Культурный слой № 15 by 45PARALLEL

КУЛЬТУРНЫЙ СЛОЙ Журнал для избранных

Публикация или иное использование текстов возможно исключительно с разрешения авторов

Издание безгонорарное, доступ свободный. Отзывы, предложения, а также рукописи: e-mail: vkustov@yandex.ru с пометкой “Культурный слой”

СОДЕРЖАНИЕ /Исторический разрез Али Сафаров Ностальгия по аэровокзалу 4 /Философская закладка Александр Балтин То, что волнует 45 /Иной взгляд Алла Новикова-Строганова Два креста Константина Батюшкова 50 Юрий Селиванов Кто заказал «Двенадцать стульев»? и не только... 74 /Современники Игорь Тюленев Мы не имеем права проигрывать битву 107 /Круг чтения Виктор Кустов «Я стихами распят...» 111 /Молот графоманов Али Сафаров Серый роман о черном городе 123

Исторический разрез /

Исторический разрез

Ностальгия по аэровокзалу Автор: Али Сафаров 30-го августа 2009 года я с женой и внучкой отправился в путешествие. Поездом из Невинки в Баку. Было раннее утро, солнце ещ¸ не встало. Перед самой посадкой в вагон мы увидели на предрассветном небе странное знамение. Не обычная падающая звезда - огненная капля, а отчетливо видимая ч¸рточка, состоящая из тр¸х штрихов, в ореоле огня медленно скользившая вниз по светлому уже, голубоватосинему небу. Огонь в небесах, не термоядерное сияние дал¸ких звезд, прошедшее сквозь невообразимые пространства мрака и холода, а живое, полыхающее, взвивающееся язычками пламя и сгорающие в нем плоские камни - вс¸ это повергало в изумление. Небесное горение продолжалось так долго, что я успел обрадоваться и загадать желание. Потом испугаться увиденному, вспомнив, что падение звезды - предвестник конца жизни, а падающих камней было как раз три, и успокоиться тем, что едва ли столь яркое знамение может быть связано с нашей неприметной и скромной семь¸й. Затем огонь, уничтожив три метеора, погас, а вскоре в небе растаял и дымный след. Путешествие началось. Мы ехали в Баку, город, где я родился, встретил и полюбил девушку, ставшую моей женой, получил образование. Здесь родился наш сын. В центральной части этого города, она называется «Внутренний город», а на городском жаргоне прошлых врем¸н звалась «Крепость», стоит памятник моему прадеду. Здесь у меня родные и друзья. Большинство из них - «крепостные». Несмотря на это, я ехал в совершенно чужой мне город, с которым меня ничего не связывает, кроме десятка родных могил и полутора десятка живых людей. Это можно, конечно, объяснить неким душевным дефектом, есть люди, лиш¸нные родительского инстинкта или сыновней привязанности, а я вот обдел¸н патриотическими чувствами. Возможно, но думаю, дело обстоит сложнее. Того города, в

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

котором произошли важные события моей жизни, больше не существует. Ветер перемен ун¸с его туда, откуда нет возврата. Баку, как известно, - город ветров. Архитектурный комплекс, социум, этнический состав вс¸ теперь иное. Другая причина моей холодности к Баку заключена в том, что я не люблю Кавказ. Особенно Закавказье. В принципе, каждый человек волен любить или не любить то или иное место. Вы можете не любить Швейцарию и вас посчитают, в худшем случае, не опасным сумасшедшим, но и то, если вам вообще кто-то поверит. Или, например, поэт-сатирик Губерман в своих стихах призна¸тся, что любить Израиль он не может потому, что там жарко и много евреев. И ничего, ну не любит человек обетованный край, и бог с ним. Но не любить Кавказ!? Это, знаете ли, попахивает оскорблением, а если вы ещ¸ и родились здесь, то и предательством. И вот тут-то и возникает простой вопрос, отчего еврей, который признается в своей нелюбви к Израилю, прослыв¸т забавным оригиналом, а вот уроженец Закавказья, которому не по душе уклад местной жизни, будет зачислен в списки очень нехороших людей? И что, собственно говоря, здесь настолько не так, что любое слово критики становится натуральным, действительным оскорблением. А вс¸ здесь не так, на мой взгляд. Существует стойкое заблуждение о кавказском гостеприимстве. Но есть ли на нашей планете другое место, где приезжий человек столкн¸тся с такими опасностями и унижениями, как здесь? Просто приезжий, без знакомств и связей, без особых финансовых и иных возможностей, некий абстрактный турист, по не осторожности попавший на Кавказ. Его, конечно, подвергнут унижениям, обманут на деньги, а могут и что похуже с ним сотворить. Да, подобные опасные места на Земле есть, но их немного. Гаити, некоторые регионы в Африке, Афганистан, Пакистан, возможно ещ¸ несколько мест в Латинской Америке. Но ведь никто и не говорит о традиционном гаитянском или сомалийском гостеприимстве. Все знают, что там грабят, издеваются, могут и убить. Но на Кавказе тот же комплекс выда¸тся, без тени иронии, заметим, за «гостеприимство». Точно также обстоит дело со множеством других представлений.

Человеческое достоинство здесь измеряется по местному, отличному от других, способу. Подход такой, словно количество этого качества ограничено, и чем больше его у одного, тем меньше должно остаться у остальных. Отсюда главным способом утверждения собственного достоинства является унижение окружающих. Режиссер Георгий Данелия снял фильм, который смело можно назвать живой энциклопедией закавказской жизни. В этом фильме гениально вс¸, начиная с названия - «Не горюй». Киноэнциклопедия эта исчерпывающе содержательна, очень остроумна и печальна. Рассказывается вроде о Грузии конца девятнадцатого века, но это только на первый и невнимательный взгляд. Там вс¸ Закавказье и во все времена. Как удалось вместить столько в одну киноленту? Ответ прост - ленту снимал Данелия. Так вот, герой фильма, доктор Бенжамен Глонти встречается на дороге с кортежем князя, Вамеха Вамеховича Вахвари. После короткого разногласия по поводу того, кто кому должен кланяться, слуги князя скручивают доктора и насильно заставляют его «поцеловать» князя. В то место, на котором князь сидит. Трудно, и даже невозможно представить себе более верную иллюстрацию чисто кавказского способа утверждения собственного достоинства. Понятие о достоинстве тесно соотносится с понятием чести. Честь, действительно, очень важна на Кавказе вообще, и здесь с этим не шутят. Возможно, в наше время утраты людьми всех ориентиров, Кавказ уникален именно сохранением значения чести. Но вот только исторически так сложилось, что вс¸, связанное с этим крайне важным и вместе с тем деликатным вопросом, регламентировалось здесь традицией кровной мести. То есть не дуэль, а засада была способом удовлетворения оскорбл¸нного достоинства. Именно это повлияло уродующим образом. Не «время и место», а «мы тебя подкараулим». Да, по кодексу мести нельзя было стрелять в спину, перед выстрелом следовало окликнуть, чтобы враг обернулся, также нельзя убивать спящего, вначале надо разбудить. Но вс¸ это не совсем то же, что целиться во врага, который целится в тебя. Говоря прямо, совсем не то. Здесь честен не тот, кто смел и тв¸рд в принципах, а у кого родня

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

сплоч¸ннее. В упомянутом мной фильме тема невозможности поединка чести на Кавказе показана, как и вс¸, гениально. Доктор Бенжамен сталкивается с соблазнителем своей невесты и по всем правилам они договариваются о дуэли. Но жалкий, игрушечный аристократишка бежит вместе с девушкой, уносит ноги. Позор, конечно, но ведь страшно. В дороге пара влюбл¸нных встречается с уже знакомым нам Вамехом Вамеховичем. Князь оскорбляет жениха, и на этот раз дуэли вроде не избежать. Ещ¸ как избежать! Один из слуг князя просто стреляет в жениха и убивает его. Нет человека - нет дуэли. Кавказ, господа, Кавказ. Какие поединки. Между тем, людей по настоящему смелых на Кавказе много, возможно и излишне даже много, но вот причины, побуждающие их к смелости, и способы е¸ проявления вызывают удивление... Доктор Бенжамен заставил, таки, князя Вамеха поцеловать себя в то же место. При этом на просьбу очаровательной супруги князя о снисхождении ответил весьма куртуазно, но тв¸рдо. Мол, вот, если бы подобное оскорбление было нанесено ему не князем, а княгиней, то е¸ он бы охотно простил. Поразительно, что при таком странном укладе жизни среди жителей Кавказа существует множество действительно гостеприимных, достойных и честных людей. Доктор Глонти такой же сын Кавказа, как князь Вамех и трусливый соблазнитель. Хотя сам уклад жизни совсем не оставляет для этого возможностей, такие люди существуют здесь, прич¸м в количестве, невообразимом для постороннего человека. Конечно, они не заметны. Не заметны вообще везде в мире, но здесь, среди сверхпредприимчивых, крикливых своих соотечественников становятся почти невидимками. Существование этих людей - загадка. В нашем мире много загадок. Пирамиды в Египте, Бермуды в Атлантике, такие вот как Глонти на Кавказе... Самая главная причина моей нелюбви к Кавказу заключена в том, что здесь, чтобы быть кем-то, надо обязательно принадлежать к какому-то сообществу, и не просто принадлежать, а быть характерным и активным представите-

лем этого сообщества. Нации, землячества, клана, рода или чего-то подобного. Сам по себе человек ничего не значит. Просто человек - кому он нужен? С ним вообще можно поступать, как хочешь. Как Вахвари с Глонти, при первой встрече. «Ты кто»? - спрашивает князь. «Я доктор, Бенжамен Глонти». «Глонти, Глонти - не слыхал». Ну, а раз князь не слышал, значит, ты никто. Оргвыводы последовали тут же. На вс¸ сказанное можно возразить тем, что, наверное, только на Кавказе сохранилось ещ¸ уважение к старшим. Понятие чести, пусть и защищаемое извращ¸нными способами, возможно, ещ¸ жив¸т здесь в качестве реликта, нечто вроде рептилии из шотландского озера Лох Несс. Кто-то видел, есть фотографии и вообще, дыма без огня не бывает. Искренняя дружба и безусловная взаимовыручка - черта, действительно отличающая кавказцев среди множества других народов. Но речь ид¸т, всего лишь, о личных пристрастиях одного человека. Который, в силу своей частности, может игнорировать многие замечательные качества, сосредотачиваясь лишь на неприятных подробностях. В молодости весь этот кавказский клубок противоречий, казался мне очень привлекательным и интересным. К тому же здесь хорошо, с большим вкусом оформлен быт. Но с возрастом, воспринимая действительность в перспективе, ощущая связь прошлого и настоящего, я утратил интерес к ярким, но пустым проявлениям жизни, столь свойственным Кавказу. Пришло понимание того, что за века, а если верить местным историкам, за тысячелетия существования здешних культур, не было создано ничего, что можно было бы назвать заметным вкладом в культуру мировую. Ну, конечно, есть выдающееся творение великого Руставели, литературный шедевр «Витязь в тигровой шкуре». Шедевр то он шедевр, но очень узкого, я бы сказал, даже специфического значения. Начн¸м с того, как шедевр повлиял на литературный процесс, если не мировой, то хотя бы, в соседних странах? Да никак. Ни подражаний, ни, наоборот, возражений. Беда в том, что выдающееся произведение никто не читал. Да, сохранился пересказ, выплывший на свет после полутысячалетнего молчания. Насколько пересказ близок к шедевру, никто сказать не может по простой при-

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

чине - оригинал был уничтожен. Но, скорее всего, его просто не было. А пересказ не существовавшего произведения возник на пустом месте. Вс¸ очень просто, царь Вахтанг, по совместительству литератор, купил печатный станок. ...Тема о появлении европейской технической новинки в Закавказье очень ярко подана в фильме «Не горюй». Два горделивых князька, один из которых впоследствии соблазнит невесту доктора Глонти, купили автомобиль и совершают «прогулки по живописным окрестностям города», оттого, что ездить больше абсолютно некуда. От гордости они аж звенят. И когда их пригласили к столу, надменные автолюбители переглянулись и приняли приглашение. «Мы только сменим спортивные костюмы». Таковыми являлись черкески, надетые по случаю автопрогулки... Царь Вахтанг с его станком выглядел, наверное, так же комично, как эти князья с их автомобилем. Нечто подобное я сам видел в начале восьмидесятых годов, когда в Баку появились видеомагнитофоны. Записей не было, и «Рембо», «Греческая смоковница» и «Эммануэль» крутились бесчисленное количество раз. Есть видеомагнитофон, надо смотреть. Ну, а раз есть станок, надо что-то печатать. В Европе тогда был бум книгопечатания, уже сто лет назад были изданы «Дон Кихот» и пьесы Шекспира. Но их надо ещ¸ перевести, да и вообще, печатать надо сво¸. Но своего ничего нет. «Как нет, что, совсем?» «Совсем». «Ерунда, сейчас придумаем». «Мудрый борется с судьбою// Неразумный унывает»... Сентенции подобного уровня царь-литератор нанизал на прямой и незамысловатый, как шампур, сюжет, немного поджарил и получилось объедение. Одного из героев нарядил в ворованную у Геракла шкуру немейского льва, а чтобы замести следы, назвал е¸ тигровой. Она же и барсовая. Двойка не только по литературе, но и по зоологии. Принято смеяться над наивной женщиной, сказавшей, что роман Пастернака она не читала, но имеет о н¸м мнение. А тут вовсе абсурд - никто не читал, но все восхищены! Нет, конечно, поэма в нынешнем пересказе не лишена очарования сказки, но и только. Нет ни характеров героев, ни души народа. Бешеный Ахилл, хитроумный Одиссей, бесстрашный, мрачно-ироничный Гисли - вот эпические герои. Здесь же не то, что герои, даже и простые люди не вырисованы, не

получилось, сил¸нок не хватило. Как же далеко этой сказочке до эпических сказаний европейских и азиатских народов. И сколько десятков тысяч подобных и лучших сказок сочинено в мире! Вот уж действительно, чудеса, да и только. Но в Закавказье, здесь вс¸ понарошку. Вс¸, что связано с работой мысли и духа. Отсутствие оригинального текста великого произведения, хотя бы в устном пересказе, тем более загадочно, что именно в этом регионе сохранены потрясающие артефакты и раритеты. Здесь вам охотно покажут прекрасно сохранившийся бортовой журнал ковчега, который в¸л Ной, и портрет Евы, выполненный Адамом. Те, кто будут их показывать, являются прямыми потомками этих фигурантов. В отличие от просто людей, это не человеческие люди, а божественные. Справедливость первой части этого утверждения не вызывает сомнений, а вторую прид¸тся принять на веру. Три страны, три варианта встречи Азии с Европой. И не один из них не прив¸л к синтезу, к образованию чего-то нового, самобытного и интересного. Ни Азия, ни Европа, ни что-то третье, порожд¸нное их встречей. Пустота. Яркая, шумная, но пустая. Фильм «Не горюй» и ещ¸ несколько замечательно остроумных кинокартин на тему о смехотворных претензиях закавказских народов на исключительную самобытность стали едва ли не единственным заметным достижением культуры за долгие века. Но это была советская школа кино, да и тема говорит за себя. Но теперь, когда каждый сам по себе, неудача на поприще самобытности порождает не иронию, а необычайно сильную национальную гордость. Такое случается и с людьми, когда их амбиции не совпадают с возможностями. Во всех тр¸х случаях я вижу фатальную неудачу. Что-то важное здесь не получилось. Азия и Европа, встретившись на Кавказе, застыли, создав неприглядную аморфную массу. Шок от неприятного соседства. Вечная гримаса взаимного неудовольствия. Регион к югу от хребта - духан на перекр¸стке, из тр¸х комнат с тремя граммофонами. Кормят хорошо, но часто случается поножовщина. Место, уникальное своей незначительностью. Не только искусство, но и наука - вс¸ заимствованное, упрощ¸нное и не воспринятое органично. Если построить

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

здесь обсерваторию, то она начн¸т отслеживать не ход небесных светил, а мнения авторитетных светил науки на этот ход, и подгонять под них результаты своих наблюдений. Чтобы ненароком не задеть чьих-то патриотических чувств, можно предложить просто сравнить два «захребетных» региона. К югу от Пиренейских гор расположен полуостров, на территории которого, на протяжении почти восьмисот лет также, как в Закавказье, происходил весьма активный контакт между христианской и мусульманской цивилизациями. Формальное сходство налицо - та же отгорожд¸нность с севера горным хребтом, тот же кот¸л смешения народов, традиций и культур. Но здесь образовалось не три, а всего два варианта, два пути - испанский и португальский. Достаточно вспомнить роль, которую сыграли испанцы и португальцы в истории освоения Земли, в истории искусства и науки, в формировании всего современного мира. Сравнение, возможно, слишком уж беспощадное, зато вносящее ясность. В силу сказанного Кавказ я не люблю, и даже к Баку не привязан. Как не привязан ни к какому месту на Земле. У меня есть такое определение качества места - оно тем лучше, чем дальше из него можно уехать. Самое плохое место - кладбище, отсюда не уедешь. Тюрьма и больница чуть лучше, есть небольшая вероятность выбраться. На самой вершине - международный аэропорт - фешенебельный, без сутолоки и с хорошим беспошлинным баром. Отсюда, если в порядке документы и есть деньги, можно уехать максимально далеко. Такая шкала едва ли может быть принята в качестве универсальной, но меня лично она вполне устраивает. В этом нашем путешествии нам здорово повезло в самом его начале - состав поезда случайно оказался калининградским, в вагонах было чисто, а проводницы вежливы и даже приветливы. Кондиционеры, конечно же, не работали, и видно было, что проводницы мучаются из-за этого не только физически, но и морально, испытывая неловкость перед пассажирами. Бедняжки, конечно, не могли знать, что не только кондиционеры, никакое иное техническое средство, предназначенное для создания комфорта, в местах людского скопления на Кавказе работать не может. Это закон при-

роды, и вс¸ тут. В частном особняке, в авто, будет работать, а в вагоне, в гостинице, в больнице - нет. Таков закон... Четв¸ртым пассажиром в нашем купе оказалась старенькая женщина, восьмидесяти двух лет от роду, Любовь Иосифовна. Она много и охотно рассказывала о своей жизни, чувствовался дефицит общения. Дети и внуки живут на Ставрополье, а она - в Баку. Переезжать отказывается, говорит, привыкла. Разговорчивость спутницы меня нисколько не утомляла, напротив, сам факт е¸ существования придавал мне оптимистический настрой. Что-то ещ¸ осталось от того мира, в котором я был молодым. Особенно меня тронула та настойчивость, с которой она уговаривала меня поберечь глаза и не читать книгу. Вспомнилось, как сорок лет назад, на этой же дороге, пожилой азербайджанец просто взял из моих рук книгу, и ласково, но безапелляционно сказал - «хватит читать, и так смотри, какой худой. Ну-ка, давай, садись к столу». Понятно, того человека давно нет на свете, но вот вера в то, что от книг ничего, кроме телесной немощи и ослабления зрения произойти не может, жив¸т, и наверное, будет жить всегда в том месте, куда нас н¸с поезд. Любовь Иосифовна, много рассказывавшая о своих семейных отношениях, вс¸ время путалась в наших, и уговаривала нашу внучку слушаться маму, то есть, мою жену. В том, что бабушку она называла мамой, маразм был виноват только на двадцать процентов, остальные восемьдесят были продуктом дипломатии - тонкая восточная лесть, как и недоверие к печатному слову, были у этой старушки проявлениями мимикрии, желания слиться с миром, в котором она жив¸т. Просто сказать женщине, что она выглядит моложе своих лет, это каждый дурак может, а ты вот подойди так, мол, настолько моложе, что просто с толку сбивает, это уже изящная позиция, не всякому доступная. Не зря же она из Баку. Иногда, отрываясь от книги, я украдкой глядел на старушку, и думал, что на всей территории бывшего Союза, шансов выжить у одинокого человека не много. Ч¸рные риэлторы повсюду, а двухкомнатная квартира стоит хороших денег. И, может быть, я не совсем справедлив по отношению к родному своему городу, если в н¸м жив¸т и не хочет из него уезжать Любовь Иосифовна.

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

...Границу мы пересекали ночью, это самый неприятный момент всего путешествия. Во-первых, потому, что граница эта пролегла попер¸к той дороги, по которой я ездил несчитанное количество раз, в качестве гражданина великой державы, без всяких загранпаспортов и досмотров багажа. Во-вторых, крайне неприятен сам процесс предъявления документов пьяным (несмотря на уразу) дагестанским милиционерам и таможенникам, необходимость общения с этими полу попрошайками, полубандитами, наряженными в российскую униформу, унизительна. Корректность представителей этих же служб на другой стороне границы, неожиданна так же, как и правильная русская речь «там, у них». Это вообще-то парадокс, что силовики на российской стороне хуже говорят на русском, чем их иностранные коллеги. Азербайджан - государство авторитарное, здесь в таможне и транспортной милиции работают выходцы из привилегированных семей, чаще всего получившие неплохое образование на русском языке. Может быть, причина не в этом, а в ч¸м-то ином, но контраст разительный. Разительный, и для меня, гражданина России, оскорбительный. Ну, неужели нельзя набрать для работы на границе людей из других регионов. Наряженный в форму охранника власти джигит, да ещ¸ и пьяный во время мусульманского поста, с угрозами клянчащий деньги, - согласитесь, это гримаса. Одно из тех уродств, о которых я говорил выше. Что-то вроде величия малых, но гордых народов, традиционного гостеприимства с избиением туристов и изнасилованием туристок и подобных гадостей. Нет, Кавказ я не люблю!.. Миновав границу, мы улеглись спать, и проснулись уже подъезжая к Баку. Унылый вид бакинских окрестностей ничем не предвещал того, что нам предстояло увидеть в самом городе. Собственно, контраст между пригородом и центром существует везде, но такого контраста мне видеть не доводилось! Друзья говорили, что Баку изменился, но не увидав, невозможно представить, насколько. Ведь и Москва изменилась, и Ставрополь, но это по-прежнему те же города. Баку стал другим. Почти все старые постройки снесены и на их месте выросли новые. Если и встречаются вдоль движения поезда старые одноэтажные, сделанные кое-как, домишки с

плоскими крышами, то вид их вызывает даже радость - ты жив, старина, а я то думал… На перроне нас встречали родственники и друзья - все старенькие, седые и лысые. Кроме сына товарища, здоровенного парня, он был за водителя. Мы сели в его машину и… начали отво¸вывать дециметры дороги у других, возмущ¸нно сигналящих машин. Какой точный расч¸т, какое знание психологии водителей необходимы здесь, чтобы самому проехать хоть немного. До цели нашей поездки мы добирались на машине дольше, чем та часть встречавших, что пошла пешком. Автомобилей очень много, пробки везде, при этом в глаза бросается различие классов авто - ветхие «Жигули» рядом с дорогими машинами. Это особенность, наверное, всего Постсоветья, в развитых странах на дорогах мало автомобилей ценой по полмиллиона долларов и совсем нет тарантасов ценой в полтысячи. Хаотичность движения и звуковые сигналы вначале ошеломляют, но вскоре замечаешь, что культура вождения здесь повыше, чем, скажем, в Ставрополе. Нет, автомобили с блатными номерами, конечно, и здесь ездят по встречной, но в целом манера вождения более уступчивая, и это продиктовано условиями не уступишь ты, не уступят тебе, а тогда езда становится невозможной. Дом, в котором живут мои родственники, расположен в самом центре города, это вторая линия домов от приморского бульвара. Если представить себе Баку в виде театрального амфитеатра, а именно так и следует его представлять, это середина второго ряда. С крыши дома виден весь амфитеатр, а сцена здесь - бухта. Поскольку квартира родственников находится на верхнем этаже, у них есть своя смотровая площадка на крыше. Крыши домов в этом городе - в основном плоские. Осадков мало, а ветры ураганные, крыши со скатами здесь неуместны. Конечно же, я сразу поднялся на смотровую площадку и снова масштаб перемен поразил, хотя я и был отчасти уже готов. Но образ увиденного и образ в моей памяти настолько не совпадали, что возникало ощущение галлюцинации, это мотив из сказки, когда силой волшебства за ночь строится дворец. О том, что ночь на этот раз длилась десять лет, как-то забывается. Конечно же, поверхностным осмотром

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

дело не закончилось, вскоре мы в сопровождении моей двоюродной сестры отправились осматривать город. Надо ли говорить, что осмотр начался с Крепости. Это место, которое известно жителям бывшего СССР как то, где Сем¸н Сем¸нович сломал руку. В фильме «Бриллиантовая рука». Здесь же Ихтиандр уходил от погони, прыгая с крыши на крышу, в фильме «Человек - амфибия». Но это было совсем давно, мало кто помнит. В Крепости есть место, особенно важное для меня и моей сестры, Месмыханум. Это дом, построенный отцом нашей общей с ней бабушки в 1884 году. История дома такова - прадед вначале его построил двухэтажным. Третий этаж надстроил уже его сын, бабушкин брат, Мир Ахмед, в 1909 для своей возлюбленной. Но семья воспротивилась браку с русской невестой и он не состоялся. А на память об их любви остался только вот этот, третий этаж впоследствии отнятого дома, да ещ¸ в семейном архиве сохранились открытки с видами европейских городов, которые посылал домой несчастный влюбл¸нный, бесприютно скитавшийся со своей подругой, где прид¸тся. То ли позлить хотел, то ли надеялся смягчить непреклонную родню. Париж, Женева, Лондон. Среди них две заслуживают особого упоминания. Одна с видом губернского городка - Ставрополя. Что занесло их сюда, могли ли они представить, что через сто лет внук его сестры, сидя в этом городе, будет писать о них? Другая, из МонтеКарло, адресованная Мир Ахмеду его женщиной, сообщает о е¸ крупном проигрыше. Открытка не подписана, имени отправительницы уже не узнать. Просьба о деньгах обращена к «Котику». Красавец Мир-Ахмед был, правда, похож на породистого кота с пышными усами. Он умер от тифа в начале двадцатых. А дом постепенно, в два этапа был отнят у тех, для кого он, собственно, строился. Первый этап - после революции сюда вселили сразу несколько семей, оставив хозяевам лишь четвертую часть надстроенного этажа. С этим свыклись, и жизнь пошла своим чередом. Через двадцать четыре года после революции и через семнадцать лет после своего рождения на свет, из этого дома добровольцем на фронт уш¸л внук того, кто построил отнятый дом. Ушел защищать Родину. Ну, или государство, ограбившее его семью, это как посмотреть.

У меня есть фронтовая фотография отца и двух его друзей. Сфотографировались на улице какого-то города, наверное, на Украине, во время дождя, или сразу после него, потому что на разбитом тротуаре видны лужи. Кители старого образца, на плечах - погоны, их тогда только что снова ввели в нашей армии. Кто-то насмешил мальчишек в офицерской форме, все трое смеются. Кажется, они чуть выпили. И по лицам видно, что этих людей нельзя победить. Простые, даже грубые лица, освещ¸нные внутренним горением души, лица героев. Так я думал до тех пор, пока случайно не наш¸л в интернете фотографии немецких солдат того же времени. Точно такие же простые лица, точно то же горение души освещает их. Контраст грубости черт и внутреннего свечения поразителен. Любителям разговоров о духовности следует заглядывать в старые фото. Духовность бывает разной. Коммунистическая, фашистская, сопоставимые величины с разными знаками перед ними. Не бывает только духовности буржуазно-демократической. Е¸ лицо манекенное, с фальшивой улыбкой, но без света души. До второго этапа отъ¸ма дома отец не дожил, этот этап начался после обретения страной независимости, или после краха революционных завоеваний в 1991, опять-таки, кто как считает. Цены на недвижимость внутри крепостной стены выросли до небес, и моих родственников вынудили переселиться в ту квартиру, где они живут сейчас. Правда, хорошая квартира, большая и с хорошей площадкой на крыше. А дом, который надстроил Мир Ахмед, так и стоит пустующий, это кто-то вложил в его покупку деньги, не умещающиеся уже не только в карманы, но и в банки. Этот некто скупил все квартиры в доме, расселил его жильцов и дом теперь не дом, а символ и барометр политической погоды. Странно он теперь выглядит - заброшенный, с загадочной суфийской эмблемой на стене, возле парадного входа. То ли архитектор был суфием, то ли прадед. Думаю, этот дом ещ¸ не раз перейд¸т из рук в руки. Жаль только, что Мир Ахмед потратил деньги на строительство третьего, совсем не нужного этажа. Пустая трата. С остальными своими деньгами он поступил очень дальновидно и мудро. Прокутил их со своей любимой в Европе. В семнадцатом году экспроприировать было нечего. Как говорится - гол, но сокол.

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

Каждый дом в Крепости имеет свою, забытую, возможно, но не менее драматичную историю. Истории забыты, но что-то, совсем не уловимое, присутствует в этом месте. Оно влечет не ощутимым, но и непреодолимым влечением. Я ненавижу чуждые и непонятные мне слова «аура», «энергетика места» и им подобные. Может, просто духи наших предков обитают здесь, уже не подвластные никаким политическим и экономическим влияниям. Это их место. Звучит неплохо, но сомнительно, как вс¸, что складно звучит... Вероятнее, просто человеку надо иногда видеть вещественные доказательства непреодолимой силы судьбы, чтобы прощать себе свои ошибки. Иначе как тащить на себе их неподъ¸мный груз. Вс¸ предопределено - это приговор или утешение? Хорошее доказательство фатальности человеческой судьбы - история моего отчего дома. Конечной целью экскурсии по Крепости был памятник моему прадеду уже по маминой стороне, издателю и редактору первой в Азербайджане газеты, Гасан-беку Зардоби. В бронзе он запечатл¸н держащим в руке книгу. Я сфотографировал свою внучку рядом с этим памятником, сказав ей, что не всякая девушка имеет возможность сфотографироваться у памятника своего предка. Но Валерию, кажется, такая возможность нисколько не вдохновила. Бородатый человек в папахе дал¸к от е¸ мира японских мультфильмов и прочей модной чепухи настолько, настолько это вообще возможно. Но ему, наверное, было бы приятно знать, что его правнук прив¸д¸т свою внучку к его памятнику. К тому же Валерия так похожа на жену Гасан-бека, свою прапрапрабабушку, Ханифу-ханум Асланбековну, в девичестве Абаеву. У меня есть е¸ фото, поразительное сходство. Я думаю, что родители обязаны не только обеспечить реб¸нку образование и кров над головой, но и рассказать о тех, от кого он происходит. По возможности правдиво и подробно. Это да¸т возможность знать, чего можно ждать от себя, а чего ждать не следует. И налагает ответственность. ...Первый день своего пребывания в городе Баку мы посвятили экскурсу в его историческое прошлое, были у знаменитой «Девичьей башни» и в других местах. Теперь здесь появились лавочки, в которых торгуют предметами старины. Среди товаров примечательны и символичны бюстики

Сталина. В городе, откуда начинался революционный путь вождя, его изображения продаются в частных лавочках. Спираль завершила виток. Последующие дни пребывания в Баку несколько слились в моей памяти, и не удивительно, ведь темп встреч с друзьями и неминуемых застолий был таким напряж¸нным. А ещ¸ надо посетить кладбища и успеть съездить на море. На вс¸ это - девять дней. Поэтому дальше я откажусь от следования хронологии, разделив сво¸ повествование на темы, постараюсь таким образом, хоть немного сгладить его сбивчивость.

ИТАК, ПЕРВАЯ ТЕМА, ГОРОД О его преобразовании я уже сказал, теперь чуть подробнее. Центр города почти не пострадал от реконструкции. Правда, в Крепости возвели несколько новых домов, но они не сильно разрушают архитектурный ансамбль, хотя, конечно, лучше бы их не было. Вокруг крепостной стены, сразу за е¸ пределами, стоят дома в основном периода первого нефтяного бума, построенные на бешеные нефтерубли, хлынувшие в конце девятнадцатого века. Богатеи тех врем¸н ездили в Европу, привозили оттуда множество новинок, в том числе и проекты красивых домов, увиденных там. Примечательна история одного из этих дворцов. Некий нефтепромышленник отправился путешествовать со своей супругой. Кажется в Венеции ей понравился один дворец, ну, просто в восторг прив¸л. Завершив сво¸ путешествие, муж и жена вернулись домой. Прошло время, и он пригласил е¸ совершить прогулку по городу. Понятно, что одна она из дому не выходила. Ехали они неспеша в своей карете, и вдруг, за поворотом дворец, точно, как в Венеции. Изумлению женщины не было предела - как так, просто чудо какое-то. Недавно проезжали здесь, не было никакого дома и вдруг - есть. Да ещ¸ точно такой, как тот. Помнишь? Муж тоже вроде изумился и подлил масла в огонь, прибавив: «Порази тельно, конечно. Но знаешь, что самое удивительное»? «Что?» «То, что это твой дом». Можно представить себе счастье этих людей в тот момент. Целых два счастья. Женское - от получения такого роскошного подарка, мужское счастье иное - счастье дарителя.

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

Также нетрудно себе представить, что они испытали, когда через несколько лет в их дом пожаловали незваные гости в кожанках, с маузерами и красными лентами на фуражках. Встреча была горячей, можно сказать, даже с огоньком. Тоже из маузера. Убитый хозяин упал вверху широкой мраморной лестницы. Несколько трупов застреленных им ряженых грабителей застыли внизу. Этот человек строил дворец для того, чтобы счастливо прожить в н¸м отпущенный срок и оставить его в наследство детям. А оказалось, для того, чтобы стать героем и умереть, защищая свой дом. И вот странное дело, дом это долго пустовал, как-то не могли найти ему применение, он приш¸л в запустение, потом в чьей-то чиновничьей голове родился поистине дьявольский замысел. Там разместили «Дворец счастья». Городской ЗАГС и ресторан при н¸м. Конечно, нет достоверной статистики, но, говорят, немногие из заключ¸нных там браков были счастливыми. Эта история, скорее всего, правдива, во всяком случае, во Владикавказе, откуда родом была жена нефтепромышленника, по национальности осетинка, мне рассказали сходную историю, указав при этом, что произошла она в Баку. И даже показали мечеть, построенную этим человеком на родине его жены. Сильная, видимо, была любовь. Страсть, можно сказать. К красивой женщине и к строительству красивых зданий. И вот, множество таких, имеющих двойников в европейских городах, домов, было тогда построено в Баку. Когда, позже, уже в советские времена, говорили, что Баку красивый, имеющий сво¸ лицо город, то помимо расположения на берегу бухты имели в виду эти дома. Сумма двух факторов давала такой эффект. Теперь все они реставрируются - фасады домов чистятся с помощью шлифовальной техники, от этого они из т¸мно-серых превращаются в светло-ж¸лтые. Восстанавливают даже старые дубовые двери, с них пут¸м каких-то ухищрений снимают слои краски, и очищенную деревянную поверхность покрывают лаком. Конечно же, такая хаотичная застройка по принципу «кому что понравилось» не могла не привести к эклектичности архитектуры, но именно это качество наиболее соответствует духу этого места. Как готика соответствует Европе, а мавританский стиль - Востоку. Есть в Баку даже

здание, в архитектуре которого они переплелись. Казалось бы, вещь невозможная, но такая химера существует. И вид е¸ также привлекателен для взгляда, как вид любой химеры - от сфинкса до фигурок с готических соборов. Красота и гармония - тут они не обязательны, но есть что-то, что заставляет всматриваться, не отрывая взгляда. Арочная л¸гкость и наполненность светом угловых башен, и зубчатая, устремл¸нная вверх окантовка стен основного массива здания, создают своеобразную композицию. Это здание Дома правительства, оно возле моря. А перед ним, раньше, стоял памятник - бронзовый Ленин. Здесь проходили ноябрьские и майские парады трудящихся. Однажды, давным-давно, на этой площади я испытал что-то, что можно назвать мистико-политическим прозрением. Шла подготовка к приезду Брежнева, студенты маршировали под команду режиссера мероприятия, бывшего капитана бакинской команды КВН Юлия Гусмана. Он командовал: - Политехнический - вы Гостеприимство. Университет вы - Уверенность в курсе партии. Народнохозяйственный Трудолюбие. Медицинский - Ликование. Педагогический Радость... Медики, мало ликования, проходим ещ¸ раз. Шагавшие по площади студенты, из которых не все понимали по-русски, с утра до вечера, вместо занятий учились изображать из себя проявления Трудолюбия, Уверенности, Радости и иных, необходимых строителям коммунизма качеств. Я помню, что остановился тогда, как громом пораж¸нный. - Вся абсурдность и обреч¸нность власти компартии, вся фальшь идеологии и до этого момента не бывшие для меня секретом, вдруг с новой ясностью предстали передо мной. Я представил себе всю необъятную свою Родину, по главным площадям городов которой маршируют марионетки, а на трибунах стоят Вес¸лые и Находчивые и муштруют марширующие перед ними колонны. Вес¸лые и находчивые потомки портных. Портных из сказки «Голый король». Они не только толпы муштруют, но и тех, кто принимает марионеточные парады. Их тоже. Зрителям запрещено видеть, что король голый, но и король марионетка, загипнотизированный находчивыми весельча-

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

ками, не видит срама людей, согнанных маршировать перед ним. С тех пор, как только я слышу какой-то политический призыв, сразу представляю себе как его придумывали вес¸лые и находчивые. Вижу все их ужимки, сопровождающие выдумку. Возможно, они попивают какие-то дорогие напитки, или, от баловства (они все большие баловники), шутливо кидают друг в друга виноградинки. При этом они посмеиваются, о, только посмеиваются, не больше того. Хохотать будут, слушая как весь придуманный ими словесный мусор повторяется правителями перед толпой. Они сочиняют: «Кукуруза - королева полей», «Народ и партия - едины», «Экономика должна быть экономной», «Больше социализма», «Перестройка, ускорение, гласность», «Голосуй, а то проиграешь». Дальше не стану, вы уж сами... Ну, а потом с трибуны перед Домом Правительства в Баку зазвучали совсем другие призывы, и снова послушная, как дрессированное животное, толпа внимала им. И выкинули они куда-то статую вождя. После уничтожения памятника наступили годы новой разрухи, тогда ничего не строилось. Но потом началась волна реконструкций, она коснулась, прежде всего, районов советского периода застройки. Здания этого периода снесены и на их месте выросли высокие современные дома. Они расположены дальше от моря, чем исторический центр города, и выше по склону чаши амфитеатра, это прида¸т впечатление е¸ крутости, если смотреть по уровню крыш - чем дальше от моря, тем выше. Раньше, до постройки небоскребов, чаша казалась более отлогой. Зелени стало меньше - каждый квадратный метр земли стоит больших денег, тут не до насаждений. Редкие свечи тополей, вечнозел¸ные маслины «сворачивающие и разворачивающие свой веер», как сказал Лорка, всего этого раньше было куда больше. Из многочисленных скверов полностью сохранил свой зел¸ный наряд, кажется, только тот, что раньше был имени 26-ти Бакинских Комисаров. Но на месте мемориала, изображавшего человеческую голову, торчащую посредине мраморного круга и держащую перед собой в вытянутых руках чашу с вечным огн¸м, поставили великолепный, просто неподражаемый памятник безвкусицы - какойто фонтан, сделанный будто из крем-брюле, ваза не ваза, торт не торт, а ч¸рт-те что. Мой проект переделки этого памят-

ника был куда лучше. Ничего не ломая, немного приподнять каменный круг, с тем, чтобы утопить в н¸м шею и плечи, а вместо чаши с газовой горелкой установить напротив Головы конную статую пушкинского Руслана. Ведь на лбу там не было написано, что голова комиссарская. Вот это бы был памятник, подобного которому нет нигде! Такая мысль пришла мне в голову ещ¸ в 1987 году. Запомнилось потому, что тогда я впервые прочитал программу Народного Фронта.Стало ясно, что Союзу осталось жить всего ничего. Я стоял тогда перед мемориалом и думал и о себе, и о близких и обо вс¸м сразу, как думает всякий, находящийся в смятении человек. И даже о судьбе мемориала думал. А в этот раз, когда я проходил мимо, в чаше фонтана сидел китаец и что-то усердно там чистил. Я окликнул его, китаец посмотрел и улыбнулся, а я успел щелкнуть фотоаппаратом. Теперь у меня есть хороший снимок - сидящий в вазе, улыбающийся китаец... О загруженности дорог я уже говорил, живи я здесь, ни за что бы не купил автомобиль - ездить вс¸ равно нельзя, к чему тратить деньги? Но сейчас строится множество автомобильных мостов, пока что эти стройки только затрудняют движение, но с пуском их в эксплуатацию, возможно, станет легче ездить. Как всякий, расположенный у бухты город, Баку ночью выглядит особенно эффектно. Сияние его огней, отраж¸нное в ч¸рном зеркале бухты, прида¸т городу праздничный вид даже в будни. Сейчас это сияние стало куда ярче, чем раньше, у всех домов в центре есть подсветка, фасады освещаются ярко-белым, прожекторным светом. Высвеченные снизу, будто из-под земли, дома сияют в ночной тьме и кажутся особенно прекрасными и загадочными. Если моя гипотеза о том, что рост городов на поверхности Земли связан с увеличением размеров Ада в е¸ недрах верна, то и ночная иллюминация вполне вписывается в это допущение. Хозяин Ада, властелин Тьмы, Люцифер, наверное, тоскует по тем временам, когда он был ангелом Света. «Огни большого города», огни Люцифера. Свет от этих огней обладает свойствами тьмы - слепит, вводит в заблуждение, а главное, он сгущается, как и тьма. Это Люцифер, принявший лучевой образ, светится в ночи м¸ртвым светом Огней Большого города. И в фокусе этих лучей Он вопло-

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

щается вновь, уже приняв образ вес¸лого, лукавого беса в котелке, по имени Чарли. Он - порождение и символ Большого города. Демон триедин точно так же, как триедин Бог. Если посмотреть на вес¸лого и печального, доброго Чарли при дневном свете, перед нами возникает мерзкий извращенец и погубитель молодых душ. Педофил. Где-то читал по этому поводу, что Великим надо прощать их маленькие грехи. По этой логике, нам, ничтожным, надо прощать грехи великие. Утверждение этой логики и есть окончательное торжество Люцифера. Третья ипостась Чарли - король шутов. Король всего ядовитого выводка кривляющихся на сценах и экранах вес¸лых и находчивых, столь стремительно рвущихся к духовной власти над Большим Городом. Злой дух, породивший Большой Город, воплотился в Чарли и завоевал экраны кино. Маленький, симпатичный бес - энергичный и непобедимый. Предтеча Антихриста. Увеличиваясь в размере, Ад вс¸ приближается к поверхность земли, и язвы городов свидетельствуют о его росте, точно так, как язвы на коже человека свидетельствуют о его внутренней болезни. И застывшая кровь планеты - нефть, превращенная в асфальт, как струпья высохшей крови на язве. Эта дикая гипотеза многое объясняет. И упадок городов в Европе после принятия христианства, и стремительный и одновременный их рост по мере отхождения от него, и одновременность этого роста в изолированных в те времена регионах - Европа, Китай и доиспанская Америка. И даже глобальное потепление объясняет эта антинаучная гипотеза. Адский огонь, приближаясь к поверхности Земли, разогревает е¸. Поклонение дьяволу больше способствует росту городов, чем технический прогресс... И, вс¸-таки, город возле бухты - красивое зрелище. Божественно красивое, или дьявольски - но красивое.

ЛЮДИ На момент распада СССР в Баку проживало полтора миллиона человек, сколько жив¸т теперь, достоверно не знает никто, но чаще называется цифра в четыре миллиона. Вс¸ это количество распределилось на территории города за сч¸т его роста вверх, за сч¸т того, что на месте одно и двухэтажных домов построены двадцатиэтажные. Но кто-то не поместил-

ся, фавелы смотрятся на фоне сверкающих небоскребов особенно удручающе. Есть и бомжи, при этом бомж азербайджанский явление ещ¸ более трагичное, чем бомж российский. Хотя бы потому, что здесь бомжуют семьями, вместе с детишками. Кроме этого, в России имущие классы искуснее отгораживаются от бедняков, их роскошь не так оскорбительна для окружающей нищеты. В Азербайджане же сладость достатка связана с его выставлением напоказ, на зависть. Это - одна из тех гримас перехода миров, о которых шла речь выше. Как я уже сказал, население города увеличилось на два с половиной миллиона человек, при этом, надо учитывать, что из прежнего числа проживавших здесь людей, как минимум, миллион уже умерло и уехало. Итого, три с половиной миллиона сельских жителей, ставших не просто горожанами, но обитателями мегаполиса в течение очень короткого исторического времени. Это накладывает отпечаток. И, вместе с тем, продолжает традицию. Традицию безнад¸жной и ненужной попытки превращения Азии в Европу. Из Баку уехали не только представители не коренных национальностей, но и многие молодые и энергичные люди, оказавшиеся способными устроиться в цивилизованных странах. География миграции самая широкая - от Ирландии до Японии и Австралии. Видимо, судьба этого места такова - служить ретортой трансмутации культур, вечно отдавая лучшее и ничего не забирая взамен. Нынешний внешний облик Баку напоминает все большие азиатские города сразу - что-то от Стамбула, бухта напоминает Бомбейскую, широкое использование рабского труда - Москву. Многие выходцы из деревень, не принадлежащие ни к каким кланам, трудятся здесь, не покладая рук, за те же двести долларов в месяц. И живут по сорок человек на тридцати квадратных метрах. Охрана труда? Ну да, а как же, правда, у работающих на высоченных лесах ни страховки, ни касок, но и у надсмотрщиков нет кнутов и вообще, хочешь работай, хочешь умирай с голода, твой выбор. Здесь в моде фраза о близости азербайджанцев с турками: «Один народ, два государства». Я не этнолог, и не могу судить о точности привед¸нного высказывания. Но вот применительно к России уверенно можно сказать - два разных народа со сходной судьбой. То же процветание столицы на

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

фоне полного запустения окраин, та же атмосфера пира во время чумы, та же реставрация монопартийной системы какая разница, «Единая Россия» или «Новый Азербайджан». И та же коррупция, предельная е¸ степень. Когда каждый, не принадлежащий к власти, обязан платить е¸ представителям деньги просто за факт своего существования. Не налоги, для поддержания существования государства, а взятки для поддержания благосостояния чиновников. И то же вечное движение из проклятого прошлого в светлое будущее. И та же тупая вера, что будущее может быть светлым при проклятом прошлом. Прошлое здесь - всегда - ошибочно и преступно, свет засиял только при нынешней, трижды благословенной власти. Этот морок будет продолжаться вечно. Между тем, к прошлому, какое бы оно не было, надо относиться бережно, а лучше благоговейно. Да, разные религии, но и в обеих странах блистающая богатством Вертикаль Власти, пересекая тусклую горизонталь существования простых людей, рисует гибельный крест. Не символ религии, а орудие распятия. Также примечательно то, что не только я, человек, уехавший из Баку достаточно давно, но и подавляющее большинство моих друзей, никуда из него вообще не выезжавших последние годы, ощущают свою неуместность здесь. И это касается не только тех, кто привык думать и говорить на русском языке. Изменившись, город отторгнул многих своих жителей, без всякого различия. Как я уже говорил, это просто другое место, и его жителям, чтобы оказаться на чужбине, не надо было никуда уезжать. Она, чужбина, сама пришла к ним. Конечно же, вс¸ сказанное выше мало относится к молодым людям, только начинающим свой жизненный путь. Во-первых, многие, кому родители смогли дать приличное образование, нынче далеко. Те же, кто не смог или не захотел уехать, со свойственной молодости пластичностью приспосабливаются к новым условиям. Иногда это уда¸тся не только молодым. Показателен пример моего одноклассника, бывшего офицера советской армии. После развала Союза он вначале оказался на войне, потом в тюрьме. Сидел за государственную измену. На суде наивно интересовался, как он мог изменить государству, на верность которому не

присягал, а того которому присягал, на момент суда уже три года не существовало. Суд дал одиннадцать лет, жена - передала стакан коньяка. Как говорится, кто что смог. Чтобы конвой принял коньяк за валерьянку, пришлось, конечно, заплатить. Говорит, это был самый вкусный коньяк в его жизни, тот, которым он запил приговор. Отсидел всего ничего - восемь с половиной, сидел бы и дальше, но в Европе кто-то решил, что негоже водить дружбу с государством, где есть политзаключ¸нные. Выпустили, с Европой надо дружить. Пенсии, конечно, нет, здоровье, после контузий, ранений и тюрьмы, соответствующее. Но инфаркт перен¸с легко. Вс¸ чему учился, оказалось не нужным, потенциальный противник теперь большой друг, а бывший братский народ - противник, и не потенциальный. В детстве его, как и меня, воспитывала бабушка, русская женщина родом из Ставрополя. Поэтому язык, на котором думает и умеет хорошо говорить, не соответствует национальной принадлежности. Такие вот стартовые условия для начала новой жизни на склоне лет. Не ноль, но величина отрицательная. Была возможность эмигрировать в качестве репрессированного, можно было уехать в Европу, на обес печенное существование. Почему не воспользовался такой возможностью, объяснить толком не может. Да и не надо, мне и так ясно, - гордость не позволила. Тюрьма или раз и навсегда лишает человека этого чувства, или доводит его до максимума. У него второй случай. Интересно вот что. После распада СССР миллионы людей из Закавказья устремились в бывшую метрополию, на словах оставаясь при этом патриотами родных стран. Многие из них не свободно владеют русским языком и причина их выезда из горячо любимых мест загадочна. Ну, если ты так любишь свою Родину, что же заставило тебя оттуда уехать? Ведь пребывание там не угрожает тебе тюрьмой или иными ущемлениями. Но при такой любви, даже если бы была угроза, вс¸ равно надо оставаться. Так может быть, все эти люди не такие уж и патриоты? Или, страшусь предположить, они корыстны и не искренни. И как они все вообще выглядят в сравнении со старым полковником, не пожелавшим променять предавшую его родину на сытую и устроенную жизнь, где-нибудь в Скандинавии.

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

К счастью, мой друг сумел найти работу, стать необходимым и уважаемым человеком. Интересные штуки выделывает судьба. Его отчий дом находится в Крепости, в нескольких десятках метров от того, который надстроил Мир Ахмед. Сходство места и времени рождения, им¸н и отчеств, сходство воспитания, бабушкиного, не самого лучшего для мальчика, и полное различие судеб и характеров. И дружба на протяжении почти полувека. Есть ли за этим некий символ, или просто такое совпадение? Не знаю. Но, думаю некое мистическое начало заключено во всех совпадениях. В день, когда он вышел из тюрьмы, я проснулся и сказал жене, что моего друга сегодня выпустили. Вечером купил бутылку водки, отметить радостное событие. Случайно зашедший к нам знакомый спросил, по какому случаю выпивка. Я сказал, что друг вышел на свободу. - А, ты в Баку звонил, - догадался он. - Никуда я не звонил, просто знаю. - Кажется, ты окончательно спятил, возомнил себя ясновидящим, - ехидно сказал он. Я набрал номер и только собрался сказать жене друга, что уже вс¸ знаю, как она закричала в трубку: «Выпустили!»так громко, что слышно было всем. Нужно было видеть лицо моего знакомого, чтобы оценить чудесность произошедшего при столь обыденных обстоятельствах. Как я почувствовал, что выпустили, не знаю, ведь по приговору он должен был сидеть ещ¸ два с половиной года. Но не всем, конечно, дано столько мужества и силы, как моему другу. Иному хватило бы и десятой доли пережитого, чтобы сгинуть, исчезнуть навсегда. Таких много. ...На улицах полно нищих, они не стоят теперь с протянутой рукой, а подходят и тихо просят. Их конечно, не столько, сколько было сразу после развала Союза. Тогда вдоль улиц стояли шеренги с протянутыми руками, старики, в основном русские. Пенсий не платили, молодые уехали, денег просто нет. Стариков азербайджанских как-то поддерживали дети. Но уделом русских было одиночество. Эти старики все уже умерли, и на смену им пришла другая генерация нищих. Показателен случай, произошедший в то время с моей т¸тей, всю жизнь она преподавала в школе, но к тому вре-

мени, о котором речь, была уже на пенсии. Дети, как могли, помогали, но как они могли? В общем, как-то, с Божьей помощью, выживала... Шла она однажды через парк, смотрит, а из мусорного ящика торчит задняя часть человека. Судя по движениям этой части, живого. Потом человек полностью вылез из ящика, держа в руках добычу - две пустые бутылки. Подняв их к лицу привычным движением близорукого книжника, он никак не мог оценить свою находку. Поэтому обратился к моей т¸те за советом, не отрываясь от рассматривания находки: «Сестра, ты не знаешь, такие принимают?» Она в ответ: «Не знаю, брат, может и принимают». Услышав голос, он оторвал взгляд от бутылок и взглянул на женщину, с которой разговаривал. Они проработали в одной школе больше тридцати лет, она преподавала русский язык, он - математику. Узнав коллегу, старый учитель выбросил бутылки и стал плакать. Тетя, обняла его, только что вылезшего из мусорного ящика и как могла утешала. Это моя-то т¸тя, человек крайне брезгливый, чистоплотный и скупой на проявления чувств... Когда мне говорят о торжестве демократии, о падении проклятого коммунистического режима и праве наций на самоопределение, об интеграции в цивилизованный мир, я всегда почему-то представляю двух седых учителей возле мусорного ящика в городе Баку. И ещ¸ один случай из тех врем¸н, он произош¸л уже непосредственно при мне. В набитом пассажирами-мужчинами автобусе ехала русская женщина. Вдруг она стала кричать и заплакала. Оказалось, прорезали сумку и вытащили кошел¸к. Женщина плакала, причитала и кляла на ч¸м свет стоит азербайджанцев - «звери проклятые» единственное, что я могу процитировать из е¸ высказываний. Стоящий рядом с ней человек молча забрал у не¸ сумку, сунул в не¸ купюру и передал дальше. Вскоре пот¸ртая дерматиновая, с косым разрезом, сумка оказалась у меня, я положил двадцать пять рублей, огромную сумму в это время и в этом месте. После этого класть по рублю стало нельзя - стыдно. Сумка обошла весь автобус, и никто не уклонился от сбора. Женщина, ни на кого не глядя, вышла, как только завершился сбор. Вс¸ действие произошло в полном молчании, никто не проронил ни слова...

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

Ныне среди моих друзей нет людей успешных в новом понимании этого слова, то есть чиновников и бизнесменов. Максимально большого жизненного успеха среди нас добился только один, став профессором. Жив¸т профессор в маленькой квартире в старом панельном доме, ездит на «Волге» ценой в несколько сот долларов. Другой друг студенческих лет безработный, между собой они дружат, встречаются. У профессора, родом он из Грузии, стать и повадка племенного вождя. Безработный - тоже похож на вождя, только не племени, а чилийских коммунистов, Луиса Корвалана. Черты лица, усы, вс¸ сходится, правда, взгляд другой, беспартийный. Родом он тоже из Крепости. Мы дружны уже сорок лет, но только сейчас узнал, что профессор, оказывается, пишет стихи, вот не подумал бы. Седовласый профессор этнографии, в прошлом глава административной единицы в Грузии. В Грузии врем¸н Гамсахурдиа, это надо подчеркнуть. А входили в эту административную единицу несколько азербайджанских и несколько армянских с¸л. Тогда как раз шла война в Карабахе. Надо было обладать кое-каким дипломатическим даром и коекаким терпением, чтобы делать такую работу. Картина была бы не полной, если не упомянуть о сванах, которые хлынули тогда с гор пограбить представителей некоренных народов, засорявших своим присутствием территорию счастливой, освободившейся Грузии. Профессор, тогда ещ¸ не профессор, а глава местной управы, рассказывал: «Представь, греки все уехали. Греки, которые жили в этих местах с незапамятных врем¸н. Выходит, подобной ситуации не было раньше никогда». «Ну и что там делать, переезжай сюда, здесь, по крайней мере, нет сванов» - посоветовал наш друг, тот, что сейчас стал безработным. «Ты знаешь, как в горах образуется сель? Вначале вода нес¸т мелкие камушки, и это не опасно, часто так бывает. Но вот если смоет большой камень, и он покатится вниз, тогда сель неминуем». Думаю, если бы он был вожд¸м племени, его бы так и звали - Большой Камень. И вот этот человек, оказывается, пишет стихи. Звучные и образные. Когда выпили достаточно, он стал декламировать их вперемешку со стихами Хайяма, ненавязчиво затеяв тем самым игру в угадайку. Некоторые из хайямовских рубаи, - общеизвестных, мы, конечно, смог-

ли отличить, но иногда и путали авторство. То ли действительно стихи хороши, то ли обстановка т¸плого зв¸здного вечера располагала к благодушию, а может быть, сказалась наша неосведомл¸нность в нюансах восточной поэзии - мыто оба думаем на русском языке, а значит, хочешь не хочешь, в голове ид¸т синхронный перевод, искажающий восприятие. Но как бы то ни было, в тот вечер нам открылась неизвестная грань личности нашего старого друга. Следующая наша встреча прошла уже дома у «Луиса Корвалана». Встреча в расширенном составе, я был с женой и внучкой, мой двоюродный брат с женой и дочкой. «Политкаторжанин» пришел, правда, без жены, е¸ в Баку не было. «Большой Камень» тоже приш¸л один, причиной отсутствия его жены послужили, кажется какие-то сложности, связанные со старшим сыном. Общим количеством собралось больше десяти человек. Хозяин дома, как я уже говорил, безработный, хозяйка - преподаватель музыки, не самая денежная профессия. Но вот стол - несколько видов плова, какие-то кулинарные изыски, под сумму которых любой, не самый крепкий мужчина легко осваивает литр без последующего утром раскаяния. Загадка, как им удалось вс¸ это организовать, зато совершенно ясно, что семейный бюджет пострадал основательно и только понимание этого факта чуть-чуть портило для меня ту атмосферу, что царила в этом собрании. Включили телевизор, ш¸л конкурс эстрадных песен. Никто, конечно, не смотрел, но это был единственный раз за все девять дней моего пребывания в Баку, когда я, хоть мельком, но сумел увидеть телевизионную передачу. Запомнилась последняя песня конкурса - посвящ¸нная памяти Гейдара Алиева. За эстрадой засветилось панно, на н¸м были изображены два президента, отец и сын. Оба улыбаются - отец, соответственно, отеческой улыбкой, сын - сыновней. Свежая задумка, но мне, вс¸ же, это что-то напомнило, только вот что - до сих пор не могу понять... Зал поднялся в едином порыве, и слушали стоя. Исполнили песню хорошо, - сильные, красивые голоса, вполне высокого уровня певцы. Те звания, которые они обязательно получат после этого конкурса, будут вполне заслуженными, даже без уч¸та тематики исполненного ими произведения. А вообще уровень эстрадного искусства здесь такой же, как и у нас. Нет,

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

сдерживающее влияние ислама, конечно, ощущается, здесь невозможны артисты, повязавшие платки на голову и издевательски пародирующие женскую старость. Или Моисеев. Такое не пройд¸т. Но общий уровень низкий. Так что эта песня, на фоне других, выделялась. Кроме меня, никто, кажется, не следил за происходящим на телеэкране - не до того, да и привыкли. Монотонный раздражитель блокирует восприятие. Телеподхалимаж надоел здесь так же, как у нас. Домой мы возвращались поздним вечером, даже ночью. Таксист, старый человек, с внешностью Сантьяго из «Старика и моря», оказался из бакинцев. Разговор наш начался с того, что я спросил, нужно ли мне пристегнуть ремень. - Как хотите, богатые прист¸гиваются, бедные нет. - А если автоинспекция остановит, что, справку о доходах показывать? - осведомился я. - Да нет, не остановят. Никого из-за ремня не останавливают. Просто, пролетариату нечего терять, кроме собственных цепей, а буржуазия ездит прист¸гнутой. Потом, почувствовав профессиональным чуть¸м клиента, таксист пер¸шел на русский язык - медленный, но правильный, с тщательным выговором трудных слов: - Раньше говорили, что культурный человек должен уметь говорить по-русски. Я вот пытаюсь своего внука учить, но не получается. Паршивец меня бабушкой зов¸т, смешно получается*. Мы заговорили о временах прошедших, сравнивая их с нынешними. Соглашались на том, что каждому овощу сво¸ время. Я рассказал о конкурсе песни и о едином порыве, объединившем зрителей во вставании. - Раньше тоже вставали, но на съездах партии, это был государственный ритуал, но чтобы на конкурсе песни организовывали вставание. Этого раньше не было. - сказал я. - А никто и не организовывает, это добровольно. Хочешь, вставай, хочешь - сиди. Но, правда, уже с конфискацией имущества. * Здесь игра слов, на азербайджанском языке слово «дед» звучит «боба», в уменьшительно-ласкательном варианте получается «бобашка», почти бабушка, это особенно смешно, когда видишь самого бобашку - смуглого, усатого, с крупными чертами лица.

Таксист без тени улыбки всматривался в ночную даль ну точь-в-точь хемингуэевский Сантьяго, высматривающий плавники акул в морском просторе. Суметь так пошутить на чужом и наполовину забытом языке, даже не улыбнувшись при этом, - это не каждому профессиональному шутнику по силам. Сарказм по отношению к другим - черта общекавказкая, анекдоты про соседей, смех над чужими национальными особенностями - вс¸ это в ходу. Но сарказм, направленный на себя, принадлежность азербайджанского национального характера. Где ещ¸, как не здесь, могли быть сочинены стишки о том, что если безбожники-европейцы не дадут нам иголку, мы рискуем остаться без штанов... В детстве я был пораж¸н фразой своей азербайджанской бабушки. Тогда как раз начали разоблачать культ личности Сталина, все разговоры по радио шли об этом. Своей детской интуицией я ощущал, что творится что-то такое, чего быть не должно в мире. Это потом я понял, что трупопопинательство хуже марод¸рства, что разоблачители - суть соучастники и холуи, а тогда только напряж¸нно с тревогой вслушивался в речи из при¸мника. Наверное, переживал. Бабушка, то ли уловив детские переживания, то ли в силу других причин, вдруг сказала: «Что они на этого бедного Сталина все теперь нападают, как им не стыдно. Очень уважаемый человек был. Даже когда он был ещ¸ простым вором у нас в порту, его уже тогда все уважали. И полиция тоже уважала». Так раскрыть психологический и социальный портрет «вождя и учителя», выразить отношение к его подельникам - разоблачителям, указать - неоспоримо и точно - на шуры-муры пламенного революционера с полицией всего в четыр¸х коротких фразах! Сарказм, как национальная черта, в том числе, сарказм, направленный в свою сторону. И в сочетании с ним - бешеный подхалимаж, чванливое самодовольство, меркантильность. Широта души, заставляющая сопереживать соседской беде и мелочная завистливость. Возможно, это наивное ехидство по отношению к самому себе, своей родне, народу, есть безнад¸жная попытка уравновесить дутое самодовольство. Более изощр¸нные формы сарказма с противоположно направленным вектором, увеличивают это самодовольство до немыслимых раз-

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

меров. Примеры - рядом, тут же, сразу к югу от горного хребта. Рассказ о людях нынешнего Баку будет не полон без упоминания об успешных его жителях, о тех, у кого вс¸ сложилось и вс¸ есть. На самом деле, таковых достаточно, но они, выставляя свой достаток напоказ ещ¸ более, чем это принято в России, живут здесь также изолировано. Сверкающие роскошью авто, виллы на берегу моря, за каменными оградами высотой в несколько метров - одни только заборы стоят миллионы и миллионы долларов. Что я могу сказать о них? Только, что они есть. Из всех друзей моей юности лишь один стал бизнесменом. Но не богачом. Перегоняя подержанные машины из Европы, не разбогатеешь. Особенно, если у тебя три дочери на выданье. Старшей тридцать, ростом пошла в отца, высокая красавица. Назвать е¸ красоту восточной было бы не верно, ведь за этим стоит определ¸нный стереотип, которому Лейла вовсе не соответствует. Но это и не клонированная в бесчисленных копиях красота модели - кукольная и бездушная. Можно ограничиться, сказав, что это настоящая, живая красота. Среднюю дочь мы не увидели. Младшая, Джамиля, очаровательная смуглянка. Она вс¸ допытывалась у меня, почему я считаю Дэна Брауна, автора «Кода да Винчи» сотрудником шайтана. Пример этой семьи тоже во многом показателен, в том смысле, что такие красивые и умные девочки, безусловно способные сделать счастливым своего избранника и воспитать хороших детей, не замужем. На это есть несколько причин - первая заключена в том, что образованные и предприимчивые молодые люди разбежались кто куда смог, вторая - широкое распространение наркомании и третья - в больших потерях на проигранной войне. Погибли как раз их ровесники. О войне здесь вспоминать не принято, что не удивительно. Сидя у них в гостях, за роскошным, полном яств столом, я подумал, что народ, создавший такую кухню, в принципе не может быть воинственным. У народов, чей боевой дух высок, кухня, как правило, проста и не затейлива. Русская кухня, немецкая - самые яркие примеры. Если пойти по пути сравнения, в Европе можно сопоставить итальянскую

кухню с испанской. Достаточно попробовать блюда, чтобы определить, какой из этих народов владел половиной мира, а какой сам жил под пятой чужеземцев. А в Азии изысканейшая кухня у народа, не выигравшего ни одной войны у китайцев, а у самого воинственного азиатского народа японцев простая кухня. Герои редко бывают гурманами. И ещ¸ мне вспомнились слова Толстого из «Войны и Мира» о той особой атмосфере дома, в котором живут девочки на выданье. Но чтобы передать отношения внутри этой семьи, расскажу о собаках. Их в доме две. Большая, пинчер, и маленькая, спаниель. Когда хозяин шутливо замахивается на спаниеля, пинчер бросается и загораживает его, подставляя под удар себя. Следует упомянуть, что дом отца тр¸х сест¸р находился примерно посередине пути от моего отчего дома до отчего дома «Луиса Корвалана». В самом центре Крепости. Подч¸ркивая «крепостное» происхождение своих друзей, я вовсе не пытаюсь утвердить некое их превосходство. В таком случае, чем бы я отличался от тех, кто уверяет, что именно внешне похожие на них люди и есть цвет человечества. Тут другое. С годами я прихожу к мысли, что человеческие отношения - дружба, любовь, вражда - основаны на очень глубинных, скрытых от нас причинах. Чтобы не пускаться в долгие и скучные рассуждения, лучше привести пример. Я знал одну семью, где хранилась старая фотография, присланная из сибирской ссылки дедом жены. Там он запечатл¸н рядом со своим товарищем, дедом е¸ мужа. Внук и внучка друзей по ссылке вместе прожили жизнь, родили тр¸х сыновей, не подозревая о дружбе их дедов. Лишь случайно, после долгих прожитых совместно лет, они обнаружили забытую фотографию и каково же было их удивление, когда они увидели рядом тех, от кого они оба происходят. И это не единственное совпадение, натолкнувшее меня на мысль, что наши симпатии и антипатии зачастую имеют корни, о которых мы не можем подозревать. Любовь с первого взгляда? Но когда он был, этот первый взгляд, сколько поколений назад. Кто знает. Самые важные отношения, оказывается, связывают людей не в плоско-

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

сти единовременья, как это кажется, нет, они прорастают насквозь, через время. Наши главные, вс¸ определяющие связи не с теми, среди кого жив¸м, но с теми, кто уже умер или ещ¸ не родился. А очевидное лишь всегда - проявление скрытого. Краткое, крайне схематичное описание людей города вполне логично продолжить рассказом о том месте, где заканчивается жизненный путь всех людей вообще. Туда, на кладбище, нас пов¸з отец тр¸х сест¸р.

КЛАДБИЩЕ Признаюсь, на могилу бабушки, на русское кладбище, я ехал с душевным волнением. В средствах массовой информации сообщалось о вандализме, о переносе могил и тому подобных вещах. Возможно, авторами этих сообщений руководили какие-то личные соображения, а скорее всего, им заплатили за обман. Потому что ничего подобного я не заметил. Но, как это часто бывает, действительность была куда проще и трагичнее человеческих выдумок. Кладбище расположено в мрачной и живописной долине. Непосещаемый живыми город м¸ртвых приобретает вид печальный. Никто не трогал могил, их просто перестали посещать, покосившиеся ограды и кресты, не крашенные в течение уже многих лет стали черными. Высохшие шары перекати-поле, вспыхнув, горят как порох, их много собирается возле препятствий в виде могильных оград, и копоть от их сгорания усиливает эффект траура. Только здесь, на заброшенном кладбище под Баку, постигаешь размер трагедии, произошедший в СССР. В обыденной жизни, среди забот и всякого рода мелких утешений, невозможно осознать, что же на самом деле произошло со страной. Крушение империи Зла. Империя - всегда химера, об этом писал Гумилев. А мне нравятся химеры: Сфинкс, Дом Правительства в Баку, СССР. Я хожу среди могил несчастных злодеев, похороненных в ставшей чужой земле, и душу мою переполняет ненависть к тому «Добру», что победило это «Зло». Ну, да ладно, бог с ним, этим «добром», эмоции надо держать в узде. Эмоции, но не мысли. Я думаю, что же ожидает народ, так легко бросивший миллионы своих единородцев,

живых и м¸ртвых, на произвол судьбы, народ, вс¸ братолюбие которого вылилось не в оказание помощи своим, но лишь в усилении ненависти к другим. О предателях Родины принято говорить с презрением. Но как прикажите говорить о предавшей Родине? Когда было принято решение о передаче Гонконга Китаю, людей предупредили об этом за десятилетия. Чтобы подготовились, перевели, куда им надо, деньги, купили жиль¸. В СССР руководство действовало с внезапностью ночного разбойника, с внезапностью разбойника, руководствуясь при этом моралью марод¸ра. Но и люди не создали никаких приметных общественных организаций, помогающих попавшим в беду, их - более двадцати миллионов, просто забыли. Лишь банды озверелых скинхедов стали олицетворением национальной консолидации. А изменить судьбу народа к лучшему тогда было так просто, так не затруднительно - собраться понемногу и помочь брошенным старикам. Бог бы заметил это лучше, чем сверкание куполов новых церквей. Когда я был реб¸нком, по секрету говорили мне, каким ужасным человеком был е¸ муж, и как она пострадала в жизни из-за брака с ним. «Представляешь, он царя любил, говорил, что мы, русские, убили своего отца и устроили по этому поводу праздник Седьмого ноября» . И ещ¸ говорил, что, совершив такое, очень глупо верить в светлое будущее. Бог вс¸ равно накажет. Дед был прав, за убийством помазанника божьего и его ангелоподобных чад страна была ввергнута в гражданскую войну, голод, болезни, лагеря. Только историки видят причины событий в каких-то сложных теоретических выдумках. Им за эти выдумки платят, и когда их обучают, особым образом переделывают мозги, чтобы они думать не могли. Классовая борьба, культ личности, попытка идеологизации истории, чего только не напридумывали, а ведь вс¸ просто. Предсмертный ужас похожих на ангелов детей и их родителей, убиваемых в подвале, стал причиной трагедии России. Надежды родителей на выздоровление смертельно больного сына, девичьи гр¸зы юных принцесс, вс¸ закончилось расстрелом в подвале. Существо Ужаса вылетело из ипатьевского дома и понеслось по стране, сея убийства, болезни и голод. Для поддержания своей жизни это существо

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

нуждается в ужасном. Как ещ¸ можно объяснить страшное ожесточение гражданской войны, когда люди одной крови беспощадно уничтожали друг друга. Муж моей бабушки, звали его Мидхад, был сыном того человека, возле памятника которого я сфотографировал свою внучку. Его портрета у меня нет, после ареста деда приходили с обыском, бабушка боялась и уничтожила фотографии. Мне очень льстит мысль о духовной близости с ним. Только я уже не стану осуждать кого-либо за ожидание светлого будущего. Пусть себе ждут. И мой жизненный идеал не монархическое государственное устройство, а зал ожидания в международном аэропорту. Да и я, как и он, знаю, что выбор правителя, собственно, не велик - либо король, либо шут. Кто сказал, что не бывает шутов кровавых. Сколько угодно - вс¸ революционеры. То же поз¸рство, та же страсть к нелепым одеяниям - фригийские колпаки, кожанки, военная атрибутика в гражданских костюмах. Ленин, Троцкий, их легко можно представить в качестве клоунов или комических акт¸ров кино. Но попробуйте представить в таком качестве любого монарха, или Столыпина, или Де Голля. Не выходит. Однако, если людям стали нравится беспощадные шуты, а не монархи, зачем лезть с нравоучениями. Глупо. Глупо теперь, а во время жизни Митхада было доблестью. Но, я то живу сейчас. Одиночество брошенных в чужих городах стариков было в Баку, и, кажется, только в Баку, а во многих других местах в лицо кричали «оккупанты», и гнали, и лишали юридических прав, наконец, просто убивали - за жилплощадь, за то, что под горячую руку попали. И снова вс¸ ясно и просто - проигравшая войну баклажанная республика, Азербайджан, на сегодняшний день вс¸ же самый благополучный из осколков СССР. Потому, что не обижали, а просто забыли чужих стариков. Горе тем, кто гнал и убивал. Нации, состоящие из ярых националистов, буквально у нас на глазах, исчезают, вырождаются и лет через пятьдесят, не более, просто прекратят сво¸ существование. Многим такие мысли покажутся излишне нравоучительными, оторванными от жизненных реалий. Но нет, я не моралист, утверждение морали - вовсе не моя стезя,

но мне нравится отыскивать причинно-следственные связи. Новое Существо Ужаса, порожд¸нное страданиями брошенных на произвол стариков, нес¸тся по России, сея коррупцию, наркоманию, бандитизм. Но, может, чтобы видеть этот чудовищный призрак, надо быть внуком Мидхада? ...С тяж¸лым чувством уезжал я с кладбища. Мысли о будущем, мысли о настоящем. О тех правилах жизни, от принятия которых зависит наша жизнь. Какой шанс к возрождению нации был у русских! Ведь этот народ не может жить без общего дела. И было такое дело, было! Помощь оказавшимся в чужих государствах людям могла объединить народ, вдохнуть новые силы и воспитать целое поколение. Но вместо этого бросились с кош¸лками за границу. Бизнесмены с мешками. В этом причина нынешних бед. Вместо сострадания к своим народилась ненависть к чужим. Очень вес¸лый и дьявольски находчивый Жириновский чутко уловил момент и сумел сделать на н¸м политическую карьеру. «Черных бить и гнать», вс¸ очень просто, а какой был успех! Вот и вс¸, больше никто не смог ничего сделать положительного даже для себя лично. Но верн¸мся к основной теме моего рассказа.

ГОСУДАРСТВЕННОЕ УСТРОЙСТВО Формально Азербайджан республика, но верховная власть здесь переда¸тся по наследству. По-другому и не получится, ибо политическая мечта народа сводится к ожиданию «умного падишаха», приход которого исправит ситуацию, вечно нуждающуюся в исправлении. Монархические настроения всегда были сильны здесь, недаром одним из двух, сохранивших верность царю Николаю офицеров, был азербайджанец, хан Нахичеванский. Создатель сегодняшнего Азербайджана, Гейдар Алиев, единственный из советских лидеров, сохранивший власть после крушения СССР и не запятнавший при этом себя предательством. Ни страны, ни партии, его выдвинувшей на высокие посты, он не предавал. На момент крушения был в опале. Руководство КПСС само отвергло его, и как раз вовремя, избавив от необходимости прохождения позорного пути из секретарей республиканских отделений партии в

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

президенты независимых республик. По первой видимости верный вассал США, но за время его правления не было закрыто ни одной русской школы в республике. Даже в самой России школы закрывались, а здесь нет. Сумел остановить войну с явно превосходящим в военном отношении противником и не испортить отношения с поддерживающей противника Россией. Он и есть тот самый «умный падишах», о котором мечтал народ. В советские времена, помнится, в очередях за продуктами, в тряских, переполненных автобусах, часто слышалось: «Эх, хозяина нет». А иногда кто-то, уж совсем смелый, произносил страшно крамольную фразу: «Разве можно было важное дело женщине поручать». И все понимали, что речь о Каплан, неудачно покушавшейся на Ленина. Ну вот, теперь Хозяин есть, а то, что жив¸тся от этого народу не слишком сладко, подтверждает верность фразы старины Гераклита: «Не лучше будет людям, если их желания сбудутся». Мечтать надо осторожней. Вся история двадцатого века это история воплощения политических чаяний народов. Россия, Германия, Англия, Франция. Да, да, Англия и Франция тоже, ведь кем были Черчилль и Де Голь, если не воплощ¸нными идолами буржуазной демократии. Но люди продолжают мечтать и сейчас, не взирая на уроки истории и предупреждение Гераклита. Вс¸ сказанное об Алиеве может показаться противоречащим прежним замечаниям о беспощадности власти к простому люду, о торжестве нуворишей и подобных вещах. Лучше всего это противоречие объяснил мой друг «политкаторжанин». «Понимаешь, по-другому бы ничего не вышло, если бы не Он, был бы хаос. Ну, а мне просто повезло, что я оказался пешкой в чужой игре. Иначе, не видать бы мне тюрьмы, как своих ушей» И ещ¸ рассказывают такую байку, будто на одном из чествований Алиева, некое приближ¸нное лицо предложило тост за самого умного человека на Земле. - Эй, ты, подхалим, постеснялся бы, - ворчливо осадил его патриарх. - А чего стесняться, я правду говорю. Возьмем, например, ты смог бы работать президентом США? - Ну, работа трудная, но попробовать можно было бы.

- Чего там пробовать, мог же ты при Андропове руководить СССР, даже не будучи назначенным на должность. А тут США, проще работать. - Ну, ладно, смог бы, допустим, ну и что из этого? - А то, что их президент и двух недель на тво¸м месте не удержался бы, мы бы ему - импичмент и власть бы между собой поделили. Только с тобой у нас этого не получается. Ну, и поднял тост за умнейшего из умных. Сумевшего объединить в сво¸м способе правления навыки НКВД и традиции восточной тирании. Коктейль ошеломляющего эффекта. У этого способа есть привлекательная сторона вес¸лые и находчивые политтехнологи при н¸м не нужны. Но, хватит о грустном, лучше я расскажу о море.

МОРЕ Все моря бывшего Советского Союза, строго говоря, не пригодны для купания на их пляжах. В том числе и «Самое синее в мире, Ч¸рное море мо¸» - уменьшенная, искаж¸нная копия Средиземного моря, расположенная слишком далеко на севере. Вода холодная, грязно, каменистые пляжи. Каспий ненамного лучше - вода чуть теплее, песок. Но, конечно, не ид¸т ни в какое сравнение с настоящими морскими курортами, где пальмы и купаться можно не вылезая на берег погреться. Главное отличие настоящего морского отдыха - его круглогодичность. Однако же, глупо было бы не поехать на бакинский пляж хотя бы из-за его доступности. Конечно, мы поехали. На дачу к родственникам. В советские времена этот маленький домик вблизи моря был символом достатка. Сейчас смешно об этом вспоминать. Затерянная среди сказочных дворцов хибарка выглядит до трогательности убого. Однако здесь есть вс¸ для хорошего времяпрепровождения: душ, кухня, три комнаты с большим количеством кроватей. Но вот на море теперь попасть стало не просто - вдоль береговой линии протянулись высоченные заборы богатых вилл и проходы между этими заборами нелегко найти. Ведь каждое землевладение - это участок во много гектаров. Нужно долго идти вдоль нескончаемых оград, прежде чем отыщется узенький проход между ними. Оказавшись на пляже, я вновь, как в первый день своего приезда, в Крепости, возле пустующего дома

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

с суфийской эмблемой на стене, ощутил ледяное, но обещающее покой дуновение времени. Береговая линия немного изменилась, каменная коса, уходившая в море в дни моей юности, исчезла под поднявшейся водой. Было тепло, в море ещ¸ можно купаться, внучка с удовольствием воспользовалась этой возможностью. А я, глядя, как она входит в море - по-девичьи - неосознанно, наивно и безадресно кокетничая, вспоминал, что каких-то сорок лет назад точно также входила в него е¸ бабушка. Вслед за Валерией все мы оказались в море, вода не такая уж холодная, градусов двадцать пять. Если плавать, то не холодно. В молодости море и пляж были для моих сверстников местом вечного состязания - кто первый откроет сезон, когда другие не решаются входить в холодное море, кто в бурю дальше заплыв¸т, кто дольше продержится под водой, кто больше забь¸т голов, а в футбол мы играли на пляжах часами, в самый палящий зной. Наверное, так мы готовились к главному состязанию - к взрослой жизни. И вот, это состязание позади, и Судья уже посматривает на секундомер, вс¸, что осталось, - только выпить по этому поводу. Что, конечно, мы не преминули сделать после морского купания. Мы - я и двоюродный брат. Муж сестры не пь¸т спиртного, но этот порок не мешает ему быть замечательно интересным собеседником. И даже профессиональное пренебрежение к разговорам не мешает, а наоборот, содействует этому. Он художник, но не разрешает так себя называть, говорит, что Рембрандт был печатью художников. Подобно тому, да простится мне это сравнение, как Мухаммед был печатью пророков. То есть, последним из числа, по хронологии. Все после Рембрандта - в лучшем случае, живописцы. Он, как-то давно признавался мне, что не верит в способность слов передавать что-либо важное. Может, так и есть, недаром одна из лучших книг начинается с предупреждения о бессилии слов. Конечно, «Дао, выраженное словами, не есть настоящие Дао». Ну, а кистью на холсте? Классики даосизма умалчивают об этом, либо сказывается моя неосведомл¸нность. Его картины нравятся мне, «Деревенская коррида» - из испанской серии - просто в душу запала. Тореадор и бык в кольце зрителей. Вспомнилась первая, увиденная мной на-

стоящая драка, - с финками, и крик зарезанного парня. Ну, а то, что на холсте отблески странного света, это ничего, искусство вообще предполагает помощь Люцифера. Самому художнику трудно. Двоюродный брат - прямая противоположность нашему живописцу, самый талантливый и безошибочный читатель, которого я когда-либо знал. Читал, кажется вс¸, что стоит прочесть. Сидя между ними на веранде, возле мангала с жарящимся шашлыком, отч¸тливо чувствуешь, что ни аромат жарящегося мяса, ни даже особая, хотя и чуть измен¸нная ясность сознания от глотка рома, не самое важное в застолье. Куда важнее, кто сидит вокруг стола, чем то, что лежит на н¸м. Хотя, конечно, сама выпивка на морском берегу процесс весьма увлекательный. И, как только наладился этот процесс, стали появляться родственники и друзья. Радость встреч с ними несколько омрачала несогласованность - каждый приносил с собой самые разные напитки, кто водку, кто вино, и вс¸ это приходилось пить вперемешку. Хотя, лично я убежд¸н, и готов дискутировать с кем угодно, что в сочетании с л¸гким морским бризом и шумом моря, лучше всего - сухой ром. Но под шашлык, жареные овощи, свежую апшеронскую зелень сгодится вс¸. К тому же после огненной воды мы заварили самоварный чай и действие этого напитка аннулировало действие напитков, выпитых раньше. Так, в разумных и полезных упражнениях прошли два дня. После возвращения с дачи время понеслось совсем быстро. У нас оставалось три дня, которые мы провели вместе с родн¸й. Центром родственного объединения с моей стороны стала моя т¸тя, сестра отца. Как хорошо, имея взрослых внуков, обращаться к кому-то «т¸тя» или «дядя»... А родственники моей жены - люди очень близкие нам не по степени родства, а по привычке и любви. Они русские. Уезжать из Азербайджана не собираются. Не потому, что им так уж хорошо, а потому, что знают, лучше едва ли будет. Поездили по миру, посмотрели. Да, в Европе хорошо живут, в Азии похуже, но нигде не ждут. Ехать в Россию? Менять шило на мыло?... В общем, мы и моргнуть не успели, как оказались уже на вокзале и поезд ув¸з нас назад, на север. Может быть, это

и с т о р и ч е с к и й р а з р е з / Али Сафаров

было последнее мо¸ посещение Баку, а может, и нет. Каждый приезд сюда для меня это экскурсия внутрь самого себя. А это не всегда приятно, хотя и познавательно. Здесь, в чужом родном городе, перелистывая назад страницы, понимаешь, если не смысл, но хотя бы причины событий, запечатл¸нных на них. И, как всякое другое, это понимание иллюзорно. Например, больше всего на свете я люблю путешествовать со своей женой по дальним странам, но может быть, это всего лишь продолжение неоконченного путешествия двоюродного дедушки Мир Ахмеда с его несостоявшейся женой. Брат бабушки - очень близкий родственник. И какая-то сила самовластно понуждает меня к странствиям, а мне кажется, что я сам так хочу. Но, возможно, вс¸ намного проще. Никакой метафизики. Достаточно вспомнить сказку о человеке, потерявшем свою тень. Сказка, написанная Адальбертом Шамиссо, французом по происхождению, ставшим немецким писателем. Но не немцем. Возможно, и так считают многие исследователи его творчества, эта раздвоенность вдохновила Шамиссо на написание литературного шедевра. Тень рассматривается как аллегория Родины. Человек без тени всюду чужой. Променяв тень на дьявольский кошел¸к с не заканчивающимися золотыми, герой этой сказки, Петер Шлемиль, становится несчастным изгоем. И только случайное обретение им семимильных сапог-скороходов возвращает счастье. Ведь взамен родины он получил целый мир. Легко, в одночасье, переносится он с экватора на полюс, всюду наблюдая и исследуя. Как это часто бывает с авторами литературных шедевров, в жизни вс¸ сбылось, сапогами-скороходами для автора стал русский парусник «Рюрик», на котором он, через два года после публикации своей замечательной сказки, в 1815 году, отправился в кругосветное плавание. Немецкий писатель стал русским уч¸ным, не прекращая быть французом. Точнее, человеком без тени. Мой случай печальнее. Кошелька, или лучше бы, неисчерпаемой банковской карты я не получил, кругосветное плавание тоже, скорее всего, не состоится, вся надежда только на купленные по акции какой-нибудь авиакомпании деш¸вые билеты куда-то подальше. Принято считать, что место, где человек появился на Свет, является его Родиной.

Думаю, точнее и образнее сказать, Родина там, где он впервые отбросил свою Тень. Тень родится вместе с человеком и связывает его навсегда с тем крошечным участком земной поверхности, на которую она упала. Утрата этой связи компенсируется только обретением сапогов-скороходов. Парусник «Рюрик» или самол¸т «Боинг» вполне полноценная замена этой вышедшей из моды обуви. Заканчивается история Шлемиля назидательной фразой: «Вначале тень, а потом золото». А если бы выбор предоставили мне, я бы сво¸ взял сапогами. Скороходами. Жалко только, что написать что-то, сопоставимое с историей Петера Шлемиля, мне, наверное, не удастся. Но я стараюсь. Погружение в себя - процесс не только мучительный, но и опасный, поэтому не знаю точно, буду ли я ещ¸ раз в Баку. P.S. Смысл небесного знамения, бывшего при нашем отправлении из Невинномысска, открылся мне только спустя несколько месяцев по возвращении. Осколки давно погибшего мира, сгоревшие у нас на глазах в предрассветном небе, как можно было сразу не разгадать этот символ!? Может быть, на той планете, три камня с которой сгорели в то утро, Некто тоже пытался посетить место, которого уже нет?

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Александр Балтин 45 Философская закладка /

Философская закладка

то, ЧТО ВОЛНУЕТ Автор: Александр Балтин

ХЛЕБОПеКИ И ГОСУДАРСТВО Читателями теперь стали исключительно сами писатели - как если бы хлебоп¸ки стали печь хлеб только для хлебоп¸ков: мол, другие ничего не понимают в качестве оной продукции. Между тем, литературный хлеб предназначен для всех, и такая скособоченность потребления делает его полубессмысленным - если не бессмысленным вовсе. Так что же, только в условиях империи, да ещ¸ империи, посчитавшей литературу государственным делом, возможен высококвалифицированный читатель? Ибо последний такой был в Советском Союзе, и, если ещ¸ не вымер, как пласт динозавров, то событие это не за горами. В современной атомизированной, бьющейся за выживание России - до чтения ли? Серь¸зная литература нагружает, заставляет думать на предельных оборотах, и, если формирует личность, будучи источником этики и эстетики в большей степени, чем что бы то ни было, то не да¸т однозначных ответов, однозначных рецептов, как жить… Любая экспертная, авторитетная комиссия психологов даст заключение о пагубе ж¸лтой прессы, о чудовищном влиянии е¸ на психику - так значит стоит продавать соответствующие журнальчики и газетки с пометкой: «Опасно для душевного здоровья». То же относится к детективам, чьи ядовито-ярко-п¸стрые обложки свидетельствуют в пользу опасности и без всяких пометок. Думается, и классическая литература должна преподносится не в школьном занудно-усредненном варианте, а может быть сначала в несколько игровом, с рассказом о том, что Чичикова вполне можно встретить в сегодняшнем мире, а муки Раскольникова вовсе не высосаны из пальца, а являются естественной душевной составляющей каждого развитого человека (о, разумеется, не надо хвататься за топоры и лущить старушек, сколь бы противны они не были!). Думается, литература должна стать государственной не в смысле выделения бессч¸тного количества денег, осваи-

ваемых шустрыми дельцами от оной, а в смысле хотя бы разумного патронажа над распределением книг в библиотеки, а силы, потраченные на изменение скучных школьных программ, окупятся сторицей. Ибо нет иного учителя этики и эстетики, кроме художественной литературы, и, пренебрегая ею, сводя е¸ к премиально-тусовочному процессу, мы рискуем получить Маугли с мощными челюстями и железными локтями. А в социуме Маугли едва ли кому-то сладко будет жить.

ПИСАТЕЛЬ И ОПЛАТА Писатель. Допустим, молодой. Он опубликовался раз: в профессиональном издании и не за свои деньги, потом второй, третий. Он вправе требовать оплаты, раз уж его произведения интересны кому-то, кроме супруги и одноклассника. Оплаты, на которую можно жить… ну, как было четверть века тому назад, в СССР (прич¸м я вовсе не утверждаю, что тоталитаризм был отменно хорош). Но… требовать не у кого. Он - этот писатель - получит гонорары (возможно, хотя, вероятней всего не получит ничего), но они будут столь незначительными, что останется разве что напиться с горя. Литература, будучи мощнейшим созидателем личности (ведь не блистательная математика, или мудрая физика, формируя интеллект, формируют душу) выведена за рамки общественного внимания. Литература выпихнута на обочину жизни. Кроме небольших, разрекламированных групп сочинителей, кроме бодрых тусовочных ребят, поделивших потешные, по сути, однако, весьма значимые по денежному содержанию, премии - и раст¸т у нас поколение прагматиков. Может ли процветать такое общество? Ибо рынок - в нашем случае воровской базар - не урегулирует ничего. Есть ли выход? Вероятно. Но он связан с реальным государственным участием - не с подачками в комичный парадный год, ловко освоенными

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Александр Балтин

самыми шустрыми, не с изданием помпезных антологий, которых никто не читает, а с продуманной политикой в отношении художественной литературы. Но… кому она нужна? Ведь наше вс¸ ныне - деньги. Не дети. И уж, конечно, не Пушкин.

ТРИУМФ НИЗКОПРОБЩИНЫ Низкопробщина определяет тиражи: процент умных в обществе всегда не велик. Триумф детективов и чтива свидетельствует о скромных возможностях человечества, в равной степени неохотно читающего «Молекулярную биологию гена» Дж. Уотсона и «Братьев Карамазовых» Ф. Достоевского. Это привычно - усилия, требующиеся для постиженья высокого, вовсе не гарантируют комфорта и заработка, а человек, этот природный мещанин, стремится к последним двум со всей щедростью физиологического вектора. Усилия государства всегда направлены на поддержание л¸гкого, легковесного: простецами легче управлять. Но… когда простота становится хуже воровства, уже трудно понять цели управления, ибо чреватыми представляются роли управителей, слишком насосавшихся различных благ. Индивидуальные усилия по штурму вершин, возможно, вытаскивают человека вверх, из низин быта, но это - слишком индивидуальное движение, оно не гарантирует лидерских качеств, напротив, подразумевая некоторую мягкость, какая едва ли способна быть примером. Чтиво процветает. Ж¸лтая пресса ликует. Гниющее на глазах телевидение, источающее ч¸рный сок распада, справляется с адской миссией оболванивания лучше других. Любые формы социального утопизма таковыми и остаются, ничего и никак не меняя в действительности. И положение кажется безнад¸жным, но… вспоминается вдруг, что само¸ т¸мное время перед рассветом, а дальше, с грустной улыбкой, вновь приходится цитировать Некрасова: «Жаль только жить в эту пору прекрасную…»

ВОРОВСКОЙ СЛЕНГ И АДЕКВАТНОЕ ВОСПРИЯТИЕ МИРА Критик N., отвечая критику Z., терзавшему в статье поэтессу C., пишет: «Ты наехал(!) на литератора с сильной крышей(!)…» Вс¸ нормально. Осталось выяснить, где мы находимся. На базаре? В воровской малине? На сходняке авторитетов? Ибо сленг - оттуда. Сленг - адское понижение языка, превращение его играющих, смысловых высот в ч¸рные низины, предложение всем опуститься - туда, где простота хуже воровства. Сленг естественен. Увы, у каждой более-менее многочисленной группы будет свой язык, но воровской сленг, так мощно, так отвратительно грязно заполнивший нашу жизнь - худший вариант языкового упрощения. Допуская его и в будничную речь, человек опускается до зверино-пещерного, нагло-агрессивного уровня, а уж когда «феня» попадает в стихию литературного языка, деформация последнего чревата… Слишком чревата, ибо умное высказывание заменяется грубым и плоским, пусть содержательно верным, - но тяж¸лый, как висмут, окрас этих слов нечто изменяет в сознании читающего, точно утверждая новый языковой канон. Псевдоканон, конечно. Ибо литература для того и существует, чтобы поднимать читающего вверх, настраивая душу на парение - а не на скитания в грязных низинах, и если происходит обратное, литература переста¸т быть собой. Воровской сленг - колоритный сам по себе; великолепно его использовал в ряде стихотворений, например, И. Сельвинский; но это нечто вроде экзотического яства, которое не должно становиться повседневным питанием. Когда оный речевой пласт проявляется повсюду - и в речи политиков, и в бытовых обсуждениях, и в литературе, мы, незаметно для себя, допускаем искажение собственных сознаний. А с искаж¸нным сознанием нельзя адекватно воспринимать мир.

ф и л о с о ф с к а я з а к л а д к а / Александр Балтин

РУССКИЕ Щит русской доблести не может быть разбит, как нельзя сломать Уральский хребет: и века стоят - над¸жные тому свидетели. Для нас естественны и логичны два полюса - свет и грязь: устремл¸нность в запредельность, где любой вопрос превращается в свой же ответ, где несть ни горечи, ни беды, ни печали, но - сияние гармонии и симфония духовной слитности: знания, чувства, веры; а при этом дома и на улицах мы убираем плохо: немудрено - с задранными головами сложно это делать. Мечтательность, помноженная на работу, да¸т разно образные плоды: свершения поэтов, дерзновения уч¸ных, ставящих задачи, разрешение которых мнится невозможным, шедевры композиторов, чувствующих душу России пусть смутно, неотч¸тливо, но сколь великую музыку даже это детски-прекрасное чувствование да¸т! Жажда подвига для нас логичнее, чем делание гаек - и ведь, коли случай подходящий, раскрывается русская душа в подвиге, себя не жалеем. А вера? Истовость горенья, переходящая в фанатизм, богоискательство, завершающееся формальным, иссушающим мозг обрядоверием. Сложнее всего убирать грязь из души, и когда на смену радушию и открытости приходят жирно-торжествующие алчность и эгоизм, тут реальность уже колышется в мареве и мороке рекламы потребления. Но не может стать потребление основным для русского, не может! Не насыщает оно алчущего внутреннего состава, влекущего ввысь, зовущего вдаль. Сужение русского человека не получается никаким пут¸м: он не шагреневая кожа, и даже от безмерности желаний не будет сужаться и иссыхать. Грандиозные перспективы и серое настоящее сочетаются вполне, ибо заоблачность, к которой стремятся лучшие наши люди, выразится в делах, панорама коих увлеч¸т всех (так, мир, с восторгом и ненавистью, следил за великим экспериментом 1917 года), открывая новые и новые перспективы человечеству.

Иной взгляд /

Иной взгляд

Два креста Константина Батюшкова Автор: Алла Новикова-Строганова

И Вера пролила спасительный елей в лампаду чистую Надежды… В этом году отмечается 230 лет со дня рождения Константина Николаевича Батюшкова (1787-1855) и 200 лет со дня выхода его единственной книги - двухтомника «Опыты в стихах и прозе» (1817). Личность незаурядная - яркая, героическая и трагическая - русский поэт Константин Батюшков занял особое место в истории отечественной литературы. Пушкин считал его одним из своих учителей в поэзии, признал творения Батюшкова поэтическим чудом и в этом смысле назвал «чудотворцем». Глубокий знаток и ценитель древности Батюшков органично усвоил достижения античной культуры, сделав их «своим сокровищем». Это «сокровище» воплотилось в поэтике его стихотворений как «прелестная роскошь словесности». Кажется, что в лирике Батюшкова собрались все древние боги и богини и все сопровождающие их мифологические существа, герои легендарной истории и античные авторы. Древность получала новую жизнь не только в сочинениях, но и в самой судьбе и личности поэта. В литературном обществе «Арзамас», куда входили Пушкин, Жуковский, Вяземский, Воейков, Плещеев и другие, Батюшков был наречен Ахиллом. Всерьез так назвали его друзья-литераторы за приверженность к античности, а в шутку - за невысокий рост и хрупкое телосложение («Ах, хил!»). Однако Константина Батюшкова и без тени иронии можно уподобить легендарному древнегреческому воину Ахиллу, воспетому Гомером. Русский поэт начала XIX века также совершил свои великие подвиги - «подвиги творческого воображения», для которых потребовалось «величайшее напряжение духовных сил». «Малютка Батюшков, ги-

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

гант по дарованью...», - отзывался о нем В.А. Жуковский в стихотворении «Ареопагу». В то же время миниатюрный «Ахилл»-Батюшков был не только поэтом, но и воином - не в метафорическом, а в прямом смысле. Кроме творческих, он совершил подвиги ратные. Характер сильный, мужественный, волевой проявился в хрупком юноше, когда он без малого двадцати лет отроду в марте 1807 года - вопреки запретам отца - пошел добровольцем на войну с наполеоновской Францией, против которой выступила Россия в коалиции с Пруссией и Великобританией. 29 мая 1807 года в восточной Пруссии под Гейльсбергом в кровопролитной битве, унесшей тысячи жизней, 20-летний Батюшков был ранен. Его «вынесли полумертвого из груды убитых и раненых товарищей» и отправили на лечение в Ригу. «Любезный друг! Я жив, - писал Батюшков своему другу Н.И. Гнедичу. - Каким образом - Богу известно. <…> Я в Риге. Что мог вытерпеть дорогою, лежа на телеге, того и понять не могу. Наш батальон сильно потерпел. Все офицеры ранены, один убит. Стрелки были удивительно храбры, даже до остервенения». Уже через год отважный молодой офицер снова в строю. Он становится участником баталий в русско-шведской вой не 1808-1809 годов. В награду за храбрость Батюшков получил орден Святой Анны 3-й степени. В 1810 году он вышел в отставку. Однако отставным офицером пробыл недолго. Отечественная война 1812 года призвала поэта-воина постоять за родную землю и православную веру: «Теперь стыдно сидеть над книгою; мне же не приучаться к войне. Да, кажется, и долг велит защищать Отечество и государя нам, молодым людям», - писал он Вяземскому 1 июля 1812 года. 29 марта 1813 года Константин Батюшков был зачислен штабс-капитаном в Рыльский пехотный полк, стал участником заграничных походов русской армии 1813-1814 годов. В октябре 1813 года он писал Гнедичу о своих военных наградах - двух крестах: «Я представлен к Анне за последние дела и к Владимиру - за первые… Пришли мне Анненский крест, хорошей работы и хорошего золота, с лентою, не-

большой величины… Еще купи Владимирский крест: я к нему представлен за Теплиц… Здесь этого не сыщешь, а при генерале неловко не носить крестов. Не забудь и георгиевских лент для медали». Свои кресты поэт заслуживал собственной кровью: «Что в офицере без честолюбия? Ты не любишь крестов? - иди в отставку! А не смейся над теми, которые их покупают кровью!» За отвагу в «битве народов» под Лейпцигом - одном из главных сражений с Наполеоном - Батюшков был награжден орденом Святой Анны 2-й степени. Будучи адъютантом генерала Раевского, русский «Ахилл» прошел победоносный военный путь до Парижа, а затем через Англию, Швецию и Финляндию вернулся в российскую столицу. «Храбрость без веры ничтожна», - повторял слова Шатобриана Батюшков. Он был убежден, что Христос-Спаситель сохранил русскую землю; православная вера, упование на Божие заступничество помогли разгромить врага: «с ужасом и с горестию мы взирали на успехи нечестивых легионов, на Москву, дымящуюся в развалинах своих; но мы не теряли надежды на Бога, и фимиам усердия курился не тщетно в кадильнице веры, и слезы и моления не тщетно проливалися перед Небом: мы восторжествовали. Оборот единственный, беспримерный в летописях мира! Легионы непобедимых затрепетали в свою очередь. Копье и сабля, окропленные святою водою на берегах тихого Дона, засверкали в обители нечестия, в виду храмов рассудка, братства и вольности, безбожием сооруженных; и знамя Москвы, веры и чести водружено на месте величайшего преступления против Бога и человечества». В 1814 году после заграничных военных походов Батюшков создал стихотворение «Тень друга», посвященное памяти погибшего под Лейпцигом И.А. Петина - «незабвенного друга», «лучшего из друзей», «милого брата», «товарища лучших дней», «воина вечно милого». Лирический герой покидает «берег туманный Альбиона», на корабле возвращается в Россию с мыслями о родине: Как очарованный, у мачты я стоял И сквозь туман и ночи покрывало Светила севера любезного искал. Вся мысль моя была в воспоминанье Под небом сладостным отеческой земли <…>

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

Мечты об «отеческой земле» прервались видением убитого на войне друга, явившегося из «небесной отчизны»: Мечты сменялися мечтами, И вдруг... то был ли сон?.. предстал товарищ мне, Погибший в роковом огне Завидной смертию, над плейсскими струями. Но вид не страшен был; чело Глубоких ран не сохраняло, Как утро майское, веселием цвело И все небесное душе напоминало. Произведению предпослан эпиграф из элегии Проперция: «Sunt aliquid manes: letum non omnia finit;/ Luridaque evictos effugit umbra rogos». В переводе с латыни это означает: «Души усопших не призрак: не все кончается смертью;/ Бледная тень ускользает, скорбный костер победив». Древнеримский стихотворец выразил в поэтическом предчувствии одну из главных христианских заповедей о жизни вечной: «заповедь Его есть жизнь вечная» (Ин. 12: 50); «дар Божий жизнь вечная во Христе Иисусе, Господе нашем» (Рим. 6: 23). Батюшков осознал, что его любимые античные авторы стояли на пути к христианству: «Лучшие из древнейших писателей приближились к сим вечным истинам, которые Святое Откровение явило нам в полном сиянии» («Нечто о морали, основанной на философии и религии»). Русский поэт собственной душой ощутил реальность встречи с бессмертной душой погибшего на поле брани друга: Но сладостный покой бежал моих очей, И все душа за призраком летела, Все гостя горнего остановить хотела: Тебя, о милый брат! о лучший из друзей! Батюшков - «Ахилл» в кругу читателей и друзей также заслуженно имел и другие славные имена: «маленький Овидий», «новый Тибулл». Он делал вольные переводы своих любимых античных авторов, совершенствуя русскую «легкую поэзию», переплавляя «звуки италианские» в новаторский «забавный русский слог». Батюшкова восхищала любовная поэзия древности «эротическая муза Катулла, Тибулла, Проперция». В «Речи о влиянии легкой поэзии на язык» он утверждал общече-

ловеческое и вечное (вне времени и пространственных границ) значение этой поэзии: «у всех народов, и древних, и новейших, легкая поэзия, которую можно назвать прелестною роскошью словесности, имела отличное место на Парнасе и давала новую пищу языку стихотворному». Такова идейно-эстетическая позиция Батюшкова, определявшая своеобразие его творчества. Вслед за классицистом Кантемиром, которого поэт высоко ценил, Батюшков мог бы сказать: я «с вами, греки и латины…» О его полной погруженности в античную поэзию свидетельствует необычное окказиональное словообразование в письме Гнедичу от 7 ноября 1811 года: «Я тибуллю…» Глагол «тибуллить», изобретенный Батюшковым, - выразительный знак увлеченности, очарованности литературным источником, который влиял не только на творческие пристрастия, но уже и на сам образ жизни поэта. Этот окказионализм сродни словотворчеству влюбленного в Наталью Гончарову Пушкина, сотворившего к слову «очарован» рифму «огончарован». «Тибулл, задумчивый и нежный Тибулл» - так называл Батюшков своего любимого древнеримского автора. Собственная личность русского поэта - миловидного, задумчивого и нежного (каким донесли нам его облик портреты и автопортрет, воспоминания современников) - оживала в вольных переводах Тибулловых элегий. Здесь затронуты почти все основные темы и мотивы лирики Батюшкова: гимн земной жизни, радости, любви и красоте; тема дома, родного очага; противопоставление войны и мира; религиозно-философская тема жизни и смерти. Всю художественную ткань Тибулловых элегий пронизывают обращения к богам, заклинание высших сил, судьбы. Эта древняя языческая форма под пером православного поэта становится глубоко личной, лирической, по-христиански осердеченной. В ней особенно ощутима надежда на спасение от бед, в котором так нуждался Батюшков: Богиня грозная! Спаси его от бед… Но ты, держащий гром и молнию в руках! Будь мирному певцу Тибуллу благосклонен… О боги! сей удар вы мимо пронесите, Вы, лары отчески, от гибели спасите!

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

Своеобразным божеством для Тибулла в переводах Батюшкова является также мир как антипод войны: Сын неба! Светлый Мир!.. Ты благодать свою на нивы проливаешь И в отческий сосуд, наследие сынов, Лиешь багряный сок из Вакховых даров. Поэт несколько раз воспроизводит художественный образ «чаши круговой», «веселых чаш с вином». Он желал бы видеть только этот «багряный сок» виноградных гроздьев, вобравший тепло солнечного света и мирного труда (в стихотворной сказке Батюшкова «Странствователь и Домосед» встречается замечательный образ - «румяное вино»), в противовес зловещим красным брызгам крови на полях битвы - «Марсовых полях». Вино, веселье, любовь - все эти «брызги» беззаботного наслаждения жизнью рассыпаются в стихах искрящимся фонтаном, переливаются через край символической «полной чаши». В то же время реальный человеческий облик Батюшкова, его собственный «внутренний человек» расходился с тем образом, что был создан творческим воображением поэта в анакреонтической лирике. «Кто не знал кроткого, скромного, застенчивого Батюшкова, тот не может составить себе правильного о нем понятия по его произведениям; так, читая его подражания Парни, подумаешь, что он загрубелый сластолюбец, тогда как он отличался девическою, можно сказать, стыдливостью и вел жизнь возможно чистую. Читая эпиграммы его, подумаешь, что он насмешлив, а на деле нельзя быть снисходительнее его к людям. Читая «Похвальное слово сну», подумаешь, что автор лентяй, неженка, сибарит, а в сущности он любил занятия, много читал, учился, писал, путешествовал, служил, бывал в походе и в сражениях, был и ранен», - вспоминал близко знавший поэта мемуарист. Образы любовной лирики Батюшкова необыкновенно ярки, конкретны, пластичны. Поэтическое изображение возлюбленной напоминает скульптурную Венеру: В прелестной наготе явись моим очам: Власы развеяны небрежно по плечам, Вся грудь лилейная и ноги обнаженны… Поразительное свойство батюшковской лирики в том, что при всем упоении чувственными наслаждениями, ря-

дом со сладострастием соседствует огромный запас целомудрия и чистоты, душевной и телесной. Любимая лирического героя - «дева невинная», «дева стыдливая», «дева чистая». «Слезы стыдливости» равноценны «улыбкам» и «песням веселия» («Радость»). Дева любви! - я к тебе прикасался, С медом пил розы на влажных устах! Зафна краснеет?.. О друг мой невинный, Тихо прижмися устами к устам!.. Будь же ты скромен, источник пустынный… При всей конкретике образов поэзию «жреца Киприды» отличает утонченность, изящество, изысканность. В «Элегии из Тибулла» возлюбленная представлена чуть ли не наравне с богами, ее окружают не только приметы земной цветущей природы, но и образы небесные, космические. Так любовь земная освящается, поднимается до вселенских, божественных высот: И снова Делия мастики принесет, Украсит дивный храм весенними цветами, И с распущенными по ветру волосами, Как дева чистая, во ткань облечена, Воссядет на помост: и звезды, и луна, До восхождения румяныя Авроры, Услышат глас ее… Один из устойчивых, выразительнейших знаков женственности, романтичности женского образа в лирике Батюшкова - «распущенные волосы»: «Я помню локоны златые/ Небрежно вьющихся власов» («Мой Гений»); «Летающий Зефир власы твои развеет» («Таврида»); «И кудри распущены/ Взвевают по плечам» («Мои пенаты»); «Власы свои душисты/ Раскинув по плечам,/ Прелестницы младые…» («Мечта»); «венок на волосах каштановых», «От каштановых волос/ Тонкий запах свежих роз» («Приви дение»). Не отсюда ли чарующие образы русской любовной лирики: Кудри девы-чародейки, Кудри - блеск и аромат, Кудри - кольца, кудри - змейки, Кудри - шелковый каскад!

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

- в стихотворении Владимира Бенедиктова «Кудри» (1838) или во вдохновившем И.С. Тургенева на создание его лирического шедевра в прозе «Как хороши, как свежи были розы…» (1879) стихотворении Ивана Мятлева «Розы» (1834): И мне в венке цветы еще казались На радостном челе красивее, свежей. Как хорошо, как мило соплетались С волной душистою каштановых кудрей! И напротив - волосы неприбранные в лирике Батюшкова - знак скорби, бедствий и даже смерти: <…> и бледны Эвмениды Всех ужасов войны открыли мрачны виды: <…> власы растрепанны и ризы обагренны («К Тассу»). Та же выразительная деталь скорбного облика появляется и в «Тибулловой элегии X» при описании «подземного дома»: Где лает адский пес, где фурии свирепы И кормчий в челноке на Стиксовых водах, Там теней бледных полк толпится на брегах, Власы обожжены и впалы их ланиты!.. В зловещих картинах «внутри земли, во пропастях ужасных» у Батюшкова собраны чуть ли не все античные обитатели Аида: «Мегера страшная и Тизифона там/ С челом, опутанным шипящими змеями»; «ужасный Энкелад и Тифий преогромный»; «хищный Иксион, окованный змеей» и другие подобные им мифологические существа. Всем этим мрачным образам смерти контрастно противопоставлены картины жизни - яркой, солнечной, благодатной. Молоко и мед - среди излюбленных в поэтике Батюшкова знаков-символов Божией благодати и живительной земной силы: Мед капал из дубов янтарною слезою, В сосуды молоко обильною струею Лилося из сосцов питающих овец… Это основные приношения человека богам. В «Тибулловой элегии X» в дар «священному лику домашнего Пената» «девы красные» приносят «из улья чистый мед», «Сот меда с молоком - и Маин сын <Гермес. - А.Н.-С.>/ Тебе навеки благосклонен!» («Из антологии»). К жертвеннику Муз приносит

эти дары и сам лирический герой Батюшкова в стихотворении «Беседка муз»: Спешу принесть цветы, и ульев сот янтарный, И нежны первенцы полей; Да будет сладок им сей дар любви моей И гимн поэта благодарный! Как и в других творениях Батюшкова, земной мир в «Элегии из Тибулла» сверкает всеми переливами прозрачных красок: теплыми («янтарная слеза»), прохладными («в лазоревых морях», «в тени зеленой»), нежными («на розовых конях». Этот необычный поэтический образ: «Проскакал на розовом коне» - отзовется в лирике Есенина), ослепительнояркими («с сидонским багрецом и золотом бесценным» - эти цвета напоминают пушкинские «в багрец и золото одетые леса»). Палитра мирной жизни во всей ее полноте и красоте в вольных переводах из Тибулла противостоит войне и смерти. В систему ценностей земной жизни у Батюшкова органично входит образ родины, родной земли, отечества. Вот как звучат заклинания лирического героя: «Отдай, богиня, мне родимые поля,/ Отдай знакомый шум домашнего ручья…». «О боги, если б я/ Узрел еще мои родительски поля!». Родина и домашние божества - последний якорь спасения: «Вы, Лары отчески, от гибели спасите! <…> / Спасите ж вы меня, отеческие боги, / От копий, от мечей!». Эти лирические переживания, очень близкие самому Батюшкову, оторванному наполеоновскими войнами от родины и от дома, нашли отзвуки также в его переписке. Удивительно, насколько античные литературные источники оказались приближенными к обстоятельствам жизни русского поэта начала XIX столетия. Например, в «Тибулловой элегии XI» образы легендарной мифологии соседствуют с бытовыми деталями, напоминающими о собственных «пенатах» Батюшкова: «Когда на пиршествах стоял сосуд святой/ Из буковой коры меж утвари простой». В стихотворении «Мои пенаты» описаны «Все утвари простые,/ Все рухлая скудель!». В вольном переводе элегии из Тибулла, на первый взгляд, неожиданно, возникают образы русской природы, русской зимы и даже приметы простонародного русского быта:

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

При шуме зимних вьюг, под сенью безопасной Подруга в темну ночь зажжет светильник ясный И, тихо вретено кружа в руке своей, Расскажет повести и были старых дней. Лирическая атмосфера этого стихотворения угадывается в созвучиях исконно русских пушкинских стихов «Зимний вечер», «Няне». Известно, что в Италии, среди ее пышной природы Батюшков грустил о глубоких русских снегах. Перед отъездом из России в страну своей юношеской мечты он делился сокровенными предчувствиями: «Я знаю Италию, не побывав в ней… Там не найду счастия: его нигде нет; уверен даже, что буду грустить о снегах родины и о людях мне драгоценных». В письме к А.Н. Оленину поэт восхищался умением адресата «в снегах Отечества лелеять зыбких муз». Лирический герой Батюшкова в стихотворении «Пленный» просит вернуть ему «край отцов,/ Отчизны вьюги, непогоду,/ На родине мой кров,/ Покрытый в зиму ярким снегом!». Какие радости в чужбине? Они в родных краях; Они цветут в моей пустыне И в дебрях, и в снегах. Так образ родины, русские пейзажные приметы включаются «новым Тибуллом»-Батюшковым в строй представлений о прекрасной, совершенной жизни. П.А. Плетнев в стихотворении «К портрету Батюшкова» был прав, замечая о «потомке древнего Анакреона»: Ни вьюги, ни снега, ни жмущий воды лед Не охладили в нем воображенья… Культ мечты: «Мечтанье есть душа поэтов и стихов...» один из главных в батюшковской лирике с ее романтическими устремлениями. С мечтами поэта о прекрасной жизни «вполне гармонировали» «мечты о красивой смерти», за которой последует воскресение в жизнь вечную. Батюшков создает потрясающей силы и глубины образ смертивоскресения, которого удостаиваются только любящие сердца. Так образуется философско-символическое кольцо: любовь - смерть - воскресение - любовь, которая соединяет начала и концы, «мертвит и оживляет» («Разлука»). В стихотворении «Элизий»:

Сам он, бог любви прелестной, Поведет вас по цветам В тот Элизий, где все тает Чувством неги и любви, Где любовник воскресает С новым пламенем в крови. Загробный Элизий - обиталище блаженных душ - под пером Батюшкова не выглядит эфемерным жилищем бесплотных духов и привидений. Воплощающий земную мечту о прекрасном, он живой, открытый для восприятия всем человеческим чувствам. Познавать мир лирическому герою Батюшкова помогают зрение, слух, обоняние, осязание, вкусовые ощущения. Так, Элизий «расцветает», «напоен благоуханьем», «там слышно пенье птиц и шум биющих вод», здесь пьют «из чаши сладкий мед». Особо увенчаны здесь те, кого «неуловимый рок» «постиг в минуту упоенья,/ В объятиях любви…». На их «челе из свежих мирт венок». Поэтому героя не страшит конец земного пути: «Так я, любовью упоенный,/ Усну <…> при шуме сладком лир» («На крыльях улетают годы»); Без страха двери сам для Парки отопру, Беспечно век прожив, спокойно и умру («Сон мо гольца»). В Элизий помещает Батюшков особо чтимого им «нежного певца» Горация. В надписи «К цветам нашего Горация» древний поэт предстает как «бог лиры, бог любви». В «Подражании Горацию» Батюшков создает свой вариант стихотворного «Памятника» (эту античную традицию блистательно развил Пушкин, воздвигший «памятник себе <…> нерукотворный»), где утверждается царственность, божественное происхождение поэтической лиры: «Я сам на Пинде царь!/ Венера мне сестра». К творчеству и судьбе Горация Батюшков обращался и в своих прозаических опытах. В статье «Вечер у Кантемира» выделена «страсть к древним писателям» видного русского классициста, который «только ощупью и с Горацием в руках» пытался отыскать истину. В «Заметках о Горации» Батюшков размышлял о личности и судьбе «счастливейшего из всех стихотворцев». Самому автору «Заметок» очень близка мысль «мудреца» и «тон-

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

кого философа» Горация о том, «что человек не может быть совершенно счастлив, что сердце наше есть источник вечных желаний». Это размышление во многих стихах русского поэта воплотилось в форме поэтических афоризмов: «Как счастье медленно приходит,/ Как скоро прочь от нас летит» («Элегия»); «Но радость наша ложь, но счастие - крылато» («К Тассу») (199); «А счастие лишь там живет,/ Где нас, безумных, нет» («Послание к Н.И. Гнедичу»). Батюшков был солидарен с И.М. Муравьевым-Апостолом, который признавался в том, «что не выпускает Горация из рук, что учение сего стихотворца может заменить целый век опытности, что он всякий день более и более открывает в нем не только поэтических красот, но истин, глубоких и утешительных». «Гораций никогда не хотел продать свою вольность за золото. Он отказался от почестей, страшился забот, любил уединение» - эта позиция становится личной и творческой установкой самого Батюшкова. Многочисленные подтверждения - в его судьбе, письмах, стихах. Послевоенная гражданская служба не задалась: «К гражданской службе я не способен. Плутарх не стыдился считать кирпичи в маленькой Херонее; я не Плутарх, к несчастию, и не имею довольно философии, чтобы заняться безделками», - писал Жуковскому Батюшков. Поэт не гнался за продвижением по карьерной чиновничьей лестнице, «ибо поистине он не охотник до чинов и крестов». Но я и счастлив, и богат, Когда снискал себе свободу и спокойство, А от сует ушел забвения тропой! («Мечта»). Обращаясь к Гнедичу, Батюшков говорит и о себе: «ты не хотел потерять свободы и предпочел нищету и Гомера». «Песней царь» Гомер постоянно занимал творческое сознание русского поэта: «Омер и книги священные говорят о протекшем. На них основана опытность человеческая. Вечные кладези, откуда мы черпаем истины утешительные или печальные!» Батюшков ощущал параллель между трагической судьбой «царя духа» Гомера и его героев со своей собственной участью: «Вот моя Одиссея, поистине Одиссея!

Мы подобны теперь Гомеровым воинам, рассеянным по лицу земному». Древнегреческие образы были переосмыслены Батюшковым в романтическом и автобиографическом планах. Здесь очень много лирического, лично пережитого. В стихотворении «Судьба Одиссея» различимы этапы жизни русского поэта: его военный опыт («средь ужасов земли и ужасов морей» «стопой бестрепетной сходил в Аида мраки»), его бытовая неустроенность, бесприютность («Блуждая, бедствуя, искал своей Итаки/ Богобоязненный страдалец Одиссей»). В основе композиции произведения - романтическая ситуация разлада мечты и действительности: «казалось оказалось», связанная с разочарованием, утратой иллюзий: Казалось, победил терпеньем рок жестокой И чашу горести до капли выпил он; Казалось, небеса карать его устали <…> Проснулся он: и что ж? Отчизны не познал. В то же время лирическому герою Батюшкова - мечтателю, воину, страннику - после его Одиссеи нелегко оставаться дома: Как трудно век дожить на родине своей Тому, кто в юности из края в край носился... («Странствователь и Домосед»). В связи с «божественным даром» Гомера упоминаются почти все олимпийские божества: «твой гений проницал в Олимп: и вечны боги/ Отверзли для тебя заоблачны чертоги». Художественная образность элегии представлена в ключе древнегреческой стилистики: «Внемлите, народы, Эллады сыны,/ Высокие песни внемлите!»; «Твой глас подобится амврозии небесной,/ Что Геба юная сапфирной чашей льет». Появляются сложные и необычайно красивые эпитеты: «коней легконогих по звонким полям», «там скачущих оленей/ И златорогих серн» («Мечта»). Удивительный оксюморон «Слепец всевидящий!», созданный Батюшковым, определяет суть личности и творчества Гомера - незрячего античного классика. Гению уготована трагическая судьба, но в стихотворении «К Тассу» (Торквато Тассо - итальянский поэт эпохи Возрождения - еще один «несчастный счастливец», близкий Батюшкову) поэт слагает своим кумирам восторженный дифирамб:

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

Но в памяти людей Омер еще живет, Но человечество певцом еще гордится, Но мир ему есть храм… И твой не сокрушится! Античность вдохновила Батюшкова на создание вольных переводов «Из греческой антологии» и лирического цикла «Подражания древним» как продолжения антологических переводов. Знаменательно, что это был последний лирический цикл Батюшкова. Так любовь поэта к классическим образцам прошла через все его творчество - от истоков до финала. Вольные переводы сконцентрировали все излюбленные мотивы и образы батюшковской лирики. Например, любовь - смерть - возрождение: «Киприда и Эрот, мучители сердец! <…> я вяну»; «Любовь мне таинство быть счастливым открыла»; «Склонись, жестокая, и я … воскресну вновь!». Здесь снова встречаются пленительные приметы женской красоты - локоны и цветы: А вы, цветы, благоухайте И милой локоны слезами напитайте! «1-й перевод» - плач о возлюбленной, ставшей «добычей» завистливого Аида, - походит на более раннее творение Батюшкова, истинно классическое по совершенству формы, «Рыдайте, Амуры и нежные Грации…»: Венера всемощная, дочерь Юпитера! Услышь моления и жертвы усердные: Не погуби на тебя столь похожую! Вполне в духе и стиле классицизма изящное стихотворение «Пафоса бог, Эрот прекрасный…», герой которого «дает красавицам уроки». Очень точно определил своеобразие стихотворной ткани батюшковской лирики Н.В. Гоголь: «Самый стих <…> исполнился той почти скульптурной выпуклости, какая видна у древних, и той звучащей неги, которая слышна у южных поэтов новой Европы». И все это переплавлялось, как определил сам Батюшков, в «забавный русский слог», в новую поэтическую манеру легкости, непринужденности, прозрачности стиха, в мелодику и музыкальность поэтического русского языка, который у Батюшкова льется столь же свободно и благозвучно, как язык итальянский. «Звуки итальян-

ские! Что за чудотворец этот Батюшков», - восторгался им Пушкин. Итальянскому языку Батюшков выучился в годы учебы в петербургском пансионе итальянца Триполи (1801-1802). Впоследствии в статье «Ариост и Тасс» поэт утверждал: «Учение итальянского языка имеет особенную прелесть. Язык гибкий, звучный, сладостный, язык, воспитанный под счастливым небом Рима, Неаполя и Сицилии». В Италию Батюшков был влюблен заочно еще с юности. Чувство поэта усилилось многократно, когда он прибыл в эту страну в качестве секретаря русской дипломатической миссии. Период в жизни поэта, проведенный в Италии с 1819 года по 1821 год, подробно освещен в книге итальянской исследовательницы Марины Федерики Варезе-Росси «Батюшков - поэт между Россией и Италией». Впечатления Батюшкова от Италии, которыми он делился с друзьями в письмах, характеризуют личность поэта, особенности его миропонимания и художественного метода. В душе Батюшкова никогда не угасала «прекрасная страсть к прекрасному» («Чужое: мое сокровище!»). Италия драгоценна русскому стихотворцу прежде всего как «земля классическая», «Отчизна Горация и Цицерона», как «библиотека, музей древностей, земля, исполненная прошедшего». В статье «Петрарка» Батюшков говорит о любви к Риму как «древнему отечеству добродетелей и муз». «Полуденные страны были родиною искусств… Музыка, живопись и скульптура любят свое древнее отечество» («Вечер у Кантемира»). Пространное восторженное рассуждение о «прекрасном наследии древности» у римлян и греков изложено в работе «Прогулка в Академию художеств». «Земля славы и чудес! Какая земля!» - восклицает Батюшков в письме к Уварову из Неаполя в мае 1819 года. Еще ранее - в 1817 году - это восклицание прозвучало в стихотворении «Умирающий Тасс» - по лирической сути автобиографической элегии: Земля священная героев и чудес! Развалины и прах красноречивый! В то же время впечатления от Италии формировали новое романтическое сознание поэта: «земля удивительная,

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

загадка непонятная». Утонченный мечтатель из «земли льдов и снегов», грезивший об экзотических чудесах «полуденных стран», увидел их наяву. Живописные пейзажи батюшковской лирики, напоенные светом и цветом, звуками, благоуханием, повторяются уже в прозе, в письмах из Италии: «Здесь весна в полном цвете: миндальное дерево покрыто цветами, розы отцветают, и апельсины зрелые падают с ветвей на землю, усеянную цветами…» Примерно так же представлял себе поэт прекрасный Элизий в «Элегии из Тибулла»: Туда, где вечный май меж рощей и полей, Где расцветают нард и кинамона лозы; И воздух напоен благоуханьем розы… «Земля сия - рай небесный», - вторит самому себе Батюшков в письме к Уварову. Так в художественном сознании поэта гармонично соединяются сферы земного и небесного, античного и романтического. В его «легкой поэзии», какие бы темы она ни затрагивала, воскресают образы античности. Но перед нами - именно легкая поэзия. Батюшков отказывается от тяжеловесной манеры мифологизирования жизни, свойственной классицизму. И мифологические отсылки в его стихах - вовсе не штампы поэтического языка. Эта образность отличается большой эмоционально-экспрессивной и смысловой наполненностью; может выполнять самые разнообразные функции, как высокие, так и низкие, пародийные. Например, возвеличивая чувство верной дружбы, поэт называет имена легендарных друзей: Тезей и Пирифой, «Атридов сын» (Орест) и Пилад. Лирически выделен «младый Ахилл, великодушный воин,/ Бессмертный образец героев и друзей!» («Дружество»), имя которого было столь дорого Батюшкову, прозванному Ахиллом. Устойчивые образы могут указывать на лирическое чувство, например, грусть: «сам Амур в печали/ Светильник погасил». Как и в своей лирике, Батюшков в личной переписке также часто использует форму заклинания древних богов, но уже с шутливым оттенком: «Да будет Феб с тобой» («К Ж<уковско> му»). Античные образы иногда переосмысливаются Батюшковым иронически. Блистательные примеры - в знаменитых

стихотворениях «Видение на брегах Леты», «Послание к стихам моим», «Певец в Беседе любителей русского слова», в эпиграммах. Поэт высоко ценил крупных мастеров классицизма («Вечер у Кантемира», «Разные замечания»); советовал: «Читай Державина, перечитывай Ломоносова, тверди наизусть Богдановича, заглядывай в Крылова», - но был беспощаден к его эпигонам, ядовито высмеивал неискусных литераторов, в том числе и русских поэтесс, мнивших себя «новыми Сафами». В шутливых мадригалах «Мелине» и «Новой Сафе» поэту удается быть не только насмешливым, но и изящным. Обыгрывая легенду о Сафо, бросившейся со скалы в море из-за неразделенной любви к Фаону, Батюшков пишет: Ты Сафо, я Фаон; об этом и не спорю: Но к моему ты горю, Пути не знаешь к морю. И, конечно же, во всех стихотворениях Батюшкова присутствуют античные божественные покровители творчества - Музы, «Граций круг», «Аполлон с Парнасскими сестрами». В статье «Прогулка в Академию художеств» есть значимое в концепции батюшковского творчества замечание о «божественном Аполлоне, прекрасном боге стихотворцев»: «Имея столь прекрасного бога покровителем, мудрено ли» не возвыситься самому. Поэт цитирует немецкого историка античного искусства Винкельмана: «взирая на Аполлона, я сам принимаю благороднейшую осанку». Таким образом, творческое обращение к античным источникам не означает у Батюшкова ухода в прошлое, наоборот - это шаг вперед, по пути совершенствования мира и человека. «Чувства добрые», благородство, «отзывчивое и чуткое сердце» - суть творческого бытия поэта. Он особенно ценит тех, кто «лишь для добра живет и дышит» (из письма к А.Н. Оленину). Таков и сам Батюшков, полный сочувствия к людям, заботливости, понимания. Как трогателен бывает лирический герой его любовной лирики: «Ты плачешь, Ливия? Но победитель твой,/ Смотри! - у ног твоих колена преклоняет» («Тибуллова элегия XI»). Перечитывая Батюшкова, мы никогда не почувствуем себя запертыми в пыльном библиотечном хранилище или в

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

музее древностей среди застывших античных статуй. Классические образцы воскресают в новом поэтическом бытии. Эта тема возрождения намечена и в первой строке стихотворения о Байе, написанного после посещения руин некогда роскошного древнеримского города: «Ты пробуждаешься, о Байя, из гробницы…». Античные источники помогали Батюшкову добиться классической стройности, четкости и ясности форм его творений. Именно к классическим образцам обратился поэт для того, чтобы выразить свое новое миропонимание, ибо, по словам М.Н. Муравьева, с которым был солидарен Батюшков, «нет ни одной черты величественного и чудесного стихотворства, которая не была бы в сокровищнице древних». В то же время духовный идеал поэта - не в языческой древности, а в христианстве, в православной вере, в которой Батюшков искал и находил утешение. В духе христианской антропологии выстраивались представления поэта о сущности человека, предназначении его жизни. В одном из писем Жуковскому Батюшков утверждал: «я сотворен по образу и подобию Божьему». В то же время человек - это «луч Божества, заключенный в прахе; существо, порабощенное всем стихиям, всем изменениям нравственным и физическим»: «и ты человек, и ты заплатил человечеству дань пороков, слабости и страстей; ты не ангел, ты и не чудовище». Поэтому, размышлял Батюшков, «смертному нужна мораль, основанная на Небесном Откровении, ибо она единственно может быть полезна во все времена и при всех случаях: она есть щит и копье доброго человека, которые не ржавеют от времени» («Нечто о морали, основанной на философии и религии»). Духовные доспехи христианина - Небесные «щит и копье» - это буквально евангельские образы «всеоружия Божия», о котором говорил апостол Павел: «Облекитесь во всеоружие Божие, чтобы вам можно было стать против козней диавольских»; «а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие». Вооружившись «словом Божиим» как «мечом духовным», Батюшков размышлял об ущербности, о неполноценности всех философских систем от античности до современности,

если они не основаны на вере в Христа: «Вот почему все системы и древних и новейших недостаточны! Они ведут человека к блаженству земным путем и никогда не доводят. Систематики забывают, что человек, сей царь, лишенный венца, брошен сюда не для счастия минутного; они забывают о его высоком назначении, о котором вера, одна святая вера ему напоминает <выделено мной. - А.Н.-С.>. Она подает ему руку в самих пропастях, изрытых страстями или неприязненным роком; она изводит его невредимо из треволнений жизни и никогда не обманывает: ибо она переносит в вечность все надежды и все блаженство человека». Те же раздумья, ту же святую веру выразил Батюшков и на поэтическом языке. В мечтательном поэте-романтике проявился зрелый христианский мыслитель. В стихотворениях Батюшкова раскрывается абсолютное соответствие поэзии религиозно-философским «опытам в прозе». Так, стихотворное послание «К другу» можно назвать поэтическим переложением статьи «Нечто о морали, основанной на философии и религии», в которой Батюшков размышлял над «больным» вопросом человечества «Где же истинное блаженство?»: «Мы испытали, что эпикурейцы не обрели его за чашею наслаждения, ни стоики в бесстрастии и в непреклонной суровости нравов (ибо человек создан любить). Никто не нашел блаженства: ни умный, ни сильный, ни богатый в чертогах, ни бедный в хижине своей; ибо и тот, кто блистает в пурпуре, и тот, кто таил всю жизнь свою в убогом шалаше, говорит Гораций, не могут назваться счастливыми. Где же это совершенное благополучие, которого требует сердце, как тело пищи?» Те же неотступные вопросы: «Но где же сии сладости, сии наслаждения беспрерывные, сии дни безоблачные, сии часы и минуты, сотканные усердною Паркою из нежнейшего шелка, из злата и роз сладострастия? Где они, спрашивает сластолюбивый в тишине страстей своих. Где и что такое эти наслаждения, убегающие, обманчивые, непостоянные, отравленные слабостию души и тела, помраченные воспоминанием или грустным предвидением будущего? К чему ведут эти суетные познания ума; науки и опытность, трудом приобретенные?» - встают и настойчиво повторяются в стихотворении «К другу»:

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

Скажи, мудрец младой, что прочно на земли? Где постоянно жизни счастье? Мы область призраков обманчивых прошли; Мы пили чашу сладострастья: Но где минутный шум веселья и пиров? В вине потопленные чаши? Где мудрость светская сияющих умов? Где твой Фалерн и розы наши? Где дом твой, счастья дом?.. Он в буре бед исчез И место поросло крапивой. Но я узнал его: я сердца дань принес На прах его красноречивой. На все эти вопросы «Нет ответа, и не может быть!» - восклицает Батюшков. В статье он пишет: «Так создано сердце человеческое, и не без причины: в самом высочайшем блаженстве, у источника наслаждений, оно обретает горечь», «ибо ни дары счастия, ни блеск славы, ни любовь, ни дружество - ничто не удовлетворит его вполне»; в стихотворении продолжает: Минутны странники, мы ходим по гробам; Все дни утратами считаем; На крыльях радости летим к своим друзьям, И что ж? их урны обнимаем. <…> Так все здесь суетно в обители сует! Приязнь и дружество непрочно! Но где, скажи, мой друг, прямой сияет свет? Что вечно чисто, непорочно? <…> Так ум мой посреди сомнений погибал. Все жизни прелести затмились; Мой Гений в горести светильник погашал И Музы светлые сокрылись. Но «истина на земле одному Богу известна», - убежден Батюшков, обращаясь к Всевышнему с горячей верой: «Боже великий! что же такое ум человеческий - в полной силе, в совершенном сиянии, исполненный опытности и науки? Что такое все наши познания, опытность и самые правила

нравственности без веры, без сего путеводителя и зоркого, и строгого, и снисходительного? <…> Кто заблуждался более в лабиринте жизни, неся светильник мудрости человеческой в руке своей? Ибо светильник сей недостаточен; один луч веры, слабый луч, но постоянный, показывает нам вернее путь к истинной цели, нежели полное сияние ума и воображения <выделено мной. - А. Н.-С.>». Конфликты внешние и внутренние разрешаются, «стоит только взглянуть на происшествия мира и потом углубиться в собственное сердце, чтобы твердо убедиться во всех истинах веры»: Я с страхом вопросил глас совести моей… И мрак исчез, прозрели вежды: И Вера пролила спасительный елей В лампаду чистую Надежды. «Человек есть странник на земли, - говорит святый муж, - чужды ему грады, чужды веси, чужды нивы и дубравы: гроб его жилище вовек», - писал Батюшков, имея в виду поучение святителя Димитрия Ростовского о духовном странничестве человека в земном мире: «И как странник проходит мимо города и селения, горы и дола, поля и леса, и лишь только посмотрит на красоту места, идет дальше, так и жизнь наша проходит мимо всех благ земных, хотя и кажется нам, что мы ими наслаждаемся, их при себе удерживаем... Где же для смертного человека его родина? Где его наследство? Родина для человека - я разумею по плоти, по телу, а не по духу, - его родина - гроб, земля, персть; тело наше из земли сотворено, там и его родина, туда и возвращаемся все по Суду Божию: «земля еси, и в землю отыдеши» (Быт. 3: 19). И как душа, от Бога человеку данная, по исшествии из тела возвращается, если она праведна, к Богу, как своему Отцу, на небо, как в родную страну, - так и тело, от земли взятое, возвращается в землю, как к своей матери». Лирический герой Батюшкова освобождается от надетой на него на земле бренной «кожаной ризы», духом возлетает к Творцу в Его Небесное Царствие: Ко гробу путь мой весь, как солнцем, озарен: Ногой надежною ступаю; И с ризы странника свергая прах и тлен, В мир лучший духом возлетаю.

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

В «мире лучшем» происходит духовное обновление, возрождение от «праха и тлена» в жизнь вечную. Земная юдоль Батюшкова разделилась на две равные части - по 34 года каждая. 34-летнего поэта настигла наследственная психическая болезнь, им овладела мания преследования. Господь каждому дает свой крест. Батюшкову было послано два креста: ноша крестная поэтических и ратных подвигов первой половины жизни, второй крест - душевное заболевание, продолжавшееся более 30 лет. Скорбную ношу крестную второй половины жизни, как и первый свой крест, посланный Промыслом Божиим, поэт сносил терпеливо и мужественно. В этой связи вспоминается наставление святителя Феофана Затворника: «Мужайся! Спеши из того извлечь врачество, чем хотят нанесть рану; крест Спасителя всепрощение знаменует». Больного Батюшкова навестил Пушкин. Существует мнение, что под впечатлением этого посещения родилось полное трагизма стихотворение «Не дай мне Бог сойти с ума…», в котором Пушкин представил безумие как величайшее из несчастий, обратившись к Господу с молитвой пронести мимо эту чашу: Не дай мне Бог сойти с ума. Нет, легче посох и сума; Нет, легче труд и глад. Не то, чтоб разумом моим Я дорожил; не то, чтоб с ним Расстаться был не рад: Когда б оставили меня На воле <…> Да вот беда: сойди с ума, И страшен будешь, как чума, Как раз тебя запрут, Посадят на цепь дурака И сквозь решетку, как зверка, Дразнить тебя придут. Религия могла бы утешить и успокоить Батюшкова. Известно, что он подавал прошение государю о пострижении в монашество и разрешении «немедленно удалиться в монастырь на Белоозеро или в Соловецкий». Просьба не была исполнена.

В последние годы сознательной жизни и творчества поэт имел живой дух христианской веры, не уставал говорить и писать о ней - «как написано: я веровал и потому говорил» (2 Кор. 4: 13). Он утверждал: «Вера и нравственность, на ней основанная, всего нужнее писателю»; «одна вера созидает мораль незыблемую». В «истинах Евангелия, кротких, постоянных и незыблемых, достойных великого народа, населяющего страну необозримую», обрел Батюшков «свет спасительный»: «Священное Писание <…> есть хранилище всех истин и разрешает все затруднения. Вера имеет ключ от сего хранилища, замкнутого для коварного любопытства, вера обретает в нем свет спасительный». «Якорь веры» давал поэту силы неустанно прославлять и благодарить Бога. В статье «О лучших свойствах сердца» Батюшков утверждал: «Первый наш долг: благодарность к Творцу». Поэт преисполнен благодарности в стихотворении «Надежда»: Мой дух! Доверенность к Творцу! Мужайся, будь в терпеньи камень! Не Он ли к лучшему концу Меня провел сквозь бранный пламень? На поле смерти чья рука Меня таинственно спасала И жадный крови меч врага, И град свинцовый отражала? Кто, кто мне силу дал сносить Труды, и глад, и непогоду, И силу в бедстве сохранить Души возвышенной свободу? Кто вел меня от юных дней К добру стезею потаенной И в буре пламенных страстей Мой был вожатый неизменной? Он! Он! Его все дар благой! Он есть источник чувств высоких, Любви к изящному прямой И мыслей чистых и глубоких!

и н о й в з г л я д / Алла Новикова-Строганова

Все дар Его, и краше всех Даров - надежда лучшей жизни! Когда ж узрю спокойный брег, Страну желанную отчизны? Когда струей небесных благ Я утолю любви желанье, Земную ризу брошу в прах И обновлю существованье? «Земную ризу» в сумеречном состоянии сознания поэт носил еще 34 года до конца дней своих, пережив многих друзей-литераторов. Знаменательно, что после смерти Константина Батюшкова его родственники «на умершем нашли два креста, один весьма старинный, а другой - собственной его работы» . Надежды поэта во Христе «обновить существованье» исполнились - по слову апостола Павла: «Посему мы не унываем; но если внешний наш человек и тлеет, то внутренний со дня на день обновляется» (2 Кор. 4: 16), «дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3: 15).

Кто заказал «Двенадцать стульев»? и не только... Автор: Юрий Селиванов Илья Ильф и Евгений Птров родились в Одессе. В Москву оба приехали в 1923 году. Петрову надоело гоняться по мощеным булыжником одесским улицам за спекулянтами и уголовниками (он работал в уголовном розыске), а Ильф устал сводить дебиты и кредиты (он работал одно время бухгалтером) и сочинять по заказу агитки для телеграфного агентства, он мечтал стать писателем. Для этого и придумал себе псевдоним Ильф, составив его из первых букв своего имени и фамилии. По паспорту его звали Илья Арнольдович Файнзильберг. А Евгений Петрович Катаев взял себе псевдоним Петров. Случайная (по версии Е. Петрова) встреча в Москве стала «роковой» для двух одесситов. Она обрекла их на то, что фамилии Ильф и Петров уже через два года будут произносить только вместе. Существует версия, что Ильф и Петров познакомились еще в Одессе, но впоследствии, чтобы не ворошить прошлое, а в этом самом прошлом Петров сидел в ЧК как человек с «плохой» родословной (его брат писатель В. Катаев был офицером царской армии, а дед генералом), «забыли» об этом знакомстве и «познакомились» повторно уже в Москве. В их совместной или, как они сами выражались, «двойной биографии» до сих пор много темных пятен, неточностей, «придумок», легенд. Например, непонятно как они умудрились, не имея серьезного литературного опыта, написать роман «Двенадцать стульев» всего за несколько месяцев? В романе есть прямые заимствования из ранних юмористических рассказов В. Катаева - родного брата Е. Петрова, который «пригрел» будущих сатириков в редакции газеты «Гудок». Катаев к тому времени считался уже известным и даже маститым, несмотря на молодость, писателем. Образ Ляписа-Трубецкого из романа «Двенадцать стульев» очень сильно напоминает поэта Ниагарова из рассказа В. Катаева «Мой друг Ниагаров».

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

Есть основания считать, что в какой-то степени узкая направленность произведений другого известного сатирика М.Зощенко послужила основой для названия произведений Ляписа-Трубецкого «Гаврилиада». Дело в том, что М. Зощенко, публикуя в газетах свои фельетоны, подписывался псевдонимом «Гаврилыч». В одном из рассказов В. Катаева главный герой обращается к собеседнику, называя его «дуся», то есть точно так же, как монтер Мечников обращается к Бендеру. Есть в романе и другие заимствования из арсенала старшего брата. В рассказе В. Катаева «Товарищ Пробкин» главный герой (Пробкин) - руководитель и расхититель социалистической собственности в одном лице, в нем легко можно узнать ворюгу Альхена, руководившего богадельней в романе. Он так же, как и описано в рассказе В.Катаева, даже теми же словами, предлагает гостям «отобедать чем бог послал». Только катаевскому герою повезло меньше, чем Альхену, - Пробкина (секретаря коммуны имени Октябрьской революции) все-таки сажают на два года, а Ильф с Петровым, проявляя гуманизм, оставляют своего героя на свободе, временно, конечно. Есть у В. Катаева в его рассказе «Шахматная малярия», написанном в 1925 году и ставшим с подачи Ильфа и Пет рова (глава «Междупланетный шахматный конгресс») классикой, ход пешкой е2-е4. Это «следы», которые оставил мэтр на страницах романа, который он, по его утверждению, не писал. Возможно, что В. Катаев все-таки принимал посильное участие в написании романа (например, в качестве бесплатного консультанта) вследствие близкородственных отношений, ну, и как старший товарищ тоже. Его фамилия не случайно промелькнула на титульном листе первого и последующих изданий романа: «Посвящается Валентину Петровичу Катаеву». Так молодые писатели пишут посвящения аксакалам - людям, убеленным сединами. Катаев, несмотря на свою известность и маститость, был ровесником Ильфа (они родились в 1897 году), а своего младшего брата Е. Петрова был старше всего на пять лет. В категорию «литературных аксакалов» он по возрасту никак не попадал. За что Ильф и Петров посвятили ему роман и пода-

рили с полученного гонорара золотой портсигар, остается тайной. Общеизвестна история о том, как В. Катаев «подкинул» молодым авторам сюжет, фактически заставив их писать роман. Литературоведы М. Одесский и Д. Фельдман подметили в своей работе «Легенда о великом комбинаторе, или Почему в Шанхае ничего не случилось», что история создания романа «Двенадцать стульев» обросла легендами настолько, что стало трудно отличить правду от вымысла. В этой статье они высказывают предположение, и это предположение имеет право на жизнь, поскольку сделано специалистами высочайшего уровня, оба доктора наук - один филологических, а другой исторических, что роман был заказным и его заказали именно через В. Катаева с целью использовать антинэповский роман в политической и внутрипартийной борьбе, которая в то время (1927 год) развернулась между Л.Д. Троцким, которому НЭП мешала раздувать костер мировой революции, с одной стороны, и Сталиным с Бухариным - с другой. Бухарин настаивал на том, что НЭП нужно развивать и дальше, считая, что этим большевики продолжат дело Ленина. О чем думал Сталин, никто не знал, поскольку он всегда высказывался очень осторожно и, выражаясь шахматным языком, не спешил вскрывать свою позицию. Судя по всему, он планировал свернуть НЭП. Ему не понравилась фраза, брошенная Бухариным и обращенная к крестьянству: «Обогащайтесь». М. Одесский и Д. Фельдман выдвинули версию о том, что роман задумывался как антитроцкистский. С этим трудно согласиться. Читая внимательно роман, даже вооружившись лупой, трудно найти критику левацкой политики Троцкого (во всяком случае, этого нет в напечатанной версии романа, за исключением места, где гадалка пророчит мадам Грицацуевой, что она доживет до мировой революции). Да и то, по утверждению все тех же М. Одесского и Д. Фельдмана, левацкий термин «мировая революция» при следующих публикациях был заменен на словосочетание «до страшного суда». Возможно, хоть и с большой натяжкой, сюда же можно отнести и название шахматного клуба, цинично предложенное Бендером васюкинцам, «Красный

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

эндшпиль», хоть слово «красный» хорошо лепилось в качестве приставки не только к Л.Д. Троцкому, но и ко всем другим партийным боссам того времени. Так все-таки был заказ или нет? И если был, то кто заказчик? Идя по этапам создания романа (описанным как самими авторами, так и их ближайшим окружением), невольно обнаруживаешь нестыковки, и, в конце концов, упираешься в высокую стену, через которую авторам самостоятельно перепрыгнуть уж точно было невозможно. Эта стена - Главлит (главное цензурное ведомство страны). Кто перетащил роман через стену этого ведомства, неизвестно, но, безусловно, «отмашку» наверху кто-то дал. Связь выхода романа в свет в столь сжатые сроки с Главлитом - мощной идеологической структурой, ведавшей вопросами цензуры и согласовывающей все художественные произведения, печатавшиеся в стране, прослеживается довольно четко. Начальник Главлита П.И. Лебедев-Полянский - убежденный большевик, говорил, что он руководствуется в своей деятельности не законами, а прежде всего постановлениями ЦК (читай между строк: и устными рекомендациями стоявших у руля товарищей). При такой системе произведение, не согласованное «сверху», никак не могло быть напечатано, а уж тем более роман, нашпигованный антисоветчиной. Не заметить это грамотному человеку было невозможно. В одном из пунктов устава Главлита, где говорилось о том, какие произведения запрещены к публикации, черным по белому было написано: произведения антисоветской направленности, подрывающие устои советской власти. Но роман с сомнительной начинкой был все же напечатан вопреки уставу. Значит, заказ все-таки был. А от кого он поступил, не важно: от Бухарина, Каменева (курировавшего в ЦК беллетристику) или от Молотова, поддерживавшего знакомство с писателями и читавшего все новинки литературы. Уловить все нюансы политической подковерной борьбы за власть в СССР в конце 20-х годов теперь невозможно, слишком многовекторным было политическое поле и слишком много архивных документов уничтожено и утеряно. Трудно согласиться с другим - по мнению Фельдмана и Одесского, роман направлен исключительно против

Троцкого. В романе нигде нет даже намека на присутствие персонажа хоть как-то напоминавшего одиозную фигуру Л.Д. Троцкого. Единственное место, где авторы могли бы «засветить» персонаж, карикатурно изображающий Троцкого (если в этом была бы необходимость), это глава «Союз меча и орала», где обсуждается план захвата заговорщиками власти в городе. Но персонажа хотя бы отдаленно похожего на Троцкого в этой главе, как и во всем романе, нет и если заказ и был, то он прежде всего касался высмеивания той части общества, которую вожди планировали, выражаясь тогдашней терминологией, «уничтожить как класс», которую подавляющая часть населения считала паразитами (лавочников, нэпманов, хапуг, расхитителей, воров и взяточников). По мнению Сталина (он это озвучил, выступая на партийной конференции летом 1928 года), классовая борьба по мере расширения масштабов социалистического строительства будет усиливаться. Отсюда логически вытекало, что и борьба с контрреволюцией будет тоже усиливаться. Роман был направлен и сработал прежде всего против тогдашнего нэповского уклада как в сельском хозяйстве, так и в промышленности. Он готовил почву для принятия «нужных» партийных решений. Книги и газетные статьи всегда были не главным оружием на полях политических баталий, их обычно использовали как повод или как дополнительный весомый аргумент. Главные события всегда развивались не на газетных и книжных страницах, а в кулуарах партийных кабинетов, на партконференциях, съездах, на казенных дачах во время отдыха. Сталин планировал единолично управлять страной (об этом писал еще Ленин), и для него самым важным моментом было устранение конкурентов, прежде всего Троцкого и Бухарина. В романе высмеиваются советские чиновники нижнего уровня и нет даже попыток покритиковать верха. Троцкий и был как раз представителем этих самых верхов. Прятать критику Троцкого глубоко в недрах романа - на вторых и третьих планах было нелепо, ее бы просто никто не увидел. Пролетариат и совслужащие плохо читали между строк. Им нужна была, что называется, лобовая подача, без всяких планов. А вот элементы антисоветизма в романе между строчек как раз проступают очень отчетливо.

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

Но первый план (критика буржуазных элементов и НЭПа), безусловно, затмевает эти вторые и третьи планы. На это, видимо, авторы и рассчитывали - авось да проскочит. И проскочило. Разные нэпманы и жулики выведены в романе крупно и ухватисто. Тут и дурак поймет, что хорошо, а что плохо. А на вторые планы авторы вывели юмор не для всех, сработали по принципу «догадайся, мол, сама». Может, именно так, что называется, огородами, окольными путями авторы и провели через весь роман свою главную мысль, не понятую цензурой, - о карикатурности и ущербности существующей системы управления обществом с ее примитивизмом и головотяпством. Большевистская верхушка тоже сразу не поняла эти вторые планы, восприняв роман как прямолинейную критику чуждых строю элементов. Нэповская страна была крайне далека от «коммунистического рая», выстроенного классиками марксизмаленинизма на бумаге, и Сталин хотел доказать, что это не химера и что построение социализма в одной стране возможно. Но для этого нужны были поводы и основания. Если их не давала жизнь, вождю приходилось создавать их своими руками. Сделать заказ кому-то из писателей или высказать пожелание было несложно. Практика подобных «просьб» существовала. Сталин в своем письме к Горькому во время его пребывания за границей высказывает мысль о том, что писатели должны выполнять инструкции и волю ЦК. Это тот самый принцип партийности (читай: послушания), который и сам Горький считал главным для советской литературы. Кстати, Ильф и Петров не были членами партии в момент написания романа. Ильф так и остался беспартийным, а Петров вступил в партию уже после смерти Ильфа в 1940 году. А ведь партийность для писателя была тогда важнейшим атрибутом продвижения наверх, к публикациям, премиям, славе. Но что-то мешало авторам писать заявления о приеме в партию. Может быть, осознание того, что, став коммунистами, они лишились бы права на свое мнение, на свободу творчества. В одном из своих писем Сталин спрашивает у Горького о том, как у последнего идут дела с написанием пьесы о вредителях (видимо, перед этим было пожелание о написании такой пьесы). Горький незадолго до возвращения в

СССР ответил Сталину, что пробовал написать такую пьесу, но не смог. Не известно, как Сталин отреагировал на отказ Горького писать по заказу. Вероятнее всего, негативно. Он привык доводить задуманное до конца и материализовывать свои мысли в делах. Раз нужна пьеса, то она будет написана, и не одна, а много пьес про вредителей. Людей нужно было убеждать в том, что вредители буквально наводнили страну. Почему именно пьеса? Театр - зрелищное искусство, способное одновременно охватывать огромное количество людей. Поэтому нужен был пролетарский театр (телевизор в то время еще не изобрели, а кино делало свои первые робкие шаги). Пьесы о вредителях, получив партийный заказ, «строгали» десятки литературных умельцев, претворяя в жизнь принцип партийности литературы. Потом эти «шедевры» ставили во всех центральных и областных театрах страны, в том числе и пьесы, написанные местными «патриотически» настроенными писателями. Не известно, кого было больше - реальных вредителей или их литературных и сценических фантомов. Роман «Двенадцать стульев» задумывался как роман сатирический и, безусловно, какие-то «пожелания» по этому поводу были озвучены со стороны партийных товарищей. Это был своего рода заказ романа про вредителей, только не подсыпающих в сливочное масло толченое стекло и не сующих болты в шестеренки сноповязалок, а другого плана разрушающих моральные устои нового строя своим стремлением к хорошим вещам (Эллочка-людоедка), хорошей еде (инженер Брунс), жирующих, мечтающих о деньгах, свечных заводиках и счастливой сытой жизни (Кислярский, отец Федор, Бендер, Воробьянинов и др.). Возможно, подобное пожелание-заказ было сделано через логически выстраивающуюся цепь от партийного руководства к беспартийному исполнителю по принципу хорошего и давнего знакомства: ЦК - Главлит - Нарбут - Катаев - (Ильф+Петров). Нарбут - человек, хорошо знавший В.Катаева и друживший с ним, в 1927 -1928 годах был высокопоставленным членом партии, имевшим наверху большие связи. Он работал главным редактором журнала «30 дней», в котором и был напечатан в начале 1928 года только что написанный

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

роман «Двенадцать стульев» (таких счастливых совпадений в жизни не бывает). Написан роман был всего за несколько месяцев и, по воспоминаниям авторов, их кто-то сильно торопил. Кому-то этот роман был нужен. Аргументация к написанию романа могла быть самая простая - покритиковать наши еще имеющие место быть недостатки накануне XV съезда ВКП(б). Ведь критиковали и до этого. Партийное руководство страны всегда призывало развивать критику и самокритику, до определенного, конечно, уровня. А кому это поручить - естественно тем, кто занимается этим ежедневно - журналистам-фельетонистам. Правда, вышло не совсем то, что заказывали. Никто ж не думал, что Ильф и Петров напишут саркастично-издевательский и двусмысленный роман. Планировалось написать роман-фельетон, только объемный, где надлежало высмеять конкретные недостатки отдельных людей, а получился острый памфлет со скрытой в глубине критикой всего существующего строя. Подобный случай с «заказом» произошел в 1925 году и с другим известным писателем М. Булгаковым (хорошим знакомым Ильфа и Петрова по редакции газеты «Гудок»). К нему обратилось руководство театра МХАТ (кто конкретно, неизвестно: Немирович-Данченко или Станиславский) и попросило написать пьесу о белогвардейцах. Ну а кому же писать пьесу о белогвардейцах как не тому, кто служил в белой армии! Этот факт своей биографии Булгаков не скрывал. Один из персонажей романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» Аркадий Аполлонович Семплеяров - председатель «акустической комиссии московских театров», попросил Воланда «разоблачить» технику его экстраординарных фокусов. Можно сказать, что партийное руководство страны тоже попросило М. Булгакова разоблачить одним махом все белое движение. Чиновники всегда любили разоблачения. Трудно руководить строительством завода или моста. Здесь нужны знания и опыт. Разоблачать чужими руками всегда легко - нужны только хитрость, ловкость и преданность хозяину, который кормит прислугу с рук. Те, кто обличает и разоблачает, всегда при деле. Кому-то хотелось разоблачить фокусника, кому-то - уже разбитых белогвардейцев, а ктото решил «подвинуть» товарища по партии, мешающего занять верхнюю полку политического курятника.

Булгакову поручили написать пьесу с «разоблачением» о белогвардейцах. Одновременно это могло стать и его раскаяньем в том, что он воевал в качестве врача на стороне белых. И он написал пьесу, назвав ее «Дни Турбиных». Получилось, конечно, вовсе не то, что ожидало руководство. Раскаянье не состоялось. Белогвардейцы (братья Турбины, Мышлаевский, Студзинский) вызывали симпатию своим благородством, честностью и наличием позитивных жизненных идеалов. Но большевики их побеждают в пьесе, как и в жизни - а это было главное. Сталин посмотрел постановку, сделанную под руководством Станиславского. «В этой пьесе больше пользы, чем вреда», - сказал он после спектакля. В этой фразе скрыто недовольство. Он ожидал большего. «Разоблачения» не получилось. Но пьесу разрешили ставить. Менялись времена, и менялось отношение к пьесе. Было время, когда она была модной и ее смотрел весь политический бомонд, потом ее запрещали, считая чуть ли не одой белому движению. Не правда ли, ситуация похожа на судьбу романа Ильфа и Петрова? Сначала о нем год молчали (видимо, кто-то увидел вторые и третьи планы), потом хвалили, а спустя двадцать лет, подумав, назвали покинувших этот мир авторов антисоветчиками и запретили издавать их произведения. Так, на всякий случай. Все зависело от того, какие ветры дули на политическом олимпе и с какой ноги встанет главный решальщик. Зачем же сначала спешили и подгоняли писать роман, а потом молчали, не зная, что с ним делать? А главное, кто подгонял? Резонный вопрос. Логичная версия - подгоняли партийные функционеры, для которых главное было отрапортовать верхам, что заказ выполнен. Ни для кого не было секретом, что рано или поздно, а скорее всего рано (а именно после XV съезда ВКП(б)), наступят коренные перемены в сторону сворачивания НЭПа и укрупнения крестьянских хозяйств. Нужно было готовить почву для коренного разворота линии партии, что и сделал XV съезд ВКП(б), состоявшийся в декабре 1927 года. Не к его ли открытию спешили авторы сдать рукопись в печать - отрапортовать о проделанной в области литературы работе? Роман с его резко критическим и карикатурным отношением к коммерсантам и

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

перерожденцам всех мастей расчищал путь к чисто административному управлению страной с целью устранения существующих недостатков, описанных столь живописно, и одновременно наносил удар персонально по Бухарину большому приверженцу НЭПа, что было на руку Сталину. Бухарин был, видимо, так озадачен этим, что даже похвалил однажды в конце 1928 года роман, замахнувшийся на НЭП, и процитировал небольшой отрывок из него. Ситуация вокруг романа была непонятной даже на самом верху. Он добавил мути, которой и без того хватало. В мутной воде, как говорится, рыбу хорошо ловить, особенно тем, кто заранее приготовил сети и знает в каком месте «случайно» прорвет запруду. Литературный маневр, безусловно, удался, а критики, не имевшие перед глазами четкого приказа, привыкшие делать все по указке, не понимали о чем писать и молчали. Нарбута выгнали из партии вслед за Троцким, а впоследствии (через 10 лет) расстреляли. Ни в одном из своих воспоминаний ни Ильф, ни Петров никогда не упоминали Нарбута - главного редактора журнала «30 дней», преданного по указке партийных функционеров полному забвению. Ильф и Петров писали свой роман, вероятнее всего, даже не зная, для чего или для кого они его пишут. Они действительно оказались вполне сформировавшимися писателями, да к тому же еще и талантливыми. В.Катаев был прав, когда сказал им это, прочтя первую часть романа в рукописи. Заказчики не учли одного - что пирог окажется не совсем с той начинкой, какую заказывали. Но это выяснилось только после публикации. Вот поэтому и была пауза в оценке сверху. Роман вместе с его авторами одно время висел в воздухе. С одной стороны популярность, любовь читателей, гонорары, а с другой - молчание. Когда власть молчит, всегда тягостно и тревожно на душе. Особенно если власть живет не по законам, а по понятиям. Власть взяла паузу, чтобы сформулировать свое отношение к роману. Кто поумнее, увидели в нем угрозу социалистическому строю. Но высказаться об этом никто не решился, хоть отдельные робкие голоса раздавались: роман-то вредный. И они были правы. Роман буквально нашпигован насмешками над существующим строем. Название «Крас-

ный эндшпиль», например. Разве это не издевательство, не прямая насмешка образованного человека над неучами, тучами обитавшими в бесчисленных советских учреждениях? Главный герой романа О.Бендер буквально ненавидит все советское и при любом удобном случае высмеивает как сам строй, так и его ярких представителей. И тем не менее, наверху решили, что роман полезен в конкретной общественнополитической ситуации. Главным его достоинством, с точки зрения официальной критики, была демонстрация крушения идеалов индивидуализма, роман помогал перейти к серьезным преобразованиям в сельском хозяйстве, где вовсю хозяйничал кулак-индивидуалист. В 1927 году крестьянские хозяйства «сорвали» заготовку зерна. Нужно было принимать меры. Это был плохой результат для страны и хороший повод свести счеты с кем надо на политическом олимпе. Здесь антинэповский роман, хоть и не затрагивающий сельскую тему, бил, как говорится, в яблочко. Он расшатывал и развенчивал авторитет Бухарина - защитника НЭПа, причем всенародно. Роман стал мощнейшим идеологическим аргументом в борьбе по претворению в жизнь планов Сталина. Если что-то случилось ищи, кому это выгодно. Это аксиома. Выгодоприобретателя искать долго было не нужно. Потенциальные жертвы тоже были достаточно четко обозначены в материалах съезда. Главная жертва - частник в промышленности и сельском хозяйстве. Уже к концу 1928 года, когда ЦК партии взял курс на сворачивание НЭПа, роман стали сначала робко, а потом все настойчивее хвалить. Получилось, что все же роман был направлен против Бухарина - человека, мешавшего (согласно мнению большинства историков) Сталину захватить полностью власть в свои руки. Бухарин считал нэповский путь развития страны, предложенный еще Лениным, правильным. Потом он пересмотрел свои позиции и раскаялся, но было уже поздно. За «ошибки» его сместили со всех постов. Если посмотреть на роман под этим углом, тогда все становится на свои места и многие моменты проясняются. Но доподлинно это утверждать нельзя, поскольку это всего лишь логичная, аргументированная, но версия. Литераторы того времени частенько старались угодить власть предержащим и доказать свою преданность. Уехав-

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

ший в эмиграцию И. Бунин проклял в своем сочинении «Окаянные дни» многих писателей и деятелей культуры, которые пошли на сотрудничество с большевиками, в том числе и Василия Регинина (заместителя Нарбута в журнале «30 дней») - блестящего журналиста, знакомого со всеми знаменитыми писателями того времени. По воспоминаниям современников, Регинин был по складу характера авантюристом и довольно беспринципным человеком. Есть версия, что именно он редактировал роман «Двенадцать стульев». Ради тиража своего издания (а в то время он был редактором самого престижного литературного журнала «30 дней») он мог пойти на любую авантюру и на любой сговор. Издательство было главным делом его жизни. Рассказывают случай, что когда он до революции был редактором «желтого» журнала (Регинин в основном редактировал желтую прессу), то ради увеличения тиража и привлечения внимания к собственной персоне вошел в клетку с тиграми. Цирк на Цветном бульваре был полон. Регинин во фраке и с хризантемой в петлице вошел в клетку с хищниками, выпил, не торопясь, кофе и с достоинством покинул арену. Хищники бросились за ним вслед, но было уже поздно. Публика была просто в восхищении. Вокруг цирка собралась толпа зевак, потому что билетов на всех не хватило. Еще бы, такое зрелище - посмотреть как бенгальские тигры кушают известного редактора. Когда еще такое увидишь? Регинин знал вкусы публики и сознательно шел на риск. Тираж журнала резко подскочил. Регинин хорошо знал Катаева и Ильфа еще по Одессе, где работал редактором в «Окнах РОСТА». Публикация романа с пропущенной антисоветчиной, возможно, была очередной выходкой любителя эпатажа с целью поднять тираж и привлечь внимание читателей к журналу. Возможен вариант, что был и заказ и выходка одновременно. Регинин с его авантюрным складом характера ухватился за предложение и решил, что называется, «повеселить публику» - сделать небольшой литературный скандальчик. Выход в свет романа «Двенадцать стульев» это, безусловно, творческий взрыв, получившийся потому, что собралась нужная критическая масса. А Ильф и Петров честно, добросовестно, а главное, с огоньком и задором, свойственным юности, выполнили

свою работу, остальное все сделали другие: отредактировали, согласовали, благословили и быстро напечатали. Возможно, в ходе написания романа «смотрящими» (по одной из версий это был именно В. Катаев) вносились корректировки. Ильф и Петров даже если бы и захотели, то все равно по-другому написать бы не смогли. В их сатире нет конъюнктуры, иначе бы люди не читали произведение, что называется, запоем. Другое дело, что роман затронул серьезные политические проблемы. В 20-е годы прошлого века все, кто брался за перо, так или иначе начинали играть в политику. Политика - дело тонкое, нужно думать и о том, что о тебе подумают потомки. Персоналии были выбраны не случайно. И наверно не случайно летом 1927 года Ильфа и Петрова редакция газеты «Гудок» направила в командировку на Кавказ и в Крым. Это было довольно увлекательное путешествие, из которого авторы привезли множество впечатлений и зарисовок, так пригодившихся при написании романа. Те, кто их посылал, знали, кто на что способен и чего от каждого ждать. Фельетонист мог написать только карикатуру, а на кого карикатура уже не столь важно. Главное, чтобы первое лицо осталось незапятнанным - остальных критиковать и пятнать можно. Ильф и Петров, уже к тому времени заставившие заговорить о себе как о великолепных фельетонистах, мастерах, карикатуристах слова, и не претендовали на то, что им закажут исторический роман-эпопею. Им могли заказать только карикатуру со стопроцентной гарантией, что они справятся. Ясно одно - они не планировали ни писать романы, ни выступать тандемом. Как задумывался роман, неизвестно, а вот что получилось, читатели оценивают уже 90 лет. И думается, глупо пытаться убедить читателя, как это делают некоторые современные критики, в том, что роман - голимая конъюнктура, а Ильф с Петровым - заурядные авторы, хоть истины ради стоит признать, что проходных и серых фельетонов у них довольно много. Что ж, требовать от фельетона высокой художественности не стоит - это все-таки газетный, а значит, в большей части информационный, нежели литературный материал. Зато роман получился бодрый, что называется, от

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

души, оптимистичный, предваряющий изменения в обществе, не очень хорошие для большинства персонажей. Его часто сравнивают с гоголевской поэмой «Мертвые души». Аналогия действительно есть. Но если у Гоголя все герои «небокоптители», то у Ильфа и Петрова они весьма деятельны и энергичны, что увеличивает причиненный ими вред обществу в разы. «Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу» - транспарант, висевший в богадельне, призывал граждан быть полезными членами коллектива. Большинство героев романа, хоть и тщательно пережевывали продукты питания, но обществу, тем не менее, вредили. Финал романа не случаен. Остап Бендер - самый энергичный и самый предприимчивый персонаж погибает от руки подельника. Гибель О. Бендера в романе не случайна и символична, возможно, что роман и писался для того, чтобы привести главного героя, олицетворяющего собой многочисленную и разношерстную когорту жуликов и мошенников, расплодившихся при НЭПе, к столь печальному финалу, который, безусловно, понравился правящей элите. Для авантюрного романа, который во все времена считался легким жанром, финал получился достаточно жестким, даже в немного юмористической подаче авторами романа смерти Остапа. Подобная участь постигла и главного героя другого авантюрного романа, написанного известным в то время писателем А. Толстым, «Гиперболоид инженера Гарина», который вышел всего на несколько месяцев раньше «Двенадцати стульев». В нем инженер Гарин, мечтавший покорить весь мир, тоже остается у разбитого корыта. Получается, что прием по развенчанию (разоблачению) главного персонажа романа «Двенадцати стульев» был тоже не очень оригинальным и применяем и другими авторами. Драматична и судьба многих других персонажей романа. Подельник О. Бендера Киса Воробьянинов сходит с ума от горя, предварительно всадив компаньону в горло опасную бритву. Бритва была выбрана не случайно. Бритва - это российский аналог карающего меча Великой французской революции - гильотины. Враг революционных преобразований О. Бендер был казнен при помощи опасной бритвы - оружия уличных жиганов и карманников. Это было далеко не случайно - бритва выбрана

как инструмент возмездия, этим подчеркивалось, что страной правили люди с уголовным прошлым. Никто не заметил этого подтекста. Большевистским лидерам нужен был в литературе материал, высмеивавший всю несостоятельность и жалкость людей, ставших на путь накопительства и обогащения, и они его получили, и не важно, каким образом был уничтожен враг - по приговору суда или во время криминальных разборок перед дележом добычи. Бритва в горло - это был и ответ Бухарину на его красноречивое обращение к крестьянству: «Обогащайтесь». В романе много представителей так называемой новой буржуазии, чья песенка была уже спета, а судьба предрешена, несмотря на уверения О. Бендера: «заграница нам поможет». Не помогла. Набор персонажей в романе очень пестрый, разнообразный и разнокалиберный. Это: представитель частного предпринимательства гробовых дел мастер Безенчук; торговка мадам Грицацуева; Виктор Михайлович Полесов слесарь-одиночка; Эллочка-людоедка, паразитирующая на хорошей зарплате мужа, работавшего, вероятнее всего, у нэпмана; мечтающий открыть свечной заводик отец Федор; предприимчивый мошенник Коробейников, бессовестно торгующий ордерами на чужую мебель; «барин из Парижа» Ипполит Матвеевич (Киса) Воробьянинов, бывший предводитель дворянства, готовый за деньги заложить дьяволу душу; бывший гласный городской думы Чарушников, сохранивший с «хороших времен» в заначке большие капиталы и мечтающий о возвращении этих самых «хороших времен»; владелец «Быстроупака» Дядьев; председатель Одесской буб личной артели «Московские баранки» Кислярский, ну и, наконец, самый предприимчивый из всех свободный художник Остап Бендер, который знал множество способов зарабатывания денег, кроме одного - честного. Желание обитателей Старгорода вернуть прежние времена и захватить власть выглядит комично. Хоть сама схема «деньги - власть» вполне реалистична и современна. Кому же идти во власть, ежели не людям с капиталами? Эта галерея карикатур столь живописна, а образы столь сочны, выпуклы и современны, что кажется, они написаны вчера, а не девяносто лет назад. Среди перечисленных персонажей нет ни одного порядочного человека. Все герои романа ущербны, потому

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

что хотят красиво жить за чужой счет. В этом есть, конечно, немного конъюнктуры, но в целом персонажи живые, не вымышленные. Советчики и консультанты, которые, безусловно, стояли за спинами авторов романа, правда, не рассчитали, что они (авторы, не важно, двое их или все-таки трое) окажутся талантливыми людьми и хряснут уже от себя мозолистой писательской рукой по кадрам, воспитанным и взлелеянным уже в «прогрессивной» советской системе, написав целую галерею совслужащих и прочих творческих работников, готовых воспевать все, что угодно, лишь бы им за это платили. Никто из персонажей романа не вызывает жалости и минимальной симпатии, потому что все герои асоциальны. Роман вышел концентрированный, с множеством побочных тем. При желании сюжетных линий романа хватило бы еще на парочку довольно толстых произведений. Но этим он и ценен. Здесь что ни строчка - то цитата. Эта картинная галерея состоит не только из нэпманов и бывших предводителей. Это и «измученный нарзаном» пропойца, а по совместительству монтер Мечников из театра «Колумб»; инженер Брунс - любитель «гусика»; пролетарий умственного труда дворник Тихон, мечтающий о медали за дворницкий труд; голубой воришка Альхен, беззастенчиво запустивший руку в государственный карман (прототип будущего российского чиновника, живущего за счет разворовывания бюджета) и подтянувший для разворовывания госсобственности всех своих многочисленных родственников; Ляпис-Трубецкой, сочиняющий заказуху на любые темы; любители шахмат васюкинцы; театральные режиссерыэкспериментаторы; журналисты, пишущие о том, чего они не знают (акробаты пера). Все это были персонажи уже не из прошлого времени (как назвал его О. Бендер - «доисторический материализм»), не порождение угарного НЭПа, а продукты забюрокраченной советской действительности. Они нарисованы в романе достаточно зло и ярко. За каждым из этих персонажей стоял кто-то в жизни. Например, Ляпис-Трубецкой посвятил свою поэму загадочной Хине Члек. В. Маяковский входил в близкий круг общения и Катаева, и Регинина, и поэтому они знали, что Маяковский состоит в близких отношениях с замужней дамой, которую звали Лиля Брик. Аналогия напрашивается

сама собой. Ничего бы страшного в этом, казалось, не было, но муж Лилии Брик был в курсе интимных дел собственной супруги и считал это нормальным. Более того, они открыто жили втроем. Такая тогда была мода - «передовые умы» боролись таким образом с буржуазной моралью, считая брак пережитком капитализма. Вот над этим зло и пошутили сатирики. Тема новых (революционных) отношений между мужчиной и женщиной была в начале 20-х годов очень популярна. А. Коллонтай - видный деятель большевистской партии опубликовала в 1923 году статью «Дорогу крылатому Эросу! (Письмо к трудящейся молодежи)», в которой обосновала свою теорию «товарищеской» любви, статью воспринятую многими, в том числе и творческими людьми, как манифест «свободной любви». В первый год после опубликования романа «Двенадцать стульев», несмотря на огромную популярность среди читателей, критика отмалчивалась, видимо, не зная, что ей делать - рвать авторов и роман в клочья или взахлеб хвалить. Роман хоть и вышел, что называется, точно по расписанию, но все же немного запоздал (XV съезд ВКП(б), взявший курс на коллективизацию, к моменту публикации романа уже состоялся), хоть политическая обстановка стала более благоприятной для принятия романа власть предержащими. XV съезд закончился в декабре, а незадолго до этого, в октябре 1927 года Троцкий (Бронштейн) был выведен из ЦК, а потом исключен из партии и сослан в Уфу. Главный политический конкурент Сталина, сторонник перманентной (всемирной) революции был устранен. Если верить Троцкому, он был пусть не ярым, пусть с оговорками, но сторонником НЭПа. В 1927 году Троцкий писал: «Более последовательные фальсификаторы пытаются изобразить дело так, будто я был против НЭПа. Между тем, неоспоримейшие факты и документы свидетельствуют о том, что я уже в эпоху IХ съезда не раз поднимал вопрос о необходимости перехода от продразверстки к продналогу и, в известных пределах, к товарным формам хозяйственного оборота... Переход к нэпу не только не встретил возражений с моей стороны, но, наоборот, вполне соответствовал всем выводам из моего собственного хозяйственного и административного опыта».

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

Написано вроде бы все правильно. Но нужно отдавать себе отчет, что Троцкий был политиком, а политики часто думают одно, говорят второе, а делают третье. Этим грешил не только Троцкий. Поэтому его «любовь» к НЭПу вызывала у его «друзей» по партии серьезные сомнения. Кстати, Л.Д. Троцкий, являясь человеком, склонным к писательству, слывшим знатоком литературы, а так же человеком, имевшим близкие контакты со многими литераторами того времени, использовал их в борьбе с политическими конкурентами. В 1926 году вышел роман Б. Пильняка «Очерк непогашенной луны», где автор непрозрачно намекает на участие Сталина в убийстве Фрунзе. Пильняк был довольно близко знаком и с Троцким, нередко хвалившим его. Вовсе не случайно в своем политическом романе он выступил против Сталина. Троцкий политический бой проиграл, за это поплатился жизнью Пильняк. Произведения многих советских писателей использовались в борьбе партийных группировок, а также для идеологического промывания мозгов в нужную сторону. Писатели частенько при помощи друзей-политиков сводили счеты друг с другом, расчищая себе чужими руками путь к славе. Не всегда все это было тщательно законспирировано, иногда статьи писались под диктовку. В творчестве родного брата Е. Петрова В. Катаева был похожий эпизод - участие в творческой поездке на строительство Беломоро-Балтийского канала имени тов. Сталина и написание по итогам поездки одной из глав одноименной книги. Впоследствии, видимо, сожалея об этом, писатель не включил это произведение в вышедшее в 1984 году десятитомное собрание сочинений. Ильф и Петров тоже были среди приглашенных писателей и приехали в составе делегации на строительство канала. Писатель Л. Славин, друг юности Ильфа и Петрова еще по Одессе, пишет в своих воспоминаниях о том, что писателей встречали на вокзале с духовым оркестром. Ильф поинтересовался, кто это играет. Ему сказали, что это «бытовики». «А кто такие бытовики?» - спросил любознательный Ильф. Сопровождающие пояснили, что это те, кто на почве ревности убил, например, жену или любовницу. «А, значит, это оркестр рогоносцев!» - мрачно пошутил Ильф.

Участвовать в написании романа об «ударниках» строительства Беломорканала Ильф и Петров отказались. В. Катаев не был столь принципиален. Он согласился. «Заказуха» в то время (впрочем, как и всегда) была в почете. В. Катаев, по воспоминаниям современников писателя, добровольно (возможно, опасаясь, что всплывет его служба у Деникина во время Гражданской войны или то, что его дед по линии матери был царским генералом) «откликнулся» на призыв партии бросить все силы на индустриализацию страны и вызвался писать главу о чекистах в книге «БеломороБалтийский канал имени Сталина. История строительства», для чего в составе писательской делегации, разбавленной, как и положено, представителями ОГПУ, выехал на север. Впоследствии ему многое прощалось, то, что другим писателям не сходило с рук. Надо отдать В.Катаеву должное - он часто заступался за писателей, что, конечно, могло стоить ему головы, потому что руководство не любило тех, кто ходил не строем и пел не хором. Его спасали только связи и авторитет «правильного» писателя, умеющего выдать на гора в нужный для страны момент «съедобный» литературный материал. Его преданность власти не вызывала ни у кого даже малейших сомнений. Очевидно, В. Катаев дал кому-то наверху гарантии, что роман на нужную тему будет хорошо и быстро написан, и дело, что называется, пошло. Литературные «рабы», засучив рукава, взялись за перо. Ильф и Петров трудились ночи напролет - поджимали сроки. Складывается впечатление, что роман принимался в редакции журнала частями, а не весь целиком, поскольку за такой короткий срок, как написано в воспоминаниях Петрова, перепечатать на машинке, утвердить, включить в редакционный план и отредактировать рукопись более чем в 20 печатных листов было невозможно (об этом пишут в своей статье «Легенда о великом комбинаторе, или Почему в Шанхае ничего не случилось» исследователи творчества Ильфа и Петрова Одесский и Фельдман). Поэтому признание Петрова в своих мемуарах: «Мы не знали, напечатают роман или нет», - не более чем лукавство. Они знали - обязательно напечатают и, что называется, жали на все педали. Петров потом напишет, что этот роман «писался кровью». Что ж, возможно, это горькая аллегория. Не по-

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

нравься роман заказчикам, усмотри они в нем двойное дно или политическую крамолу (а она в романе есть), и все -расплачиваться действительно пришлось бы кровью. Но все сложилось благополучно - карты легли как надо. За роман авторы получили неплохой гонорар, обставили квартиры, справили приличную одежду и купили В. Катаеву золотой портсигар в подарок (согласно устной договоренности). Поскольку роман получился «законспирированный», личности писателей-сатириков потихоньку стали обрастать легендами - еще бы, такой головокружительный взлет. Часть легенд возникла еще при их жизни благодаря друзьям, часть сочинили они сами, отвечая шутками на вопросы любопытных граждан. Ильф и Петров были членами союза писателей СССР, участниками первого съезда писателей, который состоялся в 1934 году. Не верно было бы сказать, что на съезде именно они правили бал, но тем не менее, их там хвалили, в отличие, например, от Б. Пастернака и Ю. Олеши. Это означало лишь одно - у власти к ним претензий пока не было. Ильф и Петров соединили два таланта журналиста, и в результате соединения неожиданно образовался писательсатирик, которого И. Эренбург, знавший лично обоих одесситов, назвал «Ильфпетровым». Они стали не просто неразлучными, но уже и неразделимыми, как сиамские близнецы. Впоследствии они выработали один общий стиль, и даже маститые критики и писатели, близко знавшие их, не могли сказать, где писал Ильф, а где Петров. И это при всем их внешнем и внутреннем различии - один был угрюмым и молчаливым, другой бойким и разговорчивым. Мнения друзей и знакомых - кто был главный в их тандеме - разделились. Одни считали, что первую скрипку в дуэте играл Ильф, потому что был острее на язык и обладал сверхчеловеческой наблюдательностью, другие - что Петров, потому что рукописи были записаны его рукой и многие организационные вопросы были исключительно в его компетенции. Как было на самом деле, не знает никто. Общим у них было одно - любовь к литературе и умение находить смешное там, где его нет (сцена смерти мадам Петуховой, название погребальной конторы «Милости просим», классификация

смертей гробовых дел мастером Безенчуком, убийство опасной бритвой Кисой Воробьяниновым Бендера в конце романа. «Что это за лужа? - подумал Ипполит Матвеевич. - Да, да, кровь... Товарищ Бендер скончался»). Умение смотреть на жизненные события под определенным сатирическим углом - одна из составных частей писательского таланта. Известно, что они шутили не только над своими литературными героями, но и над самими собой. Антон Павлович Чехов перед тем, как уйти в лучший мир, попросил шампанского, вкусил его и со счастливым видом произнес: «Давненько я не пил шампанского». Потом лег на диван и сказал по-немецки: «Ich sterbe» (Я умираю). Он скончался как истинный врач, констатирующий факт смерти своего пациента, коим в данном случае был он сам. Незадолго до смерти Ильф, выпив бокал шампанского в компании своего соавтора в американском отеле, пошутил, перефразируя А.П. Чехова: «Шампанское пью, - сказал он. - Наверное, скоро умру». И он действительно вскоре умер. У дотошных и любопытных читателей, во все времена интересовавшихся больше личной жизнью знаменитостей и тем, сколько им заплатили за тот или иной шедевр, естественно, возникал вопрос: кто был в этом дуэте паровозом, а кто вагоном? К сожалению, приходится огорчить большую армию окололитературных любителей разоблачений и развенчаний и констатировать факт, что никакой негативной информации сообщить им об авторах пока не представляется возможным. История умалчивает, кто у них был «паровозом». На титульном листе черновика рассказа «Мореплаватель и плотник» Ильф сделал приписку «Почерк Петрова. Идеи и мысли мои. Пусть докажет противное. То-то!» Ниже красовался ответ Петрова: «Неужели кто-либо может подумать, что я буду записывать какие-то посторонние мысли. То-то-то!». Согласно официальной версии, познакомились Ильф и Петров в доме писателя В. Катаева. Вскоре они стали работать в редакции газеты «Гудок» в отделе писем рука об руку с Ю. Олеша, В. Катаевым, М. Булгаковым, М. Кольцовым, Л. Славиным. Они редактировали рукописи рабочих корреспондентов, поскольку те были зачастую безграмотные, писали фельетоны на злобу дня, бичуя пережитки, и

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

отвечали на письма. Работа была очень интересной, позволявшей в полном объеме насыщаться жизненными впечатлениями, так им пригодившимися впоследствии при написании романа «Двенадцать стульев». Шутить вдвоем, как и писать, оказалось очень трудно, потому что когда один шутил, другой в это время должен был думать о чем-то серьезном, например, о том, что они будут завтра кушать, как напечатать рукопись и при этом еще умудриться получить гонорар. Ильф был не способен «хватать кого-то за горло», поэтому этими щекотливыми вопросами занимался Петров. Они были женатыми людьми, а семьи, как известно, требуют средств (не путать с «искусство требует жертв»). Если авторов двое, значит и гонорар должен быть ровно в два раза выше - так считали новоявленные братья Гонкуры. Почему Гонкуры? Когда у них спрашивали: «Как вы пишете вдвоем?», сатирики отвечали: «Как братья Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль сторожит рукопись, чтобы не украли знакомые». Редакторы журналов и издательств люди как правило практичные и как следствие меркантильные, платили «братьям» как за одну авторскую единицу. Это было несправедливо, ведь там, где автор-одиночка выпивал одну кружку пива, наши авторы выпивали две; естественно, они снашивали в два раза больше обуви; теряли больше запонок и в два раза больше заляпывали чернилами рубашек, а также поглощали котлет и шницелей, когда таковые были; протирали на работе не одни брюки, а пару; выкуривали в два раза больше сигарет, нанося таким образом двойной удар своему расшатанному подневольным непосильным литературным трудом здоровью. Да, без брюк и без котлет писателю никак нельзя. Слава богу, что многочисленные командировки выручали. Суточные в бухгалтерии редакции выплачивались строго по паспортам, а они у них были отдельными: один на Ильфа, а другой на Петрова. Это объясняет то, почему сатирики так любили командировки. Да, денег, конечно же, не хватало катастрофически. Молодые растущие организмы сатириков требовали калорий, хорошей одежды и приличного жилья. И если Е. Петров мог надеяться на помощь обласканного властью старшего брата, то лишенный высокооплачиваемых родственников в Москве Ильф вынужден был носить одни брюки на двоих

со своим соседом по общежитию Ю. Олешей. В ситуации, когда тебе не в чем выйти на улицу, смешного, конечно, мало, тут не до юмора. Людей, умеющих шутить на пустой желудок, на свете очень мало. Можно сказать, что их нет совсем. Ильф и Петров принадлежали именно к этой редкой породе людей. В конце концов, видимо, плюнув на все перипетии писательской судьбы и на все несовершенство мира, Ильф и Петров решили не просто писать вместе, а писать по возможности очень смешно. Как часто бывает в жизни, все решил случай. Идею романа им, что называется, навязали. Родной брат Е. Петрова писатель Валентин Катаев, печатавшийся на четвертой полосе газеты «Гудок» под псевдонимом «Старик Собакин», подбил их на авантюру. Евгений Петров впоследствии так напишет об этом в своих воспоминаниях об Ильфе: «Однажды он вошел туда со словами: - Я хочу стать советским Дюма-отцом. Это высокомерное заявление не вызвало в отделе особенного энтузиазма. И не с такими заявлениями входили люди в комнату четвертой полосы. - Почему же это, Валюн, вы вдруг захотели стать Дюмапером? - спросил Ильф. - Потому, Илюша, что уже давно пора открыть мастерскую советского романа, - ответил Старик Собакин, - я буду Дюма-отцом, а вы будете моими неграми. Я вам буду давать темы, вы будете писать романы, а я их потом буду править... - Есть отличная тема, - сказал Катаев, - стулья. Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман?» Надо сказать справедливости ради, что сюжет не был нов и оригинален. У писателя Артура Конан Дойля, придумавшего знаменитого сыщика Шерлока Холмса, в одном из рассказов сокровища искали в бюстиках Наполеона, которых было ровно шесть. Но суть была не в этом. Заручиться поддержкой популярного писателя, вхожего во многие кабинеты с высокими потолками и дорогой мебелью. Так решилась их судьба. Это был август 1927 года. Сначала они хотели писать по главам: одну главу пишет Ильф,

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

другую Петров, но потом, по предложению Ильфа, который был старше, мудрее и опытнее Петрова, решили писать вместе, оставаясь до поздней ночи, а иногда и до утра в редакции газеты. Так было удобнее. Сначала было решено, что стульев для ровного счета должно быть двенадцать, главному герою присвоили звучную и многообещающую фамилию Воробьянинов, его тещу нарекли мадам Петуховой, над похоронным бюро друзья повесили циничную вывеску «Милости просим». Что ж, молодости свойственен цинизм и нигилизм. Все бралось, что называется, из жизни. Фигуру Воробьянинова без страха перед проклятием родственниками срисовали с родного дяди Петрова. Роман уже просто не мог быть неудачным, потому что на карту была брошена честь семьи. Но в романе пока не было чего-то главного. Авторы и сами не знали чего. Так часто бывает - задумывался роман по-одному, а написан был совсем по-другому, и неизвестно, остался ли доволен «заказчик», если он, конечно, был, тем, что в конце концов получилось. Главное другое - в выигрыше оказался прежде всего читатель, получивший современнейший роман, которого еще никогда не знала отечественная литература. Ильф и Петров здесь оказались первопроходцами. Остап с немного одиозной фамилией Бендер, которую Ильф привез из Одессы (один знакомый мясник с Малой Арнаутской улицы носил такую фамилию), сначала был вообще, по воспоминаниям того же Петрова, задуман как второстепенная фигура: «Для него у нас была приготовлена фраза, которую мы слышали от одного нашего знакомого бильярдиста: «Ключ от квартиры, где деньги лежат». Но Бендер стал постепенно выпирать из приготовленных для него рамок. Скоро мы уже не могли с ним сладить. К концу романа мы обращались с ним как с живым человеком и часто сердились на него за нахальство, с которым он пролезал почти в каждую главу». «Работа была каторжной, - писал Петров. - Мы даже не представляли, что нам будет так тяжело. Обсуждали каждую фразу. Если фраза приходила в голову обоим - сразу ее отставляли». Роман печатали быстро. С момента написания первой строчки романа: «В городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что казалось,

жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть», и до публикации первой главы прошло всего пять месяцев. Катаев, который остался доволен первой частью романа и отказался (по официальной версии) править рукопись на том основании, что она и так хороша, видимо, торопился напечатать ее, зная, что обстоятельства могут измениться. Как показало время, торопился он не зря. После снятия Нарбута с работы, Ильфа и Петрова больше не печатали в журнале «30 дней» (возможно, здесь чашу весов перевесило и его участие в судьбе романа «Двенадцать стульев»). После увольнения Нарбута наступило тягостное ожидание. Смешной роман потянул несмешные судьбы людей, помогавших ему обрести своего читателя. В 1928 году Ильфа увольняют из редакции газеты «Гудок» якобы по сокращению кадров. Это был повод. Вскоре в знак солидарности из редакции увольняется и Е. Петров. Роман сразу приобрел успех у самых широких слоев населения. Не сразу читатель понял, что перед ним. Думая, что это всего лишь развлекательное чтиво. К счастью, наверху оказалось не так много образованных людей, которые смогли бы раскусить истинный смысл этого произведения, где каждая фраза или реплика это удар по созданной за 10 лет правления большевиков бюрократической машине. Уже после того, как в 1931 году был написан и издан второй роман дилогии о великом комбинаторе «Золотой теленок», когда уже не было в живых ни Ильфа, умершего от туберкулеза в 1936 году, ни Петрова, разбившегося во время Великой Отечественной войны на самолете под Ростовом, их произведения были запрещены и изъяты из библиотек. Случилось это в 1947 году. Только в 1956 году романы снова были разрешены для печати. Тогда же, в 1961 году вышло собрание сочинений Ильфа и Петрова в пяти томах тиражом 300 тысяч экземпляров (сейчас библиографическая редкость). Писатели как будто вернулись из небытия. В 1957 году первое после запрета издание предисловием предварил К. Симонов. В своей вступительной статье он признает огромный вклад Ильфа и Петрова в советскую литературу и их уникальность, не забывая, конечно, при этом

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

на каждой странице напоминать, что они обличали прежде всего пережитки капитализма. Наступила хрущевская оттепель, и роман, вернее, романы снова потребовались как символ демократических перемен. Их снова стали печатать, о романах стали спорить, критики писали статьи и книги, посвященные творчеству Ильфа и Петрова, подводя их искрометный талант под традиции и каноны социалистического реализма. Нарком просвещения Луначарский писал: «Юмористическая сатира авторов «Золотого теленка» - не блеклая, а мощная и впечатляющая. Она - законное детище советской эпохи». Нарком просвещения ошибался. Не детищем советской эпохи были романы Ильфа и Петрова, а пасынками и изгоями. Они выросли не благодаря, а вопреки принципам социалистического реализма, и сатира эта была направлена на борьбу не с проклятым прошлым, а со «светлым и кристально чистым» настоящим. Сатира всегда борется с настоящим. Авторы были наивны и рассчитывали на то, что система способна на самоочищение. Ильф и Петров не были диссидентами, скорее наоборот - патриотами, желавшими только одного - чтобы недостатков, мешающих людям счастливо жить, было как можно меньше. Образ, столь полюбившийся читателю, Остапа Бендера подсказал Ильфу и Петрову другой их земляк Ю. Олеша. Он им поведал историю о гражданине по фамилии Шор. Звали молодого человека Осип. Он работал в уголовном розыске и даже брал банду Мишки Япончика, носил длинный шарф, капитанскую фуражку, давал сеансы одновременной игры в шахматы в периоды безденежья и мечтал уехать в Латинскую Америку. Он участвовал во многих сомнительных проектах, его деяния часто нарушали различные статьи различных кодексов: он выдавал себя за турка, торговал индульгенциями, откатывая кому положено, притворялся гроссмейстером, пожарным инспектором, женился на провинциальных знойных дамочках пожилого возраста из-за отсутствия у него самого жилплощади и денег и делал еще множество того, чего не должен делать порядочный законопослушный человек согласно моральному кодексу строителя коммунизма. В отличие от своего прототипа О. Бендер, как мы знаем, чтил уголовный кодекс. «Я немею перед за-

коном», - говорил он. Есть все основания считать, что Осип Шор стал прототипом великого комбинатора, только литературно переработанный и дополненный буйной фантазией молодых авторов. По некоторым сведениям, Шор потом уже, после выхода романов высказывал недовольство тем, что авторы исказили его «героическую» биографию и не заплатили ему отступные за использование ее в корыстных целях. Шор время от времени встречался с Ю. Олешей, останавливаясь, будучи в Москве, в его квартире, поддерживал с ним дружеские контакты как с земляком. Если писательскую судьбу Ильфа и Петрова можно считать «счастливой», то судьбу Ю. Олеши - собрата по перу Ильфа и Петрова, человека, с которым они, что называется, бок о бок трудились в редакции газеты «Гудок», таковой назвать трудно. Самые знаменитые из его произведений это романы «Зависть» и «Три толстяка». Все говорило о том, что он сделает блестящую карьеру журналиста и писателя. Но… Как часто в жизнь вмешивается это «но». В 1934 году Ю. Олеша вынужден был на первом съезде союза писателей раскаяться и признать свои писательские ошибки. В романе «Зависть», абсолютно гениальном произведении, написанном великолепным и сочным языком, с прекрасной фабулой, он (Олеша) совершил стратегическую ошибку, не учтя того, что это было время строительства гигантов социндустрии, и недальновидно, хоть и талантливо, сделал главным героем никому не нужного интеллигента. Ему, конечно, указали на его политический просчет. Олеша с трибуны признал публично свои «ошибки» и раскаялся. Такие раскаяния, которые были сродни спектаклю, потому что действо происходило на сцене, нравились партийному и писательскому руководству. Олешу пощадили и не поставили к стенке как некоторых других, и он дожил до 1961 года, регулярно прикладываясь к бутылочке и полностью бросив писать. Когда пришла старость, он очень нуждался в деньгах. По Москве 50-х ходил анекдот, что вроде бы Ю.Олеша, встретив в доме литераторов какую-то «шишку», спросил: А как меня похоронят? По высшему разряду, конечно, - ответила «шишка». А нельзя меня похоронить по обычному разряду, - сказал писатель, - а разницу отдать мне сейчас?

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

101

До седых волос он сохранил в себе чувство юмора, присущее всем одесским писателям, к коим относились также Ильф и Петров. Они тоже уцелели каким-то чудом. При желании можно было найти в их романе все, что угодно. История умалчивает, почему их не репрессировали. Многие литературные спецы того времени как, например, Н. Рыкова, подвергали их совместное творчество резкой критике как за стиль, так и за содержание, обвиняя сатириков в искажении действительности и еще в том, что они вместо изобличения Воробьянинова и Эллочки-людоедки «обыгрывают их». Но, несмотря на не очень лестную критику, роман «Двенадцать стульев», что называется, вошел в народ. Извлечь его оттуда уже не могли никакие инструкции и постановления, никакие критические статьи. В том же 1928 году роман вышел отдельной книгой. Работа в «Гудке» (газета профсоюза железнодорожников) заставляла их много ездить по стране, ходить по предприятиям, общаться с людьми - это пополняло объем жизненных знаний. В 1927 году летом в год написания романа «Двенадцать стульев» молодые журналисты, но в то время еще не соавторы, посетили ряд живописных мест и немного позднее, а именно спустя всего несколько месяцев, так сказать, по свежим впечатлениям отразили это все в своем романе. Чебоксары, Рыбинск, Минеральные Воды, Ростовна-Дону, Пятигорск, Владикавказ, Батум, Ялта, Севастополь - прекрасный набор городов для создания эпического полотна. В 2008 году скульптором Р. Юсуповым был создан памятник О. Бендеру, установленный у входа в Провал, где, как известно из романа, О. Бендер боролся с дефицитом наличности, продавая билеты на осмотр природной достопримечательности наивным курортникам. Но скульптор допустил досадную неточность. На билете, который Остап держит в руке, указана его цена - 50 копеек. Это противоречит тексту романа. Возможно, Бендер и хотел брать с отдыхающих по полтине. Возможно. Но великий комбинатор был хоть и мошенником, но все же не лишенным гусарского благородства, и поэтому не мог драть такие деньги с трудящихся. Его аппетиты были гораздо скромнее. Как истинный

гуманист он брал по 10 копеек с носа. «Приобретай билеты, граждане! Десять копеек! Дети и красноармейцы бесплатно! Студентам - пять копеек! Не членам профсоюза - тридцать копеек!» Остап бил наверняка. Пятигорцы в Провал не ходили, а с советского туриста содрать десять копеек за вход «куда-то» не представляло ни малейшего труда. Кстати, в записных книжках Ильфа есть упоминание о пребывании Ильфа и Петрова в Минеральных Водах, через которые ехали и герои романа: «Для Ипполита Матвеевича был куплен билет в бесплацкартном жестком вагоне, в котором бывший предводитель и прибыл на уставленную олеандрами в зеленых кадках станцию «Минеральные Воды» Северо-Кавказских железных дорог…» Так описывают авторы первый день пребывания «концессионеров» на Кавказских Водах. С того времени сменились приоритеты вместо зеленых кадок с олеандрами теперь разбиты клумбы с мясистыми агавами, делающими станцию Минеральные Воды похожей на мексиканский вокзал. То, что Бендер развернул на Кавказских Водах бурную коммерческую деятельность, не удивительно. Он брал пример с местных жителей, озабоченных единственной мыслью - косить деньги пока курортный сезон в разгаре. В своих записных книжках Ильф пишет: «Извозчику отдали три. Взял и уехал довольный. А мы после роскошной жизни пошли пешком. Неоднократно видели Эльбрус и другие пидкрутизны. (Бештау, Змейка, Железная, Развалка и т.д.) Сидим. Пробовали взобраться на Т.Д., но попали в «Цветник». Взяли 32 копейки. Вообще берут. Обещают музыку. Но что за музыка, ежели все отравлено экономией. Местные жители красивы, статны, но жадны. Слова не скажут даром. Даже за справку (устную) взяли 10 коп. Это не люди, а пчелки. Они трудятся». Прозорливость Ильфа и Петрова поражает. Они как будто предвидели, что через 90 лет после выхода романа в свет новоявленные бизнесмены начнут брать с трудящихся деньги за посещение природных объектов. Великие комбинаторы менее благородные, чем Остап Ибрагимович, станут бессовестным образом обирать трудящихся. Кто-то, огородив дощатым забором часть заказника и сделав угрожающую надпись «Частная собственность въезд запрещен»

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

103

сделал общенародные леса и луга достоянием горстки людей, кто-то «приватизирует» часть пляжной территории на морском побережье и, поставив десяток лежаков у кромки воды, взимает деньги за возможность насыщаться ультрафиолетом непосредственно в зоне прибоя. Правда, в Пятигорске еще бесплатно пускают к Орлу и не берут денег за вход в Провал, а в Кисловодске нет поминутной тарификации прогулок по терренкуру. Возможно, в скором времени и здесь появятся табличка «Частная собственность» а ниже пояснение «Прогулка по курортному парку, тариф: 1 км - 50 рублей». Дай, как говорится, бог, чтобы этого не случилось. В Краснодарском крае успешно и массово «окучивают» трудящихся, страстно возжелавших насладиться природой: в Азишскую пещеру запускают не за гривенник, как отпускал услуги Остап Ибрагимович, а за 300 целковых (может, уже и больше), хочешь посмотреть на водопады гони 150 рэ, лицезрение горной теснины обойдется отдыхающему в 200 рэ. Ну а простоявший многие тысячелетия дольмен можно осмотреть и ощупать всего за 100 рублей, поскольку он расположен на территории частного домовладения. Отличный коммерческий проект - сидишь дома, чаек попиваешь, а денежки капают. Бендер об этом даже не мечтал. Во всяком случае, в его четыреста относительно честных способов зарабатывания денег показ каменного дольмена не входил. Кстати, никто из собственников дольмена не возражает, если за эти деньги экскурсант даже засунет в узкое круглое отверстие мегалита голову. Жаль, что не дожил Остап Ибрагимович до «светлых дней», вот бы порадовался, вот бы развернулся! Возможно, в современный период развития капитализма в России он предложил бы все дольмены, все водопады, все пещеры и все ущелья сделать платными. - С какой целью взимаются деньги? - поинтересовались бы посетители. - С целью капитального ремонта ущелий, водопадов и древних дольменов, - дерзко ответил бы Остап, - чтоб не сильно старели. Видимо, у водопадов та же проблема, что и у провалов начала прошлого века. Нужно, чтобы они не очень сильно падали, экономя гидроресурсы, а пещеры не самоуглублялись. Именно для этого и нужны пожертвования граждан.

Пятигорск описан в романе пусть не столь ярко, но узнаваемо, и можно даже сказать, романтично, с легким налетом столичного снобизма. «Был воскресный вечер. Все было чисто и умыто. Даже Машук, поросший кустами и рощицами, казалось, был тщательно расчесан и струил запах горного вежеталя». Заплатив гривенник, концессионеры вошли в «Цветник». «В «Цветнике» было много музыки, много веселых людей и очень мало цветов. Симфонический оркестр исполнял в белой раковине «Пляску комаров». В Лермонтовской галерее продавали нарзан... - Эх, Киса, - сказал Остап, - мы чужие на этом празднике жизни». Есть в романе место, которое любят цитировать курорт ники, приезжающие на Кавминводы. Это сцена с монтером Мечниковым. «Дуся! - удивился монтер. - Вы меня озлобляете. Я человек, измученный нарзаном». Фраза, брошенная монтером Мечниковым, стала крылатой. Многие, даже не читавшие роман, употребляют ее как русскую народную поговорку, придуманную двумя одесситами. О прибытии охотников за бриллиантами на Кавказские Воды в романе написано довольно живописно. В Минеральных Водах у концессионеров была пересадка на пригородный поезд, здесь можно было немного перекусить и полюбоваться красотами горных вершин и хребтов. Описывается в романе как О. Бендер и И. Воробьянинов ехали в Пятигорск: «Дачный поезд, бренча, как телега, в пятьдесят минут дотащил путешественников до Пятигорска. Мимо Змейки и Бештау концессионеры прибыли к подножью Машука». В 1971 году режиссер Л. Гайдай снял самую лучшую киноверсию романа «Двенадцать стульев», пригласив в картину таких кинозвезд как М. Пуговкин, А. Гомиашвили, С. Филиппова, В. Павлова, Г. Вицина, И. Ясуловича, Н. Варлей, Н. Крачковскую, которая не была в то время звездой экрана, но, сыграв «знойную женщину - мечту поэта» мадам Грицацуеву, таковой стала. Сам режиссер предстал перед зрителем во всей красе в образе Варфоломея Коробейникова - торговца ордерами. Образ получился сочным и запоминающимся. Гайдай очень бережно отнесся к тексту романа. Не все было

и н о й в з г л я д / Юрий Селиванов

105

охвачено, но то, что вошло в картину, не подверглось никаким переделываниям и подгонкам. Гайдай сохранил первоисточник и в этом дополнительная ценность фильма. Съемки проходили в Рыбинске, Москве, Грузии, Кабардино-Балкарии и на Кавказских Минеральных Водах. Не обошлось без коллизий. Сцену собирания денег у Провала сняли около Грота Лермонтова, милостыню Воробьянинов просил возле Ессентукской грязелечебницы, встречу с монтером Мечниковым сняли около Лермонтовской галереи. Попала в фильм и сцена у Орла. Выход на экраны страны «12 стульев», который посмотрели миллионы зрителей, добавил популярности роману Ильфа и Петрова. Многие, не читавшие роман, кинулись в книжные магазины и библиотеки с целью его прочитать. Это было проявление всенародной любви. Редко какое произведение литературы пользуется такой популярностью в народе. Фильм, как и роман, любят до сих пор и с удовольствием смотрят разные поколения граждан нашей страны. В конце фильма режиссер Л. Гайдай на несколько секунд показал памятник Ильфу и Петрову: они сидят на лавочке, как и положено, вдвоем с ученическими ручками вместо копий. Великий режиссер даже виртуальный памятник великим сатирикам «воздвиг» с элементом юмора. Режиссер слукавил, а может, и не слукавил, а просто намекнул кое-кому наверху, что в отношении этих писателей допущена историческая несправедливость. Нет памятника Ильфу и Петрову в России - ни в Москве, ни в Рыбинске, ни в Пятигорске, ни в Ялте. Есть памятник отцу Федору (Ростов-на-Дону), Кисе Воробьянинову и О. Бендеру (Пятигорск), Эллочке Людоедке (Москва)и нет памятника авторам - этим воистину народным любимцам. В 60-е годы прошлого века известный советский сценарист Геннадий Шпаликов, автор сценария таких фильмов, как «Я шагаю по Москве», «Коллеги» и др., грустно пошутил: «Если бы каждый, кто поет песню о Москве, написанную на мои стихи, дал мне рубль, то я бы стал миллионером». Это высказывание можно отнести и к творчеству Ильфа и Петрова. Перефразируя Г. Шпаликова, можно сказать: если бы каждый, кто хоть раз прикасался к творчеству Ильфа и Петрова, дал рубль, то можно было бы поставить

им не один памятник, а сто. Есть такое крылатое выражение «Идея должна созреть». Думается, что 90 лет (именно столько лет прошло с того времени, как свет увидел первый роман И. Ильфа и Е. Петрова «Двенадцать стульев») - достаточный срок для созревания идеи установки памятника этим великим писателям. P.S. Они словно губка впитывали в себя весь негатив нашей жизни, что наверное и подточило и без того слабое здоровье Ильфа и сделало судьбу Петрова намного короче, чем она могла быть. Почему люди любят творчество Ильфа и Петрова, их персонажей, сочных, колоритных и даже, несмотря на отрицательный заряд, обаятельных. Возможно, что люди попросту узнают в них себя: да, мы такие. Люди всегда соответствуют времени, в котором живут. Гоголь написал портрет эпохи, а Ильф и Петров написали карикатуру на эпоху, и как это ни странно, современники не обиделись на них. Да, не обиделись, если не считать нескольких провластных критиков. А народ стал читать фельетоны и романы и смеяться. «Над кем смеетесь, над собой смеетесь», - справедливо заметил городничий в пьесе Н.В. Гоголя «Ревизор». Некоторые критики указывали на то, что подобного рода романы порочат нашу прекрасную и светлую действительность. Но роман выжил, несмотря на запреты и гонения. Помогла любовь читателей.

с о в р е м е н н и к и / Игорь Тюленев

107

Современники /

Современники

Мы не имеем права проигрывать битву Автор: Игорь Тюленев

«Рифму русский народ полюбил сразу» - заметил когдато Ф¸дор Михайлович Достоевский. И любит до сих пор, что бы там не говорили московские тусовщики, на поэтические вечера которых приходят считанные единицы слушателей. До такой ситуации довели любителей поэзии м¸ртвородящие столичные поэты и критики своими выхолощенными текстами, с бессодержательной игрой метафорами. К сожалению, Москва поэтическая за последние годы мутировала в Москву банкиров и чиновников. И это закономерно. «Дурно пахнут м¸ртвые слова». В России слово всегда было на особом месте - в сердце и в душе. А в столице вс¸ происходит, как у Г¸те в «Фаусте»: Кропанье пошлостей - большое зло, Вы этого совсем не созна¸те. Бездарных проходимцев ремесло, Как вижу я, у вас в большом поч¸те. Большой поч¸т - это современная мода на бездарность, ибо дар - от Бога, а бездарное творчество - от лукавого. Много стало модных стихотворцев, но что такое «Мода» - обратное прочтение «адоМ», ад зарифмован в обратную сторону. Раскручивая «таких» писателей, издатели решают, таким образом, свои рыночные проблемы, увеличивая тиражи разрекламированных пошлых, построенных на низменных инстинктах продажных книжек. Занимаются тиражированием зла, забывая слова поэта: «Но без души и помыслов высоких живых путей от сердца к сердцу нет». Но русская литература выстоит! Классическая русская литература подарила миру огромную душу - на весь земной шар хватает... До сих пор читают

книги в сельских и поселковских библиотеках... А в русской глубинке выступление поэтов собирает полные залы... нет читателя благодарнее, чем простой русский человек. Там нас действительно ждут. Вся сила и мощь зреет в провинции. Мы самые крутые, мы самые талантливые, мы самые сильные! Об этом я всегда спорю с московскими поэтами и критиками. Поэзия развивается не по горизонтали, а по вертикали: от земли - к небу, от души к Богу... Поэтому не важно, какое время и какое сейчас общество на дворе - для меня ничего не изменилось. Как писал, так и пишу, так, надеюсь, и дальше буду писать. В первую очередь я просто без этого (поэзии) уже не могу жить, а уж потом можно и высказаться, и создавать произведение искусства, по мере того, сколько тебе таланта отпустил Господь. И вс¸... Все поколения в России всегда жалуются на плохую молод¸жь и слабую литературу. Но литература отражает состояние сегодняшнего общества! Что на зеркало пенять, если рожа кривая? А Бог не умер, как говорил Фридрих Ницше. Просто Господь воскресает в мятущихся русских душах в очередной раз! В поэзии нужно быть солдатом. Поэзии нужно служить помня о долге, верности и чести. Русская поэзия - это, конечно, червленое знамя, это цвет крови, цвет солнца, цвет жизни, цвет огня. Европейская поэзия? Наверное, бледное какое-нибудь знамя, больше переходящее в голубизну. .. Поэтому там поэзии нет. А в России поэзия была, есть и будет такая же яркая и горячая, как и е¸ знамя, ибо под таким знаменем она никогда не будет бездушной, скучной и пустой! В любезном Отечестве в одном поколении могут творить не более десяти настоящих поэтов. Вспомним Золотой и Серебряный века русской поэзии... Наше время исключение. Правда - выше денег, а поэзия - выше правды! Э, как завернул! И ещ¸ - можно обмануть женщину, а музу нельзя. Я не стану выстраивать рейтинги поэтов. Не так и важно, кто первый с конца, а кто первый с начала. Вс¸ меняется даже на глазах одного поколения. Взять хотя бы феномен Андрея Вознесенского. Нет феномена! Вс¸ больше и больше

с о в р е м е н н и к и / Игорь Тюленев

109

места на духовном Олимпе занимает поэзия моего учителя Юрия Кузнецова. Хотя он и говорил мне когда-то, что стихи его будут читать лет через пятьдесят, не раньше... Ошибся! И ещ¸ добавлю - если ты умеешь читать, а тем более писать, то сам легко построишь всех по росту, а кое-кого заставишь упасть и отжаться. Это, мой дорогой читатель, мы наблюдали с тобой не раз. Взять давнюю статью Аллы Марченко «Сергей Есенин», написанную через сорок лет после его смерти. Не может она понять его стихи. Пишет, что Сергей Есенин очень известен потому, что печатался в широко распространяемых изданиях, а Пастернака, Цветаеву никто тогда не знал... Но разве сейчас Сергей Есенин стал менее популярен? Я живу в своей стране, политой не раз и не два, кровью моих предков, и выбираю сам своих поэтов. Нужно возжечь свечу или запалить кост¸р до небес, чтобы осветить все тайные тропы и мечущиеся по ним заблудшие души. Чтобы помочь русским людям выйти к свету. Потому что враги России все светоносные тоннели умудряются захлопнуть перед нашим курносым носом. Или мы очень медлительны, или слишком уж доверчивы. Но сейчас на кону стоит наша Родина, и мы не имеем права проигрывать Битву. Наши предки и гениальные русские поэты нам этого не простят. Если вдруг не будет у русских поэзии, то они не смогут говорить ни друг с другом, ни с Богом, ни с другими народами, не смогут понять их. Без поэзии нет музыки, мира и даже войн - «поэт во стане русских воинов». Поэзия - свет и мрак, море и пустыня. Язык поэзии - это кровь народа. Меня очень волнует читательский интерес к поэзии. Убийца нашего великого реформатора Петра Столыпина Мордка Багров говорил, что жизнь - тысяча съеденных котлет... А вот для русского человека жизнь другое - это борьба и молитва! С нашим обществом вс¸ более-менее понятно. Хочу рассказать о зонах, ибо живу на Урале в краю, где очень много лагерей. На российских зонах мне приходилось неоднократно выступать, в том числе и в детских колониях. Был я и на самой страшной для зеков зоне «Белом Лебеде». Бывая на

зонах, я всегда прошу показать мне библиотеки и поэтические сборники. Вот парад им¸н - Пушкин, Тютчев, Лермонтов, Фет и, конечно же, Сергей Есенин! Все книги одинаково засалены и потр¸паны. Читатель, вот горние вершины русской поэзии, которые видны даже из-за колючей проволоки и высоких заборов с вертухаями на вышках! Есть у меня давнее доперестроечное стихотворение «В родительском доме». Процитирую, а потом поясню: В родительском доме Не жить мне и дня. В родительском доме Чужая родня, Чужие портреты Висят на стене, Чужие заветы Бормочут во сне. Чужие с чужими Твердят о чужом, И страшно мне с ними Быть в доме своем. Когда это стихотворение прочитала моя мачеха - она долго рыдала от обиды, думая, что это о ней сказано. Зек, сидящий за убийство, переписал его из областной газеты «Звезда». Не мудрствуя лукаво, поставил вместо моей фамилии свою и отдал в лагерную газету «На волю с чистой совестью». Потому что думал - это стихотворение о нем. И только морской офицер, приехавший к родителям в отпуск, понял правильно замысел автора. Он понял, что ждет Россию в недалеком будущем. Александр Твардовский сказал замечательно: «То, что я напишу, не напишет Лев Толстой». А нам оста¸тся надеяться, что в нашем любезном Отечестве хорошие книги будут всегда востребованы и сегодня, и завтра, и всегда...

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

111

Круг чтения /

Круг чтения

“Я стихами распят...” Автор: Виктор Кустов

иллюстрация

«Ключевая идея нашего проекта заключена в слове «соборность»: мы собираем ярких русскоязычных авторов, прописанных кто где: у черта на куличках, на верхней полке общего вагона, в Париже, Одессе, Хабаровске, Мельбурне, Монреале...» Пожалуй это и есть кредо создателя проекта «45 параллели», Сергея Сутулова-Катеринича, которого он неуклонно придерживается вот уже без малого три десятка лет, - ровно столько, сколько существует «сорокопятка»; прежде бумажный вариант - газета, а затем, вот уже второй десяток, электронный. И эту «соборность» он переносит на каждый новый книжный проект, отпочковывающийся от главного: с 2010 года вышли уже четыре поэтических сборника и вот очередная, пятая антология «Сокровенные свирели». И хотя она имеет подзаголовок «Ставрополье-13» (отчего 13 объяснять не стану, читатель узнает это из вступительной статьи), на самом деле места проживания представленных на ее страницах поэтов - планета без границ. И, как не сомневается составитель, поэтов настоящих, а не тех, кто сегодня научился лихо рифмовать убогие мысли. И под этой обложкой он собрал только таких, кто может, как Алексий Головченко, протоиерей, поэт, кинодраматург, живущий ныне во Владимире, признаться:

Я стихами к земному величью прибит, я стихами распят, и стихами в кредит жизнь дана мне и смерть, и живая строка для меня, для юнца, для меня, старика. Этот сборник собрал в первый раздел двенадцать ныне творящих авторов, каждого с тринадцатью стихотворениями, во второй, под одним, тринадцатым номером, еще тринадцать, но уже с одним стихотворением и, наконец, еще по тринадцать стихотворений тринадцати поэтов, которых уже можно отнести к классикам. Такова архитектура этого издания. Что же касается содержания, пристрастий, открытий, созвучия, то у каждого они свои. Как и легшее на душу... Не претендуя на универсальность вкуса, я поделюсь некоторыми из тех строк, которые понравились мне... Анатолий Маслов коренной казак. Родился на Ставрополье, вырос, живет на родном хуторе. Правда, служить довелось в Забайкалье. И стихи его - отражение того, что вокруг, что в крови и памяти... Поманила дразнящая воля. Что за дело до грешной души? Пусть уносит печали и боли Буду жить равнодушным в глуши. Не сопьюсь, Не повешусь, Не струшу, На скаку не сорвусь я с коня... Только кто ж мою грешную душу Приютит и спасет без меня. Не столь конкретна в своем понимании бытия, в подобной четкости ответов на вечные вопросы, горожанка Екатерина Полумискова. А может быть, детство, прошедшее под знойным небом Египта и Йемена, где были в командировке ее родители, ученые, наложило свой отпечаток...

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

113

«Все возвратится на круги своя...» Ходить кругами - доля, знать, такая, И, основным инстинктам потакая, Доказывать первичность бытия. А после, у судьбы на острие, Назло ветрам из Ветхого Завета, Бранить того, кто выдумал все это И основной инстинкт, и бытие... Но это самое бытие порой так и просится увековечивания на бумаге, открывается неожиданной стороной, как у родившейся в Грозном, но живущей ныне на юге Ставрополья Оксаны Медяник. зимой встаешь опережая солнце плетешься ставить чайник на память вписываясь в повороты стен растущих словно панцирь за плечами все тех же известковых отложений что отпечаток в толще торфа записанный в хребте спинного мозга мой позвоночник сочлененьями хвоща улиткою в трехкомнатной квартире ... меняя дом меняешь кожу Биография Олега Воропаева в его стихах и прозе. По образованию и началу жизни он - зоотехник и северянин, мурманчанин. Потом вдруг - офицер милиции, участник боевых действий. Ставропольчанин. Наконец, - в отставке и место бытия - небольшой южный город... Биография, то есть бытие, это не всегда то, чего хочется. И не только автору. Мне одиноко и грустно. Я не умею летать. Над замерзающим руслом Сеется звезд благодать.

И невесомая птица Не умолкает в ночи. Я не умею молиться. Я бы ее приручил. Так бы и старились вместе, Грели плечо о плечо. Я бы не пел ее песен. Просто не знаю о чем... Ну, а что добавить к тому, что уже сказано многими о поэзии Сергея Сутулова-Катеринича. Оригинален? Несом ненно. Музыкален? А то. Не прост? Еще как. В его стихах сразу ответа на свои вопросы не жди, они не на поверхности. И без определенной подготовки нет смысла и браться за чтение. Но иногда и он становится неожиданно прост... хотя и философичен... ...захотелось закрутить озорной роман свить причудливую нить и сойти с ума, водку пить, табак курить, плакать, как шаман, и сходить, сходить, сходить, и сходить с ума от того, что задолжал столько «да» и «нет», от того, что прозевал хоровод планет... Станислав Ливинский из тех, кто умеет стихами описывать обыденность. Причем он делает это так, как способен только настоящий поэт. И получается вот такое бытие. Платформа, бабка с козами, локомотива выкрики. Вокзалы низкорослые провинциальной выправки. Уже не люди - граждане: спешат гуськом по мостику. Тюки многоэтажные и сумки на колесиках. Весь день с утра до вечера - носильщики да ящики. И строгая диспетчерша, гнусаво говорящая. Их жизнь по расписанию, торговцы, как подпольщики. Внимание! Внимание! Звучит из колокольчика. Соседний поезд тронулся и загремел доспехами, а нам в окошко кажется, что это мы поехали.

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

115

Можно, конечно, читателю в возрасте догадаться, что речь идет об эпохе развала Союза и эпидемии челночества. Но ведь можно все прочесть и иначе, не привязывая к реальности, и тогда и поезд, наш, и тот, другой, и перрон, и все прочее обретают иной смысл... Диапазон поэтических приемов кисловодчанина Станислава Подольского широк, как и возраст его читателя. Но независимо от возраста этот читатель должен обладать чутким поэтическим слухом. Поэт уже отметил свой семидесятипятилетний юбилей, прожив-пережив так много того, что стало уже историей, что это просто не могло не найти отражения в его стихах. И бытие его и стихи давно уже переплелись, слились воедино. И появилось вот такое желание: Хочу писать спокойные стихи о душу исцеляющем покое. И небо чтоб - не слишком голубое над берегом, достаточно сухим. И чтобы - непроезжая дорога средь чабреца, далеко от конца: идешь, идешь - ни боли и ни Бога в задумчивости неба и лица... И только где-то с краю промелькнет распятием летучим самолет. Но не все согласны с такой философичностью, не все мечтают о нирване... Жизнь сулит перемены и горести, И, почти не терзаясь, по случаю Ставим мы под числителем совести Знаменатели благополучия. И потом в непрощающей старости Мы стремимся найти, что утеряно. Удивляясь: «Что с совестью сталось-то? И на ЧТО она нами поделена?» Так проницательно замечает Татьяна Корниенко. И не о той ли обобщенной совести говорит Юлия Каунова.

Бомж Рыночное время года - запах жареной форели. Дед сидит у перехода: в чем душа? В немытом теле. Это тело обленилось: украдет - любой догонит. Ждет дедок людскую милость желтой вмятиной ладони. В КПЗ отбили почки: был карманником отпетым. Есть ли родственники? Молча прячет крупные монеты. Вот еще одна совсем не поэтическая грань нашего бытия. Но нашла же отражение в стихах... Большое видится на расстоянии... Эта истина непреложна не потому, что современникам трудно разглядеть гения или талант в силу суетности, да и некоторых человеческих качеств, а потому что признание начинается с малого числа прикоснувшихся к творению. Время помогает расширить со временем этот круг, таланту - стать властителем дум уже не единиц или сотен, а тысяч, сотен тысяч и даже миллионов... Третий раздел книги - это по тринадцать стихотворений от тех, кто уже перешел в разряд классиков. И кто теперь вечно живет в стихотворных строках, множа число своих почитателей... И все те же вечные темы человеческого бытия и вечного поиска ответов на вечные вопросы. Я приведу несколько стихотворений, которые важны для меня и которыми хочу поделиться, кому-то напомнив, а кого-то впервые познакомив с бессмертными строками. Просто прочесть их вместе с вами... Александр Екимцев Я одинок, как острова Анжу, В дорогу одиноко ухожу... Я прохожу редеющею пущей, Я полон и волнений и тревог: Скажите мне, а кто из нас, живущих, На ветровой земле не одинок?

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

Лес одинок и одиноко поле, И одинок малинник за жильем. Кукушка горько плачет поневоле В печальном одиночестве своем. Вздыхает филин, лось трубит у сосен, В потемках затерялся ветра свист. И одиноко оглянулась осень, И одинок гонимый ветром лист. И одинок поток, в горах ревущий, И лунный свет, упавший на порог. Скажите мне, а кто из нас, живущих, На ветровой земле не одинок? Александр Мосинцев Провинция Теплы они, несуетные сумерки В сухом оцепененье сентября. Сверчки перекликаются - не умерли, Живут себе, судьбу благодаря. Пиликают, не более не менее, В глубинах палисадов и аллей. Осыпано их умиротворение Окалиной горящих тополей. Провинция, сверчковая окраина, С усердием каким и без него Стократно ты воспета и охаяна На перепутьях века моего. Ядреная, хваленая, клейменая, Видавшая беду и торжества, Медами и отравою по¸ная, Радетелями наспех погребенная, Провинция, ты все-таки жива! Несбитая пустыми разговорами, Державными заботами полна, Кормилицей, надеждой и опорою Осталась, как в былые времена. В пыли, пропахнув хлебом и соляркою, То на краю района, то - страны Ты заново охвачена запаркою

117

Проблем и сроков, что не учтены. Отстраиваешь мир, как полагается, Перемолов посулы и тычки, Пока земля согретая вращается И в сумерках пиликают сверчки. Валентина Сляднева Ю. Кузнецову За краем великой дороги, Когда все сомненья - к концу Ударюсь я в пыльные ноги Седому, как лунь, мудрецу. Он стертые лапти покажет И горб за согбенной спиной. «По силам живет, - скажет, - каждый, И нету дороги иной. Не волей вселенского Бога, Не милостью прочих, владей Ты жизнью своею... Тревога Проснется в тебе за людей, За дерево, птицу и лошадь, За землю живую в горсти... По силам берет каждый ношу, Несет, сколько может нести». Сказал и пропал. А быть может, То ветер кострище задул. И что-то мне сердце тревожит... Иль чует какую беду? Вениамин Ащеулов Я Россию люблю от церквей заунывного звона И до наших ревущих, безумно стремительных дней. Я друзьям говорю, что со мною живут: «Повезло нам!» И в чужой стороне, как по дому, тоскую по ней.

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

119

Я Россию люблю! «А она тебя?» - кто-нибудь спросит. Я ответить на это, пожалуй, навряд ли смогу. Просто с детства люблю уходить в звездопадную осень И подолгу стоять одиноко на сонном лугу. Владимир Гнеушев Для страсти стар, для мудреца - ребенок, Я понимаю выдохшихся нас: Как хочется, чтоб стих наш, чист и тонок, Не осквернился злом и не угас. Стоим то у прилавка, то у бочки Кто выпил все и кто лишь зачерпнул. Но всем бы нам, товарищи, те строчки, Что Пушкин написал. И зачеркнул. Евгений Золотаревский Родная речь Пусть ничего еще не знача, Строка нагая притекла: Благословил я неудачу И мне удача помогла. Слова ко мне явились сами Воздушно, тихо и легко. ... Ночь утирает волосами С ног мирозданья молоко; Мерцает звездная дорога Среди других земных дорог; И в душах, что не знали Бога, Отныне обитает Бог. И ты коснулся совершенства, Лишь мысли тайно обрели Родного языка блаженство И ширь отеческой земли.

Игорь Паньков Дом (Ибо - живи сто лет...) Это - мой дом... Элтон Джон Это - мой дом на краю живописнейшего ущелья; Кухня - налево, направо - камин и келья, где проводил я ночные часы в моленьях, голову преклонив на чьих-нибудь там коленях. Здесь, как мичуринец, я на гряде с молодым бурьяном и лопухами валялся мертвецки пьяным. Или, что твой авгур, за полетом веселой мухи зорко следил, ковыряя мизинцем в ухе. Здесь я корпел, как Пикассо над акварелью, кислое молоко наливая в стакан варенья. Здесь мой очаг. Здесь по лавкам голодные плачут дети, ближе которых мне нету на целом свете. И молодая жена от отчаянья бьет посуду (видно боится, что я про нее забуду). Здесь вечерами мансарда свои расправляет крылья, чтобы ее виноград и тутовник совсем не скрыли. Осенью, что роскошнее царства династии Сасанидов, здесь я ослеп и был принят в общество инвалидов. Здесь и окончу свой путь, если, Господи, не обидишь, ибо - живи сто лет - лучшего не увидишь.

к р у г ч т е н и я / Виктор Кустов

Игорь Романов Храни меня, Спаситель мой, В часы растерянности трудной, В минуты слабости немой От суматохи многолюдной Спаси меня, Создатель мой. В дни обреченности унылой, Ожесточенности слепой, Непониманья, лжи постылой Услышь меня, Всесильный мой. От непредвиденной напасти Весною, летом и зимой, От распоясавшейся власти Укрой меня, Всевышний мой. От равнодушия знакомых, От злобы нелюдей тупой На всех кругах моих рисковых Храни меня, Спаситель мой. Раиса Котовская Места, знакомые до слез, Глухая память детства, Ленивый кот, брехливый пес Вот все мое наследство. То снег повалит, то родня Считай лишь, кто да сколько... Нет прав наследных у меня Обязанности только. В моей ограбленной стране, Где правят «бакс» и «ксива», Жива - и счастлива вполне, На воле - и спасибо.

121

Семен Ванетик Стою, смотрю я на слегка Подсвеченные облака Закатным солнцем. «Что стоишь, Эстет неимоверный? Ишь! Стоять судьба нам не велит, Какой бы ни был чудный вид». Пройдут и судьбы, и века, Но вечно будут облака, Чей созерцали свет и след Когда-то прадед мой и дед, И будут - в радости ли, в муке Стоять и созерцать их внуки. Завершает сборник статья Натальи Вишняковой, начинающаяся вот таким абзацем: «Современную поэзию Ставропольского края определяют поэты с разными литературными вкусами, но красноречивой авторской манерой. По-мужски обязательный Олег Воропаев. Фотографически внимательный Станислав Ливинский, некоторые строчки которого - как комок в горле. Трибун и трубадур Екатерина Полумискова. Автор протяжных, разымчивых строф Татьяна Корниенко. Поэт одиночества Станислав Подольский. Мастер поэзокинематографа Алиса Апрелева. Созидатель с космической меркой в руке - Алексей Головченко». Поразительно емкое выделение главного поэтического стержня у названных поэтов... Думаю, прочесть полностью эту статью будет интересно не только тем, кто в ней упоминается, но и каждому читателю этой уникальной антологии.

Молот графоманов /

м о л о т г р а ф о м а н о в / Али Сафаров

123

Молот графоманов

серый роман о черном городе Автор: Али Сафаров Борис Акунин - писатель выдающийся. В том смысле, что уровень его образования, природного ума, владения ремеслом рассказчика выделяют его среди современных, так называемых писателей. Он не станет описывать извержение кала в момент смерти героини своего романа, как это делает Водолазкин. У него невозможен оборот «ментальное усилие ума» - такое усилие мы обнаруживаем у Пелевина. Звучание подводного колокола и стрекотания стрекоз, услышанные Диной Рубиной, не встретишь на страницах его книг. Акунин умен и осторожен, знает себе цену, и умеет запросить намного больше ее. Он создал себе гомункула в дореволюционном прошлом России, Фандорина, этот гомункул исправно приносит деньги хозяину. Во всем этом нет ничего, что могло бы вызвать возмущение, или неприятие. Умный, ловкий, находчивый. Нет таланта? А у кого он сейчас есть? Так вот, акунинского гомункула теперь нет, Фандорин убит. Азербайджанский бандит убил его, в 1914 году, в городе Баку. Там многих тогда убивали. Но интересно разобраться, откуда у покойного сыщика такая фамилия, «Фандорин». Дело в том, что мать уважаемого автора звали Дора, отсюда и Фон - Дорин. Это как Фонвизин. Видимо, кроме японского и английского, Акунин вполне владеет и немецким. Еще хочу утешить поклонников образа, созданного Григорием Шалвовичем. Не стоит принимать смерть Фандорина слишком серьезно. И Шерлок Холмс, и Остап Бендер умирали, но люди, создавшие их образы, воскрешали их впоследствии. Ибо, есть-то хочется. Думаю, оживет и Фандорин, до Октябрьской революции у него есть еще три года, много чего можно написать о таком бурном времени. Нет, «Тихий Дон» и «Окаянные дни» Акунин не напишет, не тот размер. «Вечер у Клер» тоже не стоит ждать, не осилит. Но люди, смешно и неправильно говорящие на

русском, и главный герой, заикающийся Фон Дорин, эдакий Джеймс Бонд из дореволюционного прошлого, еще соберут денег для Чхартишвили. Прием очень простой, но действенный, и при отсутствии таланта хорош как заменитель - не можешь создавать образы, оживляй манекены. Пусть японец вместо «красиво» говорит «куросиво», а вместо «украли» - «украри» и уже хорошо. А чтобы было еще смешнее, азербайджанец вместо «армянин» будет говорить «арменина». Это вроде комикса, только без картинок, характерные черты вместо характера. Находчивость ведь тоже почти что талант. Обо всем этом можно было бы не писать - Акунин никак не вмещается на наковальню «Молота графоманов», вполне приличный беллетрист. Но вот что насторожило, вот что привлекло мое внимание - при прочтении «Черного города» складывается впечатление, что помимо уже перечисленных мной языков, Чхартишвили владеет еще и азербайджанским. Слишком уж характерные языковые обороты, принятые у носителей этого языка, когда они говорят на русском. Такие устойчивые речевые обороты возникают не путем прямого калькирования, они образуются в результате долгой обкатки дословных переводов, зачастую очень комичных, в разговорной речи людей, уже достаточно владеющих языком, но по привычке использующих эти идиомы. Примеров приводить не буду, это мало значащие вещи, хочу быстрее перейти к главному выводу, сделанному мной после прочтения «Черного города». Литературный раб, написавший эту книгу, был азербайджанцем по национальности. На то, что книга написана не самим Чхартишвили, указывает слишком многое - во-первых, низкий уровень стилистики, когда он пишет сам, получается намного лучше, во-вторых - слишком глубокое проникновение в реалии азербайджанской ментальности и рутины - стороннему человеку на это понадобились бы годы. При том, что книги с лейблом «Акунин» выходят с невероятной частотой, это невозможно физически. Далее, карикатурное изображение армян - характерные национальные черты этого народа переданы с искажением, почти злобным, с выпячиванием отрицательных черт и умалчиванием черт привлекательных.

н о й в з г л я д / Али Сафаров

125

Все эти материи я знаю куда лучше, чем знает их Акунин. Просто по факту своего рождения в Баку и долгого времени жизни в этом городе. Сам я по национальности азербайджанец, никакой особой симпатии к армянам не имею, но свидетельствую - те неприятные образы, что выведены в «Черном городе», никак не являются типичными для этого народа. Явная клевета. Зачем же я вообще пишу обо всем этом? Кому это может быть интересно? Всякому, кто интересуется как делается современная литература. Всякому, кто воспринимает всерьез нынешних «корифеев», всякому, кто по старинке считает писателей «инженерами человеческих душ». Никакие они не инженеры, а сноровистые чернорабочие по сгребанию денег, не более.

ной взгляд /