№65 (август 2017) by PS литературный журнал

№65 (август 2017)

Вот и подходит к концу лето. Для всех лето свое, у каждого свои летние приключения и воспоминания. Лето сбываются мечты и планы. Потому что лето, это действительно, маленькая жизнь. В жизни нашего журнала также произошли некоторые изменения. Теперь у нас новый дизайн сайта. И еще мы запустили магазин на сайте журнала. Магазин работает в тестовом режиме до 14 сентября. Будет ли работать дальше - покажет время и ваша активность. Это то, что касается журнала. Что до наших авторов, то они радуют новыми произведениями, сюжетами и героями. Литературный сериал идет своим чередом и разворачивает перед нами жизни своих персонажей. И вот настал момент к новой встрече с полюбившимися историями и авторами. Август пахнет яблоками, и чувствуется приближение осени, несмотря на по-июльски жаркую погоду. Берите чай с яблоком и корицей, он подойдет к этому номеру. Приятного прочтения.

ВНИМАНИЕ!!! Авторские права на размещенные произведения принадлежат их авторам, и защищены Законами об авторском праве Украины и РФ, а так же международными законодательными актами об авторском и смежном правах. Пунктуация и орфография авторов сохранена.

ВНИМАНИЕ!!! Некоторые произведения содержат сцены насилия, секса, не пристойного поведения и психологические тяжелые сцены. Поэтому, не рекомендуется для прочтения лицам младше 18 лет. Прочтение возможно с разрешение родителей, опекунов, либо лиц выполняющих их функции.

Отпечатано в типографии «Успех принт» При копировании материала ссылка на АВТОРА и «Литературное интернетиздание PS» ОБЯЗАТЕЛЬНА!

www.ps-lit-jur.ru

Колонка главного редактора Здравствуйте дорогие авторы и читатели. Август принес ряд нововведений в журнале. Первое, которое бросается в глаза, это изменения дизайна сайта. Теперь сайт стал более светлым и легче читается с мобильных устройств. Второе. Для заказов снова доступна доставка с отслеживание. Почему она была отключена? Странно, но некоторые заказчики, оформляющие доставку с отслеживанием, не смотря на все предупреждения о возрастании цены, удивлялись, почему стоимость доставки столь велика. Напоминаем, что стоимость доставки не зависит от редакции. Её устанавливает служба доставки. По умолчанию для всех, это Укрпочта. Для жителей Украины доступна еще и Новапошта. Кстати, про Украину. Для заказчиков из Украины две новости.

Приятная - мы ввели возможность оплаты на карту ПриватБанка. Не приятная — мы упразднили оплату наложенным платежом. Отныне все заказы только по предоплате. Никаких привилегий для Украины. Это связано с несколькими отказами от получения номеров, которые были именно в Украине и именно отправленные наложенным платежом. Третье, пожалуй, нововведением не назовешь, но все же. В тестовом режиме запущен интернет-магазин на нашем сайте. Тестирование продлиться до 14 сентября. Вопрос будет ли он функционировать в будущем, остается открытым. К сожалению, функционал интернетмагазина пока что не позволят проводить тонкие настройки для заказа. Поэтому, магазин пока проходит только тестирование. Старая форма заказа продолжает функционировать в

штатном режиме. В этом месяце мы приблизились к отметке один год в листе ожидания. При этом очередь на публикацию все еще велика. Почти пятьдесят произведений поэзии и около ста пятидесяти прозы. При этом, новые произведения постоянно постукают на рассмотрение. Чтобы это разрешить, мы будем пересматривать политику публикации. Увеличивать объем номера мы не будем, так как это пагубно повлияет на стоимость номеров и доставки. Каким образом будет решаться проблема нарастающего листа ожидания, мы пока не знаем. Есть некоторые идеи, но они сырые и требует обсуждения. В том числе и с вами, наши читатели и авторы. На этом все! Приятного прочтения! С уважением, главный редактор Александр Маяков.

Поэзия

«Реки» Александр Горшечник

«Падре, но я не святой» Москалюк Александр

«Тяни-толкай, беги-бросай» Москалюк Александр

«Я отрицательный герой» Москалюк Александр

«Когда сорвав былой любви оковы» Москалюк Александр

«Спой мне, соловушка!» Виктор Ратьковский

«Выйду на Волгу» Виктор Ратьковский

«По лесу» Виктор Ратьковский

«Баллада о Всаднике» Владимир Лютичъ

«Нас венчала» Владимир Лютичъ

«Тени» Виктория Ерух

«Прощание» Абасада

«Осень вступила в свои права» Виктория Ерух

«Про старый дом» Абасада

«Откройте дверь!» Абасада

«Посбегали с родных краёв листья» Антон Серебряков

«Не ругайте меня» Антон Серебряков

«Так далеко, и бьют грозою тучи» Антон Серебряков

«Часы» Светлана Вэлд

«Бродят тени» Виктория Ерух

«И некуда...» Нелли Мершон

«Зимнее» Нелли Мершон

«Мы были» Нелли Мершон

«Николаю Гумилёву» Нелли Мершон

«Бессонница» Нелли Мершон

«Осеннее прощание» Абасада

«Путь Человека» Евгений Грабилин

«Сквозь время, пространство и жизни» Евгений Грабилин

«Посвящение Францу Шуберту» Виктория Левина

«Молитва о дожде» Виктория Левина

«Тобою я сожжён» Светлана Корчагина

«Не заставляйте плакать матерей» Ирина Шмелева

«Дай мне Бог» Ирина Шмелева

«Еще вчера» Ирина Шмелева

«Мама» Александра Слипенская

Актуальная тема

«Параллельные миры» Виктория Ерух

«Идеология лжи» Абасада

Литературный обзор «Сказка о Золушке и жестокосердных ее родственницах» Глеб Фалалеев

Строка прозы

30 30

«Ни что не предвещало беды» Валентин Патраков

«Человеческий материал» Ася Лавруша

«Дама крести» Александра Бруй

«Мгновение» Драген Ганз

«Когда ты выйдешь за пределы времени» Драген Ганз

«Ткачиха» Драген Ганз

«Уже было не утро» Драген Ганз

«Листая старый альбом» Карин Гур

«Ищите белого деда... О настоящем знахаре» Владимир Родченков

«Видение» Орлянская Анна

«Зов Зари» Цыплаков Петр

«Еврейская симфония» Цыплаков Петр

«Ключ для мужа» Лора Кольт

«Уж замуж невтерпеж» Лора Кольт

«Принцесса на картошине или НЕдетская сказка» Тевс Александра

«Боговы слёзки» Решетнев Виктор

«Юбчонка в клеточку» Роман Карпенко

«Звезда» Таисий Черный

103

Фанфик «Сверхъестественное:новые приключения» Мария Гамиева

108 108

Литературный сериал

114

«Легионеры Хроноса» Александр Маяков

114

«Летописи межмирья» Александр Маяков

116

«Потрошитель» Тугучева Ксения

119

«Евангелие от Лейлах. Труп звезды» Вадим Доннерветтер

124

«Адаптированный под современность» Вячеслав Гаврилов

133

«Человек, которому нравилось быть грустным» Вячеслав Гаврилов

138

«Деревянный волк» Кашкина Анастасия

140

«Лиза и призрак» Злобина Надежда

142

«Жертва» Лена Ичкитидзе

144

«История одного андрогина» Роттен Морган

146

Лучшее произведение номера «Мечтатель гор» Татьяна Рыжикова

150 150

Реки Везу святые мощи Иль немощи мои По набережным улицы Бродвей Москвы-реки. Вода не застоялась: Сор вынесла река, Не озером осталась, Живым "ни-не" пока. В Ниневию являлся Легенд один пророк Сдается, испугался он трудностей И смолк. И вот примчал нежданно, По улицам летит, Внимает географии Маршрута дел Москвы. Её районы, пяди, мосты Не сожжены, Кто приглядится, Свидится с её мечтой реки! От зелени Садового, Бульварного колец До Сити-града нового Прострётся город-свет! Он не в бетоне-камени, В узорах кирпича, А в именах и памяти. Реки, пророк, реча! Не тотчас - накануне Приснился сон ему, Что нету больше тыла Что Свет он... никому. Очнулся в пустоте он, В несмысленности дней, И понял, что возврат, он Не то же, что разврат. В Москве река что транспорт (Издревле было так), Её идея - дерево, Растет в двух берегах.

На транспорте единый Для всех один билет, Как правила дорожные: Они одни для всех. Найдите город-карту, Провидьте град-мечту: Как в сказке, путь увидите К добру и очагу. *** Есть в городе дорога Как дорога она! Процессию, как память, Раз в год ведёт она. Так было и в Ниневии (Вех древних парадокс!) Два полюса - Ассирия И давний Вавилон. Но вспомните про дерево Для жизни что в саду: Оно меняет логику И смыслы в путь к добру. Не противостояние Сотрудничество впредь! Дорога в космос дальняя: Злу не поддастся твердь. Вода течет спиральною Вкруг дерева рекой, Историю знакомую По-новому открой. Автор: Александр Горшечник

Падре, но я не святой Падре, но я не святой Голос звучит над толпой, Снова людская молва Пулей висит у виска Падре, но мой тяжкий грех, Боль здесь срывается в смех В этом и есть жизни суть, Счастье оно словно ртуть Падре я очень устал,

Крест свой тяжелый поднял Миг хоть хочу отдохнуть, Только пора снова в путь... Автор: Москалюк Александр

Тяни-толкай, беги-бросай Тяни-толкай, беги-бросай, Но там где ад не будет рай Там где любовь возможен грех, Но там где боль, не слышен смех Там где весна всегда капель Там где любовь живет апрель Своим теплом согреет май Беги-бросай, тяни-толкай Забыв о всем на пять минут Ты прокричишь: нас здесь не ждут И подведешь простой итог Напрасно жизнь дарует Бог Не удержать, не отпустить И разговор как будто нить И вроде так: в руке рука, Но вот душа, увы, пуста За мигом миг, за шагом шаг, Пусть он не друг, но и не враг Не удержать, не отпустить, Но потерять совсем не жить И все не то, и все не так. И вроде он ускорил шаг За горизонт былых страстей Спешит душа его скорей Не удержать, не отпустить, Но потерять совсем не жить Тяни-толкай, беги-бросай, Но там где ад не будет рай... Автор: Москалюк Александр

Я отрицательный герой Я отрицательный герой, Мы так условились с тобой В чем сомневаться нет причин, Я вновь домой иду один Вдыхая воздух городов, И смысл чужих нелепых слов Себя пытаюсь отыскать, Дай Бог хотя б не потерять, Я отрицательный герой,

Где мой обещанный покой, В чем смысл такого бытия Весь мир, увы, не для меня Я отрицательный герой С слегка растерзанной душой, Мне больше нечего скрывать Другой судьбы уже не знать Я отрицательный герой, Мы так условились с тобой В чем сомневается нет причин, Я вновь домой иду один... Автор: Москалюк Александр

Когда сорвав былой любви оковы Когда сорвав былой любви оковы, Душа уже не чувствует тепла, Когда забыты все начала и основы, Когда внутри лишь хмель и пустота, Пока еще чего то не хватает, Закружит все земная суета Когда любовь тихонько умирает, А с ней величие ее и глубина Что может быть печальней увядания За летом осень медленно пришла Любви прошедшей ищем оправдание, Что безвозвратно все таки ушла Что может быть печальней для поэта Когда любовь уходит навсегда Увы, но нет единого ответа Зачем ее нам дарят небеса... Автор: Москалюк Александр

Спой мне, соловушка! Спой мне, соловушка, птичка заветная! Песню любовную, песню приветную. Пусть красно солнышко в небе задержится, Мне бы на травушке с милой понежиться. Запахом свежести словно окутаться, Ручками нежными славно запутаться. Губок твоих сладкими мёдом напитися, Речи напевныя в чарах забытися. В синих озёрах тонуть, будто в омуте,

В косу расплетену, в мягкие волосы. И на руках, будто лёгкое пёрышко, Светлое, теплое, милое солнышко. Славной улыбкой зажечься, как пламенем, С грустью подумать: а был неприкаянным. Пусть тёплый ветер над нами потешится, Через листочки пусть звёзды мерещатся. Травы поднимутся, будто и не было, Место запомнится чувствами верными. Кругом берёзки стояли – свидетели, Встречу любовную скрыли, приветили. Трели соловушки нет не забудутся, Наши мечтания сбудутся, сбудутся. Травы духмяные, солнце приветное, Пообещали нам счастье заветное. Автор: Виктор Ратьковский

Выйду на Волгу Что же ты дитятко грустию маешься, Смотришь в окошко о чём-то печалишься, Может пойти тебе к Волге развеяться, Жду не дождусь, может встретится девица. Трудно мне молодцу без красной девицы. В счастье без милой как-то не верится. Выйду на улицу, что к речке тянется, Может там встречу свою раскрасавицу. Улицы милые с детства знакомые, Бегали девок за косы тут дёргали, Выросли стройные, ходят тут павами, Очи червлёные, очи сурмяные. Вышел на берег и вижу красавицу, Как же мне молодцу паве понравиться? Сразу я понял: люблю черноокую, Сядем на лавочку вместе поокаем. Вольного воздуха вместе надышимся, Трелей птиц-сводников вместе наслышимся. Песню затянем над самою кручею, Нет наших девок на свете певучее. Чувства приветила Волга просторная, К дому ведёт нас дороженька торная. И на колени мы встанем- просители,

Благословите на счастье, родители! Автор: Виктор Ратьковский

По лесу Вьются тропинки по лесу извилисто, Кем-то протоптаны, не воспротивишься. Мимо деревьев ведут вдаль далёкую, Мимо болота на гору высокую. Сколько пройдёшь, а кому это ведомо? Много путей есть совсем неизведанных. Что же мы ищем в глубинах и космосе, Мира же рядом нет в нашем сообществе. Каждый найдёт тут, а разве поделится? Будь то парнишка иль красная девица. И шелестят дерева будто вечные, Мы же здесь временно, путники грешные. Солнце проглянет, полянка осветится, Сел на пенёк, в голове околесица. Думы о мире, о счастье незнаемом, Шепчут деревья, на что намекают мне? Будто очнёшься, а сны сразу вещие, Соки бодрящие, силушки вешние. Встанешь здоровый, пропало уныние, Вот и деревня родимая, милая. Автор: Виктор Ратьковский

Баллада о Всаднике По лесной дороге пробирался всадник, В призрачном сиянии сказочной луны. Ветви старых сосен били о забрало. Навевали грусти мысли-Вещуны. В такт копыт коня, песню напевая. В дрёму окунаясь, раненый герой, Думал о жене своей, о Родимом крае, Меч стальной сжимая твёрдою рукой. Над главою воина, вороны летали Всё вкусить надеясь, плоти кочевой. Но неподалёку стены показались Замка что манил к себе тайной вековой. Во врата холодные странник постучался,

Спешившись у края бойницы глухой. Вот в ответ раздался скрип у входа, ржавый. И возник пред взором старец с бородой. Борода седая, клюка с белой кости, сжатая рукою, поднялась во тьме. -Назовись мне, кто ты, чужестранец? Грозно вопрошал Волхв в льняном белье. - Путь держу с чужбины, да в Родимы дали. Отозвался всадник голосом глухим. - Ратью выступали с князем Святославом. Воины остались под копьём лихим… …По лесной дороге пробирался всадник, В призрачном сиянии сказочной луны. Ветви старых сосен били о забрало. Навевали грусти мысли-Вещуны…. Автор: Владимир Лютичъ

Нас венчала Нас с тобою венчала вселенная, гроздью звёзд, галактик иных. Под созвездьем Свастики Светлой Что сияет средь Солнц озорных. Нас венчало небо безбрежное, ветром свежим в прохладе ночной. Окропив, чуть рассвет забрезжил, весенним, свежим дождём... Нас венчало Солнышко ясное, тёплым лучиком ранней Зари. И Луна в бликах розово-красных нам шептала стихи о Любви. По тропе Судьбы навстречу, прозвучат биенье Сердец. И ладони сомкнутся навечно, в сияньи обручальных колец. Автор: Владимир Лютичъ

Тени Тени снова вернутся в ночи, Не старайся кричать, не кричи. Твои мысли окутает страх, Тишина лишь замрет на губах.

Эти тени за гранью сознания, Между сном и привычною явью, Сильный ток пронесется по телу, Шевельнуться не сможешь ты смело. Но ты сможешь прогнать эти тени, Это просто, лишь нужно поверить, Нужно верить что это лишь сон, Сразу тени тогда сгинут вон. Автор: Виктория Ерух

Прощание Заплету в косу Красок многоцветье. Осень упрошу зазвучать в сонете. И уставшая струна, Встрепенувшись, Как прощальная краса Запоет, очнувшись. Стайкой горных птиц Звук умчится. Чистотой криниц Звонко заструится. А потом пойдут дожди, Тайны унося во мглу. О прошедшем не грусти, Заплети его в косу. Автор: Абасада

Осень вступила в свои права Капли дождя асфальт рассекают И на губах моих медленно тают Дождь за окном, как из ведра Осень вступила в свои права. Ветер порывистый в спину мне дует, Силой своей он меня атакует. Я полечу словно листик осенний, Снова меня охватит волнение. Но наконец до дома добравшись, Я осознаю, что ветер не страшен, Дождик меня уже не пугает,

Осень всего лишь наряды меняет. Автор: Виктория Ерух

Про старый дом Старый дом, Высокий склон. Тропинка вниз к реке, Кувшинки желтые в воде. Цапля важно, Забавно и отважно, Длинноногою красоткой Шлепает своей походкой. И гармонист играет, И баба запевает. Такой вот пошленький сюжет Из прошлого прислал привет. Все банально, И очень тривиально. Было ли счастливое хорошее? Иль просто брошенное прошлое Встревожило опять, Как годы вспять… Где мы тропинкою бежим к реке… Но от меня все это вдалеке. Зачем пришло? Растормошило… Про старый дом… Высокий склон… Автор: Абасада

Откройте дверь! Молнии искрились, В грозу, Небеса открылись, А я бегу В ручьи потоком, В холодную заверть, И словно током Бьет эта круговерть. А я бегу В стихии карусель, В тучи и грозу, В дождя капель. А я бегу В ненастья хмель, В свою борьбу, В крутую заметель.

А я бегу В надежды полосу, В свою судьбу… Откройте дверь, прошу! Автор: Абасада

Посбегали с родных краев листья Посбегали с родных краёв листья, По прозябшим осенним прудам, Небо хмурое как серый выстел, Тополя бьёт по голым рукам. Солнце вздёрнуло с грубостью вожжи, С тройки знойною тянет всю прыть, Закрывая над нами свет божий, Позволяя немного остыть. Под окном вдруг проснулась кукушка, И с рання зазывает народ, Потянуло древесною стружкой, От кривых стариковских ворот. Заиграли в саду музыканты, Бал осенний уже перенят, И танцоры зелёные банты, В раз сменили на жёлтый наряд. И дышать мягче чуточку стало, Вольный бриз льёт как с диких морей, И с утра зачастую устало, Мы выходим кормить голубей, Под одною живут люди крышей, Разом гонят как тучи года, Нас видать наверху кто-то слышит, Коль все листья лежат у пруда. Автор: Антон Серебряков

Не ругайте меня Не ругайте меня. Сколько можно? Гений с праздностью не совместим, Да и лгать мне в глаза очень сложно, От того я на свете один.

Не ругайте, я только прохожий, Пусть немного шатаясь, иду На себя сам порой не похожий, Жизнь как девку за руку веду. Оболгут же чёрные вороны, Перед вами, мол, хам и клоша, И никто не посмотрит на сторону, Где на облаке скачет душа. Будто детство ей там привиделось, Солнце серьгами гулко звенит, И как вдруг на что-то обиделась, Прочь идти мне отсюда велит. Вновь я стану тревожить ночами, Тишь, разглаженную по полям С той сумой, что весит за плечами Отправляюсь по диким местам. Автор: Антон Серебряков

Так далеко, и бьют грозою тучи Так далеко, и бьют грозою тучи, Как от подковы ломится земля, Пейзаж там жив успевший мне наскучить Ещё тогда, где маленький был я. И сруб дубовый, еле наклонившись, Облезлые ворота для скота, И шайка та, с которою носившись, Гнал с криком я облезлого кота. Так дороги мне стали без обмана, И свист полей под ковриком росы, Как хочется опять вдохнуть тумана, И чтоб сломались старые часы, Почувствовать древесную прохладу, Услышать скрип терновника в саду, Местам тем поклониться где я падал, И где не раз ещё я упаду. И так охота вновь толкнуть качели, Сколоченные дедовской рукой, Они ведь, так же как и дед кряхтели, Взлетая над моею головой. Прошедшее уходит очень гордо,

Не выкорчевать нам уж пырея, Но сохраню пейзаж на сердце твёрдом Ещё тогда, где маленьким был я. Автор: Антон Серебряков

Часы Однажды бездне суждено случиться, Ничто на свете не бывает вечным. Неслышно по стеклу песок струится, Рождаясь пирамидой безупречной. Пришла пора, оглохнув от молчаний, Перевернуть часы для новой жизни, И не искать тревогам оправданий, Не принимать печалей укоризны. Часы песочные стоят, как часовые, Песком минуты жизни измеряя. И открывают вход в миры иные, Где я тебе уже почти чужая. Автор: Светлана Вэлд

Бродят тени Бродят тени в Пасадене, С толстой шапкой набекрене, Бродят ночью в тишине И скрываются во мгле. Что-то ищут эти тени, Поднимаясь по ступеням, Пробираясь сквозь окно, В комнату, где так темно. Чёрные и злые тени, Пробираются сквозь двери, Залезают под кровать И мешают людям спать. Иногда шальные тени, Прячутся в кустах сирени, Для того, чтобы потом, Претворяться чьим-то сном. Бродят тени в Пасадене, С толстой шапкой набекрене, В поисках простых ответов, Но увы, пока их нету. Автор: Виктория Ерух

И некуда... Вот, день открыл пищащий рот И оглушающе задирист. За домом всплыл цветущий ирис Моргая из зелёных сот И воспалённо дышит крыш Зашмыганная черепица А дождик цапельно бесстыж Шагая брызгает столицу И дО ночи, лобает бал И улицы в огнях прилива Так верно Моцарт ликовал Блаженно, шумно, торопливо Сменяя Зальцбурга нытьё На мифы Вены, и расхожесть того Что сказки для неё Наполненные жизнью вены Темнеет, за окном застыл Холодный воздух. Выжав слякоть Не оставляют дни могил И некуда прийти поплакать Автор: Нелли Мершон

Зимнее За переулком гулкий зов И клацанье дверей, и мелко Дрожит и щёлкает засов Ключ, ёрзающий против стрелки И медленно проходят дни Пройдут, когда ты крикнешь – ну, же?! Мы в одиночестве одни Как месяц, отражённый в луже Заквашенное тесто льда Посыпанного ранней солью Отдышкой, скользкая беда Под - градин, жирные фасоли Февраль... так переходит в март Испариною спину шаря И шею голую кошмарит Промёрзлый, леденящий шарф Автор: Нелли Мершон

Мы были Мы были! И шиповник шелестя Краснел в дожде мерцающего ситца И тяжко струи рушились гудя В залитые, заливненные лица Мы были здесь, когда – то… посмотри Ночь оставляла точечные капли И падали галдя календари Вытягиваясь крыльями, как цапли И лапали хвостатые коты, летя В прыжок - клубки из длинной нити Пахучий рассыпался порошок Из пудрениц… Мука слипалась в сите Округлые, цветастые - «Бродвей»! Глазели дни, не опуская веки И выдохом распаренных дверей Захлопывали нимб синематеки… Автор: Нелли Мершон

Николаю Гумилёву Спёрт штабелями двор… Непомерен груз И воронья угрюмого вопли грубы Всех на гробы! Шестёркой… заколот туз Бычится вор, и к локону липнут трубы И звонарей, не хватит на целый мир Как и гадания на кофейной гуще Щупает глаз прицел… и кровит мундир Пулей застёгнутый - юркой и вездесущей Боже как жалко всех, кто недосказал И недосказанность эта - терзает душу Ценности слов незнающие глаза Гладят приклад… Вагоновожатый, слушай! Шалый трамвай, несётся без тормозов Бешенный раж… нарежет круги кривая К лешему??! Машеньки ослабевшей кров… Озеро Чад… Брусчатая мостовая… Автор: Нелли Мершон

Бессонница Пальто служило одеялом Камин растапливал тепло Колола глаз и заплывала бессонница... Не повезло И только собственное сердце Выстукивало – где – же все?? И цепко билось… два, три… семь… Висело чьё – то полотенце… На мыло всё… Вся жизнь на мыло Не умещаясь на листе, расписывались сотни тем В мозгу. Измученное тело Растерянно плылО в «zer gud»… И что – то тоненько свистело… Автор: Нелли Мершон

Осеннее прощание Как плакала душа Не высказать словами. Шаль падала с плеча, А я прощалась с вами. И в тающем тумане Утренней зари, В сладостном обмане Мы шептали о любви. Трепетала бахрома На шали расписной. И красивые слова В осень падали листвой. Я смотрела вслед… И махнула вам рукой. Уходящий силуэт В память заберу с собой. Так плакала душа В осеннее прощание. За поворотом ждет зима, И теплой шали одеяние. Автор: Абасада

Путь Человека Не нужно жалеть о прошлом, И будущее раскроет тайну, Возможно, путь тернист и сложен Но точно - выбран не случайно. Взгляни лишь в глаза человека, Идет кто с тобою рядом, Не ждите мгновенно ответа, И не возвращайтесь обратно. И крепче за руки держитесь, Бегом и вприпрыжку по кочкам, Устанете – остановитесь На отдых, не ставьте там точку. С собою знакомых зовите Идут, что одною дорогой. И в трудный час помогите, И путь станет легче немного. Душой ни когда не скупитесь, И дух прирастет многократно. Лукавства - поберегитесь, Чтоб не обернуться обратно. Идите вперед без оглядки, Смотрите на мир смелее, Не стоит играть с миром в прятки, Он наших сердец отражение. Не нужно жалеть о прошлом, И будущее откроет двери. Любовь при этом поможет, Стоит лишь только поверить. Автор: Евгений Грабилин

Сквозь время, пространство и жизни У каждого избран свой путь, Сквозь время, пространство и жизни. И хочется, но не вернуть, Прожитых мгновений и ныне. У прошлого - своя суть,

Подарена нам Богом, Условлено было вернуть, Себя изменив немного. И свет одиноких страниц, Сиянием глаз отразится, И тяжесть усталых ресниц, Не важно куда испарится. Прочтя этот Мир между строк, Себя Человек вдруг услышал, И потерялся весь прок, От счета случайных чисел. Пройдя этот путь до конца, В служении Любви и Отчизне, Останется след на века, Сквозь время, пространство и жизни. Автор: Евгений Грабилин

Посвящение Францу Шуберту Под впечатлением от концерта из произведений Франца Шуберта (1797–1828) "Лебединые песни" и камерного октета фа-мажор. В напомаженной Вене, кружевами кипящей, близко знавшей Сальери и ванилью пропахшей, в мезонине под крышей, где сквозняк душу губит, жил в века уходивший и болезненный Шуберт. Опрометчивым жестом опрокинут подсвечник... Словно лебеди чёрные на луга бесконечные, опускаются ноты непрерывною стаею на листы, с разграфлёнными нотными станами. Этот истовый гений, этот Франц неуёмный, Лебединую песню пел под крышею съёмной! Сквозняками простуженный, очарованный намертво, он рукою натруженной выводил Серенаду... Пел фагот и валторна в мезонине под крышею, звуки медного горна в этой музыке слышались!

Там стенали и плакали Горный Царь и Красавица до утра свечи капали, пока воск не оплавится... Там, в обители съёмной, вне богатства, вне времени, бился пульс неуёмный несчастливого гения! Автор: Виктория Левина

Молитва о дожде По мотивам музыкальной молитвы о дожде Бэри Сахарова. басами в землю ушла гитара хрипела трудно и гриф качала высоким саксом там-тамом ярым руками в небо толпа кричала там пел мужчина и вторил дискант дуэтом страстным как в синагоге верхи сплетались с аккордом низким взлетали руки плясали ноги сверкали бивни мгновенных клавиш мольба о ливне о каплях влажных неужто боже без гроз оставишь а впрочем это уже не важно хлестали ливни плевков ракетных утрись и щёку подставь вторую кричало соло огнём ответным танах и банджо за твердь святую удары сердца и барабана сливались в гулком едином пульсе там пел мужчина в ковбойке рваной уже не пряча своих конвульсий игрою света и влаги жаждой людей слепило и с мест срывало гитара пела молился каждый сносило крышу от криков браво Автор: Виктория Левина

Тобою я сожжён Тебе тепло? А я сгорел до тла. Молил, кричал о том, что нужен. Но для тебя мои слова - вода, Тобою я сожжен, разрушен.

Я мог бы бросить все в момент Пытаться потушить надежду, Но я влюблен в тебя и вынужден гореть В огромном пламени сгорающего сердца. Я не сумел сжечь мост, что между нами, Но, не подумавши, разжег костер в себе. И для тебя я стал, увы, совсем ненужным, И для себя остался я никем. Автор: Светлана Корчагина

Не заставляйте плакать матерей Не заставляйте плакать матерей сердцам болеть их не давайте. Не заставляйте плакать матерей словами теплыми их души согревайте. Не заставляйте плакать матерей руками сильными от боли защищайте. Не заставляйте плакать матерей не разрешайте им,не разрешайте! Звоните,говорите и скучайте ненужными им быть- не позволяйте. Прощайте,их за все всегда- прощайте не обижайте,никогда не обижайте Не заставляйте плакать матерей. Автор: Ирина Шмелева

Дай мне Бог Дай мне Бог, не испить одиночества и друзей не терять не забыть. Пусть мой дом будет светом наполненный и родных моих близостью лиц. Я прошу,если можно,оставить мне до конца моих дней,все как есть, за грехи я успею покаяться я прошу,если право мне есть. Дай мне крылья,белые-сильные, чтобы снова могла я летать. Дай,мне ношу,мою-посильную, чтоб без боли могла я дышать. Право жить и любить,как мне хочется... И не думать о том,что закончится долгий путь на вершину горы, где есть я и где ждешь меня Ты. Автор: Ирина Шмелева

Еще вчера Спутались мысли,высохли слезы вмиг стала черствой душа. Еще вчера все казалось серьезно, еще вчера,еще только вчера... Был так надежен,влюблен безнадежно, сердце в ладонях дарил. И,вдруг,холодный,чужой и бездушный взгляд,словно выстрел -убил. Молча расстались,не прикасаясь холод сковал и сломал. Высохли слезы,спутались мысли, как дальше жить-не сказал. Автор: Ирина Шмелева

Мама Ради слова "мама"стоит жить, Ради чести мамой бытьбороться стоит. Ведь детей от бурь житейских защитить, Может только мамина любовь. И пока жива её молитва, Силы сберегут её детей. Свыше с уважением внимают, Искренней молитве матерей. Матери-вы за детей в ответе, Не лишайте их своей любви. В мире многое даётся нам повторно. Только Мать- ничем не заменить. Матери-не опускайте крылья. Ради слова мама стоит жить. Вам судьбой бесценный дар доверен. Человека миру подарить. Ради слова "мама" стоит жить! Ради чести мамой бытьбороться стоит! Ведь детей от бурь житейских защитить, Может только мамина любовь. Автор: Александра Слипенская

Параллельные миры Существует теория о том, что наша Вселенная бесконечна, и возможно, данная теория ни лишена смысла. На эту тему, рассуждали ещё Аристотель, Декарт и Лейбниц в своей монадологии, а также Ньютон говорил о том, что Вселенная бесконечна. На сегодняшний день, существует множество фильмов и книг по данной тематике, и я думаю, что всё это не с проста. Каждый день люди делают определённый выбор, начиная от простых мелочей и заканчивая чем-нибудь глобальным. Вся наша жизнь построена именно на том, в какой момент, какое решение мы приняли, как поступили, в пользу кого или чего сделали свой выбор. На ум сразу же приходит фильм «Господин никто», в котором главный герой размышлял о том, что было бы если… Если бы он остался с мамой или папой, если бы он выбрал ту или иную девушку, если бы он поступил так или иначе. Мне кажется, что варианты всех этих выборов человечества, образуют всё новые и новые Вселенные, начиная от Вселенных с небольшими отличиями от нашей и заканчивая теми, которые в корне от неё отличаются. Не зря, ведь все мы видим сны, которые иногда не поддаются объяснениям. Не зря от случая к случаю

у нас возникает ощущение дежа вю, Не зря кто-то обладает сверх способностями и может предсказать наперёд, что будет и напомнить, что было, не зря некоторые люди, видят своё будущее даже во сне, не зря дети рассказывают о своих прошлых жизнях. Не с проста буддисты были убеждены, что наша жизнь – иллюзия, а наша истинная личность — это совокупность всех наших "версий", а не одна из них. Мы просто могли забыть о том, кто мы есть на самом деле и нам нужно то, что мы называем жизнью, чтобы вспомнить об этом. Ещё одним интересным фактом, является то, что некоторые люди встречаются и между ними образуется глубокая связь, которую никак нельзя разорвать. Значит когда-то, в прошлых параллельных жизнях эти люди также были связанны. Судьба не дура, зря людей сталкивать не будет. Иногда кажется, что эта встреча предначертана тебе судьбой, что ты так или иначе, встретил бы этого человека, но стоит задуматься о том, что было бы если бы был сделан другой выбор, становиться не по себе. Возможно вы бы встретились при других обстоятельствах, возможно и нет. Возможно сейчас кто-то находиться в поиске своей второй половин-

ки, а в другой Вселенной, этот человек уже находиться рядом с Вами. Возможен и иной расклад, здесь Вы находитесь в браке и растите детишек, а в другой Вселенной, Вы ещё находитесь в поиске своего человека. Также и с остальными фактами жизни. Например, здесь Вы директор крупной компании, а там простой бродяга. И всё это, является следствием выбора, сделанного в определённый промежуток Вашей жизни. Также, я считаю, в каждом мирке, время идёт по-разному. Здесь человек ещё может быть совсем молод, неопытен, а в другой Вселенной, человек уже стар и мудр. В одной Вселенной, человек может умереть и отправиться в вечность, а в другой только появиться на свет. Гдето в параллельной вселенной ещё существуют динозавры, в другой люди только научились добывать огонь, а в третьей технологии в миллионы раз превзошли наши, существующие. Где-то в параллельной Вселенной страны Африки, являются самыми прогрессивными, а США, является отстающей. Вариантов развития других миров великое множество, никто не знает точно, где, что и как. Самое главное, для каждого из нас, жить здесь и сейчас и делать всегда вер-

ный выбор для самого себя, ведь если Вселенная действительно многомерна, между мирами может

существовать связь, и своими поступками мы можем влиять на своё будущее и всего мира в це-

лом. Автор: Виктория Ерух

Идеология лжи Одна знакомая верующая женщина рассказала мне о поразивших ее и запавших в душу словах, услышанных от очень уважаемого старца. «Потерпите, - говорил он на одной из своих проповедей, - потерпите и все беды пройдут. Терпение не так велико, как вам кажется. Каких-то лет 7080. Что такое эти несколько десятков лет в сравнении с вечностью? Думайте о душе и молитесь, молитесь…» В общем, слова эти довольно часто звучат в церквях. Но моя знакомая пересказывала их со слезами умиления на глазах и с готовностью терпеливо склонить голову в смирении перед всеми невзгодами. На проповедях верующие люди часто получают такой заряд «бодрости». Объяснение этому есть чисто психологическое и святой дух здесь ни при чем. Вдумайтесь над сказанным проповедником. Что, мол, значат какие-то несколько десятков лет. Ничего не значат! Пшик – и все! Но кто или что дает им право низводить в пшик человеческ ую жизнь? Вера! Если ты сам для себя во что-то веришь – то и поделом. Верь себе. Прав ты или нет – отвеча-

ешь сам за себя. Но если ты свою веру уверенно внедряешь в чужое сознание, то понесешь ответственность и за других. Но и безмозгло поверивший от ответственности не освобождается. И первое его наказание – это собственная растоптанная жизнь. Вера – это только вера, но не знание. Нет ни у кого достоверных фактов о том, что ждет человека за гранью этой жизни. Несмотря на весь свой мистический опыт, на все сложные ситуации, которым лично была свидетелем, у меня нет ответов на множество вопросов. Несмотря на все невероятности, описанные мной в мистических историях – они нисколько не преувеличены. У меня не хватило смелости описать все виденное, виденное не только в «зазеркалье» но и в этом, вполне осязаемом мире. И так назвали сказочницей. Этот мир не менее мистичен, чем, так называемый, тонкий мир. Но, несмотря на обширный опыт, я не считаю его достаточным для того, чтобы с уверенностью выдавать истины и, тем более, коголибо убеждать в своих взглядах. Просто назрело желание рассказать. И публикую свои опусы под рубрикой: «мистика». А к

мистике, ясное дело, как относятся. Меня это не расстраивает. Расстраивает то, что некие «старцы», религиозные адепты и сектанты выдают свои умозаключения в качестве истин и умело манипулируют чужими мозгами. Кто дал право им низводить человеческую жизнь до ничтожной приставки к грандиозному скачку в будущую жизнь? На основании чего? Святых писаний? Вы уверены в их святости? Здесь опять только вера. На основании снизошедшего духа святого? Вы уверены, что это был дух святой? Опять только вера. На видениях святых отцов? Вы уверены, что эти видения истинные? ВЕРА НЕ ЕСТЬ ЗНАНИЕ. Человеческая жизнь великий дар. И никто не знает, состоялись бы вы в ином мире, если бы не состоялись в этой жизни. Не было бы вас на планете Земля, не было бы вас и в тонком мире. Посмею выразить такую мысль, согласно своего личного опыта. Можете с ней не соглашаться. Но то, что никто не имеет права уверять людей в ничтожности данной им жизни – аксиома. Автор: Абасада

Сказка о Золушке и жестокосердных ее родственницах (открытое братьям Гримм)

письмо

Гутен таг, или гутен морген (в зависимости от времени суток, когда послание сие вас достигнет!) господа любезные, херр Якоб и херр Вильгельм! Нисколько не сомневаясь в доброте сердец и чистоте помыслов ваших при написании сказки о Золушке, позвольте же мне, рабу божьему из века XXI-го, попенять вам, веку XIX-му! Ознакомившись со сказкой вами написанной о бедной Золушке - дочери богача вам известного, задался я вопросами интересными и безответными (опять же, исходя из вами же писанного!). Ну, то, что сюжет оный взят вами у месье Шарля Перро, который ту же сказку писал до вас лет этак за пятьдесят, оно понятно. Только сказка сказке – рознь. Если у француза Перро получился этакий разудалый водевильчик, то из-под вашего пера, господа, вышел мрачный рассказ в суровом готическом стиле. Оно и понятно! Французы - народ беспечный и жизнерадостный, вы же, немцы – прагматичны и, не обессудьте меня, грешного, за ярлыки, слишком уж серьезны даже в вопросах сказоч-

ных. Отнесем же это в счет вашей ментальности и вернемся к сути поставленной нами, а точнее говоря, вами, братцами, задачи. Итак, померла у богатого человека жена. Что ж, бывает! Все мы, как говорится, под Богом ходим! Дочка при нем осталась сиротка несовершеннолетняя в опеке и ласке отцовской нуждающаяся. Далее по тексту пойдем, дабы читателю понятнее было: «Девочка ходила каждый день на могилу к матери и плакала, и была смирной и ласковой. Вот наступила зима, и снег укутал белым саваном могилу, а когда весной засияло солнышко, взял богач себе в жены другую жену». Тут дело вроде бы вполне понятное: весна, гормоны играют, мужику порезвиться охота, а не с кем! Вот и жена подвернулась по случаю. Отчего бы не взять? Взял! Все бы хорошо, но у новой жены – своих дочек целых две! Так что, опять же, вернемся к исходному тексту: «Привела мачеха в дом своих дочерей. Были они лицом красивые и белые, но сердцем злые и жестокие». Короче говоря,

обобрали новоявленные хозяйки сиротку до нитки, да еще, в придачу, и работать заставили! Папенька же, судя по всему, в доме своём права голоса не имел, потому как молчал. Так вот, с молчаливого его согласия, дочка родная в золе у печки спала, а пришлые, в кроватях на перинах нежились! Браво папенька! Ловко же тебя окрутили, коли ты про кровь родную позабыл, а чужую у сердца пригрел! Бог тебе в том судья, папаша, да только золой перемазанная дочура стала прозываться Золушкой (в других вариантах, Замарашкой). Не знаю, была ли у богача баня (думаю, что наверняка была, так как изначально читателю сказано было, что хозяин человек далеко не бедный!), но, похоже, что сама Золушка гигиену не привечала и воду не очень любила, так как по ходу сюжета сказочного вечно была немытой и нечесаной (трудно мне представить, уважаемые герры Якоб и Вильгельм при легендарной немецкой чистоте и аккуратности молоденькую фройляйн в виде столь запущенном! Видать дело за пределами фатерлянда происходило!). Одним словом, Золушка у братьев Гримм

была зачуханной донельзя! Но, впрочем, по утверждению авторов, девушкой она была скромной и нетребовательной. Если сестрицы сводные запрашивали себе наряды и жемчуга у батюшки неродного, то родная дочь скромно веточку попросила, которая его за шапку на обратном пути цепанёт. Странный конечно заказ, ну, да то ее личное дело будет! Отец дочкино пожелание выполнил и веточку орешника, что с головы его шапку скинула, в целости и сохранности домой привез. Пока сестрицы перед зеркалами красовались да прихорашивались, сиротка бедная веточку сию на могиле матери своей посадила и слезами горькими полила, потому как была она ласковой и добросердечной, что по-нашему, несомненно, зер гут! Как-то раз король тамошний решил пир закатить на целых трое суток с приглашением всех девиц брачного возраста, дабы своего сынулюнедоросля оженить. Сказано – сделано! Стали сестрицы на пир собираться. Естественно, что разоделись они, кто во что горазд, а сиротке нашей и одеть-то нечего было, ведь окромя ветки ореховой, которая уже в орешник целый на кладбище вымахала, ничего она по простоте душевной своей не имела. Несмотря на то, что папенька вроде и капиталами ворочал немалыми, прислуги в доме богатом их не оказалось,

так что пришлось ей, горемычной, сестричек по полной программе обслуживать, да плюс еще и упреки в свой адрес выслушивать! Золушка, хоть и зачумарённой была, однако ж – тоже живая душа! И ей на пир королевский хотелось, да не брали ее, а только все черной работой по дому загружали. Слава Богу, голубки небесные помогали ей в работе ее непосильной, иначе б ни в жисть одной ей не справиться! Как бы то ни было, но, несмотря на свой аккордно-ударный труд, сиротинушка наша ничего не добилась и на бал взята не была. Пришлось бедной девушке на кладбище бежать под материнскую защиту. Ну, как вам, детишки, ночью темною, да на кладбище?! Страшно? Вот, и мне, тако же! Одно слово – готика! Маменька, конечно же, помогла. Приодела, приобула. Да не просто так, а на каждый вечер да по-новому, да по-богатому! Ну, оно и понятно! Мама – она мама и есть! Добрая, хорошая, любящая! Словом, в вечер третий, последний, залипла золушкина золотая туфелька на смоле, коей хитрый королевич повелел лестницу вымазать (что за смола такая была, в сказке не сказано, но думается то ли эпоксидкой мазали, то ли гудроном). Осталась девушка без туфлИ. А королевичу только того и надобно! Принялся он по обувкиному размеру Золушку от него сбежавшую искать,

дабы, как человеку образованному и благородному тут же на ней и жениться. Приехал к ее отцу и говорит: « - Моей женой будет только та, на чью ногу придется эта золотая туфелька. Обрадовались обе сестры – ноги у них были очень красивые. Старшая отправилась в комнату, чтобы примерить туфельку, и мать была тоже с нею. Но никак не могла она натянуть туфельку на ногу: мешал большой палец, и туфелька оказалась ей мала. Тогда мать подала ей нож и говорит: - А ты отруби большой палец; когда станешь королевой, все равно пешком ходить тебе не придется». Ничего не скажешь! Классный аргумент! До чего ж люди во власть-то хотят, что детей родных на членовредительство толкают! Но, как бы то ни было, а: «Отрубила девушка палец, натянула с трудом туфельку, закусила губы от боли и вышла к королевичу. И взял он ее себе в невесты, посадил на коня и уехал с нею». Ну, детки дорогие! Как вам такой расклад? Я как представлю себе, как молодая девка, что без всякой анестезии только что, одним махом палец себе ножом кухонным откисярила, да на коня садится, так у меня дрожь по телу бежит и пот холодный его заливает. Это какой же силой воли и духа обладать надобно, что-

бы этакую операцию молча перетерпеть! Далее же по словам авторов, дело приняло и вовсе жесткий оборот: «Но надо было им проезжать мимо могилы (!!!), а сидело там два голубка на ореховом деревце, и запели они: Погляди-ка, посмотри, А башмак-то весь в крови, Башмачок, как видно, тесный, Дома ждет тебя невеста». Готика! Сплошная готика! Отрубленный палец, могила, кровь, капающая тяжелыми каплями на сырую землю! Не страшно ли вам, дети? Нет еще? Ну, сейчас сделается так страшно, что вы и за полночь не заснете, потому, как: «Посмотрел королевич на ее ногу, видит – кровь из нее течет. Повернул он назад коня, привез самозваную невесту домой и сказал, что это невеста не настоящая, - пускай, мол, наденет туфельку другая сестра». Все бы хорошо, да только вот проблема! У другой сестры сложность возникла не с пальцем, а с пяткой! У мамаши же никакого другого совета нет, кроме хирургического вмешательства, вот и рекомендует она ей: « - А ты отруби кусок пятки: когда будешь королевой, пешком тебе все равно ходить не придется». Ну-с, вторая девица совету материнскому

тоже последовала… Должен сказать, что отрубить себе часть пятки с пяточной костью, задача намного более сложная и болезненная, нежели палец оттяпать! Да, видать, девка каменная была, коли такое с собой сотворила. Очень уж во власть прорваться хотелось! А с пяткой или без пятки в данном случае – это дело десятое! Опять же, назад королевич едет мимо знакомой могилы (и чего ему неймется, всё по кладбищам шастает? Другой, что ли дороги ко дворцу не было от дома богатенького Буратины, или как?! А может богач ваш простым кладбищенским сторожем на поверку оказался? Хотя, вполне очень даже может быть! Уж больно нынче услуги ритуальные дОроги! А надел под покойничка, так ведь вовсе для родичей страх, коли места своего не имеется! Видать и в ваше время бизнес сей процветал!), как опять голубки, Золушке верные, ему ту же песню поют. Приходится бедному назад возвращаться и все сызнова начинать! По прибытии в дом богатого человека в третий уж раз, после долгих расспросов и препирательств, представляют королевичу третью дочь. Для этого пришлось Золушке наконец-таки разок умыться! Судя по всему, от процедуры сей она не растаяла, туфелька ей впору пришлась, да и королевич ее признал: « - Вот это и есть настоящая моя невеста!»

Начиная с этого момента, будем же следовать исключительно по тексту оригинала: « Испугались мачеха и сводные сестры, побледнели от злости; а он взял Золушку, посадил на коня и ускакал с ней. Когда проезжали они мимо орехового деревца (опять-таки через кладбище, однако!), молвили два белых голубка: Оглянися, посмотри, В башмачке-то нет крови, Башмачок, видать, не тесный, Вот она – твоя невеста! Только они это вымолвили, улетели оба с дерева и уселись на плечи к Золушке: один на правое плечо, другой на левое, так и остались они сидеть». Все бы хорошо, казалось бы, тут и сказке конец, ан, нет! С героиней нашей происходит странная метаморфоза, после которой мне с трудом верится, что Золушка «была смирной и ласковой»! Цитирую: «Когда пришло время быть свадьбе, явились и вероломные сестры, хотели к ней подольститься и разделить с ней ее счастье (прынца что ли хотели отбить, или как?). И когда свадебный поезд отправился в церковь, сидела старшая по правую руку, а младшая по левую; и вот выклевали голуби у каждой из них по глазу (детишки мои родненькие! Не страшно, вам?

Мне, так уж очень! Как представлю себе столь кровавую картину, так не голуби белые мнятся мне, а вОроны со стервятниками! Но и это еще не всё!). А потом, когда возвращались назад из церкви, сидела старшая по левую руку, а младшая по правую; и выклевали голуби каждой из них еще по глазу. Так вот были они наказаны за злобу свою и лукавство на всю жизнь слепотой». Должен сказать, что наказание столь жестокое и бесчеловечное явно не соответствует степени их вины! Мало того, что маменька родная их покалечила на ноги, как тут же сестрица сводная зрения лишила! Я так и представляю себе золушкино свадебное платье алой кровью забрызганное, да смех ее гомерический! Картина достойная кисти Иеронима Босха или Сальвадора Дали! То уж и не готика даже, а

кошмар несусветный в духе незабвенного Элиса Купера! Не удержусь, однако, от сравнения и, напоследок, процитирую окончание той же сказки у Шарля Перро: «Золушка простила сестер от всего сердца – ведь она была не только хороша собой, но и добра». Чувствуете разницу, дети? Золушка была добра и незлопамятна! Но то – у весельчака месье Перро. У бюргеров Гриммов Золушка с ее голубями-подручными – настоящие исчадия ада! Уважаемые дамы и господа из знаменитого города Голливуда! Сказано в Библии: «Имеющий уши да услышит, имеющий глаза, да увидит!» Сие к вам относится! Где уши и глаза ваши? Снимите же в формате 3D киносказку про «бедную» Золушку в интерпретации братьев Гримм в натуралистическом виде со все-

ми причитающимися к ней киношными прибамбасами в коих вы - великие мастера! Думается, «ужастик» получится – первостатейный! И, поверьте мне, дураку старому, что детишки малые слезами горючими умоются, ихние мамаши с папашами за успокоительным потянутся, а бабушки с дедушками, того и гляди, «в ящик сыграют»! Тем самым вы не только капиталы свои приумножите, но еще и фармацевтической промышленности, да и службе ритуальных услуг существенную финансовую помощь окажете! А хваленый кровопивец, граф Дракула, в гробу своем от зависти удавится и людей честных по ночам беспокоить перестанет! Польза-то какая, от этого всем будет, аж не в сказке сказать, ни пером описать! Автор: Глеб Фалалеев

Ни что не предвещало беды В тот год открыли охоту по утке 14 августа,день с утра выдался чудесный и я взяв с собой ружъё,лодку, патронташ полный патронов,общий груз примерно 20 килограммов поехал за Волгу на озёра, надеясь встретить там моих друзей, которые охотились постоянно там на болотную дичь. На охоту я поехал после работы,охота начиналась с вечерней зорьки с семи часов вечера.Я решил сок р а т и т ь с в о й путь ,проплыв заросшим камышами озером. Накачал лодку я поплыл по озеру. Эти камыши образовали острова, которые двигались от ветра, имея большую парусность, от множества высоких камышей. До соседнего озера ,куда я стремился, оставалось не более километра. Я быстро продвигался на своей лодке к заветной цели…. До противоположного берега оставалось метров сто. Вдруг камышовые острова стали закрывать протоку и соединились. Я не успел дать задний ход и оказался в ловушке, стиснутый со всех сторон. День был жаркий,но когда острова сошлись, стало невыносимо жарко и душно от того что острова образовались из сгнившего с годами камыша, а он при безветрии выделял болотный газ, от которого было трудно ды-

шать. Пытаюсь вёслами толкать камыши,но весло проваливалось в болотную гнилую жижу и только сильнее зажимало мою лодку. От этих бесполезных усилий и от пузырей газа,который шёл из под камышей, туманилось сознание. Камыши были высокие, барахтаясь прилагая все силы, я не смог продвинуться, а дышать становилось всё трудней. Полное безветрие и жара,..Чтобы глотнуть свежего воздуха, пытаюсь встать в лодке на сидение. Голова закружилась, потеряв равновесие и оказался в воде, вернее в болотной жиже, от которой туманилось сознание. Карабкаюсь на лодку, но болотные сапоги полные воды, тянули вниз,попытка за попыткой я выбивался из сил, я задыхался, только бы не потерять сознание… Я мысленно начал молиться ...Отче наш помоги… Мелькнула мысль, сплетать камыши, чтоб увеличить точку опоры. Держась за лодку одной рукой,другой начал нагибать камыши и пытаясь опереться на них ,но под моим весом камыши медленно тонули. За эти секунды я пытался поднять ногу с сапогом полным болотной вонючей жижи,чтобы вылить эту грязь и освободить ногу,наконец это мне уда-

лось. Дальше было проще,вылив воду из одного сапога,я шагнул им в лодку и вытащив другую ногу,вылил воду из другого сапога. Медлить было нельзя,иначе потеряю сознание. Сплетая камыши,одной ногой опираясь на них, стал проталкивать лодку вперёд, продвигаясь очень медленно. Так как из за высоких камышей не видно берега, я потерял направление. Я вспомнил что камышовые острова до берега не доходили, так как там было мелко и вода до колен..Срезая верхушку камышей, стал бросать по сторонам и слушать где бултыхнётся вода,чтобы определить где берег. Я был уже недалеко от берега,когда услыхал первые выстрелы… Начиналась охота и надо мной стали проносится со свистом стайки чирков и садиться сзади меня,но мне было не до них,я задыхался и терял временами сознание,опускаясь на дно лодки и отдыхая. Я лежал в лодке и с тоской смотрел в небо, надо мной слегка закачались камыши и лёгкий ветерок проник ко мне в лодку,я стал жадно и глубоко дышать,силы возвращались ко мне и я продолжил борьбу с этой вонючей тюрьмой ....Зная направление я с остервенением проталкивал лодку к берегу…Увидев воду я понял что здесь уже

мелко и прыгнул в воду, было чуть выше колен и подтащив лодку к берегу, в изнеможении упал в тра-

ву с удовольствием вдыхая пъянящий воздух и радуясь и славя Создателя…И ничего больше не

желая… Автор: Валентин Патраков

Человеческий материал Я - квартира. Я обширна, высока и в прошлом шикарна. Но время выкосило мою роскошь почти без огрехов. Распахнута моя балконная дверь, и дворовый клен-старожил бесцеремонно метет ко мне воспоминания. Этот ветер добирается до моих костей сквозь кожу штукатурки и множество одежд из ветхих линялых обоев, вскрывает сухие трещины на масляной краске, которые, называясь кракелюрами, доказывают мою подлинность, и по телу моему мелким шорохом осыпающейся цементной пыли бегут мурашки. А когда-то, почти сто лет тому назад, я была необыкновенно привлекательна и занимала целый этаж нового необарочного дома в зелени. Мой первый хозяин, господин Теонов, был, как говорили в старину, уличанином вящим, серьезным, обстоятельным, должность занимал в Певческой капелле, почти первую, принципальную. Служил с душой, не стяжая, а унаследованное от родителей состояние позволяло ему жить с изяществом и размахом. Женщин Теонов любил, но женпремьером не слыл. Мною же обзавелся в связи с собственной женитьбой -

я была его главной предсвадебной прелиминарией. Он меня любил. Прихотливо выбирал уверенные цвета и осторожные оттенки для спальни, гостиной, музыкального салона и прочих моих помещений, которые я великодушно предлагала в качестве интериорных конструктов его семейного счастья. Из-за границы выписывал тяжелые материи для моих занавесей, а долее всего выбирал легчайшие репсовые шелка, в которые решено было разодеть стены спальни. Строго следил за соблюдением рифмы потолочной лепнины и филигранных рельефов пяти моих печей. Кладку самих печей контролировал тщательнейше, проверял тягу и поштучно отбирал рукой в плотной лайковой перчатке голубые с зеленцой изразцы. А однажды, поддавшись странному порыву, замуровал в одну из печей крохотную каменную шкатулку, положив в нее два старинных невычурных обручальных кольца - женское серебряное и золотое мужское. Такими кольцами обменивались венчающиеся в веке восемнадцатом, если таинство брака совершалось в точном чинопоследовании.

Печник-чухонец, изрядно, кстати, подуставший от хозяйского соучастия, уверял, что печи прослужат ровно сто лет. Теонов отсчитал от 1913 года столетие вперед. Змеевидной извилистости двойка из будущего отчего-то тотчас же покусилась на его спокойствие. Что-то смутное им вдруг овладело и, пытаясь избавиться от волны, полоскавшей его сердце, он и устроил тайник. Сам не понимал, был ли это привет - через век - другому тысячелетию. Или этим действом Теонов надеялся если не окольцевать, то хотя бы прикормить сизую воркующую удачу. Он был смущен, в голове у него дразнилось нелепое слово «столоверчение», но я его вовсе не осуждала - во-первых, по молодости я любила тайны, а во-вторых, понимала, что больше всего хозяину хочется, чтобы его будущая супруга, Эмилия фон Гроссе, особа в себя влюбленная с такою чрезмерною силою, какая всех слепит и глушит, - чтобы она чувствовала себя здесь превосходно. Мне же было все равно - я и без ее чувств отлично знала себе цену. Моя парадная дверь с порога приглашала в гостиную a-la ротон-

да - по форме круглую, с куполом и двумя колоннами в карауле у августейшего арочного окна. В центре ротонды, задавая концертное «ля» всему моему звучанию, возвышалась каменная ваза с живыми цветами. Из ротонды уходили шесть дверей. Это был пучок моих значений. Которые я после постепенно растеряла. Одна из дверей вела в лазурную горизонталь спальни с уборными в наидобрейших зеркалах и сиятельной медью кранов в ватерклозетах. О, эти поэзы нового быта моей молодости! Вторая дверь открывала червленую вертикаль музыкального салона, чьи цвета хотелось назвать серизовыми, бакановыми, сольфериновыми. Теонов гордился этим пространством, где у крылатого рояля стояла рафинированнейшая арфа, и ее треугольная тень в ранних сумерках уносила в окно все семейные околичности, оставляя лишь блестящие звуки счастья. О, память, эстетка, истеричка и гизела, не пугай дном своего сосуда, не извлекай оттуда медовую виолончель, и древнюю австриячку виолу да гамба, и и юную, безродную, но нежного голоса скрипку троицу граций музыкального салона, умевшую звучать так хрустально, что, казалось, звуки могут разбиться, расколоться на тысячи безжалостных осколков... За третьей дверью был до черни серьезней-

ший кабинет и библиотека в сером атласе. Рядом чуть сдержанная, не покинувшая дозволенной колористики диваннаякурительная, в фиолетовом облаке то ли дымки табачной, то ли сомнения. Коллекция трубок на причудливой подставке у дивана-генерала, сменные мундштуки из янтаря и огромный, старинный, женским волосом шитый кисет, который Эмилия имела обыкновение разглядывать подолгу, недоумевая от контрапункта прельщения и отвращения. И еще разные мелочи - диванчики, резные шкафчики для кубинских и манильских сигар. И даже пара кальянов из уважения к прошлому. Дверь четвертая уводила в зелень. Предполагалось, что здесь будет детская, но в ожидании будущего комната приютила мольберт, куда Эмилия изредка лениво приглашала участок реки, принадлежавший моим окнам, и одинокую городскую вербу, что единожды в год становилась похожей на нежного кролика. За пятой дверью скрывалась парадная столовая и разнообразный гостевой пурпур. За шестой цвета не было - была столовая в простом деревенском стиле, а потом тяжелый афедрон кухни и постыдный анус черного хода. Здесь суетилась прислуга, которой командовала Настя-кухарка. Мою физиологическую, ей принадлежавшую часть Настя называла «мой бабий

кут», а горничных – «покоювками». Настя уважала мирские чистоты и религиозные святыни и жизнь вела благообразную, занимая с законным мужем, дворником Афанасием, отдельную опрятную дворницкую. Афанасий был неизменно трезв и взгляд имел острый потому-то ему, верно, и удалось потом овладеть мною полностью. Эмилия никогда не входила на кухню. Зато здесь часто бывала Ольга, троюродная сестра хозяйки, жившая при семействе Теоновых в качестве экономки. Собою Ольга была хороша – робкой красотой бедной родственницы. Мои благородные зеркала - л ю б и т е л и справедливости иногда пытались намекнуть ей, что та куда красивее Эмилии, но неблагополучие окаменело в Ольгиных глазах, и взгляд ее никогда не проникал вглубь зеркала, не умел зацепиться там за крючок возвратного «-ся». Но на прислугу Ольга смотрела долго и пристально, и была тошнотворно педантична, за что прислуга ее немного побаивалась. Что до Эмилии, то та очень скоро пресытилась семейным счастьем и по модному канону стала считать жизнь свою бесконечно скучной. От скуки она начала презирать приличия – сначала, опротестовывая условности, изящно зевала при гостях, потом завела себе любовника. Отправившись както в сопровождении Оль-

ги кататься на роликовых коньках, познакомилась с чернокожим Джимом, мастером Поля. Он обучал ее фигурам под затейливые рассказы о собственных предках, которые якобы когда-то служили телохранителями императорской семьи. Джим был сочным рассказчиком, и однажды, когда Теонов отлучился из города, Эмилия пригласила Джима домой. Ольга слышала их разговор, но в суть его не углублялась - так же, как не углублялась в зеркало. И только позже, черной матовой ночью, когда Эмилия сама открыла входную дверь и впустила человека в шляпе-чадре, у Ольги вдруг полошадиному застучало сердце, а мои толстые стены, совершив ловкий акустический трюк, усилили стук ее сердца многократно. Шагом неровным и нервным Ольга ушла на кухню, опустилась там на деревянный до прожилок выскобленный Настей табурет и снова не успела ни о чем задуматься, как я - сама не понимая зачем устроила сквозняк стервозности, позволив бестрепетному ветру распахнуть маленькую форточку в кухонном окне - и Ольга услышала постыдно громкий смех Эмилии, подчеркнутый крахмальным до оскомины скрипом снега. Наверное, мне тогда хотелось как-то ее расшевелить. А потом время заболело. Не все это осознали сразу. Теонов уехал в Париж, взяв с собой Эми-

лию, которая стараниями любовника пристрастилась к морфию. Ольгу звали, но она осталась со мной - сказала, что будет беречь меня к их возвращению. Они не вернулись – пришли чужие. Во мне поселились похожие на тараканов жильцы, дворник Афанасий стал среди них главным. Вначале я их возненавидела. Сыпала им на головы штукатурку, стараясь отколоть кусок покрупнее, заливала водой, а однажды даже пыталась отравить их газом. Но они сделали мне капитальный ремонт, ампутировав мои дымоходы. Я поняла, что мои печи больше никогда не будут работать – и заболела астмой. Долгое время я жила словно под наркозом и сейчас совсем не помню, как заколачивали мой парадный вход, как устраивали перегородки и закрашивали изразцы моих печей серой масляной краской. Однажды я заметила, что у статного голландца, украшавшего верхнюю часть печи в библиотеке каплей краски на носу выросла отвратительная бородавка, и мне захотелось ослепнуть. Мне пришлось поменять иерархию привычек. Раньше я любила тепло, тишину, негромкий ноктюрн на рояле. И иногда из озорства могла покачнуть сдержанный натюрморт на стене в скромной столовой. Эта картина была единственной собственностью Ольги, она нравилась ей, потому что на ней не изображались

неприличного правдоподобия лимоны, заставлявшие помимо воли сглатывать слюну... Теперь я считалась благополучной, если во мне было шумно, как на рынке. Неплохо, если люди ссорились - со временем я поняла, что в новое время тишина признак нехороший. Теперь только несчастье гасило недоброжелательность и заставляло замолчать обитателей моих помещений, чьи многочисленные имена мне так и не удавалось запомнить. А еще во мне появилась целая система новых, незнакомых мне самой зеленых коридоров и двадцать, да, кажется, двадцать тупиков, в каждом из которых кто-то жил. Трое - в так и не состоявшейся детской, пятеро - разделенной на две части парадной столовой. Ротонду занял Афанасий, но он вышел из круга выровнял стены досками, проложив между ними косматую паклю, и круглый зал превратился в кривое, угловатое помещение меньшей площади "нормальное жилье без буржуазных выкрутасов". Афанасий как-то преуспел, где-то подучился, получил должность, но переезжать в отдельное жилье не спешил, наверное, потому, что ему нравилось ощущать себя здесь главным. Он был по-прежнему деловит и не пил, а Настя по-прежнему исправно вела хозяйство, и ее стараниями вся я вскоре превратилась в одну большую кухню, но получила

при этом звание «квартиры образцовой культуры и быта». Я опасалась, что Ольга начнет служить этим новым хозяевам, но, слава богу, обошлось – у больного времени были иные принципы и принципалы. Ольге достался музыкальный салон с роялем. Теонов увез с собой только дорогую виолу, скрипку же и виолончель однажды сожгли. Это была страшная пора, в любой момент я могла погибнуть, превратившись в груду камней. Но я выжила, и мой рояль уцелел вынести его из перекроенного пространства оказалось невозможным, Ольга же к себе никогда никого не пускала, а у нее не хватило сил, чтобы самой распилить инструмент на дрова... Ожив после чумы, я перестала вспоминать молодость. Мне даже захотелось познакомиться с новыми обитателями поближе, но память моя ослабела, да и их попрежнему было слишком много. Они толкались на кухне в ворсистых одеждах их домашней пеструшки. Я старалась их различать. Как-то в конце серой зимы так же молча, как и жила, умерла Ольга. Я подумала, что это безвкусие смерти было ей чем-то вроде утешения за безвкусие жизни. Потом от болезни умер Афанасий. Дольше всех жила Настя, но я не видела, как она уходила, потому что, почувствовав срок, она

уехала в орловскую деревню, откуда в год моего рождения в Петербург пришел ее муж. В Ольгиной комнате поселился скрипач. Его я невзлюбила, потому что он был хорошим музыкантом и игрой своей заставлял трепетать мои старые стены. Я плакала, протекали трубы, а он жаловался, что живет в плох и х ус л о в и я х , в «аварийной комнате». Репетировал бы в своей консерватории - условия были бы лучше! Был еще водитель метро, крепкий мужик, чем-то напоминавший Афанасия в молодости, и жена его, воспитательница детского сада, чем-то походила на Настю. У них, кажется, было двое детей. А еще фотограф, и передовой рабочий с семьей, кассирша из Елисеевского, вечно покрикивавшая на мужамилиционера и алкоголик Гена, которого все воспитывали... А потом из черного радио на зеленой стене в кухне, покрытой мохеровой сажей, трижды прозвучала музыка, которую когда-то любили Теоновы, и я решила, что это знак то ли конца моей несчастной несостоятельности, то ли просто перемены. Уж не знаю, к концу ли это было иль к перемене, но меня начали «расселять». «Боже, как же долго я живу! – подумала я. – Сначала я была просто хорошей квартирой. Потом стала коммунальной. Потом кварти-

рой образцовой культуры и быта. А теперь я снова квартира «элитная, видовая». А вид у меня был тот еще!.. Какое-то время меня занимали блиц-хозяева, владевшие мной по полгода максимум. Однажды меня подкрасили, подклеили и сдали «под офис», в моих комнатах поселились несолидные, но называвшиеся «юридическими» лица, каждое из которых торговало, чем могло. Потом, разогнав несолидных, пришло одно солидное и завалило меня коробками с компьютерами. Но вскоре явились какие-то люди и подожгли меня вместе с компьютерами. Сгореть дотла я не успела - спасла меня печь с тайником Теонова, каким-то чудом умудрившаяся освободить залитый бетоном дымоход. Больше года я стояла пустой и опаленной, с заколоченными окнами. Потом меня купил крупный головастый человек с толстой цепью на шее, куда отчаянно хотелось повесить колокольчик. Он собирался одеть меня в золото и красный бархат, а вместо печей поставить мраморные надгробия каминов. Я наблюдала за ним равнодушно, просто отдавшись на волю судьбы. Впрочем, снести мои печи он так и не успел - его расстреляли во дворе под старым кленом как раз в тот день, когда нанятые им рабочие убрали косматые доски, которыми Афанасий когда-то

выравнивал ротонду. А потом круг замкнулся - и пришла Анна. Расстелила на полу огромные с шелковым шелестом листы, и я вдруг поняла, что это мой собственный чертеж, бог знает, как уцелевший в каком-то архиве. За окном восклицательным знаком прозвенел трамвай. От волнения я вздрогнула так сильно, что один из изразцов освободился от свивальника краски - и на пол упала каменная шкатулка Теонова. Анна взяла подарок и без затей сказала мне спасибо. А я ответила ей хриплым водопроводным вздохом. - Я не хочу уничтожать в себе мелкие чувства, - сообщила Анна сопровождавшему ее молодому человеку. - Вот здесь в центре мы устроим чтонибудь вроде постамента, на который будем класть всякие предметы ready

made! - Реди мейд? - переспросил спутник. - Снова какая-нибудь штучка, которой тебя научили в Англии? - Понимаешь, - ответила Анна, - можно взять любой предмет, но показать его так, чтобы все поняли, что он красив! Те самые «случайно найденные объекты»? - Наверное... Хотя если тебе удается доказать красоту случайного объекта, он уже перестает быть случаным... - Ну вот, как всегда все запутала, - улыбнулся молодой мужчина и, рассматривая раскрытую на ладони шкатулку, добавил: - На обручальных кольцах можно, пожалуй, сэкономить. Им же, по крайней мере, лет двести, а то и больше. И в этом что-то есть... - Я знала, что здесь

произойдет что-нибудь особенное, спокойно произнесла Анна, выходя на мой балкон. - А на балконе я, кстати, посажу самый обыкновенный овес в алюминиевых ведерках. Получится очень красиво, вот увидишь! - Может, лучше олеандр в кадке? - Нет, здесь лучше овес... Они ушли. Я подумала, что овес в алюминиевом ведре - это привет от каретного сарайчика, который снесли в нашем дворе в год моего рождения. На этом месте сейчас стоит наш клен. Подумала и, вздохнув, попросила солнце разложить моими окнами какой-нибудь блистательный пасьянс в тот момент, когда Анна оглянется посмотреть на меня с улицы... Автор: Ася Лавруша

Дама крести I - Ходи с козырей! У тебя валет бубновый, я видела! – ухмыляется Анька. - А ты в мои карты смотри поменьше – отвечаю. - Так ты не свети – не буду – слышу ответ. - Вы не ругайтесь, девочки, играйте помирнее – это вмешивается Анькина бабушка, добрая совсем немолодая, но не по годам энергичная женщина. Сколько ей лет, я не

знаю, может тысяча или две, но печет она отменные пироги с яйцом и луком: душистые, золотистые, тающие. Берешь один в руки и ладонями ощущаешь теплую, мучную пыльцу – волшебные пироги! Жарким летним днем мы втроем сидим в просторной бабушкиной квартире, за коричневым лакированным столом, похозяйски прикрытым льняной скатертью. Как и каждый день этого лета, после обеда мы

«режемся» в карты, не переставая жевать и спорить. Анька таскает пироги из деревянной узорчатой миски, крошит начинкой на стол, вытирает ладони о штанину: - Если я выиграю, обращается она ко мне то набью тебе три щелбана! - Ты сначала выиграй, размечталась! Вот если я… - но бабушка не дает закончить: - Вот я со своей подругой Клавой никогда не спорила. Не то что вы

теперь! - Да ладно, Ба, такого не бывает – заводится Анька – небось дрались больше нашего! - Нет – уверенно заявляет Ба и «отбивает» десятку «дамой крести». Анькина бабушка Тоня всегда чему-то учит и рассказывает какие-то небылицы. Анька, на правах внучки, крикливо и с интересом спорит, я же больше отмалчиваюсь. Все лето мы «на бабушкиной шее» - так говорит мама, Анька на правах внучки, я - по протекции подруги. Днем и ночью пекутся пышки и блины, слетают крышки с очередной банки с вареньем из слив, малины, смородины. Наливаешь в плоскую тарелочку, зачерпываешь блинной трубочкой – и в рот. Жирные капли летят на скатерть, бурым горохом рассыпаются по ней. Хорошо у бабушки, только бы причитала поменьше. В углу комнаты образки, иконы, расписные яйца с Пасхи, вышитая скатерка. Рядышком вдоль стены портреты детей, внуков, сестер. Выжженная светом и временем древняя карточка Тониной мамы, поверить, что та жила когда-то – невозможно. Не верится, что у бабушки Тони были родители и даже муж. В саду за домом еще лежат толстые веревки со дня похорон Анькиного деда. Ими как-то хитро обвязывали гроб, чтобы легче было поднимать, не знаю как – неприятно и страш-

но думать, мистика это, загробное, жуткое. Но вот, что он был, муж Тони, все равно не верится. В Анькиного деда верится, а в мужа Тони – нет. Бабушка вроде всегда была такой: в коричневой кофте и коричневых же колготках, в тонком белоснежном платке поверх седых волос, сухая, низенькая, спешит, причитает. У нее кролики, миллион штук кур, огород длинной до горизонта и корова – бабушка успевает везде. Как – мы не знаем, да и не интересно знать. У нас с Анькой вечное резиновое детство и, кажется, через сто лет, когда мы, наконец, окончим школу, все так же будут бабушкины пирожки отливать золотом в вазе, варенье будет щедро капать на скатерть, а бабушка будет причитать. И наша с Анькой дружба будет только крепнуть, как лед на речке зимой. II Давно потерялись концы, заросла паутиной, вспучилась и пооблетала шелухой краска нашей с Анькой дружбы. И десяти лет не прошло, а, кажется, тысяча жизней прожито и миллион дорог пройдено. Как там Тоня с Аней, здоровы ли? Едят ли варенье? Вспоминают обо мне? Собираюсь какнибудь съездить, обещаюсь, рисую крестик на большом пальце. Как-то минуло еще десять лет, приезжаю в

родные пенаты, а мама прямо с порога с волнением: - Тоня «плохая» совсем, надо бы тебе сходить, Лиза, проведать. Час спустя идем с мамой знакомой просекой прямо в мое детство. Маленькая квартира, очень маленькая, коричневый лакированный стол под скатертью. На столе чайник с водой, лекарства, целая прорва тюбиков и коробочек. В углу у зашторенного окна маленькая, выцветшая бабушка Тоня. Кожа на руках, лице и шее болтается, как костюм с чужого плеча, варикозные вены ушли, потерялись в складках бескровного тела. Бабушка смотрит устало, измученно, восковыми глазами. Второй день никакой еды: - Не глотается шепчет тихо. Здесь же в постели, справа от бабушки, стакан с водой, компотом и ведро, на случай непринятия желудком питья. Минут семь не могу говорить. Моя любимая бабушка Тоня, мое детство, куда ты уходишь? Ты же неугомонная вьюга, вихрь, ты сильнее нас всех! Бабушка делает глоток воды, лежа, слегка проливает на сорочку. Мама рассказывает глупые выдуманные новости, по-дурацки притворно улыбается. Наконец и я соображаю, сажусь рядом, отшучиваюсь. - Все хорошо, Ба, я пришла, видишь – говорю

той негромко. Она дрожит от почти детского благоговения перед Чудом, передо мной, ведь я пришла, не забыла ее. Те последние из сил, что у нее были, отнимает пятиминутный приступ тошноты. Бабушка Тоня, почти не отрывая спины от подушек, рвется коричневой компотной водой в любезно подставленное ведерко. Тоня прерывается, глотая воздух, шепчет мне: - Лизонька, я… опять рвота – рада… рвота - …ты пришла… спасибо, милая… Лизонька… Мама поддерживает спину бабушки: - Если хочешь – выйди – одними губами говорит мама, но я сижу, как вкопанная, не могу ни смотреть на это, ни встать, чтобы выйти. Откуда столько му-

жества в тебе, бабушка Тоня? Зачем тебе такая мука? Но ты всегда была сильной, все могла, все умела, на всех тебя хватало. Теперь вот. Тоню перестает тошнить, без сил она плюхается на подушки, мама на цыпочках уносит ведро. Мы снова молчим. Не хватает слов снова нести веселую ересь. Дверь в квартиру с шумом распахивается, сразу много голосов наполняет комнату. Моя Анька, шумная и неуклюжая толстуха, вместе с двумя детьми, мужем, собакой и велосипедами вваливаются в пространство, в маленькую Тонину келью, выдавливают хаосом тишину. - Сто лет! Сто зим! – орет Анька чужим теткиным голосом – Дети, не

беситесь! Играйте! Потом ставит стул у кровати с трудом дышащей бабушки: - Я себе купила хороший лак для ногтей! – выпаливает Анька радостную новость, очевидно обращаясь ко мне – Это очень практично, понимаешь? Перевожу взгляд на бабушку, ее отрешенные смиренные глаза покойно смотрят перед собой. Видно, она привыкла к этому шуму. Мне хочется спасти Тоню, забрать ее к себе, печь ей пирожки, кормить вареньем, слушать ее причитания, играть с ней в карты, развести кроликов. Но Тоня устала. А я пришла слишком поздно. Автор: Александра Бруй

Мгновение Четвертое солнце скрывалось в мути чудовищных объемов воздуха. На Долину падала серая мгла, предшествовавшая последнему дню в сутках. Скоро покажется пятое солнце, гонящее по необъятным просторам Равнины миллиарды огромных магнитных вихрей. Всадник со своей химерой обсидиановым изваянием застыли на фоне тусклого оранжевозеленого неба. Химера повернула одну свою голову к Всаднику, буравя его

пристальным взглядом, в котором мерцали темнейшие тайны Вселенной. Другая ее голова сканировала страшную ширь, раскинувшуюся пред ними. Вдали сумрак пульсировал изнутри едва уловимым розоватым свечением. Всего лишь пара десятков парсек отделяла их от шквала утреннего света, извивающегося в металлических магнитных завихрениях. Меж вихрями сновали тысячецветные гиперреальные птицы, каж-

дое мгновение пребывая в сотнях миров и на тысячах планет. Лишь стальные нервы и молниеносная реакция Всадников вкупе со скоростью и эфемерностью их химер позволяли изловить этих птиц. Из их надматериальных перьев, представлявших собой сингулированные материи и энергии множества миров, строились порталы, позволяющие в мгновение ока перемещаться сквозь тысячи и тысячи парсек – за пределы Равнины и даже самой

Планеты. Всадники, как единственная каста народа Дох, способная преодолевать любые расстояния пространства и времени без фатальных последствий для себя, строили сеть порталов. Однако они были лишь исполнителями воли Богини-Королевы Дии. Она была Великой Прядильщицей сети порталов. Однажды сеть должна будет опутать весь бутон миров, и соединить их все. Реинкарнационные нити приводили всех совершенных существ в мир Богини-Королевы, чтобы дать возможность любому существу трансформировать свою смертность в божественность. Диа выслеживала каждую нить, и пользовалась ей как опорой для структурирования сети. Ее мир был в самом центре бутона, он был тем основанием, к которому крепились бесконечности лепестков миров. Распространению сети, или, как ее называли младшие народы, «Великой Пряжи», препятствовали тысячи факторов – от противодействующих сил хаоса до во-

инственных варваров. Постоянно требовались новые и новые перья гиперреальных птиц, ибо они были единственным подходящим материалом. Однако птицы никогда не отдавали свои перья просто так. Многие Всадники гибли в процессе охоты, и их химеры улетали обратно к Сердцу Гор. Но этот Всадник был одним из лучших. Многие века он ловил птиц и сражался во славу Богини-Королевы, даровавшей ему бессмертие в награду за его заслуги. Или, быть может, в наказание. В любом случае она была привязана к этому Богу Охоты, и привязанность была взаимной. Серо-розовая мгла на востоке рвалась мириадами лучей, переливающихся всеми пятьюдесятью тысячами цветов. Дрожащие зигзаги мелких гор, находившихся примерно в полупарсеке от Всадника, покрылись рваностью оптических искажений, обозначавших магнитные вихри. То тут, то там вспыхивали ослепительно-золотые точки проколов миров, остающиеся после пролета

птиц. Хи м ер а о т в ел а свой невероятный взгляд от Всадника, и подобралась. Седые ее крылья мягко текли по склонам холмов. По серебристой их кайме бежали голубоватые всполохи разрядов. Всадник сжал поводья левой рукой. Бездонность его глаз осветилась завихрениями множества галактик, бросавших взгляды на приближающиеся золотые вспышки проколов. Правая рука его скользнула к оружейной привязи на спине, и извлекла межпространственный кнут, которым он сбивал птиц сначала из межмирья, а затем – на землю, где на них когтистым камнем падала химера. Все ближе и ближе. Волна золотых вспышек росла, раскидывалась на всю перспективу. Вот-вот она поглотит Всадника с химерой. Он улыбнулся и дернул поводья, занося над головой многотонную тяжесть кнута. Химера прянула вперед, и они пропали из виду. Автор:

Драген

Ганз

Когда ты выйдешь за пределы времени Когда ты выйдешь за пределы времени, для тебя перестанет существовать СВОЕ время. У тебя появятся любимые времена, между которыми ты

сможешь легко перемещаться, так же, как перемещаешься в пространстве. Я помню ту гору в Китае. На ее восточном

склоне некогда выращивали чай, затем жители покинули то место, чай со временем одичал, но продолжал исправно расти. Тогда я мог пройтись по

склонам горы весенним ясным утром, вдыхая ароматы пробуждающейся природы, а в следующее мгновение я уже брел вечером поздней осени, любуясь ее увяданием и смертью, вороша ногами бурые стебли. Воздух пропитан запахом спелого чая, кажется, его иссохшие листья красят сам воздух, холодный дождь смывал эту краску, и земля напивалась чаем, она была бодра и свежа. В то существование, когда я легко смещался во времени, я часто возвращался в это место и часами бродил по этой горе, то весной, то летом, то зимой. Как и любое другое место, это было полно самобытного и неповторимого очарования. Порой я встречал прекрасную девушку, и едва она успевала пройти мимо, как я смещался вдоль ее жизни, наблюдая за ее медленным увяданием. Люди вянут иначе, чем растения. Для растений любой процесс прекрасен – рождение, жизнь и смерть. Люди могут менять эти процессы, и прекрасное существо, парализованное взглядом в глаза смерти, порой превращается в чудовище. Каждый раз было интересно смотреть за трансформациями красоты, равно как и за обратными процессами – порой в прошлом отвратительной твари таилось милое, хрупкое и невинное существо. Я всегда находил неотразимыми процессы,

как становления красоты, так и становления уродства, а особенно восхитительной была взаимосвязь этих процессов. Прекрасная и чувственная девушка медленно, но верно, теряя молодость, превращается в чудовищную мразь с наштукатуренным рылом и характером такой жесткости, что будь у нее кабаньи клыки, она вспорола бы тебе живот и наслаждалась водопадом плоти, наполняющим ее зловонную пасть. Это до ужаса напоминает превращение гусеницы в бабочку, только в данном случае из прекрасного рождается отвратительное, а не наоборот. Хотя, конечно, так было не всегда, но привлекали меня именно такие моменты, полные прелести и отвращения. Я мог бесконечно долго скользить по такой жизни в прямом и обратном направлении, смакуя каждую деталь трансформации. Я часто гуляю по чайному склону. Иногда стебли чайных кустов вдруг пропадают из под ног, и я обнаруживаю себя стоящим на перроне. Мгновение вечности отдыха подошло к концу. Каждый момент многогранен. Ключ ко времени – ключ к множественности миров. Останавливая мгновение и поворачивая его под разными углами, меняешь полярность своего пребывания в конкретном мире – положительность в одном месте компенсируется бесконечностью отрица-

тельностей во всех других – плата за жизнь вне жизни. Другими словами, от угла наблюдения зависит дальнейшее развитие ситуации из конкретного момента, единого для бесконечного множества миров, посредством одного и того же момента можно сместиться сквозь тысячи Вселенных. Некие существа, развившие осознание до такой степени, что научились останавливать время и менять его, построили между мирами железнодорожные станции. Станции собирали воедино огромное количество путей, каждый из которых вел на особую ветку мироздания. Быть может это и банально, но все станции выглядели как станции обычного метро, разве что они располагались не под землей, а скорее НАД ней, хотя для подобных вещей довольно сложно определить привязку в пространстве. Большинство станций были хорошо освещены, дышать в них было легко, хотя сознание давила всепроникающая суета. Люди, спешащие на работу, молодежь, теснящаяся на скамейках и оживленно о чем-то перешептывающаяся, серые личности с пустыми глазами, вечно недовольные чем-то старушки, грустные тучные женщины с багровыми лицами, плешивые мужички, прижимающие к груди дипломаты с документами и дешевыми журналами межмирья... Быт и рутина захватили даже это необычное ме-

сто, как и любое другое творение рук человеческих. Такое уж существо человек – суета – его вторая суть. Я часто бывал на этих станциях – то один, задумчиво гуляя по многочисленным перронам, с тлеющей сигаретой в руках, которая все никак не кончалась, то в компании новых знакомых. В каждой компании я был лишь единожды, никого из своих знакомых я никогда не встречал впоследствии. Это было довольно занятно и интересно, хотя поначалу мой эгоцентризм доставлял в связи с этим некоторое беспокойство – сам понимаешь, порой были и влюбленности, и даже нечто более серьезное. На станциях не было конкретного времени – ведь они и служили связующими деталями сложной системы разных времен и разных миров. В каком-то смысле тут было собственное время, хотя более верно было бы сказать, что времени тут не было вообще. Я мог случайно натолкнуться сам на себя на некоторых перронах, но многомерность здешней реальности предохраняла и от этого. Здесь были узловые точки, знакомые места, которые я проходил тысячи раз, и вместе с этим я не был ни в одном месте дважды. Каждый раз это было что-то другое, пускай по основной массе признаков место было то же самое.

Не знаю уж, как они умудрились, но это был центр всего. Есть ли центр на бесконечной линии? Они нашли его и построили в месте пересечения всех бесконечностей упорядоченную и немыслимо малую систему станций. Конечность, вместившая бесконечность. Время, вместившее безвремение. Суета, вместившая просветление. Возможность, вместившая невозможное… Одна из ветвей уводит меня все дальше и дальше. Вокруг пролетают галактики, миллиарды цивилизаций. В конце концов путь упирается в неказистое село. Друг на друга громоздятся серые домики с тесными двориками, тесные улочки сплетаются в лабиринт. Над этими убогими нагромождениями домов деревенских жителей высится, наверно, наименее вписывающееся в окружающую атмосферу здание. Научно-Исследовательский Институт Квантовой БиоФизики. Здание более всего похоже на гигантскую ус е ч е нну ю ко ло н ну. Внутри находятся несколько этажей, узкими коридорами прижавшиеся к стенкам. По оси здания идет рабочая полость двух направленных друг на друга излучателей – один на потолке, другой на полу. Совмещения определенных частот излучателей позволяют вытаскивать из отдаленных реальностей определенных существ, стойко перено-

сящих переходы в проколах пространства. Я был в окрестностях НИИ два раза – и оба раза глубокой ночью. В первый раз при мне ученые вытащили из других реальностей ангела и нескольких существ, не поддающихся моей интерпретации, настолько нетипичными они были. Во второй раз я находился в здании почти в полном одиночестве, не считая спящего сторожа, просочиться мимо которого не составило никакого труда. Мне нужно было перенаправить в одну из отдаленных реальностей кота – зачем уже не помню, но помню, что это было исключительно важно. Я был этим котом, я буду им, я и сейчас он. Условность. Я понял это, когда перед глазами яркой вспышкой мелькнула вечность на плантации чая. Смысла нет, и нет цели. Лишь безжалостное, неумолимое присутствие в вечности. Я тьма. Я свет. Я радуга, сплетенная в бурое небо. Я урбанизированная саморазрушающая тоска, и перманентная смерть природы. Вряд ли ты поймешь это. Я пришел созерцать тебя. Я лишь кот. Кот, вобравший в себя все возможные Вселенные. Кот, мудрый настолько, что стал дураком. Дурак, познавший все. Я был послан собой к тебе, потому что ты – это я. Я в начале пути. Автор: Ганз

Драген

Ткачиха (Tzimisce) Елена бессильно висела на стене. Крючья нежадно впивались прямо под лопатки, казалось, что с каждой секундой они проникают все глубже, порождая волны боли. Двигаться сил уже не было. Она хотела кричать от невыносимой боли, однако легкие издавали лишь едва слышный шелест воздуха, вырывающегося из раскуроченного горла. Голосовые связки безвольно висели из дыры в шее, как два лоскута кровавой ткани. Как все могло кончиться так…за что? Почему? Глаза застилала пелена слез. Чудовище подняло свою голову и посмотрело Елене в глаза, недовольно дернув нити нервов, тянущихся из тела девушки, верхней парой рук, отчаянно похожих на паучьи лапы, усеянные длинными пальцеобразными отростками. - Не дергайся, милая. Ты испортишь узор. Голос ее, хоть и походил на человеческий, был совершенно потусторонний. Елена была уверена, что если бы пауки могли разговаривать, то говорили бы именно такими голосами – слегка поскрипывающими, но в целом глубокими и бархатными. Эта бархатность голоса была наиболее отвратительной деталью в образе паучихи, она сводила с ума, заставляла

оцепеневшие мышцы сокращаться в конвульсиях. Каждое движение порождало невыносимую агонию. Елена ни за что бы раньше не поверила, что человек способен выдерживать подобное. По крайней мере, не теряя сознание. В самом начале своей потусторонней и кошмарной экзекуции чудовище вспороло одну из своих многочисленных рук, и заставило девушку выпить крови. Она не хотела глотать отвратительную жидкость, но как только это попало ей в рот, воля рассыпалась на тысячи осколков. На мгновение все помутнело и утонуло в томительноужасном экстазе. Однако страшная реальность вернулась удивительно быстро. Елена была репорт е р о м г а з е т ы «Мистическая Москва». В столичном городе всегда масса бульварных газетенок, и большинство ее коллег чаще всего просто высасывали истории из пальца. Иногда и Елена грешила подобным – серье з н о , д ей ст ви т е л ь н о странные и таинственные истории встречаются не так уж часто, как правило, все объясняется наркотическими или алкогольными галлюцинациями или богатым воображением постоянных читателей газеты, с которыми по долгу службы часто приходилось встречаться.

Совершенно случайно Елена наткнулась однажды на довольно необычную выставку одного таинственного скульптора. Фигуры имитировали всевозможные органы людей и животных, иногда в причудливых формах. Они сплетались друг с другом, вырастая в маленькие подобия животных, или в абстрактные статуэтки. Самого скульптора на выставке не было, однако мастерство исполнения просто поражало. Четкие, выверенные формы, строгий, изысканный вкус в сплетениях анатомических фигур и предельная реалистичность. Будто бы органы были извлечены из тел десятьдвадцать минут назад. Экспонаты находились за витринами, поэтому проверить материал изделий не представлялось возможным. Елена с трудом нашла одного из организаторов выставки, и убедила его познакомить ее с талантливым скульптором. Кто знал, что тем вечером карьера Елены закончится столь трагично. Скульптор оказался кошмарной женщиной, точнее существом с туловищем женщины, ниже пояса которой росло исполинское белесое тело паука. Лап было множество – намного больше, нежели у обычных пауков, сосчитать их не представлялось возможным. Кроме того,

пересчет лап чудовища – последнее, что пришло бы в голову Елене в такой ситуации. Лицо женщины было довольно красивым, как и тело, полностью лишенное одежды. Но кошмарное, почти бесформенное паучье тело… Симпатичное личико и безупречная мраморная кожа никак не компенсировали отвращения от этой части тела. Едва Елена вошла в темную квартиру, адрес которой дал ей организатор выставки, как чудовище набросилось на нее, повалило на пол, одной из конечностей заткнув ей рот, а остальными содрав с нее одежду. Прежде, чем девушка начала отходить от первой волны удушающего ужаса и шока, паучиха резво протащила ее вглубь квартиры, и рывком насадила спиной на два крюка, торчащих из стены. В глазах у Елены потемнело. Напоив ее своей кровью, чудовище продолжило свое жуткое дело. Елена уже как-то отстраненно чувствовала, как тварь легко, будто бы расстегнула застежкумолнию, раскрыла ей грудную клетку и шею. Одна из лап ловко схватила голосовые связки, вскрыв гортань, и вытащила их наружу, одновременно с этим вывернув трахею, лишив возможно издавать крики. Теперь девушка могла только наблюдать, истекая кровью и слезами. Паучиха взяла в лапы нечто, похожее на

большое покрывало багрового цвета. Парой лап она осторожно взялась за кромку отвернутой груди Елены, и точными размеренными движениями начала вытягивать из плоти нервные волокна. Нервы выходили легко, почти не цепляясь за мясо, и если бы не чудовищная всепоглощающая боль, Елена бы удивилась, как такое возможно. Но еще больше бы ее поразила нечеловеческая ловкость и скорость, с которыми эта женщина-изверг вплетала в покрывало нити нервов. Человеческий глаз был не способен отследить, как строилась сложнейшая текстура этой ткани, как срастались окончания под действием порочной магии паучихи. И что самое поразительное – это покрывало было живым. Тысячи метров живых нервов разных людей, сросшиеся в единую сеть, несущую непередаваемые ощущения. Ажурными соцветиями раскинулись настолько же сложные, насколько и красивые, узоры нитей нервов, кровавыми бутонами распускались идеально подогнанные в плетение нервные узлы, перемежающиеся с, вероятно отделенными от целого, отделами мозга. Совершенно дополняя гамму рубиновой изысканностью, тянулись оплетающие нервные волокна тончайшие капилляры, которые порождало роскошное красное дерево по центру композиции полотна. Дерево было соткано из кровеносных сосу-

дов, каждая веточка была проработана с максимальной точностью исполнения. Ни единого лишнего штриха, не единого несоответствия в многоуровневом узоре. Лишь одна беспощадная симфония абсолютного совершенства. К сожалению, Елена не могла оценить красоты и божественной изящности этого творения. С другой стороны, она постепенно становилась его частью. Ее тускнеющие глаза безразлично от невыносимой боли смотрели на десятки плодов сердец на дереве гобелена плоти, которые размеренно сокращались, разгоняя волны алого цвета по багровому полю жестокой красоты. Волны быстро темнели и тускнели, но их движение было невозможно скрыть, и это биение жизни завершало совершенство гипнотического узора. В какой-то момент к безысходной страшной боли примешались новые ощущения. Ее почти уже мертвые глаза изумленно распахнулись, тратя остаток жизни тела на эти драгоценные искры удивления. Она почувствовала непередаваемую гамму океана чувств гобелена. На самом деле было неизвестно, что именно было целью, истинной картиной извращенного творца – безупречный ли узор божественной идеальности, или эта симфония мириад ощущений, что изысканной гаммой сейчас ложилась на сознание

Елены. - Великолепно, не правда ли!? – Воскликнула паучиха. – Прикоснувшись к подобной красоте можно умереть со спокойной душой. Боль, ужас и безысходность стоит того,

чтобы стать частью этой божественности. И последней мыслью, мелькнувшей в сознании Елены перед смертью, было абсолютное согласие с этим монстром. С наслаждением она раство-

рилась в бездне чувств и ощущений живого гобелена. Автор:

Драген

Ганз

Уже было не утро Уже было не утро, но еще не наступил день. Утро в этой мрачной долине было промозглым и сырым, но, в то же время, довольно теплым, даже дождь, казавшийся поначалу ледяным, становился все теплее. А на земле то здесь, то там лежали шапки льда – первая весточка зимы в эту глухую осень. Внезапно что-то изменилось. Даже не сразу, появились намеки, понимаемые тобой только подсознательно, непереводимые на слова, но в такие минуты знаешь, что произойдет в ближайшем будущем. Только есть в этой штуке одна неприятная деталь – тебе видна лишь часть будущего, и не видно, что следует за ней. Вскоре это произошло. Если бы тогда кто-нибудь посмотрел на небо, то увидел бы, как с непередаваемой мощью пробивает броню темносиних облаков невыносимо яркий солнечный луч. В первый момент понимаешь, что эта долина не видела света солнца уже много лет, но затем замираешь, глядя как прямо на твоих глазах что-то серое

и бесформенное перетекает в объемное и красочное… Это все до боли напоминало какой-то прекрасный глюк, достижимый только с галлюциногенов. Но это было в реальности. Свет резал отвыкшие от него глаза, но каждый, кто тогда мог посмотреть на него, и на то, что он делал с долиной, был бы не в состоянии оторвать от него изрезанных им же глаз… Лично я тогда сильно замерз. Я шел по улице, мне встречались какие-то люди, в голове крутились какие-то мысли – в общем, обычная глупая жизнь трезвомыслящего общества и ее части. И вдруг все пропало. Я с удовольствием кота, зажмурясь, пытался смотреть на солнце и ждал его спасительного тепла. Это было давно, еще тогда, когда я мог радоваться солнцу, когда я не убегал от него и не ненавидел свет. Краем глаза я заметил по краям что-то несуразное, никак не ассоциировавшееся с солнцем – непроглядную черноту. Повсюду были тучи,

сплошная броня черных, налившихся, казалось, злобой и ненавистью, туч, готовых вот-вот обрушить на землю все свое безумие. В следующий момент свет померк. Мне вдруг стало до того обидно, что как в детстве захотелось плакать. И я бы плакал, если бы еще помнил, как это делается. Странное дело – когда переживаешь постоянный мороз, постепенно сживаешься с ним, а дальше не можешь жить без него, и все, что бы ты ни делал, будет пропитано холодом и безразличием. Но мне было просто как-то обидно. Вроде бы было светло, но казалось, что вдруг, без всяких предупреждений, на долину и город в ней, спустилась ночь. Несколько мельчайших снежных крупинок пролетело перед моим носом, и исчезли в черноте асфальта. Все затихло, затаившись в ожидании, что же будет дальше… Свет еще мог пробить тучи еще раз, и это означало бы победу добра и тепла в этой долине хотя бы на один день, и он уже почти сделал это… Оста-

лось, кажется, несколько последних миллиметров сопротивления тучи, и через мгновение он ворвется сюда опять и распнет наглую тьму, обнимающую его мир. Вместо света с неба рухнула лавина воды. Это был не обычный осенний моросящий дождик, и не обычный дождь, и даже не ливень – это был хаос урагана и бури. Обезумевший ветер будто плетью хлестал по всему живому и неживому, попадающее ему под руку, он обливал новыми и новыми ведрами ледяной воды… Может быть, господь бог задумал устроить конец света, и прибегнул к уже опробованным средствам? Это было кошмарно и грандиозно, я чувствовал себя так, будто сто-

ял на полу под нависшим надо мною миром, который вот-вот рухнет и задавит своей бесконечной массой… А за окном ты видишь это уже по-другому, и тебе искренне приятно, что у этой бури не хватит сил разбить окно, и ты мирно и беззаботно улыбаешься неистовствующей стихии. А еще лучше в такие моменты содрать с окна все тюли и занавески, выключить в комнате свет, завалиться на диван, достать драгоценный запас травки и зеленого чая, чай заварить, а травку – выкурить, и лежать, ни о чем не думая, бесстрастно наблюдая за погодой. Что-то сильно болит в груди, но не сердце – мое сердце давно мертво. Оно так и жжет, изводя тебя, но я обкурен, и я

не могу понять, что это, я улыбаюсь, вспомнив первопричину, и с радостью ее забываю, пытаясь привыкнуть к необычному осадку чего-то нехорошего в душе. А дальше я не чувствую тела, все уходит куда-то вдаль, и остаюсь один на один с тенью этого случившегося случая в немой пустоте, тупо смотрю на него, даже изучаю, но мне ни чуточки не больно, и даже как-то обидно чувствовать себя вновь обрастающим толстым слоем льда. Прошибает холодный пот от осознания того, что все мы – лишь ледяные фигуры, которые рано или поздно тают, и от них не остается ничего… Автор:

Драген

Ганз

Листая старый альбом Глава 1 Кто сказал, что в прошлое возврата нет? Кто усомнился, что можно повернуть время вспять? Лучше всего "путешествовать" в холодный зимний вечер. В комнате тепло и темно. Вы сидите на диване, накинув на ноги тёплый плед. Рядом не ярко светится торшер. На столике вазочка с клубникой, коробка конфет, бокал вина. Вы открываете старый семейный альбом с чёрно белыми, уже места-

ми пожелтевшими фотографиями. П ут еш е ст ви е в прошлое начинается. На первой странице несколько детских снимков. Это сейчас фотографируют всё, всех, всегда и везде. Первое ультра волновое исследование, где трепетно бьётся на экране крохотная частичка новой жизни, рисунки на округлившемся животике будущей мамы, роды… Моя первая фотография традиционна. На ней мне шесть месяцев, я лежу на столе попкой кверху, доверчиво повернув к объективу лысую

улыбающуюся физиономию. А вот я уже постарше, годика три, наверное. На фото мы вместе с мамой. Мама с буклями на голове сидит, я стою на стульчике в шароварах, курточке на пуговицах, на макушке бант. Тонкие светлые волосы развиваются вокруг лица. Детских фотографий мало, нет фотографий на которых мы были бы втроём. Мама, папа и я. Просто папы у меня нет, где он я не знаю, сама не спрашиваю, а мама ничего об этом не рассказывает. А вот мне девятый

год. Первое сентября, я стою рядом с Мишкой. Даже на сером фоне снимка видно какая я рыжая, веснушчатая и худая. Глаза зажмурены, рот открыт, видны большие редкие зубы. Мишка стоит, надув щёки, толстый, в очках, ниже меня на пол головы. В одной руке у нас портфель, в другой – чернильница в мешочке. Я помню, как за спиной хватала Мишку за руку, а он сердито вырывался. Я с мамой и бабушкой жила на Подоле в коммунальной квартире. Кроме нас там же проживали ещё две семьи. Квартиры соседей освободились одновременно. Старенькая бабушка Семёнова умерла, а Печкины уехали в другой город. Квартира Печкиных была большая, две огромные комнаты. Туда вскоре заселились Глузманы: Мишка с родителями и маленьким братом. Глузман врач-кардиолог, Раиса Давыдовна – учительница географии, но не в нашей школе. О Глузмане бабушка рассказывала шёпотом маме, что он пострадал при деле врачей. А когда «хозяин» умер, его отправили из Москвы в Киев. Сослали... В комнату бабушки Семёновой вселились две большие тётки, похожие, как сёстры близнецы. Только они были не тётки, а мама с дочкой. Мама – Клавдия Георгиевна, дочка – Зинаида Петровна, Клавка и Зинка, как называли мы их с Мишкой. Зинка инвалид дет-

ства, тугоухая. Я их долгое время путала, потом поняла, что Зинка слышит плохо и почти всегда молчит. Зато её мамка разговаривает за двоих. И, привыкшая кричать дочке на ухо, со всеми разговаривает на повышенных тонах. Они швеи надомницы, шьют какую-то спецодежду. Раз в неделю им привозят в мешках раскроенные куски материала, а в конце недели забирают готовое. Целыми днями у них стрекочет в комнате швейная машинка. Если Зинка ещё что-то слышала, то этот не прекращающийся стрекот оглушит её окончательно. Раиса Давыдовна боялась Клавки и Зинки. Однажды они налили керосин в кастрюлю с борщом, когда она вышла из кухни на минутку. Раиса Давыдовна поставила бы в комнате у себя электроплитку, но знала, что тётки тут же донесут на неё управдому о нарушении противопожарной безопасности, поэтому готовила по вечерам и оставляла Мишку приглядывать за ужином. Наша бабушка готовила утром, она новых жильцов не опасалась, а те, чувствуя в ней силу и бесстрашие, обходили бабушку стороной. Глава 2. Бабушка, моя, Галина Полищук, серьёзно утверждала, что родилась коммунисткой. С дедом, Александром Романовичем Савицким, они позна-

комились на маёвке в лесу, как истые пролетарии. Шёл 1919 год. Дед служил в Министерстве тяжёлой промышленности Украины, бабушка, быстренько выучившись на курсах, работала в типографии республиканской газеты «Демократична Україна». Голова её была забита лозунгами и призывами тех первых лет после революции. «Мы ровесники Октября!» – Дед был старше её на десять лет, «Скоро грянет мировая революция, и коммунизм победит во всём мире»! – Ни бабушка, ни я так этого и не дождались. «Мы презрели буржуазные устои»! - Они жили в гражданском браке, как многие молодые пары в то время. Сохранилось единственное фото, где они вместе. Оба в пиджаках с ватными плечиками, лица строгие, губы сжаты. Сидят, едва касаясь друг друга. В 1936 году по заданию партии (так говорила бабушка) уехали в Свердловск на недавно построенный завод Уралмаш. Тогда и расписались, маме исполнилось двенадцать лет. Бабушка намекала на некую сверхсекретность работы Савицкого, потому им и пришлось узаконить отношения, иначе её бы с ним не пустили. Дедушка числился замдиректора, а на самом деле (тут бабушка переходила на шёпот) работал в особом отделе. Бабушка вела заводскую

многотиражку. Там их застала война. Александр Савицкий рвался на фронт - не пустили. Броня. Завод перешёл на выпуск танков и вооружения. Сказать, что он много работал, не сказать ничего. Он просто поселился на заводе. Мама успела окончить школу и тоже рвалась на фронт. Но на фронт не попала, пошла на трёхмесячные курсы медсестёр и стала работать в госпитале, куда свозили раненых со Здоровье дедушки было подорвано, он перенёс два инфаркта. В 1944 году они вернулись в Киев. Город был разрушен, их дом сгорел. Они и поселились на Подоле в этой нашей комнате, где дедушка умер спустя пять лет. С 1944 года начинаются в бабушкиных рассказах появляться провалы, белые пятна. На мой невинный вопрос «Мама вернулась с вами в Киев?», бабушка хмурясь, закуривала очередную папиросу и отвечала: - Нет, она ещё работала… - и тяжело вздохнув, добавляла, - эх, не досмотрел Александр Романович, не досмотрел… Александром Романовичем она всегда называла своего мужа, моего деда. А на настойчивые вопросы, что не досмотрел и где, меня обычно отправляли спать. Став старше, я спрашивала маму об отце. Получала в ответ короткое и категоричное: -

Умер. В то время безотцовщина была обычным делом, у многих отцы не вернулись с фронта. Но ято родилась после войны? Тут была какая-то загадка, и это не давало мне покоя. Как-то утром прыгаю я на одной ножке в уборную, а Клавка навстречу тащит тяжёлый мешок с заготовками. Столкновения не избежать. Я резко затормозила прямо перед ней. Женщина на мгновения потеряла бдительность и гаркнула во всё горло: - Шляется тута байстрючка жидовская... Я застыла, переваривая услышанное. Глава 3. Что такое она говорит? Жидовка? Вспоминаю наш 4ый «А» класс. С нами учатся три девочки и два мальчика, включая Мишку, евреи, их обзывают «жидами». Это некрасивое и обидное прозвище. Бабушка растолковала очень понятно: «унижающее человеческое достоинство». Но я тут причём? Дедушка Савицкий – русский, бабушка – украинка. Я – Вера Александровна Савицкая, значит, наполовину русская, наполовину украинка… Байстрючка? Киевский Подол, улица, это известно всем, лучшая школа жизни, «мои университеты». Она

даёт ответы на все наболевшие вопросы. Просвещает, как делают детей, кто богатый, а кто бедный и почему буржуям скоро придёт капец… Дрюха и Стёха, сыновья близнецы нашей дворничихи, похожие на дохлую моль, белобрысые и прозрачные. Их называют немецкие Байстрюки. Пишу с заглавной буквы, так как долгое время считала, что это их фамилия. Но когда количество этих самых «Байстрюков» начало вокруг нас расти и множиться, я обратилась к Мишке за разъяснением. Скамеечки у дома были заняты бабульками и мамочками с колясками. Мы отправились на детскую площадку и, втиснувшись в старую перекошенную карусель, грызли семечки. - Значит, так, - сказал он, сплёвывая шелуху, - ты Шевченковскую Катерину читала? Я сморщила лоб, изобразив умное лицо: - Читала, только давно, не помню… - Врёшь… Он продекламировал: К о х а й т е с я , чорнобриві, Та не з москалями, Бо москалі — чужі люде, Роблять лихо з вами. Москаль любить жартуючи, Жартуючи кине; Піде в свою Московщину, А дівчина гине.Поняла? Москаль

сделал ей ребёнка и смылся. Этот ребёнок и называется байстрюк. - Ага… А кто это москали? - Это… Ну, которые из Москвы. - А… Так нашей дворничихе москвич сделал близнецов и смылся? А почему «немецкие»? - Дура, дай ещё семечек. Немцы, которые в Киеве были, сделали ей детей и удрали. Понимаешь… - А что потом с ней случилось? - С дворничихой? - Нет, с Катериной? - Утопилась, в ледяной воде. Странные эти женщины. Что, нельзя было до лета подождать пока вода нагреется... Как всё в жизни не просто… Вернёмся в коридор нашей коммуналки. Я пыталась осознать, почему это я «байстрючка жидовская» и какой такой москвич меня сотворил… Ответа нет. Клавка допустила стратегическую ошибку. Забыла, что "враг не дремлет". Из кухни выскочила бабушка. В волосах - бумажные папильотки, в левой руке - папироса, в правой – секач, которым бабушка рубила мясо на голубцы. Размахивая секачом, как знаменем на баррикадах, она приближалась к Клавке: - Ты чего тут мелешь, подстилка фашистская? Да я тебя уничтожу,

только рот раззявишь. На шум выскочила Зинка. Как она только услыхала? - Если кого из Глузманов хоть пальцем тронешь, я тебя засажу на Колыму, поняла? Я – коммунистка с 1917 года, у меня есть медаль «ЗА ДОБЛЕСТНЫЙ ТРУД В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ», мне лично товарищ Молотов ручку жал. Поняла ты, к..ва недобитая? Поняла, я тебя спрашиваю? Клавка пятилась к стене, прикрываясь мешком, глаза её испуганно лезли на лоб. В коммуналке установилось холодное перемирие. Мишка с облегчением покинул вечерний пост у маминых кастрюль и вернулся к своему любимому занятию – чтению книг. Под дверью Глузманов перестали появляться по утрам дохлые мыши. Клавка отлавливала их, расставив по всему дому мышеловки с кусочками жёлтого сала. Казалось, всё забылось. Но я не забыла, обида требовала мести. План был изощрённый. Выскользнув утром, пока все ещё спали, на лестничную клетку, я сунула мышеловку в мешок с заготовками. Спустя час всех разбудил истошный вопль Клавки. Мама у меня строгая, но справедливая. Вначале выслушала мои объяснения, а затем всыпала, как следует, по заднице дедушкиным ремнём, приговаривая:

- Ты ей чуть пальцы не переломала. А она шьёт и этим зарабатывает на кусок хлеба себе и Зине. Так не поступают советские пионеры. Стыдись, Вера… Я молчала, терпела. Бабушка заступилась за меня. - Ладно, Света, кончай экзекуцию, девочка всё поняла. Клавка сама напросилась. Глава 4. Я поплелась к соседке, а когда она открыла дверь, переминаясь с ноги на ногу, выдавила из себя: - звиняюсь, я больше так не буду. Та что-то буркнула в ответ и на том всё закончилось. Но тишина и покой в квартире нам только снились. Мы проснулись ночью от стука в дверь. Мама, только вернувшая с ночной смены из больницы, где она работала медсестрой, открыла. Клавка, вся зарёванная, зажимая полотенцем рот, просипела: - Зи..а мря… у… мря… Зина умер… умирает… Мама бросилась к ним в комнату. Я за ней. Никто меня не прогонял. Зина вся красная, мокрая лежала навзничь на кровати и хрипела. - Клавдия Георгиевна, бегом к Глузманам, Вера, тащи мокрое полотенце… Клава застыла: - Я… К Глузма-

нам… Я же… Они же… Как же… - Да, да… Бросайтесь на колени и просите о помощи… Клава, развернувшись, кинулась к двери доктора и замолотила кулаками. Глузман вышел на стук в пижаме, но вид у него был такой словно он и не спал вовсе. - Товарищ… Господин Глузман… - Клавка бухнулась на колени, аж пол задрожал… - спасите, Богом прошу… я… буду полы у вас мыть кажный день… и уборную за вас… и ванную… спасите мою дочь… - Да встаньте вы с колен, господи, что за люди… Нормально сказать нельзя. Идите домой, я сейчас. Через минуту доктор появился в рубашке, брюках и накинутом сверху белом халате. В руках он держал саквояж. - Выйдите все, кроме Светланы Александровны. У Зины оказалось двустороннее воспаление лёгких. Глузман сделал ей укол и договорился с моей мамой, что та будет колоть её несколько раз в день. - Тёплое обильное питьё, хорошее питание. – Он глянул на соседку. – У вас деньги есть? Клава бросилась к тумбе, вытащила из ящичка что-то, завёрнутое в носовой платок, и протянула врачу. - Вот, нате, товарищ доктор, господин

Глузман, нате, за дитё мне ничего не жалко. - Клавдия Георгиевна, да что вы за человек! Деньги не мне, не мне, а дочке вашей на продукты… Я зайду завтра. Спокойной ночи. Да, - он задержался на минутку у стола, - что у неё со слухом-то? Её кто-то смотрел? Клава покачала головой. - Ладно, оклемается, покажем её специалисту, есть у меня приятель, профессор ухо-горлонос… Мы вернулись в свою комнату. - Мама, - меня мучил один вопрос, - Как зовут Мишкиного папу? У него что, имени нет, все Глузман да Глузман… Мама улыбнулась: - Зовут его Юрий Климович. Просто врачей часто называют по фамилиям. Спи, спасительница рода человеческого. Зина быстро поправлялась. При хорошем уходе и питании округлилась и порозовела. Оказалось, что она совсем ещё не такая старуха, как мне казалось вначале. Ей сделали операцию на одно ухо, она стала слышать намного лучше. Как то вечером я у Мишки делала уроки. С математикой у меня явно не клеилось, и мой умный сосед взял надо мною шефство. Он мне что-то объяснял, а я размышляла, как жить дальше и где бы мне пристроиться в жизни, чтобы без этой самой математики обойтись.

- Миша, а правда врачам математика не нужна? – с надеждой спрашивала я. - Нужна, Вера, всем нужна… Он не успел договорить до конца, в дверь к Глузманам постучали и, не дождавшись ответа, к ним ввалилась Клавка с двумя полными авоськами в руках. - Господин доктор Глузман, - с порога кричала соседка, - вы очень странный человек, все берут, а вы денег не берёте, так давайте выпьем с вами и закусим по-человечески. Я вот водки принесла, голубцы накрутила, мяса нажарила с картошкой, холодца наварила, а то ваша супруга вас одними фрикаделями кормит и гречкой, вот вы и худой такой, разве ж это еда для мужчины. - Уважаемая Клавдия Георгиевна, - пискнула Раиса Давыдовна, - у Юрия Климовича гастрит и… - Рая, помолчи, Глузман подошёл к Клавке и отобрал у неё авоськи, - проходите, не стойте на пороге, присаживайтесь, почему же не выпить с хорошим человеком. Рая, накрывай на стол, и тащи, что там у нас есть из эн зэ*: икорку, шпроты… Через полчаса за мной явилась бабушка и узрела умилительную картину. За столом разрумянившиеся соседи, выпивают и закусывают. - Галю, - позвала Клава, - присоединяйся.

Ой, Юра, это ничо, что я зову в чужую компанию. - Всё нормально, Клавдия, тут все свои. Бабушка смутилась: - Я в халате, я сейчас… Она вернулась через пять минут в крепдешиновом платье, сверху надела синий пиджак, на лацкане которого красовалась медаль. Кинув на медаль и сп уганн ый взгляд, Клавка опустила глаза и допила свою рюмку без тоста. Мне постелили на раскладушке. Мы уснули под дружный хор, распевающий на все голоса: - Каким ты был, таким остался, Орел степной, казак лихой!.. Зачем, зачем ты снова повстречался, Зачем нарушил мой покой? Глава 5. Февраль 1956 года. ХХ съезд КПСС, доклад Н. С. Хрущёва, повергший страну в состояния шока. В коммуналке нашей поселились слёзы и скорбь и тихая радость. Плакала и скорбела бабушка, все остальные тихо радовались. Всё равно боялись радоваться громко. В силу своего малолетства я мало что понимала, но жалела свою бабушку. Бабушка ходила заплаканная, повторяла, как в бреду: - Как такое может

быть? Я не могу поверить? Он - наш вождь, с его именем мы шли на ратные подвиги и погибали в бою… Что теперь будет дальше? Чему учить детей и молодое поколение? Какое счастье, что Александр Романович до этого не дожил… Я обнимала её, вытирала слёзы: - Бабушка, ну не плачь, пожалуйста, я всё равно тебя любила и буду любить, даже если не станет коммунизма… - Вера, не говори ерунды, где ты этого набралась? От Мишки? Стегать его надо, ишь, какой умник. Молчи и никому такого не говори. Был коммунизм и будет, только какой-то другой, наверное… И опять начинала плакать. В субботу утром мы сидели на кухне и поедали Клавины блинчики с чаем. - Ты, Галю, не плачь, чего ты убиваешься. Работала, заработала пенсию, воспитала хорошую дочку, имеешь внучку… На кухню зашёл Глузман за закипевшим чайником. Клава подскочила: - Господин доктор, Юрий Климович, возьмите, я тут блинов напекла с утра, очень вкусные. - Клавдия, перестань уже называть меня господином и по отчеству. Мы же с тобой на брудершафт пили. А за блины спасибо – возьму. А вы, Галина, перестаньте слёзы

лить. Вы бы себе задали вопрос, почему все молчали до сих пор и где они были, когда всё это происходило… Глузман вышел, неся в одной руке чайник, в другой – тарелку с блинами. Клавдия вслед перекрестила его спину. - Какой человек! На брудеш… брудур… со мной пил, не брезговал. Еврей, но очень хороший человек. Она вернулась к столу, долила себе чаю. - Ты, Галю, жила за спиной своего мужа, печатала свои газеты, а жизни не знаешь… Я из раскулаченных, мало кто об этом знает. Мой дядька, царство ему небесное, женился на мне и поменял фамилию. Как пришли к нам в деревню и единственную корову нашу стали уводить, муж мой, царство ему небесное, не выдержал и, схватив вилы, пошёл на них. Застрелили его у нас на глазах. Мало им было, меня снасильничали, - она покосилась в мою сторону, но бабушка её не перебивала, - а Зина маленькая кричать стала, так её прикладом по голове… Оттого и оглохла… Бросили нас умирать. Как я до дядьки дошла, до сих пор понять не могу. Он жил в малюсеньком домике на Трухановке. Старый был и вдовый, но мы поженились, чтобы мне документы поменять. Где я только не работала… Вокзал новый строила, работала штукатурщицей и каменщицей. Как война началась и стали бом-

бить, мы успели убежать, пока мост через Днепр не уничтожили, люди добрые приютили в бараке. Я с немцами не водилась, и подстилкой ихней не была. Работала в прачечной, там было тепло и давали паёк, Зина была всё время при меня. Нужно было жить, там и научилась шить. Вот так, Галю, люди выживали. Вы в Свердловске всего этого не знали. Не плачь, всё успокоится… А в декабре 1956 года, накануне Нового Года к нам пришёл Дед Мороз… Глава 6. 30 декабря года. Воскресенье.

1956

Мама ещё не вернулась с работы, а бабушка уехала на рынок за голяшками. Я блаженно валяюсь в тёплой постели, досматривая последние сны. Слышу трель входного звонка. Один… Два… Три… Ни к нам, поворачиваюсь на другой бок. По коридору топает Клавдия, слышно как громыхают все входные замки и засовы, с кем-то переговаривается и, возвращаясь, отрывает нашу дверь и бурчит недовольно: - Иди, Верка, к вам… Что за люди? Читать не умеют? Написано ведь по русски: «Савицким – 1 звонок». Что за народ… - А кто там? – до чего же неохота мне вставать... - Кто, кто… Дед

Мороз… Я натянула на ночную сорочку мамин серый свитер, сунула босые ноги в тапочки и выглянула в коридор. Ах, как жаль, что я уже выросла и ни в каких Дедов Морозов не верю. Выглядываю наружу – пусто. Вот же, Клавдия! Не пустила человека в дом. Шлёпаю к дверям. У порога стоит мужчина и стряхивает снег с овчинного полушубка, притоптывает запорошенными валенками. - Проходите, - пригласила я мужчину, - раздевайтесь. Он вешает на крючок полушубок, снимает шапку. Я смотрю на него, он на меня. Он такой же худой, как я, на обветренном лице такие же, как у меня веснушки, а сквозь седину пробиваются такие же рыжие волосы, как у меня. Мне становится жарко. Я вытираю вспотевшую ладошку о сорочку и протягиваю гостю руку: - Здравствуйте… здравствуй, папа. Александр Борисович Горелик, мой папа, уехал в Свердловск в середине июня 1941 года. В Минске у него остались жена и двое детей. Командировка должна была быть не долгой. Но началась война, и Горелик остался на Уралмаше, где работал вместе с моим дедушкой. Он часто бывал у нас дома, они с мамой влюбились. Когда дедушка и бабушка вернулись в Киев, мама осталась с

ним. Летом 1946 года, дедушке позвонил приятель из Свердловска и сообщил, что над Гореликом сгущаются тучи. Дедушка успел предупредить Горелика и тот отправил маму домой в Киев. Свой поступок объяснил ей тем, что нашёл свою семью и возвращается в Минск. На самом деле и жена, и дети были расстреляны осенью 1941 года и похоронены в братской могиле. Через неделю после маминого отъезда, папу арестовали и обвинили в шпионаже в пользу вражеских стран. Горелик не знал, что у него родилась дочка. И вот долгожданное фото. На нём вся наша семья: бабушка, мама с папой, я и маленький братик Максим. Вскоре наш дом пошёл на снос, на Подоле строили метро. Мы и Клава с дочкой переехали на левый берег Днепра в Дарницу. Глузманы решили снять квартиру и дожидаться новое жильё на Подоле. Мы с Мишкой разъехались. Встретились, когда умерла Раиса Давидовна и мы приезжали на похороны. Нам исполнилось пятнадцать лет. Миша очень изменился, похудел, вырос. Он решил поступать в МГУ на математический факультет. Я так ещё и не определилась. А в один холодный январский день я спешила по Крещатику по своим делам. Издалека увидела высокого статного юношу

и не сразу поняла, кто это. Он шёл в длинном сером пальто, воротник поднят, волнистые чёрные волосы присыпаны снегом. Я бежала и звала его. Но он не услышал, не оглянулся. Бережно обнимая за плечи свою спутницу, нырнул в метро и исчез… А я… А что я? Чудо не случилось, рыжая худая девушка, слегка округлившая в определён-

ных местах, так и не стала белым лебедем. На любителя. А так как любителей оказалось более чем достаточно, я «лето красное пропела», но остановилась, оглянулась и вышла замуж за Мишу Глузмана. Оба к этому времени развязали предыдущие узы Гименея, у меня росла девочка, ставшая нашей общей дочкой и сестрич-

кой родившемуся вскоре сыну. Мы прожили вместе более сорока счастливых лет до его ухода. Мало, очень мало… Предо мной стопка цветных фото. Знакомые родные лица. Но они герои совсем другой повести. Автор: Карин Гур

Ищите белого деда… О настоящем знахаре Буквально вчера вечером посмотрел я по ТВ передачу о целительстве и целителях. В этой передаче принимал участие и знаменитый телецелитель Алан Чумак. И всё бы ничего, не ответь он на вопрос ведущей,«есть ли точный способ отличить настоящего целителя от проходимца?». Чумак, вначале слегка замявшись, сказал, что нет такого способа, но затем поправил себя, сказав,«…хотя можно, - если вам дают полную гарантию исцеления – значит это не настоящий целитель…». Мне повезло родиться и вырасти на славной Смоленской земле, в одной из старинных деревень. У нас, невзирая на коммунистическую идеологию того времени и старинные праздники соблюдали и отмечали их, и все традиции чтили! Был у нас в деревне и свой ДЕД, так на Руси называли зна-

харей или посовременному – целителей. Звали его Новиков Владимир, и известен он был на весь, ныне разваленный, СССР. Дед Володя, как мы ребятишки его называли, родился ещё задолго до революции, как и мой родной дед. Это был высокого роста, стройный блондин. Хоть и был он местным деревенским уроженцем, но каким образом он получил свой дар – мне не известно, и старики у нас на эту тему разговоры не вели. Он был светлый, не только волосами, но и своею душою человек, всегда открытый, готовый помочь, общительный и, как я его запомнил – всегда спокойный и уравновешенный, при том, в любых ситуациях – немножко весёлый. Когда он умер – мне и десяти лет не было и, разумеется – серьёзных жизненных бесед со мною

лично – он не вёл. Но когда у нас дома (или летом возле дома на скамейках), а точнее сказать у моего деда, который в деревне и во всей округе имел громадный авторитет, собирались на посиделки старики и старушки – то и это дед Володя нередко был в их числе. О каких только жизненных ситуациях и, порою невероятных историях, я не наслушался, внимательно прислушиваясь к разговорам и рассказам умудрённых жизненным опытом людей. Как-нибудь поведаю вам о многих из них…. Этот знахарь, дед Володя, не только знал заранее о том, кто и с чем к нему на следующий день пожалует (то ли он это каким-то образом предчувствовал), но как показало время, предчувствовал и свою собственную смерть. Мне очень

хорошо врезался в память один случай, свидетелем коего мне посчастливилось быть на частых у нас дома посиделках. Когда кто-то из местных завёл разговор на тему о ДЕДАХ и БАБКАХ (так у нас называли знахарей), дед Володя неожиданно оборвал его не полуслове. В доме воцарилась полная тишина, и то что он сказал – мне сильно врезалось в память и я дословно помню всё им сказанное до сих пор. – «Послушайте меня, дорогие мои земляки,скоро, уже очень скоро меня не будет. Никогда ещё на Руси не обходились без нас – дедов и бабок. Много, чем только мог, и я помогал всем вам. Когда же меня не станет – вам, конечно же, придётся искать других знахарей. Те бабки, из других деревень, которых вы хорошо знаете – уже тоже на ладан дышат, они уйдут следом за мною. И вам придётся искать других…. И с т и н н ых з н ах а р е й , имеющих посвящение как я – очень и очень мало, но зато много тех, кто думает что он что-то может, а ещё больше откровенных проходимцев. Сейчас я скажу вам (а вы – как следует запомните) самый верный способ отличить знахаря от проходимца. Когда нужда заставит вас, и вы, придя к тому (кого вам кто-то посоветовал), войдя в его дом – поздоровайтесь и сядьте возле двери на лавку. Опустите глаза вниз и даже на него не смотрите. Если это

сильный знахарь – он уже знает, кто ты и с какой проблемой к нему пришёл. Если знахарь слабый – он может у тебя спросить ТОЛЬКО твоё имя и год рождения,- тогда скажи ему своё имя и год когда ты родился. НО(!!!) если он ещё спросит,- с какой проблемой ты к нему пришёл…? – сразу же вставай и уходи навсегда из его дома, ибо это проходимец, которому ничего не дано…». Далее он ещё сказал, что знахарь не имеет права потребовать за свои услуги хоть какоето вознаграждение. Но, любой человек имеет право по своей воле, его скромно отблагодарить, при условии, что знахарь не будет возражать против предложенной ему благодарности,- здесь настаивать нельзя, дабы не обидеть знахаря. К слову,у нас в округе все очень хорошо знали, что дед Володя оказав помощь – почти… ничего не брал за свою работу. Этим исключением – был обычный краец (так у нас называли горбушку хлеба) посыпанный солью,- и ничего другого Истинный знахарь Новиков Владимир – никогда ни от кого не принял!!! Он сам, приехавшим к нему впервой новичкам (наотрез отказавшись от их денег и иных гостинцев) всегда говорил: «Уж если тебе не терпится меня поблагодарить – то отрежь от буханки хлеба краец, посыпь его солью и принеси мне, но ничего другого!». Я точное число

дней не припомню, но не прошло и месяца после тех посиделок, как, никогда ничем не болевшего деда Володю провожала в последний путь вся округа. Но, на этом – рассказ мой не заканчивается,- суть впереди…. В заключение своего повествования – я должен вам поведать один интересный случай, произошедший уже значительно позже смерти деда Володи. Была поздняя осень, и я уже учился в во сь мил етн ей шко л е (классе не то в 6, не то в 7). Помню, что день тот был ненастным, моросил мелкий дождик, и я, придя из школы – увидел у нас дома незнакомых людей, женщину и молодого парня в форме – курсанта военного училища. Они, как оказалось, зашли в дом буквально передо мною и попросили у матери разрешения побыть у нас в доме, пока не придёт вечерний дизель-поезд на Смоленск. Такое у нас в деревне было не редкость, а особенно когда был жив дед Володя. Люди ведь и из дальних деревень к нему приходили и приезжали, кто на велосипеде, кто на лошади, а кто и пешком. У некоторых – путь в одну сторону весь день занимал, и им приходилось у кого-то из наших деревенских заночевать перед обратной дорогой, и отказа в ночлеге – никогда не было. Помнится мне один случай. Летом, поздно вечером, мы уже почти

спать собирались, как в окно кто-то постучал. Я подумал, что это кто-то из моих соседских друзей и вышел в веранду открыть дверь. Но на пороге стоял совсем незнакомый мужчина. - Здрасьте, - скала я ему,- здравствуй сынок, ответил он, - позови хозяина. Я крикнул деда, и дед тут же вышел. Гость, поздоровавшись с дедом, сказал, что приезжал издалека к нашему знахарю, да вот ночь в пути застала, и спросил разрешения переночевать. - Заходи, добрый человек, всем места хватит,- ответил дед. Но мужик застеснялся и сказал деду, что он и на сеновале в сарае переночует, лишь бы дед ему какой ни будь старый плащ дал накрыться. Дед сказа, что бы гость не дурил и заходил в дом. Но гость замявшись – стал настаивать на сарае с сеном. Тут дед аж ногою топнул (именно поэтому я тот случай и запомнил хорошо) и даже прикрикнул на гостя,- да ты что, опозорить меня пришёл, хочешь чтобы деревня мне завтра в глаза плевала, за то что я человека в дом переночевать не пустил?!! – резко сказал дед, - заходи в дом, скидай сапоги и ложись на диван, сейчас хозяйка тебе молока нальёт, поужинаешь. Вот такие у нас были традиции…. Но вернёмся к прежним гостям. Конечно же, мать радушно приняла этих двух странников. Мы все вместе сели пообедать, а уже после обеда –

женщина поведала нам свою историю и причину, по которой она оказалась в нашей деревне. - Сами мы с Урала. Мой сын, указав на парня (я не припомню сейчас его имени) в детстве сильно заболел, у него разошлась желчь и врачи, выписав из больницы, отвели ему жизни не более двух недель. Это был у них с мужем единственный ребёнок, но горем охваченная мать не опустила руки, а стала искать способ спасти сына. Там же в больнице, ей старый врач сказал, - медицина сейчас в этом бессильна, но есть знахари, которые лечат эту болезнь, иди к ним – это твой последний шанс. Женщина, не теряя времени, кинулась к местной знахарке, но та бабка сразу сказала ей, что она в этом случае – помочь не сможет. Затем она ушла из дома в сарай, а когда вернулась – сказала, - поезжайте на Смоленщину и там ИЩИТЕ БЕЛОГО ДЕДА, если успеете, то только он и сможет вам помочь. Мать ребёнка спросила,- не легче ли найти иголку в стоге сена, нежели какого-то белого деда в незнакомой области? Но знахарка успокоила её, сказав, что ничего сложного в этом нет. Она сказала, что ей только что открылось, что в Смоленской области есть дед, а белый – потому что полный блондин. Вы поезжайте в Смоленск и чтобы найти его – идите в тамошний Успенский Собор. Там у нищих, кото-

рые будут возле Собора, спросите, - как вам найти белого деда знахаря – они вам и подскажут дорогу к нему. Женщина всё так и сделала. Не теряя драгоценного времени, они с мужем собрали умирающего ребёнка и срочно выехали в Смоленск. Приехав в город – они доехали на такси до Собора, на высокой лестнице к которому, сидели несколько нищих. Женщина подошла к ближайшему и вкратце рассказав суть дела, спросила, как ей найти белого деда? Тот нищий сказал,- знаем мы о нём, это вам в деревню Грудинино надо, там он и проживает. Далее он сказал, - возвращайтесь обратно на вокзал, и на Рославльском дизель-поезде вы до станции Грудинино как раз и доедите. Час и десять минут идёт этот поезд от Смоленска до моей родной деревни Грудинино. В тот же день они были у деда Володи. Как рассказала эта женщина,Он уже ждал их прихода и ничего не спросив – сказал,- задержись вы на неделю – я бы вам ничем уже не помог. Он взял бутылку с непитой водой, которая у него всегда была наготове, и ушёл с нею в сарай. Когда вернулся – сказал, что это на семь дней (четырнадцать зорь) – будешь давать ему по глоточку каждою зорю и окроплять ему лицо. Ещё неделю мальчику будет плохо, но уже на восьмой день – он резко пойдёт на поправку. Всё, по словам женщины, тогда у её сы-

на, так и случилось. Через неделю их сын действительно резко стал поправляться и уже скоро совсем выздоровел. Никаких лекарств, кроме этой заговорённой воды – больному мальчику не давали. Местные врачи, выписавшие этого ребёнка умирать – только охали и разводили руками…. Тем самым ребёнком и был наш гость, курсант военного училища. Он не только выздоровел, но окончил школу с отличием и поступил в военное училище. Я, даже очень хорошо помню, что после обеда, пока они были у нас – он с лёгкостью решил моё домашнее задание по математике (в которой я сам, честно признаться – был не очень…). Этот факт весьма примечателен, и если тот курсант, а теперь наверняка уже офицер в отставке, прочитает и узнает себя… – я бы очень хотел с ним сейчас пообщаться. К сожалению, не помню я его имени и точного места жительства, помню только, что они откуда-то с Урала, но ему – будет вспомнить проще,- так что – ЖДУ ВЕСТОЧКИ…! Мать этого курсанта призналась нам, что все эти годы она каждый день с благодарностью вспоминает белого деда из нашей деревни, чудесным образом исцелившего их единственного сына. Она также сказала, что с годами – в ней всё больше росло внутреннее желание поехать снова на Смоленщину и низко поклонившись

– поблагодарить этого великого знахаря. В конце концов, это чувство долга, уже лишила её покоя и она, собрав сына – приехала снова в нашу деревню. Дорогу к дому деда Володи она вспомнила сразу, вот только дом – оказался заколоченным. Соседи сказали им, что Володя уже очень давно умер, и похоронен на местном кладбище. Так что поклон низкий, ей с сыном, пришлось отвешивать сырой могиле. Посидев у могилки знахарячудотворца – они и зашли к нам в гости, подождать пока придёт обратный поезд. Только вот, тогда я над этим не задумывался и не спрашивал у них, а сейчас не могу в толк взять,- это был поздний сентябрь, и у курсантов военных училищ, по идее, должны были идти занятия…,- но приехали они каким-то образом именно осенью…. Хотя это, разумеется, не столь существенно, - коли в душе припечёт…– так и зимой пешком, да ещё босиком побежишь…. Этот случай я подробно рассказал ещё и к тому, что теле-целитель Алан Чумак откровенно ввёл многих людей в заблуждение. Он на всю страну сказал, что Истинный целитель не может давать полную гарантию выздоровления. А вот дед Володя, как мне очень хорошо помнится, уверял в обратном. Он говорил, что нет универсальных знахарей. «Всё…– может только БОГ!» - он говорил. А

каждый из знахарей имеет свою, узкую специализацию (он, как никто другой, мог излечивать разошедшуюся желчь и ещё, не припомню точно что…) другим – было дано другое…. По мелочам же – они все были мастера. И он так же говорил, что если случай серьёзный и не в его силах…- то сразу предупреждал, что бы не теряли времени и обращались к другому знахарю. И что самое необычное, он так же, как и та уральская бабка, сообщал по каким приметам и в какой местности искать того, кто точно поможет. Какая у этих знахарей между собою была связь – не знаю, но уж точно не почтовая. Но уж если болезнь была в его силах – он точно говорил, как лечить (а это почти всегда была бутылка с непитою водою и с наложенным на неё заговором) и через указанное им время – человек полностью выздоравливал. И ещё мне вспомнилось…- такая болезнь как рак – уже тогда была известна. Я запомнил, как на одних из посиделок именно о раке и зашла речь. Дед Володя там сказал, что любой рак знахарь может вылечить, но только при одном условии – если его не трогали ножом. «Если человек уже побыл под ножом хирурга (я точно вспомнил, именно так он и выразился), то никакой знахарь такому больному уже не поможет». Хотя он никогда не говорил, что нельзя лю-

дям обращаться к обычным врачам. А чего же стоит этот проходимец с телеэкрана…??!! – пусть каждый – сам себе ответит на это вопрос. Жаль мне..., очень жаль доверчивых, и осо-

бенно простодушных простых людей! Давно уже идя по жизненному пути, самой большой подлостью я считаю: «Обмануть того – кто тебе искренне поверил». Многое сейчас, в нашем больном бездуши-

ем, развратом и ложью обществе, перевёрнуто с ног на голову,- коли так всё и оставим – не видать нам прощения на Небесах…. Автор: Владимир Родченков

Видение I Случилось это по осени. Не промозглой и дождливой, а по осени запоздалой, уютной и смиренно-погожей. В последнее время со мной происходили странные вещи – я ощущал какое-то необъяснимое беспокойство, будто внутри поселился вероломный червь, грызущий меня с особой медлительностью. Поэтому, промучившись от тягостных ощущений, с первого же дня отпуска я отправился в небольшое путешествие по нашему краю. Бывает, когда нужно принять какое-то трудное решение я еду на ближайшую реку порыбачить, а заодно поразмышлять. Так что я знал, что нужно сделать. Но поскольку в этот раз все усложнялось неясностью проблемы, то требовалось куда больше времени на размышления. По пути следования в сторону отчего дома, что когда-то находился в низовьях Дона - почему то именно это направление захотелось избрать, я останавливался на некоторых живописных бере-

гах реки. На самом деле, наш старый дом сгорел от удара молнии. Помню, как увидел обугленный, продолжающий дымиться остов здания. Жуткое было зрелище! Оставалось строить догадки, отчего это произошло. Мы решили, что причина столь быстрого возгорания - в старой яблони, которая росла у самого дома, закрывая корявыми ветвями окна, цепляясь за шиферную черепицу и водосточный железный желоб, будто норовила сорвать все с креплений. Скорее всего она загорелась, а затем огонь перекинулся и на все остальное, что к тому моменту было уже ветхое. В то на редкость засушливое лето не одним нам не повезло. К невезению других я еще вернусь. Пусть будет все по порядку. Размышляя над тем, куда отправиться в путешествие, я подумал об Азове - городе, в котором я родился, и в котором продолжали жить мои давние приятели. Мы давно уже не общались, но у меня возникло желание их

повидать. Время от времени я сворачивал с дороги и устремлялся к берегам петляющей реки. О какие это восхитительные места! Казачьи хутора с выбеленными куренями, которые представляют собой небольшие жилища с соломенной, камышовой крышей и замазанными глиной оконцами. Деревянные амбары, так называемые гумна, с наваленными скирдами хлеба. И вот представьте: холмы с выжженными пшеничными колосьями, бирюзовосерую реку, окаймленную шатрами рощ и бескрайние степи - то с золотым морем донника, то с пурпурно-сизой дымкой чабреца, то с шарами пустоцветов. Невозможно передать словами собственное впечатление от этого великолепия, невозможно описать всю гамму красок и более всего невозможно раскрыть каждую составляющую коктейля запахов, что здесь ощущаются - и легкие, и терпкие, и пряные, и горькие... Закрываешь глаза, делаешь глубокий вдох, ощущаешь

приятное головокружение. Хочется бежать кудато вперед, упасть посреди поля, и вдыхать, впитывать, вбирать в себя все, что видишь, слышишь и чувствуешь... Но как не пытался себя отвлечь, и все-таки беспокойные ощущения не покидали меня. Пробираясь среди высохших камышовых зарослей к затону реки, я заметил на воде семейство уток. Хорошо им тут было, укромно и раздольно. Затон кормил их плавучей ряской, которой здесь было вдоволь, и не менее богат он был рыбой - плеск ее не прекращался ни на миг. Но я впервые такое видел, чтобы множество утят сопровождали две взрослые особи. Одна из них, наверное, правильнее сказать, один из них неторопливо, вальяжно плыл, незаметно перебирая лапками под водой, горделиво задрав вверх голову на изогнутой шее. А самка все время суетилась, выпячивала вперед шею, норовя подщипнуть и подтолкнуть нерасторопных детенышей. Хотя, возможно, я не прав, и того, кого я принял за главу семейства, был на самом деле ее женским благолепием. Что-то в последнее время стал я чересчур сентиментальным. Наверное, это от того, что уже давно пора создать собственную семью. Почему только у меня это не получается? Два неудавшихся брака и пять лет после этого бестолковых встреч могут кого угодно заставить от-

чаяться. По совету друга я как-то посетил одну старенькую прорицательницу, которая с настойчивой убедительностью предрекала мне судьбоносную встречу в течение года. Посмотрим, сбудется ли ее предсказание. Впрочем, я не особо верю. Самое удивительное, я уверен, что причина, по которой обстоятельства так складываются, не лично во мне, а в каком-то невезении. Нет, конечно, положив руку на сердце, бравым парнем меня нельзя назвать. Но, безусловно, я являюсь тем идеальным для семейных отношений человеком, про которого говорят в лучшем смысле этого выражения – редкое ископаемое. Не пьющий, не курящий, не гуляющий, не ворчливый и работящий. Как видите, такие экземпляры еще водятся. Интересно, а как сложилась судьба моих друзей? Должно быть, давно уже все переженились, обзавелись детками, а учитывая наш возраст, не исключено, что уже и п ер выми вн уч ат а ми . Юность моя далекая связана с истинно верными друзьями, разбитыми коленками, вечно хмельным дедом Макаром, морским портом и тягучим душистым запахом степей. От воспоминаний о юности накатило душераздирающей грустью. Нас было четверо друзей – Степан, Захар, Филипп и, соответственно, я – Станислав.

II - Сеня, вставай, пытаясь добудиться сына уже в третий раз за утро, женщина подошла к окну и раздвинула шторы. - Ну-у-у, мам, протянул он, приоткрыв и вновь зажмурив от слепящего света глаза. - Что ну мам, ну мам? Вставай, говорю. Опоздаешь в школу. Ох, и не повезет же твоей будущей жене. Ну и достанется же ей такой лодырь. - Какая жена, мам? Я никогда не женюсь. - Это почему же? - Не хочу, чтобы она меня так будила по утрам, как ты. - Вот я и говорю, лодырь ты, – улыбнувшись, произнесла она и потрепала его за кучерявые волосы. - Ничего путного из тебя не выйдет. Так и будешь у бедных родителей на шее сидеть. Вон, хотя бы брал пример со своего друга - Захара. Все учителя его хвалят. Он верно в политики подастся. Город, да и деревню на ноги подымет. А ты, наверное, по стопам деда Макара пойдешь – только что о самогоне и будешь думать. Станислав уже ее не слушал, торопливо откусывая свежеиспеченную ароматную лепешку и отхлебывая большими глотками немного кисловатую бузу. Он знал, что матушка души в нем не чает, повозмущается немного и успокоится. - Ох, ну осталось то последний год окончить, подсобрался бы что

ли, уж ради матери, – продолжала она негодовать, подливая ему в кружку бузу. Дождавшись, когда матушка закончит перед ним хлопотать, он прокрался в погреб и схватил, что искал. Мальчик чуть было не столкнулся с дедом, вышедшим из дома. И впервые был рад, что тот пьян - мутный взгляд старика скользнул по нему, словно и не заметил вовсе. - Дед, иди домой, произнес он через плечо. - Ты мне тут... не указывай, - еле разборчиво пробурчал дед Макар, хватаясь за деревянную изгородь. - Лучше бы помог... - Я в школу опаздываю, - уже не оглядываясь, крикнул Станислав. Оттолкнув калитку ногой и поправив рюкзак, он прибавил шагу. Друзей, ожидающих с торца школы, он заметил еще издали. Мальчишки бросали камни в кирпичные стены здания. - Что так долго? – набросился на него Захар. - Да, так, - неуверенно начал Станислав, оглядывая недовольных друзей. Несмотря на то, что те встретили его не особо радушно - он был рад их видеть. Возникло даже странное желание обнять каждого, будто не выходные прошли, а пролетели года. - Ты принес? – спросил Степан. - Да, принес, принес, – ответил он, приот-

крывая рюкзак. Филипп тут же схватил за горлышко бутыль и приподнял ее: - О, да тут на всю школу хватит. - Да, осторожней ты! - Станислав с опаской бросил взгляд по сторонам. - Еще кто увидит будет мне потом взбучка. - Сенька, ну ты молодец! – похлопал его по плечу Захар, - Я думал, что не решишься ты. Друзья поспешили на занятия, с нетерпением предвкушая вечерней кутерьмы. Им показалось, что в этот день уроки были нескончаемые и самые, что ни на есть утомительные. На последнем уроке все вчетвером переглядывались и ерзали на своих стульях. А уже к концу урока Станислав поймал скомканный бумажный шарик, прилетевший в него от Филиппа. «Слабо пересилить деда Макара?», - прочитал он, развернув смятую бумажку. Тут же раздался пронзительный школьный звонок, и друзья практически одновременно сорвались со своих мест… Они были дружны еще с начальных классов. И в совершенстве дополняли друг друга характерами. Филипп - худосочный, низкорослый, был самым смышленым. Совместно с Захаром они были чаще всего зачинщиками новой озорной идеи. Не по годам развитый Захар был негласным предводителем их компании. Степан был настоя-

щим богатырем не только в физическом плане, такой же - богатырский у него был и дух. Его сложно было сломить. Он был защитником компании. А нерасторопный, неприметный с виду Станислав был их всеобщей душой. Именно он придавал новой идее глубокий смысл. Станислав первым разглядел в параллельном классе настоящую красавицу Малику. Словно лебедушка, она не ходила, а плавала. Да она и напоминала лебедушку своим царственным станом и тонкой длинной шеей со скромно опущенной головушкой. Длинные волосы, переливающиеся то горькой коричневой, то каштановой спелостью, то отливающие бронзой, всегда были аккуратно переплетены с атласными лентами в широкую косу. От матери-татарки ей достались и карие глаза с притягательным загадочным разрезом, плавной волной переходящие от одного своего уголка к другому. А властные широкие губы и высокий рост, видимо, достались от неизвестного никому отца. Воспитываемая бабушкой и дедушкой Малика часто меняла школы, поскольку история ее осрамленного происхождения эхом разлеталась по новой округе. Все знали, что сразу после рождения Малики ее мать утопилась в глубоководной реке. И, казалось бы, это должно вызывать сострадание. Однако какая-то необъяснимая, неземная красота

Малики, проявившаяся достаточно рано, вызывала лишь зависть. А ее обособленность от других воспринималась, как горделивость и зазнайство. Станислав сразу почувствовал в Малике притягательную загадочность. Когда же ее образ, нарушающий его ночной покой, стал навязчиво бередить и в остальное время, он решился на негласно запрещенное с ней общение. Но Малика была неприступна и надменна. Юноша пытался позабыть о своей неудавшейся попытке, расточая теперь внимание на других девушек. Только ни одна другая девушка, даже самая расчудесная, не могла его так увлечь, как неприступно холодная Малика. Исстрадавшись и измучившись, он начал на нее злиться. И в этот самый момент, о котором потом горько жалел, Станислав стал привлекать к ней внимание своих друзей, подбивать их на нечто такое, что сам себе точно не обрисовал. - Вы видели, видели? - начал Станислав, когда они вчетвером вышли из класса, - Куда это наша Малика так спешит? - Действительно, что это она так выскочила, ведь урок толькотолько закончился? – поддержал его Филипп. - Предлагаю за ней проследить, – сказал Захар. Словно немой охранник Степан последовал за друзьями. А Станислав радовался, что может

спокойно и долго наблюдать за Маликой, не осуждаемый своими друзьями. Девушка, сосредоточенная на своих мыслях, не замечала слежки. Не оглядываясь, она прошла сквер, площадь и уже подходила к порту. Но здесь был такой открытый пустырь, что друзьям просто негде было бы спрятаться. - Давайте, я один за ней прослежу, - предложил Станислав. - Тогда возьми мою кепку, - сказал всегда находчивый Захар, продолжая давать ценные указания, - Когда будешь идти мимо нее, не поднимай головы и не делай резких движений. Юноша отдал тяжелый школьный рюкзак друзьям и, спрятав руки в карманы, медленно последовал за Маликой. Подходя к пассажирскому причалу, девушка обернулась, но так и не заметила находившегося в тени деревьев Станислава. Здесь ему пришлось окончательно остановиться. Солнце толькотолько начинало свое плавное движение к горизонту, отчего земные тени чернели и удлинялись, а на поверхности воды стали более заметно переливаться узоры нефти. В ожидании девушки Станислав наблюдал за движением судов в порту и чайками, суетливо кружащимися и облепляющими мачты причаливших к берегам кораблей. Как при подготовке к параду, грузовые суда выстраивались рядами. А на чуть

заметных волнах колыхались яркие бакены, похожие на треугольные шапки скоморохов. Малика неожиданно быстро появилась, но не одна. Ее сопровождал загоревший грузчик в приметном рабочем комбинезоне. Дыхание юноши перехватило, сердце выпрыгивало из груди, будто погода резко переменилась, и на смену портовой свежести пришла городская духота. И хоть Станислав отгонял от себя все дурные мысли, и хоть Малика шла на расстоянии от своего провожающего, от его взора не ускользнули их беглые трепетные взгляды, и легкие прикосновения рук, и печальные улыбки при прощании. Вот кому отдала она свое сердце! Вот кому она его предпочла! Не в силах взирать на их волнительное прощание, он поспешил к друзьям. Быстрее, быстрее, чтобы не оставаться наедине со своими горькими мыслями. Быстрее, быстрее, чтобы поделиться увиденным с друзьями, но лишь затем, чтобы выплеснуть весь шквал своих переживаний. - Да она пошла по стопам своей матери, – громогласно возмущался Захар, услышав принесенную ему весть. Остальные непонятно чему чересчур задорно радовались. И тогда Станислав обратил внимание на разложенные на газете куски пострамы, на свой открытый рюкзак и

полупустую бутыль. - Сенька, ну молодец! – сказал Захар, - Настоящий следопыт. Но тут все товарищи разом притихли, заметив приближающуюся к ним Малику. Низко склонив голову, она быстро шла по парку. - Поглядите-ка, да она свои срамные глаза прячет, – закричал Захар. – Так уж и стыдно, тебе, гульня? - Как ты назвал ее? – спросил Филипп. - Гульня, – повторил Захар. – Так матерь ее называли. - Гульня, гульня, – заголосили парни, обступая ее со всех сторон и хватая за руки. Малика ниже прежнего опустила голову, отталкивая от себя парней. Захар резко схватил ее за косу. - Не прячь свои глаза, неподступная наша Малика. Чем я для тебя плох? Разве я не хорош? Ты посмотри, посмотри, – не унимался он. - Пусти меня, взмолилась девушка. - Да она только с грузчиками якшается, – прокричал Филипп. – Пойду-ка и я в грузчики. Будешь тогда со мной, Малика? - Да не трогайте вы ее, – встал на защиту Станислав. - Сенька, на-ка, глотни для храбрости, – предложил Степан. – Она тебя отвергла, а с грязным грузчиком пошла. Глотни и другими глазами на нее взирать будешь.

- Да она его охмурила, вот ведьма! – выпалил Филипп, смерив ее презирающим взглядом. Станислав попытался образумить своих друзей, но его никто уже не слушал. Из искры, которую он зажег, вспыхнуло неистовое, сокрушающее пламя. Прикрывая собой Малику, которую, словно подвесной мешок, толкали из стороны в сторону, он упал на асфальтированную дорожку и потерял сознание. А когда очнулся, то увидел, как девушка убегает, прикрывая оголенную грудь разорванной кофтенкой. Н а с л ед ую щ и й день она не явилась на школьные занятия. Потом и вовсе оказалось, что их семья съехала, но куда никто не знал. А к концу учебного года одно за другим посыпались несчастья на всех четверых друзей и всех, кто их окружал. Отец Захара запил, и однажды, уже изрядно выпивший, вернулся раньше обычного домой и застал жену с соседом, кинулся на обоих с ножом и зарезал. Родители Филиппа потеряли работу, а потому парню ничего не оставалось, кроме как пойти работать на тот самый порт грузчиком. С родителями Степана ничего не случилось. Но в разрозненной компании он больше не ощущал себя нужным и вообще не видел жизненных целей, поэтому, не успев окончить школу, уже пристрастился к выпивке. Дом Станислава полностью

сгорел, и его родители приняли давно обсуждаемое решение о переезде. Сосредоточившись на произошедших событиях, все вскоре позабыли про Малику. Только в памяти Станислава образ девушки продолжал время от времени всплывать. Он то себя корил, то жалел и успокаивал, мысленно убеждая, что она сама виновата… III В глубокой грустной задумчивости я приближался к родному Азову. Уже вечерело. И город обволакивался таинственным благолепием от зажигающихся фонарей, яркой палитры небесного фона и свежих запахов, которые к вечеру становились более дурманящими. Оставив машину на охраняемой стоянке, договорился на счет ночевки и пошел прогуляться по городу. Я не спеша брел по своей родной улице, намереваясь дойти до ее начала - до того места, где когда то стоял наш дом. Вдалеке уже виднелся покатый вал и узенькая разбитая тропинка... А впереди высилось знакомое острие музейной крыши с колокольней и часами. Я дошел до этого места на пересечении улиц и замер. Именно здесь в окружении фасадов старых зданий я перенесся в далекое историческое прошлое моего города и одновременно в свое прошлое. Вот тот самый парк - где осталось беззаботное детство, где

осталась компания верных, дополняющих друг друга друзей, где я в последний раз видел Малику. С превеликой тяжестью на душе, посмотрев вдаль узкой улочки, я свернул в сторону парка. Пусть в моих воспоминаниях все останется прежним. Я зашагал по парку, рассматривая узоры мозаичной плитки. Резко поднявшийся ветер закружил в воздухе опавшие разноцветные листья. Нужно было отужинать в каком-нибудь кафетерии. Сосредотачиваясь на этом, я пытался отогнать таким образом от себя другие мысли. Так бы я и прошел весь парк, если бы не обратил внимания на странное мерцание бликов под ногами. Когда я поднял голову, то увидел, что замерцали одновременно все парковые фонари, будто лампочки в их плафонах собирались перегореть. И тут же позади меня раздался грудной девичий смех. Я обернулся. И увидел Малику. Облаченная в длинное белое платье, словно невеста, девушка неподвижно стояла в облаке листвы. Не замечая больше ничего вокруг, я кинулся ей на встречу, почему-то совершенно не удивившись в тот момент, что за эти долгие годы она совершенно не изменилась, разве что только распустила волосы. Но чем ближе я к ней подходил, тем больше замечал в ней какую-то странность. Блед-

ное лицо. Ничего не выражающий взгляд, будто смотрящий в одну точку сквозь меня. И неестественно свисающие руки с жутко скрюченными пальцами. Осознав безжизненность ее облика и абсурдность ситуации, я на миг оцепенел от испуга, но тут же стал падать, не чувствуя своих ног. Я видел, как она приближается, запрокинув голову. Но не мог даже закричать. Все тело, каждая мышца онемели. Я зажмурился, словно это могло меня спасти... Когда же вновь открыл глаза, то увидел проходящих мимо меня девушек - на одной из них было струящееся белое платье. Они отшатнулись и торопливо зашагали по скверу. А я еще долго стоял на четвереньках, наблюдая, как они удаляются. Девушка в белом платье действительно была похожа на Малику - те же волосы, те же черты лица, та же статность. - Было ли это просто плодом моего воображения? - задавался я вопросом, уже присев на лавочку. Возможно, устал с дороги, расчувствовался, находясь в родных краях, а тут еще приглушенное вечернее освещение - так я пытался найти разумное объяснение произошедшему событию. Но что-то глубоко внутри меня не давало покоя. Во всем моем теле была какая-то болезненная слабость, сердце не прекращало неистово клокотать, а руки лихо-

радочно дрожали. Вкуса еды я в тот вечер не чувствовал, впрочем, даже не помню, в какое кафе я зашел и что именно заказывал. Я плохо спал, проваливаясь только время от времени в короткий сон, хотя и был с дороги. Дождавшись рассвета, я было кинулся на поиски своих давних приятелей, но, посмотрев на часы, тут же себя остановил. Почему-то первым мне захотелось отыскать Захара. Он и сейчас воспринимался мной, как всезнающий предводитель. С заколоченными окнами дом, некогда считавшийся одним из самых добротных, так и стоял на своем прежнем месте в конце небольшой улицы, уже со всех сторон окруженной высокими современными зданиями. А здесь, будто время остановилось. Соседские собаки без умолку лаяли. На их лай вышла пожилая соседка. Я спросил ее, знает ли она, где хозяин дома. - Станислав, неужто это ты? – радостно воскликнула она, и сразу как-то сникла. - Вы меня знаете? – удивленно спросил я. - Как же не знать, помню всех. Помню, как озоровали, как собак дразнили, - задумчиво начала она и опять замолчала. – Не обрадую я тебя, не обрадую. - Не знаете, где можно найти Захара? – спросил я, пропустив мимо ушей ее последние слова.

Она долго молчала, глядя на меня. - На кладбище его найдешь, сынок, к сожалению. Через пару часов я по всему городу рыскал в поиске диких полевых цветов. Их запах мне напоминал степи, бесконечность, свободу и счастье. - Будь счастлив, мой друг, – сказал я, уже стоя у могилки Захара и положив прямо на землю охапку диких ромашек. Неприметная, неухоженная, без ограды могилка как-то быстро нашлась. Даже после своей смерти, мой друг продолжал меня выручать. Стоя рядом с черным надгробием, я плакал, и коечто ему пообещал. Набравшись мужества, я узнал про участь и других приятелей. Каждого из них я навестил… здесь же. И вот в последний день - день своего отъезда, когда я, выполнив свое последнее обещание другу, сидел напротив его могилки, теперь уже облагороженной, с новой кованой оградой, на меня вдруг нашло озарение. А что, если мой приезд не случаен? Может, поэтому

меня так сюда и тянуло? Мои друзья хотели, чтобы я отдал им свой последний долг и с ними попрощался. Я вспомнил и про свое видение в парке. А что, если это все Малика? А вдруг после того раза, отчаявшись, она как и мать ее утопилась? И виноваты то в этом мы. А не с этим ли связаны и те несчастья, которые случились с нами в школьные годы? Захар нелестно отзывался о ее матери, но в итоге его мать стала такой же, и также, как Малика, он рано ее потерял. Филипп считавший работу грузчиков принижающей, сам же и стал грузчиком. Семен в тот вечер думающий только о самогоне, так и спился. А я? Я розжег это пламя ненависти, в итоге сгорел наш дом, и продолжает бессмысленно сгорать моя жизнь. Может, она действительно ведьма, и я буду следующим? Может она специально меня сюда заманила, чтобы отомстить? Или же, наоборот, сказать мне, что прощает. Да, глупости! Жива она, здоровехонька, растит деток и вспоминает с улыбкой

прошлое. Видение, причудилось же! С такими мыслями я уже собирался уйти, когда обратил внимание на прошедшего мимо мужчину. Он был примерно моего возраста. Его лицо казалось мне знакомым, правда я никак не мог вспомнить. Но больше всего привлекло мое внимание то, что нес он на кладбище розы. Не гвоздики, не пионы, не ромашки, а именно розы, сочные, яркие, на длинном стебле. Как будто шел на свидание. «Настоящий следопыт», - вспомнил я слова Захара. Или же это он опять меня подстрекает? Я проследил за мужчиной. Дождавшись его ухода, я подошел к той же могилке с двумя надгробиями и прочитал на первой из них: «Малика… 1970-1985г. Единственная, горячо любимая…». Что было написано на втором надгробии я не смог прочитать, все поплыло перед глазами. Автор: Орлянская Анна

Зов Зари 1. Приход Зари Светлеет горизонт. Все замерло в ожидании чуда, чуда воскресения от ночной замкнутости, обращенности в себя. Все буквально наполнено пре-

дощущением счастья. Ведь это действительно счастье — понимать, что ты не один, что вокруг множество живущих, жаждущих Света и Жизни, и в этом таких же, как ты. Ибо, как и ты, они ожида-

ют рождения от Света, жаждут воскресения, а значит готовятся стать, да через это свое напряженное ожидание уже и стали твоими братьями и сестрами. И вот уже там, вда-

ли, на пределе земного восприятия, на горизонте Первый Луч пришел на свидание с той Матерью Смыслов, которая бывает видна и обнаруживаема только там, на краю, в том Первоначале, где бывают едины в момент утреннего возрождения Небо и Земля. Да, Небо и Земля, эти единоутробные близнецы, они там, на краю земного восприятия, ожидают своего зачатия и одновременно рождения от Первого Луча и Матери Смыслов. И вот, все это происходит, и Заря любви Первого Луча и Матери Смыслов освещает и возрождает все. Собственно, Матерь Смыслов и становится этой Зарей Смыслов, счастливой матерью, возрождающей смыслы всего живого. В отличие от земных женщин она не страдает при родах, ибо она в теснейшем единении со Светом, и никогда от него не отпадала, и потому, радостная и наполненная Первосмыслом своего существования, она стремится возродить как можно больше земных и небесных форм существования, обретающих смысл в свете ее любви, озаряемых ею. Становится слышен ее зов, ее призыв к живущим, чьи смыслы существования могут возродиться ею, призыв принять это возрождение и слиться в братском и сестринском единении, любви к Свету и друг к другу, слиться в прославлении давшего все это Всевышнего. Вот что она говорит живущим.

2. Речь Зари Я — Заря, Свет открываю, Свет, сокрытый в Ночи Разделения. Как уголья, разбросанные от единого костра, часто хранят свет и тепло глубоко внутри, а снаружи уже почернели и остыли, так свой внутренний свет хранят и те, в которых я его вижу и пытаюсь открыть… Все, кто еще не остыл внутри, смотрите на меня, и я открою ваш внутренний свет и огонь. Ибо я — зов Любви Всевышнего, сотворившего все и породившего огонь самоосознания в сотворенном. Приникните ко мне и возродитесь от Всевышнего все те, кто еще не родился от Него! Не томите свет внутри себя, ибо только устремляясь к тому Свету, что несу я, и соединяясь с Ним, ваш свет озарит ночь вашего внутреннего бытия, озарит навсегда. Только так вы можете влиться в ту симфонию Славы Всевышнего, которую образую я, соединяя воедино свет возрожденных сердец. Вспомните, возлюбленные, как все начиналось… Свет Божий желал иметь пространство для своего умножения и распространения. И пространство появилось. Вибрирующая световая струна Божьей Любви наполняла пространство, и из этой Музыки Любви, из этих вибраций Всевышний ткал материю бытия всего сущего. Все от Начала пронизано Его Любовью, соткано из нее! И

Свет Любви Всевышнего был столь велик, что Он не захотел ограничится совокупностью его отражений от тех зеркал бытия, которые Он воздвиг для умножения пространств бытия. Ибо имея бесконечный Источник, Его Любовь мгновенно заполняла любые создаваемые Им пространства, возможности ее дальнейшего распространения оказывались использованы. Для решения этой проблемы Всевышний создал замкнутые системы зеркал, способные улавливать внутрь себя и удерживать отдельные аспекты являемой Им Любви. Да, только отдельные аспекты, ибо удерживать внутри себя всю мощь Его целокупной Любви не могла ни одна из систем зеркал. Эти системы замкнутых зеркал так соотнесены, что в совокупности они полностью улавливают все аспекты являемой Любви Всевышнего. Эта их совокупность, полностью улавливающая все аспекты являемой Всевышним Любви, образует Землю Смыслов. Таким образом Земля Смыслов — это та среда, которая улавливает, скрывает и хранит аспекты или смыслы Божьей Любви. В чем же Первосмысл сокрытия и хранения всей совокупности аспектов Божьей Любви в Земле Смыслов? В том Первосмысл их сокрытия и хранения, чтобы они, эти сокрытые аспекты

Божьей Любви, ощущая свою оторванность от Единого источника Любви, от Всевышнего, искали бы Его, стремились бы к Нему сквозь всю Тьму Сокрытости, желали бы воссоединения с Ним. Может быть, желали бы подспудно, не вполне еще видя и ощущая Всевышнего. Однако полное и окончательное возвращение к Всевышнему аспектов Его любви, сокрытых в Земле Смыслов, возможно только в целокупности, после освобождения всех их от сокрытости и после объединения их всех друг с другом. Вот этой памятью об их целокупности я и была, нося имя Матерь Смыслов, до соединения с Первым Лучом. принесшим Первосмысл сокрытия смыслов в Земле. После обретения сего Первосмысла я стала Зарей Смыслов, возрождающей Землю Смыслов соедине-

нием хранящихся в ней аспектов Любви Всевышнего со Всевышним. Когда это происходит, замкнутые системы зеркал, удерживавшие те или иные аспекты Любви Всевышнего, частично размыкаются, давая выход скрываемым ими аспектам Любви. Эти аспекты, или смыслы Любви Всевышнего, освобождаются и соединяются со Всевышним, но не самостоятельно, а через меня, Зарю Смыслов, ибо только через меня, несущую Зов Любви Всевышнего, они могут помогать освобождению своих братьев — других аспектов, или смыслов Любви Всевышнего, пока еще сокрытых в Земле. Наполняясь возрождаемыми смыслами я, Заря Смыслов, становлюсь все более и более плодоносной женою Первого Луча, или Первосве-

та. Вместе с ним мы порождаем Небо Смыслов, или Славу Всевышнего, образуемую возвращаемыми Всевышнему, выходящими из сокрытия аспектами, или смыслами Его Любви. Это порождение нами Славы Всевышнего, ее обогащение новыми возрождаемыми из сокрытия смыслами никогда не закончится, это бесконечный процесс, ибо бесконечны Всевышний и Его Любовь, бесконечен путь сокрытия, и в дальнейшем открытия доселе не явленных аспектов Любви Всевышнего, процесс приобщения их к Славе Всевышнего. Посему придите, приникните ко мне, возлюбленные, и мы станем одно в этом славном и бесконечном служении нашему Небесному Отцу! Автор: Цыплаков Петр

Еврейская симфония 1. Движение к славе Закат горит, посылая потоки пламенеющего золота на кучерявую, мерно волнующуюся гладь овечьего стада. И овцы идут, идут бесстрашно навстречу заходящему светилу, и крепнет в душе ощущение, что они хотят успеть встретиться с ним там, на краю земли и причаститься его огненной при-

роде, чтобы потом, когда оно зайдет, не просто отражать свет звезд и луны своими белоснежными кудряшками, но внутренне возгораться той любовью, которая лежит у истоков всякого света. А когда солнце вернется поутру, пламенеющие золотом его света кудряшки этих смиренных существ станут вихрями в короне земной славы этого живящего все светила…

Овцы идут и идут, они заняли все место до горизонта и продолжают прибывать из глубин сердца. Ибо они — души прошлых и будущих сынов и дочерей Израиля, их поколения идут и идут, волна за волной, навстречу своей славной судьбе… 2. смыслом

Наполнение

День клонится к

вечеру. Жаркие дневные роды, когда солнце пыталось породить как можно больше раскаленного, пышущего жаром в этой пустыне, заканчиваются. От всего сколько-нибудь возвышенного тянутся спасительные тени. Они удлиняются, пересекаются, образуя таинственное кружево, заглубляющее взор, направляющее его к истокам. Из глубины души, сердца начинает бить животворящий родник смысла, и вызвавшие его тени становятся подобны рукам просящих. «Наполни нас смыслом!» — просят все, возвышавшиеся днем. «Наполни нас смыслом, и тогда мы подлинно оживем!» — взывают они. «Как же мне вас не наполнить?» — отвечает дух родника — «Ведь мы все одно пред Всевышним, породившим нас, устроившим нас!» Вглядываюсь в этот, столь вожделенный всеми, родник смысла, в его животворящую глубину. Как же много лиц отражается в нем! Родник свидетельствует мне: те, чьи лица отражаются в нем, гораздо раньше меня начали вглядываться в него, и постигли гораздо больше. Каким торжественным покоем веет от этих лиц! И вдруг я понимаю, что только благодаря их усилиям этот родник стал доступен мне. Они — мои предки! Великие предки, гораздо раньше меня возревно-

вавшие о смысле своего и всеобщего существования и протянувшие руки в его поисках непосредственно ко Всевышнему. И вот, благодаря их стараниям, благодатная влага и прохлада родника наполняют наши души и наши утомленные жаром дневного противостояния тела. Во время противостояния солнце вопрошало нас: «Кто вы, зачем вы?» — а мы из последних сил просто держали форму, и все… Нам надо подготовиться за вечер и ночь и дать ответ солнцу, иначе наши тела просто не выдержат в один из дней и рассыплются… Собственно, сама пустыня с ее вечно шуршащим, истирающимся в прах песком являет нам прекрасный образ того, что бывает с телами тех, кто не подготовился и не дал ответ о смысле существования своей, имевшей некогда место и значение, формы. Посему скорее к роднику! Ночь коротка, и каждый должен успеть наполниться своим, только ему подобающим и именно его животворящим смыслом! И да оживем мы пред солнцем, и да явимся пред ним прекрасным оазисом расцветающих и понимающих смысл своего существования форм! 3. Созерцание сла-

очередной раз проверяет, милостиво и доверчиво, светя сначала снизу, потом сбоку материального пласта бытия, кто стал прозрачным или хотя бы сколько-нибудь проницаемым для света за ночь, пропитавшись, хотя бы частично, родниковой водой смысла. И таковых немало. Ожившие, наполненные смыслом, они источают его в виде благодарности, каждый из них благодарит Всевышнего за данное лично ему, и эти восходящие токи благодарности не могут не соединяться, будучи направляемы к Единому, не могут не соединяться в единый, благоухающий букет славы. Сами источающие благодарность бывают окружены столь густым облаком сего благоухания, что их видимые контуры колеблются, перестают быть непреодолимым препятствием для света, никто из них никого не заслоняет, но все доступны взору созерцающего. Сколь же прекрасно и вдохновляюще это созерцание! Совокупное благоухание просвещенных смыслом поднимает душу, окрыляет ее, и душа летит, созерцая все великолепие Божьего творения, вместе с ангелами восклицая: «Свят, свят, свят Господь Воинств! Вся земля полна славы Его!»

вы Автор: Цыплаков Наступает утро. Восходящее солнце в

Петр

Ключ для мужа Своих детей у крёстной – коки, как мы её называли, не было. Может, поэтому она любила меня, как родную. Я приходила к ней, как к себе домой, а кока припасала для меня то сладкую липкую тянучку, то зачерствевшую булочку, оставшуюся от обеда в заводской столовой: я размачивала её в горячем чае и вгрызалась в серое тесто, отыскивая в нём редкие изюминки. Потом кока умывала мою липкую от сахара, которым была посыпана булочка, мордашку и укладывала, меня, разомлевшую, на огромную двуспальную кровать с пышной деревенской периной и пирамидами подушек. Муж её дядя Ваня – здоровенный мужик с вечной папироской в углу, чаще всего погасшей, потому что кока не любила запаха табачного дыма, изгонялся на лестницу, и сквозь дремоту я слышала, как, приоткрывая дверь, он с надеждой вопрошал: «Ну что, уснула!». Кока шикала на него, и дядя Ваня покорно исчезал. Утром я просыпалась, потная от духоты и жара кокиного тела, прижавшего меня к стенке. Перебиралась на край кровати и свешивала вниз голову. Дядя Ваня мирно спал на полу под пёстрым, сшитым из разномастных квадратиков ситца одеялом, подложив под голову согнутую в локте руку

вместо улетевшей куда-то подушки. Таким он и запомнился мне – большой, покладистый, добродушный, беззаветно любивший свою Богом обиженную бесплодную жену. На войну дядю Ваню призвали сразу, уже в июне 41-го года. Я была слишком мала, чтобы провожать его. Помню, как мама прибежала домой, кинулась к тяжёлому кованному сундуку – последнему напоминанию о сытой жизни на Вологодчине, откуда в тридцать четвёртом, распродав всё добро, бежали они с отцом от раскулачивания, откинула с грохотом крышку и в горсть набрала куски колотого сахара, - война ещё не успела опустошить закрома. «Дяде Ване в дорогу!» – и помчалась бегом на станцию, откуда рекрутов отправляли эшелоном на запад. Что сохранила о тех военных годах детская память? Так, обрывки воспоминаний. Чёрные вечера. До Урала немецкие самолёты не долетали, но светомаскировочные шторы повесили на окна в каждом доме. Улицы патрулировала конная милиция, - стучали в окна, если у кого-то свет проникал между штор. Постоянное чувство голода. Каждое утро мама и кока затемно уходили в магазин, занимали очередь за хлебом. Возвращались спустя пару часов, кока бежала на за-

вод, на работу, а мама, приготовив скудный завтрак, будила меня, пятилетнюю: моей работой было отнести его братупервокласснику. Шуба у нас с братом была одна на двоих. Юрка уходил в ней в школу, а мама одевала на меня тоненькую пальтушку и сверху огромный клетчатый шерстяной платок с длинными кистями. Закутанная по самые брови, я шла в школу, прижимая к груди завёрнутый в чистую тряпочку кусок хлеба. В холодном вестибюле у лестницы ждала, пока закончится урок. После звонка, когда минуту назад пустые и гулкие коридоры заполнялись кричащей ребятнёй, Юрка спускался с лестницы и, вытягивая шею, выглядывал меня в постоянно меняющейся пёстрой галдящей массе. Пристроившись в углу на кожаной кушетке, доставшейся школе ещё от дореволюционной гимназии, он разворачивал хлеб и, отщипывая маленькие кусочки, отправлял их в рот. Каждое движение его руки сопровождалось моим голодным взглядом, и Юрка отламывал корочку, деля со мной свой завтрак. На обратном пути я заворачивала к коке, погреться. Её не было дома, но это ничего не меняло. Кока ждала дядю Ваню и, уходя, оставляла ключ от квартиры в укромном месте за косяком, чтобы муж

не томился на улице, если, вернувшись с войны, не застанет её дома. Об этом знали все, так что мне оставалось лишь, приподнявшись на цыпочки, пошарить ручонкой за косяком и достать ключ. Я находила его и расстраивалась: значит, дядя Ваня с войны ещё не вернулся, и кока опять будет плакать, в который раз читая единственное, полученное ещё с дороги письмо. Извещение в казённом конверте пришло поздней осенью сорок второго: «Пропал без вести…». В еч ер ами к о к а приходила к маме. Они пили обжигающий, чуть подкрашенный несладкий чай и всё никак не могли объяснить друг другу: как человек может пропасть без вести? Вот он был, вот он шёл в одном строю с десятками других солдат, ел с ними из одного котелка, стрелял в немца из одного окопа, - и вдруг пропал. И никто не видел, куда он, этот человек подевался. Отправиться на войну искать дядю Ваню меня надоумил Юрка. Не то, чтобы надоумил, но, наслушавшись бесконечных бабьих разговоров, бросил досадливо: «На поезд бы и на фронт! Уж я бы его нашёл…». Юрка сказал и забыл. А в моём детском умишке, не занятом, как у старшего брата, уроками да книжками, звенело: «На поезд и на фронт! На поезд и на фронт!» Был вечер, но дома

почему-то никого не было. Мать с младшим братишкой гостила у соседки. Юрка мотался на улице. Отец был на дежурстве. Помню, что оделась так же старательно, как снаряжала меня мать, отправляя по утрам в школу. Помню, как завернула в платок кусок хлеба и пару картофелин, оставшихся отцу на ужин. И вышла из дома. Дорогу к вокзалу я не знала, а спрашивать у чужих людей боялась. Просто шла и шла. И уже через полчаса основательно заблудилась. Эта ночь могла оказаться последней в моей жизни. Улица была темна и пустынна: на рабочей окраине рано ложатся спать. Могло случиться так, что кто-то, возвращаясь домой с вечерней смены после полуночи, нашёл бы гденибудь у забора уже замёрзшую девочку, - постучаться в чужой дом я не решилась бы никогда. Спас, как обычно бывает, случай. Калитка, возле которой я присела, не зная, куда идти дальше, внезапно открылась, и я почти упала под ноги женщине с пустым ведром в руке. Вот и говори потом, что пустое ведро к несчастью. Охнув, она затащила меня в дом и, размотав кокон шали, которую так старательно накрутила я на себя, сняла с меня пальто и валенки и даже чулки и начала растирать уже онемевшие руки и ноги. Странно, но эта

женщина, чьего имени и лица за давностью лет я уже не помню, не отвела меня в милицию ни в тот вечер, хотя, конечно, по взрослым меркам было ещё не поздно, ни на другой день. Я прожила у неё дня три. Помню, что она была очень грустная и очень добрая. Помню, что в доме было много игрушек. Это казалось странным - пустой печальный дом, очень богатый по моим детским представлениям: наверное, действительно, богатый, если даже я, не знавшая тогда разницы между богатством и бедностью, потому что все окружавшие меня люди жили так же, как наша семья, понимала, что эта женщина живёт лучше нас. Но в этом доме не было главного – жизни. И хозяйка, приютившая меня, решившая, по всей видимости, заполнить мной пустоту своего осиротевшего дома, тоже была какая-то неживая. Мне стало скучно – без мамы, без братьев, без коки. И ушла я так же, как пришла: сама. Хозяйка убежала с утра на работу, почему-то забыв закрыть на замок дверь. Я вышла из дома и, пройдя через двор, открыла калитку. И, как ни странно, в конце улицы, сразу за домами, в пяти минутах ходьбы увидела крышу пожарной каланчи, где служил мой отец и где мы жили. Память не сохранила деталей встречи с родными, а позже, когда я

подросла, ни родители, ни кока ни разу не вспомнили мой неудавшийся побег на войну в поисках дяди Вани. А кока продолжала его ждать. Всё так же оставляла ключ за дверным косяком. Всё так же поминала его в разговорах: «Вот вернётся Ваня…». Однажды пошла к гадалке. Гадалка была настоящая, - к ней ходила вся округа. Брала она за своё ремесло по военным меркам недорого: с кого – хлебом, с кого – крупой, которую изредка выдавали по рабочим карточкам, с кого – довоенным отрезом. Гадала и на картах, и на свечном воске, и на обручальном кольце, брошенном в чашку с водой, в зеркалах, расставленных вокруг, отражалось видение. В этих зеркалах увидела кока насыпь под железнодорожным полотном и упавшего навзничь, раскинув руки, человека. Ничто не говорило о том, что это Ваня, а, тем более, что он убит. Мало ли, почему упал человек. «Ранен, - твердила кока, вернувшись от гадалки, ранен! Может, без памяти где лежит, не может весточку о себе подать. А вот подымется на ноги, домой придёт, а ключ – вот он, ждёт его за косяком!». И упорно оставляла в потаённом месте ключ от довоенного счастья. Говорят, два раза на одного не гадают, но безвестность хуже, чем самая дурная весть. И кока снова пошла к гадалке.

На этот раз увидела в зеркалах длинный коридор и кровати, кровати, кровати… А на одной – человек весь в бинтах: не угадаешь, Ваня или кто другой. Но лишний раз убедилась кока, что раненый её муж мается где-то в госпиталях. «Может, руки ему оторвало, может, ноги, говорила она маме, в десятый раз обсуждая виденье, - и боится сказаться, боится, что отвернусь, не приму калеку». Май сорок пятого выдался серым и дождливым, - это потом по телевизору говорили, что солнечно, мол, было. Не столько солнечно, сколько радостно, - вот и казалось, что светлый день. Нас отпустили с занятий, и мы, первоклашки, радовались этому, наверное, больше, чем известию об окончании войны. Кока тоже прибежала к нам с работы рано, вся в слезах, и с порога заголосила: «Война…Война…». «Какая опять война?!» – всполошилась мама. «Да кончилась она, проклятая, кончилась! На заводе митинг был!». Упала на табуретку, заплакала в голос да вдруг сорвалась: «Домой побегу! Ваня придёт, а меня нет!» Дядя Ваня не пришёл ни в тот день, ни через неделю, ни через месяц. Стали возвращаться по домам первые демобилизованные. Во дворах накрывались столы, и соседи, собравшиеся отпраздновать возвращение солдата, всё расспрашива-

ли о своих, ещё не дошедших до родного города. И кока тоже ходила, и спрашивала, и слушала рассказы о войне. Тогда и узнала о немецких концлагерях, в которых тысячами томились пропавшие без вести русские солдаты. «Ваня в плену был, - твёрдо сказала она всем, - конечно, в плену. А теперь вернётся. Не может человек бесследно пропасть!». А потом в городе появились первые пленные немцы. Они строили горсовет и мостили площадь. Работали под охраной совсем молоденьких пацанов, только призванных в армию и не нюхавших пороха - те хоть и были с автоматами, но вряд ли кто собрался бы с духом и смог выстрелить в немца, вздумай он бежать. Но немцы не бежали - да и куда? С Урала до Германии не добежишь. И ненависти к ним, как ни странно, никто не испытывал. Мы, ребятишки, носили им то варёную картошку, то куски хлеба, а то и папиросы - меняли на самодельные ножи, портсигары, вырезанную из дерева домашнюю утварь. Солдатики, когда мы подходили к немцам совсем близко, покрикивали, но не гнали. Даже наоборот, - помогали совершать нехитрый обмен, естественно, выгадывая при этом что-нибудь и для себя. Подкармливали пленных и взрослые. Кока приходила на площадь вместе со мной к тому времени, когда те обедали,

и, передав с часовым нехитрый гостинец комунибудь, хоть чуть-чуть, хоть отдалённо напоминавшему ей Ваню, ничего не брала взамен и, смущая немца, вздыхала, глядя, как он ест: «Может, и моего кто покормит». Вернулся с войны Ванин друг – дядя Коля. Стал захаживать к коке. Сначала – по старой памяти, поговорить о войне, вспомнить не вернувшегося друга. Колю жена не дождалась. Говорят, работала санитаркой в госпитале, ну и прикипела сердцем к какому-то раненному. Собрала вещички, взяла калеку под руку и уехала с ним в глухую деревню, отправив Коле покаянное письмо: прости, мол, и не суди строго. Коля не судил: он всю войну прошёл без единой царапинки. Вернулся - герой, грудь в орденах, завидный жених. Вся улица – и девицыперестарки, которых война без мужиков оставила, и подросшие за четыре года голенастые, худые, просвечивающие насквозь от недоедания соседские девчонки - заглядывалась на бравого солдата. А дядя Коля стал обхаживать коку. Мне, малолетке, только-только закончившей первый класс, почему-то это было неприятно. Я не помнила его довоенного, так же, впрочем, как дядю Ваню, чей образ лишь смутно оживал в детском подсознании. И непонятно, что это было, - свои воспоминания или навеянные рас-

сказами коки и матери. Но кока принадлежала Ване и никому другому - это было неоспоримо: она должна была его ждать. Раз, забежав, как обычно навестить крёстную, я застала у неё Колю. Ничего особенного - он сидел у стола, застеленного белой, связанной из простых ниток скатертью. От неожиданности я уставилась на него в упор, глаза в глаза. И вдруг, зарыдав, оттолкнула обнимавшую меня коку и бросилась вон из дома. Вечером кока пришла к нам. Мы сидели с ней в обнимку на старом, опустевшем за годы войны сундуке в тёмном коридоре. «Что это за дядька?! – упрекала её я, - Что он у тебя делает?! Зачем он?!». И кока, наглаживая меня мягкой ладонью по голове, шептала - рассказывала на ухо, кто такой Коля, как они дружили с её мужем, и как вместе с ним мы будем теперь ждать возвращения нашего любимого дяди Вани. О том, что бывших пленных из немецких лагерей отправляли в лагеря сталинские, тоже рассказал Коля. Зря, конечно, рассказал. Кока свято уверовала, что без вины виноватый её муж валит лес где-то в далёком краю, и продолжала его ждать. Жизнь есть жизнь. Не сладка женская доля не то вдовы, не то солдатки. И с Колей году в пятидесятом они всё же сошлись. Сначала так жили, потом расписались. Но снова и снова, выходя из

дома даже на полчаса, кока прятала за косяком ключ от квартиры. После смерти Сталина стали возвращаться из лагерей первые освободившиеся «предатели». Их было немного, и ничего они о судьбе своей не рассказывали, но рабочая окраина – всё равно, что деревня: здесь знают каждого и о каждом. Соседи, особенно те, что своих не дождались и прятали теперь среди бумаг политые слезами «похоронки», хоть и провожали их осуждающими взглядами, но нет-нет да подходили, расспрашивали про своих – убитых или, как дядя Ваня, пропавших без вести. Вот и кока ходила к вернувшимся из небытия в надежде узнать хоть что -то о сгинувшем на военных дорогах муже. Прошло ещё года два. Всем было ясно, что ждать больше нечего. И только кока не могла поверить, что Ваня погиб. «Он возвращался, - говорила она, - узнал, что я замуж вышла, и ушёл, чтобы мне жизнь не ломать». Детей у них с Колей так и не было. И попрежнему, приходя к ним, как к себе домой, в знакомом месте я находила ключ, - он лежал за косяком и ждал своего хозяина. Ждал двадцать лет, пока в шестьдесят первом году кока и Коля не переехали на новую квартиру. Автор: Кольт

Лора

Уж замуж невтерпеж Замужество дело серьезное и ответственное. Оно не терпит суеты и спешки. Особенно если речь идет о любимой собачке. Это особи человеческого рода полагаются на весьма сомнительное понятие «любовь» при подборе пар для получения потомства, а попросту говоря – для размножения. У нашего брата - собаковода подход к этому вопросу почти научный. Никому и в голову не придет задавать своей собаке сакраментальный вопрос о наличии или отсутствии чувств к кобелю, от которого она должна родить щенков. Скрупулезное изучение родословной, экстерьера потенциального жениха, взвешивание всех «pro» и «contra» – и вот уже принято решение о вязке. Дальше – дело техники. Фира о замужестве не помышляла. Смутные желания, может быть, и посещали ее в определенные периоды ее жизни, некоторые воспоминания всплывали глубоко в подсознании, наличие которого у собак до сих пор оспаривают некоторые весьма недалекие специалисты, но были они, эти воспоминания, такими расплывчатыми, неясными, что почти не волновали и не нарушали привычного течения жизни. Даже появление на горизонте, т.е. во дворе, где гуляла Фира с хозяйкой и своими товарками, собак, опреде-

ленно относящихся к противоположному полу, не особенно трогало. Фира не неслась к ним, сломя голову, забыв о приличиях, и не устраивала, не обращая внимания на вопли хозяйки, брачных игр с бастардами и безродными двортерьерами. К поездам Фира относилась спокойно. Жизнь ее была богата на поездки. Когда на твоем счету добрая сотня выставок и столько званий и титулов, что позавидует самый родовитый дворянин, чье генеалогическое древо восходит к Рюриковичам, путешествие на поезде – сущий пустяк, на который не стоит обращать большого внимания. Должно быть, именно так думала Фира, удобно устроившись в ногах у хозяйки на плацкартной полке скорого поезда «Тюмень – Москва». И все бы ничего, если бы не назойливые соседи по вагону… Эти несносные в своей восторженности детишки, дергающие за уши, норовящий ткнуть пальцем в глаз или залезть прямо в пасть… Эти ахающие от притворного страха за жизнь и здоровье своих чад мамочки, глупо пугающие невоспитанных детей собачьими клыками, как будто ей, Фире, больше делать нечего, кроме как кусать всех, кого ни попадя. Так и отравиться недолго…

Эти пропахшие табаком и водкой мужчины, периодически впадающие в состояние, близкое не то к младенчеству, не то к старческому маразму, и в порыве любви, неожиданно проснувшейся в ожесточенном, обозленном на весь белый свет сердце, предлагающие бедной голодной собачке, которую жестокая хозяйка кормит сухарями, обглоданные остатки копченых и жареных кур и завонявшую колбасу… Если бы не эти мелкие неудобства, путешествие можно было бы назвать вполне удачным. Фира не знала, куда она едет и зачем, что ждет ее в конце дороги. Она даже не задумывалась над этим, по раз и навсегда заведенному порядку доверив свою жизнь и судьбу любимой хозяйке. На дворе стоял декабрь. Двадцать шестое число, вечер. И этим объяснялось многое. Обратно в Тюмень нужно было вернуться не позднее утра 31-го, иначе Новый год летел в тартарары. Фире, собственно говоря, было глубоко безразлично это обстоятельство. Собаки, в отличие от людей, счастливы перманентно, ибо ни часов, ни дней не наблюдают. Хозяйке же в этом отношении не повезло. Она была связана по рукам и ногам некоторыми условностями жизни. Например, такой глупой и пустой традицией, как

встреча Нового года в кругу так называемой семьи, состоявшей из одной дочери, четырех собак и двух кошек, у так называемого домашнего очага, то бишь у телевизора. Как будто что-то могло измениться в ее жизни, если бы это событие, т.е. наступление Нового года, застало бы ее в поезде, а не за столом на знакомой кухне. Хотя… Может быть, как раз что-нибудь бы и изменилось, вот только хозяйка об этом не подозревала и наивно верила, что счастье в наступающем году возможно лишь в том случае, если она непременно услышит речь Президента и выпьет бокал шампанского под фонограмму звона курантов. В общем, из четырех дней, запланированных на поездку в Москву, три отводились на дорогу и только один – на достижение той цели, ради которой Фира и ехала сейчас в столицу нашей родины: встреча с женихом и собственно бракосочетание. У людей, как известно, первая брачная ночь бывает лишь единожды. Все остальное – рутина и быт. У собак подругому. Как киллеры делают контрольный выстрел в голову жертвы, так суку и кобеля сводят дважды, чтобы быть уверенным в результате. В случае с Фирой времени на «контрольный выстрел» не было. В Москву приехали затемно. Выгрузились на перроне, Фира привычно потрусила вслед за хозяй-

кой к выходу с вокзала. Встретив по дороге удобный газончик, совершила утренний моцион. В метро вошла обыденно и спокойно – не первый раз. В вагоне удобно устроилась у ног хозяйки, в глубине души порадовавшись отсутствию толпы – никто не толкал, не наступал на хвост и лапы, не норовил зажать в угол. Все, как всегда. Ничего особенного. Бакса, понятное дело, никто в известность о прибытии невесты не ставил. Хотя, может быть, что-то такое и говорили, но мало ли всякой чепухи болтают люди, особенно в дурно пахнущую пластмассовую штуку, называемую телефоном и обладающую привычкой издавать звуки, раздражающие нежный собачий слух. Бакс был кобелем молодым и в любви неискушенным. Никаких серьезных и ответственных связей с дамами его круга и его положения у него пока не было, потому что легкую и оставшуюся без последствий дачную интрижку с соседской сучкой, случайно подвернувшейся ему на лесной дорожке, настоящей связью считать нельзя. Отсутствие опыта у Бакса было определенной проблемой. Конечно, когда-то надо начинать, но предновогодний цейтнот времени на раскачку не давал. Баксу предстояло с ходу освоить все премудрости жениховства, обаять даму, с которой он провел немало приятных минут и

даже часов на даче и в городской квартире, но которая до этого дня была для него лишь подружкой по играм. Сейчас их отношения должны были выйти на новый уровень. Ни Бакс, ни Фира ничего об этом не подозревали. Когда в семь часов утра Бакса вывели во двор погулять, а потом закрыли в комнате, он слегка забеспокоился. В этом было что -то необычное, непривычное, нарушающее сложившийся с детства распорядок дня. И к чему бы? Вещи не сложены, сумки в прихожей не стоят, никаких помывок и побривок накануне не было – значит, о поездке на выставку речь не идет. Тогда с какого перепугу хозяйка поднялась в такую рань, да еще и оставила его в своей спальне? Открылась и закрылась входная дверь. Смутно знакомый голос что-то бубнил в прихожей. Бакс сидел под дверью и прислушивался. Люди ходили взад - вперед по квартире, что-то говорили, смеялись, вот они пошли на кухню – ага, сейчас откроют холодильник, достанут что-нибудь вкусненькое и будут есть, а он, Бакс, сидит тут в спальне, в полном одиночестве и, между прочим, не завтракавши. Но что это? Черт!.. Там, в прихожей, сидела другая собака, тыкала носом в дверную щель, так же, как это делал сам Бакс, фыркала, как будто старалась понять, кто там, по ту сторону двери… А как от нее пахло!.. Бакс заволно-

вался. Нет, определенно что-то случилось. Откуда этот запах? Почему он так будоражит кровь? И какого черта закрыта эта дверь?! Бакс заскулил, заскреб лапой по двери, даже попытался гавкнуть, хотя дома этого делать не разрешалось. Он не видел и не слышал – он почувствовал, как другая собака встала и пошла прочь, а сладкий запах потянулся за ней шлейфом, и если бы он, Бакс, мог превратиться в облачко, он, проскользнув в щель под дверью, тоже потянулся бы следом за незнакомкой, которая в одну минуту свела его с ума... Две хозяйки на кухне пили кофе. Фира спокойно легла возле стола. Она вообще отличалась невозмутимостью и сдержанностью, за что и получила прозвище «королева-мать», – с таким достоинством несла себя по жизни. Фира не раз бывала в этом доме, иногда жила – целыми неделями. Знала и любила женщину, которая была здесь главной. Так что волноваться по поводу пребывания в этой квартире не приходилось. Знала она и Бакса – того охламона, который сидел сейчас взаперти в спальне. Хороший парень. Этакий деревенский простофиля, хотя и благородного происхождения, но молодой и неуклюжий. Жизнь еще не обтесала его. Сказывалось и не лишенное изъянов дачное воспитание – ну, что он видел там, в под-

московных лесах, кроме белок и мышей? Разве мог он быть галантным кавалером, знающим, как вести себя в присутствии столь благородных особ, как она, Фира? Ей, конечно, иногда приходилось снисходить до игр с ним, но на что не пойдешь, чтобы слегка развлечь себя, когда одолевает скука?.. Сидеть же возле двери и выслушивать его восторженно-требовательный скулеж? – ну, нет, можно при желании найти занятие поинтереснее. В конце концов, просто подремать на теплой кухне. – Ну, что ж, пойдем… – сказала хозяйка и встала из-за стола. Фира лениво подняла голову. «Куда еще? – подумала она. – На улице холодища. Сейчас потащат… Оно мне надо?» «Потащили» ее не на улицу, а в соседнюю комнату, где извелся от нетерпения Бакс. Две женщины в сопровождении собаки вошли в спальню. Бакс сидел на кровати. Увидев скромницу Фиру, он сначала растерялся – так бывает, когда долго чего-то ждешь, а потом не знаешь, с чего начать. Осторожно спустился на пол, подошел к Фире, понюхал, потыкал мордой в ухо… Девушка благосклонно завиляла хвостом. И тут в нос ударил тот самый запах, который час назад свел его с ума! «А-а-а-а, девочка!» – в восторге заорал Бакс. Наверное, именно так

можно было перевести на человеческий язык вопль, исторгшийся из глубины его исстрадавшейся души. «Дайте мне ее, дайте!» – и с ходу ринулся завоевывать сердце Фиры, а точнее – ее тело. Интеллигентка Фира восторгов Бакса не поняла. Столь варварское, даже первобытное проявление любви привело ее в ужас. Когда на тебя набрасываются, не приласкав хотя бы для приличия, надо бежать, иначе дело может плохо кончиться. «Мамочка, что это?!» – взвизгнула Фира и, поджав хвост, что в переводе на человеческий означало «натянув юбку на коленки», шарахнулась в сторону. «Стой!!! Куда?!» – завопил Бакс, раззадоренный неуступчивостью приятельницы по летним играм, и рванул за ней. Тут надо сделать маленькое отступление и пояснить, что представляла собой спальня. Это была маленькая комната, разделенная практически пополам широкой двуспальной кроватью. По одну сторону кровати – шкаф с большим количеством посуды и всяческой фарфорово-фаянсовой мелочевки, по другую – почти такой же шкаф все с той же сувенирной мелочевкой и книгами. В углу – красивый столик на витой ножке, на нем – антикварная ваза. И все бы ничего, если бы Фира и Бакс были маленькими декоративными собачками – от горшка два вершка. Но это были

большие пудели. Я бы даже сказала – очень большие пудели: Фира – шестьдесят сантиметров в холке, а Бакс – так и вовсе под шестьдесят пять. Разгуляться двум коням в такой тесной комнатке был негде. Любое неосторожное движение могло привести к катастрофическим для обстановки последствиям. – Фира! Бакс! – в один голос завопили две хозяйки и кинулись ловить собак. Похоже, что процесс бракосочетания нужно было брать в надежные человеческие руки. Фира билась за свою честь с мужеством амазонки. Она вырывалась из рук хозяйки, она кусала Бакса за морду и прочие попадавшие ей на зуб части тела, изворачивалась и вопила, а разгоряченный Бакс атаковал ее с упорством маньяка, правда, довольно безуспешно. Когда стало ясно, что толку из этой первой попытки не выйдет, хозяйки, вспотевшие от собственных усилий и от злости на двух бестолковых собак, которые не могли договориться между собой, развели незадачливых брачующихся по разным комнатам. – Будем ждать инструктора по вязкам! – веско сказала хозяйка Бакса. «Инструктора, так инструктора», – молча согласилась хозяйка Фиры. У нее не было выбора. Она приехала за две тысячи километров, и если

свадьба любимой собачки не состоится, то время, деньги и силы будут потрачены зря. – В крайнем случае, повяжете в Тюмени с другим кобелем… Вот это уже было интересно! Она представила себе, как в новогоднюю ночь перемещается по городу в поисках достойного кобеля... Нет уж! Инструктора – так инструктора. В крайнем случае, Фира останется в Москве до тех пор, пока Бакс не научится обращаться с порядочными женщинами. День прошел в обычных для короткого пребывания в Москве хлопотах. Пока хозяйка моталась по городу, Фира приходила в себя. Утреннее любовное приключение слегка выбило ее из колеи. Что это было? Как-то непохоже на Бакса… Обычно она легко ставила на место зарвавшихся в игре кобелей. Стоило только рыкнуть, как те сразу же оставляли любые попытки посягательства на ее честь. А этот вьюноша… Каков нахал! Что он возомнил о себе? Думает, приехала невеста из провинции к столичному жениху, так можно сразу вот так… нахрапом? А как же ухаживания? Как же любовные игры? Правила приличия еще никто не отменял. Надо проучить его! А, может… научить?.. Показать, как должен вести себя настоящий мужчина?.. Пожалуй… Зимний вечер – он долгий везде, хоть в Москве, хоть в Тюмени. Осо-

бенно, когда ждешь неизвестно чего, и при этом не знаешь – дождешься ли. День подходил к концу, водка остывала в холодильнике, ужин – на плите, собаки сидели взаперти в разных комнатах, а инструктора все не было и не было. В сердце Фириной хозяйки начали закрадываться сомнения в успешности ее предприятия. Точнее, эти сомнения уже пустили прочные корни. Она корила себя за то, что поддалась на уговоры и поехала в Москву. Сидела бы сейчас дома! И в Тюмени можно найти приличного кобеля для такой знатной дамы, как Фира. В конце концов, у нее и происхождение, и титулы… Да любой за счастье бы почел стать отцом ее детей! Нет же, дернул черт искать жениха за тридевять земель! Ну, где же этот инструктор?.. Времени до обратного поезда остается все меньше и меньше, а Фира все в девках сидит, как самая завалященькая… Нет, все-таки и возраст не тот, и нервы уже не те, чтобы подписываться на подобные авантюры… Инструктор, маленькая худенькая женщина, появилась, когда на Первом канале уже началась программа «Время». Конечно, можно было бы с ходу приступить к делу, ради которого и собрались здесь эти три достойные женщины, но Россия не была бы Россией, если бы любое предприятие в нашей стране не начиналось с плотного ужина и дру-

жеской беседы. Застолье затянулось на два часа. Хозяйка Фиры с ужасом думала о том, как безвозвратно уходит время. Ей казалось, что на самом деле ее присутствие в этой квартире – лишь хороший повод для встречи двух закадычных подруг, которые в условиях московской суеты не видятся месяцами, и никому, кроме нее, на самом деле нет никакого дела до того, чем завершится сегодняшний вечер и вообще весь ее предновогодний визит. После двух выпитых рюмок напряжение спало, Фириной хозяйке стало необыкновенно хорошо и спокойно, и даже весело, и тревога, связанная с невыполнением намеченного плана, отошла на второй план, а потом и вовсе растворилась, как в форточке – дым от сигарет, которые одна за другой курили ее московские приятельницы. «Да черт с ней, с этой вязкой! – думала женщина. – В конце концов, и после Нового года не поздно еще будет выдать Фиру замуж. А если даже и нет – ну, что ж, значит, не судьба. Подождем до весны…Какие наши годы!». Часам к одиннадцати хозяйка Бакса вспомнила, наконец, зачем они здесь. Фиру извлекли из комнаты и под конвоем хозяйки и инструктора препроводили в спальню, к жениху. Бакс сидел на кровати. Столь представительную делегацию он встретил на удивление

спокойно и даже равнодушно. Фира заискивающе помахала ему хвостом. Кажется, до нее, наконец, начал доходить смысл пребывания в этом доме. Бакс спустился с кровати, обнюхал Фиру и… отошел. – Ну, посмотри на меня! – Фира лизнула его в морду и кокетливо отпрыгнула в сторону. – Давай, поиграем… Бакс смотрел на нее с молчаливым равнодушием. – Ну, чего ты? – Фира толкнула его плечиком и отвела хвост. – Давай… Я согласна! Обиделся, что ли? Бакс запрыгнул на кровать и сел в центре с таким видом, как будто все происходящее не имеет к нему никакого отношения. – Бакс, ты что? – спросила у него инструктор. – Посмотри, какую девочку к тебе привели… Ай, какая сладкая девочка! – Гав! – ответил ей с кровати Бакс. – Гав - гав! Должно быть, это означало: а не хотите ли выйти вон? Все дальнейшее можно было бы описать одни словом: дурдом! Потому что когда две взрослые, можно сказать, очень взрослые женщины вытанцовывают перед кобелем и сюсюкающими, елейными до тошноты голосами предлагают ему обратить благосклонное внимание на девочку, а эта самая девочка увивается вокруг него, всячески показывая,

что она расположена провести с ним хотя бы часок, то ничем другим, кроме как сумасшедшим домом, это назвать нельзя! – Гав! – отвечал на все попытки соблазнить его Бакс. – Гав-гав! – А ну, иди сюда! – осерчала инструктор. Схватив кобеля в охапку, она стащила его с кровати и попыталась взгромоздить на покорно замершую в ожидании Фиру. Та была согласна уже на все. Хозяйка тоже была согласна на все. Даже на то, чтобы помочь Баксу ручным способом осчастливить Фиру. – Баксик, Баксик, – фальшиво-ласковым голосом звала она и подставляла Фирину попу ему под нос. Бакс мешком валился на пол. Через полчаса тщетных усилий стало ясно, что попытка номер два провалилась с еще бОльшим треском. Спала Фирина хозяйка плохо. За ночь она несколько раз просыпалась, как будто боялась, что будильник в сотовом телефоне не сработает, и она опоздает на поезд, и тогда – прощай, Новый год в родном доме. В ногах у нее сопела Фира, так и оставшаяся в девственницах, рядом, на второй половине кровати, всхрапывала инструктор, оставшаяся ночевать. Вчера, на последнем военном совете, было решено утром, перед отъездом, еще раз попробовать уговорить Бакса сделать то, ради че-

го привезли в Москву Фиру. Но надежда на благополучный исход казалась хозяйке все более и более призрачной. Впрочем, она уже почти смирилась с этим. Жалко было времени и пяти тысяч рублей, уже потраченных на столь сомнительное мероприятие. В восемь утра хозяйка Фиры проснулась окончательно. До поезда оставалось пять часов. Она умылась, сходила на улицу с собакой, включила телевизор на кухне и стала покорно ждать, когда проснутся остальные. К девяти часам подтянулась хозяйка Бакса. Потом – инструктор. До поезда оставалось четыре часа. Они долго завтракали, курили, обсуждали вчерашнюю неудачу, говорили еще о каких-то посторонних вещах, и хозяй-

ка Фиры все отчетливее и отчетливее понимала, что уже ничего не произойдет. Пора собирать вещи, которых, к счастью, было не так много, и отбывать на вокзал. Около десяти часов утра она все-таки сделала попытку напомнить о том, для чего они здесь собрались. – Ой, – спохватилась хозяйка Бакса и потушила окурок тонкой сигареты, – времени-то много. Давайте попробуем еще разок. До поезда оставалось три часа. Прихватив с собой Фиру, женщины переместились в спальню, где был заперт Бакс. Он одарил их неласковым взглядом. «Чего опять пришли?» – в его темно-карих глазах читалось недовольство. Фира вяло помахала хвостом: «Может, по-

пробуем?». Бакс слез с кровати, нехотя зацепил ее лапой. Фира развернулась к нему задом и замерла. – Давай, Баксик, – ободряющим шепотом сказала инструктор и подтолкнула кобеля. Хозяйка Фиры с надеждой, похожей на надежду смертника, ожидающего помилования, вцепилась в ошейник своей собаки, чтобы та, не приведи Господь, не надумала в последний момент удрать. Бакс нехотя залез на Фиру… До поезда оставалось два с половиной часа. P.S. Спустя два месяца Фира родила десять замечательных щенков. Автор:

Лора

Кольт

Принцесса на картошине или НЕдетская сказка «Эта сказка без затей, но она не для детей. Служит пусть она примером....» Нет, не всяким канцлерам-премьерам, и не экс- и просто королям, а наивным девушкам, кторые думают, что жизнь принцессы – сплошной праздник. В один из августовских дней я поругалась с мужем, конкретно так поцапалась. И, что самое обидное, он первый начал, хоть сам и неправ был. Нет, вы не подумайте, это

не разглагольствования на тему «женщина всегда права» и «все мужики – козлы». Это было чистейшей воды хамство с его стороны. Вот представьте себе, вы приходите домой с вечерней смены в 22:30, упаханные в край, вас еще напоследок подрючило начальство, а дома в дополнение ко всему предъявляют претензии по поводу невыкопанной картошки! - Алекс, картошку уже неделю, как нужно выкопать!

- И когда я должна была это делать, а? Сначала 3 дня дождь шел без перерыва, а по грязи особо не покопаешь, потом я твоими бумагами и счетами занималась. А уборка, а готовка, а белья гору после отпуска кто перестирал и перегладил, Папа Римский, что ли? И не забывай, у меня еще работа на фабрике, полный рабочий день. Сам чего ее не выкопаешь? - Я тоже работаю, между прочим. - Да-да, конечно. А кто вчера пиво с друзьями

пил? Зашибись, работал он. А я, значит, целый день тут самбу танцую? И так далее, и тому подобное. Нет, я не классическая «бензопила», но денек реально выдался не из легких, вот и завелась "с пол-оборота" да еще эта картошка, будь она неладна. 5 рядов всего, а геморроя... На следующий год ничего больше сажать не буду, в супермаркете лучше куплю. Чтобы немного успокоиться, я пошла на кухню сделать себе чаю и заесть стресс печенькой, но там меня ожидал последний удар. - ТОМАС!!! - Ну что еще? - Бляха муха, почему грязная посуда на столе, а не в посудомойке? Неужели это так трудно сделать? - А посудомойку еще разобрать надо, там внутри помытая посуда. Все, держите меня семеро! Я что, рабыня Изаура? Или домашняя версия Джеймса Бонда с пожизненной лицензией на уборку и готовку? С меня хватит! Завтра у меня выходной и я НИЧЕГО не буду делать по дому!Один день побуду принцессой и посвящу этот самый день исключительно себе любимой, занимаясь исключительно тем, что мне по душе – спать до обеда, завтракать ( или обедать – это как проснусь) в постели, ходить целый день в пижаме и перечитывать все имеющиеся в наличии глянцевые журналы. И пусть весь мир подождет, и картошка вместе с ним. О чем я и заявила мужу.

- Ну-ну, принцесса – хмыкнул он – ты думаешь, что у принцесс никаких забот, хлопот и обязательств нет? - Да! - Ну помечтай, мечтать не вредно. - А вот и помечтаю! - Спать лучше давай, пол-двенадцатого уже. Я пошла в ванну, смыла косметику и почистила зубы, натянула пижаму и выключила лампу на прикроватной тумбочке. - А вот и помечтаю! – пробормотала я, засыпая. Я стояла в огромном, темном зале, босиком на каменном полу. Терпеть не могу такие холодные, каменные полы – пять минут и цистит обеспечен! Но уйти я не могла, на месте меня держало ожидание чего-то очень важного. Вот я и стояла, поджимая то одну, то другую ногу, аки цапля на болоте. И вот наконец сверху прогрохотало. - Значит, принцессой один день побыть хочешь? - Да! - А какой принцессой? - Как какой, самой, что ни на есть, настоящей – в длинном шикарном платье, с короной на голове, чтоб прынц присутствовал, а еще лучше, чтоб парочка, и еще в замке хочу жить. И чтобы меня никто не заставлял копать картошку. - Ну смотри, сама напросилась. – в голосе невидимого «вещателя» мне послышалось ехидство

– Да будет так! И вокруг все заверт е л о с ь , з а к р ут и л о с ь , вспыхнуло и.... - Ваше высочество, пора вставать! В лицо брызнул солнечный свет. Твою ж мать! Я приоткрыла левый глаз и уставилась на стенку напротив. Часы, висящие на этой стенке, показывали 7 часов ровно. И было очевидно, что это были 7 часов УТРА! - Твою ж мать! – это уже в полный голос. - Принцесса Аризель, где Ваши манеры? Вы выражаетесь, как простолюдинка! Позор! В наказание я лишаю Вас сладкого на завтрак. Так, стоп, какая принцесса? Я наконец открыла оба глаза, потом опять закрыла, снова открыла, пощипала себя за руку. Очередной глюк? Это была не моя комната и не моя кровать! В моей комнате нет и небыло никогда розовых обоев, рюшечек и всяких собирающих пыль финтифлюшек, а кровать, хоть и большая, была отнюдь не размером 3*3 метра и без всяких столбиков и свисающих сверху тряпок – это вроде балдахином называется? И еще на мне была не моя красно-белая пижама в цветочек, а шелковая белая сорочка, украшенная кружевами. Вау, так я действительно принцесса? Хоть и на один день? Вау еще раз! Только вот какого черта меня разбудили так рано? Я встала с кровати и задала этот животрепещущий вопрос разбудившей

меня сухопарой даме. Дама была в черном платье, с дурацким белым чепчиком на голове и таким выражением лица, как будто она надкусила лимон. - Принцесса, опять этот жаргон! Теперь я Вас и фруктов на завтрак лишаю. Вы что, запамятовали, что Вы всегда вставали в 7 утра? Занятия танцами, этикетом и изящной словестностью - хотя тут, я смотрю, Вам все же понадобятся дополнительные уроки - вышивание, игра на музыкальних инструментах и изучение иностранных языков – это занимает невероятно много времени! А ведь еще Вам нужно трижды в день менять туалеты и прически. Ох ты, е-мое! Ни сна, ни отдыха измученной душе! А дама тем временем продолжала. .....но сегодня, так и быть, это все отменяется... Ф-у-у-у-у-х! .....так как сегодня в 12 часов приезжает делегация из королевства Каретель и вместе с ними кронпринц Мираэль и принц Кираэль. Поэтому вначале я Вас одену и причешу к завтраку – он состоится в 8:30 с Вашим батюшкой, королем Изидором I, и малым кругом придворных а затем будем готовить Вас ко встрече этих важных гостей. - Но до 12 еще почти 5 часов.... - А чтоб собрать Вас к завтраку понадобиться час как минимум, потом сам завтрак – полтора часа, и смена туалета для встречи делегации.... - Блин! – это уже

про себя, а то меня завтрака совсем лишат. А кушать -то хочется.....И не только кушать. Я вдруг почувствовала, что мне ну очень НАДО! - Э...уважаемая... - Ливая, принцесса. - Да, Ливая, а где здесь туалет? - Что? Ох, ну как это раньше называлось-то? - Отхожее место. Она удивленно приподняла брови. - Эта дверь прямо перед Вами. Я толкнуна позолоченную дверь и оказалась в просторной комнате, но вместо «фарфорового друга» меня там ожидала....исполинских размеров ночная ваза! Какой кошмар, тут что, на горшок еще ходят? Но тут меня приперло основательно. Я задрала сорочку и, чувствуя себя последней идиоткой, села на эту посудину....!!!!!!....Вот это акустика! Оперный театр вместе с кафедральным собором нервно курят в стороне. Кроме того, в самый разгар «процесса» дверь открылась и в комнату вплыла Ливая со стопкой полотенец, а вслед за ней еще 2 девушки в серых платьях и чепчиках. - Занято! – рявкнула я. - Я слышу и вижу, что Вы справляете нужду, поэтому и подготавливаю все для омовения. Вы закончили? Если да, то не будем терять времени. Попеременно то краснея, то бледнея, я слезла с горшка и полелась к стоящему на полу тазу, на

который мне указала Ливая. Тем временем одна из служанок подхватила сосуд, в который я «изливала душу» и...надеюсь, тут ЭТО не выплескивают из окон? Но нет, всплеск, чей -то возмущенный вопль и скрежет захлопываемого окна разбили эту надежду. Мысленно делаю себе пометку вдоль стен не ходить и под окнами не стоять, если уж на улицу выйти придется. А пока я размышляла, с меня сняли сорочку и облили из кувшина чуть теплой водой. И это все? Нет, не все! По мне принялись елозить какой-то тряпкой, судя по запаху – с хозяйственным мылом, причем основательно так елозить, особо пристальное внимание уделяя «стратегически важным органам». Я была в ауте. А где ванна с лепестками роз и душистыми маслами? И еще, я терпеть не могу, когда меня ТАК трогают. И если бы я была парализованная, то это еще было понятно, но.... Блин, назвалась принцессой - так полезай в тазик. К счастью, процедура закончилась, меня снова облили водой, провели глубокий пилинг тела, обтерев невероятно колючим махровым полотенцем и, привев назад в «спальню», принялись одевать. На улице явно было лето, так как огромный камин зажжен не был, а в комнате было тепло, даже жарко, но на меня нацепляли столько одежды, как будто я собиралась на Северный Полюс. Панталоны до колен фасона «прощай молодость» (хорошо, что хоть

шелковые, а не байковые), к панталонам прилагались белые гольфы с завязочками вместо резинок, затем майка на бретельках, поверх майки – рубашка с длинными рукавами, и как завершающий аккорд темно-синее бархатное платье и такие же синие бархатные туфли системы «балетки». Кстати, моего мнения в выборе одежды никто не спрашивал – всем дережировала Ливая, а девушки-служанки одевали меня, как куклу, не позволяя даже пальцем пошевелить. После одевания я моментально покрыласть потом – это тряпье было жарким, неудобным и ужасно тяжелым, а о «Рексоне» тут явно никто понятия не имел и через пару минут я уже вовсю «благоухала» спортзалом. Однако, Ливая решила эту проблему с присущей Средневековью радикальностью, вылив на меня чуть ли не пол-литра духов. Лучше б от меня потом несло, ей Богу! Духи были убойные – что-то вроде «Красной Москвы», я даже расчихалась. Затем меня усадили перед зеркалом в позолоченной раме и Ливая занялась моими волосами, а я наконец смогла разглядеть себя. Я оказалась красавицей! На вид – лет 17, на лицо – вылитая с упермодель Да утцен Крез, нежно-розовая, без единого пятнышка, кожа, шикарные длинные волосы цвета пшеницы, фигура....Я не могла рассмотреть себя полностью, лишь по пояс, но то, что было видно – впечатляло. Узкие плечи, тонюсенькая талия

и грудь размера третьего, игриво выглядывающая из квадратного выреза платья в обрамлении кружавчиков. Я улыбнулась своему отражению, попутно проинспектировав зубы ( зубной щетки мне не дали и я боялась, не имеется ли у меня кариеса – бича этой дремучей эпохи) - белоснежные, ровные, прям Голливуд. Ладно, эта внешность сгладила все неприятные первые впечатления нового статуса, а сейчас я еще и позавтракаю. М-м-м, я люблю, тебя, жизнь. Ливая придерживала меня под локоть и я была ей в этом чрезвычайно признательна – в запутанных, словно лабиринт, коридорах замка было темно, как у африканца в пищеварительных органах. Не помогали даже жутко чадящие и воняющие факелы, понатыканные на каждом углу. И еще – без ее помощи я никогда бы не нашла Синий зал, в котором проходил завтрак. Наконец мы остановились перед высокой деревянной двухстворчатой дверью и двое крепких молодцев в лосинах и симпатичных таких курточках, покраснев от натуги, потянули за створки . Дверь с жутким скрипом отворилась и я еле устояла на ногах, оглушенная ринувшимися из проема звуками и особенно запахами. Это было нечто! В зале было шумно, как на птичьем базаре, а ароматы.....чего тут только не было. И запах вспотевших тел, и ядреные духи, этот запах с большим трудом перебивавшие, и пыль от

траченых молью гобеленов, покрывающих все стены, и чад от свечей и факелов на этих стенах (не смотря на то, что за окном ярко светило солнце, в зале царил эдакий интимный полумрак), и даже запах псины. Ужас! - Ее высочество принцесса Аризель! Бах! Бах! Бах! Я аж присела. Что это было? А это оказался раззолоченый пузатый дядя, который проорал мое имя и трижды жахнул железной палкой по каменным плитам, покрывавшим пол. В зале сразу же воцарилась тишина и на меня уставилось как минимум 30 пар глаз. - Доброго утречка – брякнула я и изобразила что- то вроде танца меленьких лебедей на месте, за что получила от Ливаи тычок в бок. Да что я такого опять не так сделала? - Доченька моя, ну наконец-то! А мы тебя уже заждались и завтрак стынет. Сидящий во главе стола полноватый и лысоватый мужчина, одетый, как и я, во все синее, помахал мне рукой. Ага, значит, это есть мон папа‘ по имени Изидор. - Давай, присоединяйся. Ей, человек! Поддерживаемая под локоток Ливаей, я подошла к противоположному от папа концу стола, где слуга уже отодвинул стул, и уселась. Мне сразу же повязали салфетку и поставили предо мной тарелку, накрытую крышкой. - Приятного аппетита! Слуга снял крышку

и я, предвкушавшая нечто фееричное в качестве принцессиного завтрака, издала стон разочарования. Овсянка! Но на меня все смотрели и мне пришлось улыбнуться и зачерпнуть ложкой это варево..... !!!!! .....Жаль, что здесь не выдают бумажных пакетиков, как в самолете, на случай всяких...случаев. Нет, я, вообще-то, всеядна, и овсянку время от времени ем, но это...Без сахара, без изюма, без ванили, зато с ненавязчивым привкусом затхлой жабячей воды. Жидкость для этого кулинарного шедевра брали явно из утиного пруда. Как только я представила количество бацилл в миллилитре оной, то кашка сразу же запросилась обратно. Я сделала вид, что вытираю салфеткой губы и деликатно сплюнула в эту самую салфетку, а затем принялась возить ложкой по тарелке, создаваю иллюзию того, что я ем. Наконец, придворные перстали на меня пялиться и уткнулись носом в свои тарелки. Пользуясь случаем, отодвинула овсянку и потянулась к этажерке с пирожными, но меня тут же хлопнули по руке. - Принцесса, я же лишила Вас сладкого на завтрак! Ну Ливая, ну мочалка! Этажерка тут же перекочевала в другой конец стола. Ладно. Пирожные портят фигуру, лучше я вооон то яблочко возьму, оно такое краснобокое, красивое, и сочное, наверно....Однако оценить мне сие не дали.

- И фруктов я Вас тоже лишила! Блин, ну вот как это называется, а? Даже поесть в принцессе в своем замке не дают! Маме, что ли, пожаловаться. В сказках все королевы всегда доообрые, авось, разрешит мне яблоко схрумать. Или Ливаю эту приструнит. Но вот только где она, королева эта? Рядом с моим «отцом на день» сидела какая-то ярко, под хохлому, накрашенная мадама, но я очень сомневаюсь, что это могла быть Ее Величество. - Отец, а куда это матушка запропастилась? Она уже позавтракала? Король как раз был занять – он запихивал в декольте мадамы виноград, поэтому мне пришлось повторить вопрос трижды, прежде чем он услышал меня. - Аризель, ты, случайно, по пути сюда с лестницы не падала? Головкой не ударялась? Матушка твоя, королева Оливия, уже 4 дня находится в монастыре Кроткого сердца. - И когда она вернется? - Лет через 10, я думаю. Как только грехи свои замолит. - А что такого она натворила? - Как что? Она пробыла на едине с придворным менестрелем целых 5 минут! Высказавшись, Его Величество принялся выуживать из декольте мадамы предварительно запиханный им туда виноград, но делал это не пальцами, а ртом. Мадама хихикала и поглаживала моего папа по

затылку. Ну и нравы! Интересно, а самому менестрелю что-то было? - А менестрель где? - А вон, за окном, на колу сидит. Правда, дивный вид? – прогундосил король, не отрываясь от своего увлекательного занятия. Мда, значит, на помощь мама можно не расчитывать и я с трудом, стараясь не дышать и не жевать, принялась запихивать в себя овсянку.... Вам знакома поговорка про «завтрак съешь сам, обед подели с другом, а ужин отдай врагу»? Так вот, я бы с удовольствием поменяла местами первое и третье (хотя, честно говоря, ТАКИХ заклятых врагов у меня никогда небыло). И дело было не в запахах (я довольно быстро принюхалась, так как на фабрике пахнет отнюдь не розами, а находящаяся рядом с моим «реальным» домом небольшая ферма воздух тоже не озонировала, так что я привыкла со временем «отключать» обоняние), а в еде и обществе. Овсянку я так и «ниасилила» - после третьей ложки меня начало подташнивать и я, улучив момент, когда все наблюдали за извлечением королем теперь уже оливки из декольте мадамы (мне показалось, что на это заключались пари – вытащит или не вытащит) поставила тарелку под стол, где она была моментально вылизана одной из шляющихся по залу псин. Интересная идея утилизации пищевых отходов, кстати. Избавившись от ненавистной ка-

ши, я смогла еще урвать одну булочку с сыром и стакан молока, очень даже вкусных, но последних, ибо за столом действовал закон «кто успел – тот и съел». И чихали мои милые сотрапезники на то, что я принцесса. И если бы они только чихали, было бы не так плохо, но они еще и без устали болтали. Через полтора часа моя голова уже гудела, как колокол, и я была уже готова пойти на смертоубийство ради 5 минут тишины. Однако, из этой болтовни я все же смогла почерпнуть некоторую важную информацию. Значится так. Королевство, в котором я являлась временно исполняющей обязанности принцессы, называлось Алеат. Небольшое, но расположено очень удачно – между двух горных хребтов, в плодородной, щедро орошаемой реками с этих самых гор, долине (к этому выводу я пришла разглядывая огромный гобелен, оказавшийся своего рода картой), а еще в нем пересекаются крупнейшие торговые пути плюс им же контролируются горные перевалы, а так же выход к морю. Доходы государство получало от продажи пшеницы, вина, дорожных сборов и еще брало процент за совершение на его территории торговых сделок. Купцы ругались, но платили – лучше уж заплатить или же «сбыть» товар в Алеате, чем переться в обход,. Естественно, не всем нашим соседям такой «расклад» был по душе, особенно этому самому

королевству Каретель, которое было гораздо больше нашего, но было вынуждено идти к нам «на поклон». Поэтому сначала каретельцы вежливо намекнули моему папа насчет сделать « оптовую скидку», так как их караваны были самыми многочисленными, но, когда папа отказал, решили действовать более радикально и показали Алеату «кузькину мать», собрав нехилую армию и объявив нам самую что ни на есть настоящую войну со всеми вытекающими последствиями. Для начала каретельская армия показательно сожгла до тла несколько крупных приграничных городов, перед этим, однако, дав уйти всем их жителям. Жители бросились к королю, требуя защиты и возмездия, но король лишь махнул рукой – какая защита или, Боже упаси, возмездие? Задача короля – освобождать этих самых подданных от излишков средств в виде налогов и тратить эти средства на такие полезные вещи, как породистые скакуны, позолоченные туфли, новый «загородные домик» на 50 комнат и украшения очередной фаворитки. А война – это грязно, громко и опасно, короче фи! Однако неблагодарные подданные короля в его начинаниях не поддержали, присоединились к армии неприятеля, подкупленные обещаниями снижения налогов, и двинулись в сторону столицы с не самыми благими намерениями. Тут король понял, насколько он был неправ и быстренько по-

просил пардона у правителя Каретели короля Рафаэля, согласился на все его условия и в довесок, типа скрепить сделку, пообещал ему, вернее, его старшему сыну, кронпринцу Мираэлю, руку своей дочери. Понятное дело, что не отрубленную конечность, а свою дочь, то бишь меня, принцу в жены. И вот сегодня вся эта делегация прибывает для подписания бумаг и я познакомлюсь со своим женихом. Мда, без меня меня женили, то бишь замуж выдали. Но ничего, сегодня будет только знакомство, а королевские свадьбы да один день не делаются, так что я только на принцев поглазею (придворные дамы с придыханием делились друг с другом, какие эти принцы на портретах очаровашки, хоть и вражьи дети), а в браке будет отдуваться уже всамделишная Аризель. Наконец, завтрак завершился, рядом со мной опять материализовалась Ливая и, подхватив меня под локоток, повела назад в комнату, одеваться ко встрече с принцами. Я жаловалась на сборы к завтраку? Это были еще цветочки! Ягодки поспели как раз сейчас. Ливая «свистнула» тех же самых девушек, меня раздели, сводили «на горшок» ( сказали, что во время сборов это будет невозможно, а отлучаться при встречи делегации – просто немыслимо), заново вымыли, нецепили новые панталоны, чулки и маечку и приступили к.....пыткам. На вас когда-

то надевали корсет? Если нет, то поверьте мне на слово – более изощренной пытки я еще не встречала. Я стояла, вцепившись в один из столбиков кровати, и по команде Ливаи «Выдох!» выдыхала и не дышала до тех пор, пока в глазах не начинало темнеть, а эта...садюга, упираясь ногой мне в копчик, затягивала сию мечту средневекового палача на моем бренном теле. Через полчаса моя талия в обхвате составляла 40 сантиметров, лицо приобрело истинно аристократическую бледность, переходящую в легкую синюшность от недостатка кислорода, а съеденная на завтрак булочка была «выдавленна» из желудка в пищевод, по кторому она медленно, но верно поползла «на выход». Понятно, почему Аризель такая стройная – в корсете наешься уже одной ложкой...После того, как меня «затянули», был надет ворох нижних юбок, а сверху – обильно шитое золотом синее, но на этот раз шелковое, платье с рукавамифонариками и вооооот таким декольте. Грудь, собранная в кучку корсетом и им же подпертая, из этого декольте чуть ли не вываливалась. Это типа «подать товар лицом» для принцев? Но выглядела я действительно сногсшибательно. Это я увидела в зеркале, когда Ливая принялась накручивать мне на голове эдакий «вавилон» - на каждом вдохе грудь так провокационно колыхалась, что если б я была мужчиной, то..... купюра, купюра, и еще одна купюра, ибо

мысли мои были все с ограничением возраста «от 21 года». Итак, мне навертели на голове «вавилон», надели роскошную, но довольно таки тяжелую диадему на голову, сапфировое ожерелье - на шею, облили новой порцией духов, всучили в руки веер и повели в Тронный зал, встречать дорогих гостей. Я сидела на раззолоченом кресле рядом с папа и махала веером так, что еще немного – и взлетела бы, как вертолет. Волновалась ужасно. Тронный зал сиял – драгоценностями и еще более провокационными, чем мое, декольте придворных дам. Наконец тот самый раззолоченный дядя, который так напугал меня за завтраком, проорал: «Их высочества кронпринц Мираэль и принц Кираэль с сопровождающими!» , отстучал положенное количество раз своей палкой об пол, двери распахнулись и я......я перестала вообще что-то замечать, кроме парня, который первым вошел в зал и плавно двинулся в нашу с папа сторону.О, это было нечто! Молодой ( на вид лет 20 максимум), потрясающе красивый, с фигурой профессионального танцора гибкий и стройный, но в то же время «все при нем». Это «при нем» я смогла заметить и оценить благодаря тому, что парень был одет в весьма обтягивающие кожаные брюки и чтото вроде куртки-косухи. Наряд был изумруднозеленого цвета и шел ему необычайно, прекрасно сочитаясь с светлой кожей,

зелеными глазами и медными волосами, которые волной ниспадали на его плечи. Я судорожно сглотнула, так как рот моментально наполнился слюной. Таких людей не бывает! Он хоть настоящий? Наконец этот образец нереальной красоты подошел к нам и склонился в изящном поклоне перед папа: « Ваше величество, рад нашей встрече». Его величество приподнял свое сидалище на пару сантиметров от кресла и кивнул головой, таким образом, очевидно, так же выражая свою радость от встречи, а я же принялась еще сильнее обмахиваться веером. Ух, какой голос! От этого голоса меня прям в жар бросило. Тут парень переключил свое внимание на меня – 2 плавных шага в мою сторону и вот он уже склоняется теперь уже передо мной в изящном поклоне: «Ваше высочество». Каюсь, я протянула руку, чтобы пощупать его – он реальный или нет. Оказалось реальнее некуда, так как он сразу же распрямился, поймал мою руку и прижал ее к своим горячим губам. - Аризель, я очарован Вами. - А я вами, Мираэль..... В том, что это был кронпринц Мираэль, я не сомневалась – он же вошел в зал первым, но тут парень поднял не меня свои удивленные глаза и проговорил: - Ну что Вы, я – Кираэль. - О....А почему... - ....я вошел пер-

вым? Ну, это у нас в Каретели обычай такой – младший принц идет первым. Вы что же, не знали? Да, опять я опростоволосилась. А Кираэль тем временем продолжал: - Но ничего страшного, с моим обожаемым братом Вы сейчас тоже познакомитесь. Вот он. Я нацепила на лицо самую радостную улыбку и посмотрела в указанном парнем направлении – думала, что если уж младшенький такой душка, то и старшенький не хуже – но лицо сразу же свело судоргой, а правый глаз задергался в тике, ибо к нам походкой раненого под хвост пингвина приближалось НЕЧТО. Это нечто было одето в такой же, как у Кираэля, костюм, но этот костюм, не смотря на обильное золотое шитье, шел его обладателю, как корове седло – обтягивающие брюки делали кривизну тощих ног более заметной, а куртка висела на покатых разноуровневых плечах и подчеркивала впалую грудь. Зеленый цвет придавал землистой коже лица еще больше схожества с несвежим покойником и от этого его горящие косоватые глаза выглядели еще более жутко, а редкие грязно-рыжие волосы и просвечивающееся через эти самые волосы кожа головы завершали милый образ. Короче говоря – насколько младший принц был красив, на столько же старший был безобразен. О дн а ко коро ля Изидора это ничуть не смутило. Он слетел с крес-

ла, как будто его катапультой подбросило и поспешил к этому «красавчику», широко улыбаясь и распахивая на ходу объятия, разве что «Сынок!» не кричал. Пару минут Его величество расшаркивались с Его высочеством, а затем Мираэль утремился ко мне. - Так это и есть моя невеста? – проскрипел он, как несмазанные ворота Она еще прекрасней, чем на портрете. Аризель, Вы сразили меня наповал! - Вы меня тоже, Ваше высочество. И ведь не покривила душой! Если б я не сидела, то точно бы рухнула. От шока. И сейчас я сидела и прикрывала веером грудь, в то время как Мраэль раздевал меня взглядом. Наконец он оторвался от этого увлекательного (для него, а не для меня) занятия и повернулся к моему папа. - Изидор, зрелище я получил, а как начет хлеба? А то мы так торопились к вам, что даже не позавтракали толком. Я был бы непротив...ммм...перекусить чего -нибудь в приятной (еще один взгляд в мою сторону) компании, так же, как и мои спутники. Его величество щелкнул пальцами и рядом с ним возник высокий, тощий мужчина в черном. - Бирюзовый зал готов? - Да, Ваше величество. Через 5 минут можем подать легкий обед. - Отлично. – Король хлопнул в ладоши и заявил голосом Вицина в роли

отца невесты в «Свадебном проишествии». – Прошу всех к столу в Бирюзовый зал! Парами! В зале сразу возникла давка – придворные дамы бросились расхватывать каретельских делегатов, которые все как на подбор были модельной внешности, а возле Кираэля так вообще возникла куча мала,однако всех опередила та самая мадама, которая за завтраком кормила короля грудью. Меня же «оприходовал» Мираэль, вцепившись в меня похуже голодного клеща и мы все последовали за королем в Бирюзовый зал, прямо как первоклашки за учительницей в столовую. Обед я бы тоже с удовольствием отдала врагу. Меня усадили рядом с Мираэлем и уже через пару минут я начала подозревать, что у него не 2 руки, а как минимум 4. Он умудрялся одновременно есть сырный суп, держать мою руку холодными влажными пальцами, ципать меня за бок (я это чувствовала даже через корсет) и гладить по коленке. Когда подали второе я наконец получила передышку - куриные крылья-гриль нужно было держать двумя руками, но зато кронпринц отыгрался за десертом. На десерт подали бланманже весьма провокационной – полусферической – формы и сверху украшено оно было темной виноградинкой. Со стороны казалось, будто лакеи разносили на тарелочках эдакие аппетитные сись....,пардон, груди. От своей «груди» я отка-

залась, но принц перехватил лакея. - Аризель, Вы не против, если я возьму Вашу порцию? Я обожаю бланманже, а это еще и выглядит так соблазнительно. Он переложил мою порцию в свою тарелку и теперь на ней лежал бюст второго размера. Принц окинул взглядом сей натюрморт и повернулся ко мне. - Принцесса, Вы отказались от десерта, но может хотите попробовать мой.....-тут его взгяд опустился в район его же ширинки, задержался там на пару секунд, а затем он поднял глаза, уставился на меня в упор и закончил фразу - ...виноград. - Что? – я все еще н е о то ш ла о т «представления». - Виноград. – он указал на «соски» бланманже. – А Вы о чем подумали? Вот вы бы о чем подумали,а? Да-да, и я о том же. Мои уши предательски заполыхали. - Ай-ай-ай, Аризель, да вы шалунья, но за столом мы ограничимся виноградом. Ну же, будьте хорошей девочкой и откройте ротик. Он подцепил ложечкой виноградину, поднес ее к моему рту, но тут рука его дрогнула и ягода, сорвавшись, приземлилась прямо в мое декольте. - Ах, какой я неловкий. Сейчас я все исправлю. – издевательски пропел он и полез мне за пазуху. - РУКИ!!! – я уда-

рила его по руке так, что звук шлепка был слышан во всем зале. На нас сразу стали смотреть, от чего я покраснела еще больше, однако Мираэлю это не послужило помехой. Он выудил эту злополучную виноградину, забросил ее в рот, а затем притянул меня к себе за талию и прошептал, обдавая запахом чесночного соуса. – А Вы горячая штучка. И еще строптивая. Обожаю укрощать строптивых. Мамочки, если он подвинется ближе еще хоть на сантиметр, то меня стошнит! Но тут он отпустил меня и принялся уплетать десерт. Расправишись со своими «грудями» за пару минут он отодвинул тарелку и встал. - Изидор, я хотел бы обсудить с Вами, принцессой и мои младшим братом один вопрос. Прямо сейчас. Его величество отложил ложечку, которой расчленял бланманже словно лютого врага и тоже поднялся, Кираэль последовал его примеру, стряхнув с себя мадаму, я же была поднята Мираэлем за шкирку и мы «веселой, дружною толпою» двинулись в королевский кабинет. В кабинете, как только дверь за нами закрылась, кронпринц развернулся к моему папа и выдал: - Изидор, я бы хотел сыграть свадьбу сегодня. - Фьють! – это Кираэль - Хех! – король

- НЕТ!!! – это я. Трое мужчин принялись сверлить меня взглядом, причем король делал руками такое движение, как будто сворачивал кому-то шею. - Аризель, ты что, не понимаешь, что это – дело уже решенное. К тому же, этот брак необходим нашему королевству, а ты, как принцесса, обязана заботиться о нем. Это плата за твои привелегии. Да видала я это королевство в гробу и белых тапках! И еще, какие такие привилегии? Ходить на горшок под присмотром? Жариться в куче тряпья и задыхаться в корсете? Давиться тухлой овсянкой под прицелом более 30 пар глаз? И за это я должна терпеть это у*бище, которое по какой-то насмешке судьбы родилось первым в королевской семье? Индейская народная изба вам! Однако я не рискнула сказать это прямым текстом. Мне нужно было потянуть время хотя бы до завтра, чтобы свалить отсюда, поэтому я повернулась к своему жениху. - Мираэль, дорогой (еле выжала из себя это слово), я вовсе не отказываюсь от этого брака, но может подождем немного, а? Присмотримся друг к другу, познакомимся поближе, я привыкну и со временем тоже...полюблю ( это выжать оказалось еще труднее) Вас. Во время моей речи кронпринц все выше поднимал свои редкие, словно изъеденные молью, брови, а под конец вдруг задергался и в горле у него

забулькало. Я уже было обрадовалась, что овдовею, не успев выйти замуж, но через несколько секунд до меня дошло, что это он так смеется. Отдергавшись и отбулькав, Мираэль вытер слезы и проговорил: - Да причем тут любовь, принцесса! Это для нас с вами непозволительная роскошь. И не волнуйтесь, что не любите меня. Я Вас тоже не люблю. - Но зачем Вы тогда добиваетесь этого брака уже сегодня? - А я просто хочу Вас, Аризель. Причем так, что в штанах тесно. И знаете, это доставляет мне довольно сильный дискомфорт и отвлекает от важных дел. А я не люблю, когда меня что-то отвлекает. Но поскольку по статусу мы равны, то я не могу поиметь Вас без этой "обязательной программы" перед алтарем. Поэтому не будем тянуть кота за выступающие части тела, сыграем свадьбу и консумируем брак сегодня же, а затем я займусь бумагами и договорами между нашими королевствами в нормальной обстановке. Кстати, Изидор, если Вы все это обставите, то в качестве свадебного подарка я предам Вам контроль над Восточным перевалом. У папа загорелись глазки. - Ну, платье белое парчевое у нас имеется, в церкви на прошлой неделе генеральную уборку проводили, роз на украшения и букет невесты в саду нащипать можно, а вот банкет....На ужин у нас сего-

дня предусмотрены салаты и канапе. Маловато будет. - В самый раз, - отмахнулся Мираэль – много есть на ночь вредно. Значит, в семь часов обвенчаемся, потом банкет, ну а после банкета....Кстати, Изидор, насчет «после банкета». Меня вдруг стали терзать смутные сомнения – поведение принцессы за столом,вера в любовьморковь, тяга к смазливым мордашкам (Кираэль при этом кивнул - типа подтверждаю)да еще и возраст романтический. Не могла ли она наделать глупостей? Я, знаете ли, брезглив и не хотел бы получить порченный товар, да еще и отдать за это Восточный перевал. Ах ты, квазиморда! На что ты намекаешь? Мой папа тоже понял, о чем идет речь и покраснел, как помидор. Однако вместо того, чтобы поставить зарвавшегося «зятька» на место, принялся оправдываться: - Уверяю Вас, Мираэль, моя дочь – невинная девушка. С ней всегда находится проверенная служанка, ночью вход в комнату охраняется. Но если Вы желаете, то принцессу осмотрит лекарь, что бы доказать.... - Вы не посмеете! Это мое личное дело! – не выдержала я. - Ошибаетесь, принцесса. – повернулся ко мне Мираэль – Вопервых, я посмею, а вовторых, Ваша девственность является не Вашим личным, а государственным достоянием, а по сему... Лекарь Вас все-таки

осмотрит. Только не алеатский, чтобы избежать сговора и подтасовки, а мой личный. Кираэль, будь добр, позови Дюрана. Так, все, мне надоел этот цирк. Я бросилась к двери, распахнула ее, но т ут к о р о ль ря в кн ул «Стража!» и в проеме материализовались два шкафообразных типа с мечами в руках, отрезая мне пути к отступлению. - Отведите принцессу в ее покои и заприте двери. Никого, кроме меня и их высочеств не впускать! – приказал король. – И еще пошлите за Ливаей, пусть она возьмет пару девушек посильнее. До покоев меня доволокли, как мешок с мукой, чуть ли не пинком втолкнули в комнату и захлопнули дверь. Я бросилась у окну, но, выглянув вниз, поняла, что таким образом мне отсюда не выбраться – высота была метров 10. Порвать простыню, что ли, на веревки? Но я не успела предворить этот план в жизнь, так как дверь распахнулась и в комнату ввалились оба принца, король, Ливая с двумя дебелыми бабами и тощий, лысый субъект в коричневом балахоне – очевидно, это был лекарь. Я брыкалась и кусалась, но бабищи меня профессионально скрутили, повалили на кровать и лекарь приступил к осмотру. Мне хотелось провалиться сквозь землю – эта процедура сама по себе неприятна, но еще в присутствии свидетелей....К тому же лекарь был тем еще извращенцем – он комментиорвал со

смаком каждое свое действие и лапал меня ледяными пальцами минут 20, пока наконец не выдал, что я, то бишь Аризель – девственница. - Прекрасно! произнес Мираэль, разглядывая ногти – Значит, в семь часов в церкви. И когда будете ее собирать, побрейте ей ноги и то, что между ними. Терпеть не могу волосатых женщин. После этого дверь за ним захлопнулась, а мое сознание словно покинуло тело. Я отстраненно наблюдала сверху, как мою тушку «обработали» опасной бритвой, засунули в бадью с водой, после натерли каким-то маслом, одели в белое платье, которе до жути напомнило мне саван покойника, навертели на голове очередной «вавилон»... Очнулась я уже в церкви, стоя перед щекастым, как хомяк, священником. Рядом сопел Мираэль. - Мы собрались сегодня здесь – начал священник – чтобы сочитать священным браком эту молодую и красивую - тут он взглянул на жениха и смущенно кашлянул – пару. Сегодня возникнет новая семья – основная ячейка нашего общества..... - Святой отец, мы тут не на воскрестной проповеди, - прервал его Мираэль. – Давайте покороче, а то салаты на столах завянут. Священник смущенно крякнул. - Извините.Э-э-э, так вот. Если кто-нибудь знает причину, по которой этот брак не может быть

заключен, то пусть скажет об этом сейчас или молчит вечно. - Такая причина есть! Я уже замужем! И я вовсе не принцесса Аризель, мое имя..... Тут у меня потемнело в глазах и из легких исчез воздух, так как принц с силой двинул меня своим острым локтем в солнечное сплетение. Я принялась судорожно разевать рот, как выброшенная на берег рыба, а Мираэль повернулся к священнику. - Продолжайте. - Но причина.... - Принцесса бредит. Наверное, с ума сошла от счастья. Продолжайте. Служитель церкви икнул, но возражать больше не рискнул. - Поскольку ни на что не было указано, что могло бы воспрепятствовать этому брачному союзу, я спрашиваю тебя, Мираэль...... - Ах ты сучка! – гадюкой пришипел мне в ухо принц – Ну, я тебе это припомню. Клянусь, после нашей первой брачной ночи ты неделю сидеть не сможешь! Согласен! – уже в голос рявкнул он, так как священник уже перечислил все права и обязанности будущего супруга и выжидательно смотрел на него. - Согласна ли ты, Аризель..... - Нет! Не согласна! В церкви зашумели, а принц повернулся ко мне и потянул руки к моему горлу. Он был страшен – рот его исривился, глаза горели, как у маньяка, а волосы стояли дыбом. - Нет!!! - прокри-

чала я, пятясь – Нет! Тут я запнулась и рухнула на каменные плиты, а Мираэль подскочил ко мне и принялся меня душить. - Нет....- в глазах заплясали огненные круги, все вокруг завертелось, закрутилось, вспыхнуло и..... Смартофон, лежащий на прикроватной тумбочке, показывал ровно 7:00. СМАРТОФОН! Неужели дома? Я осмоторелась. Это была моя комната и моя кровать, а под моим боком посапывал эдакий рулет из одеяла, а из рулета торчала такая знакомая лысоватая макушка, которую я от переизбытка чувств чмокнула. Затем тихонько встала, достала из шкафа и одела старые треники и футболку и хотела уже выйти из комнаты, как кровать скрипнула, из «рулета» высунулась заспанная физиономия. - Ты куда? - Картошку копать. Он глянул на свой смартофон. - В семь утра!? - Раньше сядешь – раньше выйдешь. - Оставь, сам выкопаю, только попозже - ты же принцессой хотела сегодня побыть. - Угу, на картошине. Побыла уже. Нафиг такое счастье! Никогда еще я с такой радостью не копала картошку.... Автор: Тевс Александра

Боговы слёзки Сегодня пятница семнадцатое, хорошо, что не тринадцатое. Хотя я ни в какие приметы не верю и хожу частенько невезучими маршрутами. В том смысле, что, если пройдусь на работу какимнибудь извилистым путём, а потом им же вернусь обратно, и в этот день мне не повезёт, то я не спешу менять маршрут, а из принципа потом по нему хожу. Проверяю, всё ли от меня зависит в этой жизни, или кто-то другой, несмотря на мои усилия, управляет моей судьбой. Иногда прохожусь по этому маршруту два раза - не везёт, я в третий - опять незадача, но на четвёртом разе обычно некто сжаливается надо мной и посылает мне удачу. Пусть мелкую, долларов в сто, не больше...но всё же. Этот некто, вероятно думает: 'Ну что взять с дурака... пусть ходит, где ему вздумается, займуська я лучше другими персонажами, которые одновременно верят и в Меня и в приметы...'. Но, как бы там ни было, после мелких неудач и таких же невеликих удач я начинаю верить в удачу глобальную, несмотря на свои седины. Так вот сегодняшнее число, семнадцатое, для меня пока нейтральное, а потому с утра я решил съездить на Десну порыбачить. Скорее даже не порыбачить, а отдохнуть от трудов праведных

и городской суеты, потому что рыбак из меня давно уже никакой. Правда, ловить я ещё не разучился, по-прежнему умею это делать, навыки, как говорится, не пропьёшь...вот только заядлость моя рыбацкая куда-то пропала, а без неё - какой кайф в ловле? Раньше я только и делал, что на поплавки смотрел да старался поскорее подсекать. Рыбы из-за этого упустил ...страсть сколько. Теперь же я, в основном, природой любуюсь, а не на удочки смотрю, но делаю это спокойно и без страсти. Заядлый же рыбак так поступать не может и любуется он только, глядя на свой поплавок да ещё потом на свой улов. Есть у меня парочка знакомых, у которых заядлость к рыбалке и страсть к выпивке присутствуют в одном флаконе, так вот частенько рыбацкий инстинкт у них берёт в е рх н а д а лког ольным...Это о чём-то да говорит. В смысле, что преодолеть и то и другое очень даже непросто. У меня в своё время обе эти страсти присутствовали и сосуществовали в мире и согласии, и одна по силе не уступала другой. Но теперь пойманная рыба меня уже не веселит, а потому я стараюсь её отпускать. Правда, делаю это незаметно, чтобы другие рыбаки не видели, могут, ведь, неправильно понять, как не понимают мои некоторые тепереш-

ние друзья, что я уже давно не выпиваю...даже пива после бани не пробую. Хотя ещё недавно я делал это с удовольствием. Как говорил Суворов, после бани портки продай, но выпей... Хотя, может быть, ничего такого и не говорил наш великий стратег, а эти слова - позднейшая выдумка интерпретаторовисториков. Но, как бы там ни было, сегодняшний нейтральный день выдался солнечным и тёплым. Это за всю-то половину июня. В принципе, как говорит моя мать, а ей уже, слава богу, 9-го мая стукнуло 86 -ть, тепло и должно приходить после Духова дня, а день этот ещё не наступил, придёт только в понедельник после святой Троицы. Раньше в детстве мне казалось, что Духов день - это уже середина лета, но в детстве много чего кажется. Когда вся жизнь впереди - мироощущение совсем другое. И время в детстве течёт подругому, оно тягучее и запоминающееся, и жизнь протекает интересная и наполненная событиями. Так вот в Духов день, обычно тёплый и солнечный, мы с отцом ходили на нашу реку Судость за явором. Есть трава такая, на осоку похожая, только ярко зелёная и нежная, в том смысле, что она не режется и её можно есть. И пахла она так, что аромат её я помню до сих пор. Натаскаешь этого

явора из реки целую охапку, заодно накупавшись в чистой воде, а потом греешься, высыхая на солнце. И загораешь одновременно. Загар-то ко мне с детства хорошо пристаёт. Травой этой в Духов день мы с отцом устилали в доме полы. Положено так по православному обычаю. Дед мой так поступал, потом мой отец, теперь это делаю я...но дети мои с внуками уже так не поступают. Не ездят они на реку за явором и рыбу ловят только на платных озёрах. На первом месте у них теперь не природа, на первом месте компьютер, или нет... на втором, на первом и с большим отрывом материальные блага. А в моём детстве блага воспринимались по-другому. Не из-за них мы работали, а потому что надо так было, и отдыхать мы умели весело и беззаботно... Натаскав явора из реки и обсохнув, домой мы с отцом не спешили. Он, бывало, возьмёт в руки пару ярко зелёных стеблей, распустит их сверху вниз, вытащит беленькую с зеленоватой нежностью сердцевину и протянет мне. Я возьму её...хоп, и прямо в рот. Прожую не спеша, и сразу этот запах...для меня он воплощение всего: и лета, и моего счастливого детства. Я его и сейчас помню и ни с каким другим не спутаю. А ещё помню запах придорожной пыли, когда первые крупные капли дождя падали на просёлочную дорогу, где этой самой пыли было по щи-

колотку, и по которой так удобно было бегать босиком, поднимая за собой тёплую завесу. Так вот после самых первых капель, самых крупных и тяжёлых, вверх поднимались струйки серо-жёлтых вулканчиков и ударяли в нос. Уже потом, после дождя, запах этот смешивался во мне с растворённым в воздухе озоном, и было такое впечатление, что я надышался свежей пылью...Это я тоже помню до сих пор, как чудесные мгновения моего детства. В прошлом году приезжал ко мне в гости француз, бретонец из Морле. В принципе, приезжал он не только ко мне, но ещё и в две другие семьи, но судьбе было угодно так распорядиться, что первым Россию показывал ему я. Ну, я и постарался от души, чтобы ему понравилось в наших краях. Сперва я возил его по разным достопримечательностям: на Курган Бессмертия, Партизанскую Поляну, в парк А.К. Толстого и прочее, потом, когда нам обоим это надоело, я повёз его на то место, где мы с отцом в Духов день рвали явор. Там по-прежнему было всё очень красиво. Вода в Судости была такой же чистой, как и во времена моего детства, и кувшинки с белыми лилиями росли и расцветали в ней. Скошенное сено, скрученное в валки, благоухало цветочными ароматами, и аисты бродили поутру по заливному лугу, раскинув свои огромные крылья, чтобы просушить

их на солнце. Одна важная птица даже взобралась на скошенный валок и всё с любопытством на нас поглядывала, не угостим ли мы её чем-нибудь вкусненьким, например, лягушкой. А, может, она просто никогда французов не видела... Эрван, так звали бретонца, в это время всё щелкал и щёлкал своим гаджетом, пытаясь запечатлеть наши красоты. Но явора в том месте мы уже почти не нашли, его заглушила прибрежная осока, вымахавшая на трёхметровую высоту. И по дороге, когда мы ехали, на обочинах видели борщевик, примерно такой же вышины. Не всегда человеку стоит спешить с улучшением природы и выводить что-то новое и якобы полезное. Короче, явора тогда мы рвать не стали, и бретонцу так и не удалось его попробовать. Что ж, Эрван, мой новый французский друг, оставлю эту процедуру для тебя на следующий раз. Сегодня же я наметил поездку не на Судость - это слишком далеко, а на Десну в район Свенского монастыря, если точнее на Андреевский луг. Сейчас он ухожен, машины туда не пускают, и за нерадивыми рыбаками волонтёры убирают кострища и пластиковую посуду. Сам видел одну молодую парочку, которая этим занималась, вот только спасибо я им почему-то не догадался сказать. Отправляюсь на этот раз я один, жену

опять выписали в Москву смотреть за нашей внучкой Алисой. Вот уже вторую неделю она там, и мы, с моей мамой-бабушкой, остались одни. С этой поры и начинается у нас интересная жизнь. Маме почему-то всё время кажется, что я снова стал маленьким, и она за мной должна ухаживать. Вдобавок к этому она мне каждый день рассказывает (именно рассказывает, а не жалуется), как неправильно ухаживает за мной моя жена. В том смысле, что она неправильно меня кормит, а именно, мало мне накладывает. То, что я вешу 92 кг, в расчёт не принимается. 'Наоборот, - говорит мне моя мама, - ты разбух оттого, что она тебя мясом не кормит. Всё овощами да овощами... кто ж с мужиками так поступает. Я твоему отцу сначала всегда давала мясное, а уж потом...'... и так далее и тому подобное. Согласитесь, странная логика у моей мамы, но с ней лучше не спорить, особенно когда понимаешь, что старушке не так уж много осталось. Недавно пару раз она нас потренировала: один раз с вызовом 'скорой', а второй - уже с 'реанимацией'. Когда пришла в себя, долго никого не узнавала. Врач ей вопросы наводящие задаёт, пытаясь возвратить в реальность, а она не реагирует. Врубилась только, когда он спросил её, где она находится. На это мать среагировала моментально:

'У себя дома, - говорит, - а где же ещё...'. После этого память к ней постепенно вернулась, но я-то знаю, что это ненадолго, а потому, мне теперь весело её слушать и не хочется ей ни в чём перечить... Да... ещё, врач реаниматолог сказал ей, а он у многих пожилых людей дома бывает, вы, говорит, очень ухоженная женщина, и комнатка у вас чистая... и с благодарностью посмотрел на меня и мою жену. Мама после этих слов обняла свою невестку, и они обе чуть не расплакались... Так что, повторюсь, без жены я снова стал для мамы маленьким. Не приведи господь мне чихнуть в моей комнате, а ей услышать, сразу же все окна закрываются, и из шкафа достаётся тёплое одеяло. Или молния вдруг полыхнёт, а за ней гроза ударит. Тут уж не только окна, но и все двери межкомнатные закрываются. Свет везде гасится и телевизор с компьютером из розетки выдёргиваются. Это делается в обязательном порядке, и потом мама вместе с котиком Пиней сидят в её комнате и дрожат. Сидят они в полнейшей темноте, потому что и шторы все наглухо задёргиваются. Котик мой под старость тоже трусоватым стал, жмётся к бабушке на её кушетке, знает, защитит она его от небесного электричества. Ему ведь тоже уже немало - семнадцать, что по кошачьим меркам - ого-го. А

если перевести на человеческий язык, то он может оказаться старше моей мамы-бабушки...ну, или, по крайней мере, ровесником. По поведению...тут уж точно они одинаковые. Недавно котик нас тоже потренировал, пусть и без 'скорой помощи', но мы всё равно переволновались. Он наелся цветов из горшков, которых у моей жены расставлено по всем комнатам неимоверное количество. Видать, весной и ему витаминов не хватает. Он ведь немолодой уже, и желудок у него работает далеко не так, как в былые годы. Наевшись зелени, Пиня давай ею блевать, а потом лёг у порога, вытянулся и затих. Мы думали, что всё уже, придётся закапывать его рядом с котиком Васей на крутом берегу Десны, но он ничего, к вечеру оклемался и ещё поел у меня с руки сырой говядинки... ...Но сегодня с утра на душе у меня хорошо...потому что утро это выдалось - необыкновенным. В шесть часов меня разбудило солнышко, которое яркими лучиками проникло через занавески и, разделившись на две полоски, улеглось на мою кровать. Одна полоска легла на простыню у моих ног, а другая, отразившись от зеркала, легла на подушку рядом с моим лицом. Я сразу почувствовал его тёплое прикосновение, открываю глаза, смотрю... солнечный зайчик. Я потрогал его, а он улыбнулся и говорит мне: 'Вставай, соня. Се-

годня нас ждёт чудесный день'. Я аж подпрыгнул с постели... Рюкзак мой с удочками был собран ещё с вечера, я сделал это, вернувшись с тренировки. Уложил в него бутылку воды, банку консервированной кукурузы, а вот подсачек укладывать не стал. Говорят, с подсачком, крупная рыба не клюёт. (Ты, дорогой мой читатель, не обращай внимания на некоторые нестыковки. Иногда я верю в приметы, иногда не верю... я ведь тоже человек...). Кроме кукурузы других приманок я брать не стал. Ни червями, ни опарышами, ни прочими 'вкусностями' я уже давно не пользуюсь. Рыба, как прознала про то, что я её отпускаю, с тех пор клюёт у меня буром. Даже на кукурузу, которую я по нескольку раз замораживаюразмораживаю в холодильнике. Я теперь экономным стал и на каждую рыбалку новый 'Бондюэль' не покупаю. Быстренько умывшись и почистив зубы, я сооружаю себе овсянки. Теперь это мой утренний рацион - порция овсяной крупы и столовая ложка мёда. Ни соли, ни сахара я в неё не кладу. Когда я уже был готов выходить на улицу, смотрю, из своей комнаты выходит и направляется в мою сторону мама. Она уже давно ходит по дому с палочкой, боится упасть и расшибиться. Спешит она не одна, вместе с ней шествует

наш котик Пиня. Прежде чем подойти ко мне и меня перекрестить, что она делает всегда, перед дальней ли дорогой или перед ближней, без разницы, мать вместе с котом заворачивают на кухню. Я знаю, что она там забыла, она проверяет, точно ли я ел овсянку. Одно время по утрам я не завтракал, выпивал только стакан кипячёной воды, и всё. Начитался Поля Брэгга и потом несколько лет жил по его рекомендациям. Надо сказать, это пошло мне на пользу, я многие свои болячки вылечил. Но мама понятия не имеет, кто такой 'этот Брэгг', и когда поселилась у меня, то постоянно мне вычитывала по поводу моих голоданий. А что пришлось выслушать на этот счёт моей жене...это отдельный разговор. Как это так, жена...и мужа не кормит... Короче, пришлось американца на какое-то время задвинуть и начать снова завтракать. Постучав кастрюлей и позвенев в ней ложкой (точно ли я варил в ней кашу?), мать, наконец, выходит из кухни меня проводить. 'Не вздумай купаться, - приказывает она, - а то с тебя станет. Я потом трусы твои проверю...'. Мне хочется ей возразить, из принципа, но я молчу. Я и без трусов умею купаться, но сегодня я этого делать не буду. 'Хорошо, мама', говорю я и, погладив замурлыкавшего Пиню, выхожу на улицу.

А там теплынь. Я люблю это время года. Помню, когда впервые это понял, мне было лет одиннадцать. Я шёл тогда за земляникой в далёкий овраг, не в тот, который возле нашего дома, а в другой, километрах в четырёх от нас. Там был громадный овражище, из которого вытекал ручей и впадал в нашу Судость. Зимой с его склонов мы катались на лыжах, а летом я нашёл там ягодное место и никому об этом не рассказал. Я хотел привести туда девочку, в которую был безумно влюблён, и показать ей это место, но...она предпочла другого, и землянику мне пришлось есть одному. В результате на следующий год я показал это место всем желающим... Так вот когда я шёл туда, было самое начало лета, я даже помню число, 15-е июня. Каникулы только-только начались, только первые тёплые деньки настали, и первое робкое чувство вошло в меня. Оно бродило по телу и наполняло душу приятной истомой. Я шёл и мечтал. Мечтал, как полечу на Луну, как стану известным на весь Мир, как открою новый закон в физике, и как научусь летать без крыльев...Я мечтал и представлял, что всегда рядом со мной будет она. На косогоре, куда я пришёл, земляники было видимо-невидимо. Но когда не с кем делиться, вкус у неё не тот, поэтому я наелся достаточно быстро и также быстро потерял

к ней всякий интерес. Зато я приметил рядом с кустиками земляники, яркорозовые цветы с малиновым оттенком. Они были небольшими, с пятью лепестками, на тонких ножках и с зелёными листиками. Они были такими красивыми, что мне захотелось нарвать целый букет. Но кому их подарить? Предмет моих обожаний уехала отдыхать в Артек, а до осени в банке с водой они вряд ли достоят. Поэтому я лёг на траву и уткнулся лицом в эти цветики. Кроме того, что они были очень красивыми, они изумительно пахли. Я лежал и вдыхал этот аромат. Я тогда ещё не понимал, насколько я счастливый человек, и не представлял, что для счастья никаких полётов на Луну или на Марс не нужно. Всё счастье Мира сосредоточено здесь, на нашей прекрасной Земле, здесь настоящий рай во Вселенной. Но сколько же надо пережить нам невзгод, чтобы это понять...А тогда я так страдал из-за нескольких прыщей на лице... ...От Свенского монастыря по тропинке я спускаюсь вниз к реке. На берегу народу немного, пара-тройка рыболовов, да ещё две женщины собирают щавель на Андреевском лугу. Я выбираю место под кустом и первонаперво извлекаю из рюкзака раскладной стул. Теперь я люблю рыбачить с комфортом. Потом быстро собираю удочку, нацепляю чуть подтаявшую ку-

курузу на крючок и забрасываю. Леску течением сразу сносит, но глубину для поплавка я выбираю правильную. Тем временем на противоположном берегу начинают происходить интересные события. Двое молодых людей выходят из зарослей ивняка и вытаскивают за собой на прибрежный песок полуспущенную резиновую лодку. 'Никак поплавать решили, - думаю я, - только бы не утонули. Водичка-то ещё холодная'. Но ребята оказываются смелыми, бросают лодку с размаху в воду и тут же в неё забираются. Вместо вёсел в руках они держат половинки разрезанной надвое пластиковой канистры. В такой лодке и с нормальными вёслами против течения не выгребешь, а с самодельными пластиковыми шлёпалками и утонуть недолго. Но ребята оказываются храбрыми, лодка оседает почти до краёв, а им хоть бы хны. Размахивая самодельными вёслами, они начинают выгребать на середину реки, да так ловко, словно профессиональные гребцы. При этом они весело кричат друг на друга, используя в основном матерные слова. Но речь их складная, языки не заплетаются, поэтому я делаю вывод, что ребята абсолютно трезвые. 'Не перевелись ещё придур...весёлые парни на Руси', - думаю я и начинаю с интересом следить за тем, что будет дальше. Тем временем у

меня клюёт. Я подсекаю и вывожу на поверхность приличную рыбину. Действую я аккуратно, но уверенно, потому что знаю, никуда она от меня не денется. Перетащив рыбину через траву, я берусь за леску рукой, чего делать категорически нельзя, потому что она в любой момент может порваться, и тяну её на себя. Раз...и, у моих ног бьётся красавица краснопёрка. 'Граммов на триста', - определяю я намётанным глазом и после этого начинаю действовать стремительно. На воздухе рыбу долго оставлять нельзя, она уснёт. Настоящие рыбаки никогда не говорят - издохнет, только уснёт. Чтобы этого не произошло, я быстренько вытаскиваю из рюкзака садок, втыкаю в берег приготовленный заранее колышек, опускаю садок в воду и аккуратно помещаю в него мой улов. На всё про всё уходит у меня от силы десять секунд. Что значит опыт. Краснопёрка красивая, серебристая с алыми плавниками, вот только форма у неё какая-то округлая, почти как у карася. 'Мутирует рыбка в Десне, - думаю я, - хорошо, что она пока на карася похожа, а не на пиранью. Говорят, на Дону уже ловят эту зубастую...'. Сделав дело, я, как настоящий рыбак начинаю осматриваться по сторонам, не увидал ли кто моего успеха, а то не ровён час сбегутся бедолаги и начнут забрасывать свои

удочки мне под поплавки. Но, вроде, всё тихо...за исключением двух придурк...извиняюсь, двух весёлых парней в лодке, которые тоже моего успеха не видели. И это хорошо, потому что они уже вовсю кричат и ругаются между собой. 'Ты не так гребёшь...нет это ты не так..., ты ленивый придурок... нет ты', - кричат они друг на друга и при этом уже начинают замахиваться вёслами. 'Не перевелись ещё у нас на Руси ...весёлые хлопцы, - думаю я, - и дороги, соответственно, не улучшились. Всё как у Гоголя во времена оны...'. Чтобы дальше не смотреть и не слушать поднадоевший уже мне концерт, я решаю закругляться с рыбалкой. Перво-наперво, вытаскиваю из садка краснопёрку и отпускаю её восвояси. Потом выдергиваю колышки и подставки под удочки, споласкиваю их водой и насухо вытираю. Укладываю всё в рюкзак, кладу туда же садок и отправляюсь на луг собирать щавель. Кто-то скажет, собирать щавель не мужская работа, как и чистка картофеля, но я люблю и то и другое, и делаю это умело и с удовольствием. Поднявшись на обрыв, я иду к дереву, растущему посреди луга. Уже достаточно жарко, мне надо раздеться, даже женщины собирают щавель в одних купальниках. Подойдя к дереву, я присло-

няю к нему свой рюкзак и начинаю, не спеша, раздеваться. Вещи я развешиваю на двух сучках, торчащих из коры дерева. Неожиданно звонит мой сотовый телефон. Это Коля Марченков, мой сокурсник по институту. 'Будешь с Лёшкой разговаривать, - спрашивает он, - Лёшка только что из Таиланда прилетел'. ' З а ч е м спрашивать'? - хочу сказать я ему, но вместо этого говорю: 'Давай'. Лёшка - мой старинный друг вот уже на протяжении сорока лет. Ещё недавно мы дружили с ним не разлей вода, но вот уже три года, как он живёт в Таиланде, и это повлияло на нашу дружбу. В первый год он встречал меня там, когда я приезжал в эту экзотическую страну на отдых, помогал мне поселиться, ездил вместе со мной на экскурсии, слушал мои первые главы 'Созидая Бога'.... Хорошие были деньки. В последние два года он уже не приезжает в Россию, а я не езжу в Таиланд, нету средств, вот общение понемногу и прекратилось. Говорим мы с ним по телефону достаточно долго, но ни о чём, даже не договариваемся о встрече. У каждого теперь своя жизнь...Хотя сорок лет настоящей дружбы и откровений на грани фола за пояс не заткнёшь...Но, ж и з н ь е с т ь жизнь...хорошо, что она ещё не вся закончилась, какой-то отрезок её остался, а потому не буду спе-

шить с выводами... Поговорив с другом, я начинаю ходить кругами вокруг дерева и собирать щавель. Он уже начал давать стрелки, но всё ещё крепкий, кислый и ярко зелёный. На небольших пригорках я нахожу несколько кустиков созревшей земляники. Их я срываю для мамы, я всегда так поступаю с самого раннего детства. Самые спелые ягоды из оврага я всегда приносил ей, а маме говорил, что сам наелся от пуза. На одном из пригорков я набредаю на цветы, именно те, ярко розовые с малиновым оттенком, цветы моего детства. Я не могу удержаться и рву их вместе с травой целый пук. Но вот целлофановый пакет, который я брал для щавеля, наконец наполнен, я разгибаюсь, хрустя поясницей, и смотрю в небо. Оно голубое с пушистыми белыми облаками. Солнце уже в самом зените и здорово подпалило мне холку. Пора одеваться и возвращаться домой. Впереди по курсу высится громада Успенского собора Свенского монастыря. Его восстановление вотвот закончится. Пять тёмно-синих, и в то же время очень ярких его куполов сияют на солнце. Слава Богу, восстановили такую красотищу. В прошлом году я водил туда француза, когда храм был ещё не оштукатурен. Но Эрван всё равно щёлкал и щёлкал своим гаджетом. Потом он сделал один сни-

мок возле семисотлетнего дуба, возле которого брянский князь Роман Михайлович обрёл чудотворную икону...В следующем году, если француз приедет опять, я снова свожу его и в монастырь, и к дубу, да и на рыбалку тоже, и щавелевым борщом накормлю, а не только блинами... Поднявшись на гору, я чувствую некоторую усталость. Но она приятная. Когда ты крепок, здоров, первый год на пенсии, и у тебя ещё жива мама - это настоящее счастье. Дома у порога меня встречает Пиня. Он лезет в пакет и нюхает щавель. Я бросаю ему горстку на пол, и он его ест, и ест с удовольствием. Съедает всю горсть и ещё просит. Я боюсь ему давать, вдруг опять блевать начнёт. На кухне мать в пластиковый тазик вываливает содержимое пакета и начинает перебирать щавель. 'Ты, сынок, как всегда, чисто собираешь, говорит она, - и в детстве ты всегда так делал...А это что? - она вытаскивает из тазика веточку земляники, - мне принёс? Сам-то хоть попробовал'? 'Что ты, мама, я ею объелся', - говорю я, прекрасно понимая, что она

съест от силы две ягодки, остальные оставит мне. Но вот она на секунду замирает над тазиком, и потом раз, вытаскивает из него пучок ярких цветов вперемешку с травой. 'Ух, ты! - восклицает она, - Боговы слёзки'... 'Как ты, мама, говоришь, называются эти цветы'? - удивляюсь я. 'Боговы слёзки, повторяет она, - мои любимые. Я ещё до войны, девчонкой, собирала их в нашей деревне. Ты, как угадал сегодня с ними, я будто ждала чего-то с утра, и вот - такой подарок...'. Я смотрю на неё, и на языке у меня перекатываются чудесные слова...Боговы слёзки. Только в русском языке может быть такое словосочетание: Бог и слёзы. У иудеев Бог не плачет, у мусульман тем более. Только наш христианский Бог может плакать, и, наверное, Ему есть отчего. По ком слёзы Его? По Сыну своему единородному, которого позволил Он распять на кресте... по нам, русским людям и по нашей России, которая лежит сейчас на боку и стонет, как мой Пиня. И дышит она тяжело, и невезуха нам со всех сто-

рон: и в футбол мы проиграли, и на Олимпиаду в Рио не хотят нас пускать, и детки наши утонули недавно в карельском озере... И сегодня, когда я возвращался с реки, то обратил внимание, как разрослось кладбище у Свенского монастыря. Будто в одночасье переселилось туда пол города, и всё молодёжь одна, которой бы жить да жить да деток рожать...Вот и плачет Господь и переживает за нас, за нашу Россию. Но думаю, слёзы Его не напрасны. И тогда, у начала времён, Он знал, что Сын Его воскреснет, и слава Его с новой силой воссияет на всей Земле, и люди, опомнившись, поверят в Него. И теперь, с нашей Россией, Он верит в неё, хотя пока и плачет по ней. Пусть. Пусть слёзы Его покапают на нас сверху вроде дождичка и превратятся в цветы. И освежимся мы и опомнимся, и воскреснем, и воскреснет наша Россия и воссияет она с новой силой, и преобразится до неузнаваемости. Недалеко уже это время... Я в это верю.. Автор: Виктор

Решетнев

Юбчонка в клеточку Это случилось в первый год после моего дембеля – всего-то пару месяцев прошло. Должно быть, поэтому я так хоро-

шо всё помню. В первое время, после армейки, почти всё запоминается. Я вернулся в конце осени, в ноябре. Потом

зима, Новый год… Потихоньку я возвращался к нормальной, гражданской, жизни. А жизнь моя что до, что после – была не

особо примечательна. Но я другой и не знал. Жил тем, что у меня было. А что было? Была комната, где я жил; была работа, где мне платили зарплату; были питейные заведения, где я исправно оставлял её по выходным. То было время ночных клубов и прокуренных баров, где по вечерам оглушительно гремела музыка, а табачный дым висел в воздухе непроглядной пеленой. У меня не было постоянной девушки. Можно сказать, что не было и друзей: я перебрался в тот город незадолго до призыва и почти никого там не знал. Жил я тогда, что называется, один в четырех стенах. И предпочитал проводить свободные вечера где угодно, лишь бы не дома. А чаще всего заходил куда-нибудь, где пиво подешевле и народу побольше. Не то, чтобы я боялся оставаться в одиночестве, а как-то… Короче, однажды я вот так вот сидел в одном славном кабачке, и меня случайно пригласили на день рождения. Какой-то девахе стукнуло двадцать, а в этом возрасте они считают, что чем больше народу притащилось на твою днюху – тем ты круче. Как нарочно, эту вертихвостку угораздило родиться четырнадцатого февраля – в день Святого Валентина, чтоб ему долго жить. Толпа по этому случаю собралась приличная. Только моя подружка, которую я звал с собой, идти не захотела. «Вольному воля», сказал я и отправился без

нее. Приглашенных оказалось много – в небольшом баре, который был выбран местом встречи, все гудело, как пчелиный улей. Мы с ребятами посидели там немного, на скорую руку перезнакомились, разогрелись, кто чем мог, и пошли на взлет. Место, куда мы двинули, в быдло-кругах почему-то считалось гейклубом. Ну, а на деле, как обычно, все было не совсем так. Там собирались, скорее, все подряд. Сексменьшинства – или как там их сейчас принято звать – действительно там водились. Особенно много было девчонок, одетых в мужские шмотки. Но я бы не сказал, что там прямо Содом с Гоморрой и прочие оргии. Такое, несколько «распущенное», было заведение, это да. Местечко притягивало молодняк атмосферой разнузданности и тотальной вседозволенности. А главной его особенн о с тью бы ла нек а я «элитарность», что ли. Заведение являлось де-факто полузакрытым: столики нужно было предварительно заказывать, и номер нужного человека был известен не всем. По этой причине информации о нем в широких кругах было немного. Я, идя туда впервые, ожидал увидеть нечто из ряда вон выходящее, но ничего особенного не увидел. Самый незатейливый интерьер и сборище народа. Как в любом другом месте, где продают

выпивку и есть танцпол с громкой музыкой. Мальчики и девочки, девушки и парни, мужчины и женщины – все они общались, смеялись, дымили в потолок, выпивали, танцевали… Короче, нормально всё там было. Поначалу я пытался держаться тех ребят, с которыми пришел. Но както не шло общение, и я от них отклеился. Тогда мне пришла мысль: раз меня тут никто не знает, и знать, в общем-то, не хочет – так мне и волноваться не о чем! Могу творить, что вздумается. Я вспомнил известный киношный штамп, где чувака выкидывают из бара, типа он пьяный вдрызг и буянит. И мне стало любопытно, смогу ли я так? С прямолинейностью дембеля я тут же принял решение: как следует нажраться! А если повезет – гулять, так гулять! – ещё и подраться. Вот, хотя бы с тем патлатым индюком ... Взяв у стойки бутылку пива, я бесцеремонно шлепнулся на стул. По залу там и сям стояли круглые столики, возле одного я и приземлился, потому что он был почти пустой. За ним сидела только какая-то сладкая парочка: эти двое тут же принялись самым мерзким и тошнотворным образом сосаться и лизаться, да ещё с таким видом, словно бы все это мне назло. Созерцать чужие слюни у меня не было никакого желания; я повернулся к этим лизунам спиной, облокотился на спинку стула

и сидел, прихлебывая дешевый пивасик прямо из горла. Народу в клуб уже набилась целая прорва, отчего порой становилось реально душно. Кондиционеры, если они и были, явно не справлялись. Охранники на входе время от времени открывали двери настежь, и тогда становилось посвежее, но потом двери закрывали и всё возвращалось. Духота, прокуренный воздух и пиво неумолимо делали своё дело: меня быстро разморило, и тогда я откинулся назад, положив локти на стол, а ноги вытянул в проход (специально, чтоб через них все спотыкались). И сидел так, с самодовольной и наглой рожей, время от времени прикладываясь к бутылке. Желания нажраться и подраться помаленьку отступали, их место занимал блаженный пофигизм: атмосфера в той забегаловке была на редкость отвязная. Публика была уже славно разогрета. В паре метров, прямо передо мной, стояло что-то вроде сцены. На этой сцене две девахи зажигали… Ну, почти топлесс. Вся душа нараспашку и всё видно – честное слово… Народ в зале, похоже, был к таким вещам привычен: никто особо не смотрел, а кто и смотрел – так почти равнодушно, как на сводку погоды по телеку. Все кругом буквально стояли на ушах, каждый на своей волне врывался, и всем было весело. И не было

никакой агрессии, никто никому ничего не навязывал – мир и любовь во все поля! Во мне уже просыпалось чувство неподдельной влюбленности к этому заведению. В моем воображении я выглядел этаким бравым американским воякой в американском же баре – ведь примерно так этих ребят изображают в кино. А потом я почувствовал, как сзади меня тронули за плечо, и обернулся. Парочка, что сидела там, перестала долбиться в десны, и парень предложил познакомиться и выпить с ними. Мы выпили, недолго поболтали о том, о сем… Они оказались нормальными ребятами, но собирались уходить. Парень пожал мне руку на прощанье, а девчонка сказала, что я милый и забавный, и добавила, что будет рада как-нибудь увидеться вновь. Только чтоб я свою девушку захватил. Я сказал: да, конечно, вы отличные ребята, пока!.. И они ушли. Я вернулся, так сказать, в исходное положение, до тех двух девчонок, на которых я так восхищенно глазел, больше не было. Однако вскоре я увидел одну. Эта штучка была невысокого роста, с волнистыми волосами до плеч, брюнетка. На вид лет двадцать; может, чуть больше. Девчонка была основательно пьяна – едва стояла, ей-богу. Говорила о чем-то с коротко стриженой блондинкой, и было видно, что разговор напряженный. Блондиночка

явно собиралась уходить. Была она куда трезвее темноволосой подруги, и, похоже, не стеснялась в выражениях – это угадывалось по её лицу и жестам. Таким образом, они там «общались», а я сидел и, от нефиг делать, за ними наблюдал. Внезапно «черненькая» пьяным движением попыталась обнять «беленькую» за плечи, но та резко отбросила её руки и рванула к выходу. Брюнетка кинулась вдогонку, тщетно силясь остановить уходящую подругу. Хватала её то за одежду, то за руки – но белокурое создание (уж простите за пафос) твердо не желало продолжения разговора. Тут темноволосая поняла, что дело – дрянь. Остановилась, пару раз пьяно качнувшись. Обвела взглядом помещение, намечая маршрут, и направилась к столику, где на одном из стульев сиротливо висела её сумка. В общем, эта фрейлейн, покачиваясь, подошла и свалилась на этот стул. Я ещё удивился, как мимо не промазала. Склонив голову, она облокотилась о крышку стола, запустила руки в свои роскошные волосы и так застыла, глядя в точку – самая, что ни на есть, поза отчаяния… И тут мне стало её жалко. Сам не знаю, почему! Каких-то пятнадцать минут назад её сиськи видел весь этот гребаный притон; пьяна в стельку и, похоже, любовница только что дала ей от винта (ну, это я предположил,

насчет любовницы)… Многие скажут: «Мало, что на всю голову, так ещё и пьяная». Пусть так! Но факт: мне стало дико жалко эту малявку, какой бы долбанутой она ни была, и даже как-то стыдно. Я видел её впервые в жизни. Что за человек – можно было только догадываться. Да, в ту ночь она была далеко не эталон приличия. Но, в конце концов, кто я был такой, чтоб осуждать её? Сам-то был намного лучше? Точно так же приперся в этот проклятый шалман, точно также был пьян и хотел ни за что, ни про что врезать парню, которого даже не знал! Словом, чёрт-те что на меня нашло. Скорее всего, померещилось чтото общее между нами. Но так это или нет – помочь я не мог. И сказать было нечего. Да и смысла в этом было ноль! Я, сжимая в клешне опустевшую бутылку, молча глядел на неё. Она все так же, не мигая, смотрела в крышку стола. На душе сделалось довольно паскудно. Захотелось встать и уйти куданибудь. Если не домой, так в любое другое место, только чтобы её, эту пигалицу, больше никогда не видеть и не вспоминать о ней. Проходя мимо, я таки не удержался и слегка тронул её за плечо: так делают, когда хотят сказать что-то вроде «крепись» или «держись». Она испуганно дернулась, подняла свои пьяные глаза и выдохнула, почти крикнула:

- Уйди! Спасибо, милая. Собственно, я уже и без неё был в процессе ухода. Нужно было только забрать свою куртку в местном подобии гардероба. Там я смиренно ждал своей очереди, когда меня дернули за рукав: - Почему ты ушел? Чёрт. Это была она. Я маленько оторопел. - Почему ты ушел? – повторила она. - Потому, что ты сказала. - Одного человека просишь не уходить, а он уходит. Тебе говоришь «уходи», и ты пошел. Ты нормальный вообще? Я промолчал. Отвернувшись, уставился в никуда. Не хотел я с ней разговаривать. Ничего не хотел. Но она почему-то не уходила. - Как тебя зовут? Тут я прямо офонарел. Какая тебе разница? Но потом решил, что гори оно все огнем – один хрен, утром эта оторва ничего не вспомнит… - Роман. - А я Лена. - Знал я одну Лену… - Что? – не расслышав, вопросила новая знакомая. - Не, не, ничего. Я говорю, весьма неожиданный ход с твоей стороны. - А… Я пьяная просто. Так что… Пользуйся моментом. – и нарочито притворно улыбнулась. – А ты правда куда-то уходишь? - На воздух. А там

видно будет. - Можно, я с тобой? На воздух? - Мне всё равно. Я вышел на крыльцо – после духоты переполненного кабака городской воздух показался чуть ли не курортным. В том году в середине февраля стояла необычная для конца зимы оттепель. Снег повсюду таял и с крыш капало. Новая знакомая заявила, что не курит, но зачем-то попросила сигарету. Я смотрел, как она держит её в руках, как прикуривает и затягивается – было видно, что не врет. Над входом ярко светился огромный плафон с эмблемой клуба. В его свете я смог разглядеть эту Елену Прекрасную как следует. А она была ничего! Ростом заметно ниже меня – я мальчик не маленький – и очень хорошо сложена. На мордашку симпатичная. Только выпила много… Нос аккуратный и прямой. Губки – что надо. Лицо казалось то ли смуглым, то ли необычно загорелым. Распущенные волосы лежали в беспорядке. Сигарета, которую она держала двумя пальцами, казалась чуть ли не толще самих пальцев – настолько изящно смотрелись руки. На ней была шерстяная юбка, длиною до колен, в "шотландскую" клетку. Сверху – обычная девчачья кофточка, на пуговицах, с какими-то кружавчиками... А ещё на ней были чулки в мелкую сеточку, их я рассмотрел раньше, внутри клуба. Вы-

ходя на улицу, она взяла в гардеробе свое черное пальто и небрежно набросила на плечи… Я никак не мог уловить тембр её голоса. За неё говорил выпитый алкоголь. Язык заплетался. Спросила, где моя жена. Не дожидаясь ответа, залилась пьяным смехом и спросила, где моя девушка. Я выдохнул в ответ облако табачного дыма и наигранно сказал, что нет у меня девушки. А та, которую я таковой считал, послала меня накануне вечером. Пошла к своему менту или кто там у неё – видно, с ним лучше, чем со мной. И, сказав это, как -то скис. Хотел было спросить, кто была та блондинка – но не стал. Девчонка вроде как даже повеселела, и расстраивать её заново не хотелось. Это значит, повторил я, что девушки у меня нет. Эта Леночка, даром, что была под градусом, заметила, что я маленько приуныл, и сообразила почему. Недолго думая, рубанула с плеча: - Это значит, что она дура. Пошли, потанцуем? *** Я танцевать никогда не умел и не любил. Но тогда… Кто в том месте умел танцевать? И кому было до кого дело? А вот Елена жгла на танцполе так, что мама не горюй… Видно было, что двигаться умеет. И тогда мне стало легко-легко, и на все плевать-плевать… Место угарное, компания подходящая – гуляем! В конце

концов, не о том ли я мечтал, сидя вечерами в постылой казарме, начищая до блеска армейские ботинки и подшивая богомерзкий подворотничок – не этого ли я хотел? Да, компания была что надо. Некисло мы затусили тогда. С кем-то знакомились, чего-то там друг другу рассказывали… По большей части какую-то ерунду. Несколько раз ходили к бару. Выходили курить на крыльцо и вместе молчали, думая каждый о чем-то своем и глядя в никуда. А потом, посмотрев друг на друга, смеялись, как полоумные. И опять шли… Нет, не шли, а бежали, взявшись за руки – «подергаться». Лена отошла от своей грусти. А глядя на неё и я тоже как будто ожил. Эта бестия нарочно кокетничала со мной, строила глазки, наигранно встряхивала волосами и закусывала нижнюю губу – делая это так картинно и карикатурно, что меня невольно разбирал смех. Дурачилась! Вела себя так, словно знает меня всю жизнь. Несколько раз от её взгляда я едва не терял голову… А потом ехидно улыбалась, смеялась и говорила, что ей становится со мной страшно, потому что я смотрю на неё как маньяк – наверно, так оно и было. И, в конце концов, от выпитого, от этих её взглядов и намеков, от пьянящей разнузданности этого окаянного кабака я голову потерял окончательно. Дальше ничего не

помню толком – как в похмельном сне. Из памяти выплывают какие-то отрывки. Её волосы, хлестнувшие меня по лицу, моя рука, застрявшая в этих волосах. Вкус её поцелуя. Её губы в которые я прямо -таки впился, бешеный стук сердца, где-то уже в голове, прямо в ушах… Все слилось в какой-то протяжный свист, перед глазами проносились радужные пятна – безумие… И тепло, тепло по всему телу и странная, необъяснимая дрожь. Какой-то непонятный закуток, не то чулан, не то кладовка – не помню, как мы туда попали. Помню, как рывком вытряхнул её из кофточки, даже не расстегнув всех пуговиц... Боже, как меня трясло... Да и её трясло не меньше! Помню её свистящее дыхание, её руки… Помню, как нащупал под этой клетчатой юбчонкой (чтоб ей сгореть в аду!) небольшой клочок материи с кружевными краями, грубо схватил его и рванул вниз… *** Сложнее всего понять простые истины. И едва ли есть другой способ, кроме как вновь и вновь наступать на те же грабли – едва ли есть другой способ, чтобы их понять. Уже потом, спустя годы, мне стало ясно, что ничего особенного в ту ночь не произошло. Мы оба всего лишь получили то, зачем пришли. Даже если мы сами себе не признавались в этом. Плохо

это или хорошо – мы были такими, какими были; и получили то, что нам причиталось. Мы стоили друг друга – а потому и не могли друг друга судить. Оба хотели одного и того же, и это была не долгая и счастливая совместная жизнь, а всё гораздо проще и быстрее. Развязка оставалась только опросом времени. Но мне, до понимания таких простых вещей, нужно было ещё дорасти. *** Народ разбредался по домам. Кто-то садился в такси, кто-то уходил на своих двоих… Под фонарём, напротив входа, Лена попросила меня встать лицом к свету, а когда я выполнил просьбу – долго смотрела в мои глаза снизу вверх… - У тебя глаза голубые… - А у тебя – зелёные. Её тонкие пальцы скользнули по моей небритой щеке. - Ты небритый… *** Мы шли прямо по дороге – по разделительной полосе. Пятый час утра, воскресенье. Город спал. Дорога была пустой. Лишь изредка мимо проносились машины, водители которых явно не одобряли вторжение пешеходов на свою территорию. И только один, молодой, темноволосый, притормозив, высунулся в боковое окошко, широко улыбнулся и одобрительно помахал рукой. - Безумцы… - проводив машину взглядом,

100

сказала Лена. – Ты и я. Два дурака. Я молчал. Шагал рядом и молчал. С таким же успехом в то утро я мог идти по любой дороге в любую сторону. Мне было все равно, куда. Я ни о чем не думал и просто шел, как на автомате. Но было что-то, что мешало миру сложиться в единую логичную картинку в моей голове, и этим чем-то была она. Словно два разных человека – та, с кем я познакомился в клубе и та, с кем я шёл по дороге. Опьянения уже не было. Все выветрилось… Когда мы только вышли на эту дорогу, Лена взяла меня за руку. Поначалу я никак на это не реагировал. Потом сжал её небольшую, почти детскую ладошку. Девушка прикрыла глаза и произнесла мечтательно: - У тебя мозоли на пальцах. На самих подушечках… Играешь на гитаре? Я кивнул. Хотел было разжать пальцы и высвободиться, но она вдруг сильнее сжала мою ладонь – прямо-таки вцепилась в неё... - Надо бы сыграть нам с тобой… Вместе… *** Свет фонарей вдоль дороги казался желтоватым и мутным – садился туман. Окружающий нас воздух был влажным, и капельки воды щекотали мое лицо. - Ты позвонишь мне завтра? – спросила Лена. Я не понимал, зачем она об этом спрашивает.

Но ответил: - Позвоню. То есть, завтра или уже сегодня? - Да, уже сегодня. – Она грустно вздохнула. – Поверить не могу. - Чему? - Поверить не могу, что вот так вот случилось. Как так бывает? Вообще – бывает так? Или… Может, тебя нет? – и в глазах её мелькнул испуг. На долю секунды, не более. – Может, ты мне снишься? – и грустно, как-то смущенно, улыбнулась, глядя мне в глаза… - Странный сон… ответил я. – Получается, его видят сразу двое? - Ты позвонишь мне? – В очередной раз Лена повторила этот непонятный для меня вопрос. Я уже, наверно, за всю дорогу раза три отвечал ей, что позвоню. Но она всё переспрашивала… Мы остановились. Я взял девушку за плечи и повернул лицом к себе - мне хотелось запомнить её сейчас, в утреннем тумане и матовом свете придорожных фонарей. Она вдруг подошла вплотную, обвила меня руками и прижалась щекой к моей груди. Зимняя куртка на мне была нараспашку – тепло ведь… - Сердце. – прошептала Лена. – Не бывает так во сне. *** У неё зазвонил телефон. Она достала трубку из кармана пальто, поднесла к уху и заговорила: - Да… Алло! Нет… Я на дороге. Это значит, что я иду по дороге! Нет,

не одна. Ты не знаешь, мой знакомый. – не отрывая трубки от уха она посмотрела на меня. Лукаво улыбнувшись, продолжила – …да, симпатичный. Блондин, высокий. Да ещё и небритый… Она хихикнула, и её тонкие пальцы коснулись моего заросшего подбородка. - Хорошо. Да, не откажусь. Подвези. Я по дороге иду. Да, прямо по дороге! Давай. Спрятала трубку в карман. И с плохо скрываемым сожалением в голосе произнесла: - За мной приедут скоро. Домой подбросят. - Кто? – спросил я. Больше автоматически, потому что мне было не интересно. - Это друзья мои. - А… Наверно, та девушка, что была с тобой? Ну, светленькая такая, с короткой стрижкой… - непонятно, зачем я вообще задавал все эти совершенно ненужные вопросы... Хотя, признаться честно, я просто немного расстроился. Ни с того, ни с сего – расстроился. Я даже хотел, чтоб это случилось: ну, заберут её – и заберут, и слава Богу. Доберусь до дому и лягу спать. С чистой совестью. Но всё же расстроился. - А… Аня. Да, по её просьбе. Но нет, не она. Она – моя соседка, мы в одной комнате живем. Мне с ней завтра разговор предстоит. Да ерунда это всё! Метрах в двадцати перед нами у обочины ос-

тановилась какая-то машина. У Лены снова зазвонил телефон. Она ответила. - Да… Алло. А… Да, вижу. Да, это я. – И сбросила вызов. – Это за мной. – она указала на тачку. Мы прошли оставшиеся метры все также, держась за руки. Уже у самой машины она сказала: - Вот и всё. И нерешительно прибавила: - Поцелуй меня… Можно?.. …мы стояли у этой машины и целовались, как это делают влюбленные парочки. Долго. У меня закружилась голова, и я чувствовал себя так, как если бы вновь опьянел. Когда мы прервались, Лена полушепотом, с дрожью в голосе, произнесла: - Так можно бесконечно… И снова поцеловала меня. Что за чёрт… Как не трезвел вовсе! Ещё около минуты мы стояли так. Все это время автомобиль, который приехал за ней, просто ждал, стоя у обочины. Даже движок был заглушен. Никто не выходил, никто не звал её, никто не сигналил и не звонил. Уже садясь в машину, Лена почти прокричала: - Позвони мне завтра, слышишь? Обязательно позвони!!! И всё. *** Мимо пронесся первый воскресный трол-

лейбус. Эти чёртовы троллейбусы имеют идиотское обыкновение: носятся по утрам с бешеной скоростью. До остановки было метров сто. …я бросил себя в эту стометровку весь, полностью. Все, что во мне осталось после бессонной ночи и литров алкоголя… Троллейбус довез меня до ж/д вокзала – конечная. Там я должен был пересесть на что-нибудь другое. Рядом была остановка маршрутных такси, и оттуда меня кто-то окликнул. Присмотревшись, я увидел необычно высокого роста девицу, стриженную «под мальчика». Да и одета была, как парень… Я узнал её – видел ночью в клубе. В самом начале, на сцене, она была с Леной. Да, точно, это была она… - Домой добираюсь. – выдал я, не дожидаясь вопросов и приветствий. - Ну и погуляли. – нараспев произнесла девица. Её звали Саша. Я даже откуда-то знал, что ей двадцать шесть лет и что ей нужно ехать до дому на два района дальше, чем мне… - И не говори! Весёлая ночка была. – я не смог сдержать улыбку. - Это просто офигеть… – Саша, судя по манере разговора, явно не блистала интеллектом. – Скажи я кому, что ночью в клубе прямо на сцене сексом занималась… - Да ладно?! – я попытался изобразить удивление. Ну, это она загнула,

101

насчет секса… Хотя мне было глубоко плевать. - …с молодой красивой лесбиянкой. На пять лет младше… – продолжала она свою безумно скучную речь. - Иди ты?! – Снова я собрал в единую кучу все свои актерские способности. - Да! С этой Ленкой. Черненькая такая, кучерявая. - С лесбиянкой?! – вопрос был задан не ей. Я задал его самому себе. - А что это было, по-твоему? Весь клуб видел. Ты что ли напился так, что не помнишь? – и она разразилась мужиковатым, неприятным смехом. - Ага, - выдавил я. – перебрал маленько… - Она ещё этой своей соседке, «А-а-анечке», в любви признавалась! А тебе сколько лет? - Двадцать три. …и что тебе за беда, подумал я, кому и сколько лет? - Хаааа! Ма-ло-леткааа!!! Господи, как же я хочу спать… Не было больше сил терпеть её рядом. Все, никаких маршруток. В них ездит эта ужасная Саша. Трамвай. Только трамвай меня спасет… *** Я упал на кровать, даже толком не раздевшись, и проспал так до середины дня. Возможно, спал бы и дольше, но меня разбудил телефонный звонок. Звонила та самая «как бы» подружка, что не за-

102

хотела идти со мной накануне. - Приве-ет! Ты чё, спишь? Ну, блин, ты даешь! – её голос в трубке звучал фальшиво и ехидно. Странно, и как я раньше не замечал этой фальши? Она всегда говорила именно так... - Что тебе нужно? – спросил я. - Чё, как погулял? – все так же фальшиво спросила она, имея в виду тот самый день рождения, с которого все начиналось и о котором уже никто, кроме неё, не помнил. - Что тебе нужно? – я повторил вопрос. - Ты чё там, взбесился, блин, а? – К такому обращению с моей стороны она не привыкла. – А нормально отвечать можно, а? …вы подумайте, какая зараза! Нет, правда, как я раньше не замечал… - Так. Тяжёлая артиллерия в ход пошла. И чего ты от меня ждёшь? - С тобой нормально поговорить хочу! Боже мой, как же она фальшива... «Это значит, что она дура» - Лена, как же ты была права… - О чём? Что тебе нужно? – в третий раз я задал тот же вопрос. Но ответа не получил. Она бросила трубку. *** К вечеру подморозило, и все, что растаяло за ночь, превратилось в лёд. На улицах стало безумно скользко. Я сидел у окна в небольшом аккуратном кафе. Девушка-

официантка принесла мне чайник и почему-то сразу две чашки – такое у них было странное правило… Этот чай считался какимто особенным. Не знаю, как там обстояло на самом деле, но на вкус было недурно. От мысли о пиве и любом другом пойле меня воротило. Каждые выходные – одно и то же, раз за разом… Сколько можно?.. Зачем это всё? До этого дня я и не подозревал, что можно вот так вот просто сидеть и пить чай, и смотреть на улицу из окна, и быть таким спокойным… И оставаться одному не так уж плохо… В кафешке там и сям ещё висели какие-то валентинки и разная мишура из той же оперы. Всё это смотрелось так трогательно-нелепо… Я понял, что пришло время сделать тот самый обещанный звонок. Прямо сейчас. Я вышел на воздух. Отошел от входа метров десять. Достал телефон. Мне нужно сделать одинединственный звонок. Один-единственный, после которого все встанет на места. Хотя в кафе было почти пусто – как обычно вечером в воскресенье – я вышел на улицу, чтобы позвонить…Гудки. Гудки. Долго никто не берёт… Не возьмёт уже, наверно. Не возьмёт… - Да… Алло. - Привет. Это Роман. - А, Ром, привет. - Лен, я хотел бы увидеть тебя. На неделе… - Нет. Мы больше не увидимся.

- Да? Хм… Ну, раз так… Тогда я хочу, чтобы ты знала. Ты мне очень понравилась, Лена. И я надеюсь, у тебя все будет хорошо. Я замолк на пару секунд. Она тоже молчала. В горле встал какой-то комок. Я сглотнул и закончил: - В общем, пока, Лен. Я не буду больше звонить. - Пока... И всё. Во мне вспыхнул гнев. Зачем надо было это «позвони мне завтра, позвони обязательно…» Для того, чтобы сейчас вот так вот сказать «нет, мы больше не увидимся»? Дьявол разбери этих баб!!! *** Впрочем, гнев погас так же быстро, как и воспламенился. Я стёр её номер. Я не хотел знать ответов на вопросы. Было не важно, почему все получилось именно так, а не иначе. В ту минуту не было никакой разницы, значит ли все это для неё хоть что-то. Или не значит ничего. Вообще всё равно. *** И спустя годы, вновь и вновь, когда память возвращает меня в те

дни, я каждый раз ловлю себя на мысли, что ни о чём не жалею. Эта история не нуждается в продолжении. Потому, что всё просто. Какое может быть продолжение? У такой истории? Мы оба получили ровно то, что нам предназначалось. И дело не в божественном провидении, линиях судьбы и что там такого ещё есть. Дело в том, что в каждый момент своей жизни мы имеем ровно то, чему соответствуем. Что мы сеем, то и пожинаем – увы, это правда. Все банально донельзя: не хочешь видеть голых мужиков – не заходи в мужскую раздевалку. В мире есть много вещей, которые мы не можем контролировать. Вещей, которые нам не подвластны. Мы не можем изменить погоду, не можем останавливать войны… Но чаще всего говоря «несправедливость», «не сложилось», «не повезло» - мы лишь хотим найти оправдание для своей слабости. Или бездействия. Или безответственности… Ведь мы так любим оправдывать себя. И так не любим получать по заслугам… ***

В то место, где мы с Леной познакомились, я больше не ходил. И дело было не в воспоминаниях, а в том, что… Хрена ли я там забыл?! Один клуб, другой клуб… Тот подешевле, тот подороже… Где-то может быть получше обстановка, где-то получше музыка… А по сути – везде одна и та же хренотень. Лену я тоже никогда больше не видел. Разве только однажды, года три или четыре спустя, встретил на улице девушку, которая показалась мне очень похожей на неё. Волосы, лицо… И даже руки. Она шла твердой походкой, с высоко поднятой головой, и на лице её было то самое выражение, которое свойственно уверенным в себе молодым женщинам. Женщинам, которые знают, чего хотят от жизни. Мы случайно встретились на перекрёстке. Была ли это она, Лена, или нет? А если это была она, то узнала ли меня? Как бы там ни было, в ту секунду мы оба никак не подали виду. Каждый продолжил свой путь. Автор: Карпенко

Роман

Звезда (Аркан XVII) «То было время, когда была ночь всегда...» Человек, имя которого я забыл...

Третий день падал мокрый снег и последние листья – небольшие остатки умирающего веселья исчезли, уступив место тотальной серости. Город

был взят в объятия, охвачен какой-то грустью, был затоплен, теперь уже немного щекочущими звуками шин, разминающими серую мокрую ваксу. Го-

103

род, словно гигантское каменное существо пытался уйти в спячку, или, быть может, ему просто хотелось стать безразличным ко всему. Утором, когда все спешили на работу, он, казалось, ворочался во сне. Люди огромными толпами шли друг за другом к метро. Некоторые выходили из автобусов и тотчас вливались в общий поток, некоторые оставляли машины на стоянке неподалеку, но после, всех одинаково засасывало жерло, уходящее куда-то под землю. Нина вошла в вагон. Было тесно, как и всегда. И как всегда, когда колеса шумно застучали по рельсам, она задумалась. - Черт возьми...думала она, глядя на темные мелькающие стены тоннеля.- Как все это глупо... Господи, ну как нарочно... Все летит в тартарары, а тут нате вам – Сэндвичевы острова... Только добирайся, как хочешь, хоть бы и вплавь... А что? Сперва по нашей речке-вонючке, потом до устья потом до моря. А там уж и океан не за горами... Нина усмехнулась и вспомнила как еще в школе на уроке географии, отключаясь от нудного училкиного голоса , она глядела в окно, все на туже вонючку и мечтала вновь и вновь сделать плот и уплыть куданибудь от этих вечно чадящих труб, от безумных потоков людей, всегда

104

идущих в одном направлении – утром в метро, а вечером наоборот... Она, как и все девчонки мечтала, что где-то там ее должен бы ждать принц самых что ни на есть голубых кровей, непременно в компании с лошадью белой масти, и что вообще-то жизнь замечательна, и нужно, как говорит мама, просто набраться терпения... Впрочем, папа советовал не ждать от жизни слишком много. Будет день – будет пища... Диктор прогнусавил название станции и Нина стала пробираться к выходу. Потом был автобус, и, наконец, мимо проплыло, уже почти десять лет знакомое кирпичное здание, когда-то давно покрашенное зеленой краской и обсаженное вокруг так и не возмужавшими липками... Нина никогда не опаздывала, напротив: приходила довольно рано, а уходила, часто позже всех, делая вид, что завалена работой. Дома ей часто казалось, что вот не сегодня так завтра обязательно должно что-то произойти. Например, начальник, весь сияющий как самовар, подойдет и объявит перед всем отделом: - Нина Сергеевна, а вот приказ о присвоении вам первой категории... Или же: - А вот мы вам решили зарплату поднять... Впрочем, нет. Про зарплату при всех не надо. Лучше пусть он это в кабинете скажет. И это ожидание всякий раз делало

утро светлее, и хотелось чуть быстрее убедиться в том, что везение все-таки есть, и что на самом деле, ее на работе любят и ценят, несмотря на вечные склоки и мелочные придирки. У нее почти не было друзей. Когда грянул кризис, все друзья с семьями разъехались в другие страны и города, и Нина стала бояться дружить. Слишком больно было отрывать от кожи каждого из них, приросшего за долгие годы совместных застолий, поездок и кухонных дискуссий. Впрочем, одна подружка всетаки была. Она работала этажом ниже в отделе смет, и они по большей части встречались в курилке, беседуя о разных пустяках. Ирка была неисправимая оптимистка. Притом, что судьба ее вечно бросала то в одни, то в другие жернова, она нисколько не менялась, и лишь смахивая слезы, бросала свое вечное: «Прорвемся!» Нина любила ее и была страшно благодарна за то, что Ирка не была завистлива. Ей можно было говорить все: и про зарплату, и про нового мужика и про всякие планы. Ирка всегда при этом улыбалась и говорила: «Молодчина, поздравляю!» И было видно, что это именно то, что она хотела сказать, а вовсе не тщательно замаскированное елейной улыбкой «Ну и везет же тебе, падла!» С неделю назад, когда упал, будто с неба этот выигрыш, Нина, не

задумываясь, сообщила об этом Ирке. Честно говоря, она ожидала, что хотя и импульсивная, но все же расторопная подруга посочувствует: - Ну, нет денег на билеты, так и ладно. Забудь и не расстраивайся. Однако, случилось совершенно обратное. Ирка, выкатив глаза, накинулась на нее чуть не с кулаками: - Ты что дура? Денег у нее нет! Так займи! Когда еще такой случай будет? Идиотка! Езжай! Познакомишься там с кемнибудь... То да се, может, из дыры этой вырвешься! Поняла? Нина только отмахивалась. Она не знала что делать. Страх от одной мысли, что долг скует ее на долгие годы по рукам и ногам, приводил в панический ужас. Если бы можно было этот билет продать, она бы сделала это не задумываясь, но на нем было ее имя. И это был, собственно, и не совсем билет. Просто ее угораздило выписать журнал, обещавший много рецептов, выкроек и бесплатных советов, а после там внутри состоялась лотерея, и ей прислали уже готовую оплаченную путевку. Проблема была только в оплате проезда: это было за ее счет. Билеты до Сэндвичевых островов стоили в оба конца почти две c половиной тысячи... Она отродясь таких денег не видела. Но Ирка не отставала: - Ну хочешь, я тебе

одолжу пятьсот? Больше нету. Ну, а остальные наскребешь как-нибудь... - Не знаю...- мялась Нина, - не могу... Страшно... Может посоветоваться еще с кем? - С кем? - Не знаю... Но может, кто еще какую-то идею подаст? - Да какая тут идея? Или ехать, или нет, но так только последний идиот поступит. Когда еще такая звезда взойдет? - Легко тебе говорить... - Что значит, легко? Говорю, что думаю. Вот и все. - Ой, Ирка, я не знаю... Ну... посмотрим, короче. Месяц еще впереди. Нина, конечно же, понимала, что несет чепуху, что никаких советчиков в таком деле быть не может, а могут быть только те, кто дал бы или не дал денег. - Но, с какой, собственно, стати, «дал бы»? А у Ирки все просто: езжай, а там разберешься... Нет, так нельзя. Это только советы легко разбрасывать... Стоп! А ну как я на нее сумею путевку переписать? Это же она ведь меня на этот журнал подписала. Вдруг те согласятся? Какая им, собственно, разница? Да никакой, наверное... Нина задумалась. Это что же получается, что я Ирку на остров тот в наказание как бы хочу отправить? А вдруг она права, и это шанс? Да нет, там, наверняка толпы, та-

ких как я ходят... Пусть сама едет. Дома Нина сидела, и, глядя мимо светящегося экрана телевизора, все думала и думала, будто вновь и вновь перелистывая книгу с записями «за» и «против», уже ставшую изрядно толстой и засаленной. На удивление, «за» тоже было немало. Среди довольно простых и очевидных «за» было то, что она уже пять или шесть лет вообще не отдыхала, и что так, пожалуй, в конце концов, можно свихнуться. Были и эфемерные, почти бредовые «за». Например, такое, чтобы раздобыть хорошую камеру, наделать, снимков и написать после статью, которую можно будет кому-то предложить, и, таким образом, быть может, сменить ненавистную работу – она ведь мечтала когда-то о журналистике... Были и прагматические «за»: оторваться в Duty Free. Давно уже пора было бы себя побаловать... Но мрачно нависающие «против», словно злобный Прокруст обрубали все, что высовывалось даже слегка с «ложа обыденности». Придя утром на работу, она тотчас села в свое кресло с замусоленными подлокотниками, и, глядя в мутноватое окно, набрала номер редакции журнала. На удивление, ответили сразу. Нина, немного замявшись, попросила кого-нибудь, кто занимается путевками. - Деньги вместо путевки получить нельзя!-

105

ответил мерзкий, похожий на автомат голос, какие обычно принадлежат людям, знающим абсолютно все, и при этом не способным помочь даже в элементарных вопросах. - Я знаю, - ответила Нина кротко, - а переписать можно на когонибудь другого? - Сейчас... – ответил мерзкий голос. Нина ждала около минуты, слушая в трубке какую-то идиотскую музыку, перемежающуюся заверениями о том, что, подписываясь на журнал, вы привносите в свою жизнь одно из самых ярких событий... - Привнесла уже, подумала Нина. - Слушаю вас,- отозвался на другом конце голос, принадлежащий, по -видимому, молодому человеку, способному продавать снег эскимосам. - Простите, - начала Нина, - я тут выиграла путевку... - А, поздравляю, поздравляю... От души. Это была отличная идея разыграть лотерею. Вы довольны? - Да...Но... - Прекрасно! Когда вернетесь, позвоните и расскажите как там и что... А мы о вас напишем, хорошо? - Да, но я бы... Я не могу ехать... Можно... - Нет, деньгами получить нельзя. К моему глубокому сожалению. - А переписать на кого-нибудь? - Переписать? Зачем?

106

- Потому что я не могу ехать. Понимаете? - А что случилось? - Да ничего не случилось. У меня нет денег на билеты... - Ссуду возьмите. - Кто ж мне даст? Да и как отдавать? Вы же знаете, какие сейчас проценты? - У нас возьмите. У нас процент ниже, если под гарантию недвижимости. - Нет. Можно мне путевку переписать на кого-нибудь? - Ну, вообще-то, так не положено, но если вы нам приведете пять подписчиков, то тогда можно подумать... - Я перепишу на человека, который у вас уже подписчик со стажем, или же просто не поеду. - Да? Ну что же... Я подумаю. Перезвоните мне завтра, и на всякий случай приготовьте паспортные данные нового кандидата. Но, я пока ничего не обещаю. Договорились? - Да. - Ну и хорошо. Всех благ! – и в трубке раздались короткие гудки. Нина даже не успела спросить, с кем она говорила. Спустя час, она вытащила Ирку в курилку. - Что случилось? - Ничего. Ты на острова поедешь, - сказала Нина твердо. - Ты что с ума сошла? – почти закричала Ирка.- С какой стати? - Как с какой? Только идиотка ведь отка-

жется, верно? А денег наскребешь как-нибудь... – добавила Нина почти злорадно. - Да, нет, я-то наскребу, ну а ты как? Это же такой шанс! Нинка, не дури, поезжай. Ну, разгребешься с деньгами. Не бойся. - Нет. Я уже решила. Так поедешь или нет? Ирка опустила глаза: - Дай подумать пару дней. Если с деньгами утрясу, то поеду. Она почему-то чмокнула Нину в щеку и убежала в свой отдел. *** Проводы были бурные. Было много выпито и съедено, но говорилось все одно и тоже, словно бы вытаптывалась маленькая полянка вокруг центрального столбика. Чтото болтали про акул, про людоедов и про то, что там бывают пляжи, где загорают без ничего... Ирка смеялась, что-то отвечала, затевала тосты и тотчас устремлялась с кемнибудь танцевать. Нина стояла на балконе и курила. Вино немного разобрало и захотелось плакать... Она вдруг только сейчас вспомнила, как когда-то давно увидела фильм о каком-то безымянном острове и, как она заворожено, смотрела на экран. И как еще долго мучили сны, в которых она проносилась босиком по белому песку под пальмами, голая, коричневая и свободная. Иногда сны были настолько яркими, что она просыпалась и плакала,

что это не наяву, или же пыталась быстренько снова заснуть, чтобы еще чуть побыть там, в той жизни... - Как же я это забыла? – подумала Нина. – Ведь... – слеза катились по щекам, - ведь я же молилась тогда, просила забросить меня туда... Вот эта молитва и разрешилась, а я.... Нина плакала и изо всех сил сама себя успокаивала: - Ну, когда это было! Еще ведь в школе... а в пустую девчачью голову, чего только не забредет... Нет, это не из-за молитвы. Это само по себе. Просто так получилось... Она курила одну сигарету за другой и смотрела куда-то в ту сторону, где «вонючка», петляя, огибала большой завод... - На плоту была готова ехать...- Нина опять заплакала. Гости уже почти разошлись, и на балкон вышла Ирка. - Ты чего? - Да, ничего, - сказала Нина устало,- пойду я, Ириша... - Хочешь, останься...- предложила Ирка. - Да, нет, спасибо. Пойду я уже... Отдыхай... *** Нина взяла отпуск за свой счет, с тем, чтобы проводить Ирку в аэропорт. Они ехали в автобусе, и Ирка непрерывно болтала, глаза ее горели – она предвкушала будущие впечатления. Нина почти не слушала, иногда кивала или улыбалась в ответ. А

параллельно, в ее голове свилась кольцом холодная страшная мысль: - А ведь Ирка больше не вернется... То есть, может, если и вернется, то не надолго, и потом опять уже укатит, на сей раз навсегда... Эта мысль настолько поразила Нину, что она как-то по-особенному уставилась на Ирку. - Ты чего?- удивилась та. - Ир, ты возвращайся, хорошо?- попросила Нина. - Ты что, Нинка, что с тобой? - Не знаю... Просто подумала, что если ты уедешь... То... В общем, мне даже уже и пойти не к кому... - Ну что ты говоришь такое? Куда ж я денусь? Через три недели как штык. Чего тебе привезти, говори. - Да ничего, спасибо. - Ладно. Сама соображу. Не вешай нос. Приеду, пойдем куда-нибудь. Может, театр, какой приедет. Хочешь? - Ты, главное, приезжай. – Сказала тихо Нина. – И тогда все будет хорошо. Вот увидишь. - Так и так же хорошо! Оглянись по сторонам! Что ты все время такая кислая? Случилось чего? А ну говори! - Да нет. Просто не люблю провожать. Мне всегда это трудно... Не обращай внимание...- Нина отвернулась к окну. Потом был аэровокзал, видимый сквозь ту-

ман слез, прощания, безразличные пограничники... И вот, самолет стал превращаться в точку с дымным хвостом. И Ирка уносилась в неведомые дали... Может быть, что и навсегда... Затем взревел и оторвался от земли другой самолет, потом третий, и диктор безразлично выкрикивал какие-то слова, которые почему-то терзали душу... - Амстердам... к досмотру... Барселона... задерживается... прибывает.. 10:20 Чикаго... задерживается... Токио... Просьба пройти... Нина вышла из автобуса и поняла, что город пуст. Идти было решительно некуда. Было совершенно все равно где жить и что делать... Она вспомнила, как мечтала давным-давно, что будет бежать в едва видимом купальнике по белому ослепительному песку острова с позабытым названием, как будет бросать хлеб полчищам разноцветных коралловых рыб, как встретит кого-то важного, кто непременно спросит ее о чем-то очень важном... А потом все важное в жизни устроится само собой... И кто знает, может, и устроилось бы... - Может быть... Может быть... Может быть... – тупо твердила она, опускаясь по ступеням вниз, под землю, туда, где вечно грохотали колеса. Автор: Черный

Таисий

107

Сверхъестественное: новые приключения Глава 8 — Клэр, что случилось? - спросил голос Дина в наушнике у Клэр. — Мари, она упала на колени, и кажется, задыхается! - подбегая к Мари, отвечала Клэр. — Снова приступ. Клэр быстрее веди ее к машине и вези домой!говорил обеспокоенный голос Сэма. В попытке сделать последний вздох, Мари потеряла вновь сознание. Клэр успела подхватить ее, не дав упасть на газон. Обхватив ее за талию, подняла ее с колен, взяв за обе руки, взвалила себе на спину и пошла к машине. Открыв двери машины, аккуратно уложила ее на задние сиденье, закрыв двери села, на водительское место. — Клэр, ты водить хоть умеешь? - спросил голос Дина в наушнике. — Представь себе, умею, но никогда не думала, что когда-нибудь сяду за руль такой тачки! - отвечала Клэр, поглаживая, руль машины Мари. — Ты будь поаккуратней, царапин на ней не оставь, иначе Мари тебе голову оторвет, и не гони! - предупреждал голос Сэма. — Все будет в ажуре! - ответила ему Клэр и дала по газам. Дин ходил из угла

108

в угол, сердце беспокойно стучало в груди, он давно так не переживал. Последний раз он так себя чувствовал, когда Сэм был на волоске от смерти. Сэма немного начало раздражать хождение брата из угла в угол. — Да не маячь ты, сядь уже!- сказал он. — Не могу, почему они так долго едут, что с ней происходит? остановившись на миг, отвечал Дин. — Кто долго едет, что-то случилось? - спросил спускающийся по лестнице Кастиэль. — Мари внезапно стало плохо, Клэр везет ее! - отвечал ему Сэм. — Странно, а что с ней происходит в последнее время? - тоже был удивлен Кастиэль. — Мы тоже хотим это выяснить! - отвечал ему, все так же ходящий из угла в угол, Дин. — Мальчики я подъезжаю, мне нужна ваша помощь, одна я ее не дотащу! - раздался голос Клэр в ноутбуке у ребят. — Ну слава богу! обрадовался Дин и побежал к лестнице. Сэм и Кастиэль последовали за ним. Выйдя из убежища, все трое стали ждать появления Клэр. Не прошло и пару минут, как они увидели вдалеке черную точку, которая быстро приближалась.

Подъехав к убежищу Клэр, резко затормозила, обернулась назад, убедиться, не упала ли Мари. — Ну, ты и Шумахер! - открывая дверь машины, сказал Дин. — Я боялась не успеть, вот и гнала!- пожимая плечами выходя из машины, отвечала Клэр. Дин аккуратно взял сестру на руки, ее холодное тело его напугало, испуганными глазами он посмотрел на брата и Кастиэля. — Дин, что с ней? испугавшись выражения лица брата, спрашивал Сэм. — Я не знаю, она вся холодная, как ледышка! - отвечал ему Дин, подходя ближе. — Давай, скорее отнесем ее в комнату. Клэр, по дороге захвати пару одеял, ее нужно согреть! - пропуская вперед брата с сестрой на руках, обращался к девушке Сэм. Зайдя в комнату сестры, Дин уложил ее на кровать, сняв с нее только ботинки, накрыл одеялом. — Что случилось с ней? - спросил Дин, у входящей в комнату с одеялами в руках, Клэр. — Толком, я не знаю, я ждала ее в машине, когда я повернулась, чтобы посмотреть, где она, то увидела, как она падает на колени и с жадностью глотает воздух,

когда я к ней подбежала, она, словно задыхалась, и потеряла сознание! - отдавая одеяла Дину, отвечала Клэр. Дин взял у нее одеяла и укрыл ими сестру, и приложил пальцы к шее, чтобы проверить пульс. Пульс был слабым. — Дин, все порядке? - спросил Кастиэль. — Пульс слабый, я не знаю что с ней, ее бы отвезти в больницу! - отвечал ему Дин. — Я согласен с тобой, но как мы объясним, что у нее с рукой врачам!сказал брату Сэм. — А, что у нее с рукой? - в один голос спросили Клэр и Кастиэль. — Мы сами толком не знаем!- снимая перчатку с руки сестры, и рубашку, отвечал Дин. Увиденное всех поразило. Рука Мари вновь изменилась, чешуя дошла до локтя и рана тоже, но округлилась, словно закончив свой рисунок, форма которого была очень странной. — Боже, что это? удивленно спросила Клэр. — Мы не знаем, изменения начались, когда ее порезал ящер, сначала она изменилась чуть выше кисти, а теперь вот! - отвечал не мало, удивленный Сэм. — Вот поэтому мы не можем отвезти ее в больницу, так как сами не знаем, почему это происходит! - сказал Дин. Кастиэль подошёл ближе к кровати Мари, присел на краешек, в его

глазах можно было прочитать страх, переживание, его сердце вновь начало бешено колотиться. Он приложил два пальца ко лбу Мари, который был все еще холодным, закрыв, глаза он попытался, восстановить пульс и температуру тела. Через пару минут лоб Мари начал теплеть под его пальцами, когда Кастиэль это почувствовал, он убрал их со лба Мари. Мари начала приходить в себя, открыла глаза, сначала было все как в тумане, она не могла понять, где она находится и что за люди вокруг нее, постепенно зрение вернулось, она увидела сидящих по обе стороны кровати Дина и Кастиэля, а у ног стоящих Сэма и Клэр. — Эй, вы чего все с такими минами, как будто кто-то умер! - слегка улыбаясь, спрашивала Мари. — Мы за тебя испугались, ты вся холодная была как труп! - отвечал Дин. — Я опять сознание потеряла? - спросила Мари. — Да тебе стало плохо у дома Ставинских, я успела вовремя тебя забрать, чтобы никто не заметил! - отвечала ей Клэр. — Спасибо, - сказала она Клэр. - Моя рука, она опять изменилась!- с ужасом рассматривала свою руку Мари. — Да мы не меньше тебя удивлены, но мы обязательно выясним, что с тобой происходит! - успокаивал сестру Сэм.

— А пока тебе нужно поспасть, мы тебя оставим! - вставая, говорил Дин. И все четверо пошли к выходу из комнаты Мари. — Чудик, спасибо! - поблагодарила Мари Кастиэля. — Не за что!- уже в дверях ответил ей Кастиэль, и улыбнулся. Прошло почти шесть часов с того момента, как все вернулись из дома Ставинских, уже стемнело. Сэм и Дин по очереди сидели за ноутбуком, следя за Браином. Он сидел на кровати и делал домашние задание, хотя он делал вид, что его делает. На самом деле он писал список своих жертв, первым в списке была его мать. На столько его разум затуманился. Клэр и Кастиэль сидели, за столом просматривая книги, пытаясь найти объяснения, что происходит с Мари. В это время в комнате Мари резко проснулась от того, что ее кто-то звал, но это не были голоса братьев, ни Кастиэля и даже не Клэр, это был до боли знакомый голос, но он был приглушенным и как будто шёл из –за стены. — Мари, Мари! звал голос. Она встала с кровати и начала оглядываться по сторонам, вдруг свет в комнате погас, остался лишь гореть в ванной комнате, но он мерцал, и вот в проеме появился

109

слабый образ женщины. — Мари, девочка моя!- сказал дух женщины. — Мама? - удивлённо спросила Мари. — Мари, пришло время рассказать тебе кто ты на самом деле!- сказал дух матери Мари и исчез. — Мама, мама! звала ее Мари. И тут, она поняла, что сидит на кровати, на лбу выступил холодный пот, она посмотрела на руку, но она не изменилась. Она поняла, что это был сон. Мари встала с кровати и пошла в ванную, чтобы умыться. Умывшись, она оделась, надела перчатку и вышла из комнаты, и направилась в холл ко всем. По дороге ее слух уловил, что Кастиэль и Клэр листали книги, Сэм сидел за ноутбуком, потягивая кофе, Дин сопел на стуле. Она решила подкрасться к ним так, чтобы они не слышали. И начала красться как лиса, дойдя до выхода в холл, она выглянула из-за угла проема, убедившись в том, что все заняты, она так же тихо и осторожно подкралась к стулу рядом с Дином, аккуратно отодвинула его и села рядом закинув ноги на стол сказала: — Какая приятная картина, когда все заняты делом! — Ёлки, ты как тут очутилась! - удивилась Клэр. — Как, как ножками пришла! - ухмыльнулась Мари.

110

— Я вижу тебе уже лучше, вернулось настроение!улыбнулся Сэм. — Да вроде, лучше, а что оно у меня кудато пропадало? - спросила Мари. Сэм и Кастиэль переглянулись. Дин продолжал сопеть на стуле. — И давно он спит так? - кивая, головой на Дина спросила Мари. — Не очень, полчаса не больше! - отвечал ей Кастиэль продолжая листать книгу. — Бидо, бидо, бидо! - закричала Мари на ухо Дину. — Кого черта! чуть не упав со стула подергивая ухо, в которое крикнула Мари, выругался Дин. — Ну, извини, не удержалась!- рассмеялась Мари. Дин кинул вопросительный взгляд на брата, Сэм в ответ пожал плечами и развел руками. — Ну, что там наш мелкий ящурок?- спросила Мари, подходя к Сэму. — Пока в своей комнате, что-то пишет!указывая на изображение в ноутбуке, отвечал Сэм сестре. — Ясно, а вы чего там читаете? - обращалась она уже к Клэр и Кастиэлю. — Пытаемся найти ответы, что с твоей рукой! - пролистывая очередную книгу, отвечала ей Клэр. — Ну, удачи, вот только со мной все в порядке!- улыбаясь, говори-

ла Мари. – Я буду в зале, зовите, если пацан куда поедет!- уходя в коридор к спортзалу, добавила она. — Черт подери, что с ней вообще происходит, меня начинает доставать ее перемена настроения! - со злостью захлопывая книгу, сказала Клэр. Дин приложил ко рту палец, потом к уху и показал направление на коридор, напомнив, тем самым, что Мари может все слышать. Клэр надувшись, сложила руки на груди и слегка наклонилась на стуле. Сэм, слегка отодвинувшись от стола, развалился на стуле, Кастиэль положа книгу на стол сел рядом с Клэр. Дин встал, со стула и потихоньку, пошел к проему коридора, заглянув в него. Хотел убедиться, не подслушивает ли их сестра, коридор был чист, он подошёл к столу где сидели Клэр и Кастиэль, взял ручку и листок бумаги и написал на нем: «Успокойся не обращай внимание на ее перемены поведения, мы все обязательно выясним, нас с Сэмом эта перемена тоже настораживает», и подвинул листок Клэр. Взяв его она прочитала, содержимое и кивнула головой. — Сэм, давай я посижу, пойди, разомнись!предложил Дин брату. Сэм встал из-за стола, уступая место брату, сложив руки перед собой, повернулся сначала в одну строну потом в дру-

гую, взял кружку со стола и пошел на кухню за очередной порцией кофе. — Сэм, и мне захвати! - попросил Дин. — И мне!- выкрикнула Клэр. — Хорошо, Касс, тебе тоже принести? спросил он у Кастиэля. — Нет, спасибо! отвечал ему Кастиэль, не отрываясь от книги, настолько он был увлечен найти, что происходит с Мари. В это время в спортзале, Мари колотила грушу прислушиваясь, что там делают остальные, но потом она отвлеклась и сосредоточилась на груше, нанося ей сокрушительные удары. Нанеся очередной удар, груша не выдержала и слетела с цепи. Мари тяжело дышала, сделав пару вдохов подняв вверх руки и опустив их, нормализовал свое дыхание, подошла к груше и подняла ее, повесила обратно, и продолжила серию ударов, но уже не таких сильных. Так прошло минут двадцать, как вновь до нее донеслось: — Мари, доченька! - звал вновь голос матери. Остановив грушу, Мари начала осматриваться по сторонам, ища, откуда идет голос. Свет в зале и в коридоре погас, и стало холодно, изо рта пошел пар, благодаря тому, что у нее еще было зрение как у лисы или волка, она повернула голову назад к двери, в проеме она увидела дух своей матери, который протяги-

вал ей руку, как бы зовя подойти. Мари повернулась к ней, стала осторожно подходить ближе, боясь, что дух может накинуться. — Мари, настало время рассказать тебе кто ты на самом деле! повторил дух матери, и вновь исчез. — Мама, куда ты исчезаешь, кто я, ответь?закричала она, опустившись на колени, по щекам потекли слезы. Мари открыла глаза, свет горел, словно ничего не было, злость ее переполняла, она начала со всей силы колотить правой рукой пол, так что осталась не глубокая вмятина. Ей хотелось все крушить ломать, кричать, что есть силы и само по себе у нее вырвалось: — Аааааааааааааааааааааааа ааа! Это донеслось и до остальных, бросив свои дела, они побежали в спортзал. Вбежав в зал, они остановились. Увиденное их поразило. Мари с легкостью поднимала тренажёры и кидала их в разные стороны. Сэм решил успокоить сестру, он осторожно начал идти к ней. — Мари, это я Сэм твой брат, успокойся! обращался он к сестре. — Уйди! - со злостью не своим голосом, отвечала ему Мари держа в руках штангу. В тот же момент она запустила ее в Сэма. Сэм еле увернулся

от нее. Дин, Кастиэль и Клэр тоже еле успели отскочить. Штанга со свитом пролетела в паре сантиметром между Дином и Кастиэлем, и вонзилась в стену. Сэм не отступал, осторожно двигался к сестре. — Мари, успокойся, иначе ты всех покалечишь! - пытался вновь успокоить сестру Сэм. Она, стояла к нему спиной, держа в руках диск весом в двадцать килограмм, ноздри раздувались от злости. Повернувшись медленно к нему лицом, Сэм увидел, что глаза сестры изменились, поменяв цвет с карих на темно зеленные, зрачки не изменились но были расширены, вокруг нее появилась темно-зелёная аура постепенно обволакивая ее, над головой появились лисьи уши. Дин, Кастиэль и Клэр стояли, словно вкопанные смотря на происходящие с Мари, боясь пошевелиться. Мари подняла над головой диск, уже готова была запустить его в Сэма, как вдруг раздался голос у нее в голове: — Остановись! говорил мужской голос. — Они ведь твои братья, единственные, кто сможет тебя защитить, даже узнав о тебе правду! В сердце Мари, что -то ёкнуло. Этот голос был похож на голос отца – ее, Сэма и Дина. Она медленно начала опускать руку вниз. Диск высколзнул из рук, со звоном упал на пол. Обволакивающая ау-

111

ра начала угасать, глаза вернули свой прежний цвет, а ноги стали словно ватными. Сэм подоспел вовремя, не дав ей упасть. Остальные тоже подбежали к ней, на их лицах было удивление и страх. — Ребят я….! сказала Мари и потеряла сознание. — Клэр, принеси из аптечки нашатырный спирт, бегом! - попросил ее Сэм. Клэр выбежала из зала. — Что это сейчас было? - все еще находясь под впечатлением от увиденного, спросил Дин. — Я не знаю!- пытаясь, привести в чувства сестру отвечал ему Сэм. — Я давно такого не видел! - садясь на корточки рядом с Сэмом и Мари, говорил Кастиэль. — Что значит давно такого не видел? удивленно спросил Сэм. — Я точно не знаю, это еще надо проверить, но, кажется, ваша сестра демон-лис или как их еще называют Кицунэ! - отвечал Кастиэль. — Кицу.. кто?спросил Дин. — Японское название лисы. В Японии существуют несколько их видов, среди них могут встречаться и добрые лисы, соответственно, как и среди Дзэнко - коварные кицунэ, Куроко «чёрный лис» — кицунэ чёрного окраса, Рэйко («призрачный лис»). Кико «спиритический лис», Корио «преследующий лис»,

112

Куко «воздушный лис», Тэнко «небесный лис» — кицунэ старше 1000 лет, Кюби-но-кицунэ «девятихвостый лис» — кицунэ имеющий девять хвостов. Гинко «серебряный лис» — кицунэ серебряного окраса. Бякко «белый лис» — кицунэ, отличающийся белым окрасом, Кинко «золотой лис»— кицунэ, отличающийся золотым окрасом, Якан – «полевой щит». Яко – «полевая лиса», - рассказывал Кастиэль. — Охринеть! - в один голос сказали братья. — Есть так же еще один демон Ногицунэ – «дикий лис или злой дух лисы». Самая сильная и плохая кицунэ. Ненастоящий демон, скорее озорник, шутник и трикстер. По поведению напоминает скандинавского бога Локи!- добавил Кастиэль. — Вот черт нам еще не хватало второго Локи!- выругался Дин. — А которая из них наша сестра? - спросил Кастиэля Сэм. — Я не знаю, но такого окраса ауры я раньше не видел!- пожимая плечами, отвечал ему Кастиэль. — Так давайте договоримся пока ей ничего про Кицунэ не говорить! предложил Дин, кивая на сестру. В этот момент прибежала Клэр, держа в одной руке пузырек с нашатырем в другой вату. Дин взял пузырек и вату у нее

из рук, намочил вату и поднес к носу Мари, приводя ее в чувства. От резкого запаха она очнулась. — Вы чего все здесь делаете, я опять потеряла сознание? - держась за голову обращалась Мари ко всем. — Да, но перед этим ты разнесла весь зал! - слегка улыбнувшись отвечал ей Дин. Слегка приподнявшись Мари, осмотрелась по сторонам и увидела, что почти весе снаряды сорваны и разбросаны по всему залу. — Боже, неужели это все сделала я? - берясь за голову, спрашивала у всех Мари. — Мы прибежали, когда ты почти все тренажёры раскидала!- помогая, встать сестре отвечал Сэм. — И вокруг тебя была зе..! - не дав договорить Клэр, Кастиэль закрыл рукой ей рот. — Чего? - удивилась Мари. — Клэр имела ввиду, что ты была очень злая и чуть всех не поубивала! - быстро ответил Дин, и кивнул головой в строну двери, дав тем самым понять Касу, чтобы тот увел Клэр из зала. Кастиэль не убирая руки со рта Клэр, обнял ее другой, рукой за талию приподнял и понес из зала, Клэр пыталась убрать руку Кастиэля, но тот крепко держал ее и не давал ей вырваться, притащив, ее в холл опустил, на пол, Клэр не выдержала и укусила его за палец.

— Ай, ты чего?отдергивая руку, спрашивал Кастиэль. — А ты чего?- ставя руки в боки и со злостью в голосе, спросила Клэр. — Да ты чуть все не испортила!- поднося ко рту укушенный палец, отвечал ей Кастиэль. — И, что же такого я чуть не испортила?- настаивала на своем Клэр. — Послушай то, что мы все видели должно остаться пока между нами, я точно не знаю, это всего лишь мои догадки, но похоже Мари демонлис! –объяснял Кастиэль Клэр, отодвигая стул и садясь на него. — Охринеть, и что это за демон такой, он опасный?- садясь тоже на стул, удивлялась Клэр. — Это надо выяснить, я же сказал, я не уверен! - отвечал, пожимая плечами Кастиэль. — А их что много? - продолжала расспрашивать его Клэр. — Много, их всех можно различить по окрасу ауры, но ту, что мы видели, я не видел раньше!рассказывал Кастиэль. — Зашибись, так что вы ей не расскажите кто она? - вновь спросила Клэр. — Ты в своем уме? Как себе это представляешь, а если она окажется одним из злых демонов, парням придется убить ее, а они ведь так к ней привязались, да и я тоже! возмущенно отвечал Кастиэль. — Что значит ты

тоже? – удивленно подняв бровь, спросила Клэр. — Эм я…, - потирая затылок, замялся Кас, не зная, что ответить. Да чего ты к словам придираешься, не об это сейчас речь! Короче, ни слова ей чтоб не говорила о случившимся, пока мы не выясним какой она именно демон-лис! - с раздражением в голосе, ответил Кастиэль. — Ладно, я все поняла, не злись! – ответила Клэр. — Так я пойду обратно в зал, а ты давай следи за этим пацаном! указывая на ноутбук на столе, велел Кастиэль. — Слушаю и повинуюсь мой господин! съязвила Клэр и села напротив ноутбука. В это время в зале Сэм держал за плечи сестру боясь, что она может вновь упасть в обморок, Дин стоял напротив них и обратился к сестре: — Ты в порядке? — Да, мне намного лучше! - улыбнулась в ответ ему Мари. — Тогда пойдем, выпьем кофе! - сказал Сэм первое, что ему пришло в голову. Дин вопросительно посмотрел на брата, тот ответ пожал плечами. — Спасибо я не хочу, да и тут надо прибраться! - оглядываясь по сторонам и отходя от Сэма отвечала Мари. — Ээээ…. так давай мы с Сэмом поможем тебе! - предложил Дин — Да, и веселее

будет!- поддержал брата Сэм. — Хорошо!- улыбнулась Мари обоим в ответ. В этот момент в зал вошёл Кастиэль. — А вот еще одни лишние руки! - подколол Кастиэля Дин. — Ты это о чем? спросил его Кастиэль. — Да вот ребята решили мне помочь убрать все на место, твоя бы помощь не помешала! ставя на место один из тренажёров, отвечала ему Мари. — А так вы об этом, хорошо я помогу! поняв, о чем была, речь отвечал Кастиэль. — Только небольшая проблемка, нам втроем не под силу поднять даже один тренажер! - потирая затылок говорил Дин. — Тю, тоже мне нашел проблему, я их ставлю на место а вы их прикручиваете к полу! ставя очередной тренажер на место, отвечала Мари брату. — Как прикажите шеф! - отдавая честь сестер отвечал Дин, и все четверо рассмеялись. Клэр сидела, за столом уставившись, в монитор ноутбука. — Вот скукотища, и как им это не надоедает! - зевая, вставая из-за стола, направилась на кухню за чашкой кофе, думала Клэр. Автор: Мария Гамиева

113

Легионеры Хроноса Глава 13 Лунное рандеву - Сколько? Пять? – Ржали десантники. Прыжок решили отложить. В бортовых компьютерах «Лены» остались записи о базе нацистов в системе Ригеля. И сейчас, отступив за Луну, Эдгар разрабатывал план атаки со своими тактическими офицерами. -А че ты зубы скалишь? – Огрызнулся Презерватив. – Да, пятерых мы в плен взяли. Боец, что больше всех смеялся, подошел к Презервативу и сказал: - Да потому что ты брешешь. - Да ты что?! – Встрял в разговор я. – А ты там был? - Слушай, парень, начал боец, - мне плевать, что твой брат капитан этого корабля, так что давай, засовывай свой язык себе обратно… - Ух ты! – Перебил его я. – Смотрите, какой борзый у нас рядовой! – Я сделал акцент на его звании.- Такой борзый, что может указывать сержанту, куда ему что засовывать. - Ну, я его сержант, что дальше? – Подал голос тощий, что стоял в стороне. - Гауптвахта дальше. – Послышался спокойный голос Эдгара из шлюза. - Товарищ капитан.

114

– Произнес сержант, вытягиваясь по струнке. Его отделение вытянулось вслед за сержантом. Я же не дергался. Пусть повыделывается. После ментального переноса он останется на «Лене», мы же окажемся на «Наташе», а потом полезем в пекло. - «Сьера» за мной. – Произнес брат и вышел из шлюза. Я, не обращая внимания на чужих бойцов, отправился вслед за ним. - Выкусите, сучки! – Послышался сзади веселый голос Рембо. Брат не оборачиваясь, покачал головой. - Дела обстоят не очень хорошо. – Произнес Эдгар, когда мы были в зале для заседаний. Начинается! Ну что еще? Мы и так по уши в дерьме. - Можешь говорить конкретней? – Спросил я, бойцы молчали. - Мы перенесемся к моменту высадки. – Начал Эдгар. - То есть, система планетарной обороны будет уничтожена. - Так в чем проблема? – Спросил я. Эдгар повернулся к дисплею и вывел на него карту. - Это вход в подземный комплекс, которым воспользовались вы. – Он указал на точку на карте. – А это эпицентр взрыва. – Он перевел указатель в другую сторону. – Прошлый раз вы потратили около пяти часов на поиски зала с машиной

времени. Сейчас у вас этого времени не будет. - Другие выходы? – Спросил я. - Если и есть, то, скорее всего, они будут уничтожены при бомбардировке. - Слушай, а ты можешь расфигачить все над самой машиной времени? То есть нанести туда массированный удар и пробить нам путь? - Несколько километров под землю? – Спросил Эдгар. – Если верить замерам, то там почти двухкилометровая глубина. К тому же, там ядерные заряды. - Заряды принесли солдаты как раз перед нашим появлением, так что изначально их там не было. – Произнес Цукат. - Да так даже и лучше. – Произнес я. – Ведь наша задача уничтожить, а не взять в плен. - Наша задача предотвратить телепортирование нацистов в тысяча девятьсот морок пятый год. – Произнес Эдгар. - Я не понял, ты хочешь сказать, что у нас приказ взять бионика живым? – Спросил я. – Ты же понимаешь, что это невозможно. - Понимаю, - ответил Эдгар. – Если быть точным, это трудно, а не невозможно. Главное, вывести из строя её компьютеры. - Твою мать, Эд… - У нас одна мать,

Димитрий!- Перебил мои возмущения Эдгар. – Так что… Договорить он не успел, на корабле взвыла сирена. - Товарищ капитан, - произнесла с дисплея помощница, - мы атакованы. - Кем? – Переспросил Эдгар, и экран зарябил. На нем появилось лицо красивой девушки лет двадцати- двадцати пяти. - О, та коза нацистская! - Воскликнул Презерватив. Корабль страгивался от ударов. - Мое имя Гертруда! – Без какого либо акцента, произнесла девушка. – Я фюрер великого рейха! Как вы посмели атаковать нас?! - Знаем, ни стыда, ни совести. – Произнес Эдгар. - Вы поплатитесь за это! – Её лицо исказилось гневом. - Возможно, - ответил брат и отключил дисплей. – Что с защитой? – Спросил он у помощницы через нарукавный дисплей. - Поля пока что сдерживают натиск. – Ответил она. Мы уже бежали к мостику. – Но надолго их не хватит, здесь просто шквал ракет. - Хорошо, - ответил Эдгар, входя на мостик. Хранители были там. – Вы можете нас перенести прямо сейчас? – Спросил он. - Да, - кивнул тощий хранитель, - но физически вы останетесь здесь

и, скорее всего, погибнете. - Тогда принимаем бой. – Произнес он, занимая свое кресло. - Эд? – Удивился я. – Стой, а как же перенос в двадцать третий век, к момкенту твоего отлета сюда? Мы можем всех спасти? - Нет, - покачал головой хранитель. – Если мы откроем временные врата сейчас, она пойдет за нами. - Если погибать, то с музыкой! Так, десантура?! – С воодушевлением, произнес брат. Я его давно таким не видел. Эдгар всегда сдерживал свои эмоции. - Так точно, капитан! – Хором произнесли бойцы, стоя за креслом Эдгара. - Вот и славно! – Ответил он. – Наши друзья успеют же нас спасти, если мы оплошаем, а? - Если под спасением вы имеете ввиду ментальный перенос, то да. – Произнес толстый хранитель. – Но учтите, если кто-то из экипажа погибнет, его перенести не удастся, после вашего переноса он не будет помнить о путешествии в двадцатый век. - Нам главное, чтобы помнили те, кто на мостике. – Произнес Эдгар. – Положение врага? - Противник находится за Луной. – Произнесла помощница. - Точных данных о численности и вооружении нет. - Ясно, всю энергию на щиты! Обогнем

луну и встретим противника в лоб. Не атаковать, мы защищаемся. - Так точно! – Ответил хором на мостике. Корабль стал совершать маневр, огибая Луну. У нас, как мы думали, идеальная позиция, но не для обороны. Противник знает наше точное местоположение, мы же его нет. - Бесполезно! – На экране снова появилась Гертруда. – Вы все будете уничтожены. - Как в дешевом боевике. – Произнес Эдгар. – Её можно блокировать? - Пытаюсь, - произнес связист, - но ресурсы ограничены, защита корабля приоритетней. - Тогда оставь её. - Рейх непобедим! Вы можете сколько угодно сопротивляться, но вас ждет только смерть! – Глаголила Гертруда. Удивительно, что у неё чистое произношение. Рудольф и тот, второй, как его, забыл, говорил с акцентом, а эта прям как родная. - Ваши потуги бесполезны! – продолжала Гертруда. – Сдавайтесь. - Теперь она требует нашей капитуляции. – Произнес Эдгар. – Как же эти женщины не постоянны! Помощница кинула быстрый взгляд на Эдгара и снова уткнулась в свой дисплей. Герьтруда же продолжала уговаривать нас прекратить сопротивление и просто погибнуть. Что же они так любят поговорить?

115

- Она нас слышит? – Спросил я. - Ну… - протянул связист,- связь должна быть двусторонней. - Хорошо, - кивнул я и вышел вперед. – Гертруда! – Произнес я, глядя на изображение девушки. Она замолчала и пострела на меня. - Кто вы? – Строго спросила она. На мостике все удивлено смотрели на меня и Гертруду. - Мое имя Димитрий. – Произнес я.- Я уже встречался с вашими коллегами. - И что с того? – Надменно спросила она. – Рудольф и Карл были пустым местом! Простыми солдатами СС, которые только благодаря своим физическим способностям стали биониками. Они были бездарными руководителями и никудышными подчиненными! Карл. Значит того зазнайку на «Щите» звали Карл. - Интенсивность вражеского огня снизилась. – Тихо произнесла помощница. - Победа над ними ничего не значит. Вы же видели Рудольфа? Погибнуть от таких ран! Наши тела способны создать не только оружие! Мы мо-

жем создать себе и новые органы, ткани. Мы бессмертны! Как и рейх! Карл идиот! Он не мог взять в толк, как я стала молодой. Он старел, не способный к регенерации. А все почему? Да потому, что его примитивный мозг не мог понять простого: анатомии. Это не создать оружие, представить как оно создается. Как собирается, из чего состоит. - Её понесло, - тихо произнес Цукат. Да и пусть! Она отвлеклась! Она потеряла концентрацию над боем. Её внимание отвлечено, и она не в состоянии атаковать нас во всю силу. - Он не знал, как делятся клетки? – Цукат тоже вышел вперед. - Именно! – Воскликнула Гертруда. - Но ведь это основа! – Воодушевленно воскликнул Цукат. – А как производится замена тканей? Органов? Ведь это невозможно, медицина пыталась подобное сделать. - Наноботы. – Произнесла Гертруда. – Под старыми тканям наращиваются новые, молодые, а старые уничтожаются наноботами. Болезненно, но если производить морфий,

то пережить возможно. Пока шел этот разговор, «Лена» обогнула Луну, и мы смогли увидеть позицию Гертруды. Удивительно, он она не создавала какого-то огромного корабля. Она зависла над Луной в скафандре, а за ней находилось два небольших корабля, классом как корветы, которые беспрерывно выпускали залпы ракет. Корветы были соединены с Гертрудой несколькими трубопроводами. - Огонь! – Скомандовал Эдгар. Сейчас, когда интенсивность огня Гертруды снизилась, мы смогли нанести ответный удар. «Лена» стала выпускать залпы один за другим. - Я же говорила, это бессмысленно. – Печально произнесла Гертруда. Корветы даже не пошевелились. Они просто открыли лазерный огонь по нашим ракетам и усилили собственный ракетный залп. Огненный вал накатил на «Лену». Затем последовала яркая вспышка. Автор: Александр Маяков

Летописи межмирья 2 месяц 514 год с м.п. (июль 2012 года н.э) … Межмирье. Лилиум.

116

Район был довольно опасным из-за концентрации остаточной магии. Здесь таких мест полно.

Древняя война первопроходцев оставила много следов в межмирье. Но только здесь можно найти некоторые компоненты

для зелий. К примеру, серебристая королевская фиалка растет только здесь, вблизи с магической концентрацией. Когда-то ведьмаки пытались вырастить её собственноручно, но затраты на создание концентрации искусственно не окупились и пришлось вернуться к ручному сбору. Сейчас Мангус был привязан к покосившемуся деревцу на небольшом острове. Я же прыгала с острова, на остров, используя специальный амулет. Это один из немногих амулетов, который не разрушается и практически не иссякает. Только ему надо давать «отдохнуть». После каждого применения, он становится тусклым, и надо ждать от одной до пятнадцати минут, чтобы он восстановил свой ярко красный цвет. Затейливая плетеная жаба с небольшим кристаллом внутри. Именно кристалл излучает это сияние. Сам амулет ничего такого не делает. Просто он позволяет зависнуть в небе. То есть, вы прыгаете, применяете амулет, и время вокруг вас замедляется. И вы спокойно, перебирая ногами, руками, медленно добираетесь до нужного вам места. И чем дольше работает амулет, тем дольше он восстанавливается. Вот и все. В окружении концентрации, когда есть опасность угодить в магическую ловушку, такой амулет не заменим. Я как раз ждала пока мой амулет

«восстановится». Параллельно собирала травы. К моему безудержному счастью я нашла Ночную розу. Это очень редкое растение, которое, по непонятным причинам, может появиться в любом месте. От заснеженных равнин, до песчаных пустынь. Я срезала цветок и любовалась им. Лепестки от бутона шли черные и к краям белели. Нарастающий гул я услышала не сразу. А когда обернулась, то онемела. К острову неслась армада грифонов. Правда, до самого острова и меня им дела не было, но я, на всякий случай, спряталась за деревом. Грифоны на огромной скорости пронеслись мимо острова. Их были сотни. Они пронеслись с огромной скоростью. Всадники даже не обращали внимание на мелькающие остова. - Коридор там, что ли… - задумчиво произнесла я, глядя вслед улетающим всадникам. Надеюсь, Мангуса они не заметили. *** 2 месяц 514 год с м.п. (июль 2012 года н.э) … Межмирье. Лорд Артур. Перемещение столь большого отряда по межмирью, затруднительное дело. Войска в межмирье, в основном, передвигались от одного опорного пункта, к другому. То есть, перемещение обоза, как такового, не было. Поэтому каждый

солдат нес на себе часть обоза. Кто-то еду, кто-то палатку. И при этом, отряд двигался очень быстро. Мы просто следовали по маршруту, проложенному еще экспедицией Союза. Хоть какая-то польза от них. До точки прибытия оставалось еще трое суток пути. Довольно далеко находится портал. На ночлег решили расположиться в руинах на островах. Когда-то, скорей всего, это был комплекс оборонительных сооружений расположенный на трех близко летающих островах. Расстояние между островами было не более пятидесяти метров. Поэтому острова были соединены мостами. Как в той войне уцелели мосты, не известно. Так как от самих крепостей практически ничего не осталось. - Еще три дня. – Устало произнес Клодес, садясь у костра. Гвардейцы как раз расставляли палатки. Дежурить всю ночь предстояло форестам. Как бы хорошо в ночи не видели вампиры, питомцы форестов в этом плане превосходили и их. - Да, в седле грифона тяжелей, нежели в седле лошади. – Потирая затекшую поясницу, ответил я. - Ничего, привыкнешь, лорд. – Дружелюбно произнес вампир. Никогда бы не подумал, что я смогу вот так, на равных разговаривать с вампиром. Да не просто вампиром, а офицером Союза. Странная

117

вещь, жизнь. Вот сейчас по одну сторону баррикад были и эльфы, и вампиры. Заклятые враги ходили вместе в дозор, добывали еду и прикрывали друг друга в бою. Неужели врагов может примерить только наличие нового врага. Враг моего врага мне друг. Но мечи в ножны мы убрали еще до появления информации о Культе. - Вообще, ты как лорд, должен был обучаться езде на грифоне. – Проворчал Морморт. Он сидел и тихо пил самогон прямо из горлышка фляги. - Может тебе хватит, превентор? – Сурово спросил я. - Имею право. – Парировал он. - Согласен с лордом, - зевая и зябко кутаясь в куртку, проговорил Клодес. – Вы нам нужны в отличном состоянии. - Как прикажите, генерал. – Спесиво ответил Морморт и выплеснул содержимое фляги в костер. Отчего тот вспыхнул синим пламенем, но через мгновение успокоился. - Простите, - промямлили Морморт. - Ничего, - ответил вампир. – Так даже теплее стало. - Чтобы стало теплее, надо было вовнутрь принять. – Улыбнулся старый эльф. - Увы, - развел руками вампир. – Но это заблуждение. От алкоголя теплее не становится. Только от костра или если сам согреешься. - Вам виднее. – Ук-

118

лончиво произнес Морморт. - Кстати, лорд! – Меняя тему, начал Клодес. – Как леди Надин согласилась вас отпустить? - Довольно даже просто. – Ответил я. - Ой, Артур! – Морморт зашелся смехом. – Генерал, не слушайте его! Она его чуть не прибила! Он оставил её одну на две губернии и сына! Как вы думаете, женщина будет этому рада? - Вряд ли. – Произнес Клодес. - Да, мне досталось от неё! – Согласился я. - Надеюсь не как мне? – С улыбкой поинтересовался Клодес. - К вашему сведению, Надин любит меня и я, как мужчина, нужен ей в полном здравии. – Ответил я. Морморт снова зашелся смехом, а Клодес решил промолчать. - Кстати, генерал, решил развить успех в этой словесной баталии я, - ваше здоровье, как я погляжу, в полном порядке! Скоро ваша свадьба с леди Иллаей. Это из-за мастерства магистра Варинаса или же из-за неопытности Надин с ремесле отбивания яиц? - Знаете, лорд. – Начал Клодес, глядя в сторону. – Мастерству госпожи Надин в ремесле отбивания… - он немного замялся, но Морморт ему помог: - Яиц, генерал, яиц. - Да, спасибо. – Сухо поблагодарил вампир. Так вот, в этом ремесле ей равных нет.

- Да? – Удивился я. – Простите за нескромный вопрос, а что, у вас и до ситуации с Надин был опыт… в подобных ситуациях? - Ну… - вампир покраснел. Да, представьте себе, вампир стал красным как рак. - Только между нами. – Он перешел почти на шепот. – У Норы в академии была подруга, Элизабет. Она была из небогатой семьи, но она была шикарна. Я был благосклонен к ней, а вот она нет. В один момент, когда моя страсть вырвалась на свободу… в общем, было больно, но Надин превзошла её. Что смешного?! Мы давились от хохота. - Генерал, без обид, - стараясь сдержать свой смех, начал Морморт, - но вы просто везунчик. И кто же тогда помог вам? - Никто, само зажило. – Надувшись, ответил вампир. Мы снова зашлись смехом. Вот так и прошел первый вечер на пути к неизвестному порталу. Утром все изменилось. Впереди отряда всегда идет авангард. Три всадника без поклаж летят на приличном расстоянии и разведывают местность. Пока мы собирались покинуть лагерь, они вернулись с новостями. Плохие это или хорошие новости, и мы не знали. - Генерал, впереди, километрах в тридцати, идет бой! – Доложили бойцы авангарда.

- Кто? Союз? С кем? – Засыпал вопросами Клодес. - Никак нет. Войска не известные нам. Мы выдвинулись к месту битвы. Назвать это битвой, язык не поворачивался. Горстка рептилиеподобных солдат в кольчужных доспехах отбивались от целой толпы мелких, похожих на собак существ. Солдаты, кстати, были своеобразные. Верхняя часть их тела была похожа на обычную, человече-

скую или вампирскую, а вот все, что ниже пояса… это был змеиный хвост примерно трехметровой длины. Мелкие существа были одеты в кожу и латные шлемы. А вооружены… кирками. - В м е ш а е м ся ? Спросил Морморт. - Да, - ответил Клодес. - На чьей стороне? – Поинтересовался я. - Не на чьей. – Ответил вампир, осматривая поле боя. – Гвардия! Оцепить поле боя! Пригото-

вится к обороне! - Форесты, держать строй, мы в резерве!- Скомандовал я эльфам. Гвардия, развернув построение, взяла в кольцо остров. Это, почему-то, не особо и остановило сражение. - Всем прекратить сражение! – Прокричал Клодес. – Иначе вы будете уничтожены! Автор: Александр Маяков

Потрошитель - А девочка возмужала, в качалку записалась? - в голос засмеялся Фрэнк и выпрямился, давай, что там дальше. - Просто мне помогли. Татуировка. Никак не могу забыть этот рисунок, девушка, та девушка, кому Мартин улыбался в том ресторане. Я не могу быть уверена она ли это. Не могу решиться позвонить Мартину и спросить, просто холодно спросить и добавить: «Я не злюсь, нет, просто знай, что твоя любовница мертва, так как там ее звали?». Я не могу сказать об этом Фрэнку, обо всем, что со мной вчера приключилось. Да что я вообще могу? Могу! - Фрэнк, мне нужно тебе кое-что сказать, кажется, я знаю девушку, Сильвию, - я кивнула на тело. - Вот как, - Фрэнк

озабоченно посмотрел на девушку, а потом на меня. Как можно сказать такому человеку хоть чтото серьезное? Меня начинает колотить от его издевательского взгляда, ухмылки, насмешливой позы, от всего его мерзкого существа. Поверить не могу, что когда-то я приходила в восхищение от его надменных указаний, когда он то и дело исправлял мои ошибки и вообще, когда он был на голову опытнее и умнее меня во всем. Я сжала зубы и со всей серьезностью в голосе продолжила: - Да, только подожди, послушай меня внимательно, эта девушка, она вчера обедала в ресторане «Соломон» с известным музыкантом Мартином Крейном, нужно сказать полиции, может он что-то знает, – я отвела глаза, а потом несмело бросила

взгляд на Фрэнка. Удивительно, но он меня слушал! Внимательно ловил каждое мое слово. – Потом я случайно оказалась на месте ее убийства в том клубе, кто знает, может Мартин тоже был там, он может что-то знать… - Постой, девочка, остановись и успокойся. Ты вся покраснела, сядь, Фрэнк придвинул свой стул к столу и указал мне на мой. – Давай-ка по порядку, ты сказала, что, что -то нашла, - Фрэнк уставился в отчеты и нервно забегал пальцами по столу. Я села, выдохнула и спокойно без выраженной интонации продолжила: - Вот, - указывала я пальцами в бланк, - Сильвия видно сопротивлялась, и преступник оставил кучу отпечатков на запястьях, руках, шее. Не переставая, виб-

119

рировал мой телефон, на лбу у Фрэнка вспухла и пульсировала вена. Он с силой сжимал и разжимал кулак, так всегда происходит, когда напарник впадает в глубокое раздумье. - Фрэнк, в этих бумажках достаточно информации, звони наверх Майклу или сразу в полицию… - Никто никуда не будет звонить… - сжав и больше не разжимая кулак, ответил Фрэнк. Но я продолжала: - …им стоит только найти, кому принадлежат отпечатки… - Я сказал, что никто… Я раскрыла убийство, здесь и сейчас, это так вдохновляет! - … ох, я бы сама хотела узнать кто это! Фрэнк яростно ударил стопкой документов по столу прямо перед моим носом и крикнул: - Замолчи! Я замолчала мгновенно, кажется, я даже перестала дышать. Во Фрэнка вселился дьявол, не иначе. Эта секунда ступора длится вечно. Даже когда я как полная дура в сотый раз не знала с чего начать, когда меня просто просили выяснить время смерти, Фрэнк не орал. Да, он может унизить, сделать выговор, но чтобы взять и психануть, никогда, я думала, что проработав с мертвыми более двадцати лет, напарник совершенно разучился проявлять эмоции. Когда мое оцепенение начало потихоньку отступать, я

120

медленно поворачиваю голову и смотрю на него как виноватая собачонка, боящаяся удара тапком. Фрэнк сидел со спущенными руками и расслабленными плечами и смотрел в сторону, наклонив голову. Я чувствую, как мое лицо наливается красной, даже нет, бордовой палитрой. Этот крик, он был как пощечина. - Роза, я не знаю, что с Вами делать, Фрэнк хмыкнул и оскалился. – Почему ты вечно лезешь во все дыры? Хочешь работать в полиции? Так какого черта я с тобой мучаюсь который год? – он снова срывается на крик, но сдерживает себя и вновь переходит на спокойный тон. - Ты меня пугаешь, что с тобой? – осторожно спрашиваю я. Фрэнк резко поворачивает голову на меня и упирается обеими руками в стол как дикий зверь перед нападением. Я чуть не падаю со стула, одним быстрым движением отодвигаю стул и бегу к двери. В голове пусто, руководствуюсь одними инстинктами. Фрэнк успевает встать между мною и дверью, на что я издаю писк. Мне страшно и я не понимаю, что происходит. И происходит ли это вообще. Я набираю побольше воздуха и громко спрашиваю: - Что происходит!? Фрэнк разводит руки в стороны. Его взгляд хитер, но я вижу, что он хочет показаться насколько это возможно

дружелюбным. Он снова сжимает и разжимает кулаки. Я не удивлюсь, если он так ничего и не объяснив воспользуется ими. Напряженное молчание прерываю снова я: - Фрэнк… - у меня дрогнул голос. - Мне правда не хочется тебя впутывать, перебивает меня Фрэнк. – Но ты не оставляешь мне выбора. Мы сейчас дружно с тобой подходим к столу и заполняем новый бланк экспертизы, а любые микрочастицы убираем, поняла? Приводим тела в совершенно девственное состояние. - Фрэнк… - хныкаю я. - Подожди, я не закончил. Потом мы отдаем бланки в отел расследования, а про тела успешно забываем. Все молчат, никто не рыпается, все довольны. Теперь, я тебя слушаю. Я опускаю голову и хлюпаю носом. - Объясни мне, что здесь сейчас происходит, говорю я. - Просто кто-то как всегда сунул нос не в свое дело и теперь стоит у стеночки и трясется. Я перестаю плакать, вытираю лицо и серьезно говорю: - Фрэнк, что происходит? Напарника словно подменяют. Он меняется в лице и становится тем Фрэнком, которого я знаю. Садится напротив меня. Он надевает маску безразличия и говорит: - Меня втянули в

грязную игру… - усмехается он и безрадостно смотрит на меня, - и тебя кстати тоже. Мы скроем улики сейчас, а это уголовное дело. Убежденная, что все снова спокойно я подхожу поближе к Фрэнку и сажусь рядом. Мне страшно, непонятно, но откудато во мне сидит нездоровый интерес ко всей этой ситуации. - Какую игру? – доверительным тоном спрашиваю я. - И снова господин полицейский? - смеется Фрэнк и тяжело вздыхает. – Один псих заставляет меня ему помогать, понимаешь? При этом обставляет все так, что я на него еще и работаю. Платит отличные бабки, чертов ненормальный. И я решаюсь задать вопрос: - Ты убил этих людей? - Да мать моя, ты чего? Совсем? Я похож на убийцу? Я молчу. - Ах, да, конечно… - Фрэнк снова смеется, понимаю. Но знаешь, я как-то пересмотрел в своей жизни моральные стороны. Просто прошу забыть тебя обо всем, иначе, не я, так тот сумасшедший доберется до тебя. Я знаю, что Фрэнк не из тех, кто чистосердечно поведает мне свою историю с самого начала во всех подробностях. Может я трусиха или просто равнодушная, но Фрэнк знает, что я послушаюсь его совета никому

ничего не говорить, притвориться, что ничего не было. К счастью или, к сожалению, я правда не из тех кто любит геройствовать и попадать в истории. - Хорошо, я умолчу. Только ответь на пару вопросов. - Валяй! – Фрэнк окончательно расслабился и перекинул ногу на ногу. - Сколько раз ты его так покрываешь? - Зачем тебе это? - Для себя, чтобы все уложить в голове, не люблю быть в неведении. - Да будет тебе угодно. Я не считал, но это был, раз, наверное, пятнадцатый, не знаю даже. - Что? – у меня буквально отвисла челюсть. Мой мир рушится, и я начинаю беспорядочно сыпать вопросами, - Мэри, девушка с озера? - Как же она тебе в душу запала, - Фрэнк усмехнулся и ответил, - да. Что еще? - Рыженькая девушка на той неделе? - Да. - А что насчет мальчика? Помнишь маленький мальчик… - С ума сошла? Нет. - Ты всегда подстраивал все так, чтобы мы ничего не нашли? - Эм, нет. - Тоесть? - Я думал у нас блиц! - Фрэнк! - Важно изначально не оставить следов, чтобы потом не за что было ухватится.

- Но ты же сказал, что не убивал их, что ты только помогаешь скрыть следы? - Да, именно это я и сказал. Практические советы как скрыть какиелибо следы, отпечатки. Давай это будет последним вопросом. Ты и так слишком много чего знаешь, небезопасно это. - И что теперь? Фрэнк протягивает мне салфетки: - Поможешь? Я послушно беру салфетки и протираю шею, руки, лицо женщины, в то время как Фрэнк еще раз пробегается глазами по документам и рвет их на мельчайшие частицы и кладет себе в карман брюк. Далее он садится за рабочий стол и спокойно заполняет бланк. - Розалин, тебя серьезно никогда не удивляло отсутствие какихлибо биоматериалов на трупе? – не отрываясь, спросил Фрэнк. Меня шокирует его безмятежность даже сейчас, кажется, я даже слышу стук его сердца, такой размеренный и спокойный. Меня не покидает мысль, что напарник лжет, что он убийца, что нет никакого «психа». Но тут же осекаюсь, он не мог успеть ни в один из разов, он почти всегда находится в лаборатории или в морге. - Не знаю, - отрезала я. Не хочется быть высмеянной, сказав, что я думала раз Фрэнк одобряет, то и заботится не о чем.

121

- Просто ты однажды так радовалась, когда поняла что по-крайней мере два убийства дело рук одного и того же человека, маньяка. Как ты такой крутой детектив не поняла что подчерк то вот где он, вот! Убийства, ни улик, ни зацепок не на месте преступления, не на экспертизе. - Кажется, ты сказал мне прекратить думать и забыть. Фрэнк развернулся ко мне и хмыкнул. Серый рассвет. Я приподнимаю голову над белоснежной подушкой, смотрю на часы и закутываюсь в одеяло, погружаясь во тьму. Где проходит грань между черным и белым? Зазвонил телефон. - Привет, спишь? Розали, у меня такое чувство, что ты намеренно игнорируешь мои звонки. Это был Мартин. После всего что случилась, я не уверена, как должна реагировать на его мертвую спутницу. И стоит ли говорить, что я его видела. - Алло, ты меня слышишь? - Да, алло, Мартин, привет, - опомнилась я. - Ну, так что скажешь? С тобой все в порядке? Я тебе вчера весь вечер названивал, столько звонков, со счета сбился. - Прости, - выдохнула я, - вчера был такой сложный день, на работе много дел было, и я вернулась домой без задних ног. Не помню, как дошла

122

до кровати. Мартин помолчал и добавил: - Ясно. По голосу мне показалось, что он был чемто расстроенным. - Знаешь, у меня тоже выдалась паршивая неделька и, кажется, именно в такие моменты необходимо, чтобы рядом был любящий человек, разве нет? Вдруг мне совершенно стало плевать на криминальное настоящее Фрэнка, на его угрозы, на свой гражданский долг перед полицией, даже на возможную связь с той блондинкой и вообще на все, кроме Мартина. Он прав, сейчас меня здорово поднимет на ноги просто оказаться в его объятиях. - Мартин, на этих выходных я вся, целиком и полностью хочу принадлежать тебе! - Хм, только на этих, а как же на следующих? – шутил он. - И на следующих, и не только на выходных. Поверь, я всегда хочу находиться рядом с тобой. - Поверить ли тебе вот так вот просто? Я улыбнулась и закусила нижнюю губу. - Приедешь за мной…? - Ага, и отвезу на край света, только ты и я. Всю дорого Мартин загадочно улыбался и смотрел на меня, не произнося ни слова. На вопрос «что?», он лишь брал мою руку и, не прекращая улыбаться, повторял, что просто скучал.

Мы припарковали машину недалеко от Литбеттер Бич. На пляже было полно народу. Мы надвинули на переносицу очки и, взявшись за руки, пошли вдоль пляжа. Ощущение непередаваемое, живя в 5 минутах езды от пляжа оказаться, наконец, здесь и понимать, что не нужно никаких курортов и путешествий! Достаточно лишь хорошенько соскучиться по океану и наслаждаться им. Мартин расстегнул больше пуговиц на рубашке чем обычно. Ветер мгновенно даровал нам стильную неопрятность на голове. Мне не хотелось спрашивать, куда мы идем и что собираемся делать, все равно, главное с ним, можно даже молчать, важна лишь только его близость. Песок под ногами сменяется на асфальт, и мы оказываемся между скоплением небольших домиков, разделенных землянистыми пыльными тропинками. Вокруг стоят пикапы, такое чувство, что это индийская резервация. Но Мартин уверено направляет меня за талию и наконец, мы останавливаемся. Моему взору предстают ряды ослепительно белых, шикарных и не очень яхт. Я – ребенок в кондитерской, знаю, что мне сейчас купят сладость, и лишь не знаю, что это будет: прекрасный Тирамису или восхитительный Чизкейк, но точно знаю, что мне понравится. Мартин остановился и улыбнулся мне. Его улыбка словно добрые теплые

солнечные лучи, согревают меня и дарят наивысшее блаженство. - Вот мы и пришли! Ты когда-нибудь ходила на яхте? Я засмеялась и готова была расплакаться, но вместо этого просто ответила: - Мартин, это прекрасно! - Пойдем. Он взял меня за руку и быстрыми шагами повел к одной из яхт. Яхта пылала жизнью, украшенная цветочными композициями из фиолетовых цветов одинаково сорта, она будто рекламировала цветочный магазин. - Серьезно? – улыбка не сходит с моего лица. Мартин выпрямил руку, как бы говоря «после вас». Я осторожно ступаю на яхту, оглядываюсь на Мартина, но он кладет свои руки ко мне на плечи так, чтобы я смотрела только вперед. Темно фиолетовые тюли, свисающие с лееров по периметру судна, романтично развивались по ветру. Я прерывисто дышу. - У меня нет слов, я оглядываю яхту, хочу просто радостно закричать, но дыхание перехватывает, и я начинаю трогать тюль, проводить пальцами по цветам, - они сказочные… - Фрезии! - Мартин подходит ближе ко мне и шепчет, слегка касаясь губами моей шеи. – Такие же прекрасные и загадочные как ты.

Мартин разворачивает меня к себе, разглядывает каждую клеточку моего лица. Не могу прийти в себя, цветы благоухают, словно кто-то повсюду разбрызгал духи. Я суетливо перевожу взгляд то на него, то на королевские ткани, цветы, снова его глаза, руки на моих плечах. Вдруг, понимаю, что кружится голова, и я пушинкой падаю на молочный кожаный диван. - Это сон, - одурманенная ароматами я начинаю смеяться. Мартин присоединяется ко мне на диван. Картинки перед глазами сменяют друг друга, вот цветочная палуба, а потом сразу лицо Мартина оказывается перед моим. - Тогда, надеюсь, мы впали в долгую кому, сказал он, и наши губы как частички одной мозаики соединились. Привыкнув, наконец, к цветочному миру грез Мартин встал за штурвал. - Ты сам ее поведешь? – мне стало неловко, что я не доверяю Мартину, - я ожидала увидеть здесь капитана, который нас будет катать. Мартин вопросительно изогнул брови и сказал: - Нет. На своей яхте шкипер всегда я. Чуть расстроившись, я склонила голову, Мартин провел у меня по подбородку и воодушевленно добавил: - Зато дам порулить! Договорились? - Да! – улыбнулась

я и села сбоку на еще один кожаный диван, наблюдая за моим капитаном. Заплыв достаточно далеко я скучающи забрасывала в рот виноградинки и вот, наконец, яхта стала останавливаться. Довольный Мартин провел рукой по копне волос и сел передо мной на корточки. - Дай я за тобой поухаживаю, - он ласково начал стягивать с пятки обувь. - У меня, слов нет, Мартин! Такого сюрприза я не ожидала получить. - Пустяки, хотелось тебя побаловать, мою малышку. И я же не школьник какой, чтобы по киношкам да кафешкам ходить, - сказал он и поцеловал меня в плечо. – Здесь нас никто не потревожит, и ветра нет, видишь? Я встала и подошла к заграждению, ноздри широко расправлялись, я глубоко вдыхала свежий воздух. Океан поражает своей мощью, но при этом он спокоен. Звук ударяющихся волн об борта заставляет меня закрыть глаза, сзади Мартин обнимает меня за талию, он положил свой подбородок мне на плечо и, я слышу, как глубоко и размеренно он дышит. Дыхание становилось все отчетливее, а руки настойчивее. Автор: Ксения

Тугучева

123

Евангелие от Лейлах. Труп звезды Глава 42. Толерантность Асмодея и славное месиво Услышав всплеск воды и шлепанье босых ног по лестнице, Асмодей сел на диван и принялся потихоньку увлеченно беседовать с виноградной гроздью. Вошедший Анатолис удовлетворительно хмыкнул, увидев огрызок яблока на подносе; отложил в сторону маленький пружинный арбалет и присел в одно из кресел. — Вот, что с тобой будет, – сказал он, восхищенно глядя на голого демона. – Сначала ты станешь овощем, – безвольной скотиной, терпеливо сносящей удары своего хозяина. Потом я постепенно верну тебе разум, но как от мужчины к тому времени, от тебя почти ничего не останется. Ты станешь плаксивой сучкой, ползающей у моих ног, готовой выполнить любую мою просьбу. При этом ты будешь помнить все, что мне необходимо, и всячески помогать мне. Асмодей как можно безумней хихикнул и, откинувшись на диване, принялся теребить свои гениталии. При виде его великолепного орудия, гоблин окончательно потерял осторожность; сбросив ремень с кинжа-

124

лом и саблей, он начал медленно приближаться к дивану; из его огромного рта на пол капала густая слюна. Теперь демон точно был уверен в том, что никто не придет к вождю на выручку, услышав его стоны. Одним мощным ударом он отбросил Анатолиса к стене и принялся медленно, изощренно его избивать свернутым особым образом сырым полотенцем. Кровь гоблина брызгала в разные стороны, он по-собачьи скулил, но наносимые повреждения, хоть и причиняли немалую боль, все же, были поверхностными. Немного выпустив пар, Асмодей связал униженного вождя и, сев напротив, начал поигрывать его кинжалом. — Итак, рассказывай, – сказал архидемон, вонзая острие кинжала под ноготь пальца гоблина. – Есть ли тут выход, и кто из людей на тебя работает. — Прекрати, – завыл Анатолис. – Тебе все равно отсюда не выбраться. Пираты ни за что не отвезут тебя к Персефоне, – их там ждет, в лучшем случае, смерть. — Логично, – сказал Асмодей, медленно поворачивая кинжал. – Только вот, думаю, мне удастся с ними договориться.

— Они прибудут лишь послезавтра, – скулил гоблин. – Причалят с другой стороны острова. До туда мне не добраться, – я умру без воды. — Наверное, придется это проверить, – ухмыльнулся Асмодей. – Болит пальчик? Как доктор, рекомендую ампутацию. С этими словами демон сломал Анатолису палец, а затем окончательно его отрезал. — Ты не жилец, – завопил гоблин, рыдая как ребенок. – Через несколько часов меня начнут искать. Я буду сдирать с тебя кожу по кусочку, пока ты не сойдешь с ума… — А насчет кожи, – неплохая идея! – воскликнул Асмодей. – Раз уж нам не суждено свалить вместе, то я отвезу Прозерпине небольшой подарок. — Нет, нет, нет, не делай этого! – круглые от ужаса глаза гоблина, казалось, вот-вот выпрыгнут из орбит. – Я помогу тебе уйти, я все для тебя сделаю. Бери корабль, если хочешь, убирайся отсюда. Тебя никто не тронет. Они подчиняются мне беспрекословно, прекратиииии! Сделав три небольших надреза, демон сорвал лоскут кожи с плеча

гоблина: — Ну что же ты не хмыкаешь больше? – весело спросил он. — Прекрати, умоляю тебя, – ревел гоблин, видя, что Асмодей снова заносит кинжал. – Я, правда, могу вытащить тебя отсюда, только яааааа… — Да не ори ты так, – пошутил демон, брезгливо кидая на пол еще один кровавый лоскут. – Пожалуй, перейду на лицо, а то еще отключишься раньше времени. Знаешь, я когда-то хотел стать пластическим хирургом. Не просто хирургом, – художником! Даже провел пару операций… а меня, представь себе только, почему-то не поняли, – не признали, чуть было не подняли на смех. Я хотел было заставить их улыбаться до конца своих дней, но простил. Просто пустил по миру, когда стал постарше. Но в твоем случае, как я погляжу, пластика просто необходима. — Остановись, – раздался властный женский голос. – Без этой твари Персефона не будет помогать нам. — Лейла? Нагиля! Какими судьбами? – Асмодей бросил кинжал и обернулся на скрежет отрываемого русалкой затвора, – силы у этих существ были воистину нечеловеческие. Влепив напоследок гоблину незабываемую смачную пощечину тыльной стороной ладони, от

которой лопнула кожа, демон подошел к открываемой двери и обнял поднявшуюся к нему Нагилю. — Какие вы зеленые! Как вы меня нашли? Прозерпина помогает вам? — Об этом позже, поспешим на корабль. Мы убрали охрану и устроили драку на захваченном вместе с тобой судне. Самое время сматываться. – Сказала Лейла. — Как я понял, – основные силы брошены на то, чтобы устроить дебош? — Совершенно верно; пошли скорей, – Нагиля потянула за собой демона. — Мы не должны их бросать, – неожиданно сказал Асмодей. — С чего бы это? – удивленно спросила Лейла. — Во-первых, – это некрасиво, а вовторых, – на нас могут напасть пираты. — Этого еще не хватало. – Лейла в сердцах чертыхнулась, но словно о чем-то вспомнив, улыбнулась. – Съешь это, и давай уже двигаться, – сказала она, протягивая Асмодею маленький шарик. — Черт побери, это еще кто? – воскликнул демон, увидев возле лестницы двух плавающих русалок. — Нам нужно будет забрать людей со второго корабля, – сказала Лейла русалкам. – Орга-

низуете нам прикрытие с воды? — Мы убьем всех, кто будет рядом. — Всех, кто окажется в воде, – ответили зеленые девушки. — Тогда давайте двигаться, – предложил Асмодей, успевший уже ощутить действие опиума. О том, что у русалок неплохая реакция, ему удалось убедиться тут же. Не удержавшись, от шутки, под действием наркотика, демон потрогал одну из зеленых девиц за ее роскошную задницу, за что немедленно получил такого тумака, что, чуть было, не отключился. Решив, что так делать больше не следует, Асмодей поплыл рядом, едва поспевая за женщинами. Взобравшись на авизо, демон велел немедленно позвать плотника. Вскоре на палубе закипела работа. Спустя десять минут был готов достаточно широкий и прочный, снабженный крючьями абордажный трап. Несколько матросов подняли его веревками через лебедку. — Нам всем предстоит спасти наших товарищей, – толкнул пламенную речь демон. – Деритесь, как черти, и, может быть, вам выпадет шанс остаться в живых. Используйте его. Но тех, кто струсит или же будет подло прятаться за спины товарищей, я самолично вздерну вверх ногами на рее со вспоротым живо-

125

том. — Главное, – скидывайте этих тварей в воду, – добавила Лейла. – Обещаю, что назад они уже не выберутся. Матросы, которые и без того уже считали Лейлу воплощенной морской богиней, а Нагилю, не иначе, как нимфой, с радостью разобрали оружие, готовые драться до последнего. У них и вовсе не осталось в этом сомнений, когда после произнесенных Лейлой слов: «Нам срочно нужен попутный ветер», у нее засветились глаза, а с берега, с нарастающей, силой подул теплый сухой бриз. Страх перед сверхъестественным простого люда сильнее страха перед смертельной схваткой, ведь противник вполне осязаем, и, что еще более важно, – смертен. Присм ир евш е го , жалкого теперь, трясущегося вождя гоблинов затолкали в бочку с водой. Невидимое судно двинулось на абордаж к кишащему дерущимися гоблинами кораблю. То ли солдаты и лоцман являлись и правда непревзойденными вояками, то ли гоблины по ночам не обладали должной прытью, но все люди Персефоны были, хоть и изранены, но живы. Зато палуба оказалась сплошь покрыта трупами и кровью гоблинов. Стоило трапу коснуться борта полицейского судна, Асмодей устремился в атаку. За ним по-

126

следовали два солдата и Авалон. Дьяволицы тоже решили принять участие. Ловко работая мечами и абродажными саблями, шестеро нападающих моментально прорубили солидную брешь в толпе мерзких тварей, окруживших группу солдат и лоцмана. Туда сразу же устремились несколько самых опытных и сильных моряков, пачками сбрасывая гоблинов за борт. — Не смотрите им в глаза, – крикнул Алистер. – Просто рубите и все! Косите их как сахарный тростник для рома! Бочонок из моих личных запасов уже ждет вас на палубе! Прошло минут двадцать. Вынимая меч из очередного урода, сталкивая его ногой в воду, старый пират удивленно посмотрел за борт. Вода стала абсолютно красной, словно в ней повеселилась стайка пираний. — Пошли уже, вояка, не намахался еще? – сказала Лейла, которой эта возня казалась совсем не забавной. — Не пойму, в чем дело. Ведь буквально… только что они лезли на палубу один за другим, как тараканы, – пробормотал один из солдат. — Подкрепление, – просто ответил Асмодей. – Отходим! Один за другим, все покинули полицейский корабль, последним на борт авизо шагнул Асмодей. Взмахнув мечом, он перерубил веревки, и

десяток гоблинов, вместе с трапом, плюхнулись в воду. Сразу же вслед за этим кок запалил пропитанные маслом тряпки, и десяток глиняных горшочков с китовым жиром полетели в сторону полицейского корабля. Пламя занялось моментально. Спустя мгновение раздались душераздирающие крики уцелевших и раненых гоблинов, а через минуту уже был ощутим жар огромного живого костра. Лагуна выглядела довольно зловеще. Побросав оружие, матросы под командованием Авалона подняли паруса, и быстроходное судно, подхваченное ветром, унеслось в открытое море. — Наконец-то я чувствую себя живым человеком, – рассмеялся окровавленный, но счастливый лоцман, стоя за штурвалом. — Как я его понимаю, – сказал Асмодей, вытирая меч о чью-то рубашку. – Так часто в жизни не хватает простого веселого приключения. Все решается, не выходя из кабинета, – остальное уже просто фарс. — Если встретим пиратов, – будет еще веселей, – сказала Лейла. — Пираты? – воскликнул Алистер. – Если эти уроды якшаются с морскими джентльменами, то дела плохи. Гоблины общаются под водой как киты. Они слышат друг друга за многие мили.

— Иными совами, – как только обнаружится пропажа вождя, нас попытаются остановить? – спросила Лейла. — Да, скорей всего, они будут поджидать нас на южном морском пути. Хоть море и большое, но дороги натоптаны, – ответил лоцман. — Нет способа избежать этой встречи? – спросила Нагиля. – Ну, или как-то перехитрить их. — Уйдем влево, – рискуем налететь на рифы, уйдем право, – угодим в течение с водоворотами. Тот, кто убегает от опасности, всегда попадает в еще большие неприятности. — Это правда, – сказал Асмодей. – Нападем первыми и уничтожим их. — Хоть это и безумие, – мне по кайфу, – сказала Лейла. — Тебе все по кайфу, – проворчала Нагиля. – Если уж неймется подраться, то хотя бы давайте придумаем, как это сделать красиво. — Какая лисичка тебе досталась, Асмодей, – улыбнулась Лейла. – Нагиля права, – не будем уподобляться животным. Предлагаю пройти в каюту и все обсудить. Алистер, присоединяйтесь. Нам понадобится ваш опыт и знания. — Присоединюсь, как только минуем опасное место, – ответил лоцман.

Глава 43. Пиратская. 30 см Достигнув пятнадцати градусов северной широты, на морском торговом пути, корабль джентльменов удачи лег в дрейф. Наступили томительные часы вынужденного безделья. Пираты, как и заключенные, горазды придумывать себе разные забавы, – от почти безобидной игры в карты, всяческих поделок и проделок, до жестокого мордобоя, издевательств и способов задурманить сознание. Взять на абордаж какоето мелкое суденышко, казалось для них детской забавой, поэтому все изрядно расслабились. День медленно шел на убыль, над горизонтом плыли перистые облака, ветер почти стих, и в вечерней прохладе, над водой возник белый туман. — А ну молчать! – крикнул капитан, разбуянившимся на палубе матросам. В тумане отчетливо послышались плеск весел и чье-то пьяное пение. Вскоре показалась и сама лодка, под завязку груженная разными вещами. За веслами сидел совсем нестарый еще мужчина, в слегка потрепанной дорогой одежде, – выглядел он, явно, как пират. — Не возьмете на борт старого моряка, джентльмены? – спросил незнакомец, пошатываясь.

– Надоело уже грести. — Поднимайте его вместе с лодкой, – скомандовал капитан. – Похоже ты неплохо затарился, отправляясь в дорогу. Откуда гребешь? — Чудом спасся с налетевшего на рифы корабля. Удалось кое-что прихватить в дорогу. — Спасся один? — Так уж вышло, – проспал нападение гоблинов. Да и места в лодке, как видите, только на одного. — Да ты весельчак, как я погляжу, – капитан подозрительно изучал незнакомца. – А не смылся ли ты раньше их появления, заодно прихватив с собой это добро. — Может, и так, только кто меня за это осудит? Я выжил, а остальные достались на обед мерзким тварям. — А что же они тебя не догнали? — Русалки. — Русалки? И с чего бы им тебе помогать? — А вот с этого, – незнакомец спрыгнул на палубу, расстегнул ширинку и вывалил на показ свое тридцатисантиметровое мужское достоинство. — Да ты прям жеребец! – захохотал капитан, его смех был подхвачен толпой окруживших моряка пиратов. – Расскажешь нам позже о своих приключениях. Теперь говори, – как называлось судно, кто ты, и что в лодке? — У меня горло

127

пересохло, пока я тут стою. Давайте-ка сядем, и откупорим один бочонок из тех, что у меня в лодке. Еще там есть отменный табак и гашиш, а так же золото, которое я вам не отдам! — И как же ты собираешься нам его не отдать? – ехидно спросил капитан; его шутка вызвала новый взрыв хохота. — Я буду драться! – заявил незнакомец, выхватывая шпагу. Шпага у него была тот час же выбита, и пара дюжих матросов схватили незнакомца за руки. — Выкинуть его за борт? – спросил один из пиратов. — Зачем же? – ответил капитан. – Это веселый и смелый малый. По всему видно, – изрядный пройдоха и плут. Не удивлюсь, если у него большие неприятности с законом. Один из пиратов кивнул головой и разорвал камзол на плече незнакомца. — Черт побери! Да это же знак Прозерпины! – воскликнул один старый пират. – Только тех, кого сама королева приговаривает к пожизненной каторге на Церберии, удостаивается чести носить это клеймо! — Да ты, как я погляжу, – важная птица, – весело сказал капитан. – Назови свое имя и скажи, как ты собираешься защитить свое золото. — Мое имя Асмодей, – ответил незнако-

128

мец. — Это имя черта! Так никого не назовут. Но, будь по-твоему, – если нравится, – зовись Асмодеем! – крикнул капитан, поддерживаемый новым взрывом смеха, но теперь уже более уважительного. — А золото свое я отыграю! Хоть по законам братства оно теперь и ваше, но я имею право сыграть на него, поставив на кон свою жизнь! — Твоя жизнь и так принадлежит мне! — Нет, капитан! – крикнул один старый пират, делая шаг вперед. – Малец прав! По закону пиратов и каторжан, ты обязан сыграть с ним! — Да ради бога! Но я же разделаю его в два счета! – развеселился капитан. – Предлагаю не сразу тебе умереть, а по частям расставаться с жизнью, начнем, пожалуй, с ног. Согласен? — Легко! – согласился Асмодей, – только давайте уж повеселимся на славу перед моей смертью, откроем пару бочонков? — Откроем! Откроем! Тащите кружки! Мне табака дай попробовать! – наперебой загалдели пираты, в предвкушение веселого зрелища. — Ладно, ладно! – крикнул капитан. – Выставьте двух дозорных, и приступим. После того, как Асмодей, непрерывно отпуская веселые прибаутки и глотая ром, словно воду,

выиграл первую партию в покер, раздалось гудение и перешептывание между матросами. После второй победы, пираты принялись делать ставки. Игра все продолжалась. Ром лился рекой, а дым из трубок клубился над палубой густым облаком, причем, не только табачным. Изредка проигрывая, Асмодей обувал пиратов, как несмышленых детишек, позволяя, однако, капитану держаться на плаву. — Да ты, и правда ведь, Черт! – пробормотал старый пират, видя, как, имея десятку и двойку, Асмодей поднимал ставку и сделал «флеш рояль» на «бороде», после того, как была открыта последняя карта. Веселье длилось уже достаточно долго; достаточно для того, чтобы команда упилась и укурилась в стельку. Те же, кто был еще достаточно трезв, настолько увлеклись игрой, что даже не заметили приближения авизо. Зато его почувствовал демон. Делая вид, что ему реально неймется, он предложил сыграть на всю кучу… и проиграл! Поднялась большая сумятица. Те, кто ставил на Асмодея, не желали расставаться со своими деньгами. Ругань переросла в скандал, – завязалась драка, в которую были вовлечены практически все. Пытаясь остановить заварушку, капитан выхватил пистолет, но увидел перед лицом, направ-

ленную в него шпагу Асмодея. — Ты хотел порезать меня на куски? – весело спросил демон. – Не желаешь продемонстрировать? — Охотно, – ответил капитан, медленно опуская пистолет. Погиб гроза морей, после первого же неудачного выпада. Асмодей нанизал его на свою шпагу, как рябчика, легко увернувшись от умелого, но предсказуемого выпада. В следующее мгновение, из темноты вынырнул шустрый авизо, и на дерущихся обрушился дождь тяжелых арбалетных болтов. Прогремели редкие выстрелы, но огнестрельное оружие пиратов сильно уступало военным арбалетам, как в мощности, так и в точности; к тому же, – палили они непонятно куда. Полетели абордажные крючья, веревками притягивая, друг к другу два судна, послышался ропот тех, кто не был достаточно пьян. Вскоре на палубу пиратского корабля запрыгнули солдаты Прозерпины, лоцман, Авалон и две дьяволицы. Началась резня. Мало что понимающие пираты, падали, один за другим, обагряя кровью дубовую палубу. Те же, кто оказался в состоянии понять происходящее, бросали свое оружие, падали на колени с руками за головой. Вскоре даже самые неадекватные и

свирепые бандиты последовали их примеру. Склонить колени многих пиратов заставил не столько страх перед смертью, сколько сияющий в ночи облик Лейлы, с горящими зеленым огнем глазами. Глава 44. Хрустальные цветы женской любви Спустя тридцать три с половиной часа авизо вошел порт города. Встречать корабль прибыла сама Прозерпина в сопровождении всего двух человек. Одним был Начальник личной охраны королевы, а другим, – министр здравоохранения. Оба дворянина выглядели молодо и поджаро. Военная выправка и уверенность читались в каждом их гордом движении. Однако назвать их тупыми солдафонами навряд ли бы кто-то решился, и, судя по тому, как комфортно чувствовала себя в их присутствии королева, они по праву носили свои чины. Прозерпина сделала шаг вперед навстречу спускающейся по трапу Лейле и с улыбкой развела руки. Они обнялись как старые подруги, шепнув что-то друг другу на ухо. Взглянув на Нагилю и Асмодея, богиня подняла бровь и произнесла: — Я рада видеть вас целыми и невредимыми. Надеюсь, что это небольшое приключение только пошло вам на

пользу. — Небольшим куском мяса все же пришлось пожертвовать, – сказал Асмодей. – Но за это я взял себе палец. — Если есть желание, – можешь и дальше заниматься этим мерзавцем, – Кора улыбнулась, но глаза ее остались прохладны. — Благодарю, но есть более приятные дела, – ответил Асмодей, обняв Нагилю за талию. — Думаю, что мы достойно справились со своей задачей, – сказала Лейла. – Забирай гоблина и отправь нас домой. — Не ожидала от тебя таких холодных слов. Неужели не останетесь на ужин? Победителей принято благодарить, – с обидой в голосе ответила Прозерпина. — Ты права, извини. Но мы тут и так уже задержались. — Я вас вовсе не задерживаю, – лишь предлагаю, – богиня посмотрела по сторонам и пожала плечами. — Что это значит? – вмешалась Нагиля. — Игра еще не окончена, – сказала королева Аида. — Черт побери, что еще? – Нагиля даже не пыталась скрыть гнев. — Сама не знаю, – я такой же игрок, как и вы. — Это правда, – сказала Лейла. – Поверьте ей. — Чего-то в этом роде я ожидал, – задумчи-

129

во сказал Асмодей. Все это время провожатые королевы стояли спокойно, не проронив ни слова. — Проследите за тем, чтобы преступник был доставлен в больницу и надежно изолирован, – обратилась к ним Прозерпина. – Он не должен ни с кем общаться и иметь возможности причинить себе вред. Я не исключаю самоубийство, как один из способов улизнуть от меня. — Хотите поместить гоблина в больницу? – усмехнулся Асмодей. — Дом скорби, – самое надежное место, для такого типа, – ответила Лейла. – После того, как с ним поработают профессора психиатрии, я получу прямой доступ к его истинному воплощению, – как если бы он стал куклой вуду. — Впечатляет. Научный подход к ведьмовству? – улыбнулась Лейла. — Достижения в науке вовсе не отдаляют нас от старых методов, только делают их более понятными, простыми и действенными, – ответила Прозерпина. – Если бы не христианская чума, поразившая землю и остановившая прогресс в этой области, – границы между мирами, в некотором смысле, стали б уже открыты. — Не думаю, что это допустят те, кто стоит у истоков силы и власти, – сказал Асмодей.

130

— Они противятся, но это не может продолжаться вечно, – ответила Прозерпина. – Таков мой муж, таковы многие боги, пожертвовавшие своей славой ради спокойствия, таковы ангелы, трясущиеся перед Апокалипсисом; но есть и другие. — Твой супруг, наполниться, напротив, – сам не раз нарушал границы. – Вставила свое слово Нагиля. — Он делал это только с выгодой для себя, с разрешения начальства и в одностороннем порядке. — Значит, ты революционерка? – ухмыльнулся Асмодей. — Ну уж нет, – Прозерпина посмотрела на демона уничтожающим взглядом. – Разрушить все подчистую, чтобы потом построить еще одну неудачную модель рая, – это не по мне. Но ретрограды, трепетно охраняющие железный занавес, уже потеряли свой авторитет и актуальность. Безусловно, миры слишком тесно связаны, и, если рушить плотину, то поток снесет все на своем пути. Начнется хаос. Но открыть пару шлюзов им, все же, придется, и уже скоро. Завернутого в смирительную рубашку гоблина, с кляпом во рту, посадили в карету скорой помощи. — Пора и нам во дворец, если, конечно, у вас нет иных планов, – сказала Персефона со-

бравшимся. — Я с тобой, – ответила Лейла, – вам тоже не советую бродить, где попало. Поехали. — Мы с радостью принимаем приглашение в надежде продолжить интересную беседу и воспользоваться вашим гостеприимством, – сказал Асмодей. Нагиля улыбнулась и сделала шутливый реверанс в воображаемом платье, словно передразнивая Асмодея. Прозерпина ответила ей тем же, скорчив, вдобавок смешную рожицу. На вид богине вряд ли можно было дать больше семнадцати, – выглядела она, как юная беспечная девушка. Видимо и способность веселиться в ней так же, чудесным образом сохранилась. Атмосфера заметно разрядилась, благодаря такому фривольному поведению Персефоны, и две августейшие парочки забрались в экипаж, весело переглядываясь друг с другом. Во дворце не было многолюдно. Не смотря на придворную чопорность и таинственные неоднозначные взгляды, все вокруг, казалось, были очень довольны появлению гостей, прибывших с ценным уловом. Вымывшись и немного отдохнув с дороги, гости переоделись к ужину и собрались в одном из залов на этаже для гостей. — Итак, чего мы еще не знаем? – спросил

Асмодей, располагаясь в кресле со стаканом ядреного ароматного скотча. — Я сама не уверенна в том, что мне известна вся правда, – ответила Лейла. – Могу лишь с уверенностью сказать, что Прозерпина, – игрок, но не такой, как мы. Возможно даже, – этот мир специально смоделирован, для того, чтоб она могла добиться своих целей. — Не похоже, – сказала Нагиля. – Здесь все слишком реальное. — Для нас это не имеет особого значения, – сказал Асмодей. – Неважно, – настоящий ли этот мир, альтернативный или же вымышленный. Перед вами двумя стоит выбор, – у меня же его нет. — Я не брошу тебя здесь! – воскликнула Нагиля. — Мне тоже интересно было бы доиграть до конца, – сказала Лейла. – Насколько я знаю, – со времени нашего прыжка в озеро прошло не более четырех часов. Некоторые задерживались в Lago del mundo намного дольше. — К тому же, тут явно все не так просто, как кажется, – добавила Нагиля. — Согласен, – даже если Прозерпина и играет нами, у нас есть шанс извлечь из этого выгоду. А значит, стоит немного поучаствовать в этих событиях, – подвел итог Асмодей. Ужин, который устроила Персефона по

случаю небольшой побед, действительно удался и был по-царски великолепен, но вовсе не походил на дворцовые празднества. Мероприятие это скорее казалось дикой смесью молодежной вечеринки и светского раута. Проходило оно не во дворце, а в старом готическом замке, содержащемся, однако в удивительно хорошем состоянии и изобилующем современными удобствами. Дресс-код и приличия, соблюдаемые вначале, ближе к ночи были напрочь забыты. Некоторые разгулявшиеся дамы танцевали голые на столах, а мужчины отрывались по полной, наслаждаясь внезапно обрушившейся на них свободой. Всеобщему веселью сопутствовала приятная музыка, алкоголь и чистейший кокаин, после дорожки которого, мало кто мог уже сдерживать свои инстинкты. Как ни странно, – все выглядело вполне прилично и дружелюбно. Не было драк, грязи, и свинства, присущего людям в подобной сложившейся ситуации. Нагиля с Асмодеем накурились, как два кролика альбиноса и, вдоволь насмеявшись, решили потанцевать. Правда, надолго этой парочки не хватило, ибо, увидев танцующую Нагилю, демона охватило такое желание, что он, схватив подругу, унес ее в одну из комнат, вызвав этим бурю восторга у всех присутствующих.

Приняв всего понемногу и отбившись наконец-то от надоедливых ухажеров, которых сама же и завлекла, стреляя глазами направо и налево, Лейла присела рядом с загрустившей богиней. — Вижу, тебе не слишком весло. Хочешь уйти отсюда? – спросила она. — А я все думала, – предложишь ты, или нет, – улыбнулась Прозерпина. – Пойдем, прогуляемся в парке. Ночь такая прекрасная. Взявшись за руки, они вышли из замка и направились вперед по аллее, вдоль которой росли странные красивые раскидистые деревья. Их большие толстые листья плавно раскачивались, создавая приятнейший ветерок. На верхних ветках росли цветы, похожие на белые лилии, но они светились мягким холодным светом и тихо звенели, исполняя какие-то сложные очаровательные мелодии. Прозерпина протянула руку, – ветка нагнулась, и один из цветков плавно опустился в ее ладонь. Сорвав его, богиня протянула цветок Лейле. Дьяволица аккуратно взяла подарок и залюбовалась его призрачным великолепием. Внутри живого светящегося хрустального цветка шевелились искорки-тычинки, – маленькие бриллианты на золотых стебельках. Они бились о чашу и рубиновый пестик, наигрывая одну из любимых мело-

131

дий Лейлы, как изящная затейливая музыкальная шкатулка. — Какая прелесть, – прошептала Лейла. – Живой хрусталь. — Он чувствует тебя, – сказала Прозерпина. – В нем нет разумной жизни, в том виде, как принято ее понимать. Брось цветок, и он разобьется на маленькие осколки, как это случается с хрусталем, но ты оживляешь его своим присутствием. Оживляешь, словно вдыхаешь частицу духа в тот мир, который тебя окружает. И мое сердце поет в твоем присутствии. — Твое сердце живое и теплое. — Моя звезда давно сгорела, превратившись в холодный алмаз. Только рядом с тобой он сияет, только ты способна согреть его. — Никогда не думала, что встречу любовь в образе прекрасной юной богини, – пробормотала Лейла. — Значит ли это, что ты неравнодушна ко мне? — Господи, Кора, хватит, прошу тебя. Еще немного, и я растаю; мне трудно говорить об этих вещах. Просто обними меня, и будь, что будет. Я собой больше не управляю… — Сейчас ты чувствуешь только маленькую капельку того, что я испытываю к тебе. Обещай мне, что не избавишься от этого чувства. Не откажешься от моего

132

дара. — Обещаю, – прошептала Лейла, растворяясь в объятиях Прозерпины. — Я должна тебе кое-что показать. С этими словами богиня пристально посмотрела в глаза дьяволице. Лейла содрогнулась, словно от удара молнией, и ногтями впилась в плечи богине. Спустя минуту она обмякла, расслабилась и опустилась на одну из стоящих рядом скамеек, поддерживаемая Персефоной. — Я это видела, – сказала Лейла. – Двое слуг Люцифера движутся к озеру. — Они давно уже служат другому хозяину, – ответила Прозерпина. – Тому, для кого ваши жизни ничего не значат; тому, кто не боится и Нортона. — Значит, их альянс имеет не внутреннее происхождение, как гнойник, вызванный ядовитым шипом. — Да, именно так поступают ангелы. Не замарав своих крылышек, порхая над всем сущим, они тут и там мутят воду, а затем обвиняют всех и вся в скверне. — Легко обвинять прочих в разврате и нечистоплотности, будучи импотентом, сидящим за стеклом в небесной теплице. Но что им от нас нужно? — Создав все сущее, высший разум пожертвовал собой, освободив океан энергии. Анге-

лы созданы еще до появления вещества, когда вселенная была похожа на кипящее молоко. То, что сейчас от них осталось, – лишь слабое эхо былой силы и величия. Им нужна Земля и люди, населяющие ее, – миллионы стоящих на коленях людей, возносящих свои молитвы погибшему четырнадцать миллиардов лет назад богу. Вибрируя в унисон, их разумы излучают энергию, – однотипные по астраментальному началу импульсы. Сливаясь воедино, они образуют Эгрегоры. Это живая энергетическая сущность, обитающая в астральном плане. Информационная емкость христианских и мусульманских Эгрегоров идентична ангельской. Эгрегоры не только питают их, но и могут использоваться для выполнения личной воли. Это огромная сила, частично доступная религиозным безумцам и ведьмам, умеющим настраиваться на нужную волну. — Все это безобразие Ассии в общих чертах мне известно, – сказала Лейла. – Но, причем тут дела в Преисподней? — Ангелы, а точнее полудохлые призраки существовавших некогда ангелов, – существа абсолютно бесполезные и никчемные, – паразиты, спекулирующие на человеческих страхах, терзаниях, душевной боли, – всем, что заставляет людей обращаться к Богу. И они

это прекрасно осознают. Когда же Лилит станет королевой Ада, то у Преисподней появится шанс превратиться из мрачной страшилки в место более привлекательное, нежели несуществующий Рай. Если учесть, что твоя мать обрела статус богини, со всеми вытекающими последствиями, то ей не сложно будет донести до людей истинное положение вещей. Может быть, даже, дойти до того, о чем мечтаю я и многие другие, включая самого Люцифера. — Может пасть железный занавес, и врата

Преисподней откроются в мир людей? – спросила Лейла. — Да, это вполне реально, хоть и имеет мало общего с общепринятой версией Апокалипсиса. — Какие глобальные последствия слияния двух любящих сердец, – усмехнулась Лейла. — Как я рада слышать от тебя такие слова. Ты говоришь сейчас совсем не как дьяволица. — Я всегда буду адской бестией, ведьмой и дьяволицей. Я рождена демонессою, – ею и умру, если придется.

— Это всего лишь слова. Я чувствую в тебе нечто большее, нечто отличающее тебя от большинства древних демонов. Впрочем, – как тебе будет угодно. А сейчас нужно поторопиться. Ты должна найти Асмодея и Нагилю. Уносите ноги из игры, пока не поздно. Я уже догадываюсь о том, что произойдет дальше, и попробую вам хоть чем-то помочь. Автор: Доннерветтер

Вадим

Адаптированный под современность Впервые за долгое время я напился. Не в усмерть, не в хлам, не в дрызг, но порядочно для того, чтобы развязался язык, и вещи, о которых говорить не надо, стали желанной темой для разговора. Например, история моих взаимоотношений с женой, что я на самом деле думаю о Фроловне, как я выживал последние месяцы, и на какую работу мне предстоит завтра выйти. К стыду своему и позору сознаюсь – я рассказал всё, без утайки, как есть. И к превеликой радости, в ответ получил только понимающее молчание, меня просто внимательно выслушали, не сказав ни слова.

Это был сильный контраст в сравнении с моими приятелями, которые без идиотского смеха и неуместных шуточек ни о чём поговорить серьёзно не могут. Ладно, надо быть честным с собой, я просто давно ни с кем не говорил по душам, и очень страдал от этого. А тут выдалась возможность пообщаться, рассказать и послушать. Почему бы и не приоткрыть свинцовый занавес, воздвигнутый между душой и внешним миром? У этого семейства смешная фамилия – Шайдюк. Знал бы я это раньше, может, и не так раздражался бы на Фролов-

ну, а только улыбался при её придирках. «Да, госпожа Шайдюк», - отвечал бы с поклоном, подобострастно заглядывая в глаза. «Конечно, уважаемая Шайдюк». Но когда мы с Толиком оккупировали кухню и стали там распивать шампанское (просидели часа два, и успели порядком проголодаться), она недовольно появилась в проёме, и, ничего не сказав, поставила на плиту кастрюлю с супом, а потом ушла. У меня, наверное, был взволнованный вид, и я не смог скрыть, что нервничал, когда пенсионерка что-то с грохотом переставляла за моей спиной, потому что её сын стал

133

меня утешать. - Она обедает в это время, мы ей не мешаем. Чуть не вырвалось «точно не мешаем?», но Толя словно всё прочитал по глазам, и весомо и флегматично ответил «точно не мешаем». Ну и хорошо. Каково же было моё удивление, когда через пять минут женщина вернулась, и поставила на стол две большие тарелки с наваристым аппетитным борщом, достала из холодильника тарелку с нарезанным сочным салом, небрежно кинула головку чеснока, извлекла из хлебницы добротный ржаной хлеб. А когда закончила все эти действия, поставила пустой фужер на краешек стола. - И мне налейте тоже, что вы тут пьёте. Меня вначале прошиб холодный пот, а потом я просто засмеялся во весь голос, и до краёв наполнил тару. Лёгкий звон от удара горлышка бутылки по ободку фужера, показавшийся мне неимоверно торжественным, возвестил о перемирии, и стало светлее и уютнее в вычищенной до блеска кухне. Но, не смотря на внешнюю открытость, я всё ещё с недоверием посматривал на Фроловну, как она залихватски подхватила бокал, и залпом, в три глотка опорожнила его содержимое, а потом высказалась – «То-то, видно, что бешеных тысяч стоит». - А вы что сидите? Ешьте!

134

И мы принялись поедать суп, маленькими ложками зачерпывая ароматные куски мяса, которые таяли на языке, а сало, будто сливочное, ручейком удовольствия текло в желудок. Уж поймите меня, я больше полугода живу холостяком, и такое пиршество стало настоящей радостью одинокого гурмана, кроме спартанских супов, пельменей и яичницы мало чего евшего в последнее время. Нутро ликовало, а борщ кончился уж слишком быстро. - Ещё положить? – послышался над ухом строгий голос женщины. - Спасибо, если можно – смущенно промямлил я, вконец ошалевший от такой щедрости. И вновь передо мной стояла тарелка супа, божественная и согревающая, дающая веру в жизнь и в завтрашний день. Хотя… Что-то много у меня благодетелей появилось в последнее время. Сначала никому не нужный, забытый всеми отшельник, а теперь и на работу зовут, и кормят, и подарки присылают. Ещё чуть-чуть, и я действительно начну верить в воздаяние за тяготы и лишения. Ну правда, столько совпадений буквально за три дня! Офигеть просто. - Вот этот нормально ест – Фроловна ткнула в меня пальцем, назидательно обращаясь к сыну. – А ты? Мать родную не уважишь! Как с

детства суп ковырял, так и сейчас. - Мам, я поел дома. - А не надо было! В чужую хату сытыми не ходят, а уж тем более к родне. И она опять пристально уставилась на меня, то ли с любопытством, то ли со злостью. По её оплывшему лицу и подвижным скулам трудно понять, что замыслила пенсионерка, тем более строгость была её естественным состоянием, а беззастенчивое рассматривание собеседника обычным делом. - Как меня скрутил – наконец, заговорила. – Я ж брыкалась со всех сил, а ты удержал. Мужицкое в тебе есть, не то что в моём. - Мама, иди лучше полежи, успокоительное же ещё действует, ты заснуть должна. - А я уже отоспалась, мне достаточно. Ох, как скрутил то. – и после паузы добавила. – Не могу я дома сидеть, душно. Пойду ка прогуляюсь. - А вдруг тебе опять плохо станет? - Не станет. Уйди, не надо мне от тебя ничего. С этими словами пенсионерка вышла из кухни, и буквально через минуту хлопнула входная дверь, чуть потянув сквозняком из зябкого подъезда. Странные тут температурные различия, за окном вроде 20 градусов, а перед лифтом успеваешь немного замёрз-

нуть. Но я давно привык, а Толик, видимо, нет, потому что я увидел, как он весь съёжился. Однозначно, не тут живёт. - Допьём? – указал я на остатки шампанского, уже чувствуя, как тяжелеет голова и развязывается язык. - Наливай – равнодушно ответил мужчина. – Курить хочется. Пойдём прогуляемся сейчас? - Пошли. Вот там то, на засиженной до бледности лавочке, на загаженной собаками аллее, я и рассказал ему всё. Вернее, почти всё, умолчав подробности своего неудавшегося брака. Откуда я, что тут делаю, какие у меня проблемы, о приёмных родителях, сколько я плачу за съёмную квартиру, рассказал обо всём, что наболело, что волнует. А Толя просто молча курил, кивал, понимающе смотрел на меня, но не произнёс ни слова. Лишь в самом конце, когда рассказ дошёл до выхода на новую работу, он глянул себе под ноги, задержал там взгляд, и сказал: - Что же, повезло. Желаю удачного первого рабочего дня. – и после долгого молчания, добавил – Меня вот сократили. Работа была сказка, работал главным инженером на военном предприятии, дали жильё, зарплата хорошая. А потом – раз, и погнали меня оттуда, сам не знаю за что. Из квартиры выселили, отступных никаких не дали,

сказали, что кризис, денег нет. Жена с детьми в деревне остались, у брата, а я сюда, искать что-то, устраиваться. Не знаю даже. Как матери сказал всё, она заорала, что эту ведьму, то бишь жену мою, на порог не пустит. Поругались мы с ней так прилично, я на неё кричал, что она сухарь последний, приютить нас не хочет в своей трёшке. А мать всё опять про ведьму кричит, говорит, изживёте вы меня со свету, как помру, тогда только и приезжайте вместе. А потом схватилась за сердце и как затряслась, я испугался, к ней, она меня не замечает. Сразу же скорую вызвал, руки трясутся, не могу успокоиться, думал, и вправду помирает. - Да, а потом ты в подъезд вышел. - Ну. Вот теперь не знаю, чего делать. Накуплю газет, и буду звонить по объявлениям о работе. Он глубоко затянулся, и быстро выдохнул густой сигаретный дым, затушив окурок о край урны. Мне стало жалко его. Представляю, чего он натерпелся, ещё и наверняка винил себя в том, что у матери случился приступ. Ну, или что там она изображала. Хотя Толик всё равно был мне непонятен, как лишённый семьи не поймёт того, у кого она была с самого начала. И мне стало жутко грустно, волки завыли в душе, а вечереющее небо, загустевая и окраши-

ваясь тёмным, словно печалилось вместе со мной. Сейчас как никогда остро я ощутил своё одиночество, оторванность от какой -либо почвы, вечное скитание жизни и метания своей души. Если у меня всё будет плохо, и негде будет взять денег, деваться некуда, или в петлю, или опускаться дальше, но уже на улице. Мне не к кому идти, у меня нет мамы, папы, братьев и сестёр, у которых можно переночевать хоть ночкудругую, или поесть вкусного борща. - Толя – дрогнувшим голосом сказал я. – А почему мы такие плохие? Курим в подъезде, пьём. - Разве плохие? – серьёзно, без иронии отозвался он. – Нет, мы не плохие, нам просто плохо. - А если всем плохо станет, то вся страна пить начнёт? - Ну а разве не пьют? Алкоголь всё ещё не отпускал, превращая тоску в какой-то низкопробный фарс, проступающий в диалоге двух подвыпивших мужиков. - Мне давно плохо, а я только сейчас выпил. Толя! – я приобнял его за плечи. – Ну а почему нам плохо? Потому что проблемы у нас? - Да… - Толя, мы не мужики. Мы не мужчины. Слизни! У нас проблемы, а мы пьём. Пол страны слизняков, ползают по

135

улицам, довольные, а изо рта отрыжка с перегаром вылетает. Мрак. - Не утрируй. И у тебя же работа есть. - Ох, боюсь я этой работы. - Что, навыков нужных нет? - Есть. - Значит, ты не слизень, и из проблем своих выпутаешься. - Я опуститься боюсь, Толька. Если жена вернётся, и увидит, что я человеком живу, а не червяком, она поймёт, что ошибалась. Что я могу быть современным человеком. В течение ещё 10 минут мы просто сидели рядом, вечер окончательно вступил в свои права, включив все фонари на улицах. Похолодало заметно, и мы решили расходиться по домам. Засидевшиеся на скамейках бабушки, неусыпно несущие дозор, правда, без своей предводительницы, с явным неодобрением посмотрели на нас. Ну а ещё бы, я в непонятном спортивном костюме, Толя с кругами под глазами, весь озябший, неуверенно ступающий. То ли дело, прошли бы гордо, полные сил и уверенности в завтрашнем дне, покручивая на пальце ключи от дорогого авто, купленного за наличные. Нет, всё едино, на нас бы точно так же посмотрели. Всё дело в этих бабках, они всем недовольны. Их эпоха прошла, их страна стала нашей, а мы стали слизняка-

136

ми. Всё закономерно, этим никто не может быть доволен. Точка, и плевать, что тезис получился нелогичным и размытым. Я пьян. - Я у матери буду, пока не найду работу. Ты заходи, как время будет, ладно? - Замётано. - И ты зря про неё плохо говорил – Толя испытывающе глянул мне в глаза. – Она добрая женщина, и если у тебя будут проблемы, всегда можешь к ней обратиться. - Ну уж нет – с улыбкой ответил я. – Побаиваюсь её, она что фурия, непредсказуема в своём неудовольствии. Уж не знаешь, что ей понравится, а что нет. - Я серьёзно, Серёга. Матушка моя добрая женщина. У неё просто жизнь тяжелая была. – и когда мы уже пожали руки на лестничной клетке, в том самом месте, где мой новоиспечённый приятель растерянно покуривал, он сказал: - В общем, заходи, будем рады. - Хорошо. И когда я, после этого необычного дня зашёл в свою квартиру, то испытал неимоверное облегчение. Хоть болела голова, было пустовато в желудке, и сухость в горле хотелось немедленно залить водой, но вечер наступил, и без метаний и гнетущего одиночества. Мне было хорошо у них, они принесли мир в мою душу. Уже было не так

плохо, как раньше. Кухонный кран, словно приветствуя меня, закапал яростнее, будто дворняга завиляла хвостом. Давай вместе порадуемся, посижу с тобой, подумаю. Всё равно все дела уже сделаны, выходные ботинки начищены, рубашка наглажена. Делать нечего, давай капать вместе, дорогой друг! Как мы это обычно делаем, ты капаешь водой, а я слезами. Хотя нет, сегодня что-то не хочется, будем просто сидеть. Ты ведь не от грусти капаешь, а потому, что тебя так сконструировали? Чтобы ты, сука, постоянно протекал? Холодный душ, как я люблю, быстро вернул мне трезвое расположение духа, и я взглянул на события этого дня с практичной стороны. Пока я не получу зарплату, мне можно подкармливаться у Шайдюков, периодически заглядывая в гости. И Фроловна, надеюсь, прекратит терроризировать меня своими нападками, тем более что я уже давно не делал ничего запрещённого её кодексом чести. Мои скудные накопления, жалкие две тысячи рублей полностью уйдут на дорогу до работы в этом месяце, так что только так. Питаться одной гречкой на завтрак, обед и ужин настолько мерзко, что при слове есть в стенах дома на меня нападает апатия. А тут выход, новый вариант, за

который я был безмерно благодарен своим новоиспечённым приятелям. Придёт время, и у меня будет возможность отблагодарить их за всё. А сейчас я просто наслаждался тишиной своей квартиры, и той сладостной уверенностью, что жизнь рано или поздно наладится, и благодать снизойдёт. Счастья надо выстрадать, его надо заслужить, где-то мне попадалась эта цитата. Если говорить про меня, то без ложной скромности можно констатировать, что настрадался я вдоволь. Хватит! Что бы там ни было на новой работе, я готов практически на всё, и даже чуть больше. К слову, работа предстояла не очень приятная – быть ответственным сотрудником по связям с государственными органами. Я с детства ненавидел все эти кабинеты в учреждениях, куда приходилось подавать документы, недовольные лица толстых тёток за стеклом, царственно отгороженных от простых смертных, бесконечное ожидание, задержки, нерасторопность и некомпетентность. Почти никогда визит в эти стены не проходил без скандала, препирательств или окриков. Сложись моя жизнь иначе, я ни за что бы не пошёл на такую работу. И я понимаю, что иметь дело мне придётся не с ошалевшими от безнаказан-

ности хамками, а с их начальниками, серьёзными представительными людьми со строгим взглядом, но разве это не хуже? Скажу честно – ко всем государственным людям я относился с сильной иррациональной неприязнью, подкреплённой многочисленными историями о воровстве и беспределе чиновников. Ну как можно их любить, если они уже давно превратились в обособленную касту, со своей особой системой морали, корпоративной культурой, если так можно выразиться, и взглядами на жизнь, которые уж точно противоречат интересам большинства жителей страны. Скажете, я просто неудачник, который вечно всем недоволен, и рассуждает о том, чего в глаза не видел? Может быть, господа, может быть, каждый имеет право на свои заблуждения. Уверен, что вскоре я смогу разувериться в них, и вы с полным правом втопчете меня в грязь, и торжественно наречёте собакой, лающей вслед уходящему каравану. Может быть, господа, может быть. В квартире погас свет, на кухне и в комнате, с интервалом в несколько секунд, потому что мне нравится сидеть в темноте, когда на душе хорошо. Я выключил всё, что могло светиться, подождал, пока глаза при-

выкли к темноте, а потом занавесил шторы. Класс! И не сомневайтесь в моей нормальности, кто в детстве так не играл в прятки? Или в жмурки? Это одно из лучших ощущений. Нужно только поверить, что ты и вправду от всех спрятался, и никакие ненужные люди тебя не посетят. Мои дурачества, правда, скоро закончились, и начались рутинные приготовления ко сну. Я несколько раз проверил видавший виды электронный будильник на батарейках, примитивно пищащий по утрам, скорее раздражая, чем помогая проснуться. Всё нормально, он заведён на правильное время. А потом… Потом был сладкий сон без пробуждений, какого не было уже давно. И оборвался он не внезапно и беспощадно, а плавно, ровно за две минуты до того, как зазвонил будильник. Хороший знак, я не буду клевать носом, приступлю к работе в хорошем настроении. И неспешно, методично начались утренние сборы, какие 5 дней в неделю совершают почти все нормальные люди, а теперь ещё и я. Наконец-то! Теперь и мне есть куда ехать с утра, теперь и мне будет, где доставать деньги на свои прихоти. Автор: Вячеслав Гаврилов

137

Человек, которому нравилось быть грустным Там была история, вернее, хронологическое описание жизни, похожее на обычное школьное изложение. С ошибками, помарками, замазанными и переписанными заново словами. И рисунками на полях: лошадки, щиплющие травку, солнце, яркокрасные грибы, птицы. Каждая страница была старательно разрисована, и, надо сказать, художественные способности у автора неплохие, он умело сочетал цвета, соблюдал пропорции. Талант, вот только понять бы, кто из них двоих это писал, потому что видно – всё делал один человек. «Я хочу сказать, что добрым можно быть всегда. Даже нужно. И если плохие люди сделали тебе плохо, надо всё равно быть добрым, даже с ними», - наткнулся Валентин на первых страницах. «Если тебя обозвали, улыбнись, кивни. Делайте как моя мама, которая простила моего папу. Он поступил с ней очень плохо, убежал, но зато появилась я, и мама поэтому его простила. Да и без этого бы простила. Она видела его всего один раз, но всё равно простила». Книжнику стало немного не по себе, он, кажется, понимал, что проступает за этими невинными детскими строч-

138

ками.

«Когда я ходила в садик, мама ходила вместе со мной. Я была в одной комнате, а она в другой, мыла полы, посуду, а я рисовала или спала. Дети плохо говорили про мою маму, что она дурик, но я не слушала их, а просто улыбалась, а они со мной не разговаривали. И вы улыбайтесь, если плохо скажут про вашу маму. Нужно всегда быть добрым. А злым быть легко, это каждый сможет». Читала ли эта девочка библию? Кто были её учителя? Или, быть может, она от рождения такая? Но жить всю жизнь с ношей доброты тяжело, так казалось Валентину. В этом было нечто от самоубийственного подвига, на который идут от отчаяния, поистине возлюбив ближнего своего, те люди, которые прошли в жизни свои тернистые тропинки, вдоволь потолкавшись за место под солнцем. Это осознанный выбор человека, умудрённого опытом, разобравшегося в себе и людях. Но ребёнок… Наверное, она всётаки читала библию. Но до самого конца тетради о боге не было ни слова, ни даже аллегории. Там много рассказывалось о трудном детстве с особенной мамой, кото-

рая всё равно самая лучшая на свете. Говорилось, как просто научиться общаться с человеком жестами, гораздо лучше понимая, что он хочет тебе сказать. «От слов может быть холодно, а от рук никогда, ведь они тёплые» - была трогательная строчка на последних страницах. Прочитав до конца, книжник впал в странное состояние тихой растерянности. Всё, о чем писала маленькая девочка, было в сущности призывом относиться друг к другу с пониманием, больше уделять времени близким и не обижать слабых. Не смеяться над увечными и теми, кто получил от родителей меньше, чем другие. Но если не отчаяние двигало рукой ребёнка, не боль обид и унижений, то что? Он решил во что бы то ни стало с ними поговорить. И попытаться помочь, утешить, приободрить. Показывать эти тетради другим бессмысленно, вряд ли найдутся люди на бесплатной барахолке, кто по достоинству оценят глубину замысла, пусть и по-детски наивного. И не станут снисходительно давать советы, как на самом деле стоит жить. Валентин понял, что это именно тот редкий случай, когда на при-

зыв нужно откликнуться, иначе у ребёнка может пропасть вера. Ведь сколько сил отнимет жизнь у ранимой души, своими неприглядностями и уродствами. Сколько ещё злобных старух будут тянуть свои руки к сокровенным тетрадям… Потому что страшнее всего будет увидеть, когда почти святая девочка ожесточится, огрубеет, окрасится в серый цвет и пойдёт по жизни с гордо поднятой головой, не замечая ни прекрасного, ни светлого, а только материальное. Это будет очередное поражение душевной чистоты в грязном и пошлом мире. Вот что означал тот сакральный жалобный взгляд сквозь толпу, адресованный только ему. Книжник машинально взял следующую тетрадь, и так же скрупулёзно изучил содержимое. Оно, как ни странно, отличалось, там были другие рисунки и немного другой текст. Будто девочка, старательно выводя буквы, вспоминала то, что хотела написать, но вылетело из головы. «У меня совсем нет друзей, кроме мамы» - закралось между строк в тех абзацах, где описывалась школа. «Я очень хочу с кем-нибудь подружиться, но у меня не получается. Мама почти всегда со мной, и другие её пугаются. Но я всё равно буду ходить с мамой» - в другом месте, но тоже не совсем органично, слово отвлёкшись и написав не

то, что надо, а то, о чём болит душа. И таких моментов в тетрадях было достаточно много. Да, он прочитал их все, одну за одной, все 11 тетрадей, не пропуская даже те страницы, где текст повторялся. Прошло не меньше часа, прежде чем не закончилось чтение, и книжник, по обыкновению ходивший по комнате в минуты раздумий, просто встал с кресла и застыл на месте. Да, большинству людей детская писанина показалась бы безделицей, никакой трагедии никто бы из них в этом не увидел, но чудику Валентину-Валере это казалось преступлением общества, что дети пишут такое в столь юные годы. И ещё больше его уничтожала тональность этих строк, ни прямого упрёка, ни злобы, ни даже сильной обиды! Как такое вообще может быть? Ребёнок просто не предназначен для того, что жить в грусти, а уж тем более бороться с ней. Хотя что я знаю о них? – думал книжник. Надо просто дождаться, когда они появятся вновь в парке, и устроить с ними долгий разговор, может даже, пригласить их в кафе. Где они живут? Может, их нужно подвезти. А не испугаются ли они меня? – думал он опять. – Если я вдруг активно стану их расспрашивать, интересоваться их жизнью? Подумают, что я хочу им зла?

Ночной двор с балкона казался совсем нежилым, в беспорядке брошенные машины будто были оставлены после стихийного бедствия. Валентин любил освежиться перед сном, постоять несколько минут на балконе, осматривая окрестности. Да, кто-то оставил транспорт перед самым подъездом, кто-то вкривь втиснулся вплотную к детской площадке, а ктото въехал чуть ли не в сугроб. Но это был хаос жизни, который временами так бывает похож на свою противоположность. Сложно понять, с чего начнётся день завтра – с мёртвой тишины или с суеты жильцов перед работой? Ему нравилось прокручивать в голове такие образы и просто наблюдать за жизнью, особенно за статичными эпизодами вроде спящего двора. Как в галерее, где поток событий будто замедляется, оставляя время всё осмыслить и понять, осмотреться, взглянуть на себя со стороны. Но теперь он этого делать не мог, потому что они украли его грусть, лишив покоя. Он всю ночь думал про них, и только под утро смог заснуть тем беспокойным и неприятным сном, после которого просыпаешься совсем разбитым, лишённым энергии и сил. Автор: Вячеслав Гаврилов

139

Деревянный волк Погода все ухудшалась. Картинка за окном становилась более мутной, благодаря усиленному снегопаду. Дорога до поселка заняла около сорока минут. Последние пятнадцать Виктор спал. Во сне он видел мать. Та билась внутри голубого кристалла и разбивала кулаки в кровь, в попытках выбраться, но лед был для нее слишком толстый. Вдруг кристалл начал окрашиваться в черный цвет, и вскоре женщина растворилась во тьме, оставляя за собой лишь кровавые разводы на поверхности льда. Сам Виктор в это время стоял на берегу заледеневшего озера, но ничего не мог сделать. Тьма от озера стала расползаться по округе, подобно туману. Луна исчезла с неба, и даже деревья скрылись из вида. Лишь светящиеся белые глаза смотрели на Виктора с поверхности озера. С каждым морганием казалось, что глаза приближаются. Виктор развернулся и помчался прочь от озера, но в кромешной тьме не разбирал, куда бежит. Снег затягивал в себя и мешал ускоряться. Очень скоро Виктор потерял силы и упал в сугроб. Обернувшись, он увидел два огромных белых глаза возле своего лица и ощутил мертвенный холод, исходящий от них. Гораздо более холодный, чем

140

снег, на котором Виктор сейчас лежал. - Молодой человек, проснитесь, ваша станция, - произнесла проводница, которая спасла Виктора от гибели во сне. Мужчина открыл глаза, глубоко вдохнул и улыбнулся женщине, поблагодарив ее за сообщение об остановке. Он взял рюкзак и встал с кресла, отправляясь к выходу. Станция оказалась абсолютно безлюдной и пустой. Снег валил и слепил, за ним не было видно даже гор. Сквозь снегопад едва виднелись дома поселка, стоящие возле станции. Двери поезда закрылись, и тот продолжил свой путь, прочь из этого места, а Виктор двинулся к остановке автобуса. Она находилась в трехстах метрах от станции, мужчина быстро нашел ее, но его терзала смутная мысль о том, что автобус тут – нечастое явление. «Как вообще можно проводить похороны в такую погоду?» - Виктор укрылся от снегопада под крышей остановки и стал ждать. Время шло, звонящий попросил его быть в деревне в двенадцать, но у Виктора возникли сомнения насчет того, что ему удастся успеть. Прошел примерно час. Снегопад за это время прекратился, и Виктор смог разглядеть окружающую его местность. Поселок не был совсем уж без-

людным, после снегопада некоторые жители выбрались, чтобы очистить площадку возле дома. За родителями вывалились детишки, которые резвились в снегу, либо помогали своим родным убирать снег. Пока автобуса не было, Виктор фотографировал окрестности. Он был поражен красотой гор, которые теперь хорошо было видно, и совсем забыл об уходящем времени. Позвонить он все равно не мог, так как тут не было связи, да и номера звонящего он не знал. Оставалось лишь ждать. Когда прошло полтора часа, мужчина уже было подумал, что автобуса так и не будет, но случилось чудо. На дороге, наконец-то, возник старый желтый ПАЗик. Виктор тут же схватил рюкзак и подошел к дороге. Завидев потенциального пассажира, водитель остановил ПАЗик возле остановки. Окна автобуса закрывали черные занавески, престарелый водитель транспорта чуть усмехнулся. - Я сегодня не работаю, дружище, еду на похороны в соседнюю деревню. Мы-с сегодня – катафалк. - Не в Петровку случаем? Мне как раз на похороны надо. - Да, именно туда. Ну, в таком случае, полезай. Виктор довольно

улыбнулся и влез в ПАЗик. Водитель закрыл двери и продолжил путь, за всю дорогу не обмолвившись ни словом. За окном мелькали покрытые снегом сосны, ели и редкие старые домишки. На улице снова поднялся ветер, несущий по воздуху снежные хлопья. Виктор начал узнавать местность, которую за столь долгое время успел позабыть. Во времена, когда он посещал мать, ему нравилось гулять по лесу, который окружал деревню. Тогда он еще только начинал свою карьеру фотографа, и каждый метр леса поражал его красотой. Хотелось сфотографировать все, что его окружало: каждую веточку, каждую шишечку, каждый камешек. Сейчас Виктору местная природа казалась не менее живописной, но какой-то печальной и неживой. Деревья стали реже, и вскоре Виктор увидел выцветшую и заржавевшую табличку с надписью «Петровка». Рядом с табличкой стоял небольшой деревянный крест, на котором висела посиневшая, потерявшая краски икона Божьей матери. Удивительно, как такие сильные метели не вырвали табличку и крест. «С Божьей помощью», - про себя усмехнулся мужчина и снова уставился в окно. Вид, открывшийся ему, действительно поражал. Вдоль дороги стояли позабытые, брошенные людьми домишки. Уже покосившие-

ся, с разбитыми окнами, выломанными дверями, наверное, даже обворованные, они вызывали какую-то тоску в глубине души. Виктора удивляло то, что местные власти просто бросили Петровку погибать. В век модернизации подобные деревушки очень скоро застраивают модными коттеджами. А тут такие виды, что какой-нибудь богатей однозначно не отказался бы от частного дома в горах. Но нет, коттеджами, да что там, цивилизацией тут вообще не пахло. Относительно живой дом показался в окне, и ПАЗик остановился возле него. Домик чуть больше тех, что Виктор видел в начале деревни, более ухоженный. Было видно, что за ним следили. Теперь его ждала верная гибель, как те дома, что стояли позади автобуса. Если, конечно, Виктору не удастся продать этот участок. Водитель открыл двери, и Виктор, схватив рюкзак, тут же вышел. У дома уже толпилась кучка людей. Мужчина насчитал шестерых престарелых людей, из которых пятеро – женщины. Одна бабушка вытирала глаза платочком, а остальные печально осматривались. Виктор подошел к ним и поздоровался. Шестеро тут же обернулись, а бабушка, которая вытирала глаза, недовольно нахмурила брови. - Явился. Стоило лишь Наташеньке умереть. Иди с глаз долой, -

старушка сжала в дрожащих пальцах платок и отвернулась. Мужчина же, старик в потрепанном сером ватнике, подошел и взял Виктор за плечо, ведя в дом. Молча, без единого слова. - Мне правда стыдно, - произнес Виктор, посмотрев на старика. Он молча кивнул. В доме ничего не изменилось с тех пор, как Виктор был тут в последний раз. Тот же плетеный цветной коврик на полу, инструменты для огорода на небольшой лавочке, дальше - продукты для подкормки скота. Виктор хотел было улыбнулся, но вовремя сдержал эмоции, так как боялся огорчить пожилого человека своим поведением. В доме было светло и очень холодно. Особенно холодной оказалась комната, в которую старик провел Виктора. Стоило открыть дверь, как он увидел розовый гроб, стоящий на двух табуретках. В гробу лежала его мать, одетая во все белое, накрытая покрывалом с вышитой на нем молитвой. В гробу не было даже одной гвоздички. «Я цветы не купил…», - Виктор прикусил губу, а старик похлопал его по плечу и остался у двери, давая Виктору спокойно проститься с матерью. На столе горела лампадка, она разносила по холодной комнате специфичный масляный аромат. Рядом стояли иконы и лежала библия. Виктор

141

подошел к гробу и тяжело вздохнул. Мать напоминала ему восковую куклу, обернутую в белые тряпки. Виктор не испытывал горесть утраты. Ему было стыдно перед матерью. Пусть даже ничего ему не скажет, не отругает, не заплачет от обиды. Он не мог избавиться от чувства стыда за то, что сейчас, навестив ее спустя три года, он не принес с собой даже гвоздики. - Пора, Витя. Помоги мне вынести гроб. Одни мы тут с тобой мужики, если не считать водителя автобуса, - произнес старик и подошел к гробу. На улице пожилой мужчина попросил старушек вынести табуретки, чтобы гроб можно было поставить. Бабушка с платочком и еще одна, одетая в одни лишь серые одежды, отправились внутрь и вынесли по табуреточке. Они поставили их на дороге, возле катафалка, и мужчины погрузили на них гроб. Старушки тут же

подошли к телу Натальи, поочередно перекрещиваясь и целуя ее в лоб. Сын усопшей стоял возле дома и рассматривал крышку гроба с крестом. Он заметил, что местные купили одни из самых дешевых приспособлений для похорон. - Витя, идем, - произнес подошедший старик и подозвал Виктора, чтобы он помог загрузить гроб и крест в машину. Снова начал падать снег, но бури пока не было, и Виктор до последнего надеялся, что ее не случится. Как только тело Натальи было закопано, поднялся сильный ветер. Вой напоминал Виктору вопли живого человека, от чего по коже мужчины побежали мурашки. Словно бы совсем недалеко кто -то жалобно стонал, выл и звал кого-нибудь на помощь. Виктор осмотрелся, но не увидел никого, кроме старушек, которые поспешили к автобусу. - Витя! Ты чего стоишь? Метель начина-

ется, давай скорее в машину! – Старик махнул Виктору рукой - Одну минуту. Идите, я догоню! Только не уезжайте без меня! – Крикнул в ответ мужчина и побрел в противоположную от выхода с кладбища сторону. Сквозь летящий в воздухе снег он приметил что-то крупное и темное, и его любопытство перебороло страх надвигающейся опасности. Виктор снял с плеча рюкзак и начал рыться в нем. Быстро, насколько это было возможно, он шагал к темнеющему силуэту. Подойдя ближе, он разглядел старую деревянную церковь, уже давно заброшенную и порушенную. - Снег мешает, … но я попробую, - тихо произнес Виктор и достал камеру. Несколько раз щелкнул затвор, и Виктор побежал к автобусу. Автор: Анастасия

Кашкина

Лиза и призрак Витрина с молочными продуктами была совсем близко. Лизе нужно было купить кефир на ужин и творог, но подойти к стеллажу себе дороже. Тень на нем видна отчетливо. Понаблюдав тихонько со стороны, девушка тяжко вздохнула и побрела в сторону кассы. Лучше остаться без ужина, чем снова нарваться на

142

неприятности. Но, не пройдя и трех шагов, Лиза ощутила сквозняк по ногам, мороз прошел по коже. Да что же это такое? Снова? Что-то холодное, тяжелое надавило на левое плечо, потом вцепилось в спину и потянуло. Вы когда-нибудь направляли струю душа максимально мелкими струйками себе на кожу? Тогда

вы знаете, что это за ощущение. Но бывает и обратное чувство. Когда такими же мелкими струйками из вас вытягивают что-то словно воду, но не видимое глазу. Это энергетические вампиры пьют вашу силу, вашу энергию, вашу жизнь. Тело немеет, силы оставляют вас, в глазах мутнеет, ноги подкашиваются. Кому-то это чувство

вовсе не знакомо. Но вот Лиза знает все эти ощущения не понаслышке. Девушка обернулась. За спиной, тесно прижавшись к ней, стояло привидение или призрак. Как хотите, так и называйте. Это была тень. Еще совсем ребенка. Даже не подростка. - Да, что я для вас магнит что ли? – Лиза потянулась к воротнику, вытащила крестик и миниатюрную иконку и зашептала молитвы. – Пресвятая Богородица, спаси и защити меня… Призраку явно не понравилось, он метнулся вперед, и хотел было схватить за шею девушку, но передумал. Возможно, испугался коснуться святого образа. Покружив вокруг Лизы некоторое время, он вылетел через окно и исчез из Лизиного поля зрения. Девушка, сделав несколько глубоких вдохов, вернулась за кефиром с творогом. Ужин все-таки будет. Сколько себя помнила, Лиза видела призраков. Как правило, это были безликие тени. Не сказать, что они часто атаковали ее или преследовали, но морально все же тяжело осознавать себя не такой как окружающие. Девушка всегда старалась поскорее избавиться от незваных гостей, когда они приходили к ней в дом. Она читала молитвы, ставила свечи к образам, брызгала святой водой во все стороны. В такие моменты призраки начинали гневаться, и бывало, набрасывались на нее, пыта-

лись задушить. Тогда спасали только молитвы и крестик на шее. Личная жизнь Лизы тоже не особо складывалась. Мимо проносились годы и лица молодых людей, которые скоро стирались из памяти, оставляя только рубцы на сердце. Лиза понимала, что по-настоящему ее никто не любил. От этого было обидно и больно. Как девушка, внешне она была вполне привлекательна: стройная фигура с пышным бюстом, красивые бирюзовые глазища, пухлые губки, тонкие пальцы. Лиза смотрела дома на себя в зеркало, на свои длинные ухоженные русые волосы, красивый изгиб шеи, длинные ноги и не понимала, чем не подходит она на роль красавицы жены. Случайный взгляд в зеркало мимо себя на коридор поймал в фокусе тень мужчины. Лиза аж подпрыгнула, обернулась. Тень не двигалась с места. Лиза быстро накинула на себя шелковый халат, соскользнувший с плеч, пока она собой любовалась. - Это опять ты? – сказала она безмолвной тени. – Снова пришел. Что же тебе нужно? Зачем снова и снова приходишь? Я уже столько раз тебя прогоняла. Тень стояла почти бездвижно, лишь колыхнулась в сторону, будто подперев плечом стену. Это был какой-то необычный призрак. Он приходил к Лизе не только в этом городе, но появлялся

даже на отдыхе в Сочи в ее номере гостиницы. Тень мужчины с более явными очертаниями, чем у других привидений. Лиза уже знала, что на него безотказно действуют молитвы. Она перешла в комнату с образами, встала на колени, сложила руки и зашептала спасительные слова. В эту комнату призраки обычно не проникали. Даже Он. Спустя полчаса беспрерывных молитв, Лиза удостоверилась, что в квартире никого нет. Поужинав в одиночестве, девушка немного посидела над рабочим проектом. Но мысли вновь вернулись к волнующей теме. Почему одна? Лиза вспомнила последние отношения с парнем. Два месяца она жила, как в сказке. Он водил ее в кино и театры, дарил цветы. Все выглядело правдиво и романтично, когда признавался в любви с первого взгляда. Целовал ее руки, сжимал в объятьях, постоянно вдыхал аромат шампуня на ее волосах, восхищался Лизиной красотой и свежестью. Однажды он пришел немного растерянный, расстроенный и какой-то помятый. В глазах с л е з ы . Взгляд перепуганный, даже какой-то загнанный. Сказал, что задолжал нехорошим людям триста тысяч рублей. Зарплата через две недели, да и, дураку понятно, ее за долг расплатиться не хватит. Что делать не знает. Попросил Лизу спрятать его

143

у себя на время. Наинаивнейшая распростетская Лизина душа прониклась сочувствием к нерадивому любовнику. И по этой самой доброте душевной Лиза сама же предложила, занять, ему деньги из тех, что копила на машину, ну и естественно расписку не взяла. А зачем? Близкие люди должны доверять друг другу. Ясное дело, на другой день от милого пришла смска: «Спасибо за подарок, крошка! И прощай. Не попадайся больше на таких, как я». Сердце ухнуло в бездонную пропасть, в висках застучали назойливые молоточки, в горле встал ком, мешающий глубже вздохнуть, перекрывающий кислород. Слезы? Нет, их тогда еще не было. Они пришли много позже. И, наверное, чтобы успокоить себя, Лиза повторяла снова и снова: «Хорошо, что он спросил всего триста тысяч». И жизнь вновь потекла своей чередой, сопровождаемая одиночеством и холодной постелью. Воспоминания все

еще больно ранили. Лиза всхлипнула, и слезы вмиг намочили подушку. Поплакав в нее еще немного, девушка вытерла лицо и перевернула подушку сухой стороной, попыталась уснуть. Легкая пелена дремы уже стала окутывать сознание девушки, когда она почувствовала, что на талию ей легла чьято теплая рука, а затылок обдало чьим-то горячим дыханием. Лиза замерла, открыла глаза и поняла, что это тот самый призрак, которого она совсем недавно прогнала. Девушка испугалась и не шевелилась. Мужчина тоже не шевелился. Он просто лежал позади нее, слегка обнимая за талию, словно успокаивая ее разбитое сердце. Лизе почему-то стало так обидно, что только привидения интересуются ее персоной, и она снова всхлипнула. И так надрывно, с содроганием, даже свернувшись калачиком. Рука на талии, обняла ее крепче, поднялась на плечо и погладила по всей руке, провела по волосам, снова от плеча

до локтя. Лиза притихла. Мысли о молитве почемуто в голову и не приходили. Наоборот, не хотелось сейчас прогонять его. Только он всегда был рядом. Рядом, как сейчас, хотя и не так близко. Раньше он позволял себе только наблюдать за Лизой, не больше. Лиза не шелохнулась, а темная, невидимая глазу обычного человека, рука продолжала успокаивающе гладить девушку по голове и по рукам. Потом мужчина снова обнял совсем затихшую Лизу, но уже крепче, сам придвинулся плотнее. Теперь девушка чувствовала его даже спиной. Удивительно. Все призраки, которые раньше пытались ее касаться или душить, были холодные, вытягивали из нее энергию. Этот же был теплый. И нежный, словно родной. Лиза решила ничего не делать и спустя несколько минут уже спокойно спала в объятиях призрака. Автор: Надежда

Злобина

Жертва (Все персонажи реальны, хотя их имена и поступки вымышлены) Действующие

ли-

ца: Люська, она же Людмила Михайловна, мать, ухоженная, внешне очень приятная особа с изысканными манерами

144

Андрей, ее сын, муж Татьяны Татьяна, ее невестка, жена Андрея Артем, сын Татьяны и Андрея, внук Люськи Рита, обычная женщина, портниха Оля, дочь Риты, всегда с измученным и

нед овольн ым ви д ом, бледная, движения замедленные, реакция резкая и нервная Медсестра в больнице ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ 1. Картина первая Хорошо обставлен-

ная комната в современной квартире. Входит Татьяна, одетая в верхнюю одежду, со скрипичным футляром и дорожной сумкой. Видно, что она с дороги: Устало раздевается, садится. Появляется Артем, мальчик лет 15. АРТЕМ: Мамуля! Приехала!! (подбегает к ней, обнимает, целует). Как ты? ТАНЯ: Привет, сынок. (улыбается). Все отлично, устали только очень. Практически не отдыхали. Как вы тут? Что нового? АРТЕМ: Мам, все хорошо. Ничего нового, сдал экзамен на синий пояс. Это уже второй кю! (показывает несколько движений айки-до). Ну, это я тебе говорил по телефону. В школе все ОК, тебе привет от физички, она говорит, что мне обязательно надо в МИФИ поступать, иначе практическая физика лишится еще одного гения, а это непоправимо. ТАНЯ: Тогда лишится гения другая область АРТЕМ: Какая, например? ТАНЯ: Любая. Гениальный человек гениален во всем. А проявляет он свои способности наилучшим образом в том, что делает с наибольшей любовью. Верно? АРТЕМ: Ну да, наверное. Я, впрочем, тебе доверяю не задумываясь. ТАНЯ: Ладно, у нас есть что-нибудь пожевать? Может, покормишь

мамочку с дороги, а то во мне только самолетная курица и немыслимое количество кофе. Давай, давай, сваргань что-нибудь по-быстрому. АРТЕМ: Мамулечка, ну сама что-нибудь, а? Мне сейчас еще на тренировку бежать. Да и к бабушке обещал в больницу заскочить, она просила ей привезти лак для волос. ТАНЯ: Да? Ну и как там Люська себя чувствует? Скоро выпишут? АРТЕМ: Наверное, завтра. Папа ее должен встретить. ТАНЯ (с иронией): Отлично! Не могла еще недельку полежать? А у меня, как назло, завтра выходной. Интересно, зачем ей тогда лак для волос, если она домой собралась. АРТЕМ: Ну ты что, не знаешь бабушку? И как она говорит? (пародируя): «Я должна идеально выглядеть даже при поездке на дачу. А вдруг машину гаишники остановят!». ТАНЯ: Что-то быстро она на этот раз отдохнула. Я-то думала, у меня еще несколько свободных суток в запасе. А Р Т Е М : (улыбается): Ну, мам… ТАНЯ: Да ладно, ладно. (После паузы): Без Люськи мне все-таки спокойнее. АРТЕМ: Я знаю… Ну что? Я тогда побежал? Мамуль, ты отдыхай, ну поешь там чего-нибудь. Правда в холодильнике только остатки слипшихся макарон, которые отец попытался сварить еще

неделю назад, и сыр. Зато твой любимый – камамбер! ТАНЯ (улыбаясь): Как вы тут без меня живете, ужас! Ладно, беги! Разберемся с вашими макаронами. Артем уходит. Татьяна не спеша ходит по комнате, любовно дотрагивается до вещей, берет паспарту, стоящее на полочке, и некоторое время нежно разглядывает фото. Вбегает радостный Андрей, ее муж, на ходу срывая с себя шарф. АНДРЕЙ: Приехала, моя красавица! Ну? наконец-то! (целует, обнимает). Почему не захотела, чтоб я встретил? ТАНЯ: Да зачем это? Тебе с работы удирать, а меня Андрошкин подвез. АНДРЕЙ: Опять Андрошкин? Я, знаешь ли, твоему трубачу скоро голову откручу. ТАНЯ (с улыбкой): Он не трубач, он тромбонист. АНДРЕЙ (пытаясь подобрать рифму): Так, по -твоему, я? … э-э э… тромбонисту и не сделаю… ни…чего? Да и хрен с ним. То, что он в тебя влюблен, - это совершенно естественно. ТАНЯ: Да не влюблен он! У него полный комплект: жена, бывшая жена и любовница. Когда тут влюбляться еще в посторонних женщин? АНДРЕЙ (нежно, гладя ее волосы): Да? А мне кажется не влюбиться в тебя это противоестест-

145

венно. Или это я противоестественен? ТАНЯ: Конечно! Ты вообще совершенно неординарный, единственный в своем мужском роде, совершенно потрясающ и й ч е л о в е к (прижимается к нему). АНДРЕЙ: Ладно, рассказывай. Как прошло? ТАНЯ: Все нормально, как всегда. На одном из концертов присутствовала семья венского мэра в полном составе. Как всегда, купила всем подарки, вот отдохну, начну распаковывать, ну а себе – новый скрипичный футляр. На таможне, когда прилетели уже, все инструменты наши мужички сложили вместе и везли одной кучей на тележке, ну и мою скрипку в старом футляре тоже, а я с футляром, набитым подарками, пошла по зеленому коридору. Так меня остановили, попросили открыть и предъявить скрипку. А скрипки-то нет! Короче, таможенники решили, что я скрипку из

Госколлекции в Вене на сувенирчики променяла. Когда разобрались, так смеялись все. АНДРЕЙ: Вечно ты куда-нибудь попадаешь. Как умудряешься только, ума не приложу! ТАНЯ: Это точно. Когда еще регистрировались на посадку в аэропорту меня регистраторша на немецком спросила: «Где предпочитаете сидеть, - у окна или у прохода?». Так я, знаешь, что ей ответила? АНДРЕЙ (с улыбкой): И что же? ТАНЯ: Слова на немецком egal и uberall перепутала, представляешь?. Так я, вся задумчивая такая, вместо: «мне все равно» по-немецки ей и отвечаю: «мне повсюду». А Н Д Р Е Й (смеется): Молодец! Получила «места повсюду»? ТАНЯ: Получила такой взгляд, что решила в регистрации мне сейчас будет отказано. … Ладно, Люська завтра выписыва-

ется? АНДРЕЙ (сразу помрачнев): Ну да, надо ее забрать. ТАНЯ: Во сколько? АНДРЕЙ: Днем, как всегда, часа в два. ТАНЯ: А я думала, буду спать сутки. У меня завтра один выходной, а в четверг я опять улетаю. АНДРЕЙ: Теперь в Цюрих? ТАНЯ: Ну да, на три дня. АНДРЕЙ: Ну что ж делать. Лети, моя птичка, лети. Мы уж тут какнибудь без тебя. Привыкли уже, что нормальное состояние, это когда тебя нет дома. ТАНЯ (шутливоиронично): Зато при мне в семье сразу ненормальное состояние, да? АНДРЕЙ: Конечно! При тебе и с тобой не может быть просто нормально. С тобой - по-тряса-ю-ще! Автор: Лена Ичкитидзе

История одного андрогина XXXI Глава Париж 1995 год - Алло, Ева! - Да, Оливье! Я тебя слушаю! - У меня есть хорошие новости для тебя. - Я вся во внимании. - В общем, со мной вчера связывался главный

146

редактор одного модного немецкого журнала. В своем первом выпуске этого года они хотят взять у тебя интервью, поместив тебя на обложку журнала. - Да, ладно!? - Я серьезно. - Надеюсь, это не порно журнал? - Ахах! Нет, Ева! Я же не могу тебя так под-

ставлять! - Круто! Я так рада, Оливье!.. - Потом поблагодаришь. Я жду тебя завтра в офисе. - Завтра? - Да. Я уже дал на все твое согласие. В 15:00 у нас самолет. А что? Ты не хочешь этого? - Конечно, хочу! А что Chanel?

- Хм… Я бы сказал, что все выглядит не так уж угрожающе. Я намекнул им, что тобой интересуются, на тебя есть спрос, а это значит для них, что твоя звезда еще не погасла. Сегодня я пойду на совет директоров и постараюсь убедить кого-либо в твоей трудоспособности. Выбью для тебя контракт. - Спасибо тебе за все! Я не подведу, Оливье! Спасибо! С меня причитается! - Ой, ну! Разве что поцелуй! Большего я от тебя не требую, солнце! - Хорошо. - Давай, возвращайся! - Целую, Оливье! До встречи! - До встречи. Ева положила телефонную трубку полная вдохновения. Она даже позволила себе запрыгать от счастья. После всего она закружилась перед зеркалом, махая волосами со стороны в стороны и кривляясь в своей любимой манере, строя глазки, губки и выражения лица. Она возвращается. И она чувствовала это. Она чувствовала наплыв той былой силы, что двигала ею на заре ее славы. Она чувствовала, что пора вернуть себе все свои лавры. Снова стать объектом преклонения миллионов. Чтобы ее имя снова оккупировало модную тусовку. И для начала, Ева наняла себе новый обширный персонал, который стал окружать ее и сду-

вать с нее пылинки. Стилисты, визажисты, и половые тряпки, об которые вытирала свои ноги Ева. Буквально за один день она стала тем, кем и была раньше. Словно в нее вселился ее «богочеловек» и она воскресла в своем старом образе. Вопрос был только в том, готов ли мир к возвращению «бесполого тирана моды»? Готов ли мир снова внимать Еву Адамс? Как оказалось, мир не забыл и не поменял своего мнения на счет Евы Адамс и ее модельного таланта. Прилетев в Берлин, Ева увидела толпы поклонников и фанатов, встречающих Еву с плакатами и признаниями в любви. Люди ждали ее все это время. И ей было чертовски приятно узнать, что здесь ее еще как любят. Здешние поклонники буквально боготворили ее. Только вот теперь Ева не хотела вдаваться в социологию и выглядеть альтруистичной. Она истребила в себе это, пытаясь сосредоточиться на своем деле. Она показалась всем отстраненной, той Евой, которую ее знали еще до всего этого. Chanel продлили свой контракт с Евой, но выдвинули свое условие, что вся социология, которой занималась Ева – ныне табу. Особенно в Париже в модной тусовке все это выглядело достаточно напряженным, не так как здесь, в Германии. Во Франции об этом го-

ворили многие. И Ева согласилась ради своего же возвращения на модное поприще. Никто не хотел об этом слышать. Всем нужна была рабочая Ева, все та же харизматичная, интровертная личность, которая не была политиком. Которая была картинкой. И она сама понимала, что сейчас обязана быть покорной. Пока. Оливье снова слеп от своей прелестной музы. Он всегда поддерживал Еву и прощал ей все. Как говорил он сам, он нашел неграненый алмаз, которому теперь нет аналогов в мире. И никогда их не будет. Все видели в нем идеального менеджера, который подносил платочек своей любимице, когда та высмаркивалась. Ева чувствовала себя в такие моменты как, не то, чтобы за каменной стеной – за горой. Оливье позволял ей слишком много. И это выводило остальных его клиентов. Но сейчас никто даже и не думал о подобном. Ева была смиреной овечкой, а Оливье вдохновленным пастухом, который вывел пасти свою овечку на германские просторы. Именно так оно и выглядело. Ведь никто не верил, что Ева изменится после всего произошедшего с ней. Хоть и в Германии ее воспринимали с большим энтузиазмом, чем в остальной Европе, где пока опасались работать с ней. Она старалась выглядеть улыбчивой, в свою оче-

147

редь немецкие заказчики приветливо относились к ней. Пока вся Франция пыталась спасти свою репутацию, избавляясь от любых напоминаний о Еве Адамс, в Германии происходил ее расцвет. Германский народ все больше интересовался и поддерживал Еву. СМИ все чаще стали упоминать имя Евы Адамс. Это место стало для нее трамплином. Люди не могли миновать культурное явление Гермафродита и не говорить об этом. Юзеф Шульц Модный обозреватель газеты «Мир» «Я думаю, что Ева Адамс – это уникальное явление. Пожалуй, самое уникальное явление уходящего столетия. Появившись ниоткуда, она стала всем. Она захватила мир. Она разрушила гендерный стереотип на подиуме, участвуя как на мужских, так и женских показах высокой моды. Конечно, она лучшая девушка, чем парень. Но, мне кажется, она отлично воспроизводит все три пола. Каждый ее образ вдохновляет на совершенство. Нет другого такого индивида, как Ева Адамс. И я думаю, она заслуженно занимает свое место в обществе и культуре. Даже не в топе лучших моделей мира. Она вне топа. Ее место где-то в стороне. Там, где больше никто не смеет находиться».

148

Линда Ахен Кастинг-директор модного агентства «АхенАмстердам» «Ева Адамс – это нечто внеземное. Я работала со многими голландскими и иностранными моделями, и могу сказать с уверенностью, что весь тот каталог, который я составила за время всей своей работы с моделями, не сравнится с одним лишь человеком. Никакой каталог не вместит в себя профессиональный уровень и квалификацию Евы Адамс. Эта модель – мечта каждого модного агентства. И нашего агентства в том числе. Возможно, в будущем у нас получится сотрудничество».

Аманда Стрейзанд Независимый британский журналист «Я думаю, в любой другой деятельности Ева Адамс была бы изгоем. Взять хотя бы ее недавние попытки строить общество. Крах и разочарование. Так что, она правильно сделала, решив пойти тропой высокой моды. Мода всегда нуждалась в универсальных исполнителях». Серджио Манелли Информационный аналитик СМИ «Ева Адамс – это культурный бум. И я бы не стал говорить о данном факте лишь в позитивном контексте. Данная личность несет в се-

бе отчасти деструктивное влияние на общество. Особенно на молодежь, ранимую, впечатлительную, легко подверженную информационным атакам поп-культуры. С появлением Евы Адамс на мировой арене, возросла тенденция гендерных модификаций. Смена пола, однополые отношения, стиль унисекс. 90-е не стали повторять тенденцию 70-х, то безумие, когда отсутствие вкуса и эстетики и было самой модой. Это время более радикально и независимо по своей сути. Это время, когда подростки смотрят на андрогинное лицо с обложки и видят в нем себя. Они перестают увлекаться футболистами, кулинарией, звездами эстрады и кино. Им нужен эпатаж, самовыражение. «Я плевать хотел на ваши стереотипы. Я это я. Я независим» - так это звучит. Такие люди хотят сломать систему, как это сделала Ева Адамс. Но они не понимают, что она же уже и сделала это. Им этого не достичь. Оригинал не может быть написан дважды. Поэтому, Ева Адамс – культурный бум. Сейчас это мейнстрим, который закончится так же быстро, как взрыв петарды. Останется лишь запах от пороха». Селин Тюфо Модель «Ева Адамс!? О, нет! Вы не видели ее в гример-

ной. Это адское чудовище, съедающее всех подобно Церберу. Однажды она швырнула свой мобильный телефон в моего помощника, пытаясь доказать, что это ее фишка. Очень самовлюбленная и эгоцентрическая личность, нетерпеливая ко всем. Лично я не хотела бы работать с ней. Извольте». Эмиль О’ро Телеведущий «Буквально в один день весь Париж стал снимать с себя плакаты и рекламу с Евой Адамс. Франция боялась реакции Америки. Люди, совсем недавно поддерживающие и работавшие с Евой, отвернулись от нее. Ее деятельность и результаты сего до сих пор принято обсуждать либо плохо, либо никак не обсуждать. Всего то делов, люди подражали своему кумиру. Америка узрела в этом угрозу обществу. Хотя, по сути, виновата не Ева, виноваты люди. В мире всегда были шовинисты, которые готовы казнить тебя за любое несоответствие нормам и правилам. Ева боролась с тем, на что и напоролась. Это судьба каждого гения. И мне обидно за то, что такой замечательный человек, с таковыми интересными взглядами на построение общества свернул свою кампанию. Такие люди, как Ева способны изменить общество. Такие

маргиналы и отшельники. Как Ван Гог, как Кобейн. Такие люди способны показать мир совершенно по-иному. И когда люди смогут увидеть это, они поймут Еву Адамс». Первые двенадцать страниц номера были посвящены исключительно Еве. Главный редактор не пожалел места и информации в своем журнале. Ему показалось интересным включить в эту мега статью мнения некоторых людей, тем или иным способом связанных с модой. Хотя, Еве было все равно. Для нее было главным то, что она на обложке и ее снова все видят. Ее звезда снова стала сиять на небосклоне, словно с нее вытерли пыль, и она загорелась ярче. Это вернуло Еву в нужное русло. Она стала ощущать в себе знакомое чувство. А вполне посредственный немецкий журнал заслужил громадную репутацию и стал занимать лучшие места на полках магазинов. - Почитай, Ева. Что о тебе думают. Здесь много интересного, – говорил Оливье, открыв один из экземпляров. - Зачем? Чтобы снова расстроиться? – невозмутимо говорила Ева. - Почему же расстроиться? Многие признают тебя и довольно хорошо, объективно о тебе отзываются. Вот, например… - Ладно, ладно! По-

том почитаю. Не нужно мне сейчас всего этого! - Тебе все равно, что о тебе думают? - Нет. Мне не все равно. Я же сказала, что потом почитаю, – говорила Ева, уже зная наперед, что не прочитает. Оливье тоже это знал, но больше не стал доставать ее с этим журналом, отложив и забыв. Он знал, что Еву больше волнует. Чье-то мнение – это не то, чем может интересоваться она. Ева ожидала показ в Милане. И в предвкушении она смотрела на себя в зеркале, как она это обычно и делала. Пыталась разглядеть в нем что -то. Заглядывая в себя. Она год не была на подиуме. Она чувствовала себя голодной. И вновь знакомый взгляд в отражении просил у нее крови. Ей хотелось всего этого. Она смотрела на себя с маниакальным взглядом и довольствовалась увиденным. Затем, приподняв левую бровь, она провела по старому, еле видному шраму указательным пальцем правой руки, сделав задумчивый взгляд. Затем, прикусив нижнюю губу, заглянула в свои глаза и сказала с нарастающей уверенностью в голосе: - Что я делаю? Я знаю, что я делаю! – и со стервозной улыбкой на лице добавила. - Мама. Автор: Могран Роттен

149

Мечтатель гор Егор вновь вглядывался ночью в пламя костра, как и двадцать лет назад, но с тех пор изменилось всё, кроме пейзажа вокруг. С горы Мамзышха открывался прекрасный вид на другие вершины, часть из которых ещё была одета в ледяные шапки, в чистом небе можно было разглядеть Млечный путь, а естественный звёздный свет красиво освещал капли поздней росы на луговых травах. С вечера заметно похолодало, а дров на растопку взяли немного, но это ничего, главное, что ему хватило смелости сюда вернуться. Спать совсем не хотелось, поэтому он остался смотровым, а жена увела подальше от огня восьмилетнего сына и забралась с ним в тепло палатки. Илья, его брат, с семьёй тоже ушли спать. - Воробей, иди ко мне, - позвал Егор здорового пса, похожего на волка. Тот послушно подошёл, склонив голову на колени хозяину, который стал гладить его. Обычно гордая зверюга не терпела нежности и требовала быть на равных, но сегодня она будто понимала отголоски давней печали Егора. Воробей ткнулся носом в его ладонь и поднял морду, заглядывая в глаза. - Ты любишь кос-

150

тёр? – пёс продолжал смотреть. – А знаешь, что огня только люди и собаки не боятся? Конечно же, знаешь. А мне это Аська рассказала у такого же костра много лет назад здесь же, на этом месте… Воробей стал скулить и подвывать, глядя уже на огонь. Егор пытался научить пса лаять, но безуспешно. Влчак может только выть, что порой угнетало. Но этот пёс был очень дорог ему. О таком когда-то мечтала Аськаворобышек… Казалось, вместо неё сейчас именно собака заставляла Егора быть достойным умного животного, что долго испытывало человека прежде, чем хоть немного признать в нём хозяина. Но даже спустя годы он так и не покорился полностью. Слишком самостоятельный и независимый, Воробей был именно другом. - Собаки очень умные животные. Они не просто перенимают наши правила, которые им совершенно чужды, в них будто есть какая-то особенная, свойственная лишь им мораль, так похожая на человеческую… - в голове звучал юный голос Аси. Егор попросил её объяснить тогда. Уж больно дико было семнадцатилетнему парню слушать про собачью нравственность. - Ну, смотри, соба-

ка почти никогда не тронет щенков, как и мы не обижаем детей, она также готова умереть за друга, будет защищать дом. Ещё псы очень чуткие, всегда чувствуют эмоции своего товарища. Они очень легко распознают обман. Ты когда-нибудь встречал животных, которые пытаются извиниться, если виноваты? – Егор промолчал, увлечённо слушая её рассказ. – А ещё мы оба презираем трусов. Юноша тогда улыбнулся ей, а мужчина сейчас - своим воспоминаниям. Маленькая, с растрёпанными каштановыми волосами по плечи, настолько тонкая, что удивительно, как косточки не протыкают её кожу. Она напоминала ему воробышка, хрупкого, маленького и трусливого. Он поэтому так и дразнил её с самого детства – Аська-воробышек. Ведь даже в ту ночь девушка не спала, а сидела с Егором у костра, потому что боялась темноты, окутавшей изнутри палатку. При этом он хорошо помнил, что она часто заглядывала внутрь, проверяя, не проснулась ли младшая сестра девушки Ильи, которая тоже пошла в поход за компанию. Это был первый раз, когда друзья уехали отдыхать с семьями в большой компании. Илья с девушкой ушли прогуляться, оставив в палатке Асю и малышку.

Аська почти всё время похода провела с ребёнком и папой парней в неизвестных никому беседах. Ей больше нравилось их общество, чем ребячье. - Да ты сама у меня трусишка, - смеялся Егор. – И пауков боишься, и червей, и темноты, и высоты, и глубины… Кажется, что ты порой и жить боишься, а так рассуждаешь. Он ожидал, что подруга посмеётся вместе с ним, но девушка будто не услышала его. Она смотрела на ночные вершины, что днём задевали облака. Её первая поездка в Абхазию многое переворачивала в юной душе. Вот даже сейчас среди этого умиротворения и непонятного восхищения Ася ощущала странные порывы… Егор был прав, назвав многие из её страхов, но они не делают людей трусами! - Вот жить-то как раз я и не боюсь! - Аська, ну, чего ты? Я не хотел, - Егор попытался обнять её, но она довольно резко повернулась и уставилась на него. - Не делай этого. - Почему? - Зачем? Зачем? Её любимый и нелюбимый вопрос. Задавать любила, а отвечать – нет. Да и правда… Зачем? Упрекающий её в трусости, не может найти смелость в себе. - А я тебя люблю, вот так просто. - Не надо, - ещё

проще. - Почему? - Ты же знаешь, что я люблю Илью… она никогда ещё не была настолько честной. А он не знал… - Да ты же его презираешь! Сколько вас помню, вы всегда друг другу грубили и препирались… - на его лице читалось замешательство. Ася поняла, что немного перестаралась, но сказанное не возвращается, и за слова нужно нести ответственность. Особенно за честные и искренние слова! - Да, он мне неприятен, и я не уважаю этого человека. - Это как? - Илья трус. - Но он же ничего не боится! Всегда старается доказать свою смелость. - Вот именно! Каждый его поступок напоказ, пустое. Он и по краю склона пройдёт, не моргнув глазом, лишь бы на него смотрели! - И ты всё равно любишь его?! – Егор будто впервые смотрел на эту вдруг осмелевшую в своих разговорах и душевных порывах девушку. - Да. Ведь любят не за храбрость. Даже самые отпетые преступники кому-то были нужны, она ободряюще улыбнулась недоумевающему другу, прочитала в его глазах немой вопрос и продолжила: – Мне известно, что ему мои чувства не важны и неизвест-

ны, я и жду, что пройдёт со временем. Но мне хватает смелости принять это наедине с собой. Достаточно отваги, чтобы справиться с этим в одиночку, не ранив тебя. Понимаешь? Если я приму твои чувства, я поступлю подло, не сумев ответить тем же. - Я не понимал тогда всего, что она говорила, Воробышек, - сказал мужчина, прижавшись лицом к морде пса. - Но что-то меняли её слова. До сих пор помню то ощущение обиды, ненависти и свободы. Она одном словом убила надежду, освободив и меня, и себя. Меня - от боли, себя - от ответственности за мою боль, которую я потом, скорее всего, возложил бы на неё. - Это ты называешь смелостью жить? Смелость называть вещи своими именами? – говорил юный Егор. - Отчасти. Смелость видеть всё в естественном свете, без прикрас наших надежд и ожиданий, лишних иллюзий. Жить, не обманывая себя, вот на что действительно порой не хватает духу. - Я тебя настоящей вижу! Понимаешь? - Не думаю. Ты меня хорошую любишь, а я живу с тем, что до сих пор не могу себе простить. - Ты?! Да ты и мухи не обидишь! - У моей сестры до сих пор на плече шрам, когда я её ударила в детстве машинкой, потому что мы очень сильно по-

151

ругались. Я думала тогда, что проще умереть, чем жить с такой виной! Она жила, не прощая себя, но принимая то, что было? Егор молча прошёл к открытому пространству позади палаток. Как-то не укладывалось в голове всё происходящее. Он довольно долго смотрел на царапающие небо вершины и ощущал мистический зов, свободу и лёгкость с оттенком досады. - Ась… - девушка подошла и села рядом. – А как бы ты хотела умереть? Ты хотела бы улететь, прыгнув вниз? Такое ощущение, что меня зовёт эта земля, место. Мне хочется стать искрой костра, что возносится вверх, в звёздное небо. Раствориться в недолгих песнях цикад, что прячутся в знойный день в вершинах туй… - Наверное, вдыхая аромат олеандра, в окружении прекрасных соцветий. Сонный цветок лишает боли и усыпляет сомнения… Помолчав недолго, Ася начала по-другому: - Горы зовут близких по духу. Равных. Но чтобы отозваться, тебе не обязательно умирать. Помнишь, как в детстве ты всем говорил, что мечтаешь горы? Я над тобой смеялась, называла неучем, поправляла, важно заявляя, что можно «мечтать о горах», но не «мечтать горы»… - А я говорил, что всё правильно, потому что, «мечтая их», я их где-

152

то создаю. Именно мои, что жили в детском сознании и мечтах, - он перебил Асю, а она лишь кивала, любуясь россыпью звёзд, напоминавших вкрапления алмазов в тёмный сапфир. – Ну, намечтал, и что мне с ними делать? - Путешествовать, изучать, учиться отзываться природе живым и видеть всё так, как оно было задумано, - девушка пожала руку Егора. – Смотри вглубь, ищи причины. Тебе хватит на это смелости со временем. Не спеши. У тебя вся жизнь впереди. - Я тоже трус? – усмехнулся юноша. - Да, - ласково сказала Ася. - И ты? - И я. - А хочешь, я помогу тебе перестать бояться хотя бы высоты? - Это лишнее, потому что здесь мне не страшно. Я чувствую опору под собой, внутри себя. Знаешь, мне понятно твоё горное чувство. Кажется, что и меня что-то зовёт сюда. Тут словно всё настоящее: горы, которым много тысяч лет, небо с чистым звездным светом… Темнота естественная, и даже не пугает меня, как обычно. Настоящие мы с тобой. Мне первый раз за всю жизнь захотелось в горы, хотя всегда мечтала о маленьком зелёном острове и кристально-ледяном озере в центре. - С качелями на ветвях ивы, что росла на берегу?

- Ты всё ещё помнишь? – как же заливисто она хохотала тогда! - Воробей, дружок, я до сих пор не знаю, что это была за девочка, понимаешь? Она была совсем не похожа на себя той ночью. В свой последний день она будто набралась смелости открыться, - пёс снова заскулил и стал беспокойно бегать. – Эй, ты чего? Воробей взял в пасть край ветровки Егора и потянул его к машине. Последний покорно пошёл, позволив себе просто быть ведомым. Пёс показал мужчине зацепившуюся за машину веточку олеандра. За день на сильном солнцепёке цветы сильно завяли и порядком осыпались и сейчас излучали свой последний аромат. Егор решил быть смелым до конца. Он ласково потрепал пса и пошёл разбудить Илью. Ему нужно было ненадолго уехать! Брат Егора понял всё и так. Ему тоже хотелось туда… - Нет! Мне и так было довольно. Не скажи я тебе тогда её слов, которые пообещал не произносить, всё было бы иначе. А ты и правда трус! Если бы на том несчастном серпантине ты мирно прошёл, не пытаясь выставляться перед девчонками, Аська была бы жива! Илья вскипел сейчас, как Егор в тот злосчастный день. Никогда они не поднимали тему смерти Аси, потому что она задевала обоих. А сейчас

Егор понимал часть того, о чём она когда-то говорила и что чувствовала. Ему хватало сил жить, не прощая себя, не прощая другого. При этом родственная связь с Ильёй от этого страдала не так сильно, как могла бы. Они были нужны друг другу. И разделённая на двоих вина ещё больше сближала их, и она же их отдаляла… Егор больше не хотел говорить с Ильёй. Он взял машину, позвал Воробья, оставив брата приглядывать за костром. Те же извилистые тропы, по которым они шли обратно двадцать лет назад! Отец ребят пошёл впереди, взяв с собой малышку, чтобы ребёнок был всё время под присмотром, Егор шёл следом один. Как-то тревожно и обидно ему было после тех ночных разговоров. Он трус! Он ребёнок! И это ему заявляла трусиха-девчонка! За Егором шествовал Илья с девушкой, а в конце колонны, позади всех шла Ася. Компания напоминала стаю волков, переходящих опасный участок дороги. Только место вожака занял не самый старший и мудрый отец, а Ася… Девушка почти всё время боковым зрением наблюдала за впереди идущими, при этом погружаясь в свои мысли и иногда любуясь окружающими красотами. Природа каждый раз открывала внутри неё нечто неизве-

данное и новое, чистое и простое, заключающее в себя мудрость естества. Особенно это чувство усиливалось в горах. Может, это оттого, что Ася посетила их впервые, а может, потому что они помимо прочего восхищали своей силой и мощью. Девушка не чувствовала страха перед их величием, как многие, её действительно тянуло на самые вершины, чтобы оглядеть мир и принять его. «Горы зовут близких по духу», вспомнилась ей ночная фраза. Егор же ещё не был готов им отозваться. Он не мог увидеть простоты вещей. Ему во всём хочется замечать тайны и загадки, необычную красоту мира. Он мечтает о том, чего нет. Его потянуло бы искать озёра из облаков в небольших естественных углублениях на вершинах, но никак не созерцать природу. Да и как можно отозваться, если ты думаешь о смерти? Мудрость гор говорит о простоте жизни! Егор изредка оборачивался, чтобы проверить, не потерялась ли его Аська-воробышек. В один из подобных моментов он увидел, что она наблюдает за Ильёй и, ухмыляясь, прислушивается, как тот хвастает, что не боится высоты. Весьма глупое занятие, если учесть, что они проходят по серпантину высотой около двух тысяч метров… В Егоре вскипели все его негативные чувства: от вчерашней обиды до банальной

ревности. Он и выкрикнул брату всё, что ночью у костра изливала в душевной беседе Ася о его трусости. Лишь пары мгновений было достаточно, чтобы вскипел и Илья. Резко развернувшись, он хотел показать, что его не страшит опасный серпантин, но потерял равновесие и готов был сорваться вниз, а Ася, что внимательно наблюдала за ним, ни о чём не думая, также порывисто кинулась к нему, оттолкнув в сторону, чтобы не дать упасть, но её саму силой откинуло с обрыва… Сейчас Егор стоял возле того места и молча смотрел вниз. Дорога теперь была обнесена изгородью, хоть как-то защищавшей идущих. Её поставили после массы скандалов в прессе, что породила та неосторожная смерть девушки, чьё тело так и не смогли найти потом. Пёс подошёл к своему хозяину и, подвывая, ткнулся мордой в руку, что держала веточку увядшего олеандра. Егор аккуратно привязал её к изгороди и подумал, что так никогда и не сможет понять ту трусливую девушку, которой хватило смелости пожертвовать своей жизнью для другого. А в голове эхом проносилась её фраза о том, что горы зовут близких, равных по духу… Автор: Рыжикова

Татьяна

153

Над номером работали: Александр Маяков—главный редактор Надежда Леонычева—старший редактор Расима Ахмедова—редактор Элина Ким—редактор-корректор