привычно суетиться на поляне. Сушка вещей, брожение по берегу, фотоэтюды… Жизнь потекла в размеренном темпе и привычном уже стиле. Даже юнга выбрался из домика и пытался потолкаться среди ребят у огня. Длилось это ровно до той поры, пока один из них, в ответ на вопрос – «А почему вы так и не смогли развести огонь утром с помощью бензина?», не процедил сквозь зубы – «Ну вы же нам не помогали. Да вы нам даже чаю не согрели…». Сам факт такого ответа на бесхитростный вопрос двенадцатилетнего паренька, тот тон, каким он прозвучал (жаль командор не видел ни момента разговора, ни выражения «того» лица), убило всякое желание юнги видеть в этот вечер хоть кого-нибудь из тех, кто за «дверью без надписи». Он обиженно вполз обратно в палатку и ни его, ни его отца в этот вечер больше никто так и не увидел. Это был второй откровенный наезд со стороны одного из «персонажей» путешествия на «клан». Да и хрен с ей, с ружьёй… Наш дом – наша крепость! Мы и сами… с усами. Прощайте скалистые горы…. Утро было ясным, как слеза младенца. Сбылось. Сбылись мечты на выход!!! Сборы вещей, загрузка на палубы, экипировка на выход. Прощальный взгляд в то место, откуда вышли из реки. Крайний снимок на этом гостеприимном берегу. Уже не команды, а горизонта в море. Чтобы ясней запомнить, крепче эти дни. Уже команды, может и не стало. Уже давно. Они поодиночке. И им уже хватало телефонов для общения, но с теми… вдалеке которые. Всё это отражалось и на лицах. Вот их предел. Уже поход невмоготу. Уже пора по магазинам. Уже пора под душ. Уже, уже, уже… Тут ненароком вспомнилось - «…для Атоса это слишком много, а для графа Де Ля Фер – слишком мало…». Сил не осталось – им пора на юг… «Мы вышли в открытое море, суровый и дальний поход…» Нечаянно, негаданно пришла пора дороги дальней… Эскадра вышла в море. Безумно рано в этот день!!! (без комментариев, прим.авт.) Миновав то место, где стояла некогда рыбацкая изба, суда направились к ближайшему от них островку, где до момента чалки на большом камне сидели две крупные чайки. Завидев туристов, чайку вежливо позволили тем осмотреть их владения, временно переместившись парой на отдельный камень по соседству. Туристы же просто вышли погулять, да осмотреться, воды испробовать морской. Еще была задача – поснимать побольше, наверное чтоб не забыть. А, может быть, оно - эмоции… А если им оно понравилось? Об этом станет ясно многим позже… Маленькая страна… Ребятам даже захотелось сделать снимок групповой. А может быть они и до сих пор – КОМАНДА? Вот это мы и выясним попозже… По возвращению домой. Ну а пока их поход – продолжается!!! Караван двинулся дальше. Мотор, пока ещё, исправно тянул конвой, чуть нервничая на волнах…

137

А вода-то в море – солёная, плотная. Мотору было явно нелегко, и капитану тоже. Волна – приятная, морской накат то поднимал, то опускал суда с большой, явно не озерной, амплитудой. Гладь моря серебрилась нереально… Приятно по морю идти, когда оно к тебе благосклонно. Прямо по курсу был большой остров, на котором тоже было принято решение сделать остановку, перекусить и отведать, чем бог послал. НЕчайная, однако, процедура единодушно была перенесена на вечер. Чем ближе остров, тем слабей волна и вот катамаран заскользил уже по совершенной ровной морской поверхности. Стоп машина. Высадка десанта на побережье. «Вольно, разрешаю оправитсья!!!» Красивый остров, беломорский. На нем и грибов, и ягод – ну просто бесконечное количество!!! Отец с сыном тоже пошли на экскурсию вглубь острова… Каким-то чудом на нем уцелел и поморский знак, обозначавший раньше начало (створ) очередной морской губы. Число подобных знаков сильно поубавилось за последние годы. Для мореходов они – надежда не заплутать в многочисленных островах. Экскурсия явно удалась на славу. Не сразу вот, на побережье, уже собрались гулявшие по острову. Затем, по всем канонам – перекус… Затем, по всем канонам – перекур… Затем, по всем канонам –фотосессия… (ну а без них никак уже) И вновь блистали фотовспышки. И вновь улыбки на устах. Здесь всё напоминало праздник – праздник скорого возвращения. Море ребятам откровенно нравилось! Нравилось это и командору-проводнику, курившему на береговой каменной плите. Жаль, что ребята сделали так мало, чтобы продлить морскую часть похода. Ну не было возможности ни толковой дневки на море, ни морской рыбалки, ни бани напоследок. А может в следующий раз ещё рискнуть? Быть может даже с этими попутчиками. Время само все о покажет, и подскажет и решит, и это безусловно… Радостно и приятно было видеть эти ставшие уже почти родными лица. Не зря. Не зря они ломились к морю, невзирая на всё и вся… Но может стоило бы чутьчуть иначе с ними, ну чуть пожестче, чуть посуровей, чуть построже. Не стоило, наверное, жалеть их слишком сильно. Хотя, как знать… Они же в состоянии делать выводы сами, без подсказок, без кнута, без пряника. Им было бы вполне достаточно просто сильно-сильно захотеть, и всё бы получилось. Не стоило наверное им, столь яростно уповать на то, что погода – всегда будет ясной, моторы – всегда будут работать. Что всё получится само-собою… В этом и была их единственная ошибка. Их будет еще много, уверяю вас. Не ошибается лишь тот, кто ничего не делает. И это правда. Это Север. Он делает людей сильнее… духом! А вот сниматься командор-проводник в тот день ну просто… не хотел, уж вы его простите. Наверное, просто скоро настанет ему время вновь вернуться к делам и заботам, и вновь стать просто - мастер-полупроводник (инженер-слаботочных систем). И вновь, и снова, и опять. Капитанам и экипажу занять свои места согласно судовому расписанию! Весла готовь! От берега отходи! Моторы на пуск! Все эти команды звучали лишь в голове ведущего. Ни звука лишнего над морем. Всем было итак все понятно, и хвала небесам. Благослови нас бог пучины… Мотористы, изрядно помучавшись, запустили начинавший вновь чудить мотор, и, под привычные и уже звук мотора, и запах моря, конвой взял курс на дальний мыс – мыс губы Нечаева, который командор-проводник смог бы найти уже, наверное, и в кромешной тьме. Вновь проплывали острова с прекрасными стоянками на них. По всем приметам было видно, что эти места достаточно популярны у ходящих по морю. Стоянки, навесы, печи-каменки виднелись практически повсюду. Хочется

138

как-нибудь прогуляться вдоль этих побережий. Но это – уже будет совсем другая история… Получив утвердительный ответ адмирала (впервые назовем его так, он это заслужил уже), катамараны были направлены на узкий мыс губы Нечаева. Друзья хотели навестить известное лишь им одним место, которое ещё совсем недавно было «нечужим», а для одного из нас «последним местом отдохновения» на Белом море. Адмирал знает, о ком идет речь. Это для него. Ребята были здесь. Ребята были здесь совсем в другом составе. И тот состав им не собрать уже никак… А память всё хранит, как будто бы вчера всё это было с нами… Ещё звучат в ушах те голоса, и крики чаек, и треск в костре поленьев дымных. Еще и дым костра как будто в волосах хранится. Соленый, терпкий дым тяжелого поморского топляка. Они запомним все эти вечера. Пока ребята помнят их – им легче. Ну и пусть. Пусть память эта и тяжелый груз. Но этот груз – он был своим когда-то. Земля пусть пухом будет ей… Теперь ребята здесь в ином составе. Но главное, что сын идет с отцом. И может он когда-нибудь уже сам привезет сюда уже постаревшего отца в знак памяти и благодарности ему за всё былое... И побывав здесь снова, через эх..дцать лет с сыном и его командой, отец возьмёт и однажды засядет писать своё «Старик и море…». Ведь у него получится, я верю… Путь к последнему причалу… Почему последний? Да потому, что мотор отдохнув и завидев в каких-то трех -четырех километрах крыши строений деревни Поньгома, не просто чинул, а начхал на своих хозяев. Чихнув, он заплакал… бензином прямо в воду. Совещание постановило, что течь – не остановить, мотор – не завести, мотора больше нет. «Ветер с моря дул, ветер с моря дул, нагонял беду….». Слова этой псевдопесенки обрели новый смысл и прозвучали подобно приговору. Весла готовь! Давно, слишком давно туристы не работали веслами. Идти было волне прилично до берега. Ветер с моря и набегавшая с левого борта волна, норовили постоянно «привести судно к ветру», согласно канонам мореходства. Боцман «Синего щенка» и на гладкой воде не успел понять и привыкнуть к правильной гребле на данном судне, а вэтих условиях и вовсе растерялся – то суматошно греб, заваливая судно на ветер, то судорожно «табанил», гася и без того невысокую скорость перемещения по курсу. Юнга изо всех сил пытался помочь, и сидящий за его спиной это не только видел, но и чувствовал. Но в двенадцать лет про выносливость можно только мечтать, пожалуй. Так они и шли. У командора-проводника не было другого выхода, как просто грести, уподобив себя садомазохистомашине. Как будто это могло бы доставить ему удовольствие. Но удовольствие он и вправду получал. Но не от того, что рвал руки, а от того, что заветный берег всё же потихоньку приближался. Он это может! Он взглядом уже наметил путь к тому месту, куда хотел бы привести команду. Но, по мере приближения к берегу, он всё яснее замечал, что столь желанная им (и сыном) стоянка, уже занята. Были заняты ВСЕ ТРИ стоянка того участка побережья. Хотя, быть может, это и к лучшему. Не придется ожидать отлива, чтобы пересечь приливной «затоп» на участке дороги длиной метров 50-70. Значит для выезда на машинах подойдет практически любое время суток, вне зависимости от состояния моря, что ребят вполне устраивало. Полный СТОП!!! Судно ткнулось носом в побережье. Команда буквально сползла на берег. Беглый осмотр этого участка показал, что непрекращающиеся в последнее время дожди не только переполнили все низины и болотца, залили колею, но и породили множество ручьев и даже маленьких речушек, которые беззаботно бежали прямиком к морю, невзирая на стоянки, где стояли лагеря рыбаков и отдыхающих здесь.

139

Подошел и «Синий ад». На лицах той команды было отражено такое же состояние усталости. Морской переход под веслами состоялся. Ребятам это удалось! Маршрут пройден полностью!!! 220 километров нелегкого пути. Почти три недели на маршруте. Это было нечто… Решено было что: водители, юнга и боцман пешим порядком выдвигаются в сторону деревни, по пути подыскивая место возможной постановки лагеря на эту ночь. В случае её нахождения, боцман возвращается к судам, и вчетвером (по двое на корпус) перегоняют суда к найденному месту. Ставят лагерь. Дальше – по обычному лагерному расписанию. Оставшиеся трое, получив заказы типа «папа, а привези мне из города…» на дозакупку, следуют дальше до ближнего авто, затем на нем в магазин (работает лишь один, и тот до 19:00), затем на станцию за вторым авто, затем – обратно в лагерь. План был понятен и принят всеми. Ребята, взяв с собой все документы, деньги двинулись в путь. Прошли все три знакомые, но занятые стоянки до «затопа». Смущало то, что прямо через них текла вода из болотин. Затем, спасибо адмиралу, юнга пересек затоп у него на спине, остальные шли чуть выше, чем по колено в воде. Стоянка была найдена без труда, сказалось знание этих мест командором. Он называл её «Питерская поляна» в память о гостеприимстве её былых обитателей в каком-то там году. Осмотр показал её исключительную приспособленность к постановке лагеря. Здесь ребята и расстались с боцманом, который на это время становился старшим по команде. Он стал возвращаться, чтобы перегнать суда сюда. А лагерю быть на красивом и живописном месте, что приятно уже само по себе… Водители и юнга продолжили свое движение к деревне. Знаком был каждый шаг и поворот на этой дороге. Вот и ШЕВИ адмирала. Завелась без проблем. Сели и поехали… искать в деревне воронку, чтобы залить бензин из канистры. Нашли чуть далее того дома, где жили и Василий, и Паша Зубрович. Их, кстати, видели из окна, проезжая мимо. Василий ворошил выкопанную картошку, а Павел – разбирал свои сети у сарая. Выходить не стали – завтра… может быть. Заправились и в путь. Что ж, и мягкие сидения, и музыка бывают вполне приятными, когда их вовсе не было уж три недели. Магазин ждал. Ждал не зря. Не стану описывать, что было куплено и сколько именно, но две картонные коробки продуктов, лакомств и напитков были минут через двадцать вынесены из глубин того магазина и пристроены в автомобиле на его заднем сидении. Юнга был просто в восторге – мороженое!!! Мужики тоже – пиво, водка, хлеб и молоко!!! Командор бережно сжимал в руках целый блок сигарет «Альянс», других в магазине просто не было. Машина двинулась к станции и встала рядом с Ховером. Но тому понравился отдых… от хозяина в том числе. На команды брелока машина не реагировала вовсе. Пришлось вскрывать её ключом. Сигнализация себя даже не обнаружила, партизанка этакая. Лишь что-то еле слышно щелкало под «торпедой». Был открыт капот и… Не стану дальше описывать стандартную вполне процедуру запуска автомобиля с разряженным аккумулятором. Всё получилось лишь после перестановки его с другой машины на «уснувшую». Мотор завелся, сигнализация «проснулась» и… народ начал жадно пожирать свежий хлеб с молоком и мороженое. Это было… райское наслаждение!!! Прогрев мотор, убедившись, что он сможет запуститься теперь уже сам, машины двинулись к морскому побережью снова, уже в последний раз. По пути к деревне свернули влево и выехали на берег моря. Там адмирал и командор «отведали», потом ещё, ну ещё чуть-чуть. Забытый привкус пива (после …) и томатного сока. Ребята были довольны. Они и были тем самым костяком команды, которые знали друг друга уже столько лет. Им было о чем поболтать. Им было о чем помолчать. Им было о чем погрустить. Закончив трапезу на побережье, машины продолжили движение к своему лагерю. Лишь на мосту через реку Поньгома, они еще раз остановились, чтобы сделать фотографии на память о походе.

140

Семь футов под килем Владислав Кураш Русская рулетка Строительство Одесского порта было начато в 1794-ом году. По распоряжению Екатерины II строительством руководил Иосиф Дерибас. За первые два года построили набережную протяжённостью 850 погонных саженей, к набережной пристроили две пристани: Адмиралтейскую, для военных судов, и Купеческую, для торговых, начали строительство карантинного и Платоновского молов. Порт расстраивался и разрастался на глазах. Друг за другом появлялись новые молы: Военный, Андросовский, Потаповский, Новый, Рейдовый, Нефтяной. Новые набережные: Бакалейная, Новая, Каботажная, Арбузная. Строились причалы, маяки, волноломы, эллинги и мастерские для ремонта судов, плавучие доки, склады для экспортного сахара-песка, транзитного леса и угля, зерноперерабатывающие комплексы, пакгаузы. Образовывались новые гавани: Карантинная, Новая, Каботажная, Практическая, Нефтяная. В Одесский порт стали заходить паровые и парусные суда, буксирные пароходы, баржи и блокшивы, товарные, пассажирские, каботажные, под русским, английским, австрийским, итальянским, норвежским, датским, греческим, французским, германским, голландским, турецким и испанским флагами. В порту появились и свои суда. Начало поддерживаться сообщение по линиям александрийской прямой и александрийской круговой, по черноморскоболгарской линии, по балтийской большой каботажной линии, с портами низовий рек Днепра и Буга, портами Чёрного и Азовского морей, с дунайскими пристанями, с Аккерманом, Мариуполем, Батумом и дальневосточными портами. К 1856-ому году Одесский порт стал крупнейшим портом ЧерноморскоАзовского бассейна и центром торговли Северного Причерноморья. По объёму товарооборота и грузооборота он уступал лишь Петербургскому порту. Через него проходили зерновые продукты, пшеница, хлеб, мука, сахар-рафинад, семена льна, конопли, рапса, мака и других сельскохозяйственных культур, рыба солёная, маринованная и копчёная, шерсть, железо всех сортов, железные изделия, бумажные ткани, оружие, бельё, платья и другие вещи, чугунные изделия, табак в листах и крошеный, спирт, дерево, сукно, вино, водка, пиво, мясо, масло, маргарин, кожевенные изделия, сало, мыло, свечи, керосин, мишура, писчая бумага, скот, овцы, птица, сыр, икра, рыбий жир, канаты, лес, клей, серебряные изделия, хлопок-сырец, оливковое масло, фрукты, чай, сельскохозяйственные машины и различные аппараты, каменный уголь, дубильные вещества, орехи, пряности, нефть. В 1905-ом году в Одесском порту построили первую электростанцию, провели электрическое освещение в гаванях и по всей портовой территории, установили сигнальные огни на молах и волноломах, проложили водопровод, построили эстакаду Юго-Западных железных дорог с четырьмя конвейерами, желобами и трубами для выгрузки зерна и угля, закупили и установили на причалах подвижные паровые краны. Одесский порт круглый год, зимой, весной, летом и осенью был переполнен судами. В грязно-мутной зелёной неподвижной воде гаваней среди плавающего мусора стояли торговые заграничные суда, тёмно-ржавые гигантские броненосцы, анатолийские кочермы и трапезондские фелюги, бригантины, дубки, шхуны, яхты, колёсные пароходы, вокруг которых вся вода была покрыта сажей, почтовые и пассажирские суда.

141

Каждый день с утра до вечера по колеблющимся сходням грузчики, среди которых были и загорелые хохлы, и русские с раздутыми от пьянства лицами, и смуглые турки в широких шароварах, и коренастые мускулистые персы, тащили на спинах тюки товаров и сваливали их в пакгаузы и трюмы кораблей. По четырёхкилометровой железнодорожной эстакаде, протянувшейся через весь порт от Пересыпи до оголовка Карантинного мола, в пыли и дыму, беспрерывно бегали небольшие паровозики с пузатыми вагончиками, у которых были конусообразные, для удобства разгрузки, днища. Зерно, уголь, цемент и другие сыпучие грузы из вагонов под действием собственного веса по специальным трубам и желобам загружались в трюмы пароходов. По ночам портовые гавани и весь Одесский залив кишели лодками контрабандистов, доставлявших в город запрещённые товары, баркасами и шаландами рыбаков, привозивших на продажу камсу, макрель, камбалу, кефаль и устриц. От порта к городу вели узкие, крутые, извилистые, грязные, зловонные, чёрные от угольной пыли улицы, где на каждом шагу попадались ночлежные дома, лавки и каморки, пивные, таверны, кухмистерские и трактиры, публичные дома, греческие и турецкие кофейни, восточные кабачки и игорные притоны. На одной из таких улиц в ночлежном доме мадам Стриженко осенним холодным утром был найден Макс Фрайман с простреленной грудью. Рядом, в луже крови, валялся револьвер с одной единственной гильзой в барабане. В кармане его сюртука была предсмертная записка, в которой Макс просил никого не винить в его смерти, объясняя своё самоубийство разочарованием в жизни и в людях. А ещё в кармане была духовная, как потом оказалось, составленная заблаговременно при свидетелях в нескольких экземплярах, один из которых хранился в адвокатской конторе господина Е.С. Бергиндзона, остальные у душеприказчиков, господ Н.Е. Петрухина и Э.П. Коровинского. Согласно духовной всё своё реализуемое имущество, полный перечень коего имелся у поверенного Ефима Семёновича Бергиндзона, Макс завещал господину М.Я. Тоффелю. К сведению, Михаил Яковлевич Тоффель был весьма известной и уважаемой личностью в Одессе. Купец I-ой гильдии и коммерческий советник генералгубернатора, нетитулованный дворянин, гласный городской думы, депутат от дворянства в комитете по рассмотрению смет доходов и расходов города, член статистического комитета, занимавшегося экономическими проблемами края и строительством железных дорог, кавалер ордена святой Анны I-ой степени "за примерные труды" и благотворительную деятельность, кроме всего прочего владелец акций Азовско-Донского банка и Юго-Восточного пароходства "Звезда", трёх дорогих магазинов в центре города, судоремонтного завода на Пересыпи, складов и пакгаузов возле Карантинной гавани, нескольких пассажирских и грузовых пароходов. Его годовой доход достигал четырёх сот тысяч рублей. Он был одним из самых богатых людей Одессы. По факту самоубийства Макса Фраймана следственным отделом сыскного управления было открыто уголовное дело. В ходе расследования всплыл ряд прелюбопытнейших обстоятельств. Оказалось, что Макс Фрайман и М.Я. Тоффель никогда не были знакомы, и не состояли ни в родственных, ни в дружеских, ни в деловых отношениях. Зато с Филиппом М.Я. Тоффеля связывала не только крепкая дружба, но и родство. Они были кузенами по материнской линии и кроме того потомками знаменитого польского поэта, чем оба очень гордились. Касательно всех этих обстоятельств и тот, и другой отказались давать показания и отвечать на вопросы следователей, чем вызвали немалое подозрение. Было и ещё одно прелюбопытнейшее обстоятельство, которое тоже наводило на недвусмысленные подозрения и полностью опровергало первоначальную версию самоубийства. Во время хирургического вскрытия из тела самоубийцы была извле-

142

чена револьверная пуля 45-го калибра, в то время как в луже крови на месте преступления был обнаружен револьвер 38-го калибра. И неизвестно, в какую сторону повернуло бы следствие, если бы не одно маленькое "но". Да, пуля не того калибра была весомой уликой, но это было единственное вещественное доказательство, свидетельствовавшее о насильственной смерти. Больше у следствия не было ничего: ни улик, ни доказательств, ни свидетелей. Таким образом, ввиду недостаточности улик и доказательств дело было приостановлено и со временем закрыто. А Макса заклеймили клеймом самоубийцы и без отпевания похоронили на пустыре за городом, где хоронили всех самоубийц. После этого началось судебное разбирательство касательно наследования его имущества, коего было ни много, ни мало в ценных бумагах, денежных вкладах, движимом и недвижимом имуществе на сумму более двух миллионов рублей. Макс оставил после себя приличное состояние. Судебное разбирательство затянулось надолго. В конечном итоге духовная, найденная в кармане у Макса, была признана судом действительной, иски родственников были отклонены, а М.Я. Тоффель - объявлен единственным законным наследником всего его имущества. После этой истории наша дружба с Филиппом как-то расстроилась, мы перестали встречаться и вместе проводить время. Смерть Макса произвела на меня удручающее впечатление. Я сильно переживал и никого не хотел видеть. О Филиппе я ровным счётом ничего не знал, хотя мы и жили по соседству. Об Ирини я знал лишь только то, что ей пришлось оставить дачу в Отраде новому законному владельцу. Куда она перебралась, я не знал, да и признаться честно, особо не интересовался. Мы с Аэлитой вели уединённый образ жизни и ни с кем из наших прежних знакомых не поддерживали отношений. Спустя несколько месяцев я всё же решил заглянуть к Филиппу, проведать старого приятеля, поинтересоваться, как он поживает. Прогуливаясь как-то зимним вечером по Дерибасовской, я нарочно свернул на Греческую площадь и направился к нему домой. Каково же было моё удивление, когда дверь мне открыла Ирини. Она была в ночном чепце и домашнем халате, из-под которого выглядывал кружевной пеньюар. Филипп очень рад был меня видеть, он пригласил меня войти и по случаю нашей встречи откупорил бутылку кальвадоса. За бокалом яблочного бренди он рассказал мне, что Ирини живёт теперь с ним, что после смерти Макса он приютил её у себя и почёл долгом чести позаботиться о девушке погибшего друга. Всё это для меня было огромнейшей неожиданностью. Но я не спешил делать преждевременных выводов и осуждать Филиппа и Ирини. Они же не считали своё поведение безнравственным или аморальным и не боялись общественного мнения. Следующая наша встреча с Филиппом была в казино "Ришелье" за зелёным сукном игрового стола в Американскую рулетку. Филиппу очень везло. За весь вечер он не проиграл ни копейки и ушёл из казино с полными карманами денег. После этого мы стали встречаться с ним всё чаще и чаще. Везде, где бы он ни появлялся, он был с Ирини и вёл себя, как и раньше, очень самоуверенно и независимо. Мы снова начали проводить много времени вместе и наша дружба незаметно возобновилась. Аэлите Филипп по-прежнему не нравился. И не нравилась ей наша дружба. Ей вообще не нравилось всё, что было связано с Филиппом. И Ирини, после того, как переехала к Филиппу, ей тоже перестала нравиться. Я не хотел заострять отношения с Аэлитой, и поэтому старался не обращать внимания на её капризы. Хотя она из-за этого очень злилась. Почему-то я был уверен, что со временем всё само собой решится. Как ни странно, но так и произошло. В один прекрасный день Аэлита бросила меня.

143

Опаленные войной Олег Русаков ГЛАВА № 3. ЕГОР. Поезд шел на запад, гремя сцепами вагонов и стыками рельс. Егор сидел на перевернутом ведре и в приоткрытую воротину крытого товарного вагона, куря папиросу, смотрел на проносящиеся мимо леса уже средней России. Литерный состав мчал военных от края до края великой страны. Четыре года назад Егор ушел из дома на службу в красную армию. В 1937 году торжественно из колхозного клуба, призывник Егор Иванович Широков отправлен в Лотошино в военкомат по очередному призыву. На проводах братья и сестры. Нет только Дусиного жениха Федора, он как раз должен вот, вот вернуться со своей службы отдав защите родины четыре года. «Так и не удалось никого повидать» – размышлял Егор, проносясь в литерном по Рязанским просторам, понимая, что в бой они могут вступить уже завтра после разгрузки. Всего за пять дней их поезд долетел от Читы до столицы. Небывалая скорость. Литерный пропускали все встречные, и даже попутные, составы. На борту этого литерного были танки вместе с экипажами Борзинского моторизированного корпуса, который срочно перебрасывался под Москву для организации контрнаступления и уничтожения фашистов под Смоленском. Скорость погрузки была такой, что технику даже не стали покрывать брезентом. От этого остовы танков были потемневшими от копоти паровозов. Ставка тогда еще надеялась удержать немца под Смоленском, не пустить его в Подмосковье. Ради этого Жуков был отправлен на фронт. Ради этого непрерывной вереницей шли литерные составы с востока на запад. Быстро пролетели четыре года службы Егора. Уже летом домой. Уже летом дембель. Вплоть до 22 июня душа Егора грелась этими мыслями. Отменила судьба Егоров дембель. Впереди у Егора была война. До службы, с трудом доучившись в семилетке, Егор сразу стал работать в колхозе трактористом. К двадцати годам он был уже опытный тракторист и на хороший щиту в хозяйстве, как собственно и вся его большая семья, тем более, что Евдокия к тому времени была бригадиром полеводческих бригад, а брат Алексей вовсю помогал кузнецу в кузне, что на деревне было очень почетно. Трактор знал до винтика, мог разобрать и собрать за сутки. Что частенько и приходилось делать как молодому. Конечно, именно поэтому военная специальность была определена у него заранее. Так он и служил все четыре года водителем-механиком танка Т-26 в Забайкалье, в Читинской области в Борзинском моторизированном корпусе, приблизительно в пятидесяти километрах от Китая. И конечно мечтал вернуться на родину в родное Кушелово. Москву их литерный пролетел без остановки по окружной, и ночью, видимо для того чтобы меньше мозолить глаза немцу, который, не смотря на август, уже вовсю рвался к столице, пытаясь занять небо. Все события по разворачиванию их части в боевое положение происходили максимально быстро. В полдень следующего дня их танки уже стояли на краю леса, и экипажи проверяли технику перед предстоящим маршем. Т-26, еще с бензиновыми двигателями не очень хорошо показали себя в финскую войну сорокового года, несмотря на то, что по вооружению, с новой пушкой и сорокапяткой, они были сильнее немецких и финских танков на тот мо-

144

мент, сгорело их на заснеженных карельских дорогах несколько сотен. В их соединении других машин просто не было. И хоть тыловые службы их корпуса были еще где-то в пути, машины были проверены, заправлены, с полным боекомплектом. Осталось только замаскировать их на окраине леса и ждать приказа. Марш объявлен в ночь на послезавтра. До того мыться, бриться, готовить оружие и технику. Войска сосредотачивались перед большой битвой. Через поле было видно, что в соседнем лесу также маскировалась техника неких подразделений, а по дорогам то и дело шла пехота. И большая пехота, размером не менее полка. И малая пехота – со взвод. Пехота шла и шла, потом опять шла и шла. Параллельно и в промежутках между нестройными коробками пехоты передвигались артиллерия, иногда танки. И, не было войскам ни конца, ни края. Ну и сила прет. Свернем мы теперь немцу голову. Разве можно устоять против такой громадины людской. Никогда не наблюдая такого количества войск Егору казалось, что все вооруженные мужики собираются на страшный кровавый пир. На намеченную ночь марш был отменен, а утром объявлено, что наше соединение поступает в резерв. И когда мы окажемся на фронте стало неясно. Солдат не может быть не доволен приказом, но бойцы заметно расстроились об отсрочке встречи с захватчиками. Не могли солдаты знать, что их соединение придано в резерв Жукову для формирования ударной группы готовящегося наступления. Пружина бедующего, неожиданного для врага, сражения взводилась для скорого мощного выстрела. 19 августа 1941 года 10-я танковая дивизия вермахта, шедшая в авангарде 46го мотокорпуса 2-й танковой группы Гудериана, заняла Ельню. Занятие фашистами маленького русского городка образовало на карте выступ, зуб в нашей обороне. Жуков хотел этот зуб обломить и, может быть на его обломках развить дальнейшее наступление и изгнание гадов с земли русской. При этом Георгий Константинович конечно понимал насколько уже была ослаблена и обескровлена красная армия. Надежда только на сибиряков. С этого момента и началась наспех подготовленная наступательная Ельнинская операция 1941 года под командованием Георгия Константиновича Жукова. Недолго резервы прятались по лесам. Уже через несколько дней 2го сентября Егор мчался по урезу поля, пробивая гусеницами бруствер немецкого окопа, когда из крупнокалиберного пулемета был пробит бензобак танка. Первые секунды пламя облизывало лишь бензобак, но очень быстро огонь перебрался на двигатель танка, и машина вспыхнула факелом. Танк резко остановился. Внутренности танка немедленно наполнились дымом. Егор откинул люк и как на тренировке начал прыжок из машины. В этот миг о броню танка с бесконечным звоном ударил снаряд. У Егора загудело в голове, и в полете он потерял сознание. Никаких мыслей, никаких картин – бездонное, бесконечное пространство полного забытья. Время тоже пропало вместе с болью и страхом. А может быть он уже умер? ... …Очнувшись, Егор не понял, что с ним. Над головой было темнеющее на ночь небо, в ушах стоял звон, на зубах скрипел песок. Он лежал на песчаной траве, голова разлеталась в стороны. Попытался приподняться и не смог, опять ткнув лицо в траву, зажав чугунную голову руками. Он знал, что стонет, но стона не слышал. В этот момент почувствовал удар в спину ниже лопатки, после чего опять попытался подняться. Застонав от нестерпимой боли в голове, он встал по-прежнему, зажимая голову руками. Качаясь от боли с трудом открыл глаза и взглянул, наконец, перед собой. Ничего не помня и ничего не понимая, удивился тому, что его окружает. Перед ним стояли трое немецких солдат, двое с автоматами один с винтовкой и, что-то ему говорили, но кроме звона в голове он ничего не слышал. «Сон это или явь» - подумал Егор: «Где я. Откуда такая адская боль… Боль во сне… Откуда они… Какая боль…». Видя, что немецкий солдат тычет в него оружием Егор интуитивно начал поворачиваться вокруг своей оси, и тут увидел… свой танк. Он еще дымился, раска-

145

лившись от огня. Егор смотрел на свою машину и никак не мог понять, почему его танк сгорел. Он никак не мог понять, откуда здесь немцы. Почувствовав тычок прикладом сзади, заплетающимся шагом, солдат пошел вперед мимо своей машины, не сводя с нее глаз. Окоп, который они перепрыгнули в последний момент боя, был метрах в пятнадцати от танка, но Егор этого не помнил. Он остановился возле окопа, он остановился потому, что дальше идти было некуда. По-прежнему находясь в затуманенном сознании, не понимая сути происходящего, Егор стал поворачиваться к немцам, его опять ткнули прикладом, солдат, потеряв призрачное равновесие, свалился в окоп, пытаясь сдержать крик от болевого шока. Танкист тут же потерял сознание. Без сознания он пролежал долго, потому, что, когда открыл глаза уже светило солнце. Огляделся, не вертя головой и не шевелясь. …Егор вспомнил абсолютно все, каждую секунду последних дней и недель, немецких солдат, тыкающих в него прикладом. Егор отлично понял, что он находится в немецком окопе. Он понимал, что, скорее всего они считают, что плененный русский солдат умер, так как кругом слышна спокойная немецкая речь, но немцев он не видит. Что же делать судорожно крутилось в голове. Попробовал пошевелить пальцами. Попробовал слегка согнуть ногу в коленке. Получилось. Голова по-прежнему гудела – слух вернулся, и, в напряжении внутреннего животного страха, был очень острым. Он задрал голову в попытке посмотреть вдоль траншеи, … в этот момент вспомнил о пистолете. Аккуратно рукой пощупал кобуру под черным комбинезоном танкиста – на месте. Аккуратно вытащил пистолет, и увидел, как, выйдя из углубления окопа, по нему пошел немец, от Егора пошел, куда-то в глубину траншеи. Егор приподнялся, вжался телом в откос окопа. Сердце заколотилось, голова загудела сильнее. Что же делать дальше, он попытался взглянуть поверх траншеи. Увидел немецкие каски и пилотки. Увидел, как в некоторых местах немцы восстанавливают окоп после боя. Увидел край деревеньки метрах в трехстах. Справа лесок метрах в пятидесяти. Аккуратно посмотрел в сторону наших. Более десятка Т-26 стояли черными памятниками по полю, на котором вчера развернулся бой. Егор понял, что в сторону наших бежать бесполезно, это был второй окоп в обороне фашистов, и между ним и позицией наших была еще одна линия немецкой обороны. Ближе всего - редкий лесок, добежать до него незамеченным не удастся, может быть, только ночью. Как же теперь быть. Оставаться во вражеском окопе после того, как он встал было невозможно, так или иначе немцы его заметят. Егор перевалился через тыльный бруствер окопа и проворно, насколько это было возможно, пополз в сторону своего сожжённого танка. Когда он расположился под корпусом танка, прячась за катками ходовой, понял, каким ватным было его тело, и что если бы побежал, то сил, даже до леса, ему бы не хватило. Все тело тошнило и опять неимоверно гудя, болела голова. Егор, сдерживая стон, опять зажал голову руками пытаясь выдавить из нее боль, но через некоторое время, толи уснул, толи потерял сознание. Очнулся уже ночью. Тишину нарушали только кузнечики и лягушки. Конец лета – их пора. Сколько времени понять было трудно, но темень полная, значит, гдето вокруг полуночи. «Или сейчас – или не бежать вовсе»: подумал Егор. «Может дождаться пока наши немцев выбьют. … А если не выбьют? …». Эта мысль ввела в ступор. «Всё-таки надо бежать». Пристально пытаясь рассмотреть темноту немецкого окопа, Егор прислушивался к наличию в нем немецкой жизни. Но те, похоже, давили сон. По изучав звуки, еще несколько минут Егор, как можно аккуратнее вылез из-под танка и, изо всей силы стараясь соблюдать тишину, пригибаясь, а потом и не пригибаясь, побежал к лесу. Несколько раз, споткнувшись и два раза падая и вставая вновь, добежал до леса. Кусты, тонкоствольные березки, кочки, … лес. Из последних сил еле дыша, оглянулся, предположил, что его из окопа увидеть уже не смогут. Сел на кочку и опять пытался выдавить боль из головы. Кто-то сзади схватил его на удушение, перекрыв ладонью рот и нос, чтобы Егор не смог пикнуть. Егор слабо по-

146

пытался сопротивляться, но вырваться не смог. «Ну – конец» мелькнуло у арн в мозгу... - Тихо фриц, а то удушу. – услышал Егор голос русского разведчика. - Я не фриц – пытался сказать солдат, но в первые секунды наши не могли понять, что лопочет плененный ими солдат с зажатым ртом. И только когда легко повалили слабое тело плененного в яму между кочками и посветили ему в лицо карманным фонариком под маскхалатом поняли, что не по-немецки фриц выглядит. Закопченное лицо танкиста и черная форма комбинезона была нашей. - Т-щщ – запирая пальцем рот, показал разведчик, навалившийся на Егора всем телом, не давая ему пошевелиться, и потихоньку стал отпускать рот и нос Егора. - Ребята… Ребята, я танкист из сгоревшего танка. Из траншеи я. От фрицев бегу… - шептал счастливый Егор. Разведчик медленно легонько прикрыл рот плененного. - А где тут фрицы, далеко? – медленно, пришёптывая отчетливо каждое слово, спросил солдат. - Метров пятьдесят, может чуть больше. Здесь край окопа к лесу выходит, они сюда и не доходят никогда. - Проведешь? – чуть помедлив, спросил солдат. - Конечно. Ребята. – Егор сквозь боль улыбнулся. - Я тебя отпускаю, но смотри одно неверное движение и ты на том свете. Ага. Егор покачал головой. Разведчик слез с Егора. Темнота была кромешной, через кроны деревьев был виден свет звезд. Егор предполагал, куда надо идти, они двигались к самой окраине леса. «Это не разведка»: подумал Егор, когда, придя в себя, разобрался как много солдат, окружали его. Это был взвод, может даже рота. Все двигались молча и по возможности без хруста хвороста под ногами. Выйдя к окраине леса, движение было остановлено. Егора за плечо держал все тот же разведчик. Он подвел его к трем офицерам, сидевшим на корточках у последних деревьев перед полем. Егор четко увидел силуэт своего танка. - Ну, рассказывай… - шепотом произнес один из офицеров без возможности возражений. - Окоп начинается метров пятнадцать от танка моего в сторону наших. Первый капонир метров десять по окопу. Метров через сорок, по-моему, блиндаж, они там накат днем делали. Образовалась тишина. Один офицер в бинокль, остальные глазами пытались рассмотреть темноту. - Что-то не вижу окопа – скупо произнес офицер. Но в этот момент из окопа метрах в ста поднялся силуэт человека. По его движениям было видно, что заспанный мужик вышел по нужде. Опять повисла мертвая тишина. - Это чего сюда доехать сумели - спросил офицер с биноклем. Опять тишина. Егор не сразу понял, о чем спросил офицер. - Да… нам бензобак пробили, а потом еще снаряд… Меня контузило очень сильно… голова чугунная. Офицер повернулся к Егору. Посмотрел на него пристально. - А где ж ты ховался вот уже больше, чем полтора суток. - Да я все сознание терял… голова чугунная. Немцы, по-моему, меня за мертвого приняли. А потом я из окопа под танк перебежал. Может они решили, что меня засыпали там в конце окопа, что бы не вонял.… Слушайте, у меня же пистолет есть. Я смогу в бой… Солдаты и офицеры вокруг заулыбались, с трудом сдерживая смех.

147

- Ты по тише – герой, а то немцы услышат. – Посоветовал офицер. - Да они спят там все без задних ног сволочи, ничего не боятся. – Егор замолчал, понимая, что говорит слишком много. Офицер дал знать жестом сопровождающему разведчику, что бы тот отвел танкиста в сторону, а сам вернулся. Отошли от офицеров метров на двадцать. - Сиди не двигайся. Карпов пригляди тут за ним. – И разведчик вернулся к офицерам, задирая полы плащ-палатки. Егоров пистолет никому не был интересен. Восток становился светлее, приближающийся день торопил развитие ночных событий. Егора опять позвали к офицерам. Солдаты отдыхали при валясь на стволы деревьев и кочки. Многие спали, кто-то не мог. Дозорные, которых тщательно разместил разведчик, несли службу. Офицеры полу сидя, полу лежа отдыхали между двух больших сосен. - Ну вот, что сынок. Говорю тебе открытым текстом. Цена твоей жизни – одна копейка. У нас попавших в плен не жалуют. – офицер сделал значимую паузу Но парень ты вроде правильный. Да и, похоже, что боец опытный. Не первый бой что ли. - Первый товарищ капитан, но служу четыре года. Строевой я. Домой в это лето ехать должен был, да... Молчание. - После войны отдохнем. – Молчание - В шесть ноль, ноль начнется наступление. – Продолжил офицер - Наша задача вырезать как можно больше фрицев в окопе. Мы должны были к ним во фланг наступать, но раз ты у нас теперь палочка выручалочка, то решили мы еще до наступления их численность под сократить. Поэтому, без пятнадцати шесть, а сейчас уже пятый час, выдвигаемся в их окоп. Первый пойдешь дорогу показывать. Да только раньше времени не шмальни там из своей пуколки. Старшина – он обратился к разведчику – Семеныч, проследи за ним. Сам понимаешь идеально, если мы их там всех без шума прихлопнем. Поэтому только ножи до первого выстрела. – опять молчание - Вопросы? Тишина. - Свободны. В половине шестого рядом со мной. Томительно проходили отмеренные командиром минуты. Егор вспомнил, за это время кажется всю свою жизнь до армии. Он лежал с закрытыми глазами на земле, впервые расслабившись после первого своего горячего, огненного боя, но сон не шел. Перед сознанием проплывали знамена, портреты Сталина и Ленина, развивались ветром девичьи юбки на деревенском току, мама звала с крыльца пить чай, ему улыбались смущенные девчонки, идущие по родной деревне, а мама опять звала пить чай. Зеленая парта в Ошейкинской школе…, огромный дуб в школьном парке с шелестящей от ветра листвой, возвышающийся над всей округой. Вспомнилась легенда о гуляющим под ним Пушкине Александре Сергеевиче. В ушах тихонько и приятно звучала хорошая музыка… Слава богу – звона больше не было, и все счастливы, а мама зовет пить чай с крыльца… Только голос мамы какой-то озабоченный, как будто на Егора опять пожаловались в школе. Он открыл глаза… - Хватит спать. Пошли к командирам. – старшина тряс его за плечо. Значит, всё-таки удалось кимарнуть. Ровно без пятнадцати минут шесть подразделение выдвинулось к немецкому окопу. Солдаты передвигались молча, но уверенно. При приближении к сгоревшему танку Егора начали обгонять бойцы разведбата. Егору не дали прыгнуть в окоп первым. Старшина даже придержал Егора, нырнув в окоп раньше. В первом капонире четверо фрицев не шевельнулись, не пикнули, и все было тихо, как будто ночь продолжает быть сонной, до второго блиндажа. Там один из немецких солдат успел прокричать по-немецки - «Русские». Дальний дозор немцев видимо не спал, так как из дальнего капонира, через несколько секунд, ударила длинная пулеметная очередь.

148

Потом началась перестрелка, но половина траншеи к этому моменту была уже наша. Крики, стоны, стрельба, лязганье кинжалов и штыков, разрывы гранат, русский мат…, удары кулаков по человеческой плоти, звон железа о каски … сдающиеся в плен немцы… Начало перестрелки практически совпала с шестью часами. В атаку пошли основные силы, усиленные танками Т-34. Оборона немцев была не готова к такому натиску и быстро, сходу, была смята. Чуть более чем через полтора часа счастливый и смертельно уставший Егор ел немецкую трофейную тушенку в деревне, которую они освободили вместе с десантниками. Широков, с удовольствием смеясь над хохмами грубого солдатского юмора, тем более что братва придумала рассказище уже и про танкиста, попавшего в плен к своим – смешно... плюс колоритный рассказ после смертельной опасности… весело… Они же ведь живы… Они увернулись от смерти… Голова слегка болела, и хотелось спать. Егор был очень счастлив от того, что оказался среди своих, да еще каких своих. Может быть, его еще наградят за геройство. - Егор вставай, тебя в штабе ждут. – Оторвал его от хороших мыслей и еды старшина. Старшина шел сбоку, чуть сзади от Егора, молча, как будто конвоируя солдата. - Егор, … ты вот, что … там особист приехал … ты там, в бутылку не лезь, когда свое пленение рассказывать будешь. А так все по правде, но без глупостей. А то они сволочи… - старшина замолчал. Он отлично понимал, что ждет Егора. Танкист внял озабоченность старшины. Он вдруг всем своим существом до последнего ногтя осознал, что был в плену. В полной мере вспомнил уроки политподготовки, где им внушали, что любой пленный — это предатель и относиться к нему надо как к врагу. Опять заболела голова. Дальше шли молча. - Товарищ капитан, разрешите доложить, арестованный Широков доставлен – лениво выпалил старшина, заведя Егора в хату, где расположился штаб. - Свободен старшина. – спокойно отпустил Семеныча капитан – командир десантного батальона успешно осуществившего ночную операцию. Жалко ему было отдавать этого Егора на съедение особисту, но сделать ничего он не мог. В хате повисло молчание. Егор из-под лобья, с опаской смотрел на офицера, глядящего в окно, как будто не интересующегося происходящим в хате. Он медленно повернулся к Егору и перехватил свои руки за спиной, как будто сковал их наручниками, расправил плечи до хруста в шее, задрал подбородок. - Фамилия. - Широков. Тишина. - Ну, … имя, отчество, что замолчал. Ты же у нас герой. И в плену побывал и разведке помог. Наш пострел везде поспел. - … Егор Иванович. … Я контуженный был, … у меня до сих пор голову ломит. Я был без созн… - Советский боец должен бить врага пока живой, пока течет в его жилах кровь, пока теплится жизнь в его теле. В твоем теле жизнь теплится? … или не теплится? - Говорил, как вбивал гвозди, особист. – Что, струсил, сволочь… жить захотел… Особист замолчал. Егор стоял с трясущимся подбородком. В горле застряло все, что он мог сказать. - Товарищ капитан особого отдела, разрешите доложить. - Капитан разведроты встал - Именно Широков показал нам как в окоп фашистов забраться незамеченными. Попросил бы отдать его мне, все равно, через два часа в бой. А в прошедшем бою он за мою спину не прятался. - Ах, какой ты добрый, капитан. Может всех предателей по фронту к себе в разведбат соберешь. Может…

149

- В моей роте трусов и предателей не было, нет, и не будет. – грубо прервал командир разведбата особиста - Труса и предателя я без тебя пришью, рука не дрогнет. По тише на поворотах капитан. Мне ведь по хрену чего ты там лопочешь. Меня дальше передовой не пошлют, а ты в тыл поедешь? … вместо меня в разведку к фрицам тебя ведь не загнать – правильно? ... а Широкова, и загонять не надо, сам пойдет с удовольствием, сейчас каждый боец на счету. Ты что ли мне их нарожаешь к завтрашнему бою. Повисшее в хате молчание было тяжелым. Особист задышал через нос, скривив губы, одернул гимнастерку. - Расстрелять, – красноречиво, сквозь зубы выдавил капитан особого отдела и пошел из избы. Открыв дверь и, наполовину выйдя в сени, без возможности возражения скомандовал - капитан вышел за мной, – и хлопнул дверью, удержавшуюся в колоде. Капитан стоя приподнял со стола личные документы Егора, покрутил их в руках, вернул на место. Не торопясь вышел из-за стола, из избы. Егор молча наблюдал дуэль капитанов в окно, в полной растерянности, обиде, и злобе. Мыслей в больной голове уже не было, реальность событий потеряна, боль в голове исчезла, под кожей не было тела. Минут десять, пятнадцать папироса за папиросой оба офицера нервно курили у колодца и тяжело друг с другом разговаривали, затем оба вернулись в избу. - Пиши политрук. – скомандовал Особист. – учитывая помощь в следствии и сотрудничество в боевых действиях младшего сержанта красной армии Широкова Егора Ивановича разжаловать в рядовые и приговорить, за предательство Родины к направлению его в штрафной батальон. Приговор привезти в исполнение немедленно. Полевой трибунал в составе, … ну там заполнишь. Капитан, дашь мне конвоира до Волоколамска, и машину не забудь заправить. - Да не могу я тебе еще одного бойца отдать, мне же в бой через два часа, у меня каждый штык на счету, – но вопрос не подлежал обсуждению.

Наталья Дмитрий Королёвъ Новый день начался необычно. Я приехал на работу. С порога меня встретил Кир. - Тебя директор к себе вызывает, - он глядел на меня как-то настороженно. - Сейчас? - Ну да, он позвонил, пришёл на работу раньше обычного, представляешь? Недолго думая я отправился в его кабинет. Директор встретил меня, сидя в кресле. - Заходите, Владислав Анатольевич, присаживайтесь. Я сел напротив него. - Наша делегация улетает в Китай, - начал он, не откладывая всё в долгий ящик, - я, наш коммерческий директор, часть персонала. За главного останется зам. по снабжению, Егор Кириллович, я знаю, у вас с ним хорошие отношения, на неделю, пока нас не будет, у него будут полномочия руководителя фирмы, вы будете его непосредственным подчинённым. Он недвусмысленно посмотрел на меня. - Понятно, - немного растерянно сказал я. - За Марию Александровну вы будете исполнять обязанности начальника отдела продаж. На вас будет лежать ответственность, но, зная вас как обязательного сотрудника, я уверен, вы справитесь.

150

- Да... конечно, - ответил я. - Я на вас надеюсь. По любым вопросам обращайтесь к Егору Кирилловичу, в случае чего - звоните мне, вы знаете мой номер, хорошо? Я вышел из его кабинета в растерянных чувствах. На выходе меня встретил Кирилл. - Ну что? - спросил он. - Теперь я твой начальник, - ответил я. - Как? - Так. Они с коммерческим уезжают в Урумчи на неделю. Кириллыч остаётся за главного. Я буду отвечать за отдел продаж. - Серьёзно? - В понедельник их уже не будет, Ты в курсе о их командировке? - Нет... - У них как всегда... - Понятно, блин, ни фига себе! Карьера, однако. - Какая карьера, ты знаешь что это такое? Мы прошли к себе в кабинет. Сели. - Ну и что ты планируешь делать? - Сейчас ничего, пока буду исполнять свои обязанности. Даст директивы — потом буду думать. Кир расслабленно откатился в кресле. - Знаешь что? Я вопросительно взглянул на него. - Надо будет это отметить! - Думаешь? - Сходим в клуб. Пятница! Отметим это дело. Кстати, у меня как раз на примете есть пару девочек. - Каких ещё девочек? - посмотрел на него я. - Вполне приличные, симпатичные даже, Оля и Юля, очень хорошенькие! Но сразу предупреждаю, Юля моя! - Я не знаю... - Слушай, - он посмотрел на меня, - хватит, строить из себя девственника, если я тебя не сведу ни с кем, ты так и останешься старым бобылем, они классные, увидишь! Я посмотрел на Кирилла — возражать ему я не стал. Потёршись в кресле, немного поколебавшись, я согласился. День закончился, Кир вызвал такси, которое увезло нас в «Фараон», по пути мы забрали «девочек». Мы подъехали к незнакомому дому. Девушки стояли возле подъезда. Они открыли дверцу машины. - Оля, - представилась ближайшая, подвигаясь ко мне. - Юля, - та что была поодаль. Юля была красивее. Оля подсела ко мне вплотную. - Юленька, привет, моя радость, - повернулся к ней Кир, взяв её за руку, - как твоё ничего? - Всё хорошо, - сказала она. Оля прижала меня почти к дверце, она повернулась ко мне лицом и улыбнулась. Мотор завёлся, машина тронулась, мы поехали. Долго мы петляли по проспектам и проулкам. Наконец приехали в клуб. Столик был заранее заказан Кириллом - в такой день свободных мест трудно было

151

найти. Мы сели. На сцене пела какая-то певичка. К нам подошла официантка. Протянула меню. - Что будете заказывать, молодые люди? - Я буду тёмный Бакарди со льдом, ты Влад? - он посмотрел на меня. - Я... то же самое. - Ну а девочки... что будете? Шампанское? - спросил Кир. Подруги согласно кивнули. Мы сидели, Кир о чём-то без устали болтал. Я пил ром, который меня постепенно размагничивал, я заказал ещё. Постепенно мы разговорились, вернее, я с Олей — Кир постоянно о чём-то с ними галдел. Через некоторое время «моя девушка» начала мне казаться не такой уж некрасивой, я обратил внимание на её фигуру. Она предложила потанцевать. Мы крутились с ней в танце под какой-то хаус, я обнимал её за талию, она складывала мне на плечи руки; одной рукой Ольга увлекла меня к стойке... - Коктейль, Влад? Ну давай. Вот, смотри... Бармен, сделайте нам вот этот. Да, два... Мы сидели за стойкой. Я пил коктейль, один, потом второй, потом опять был ром. Мы уехали с ней на такси. Ко мне. Но это я смутно помню. Я проснулся с жуткого похмелья. Подняв голову, я быстро положил её обратно на подушку. Я был ещё пьяный. Рядом со мной лежало женское тело. Это была Оля. Она заметила что я проснулся, подтянувшись, она пододвинулась ко мне. Я взглянул на неё, не знаю почему, но она в этот момент мне показалась страшно некрасивой. Девушка потянулась к моим губам, пришлось поцеловать. - Как ты, дорогой? - Плохо, голова болит. - Ещё бы, то как ты вчера мешал... давай я схожу принесу чего-нибудь. Она поднялась с кровати. На ней ничего не было. Оля пришла, неся с собой бокал и как-будто нарочно виляя бёдрами. - На-вот, выпей, полегчает. Я поднёс бокал ко рту, сделал глоток. Это был коктейль с лаймом. Выпив его, я действительно почувствовал себя легче, я потянулся на кровати, девушка легла рядом, обняла. - Ты был вчера просто ах! Не ожидала. Кир мне совсем другое про тебя рассказывал... - Да?.. Она гладила меня, я отстранялся. - Что ты, Влад? - Не могу, плохо себя чувствую... Я отвернулся потому что не мог на неё смотреть. Она поняла и начала собираться. - Ладно, я пойду, - сказала она. Оля встала, надев нижнее бельё и платье. - Тебе дать денег на такси? - спросил я, повернувшись к ней. - Нет, не надо. У меня есть. Надеюсь ещё увидимся... Она набирала номер по мобильному. - Через пять минут подъедет, - как-то с грустью сказала она, - созвонимся? - Конечно. Когда захлопнулась дверь, я с облегчением вздохнул. Наконец-то я мог придти в себя. Вчерашний алкоголь ещё дурманил голову, но будучи наедине с собой, я начал мыслить более трезво.

152

Полежав с пол-часа в кровати, я встал чтобы сходить умыться и принять душ. Зашёл в ванную и встал под кран. Вода мягко обливала моё тело, придавая мне бодрость и заряжая энергией. Выйдя из душа, я зашёл в комнату. На столе лежал мобильный. Как я его нигде не забыл? В таком состоянии, что я был вчера это легко могло статься. Я набрал свой прежний номер — на том конце провода записанный голос всё так же отвечал, что абонент был недоступен. Я открыл дверцу серванта и достал свой паспорт, взглянул на часы — было уже пол-одиннадцатого. Салоны уже работали, нужно было восстанавливать симкарту. Я вышел на балкон чтобы покурить, взглянув на улицу, я удивился — кругом лежал снег, вчера, насколько я помнил, его не было. Приоткрыв окно, я закурил сигарету, на меня дунул свежий морозный воздух, я поёжился. Сигарета тлела в губах. Я смотрел на первый снег, выпавший в этом году, который сейчас белым покрывалом лежал на ещё вчера сером асфальте. “Зима довольно рано началась», - подумал я. Я зашёл в комнату и сразу же услышал звонок мобильного. На том конце провода был Кир. - Привет, дружище, - услышал я его пропитый голос, - ты где? - Дома. - А я до сих пор в гостинице с Юлей. Не помнишь как мы вчера расстались? - Нет. - Ты с Олей? Она у тебя? - Она ночевала, уже уехала. - Что собираешься делать? Может по пивку? Я сейчас отпущу мою фею... - Кир, я уже собираюсь. - Куда? - Забыл? Мне нужно восстановить сим-карту, куплю телефон. - А...а, - послышалось в трубке, - понял, тогда давай, как восстановишь, позвонишь. - Договорились. Я нажал на конец вызова. Я прошёлся по комнате, задумавшись, что ничего не забыл. Надев верхнюю одежду (пуховик), зимние ботинки, ещё раз проверив паспорт, я взял ключи и вышел за дверь. Я вернулся уже через пол-часа – я жил в центре города, салон был рядом. Оператор быстро восстановила сим-карту, это заняло всего несколько минут, проверила баланс — он был почти на нуле, хотя до этого там оставалось достаточно средств. Я попросил у неё распечатку звонков, которую, как она сказала, я мог забрать на следующий день. Я согласился. Было всё-таки интересно, куда она звонила... Я набрал номер Кира. Услышал его заспанный голос. - Ты уже всё? Смотрю, со своего номера... - Да. - Ладно, я ещё тут подрыхну. Юлька уехала, надоело ей меня пьяного видеть... - Понятно, - ответил я, повесив трубку. Я ещё раз прошёлся по комнате, разглядывая свой новый мобильный. Делать было нечего, я включил телевизор, показывали какую-то ерунду. Несколько минут я тупил в экран, вскоре выключив его, включил компьютер и до вечера просидел в социальной сети.

153

Над номером работали: Александр Маяков—главный редактор Надежда Леонычева—старший редактор Расима Ахмедова—редактор Элина Ким—редактор-корректор